У ВСЕ
£ ЗВЕЗДЫ
ФАНТАСТИКИ
слонал&р е лгхл
. Ж1/3№-%
ВОЛШЕБНЫЕ
ИСТОРИИ

Джон Рональд Роэл
ТОЛКИН
ВОЛШЕБНЫЕ
ИСТОРИИ

тяж
ВОЛШЕБНЫЕ
ИСТОРИИ
издательство
«АМУР>>^
ХАБАРОВСКАЯ^
СОД ЕРЖАН И Е
ФЕРМЕР ДЖАЙЛС ИЗ ХЭМА. Перевод Г. Усовой 5
КУЗНЕЦ ИЗ БОЛЬШОГО ВУТТОНА. Перевод
Е. Гиппиус и Ю. Нагибина..........55
ЛИСТ КИСТИ НИГГЛЯ. Перевод В. А. М. .	.	82
О ВОЛШЕБНЫХ СКАЗКАХ. Перевод В. А. М. . ЮЗ
Оформление художников
Е. Б. Мартынец, А. С. Жу ланова, В. П. Бури
Иллюстрации А. Н. Бутеева
Джон Рональд Роэл Толкин
ВОЛШЕБНЫЕ ИСТОРИИ
Ответственный редактор Ю. Д. Шмаков
Редактор В. П. Буря
Художественный редактор Ю. И. Катин
Технический редактор Н. А. Лызова
Корректор Г. Д. Свердликова
Формат 8-1х1081/32. 5,0 печ. л. 8,4 усл. печ. л.
Тираж 100 ОСО экз. Заказ 11. Пена договорная.
И?аательстЕО «Амур».
680038, г. Хабаровск, ул. Цзерж г некого, 89а.
Типография № 1. 680690, г. Хабаровск, ул. Серышева, 31.
© Перевод на русский язык, оформление.
Издательство «Амур». Хабаровск, 1992,
ФЕРМЕР ДЖАЙЛС ИЗ ХЭМА,
или, на простонародном языке, возвышение
и удивительные приключения
фермера Джайлса,
господина ручного ящера, графа ящерного
и короля малого королевства
ПРЕДИСЛОВИЕ
До наших дней дошли всего лишь немногочисленные
отрывочные сведения об истории Малого Королев-
ства; но, по чистой случайности, сохранились данные
относительно его происхождения: вероятно, они скорее
легендарные, чем достоверные, ибо эти данные, очевид-
но, представляют собой более позднюю компиляцию, изо-
билующую чудесами. Источник этой компиляции сле-
дует искать не в достоверных документах, но в народ-
ных песнях, на которые часто ссылается автор. Для
него события, о которых он повествует, происходят в
далеком прошлом, — тем не менее можно подумать,
что он сам жил на территории Малого Королевства.
Он проявляет точное знание географии (хотя эта нау-
ка не является его сильной стороной), касающееся толь-
ко данной страны, и в то же время оказывается в пол-
ном неведении относительно земель, лежащих к северу
или к западу от нее.
Оправданием для перевода этой любопытной истории
с весьма скудной латыни на современный язык Соеди-
ненного Королевства может служить то обстоятельство,
что она дает некоторое представление о жизни Брита-
нии в темный период ее истории, не говоря уже о том,
что она проливает свет на происхождение некоторых
труднообъяснимых названий данной местности. Воз-
© Перевод с английского Г Усовой.
5
можно, некоторые читатели найдут, что характер и при-
ключения главного героя интересны сами по себе.
Границы Малого Королевства как во времени, так
и в пространстве нелегко определить по тем скудным
сведениям, которыми мы располагаем. С тех пор как
в Британии высадился Брут1, здесь сменилось множест-
во королей и царств. Разделение на Локрин, Кэмбер и
Альбанак2 было только первым из многих последую-
щих переделов. Так что из-за пристрастия мелких госу-
дарств к независимости, с одной стороны, и стремления
королей постоянно расширять свои владения, с другой,
многие годы проходили в частой смене войны и мира,
радостей и горестей, — именно так рассказывают нам
историки о царствовании короля Артура3. Это было
время неустановленных границ, когда люди имели воз-
можность внезапно возвыситься — или пасть, а мене-
стрели располагали весьма богатым материалом для
своих песен и полной энтузиазма аудиторией. Вот к
этим-то давним годам, вероятно, после царствования
короля Коля4, но до короля Артура и Семи Английских
королевств5, нам следует отнести события, изложенные
здесь; местом же действия является долина Темзы с экс-
курсом к северо-западу, к пределам Уэльса.
Столица Малого Королевства, очевидно, находилась,
как и наша, в юго-восточной части, но протяженность
его рубежей мы представляем себе смутно. Вероятно,
они никогда не простирались далеко ни к западу по
верхнему течению Темзы, ни к северу от Отмура; нельзя
с уверенностью определить и восточную границу. В до-
шедших до нас отрывках легенды о Джордже, сыне
Джайлса, и его паже Суоветавридиусе6 (он же Суэт)
имеются указания на то, что одно время аванпост про-
тив Среднего Королевства находился в Фартингоу. Но
эта подробность не имеет никакого отношения к нашей
истории, которая далее и предлагается читателю без из-
менений и без дальнейшего комментария, хотя пыш-
ный заголовок оригинала для удобства сокращен до
простого:
«ФЕРМЕР ДЖАЙЛС ИЗ ХЭМА»
Жил в средней части острова Британия человек, ко-
торого звали Эгидиус де Хэммо. Полностью его имя зву-
чало так: Эгидиус Агенобарбус Юлиус Агрикола7 де
Хэммо. Ведь в те давно прошедшие времена именами
6
людей наделяли щедро, а остров еще был благополучно
разделен на множество королевств. Время тогда тяну-
лось медленно, а людей было меньше, поэтому большин-
ство из них было чем-нибудь примечательно. Однако
те годы давно миновали, и я в моем повествовании
буду называть этого человека коротко, как это принято
у простых людей. Итак, звали его фермер Джайлс из
Хэма, и была у него рыжая борода. Жил он в деревне,
но в те времена деревни еще сохраняли свою независи-
мость, а их жители были люди гордые.
Была у фермера Джайлса собака. Звали ее Гарм.
Собакам приходилось довольствоваться короткими име-
нами, взятыми из местных наречий: книжную латынь
приберегали для благородных. Гарм не владел даже
вульгарной латынью, зато, как и большинство собак
того времени, он умел пользоваться грубым простона-
родным языком, чтобы задираться, хвастаться и подоль-
щаться. Задирал он нищих и прохожих, которым слу-
чалось забрести на чужую землю; хвастал перед дру-
гими собаками, а подольщался и подлизывался к свое-
му хозяину. Гарм гордился Джайлсом и в то же время
боялся его: ведь фермер умел задираться и хвастать
еще почище.
Время тогда текло без всякой спешки или суеты.
Ведь суета к делу не имеет никакого отношения. Люди
спокойно делали свое дело, они успевали и потрудить-
ся и потолковать. А потолковать тогда было о чем, по-
тому что памятные события случались часто. Но к мо-
менту начала этой истории в Хэме давно уже не проис-
ходило никаких памятных событий. И это вполне устра-
ивало фермера Джайлса: человек он был медлитель-
ный, поглощенный своими делами, привычки его давно
устоялись. По его словам, у него был хлопот полон рот,
он постоянно заботился о хлебе насущном, а вернее
о собственном удобстве и благополучии, как до него
его отец. Гарм помогал хозяину. Никто из них и ду-
мать не думал о том большом мире, который простирал-
ся за их землями, за деревней и за ближайшим рын-
ком.
А этот большой мир существовал. Неподалеку от де-
ревни находился лес, а к западу и к северу располага-
лись Дикие Горы и гибельные болота горной страны.
Там происходило много удивительного, например, раз-
гуливали великаны, грубые, неотесанные, а порой и
опасные. Особенно один, который был больше и глупее
7
остальных. Я не нашел в исторических хрониках его
имени, но это неважно. Был он громадный, разгуливал
тяжелой поступью и всегда носил палку величиной с де-
рево. Вязы, попадавшиеся ему на пути, он приминал,
точно высокую траву, дороги он разрушал, сады опу-
стошал: ведь его ножищи протаптывали ямы, глубокие,
как колодцы. Наступит нечаянно на какой-нибудь
дом — тут и дому конец. Куда бы он ни шел, он сок-
рушал все на своем пути, потому что голова его возвы-
шалась над всеми крышами и ничуть не заботилась
о том, что творят ноги. Кроме того, он страдал близору-
костью и был туг на ухо. К счастью, жил он далеко,
в Диком Краю, и лишь случайно забредал в населенные
людьми земли. Далеко в горах стоял его полуразрушен-
ный дом, но мало кто дружил с великаном •— по причи-
не его глухоты и глупости, да и великанов кругом было
мало. Он имел обыкновение разгуливать сам по себе
в Диких Горах и в безлюдных районах у их подножия.
Однажды в погожий летний денек этот великан вы-
шел погулять. Он бесцельно бродил, производя в лесах
великие разрушения. Вдруг он заметил, что солнце уже
садится, — значит, приближается время ужина. Тут-то
он и обнаружил, что заблудился и попал в совершенно
незнакомую местность. Он все шел и шел неведомо
куда, пока совсем не стемнело. Тогда он присел и стал
ждать, когда взойдет луна. Затем пошел дальше при
лунном свете — большими шагами, потому что хотел
скорее попасть домой. Там у него на огне был оставлен
лучший медный котел, и великан боялся, что дно про-
горит. Но горы остались позади, и он уже вступил
в населенные людьми земли. Он бродил теперь в окре-
стностях фермы Эгидиуса Агенобарбуса Юлиуса Агри-
колы, возле деревни, в просторечии называвшейся Хэм.
Ночь выдалась ясная. Коровы паслись в поле, а пес
фермера убежал по своим делам. Гарм любил лунный
свет и кроликов. У него, разумеется, и в мыслях не
было, что великан тоже вышел на прогулку. Тогда он,
конечно, имел бы основание уйти со двора без разре-
шения, но еще больше оснований у него было бы ос-
таться дома и притаиться на кухне. Великан вступил
на поле фермера Джайлса около двух часов ночи. Он
сломал изгородь, стал топтать посевы и мять скошен-
ную траву. За пять минут он навредил больше, чем
королевская охота за пять дней.
Гарм услышал чью-то тяжелую поступь на берегу:
8
ТОП... ТОП... ТОП, — и помчался к западному склону
пригорка, на котором стоял дом: он хотел узнать, что
происходит. Вдруг он заметил великана, который шагал
прямо через реку и наступил ногой на Галатею, люби-
мую Джайлсову корову. Корова расплющилась, точно
черный таракан под ногой фермера. Для Гарма это
было уж слишком. Он взвыл от ужаса и стремглав бро-
сился домой. Он даже позабыл, что бегал гулять без
разрешения: примчался под окно хозяйской спальни,
завыл и залаял. Ему долго не отвечали: не так-то лег-
ко было разбудить фермера Джайлса.
— Караул! Караул! — лаял Гарм.
Окно вдруг распахнулось, и оттуда вылетела пустая
бутылка.
— У-у-у! — Пес привычно увернулся. — Караул!
Караул!
Тут из окна высунулась голова фермера.
— Проклятый пес! Ты что это вытворяешь?
— Ничего, — ответил Гарм.
— Я тебе покажу — ничего! Погоди, вот я утром
шкуру с тебя спущу! — пригрозил фермер, захлопьр
вая окно.
— Караул! Караул! — не унимался пес.
Джайлс снова высунулся из окна.
— Будешь еще шуметь — убью! — пообещал он. —
Что это с тобой приключилось, дурак ты этакий?
— Со мной-то ничего, — отвечал пес, — а вот с то-
бой кое-что приключилось.
— Ты это о чем? — Джайлс несколько опешил, не-
смотря на всю свою ярость: никогда прежде Гарм с
ним так дерзко не разговаривал.
— Великан по твоим полям бродит, громадный ве-
ликан, прямо сюда идет, — сообщил пес. — Караул!
Овец твоих топчет. На бедняжку Галатею наступил, и
она теперь плоская, точно коврик у двери. Караул! Все
твои изгороди сокрушил и вытаптывает твой урожай.
Поживей — и смелей, хозяин, иначе у тебя ничего не
останется! Кара-у-у-ул! — Гарм завыл.
— Заткнись! — Фермер захлопнул окно. — Госпо
ди боже! — сказал он про себя,, весь дрожа, хотя ноч
выдалась теплая.
— Ложись-ка, снова спать, не будь дурнем, — посо
ветовала жена. — А утром утопи ты эту собаку. Собак,
лает, ветер носит, они что угодно наговорят, когда по-
падутся на бродяжничестве или на воровстве.
9
— Может, и так, Агата, — сказал он, — а может,
и не так. Но что-то в поле действительно происходит,
если Гарм собака, а не кролик. Очень уж он перепу-
гался. С чего бы ему явиться сюда и поднять шум, ведь
он мог тихонько прошмыгнуть через заднюю дверь, а
утром получил бы свое молоко!
— Не трать время на споры, — посоветовала же-
на. — Раз уж веришь псу, так выполняй его совет: по-
живей, да смелее!
— Сказать-то легче, чем сделать, — поежился фер-
мер.
Ведь он не совсем поверил Гарму. Не очень хоте-
лось верить в великанов среди ночи.
Но собственность есть собственность; и фермер
Джайлс не особенно церемонился с теми немногими бро-
дягами, которые забредали в его владения. Он натянул
штаны, пошел на кухню и снял со стены мушкетон8.
Вы, может, спросите, что это такое. Говорят, именно
такой вопрос однажды задали четырем ученым клири-
кам из Оксенфорда9, и они, немного подумав, ответи-
ли: «Мушкетон — это короткоствольное ружье с ши-
роким раструбом, стреляет на небольшом расстоянии
сразу несколькими пулями; из такого ружья можно по-
пасть, не особенно тщательно прицеливаясь. (Ныне в
цивилизованных странах вытеснен другими видами огне-
стрельного оружия.)»
Как бы то ни было, мушкетон фермера Джайлса
действительно заканчивался широким раструбом, напо-
добие рога, а стрелял он не пулями, но всем, чем толь-
ко его ни заряжали. Однако мушкетон не поразил еще
ни одной цели, потому что фермер заряжал его редко,
а уж затвор и вовсе никогда не спускал. Страна эта
не была еще цивилизована, и пока ничто не вытеснило
мушкетона: только этот вид огнестрельного оружия там
и имелся, да и то попадался редко. Люди предпочитали
лук со стрелами, а порох чаще использовали для фей-
ерверка.
Итак, фермер Джайлс снял со стены мушкетон и
зарядил его порохом на тот случай, если понадобятся
крайние меры, а в широкий конец напихал гвоздей, об-
рывков проволоки, глиняных черепков, костей, камеш-
ков и прочее. Потом натянул высокие сапоги, куртку —
и вышел через огороды.
Луна висела низко-низко, он видел только длинные
черные тени кустов и деревьев, но слышал ужасный то-
10
пот: топ... топ... топ... — доносилось со склона пригорка.
Что бы ни говорила Агата, не хотелось ему действо-
вать ни живей, ни смелей, но о своей собственности он
тревожился гораздо больше, чем о своей шкуре. И вот,
чувствуя странную пустоту в желудке, он направился
к вершине пригорка.
Тут над пригорком показалось лицо великана, блед-
ное в лунном свете, мерцающем в его огромных круглых
глазах. Ноги его были еще далеко внизу, вытаптывая по-
ля на склоне. Лунный свет бил великану в глаза, и он
не замечал фермера, зато фермер Джайлс прекрасно
его разглядел и перепугался до полусмерти. Не долго
думая, он дернул затвор — и мушкетон с оглушитель-
ным треском разрядился. К счастью, он был более или
менее нацелен в безобразное лицо великана. Вылетело
все, чем фермер набил ствол: камешки, кости, черепки,
обрывки проволоки, гвозди. Поскольку расстояние в са-
мом деле было небольшим, то случайно, а не по воле
фермера, много чего попало прямо в великана: один
черепок угодил ему в глаз, а большой гвоздь проткнул
нос.
— Проклятие! — воскликнул великан со свойствен-
ной ему грубостью. — Меня кто-то ужалил!
Выстрела он и не услышал (он же был глухой!), а
вот гвоздь ему не понравился. Давно уже ни одно насе-
комое не могло прокусить его толстую кожу, но он слы-
хал, что где-то на востоке, на болотах, водятся стрекозы,
которые кусаются, точно клещи.
— Гнилая здесь местность, это точно, — сказал
он. — Не пойду я сегодня дальше.
Он подобрал парочку овец, чтобы съесть их дома, и
отправился назад через реку, огромными шагами дви-
гаясь к западу. Теперь он нашел дорогу домой, но дно
котла совсем прогорело.
А фермер Джайлс, которого выстрел опрокинул на
землю, лежал на спине, глядя в небо, и ждал, что ве-
ликан, проходя мимо, наступит на него. Но ничего по-
добного не случилось, и он услышал, как топот зами-
рает вдали: топ... топ... топ...
Тогда он поднялся, потер плечо и подобрал мушке-
тон. И вдруг услышал крики толпы, которая его при-
ветствовала.
Оказалось, что большая часть населения Хэма смот-
рела в окна, а некоторые оделись и вышли (после того
как великан удалился).
Как только жители деревни услышали ужасный то-
пот великана, многие тут же поплотнее закутались в
одеяла, а кое-кто залез под кровать. Но Гарм и гор-
дился своим хозяином, и боялся его. Он считал, что
хозяин в гневе и ужасен, и великолепен, и был убеж-
ден, что великан подумает то же самое. И когда он уви-
дел, что Джайлс выходит из дому с мушкетоном (как
правило, это было признаком сильного гнева!), он с ла-
ем помчался по деревне, крича:
— Вставайте! Вставайте! Вставайте! Выходите! Все
выходите и посмотрите, какой великий человек мой хо-
зяин! Сейчас он будет стрелять в великана за наруше-
ние границ. Выходите!
Вершина пригорка была видна почти из всех домов.
Когда над ней показалось лицо великана, все перепу-
гались и затаили дыхание. Все думали, что это чересчур
и что Джайлсу с великаном не справиться. Но тут про-
гремел выстрел, великан вдруг повернулся и зашагал
прочь, а люди от изумления и радости громко закрича-
ли, приветствуя Джайлса. Гарм лаял так, что у него
едва не оторвалась голова.
— Ура! — кричали все. — Великана проучили! Эги-
диус ему показал! Теперь великан помрет — и поделом
ему!
Снова все хором закричали «ура». И взяли себе на
заметку, что Джайлсов мушкетон и в самом деле стре-
ляет. В деревенских трактирах прежде обсуждали этот
вопрос. Теперь же все стало ясно, и никто больше не
осмеливался забредать на землю фермера Джайлса.
Когда опасность миновала, отдельные храбрецы от-
важились взобраться на пригорок и пожать руку ферме-
ру Джайлсу. Кое-кто — священник, кузнец, мельник и
еще два-три значительных лица — похлопал его по
спине. Ему это не понравилось (плечо ведь сильно бо-
лело), но он счел себя обязанным пригласить их к се-
бе. На кухне все уселись в кружок, пили за его здоро-
вье и громко его расхваливали. Он не скрывал зевоту,
но гости не обращали на это внимания, пока не кончи-
лась выпивка. Когда выпили по второй, а фермер —
третью, он окончательно почувствовал себя храбрецом,
а когда все выпили по три (а Джайлс — пять или
шесть), он почувствовал себя именно таким смельча-
ком, каковым считал его Гарм. Расстались добрыми
друзьями, фермер от души похлопал гостей по спине.
Руки у пего были большие, так что он отыгрался.
12
На другой день он обнаружил, что чем дальше расп-
ространяется слух о его подвиге, тем большим количе-
ством подробностей он обрастает. Джайлс стал значи-
тельной фигурой в округе. К середине следующей неде-
ли новость дошла до деревень, лежащих за двадцать
миль вокруг. Он стал Героем Округи и находил это
чрезвычайно приятным. В ближайший базарный день
ему поднесли столько вина, что хоть лодку пускай, и
он вернулся домой, распевая старинные песни о героях.
Наконец, о событии прослышал сам Король. В те
счастливые времена столица этого государства (Средне-
го Королевства) была расположена примерно в два-
дцати лигах от Хэма, а при дворе, как правило, не
больно обращали внимание на то, что происходит в за-
холустной провинции. Но столь скорое изгнание такого
вредного великана стоило внимания и некоторой учти-
вости. И по прошествии надлежащего времени, месяца
через три, к празднику святого Михаила10, Король нап-
равил в Хэм послание, начертанное красными чернилами
на белом пергаменте. В нем выражалось монаршее
удовлетворение поведением «преданного нам подданно-
го, нашего возлюбленного Эгидиуса Агенобарбуса
Юлиуса Агриколы де Хэммо». Подпись была в виде
красной кляксы, а ниже придворный писец вывел за-
тейливым почерком: «Я, Август Бонифаций Амброзий
Аурелиан11, Благочестивый и Достославный Государь,
Базилевс и Повелитель Среднего Королевства, руку при-
ложил». К посланию была прикреплена большая крас-
ная печать, что говорило о несомненной подлинности
документа. Большую радость доставил он Джайлсу, им
восхищались все соседи, особенно когда обнаружилось,
что каждого, кто желает полюбоваться этим докумен-
том, фермер охотно приглашал к столу и угощал на
славу.
Еще лучше грамоты был присланный вместе с нею
подарок. Король пожаловал фермеру пояс и длинный
меч. Сказать по правде, сам король никогда этим мечом
не пользовался. Он принадлежал королевской семье и
с незапамятных времен висел в оружейной. Хранитель
королевского оружия не мог сказать, как он туда попал
и для чего предназначен. При дворе такие тяжелые ме-
чи без украшений как раз вышли из моды, потому-то
Король и подумал, что для подарка неотесанному де-
ревенщине он будет в самый раз. Фермер Джайлс был
в восторге, а слава его сильно возросла.
13
Джайлса очень радовал такой поворот событий.
И Гарма тоже. Пса так и не выпороли. Джайлс был,
в общем, справедливый человек, в глубине души он от-
давал должное Гарму, хотя никогда не говорил об этом
вслух. Он все еще награждал собаку нелестными эпи-
тетами и при случае швырял в Гарма тяжелые предме-
ты, зато стал закрывать глаза на его самовольные от-
лучки. Теперь Гарм свободно бегал по полям. Дела у
фермера пошли в гору, счастье ему улыбалось. Осень
и начало зимы прошли благополучно. Все шло прекрас-
но, пока не явился дракон.
Ко времени описываемых событий драконы уже ста-
ли редкостью на острове. Вот уже много лет в Среднем
Королевстве Августа Бонифация не встречали ни од-
ного дракона. Конечно, к западу и к северу попадались
топкие болота и ненаселенные горы, но они находились
очень далеко. Некогда в тех местах обитало множество
разных драконов, и они делали дальние набеги. В те
времена Среднее Королевство славилось отвагой коро-
левских рыцарей, и было убито и тяжело ранено так
много странствующих драконов, что остальные переста-
ли летать в том направлении.
Еще остался обычай подавать королю Драконий
хвост12 на рождественский обед; ежегодно выбирали ры-
царя для охоты на дракона. Предполагалось, что в день
святого Николая13 он отправлялся на охоту, а к рож-
деству возвращался с драконьим хвостом. Но уже мно-
го лет королевский повар готовил к рождеству поддель-
ный драконий хвост: огромный торт из тертого миндаля
с чешуей из жженого сахара. Под музыку скрипок и
труб избранный рыцарь относил торт в праздничный
зал. Поддельный драконий хвост съедали на сладкое
после рождественского обеда, и все уверяли (чтобы сде-
лать приятное повару), что на вкус он гораздо лучше
настоящего.
Так обстояло дело, когда снова появился настоящий
дракон. И все из-за того великана. После своего при-
ключения он частенько разгуливал по горам, навещал
живущих в разных местах родственников — гораздо
чаще, чем обычно, и много чаще, чем им этого хоте-
лось. Дело в том, что он все пытался одолжить у кого-
нибудь большой медный котел. Удавалось ему это или
нет, но он усаживался и нескладно и нудно рассказы-
14
вал о прекрасной стране, лежащей далеко на востоке,
и обо всяких чудесах большого мира. Он ведь вообра-
жал себя великим и отважным путешественником.
— Прекрасная местность, — говорил он, — земля
ровная, почва мягкая, массу еды можно раздобыть: по-
всюду, знаете ли, коровы да овцы, заметить их легко,
если глядеть хорошенько.
— А как насчет людей? — спрашивали его.
— Ни одного я не видел, — отвечал он. — Ни од-
ного рыцаря там не видать и не слыхать, дорогие мои.
Только возле реки какие-то мухи водятся — ужасно
больно жалятся.
— Что ж ты туда не вернешься? — удивлялись род-
ственники. — Там бы и остался!
— Недаром ведь говорится, что лучше всего до-
ма, — отвечал он. — Но я, возможно, туда схожу, если
будет настроение. Во всяком случае, я-то уже там по-
бывал — этим ведь не каждый может похвастаться.
А вот медный котел...
— Так где же они, эти богатые земли, — поспешно
спрашивали у него, — где чудесные поля, изобилующие
скотом, который никто не сторожит? Далеко ли?
— Да к востоку, — отвечал он, — вернее, к юго-
востоку. Но добираться долго.
И тут же он давал такой преувеличенный отчет о
пройденном тогда расстоянии, о преодоленных лесах,
горах и лугах, что ни одному великану не хотелось от-
правляться в путь: ведь ни у кого не было таких длин-
ных ног. Но слухи распространялись.
После теплого лета наступила суровая зима. В горах
стояли сильные морозы, с едой стало плохо. Разговоры
стали громче. Вспоминали овец и коров, пасущихся на
сочных пастбищах. Драконы навострили уши. Они хо-
тели есть, а слухи были заманчивы.
— Значит, рыцари — существа мифические, — рас-
суждали молодые неопытные драконы. — Мы всегда
так и думали.
— Во всяком случае, попадаются они, вероятно, ред-
ко, — рассуждали старые и мудрые, — они далеко, их
мало, и нечего их бояться.
Особенно подействовали слухи на одного дракона.
Звали его Хризофилакс Дайвз14, так как он принадле-
жал к древнему царскому роду и был очень богат. Он
был хитер, любопытен, жаден, отлично вооружен — и не
очень храбр. Однако он ничуть не боялся насекомых
15
любых размеров и видов, кроме того, он был ужасно
голоден.
Так что в один прекрасный зимний день, примерно
за неделю до рождества, Хризофилакс расправил кры-
лья и пустился в путь. Среди ночи он благополучно при-
землился в самом центре королевства Августа Бони-
фация, государя и повелителя. За короткое время он
натворил немало бед, круша и сжигая все на своем пу-
ти, пожирая овец, коров и лошадей.
Это происходило далеко от Хэма, но Гарм насмерть
перепугался. Он как раз отправился в путешествие, вос-
пользовавшись благосклонностью хозяина, и отважился
ночевать далеко от дома. Он шел на привлекающий его
запах вдоль лесного оврага и вдруг почуял за поворо-
том новый и тревожный запах: оказывается, он налетел
прямо на хвост Хризофилакса Дайвза, который только
что приземлился. Никогда еще ни одна собака не мча-
лась домой, задрав хвост, с такой скоростью, как Гарм.
Услышав его визг, дракон повернул голову и фыркнул,
но Гарм был уже далеко. Он бежал всю ночь и поспел
домой только к завтраку.
— Караул! Караул! — затявкал он у задней двери.
Джайлс услышал — и ему это не понравилось. Эти
звуки напомнили ему о тех неожиданностях, которые
могут случиться, когда все как будто идет хорошо.
— Жена, впусти-ка эту проклятую собаку, — прика-
зал он, — и угости ее палкой!
Гарм проковылял в кухню, глаза его сверкали, а
язык свешивался набок.
— Караул! — воззвал он.
— Чем это ты занимался на этот раз? — спросил
Джайлс, швыряя в него колбасой.
— Ничем, — запыхавшись, отвечал Гарм, слишком
взволнованный, чтобы воздать должное колбасе.
— Ты мне это прекрати, не то шкуру спущу, — при-
грозил Джайлс.
— Ничего я плохого не делал. Ничего дурного не
хотел, — заскулил пес. — Только я нечаянно на дракона
наткнулся — и он меня напугал.
— На дракона? — Фермер даже пивом подавился. —
Будь ты проклят, нечего совать свой нос куда не надо!
Чего ради ты наткнулся на дракона в такое время года,
когда у меня хлопот полон рот? Где хоть он был?
— Да к северу, за холмами, а потом еще дальше,
за Стоячими Камнями, — отвечал пес.
16
— А, вон как далеко! — У фермера отлегло от
сердца. — Слыхал я, что там водится нечисть, всякое в
тех местах может приключиться. Пусть сами управля-
ются. Не лезь ты ко мне с этими баснями, убирайся
вон!
Гарм ушел — и разнес новость по всей деревне. Он
не забыл отметить, что его хозяин ничуть не испугался.
— Совершенно спокойно продолжал себе завтракать!
Люди, стоя в дверях домов, с удовольствием обсуж-
дали новость:
— Как это напоминает прежние времена! — гово-
рили они. — И рождество на носу. Как раз по сезону.
Ну и доволен же будет Король! На нынешнее рожде-
ство он сможет полакомиться настоящим хвостом.
На другой день — опять новость. Оказывается, этот
дракон необыкновенно крупный и свирепый. Громадные
разрушения производит. Люди спрашивали друг у друга:
— А где же королевские рыцари?
Тот же вопрос уже задали другие. Посланцы дере-
вень, более других пострадавшие от нашествия Хризо-
филакса, шли к королю и спрашивали так громко, как
только осмеливались:
— Государь, где же ваши рыцари?
Но рыцари ничего не предпринимали: ведь им офи-
циально не сообщали о появлении дракона. Так что ко-
роль в соответствующей форме довел новость до их све-
дения и просил приступить к необходимым действиям
при первой же возможности. Он страшно разгневался,
убедившись, что они пока не видят ни малейшей воз-
можности и откладывают действия со дня на день.
Однако оправдания рыцарей звучали вполне убеди-
тельно. Прежде всего — королевский повар, имевший
привычку все делать заблаговременно, уже приготовил
рождественский драконий хвост. Нехорошо было бы его
обидеть, принеся в последний момент настоящий. Слуга
он был весьма ценный.
— При чем тут хвост? Отрубить ему голову — и де-
ло с концом! — недовольно кричали посланцы деревень.
Но вот наступило рождество, и, к несчастью, на день
святого Джона был назначен большой турнир15. На него
пригласили рыцарей многих королевств, чтобы они сра-
жались за ценный приз. Очевидно, неразумно было бы
лишать рыцарей Среднего Королевства возможности
17
испытать себя, отправив лучших бойцов на охоту за
драконом до окончания турнира. А после турнира на-
ступит новогодний праздник.
Но каждую ночь дракон все продвигался — и ока-
зывался все ближе к Хэму. Накануне Нового Года лю-
ди увидели вдалеке зарево. Дракон расположился в ле-
су, всего за десять миль, и лес полыхал веселым пламе-
нем. Дракон ведь был довольно горячим, особенно под
настроение.
Тут-то народ начал поглядывать на фермера Джайл-
са и шептаться у него за спиной. Ему стало здорово не
по себе, но он все делал вид, будто ничего не замечает.
На следующий день дракон продвинулся еще на несколь-
ко миль. Тогда фермер Джайлс сам заявил вслух, что
королевские рыцари оскандалились.
— Хотел бы я знать, как они оправдают свое жало-
ванье, — говорил он.
— Мы тоже хотели бы, — соглашались жители Хэ-
ма. А мельник добавил:
— Ведь некоторые и сейчас получают рыцарство за
личные заслуги, я слыхал. За примером недалеко хо-
дить, наш славный Эгидиус — настоящий рыцарь. Разве
король не прислал ему письмо, написанное красными
буквами, и меч?
— Одного меча для рыцарства мало, — поспешно
возразил Джайлс. — Посвятить еще должны, и всякое
такое, я так понимаю. А у меня и без того хлопот полон
рот.
— Не сомневаюсь, что король тебя посвятит, попро-
сить только, — сказал мельник. — Попросим, пока не
поздно!
— Ни в коем случае! — испугался фермер. — Не
для меня всякие там эти посвящения. Я фермер и гор-
жусь этим, простой честный человек, а честным людям,
я слыхал, плохо при дворе приходится. Это вам больше
по вкусу, господин мельник!
Священник улыбнулся, но не возражению фермера,
ведь Джайлс и мельник слыли кровными врагами и в
своих спорах за словом в карман не лезли, как погова-
ривали в Хэме. Просто священнику кое-что пришло в
голову, и мысль эта ему понравилась, но вслух он пока
ничего не сказал. Мельник не был так доволен, и он
нахмурился.
— Конечно, простой, а может, и честный, — отпари-
ровал он. — Но разве так уж необходимо являться ко
18
двору и быть посвященным в рыцари, чтобы убить дра-
кона? Кроме храбрости, ничего для этого не требуется,
не далее как вчера я слышал, что Эгидиус это утвер-
ждал. Несомненно, храбрости у него не меньше, чем
у любого рыцаря!
Народ кругом зашумел:
— Конечно! Ура в честь героя Хэма! Ура, ура, ура!
Тогда фермер Джайлс в крайнем смущении отпра-
вился домой. Оказывается, местную репутацию нужно
поддерживать, а это иной раз нелегко. Он пнул ногой
пса и спрятал меч в кухонный буфет. До того меч кра-
совался над очагом.
На следующий день дракон добрался до деревни
Кварцетум16 (по-простонародному — Окули). Питался
он не только овцами и коровами, проглотил не только
двух-трех ребятишек, но и священника, который не-
сколько необдуманно пытался убедить его свернуть с
пути зла. Тут же началась ужасная суматоха. Все на-
селение Хэма во главе со священником взобралось на
пригорок и ожидало фермера Джайлса.
— Мы ждем тебя, — воззвали они, а сами стояли
и глядели, пока лицо фермера не запылало ярче его
рыжей бороды.
— Когда ты выступаешь? — спросили они.
— Ну, сегодня я уж точно не смогу, — отговаривал-
ся он. — Хлопот полон рот, а тут еще работник забо-
лел. Я подумаю.
Все разошлись, а к вечеру поползли слухи, что дра-
кон подобрался еще ближе, и народ вернулся.
— Мы за тобой, мастер Эгидиус, — позвали люди.
— Да вы что, — возразил он, — именно сейчас мне
совсем не до того. Кобыла охромела, и овцы ягнятся.
Потом видно будет.
Все опять разошлись, ворча и переглядываясь. Мель-
ник ехидно посмеивался. Священник остался, и от него
никак было не избавиться. Он напросился на ужин и
все на что-то намекал. Даже спросил, где меч, и на-
стойчиво попросил его показать.
А меч лежал себе на верхней полке буфета, корот-
коватой для него, и, как только фермер Джайлс взял
его в руки, выскочил из ножен, а фермер выронил нож-
ны, будто они обожгли ему руки. Священник так и вско-
чил, даже пиво опрокинул. Он осторожно поднял меч
19
и попытался снова вложить его в ножны, но меч входил
туда всего на какой-нибудь фунт, и, как только свя-
щенник снял руку с рукоятки, он снова выскочил.
— Господи боже! Как странно! — воскликнул свя-
щенник.
Он хорошенько осмотрел и ножны, и клинок. Он ведь
был человеком образованным: не то что фермер, кото-
рый с трудом разбирал заглавные буквы унциального
письма17 и не был уверен, что прочтет верно собствен-
ное имя. Потому он и не обратил внимания на чудные
буквы, которые с трудом можно было разобрать на нож
нах и на мече. Хранитель же королевского оружия так
привык к рунам, именам и другим символам власти и
знатности, начертанным на мечах и ножнах, что не за
бивал ими голову; кроме того, он считал, что они уста-
рели.
А священник долго их разглядывал и хмурился. Он
рассчитывал найти какую-нибудь надпись на мече или
на ножнах, именно эта мысль и осенила его накануне,
но то, что он теперь увидел, его поразило: там дейст-
вительно были начертаны буквы, но он никак не мог
разобрать их.
— На ножнах какая-то надпись, а на мече изобра-
жены эпиграфические знаки18, — сказал он.
— В самом деле? — удивился Джайлс. — Что же
они означают?
— Буквы старинные, а язык варварский, — сказал
священник, чтобы выиграть время. — Надо их повни-
мательней изучить.
Он попросил меч до утра, и фермер с радостью его
отдал.
Придя домой, священник снял с полок множество
ученых книг и сидел над ними до глубокой ночи. На-
утро стало известно, чго дракон продвинулся еще бли-
же. Жители Хэма заперли двери домов на все засовы
и закрыли окна ставнями; те же, у кого были погреба,
спустились туда и дрожали при свете свечей.
Но священник крадучись вышел из дому и, переходя
от двери к двери, рассказывал в щелку или в замоч-
ную скважину всем, кто хотел его слушать, об откры-
тии, которое сделал ночью у себя в кабинете.
— Наш добрый Эгидиус, — говорил он, — благода-
ря милости короля оказался владельцем знаменитого
20
меча Кодимордакса19, в романсах на простонародном
языке его называют Хвостосеком.
Услышав эти слова, люди открывали двери. Всем
была известна слава Хвостосека: ведь этот меч когда-то
принадлежал Белломариусу, величайшему в королев-
стве победителю драконов. Согласно некоторым сведе-
ниям, возможно не совсем достоверным, он был прапра-
дедушкой нынешнего короля по материнской линии.
О его подвигах сложили множество песен и легенд, —
если их забыли при дворе, то в деревнях помнили пре-
красно.
— Этот меч, — объяснял священник, — не лежит
в ножнах, если дракон находится в пределах пяти миль.
Несомненно, он сразит любого дракона, если будет в
руках храбреца.
И люди начали собираться с духом, иные даже окна
раскрыли и выглянули на улицу. В конце концов свя-
щенник убедил нескольких человек выйти и следовать
за ним, но охотно это сделал один мельник. Он решил —
стоит рискнуть, чтобы поглядеть, как попался Джайлс.
Люди поднялись на пригорок, бросая беспокойные взгля-
ды на север через реку. За рекой не было ни малейших
признаков дракона. Возможно, он спал: он ведь отлич-
но питался все рождественские праздники.
Священник с мельником забарабанили в дверь
Джайлса. Ответа не последовало, они забарабанили
еще сильнее. Наконец вышел Джайлс. Лицо у него бы-
ло красное. Он вчера тоже засиделся допоздна и выпил
много пива. Утром встал и начал снова.
Все толпой окружили его, называя добрым Эгидиу-
сом. храбрым Агенобарбусом, великим Юлиусом, стой-
ким Агриколой, гордостью Хэма, героем всей округи.
И заговорили о Кодимордаксе, Хвостосеке, мече, не
уходящем в ножны, знаменующем Победу или Смерть,
Славу йоменов, Опору Страны и Благо Народа, и в го-
лове фермера все перепуталось.
— Эй! Давай по одному, — вставил он, как только
получил такую возможность. — Что все это значит?
У меня же с утра самая работа.
Разъяснить ситуацию предоставили священнику. Тут
мельник, к своей радости, увидел, как Джайлс попался
в самый крепкий силок — крепче и пожелать было нель-
зя. Но все обернулось не совсем так, как ожидал мель-
ник. Во-первых, Джайлс выпил много крепкого пива.
Во-вторых, он необыкновенно возгордился и воодушевил-
21
ся, узнав, что его меч и есть самый настоящий Хвосто-
сек. В детстве он очень любил сказки о Белломариусег
и, пока не научился уму-разуму, иной раз ему хотелось
владеть таким же замечательным героическим мечом.
И ему вдруг пришло в голову, что надо взять Хвостосек
и отправиться охотиться на дракона. Но он слишком при-
вык торговаться, так что опять попытался отсрочить это
событие.
— Что? — воскликнул он. — Мне охотиться на дра-
кона? Это в моих-то старых гамашах и жилетке? На
дракона в хороших доспехах ходят, так я слыхал. А в
моем доме их нет, это уж точно, — обрадовался он.
С минуту все неловко молчали, потом послали за
кузнецом. Кузнец покачал головой. Человек он был мед-
лительный и мрачный, а прозвали его Солнечным Сэ-
мом, хотя настоящее его имя было Фабрициус Кункта-
тор20. Он никогда не свистел за работой, за исключением
тех случаев, когда происходило несчастье из числа пред-
сказанных им ранее. А так как он без конца только и
делал, что предсказывал всякие несчастья, редко могло
случиться что-нибудь такое, чего бы он до того не успел
предсказать, а потому все, что бы ни произошло, при-
писывали его пророчествам. Для него это была главная
радость, поэтому он никогда ничего не делал для предот-
вращения несчастья. Он снова покачал головой и объ-
явил:
— Из ничего оружия не сделаешь. Да и не по моей
это части. Лучше бы попросили плотника изготовить
деревянный щит, — да и это мало поможет: дракон го-
ряч.
Лица жителей Хэма вытянулись, но мельник не со-
бирался так легко отступить от своего плана отправить
Джайлса на бой с драконом, а если тот все-таки отка-
жется, он мечтал увидеть, как лопнет мыльный пузырь
его славы.
— А как насчет кольчуги? — спросил он. — С ней
надежней, только чтоб не слишком тонкая была. Она
ведь для дела, а не для щегольства при дворе. У тебя
найдется старая кожаная куртка, друг Эгидиус? А в куз-
нице отыщется куча металлических колец. Думаю, ма-
стер Фабрициус и не подозревает, что там могло зава-
ляться.
— Ничего ты не смыслишь, — кузнец повеселел. —
Настоящая кольчуга все равно не получится. Нужна
ювелирная ловкость гномов, чтобы каждое крохотное
22
>1 ''М
колечко соединить с четырьмя другими. Если бы я даже
владел таким искусством, пришлось бы трудиться много
недель. К тому времени мы все окажемся в могиле, —
заключил он, — во всяком случае, в драконьем брюхе.
Жители Хэма в отчаянии заломили руки, кузнец
улыбнулся. Но теперь все были в такой панике, что ни-
как не хотели отказаться от плана мельника и повер-
нулись к нему, ища совета.
— Что ж, — сказал тот. — Слыхал я, что в старину
те, кто не мог купить настоящую кольчугу из южных
стран, нашивали стальные кольца на кожаную руба-
ху21 — и сходило. Поглядим, что в таком роде можно
сделать.
Так что пришлось Джайлсу притащить старую кожа-
ную куртку, а кузнеца заставили живо вернуться в куз-
ницу. Порылись там во всех углах и разворошили кучу
старого железа, которую не трогали много лет. В са-
мом низу нашли массу колечек, траченных ржавчиной, —
очевидно, они остались здесь от забытой когда-то курт-
ки, именно такой, о какой говорил мельник. По мере
того, как дело оказывалось не таким уж безнадежным,
Сэм все больше мрачнел, но его заставили приняться
за работу. Он собирал, сортировал и чистил эти кольца;
и когда (о чем он радостно сообщил) выяснилось, что
их совершенно недостаточно для такого широкоплечего
человека, как мастер Эгидиус, кузнеца заставили раз-
бить старые цепи и расплющить звенья в тонкие колеч-
ки — насколько хватило мастерства. Колечки помельче
нацепили на куртку спереди, а те, что покрупнее и по-
грубее, укрепили на спине. Колец все прибавлялось, по-
тому что бедный Сэм трудился в поте лица, и тогда жи-
тели Хэма нашили кольца еще и на штаны фермера.
А высоко на полке в темном уголке кузницы мельник
разыскал железный каркас шлема и засадил за работу
сапожника, чтобы тот обшил каркас кожей.
Так трудились весь остаток дня и весь следующий
день, а после наступления Двенадцатой ночи22 пришел
канун крещения23, но было не до праздника. Фермер
Джайлс выпил по этому случаю больше пива, чем обыч-
но, а дракон милостиво спал. Он совсем позабыл на это
время о голоде и о мечах.
Рано утром в день крещения все поднялись на холм,
держа в руках диковинный результат своей работы.
Джайлс ждал их. Отговорок у него не осталось, при-
шлось надевать куртку-кольчугу и штаны. Мельник пре-
24
зрительно хихикал. Потом Джайлс натянул болотные
сапоги, прикрепил к ним пару шпор и нахлобучил оби-
тый кожей шлем. Но в последний момент прикрыл свер-
ху шлем старой фетровой шляпой, а на кольчугу наки-
нул серый плащ.
— Зачем это, мастер? — спросили люди.
— Ну, — отвечал он, — неужели вы воображаете,
что на дракона надо идти звеня и грохоча, точно Кен-
терберийские колокола24? Мне как-то кажется, что ни
к чему оповещать дракона о своем приближении рань-
ше времени. А шлем — это вызов на битву. Пусть ящер
видит поверх изгороди только мою старую шляпу, тог-
да я, может, подберусь поближе, пока не начнется сума-
тоха.
Кольца пришили так, что они звенели, задевая друг
за друга. Прижатые плащом, они не звенели, но Джайлс
в таком снаряжении выглядел довольно странно, одна-
ко ему об этом не сказали. Поверх плаща с трудом на-
цепили пояс и привязали ножны, но меч пришлось дер-
жать в руках: в ножны его было никак не упрятать,
разве что прижать изо всех сил.
Фермер кликнул Гарма. Он был человек справедли-
вый в меру своего разумения.
— Пес, — позвал он. — Пойдешь со мной.
— Спасите! Караул! — взвыл пес.
— Перестань! — прикрикнул Джайлс. — Не то
вздую тебя не хуже любого дракона! Ты же ящера по
запаху знаешь и сможешь на этот раз оказаться полез-
ным.
Потом фермер Джайлс кликнул свою серую кобы-
лу. Она наградила его недовольным взглядом и фыркну-
ла, увидев шпоры, однако дала ему сесть в седло и бы-
стро понесла его вперед, хотя никто из них не испыты-
вал при этом удовольствия. Они проскакали через всю
деревню; жители радостно приветствовали их из окон
и аплодировали. Фермер и его кобыла старались не по-
казать виду, что что-то не так, а Гарм стыдиться не
умел, он просто плелся ними, опустив хвост.
Они проскакали через мост над рекой в конце де-
ревни. Когда наконец никто не мог их видеть, они за-
медлили скорость до шага, и все-таки очень быстро ми-
новали владения фермера Джайлса и других жителей
Хэма и оказались в тех местах, которые успел посетить
25
дракон. Кругом были сломанные деревья, сожженные
изгороди, почерневшая трава — и зловещая тишина.
Солнце светило вовсю, и фермер Джайлс уже поду-
мывал, не скинуть ли что-нибудь из одежды и не хва-
тил ли он лишнюю пинту пива. «Хорошенький конец,
рождества, — подумал он. — Счастье еще, если жив
останусь». Он вытер лицо большим носовым платком —
зеленым, а не красным, он слыхал, что красный цвет
разъяряет драконов.
Но дракона он не обнаружил. Он миновал множест-
во просек, широких и узких, много опустошенных фер-
мерских полей, а дракона все не было. От Гарма, ко-
нечно, не было никакого проку: пес трусил за лошадью
и вовсе не собирался принюхиваться.
Наконец выехали на извилистую дорогу, почти не-
тронутую, она казалась спокойной и ровной. Проехав по
ней с полмили, Джайлс подумал, что, пожалуй, он уже
исполнил свой долг и все, к чему обязывает его репута-
ция. Он решил, что хватит с него, и уже подумывая
о том, как вернется и сядет обедать, а друзьям расска-
жет: дракон только увидел, как он подъезжает, так сра-
зу просто-напросто улетел, — и тут дорога резко повер-
нула. А за поворотом лежал дракон, загородив своей5
отвратительной мордой самую середину дороги.
— Караул! — тявкнул Гарм и кинулся прочь.
Серая кобыла резко осела, и фермер свалился в ка-
наву. Когда он высунул голову, дракон окончательно-
проснулся и смотрел прямо на Джайлса.
— Доброе утро, — поздоровался дракон. — Вы, ка-
жется, удивлены?
— Доброе утро, — ответил Джайлс. — Я и в самом;
деле удивлен.
— Прошу прощения, — сказал дракон. Когда при
падении фермера зазвенели кольца, он что-то заподо-
зрил и насторожил уши. — Прошу прошения за такой
вопрос, но не меня ли вы случайно ищете?
— Нет, что вы! — заверил фермер. — Кто бы мог
подумать, что вы здесь окажетесь? Я просто катался.
Он поспешно выбрался из канавы и направился к сво-
ей серой кобыле. Она была уже на ногах и с совершен-
но безразличным видом щипала траву у обочины до-
роги.
— Значит, мы встретились благодаря счастливой слу-
чайности, — заметил дракон. — Мне очень приятно. Это
что же, ваш праздничный наряд? Новая мода, вероятно?
26
Фетровая шляпа слетела с фермера Джайлса, а плащ
распахнулся, но он р.ешил держаться понахальнее.
— Да, — сказал он, — самая последняя. Но я дол-
жен догнать свою собаку, боюсь, что она за кроликами
погналась.
— Боюсь, что это не так, — возразил Хризофилакс,
облизываясь (он всегда облизывался, когда его что-
нибудь забавляло). — Полагаю, что она доберется до
дому гораздо раньше вас. Но прошу вас, продолжайте
ваш путь, мастер — не припомню вашего имени?
— А я вашего, — подхватил Джайлс, — наверное,
так оно и лучше.
— Как вам угодно, — Хризофилакс снова облизнул-
ся и притворился, будто закрыл глаза.
Сердце у него было злое (как у всех драконов), но
не очень смелое (что тоже не так редко встречается).
Он предпочитал такие блюда, за которые не приходится
сражаться, но после долгого сна аппетит его возрос.
Священник из Оукли был довольно поджарым, упитан-
ного человека дракон давненько не пробовал. Вот он и
вздумал полакомиться мясом, которое само так и шло
ему в рот, он ждал только, чтобы этот дурень ослабил
бдительность.
Но дурень был вовсе не так глуп, как казалось, он не
спускал глаз с дракона, даже взбираясь на лошадь.
У нее, однако, были совсем иные намерения, и она ляга-
лась, когда Джайлс стал пытаться на нее сесть. Дракон
начал проявлять признаки нетерпения и приготовился
к прыжку.
— Извините, — сказал он, — вы, кажется, что-то
уронили?
Старый трюк сработал: Джайлс и в самом деле кое-
что уронил. Падая, он выронил Кодимордакс (а попро-
сту— Хвостосек), и меч лежал на обочине. Джайлс на-
клонился за ним, а дракон прыгнул. Но Хвостосек ока-
зался проворнее. Едва фермер подобрал его, как он мол-
нией скользнул вперед, прямо к драконьим глазам.
— Эй! — дракон остановился. — Что это там у вас?
— Да всего-навсего Хвостосек, мне его король по-
дарил, — ответил Джайлс.
— Как я в вас ошибся! — воскликнул дракон. —
Прошу прощения. — Он лег перед фермером ниц, тому
стало чуть полегче. — А вы нечестно со мной обошлись.
— Разве? — удивился фермер. — Ас какой стати
я должен был поступать с вами честно?
27
— Вы скрыли свое славное имя и притворились, буд-
то наша встреча случайна, но ведь вы знатный рыцарь.
Прежде в таких случаях рыцари имели обыкновение
открыто вызывать на битву, объявляя свой титул и пол-
номочия.
— Может, так и было, а может, и нынче так приня-
то, — сказал Джайлс. Он был очень доволен собой. Мож-
но извинить человека за некоторое самодовольство, если
перед ним пресмыкается огромный величественный дра-
кон. — Но ошибка ваша гораздо больше, старый вы
ящер. Вовсе я не рыцарь. Я фермер Эгидиус из Хэма
и терпеть не могу браконьеров. Мне уже случалось стре-
лять из мушкетона в великанов, а они куда меньше на-
вредили, чем вы. Их я тоже и не думал вызывать.
Дракон несколько обеспокоился. «Проклятый вели-
кан солгал, — подумал он. — Ввел меня в заблуждение.
Как же себя вести с таким храбрым фермером, да еще
владеющим столь блестящим и воинственным мечом?»
Дракон не мог припомнить ни одного подобного пре-
цедента.
— Меня зовут Хризофилакс, — представился он. —
Хрнзофилакс Богатый. Что я могу сделать для вашей
милости? — льстиво спросил он, косясь одним глазом
на меч и надеясь избежать боя.
— Ты можешь отсюда убраться, рогатый безобраз-
ник, — сказал Джайлс, которому тоже хотелось избе-
жать битвы. — Мне нужно только от тебя избавиться.
Убирайся в свою грязную берлогу!
Он шагнул к дракону, размахивая оружием так, буд-
то ворон пугал.
Хвостосеку это только и было нужно. Сверкнув в воз-
духе, он описал круг и опустился, поразив дракона в со-
членение правого крыла. Удар сильно испугал дракона.
Конечно, Джайлсу было неизвестно, как надо убивать
драконов, не то меч попал бы в более уязвимое место;
но Хвостосек сделал все, что мог в неопытных руках.
Хризофилаксу и этого хватило: он долго не мог поль-
зоваться крыльями. Он вскочил и попробовал взлететь,
но убедился, что не в состоянии это сделать. Фермер
прыгнул в седло. Дракон побежал, кобыла за ним. Дра-
кон с пыхтением и свистом пересек поле, кобыла не от-
ставала. Фермер кричал и улюлюкал, будто на скачках.
При этом он все время размахивал Хвостосеком. Чем
быстрее мчался дракон, тем он становился растеряннее,
а серая кобыла скакала во весь опор и не отставала.
28
Они скакали сквозь просеки и проломы в изгородях,
по полям и ручьям. Дракон изрыгал дым, ревел, — он
потерял всякое представление о направлении. Наконец,
они стремительно вступили на Хэмский мост, с грохо-
том проскакали по нему и помчались по деревенской
улице. Здесь Гарм имел наглость выскочить из переулка
и присоединиться к погоне.
Жители прильнули к окнам или вылезли на крыши.
Кто смеялся, кто кричал «ура!», а кто бил в кастрюли,
сковородки и котлы. Некоторые дули в рожки или свист-
ки, а священник велел звонить в колокола. Лет сто в
Хэме не было такой суматохи.
Дракон сдался у входа в церковь. Он лег посреди
дороги и пытался отдышаться. Подоспел Гарм и начал
нюхать ему хвост, но Хризофилаксу уже ничуть не было
стыдно.
— Люди добрые и храбрый воин, — начал он, едва
переведя дух, когда подъехал фермер Джайлс, а жители
деревни окружили его (правда, на безопасном расстоя-
нии), вооружась кто вилами, кто колом, а кто и кочер-
гой. — Люди добрые, не убивайте меня! Я очень бога-
тый. Возмещу весь ущерб, который вам причинил. Оп-
лачу похороны всех убитых, особенно священника из
Оукли, роскошный памятник ему поставлю, хотя покой-
ный и был худоват. Щедро вас вознагражу, если толь-
ко вы отпустите меня домой за выкупом.
— Сколько? — спросил фермер.
— Ну, — дракон быстро подсчитывал в уме. Он
заметил, что толпа собралась порядочная. — Тридцать
шиллингов восемь пенсов на каждого?
— Чепуха какая! — фыркнул Джайлс.
— Ну и ерунда! — завопил народ.
— Чушь! — тявкнул Гарм.
— Две золотые гинеи каждому, детям полцены?
— А собакам? — уточнил Гарм.
— Дальше! — предложил фермер. — Мы слушаем!
— Десять фунтов и кошелек с серебром на душу,
а собакам по золотому ошейнику, — неуверенно пред-
ложил Хризофилакс.
— Убить его! — в нетерпении завопил народ.
— Каждому по мешку с золотом, а женщинам —
бриллианты25? — поспешил вставить Хризофилакс.
— Так-то получше, да не совсем ладно, — заметил
Джайлс.
— Опять собак забыл, — пролаял Гарм.
29
— Какого размера мешок? — поинтересовались жи-
тели Хэма.
— Бриллиантов сколько? — спросили их жены.
— Боже, боже, — простонал дракон. — Я же разо-
рюсь!
— Поделом тебе, — сказал Джайлс. — Выбирай —
или разоришься, или тебя убьют. На этом самом месте.
Он взмахнул Хвостосеком, дракон так и съежился.
— Решайся! — жители Хэма, смелея, подступали все
ближе.
Хризофилакс заморгал, но незаметно для всех рас-
смеялся в глубине души. Торговля начала его развле-
кать. Очевидно, люди хотели что-то из нее извлечь.
Они так мало знали об окружающем мире — ведь ни
один житель королевства никогда не имел дела с дра-
конами и не был знаком с их штучками. Постепенно
Хризофилакс отдышался и успокоился. Он облизнулся.
— Назовите свою цену, — предложил он.
Тут все разом заговорили, перебивая друг друга.
Хризофилакс слушал с интересом. Один только голос
ему не понравился — голос кузнеца.
— Ничего хорошего не выйдет, помяните мое сло-
во! — воскликнул кузнец. — Врет он все, не вернется
он. Да и в любом случае ничем хорошим это не кон-
чится.
— Можешь от своей доли отказаться, если ты так
считаешь, — предложили ему, а сами продолжали ря-
диться и спорить, не очень-то следя за драконом.
Хризофилакс поднял голову, но, если он и подумы-
вал прыгнуть на кого-нибудь или улизнуть под шумок,
то ему пришлось испытать разочарование. Рядом стоял
фермер Джайлс, жуя травинку и размышляя. Держа
Хвостосек в руке, фермер не сводил глаз с дракона.
— Лежи где лежишь, — приказал он, — не то по-
лучишь, что заслужил, и золото не поможет!
Дракон поник. Наконец священника выбрали гово-
рить от имени всех, он шагнул вперед и встал рядом
с Джайлсом.
— Гнусный червяк! — заявил он. — Ты должен при-
нести сюда все свое неправедное богатство. После того
как ты возместишь убытки всем, кого ограбил, осталь-
ное мы поделим по справедливости. Затем, если ты дашь
нам торжественную клятву никогда больше не разо-
рять наших земель и не подстрекать никакое другое
30
чудовище нападать на нас, мы дадим тебе уйти и уне-
сти голову и хвост. А теперь ты должен поклясться, что
вернешься, — такой клятвой, какую даже дракон обя-
зан выполнить.
Хризофилакс правдоподобно изобразил колебание —
и согласился. Он даже поплакал горючими слезами над
своим богатством и оплакивал его до тех пор, пока на
дороге не задымились большие лужи, но его слезы ни-
кого не тронули. Он принес самые торжественные и твер-
дые клятвы, что вернется со всем своим достоянием к
празднику святого Хилариуса и святого Феликса26.
В его распоряжении было восемь дней, — даже самые
несведущие в географии могли бы сообразить, что срок
для такого путешествия маловат. Тем не менее дракона
отпустили и проводили до моста.
— До встречи! — сказал он, переправляясь через
реку. — Уверен, что все мы будем ждать ее с нетерпе-
нием.
— Уж мы-то будем, — сказали люди.
И понятно, поступили неразумно. Клятвы, которые
он давал, должны были бы тяжким грузом лечь на его
совесть, но — увы! — совести у него не было вовсе. Если
эти доверчивые люди в простоте своей не допускали
столь досадного недостатка у существа столь высокого
происхождения, то уж священник (при его книжной уче-
ности) мог бы об этом догадаться. Возможно, он и дога-
дывался. Он ведь был человек образованный и мог пред-
видеть будущее гораздо лучше других.
По дороге в кузницу кузнец качал головой.
— Недоброе сулят эти имена, — повторял он. —
Хилариус и Феликс. Не нравится мне, как они звучат.
Король, конечно, скоро узнал эту новость. Она мол-
ниеносно пронеслась по всему королевству и ничуть не
исказилась по пути. Король был сильно задет — по
разным причинам, не последняя из которых была фи-
нансовая. Он решил сейчас же лично отправиться в
Хэм, где происходили такие странные события.
Он прибыл спустя четыре дня после ухода драко-
на — проехал по мосту на белом коне в сопровождении
множества рыцарей, герольдов и целого обоза с бага-
жом. Жители Хэма принарядились и выстроились вдоль
улицы, чтобы приветствовать его. Кавалькада остано-
вилась перед церковными воротами. Фермер Джайлс
преклонил перед королем колена, его представили, ко-
роль велел ему подняться и запросто потрепал его по
31
спине. Рыцари сделали вид, будто не заметили такой
фамильярности.
Король приказал всем жителям деревни собраться
на обширном пастбище Джайлса на берегу реки. Когда
все были в сборе (включая и Гарма, который считал,
что происходящее имеет к нему прямое отношение), Ав-
густ Бонифаций, государь и повелитель, милостиво об-
ратился к ним с речью. Он четко объяснил, что все бо-
гатства негодника Хризофилакса принадлежат ему как
господину здешних земель. Он ловко обошел вопрос о
своих притязаниях на право повелителя горной страны,
каковые были весьма спорны, но объявил, что «мы ни-
мало не сомневаемся: все сокровища дракона были
украдены у наших предков. Но мы, как всем известно,
столь же справедливы, сколь великодушны, и наш лю-
безный вассал Эгидиус будет должным образом возна-
гражден, и ни один из наших верных подданных в здеш-
них местах не останется без какого-либо знака нашего
расположения, начиная священником и кончая самым
малым ребенком. Ибо мы очень довольны Хэмом. Здесь,
по крайней мере, остались еще смелые и мужественные
люди, оправдывающие древнюю славу нашей нации».
Рыцари тем временем обсуждали новые фасоны шляп.
Жители кланялись и приседали, униженно благодаря
монарха. Но жалели, что сразу не приняли предложение
дракона получить по десять фунтов и не держали сдел-
ку в секрете. Они прекрасно понимали, что расположе-
ние короля не дойдет и до этой суммы. Гарм заметил,
что опять не вспомнили о собаках. Доволен был только
фермер Джайлс. Он был уверен, что его наградят, и уж,
во всяком случае, радовался, что выпутался из этой
истории, благополучный конец которой придал ему еще
больше веса в глазах соседей.
Король не уехал. Он велел раскинуть шатры на поле
фермера Джайлса и ждал четырнадцатого января, ста-
раясь развлекаться, насколько это было возможно в жал-
кой деревушке вдали от столицы. В первые же три дня
королевская свита съела почти весь хлеб, масло, яйца,
цыплят, сало и баранину и выпила до капли все запа-
сы старого эля, какие были в деревне. Потом стали
ворчать, что их плохо кормят. Король великодушно за
все заплатил (квитанциями, которые после можно бу-
дет обменять на деньги: ведь он надеялся, что скоро
казна сильно пополнится), так что жители Хэма обра-
довались, не зная истинного состояния казны.
32
Наступило четырнадцатое января, праздник Хилари-
уса и Феликса. Все встали очень рано. Рыцари надели
кольчуги. Фермер нацепил свою самодельную кольчугу,
и рыцари откровенно смеялись над ним, пока не пойма-
ли на себе гневный взор короля. Фермер пристегнул
Хвостосек — меч вошел в ножны легко, как нож в мас-
ло, и остался там. Священник внимательно поглядел
на меч и только головой покачал. Кузнец посмеивался.
Наступил полдень. От волнения никто не мог есть.
День тянулся медленно. Хвостосек по-прежнему не про-
являл ни малейшего стремления выскочить из ножен.
Никто из наблюдателей на холме, — даже мальчиш-
ки, взобравшиеся на деревья, — ни на земле, ни в воз-
духе не замечал признаков приближения дракона.
Кузнец расхаживал, посвистывая, но остальные жи-
тели деревни только вечером, кода появились звезды,
начали подозревать, что дракон и не думает возвра-
щаться. Но они вспоминали его торжественные клятвы
и продолжали надеяться. Когда же наступила полночь
и назначенный день истек, разочарованию жителей Хэ-
ма не было предела. Зато кузнец торжествовал.
— Я же говорил, — напомнил он. Но они еще ни-
чего не поняли.
— Он все-таки тяжело ранен, — говорили одни.
— Мало мы ему времени дали, — соображали дру-
гие. — В горы так тяжело и долго добираться, а ему
нужно столько нести. Может, помочь ему надо.
Но миновал следующий день и еще один. Надеяться
уже перестали. Король пришел в ярость. Еда и питье
кончились, и рыцари начали громко роптать. Им хоте-
лось вернуться к дворцовым развлечениям. Но королю
нужны были деньги. Он простился со своими поддан-
ными поспешно и холодно и аннулировал половину кви-
танций. Фермеру Джайлсу он на прощанье едва кивнул.
— Мы обратимся к вам позже, — сказал он и уехал
со своими рыцарями и герольдами.
Самые простодушные энтузиасты надеялись, что ско-
ро придет письмо от короля, он призовет мастера Эги-
диуса к себе и хотя бы посвятит его в рыцари. Через
неделю письмо действительно пришло, но совершенно
иного содержания. Оно было в трех экземплярах: для
Джайлса, для священника, — а третий надлежало вы-
весить на дверях церкви. Только из экземпляра, пред-
назначенного священнику, можно было извлечь какую-
2 Волшебные истории	33
то пользу, потому что написано письмо было особым
шрифтом, столь же непонятным жителям Хэма, как
книжная латынь. Но священник перевел его на просто-
народный язык и прочел с церковной кафедры. Письмо
было не по-королевски коротким и сугубо деловым: ко-
роль торопился.
«Мы, Август Б.А.Ю.А.П., Государь и проч., сообща-
ем, что решили для безопасности нашего королевства
и поддержания нашего престола дракона, именующего
себя Хризофилаксом богатым, разыскать и жестоко на-
казать за его коварные дела и злонамеренные поступки,
рыцарство нашего двора должно незамедлительно во-
оружиться и быть готовым к свершению этого подвига,
как только мастер Эгидиус А. Ю. Агрикола прибудет к
оному двору, поскольку означенный Эгидиус показал
себя человеком преданным и способным сражаться с
великанами, драконами и прочими врагами, нарушаю-
щими королевский покой, мы приказываем ему немед-
ленно отправиться в путь и присоединиться к нашим ры-
царям со всей возможной быстротой».
Жители Хэма считали, что это большая честь и сле-
дующим шагом будет посвящение в рыцари. Мельник
страшно завидовал.
— Высоко поднимется друг Эгидиус, — сказал он. —
Надеюсь, он нас не забудет, когда воротится.
— Может, он и вовсе не воротится, — сказал кузнец.
— Хватит, заткнись, морда лошадиная, — оборвал
Джайлс. — Будь проклята такая честь! Если вернусь,
даже общество мельника будет мне приятно. Все-таки
меня утешает то, что некоторое время я не увижу вас
обоих.
С этими словами он ушел.
Для короля не изобретешь отговорки, как для сосе-
дей: овцы, пахота, молоко или вода, — пришлось осед-
лать серую кобылу и отправиться в путь. Провожал
его священник.
— Надеюсь, ты взял крепкую веревку? — спро-
сил он.
— Это зачем? — удивился Джайлс. — Повеситься?
— Никоим образом! Мужайся, мастер Эгидиус! —
сказал священник. — Мне кажется, ты можешь поло-
житься на свою удачу. Но все же захвати веревку по-
длиннее, она тебе пригодится, если меня не обманывает
моя проницательность. Ну, прощай же, да смотри, воз-
вращайся невредимым!
34
— Ох! Вернуться и увидеть свой дом и землю сов-
сем запущенными... Будь они прокляты, драконы! —
ответил Джайлс. Потом запихнул в седельную сумку
большой моток веревки и отправился в путь. Пса он не
взял — тот все утро старался не попадаться на глаза.
Когда хозяин уехал, Гарм прокрался в дом и выл всю
ночь. За это его поколотили, но он продолжал свое.
— Караул! Караул! — тявкал он. — Не увижу я
больше моего дорогого хозяина, а ведь он такой был
грозный и великолепный! Лучше бы я с ним пошел.
— Заткнись! — прикрикнула жена фермера. — Не
то не доживешь до того, чтобы увидеть, вернется ли он.
Вытье собаки услышал кузнец и объявил:
— Дурной знак! — При этом вид у него был до-
вольный.
Прошло много дней — вестей не было.
— Отсутствие вестей — дурные вести27, — провоз-
гласил кузнец и громко запел.
Фермер Джайлс прибыл ко двору усталый и запы-
ленный, но рыцари в начищенных кольчугах и сверка-
ющих шлемах стояли наготове возле своих коней. Им
не нравилось, что король вызвал фермера и включил его
в их славные ряды, поэтому они настояли на букваль-
ном выполнении приказа и ждали появления Джайлса,
чтобы сразу же выступить в поход. Бедный фермер ед-
ва успел проглотить кусок хлеба и запить его вином, как
снова оказался в пути.
Кобыла его обиделась. К счастью, ее мнение о Ко-
роле осталось невысказанным: оно было весьма непоч-
тительным.
День клонился к вечеру. «Слишком поздно начинать
охоту на дракона», — думал Джайлс. Но много они не
проехали. Рыцари не спешили: ведь главное — это вы-
ступить в поход. Они ехали шагом нестройными рядами:
рыцари, эсквайры, слуги и пони с поклажей. Позади на
своей усталой кобыле трясся фермер Джайлс.
Когда наступил вечер, сделали привал и раскинули
шатры. О съестных припасах для фермера Джайлса ни-
кто не позаботился, пришлось ему одалживать у дру-
гих. Кобыла негодовала и отреклась от верности дина-
стии Августа Бонифация.
На второй день продолжали путь. На третий разли-
чили вдали туманные очертания негостеприимных гор.
2*	35
В скором времени оказались там, где полностью не при-
знавалась власть Августа Бонифация. Ехали осторож-
но, держась ближе друг к другу. На четвертый день
добрались до Диких Холмов, до границы таинственной
страны, где, по слухам, обитали сказочные жители.
Вдруг ехавший впереди всадник заметил на песке у ру-
чья огромные следы. Подозвали фермера.
— Что это, мастер Эгидиус? — спросили у него.
— Драконьи следы, — отвечал он.
— Вперед!
Теперь устремились на запад. Фермер Джайлс ока-
зался во главе колонны, кольца на его кожаной куртке
так и звенели. Но это было неважно, потому что рыца-
ри громко болтали и смеялись, а ехавший среди них
менестрель пел песни. Припев то и дело громко под-
хватывали хором. Пение всех приободряло: песня была
хорошая, ее сложили в прежние времена, когда битвы
случались чаще, чем турниры. Но петь было неблаго-
разумно: из-за этого все здешние обитатели слышали
приближение рыцарей, во всех западных пещерах дра-
коны настораживали уши. Трудно было надеяться за-
стигнуть Хризофилакса спящим.
То ли судьба так хотела, то ли кобыла сама была
виновата, но у самого подножия темных гор она охро-
мела. Все как раз начали подъем по каменистой тропе,
продвигались с трудом и со все возрастающим беспо-
койством. Серая кобыла все больше отставала, споты-
каясь и хромая, вид у нее был такой терпеливый и пе-
чальный, что фермер Джайлс наконец счел нужным спе-
шиться и пойти за ней. Вскоре они отстали от самых пос-
ледних пони, но никто этого не заметил. Рыцари были
заняты тем, что обсуждали, кому за кем следовать сог-
ласно этикету28. Иначе они заметили бы, что драконьи
следы стали отчетливей и многочисленней. Они и в са-
мом деле попали в места, где частенько бродил Хризо-
филакс, приземлившись после разминки в воздухе. По
обе стороны тропы земля была выжжена и вытоптана.
Травы осталось мало, а стебли вереска и дрока торчали
черными прутиками среди обширных прогоревших уча-
стков земли. Много лет здесь была площадка драконь-
их игр. Над ней темной стеной нависала гора.
Фермер Джайлс беспокоился о своей кобыле, но ра-
довался предлогу не быть в центре внимания. Не нра-
вилось ему возглавлять кавалькаду в таком мрачном и
ненадежном месте. Вскоре он обрадовался еще сильнее
36
и с полным основанием благодарил судьбу (и кобылу):
ровно в полдень (а это был праздник сретенья29 и седь-
мой день пути) Хвостосек выскочил из ножен, а дра-
кон — из пещеры.
Дракон ринулся в бой без предупреждения и не
соблюдая формальностей. С ревом и свистом обрушил-
ся он на людей. Вдалеке от дома он, несмотря на свое
высокое происхождение, не проявлял особенной храб-
рости. Но теперь он был исполнен ярости, потому что
сражался у собственных дверей и защищал свои сок-
ровища. Он кружил вокруг горы, точно грозовая туча,
шумя подобно ветру, изрыгая красные молнии.
Препирательства о порядке следования тотчас прек-
ратились. Лошади кинулись в разные стороны, некото-
рые рыцари с них свалились. Пони с поклажей и слуги
бросились бежать: они ведь не думали об этикете.
Тут всё окутали клубы дыма, а среди них возник
дракон и кинулся на голову кавалькады. Несколько
рыцарей погибло, так и не успев произнести традицион-
ный вызов на битву; многие были сброшены на землю.
Об остальных позаботились кони, которые повернули
и понесли своих хозяев прочь, не спрашивая их согла-
сия. Но многим именно того и хотелось.
А серая кобыла и с места не сдвинулась. Возможно,
боялась переломать ноги на каменистой тропе, а может,
слишком устала. Она инстинктивно понимала, что дра-
кон представляет гораздо большую опасность, летя по-
зади нее, чем впереди, и что тут может помочь только
скорость отличной скаковой лошади. Кроме того, она не
забыла, как гналась за Хризофилаксом через поля и ру-
чьи в родных своих местах, и как он улегся, точно
ручной, прямо на главной улице деревни. Одним словом,
она расставила ноги и зафыркала. Фермер Джайлс
страшно побледнел, но остался стоять рядом, так как
другого выхода, по-видимому, у него не было.
И вышло так, что дракон, налетев на кавалькаду,
увидел прямо перед собой своего старого врага с Хвосто-
секом в руке. Этого он никак не ожидал. Он кинулся
в сторону, как гигантская летучая мышь, и свалился на
склоне холма возле дороги. Серая кобыла двинулась
к нему, позабыв, что хромает. Приободрившись, фермер
Джайлс поспешно вскарабкался в седло.
— Прошу прощения, но не меня ли вы случайно
ищете?
37
— Что вы, нет! — заверил его Хризофилакс. — Кто
бы мог подумать, что вы здесь окажетесь? Я просто
пролетал мимо.
— Значит, мы встретились благодаря счастливой слу-
чайности, — сказал Джайлс, — и мне очень приятно,
ведь я искал именно вас. Более того, я должен уладить
с вами одно неприятное дело, вернее, несколько дел.
Дракон захрапел. Фермер Джайлс поднял руку, что-
бы защититься от его горячего дыхания, и тут Хвосто-
сек, угрожающе сверкнув, подлетел к самому носу дра-
кона.
— Ой! — Дракон даже храпеть перестал, он задро-
жал и попятился, весь огонь в нем мигом остыл. —
Надеюсь, вы явились сюда не для того, чтобы убить
меня, добрый мастер? — спросил он жалобно.
— Да нет, — сказал фермер. — Разве я это сказал?
Серая кобыла фыркнула.
— В таком случае, что вы тут делаете со всеми эти-
ми рыцарями, можно узнать? — спросил Хризофи-
лакс. — Рыцари всегда убивают нас, драконов, если мы
сами не успеем их убить.
— Ничего я не делаю, да и они вовсе не со мной, —
заверил его Джайлс. — У них теперь кто убит, а кто
убежал. Как насчет того, что вы обещали в крещенье?
— Это вы о чем же? — удивился дракон.
— Месяц уже просрочили, — напомнил Джайлс, —
а долг платежом красен. Вот я и приехал с вас полу-
чить. А вам бы надо прощения у меня попросить, что
я из-за вас угодил в эту передрягу.
— Простите, — взмолился дракон. — Мне, право,
совестно, что вы взяли на себя этот труд.
— На этот раз — все сокровища, до последней мо-
нетки, и никаких фокусов, не то я порешу вас на месте
и вывешу вашу шкуру на церковном шпиле, чтобы дру-
гим неповадно было.
— Это ужасно жестоко, — поежился дракон.
— Уговор дороже денег, — отпарировал Джайлс.
— Нельзя ли мне оставить себе два-три колечка и
золотую монетку, — мало ли, придется наличными за
что-нибудь платить? — спросил дракон.
— Нет уж, ни одной медной пуговицы!
Они торговались и спорили, точно на ярмарке. Но
результат был именно таков, как следовало предвидеть:
ведь мало кто мог переспорить фермера Джайлса на
ярмарке.
38
Пришлось дракону отправиться в пещеру, так как
Джайлс с Хвостосексм наготове не отставал от него
ни на шаг. Тропа, которая вилась вокруг горы, была
узкой, на ней едва ?аатало места для двоих. Кобыла
с задумчивым видом следовала за ними. После пяти
миль тяжелой дороги фермер Джайлс тащился с трудом,
пыхтя и отдуваясь, но не сводя глаз с ящера. Наконец,
они подошли ко входу в пещеру на западном склоне
горы. Вход был широкий и черный, его загораживали
медные двери, которые раскачивались на железных
столбах. Очевидно, в былые времена здесь жили силь-
ные и гордые существа, драконы не строят подобных
сооружений и не выкапывают пещер, они просто живут
где придется — в гробницах или в сокровищницах древ-
них героев и великанов. Двери этого подземного жили-
ща были массивными, и они остановились в их тени.
До сих пор у Хризофилакса не было случая обратиться
в бегство, но теперь, у дверей своего дома, он неожидан-
но прыгнул вперед и собирался исчезнуть в глубине
пещеры. Фермер плашмя ударил его мечом.
— Эй! — крикнул он. — Пока ты еще тут, я должен
кое-что тебе сказать. Если ты живо не выйдешь и не
принесешь что-нибудь стоящее, я войду следом и для
начала отрублю тебе хвост.
Лошадь фыркнула: она не могла себе представить,
чтобы фермер Джайлс вошел в драконье логово даже
за все деньги на земле. Но Хризофилакс с готовностью
в это поверил: острый Хвостосек так и сверкал в руке
фермера. А может, он говорил правду, и лошадь, при
всей ее мудрости, просто не поняла, что ее хозяин пере-
менился. Фермеру Джайлсу везло, и после двух встреч
он вообразил, будто его не одолеет ни один дракон. Как
бы то ни было, вышел Хризофилакс довольно скоро.
Он притащил фунтов двадцать золота и серебра, да еще
сундук, полный колец, ожерелий и других драгоценно-
стей.
— Вот! — объявил он.
— Что — вот? — передразнил фермер. — Что ты
такое говоришь? Здесь и половины твоего добра нет.
— Конечно! — поспешно согласился дракон, нема-
ло обеспокоенный тем, что фермер, кажется, стал со-
образительнее со дня их разговора в деревне. — Мне
сразу все и не принести.
— Держу пари, и за два раза всего не принесешь, —
39
согласился Джайлс. — Давай иди, да возвращайся по-
скорее, не то дам тебе отведать Хвостосека!
— Нет! — испугался дракон и сбегал на этот раз
с двойной скоростью. — Вот! — Он выложил огромный
мешок золота и два сундука с бриллиантами.
— Еще давай! — скомандовал фермер. — Да по-
больше!
— Тяжело же! — простонал дракон, углубляясь в
пещеру.
Теперь уже серая кобыла забеспокоилась. «Интерес-
но, кто всю эту тяжесть потащит домой?» — подумала
она и с такой тоской поглядела на мешки и сундуки,
что фермер догадался, о чем она загрустила.
— Не горюй, голубушка, — успокоил он ее. — За-
ставим-ка мы ящера самого доставить поклажу.
— Боже милостивый! — воскликнул дракон, который
услышал его, выбираясь из пещеры. На этот раз он при-
нес массу драгоценных камней, сияющих зелеными и
синими огнями. — Боже милостивый! Если я все пота-
щу, мне и конец придет! А еще мешок добавить, так и
вовсе не управиться, хоть убивайте!
— Значит, еще есть? — спросил фермер.
— Есть, — признался дракон. — Достаточно, чтобы
пользоваться уважением. — Он говорил правду, что
с ним бывало редко, и это, как выяснилось впоследст-
вии, было весьма благоразумно. — Если вы мне оста-
вите остальное, •— добавил он лукаво, — я навеки ста-
ну вашим другом. И сам все это снесу к дому вашей ми-
лости, а не к королевскому дворцу. И, что еще важнее,
помогу вам охранять сокровища.
Фермер левой рукой вытащил зубочистку и с мину-
ту размышлял.
— По рукам! — воскликнул он, проявляя похвальное
благоразумие.
Рыцарь, конечно, стал бы настаивать на целом кла-
де30 — и испытал бы на себе его проклятие. Вполне воз-
можно, что если бы фермер Джайлс продолжал спорить
и довел бы ящера до отчаяния, тот бился бы до послед-
него, несмотря на меч. А в этом случае, если бы даже
Джайлс уцелел, он вынужден был бы собственными
руками уничтожить свою тягловую силу и оставить боль-
шую часть сокровищ в горах.
На том и порешили. На случай, если что выйдет не-
ладно, фермер набил драгоценностями карманы и на-
грузил лошадь. Остальное, сундуки и ящики, взвалил
40

на спину Хризофилакса, так что дракон стал похож на
фургон с королевской мебелью31. У него не было ни ма-
лейшей возможности улететь, ибо груз был тяжелым,
да и крылья ему фермер связал.
— Вот и веревка пригодилась, — сказал Джайлс,
с благодарностью вспоминая священника.
Пыхтя и отдуваясь, дракон затрусил вперед, ло-
шадь — за ним, а позади всех — фермер с Хвостосе-
ком в руке, так что дракон никаких трюков не выкиды-
вал.
Несмотря на груз, дракон и кобыла теперь двигались
быстрее, чем кавалькада на пути в горы. Фермер
Джайлс спешил еще и потому, что съестные припасы
в его мешке подходили к концу. Да и Хризофилаксу
доверять не приходилось после того, как тот нарушил
столь торжественные клятвы. Джайлс все раздумывал,
как бы ему за ночь не лишиться жизни или богатства.
Но еще до наступления ночи ему снова повезло: они
догнали нескольких слуг и пони, которые заблудились
после своего поспешного бегства в Диких Холмах.
В изумлении и страхе те бросились наутек, но Джайлс
их окликнул:
— Эй, ребята! Назад! У меня есть для вас работа
и хорошее жалованье, пока идет перевозка груза!
И они поступили к нему на службу, довольные, что
нашли проводника, и полагая, что теперь они, возмож-
но, станут получать более регулярное жалованье, чем
до сих пор. Так и пустились в путь: семь человек, шесть
понп, лошадь и дракон. Джайлс, чувствуя себя госпо-
дином, выпятил грудь. Останавливались как можно ре-
же. На ночь Джайлс привязывал дракона за лапы к че-
тырем кольям, три человека по очереди стерегли его.
Но серая кобыла поглядывала, чтобы слуги не учинили
какого-нибудь фокуса в свою пользу.
Через три дня они уже были на родной земле. Появ-
ление их вызвало ликование, невиданное между моря-
ми. В первой же деревне, где они появились, их бесплат-
но накормили и напоили, а половина молодых местных
жителей захотела присоединиться к ним. Джайлс ото-
брал дюжину молодцов, обещал им хорошее жалованье
и купил самых лучших лошадей. Он становился все бо-
лее сообразительным.
Отдохнув денек, он двинулся дальше в сопровож-
дении нового эскорта. Спутники Джайлса распевали
в его честь песни, грубые и неприхотливые, но ему они
42
нравились. Кто его приветствовал, а кто смеялся. Зре-
лище было и веселое и удивительное. Вскоре фермер
Джайлс свернул к югу, по направлению к дому; к ко-
ролевскому дворцу он не пошел и письма не отправил.
Но весть о возвращении мастера Эгидиуса распростра-
нилась, подобно пожару, идущему с запада, вызывая
удивление и смятение. Ведь он явился вслед за прика-
зом короля объявить во всех городах и деревнях траур
по случаю гибели рыцарей в горном походе.
Везде, где появлялся Джайлс, о трауре мгновенно
забывали, колокола начинали вовсю звонить, а люди
толпились на улицах, крича и размахивая шапками и
шарфами. Все они улюлюкали в морду бедному дракону,
и тот начал горько сожалеть о заключенной сделке. Ког-
да прибыли в Хэм, все собаки презрительно на него
залаяли. Все, кроме Гарма: он был слишком поглощен
хозяином, обратив к Джайлсу и глаза, и уши, и нос.
От радости он прямо голову потерял и ходил колесом по
всей улице.
В Хэме, разумеется, встретили Джайлса бурной ра-
достью, но приятнее всего ему было видеть, как безус-
пешно пытается усмехнуться мельник и как изменился
в лице кузнец.
— Помяните мое слово, это еще не все! — буркнул
кузнец и, не в силах придумать более мрачное пророче-
ство, угрюмо повесил голову.
Фермер Джайлс со свитой, с драконом и с поклажей
поднялись на пригорок. В дом пригласили только свя-
щенника.
Скоро новость дошла до столицы; позабыв офици-
альный траур и собственные дела, люди толпились на
улицах. Было много шума и крика.
Король во дворце кусал ногти и выдирал себе боро-
ду. Он так горевал и гневался, так оплакивал свои фи-
нансы, был так мрачен, что никто не осмеливался с ним
заговорить. Нако1нец уличный шум достиг его ушей: не-
похоже было на траур и рыдания.
— Что за шум? — спросил он. — Велите народу от-
правляться по домам и соблюдать траур, как подобает.
Шумят, будто гуси на ярмарке!
— Дракон вернулся, государь, — отвечали ему.
— Как? — изумился король. — Так соберите немед-
ленно рыцарей — вернее, то, что от них осталось!
— В этом нет нужды, государь, — объяснили ему. —
43
Ведь с ним едет мастер Эгидиус, и при нем дракон сов-
сем ручной и послушный. По крайней мере, так говорят.
Новость только что дошла до нас, слухи разные.
— Боже милостивый! — воскликнул король с явным
облегчением. — Подумать только, что на послезавтра
мы заказали торжественную мессу по случаю гибели
этого человека! Отменить ее! А что слышно о наших
сокровищах?
— Говорят, их там целая гора, государь, — доложи-
ли ему.
— Когда же они прибудут? — заволновался ко-
роль. — Ну и славный человек этот Эгидиус — прове-
дите его прямо к нам, как только явится.
Придворные в нерешительности ничего не отвечали.
Наконец один из них набрался храбрости.
— Извините, государь, но мы слыхали, что фермер
миновал столицу и направился к себе домой. Несомнен-
но, при первой же возможности он должным образом
переоденется и поспешит сюда.
— Несомненно, — согласился король. -— Но к чему
эти переодевания? Какое право он имел пройти мимо,
не доложившись? Мы очень недовольны.
Первая возможность давно представилась — и про-
шла, как и многие другие. Фермер Джайлс уже целую
неделю жил дома, но так и не написал во дворец ни
слова. На десятый день король совсем разъярился.
— Послать за негодяем!
И послали. До Хэма был целый день пути в один
конец. Через два дня посыльный явился и, трепеща, до-
ложил:
— Он не желает ехать, государь!
— Гром и молния! — рассердился король. — Так
велите ему явиться в следующий вторник, не то его по-
жизненно заключат в тюрьму!
— Извините, государь, но он все равно не явится, —
доложил несчастный посыльный, возвратившись во втор-
ник.
— Десять тысяч молний! — воскликнул король. —
Так отправить его в тюрьму! Сейчас же пошлите людей
заковать этого грубияна в цепи! — приказал он слугам,
которые попались ему под руку.
— Сколько же людей посылать? Там ведь дракон,
да Хвостосек, да еще...
44
— И еще палки от метелок и смычки от скрипок! —
передразнил король. Затем приказал подать ему белого
коня, собрал рыцарей (вернее то, что от них осталось)
и оруженосцев и отправился в путь, кипя от ярости.
Народ в удивлении высыпал из домов.
Но фермер Джайлс теперь был не только Героем
Округи, он уже стал Любимцем Страны. Народ и не ду-
мал приветствовать рыцарей и королевскую свиту на
пути их следования, хотя перед самим королем еще сни-
мали шляпы. Но чем ближе он подъезжал к Хэму, тем
угрюмее на него глядели; в иных деревнях люди запи-
рались в домах и не выглядывали из окон.
От кипящего гнева король перешел к холодной яро-
сти. Когда, наконец, он подъехал к реке, за которой
лежал Хэм и виднелся дом Джайлса, он совсем помрач-
нел. Ему захотелось даже сжечь деревню. Но на мосту
восседал на своей серой кобыле сам фермер Джайлс
и держал в руке Хвостосек. Кроме Гарма, разлегшегося
на дороге, никого больше не было видно.
— Доброе утро, государь, — вежливо поздоровался
Джайлс, не ожидая, когда к нему обратятся.
Король посмотрел на него холодно и сказал:
— Твои манеры в нашем присутствии оставляют же-
лать лучшего, но это не освобождает тебя от обязан-
ности явиться, когда за тобой посылают.
— И правда, государь, я об этом и не подумал, —
ответил Джайлс. — У меня и своих дел по горло, а я на
ваши поручения и так столько времени потратил.
— Десять тысяч молний! — закричал король, опять
раскаляясь от гнева. — Иди ты к дьяволу вместе со сво-
ей наглостью! Раз так, ничего ты не получишь, и благо-
дари бога, если тебя не повесят! А надо бы тебя пове-
сить, если ты не попросишь у нас прощения и не вер-
нешь нам меч!
— Что такое? — переспросил Джайлс. — По-моему,
я все уже получил. Нашел — храни, а хранишь — зна-
чит, имеешь, так уж у нас говорят. И я думаю, Хвосто-
секу у меня лучше, чем у ваших слуг. А для чего вам
все эти рыцари и свита? Если вы в гости, так добро по-
жаловать, но тогда хватило бы и поменьше людей.
А если меня хотите взять, так вам бы побольше надо.
Король чуть не задохнулся от негодования, а рыцари
покраснели и опустили головы. Некоторые оруженосцы
заулыбались за спиной у короля.
45
— Отдавай мой меч! — громко потребовал король,
позабыв величать себя во множественном числе.
— Отдайте нам вашу корону! — возразил Джайлс.
Вот это было требование, такого еще никогда не
слышали в Среднем Королевстве.
— Гром и молния! Схватить его и связать! — Король
разъярился до последней степени. — Да что вы топче-
тесь? Хватайте его — или убейте на месте!
Оруженосцы выступили вперед.
— Караул! Караул! — залаял Гарм.
Именно в эту минуту дракон вылез из-под моста.
Он прятался глубоко в реке, у дальнего берега. Он вы-
дохнул могучую струю пара, потому что выпил немало
воды. Образовался густой туман, в котором сверкали
только красные глаза дракона.
— Домой, дурни! — загремел он. — Или я разорву
вас всех в клочья. В горах уже лежат трупы рыцарей,
скоро новые появятся, в реке. Вся королевская конни-
ца, вся королевская рать32!
Он прыгнул и вонзил коготь в бок белого королев-
ского коня, и тот помчался прочь, как десять тысяч
молний, так часто поминаемые королем. Остальные ло-
шади поскакали следом с той же скоростью: кое-кто из
них встречался с драконом раньше, и воспоминание это
было не из приятных. Оруженосцы разбежались кто
куда, подальше от Хэма.
Белый конь был только слегка поцарапан, но ему не
удалось убежать далеко. Король заставил его вернуться:
ведь для своей лошади он, по крайней мере, еще был гос-
подином, никто не посмел бы сказать, что он боится
хоть одного человека или дракона на свете. Когда он
вернулся, туман рассеялся, но рассеялись и рыцари с
оруженосцами. Положение изменилось: король оказал-
ся один на один со здоровенным фермером, а ведь тот
был господином Хвостосека и дракона! Переговоры ни
к чему не привели. Фермер Джайлс заупрямился. Он не
уступал и не вступал в бой, хотя король неоднократно
вызывал его на поединок.
— Нет уж, государь, — отвечал он, улыбаясь. •—
Ступайте-ка домой и успокойтесь. Не хочу вас поранить,
но, если вы немедленно не уедете, за дракона я не ру-
чаюсь. Всего хорошего!
Так окончилась битва на Хэмскем Мосту. Не полу-
чил король ни единого пенса и ни слова извинения от
46

фермера Джайлса, который возвысился таким образом
в собственных глазах. Более того, с этого дня Среднее
Королевство утратило власть над здешними землями.
Люди признали Джайлса своим господином. При всех
своих титулах король не мог найти ни одного человека,
который выступил бы против бунтовщика Эгидиуса, по-
тому что он стал Любимцем Страны, менестрели пели
о нем, и невозможно было запретить все песни, воспе-
вающие его деяния. Самой популярной была баллада
из ста насмешливых куплетов о знаменитой встрече на
мосту.
Хризофилакс надолго остался в Хэме, к великой вы-
годе Джайлса: ведь естественно, что человек, владеющий
ручным драконом, пользуется большим уважением.
С разрешения священника дракона держали в амбаре
для хранения церковной десятины33, и его стерегли две-
надцать молодцов. Так возник первый из титулов Джайл-
са: DOMINIUS DE DOMITO SERPENTE, что на про-
стонародном языке означает: Господин Ручного Ящера,
сокращенно — просто Ручного. Джайлсу воздавали боль-
шие почести, но он все еще платил дань королю: шесть
бычьих хвостов и пинту пива в день святого Маттиаса —
это была как раз дата встречи на Мосту. Однако через
некоторое время он заменил «господина» на «графа», —
размера его владений было вполне достаточно для это-
го титула.
Через несколько лет он стал принцем Юлиусом Эги-
диусом, и выплата дани прекратилась. Джайлс, будучи
сказочно богат, выстроил величественный дворец и ок-
ружил себя многочисленными оруженосцами. Все они
были довольны и веселы, одежда их поражала роско-
шью. Двенадцать молодцев стали капитанами. У Гарма
появился золотой ошейник, и пес до конца своих дней
свободно шатался везде, где хотел. Он стал гордым и
счастливым псом и презирал других собак, считая, что
они должны оказывать ему почести, соответствующие бо-
гатству и власти его хозяина. Серая кобыла в мире до-
жила свои дни, так и не поделившись ни с кем своими
мыслями.
В конце концов Джайлс, конечно же, стал королем —
Малого Королевства. Его короновали в Хэме под име-
нем Эгидиуса Дракониуса, но чаще называли Старым
Ящерным Джайлсом. При его дворе в моду вошел про-
стонародный язык, сам король никогда не произносил
речей на книжной латыни. Его жена стала весьма ве-
48
личественной королевой и держала под строгим конт-
ролем хозяйственные счета. Трудно было перехитрить
или обойти королеву Агату, по крайней мере, на это тре-
бовалось немало времени.
Так Джайлс дожил до преклонных лет. Он отрастил
себе бороду до колен и завел представительный двор,
где заслуги людей часто вознаграждались по достоин-
ству. Им был основан совершенно новый рыцарский
орден34 — Орден Ящера, эмблемой его стал дракон, а
старшими членами — все те же двенадцать молодцев.
Следует признать, что Джайлс обязан своим возвы-
шением случаю, хотя использовал он этот случай с умом.
И удача и ум остались при нем до конца дней, к вели-
кой выгоде его друзей и соседей. Он щедро вознаградил
священника, и даже кузнец с мельником получили свою
долю, ибо Джайлс мог позволить себе щедрость. Но
став королем, он издал суровый закон против любителей
дурных предсказаний и сделал помол королевской моно-
полией. Кузнец переменил профессию и стал гробовщи-
ком, зато мельник подобострастно служил короне. Свя-
щенник сделался епископом и учредил кафедру в Хэм-
ской церкви, которую для этого перестроили.
Нынешние жители бывшего Малого Королевства
найдут в этой истории правдивые объяснения названий,
которые и в наше время носят некоторые города и де-
ревни этой местности. Ведь сведущие люди уверяют,
что, когда Хэм стал столицей нового королевства, из-за
естественной путаницы между прозвищами Лорд Хэма
и Лорд Тэма, т. е. Ручного, город этот стали ошибочно
называть Тэмом. А в память о драконе, благодаря ко-
торому они прославились и разбогатели, драконарив
(Рыцари Дракона) построили большой дом на расстоя-
нии четырех миль к северо-западу от Тэма, в том са-
мом месте, где Джайлс познакомился с Хризофилаксом.
Это место во всем королевстве стало известно как Aula
Draconaria, или, на простонародном языке, Чертог Яще-
ра — в честь короля, господина Ящера, и его знамени.
Ландшафт местности с тех пор изменился, королев-
ства образовывались и рассыпались, реки поменяли рус-
ла; остались только холмы, но и они разрушаются вет-
рами и дождями. А название еще сохранилось, хотя те-
перь, как мне говорили, его исказили и произносят —
Черт из Ящика, ибо нынешние деревни утратили свою
былую гордость. Но в те дни, о которых повествует эта
история, место называлось Чертог Ящера и было коро-
49
левской резиденцией, а над деревьями развевалось зна-
мя с изображением дракона. Дела там шли хорошо и
жилось весело, пока Хвостосек был на страже.
ЭПИЛОГ
Хризофилакс часто просил отпустить его, да и кор-
мить его оказалось дорого: он продолжал расти, все
драконы растут, пока жизнь сохраняется в них. Так что
через несколько лет, когда Джайлс надежно укрепил
свое положение, он отпустил бедного ящера домой.
Расстались они с многочисленными уверениями во
взаимном уважении и заключив пакт о ненападении.
В глубине своей недоброй души дракон чувствовал самое
доброе расположение к Джайлсу, на какое только спо-
собен дракон. А тут еще и Хвостосек: дракон легко мог
лишиться жизни и клада. У него в пещере, как подозре-
вал Джайлс, сохранилось еще достаточно сокровищ.
Хризофилакс полетел в горы медленно и осторож-
но, потому что крылья у него сделались неуклюжими
от долгого бездействия, а размеры и броня сильно уве-
личились. Прибыв домой, он первым делом выставил из
своей резиденции молодого дракона, который нахально
ее захватил в отсутствие Хризофилакса.
Говорят, что шум битвы был слышен по всей окру-
ге. Когда он с удовлетворением сожрал своего побеж-
денного врага, ему сразу стало легче. Раны былого уни-
жения затянулись, и он очень долго проспал. Наконец,
внезапно пробудившись, он отправился на поиски того
самого огромного и глупого великана, который много
лет назад затеял всю эту кутерьму. Дракон высказал
ему все, что о нем думает, и бедняга был очень подав-
лен.
— Так это был мушкетон? — переспросил он и по-
скреб в затылке. — А я-то думал — это слепни!
FINISH,
или — на простонародном языке —
КОНЕЦ
50
КОММЕНТАРИИ
к сказке Дж. Толкина в сборнике Лениздата
(автор комментариев — Н. Тихонов)
«Фермер Джайлс из Хэма» — это своеобразный исторический
нонсенс, понять и расшифровать который мы сможем лишь в том
случае, если разберемся во всех именах и датах, с такой «ученой
серьезностью» приводимых Толкиным.
1	С тех пор как в Британии высадился Брут... — Брут, или
Бритт, правнук Энея (одного из героев Троянской войны), — ми-
фический родоначальник бриттов. Поскольку в средние века эти-
мология носила мифологический характер, название «Британия»
возводилось к Бруту: «Британия — бритты — Брут».
2	Разделение на Локрин, Камбр и Альбанак... — Имеется в
виду первый раздел Британии, осуществленный сыновьями Брута
после его смерти. Следует отметить, что здесь допущена «истори-
ческая» (или «лингвистическая») ошибка: раздел произошел не по
Локрин, Камбр и Альбанак, а между Локрином, Камбром и Альба-
наком (таковы были имена сыновей Брута). В этом событии видна
явная параллель с соответствующим эпизодом священной истории —
разделом земли после всемирного потопа между сыновьями патри-
арха Ноя: Симом, Хамом и Иафетом. Излишне говорить, что сте-
пень подлинности этих исторических фактов примерно одинакова.
3	...именно так рассказывают историки о времени царствова-
ния короля Артура. — Под историками «издатель» нашей рукописи
имеет в виду прежде всего Гальфрида Монмутского. Король Ар-
тур — легендарный король бриттов (V—VI вв.), герой кельтских
преданий и многих произведений средневековой литературы. Король
Артур и его Рыцари Круглого Стола являются воплощением идеа-
лов рыцарства. Автор, не сомневаясь в подлинности короля Артура
и его государства, делает правление короля Артура своего рода
хронологической вехой.
4	...после царствования короля Коля... — По данным «Истории
бриттов» Гальфрида Монмутского, было несколько королей, носив-
ших это имя. Вследствие этого установить который из них имеется
в виду, не представляется возможным.
5	Семь Английских Королевств. — Имеются в виду королевст-
ва, на которые распалась держава короля Артура после его смерти
в 549 году.
6	Легенда о Джордже, сыне Джайлса... — Вероятнее всего,
существование этой легенды является измышлением автора.
7	Эгидиус Агенобарбус Юлиус Агрикола... — Что касается имен
главного героя нашей истории, как, впрочем, и имен остальных ее
участников, то следует обратить внимание не на их количество, а
на их «качество». Первое и, следовательно, главное имя наш герой
получил в честь святого Эгидиуса (или, в просторечии, Джайлса) —
покровителя калек и прокаженных. Второе имя — Агенобарбус —
даже не имя, а прозвище, при этом весьма соответствующее внеш-
ности Джайлса. «Агенобарбус» в переводе с латинского значит
«рыжебородый»; таково было прозвище римского императора Не-
рона (37—68 гг. до н. э.). Третье имя приводит на память римского
императора Юлия Цезаря (102 или 100—44 гг. до н. э.), а чет-
вертое — римского полководца Кнея Юлия Агриколу (37—93 гг.
51
до н. э.), который некоторое время был наместником в Британии.
8	Мушкетон. — Огнестрельное оружие в Европе применили
/гораздо позже, в 1346 году. Мушкетон же появился лишь в XVII в.
9	Четверо ученых клириков из Оксенфорда... — (Оксенфорд —
ог среднеанглийского «охешогс!» — «бычий брод»). Под «четырьмя
учеными клириками» Толкин имеет в виду издателей «Оксфордского
словаря английского языка» (изд. 1933 г.) Дж. Мюррея, Г. Врэдли,
В. Крэги и К. Аньянса. Именно из этого издания слово в слово
взято объяснение слова «мушкетон».
10	...к празднику святого Михаила король направил в Хэм пос-
лание... — Поскольку здесь мы впервые встречаемся с точным ука-
занием времени, необходимо обратить внимание читателей на «прин-
цип» датировки описываемых событий. Все упоминаемые события
датируются тем «календарным» праздником, в день которого или
в непосредственной близости с которым они происходят. Между
ними существует глубокая внутренняя связь. Параллель между ге-
роем Толкина и эпизодами его биографии, с одной стороны, и со-
ответствующими персонажами и эпизодами библейских и евангель-
ских преданий, с другой, представляют собой остроумную пародию
на «священные» книги христианства. Праздник святого архангела
Михаила отмечается 29 сентября. Джайлс получает королевскую
грамоту и меч именно в этот день не случайно. Это явное указа-
ние на будущее. Согласно Библии, архангел Михаил возглавлял
воинство ангелов в борьбе с драконом и его приспешниками. С дру-
гой стороны, незадолго до событий, описываемых в нашей рукопи-
си, некий отважный молодой рыцарь победил жестокого дракона
у подножия горы св. Михаила в Корнуэле. Стоит обратить внимание
еще на одну деталь. Внимательный читатель, следя за развитием
действия с определенного временного расстояния, непременно заме-
тит, что Джайлс, доблестно изгнав великана из своих владений,
предвосхитил подвиг короля Артура (который, как мы знаем, жил
после него). Правда, повелитель бриттов убьет великана на горе
св. Михаила; но это уже тонкости, да и Джайлс еще не король.
11	Август Бонифаций Амброзий Аурелиан, благочестивый и до-
стославный повелитель, государь и базилевс... — перечень имен ко-
роля Среднего Королевства представляет собой изысканную смесь
имен римских императоров (Август, Аурелиан), римских пап и свя-
тых (Бонифаций, Амброзий), что в сочетании с несовместимостью
титулов, от римского императора до византийского базилевса, про-
изводит весьма комическое впечатление.
12	...обычай подавать королю драконий хвост... — намек на не-
которые эпизоды в романах Артуровского цикла. Король Артур
всегда открывал рождественский пир только после того, как выслу-
шает рассказ о каком-нибудь подвиге.
13	Предполагалось, что в день святого Николая... — согласно
преданию, святой Николай — покровитель школяров, моряков, дев-
ственниц и воров; его праздник отмечается 6 декабря. Это очеред-
ная шутка автора, который, отправляя рыцаря на охоту в день
святого Николая, как бы препоручает его покровительству этого
святого. Нетрудно догадаться, в какую категорию «покровительст-
вуемых» попадает рыцарь.
14	Хризофилакс Дайвз — дракон, играющий в этой истории
далеко не последнюю роль, наделен только двумя именами, однако
они достаточно полно характеризуют их обладателя. Хризофилакс
(греч. chrisophilax) можно перевести как «Златолюб», Дайвз (от
лат. «dives») означает «богатый, роскошный, многообещающий, крас-
52
норечивый». Соответствующие эпизоды комментируемого произве-
дения подтверждают правомерность любого из этих прочтений.
15	...на день святого Джона был назначен большой турнир. —
Здесь имеется в виду день святого Иоанна Евангелиста, отмечае-
мый 27 декабря. Очевидно, ирония автора: ведь турнир по своей
сущности противоречит духу евангельских заповедей, в донесение
которых до христиан святой Иоанн внес свою немалую лепту.
16	Кварцетум — название местности происходит от латинского
слова «quarz» — «дуб»; Оукли — от английского «оак» — «дуб».
17	Унциальное письмо — особый тип почерка средневековых
греческих и латинских рукописей, характеризующийся крупными
ровными буквами, без острых углов и ломаных линий.
18	Эпиграфические знаки — очередной анахронизм Толкина.
Эпиграфика — наука, изучающая древние и средневековые надписи
на камне, кости, дереве, металле, — возникла только в XIX в.
19	Кодимордакс. — В те далекие времена были и другие мечи,
имевшие собственные имена. Среди них меч короля Артура Колиди-
бур и меч Роланда, племянника императора франков Карла Вели-
кого (742—814), Дюрендаль. Колидибур и Дюрендаль принадлежали
героям; Хвостосек же делал героем того, в чьих руках находился.
Кроме того, сфера его применения была, вероятно, ограниченной:
ведь мы не знаем, как бы он себя повел, случись ему сразиться не
с драконом, а с каким-нибудь другим противником.
20	Фабрициус Кунктатор — имеется в виду римский полководец
Фабий Кунктатор (Медлитель), возглавлявший римскую армию в
сражениях с войсками Ганнибала во время второй Пунической вой-
ны (218—201 гг. до н. э.) и своей медлительностью и осторожно-
стью добившийся победы над врагом. Чтобы избежать полного
совпадения, автор заменяет Фабия на Фабрициуса, то есть на имя,
принадлежавшее ряду римских сенаторов и полководцев, которые
не отличались ни медлительностью, ни осторожностью.
21	...нашивали стальные кольца на кожаную рубаху. — Этот
«рецепт» подсказан римским комедиографом Плавтом (середина
III в. до н. э. — ок. 184 г. до н. э.) в соответствующем эпизоде его
комедии «Хвастливый воин».
22	Двенадцатая ночь. — В Англии так называют крещенский
вечер после рождества (25 декабря), который посвящают традицион-
ным развлечениям и обрядам.
23	Крещение отмечается 6 января: согласно евангельскому пре-
данию, в этот день Христос принял крещение водой от Иоанна кре-
стителя и явился народу (отсюда второе название этого праздни-
ка — богоявление). В контексте настоящего повествования и эту
дату можно назвать «говорящей»: ведь встреча с драконом — на-
стоящее боевое «крещение» Джайлса, а его возвращение — «явле-
ние» своим односельчанам в совершенно новом качестве.
24	Кентерберийские колокола — колокола Кентерберийского со-
бора, славившиеся чистотой и силой звучания. Собор строился с
XI по XV в.
25	...а женщинам — бриллианты. — Анахронизм: в Европе ал-
мазы стали высоко цениться лишь на исходе средневековья, а наз-
вание «бриллиант» появилось лишь в XVII в., после изобретения
бриллиантовой огранки.
26	...что вернется... к празднику святого Хилариуса и святого
Феликса... — Этот праздник — измышление автора, поскольку день
святого Хилариуса приходится на 13 января, а святого Феликса —
на 25 февраля. Объяснение мы находим в близости значений имен
53
святых: Хилариус (от греч. «hilaris» — «веселый, радостный»), Фе-
ликс (от лат. «fclix» —«счастливый»). Совместный праздник двух
святых понадобился автору для «усиления» радостного настроения.
27	Отсутствие вестей — дурные вести — переиначивание анг-
лийской пословицы «No news — good news» — («Отсутствие вес-
тей — добрые вести»).
28	Рыцари были заняты тем, что обсуждали, кому за кем сле-
довать согласно этикету... — В данном случае спор идет о месте по-
дальше от головы колонны и, следовательно, от опасности. Здесь
очевидна своего рода «обратная» аллюзия на легенды Артуровского
цикла. Рыцари короля Артура (до учреждения Круглого стола, сим-
волизирующего равенство) спорили между собой за место за сто-
лом по степени первенства на поле брани и в делах чести.
29	Сретенье. — Праздник сретенья (2 февраля) был у англи-
чан днем сбора податей и выплаты долгов.
30	Рыцарь, конечно, стал бы настаивать на целом кладе... —
аллюзия на соответствующий эпизод в сагах о Вёльсунгах.
31	...фургон с королевской мебелью... — Вплоть до XVII века
при переездах королевского двора его сопровождали фургоны с ме-
белью, так как на все королевские замки мебели не хватало.
32	Вся королевская конница, вся королевская рать... — Тирада
Хризофилакса представляет собой две строчки из популярного анг-
лийского детского стихотворения «Шалтай-Болтай».
33	Церковная десятина — десятая часть урожая или другого
дохода, взимаемая католической церковью с населения. Упразднена
в XVIII в.
34	Он основал совершенно новый рыцарский орден. — Ирони-
ческая аллюзия на аналогичное нововведение короля Артура —
орден Рыцарей Круглого Стола.
КУЗНЕЦ ИЗ БОЛЬШОГО
ВУТТОНА
СКАЗКА
то было не так уж давно для тех, кто умеет пом-
нить, и не так уж далеко для тех, кто не боится
дороги. Была на свете деревня, и называлась она Боль-
шой Вуттон, не потому, что была такой уж большой, а
потому, что была больше, чем Малый Вуттон, который
располагался неподалеку, еще глубже хоронясь в лес-
ной чаще. Населяли деревню в те времена люди зажи-
точные, а по характеру разные, как и везде, — были
хорошие, были плохие, были и такие, о ком не скажешь,
хорошие они или плохие.
И все же это была не совсем обычная деревня. Она
славилась на всю округу мастерством своих ремеслен-
ников, но более всего поваренным искусством. В дерев-
не была большая Кухня; она принадлежала Общему
Совету, и хМастер Повар считался очень значительным
лицом. Дом Повара и Кухня примыкали к Чертогу, са-
мому большому и старому зданию в деревне и самому
прекрасному. Его построили давным-давно из хорошего
дуба и хорошего камня и с тех пор всегда о нем заботи-
лись, но заново не красили и не обновляли позолоту.
Жители деревни собирались здесь, чтобы поспорить и
посудачить, отметить общий праздник или семейное тор-
жество. Поэтому у Мастера Повара хлопот был полон
рот: на каждый случай тебовалось наготовить множест-
во разнообразных блюд. В этой деревне любили празд-
ники, а какой праздник без обильного и вкусного уго-
щения?
Хотя праздники бывали частенько, только один при-
© Перевод с английского Е. Гиппиус и Ю. Нагибина.
55
холился на зиму, и его ждали с особым нетерпением.
Веселье продолжалось целую неделю, а в последний
день на закате солнца устраивали Праздник Хороших
Детей. Гостей собиралось не так уж много, и не все из
них заслуживали этой чести; некоторые попадали на
Праздник по ошибке, а о других, напротив, несправед-
ливо забывали. Ничего не поделаешь, так нередко слу-
чается, как бы ни старались все предусмотреть. А самое
главное было — вовремя родиться, потому что Праздник
отмечался лишь раз в двадцать четыре года и пригла-
шенных бывало столько же — двадцать четыре. В этот
день все ждали, что Мастер Повар превзойдет самого
себя. По традиции, кроме множества всяких лакомств,
он должен был испечь Большой Пирог, который люди
поминали добрым или недобрым словом до конца дней
Мастера — Пирог всегда оказывался единственным
в его жизни.
Однажды Мастер Повар, правивший в ту пору вут-
тонской Кухней, вдруг заявил, ко всеобщему удивлению,
что должен на время отлучиться. И он ушел — никто
не знал куда. А когда спустя несколько месяцев вернул-
ся, все заметили, что он сильно изменился. Мастер был
добрым человеком и любил, чтобы люди радовались,
но сам неизменно оставался серьезным и молчаливым.
Теперь же он то и дело смешил окружающих своими за-
бавами, выходками, а по праздникам пел вместе со все-
ми веселые песни, что считалось совсем неподобающим
его званию.
А еще он привел с собой Ученика, и это удивило жи-
телей деревни. В самом появлении Ученика не было ни-
чего особенного, каждый Мастер рано или поздно выби-
рал себе ученика и старался передать ему свои знания
и секреты. Шли годы. Ученик начинал постепенно брать
на себя самую важную работу, а когда Мастер умирал
или уходил от дел, занимал его место. Но на этот раз
Мастер Повар не спешил выбрать себе ученика. Он всег-
да отговаривался тем, что «время еще терпит», что он
«глядит в оба и своего не пропустит». И вот он привел
с собой простого мальчишку, да к тому же чужака. Тот
был гибче и проворнее местных ребят, говорил тихим,
вкрадчивым голосом и отличался отменной вежливо-
стью. Но на вид ему было не больше пятнадцати лет»
и все решили, что он слишком юн для такой работы.
56
Вмешиваться, однако, никто не смел: выбор ученика
всегда считался привилегией Мастера. Мальчишка ос-
тался при Поваре и жил в его доме, пока не повзрослел
настолько, чтобы жить самостоятельно. Люди привыкли
к нему, с некоторыми из них он даже подружился. Дру-
зья и сам Повар звали его Элф, а остальные — просто
Ученик.
Три года спустя случилось еще одно удивительное
событие. Однажды весенним утром Мастер Повар снял
свой белый колпак, сложил чистые фартуки, повесил
на гвоздь белый халат, взял посох из ясеня, небольшой
дорожный мешок и отбыл. Он попрощался с Учеником.
Больше никого рядом не было.
— Прощай, Элф, — сказал Мастер. — Управляйся
с делами один, как получится, а получается у тебя не-
плохо. Надеюсь, все сложится удачно. Если мы когда-
нибудь встретимся, ты мне об этом расскажешь. А лю-
дям скажи, что на сей раз я ушел навсегда.
Какой же шум поднялся в деревне, когда Ученик
передал людям слова Повара!
— Как он мог?! — возмущались они. — Не преду-
предить, не попрощаться! А нам что прикажете делать?
Он даже не оставил никого, кто мог бы занять его ме-
сто!
Среди этих разговоров никому в голову не пришло
назначить Мастером Поваром Ученика. Конечно, он не-
много подрос, но выглядел еще совсем юным да и про-
служил всего лишь три года.
В конце концов, за неимением никого лучшего, лю-
ди доверили высокий пост одному односельчанину, ко-
торый стряпал вполне прилично. В молодости он, случа-
лось, помогал на кухне в самое хлопотливое время, но
Мастер относился к нему с прохладцей и не хотел брать
в ученики. Теперь у него уже были жена и дети, он от-
личался плотным телосложением и осторожностью в де-
нежных делах.
— Этот по крайней мере не сбежит, — говорили лю-
ди, — и уж лучше плохая стряпня, чем вообще ника-
кой. До следующего Праздника еще семь лет, а за это
время он чему-нибудь да научится.
Нокс (именно так звали нового Мастера) был очень
рад подобному обороту дела. Он давно мечтал стать
Мастером Поваром и не сомневался в своих способно-
57
стях. Иногда, оставшись на кухне один, он надевал бе-
лый поварской колпак и любовался на себя в начищен-
ную до блеска сковородку.
— Как поживаете, Мастер? — говорил он своему
отражению. — Этот колпак вам очень к лицу, сшит как
будто по вашей мерке. Надеюсь, и дела у вас пойдут
недурно.
Поначалу дела и впрямь шли недурно. Нокс старал-
ся изо всех сил, а Ученик помогал ему. Мастер не раз
исподтишка подглядывал за своим Учеником и многое
перенимал у него, хотя ни за что бы в этом не признал-
ся даже самому себе. Время шло, приближался Великий
Праздник, и Нокс все чаще стал задумываться о Боль-
шом Пироге. В глубине души он был очень обеспокоен.
Конечно, он многому научился за эти семь лет, и у него
получались вполне приличные торты и пирожные, но
ведь Большой Пирог — совсем другое дело, его ждут
так долго, что потом придираются к каждой мелочи. Да
и судят не только дети; обычно для тех, кто приходил
помогать во время Праздника, пекли пирог поменьше,
но точно такой же, как большой. Каждому новому Боль-
шому Пирогу полагалось отличаться от предыдущего и
удивлять всех чем-нибудь необычным.
Нокс считал, что самое важное для пирога — быть
как можно слаще и затейливей, и он решил целиком
покрыть его сахарной глазурью (она так хорошо удава-
лась Ученику). «Это украсит пирог и придаст ему вол-
шебный вид», — думал Нокс. Он знал, что дети любят
все сладкое и все волшебное. К волшебному, правда,
быстро охладевают, а сладкое любят до старости. Нокс
и сам был сластеной. «Постойте, постойте! Волшебный
вид... Это наводит меня на мысль!» Вот так случилось,
что Нокс решил посадить на верхушку Пирога куколку,
одетую в белое, с волшебной палочкой в руке, на конце
которой сияла бы звезда из фольги, а у ног ее написать
розовой глазурью: «Королева Фей». Однако не успел он
замесить тесто, как понял, что имеет весьма смутное
представление о том, что нужно класть в Пирог. Нокс
полистал старые книги с рецептами, оставленными
прежними поварами, но, даже когда удавалось разо-
брать почерк, смысл написанного ускользал от него.
О многих специях он никогда раньше не слышал, о дру-
гих же просто забыл, и отыскивать их теперь было слиш-
58
ком поздно. Все же он решил, что Пирогу не повредят
некоторые пряности, о которых говорилось в книгах: и
тут, почесав в затылке, он вспомнил о старой черной ко-
робке из нескольких отделений, в которой прежний По-
вар держал приправы для особых случаев. С тех пор
как Нокс сам стал Поваром, она ни разу не попадалась
ему на глаза, но теперь, поискав, он обнаружил ее в кла-
довой, на верхней полке. Но когда он открыл коробку,
предварительно сдув с крышки слой пыли, то оказалось,
что пряностей внутри почти не осталось, а те, что были,
высохли и заплесневели. В одном из отделений в углу
Нокс нашел маленькую звезду едва ли больше монетки.
Она была совсем черная и казалась сделанной из сереб-
ра и покрытой патиной.
— Забавно, — сказал Нокс, поднося звезду поближе
к свету.
— Это вовсе не забавно. — Голос за его спиной
прозвучал так неожиданно, что Нокс даже подпрыгнул.
Это был голос Ученика.
Никогда еще раньше он не разговаривал так с Ма-
стером. Он вообще редко обращался к Ноксу первым,
лишь отвечал, если его спрашивали. Так и надо вести
себя со старшими. Возможно, глазурь у него и неплохая,
но вообще ему надо еще учиться и учиться, таково было
мнение Нокса.
— Что ты хочешь этим сказать? — Нокс был раздо-
садован. — Разве она не забавная?
— Она волшебная! Она из Волшебной Страны.
Тут Повар рассмеялся.
— Ну ладно, ладно. Разница не велика, называй это,
как тебе хочется. Вырастешь — поумнеешь. А теперь
ступай чистить изюм и, если вдруг тебе попадутся вол-
шебные изюминки, не забудь сказать мне...
— Что вы собираетесь сделать со Звездой, Ма-
стер? — спросил Ученик.
— Запеку ее в Пирог, конечно. Как раз то, что надо,
особенно если она волшебная. — Нокс хмыкнул про
себя. — Ты же ходил на детские праздники, и не слиш-
ком давно, небось помнишь, что в пироги запекают мо-
нетки и разные безделицы. По крайней мере в нашей де-
ревне так принято — это забавляет детей.
— Но это не безделица, Мастер, а волшебная Звез-
да, — сказал Ученик.
— Я уже слышал! — резко перебил Повар. — Хо-
рошо, я так и скажу детям, они от души посмеются.
59
— Не думаю, Мастер. И все же вы правильно ре-
шили.
— Нс забывай, с кем ты разговариваешь, — сказал
Нокс.
И вот настало время, когда Пирог был испечен и по-
крыт глазурью, и все руками Ученика.
— Коли уж ты так любишь волшебство, — сказал
ему Нокс, — я, пожалуй, разрешу тебе сделать Коро-
леву Фей.
— Хорошо, Мастер, я все сделаю, раз вы слишком
заняты. Но это не моя придумка.
— Придумывать — не твоего ума дело, — важно
сказал Нокс.
И вот Пирог стоял в центре праздничного стола, в
кольце из двадцати четырех свечей. Середина его была
сделана в форме белой горы, по краям росли деревца,
покрытые как бы слоем инея, а вершину венчала кро-
шечная фигурка. Она стояла на одной ножке, как тан-
цующая снежинка, и протягивала вперед сверкающую
волшебную палочку.
Дети смотрели на нее широко открытыми глазами,
многие хлопали в ладоши:
— Какая хорошенькая! Совсем как волшебная!
Такие слова очень порадовали Повара, а Ученик,
напротив, казался огорченным. Они оба стояли побли-
зости, Мастеру предстояло вскоре разрезать пирог на
куски, а для этого Ученик должен был наточить нож
и подать ему.
И вот, наконец, Повар взял в руки нож и выступил
вперед.
— Должен вам сказать, дорогие мои, — начал он, —
что под этой великолепной глазурью скрывается очень
вкусный пирог: он сделан из всевозможных лакомств,
но, кроме этого, вы найдете в нем много разных безде-
лиц, монеток и прочего, а это, как говорят, приносит
счастье. Их там как раз двадцать четыре — по одной
на каждого, если, конечно, Королева Фей будет спра-
ведлива. А она может и пошутить — она такая озорни-
ца! Спросите хоть моего Ученика.
Но Ученик в этот момент отвернулся и вглядывался
в лица детей.
— Ах да! Чуть не забыл, — продолжал Повар, —
этих безделушек сегодня двадцать пять, а двадцать пя-
60

тая — серебряная звезда, волшебная, как говорит мой
Ученик. Так что будьте осторожны. Если кто-нибудь из
вас сломает о нее свои зубки, то волшебство горю не по-
может. Но все равно, ее-то, я думаю, вам будет особен-
но приятно найти.
Пирог был очень вкусен, и, конечно, никто бы не по-
сетовал, окажись он куда больше. Всем досталось
по хорошему куску, но на добавку не хватило. Ку-
ски быстро исчезали, то и дело кто-нибудь находил мо-
нетку или какую-то безделушку — кто одну, кто две, а
кто и ни одной. Ведь счастье не разделишь поровну
между всеми, и никакая кукла с волшебной палочкой
этому не поможет.
Но вот весь пирог был съеден, а волшебной Звезды
в нем так и не нашли.
— Чудеса, — сказал Повар. — Значит, она была
все-таки не серебряная. Не иначе как она растаяла.
А может быть, Ученик прав: Звезда и правда была вол-
шебная и вернулась обратно в Волшебную Страну? Ну,
тогда она оставила нас всех в дураках. — И он, ух-
мыльнувшись, посмотрел на Ученика, а Ученик посмот-
рел на него своими темными глазами, и во взгляде его
не было улыбки.
Серебряная Звезда и вправду была волшебная, кто-
кто, а Ученик не мог в этом ошибиться. А случилось
вот что! Один из мальчиков проглотил ее и даже не за-
метил. До этого он нашел монетку в своем куске пиро-
га и отдал ее Нелли, девочке, сидевшей рядом с ним:
она глотала слезы, огорченная тем, что счастье обошло
ее. Потом мальчик часто думал о том, куда же девалась
Звезда, и не знал, что она находилась в нем самом.
Звездочка притаилась, ожидая своего часа, и мальчик
совсем ее не чувствовал.
Зима прошла, наступил июнь, и теперь даже ночью
не было темно. Однажды мальчик проснулся еще до рас-
света, он просто не мог спать — ведь сегодня ему ис-
полнялось десять лет. Он выглянул в окно, весь мир,
казалось, замер и ждал чего-то. Вот пронесся свежий,
ароматный утренний ветерок и разбудил деревья. По-
том рассвело, и мальчик услышал, как где-то там, вда-
ли, рождается рассветная песня птиц. Она звучала все
62
сильнее и ближе и наконец накрыла его с головой, за-
полнила собой все кругом и отхлынула, уносясь на
запад, а над краешком земли показалось солнце.
— Это напоминает мне Волшебную Страну, — ус-
лышал он вдруг свой голос. — Только там люди тоже
поют на рассвете. — И мальчик запел высоким чистым
голосом; откуда ему было знать слова этой песни, а он
помнил их наизусть.
И тут Звезда вылетела из его горла, и он поймал ее
в открытую ладонь. Чистая и яркая, она сверкала на
солнце, но ее била дрожь, и вдруг она встрепенулась,
словно готовясь улететь. Не думая, мальчик хлопнул
ладонью по лбу, и Звезда осталась там на долгие годы.
Мало кто в деревне замечал ее, хотя она была видна
внимательному глазу. Звезда стала как бы частью лица
мальчика и обычно не светилась. Зато глаза его излу-
чали свет, а голос становился год от года все прекрас-
нее, и люди любили слушать его, даже когда он просто
говорил: «С добрым утром». А еще он прославился да-
леко за пределами родной деревни как замечательный
мастер. Отец его был кузнецом, и мальчик стал кузне-
цом; к тому времени он стал уже лучшим мастером в
чика звали «кузнецов сынок», а потом просто Кузне-
цом; к тому времени он стал уже лучшим мастером в
округе. Какие только изделия не выходили из его куз-
ницы! Конечно, большей частью то были простые полез-
ные вещи для повседневной жизни и работы: кастрюли
и сковородки, засовы и щеколды, крюки и подставки,
плуги и тесаки и, конечно, подковы. Все они отличались
прочностью, служили долго, но было еще одно: на этих
удобных, изящных по-своему предметах отдыхал глаз.
В свободное время Кузнец делал поковки просто для
того, чтобы порадовать людей. Он умел придавать же-
лезу легкость и красоту цветка, но цветок этот сохранял
строгую силу металла и казался еще прочнее, чем сам
металл. Нельзя было пройти мимо решетки или ворот,
которые он сделал, не залюбовавшись, но попробуй их
открыть, когда они заперты! Делая что-нибудь для ду-
ши, кузнец пел за работой, и люди сразу забывали свои
дела и приходили под окна Кузнеца.
Вот и все, что знали о нем. По общему мнению, он
многого добился, гораздо большего, чем самые умные
и трудолюбивые из односельчан. Но не это было для
63
него главным. Кузнец уже начал знакомиться с Вол-
шебной Страной, исходил там немало дорог и троп. Но
окружающие все больше становились похожими на ста-
рого Нокса, поэтому Кузнец ни с кем не говорил об
этом, кроме своей жены и детей. Его жену звали Нелли
(это ей он дал когда-то монетку из пирога), и у них
были дети: дочь Нен и сын Нед. От них все равно нель-
зя было ничего скрыть, ведь они видели, как он уходил
куда-то под вечер, а когда возвращался через день или
через много дней, Звезда ярко светилась у него во лбу.
Когда Кузнец пускался в путешествие, все равно,
пешком или верхом, люди думали, что он отправляется
по делам. Иногда так и бывало, только эти дела не име-
ли ничего общего с закупкой чугуна и угля или полу-
чением заказов. Кузнец никогда не пренебрегал своей
работой и возможностью честно превратить пенни в
двухпенсовик, но в Волшебную Страну его вели совсем
другие помыслы.
Он был желанным гостем там, и, пока Звезда сияла
у него во лбу, ему ничто не угрожало. Впрочем, можно
ли сказать это с уверенностью о смертном в стране тайн
и опасностей? Надо думать, Малое Лихо избегало света
Звезды, а от Большого Лиха он был кем-то храним.
Сердце его исходило благодарностью; обретя мудрость,
он знал, что к чуду можно приблизиться только через
опасность, а простому человеку не по силам искушать
Великое Лихо. Да Кузнец к этому й не стремился, в нем
не было никакой воинственности, он оставался любо-
знательным путником. Конечно, со временем он мог бы
научиться ковать могучее, легендарное оружие, кото-
рому в его мире не было б цены, но он знал, что в Вол-
шебной Стране это не прибавит ему чести. И среди мно-
гочисленных изготовленных им вещей никто не припом-
нит меча, копья или наконечников для стрел.
Вначале Кузнец лишь тихо бродил среди малого на-
рода и кротких обитателей лесов и равнин, по берегам
ясных вод, в которых ночью отражались незнакомые со-
звездия, а на заре — сверкающие пики далеких гор. Но
случалось, его завораживал какой-то один цветок или
деревце, и он ничего больше не видел.
Позже, во время долгих путешествий, ему открыва-
лись чудеса, несущие в себе такую красоту и вместе
такой ужас, что они становились скорее нарезанными
на сердце, нежели запечатленными в памяти, и он не
умел рассказать о них близким. Но было множество вос-
64
поминаний о чудесах и тайнах Волшебной Страны, ко-
торыми он охотно делился.
Когда Кузнец начал ходить на далекие прогулки без
провожатого, он вообразил, что скоро достигнет дале-
кой границы этой страны, но путь ему преградили го-
ры. Он долго огибал их окольными тропами и наконец
вышел на пустынный берег. Перед ним простиралось
Море Безветренной Бури, где волны рождаются из Сум-
рака и тихо катятся берегу. Гребни их похожи на ско-
ванные льдом горные вершины; они несут белые ко-
рабли, что возвращаются после битв в таинственных
Черных Топях. Кузнец видел, как волны подняли ко-
рабль и вынесли на берег даже без слабого всплеска
и так же тихо отступили белой пеной. Перед ним пред-
стали высокие и грозные эльфийские моряки, их мечи
и копья сверкали, испепеляющий свет лился из очей.
Их грубые голоса вдруг сливались в торжествующей
песне победы, и сердце Кузнеца содрогнулось от ужа-
са. Он упал ниц и закрыл лицо руками, а морские во-
йте ти прошли над ним, и эхо разнеслось в горах. Боль-
ше он никогда не ходил на этот берег, потому что понял,
что попал в Царство Островов, которому суждено вы-
держивать вечную осаду Моря.
Теперь он устремился к горам, желая попасть в са-
мое сердце страны. Однажды в пути его накрыла серая
мгла, и он долго блуждал в растерянности. Но вот мгла
отступила, и он увидел кругом бескрайнюю равнину,
а далеко впереди Холм Тени. Тень была огромным кор-
нем, из которого росло и устремлялось в шрх, к небу,
Королевское Дерево. Оно излучало свет, яркий, как
солнце в полдень, и несло на своих ветвях бесчисленные
листья, цветы и плоды, и ни один лист или цветок не
был похож на другой.
Лишь раз дано было Кузнецу увидеть это Дерево,
хотя он часто потом искал его. Однажды, карабкаясь
в поисках Дерева по склонам Внешних Гор, он попал
в глубокую расщелину. На дне ее лежало озеро. Ветер
шелестел в ветвях деревьев, но гладь озера оставалась
чистой. Все кругом было озарено багровым светом, как
3 Волшебные истори	65
во время заката, но свет этот исходил от самого озера.
Кузнец глянул вниз с нависшего над водой утеса, и ему
показалось, что он проник в тайные глубины; языки пла-
мени извивались там, как гигантские водоросли в мор-
ской бездне, а между ними сновали огненные существа.
В изумлении он спустился к краю воды и попробовал
ее ногой. Но это была не вода: он ощутил твердую, как
камень, и гладкую, как стекло, поверхность. Кузнец
сделал шаг вперед и тотчас же упал. Гулкое эхо про-
неслось над озером, и в один миг ветер превратился в
Ураган. С ревом дикого зверя он смел Кузнеца с поверх-
ности озера и швырнул на берег, а потом потащил вверх
по склону, вертя и бросая, как опавший листок. Кузнец
обхватил руками ствол молодой Березы и прижался
к нему; и хотя Ураган неистово пытался разъединить
их, но в своем порыве он лишь согнул Березу так, что
она укрыла Кузнеца ветвями.
Когда Ураган наконец отступил, Кузнец поднялся
и увидел, что Береза стоит нагая, ни одного листика не
осталось на ней, она плакала, и слезы, как капли дождя,
падали с ее веток. Кузнец погладил ее белую кору и
сказал:
— Храни тебя бог! Чем я могу отблагодарить тебя?
Ладонь его услышала ответ дерева:
— Ничем. Уходи. Ураган преследует тебя. Ты чужой
здесь. Уходи и никогда больше не возвращайся!
Когда он выбрался из расщелины, слезы Березы тек-
ли по его лицу, и он чувствовал их горечь на губах.
А потом он долго брел по дороге; сердце его было пол-
но грусти, и он решил, что больше сюда не вернется. Ког-
да же он все-таки вернулся, не в силах бороться с собой,
им владело лишь одно желание — попасть в глубь
страны.
Наконец он все-таки нашел дорогу сквозь Внешние
Горы и добрался по ней до склонов Внутренних Гор,
высоких, отвесных и грозных. Он отыскал и тропу, по
которой можно было взобраться, и вот наступил день,
когда, едва сдерживая трепет своего сердца, он прошел
через узкую расщелину и заглянул вниз, в Долину Веч-
ного Утра (хотя он, конечно, не знал, что это она). Тра-
ва там куда зеленее, чем на лугах внешней части стра-
ны, а воздух так прозрачен, что, когда маленькие кра-
пивники заводят свои песни на ветвях деревьев на дру-
66
гом склоне Долины, видно, как красные язычки трепе-
щут в их горлышках.
Горы спускались в Долину длинными скатами, и
Кузнец с радостным сердцем устремился вниз, следуя
за пенящимися струями водопадов. Как только он сту-
пил на траву Долины, до него донеслось пение эльфов,
и у реки, на поляне, усыпанной лилиями, он увидел мно-
жество танцующих девушек. Он смотрел, очарованный,
на их быстрые, грациозные движения, которые, казалось,
никогда не повторялись, и вдруг шагнул им навстречу.
Девушки замерли, и одна, совсем юная, с развевающи-
мися волосами, в тунике с трепещущими складками вы-
шла из круга и подошла к нему.
— Не слишком ли ты осмелел, Звездоносный
гость? — сказала она, смеясь. — Разве ты не боишься
гнева Королевы? Или, может быть, у тебя есть ее раз-
решение?
Кузнец смутился: она проникла в его безотчетные
чувства. Ему и правда казалось, что Звезда у него во
лбу давала право идти куда пожелаешь; теперь он по-
нял, что ошибался. Но тут девушка снова улыбнулась
и, взяв его за руку, сказала:
— Идем. Раз уж ты здесь, ты будешь танцевать
со мной, — и ввела его в круг.
На мгновение ему дано было ощутить в себе, в своем
теле всю стремительность, силу и радость необыкновен-
ного танца. Это было так мимолетно! Вихрь замер. Они
снова стояли друг возле друга. Девушка нагнулась и,
сорвав одну из белых лилий, воткнула ему в волосы.
— Теперь прощай. Может быть, мы еще встретимся,
если на то будет воля Королевы.
Он не помнил, как проделал обратный путь, и оч-
нулся уже на дорогах своей страны. Жители окрестных
деревень в изумлении провожали его взглядами. Когда
он достиг дома, навстречу ему с радостными криками
выбежала дочка: он вернулся раньше, чем его ждали,
но все равно, когда ждешь, время тянется так долго.
— Где ты был, папа? — спросила она. — Твоя Звез-
да так ярко светится!
Но вот он переступил порог, и Звезда померкла. Нел-
ли взяла мужа за руку и подвела к очагу, внимательно
вглядываясь ему в лицо.
— Где же ты был, родной? Что видел? У тебя цве-
ток в волосах... — И она осторожно вынула цветок.
3*
67
Он лежал у нее на ладони и вместе с тем был дале-
ко, далеко. В комнату уже вступили сумерки. Цветок
излучал свет, и на стены комнаты ложились тени. Тень
Кузнеца внезапно выросла, и гигантская голова склони-
лась над Нелли.
— Ты похож сейчас на великана, папа! — произнес
вдруг сын Кузнеца, который до этого не проронил ни
слова.
Цветок так и не завял, и свет его не померк. Семья
оберегала его, как тайну и сокровище. Кузнец сделал
для него шкатулку, запирающуюся на ключ, и там он
хранился, переходя из поколения в поколение. Те, кто
наследовал ключ, иногда открывали шкатулку п смот-
рели на Живой Цветок, пока шкатулка снова не захло-
пывалась; и угадать, когда она захлопнется, было не
во власти людей.
Время не обходило Большой Вуттон стороной. Ми-
нуло много лет. На Празднике, когда Кузнец получил
Звезду, ему не было еще и десяти. Потом был еще один
Праздник, Элф стал уже Мастером Поваром и выбрал
нового Ученика по имени Харпер. Спустя еще двенадцать
лет Кузнец вернулся с Живым Цветком. А этой зимой
готовился следующий Праздник.
Однажды Кузнец брел по лесу во внешней части Вол-
шебной Страны. Была осень. Желтые листья еще держа-
лись на деревьях, красные лежали па земле. Вдруг сза-
ди послышались шаги, но Кузнец даже не оглянулся,
так глубоко он был погружен в свои мысли.
На этот раз он явился по приглашению, и путь ему
пришлось проделать неблизкий. Так далеко он, кажет-
ся, не уходил никогда в жизни. Его направляли и охра-
няли, но он плохо помнил дорогу, потому что глаза его
часто словно бы застилала мгла или тень. Наконец он
очутился на возвышенности, под куполом ночного неба
с бесчисленными звездами. Там он предстал перед са-
мой Королевой. У нее не было ни короны, ни трона. Она
стояла в своем величии и славе, окруженная грозным
воинством; доспехи мерцали, искрились, как звезды над
головой, но Королева была выше острия длинных ко-
пий, и вокруг ее чела горело белое пламя. Она подала
Кузнецу знак приблизиться, и, дрожа, он сделал шаг
вперед. Высоко и чисто пропела труба, и они остались
одни.
68
Он стоял перед ней, не преклонив колен, настолько
приниженный, что не способен был даже к положенному
жесту вежливости. Наконец он осмелился поднять глаза
и увидел ее лицо и строго опущенный на него взгляд. Он
был поражен и взволнован, потому что в этот миг узнал
ее — прекрасную девушку из Зеленой Долины, танцов-
щицу, под ногами которой распускались цветы. Она
улыбнулась, прочтя в его глазах воспоминание, и приб-
лизилась к нему. Они говорили долго, почти без слов.
Он узнавал от нее о многих вещах, что-то приносило
огромную радость, что-то переполняло горем. Мысль его
побежала вспять, в прожитую им жизнь, пока не добра-
лась до того Праздника, когда он получил Звезду. Он
вдруг ясно увидел фигурку маленькой танцовщицы с
волшебной палочкой и со стыдОлМ опустил глаза перед
красотой Королевы. Но она лишь засмеялась, как смея-
лась тогда, в Долине Вечного Утра.
— Не грусти обо мне, о Звездоносный! И не стыдись
тех, с кем ты рос и жил. Маленькая кукла на пироге —
все же память о Волшебной Стране. Для одних это
лишь проблеск, для других — пробуждение. С того са-
мого дня ты всегда мечтал увидеть меня, и я исполнила
твое желание. Больше я ничего не могу тебе дать. На
прощание я поручаю тебе быть моим гонцом. Если ты
встретишь Короля, скажи ему так: «Время настало.
Ему выбирать».
— Но, Королева... — Кузнец запнулся. — Где же
мне найти Короля? — Он и раньше часто задавал этот
вопрос жителям Волшебной Страны, но они все отвечали
одно и то же: «Он не сказал нам».
— Если он не сказал тебе, — отвечала Королева, —
то и я не могу. Но он много путешествует, его можно
встретить в самых неожиданных местах. А теперь пре-
клони колена.
Кузнец преклонил колена, а она нагнулась и поло-
жила ему руку на голову. Все в нем замерло, и казалось,
он пребывает одновременно и в мире простых людей,
и в Волшебной Стране, и вне волшебства, сам по себе,
и на все смотрит как бы со стороны, а в душе его сме-
шались тяжесть утраты, и счастье обладания, и покой.
Потом оцепенение прошло, он поднял голову и встал. На
небе уже занялась заря, звезды побледнели, и Королева
исчезла. Далеко в горах он услышал эхо отзвука трубы.
Высокий луг, где он стоял, был тих и пуст, и он понял,
что теперь путь его лежит назад, в боль утраты.
69
Он брел среди опавших листьев, думая обо всем, что
увидел и узнал. Луг остался далеко позади. Сзади слы-
шались шаги, они приближались. Внезапно совсем ря-
дом чей-то голос произнес:
— Похоже, нам по пути, Звездоносный.
Кузнец вздрогнул и очнулся от своих мыслей. Рядом
с ним шел. человек. Он был высокого роста, шагал легко
и быстро, и тень от капюшона темно-зеленого плаща
скрывала его лицо. Кузнец был озадачен. Только жите-
ли Волшебной Страны называли его Звездоносным, но
ему казалось, что он никогда не встречал тут этого че-
ловека, и все же смутное чувство подсказывало, что он
знает его.
— Смотря в какую сторону ты идешь, — ответил он
наконец.
— Я иду в твою деревню, надеюсь, что и ты тоже.
— Да, и я тоже, — сказал Кузнец. — Что ж, пой-
дем вместе. Но постой, я чуть не забыл. Перед тем как
я начал путь домой, Королева просила меня передать
одно известие. Что мне делать? Мы скоро покинем пре-
делы Волшебной Страны, но я уже никогда не вернусь
сюда. А ты? Ты еще вернешься?
— Да, я вернусь. Ты можешь передать через меня.
— Это нужно передать Королю. Разве ты знаешь,
где его найти?
— Знаю. Говори, что она просила тебя передать.
— Только одно: «Время пришло. Ему выбирать».
— Я все понял. Забудь об этом.
Дальше они пошли рядом. Оба молчали, лишь ли-
стья шелестели у них под ногами. Спустя некоторое вре-
мя — они все еще находились в пределах Волшебной
Страны — человек вдруг остановился. Он повернулся
к Кузнецу лицом и откинул капюшон. И тут Кузнец
узнал его. Эго был Элф. Ученик, как Кузнец по-преж-
нему называл его про себя. Он навсегда запомнил тот
день, когда еще юный Элф стоял под сводами Чертога;
в руках он держал нож для разрезания Пирога, и в гла-
зах его горели отблески свечей. Сейчас он старый че-
ловек, ведь сколько уже лет состоит он Мастером По-
варом. Но здесь, под сенью Внешнего Леса, его можно
было принять за прежнего Ученика, разве что возму-
жавшего: в волосах ни сединки, на лице ни морщины,
а глаза сияли, словно отражая свет.
70
— Я бы хотел поговорить с тобой, Кузнец, сын Куз-
неца, пока мы не ушли отсюда, — сказал Элф.
Кузнец удивился. Он и сам давно хотел поговорить
с Элфом, но ему это никогда не удавалось. Элф всегда
вежливо приветствовал его и относился к нему по-дру-
жески, но, казалось, избегал откровенных разговоров.
Вот и сейчас он посмотрел на Кузнеца с улыбкой, но
вдруг поднял руку и указательным пальцем коснулся
Звезды! Свет в его глазах тотчас потух, и Кузнец понял,
что этот свет исходил от Звезды и что она ярко сияла,
а сейчас померкла. В изумлении он отшатнулся от Элфа.
— Не думаешь ли ты, Мастер Кузнец, — сказал
тот, — что пришло время тебе с ней расстаться?
— Что тебе до этого, Мастер Повар? И почему я
должен с ней расстаться? Разве она не принадлежит
мне? Она была мне дарована, и разве человек не может
хранить то, что связано для него с самой дорогой па-
мятью?
— Можно хранить то, что подарено на память. Но
есть вещи, которые не должны всегда принадлежать
одному человеку и не переходят по наследству. Они да-
ются лишь на время. Тебе, похоже, не приходило в го-
лову, что Звезда когда-нибудь сменит хозяина. Теперь
это время настало.
Кузнец разволновался. Он был щедрым человеком
“и сейчас с благодарностью вспомнил все хорошее, что
принесла ему Звезда.
— Что же я должен сделать? — спросил он. — От-
дать ее одному из Властителей Волшебной Страны?
Может быть, Королю? — И при этих словах в его серд-
це проснулась надежда: вдруг ему снова разрешат,
хотя бы еще раз, войти в Волшебную Страну.
— Ты мог бы отдать ее мне, — сказал Элф, — но,
боюсь, это будет тебе слишком трудно. Лучше пойдем
вместе в кладовую, и ты положишь ее в ту самую ста-
рую черную коробку, куда ее положил твой дедушка.
— Я этого не знал, — удивленно сказал Кузнец.
— Этого никто не знал, кроме меня. Я один был
тогда с ним.
— Тогда ты, наверное, должен знать, как он нашел
Звезду и почему он положил ее в коробку.
— Разумеется. Он принес ее из Волшебной Страны,
и ему хотелось сохранить ее для тебя, своего единствен-
ного внука. Он так и сказал мне в надежде, что я ему
помогу. Это был отец твоей матери. Не знаю, расска-
71
зывала ли она тебе о нем, да и вряд ли сама много зна-
ла. Его звали Райдер-путешественник. Он и вправду
много путешествовал и многое увидел и узнал, прежде
чем обосновался здесь, в этой деревне, и стал /Ласте-
ром Поваром. Тебе было всего лишь два года, когда
он ушел, и твои односельчане не нашли ничего лучшего,
как выбрать Мастером беднягу Нокса. И все же, как
мы и предполагали, в конце концов Мастером стал я.
В этом году я снова испеку Большой Пирог — единствен-
ный Повар на памяти людей, который сделает это дваж-
ды. Я хочу положить в него Звезду!
— Хорошо, ты получишь ее, — сказал Кузнец. Он
пристально посмотрел на Элфа, как будто стараясь про-
никнуть в его мысли. — А ты знаешь, кто ее найдет?
— Что тебе до этого?
— Мне бы хотелось знать. Возможно, мне будет лег-
че расстаться с такой важной для меня вещью. Но
боюсь, что сын моей дочери еще слишком мал.
— Возможно, тебе и будет легче, а возможно, нет.
Посмотрим, — ответил Элф.
Они продолжали свой путь молча, пока не вышли за
пределы Волшебной Страны и не вернулись наконец в
деревню. Там они сразу направились к Чертогу. В мире
людей заходило солнце, и в окнах Чертога отражался
алый свет. На позолоченной резьбе Главных Ворот то-
же лежал отблеск заката, и незнакомые разноцветные
лица смотрели на Кузнеца сверху, из-под крыши. Не
так давно Чертог заново покрасили и позолотили. В Со-
вете по этому поводу было много споров: не всем при-
шлись по душе «неведомые затеи», и лишь более умные
поняли, что это возвращение к старым традициям. Но
поскольку никаких расходов не потребовалось: за все
расплатился сам /Ластер Повар, — страсти быстро уго-
монились. Кузнец никогда не видел Чертог при таком
освещении; си стоял, закинув голову, забыв обо всем
на свете. Вдруг он почувствовал прикосновение к своей
руке. Элф повел его к маленькой задней двери, открыл
ее, и они вместе прошли по темному коридору в кладо-
вую. Там Элф зажег высокую свечу, отпер буфет и до-
стал с полки ту самую черную коробку. Ее недавно от-
полировали и украсили серебряными завитками. Элф
поднял крышку и показал коробку Кузнецу; одно ма-
ленькое отделение в углу было пусто. Остальные теперь
были полны свежих, едких пряностей, и у Кузнеца за-
72
слезились глаза. Он поднес руку ко лбу, и Звезда с го-
товностью легла ему на ладонь. Его пронзила острая
боль, и слезы хлынули из глаз. Звезда ярко светилась
у него на ладони, но он видел лишь размытое пятно
света, которое казалось таким далеким.
— Я плохо вижу, — сказал он Элфу. — Положи ее
сам.
Элф взял звезду с его ладони и положил ее в короб-
ку, и в тот же миг она погасла.
Кузнец молча повернулся и ощупью стал пробирать-
ся к двери. На пороге зрение его прояснилось. Он уви-
дел, что уже наступил вечер и в небе светится луна,
а рядом с ней вечерняя звезда. Он постоял немного, лю-
буясь на них, как вдруг почувствовал чью-то руку на
своем плече и обернулся.
— Ты отдал мне Звезду по доброй воле, — сказал
Элф. — Если ты все еще хочешь знать, кому она до-
станется, я скажу тебе.
— Конечно, очень хочу.
— Так вот. Она достанется тому, кого ты сам вы-
берешь.
Кузнец вздрогнул. Он ответил не сразу, но наконец
произнес с сомнением в голосе:
— Не знаю, что ты скажешь о моем выборе. Я ду-
маю, тебе не очень-то приятно слышать имя Нокса, но,
знаешь, его правнук Тим, Нокс из Таунсэнда, будет на
этом Празднике, и я подумал... Ноксы из Таунсэнда
совсем не такие...
— Я тоже думал об этом, — сказал Элф. — У маль-
чика мудрая мать.
— Да, сестра моей Нелли. Но я люблю малыша Ти-
ма не за то, что он мой родственник. Наверное, я не
могу настаивать...
Элф улыбнулся:
— Можешь, хотя в том нет нужды. Наш выбор сов-
пал.
— Тогда зачем же ты спросил меня?
— Так хотела Королева. Если бы твой выбор упал
на кого-нибудь другого, я уступил бы тебе.
Кузнец пристально посмотрел на Элфа и вдруг низ-
ко поклонился:
— Я понял наконец, господин. Это большая честь.
— Ты достоин ее. А теперь ступай домой с миром.
Когда Кузнец дошел до западной окраины деревни,
где был его дом, он увидел, что сын его стоит на пороге
73
кузницы. Он, видимо, только что запер ее. Работа на
сегодня была закончена, и теперь он стоял и смотрел на
белую дорогу, туда, откуда его отец обычно возвращал-
ся из путешествий. Заслышав шаги, он с удивлением
обернулся и увидел, что отец шагает со стороны дерев-
ни. Он побежал ему навстречу и с любовью обнял его.
— Я жду те-бя со вчерашнего дня, папа. — Потом он
заглянул отцу в лицо и сказал с беспокойством: — Ты
выглядишь таким усталым. Ты, наверное, долго шел?
— Долго, сынок. Я проделал сегодня весь путь от
Рассвета до Заката.
Они вместе вошли в дом. Было темно, лишь языки
пламени лизали очаг.
Сын зажег свечи, и некоторое время они сидели у ог-
ня молча. Кузнец ощущал лишь усталость и боль утра-
ты. Наконец он огляделся, словно бы приходя в себя.
— Почему ты один? — спросил он у Неда.
— Как почему? — Сын посмотрел на него с упре-
ком. — Мама в Малом, у Нэп. Сегодня малышу испол-
нилось два года. Они надеялись, что ты тоже придешь.
— Да, правда. Мне бы следовало быть там. При-
шлось кое-что обдумать, и это отодвинуло все осталь-
ное на второй план. Но я не забыл о малыше Томе.
Он вытащил из нагрудного кармана небольшой фут-
ляр из мягкой кожи.
— Я кое-что принес для него. Старый Нокс назвал
бы это «безделицей», но она из Волшебной Страны, так-
то, Нед.
Из футляра Кузнец достал серебряную вещицу, по-
хожую на лилию с гладким стеблем и тремя распустив-
шимися нежными цветками. Они наклонили свои голов-
ки вниз, как колокольчики. Это и были колокольчики:
если до них дотронуться, каждый цветок отзывался ти-
хим, ясным звуком, от которого дрожало и на миг вспы-
хивало белым светом пламя свечей.
Глаза Неда округлились.
— Можно мне рассмотреть это получше, папа? —
И он взял цветок кончиками пальцев и стал вгляды-
ваться. — Какая изумительная работа, папа! Да ведь
он пахнет. Где-то я уже слышал этот аромат, где-то...
нет, не помню!
— Да, запах появляется после того, как умолкнет
звук. Не бойся взять его в руки. Цветок ведь сделан для
ребенка. Его не так-то просто сломать, и об него невоз-
можно пораниться.
74
Кузнец убрал цветок обратно в футляр. «Завтра я
сам отнесу его в Малый Вуттон. Может быть, тогда Нэн
с мужем и мать простят меня. Ну, а малышка Том —
еще не пришло его время считать дни... да и недели, ме-
сяцы и годы тоже».
— Правда, иди, папа! Хотел бы и я пойти с тобой, да,
видно, придется подождать. Даже если бы я не ждал
твоего возвращения, я все равно не смог бы сегодня пой-
ти. Уж очень много работы, а завтра будет еще больше.
— Нет, так не годится, сынок. Тебе надо отдохнуть.
Хоть я теперь и дедушка, руки у меня от этого не ос-
лабели. Мы быстро управимся с любой работой. И так
будет теперь каждый день. Я больше не буду уходить,
Нед. Уходить так далеко... Ты понимаешь меня?
— Так вот что!.. А я-то думал, куда подевалась Звез-
да? Тебе, наверное, очень тяжело сейчас. — Он взял
отца за руку. — Но знаешь, в этом есть и свои хорошие
стороны. Подумай о нас. Ты ведь сможешь многому
научить меня теперь, у тебя будет время. Я говорю не
только о мастерстве.
Они вместе поужинали и долго еще сидели за сто-
лом. Кузнец рассказывал о последне^м путешествии в
Волшебную Страну и о разных других вещах, которые
приходили ему в голову, но о выборе следующего обла-
дателя Звезды он ничего не сказал.
— Папа, а помнишь тот день, — сказал Нед, —
когда ты вернулся с Живым Цветком? Я тогда сказал,
что у тебя тень, как у великана. Значит, это правда?..
Ты танцевал с самой Королевой! И все же тебе при-
шлось отдать Звезду. Надеюсь, она достанется кому-ни-
будь не менее достойному. Ребенок должен быть бла-
годарен.
— Ребенок ничего не узнает, — сказал Кузнец. —
Так всегда бывает с такими дарами. Ну, да ладно. Я свое
дело сделал и возвращаюсь к молоту и наковальне.
Как это ни удивительно, но старый Нокс хоть и на-
смехался над Учеником, так и не смог забыть об исчез*
новении Звезды. С тех пор прошло много лет. Он растол-
стел, обленился и ушел на покой, когда ему едва испол-
нилось шестьдесят (в деревне это считалось далеко еще
не старостью). Сейчас ему шел девятый десяток, он стал
толстым, как бочка, но ел все так же много и обожал
сладости. Все дни он проводил или за столом, или в
75
большом кресле у окна, а в хорошую погоду — на
крыльце. Он любил посудачить с соседями, но в послед-
нее время его разговор все чаще возвращался к тому
самому несравненному Большому Пирогу, творению
его рук (в этом он был абсолютно уверен). Даже ког-
да он засыпал, ему снился Пирог.
Иногда Ученик останавливался у ворот перекинуть-
ся словом. Старый повар все еще звал Элфа Учеником,
а к себе требовал обращения «Мастер». Ученик никог-
да об этом не забывал, что, конечно, говорило в его
пользу, и все же у Нокса были собеседники и поприят-
нее.
Однажды днем, после обеда, Нокс сидел в своем
кресле на крыльце и клевал носом. Внезапно он прос-
нулся. Над ним стоял Ученик и смотрел на него.
— А, это ты. Рад тебя видеть. Все не могу забыть
об этом Пироге. Сейчас вот опять о нем думал. Как-
никак это был мой лучший Пирог. Или, может, ты за-
был?
— Ну что вы, Мастер. Я все помню. Но стоит ли
гак волноваться? Это был хороший Пирог, он всем при-
шелся по вкусу и заслужил похвалы.
— А как же, конечно, ведь его сделал я. Но меня
волнует не это. Я все думаю о той безделице, о Звезде.
Ума не приложу, что с ней стало. Конечно, она не мог-
ла растаять. Это я только так сказал, чтобы успокоить
детей. Я все думаю — уж не проглотил ли ее кто-ни-
будь... Хотя вряд ли. Она ведь не монетка, чтобы ее не
заметить. Хоть и маленькая, а края острые.
— Все это так, Мастер, но вы ведь не знаете, из чего
она сделана. Не стоит ломать голову. Ее действительно
проглотили, уверяю вас.
— И кто же это? Я на память не жалуюсь, и этот
день помню, словно он был вчера. И всех детей могу
назвать по именам. Дай-ка подумать. Должно быть, это
Мельникова Молли. Она всегда была обжорой, глотала,
толком не прожевав. Зато теперь толстая, как мешок
с мукой.
— Да, Мастер, некоторые люди имеют к этому склон-
ность. Но пирог Молли ела осторожно и нашла там две
монетки.
— Правда? Ну, тогда это, должно быть, Гарри, сын
бондаря. Не мальчишка был, а бочонок, и рот огром-
ный, как у лягушки.
— Я бы сказал, Мастер, что он был хорошим маль-
76
чиком, просто широко и дружелюбно улыбался всем.
А ел он так осторожно, что вначале разрезал пирог на
кусочки, но ничего там не нашел.
— Ну, тогда это точно была Лили, дочь суконщи-
ка. Помню, такая маленькая, бледненькая, а еще в ко-
лыбели глотала булавки, и хоть бы что!
— Нет, Мастер, это была не Лили. Она съела толь-
ко тесто и глазурь, а всю начинку отдала мальчику,
который сидел рядом.
— Тогда я сдаюсь. И кто же это был? Похоже, ты
с них глаз не спускал, если, конечно, сейчас все не вы-
думал.
— Это был сын Кузнеца, Мастер, и я думаю, Звезда
пошла ему на пользу.
— Так я и знал, — рассмеялся Нокс. — Ты меня
дурачишь. Не говори глупостей! Кузнец был тихим, мед-
лительным мальчиком. Сейчас от него куда больше шу-
ма, он, говорят, еще и поет! Но тогда это был разум-
ный, осторожный мальчик, который никогда не делал
глупостей.
— Что же, Мастер, если вы мне не верите... Да это
уже и не важно. Может быть, вам будет приятно уз-
нать, что Звезда вернулась обратно в коробку. Вот она.
Нокс только сейчас заметил, что на Ученике был
темно-зеленый плащ. Из его складок он вытащил ту
самую черную коробку и откинул крышку перед носом
старого Повара:
— Вот она, Мастер, там, в углу.
Нокс тут же принялся чихать и кашлять, но все же
заглянул в коробку.
— Да, это она, — произнес он. — Во всяком случае,
похожа.
— Это она, Мастер. Я положил ее туда недавно сво-
ей рукой. А этой зимой она снова попадет в пирог.
— А-а! — Нокс покосился на Ученика и вдруг рас-
смеялся и смеялся до тех пор, пока все тело его не за-
дрожало, как студень. — Ну конечно! Детей было два-
дцать четыре, сюрпризов тоже. Звезда была лишней,
и ты ее стащил перед тем как ставить Пирог в печь, и
оставил до лучших времен. Ты всегда был ловкий пар-
нишка, можно даже сказать, шустрый. Да и экономный
тоже — зря крошки не выбросишь. Ха-ха. Так вот как
все вышло. Я мог и сам догадаться. Теперь понятно.
Ну, а сейчас я бы хотел немного вздремнуть. — И он
поудобнее уселся в кресло. — А тебе советую следить
77
получше за своим Учеником, а то как бы он тебя не
разыграл. Говорят, на всякого хитреца найдется пере-
хитрик. — С этими словами Нокс закрыл глаза.
— Ну что ж, прощайте, Мастер. — И Элф захлоп-
нул коробку с таким щелчком, что старый повар снова
открыл глаза. — Послушай, Нокс, — сказал Элф. —
Твоя мудрость так велика, что за все это время я лишь
дважды осмелился что-то сказать тебе. Я сказал тебе
тогда, что Звезда эта из Волшебной Страны, и вот те-
перь сказал, что она досталась Кузнецу. Оба раза ты
посмеялся надо мной. Тебе станет смешно и на этот
раз! Нокс, ты старый тщеславный мошенник, толстый,
ленивый и хитрый. Я выполнял за тебя всю работу и ни
разу не слышал слова благодарности. Ты научился от
меня всему, но только не уважению к Волшебной Стране
и хотя бы подобию вежливости. Ты даже не здороваешь-
ся со мной!
— Ну уж коли речь зашла о вежливости, то никому
не дозволено срамить людей старых, но бравых и ма-
стаков своего дела. Морочь голову своей Волшебной
Страной кому-нибудь другому. А теперь проваливай! —
Нокс притворно всплеснул руками. — Или, может быть,
у тебя на кухне спрятаны твои друзья-волшебники? Тог-
да, сделай милость, пришли мне одного, я хотел бы на
него поглядеть. Вдруг он взмахнет своей волшебной па-
лочкой и сделает меня снова худым. Тогда я, может,
и поверю. — И он рассмеялся.
— Может быть, вы уделите несколько минут Коро-
лю Волшебной Страны? — был ответ.
И, к ужасу Нокса, при этих словах Элф вырос. Он
сбросил плащ и стоял теперь, одетый во все белое, как
Мастер Повар во время Праздника. Его одежды мерца-
ли и отбрасывали блики, а во лбу его, словно звезда,
светилось драгоценное украшение. Лицо его было моло-
дым, но строгим.
— Старик, — произнес Король, — ты вовсе не стар-
ше меня. Мастак!.. Жалкий неумеха, ты насмехался на-
до мной за моей спиной, так брось же мне вызов в от-
крытую! — Он сделал шаг вперед, и Нокс весь сжался
и задрожал. Он хотел закричать, позвать на помощь,
но едва лишь выдавил шепотом:
— Господин, пощадите меня... Я всего лишь бедный
старик.
Лицо Короля смягчилось.
— Увы, это так. Вот сейчас ты сказал правду. Не

бойся, я не трону тебя. Но должен же Король Волшеб-
ной Страны что-то сделать для тебя на прощание? Твое
желание будет исполнено! Прощай. Теперь ты уснешь.
Он снова завернулся в плащ и медленно пошел в сто-
рону Чертога. Элф еще не совсем скрылся из виду, а
выпученные от испуга глаза старого повара закрылись,
и он засопел.
Когда Нокс проснулся, солнце уже клонилось к за-
паду. Он протер глаза и поежился от зябкого осеннего
воздуха. «Ох, ну и сон! Не иначе как это из-за той сви-
нины, что я ел за обедом». И с этого дня он стал так
бояться, что ему снова приснится что-нибудь в том же
духе, что почти ничего не ел, чтобы не «расстраиваться».
Он ел теперь лишь самую простую пищу и скоро по-
худел. Одежда и его собственная кожа висели на нем
складками, и дети дразнили Нокса «старым мешком
с костями». Вскоре он обнаружил, что снова может
ходить по деревне с помощью всего-навсего палки. Это до-
бавило много лет к его веку: говорят, Ноксу недавно
исполнилось сто лет. Это единственное, чего он достиг
в жизни. До последнего дня он говорил всем, кто еще
мог слушать эту историю:
— Может, это вам покажется необычайным, но, если
взглянуть на дело здраво, это был просто дурацкий сон.
Король Волшебной Страны! Да у него даже не было
волшебной палочки. А если перестанешь есть, то худе-
ешь. Это естественно, и ничего тут нет волшебного.
Настало время Праздника. Кузнеца пригласили петь
песни, его жену — помочь управиться с детьми. Кузнец
смотрел на детей, пока они плясали и пели, и думал,
насколько они красивее и живее, чем товарищи его дет-
ства. У него промелькнула мысль: «Интересно, чем зани-
мался Элф в свободное время?» Казалось, каждый из
ребят был достоин получить Звезду. Особенно внима-
тельно Кузнец смотрел на Тима. Это был пухлый маль-
чик, неуклюжий в танцах, с приятным голосом. За сто-
лом он сидел молча и смотрел, как точат нож и разре-
зают Пирог. Неожиданно он сказал:
— Дорогой Мастер Повар, только отрежьте мне
совсем маленький кусочек, пожалуйста. Я столько съел,
что больше уже не могу.
80
— Хорошо, Тим, — сказал Элф, — я отрежу тебе
особый кусочек. И думаю, ты его легко проглотишь.
Кузнец смотрел, как Тим ест свой кусок — медлен-
но, но с видимым удовольствием. Правда, не обнаружив
монетки, он опечалился. Но вот свет полился из его глаз,
он засмеялся и стал тихо напевать. Вдруг он встал и
принялся танцевать сам с собой с такой неожиданной
для него грацией, что дети засмеялись и захлопали в
ладоши.
«Значит, все в порядке, — подумал Кузнец. — Ты
мой наследник. Хотел бы я узнать, куда приведет тебя
Звезда, в какие неизведанные места. Бедный старый
Нокс... Хотя вряд ли он узнает, какой скандал случил-
ся в его семье».
Он об этом и не узнал. Зато он узнал о другом,
это очень его обрадовало. Незадолго до конца Празд-
ника Мастер Повар попрощался с детьми и со взрос-
лыми.
— Прощайте, — сказал он. — Через день-другой я
уйду из вашей деревни. Мастер Харпер займет мое ме-
сто. Он очень хороший повар и к тому же здесь родил-
ся. А я возвращаюсь домой. Думаю, вы будете не очень
скучать по мне.
Дети довольно весело попрощались с Поваром и веж-
ливо поблагодарили его за прекрасный Пирог. И толь-
ко маленький Тим взял его за руку и тихо сказал:
— Как жалко!
Несколько семей в деревне все же скучали по Элфу.
Его друзья, особенно Кузнец и Харпер, горевали об
его уходе и всегда следили за тем, чтобы краска и по-
золота в Чертоге не облупливались. Большинство же
было довольно: люди всегда радуются переменам, да
и Элф чересчур зажился в деревне. А старый Нокс стук-
нул палкой по полу и сказал напрямик:
— Ушел наконец! Я так рад! Никогда он мне не нра-
вился. Хитрый он был и уж больно шустрый.
лист кисти ниггля
Жил-был однажды Ниггль* *, человек маленький, и
предстояло ему отправиться в дальний путь. Сов-
сем он этого не хотел, и думать про такое было непри-
ятно, но ничего не поделаешь, он понимал, что когда-ни-
будь уйти все-таки придется. А с приготовлениями не
спешил.
Ниггль был художником. Не очень преуспевающим,
отчасти потому что вечно находились посторонние дела,
и хотя многие из них его просто раздражали, делал он
их добросовестно, если не удавалось совсем увильнуть
(не удавалось, по его мнению, чересчур часто). Там, где
он жил, законы были строгие. И другие помехи были.
Во-первых, временами на него нападала лень, тогда он
вообще ничего не делал. Во-вторых, он был по-своему
добр. Знаете, бывают такие добряки: от доброты ему
становилось неловко, но чаще он все равно ни за что не
брался, а если и брался, то это не мешало ему ворчать,
выходить из себя и даже браниться (обычно не вслух).
Однако получалось, что для хромого соседа, которого
звали господин Париш**, он делал довольно много, а
иногда помогал и более дальним соседям, если те сами
приходили и просили. Наконец, время от времени он
вспоминал о предстоящем пути и начинал укладывать-
ся, разумеется, без толку, а при этом тоже не много
нарисуешь.
У него набралось порядочно начатых картин; боль-
шинство из них были для него великоваты и задуманы
не по возможностям. Он ведь был из тех художников,
© Перевод с английского В. А. М.
* Значение английского слова ниггль: а) заниматься пустя-
ками, возиться, крохоборствовать; б) ерзать, не сидеть на месте
(примеч. переводчика).
** Париш означает «приход», «община» (примеч. перевод-
чика) .
82
кому листья удаются лучше, чем деревья. Мог долго
корпеть над отдельным листочком, стараясь уловить
и запечатлеть его форму, глянец, искрящиеся капельки
росы по краям. А хотелось ему изобразить целое дерево,
со всеми листьями, такими разными и вместе с тем в
одном стиле.
Одна картина особенно не давала ему покоя. Сна-
чала был только лист на ветру; потом из листа получи-
лось дерево; оно росло, выпускало бесчисленные ветви,
протягивало самые причудливые корни. Прилетали не-
ведомые птицы, усаживались на сучья, и надо было за-
ниматься ими. Потом вокруг Дерева и за ним в просве-
тах меж ветвей стала прорисовываться земля, вдали за-
шагал лес и выступили горы со снежными вершинами.
У Ниггля пропал интерес к другим своим вещам: он их
бросал или брал и прибивал по краям к большой кар-
тине. Скоро полотно стало таким громадным; что при-
шлось обзавестись лестницей, и он лазал по ней вверх-
вниз, кладя отдельные мазки и процарапывая отдель-
ные места. Когда к Нигглю приходили гости, он был
в меру вежлив, только перекладывал на столе каран-
даши и, выслушивая то, что ему говорили, продолжал
думать о большом холсте в высоком сарае, специально
для него построенном в огороде (на участке, где рань-
ше росла картошка).
От доброго сердца спасу не было. «Мне бы характер
потверже!» — говорил он порой сам себе, имея в виду,
что желал бы избавиться от неловкости, когда у него
все хорошо, а у других неприятности. Но вот довольно
долго его никто всерьез не беспокоил. «Я хоть картину
кончу, — приговаривал он, — вот эту одну, мою насто-
ящую картину, прежде чем уйду в противное путеше-
ствие!» Однако он уже чувствовал, что уход нельзя от-
кладывать до бесконечности. Картина должна перестать
расти, и ее в самом деле пора заканчивать.
В один прекрасный день Ниггль стоял, чуть отойдя
от своей картины, и рассматривал ее необычайно внима-
тельно и отстраненно. Он сам не знал, что о ней думать,
и ему очень не хватало дружеского совета. Картина его
сейчас совершенно не удовлетворяла, и вместе с тем
казалась очень красивой, единственной по-настоящему
прекрасной картиной в мире. Еще ему почти предста-
вилось, как он сам входит в мастерскую, хлопает себя
по плечу и произносит (разумеется, искренне): «Совер-
шенно великолепно! И отлично видно, к чему ты стре-
83
мишься. Продолжай в том же духе и ни о чем не бес-
покойся! Мы тебе выхлопочем государственную пенсию,
так что все будет в порядке».
Но никакой государственной пенсии не было. И одно
он знал наверняка: чтобы кончить картину, даже если
она перестанет увеличиваться в размерах, надо сосре-
доточиться и работать, работать упорно и без переры-
вов. Он закатал рукава и начал сосредоточиваться. Не-
сколько дней подряд он старался ни о чем постороннем
не думать. А потом навалилась куча хлопот и пришлось
то и дело отвлекаться: дома все пошло из рук вон пло-
хо; понадобилось съездить в город на заседание суда
присяжных; заболел дальний приятель; слег с простре-
лом господин Париш; и от гостей отбою не стало. Была
весна, всем хотелось попить чайку на даче, а у Ниггля
был премилый домик на приличном расстоянии от го-
рода.
В душе он всех гостей проклинал, но не мог отри-
цать, что сам же и наприглашал, еще тогда, зимой, ког-
да городские знакомые поили его чаем и водили по ма-
газинам, а ему и в голову не пришло, что он им помеха.
Он попробовал ожесточиться, но ничего из этого не
вышло. Многим он просто не мог отказать, хотя были
дела, которые он не считал себя обязанным выполнять;
а кое-что приходилось делать обязательно, независимо
от того, что он считал. Некоторые гости уже замечали,
что у него сад запущен, и намекали на возможный ви-
зит Инспектора. О его картине, конечно, почти никто
не знал, да если бы они и знали, вряд ли бы что-нибудь
изменилось. Они бы, наверное, не приняли ее всерьез.
Полагаю, что не так уж хороша была картина, может,
только отдельные места удались. Дерево, во всяком слу-
чае, было любопытно. Единственное в своем роде. Да
и коротышка Ниггль был таким, хотя вместе с тем весь-
ма обыкновенным и простоватым.
Дошло до того, что время для Ниггля стало по-на-
стоящему драгоценным. Приятели в далеком городе
начали вспоминать, что этого коротышку ждет хлопот-
ное путешествие, и некоторые даже принялись высчи-
тывать, как долго он сможет откладывать отъезд. Они
прикидывали, кому достанется домик и можно ли при-
вести в порядок сад.
Наступила осень, очень сырая и ветреная. Маленький
художник работал в сарае. Он влез на лестницу, пыта-
ясь изобразить отсвет закатного солнца на верхушке
84
снежной горы, который блеснул ему издали, чуть ле-
вее пышной ветки с листьями. Он уже знал, что ухо-
дить надо скоро, может быть, в начале следующего го-
да. Значит, он едва успеет кончить картину, и то кое-
как: в ней оставались углы, где он сумеет лишь намек-
нуть на то, что хотел сделать, — на большее не хватит
времени.
В дверь постучали.
— Входите! — резко крикнул он, спустился с лест-
ницы и встал у двери, вертя кисть в руках.
Это оказался Париш, единственный настоящий сосед,
все остальные жили далеко. Ниггль его недолюбливал:
отчасти потому, что у Париша вечно были неприятности
и приходилось ему помогать, а отчасти из-за того, что
живопись его совсем не интересовала, а сад и огород —
очень. Если Париш смотрел на садик Ниггля (что быва-
ло довольно часто), то замечал там в первую очередь
сорняки; а если обращал взгляд на Нигглевы картины
(что бывало редко), то видел одни серые и зеленые пят-
на и черные штрихи, что ему казалось бессмыслицей.
Ему ничего не стоило высказаться про сорняки (по-со-
седски), но от суждений о картинах он воздерживался.
Он-то думал, что это с его стороны любезность, и не по-
нимал, что хоть это и любезно, но чуткости тут мало.
Лучше бы помог в прополке (и хоть раз похвалил кар-
тины).
— Привет, Париш, с чем пришел? — сказал Ниггль.
— Мне не следовало тебя отрывать, — сказал Па-
риш (не взглянув на картину). — Ты очень занят, по-
нимаю.
Ниггль сам хотел произнести что-то вроде этого, но
момент был упущен, и он только буркнул: «Да, да».
— Но больше мне не к кому обратиться, — сказал
Париш.
— Это верно, — сказал Ниггль, вздохнув вроде бы
про себя, но так, что и собеседник мог заметить. — Чем
могу помочь?
— Жена уже несколько дней болеет, и я очень тре-
вожусь, — сказал Париш. — Да еще ветром сорвало
с крыши половину черепицы, и дождь льет прямо в
спальню. Надо бы вызвать доктора. И строителей, но
их же не дождешься. Я подумал, что у тебя могут най-
тись лишние доски и холст, ты бы дал мне заткнуть дыру
в крыше, чтобы продержаться пару дней?.. — теперь он
смотрел прямо на картину.
85
— Вот беда-то! — сказал Ниггль. — Тебе в самом
деле не везет. Надеюсь, что у твоей жены лишь просту-
да. Ладно, зайду, помогу тебе перенести ее вниз*
— Большое спасибо, — сказал Париш без энтузи-
азма. — Но у нее не простуда, а лихорадка. Из-за про-
студы я не стал бы тебя беспокоить. И жена моя давно
лежит внизу. Я ведь не могу с больной ногой носиться
туда-сюда по лестнице с подносами. Но ты, я вижу, за-
нят. Ты извини. Я ведь надеялся, что, может быть, у те-
бя найдется время съездить за доктором, узнав, в каком
я положении, и вызвать мастера, если у тебя нет для
меня лишнего куска холста.
— Конечно, конечно, — сказал Ниггль, мысленно
произнося совсем другие слова: сердцем он смягчился,
но добрым в этот момент не стал. — Можно и съездить.
Если ты в самом деле так волнуешься, я съезжу.
— Я очень волнуюсь, очень. Если бы не моя хромо-
та! — сказал Париш.
И Ниггль поехал. Ему стало совсем неловко. Он
ведь был соседом Париша, все остальные жили далеко.
У него был велосипед, а у Париша не было, да он и не
смог бы поехать на велосипеде. Париш хромал, хромал
по-настоящему, и нога у него сильно болела, об этом
нельзя было забывать, да тут еще кислая физиономия
и жалобный голос. Конечно, у Ниггля была картина, и
почти не оставалось времени, чтобы ее кончить. Но
с этим, наверное, Париш должен был считаться, а Ниг-
глю не пристало. И что он мог поделать, если Паришу
было наплевать на картины?
— Проклятье! — пробурчал он себе под нос и вы-
вел велосипед.
Дул сильный ветер, было холодно, день клонился к
вечеру. «Хватит, наработался сегодня!» — подумал
Ниггль, и все время, пока ехал, то бранился про себя,
то представлял, как кладет мазок за мазком на гору
и на веер зелени рядом с ней, который воображение на-
рисовало ему еще весной. Пальцы, сжимавшие руль,
вздрагивали. Вот теперь, отъехав от сарая, он ясно ви-
дел, как надо писать блестящую зелень, обрамлявшую
контур далекой горы. Но у него почему-то сердце упало
от страха, что он никогда уже не сможет этого сделать.
Доктора Ниггль застал, а у строителей оставил запи-
* У англичан спальни обычно на верхнем этаже (примеч. пе-
реводчика).
86
ску. Контора была закрыта, мастер ушел домой греться
у печки. Ниггль промок до нитки и сам простудился. Док-
тор и не подумал спешить на вызов, как Ниггль поспе-
шил к нему. Он явился на следующий день, так было
гораздо удобнее, потому что к тому времени у него ока-
залось уже два пациента в соседних домах. Ниггль слег
с высокой температурой, в мозгу и на потолке ему ста-
ли рисоваться изумительные листья и ветки, на которых
они росли. Известие о том, что у госпожи Париш была
всего лишь легкая простуда и она поправляется, поче-
му-то его не утешило. Он повернулся лицом к стене и
весь погрузился в свои листья.
В постели он пролежал довольно долго. Ветер не
утихал, с крыши Париша продолжала слетать черепи-
ца, несколько штук слетело с крыши Ниггля, она тоже
протекла. Строители не приходили. Первые дни Нигглю
было все безразлично, потом он выполз из дому за про-
дуктами (жены у него не было). Париш не появлял-
ся — он промочил больную ногу, нога разболелась, а же-
на собирала тряпкой воду с пола и недоумевала, неуже-
ли «этот Ниггль» забыл зайти к строителям? Если бы
у соседа можно было взять взаймы что-нибудь полез-
ное, она бы отправила к нему Париша, невзирая на но-
гу/но ей ничего такого в голову не приходило, и Ниггль
оказался предоставленным самому себе.
Примерно через неделю он, шатаясь, поплелся к себе
в сарай. Попробовал подняться на лестницу, но у него
закружилась голова. Он сел и стал смотреть на карти-
ну, но в тот день не смог представить наяву ни гор, ни
листьев. Воображения хватало лишь на дальнюю песча-
ную пустыню, а писать вообще сил не было.
На следующий день он чувствовал себя гораздо луч-
ше, влез на лестницу и взялся за кисти. Но только-толь-
ко втянулся в работу, как в дверь постучали.
— Чтоб ты провалился! — сказал Ниггль, но с та-
ким же успехом он мог вежливо сказать «Войдите!»,
потому что дверь все равно открылась. На этот раз во-
шел совершенно незнакомый человек очень высокого ро-
ста.
— Здесь частная студия, — сказал Ниггль. — Я за-
нят. Уходите.
— Я Жилищный Инспектор, — сказал вошедший,
поднимая повыше свое удостоверение, чтобы Нигглю
«было видно с лестницы.
— О! — сказал Ниггль.
Р7
— Дом вашего соседа находится в неудовлетвори-
тельном состоянии, — сказал Инспектор.
— Знаю, — сказал Ниггль. — Я давным-давно ос-
тавил строителям заявку, но они не пришли. Потом
я болел.
— Понятно, — сказал Инспектор. — Но вы уже
здоровы.
— Но я же не строитель. Пусть Париш подаст жа-
лобу в Муниципальный Совет и получит помощь Сроч-
ной Службы.
— Там есть дела поважнее, — сказал Инспектор. —
В низине было наводнение, многие семьи остались без
крова. Надо было помочь соседу сделать временный ре-
монт и не допускать дальнейшего разрушения и удоро-
жания ремонтных работ. Таков закон. К тому же здесь
много материала: холст, дер<що, водозащитная краска.
— Где?! — возмущенно спросил Ниггль.
— Здесь! — Инспектор указал на картину.
— Моя картина! — воскликнул Ниггль.
— Полагаю, что да, — ответил Инспектор, — но
прежде всего члье. Таков закон.
— Но не l гу же я...
Больше Ни гль ничего не успел произнести, потому
что тут вошел агорой гость, очень похожий на Инспекто-
ра, почта его ойник: высокий, весь в черном.
— Идем! — сказал он. — Я Возничий.
Ниггль, оступаясь, с трудом сошел с лестницы. Его
как будто снова залихорадило, голова закружилась, на-
пал озноб.
— Возничий?.. — переспросил он, стуча зубами. —
Кого везти?
— Тебя, в твоей коляске, — ответил тот. — Она дав-
ным-давно заказана. Наконец, прибыла и ждет. Как ви-
дишь, ты сегодня отправишься в Путь.
— Так-то вот, — сказал Инспектор. — Придется вам
уйти. Плохо, конечно, начинать Путь, оставляя незавер-
шенные дела. Зато теперь мы хоть сможем использовать
этот холст.
— О горе! — произнес бедный Ниггль и всхлип-
нул. — А он даже совсем не окончен!
— Не окончен? — сказал Возничий. — Для тебя, во
всяком случае, с ним покончено. Идем.
И Ниггль безропотно пошел. Возничий не дал ему
времени на сборы, сказав, что он давно должен был со-
88
браться и надо спешить, чтобы не опоздать на поезд;
Ниггль успел только прихватить из прихожей сумочку.
В ней оказалась коробка с красками и блокнотик с эс-
кизами; ни еды, ни одежды не было. На поезд они ус-
пели. Ниггль очень устал и засыпал на ходу. Он едва
соображал, что происходит, когда его втащили в купе и
уложили на полку. Ему как-то стало все равно: он за-
был, куда его должны были везти и зачем он едет. Поезд
почти сразу влетел в темный туннель.
Проснулся Ниггль уже на станции, смутно освещен-
ной и очень большой. Вдоль вагонов шел Доставщик,
время от времени что-то выкрикивая. Оказалось, что он
не объявляет название станции, а кричит: «Ниггль!»
Ниггль поспешно вышел из вагона, но при этом за-
был сумочку. Хотел было вернуться, но поезд уже ушел.
— А, вот и ты, — сказал Доставщик. — Сюда! Что?
Нет багажа? Пойдешь в Исправительные Мастерские.
Нигглю стало плохо, и тут же на платформе он ли-
шился чувств. Его свалили в санитарную повозку и свез-
ли в Лазарет при Исправительных Мастерских-
Лечение Нигглю совсем не нравилось. Ему давали
горькие лекарства. Суровые санитары и сиделки были
неразговорчивы и недружелюбны. Кроме них, он никого
не видел, если не считать редких посещений очень стро-
гого доктора. Лазарет больше напоминал тюрьму, чем
больницу. В назначенные часы Ниггля ставили на тяже-
лую работу: приходилось копать, плотничать, красить
голые доски в один некрасивый цвет. Его ни разу не
выпустили за ворота, а все окна выходили в глухой двор.
Его долгие часы держали в темноте. «Чтобы думать»,—
так ему говорили. Он потерял счет времени. Он даже
не стал чувствовать себя лучше, если судить о самочув-
ствии по удовольствию от того, что делаешь. Он ни от
чего не получал удовольствия, даже в постель ложился
без радости.
Поначалу, в первые сто лет или около того (так ему
казалось), он порой беспричинно вспоминал о прошлом
и начинал терзаться. Лежа в темноте, повторял и пов-
торял про себя: «Надо было зайти к Паришу прямо ут-
ром в тот день, когда поднялся ветер. Я ведь собирал-
ся. Когда первая черепица слетела, ее было легко закре-
пить. Тогда не простудилась бы госпожа Париш. Тогда
и я не простудился бы. И у меня была бы еще неделя».
Но постепенно он забыл, для чего ему была нужна эта
лишняя неделя, и волноваться перестал. Теперь он ду-
89
мал только о работе, которую приходилось выполнять
в Лазарете. Он научился планировать ее, рассчитывать
время, за которое подобьет вот эту доску, чтобы она не
скрипела, перевесит вон ту дверь или починит ножку
у вон того стола. Наверное, он в самом деле начал при-
носить пользу, хотя ему об этом никто не говорил. И ко-
нечно, не ради этого беднягу так долго держали в Ла-
зарете. Они, по-видимому, ждали, чтобы он «выздоро-
вел», а о выздоровлении судили по своим странным ле-
чебным меркам.
Вот так, никакого удовольствия от жизни Ниггль не
получал; точнее, не получал того, что привык считать
удовольствием. Доволен он не был. Но нельзя отрицать
того, что он начал чувствовать... ну, удовлетворение, что
ли: когда варенья нет, а хлеба хватает. Теперь он мог
начинать работу по звонку и немедленно откладывать
по другому звонку, оставляя все в полном порядке, что-
бы в любой момент продолжить. Он успевал много сде-
лать за день, ловко справляясь со всеми мелкими дела-
ми. «Своего времени» у него не было (за исключением
часов, когда он был один в каморке, где спал), но он
понемногу становился хозяином времени: начинал пони-
мать, для чего оно ему нужно. Ощущение того, что на-
до спешить, пропало. Пришел внутренний покой, и в ча-
сы отдыха он в самом деле отдыхал.
Вдруг они нарушили весь его режим. Его почти не
пускали спать.- Его совсем отставили от плотницкой ра-
боты и заставили копать, только копать целыми днями,
и так день за днем. Он это перенес неплохо. Очень дол-
го он даже не лез в глубину памяти за бранными сло-
вами, которые практически забыл. Он копал и копал,
пока спина у него не начинала разламываться, стертые
ладони саднили, и он чувствовал, что больше не подни-
мет лопату. Спасибо ему никто не говорил. Но вот при-
шел Доктор и посмотрел на него.
— Бросай! — сказал он. — Полный отдых — в тем-
ноте.
Ниггль лежал в темноте. Это и был полный отдых,
настолько полный, что он ничего не чувствовал, ни о чем
не думал и не мог бы сказать, часы он так лежит или
годы. Потом он услышал Голоса: таких он раньше ни-
когда не слышал. Похоже, что рядом, в соседней ком-
нате, шел Медицинский Консилиум, или заседала След-
90

ственная Комиссия; может быть, дверь открылась, хотя
света не было.
— Переходим к делу Ниггля, — произнес Голос,
еще более строгий, чем у Доктора.
— Что с ним? — произнес Второй Голос, который
можно было бы назвать добрым, хотя он не был ни
ласков, ни тих: голос наделенного властью, и в нем зву-
чали печаль и надежда. — Так что случилось с Нигглем?
Сердце у него оказалось на месте.
— Да, но оно не работало, он вообще почти не ду-
мал. Смотри, сколько времени потратил зря, даже не
на развлечения! Он так и не собрался в Путь. Был
вполне самостоятельным, а сюда явился почти нищим,
так что пришлось поместить его в крыло для hi имущих.
По-моему, это тяжелый случай. Считаю, что надо его
еще ненадолго здесь оставить.
— Может быть, это ему не повредит, — сказал Вто-
рой Голос. — Но ведь он человек маленький, никогда
не претендовал ни на что высокое и никогда не был
сильным. Заглянем в Архив. Именно так. И знаешь,
есть положительные факты.
— Возможно, — сказал Первый Голос. — Но очень
немногие из них выдержат Проверку.
— Вот они, — сказал Второй Голос. — По природе
Ниггль был художником. Маленьким, конечно. Но в
«Листе кисти Ниггля» есть своя прелесть. Он очень мно-
го старанья вложил в листья, рисовал их ради них са-
мих. Сознание собственной важности было ему чуждо.
В Архиве нет ни одной записи о том, что он даже в
мыслях пытался своим творчеством извинить пренеб-
режение к тому, что требовал Закон.
— Не надо было пренебрегать столь многим, — ска-
зал Первый Голос.
— Но он столько раз откликался на Просьбы.
— На малую их часть, при этом выбирал, что полег-
че, и говорил, что ему мешают. В Архиве много запи-
сей с этим словом, вперемешку с жалобами и глупой
бранью.
— Это правда. Но ему, бедняге, в самом деле каза-
лось, что ему мешают. И вот еще: он вовсе не надеялся
на возмещение, как это многие называют. У нас есть
дело Париша, оно поступило позже. Париш был сосе-
дом Ниггля и ни разу пальцем не шевельнул ради не-
го, вообще редко выражал благодарность. Но в Архиве
92
не записано, что Ниггль ждал благодарности от Пари-
ша. Похоже, он вообще о ней не думал.
— Факт принимается, — сказал Первый Голос. —
Но этого мало. Я думаю, что Ниггль просто забывал.
Все, что он делал для Париша, он тут же выбрасывал
из головы, как досадную помеху: справился — и все.
— Есть еще последняя запись, — сказал Второй Го-
лос. — Поездка в дождь на велосипеде. Я бы это под-
черкнул. Ясно, что это самопожертвование. Ниггль дога-
дывался, что теряет последний шанс кончить картину, и
подозревал, что Париш тревожится без оснований.
— По-моему, ты слишком заостряешь на этом вни-
мание, — произнес Первый Голос. — Но последнее сло-
во за тобой. Твоя задача — дать фактам лучшее тол-
кование. Иногда они его выдерживают. Что ты предла-
гаешь?
— Сейчас, по-моему, нужен Мягкий Режим, — ска-
зал Второй Голос.
Нигглю показалось, что он в жизни не слышал ниче-
го более великодушного. Этот Голос произнес «Мягкий
Режим», как осыпал богатыми дарами, пригласил на
Королевский пир. И вдруг Нигглю стало стыдно. То,
что Мягкий Режим назначается ему, потрясло его, и он
залился краской в темноте. Будто публично хвалят, ког-
да всем и самому известно, что недостоин. Ниггль при-
крыл горящие щеки грубым одеялом.
Наступила тишина. Потом Первый Голос совсем ря-
дом произнес, обращаясь к нему:
— Ты все слышал.
— Да, — сказал Ниггль.
— Ну, что скажешь?
— Расскажите мне о Парите, — попросил Ниггль. —
Хотелось бы снова увидеться. Надеюсь, он не очень бо-
лен. Вы можете вылечить его ногу? Уж очень она его
донимала. И, пожалуйста, не беспокойтесь о нас с ним.
Сосед он был очень хороший, я у него дешево покупал
прекрасную картошку и сэкономил на этом немало вре-
мени.
— Неужели? — сказал Первый Голос. — Рад слы-
шать.
Снова стало тахо. Потом Ниггль услышал, как го-
лоса удаляются.
— Хорошо, согласен, — донесся совсем издалека
Первый Голос. — Пусть переходит на следующую стан-
цию. Если хочешь, завтра.
93
Когда Ниггль проснулся, ставни оказались сняты
и каморку заливал солнечный свет. Он встал и обнару-
жил, что вместо лазаретной одежды ему приготовили
другую, удобную. После завтрака Доктор смазал его
стертые ладони каким-то бальзамом, и они сразу стали,
как прежде. Ниггль получил от него несколько полезных
советов и бутылочку укрепляющего средства (на слу-
чай). Утро еще не кончилось, когда Нигглю дали ста-
кан вина с печеньем и вручили билет.
— Теперь можешь идти на станцию, — сказал Док-
тор. — Доставщик тебя направит. Прощай.
Ниггль проскользнул в Ворота — и сразу зажмурил-
ся от яркого солнца. И еще он ждал, что окажется в
большом городе, под стать станции: ничего подобного.
Он стоял на вершине гладкого зеленого холма, обду-
ваемого резким ветром, который, похоже, усиливался.
Вокруг никого не было. Крыша станции блестела да-
леко внизу, под холмом.
Ниггль быстро, но без спешки, сошел с холма на
станцию. Доставщик сразу его заметил.
— Сюда! — сказал он и провел Ниггля на плат-
форму, где стоял очень симпатичный дачный поезд:
один вагон с паровозиком, чистый, светлый, свежевы-
крашенный. Будто это его первый рейс. Даже путь ка-
зался новым: рельсы на зеленых подкладках сияли,
шпалы под теплым солнцем издавали восхитительный за-
пах свежей смолы. Вагон был пуст.
— Доставщик, куда поезд идет? — спросил Ниггль.
— Кажется, там пока нет названия, — сказал До-
ставщик. — Но тебе будет хорошо, — и закрыл дверь
вагона.
Поезд сразу тронулся. Ниггль откинулся на сиденье.
Паровозик, пыхтя, пробирался по узкой ложбине меж
высоких зеленых откосов под голубой крышей неба.
Прошло, казалось, совсем мало времени, когда парово-
зик засвистел, лязгнули тормоза, и поезд остановился.
Здесь не было ни станции, ни указателей, только один
марш ступенек вверх по зеленому откосу. Там, где они
кончались, в подстриженной живой изгороди была ка-
литка. У калитки стоял его велосипед — или, во всяком
случае, очень похожий, — к рулю была прикручена жел-
тая табличка с надписью «Ниггль» большими черными
буквами.
94
Ниггль толкнул калитку, вскочил на велосипед, и по-
катил вниз с холма под весенним солнышком. Тропин-
ка вскоре пропала, Ниггль ехал прямо по траве, по
великолепному густому зеленому дерну, и вместе с тем
различал каждую травинку отдельно. Ему казалось, что
где-то он уже видел такую траву, не то наяву, не то во
сне. Изгибы рельефа тоже были как будто знакомы: вот
сейчас будет ровно, а вон там, конечно, начнется подъ-
ем. Большая зеленая тень вдруг выросла между ним
и солнцем. Ниггль поднял глаза — и свалился с вело-
сипеда.
Перед ним стояло Дерево, его дерево, законченное,
если можно так сказать о живом дереве с распускаю-
щимися листьями, чьи ветки росли и гнулись на ветру,
который Ниггль так часто чувствовал и безуспешно пы-
тался уловить и передать на полотне. Он смотрел на
Дерево, широко раскрыв глаза, потом медленно поднял
и раскинул руки.
— Это дар! — сказал он.
Слово относилось к искусству и его результату, но
употребил его Ниггль в самом буквальном смысле.
Он смотрел и смотрел на Дерево. На нем были все
до единого листья, над которыми он когда-то работал;
только, пожалуй, не такие, какими он их изобразил, а
такие, какими он их вообразил, — даже те, что были
в его сознании нериспустившимися почками, и те, ко-
торые могли бы туда попасть маленькими почками и рас-
пуститься, если бы хватило времени. На них не было
никаких отметин, это были просто изумительно совер-
шенные листья, но их можно было читать, как кален-
дарь- Некоторые из них — причем самые характерные
и законченные образцы Нигглева стиля — были явно
созданы им вместе с господином Паришем — иначе не
скажешь.
В Дереве гнездились птицы. Удивительные птицы —
как они пели! Они спаривались, выводили птенцов, птен-
цы становились на крыло и с пением улетали в лес —
прямо у него на глазах. Теперь стал хорошо виден Лес,
он словно разворачивался по обе стороны от Дерева и
уходил вдаль. Далеко-далеко поблескивали Горы.
Через некоторое время Ниггль повернулся к Лесу.
Не потому, что устал от Дерева, просто он теперь ясно
видел его внутренним зрением, чувствовал и знал, как
оно растет, даже не глядя в его сторону. Отходя от
Дерева, он обнаружил одну странность: Лес, конечно,
95
был Дальним Лесом, но к нему можно было подойти
и войти в него, и очарование дальности при этом не
пропадало. До сих пор ему не приходилось входить в
Даль, чтобы она не становилась ближайшим Окруже-
нием. А прогулка по этой местности приобретала осо-
бую увлекательность, потому что все время открывались
новые дали, за первой — вторая, третья, четвертая
Даль, дважды, трижды, четырежды чарующая. Можно
было идти и идти, и все было, как один сад или кар-
тина (если вам так больше нравится). Да, можно было
долго так идти, хотя, вероятно, не до бесконечности.
На самом дальнем плане высились Горы. Они все-таки
приближались, хоть и медленно. Они, по-видимому, не
входили в картину или входили как переходное звено
к чему-то еще, проблеск чего-то другого в просветах
между деревьями. Там была следующая станция — сле-
дующая картина.
Ниггль прогуливался, но не бесцельно. Он внима-
тельно разглядывал все окружающее. Дерево было за-
кончено, однако с ним покончено не было. «Оно совсем
такое же, только теперь наоборот», — думал он. А в
Лесу1 остались незавершенные участки, над ними пред-
стоит думать и трудиться. Все верно, ничего не нужно
переделывать, просто довести до следующего уровня,
который ему, Нигглю, уже виден. Продолжать надо.
Ниггль сел под очень красивым дальним деревом —
одним из вариантов Большого Дерева, хотя совершен-
но самостоятельным, вернее, оно было бы таким, если
бы уделить ему чуть больше внимания, — и стал ду-
мать, с чего начать работу и чем кончить, и сколько
это займет времени. Но четкий план никак не склады-
вался.
— Да вот же в чем дело! — воскликнул он. — Мне
Париш нужен. Здесь надо много знать про землю, де-
ревья, другие растения, он во всем этом разбирается,
а я — нет. Нельзя оставлять такое место моим личным
парком. Нужен совет и помощник — чем скорее, тем
лучше.
Он встал и направился туда, где решил начать ра-
боту. Снял куртку. И тут увидел укромную ложбин-
ку, незаметную издали. В ней, опираясь на лопату, сто-
ял человек и как-то недоуменно осматривался. Что ему
делать, он явно не знал. Ниггль позвал его.
— Париш! — крикнул он.
Париш вскинул лопату на плечо и подошел. Он все
96
еще прихрамывал. Разговаривать они не стали, лишь
кивнули друг другу, как бывало, когда встречались на
проселке. И сейчас не разошлись, а стали прохаживать-
ся вместе, рука об руку, и без слов в полном согласии
решили, где ставить домик и закладывать огород, ко-
торый, похоже, понадобится.
Когда они уже дружно работали, стало ясно, что те-
перь из них двоих Ниггль лучше умеет распределять
время и доводить дело до конца. Странно, но именно
Ниггль больше увлекся строительством и огородниче-
ством, а Париш чаще гулял, разглядывал деревья, и
особенно Дерево.
Однажды Ниггль старательно высаживал черенки
для живой изгороди, а Париш разлегся на траве непо-
далеку, уставившись на хорошенькие желтенькие цве-
точки в зеленом дерне. Ниггль когда-то много их на-
сажал у корней своего Дерева. Вдруг Париш повер-
нул лицо к небу — оно залоснилось на солнце, а он
заулыбался.
— Замечательно! — произнес он. — Я ведь не дол-
жен был быть здесь. Тебе спасибо, что замолвил сло-
вечко.
— Чушь, — сказал Ниггль. — Не помню, что я там
говорил, но этого наверняка не хватило бы.
— Хватило, — сказал Париш. — От этого меня на-
много раньше выпустили. А все Второй Голос: сделал
так, что меня сюда послали. Сказал, что ты хочешь
меня видеть. Я тебе обязан.
— Нет. Мы оба обязаны Второму Голосу, — сказал
•Ниггль. — Оба.
Так они и продолжали жить и работать вместе; как
долго, я не знаю. Незачем отрицать, что поначалу они
иногда ссорились, особенно когда уставали. А понача-
лу бывало, что они сильно уставали. Оказалось, что им
обоим дали по бутылочке укрепляющего средства. На-
клейки были одинаковые: «Несколько капель в родни-
ковой воде — потом отдых».
Родник они нашли в глубине Леса: один раз давным-
давно Ниггль мысленно представил его, но не нарисо-
вал. Сейчас он понял, что родник был истоком озера,
искрившегося вдали, и его водой питалось все, что рос-
ло здесь. От нескольких капель вода становилась терп-
кой, горьковатой, но освежающей: в голове от нее про-
яснялось. Выпив, они ложились отдыхать отдельно, а
когда вставали, дело шло веселей, и Ниггль выдумывал
4 Волшебные истории
97
новые удивительные цветы и растения, а Париш точно
знал, как их сажать и где они лучше всего будут расти.
Задолго до того, как содержимое бутылочек кончилось,
надобность в нем отпала. Париш перестал хромать.
Вот уже работа подходила к концу, и они позволяли
себе чаще и дольше гулять, любуясь деревьями, цвета-
ми, светом и тенью на этой красивой земле. Иногда они
вместе пели; но Ниггль стал замечать, что сам все ча-
ще обращает взгляд к Горам.
Наступило время, когда домик в ложбинке, сад, тра-
ва, лес, озеро и вообще все вокруг было почти завер-
шено именно так, как надо. Большое Дерево цвело пыш-
ным цветом.
— Сегодня к вечеру кончим, — сказал однажды Па-
риш. — А потом отправимся на настоящую долгую про-
гулку.
Они отправились на следующий день, шли и шли,
пока не миновали все Дали и уперлись в Край. Он, ко-
нечно, не был видимым, не было ни черты, ни забора,
ни стены, но они знали, что дошли до пределов своей
Местности. Тут они увидели человека, похожего на па-
стуха. Он шел к ним, спускаясь с травянистого склона,
который был началом горы.
— Вам нужен проводник? — спросил он. — Хоти-
те идти дальше?
На мгновенье словно тень отделила Ниггля от Па-
риша, потому что Ниггль знал, что он теперь хочет ид-
ти дальше и в некотором смысле должен; а Париш ид-
ти дальше не хочет и к этому еще не готов.
— Мне бы жену подождать, — сказал Париш Ниг-
глю. — Она ведь скучать будет. Я догадываюсь, что
рано или поздно, когда она будет готова и когда у меня
все будет готово для нее, ее сюда пришлют. Домик по-
строен; все, что могли, мы сделали; но я бы хотел ,еще
ей показать. Она тут уют наведет — по-домашнему.
И местность ей, надеюсь, понравится. — Он повернул-
ся к Пастуху и спросил: — Ты и есть Проводник? Не
скажешь ли, как зовется эта Местность?
— А ты не знаешь? — ответил человек. — Это Земля
Ниггля, Нигглева Картина, во всяком случае, большая
ее часть. А один участочек стал теперь Садом Париша.
— Нигглева Картина! — удивленно воскликнул Па-
риш. — Так это все ты придумал, Ниггль? Я и не по-
дозревал, что ты такой умный. Что ж ты мне раньше
не сказал?
98
4*
— Он давным-давно пытался тебе сказать, — произ-
нес человек. — Но ты смотреть не хотел. У него тогда
всего и было, что холст да краски, а ты собирался ими
крышу чинить. Вы с женой все это называли «Нигглева
ерунда» и «эта мазня».
— Но оно же было не такое, — сказал Париш. —
Не настоящее.
— Нет, потому что тогда это был только намек, —
сказал человек. — Но ты мог бы понять намек, если бы
думал, что стоит пытаться.
— Я сам виноват, — сказал Ниггль. — Не дал воз-
можности всмотреться, ни разу не объяснил. Я тебя на-
зывал Старым Землероем. Но какое это теперь имеет
значение? Мы с тобой пожили и поработали вместе.
Могло быть по-другому, только вряд ли было бы луч-
ше. А теперь прости, мне надо идти. Надеюсь, мы еще
встретимся. Нам, верно, много еще предстоит сделать
вдвоем. До свиданья!
Он тепло пожал руку Париша: она показалась ему
крепкой, честной, славной рукой. Потом он на мгновение
обернулся и огляделся. Цвет на Большом Дереве горел,
как пламя. Все птицы с пением носились в воздухе.
Ниггль улыбнулся, кивнул Паришу и ушел с Пастухом.
Он намеревался все узнать про овец и высокогорные
пастбища, посмотреть на небо с того места, где оно от-
крывается шире, идти дальше в Горы, все выше. А что
с ним было там, за ними, неведомо. Коротышка Ниггль
в своем старом доме и то мог увидеть дальний намек
на Горы, и они попали на край его Картины; но что они
такое на самом деле и что там за ними, может расска-
зать лишь тот, кто поднимется.
— Этот человечишка был недоумком, — произнес
Советник Томкине, — совершенно никчемным: никакой
пользы Обществу.
— Не знаю, право, — сказал Аткинс, лицо незна-
чительное, всего лишь школьный учитель. — Мне труд-
но судить. Все зависит от того, что понимать под сло-
вом «польза».
— Никакой практической или хозяйственной поль-
зы, — сказал Томкине. — Смею заметить, что пригод-
ный винтик можно было сделать и из этого, если бы
вы, учителя, знали свое дело. Но вы его не знаете, и вот
мы получаем таких бесполезных людишек. Если бы я
100
управлял этой страной, я бы его и ему подобных при-
ставил к делу, на какое они способны, например, мыть
посуду в общественной кухне, и проследил бы за вы-
полнением. Или убрал бы их. Этого я бы давным-давно
убрал.
— Как убрал? Вы хотите сказать, что отправили
бы его в Путь раньше срока?
— Да, если употребить старое бессмысленное вы-
ражение. Вытолкал бы его через туннель в большую
Кучу Мусора, вот что я хотел сказать.
— Значит, по-вашему, живопись ничего не стоит и не
заслуживает, чтобы ее сохранили, совершенствовали и
вообще использовали?
— Конечно, использовать можно, — сказал Том-
кине. — Но не эту его мазню. Рисование дает простор
смелой молодежи с новыми идеями и новыми метода-
ми. Старомодной ерунде места нет. Это же бред оди-
ночки. Мог бы для пропитания рисовать красочные пла-
каты, а возился с листьями и цветами. Однажды я спро-
сил его, зачем. Он сказал, что считает их прелестными.
Не поверите, так и сказал: прелестными. «Это пищева-
рительные и производительные органы растений-
то?» — сказал я ему. Он даже не нашелся, что отве-
тить. Болтал, что зря.
— Болтал, — вздохнул Аткинс. — Бедняга, он так
ничего и не закончил. А как ушел — всем его полотнам
нашлось «лучшее применение». Хотя я в этом не уверен,
Томкине. Помните большой холст, им еще латали сосед-
ний дом после ливней и наводнения? Я нашел на лугу
клок от него, угол. Поврежденный, но можно было рас-
смотреть горную вершину и пышные листья. Этот клок
у меня из головы не выходит.
— Из чего?! — сказал Томкине.
— О ком вы говорите? — Перкинс вмешался в раз-
говор в мирных целях: Аткинс слишком сильно покрас-
нел.
— Его имя и повторять не стоит, — сказал Том-
кине. — Я вообще не понимаю, зачем мы о нем загово-
рили. Он жил не в городе.
— Нет, — сказал Аткинс. — Но вы же все равно
примеривались к его домику. Из-за этого и наезжали
к нему, пили его чай и его же высмеивали. Ну вот, его
дом теперь ваш, впридачу к городскому; можно бы ос-
тавить в покое его имя. Если хотите знать, мы говорили
о Ниггле, Перкинс.
101
— Бедный коротышка Ниггль! — сказал Перкинс. —
Я и не знал, что он рисовал картины.
Вероятно, это был последний разговор, в котором
всплыло имя Ниггля. Однако угол картины Аткинс со-
хранил. С большой его части краски осыпались; но
один красивый лист уцелел. Аткинс вставил его в раму.
Потом он отдал его в городской Музей. Довольно долго
«Лист кисти Ниггля» висел там в нише, и некоторые
его даже замечали. Но Музей вдруг сгорел, и лист, а
вместе с ним и Ниггль, были окончательно забыты в той
местности.
— А ведь в самом деле оказалось очень полезно, —
произнес Второй Голос. — Для разрядки и восстанов-
ления сил. Отлично для выздоравливающих, и не толь-
ко. Многим это лучшая подготовка к Восхождению. По-
рой результат — просто чудо. Я туда все (больше по-
сылаю, и почти не приходится возвращать.
— Да, это так, — сказал Первый Голос. — По-мо-
ему, пора дать этому месту название. Что ты предло-
жишь?
— Об этом уже позаботился Доставщик, — сказал
Второй Голос. — Он давно кричит на станции: «Посад-
ка на поезд в Нигглев Приход! Ниггль — Париш!» Я по-
слал сказать им обоим.
— А они что?
— Смеялись. Да так, что Горы звенели!
О ВОЛШЕБНЫХ СКАЗКАХ
Давайте поговорим о волшебных сказках, хотя я пре-
красно понимаю, что это безрассудное предприя-
тие. Страна Чудес — опасный край, неосторожных там
ждут ямы — западни, а чересчур дерзких — темницы.
Себя я могу причислить к чересчур дерзким, ибо хотя
люблю волшебные сказки с тех пор, как научился чи-
тать, и много думал о них, я не изучал их на професси-
ональном уровне. Я всего лишь путешественник, иссле-
дователь страны (или нарушитель ее границ), преис-
полненный удивления, но не обладающий точными све-
дениями.
Область Волшебного — широка, глубока и высока;
ее заполняет и населяет масса всякой всячины: там оби-
тают всевозможные звери и птицы; там безбрежные
моря и несчетные звезды; там чарующая красота и ря-
дом гибель; радость и горе там остры, как клинки.
Тот, кто бродил по Стране Фантазии, вероятно, мо-
жет считать себя счастливым; но если он пытается рас-
сказать о том, что видел, само богатство впечатлений
и непривычность их связывают ему язык. А когда он на-
ходится там, вопросы задавать опасно, ибо ворота мо-
гут захлопнуться, а ключи пропадут.
Но все-таки, что бы там жители Страны Фантазии
ни думали о дерзости того, кто собирается говорить про
волшебные сказки, есть несколько вопросов, на которые
здесь от него ждут ответа или хотя бы попытки отве-
тить. Например: что такое волшебная сказка? Как она
произошла? Зачем она?
Я попробую ответить на эти вопросы или хотя бы
приблизительно подойти к ответу, использовав собран-
© Перевод с английского В. А. М.
103
ные мной крупицы сведений, взятые, в основном, из са-
мих сказок, немногих известных мне из великого мно-
жества.
ВОЛШЕБНАЯ СКАЗКА
Что такое волшебная сказка? Напрасно вы обрати-
тесь к «Оксфордскому Словарю Английского Языка».
В’нем нет сочетания «волшебная сказка», и вообще рас-
крыть суть понятия «феи» он не поможет. В «Дополне-
нии к Словарю» есть понятие «сказка», включенное ту-
да в 1750 году и означающее: а) сказку о феях и во-
обще волшебстве, а в более широком смысле — б) рас-
сказ о нереальном или невероятном, и в) лживые вы-
думки.
Последние два значения делают мою тему безнадеж-
но обширной. А первое значение слишком узко. Для
эссе, пожалуй, не слишком: оно даже достаточно ши-
роко для многих книг; но слишком узко, чтобы охватить
все, что под этим фактически подразумевается. Особен-
но, если мы согласимся с тем, как лексикограф опреде-
ляет фей: «сверхъестественные создания крохотных
размеров, которым приписывают магическую силу и уме-
ние влиять на дела людей как ради их блага, так и во
зло».
Слово «сверхъестественный» сложно и опасно во
всех смыслах, и в узком, и в широком. Но к феям его
вряд ли можно отнести, разве что посчитать префикс
«сверх» — лишь признаком превосходной степени. По-
тому что не феи, а человек, в противоположность им,
является сверхъестественным (и часто крохотным); а
они естественны, гораздо более естественны, чем он. Так
им предопределено. Путь в Волшебную Страну — это
не дорога в Рай и, по-моему, Даже не дорога в Ад, хотя
некоторые считают, что она туда приведет окольным
путем, ибо, идя по ней, мы платим дань дьяволу.
«Вон видишь — узкая тропа
В колючей чаще пропадает?
Путь Добродетели, но там
Идти немногие желают.
А видишь — путь широкий лег
В лугах, где линии густые?
То — Путь Греха, хотя его
Дорогой в Рай зовут иные.
Смотри — еще дорожка есть
Через осиновую рощу:
104
То к эльфам путь, в Страну Чудес.
Пойдем туда сегодня ночью?..»*
Что касается «крохотных размеров», то приходится
признать, что в наше время это считается чуть ли не
главной характеристикой. Я частенько подумывал о том,
что было бы интересно попытаться точно выяснить, что
к такому суждению привело, но моих знаний тут не
хватит. В старину в Стране Фантазии в самом деле бы-
ли маленькие обитатели (хотя, пожалуй, не крохотные),
однако определялись они совсем не размерами. Крохот-
ные существа (эльфы и феи) в Англии, по-моему, явля-
ются плодом литературного** вымысла. Наверное, в по-
рядке вещей, что в Англии, стране, в чьем искусстве
вновь и вновь проявляется любовь к тонкому и изящ-
ному, фантазия обратилась к утонченности крошечного,
в то время как во Франции она отправилась ко двору,
напудрившись и в бриллиантах. Но я подозреваю, что
наша цветочно-бабочковая крохотность в данном слу-
чае является также продуктом «рационализации», ко-
торая трансформировала волшебное обаяние Страны
Фантазии в чистую утонченность, а невидимость — в
хрупкую крошечность, способную спрятаться в лепест-
ках первоцвета и заслониться травинкой. Это стало мод-
но вскоре после того, как великие путешествия сузили
мир так, что людям с эльфами стало в нем тесно; когда
волшебная страна Хай Бреазайль на западе преврати-
лась в обычную Бразилию, страну красного дерева***
И, конечно, сработала литература, где сыграли свою
роль Вильям Шекспир и Майкл Дрейтон****. «Нимфи-
дия» Дрейтона — одна из родоначальниц длинной че-
реды цветочных фей и порхающих эльфов с усиками-
антеннами, которых я невзлюбил еще ребенком и ко-
торых, в свою очередь, терпеть не могли мои дети.
Эндрю Ланг выражает аналогичные чувства. В его
* Из шотландской баллады о Томе Рифмаче: королева эльфов
показывает Тому дороги на выбор (примеч. переводчика).
** Я говорю о развитии образа до того, как в других странах
проснулся интерес к фольклору. На английское слово «эльф»
повлияло французское слово «фея», но позднее, когда появились
переводы, английские эльфы и феи приобрели оттенки немецких,
скандинавских и кельтских персонажей, а также черты халдейских
человечков, даосских духов и этрусских тагов.
*** О том, что в назначении «Бразилия» сыграло роль ирландское
название Хай Бреазайль, говорит Нансен.
**** Их влияние не ограничивалось Англией. Немецкое слово
«эльф» возникло из Виландова перевода «Сна в летнюю ночь».
105
предисловии к «Лиловой Книге Сказок» есть следующее
замечание о сказках скучных современных авторов:
«...они всегда начинаются с того, что мальчик или де-
вочка идет гулять и встречает фей (эльфов) нарцисса,
жасмина или яблоневого цвета... феи стараются быть
забавными, но у них это не получается; либо пускают-
ся в нравоучения, что у них хорошо выходит».
Как я уже сказал, все это началось задолго до
XIX столетия и давным-давно стало скучно; конечно,
утомительно и скучно все время без успеха пытаться
быть забавным. «Нимфидия» Дрейтона, хотя и счита-
ется волшебной сказкой (историей о феях), — самая
плохая из когда бы то ни было написанных сказок.
Стены дворца Оберона сделаны из паучьих ног,
«а окна — из кошачьих глаз;
не черепицей крыта крыша,
а крыльями летучей мыши...»
Рыцарь Пигвиггин скачет на резвой уховертке и по-
сылает своей возлюбленной, Королеве Маб, браслет из
муравьиных глаз, назначая свидание в чашечке перво-
цвета. Но среди всей этой прелести рассказывается скуч-
ная повесть с интригами и сводническими ухищрения-
ми; храбрый рыцарь и разгневанный муж проваливают-
ся в болото, и их гнев охлаждают летейские воды. Было
бы лучше, если бы Лета поглотила всю эту муть. Может
быть, Оберон, Маб и Пигвиггин в самом деле крошечные
эльфы и фея, а Артур, Гиньевра и Ланселот — нет; но
история о добре и зле при дворе Короля Артура гораз-
до более похожа на «волшебную сказку», чем эта сказ-
ка об Обероне.
Существительное «фея», более или менее идентич-
ное понятию «эльф», — относительно новое слово, при
Тюдорах оно почти не употреблялось. Знаменательно
первое упоминание в «Оксфордском Словаре» (единст-
венное до 1450 года). Цитата взята из поэта Гоуэра:
«Словно он был из фей». Вернее, Гоуэр говорит не так,
а «Как будто он из страны эльфов». Гоуэр описывает
юного кавалера, вознамерившегося очаровывать девиц
в церкви:
«На чуб, причесанный изрядно,
Он водрузил берет нарядный, —
Так может быть зеленый лист
На ветке шёлков, свеж и чист.
С иголочки одетый, смело
На молодую плоть смотрел он,
Как сокол, что при виде дичи
106
Вот-вот рванется за добычей;
И будто он из эльфов сам,
Вдруг появился среди дам».
Это смертный молодой человек из мяса и костей; но
он являет собой более яркий портрет обитателя Страны
Эльфов, чем определение «эльф», отнесенное к нему в
результате двойной ошибки. Ибо, когда имеешь дело
с настоящими обитателями страны эльфов, сложность
в том, что они не всегда выглядят такими, каковы они
есть, а облекаются в красоту и великолепие, от кото-
рого никто из нас не отказался бы. Во всяком случае,
частью чар, которые они творят, принося человеку доб-
ро или зло, является возможность играть желаниями
его души и тела. Королева эльфов, быстрее ветра ум-
чавшая Тома-Рифмача на молочно-белом коне, подска-
кала на нем к Эйлдонскому Дереву в образе чарующе
прекрасной дамы. Так что Спенсер, называя эльфами
рыцарей своей сказочной страны, не нарушает тради-
ций. Это название скорее пристало рыцарям вроде сэра
Гюйона, чем Пигвиггину, вооруженному жалом шершня.
А теперь, хотя я лишь прикоснулся к теме эльфов
и фей (причем совершенно некомпетентно), надо вер-
нуться к началу: ибо я отошел от той темы, которую
сам выбрал — Волшебные сказки. Я уже говорил, что
значение «Сказки о феях» — слишком узко* Оно оста-
ется слишком узким; даже если отбросить мотив «кро-
хотности», потому что в английском фольклоре обычно
распространены не сказки про фей и эльфов, а сказки
о фантастическом, т. е. о том крае или той стране, где
феи существуют. В Стране Фантазии кроме эльфов и
фей и кроме гномов, волшебников, троллей, великанов
и драконов есть моря и солнце, луна; есть небо, есть
земля и все, что на ней: деревья, птицы, вода и камень,
вино и хлеб; бываем и мы, смертные, если мы зачаро-
ваны.
Сказки, касающиеся непосредственно и в первую оче-
редь фей, которые в современном английском могут
зваться эльфами, сравнительно редки и, как правило, ма-
* За исключением отдельных случаев, когда имеешь дело с
валлийскими или кельтскими (гаэльскими) сборниками сказок. В
них сказки о феях иногда отделены от народных сказок, т. е.
сказок про всякие другие чудеса. В этом значении словами «вол-
шебные сказки» или «волшебный фольклор» обычно обозначают
короткие сказки о явлениях фей или об их вмешательстве в дела
людей. Но такое деление получилось в результате перевода.
107
лоинтересны. Самые хорошие волшебные сказки — это
рассказы о приключениях людей в Гибельном Краю ли-
бо на его затененных границах. Иначе быть не может;
ведь если эльфы существуют на самом деле, независимо
от наших сказок о них, то наверняка верно вот что: эль-
фам до нас пет дела, так же как нам до них. Наши
судьбы разделены, и наши пути редко пересекаются.
Даже на границах Страны Фантазии мы встречаем их
лишь при случайном пересечении наших дорог.
Значит, определение, что такое волшебная сказка,
или чем она должна быть, не зависит от того, как мы
определяем или опишем фей или эльфов, а зависит от
характера Страны Фантазии, самого Гибельного Края,
воздуха и духа этой страны. Я не стану пытаться его
определить и конкретно описывать не возьмусь. Это
сделать невозможно. Волшебное нельзя поймать в сети
слов; его главное свойство — неописуемость, хотя ощу-
тить его можно. В нем много составляющих, но анализ
их вовсе не обязательно раскроет секрет целого. Я лишь
надеюсь, что мне удастся, говоря дальше о другом, на-
меками дать некое понятие о своем, далеком от совер-
шенства, представлении. Пока я скажу только одно:
«волшебная сказка» — это такая, которая касается Вол-
шебного или использует его независимо от главной своей
цели, т. е. от того, сатира это, приключенческая повесть,
мораль или фантастика. «Волшебное» можно пере-
вести ближе всего как «Волшебство», «Магия», но это
магия особого настроения и особой власти, полярно про-
тивоположная вульгарному изобретательству трудолю-
бивого ученого мага. Есть единственное условие: когда
в сказке наличествует сатира, ее- предметом не может
быть сама магия — над ней нельзя смеяться. Ее надо
принимать всерьез, без издевок и без объяснений. В та-
ком серьезном подходе к «Волшебному» превосходным
примером может быть средневековая баллада «Сэр Га-
вэйн и Зеленый Рыцарь».
Даже если согласиться только с этими туманными
и неточными ограничениями, становится ясно, что мно-
гие, даже знатоки, употребляют понятие «сказка» весьма
небрежно. Даже беглый взгляд на последние издания,
претендующие на название «Волшебные Сказки», пока-
зывает, что сказки о феях, о племени эльфов, и даже
о гномах и гоблинах, составляют незначительную часть
содержания сборников. Чего и следовало ожидать, ис-
ходя из вышесказанного. Кроме того, в этих книгах мно-
108
го рассказов, которые не только не посвящены феям, но
не содержат и намеков на волшебное; их вообще не
стоило включать.
Сейчас я приведу пару примеров чистки, которую я
бы провел. Это поможет лучше увидеть минусы в опре-
делении. Таким образом, мы подойдем и к ответу на
следующий вопрос: откуда взялись волшебные сказки,
где их истоки?
Количество сборников волшебных сказок теперь ог-
ромно. На английском языке по охвату, популярности
и общим достоинствам, пожалуй, ни одно издание не
сравнится с двенадцатью книгами двенадцати цветов,
появлением которых мы обязаны Эндрю Лангу и его
жене. Первая из этих книг вышла из печати более се-
мидесяти лет назад (в 1889 году) и с тех пор постоянно
переиздается. Большую часть включенных в нее ска-
зок можно назвать волшебными. Анализировать их я не
собираюсь, хотя анализ мог бы оказаться интересным,
но попутно замечу, что ни одна сказка в первой, Синей
Книге, не посвящена специально феям, и в очень не-
многих они упоминаются. Большинство сказок взято из
французских источников: в определенном смысле в то
время это было правомерно; возможно, и сейчас было
бы правильно (хотя мне такое направление никогда не
нравилось, даже в детстве). Но нельзя не признать, что
с тех пор как в XVIII столетии впервые были переведе-
ны на английский язык «Сказки Матушки Гусыни»
Ш. Перро, а потом стали широко известны другие сказ-
ки из обширного хранилища «Кабинета Фей», влияние
Перро стало настолько велико, что попросите любого
назвать наобум «типичную волшебную сказку», и он
почти наверняка назовет одну из французских: «Кота в
сапогах», «Золушку» или «Красную Шапочку». Неко-
торым, правда, могут первыми прийти в голову «Сказки
Братьев Гримм».
Но что сказать о включении в «Синюю Книгу Ска-
зок» «Путешествия в Лиллипутию»? Я скажу так: это
не волшебная сказка, ни в том виде, в каком ее сделал
автор, ни в «сжатом» стараниями мисс Мэри Кендал
виде. Ей здесь нечего делать. Боюсь, что ее включили
лишь потому, что лиллипуты маленькие, даже крохот-
ные, — и это единственное, чем они примечательны. Но
«крохотность» в Волшебной Стране, как л в нашем ми-
ре, — случайность. Пигмеи не ближе к эльфам, чем па-
тагонцы. Я вычеркиваю эту историю из сказок не за ее
109
сатирическую направленность. Сатира, сплошная или
включенная с перерывами, встречается в безусловно вол-
шебных сказках, и сатирическое начало часто задава-
лось в народных сказках и преданиях, хотя мы уже его
не замечаем. Я вычеркиваю эту историю за то, что про-
изведение, несущее сатирическое начало, хотя и явля-
ется блестящим вымыслом, принадлежит к разряду по-
вестей о путешествиях. В таких повестях много чудес,,
но чудеса эти можно встретить в каком-нибудь уголке
нашего мира смертных и в наше время; от нас их скры-
вает лишь расстояние. У рассказов Гулливера не боль-
ше прав именоваться сказкой, чем у небылиц Барона
Мюнхгаузена или, скажем, у «Первых людей на Лу-
не» или «Машины времени». В самом деле, у элоев и
морлоков шансов даже больше, чем у лиллипутов. На
лиллипутов просто сардонически смотрят сверху вниз,
с высоты над крышами домов. Элой и морлоки живут
так далеко и в такой глубокой бездне времени, что на
них уже действуют чары. Если верить, что они происхо-
дят от нас, то стоит помнить, что некогда древнеанглий-
ский мыслитель вывел ильфов, т. е. самых настоящих
эльфов, от Адама через Каина.
Чары расстояния, особенно при такой отдаленности
во времени, ослабляет лишь сама нелепая и абсурдная
Машина Времени. Но в этом примере мы видим одну
из главных причин неизбежной неопределенности гра-
ниц волшебной сказки. Магия Страны Фантазии сама
по себе не конечна, ее достоинство — в действии и по-
следствиях, среди которых попадается, например, удов-
летворение некоторых исконных человеческих желаний.
Одно из них — исследование глубин пространства и
времени. Другое (на нем мы остановимся тоже) — об-
щение с другими живущими. Таким образом, рассказ
может повествовать об удовлетворении этих желаний
с машиной времени или без машины, с колдовством или
без него, и по мере достижения цели приобретать свой-
ства и оттенки волшебной сказки.
Вслед за рассказами путешественников я исключил
бы или вычеркнул все сказки, где применена механика
человеческого сна, настоящего сна, который объясняет
случившиеся чудеса. Если бы даже в остальном рас-
сказ был по-настоящему волшебным, я бы счел его
ущербным в целом: так хорошую картину уродует бе-
зобразная рама. Конечно, между Сном и Волшебством
есть связь. В снах могут высвобождаться неведомые
ПО
силы духа. В некоторых снах человек может какое-то
время обладать волшебной властью, которая творит
сказку, вызывая живые формы и краски. Настоящий
сон может иногда стать действительно волшебной сказ-
кой, рассказанной с почти эльфийской легкостью и ма-
стерством, — пока вы спите. А бодрствующий автор,
говорящий вам, что его сказка ему приснилась, умыш-
ленно убивает главное желание, заложенное в самой
сути волшебства, — желание воплощения воображаемо-
го чуда независимо от вообразившего его рассудка.
О феях часто говорят (уж не знаю, правда это или
ложь), что они — творцы иллюзий, что они обманыва-
ют человека игрой воображения, «фантазией»; но это
ведь совсем другое. Это их работа и забота. Подобные
надувательства встречаются в сказках, где сами феи —
не иллюзия: за фантазиями стоят реальные силы и ре-
альная воля, независимые от человеческого разума и че-
ловеческих целей.
В любом случае истинная волшебная сказка, в от-
личие от тех, которые под этим названием скрывают за-
урядную сущность, должна подаваться как правда. Че-
рез пару минут я рассмотрю значение слова «правда»
в этой связи. Но раз волшебная сказка предлагает чу-
деса, она не терпит никаких рам и механизмов, которые
бы показывали, что вся она — выдумка и обман. Ко-
нечно, сказка может оказаться настолько хороша, что
вы не обратите внимания на «раму». А может быть, она
будет иметь успех как удачный развлекательный сон.
Таковы рассказы Льюиса Кэрролла об Алисе, вставлен-
ные в рамку сна, с переходами по законам снов. Поэто-
му (и не только поэтому) они не являются волшебными
сказками («А» см. стр. 155).
Есть еще один тип чудесного рассказа, который я не
отнес бы к волшебным сказкам, но опять же не потому,
что они мне не нравятся. Это сказки о животных. Для
примера предложу вам историю, включенную в волшеб-
ные сказки Ланга: «Обезьянье сердце», суахильская
сказка из «Лиловой Книги Сказок». В ней коварная
акула обманом сажает обезьяну к себе на спину и везет
в свою страну, а на полпути признается, что султан этой
страны болен, и чтобы его вылечить, нужно обезьянье
сердце. Обезьяна перехитрила акулу и вынудила ее вер-
нуться, уверив, что свое сердце она оставила дома, где
оно висит в мешке на дереве.
Конечно, между сказками о животных и волшебны-
111
ми сказками связь есть. В настоящей волшебной сказке
животные, птицы и прочие создания часто говорят, как
люди. Это чудо отчасти исходит из одного «главного
желания», заключенного в сути волшебства, — желания
человека общаться с другими живущими созданиями.
Но речь животных в сказках о животных, выросших в
отдельную ветвь, к этому желанию уже не имеет отно-
шения, там о нем бывает начисто забыто. Гораздо бли-
же к сути Волшебного понимание человеком языка птиц,
животных и деревьев при помощи магии. Если же мы
имеем сказку, в которой не замешан человек, героями
и героинями являются звери, а мужчины и женщины,
если даже появляются, то лишь как вспомогательные
персонажи, и сверх всего образ животного служит толь-
ко маской человека, т. е. орудием сатирика или пропо-
ведника, значит, перед нами всего лишь сказка о жи-
вотных, басня, а не волшебная сказка, будь то хоть
«Лис Ренар», хоть «Братец Кролик», хоть просто «Три
поросенка». Сказки Беатрис Поттер, по-моему, нахо-
дятся у границ Страны Фантазии, но не внутри нее*-
Приближение происходит от наличия сильного мораль-
ного элемента: я имею в виду внутреннюю этику, а не
аллегорическое морализирование. Но вот «Кролик Пи-
тер», хотя и содержит запреты, а запреты в Стране Чу-
дес имеются (как, вероятно, во всей вселенной в любой
плоскости и в любом измерении), остается басней о жи-
вотных.
Разумеется, «Обезьянье сердце» — всего лишь басня
о животных. Подозреваю, что в «Книгу Сказок» она по-
пала не ради своей занимательности, а именно потому,,
что обезьянье сердце якобы осталось висеть в мешке на
дереве. Для Ланга, знатока фольклора, это было важ-
но, даже несмотря на то, что здесь забавная идея —
только шутка, потому что в сказке у обезьяны сердце
самое обыкновенное и находится у нее в груди. Ясно,
что данная деталь — всего лишь вторичная версия древ-
него и очень распространенного фольклорного мотива,
который в волшебных сказках не редок**: а именно, пред-
* Ближе всего, вероятно, «Портной из Глостера».. Если бы не
намек на все объясняющий сон, так же близко к волшебному ока-
залась бы «Миссис Тиггивинкль». А вот «Ветер в ивах» я бы от-
нес к басням о животных.
** Например, «Великан, у которого не было сердца» из «Нор-
вежских народных сказок», собрание Дейсента; или «Русалка» в
«Народных сказках Западной Шотландии» Кемпбелла; несколько
в стороне, но тоже сюда подходит «Хрустальный Шар» Бр. Гримм.
112
ставление о том, что жизнь или сила человека или дру-
гого создания может находиться в отдельном месте или
заключаться в предмете (чаще всего сердце), который
можно отделить от тела и спрятать — в мешке, под кам-
нем, в яйце... В одном из известных фольклорных вари-
антов этот мотив использовал Джордж Макдональд
(сказка «Сердце Великана»), сделав его центральным
и позаимствовав из широко известных народных сказок
еще кое-какие детали. В другом варианте он встречает-
ся в Египетском папирусе д’Орсиньи, в «Сказании о двух
братьях», по-видимому, древнейшей записанной сказке.
Там младший брат говорит старшему:
«— Я заколдую свое сердце и положу его на вер-
хушку цветущего кедра. Кедр срубят, и мое сердце упа-
дет на землю, и ты придешь искать его, и семь лет про-
ведешь в поисках, а когда ты его найдешь, положи его
в сосуд с прохладной водой, и оживу я по-настояще-
му».*
Если заинтересоваться этим и провести сравнение,
то мы вплотную подойдем ко второму вопросу: откуда
взялись волшебные сказки? То есть где исток пли како-
вы истоки элементов Волшебного в них? Ибо спраши-
вать об истоках сказки (на любом уровне) значит спра-
шивать о происхождении языка и разума.
истоки
Вопрос о происхождении элемента Волшебного фак-
тически приводит нас к тому же самому основному воп-
росу, в который все упирается; однако многие элементы
волшебных сказок (это самое вынимающееся сердце,
лебединая одежда, волшебные кольца, произвольные
запреты, коварные мачехи и даже сами феи) поддают-
ся исследованию без решения главного вопроса. Это на-
учное исследование (хотя бы в своем намерении); им
занимаются фольклористы или антропологи — т. е. лю-
ди, использующие сказки не по назначению, а как ис-
точник информации, из которого они черпают сведения
об интересующих их вещах. Само по себе такое занятие
вполне оправдано, но невежественность и забывание
о природе сказки как таковой подчас приводили иссле-
дователей к странным выводам. Исследователям такого
* Бадж, «Египетская Хрестоматия».
113
сорта особенно важными кажутся повторения подобий
(например упомянутый случай с сердцем); увлекшись,
они сбиваются с пути или издают путаные стенографи-
ческие отчеты: если из их монографий выводы попада-
ют в учебники по литературе, возникает особенно мно-
го заблуждений.
Существует, например, тенденция заявлять, что две
сказки, построенные на одном и том же фольклорном
мотиве или на подобных комбинациях мотивов, — одно
и то же. Мы читаем, что «Черный Бык Норовея» — это
«Красавица и Чудовище»*, или то же самое, что «Эрос
и Психея»; что исландская Дева-Повелительница» (или
гаэльская «Война птиц») с ее бесчисленными вариан-
тами и подобиями — «все равно, что греческая история
о Ясоне и Медее».
В заявлениях такого рода может содержаться неко-
торый элемент истины (неподобающим образом урезан-
ный) ; но в сказочном понимании и с точки зрения ис-
кусства или литературы вывод неверен. Действительную
цену имеет окраска, атмосфера, не поддающиеся клас-
сификации индивидуальные детали сказки, а важнее все-
го — общая суть, неповрежденный скелет сюжета. «Ко-
роль Лир» Шекспира — совсем не то, что рассказывает
Лаэмон в «Брутте». Или возьмите исключительный слу-
чай с «Красной Шапочкой» — весь пересказанный по-
новому вариант, в котором девочку спасают дровосеки,
является прямой переделкой сказки Перро, где ее съеда-
ет Волк, и представляет второстепенный интерес. А вот
то, что у этого варианта хороший конец (относительно
хороший, все зависит от того, сильно ли мы жалеем
Бабушку), а у Перро — плохой, вот это очень важно.
И это очень существенное отличие, я к нему еще вер-
нусь.
Конечно, я признаю, ибо сам остро чувствую, захва-
тывающий соблазн распутывать и разгадывать по ве-
точке перевязанную сложными узлами, разветвленную
историю Дерева Сказок. Это тесно связано с трудом
филологов, изучающих запутанный клубок языка, тут я
кое-что смыслю. Но мне кажется, что даже в филологии
уловить сущность и возможности данного языка в дан-
ном живом памятнике намного важнее, а точно их объ-
яснить куда более сложно, чем проследить его линейную
историю. Что же касается сказок, волшебных историй, то
* Наш «Аленький цветочек» (примеч. переводчика).
114
рассмотреть, что они собой представляют, чем они для
нас стали и какие ценности сотворило в них долгое вре-
мя-алхимик, наверное, еще интереснее и гораздо труд-
нее. Я бы сказал словами Дейсента: «Перед вами поста-
вили суп*, и довольствуйтесь им, нечего разыскивать и
рассматривать бычьи кости, из которых он сварен».
Хотя Дейсент, как ни странно, под «супом» подра-
зумевал мешанину из ошибочных предположений ранней
сравнительной филологии, выдаваемых за некую «преды-
сторию», а говоря о желании «рассматривать кости»,
он имел в виду заявления о том, что надо рассмотреть
разработки и доказательства выведенных теорий. Я же
под «супом» понимаю сказку, написанную писателем
или рассказанную рассказчииком, а под «костями» —
ее источник или материал, — даже в тех редких случа-
ях, когда его можно с уверенностью определить. Кри-
тиковать суп как суп (рассматривать собственно его) я,
конечно же, не запрещаю.
Таким образом, я легко обойду вопрос об истоках.
Поступать с этим вопросом по-другому мне не позволит
собственное невежество. В моей теме это самый мало-
важный вопрос из трех, поэтому достаточно нескольких
замечаний. Всем ясно, что волшебные сказки (и в ши-
роком, и в узком смысле) очень древние. В самых ста-
рых записях встречаются рассказанные истории, и на-
ходят их везде, где была письменность. Таким образом,
мы сталкиваемся с теми же проблемами, что и археоло-
ги и специалисты сравнительной филологии: полемика
ведется о том, что перед нами — независимая эволюция
(или, пожалуй, Творение) подобного в разных местах;
наследование от общих предков; или диффузия (распро-
странение) в разное время из одного или многих цент-
ров-источников. Больше всего споров возникает при по-
пытках (одной или обеих сторон) все упростить сверх
меры. Я не думаю, что данный спор — исключение. Ис-
тория волшебных сказок, вероятно, сложнее физической
истории человеческой расы, и не менее сложна, чем ис-
тория языка. Очевидно, все три процесса: самостоятель-
ное творение, наследование и диффузия — наравне уча-
ствовали в создании запутанной ткани сказки. Распу-
тать, расплести ее сейчас не поможет ничье искусство,
разве что волшебное**. Из трех процессов самый важный
* «Норвежские народные сказки».
** Бывают, правда, исключительные удачи; или удается рас-
путать какие-нибудь детали. Вообще гораздо легче вытянуть от-
115
и существенный и (что неудивительно) самый таинствен-
ный — самостоятельное Творение. Для творящего, для
сказочника остальные два процесса в итоге становятся
тормозом, тянут назад. Диффузия (т. е. заимствование
в пространстве) материальной культуры или сказки
лишь относит вопрос происхождения в некое другое ме-
сто. В центре предполагаемой диффузии находится ме-
сто, где когда-то жил сотворивший. При наследовании
(заимствовании во времени) наблюдается нечто подоб-
ное: мы в итоге приходим к пратворцу. А если мы счи-
таем, что когда-то произошло независимое возникнове-
ние подобных идей, сюжетов или средств, мы просто
умножаем число пратворцов, но не начинаем при этом
лучше понимать дар пратворца.
Филология некогда занимала высокое место в этом
расследовании, но ее свергли. Макс Моллер* рассмат-
ривает мифологию как «болезнь языка». От такого
взгляда можно отказаться без сожаления. Мифология
вовсе не заболевание, хотя, как все человеческое, сама
может заболеть. Если так судить о мифологии, то мож-
но договориться до того, что мышление — болезнь соз-
нания. Ближе к истине было бы сказать, что языки,
особенно современные европейские, являются болезнью
мифологии. Но язык никак нельзя отбросить. Язык —
воплощение сознания и сказки возникли в нашем мире
одновременно.
Человеческое сознание, наделенное способностями
обобщать и абстрагировать, видит не только зеленую
траву, отличая ее от всего другого (и находя, что смот-
реть на нее приятно), но видит, что она зеленая и что
она трава. А каким мощным стимулятором по отноше-
нию к породившим его способностям было изобретение
прилагательного: в нем больше власти, чем в любом
волшебном заклятии или заговоре. И это неудивительно:
заклинания можно рассматривать как разновидность
дельную нить — эпизод, имя, мотив, — чем проследить историю
целой картины, сотканной из множества нитей. Когда в гобелене
появляется картина — это больше, чем сумма собранных вместе
нитей, и она ими не объясняется. Тут мы встречаемся со слабой
стороной аналитического (или «научного») метода, неотъемлемой
от него; этим методом обнаруживается много данных об отдель-
ных вещах, содержащихся в сказках, но мало или совсем ни-
чего — об их влиянии на сказку, об их явлении в ней.
*Макс Моллер (1823—1900) — филолог, профессор Окс-
форда, специалист по языкознанию, индологии, мифологии. Считал
язык функцией организма, натурфилософ (примеч. переводчика).
116
прилагательных, как часть речи в мифической граммати-
ке. Разум, который подумал о светлом, тяжелом, сером,
желтом, неподвижном, быстром, осознал также и ма-
гию, которая заставляет тяжелые предметы становить-
ся легкими и взлетать, превращает серый свинец в жел-
тое золото, неподвижную скалу — в быструю воду. Если
осознать и суметь первое, то возможно и второе. Дела-
лось и то, и другое, это неизбежно. Отделив зеленое от
травы, синее от неба и красное от крови, мы уже по-
лучаем заклинательную власть — в одной плоскости;
у нас в душе пробуждается желание воздействовать
этой властью на внешний мир. Отсюда не следует, что
мы хорошо используем ее во всех плоскостях. Можно
наложить смертную зелень на лицо человека — и будет
ужас; можно заставить светить небывалую страшную
синюю луну; можно заставить лес прорасти серебряны-
ми листьями, и баранов — дать золотое руно, и зажечь
горячий огонь в чреве холодного змея. В таких «фан-
тазиях», как это принято называть, рождаются новые
формы: начинается волшебство, человек становится вто-
ричным творцом.
Таким образом, суть волшебства — это власть, кото-
рая усилием воли немедленно реализует видения «фан-
тазии». Не все прекрасны, не все полезны, есть ведь
и фантазии падшего человека. И эльфов, которые такой
властью обладают (в действительности или в сказке),
человек метит своей меткой.
Вот этот аспект мифологии — где мифотворчество не
описание и не символическая интерпретация красот и
ужасов мира, а вторичное творение, — мне кажется,
обделен вниманием, его мало рассматривают. Не потому
ли, что это чаще встречается в Стране Фантазии, чем
на Олимпе, и считается свойством «низшей мифологии»,
а не «высокой»? Было много дискуссий о взаимоотно-
шении народной сказки и мифа, но даже если бы не бы-
ло споров, вопрос об их истоках достоин внимания и
требует хотя бы краткого обзора.
Было время, когда превалировало мнение, что все
это происходит от «природных мифов». Олимпийцы счи-
тались персонификациями солнца, зари, ночи и так да-
лее, а все рассказы о них были мифами о стихийных
явлениях, процессах и переменах в природе (вернее бы-
ло бы назвать их аллегориями). Затем появились эпос,
героическая легенда, сага; они привязали рассказы-ми-
фы к реальным местностям, очеловечили их, приписав
117
рассказываемые деяния древним героям, которые были
сильнее и могущественнее обычных людей, но уже были
людьми. А потом эти легенды упростились, сократились,
и в конце концов превратились в сказки, народные сказ-
ки, волшебные сказки, сказки для маленьких детей.
Это похоже на правду, поставленную с ног на голо-
ву. Чем ближе так называемый «природный миф», или
аллегория естественных процессов, к своему предпола-
гаемому прототипу, тем он менее интересен, и тем мень-
ше в нем от мифа, способного осветить мир. Давайте
на мгновение представим, как предполагает эта теория,
что в реальном мире не существует ничего, соответст-
вующего «богам» мифологии: нет никаких личностей,
есть только астрономические и метеорологические объ-
екты. Наделить эти природные объекты личностными
характеристиками, славой и значительностью может
только дар человека. Источником личностного, индиви-
дуального может быть только личность. Боги могут
брать красоту и краски из высокого великолепия При-
роды, но лишь если человек похитит их у солнца, луны
и облаков и отдаст им. Индивидуальность они получа-
ют непосредственно от человека. Тень, черноту или искру
божественности они получают через человека из неви-
димого сверхъестественного мира. Между «низкой» и
«высокой» мифологией существенной разницы нет. Пер-
сонажи обеих мифологий живут (если живут вообще)
в одной жизни, точно так же, как короли и крестьяне
в мире смертных.
Давайте рассмотрим, как нам кажется, чистый при-
мер Олимпийского природного мифа: миф про норвеж-
ского бога Тора. Его зовут Тор, по-норвежски «Гром»;
нетрудно перевести название его молота — Мьольнир
означает «еЛолния». Но Тор (насколько позволяют су-
дить последние письменные памятники) обладает очень
ярким характером, это личность, черты которой нельзя
найти у грома и молнии, можно лишь признать, что
отдельные детали соотносятся с этими явлениями при-
роды: например, рыжая борода, громкий голос, ярост-
ный темперамент, грубая сокрушительная сила. Тем не
менее, вряд ли есть смысл задавать вопрос о том, что
появилось раньше: «природные» аллегории о персони-
фицированном громе в горах, крушившем скалы и ломав-
шем деревья, или рассказы о вспыльчивом, не очень ум-
ном рыжебородом поселянине, превосходившем силой
других, во всем, кроме телосложения и роста, очень по-
118
хожем на норвежских фермеров, бёндров, которые осо-
бенно любили Тора? Можно считать, что Тор «съежил-
ся» до портрета такого человека, а можно думать, что
человек «вырос» до образа Тора. Но, по-моему, оба вы-
вода неверны сами по себе, неверна установка считать,
что одно должно обязательно предшествовать другому:
более разумно было бы предположить, что наш поселя-
нин возник в тот момент, когда Гром обрел голос и об-
личье; что каждый раз, когда сказочник слышал голос
разгневанного фермера, в горах рокотал отдаленный
гром.
Разумеется, надо считать Тора представителем вы-
сокой аристократии в мифолог-пи: он один из тех, кто
правит миром. Но то, что рассказывается о нем в Трим-
сквите (в «Старшей Эдде»), конечно, всего лишь вол-
шебная сказка. Для норвежских сказаний она старая,
а на самом деле не очень (примерно 900 год от рожде-
ства Христова или чуть раньше).
Причин считать эту сказку несамобытной нет, во вся-
ком случае по своим достоинствам она вполне самобыт-
на и примитивна: народная, не очень возвышенная. Если
бы можно было возвращаться назад во времени, мы
могли бы обнаружить, что волшебная сказка измени-
лась в деталях или вместо нее рассказывается что-ни-
будь другое; но все время, пока был Тор, была волшеб-
ная сказка. А когда сказки не было, был только гром,
не услышанный еще человеческим ухом.
Иногда в мифологии появляется проблеск по-насто-
ящему «высокого»: Божественность, право на власть
(в отличие от обладания ею); нечто, достойное покло-
нения, точнее, религия. Эндрю Ланг говорил (за что его
некоторые до сих пор хвалят), что мифология и рели-
гия (в строгом смысле этого слова) — две разные ве-
щи, которые неразрывно переплелись, хотя в мифологии
почти отсутствует религиозный смысл*. Мифология и
религия действительно переплелись — или, может быть,
* Такой вывод рожден скрупулезным и доброжелательным изу-
чением «примитивных» народов, т. е. народов, которые до сих пор
живут в язычестве, унаследованном от предков, и не считаются,
на наш взгляд, цивилизованными. При беглом обзоре мы находим
лишь их дикарские сказки, при более внимательном знакомстве
обнаруживаем их космогонические мифы и, только вооружившись
терпением и духовной мудростью, открываем их философию и ре-
лигию: нечто по-настоящему достойное поклонения, где «боги»
совсем не обязательно в ком-нибудь воплощены, а могут быть в
переменном измерении (это решается индивидуально).
119
они были давным-давно разделены, и с тех пор медлен-
но тянулись друг к другу, через лабиринты ошибок, че-
рез путаницу, назад к единению и слиянию. Ведь у вол-
шебных сказок вообще три стороны: мистической они
обращены к сверхъестественному, магической — к при-
роде, а зеркалом презрения и сострадания — к челове-
ку. Важнейшая сторона волшебного — средняя из трех,
магическая. Степень проявления остальных двух (если
они проявляются в волшебной сказке) — величина пе-
ременная и зависит от рассказчика в каждом индиви-
дуальном случае.
Магическое в волшебной сказке может служить Зер-
калОлМ Человека, а может (правда, это уже труднее)
быть носителем тайны. Это как раз то, чего добивался
Джордж Макдональд, создавая покоряюще красивые
сказки, что ему удалось в «Золотом Ключе» (который
он назвал волшебной сказкой), и до чего он немного
не дотянул в «Лилит».
Теперь давайте вернемся к «супу», о котором я упо-
минал выше. Говоря об истории сказок и особенно вол-
шебных сказок, можно сказать, что горшочек варит, ко-
телок сказок всегда кипит, и в него все время добавля-
ются разные кусочки, то маленькие, то большие. По
этой причине, например, то, что в XIII веке о матери
Шарлеманя Берте Широкостопой рассказывали историю,
похожую на сказку, известную нам под названием «Гу-
сятница», не свидетельствует о том, что эта сказка спу-
стилась (в XIII столетии) с Олимпа, или из Асгарда, как
легендарный древний Король, став по пути сказкой,
рассказываемой у камелька, ни о том, что она начала
восхождение. Сказка широко распространилась, уже без
связи с матерью Шарлеманя или с какой бы то ни бы-
ло исторической личностью. Конечно, по самому этому
факту мы не можем сделать вывод, что она не про мать
Шарлеманя; хотя именно так чаще всего и поступают.
Заключение о том, что Берта Широкостопая тут ни при
чем, должно основываться на чем-нибудь другом: на
особенностях сказки, пусть больше нигде не встречаю-
щихся, которые философия критика не разрешит ему
отнести к реальной жизни, и он будет вынужден ска-
зать, что так не бывает; или на солидных исторических
фактах, свидетельствующих о том, что в жизни Берты
ничего такого не было, так что критик не поверит сказ-
ке, хотя согласится, что все, в ней написанное, вполне
могло случиться в жизни.
120
Я думаю, что никому не придет в голову не верить
в рассказ о том, как Архиепископ Кентерберийский по-
скользнулся на банановой кожуре, если он узнает, что
подобные комические казусы происходили со многими
людьми, и особенно с пожилыми и достойными. Можно
не поверить, если вам скажут, что ангел (или эльф) пре-
дупредил Архиепископа о том, что он обязательно по-
скользнется, если наденет гамаши в пятницу. Можно
не поверить, если скажут, что это случилось, например,
между 1940 и 1945 годами. Вот так. Тут все очевидно,
и об этом уже говорилось. Я посмел повториться (хотя
в мои намерения это не входило), потому что те, кто
занимается вопросом происхождения сказок, постоянно
оставляют этот момент без внимания.
Да, а банановая кожура? По-настоящему она начи-
нает нас интересовать лишь тогда, когда историки ее
выбрасывают. Выброшенная, она нам больше пригодит-
ся. Историк, вероятно, скажет, что случай с банановой
кожурой «связывают с Архиепископом», подобно тому,
как он говорит (есть свидетели), что «сказку о «Гусят-
нице» связывают с Бертой». В том, что обычно зовут
историей, такое заявление достаточно безобидно. Но
верно ли оно характеризует то, что происходило и про-
исходит в истории создания сказки? Я так не думаю.
Я думаю, что ближе к правде будет сказать, что «Архи-
епископа связывают с банановой кожурой», или что
Берту превратили в Гусятницу. Даже больше: я бы
сказал, что мать Шарлеманя и Архиепископ были бро-
шены в котелок, т. е. попали в «суп». Они оказались теми
самыми новыми кусочками, которые в него добавляют.
Это большая честь, потому что в «супе» много уже тако-
го, что гораздо старше их, сильнее, красивее, комичнее
или страшнее (если рассматривать их как исторические
лица)'.
Яснее ясного, что Артур, бывший когда-то истори-
ческой личностью (наверное, не очень значительной),
тоже попал в Котелок. Он долго варился там вместе
с другими фигурами и поступками: реальными и выду-
манными, из мифологии и Страны Фантазии, и даже
отдельными историческими событиями, попавшими туда
в качестве случайных косточек (например, оборонная
война Альфреда против датчан), пока не вышел из «су-
па» сказочным Королем. Подобная ситуация сложилась
и в древнеанглийских легендах о великом северном «Ар-
турианском» дворе датских Скильдингов. Король Хрот-
121
rap и члены его семьи — более настоящие исторические
лица, чем Король Артур, но даже в самых старых (анг-
лийских) легендах с ними связаны многие лица и собы-
тия из волшебной сказки — ибо они побывали в Котел-
ке. Но сейчас я обращаюсь к самым старым из сохра-
нившихся английских сказок о волшебном (или грани-
чащим с волшебным), несмотря на то, что в Англии их
мало знают, не для того, чтобы обсуждать превращение
медвежонка в рыцаря Беовульфа или объяснять втор-
жение людоеда Гренделя в королевский замок Хротга-
ра. Я хочу указать на нечто другое, что свойственно
этим легендам: наводящий на размышление замечатель-
ный пример связи «сказочного элемента» с богами, ко-
ролями и безымянными людьми; думаю, что мы видим
здесь иллюстрацию того мнения, что этот элемент не
вырастает или пропадает, а присутствует в Котелке
Сказки, поджидая там великих героев Мифа и Истории
и покуда неизвестных Его или Ее, до того момента,
когда их швырнут в медленно кипящую похлебку, по
одному или всех сразу, не принимая во внимание ран-
гов и старшинства.
Большим врагом короля Хротгара был Фрода, ко-
роль Хетобардов. Но в рассказе о дочери Хротгара Фре-
авару мы слышим отзвуки необычной для северных ге-
роических легенд сказки: сын врага ее рода, Ингельд
сын Фроды, полюбил ее и, на несчастье, взял ее в же-
ны. Это исключительно интересно и знаменательно. За
древней враждой стоит фигура бога, которого норвежцы
звали Фрейр («Господин») или Ингви-Фрейр, а инглин-
ги — Инг; это бог зерна и плодородия древней северной
мифологии и религии, культовая святыня которой имеет
связь с легендой о раздоре властительных семей. От-
туда же имена Ингельда и его отца. А имя Фреавару
означает «Защита Господина» (Фрейра).
Позднее (в старых исландских сагах) один из глав-
ных рассказов о Фрейре — это легенда о том, как он
издалека влюбился в дочь враждебного богам племени,
Герд, дочь великана Гюмира, и женился на ней. Не
доказывает ли это, что Ингельд и Фреавару или их лю-
бовь — «просто миф»? Думаю, что нет. История часто
напоминает миф; в конце концов, они оба из одного те-
ста. Если Ингельд и Фреавару в самом деле никогда не
существовали, или существовали, но не любили друг
друга, тогда легенда досталась им от безымянных
мужчины и женщины, или, вернее, они вошли в чу-
122
жую легенду. Их бросили в Котел, где так много героев
и ценностей всю жизнь кипят на бесконечном огне, сре-
ди них и любовь с первого взгляда. И боги тоже. Если
бы молодые люди никогда не влюблялись в девушек при
случайной встрече, и если бы между влюбленными юно-
шей и девушкой никогда не вставала старая вражда,
тогда бог Фрейр никогда не увидел бы дочь великана
Герд из высокого гнезда Одина.
Но говоря о Котле, нельзя совсем забыть про Стря-
пух. В Котле много всего варится, и Стряпухи не вслепую
опускают туда черпаки. Их выбор важен. Все-таки боги
есть боги, и то, какие легенды о них рассказывают, име-
ет определенное значение. Приходится откровенно при-
знать, что рассказывать любовную легенду больше при-
стало про исторического героя, и действительно, такое
с большей вероятностью может случиться в земной се-
мье, где рассказываются предания о Фрейре и ванах, чем
в той, где живут легенды об Одине, готском боге, чаро-
дее, пожирателе ворон, повелителе убитых. Неудивитель-
но, что слово «заклинание» означает одновременно и не-
что рассказанное, и обаяние, чары, формулу власти над
людьми.
Мы уже проделали необходимое исследование — соб-
рание и сравнение сказок разных стран, — пожалуй,
этого хватит; мы объяснили многие элементы, обычно
включаемые в волшебные сказки (злые мачехи, закол-
дованные медведи и быки, ведьмы-людоедки, табу на
имена и тому подобное), как остатки древних обычаев,
некогда встречавшихся в повседневной жизни, или ве-
рований, которые не считались «фантазиями», — но ос-
тается еще один момент, о котором часто забывают: воз-
действие, которое оказывают на нас сейчас все эти древ-
ности в сказках, в том виде, в котором они до нас до-
шли.
Во-первых, это сейчас древность, а древность притя-
гательна сама по себе. Красота и ужас сказки «Можже-
веловое Дерево», с ее изящным и трагическим началом,
отвратительным людоедским варевом, страшными ко-
стями, веселым и мстительным духом в виде птички,
вылетающей из тумана, поднявшегося от Дерева, оста-
лись со мной на всю жизнь с детства; но все же основ-
ное очарование этой сказки, врезавшейся в память, ее
«аромат» — впечатление не от красоты и ужаса, а от
бездны расстояния и времени, неизмеримой даже двумя
тысячами лет. Без варева и костей, — смягченные Грим-
123
мовские версии часто избавляют от этого детей*, — впе-
чатление было бы ущербным, ощущение потерялось бы.
Я не думаю, что мне повредили ужасы в обрамлении
сказки, из каких бы мрачных верований и ритуалов
прошлого они ни происходили. Сейчас такие сказки име-
ют мифический, общий (неизъяснимый) эффект, совер-
шенно независимый от открытий Сравнительного Фольк-
лора, его нельзя объяснить. Открывается дверь в дру-
гое время, и если мы через нее проходим, пусть на мгно-
вение, мы оказываемся вне своего времени, может быть,
вообще вне Времени.
Если мы приостановимся, не просто, чтобы отметить,
что такие старые элементы сохранились, а чтобы еще
подумать о том, как они сохранились, придется, на-
верное, сделать вывод, что это часто (а может быть,
всегда) случается именно благодаря литературному эф-
фекту. Первыми почувствовали это не мы, и даже не
Братья Гримм. Сказки — отнюдь не скальные породы,
добыть из которых окаменелости может лишь опытный
геолог. Древние элементы можно выбить из массива,
можно забыть их и выбросить, можно заменить други-
ми компонентами, причем очень легко: сравните сказку
с близкими к ней вариантами и увидите сами. То, что
в них осталось от основной сказки (или то, что в них
вставили), зависело от рассказчиков, которые инстинк-
тивно или сознательно выражали свою литературную
«значительность». («Б» см. стр. 155). Даже в тех слу-
чаях, когда мы догадываемся, что запрет в волшебной
сказке происходит от табу, имевшего место давным-
давно, он мог сохраниться в этой сказке на позднейших
стадиях ее истории из-за большой важности этого зап-
рета в мифе, мифической важности, ощущение кото-
рой могло стоять за самим табу. Ты не должен этого
делать — нельзя — или пойдешь по миру и будешь бес-
конечно раскаиваться. Самые добрые детские сказки
об этом говорят. Даже кролика Питера не пустили в сад,
он потерял синюю курточку и заболел. Запертая Дверь
стоит, как вечное Искушение.
ДЕТИ
Теперь я буду говорить о детях и таким образом
подойду к последнему и самому важному из трех по-
* Не стоило избавлять — избавить можно было от целой сказ-
ки до тех пор, пока у них усвоение не окрепнет.
124
ставленных вопросов: какова роль и ценность волшеб-
ных сказок в наше время и есть ли она вообще? Обыч-
но считается, что дети — естественная или особо под-
ходящая аудитория для волшебных сказок. Характери-
зуя волшебную сказку, о которой они думают, что ее
для развлечения могут читать взрослые, обозреватели
часто снисходительно замечают: «Это книга для детей
от шести лет до шестидесяти». Но я ни разу не видел
рекламу новой модели автомобиля, которая бы начина-
лась словами: «Эта игрушка развлечет младенцев от
семнадцати лет до семидесяти», что, по-моему, было бы
гораздо более уместно.
Есть ли существенная связь между детьми и вол-
шебными сказками? Надо ли удивляться, если их чи-
тает взрослый? Просто читает, как произведение, а не
изучает из любознательности? Взрослым ведь разреша-
ется собирать и изучать все на свете, даже старые те-
атральные программы и бумажные пакеты.
По-видимому, те, у кого хватает ума не считать
сказки вредными, думают, что между детскими умами
и сказками существует естественная взаимность того же
рода, как между детским тельцем и молоком. По-мо-
ему, они ошибаются. Это суждение — ложно, его чаще
всего высказывают те, кто по личным причинам (на-
пример, бездетность) считает, что дети — особые созда-
ния, почти другая раса, а не обычные, просто еще не
повзрослевшие члены определенной семьи и одновремен-
но — всей большой семьи человечества.
Фактически связь между детьми и сказками — это
побочное обстоятельство нашей домашней истории.
В современном цивилизованном мире сказки передают
в детскую подобно тому, как в игровую комнату пере-
дают старую или старомодную мебель, в основном из-за
того, что взрослым она больше не нужна и они не воз-
ражают, чтобы ее использовали не по назначению*.
Дети не выбирают и не решают. Дети как класс —
хотя ни в чем, кроме общего для них всех недостатка
* Что касается сказок и детского фольклора, то тут есть еще
один фактор. В состоятельных семьях присматривать за детьми
нанимали женщин, и эти няньки, сохранявшие связь с деревней и
народным творчеством, рассказывали детям сказки, забытые в
кругу, к которому принадлежали их хозяева. Этот источник давно
иссяк, во всяком случае тоже нет доказательств для утверждения,
что дети особо подходят для восприятия исчезающего фольклора.
Няньки могли с. таким же успехом подбирать для детей картинки
и мебель, как п сказки.
125
опыта, они таковым не являются, — не больше любят
сказки, чем взрослые, и не лучше, чем взрослые, пони-
мают их; собственно, и многое другое они не больше
любят, чем взрослые. Они молоды, они растут, у них
обычно хороший аппетит, так что сказки они, как пра-
вило, неплохо переваривают. Но на самом деле лишь
немногие дети и немногие взрослые любят именно сказ-
ки; причем, когда они их любят, это не исключение и
совсем не обязательно главное увлечение. («В» см. стр.
156). В очень раннем детстве вкус без искусственного
стимулирования не появляется; а если он врожденный,
то с возрастом только развивается и крепнет, а не про-
падает.
Факт, что в последнее время сказки часто специаль-
но пишут или «адаптируют» для детей. Но то же дела-
ют с музыкой, стихами, романами, историей, учебни-
ками. Это рискованный процесс даже в тех случаях, где
он необходим. Он не стал бедствием лишь потому, что
науки и искусства не целиком посылаются в детскую;
детская и школа получают те отрывки из занятий и ув-
лечений взрослых, которые взрослым кажутся (подчас
совсем ошибочно) подходящими для них. То, что будет
оставлено в детской целиком, окажется безнадежно ис-
порченным. Хороший стол, красивая картинка, полез-
ный прибор (например микроскоп), оставленный надол-
го без присмотра в школьном классе, будет изуродован
или сломан. И сказки, оторванные таким образом от
взрослого искусства, изгнанные из него, в конце концов
погибнут; по мере того как они изгоняются, они уже
погибают.
Итак, на мой взгляд, ценность волшебных сказок не
определишь, если рассматривать, в частности, детей.
Собрания сказок по своему характеру, фактически —
чердаки и чуланы, и только временно и локально по
традиции — игровые комнаты. Их содержимое растрепа-
но и часто разорвано, это мешанина из разных периодов
времени, целей и вкусов; но иногда в ней случайно об-
наруживается непреходящая ценность: старое произве-
дение искусства без особых повреждений, которое толь-
ко глупость могла выбросить.
«Книги Сказок» Эндрю Ланга, по-моему, не чула-
ны. Они скорее напоминают киоск на распродаже слу«
чайных вещей. Кто-то с верным глазом прошелся с
тряпкой по чуланам и чердакам и выбрал оттуда вещи,
сохранившие некоторую ценность. Его сборники в боль-
126
шей своей части — побочный продукт взрослого изуче-
ния им мифологии и фольклора; но их упорядочили и
преподносят, как книги для детей*. Некоторые мотивы,
приводимые Лангом, стоят внимания.
Во введении в первую книгу говорится о «детях, ко-
торым и для которых рассказываются сказки». «Они
представляют, — говорит Ланг, — юность человека, ко-
торая верна своим ранним привязанностям и обладает
непритупленным лезвием веры и свежей жаждой чуда».
И еще: «Правда ли это? — вот великий вопрос, который
задают дети», — говорит он.
У меня есть подозрение, что «вера» и «жажда чуда»
здесь сведены вместе как идентичные или тесно связан-
ные понятия. А они в корне отличаются, хотя человече-
ское сознание, развиваясь, не спешит сразу отделить,
жажду чуда от общих аппетитов и желаний. Ясно, что
слово «вера» Ланг использует в обычном смысле: а
именно, вера в то, что нечто существует или может
произойти в реальном (первичном) мире. И вот боюсь,
что высказывание Ланга, если снять с него налет сен-
тиментальности, сможет означать лишь то, что рассказ-
чик чудесных сказок, обращаясь к детям, должен, мо-
жет или уже пробует использовать их доверчивость, не-
достаток опыта, что затрудняет детям в отдельных слу-
чаях определение разницы между фактом и вымыслом,
хотя умение отличать их лежит в основе нормального
человеческого мышления и в основе волшебных сказок.
Дети, конечно, способны к «литературному верова-
нию», когда сказочник достаточно искусен, чтобы его
возбудить. Такое состояние души было названо «произ-
вольным торможением неверия». По-моему, это опреде-
ление не соответствует действительности. На самом де-
ле происходит то, что сказочник оказывается удачли-
вым «вторичным творцом». Он создает Вторичный Мир,
в который открыт доступ вашему сознанию. И то, что
происходит в этом мире, в его рассказе — «правда», ибо
соответствует законам этого мира. Поэтому вы ему
верите, пока находитесь как бы в нем. В тот момент,
когда возникает неверие, разрушаются чары: значит,
магия, или, вернее, искусство не достигло цели. Тогда
вы снова оказываетесь в своем «первичном» мире, из-
вне наблюдая за тем, что происходит в отторгнутом
* Это сделали сам Ланг и его помощники. В большинстве
оригиналов (или старейших сохранившихся записей) они не детские.
127
«вторичном». Если по доброте, из вежливости или в
силу обстоятельств вы остались там, ваше неверие долж-
но быть снова заторможено или сковано, иначе смот-
реть и слушать было бы невыносимо. Но такое тормо-
жение неверия — всего лишь подмена настоящего, улов-
ка; к подобным уловкам мы прибегаем, когда снисходим
до игры или притворства, или когда пытаемся (с боль-
шей или меньшей охотой) найти достоинства в произ-
ведении искусства, оставившем нас равнодушными.
Настоящий энтузиаст игры в крикет находится в оча-
рованном состоянии Вторичного Верования. Зритель на
матче находится на более низкой стадии. Как зритель,
я могу с большим или меньшим усилием добиться про-
извольного торможения неверия, если вынужден нахо-
диться там или если у меня появляются другие мотивы
прогнать скуку: например, страстное геральдическое
предпочтение синего голубому. Торможение неверия мо-
жет произойти от общей усталости, утомления ума, от
сентиментального настроения, для взрослого это убогое
состояние души. Взрослым оно, по-видимому, свойствен-
но нередко и проявляется, когда они встречают сказку.
Уйти им мешает сентиментальность, она не поддержива-
ет это состояние (воспоминания детства, представление
о том, каким детство должно быть); они внушают себе,
что сказка должна им нравиться. Но если бы им по-на-
стоящему нравилась сказка, они бы не тормозили не-
верие; они бы просто верили — в прямом смысле.
Так вот, если бы Ланг подразумевал что-то подоб-
ное, в его словах могла быть доля истины. Он мог ут-
верждать, что дети легче поддаются чарам. Может быть,
и так, хотя я в этом не уверен. Вероятно, это иллюзия,
возникающая у взрослого от детской покорности, от не-
достатка у детей критического опыта и соответствую-
щего словаря, от их ненасытности (пропорциональной
быстрому росту). Им нравится то, чем их угощают; или
они хотят, чтобы им это нравилось; если даже не нра-
вится, они не могут выразить недовольство или не могут
его объяснить (очень многие свое неудовлетворение
скрывают); им нравится огромная масса вещей, они еще
неразборчивы и не пытаются анализировать плоскости
своих верований. Во всяком случае, сомнительно, чтобы
это зелье — очарование настоящей волшебной сказки —
теряло свои свойства, притупляло действие от неодно-
кратного употребления.
Ланг сказал, что дети задают великий вопрос: «Прав-
128
да ли это?» Я знаю, что они задают этот вопрос, и на
него нельзя ответить опрометчиво или как попало, с лен-
цой*. Но этот вопрос вряд ли можно считать доказа-
тельством «непритупленного верования» или даже же-
лания верить. Чаще всего он возникает от желания ре-
бенка узнать, что за литературу ему преподносят. Дет-
ское знание мира часто настолько мало, что дети не мо-
гут без подготовки и без помощи судить о том, что вы-
думано, что незнакомо (редкие или удаленные факты),
что бессмысленно и что просто относится к миру взрос-
лых (т. е. к миру родителей, который детьми еще не ис-
следован). Но они чувствуют, что есть разные катего-
рии, а иногда им нравится все. Границы между катего-
риями у детей неопределенные, но ведь не только у де-
тей. Мы все видовые отличия знаем, но всегда ли можем
правильно классифицировать то, что слышим? Ребенок
вполне может поверить в то, что великаны-людоеды жи-
вут в соседнем графстве, многие взрослые легко верят
тому, что они есть в другой стране, а что касается иных
планет, то очень немногие могут вообразить, что там
обитают люди, а населяют их всякими беззаконными чу-
дищами.
Вот я был одним из тех детей, к которым обращался
Эндрю Ланг: я родился почти в одно время с «Зеленой
Книгой Сказок». Это про нас он думал, что нам сказ-
ки — все равно что взрослым романы, и о нас он гово-
рил: «Их вкус остался таким, каким он был у их голых
предков много тысяч лет назад; и похоже, что сказки
они любят больше, чем историю, стихи, географию и
арифметику»**. Но разве много мы знаем о наших «го-
лых предках», кроме того, что голыми они, разумеется,
не были? И конечно же, наши волшебные сказки, как
бы ни были стары отдельные их элементы, совсем не
похожи на их сказки. А если признать, что у нас вол-
шебные сказки есть, потому что они были у них, то по-
лучится, что история, география, стихи и арифметика
есть у нас, потому что им они тоже нравились в том
виде, в каком они могли быть у них, и в той степени,
в какой они могли разделить на отдельные отрасли
свой интерес ко всему.
* Гораздо чаще они меня спрашивали: «Он был хороший?» или
«Он был плохой?», т. е. им важнее было разобраться в том, что
хорошо и что плохо. Ибо это вопрос одинаково важный как в
Истории, так и в волшебных делах.
** Предисловие к «Лиловой Книге Сказок».
5 Волшебные истории	129
Что касается современных детей, определение Лан-
га не совпадает ни с моим опытом общения с ними, ни
с моими детскими воспоминаниями. То ли Ланг ошиб-
ся в детях, с коими ему приходилось общаться, то ли
дети сильно изменились, даже в границах маленькой
Британии, но обобщение их в какой-то «класс» (вне за-
висимости от их индивидуальных способностей, влияния
среды, в которой они растут, воспитания) — это иллю-
зия, вводящая в обман. У меня не было особого «же-
лания верить». Я хотел знать. Вера зависела от того,
как мне преподносили сказку: как это делали старшие,
автор, каков был внутренний тон сказки и ее качество.
Не могу вспомнить ни одного случая, чтобы удовольст-
вие от сказки зависело от веры, что такое случалось или
могло случиться «в жизни». Конечно же, волшебные
сказки в первую очередь имеют отношение не к воз-
можному, а к желаемому. Если они возбуждают жела-
ние и удовлетворяют его, подчас заостряя до невыноси-
мости, цель достигнута.
Здесь незачем вдаваться в дальнейшие подробности,
потому что об этом желании я еще надеюсь погово-
рить ниже: это ведь комплекс из многих составляющих,
некоторые из них универсальны, некоторые свойствен-
ны лишь современным людям (включая современных
детей), или даже только отдельным категориям людей.
Мне никогда не хотелось видеть во сне то, что видела
Алиса, и переживать подобные приключения: рассказ
о них просто забавлял меня. У меня не было горячего
желания искать клады и драться с пиратами, и «Остров
Сокровищ» меня не взволновал. С краснокожими ин-
дейцами было интереснее — там были луки и стрелы
(а во мне до сих пор живет неудовлетворенное желание
хорошо стрелять из лука), и там были незнакомые язы-
ки и мельком был виден древний образ жизни, и сверх
всего — там были леса. Страна Мерлина и Артура бы-
ла еще лучше, а самым прекрасным был безымянный
Север Сигурда из Вельсунгов, где обитал Повелитель
всех драконов. То были сверхжеланные земли. Я никог-
да не думал, что драконы — создания того же порядка,
что и лошади, и совсем не потому, что видел лошадей
каждый день, а следов дракона никогда не видел («Г»
см. стр. 157). На драконе было отчетливое клеймо Вол-
шебной Страны. Там, где жили драконы, был другой
Мир. В сокровенной глубине тяги к Волшебному жила
Фантазия, творение или промельк Других Миров. Я же-
130
лал драконов сокровенным желанием. Конечно, будучи
мал и слаб, я не хотел, чтобы они явились по-соседству,
вмешиваясь в мой относительно безопасный мир, где
можно было, к примеру, спокойно и без всякого страха
читать сказки.* Но мир, в котором жил пусть только
воображаемый Фафнир, был богаче и красивее, он сто-
ил того, чтобы за него погибали. Житель тихих плодо-
родных долин может услышать про истерзанные Горы
и бесплодное Море и затосковать по ним сердцем. Ибо
сердце твердо, хотя тело может быть мягким.
Но все же, как ни важен был в моем раннем чтении
элемент Волшебного в сказке, я не могу сказать о себе,
что в детстве пристрастие к волшебным сказкам было
основной чертой моего вкуса. Настоящий вкус к ним
у меня проснулся позже, когда прошли долгие, как мне
казалось, годы (их было всего несколько) с того дня,
как я научился читать, и до того, как пошел в школу.
В то время (я чуть было не написал «счастливое» или
«золотое», хотя на самом деле оно было печальным и
тревожным) мне точно так же или еще больше нрави-
лось многое другое: история, астрономия, ботаника,
грамматика и этимология. Я в принципе не согласен с
обобщенным понятием «дети» у Ланга, оно мне подхо-
дит только в отдельных деталях. Я, например, не чув-
ствовал поэзии, я пропускал стихи, когда они попадались
в сказках. Поэзию я открыл для себя гораздо позже,
в Латыни и Греческом, в основном потому что меня за-
ставляли сочинять и переводить английские стихи в клас-
сические. Настоящий вкус к сказкам проснулся во мне
на пороге зрелости, когда я увлекся филологией, и пол-
ностью сформировался во время войны.
Наверное, я уже больше, чем надо, сказал по этому
поводу. Во всяком случае, вам теперь ясно, что я не
рекомендую связывать волшебные сказки специально
с детьми. Между ними существуют связи: естественная,
потому что дети — часть человечества, а сказки — пред-
мет нормального увлечения людей (хотя и не всех);
случайная, потому что волшебные сказки — это немалая
часть того литературного хлама, который в современ-
ной Европе сбрасывают в чуланы; неестественная — из-
за порочной сентиментальности по отношению к детям,
* Вот что, естественно, дети имеют в виду, когда спраши-
вают: «А это правда?» Они хотят сказать: «Мне это нравится, но
сейчас такое есть? Мне в кровати ничто не грозит?» Все, что они
хотят услышать: «Конечно, сейчас в Англии драконов нет».
5
131
которая, похоже, усиливается по мере деградации детей.
Правда, век сентиментального отношения к детству
дал жизнь нескольким восхитительным книгам (особен-
ное восхищение они, конечно, вызывают у взрослых) —
книгам о волшебном или прикосновении к нему; но он
также породил кошмарный подлесок из произведений,
написанных специально или адаптированных по дейст-
вительным или выдуманным меркам детского понимания
для детских нужд.
Вместо того, чтобы отложить в запас старые сказки,
их вышвыривают или «смягчают»; имитации часто вы-
ходят просто глупыми — какое-то пигвиггинство даже
без интриги; или звучат покровительственно; или (что
совсем убийственно) со скрытым хихиканьем, с огляд-
кой на присутствующих взрослых. Я не обвиняю Эндрю
Ланга в хихиканье, но он наверняка усмехался про се-
бя и наверняка частенько оглядывался на лица других
умников через головы своей ребячьей аудитории — что,
вероятно, нанесло весьма серьезный ущерб «Хроникам
Пантофлии».
Дейсент дал энергичный и справедливый ответ на
ханжескую критику его переводов норвежских народных
сказок. И он же совершил потрясающую глупость, зап-
ретив детям читать последние две сказки из своего сбор-
ника. Кажется невероятным, что человек, изучавший
сказки, ничему не выучился. Но ведь не понадобилось
бы ни критики, ни возражений на нее, ни запретов, если
бы на детей не смотрели как на безусловных читателей
этой книги, что совершенно ни к чему.
Я не отрицаю, что в нижеследующих словах Эндрю
Ланга есть доля правды (хотя они звучат несколько сен-
тиментально): «Тот, кто входит в Волшебную Страну,
должен иметь сердце ребенка». Потому что такое сердце
нужно для любого рискованного шага в Приключения
в любую страну, меньшую или большую, чем Страна
Фантазия. Но скромность и невинность — именно это
в данном контексте должно означать «сердце ребен-
ка», — совсем не обязательно предполагают некрити-
ческое удивление и некритическую чувствительность. Че-
стертон однажды заметил, что дети, с которыми он смот-
рел «Синюю Птицу» Метерлинка, остались недовольны,
«потому что пьеса не кончилась Судным Днем, и герой
и героиня не узнали, что Пес был верным, а Кот веро-
ломным». «Ибо дети, — продолжает он, — невинны и
любят справедливость, в то время как большинство
132
из нас — грешники, и мы естественно предпочитаем
милосердие».
В этом пункте Эндрю Ланг запутался. Как он ста-
рался защитить Желтого Гнома от смерти от рук прин-
ца Рикардо в одной из своих собственных волшебных
сказок! «Ненавижу жестокость, — говорил он. — ...но
это произошло в честном бою, и гном, мир его праху,
пал с мечом в руке и в доспехах». Только остается не-
ясным, почему «честный бой» менее жесток, чем «спра-
ведливый суд», и пронзить гнома мечом более справед-
ливо, чем казнить преступных королей и злодеек-ма-
чех, — от чего Ланг отказывается: он посылает таких
преступников (как сам похваляется) доживать век, уйдя
от дел, и дает им на это средства. Милосердие, не уже-
сточенное правосудием. Правда, жалуется Ланг не де-
тям, а их родителям и воспитателям, которым рекомен-
дует своих «Принца Пригио» и «Принца Рикардо» в ка-
честве подходящего чтения для их питомцев.* Это ведь
родители и воспитатели отнесли волшебные сказки в
разряд «детского чтения». Вот вам маленький пример
того, как можно дойти до фальсификации ценностей.
Если мы употребляем слово «ребенок» в хорошем
смысле (у него также есть законный плохой смысл), то
не надо ударяться в сентиментальность, употребляя сло-
во «взрослый» в плохом смысле (у него также есть за-
конный хороший). Процесс взросления не обязательно
совпадает с погряз а нием в пороках, хотя бывает и так.
Дети вырастать должны, а не превращаться в Питеров
Пэнов. Не надо терять невинности и способности удив-
ляться; но надо идти по намеченному пути; идти по не-
му с надеждой, конечно, не так важно, как прийти к
цели, но чтобы прийти к цели, надо идти с надеждой.
И один из уроков волшебных сказок, если можно гово-
рить об уроках, а не назиданиях, — что неопытный,
неуклюжий и себялюбивый юнец, узнав неудачи, пе-
чаль и тень смерти, может получить в дар достоинство,
положение, а иногда и мудрость.
Давайте не будем делить человечество на элоев и
морлоков: хорошеньких детей — «эльфов», как их под-
час идиотски называло восемнадцатое столетие, с их
сказочниками (тщательно подстриженными), и темных
морлоков, обхаживающих свои машины. Если сказки
вообще достойны того, чтобы их читали, то, значит, их
* Предисловие к «Лиловой Книге Сказок».
133
стоит писать для взрослых, и читать их должны взрос-
лые. Они ведь могут больше туда вложить и больше
оттуда извлечь, чем дети. Затем дети смогут надеяться,
что к ним протянется ветвь настоящего искусства и они
получат подходящие для них сказки, в пределах своего
понимания; точно так же они могут надеяться на то,
что им дадут соответствующие введения в поэзию, ис-
торию и науки. Хотя, может быть, для них было бы луч-
ше, если бы они кое-что читали (особенно сказки) в
сложном варианте, а не в упрощенном. Книги, как и
одежда, должны даваться «на вырост», и книги, во вся-
ком случае, должны способствовать росту.
Ну, вот. Если взрослые станут читать сказки как ес-
тественную ветвь литературы — не играя в детей, нс
притворяясь, что подбирают для них чтение, не являясь
теми мальчиками, которые так и не выросли, — то како-
вы роль и ценность (значение) сказок? Вот каков, на
мой взгляд, последний и самый важный вопрос. Я уже
намекал на некоторые возможные варианты ответа. Во-
первых, художественно написанная сказка имеет лите-
ратурную ценность наравне с другими литературными
формами. Кроме того, волшебная сказка в особой сте-
пени дарит нам то, в чем дети, как правило, меньше
нуждаются, чем взрослые: Фантазию, Возрождение
(Пробуждение), Уход (Освобождение), Утешение. Боль-
шинство этих понятий в наше время слишком часто счи-
таются вредными для всех. Я кратко остановлюсь на
них.
Начнем с Фантазии.
ФАНТАЗИЯ
Человеческое сознание способно вызывать в уме об-
разы отсутствующих вещей. Способность представлять
эти образы, воображать их, естественно, называется (и
прежде называлась) Воображением. Но в последнее
время, не в обычном, а в специальном смысле, под Во-
ображением часто имеют в виду нечто большее, чем про-
стое представление образов; этим словом обозначают
работу Фантазии, таким образом, делается попытка све-
сти определение воображения к значению (я бы сказал,
неверному): «сила, придающая созданиям мечты внут-
реннее (духовное) постоянство реальности».
Хоть и смешно с моей неосведомленностью высказы-
134
вать собственное суждение по такому спорному вопросу,
я смею думать, что данное словесное определение фи-
лологически неподходяще и неточно. Мыслительная си-
ла и способность вызывать образы — это одно. Это пра-
вильно будет назвать Воображением. Восприятие обра-
за, схватывание его смысла, а также управление необ-
ходимы для верного выражения его, могут быть различ-
ными по живости и силе, но это разница в силе Вооб-
ражения, а не явление другого рода. А вот достижение
выразительности, которая дает (или кажется, что дает)
«внутреннее постоянство реальности*, — это совсем
другое. Это аспект, требующий другого названия: Ис-
кусство, рабочее звено между Воображением и конеч-
ным результатом, Вторичным Творением. Для моих це-
лей нужно слово, которое охватило бы как Искусство
Вторичного Творения, так и свойство незнакомости и
удивительности в Выражении, полученное от Образа:
свойство, очень важное и неотъемлемое от волшебной
сказки. Так что я припишу себе способности Шалтая-
Болтая и использую в своих целях Фантазию: в том
смысле, что это слово соединяет в себе более старое
и высокое значение воображения с производными поня-
тиями «нереальности», т. е. непохожести на Первичный
Мир, и свободы от доминирования наблюдаемого «фак-
та», короче, понятиями фантастическими. Я, таким об-
разом, постигаю этимологические и семантические связи
слов «фантазия» и «фантастический», удивительный:
связи с понятиями и образами, которые не только «фак-
тически» здесь не существуют, но которые вообще не
встречаются в нашем Первичном Мире или про которые
думают, что они не встречаются. Я не только постигаю
эту связь, я радуюсь. И допуская существование обра-
зов несуществующего, не согласен с унизительным то-
ном. То, что создаются такие образы (насколько это
возможно), — не зло, а благо. Думаю, что в этом смыс-
ле Фантазия — не низшая, а высшая форма Искусства,
действительно почти чистая форма, и поэтому (когда
цель достигнута) она обладает мощной властью.
Конечно, начинается путь Фантазии с обладания пре-
имуществом: пленительной непривычностью. Но это пре-
имущество оборачивается против нее и приносит ей дур-
ную славу. Многим не нравится быть «плененными».
* То есть которая вызывает Вторичное Верование или управ-
ляет им.
135
Им не нравится никакое вмешательство в Первичный
Мир, в ту его малость, которая им доступна и привычна.
Почему они тупо и даже злобно причисляют Фантазию
к Снам, в которых нет Искусства*, и к умственным рас-
стройствам, не поддающимся даже управлению: бред,
галлюцинация.
Причина такого смешения понятий — не только в
ошибке или злонамеренности, вызванной беспокойством
и проистекающей из него неприязнью. У Фантазии есть
существенный недостаток: она труднодостижима. Мне
кажется, что Фантазия не менее, а более творческое яв-
ление в смысле Вторичного Творения, но опыт показы-
вает, что чем меньше походят ее образы и перестроение
исходного материала на существующие образы и рас-
пределение материала в Первичном Мире, тем труднее
добиться «внутреннего постоянства реальности». На бо-
лее «трезвом» материале этой «кажущейся реальности»
достичь легче. Таким образом, очень часто Фантазия ос-
тается недоразвитой. Ее использовали и используют по-
верхностно, или полусерьезно, или только как декора-
цию: она остается всего лишь Прихотью. Любой, унас-
ледовавший понятие о прихотливости в языке, может
произнести: «Зеленое солнце»- Многие могут его вооб-
разить или нарисовать. Но этого мало •— хотя такое
бывает убедительнее и действует сильнее, чем многие
«описания с ноготок» и пробы «копирования жизни» из
тех, что удостаиваются похвалы в литературе.
Чтобы создать Вторичный Мир, в котором зеленое
солнце было бы правдоподобным и вызывало Вторичное
Верование, требуется, вероятно, труд и усилие мысли
и особое искусство, нечто вроде лукавого эльфийского
умения. Задача трудная и не каждому по плечу. Но
если кто-нибудь пробует ее выполнить и до некоторой
(любой) степени преуспевает, то перед нами оказыва-
ется редкое достижение Искусства — настоящее искус-
ство повествования, создание сказки в первичном, наи-
более сильнодействующем виде.
В человеческом искусстве Фантазию лучше отдать
словесности, настоящей литературе. В живописи, к при-
меру, представить видимый фантастический образ тех-
нически слишком легко; рука стремится обогнать разум,
даже ниспровергнуть его («Д» см. стр. 157); результа-
* Это справедливо не для всех снов. В некоторых из них, по-
видимому, фантазия участвует. Но они — исключение. Фантазия —
деятельность рациональная, а не иррациональная.
136
тами часто бывают болезненные явления и глупость. То,
что Драма, искусство, в корне отличное от Литерату-
ры, так часто рассматривается вместе с ней и считается
ее ветвью, — несчастье. Одно из несчастий, отсюда сле-
дующее, — обесценивание Фантазии. Ибо по крайней
мере частью этого обесценивания мы обязаны естествен-
ному желанию критиков превозносить те формы лите-
ратуры или «творения образов», которые они сами пред-
почитают, — то ли по врожденному вкусу, то ли из вы-
учки. В стране, давшей миру великую Драму и произве-
дения Вильяма Шекспира, критика имеет очень силь-
ную тенденцию к драматичности. А Драма естественно
враждебна Фантазии.
Фантазия даже в простейшем виде почти не имеет
успеха в Драме, т. е., когда ее зримо и вслух представ-
ляют, играют. Фантазия не терпит подделки. Переоде-
ваясь в говорящих животных, люди творят буффонаду,
занимаются мимикрией, но это не Фантазия. Провал по-
бочной формы драматического искусства, пантомимы,
очень хорошо это показывает. Чем она ближе к «театра-
лизованной сказке», тем хуже. Ее можно терпеть лишь
в том случае, когда все фантастическое, что есть в сю-
жете, сведено к рудиментарному обрамлению фарса и
ни от кого не требуют и не ожидают «верования» ни
в какой части представления. Частично это происходит,
конечно, оттого, что постановщикам драмы приходится
(или они пытаются) работать с механизмами, чтобы
изобразить Фантазию или Магию. Однажды я видел так
называемую «детскую пантомиму», прямой пересказ
«Кота в сапогах», даже с превращением Людоеда в
Мышь. Если бы механически все удалось, то зрители
либо перепугались бы, либо восприняли все, как пер-
воклассный фокус. Фокус не удался, хотя была доволь-
но натуральная молния, затормозить неверие ничто не
помогло, как мертвому припарка.
Когда я читаю «Макбета», я нахожу ведьм вполне
приемлемыми: у них есть сюжетная функция, и в них
чувствуется намек на мрачную значительность, хотя
они, бедняги, вульгаризированы. В театральном пред-
ставлении они почти невыносимы. Я бы их совсем не
выдержал, если бы мне не помогала память о них, «про-
читанных». Мне говорят, что я бы воспринимал их по-
другому, если бы думал так, как люди во времена охо-
ты на ведьм и судов над ними. Но это ведь все равно,
что сказать: если бы я считал существование ведьм воз-
137
можным и вероятным в Первичном Мире; другими сло-
вами, в них бы не стало Фантазии. Такой аргумент дает
очко. Раствориться, деградировать — вот вероятная
судьба Фантазии, когда ее пытается использовать дра-
матург, даже такой, как Шекспир. «Макбет» — творе-
ние драматурга, которому стоило бы, хоть в этом слу-
чае, один раз написать не драму, а повесть, если бы
достало умения и терпения. Мне кажется, что еще более
важная причина, чем несостоятельность сценических эф-
фектов, следующая: Драма по своей природе уже под-
делка или, мягко говоря, заменитель Магии: зрительное
и слуховое представление воображаемых персонажей
из рассказа. В этом заключена попытка соперничать с
волшебной палочкой. Вводить, даже успешно пользуясь
механическими средствами, в этот полумагический Вто-
ричный Мир еще Фантазию или Магию — значит тре-
бовать создания внутреннего третьего мира, — получа-
ется на мир больше, чем надо. Может быть, и такое
возможно. Я не видел, чтобы это кому-нибудь удава-
лось. Во всяком случае, нельзя считать это истиной фор-
мой Драмы, в которой двигающиеся и говорящие люди
оказываются естественными орудиями Искусства и Ил-
люзии» («Е» см. стр. 158).
Именно по той причине, что в Драме персонажи и да-
же сцены не воображаются, а воспринимаются зритель-
но, драма есть искусство, в корне отличное от повество-
вательного жанра, хотя в ней применяется тот же самый
или подобный материал (слова, стих, сюжет). Таким
образом, если вы предпочитаете не литературу, а дра-
му (многие литературные критики предпочитают ее со
всей очевидностью), или если вы формируете свои кри-
тические теории на основе театральной критики и дра-
мы, вы вполне можете не понять чистой сказки и ее со-
творения, а свести все в рамки сценической пьесы. На-
пример, действующие лица, даже самые скучные, веро-
ятно, нравятся нам больше, чем вещи. От дерева как
такового в пьесу может попасть очень мало.
А вот «Волшебные Драмы» — те пьесы, которые, по
многим свидетельствам, эльфы часто показывали лю-
дям, — могут творить Фантазию с реалистичностью и
непосредственностью, недоступными ни одному челове-
ческому механизму. В результате их обычное воздейст-
вие на человека — в том, что зритель уходит за преде-
лы Вторичного Верования. Если вы присутствуете на
волшебном спектакле, вы целиком находитесь (или ду-
138
маете, что находитесь) в его Вторичном Мире. Этот опыт
может быть очень похож на Сон, и иногда, вероятно,
люди их путали. Но в Волшебной пьесе вы находитесь
во сне, который насылает чей-то другой (не ваш) ра-
зум, и этот волнующий факт может ускользнуть от ва-
шего внимания. Ощутить непосредственно Вторичный
Мир — слишком сильное зелье, и вы верите в него
Первичным Верованием, каким бы удивительным ни
было зрелище. Вы обманываетесь, а входило ли обма-
нывать вас в намерения эльфов (всегда или в данном
отдельном случае) — вопрос другой. Сами-то они, во
всяком случае, не обманываются. Для них это вид
Искусства, отличный от Колдовства или Магии, с пол-
ным основанием называющийся Искусством. Они в нем
не живут, хотя, возможно, могли бы проводить в нем
больше времени, чем наши творцы искусств — в своем.
Первичный Мир, реальность у эльфов и людей одна и
та же, только по-разному ценимая и воспринимаемая.
Для этого эльфийского искусства нужно подходя-
щее слово, но все слова, которыми его до сих пор на-
зывали, оказались расплывчатыми и путаются с други-
ми понятиями. Ближе всего под рукой — Магия. Я это
слово уже использовал выше, но, пожалуй, не стоило —
слово «магия» надо бы оставить для обозначения дей-
ствий Мага. Искусство — у людей — есть процесс, ко-
торый попутно (ибо это не является его единственной
или главной целью) вызывает Вторичное Верование.
Эльфы тоже применяют искусство такого рода (если
верить свидетельствам), но у них больше умения и тра-
тится меньше усилий; а особо сильнодействующее, при-
сущее одним эльфам искусство я бы назвал, за неиме-
нием другого, не столь спорного, слова — Чарованием.
Чарование создает Вторичный Мир, в него могут войти
и постановщик, и зритель, в нем (пока в нем находят-
ся) получают удовлетворение их чувства; но в чистом
виде этот мир — произведение искусства по замыслу.
Магия производит изменения (или делает вид, что про-
изводит их) в Первичном Мире. Неважно, кто творит
магическое действие, эльф (фея) или человек, магия от-
личается от вышеописанных двух искусств, она — не
искусство, а техника, мастерство, и ее цель — Власть
в этом мире, господство над предметами и чужой волей.
Фантазия стремится к искусству эльфов, к Чарова-
нию, и когда ей удаются все формы человеческого ис-
кусства, она к нему оказывается ближе всего. Ядро мно-
139
гих сказок человека об эльфах составляет тайное или
явное, чистое или с примесью других стремление к жи-
вому, осознанному и реализованному искусству Вторич-
ного Творения. Как бы ни напоминало это стремление
внешне жажду эгоцентричной власти, что свойственно
обычным магам, оно внутренне в корне от нее отлича-
ется. Эльфы, в основном, сотворены из такого стремле-
ния (речь идет о лучших из эльфов, но все равно они
опасны); именно от них мы можем узнать, что состав-
ляет главное желание и вдохновение человеческой фан-
тазии, — даже если сами эльфы (тем более, если это
так) являются всего лишь порождением Фантазии. Со-
зидательное стремление только обманывается фальши-
выми подделками, будь то невинные, но неуклюжие ста-
рания людского драматурга или злобное мошенничест-
во мага. В нашем мире это стремление человека неуто-
лимо и следовательно бессмертно- Если оно не развра-
щено, оно ищет разделенного обогащения, партнеров
в творении и наслаждении, ему не нужны рабы, не ну-
жен обман, ни к чему колдовство и господство.
Фантазия, то есть искусство Вторичного Творения,
играющее в странные игры с миром и со всем, что в нем
есть, комбинируя существительные и перераспределяя
прилагательные, многим кажется подозрительной, если
не беззаконной. Некоторые считают ее детской глупо-
стью, тем, чем пристало заниматься народам и отдельно
людям лишь в юности. Что касается ее законности, то
на этот счет я приведу краткий отрывок из собственно-
го давнего послания человеку, обозвавшему миф и сказ-
ку «ложью»; хотя надо отдать ему должное: будучи че-
ловеком достаточно добрым и основательно запутав-
шись, он сказал, что творить сказку — это все равно,
что «испускать ложь через серебро».
«Хоть человек давно, — сказал я, — отчужден,
Он не совсем пропал, лишь в чем-то изменен;
Пусть благодати он лишен отчасти,
Но сохранил лохмотья прежней власти.
Как призма, расщепив в нем отраженный свет
В оттенки и цвета, числа которым нет,
Он, сонмы образов вторично создавая,
Все щели мира ими населяет.
Живые формы слать из мысли в мысль,
От эльфов, гоблинов суметь перенестись
К богам и в их дома из тени и из света,
Драконье семя сеять, — мы на это
Имеем (даже в злоупотребленье)
Права законные Вторичного Творенья.
140
Они не сгублены. И мы творим сейчас
По тем законам, что творили нас».
Фантазия — естественная деятельность человека. Она
безусловно, не разрушает и даже не оскорбляет Разум.
Она не притупляет жажду познания научной истины и
не затуманивает ее восприятие. Наоборот, чем острее
и яснее ум, тем лучше у него получается фантазия. Если
бы люди находились в состоянии нежелания узнавать
правду (факты, доказательства) или перестали бы ее
постигать, фантазия бы зачахла до тех пор, пока они
бы не исцелились. Если они когда-либо впадут в это
состояние (что вовсе не кажется невозможным), то Фан-
тазия погибнет, превратившись в Болезненный Обман.
Ибо созидательная Фантазия основывается на непо-
колебимом признании того, что мир таков, каким он яв-
лен под солнцем: на признании этого факта, но не на
рабстве у него. Поэтому бессмыслица в сказках и сти-
хах Льюиса Кэрролла основана на логике. Если бы люди
не чувствовали различий между людьми и лягушками,
не было бы сказок о лягушачьих королях.
Фантазию можно, конечно, довести до излишества.
Она может быть неудачной. Ее можно употребить во
зло. Она может ввести в заблуждение разум, который
ее породил. Но разве есть в этом падшем мире что-ни-
будь человеческое, к чему это все нельзя было бы от-
нести? Люди вообразили не только эльфов, они при-
думали богов и поклонялись им, поклонялись даже тем,
кто был изуродован злой волей самих придумавших. Они
сотворили себе ложных богов из других материалов —
из своих понятий, из своих знамен, из своих -измов. Да-
же их науки, их социальные и экономические теории
потребовали человеческих жертв. «Злоупотребление не
исключает употребления», у человека остается право на
Фантазию: мы творим по нашей мерке и творим произ-
водное от себя, ибо сами сотворены, причем не как по-
пало, а по образу и подобию Творца.
ВОЗРОЖДЕНИЕ, УХОД, УТЕШЕНИЕ
Что касается старости, нашей собственной или наше-
го времени, в котором мы живем, то, вероятно, правда,
что со старостью приходит бессилие. Но ведь эта же
мысль приходит в голову если изучать сказки. Анали-
тическое изучение волшебных сказок — столь же не-
141
подходящая подготовка к их чтению или сочинению^
как изучение истории драмы всех времен и народов пе-
ред тем как смотреть или писать пьесу. Оно может всерь-
ез тоску навести.
Изучающему нетрудно почувствовать, что, прилагая
все усилия, он всего лишь подбирает отдельные листы
из бессчетной лиственницы Дерева Сказок, которая, опа-
дая, застилает ковром Лес Дней. Многие уже порвались
и сгнили. Кажется, нет смысла увеличивать кучу сора.
Кто сможет придумать новый лист? Все образцы, от поч-
ки до распустившегося листа, все краски от весны до
осени людьми данным-давно открыты... Но это неправ-
да. Семя Дерева можно посадить в любую почву, даже
в такой задымленной (по выражению Ланга) стране,
как Англия. И Весна не становится менее прекрасной
от того, что мы видели похожие явления или слышали
о них: заметьте, похожие, но не те же самые, от начала
до скончания мира. Каждый лист дуба, ясеня или тер-
на — единственное воплощение образца, и для некото-
рых именно в этом году они станут воплощенными об-
разцами, .впервые увиденными и узнанными, хотя дубы
выбрасывают столько листьев, что хватит на бесчислен-
ные поколения людей.
Мы не приходим в отчаяние (и не надо), если в ри-
сунке все линии прямые или, наоборот, кривые, а в кар-
тине использованы только три «основных» цвета. На-
верное, мы стали старше, нам досталось наследство мно-
гих поколений в’искусстве, как в умении творить его,
так и в радости наслаждаться им. От такого роскошного
наследства можно устать или потянет к оригинально-
сти, а от этого — к неприятию тонкого рисунка, изящ-
ных линий, «красивых» цветов или к умным, но бездуш-
ным манипуляциям, к переделкам старого материала.
Настоящий путь к избавлению от такой усталости нель-
зя отыскать в намеренно нескладном, топорном и бес-
форменном, в очернении или яростном ожесточении тво-
римого, в смешении красок, когда изысканность пере-
ходит в грязную монотонность, или фантастическом ус-
ложнении форм вплоть до глупости и идиотского бреда.
Не доводя себя до подобного состояния, мы должны
возродиться, т. е. выздороветь, чтобы снова взглянуть
на зелень и потрясенно вздрогнуть (но не ослепнуть)
от синего, желтого и красного. Нам надо встретить кен-
тавра и дракона, а потом вдруг, подобно древним пасту-
хам, увидеть, словно впервые, овец, собак, лошадей —
142
и волков. Такому возрождению способствуют волшебные
сказки. В этом смысле только любовь к ним может
придать нам (или удержать в нас) детскость.
Возрождение (что означает восстановление и возвра-
щение к жизни) — это «вновь-приобретение» — при-
обретение ясного взгляда. Я не говорю: «видения вещей
такими, каковы они на самом деле», — не желая, таким
образом, связываться с философами, хотя мог бы осме-
литься произнести: «способность видеть вещи такими,
какими нам надо (или надо было) их видеть», — т. е.
отделить вещи от нас. Во всяком случае, вымыть окна
нам нужно хотя бы для того, чтобы ясно видеть пред-
меты, убрав мутную пелену банальности, привычности —
собственничества. Из всех лиц фантазией труднее все-
го обмануть знакомое, и его же труднее всего разглядеть
свежим взглядом, отыскивая подобия другим и отличия
от них, т. е. определить его как лицо, и вместе с тем как
уникальное, единственное лицо. Банальность — бич соб-
ственности. Банальные вещи — или (в плохом смысле)
знакомые, — это те, которые мы присвоили себе, закон-
но или мысленно. Мы говорим, что мы их знаем. А они
напоминают предметы, некогда привлекавшие нас бле-
ском, цветом или формой, которые мы захватили, за-
перли в кладовой, присвоили, а присвоив, перестали на
них смотреть.
Конечно, волшебные сказки не единственное средст-
во возрождения или профилактика от потерь. И смире-
ния достаточно. И есть (специально для смирных) «му-
рифок» — продукт фантазии Честертона. «Мурифок» —
слово фантастическое, но в нашей стране его можно
прочитать на улицах в каждом городе. Это кафе, если
читать слово на стеклянной двери изнутри, как его уви-
дел Диккенс в один хмурый лондонский день. А Честер-
тон употребил его для обозначения необычности баналь-
ных вещей, когда вдруг их видят под новым углом. Мно-
гие находят этот род фантазии весьма полезным; в ма-
териале для него недостатка никогда не будет. Но мне
кажется, что власть такой фантазии довольно ограни-
чена, по той причине, что единственное ее достоинство —
восстановление свежести взгляда. По слову «мурифок»
вы вдруг поймете, что Англия — совершенно незнако-
мая страна, затерянная в далеком прошлом, мелькнув-
шем в истории, или в странном чужом туманном буду-
щем, куда можно добраться лишь на машине времени;
вы заметите ее странности и заинтересуетесь ее обита-
143
телями, увидите их обычаи и привычки, но не больше, —
фантазия сработает, как телескоп во времени, наведен-
ный на одну точку.
Созидательная фантазия, в силу того, что она пыта-
ется, в основном, сделать что-то новое (чего еще не бы-
ло), может открыть ваши кладовые и выпустить все
запертые там вещи, как птиц из клетки. И они улетят.
Драгоценности превратятся в цветы или пламя, и вы
получите предупреждение, что все, что у вас есть (и
все, что вы знаете), — опасно и сильно, приковано не-
крепко, а на самом деле свободно и неукротимо, и при-
надлежит вам не более, чем вы ему.
«Фантастические» элементы в стихах и прозе дру-
гих видов, даже если они только декоративны или слу-
чайны, помогают такому освобождению. Но не столь
эффективно, как волшебная сказка, которая строится
на или около Фантазии, суть которой — Фантазия. Фан-
тазия выходит из Первичного Мира, делается в нем, но
хороший мастер любит материал, знает и чувствует гли-
ну, камень или дерево; такое знание и любовь может
дать лишь искусство. Когда выковали Грам*, открылись
тайны холодного железа; когда создали Пегаса, облаго-
родили лошадей; у Солнечных и Лунных Деревьев в
чудном великолепии сияют корни, ствол, цветы и плоды.
Фактически в волшебных сказках много (а лучшие
почти состоят из) простого, коренного, не тронутого Фан-
тазией, но это простое начинает сверкать от того, как
оно выставлено. Ибо сказочник, позволяющий себе
«вольности» по отношению к Природе, может ее любить,
но не должен быть ее рабом. Именно в сказках я впер-
вые понял силу слов и чудо простых вещей, таких как
камень, дерево и железо; трава и дерево; дом и очаг.
Под конец я хочу рассмотреть Уход и Утешение, меж-
ду которыми существует тесная природная связь. Хотя
сказки никоим образом не являются единственным сред-
ством Ухода, в наше время они представляют собой наи-
более очевидную и (как думают некоторые) наиболее воз-
мутительную разновидность «эскапистской» литературы;
поэтому стоит при их рассмотрении слегка остановить-
ся и на термине «уход» в том значении, в каком его
применяют критики вообще.
* Меч Сигурда (Зигфрида), выкованный колдуном Регином;
этим мечом была рассечена наковальня Регина, а впоследствии убит
сам Регин, брат дракона Фафнира, воспитатель Сигурда (примеч-
переводчика).
144
Я объявил, что «уход» — одна из основных целей
волшебных сказок, а раз я их не браню, должно быть
ясно, что в моем тоне нет ни презрения, ни сожаления,
которые сейчас так часто сопутствуют произнесению
слова «уход». Кстати, вне сферы литературной критики
для такого тона с этим словом нет никаких оснований.
В том, что ошибающиеся очень любят называть «насто-
ящей жизнью», уход, как правило, практикуется очень
часто и может быть даже героическим. В реальной жиз-
ни трудно его осуждать, за исключением тех случаев,
когда он не удается; в критике чем он удачнее, тем
хуже. Очевидно, перед нами — неверное употребление
слов, а также путаница в мыслях. За что упрекать че-
ловека, если, оказавшись в тюрьме, он пытается выйти
на свободу и уйти домой? Или, если он не может так
сделать, он начинает думать и говорить не о тюремщи-
ках и тюремных стенах? Слово «вне» (за пределами)
не становится менее реальным от того, что узник не мо-
жет увидеть, что там. Применяя слово «уход» в таком
значении, критики выбрали не то слово, и более того,
они ошибаются (не всегда искренне) и путают уход, по-
бег узника с побегом дезертира. Точно так же партийный
оратор мог заклеймить побег от бедствий из фюрерско-
го или любого другого Рейха как измену.
Тем же манером критики, запутывая все еще боль-
ше и стараясь вызвать неуважение к своим оппонентам,
лепят ярлык презрения не только на дезертирство, но
и на настоящий Уход, Побег и на сопутствующие ему
так часто справедливые Отвращение, Гнев, Осуждение
и Протест. Они не только смешивают побег узника с по-
бегом дезертира, но вообще сопротивлению патриота
предпочитают молчаливое согласие «Квислинга». В от-
вет на такой образ мыслей нам остается лишь произ-
нести: «Край, что ты любил, обречен», — и этим изви-
нить и даже возвеличить измену.
Мелкое замечание: не говорить в сказке об электри-
ческих уличных фонарях массового производства (не
выставлять их напоказ) — тоже Уход (в этом смысле).
Но такое может произойти (а почти наверняка и проис-
ходит) из-за осознанного отвращения к типичному про-
дукту Века Роботов, в котором искусная изобретатель-
ность сочетается с уродством, а часто и с неполноценным
результатом. Лампы могут быть выброшены из сказки
просто потому, что они плохие лампы; возможно, осо-
знание этого факта должно стать одним из уроков дан-
145
ной сказки. Но вынимается большая дубина — вам го-
ворят: «Электрические фонари вошли в употребление».
Честертон давным-давно справедливо заметил, что как
только он слышал, что что-то «вошло в употребление»,
так ему становилось ясно, что очень скоро это «что-то»
заменят, потому что оно окажется жалким, устаревшим
и негодным. «Наука неумолимо идет вперед, ее марш
ускоряется военными нуждами... что-то устаревает, и
в применении электричества предугадываются новые
разработки», — из рекламы. Смысл тот же, только бо-
лее угрожающий. Электрические фонари можно игно-
рировать на самом деле, это ведь преходящая мелочь.
Во всяком случае, у волшебных сказок найдутся более
постоянные и основательные вещи, о которых можно
поговорить. Молния, например. Эскапист не настолько
подчинен прихотям мимолетной моды, как эти оппонен-
ты. Он не делает вещи своими хозяевами (можно вполне
резонно сказать, что это плохо) или богами, поклоняясь
им как неумолимой неизбежности. А у его оппонентов,
так легко переходящих к высокомерию, нет гарантии,
что он на этом остановится: он может поднять народ,
и все пойдут бить уличные фонари. У эскапизма есть
второе лицо, более злобное: Реакция.
Не так давно — не поверите, но я сам слышал —
один клерк из Оксфорда заявил, что он «приветствует»
расположение поблизости роботизированных фабрик
массового производства продукции и рев загроможда-
ющего самому себе дороги механического транспорта,
потому что это «приблизит» его университет «к насто-
ящей жизни». Он мог иметь в виду, что люди в двадца-
том веке живут и работают в пугающе растущем вар-
варстве и что громкая демонстрация такого варварства
на улицах Оксфорда может послужить предупреждени-
ем о том, что скоро невозможно будет охранить оазис
здравомыслия в пустыне безрассудства одними забора-
ми, без наступательных действий (практических и ин-
теллектуальных). Боюсь, что он не это имел в виду. Во
всяком случае, выражение «настоящая жизнь» в данном
контексте не укладывается в академические стандарты.
Замечание о том, что автомобили более «живые», чем,
скажем, кентавры или драконы, — смешно. То, что они
более «реальны» чем, например, лошади — патетически
абсурдно. Какая реальная, какая потрясающе живая
фабричная труба по сравнению с вязом: бедное уста-
ревшее дерево, бесплотный сон эскаписта!
146
Со своей стороны, не могу себя убедить, что крыша
вокзала в Блетчли более «реальна», чем облака. Как
предмет материальной культуры, она меньше вдохнов-
ляет меня, чем легендарный купол неба. Мост платфор-
мы № 4 для меня менее интересен, чем Биврёст*, кото-
рый сторожит Хеймдалль с Гьяллархорном**. В дебрях
моей души прячется неотвязный вопрос: если бы в
воспитании инженеров-железнодорожников было боль-
ше фантазии, не лучше ли бы они использовали всю эту
массу средств, чем у них сейчас получается?
Подозреваю, что волшебные сказки — лучшие ма-
гистры искусств, чем тот работник учебного заведения,
о котором я говорил.
Вынужден также предположить, что большая часть
литературы, которую он (и наверняка другие такие же)
называет «серьезной», — не больше чем игра под стек-
лянной крышей у городского плавательного бассейна.
В волшебных сказках могут жить выдуманные чуди-
ща, которые летают в небе или обитают в глубинах, но
они хоть не пытаются бежать из своего неба или моря.
На минуту оставим в покое «фантазии»; по-моему,
ни читателю, ни создателю волшебной сказки нечего
стыдиться, когда «уходит» архаизм: ну и что, если он
предпочитает драконам лошадей, крепости, корабли, лу-
ки и стрелы? Если рядом с эльфами у него рыцари, коро-
ли и священнослужители? Ведь в конце концов дума-
ющий человек может поразмыслить (безотносительно
к волшебной сказке или роману) и прийти к осуждению
таких передовых изобретений, как фабрики, пулеметы
и бомбы. Они нам кажутся самыми естественными и не-
избежными, можно сказать, «неумолимо неизбежными»,
и отрицание их заключено в самом «молчании» эскапи-
стской литературы.
«Грубость и уродство современной жизни в Евро-
пе» — той настоящей жизни, контакт с которой мы
должны приветствовать, — «является признаком биоло-
гической неполноценности, ограниченной или неверной
реакции на окружающую среду»***
Самый безумный замок, когда бы то ни было появив-
* «Трясущийся мост», радуга, соединяющая небо и землю
(примеч. переводчика).
** Хеймдалль — бог из числа асов; Гьяллархорн — рог, призвав-
ший богов на последнюю битву, в Скандинавской мифологии (при-
меч. переводчика).
*** Кристофер Доусон. «Религия и прогресс», с. 58—59.
117
шийся из мешка великана в дикой гаэльской сказке, не
только намного менее уродлив, чем роботизированная
фабрика, но и (говоря очень современными словами)
«в самом реальном смысле» намного реальнее. Почему
нам нельзя «уйти» от «мрачной ассирийской» абсурдно-
сти цилиндров* или от морлокского ужаса фабрик? Их
проклинают даже авторы самого эскапистского сорта
литературы, научной фантастики. Эти пророки часто
предсказывают (а многие из них мечтают поскорее
увидеть) мир, похожий на одну огромную железнодо-
рожную станцию под стеклянной крышей. Но от них,
как правило, очень трудно добиться, что будут делать
люди в таком мире-городе. Они откажутся от «полного
комплекта Викторианских доспехов» в пользу свобод-
ной одежды (с застежками-молниями), но эту свободу,
похоже, используют, чтобы играть с механическими иг-
рушками в быстро надоедающую игру в скорость. Судя
по некоторым рассказам, они будут такими же сласто-
любивыми, мстительными и алчными, как всегда; иде-
алы их идеалистов не идут дальше великолепной идеи
возведения все большего числа таких же городов на
других планетах. Поистине век «усовершенствования
средств и вырождения сущности».
Часть главной болезни наших дней — порождающая
желание «уйти», но не от жизни, конечно, а от нашего
времени и нами же сотворенных несчастий, — то, что
мы прекрасно понимаем как уродство сработанного на-
ми, так и зло от него. Так что зло и уродство кажутся
нам неразрывно слитыми. Нам трудно представить вме-
сте Красоту и Зло. Страх перед прекрасными феями и
эльфами, который пронизывал давние века, почти ус-
кользает от нашего понимания. Есть явление еще тре-
вожнее: хорошее теряет подобающую ему красоту. В
Волшебной Стране вполне можно представить великана-
людоеда с кошмарно уродливым замком (ибо людоед-
* Кристофер Доусон в «Религии и прогрессе» (с. 58—59) пи-
шет: «Все викторианские доспехи в виде цилиндров и фраков,
безусловно, выражали нечто существенное в культуре XIX столе-
тия и поэтому вместе с этой культурой распространились по всему
миру, как ни одна мода одежды до того. Возможно, наши по-
томки увидят в них мрачную ассирийскую красоту, подходящие
символы безжалостного и великого века, их создавшего. Но как
бы там ни было, в них нет той непосредственной и неизбывной
красоты, которая должна быть в любой одежде, ибо культура,
породившая их, не соприкасалась с природой и отошла от природы
человека».
148
ское зло этого требует), но там трудно представить зда-
ние, построенное в добрых целях, — таверну, гостиницу
для путников, дворец справедливого благородного коро-
ля, — н при этом тошнотворно безобразное. А в наши
дни напрасно надеяться встретить здание, которое не
было бы уродливым, — разве что его строили давно.
На этом зиждется особый (или случайный) «эскапи-
стский» аспект современных сказок, разделяемый и ро-
манами, и многими другими рассказами из прошлого и
о прошлом. Многие давно написанные повести приобре-
ли эскапистскую привлекательность лишь потому, что
существуют с тех времен, когда люди, как правило, на-
слаждались творениями своих рук, и дошли до нашего
времени, когда многие испытывают отвращение к про-
изведениям рук человека.
Но в волшебных сказках и легендах всегда найдутся
другие, более глубокие эскапистские мотивы. Есть ве-
щи, от которых хочется убежать, более мрачные и страш-
ные, чем шум, вонь, безжалостность и экстравагантность
двигателя внутреннего сгорания. Есть голод, жажда, ни-
щета, боль, печаль, несправедливость, смерть. И даже
когда люди не встречают столь жестоких испытаний,
есть существующие с древности ограничения, от кото-
рых волшебные сказки предлагают возможность ухода,
есть старые, как мир, стремления и желания (лежащие
у самых корней фантазии), которые они неким образом
удовлетворяют, утешая. Среди желаний есть проститель-
ные слабости или любопытство: скажем, желание сво-
бодно, как рыба, поплавать в глубинах моря; или мечта
о бесшумном грациозном и легком птичьем полете; само-
лет эту мечту обманывает, за исключением тех редких
мгновений, когда он высоко и далеко парит в небе,
поворачиваясь на солнце, бесшумно из-за расстояния
и ветра — т. е. именно тогда, когда его воображают,
а не используют. Есть более глубокие стремления: на-
пример, желание общаться и разговаривать с другими
живущими созданиями.
На этом древнем, как Грехопадение, желании в ос-
новном построены сказки с разговорами животных и дру-
гих тварей и особенно с магическим пониманием чело-
веком их речи. Это корень, а вовсе не «путаница» в умах
доисторических людей, не приписываемое им «отсут-
ствие чувства отличия от животных» («Ж» см. стр. 159).
Живое ощущение этого отличия — очень древнее, и есть
еще ощущение разделенности: отчуждение судьбы, в ко-
149
тором виноваты мы. Другие создания — как другие стра-
ны, с которыми человек разорвал отношения и смотрит
теперь на них только издали, находясь с ними в состо-
янии войны или в условиях беспокойного мира. Немно-
гие удостаиваются чести в них попутешествовать: ос-
тальные должны удовлетворяться чтением путевых за-
меток. Кстати о лягушках. Говоря о несколько необыч-
ной, но широко распространенной сказке «Лягушачий
Король», Макс Мюлер с присущей ему скрупулезностью
спрашивает: «Как могли сочинить такую сказку? Наде-
юсь, что представители человечества всегда были до-
статочно осведомлены, чтобы знать, что брак лягушки
с дочерью королевы — абсурд». Надеюсь, что именно
так! Потому что иначе эта сказка вообще не имела бы
смысла, ибо она основана на ощущении абсурдности.
Фольклорные источники (или догадки о них) здесь со-
вершенно ни при чем. Рассматривать тотемизы тоже поч-
ти бесполезно. Какие бы обычаи или верования, связан-
ные с лягушками и колодцами, ни стояли за этой сказ-
кой*, лягушачья оболочка в ней была и осталась на-
верняка именно потому, что это так необычно, а брак
абсурден и даже отвратителен. Впрочем, в вариантах,
пересказываемых у нас, — гаэльских, германских, анг-
лийских**, — принцесса выходит замуж не за лягуш-
ку: лягушка была заколдованным принцем. И смысл
сказки не в том, чтобы рассматривать лягушек в каче-
стве возможных партнеров, а в необходимости выполнять
обещания (даже если последствия оказываются невы-
носимыми). Это, равно как соблюдение запретов, —
закон всей Волшебной Страны, одна из нот эльфийских
рогов, и нота достаточно громкая.
Наконец, существует старейшее и глубочайшее же-
лание, желание Великого Ухода: ухода от смерти.
В волшебных сказках много примеров и вариантов это-
го настоящего эскапизма (если можно так выразить-
ся), или «духа бегства» (как сказал бы я). Но это есть
и в других произведениях (особенно в научной фанта-
стике), и на эту тему много исследований. Волшебные
сказки о феях придумывают люди, а не феи. В эльфий-
ских сказках о людях наверняка часто встречается мо-
тив Ухода от Бессмертия. Нельзя требовать, чтобы на-
ши сказки всегда поднимались выше обычного уровня.
* Или за группой подобных сказок.
** «Королева, пожелавшая напиться из колодца, и Лорган»
Кембелла, «Девушка и Лягушка».
150
Они и так часто за него выходят. Не много найдется
более ясных уроков, чем тот, который дают они, говоря
о бремени бессмертия, вернее, о бесконечном однообра-
зии жизни, к которой стремятся «беглецы». Ибо вол-
шебным сказкам такие уроки особенно удаются: так бы-
ло давно, так остается и сейчас. Смерть — тема, вдох-
новлявшая Джорджа Макдональда.
Но Утешение в волшебных сказках отлично от вооб-
ражаемого удовлетворения древних желаний. Оно го-
раздо более важно, ибо оно — Утешение Счастливого
Конца. Я почти склоняюсь к мысли, что у всех волшеб-
ных сказок должен быть счастливый конец. Во всяком
случае, я бы сказал, что Трагедия — истинная форма
драмы, ее высшее проявление, а Волшебная Сказка —
высшее проявление сказки, в противоположную сторо-
ну. Поскольку у нас, кажется, нет подходящего слова
для обозначения этой противоположности, я бы назвал
ее Эвкатарсисом. Сказка с эвкатарсисом — истинная
форма волшебной сказки, ее высшее проявление.
Утешение в волшебных сказках, радость от счаст-
ливого конца — точнее, от «хорошего» катарсиса, от
внезапного радостного «поворота» (потому что насто-
ящего «конца» ни в одной волшебной сказке нет) («3»
см. стр. 159), — так вот, эта радость, которую волшеб-
ные сказки исключительно хорошо вызывают, не явля-
ется по существу ни «эскапистской», ни «радостью бег-
леца». В обстановке сказки — или иного мира — это
неожиданный и чудесный дар, на его повторение никог-
да нельзя рассчитывать. Им не отрицается возможность
Дискатарсиса — горя и неудачи; такая возможность
необходима для радости при разрешении событий; им
отрицается (при множестве свидетелей, если позволите)
всеобщее окончательное поражение. В таком смысле
это утешение евангелическое, дающее мимолетный про-
блеск радости за пределами нашего мира, острой, как
отчаяние.
Вот признак хорошей волшебной сказки, полноцен-
ной сказки на высшем уровне: какими бы бурными ни
были ее события, какими бы фантастическими или ужас-
ными ни были приключения, когда приходит время «по-
ворота», у ребенка или взрослого, слушающего сказку,
прерывается дыхание, сердце бьется сильнее, вот-вот
выступят слезы; ощущение, подаренное сказкой, такое
же острое, как от любого другого вида литературного
творчества, но с особым привкусом.
151
Даже современные волшебные сказки могут иногда
произвести такой эффект. Добиться его нелегко. Он за-
висит от всей сказки, от условий «поворота», и отра-
жение его света падает на прошлые события. Сколько
бы изъянов ни было в сказке, какую бы мешанину ни
представлял ес замысел, но если этот эффект достига-
ется хоть в малой степени, сказку нельзя считать совсем
неудачной.
Так произошло и с собственной сказкой Эндрю Лан-
га «Принц Пригио», неудачной во многих смыслах. Ког-
да наступает момент, где «каждый рыцарь оживал и
поднимал меч, возглашая: «Слава принцу Пригио!», в
радость читателя примешивается мифическая сказоч-
ная нота, и впечатление оказывается сильнее, чем ожи-
далось. В сказке Ланга такого бы не получилось, если
бы в описываемом эпизоде не было больше фантазии,
чем в основной части сказки, которая вообще скорее
фривольна и рассказывается с насмешливой полуулыб-
кой-полуиздевкой изысканной придворной сказки*. Эф-
фект серьезной Волшебной Сказки гораздо сильнее и
острее.** Когда в ней наступает внезапный «поворот»,
нас пронзает острейшая радость, и желание сердца, на
мгновение вырываясь из границ реального, проникает
в сказку, рассекает ее клубок и выпускает оттуда сия-
ние.
«Ради тебя я семь лет служила,
Кровавые пятна с рубахи отмыла,
На гору взошла из стеклянных камней.
Неужели ты не обернешься ко мне?..
И он услышал и обернулся к ней»***.
ЭПИЛОГ
Радость, которую я назвал признаком настоящей
волшебной сказки (или романтической истории), печа-
тью, лежащей на ней, заслуживает того, чтобы еще о
ней поговорить.
Наверное, каждый автор, создающий Вторичный Мир,
* Это характерно для неодинаковости Ланга. Внешне эта его
сказка следует за придворной французской сказкой с сатирическим
уклоном, и в частности за сказкой Теккерея «Роза и Кольцо».
** Сказки такого рода Ланг называл «народными» и отдавал
им предпочтение.
*** Из сказки «Черный Бык Норовея».
152
Фантазию, каждый «вторичный творец» желает хоть
в какой-то мере создать нечто настоящее или надеется
приблизиться к реальности, надеется, что особые свой-
ства Вторичного Мира (а может быть, и все его дета-
ли*) — есть производные от Реальности или входят в
нее. Если он на самом деле достигает того, что честно
подходит под словарное определение «Внутреннее по-
стоянство реальности», то трудно постичь, как это вы-
ходит, если произведение с реальностью не связано. Осо-
бый характер «радости» в удавшейся фантазии, таким
образом, может быть объяснен как внезапный проблеск
подспудной реальности или истины. Это не только уте-
шение в печали бренного мира, но и удовлетворение,
и ответ на вопрос: «Правда ли это?». Я повторю ответ,
который давал в начале (с полным основанием): «Если
вы хорошо выстроили свой мирок, да. В нем все это —
правда». Для художника (для художнической полови-
ны художника) этого достаточно. Но в Эвкатарсисе нам
дано на миг увидеть, что ответ может быть «больше» —
это может быть дальний отблеск или эхо Евангелической
Благости в реальном мире. Употребив такое выражение,
я намекаю на суть эпилога. Предмет серьезный и тема
опасная. Такую тему трогать с моей стороны самона-
деянно. Если милостью свыше мои слова хоть в каком-
то отношении имеют ценность, это, разумеется, лишь
одна грань несметно богатой истины: конечной лишь
потому, что конечны возможности человека, для которо-
го все это делается.
Осмелюсь сказать, что, подходя с такой стороны к
Христианским Писаниям, я давно чувствовал (и чувст-
вовал с радостью), что Бог спасал испорченные созда-
ния, людей, некоторым образом учитывая эту сторону
их непонятной природы, как он учитывал и другие.
В Евангелиях заключена волшебная сказка, или нечто
большее, чем сказка, в нем — квинтэссенция волшебных
сказок. Там много чудес — своеобразно-художествен-
ных**, красивых и трогательных; «мифических» в своей
совершенной внутренней значительности, и есть в этих
чудесах величайший и наиболее полно постигаемый Эв-
* Потому что «истинными» могут быть не все детали: вдохно-
вение редко бывает таким сильным и длительным, что касается
каждого камня в набросанной груде. Обычно остается много «изоб-
ретений», на которые вдохновение не подействовало.
** Художественность, искусство здесь и в самой сказке, а не в
том, что она рассказана. Евангелисты — не авторы сказки.
153
катарсис. Но евангелическая сказка входит в Историю
и в наш Первичный Мир; желание и вдохновение вто-
ричного творения в ней поднято до высот Истинного
Творения. Рождение Христа — эвкатарсис истории че-
ловечества. Воскресение — эвкатарсис легенды о Воп-
лощении* Эта история начинается и кончается в ра-
дости. В ней исключительно дано «внутреннее постоян-
ство реальности». Нет и не было в мире сказки, в кото-
рой так хотели бы видеть правду, как в этой, и нет ни
одной, которую бы столько скептиков сочло за правду
за ее собственные достоинства. Ибо в ее художествен-
ности — в высшей степени убедительное звучание Пер-
вичного Искусства, т. е. Творения. Отрицание этого ве-
дет либо к унынию, либо к гневу.
Нетрудно представить особое волнение и радость,
которую человек почувствовал бы, если бы особенно
красивая волшебная сказка оказалась в «первичном»
значении правдой, события в ней — историческими, и
при этом совсем не обязательной была бы потеря мифо-
логической или аллегорической значимости. Это нетруд-
но, потому что придется испытать и постичь нечто от-
нюдь не непонятное. Радость будет совершенно такая
же по характеру, если не по такой радости вкус пер-
вичной истины (иначе она не называлась бы радостью).
Она направлена вперед (или назад, направление в этом
случае не имеет значения), к Великому Эвкатарсису.
Христианская радость, Глория** имеет то же свойство;
но она исключительно (была бы «бесконечно», если бы
наши возможности не были конечны) высока и светла.
А эта история — в высшей степени превосходна. И она
истинна. Искусство подлинно и подтверждено. Бог —
повелитель ангелов — и людей — и эльфов. Легенда
и История встретились и слились.
Но в Божьем царстве присутствие величайших не
угнетает малых. Прощенный человек остается челове-
ком. Сказка, фантазия продолжается и должна продол-
жаться. Евангелие не отменяет легенд: оно освящает
их, особенно «счастливые концы». Христианин обязан
трудиться умом, равно как и телом, должен страдать,
надеяться и умереть, но теперь он может постичь, что
все его склонности и способности имеют цель, которая
* Божества в Христе (примеч. переводчика).
** «Глори я» — «Слава в вышних» — название одной из мо-
литв, но здесь имеется в виду и радость в общем смысле (при-
меч. переводчика).
154
может быть искуплена. Так велика щедрость, с которой
к нему относятся, что, может быть, теперь он сумеет до-
гадаться, что фантазия на самом деле сможет помочь ему
одеть свое творение пышной листвой и обильно удоб-
рить. Все сказки могут сбыться. И все же, в конце кон-
цов, спасенные искуплением, они могут оказаться на-
столько же похожи и непохожи на те формы, которые
мы им придаем, насколько окончательно прощенный и
спасенный человек будет похож и непохож на того пад-
шего, которого мы знаем.
ПРИМЕЧАНИЯ
«А» (к стр. 111)
Самый корень (а не только применение) их «чудес» сатири-
чен; это насмешка нелепостей, где элемент «сна» — не просто
инструмент введения и окончания, а неотъемлем от действия и пе-
реходов. Если предоставить детям разбираться самим, они смогут
это понять и оно им понравится. Но многим, как когда-то мне,
«Алиса» преподносится как волшебная сказка, и пока длится это
недоразумение, дети чувствуют отвращение к технике сна. В «Вет-
ре в ивах» сон не предполагается. «Крот хлопотал все утро, усерд-
но занимаясь весенней уборкой у себя в домике», — так эта вещь
начинается, и верный тон выдержан до конца. Тем более замеча-
тельно, что А. А. Милн, восхищавшийся прекрасной книжкой, пере-
делав ее в пьесу, предпослал ей причудливый пролог, в котором
ребенок звонит по телефону, держа вместо трубки — цветок нар-
цисса. Впрочем, может быть, это не замечательно, потому что че-
ловек, восхитившийся осознанно (в отличие от просто восхитив-
шегося), никогда не стал бы делать из нее пьесу. Ясно, что только
простейшие элементы — пантомима, сатирические элементы басни
о животных — можно с успехом представить в форме спектакля.
Получилась вполне терпимая развлекательная пьеса на низком
уровне драматургии, особенно для тех, кто книжку не читал, но
некоторые дети, которых я водил на представление «Лягушонка
из Лягушачьей Усадьбы», запомнили из него то, что в начале
у них возникло отвращение. А в остальном они предпочли вспом-
нить книжку.
«Б» (к стр. 124)
Конечно, как правило, эти детали попадали в сказки даже
в те дни, когда они происходили на самом деле, потому что они
«делали сказку». Если бы я написал сказку, в которой бы повесили
человека, эта деталь могла бы сохраниться и в позднейшие века,
при условии, что сохранится сказка, — само по себе это было бы
признаком того, что сказка имеет постоянную (более чем времен-
ную и местную) ценность, — и позднее она могла бы указать на
то, что сказка была написана в период времени, когда для соб-
155
людения законности на самом деле вешали людей. Могла бы; в от-
даленном будущем судить об этом с полной определенностью будет
трудно. Чтобы не сомневаться в правильности вывода, будущему
исследователю надо будет точно знать, когда я жил и когда прак-
тиковалось повешение. Я ведь мог позаимствовать эту деталь из
другого времени или места, из другой сказки; я мог бы просто
ее выдумать. Но даже если предположение будущих исследователей
окажется верным, сцена повешения встретится в сказке только
потому, что: а) я знал о драматическом, трагическом или устраша-
ющем действии эпизода в сказке и б) те, кто передавал эту сказку
из уст в уста, чувствовали силу эпизода и сохраняли его. Удален-
ность во времени, древность и чужеродность могут позднее заострить
лезвие трагедии или усилить ужас; но для того, чтобы точить его
на эльфийском точиле древности, лезвие должно наличествовать.
Так что самый бесполезный, во всяком случае, для литературных
критиков, вопрос об Ифигении, дочери Агамемнона: происходит ли
легенда о том, как ее приносили в жертву в Авлиде, из того вре-
мени, когда человеческие жертвы были обычными?
Я сказал в начале «как правило», потому что ясно, что то, что
сейчас рассматривается как «сказка», некогда могло иметь другую
цель: было, например, записью события или ритуала. Я имею
в виду просто строгую запись. Сказка, придуманная для объясне-
ния ритуала, с самого начала есть и остается сказкой (предпола-
гается, что такое тоже нередко случалось). Она продолжает суще-
ствовать в той же форме, в которой родилась, и живет долго пос-
ле того, как ритуал отомрет, лишь благодаря своим литературным
(сказочным) достоинствам. Бывало, что подробности, ставшие сей-
час заметными в силу необычности, проскальзывали в сказку как
случайная обыденность, которую просто не замечали: как в наши
дни могут не заметить, что человек «снял шляпу» или «сел в поезд».
Обычно такие детали ненадолго переживают быстро меняющиеся
обычаи. Во всяком случае, в устной передаче они легко ускользают.
Но если сказка записана, она довольно долго остается неизменной,
тогда при очень быстрой смене обычаев случайные детали приоб-
ретают оттенок странности и забавности. Много выражений Дик-
кенса сейчас именно так воспринимаются. Сегодня можно найти
издание его романа, купленное и впервые прочитанное в то время,
когда каждодневная жизнь была такой, как там описано, но сейчас
ее бытовые детали уже так же далеки от нас, как привычки елиза-
ветинского периода. Таковы особенности современной эпохи. Антро-
пологи и фольклористы этим явлением не занимаются. Но они имеют
дело с устным народным творчеством, значит должны тем более
задуматься над тем, что перед ними — произведения, первичная
задача которых: создать сказку, и это же — главная причина их
жизнеспособности. «Лягушачий Король» — не кредо, не пособие
по тотемизму: это странная сказка с простой моралью.
«В» (к стр. 126)
Насколько мне известно, дети, рано проявившие склонность
к писательству, обычно не берутся писать сказки, за исключением
тех случаев, когда сказки были единственным видом преподноси-
мой им литературы; а когда они пробуют писать сказки, у них
ничего не выходит. Это ведь нелегко. Когда у детей наблюдается
специфическое пристрастие к сказкам, это обычно бывают сказки
156
о животных, басни, а взрослые часто их путают с волшебными
сказками. Лучшие сказки, написанные детьми, которые мне прихо-
дилось видеть, либо были «реалистическими» (по замыслу), либо
их героями были животные и птицы, в основном зооморфные оче-
ловеченные создания, характерные для басен. Мне кажется, что эту
форму так часто выбирают за то, что она допускает большую долю
реализма: дает возможность изобразить домашние события и раз-
говоры, которые дети по-настоящему хорошо знают. Однако саму
форму, как правило, предлагают или навязывают взрослые. Как в
хорошей, так и в плохой литературе, обычно предлагаемой малень-
ким детям, имеется странная доминанта: по-моему, вся она подра-
зумевается как сопутствующая рядом с «Естественной Историей»,
полунаучными книгами о животных и птицах, которые тоже счита-
ются подходящей пищей для юных умов. И это все подкрепляется
медведями и зайцами, которые в последнее время почти выжили ку-
кол из детской, даже девочки в них играют чаще. Дети склады-
вают целые саги про своих кукол, подчас длинные и сложные.
Если куклы — мишки, то действующими лицами в этих сагах бу-
дут медведи, но говорить они будут, как люди.
«Г» (к стр. 130)
Меня познакомили с зоологией и палеонтологией (в детском
издании) так же рано, как и с Волшебной Страной. Я смотрел
картинки с живущими в наше время зверями и с настоящими (так
мне говорили) доисторическими животными. Мне больше нравились
«доисторические»: они ведь жили давным-давно, а гипотеза (постро-
енная на довольно скудных свидетельствах) не может существовать
без некоего налета Фантазии. Но мне не нравилось, когда мне
говорили, что это «драконы». Я и сейчас могу, словно наяву, пред-
ставить и пережить то раздражение, которое чувствовал в детстве,
когда родственники (или подаренные мне книги) назидательно за-
являли, что «снежинки — волшебные алмазы», или что они «кра-
сивее волшебных алмазов», а «чудеса океанских глубин удивитель-
нее, чем страна эльфов». Дети ждут, что взрослые объяснят или
хотя бы признают отличия, которые чувствуют они, но не ожидают
отрицания или игнорирования. Я остро чувствовал красоту «на-
стоящих вещей», но мне казалось, что путать настоящее с чудеса-
ми «тех вещей» — это значит изворачиваться и обманывать. Я очень
хотел изучать Природу, даже сильнее хотел, чем читать сказки, но
я не хотел, чтобы меня обманом заманивали в Науку и вымани-
вали из Волшебной Страны люди, по-видимому решившие, что по
какой-то врожденной греховности я должен предпочитать сказки,
а в соответствии с новой религией меня надо вынудить любить
науку. Природу можно, без сомнения, изучать всю жизнь или веч-
но (если есть талант); но в человеке есть часть, не относящаяся
к «Природе», и посему не обязанная ее изучать, и в общем-то, вовсе
ею не удовлетворенная.
«Д» (к стр. 136)
Например, в сюрреализме обычно присутствует некая болезнен-
ность и тревожность, которая в литературной фантазии очень редко
встречается. Рассудок, выдумывающий изображаемые образы, мо-
157
жет быть болен, хотя такое объяснение подходит не для всех слу-
чаев. Сам процесс рисования фантастических образов часто приво-
дит рассудок в странное состояние возбуждения, похожее на силь-
ную лихорадку, тогда в уме развивается мучительная плодовитость
и легкость творения фигур, способность видеть вокруг себя зло-
вещие или гротескные формы.
Здесь я, конечно, говорю о первичном выражении Фантазии
в «изобразительном» искусстве, а не об «иллюстрациях», не о ки-
нематографе. Как бы ни были хороши картинки сами по себе,
ничего хорошего они сказкам не дают. Коренное отличие всякого
искусства (включая драму), предлагающего зрительный образ, от
литературы — в том, что оно навязывает вам одну видимую
форму. Литература действует по очереди на разные умы и таким
образом она более производительна. Она более универсальна и
более индивидуальна одновременно. Говоря о хлебе и вине или
о камне и дереве, она вызывает общее понятие об этих вещах,
дает их целое, их смысл, идею, в них заложенную; а каждый слу-
шатель или читатель в своем соображении получит индивидуальное
воплощение каждой вещи. В сказке, например, говорится: «Он
ел хлеб». Режиссер или художник могут всего лишь показать «ку-
сок хлеба» по своему вкусу, в зависимости от своей фантазии, а
слушатель сказки подумает о хлебе вообще и нарисует его в уме
по-своему. Если в сказке сказано: «Он взобрался на гору и уви-
дел внизу речку в долине», — иллюстратор может «схватить» еди-
ничный образ, свое собственное представление пейзажа; но каж-
дый, кто слушает сказку, при этих словах мысленно нарисует свою
картину, и она сложится из всех гор, рек и долин, которые он
видел, и будут это особая Гора, и Река, и Долина, впервые вопло-
тившиеся для него в слове.
«Е» (к стр. 138)
В основном я, разумеется, говорю о фантазии форм и види-
мых очертаний. Драму можно построить на столкновении персо-
нажа, человека с Фантастическим Событием, которое не требует
техники, которое произошло или считается, что произошло, в Вол-
шебной Стране. Но в Драматическом результате при этом фанта-
зии не будет. Сцену захватили персонажи (люди), и все внимание
сосредоточено на них. Драму такого рода (примером могут слу-
жить некоторые пьесы Барри) можно использовать как легкое
развлечение, или с сатирическим смыслом, или для передачи лю-
дям любого послания драматурга. Заметьте — людям Драма антро-
поцентрична, а Волшебная сказка и Фантазия — не обязательно.
Существует масса сказок о том, как мужчины или женщины «исчез-
ли» и проводили многие годы среди эльфов, не замечая, как уходит
время, и не старея. Написав «Мари Роз», Барри создал пьесу на
эту тему. Нет там ни одного эльфа. Там все время действуют жесто-
ко страдающие люди. Несмотря на сентиментальную звезду и ан-
гельские голоса в конце (в напечатанном варианте), это горькая
пьеса, и ее легко переделать в дьявольскую — заменив (я видел,
как это делалось) в конце «ангельские голоса» на колдовской при-
зыв. Недраматизированные волшебные сказки, в которых идет речь
о человеческих жертвах, тоже могут быть патетичными и страш-
ными. Но это лишнее. Во многих из них наравне с людьми дей-
ствуют эльфы. В некоторых основной интерес сосредоточен на них.
158
чтобы их считали «отчетами» о действительных встречах с эльфами,
Многие фольклорные записи коротких эпизодов претендуют иа то,
и так веками накапливается «летопись», книга знаний о них и их
образе существования. Таким образом, страдания человеческих
существ, вступающих с ними в контакт (довольно часто по своей
охоте), рассматриваются совершенно под другим углом. Можно
создать драму о страданиях жертвы радиологических исследований,
но драму о радии — вряд ли. Однако можно заинтересоваться
радием (если вы не рентгенолог), и можно заинтересоваться Вол-
шебной Страной больше, чем страдающими смертными. Один ин-
терес приведет к написанию научного труда, другой — к созданию
сказки. Драма не справится ни с тем, ни с другим.
«Ж» (к стр. 149)
«Отсутствие этого чувства» — всего лишь гипотеза о харак-
тере людей далекого прошлого; тут современные люди, выродив-
шиеся или заблуждающиеся, могут до нелепости запутаться. Гипо-
теза вполне обоснованная, не первая из тех, которые не противо-
речат немногим сохранившимся записям давних лет, свидетельству-
ющим, что некогда это чувство было сильнее. То, что фантазии, в
которых смешаны с человеческими формы животного и растительного
мира или приписаны животным свойства человека, являются древ-
ними, конечно, не свидетельствует в пользу путаницы, а наоборот.
Фантазия не притупляет резких очертаний реального мира, ибо она
от этих очертаний зависит. Если говорить о нашем западном, евро-
пейском мире, так в настоящее время на «чувство разделенности»
фактически нападает и ослабляет его не фантазия, а научная тео-
рия: не сказки про кентавров и оборотней или заколдованных мед-
ведей, а гипотезы (или догматические предположения) ученых авто-
ров, которые классифицируют человека не просто как «животное» —
такая классификация старинна и верна, — а как «всего лишь жи-
вотное». Результат — искажение настроенности. Естественная любовь
не до конца испорченных людей к животным и человеческое жела-
ние «залезть под шкуру» к живущим тварям, разрастаясь, переходят
все границы. У нас теперь есть люди, любящие животных больше,
чем людей; они так сильно жалеют овец, что проклинают пастухов
наравне с волками; они плачут над павшим боевым конем и об-
ливают грязью убитого солдата. Именно сейчас, а не в те дни,
когда рождались волшебные сказки, мы имеем «отсутствие чувства
разделенности».
«3» (к стр. 151)
Конечная фраза сказки (ее считают типичным концом волшеб-
ной сказки так же, как «Однажды жили-были...» считают типич-
ным началом): «...и с тех пор они жили счастливо» — придумана
искусственно. Она никого не вводит в заблуждение. Концевые фра-
зы такого типа сравнимы с полями и рамами картин, и считать их
настоящими концами отдельных отрывков бесшовной Ткани Сказки
можно не с большим ^правом, чем выдавать раму за часть пейзажа
или окно во Внешний Мир. Эти фразы могут быть простыми или
хитроумными, скромными или экстравагантными, искусно сделан-
ными, как бывают рамы, так же, как они, гладкими, резными или
159
позолоченными, как и рамы, они необходимы: «...и если они оттуда
не ушли, они до сих пор там», «...сказка кончена — видишь мышку?
Кто ее поймает, из меха себе шапку стачает»; «...и стали они жить-
поживать»; «...а когда свадьба кончилась, меня послали домой
в бумажных башмачках по дороге из битого стекла»...
Подобные концы годятся для волшебных сказок, потому что
в этих сказках лучше понимается и сильнее ощущается бесконеч-
ность Мира Сказок, чем в большинстве современных «реалистиче-
ских» сказок, уже ограниченных тесными рамками своего малень-
кого времени. Резкий обрыв бесконечного гобелена отмечается под-
ходящим знаком — формулой, которая может быть даже гротеск-
ной или комической. Неотвратимое развитие современной иллюст-
рации (так часто фотографической) потребовало отказа от рамок,
так, чтобы у картинки просто оставались поля. Может быть, такой
метод оформления годится для фотографии, но он совершенно не
подходит для картинок, которые иллюстрируют волшебную сказку
или вдохновлены ею. Заколдованный Лес требует ограничения, при-
чем даже ограничивающей рамки со сложным рисунком. Печатать
такую картинку под обрез страницы, как «карточки» пьянчужек в
«Иллюстрированной Почте», будто это «моментальные снимки»
Волшебной Страны или «пятиминутные наброски нашего художни-
ка», — глупо и оскорбительно.
Что касается начальной фразы в волшебных сказках, то вряд
ли можно придумать формулу лучше, чем: «Однажды жили-были...»
Ее эффект немедленен. Этот эффект поможет оценить, например,
прочтение сказки «Страшная Голова» в «Синей Книге Сказок». Это
собственная переделка Эндрю Лангом легенды о Персее и Горгоне.
Она начинается: «Однажды...» — ив первой строчке автор не на-
зывает ни время, ни страну, ни героя. Таким приемом он добился
того, что можно было бы назвать «превращением мифа в сказку».
Я бы сказал, что он превратил волшебную сказку высокого толка
(ибо такова греческая легенда) в особую форму, которая сейчас
распространена в нашей стране: детскую или «бабушкину» сказку.
Безымянность — не достоинство, а случай, и подражать ему не
следует, ибо нечеткость такого рода в рассказе снижает его ценность
и портит его, будучи результатом забывчивости или недостаточного
умения. Но вот вневременность — совсем другое. Такое начало не
обедняет, а придает значительность. Одним махом оно обеспечивает
ощущение огромности неисследованного мира Времени.

издательство