Павел Берлин
неизвестный
Карл Маркс
ЖИЗНЬ И ОКРУЖЕНИЕ
эксмо
алгоритм
Москва
2012

Берлин П. А.
Неизвестный Карл Маркс : Жизнь и окружение / Павел
Берлин. - М. : Эксмо : Алгоритм, 2012. - 288 с. - (Гении и
злодеи).
ISBN 978-5-699-54610-7
Карл Маркс — философ, социолог, экономист и общественный деятель.
Сменив иудейство на протестантизм, Маркс получил «входной билет в
область европейской культуры», благодаря чему у него появилась реальная
возможность влиять на массовое сознание миллионов людей. Труды Карла
Маркса сформировали в философии диалектический и исторический
материализм, в экономике — теорию прибавочной стоимости, в политике —
теорию классовой борьбы. Эти направления стали основой коммунистического
и социалистического движения и идеологии, получив название «марксизм».
Что же это означает на самом деле? Карл Маркс повернул
экономическую эволюцию цивилизации. Карл Маркс развернул историю развития
человеческой цивилизации. Человек, свершивший «философскую
революцию», стал идеологом революции массовой, кровавой, братоубийственной.
Возможно, впервые за время существования нашей цивилизации философ
так повлиял на историю развития человечества.
Член тайного общества «Союз коммунистов», создатель мощной про-
пагандистско-террористической организации мирового масштаба под
названием Первый Интернационал. Каким же был этот уникальный человек?
©БерлинП., 2012
© ООО «Алгоритм-Издат», 2012
© ООО «Издательство «Эксмо», 2012
ISBN 978-5-699-54610-7

Глава I
Годы юности и студенчества
Карл Маркс происходил из древней и благочестивой
еврейской семьи. Его родословное древо по прямой линии
вплоть до шестнадцатого века насчитывает в числе своих
членов исключительно раввинов, среди которых некоторые
в свое время были известными учеными-теологами. Все они
носили фамилию Мордухай, и лишь дедушка Карла Маркса
изменил эту фамилию на фамилию «Маркс».
Отец Маркса не только нарушил древнюю традицию
своего рода и вместо учено-духовной карьеры избрал светскую —
в 1824 году он перешел из иудейства в протестантизм.
Переходя из иудейства в протестантство, отец Маркса,
по словам Мерин га, «делал это не для того, чтобы веру в Де-
гову переменить на веру в Христа, а для того, чтобы
внешне порвать с иудейством, которое он уже пережил
внутренне. А в то время сделать это можно было лишь в форме
перехода в протестантство».
И в подтверждение Меринг ссылается на слова Гейне,
который, оправдывая свое крещение, говорил, что
свидетельство о крещении служит входным билетом в область
европейской культуры.
Но эти соображения Меринга представляются нам очень
уж натянутыми. Переход из иудейства в христианство
вызывался тогда не тем, как это предполагает Меринг, что
тогдашнее наиболее передовые евреи «внутренне преодолели»,
пережили еврейство, а тем, что тогдашние официальные
христиане не давали возможности евреям по-человечески жить
в Пруссии. Меринг забывает о словах Гейне, что если бы
позволили красть серебряные ложки, то он бы никогда не кре-
5

стился... Гейне крестился почти одновременно с отцом
Маркса, и в письме к своему другу Мозеру он следующим
образом объясняет свой шаг: «Я очень хорошо понимал слова
псалмопевца: «Господи! Давай мне насущный хлеб, дабы я
не позорил Твое святое Имя!» Весьма фатально, что во мне
весь человек управляется бюджетом! На мои принципы
отсутствие или изобилие денег не имеет ни малейшего
влияния, но на мои поступки оно влияет тем сильнее. Да великий
Мозер, Генрих Гейне очень мал... Это не шутка, это мое
серьезнейшее, исполненное самого сильного негодования,
убеждение. Моя душа гуммиластиковая, она часто растягивается
до бесконечности и часто стягивается до крошечных
размеров». И затем в другом письме к тому же Мозеру Гейне
произносит упомянутую фразу о серебряных ложках: «Мне было
бы очень прискорбно, если бы мое свидетельство о
крещении могло представиться тебе в благоприятном свете. Уверяю
тебя, что, будь законами дозволено красть серебряные
ложки, я бы не крестился» (курсив автора). Эти слова Гейне
отлично показывают, что многие тогдашние евреи переходили в
христианство вовсе не потому, как это предполагает Меринг,
что они «внутренне преодолели еврейство», а просто потому,
что они не могли преодолеть грубого внешнего и
внутреннего гнета прусского государства.
Семья Маркса, правда, жила в рейнской провинции, где
действовал несравненно более передовой, чем прусское
уложение, Наполеоновский кодекс, которому были чужды
религиозные преследования. Но ко времени крещения
семьи Маркса город Трир подпал под владычество Пруссии,
которая в то время жестоко травила евреев, и не далее как в
1826 г. рейнский провинциальный ландтаг обсуждал
законопроект о лишении евреев всех гражданских прав.
Грубый и злобный антисемитизм тогдашнего немецкого
правительства и значительной части общества заставлял
многие тысячи еврейских семейств переходить в христианство.
И этим, конечно, объясняется переход в христианство и всей
семьи отца Карла Маркса. И именно благодаря тому, что
внешние гонения заставили многих передовых евреев переходить
6

в христианство, эти евреи сохраняли в себе жгучую, лютую
ненависть к реакционному правительству и обществу и
бросались в первые ряды борцов за политическую свободу.
Берне, который тоже вынужден был принять
христианство, в превосходных словах показал, почему именно евреи
выдвигали тогда передовых борцов освободительного
движения. «Да именно потому, — писал Берне, — что я родился
рабом, свобода милее мне, чем вам. Да, вследствие того, что
я был обучен рабству, я понимаю свободу лучше вас. Да,
оттого, что у меня не было при рождении никакого отечества,
я жажду приобрести его гораздо сильнее, чем вы, и
вследствие того, что место, где я родился, было ограничено
одною еврейскою улицею, за запертыми воротами которой
начиналась для меня чужая земля, — мне недостаточно теперь
иметь отечеством ни город, ни провинцию, ни целую область;
я могу удовольствоваться только всею великою отчизною, на
всем пространстве, где звучит ее язык... Я перестал быть
рабом граждан и потому не желаю теперь никакого рабства; я
хочу быть теперь совершенно свободным. Дом моей
свободы я выстроил себе заново снизу до самого верху; следуйте
моему примеру и не довольствуйтесь накладкой новых
черепиц на крышу полусгнившего государственного здания.
Прошу вас, не презирайте евреев. Вы лишили их воздуха, но это
предохранило их от гнилости. Вы насыпали в их сердце соль
ненависти, но это помогло ему сохраниться в совершенной
свежести. Вы всю зиму держали их в глубоком погребе,
заткнув отдушину навозом, но сами, незащищаемые ничем от
холодного воздуха, полузамерзли. Когда наступит весна, мы
увидим, кто зазеленеет прежде: евреи или христиане».
Эти слова Берне (см. его «Сочинения в переводе П. Вейн-
берга», т. 11, СПб., 1896 г.) хорошо вскрывают
социально-психологический источник той чуткой восприимчивости к
новым освободительным идеям, той готовности биться за их
осуществление, которыми отличался тогда передовой слой
еврейства. Достаточно сказать, что за короткий промежуток
времени немецкое еврейство сумело тогда выдвинуть целую
плеяду блестящих, гениальных борцов за политическое и со-
7

циальное освобождение всего человечества — Берне, Гейне,
Маркса, Лассаля.
Но помимо принадлежности к гонимой в тогдашней
Пруссии нации, все внешние условия жизни Карла Маркса
складывались так, что должны были рано пробудить и развить в нем
его природную революционную стихию. Маркс родился и
вырос в городе Трире в рейнской провинции, которая была
завоевана Наполеоном I и с тех пор управлялась на основании
Наполеоновского кодекса. Но в 1815 г. рейнские провинции
вновь отошли к Пруссии, и их жителям была дана
возможность наглядно сравнить более или менее свободный режим,
созданный «революционным и безбожным» французским
правительством, с деспотическим режимом
патриархального и богобоязненного прусского правительства. Сравнение
было, конечно, не в пользу последнего. И недовольство
прусским режимом широко разлилось по рейнской провинции.
К тому же рейнская провинция принадлежала к числу
наиболее развитых в экономическом отношении частей Германии.
Здесь раньше, чем в других местах Германии, начало
развиваться крупнокапиталистическое хозяйство и образовался
слой богатой и властолюбивой крупной буржуазии.
Вследствие всего этого, рейнская провинция шла впереди других по
оппозиционности своего настроения.
Если мы теперь перейдем от общих к частным, семейным
условиям, среди которых вырос Карл Маркс, то мы убедимся,
что и в этой области обстановка, окружавшая Маркса,
благоприятствовала его развитию. Отец Маркса был чутким и
образованным человеком, души не чаявшим в своем сыне, рано
разгадавшим гениальные задатки своего первенца и всеми
силами старавшимся дать ему цельное и законченное
образование.
Одна из главных «особых примет» духовного облика
К. Маркса — его интернационализм и, если так можно
выразиться, интеррелигиозность — тоже уже в условиях его
детства получила благодатную почву для развития. Отец и мать
Маркса происходили из древней еврейской фамилии,
перешедшей в христианство, когда Марксу было шесть лет. Отец
8

Маркса был немец, его мать голландкой, до самой своей
смерти не научившейся безукоризненно говорить по-немецки.
В 1835 году Маркс окончил гимназический курс в трир-
ской гимназии. Полученный им аттестат меньше всего давал
основание предполагать в семнадцатилетнем юноше
гениального теоретика и стратега революции. Аттестат был
«средний». Почти по всем предметам отмечались
«удовлетворительные» успехи и похвальное поведение.
Окончив гимназический курс, Маркс в том же 1835 г.
поступил на юридический факультет Боннского
университета. Студенческая жизнь Германии тридцатых и сороковых
годов как нельзя лучше подтверждала ту истину, что
непосредственная политическая роль, играемая студенчеством, тем
шире и влиятельнее, чем более отстало общее социально-
экономическое положение данной страны.
Социально-политический строй Германии тридцатых годов был до крайности
отсталый по сравнению с «западными странами» — Англией
и Францией. В политической области в ней ненарушимо
царил еще абсолютизм, имевший к тому же несколько десятков
филиальных отделений, в виде бесконечного числа
отдельных микроскопических государств. Не менее отсталой была
Германия тридцатых годов и по своему
социально-экономическому развитию. Капиталистическое производство едва
только назревало, господствующая же роль принадлежала
мелким формам самостоятельного производства и ремеслу.
Социальные взаимоотношения различных классов
отличались патриархальностью и благодушием. Пролетариат был
еще очень малочислен и не порвал еще своей связи с
мелким производством и с землею.
Таким образом, в Германии тридцатых годов еще не
существовали сколько-нибудь обширные кадры населения,
которые бы, подобно тому, как это было во Франции, могли на
своих крепких и широких плечах вынести организованную
политическую борьбу с абсолютизмом.
А между тем мысль немецкой интеллигенции
значительно обогнала медленный ход социально-экономического
развития страны. Передовые слои немецкой интеллигенции с
9

жадностью усваивали новые веяния в науке и жизни,
доносившиеся из соседней Франции. На сером, тусклом фоне
крайне отсталой социально-политической жизни Германии
ярким пламенем горела мысль передовой интеллигенции.
И эта-то передовая интеллигенция, не находя еще в своих,
освободительных стремлениях точки опоры в широкой
народной массе, приняла отсталость социально-экономического
развития Германии за ее особенность и с энтузиазмом сама
возложила на себя великую миссию своими личными силами
и усилиями освободить весь немецкий народ. И в первых
рядах этой интеллигенции стояло, конечно, студенчество. В
тридцатых годах оппозиционное движение носило в Германии
чисто интеллигентский и по преимуществу студенческий
характер. Пролетариат еще политически безмолвствовал,
буржуазия уже начинала издавать политически
членораздельные звуки, но тогда она еще не шла дальше упований на
мудрость правительства и почтительных просьб, обращенных к
правительству, чтобы оно само себя ограничило. Среди
студенчества же шло сильное брожение, и скорпионы
жестоких правительственных репрессий обрушивались всею
своею тяжестью почти исключительно на студентов. Но эти
гонения только сильнее сплачивали и только больше озлобляли
студенчество, которое в ответ на правительственный террор
стало проповедывать «убийство тиранов».
Чрезвычайная неопределенность
социально-экономического состояния тогдашней Германии, пестрая
чересполосица интересов различных ее классов отражалась в головах
студенчества в виде удивительного сумбура политических
понятий. Не говоря уже о «цветном», корпоративном
студенчестве, которое всецело ушло в дуэли, попойки и
подражание фешенебельным офицерам, даже среди передовой
части студенчества еще широко были распространены грубые
корпоративные предрассудки и чисто ребяческое увлечение
«страшными» революционными лозунгами и призывами,
которые, за единичными исключениями, всегда оставались в
области революционной фразеологии.
ю

Один из друзей К. Маркса, «красный» Беккер,
поступивший в университет лишь на 4-5 лет позже Маркса,
рассказывает, что среди передового студенчества тогда еще очень
часто встречались студенты, которые одновременно с
«тиранами» предавали проклятию и... железные дороги и упорно
отказывались пользоваться ими. А когда другой гениальный
современник Маркса, Георг Бюхнер1, поступивший в
университет на 3-4 года раньше Маркса, обратился к
революционной студенческой организации «студентов-коммунистов» с
приглашением вступить в революционный союз, в котором
участвовали многие ремесленники, то
«студенты-коммунисты» ответили Бюхнеру, что устав этого общества
соответствует их убеждениям, так как они, студенты, непримиримые
коммунисты, но, однако, они считают ниже своего
достоинства быть в одном обществе с какими-то ремесленниками.
Этот характерный эпизод хорошо показывает, что,
несмотря на всю свирепость своей революционной
фразеологии, немецкое студенчество тридцатых годов еще не могло
освободиться даже от своих корпоративных предрассудков.
Однако все чаще и чаще уже с тридцатых годов среди
немецкого студенчества стали встречаться отдельные личности
и небольшие группы, которые звали студенчество выйти из
тесных стен чисто студенческого движения и, подняв
массовое народное движение, стать во главе его.
Вследствие вышеуказанной социально-экономической
отсталости Германии тридцатых годов тогдашнему
студенчеству в лице его передовых деятелей не удалось вызвать
сколько-нибудь заметного массового движения, но все-таки
студенчество сумело бросить в девственное в политическом
1 Бюхнер Георг (нем. Georg Büchner; 1813-1837) — немецкий поэт и
драматург. Занимался изучением естественных наук и практической медицины;
издал памфлет «Der Hessische Landbote» с эпиграфом: «Мир — хижинам,
война — дворцам». В1834 году Бюхнер участвовал в революционном восстании
в Гессене. За написание политического памфлета разыскивался полицией.
Впоследствии переехал в Цюрих, где читал лекции по сравнительной
анатомии. Бюхнер — автор трех драматических произведений: «Смерть Дантона»,
«Войцек» и «Пьетро Аретино». С 1923 года вручается премия Бюхнера, которая
считается наивысшей наградой Германии в области прозы. — Примеч. ред.
11

отношении сознание широких слоев народа первые зерна
политического развития. В особенности это приходится
сказать о ремесленниках, которые ужа с тридцатых годов стали
приходить в соприкосновение с «бунтующими» студентами и
даже основывать студенческо-ремесленные революционные
союзы. Лишь немногие студенты — вроде Бюхнера, Беккера
и др. — настолько поднялись над общим уровнем, что умело
пропагандировали ремесленников, обыкновенно же эта
пропаганда сводилась к обучению ремесленников свирепой
революционной фразеологии. Вот как один современник
Маркса передает «имевшую шумный успех» речь одного
ремесленника: «Добро должно восторжествовать! Моей религией
является убийство тиранов и всеобщее равенство... Я знаю
наверное и надеюсь, что и вы, дорогие братья, верите в это,
что скоро совершится нечто (bald etwas geschieht), я знаю
это из верного источника, я знаю это от поляков и
французов. Революция, говорю я вам, революция и всеобщее
уничтожение». (Общее продолжительное одобрение.
Аплодисменты. Крики «браво».)
Этот «революционный» сумбур был точным
отражением того сумбура, который царил в тридцатых годах в головах
большинства немецких студентов. Но как ни был велик, этот
политический сумбур, он во всяком случае не помешал
студенчеству играть очень шумную политическую роль,
будоражить крепко спящий мир филистеров и будить его к
самостоятельной политической жизни.
Студенчество находилось в непрестанном брожении,
неутомимой войне с правительством, и своими «беспорядками»
оно, конечно, сильно содействовало политическому
пробуждению всей страны. К этой эпохе бури и натиска в жизни
немецкого студенчества относятся университетские годы
Карла Маркса. Какую же позицию занял Карл Маркс по
отношению к студенческим волнениям, к каким из многочисленных
тогда студенческих групп он примкнул, какую роль он
сыграл в развитии студенческого движения? К сожалению, тот
весьма скудный биографический материал, который мы
имеем о Марксе, особенною скудостью страдает относительно
12

его студенческих лет. Мы не имеем никаких данных
относительно роли Маркса в студенческом движении тридцатых
годов; но те автобиографические данные, которыми мы
вообще располагаем относительно студенческих годов Маркса, и
многочисленные воспоминания его современников
заставляют предполагать, что Маркс или совсем остался в стороне
от студенческих движений, или, во всяком случае, принимал
в них лишь незначительное участие. Маркс уже на
университетской скамье сильно выделялся своими
замечательными способностями и богатством своих знаний. Если бы
поэтому он принял близкое участие в студенческом движении, то
он бы очень скоро выдвинулся и сыграл в нем крупную роль.
А между тем, в довольно богатой немецкой литературе о
студенческих движениях тридцатых годов имя Карла Маркса не
встречается. Сохранившиеся письма студента Маркса к отцу
и отца к нему тоже заставляют предполагать, что в
студенческие годы Маркс всецело ушел в выработку своего
общефилософского миросозерцания и вопросы мировоззрения
целиком поглотили все его мысли и помыслы. О социальных
движениях, социальных и политических вопросах мы не
находим в письмах Маркса к отцу и в ответных письмах отца ни
звука. В этом отношении интересно сравнить письма Маркса
к отцу с письмами к отцу Георга Бюхнера. Отец Бюхнера был в
политическом отношении очень консервативно настроен, но,
несмотря на это, Бюхнер в своих письмах к отцу и невесте
постоянно вновь и вновь возвращается к социальным и
политическим вопросам и с юношеским пылом реагирует на все
политические события. И даже в своих занятиях он больше
всего времени уделяет «изучению истории революций».
Совершенно иной характер носят письма и занятия
студента Маркса. Свою невесту он засыпает письмами чисто
лирического характера и даже целыми тетрадями своих
стихотворений, в письмах к отцу он вновь и вновь возвращается
к вопросам о выработке своего общефилософского
миросозерцания; а в Берлине среди его друзей мы встречаем людей
на несколько лет старше его и уже закончивших свой
период бури и натиска. Маркс-студент, очевидно, принадлежал к
13

тому типу людей, которые не могут заняться практическим
делом или даже вопросами практики, не уяснив себе
предварительно «проклятых» вопросов теории, вопросов общего
мировоззрения. Ночи напролет просиживал Маркс над
книгами и мучительно метался от одной теории к другой, от
одной науки к другой, крайне неохотно и неаккуратно
посещая университетские лекции. Из этих лекций Маркс охотно
слушал знаменитого Савиньи и в особенности Ганса,
оказавшего на Маркса очень сильное влияние. Ганс в своих
лекциях метко и зло бичевал крайнюю историческую школу
юристов, Ганс отмечал «узость, ограниченность и мумиеподоб-
ность этой школы, ее вредное влияние на законодательство
и право, жалкое чванство, с которым она покрывает свои
тощие члены государственной тогой». Кто знаком со
знаменитой статьей Маркса «К критике гегелевской философии
права», тот легко проследит по ней, какое глубокое впечатление
произвели на Маркса лекции гегельянца Ганса.
Для периода студенчества Карла Маркса наибольшую
биографическую ценность представляет письмо Маркса к
отцу, относящееся к ноябрю 1837 г. и впервые
опубликованное дочерью Маркса в 1897 г. в журнале «Die Neue Zeit».
«Когда я покинул вас, — пишет здесь Маркс, — для меня
раскрылся новый мир, мир любви и притом страстной,
безнадежной любви. Даже поездка в Берлин, которая, вообще
говоря, привела меня в восхищение, возбудила во мне
наслаждение природой, доставила мне радости, — и эта поездка
в конце концов оставила меня равнодушным и угнетающе на
меня подействовала, ибо скалы, на которые я глядел, не были
сильнее и величественнее, чем чувства моей души;
обширные города не были более живы, чем моя кровь, меню
трактиров не были более разнообразны и неперевариваемы, чем
продукты моей фантазии, и, наконец, искусство не было так
прекрасно, как моя Женни. Приехав в Берлин, я порвал со
всеми своими прежними знакомствами, неохотно делал
редкие визиты и пытался уйти в науку и искусство.
При моем тогдашнем настроении я прежде всего
должен был, конечно, броситься на лирическую поэзию, и в свя-
14

зи со всем моим развитием эта поэзия могла быть лишь чисто
идеалистической. Таким же далеким, потусторонним миром,
каковым тогда была моя любовь, было и мое небо, мое
искусство. Всякая действительность исчезала, и все исчезнувшее
размывалось в безграничном пространстве, не находясь ни в
какой связи с настоящим, принимая характер расплывчатого
и бесформенного чувства, лишенного всякой естественности.
Все совершилось точно на луне; между существующим и тем,
что должно быть, зияла полная противоположность,
риторические рассуждения заменяли поэтические мысли...
Однако, поэзия была лишь второстепенным делом, я
должен был изучать юриспруденцию, и прежде всего я
чувствовал стремление посчитаться с философией. Эти занятия так
переплелись друг с другом, что я вынужден был частью без
всякой критики, чисто ученически, воспринять Гейнециуса,
Тибо и источники. Две первые книги пандектов я перевел на
немецкий язык и пытался изложить философию права. В
качестве введения я предпослал несколько метафизических
тезисов, и этот злосчастный Opus я довел до публичного права.
Эта работа заняла почти триста (?) листов.
Здесь у меня прежде всего резко выступило присущее
идеализму противоречие между миром действительного и
миром должного и повлекло за собою безнадежно
ошибочную классификацию. Прежде всего, милостиво окрещенная
мною метафизика права, т. е. основные начала,
определения понятий, не находилась у меня ни в какой связи с
действительным правом и его реальными формами. Я повторял
этим Фихте, но придавая рассуждениям более современную
и вместе с тем более бессодержательную форму. При этом
ненаучная форма математического догматизма заранее
воздвигала препятствие для истинного познания, так, как здесь
субъект вертится вокруг вещей, рассуждает о них и так и сяк,
вместо того, чтобы понять вещи в их саморазвитии, как
живущие своей жизнью.
Математик строит треугольник и доказывает, что этот
треугольник есть простое представление в пространстве,
из него само по себе ничего не развивается, он становится в
15

различные отношения и раскрывает различные истины в
зависимости от того, что мы в него привносим. Но в конкретной
форме живого мира идей, каковым является право,
государство, природа, вся философия, здесь сам объект должен быть
понят в его развитии, здесь произвольные классификации не
должны привноситься; разум же самих вещей должен
разрываться во внутренних противоречиях и в самом себе
отыскивать свое единство-
Понятие служит посредствующим звеном между формой
и содержанием. В философском развитии права форма
должна входить в содержание, форма должна быть лишь простым
продолжением содержания».
Далее Маркс излагает свою классификацию
юридических наук, не представляющую интереса и которую он уже
сам отвергает.
Только что успев закончить свою систему,
«положительную теорию права», Маркс уже видит всю ее непригодность
и безжалостно разрушает ее сверху донизу. «Мне снова стало
ясно, что без философии далеко не уедешь. Я вновь бросился
в ее объятия и вновь создал новую метафизическую систему,
закончив которую я вновь должен был признать ее
ошибочность и вообще ошибочность всех моих прежних попыток».
«Я усвоил себе привычку делать выписки из всех
читаемых мною книг, напр., из «Лаокоона» Лессинга, из «Эрвина»
Сольгерса, из «Истории искусства» Винкельмана.
В то же время я переводил «Германию» Тацита, libri
tristium Овидия, занимался английским и итальянским, не
сделав пока в этом успехов, читал уголовное право Клейна и
его анналы и все новости литературы.
Все эти занятия заставляли меня просиживать многие
ночи напролет, перестрадать внутреннюю борьбу, из
которой я в конце концов вышел не слишком-то обогащенным,
забросив при этом природу, искусство, мир, оттолкнув
друзей, подорвав свое здоровье, так что врач посоветовал мне
отправиться в деревню, и я впервые пропутешествовал
через весь город в Штралов (предместье Берлина).
16

Занавес опустился. Моя святыня была разрушена, и я
должен был приняться за создание новых богов.
От идеализма, который я, к слову сказать, уподоблял кан-
товскому и фихтевскому, я пришел к заключению о
необходимости отыскивать идеи в самой действительности. Если прежде
боги жили над землею, то теперь они переселились в ее центр.
Я прочел фрагменты гегелевской философии,
фантастические горные мелодии которой мне не понравились. Вновь
я хотел окунуться в стихию, но уже с определенным
намерением понять духовный мир, как столь же необходимый,
конкретный и определенный, как и физический. Я не хотел
заниматься дольше фехтовальным искусством.
Я написал диалог приблизительно в двадцать четыре
листа: «Клеантус, или об исходной точке и необходимом
развитии философии». Здесь до известной степени
объединились искусство и наука... Моим конечным тезисом было
начало гегелевской системы, и эта работа, ради которой я должен
был ознакомиться с естествознанием, Шеллингом и
историей, причинила мне бесконечную головоломку и при этом так
была написана, что я теперь не могу в ней разобраться. Это
мое любимое детище, точно фальшивая сирена, завлекло
меня в руки врага.
Со злости я несколько дней совершенно ни о чем не мог
думать, точно сумасшедший бегал по саду, по берегу грязной
Шпрее, даже отправился на охоту со своим хозяином. После
этого я занялся исключительно положительными науками».
Эти письма юного Маркса, напряженно и страстно
строившего философские системы и тотчас же с отчаянием их
разрушавшего, чтобы строить вновь, доставляли его
положительному отцу глубокое огорчение.
В своем ответном письме Маркс-отец раздраженно
обвиняет сына в «беспорядочности, нелепой суете по всем
отраслям науки, коптении при тусклой лампе, одичании в ученом
шлафроке с нечесаными волосами, вместо одичания за
кружкою пива... искусстве вращаться в мире, ограниченном
стенами грязной комнаты». Достается при этом юному философу
и за невнимательность к финансам. «Точно мы богачи, госпо-
17

дин сын позволяет себе в течение одного года истратить
почти 700 талеров, вопреки всем условиям, вопреки всем
обычаям, и это в то время, как самые богатые тратят не более 500.
И почему? Я знаю, что мой сын не мот. Но, помилуйте, как же
господин, каждую неделю или каждые две недели
изобретающий новые системы и уничтожающий всю прежнюю, с
таким усилием исполненную работу, как может такой господин
заниматься мелочами? Как он может думать о таких
мелочных вещах, как порядок?
Другие— «обыкновенные», конечно, студенты,—
продолжает отец язвить сына, — по своей простоте душевной
посещают лекцию, ночью спокойно спят и завязывают
знакомства. А мой славный, талантливый Карл по целым ночам не
спит, истощает дух и плоть в серьезных занятиях;
отказывается от всяких удовольствий, чтобы отдаться абстрактным
наукам, и то, что он сегодня создает, он завтра разрушает. В конце
концов, все свое он разрушил, а чужое не усвоил. В
результате — тело оказывается изнуренным, а ум совершенно сбитым
с толку, в то время как обыкновенные, маленькие люди
спокойно идут своею дорогой и порою лучше или во всяком
случае спокойнее достигают своей цели, чем те, которые
отказываются от всяких юношеских радостей и расстраивают свое
здоровье ради тени учености».
Переписка между сыном и отцом дает очень ценный
материал для характеристики Маркса-студента. Карл Маркс,
подробно описывая весь ход своих дум и занятий, сообщая о
своих неудачных попытках литературного творчества, о
своих личных делах, о своих друзьях, при этом ни одним словом
не касается ни событий тогдашней жизни, ни вообще каких-
либо социальных или политических вопросов.
Среди друзей Маркса-студента мы опять-таки встречаем
людей не политической деятельности, а теоретической мысли.
Ближе, чем с другими, он сошелся в Берлине со знаменитым
исследователем Евангелия Бруно Бауером1 и историком Кар-
1 Бауер Бруно (нем. Bruno Bauer, 1809-1882)— немецкий теолог,
философ-гегельянец, историк. Его воззрения не раз меняли направление.
В какой-то момент философ, обладающий большим влиянием на К. Маркса,
18

лом Коппеном. Несмотря на то, что эти люди были на десять
лет старше Маркса и уже давно сошли с университетской
скамьи, у них очень скоро установились с юным студентом самые
близкие товарищеские отношения. Уже тогда Маркс обладал
способностью подчинять, покорять своему уму окружающих
его людей. В одном письме к Марксу Карл Коплен, бывший
уже тогда вполне сформировавшимся умственно человеком,
пишет, что с отъездом Маркса из Берлина он, Коппен, «вновь
обрел свои собственные, так сказать, самостоятельно
продуманные мысли, тогда как до этих пор все мои мысли
приходили ко мне с Шютценштрассе» (улица, на которой жил в
Берлине Маркс). И в этом же письме Коппен говорит, указывая на
одну статью Бауера, что и последний многим был обязан
Марксу. «Как видишь, — говорит Коппен Марксу, — ты целый
магазин мыслей или, выражаясь на берлинском жаргоне, ты
бычачья голова, фаршированная идеями».
Это шутливое письмо Коплена показывает, что уже на
студенческой скамье Маркс поражал замечательным богатством
своих знаний и железною силою своей логики, поражал не
только профанов, но и таких выдающихся по своему таланту
и знаниям людей, как историк Коппен и доцент Бруно Бауер.
И если мы вспомним приведенное нами выше письмо
Маркса к отцу, то нас это, конечно, не удивит. Все силы, помыслы
и способности молодого студента поглощены были жадным,
неутомимым стремлением к знаниям и выработке цельного
миросозерцания. Ночи напролет мучает Маркс свою
голову, чтобы самостоятельно разобраться в вопросах
общефилософского мировоззрения. Перед ним вырисовывается уже
стройная и величественная философская система, кажется,
еще несколько штрихов, еще несколько деталей — и она
будет закончена, и юный философ, дрожа от восторга,
поднимает уже руку, чтобы нанести эти последние штрихи, но его
неумолимое критическое око в то же время замечает коренной
изъян всего построения, и с отчаянием и злобой он безжа-
направляет помыслы на Россию, в которой «видит страну грядущей
цивилизации». В конце жизни вновь стал приверженцем и защитником прусского
консерватизма. — Примеч. ред.
79

лостно разрушает свою систему и на время отворачивается
от всякой философии, старается уйти от ее неотвязчивых
вопросов в обывательскую жизнь или «положительные знания».
Но Маркс не был таким человеком, который мог бы обойтись
без стройного миросозерцания и сложить свое оружие
после первых неудач. Проходит короткое время, и он, позабыв
о наложенном им на себя философском воздержании, вновь
с прежним пылом обсуждает философские системы со
своими друзьями и в своей убогой студенческой комнате вновь
возводит смелые философские системы.
Эта, по выражению поэта, «бурь душевных красота» ярко
сказалась в приведенном нами письме юного Маркса к отцу.
Причем уже в этом письме видно, что Маркс еще на
студенческой скамье напряженно искал выхода из противоречий
метафизического идеализма и не был слепым последователем
царившего тогда в немецкой философии Гегеля. Уже в этом
студенческом письме Маркс пишет, что «от идеализма я
пришел к заключению о необходимости отыскать идеи в самой
действительности... Я прочел фрагменты гегелевской
философии, фантастические мелодии которой мне не понравились.
Вновь я хотел окунуться в стихию, но уже с определенным
намерением понять духовный мир как столь же
необходимый, конкретный и определенный, как и физический. Я не
хотел заниматься дольше фехтовальным искусством». Таким
образом, еще студентом Маркс видел недостатки гегелевского
идеализма, хотя, конечно, ничего своего, оригинального он
создать на студенческой скамье не успел.
Универсальный курс близился к концу, практическая
деятельность юриста совершенно не прельщала Маркса, и его
все более и более тянуло к профессорской деятельности. Его
близкий друг Бруно Бауер, уже занимавший кафедру раньше
в Берлине, а затем в Бонне, усердно уговаривал Маркса
поскорее сдать государственный экзамен и записаться
доцентом философии в Боннский университет. «Постарайся, —
пишет Бауер Марксу, — покончить с твоим жалким экзаменом,
чтобы ты мог беспрепятственно отдаться своим работам». И в
20

другом письме Бауер вновь пишет: «Время становится все
плодотворнее и прекраснее... Покончи же с твоими
проволочками и твоею излишнею вознею, с такою бессмыслицей и
с таким фарсом, как экзамен».
Весною 1841 г. Маркс сдал государственный экзамен при
Йенском университете и получил степень доктора философии.
У Маркса зарождались уже сомнения, не предпочесть ли ему
практическую деятельность ученой, и его друг Бауер усердно
отговаривал его от этого решения. «Было бы бессмыслицей, —
писал Бауер, — если бы ты посвятил себя практической
карьере. Теория является в настоящее время самой сильной
практикой, а мы даже предвидеть не можем, какое крупное
практическое значение она еще получит в будущем».
После некоторых колебаний Карл Маркс решил
последовать совету своего друга и занять в Боннском университете
кафедру доцента философии. В ту эпоху занятие
философией было тесно сплетено с занятиями вопросами религии. Как
мы уже знаем, тогдашнее радикальное течение совершалось
почти исключительно в чисто идеологической сфере.
Молодое радикальное течение вело борьбу со старым порядком
посредством философской критики идеологических основ
этого порядка, и, углубляясь в эту критику, оно приходило к
заключению о необходимости разрушить непогрешимость
религиозной санкции существующего строя.
Позже, вспоминая это время, Энгельс писал: «В борьбе с
правоверными пиетистами и феодальными реакционерами
так называемые молодые гегельянцы — левое крыло —
отказывались мало-помалу от того
философски-пренебрежительного отношения к жгучим вопросам дня, ради которого
правительство терпело их учение и даже покровительствовало
ему. А когда в 1840 г. правоверное ханжество и феодально-
самодержавная реакция вступили на престол в лице
Фридриха Вильгельма IV, пришлось высказаться открыто. Борьба по-
прежнему велась философским орудием, но уже не ради
отвлеченно-философских целей. Речь шла уже об уничтожении
унаследованной религии и существующего государства».
21

Одним из самых блестящих представителей этой
философской критики религии явился уже знакомый нам
ближайший друг Маркса — Бруно бауер.
С увлечением и блеском Бауер вел борьбу с
теологическим миросозерцанием, нанося ему все новые удары и
раскрывая один за другим все его предрассудки и секреты. Вся
молодая радикальная Германия с напряженным интересом
и восторгом следила за этой победоносной борьбой
Бруно Бауера с теологами. Но как ни заволакивала радикальная
школа свою аргументацию философскими тумаками, как ни
употребляла она вместо всем понятных выражений их
головоломные метафизические псевдонимы, но тогдашняя
предержащая власть но могла, конечно, оставить безнаказанным
такое колебание всех основ.
В тогдашней Германии вся наука — ив том числе и
университетская — находилась под явным надзором полиции,
которая моментально вмешивалась, как только с
университетской кафедры начинало веять вольным духом. Недаром
Берне1 писал: «Пусть только случится, что между испанскими
якобинцами найдется какой-нибудь математик — и союзный
сейм тотчас же запретит логарифмы».
Лекции Бауера были, конечно, признаны
несоответствующими «духу существующего государственного строя», и
Бауер был лишен профессуры в Боннском университете.
Этот случай с его ближайшим другом раскрыл Марксу
глаза, показал ему, что свободное научное исследование не
совместимо было, в тогдашней Германии с занятием
университетской кафедры, с которой начальство дозволяло лишь
1 Берне Карл Людвиг (наст. Иуда Лейб Барух, нем. Juda Lob Baruch;
1786-1837) — еврейско-немецкий публицист и писатель. По мнению Берне,
главным вкладом еврейства в мировую цивилизацию было то, что оно
породило идеалы христианства. С возникновением последнего евреи перестали
существовать как нация, и отныне их миссия состоит в осуществлении идей
космополитизма, в том, чтобы подать всему человечеству пример
вненационального существования. КЛ. Берне — выходец из знаменитой
франкфуртской семьи банкиров Барухов, которые наряду с другими еврейскими
банкирами Германии, США и Российской империи активно спонсировали так
называемую «русскую революцию» 1917 года. — Примеч. ред.
22

защиту, но никак не критику «существующего строя». Тогда
Маркс окончательно покинул всякие дальнейшие мечты о
профессорской карьере, но покинул их не для того, чтобы
отдаться практической карьере в смысле службы или
адвокатской практики, а для того, чтобы пуститься в ту
единственную область, в которой в тогдашней Германии только и
можно было вести серьезную политическую борьбу, — в область
публицистики.
К студенческим годам Маркса относится и его первый
и единственный «роман». Еще совсем ребенком Карл Маркс
подружился с Жен ни Вестфален, дочерью крупного
чиновника, по происхождению— шотландского дворянина.
Между семьей Марксов и Вестфаленов установилась тесная
дружба, и Карл Маркс был неразлучным товарищем Женни
Вестфален во всем играх и занятиях. Но когда Маркс был в последних
классах гимназии, ровная, детская дружба между ним и Женни
Вестфален вспыхнула яркой, пламенной юношеской любовью.
Женни Вестфален принадлежала к тому счастливому и
редкому типу людей, которые страстно любят жизнь во всей
ее пестроте, во всем ее разнообразии, одновременно умея и
всецело отдаваться ее радостям, и с героическою стойкостью
переносить все ее ужасы.
В своем родном городе Женни Вестфален слыла «царицей
балов» и «самой красивой девушкой Трира», но, умевшая
беззаветно веселиться на балах, она, как показала ео долгая жизнь
с Марксом, умела с удивительной цельностью, мужеством и
сдержанностью переносить те тяжкие и нередкие в ее жизни
ужасы, от которых гнулись и ломались сильные мужчины.
Маркс питал к ней пламенную, глубокую страсть,
которую не только не потушили, но и не ослабили долгие годы их
совместной жизни.
Дочь Маркса рассказывает о своем отце: «В течение всей
жизни Маркс питал к своей жене не только любовь, но
влюбленность. Предо мною лежит любовное письмо, страстный,
юношеский огонь которого заставляет предполагать, что оно
написано восемнадцатилетним юношей, а между тем оно
написано Марксом в 1856 г. после того, как у него уже было 6
23

детей от его брака с Женни. Когда смерть его матери
заставила Маркса уехать в Трир, то он писал оттуда: «Ежедневно
отправляюсь к старому дому Вестфаленов (на Римской улице),
интересующему меня больше, чем все римские древности,
так как он напоминает мне о счастливом юношестве и так как
в нем жило мое лучшее сокровище».
Если сорокалетним мужчиной Маркс, по словам его
дочери, писал своей жене письма, по страстности своего тона
заставляющие предполагать в их авторе
восемнадцатилетнего юношу, то можно себе представить, какое пламя
любви сжигало его, когда ему действительно было восемнадцать
лет. По словам его дочери, Маркс в любви к своей невесте
был настоящим «неистовым Роландом».
После окончания гимназического курса, уезжая в
университет, Маркс «обручился» со своею невестою, но об этом
знали лишь родители Маркса, старикам же Вестфален ни их
дочь, ни Маркс не решились открыть своего секрета. Они
боялись, что старик Вестфален, несмотря на всю его
глубокую любовь к юному Марксу, очень насмешливо отнесется к
«обручению» своей дочери с восемнадцатилетним юношей
(Маркс был на 4 года младше своей жены), только что
сошедшим с гимназической скамьи.
С отчаянием в душе Маркс покидал свою невесту. Все
его письма переполнены ею, и даже новые, яркие
впечатления университетской жизни, а потом и жизни Берлина не
могли заглушить в его душе тоски по Женни и неумолка юще-
го стремления уехать к ней. Уже не раз цитированное нами
выше письмо к отцу Маркс заканчивает словами: «Кланяйся
моей милой, прелестной Женни. Я уже двенадцать раз
перечел ее письмо, и каждый раз я открываю в нем новые и
новые прелести».
«Самая красивая девушка Трира» производила чарующее
впечатление не только на безумно влюбленного в нее
Маркса, но и на всех людей, которые близко с нею сталкивались.
В письмах отца Маркса к сыну сквозит глубокая и нежная
любовь старика к Женни Вестфален. И мать Маркса в письме
к сыну с любовью и нежностью говорит о Женни и выражает
твердую уверенность, что она сделает счастливым ее сына.
24

Ближайший друг Маркса, Бруно Бауер, в одном из своих
писем пишет «Твоя невеста способна все перенести с тобою, и
кто еще знает, что может случиться». Эти слова друга оказались
пророческими: судьба не баловала Маркса, и его жена
оказалась действительно способной героически «все перенести».
По всей вероятности, под влиянием своей пламенной
страсти к невесте Маркс сделался необычайно плодовитым
поэтом. В течение всего одного года своего студенчества
Маркс успел прислать своей невесте целых три толстых
тетради своих стихотворений.

Глава II
Политическое положение Германии в начале сороковых годов. —
Окончание Марксом университетского курса и мечты о
профессорской деятельности.— Первые литературные произведения
Маркса и их характер. — Сотрудничество в «Рейнской газете» и
увлечение Гегелем. — Закрытие «Рейнской газеты». — Увлечение
Маркса Фейербахом.— Пессимистическое настроение
немецкий интеллигенции и оптимизм Маркса.—
«Немецко-французские ежегодники» и сотрудничество в них К. Маркса
Царствование Фридриха-Вильгельма III (умер в 1840 г.)
было эпохой глухой реакции. Мрачный король защищал
неограниченный режим с непримиримостью и неутомимостью
своей ограниченной натуры. И чем больше разгоралось
оппозиционное движение, тем мрачнее и суровее становилась
реакция. В пылу национального увлечения, вызванного
освободительной войной с французами, Фридрих-Вильгельм III
торжественно обещал даровать немецкому народу конституцию;
в двадцатых годах, ввиду стесненного финансового
положения государства, он вновь повторил это обещание, но затем
не только не приводил его в исполнение, но принялся
ожесточенно преследовать всякие разговоры о конституции; все
конституционное движение он принимал чуть ли не за
личное оскорбление и высказывал твердую уверенность, что ему
удастся арестовать все освободительное движение и засадить
его в тюрьму. Подобная надежда была, конечно, наивной
утопией, но при мрачном реакционном правительстве
Фридриха-Вильгельма III освободительное движение не получило в
Германии особенно широкого развития. Им был охвачен,
собственно, лишь только тонкий верхний слой общественной
пирамиды. В широкой массе народа уже началось глухое броже-
26

ние, но оно еще не получило сознательного политического
характера. Рабочий класс был еще очень малочислен и
никакой самостоятельной политической роли не играл. Все
освободительное движение выносили на своих слабых плечах
лишь малочисленная либеральная буржуазия и, главным
образом, студенчество, да еще, конечно, литераторы.
И при Фридрихе-Вильгельме III освободительное
движение разрасталось и углублялось в широкую народную
массу, но суровыми реакционными мерами этому правительству
удавалось тормозить его и, главное, замкнуть в тесные рамки
волнений интеллигенции.
В 1840 году Фридрих-Вильгельм III умер, и вздох
облегчения вырвался из тысячи грудей. Еще при жизни
Фридриха-Вильгельма III либеральные слои общества, отчасти из
трусости, а отчасти из-за реального бессилия отказавшиеся
от открытой борьбы с правительством, все свои надежды и
упования перенесли с короля на кронпринца. С
наслаждением передавались из уст в уста, рассказы о либерализме
кронпринца, о его сочувствии конституционному движению, о его
просвещенном уме и мягком характере. И смирные
бюргеры с нетерпением ждали смерти старого мрачного короля, с
ожесточением топтавшего все полезные ростки жизни.
И когда умер Фридрих-Вильгельм III, и 7 июня 1840 г. на
престол вступил Фридрих-Вильгельм IV, все общество
предалось необузданной радости, в его настроении произошел
резкий перелом от тяжелого отчаяния к бурным надеждам.
На первых порах все шло гладко, и именинное
настроение немецкого либерального общества росло. Правда, когда
некоторые из собравшихся ландтагов, принося новому
королю присягу, в самых почтительных выражениях напомнили
ему о давнишнем обещании его отца дать народу
конституцию и выразили глубокую уверенность, что сын, конечно, не
замедлит исполнить торжественное обещание отца, то
Фридрих-Вильгельм IV отнюдь не ответил утвердительно. Но в то
же время он и не рассердился и не закричал на депутатов за
их бессмысленные мечтания, а по тогдашним жестоким
временам и это уже было не мало. Король ответил очень туман-
27

ной речью, никаких конституционных обещаний не
содержавшей, но либеральное обществе предпочло истолковать
эту витиеватую речь в смысле симпатии короля к
конституционализму. Но король сам поспешил рассеять эти иллюзии
либералов. Опубликовав речи депутатов от земств и
ответную речь короля, правительственный орган при этом
выразительно присовокупил, что он предает гласности эти
официальные документы с тем, «чтобы положить конец превратным
толкам о том, будто король в своей ответной речи высказал
одобрение петиции депутатов о провозглашении
конституции на основании указа 22-го мая 1815 года».
Наконец, в своей речи, обращенной к немецкому
дворянству, Фридрих-Вильгельм IV ясно и громогласно заявил во
всеуслышание, что ни о какой конституции он и не
помышляет. «Я твердо помню, — сказал король в этой речи, — что
получил свою корону от Всевышнего Господа и перед ним я
ответственен за каждый день и каждый час своего правления.
И кто требует от меня гарантий на будущее, тому я адресую
эти слова. Лучшей гарантии ни я и никакой другой человек
дать не могут. И эта гарантия прочнее, чем все присяги, чем
все обещания, закрепленные на пергаменте, ибо она
вытекает из самой жизни и коренится в ней... И кто хочет
довольствоваться простым, отеческим, древнехристианским
правлением, тот пусть с доверием взирает на меня».
За каких-нибудь 2-3 года со времени восшествия на
престол Фридриха-Вильгельма IV оппозиционное движение
сделало в Германии значительные шаги вперед.
Фридрих-Вильгельм IV своими постоянными колебаниями между
либеральными уступками и реакционными гонениями как нельзя
лучше служил росту оппозиционного движения, которое
всегда выигрывало от подобных растерянных колебаний
правительственного курса. Брожение во всей стране росло и
вширь, и вглубь, оно все лучше политически
организовывалось, оно захватывало все более и более широкие слои.
Отношения между правительством и народом благодаря этому
все более обострялись. Еще недавно провозглашенная новая
эра взаимного доверия быстро отходила в прошлое, а борь-
28

ба между правительством и народом ярко разгоралась.
Уступки, которые время от времени правительство со злобой
бросало в угоду ненасытному времени, не только не
останавливали, но еще усиливали оппозиционное движение.
Фридрих-Вильгельм IV был серьезно уверен в
божественности своей власти, а между тем в стране
«божественный авторитет» королевской власти находил все менее и
менее верующих. Народ начинал все более и более
скептически относится к уверениям правительства. «Самой
характерной чертой переживаемой эпохи, — говорит один из
современников, — является упадок веры в правдивость
правительства. Даже делались все усилия, чтобы открыто заявить
об этом недоверии. Так, например, в Берлине появилась
книга «Речи и тосты короля», представляющая простое
сопоставление различных речей короля и на этом примере
иллюстрирующая, насколько официальные речи не отвечают истине.
Ореол власти Божьей Милостью уже не ослеплял глаз,
пурпур уже не скрывал человека».
Как глубоко понимало правительство характер
оппозиционного движения, хорошо показывает заявление кенигс-
бергского обер-президента, уверявшего, что он «вполне
точно знает, что кенигсбергские либералы находятся на
жалованье у русского правительства».
Такова была общая атмосфера политической жизни
Германии той эпохи, когда Карл Маркс, сдав свой
государственный экзамен, собирался вступить на поприще
профессорской деятельности. Мы же видели, что реакционные гонения,
предпринятые немецким правительством против
ближайшего друга Маркса Бруно Бауера, и лишение последнего
кафедры ясно показали Марксу, что с кафедр тогдашней Германии
свободная наука не могла преподаваться. Оставив
окончательно мысль о профессорской деятельности, Маркс решил
отдаться публицистике.
К публицистике его давно тянуло, и еще на
университетской скамье он делал неудавшиеся попытки литературной
деятельности. Переписываясь с Бруно Бауером о своей
преподавательской деятельности по кафедре философии, Карл
29

Маркс в то же время планирует со своим другом издание
радикального журнала. И как только при первом же
столкновении с суровою жизнью разбились его мечты об
университетской кафедре, Маркс принялся за литературу.
С восшествием на престол Фридриха-Вильгельма IV у
либерального общества появилась надежда, что теперь печать,
наконец, вздохнет свободно, и действительно, новый король
не скупился на комплименты по адресу печати, а через
некоторое время появились новые инструкции цензорам,
обещавшие в «разумных пределах» водворить свободу печати.
В высочайшем послании по поводу подготовляемых новых
законов о печати говорилось: «Для того, чтобы уже теперь
избавить прессу от неуместных, не соответствующих
Высочайшим видам ограничений, Его Величество в Высочайшем
послании к государственному министерству твердо
высказал свое неудовольствие по поводу неуместных притеснений
литературной деятельности и признал значение и
необходимость свободной и приличной публицистики».
По поводу этих-то сборов правительства соединить
цензуру со свободою прессы и напечатал свою первую статью
Карл Маркс.
Обещание дать свободу печати нисколько, конечно, не
мешало правительству Фридриха-Вильгельма IV на деле
продолжать все ту же старую политику свирепого
преследования малейшего намека на действительно свободное слово.
Маркс предназначал свою статью для журнала «Deutsche
Jahrbücher», но статья эта еще не была закончена, когда
свирепствующая цензура сделала невозможным ее появление в
этом журнале. Редактор этого журнала Руге1 по поводу цен-
1 Руге Арнольд (1802-1880) - немецкий писатель и политический
деятель. В 1837 г. принял участие в основании радикального журнала «Hallische
Jahrbucher fur Kunst und Wissenschaft», а после его закрытия переехал в
Дрезден, где стал издавать «Deutshe Jahrbucher». Атеист по убеждениям;
полемизируя с Марксом о роли еврейства в будущих мировых революциях, писал,
что «это черви в сыре христианства, которые чувствуют себя столь
несказанно хорошо в своей шкуре биржевых маклеров, что они ни во что не верят и
остаются евреями именно по этой причине». Близкий друг Карла Маркса и
один из видных членов I Интернационала. — Примеч. ред.
30

зурных преследований писал Марксу от 25 февраля 1842 г.:
«Дорогой друг, одновременно с вашей критикой цензуры
прусская тенденционная цензура активно принялась за наш
«Ежегодник». Вот уже целая неделя, как цензор вычеркивает
нашу «вредную тенденцию». Можете себе представить, что
из этого выходит. Ваша статья не может появиться; все, что
напоминает о Бауэре, Фейербахе и обо мне, не
пропускается. Благодаря этому, в моем распоряжении оказался подбор
прекрасных и пикантных вещей, уготовляющих цензуре
оглушительную пощечину. Не согласитесь ли вы, чтобы и ваша
статья вместе с другими запрещенными статьями была
напечатана в Швейцарии в сборнике «Anecdota philosophica»
Фейербаха, Бауера, Руге и др., если вы не захотите, чтобы
было названо ваше имя».
Маркс, конечно, согласился. Вначале марта появились
два тома сборника «Anecdota», в которых была
помещена статья Карла Маркса. Сборник носил название «Anecdota
zur neuesten deutschen Philosophie und Publicistik» herausgo
geben von Arnold Rüge».
Статья Маркса, подписанная псевдонимом «Житель
Рейна», тогда же обратила внимание на начинающего
литератора. И действительно, чуждая всякой декламации и фразы, эта
статья мастерски разбирает по косточкам всю цензурную
инструкцию прусского правительства; спокойною и твердою
рукой вскрывает все ее замаскированные внутренние
противоречия и доказывает, что немецким писателям не
приходится надеяться, что подобные инструкции могут улучшить
их положение. Обнаруживая в авторе глубокий,
анализирующий ум, эта статья, однако, еще не носит ни малейших следов
чего-либо специфически-марксистского.
В этой статье, по всей видимости, Карл Маркс еще не
стоял не только на социалистической, но и на крайней
радикальной точке зрения. Он начинает свою статью с заявления: «Мы
не принадлежим к числу тех недовольных, которые еще до
выхода нового цензурного эдикта восклицали: «Timeo Danaos
et dona ferentes» («Бойся данайцев, дары приносящих»). Но по
отношению к прусскому самодержавному правительству по-
31

добное авансированное недоверие было, конечно, как
нельзя более уместно.
Заканчивает свою статью Маркс тоже следующими
скромными словами: «Единственным радикальным
излечением цензуры является ее устранение. Самое учреждение
плохо, а учреждение сильнее людей. Но окажется ли ваш взгляд
правильным или ошибочным, во всяком случае, прусские
писатели выигрывают благодаря новой цензурной инструкции,
выигрывают, получив или реальную свободу, или идеальную:
«сознание».
Сотрудничество Маркса в «Anecdota» ограничилось лишь
вышеупомянутой статьей о цензуре, да и сами «Anecdota»
вышли всего в двух выпусках, а затем прекратились. В это время
для Маркса открылось уже в его родной рейнской
провинции новое, более широкое и более ответственное поприще
литературной деятельности: сотрудничество во влиятельной
«Рейнской газете», а затем и редактирование ее.
И в экономическом, и в политическом отношениях
рейнская провинция была наиболее передовой частью Германии.
В то время, как в остальной Германии лишь начинала
развиваться крупная промышленность, в рейнской провинции она
уже сделала крупные завоевания.
В политическом же отношении рейнская провинция
обогнала всю Германию благодаря тому, что со времен
наполеоновского завоевания в ней остался кодекс Наполеона,
который, по сравнению с политическими порядками остальной
Германии, казался «революционным».
Вследствие этого в рейнской провинции оппозиционное
движение против абсолютизма развилось сильнее, чем во
всей остальной Германии, и нашло себе влиятельную и
внушительную опору в лице богатой и довольно
многочисленной либеральной буржуазии. Ее руководителями являлись
два крупных промышленных деятеля, Кампгаузен и Ганзе-
манн. Ганземанн для проведения в жизнь либеральной
политической программы крупной буржуазии испробовал раньше
излюбленный тогдашними немецкими либералами и
радикалами путь — через голову бюрократии обращаться непосред-
32

ственно к королю. В своем докладе королю Ганземанн очень
красноречиво и убедительно доказывал немецкому
самодержцу необходимость введения хотя бы умереннейшей
конституции. Из этой записки ничего, конечно, не вышло, кроме
неприятностей для самого Ганземанна, который был
немедленно внесен в списки неблагонадежных и постоянно
привлекал к себе немилостивое внимание администрации.
Ганземанн и Кампгаузен решили тогда для борьбы с
абсолютизмом и проведения конституционных идей основать
ежедневный орган «Рейнскую газету».
Если в социально-политическом смысле «Рейнская
газета» была органом либеральной крупной буржуазии, то в
общеидейном отношении она явилась органом радикальных
левых гегельянцев. Левые гегельянцы— в
противоположность правым — выводили из учения Гегеля чрезвычайно
радикальные социально-политические взгляды, и в первой
половине сороковых годов левые гегельянцы стояли в
передовых рядах освободительного движения.
Немецкое правительство первое время возвело
гегелевскую философию в придворный сан, признало ее
философией предержащих властей, но когда молодые левые
гегельянцы, завоевывая все более широкие симпатии, стали
доказывать революционный смысл гегелевской философии, то
правительство начало смотреть на гегельянство совершенно
иными глазами. Когда, например, старые профессора
гегельянцы Ото, Фатке и Бенари обратились к министру Эйхгорну с
просьбою о разрешении им издавать газету, то они
получили отказ, мотивированный тем, что «не располагая
практическими, жизненными знаниями церковных и государственных
вопросов, они будут руководить газетой с точки зрения
гегелевской философии, которая, по мнению министра и всех
высших прусских государственных людей, находится в
непримиримом противоречии с церковью и государством».
Но понятно, что если прусское правительство
запрещало издание органа старых гегельянцев, ссылаясь на
неблагонадежный характер гегелевской философии, то рейнская
либеральная буржуазия, основывая радикальный политиче-
2 Неизвестный Карл Маркс
33

ский орган, постаралась привлечь к участию в нем всех
выдающихся левых гегельянцев.
К сотрудничеству в «Рейнской газете» были привлечены
Бауер, Маркс, Штирнер, Рутенберг, Копнен, Гесс и др.
В то время, когда была в Кёльне основана «Рейнская
газета» (в январе 1842 г.), Маркс с Бауером жили в Бонне, куда
ему была послана просьба о сотрудничестве, и он принял это
приглашение с радостью.
Программа «Рейнской газеты» сводилась к требованию
введения всеобщего избирательного права, свободы
печати, совести и т. д., словом, к обычным
конституционно-демократическим требованиям. В социальной области «Рейнская
газета» выдвигала требование прогрессивного
подоходного налога — отмены налога на предметы первой
необходимости и т. д. Наконец, газета требовала роспуска
постоянного войска.
Маркс принял самое деятельное сотрудничество в
«Рейнской газете». Его первые же статьи (о прениях рейнского
ландтага по поводу свободы печати) обратили на него внимание и
выдвинули его в первые ряды тогдашних немецких
публицистов. «Ваши статьи о свободе печати, — писал ему Юнг, —
необыкновенно хороши». «Никогда еще не было написано
ничего более глубокого и не может быть написано ничего более
глубокого о свободе печати, писал Арнольд Руге по поводу
этих первых статей Маркса в «Рейнской газете»
Не удивительно, что Маркс быстро занял первое место
среди блестящего состава сотрудников новой газеты, и с
осени 1842 года он был приглашен редактировать «Рейнскую
газету».
Статьи Маркса в «Рейнской газете», обнаруживая в
авторе блестящего и глубокого публициста, показывают, однако,
что Маркс в то время еще совсем не был марксистом и его
мысль еще всецело находилась под влиянием чар
гегелевской философии. Это сказалось прежде всего в манере
изложения, характере аргументации, всем ходе мышления. На
каждом шагу в этих публицистических статьях мы
наталкиваемся на чисто гегелевское «развертывание» понятий.
34

Перегонкой живых общественных явлений в бесплотные
абстракции и категории страдают в значительной степени
первые статьи Карла Маркса.
Например, в статье по поводу прений ландтага о
праве крестьян на сбор хвороста в лесах — вопросе, очень
волновавшем всю рейнскую провинцию,— Маркс, между
прочим, пишет, защищая крестьян: «Разум, таким образом, путем
применения существующих категорий абстрактного
частного права, вскрывает переходный колеблющийся характер
форм собственности. А законодательствующий разум
чувствует себя тем более вправе отменить обязательства этой
колеблющейся собственности по отношению к бедному
классу... но при этом он забывает, что перед нами здесь, даже с
чисто частноправовой точки зрения, двойственное частное
право — частное право владения и частное право
невладения и что, далее, законодательство не уничтожает
государственно-правовых привилегий собственности, а только
лишает их авантюристского характера и придает им буржуазный
характер» и т. д. Наконец, переходя к доказательству права
крестьян на сбор хвороста в лесу, Маркс пишет: «Хворост так
же мало органически связан с живым деревом, как
сброшенная кожа со змеи. Сама природа здесь представляет контраст
между бедностью и богатством в виде контраста между
сухими, отделенными от органической жизни, согнутыми ветками
и сучьями, с одной стороны, и крепкими, сочными,
органически перерабатывающими в свою сущность воздух, свет, воду
и землю деревьями и стволами — с другой стороны. Мы
имеем здесь перед собою физическое представление о бедности
и богатстве. Человеческая бедность чувствует свое родство
с этой физическою бедностью и из этого чувства родства
выводит свое право собственности, и если поэтому физически
органическое богатство она виндицирует1 собственнику, то
физическую бедность она виндицирует своей потребности и
всем ее случайностям».
1 Виндицировать — от виндикация, общее название для вещных исков;
также означает иск собственника о признании его права собственности на
вещь и о передаче ему на этом основании его вещи. — Примеч. ред.
35

Так защищал Маркс на страницах ежедневной газеты
право крестьян на сбор хвороста! Тогда все гегельянцы не
успокаивались до тех пор, пока из живого явления не были
высосаны плоть и кровь и бесплотные абстракции не были
насажены на соответствующую философическую булавку.
Но гегельянство Маркса в его первых статьях не
ограничивалось этою внешнею «гегельянскою» аргументацией, оно
шло гораздо глубже и определило собою основную исходную
точку зрения Маркса на государство и право.
Гегель, как известно, смотрел на государство, как на
высший нравственный организм, воплощающий в себе
полноту добра и истины. Государство проникнуто единой и
нераздельной великой идеей, растворяющей эгоизм отдельных
людей в единый «дух государства». В государстве находят
свое примирение те разнородные начала, которые борются в
человеке и человеческих группах. Государство стоит над этой
борьбой, выше ее.
На этом отвлеченно-идеалистическом взгляде на
государство стоит в своих первых статьях Карл Маркс. В уже знакомой
нам статье о цензуре, напечатанной в «Anecdota», Маркс
доказывает, что новый прусский закон о цензуре делает различие
между лицами тех или иных убеждений, а подобного рода
законы «опираются на бессовестность, на безнравственное,
материальное представление о государстве». И в своих первых
статьях Маркс выступает противником «безнравственного,
материального представления о государстве». В своей
политической статье против «Кельнской газеты» Карл Маркс
подробно излагает свой взгляд на государство. Этот взгляд
оказывается всецело проникнутым учением Гегеля.
Маркс доказывает здесь ненужность религиозной
санкции государства. «Одно из двух, — говорит он, — или
христианское государство соответствует понятию
государства: быть воплощением разумной свободы, тогда достаточно
обосновать государство на разуме человеческих отношений,
а это и делает философия. Или же государство, как разумная
свобода, не может быть выведено из христианства, а тогда вы
сами должны признать, что государство не может быть обос-
36

новано на тенденции христианства, ибо христианство,
конечно, не желает иметь дурное государство. Государство же,
которое не является воплощением разумной свободы, есть
дурное государство.
Вы можете как угодно разрешать эту дилемму, но вы
должны признать, что государство должно быть
конструировано не из религии, а из разума свободы».
«Новейшая философия, — говорит Маркс в заключение
этой статьи, — рассматривает государство как цельный
организм, в котором воплотились правовая, нравственная и
политическая свобода, и отдельный гражданин, подчиняясь
государственным законам, подчиняется этим самым лишь
единственным законам своего собственного разума».
Из этих слов Маркса ясно видно, что в своих первых
статьях он всецело стоял на гегелевской теории государства, как
«воплощении разумной свободы», как нравственном
организме, в себе поглощающем и примиряющем все расхождения
и столкновения частных интересов. Такой идеалистический
взгляд на государство мешал Марксу на первых шагах его
литературной деятельности дать широкую и обобщающую
картину борьбы общественных сил в тогдашней Германии. В этом
отношении особенно любопытна его статья о праве крестьян
на собирание хвороста в частновладельческих лесах. Маркс
с самого начала выступил убежденным и красноречивым
защитником крестьян и блестящим обличителем каннибальских
инстинктов лесовладельцев. Но в то время, как эти лесовла-
дельцы, руководимые верным социальным инстинктом,
уверенно обращались к государству и просили его
законодательным и административным путем преградить крестьянам
возможность собирать в лесах сучья, хворост, ягоды и т. д., в это
самое время миражи гегелевской философии государства
застилали левым гегельянцам глаза и заставляли их вместе с
Карлом Марксом доказывать, что государство не может и не
должно стать на сторону лесовладельцев, ибо государству
чужды какие бы то ни было эгоистические цели.
«Истинный законодатель,— говорит по этому поводу
Маркс, — должен бояться бесправия — в противоположность
37

этому законодательствующий интерес боится последствий,
вытекающих из права, боится тех злых сил, против которых
существуют законы». В противоположность частным лицам
и группам, для государства «и собственник леса, и
крестьянин, таскающий из леса хворост, являются гражданами. Если
мелкий и крупный собственник леса имеют одинаковое
право на защиту со стороны государства, то разве не
располагают в еще большей степени этим же правом все крупные
и мелкие граждане?» Государство должно отнестись в
тяжбе между крестьянами и помещиками как учреждение,
стоящее над этою борьбою. Помещики, не могущие подняться до
государственной точки зрения, добиваются того, чтобы
государство упало до частновладельческой точки зрения. По
отношению ко всем домогательствам превратить государство
в представительство частных, сословных интересов, «всякое
совершенное государство, если оно хотя сколько-нибудь
соответствует своему понятию, должно при первой же
практической попытке подобного рода громко заявить: ваш путь не
мой путь и ваши намерения не мои намерения».
Эти слова Маркса непререкаемо показывают, что в
своих первых литературных произведениях он еще всецело
стоял на чисто идеалистической, гегельянской точке зрения на
государство и право. Но работа в «Рейнской газете»,
поставившая его лицом к лицу с практическими вопросами
государственной деятельности, заставила Маркса признать, что
из одной гегелевской философии нельзя «выводить»
решения все острее становившихся на очередь дня
социально-политических вопросов. Маркс по мере своей редакторской и
публицистической деятельности все осязательнее
чувствовал необходимость заняться серьезным изучением
социально-политических вопросов и выработкой
социально-политического миросозерцания. В частности, во время работы в
«Рейнской газете» Маркс столкнулся впервые с
необходимостью внимательно изучить социализм и занять к нему
определенную позицию. В «Рейнской газете» сотрудничали,
правда, в качестве второстепенных сотрудников несколько
социалистов, за что умеренные охранительные газеты еще больше
38

на нее косились, а когда «Рейнская газета» перепечатала одну
статью из «Юного поколения» Вейтлинга, то охранительная
«Аугсбургская всеобщая газета» воспользовалась этим
случаем, чтобы обвинить ненавистную ей «Рейнскую газету» в
сочувствии коммунизму. Маркс на страницах «Рейнской газеты»
ответил на это «обвинение» и в своем ответе открыто
признал и заявил, что редакция «Рейнской газеты» (а редактором
был Маркс) еще не выясняла своего отношения к
коммунизму, она еще недостаточно его изучила, и только после
основательного ознакомления с ним она сумеет занять по
отношению к нему ту или иную позицию.
«Рейнская газета»,— писал Маркс в 1843 г.,— никогда
не заявляла сочувствия теоретической истинности
коммунистических идей в их современной форме и, конечно, еще
менее стремилась к их практическому осуществлению и даже
не считает его возможным. Она подвергает эти идеи
основательной критике. Но если бы «Аугсбургская газета» способна
была бы к чему-нибудь большему, чем вылощенные фразы,
то она бы тогда поняла, что сочинения таких людей, как Леру,
Консидеран, и прежде всего такие глубокие сочинения, как
книги Прудона, могут подвергаться критике не на основании
поверхностных, скоропалительных суждений, а только после
продолжительных и глубоких исследований».
Таким образом, в 1843 г. Маркс, как он это открыто заявил,
только начинал знакомиться с социализмом и только уяснял
самому себе отношение к коммунизму. Еще на студенческой
скамье Маркс, как мы уже видели в первом очерке, никогда
не высказывал определенных суждений по тому или
другому вопросу общего миросозерцания, не занявшись
предварительно долгим, основательным и всесторонним изучением
этого вопроса. И теперь, когда полемика с «Аугсбургской
газетой» еще раз показала ему необходимость отдаться
серьезному изучению социально-политических вопросов, его вновь
потянуло с поприща публицистики в тишь кабинета1.
1 Маркс сам рассказывает об этом в предисловии: «К критике
политической экономии». «Моею специальностью, — говорит он, — была
юриспруденция, которую, однако я проходил, как подчиненную науку, наряду с изуче-
39

В то время как Маркс разрешал текущие вопросы на
основании анализа «понятия» частной собственности,
«понятия» государства, «понятия» права, помещики и чиновники,
не имея никакого понятия обо всех этих «понятиях»,
успешно практически разрешали вопрос в свою пользу.
Помещики проявили при этом чисто каннибальскую жестокость,
решив «раз навсегда» уничтожить у крестьян
«коммунистические замашки». Лесничим был отдан приказ стрелять во всех
охотящихся без разрешения в помещичьих лесах; лесничие
усердно исполняли это приказание и, чтобы избегать
судебной волокиты, предавали сожжению трупы убитых
порубщиков леса и браконьеров.
Маркс из гегелевского понятия о государстве как о
«нравственном организме» «выводил», что государство не может
стать на сторону помещиков, но на самом деле государство
из своих интересов «вывело», что оно должно стать на
защиту помещиков, и решительно стало.
Это еще раз убедило Маркса в необходимости заняться
внимательным изучением реальных социальных отношений
существующего общества, его еще сильнее начинало тянуть
нием философии и истории. В 1842-1843 году, состоя редактором «Rheinische
Zeitung», я впервые поставлен был в затруднение, так как должен был
высказывать суждения о так называемых материальных интересах.
Постановления рейнского ландтага по поводу лесных порубок и дробления земельной
собственности, официальная полемика, в которую г. фон Шапер, тогдашний
обер-президент рейнской провинции, вступил с «Rheinische Zeitung» по
вопросу о положении мозельских крестьян, наконец, дебаты о свободной
торговле и покровительственных пошлинах — послужили первым толчком
для моих занятий экономическими вопросами. С другой стороны, в то
время, когда благое желание «иди вперед» во много раз превышало понимание
вещей, в «Rheinische Zeitung» отражалось эхо французского социализма и
коммунизма со слабой философской окраской. Я высказался против этого
кропания, но вместе с тем в полемике с «Allgemeine Augsburger Zeitung»
откровенно признался, что мои тогдашние знания не позволяли мне составить
самому себе определенное суждение о французских направлениях. Я охотно
поспешил воспользоваться иллюзией руководителей «Rheinische Zeitung»,
которые думали, что более умеренным ведением газеты они смогут
отклонить висевший над ней смертный приговор, чтобы удалиться с публичной
арены для научных занятий» (К. Маркс. К критике политической экономии.
Перев. П. Румянцева. СПб., 1907. С. 12).
40

из редакторской комнаты в библиотеку. Немецкое
правительство обратило это желание Маркса в необходимость —
«Рейнская газета» была закрыта.
Яркий радикальный тон этой газеты, ее большой успех, ее
сильное влияние — уже давно обратили на себя тревожное
внимание немецкого правительства. Раньше оно пробовало
усмирить газету внушениями, советами, предостережениями,
но ничего не помогало. Тогда правительство назначило для
газеты специального цензора, двойную цензуру, но и
цензура оказалась бессильной, так как ловко переодетые в
гегелевские абстракции неблагонамеренные мысли проходили
через цензурные рогатки. Тогда правительство 1 января 1843 г.
постановило, что к 1 апреля 1843 г. газета должна
прекратить свое существование. Правительство при этом заявило,
что оно до сих пор не прекращало газеты и теперь оттягивает
смертный приговор до 1 апреля, имея при этом в виду
материальные интересы акционеров и подписчиков; а пока, до
наступления 1 апреля, к газете был приставлен специально
выдрессированный цензор. Давление со стороны акционеров,
умиленных заявлением правительства, и гонения со стороны
цензора заставили редакцию «Рейнской газеты» прекратить
свое участие раньше назначенного газете срока запрещения.
В номере от 18 марта 1843 г. появилось заявление Карла
Маркса: «Нижеподписавшийся заявляет, что наступившие
цензурные условия заставляют его выйти из состава редакции».
В лице «Рейнской газеты» Маркс сумел создать самый
замечательный орган той эпохи.
Эта газета сыграла, несмотря на свое очень
кратковременное существование, значительную роль в деле
политического развития немецкого общества. Об этом
свидетельствуют отзывы о ней современников. Один из самых
проницательных ее современников Эрнст Дронке в своей интересной
хронике той эпохи (с 1840-1845 г.) «Берлин», несколько раз
отмечает глубокое влияние этой газеты.
«Новый год,— говорит Дронке о 1842 г.,—
ознаменовался выходом нового органа общественного мнения,
основанного на акциях «Рейнской газеты» в Кёльне. По своей ре-
41

шительности эта газета скоро перегнала все другие и
безусловно заслужила в истории немецкой прессы первое, самое
выдающееся место». Несколькими страницами далее он
отмечает «общие симпатии страны, завоеванные этою газетою
в самое короткое время».
Во втором томе, говоря о зарождении
социалистического движения в Германии, Дронке отмечает, что этому
движению предшествовала борьба за свободные права человека,
а эта борьба нашла своего первого выразителя в «Рейнской
газете», «этом метеоре, который внезапно так высоко и ярко
вспыхнул во тьме немецкой жалкой прессы и так же
внезапно исчез».
Когда «Рейнская газета» была закрыта, то значительное
количество кельнских граждан обратилось к королю с
петицией о снятии запрещения. К королю даже была отправлена
для этого специальная депутация, но, конечно, из этого
ровно ничего не вышло, а адвокаты и нотариусы, подписавшие
эту петицию, получили через министра юстиции высочайший
выговор, и им было внушительно предложено «озаботиться
приобретением более зрелых воззрений»...
Маркс воспользовался прекращением «Рейнской
газеты» для того, чтобы исполнить свое настойчивое желание —
погрузиться в изучение социально-политических вопросов и
выяснение своего социально-политического мировоззрения.
Эта глубокая внутренняя работа, прерываемая лишь
личными делами и переговорами об основании нового журнала,
длилась целый год, и Маркс вышел из нее со значительно
обновленным мировоззрением! — он сделался горячим
последователем философии Людвига Фейербаха.
Философия Фейербаха как нельзя лучше шла навстречу
затаенным желаниям передовой немецкой интеллигенции,
стосковавшейся на холодных высотах гегелевских абстракций
по живому и действующему человеку. Маркс, как мы видели,
во время своей публицистической деятельности в «Рейнской
газете» освещение социально-политических вопросов
«выводил» из гегелевских понятий, но очень скоро убедился,
что многообразная и все усложнявшаяся социальная жизнь
42

не укладывается в эти понятия. Маркс был слишком глубоко
проникнут верою во всесильную власть философии, прошел
слишком основательную философскую школу, чтобы,
убедившись в недостаточности гегелевской философии, отбросить
вообще всякую философию и отдаться
социально-политической деятельности, не освещенной, не осмысленной общим
философским мировоззрением. Такое стремление к живой,
жизненной философии испытывала тогда вообще
радикальная немецкая интеллигенция. И когда Л. Фейербах выступил
с проповедью этой живой, жизненной философии, когда, на
место гегелевской абстракции Фейербах торжественно
воздвиг в центре философской системы живого и действующего
человека, немецкая передовая интеллигенция, и в ее числе
Маркс, встретили это учение с неописуемым энтузиазмом.
В 1841 г. вышло знаменитое сочинение Фейербаха
«Сущность христианства», в котором автор не только разрушал
теологические предрассудки, но и провозглашал свою
гуманитарную философию, как нельзя более отвечавшую
настроению тогдашней радикальной интеллигенции Германии. В
предисловии к этому сочинению (ко второму изд.) Фейербах так
характеризовал сущность развитого в ней
общефилософского мировоззрения: «Я совершенно не похож на тех
философов, которые умышленно закрывают свои глаза, чтобы легче
было мыслить, напротив, в процессе мышления я прибегаю к
помощи всех чувств и, прежде всего, глаз; я строю свои
мысли и идеи на таком материале, который мы усваиваем себе
только посредством деятельности чувств, я создаю не
предметы из идей, а, наоборот, идеи из предметов, а предметом я
считаю только то, что существует вне моей головы. Я идеалист
лишь в области практической философии, т.е. грани
настоящего и прошедшего я не делаю гранью для будущего, для
человечества, а, напротив, я верую непоколебимо, что многое
и даже очень многое из того, что близорукие, малодушные
практики ныне считают фантазией, неосуществимою идеею
или химерою, завтра, т.-е. в следующем столетии, предстанет
перед нами во всей своей реальности. Одним словом, идея
для меня есть вера в историческую будущность, в торжество
43

истины и добра, и она имеет для меня лишь политическое и
моральное значение, но в области собственно теоретической
философии я, в противоположность гегелевской философии,
высказываюсь за реализм и материализм».
В том самом журнале, в котором начал свою
литературную деятельность Карл Маркс, друг Маркса и редактор
журнала Арнольд Руге поместил восторженную статью о
«Сущности христианства» Фейербаха.
«Рассуждения Фейербаха, — говорит А. Руге, из
гегельянца сразу превратившись в фейербахианца, — столь же новы и
неожиданны, сколь неопровержимо истинны и просты.
Фейербах смело идет навстречу будущему, и благодаря
отрицанию всего прежнего воззрения перед ним вырастает все
разнообразие новых и положительных взглядов на религию,
образование и историю. Он поступает при этом вполне в духе
истории: корабль, который провел его к новым берегам, он
не тащит за собою внутрь страны; он сбросил со своих рук и
своей памяти цепи Прометея; он сжигает злые духи
прошлого в чистом эфире современного самосознания».
Руге дальше показывает, что философия Фейербаха есть
не что иное, как философское благословение на смелую
политическую борьбу с реакцией. «Философия, — говорит он, —
теперь втянута в практическую борьбу в текущую историю;
поднимаются крики о ее «неблагонадежности», об ее
«разрушительных стремлениях», пытаются поднять против нее всю
массу человеческой глупости и ограниченности, а почему?
Потому, что эта философия завоевывает теперь в науке то,
что уже отвоевала история, потому, что она является
последней и высшей санкцией новой эпохи; потому, что она не
шутит с такими вещами, как свобода духа и жизни, потому,
наконец, что это серьезное отношение, хотя бы оно и носило
чисто теоретический характер и не сходило с высот науки, по
необходимости является фактическим отрицанием
господствующего практического направления, или, скажем прямо,
реакционной партии, в принципе отрицающей реформацию
и французскую революцию, низвергающей духовную и
политическую свободу».
44

И Фейербах поместил в этом журнале статью, в которой
он в афористической форме излагает основные принципы
своей философии. «Философия, — говорит он, — есть
познание того, что существует. Познавать вещи и их сущность
таковыми, каковы они суть, — таков высший закон, такова
высшая задача философии». Говоря о социалистических теориях
немецкой интеллигенции, нам придется еще говорить о том,
как сильно и прочно философия Фейербаха окрасила собою
все миросозерцание немецких передовых писателей, а здесь
мы отметим лишь, что и Маркс беззаветно увлекся этой
философией, очевидно, после того, как, поневоле прекратив свою
публицистическую деятельность ввиду запрещения
«Рейнской газеты», он погрузился в разработку вопросов
социально-философского мировоззрения. И Маркс с увлечением
воспринял гармонистическую философию Фейербаха как
превосходное духовное орудие в жестокой практической борьбе
со старым порядком. Если из гегелевской философии
немецкая интеллигенция, в лице левых гегельянцев, делала самые
радикальные социально-политические выводы, то по
отношению к философии Фейербаха подобные выводы не только
сами собою напрашивались, но и указывались самим же
Фейербахом. В лице Фейербаха жизнь и философия нашли себе
полное и гармоничное объединение. «Нам говорят, — писал
Фейербах, — что наука не разрешает загадки жизни, но что
же из этого следует? Необходимость обратиться к вере? Но
это бы значило — броситься из огня в полымя. Нет, из этого
следует лишь то, что ты должен перейти к жизни, к
практике. Сомнение, которого не разрешает теория, разрешит тебе
практика».
И мы видели из приведенных выше слов Арнольда Руге,
что передовая немецкая интеллигенция с самого начала
поняла систему Фейербаха как философское благословение,
как философский апофеоз смелой политической борьбы с
реакцией во всех ее видах и проявлениях.
В своей известной книжке «Людвиг Фейербах» Энгельс
рассказывает о том, какое глубокое впечатление произвела
на него и Маркса книга Фейербаха «Сущность христианства».
45

«Кто не пережил,— говорит Энгельс,— освободительного
влияния этой книги, тот не может представить его себе. Мы
все были в восторге, и все мы стали на время
последователями Фейербаха». Но если миросозерцание Фейербаха и
примиряло практическую политическую борьбу с философскою
совестью, если оно звало на эту борьбу, то, однако, само по
себе оно не давало сколько-нибудь надежного
практического руководства для этой борьбы. Социально-политические
воззрения самого Фейербаха отличались большою путанно-
стью, и, в частности, по своему воззрению на государство он
еще твердо стоял на идеалистической точке зрения. А
между тем социально-политическая жизнь Германии все
усложнялась, и приходилось, вместо отвлеченных философских
формул, обратиться к изучению социальной
действительности, ее сил и отношений. Прежде всего, к половине
сороковых годов ужо и для умеренных немецких либералов
выяснилась необходимость сбросить со своих политических счетов
надежду на то, что абсолютизм сам себя ограничит,
добровольно даст конституцию. Для тех умеренных либералов,
вся политическая платформа которых исчерпывалась
подобным упованием, крушение этой надежды означало
политическое банкротство, и не удивительно, что они впали в
глубокую апатию, тоскливое уныние. Но и более радикальные слои
чувствовали себя в эту эпоху невесело. Они знали, что
немецкий абсолютизм, в лице такого короля, каким был Фридрих-
Вильгельм, не совершит добровольного самоубийства, и они
искали те реальные силы, которые бы заставили его это
сделать. Как ни сильно негодовала, волновалась и рвалась в бой
немецкая интеллигенция, но все-таки ей было ясно, что ей
одной не по плечу исторический переворот, что все ее
волнения представляют собой лишь легкую рябь на тихом
океане тогдашней народной жизни, что эта рябь бессильна
вынести освободительное движение в обетованную гавань
конституционализма. И только тогда, когда грозно всколыхнулся
доселе тихий океан народной массы, только тогда
могущественно ожили надежды; в эпоху же закрытия «Рейнской
газеты» народ, за редкими исключениями, еще политически без-
46

молвствовал и уныние и апатия охватывали ряды
либеральной и радикальной интеллигенции.
Берлинский корреспондент «Кельнской газеты»
сообщает в № 61 за 1843 г., что «наша публика, по-видимому, снова
постепенно перестает интересоваться текущими вопросами
отечественной жизни. По-видимому, бесплодность
стремлений породила какое-то безразличное настроение и
заставила отказаться от всяких дальнейших стремлений... И не
только Берлин, но и другие местности, обнаруживавшие прежде
интерес к политической жизни, по словам местных
наблюдателей и, судя по внешним проявлениям, снова впадают в
прежнюю бездеятельность и апатию». «Мангеймская
вечерняя газета» от 22 октября 1843 г. отмечает тот же рост апатии
и политического индифферентизма среди либералов и
прибавляет, что теперь все пришли к заключению, что «немцы
совершенно не пригодны для политики».
Что эта политическая апатия и разочарование охватили
собою не только умеренных либералов, но и крайних
радикалов, свидетельствует относящаяся к этому времени
переписка между Марксом и Руге, напечатанная впоследствии в
«Deutsch-Franzosische Jahrbucher».
Отвечая на письмо Маркса, Руге пишет в марте 1843 г.:
«Мы переживаем политическую революцию? Мы,
современники этих немцев? Мой друг, вы верите в то, что
желаете. Мне знакомо это состояние! Очень сладко питать
-надежды и очень горько отказываться от всяких иллюзий. Надо
обладать большим мужеством для того, чтобы
разочароваться, чем для того, чтобы подняться»... «Немцев надо считать
не по числу борцов, а по количеству душ, которых продают».
«Правда, говорит Руге, немцы раздражены и обозлены,
друзья и знакомые, разговаривая друг с другом, постоянно
вспоминают о судьбе Стюартов... Но все это только разговоры...
Существует ли такой глупец, который бы не познал наших
мещан и их безграничного овечьего терпения? Прошло
пятьдесят лет после французской революции, и мы дожили только
до возобновления всех бесстыдств старого деспотизма. И не
говорите, что XIX век не перенесет его. Немцы разрешили эту
47

задачу. Они не только переносят его, но переносят с
патриотизмом, и мы, краснеющие за них, именно мы знаем, что они
его заслуживают».
И Руге заканчивает свое письмо словами: «Наш народ не
имеет никакой будущности». К. Маркс из кратковременного
периода своего редакторства «Рейнской газеты» вынес
жгучую ненависть к немецкому правительству; эта ненависть
только содействовала разрушению его иллюзий насчет
государства как «нравственного организма», но не привела его к
пессимизму. Жгучая ненависть к реакции сплелась у него с
горячей верой в близкое освобождение Германии.
«Прусское самодержавное правительство,— писал
Маркс, отвечая Руге,— наглядно показало необходимость
для деспотизма всего мира жестокости, невозможность для
него быть гуманным... Вы говорите, что я слишком высоко
оцениваю действительность, но если я не отчаиваюсь в ней,
то только благодаря тому, что ее собственное безнадежное
состояние наполняет меня надеждой. Я не говорю уже о
неспособности господ и о филистерстве слуг и подданных,
предоставляющих всему идти так, как Господь велел, хотя и этих
двух явлений достаточно, чтобы вызвать катастрофу. Я уже
обращаю ваше внимание на то, что враги филистерства, т. е. все
думающие и страдающие люди, пришли теперь ко
взаимному соглашению, тогда как прежде они это сделать не могли, и
что даже простой процесс размножения старых подданных с
каждым днем создает новых рекрут на службу новому
человечеству. Система промышленности и торговли, владения и
эксплуатации еще быстрее, чем рост населения, ведет к
разрушению современного общества, которого не может спасти
старая система, ибо эта система вообще ничего не
излечивает и ничего не творит — она лишь существует и
потребляет. Существование страждущего человечества, которое
мыслит, и мыслящего человечества, которое угнетают, по
необходимости должно сделаться для пассивного и бессознательно
потребляющего зоологического мира филистеров
неистребимым и непереваримым».
48

Погрузившись в изучение вопросов
социально-философского мировоззрения, Карл Маркс в то же время не оставлял
и мыслей о дальнейшей публицистической пропаганде
своих идей. Опыт с «Рейнской газетой» показал ему, что
подцензурный орган в тогдашней Германии, каким бы темным и
рабским языком он ни говорил, обречен или на насильственную
смерть, или же на бессилие, если он согласится
подчиниться. Да и, кроме того, душная атмосфера тогдашней Германии
и год мелкой, изнуряющей ежедневной борьбы с цензурой
утомили Маркса и раздергали его нервы. Он поэтому и лично
мечтал о поездке за границу и, кроме того, в интересах дела
считал необходимым перенести печатный станок за границу.
В письме к Руге (от 25 января 1843 г.), опубликованном
впервые Бернштейном в «Dokumente des Socialismus», Маркс
пишет, что он больше не в силах работать под цензурным
надзором. «Скверно,— говорит он,— даже ради свободы
выполнять службу батрака и вести борьбу, вместо дубин,
булавками. Я устал от лицемерия, глупости и грубого
авторитета, я устал от нашего подлаживания, приспособления,
выворачивания, пустословия». И в другом письме он решительно
заявляет: «Я не могу писать под прусской цензурой и жить в
прусской атмосфере».
Это настроение разделял и Руге, решив основать за
границей радикальный журнал. После долгих совещаний и
колебаний было решено основаться в Париже.
Маркс получил, наконец, свободное время, чтобы
жениться. В 1843 г. он женился на Женни Вестфален,
официальным женихом которой он состоял в течение семи лет. Тотчас
же после женитьбы Маркс уехал с женою за границу, а в
ноябре 1843 года поселился в Париже, где первое время с
головою ушел в работу для нового журнала.
Роль, которую призван был выполнить этот журнал,
рисовалась Руге в чрезвычайно увлекательных красках; он
мечтал ни более ни менее как о том, что журнал этот создаст
духовный союз между Францией и Германией. Руге
собирался привлечь к ближайшему участию в журнале французских
писателей-единомышленников: Леру, Прудона, Луи Блана и
49

предполагал придать журналу интернациональный характер.
При этом дело шло не о социалистическом, а о радикальном
журнале, и вначале Руге дал ему название «Радикальное
обозрение». И в письме к Фейербаху Руге пишет, что его журнал
будет органом интернационального радикализма.
В 1844 г. появилась первая (двойная) книжка нового
журнала под заглавием «Немецко-французский ежегодник»
(«Deutsch-Franzosische Jahrbucher»). Состав сотрудников был
блестящий. В первой, двойной книжке журнала были
напечатаны статьи выдающихся сыновей еврейского народа — Гейне,
Гервега, Бакунина, Фейербаха, Якоби, Энгельса, Гесса и
Карла Маркса.
Из произведений Маркса здесь были напечатаны его три
письма к Руге, о которых нам уже приходилось говорить, и
две статьи: «К критике гегелевской философии права» и «К
еврейскому вопросу».
Эти статьи Маркса представляют громадную ценность
для изучения хода его умственного развития, для изучения
вопроса: как Маркс сделался марксистом. Три письма
Маркса написаны раньше, чем его статьи, и в них он еще
всецело стоит на точке зрения Фейербаха. Он твердо верит, что не
за горами освобождение Германии, но он ждет этого
освобождения от «страждущего человечества, которое мыслит, и от
мыслящего человечества, которое угнетено». Он ждет
переворота от чувства глубокого стыда, охватившего немецкую
интеллигенцию, стыда за свое правительство, за свою
отсталость. Он пишет Руге: «Стыд есть уже революция; благодаря
ему французская революция победила немецкий патриотизм
и, наоборот, немецкий патриотизм в 1813 г. победил
французскую революцию. Стыд есть своего рода гнев, обращенный
внутрь себя. И если вся нация истинно стыдится, то она
является львом, готовящимся к прыжку».
Особенный интерес для интеллектуальной биографии
Маркса представляет его третье письмо к Руге. Как мы уже
знаем, на страницах «Рейнской газеты» Маркс заявил в ответ
на вызывающий запрос «Всеобщей газеты», что он еще не
выяснил своего отношения к социализму. Но то свободное вре-
50

мя, которое оказалось в его распоряжении после закрытия
«Рейнской газеты», Маркс употребил, между прочим, и на
ознакомление с тогдашними социалистическими учениями. Но
эти учения, в их тогдашней утопически-догматической
форме, его не удовлетворили. Его критический и творческий ум
не мог увлечься догматическими учениями, и в своем
третьем письме к Руге Маркс резко восстает против догматизма
тогдашних социалистов. «Мы не провозглашаем
догматически, — пишет Карл Маркс, — новый мир, а выводим его из
критики старого. До сих пор философы разрешение всех
задач оставляли под спудом, а глупому экзотерическому миру
оставалось только раскрывать рот, чтобы в него летели
жареные рябчики абсолютной науки. Философия стала светской,
и самым ярким доказательством этого является то, что
философское сознание не только внешне, но и внутренне
втянулось в мучения борьбы. Если теоретическое построение и
раз навсегда изготовленные формулы будущего не являются
нашим делом, то тем яснее вырисовывается наша нынешняя
задача: беспощадная критика всего существующего,
беспощадная в том смысле, что она не боится ни своих результатов,
ни конфликтов с существующими властями. Я не стою
поэтому за то, чтобы мы выставили какое-либо догматическое
знамя. Наоборот, мы должны стараться, чтобы догматики
уяснили себе свои собственные основные положения. Так,
коммунизм является догматической абстракцией, причем я говорю
здесь не о каком-либо воображаемом или мыслимом
коммунизме, а о коммунизме, действительно существующем, как
его излагают Кабе, Дезами, Вейтлинг1 и т. д. Подобный
коммунизм является лишь особым видом проявления гуманистиче-
1 Кабе Этьен (фр. Etienne Cabet; 1788-1856)— французский философ,
публицист, глава коммунистической школы. Автор романа «Путешествие в
Икарию» (1840), где изобразил утопическое коммунистическое общество,
основанное на принципах уравниловки. Дезами Теодор (фр. Dézamy; 1803-
1850), французский коммунист-утопист, деятель Революции 1848 г., участник
тайных организаций. Вейтлинг Вильгельм (нем. Weitling; 1808-1871 ), деятель
раннего немецкого рабочего движения, один из теоретиков так
называемого уравнительного коммунизма. — Примеч. ред.
51

ского принципа, порожденным своей противоположностью,
частною собственностью. Однако отмена частной
собственности отнюдь не означает коммунизма, и наряду с
коммунизмом по необходимости должны возникнуть другие
социалистические учения, например, Фурье, Прудона и т. д.».
Таким образом, уже с самого начала своего изучения
социалистических систем Маркс решительно восстал против
догматического социализма.
Против подобного наивного утопизма большинства
тогдашних социалистов Маркс должен был решительно
восстать не только как «марксист» — он таковым еще тогда не
был, но как верный и последовательный сторонник Гегеля и
Фейербаха. Школа Гегеля-Фейербаха научила Маркса
понимать все явления, проникнув во внутреннюю логику их
объективного развития, а не противопоставляя им свои
субъективные пожелания. «Выведенная» из философии Гегеля-
Фейербаха программа общественной деятельности только
и могла опираться на изучение внутренней закономерности
объективного развития, а это заранее отвергало догматизм и
доктринерство.
И на первых порах деятельность Маркса была не чем
иным, как мастерским переложением философии Гегеля —
Фейербаха на социально-политический язык. «Мы не
выступаем доктринерами перед миром, — писал Маркс в этом же
письме, — с новым принципом: вот тебе истина, преклони
колени... Мы не говорим: брось свою борьбу, вое это глупые
затеи, мы провозгласим тебе истинный пароль борьбы. Мы
лишь разъясняем, в чем состоит сущность этой борьбы, мы
лишь покажем, что мир должен, хотя бы он и не хотел этого,
выработать самосознание».
Программа Маркса, развиваемая в этом письме, сводится
к требованию критики «мистического» сознания людей,
выяснения «самосознания», разрушающего «самообман», т. е. это та
же программа, которую ставил в своей критике религии
Фейербах. Маркс сам заявляет, что «вся наша цель
представляет то же самое, что и фейербаховская критика религии, т. е.
она приводит в сознательной человеческой форме религиоз-
52

ные и политические вопросы». Из приведенных выдержек и
из заявления самого Маркса ясно, что в 1843 году Маркс еще
не стоял да «марксистской» точке зрения, всецело разделял
воззрения Фейербаха и давал им широкое социальное
применение. Чистые специфически марксистские ноты впервые
зазвучали у Маркса в статье, «К критике гегелевской
философии права», напечатанной в 1844 г. в «Deutsch-Franzosische
Jahrbücher». В этой статье у Маркса впервые «сквозь
волнистые туманы» гегелевской и фейербаховской философии
начинает проглядывать социальный реализм. В этой же статье
впервые мы встречаем у Маркса слово «пролетариат», в этой
же статье впервые у Маркса ярко вспыхнула идея о великой
исторической миссии пролетариата, о том, что пролетариат
призван совершить коренной общественный переворот. До
сих пор в своих статьях Маркс никогда не употреблял
слова «пролетариат», он говорил о бедных классах населения,
он говорил о страждущем человечестве, которое мыслит, и
о мыслящем человечестве, которое угнетают, но не о
пролетариате. Маркс впервые заговорил о пролетариате и с
самого начала заговорил с энтузиазмом в статье: «К критике
гегелевской философии права».
В этой статье причудливо смешиваются уже умирающие,
но еще мощные отзвуки увлечения абстракциями Гегеля и
Фейербаха с еще слабыми, но крепнущими нотами
рождающегося реализма.
Маркс уже заявляет в этой статье, что «главною
проблемою настоящего времени является вопрос об отношении
промышленности и вообще мира богатства к политическому
миру». «Оружие критики, — говорит далее Маркс, — не
может заменить критики оружия, материальная власть может
быть низвергнута только с помощью материальной же
власти, а теория становится материальною властью, когда она
охватывает массы». В духе же реализма Маркс говорит здесь:
«Революции нуждаются в пассивном элементе, материальной
основе. Всякая теория воплотится в народе лишь постольку,
поскольку она является воплощением его потребностей...
Недостаточно, чтобы мысль стремилась к воплощению, необхо-
53

димо, чтобы и самая действительность стремилась
навстречу этой мысли».
Блестяще рисует здесь Маркс величавое историческое
призвание пролетариата и его союз с новой философией.
«Как философия,— говорит он,— находит в пролетариате
свое материальное орудие, так пролетариат находит в
философии свое духовное орудие. И когда молния мысли
основательно ударит в эту наивную народную почву, то совершится
освобождение немцев в человека».
Головою эмансипации человека является философия,
а ее сердцем пролетариат, говорит Маркс, заканчивая свою
блестящую статью.
Ниже мы еще увидим, что в этой статье Маркс уплатил
известную дань социальному утопизму, здесь же мы
отметим, что, даже перейдя на точку зрения реализма, Маркс не
изменил Фейербаху, а лишь углубил, расширил и пополнил
его учение.
Заключительный аккорд статьи Маркса: философия
явится головой, а пролетариат сердцем человеческого
освобождения— звучит совершенно в духе фейербаховской
философии. Противопоставление между сердцем и головой и
тщательная формулировка соотносительной роли первого
и второй играли очень важную роль в философской теории
Фейербаха.
Сердце, доказывает Фейербах, есть женское начало
конечного, средоточие материализма, оно настроено на
французский дух, а голова есть мужское начало, средоточие
идеализма, оно настроено на немецкий лад. Голова создаст вещи,
а сердце приводит их в движение.
И Фейербах призывает к объединению сердца и головы,
к галло-германскому принципу, как он выражается.
Этим учением Фейербаха о сердце и голове всецело
проникнута, статья Маркса; его восклицание: «Философия есть
голова освобождения человека, а пролетариат — его
сердце», — представляет собою социальное применение
философского учения Фейербаха. И заключительные слова
Маркса: «Когда все внутренние условия будут выполнены, на-
54

ступление дня германского воскрешения будет возвещено
громким криком галльского петуха»,— отлично
показывают, как сильно здесь влияние Фейербаха. У Фейербаха
«немецкое начало», «голова» («философия»), создает условия, а
«сердце», «французское начало», приводит их в движение. И у
Маркса, в полном согласии с этим, философия («голова»)
немцев создает в Германии внутренние условия воскрешения, а
крик «галльского петуха» («французское начало», «сердце»,
«пролетариат») приводит в исполнение. Таким образом, роли
между немецким и французским началом, между головой и
сердцем, Маркс располагает в полном соответствии с
учением Фейербаха.

Глава III
Положение Германии в сороковых годах.— Недифференциро-
ванность общественных направлений.— Решительный
переход Маркса к реалистическому социализму. — Критика
субъективизма. — Отношение к немецкому народничеству. —
Полемика с радикалами
Уже в тридцатых годах стали раздаваться в Германии
проповедь социализма и призывы порвать всякий союз с
либералами, но эта проповедь широкого успеха не имела, и лишь
несколькими годами позже она сумела увлечь за собою
значительную часть немецкой передовой интеллигенции.
В конце же тридцатых и самом начале сороковых годов
те общественные элементы, которые вскоре обособились в
отдельные течения — либеральное, радикальное и
социалистическое сливались в одно общее русло.
Когда Маркс выступил впервые на литературном
поприще, все эти течения уже были в зачаточном виде
представлены в немецкой литературе, в произведениях отдельных
писателей, но в жизни они еще не обособились сколько-нибудь
заметным образом. Первые органы, в которых сотрудничал
Маркс, — «Немецкие ежегодники», «Anecdota», «Рейнская
газета» — относятся к этому периоду еще не
дифференцировавшихся политических течений. Все эти органы были
проникнуты боевым оппозиционным духом, и они объединяли в
одной освободительной армии и социалистов, и радикалов,
и либералов. Даже когда Маркс переехал в Париж и
окончательно порвал с мыслью о возможности дозволенной
цензурою борьбы с правительством, даже и тогда еще не
произошло отмежевание основных типов политических
движений. В числе ближайших сотрудников «Немецко-французских
56

ежегодников» мы встречаем и радикала Руге, и анархиста
Бакунина, и социалиста Маркса, и гуманиста Фейербаха.
Но эти «Немецко-французские ежегодники» (вышедшие в
1844 г.) были последним органом, в котором мы находим
подобную недифференцированность основных течений
политической мысли. Ниже мы дадим общую характеристику тех
объективных условий, под влиянием которых с 1844 года
начинается в Германии резкое размежевание общественных
направлений, а теперь мы лишь отметим, что Маркс лично
именно в это время перешел от философствующего
радикализма к действенному социализму.
Мы уже знаем, что в своей статье, помещенной в
«Немецко-французских ежегодниках», Маркс все свои
надежды возлагает на пролетариат и его историческое призвание.
Но в этой статье социализм Маркса еще пропитан фейерба-
ховским гуманизмом, и свой окончательный переход к
реалистическому социализму Маркс завершил во время своего
пребывания в Париже и Брюсселе, в течение 1844-1846 гг.
Пребывание в Париже оказало на Маркса огромное влияние.
Несравненно более развитые, чем в Германии, социальные
отношения, несравненно более обостренная, чем в
Германии, классовая борьба и замечательный расцвет
социалистической литературы — все это, вместе взятое, раскрыло
испытующему взгляду Маркса основные пружины общественной
жизни. Как известно, июльская монархия с особенною
ясностью обнажила двигательные нервы капиталистического
организма. Июльская революция возвела на трон финансовую
аристократию. Политический переворот, происшедший во
Франции и так дорого стоивший рабочим, своими жалкими
результатами вызвал сильнейшее озлобление в низших
слоях населения и жгучую ненависть к торжествующей
буржуазии. Завладев властью, французская крупная буржуазия
жадно эксплуатировала ее для своего обогащения.
Промышленность Франции сильно развивалась.
Разорявшиеся мещане и крестьяне переполняли города и
вызывали падение заработной платы; число безработных
повсюду было очень велико. Города кишели нищими, больными
57

и спившимися людьми. Каково было общее материальное
положение рабочих в тогдашней Франции, видно хотя бы из того,
что в 1845 г. на всю страну насчитывали всего 134 836 рабочих,
которые делали кое-какие сбережения на черный день.
Рабочий класс был охвачен сильным брожением, то и
дело вспыхивавшим стачкой, которая тогда — запрещенная
законом— по необходимости принимала революционный
характер. Как раз в то время, когда Маркс был в Париже,
произошла крупная стачка в каменоломнях, закончившаяся
вооруженным столкновением стачечников с войсками.
Июльская монархия, добытая кровью рабочих, павших
в июльской революции; крупная буржуазия, возведенная на
трон, умножавшая свои богатства со сказочною быстротою,
весело прожигавшая роскошную жизнь и жестоко
эксплуатировавшая рабочих; рабочий класс, совершивший революцию
и теперь гибнущий в нищете, — все это вызвало во Франции
сороковых годов необычайный расцвет социалистической
проповеди во всех ее оттенках и направлениях.
Можно себе представить, какое впечатление должна
была произвести эта обстановка и атмосфера
социально-политической жизни Франции на такого человека, как Маркс,
приехавшего из тихой Германии, с ее отсталым
экономическим строем, патриархальностью классовых отношений, с
наивною верою либералов во власть петиций и резолюций, а
интеллигентов — во власть философских формул.
Франция очень скоро отучила Маркса от его
вывезенного из Германии гегелевского взгляда на государство как
на «нравственный организм», величаво возвышающийся
над борьбою общественных классов. «Немецко-французские
ежегодники», как мы уже упомянули, были последним
органом, в котором Маркс сотрудничал в период своего
переходного состояния от утопизма к реализму.
«Немецко-французские ежегодники» вышли всего в одном двойном выпуске, а
затем прекратили свое существование, отчасти из-за
недостатка средств, а отчасти потому, что к этому времени
обнаружились уже серьезные разногласия между редактором,
радикалом Руге, и социалистом — Марксом.
58

К самой середине сороковых годов, рука об руку с
быстрым обострением социальной борьбы между различными
классами немецкого общества, стало обнаруживаться
стремление к политическому размежеванию. Радикалы стали
отделяться от либералов, социалисты от радикалов. Маркс к
этому времени окончательно примкнул к социализму, а в
области последнего уже сделал главные шаги от утопизма к
реализму. Он жил в это время в Париже, деля свое время
между усиленными научными занятиями и страстными спорами
с выдающимися социалистическими деятелями и
мыслителями тогдашней Франции. Из всей Германии стекались в Париж
наиболее «неблагонадежные» и боевые элементы. Тысячи
немецких интеллигентов, ремесленников и рабочих покидали
свою родину и уезжали в Париж, чтобы хотя на короткое
время подышать свободным воздухом и почувствовать себя
свободными от докучливой полицейской опеки. В Париже
кипела интенсивная политическая жизнь и напряженно работала
социально-политическая мысль, охваченная лихорадочным
исканием новых общественных идеалов. Немецкая колония,
насчитывавшая несколько десятков тысяч человек, была
захвачена этой повышенною интеллектуальною жизнью
Парижа и жадно прислушивалась к ярким и сильным лозунгам
многочисленных социалистических учений. Немецкие
ремесленники и интеллигенты устраивали многолюдные и
многошумные собрания, где произносились страстные речи и
давались торжественные аннибаловы клятвы положить жизнь
за освобождение родной Германии.
Под влиянием этих благоприятных условий времени и
места созревание социалистического реализма в голове
Карла Маркса шло с замечательною быстротою, и в течение
каких-нибудь двух лет (1844-1846 гг.) К. Маркс успел не только
усвоить себе основательно социалистическое
миросозерцание, но и внести в него новую, строго реалистическую струю.
Процесс обоснования своего учения шел у Маркса рука об
руку с процессом энергичной литературной борьбы со всеми
видами и формами отечественного немецкого утопизма, дань
которому в свое время уплатил и сам К. Маркс. Этой крити-
59

ческой работой было заполнено первое время пребывания
Маркса за границей (в Париже и Брюсселе), когда Маркс в
блестящих и едких памфлетах бичевал немецких утопистов.
Журнальная деятельность Маркса свелась в это время
почти на нет. Кроме двух, уже знакомых нам статей в
«Немецко-французских ежегодниках», Маркс во время своей жизни
в Париже принимал участие лишь в издававшейся в Париже
немецкой революционной газете «Вперед» («Vorwärts»)1.
Газета эта вначале была основана неким Бернштейном в качестве
небольшой газетки, лишенной каких бы то ни было
революционных намерений. Несмотря на то, что газетка эта
вначале велась в духе самого дешевого и беззлобного
либерализма, немецкое правительство запретило ее в Германии. Тогда
Бернштейн, раз уже газета все равно запрещена, решил
придать ей революционный характер и пригласил в число ее
сотрудников Генриха Гейне, Гервега, Маркса, Энгельса,
Бакунина, Руге и др.
«Вперед» заговорила резким и насмешливым языком. Он
стал проповедовать неутомимую, лютую борьбу с немецким
абсолютизмом, борьбу, не останавливавшуюся ни перед
какими средствами, до террора включительно.
Когда в 1844 г. некий Чех произвел неудачное покушение
на Фридриха-Вильгельма IV2, то парижская «Вперед»
поместила статью, в которой доказывала, что в Германии
покушение на немецкого короля есть единственное средство дока-
1 «Вперед» — нелегальная большевистская еженедельная газета;
издавалась в Женеве с 22 декабря 1904 г. (4 января 1905 г.) по 5 (18) мая 1905 г.
Вышло 18 номеров; тираж 7-10 тысяч экземпляров. Организатором и
непосредственным руководителем газеты был В. И. Ленин. Он же предложил и
название газеты. В состав редакции входили русские евреи В. Боровский, M.
Ольминский, А. Луначарский. Всю переписку газеты с местными комитетами в
России и корреспондентами вела H. К. Крупская. — Примеч. ред.
2 Фридрих-Вильгельм IV (1795-1861)— король Пруссии с 7 июня
1840 года из династии Гогенцоллернов. Бывший бургомистр города
Старкова (в Бранденбурге) Людвиг Чех, считавший, что ему было несправедливо
отказано в восстановлении на государственной службе, выстрелил в
королевскую чету из пистолета. Покушение на короля и его супругу произошло
26 июля 1844 года во дворе берлинского дворца. Королевская чета не
пострадала. — Примеч. ред.
60

зать непригодность немецкого абсолютизма... «Абсолютизм,
раз на него оказывается возможным покушение, теряет свой
божественный, беспорочный характер. Необходимо было на
примере немецкого короля доказать, что абсолютизм может
быть предметом покушения, так как казнь Карла I и
Людовика XVI и многочисленные покушения на
Людовика-Филиппа, очевидно, не научили Германии. Немецкий король может
грабить и убивать, производить любые насилия, мучить
людей, обесчещивать их и продавать, и при всем этом
безбоязненно давать своему грешному телу отдых в любой избе.
Теперь уже невозможно, теперь и немцы поняли, что и королю
можно отомстить».
Со столь же грозными предупреждениями обращалась
«Вперед» и к семи прусским министрам: «Пусть семь
нечистых духов, дающих советы наследнику великого Фридриха,
знают, что задолго до того, как пала царственная голова
британского Стюарта, поплатился жизнью его министр и
руководитель, граф Страффорд. Пусть эти жалкие прусские
министры додумают о своем будущем!»
Очень резкий и смелый тон, в котором «Вперед»
говорила о немецком правительстве, чрезвычайно злил и
беспокоил последнее. Несмотря на все пограничные рогатки,
«Вперед» провозилась в Германию и здесь вызывала сильную
сенсацию. Ее влияние быстро возрастало, и немецкое
правительство решило во что бы то ни стало добиться ее закрытия.
Для этого было лишь одно средство: побудить к этому шагу
французское правительство. Немецкое правительство
сделало соответствующее представление министерству Гизо.
Последнее, однако, побоялось, ввиду общественного скандала,
закрыть газету, а предпочло привлечь ее к суду за
нарушение тогдашнего французского закона о печати,
обязывавшего все политические органы вносить соответствующий
денежный залог. «Вперед» этого залога не внесла, и ее
редактор был приговорен за нарушение этого закона к денежному
штрафу и двухмесячному тюремному заключению. С 1
января 1845 года «Вперед» должна была превратиться в
ежемесячный журнал, для которого по тогдашним французским за-
61

конам не требовалось денежного залога, но как раз
первого января 1845 г. все ближайшие сотрудники «Вперед», и в их
числе и Маркс, получили от Гизо приказ покинуть Париж в
течение 24 часов. Маркс уехал тогда в Брюссель.
Сотрудничество Маркса в «Вперед», поскольку речь идет
о крупных статьях, ограничилось всего одной статьей,
представляющей собой критику статьи Арнольда Руге
«Прусский король и социальная реформа». Ниже, в другой связи,
нам еще придется вернуться к этой статье Маркса, а пока мы
должны будем обратиться к тому окончательному разрыву с
утопическим прошлым и к той общей критике немецких
утопистов, которые относятся к 1845 г., когда Маркс, покинув
Париж, переселился в Брюссель.
В Брюсселе Маркс впервые от обсуждения и
изложения социально-политических вопросов перешел к
практической деятельности. Но прежде чем говорить об этой
последней, остановимся на периоде окончательного
теоретического разрыва Маркса с немецкими утопистами.
Прежде всего Маркс подверг жестокой и насмешливой
критике немецких субъективистов-индивидуалистов, с Бруно
Бауером во главе. Некогда Маркс был связан с Бруно Бауе-
ром узами самой тесной дружбы. Они очень усердно
переписывались, были друг с другом на «ты» и одно время носились
с планом совместного издания радикального журнала. Это
показывает, что в то время между Бауером и Марксом еще
были точки тесного идейного соприкосновения. Общей
почвою служило им учение Гегеля, из которого оба они делали
«левые», в общественном смысле, выводы. Маркс в эту эпоху
еще всецело стоял на гегелевской точке зрения и очень мало
занимался социально-политическими вопросами. Все
внимание тогдашней передовой немецкой интеллигенции было
поглощено философско-религиозными теориями, из которых
попросту «выводились» социально-политические
применения. А в области религиозно-философских вопросов Бауер
был в начале сороковых годов одной из самых крупных
величин. Его критика религиозных суеверий и предрассудков
христианства навлекла на него гонения правительства и при-
62

влекла к нему широкие симпатии немецкой интеллигенции.
Бруно Бауер вел неутомимую и победоносную борьбу с
религиозным фанатизмом, фарисейством и суеверием.
Бауер и кучка его последователей чувствовали себя
могущественными критически мыслящими личностями, в лице
которых мир пришел к своему самосознанию и избрал их
орудием разрушения всего старого филистерского мира.
Пока Бауер во имя «самосознания» вел веселую и
победоносную войну с темным царством филистеров и фарисеев,
между ним и Марксом существовала самая тесная идейная
дружба. Бауер стоял в первых рядах немецкого общественного
движения. Но это движение с начала сороковых годов
быстро росло и вширь, и вглубь.
Маркс, как мы знаем, в течение каких-нибудь двух лет
совершил громадную идейную эволюцию от
интеллигентски-отвлеченной точки зрения к реалистически-действенной. А
Бауер не двигался вперед и благодаря этому оставался все более
и более позади. Пока на борьбу со старым немецким
порядком жидкими и разрозненными рядами выходили лишь
кучки интеллигентов, пока эта борьба велась лишь в области
философской и религиозной теории, до этих пор учение Бауера
о «самосознании», как единственной движущей силе
истории, было прогрессивным идеологическим стимулом. Но,
когда общественная борьба сумела мобилизовать уже и
известные слои народа, когда в самом народе начали просыпаться
освободительные стремления, когда народная масса
начинала уже не формулировать теории, а добывать на практике
новые условия свободной жизни — тогда учение Бауера о
проникнутых самосознанием одиноких личностях, как о
единственном двигателе прогресса, это учение из революционной
критической формулы превратилось в тормоз дальнейшего
движения. Бауер и его немногочисленные последователи из
передовых бойцов очень скоро превратились в
злобствующих критиков и ненавистников широкого народного
движения, которое переросло философские формулы, выкроенные
для одиноких немецких интеллигентов, вырабатывающих в
тиши кабинета свое «самосознание».
63

Бауер и его последователи относились с глубоким и
нескрываемым недовольством к освободительному движению,
в котором принимала участие «масса». Участие «массы», по
утверждению Бауера, лишь опошляет и губит всякое
освободительное движение. Все крупные исторические события лишь
потому оказались бесплодными, что в них принимала участие
масса. Немецкие индивидуалисты резко противопоставили
«критический дух», как двигатель прогресса, с одной стороны,
и «массу» как инертное, косное начало истории, — с другой.
Человеческий дух, говорили они, «знает теперь, где он
должен искать своих единственных врагов: этими врагами
являются фразы, самообман и мягкотелость массы».
Бруно Бауер и его последователи имели свой
собственный литературный орган — «Литературную газету»
(«Literaturzeitung»), в которой они горделиво заявляли свои
права на звание единственных двигателей исторического
прогресса и изощрялись в насмешках над «массой», толпой и
ее тупой реакционностью. Успеха эта газета не имела, но
редакция только гордилась этим. Она была убеждена, что
критически мыслящие личности могут только унизиться, если
встретят поддержку в массе, ибо масса способна лишь к
восприятию пошлых заблуждений. Указывая на полный неуспех
«Литературной газеты», один из ее сотрудников
присовокуплял: «Вы видите, таким образом, что «Литературная газета»
достигла своей цели, т. е. не нашла себе никакого отзвука.
Сочувствие она могла бы встретить только в том случае, если
бы она вторила бессмысленности, если бы впереди нее гордо
шли янычар с музыкой ходячих понятий и трескучих фраз».
К общественной деятельности критические личности
относились с презрением. Один из видных последователей
Бруно Бауера, Сцелига, писал, что «критики не должны
лично вмешиваться в общественные дела», «истинный и чистый
критик никогда сам не принимает непосредственного
участия в деле, не является человеком дела».
Отношения между Марксом и Бауером уже в самом
начале сороковых годов приняли характер натянутости и в 1843 г.
личные отношения между ними окончательно оборвались.
64

Чем решительнее Маркс переходил на точку зрения
социального реализма, тем резче расходился он с Бауером.
Насколько Бауер видел в «массе», в народе инертное начало,
погубившее все широкие начинания критических личностей, —
настолько же Маркс все более и более убеждался, что только
движения массы способны произвести крупный
исторический переворот. Насколько Бруно Бауер резко
противопоставлял критические идеи косности массы, насколько он
считал великие идеи погибшими, раз за их осуществление
возьмется масса, — настолько же Маркс уже в 1845 г. убедился,
что только тогда идеи сильны, когда их усвоит масса.
В Брюсселе Маркс написал памфлет «Святое семейство,
или Критика критической критики», в котором подвел итоги
своего непримиримого разногласия со своим бывшим
другом Бруно Бауером и его последователями.
Мы уже указывали, что в своей статье «К критике
гегелевской философии права» Маркс великую историческую
освободительную миссию возлагает на пролетариат, причем уже
здесь Маркс писал, что «революции нуждаются в пассивном
элементе, в материальной основе. В каждом народе теория
осуществляется лишь постольку, поскольку она
представляет собою осуществление его потребностей... Мало того,
чтобы мысль стремилась к осуществлению, необходимо, чтобы
сама действительность стремилась навстречу мысли».
«Эмансипация Германии,— уже в 1844 г. писал Маркс,—
произойдет только тогда, когда молния мысли
основательно ударит в доселе наивную и девственную массу
пролетариата».
В памфлете против Бауера Маркс дает этим идеям
социального реализма дальнейшее блестящее развитие. В
полную противоположность Бруно Бауеру и его последователям
Маркс доказывает в «Святом семействе», что «идея
скандалится каждый раз, как только она отделяет себя от «интереса».
На примере Великой французской революции Маркс
превосходно показывает, какую огромную историческую роль
играет «масса» и в каком взаимоотношении находятся
интересы и идеи людей. Чем шире народная масса, принимающая
3 Неизвестный Карл Маркс
65

участие в данном историческом событии, говорит Маркс,
тем глубже будет действие этого события, тем
могущественнее его роль. Наиболее сильное и неутолимое стремление
к справедливости и знанию, говорит Маркс, живет не в
рядах интеллигенции, а в рядах рабочих. «Надо быть знакомым
с жаждою знания, с нравственной энергией, с неустанным
стремлением к развитию английского и французского
рабочего, чтобы составить себе представление о духовном
благородстве массового движения».
Рисуя величественное историческое призвание
пролетариата, Маркс, однако, протестует против утверждения Бауе-
ра, будто социалисты провозглашают пролетариев какими-
то новыми богами. Пролетарии — не боги, говорит Маркс, а
обыкновенные люди, поставленные, однако, в такие
социальные условия, что они поневоле должны со временем взяться
за эмансипацию всего человечества. Пролетариат сам,
говорит Маркс, и только сам может добиться своего
освобождения. «Но он не может освободить себя, не уничтожив
предварительно условий своего существования. Но он не может
уничтожить условий своего существования, не уничтожив
предварительно всех бесчеловечных условий
существования современного общества... Дело идет не о том, что в
данную минуту воображает своею целью тот или иной
пролетарий или даже весь пролетариат. Вопрос заключается в том,
что представляет собою пролетариат и какую историческую
роль он вынужден играть в силу своего положения».
«Святое семейство» Маркса означало, таким образом,
полный разрыв с немецким субъективизмом сороковых
годов. Но оно направлялось не только против субъективистов,
а и против немецких утопистов-социалистов, наивно
учивших, что в Германии, в полную противоположность
«западным странам» (Франция и Англии), носителями
социалистических идей являются не рабочие, «заинтересованные» в них,
а интеллигенты, бескорыстно ими увлекавшиеся.
В начале своего развития социалистическое движение
носило в Германии наносный, импортированный характер,
66

оно было внесено туда из Франции, сильно обогнавшей
Германию по своему социально-политическому развитию. В
самом начале сороковых годов пролетариат, как
обособленный социальный класс, едва только нарождался в Германии.
Правда, уже с тридцатых годов в Германии стали
попадаться единичные рабочие (или, вернее, ремесленники), которые
беззаветно увлекались социалистическими идеями, но это
были лишь случайные и разрозненные элементы. Но в то
самое время, когда немецкие крайне отсталые
социально-политические условия еще не взрастили в Германии
самостоятельного рабочего движения, а с ним и социалистического, в
соседней Франции и рабочие, и социалистическое движение
успели уже принять широкие размеры. Благодаря этому,
немецкая интеллигенция, всегда жадно перенимавшая у
Франции все новые слова, получила возможность усвоить себе
социалистические идеи, явившиеся на своей родине
продуктом сложных и развитых социальных условий; жила же она в
то же время в стране, объективные социальные условия
которой были крайне отсталые и не могли еще самостоятельно
породить рабочее и социальное движение. Благодаря этому
у передовой немецкой интеллигенции, увлекшейся
социалистическими идеями, родилась горделивая иллюзия, что
немецкий «народ мыслителей и поэтов», в противоположность
грубому Западу, увлекается социализмом из чисто
идеалистических увлечений и отвлеченных соображений и что в
Германии, в противоположность Франции, социалистический
переворот произойдет мирным путем, не с помощью жестокой
классовой борьбы, а благодаря идейному проникновению
социализма.
При этом немецкие социалисты переводили
французский, слишком жестокий и боевой для них социализм на свои
мягкие интеллигентские нравы и соединяли его с фейерба-
ховским гуманизмом. Этот-то переделанный на немецкие
нравы французский социализм усердно проповедовали под
именем истинного социализма в первой половине
сороковых годов немецкие интеллигенты.
67

Одним из самых выдающихся представителей этого
«истинного социализма» был Мозес Гесс1. «Во Франции, — пишет
Гесс в одной из своих статей, — бедные рабочие стремятся
осуществить ту цель, к которой у нас стремятся
преимущественно высшие и образованные сословия. Причиною этого
явления надо считать поверхностное умственное развитие
имущих классов и глубокую сердечность неимущих классов
по ту сторону Рейна. И во Франции имущие классы отнюдь не
безучастно относятся к бедствиям современного общества;
лишь по сравнению с французским пролетариатом и
немецкой буржуазией все, что предлагает имущий класс во
Франции для устранения общественной нужды, кажется
поверхностным и ничтожным».
«И разве то обстоятельство, что имущий класс в Германии
после того, как он всего лишь два года занимался
общественными вопросами, в существенном сошелся в своих
воззрениях с неимущим классом Франции, будучи в одинаковой с ним
степени глубоко и живо охвачен социальным движением,
разве это обстоятельство не достаточно доказывает, что ни
первый, ни второй из этих классов не является причиною
существования и развития наших многочисленных бедствий».
«Если в Германии, — говорит Гесс в другом месте, — не
существует широкого социально-политического движения,
то оно возмещается движением духовным». И если во
Франции только массовое движение может добиться социальной
справедливости, то в Германии эту роль сыграет
образованное меньшинство. «Во Франции, — писал Гесс, — гуманизм
представлен пролетариатом, а в Германии — духовной
аристократией».
В 1842 г. Лоренц Штейн выпустил свою книгу «Социализм
и коммунизм в современной Франции», в которой хотя и
заявлял, что в Германии не существует пролетариата, но по
отношению к Франции доказывал, что социалистическое дви-
1 Гесс Мозес (нем. Moses Hess, Моше/Моисей Гесс/Хесс; 1812-1875) —
один из первых еврейско-немецких социалистов и ранних провозвестников
сионизма, оказавший сильное влияние на Карла Маркса и Фридриха
Энгельса. — Примеч. ред.
68

жение создается и поддерживается классовыми интересами
пролетариата. Немецкие «истинные» социалисты с М. Гессе-
ном и Карлом Грюном во главе встретили этот реализм
Штейна взрывом нравственного негодования.
«Некоторые люди,— говорит М. Гесс по адресу
Штейна,— будучи не в состоянии преобразовать
действительность сообразно с своим самосознанием, направляют свое
орудие против самих же себя и делают самоубийственную
попытку сформировать свое собственное сознание
сообразно со скверною действительностью. К этим людям
принадлежит и Штейн».
«Ошибочно думать, — пишет Гесс в другом месте, — и
эта ошибка является продуктом эгоистической
ограниченности, неспособной подняться до гуманности, и
распространяется реакционерами, и в частности Штейном, что социализм
порождается только пролетариатом, а у последнего
(вызывается потребностями желудка. Французы не подали
никакого повода для подобного рода ошибки. Правда, французский
социализм возник не из логической необходимости, не из
потребностей головы, но и не из потребностей желудка: он
возник из потребностей сердца, из сочувствия к страданию
человечества... Французы, правда, только благодаря страданию
человечества, дошли до социалистических принципов, но
отнюдь не собственные страдания заставили французский
пролетариат с таким прекрасным воодушевлением отдаться
социалистическому принципу».
«Но если, — продолжает Гесс, — по отношению к Франции
ошибочно думать, что величайшая идея нашего времени, да и
всех времен вообще, т. е. идея социализма, источником своего
происхождения имеет желудок, то по отношению к Германии
подобное воззрение, если это только возможно, еще
ошибочнее. Даже та посредническая роль, которую сыграли
физические страдания при возникновении социалистических идей во
Франции, здесь в Германии едва ли имеет какое-либо
существенное значение. Социалистическая пропаганда, проникшая к
нам из Франции, только потому не имела успеха в Германии,
что она исходила от людей, апеллировавших только к сочув-
69

ствию и не сумевших стать на точку зрения идеи гуманизма и
подняться до гуманистической практики».
«Денежная аристократия, от которой исходит движение
во Франции, имеет своего антипода в лице пролетариата,
посягающего на ее наследие и на устранение самой денежной
аристократии; духовная же аристократия, от которой
исходит движение в Германии, имеет противоположность лишь
в самой себе, и она стремится устранить это противоречие,
выражающееся в противоречии с действительностью, путем
распространения на всех привилегии образования и путем
устранения черни. Французский пролетариат тогда только
может в действительности устранить денежную
аристократию, когда он предварительно теоретически преодолеет
всякую бесчеловечность; тогда как немецкая духовная
аристократия только тогда сумеет устранить существование черни,
когда она сама практически преодолеет вечную
бесчеловечность. Таким образом, различие исходных точек у обоих
наций обуславливает и различие в характере
социалистического движения. Во Франции представителем гуманизма
является пролетариат, а в Германии — духовная аристократия.
С таким же нравственным негодованием встретил
замечательную книгу Штейна и другой виднейший представитель
немецкого истинного социализма — Карл Грюн. «Для
Штейна,— писал Грюн,— пролетариат, видите ли,
представляет особый класс общества! Вот как! Орудие истории
смешивается с идеей истории... Пролетариат, как выражение
материальной нужды, как выражение ненормального положения
низших классов народа, как выражение несоответствия
между потребностями и средствами к их удовлетворению, этот
вопрос голода должен служить мотивом, истинным
историческим мотивом социализма?! Нет, голод есть лишь орудие,
которым теперь пользуется человеческое развитие, как в
1789 г. таким орудием служило бесправие обширнейшей и
лучшей части народа».
Мы привели слова Гесса и Грюна, самых видных
представителей «немецкого истинного социализма» для того, чтобы
охарактеризовать сущность того утопического социалисти-
70

ческого учения, которое до второй половины сороковых
годов господствовало среди немецкой интеллигенции.
Сущность этого социализма заключалась в том, что немецкие
интеллигенты отсталость социального развития Германии
принимали за ее особенность.
Гуманистическая философия Фейербаха служила как бы
величественным апофеозом учения «истинных» социалистов.
И «истинные» социалисты относились к учению Фейербаха с
безграничным увлечением, будучи твердо убеждены, что в
философии Фейербаха уже заключаются все данные,
необходимые для разрешения социального вопроса. Уже знакомый
нам главный представитель «истинного» социализма, Карл
Грюн, говорил о Фейербахе: «Назвать Фейербаха— значит
назвать всю работу философии, начиная от Бэкона Верулам-
ского и кончая нашими днями; это значит сказать, чего в
конце концов хочет философия, это значит увидеть в человеке
конечный результат мировой истории. Этим путем мы
надежнее— потому что основательнее— сумеем разрешить все
вопросы, чем в том случае, если станем толковать о
заработной плате, о конкуренции, о недостатках конституции».
Когда Карл Маркс закончил в Париже выработку своего
миросозерцания, приступил к критике немецкого
социального утопизма во всех его видах и проявлениях, то, конечно, он
должен был подвергнуть — и действительно подвергнул
решительной критике и учение истинных социалистов. Но в
каком отношении стоял к этому истинному социализму Маркс
в первые годы своей литературной деятельности? Этот
вопрос является спорным, и разные биографы Маркса дают на
него противоположные ответы. Как мы покажем ниже, Маркс
никогда не разделял учения истинных социалистов во всей
его полноте и никогда не был его безусловным сторонником,
но не подлежит никакому сомнению, что было время, когда
Маркс разделял многие из основных идей «истинного
социализма». Мы не говорим уже о том, что у Маркса был общий
с «истинными» социалистами философский источник—
гуманистическая философия Фейербаха и что, подобно
«истинным» социалистам, Маркс в начальный период своей лите-
71

ратурной деятельности «выводил» решение социальных
вопросов из философии Фейербаха. Но и, помимо этого, Маркс
некогда разделял иные из основоположений «истинного
социализма».
Вчитайтесь внимательно в статью К. Маркса «К критика
гегелевской философии права», напечатанную в 1844 г. в
«Немецко-французских ежегодниках», и вы на каждой странице
натолкнетесь на внутреннюю борьбу между впервые
провозглашаемым социальным реализмом и умирающим утопизмом.
«Даже и исторически,— говорит в этой статье Карл
Маркс,— теоретическая эмансипация имеет специфически
практическое значение для Германии. Революционное
прошлое Германии носит теоретический характер: оно
заключается в реформации. Как тогда революция началась с головы
монаха, так теперь она начинается в мозгу философа». Одной
из основных идей «истинного социализма» было
утверждение, что в Германии невозможна частичная политическая
революция, что в ней сразу произойдет глубокий социальный
переворот, который положит основание «гуманистическому»
строю. В статье Маркса мы находим ясный отзвук этой идеи
истинных социалистов. «Не радикальная революция
является утопическою мечтою для Германии, — говорит, например,
Маркс по отношению к тогдашней Германии, — не
общечеловеческая эмансипация, а, наоборот, утопической
является мечта о частичной, политической революции, революции,
которая бы оставила в целости устои здания... В Германии ни
один класс не обладает достаточною последовательностью,
резкостью, мужеством, беспощадностью для того, чтобы
сделаться отрицательным представителем общества: ему
недостает для этого той душевной широты, которая хотя бы на
минуту заставила его отождествить себя со всем народом.
Взаимоотношения различных сфер немецкого общества носят
поэтому не драматический, а эпический характер».
Резюмируя смысл этой статьи, Маркс пишет:
«Единственным практически возможным освобождением Германии
является ее теоретическое освобождение, которое
провозгласило бы самого человека глубочайшею сущностью человека.
72

В Германии эмансипация от Средневековья возможна только
как эмансипация от всякого частичного устранения
средневековья. В Германии нельзя сломить ни одно из видов
рабства, не сломив всякое, все рабство».
Таким образом, Маркс в начале сороковых годов еще
разделял по отношению к Германии основной предрассудок
истинных социалистов, веривших в особенные пути
социального развития Германии и утверждавших, что особенность
Германии заключается в том, что в ней невозможна
частичная политическая революция, что в ней в ближайшем
будущем сразу совершится социальный переворот, переход к
гуманистическому строю. Иначе ее обосновывая, Маркс,
однако, как показывают вышеприведенные цитаты, разделял эту
иллюзию и считал Германию 1844 г. созревшей и готовой для
коренного социального переворота, который бы
провозгласил «самого человека глубочайшею сущностью человека».
Именно здесь, в этой вере, что Германия минует долгое
мытарство по капиталистическому чистилищу, и было
соприкосновенно между Марксом 1844 года и «истинными»
социалистами. Энгельс шел дальше и красноречиво доказывал, что
в Германии капитализм осужден на жалкое прозябание.
В 1845 г. Энгельс произнес в Эльберфельде речь, в
которой доказывал безвыходность положения немецкого
капитализма. «Если мы объявим свободу торговли и уничтожим
таможенные пошлины, — говорил Энгельс, — то тогда вся наша
промышленность, за исключением разве немногих отраслей,
будет разорена. Тогда уже не может быть никакой речи ни о
прядильной, ни о ткацкой, ни о главнейших отраслях
шелковой промышленности, ни о почти всей железодобывающей и
железоделательной промышленности. Внезапно
оставшиеся без хлеба рабочие этих отраслей промышленности
массою хлынут в сельское хозяйство и уцелевшие обломки
промышленности, повсюду появится пауперизм; концентрация
имущества в руках немногих вызовет такой кризис, который,
судя по событиям в Силезии, неизбежно приведет к
социальной революции.
Но предположим, что мы создадим для промышленности
охранительные пошлины. Эти охранительные пошлины в по-
73

следнее время сделались излюбленным детищем наших
промышленников, ввиду чего мы остановимся на них
несколько подробнее. Господин Лист привел в систему вожделения
наших капиталистов, и я буду опираться на эту систему,
признаваемую промышленниками своим credo. Господин Лист
предлагает постепенно повышать пошлины до тех пор, пока,
наконец, они не будут в состоянии гарантировать нашим
фабрикантам внутренний рынок; тогда эти пошлины,
удержавшись некоторое время на достигнутой высоте, должны
будут постепенно понижаться, пока, наконец, через ряд
годов исчезнет всякая таможенная охрана. Предположим, что
план этот будет осуществлен и таможенные пошлины будут
введены. Промышленность разовьется, свободные капиталы
начнут приливать к промышленным предприятиям, спрос на
рабочие руки, а вместе с этим и заработная плата повысятся;
по-видимому, наступит цветущее состояние. Но это будет
продолжаться лишь до тех пор, пока для промышленного сбыта
будет достаточен внутренний рынок. За пределы же
последнего промышленность не может развиться, так как если даже
и на внутреннем рынке она не может существовать без
охранительных пошлин, то на нейтральных рынках она тем менее
сумеет бороться с иностранной конкуренцией».
«Как только, — говорит далее Энгельс, — Германия
попытается освободиться от пошлин, английские товары
запрудят немецкий внутренний рынок и погубят немецкую
промышленность. Но даже если пошлины не будут отменены
или понижены, то и тогда англичане, благодаря прогрессу
своей промышленности, будут в состоянии конкурировать
с нашей отсталою промышленностью на нашем внутреннем
рынке, несмотря на все охранительные пошлины. Так как в
этой конкуренции, как и во всякой другой борьбе, победа
останется за более сильным, то наше поражение не подлежит
никакому сомнению. А тогда наступит тот же случай, о
котором мы говорили выше: искусственно созданный
пролетариат потребует от имущих классов то, чего, оставаясь имущими
классами, они ему дать не могут, и тогда наступит социальная
революция».
74

«Предположим еще один случай, очень, однако,
невероятный, — предположим, что Германии удастся с помощью
охранительных пошлин конкурировать с англичанами.
Предположим, что это случится. Каковы же будут последствия? Если
мы начнем конкурировать с англичанами на внешних
рынках, то возгорится борьба не на жизнь, а на смерть между
нашей и английской промышленностью. Англичане употребят
все силы, чтобы вытеснить нас с рынков, которыми они
прежде владели: они вынуждены будут так поступить, потому что
окажется затронутым их жизненный источник. И при
посредстве всех находящихся в их распоряжении средств, опираясь
на все преимущества столетней промышленности, они
сумеют нанести нам поражение. Они заставят немецкую
промышленность ограничиться внутренним рынком и, благодаря
этому, вызовут в ней застой, и здесь таким образом тоже
наступит упомянутый случай: мы останемся на месте, в то время
как англичане будут прогрессировать, и наша
промышленность, в силу ее неизбежного упадка, будет не в состоянии
прокормить искусственно созданный ею пролетариат —
наступит социальная революция».
Достаточно хотя сколько-нибудь внимательно
вчитаться в эту речь Энгельса, чтобы сразу бросилась в глаза ее
чисто «народническая» точка зрения. Перебирая все возможные
случаи, Энгельс доказывает безысходность немецкого
капитализма, доказывает, что немецкий капитализм не может
сколько-нибудь прочно и широко развиться и что всякие попытки к
его широкому развитию должны очень скоро завершиться
социальной революцией. Такого взгляда придерживался Энгельс
в 1844 году, когда немецкий капитализм еще лежал в пеленках
протекционизма и когда только начиналась его блестящая
историческая карьера. А Энгельс уже пел ему отходную.
Эта речь не оставляет никакого сомнения в том, что в
1844 году Энгельс смотрел на социальное положение
Германии глазами утописта-народника. А та обстановка, в
которой он произнес эту речь, показывает, что и его «коммунизм»
был тогда сильно окрашен в утопический цвет. Немецкие
коммунисты устроили тогда в Эльберфельде целый ряд лек-
75

ций по социальным вопросам, наделавших довольно
большого шума. Энгельс был чрезвычайно доволен результатами
этих лекций. Он писал о них Марксу: «Вчера в самом
большом зале, в лучшем отеле города происходило наше третье
коммунистическое собрание; на первом было 40, на втором
130 и на третьем по меньшей мере 200 человек. Весь Эльбер-
фельд и Бармен, начиная от денежной аристократии и кончая
мелкими торговцами и только исключая пролетариат, были
представлены на этом собрании... Успех необыкновенный. Ни
о чем, кроме коммунизма, не говорят, и каждый день
приносит нам новых последователей. Вуннертальский коммунизм
есть истина, даже уже дочти сила. Какая для него здесь
благоприятная почва, ты и представить себе не можешь. Самый
тупой, ленивый и филистерский народ, до сих пор ничем на
свете не интересовавшийся, начинает теперь почти
восторгаться коммунизмом».
Это письмо Энгельса к Марксу показывает, что в самом
начале 1845 года Энгельс еще способен был восторгаться
«коммунизмом», которым, как острой, пряной модой
увлекалось тогда немецкое «общество»1. Чрезвычайно характерно,
что Энгельс в этом письме к Марксу с восторгом отзывается
о результатах своих коммунистических речей в собраниях, на
которых присутствовали «все» классы общества, за
исключением «только» рабочего класса! И эти условия Энгельс считал
«необычайно благоприятными» для проповеди коммунизма.
1 Литература тогдашней Германии переполнена была сообщениями об
эпидемическом увлечении немецкого «общества» социалистическими
учениями. «Едва десять лет тому назад, — пишет Шейдтман, — коммунизм был
пустым словом, — даже Роттек и Ведкер совершенно не упоминают о нем в
своем «Государственном словаре», а теперь мы находим статью о нем во
второй семейной библии Германии, в почтенном Энциклопедическом словаре
Брокгауза. В нем говорится о коммунизме как о «фактическом протесте
против суеверия, долго считавшегося неприкосновенным» (G. Scheidtmann. Der
Communismus und das Proletariat. Leipzig. 1848,10 стр.). «Стало модным, —
говорит Дронке, — разыгрывать из себя друзей народа» (Е. Dronke. «Berlin». III.
Band Frankfurt am Main. 1846. Стр. 3). «Скоро дело дойдет до того, — пишет
Гейнцен, — что нельзя будет ни есть, ни пить, не получив названия
коммуниста. Всякий разумный человек, свободно рассуждающий о каком-либо
человеческом вопросе, получает название коммуниста или социалиста».
76

Приведенные цитаты и соображения достаточно
показали, что вплоть до начала 1845 года Маркс и Энгельс еще в
значительной степени стояли на народническо-утопической
точке зрения. Правда, они никогда вполне не разделяли учения
«истинных» социалистов. Прежде всего, уже с 1844 года
(«Немецко-французские ежегодники») у Маркса начинают звучать
сильные реалистические ноты, резко отделяющие его от
утопистов «истинного» социализма. Кроме того, надо еще
отметить, что Маркс никогда не разделял одного из самых
главных предрассудков немецких «истинных социалистов» —
отрицания политической деятельности. Отрицание политики
было основным символом веры «истинных» социалистов. Это
отрицание было логически законнорожденным продуктом
того утопически-народнического воззрения, на точке
зрения которого стояли «истинные» немецкие социалисты
сороковых годов. Раз они считали, что все «образованное
общество» Германии способно беззаветно увлечься социализмом,
раз они были убеждены, что в Германии социализм наступит
не сегодня-завтра путем просветления умов и сердец, то
политическая деятельность была, конечно, лишь вредной
проволочкой. Но Маркс никогда не разделял всех иллюзий
«истинных» социалистов, и он всегда отстаивал необходимость
политической деятельности. Как мы увидим ниже,
своеобразное понимание задач именно политической деятельности
уже очень скоро обособило учение Маркса от всех других и
поставило его во враждебное отношение и к «истинным»
социалистам, и к радикалам.
Мы сейчас обратимся к характеристике политической
позиции, занятой Марксом в 1845-1846 гг., а пока отметим,
что ни Маркс, ни Энгельс никогда не отрицали, что они лишь
постепенно пришли к «марксизму», что марксизм не был у
них какой-то чуть ли не врожденной теорией, как это
думают иные наивные люди.
В предисловии ко второму изданию своей книги
«Положение рабочего класса в Англии», вышедшей впервые в
1845 г., Энгельс писал: «В 1844 г. не существовало еще
современного научного социализма, который с того времени —
77

благодаря прежде всего и почти исключительно трудам
Маркса — развился в науку. Моя книга представляет лишь одну
из фаз его эмбрионального развития. И подобно тому, как у
человеческого зародыша на самых ранних ступенях его
развития появляются еще жаберные дужки наших предков —
рыб, так и эта книга обнаруживает везде следы
происхождения современного социализма от одного из своих предков —
немецкой классической философии».
Еще более характерно в этом отношении следующее
признание Энгельса, делаемое им в статье «Kin Fragment Foujiers
tiber den Handel»: «To, что французы и англичане,—
говорит здесь Энгельс, характеризуя немецкий утопический
социализм, — высказали уже десять, двадцать, далее сорок лет
тому назад, и высказали притом очень хорошим, очень
ясным, прекрасным языком, — с тем только теперь
ознакомились немцы и лишь придали всему гегельянскую форму или,
в лучшем случае, вновь открыли открытое и, выразив его в
несравненно более скверной, абстрактной форме, стали
выдавать за новое открытие. Я не делаю в этом отношении
исключения и для своих собственных работ».
Столь же определенно высказался об этом и Карл Маркс.
В полемической статье, направленной против Крите, он
писал: «Если внимательный читатель заметит, что отдельные
части этой статьи представляют собою в известной степени
самокритику «Darnpfboota», то это отнюдь не повергнет нас
в смущение. Мы никогда не считали свое развитие
завершенным; мы всегда стремились учиться, черпая наблюдения из
текущей эпохи, из фактических условий и деятельности
живых людей».
Мы можем, таким образом, считать установленным, что
до начала 1845 года Маркс и Энгельс еще разделяли иные
народническо-утопические предрассудки немецких
«истинных» социалистов и лишь в 1845-1846 гг. они
окончательно отделались от этих предрассудков и твердо установили
свою особую, марксистскую точку зрения. Обрывая в 1845-
1846 гг. духовные узы, некогда связывавшие их с
немецкими утопистами, Маркс и Энгельс, как мы уже отметили, под-
78

вергли резкой и насмешливой критике все виды немецкого
утопизма, в том числе и «истинный» социализм. Маркс
написал очень пренебрежительную статью о Карле Грюне, одном
из виднейших представителей «истинного социализма». Эту
статью Маркс напечатал, но он не напечатал свою большую
критическую работу о немецких социалистах. Он писал эти
работы не только для других, но и для самого себя, чтобы
уяснить самому себе свое новое мировоззрение и разрыв со
старым. В предисловии «К критике политической экономии»
Маркс сам указывает на это. В Брюсселе, говорит Маркс,
весною 1845 г. «мы решили заняться сообща разработкой
противоречий наших взглядов с идеологическими взглядами
немецкой философии, чтобы на деле покончить счеты с
нашей прежней философской совестью. Этот план был
выполнен в форме критики после гегелевской философии.
Рукопись, в виде двух толстых томов, in octavo, уже была
отправлена в Вестфалию для издания, когда мы получили известие,
что перемена обстоятельств делает возможным ее
печатание. Мы предоставили рукопись грызущей критике мышей
тем охотнее, что мы достигли главной цели — уяснения
вопроса самим себе».
Несколько позже, во время пребывания в том же
Брюсселе, Марксу пришлось заняться выяснением своего
отношения к радикальной буржуазии и политическим
отмежеванием от нее. Мы знаем, что Маркс в 1843 году редактировал
орган крупной буржуазии «Рейнскую газету» и в ту эпоху между
ним и радикальной буржуазией еще не происходило
политических трений и столкновений. Объяснялось это, с одной
стороны, тем, что в ту эпоху социально-политическое
положение и взаимные отношения различных групп немецкого
населения отличались большою путанностью, чрезвычайною
чересполосицею; с другой же стороны, Маркс в то время еще
не примкнул к социализму. Но уже в следующем году, когда
Маркс, переселившись в Париж, перешел в лагерь
социалистов, между ним и самым выдающимся представителем
немецкого буржуазного радикализма, Арнольдом Руге, личным
его другом и литературным соратником, вспыхнула
принципиальная вражда. Маркс опубликовал в знакомой нам па-
79

рижской газете «Вперед» полемическую статью против Руге.
В этой статье Маркс дает в двух словах превосходное
определение «социальной» и «политической» революции,
противопоставлением которых тогда очень усердно и охотно
занимались немецкие писатели. «Всякая революция,— говорит
Маркс, — разрушает старое общество, и в этом смысле она
социальна. Всякая революция низвергает старую власть, и в
этом смысле она носит политический характер».
В этой статье Маркса, написанной в 1844 году, еще
звучат отголоски социального утопизма. Маркс еще продолжает
в ней утверждать, что «Германия обладает столь же
классическим призванием к социальной революции, насколько она
неспособна к политической революции». При этом Маркс еще
сохранил веру в особый народолюбивый характер немецкой
буржуазии. Он отмечает у этой буржуазии и понимание, и
сочувствие социальным вопросам, он отмечает «слабую
реакцию немецкой буржуазии против социализма» и т. д.
При таких условиях первое теоретическое столкновение
К. Маркса с радикальной буржуазией не могло носить
острого и резкого характера. Но когда, переселившись из Парижа
в Брюссель, Маркс окончательно отделался от всех
пережитков народничества, между ним и радикальной буржуазией в
лице Карла Гейнцена1 вспыхнула резкая принципиальная
полемика, представляющая и по сейчас — особенно для
России — живейший интерес.
Карл Гейнцен начал свою публицистическую
деятельность в роли мирного и умеренного либерала, но тупое
упорство немецкого абсолютизма, остававшегося глухим ко всем
урокам истории, очень скоро превратило Гейнцена в
яростного революционера и республиканца.
1 Гейнцен Карл Петер (нем. Karl Peter Heinzen, 1809-1880) — немецкий
публицист, руководитель баденской революции, агитатор и сторонник
радикального преобразования Европы. В 1848 г. К. Гейнцен доказывал, что запрет
убийства неприменим в политической борьбе и что физическая ликвидация
сотен и тысяч людей может быть оправдана исходя из «высших интересов
человечества». Гейнцен явился одним из основоположников теории
современного терроризма. Его идеи воплотились в России в виде
большевистского «красного террора» и «сталинских чисток».
80

Еще в 1845 году Гейнцен упорно боролся с
революционерами и доказывал все превосходство мирной, легальной
борьбы с абсолютизмом. «Мы считаем, — писал он, —
упования на революционную развязку не только вредными, но и
мало надежными... Сделать революцию ненужной — для
этого необходимо больше мужества и силы, и это представляет
более достойную задачу, чем содействовать революции».
«Сделать революцию ненужной? Да, по нашему
убеждению, еще существует для этого средство, которое до сих пор
крайне редко применялось в Германии. Это — меч духа в
руках нравственной силы».
«Это очень удобно и не требует притом никакой
активной деятельности — возлагать все свои надежды на
революцию. Быть может, мы бы достигли в Германии гораздо
больших успехов, чем теперь, если бы многие не прекратили свою
личную деятельность в надежде на скорую помощь со
стороны внутренней революции. Если бы мы обладали известным
числом тех республиканских характеров, у которых строгое
правовое чувство сочеталось бы с мужественною
твердостью, настроения которых были бы столь же чисты, как
тверда их воля, то мы бы достигли в Германии совсем иных
успехов, чем теперь... И всего можно достигнуть, путем мирного и
легального сопротивления». Гейнцен при этом был убежден,
что немецкий абсолютизм можно будет взять измором. Для
этого абсолютизму надо противопоставить двоякого рода
сопротивление— активное или положительное и пассивное
или отрицательное, причем решающее значение имеет
пассивное сопротивление, которое, «будучи последовательно
проведено, есть, быть может, самый могущественный
союзник свободы. В общем, это сопротивление должно состоять в
том, чтобы отказать в своем содействии всем планам и
действиям, которые затеваются и проводятся в интересах
устаревшей политики и правительственной реакции».
Но уже через два года, под влиянием правительственной
реакции, Гейнцен заговорил резким языком революционера.
«Когда я еще жил в Пруссии, — рассказывает Гейнцен, —
даже еще тогда, когда я уже полгода был за границей, я еще
81

придерживался принципа так называемой законности. Я при
этом исходил из той ошибочной идеи, что, где существуют
так называемые законы, там существует «законность». Но
теперь,— продолжал Гейнцен,— я пришел к убеждению, что
тот строй, при котором прогресс может быть осуществлен
мирным путем, не может быть завоеван иначе, как
революционной силой, ибо насильники добровольно не откажутся от
своей власти. В Германии подобного строя еще не существует,
и Германия поэтому еще должна совершить революцию, и она
совершит ее: никакие силы небесные не избавят ее от этого.
Я пришел к этому убеждению, и к нему все должны придти.
И после того, как убедился в правомерности и
необходимости революции, я столь же открыто проповедую теперь
революцию, как прежде проповедовал мир». «Там, — продолжает
Гейнцен, — где действительно господствует законность, там
было бы преступлением и по отношению к праву, и по
отношению к разуму, да и было бы совершенно безнадежно
прибегать к противозаконным средствам, но там, где царит
насилие угнетаемых, должно сперва уничтожить насилие
господствующих для того, чтобы положить начало законности».
Гейнцен призывает к «незаконной», нелегальной борьбе
и смеется над либералами, все еще верящими в возможность
«пользоваться для оппозиционных целей только тем путем,
который открыт и разрешен им самими деспотами».
Таково было политическое мировоззрение самого
видного из немецких радикалов сороковых годов. Когда дело
шло о том, чтобы «отделать» немецкое правительство,
Гейнцен был на своем месте. Он писал очень хлестко, не без
остроумия, с сильным полемическим задором. За словом в
карман он не лез и часто запускал в правительство резкие и
меткие слова. Но за его революционной, зачастую до грубости
резкой фразеологией почти всегда скрывалось тощее и
маловразумительное социальное содержание; сверх того, у Гейн-
цена поражала беспочвенность: он не знал, да и как-то не
интересовался этим, на кого ему опереться. Он яростно
проповедовал республику, не давая себе труда вдуматься, каков
будет социальный характер этой республики.
82

Когда в Германии стала усиливаться социалистическая
пропаганда и раздался мощный голос Карла Маркса, Гейнцен
был до крайности раздражен и выступил с резкой критикой
коммунизма вообще и Карла Маркса в частности.
В своем журнале «Оппозиция» Гейнцен выступил со
статьей «Против коммунистов». Здесь вождь радикалов яростно
нападал на социалистов за их «культ пролетариата». «Эти
господа, — говорит он, — совершенно влюблены в пролетариат...
Коммунисты говорят о пролетариате таким тоном, как будто
бы пролетариат сам по себе обладает каким-то оправданием,
каким-то преимуществом, как будто пролетариат не
представляет собою чисто отрицательного состояния, по отношению к
которому возможно лишь одно стремление — превратить его
в положительное... Коммунисты говорят о пролетариате
таким тоном, как будто в нем скрыто самое ценное ядро
человечества... Они настолько односторонне и исключительно стали
на сторону пролетариата, что игнорируют все остальное
человечество и его интересы. Можно подумать, что дух
человечества ретировался в пустые карманы и только тогда можно
считать себя человеком и заявить человеческие права, когда
предварительно оденешь продранные брюки и поголодаешь.
А разве миллионы нынешних буржуа не были прежде
пролетариями? Разве ежедневно тысячи пролетариев не
обращаются в буржуа и наоборот? В чем же тогда специфическое
различие между ними? Если удастся достигнуть, чтобы каждый
гражданин мог требовать от государства защиты от нужды, чтобы
каждый получал одинаковое даровое обучение и
пользовался одинаковыми политическими правами, то я не понимаю,
какой тогда может быть разговор о социальном различии
между пролетариатом и буржуазией».
Как ярко показывают эти слова, вождь немецких
радикалов страдал абсолютным непониманием классового строения
общества и расхождения классовых интересов. Толки
коммунистов о классовой борьбе приводили Гейнцена в
негодование и вызывали у него разлитие чернильной желчи. Он
считал классовую борьбу злостною выдумкою коммунистов и
проповедь этой борьбы рабочим находил изменой ре вол ю-
83

ции. «Если мы дадим пролетариату возможность
образования, — говорил он, — постепенно приучим его к участию в
политической жизни, покажем ему, какие плоды приносит
это учение, то мы принесем ему большую пользу, чем если
в прозе и стихах станем ему расписывать его бедность, с
которою он и без нас хорошо знаком, или будем кокетничать с
ним, называя и себя пролетариями... Пролетариат внутренне
перестает быть пролетариатом, как только мы внедрим в его
грудь гордость и смелость сознания человеческих прав. А это
можно сделать в качестве политика, а не коммуниста; с
помощью трибуны, а не кухни».
«Классовая точка зрения, проповедуемая Марксом и его
учениками, — запальчиво говорит Гейнцен, — ведет к
нравственной разнузданности и к оправданию всякого насилия».
«Если коммунисты апеллируют к классовым интересам, то
тогда, — говорит Гейнцен, — и все насильники морально
вправе ссылаться на свои интересы. Морально это равноценно».
По адресу Гесса, перешедшего от «истинного социализма» к
учению Маркса, Гейнцен писал: если стать на точку зрения
классовых интересов, то тогда и «прусского короля нельзя
обвинять за то, что он применяет цензуру, казни и казематы,
ибо и этот высочайший господин соблюдает при этом свои
интересы и, подобно господину Гессу, нимало не заботится
при этом о принципах нрава, разума или человечества».
Так глубокомысленно понял классовую доктрину Маркса
вождь радикалов сороковых годов. Между ним и Марксом
вспыхнула острая полемика, и в своем превосходном ответе
Гейнцену Маркс исчерпывающе определил свое отношение
к политической борьбе и радикальной буржуазии. Полемика
между Марксом и Гейнценом велась на страницах «Немецкой
брюссельской газеты».
Гейнцен запальчиво доказывал коммунистам, что они
слепо направляют свою борьбу против буржуазии, вместо того,
чтобы направить ее против монархической власти, которая
творит насилие над всем народом и своим насилием мешает
установлению справедливости в распределении продуктов.
84

В своей ответной статье Маркс превосходно выясняет
политическую позицию пролетариата по отношению к
политической власти и буржуазии. «Обусловленная современным
разделением труда, современной формой обмена,
конкуренцией, концентрацией и т.д., несправедливость в
распределении собственности вовсе не вытекает из политического
господства буржуазии; наоборот, политическое господство
буржуазии вытекает из нынешних, провозглашенных
буржуазными экономистами вечными и необходимыми, законов
производства».
«Вы делаете, — писал Гейнцен по адресу Маркса, —
ударение на социальном вопросе, и вы не видите, что нет
более важного социального вопроса, чем вопрос о монархии и
республике». И Гейнцен доказывал далее, что только
«империя» с ее «насилием» мешает разрешению социального
вопроса. «Насильственная реакционная роль, — пишет в ответ
Маркс, — играемая теперь империей, лишь доказывает, что
в порах старого общества образовалось новое, и последнее
чувствует и старую политическую оболочку— служившую
естественным прикрытием старого общества— как
противоестественные оковы, которые необходимо разорвать. Чем
менее развиты эти новые разлагающие общественные
элементы, тем консервативнее кажется самая яростная
реакция старого общества. Чем более развиты новые
разлагающие элементы, тем реакционнее кажутся даже самые
невинные консервативные попытки старой политической власти.
Реакция монархии вместо того, чтобы доказать, что она
делает жизненным старое общество, наоборот, доказывает, что
это общество умерло, поскольку материальные условия его
существования пережили себя».
«Почему немецкие рабочие,— спрашивает Маркс,—
участвуют в борьбе, хотя знают, что свержение абсолютной
власти приведет к созданию новой власти буржуазии?
Потому что рабочие отлично знают, что буржуазия не только в
политическом отношении сделает им большие уступки, чем
абсолютная монархия, но, что еще в силу интересов своей тор-
85

говли и промышленности, она против воли должна будет
создавать условия для объединения рабочего класса, а
объединение является для рабочих первым условием их победы.
Рабочие знают, что устранение буржуазного строя не может
быть достигнуто сохранением феодального. Они знают, что
революционная борьба буржуазии с феодальными
сословиями и абсолютной монархией будет только содействовать
революционному движению самих рабочих. Они знают, что их
собственная борьба с буржуазией начнется тишь тогда, когда
буржуазия победит. Вместе с тем рабочие нисколько не
разделяют буржуазных иллюзий г. Гейнцена. Они смотрят на
буржуазную революцию — и должны так смотреть на нее — как
на условие рабочей революции. И ни на одно мгновение они
не считают буржуазную революцию своею конечною целью».
Боясь пролетариата, говорит Маркс, немецкая
буржуазия стремится мирным путем превратить абсолютизм в
конституционное государство. Но в этот мирный исход Маркс
не верит. Помимо всяких личных предрассудков, говорит
он, у самодержавной монархии «руки связаны светской,
военной и духовной бюрократией, этими составными
частями абсолютной монархии, которые отнюдь не
обнаруживают желания переменить свое господствующее положение
на положение лиц, служащих буржуазии». Такую же
реакционную роль вынуждены играть и сохранившиеся
феодальные сословия.
Полемика между социалистами и либералами надоумила
консервативные газеты использовать эту полемику с целью
изолирования буржуазной оппозиции. Консервативные
органы начали заигрывать с социалистами в надежде отвлечь
последних от поддержки либеральной буржуазии и,
ослабив ее, тем легче ее разбить. Немецкие социалисты-утописты
очень легко могли попасться на эту удочку, так как они
находили, что политический переворот, переход от абсолютизма
к конституционализму, полезен и нужен только для
буржуазии, а рабочему он не только не нужен, но и вреден, как
миражи, сбивающие с правильного пути.
86

Маркс осудил эту близорукую, бестактную тактику
немецких социалистов-утопистов по отношению к либеральной
буржуазии. Он противопоставил этой народническо-утопиче-
ской точке зрения «истинных» социалистов свою
«коммунистическую» точку зрения.
«Если, — писал Маркс в «Немецкой брюссельской
газете»,— известная фракция немецких социалистов
неустанно гремит против либеральной буржуазии и притом таким
способом, который приносит пользу только немецким
правительствам, и если теперь правительственные органы, как,
например, «Рейнский наблюдатель», ссылаясь на фразы этих
социалистов, утверждают, что не либеральная буржуазия, а
правительство представляет интересы пролетариата, то
коммунисты не имеют ничего общего ни с теми, ни с другими».
Мы прекрасно знаем, говорит Маркс, что целью
либеральной буржуазии является завоевание государственной
власти, а не какое-либо «благо народа». «Но народ, или,
заменяя это расплывчатое, неопределенное выражение более
ясным, пролетариат рассуждает совершенно иначе, чем это
воображают себе в духовном ведомстве. Пролетариат вовсе не
задается допросом о том, является ли для буржуазии
народное благо главною или второстепенною вещью, стремится ли
она или нет воспользоваться пролетариатом, как пушечным
мясом. Пролетариат спрашивает не о том, чего буржуазия
хочет, а о том, что она вынуждена делать. Пролетариат лишь
спрашивает, когда он лучше может достигнуть своих целей —
при теперешнем ли строе с господством бюрократии или при
господстве буржуазии, которого добиваются либералы. Для
ответа на этот вопрос пролетариату достаточно сравнить
политическое положение в Англии, Франции и Америке с
соответствующим положением в Германии. Тогда он убедится, что
господство буржуазии не только доставляет новые орудия
для борьбы против буржуазии, но и ставит его в совершенно
новое положение, положение признанной партии».
Таким образом, в период 1845-1847 гг. марксизм уже
вполне сложился в определенное и обособленное течение
социально-политической мысли и деятельности. Порвав с уто-
87

пическим социализмом, разоблачив его теоретическую
несостоятельность и практическую беспомощность, марксизм
занялся пересмотром отношения социалистов к буржуазной
демократии и в этой области сказал свое новое и веское
слово. Маркс ясно показывал, что буржуазия ведет
политическую борьбу с абсолютизмом, повинуясь своим
определенным классовым интересам, но он в то же время показал, что
пролетариат, в силу своих классовых интересов, должен
поддержать буржуазию в ее борьбе с абсолютизмом, должен
помочь буржуазии возможно скорее и возможно полнее
разбить и похоронить старый самодержавный строй.

Глава IV
Крушение «истинного» социализма. — Отношение Маркса к
социально-политической деятельности буржуазии. — Взгляд Маркса и
Энгельса на судьбы рабочего класса в капиталистическом строе. —
Отношение Маркса к Прудону. — «Нищета философии». — Разрыв
с Вейтлингом
Утопический, «истинный» социализм достиг в
Германии вершины своего развития к середине сороковых годов.
С 1845 года, под влиянием суровых уроков жизни, он
начинает быстро клониться к упадку, и в то же время начинает
быстро возвышаться марксизм. Пока немецкие социалисты на
воздушных шарах своих метафизических теорий носились в
туманных областях «истинного» социализма, они еще могли
довольствоваться утопическими самообольщениями; но
когда им пришлось спуститься на грешную землю и попытаться
к жизни применить свои надуманные теории, они начали
отрезвляться один за другим.
Вся их теория опиралась на веру в особенные пути
социального развития Германии, на уверенность, что
Германия никогда не будет знать жестокой классовой борьбы
между пролетариатом и буржуазией и вступит в
социалистический рай, минуя капиталистическое чистилище. Но немецкая
жизнь, не слушаясь заклинаний и пророчеств «истинных»
социалистов, шла в своем социально-политическом развитии
тем же путем, каким шли более передовые страны: Англия и
Франция. Капитализм развивался, буржуазия росла
численно, объединялась и вела все более дисциплинирующуюся и
сознательную борьбу со старым феодальным порядком.
Обширные слои доселе «самостоятельного» населения
пролетаризировались, и в еще немногочисленной, еще не сознатель-
89

ной массе пролетариата местами уже начинали вспыхивать
искры классового сознания. А в 1844 г. ярко вспыхнуло
восстание ткачей, раскрывшее такую ужасную картину гнета,
нищеты и озлобленности немецкого пролетариата, что для
многих немецких социалистов-утопистов это восстание сыграло
роль могилы, в которой они похоронили свои иллюзии
насчет особенных исторических судеб, уберегших Германию от
пролетариата и классовой борьбы.
И параллельно с этим среди немецкой интеллигенции,
до сих пор довольствовавшейся теоретическими спорами и
построениями, все сильнее и настойчивее начинает
раздаваться призыв перейти от теории к практике, от создания
новых теоретических формул общественной жизни к
практической борьбе за новые формы этой жизни.
Примирить теорию с практикой и привлечь этим путем к
своей теории сочувствие и содействие народной массы —
таков был лозунг передовой немецкой интеллигенции второй
половины сороковых годов.
«Завершением теоретического освобождения, —
писал Арнольд Руге, — должно быть освобождение
практическое. А практика есть не что иное, как движение массы в
духе теории».
«Различные партии, — пишет Дронке, — ищут своей
опоры и поддержки в общественной жизни, и притом не столько
при посредстве теории, сколько путем воздействия на жизнь.
Практика нашего века прибегает к материальным средствам
после того, как простое убеждение и отвлеченная теория уже
не помогают».
«Всякое направление, всякая теория стремится
действовать практически. И коммунист, и сторонник средневековой
феодальной деспотии, все стараются опереться на
практические средства, на самую жизнь, на массы».
Но для того, чтобы успешно перейти от слова к делу,
надо было раньше и прежде всего отказаться от старых слов,
пустопорожность которых была доказана жизнью. Чтобы
бороться за социализм в жизни, «истинные» социалисты
раньше всего должны были распрощаться со своими народниче-
ско-утопическими иллюзиями.
90

И наиболее чуткие и искренние из истинных
социалистов сороковых годов поняли это. Самый крупный их
представитель, Мозес Гесс, в одном из своих писем, адресованных
Марксу, пишет (от 28 июля 1846 г.): «С твоими взглядами
относительно коммунистических статей я вполне согласен.
Насколько вначале было необходимо связывать
коммунистические стремления с немецкой идеологией, настолько же
теперь необходимо обосновать их на исторических и
экономических предпосылках; иначе мы никогда не покончим ни с
«социалистами», ни с другими врагами. Я теперь ушел
всецело в экономические науки и с нетерпением жду появления
твоей книги, которую буду изучать с великим усердием».
И М. Гесс с этих пор в своих статьях от точки зрения
«истинного» социализма перешел к точке зрения марксизма,
сделавшись ревностным последователем Маркса.
Таким образом, к самому началу второй половины
сороковых годов даже «истинные» социалисты распрощались со
своими иллюзиями относительно особенных путей
социального развития Германии и признали, что и в Германии
развивается капитализм и разгорается классовая борьба.
Что же касается Маркса, то в 1846 году он успел в
существенных чертах выработать свою социально-политическую
доктрину и отделаться от всяких следов утопизма и
народничества. Для него не представляло уже никакого сомнения,
что Германия, будучи втянута в водоворот
капиталистического хозяйства, должна в ближайшее время пережить
эпоху ожесточенной борьбы буржуазии со старым порядком во
имя конституционного политического строя. Весь вопрос
теперь сосредоточивался для Маркса на том, чтобы
определить надежнейшую, так сказать, и кратчайшую линию
поведения для пролетариата. Выше мы уже видели, что в чисто
политической области Маркс указывал немецкому
пролетариату на необходимость содействовать победе буржуазии
над абсолютизмом; но, указывая на это, он имел, конечно, в
виду интересы пролетариата, для которого конституционный
строй представлял несравненно более удобные и
благоприятные условия жизни и борьбы, чем строй самодержавный.
91

Таков был общий лозунг, данный Марксом
немецкому пролетариату. Но при практическом применении
приходилось, конечно, детально выяснить, когда именно и в чем
именно буржуазия должна была встретить содействие со
стороны пролетариата.
Отношения между немецкой буржуазией и
правительством все обострялись. Ученый-идеолог немецкой буржуазии,
пламенный глашатай исторической миссии немецкого
капитализма, Фридрих Лист1 в своей книге «Das nationale System
der politischen Oekonomie» (Stuttgart 1841) обстоятельно
доказывал, что немецкому капитализму предстоит великая
будущность, но для этого с его пути надо убрать абсолютизм,
который не соединим с широким развитием производительных
сил страны. У тогдашнего немецкого общества, однако, еще
не было достаточно сил, чтобы убрать с исторической дороги
Германии «упрямый труп» абсолютизма, а сам он не только не
уходил, но был чрезвычайно воинственно настроен.
Немецкая буржуазия сама по себе воинственностью не отличалась;
кроме того, выступления пролетариата еще больше умерили
ее и без того не слишком большой пыл. Но столь
обстоятельно доказанная Листом невозможность для капитализма
широко развиваться при абсолютизме волей-неволей
заставляла буржуазию вести упорную борьбу с самодержавным
правительством Фридриха-Вильгельма IV.
Время от времени Фридрих-Вильгельм IV бросал подачки
обществу в виде тех или иных частичных реформ, нимало,
конечно, не посягающих на самодержавие; но все эти подачки
неизменно приводили к результатам, как раз
противоположным тем, ради которых их давало правительство, — они
раздражали общество и повышали его требовательность и
настойчивость. В конце концов, немецкое правительство, стоя
перед призраком надвигавшегося финансового банкротства,
вынуждено было пойти на сделку с буржуазией, чтобы этим
путем раздобыть себе денег. Фридрих-Вильгельм IV решил
дать Германии представительство, но представительство со-
1 Лист Фридрих (1789-1846) — немецкий экономист, выразитель
интересов германской промышленной буржуазии. — Примеч. ред.
92

вещательное, притом ограниченное и по своему составу, и по
своим полномочиям. 3 февраля 1847 г. появился королевский
указ о созыве «Соединенного ландтага» (нечто вроде
Земского Собора). Соединенный ландтаг представлял собою
попытку расширить и объединить земские собрания. Выборы в
Соединенный ландтаг были связаны с высоким имущественным
цензом, функции его были чисто совещательного характера, и
в довершение всего, правительство опутало депутатов
мелочным, чисто полицейским регламентом ведения дел.
Такое уродливое и убогое представительство могло
удовлетворить только те общественные элементы, которые и без
того были удовлетворены; недовольных это совещательное
представительство только раздражило и обозлило. Но как
бы то ни было, оппозиция решила воспользоваться и теми
убогими и тесными рамками легального политического
представительства, которые отвело ей правительство. И
события очень скоро показали, что абсолютизм был непримирим
даже и с таким жалким представительством.
Оппозиционная буржуазия использовала Соединенный ландтаг для
упорной борьбы с правительством. Правительству Соединенный
ландтаг нужен был, главным образом, для заключения
займов, и оппозиция решила направить свои удары в это слабое
место правительства. Правительство внесло в ландтаг проект
двух займов: одного — для учреждения земельных
крестьянских банков и другого — для постройки железных дорог на
востоке Германии. Депутаты оппозиции при обсуждении
первого займа заявили, что они не считают себя
компетентными для утверждения займа, ибо они не являются истинными
народными представителями. Проект займа для учреждения
крестьянского земельного банка был отвергнут громадным
большинством в 448 голосов против 101.
Обсуждение займа для постройки железных дорог еще
более обострило положение. В Пруссии чувствовалась
настойчивая необходимость в проведении железных дорог,
и, конечно, сам по себе проект правительства встретил бы
только сочувствие. Но оппозиция восстала против этих
займов по политическим соображениям, принимая во внимание,
93

что Соединенный ландтаг не является конституционным
парламентом, а немецкое правительство еще в 1820 г.
торжественно подтвердило обещание не заключать никаких займов
без согласия народных представителей. Депутат Кенигсберга
Шперлин, высказываясь против утверждения займа, говорил:
«Я знаю, что интересы моей провинции находятся в
конфликте с моими убеждениями. Но я здесь являюсь
представителем интересов не своей провинции, а всего отечества. Я
должен поэтому следовать своим убеждениям и ответить
отрицательно на предложение правительства».
«Если бы даже,— говорил старый полковник Тарпут-
шен, — согласие на заем превратило все хижины моей
страны в дворцы, я бы все-таки голосовал против него, в
уверенности, что тот, кто живет в избе и имеет чистую совесть,
более счастлив, чем жители дворцов с нечистою совестью».
Проект займа был отвергнут 360 голосами против 179.
Это было открытым объявлением войны правительству.
Фридрих-Вильгельм IV был взбешен. Он писал министру Тилю: «От
отказа в утверждении займа мне лично ни холодно, ни
жарко, но от этого станет и холодно, и жарко пруссакам».
Маркс всецело одобрил эту тактику немецкой
буржуазии по отношению к правительству. Но, одобряя
политическое поведение немецкой буржуазии по отношению к
правительству и доказывая, что пролетариат в этом пункте должен
содействовать буржуазии, Маркс, однако, при этом
переоценил революционность настроения тогдашней немецкой
буржуазии и не отделил резкой линией ее еще революционную
политическую роль по отношению к тогдашнему
правительству от ее уже реакционной роли по отношению к
социальным требованиям демократии.
Борясь с правительством за расширение своих
политических прав, стремясь перестроить государство на новых
правовых началах, немецкая буржуазия конца сороковых
годов в социальном вопросе не собиралась совершать
никаких крупных реформ. В то время, когда заседал Соединенный
ландтаг, общее экономическое разорение страны вызвало
сильную голодовку. В ландтаг со всех концов страны доноси-
94

лись вопли о помощи безработному и голодающему
населению. Но ландтаг недовольно отворачивался от обсуждения
этих острых вопросов. Напрасно депутат Грунца заклинал
ландтаг: «Настанет время, когда вы пожалеете, что вовремя
не сделали ничего для рабочего класса». Ландтаг в области
социальных вопросов не обнаруживал никакой наклонности
к реформаторству.
Когда в ландтаг был внесен проект отмены крайне
тяжелого для рабочего класса налога, взимавшегося в городах за
помол зерна и убой скота, большинство депутатов
высказалось против замены этого налога подоходным. Маркс в
«Немецкой брюссельской газете» стал в этом вопросе на
сторону буржуазии и доказывал, что буржуазия должна была
провалить законопроект о подоходном налоге, провалить как из
тактических политических соображений (не дать в
распоряжение правительства новый источник доходов), так и из
соображений об экономических интересах рабочего класса. Что
касается практических политических соображений, то Маркс
ошибочно принял охрану большинством ландтага своих
узких классовых привилегий за революционную меру против
правительства. Прежде всего в сохранении пошлин за убой
и помол была заинтересована не столько буржуазия,
сколько поместное дворянство. Наиболее передовая из немецкой
буржуазии — рейнская — стояла за отмену этих пошлин и за
прогрессивный подоходный налог. Пошлины за убой скота и
помол зерна взимались только в городах и, таким образом,
во-первых, перекладывали значительную часть налогового
бремени от деревенского населения на городское, а
во-вторых, вызывали искусственное повышение заработной
платы. Неудивительно, что наиболее передовые слои
буржуазии стояли за прогрессивный подоходный налог. И этот налог
был отклонен при помощи наиболее реакционных и
наименее сознательных членов ландтага. Но эта ошибочная
оценка Маркса, жившего в это время за пределами Германии, не
имела важного принципиального значения для
характеристики тогдашней стадии развития марксизма. Важное
принципиальное значение имело то обстоятельство, что Маркс выска-
95

зался против утверждения подоходного налога не только из
тактических соображений борьбы с правительством, но еще
и потому, что он считал, что отмена старой налоговой
системы и переход к новой, более прогрессивной, для рабочего
класса, как такового, безразличны.
Здесь мы подходим к интересному вопросу о тогдашних
взглядах Маркса на положение рабочего класса в
капиталистическом строе и на возможность улучшения его положения
в рамках этого строя. По поводу замены крайне тяжело
ложившегося на плечи рабочих налога на помол хлеба и убой
скота подоходным налогом Маркс доказывал в «Немецкой
брюссельской газете», что рабочие от этой замены ничего не
выиграют. «Через несколько месяцев после введения подоходного
налога,— пишет он,— заработная плата упадет ровно
настолько, насколько она раньше фактически повысится
вследствие отмены налога на помол и убой и обусловленного этим
понижения цен на жизненные продукты. Высота заработной
платы, выраженная не в деньгах, а в жизненных продуктах,
необходимых для рабочего, — иначе говоря, высота реальной,
а не номинальной заработной платы зависит от
соотношения между спросом и предложением. Изменение
налогового обложения может на мгновение поколебать это
соотношение, но на долгое время оно ничего изменить не может.
Единственное экономическое преимущество подоходного налога
состоит в том, что взимание его обходится дешевле. Но от
этого пролетариат ровно ничего не выигрывает».
«К чему же сводятся все толки о подоходном налоге?
Прежде всего, пролетариат во всем этом или совсем не
заинтересован, или заинтересован лишь на мгновенье. Во-вторых, при
взимании налога за убой и помол правительство постоянно
лицом к лицу сталкивается с пролетариатом, выступает перед
ним в очень непривлекательном виде; при подоходном же
налоге правительство отодвигается на задний план и взваливает
на буржуазию непривлекательную деятельность давления на
заработную плату, с целью ее понижения. Таким образом,
подоходный налог приносит пользу только правительству».
Эти слова Маркса ясно обрисовывают нам тогдашнее
отношение марксизма к борьбе рабочего класса за улучшение
96

своего материального положения в рамках
капиталистического строя. Как показывают выше приведенные слова, Маркс
считал рабочий класс прикованным к определенному
уровню заработной платы непоколебимо устанавливаемым
соотношением между спросом и предложением. Но, как мы
увидим, в том же самом 1847 г., когда были написаны
приведенные строки, Маркс начал уже склоняться и к другому мнению,
а именно к тому, что рабочие могут поднять свою заработную
плату и вообще улучшить свое материальное положение и в
рамках капиталистического производства, но только
относительно, а не абсолютно. Другими словами, материальное
положение рабочего класса падает лишь по сравнению с ростом
богатства буржуазии, абсолютно же, т. е. взятое самое по себе
безотносительно к буржуазии, оно может и улучшаться.
Таким образом, уже в первых произведениях Маркса,
посвященных рабочему вопросу, мы можем наблюдать борьбу
между относительным и абсолютным пониманием теории
обнищания рабочего класса в капиталистическом обществе.
Остановимся на некоторых из этапов этой внутренней
борьбы между двумя пониманиями судеб рабочего класса в
капиталистическом обществе.
В 1845 году вышла знаменитая книга Энгельса
«Положение рабочего класса в Англии». Книга эта впервые в
немецкой литературе давала широко и мастерски набросанную
картину жизни и чаяний английского пролетариата. В
тогдашней немецкой социалистической литературе, привыкшей к
декламациям на социалистические темы и толкам о
пролетариате на основании философии Фейербаха, солидная книга
Энгельса, основанная на богатейшем фактическом
материале, была целым событием. Перед глазами немецкой
интеллигенции прошла в этой книге подлинная, а не раскрашенная
жизнь пролетариата с его убогою материальною жизнью и
гордыми идеалистическими чаяниями.
Книга Энгельса вышла в то время, когда в Англии
кипела ожесточенная борьба за отмену хлебных пошлин, сильно
поднимавших цены на хлеб, а следовательно и заработную
плату.
4 Неизвестный Карл Маркс
97

«С отменой хлебных пошлин падут хлебные цены, и
заработная плата в Англии опустится до уровня заработной
платы в других цивилизованных странах Европы — это ясно для
каждого на основании вышеуказанных принципов, которыми
регулируется заработная плата. Фабрикант получит большую
возможность конкурировать, спрос на английские товары
будет расти, и вместе с этим будет расти и спрос на рабочие
руки. Последствием такого усиленного спроса будет,
конечно, некоторое повышение заработной платы, а безработные
рабочие получат работу; но как долго это будет длиться?
«Избыток населения» Англии и особенно Ирландии хватит на то,
чтобы снабжать английскую промышленность, даже если она
удвоится нужным количеством рабочих рук. В два, три года
маленькая выгода от отмены хлебных пошлин для
пролетариата совершенно сгладится, наступит новый кризис, и мы
будем не дальше, чем раньше».
Мы видим, что Энгельс развивал в 1845 г.
относительно борьбы против хлебных пошлин в Англии совершенно те
же мысли, которые спустя два года излагал Маркс по поводу
движения в Германии, направленного на отмену пошлин за
помол зерна и убой скота.
Взятые сами по себе, эти рассуждения Маркса и Энгельса
были совершенно правильны, если при обсуждении
вопроса о высоте заработной платы оставить в стороне вопрос о
влиянии на нее со стороны социального законодательства и
рабочих союзов. Социальное законодательство, вводя
ограничение рабочего времени, содействовало и повышению
заработной платы. Дело в том, что тогда в Англии преобладала
поштучная заработная плата. Вследствие этого рабочие
стремились недостаточность заработной уплаты возмещать путем
удлинения рабочего времени. Это увеличивало конкуренцию
между рабочими и этим самым понижало их заработок.
Благодаря системе поштучной платы при неограниченной
законом длине рабочего дня в тогдашней Англии конкуренция
между рабочими постоянно низводила заработную плату до
самого жалкого уровня. Но уже в 1847 г. был проведен закон
об ограничении рабочего времени на фабриках, где работа-
98

ют малолетние, десятью часами, а так как малолетние
работали на всех сколько-нибудь значительных фабриках, то
фактически для всех рабочих рабочий день был ограничен десятью
часами. Этот закон воздвиг преграду не только для
эксплуатации рабочих хозяевами, но и для чрезмерной эксплуатации
рабочими своего организма. Организации рабочих сделали в
этом отношении еще больше и могущественно
содействовали подъему заработной платы организованных рабочих.
В 1845 г., когда Энгельс писал свою книгу о положении
рабочего класса Англии, все эти факторы лишь намечались, а
закон, ограничивающий длину рабочего дня, еще не
существовал. Неудивительно потому, что Энгельс, хотя и
предсказывал, что десятичасовой билль пройдет, все-таки не мог учесть
влияние этих новых факторов на высоту заработной платы и
приходил к безотрадному выводу: «Мы исследовали
принципы, которыми определяются судьбы, надежды и опасения
пролетариев, и нашли, что нет никаких видов на улучшение
их положения».
В «Речи о свободной торговле», произнесенной К.
Марксом в Брюсселе в январе 1848 г., но написанной в конце
1847 г., Маркс еще, по-видимому, стоит на точке зрения
абсолютной теории обнищания рабочего класса по мере роста
капиталистического хозяйства. Он, по-видимому, считал тогда,
что заработная плата рабочих по мере роста
производительности труда будет понижаться не только по сравнению с этим
ростом, но и абсолютно, взятая сама по себе. «По мере роста
производительного капитала, — говорит он, — увеличивается
конкуренция между рабочими, притом увеличивается,
сравнительно, гораздо сильнее. Вознаграждение за труд
уменьшается для всех, а бремя труда для некоторых увеличивается».
«Прогресс промышленности, — говорит Маркс далее, —
создает более дешевые средства существования. Так, пиво
вытесняется водкой, шерсть и лен — хлопком, хлеб —картофелем.
А так как всегда найдутся способы содержать труд при
помощи более дешевых и менее удовлетворительных продуктов,
то минимум заработной платы постепенно понижается».
Но уже через год (в 1849 г.) в статье «Наемный труд и
капитал» Маркс перенес вопрос о материальной участи рабо-
99

чего класса в капиталистическом государстве на широкую
социалистическую почву борьбы классов между собою.
Рабочий класс ведет упорную и непримиримую борьбу с
феодальным и буржуазным классами общества. Он ведет эту борьбу,
ставя своею конечною целью низвержение всего
капиталистического строя и пользуясь всеми средствами и
возможностями попутно улучшать свое материальное положение и в
рамках капиталистического строя. Эти средства и
возможности доставляет рабочему мощная профессиональная
организация. Но вместе с этим сказочно растет материальное
богатство класса капиталистов, растет производительная сила
труда, а поэтому для определения сравнительной силы рабочего
класса в капиталистическом обществе приходится принять
во внимание вопрос не о том, растет или падает заработная
плата сама по себе, а растет или уменьшается относительная
доля рабочего класса в сказочном росте материального
богатства капиталистических стран. Вопрос о росте или упадке
заработной платы самой по себе имеет огромное значение и
для теории, и для практики рабочего движения, но
разрешение этого вопроса в положительном смысле еще оставляет
открытым вопрос о том, не падает ли относительная доля
рабочего класса в производимом национальном богатстве.
На такую широкую социалистическую почву перенес этот
вопрос Маркс в статье «Наемный труд и капитал». Здесь он уже
вполне допускает возможность повышения заработной
платы рабочих в капиталистическом обществе, но указывает, что
это повышение ничего не изменяет в относительном
ухудшении материального положения рабочего класса. «С ростом
капитала, — говорит Маркс, — растет количество наемного
труда, значит растет и число наемных рабочих, другими словами,
господство капитала распространяется на большее число лиц.
Если мы возьмем наиболее благоприятный случай, то с ростом
производительного капитала растет и спрос на труд. Тогда
повышается и цена труда, повышается заработная плата.
Дом — будь он маленький или большой — отвечает
общественным требованиям, предъявляемым к жилищу, пока
окружающие его дома малы. Но как только рядом с маленьким до-
100

мом вырастает дворец, маленький дом оказывается хижиной.
Он свидетельствует о том, что его владелец не может иметь
притязаний на нечто лучшее, и, как бы он с течением времени
ни вытянулся в вышину, обитатель его все-таки будет
чувствовать себя неудовлетворенным и приниженным, если соседний
дворец вырос в такой же или еще большей степени.
«Заметное увеличение заработной платы
предполагает быстрый рост производительного капитала. А быстрый
рост производительного капитала вызывает такой же
быстрый рост богатства, роскоши, общественных потребностей
и наслаждений жизнью. Хотя жизненные удобства рабочего
возросли, но удовлетворение, которое они доставляют,
ничтожно в сравнении с образом жизни капиталиста, вообще
недоступной рабочему, и с культурным состоянием всего
общества. Наши потребности наслаждения жизнью —
общественного происхождения. Поэтому мы измеряем их
состоянием общества. Их общественный характер делает их
относительными».
Маркс, таким образом, поставил этот вопрос на широкую
социалистическую почву борьбы классов. С этой же точки
зрения подошел Маркс к одному из важнейших вопросов
тогдашней экономической жизни Германии, вопросу: «свобода
торговли или протекционизм?» Немецкая промышленность
отстала в своем развитии по сравнению с английской и
французской, и вопрос о протекционизме имел для нее огромный
жизненный интерес, и из-за него велась словесная битва
между двумя лагерями.
Уже и у «истинных» социалистов начинал подниматься
вопрос о необходимости предварительной «выварки в
фабричном котле». В этом отношении любопытна статья Фр. Шна-
ке «Промышленность и покровительственные пошлины»,
напечатанная в 1847 г. в журнале «Das Westfälische Dampfboot»,
который редактировался одним из «истинных» социалистов,
Отто Люнингом.
«Конечно,— говорит Шнаке,— радикальные реформы
возможны только там, где существуют радикальные
потребности, а эти последние могут быть развиты только под влия-
101

нием промышленности. Промышленность разовьет их лучше,
чем все теории и вся философия, из которых пароду не
испечешь хлеба. Промышленность превращает девственный еще
пролетариат в изменяющийся и, под влиянием растущего
вокруг него богатства, под давлением эксплуатации его
эгоистическим классом, вырабатывающий сознание своего
человеческого достоинства. Промышленность служит
единственным истинным рычагом прогресса, единственным средством
привести в движение народную массу и осуществить на деле
то, о чем едва дерзала мечтать чуждая народу головная
теория. Ввиду этого мы не отказываемся от «благодеяний»
промышленности, не боимся упрека в том, что мы «буржуа». Мы
не хотим, чтобы немецкий рабочий остался на самой низкой
ступени материальной культуры, якобы для того, чтобы он
был избавлен от мук неудовлетворенных потребностей: если
он будет испытывать эти муки, то он уже сам позаботится об
их уничтожении».
Воззрение, выраженное в этих словах, знаменовало
собою целую новую эпоху в умонастроении немецкой
интеллигенции, полный разрыв со старым идиллическим утопизмом.
Шнаке открыто признал необходимость и неизбежность для
немецкого народа пройти через капиталистическую выварку
и указал на относительное преимущество
капиталистического строя перед старым патриархальным.
Применяя эту точку зрения к вопросу о таможенных
пошлинах, которых добивалась немецкая буржуазия,
социалистам приходилось отказаться от чисто догматического и
схоластического спора о преимуществе протекционизма и
свободной торговли и перенести его на почву конкретного
обсуждения тех экономических условий, в которых
находилась хозяйственная жизнь Германии второй половины
сороковых годов. Так и взглянули на этот вопрос Маркс и Энгельс.
Они считали, что в интересах рабочего класса, чтобы
немецкая промышленность широко развилась, чтобы буржуазия
одержала победу над абсолютизмом, а так как при этом они
были убеждены, что без покровительственных пошлин
немецкая промышленность развиться не может, то они и
подали свой голос за эти пошлины.
102

В «Немецкой брюссельской газете» Маркс напечатал в
1847 г. статью «Покровительственная пошлина и свобода
торговли», в которой выяснил отношение социалистов к
обсуждавшемуся в Германии вопросу о таможенном
покровительстве. Экономически, говорит Маркс, рабочие нисколько не
выигрывают, будет ли свобода торговли или
покровительственная система.
Но надо стать на широкую классовую точку зрения.
«Немецкая буржуазия нуждается в покровительственных
пошлинах для того, чтобы покончить с средневековыми остатками
феодальной аристократии и нынешней... «Божьей милости»
и вместе с тем дочиста и вполне развить свою собственную,
внутреннюю сущность. Вследствие этого и рабочий класс
заинтересован в том, чтобы содействовать
неограниченному господству буржуазии. Лишь после того, как только один
класс — буржуазия — будет существовать как
эксплуатирующая и давящая сила, лишь после того, как нищета и нужда
будут сосредоточены на определенном слое населения и уже
не будут ставиться в вину неограниченной монархии и ее
бюрократии, лишь после этого вспыхнет последняя
решительная битва, битва между имущими и обездоленными, между
буржуазией и пролетариатом. Тогда поле битвы будет
очищено от всяких излишних заграждений, от всяких вводящих в
заблуждение подробностей, тогда положение обоих
воюющих лагерей станет ясным и определенным.
С победой буржуазии и рабочие, толкаемые самими
условиями, сделают огромный шаг вперед, так как теперь уже
они не будут выступать против существующего порядка как
единичные лица и в лучшем случае как немногие сотни или
тысячи, теперь они восстанут с соединенными силами и по
сообща принятому плану в качестве единого класса с
обособленными интересами и принципами, восстанут уже против
своего последнего и злейшего врага — буржуазии».
В том же 1847 году, когда Маркс на страницах «Немецкой
брюссельской газеты» высказался по отношению к Германии
за таможенное покровительство промышленности, в
Брюсселе собрался международный конгресс для обсуждения во-
103

проса о свободе торговли и протекционизме. На конгресс со
всех концов Европы съехались ученые и практики, долго и
обстоятельно рассматривавшие этот вопрос. Когда конгресс
подходил уже к концу, Маркс решил принять в нем участие
и произнести речь о свободе торговли. Но список ораторов
был уже закрыт, и Марксу не удалось принять участия в этом
конгрессе. Приготовленную для него речь он впоследствии
прочел 9 января 1848 года в брюссельской
«Демократической Ассоциации».
В этой речи Маркс обсуждал вопрос о свободе
торговли уже не в применении его к немецким условиям, а о общей
принципиальной точке зрения и решительно высказался при
этом в интересах рабочего класса за свободу торговли.
С первого взгляда может показаться, и многим критикам
Маркса действительно показалось, что между статьей Маркса
в «Немецкой газете», в которой он, исходя из интересов
рабочего класса, высказывался за протекционизм, и его «Речью о
свободе торговли», где он высказывался за свободу
торговли, что между этими двумя статьями существует самое
резкое противоречие. Но на самом деле это противоречие лишь
кажущееся. Если мы внимательнее вдумаемся в
аргументацию Маркса, то легко заметим, что Маркс ни в той, ни в
другой статье ни малейше не противоречил: он в обоих статьях
оставался верен своей диалектической точке зрения,
делавшей недоступным рассмотрение вопроса о свободе торговли
с догматической точки зрения.
Вредна свобода торговли или полезна? Должен ли
рабочий класс бороться против таможенного покровительства
или не должен? Ответ на этот вопрос зависит от того, о
каком рабочем классе идет речь, на какой стадии развития
находится страна, каких успехов достигла ее промышленность.
Именно на такую относительную, диалектическую точку
зрения ставил этот вопрос Карл Маркс. Когда ему пришлось
решать этот вопрос по отношению к Германии, то он решил его
не абстрактно, не догматически, а принимая во внимание
весь чрезвычайно сложный и пестрый переплет социально-
экономических условий тогдашней Германии. Маркс пришел
104

к убеждению, что немецкая промышленность не может
широко развиться без покровительственных пошлин, а вместе
с тем он был убежден, что широкое развитие немецкой
промышленности лежит в интересах немецкого рабочего класса.
И Маркс без колебания высказался за таможенные
пошлины, не «вообще», а лишь по отношению к Германии 1847 года.
На международном же конгрессе о свободе торговли
вопрос этот обсуждался с общей принципиальной точки
зрения, и притом по отношению к странам, в которых крупная
буржуазия уже победила старый
феодально-бюрократический строй. Вопрос, таким образом, был перенесен на
совершенно иную почву, поставлен в совершенно иные условия,
и Маркс, принимая это во внимание, дал на него и иной
ответ. Здесь он уже имел в виду не Германию, в которой
капиталистическая промышленность была еще очень слабо
развита и в которой господствовала не буржуазия, а абсолютизм и
феодальные классы. Он имел в виду развитые в
капиталистическом отношении страны, в которых буржуазия уже заняла
господствующее положение.
По отношению к этим странам Маркс высказался за
свободу торговли, принимая во внимание, что режим свободной
торговли проясняет классовую противоположность между
буржуазией и пролетариатом и тем самым содействует
развитию классового сознания последнего.
«Допустим на минуту, — говорит здесь Маркс, — что нет
более ни хлебных законов, ни устарелых форм пошлин и
налогов, что вполне устранены все подобные обстоятельства,
которым рабочий мог еще приписать свое жалкое
положение, — этим только будут разорваны липкие завесы,
скрывающие от его глаз истинного врага. Он увидит, что
освобожденный капитал не в меньшей степени превращает его в
раба, чем капитал, отягощенный покровительственными
пошлинами».
И Маркс закончил свою речь о свободе торговли
словами: «Вообще, в наши дни протекционизм является
консервативной силой, между тем как свобода торговли действует
разрушительно. Она разрушает старые национальные гра-
105

ницы и доводит до крайности контраст между буржуазией и
пролетариатом. Словом, система свободы ускоряет
социальное преобразование. И только в этом преобразовательном
смысле я подаю голос за свободу торговли».
Статьи о свободе торговли показывают, с одной стороны,
что уже в то время Маркс не подходил к обсуждению
вопросов социально-политической жизни с точки зрения
застывшего догмата, а всегда ставил его в зависимость от всех
пестрых и меняющихся обстоятельств времени и места.
Высказываясь с общей принципиальной точки зрения за свободу
торговли, Маркс по отношению к Германии, где буржуазия
еще не достигла господства, высказался за протекционизм.
Но в то же время эти статьи показывают, что Маркс в
1847 г. еще до чрезвычайности упрощенно смотрел на
ближайшие судьбы капиталистического строя. Как показывают
приведенные нами цитаты, Маркс считал, что в развитом
капиталистическом обществе— а таковым он считал Англию
1847 г.— все промежуточные ступени социальной лестницы
рухнут и на поле битвы друг против друга будут стоять
только два врага — буржуазия и пролетариат. Он склонен был
думать, что уже в 1847 г. передовые страны Европы стояли на
пороге полного исчезновения всех промежуточных звеньев
и ступеней между пролетариатом и буржуазией. Уже в 1845 г.
Энгельс писал об английской крупной буржуазии, что его
поражает «беззаботная жизнерадостность, с которой этот класс
живет на почве, которая уже колеблется под его ногами и
может провалиться каждый день и скорое крушение которой
так же верно, как какой-либо математический или
механический закон». Уже по отношению к Англии в 1845 г. Энгельс
утверждал, что «здесь существует только класс богачей и класс
бедняков, так как мелкая буржуазия с каждым днем все
более и более исчезает». Этот оптимизм относительно
ближайшего будущего, опиравшийся на представление хода
капиталистического развития в сильно упрощенном и
сокращенном виде, как мы увидим ниже, лишь постепенно отмирал
в произведениях Маркса. В период же своей жизни в
Брюсселе Маркс еще всецело разделял этот оптимизм,
НИСКОЛЬКО

ко, впрочем, не мешавший выработке общих теоретических
положений. Брюссельский период в жизни Маркса был
вообще чрезвычайно богат крупными интеллектуальными
завоеваниями и переживаниями. Именно в этот период Маркс
окончательно порвал с немецкими утопистами всех видов и
разновидностей и подверг их жестокой и разрушительной
критике. Рука об руку с этой разрушительной, критической
работой шла у Маркса созидательная, положительная. С
одной стороны, в Брюсселе он впервые принял широкое
практическое участие в коммунистическом движении, а
во-вторых, вчерне уже закончил грандиозный план воздвигаемой
им научной системы. Наиболее крупным и важным
произведением брюссельского периода его жизни является, конечно,
«Нищета философии» (1847), в которой Маркс впервые
изложил свою экономическую систему и подверг в лице Прудона1
резкой критике мелкобуржуазный социализм.
Несомненно, было время, когда Маркс был горячим
поклонником Прудона. Когда в 1843 году Маркс работал в
«Рейнской газете» и одна немецкая газета стала приставать к
нему с обвинениями в коммунизме, то Маркс, как мы уже
знаем, ответил, что насчет коммунизма у него еще нет никаких
определенных убеждений, ибо он с ним недостаточно
знаком, но однако уже и тогда он выделял Прудона, как
писателя, достойного серьезного внимания. Очевидно, Маркс уже
тогда был знаком с Прудоном.
1 Прудон Пьер-Жозеф (фр. Proudhon; 1809-1865) — французский
мелкобуржуазный социалист, теоретик анархизма, философ и экономист. Он автор
лозунга «Анархия - мать порядка». Американский историк еврейского
происхождения Д. Шапиро в 1945 году писал о нем: « Прудон всегда склонялся
к антисемитизму, он считал евреев основной причиной бед своей нации и
связывал с ними все группы и всех людей, которых он ненавидел». Стюарт
Эдварде, редактор «Избранных сочинений Прудона», отмечал: «Дневники
Прудона показывают, что у него было чувство параноидальной ненависти по
отношению к евреям, распространенное в то время в Европе. В 1847 г. он
говорил: «Еврей - враг человеческой расы. Эту расу нужно выслать обратно
в Азию или истребить». Прудон был противником коммунизма, давая ему
такие определения: «абсурдная идеология», «сообщество зла и тирании»,
«религия нищеты», «философия нищеты». — Примеч. ред.
107

Вплоть до 1845 г. Маркс считал главное сочинение Пру-
дона «научным манифестом пролетариата». Глубоким
уважением к Прудону проникнута вся книга Маркса «Святое
семейство», появившаяся в 1845 году.
«Прудон,— говорит Маркс,— подвергает
критическому исследованию основу политической экономии, частную
собственность; при этом Прудон впервые дает решительную,
беспощадную и вместе с тем научную ее критику. Таков
совершенный им великий научный прогресс,
революционизировавший политическую экономию и впервые сделавший
возможной истинную науку о народном хозяйстве.
Сочинение Прудона «Что такое собственность» имеет такое же
значение для современной политической экономии, как
сочинение Сийеса «Что такое третье сословие?» для современной
политики». «Прудон, — говорит далее Маркс, — вполне
последовательно выяснил, что политико-экономические
условия искажаются не тем или иным видом частной
собственности, — как это утверждают другие экономисты, не идущие
дальше частностей, — а собственностью вообще. Прудон
сделал все, что только может сделать политико-экономическая
критика, стоя на своей экономической точке зрения».
«Прудон, — говорит здесь же Маркс, — не только пишет
в интересах пролетариата, но он и сам пролетарий. Его
сочинение есть научный манифест французского пролетариата».
Такое восторженное отношение Маркса к Прудону было
продиктовано не только тем, что в то время истинный,
мелкобуржуазный характер прудоновского социализма еще
недостаточно ярко определился и проявился, но и тем еще, что в
эту эпоху еще недостаточно установилось и определилось
мировоззрение самого Маркса. По мере того, как развивалось и
уяснялось мировоззрение двух этих замечательных
представителей социального движения, для них обоих все яснее
становились противоположность и враждебность их теорий.
Отношение Маркса к Прудону быстро и резко изменялось.
Уже во время своей жизни в Париже (в 1844 г.) Маркс
лично познакомился с Прудоном, и они зачастую ночи напролет
проводили в горячих спорах, показывавших, что уже тогда ме-
108

жду ними существовали пункты резкого расхождения
взглядов, но тогда это еще не нарушало общей их идейной
близости. Но когда Маркс переселился в Брюссель и здесь выяснил
и развил свое определенное «марксистское» мировоззрение,
то между ним и Прудоном образовалась глубокая пропасть.
И пропасть эта образовалась не только благодаря тому, что
резко столкнулись и направились в противоположные
стороны их теоретические воззрения, но еще и потому, что их
практическая деятельность среди рабочего класса носила резко
различный характер и преследовала различные цели.
В то время, когда Маркс жил в Брюсселе, в Париж
переселился Карл Грюн, немецкий переводчик Прудона и один из
главных представителей «истинного» социализма. В Париже
К. Грюн близко сошелся с Прудоном и стал усердно
насаждать прудонизм среди немецких рабочих, живших в Париже.
Маркс обратился к Прудону с предложением принять
участие в проектированном Марксом новом органе, и при этом
Маркс счел нужным предостеречь Прудона от К. Грюна, как
человека весьма легкомысленного, с очень путаной головой.
В ответном письме Прудона уже явно сквозит холодное
отчуждение, наступившее между ним и Марксом. Прудон
протестует против «фанатического догматизма». «Будем,— пишет
он Марксу, — вместе отыскивать общественные законы,
способы, которыми эти законы могут быть осуществлены, пути,
которые ведут к их открытию, но, ради Бога, не будем
начинять народы доктринами; после того как мы a priori
покончили со всяким догматизмом. Не будем впадать в противоречие
вашего земляка Мартина Лютера, который, разрушив
католическую теологию, тотчас же стал широко практиковать
отлучения и анафемы и насаждать протестантскую теологию...
Не будем доставлять человеческому роду новую работу
путем создания новой путаницы. Будем вести добрую и
лояльную полемику, покажем свету пример мудрой и
дальновидной терпимости, но, стоя во главе движения, мы не должны
превращаться в вожаков новой нетерпимости, мы не должны
играть роли апостолов новой религии, хотя бы это и была
религия логики и разума».
109

Переходя к изложению своих взглядов, Прудон прежде
всего подчеркивает, что он против революционного
переворота, который он считает уже пережитым и отвергнутым
способом борьбы. Со своим обычным наивным
самообольщением он пишет Марксу: «Я ставлю себе такую проблему: путем
экономической комбинации вернуть обществу те
богатства, которые оно потеряло благодаря другой экономической
комбинации, другими словами — превратить в политическую
экономию теорию частной собственности, обратив ее против
собственности. Этим путем будет достигнуто то, что вы,
немецкие социалисты, называете общностью благ, а я в данное
время называю свободой и равенством. Я надеюсь, что
нашел средство в течение короткого срока разрешить эту
проблему; я предпочитаю сжечь частную собственность на
медленном огне, вместо того, чтобы, устроив ей
варфоломеевскую ночь, придать этим новую силу всем собственникам».
Это письмо Прудона к Марксу раскрывает во всей
широте ту пропасть, которая образовалась уже в 1846 году
между их теоретическими взглядами. Дело тут не в догматизме
и не в терпимости, о которых Прудон пишет как о чисто
личных или, пожалуй, сектантских недостатках Маркса и его
последователей. Дело в действительности в том, что у Прудона
под отсутствием догматизма скрывалось отсутствие твердого
и ясного сознания цели, к которой он стремился, и средств,
которые к ней ведут, терпимость его вытекала все из того же
источника неустойчивости, промежуточности, а отсюда
теоретической расплывчивости взглядов.
В то же самое время теоретическая беспомощность
прудонизма сводилась на практике к проповеди неимущим
классам экономической самопомощи. Последователи Прудона —
а среди них были и немецкие рабочие — усердно
проповедовали, между прочим, сбережения для покупки акций, с
помощью которых можно было по грошам скупить весь
капиталистический мир и этим положить ему конец. Эта
практика прудонистов вызывала со стороны Маркса самый
резкий протест. Разрыв между бывшими друзьями, так сказать,
висел в воздухе и нуждался только в поводе для того, чтобы
110

сделать его официальным. В 1846 году вышло самое ценное
из научных произведений Прудона: «Система экономических
противоречий или философия нищеты». В этом своем
основном произведении он остался верен своему утопизму и по-
прежнему полагал, что для того, чтобы разрешить
социальный вопрос, надо только найти и в точности установить
соответствующую научную формулу. В данном случае таковою
формулою являлась формула установленной ценности,
ценности, каковой она должна быть для того, чтобы устранить
капиталистическую эксплуатацию.
Прудон отослал свою книгу Марксу и в
сопроводительном письме говорил: «жду вашу строгую критику». Строгая
критика не заставила себя долго ждать. В 1847 г. появилась
«Нищета философии» Маркса, в которой был вскрыт и
подвергнут беспощадной критике мелкобуржуазный и
утопический характер прудоновских теорий.
Но «Нищета философии» представляет очень большой
интерес не только как критика прудонизма, но и как первое
произведение, в котором систематически были изложены
политико-экономические воззрения Маркса. До сих пор Маркс
писал статьи публицистического, философского и
социологического характера. «Нищета философии» была первым
политико-экономическим произведением Маркса.
Что касается материалистического понимания истории,
то в «Нищете философии» мы встречаемся с ним уже во
вполне развитой форме. «Общественные отношения,— говорит
здесь Маркс, — тесно связаны с производительными
силами. Приобретая новые производительные силы, люди
изменяют свои способы производства, и изменяя свои способы
производства, способы обеспечения своей жизни, они
изменяют все свои общественные отношения. Ручная
мельница дает вам общество с сюзереном во главе; паровая
мельница — промышленно-капиталистическое общество.
Те же самые люди, которые строят социальные
отношения соответственно своему способу материального
производства, производят также принципы, идеи и категории
соответственно своим общественным отношениям».
m

Как мы увидим ниже, в «Нищете философии»
общесоциологическая теория Маркса и ее двигающий нерв — борьба
классов — нашли уже себе блестящее выражение, но чисто
экономическая теория была там еще далека от своего завершения.
Как известно, одно из главных противоречий в теории
ценности классиков-экономистов состояло в том, что они
не различали ценности труда и ценности заработной платы.
Если ценность товара создается «трудом» и выражает собою
ценность последнего, то тогда между ценностью труда,
употребленного на производство, и ценностью полученного
продукта должно было бы быть полное равенство. Но откуда же
тогда берется прибыль? Постоянное отождествление труда с
рабочей силой не позволило экономистам-классикам
выяснить особенные свойства «труда-товара», который в своем
процессе потребления создает прибыль капиталиста.
Маркс впервые выяснил вполне это противоречие. Он
показал, что рабочий продает, а капиталист покупает не труд,
а рабочую силу.
Выяснив всю разницу между трудом и рабочей силой,
Маркс сделал в теории ценности громадный шаг вперед по
сравнению с классиками-экономистами. Но в «Нищете
Философии» Маркс этого шага еще не сделал. «Естественная цена
труда, — пишет здесь Маркс, — есть не что иное, как
минимум заработной платы».
«Поскольку труд продается и покупается, он есть такой
же товар, как и все другие». Такие выражения часто
попадаются в «Нищете философии», свидетельствуя о том, что в
1847 году теория ценности Маркса еще не была вполне
выработана, но социологическая его теория уже была блестяще
развита в «Нищете философии». Мы уже видели, как Маркс
сжато и ярко выразил здесь основную идею
материалистического понимания истории. Так же сжато, так же ярко и
широко набросал он здесь и свою теорию борьбы классов. Он
мастерски обрисовал здесь процесс рождения и роста крупных
социальных классов, он показал, как серая и бесформенная
масса населения под влиянием усложняющейся
экономической культуры начинает кристаллизоваться в группы и клас-
112

сы, как эти классы постепенно обособляются и
отмежевываются и каждый вокруг себя вырабатывает свою особую
духовную атмосферу классового сознания.
«Нищета философии» была первым произведением, в
котором Маркс общими чертами набросал свою грандиозную
социологическую теорию. Маркс мастерски показал здесь,
как различные фазисы в развитии производительных сил
выращивают целый богатый мир новых социальных отношений
и идей, как производительные силы раскалывают общество
на враждующие классы. Эта непрестанная борьба различных
общественных классов и различных экономических укладов
не составляет случайного и потому устранимого явления
капиталистического общества. Глубокий классовый антагонизм
составляет условие существования экономически
развивающегося общества, он представляет движущую силу этого
общества. Порождаемые условиями производства враждебные
общественные классы, преследуя каждый свою цель,
стремятся преобразовать сообразно с этим условия
производства, которые повелительно диктуют определенные отношения
обмена и распределения. Нельзя устранить борьбу
общественных сил, удерживая в то же самое время те самые условия
производства, которые эту борьбу порождают.
Такую точку зрения развивает Маркс в «Нищете
философии». Как полюс от полюса, была удалена руководящая
социологическая точка зрения Маркса от социологической
точки зрения Прудона. И Прудон в своей «Философии нищеты», и
Маркс в своей «Нищете философии» — оба являются
гегельянцами, но в то время как Маркс усвоил
диалектически-материалистическую сторону учения Гегеля и в его руках
последнее явилось настоящей «алгеброй революции» (выражение
Герцена о философии Гегеля), в это самое время Прудон
увлекся лишь метафизической стороной гегелевской
философии, надевающей на борющиеся революционные силы
общественного развития смирительные рубахи вечных, застывших
«категорий». Для Маркса экономические явления являлись
лишь продуктами живой и организованной борьбы
социальных групп — борьбы, форма и характер которой
предопределяются развитием производительных сил. Для Прудона же
113

экономические отношения не находятся друг с другом в
необходимой и, при данных условиях производства,
нерасторжимой связи. Наоборот, Прудон искренне был убежден в том,
что раз «общество» убедится, что та или иная сторона
нынешнего экономического строя вредна, то достаточно придумать
соответствующий теоретический рецепт для исцеления — и
все устроится ко всеобщему удовольствию. «Философия
нищеты» Прудона и «Нищета философии» Маркса знаменуют
собою столкновение двух миров социалистического движения
и социалистической мысли — утопического
мелкобуржуазного и научного пролетарского. В ходе исторического развития
обоим этим движениям приходится часто идти рука об руку,
сливаться в дружном сотрудничестве, но антагонизм между
ними никогда вполне но исчезает и порою вспыхивает резкой
враждой. В конце сороковых годов социалистическое
движение Франции и Германии в своей идеологии носило
чрезвычайно сильный мелкобуржуазный отпечаток. И выступая
против Прудона, Маркс выступал против господствовавшего
тогда мелкобуржуазного утопизма. Прудон явился для Маркса
лишь ярким, талантливым выразителем идеи мелкой
буржуазии, и на критике его сочинения Маркс блестяще показал, что
«экономические противоречия, открытые Прудоном в
нынешнем капиталистическом строе, выражают на самом деле лишь
экономические противоречия», присущие мелкой буржуазии,
как промежуточному классу. В письме к русскому публицисту
Анненкову, написанном Марксом под непосредственным
впечатлением «Философии нищеты» Прудона, мелкобуржуазный
характер прудонизма охарактеризован очень ярко.
«Сам Прудон, — пишет в этом письме Маркс, — с головы
до ног есть фаворит и экономист мелкой буржуазии. В
развитом обществе он вследствие своего положения неизбежно
делается, с одной стороны, экономистом, а с другой —
социалистом: он в одно время и ослеплен великолепием знатной
буржуазии, и сочувствует страданиям народа. Он мещанин и
вместе — народ. В глубине своей совести он восхваляет себя
за беспристрастие, за то, что нашел тайну равновесия,
которое будто бы не походит на juste milieu, золотую середину. Та-
114

кой буржуа верует в противоречие, потому что он сам есть не
что иное, как социальное противоречие в действии».
Резкая полемика «Нищеты философии» с
мелкобуржуазным социализмом в лице Прудона, к сожалению, то и дело
переходит у Маркса в резкую личную полемику с Прудоном,
причем Маркс не дал себе труда посчитаться с Прудоном
духовным родством. А это духовное родство, как мы видели,
некогда существовало, и в течение известного периода Маркс
сам увлекался Прудоном. Кроме того, нельзя отрицать, что,
поставив в центр экономической теории теорию ценности и
вопрос о прибавочной ценности, Прудон оказал этим
сильное влияние на развитие экономических воззрений Маркса.
Но все эти вопросы совершенно не интересовали Маркса
в «Нищете философии». Его целью было по возможности
более резко и непримиримо противопоставить мир
пролетарского движения и пролетарских идей миру
мелкобуржуазного прожектерства и утопизма. И с этой задачей Маркс
блестяще справился. Непосредственного сколько-нибудь широкого
влияния «Нищета философии» не имела ни в Германии, ни во
Франции. И там, и здесь она прошла почти незамеченной;
авторитет Прудона она на первых порах не подорвала ни на
волос, а самого Прудона заставила только обидеться и порвать
всякие сношения с Марксом.
Но непосредственный неуспех мало смущал Маркса. Он
видел далеко вперед и знал, что придет время, когда и
рабочие массы отвернутся от знахарей и утопистов и проложат
себе свой исторический путь. Он знал, что тогда его идеи
станут временем и оружием борьбы. И он с уверенностью ждал
этого времени, ждал не пассивно, а активно, борясь за его
более скорое наступление. В этой борьбе он ставил себе целью
прежде всего расчистить годами скопившийся мусор
предрассудков и разогнать туманы и миражи утопистов, чтобы
перед рабочими раскрылся мир социальных отношений
таким, каков он есть в действительности. Надо было взглянуть
на этот мир зоркими и незатуманенными утопизмом глазами,
надо было изучить его и, изучив, научиться изменить. Вот
почему Маркс придавал такое важное значение борьбе с социа-
115

листическим утопизмом во всех его видах и разновидностях
и во время своей жизни в Брюсселе подверг жестокой и
обстоятельной критике в лице Бруно Бауера
индивидуалистически-субъективистское течение; в лице Карла Грюна — народ-
ническо-утопическое направление; в лице Прудона—
мелкобуржуазно-социалистическое. Но на этом «низвержение
кумиров», предпринятое тогда Марксом, еще не было
закончено. Ему необходимо было еще уяснить свое отношение к
страстной социалистической проповеди-пропаганде,
которую вел тогда— пользуясь довольно значительным
успехом — Вильгельм Вейтлинг. Вейтлинг, подобно Прудону,
вышел из низов народа и своим появлением, опять-таки
подобно Прудону, привел в восторг Маркса.
«Где,— писал Маркс в 1844 г.,— философы и
писатели буржуазии в области положительной эмансипации
создали произведение, могущее идти в сравнение с «Гарантиями
гармонии и свободы» Вейтлинга? Сравните жалкую, мелкую
посредственность немецкой литературы с этим не знающим
удержу, блестящим литературным дебютом немецкого
рабочего, сравните эти гигантские детские сапоги пролетариата
с карликовыми политическими сапожками буржуазии, и вы
должны будете признать, что пролетарская сандрильона
обещает быть атлетом».
Но по мере того, как Маркс все яснее и определеннее
вырабатывал теорию научного пролетарского социализма, по
мере этого все расширялась пропасть между ним и Вейтлин-
гом. Вейтлинг, сам бывший к тому же портным подмастерьем,
отразил в своей теории тот период хозяйственного развития
Германии, когда ремесленно-цеховой строй, разлагаясь,
вызывал социальные брожения среди ремесленников. Давно
уже миновало для Германии сороковых годов то время, когда
мелкое ремесло было «золотым дном» и когда цеховая
организация до известной степени превращала — внутри цеха —
классовые различия в различия «возрастных группировок, в
различие между старшими и младшими, причем и последним
была открыта лестница постепенного социального подъема.
К сороковым годам цехово-ремесленный строй уже в
значительной степени разложился и внутри его уже шла глухая
116

классовая вражда. Из своего полного оскорблений, невзгод
и лишений пребывания в мастерской портного Вейтлинг
вынес жгучую ненависть к эксплуатации и гнету, но эта убогая
мастерская не могла ему дать то, что большая фабрика
давала рабочему: дружное сотрудничество рабочих, резкое
противопоставление массы рабочих капиталисту,
дисциплинированность и сплоченность этой массы. Вейтлинг вследствие
всего этого стоял на грани, на переходе между
мелкобуржуазным и пролетарским социализмом. Неустойчивое
социальное равновесие, в котором находилась тогда немецкая
ремесленная промышленность, мешала Вейтлингу прийти к
устойчивой и неколеблющейся точке зрения. Он порою горячо
говорил речи, проникнутые пролетарским социализмом, а в
следующей же речи поражал умеренностью и узостью своего
кругозора, чтобы затем вновь увлечься анархистскими
проектами выпустить из тюрем всех преступников и с их
помощью низвергнуть существующий строй.
Вейтлинг пользовался в Германии большим успехом, и
когда Маркс занялся в Брюсселе уяснением своего
критического отношения к тогдашнему социалистическому
движению Франции и Германии, он, конечно, не мог обойти такого
крупного представителя немецкого социализма, каким был
Вильгельм Вейтлинг.
В марте 1846 года Вейтлинг приехал в Брюссель, где в
то время жил и Маркс. 30 марта 1846 г. на квартире у
Маркса произошло их свидание. Беседа между ними очень скоро
приняла чрезвычайно острый и страстный характер. Маркс,
между прочим, пригласил на этот диспут русского
публициста П. Анненкова, который в своих воспоминаниях
рассказал чрезвычайно поучительную сцену полного разрыва,
происшедшего между Вейтлингом и Марксом. Маркс резко и
запальчиво обвинял Вейтлинга в отсутствии всяких
принудительных руководящих начал, в отсутствии всякой
продуманной и выдержанной теории. Вейтлинг с раздражением
ссылался на многочисленные признания, которые он получал от
немецких рабочих, и ядовито прибавлял, что еще вопрос, кто
приносит большую пользу рабочим, он или господа, сидящие
за границей и придумывающие теории. Маркс с бешенством,
117

ударяя по столу кулаком, кричал Вейтлингу: «Невежество
никогда и никому не помогало и пользы не приносило».
«Возбуждение фантастических надежд,— говорил
Вейтлингу Маркс, — ведет только к конечной гибели, а не к
спасению страдающих. Особенно в Германии обращаться к
работнику без строго научной идеи и положительного учения
равносильно пустой и безучастной игре в проповедники, при
которой, с одной стороны, полагается вдохновенный пророк, а
с другой — допускаются только ослы, слушающие его, разинув
рот. Вот, — прибавил он, указывая на меня (т. е. на П.
Анненкова. — П. Б.) резким жестом, — между нами есть один русский.
В его стране, Вейтлинг, ваша роль могла бы быть у места, там
действительно только и могут удачно составляться и
работать союзы между нелепыми вождями и нелепыми
последователями. В цивилизованной земле, как Германия, люди без
положительных доктрин ничего не могут сделать, да и
ничего не сделали до сих пор, кроме шума, вредных вспышек и
гибели самого дела, за которое принялись».
В свою очередь Вейтлинг писал об этом разрыве Мозесу
Гессу: «Вчера вечером мы снова собрались все вместе. Маркс
представил мне какого-то русского, в течение всего вечера
не сказавшего ни единого слова. Вопрос у нас шел о том, как
лучше вести в Германии пропаганду... Мы пришли к
заключению, что об осуществлении коммунизма в настоящее
время не может быть и речи, что раньше должна завладеть
властью буржуазия. По этому вопросу Маркс и Энгельс очень
резко спорили со мною... Я был очень резок. Маркс нападал
на меня; все мы пришли в крайнее возбуждение и бегали по
комнате... В Марксе я вижу лишь хорошую энциклопедию, но
отнюдь не гения».
Таким образом, между двумя крупнейшими
представителями немецкого социализма произошел полный разрыв.

Глава V
От «Союза гонимых» к «Союзу коммунистов»; от девиза «Все
люди братья!» к девизу «Пролетарии всех стран,
соединяйтесь!». — Появление «Коммунистического манифеста». —
Социально-политическая жизнь передовых европейских стран
сороковых годов и ее отражение в манифесте. — Омертвевшие и
живые части манифеста. — Первое впечатление, произведенное им
До переселения из Парижа в Брюссель Маркс стоял в
стороне от всякого участия в социалистическом движении.
Он весь ушел в выработку своего социалистического
мировоззрения и отстаивал его только пером в руках. В Брюсселе
Маркс, как мы видели, уже закончил черновой набросок
своей социалистической теории. И это, в связи с расширением
и углублением немецкого социалистического движения,
побудило его выступить не только в качестве теоретика, но и
практического деятеля социализма. Живя в Брюсселе, Маркс
поддерживал постоянные сношения и с английскими
чартистами, и с французскими социалистами, и с местным
брюссельским движением, и, наконец, энергичнее всего с
немецким движением. В маленькой, скромной квартирке Маркса
перебывали за два года почти все крупные представители
тогдашнего немецкого социалистического движения и
многие иностранцы. Не довольствуясь этим, Маркс содействовал
в Брюсселе основанию немецкого рабочего союза,
записался членом брюссельского «Демократического общества» и
впоследствии стал деятельнейшим членом «Союза
коммунистов», от имени и по поручению которого он выпустил свой
знаменитый «Коммунистический манифест».
По мере того, как разрасталось социальное движение в
Германии и обострялась борьба между правительством и на-
119

родом, все растущий поток политических эмигрантов
устремлялся в Швейцарию, Францию, Бельгию и Англию.
Общественный состав этих эмигрантов был очень пестр — тут были
студенты, литераторы, общественные деятели, ремесленники
и рабочие. На первых порах тон задавала интеллигенция, но
постепенно ее начинали вытеснять рабочие, и в
особенности ремесленники. Немецкие эмигранты устраивали за
границей свои бесчисленные общества, преследовавшие цели
политического освобождения Германии самыми различными
и путями. Здесь не место описывать все эти организации
немецких политических эмигрантов. Мы остановимся лишь на
тех из них, которые находятся в прямом духовном родство с
«Союзом коммунистов», от имени которого появился
«Коммунистический манифест», и устанавливают, таким образом,
духовную родословную последнего.
Уже в самом начале тридцатых годов (в 1833 г.) немецкие
эмигранты основали в Париже «Немецкий союз гонимых».
Общество это, ввиду тогдашних политических условий, было,
конечно, тайным. Целью союза гонимых, гласил статут этого
общества, является освобождение Германии от ярма позорного
рабства и установление такого строя, который бы,
насколько это можно предвидеть, устранил всякую возможность
возвращения к рабству. Достижение этой главной цели
возможно только при условии прочного установления социального
и политического равенства, свободы, гражданской доблести
и единства народов, сперва в пределах стран немецкого
языка, а потом и среди остальных народов Европы.
«Союз гонимых» насчитывал несколько сот членов,
среди которых преобладали ремесленники; он обзавелся своим
собственным органом «Гонимым» («Der Geachtete»),
выходившим под редакцией немецких эмигрантов — Венедея, Шусте-
ра и Маурера.
Уже о самого начала в «Гонимом» обнаружилось два
враждебных течения. Венедей был представителем
политического радикализма, отличавшегося чрезвычайной
революционностью фразеологии и столь же чрезвычайною спутанностью
и расплывчатостью социального мировоззрения. Венедей на
120

первый план выдвигал политический вопрос, считая, что в
свободном государстве социальный вопрос разрешится сам
собою.
Совершенно иных воззрений придерживался другой
редактор «Гонимого» — Теодор Шустер. Шустер среди
немецких социалистов был одним из первых, ставших на
пролетарски-реалистическую точку зрения. В противоположность
Венедею, Шустер доказывал необходимость социального
переворота и недостаточность политического равноправия для
наступления социального равенства. «Мы убеждаемся, —
говорит Шустер,— что мирное сожительство под сенью
демократической конституции двух классов, враждебных друг
другу по своим интересам и по своим политическим целям,
совершенно невозможно, и неизбежным исходом борьбы
между ними будет или уничтожение самой конституции по
форме или по духу, или же полнейшее уничтожение
привилегированного класса путем социальной революции».
В анонимной статье о свободе, принадлежащей,
очевидно, перу Шустера, «Гонимый» писал: «Да, перед друзьями и
врагами мы открыто заявляем: мы не хотим
довольствоваться ролью тех театральных героев, которые за счет народа
ковали свое счастье, изменяя в новейшей истории конституции:
наша цель лежит дальше, и так как не в нашем характере
обманывать кого-либо в плохом и хорошем, то мы открыто
называем цель: радикально-социальная и политическая
эмансипация трудящихся классов».
В одной из своих статей Шустер доказывает, что только с
помощью революции можно добиться социальной
справедливости, но, однако, «революция сама по себе еще не
представляет никакого прогресса. Она является прогрессом
только в том случае, если она предпринята при всестороннем
знании (курсив Шустера) конечной цели или же если она будет
все время вестись при наличности подобного знания». В
другом сочинении Шустер подробно и обстоятельно
доказывает неизбежность вытеснения мелкого производства крупным
и связанного с этим обеднения растущей массы населения.
«Можно предвидеть, что рано или поздно громадное боль-
121

шинство рабочих или будет охвачено революционным
возмущением, или опустится до печального существования
фабричных рабочих, если, впрочем, какие-либо радикальнейшие
реформы не положат конца неравенству».
«Короли биржи и фабрики, — говорит далее Шустер, —
властвуют над сотнями тысяч служащих, которые влачат в
конторах жалкое существование, — над миллионами
голодных, изнуренных рабочих, которые погибают в их грязных
мастерских». «С каждым днем все больше выясняется
противоположность двух классов: класса богатых, которые
потребляют, но ничего не производят, и класса бедных, которые
создают все и лишены всего». Шустер хорошо понял классовые
противоречия между «богатыми» и «бедными», но он, как все
тогдашние социалисты, не понял значения в классовой
борьбе политического элемента. Он горячо доказывал
безразличность политических форм для классовой борьбы трудящихся,
и этим он уплачивал дань общепринятому тогда у
социалистов отрицательному отношению к политической борьбе. Это
утопическое понимание взаимоотношений между
политической и классовой борьбой, это непонимание той истины, что
всякая классовая борьба есть борьба политическая, мешали
Шустеру понять и истинный характер социальной природы
государства и правительства. Шустер требовал, чтобы
государство на свои средства устраивало производительные
рабочие товарищества, и надеялся, что подобные социальные
реформы способны предотвратить социальную революцию и
привести к мирному разрешению социального вопроса,
«Союз гонимых» не довольствовался эмигрантской
деятельностью, он делал энергичные, но малоуспешные
попытки проникнуть в самую Германию и через посредство
немецких ремесленников, странствовавших из города в город,
повести коммунистическую пропаганду в самой Германии. Но
очень скоро наиболее сознательные члены «Союза гонимых»
во главе с Шустером убедились в том, что заговорщическая
тайная организация не может рассчитывать на массовый
успех, и в 1836 году они покинули «Союз гонимых», основав
новое коммунистическое общество уже на более широких де-
122

мократических началах. Новое общество получило название
«Союза справедливых». И этот союз, по условиям
тогдашнего времени, мог быть только тайным, но по своей
организации он носил значительно более пролетарский характер, чем
«Союз гонимых». Союз насчитывал уже до тысячи членов, он
разбивался в организации на небольшие группы, «коммуны»,
в которые входило десять человек; десять коммун
образовывали вместе один «округ». Округи избирали своих
представителей, составлявших «палату». Палата, в свою очередь,
выбирала «правление» и «исполнительный комитет».
Ставя своей целью социалистический переворот, «Союз
справедливых» в политической области добивался
учреждения республиканского строя. Каким путем должен быть
произведен социалистический переворот, — на этот счет
воззрения членов «Союза справедливых» отличались и большою
расплывчивостью, и большими разноречиями. Иные
члены готовы были довольствоваться демократической
республикой, будучи уверены, что она сама по себе создаст
социальное равенство, другие же относились скептически к
формам правления и требовали учреждения коммунистического
строя. Свои общие лозунги и принципы «Союз справедливых»
заимствовал у французского революционного «Общества
времен года», во главе которого стояли Барбес и знаменитый
О. Бланки. Исходя из того соображения, что «так как
социальный организм заражен, то впредь до его исцеления и именно
для этого исцеления народу в течение некоторого времени
необходимо обладать революционной властью», «Общество
времен года» ставило своей целью завладение этой властью
при первом благоприятном случае. В мае 1839 г. «Общество
времен года» сочло, что такой благоприятный момент
наступил. 12 мая вспыхнуло в Париже под руководством этого
общества восстание. Весь квартал, примыкающий к парижской
думе, был покрыт баррикадами. «Союз справедливых»,
тесно связанный с французским «Обществом времен года», был
втянут в это восстание. Восстание было быстро подавлено, и
руководители «Союза справедливых» должны были бежать
из Парижа.
123

Вейтлинг, бывший ревностным членом «Союза
справедливых», после подавления восстания бежал в Швейцарию,
где основал аналогичный новый союз. Другая же часть
руководителей во главе с Шаппером, Моллем и Эккариусом
скрылась в Лондон, где восстановила распавшийся союз.
Поражение парижского восстания и та совершенно
новая социальная среда, в которую попали в Лондоне
немецкие коммунисты, придали их союзу новый характер.
Прежде всего, попав в Лондон, немецкие коммунисты столкнулись
здесь с могущественным чартистским движением.
Чартистское движение имело огромное значение для воспитания
социалистической мысли, с одной стороны, как массовое
пролетарское движение, сбросившее с себя ту скорлупу
заговорщичества и конспирации, с которыми не могло расстаться
французское движение, во-вторых, здесь классовая
борьба тесно, неотрывно сплелась с политической борьбой,
носила сознательный политический характер. Благодаря этому
английский чартизм могущественно содействовал
отрезвлению немецких коммунистов от увлечения заговорщическими
организациями, бессилие которых они, впрочем, изучили на
своей спине во время упомянутого восстания 1839 г.
Деятели парижского «Союза справедливых» все более и
более эволюционировали в сторону реалистического
социализма, и рука об руку с этим уменьшалась идейная пропасть,
отделявшая их от Маркса. В 1843 г. был арестован в
Швейцарии Вейтлинг, руководитель швейцарского отделения
«Союза справедливых». Швейцарский союз вследствие этого
распался, и вся деятельность сосредоточилась в лондонской
организации.
Маркс и Энгельс с большим интересом и вниманием
следили за развитием немецкого «Союза справедливых», но они
относились к нему отрицательно и сторонились его до тех
пор, пока в его основе не лежал» никакой ясной и
выдержанной социалистической теории, и пока в своей
организации он носил явственный отпечаток сектантства и
заговорщичества. С 1843 года, когда «Союз справедливых» уже
сделал весьма важные шаги в сторону пролетарского реализма,
124

между лондонскими руководителями этого союза и Марксом
устанавливаются письменные сношения. Союз впоследствии
приглашал Маркса и Энгельса вступить в свой состав, но
основатели научного социализма отказывались от этого
ввиду того, что «Союз» еще не совсем освободился от
элементов бабувизма и якобинского бланкизма. Маркс,
выработавший тогда в основных чертах свое учение, решил объявить
безжалостную войну утопизму и якобинству. Он считал, что
теперь настала пора вывести социалистическое движение из
мрака заговоров и конспирации на широкую дорогу
политически организованной массовой классовой борьбы, и
ввиду этого Маркс решительно отказывался вступить в те
организации, которые продолжали идти старой тропкой
заговоров. Впоследствии в «Новом рейнском обозрении» Маркс с
удивительной ясностью и сжатостью установил причину
своего тогдашнего отрицательного отношения к
революционерам-заговорщикам. «Дело заговорщиков, — писал Маркс, —
заключалось в том, чтобы предвосхитить революционный
процесс развития, чтобы искусственно привести его к
кризису, чтобы сымпровизировать революцию при отсутствии ее
предпосылок. Единственным условием революции для них
была достаточная организация заговоров. Они были
алхимиками революции и разделяли ограниченность застывших
взглядов прежних алхимиков. Они изощрялись в
изобретениях, которые, должны были породить революционные
чудеса... Занятые подобным прожектерством, они не ставили себе
другой цели, кроме ближайшей — низвержения
существующего правительства— и глубочайшим образом презирали
теоретическое просвещение рабочих относительно их
классовых интересов. Отсюда их не пролетарская, а плебейская
злоба против habits noirs».
Как мы уже заметили, «Союз справедливых»,
переселившись в Лондон, все более и более стал склоняться к
реализму и благодаря этому обнаруживал все большую готовность
воспринять учение Маркса. К 1847 году разногласия между
Марксом и руководителями «Союза» настолько уже стерлись,
125

что весною 1847 г. Молль1, игравший видную роль в
«Союзе справедливых», отправился к Марксу в Брюссель и к
Энгельсу в Париж для того, чтобы пригласить их войти
членами в «Союз». При этом Молль открыто заявил, что
большинство членов «Союза» вполне разделяет воззрения Маркса, и на
ближайшем конгрессе Марксу дана будет возможность
подробно развить свои воззрения и реорганизовать «Союз»
сообразно со своей теорией. Маркс и Энгельс, уже давно
находившиеся в письменных сношениях с «Союзом» и
считавшие, что в нем вполне подготовлена почва для восприятия их
идей, приняли на этот раз предложение. В Брюсселе под
руководством Маркса было основано отделение союза. Первый
конгресс «Союза справедливых» собрался в Лондоне летом
1847 года, на нем присутствовал Энгельс как делегат от
парижского отделения. Союз был основательно реорганизован
и даже изменил свое название — из «Союза справедливых»
он превратился в «Союз коммунистов». Цель этого
реорганизованного «Союза», как ее определял первый параграф
устава, была: «низвержение буржуазии, господство
пролетариата, уничтожение старого, основанного на классовых
противоречиях буржуазного общества и основание нового общества,
без классов и без частной собственности». Союз был
реорганизован на демократической основе — все партийные посты
были выборными и подлежащими смене.
На второй съезд «Союза коммунистов», происходивший
в ноябре-декабре 1847 г., приехал из Брюсселя Карл Маркс,
который обстоятельно изложил свою социалистическую
теорию, склонив на свою сторону всех участников съезда. Съезд
поручил Марксу выработать манифест, и в феврале 1848 года
1 Молль Иосиф (1812-1849) — еврейский деятель международного
рабочего движения, соратник К. Маркса и Ф. Энгельса. По профессии
часовщик. Один из руководителей тайных организаций — «Союза справедливых»
и основателей лондонского Просветительского общества немецких рабочих
и общества «Братские демократы». С 1847 г. член «Союза коммунистов», член
его Центрального комитета. Активный участник Революции 1848-1849 гг. в
Германии. Во время Баденско-пфальцского восстания 1849 г. сражался в
одном отряде с Энгельсом. 29 июня был смертельно ранен. — Примеч. ред.
126

появился от имени «Союза коммунистов» знаменитый
«Коммунистический манифест».
Маркс написал «Коммунистический манифест» в конце
1847 года, после того как он внимательно и глубоко изучил
философские учения Германии, социалистическое движение
и социалистические учения Франции, экономическую
литературу и экономическое развитие Англии.
«Коммунистический манифест» послужил гениальным обобщением тех
результатов и итогов, к которым пришел Маркс на основании
изучения современной ему действительности и идеологии
передовых европейских стран. С классической ясностью и
яркостью Маркс раскрыл основные элементы и силы
исторического развития, обнажив движущий нерв
общественного развития, указав при этом на величественные
перспективы, которые раскрывает пролетариату «грядущего
волнуемое море». Как мы увидим ниже, Маркс в «Коммунистическом
манифесте» значительно опередил свое время и своим
духовным взором предвидел в совершенно развитом и
сложившемся виде те общественные формы, которые в
сороковых годах едва только были зачаты. Мы увидим, что
благодаря этому общее значение «Коммунистического манифеста»,
в полную противоположность бесчисленному множеству
социалистических произведений того времени, не только не
падало, но росло по мере дальнейшего развития
общественных отношений; с другой же стороны, Маркс так ясно видел в
исторической дали, что он невольно переносил в
«Коммунистическом манифесте» многие черты грядущего уже в
настоящее. Ниже мы остановимся и на удивительном даре
пророчества, сказавшемся в «Манифесте», и на только что
упомянутом «уповаемых извещении, вещей обличении невидимых», а
теперь мы должны в общих чертах изучить те
обстоятельства времени и места, под могущественным воздействием
которых создавался «Коммунистический манифест».
Какою гениальною историческою дальнозоркостью ни
обладал Маркс, как далеко ни предвидел он изменения,
которые несет с собою «река времен в своем течении», но,
конечно, и он был подвержен всем законам исторического дав-
727

ления и притяжения, и он не мог отрешиться от влияния
атмосферы и обстановки своего времени. Для понимания
«Коммунистического манифеста» необходимо, ввиду этого,
прежде всего ознакомиться с общими социальными
условиями передовых европейских государств второй половины
сороковых годов.
Начнем с Англии. В Англии сороковых годов крупное
капиталистическое производство уже могущественно
развивалось, но оно еще далеко не закончило своей исторической
тяжбы с поземельной аристократией и вообще еще не
успело выработать соответствующей своим экономическим
нуждам политической атмосферы и обстановки. Английский
капиталист тогда только, так сказать, выходил в люди, и старые
исторические власти еще относились свысока к его молодым
силам. Дорожа интересами поземельной ренты, английское
дворянство крепко держалось за пошлины на ввозимый в
Англию хлеб, что, конечно, повышало на английском рынке
цены на хлеб, а отсюда и поземельную ренту. Но эти
пошлины на хлеб, в то же время поднимая цены, повышали
минимум физического существования, необходимый для рабочих,
т.е. повышали заработную плату и этим уменьшали прибыль
капиталистов. Понятно, что капиталисты вели ожесточенную
кампанию за отмену хлебных пошлин и старались втянуть
рабочих в борьбу с ненавистным земельным дворянством.
Борьба со старою властью во имя новых
производительных сил создавала точки политического соприкосновения
между английской буржуазией и английским рабочим
классом сороковых годов. Но это, конечно, нимало не мешало
существованию ужасающей экономической эксплуатации
рабочих капиталистами. Развитие капитализма на первых порах
сопровождалось в Англии массовым разорением населения.
Капитализм выбивал население из старой, веками
наезженной экономической колеи, разорял старые мелкие
промыслы. Огромные и голодные массы народа искали себе занятия
на фабриках и заводах, но емкость тогдашнего
капиталистического развития Англии была невелика, и все росла и росла
армия «избыточных» людей, голодных, оборванных и не
находивших себе никакой работы.
128

«Англия, — говорит об этом времени британский
писатель Карлейль, — лежала в болезненном недовольстве,
бессильно корчась в лихорадке на своем одре, мрачная,
исполненная глубокого отчаяния». Производительные силы
Англии быстро росли, но растущее разорение ее населения
сужало ее внутренний рынок, а запретительные таможенные
пошлины иностранных государств закрывали для нее
внешний рынок. Вследствие этого спрос на английские товары на
внутреннем и внешнем рынках возрастал крайне медленно,
и крупная промышленность задыхалась от буйного прилива
производительных сил. При этих условиях капиталистам
волей-неволей приходилось прибегать к понижению цен на все
товары, чтобы хотя этим путем найти им сбыт. Понижая цены
на товары, капиталисты старались вознаградить себя
понижением размера заработной платы, благо свободных рук было
более чем достаточно и рабочие были не организованы.
За исключением совершенно ничтожной но численности
группы привилегированных рабочих, материальное
положение рабочего класса Англии в сороковых годах было
ужасающе. «При нормальном положении торговли, — говорит Тук-
кер, — около трети населения погружено в самую ужасную
нищету и находится на краю голодной смерти». По словам
Симмондса Миллера, в сороковых годах большая часть
городского населения в Глазго не располагала никакими
видимыми средствами существования, кроме воровства и
проституции. То же самое сообщает о Манчестере д-р Кей.
Исключая привилегированную категорию рабочих,
ужасающе низкая заработная плата остальных рабочих
продолжала падать. И в то же самое время продукты первой
необходимости повышались в цене.
Особенно ужасно было положение чернорабочих,
рабочих в мелких производствах и ручных ткачей. Они
массами умирали с голоду. Толпы голодных, оборванных и
страшно обозленных людей переполняли все города. Государство
увеличило налоги на содержание бедных, но это была капля
в безбрежном море народной нищеты, капля, к тому же
переполнившая чашу терпения... богатых классов. Чтобы успо-
5 Неизвестный Карл Маркс
129

коить волнующиеся массы голодного и озлобленного люда,
правительство бросало ему нищенские подачки, но оно в то
же время стремилось обставить эти подачки столь
унизительными и тяжкими условиями, чтобы отбить даже у
голодных желание пользоваться ими. Правительство выступило с
новым проектом устройства рабочих домов, который должен
был превратить эти дома в каторгу для «осужденных» на
бедность рабочих.
На этой почве возникло могущественное чартистское
движение. Горючего материалу накопилось достаточно, и это
движение запылало ярким пламенем. Как мы уже заметили,
английские капиталисты сороковых годов сами еще
будировали против тогдашнего правительства, и они поспешили
использовать это движение в свою пользу, и часть буржуазии
замешалась в движение чартистов. В движении этом,
главным образом, участвовал пролетариат, но принимая во
внимание, с одной стороны, отсталость «тогдашнего английского
пролетариата, а с другой — общность и распространенность
недовольства и неудовлетворенности, охвативших тогда
самые различные слои английского общества, надо признать
вполне естественным, что чартизм не носил ясно и твердо
выраженного классового характера. В своей идеологии он
представлял довольно пеструю смесь из фронды
капиталистов против правительства и поземельного дворянства и из
нечленораздельного недовольства разоряемой мелкой
буржуазии, а также классовой вражды пролетариата. Эта
расплывчатость идеологии шла рука об руку о невыдержанной
и колеблющейся тактикой и туманностью цели. В своей
первой национальной петиции 1838 г. чартисты писали: «Мы
изнемогаем под бременем налогов, которые все же
признаются недостаточными нашими повелителями. Наши торговцы и
промышленники находятся на краю разорения. Наши
рабочие голодают. Капитал не дает прибыли, труд не
вознаграждается. Дом ремесленника опустел, а склад ростовщика
наполнился. В рабочем доме нет места, а фабрика стоит без
работы. Мы смотрели повсюду и внимательно искали причины
нужды, столь тяжелой и столь продолжительной.
130

Мы не можем найти этой причины ни в природе, ни в
провидении... Мы с полным почтением заявляем палате
общин, что нельзя допустить продолжения такого порядка дел.
Мы говорим палате, что капитал хозяина не должен быть
лишен надлежащей прибыли, что труд рабочего не должен быть
лишен надлежащего вознаграждения».
Как показывает эта петиция, на первых порах агитация
чартистов не носила сколько-нибудь ясно выраженного
пролетарского классового характера; мы находим в ней
интересы пролетариата и капиталистов еще в слитой, не распаянной
форме. И лишь по мере дальнейшего развития и обострения
отношений чартизм принял более ясно и резво выраженный
классовый и социалистический характер.
Вторая петиция чартистов, составленная в 1842 г.,
заговорила несравненно более резким и ясным языком
проснувшегося классового сознания, чем первая: «Тысячи народа
умирают от нужды... Податели петиции обращают внимание
парламента на нищенскую заработную плату
земледельческого рабочего и испытывают чувство негодования и ужаса
при виде ничтожного заработка тех, труды которых
изготовляют пищу для всего населения. Податели петиции глубоко
сожалеют о существовании монополии всякого рода в этой
стране, и, категорически осуждая налоги на предметы
необходимости, потребляемые, главным образом, рабочим
классом, они думают в то же время, что уничтожение одной
монополии не подымет труд из его нищенского положения,
пока народ не приобретет власть, при которой все
монополии и формы притеснения должны исчезнуть; податели
петиции указывают на существующие монополии
избирательного права, бумажных денег, владения машинами, землей,
монополии прессы, религиозных привилегий, средств
сообщений и множества других, слишком многочисленных, чтобы
их можно было перечислить; все эти монополии создаются
классовым законодательством».
Как бы там ни было, чартизм был первым широким
пролетарским движением, поставившим своей целью овладение
политической властью, и он оказал этим сильное воздейст-
131

вие на социалистическую мысль сороковых годов, и в
частности на Маркса.
Рожденный экономическим разорением и
промышленным застоем чартизм быстро пошел на убыль, как только в
Англии начался сильный экономический подъем. В 1842
году заключен был мир между Англией и Китаем, что открыло
для английской промышленности огромный китайский
рынок. Промышленность сразу ожила. Началась усиленная
постройка фабрик, заводов, железных дорог. Вывоз английских
фабрикатов сильно возрос, армия безработных сократилась
и экономическое положение пролетариата улучшилось.
Чартизм на время сходит со сцены.
Но недолго длилось это благоденствие. С 1846 года вновь
появляются симптомы надвигающегося промышленного
кризиса. Год был неурожайный, картофель почти совсем не
взошел, над Ирландией навис форменный голод. В 1847 году
положение еще более ухудшилось, цена пшеницы поднялась
на 40%, в то же самое время настал и хлопковый голод —
цена хлопка увеличилась с 1846 г. по 1847 г. на 65%. К
концу 1847 года разразился опустошительный кризис. Одно
банкротство следовало за другим, фабрики частью совсем
закрывались, частью сильно сокращали производство. Вновь
стали расти огромные толпы безработного и озлобленного
люда, вновь вспыхнула полоса стачек и стычек. А кризис все
углублялся. В Вигони из 20 фабрик всего одна работала
полное время. В Глазго из 56 хлопчатобумажных фабрик
работали всего четыре полное время, а 16 совсем закрылись. Толпы
безработных ходили здесь по улицам с криками: «хлеба или
революции!».
Даже такой консервативный орган, как «Times», описывал
самыми мрачными красками положение рабочих. Священник
из Ноттингама заявлял в этой газете: «Я думаю, что
значительная часть населения города находится в состоянии почти
голодания... Значительная часть мебели и вещей рабочих
заложена или продана, и когда я справился, отчего многих детей
в школе не хватает, то оказалось, что у них нет одежды,
чтобы ходить в школу». Другой священник писал: «Я думаю, что в
132

течение последних 18 месяцев даже у половины рабочих не
было больше заработка, чем сколько требуется для того,
чтобы не голодать в буквальном смысле слова». «Нет слов, —
говорит третий священник, — чтобы выразить лишения и
нищету в настоящий момент. Множество буквально голодает».
«Чартизм вспыхнул с новой, гораздо большей силой.
Таково было положение Англии в эпоху составления
«Коммунистического манифеста». Ниже мы увидим, в чем и как отразилось
это на «Манифесте», а теперь обрисуем в общих чертах
социальное положение Франции и Германии сороковых годов.
В тридцатых и сороковых годах социально-политическое
положение Франции во многом существенно отличалось от
соответственного положения Англии. И во Франции
разорение народной массы приняло в тридцатых и сороковых
годах очень широкие размеры, но все же в ней мелкая
буржуазия была относительно многочисленнее, зажиточнее и более
живуча, чем в Англии. Но основное различие заключалось
в характере политической жизни. В Англии, как мы видели,
буржуазия находилась в политической фронде и старалась
использовать и даже инсценировать рабочие стачки и
беспорядки; во Франции же революция 1830 года возвела крупную,
главным образом финансовую буржуазию на трон и сделала
ее довольной, торжествующей и правящей. Такое положение
буржуазия заняла благодаря революции, купленной кровью
рабочих. Буржуазия, опьяненная победой и вознесенная на
головокружительную высоту, на первых порах умилилась и
обещала всяческих благ «героям-рабочим». «Когда
случается, — говорил один из министров Луи-Филиппа, — что
династия возникает вследствие героизма рабочих, то эта
династия обязана сделать что-нибудь для этих
работников-героев». Но фейерверк фраз и слов потух, и настала будничная
действительность, оказавшаяся очень невеселой и голодной
для «работников-героев». Непосредственно после июльской
революции 1830 г. начался во Франции промышленный
застой. Безработица росла. Повсюду появлялись толпы
безработных и беспокойных людей. Меры общественной
благотворительности были жалким паллиативом. Недовольство росло
133

и принимало острые формы в рабочем классе, который так
много ждал и так мало получил от происшедшего
переворота. Быстро накоплявшееся озлобление вспыхнуло 21 ноября
1831 года новым восстанием в Лионе. После упорной битвы
войска вынуждены были отступить, и Лион оказался во
власти восставших рабочих. В течение десяти дней Лион был в
руках рабочих, но 3 декабря 1831 г. правительственные
войска вновь заняли его.
Лионское восстание было самым крупным, но в форме
«беспорядков» рабочие восстания происходили в очень
многих местах, и, подавленные или сами потухшие в одном
месте, они внезапно вспыхивали в другом.
Понемногу французская промышленность оправлялась
от кризиса и начала вновь широко развиваться. При этом мы
замечаем здесь явление, уже отмеченное нами
относительно Англии, — имея дело со сравнительно небольшим и
медленно возраставшим рынком, промышленность ради сбыта
вынуждена была сильно понизить цены на товары. Она
сосредоточилась на производстве дешевых, низкопробных
товаров. Рынок заваливался всяческими дешевыми
подделками под другие товары, и мелкое мещанство охотно покупало
всякую дрянь, подделанную под шелк, кружева, бархат,
золото и драгоценные камни. И без того низкая заработная плата
благодаря этому понижалась еще ниже. На тюлевых
фабриках рабочие получали 2-3 франка в день, тогда как прежде
здесь работа вознаграждалась втрое лучше.
В Лиле шестая часть всех рабочих была вынуждена
прибегать к общественной благотворительности; смертность
среди рабочих, и в особенности их детей, была ужасающа. У
капиталистов средняя продолжительность жизни детей
равнялась 28 годам, тогда как у фабричных рабочих одному году и
трем месяцам! Это показывает, как велика была смертность
среди новорожденных детей рабочих.
В то время как «герои-рабочие» умирали от голода,
буржуазия, возведенная ими в лице Луи-Филиппа на трон,
предавалась финансовым вакханалиям. Вся буржуазия была
охвачена лихорадочной погоней за наживой. Дутые
промышленные предприятия росли, как грибы после дождя. Вся
134

изобретательность человеческого ума была сосредоточена
на искусстве быстрого обогащения. Продавалось с
публичного торга среди крупной буржуазии решительно все и вся —
красота, талант, убеждения; все это жадно пускалось в оборот
и рассматривалось как доходная статья. Луи-Филипп не
только не боролся с этой вакханалией вокруг золотого тельца, но
благословлял ее обеими руками, и не только благословлял
ее, но неистовствовал усерднее всех, получив насмешливое
прозвище «императора пяти процентов, короля трех
процентов, покровителя банкиров и начальника биржевых агентов».
Луи-Филипп не стеснялся без конца клянчить у парламента
прибавки себе содержания — он клянчит до того назойливо
и бесстыдно, что даже тогдашняя палата, в конце концов,
отказывает ему. Он жадно занимается спекуляциями на бирже,
продажей выгодных мест и синекур.
К 1847 году этот биржевой канкан достигает
грандиозных размеров. Правительство открыто призывает
буржуазию: «Обогащайтесь!» и само первое жадно обеими руками
загребает золото, где оно плохо лежит. Открывается эра
колоссальных хищений и казнокрадств. Точно чуя
надвигающуюся революцию, буржуазия, обезумев от жадности,
старалась набить трясущимися руками полные карманы и урвать
деньги, пока еще возможно. В своих лекциях в «College de
France» в 1847 г. Мишле справедливо говорил, что Франция
переживает «нравственное Ватерлоо».
В 1847 году и во Франции, подобно Англии, наступил
промышленный кризис, который сразу сильно увеличил и
без того густые ряды безработного и озлобленного люда.
Германия сороковых годов и по политическому, и по
экономическому положению была крайне отсталой страной по
сравнению с Англией и Францией. Капитализм в ней только
начинал развиваться и носил хищнический характер. Он
воздвигал свое царство, безжалостно вытягивая все жилы и соки
у отупевших от голодухи деревенских ткачей и их жен и
дочерей, у малюток, едва научившихся держаться на ногах.
Нищета среди немецких ткачей сороковых годов
достигала ужасающих размеров. В 1845 году пастор Генхе, поли-
135

цейский надзиратель Кобельт и судебный протоколист Обет
подали докладную записку о положении ткачей.
«Как бы иногда ни казалось, — читаем мы в этой
записке,— легко то физическое напряжение, которого требует
ткацкий станок, но все-таки, если даже сидеть до глубокой
ночи, то раньше, чем в 6 дней, невозможно окончить ткань
в 140 локтей длиною, а за такую ткань фабрикант
уплачивает нищенское вознаграждение в 14 зильбергрошей
(приблизительно 65 коп. — П. В.). Положение какого-нибудь
арестанта или солдата в исправительной роте является несравненно
более привлекательным по отсутствию забот, по царящему
там порядку и человечности, чем жизнь ткача. С неотразимой
силой проникает нужда во все избы, несмотря на то, что отцы
семейства отдают все свои силы, силы всех своих детей,
чтобы поддержать свое хозяйство, чтобы избежать голода и
нищеты, чтобы устранить ужас постепенного обнищания».
В Германии образован был «Комитет помощи
нуждающимся ткачам», по поручению которого некий Александр Шеер
изучил лично положение силезских ткачей. В своем отчете он
писал: «Об ужасающей нищете, царящей среди ткачей,
выделывающих наиболее грубые сорта пряжи, самая живая фантазия
не может составить себе никакого представления... Для сотен,
для тысяч семейств этих несчастных ткачей ежедневный
заработок колеблется между 9 пфеннингами (т. е. 4 коп.) и одним
зильбергрошеном и 3 пф. (т. е. 11 коп.). И на эту сумму сплошь
и рядом должна жить семья из шести членов».
Даже по отзывам местной полиции ужасающая нищета
только потому не толкнула ткачей на путь преступления, «что
долгое господство нищеты настолько подорвало их
физическую и моральную энергию, что у них не хватает мужества,
необходимого для того, чтобы решиться на преступление».
Таким образом, даже полиция недоумевала, каким
образом люди, находящиеся в таком положении, могут не
прибегать к воровству, и объясняла это только моральною
подавленностью их!
В довершение всего в 1846 г. разразился среди ткачей
обостренный голод, а за ним следом явился его обычный
136

спутник — голодный тиф. В некоторых местах вымерла
двенадцатая часть всего населения. Нищета и безработица
свирепствовали повсюду. Газеты и журналы того времени
переполнены известиями о голоде и нищете.
Положение рабочих на фабриках было несколько лучше,
но фабрик было тогда еще очень немного, и попавшие на них
считались счастливцами, ибо они имели возможность
меньше голодать и мерзнуть, чем ткачи и безработные.
В 1847 году в Германии, подобно тому, как в Англии и
Франции, разразился промышленный кризис, обостривший
и без того острую народную нужду и создавший новые ряды
недовольных и безработных людей. На протяжении всего
1847 г., подавляясь в одном, вспыхивали в другом месте
беспорядки и стачки. Народное разорение, а с ним вместе
общее недовольство и брожение охватывали всю страну.
Мы обрисовали в общих чертах
социально-экономическое положение передовых европейских государств
эпохи появления «Коммунистического манифеста»; мы видели,
что по степени своего развития и в особенности по
характеру окружавшей его политической атмосферы английский
капитализм сороковых годов сильно отличался от
французского и оба они еще сильнее отличались от немецкого. Германия
переживала еще муки родов крупного капитализма,
мучительный процесс прорезывания новых форм экономической
жизни; при этом немецкое правительство отнюдь не играло
роли акушера нарождающегося капитализма. Оно тесно
слило свои кровные интересы с интересами феодальных
классов и медленной, скрипучей работой бюрократической
машины на каждом шагу тормозило живое развитие
производительных сил.
В Англии, как мы видели, абсолютизм, в
противоположность Германии, был уже свергнут, буржуазия уже сделала
крупные политические завоевания, но однако и здесь она
еще не заняла господствующего политического положения, и
здесь ее экономическая сила значительно превышала ее
политическую власть, и здесь еще ей приходилось бороться и с
земельным дворянством, и с правительством.
137

Наибольшего политического господства к сороковым
годам достигла французская буржуазия; известная часть ее,
финансовая буржуазия, как мы видели, с полным основанием
могла сказать: «Государство — это я». Но и здесь буржуазия,
за исключением финансистов и спекулянтов, фрондировала
против правительства и не считала еще законченным свой
период натиска на старый порядок.
В довершение всего, как мы видели, 1847 год, год
составления «Коммунистического манифеста», принес всем странам
опустошительный промышленный кризис.
Если мы теперь, так сказать, вынесем за скобки все
индивидуальные и местные отличия в социально-политическом
положении передовых европейских стран, то в качестве общих,
типичных черт мы установим: растущее обнищание народной
массы, производительные силы, задыхавшиеся в тесных
рамках узкого тогда и медленно расширявшегося рынка;
революционное «настроение», охватившее все классы населения, не
исключая и известных слоев крупной буржуазии. Капитализм
сороковых годов быстро разлагал докапиталистические
формы производства, лишая собственности и заработка широкие
слои населения, но сам еще располагал и дурной
организацией, и тесным рынком. Быстро нищавшее население
представляло, конечно, недостаточный внутренний рынок для
расширившегося капиталистического производства.
Этот рынок постепенно создавался и расширялся, в
сороковых годах процесс разложения старых форм хозяйства
носил особенно скоротечный, болезненный характер, тогда
как процесс создания новых условий массового
потребления, массового капиталистического производства шел
медленно и с перерывами. Находясь в таком положении,
капитализм был лишен объективной возможности уменьшить
бедствие хотя бы тех лиц, которые были непосредственно втянуты
в его водоворот, он должен был «экономить» на всем,
вынужден был низводить заработную плату до голодного минимума
и наводнять рынки дешевыми и гнилыми товарами.
Если бы те черты, которые присущи были капитализму
сороковых годов, составляли действительно, как думали мно-
138

гие тогдашние писатели, неустранимую, внутреннюю его
сущность, то Европа уже тогда находилась бы в последних
градусах капитализма и крах последнего был бы неминуем.
Тогдашний капитализм с чрезвычайной быстротой и широтой
разрушал старые формы хозяйства и выгонял на рынок
труда пеструю массу людей, редко находившую там занятие и
кусок хлеба. Все растущая масса этих людей оставалась не
поглощенной ростом крупного производства и вливалась в
густые ряды безработных и озлобленных людей.
Если бы развитие капитализма и дальше шло таким же
темпом и влекло бы за собою такие же последствия, то
неминуемо настала бы страшная катастрофа. На самом же деле
все перечисленные явления, сопутствовавшие развитию
капитализма в сороковых годах, знаменовали собою не
наступавшую уже дряхлость капиталистического производства, а,
наоборот, болезнь его роста, болезнь детства.
Могли ли эти преходящие явления капитализма
сороковых годов не наложить исторического отпечатка на
«Коммунистическом манифесте»? Конечно, не могли.
«Коммунистический манифест» ясно говорил: «Теоретические положения
коммунистов ни в каком случае не основываются на идеях
или принципах, придуманных или открытых каким-нибудь
изобретателем мирового обновления. Они являются только
общим выражением реальных условий происходящей в
действительности классовой борьбы, совершающегося перед
нашими глазами исторического движения».
Понятно, что «Коммунистический манифест» не мог не
отразить тех «реальных условий происходящей в
действительности классовой борьбы» и капиталистического развития,
среди которых он создавался. Мы видели, в чем заключались
основные черты капитализма сороковых годов, теперь
остановимся на их отражении в «Коммунистическом манифесте».
Наблюдая быстрый рост капиталистического
производства в передовых европейских странах, его разрушительное
влияние на мелкие формы предпринимательства, его
победное шествие по трупам самостоятельного производителя,
социалисты сороковых годов, и в их числе и Маркс, склонны
139

были сильно преувеличивать темп развития
капиталистических отношений и темп гибели всех мелких форм
производства. Казалось, что крупному производству стоит сделать еще
несколько шагов вперед — и все промежуточные ступени
социальной лестницы, ведущей от пролетария к крупному
капиталисту, рухнут и под своими обломками погребут все
мелкие формы самостоятельного хозяйства, и тогда на поле
социальной битвы грудь с грудью встретятся капиталисты с
огромной армией пролетариев.
В борьбе о мелкими формами производства, по
воззрению Маркса сороковых годов, крупное хозяйство должно
было уже в самом ближайшем будущем выйти полным
победителем; но и помимо борьбы с пролетариатом буржуазия не
могла чувствовать себя торжествующей победительницей, ибо
создаваемая ею народная нищета должна была, в конце
концов, придушить ее под своей тяжестью. «Положение
рабочего класса, — говорит манифест, — не только не улучшается с
развитием промышленности, а, напротив, оно все более
ухудшается, и рабочий опускается ниже обычного уровня
существования своего собственного класса. Рабочий превращается в
нищего, а нищета растет еще быстрее, чем население и
богатство. Из этого ясно, что буржуазия не способна дольше играть
роль господствующего класса в современном обществе и не
может навязывать ему в качестве принципа, регулирующего
все общественные отношения, условия существования своего
класса. Она не способна господствовать, потому что она не в
состоянии обеспечить своему рабу возможность влачить хоть
какую-нибудь жизнь. Даже в то время, когда этот раб служит
ей, потому что буржуазия вынуждена допустить пролетария
до такого положения, при котором ей приходится
поддерживать его существование вместо того, чтобы самой
существовать на его счет. Общество не может дольше жить под ее
владычеством, то есть существование буржуазии уже
несовместимо с «условиями развития общества».
Как показывают эти слова, манифест ждал, что
капиталистический строй рухнет под страшно и быстро растущей
тяжестью рождаемой им нищеты, причем капитализм не в со-
140

стоянии избавить от самой ужасной нищеты даже своих
рабочих, не говоря уже о голодающей армии безработных.
В «Коммунистическом манифесте», вполне отражая
особенности тогдашнего капиталистического развития, Маркс ждал
гибели капитализма от растущей бедности широкой
народной массы, что, по его мнению, закончится тем, что
буржуазии придется «поддерживать его (пролетариата)
существование, вместо того, чтобы самой существовать на его счет».
Капитализм сороковых годов быстро разрушал мелкие
формы производства, и Маркс склонен был думать, что мелкая
буржуазия исчезнет в самом близком будущем и между
пролетариатом и буржуазией разверзнется глубокая пропасть.
Соответственно с этим взглядом, «Коммунистический манифест»
совершенно сбросил с политических счетов мелкую
буржуазию — и это одна из характернейших черт манифеста.
Считая, что в ближайшем будущем мелкая буржуазия
должна погибнуть, находя необходимым опирать интересы
пролетариата на широкое развитие капиталистического
хозяйства, Маркс в эпоху «Коммунистического манифеста»,
очевидно, склонен был приписывать мелкой буржуазии
только реакционную роль. Крупная буржуазия, еще боровшаяся
с абсолютизмом и феодализмом, своим развитием создавая
экономические и политические предпосылки для
социалистической революции, играла в сороковых годах крупную
революционную роль, и Маркс находил для партии
пролетариата необходимым поддерживать эту буржуазию
постольку, поскольку она была революционна. Иное дело — мелкая
буржуазия. Маркс в «Коммунистическом манифесте»,
очевидно, не считает ее способной играть революционную роль
даже в абсолютистской Германии.
«В Германии коммунистическая партия, — говорит он, —
борется вместе с буржуазией, поскольку сама буржуазия ведет
революционную борьбу против абсолютной монархии,
феодальной земельной собственности и мелкого мещанства».
В сороковых годах мелкая буржуазия повсюду играла
еще крупную политическую роль и очень часто выступала с
очень радикальными требованиями. В Англии мелкобуржуаз-
141

ный элемент был в очень сильной дозе примешан к
чартистскому движению, в особенности в первой стадии его
развития; во Франции мелкая буржуазия была чрезвычайно
многочисленна и играла крупную политическую роль, часть ее
шла в первых рядах революционного движения. Таким
образом, «Коммунистический манифест» лишь мельком
останавливался на мелкой буржуазии не потому, что она не играла
тогда радикальной политической роли — именно тогда она
выступала на радикальных ролях, а потому, что Маркс
считал ее в ближайшем будущем обреченной на полную гибель,
считал, что не сегодня завтра она будет сброшена в ряды
пролетариата. Во Франции мелкая буржуазия была
особенно многочисленна и живуча, но вот что писал о ней
«Коммунистический манифест»: «Члены ее постоянно
сбрасываются конкуренцией в ряды пролетариата, и сами замечают уже
приближение, благодаря развитию крупной
промышленности, такого момента, когда прекратится их существование,
как самостоятельной части современного общества, и когда
они будут заменены в торговле, промышленности и
земледелии надсмотрщиками и слугами».
Как мы увидим в следующей главе, исход
революционного движения 1848 года заставил Маркса «изменить свой
взгляд на соотношение общественных сил или, точнее
говоря, на оценку их долговечности, но, как бы там ни было,
манифест приписывал революционную роль пролетариату и
крупной буржуазии. Крупная буржуазия сороковых годов еще не
закончила свою историческую тяжбу со старым феодальным
порядком и еще не была глубоко проникнута боязнью
пролетарского движения. У передовой части крупной буржуазии
сороковых годов еще не облетели все цветы и не догорели
все огни увлечения «общенародными» идеалами. Маркс,
конечно, не ждал от этой буржуазии, что она осчастливит
пролетариат, но он был уверен, что она до конца доведет свою
борьбу с абсолютизмом и феодализмом, что она снесет все
пережитки Средневековья, что она разрушит все обломки и
пережитки старого порядка. И в этой ее революционной роли
Маркс призывал пролетариат поддержать буржуазию. «Ком-
142

мунистический манифест» был твердо убежден в том, что
революционная буржуазия в самом ближайшем будущем
нанесет последний смертельный удар
патриархально-феодальному строю, что, втянутый в эту общую революционную борьбу
против старого порядка, пролетариат быстро созреет
политически, обособит и закалит свое классовое сознание, и тогда
революционный союз между пролетариатом и буржуазией,
сделав свое дело, убив и устранив общего им врага,
распадется сам на два воюющих лагеря. Устранение
феодально-сословных и мелкобуржуазных элементов чрезвычайно
упростит классовую борьбу между пролетариатом и буржуазией,
она разорвет все завесы и рассеет все туманы, скрывавшие
от пролетариата его непримиримого врага.
И «Коммунистический манифест» был уверен, что
предстоящая Германии «буржуазная революция может быть
только непосредственной прелюдией пролетарской революции».
Однако манифест нигде не придавал своим тактическим
положениям того или иного абсолютного, на все времена и
для всякой обстановки, предустановленного значения. Он не
говорил просто пролетариату: «надо поддерживать
буржуазию», а точно определял те условия времени и места, когда
и в каком смысле буржуазия должна быть поддержана
пролетариатом. Взаимоотношения между различными
классами и отсюда вытекающую для пролетариата тактику
«Коммунистический манифест» формулировал не дидактически, а
диалектически, ставил ее в зависимость от окружающих
обстоятельств исторической обстановки. «Коммунистический
манифест» мастерски, классически ясными чертами
рисует диалектический процесс временного сплетения
политических интересов пролетариата и буржуазии, ведущего
впоследствии не к их примирению, а, наоборот, к более
ожесточенной взаимной борьбе.
«На первых порах,— говорит «Коммунистический
манифест», — массовые выступления их (рабочих) являются не
результатом их собственного единства, а следствием
объединенных действий буржуазии, которая для достижения
своих политических целей должна, пока еще в состоянии, при-
143

водить в движение весь класс пролетариев. На этой ступени
рабочие борются поэтому не со своими врагами, а с
врагами своих врагов — с пережитками абсолютной монархии, с
земельными собственниками, с непромышленной
буржуазией, с мелким мещанством. Таким образом, все нити
исторического движения концентрируются в руках буржуазии;
каждая одержанная при таких условиях победа оказывается
победой буржуазии».
«Существование буржуазии,— говорит далее
манифест, — проходит в непрерывной борьбе: сперва с
аристократией, затем с той частью самой буржуазии, интересы которой
находятся в противоречии с развитием промышленности, —
всегда с буржуазией всех других стран. Во все моменты этой
борьбы буржуазия оказывается вынужденной апеллировать
к пролетариату, обращаться к нему за помощью и, таким
образом, вовлекать его в водоворот политических движений.
Следовательно, она сама передает пролетариату элементы
собственного политического и социального воспитания, т.е.
дает ему оружие против самой себя».
Формулируя в заключительных словах «положение,
занимаемое коммунистами по отношению к различным
оппозиционным партиям», «Коммунистический манифест» говорит о
необходимости для коммунистов поддерживать буржуазию,
но не буржуазию вне времени и пространства, а буржуазию
Германии сороковых годов, лишь постольку, «поскольку сама
буржуазия ведет революционную борьбу против абсолютной
монархии, феодальной земельной собственности и мелкого
мещанства». Таким образом, вопрос о тактике пролетариата
ставился в конкретные условия времени и места и решался в
зависимости от пестрого переплета последних. И благодаря
этому отсутствию догматизма в постановке вопросов
«Коммунистический манифест» оказался способным вместить в
рамки своих общих положений текучее и изменчивое
содержание дальнейшего социального развития, несмотря на то,
что очень многие частности этого манифеста совершенно
устарели. Выпуская в 1872 году, т.е. через 24 года после его
появления, новое издание «Манифеста», Маркс с полным осно-
144

ванием мог писать в предисловии к нему: «Несмотря на
крупные изменения, происшедшие в течение последних двадцати
пяти лет, общие принципы, изложенные в этом Манифесте,
остаются и доныне, в общем и целом, совершенно
правильными. Кое-где следовало бы исправить некоторые частности.
Но Манифест сам поясняет, что практическое применение
изложенных в нем принципов всегда и везде зависит от
имеющейся налицо исторической обстановки».
Маркс далее указывает на то, что со времени выхода
манифеста имеющаяся налицо историческая обстановка
значительно изменилась, а посему и вся тактика, указываемая
пролетариату, должна быть значительно изменена.
Вскоре после выхода «Манифеста» половина Европы
была охвачена революционным пожаром, и при ярком
зареве этого пожара и при наступившей затем глухой тьме
реакции взаимоотношения общественных сил сложились иначе,
чем это предполагал «Манифест».
Что касается взаимоотношения основных социальных
классов, то буржуазия прежде всего ни малейше но
обнаружила стремления идти до конца в своей борьбе с остатками и
пережитками сословно-феодального строя. Революционный
пыл остыл у нее от того холода, который пробегал по ее
спине каждый раз, как она слышала за собою «железную поступь»
пролетариата. Она предпочла вступить со старым порядком
в сделку, в соглашение. Союз пролетариата с буржуазией с
целью добить и похоронить феодально-приказный строй не
выдержал слишком высокой температуры
революционного пламени и распался. Буржуазия «ему изменила и
продала шпагу свою». «Коммунистический манифест» склонен был
очень сильно преувеличивать революционность крупной
буржуазии по отношению к старому порядку. Мы уже
видели, что эта преувеличенная оценка вытекала из уверенности
Маркса, что крупное капиталистическое производство в
самом близком будущем должно уничтожить все
промежуточные между пролетариатом и крупной буржуазией
социальные звенья. На самом же деле капиталистическая эволюция
обнаружила несравненно большую живучесть и даже пло-
145

довитость мелких форм производства, чем, это предполагал
«Манифест». Весь ход капиталистического развития принял
иное направление. В сороковых годах, как мы видели, быстро
растущее обнищание широкой народной массы
чрезвычайно суживало внутренний рынок для сбыта продуктов
капиталистической промышленности — капитализм вынужден был
производить по преимуществу предметы роскоши и прихоти.
Но с тех пор, как создался огромный рынок массового
запроса, емкость капиталистического рынка необычайно возросла,
общий уровень народного благосостояния повысился.
С другой стороны, пролетариат сороковых годов
оказался слишком и малочисленным, и несознательным, чтобы
сыграть решающую роль. Когда потухла революция, Маркс и
Энгельс тотчас же увидели, что насколько они преуменьшали
действительные силы капитализма, мелких форм
производства и старого порядка, настолько же они преувеличили
действительные силы пролетариата.
В предисловии к «Классовой борьбе во Франции»
Энгельс писал об этом: «История обнаружила нашу ошибку. Она
выяснила, что уровень экономического развития на
континенте тогда еще далеко не созрел для уничтожения
капиталистического производства. Она доказала это тем, что
экономическая революция с 1848 года охватила весь континент и
впервые водворила крупную промышленность во Франции,
Австрии, Венгрии, Польше и в новейшее время и в России, а
из Германии сделала первостепенную промышленную
страну, и все это на капиталистической основе, что доказывало,
что она еще не завершила своего развития в 1848 году».
Время наложило свою печать на манифест, и места,
отмеченные этой печатью, представляют в настоящее время
омертвевшие части одного из величайших исторических
документов. Но устарели только эти части документа, вся же его
грандиозная социологическая концепция, весь с
удивительным, неподражаемым мастерством нарисованный процесс
зарождения и развития классов, сначала как экономически
обособленных групп, а потом как социальных классов, в которых
уже зажглось политическое сознание,— и поныне
сохраните

ли свою свежесть и силу. Точно несколькими ударами резца
гениального скульптора, Маркс показывает, как
промышленное развитие приводит в движение тяжелую и бесформенную
глыбу населения, как медленно восходящее классовое
сознание вдыхает политическую жизнь в пришедшие в брожение
различные части населения, как оно постепенно обособляет
их в живые организмы. Процесс борьбы классов,
наполняющей всю человеческую историю, и процесс образования из
бесформенной массы населения отграненных экономических
классов и превращения этих последних в социальные
классы, а затем и в политическую партию — обрисован в
«Манифесте» с гениальной образностью, сжатостью и силой,
составляя неумирающие части пролетарского евангелия.
Как мы уже заметили, «Коммунистический манифест»,
далеко глядя в будущее, часто приписывал настоящему черты
желаемого грядущего (напр., относительно могущества
капитализма, с одной стороны, и могущества пролетариата —
с другой, и таким образом в некоторых частях он опередил
настоящее, но именно благодаря этому эти его части
представляют в настоящее время несравненно большее
жизненное значение, чем в эпоху его появления.
А затем остается в этом манифесте какая-то неуловимая
или, точнее, невыразимая магнетическая сила,
заставляющая его десятилетия волновать, «как своенравный чародей»,
сердца все новых и новых миллионов людей.
«Коммунистический манифест»— самое удивительное
произведение, которое только знает мировая литература. Он
полон ошибок, незрелых идей, но, несмотря на это,
является неподражаемым мастерским произведением. Богатство
идей, которое мы в нем находим, достигает почти сказочных
размеров... Некоторые из его идей обнаруживают прямо
пророческую мудрость. Говорят, что в «Коммунистическом
манифесте» уже заключено все, что мы знаем о сущности
современного общества. До известной степени это верно —
только в нем все намечено лишь афористически, бегло. Но даже
и тот, который усердно в течение десятилетий занимался
изучением социального вопроса, будет постоянно находить в
147

нем новые, неожиданные истины. Я читал его сотни и сотни
раз, и все-таки каждым раз, как я беру его в руки, он вновь
меня захватывает.
Если «Коммунистический манифест» и поныне еще
оказывает подобное влияние на буржуазного ученого, то как же
он должен действовать на пролетарскую массу!
Как бы ни устарели отдельные части «Манифеста»,
явившиеся выражением фактических условий
социально-экономической жизни сороковых годов, в своей общей
принципиальной части «Манифест» не только не устарел, но в некоторых
отношениях стал более своевременным, чем был в эпоху своего
появления. Поэтому те люди, которые спешат перевести
«Коммунистический манифест» из арсенала социалистического
движения в его архив, обнаруживают легкомысленную
торопливость. Можно с уверенностью сказать, что манифест не
устареет и будет «глаголом жечь сердца людей», доколь в подлунном
мире жив будет капитализм и им рождаемый пролетариат.
Научный социализм подготовлялся в течение долгой
эволюции социалистической мысли, и раньше, чем в сочинениях
Маркса, он загорелся ярким и сильным светочем, он не
редко вспыхивал гениальными проблесками в головах
различных социалистов, в особенности французских. В этой главе
мы уже видели, что «Союз коммунистов», от имени которого
появился манифест, был порожден «Союзом справедливых»,
а последний, в свою очередь,— «Союзом гонимых».
Между всеми этими союзами существовала тесная и
непосредственная идейная связь, все они были связаны узами
непрерывной идейной преемственности. Но эти немецкие союзы,
в свою очередь, явились идейными наследниками
соответствующих французских организаций, благодаря чему мы
получаем длинное родословное древо «Ком. манифеста», и его
истинными родоначальниками являются, конечно,
французы. Оригинальность и гениальность манифеста заключается
в том, что в нем Маркс обобщил и претворил в единое
неделимое миросозерцание те разрозненные идеи, которые,
подготовляемые всем ходом социального развития, уже в
смутной форме бродили в головах многих мыслителей.
148

«Коммунистический манифест» появился в феврале
1848 года. Но документ непосредственно после своего
появления не сыграл сколько-нибудь заметной роли; его даже
мало знали.
Насколько идеи, развитые в нем, были еще чужды многим
даже передовым революционерам, показывает то
впечатление, которое он произвел на «красного Беккера»1. Беккер
играл довольно видную роль в немецком революционном
движении и находился в личных сношениях с Карлом Марксом.
В конце июня 1848 г. Беккер встретился с Марксом в Кёльне.
Здесь он впервые познакомился с «Ком. маниф.». «Манифест»
не произвел на него сильного впечатления. «Мировоззрение,
из которого исходит «Манифест», — говорит Беккер, —
ошибочно, поскольку оно касается Германии. Автор «Манифеста»
исходит из английских условий и забывает при этом, что
Германии незнакомо все то величественное развитие, которое
совершила Англия с эпохи Вильгельма Оранского и до наших
дней. Говоря другими словами, автор перескакивает через тот
крайне важный фазис в развитии немецких отношений,
который нам еще надлежит пережить и пройти и который не
может быть устранен с помощью теории. Пролетариат, который
имеет в виду автор «Манифеста», так редко встречается в
Германии, существуя в незначительной массе лишь в некоторых
саксонских, силезских и франконских областях, что если бы
даже этот пролетариат и смотрел на свое классовое
положение глазами «Манифеста», то и тогда бы его коммунистические
требования были бы совершенно тщетны... То, что в большей
части местностей Германии называется пролетариатом, ждет
своей помощи еще от так называемых филантропических мер;
и так как при этом Германия теперь прежде всего должна
упрочить свое настоящее положение, то этот филантропический
социализм вполне достаточен, в качестве средства,
удовлетворяющего самые насущные требования и задачи».
1 Беккер Герман Генрих (1820-1885; имел прозвище «красный
Беккер») - немецкий юрист и публицист, с 1850 г. член Союза коммунистов, один
из подсудимых на кёльнском процессе коммунистов (1852), был приговорен
к пяти годам тюремного заключения.
149

Мы видим, таким образом, что при своем появлении
манифест был очень мало и очень немногими понят, и во
всяком случае его непосредственное влияние было на первых
порах ничтожно. Но это лишь доказывает, насколько
гениальны и необычны для тогдашнего времени были основные
идеи, положенные в его основу. При своем появлении
замеченный и оцененный лишь кучкою единомышленников,
документ сумел впоследствии совершить кругосветное
путешествие и найти повсюду миллионы последователей. Разница
между манифестом и другими замечательными
социалистическими произведениями той эпохи заключалась в том, что
эти последние произведения при своем появлении
возбуждали всеобщее внимание и производили шумную сенсацию,
тогда как манифест Маркса мало кто заметил.
«Коммунистический манифест» некоторыми своими выводами сильно
опередил свое время, приняв едва зародившиеся отношения за
уже сложившиеся, но благодаря этому же, когда развитие
общественных отношений подвинулось дальше, влияние «Ком.
ман.» возросло, и по своей основной идее, оставляя в
стороне омертвевшие частности и подробности, «Манифест»
останется бессмертным, в пределах жизни капиталистического
строя, произведением.

Глава VI
Февральская революция 1848 г. в Париже.— Мартовская
революция в Берлине и возвращение Маркса в Германию. — «Новая
рейнская газета» и сотрудничество в ней Маркса. — К
характеристике политической позиции Маркса в 1848-1849гг.—
Разочарование в революционности буржуазии. — Высылка Маркса
из Пруссии и закрытие «Новой рейнской газеты»
Маркс жил в Брюсселе, когда в феврале 1848 г.
вспыхнула в Париже революция.
Ко второй половине сороковых годов политические
события Франции запутались в мертвый узел, который могла
разрубить лишь революция. С другой же стороны, в
Германии и Австрии от постоянного столкновения и трения
между правительством и народом скопилось столько горючего
материала, что пожар революционного восстания в Париже
неизбежно должен был переброситься и в эти страны. Все
это было ясно передовым элементам немецкой эмиграции, и
все они с, лихорадочным нетерпением ожидали наступления
надвигавшегося события. С середины февраля 1848 г.
брюссельская колония немецких эмигрантов в нервном
напряжении со дня на день ждала революции в Париже и каждое
утро жадно набрасывалась на телеграммы из Парижа. Утром
24 февраля 1848 г. обычные поезда и с ними почта не пришли
из Парижа. Их ждали целый день, но тщетно — никаких
вестей из Парижа не приходило, он был точно отрезан от
всего мира. К вечеру на брюссельском вокзале собралась
группа немецких эмигрантов, с невыносимым долее нетерпением
ждавшая вестей из Парижа, здесь же в томительном
ожидании, бледный и растерянный, стоял французский посол при
брюссельском дворе. Наконец донесся издали глухой гудок
151

паровоза, и все устремили вдаль горящие нетерпением
глаза. Не успел еще поезд вполне остановиться, как кондуктор
соскочил, громко крича: «Le drapeau rouge flotto sur la tour de
Valenciennes, la republique est proclamée!» («На башне
Валансьен поднят красный флаг, провозглашена республика!»)
Немецкие эмигранты ответили радостным криком: «Да
здравствует республика!» В Бельгии парижская революция
отозвалась лишь слабым народным волнением в Брюсселе,
тотчас же подавленным. Но встревоженное бельгийское
правительство усердно принялось изводить крамолу и
обрушилось преследованиями на иностранцев, являющихся, по
убеждению всех правительств, подстрекателями и зачинщиками
мятежей. 25 февраля 1845 г. по приказу бельгийского
правительства был арестован Карл Маркс, как глава немецкой
эмиграции. Маркс отнесся к этому первому своему аресту очень
хладнокровно, но зато жена его страшно растерялась,
воображая всяческие ужасы. Сначала она бегала взад и вперед по
комнате, ломая руки, а затем, накинув платок, бросилась на
улицу и столкнулась здесь с тем самым полицейским, который
присутствовал при аресте ее мужа. Почти в истерике она
неотвязно требовала у полицейского, чтобы он отвел ее к мужу.
Полицейский повел ее к старому, мрачному зданию и,
впихнув в какую-то полутемную вонючую комнату, запер за нею
тяжелую дверь. Она оказалась запертой в арестном доме для
пропойц и проституток, среди которых провела целые сутки.
Маркс был выслан из Бельгии; по счастью, новое
революционное правительство Франции отменило
постановление прежнего правительства о запрещении Марксу въезда
на французскую территорию и один из членов
правительства прислал Марксу любезное приглашение приехать в
Париж. Маркс, конечно, поспешил воспользоваться этим
приглашением. Когда Маркс покинул Париж, высланный оттуда
министерством Гизо, во Франции царила и правила крупная
финансовая буржуазия. Июльская революция 1830 г. свелась
к восшествию на престол финансовой буржуазии и
открыла эру колоссальных спекуляций и хищений при
пособничестве и участии всего правительства, в том числе и короля.
152

Промышленная буржуазия, производившая товары для
широкого массового сбыта, а не для казны, и не
занимавшаяся спекуляциями и казенными подрядами, чувствовала себя
обойденной и настраивалась по отношению к июльской
монархии все более и более оппозиционно. Миллионные
спекуляции, непрерывные государственные займы и ежегодные
дефициты, колебания курса и устройство дутых предприятий
образовывали те потоки мутной воды, в которых крупная
финансовая буржуазия ловила жирную золотую рыбу.
Но эта нездоровая лихорадочная атмосфера дутых
спекуляций, обогащая крупную финансовую буржуазию и
королевский двор, в то же время разнуздывала все их страсти и
разоряла промышленную и мелкую буржуазию.
«Июльская монархия была акционерной компанией,—
писал К. Маркс, — основанной для эксплуатации
национальных богатств Франции. Министры, палаты, 240 000
избирателей, их близкие делили между собою дивиденды. Луи-Филипп
был директором этой компании. Торговля, промышленность,
мореплавание, земледелие, интересы промышленной
буржуазии — все подверглось опасности разрушения
благодаря господствовавшей системе. Эта буржуазия и начертала на
своем знамени лозунг: «Дешевое правительство».
«Финансовая аристократия издавала законы,
занимала важнейшие административные посты в государстве и
господствовала над общественным мнением благодаря
прессе и случаю. Во всех сферах, начиная со двора и кончая
последним кабачком, царила продажность, наглая ложь, жажда
нажиться не путем производства, а путем присвоения
чужого богатства. Верхами буржуазного общества руководили
самые разнузданные и нездоровые вожделения
(удовлетворение которых непрестанно попирает даже буржуазные
законы), в которых богатство, приобретенное игрою, естественно
ищет себе удовлетворения, превращая наслаждение в
разврат, сливая в один поток кровь, грязь и деньги. Всякий
темный, грязный и разнузданный сброд переносится в высшие
сферы буржуазного общества и полного своего расцвета
достигает в финансовой аристократии, в ее способах наживы и
ее формах наслаждения».
153

Дефициты сделались хроническим явлением
французского бюджета, для лечения которого употреблялись все
растущие займы, в свою очередь вызывавшие повышение налогов.
Государственные расходы росли с неослабевающей
быстротой, точно гигантский насос вытягивая с населения последние
соки и крохи. В1835 году государственные расходы достигали
1047 млн.; в 1840 году— 1363 млн.; в 1844 году— 1428 млн. и
в 1847 году— 1629 млн. Государственные долги и дефициты
росли из года в год; ежегодный дефицит в 150-200 млн. стал
самым обычным явлением; государственный долг в 326 млн.
руб. в 1835 году поднялся до 369 млн. в 1845 году.
Финансовой буржуазии подобная расточительность и
задолженность государства была как нельзя более на руку, так
как она продолжала многомиллионные спекуляции,
доставлявшие колоссальные барыши. Тогдашняя же систем налогов
позаботилась о том, чтобы налоги ложились на плечи
широкой массы народа. Прямые налоги возрастали медленно,
увеличившись с 1835 по 1845 г. лишь на 21 млн., тогда как
косвенные налоги на предметы необходимости с 560 млн. в 1835 г.
возросли до 808 млн. в 1845 году и до 892 млн. в 1847 г.
Государственное хищничество июльской монархии,
быстро обогащая финансовую буржуазию, разоряло мелкую
буржуазию и трудящиеся классы и тормозило широкое
развитие капитализма. Неудивительно, что трудящиеся классы
слились с буржуазией в требовании положить конец
финансовой олигархии и создать «дешевое правительство».
Мы уже знаем, что тогдашнее правительство во главе с
Луи-Филиппом само принимало самое энергичное участие в
спекуляциях, дутых аферах и безумном мотовстве,
заразившем весь верхний слой французского общества. Вот почему
требование «дешевого правительства» сделалось столь
популярным в самых различных слоях французского общества.
А так как при этом правительство июльской монархии было
правительство не феодальное, не дворянское, а буржуазное
и так как сам Луи-Филипп был лишь верным слугою
буржуазии, то теперь уже в глазах мелкой буржуазии была
дискредитирована не только династия или личность Луи-Филиппа,
154

но и монархия вообще. Июльская революция была поднята
против феодальной знати, против аристократической
монархии, которую она и свергла, создав буржуазную монархию; но
когда и буржуазная монархия оказалась враждебной
кровным интересам мелкого люда, тогда в среде последнего
широко разлилось отрицательное отношение к монархии
вообще и стала крепнуть симпатия к республике.
И революция 1848 года уничтожила буржуазную
монархию, положила начало буржуазной республике.
Когда Маркс, высланный из Брюсселя, вернулся в
Париж, республика уже была провозглашена и сформировано
временное правительство. Долгая борьба за политическую
государственную форму была разрешена, и промышленной
буржуазии в союзе с мелкой буржуазией и пролетариатом
удалось добиться наиболее «дешевого» правительства и
установить политическую организацию, дававшую наибольший
простор развитию капиталистического хозяйства. Но теперь
стала быстро нарастать более грозная тяжба между
пролетариатом и буржуазией. Когда Маркс вернулся в Париж, эта
борьба уже ярко разгоралась. Временное правительство,
составленное из разнородных в социальном отношении
элементов, напрягало все усилия, чтобы помешать разразиться
быстро надвигавшемуся острому столкновению между
буржуазией и пролетариатом. Среди рабочих происходили
сильнейшие волнения, они устраивали постоянные
манифестации и громко требовали вмешательства правительства в
область разрешения социального вопроса.
Среди французских рабочих этой эпохи были
чрезвычайно сильно распространены предрассудки относительно
всемогущества правительства в деле разрешения социального
вопроса и устранения нищеты. Когда среди некоторой
части парижских рабочих обнаружилось стремление к
разрушению машин, то группа сознательных парижских рабочих
опубликовала следующее обращение к товарищам-рабочим:
«Братья, мы узнали, что среди радостей победы некоторые из
нас, увлеченные предательскими советами, хотят омрачить
славу нашей революции крайностями, они хотят изломать
155

скоропечатные машины. Братья, мы порицаем их со всею
нашей энергией; они правы: мы терпим, как и они,
расстройство, внесенное введением машин в промышленность; но
вместо нападения на изобретения, сокращающие труд и
умножающие производство, мы обвиняем эгоистические и
непредусмотрительные правительства. Их не будет
существовать в будущем»
Среди парижских рабочих, повторяем, была очень
сильно распространена вера в то, что правительство, перестав
быть «эгоистичным» и сделавшись «предусмотрительным»,
сумеет разрешить социальный вопрос. Радикальная
буржуазия до революционного переворота усердно поддерживала
в рабочих эту иллюзию, так как эта иллюзия наряду с
реальными побудительными причинами служила одним из
стимулов, заставивших рабочих пойти в бой с «эгоистическим и
непредусмотрительным» правительством Луи-Филиппа во имя
«дешевого» и «социального» правительства республики.
И только после того, как рабочий класс пошел в огонь
революции, а затем и в воду реакции, настала эпоха
отрезвления от чересчур оптимистических надежд относительно
нового «социального» правительства республики. Это
правительство, с одной стороны, не обнаруживало особенно
энергичного желания смягчить нужду и нищету
пролетариата, а с другой стороны, оно было, конечно, бессильно
уничтожить тяжелые горы нищеты, которые успели образоваться во
Франции и давили, раздавливали своею страшною тяжестью
пролетариат.
Но когда Маркс переехал в Париж, отношения между
рабочим классом и передовой буржуазией хотя уже и
обострились, но, так сказать, дипломатические сношения между
радикальной буржуазией и революционным пролетариатом
еще не были прерваны и многие еще питали надежду, что
тяжба кончится социальным примирением.
В Париже Маркс не оставался простым зрителем
французских событий: соединив в своих руках все руководящие
нити уже знакомого нам «Союза коммунистов», он
старался воздействовать на немецкие события. Центральный ко-
156

митет «Союза коммунистов» был перенесен в Париж, и его
вдохновителем и непосредственным руководителем
сделался Маркс.
В начале марта 1848 г. центральный комитет «Союза
коммунистов» составил и выпустил следующее воззвание,
излагающее «Требования коммунистической партии Германии».
Его главные пункты гласили:
I) Вся Германия объявляется единой и нераздельной
республикой.
3) Народные представители получают плату, чтобы в
парламенте германского народа могли заседать и рабочие.
4) Всеобщее вооружение народа.
7) Княжеские и другие феодальные поместья, все
рудники, шахты и т. п. становятся государственной собственностью.
В этих поместьях устанавливается крупное земледельческое
производство при помощи самых современных средств
науки на пользу всего общества.
8) Ипотеки на крестьянские имения объявляются
государственной собственностью, проценты по этим ипотекам
уплачиваются крестьянами государству.
9) В местностях, где развита аренда, земельная рента или
арендный взнос уплачивается как налог государству.
II) Все перевозочные средства: железные дороги,
каналы, пароходы, пути сообщения, почту и т.д. государство берет
в свои руки. Они превращаются в государственную
собственность и предоставляются в распоряжение неимущего класса.
14) Ограничение права наследования.
15) Введение прогрессивных налогов и уничтожение
налогов на предметы потребления.
16) Устройство национальных мастерских. Государство
гарантирует всем рабочим существование и призревает
неспособных к труду.
17) Всеобщее бесплатное народное образование.
«В интересах германского пролетариата, мелкой
буржуазии и крестьянского сословия — со всей энергией приняться
за работу для проведения в жизнь вышеуказанных мер, так
как только осуществление их может дать миллионам, кото-
157

рые до сих пор эксплуатируются в Германии небольшой
кучкой лиц и которых стараются и дольше держать в угнетении,
возможность добиваться своих прав и достичь той власти,
которая подобает им, как производителям всего богатства».
Если мы сравним эти «требования коммунистической
партии в Германии», составленные в начале марта 1848 года,
с теми требованиями, которые намечал «Коммунистический
манифест», написанный несколькими месяцами раньше, то
мы увидим, что «требования коммунистической партии»
значительно умереннее требований «Манифеста» — очевидно,
что Маркс убедился, что Германия еще не дозрела до того
уровня социально-экономического развития, который имел
в виду «Коммунистический манифест».
Характерно также, что тогда как в «Манифесте» Маркс
заявлял, что «в Германии коммунистическая партия
борется вместе с буржуазией, поскольку сама буржуазия ведет
революционную борьбу против абсолютной монархии,
феодальной земельной собственности и мелкого мещанства», в
«требованиях коммунистической партии» уже говорится об
общих интересах «немецкого пролетариата, мелкого
мещанства и крестьянского сословия».
Центральный комитет «Союза коммунистов» умел
сформировать штат эмиссаров, отправившихся в Германию, чтобы
служить ферментами, вызывающими брожение в массе.
Сколько-нибудь широкой деятельности парижский
центральный комитет «Союза коммунистов» развить не успел, так
как 8 марта революционное движение уже перебросилось из
Парижа в Берлин, и немецкий абсолютизм, оказав ему
краткосрочное и растерянное сопротивление, капитулировал.
Падение абсолютизма открыло немецким коммунистам
возможность выйти из душного подполья на широкий
простор политической деятельности среди широкой массы
населения.
Маркс с радостью покинул Париж и уехал в Германию,
пробыв пять лет в политическом изгнании.
Маркс возвращался в Германию полный
оптимистических надежд. Он был слишком реалистически настроен, что-
158

бы надеяться, что революция 18 марта 1848 г.
непосредственно приведет Германию к коммунистической республике, но
он был убежден, что эта революция втянет Германию в
длительный революционный период и события, постепенно
развертываясь, приведут через падение феодализма и
абсолютизма к господству буржуазии, которое, в свою очередь,
силами того же самого непрерывающегося революционного
периода будет заменено коммунизмом. Ближайшим этапом
этого непрерывного революционного периода должна была
быть полная и безусловная победа буржуазии над всеми
устоями и обломками феодально-аристократического строя.
«Коммунистический манифест» вполне ясно формулировал
ту общую принципиальную позицию, которую должны были
занять коммунисты по отношению к буржуазии,
переживающей еще свой период революционной бури и натиска. С
классической сжатостью и вместе с тем ясностью
«Коммунистический манифест» гласил: «Коммунистическая партия борется
вместе с буржуазией, поскольку сама буржуазия ведет
революционную борьбу».
В 1848 году, возвращаясь на родину из политического
изгнания, Маркс был склонен сильно преувеличивать
революционность немецкой буржуазии. Он был убежден, что в
борьбе со старым феодально-сословным порядком немецкая
буржуазия способна пойти до конца. Ввиду этого выше
приведенная отвлеченная и условная формула
«Коммунистического манифеста», выражавшая соотношение между
пролетариатом и радикальной буржуазией, получила теперь
конкретный и утвердительный вид: «Так как немецкая буржуазия
ведет революционную борьбу, то коммунисты должны ее
поддерживать». И эта совместная политическая кампания
буржуазии и пролетариата против старого порядка на
первых порах поглотила все внимание и все силы Карла Маркса,
когда после революции 18 марта он вернулся в
освобожденную Германию. Карл Маркс поехал не в Берлин, а в Кёльн.
Побудительным мотивом к этому служило то, что Рейнская
провинция была наиболее передовою областью Германии, как по
159

степени своего экономического развития, так и по
политической зрелости своей богатой и влиятельной буржуазии.
Кроме того, как мы уже знаем, положение печати в Кёльне было
более свободно, чем в Пруссии. Здесь действовал
Наполеоновский кодекс, и все проступки печати подлежали суду
присяжных, а не коронному суду, как в Пруссии.
В Кёльне Маркс примкнул к радикальному крылу
буржуазии и решил создать ежедневный орган радикальной
демократии. Радикальная буржуазия, сама в это время
стремившаяся обзавестись подобным органом, предоставила в
полное распоряжение Карла Маркса всю редакторскую часть
газеты, выговорив себе лишь условие, чтобы в состав
редакции вошел от нее Генрих Бюргер, игравший чисто
декоративную роль. Так возникла знаменитая «Новая рейнская
газета», первый номер которой вышел 1 июня 1848 года. Маркс
надеялся, что в высокой температуре революционного
движения классовое сознание немецкого пролетариата
быстро созреет, — но это было делом будущего, а в настоящем,
ввиду очень отсталого положения немецкого пролетариата,
было совершенно безнадежным делом для коммунистов
вести сомнительную политическую кампанию, резко
отмежевавшись от буржуазной демократии. «Если бы мы тогда не
захотели, — писал впоследствии Энгельс, — признать отсталость
социальных отношений и стремиться лишь к их развитию, то
«нам бы оставалось доктринерствовать насчет коммунизма в
какой-нибудь жалкой газетке и вместо крупной действующей
партии основать маленькую секту. Но мы были слишком
испорчены, слишком знакомы с утопистами, чтобы взяться за
проповедывание в пустыне».
При тогдашних социально-политических условиях
Германии совершенно обособившаяся от радикальной
буржуазии коммунистическая партия была осуждена на прозябание
в качестве маленькой секты. Капиталистическое развитие в
Германии было сильно отставшим по сравнению с
Францией и Англией; немецкий пролетариат был еще малочисле-
нен, малосознателен во многих местах и еще не оборвал той
пуповины, которая связывала его с мелкой собственностью
160

и мелким ремеслом. Из предшествующей главы мы уже
познакомились в общих чертах с положением немецкого
пролетариата накануне революции 1848 года и потому, не
возвращаясь в характеристике этого положения, отметим лишь,
что оно с принудительной силою диктовало для всякой
партии, которая не хотела быть сектой, ту линию
политического поведения, которую избрали Маркс и Энгельс. Один из
крупнейших деятелей немецкого рабочего движения
сороковых годов Стефан Борн, вспоминая об этом времени,
пишет: «В Германии, очень отставшей в своем экономическом
развитии и в которой крупная промышленность едва
пустила первые нежные ростки, полвека тому назад
господствовали еще патриархальные отношения. Работодатель чувствовал
себя обыкновенно благодетелем рабочего, которому он дает
хлеб... И сами рабочие до известной степени считали себя
верноподданными своих хозяев».
Политическое положение Германии в эпоху революции
было таково, что общая различным классам ненависть и
вражда к абсолютизму на первых порах задерживала резкое
социальное обособление.
Наиболее радикальные слои немецкой буржуазии в
начале революционного периода были убеждены, что
«крайности» социального вопроса порождаются лишь отсталостью
политического строя и установление конституционного
порядка создаст добрый мир и дружное сотрудничество.
Такие условия времени как нельзя больше
способствовали уверенности в том, что общая военная кампания
пролетариата и буржуазии будет вполне солидарна и закончится
полной победой над старым порядком и уже после этого займутся
подведением своих классовых счетов оба главных участника
этой союзной кампании — пролетариат и буржуазия.
Что касается вожаков рабочего движения, они остались
верными тому паролю, который дал «Коммунистический
манифест», и усердно поддерживали буржуазию, поскольку она
играла революционную роль.
Уже знакомый нам Стефан Борн, сам вышедший из
рабочей среды и очень много сделавший для ее организации, пи-
6 Неизвестный Карл Маркс
161

сал в редактируемом им «Народе»: «Наше время еще
совершенно не созрело, наш строй жизни еще не сложился, наша
революция еще не есть социальная, она еще всецело носит
политический характер, и она не может быть иной, так как
еще не существуют условия, необходимые для
общественного переворота. Наслаждайтесь же вы, политики! Теперь ваше
время... И то обстоятельство, что мы не отказываемся от
участия и в нынешнем движении, не сулящем нам никакой
победы, ибо мы не верим ни в Мессию, ни в возможность
успешной пролетарской революции, ни в возможность
теперешнего господства рабочих, — это обстоятельство, быть может,
заставит вас признать, что и мы не лишены сердца».
«Работая над организацией четвертого сословия, я не
упускал из виду того факта, что всему должна
предшествовать победа третьего сословия, либеральная программа
которого впервые откроет дорогу четвертому сословию.
Ввиду этого я по возможности избегал всяких резких нападок на
буржуазию».
Карл Маркс, как мы знаем, возвратившись из изгнания
на родину, очень увлекся идеей совместной борьбы
пролетариата и буржуазии против старого порядка.
Таким образом, и объективные экономические и
политические условия, и тактика руководящих лиц рабочего
движения давали радикальной буржуазии полную возможность
широкой, решительной «общенародной» борьбы с разбитым,
но еще далеко не добитым абсолютизмом.
Но вся беда была в том, что немецкая буржуазия
утратила всякий революционный пыл, как только абсолютизм
капитулировал, и чем дальше, тем больше стала обнаруживать
стремление заключить с абсолютизмом соглашение на самых
почетных для последнего условиях.
Первый номер редактированной Марксом «Новой
рейнской газеты» вышел 1 июня 1848 года. К этому времени
антиреволюционные стремления радикальной немецкой
буржуазии и ее угодливость к старому порядку уже успели
проявиться — вот почему уже в самых первых статьях Марксу
пришлось резко высказаться о политическом поведении
радикальной буржуазии.
162

Маркс предполагал, что конфликт между
правительством и буржуазией будет быстро надвигаться и обостряться
и закончится жестоким столкновением, в котором
бесследно погибнет весь старый порядок. А между тем радикальная
буржуазия предпочла пойти по иному пути, по пути
соглашения со старою властью, по пути взаимных уступок.
После революционного удара 18 марта 1848 г. старая
правительственная власть была охвачена политическим
параличом, и только усердные ухаживания за нею со стороны
буржуазии помогли ей оправиться и понемногу вновь
почувствовать себя госпожой положения.
Началось прежде всего с требования тишины и порядка.
Революционный взрыв 18 марта сразу заставил старую
патриархальную власть ретироваться, но народная масса
превосходно чувствовала, что исторические перевороты так
быстро не совершаются, и потому она обнаруживала
настойчивое стремление укрепить и защитить отвоеванные позиции.
Совершенно иначе была настроена буржуазия — она считала,
что день 18 марта завершил революцию, и теперь народ,
сделав свое дело, должен удалиться, передав всю политическую
сцену в распоряжение «высших классов». Революционное
настроение народа пугало после революции буржуазию
больше, чем реакционное настроение правительства.
29 марта 1848 года два вождя прирейнской буржуазии,
Кампгаузен и Ганземан1, получили министерские портфели.
Кампгаузен, в восторге от оказанной ему чести, старался по
возможности меньше пугать и раздражать феодальное
правительство, раскрывая ему объятия взаимного соглашения.
Непреклонный сторонник «тишины и порядка», Кампгаузен
постепенно соглашался на контрреволюционные затеи
быстро оправлявшейся старой власти. Но как человек
образованный и конституционалист, он противился слишком
резким и бесцеремонным мерам реакции и, в конце концов,
должен был уступить место более решительному и бесцере-
1 Кампгаузен и Ганземан — либеральные вожди рейнской буржуазии.
В 1849 г. издавали радикальную «Новую рейнскую газету», редактором
которой короткое время был Карл Маркс. — Примеч. ред.
163

монному в выборе средств Ганземану. Это отлично показало,
что, начав с уступок реакционному правительству,
радикальная буржуазия должна была постепенно дойти до соучастия
в подготовке контрреволюции. Маркс в «Новой рейнской
газете» удивительно метко писал по поводу выхода в отставку
министерства Кампгаузена: «Министерство Кампгаузена
пытается собрать гроши популярности, вызвать к себе
общественное сострадание указанием на то, что оно вынуждено
было уйти, так как его обманули. И действительно,
министерство Кампгаузена является обманутым обманщиком. В
угоду крупной буржуазии оно должно было лишить революцию
ее демократических плодов; в борьбе с демократией оно
вынуждено было заключить союз с аристократической
партией и сделаться орудием ее контрреволюционных происков...
Кампгаузен сеял реакцию в духе крупной буржуазии, он
пожал ее в духе феодальной партии. Таковы были его добрые
намерения, и такой оказалась его злая судьба».
В этих словах Маркса чрезвычайно ярко
охарактеризована немецкая буржуазия сороковых годов. Она была
охвачена революционным пылом лишь на историческое мгновение,
когда народ пошел на штурм старого порядка, но как только
старый порядок капитулировал, она все свои усилия
направила на то, чтобы сдержать народ, чтобы не допустить
«беспорядков», чтобы не обозлить правительство. Пятясь от
революционно настроенного народа, она попадала в объятия
реакционного правительства. В то время, как народная
демократия продолжала вести борьбу с капитулировавшей, но не
обезоруженной старой властью; в то время, как эта власть
собирала свои силы и вновь укрепляла свои позиции, — в это
же самое время немецкая буржуазия занималась в
парламенте очень обстоятельными и совершенно нескончаемыми
прениями, любезно предоставив всю реальную власть в руки
реакционного правительства и жестоко осуждая всякие
«беспорядки» народа, который стремился к тому, чтобы революция
дала свои демократические плоды.
В итоге общая схема взаимоотношений между
буржуазной и социалистической демократией получилась совершен-
164

но иная, чем та, которую рисовал себе Маркс, когда он,
полный энтузиазма, возвращался из политического изгнания на
раскрепощенную родину.
План общей кампании буржуазии и пролетариата
против феодализма все более и более становился иллюзорным,
так как буржуазия соглашение со старым порядком
предпочла борьбе с ним, а боевой союз с пролетариатом заменила
борьбой с пролетариатом.
Чем шире развертывались события, тем больше
отодвигались они от 18 марта, тем все больше росла рознь между
революционно настроенными группами народа и
«соглашатель но» настроенной буржуазией. При боязни, которую
буржуазия питала к народу, и при ее готовности предоставить
всю реальную власть правительству первый немецкий
парламент, в конце концов, оказался совершенно бессильным.
Его отучилась уважать народная масса и приучилось
третировать реакционное правительство.
Буржуазия устами берлинского магистрата заклинала
пролетариат не вмешиваться в политику и в особенности
воздерживаться от всякой открытой борьбы, ибо «в борьбе
гибнет свобода». Но, замечает историк — современник этого
времени, «в то время как спокойные бюргеры считали
борьбу гибелью свободы, а всякое насилие — преступлением, в
это же самое время реакционеры, подсмеиваясь над
бюргерами, начинали эксплуатировать революцию в свою пользу и
прибирать к своим рукам всю силу».
В то время как орган реакционеров, «Новая прусская
газета», яростно проповедовал энергичную борьбу с
«революционерами и либералами», орган либеральной буржуазии,
«Национальная газета», заявлял: «Мы не хотим продолжения
революции, мы враги всякой анархии, всякого насилия и
произвола, мы хотим законности, порядка и спокойствия».
«Но под анархией, — справедливо замечает Бауер, —
немецкие бюргеры понимали действительное уничтожение
устаревшего, сгнившего строя; насилием называли они
активное низвержение старого порядка и действительное
создание нового; они хотели закончить революцию прежде, чем
она достигла своей цели».
165

Положение прусского национального собрания и
франкфуртского парламента со дня на день оказывалось все более
и более трагическим. Они очутились меж двух огней —
революционного и контрреволюционного. Революционно
настроенные слои народа открыто и резко выражали свое
недоверие парламенту и вновь переходили к уличной,
открытой борьбе.
Талантливый поэт той эпохи Герверг, хорошо выразил это
враждебное отношение к франкфуртскому парламенту в
стихах, пользовавшихся громадной популярностью:
Во Франкфурте-на-Майне
Делишки грязны крайне.
Их моют, чистят, трут...
Увы, напрасный труд...
Там все, как и вчера:
Цари опять царями,
Рабы, как встарь, рабами.
Хоть господа профессора
Болтают с ночи до утра,
Хоть парла-парла-парламент
Не умолкает на момент.
Во Франкфурте-на-Майне —
Его клянут все втайне —
Конца нет болтовне,
Хоть вся страна в огне!
Когда ж конец придет?
Когда ж разгонит их народ?
Открытая революционная борьба оказалась не по силам
немецким революционерам, лишенным поддержки со
стороны организованной и влиятельной буржуазии. Старый
порядок скоро убедился, что в открытом бою он в силах
подавить революционное восстание и что «легальная» оппозиция
буржуазии лишена реальной силы. Либеральная буржуазия
упорно держалась почвы, «права» и «соглашения», а
реакция мало беспокоилась о невесомых вещах и открыто
пустите

ла в ход против буржуазии силу и насилие. В конце концов,
как известно, кончилось тем, что реакция, почувствовав себя
достаточно окрепшей, а либеральную буржуазию достаточно
дискредитированной в народном сознании, перестала
стесняться, разогнала парламент и назначила реакционное
министерство.
К. Маркс в «Новой рейнской газете» употребил все силы
своего красноречия, всю едкость своего сарказма, чтобы
удержать буржуазию от поддержки контрреволюционеров.
Тщетно он стремился убедить радикальную буржуазию в том,
что борьба идет между двумя «суверенными» властями —
парламентом и королем— и последний не имеет права на
роспуск парламента, ибо парламент был создан
революционным путем, а не октроирован1.
«Так как,— писал Маркс в газете, — национальное
собрание равноправно с короной, то корона не имеет никакого
права на роспуск национального собрания. В противном
случае и национальное собрание имело бы право сместить
короля. Роспуск парламента означает государственный
переворот. А как отвечают на государственный переворот, это
показали день 29 июля 1880 года и 24 февраля 1848 г.».
В «Новой рейнской газете» от 12 сентября 1848 г. К. Маркс
предостерегал буржуазию: «Не будем предаваться иллюзиям.
Если победит национальное собрание, если оно назначит
левое министерство, то тогда будет сломлена, власть короны,
противостоящая власти национального собрания, то тогда
король сделается лишь получающим жалованье слугою народа,
то тогда мы вновь переживем день 19 марта, если нам не
изменит министерство Вальдека, как это случалось не раз. Если
же победит министерство принца Прусского, то
национальное собрание будет распущено, право собраний подавлено,
пресса порабощена, будет объявлено избирательное право,
опирающееся на имущественный ценз,— все это
произойдет под охраной военной диктатуры пушек и штыков.
Победа той или другой стороны будет зависеть от поведения де-
1 От фр. octroyer — предоставить. — Примеч. ред.
167

мократической партии. Пусть демократы решат, как им
поступить». Под «демократами» Маркс подразумевал всю пеструю
сборную массу из радикальной — крупной и мелкой —
буржуазии и сознательного пролетариата. Но надежды на
радикальность и боевую готовность крупной буржуазии
приходилось сбрасывать со счетов.
В статье по поводу венских событий Маркс уже
сравнивает решительность и последовательность французской
буржуазии с трусостью и колебаниями немецкой.
«Во Франции, — говорит он, — буржуазия пошла во
главе контрреволюции после того, как она низвергла все
препятствия, мешавшие ее классовому господству. В Германии
же она уже понуро следует в свите абсолютной монархии и
феодализма; прежде чем она обеспечила первые жизненные
условия своей собственной буржуазной свободы и
господства. Во Франции она выступает в роли деспота и
проделывает собственную контрреволюцию. В Германии же она
выступает в роли рабыни и проделывает контрреволюцию
своих собственных деспотов. Во Франции она победила для того,
чтобы победить народ; в Германии она сама себя подавила
для того, чтобы народ не победил».
Между тем правительство почувствовало себя
достаточно сильным, чтобы совершить государственный переворот.
Не обращая никакого внимания на права национального
собрания, совершенно игнорируя его, правительство через его
голову и наперекор ему назначило реакционнейшее
министерство. Этим шагом правительство окончательно покинуло
ту «почву права», которую с таким пафосом отстаивала
либеральная буржуазия, уверенная, что на этой почве
произойдет полное «соглашение» между старым и новым порядком.
Война была открыто объявлена, и национальному собранию
оставалось только поднять брошенную перчатку и
готовиться к войне. Известный демократ Якоби горячо доказывал, что
иного исхода у национального собрания нет. Но все-таки
решено было прибегнуть к высочайшей аудиенции.
Король принял депутацию, но когда депутаты
торжественно стали читать свой адрес, Фридрих-Вильгельм IV бес-
168

церемонно повернулся к ним спиной, а по прочтении
адреса спокойно направился к выходу. Якоб и, бывший во главе
депутатов, спросил, желает ли он, король, выслушать
депутацию, и получил резкий ответ: «Нет!» Тогда взбешенный Яко-
би произнес свою знаменитую фразу: «В том-то и несчастье
королей, что они не хотят слушать правды». Правительство
продолжало вести наступательную политику и
реставрировать из старого режима все, что только можно было;
парламент был обречен на призрачное существование, а потом
лишен и призрачного существования.
Немецкие рабочие горячо призывали к революционной
борьбе, и, несмотря на все измены парламента, на все его
низкое поведение по отношению к пролетариату, тогдашняя
организация немецких рабочих — «Рабочее братство»1 —
обратилась к национальному собранию со следующим
посланием: «Берлинские рабочие готовы с оружием в руках
откликнуться на ваш призыв, если кто-нибудь осмелится нарушить
права народа в лице его представителей; они предлагают вам
свои руки и свою кровь против всякого врага, который
захотел бы совершить государственную измену по отношению к
вам и к народной свободе».
Но эта мужественная и при тогдашних обстоятельствах
единственно разумная тактика, которую рекомендовало
«Рабочее братство», пришлась совсем не по заячьей душе
немецких либералов, и они, конечно, отвергли всякую
«насильственную» борьбу и даже обратились к народу с воззванием,
требуя, чтобы в эту тяжелую минуту, когда законное
представительство народа разгоняется штыками, он ни на одно
мгновение не покидал почвы закона.
Когда правительство стало разгонять заседание
национального собрания, то последнее решило объявить «пассив-
1 Игорь Шафаревич в своей книге «Трехтысячелетняя загадка» пишет о
роли евреев в создании всех ведущих органов коммунистического
движения: «Первое социалистическое немецкое рабочее объединение «Рабочее
братство» организовал в 1848 г. Буттермильх (взяв имя Стефан Борн). Уже
позже Лассаль организовал «Немецкий рабочий союз», председателем
которого после его смерти стал еврейский миллионер Зингер». — Примеч. ред.
169

ное сопротивление» в форме отказа от уплаты налогов. Это
решение было поддержано К. Марксом в «Новой рейнской
газете».
«Правительство короля, — писал Маркс, — задевает не
только народную массу, но и буржуазию. Ее поэтому надо
победить буржуазным способом. А как же можно победить ее
на буржуазной почве? Тем, что извести ее голодом. А как ее
извести голодом? Тем, что отказаться от платежа налогов».
Из этого отказа в платеже налогов ровно ничего не
вышло. Но одобряя это решение, Маркс, конечно, ни на минуту
не видел в отказе от платежа налогов единое и достаточное
средство борьбы.
«Мы никогда не скрывали, — пишет К. Маркс 9 декабря
1848 г.,— что наша почва есть не правовая, а
революционная почва. Само правительство отказалось от всех стеснений
правовой почвы. Оно стало на революционную почву, ибо и
контрреволюционная почва революционна».
Но немецкая буржуазия нимало не собиралась стать на
революционную почву и предпочитала лучше отказаться от
главных завоеваний революции, и тогда из-под пера Маркса
вылилась превосходная, яркая и злая характеристика
немецкой буржуазии, характеристика, которая показала, что Маркс
расстался окончательно с идеей о возможности в Германии
общей военной кампании буржуазии и пролетариата против
феодализма и абсолютизма.
«Немецкая буржуазия,— писал Маркс 11 декабря 1849 г.,—
развивалась так лениво, вяло и медленно, что в ту минуту,
когда она грозно выступила против феодализма и
абсолютизма, она сама столкнулась с грозно выступившим против нее
пролетариатом и со всеми теми частями общества, интересы
и идеи которых совпадали с интересами пролетариата. И не
только стоявший за нею класс смотрел на нее враждебно —
вся Европа встретила ее недружелюбно. Прусская буржуазия
не была, как французская в 1789 г., классом, который
являлся заступником интересов современного ему общества пред
представителями старого общества, пред королевскою
властью и дворянством. Буржуазия опустилась до положения со-
170

словия с ясно определившейся позицией как против короны,
так и против народа. Она была оппозиционно настроена
против обоих своих противников и нерешительна по отношению
к каждому из них в отдельности, потому что она всегда
видела и того и другого перед собою. Это было сословие, с
самого начала готовое изменить народу и пойти на компромисс
с коронованными представителями прежнего
общественного строя».
Буржуазия «землетрясением» была выброшена на
поверхность нового общества. Без веры в себя самое, без веры в
народ она брюзжала на то, что было выше нее, дрожала пред
тем, что стояло за ней, и была полна эгоистических помыслов.
И с ясным сознанием своего эгоизма буржуазия
консерваторам рисовалась как революционер и была консервативна с
революционерами. Она и теряла веру в собственные лозунги,
и у нее вместо идей мчались фразы. Напуганная мировой
бурей, она вместе с тем эксплуатировала ее. Без энергии в каком
бы то ни было направлении и с заимствованиями по всем
направлениям она было пошла потому, что не была
оригинальна. Она барышничала даже собственными своими желаниями.
Без инициативы, без веры в себя самое, без веры в народ, без
всемирно-исторической миссии она походила на проклятого
старика, осужденного на то, чтобы в собственных старческих
интересах руководить первыми порывами молодости
мощного народа. Слепой, глухой, беззубой и дряхлой — вот какой
оказалась прусская буржуазия у кормила прусского
государства после мартовской революции.
Ввиду такого настроения немецкой буржуазии,
довольствовавшейся половинчатостью и частичными уступками,
Маркс, в конце концов, пришел к заключению, что в Германии
невозможен переход от абсолютизма к конституционной
монархии, в которой правящим классом явилась бы буржуазия.
«История прусской, как и вообще немецкой
буржуазии, — писал К. Маркс в «Новой рейнской газете», —
показывает, что в Германии немыслима чисто буржуазная
революция и основание господства буржуазии в форме
конституционной монархии, что возможна только феодальная
171

абсолютистская контрреволюция или революция социально-
республиканская».
Дальнейшая история Германии подтвердила это
предсказание Маркса: революция социально-республиканская была
подавлена и раздавлена, но восторжествовала не
буржуазия, а феодальная контрреволюция, предоставившая,
правда, буржуазии значительную долю влияния на
правительственную власть, но сохранившая самую власть в руках
феодальной партии.
Когда реакция окрепла, она не замедлила приняться за
Маркса и «Новую рейнскую газету». Маркс и его ближайшие
товарищи были привлечены к ответственности за призыв к
вооруженному сопротивлению. Как мы уже знаем, Маркс на
страницах «Новой рейнской газеты» горячо поддерживал
постановление национального собрания о неуплате
правительству налогов; не довольствуясь газетной кампанией, Маркс,
Шаппер и Шнейдер издали от имени «Демократического
комитета», членами которого они были, воззвание, в котором
призывали население не останавливаться ни перед какими
мерами отпора всем попыткам правительства взыскать
налоги. Воззвание призывало к организации народного
ополчения, раздаче оружия, образованию комитетов, общественной
безопасности и т. д.
Правительство привлекло авторов этого воззвания к
ответственности, и 9 февраля 1849 г. они предстали пред
кёльнским судом присяжных. Обвинение против них было
построено очень казуистически, но вместе с тем и очень
беспомощно. Их обвиняли на основании соответствующих параграфов,
выработанных тотчас же после революции, обвинения
против Маркса строились на основаниях тех же
законоположений революционной эпохи, которые теперь так
презрительно игнорировались самим же правительством. Обвиняя
Маркса за воззвание, правительство ссылалось на то, что отказ от
уплаты налогов не был проведен в национальном собрании
со всеми требуемыми в таких случаях формальностями. И это
говорилось в то самое время, когда правительство
бесцеремонно разгоняло национальное собрание и не обращало
никакого внимания на его постановления.
172

Маркс в своей защитной речи блестяще распутал всю
противоречивую казуистику обвинения. Кто успешно
совершил революцию или контрреволюцию, говорил Маркс, быть
может, конечно, повесит своих врагов, но нелепо судить их на
основании отвергнутых законов. «Применить после
завершения революции или контрреволюции отмененные законы
против защитников этих самых законов — это значит приехать к
трусливо-лицемерной законности».
Парируя ссылку прокурора на то, что при постановлении
отказа в уплате налога не были соблюдены все
формальности, К. Маркс метко говорил: «С одной стороны,
пренебрегают существенными формами, которые обязаны соблюдать по
отношению к национальному собранию, а с другой — от
национального собрания требуют соблюдения самых
ничтожных формальностей. Правительство совершает одно насилие
за другим. Оно, ни с чем не считаясь, нарушает самые
важные законы. Оно произвольно вводит самый
неограниченный военный деспотизм под вывеской осадного положения.
Оно разгоняет самих народных представителей. И бесстыдно
нарушая все законы, оно требует наряду с этим самого
щепетильного соблюдения даже какого-то регламента».
«Отказ от уплаты налога,— говорил Маркс,— не
колеблет основ общества, как комично утверждал прокурор,
а представляет собою необходимую самооборону общества
против правительства, которое угрожает обществу в его
основах; он не вызывает конфликта, а служит лишь показателей
того, что конфликт существует».
«Раз взыскание налогов, — говорил Маркс, — признано
законным, то разве я не должен силой противиться
насильственному совершению беззакония? Если господа,
постановившие отказ от уплаты налогов, отвергли революционный
путь, не желая рисковать своими головами, то народ
вынужден был в осуществлении отказа от уплаты налогов стать на
революционную почву. Поведение национального собрания
отнюдь не было обязательным для народа. Национальное
собрание само по себе не обладает никакими нравами: народ
передал ему только защиту народных прав. Если оно не вы-
173

полняет данного ему поручения, то поручение теряет силу.
Народ самолично выступает тогда на сцену и действует на
основании своего суверенитета. Если корона совершает
контрреволюцию, то народ с полным правом отвечает на, это
революцией. Он не нуждается для этого в разрешении какого бы
то ни было национального собрания».
Маркс и его друзья были оправданы присяжными, но
дни «Новой рейнской газеты» были уже сочтены.
В мае 1849 г. в различных частях Германии возникло
революционное восстание, нашедшее пламенную защиту все в
той же газете. Стефан Борн, руководивший мирным
«Братством рабочих», бросает перо, берется за меч и становится во
главе дрезденских революционеров. После упорной битвы
восстание было подавлено, и началась оргия реакции. Часть
редакторов была выслана, другая арестована. Маркс,
вышедший из прусского подданства еще в 1845 г., получил
извещение о высылке, 16 мая 1849 г. им была получена официальная
бумага, гласившая: «В своих новейших статьях «Новая
рейнская газета» все решительнее стала выступать с
возбуждением к отрицанию существующего строя, к насильственному
перевороту и введению социальной республики. Ввиду этого ее
главный редактор, доктор Карл Маркс, лишается того права
на гостеприимство, которым он столь недостойно
злоупотребил, и так как разрешение на дальнейшее пребывание в
немецких государствах им получено не было, то ему
предписывается покинуть эти государства в течение 24 часов. Если он
добровольно не исполнит это предписание, то будет
насильственно выслан за границу».
«Новая рейнская газета» должна была прекратить
существование. 19 мая 1849 г. вышел ее последний номер,
напечатанный красными буквами. Маркс и его сотрудники
прощались в этом номере с кёльнскими рабочими и
предостерегали последних от всякого вооруженного выступления в
настоящее время. Это краткое обращение к кёльнским
рабочим гласило: «Мы предостерегаем нас от устройства каких
бы то ни было восстания в Кёльне. Ввиду положения
Кёльна подобное восстание осуждено на неизбежную погибель.
174

На примере Эльберфельда вы видели, как буржуазия
посылает рабочих в огонь и за их спиною изменяет им самым
низким образом. Осадное положение в Кёльне деморализует
всю рейнскую провинцию, а в настоящее время всякое ваше
восстание непременно должно повести к объявлению
осадного положения. Пруссаки придут в отчаяние от вашего
спокойствия. Редакторы газеты благодарят вас на прощание за
оказанное вами участие. Их последним словом всегда и
везде будет: «Освобождение рабочего класса»».
В статье последнего номера Маркс резко писал по
адресу правительства: «Мы беспощадны и не требуем пощады от
вас. Когда дойдет до нас черед, то мы не станем извиняться
за свой терроризм. Но роялистические террористы,
террористы Божьей милостью и милостью права, на практике столь
же жестоки, предательски пошлы, насколько в теории
трусливы, скрытны, двуязычны, будучи и в теории, и на практике
бесчестными».
Самый талантливый «тенденциозный» поэт этой эпохи
Фрейлиграт поместил в последнем номере «Новой рейнской
газеты» прощальное стихотворение, «пахнувшее кровью», как
возмущенно писала реакционная «Новая прусская газета».
Заключительные строфы этого прекрасного
стихотворения были полны горячего призыва к борьбе и горячей веры
в победу.
Высланный из Пруссии, Маркс уехал сначала в Баден,
затем в Пфальц, а оттуда в Париж, с твердой надеждой, что в
самом ближайшем будущем Парижу предстоит еще пережить
девятый вал революционного движения, который на этот раз
завершится полной социалистической революцией.
Но долго ждать в Париже девятого вала революции
Марксу не пришлось — он был выслан и из Парижа и уехал в
Лондон, где ему пришлось прежде всего заняться подведением
итогов всему пережитому и передуманному в течение
«безумного» 1848 года, такого богатого огромными
историческими событиями и глубокими переживаниями.
В следующей главе мы остановимся на этих итогах и
посмотрим, какие уроки для теории и стратегии социального
175

движения извлек Маркс из событий 1848-1849 годов. А
теперь охарактеризуем в общих словах политическую
позицию, которую занял в эти годы Маркс.
Марксу рисовалась такая схема: крупная буржуазия
борется в настоящее время за свое нераздельное
экономическое и политическое господство. В этой борьбе буржуазия
непримиримо революционна по отношению ко всем старым
формам хозяйства и политической власти. Двигаясь к
победе, она будет разрушать все остатки и пережитки
абсолютизма и докапиталистических форм хозяйства. Старая
политическая власть исчезнет, рухнут все мелкие формы
Предпринимательства и производства; буржуазия будет праздновать
свое восшествие на престол. Но по пятам ее победоносного
движения будет идти и все расти армия пролетариата;
разрушая мелкие формы хозяйства, буржуазия будет широко
вливать в ряды пролетариата все новые и новые элементы.
Численность, сознательность, силы пролетариата будут быстро
расти. Пока буржуазия будет вести войну со старым
порядком, до тех пор она сама будет стараться увлекать
пролетариат в политическую борьбу, до тех пор она будет
революционна, до тех пор она будет бороться плечом к плечу с
рабочим классом и со стороны последнего встретит энергичную
поддержку.
Но когда будут низвергнуты абсолютистски-феодальный
строй и докапиталистические формы хозяйства, тогда поле
битвы очистится для двух врагов — пролетариата и буржуазии.
Марксу казалось в 1848 г., что вся эта схема будет
проделана в течение одного непрерывного периода и что
революция 18 марта 1848 г. есть лишь первый акт этой
революционной трагедии, акт, в котором первую роль должна играть
буржуазия.
Из главы о «Коммунистическом манифесте» мы уже
познакомились с теми условиями времени и места, которые
заставили Маркса так оптимистически смотреть в сороковых
годах на возможность близкого социалистического переворота.
В той же главе мы видели, что по мере того, как развивались
события немецкой и французской революционной эпохи, бы-
176

стро убывали оптимистические надежды Маркса, поскольку
они питались уверенностью, что буржуазия до конца сыграет
свою революционную роль. Немецкая буржуазия вместо
военного революционного союза с пролетариатом против
старого порядка предпочла соглашение со старым порядком и
борьбу с революционным пролетариатом.
Сообразно с этим в публицистической деятельности
Маркса в 1848-1849 гг. можно отметить два периода: первый
период, когда он твердо надеялся на революционность
буржуазии и ее полную и близкую победу над старым порядком,
и второй период, когда под влиянием событий он эту
надежду утратил и в удивительно ярких и злых словах заговорил о
политической импотенции немецкой буржуазии, о ее
неспособности завершить свою буржуазную революцию.
В первый период Маркс всю свою энергию употреблял
на то, чтобы поддерживать в буржуазии ее революционный
пыл, чтобы толкать влево, чтобы изобличать ее ложные и
изменнические шаги. О рабочем движении, о классовой
борьбе в Германии между пролетариатом и буржуазией «Новая
рейнская газета» почти совсем не говорила. Некоторые
тогдашние социалисты даже упрекали за это Маркса, но Маркс
и не отвечал на эти упреки; лишь впоследствии лаконически
заметил, что о классовой борьбе немецких рабочих газета
говорила лишь постольку, поскольку эта борьба проявлялась
в действительности. А как слабо проявлялась она в
действительности, мы видели выше.
Но в последнее время своей жизни в Кёльне Маркс,
разочаровавшись в революционной роли немецкой буржуазии,
стал возлагать все свои надежды на пролетариат, перенося
в его среду свою деятельность. Этот период в деятельности
Маркса не успел достаточно определиться и развиться, так
как в самом начале он был насильственно прерван
закрытием газеты и высылкой Маркса из Пруссии.
В Кёльне Маркс состоял одним из представителей
«Демократического общества» со смешанным социальным составом
своих членов. Когда достаточно определился реакционный
характер немецкой буржуазии, Маркс и его ближайшие то-
177

варищи вышли из числа членов «Демократического
общества». В заявлении о своем выходе, опубликованном 15 апреля
1849 г. в той же рейнской газете, Маркс указывал, что к выходу
из членов общества его побудило то, что слишком
разнородный состав социальных элементов, входивших в
демократическую организацию, лишал последнюю возможности
планомерной и целесообразной деятельности, что необходимо
создать тесную общую организацию рабочих союзов, состоящих
из однородных социальных элементов, и что в областных
комитетах коммунисты должны отделиться от демократов.
Очевидно, этот выход Маркса из состава членов
«Демократического общества» был координирован с тактикой
рабочих союзов. По крайней мере, кельнский рабочий союз
вслед за выходом Маркса из «Демократического общества»
тоже оборвал свою связь с этим обществом. Рабочий союз
Кёльна избрал временный комитет, на который была
возложена задача подготовить объединение всех рабочих союзов
Рейнской провинции и Вестфалии. В этот комитет были
выбраны Маркс, Вольф, Шаппер, Эссер и Карл Отто; из них
первые трое были сотрудниками «Новой рейнской газеты» и
членами кёльнского «Демократического общества».
Рабочий комитет разослал всем рабочим союзам
Рейнской провинции и Вестфалии приглашение прислать
депутатов на предстоящий областной съезд, задачей которого
ставилось объединение всех местных рабочих союзов и выборы
представителей на общенемецкий рабочий съезд, который
должен был состояться в июне 1849 г. в Лейпциге.
Однако вслед за закрытием газеты, арестом и высылкой
Маркс начал сосредоточивать свою деятельность на
организации рабочего класса.
В революционных событиях 1848-1849 годов Карл Маркс
принимал участие почти исключительно в качестве
публициста. Почти все его время и силы были поглощены
редактированием «Новой рейнской газеты» и сотрудничеством в ней.
Ф. Энгельс рассказывает об этом: «Организация редакции
была простою диктатурою Маркса. Крупный ежедневный
орган, который всегда должен был быть готов в
определение

ный час, мог успешно работать только при такой
организации. К тому же диктатура Маркса считалась как бы сама собою
понятной, не оспариваемой, признаваемой всеми нами».
Свои газетные статьи Маркс писал образным, очень
своеобразным и сильным языком. Но вот известный немецкий
деятель сороковых годов Стефан Борн, находившийся в
близких отношениях с Марксом и Энгельсом, рассказывает в
своих воспоминаниях, что Энгельс раздраженно жаловался ему
на Маркса: «Он совсем не журналист и никогда не сделается
журналистом. Над передовой статьей, которую другой пишет
в два часа, Маркс возится целый день, точно дело идет о
разрешении глубокой философской проблемы, он постоянно
изменяет и исправляет написанное и снова исправляет и,
стремясь к основательности, никогда не поспевает вовремя».
Какое же громадное значение должны были иметь
глубоко продуманные статьи Маркса в эпоху сороковых годов,
когда пороховой дым бурных революционных событий
застилал вершины теорий и исторические дали! «Новая рейнская
газета» не покидала этих теоретических вершин, но она
пользовалась ими не для горделивого презрения к кипевшей
внизу непросвещенной жизни, а для того, чтобы освещать и
расчищать путь, которым шли события, и вносить свет сознания
в головы тех, «чьи работают грубые руки»1.
1 Какую «просвещенную» и «счастливую» жизнь принесли подобные
подрывные издания народам царской империи после так называемой
«русской революции» 1917 года, читатели хорошо знают. — Примеч. ред.

Глава VII
Конец революционной эпохи. — Ее переживания в идеологиях
революционеров. — Колебания Маркса между гаснущей верой
в близость революции и отвердевающей уверенностью, что
революционный период исчерпал все свои силы. — Новые
точки зрения
Когда, будучи выслан из Бельгии, Пруссии и Франции,
Карл Маркс покинул негостеприимный Европейский
континент и уехал в Англию, революционный ураган 1848 года уже
улегся и над всей Европой нависла тяжелая и угрюмая
реакция. В Германии революционное движение было
окончательно подавлено и по всей линии торжествовала реакция; во
Франции еще продолжалось сильное брожение, но и здесь
прочно установилась реакция и геройская армия
революционного пролетариата была раздавлена.
Со всех концов Западной Европы, еще недавно ярко
освещенной революционным заревом, а теперь окутанной
реакционной мглой, потянулась в Англию пестрая вереница
политических эмигрантов. Они еще не остыли от проигранного
горячего боя и всецело жили надеждами, иллюзиями и
планами революционной эпохи. Чтобы противодействовать
беспрерывным холодным душам, которыми окачивала их
действительность, революционеры искусственно подогревали
самих себя с помощью революционной фразеологии и не
хотели слышать о том, что революционный подъем 1848 года
истощил все свои силы и никакими искусственными мерами
его не воскресить к новой жизни.
И у Маркса еще держалась надежда на близкую и
могучую вспышку новой всемирной революции. Но, как мы
увидим ниже, горячая вера в непосредственную близость всеоб-
180

щей социальной революции очень скоро сменилась у
Маркса холодной уверенностью в невозможности в ближайшем
будущем сильного революционного движения.
Маркс был слишком большим реалистом, чтобы не
заметить, что социальное движение конца сороковых годов
пошло по иному руслу, чем ожидали в 1848 г. передовые
революционеры, не только вследствие вероломства либеральной
буржуазии, но еще и потому, что воззрения передовых
революционеров были тогда еще сильно пропитаны утопизмом.
Иными словами говоря, революционное движение
1848 года не добилось тех широких и прочных
демократических завоеваний, каких ожидали Маркс и другие
революционеры, не только потому, что либеральная буржуазия, не
доведя до конца своей революции, изменила ей и пошла на
примирение со старым порядком, тем самым совершенно
спутав расчеты революционеров, но еще и потому, что самые
эти расчеты были до известной степени утопическими.
Приходилось поэтому не только приспособиться к новому
положению вещей и сбросить со счетов революционный пыл
буржуазии, очень скоро потухнувший и остывший, но и
отказаться от многих собственных революционных иллюзий.
Карл Маркс очень скоро понял это и отметил, что
одним из положительных завоеваний революционного
движения 1848 года явилась необходимость для революционеров
отказаться от многих революционных иллюзий. Марксу и его
единомышленникам пришлось отказаться от иллюзии
относительно непримиримой революционности буржуазии по
отношению к старому порядку. Июньские дни 1848 года, когда
буржуазия Франции с каннибальской жестокостью
раздавила революционный пролетариат, окончательно похоронили
веру революционеров в готовность буржуазии
объединиться с пролетариатом в одну революционную армию,
объявившую истребительную войну старому порядку.
Но жестокий удар, нанесенный июньской резней на
улицах Парижа, вызвав у Маркса глубокое негодование и яркий
гнев, заставив его понять, что политическая позиция
изменилась, — ни на минуту, однако, не заставил его опустить руки и
181

отчаяться в силах пролетариата. Маркс ни на минуту не
забывал необходимости для пролетариата вести самую
энергичную борьбу за свободный демократический строй.
В статье, помещенной в «Новой рейнской газете» по
поводу июньской бойни в Париже, Маркс писал: «Может ли это
породить в нас убеждение в том, что борьба за
государственную форму является бессмысленной, иллюзорной, ненужной?
Лишь слабые и трусливые души могут так ставить
вопрос. Столкновения, вытекающие из условий самого
буржуазного общества, должны быть на деле пережиты, они не могут
быть устранены с помощью фантазии. Лучшей
государственной формой является та, при которой общественные
противоречия не затушевываются, не подавляются насильственно,
т. е. не подавляются искусственно, лишь для видимости.
Лучшей государственной формой является та, при которой
общественные противоречия находятся в открытой борьбе и
благодаря этому могут быть разрешены».
Мы уже остановились на той эволюции взглядов Маркса
на революционность буржуазии, которая шла рука об руку с
переходом буржуазии от революционной к
контрреволюционной роли. Мы видели, что, начав с глубокой веры в готовность
буржуазии довести до конца свою
буржуазно-демократическую революцию, Маркс постепенно пришел к убеждению,
что буржуазия не способна выполнить и этой революционной
роли и союз с феодализмом против пролетариата она
предпочтет союзу с пролетариатом против феодализма.
Но революционные иллюзии Маркса и его
единомышленников заключались не только в переоценке
революционности буржуазии, но и в переоценке сил и сознательности
пролетариата конца сороковых годов. Избавившись от
переоценки революционности буржуазии, Маркс еще питал
иллюзии относительно численности, зрелости и силы тогдашнего
пролетариата. И чем сильнее разочаровывался Маркс в
революционности крупной и мелкой буржуазии, тем все
больше переносил он все свои надежды и расчеты на
революционные силы пролетариата. В начале 1848 года Маркс ожидал,
что крупная буржуазия не прекратит своей революционной
182

борьбы до тех пор, пока не будет создана демократическая
республика, но, как мы уже видели, Маркс скоро убедился,
что революционность буржуазии очень скоро испарилась.
Когда контрреволюция свирепствовала при
попустительстве, а отчасти и прямом содействии либеральной буржуазии,
когда она праздновала каннибальскими оргиями свою
победу над пролетариатом, Маркс резко и гневно писал:
«Каннибализм контрреволюции должен убедить народ, что
существует лишь одно средство сократить, упростить и
концентрировать предсмертные судороги старого общества и
кровавые муки родов нового общества, это средство —
революционный терроризма.
Приветствуя новый, 1849 г., Маркс развертывал на
страницах «Новой рейнской газеты» грандиозную картину
быстро прогрессирующей социальной революции, которая
охватит могучим заревом всю Европу, не исключая и Англии,
Маркс доказывает в этой статье, что социальная революция
возможна теперь только при условии, если она сделается
мировой, точнее говоря, если она охватит не только
западноевропейский континент, но и Англию. Схема этой социальной
революции рисовалась Марксу так: восстанет прежде всего
рабочий класс Франции, он первый поднимет знамя
социальной революции. Организованная рабочая партия Англии,
чартисты, восстанет и объявит непрерывную войну
английской буржуазии. Это восстание в Англии, Франции и других
странах неизбежно вызовет международные столкновения и
поведет к войне, которая примет мировой характер.
«Европейская война будет первым следствием победоносной
рабочей революции во Франции. Англия, как в эпоху
Наполеона, станет во главе контрреволюционных армий, но ход
самой же войны заставит ее стать во главе революционного
движения и искупить свой грех по отношению к революции
восемнадцатого века.
1 Революционный терроризм как средство уничтожения десятков
миллионов русских и людей других национальностей, проживавших на
территории поверженной Российской империи, был применен большевистскими
главарями Л. Троцким, В. Лениным и др. — Примеч. ред.
183

Революционное восстание французского рабочего
класса, мировая война — таково оглавление 1849 года». Но, увы,
«оглавление» 1849 года оказалось совершенно иным и
могло быть кратко выражено в словах: торжествующая и
свирепствующая контрреволюция. Французский пролетариат после
страшных кровопусканий оказался в силах сопротивляться
реакции лишь конвульсивными и слабеющими порывами. Но
Маркс еще долго лелеял надежду, что революционное
движение 1848 года не сегодня завтра могуче вновь поднимется
девятым непобедимым валом.
«Ближайшая мировая война,— пишет Маркс в январе
1849 г., — сотрет с лица земли не только реакционные
классы и династии, но и целые реакционные народы».
И последний номер «Новой рейнской газеты»
считает нужным в мае 1849 г. «напомнить своим читателям»
слова своего новогоднего номера: «Революционное восстание
французского рабочего класса, мировая война — таково
оглавление 1849 года». И этот последний номер заканчивается
указанием на надвигающуюся мировую войну между
контрреволюционными и революционными силами и народами и
на «красную республику», грядущую из Парижа.
Как показывает одно из писем Лассаля к Марксу, Маркс
в 1849 г. был глубоко убежден, что весной 1850 года во
Франции неизбежно вспыхнет пролетарская революция под
социалистическим знаменем. Лассаль вполне разделял эту
надежду. На счет же Германии, очевидно, надежды на близкое
непосредственное восстание были оставлены.
24 октября 1849 года Лассаль пишет Марксу: «Я извлек
тот непоколебимый урок, что никакая борьба в Европе не
может быть успешна, если только с самого начала, она не будет
провозглашена чисто социалистической; что не может
больше удастся никакая борьба, в которую социальные вопросы
входят лишь как туманный элемент и стоят на заднем
плане и которая с внешней стороны ведется под знаменем
национального возрождения или буржуазного
республиканизма; что никакая борьба не может иметь успеха, если она, как
в июне 1848 г., заранее не объявит своим паролем без вся-
184

ких прибавлений — «труд или смерть». С одной стороны, это,
правда, очень приятное убеждение, что мы тем самым
избегаем гнусности буржуазного господства. Но, с другой стороны,
напрашивается вопрос, будет ли Германия обладать в скором
времени такой силой, чтобы победоносно поднять чисто-
красное знамя? Достаточной ли силой уже обладает
социализм в Германии, чтобы быть в состоянии в скором времени
для себя самого и не драпируясь в чисто республиканский
энтузиазм, сорвать со стены меч? Если иметь в виду одну лишь
Германию, то пришлось бы на этот вопрос ответить печально
и отрицательно. На счастье у нас есть Франция! Ты пишешь,
что ждешь с уверенностью будущей весной восстания в
Париже. Источником при этом служат тебе французские réfugies
(беженцы. — Ред.). Но из письма Дронке, которое я только что
получил и которое согласуется со многим другим, я вижу, что
французские рабочие очень abattus (мертвы, убиты.— Ред.)
(чего я не думаю) и что рабочие, чему я очень верю,
потеряли всякое доверие к Montagne, вследствие ее ужасного и
чисто немецкого поведения 13 июня. Как бы они ни были правы,
но это во всяком случае тормозило бы поднятие знамени, так
как и вожди тайных обществ пока находятся на попечении в
тюрьме Mont. St. Michel. И очень возможно, что французские
réfugies в Лондоне, Ледрю и др. тешат себя иллюзиями
относительно настроения рабочих по отношению к ним и
недостаточно осведомлены на этот счет».
В этом письме Лассаля явственно сквозит некий
скептицизм по отношению к близости новой революции, хотя
Лаоса ль, высказав скептическую мысль, тотчас же спешит
высказать твердую уверенность в революционной
подготовленности и готовности французского пролетариата. Франция
сделалась духовным прибежищем и надеждою
революционеров конца сороковых годов.
Упомянутое письмо Лассаля к Марксу, помимо того
интереса, который оно представляет как характеристика
воззрений передовых немецких революционеров конца
сороковых годов, весьма важно и в том отношении, что оно ясно
указывает на два различных источника, питавших уверен-
785

ность Маркса в близости социальной революции во
Франции. Двумя этими источниками были: с одной стороны,
настроение французской политической эмиграции,
собравшейся в Лондоне, тех réfugies, о которых говорит Лассаль, а с
другой — уверенность Маркса в существовании в тогдашней
Европе затяжного промышленного кризиса. Если первый
источник — французская эмиграция — поддерживал у Маркса
иллюзии относительно близости «социальной» революции,
относительно силы и боевой подготовленности
французского пролетариата, то второй источник — экономическое
положение тогдашней Европы — заставил Маркса в 1850 г.
отказаться от этой иллюзии.
В упомянутом письме Лассаль пишет Марксу: «Я
приветствую с радостью торговый кризис в Англии, о котором ты
извещаешь в газете. Хорошо, если бы его наступление было,
действительно, вполне обеспечено и близко».
Как мы увидим ниже, на самом деле, во всей Европе
наступил не кризис, а сильный экономический подъем. Это и
заставило Маркса отказаться от надежды на близость
социальной революции. Но пока Маркс близко соприкасался с
французскими эмигрантами и верил их рассказам о
готовности Франции немедленно восстать и пока, что еще важнее,
Маркс считал, что Европа переживает тяжелый
экономический кризис, до тех пор он еще питал веру в близость
коренной социальной революции. Когда Маркс вернулся в Лондон,
он энергично принялся за возобновление «Союза
коммунистов», большинство ближайших членов которого
постепенно стекалось в Лондон. В марте 1850 г. лондонский комитет
«Союза коммунистов» разослал своим членам «Обращение»,
редактированное Марксом. Это «Обращение» еще всецело
отражало уверенность Маркса в близости общеевропейской
социальной революции, возвещенной восстанием
французского пролетариата.
«Мы говорили вам, братья, — гласило обращение, — уже
в 1848 г., что немецкие либеральные буржуа скоро достигнут
господства и свою новую добытую власть сейчас же обратят
против рабочих. Вы видели, как это исполнилось. В самом
186

деле, кто, как не буржуа, которые после мартовского
движения 1848 г. сейчас же захватили в свое обладание
государственную власть, воспользовался этою властью для того, чтобы
немедленно снова ввергнуть рабочих, их товарищей и
союзников по борьбе, в прежнее угнетенное положение?..
Буржуазии не нужно было бы даже делаться ненавистной
народу за насильственные меры, принимаемые для обеспечения
ее господства, так как все эти насильственные действия уже
произведены были феодальной контрреволюцией. Но
развитие не пойдет по этому мирному пути. Напротив,
революция, которая ускорит его, близка — будет ли она вызвана
самостоятельным восстанием французского пролетариата или
вторжением Священного Союза в революционный Вавилон».
Центральной задачей Маркс считал выяснение
отношения партии пролетариата к демократическому
мелкобуржуазному движению.
«Отношение революционной рабочей партии к
мелкобуржуазной демократии,— гласит «Обращение союза
коммунистов»,— таково: она идет вместе с нею против
фракции, низвержение которой является ее целью; она выступает
простив нее во всем, чем она решила бы укрепить себя
самое. Демократические мелкие буржуа, далекие от того, чтобы
стремиться к перевороту всего общества для революционных
пролетариев, добиваются такого изменения общественных
условий, которое бы сделало для них возможно более
сносным и удобным современное общество. Они требуют
поэтому прежде всего уменьшения государственных расходов
путем ограничения бюрократии и переложения главной массы
налогов на крупных землевладельцев и буржуа. Они
требуют устранения давления крупного капитала на мелкий путем
общественных кредитных учреждений и законов против
ростовщиков, благодаря чему для них и для крестьян станет
возможным получать ссуды от государства, вместо капиталистов,
на выгодных условиях; далее — введения буржуазных
отношений собственности в деревне путем полного уничтожения
феодализма. В то время как демократические мелкие
буржуа хотели бы довести революцию до конца возможно ско-
187

рее и при проведении максимума указанных выше
пожеланий — ваши интересы и наша задача в том, чтобы сделать
революцию непрерывной (permanente)1 на все время, пока все
более или менее имущие классы не будут вытеснены из
своего господствующего положения, государственная власть —
завоевана пролетариатом и ассоциация пролетариев— не
только в одной стране, но и во всех господствующих странах
всего мира — подвинется настолько далеко, что в этих
странах исчезнет конкуренция пролетариев и, по меньшей мере,
главнейшие производительные силы будут
сконцентрированы в руках пролетариев.
«На случай борьбы против общего врага не нужно
никакого особого объединения. Как только является
необходимость прямой борьбы с таким противником, интересы обоих
партий на этот момент совпадают, и как до сих пор, так и на
будущее время это на мгновение рассчитанное объединение
будет устанавливаться само собой. Понятно, что при
предстоящих кровавых столкновениях, как и при всех прежних,
победа будет одерживаться главным образом рабочими,
благодаря их мужеству, решимости и самоотверженности. Как до
сих пор, так и в этой борьбе, мелкие буржуа в массе будут
держаться как можно долее медлительно, нерешительно и
пассивно, чтобы затем, когда победа будет решена, захватить
ее в свои руки, призвать рабочих к спокойствию и к
возвращению к своему труду, предупредить так называемые
эксцессы и лишить пролетариат плодов победы».
Указывая на это, Маркс требует, чтобы пролетарская
партия усиленно и неустанно углубляла и расширяла револю-
1 Теория перманентной революции (от лат. permaneo - продолжаюсь,
остаюсь)— это теория о развитии революционного процесса в
периферийных и слаборазвитых странах. Теория была первоначально предложена
Марксом и Энгельсом, в дальнейшем разработана и применена
еврейскими марксистскими теоретиками Львом Троцким, Владимиром Лениным,
Эрнестом Манделем и др. Лозунг «перманентной революции» с новой силой
заработал в начале XXI века, когда по Европе прокатились так называемые
«цветные» революции, спонсированные Америкой, а вслед за ними и
«освободительные» революции на Ближнем Востоке и на африканском
континенте. — Примеч. ред.
188

ционное движение и вымогала у буржуазных классов самые
широкие социальные реформы, которые только возможны в
буржуазном государстве. «Обращение» коммунистов требует,
чтобы рабочие повсюду были хорошо вооружены и
находились в боевой готовности.
«Рабочие, разумеется,— говорит в заключение
«Обращение», — в начале движения не могут еще предлагать
никаких коммунистических мер, но они могут:
1) Принуждать демократов возможно всесторонне
вторгаться в существующий общественный порядок, нарушать
его правильный ход и этим компрометировать себя, а также
сконцентрировать возможно больше производительных сил,
перевозочных средств, фабрик, железных дорог и т.д. в руках
государства.
2) Они должны предложения демократов, которые будут
выступать не революционно, а только реформаторски,
доводить до крайних пределов и превращать их в прямые
нападения на частную собственность, так, напр., если мелкие
буржуа предлагают выкупить железные дороги и фабрики,
рабочие требуют, чтобы все это, как собственность реакционеров,
просто и без вознаграждения было конфисковано
государством. Если демократы предлагают пропорциональный налог,
рабочие требуют прогрессивного; если демократы сами
вносят предложение умеренного прогрессивного налога,
рабочие настаивают на таком налоге, ставки которого возрастают
так быстро, что крупный капитал при этом гибнет; если
демократы хотят регулирования государственных долгов,
рабочие хотят государственного банкротства. Требования
рабочих, следовательно, должны повсюду сообразоваться с
уступками и мерами демократов». «Обращение» заканчивается
призывом к рабочим, чтобы они «как можно скорее
заняли свою самостоятельную партийную позицию и ни на одно
мгновение не давали отвлечь себя от независимой
организации партии пролетариата лицемерными фразами
демократических мелких буржуа. Их боевым кличем должна быть
непрерывная революция (Revolution in Permanenz)».
189

Это «Обращение» коммунистического союза,
составленное в марте 1850 года, проповедует рабочей партии
политическую тактику, самым резким образом расходящуюся с той,
которой придерживался Маркс в 1848-1849 гг. и которую он так
блестяще развивал на страницах «Новой рейнской газеты».
В революционный период 1848-1849 гг. Маркс работал в
органе демократии и отстаивал общую политическую
военную кампанию пролетариата и буржуазии против старого
порядка. Самым характерным политическим признаком
взаимоотношения различных классов той эпохи служило то
обстоятельство, что тогда и в Англии, и во Франции, и в Германии
либеральная и демократическая буржуазия стремилась по
возможности сильнее вовлечь рабочий класс в борьбу с
феодальными классами, раскачать его, как могучий таран, для
разрушения старого порядка. Но после первого
революционного штурма, после того как феодализму и абсолютизму в
Германии были нанесены непоправимые уроны и после того,
как выросла «красная» опасность, политическое
взаимоотношение между буржуазией и пролетариатом коренным
образом видоизменилось, — буржуазия вместо того, чтобы
вовлекать пролетариат в политическую борьбу, как она делала до
1849 г., стала жестоко его преследовать за эту самую
политическую борьбу.
При таких условиях приходилось, конечно, покинуть
всякую надежду на возможность общей политической кампании
буржуазии и пролетариата для революционной войны со
старым порядком. Но перейти отсюда к заключению о
необходимости поднять самостоятельное революционное восстание
пролетариата можно было только при наличности у
тогдашнего пролетариата достаточных для этого сил, сознательности
и боевой готовности. Как показывает знакомое нам
обращение «Союза коммунистов», Маркс в начале 1850 года подпал
под влияние тех иллюзий, за которые судорожно держались
многочисленные политические эмигранты, бежавшие из
Франции в Лондон. Революционное движение 1848-1849
годов создало обширный штат профессиональных
революционеров, чувствовавших себя вне революционной стихии, как
190

рыба, выброшенная на сушу. А между тем свирепая
контрреволюция выбросила этих революционеров на мель и осудила
их на политическую безработицу. И чем тяжелее была
безработица, тем судорожнее хватались безработные
революционеры за иллюзии, тем беспробуднее отдавались они
«чародейству красных вымыслов».
Маркс, очевидно, некоторое время склонен был верить
этим иллюзиям эмигрантов, рассматривавших
революционные силы тогдашнего времени в страшно увеличивающее
стекло своего воображения.
Но в том же самом 1850 г., когда появилось
редактированное Марксом и переполненное иллюзиями «Обращение»,
Маркс пришел к заключению, что революционный подъем
исчерпал все свои силы и в ближайшем будущем никакого
общего революционного восстания ждать нельзя.
В статьях рейнского «Обозрения», которое издавал
Маркс в Лондоне, этот новый реалистический взгляд на
политическое положение нашел свое полное выражение, вызвав
взрыв негодования среди профессиональных
революционеров. В рецензии на книгу Chenu «Les conspirateurs» Маркс дал
блестящую характеристику профессионального
революционера и революционного авантюриста.
«Дело заговорщиков, — пишет в этой рецензии Маркс, —
заключается в том, чтобы предвосхитить революционный
процесс, искусственно привести его к кризису, вызвать
революцию раньше, чем будут созданы ее предпосылки.
Единственным условием революции является для них соответствующая
организация их заговора. Они представляют из себя
алхимиков революции и вполне разделяют путаницу идей и
ограниченное застывшими представлениями мышление,
характерное для старых алхимиков. Они изощряются в изобретениях,
которые призваны совершить революционные чудеса:
бомбы, адские машины, обладающие магическим действием,
бунты, которые должны оказать тем более чудесное и
неожиданное влияние, чем менее рациональных причин они имеют за
собою. Занятые подобным прожектерством, они имеют в виду
лишь ближайшую цель — низвержение существующего пра-
191

вительства и при этом самым глубочайшим образом
презирают теоретическое просвещение рабочих относительно их
классовых интересов. Отсюда их не пролетарская, а
плебейская злоба к habits noirs, т.е. к более или менее образованным
людям, имеющим в виду эту сторону движения».
Одним из главнейших факторов, заставивших Маркса
отказаться от иллюзий относительно возможности в
ближайшем будущем социальной революции, послужила его
уверенность, что промышленный кризис закончился и теперь
наступает период сильного экономического подъема. В
письме к Марксу от 24 октября 1849 года Лассаль отмечает
наличность экономического подъема: «В Бергском округе
наступило хорошее время для фабрик, фабриканты едва успевают
выполнять заказы; на Рейне происходит то же самое, точно
так же и в Париже, как я слышал». Когда Лассаль писал эти
строки, то и он, и Маркс были убеждены, что дело тут идет о
случайном и скоропреходящем явлении и что неминуемо и
быстро разразится или даже, точнее говоря, резко
обострится — ибо он уже существовал — промышленный кризис. Но
уже в политическом обзоре, помещенном в рейнском
«Обозрении», Маркс отмечает, что «во всяком случае не подлежит
сомнению, что торговый кризис несравненно больше
содействовал революциям 1848 года, чем революция — торговому
кризису. В. период между мартом и маем Англия уже
извлекала непосредственную выгоду от революции, привлекшей
к ней значительное количество континентального капитала.
С этого момента надо считать промышленный кризис здесь
закончившимся; во всех отраслях промышленности
замечается улучшение, и новый промышленный цикл обнаруживает
решительную наклонность к подъему».
И Маркс далее доказывает, что этот промышленный
подъем охватил всю Европу, и, приводя в доказательство
цифрами засвидетельствованные факты, Маркс делает общий
вывод: «При таком общем подъеме, когда производительные
силы буржуазного общества так широко развиваются, как это
только возможно при буржуазном строе, не может быть речи
о действительной революции. Подобная революция
возможна только в периоды, когда оба эти факторы, т. е. современ-
192

ные производительные силы и буржуазные формы
производства, вступят друг с другом в противоречие».
Реализм Маркса уже давно восстанавливал против него
тех профессиональных революционеров-заговорщиков,
которых Маркс так метко охарактеризовал на страницах
«Обозрения». Уже в 1847 году революционеры этого типа резко
обвиняли Маркса и его последователей в том, что они
«портят» рабочих и «изменяют революции». В конце 1847 года,
когда Маркс жил в Брюсселе, Бакунин писал о нем Анненкову:
«Жизнь только там, где есть строгий, безграничный и потому
и несколько неопределенный мистический горизонт: право,
мы все почти ничего не знаем, живем в живой сфере,
окруженные чудесами, силами жизни, и каждый шаг может их
вызвать наружу без нашего ведома и часто даже независимо от
нашей воли... Маркс портит работников, делая из них
резонеров. То же самое теоретическое сумасшествие и
неудовлетворенное, недовольное собою самодовольствие».
Когда Маркс в 1850 г. усвоил себе вполне
реалистический взгляд на политическое положение всей Европы, придя
к заключению, что революции ждать неоткуда, то его слова в
разгоряченной атмосфере политической эмиграции
действовали как ледяная струя. Революционеры, все помыслы и
упования которых держались и падали в зависимости от того,
будет или не будет в самом ближайшем будущем революция,
жестоко ополчились на Маркса, и между Марксом и его
единомышленниками, с одной стороны, и остальной
эмиграцией — с другой, очень скоро установились в Лондоне крайне
обостренные отношения. Борьба между реалистическими и
утопическими элементами проникла и в «Союз коммунистов».
Часть членов этого союза под главенством Виллиха и Шапе-
ра\ повела жестокую войну с Марксом и его единомышлен-
' Виллих Август (1810-1878)— глава ультралевых в «Союзе
коммунистов» с 1847 г. Прусский офицер, вышедший в отставку по политическим
убеждениям. Шапер— сподвижник Виллиха. Правильно: Шаппер Карл
(Schapper; ок. 1812-1870)— деятель немецкого рабочего движения,
участник революции 1848-1849 гг.; во время раскола «Союза коммунистов» в
1850 г. стал одним из лидеров сектантской фракции, впоследствии вновь
сблизился с Марксом.
7 Неизвестный Карл Маркс
793

никами. Шапер и Виллих резко обвиняли Маркса в том, что он
изменил революции и стал постепеновцем, что он стремится
к собственной диктатуре и глядит на рабочих как на нулей,
получающих значение лишь тогда, когда впереди становится
единица — вожак. Борьба эта в затхлой атмосфере
эмиграции быстро разрослась и приняла уродливые формы личных
дрязг и даже подтасовок, но эти дрязги, конечно, не
исчерпывали ее сущности. В междуфракционной борьбе «Союза
коммунистов» резко столкнулись друг с другом два
совершенно различных типа революционеров. Маркс олицетворял тот
тип революционеров-реалистов, которые опирали всю свою
деятельность и все свои расчеты на рост сознательности и
организованности широкой рабочей массы, ставя
революционное восстание в зависимость от сложного переплета
социально-экономических условий текущей действительности.
Виллих же олицетворял собою тип
революционеров-утопистов, рассчитывавших на силы и мужество группы
революционеров и убежденных, что при хорошей организации
храбрых революционеров-заговорщиков можно всегда
поднять революционное восстание.
На заседании центрального комитета «Союза
коммунистов» 15 сентября 1850 г. Маркс очень метко
охарактеризовал антагонизм двух течений: «На место критического
воззрения, — говорил Маркс, — меньшинство ставит
догматическое, на место материалистического— идеалистическое.
Вместо действительных отношений двигателем революции
является для него одна воля. Мы говорим рабочим: вы
должны 15,20, 50 лет вести междоусобные и международные
войны не только для того, чтобы изменить внешние условия, но
и для того, чтобы изменить самих себя и сделать себя
способными к политическому господству; вы, наоборот,
говорите: мы должны сейчас же достигнуть власти, иначе мы можем
ложиться спать. В то время, как мы указываем специально
немецким рабочим на неразвитое состояние немецкого
пролетариата, вы самым грубым образом льстите национальному
чувству и сословным предрассудкам немецких
ремесленников, что, конечно, популярнее. Подобно тому, как демократы
194

превратили слово народ в какое-то священное существо, так
вы делаете им слово пролетариат. Подобно демократке, вы
подсовываете на место революционного развития
революционную фразу».
Эти два типа революционеров были слишком
противоположны для того, чтобы возможна была их совместная
дружная деятельность в рамках одной и той же
организации. «Союз коммунистов» неизбежно должен был распасться
на две обособленные и враждующие фракции. Так оно и
случилось, и очень скоро вместо единого «Союза коммунистов»
появились две фракции — Маркса и Энгельса, с одной
стороны, Виллиха и Шапера — с другой.
Центральный комитет «Союза коммунистов»
большинством голосов примкнул к фракции Маркса и Энгельса, но
Виллих и Шапер созвали собрание членов лондонского
союза в количестве 40 своих сторонников и постановили
считать всю «клику Маркса — Энгельса» исключенной из партии.
Была принята следующая резолюция: «Принимая во
внимание, что необходимы энергичные мероприятия; принимая во
внимание, что необходимо восстановить прочную
организацию союза для того, чтобы при ближайшей пролетарской
революции во Франции и Германии не только устраивать
оппозицию и издавать газеты, но чтобы немецкий пролетариат
забрал дело в свои руки и достиг господства, — если же этого
не случится, то вина должна пасть на нас; принимая во
внимание, что Маркс и Энгельс избрали группу
полулитераторов, чтобы превратить ее в своих личных сторонников и фа-
натизировать мечтаниями об их будущей политической
власти; принимая во внимание, что Маркс и Энгельс стремятся
таким путем превратить союз в орудие личной власти,
совершенно игнорируя его, поскольку он не может быть им
непосредственно полезен. — Доказательством может служить
1848 г., когда Маркс и Энгельс в Кёльне свое звание членов
центрального комитета променяли на место редакторов
«Новой рейнской газеты» и т. д. и т. д. Собрание союза
постановило исключить Маркса, Энгельса и их единомышленников из
числа членов «Союза коммунистов»».
195

Но в то время, как заграничная организация «Союза
коммунистов» большинством голосов исключила из числа своих
членов Маркса и Энгельса, кёльнская центральная
организация, наоборот, стала в этом конфликте на сторону Маркса и
им руководимой фракции и исключила из числа членов
союза Виллиха, Шапера и их друзей.
Каждая фракция считала себя представительницей
законного большинства, а другую фракцию —
представительницей насильственного меньшинства.
Эти нескончаемые дрязги и расколы в среде
политической эмиграции Лондона очень скоро надоели Марксу, и
он все более и более сторонился от участия в эмигрантской
жизни, отгораживаясь как от «непримиримых
революционеров», воображавших, что не сегодня завтра они вызовут
всеобщую социальную революцию, так и от буржуазной
эмиграции, не хотевшей слышать ни о какой классовой борьбе и
сурово осуждавшей «вредных доктринеров», вносящих
классовую рознь в единую армию «общечеловеческого»
освободительного движения.
Маркс поддерживал постоянную связь с немецким
рабочим движением как через посредство «Союза коммунистов»,
так и путем переписки с вождями тогдашнего немецкого
движения, и в частности с Лассалем1.
1 Лассаль Фердинанд (1825-1864) — еврейский философ, юрист,
экономист и политический деятель, родился в семье торговца. Явился одним из
основателей «Всеобщего германского рабочего союза». Сотрудник «Neue
Rheinische Zeitung», редакторами которой были Маркс и Энгельс, подавал
себя последователем их идей. С 15 лет вел дневник (сохранился до нашего
времени), в котором показал себя юношей, падким до разного рода
удовольствий. Любовь к наслаждениям не покидала его всю жизнь. В половине
40-х гг. XIX века в Париже сблизился с Гейне, который, как пишут
академические источники, «оценил его мощную натуру» (впрочем, современных
исследователей заботит иное: кто — Гейне или Лассаль заразил один другого
сифилисом). В Германии познакомился с графиней Софией Гацфельд, вел ее
бракоразводное дело; был замешан в деле о краже шкатулки любовницы
графа Гацфельда. В другой раз был обвинен в государственной измене.
Пол Джонсон в своем исследовательском труде «Популярная история
евреев» пишет. «Но, пожалуй, самое мерзкое упражнение в самоненависти
было адресовано Марксом его соратнику социалисту Фердинанду Лассалю,
196

Германия переживала тогда время гнетущей реакции.
Мрачная и тяжелая сама по себе, она казалась еще мрачнее и
переносилась еще тяжелей, как контраст с только что
минувшими днями могучего революционного подъема. Как сильна,
однако, ни была реакция, как презрительно ни третировала
она всю послереволюционную эпоху, как церемонно ни
отбирала она ее завоевания, все же возврат абсолютизма был уже
невозможен. И сила реакции заключалась в том, что немецкое
правительство, несмотря все свои абсолютистские
поползновения, примирилось, однако, с фактом своего
конституционного грехопадения и тем самым примирило с собою
значительную часть буржуазии. Материальные дела буржуазии шли
отлично, во всех отраслях торговли и промышленности
замечался сильный подъем; крупная буржуазия хлопотливо
тянулась за аристократией и старалась не отстать от последней по
роскоши блеску жизни. Буржуазия охотно сорила деньгами на
еврею из Бреслау, который подправил свою прежнюю фамилию Ласаль на
Лассаль— в честь французского героя-революционера, а в дальнейшем
стал основателем немецкого социализма как массового движения. Его
практические достижения в этом направлении были намного значительнее, чем
у Маркса. Несмотря на это (или вследствие этого), он стал мишенью
невероятной брани в переписке Маркса с Энгельсом. Маркс называл его «барон
Ициг», «еврейский негр». Он видел в нем польского еврея, а польских евреев
он считал «самой грязной расой». Энгельс писал Марксу 7 марта 1856 года:
«Лассаль настоящий еврей со славянской границы и всегда стремился
использовать партийные дела в личных целях. Отвратительно наблюдать, как
он старается пробиться в аристократическое общество. Это сальный еврей,
маскирующийся бриллиантином и блеском бижутерии». Нападая на
еврейство Лассаля и глумясь над его сифилисом, Маркс 10 мая 1861 года писал
Энгельсу: «Кстати, о Лассале - Лазаре. В своей выдающейся работе по
Египту Лепсий доказал, что исход евреев из Египта - не что иное, как описанная
Мането история изгнания из Египта «прокаженного народа». Во главе этих
прокаженных стоял египетский жрец Моисей. В итоге Лазарь-прокаженный
есть типичный еврей, а Лассаль - типичный прокаженный». И снова, 30 июля
1862 года: «Мне абсолютно ясно, что, как показывает форма его головы и
характер шевелюры, он происходит от негров, которые присоединились
к Моисею, бежавшему из Египта (если только его мать или бабку со
стороны отца не скрещивали с ниггером). От этого союза евреев с немцами, да
на негритянской основе обязан был получиться удивительный гибрид». Как
видим, расовый вопрос заботил не только немецких нацистов, но еще много
ранее — великих еврейских теоретиков. — Примеч. ред.
197

«представительство» для того, чтобы сблизиться с
аристократией, стать с ней на одну ногу, быть ею принятой. Если в
предреволюционную эпоху значительная часть богатой буржуазии
будировала против аристократии и охотно напоказ браталась
с «народом», и в частности с пролетариатом, теперь она
опасливо и надменно сторонилась от последнего и с
заискивающей улыбкой шла навстречу аристократии.
В эту эпоху сильного экономического подъема и
политического упадка социальное движение Германии все более
становилось под знак экономики. Блестящие дела, которые
делала в настоящем, и неприятнейшие воспоминания о недавних
«эксцессах» революционного движения заставляли буржуазию
сторониться политической работы и сосредотачивать свою
деятельность на расширении хозяйственных предприятий.
То же стремление перейти к экономической организации
стало все сильнее замечаться и в среде немецких рабочих
ремесленников. Товарищеские организации для учреждений
мелкого кредита и закупки сырья стали широко
распространяться, найдя неутомимого и наивного проповедника в лице
Шульце-Делича1. Носясь с утопической целью «излечить»
нынешний социальный строй с помощью устройства кредитных
товариществ и товариществ для закупки сырья, Шульце-Де-
лич сумел, однако, вызвать сильное движение среди
немецких ремесленников и рабочих. И он действительно оказал им
очень большую услугу, побудив их соорганизоваться и
добиться кое-каких реальных улучшений своего быта. Маркс,
живший в изгнании, не падал духом, хотя, как мы увидим, у
него было достаточно и субъективных, и объективных
причин для тяжелого уныния. За какие-нибудь полтора-два
года общая физиономия социального движения Европы
резко изменилась. Приходилось не только похоронить надежды
на близость общей социальной революции — приходилось с
тяжелым сердцем признать, что в настоящее время неоткуда
ждать широкой поддержки своим идеям, приходилось
уповать лишь на будущее.
1 Шульце-Делич Франц Герман (Schulze-Delizsch; 1808-1883) — немецкий
экономист, один из организаторов кооперативного движения в Германии.
198

Тяжело себя чувствовали не только Маркс и его
единомышленники, заброшенные в изгнание и отрезанные от
родины, в которой творились невеселые вещи, тяжело и
тоскливо жилось и таким единомышленникам Маркса, как
гениальный Лассаль, с его кипучей деятельностью, неугасаемой
верой в неминуемое торжество своего идеала, гордым и
несгибаемым социальным идеализмом.
В письмах Лассаля к Марксу, относящихся к
пятидесятым годам, годам не только правительственной, но и
общественной реакции, несмотря на всю их гордую и растущую веру
в конечное торжество его идей, однако, то и дело звучат
грустные и тоскливые ноты. Деятельность Лассаля была
сильно отравлена сворой шпионов-ищеек, окружена атмосферой
дрязг и подсиживаний. Но его угнетало не это и не
правительственный гнет, а тяжелая общественная реакция.
«Ах, не вы изгнаны,— пишет Марксу Лассаль,— изгнан я!
Ибо вас, старых товарищей по борьбе и убеждениям,
собралось все-таки много в одном городе! Между тем я живу в
эти годы так одиноко, столь оторванным от прежних
братьев по оружию, последних могикан, как я назвал себя в
припадке сентиментальности. Это действительно очень
тяжело. Если оставить в стороне рабочий класс, который не
только сохранил здоровым и свежим свой ум и свое сердце, но
даже очень развился с тех пор, то между так называемыми
«образованными» людьми все еще — и даже больше, чем
когда-либо, — господствует та же трусость, тот же страх, та же
привычка прятаться, что и раньше». Только вера в
непоколебимый и непобедимый идеализм сознательных рабочих
спасала Маркса и Лассаля ог отчаяния и апатии. Годы реакции не
только не задушили в передовых рядах немецкого
пролетариата стремления к развитию своего классового
самосознания, но до некоторой степени даже усилили его.
В одном из своих писем от 24 июня 1852 года Лассаль
пишет: «Что касается пролетариата, то здесь, по-видимому, в
широких кругах происходит движение, которое Гегель назвал
бы «самоуглублением». Рабочий класс, очевидно, намерен в
большом масштабе и широких размерах, пользуясь полити-
199

ческим затишьем, сжиться со своим внутренним
содержанием, проникнуться сознанием его и таким образом
укрепиться. Современные политические обстоятельства приводят
рабочих гораздо меньше в уныние, гораздо меньше давят на
них, чем на буржуа; они теряют от этого меньше мужества,
потому что они и без того знают, что не могут в самом
ближайшем времени предъявить никаких претензий, а с другой
стороны, они инстинктивно чувствуют, что чем дольше
продолжится абсолютизм, тем более сократится
непосредственно классовое господство буржуазии. Таким образом, рабочие
употребляют этот промежуток времени на то, чтобы со
своей стороны насколько возможно живо проникнуться своим
классовым самосознанием, выяснить себе всесторонне
понятие рабочего класса и развить теоретически вытекающие из
него следствия... Если не ошибаюсь, настоящая немецкая
рабочая партия родится как раз во время этой кажущейся
мертвой тишины».
Тому «самоуглублению» рабочего класса, тому
прояснению его классового сознания, о которых говорит в своем
письме Лассаль, было посвящено почти все время Маркса в
эпоху реакции. Отрезанный от возможности участия в
практической жизни своей родной страны, Маркс ушел в
теоретическую разработку основных проблем, связанных с рабочим
движением. Он погрузился в богатства Британского музея,
и в ту эпоху, когда реакция мрачно торжествовала свою
победу, когда она считала рабочий класс окончательно
разбитым и бессильным, в эту эпоху могучими взмахами
гениальной мысли выковывались сильнейшие, наиважнейшие
оружия пролетарского движения.
«Новое рейнское обозрение», которое Маркс издавал в
Лондоне, начало выходить тогда, когда иллюзия Маркса
относительно неизбежности в ближайшем будущем общей
социальной революции находилась в зените, но последний
выпуск этого обозрения уже ликвидировал период иллюзий и
народился под знаком политического реализма.
Что касается общих социально-политических идей,
которые развивали на страницах «Обозрения» Маркс и Энгельс,
200

то для суждения о них мы имеем лишь интересную в этом
отношении статью Энгельса о десятичасовом рабочем дне. Эта
статья Энгельса еще пропитана утопизмом, заставившим его
с отрицанием относиться к возможности широких
социальных реформ и утверждать, что социальная реформа
возможна только при помощи социальной революции. Это резкое
противопоставление социальной реформы и социальной
революции, это понимание социальных реформ, как следствия,
вытекающего из социальной революции, вместо
рассмотрения их как знамения совершающейся социальной
революции, составляет отличительный признак утопизма и всецело
проникает в статью Энгельса, заканчивающуюся
характерными словами: «Единственное разрешение вопроса о
десятичасовом рабочем дне, как и вообще всех вопросов, касающихся
противоречия между капиталом и наемным трудом,
заключается в пролетарской революции».
Билль о десятичасовом рабочем дне, говорит Ф. Энгельс,
«в значительной степени тормозит быстрый рост богатства,
влиятельности, общественной и политической власти
фабрикантов, и в то же самое время рабочему классу этот билль
сулит лишь материальные и даже исключительно физические
выгоды. Он охраняет здоровье рабочих от слишком
быстрого разрушения. Но он не дает им в руки ничего такого, что
делало бы их опасными для их реакционных союзников (т.е.
земельной аристократии, отстаивавшей десятичасовой билль в
пику фабрикантам. — П. В.). Этот билль не дает рабочим
политической власти и не улучшает их положения в качестве
наемных рабочих».
Десятичасовой рабочий день, говорит далее Энгельс,
«накладывает невыносимые оковы на промышленность,
нуждающуюся теперь более, чем когда-либо, в полной
независимости, в неограниченнейшем распоряжении всеми своими
ресурсами. Что сделается с промышленностью в ближайший
же кризис, если ей не дадут возможности вовсю
использовать кратковременный период подъема? Десятичасовой
рабочий день должен быть отменен, и если не удастся отменить
его с помощью парламентского постановления, то должны
будут постараться обойти его на деле».
201

«Восстановление этого билля имело бы смысл, —
говорит далее Энгельс, — лишь при господстве всеобщего
избирательного права, а всеобщее избирательное право в такой
стране, как Англия, на две трети населенной промышленным
пролетариатом, означает исключительное политическое
господство рабочего класса, со всеми неразрывно связанными с
этим революционными изменениями общественного строя».
Статья Энгельса дает ценный материал для духовной
автобиографии марксизма. Она показывает, что в эту эпоху
(1850 г.) Энгельс еще был убежден, что задача рабочего
класса по отношению к экономической организации и по
отношению к изучению их материального быта, по отношению к
капитализму вообще— должна держаться лишь
пассивного пароля: «что делаешь — делай скорей». Энгельс был
убежден, что беспрепятственная эволюция капиталистического
развития быстро разложит все современное общество на его
простейшие социальные элементы — необъятную массу
пролетариата и пролетаризированного мелкого собственника, с
одной стороны, и ничтожную по численности группу богатой
и зажиточной буржуазии — с другой. Дело рабочей партии
должно было заключаться в том, чтобы политически
организовывать все растущую массу пролетариата и зажигать в его
сердцах и головах идею-силу классового сознания. Рабочая
партия должна была при этом вести неустанную борьбу за
демократизацию политического строя страны, за завоевание
рабочими широких политических прав. Раз ход
экономического развития превратит большинство населения в
пролетариев, раз, с другой стороны, пролетарии добьются
политического равноправия, и в том числе всеобщего
избирательного права, тогда вся государственная машина неизбежно
окажется в руках пролетариата, и с ее помощью совершится
политический переворот. Энгельс, как показывают
приведенные нами выше его слова, был глубоко убежден, что в Англии
1850 г. введение всеобщего избирательного права отдало бы
государственную власть в руки пролетариев, а это
неизбежно вызвало бы полный социалистический переворот.
202

В предшествующих очерках мы уже достаточно
выяснили как источник, так и характер сильной переоценки
Марксом и Энгельсом быстроты развития
крупнокапиталистического строя и гибели мелких форм хозяйства, здесь же мы
отметим, что — как это ясно показывают приведенные
слова— Энгельс сильно увлекался в ту эпоху бланкизмом1. Но
и Маркс находился под сильным влиянием Бланки, что
показывают его слова в «Восемнадцатом Брюмера» (1852 г.): «День
15 мая, как известно, привел лишь к устранению с
общественной арены на все время борьбы Бланки и его
единомышленников, т.е. истинных вождей пролетариата».
После прекращения «Обозрения» Маркс горячо
отдался литературной деятельности и научным работам. Им была
написана блестящая историческая монографии «18
брюмера Луи-Бонапарта», появившаяся во втором номере журнала
«Die Revolution», издававшегося в Бостоне в 1852 г. одним из
друзей Маркса, Вейдемейером2.
В этой монографии Маркс, идя по горячим еще следам
событий французской современности, мастерски вскрыл
скрытые движущие пружины этих событий и применил
исторический материализм к объяснению одного из самых
интересных периодов в истории Франции.
В самом начале своей монографии Маркс писал: «Люди
делают свою собственную историю, но они ее делают не
самопроизвольно,— им приходится действовать не при
обстоятельствах, выбранных ими самими, а при
обстоятельствах, независящих от их выбора, непосредственно их
окружающих и унаследованных».
1 Бланкизм — политическое течение, связанное с именем Л. О. Бланки;
термин, обозначающий взгляды сторонников заговорщической тактики
в революционной борьбе. Бланкисты отстаивали необходимость создания
узкой тайной иерархической организации, ставящей своей задачей
свержение существующего режима путём внезапного вооруженного выступления.
Отказывались от пропаганды в широких массах, чтобы не подвергать
опасности нелегальную организацию. — Примеч. ред.
2 Вейдемейер Иосиф (1818-1866) — еврейский деятель германского
и американского рабочего движения, близкий друг К. Маркса и Ф.
Энгельса. — Примеч. ред.
203

Эти слова Маркса должны были оказать глубокое
влияние в ту эпоху, ;когда революционеры 1848-1849 годов никак
не могли освоиться с тем фактом, что им приходится
действовать «при обстоятельствах, независящих от их выбора».
Изучая чрезвычайно запутанную и сложную борьбу
направлений, партий и классов в эпоху революции 1848 г. и
последовавшей затем контрреволюции, Маркс мастерски
распутывает всю пеструю ткань событий и обнажает перед нами
ту социальную основу, на которой фразеология партий
вышивала такие пестрые и подчас неожиданные узоры.
Сущность своей методологической точки зрения Маркс
сжато излагает при этом в следующих блестящих словах: «На
различных формах собственности, на социальных условиях
существования возвышается целая надстройка различных и
своеобразных чувств, иллюзий, понятий и мировоззрений.
Весь класс творит и формирует все это на почве своих
материальных условий и соответственных общественных
отношений. Отдельный индивидуум, получая свои чувства и
взгляды путем традиции и воспитания, может воображать, будто
они и образуют действительные мотивы и исходную точку
его деятельности... Если в обыденной жизни различают
между тем, что человек думает и говорит о себе, и тем, что он
есть и делает на самом деле, то еще более следует различать
в исторической борьбе между фразами и иллюзиями партий
и их действительными интересами, между их
представлением о себе и их реальной природой».
При этом Маркс нисколько не игнорирует значения этих
иллюзий. Разоблачая эти фразы и иллюзии, вскрывая ту
основную ткань исторического процесса, которую они
покрывали своими причудливыми узорами, Маркс при этом всегда
показывает, что все это не мешало этим фразам и иллюзиям
играть важную историческую роль.
«Предания всех мертвых поколений, — говорил Маркс, —
тяготеют кошмаром на умах живых. Как раз тогда, когда люди,
по-видимому, только тем и заняты, что переделывают себя и
окружающее, создают нечто совершенно небывалое, — как
раз в такие эпохи революционных кризисов они заботливо
204

вызывают к себе на помощь духов прошедшего, заимствуют у
них имена, боевые лозунги, костюм и в освященном
древностью наряде, на чуждом языке разыгрывают новую сцену
всемирной истории».
И Маркс затем горячо призывает пролетариат сбросить
с себя иго прошлого, сбросить с себя ветхого человека,
«кошмар мертвых поколений». И Маркс противопоставляет в этом
отношении буржуазную революцию пролетарской:
«Социальная революция девятнадцатого столетия не может черпать
свою поэзию из прошлого: она должна черпать ее из
будущего. Она не может стать самой собой, не отказавшись от
всякого суеверного почитания старины. Прежним революциям
необходимы были всемирно-исторические воспоминания о
прошедшем, чтобы заглушить в себе мысль о собственном
содержании. Революция девятнадцатого столетия должна
предоставить мертвым хоронить своих мертвых, чтобы уяснить
себе собственное содержание. Там фраза преобладала над
содержанием, здесь содержание преобладает над фразой».
Годы реакции позволили Марксу вновь вернуться к
усердным занятиям политической экономией. Плодом этих
занятий явилось (в 1859 г.) сочинение «К критике
политической экономии». Маркс предпослал этой книге замечательное
предисловие, дающее очень ценный материал для уяснения
хода развития идей К. Маркса и содержащее классическую
формулировку основных идей исторического материализма.
«В общественном отправлении своей жизни, — пишет К.
Маркс в предисловии, — люди вступают в определенные, от
их воли независящие отношения — производственные
отношения, которые соответствуют определенной ступени
развития их материальных производительных сил. Совокупность
этих производственных отношений образует экономическую
структуру общества, реальное основание, на котором
возвышается правовая и политическая надстройка и которому
соответствуют определенные формы общественного сознания.
Способ производства материальной жизни
обусловливает собою процесс жизни социальной, политической и
духовной вообще. Не сознание людей определяет их бытие, но,
205

напротив, общественное бытие определяет их сознание. На
известной ступени своего развития материальные
производительные силы общества впадают в противоречие с
существующими производственными отношениями или, употребляя
юридическое выражение, с имущественными отношениями,
внутри которых они до сих пор действовали. Из форм
развития производительных сил эти отношения становятся их
оковами. Тогда наступает эпоха социальной революции. С
изменением экономического основания более или менее быстро
преобразуется и вся громадная надстройка над ними».
Уже в «Нищете философии» Маркс изложил основные
воззрения своей экономической теории, но, как мы уже
указывали, здесь при изложении своей теории трудовой
ценности Маркс еще не освободился от унаследованного от
классиков-экономистов нечленораздельного воззрения на «труд»,
т.е. от нерасчленения его на «труд» и «рабочую силу». В
«Критике политической экономии» мы находим уже вполне
обоснованными и точно сформулированными все основные
экономические идеи Маркса.
Центральное место уделено анализу денег и денежного
обращения, т.е. тем экономическим понятиям, которые
вызывали и вызывают наибольшую путаницу в головах ученых и
неученых людей. В «Критике политической экономии» Маркс
рассеял тот мистический туман, который, казалось, тем более
сгущался вокруг вопроса о деньгах, чем больше об этом
вопросе писали. Рассеять этот туман Маркс мог только с
помощью своего основного метода — рассматривания
экономических категорий как формулировки того взаимоотношения,
в которое становятся люди в процессе развития
производительных сил. Смеясь над экономистами, рассматривавшими
хозяйственные явления не как отношения людей, а как
внутренние свойства вещей, Маркс ясно показал, что этот
фетишизм порождается товарным производством и что только
его ниспровержение открывает возможность научного
анализа основных экономических явлений.
Маркс в этом сочинении окончательно вступил в
наследство классической политической экономии и довел до их ло-
206

гического заключения основные посылки Рикардо. Эти
громадные научные заслуги книги Маркса находились в обратно
пропорциональном отношении к успеху, который имела его
книга. Можно смело сказать, что книга Маркса не только не
имела успеха, но и почти не была замечена; лишь кучка
близких друзей прочла и поняла ее.
Если в рабочем классе Германии в пятидесятые годы
мощно просыпалось стремление к самосознанию, к разработке и
уяснению теории, освещающей и освящающей практику, то
в среде немецкой буржуазии пятидесятых годов, наоборот,
резко преобладало «трезвенное», пресно-практическое
направление, с насмешливой и ленивой улыбкой смотревшее
на все «теории» социальных «мечтателей».
В настроении немецкого «образованного» общества
революция 1848 года произвела резкий перелом. Если до этой
революции буржуазная интеллигенция Германии обнаруживала
живой и растущий интерес ко всем новым словам и веяниям в
области социальных вопросов, если она с интересом следила
за социалистической литературой и даже очень охотно
причисляла себя к числу социалистов, то после революции и с
наступлением реакции она решительно отвернулась от всяких
социалистических увлечений. Путем строгого воздержания от
всяких мудрствований на социальные темы, путем
придерживания «правильного» образа мысли, ни в чем не
нарушающего требования буржуазного режима, немецкая интеллигенция
покрывала «социалистические» грехи своей молодости.
В официальной политической науке Германии
воцарилась историческая школа с Рюшером во главе, очень
основательно отбивавшая у юного поколения всякий вкус к
теоретическим построениям и успешно привившая ему стремление
к научному коллекционерству. Такое настроение
интеллигентской Германии весьма мало благоприятствовало успеху
книги Маркса или хотя бы внимательному к ней отношению.
К тому же книга ведь была написана Марксом, т.е. человеком,
к которому немецкая буржуазия питала неподдельную и
неутолимую ненависть и которого она усердно травила на
страницах «Национальной газеты» и других своих лейб-органов.
207

С другой же стороны, сколько-нибудь широкая аудитория из
пролетарской среды для таких серьезных и трудных
сочинений, как «К критике политической экономии», в
пятидесятые годы еще не народилась в Германии.
Положение Маркса было до крайности тяжелое.
Вынужденный добывать средства к существованию, он
занимался сотрудничеством в американских и английских газетах.
Но это сотрудничество не давало ему, конечно, ни
морального, ни материального удовлетворения. Материальный
вопрос всегда остро стоял перед ним и непрестанно отвлекал
его мысль в сторону изыскания средств существования.
Германский литературный рынок был почти закрыт для
Маркса, был закрыт не только для публицистических работ,
но и для серьезных научных. Социалистических издательств
тогда еще почти что не было, а буржуазные фирмы и слышать
не хотели об издании сочинений такого неисправимого
революционера, как Маркс.
Уже в 1852 году Маркс пишет: «В Германии теперь ни
одно книгоиздательство не решится печатать что-нибудь,
написанное мною. Таким образом, остается только издать на
свой счет, что для меня при моих теперешних
обстоятельствах является невозможным».
В одном из своих писем к Марксу Лассаль с
негодованием говорит об интеллектуальном упадке немецкой
буржуазной прессы после революции: «О, наша полиция, что там ни
говори, и та гораздо более либеральное учреждение, чем
наша пресса! Это — я действительно не знаю другого
выражения для нее — это настоящая... Как выступить против этого
своекорыстного молчания, против этого молчаливого
заговора всех? Pas possible! У них не осталось больше ни совести,
ни стыда! Все, что не подходит к дорогой их интересам
мелочной торговле, — обо всем этом memento mori. Траппист
не может быть безмолвным. О, когда у нас еще была
цензура и все было еще в наивном состоянии, тогда было золотое
время! Теперь полицейский дух и общий сервилизм перешел
в самую прессу, и, конечно, нет надобности ни в какой
полиции против них; это они и называют «свободой прессы». Если
208

же кому-нибудь придет в голову сделать все-таки
какую-нибудь заметку по поводу изложенного тобою, то это будет еще
хуже, чем если бы этого не было. Ведь тогда тебя заставят
говорить нечто такое, чего ты совсем не говорил».
Травля буржуазной прессы, материальные невзгоды,
тяжелые семейные несчастья и отсутствие возможности
применять свои литературные силы так и там, как и где хотелось, не
мало крови испортили Марксу и не раз нагоняли на него
тяжелое настроение. Но это тяжелое настроение рассеивалось,
как ночь на рассвете дня, когда перед духовным взором
Маркса расстилалась грандиозная перспектива «идеи
четвертого СОСЛОВИЯ».
Тогда рассеивалось мрачное настроение и Маркс вновь
чувствовал необычайный прилив энергии и бодрости. В
декабре 1857 г. жена Маркса пишет об одном из таких периодов
прилива энергии и бодрости: «Хотя мы очень ощущаем на
своем кошельке американский кризис, так как Карл вместо
двух раз в неделю пишет только один раз в «Tribune», которая
отказала всем европейским корреспондентам, кроме Байар-
да, Тэйлора и Карла, но вы все-таки можете представить, как
high up (высоко. — Ред.) находится Мавр. Вся его прежняя
работоспособность и легкость в работе вернулась к нему, точно
также бодрость и веселость его духа, которая несколько лет
была подавлена со времени большого горя, потери нашего
любимого ребенка, которая будет вечным трауром для
моего сердца. Днем Карл работает ради насущного хлеба, по
ночам же — чтобы закончить свою политическую экономию.
Теперь, когда этот труд стал потребностью и необходимостью,
найдется же какой-нибудь жалкий книгопродавец».
Несмотря на все невзгоды, несмотря на тяжелые
личные несчастья и мелочные поиски хлеба насущного, К. Маркс
никогда не терял уверенности в грядущем торжестве своих
идей. Перед его духовным взором всегда стояла величавая
«идея четвертого сословия», и сквозь пестрый гром и шум
текущих событий Маркс всегда умел прощупать пульс
исторической жизни, умел услышать тяжелую железную поступь все
новых и новых батальонов, шедших осуществить «идею
четвертого сословия».
209

В своем политическом изгнании Маркс ковал для этих
рабочих батальонов тяжелые и смертоносные оружия. Он
сторонился от эмигрантской жизни, выносившей всю игру
личных самолюбий, дрязги и свирепую фразеологию на
общественный форум. Маркс тихий Британский музей
предпочитал шумным эмигрантским обществам и собраниям, и его
занятия в Британском музее, конечно, принесли более
плодотворные результаты для революции, чем словесная
война многочисленных революционных витий всех толков и
бестолковостей, переполнявших тогда Лондон.
Затянувшаяся реакция не приводила Маркса в
отчаяние, хотя, отрезав его от родины и живого дела, она,
конечно, доставила ему немало тяжелых минут. Маркс знал, что в
ее мрачной тиши растут и объединяются новые силы, да и к
тому же у него время от времени неизменно вспыхивала
уверенность, что революция не за горами и из нависших туч
реакции грянет революционный гром, а окутавшая всю Европу
удушливая атмосфера реакции будет рассеяна освежающею
грозою революции.
Кроме того, эпоха реакции далеко не была для
социалистического движения Германии эпохой полного безвременья
и безлюдья. Не говоря уже о том «собирании сил» и
просветлении сознания, которое происходило тогда в кругах
немецкого рабочего движения, надо заметить, что немецкие
социалисты отнюдь не складывали тогда рук на терзаемой
отчаянием груди.
Не говоря уже о старых испытанных в боях
революционерах, продолжавших свою прежнюю борьбу, в эпоху
реакции, кроме того, быстро поднималась яркая звезда Лассаля,
и — «чем ночь мрачней, тем ярче звезды» — сама по себе
яркая личность Лассаля еще резче и ярче выделялась на
мрачном фоне реакции. Маркс, конечно, не мог не оценить то
громадное значение, которое призван был сыграть Лассаль в
немецком рабочем движении.
Мы уже видели выше, что промышленный подъем,
начавшийся с 1849 года, заставил Маркса прийти к
заключению, что нового революционного восстания в настоящую ис-
210

торическую минуту ждать неоткуда. Но при этом Маркс все
время напряженно ловил симптомы нового промышленного
кризиса и был твердо убежден, что экономический подъем
надолго не затянется, что ему на смену скоро придет новый
промышленный застой и достаточно будет каких-либо
европейских осложнений, и прежде всего войны, для того, чтобы
вновь ярко вспыхнуло пламя общеевропейской революции.
Будучи уверен, что наступившая реакция есть лишь
жуткое затишье перед в тиши надвигающейся революционной
бурей, страстно ожидая эту бурю, Маркс то и дело принимал
за буревестников различные события политической и
экономической истории десятилетия 1850—1860 гг.
В 1862 г. Маркс пишет своему приятелю Кугельману1:
«Мы, очевидно, идем навстречу революции, в чем я, начиная
с 1850 г., никогда не сомневался». Но заслугою Маркса было
то, что в противоположность другим революционерам
ожидание близкой революции никогда не заставляло его
забывать о великих основных идеях всего исторического
движения и уходить в вызывание великого духа революции с
помощью магических революционных формул.
Маркс разделял уверенность
революционеров-эмигрантов пятидесятых годов, что революция не за горами. Но в то
время, как эти революционеры в ожидании настоящей
революции занимались игрой в революцию, заранее
репетировали свои революционные роли и были уверены, что «или
теперь, или никогда», — в это самое время Маркс грозился
заложить основные, несдвигаемые камни идеологии
пролетариата и был убежден, что переворот наступит не теперь,
так позже, и чем позже, тем более организован и сознателен
будет рабочий класс, который вынесет его на своих плечах.
1 Кугельман Луи (1830-1902) — ганноверский гинеколог. С 1865 г.—
член так называемого Международного общества рабочих (I
Интернационал), активный участник конгрессов и комиссий Интернационала,
содействовал изданию и распространению «Капитала» Маркса. Сравнивал
«Капитал» с рычагом Архимеда, «который в трудящихся массах находит
свою точку опоры и когда-нибудь перевернет буржуазный мир». С 1862 г. К.
и Маркс находились в тесных дружеских отношениях и поддерживали
оживленную переписку. — Примеч. ред.
211

Маркс видел, конечно, что теоретические работы,
которыми он усердно занимался в годы реакции, приводили его
к идеям, очень медленно и туго просачивавшимся в головы
даже его близких друзей-современников. Марксу часто
приходилось выслушивать от своих друзей жалобы на
недостаточную популярность его идей или их изложения. Отвечая
на эти упреки в непопулярности, Маркс пишет Кугельману:
«Действительно, популярными научные попытки революцио-
нирования науки никогда не могут быть. Но как только
научные основы положены, популяризирование становится
легким. Если время станет несколько более бурным, то опять
найдутся те краски и те чернила, которые дадут нам
популярное изложение и этих предметов».
Основные теоретические идеи, которые развил Маркс,
казались его друзьям пятидесятых годов столь
«непопулярными» благодаря своей необычности, новизне. Для своего
усвоения они требовали отказа от традиционных взглядов,
фраз, с которыми уже умели сродниться и сжиться, заменяя
ими самостоятельное мышление. Оторвать от себя эти уже
сросшиеся со всем естеством идеи было нелегко, а отсюда и
нелегко было усвоить идеи Маркса, казавшиеся такими
«непопулярными», такими «трудными».
Но Маркс, как мы видели, не отчаивался, он знал, что
популяризирование его идей станет легким, как только будут
заложены научные основы революционизирования
буржуазной науки, он знал, что дело не станет за «чернилами и
красками», которыми ярко и общедоступно изложат раз добытые
научные истины. И в этой твердой уверенности он
продолжал добывать эти истины, стоически перенося и резкие
нападки революционеров, и травлю буржуазной прессы, и
замалчивание буржуазной науки, и тяжелые материальные и
семейные невзгоды.
После кратких и ярких годов революционного движения
потянулась полоса тяжелой и темной реакции, окутавшей
всю Европу; реакция шла не только от правительства, но и
от значительных слоев общества, и именно это последнее
обстоятельство делало реакцию столь длительной и прочной.
212

Революционное половодье, одно время затопившее всю
общественную пирамиду и даже во многих европейских
государствах затопившее тонкую правительственную
вершину этой пирамиды, теперь быстро шло на убыль. Обнажилась
вновь не только правительственная вершина, но и
нижележащие довольно широкие общественные слои, а к
пятидесятому году и с широкого «народного» основания
общественной пирамиды успели исчезнуть уже следы еще недавнего
революционного половодья.
Но вожди и сознательные борцы этих низов не сложили
своего оружия, и их не покинули надежды на новый поход.
Начался период созревания и собирания новых сил, и в то же
самое время начался период усиленной разработки
«алгебры революции», выражаясь языком Герцена, призванной
совершить революцию в революции, т.е. прежде всего
революционизировать те технические и теоретические навыки, с
помощью которых хотели революционизировать старый строй.
Этой работе в долгие и хмурые дни реакции весь отдался
Карл Маркс. В тиши Британского музея, среди его несчетных
духовных богатств, Маркс ковал новый духовный арсенал
революции, тогда как революционные доспехи и оружие
революционеров-заговорщиков были уже сданы в кладовую
истории, в архив революции.

Глава VIII
Новый общественный подъем.— Интернационал и
деятельность в нем Маркса. — Борьба между марксистами и
бакунистами. — Появление первого тома «Капитала»
После бурного 1848 года Маркс и Лассаль ясно видели,
что тьма реакции лишь скрыла с глаз, но не приостановила,
процесса объективного созревания общественных
противоречий, роста субъективного сознания их и организации сил
для борьбы за лучший строй человеческих отношений.
Тишь и гладь реакции скрывала под своим саваном
живой и непрестанный рост организации и сознательности
различных общественных групп. Сильный промышленный
подъем, начавшийся после революции 1818 года, если и
содействовал, с одной стороны, отвлечению общественных сил от
политики и сильному отливу оппозиционного и
революционного движения, то, с другой стороны, этот же промышленный
подъем, ведя к расширению промышленности, создавал
более обширные кадры рабочего класса и крепче
организовывал их в единое целое.
Маркс пристально всматривался в историческую даль и,
хотя зачастую ошибочно принимал за революционных
буревестников случайные и быстролётные явления, которые не
в силах были сколько-нибудь длительно рассеять тьму
реакции, но сама по себе уверенность Маркса и Лассаля в
неизбежности наступления крупных событий нашла себе,
наконец, подтверждение в шестидесятых годах.
Шестидесятые годы были отмечены сильным
общественным подъемом, и в частности очень сильным ростом
рабочего движения как во всей Европе, так и в Германии. Ниже
мы очертим общие условия, в которых развивалось рабочее
214

немецкое движение после революции 1848 года, те формы, в
которые оно вылилось, и ту идейную роль, которую сыграл в
ней Маркс, а пока мы коснемся интернационального
рабочего движения и роли в нем Карла Маркса.
В октябре 1849 года Лассаль пишет Марксу: «Если мое
последнее письмо произвело на тебя такое впечатление,
будто я оглушен успехами контрреволюции, то или ты неверно
понял его, или я, быть может, написал его в слишком
страстном тоне. Ни одной секунды я не думал о действительном
успехе контрреволюции. Со всемирно-исторической точки
зрения очень легко видеть, что эта сильная вспышка
контрреволюционного пламени истребляет только свои
собственные последние жизненные силы и оказывает нам в то же
время неоценимую услугу, очищая нашу собственную партию от
всякого рода наносных воззрений и предрассудков. Но как
бы верно это ни было, где же тот всесильный счетчик,
который мог бы высчитать, что эта система не может
продержаться еще два быстролетных года. Столетие, по псалмопевцу
Давиду, для Бога лишь одно мгновение. Также и два года для
всемирной истории, конечно, только всего один день. Но для
передового отряда, попавшего в самый жаркий бой и
отрезанного врагами, ждать в таком положении целый день, пока
надвигающаяся сзади главная армия не вырвет его из
кровожадных рук врага, — для него такой двухгодовой день
убийственно долог».
На самом-то деле, однако, Марксу пришлось ждать
значительно дольше, чем «убийственно долгий двухгодовой день».
Более десятка лет медленно протекло, прежде чем рабочее
движение Европы вновь разлилось по широкому простору и
позволило Марксу из тихого кабинета перейти на шум и
простор практической борьбы.
За годы реакции, бывшие вместе с тем годами сильного
промышленного подъема, экономические организации и
рабочих, и капиталистов значительно разрослись и окрепли.
В Англии профессиональные союзы находились в
периоде сильного роста, и им в первую голову приходилось
выдвигать вопрос о рабочей массе, но охваченной профессиональ-
215

ной организацией и поставляющей из своей среда
штрейкбрехеров в периоды крупных стачек. Волей-неволей вопрос
этот становился на интернациональную почву, так как в
Англию стекались рабочие всех стран, и эти иностранные
рабочие зачастую являлись в руках английских капиталистов
надежным и послушным орудием борьбы с английскими
организованными рабочими. Борьба английских организованных
рабочих со штрейкбрехерами и понижателями заработной
платы могла поэтому сулить успех только при условии
привлечения на свою сторону и иностранных рабочих. В то же
самое время обширная политическая эмиграция, со всех стран
стянувшаяся тогда в Лондоне, в свою очередь, употребляла
все усилия, чтобы связать тесными братскими узами
лондонский рабочий мир с континентальным.
Всемирная выставка, устроенная в Лондоне в 1862 году,
послужила превосходным средством объединить и
организовать эти стремления рабочих к международному
объединению. Со всех концов Европы на эту выставку стянулись для
промышленного смотра крупнейшие представители всех
европейских фабрик и заводов. В частности, богато
представлена была Франция, причем «маленький» Наполеон послал
на выставку не только экспонаты, но и группу рабочих.
Французское правительство рассчитывало, что делегация
французских рабочих научится на всемирной выставке более
утонченным приемам капиталистического хозяйства, и
правительство, конечно, уже никак не ожидало, что
командировкой рабочей депутации оно будет содействовать
образованию международного общества рабочих.
Французские рабочие встретили в Англии радушный
прием со стороны английских, немецких и польских
рабочих и эмигрантов, и они сразу попали в ту разгоряченную
атмосферу политических страстей, которой отличался
Лондон шестидесятых годов. Беспрерывно происходили
международные братания рабочих всех передовых европейских
стран, и уже тогда же на митингах выражалась уверенность,
что теперь будут заложены прочные начала
международного

му братству рабочих. В 1864 году Толен1, в качестве
представителя французских рабочих, в ответ на приветственные
слова англичан, на собрании 28 сентября 1864 года, ответил, что
капитализм представляет собою международное бедствие и
для борьбы с ним необходима международная организация
рабочих. Собрание после горячих речей французских и
английских рабочих депутатов приняло следующую революцию:
«Собрание выслушало ответ наших французских братьев на
наш адрес. Мы снова приветствуем их, и так как их
программа должна способствовать единению рабочих, то мы
принимаем ее как основу международного объединения. В то же
время мы назначаем комитет, которому даем полномочие
увеличивать число своих членов и вырабатывать статуты для
такого объединения».
Эта резолюция была принята единогласно, после чего
собрание выбрало комитет, в который вошло больше всех
представителей английского профессионального движения,
а затем несколько эмигрантов, и в их числе Карл Маркс.
Так возникло «Международное товарищество рабочих»,
«Интернационал».
Маркс, в течение целого десятка лет стоявший в
стороне от практической деятельности, тщательно сторонившийся
дутых революционных затей эмигрантов, с основанием
«Интернационала» вновь почувствовал под своими ногами
революционную стихию и с наслаждением отдался широкой
организационной работе.
Маркс разработал генеральный адрес и временные
статуты «Интернационала». Один из вождей тогдашней лондонской
политической эмиграции, знаменитый итальянец Мадзини2,
1 Толен Анри-Луи (1828-1897) — деятель французского рабочего
движения, прудонист. По профессии гравёр. Один из основателей 1-го
Интернационала и организаторов его первой парижской секции. — Примеч. ред.
2 Мадзини Джузеппе (1805-1872)— итальянский политик, патриот,
писатель и философ, сыгравший важную роль в ходе первого этапа движения
за национальное освобождение и либеральные реформы в XIX в. В книге уже
упоминаемого Пола Джонсона «Популярная история евреев» указывается:
«Джузеппе Мадзини основал новое общество. Целью его было освобождение
Италии от власти Папы и чужеземных хозяев. Раввины в синагогах служили
217

в свою очередь разработал генеральный адрес. Оба адреса
были подвергнуты долгим и страстным обсуждениям. В
пламенных и немного напыщенных выражениях Мадзини в своем
проекте адреса расплывался в общей социалистической
фразеологии, и международное товарищество рабочих сливалось
здесь с «общенародным» стремлением к великой свободе и
т.д. В противоположность этому, Маркс в своем адресе
сжатыми и рельефными чертами метко описывал и тем самым
жестоко бичевал существующий экономический строй, быстрое
нагромождение богатства, создаваемое им, и задавленность,
приниженность рабочего человека, изнывающего под этой
колоссально растущей грудой богатств.
Большинством голосов был принят адрес, составленный
Марксом, и в основу деятельности Интернационала были
положены временные статуты, выработанные Марксом и
приложенные им к генеральному адресу.
Главнейшие положения этих временных статутов гласили:
«Принимая во внимание:
что освобождение рабочих должно быть делом рук
самих рабочих, что стремления рабочих к освобождению
преследуют установление не новых привилегий, а одинаковых
прав и одинаковых обязанностей для всех и уничтожение
классового господства;
что экономическое порабощение рабочих
собственниками орудий труда есть основная причина политического,
материального и морального рабства;
что, следовательно, экономическая эмансипация
рабочего есть великая цель, которой должно быть подчинено в
качестве средства всякое политическое движение;
что до сих пор все рабочие движения терпели неудачу
вследствие того, что рабочие различных отраслей
производства и различных стран были лишены духа солидарности и
братского единения;
патриотические службы. Евреи толпами устремились под знамена «Молодой
Италии» Джузеппе Мадзини. Так началась вторая революция 1830-1831 гг.
Она тоже потерпела жестокое поражение». — Примеч. ред.
218

что освобождение труда, представляя собою не местную
национальную, а международную проблему, должно охватить
все страны, в которых существуют условия современной
жизни, и что для разрешения этой проблемы необходимо
теоретическое и практическое взаимодействие всех стран;
что брожение, вновь замечаемое ныне среди рабочих
промышленных государств Европы и возбуждающее новые
надежды, нуждается в серьезном предупреждении не впасть
в прежние ошибки, и для этого необходимо установить
непосредственную связь между доселе обособленными
стремлениями рабочих — нижепоименованные лица, входящие в
комитет, избранный 28 сентября 1864 г., сделали все
необходимые шаги для основания «Международного союза рабочих».
«Генеральный адрес» Интернационала был составлен
Карлом Марксом. По своей основной идее адрес
опирается на знаменитый пароль, данный рабочему движению еще
«Коммунистическим манифестом»: «Пролетарии всех стран,
соединяйтесь!» Но по своему характеру, своей аргументации
«Генеральный адрес» во многих очень существенных и очень
характерных отношениях отличается от «Коммунистического
манифеста», и это различие весьма ценно для установления
той эволюции социально-политических идей, которую
пережил Маркс в богатый крупными историческими событиями
промежуток 1848-1864 годов.
«Коммунистический манифест», написанный в 1847 году
по поручению «Союза коммунистов», возник в ту эпоху,
когда Маркс уже начал бороться с революционным
сектантством, революционным заговорщичеством. Маркс уже
тогда употреблял все усилия, чтобы вывести социалистическое
движение из тесного подполья на широкую дорогу
открытой организации рабочих масс. Уже и тогда Маркс сделал в
этой области очень много, но по неустранимым
обстоятельствам времени и места тогда самое движение еще не могло
принять открытого массового характера, не могло еще
вполне сбросить с себя скорлупу сектантства, а вследствие этого
и доктрина этого движения продолжала отражать черты
сектантства, с его резкою нетерпимостью и затворничеством. То-
219

гда доктрина имела в виду людей, проникнутых совершенно
определенным и выдержанным миросозерцанием. Таких
людей была всего горсть, и мы уже знаем, что в эпоху своего
появления «Коммунистический манифест» нашел отклик лишь в
жидких рядах кучки единомышленников.
А теперь, в 1864 году, картина так резко и так отрадно
изменилась по сравнению с 1848 г. Теперь уже приходилось
обращаться не к кучке единомышленников, а к полчищам
рабочих всех стран. Маркс превосходно понял, что широкому
массовому движению международного пролетариата нельзя
предписывать те строгие и нетерпимые правила мышления и
поведения, которые можно было требовать от кучки
единомышленников. И изучение деятельности Маркса в
Интернационале весьма ценно, между прочим, тем, что оно
раскрывает перед нами упорную и беспощадную борьбу Маркса с
ортодоксальною нетерпимостью и революционным сектантством.
Свой анонимный памфлет, направленный против
бакунинского «Союза социалистической демократии», К. Маркс
начинает словами: «Международная ассоциация рабочих,
ставя своею целью собрать в одно русло раздробленные
силы пролетариата и таким образом сделаться живой
носительницей объединяющей рабочих солидарности интересов,
по необходимости должна была раскрыть двери социалистам
всех направлений».
Мы еще вернемся ниже к той борьбе с доктринерскою
нетерпимостью и сектантством, которую вел Маркс в
Интернационал», а теперь мы должны остановиться в общих чертах
и на «Генеральном адресе», составленном Карлом Марксом.
В полную противоположность «Коммунистическому
манифесту», в котором яркими и общими штрихами рисовалась
«идея четвертого сословия» и величавый исторический
процесс борьбы за нее, в адресе Маркс не сходил с почвы
характеристики последнего полувека в развитии социальных
отношений. В сдержанных словах Маркс рисует здесь не великую
идеологию рабочего класса, а его печальную судьбу в
современных капиталистических государствах. Он рисует
колоссальное экономическое богатство, созданное капитализмом,
220

с одной стороны, угнетенность и нищету рабочего класса —
с другой.
Но великая «идея четвертого сословия»— конечная
цель. Социализм пронизывает предрассветными лучами
нынешнюю тьму рабочей доли, и уже в самом развитии
социально-политического положения Маркс отмечает светлые
точки. Этими светлыми точками он признает английский билль
о десятичасовом рабочем дне и попытки кооперативной
организации. Оценка Марксом билля о десятичасовом рабочем
дне чрезвычайно характерна для той точки зрения
глубокого реализма, которая отличала позицию Маркса в
Интернационале.
Этот реализм Маркса как нельзя рельефнее
оттеняется, если сравнить оценку десятичасового билля, сделанную
Марксом, с тою оценкою этого же билля, которую в 1850 году
сделал Энгельс на страницах «Нового рейнского обозрения».
О статье Энгельса нам уже приходилось говорить в другой
связи. Как мы уже знаем, Энгельс в своей статье о
десятичасовом билле пришел к заключению, что этот билль
«представляет превосходную арену для деятельности
реакционных классов и партий, направленной на то, чтобы
соединиться с пролетариатом против промышленной буржуазии.
В значительной степени тормозя быстрое развитие
богатства, влияния общественной и политической власти
фабрикантов, этот билль приносит рабочим лишь чисто материальную,
даже лишь чисто физическую выгоду».
На диаметрально противоположную точку зрения при
оценке английского десятичасового билля стал в 1864 году
Карл Маркс. Если в 1850 году Энгельс считал этот билль, с
принципиальной точки зрения, реакционным шагом
аристократии, посягающим на революционный дух
пролетариата и лишь удовлетворяющим бренным запросам его
немощной плоти, то К. Маркс в 1864 году, как раз наоборот, увидел в
этом билле «победу принципа», идейную победу
пролетариата над буржуазией.
«Билль о десятичасовом рабочем дне, — писал Маркс во
«Вступительном адресе»,— был не только огромной прак-
221

тической победой, но и победой принципа: впервые при
ясном свете дня политическая экономия буржуазии была
побеждена политической экономией рабочего класса».
Замечательные опыты кооперативной организации, сделанные в
Рочделе, тоже были отнесены Марксом к светлым лучам
завоевания, делаемого пролетарскими идеями в темном
царстве капитализма. И это кооперативное движение, подобно
десятичасовому биллю, Маркс приветствует как «победу
принципа», как частичную победу социалистического принципа,
носителем которого является пролетариат, над
индивидуалистическим принципом, носительницей которого является
буржуазия.
Сами по себе разрозненные попытки кооперативных
организаций, говорит Маркс, не могут положить конец
капиталистическому строю, кооперативное движение должно быть
построено на широкой национальной почве. «Для того,
чтобы спасти занятые в промышленности массы,
кооперативный труд должен принять широкий, национальный масштаб
и обеспечить себе поддержку со стороны государства». Но
подобная национальная государственная организация
невозможна до тех пор, пока в руках крупных
землевладельцев и фабрикантов сосредоточены обширные политические
привилегии. «Ввиду этого, — говорит манифест
Интернационала, — главною обязанностью рабочего класса является
завоевание политической власти». При настоящих же условиях,
кооперативное движение приветствуется Марксом как
чрезвычайной важности социалистический факт, показывающий
опытным путем, что хозяйственные предприятия смогут
прекрасно организоваться и процветать, не опираясь на
классовый антагонизм между рабочими и предпринимателями.
Таково было основное содержание составленного
Марксом манифеста Интернационала. По сравнению с
«Коммунистическим манифестом» манифест Интернационала
представляет несравненно более бледное и, так сказать,
сдержанное произведение. В нем нет тех ярких и неожиданных,
как молния, гениальных идей, которые сверкают чуть ли не
222

с каждой страницы «Коммунистического манифеста», в нем
нет того через край бьющего, радостного и уверенного
энтузиазма, которым пропитан весь «Манифест», появившийся
в год общеевропейской революционной грозы точно,
чувствительный барометр, уже ясно ощущавший недалекую грозу
и радостно ее возвещавший.
Но если манифест Интернационала был лишен того
проникающего «Коммунистический манифест» юношеского ныла,
который близко предстоявшую битву уже принимал за
победу, то манифест Интернационала весь проникнут той глубокой
вдумчивостью и сдержанностью, которая диктовалась
зрелостью движения и сознанием ответственности каждого своего
слова.
Дело тут не в том, конечно, что Маркс лично постарел,
отказался от юношеских мечтаний и пригнулся к земле. Не
Маркс постарел, а само рабочее движение выросло и
возмужало, и, говоря теперь не от имени сравнительно Небольшой
группы коммунистов, как это делал в 1848 г.
«Коммунистический манифест», а от имени все растущих полчищ
организованного международного пролетариата, Маркс был занят
теперь не тем, чтобы воодушевить маленькую армию на
геройский штурм и ярко развернуть перед нею знамя коммунизма:
перед Марксом стояла теперь несравненно более
ответственная и трудная задача: содействовать мобилизации,
организации и вооружению обширной и разнородной армии, которой
предстоит очень долгий и очень тяжелый поход,
многочисленные, непрерывные сражения.
Манифест Интернационала, составленный Марксом, весь
проникнут глубоким сознанием трудности и ответственности
той задачи, которая выдвигалась теперь перед
руководящими лицами европейского рабочего движения.
Первый конгресс «Международного товарищества
рабочих» открылся в Женеве 3 сентября 1866 года. Съехалось
на конгресс 60 делегатов. Маркс, чрезвычайно занятый в это
время подготовлением к печати первого тома «Капитала»,
не мог лично приехать на конгресс. Он писал по этому пово-
223

ду своему другу Кугельману: «Хотя я посвящаю много
времени подготовительным работам к женевскому конгрессу, я не
могу и не хочу туда поехать, так как никакой
продолжительный перерыв в моей работе невозможен. Я считаю то, что я
делаю, благодаря этой работе гораздо более важным для
рабочего класса, чем все то, что я лично мог бы сделать на
каком бы то ни было конгрессе».
Уже на этом первом конгрессе Интернационала
обнаружился водораздел между двумя течениями
социалистической мысли, течениями, которые вели то глухую, скрытую, то
явную борьбу на всем протяжении существования
Интернационала и, в конце концов, привели к расколу. Немецкие и
английские делегаты были настроены реалистически, они
искали опоры для своей революционной деятельности в
объективном процессе истощения капиталистических сил, в
процессе воспитания и роста социалистических сил внутри
капиталистического организма. Борясь с капитализмом, они,
однако, ни на минуту не соблазнялись
докапиталистическими отношениями и в самом капиталистическом
грехопадении видели акт зачатия тех общественных сил, которые,
созрев в недрах капитализма, воспользуются всеми
колоссальными техническими завоеваниями последнего и сбросят
тогда истлевший капиталистический кокон. Эти делегаты,
несмотря на те или другие разногласия, в общем разделяли
основные идеи Маркса.
В противоположность им, французские делегаты
находились под сильным идейным влиянием Прудона и
отказывались принять капиталистический мир, уверяя себя и других,
что можно придумать средство от капитализма, и Прудон
такое средство уже придумал.
Держась почвы практического движения, а не
отвлеченного обсуждения, конгресс совершенно не пускался в
принципиальное обсуждение этих двух течений, но, конечно, и
при обсуждении практических вопросов социальной
политики сказывалось глубокое различие между романцами,
проникнутыми революционным романтизмом, и
германцами, склонявшимися к социалистическому реализму. Особен-
224

но резко антагонизм этот сказался при обсуждении вопроса
о детском и женском труде в промышленности. Французские
делегаты сурово осуждали этот труд и требовали, чтобы
фабрики были закрыты для женщин и женщины вернулись к
семейному очагу. Немецкие же делегаты, наоборот,
доказывали неисполнимость и реакционность подобных требований,
причем нимало не отрицая губительного влияния
промышленного труда на женщин, немецкие и английские делегаты
указывали на реакционность отмены этого труда при
сохранении всех остальных сторон капитализма и на известное ре-
волюционирующее влияние, которое оказывает вовлечение
женщин в область промышленного труда.
Маркс, как мы уже знаем, лично на конгресс в Женеву не
мог поехать, но им была составлена обширная докладная
записка, представленная конгрессу лондонской делегацией.
В противоположность французским делегатам,
отворачивавшимся от социального законодательства,
осуществляемого с помощью государства, докладная записка,
составленная Марксом, отстаивала необходимость подобного
законодательства и доказывала, что это законодательство вовсе
не укрепляет существующее государство. «Проведением
таких законов, — говорит докладная записка, — рабочий класс
не способствует укреплению правящей власти. При помощи
всеобщего законодательного акта рабочий класс достигает
таких результатов, которые при изолированных идеальных
стремлениях оказались бы лишь бесполезной попыткой».
Касаясь вопроса о кооперации, которой французские
делегаты придавали значение всеисцеляющего средства,
докладная записка, составленная Марксом, указывала на то, что
хотя кооперация и представляет собою весьма важный
фактор освобождения рабочего класса, но фактор этот не
единственный и для успешности своего действия он требует
соответствующей специально-политической обстановки и
организации. Докладная записка при этом вновь указывает на
необходимость завоевания политической власти. Обсуждая
затем вопрос о судьбах кооперативного движения в
современном обществе, Маркс отдает решительное предпочтение
8 Неизвестный Карл Маркс
225

производительным товариществам перед потребительными.
При этом докладная записка требует, чтобы кооперативные
общества отчисляли часть своих доходов в фонд для
социалистической пропаганды.
Переходя к обсуждению профессионального движения,
докладная записка, составленная Марксом, резко
подчеркнула огромное значение профессиональной организации
в борьбе рабочего класса за новый общественный строй.
«Профессиональные союзы, — пишет Маркс в докладной
записке, — бессознательно явились центрами организации
рабочего класса, подобно тому, как средневековые
муниципалитеты были организационными центрами буржуазного
класса. Если профессиональные союзы в качестве
организаций, стремящихся к уничтожению конкуренции между
рабочими, необходимы для ежедневной партизанской войны
между капиталом и трудом, то они имеют еще гораздо большее
значение в качестве организованных рычагов для
уничтожения системы наемного труда и господства капитала...
Профессиональные союзы уделяли слишком много внимания
непосредственной борьбе с капиталом; они не вполне еще
поняли значение своей деятельности в борьбе с теперешним
способом производства; они держались в стороне от
общего социального и политического движения. Но в новейшее
время, по крайней мере в Англии, профессиональные
союзы пришли к сознанию своей великой исторической задачи...
Они сознательно должны научиться действовать в качестве
огромных фокусов организации рабочего класса, они
должны поддерживать всякое социальное и политическое
движение, направленное к этой цели, а на себя самих смотреть, как
на активных передовых борцов целого класса. Этим самым
они обратят на свою тактику внимание еще отсталых слоев
пролетариата, напр., сельских рабочих, и даже последний
рабочий убедится в том, что их цель, чуждая ограниченности
и эгоизма, заключается в полном освобождении угнетенных
миллионов людей».
Мы видим, таким образом, что на этом первом конгрессе
Интернационала проявилось глубокое различие между поли-
226

тическим разумом и политическим темпераментом, с одной
стороны — французских делегатов, а с другой — немецких и
английских.
Но это первое столкновение не приняло сколько-нибудь
острых форм, и, судя по первому конгрессу, можно было
думать, что в пределах одной и той же организации
Интернационала сумеют существовать и сотрудничать эти два
течения социалистической мысли.
В письме к члену Интернационала Кугельману Маркс
выражает полное удовлетворение ходом и итогами
первого конгресса, в нескольких метких словах противопоставляя
при этом свое реалистическое направление романтическим
стремлениям французов. Он говорит здесь о составленной
им докладной записке: «Я намеренно включил в нее только
такие пункты, которые допускают непосредственное
соглашение между рабочими и их совместное действие и дают
непосредственно пищу и толчок потребностям классовой
борьбы и организации рабочих в класс. У господ парижан головы
были наполнены пустейшими прудоновскими фразами. Они
болтают о науке и ничего не знают. Они отвергают всякую
революционную, т. е. из самой классовой борьбы вытекающую
тактику, всякое концентрированное общественное, а,
следовательно, и политическими средствами осуществляемое
движение (напр., законодательное сокращение рабочего дня)».
«Международное общество рабочих» развивалось
быстро и широко. Во всех цивилизованных странах возникали
его отделения, и число членов непрерывно возрастало. С
живым энтузиазмом приветствовали сознательные рабочие
всех стран этот быстрый рост Интернационала, со скрежетом
зубовным следила за ним буржуазная печать. На ежегодных
конгрессах Интернационала все шире намечалась его
основная цель, и большинством голосов проходили резолюции в
духе коллективизма. Французские делегаты по-прежнему
будировали и оппонировали, по-прежнему носились с
прудоновскими утопиями, но это лишь придавало более страстный
характер дебатам и на первых порах не влекло за собою
никаких острых столкновений и осложнений.
227

С каждым годом росло влияние «Международного
товарищества рабочих» и вес; крепли его связи с пролетариями
всех стран. Обширные стачки, беспрерывно вспыхивавшие то
в одном, то в другом конце Европы, находили всегда в лице
Интернационала опытного организатора, ссужавшего к тому
же и деньгами. Интернационал чутко отзывался на все
запросы рабочего класса, поддерживал все формы экономической
организации рабочих и методически, на почве борьбы и
организации, стремился прояснить и расширить классовое
сознание пролетариата. Высшего пункта развития Интернационал
достиг к 1860-1871 годам. Как велико было влияние
Интернационала и численность его членов, об этом свидетельствуют
как горячее увлечение им со стороны передовых слоев
международного пролетариата, так и злобное отношение к нему
буржуазных классов. Когда к концу шестидесятых годов
«Интернационал» вырос в могущественную организацию, когда
он являлся всюду, где столкновение между трудом и
капиталом принимало широкие размеры и острые формы, когда он
повсюду организовывал пролетариат, буржуазия всех стран
соединилась в ненависти и страхе к нему и в своем
испуганном воображении уже рисовала себе пришествие
социализма. «Times» меланхолически писала о деятельности
Интернационала: «Нужно идти к возникновению христианства и
обновлению античного мира, чтобы найти аналогию этому
движению».
Некий Бернгарди писал по поводу деятельности
Интернационала: «Из Лондона и Женевы распространяются
социалистические происки, чтобы революционизировать всю
Европу и вызвать не только политическую, но и социальную
революцию... Интернационал в Лондоне собрал
наличными 5 млн. фун. ст. (50 млн. руб.), которыми он может
распоряжаться... Мольтке боится победы социализма и вследствие
этого — всеобщего обнищания и одичания». Некий Тестю
написал в 1871 году специальную обстоятельную книгу об
Интернационале, в предисловии к которой растерянно
призывал буржуазию всех стран соединиться для борьбы с новым
страшным врагом.
228

В предисловии к своей книге Тестю пишет:
«Интернационал» в настоящее время в высшей степени занимает
общественное мнение. Министр иностранных дел в особом
циркуляре обратил внимание Европы на опасность для
существующего порядка, которым грозит столь могущественно
организованный союз. Время не терпит. Если Франция в
союзе с другими правительствами не предпримет решительных
и энергичных мер, то социальная революция скоро
восторжествует, и через несколько лет, а быть может и несколько
месяцев, мы окажемся бессильными и безоружными
свидетелями пожаров, грабежей и бесстыдных деяний, подобных
тем, которые недавно пережил Париж».
Самое существование общества поставлено на карту.
«Граждане и капиталисты, ваши дни сочтены, будьте же
настороже. Время не терпит!». Эти слова Тестю показывают,
какого могущества достиг Интернационал и какой ужас
нагнал он на все буржуазное общество. Конечно,
правительства всех стран не замедлили принять те решительные и
энергичные меры, к которым взывал Тестю. Преследования
Интернационала начались повсюду, за исключением, пожалуй,
одной Англии. Но не эти преследования сами по себе
послужили причиною ослабления и распадения «Международного
общества рабочих». Те конфликты и разногласия внутри
этого общества, о которых мы уже говорили выше, вместо того,
чтобы сгладиться и, так сказать, рассосаться, чем дальше, тем
больше обострялись, разрастались, точно злокачественная
язва разъедая и парализуя весь организм. А тут еще
надвинулись исторические события колоссальной важности и
мирового значения. Франко-прусская война... Страшный разгром
Франции... Гибель наполеоновской монархии... Титаническая
борьба Парижа... Коммуна и ее дни.... А затем страшные дни,
когда мародеры и шакалы, которые шли в хвосте событий,
оказались хозяевами исторической сцены и плотоядно
набросились на лежачего врага и началась дикая оргия
массовых убийств, издевательств, расстрелов, мучений.
Со страшною быстротою развертывался клубок
грандиозных исторических событий, отвлекая силы и внимание
229

Интернационала от непосредственной его работы по
организации рабочего класса. Как мы увидим,
Интернационалу пришлось принять самое деятельное участие в
событиях Парижской коммуны, но не это вовлечение в целый ряд
сложных социальных движений само по себе вызвало
принципиальный раскол, закончившийся распадом. События
социальной истории конца шестидесятых и начала
семидесятых годов только содействовали полному созреванию и, так
сказать, вскрытию тех глубоких противоречий двух
идеологий, которые с самого основания Интернационала ужо
обнаружили свою непримиримость.
В своей развитой форме противоположность этих двух
идеологией сводилась в противоположности между
социалистическим и анархическим направлениями и воплощалась,
с одной стороныЮ в лице Маркса, а с другой — в лице
Тестю. Центральным и неустранимым пунктом разногласий
между этими двумя течениями было различие в отношениях их
к государству и политической деятельности. Бакунисты
считали и называли себя «антигосударственниками»,
подвергали резкой критике «государственные» стремления
социалистов и настаивали на необходимости для рабочего, класса
лишь самостоятельной и боевой экономической
организации, при полном и сознательном воздержании от
политической борьбы. На политическую борьбу бакунисты
смотрели как на вредную буржуазную затею, приучающую рабочий
класс к буржуазному строю и увековечивающую этот строй.
Бакунисты требовали от рабочего класса брезгливого
отстранения от всякого участия в «буржуазной» политике и
обещали, что только при этих условиях «Международное общество
рабочих» одним своим дуновением снесет с земли
прогнивший капиталистический строй. Бакунисты требовали, чтобы
рабочие отказались «от деятельности, имеющей целью
произвести социальное переустройство посредством
национальных политических реформ, и чтобы они перенесли всю
свою энергию на федеративное устройство
профессиональных союзов как на единственное средство, способное
обеспечить успех социальной революции».
230

Что же касается нынешнего буржуазного общества, то
бакунисты советовали предоставить ему свободно
разлагаться: «Пусть, как Гелиогабалл, гниет в своих испражнениях это
общество эгоизма, преступления и несправедливости;
вскоре достаточно будет нашего дуновения, чтобы оно
низверглось в позоре; тогда на развалинах старого порядка мы
сможем положить основание нашего, общества свободы,
равенства и солидарности».
Мы видели, что уже в своем «Вступительном адресе»
Маркс ясно подчеркнул огромное значение экономической
организации рабочего класса и, в частности, высоко оценил
значение профессиональных союзов, но при этом, в полную
противоположность бакунистам, Маркс и его последователи
неустанно указывали на необходимость для рабочего класса
возможно более широкого участия в политической
деятельности и на необходимость для рабочей партии стремиться к
захвату политической власти.
Такова была основная причина глубоких разногласий, в
конце концов расколовших Интернационал. Эти разногласия
на первых порах притуплялись благодаря тому, что
Интернационал по характеру своей задачи и организации носил
сначала экономический характер и не позволил особенно
широко разгуляться политическим страстям и разногласиям.
И только после того, как грандиозные исторические события
семидесятых годов увлекли Интернационал в водоворот
бурных политических событий, резко обнаружились и
непримиримо столкнулись марксизм с бакунизмом.
В семидесятых годах немецкая социал-демократия
успешно начала свою политическую кампанию в качестве
самостоятельной политической партии, и это обстоятельство
наряду с другими послужило новым толчком к тому, что Маркс
и его последователи вновь ясно подчеркнули необходимость
для пролетариата политической борьбы. Вопрос об
отношении к политической борьбе и государственной организации
в большой степени становился осью, вокруг которой
вращались споры между бакунистами и марксистами.
231

Парижская коммуна на время заставила эти споры
смолкнуть. «Международное общество рабочих» не могло
оставаться безучастным зрителем великих событий коммуны; оно
было связано с этой коммуной тысячами нитей и принимало
в ней самое деятельное участие. Еще в начале
Франко-прусской войны Интернационал обратился с горячим воззванием,
будившим в сердцах и умах французских и немецких рабочих
чувство негодования и протеста против братоубийственной
резни. Парижские члены Интернационала горячо говорили в
этом воззвании: «Опять политическое честолюбие под
предлогом защиты национальной чести и европейского
равновесия грозит всеобщему миру. Французские, немецкие и
испанские рабочие! Соединим свои голоса в один общий крик
возмущения против войны... Война, вызванная желанием
превосходства, или война в интересах какой-нибудь династии не
может в глазах рабочих быть чем-нибудь иным кроме
преступного безумия. Мы, которые нуждаемся в мире и работе,
мы громко протестуем против воинственных кличей тех, кто
может откупиться от «налога кровью» (т.е. от воинской
повинности) и для кого мировое несчастье служит источником
новых спекуляций. Немецкие братья наши! Вражда между нами,
французскими и немецкими рабочими, имела бы только
последствием полное торжество деспотизма по обоим
сторонам Рейна... Рабочие всех стран! Каковы бы ни были в данный
момент результаты наших общих усилий — мы, члены
«Международного товарищества рабочих», для которых не
существует никаких государственных границ, мы шлем вам, как
залог неразрывной солидарности, добрые пожелания и привет
от рабочих Франции!»
На это горячее воззвание французских рабочих
немедленно откликнулись рабочие Германии. В Хемнице
делегаты от 50 тысяч саксонских рабочих единогласно приняли
резолюцию: «От имени немецкой демократии вообще и в
частности от имени рабочей социал-демократической партии
мы объявляем нынешнюю войну исключительно
династической... С радостью пожимаем мы братскую руку, протянутую
нам французскими рабочими... Памятуя лозунг «Междуна-
232

родного товарищества рабочих»: «Пролетарии всех стран,
соединяйтесь!», мы никогда не забудем того, что рабочие всех
стран — наши друзья, а деспоты всех стран — наши враги».
Берлинская секция Интернационала ответила
французским рабочим: «Мы всею душою присоединяемся к вашему
протесту... Мы даем великий обет в том, что ни звуки труб, ни
громы пушек, ни победа, ни поражение не отвратят нас от
нашего общего дела объединения рабочих всех стран». Но все
эти протесты рабочих организаций были бессильны
остановить ход исторических событий, развертывавшихся с
страшною силою и быстротою и оставлявших за собою широкий
кровавый след.
Еще продолжалась кровопролитная война между
Францией и Германией, еще стоял над всей Европой кровавый
туман международной бойни, а уже внутри самой Франции
разгоралась новая упорная и кровопролитная гражданская
война. Народная масса Парижа восстала и слила идею
национальной войны с идеей социального преобразования.
Возникла знаменитая Парижская коммуна, представляющая
самый замечательный эксперимент в области социального
переустройства.
Эксперимент этот был социальным, а не
социалистическим. Социалисты составляли в управляющих кругах
Коммуны незначительное меньшинство, и по своему социальному
составу и по характеру своих убеждений большинство
коммунаров было крепко прикреплено к мелкой буржуазии.
Возникнув среди грохота и хаоса быстро
надвигавшихся исторических событий, не дававших времени одуматься и
организоваться, застав французский рабочий класс еще
недостаточно многочисленным, организованным и
сознательным, бесконечно осложнив социальную борьбу
национальной, Парижская коммуна не представляла собою создания,
проникнутого выдержанным единством своего плана и
своего основного замысла. Наоборот, весь ее социальный стиль,
весь ее характер отражал на себе путаницу понятий
многих ее руководителей. Революционные фразеры и
фантазеры, напялившие на себя пестрые костюмы Великой француз-
233

ской революции, собирались разыгрывать старые
исторические роли.
Листок прудонистов «Коммуна» предостерегал от
этого увлечения революционными маскарадами. «Молодежь, —
писал этот листок,— поступает, как гимназисты,
разыгрывающие роли Брута, Катона или Демосфена. Так, с одной
стороны — у нас школьная игра, а с другой — тупицы и
ископаемые, и везде старые костюмы и истрепанные галуны.
У Версаля свой 1815 год, у Парижа — свой 1793 г.
Интеллигенты коммуны, помните, что самое вредное для
революции, — это революционный маскарад».
С другой же стороны, мелкобуржуазные трезвенники
тащили Коммуну к малым делам и озлобленно требовали,
чтобы она занялась вопросами городского благоустройства в то
время, когда у ворот Парижа стал ее двойной и объединенный
враг — французская и прусская армия, и в то время как не
хватало самых элементарных оружий для отражения этого врага.
Чрезвычайная пестрота и путаница тех желаний,
стремлений и убеждений, которые обнаруживали различные группы
и члены Коммуны, и неумолкающий грохот событий,
заставлявший постоянно напряженно стоять на часах и отовсюду
ждать удара, — все это создавало такую атмосферу
неопределенности, неуверенности и нервозности, которая лишала
возможности решительных и последовательных действий,
требовавшихся всем ходом головокружительных событий.
Коммуна пала под ударами внешних врагов вследствие
раздоров и беспомощности своих вождей. На ее могиле
начались дикие оргии и каннибальские пиршества
торжествующих победителей. Членов Коммуны расстреливали тысячами,
ссылали, пытали, подвергали мучительствам и
сладострастным издевательствам, устраивали на них облавы и охоты, как
на диких зверей.
Так печально закончился один из величайших
экспериментов социального переустройства. Этот великий
эксперимент ясно показал, что французский пролетариат
семидесятых годов еще далеко не созрел для того, чтобы взять в свои
руки государственную власть и с ее помощью перевести об-
234

щество с капиталистической на социалистическую ступень
развития. Ни по своему экономическому развитию, ни по
своей политической зрелости Франция семидесятых годов
не была готова для социалистического переворота, и
Коммуна призвана была совершить лишь переход Франции к
«социальной республике».
Коммуна была раздавлена и задушена в море крови; но
никакими репрессиями, никакими казнями и расстрелами
нельзя было вырвать у парижской «черни» воспоминания о
тех великих днях, когда вся правительственная власть была
в их руках, когда они воочию убедились, что не боги горшки
обжигают и отправление политической власти может
превосходно выполняться «блузниками». Несмотря на
кратковременность своего существования, несмотря на то, что
вооруженный враг стоял у ворот Парижа и постоянно отвлекал все
главное внимание и все главные силы, несмотря на весь
кромешный хаос исторических событий, Коммуна успела
произвести очень многие социальные реформы в пользу
трудящихся классов и успела в течение краткого периода сделать
такие успехи в области политического воспитания и
организации рабочего класса, для которых требовались в
обыденное время многие десятки лет.
Интернационал принял самое деятельное участие в делах
Коммуны. Прежде всего многие французские члены
Интернационала состояли членами Коммуны, и хотя составляли в
последней меньшинство, но все-таки играли в ней очень видную
роль. Но помимо этого генеральный совет Интернационала
постоянно откликался на все крупные события, связанные с
Коммуной, и стремился выяснить их смысл и значение.
Как мы уже знаем, на первых порах Интернационал
надеялся, что объединенными усилиями пролетариев всех стран
удастся положить конец войне между Францией и
Германией. Второе воззвание Интернационала по поводу этой войны
заканчивалось словами: «Пусть же секции международного
товарищества рабочих призовут рабочий класс во всех
странах к деятельному выступлению. Если рабочие забудут свой
долг, если они останутся пассивными — настоящая ужасная
235

война станет предтечей еще более ужасных международных
войн, приведет в каждой стране к новым победам над
рабочими рыцарей шпаги, капитала и землевладения».
Но когда все эти воззвания не остановили
кровопролитной войны и когда еще не просохшие кровавые следы этой
войны уже обильно покрылись свежей кровью новой
гражданской войны, «Международное товарищество рабочих»
выпустило новое обширное, составленное Марксом
воззвание, в котором оно сжатыми и яркими штрихами обрисовало
ход событий, приведших к возникновению Коммуны, и затем
выяснило, какое социальное значение имеет Коммуна.
«Тайна Коммуны, — говорится в воззвании, —
заключается в том, что она по существу своему была правительством
рабочего класса, результатом борьбы между классом
производящим и классом присваивающим, той давно искомой
политической формой, в которой могло бы совершиться
экономическое освобождение труда.
Без этого последнего условия Коммуна немыслима, без
него она пустой призрак. Политическое господство
производителей не может существовать рядом с увековечением их
социального рабства. Коммуна должна была поэтому служить
орудием ниспровержения тех экономических устоев, на
которых зиждется самое существование классов, а,
следовательно, и классовое господство. Раз труд освобожден, все станут
рабочими и производительный труд перестанет быть
особенностью известного класса». «Рабочий класс, —
продолжало далее воззвание, — не требовал чудес от Коммуны. Он не
думает осуществлять посредством народного решения
готовых и законченных утопий. Он знает, что для того, чтобы
добиться своего освобождения и достигнуть той высшей
формы жизни, к которой неудержимо стремится современное
общество в силу собственного своего экономического
развития, ему придется выдержать упорную борьбу, пережить
целый ряд исторических процессов, которые совершенно
изменят и людей, и обстоятельства».
Обнаружив громадное моральное превосходство
трудящегося класса над буржуазией, показав, что трудящийся
236

класс, овладев политическою властью, употребляет ее на
установление наибольшего блага наибольшего числа людей,
Коммуна оказалась вместе с тем реально бессильной
удержать власть в своих руках и отразить внешнего врага.
Падение Коммуны повлекло за собою не только свирепое,
каннибальское преследование коммунаров, но и ожесточенные
нападки на международное товарищество рабочих. В нем
видели истинного вдохновителя и организатора тех
социальных смут и повсюду принимали самые энергичные меры для
того, чтобы положить конец его деятельности. Европейская
пресса била тревогу и, страшно преувеличивая силы и
значение Интернационала, открыла против него поход, всюду
усердно поддерживаемый репрессиями правительства.
Международное товарищество рабочих гордо отвечало, что оно
не боится этих репрессий, что никакие репрессии не сломят
его организации.
«Наше международное общество рабочих, — писал
генеральный совет, — есть лишь международный союз,
объединяющий передовых рабочих разных стран цивилизованного
мира. Где бы ни проявлялась классовая борьба, какие бы
формы она ни принимала, при каких бы условиях она ни
происходила, каково бы ни было ее содержание — везде на первом
месте стоят, само собою разумеется, члены нашего
«Международного товарищества рабочих». Та почва, на которой оно
выросло, есть самое современное общество. Товарищество не
может быть искоренено, сколько бы крови ни было пролито.
Чтобы искоренить его, правительства должны были бы
искоренить условия своего собственного существования».
Но эти гордые и твердые слова оказались на деле
слишком оптимистическими. Репрессиям правительства и
внутренним раздорам удалось в конце концов погубить
«Международное товарищество рабочих», вызвав сначала его
упадок, а затем и полное исчезновение. После великих событий
семидесятых годов, когда кончилась Франко-прусская война
и была похоронена Парижская коммуна, Интернационал
понемногу вернулся к своим очередным текущим делам
организации рабочего класса, и теперь-то заглушённые на вре-
237

мя грохотом событий внутренние разногласия обострились
в крайней степени.
Глубокие принципиальные разногласия между
различными течениями в среде Интернационала приняли
отталкивающую форму личных дрязг и грязных перебранок и в
частности воплотились в ожесточенной борьбе и ругне
между Марксом и Бакуниным1. Маркс открыто называл Бакунина
агентом русского правительства, обвинял его в
вымогательстве денег, авантюризме, лжи и т. д. Бакунин, в свою очередь,
честил Утина2, стоявшего на стороне Маркса, «жидовским
мальчишкою»; писал, что Маркс и вся его
«германо-жидовская компания затеяли против меня грозный клеветнический
процесс».
Эта грязная и гадкая ругня становилась все крепче по
мере того, как обострялась борьба в Интернационале
между реалистическим и романтическим направлениями. Маркс
выступил с печатным обличительным памфлетом, цель
которого была раз навсегда дискредитировать Бакунина пред
социалистическим миром. Материал для этого памфлета был
собран и сгруппирован членом Интернационал» Утиным.
Маркс обработал этот материал и выпустил его в виде
анонимного памфлета: «Союз социалистической демократии и
международная ассоциация рабочих». Памфлет этот был
издан по постановлению конгресса Интернационала в Гааге,
на, котором произошла генеральная битва между
марксистами и бакунистами.
Оставляя в стороне частности и личные дрязги, мы
должны будем признать, что обострение борьбы между этими
двумя течениями и завершение этой борьбы полным разрывом
1 Бакунин Михаил Александрович (1814-1876) — русский мыслитель,
революционер, панславист, анархист, один из идеологов народничества. —
Примеч. ред.
2 Утин Николай Исаакович (1841-1883)— революционер-еврей и
глава Русской секции «Международного товарищества рабочих». Выходец
из большой семьи банкира Утина, спонсировавшего «русскую революцию»
1917 года. Большая часть средств этой семьи шла на закупку оружия для
революций 1905 и 1917 гг. — Примеч. ред.
238

было явлением совершенно неизбежным, как неизбежно
столкновение поездов, идущих по одним рельсам навстречу
друг другу.
Маркс и его сторонники посредством организации
«Международного товарищества рабочих» стремились прежде
всего вывести европейское рабочее движение из душного и
тесного подполья тайных, заговорщических организаций на
широкий простор легальной политической партии. Как
только закончился революционный период 1848 года и Маркс,
выкуренный едким дымом реакции из Германии, переехал в.
Лондон, он начал неустанную борьбу с игрой в революцию,
с революционным романтизмом, всецело жившим
переживаниями тайных заговорщических организаций. Он продолжал
эту борьбу с революционной кружковщиной и
революционной обрядностью и в Интернационале.
В своем письме к товарищу Вольте Маркс говорит об
Интернационале: «Интернационал был основан для того,
чтобы на место социалистических и полусоциалистических сект
создать истинную боевую организацию рабочего класса...
Интернационал, собственно говоря, не мог бы и возникнуть,
если бы ход всей истории предварительно не разрушил бы
сектантские организации. Развитие социалистических сект и
развитие настоящего рабочего движения всегда находились
в обратном отношении. Пока секты находили свое
историческое оправдание, рабочий класс, значит, еще не созрел для
самостоятельного исторического движения. Когда же
рабочий класс уже достигал этой зрелости, всякие секты
становились явлением реакционным».
А между тем бакунисты принадлежали всем своим
естеством к этому уже изжитому историей типу
сектантов-революционеров. Маркс и его товарищи стремились организовать
рабочий класс в самостоятельную партию, ведущую энергичную
борьбу за демократизацию политического строя государств,
бакунисты же отрицали политическую борьбу, а, отрицая
парламентскую деятельность, опирались, главным образом, не на
класс пролетариата, а на деклассированные элементы.
239

Бакунин не раз высказывал убеждение, что именно
деклассированные элементы общества являются надежными
революционерами, а не пролетариат.
В 1872 году Бакунин пишет некоему Франческо Мора:
«В Италии есть то, чего нет в других странах: горячая,
энергичная молодежь, совершенно лишенная занятий, без всяких
надежд на карьеру, без всякого исхода, и притом эта молодежь,
несмотря на свое буржуазное происхождение, не истощена
морально и интеллектуально так, как буржуазная молодежь
других стран. В настоящее время она с головою бросилась в
революционный социализм, разделяя всю нашу программу,
программу Альянса».
В книжке «Государственность и анархия» Бакунин
выражается на этот счет еще определеннее: «Да, может быть, нигде
так не близка социальная революция, как в Италии... В Италии
не существует, как во многих других странах Европы,
особого рабочего слоя, уже отчасти привилегированного
благодаря значительному заработку, хвастающегося даже в
некоторой степени литературным образованием и до того
проникнутого буржуазными началами, стремлением и тщеславием,
что принадлежащий к нему рабочий люд отличается от
буржуазного люда только положением, отнюдь же не
направлением... В Италии преобладает тот нищенский пролетариат, о
котором гг. Маркс и Энгельс, а за ними и вся школа
социальных демократов Германии, отзываются с глубочайшим
презрением, и совершенно напрасно, потому что в нем, и
только в нем, отнюдь же не в вышеозначенном буржуазном
смысле рабочей массы, заключается и весь ум, и вся сила будущей
социальной революции».
И по отношению к России Бакунин писал в 1869 году:
«Я верю единственно в мир мужицкий и грамотный мир
беспардонных юношей, не находящих себе ни места, ни
возможности занятия в России».
Мог ли Бакунин, строивший все свои надежды на
деклассированных элементах общества и считавший Испанию и
Италию наиболее революционными странами, потому что там нет
обособленного класса рабочих, мог ли он быть искренним и
240

деятельным членом классовой организации
«Международного товарищества рабочих»? Мог ли Бакунин не тормозить
деятельность Интернационала, направленную на
улучшение экономического положения рабочих, когда он был
убежден, что улучшение экономического положения рабочих
делает последних буржуями «по направлению» и исключает их
из революционной армии? Мог ли далее романтический
революционизм Бакунина, страдавшего, по меткому
выражению Герцена, постоянной революционной чесоткой, ужиться
с реализмом Маркса, ожесточенно выкуривавшего из
Интернационала революционное позерство и фразерство.
Бакунин был немыслим, был «сам не свой» без этого
революционного позерства и фразерства, без игры в
революцию. Герцен писал о нем: «Бакунин помолодел, он был в
своем элементе. Он любил не только рев восстания и шум клуба,
площади и баррикады, он любил также приготовленную
агитацию, эту возбужденную и вместе с тем задержанную жизнь
конспирации, консультаций, неспанных ночей, переговоров,
договоров, ректификации, химических чернил и условных
знаков. Кто из участников не знает, что репетиции к
домашнему спектаклю и приготовлению елки составляют одну из
лучших изящных частей?»
Таких два противоположных типа революционеров, как
Маркс и Бакунин, воплощавших два различных течения
социалистической мысли и практики, не могли, конечно,
ужиться в рамках одной и той же организации. Бесконечные
принципиальные разногласия и личные дрязги должны были
упереться в категорический вопрос: кому уйти?
Этот вопрос и был поставлен на конгрессе в Гааге в
1872 г. Чувствуя, что на этом конгрессе произойдет
решительное сражение между двумя враждующими течениями и
одно из них должно будет уйти из Интернационала, все
спешили явиться на конгресс. Приехал и Карл Маркс, впервые
лично посетивший конгресс.
Бакунисты прежде всего направили свою атаку против
Генерального совета Интернационала. Они страстно
доказывали, что Генеральный совет в его нынешней организации
241

представляет собою авторитетное учреждение, одержимое
самодержавными поползновениями, и для борьбы с этим
бакунисты требовали коренной реорганизации
Международного общества. Генеральный совет в этом реорганизованном
Обществе должен был играть лишь роль административного
центра, лишенного всякой «диктаторской» власти.
Нужно ли говорить о том, что эта атака против
Генерального совета была замаскированной атакой против Маркса,
игравшего в этом совете решающую роль? Маркс лично
ответил на эту атаку. Ссылаясь на то, что у Генерального
совета нет в распоряжении никакой дисциплинарной власти, что
этот совет избирается, Маркс доказывал, что все толки о
диктаторской роли Совета являются лишь плодом бессильной
злобы меньшинства и ввиду этого необходимо сохранить
нынешнюю организацию Совета и не сводить его роль до роли
«почтового ящика». Большинство членов конгресса
оказалось на стороне Маркса, и атака бакунистов была отбита.
Вопрос о политической борьбе вновь зажег жаркие
дебаты. Бакунисты горячо отстаивали тактику борьбы с
государством ради полного уничтожения последнего и только в этом
направлении и отношении признавали политическую
борьбу; к проповеди же для пролетариата организоваться в
самостоятельную политическую партию бакунисты отнеслись
резко отрицательно. И в этом пункте победа оставалась за
марксистами. Конгрессом была принята внесенная Вальяном
резолюция.
Она гласила: «В своей борьбе за освобождение рабочие
могут выступать, как класс, лишь объединившись в
политическую партию, которая бы вполне отмежевалась от всех старых
партий имущих классов и враждебно противостояла бы этим
партиям. Такое объединение рабочего класса в одну
политическую партию необходимо для того, чтобы добиться
триумфа социальной революцией ее последнего слова,
уничтожения всех классов. Концентрация сил, которые рабочий класс
уже проявил в своей экономической борьбе, должна в то же
время служить ему рычагом в его борьбе против
политического значения землевладельцев и капиталистов. В борьбе
242

рабочего класса за свое освобождение экономическое
движение и политические действия являются нераздельно
слитными». Одержав идейную победу над бакунистами, обсудив,
утвердив и благословив тактику и теорию марксистов,
конгресс в Гааге приступил к обсуждению самого острого
пункта — вопроса об организованном Бакуниным «Союзе
социалистической демократии».
Рассмотрев этот вопрос, конгресс пришел к заключению,
что «Союз социалистической демократии» был основан с
целью погубить Интернационал, что статуты этого «Союза»
противоречат статутам Интернационала, что поведение
Бакунина заслуживает резкого осуждения и что поэтому Бакунин и
его ближайшие товарищи должны быть исключены из числа
членов Интернационала.
Это постановление вызвало сенсацию. Бакунин и его
друзья не ожидали столь сурового приговора, вызвавшего
резкие дебаты. Но исход голосования делал все дальнейшие
протесты безнадежными. Теперь только и оставалась для
бакунистов возможность бороться с Интернационалом, как с
внешним врагом, так как двери Интернационала
негостеприимно захлопнулись перед пораженными и взбешенными
бакунистами. Но нельзя сказать, чтобы Маркс и его сторонники
чувствовали себя торжествующими победителями. И для них
все яснее становилось, что Интернационал в его тогдашней
организации уже давно перешел высшую точку своей
восходящей исторической линии и теперь клонился к упадку.
Конечно, только сознанием того, что Интернационал
заканчивает свою историческую миссию, можно объяснить,
почему на конгрессе в Гааге Маркс и Энгельс так добивались и
добились, чтобы Генеральный совет был перенесен в Нью-
Йорк.
Свою речь на гаагском конгрессе Маркс закончил
словами, полными глубокой веры в рабочий Интернационал. Он
говорил: «Революция должна быть солидарной, и великое
доказательство тому мы находим в парижской коммуне,
которая пала потому, что во всех столицах: Берлине, Мадриде и
т.д. одновременно не возникло мощное революционное дви-
243

жение, которое находилось бы в тесной связи с этим
грандиозным восстанием парижского пролетариата. Что касается
меня, то я буду продолжать работать над моей задачей, над
созданием этой столь грозной в будущем солидарности
рабочих. Нет, я из «Интернационала» не уйду, остаток моей
жизни, как и вся моя предыдущая работа, будет посвящен
торжеству социальных идей, которые, как я в том убежден, когда-
нибудь приведут к господству пролетариата».
Но эти торжественные и уверенные слова лишь
маскировали тот непреложный факт, что Маркс сознавал, что
Интернационал в его тогдашней организации уже доигрывал свою
историческую роль. Кроме того, в самом Генеральном совете
Интернационала к этому времени обострились крупные
разногласия, очень утомлявшие и раздражавшие Маркса.
Маркс был утомлен напряженной работой в
Интернационале, да и работа над «Капиталом» требовала
напряжения всех его сил. 27 мая 1872 года Энгельс писал Либкнехту1:
«Бельгийцы дебатировали, но окончательно еще не решили
вопроса о пересмотре статутов. Гинс внес проект, которым
упраздняет Генеральный совет».
После конгресса к Гааге деятельность Интернационала
представляла процесс постепенного и медленного умирания.
Частью исключенное, а частью само ушедшее прудонистски-
бакунистское меньшинство членов Интернационала не
сложило оружия и пыталось создать из своего «Союза
социалистической демократии» новый Интернационал.
Организационные, тактические и принципиальные начала, положенные
в основу бакунинского «Союза», были диаметрально
противоположны тем, которые руководили деятельностью
Интернационала. Оставляя в стороне ту глубокую пропасть, которая
зияла между романтическим социализмом Бакунина и
реалистическим социализмом Маркса, глубокое различие обнару-
1 Либкнехт Карл (нем. Karl Liebknecht; 1871-1919)— еврейский деятель
германского и международного рабочего и социалистического движения, один
из основателей (1918) Коммунистической партии Германии. За участие в Баден-
ском восстании 1848 г. сидел в тюрьме, откуда 1849 г. бежал за границу;
сблизился с К. Марксом и, вернувшись в Германию в 1862 г., стал борцом за его идеи.
244

жилось и в основных целях, которые преследовались этими
двумя организациями. Если Интернационал употреблял все
свои силы для того, чтобы вывести социалистическое
движение из душной атмосферы подпольных заговорщических
организаций на вольный воздух политической партии, то
бакунинский «Союз», наоборот, — стремился вновь загнать
социалистическое движение в мрачное подполье и вновь
закопать в тайную заговорщическую организацию.
Недаром ведь воззвание бакунинского «Союза»
доказывало, что их цель— создать генеральный штаб
революционного движения и что «число этих членов организации не
должно быть очень велико. Для международной
организации во всей Европе достаточно сотни хорошо сплоченных
революционеров. Две, три сотни революционеров
достаточны для организации движения в самой обширной стране».
В программе бакунинского «Союза социалистической
демократии» и «Революционной организации международных
братьев» очень пестро перемешаны усвоенные Бакуниным
реалистические идеи Маркса и соответствующие его
естеству романтические фантазии. В программе этих организаций
ясно, например, указывается, что никакие революционеры и
никакие революционные организации сами по себе не в
состоянии «сделать революции», если народ не готов для этой
революции.
Но вслед за этим сейчас же идут фантастические
рассуждения о значении и сите кучки хорошо сплоченных и
организованных революционеров, о революционных «инстинктах»
всякого народа и т.д. и т.п., а в параграфе втором программы
«Международного союза социалистической демократии»
неожиданно заявляется, что этот союз «прежде всего стремится
к политическому, экономическому и социальному равенству
классов». За это чудовищное «равенство классов» досталось
Бакунину от Маркса. Бакунин сам признал после
основательной головомойки, устроенной ему на конгрессе, что
организации, стремящейся теперь же устроить социалистический
переворот и отмахивающейся от демократического государ-
245

ства как от жалкой постепеновщины, не пристало говорить о
«равенстве классов» как своей главной цели.
«Новый Интернационал», основанный Бакуниным,
оказался мертворожденным предприятием. Нашумев в течение
недолгого срока, пустив несколько гремучих и эффектных
революционных фейерверков и приняв самое шумливое
участие в той самой политической деятельности, которую
теоретически он столь рьяно презирал и отрицал, «Новый
Интернационал» сошел со сцены, а 6 сентября 1873 г. на конгрессе
в Женеве было объявлено распущенным и «Международное
товарищество рабочих».
Маркс предполагал широко использовать для обширных
теоретических работ тот досуг, который образовался у него с
прекращением Интернационала. Как ни много сил, нервов и
времени требовала от Маркса работа в Интернационале, но
он всегда как-то находил время для обширных теоретических
занятий, несмотря на то, что ему приходилось отдавать массу
внимания и труда на добывание хлеба насущного,
нетерпеливо экспонировал себя толпе любопытных.
В одном из писем к Кугельману Маркс
полушутливо-полускорбно пишет: «Подумай, мой дорогой, что если бы день
имел 48 часов, то и тогда я все же не справлялся бы со своею
ежедневною работою за последние месяцы». Работа для
«Интернационала» достигает громадных размеров, далее
чрезмерный наплыв эмигрантов в Лондоне, которых нам
приходится устраивать. Кроме того, мне не дают проходу еще и
другие лица, интервьюеры и всякие другие, желающие
собственными глазами увидеть monstre'a».
Но, несмотря на это, в эпоху интенсивной работы для
Интернационала Маркс выпустил первый том «Капитала».
Первый том «Капитала» появился в печати как раз тогда,
когда в Лозанне происходил конгресс Интернационала.
В предисловии к «Капиталу» Маркс недаром писал, что
«в области политической экономии свободное научное
исследование встречает не только тех же самых врагов, как и в
других областях. Своеобразный характер предмета, который
она рассматривает, вызывает на борьбу против такого иссле-
246

дования самые сильные, самые мелочные, самые злобные
человеческие страсти, возбуждает против него всех фурий
частного интереса».
Встреча, которая была оказана первому тому
«Капитала», как нельзя лучше подтвердила справедливость
приведенных слов Маркса. Главный камень преткновения состоял
в том, что Маркс искусною и твердою рукою подводил
надежный научный фундамент под те самые социалистические
теории, которые до сих пор немецкие ученые привыкли
третировать, как «чародейства красных вымыслов», как карточный
домик, рассыпающийся от первого легкого дуновения
научной критики. Но с «Капиталом» разделаться было не так
легко. Маркс, ждавший и призывавший серьезную научную
критику, был крайне раздражен этим «заговором молчания», как
он писал Кугельману. «Трусость профессиональных
мандаринов, с одной стороны,— пишет Маркс в феврале 1809г.
Кугельману, — и заговор замалчивания буржуазной и
реакционной прессы — с другой, сильно мне вредят».
Но долго замалчивать такое произведение, как
«Капитал» Маркса, нельзя было. О нем заговорила скоро и
буржуазная печать, и еще раньше стали приходить восторженные
отзывы социалистической аудитории.
Бывший товарищ Маркса, Арнольд Руге, ко времени
появления «Капитала» уже успевший резко разойтись с
Марксом, с восторгом приветствовал появление «Капитала». Он
писал о нем: «Это — произведение, составляющее эпоху; оно
проливает яркий, часто резкий свет на развитие, на гибель и
страшные родовые боли общественных периодов.
Объяснение прибавочной ценности посредством неоплаченного
труда, доказательство экспроприации рабочих, работающих на
себя, и предстоящей экспроприации экспроприаторов —
являются классическими. Маркс обладает обширными
знаниями и великолепным диалектическим талантом. Книга его
выходит за пределы горизонта многих людей и публицистов, но
она несомненно проложит себе путь и, несмотря на широко
задуманный план ее или же благодаря, ему будет иметь
могучее влияние». Слова Арнольда Руге показывают, что тотчас
247

же по выходе «Капитала» передовые мыслители Германии
поняли, какую могущественную роль призван сыграть этот
ученый трактат. Конечно, на первых порах число людей,
понявших «Капитал» и его значение, было очень невелико, и в
письмах Маркса, относящихся к этой эпохе, ясно звучат
нотки раздражения.
Но великие идеи «Капитала», точно концентрические
круги, расходящиеся от брошенного в воду камня,
охватывали все более и более широкие слои.
Замечательно при этим, что успех идеи «Капитала»
совершенно не соответствовал степени экономической
зрелости тех стран, где они распространялись. Наиболее широко и
быстро распространялись они в Германии, а за нею
следовала из великих европейских государств наиболее отсталая по
своему экономическому развитию — Россия1.
Маркс в одном из писем Кугельману уже в конце
шестидесятых годов отметил успех своих идей в России, и нельзя
сказать, чтобы очень возгордился по этому поводу или даже
просто обрадовался. «Несколько дней тому назад, — пишет
Маркс в октябре 1868 г.,— какой-то петербургский
книгоиздатель поразил меня известием о том, что «Капитал»
печатается в настоящее время в русском переводе2. Он просил мою
фотографическую карточку для его обложки, и в таком
пустяке я не мог отказать моим хорошим друзьям — русским.
Ирония судьбы заключается в том, что русские, против
которых я вот уже 25 лет выступал не только на немецком, но и
на французском и на английском языках, всегда были моими
1 Тезис об «отсталой по своему экономическому развитию России»
активно пропагандировался в большевистской среде и сыграл свою роль в
осуществлении революции 1917 года. См. о лживости тезиса в книгах
современного автора О. Платонова и др. — Примеч. ред.
2 Первый русский перевод первого тома «Капитала» вышел в России
в 1872 г. в издательстве Н.П. Полякова. Либеральное издательское
товарищество, возглавляемое Н.П. Поляковым, при участии В.И. Яковлева и
других, имело отношение к революционному кружку «чаиковцев», делавшему
попытки использовать легальные возможности для революционной
пропаганды. Книги, издававшиеся Н.П. Поляковым, не раз привлекали внимание
царской цензуры. — Примеч. ред.
248

доброжелателями. В 1843-1844 гг. в Париже тамошние
русские аристократы меня на руках носили. Мое сочинение
против Прудона (1847 г.), а также и вышедшее у Дункера (1859 г.)
нигде не нашли большего сбыта, чем в России. И первая
чужая нация, переведшая «Капитал», — это русская. Но все это
нельзя очень высоко ценить. Русская аристократия в юности
своей воспитывается в немецких университетах и в Париже.
Она всегда гонится за самым крайним из того, что дает
Запад. Это чистая гастрономия, какой занималась часть
французской аристократии в XVIII веке».
Но очень скоро Маркс убедился, что его идеи не
только тешат русскую аристократию, как «пленной мысли
раздражение», как острая пряная духовная пища. Вскоре по выходе
«Капитала» Маркс убедился, что в далекой, таинственной
России объявился новый друг — читатель «Капитала», читатель,
никогда и никакой «гастрономии» и не нюхавший и глубоко
усвоивший социальную суть марксизма.
В конце 1857 года Маркс получил из С.-Петербурга от
Иосифа Дицгена1, «мастера владимирской фабрики кожевенных
изделий», письмо, которое ясно показало, как быстро
проникли и как глубоко были поняты основные идеи «Капитала»
передовыми единицами рабочего класса. В атом
замечательном письме талантливый философ-кожевник писал Марксу:
«Глубокоуважаемый г. Маркс!
Позвольте мне, прошу Вас, хотя я с Вами не знаком,
выразить Вам мою признательность за те неоценимые услуги,
которые Вы своими исследованиями оказали как науке, так и, в
частности, рабочему классу. Уже в ранней юности, как я был
в состоянии скорее только угадывать, чем понимать все бога-
1 Дицгвн Иосиф (1828-1888) —рабочий-кожевник еврейско-немецкого
происхождения. Преследуемый за революционную деятельность, в 1848 г.
эмигрировал в США, откуда перебрался в Россию (где жил с 1864 по 1869 г.),
затем вернулся в Германию, но в итоге вновь оказался в США. Организатор
одной из секций 1 -го Интернационала в Германии; сотрудничал с
большевистскими газетами Германии и Америки. О нем В. Ленин написал: «Дицген-
отец, которого не надо смешивать с его столь же претенциозным, сколь
неудачным литератором-сынком...» — Примеч. ред.
249

тое содержание Ваших произведений, я был ими очарован и,
не переставая, по несколько раз перечитывал, пока не
достигал удовлетворявшего меня ясного их понимания. Но тот
энтузиазм, который возбудило во мне изучение Вашего недавно
появившегося в Гамбурге произведения (т.е. «Капитала»),
побуждает меня, может быть, с навязчивой нескромностью
выразить Вам свою признательность, почтение и благодарность.
Появившуюся в Берлине первую книгу «К критике
политической экономии» я в свое время проштудировал весьма
прилежно и признаюсь, что никогда ни одна книга, сколь бы
многотомна она ни была, не дала мне столь много новых
положительных знаний и такого ясного понимания предмета, как эта
небольшая брошюра. И поэтому я с большим нетерпением
ожидал ее продолжение. Вы впервые в ясной,
неопровержимой научной форме высказывали то, что отныне станет
сознательной тенденцией исторического развития, а именно —
тенденцию подчинить человеческому сознанию, бывшему до
сих пор слепым, естественную силу общественного
процесса производства. Вы объяснили причины этой тенденции, Вы
помогли проникнуться сознанием того, что наше
производство носит стихийный характер, и в этом Ваша бессмертная
заслуга, глубокоуважаемый г. Маркс. С течением времени все
оценят и должны оценить но заслугам Ваши произведения.
Между строк Вашего произведения я читаю, что
предпосылку Вашей глубоко обоснованной политической экономии
составляет глубоко обоснованная философия».
Кратко изложив далее свои идеи, Дицген заканчивал
свое письмо словами: «Еще раз заканчиваю уверением, что я
принимаю живейшее участие в Ваших стремлениях,
выходящих далеко за пределы нашего времени. Социальное
развитие, борьба за господство рабочего класса интересует меня
гораздо живее, нежели мои собственные личные дела. Я
жалею только о том, что я не в состоянии принимать в этом
более деятельного участия.
Иосиф Дицген, мастер Владимирской
фабрики кожевенных изделий.
Васильевский остров. СПб., 24 октября 1867 г.».
250

Это письмо рабочего доставило Марксу минуты
глубокого удовлетворения. В такие минуты Маркс ясно чувствовал,
что великие идеи «Капитала» с удивительною быстротою
успели проникнуть даже в далекую Русь, и здесь более горячо
восприняты и глубоко поняты теми, пока, единицами, для
армии которых и создавался «Капитал».
А вскоре по выходе на русском языке «Капитала» о нем
появилась в «Вестнике Европы» глубокая критическая статья
Кауфмана, которую Маркс с сочувствием изложил в
предисловии ко второму изданию «Капитала».
В то же самое время стали во все растущем числе
появляться статьи о «Капитале» на немецком и французском
языках. Марксу уже но приходилось жаловаться на то, что
«Капитал» замалчивают.

Глава IX
Карл Маркс и рабочее движение в Германии. — Лассальянство
и марксизм. — Личная жизнь Маркса. — К характеристике Маркса
Величайший немецкий социалист действовал в самой
Германии всего один год, все остальные годы он провел на
чужбине, сначала в добровольном, а потом и вынужденном
изгнании. Только «безумный» 1848 год, революционным
вихрем пронесшийся по всей Западной Европе, позволил
Марксу вернуться на родину и принять самое непосредственное
и энергичное участие в ее политических судьбах. Мы видели,
что Маркс весь отдался тогда блестящей газетной кампании
против абсолютизма и феодализма, угрюмою и упрямою
стеною задерживавших бурные порывы освободительного
движения. Карл Маркс стал уделять все больше времени и
внимания непосредственной работе над организацией и
политическим сплочением немецкого рабочего класса, но эта новая
деятельность Маркса в самом ее начале была насильственно
прервана реакцией, выселившей Маркса из пределов
Пруссии и вновь заставившей его сделаться политическим
изгнанником.
Когда революционное движение было подавлено,
торжествующая реакция принялась ожесточенно вытаптывать
все посевы и всходы «безумного» года и, конечно,
уничтожила огромное ччисло рабочих организаций.
После долгих сношений и совещаний между различными
немецкими государствами были выработаны общие правила,
опубликованные 13 июля 1854 года.
Первый параграф этих правил гласил: «Во всех союзных
немецких государствах могут быть допускаемы лишь такие
союзы, вторые могут представить достаточные доказательст-
252

ва в том, что их цели находятся в согласии с союзными и
местными законами и не угрожают общественной безопасности
и порядку».
Подобные «каучуковые» параграфы уже сами по тебе
вполне развязывали правительству руки и позволяли на
законном основании разогнать все рабочие организации. Но
не довольствуясь этим, для большей вразумительности
Союзный сейм изготовил специальный восьмой параграф, уже
прямо гласивший: «В интересах общей безопасности все
союзные правительства сим обязуются в течение двух месяцев
закрыть все еще существующие в их пределах рабочие
союзы и рабочие братства, преследующие политические,
социалистические или коммунистические цели, и под угрозой
наказания помешать возобновлению подобных союзов».
Рабочие союзы, правда, не совсем исчезли. Остались в
живых образовательные и чисто экономические союзы
рабочих, но и они влачили унылое и жалкое существование.
Рабочая масса Германии пятидесятых годов была еще слишком
малочисленна, неорганизованна и малосознательна для того,
чтобы не съежиться под тупыми ударами реакции и вступить
с ней в борьбу один на один. Тяжелая мгла реакции все гуще
заволакивала страну. Политически безглагольна и
недвижима была рабочая масса, и только в ее скрытой глубине мало-
помалу разгорался священный огонь сознательности и
медленно накапливались силы.
Один из видных деятелей той эпохи, Бернхард Беккер1,
в таких словах говорит об этом тяжелом и тусклом времени:
«Теперь в Германии, куда ни посмотришь, повсюду замечаешь
отвращение к политике, страх и сонливость. «Крайние»
демократы сидят по тюрьмам, голодают в изгнании или же,
благодаря политическому надзору, карам и штрафам, присмирели и
стали осторожны. И их надежды и бодрость подчинились об-
1 Беккер Бернхард (1826-1882) — еврейско-немецкий публицист и
историк, председатель Всеобщего германского рабочего союза (1864-1865);
делегат Гаагского конгресса 1-го Интернационала (1872). Друг и
последователь Лассаля, однако его ярым противником оставалась близкая знакомая
Лассаля графиня Гацфельд, спонсировавшая социалистов.
253

щему упадку духа и разочарованию. Многие из прежних
партийных товарищей перешли в лагерь реакции или сделались
более умеренными. От испытанного потрясения многие
преждевременно постарели и умерли с разбитым сердцем. Другие,
разочарованные сделанными ошибками, потеряли бодрость,
уверенность, веру в самих себя. Разбитые и усталые выходили
из тюрем на свободу одни политические заключенные за
другими, чтобы погрузиться в тусклую жизнь филистера и уйти в
семейную жизнь и материальную карьеру».
Медленно и туго рассеивались тучи реакции,
разгоняемые вновь оживляющимся общественным движением. Лишь
к шестидесятым годам по всей Европе вновь повеяло свежим
порывом к освобождению. Появился и стал быстро расти
Интернационал.
Постоянно отрезанный от родины, Маркс и вообще был
этим самым лишен возможности принять
непосредственное участие в немецком рабочем движении, но кроме этого,
близкое участие в международном рабочем движении
мешало ему погрузиться в детали рабочего движения в Германии.
И только по мере того, как, немецкое рабочее движение
начиная с шестидесятых годов начинало обнаруживать
быстрый темп роста и зрелости, Маркс стал уделять ему все
большее и большее внимание.
В Германии в это время быстро всходила яркая звезда
Лассаля. Лассаль сам признавал и называл себя учеником
Маркса и открыто указывал и на авторитет, и на приоритет
последнего. Но все это нимало не мешало Марксу и Ласса-
лю быть людьми совершенно разного психического склада
и различных социально-политических воззрений. Это ясно
сказалось в той блестящей кампании, которую вел Лассаль
в шестидесятых годах, в период конституционного
конфликта между немецкой либеральной буржуазией и феодальным
правительством.
В начале шестидесятых годов по всей Европе вновь
повеяло дуновением свободы. В частности, в Германии вновь
обострилась борьба между либеральной буржуазией и фео-
254

дальным правительством с Бисмарком во главе. Либеральная
буржуазия, твердо опираясь на мощное промышленное
развитие Германии, на свою сплоченность и интеллигентность,
настойчиво тянулась к политической власти, но феодальное
правительство, опиравшееся на поземельную знать, каждый
раз больно ударяло буржуазию по пальцам и ни за что не
хотело уступить свои теплые и насиженные места хозяев
политической сцены буржуазным «выскочкам».
В этой борьбе между феодальным и
буржуазно-конституционным строем обе борющиеся стороны, не чувствуя себя
достаточно сильными для единоборства, пытались
перетянуть на свою сторону промышленный пролетариат. Было,
конечно, ясно, что сознательный пролетариат в этой
конституционной борьбе всею своею помощью станет на сторону
либеральной буржуазии в ее тяжбе с абсолютизмом и
феодализмом. Чем быстрее рос немецкий пролетариат, тем глубже
врезались в его тело феодально-абсолютистские путы,
разбросанные но всей Германии, оставшиеся от разбитого, но не
добитого дореволюционного строя.
Немецкий пролетариат не мог шагу сделать вперед, не
ударившись больно об эти бесчисленные обломки
феодально-приказного строя. Немецкому пролетариату, как воздух,
необходима была политическая свобода, необходим был
широкий конституционный строй. Могли ли быть при этих
условиях какие-либо сомнения в том, что мало-мальски
сознательные слои пролетариата объединятся с либеральной
буржуазией для борьбы с феодализмом за
«конституционные гарантии»?
Но это само по себе чрезвычайно ясное и чрезвычайно
благоприятное для буржуазии положение вещей очень
затемнялось и осложнялось чрезвычайною перепутанностью
социально-политических отношений и воззрений,
господствовавших в Германии шестидесятых годов.
Немецкой буржуазии, конечно, вполне ясно было, что
она должна и легко может привлечь все симпатии и всю
поддержку промышленного пролетариата на свою сторо-
255

ну, поскольку она сотрется с абсолютизмом во имя
конституционализма. И, быть может, никогда либеральная немецкая
буржуазия не «возилась» столько с рабочим классом, как в
шестидесятые годы. Она устраивала и поддерживала
всевозможные просветительные и образовательные рабочие
общества, она браталась с рабочими, она содействовала
устройству среди рабочих всяческих обществ экономической
самопомощи, и на первых порах буржуазии казалось, что все идет к
обоюдному согласию между нею и рабочим классом.
Но во всех этих хлопотах о рабочих буржуазия не
допускала и мысли о возможности самостоятельного рабочего
движения, не допускала и мысли о политической
самостоятельности рабочих. Насколько она сочувственно относилась
к бесчисленным затеям устройства экономической
самодеятельности среди рабочих, настолько же сурово и
раздраженно осуждала она все самостоятельные политические
движения рабочих. А между тем в немецком рабочем движении
шестидесятых годов проснулось мощное стремление выйти
из политической опеки буржуазии и стать на свои ноги.
Вместить в свою конституционную борьбу с абсолютизмом и
политически самостоятельное рабочее движение немецкая
либеральная буржуазия не соглашалась ни за что, и благодаря
этому всякий самостоятельный политический шаг
пролетариата навлекал на него гнев и немилость буржуазии. А в
шестидесятых годах немецкий пролетариат, очнувшись от
разгрома 1848 года, делал все более твердые шаги по пути своего
политического самоопределения. И это сильно раздражало
либеральную буржуазию. Она была убеждена, что рабочий
класс Германии будет ее политической армией, которой она
будет свободно командовать и располагать.
До чего буржуазия опасалась всякого самостоятельного
политического движения среди рабочих, показывает,
например, такой факт, что в «Национальный союз» доступ широкой
рабочей массе был прегражден высоким членским взносом,
взимаемым к тому же сразу. Напрасно вожаки рабочих,
стоявшие к рядах прогрессивной партии, употребляли все
усилия, чтобы рабочим хотя бы рассрочили членский взнос, на
256

все эти хлопоты прогрессисты ответили отказом, боясь, что
рабочие широкою волною присоединятся к центральным
организациям либеральной буржуазии.
При таких условиях всякий истинно прогрессивный
политический шаг со стороны немецкого рабочего класса
усложнял и обострял отношения между либералами и
демократами и приближал неминуемость разрыва между ними.
Эти постоянные трения между рабочими, стремившимися к
политической самостоятельности, и политически
опекавшими их либералами усиливали уже пробудившееся у рабочих
стремление к классовой организации. К самому началу
шестидесятых годов под влиянием целого ряда факторов,
отчасти международного, а отчасти национального характера, у
рабочих Германии сделалась очень популярной идея
общего рабочего съезда.
Пропаганда общенемецкого рабочего съезда, конечно,
очень огорчила и встревожила немецких прогрессистов.
«Народная газета» прогрессистов заклинала рабочих отказаться
от этой затеи, по ее словам, прямо играющей на руку
реакции, раздробляющей силы единой конституционной армии и
красным призраком отпугивающей в лагерь реакции многих
друзей свободы.
Но эти суровые осуждения либералов только убеждали
наиболее прогрессивные слои рабочих в том, что по пути
политической самостоятельности они могут идти, только выйдя
окончательно из-под опеки буржуазии и создав свою
самостоятельную организацию.
И уже в 1862 году наиболее передовые и решительные
слои немецкого пролетариата вышли из организации
прогрессистов и основали свой рабочий союз «Вперед». Идея
общенемецкого рабочего съезда, встречая для своего
практического осуществления нескончаемые трудности как внутри
самого рабочего класса, так и во внешних условиях,
однако, созревала все более и более. Пропагандисты этой идеи
не тешили себя никакими особенными иллюзиями и не
собирались навязать рабочему съезду какие-либо определенные
решения. Фальтейх, один из наиболее неутомимых пропаган-
9 Неизвестный Карл Маркс
257

дистов рабочего съезда, в своем оставшемся
неопубликованном воззвании хорошо охарактеризовал задачи, которые
ставились съезду. «Мы знаем, — гласило это воззвание, —
духовную и материальную нужду своих товарищей и
принимаем ее близко к сердцу; мы хотим, друзья, чтобы вы заявили,
наконец, как сильно гнетет вас эта нужда, и конгресс должен
быть вашими устами. Он должен доказать, что немецкое
рабочее сословие стало совершеннолетним и чувствует себя
призванным, если не дать окончательное разрешение
важного социального вопроса, то, по крайней мере, положить ему
начало и подвинуть его вперед. Рабочее сословие соединяет
в себе необходимые для этого ясность ума, богатство чувства,
обдуманность и выдержку в действиях, оно одинаково
чуждо стяжательному материализму англичанина и
утопическому идеализму француза, оно обладает способностью и
желанием трудолюбиво завоевать себе свое освобождение,
продолжая спокойно строить на основе данных отношений».
После разных мытарств и затруднений рабочие,
подготовившие съезд, решили обратиться за советом и помощью
к Фердинанду Лассалю. Лассаль живо откликнулся, и с этих
пор блестящая политическая кампания, которую вел Лассаль,
делает его центральной фигурой немецкого рабочего
движения, здесь нет места, да это и не входит в задачу, описывать
хоть бы в общих чертах яркую и многообразную деятельность
Лассаля. Нам нужно в этой деятельности отметить лишь
главные пункты расхождения между Лассалем и Марксом. Трудно
преувеличить громадность роли, сыгранной Лассалем в деле
политического воспитания немецкого рабочего класса. С
одной стороны, условия очень благоприятствовали Лассалю:
шестидесятые годы во всей Западной Европе были
отмечены сильным политическим подъемом рабочего класса. В этот
подъем был втянут и немецкий пролетариат. Что же
касается специально-немецких условий, то и они с одной стороны
тоже чрезвычайно благоприятствовали Лассалю: за немецким
пролетариатом шестидесятых годов «ухаживали» и
феодальное правительство, и либеральная буржуазия.
258

Но если это последнее обстоятельство, с одной стороны,
создавало благоприятную почву для политического
пробуждения и сплочения немецкого пролетариата, то, с другой
стороны, это же создавало чрезвычайную скользкую почву,
соблазняющую ко всякого рода политиканству. И как мы
знаем, Лассаль очень часто на этой именно почве от политики
соскальзывал к политиканству и делал грубые политические
бестактности.
Положение его было чрезвычайно трудно. Мы уже
знаем, что либеральная немецкая буржуазия, всячески
поощрявшая образовательное и экономическое движение
пролетариата, вместе с тем испуганно и раздраженно косилась
на всякое самостоятельное политическое движение
немецкого рабочего класса. В своей конституционной программе
немецкие прогрессисты, правда, гарантировали все те
политические «свободы», которых в первую голову добивался
тогда пролетариат, но коренное политическое требование
пролетариата — всеобщее избирательное право, хотя
формально и не отвергалось прогрессистами, но и не находило в них
искренней и действительной поддержки. И несправедливо
было бы видеть в этом простое проявление классовой
корысти немецкой буржуазии. Не следует забывать, что тогдашняя
европейская демократия жила под свежим еще
впечатлением государственного переворота, устроенного Луи
Наполеоном с помощью всенародного голосования. Этот
реакционный переворот надолго дискредитировал в глазах
европейской демократии идею всеобщего избирательного права,
идею, которой она еще недавно так пламенно поклонялась,
видя в ней панацею от всех политических и социальных бед.
И, благодаря тому же самому обстоятельству, идея всеобщего
избирательного права сразу привлекла к себе широкие
симпатии со стороны охранителей.
Консервативные элементы немецкого общества
шестидесятых годов вообще склонны были забросить в
пролетарское море удочку с «социалистической» приманкой,
чтобы отвлечь рабочий класс от ненавистной либеральной
буржуазии и, изолировав ее, легко разбить. Среди известных и
259

очень влиятельных консервативных кругов Германии
шестидесятых годов получил довольно широкое распространение
тот «консервативный социализм», который был
распространен в Англии двадцатых годов. Рабочее движение по
малочисленности и неорганизованности пролетариата тогда еще
очень мало пугало немецкие феодальные классы, и они не
прочь были за счет буржуазии заняться «социальной
политикой», положить начало «социальному королевству», а во
всеобщем избирательном праве, памятуя знаменитый
эксперимент Наполеона III, они склонны были видеть лишь средство
укрепления своей власти.
При таких необычных условиях Лассалю нелегко было
вести кампанию в пользу всеобщего избирательного права
и в пользу самостоятельного политического выступления
рабочего класса. Нужна была железная энергия и могучий
талант Лассаля, чтобы в такое сравнительно короткое время с
таким блестящим успехом и при таких неблагоприятных
условиях привить рабочему классу Германии непоколебимую
веру во всеобщее избирательное право.
«Еще до выхода в свет «Гласного ответа» Лассаля, —
рассказывает в своих воспоминаниях Август Бебель1, — я в
феврале 1863 г. на празднестве по поводу второй годовщины со
времени основания «Ремесленного образовательного союза»
высказался против всеобщего избирательного права».
И если Бебель и многие тысячи других вскоре
радикально изменили свое отношение к всеобщему
избирательному праву, то этим в значительной степени они были
обязаны блестящей кампании, которую вел за эту идею Лассаль.
Энгельс писал в 1865 г.: «Что же касается всеобщего
избирательного права, то достаточно посмотреть на Францию,
чтобы убедиться, какие смирные выборы можно организовать,
располагая многочисленным тупоумным сельским
населением, хорошо организованной бюрократией, основательно
1 Бебель Август (1840-1913) — деятель германского и международного
рабочего движения, один из основателей и руководителей 2-го
Интернационала.
260

придавленной печатью, в достаточной мере преследуемыми
полицией союзами, при полном отсутствии политических
собраний. Скольких представителей имеют рабочие во
французской палате депутатов, благодаря всеобщему прямому
избирательному праву?.. Какие результаты дало бы всеобщее
избирательное право в Германии, где феодальное
дворянство обладает везде действительною социальною и
политической силою и где на одного промышленного рабочего
приходится два сельских поденщика? Борьба против
феодальной и бюрократической реакции — они неотделимы друг от
друга — равнозначима в Германии борьбе за духовное и
политическое освобождение сельского пролетариата — и пока
сельский пролетариат не вовлечен в движение, до тех пор
городской пролетариат не сможет в Германии ничего поделать,
до тех пор всеобщее прямое избирательное право будет для
пролетариата не оружием, а западнею».
С другой же стороны, консерваторы во главе с
Бисмарком тоже верили в консервативную силу всеобщего
избирательного права. В 1866 г. Бисмарк говорил в Учредительном
рейхстаге северогерманского Союза: «Прямые выборы и
всеобщее избирательное право я считаю большею порукою за
консервативное направление, чем всякое искусственное
избирательное право, рассчитывающее на искусственное
большинство. Мое убеждение, что искусственная система
непрямых и классовых выборов гораздо более опасна, так как она
мешает соприкосновению высшей власти со здоровыми
элементами, составляющими ядро и массу народа, — основано
на долгом опыте. В стране с монархическими традициями и
лояльным образом мыслей всеобщее избирательное право
приведет, устраняя влияние либеральных буржуазных
классов, к монархическим выборам».
Взгляды Лассаля на всеобщее избирательное право
можно понять только в связи с его убеждением, что историческая
роль буржуазии уже в 60-х годах была сыграна и она не
сегодня завтра сойдет с исторической сцены. С другой же
стороны, он под «пролетариатом» понимал совсем не то, что
Маркс. «Пролетариатом» Лассаль считал всю сборную разно-
261

шерстную массу «трудящихся классов», мелкого люда и
потому был убежден, что уже в 60-е годы, когда немецкий
рабочий класс был еще сравнительно малочисленен, немецкий
«пролетариат» составлял 96% всего населения.
Теперь часто повторяют, что Лассаль односторонне
увлекался этой идеей всеобщего избирательного права, что он
сильно переоценивал ее значение, но при этом забывают, что
именно благодаря этому увлечению и преувеличению Ласса-
лю удалось одолеть целый ряд психологических
препятствий, без этих «односторонностей» едва ли одолимых.
Лассаль хорошо знал основы политической психологии
масс, когда он писал: «Повторяйте неустанно каждый день то
же самое, еще то же самое и всегда — то же самое! Чем чаще
повторяется какая-нибудь мысль, тем больше она
укрепляется, тем могущественнее она становится. Все искусство
достигать практических успехов заключается в способности
концентрировать во всякий данный момент все силы на одном
пункте, не оглядываясь по сторонам. Не смотри ни направо,
ни налево, будь глух ко всему, что не есть всеобщее
избирательное право, что не относится и не ведет к нему».
Маркс, несмотря на все то значение, которое он
придавал всеобщему избирательному праву, никогда не написал
бы фраз, подобных приведенной. Всякое политическое
выступление пролетариата, всякая его отдельная политическая
кампания должна была быть координирована со всей
классовой позицией и всей классовой политикой рабочего класса.
Между тем, деятельность Лассаля была отмечена именно
отсутствием этой классовой координации политических
действий, которые он рекомендовал пролетариату.
Лассаль был бесповоротно убежден, что общая
кампания пролетариата с либеральной буржуазией совершенно
безнадежна, безнадежна не из-за классового фанатизма
рабочих, которые, наоборот, в эту эпоху как раз находились под
чрезвычайно сильным влиянием прогрессистов и с большим
трудом покидали знамена буржуазных прогрессивных
партий; эту общую кампанию он считал безнадежной из-за
упрямого нежелания прогрессистов расстаться со своим звани-
262

ем почетных политических опекунов несовершеннолетнего
пролетариата.
Ввиду этого Лассаль всю силу своего бурного
красноречия, всю желчь своей насмешки сосредоточил на
либеральной буржуазии. Буржуазия не замедлила ответить на
выступление Лассаля грубой травлей и нескрываемой ненавистью.
И дальнейшее поведение Лассаля было для такого человека,
как Маркс, совершенно неприемлемым. Та тактика, которую
Маркс всегда рекомендовал рабочему классу и которой он
сам твердо придерживался в своей политической
деятельности, выдвигала допустимость лишь той политики, которая
проясняла и повышала классовое сознание и классовую
солидарность пролетариата. На этот-то верховный тактический
принцип посягал Лассаль. Он мастерски умел использовать
все случайные и временные обстоятельства,
благоприятствовавшие пролетариату, но при их использовании он
постоянно переступал ту черту, которая отделяла политику от
политиканства, за пределами которой начинались опасные
болота рискованной азартной политики и затемнение
классового сознания. Как далеко заходил Лассаль на этом пути,
показывает такая его крупная бестактность, как посылка
телеграммы Бисмарку с жалобой на
бургомистра-прогрессиста, закрывшего рабочее собрание. Лассаль, конечно,
отлично знал, что бургомистр не подведомственен Бисмарку, но
он, непримиримый революционер, не постеснялся
прибегнуть к защите Бисмарка против бургомистра-прогрессиста,
прибегнуть к защите человека, никогда не церемонившегося
в выборе средств борьбы против оппозиционных и
революционных сил и только потому еще не пускавшего в ход
особенно крутых мер против рабочих, что он считал их
политически бессильными, да к тому же необходимыми ему для
разгрома прогрессистов.
При такой тактике организация рабочего класса по
необходимости должна была носить строго централизованный
характер, притом сам Лассаль должен был получить
чрезвычайно обширные, почти диктаторские полномочия. Тонкая
дипломатическая игра с Бисмарком, учет и применение за-
263

кулисных влияний — все это требовало в большей или
меньшей степени значительной единоличной власти. И мы,
действительно, знаем, что «Всеобщий германский рабочий союз»
носил по своей организации централ истеки й характер, отдав
в руки Лассаля почти диктаторскую роль, и притом назначив
его президентом на пять лет.
Мы наметили в самых, конечно, общих чертах те
пункты в политической деятельности Лассаля, которые с самого
начала ее заставили Маркса отнестись к ней с целым рядом
оговорок.
Период расцвета политической деятельности Лассаля,
быстрого восхождения его яркой звезды на тусклом
небосклоне немецкой политики лишь немногим предшествовал
кипучей деятельности Маркса в «Международном
товариществе рабочих». И в то время, как в «Интернационале» Маркс
неутомимо обличал все диктаторские и сектантские
замашки, в то время, как он усердно боролся против всякой
азартной политической игры, рассчитанной на внезапный
«выигрыш», в это самое время Лассаль в Германии, оказывая
рабочему движению огромные услуги и сыграв самую крупную
роль в процессе его классовой организации, в то же время
не мог отказаться от азартных игр в политике и диктаторских
организаций.
Что же касается области общих
социально-экономических идей Маркса — Лассаля, то между ними уже ясно
наметилось глубокое различие. Дело было не только в тех
производительных ассоциациях, основанных с государственной
помощью, которые усердно пропагандировал Лассаль. И Маркс в
значительной степени разделил иллюзии Лассаля насчет
производительных товариществ с государственною поддержкою.
Об этом ясно свидетельствует составленный Марксом
вступительный адрес Интернационала. Но, как показывает этот же
адрес, Маркс уже тогда совершенно не разделял учения
Лассаля о железном законе заработной платы, приковывавшем
рабочего к нищенскому уровню существования и
приказывавшем ему покинуть всякую надежду улучшить в рамках
капиталистического строя свое материальное положение.
264

Неудивительно поэтому, что Маркс сдержанно
относился к деятельности Лассаля, и люди, близкие Марксу, стояли
в стороне от лассалевской организации и даже вели с ней
ожесточенную борьбу. Однако когда в 1864 году умер Лассаль
и его преемник фон Швейцер1 основал центральный
партийный орган «Социал-демократ», то Маркс и Энгельс
согласились вступить в число сотрудников этой газеты. Но эта
попытка совместной работы оборвалась, Маркс успел поместить в
газете всего одну статью — о Прудоне. Затем все та же
опасная игра с феодальным правительством, которую вел
Швейцер, заставила Маркса и Энгельса печатно заявить о своем
выходе из числа сотрудников «Социал-демократа».
Швейцер был чрезвычайно умным и энергичным
человеком, но оставался верен даже тем взглядам Лассаля,
непригодность которых уже ясно обнаруживалась на
практике. Лассаль, как известно, ничего не хотел знать о
профессиональных организациях рабочих, а между тем потребность в
этих организациях была так сильна в тогдашнем рабочем
движении Германии, что не идти ей навстречу значило
оттолкнуть от себя молодое рабочее движение. Швейцер это понял
и сделал попытки создания профессиональной организации
рабочих, но эти попытки кончились ничем. Вырабатывая свой
проникнутый централизмом проект профессиональной
организации, он обратился за советом и указаниями к Марксу.
В своем ответном письме Швейцеру от 13 апреля 1868 года
Маркс сжато наметил основные пункты своего разногласия с
лассальянцами. «Я безусловно признаю ум и энергию, с
которыми вы действуете в рабочем движении. Этого взгляда я не
скрываю ни от кого из моих друзей. Там, где я высказался
открыто, как, например, в генеральном совете Международной
рабочей ассоциации и в здешнем немецком Коммунистиче-
1 Швейцер Иоганн Баптист (1833-1875)— немецкий публицист,
редактор газеты «Social-Demokrat», поддерживал проводимую Бисмарком
политику объединения Германии под верховенством Пруссии. После убийства
Лассаля на дуэли 31 августа 1864 г. перенял руководство Всеобщим германским
рабочим союзом. — Примеч. ред.
265

ском ферейне (т.е. замкнутом обществе. — Прим. ред.), я
всегда высказывался о нас, как о человеке, нашей партии, и не
проронил никогда ни одного слова о пунктах разногласия.
Однако такие пункты разногласия существуют.
Во-первых, что касается лассалевского Союза, то он был
основан в эпоху реакции. После пятнадцатилетней спячки
голос Лассаля — ив этом его бессмертная заслуга — снова
пробудил рабочее движение в Германии. Но он впал в большую
ошибку. Обстоятельства того времени оказали на него
слишком сильное влияние. Ничтожный исходный пункт— свою
противоположность такому карлику, как Шульце-Делич, — он
сделал центральным пунктом своей агитации,
противопоставляя государственную помощь — самопомощи. Он принял
при этом пароль, который Бюше, вождь французского
католического социализма, выставил в 1843 г. против тогдашнего
рабочего движения во Франции. Слишком умный для того,
чтобы счесть этот пароль за нечто иное, чем временное pis
aller, он мог оправдать этот лозунг только его
непосредственной практической выполнимостью — practicability. С этою
целью он должен был доказать его удобоисполнимость для
ближайшего будущего, а потому и «государство» превращалось в
прусское государство. Таким образом, он вынужден был к
уступкам прусскому королевству, прусской реакции
(феодальной партии) и даже клерикалам.
К проекту Бюше о государственной помощи
ассоциациям он присоединил чартистское требование всеобщего
избирательного права. Он проглядел, что в Германии и Англии
условия неодинаковы. Он проглядел и уроки has empire
касательно всеобщего избирательного права. Далее, подобно
всякому человеку, утверждающему, что носит у себя в
кармане панацею против страданий массы, он придал своей
агитации религиозно-сектантский характер. В сущности, всякая
секта религиозна. Далее, он, как основатель секты, отрицал
всякую естественную связь с предыдущим движением. Он
впал в ошибку Прудона, отыскивая реальный базис своей
агитации не в действительных элементах классового движе-
266

ния, но желая направить ход последнего по известному
доктринерскому рецепту. То, что я здесь говорю post festum, это
я раньше уже высказывал Лассалю, когда он приезжал в
Лондон в 1862 г. И приглашал меня стать, вместе с ним, во главе
нового движения. Вы сами, собственным опытом, убедились
в противоречии между сектантским движением и классовым.
Наступила новая стадия развития, и назрел момент
сектантскому движению перейти в классовое и положить конец
всякому застою».
В этом письме к Швейцеру Маркс очень раздул
противоречия между собою и Лассалем, но, быть может, благодаря
увеличительному стеклу, через которое Маркс рассматривал
эти противоречия, письмо его, во многом исторически
несправедливое по отношению к Лассалю, вместе с тем очень
ясно указывает на недостатки лассалевской организации и
агитации и на пункты расхождения Маркса с ним.
Дальнейшее развитие рабочего движения в Германии
было, как известно, ознаменовано долгой и упорной
борьбой между лассальянцами и эйзенахцами, основавшими в
1868 г. на конгрессе в Эйзенахе «Социал-демократическую
рабочую партию».
После долгой и беспомощной войны между двумя
фракциями — одной, продолжавшей отстаивать основные начала
лассальянства, другой, проникнутой духом учения Маркса, —
на объединительном конгрессе в Готе в 1875 г. обе фракции,
убедившись, что долгая практическая деятельность
незаметно, несмотря на официальную ожесточенную войну, сблизила
их, слились в единую и нераздельную «Социалистическую
рабочую партию Германии». Маркс резко восстал против этого
объединительного движения. Когда была составлена и
опубликована та программа, которая должна была объединить
лассальянцев и эйзенахцев, Маркс написал резкое письмо
эйзенахцам, называя эту программу «абсолютно позорной и
деморализующей партию»,
В своем обширном письме по поводу объединительной
программы Маркс подвергнул чрезвычайно резкой и
придирчивой критике все основные положения готской про-
267

граммы, причем позволил себе пренебрежительные и
оскорбительные выходки по адресу уже мертвого Лассаля.
Но дело было, конечно, не в этих некрасивых личных
взглядах и резкостях. Маркс наметил целый ряд крупных
разногласий принципиального характера. Среди них особый
интерес представляют возражения Маркса против параграфа
готской программы, гласившего, что «освобождение труда
должно быть делом рабочего класса, по отношению к
которому все другие классы являются только одной реакционной
массой». Критикуя этот параграф, Маркс показывает, что уже
«Коммунистический манифест» опроверг утверждение, что
все классы являются по отношению к пролетариату
«сплошной реакционной массой». «Уже в манифесте,— говорит
Маркс, — буржуазия, носительница крупной
промышленности, понимается как революционный класс по отношению к
феодалам и промежуточным сословиям, которые все хотят
удержать социальные позиции, составляющие образование
устарелых способов производства. Значит, они не образуют
вместе с буржуазией только одну реакционную массу. С
другой стороны, — продолжает Маркс, — пролетариат
революционен по отношению к буржуазии, потому что он, выросши
сам на почве крупной промышленности, стремится стереть
с производства его капиталистический характер, который
буржуазия стремится увековечить. Но манифест
прибавляет сюда, что промежуточные сословия... становятся
революционными ввиду предстоящего им перехода в пролетариат».
С этой точки зрения опять-таки бессмыслица, будто они,
вместе с буржуазией и феодалами, «образуют по отношению к
рабочему классу только одну реакционную массу».
Очень интересен также и протест Маркса против
вошедшего в программу параграфа о «железном законе
заработной платы». Рассуждения Маркса имеют, помимо
критики Лассаля, большой самостоятельный интерес, так как они
выясняют его позиции в пресловутом вопросе об
«обнищании» рабочего класса. «Со времени смерти Лассаля, — пишет
здесь Маркс, — проложил себе путь в нашей партии научный
взгляд, что заработная плата есть не то, чем она с виду ка-
268

жется, не ценность или, иначе говоря, цена труда, а только
замаскированная форма ценности рабочей силы. Этим было
раз навсегда ниспровергнуто все прежнее буржуазное
понимание заработной платы, а также вся прежде
направлявшаяся на нее критика, и выяснено, что наемный рабочий
получает позволение работать для собственного пропитания, т.е.
жить, лишь постольку, поскольку он работает даром
известное время на капиталиста (а значит, и на пожирающих вместе
с ним прибавочную ценность); выяснено, что вся
капиталистическая система вращается около удлинения этого
дарового труда путем удлинения рабочего дня или развития
производительности, иначе говоря, большого напряжения
рабочей силы и проч.; что, таким образом, система наемного труда
есть система рабства, притом тем более сурового, чем более
развиваются общественные производительные силы труда,
все равно получает ли рабочий лучшее или худшее
вознаграждение. И вот в то время как этот взгляд все больше и
больше прививается в нашей партии, возвращаются вспять к
догме Лассаля». Похоже на то, как если бы среди рабов, которые
постигли, наконец, тайну рабства и подняли восстание,
пропитанный устарелыми представлениями раб написал на
программе восстания: «рабство должно быть отменено, потому
что содержание раба при системе рабства не может
превысить известный низкий максимум!»
Еще более резкой критике подверг Маркс остальные
пункты объединительной программы. Но, несмотря на
крайне резкую критику Маркса, эйзенахцы, и среди них
ближайший друг Маркса — Либкнехт — не отказались от
объединения с лассальянцами на почве выработанной общей
программы. Вспоминая позже об этом времени, Либкнехт писал:
«Потребность в объединении лассальянцев и «честных» (так
называли эйзенахцев. — П. Б.) чувствовалась одинаково
сильно и той и другой стороной, а политическая обстановка
делала это объединение прямо необходимостью. Но надо было
щадить предрассудки, и в выработанной нами
объединительной программе мы должны были согласиться на некоторые
уступки. Но Маркс, который из своего заграничного «дале-
269

ка» не мог так хорошо ознакомиться с положением дел, как
мы в Германии, и слышать не хотел об уступках; после
продолжительного обмена мнений со мною им и было написано
то знаменитое письмо, о котором несколько лет тому назад
было так много разговора. Довольно продолжительное
время Маркс был очень зол на меня, но в интересах движения в
Германии не мог решиться на другой шаг. Если бы речь шла
о том, чтобы пожертвовать принципом, Маркс был бы,
конечно, прав; но ведь речь шла лишь о временной уступке в целях
достижения больших тактических выгод для партии. Нельзя
говорить о жертве принципа, когда жертва именно в
интересах принципа и приносится. Что я не ошибся здесь в
своих расчетах, самым блестящим образом доказало будущее и
все последствия примирения. Выяснение принципиальных
вопросов в объединенной партии подвигалось вперед так
быстро и легко, что если бы закон против националистов не
отодвинул программных вопросов временно на задний план,
мы бы уже в конце семидесятых годов могли взяться за
очищение нашей программы, не встречая серьезного
сопротивления, и только положение, вызванное этим законом,
заставило нас отложить это до начала 90-х годов».
На конгрессе в Готе было провозглашено единство
партии, и в ее основу положена объединительная программа,
выработанная лассальянцами совместно с эйзенахцами на
почве взаимных уступок. И лишь в 1891 году на конгрессе в
Эрфурте впервые были приняты в соображения критические
замечания, сделанные Марксом по поводу объединительной
готской программы, и тогда впервые из программы были
устранены все те элементы, которые явились продуктом
уступки, сделанной марксистами лассальянцам, и тогда впервые
программа социалистической рабочей партии Германии
приняла выдержанный марксистский характер. Но, когда это
случилось, Маркс уже семь лет лежал в могиле.
По-видимому, объединение лассальянцев с эйзенахцами
и крупные уступки, сделанные последними, в течение
долгого времени заставляли Маркса недружелюбно относиться к
рабочему движению Германии. По крайней мере еще в 1877 г.
270

Маркс пишет Зорге1: «В Германии в среде нашей партии не
столько среди рабочих, сколько среди вожаков
замечается процесс разложения. Компромисс с лассальянцами
вызвал компромисс и с другими половинчатостями. В Берлине
идут на компромисс с Дюрингом и его «поклонниками», с
целой бандой полусозревших студентов и премудрых
академиков, стремящихся придать социализму «более высокий
идеальный» полет, т.е. его материалистическую основу заместить
современной мифологией с ее божествами —
справедливостью, свободой, равенством и братством».
Но, как свидетельствует Либкнехт, уже к началу
восьмидесятых годов К. Маркс переменил свое мнение о тогдашнем
немецком социалистическом движении и стал восторженно
отзываться о нем. Он умер в твердой надежде, что немецкое
рабочее движение идет по верному пути, кратчайшею и
легчайшею дорогою приводящему к конечной цели.
Личная жизнь Карла Маркса не отличалась большим
богатством и разнообразием внешних событий. Из крупных
революционеров ни один не провел так много времени в тиши
библиотек и кабинета, как Карл Маркс. Характерно, что и
места своего жительства Маркс менял только под давлением
административного гнета. К тому же Маркс был чрезвычайно
привязчивый семьянин. Не говоря уже о жене, с которой,
помимо чувства, он был связан тесными узами идейной
дружбы, Маркс любил детей и с наслаждением проводил в играх
с ними немногие свободные минуты. В своих известных
«Воспоминаниях о Марксе» Либкнехт написал даже отдельную
главу: «Маркс и дети», в которой рассказал целый ряд сцен,
рисующих трогательную привязанность и любовь к детям
Карла Маркса, который на своих портретах, наверное, пугает
детей строгостью и мрачностью вида и которого его
недруги с таким наслаждением изображают сухим и суровым
человеком. «Он был, — рассказывает Либкнехт, — не только са-
1 Зорге Фридрих Адольф (1826-1906)— немецкий еврей, был одним
из руководителей 1-го Интернационала, секретарем и доверенным лицом
Карла Маркса. Ф.А. Зорге — двоюродный дед самого известного советского
разведчика Второй мировой войны Рихарда Зорге.
271

мым нежным отцом, который целыми часами мог возиться со
своими детьми, но и к чужим, особенно к беспомощным и
несчастным детям, встречавшимся ему на пути, он чувствовал
как бы магнетическое влечение». «Нужно было видеть
Маркса, окруженного детьми, — пишет Либкнехт в другом
месте, — чтобы получить полное представление о душевной
глубине и детской простоте этого исполина науки. В свободные
минуты, на прогулках он брал их с собою и участвовал в
самых веселых детских играх».
То же самое рассказывает в своих воспоминаниях о
Марксе и Лафарг1. «Маркс проводил целые часы в играх со
своими детьми. Последние и до сих пор вспоминают о морских
сражениях и пожарах целой флотилии бумажных
корабликов, которые он сам для них сооружал, пускал в большом тазу
с водой и затем поджигал к величайшей радости ребят...
Когда дочери были еще маленькими, Маркс, чтобы укоротить
длинный путь, рассказывал чудесные волшебные сказки,
тянувшиеся без конца, сам по дороге изобретал их, растягивая
или, наоборот, ускоряя, и дети, заслушавшись его, забывали
о своей усталости».
О глубокой, никогда не прерывавшейся дружбе-любви
между Марксом и его женой нам уже приходилось говорить.
Трудно найти другой пример такого идеального и даже
идеалистического брака, как жизнь супругов Маркс. Все, которым
приходилось лично сталкиваться с Марксом, с чувством
глубокой симпатии отмечают удивительную гармонию между
ним и его женой, гармонию, в особенности останавливавшую
на себе внимание в Германии, где революционеры жизни и
мысли далеко не были избалованы интеллигентностью своих
жен. Известный немецкий революционер сороковых годов
Стефан Борн пишет в своих воспоминаниях: «Я редко
встречал такой счастливый брак, брак, в котором бы все радости
и горести — а последних было очень много, — делились так
1 Лафарг Поль (1842-1911) — еврейский деятель французского и
международного рабочего движения. Зять Карла Маркса. Вместе со своей
супругой Лаурой Лафарг (Маркс) в октябре 1911 г. совершил акт самоубийства.
272

дружно, в котором все тяжелые испытания смягчались
сознанием неразлучной интимной близости. Я редко видел
женщину, у которой бы все — и наружность, и сердце, и ум — так
гармонировало бы, как у жены Маркса... Жена Маркса
всецело жила идеями своего мужа, и, несмотря на то, что она все
свои силы отдавала домашним делам, она была, как небо от
земли, далеко от немецких Hausfrau, постоянно вяжущих
чулки и стряпающих на кухне».
Происходя из аристократической немецкой семьи,
выросши в богатом и аристократическом доме, жена Маркса
не только глубоко усвоила себе демократические взгляды и
привычки, но с удивительным стоицизмом переносила
тяжелую и нередко полуголодную жизнь политического
изгнанника, с постоянными тяжелыми заботами о сытости
завтрашнего дня. Маркс был бы счастливейший в личной жизни
человек, если бы над его семьей не носилась смерть, вырывавшая
одну жертву за другой. Еще над семьей родителей Маркса
носился этот постоянный призрак смерти, и уже в своем
юношеском письме к отцу Маркс с тяжелым чувством поминает
о нем. Несколько братьев Маркса умерли совсем еще в
молодых годах. А потом смерть стала частой гостьей в семье и
самого Маркса. В 1852 году у Маркса умирает сын. «Моя скорбь
была так велика!» — пишет в своем дневнике жена Маркса.
Проходит несколько месяцев, и у Маркса умирает
маленькая дочь. Это было в одну из самых тяжелых в жизни Маркса
эпох — эпоху тяжелой и унизительной нищеты и
одиночества. «Смерть нашей дорогой девочки, — пишет в своем
дневнике Женни Маркс, — совпала с периодом самой горькой
нужды в нашей жизни. Денег на погребение не было. Я
побежала к французу-изгнаннику, жившему неподалеку от нас и
незадолго до этого нас посетившему; он тотчас же дал мне
с дружеским участием два фунта стерлингов. Из этих денег
было уплачено за маленький гроб, в котором, наконец, с
миром успокоилось бедное дитя».
Умер у Маркса и его второй сын, на которого все
возлагали очень большие надежды. И трудно себе представить, как
действовали частые визиты смерти на Маркса, безумно лю-
273

бившего своих детей. С каждым умершим ребенком Маркс
хоронил часть себя самого, и его могучий от природы
организм сильно поддавался под страшными ударами судьбы.
Но не только эти удары судьбы, не только сумбурные
условия жизни, к тому же и не всегда сытой, политического
изгнанника, медленно подтачивавшие силы,— не только все
это к концу жизни надорвало могучие силы Маркса и
помешало ему завершить свой колоссальный труд, помешало ему
привести в систему и порядок тот неисчерпаемый,
несметный «Капитал», который он завещал пролетариям всех стран:
Маркс сам, всем образом своей жизни расточительно тратил
силы своего организма, и как ни была щедра природа,
наградившая его железным здоровьем, но к концу жизни даже
этих ресурсов не хватило. Их не хватило бы и раньше, если
бы семья и друзья Маркса не учредили над ним
постоянного надзора и почти силой не заставляли его оставлять
книги и отдыхать.
Всю жизнь Маркс учился. И как учился! Ни семейные
несчастья, ни гонения правительства, ни каверзы
мачехи-судьбы, ни захватывающие политические события— ничто не
могло прервать самых напряженных умственных занятий
Маркса. Он и в эпоху самой кипучей политической
деятельности, в ту эпоху, когда он стоял в центре международного
рабочего движения, всегда находил время для самых
глубоких теоретических работ.
В то время, как большинство эмигрантов, выброшенных
на берег Темзы стремительным реакционным отливом,
всецело предавались революционному фантазерству,
фракционной борьбе и нескончаемым спорам и ссорам, Маркс ушел в
тишину Британского музея и дома просиживал ночи над
толстыми фолиантами.
Он ел мало и лениво, принужден был прибегать ко
всяким острым, возбуждающим аппетит средствам, и казалось,
что его крупная львиная голова стягивает к себе все силы его
мощного организма и сжигает их. Даже по вечерам, поздно
возвращаясь со всяческих утомительных собраний и заседа-
274

ний, Маркс усаживался за занятия, и рассветающий день
заставал его за письменным столом. И даже во время прогулок
он то и дело вытаскивал из кармана записную книжку и делал
в ней заметки — его мысль неустанно работала. И только
тогда, когда этот колоссальный умственный труд окончательно
подорвал его силы, он внял настоянию врачей, бросил
ночную работу и стал соблюдать хотя элементарные требования.
В последние годы жизни Маркс часто и тяжко болел, и
эти постоянные болезни затягивали и затягивали окончание
«Капитала». Болезнь и смерть жены окончательно оборвали
силы Маркса, хотя он и пытался побороть себя. Жена
Маркса скончалась 2 декабря 1881 года. Она долго и
мучительно болела — умерла она от рака. Когда Энгельс узнал о
смерти жены Маркса, он печально сказал: «Мавр тоже умер»
(Мавром в шутку называли Маркса за черный цвет его волос и
смуглую кожу).
«С жизнью мамочки,— рассказывает дочь Маркса,—
ушла и жизнь «Мавра». Он жестоко боролся, чтобы
сохранить себя, ибо до самого конца он был борцом, но он был уже
сломлен. Общее состояние его здоровья становилось все
более и более скверным; будь «Мавр» эгоистичнее, он просто
забросил бы все свои дела и совершенно ушел бы в лечение,
но у него было нечто такое, что господствовало надо всем:
это преданность делу; он весь отдался своему великому
произведению, стремясь кончить его, и потому у него даже не
появлялось мысли о поездке для поправления здоровья».
А между тем здоровье Маркса быстро ухудшалось, и он
вынужден был уехать во Францию на поправку и бросить
работу над «Капиталом», который он, точно чувствуя близкий
конец, лихорадочно спешил закончить. Но всего через год
после смерти Женни Маркс страшная гостья вновь
навестила семью Маркса — у него неожиданно скончалась старшая
дочь, в которой он души не чаял. Этого нового удара
беспощадной судьбы уже не в силах был вынести Маркс. 14 марта
1883 года на 67-м году жизни Маркс умер за своим
письменным столом, точно часовой на посту.
275

Энгельс, бывший при последних минутах Маркса, писал
о них своему другу Зорге: «Все события, наступающие с
естественною необходимостью, в самих себе несут утешение, как
бы ужасны они сами по себе ни были. Быть может,
докторское искусство и могло бы обеспечить Марксу еще несколько
лет растительного существования, обеспечить ему жизнь
беспомощного существа, во славу докторского искусства
умершего не сразу, а, умирающего постепенно. Такой жизни наш
Маркс никогда не вынес бы. Жить, имея перед собою
множество невыполненных работ, мучаясь танталовой жаждой
закончить эти работы и сознавая невозможность этого, — эта
жизнь была бы в тысячу раз тяжелее Марксу, чем его легкая
смерть. Видеть, как этот могучий, гениальный человек влачит
свое существование во славу медицины и для насмешек тех
филистеров, которых он некогда так охотно раздавливал, о,
нет, в тысячу раз лучше, так как теперь в тысячу раз лучше,
что послезавтра мы опустим его в могилу, где лежит его жена.
А после всего, что с ним в последнее время случилось, по
моему мнению, для Маркса возможен был только один из
указанных мною исходов.
Свершилось! Человечество сделалось на целую голову
ниже и притом на самую замечательную голову из всех тех,
которые теперь существовали. Движение пролетариата и
дальше пойдет тем же путем, но исчез тот центр, к которому
в критические минуты неизменно обращались за помощью
французы, русские, американцы, немцы, получая всегда
ясные, надежные советы: такие ясные и надежные, которые мог
дать только гений, в совершенстве знающий предмет».
«Разумеется,— говорит Энгельс в заключение своего
письма,— конечная победа обеспечена, но разбираться в
пути к ней, устранять затруднения теперь, со смертью
Маркса, будет несравненно труднее. Теперь выплывут на
поверхность движения разные местные знаменитости и
мелкокалиберные таланты и попытаются овладеть движением».
Грустные слова ближайшего соратника и друга Маркса
подтверждались каждый раз, как только в рабочем движении
276

или его теоретическом истолковании намечались
затруднения или разногласия. Всегда в этих случаях из тысяч грудей
вырывался вздох: «Если бы был жив Карл Маркс». Мы знаем,
что удивительная цельность и стройность воззрения,
железная энергия и колоссальные знания еще при жизни Маркса
заставляли обращаться к нему как к величайшему
авторитету не только его последователей, но даже и его
противников. Когда он писал свой гениальный «Коммунистический
манифест», у него была лишь горсть последователей, кучка
врагов, а остальное необъятное море его ученых и
неученых современников совсем не знали о его существовании.
На первых порах кучка врагов росла быстрее горсти
последователей. Это было до тех пор, пока зерна учения Маркса
падали лишь на рыхлую и изнеженную почву интеллигенции,
но когда эти семена стали попадать и на могучий чернозем
рабочего класса, будущность посева была обеспечена.
Марксу выпало на долю испытать то радостное и великое
чувство, которое так редко испытывают гении, — видеть, как густо
и широко восходят возделанные им посевы. Еще при своей
жизни Маркс видел, как его идеи, «обходя моря и земли» во
всех концах мира, поднимали и организовывали движение.
Буржуазная печать сначала его замалчивала, а потом
стала периодически хоронить, объявляя его учение устаревшим
и похороненным, но тщетно. Маркс не только дал
гениальную теорию, истолковывающую мир, но он указал и на
гениальный рычаг, преобразующий этот мир1.
1 Автор П.А. Берлин здесь абсолютно прав. Но прежде всего следует
назвать причину массовой поддержки и распространения сектантского учения
К. Маркса, превращенного в «красную религию» под названием Социализм.
Как пишет один из крупнейших интернет-сайтов, «подавляющее
большинство политических эмигрантов и «профессиональных революционеров» жили
в Лондоне на деньги еврейского олигархата, в первую очередь Э.Ротшильда,
который щедро финансировал социалистическое движение, считая его
еврейским учением и одновременно используя для достижения своих целей».
Благодаря мощной поддержке мирового финансового олигархата
идеология Карла Маркса стала рычагом для свершения кровавой революции в
благополучной и успешно развивающейся Российской империи. Посему
получается, что именно Маркс в XX веке развернул историю развития
человеческой цивилизации. — Примеч. ред.
277

Четверть века прошло со смерти Маркса, о его жизни,
о его деятельности, о его теории написана целая
библиотека солидных исследований и политических памфлетов. В
целые армии обратились его друзья и недруги, и все сложнее и
запутаннее становится теоретическая борьба за марксизм и
практическая борьба с помощью марксизма. И, несмотря на
это, а может быть и вследствие этого, мы до сих пор не имеем
сколько-нибудь исчерпывающей и объективной
характеристики Маркса, характеристики его психического и
умственного облика, во всем его своеобразии. Портреты Маркса, как
человека, до сих пор лубочно пишутся всегда в одну
краску — нежно-розовую, с позолотою, одним лагерем
художников и сажею — другим лагерем.
Либкнехт очень долго жил вблизи Маркса, часто с ним
встречался, близко с ним сошелся и смог бы нарисовать
превосходный портрет великого основателя научного
социализма. Но в оппозиции к той бешеной травле, которая постоянно
шипела вокруг Маркса, того потока грязи, которой старались
забросать личность Маркса, Либкнехт изобразил Маркса в
виде чуть ли не кроткого святого, и нарисованный им Маркс
часто больше напоминает икону, чем портрет, а его
деятельность — больше житие, чем жизнь. То же самое приходится
сказать о небольшой характеристике Маркса, сделанной Ла-
фаргом. И в ней, как и в брошюре Либкнехта, нет совершенно
никакой пропорции между светотенью. Да, впрочем, и тени
вообще никакой нет.
Биографический материал о личной жизни Маркса и
о его личности чрезвычайно скуден, и при характеристике
Маркса эта скудость биографического материала очень
чувствительно дает себя знать. Чрезвычайно характерно, что
Маркс, несмотря на то, что его великий гений и его великие
заслуги были уже признаны при жизни, никогда не видел
вокруг себя густой и восторженной толпы почитателей. Уже при
жизни Маркса появились многие тысячи последователей его
учения и тех социалистических организаций, в которые он
входил («Союз коммунистов», «Международное
товарищество рабочих»). Маркс сумел подчинить железной логике сво-
278

его учения даже многих из своих закоренелых
противников. Но при этом около Маркса никогда не было той длинной
вереницы восторженных поклонников и поклонниц,
которые, точно хвост около кометы, всегда тянулись за
великими людьми, оцененными современниками. Так сказать,
личных поклонников, окружавших восторженно сиявшим
ореолом самую личность учителя, а не только сущность учения, у
Маркса почти что не было. И это находится в законной
психологической связи с тем чрезвычайно своеобразным
отношением к своим последователям, которое всегда
обнаруживал Карл Маркс.
В воспоминаниях известного немецкого революционера
сороковых годов Карла Шурца мы находим очень
характерную в интересующем нас отношении оценку: «Летом Кинкель
и я получили поручение явиться представителями нашего
клуба на конгрессе демократических союзов в Кёльне. Это
собрание, на котором я держался всегда робко и молчаливо,
осталось у меня в памяти потому, что там я увидел лицом к лицу
многих выдающихся людей того времени, между прочим,
вождя социалистов Карла Маркса. Ему было в то время 30 лет, и
он уже считался признанным главою социалистической
школы. Невысокого роста, крепко сложенный, с широким лбом,
с черными волосами, густою бородою и темными
блестящими глазами, он сразу привлекал внимание. Про него
говорили, что в своей специальности это замечательный ученый, а
так как я весьма мало знал из его политико-экономических
открытий и теорий, то я мечтал удержать в памяти каждое
слово знаменитого человека. Мои ожидания не оправдались. Все,
что Маркс говорил, было, действительно, содержательно,
логично и ясно. Но никогда я не встречал человека,
отличавшегося таким оскорбительным и нестерпимым высокомерием.
Ни одного мнения, сколько-нибудь отличного от его
собственного, не удостаивал он благосклонного отзыва. Ко всякому,
кто ему противоречил, он относился с худо скрываемым
презрением. На каждый неприятный ему довод он отвечал или
едкой насмешкой над жалким невежеством говорившего или ос-
279

корбительным подозрением насчет его побуждений. Я до сих
пор помню тот резко-саркастический тон, которым он
произносил слово «бюргер». А названием «бюргер», т.е.
несомненным образцом умственного и нравственного невежества, он
клеймил всякого, кто осмеливался возражать ему\ После
этого неудивительно, что предложения, внесенные Марксом в
собрание, не были приняты, что все, чьи чувства он оскорбил
своим обращением, голосовали против него и что он не
только не приобрел последователей, но оттолкнул многих, кто
был готов сделаться его сторонником».
Такое же впечатление, как на молодого Шурца, Маркс
производит почти на всех людей, впервые сталкивавшихся не
только с ним лично, но — что еще важнее — с его учением.
Характерно, что аналогичное впечатление Маркс
произвел и на своего русского современника — Анненкова,
встречавшегося с ним в Брюсселе в 1847 г. «Сам Маркс, — говорит
Анненков, — представлял из себя тип человека, сложенного
из энергии, воли и несокрушимого убеждения. С густою
шапкою волос на голове, с волосистыми руками, в пальто,
застегнутом наискось, — он имел, однако же, вид человека,
имеющего право и власть требовать уважения, каким бы ни явился
перед вами и что бы ни делал. Все его движения были
угловаты, смелы и самонадеянны, все приемы шли наперекор с
принятыми обрядами в людских сношениях, но были горды
и как-то презрительны, а резкий голос, звучащий, как металл,
шел удивительно к радикальным приговорам над лицами и
предметами, которые произносил. Маркс уже и не говорил
иначе, как такими безапелляционными приговорами, над
которыми, впрочем, еще царствовала одна, до боли резкая
нота, покрывавшая все, что он говорил. Нота выражала
твердое убеждение в своем призвании управлять умами,
законодательствовать над ними и вести их за собой. Передо мной
стояла олицетворенная фигура демократического диктатора,
как она могла рисоваться воображению в часы досуга. Кон-
1 Здесь и далее курсив редактора. Заключительные страницы книги
П. Берлина сокращены в местах повторов.
280

траст с недавно покинутыми мною типами на Руси был
наиразительный».
Подобные отзывы о Марксе чрезвычайно типичны для
всех современников немарксистского лагеря,
встречавшихся с Марксом. Если мы к тем чертам, которые отметили Шурц
и Анненков, прибавим еще упреки в нападках на личность
своих противников, упреки чрезвычайной резкости с
людьми инакомыслящими, и готовность объяснить идейную
борьбу нечистыми личными мотивами, то мы, собственно,
исчерпаем весь запас тех красок, которыми современники
рисовали портрет Маркса.
При пропаганде своих идей Маркс безжалостно
глумился над своими противниками и старался привлечь их на свою
сторону только после того, как они окончательно убедятся в
полной несуразности и нелепости своего учения. Маркс
никогда не пытался привлечь на свою сторону людей кнутом
осторожного и поучительного отношения к их верованиям и
убеждениям. Наоборот, он со злыми насмешками, несокрушимым
сарказмом сразу стирал мишуру и позолоту с их божков и
старался обнажить простую и непрочную глину, из которой
сработаны их божества, и засим, проделав эту демонстрацию,
резко, часто вызывающе резко излагал свою теорию, почти всегда
преувеличивая ее новизну и так сказать самочинность.
Но жестокою иронией Маркс преследовал не только
своих недругов и просто недомыслей, но и своих
последователей. Своих приближенных учеников он постоянно
тренировал, постоянно заставлял их учиться, неожиданно устраивал
им строгие экзамены и жестоко разносил их, когда они не
обнаруживали требуемой меры знания или понимания.
Многих современников Маркса раздражала в нем также
та черта, что Маркс постоянно издевался над личностью
своих идейных противников. Резкостями, как густою солью,
пересыпана вся идейная полемика Маркса и с Прудоном, с
Бруно Бауэром, с Бакуниным и т.д.
Маркс позволял себе совершенно непозволительные
резкости. Возьмите наиболее резкие полемические
произведения Маркса, возьмите памфлеты, наиболее возмущаю-
281

щие критиков Маркса своею резкостью против «личностей».
Возьмите «Нищету философии», «Святое семейство»,
«Господин Фогт» и т.д. Что же вы увидите? Вы увидите прежде всего,
что центром, осью, вокруг которой вращаются все резкости
Маркса, все его «нападки на личности», является обвинение
данного лица или в бессознательном отстаивании интересов
какой-либо общественной группы, или в сознательном
прислужничестве этим интересам. Возьмите даже самый резкий,
полный личностей памфлет Маркса «Господин Фогт», и здесь
центральным ругательным козырем Маркса является
обвинение Фогта в сознательном служении интересам
французского правительства. Или возьмите одну из самых грубых и
печальных выходок Маркса против личности противника —
оскорбительное примечание насчет Герцена в первом
издании первого тома «Капитала». Здесь Маркс обвиняет Герцена,
а затем и Бакунина в сознательном прислужничестве
интересам панславистов, т.е. определенной общественной группы.
Вообще, нет ничего безнадежнее, как писать
характеристику Маркса, совершенно отвлекаясь от учения Маркса, от
тех задач, которые была призвана выполнить его доктрина,
и от тех условий исторического времени и места, при
которых эта доктрина складывалась. Одним из наиболее
распространенных упреков но адресу Маркса является обвинение в
том, что элемент гнева и ненависти совершенно зада вливал
в душе Маркса элемент любви и сострадания. Этот упрек по
адресу Маркса еще в 1860 г. делал известный демократ Техов;
эти же обвинения делают С. Булгаков и М. Туган-Барановский.
Булгаков пишет: «И прежде всего, что касается личной
психологии Маркса и его личных чувств, то мне кажется
довольно сомнительным, чтобы такие чувства, как любовь,
непосредственное сострадание, вообще теплая симпатия
к человеческим страданиям и играл действительно
первенствующую роль в его душевной жизни. Если судить по
печатным трудам Маркса, душе его вообще была гораздо
доступнее стихия гнева, ненависти, мстительного чувства, нежели
противоположных чувств».
282

То же самое пишет и Туган-Барановский:
«Ненависть, презрение, сарказм— вот те чувства, из
которых слагается пафос Маркса. Творец «Капитала» был
глубоким психологом, но нельзя не согласиться с Зомбартом,
что человеческая душа была раскрыта для него лишь
наполовину: все темное, подлое находило в нашем мыслителе
удивительного ясновидца, но по отношению к благородным
движениям человеческой души он страдал чем-то весьма
похожим на умственную слепоту. Ему было знакомо негодование
против зла, но в этом негодовании чувству симпатии к
угнетенным почти не было места. Чувство любви к людям было
ему мало доступно. Но зато он был чрезвычайно способен к
вражде — вражда к угнетателям заменяла в его душе любовь
к угнетенным».
Туган-Барановский совершенно прав, указывая на то, что
в душе Маркса ненависть к угнетателям играла
пропорционально несравненно большую роль, чем у других великих
социалистов, у которых, в противоположность Марксу, элемент
любви и сострадания перевешивал элемент гнева и борьбы.
Но если бы этого не было, то не было бы и марксизма, как
совершенно своеобразного социалистического учения, не
была бы выполнена та специфическая историческая миссия,
которую так блестяще выполнил марксизм.
Оставим в стороне личность Маркса, оторванную и
абстрагированную от его учения и от исторической
обстановки. Те социалисты, которым еще была чужда классовая точка
зрения, те социалисты, которые еще верили в возможность
разрешения социального вопроса путем просветления
сердец и умов самих угнетателей, эти социалисты были
преисполнены высокого гуманизма, и им было чуждо чувство
ненависти к угнетателям и проповедь этого чувства другим. Но
Маркс в этот путь разрешения социального вопроса не
верил, он обращался со своим словом не к
классам-угнетателям, а к угнетенному классу, и это слово дышало огнем
ненависти и гнева и зажигало те же чувства и в рабочей массе.
283

Чрезвычайно характерно, что один из самых
популярных поэтов Германии сороковых годов, Гервег, написал
пламенную «Песнь о ненависти», пользовавшуюся огромным
успехом:
Мы достаточно долго любили,
Мы хотим, наконец, ненавидеть.
Эта популярная песнь популярного поэта представляет
настоящий гимн ненависти в противоположность проповеди
любви.
Поэт восклицает:
Нет, нет, любовь не даст рабам свободы,
И нет спасения в любви.
Ты, ненависть, суди врагов свободы.
Ты, ненависть, оковы разорви!
Разите же врагов, не уставая,
Разите смелою рукой,
И будет вам та ненависть святая
Священнее любви святой.
(Перев. П. Лаврова)
И за каждой строфой стихотворения Гервега, пламенно
призывавшего к ненависти, повторяются слова: «мы
достаточно долго любили, мы хотим, наконец, ненавидеть».
Научить ненависти тогда было действительно
насущной задачей. Расслабляющий и размягчающий гуманизм
парализовывал энергию и усыплял сознание угнетаемых,
являясь серьезным психологическим препятствием для
успешной борьбы за лучшее будущее. Таким образом,
Марксу необходимо было сделать особенно сильное, особенно
резкое ударение на элементе ненависти, своими жгучими
шипами будящей у угнетенных острое сознание своей
угнетенности и твердую готовность организоваться для
борьбы с нею.
284

Это правда, что стихия гнева и ненависти была Марксу
роднее, ближе стихии любви и сострадания, это правда, что
эта стихия часто диктовала Марксу грубое и несправедливое
отношение к людям, не заслуживавшим этого; но если
стихия гнева и ненависти обусловила многие личные
недостатки Маркса, то она же — в психологическом единстве
личности и учения Маркса — обусловила и великую историческую
заслугу Маркса — научить рабочий класс овладеть и
управлять этой стихией как могучей исторической силой.

СОДЕРЖАНИЕ
ГЛАВА I
Годы юности и студенчества 5
ГЛАВА II
Политическое положение Германии в начале сороковых годов. —
Окончание Марксом университетского курса и мечты о
профессорской деятельности.— Первые литературные произведения
Маркса и их характер. — Сотрудничество в «Рейнской газете» и
увлечение Гегелем. — Закрытие «Рейнской газеты». — Увлечение
Маркса Фейербахом.— Пессимистическое настроение
немецкой интеллигенции и оптимизм Маркса.—
«Немецко-французские ежегодники» и сотрудничество в них К. Маркса 26
ГЛАВА III
Положение Германии в сороковых годах. — Недифференциро-
ванность общественных направлений.— Решительный
переход Маркса к реалистическому социализму. — Критика
субъективизма. — Отношение к немецкому народничеству. —
Полемика с радикалами 56
ГЛАВА IV
Крушение «истинного» социализма.— Отношение Маркса к
социально-политической деятельности буржуазии.— Взгляд
Маркса и Энгельса на судьбы рабочего класса в
капиталистическом строе. — Отношение Маркса к Прудону. — «Нищета
философии». — Разрыв с Вейтлингом 89
286

ГЛАВА V
От «Союза гонимых» к «Союзу коммунистов», от девиза «Все люди
братья» к девизу «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». —
Появление «Коммунистического манифеста».—
Социально-политическая жизнь передовых европейских стран сороковых годов и ее
отражение в «Манифесте». — Омертвевшие и живые части
манифеста. — Первое впечатление, произведенное им 119
ГЛАВАМ
Февральская революция 1848 г. в Париже.— Мартовская
революция в Берлине и возвращение Маркса в Германию. — «Новая
рейнская газета» и сотрудничество в ней Маркса. — К
характеристике политической позиции Маркса в 1848-1849 гг.—
Разочарование в революционности буржуазии. — Высылка Маркса из
Пруссии и закрытие «Новой рейнской газеты» 151
ГЛАВАМ!
Конец революционной эпохи. — Ее переживания в идеологиях
революционеров. — Колебания Маркса между гаснущей верой
в близость революции и отвердевающей уверенностью, что
революционный период исчерпал все свои силы. — Новые точки
зрения 180
ГЛАВАМИ
Новый общественный подъем.— Интернационал и
деятельность в нем Маркса. — Борьба между марксистами и
бакунистами.— Появление первого тома «Капитала» 214
ГЛАВА IX
Карл Маркс и рабочее движение в Германии. —
Лассальянство и марксизм. — Личная жизнь Маркса. — К характеристике
Маркса 252

Литературно-художественное издание
ГЕНИИ И ЗЛОДЕИ
Берлин Павел Абрамович
НЕИЗВЕСТНЫЙ КАРЛ МАРКС
Жизнь и окружение