ШШ
чіь

Я. П.

ШОНСКІІ

і-ЬЗ
I

m

J

b

Зоилъ и
ИЗБѢ

ЕЛКА.—О

КРИТИКЪ.—ДОРОГАЯ

ХОЗЯЙНИЧАЛЪ, —

ВАДИМЪ

ПРОЗ®.—ГАЛЛІОЦИИАТЪ.
ЗАЖЖЕННАЯ

томъ,

ГОЛЕТАЕВЪ.

—

МОРОЗЪ

ВЪ

СТЯХОТВОРЕНШ

КАКЪ

въ

- ЧЕСТНЫЙ П Р О С Т Я К Ъ . — Т Р И

ОБѢЧА.

И.

С.

ТУРГЕНЕВЪ

У

РАЗА

въ ночь

СЕБЯ.

(Прибавленіе къ полюму собранно сочиненій).

—

С.-ПЕТЕРБУРГ"!».

'Ципографія И. Ы.

СКОРОХОДОВА

(Надеждинская, № 39).

1889.

»

НА ВЫСОТАХ! СПИРИТИЗМА.

ШШОТЕК*
имоми

V &Й..ШШМ4
ѴьиИ*

20111383ÖÖ

ПРЕДИСЛОВИЕ
•Записки эти найдены были мною между ворохами
кшігъ одной завещанной мнѣ бпбліотеки. Книги эти свалилъ я въ большіе короба и отдать ыа сохраненіе, такъ
какъ поместить ихъ у себя на квартирѣ не имѣлъ никакой возможности. Все, что я успѣлъ захватить съ собой—
это двѣ рукописны я книжки, пзъ которыхъ одна писанная рукой самого завѣщателя, ничто иное какъ диевпнкъ, веденный имъ во время своего заграничнаго нутешествія. Другая, писанная рукой мнѣ совершенно неизвестной, сразу обратила мое вниманіе,—показалась мнѣ
пропзведеніемъ человѣка или сумасщедшаго, или геніальнаго. А вторь рукописи называете себя Давидомъ Долго(лазовымг; но псевдонимъ ли это, или это настоящая
его фамилія, не знаю; никогда отъ роду ничего не слыхать я ни о какомъ Долгоглазовѣ. Помнится мнѣ, покойный пріятель мой говорилъ мнѣ что-то о какомъ-то
медіумѣ, который будто бы разъ ночевать у него въ
квартире и до такой степени поразить его своими разсказами, что ему всю ночь чортъ знаетъ что мерещилось!
— Померещилось мнѣ, братедъ ты мой, говорилъ оиь
будто бы кто-то сидитъ у меня на постели и въ иотемкахъ натягиваете себѣ на ноги сапоги мои. Зажегъ я
свечку, гляжу—никого нѣте. Погасилъ, опять какой-то
ПОЛОПСКІЙ.

1

шутъ ходить у меня по комнатѣ, носкрипываетъ моими
сапожками, наконедъ, вынимаетъ изъ футляра мою складную шляпу и, встряхнувъ ее, пробуетъ надѣть ее себѣ
на голову; наконецъ, слышу, лѣзетъ за моими перчатками,
il рвутся онѣ несчастный по швамъ, такъ усердно старается онъ напялить ихъ себѣ на руки.
— Что-жъ оказалось? спросилъ я.
— Да ничего, — поутру нашелъ все въ порядкѣ и
очень смѣялся, когда гость мой иресерьезно увѣрялъ
меня, что ночыо быль у меня въ гостяхъ прадѣдъ мой,
и что ту алеть мой несказанно забавляли его. Существуя
на свѣтѣ еще во дни Екатерины, онъ безвыѣздно жплъ
у себя въ деревнѣ, носилъ кафтанъ, соболью шапку, рукавиды, H ни о какихъ франдузскихъ перчаткахъ, ни о
какпхъ складиыхъ шляиахъ не пмѣлъ ни малѣйшаго понять..
Вотъ все, что я помню изъ разсказовъ моего невѣрующаго друга, и могу только догадываться, что рукопись, предлагаемая мной благосклонному вниманію публики, есть произведете того самаго господина, который
когда-то, почему-то заходилъ ночевать къ нему.
Все, что вы, милостивые государи и мнлоетивыя государыни, прочтете здФсь, несомнѣнно удивить васъ. Можетъ быть всему этому вы охотно повѣрите, можетъ быть
вообразите, что авторъ рукописи дурачить васъ — все
можетъ быть, но чтобъ мнй—лично мнѣ—не быть иередъ
вами въ отвѣтѣ, я долженъ сказать вамъ, что предлагаю
вамъ нѣчто въ родѣ новаго «Не любо не слушай,
а
лгать не мѣгиай».

I.
Если г. Юмъ, извѣстный спиріггъ или вызыватель
.душъ, иокинувшихъ тѣлеса свои, былъ въ иѣкоторомъ
родѣ не только въ Европѣ, но и въ Америкѣ, не только
въ Америкѣ, но и въ Россіи, особа знаменитая, то я,
Давидъ Долгоглазовъ, какъ сііирнтъ и медіумъ, не хочу
оставаться въ постыдной непзвѣстности.
Имѣяй уши слышати—да слышитъ.
Вызывать такія непнтересныя дугші, какія вызывали
Юмъ, Алаиъ-Кардекъ, Девениорты, Овены и другіе—ровно
ничего не стоить.
Я самъ, какъ медіѵмъ, въ высшей степени одаренный
даромъ приходить въ сообщеніе съ міромъ невидимыхъ,
увы! долго, слпшкомъ долго пробавлялся ничего нестоящими душенками.
Самыя умны я изъ нихъ не превышали умомъ своимъ
пашнхъ доморощенныхъ философовъ и — ничего, ничего
не сказали мнѣ новаго!
Быть за пределами гроба, быть внѣ плоти, витать
въ безиредѣдьныхъ нространствахъ и не сказать ничего
новаго—ужасно!
Разъ я ішѣлъ неосторожность вызвать нѣсколько душъ
в , нослѣ нѣсколькихъ отвѣтовъ ихъ на мои самые задушевные разспросы, не вытерпѣлъ — сталь ругаться...
За это они стали мстить мнѣ и разстроили мое воображеніе. ГІо я не трусилъ.
*

Начнуть стучать—стучите, братцы, говорю, стучите.
Начнутъ царапаться по угламъ — царапайтесь, говорю,
мыши вы этакія! Начнутъ вѣять - отойду подальше отъ
форточки, H — ни слова. Но дѣло дошло до того, что
какой-то духъ ночыо сгалъ съ меня одѣяло на полъ сбрасывать—я не вытерпГілъ, сгалъ этого духа уговаривать:
— Ну, что ты шалишь, что ты балуешь, шальная
душа. Бѣдь это, право, ребячество! Вѣдь это просто ын
на что непохоже! Человѣкъ я пожилой, солидный; дан
мнѣ выспаться, оставь меня въ покоѣ, сдѣлай такое
одолженіе!
Не тутъ-то было! Проснусь, бывало—одѣяло на полу,
одна нога голая, въ бокъ иоддуваетъ... Ф у ты, чоргь!
Надоѣло мнѣ это, признаться. Зажегъ свѣчу, взялъ
въ руки карандашъ—задремалъ надъ бумагой — спраш и ваю: кто ты? отвечай.
— Амальхепъ.
— Та самая, что жила па углу Невскаго и Литейной, въ chambres-garnies?
— Та самая.
— Ну, что-же тебѣ надобно? Бѣдь ты безилотна. Зачѣмъ же ты заигрываешь? Ну, неглупа-ли ты иослѣэтого!?
— Да такъ, отъ нечего дѣлать.
— Коли нечего дѣлать — возись съ духами.
— Падоѣли.
— Ну молись.
— Ш т ъ , ужъ лучше ты молись.
— А давно-ли ты умерла?
— Умерла я въ Обуховской болышцѣ, около 15 л йтъ
тому назадъ, какъ разъ послѣ того, какъ одинъ душка,
въ Красномъ кабачкѣ, зимой меня напоилъ и но дорогѣ
домой нзъ саней меня вывал иль...
— И съ тѣхъ поръ ты не угомонилась—все такая-же?
— Псе такая-же.

— Ну, такъ ты-бы и шалила съ этимъ душкой, который опои л ъ тебя.
— Фи!., онъ и старъ и не медіумъ.
— А я-то чѣмъ вгшоватъ?
— Ты медіумъ и бранишь души —мы хоть и не
жпвемъ, а все-таки чувствуемъ—ты зачімъ насъ бранишь?
— А не можешь-лн ты мнѣ объяснить, какъ это
ты слышишь безъ ушей, видишь безъ глазъ. думаешь
безъ мозга.
— Этого я не могу объяснить тебѣ. Прощай!..
И за этимъ прощай, какъ это всегда бываете по
бумаг'й впизъ проѣхала грубая черта и у самаго края
окончилась топкимъ хвостикомъ.
Ну, спрашиваю васъ, что тутъ назидательнаго? ЧЬіъ
тута восторгаться или приходить въ умиленіе!
Положительно отъ такнхъ духовъ" я начинаю приходить въ отчаяніе.

II.
Да и что-же это, наконецъ! Неужели иѣтъ ничего
умнѣе, ничего занимательыѣе! Долго ломалъ я голову.
Хотѣлъ уже плюнуть и уже не тратить на такое пустое
дѣло ни физическихъ, пи нравствеішыхъ силъ своихъ
Но, «привычка свыше намъ дана». И вотъ что я выдумалъ.
Какъ только сяду я за столъ, возьму карандашъ, да
подумаю, и какъ только начнетъ руку мою подергивать
судорога, а по бумагѣ бѣгать остріе карандаша и писать,
писать, писать съ быстротою молніи, я первымъ дѣломъ
спрашиваю: «Кто ты»? Духъ отвѣчаетъ: «такой-то». «А
не знаешь ли ты, кого-нибудь поумнѣе? Назови самаго
умваго духа, какого ты знаешь». Называете. Прекрасно!
Я вызываю этого самаго умнаго и задаю ему точно такоііже вопросъ, т. е. добиваюсь отъ пего, кто еще умнѣе?

И затѣмъ, пока не устану, продолжаю ту же операщи,. Такимъ простымъ способомъ, въ несколько ночещ
дошелъ я до того, что вызвалъ духа наиумнѣйшаго.
Наиумнѣйшій изъ нпхъ оказался тоже далеко ума не
блестящаго, хоть и назвался Гумбольдтомъ.
(Кто имѣлъ частыя сношенія съ духами, тотъ, я
думаю, замѣтилъ, что между ними самозванцевъ также
много, какъ H въ русской исторіи.
Этотъ quasi-Гумбольдтъ далъ мнѣ, однако-же, благой
совѣтъ—постараться сойтись съ духами, витающими около
иныхъ планетъ, разбросанныхъ въ нашей вселенной.—Можетъ быть, сказалъ онъ, они и сообщатъ тебГ; что нибудь,
новое.
—

— А нГ;тъ-лн еще кого-нибудь,
умнПе?

который еще тебя

— Прощай!—повторюсь духъ Гумбольдта инобумагѣ
ировелъ черту вверхъ безъ в с я к а я хвостика — дескать
понимай какъ знаешь.
Я очевидно огорчилъ его моимъ вопросомъ.

III.
Вообразите, я не вьггерпѣлъ н иоѣхалъ въ первопрестольный градъ нашъ искать чернокнижества. И—я нашелъ его.

Да какъ-же это сдѣлать?
А для этого, отвѣтидъ мнѣ этотъ почтенный, хотя
и невидимый духъ, для этого надо волей-неволей обратиться къ кабалистнкѣ.

Кто мнѣ иомогъ, в ъ какіе архивы и библіотеки я
быль допущенъ, что я слышалъ, что я видѣлъ, съ какими
изумительными сторолшлами и мистиками встречался я , —
умалчиваю.

— Какъ! вскрикнулъ я , — М Н І І ? В Ъ нашъ образованный в і к ъ ! къ кабалистикѣ?! Возможно-ли это?—Неужели
ты, ученый нѣмедъ, вѣришь еще въ какую-то магію?

Умалчиваю потому, что далъ клятву—никому ничего не
разсказывать...
Вы себѣ представить не можете, что было со мной,
когда обратно въ Питеръ я везъ съ собой но желѣзной
дорогѣ, одну небольшую, въ иереплетѣ изъ пергамента,
книжицу, испещренную разными кабалистическими фигу рам и....

— Когда я жилъ, я, действительно, быль ученый
нѣмецъ, и когда я путешествовалъ, или сидѣлъ въ своей
потсдамской библіотек-Г;, или завтракалъ у моего друга,,
ирусскаго короля, я разумеется не вѣрилъ магіи. Но,
теперь я духъ, внѣ плоти, виѣ девятнадцатая стодѣтія,
стало быть, что-жъ мудренаго, что я вѣрю даже въ кабалистику.
— Да гдѣ-же я достану эту кабалистику?
— Ступай и углубись въ Москву. Тамъ ты найдешь,
нѣкоего мужа и . . . .
.
— А если ты меня дурачишь?
— Другого совета я не могу тебѣ дать—прощай.

Я всю дорогу ужасно боялся, чтобы у меня не подтибрили моей книжицы, такъ какъ въ одномъ со мной
вагонѣ ѣхалъ нѣкто Е ф . . . . в ъ , страстный любитель разныхъ нзданій и библіографъ первой степени. Я сильно
боялся, что я проболтаюсь, что у него сначала зашевелятся уши, потомъ разгорятся глаза, нотомъ пойдутъ въ
ходъ всѣ десять нальцевъ, и добыча моя очутится въ
шкапу его, разумѣется для того, чтобъ никто никогда не
воспользовался ея содержаніемъ; ибо дѣло извѣстное, что
всѣ библіографы, когда къ шшъ въ руки попадется редкая книга, сперва со всѣхъ сторонъ ее обиюхаютъ, со-

- т у т » листы, выпишут» год», потов» внесу™ в» к а т ѵ
лог» и—дѣло кончено. Но, понижаете ли вы, кань хо е п ^
когда чувствуешь, что н р о б а ' л т ь . Г ь с Т
сльдуем... я страдалъ.
д ѵ х а ^ Г З Г Г Р а С Ъ Е - " У 6 Ѣ Д М С " ' Ч Т 0 " » ь никаким»
духамь не вйрп-г», надъ спиритами и з д а е т с я и не
подозревает» даже, что п е р « » нимъ-одинъ нзъ вел
чайших» медіумовъ Давпдъ Долгоглазовъ.
Впрочем-!,, для чего я все это разсказываю? Важнѣе
результаты моихъ завѣтных» дув» и стрем.,еніп, а вовсе не тот» путь, который избрал» я для того, чтобы
ознакомиться и ознакомить нашу почтенную пубкку с»
духами наиболѣе интересными, чѣм» разный Ке-л-и-Кпнг»
/Како Ii проч. и проч.
По пріГщѣ въ Петербург*, я заперся въ моей маленькой холостой квартиркѣ и принялся за чгеніе таинственной книжицы... чертилъ кабалиетпческіе круги и
вышептывалъ разныя заклішанія...
Долго не могъ я добиться никакого толка, наконецъ
одурѣлъ, изнемогъ и, признаюсь вамъ, хотѣлъ уже презентовать мою средневѣковую магію г-ну Е. и такимъ образ а » включить ее въ число библіографнческихъ рѣдкостеп.
какъ вдрутъ (вы, конечно, скажете, что это была га ллюцннащя), вдругъ, среди глубокой ночи, я услыхалъ
какой-то необычайный шорохъ, и черный д у х ъ / в ъ вид h
лохматаго пуделя... стуча собачьими когтями, вылѣзъ изъ,{а } г л ' л
Раздувая ноздри, остановился въ трехъ шагахъ о м моей постели. IIa меня напалъ наыическій ужасъ
(•»то, къ сожалѣнію, заставляем меня думать, что мой
пудель быль нечто иное, какъ галлюцинація, такъ какъ
духи, вызываемые медіумами, не смотря на то, что позволяют до себя дотягиваться, не возбуждаютъ никакой
паники). Не успѣлъ я заорать, какъ проклятый пудель

од ним ъ скачкомъ очутился на груди моей. Его переднія
лапы стали давить меня.
О, будь я Фаустъ, конечно, я не допустилъ-бы его
До такого безчинства. Будья Фаустъ, пудельнепремѣннобы превратился въ Мефистофеля. Но я не Фаѵстч г,
если это былъ кошмаръ, очень сожалѣю. что у меня
подъ бокомъ на э т о м разъ, не было особы прекрасна го
пола-оиа оы услыхала стонъ мой, она могла бы нужными руками растолкать меня....
Но... я былъ одииокъ...
Освободившись отъ страшнаго давленія, я увидѣлъ
какъ пудель спрятался за шкафъ, и какъ оттуда при
Н а г о ^ в ш е й свѣч">
сверкалъ бѣлымъ блескомъ J o вью налитой бѣлокъ его глаза.

Я зажегъ другую
ГдГпрос;.

П О М О Щ

свЪчу -

глазъ исчезъ. Не безъ

— к а р а н д а ш а , я приступим

— Кто ты?
— Духъ земли.
— Зачѣмъ ты ириходилъ ко мнѣ?
— притиснуть тебя къ землѣ,-но
'ІВОИ не насту пил ъ.
—
ческія
—
—

видно еще част,

Но не я-ли самъ вызвалъ тебя, читая кабалисти111
заклинанія?
Ты самъ.
За что ты хотѣлъ задушить меня?

— За то, что ты въ эти дни дурно велъ себя: много
МНОГО ПІІЛЪ и много курилъ.

ШІЬ,

Табачный дымъ для всего человечества затворнлъ ту
Дверь, откуда являлись ему призраки и видѣнія. Никотинъ
И Міръ духовъ двѣ вещи иесовмѣстішын
Прочтя с о в ѣ м не курить и постничать, я тотчасъ же
вонялъ, что имѣю дело съ однимъ изъ средневѣковыхъ

духовъ и что, стало быть, надо совершенно иначе вести
себя.
— Хорошо, прошенталъ я таинственно, исполню все
что ты требуешь; но буду ли я въ прав* разсчитывать на
твою помощь?
— Моя помощь безъ помощи всѣхъ стихійиыхъ духовъ—опасна. Призывая меня одного, ты также погибнешь, какъ погибаютъ отъ землетрясеній, обваловъ обжорства и пьянства.
До утра я бесѣдовалъ съ этимъ духомъ и готовъ
всѣмъ спиритамъ въ глаза и за глаза сказать, что они
врутъ, говоря, что всѣ духи не что иное какъ души
Вздоръ! Средыевѣковые медіумы были правы, утверждая
что есть духи стихшные; правы и алхимики, намекая на
душу или на духъ металлом,. Объ этомъ я пошію несколько статей въ Востонъ, въ газету «Banner of Light»
или въ Лоидонъ, въ журналъ «The Spiritualist». (Я уже
не въ первый разъ буду печатать тамъ статьи свои).
Я докажу всему свѣту, что стихійиые духи безконечно
умнѣе этихъ злыхъ и добрыхъ душенокъ, который вертятъ столами, показываютъ намъ свои руки, стучать и
дурачать насъ,—безконечно умп*е! Они никогда не являются на сеансы, и для того, чтобы пользоваться ихъ
советами необходима наука-древняя магія.
Да, только стихійные духи дали мн* сов*тъ, какими
способами добиться мнѣ до знакомства съ жителями иныхъ
планетъ и узнать объ ихъ образ* жизни.
Напрасно сталь- бы я обнародывать этотъ снособъ:
никто имъ не можетъ воспользоваться, ибо ни у кого въ
рукахъ нѣтъ той книжицы, которая своими классическими
заклинаніями помогаете мнѣ.
Все, что вы до сихъ поръ прочли, не что иное, какъ
подступъ или преднсловіе. Далѣе я уже буду излагать
для васъ мои бесѣды съ духами, еще ни разу не родив-

шимися на землѣ, или съ духами, давно уже „окинувшими землю и обитающими на другихь, бол*е совершенныхъ иланетахъ. Это, надѣюсь, послужить началом/,
новой науки,—а именно всемірной этнографіи.

Бесѣда

—

1-я.

Кто ты?

Вместо отвѣта на бумаг* появились как,V то штрихи
въ вид* клиннческихъ или гвоздеобразныхъ надписей'
Я ничего не понялъ.
— Не можешь-лн ты писать по-русски?
Никакого отв*та.
бм 7 Н Ѣ Т Ъ Т ° К 0 Л 0
оы иомогъ мн*.

МеНЯ

ь-акогонибудь духа, который-

В ъ столѣ раздался стукъ, подтверждающій
ствіе духа, готоваго помогать мпѣ.

присут-

Въ это время рука моя дрогнула и стала писать.
Д У Х Ъ А,ЛеКСѢЯ Т - ~ Ш Ж У
о к о л о себя
странное
существо въ впдѣ красноватаго эфирнаго пламени; оно

РѴП7

силится что-то такое передать тебѣ
СпрашивайЬІСЛЙ **
— Откуда ты?

^

и не можете -

б у д у ШІСать

а

Р^ой твоей.-

— Съ планеты Фыодры. Умеръ недавно и, слава Богу
за мои добродѣтели на-всегда разстался съ Фькцры и
можете быть, на дняхъ войду въ одного отъ вашпхъ новорожденных^ Ахъ, сслп-бы зналъ ты, кань скверно жить
тамъ, гдѣ я жилъ!
— Неужели жизнь на нашей планет* совершеннее,
чѣмъ на вашей?
— О д а — в ы наклонны быть рабами существъ вамъ
иодооныхъ, а мы были вѣчно рабами той грубой и слѣпой
силы, которую вы называете природой. Я, облетѣвшн

вашу планету, видѣлъ ваши вулканы, но что они значатъ
-въ сравненіи съ нашими! Видимый діаметръ вашего
солнца въ три раза больше нашего. У васъ есть луна—
мы о такомъ спутникѣ ие имѣемъ ни малѣйшаго понятія.
По преимуществу грѣютъ насъ только вулканы; но за эту
благодать они безпрестаиио тревожатъ масъ: идущіе но
всѣмъ направлеиіямъ страшные провалы и трещины разобщаютъ насъ. У иасъ пѣтъ океановъ, но есть моря или
озера, которыя, клокоча и иѣнясь, перекочсвываютъ съ мѣста
л а м к т о , такъ какъ дно ихъ то опускается, то поднимается.
— Какъ же вы спасаетесь?..
— Еслп-бы природа не дала намъ способности прыг а т ь - - м ы бы всѣ давно погибли, и никакого слѣда не
осталось бы отъ нашего племени.
А какъ высоко могли вы прыгать?
— Не очень высоко; впрочемъ, на вашей землѣ нѣтъ
такого зданія нѣтъ такихъ башенъ, которыхъ мы бы не
лерепрыгнулн...
— На что же походила ваша фигура?
— На безкрылаго сверчка величиной съ
кролика.
— Чѣмъ же вы отличались отъ всѣхъ
звѣрей или насѣкомыхъ?

вашего

остальныхъ

— Тѣмъ, что покланялись золотымъ кумнрамъ,— жили,
руководясь кой-какими законами и могли другъ другу'
передавать иашъ образъ мыслей, разнообразя тѣ скрипучіе
звуки, которые издавали мы треніемъ нашихъ челюстей
да посту кпваыіемъ ногтей въ наши длинные зубы.
— Ile понимаю, объяснись яснѣе.
— Нашъ каждый зубъ пусть внутри, издаете особый,
'свойственный емузвукъ; ударяя въ нихъ кончиками ногтей,'
мы такъ-же легко умѣли выражать наши страсти, надежды'
и помыслы, какъ и вы, обитатели земли, вашимъ мягкимъ
языкомъ и горломъ.

— Есть-лн у васъ государства?
— Не понимаю,—но, погоди, я нонялъ. Тотъ благодетельный духъ, который передаете тебѣ мои мысли, объяснилъ мнѣ—что такое государство. Но если-бы у васъ
на землі; были такія же страшный катастрофы, если-бы и
вамъ суждено было неожиданно спасаться отчаянными
прыжками, разбрасываясь въ разный стороны, если-бы и
У васъ огненные камни, которые вы называете аэролитами, падая сокрушали цѣлые города, воспламеняли лѣса
и далеко встряхивали ваши окрестности, неужели-бы и у
васъ возможешь былъ тотъ союзъ людей, который вы называете государствомъ? Н ѣ т ъ , - у насъ все случайнослучайно сходились мы иногда въ огромный скопища
пользуясь благопріятными условіями окружающей насъ.
природы, но никогда не знали что будете завтра.
— А есть у васъ семья?
— Нѣтъ государства, и нѣтъ семьи.
— Что-же дѣлали ваши жены?..
— Царапались, -иногда кусались, въ теплый нелелъ
зарывали свои яйца. У васъ есть какой-то бракъ, и у
масъ было что-то въ этомъ родѣ, но далеко не то; съ
паступлешемъ періода самыхъ черпыхъ и долгихъ ночей
МЬІ выносили на какую-нибудь площадь или открытое
МБСТО нашъ кумирчикъ или божка нашего племени ставили его на возвышеніе, зажигали огни, молились'ему
иотомъ, во славу его, начинали плясать, кривляться, скапать и кувыркаться въ воздухѣ, и такъ веселились мы щ
І Щ ) Ъ ' п о к а избранный нами жрецъ каменной була'
иои не ударялъ въ громадную, на этотъ случай нзъ мѣди
вылитую оочку; заслыша этотъ условный звукъ, всѣ наши
мужчины начинали отплясывать въ одну сторону, а женщины въ другую сторону, И когда такимъ образомъ оба
пола разлетались на весьма значительное разстояніе,жрецъ ударялъ другой разъ въ мфдную сочку, и тогщ

всѣ мы, И мужчины и женщины, прилегали къ землѣ и
притворялись мертвыми, какъ бы собирались съ силами;
наконецъ, жрецъ въ третігі разъ ударялъ въ бочку—веѣ
огни гасли — наступалъ мракъ. За тѣмъ раздавался
голосъ жреца: «дГіти, случай благословляегъ васъ!»— Мы
вскакивали и мужчины неслись къ женщинамъ, женщины
къ мѵжчинамъ.
Мужья ловили женъ, жены —мужей, и мы другого
брака не знали. Какова природа, таковы и законы. Все
у иасъ было случайно, и жизнь, и пища, н тепло и холодъ... Случайны были и наши связи...
Послушные рабы случайности, мы никогда не знали,
когда сходились на праздиикахъ нашего брака, сколько
изъ насъ мужчииъ и сколько женщинъ, и тѣ изъ наеъ,
которые, оставались одинокими, становились жертвою этого
случая, т. е. на другой же день, какъ существа лишнія,
приносились въ жертву нашему глазастому и ничего не
видящему идолу.
— Какъ! спросилъ я,—неужели вы І І Х Ъ убивали?
— Таковъ законы Я, которая ты зацѣпилъ своішъ
призывомъ, тоже изъ числа тПхъ, кто палъ подъ ударомъ булавы къ подножью нашего божка. Да, оставшись
къ утру безъ жены, я безропотно иринесъ себя въ жертву
существу, которое не постигаю. Если, думалъ я, случай
ші нашей планете такъ всемогущественъ, то не можетъ
же быть, чтобъ онъ былъ такъ безсмысленъ,—и покорился
случаю. Ваша планета на нѣсколько степеней совершени е нашей. Можетъ быть вся жизнь ваша зависитъ отъ
сплетелія безчисленнаго ряда мелкихъ случайностей; но
отъ внезапныхъ переворотовъ п потрясеній, тѣмъ паче
отъ непредвидѣиныхъ, земля ваша спасена. Я очень радъ,
что рано или поздно сдѣлаюсь вашимъ землякомъ и забуду о страданіяхъ, который на Фьюдры вынесъ я безъ
особеннап) ожесточенія, съ вѣрою—въ случай.

Л чѣмъ-бы желалъ ты быть на нашей планегѣ?
— Я желалъ-бы, какъ можно больше пить. В ъ томъ
ущелье, гдѣ на Фыодры проводплъ я послѣдніе дни мои,
иезадолго до моей окончательной погибели, вдругъ неожиданно изсякли всѣ источники. О! если бы ты зналъ
какъ я жаждалъ
и какъ жажду. Иадѣюсь. что ваше
вино, въ особенности водка, будетъ для меня лѵчшей
наградой за все претерпѣнныя мною злосчастія.
"
— Т ы и на землѣ будешь покланяться случаю?
— Полагаю, что да... а впрочемъ, не знаю. Но скоро
утро, прощай.
Я не вѣрнлъ глазамъ своимъ, когда читалъ всП эти
ответы, эти отрывочные разсказы (несомнѣнно далеко
не полные), о жизни какпхъ-то мыслящихъ существъ
на какой-то нланетѣ Фыодры.
И гдѣ эта несчастная планета! И за какія добродетели этотъ духъ долженъ будетъ родиться между нами,
и мало-по-малу превратиться въ пьяницу? Неужели нашѵ
святую Русь по преимуществу населяютъ эти жаждущіе
поклонники случая, эти бывшіе прыгуны, надѣющіеся на
«авось», эти ловцы женщинъ, безъ л ю б в и , - и л и эти
самки, случайно хватающіяся за перваго встрѣчнаго мужчину, въ надежде на благословеніе какого-то золотого
идола!!
Но къ чему всѣ эти вопросы и размышленія! Довольно
и того, что я записываю факты—и только факты. Е г - о
стою на реальной почвѣ. В ъ моихъ запискахъ я не допускаю шшакихъ фантазій и люди науки, я увѣренъ не
станутъ опровергать меня(!).

IV.
Бесѣда

2-я.

Двенадцатый часъ ночи, а въ сосѣдней комнат*, незнакомые мн* жильцы еще играютъ въ карты, ссорятся
и спорятъ. Я сказалъ горничной, что я ложусь спать.
Она поправила мою постель и вышла. Я заперъ дверь и
воспользовался мопмъ ночнымъ уединеніемъ.
Разъ, два, три!
Ровно три легкихъ удара послышались на стол*, на
который легла рука моя.
— Ба! я не одииъ. Что-то будетъ!?
— Духъ, будеть-ли ты отвечать мн*?
— Трата-та-та-та! — раздался въ стол* стукъ, нохожій на прерывчатую трель, выд*лываемую жесткими
ногтями по дну пустаго деревяннаго ящика.
Я взялъ листъ бумаги, мысленно съ мольбой обратился къ помощи духа Алексѣя, въ надежд* опять найти
въ пемъ друга и хорошаго переводчика.—Но духъ, вызванный мною съ какой-то ыевѣдомой мн* планеты
« Ббалаба)), увѣрилъ меня, что вотъ уже 640 сутокъ,
какъ онъ бродитъ по русскому царству и на столько уже
нзучнлъ нашъ языкъ, что можетъ отвечать мн* и безъ
переводчика.
Я былъ очень радъ, что у этого духа оказались такіе
лингвистическія способности—и, проникнутый любезностью,
принялся его докрашивать.
— Что за планета Ббалаба?
Духъ отвѣчалъ:
— Планета эта вертится около сто шестаго солнца, если
только считать ихъ но прямому пути отъ вашей солнечной системы—къ полярной звѣзд*.

Я назвалъ мою планету Ббалаба, потому что языкъ
вашъ не повторить за мной ея настоящаго названія —
Бблбби. (!) Это что-то въ род* бульбулншіья воды, въ
которую бросили камень.
Я сам?, скоро забуду деревянный звукъ нашего говора, такъ какъ скоро, очень скоро — въ вид* младенца
припаду къ груди одной изъ вашихъ земнородныхъ. За
сіе благодарю моего создателя...
— Чѣмъ же наша планета лучшей вашей?
— Главное, что мн* у васъ особенно нравится, такъ
это то, что у вашихъ жепщпыъ мало того, что есть глаза,
носъ Ii уши, но... чего я и вообразить себЬ не могъ,
есть двѣ ноги и он* могутъ ходить, есть языкъ и он*
могутъ болтать.
Нахожу, что это гораздо удобн*е.
— Ониши же мн* подробно, какова ваша планета,
какого вида вы и ваши женщины?
— Вы, съ вашими легкими, и десяти часовъ не прожили бы въ нашей атмосфер*, въ нашемъ влажно—
жаркомъ и угарномъ воздух*. Васъ заду шивали бы испаренія и запахи нашихъ растепій.
Растительное царство у насъ преобладаете — и преобладаете до такой степени, что даже мы, мыслящія существа, вмѣсто водосъ, обростаемъ косматымъ мохомъ;
яркіе, черные глазки наши, вмѣсто вашихъ р*сницъ прикрыты чѣмъ-то въ род* лепестковъ, нохожихъ на лепестки вашей астры; крючковатый носъ нашъ лоснится
точно отполированное красное дерево; ноги похожи на
складный палки; обтянутый темнозеленой кожей. Пока я
не видалъ земли, мн* казалось, что мы самое красивое
въ свѣтѣ животное. Мы на своей планет*, точно такъ-же
какъ и вы, гордимся красотой своей и — ходимъ нагіе,
то-есть ничего другаго не носимъ, кром* знаковъ власти
полонскій.

2

и смертоноснаго «оружія». Вашего стыда мы не зиаемъ—
это чувство совершенно не известно намъ; но...
— Продолжай.
— Но мы также страстны какъ п вы. если еще не более.—Ваша любовь есть только дорога души къ удовлетворенно тѣла—дорога, часто нелегкая, требующая уеіілій
вашего сердца, ума и воли. Наша любовь—поневоле одна
только чувственность, ибо... всѣ наши женщины—существа прозябаемыя.
— Да, всѣ онѣ нѣмы и слѣпы, какъ растеиія. Ихъ
можно только съ мѣста на мѣсго пересаживать; но сами
онѣ такъ-же не могутъ двигаться, какъ ваши арбузы, дыни
и тыквы.
Ilpoöt,жавъ глазами эти строки, я иосмѣялся: что это
за вздоръ! Можетъ-ли это быть? Да развѣ арбузы, дыни
и тыквы — цветы? Это плоды, употребляемые нами въ
пищу—какіе-же это цветы?
Духъ проникъ въ мое иедоумѣніе н продолжалъ:
— Я не вішоватъ, что наши цвѣты но большей части
пмѣютъ видъ ваш ихъ фруктовъ и что плоды пхъ — это
наши родныя дѣти, нашн птицы, наши гады и насекомыя.
Я чуть-было не уронилъ карандаша и пробормоталъ:
не понимаю.
— А я не понимаю, какъ возможно этого не понять!
Жизнь на вашей планетѣ гораздо сложнѣе и ты ее понимаешь. Слушай, такъ и быть, я пущусь въ объясиенія,
но, чувствую, что мнѣ легче отвѣчать тебѣ, чѣ.ѵіъ разс к а з ы в а ть. С п р а ш и ва й.
— Спрашиваю, какого вида была жена твоя?
— Моя барыня была похожа на громадный оранжерейный иерсикъ и въ полномъ своемъ расцвете, нмѣла
по крайней мѣрѣ поларшина въ діаметрѣ. Она была средняго роста, т. е. не выше вашей тротуарной тумбы.
Красоты была замечательной, кожа ея была мягка и нѣжна,

ьакъ А р х а т ъ , кругомъ ея съ двухъ сторонъ отъ самаго
к о р н И В м ^ ю поднимались широкіе глянцовитые листья
и, з а т а я с ь внутрь въ видѣ зеленаго паланкина, какъ
бы приглашали меня в«> таинственную сЬть свою. Конечно,
корни моей барыни уходили въ землю (иначе она и не
была бы растеніемъ). Корни эти, разветвляясь, оканчивались шишками въ роде вашихъ луковицъ. Когда барынд^моя завяла, я вырылъ эти луковицы, отрѣзалъ ихъ
и разсадилъ; отъ нихъ ншшш расти барышни, мои дочери. В ъ шесть нашнхъ *лѣтъ7-оиіі достигли полной прелести и стали такъ-же хорошо ^пахнуть и такъ-же
привлекать къ себе мужчинъ, какъ и ихъ покойная маменька. Кажется ясно.
Спрашиваю: ну, а какъ же родятся дѣти мужскаго
иола.
— Еще проще. Разшімн сливу или иерсикъ, и ты
увидишь косточку. Наши же мясистые цвѣты сами раскрываются въ определенный срокъ н, такъ сказать, обиажаютъ передъ нами илодъ свой. Каждый такой ребепокъ,
непремѣино мальчикъ, будущін гражданинъ нашей планеты. Наши старики, въ особенности деды, становятся
пхъ няньками.
— Чѣмъ же оші кормятъ пхъ?
— У васъ трудный дѣти кормятся молокомъ своей
матери,—у пасъ тоже каждая мать питаетъ дитя своими
б.іѣдно-зелеными отростками. Едва замѣтпые въ періодъ
дѣтства, отростки эти выростаютъ между листьями, гнбьіе, какъ тростннкъ, и мадъ младенце ,\п., еще покоящимся
въ лопѣ матери (какъ въ корзннѣ), наклоияютъ закругленные концы свои; ихъ сокъ такъ-же питателенъ, какъ и
паше молоко; иоворожденные иногда сами инстинктивно
протяпшаютъ къ мнмъ свои ручонки и, ухватившись за
нихъ, безеознательно вкладываютъ ихъ въ свои ротики.
Иногда ихъ дядьки номогаютъ І І М Ъ .

Спустя три вашихъ мѣсяца (ты не поймешь нашего
расиредѣленія времени), наши д*ти уже настолько развиваются физически, что сами выползают/, или вываливаются
на иолъ.
Что можете быть этого проще! Остается одно сказать тебѣ: вся маша органическая жизнь построена по
одному и тому же плану. Есть цвѣты для звѣрей, для
птпцъ, даже для насѣкомыхъ. Можешь вообразить, какъ
разнообразна и блестяща наша полуживая, одаренная
нервами, смутно что-то ощущающая растительность.
Нечего н говорить, что мы, такъ-же какъ и вы, пожпраемъ иногда не только зв*рей и итццъ, но и цвѣтущихъ
самокъ ихъ, особливо если он* такъ-же вкусны и сочны,
какъ ваши ягоды.
— Чѣмъ-же это хуже, чѣмъ у насъ? Мн* очень нравится такая игра природы. Да я, право, промѣнялъ бы
нашу земную жизнь на вашу. Меньше ухаживанья, меньше
хлопотъ и меньше сплетешь.
— То-то-же и есть, что не меньше. Наша аристократах обладаете женами, до такой степени усовершенствованными съ помощью привнвокъ и ииыхъ научиыхъ
приспособлений, что это иерѣдко возбуждаете зависть въ
другихъ сословіяхъ. Мало того, наши бездушныя жены
иногда такъ изн*женны, что боятся вѣтра, боятся излишней сухости, нзлпшняго солнечнаго зноя, требуютъ ухода,
поливы и немало разоряютъ насъ. Въ нашихъ богатыхъ домахъ для шіхъ особенное иомѣщепіе—часто самое
роскошное, самое тѣннстое... Иногда благоухаютъ он*
въ такнхъ великолѣныыхъ кіоскахъ и за такими золотыми рѣшетками, что я самъ не разъ завндовалъ ихъ безмятежному благополучно. Наше пристрастіе къ нимъ самое
слѣпое и ревнивое: мы сторожішъ ихъ, мы заиираемъ
ихъ, ссоримся нзъ-за нихъ, деремся, даже онустошаем'ь
дѣлыя страны... и безумствуемъ. Какъ у васъ есть кра-

савицы, такъ и у насъ. Какъ у васъ тщательно берегутся только рѣдкіе экземпляры растеній, такъ н у насъ.
Наши романы полны всевозможныхъ приключений въ чужнхъ кіоскахъ, съ чужими цв-*тами или женами. Какъ
у васъ есть простыл, неуішожія бабы, такъ и у насъ
есть жены, растущія у крестьяиъ въ огородахъ, — есть
даже дикорастущія жены.
Когда я жплъ па своей планет* «Ббалаба», я былъ
страстный любитель жеискаго пола — п во дни юности
моей, чуть было не былъ убита за то, что забрался въ
чужую оранжерею.
Ваши женщины и видятъ, и слышать, н говорите, и
даже ходятъ—могутъ, такъ сказать, васъ любить, вамъ
сочувствовать, могутъ за себя постоять или сами отвечать за свои поступки—у иасъ жены—цвѣты, какъ цвѣты
прелестны, но пассивны и безотвѣтны.
Мы не знаемъ, что такое женская любовь,

женская

привязанность или заботливость.
Этого не дано намъ.
Не даромъ мы -жестоки, сварливы, злы п завистливы.
Состарившись, мы продаемъ нашихъ дочерен, какъ
вы продаете горшки съ цвѣтами; наши старый жены—
съ опавшими и пожелтѣвшішн листьями, сухія и сморщениыя—становятся намъ до того противны, что мы вырываемъ ихъ и выбрасываемъ на улицу—пли сваливаемъ
ихъ на продажу, ибо некоторые мастера умѣютъ кроить
тізъ нихъ ремешки и плести цыновки. Такъ; иногда
д*ти наши и не воображаютъ, что они нграютъ, сидя на
бренныхъ останкахъ своей родной бабушки, нѣкогда цвѣтущей красавицы.
Но—не осуди насъ.
Вѣдь мы не знаемъ, что такое ласка, иѣжность или
наставленіе матери.
Жешцнны-цвѣты, когда отжпваюте, и не заслужи-

ваютъ другаго употребленія. У васъ есть тоже жеіь
щины цвѣты (должно быть, съ нашей планеты къ вамъ
занесенные), и когда я на вашей землѣ буду юношей, я
сильно боюсь влюбиться въ пассивную, безответную, извоженную земную красавицу. Что я буду съ ней дѣлать,
когда она состарится,-даже и на ремни годна не будетъ.
— Но, спрашиваю, за какія же такія добродетели
переселяешься ты на нашу планету?
— Не за добродѣтели, а за ту безотчетную тоску
по иной, лучшей жизни, которая въ преклонные годы
стала иногда томить меня. Но—прощай.
— Постой, духъ... скажи мнѣ, если у васъ есть государства, то какой у васъ по преимуществу образъ
правлеиія?
Тираниическін. Мы невѣжественнѣе васъ; къ тому
же, наши нравы слишкомъ жестки и необузданны для
того, чтобъ им-е-гь другое правленіе.
——
—
—

Могу ли я родиться на вашей иланетѣ Ббалаба?
Нѣтъ.
Почему?
Потому что ты уже былъ на ней. Прощай!

— Вы меня звали!?..
— Нѣтъ.
— Вы постучались?
— Нѣтъ, можетъ быть, въ сосѣднемъ номерѣ.
— Ну, такъ это мнѣ такъ послышалось.
Въ эту минуту мнѣ самому послышалось, что кто-то
стукнулъ въ стѣну... и тотчасъ же я догадался, что это
значить. Взялъ горничную за ея дебелыя плечи и, повериувъ ее къ двери лицомъ, вытѣснилъ въ корридоръ...
Проспитесь, матушка! сказалъ я ей (довольно. впрочемъ,
ласково); затѣмъ я заперся, очинилъ карандашъ, благоговейно ироизнесъ призывное заклинаніе и, при помощи
кабалиетическнхъ знаковъ, принялся за священнодѣііствіе.
Переписываю въ эту тетрадь слово въ слово мою
третью бесѣду съ невидимымъ духомъ... Вотъ она:
— Кто ты?..
Вмѣсто отвѣта на бумагѣ появилась какая-то каракулька.
— Духъ Алексѣя! воззвалъ я мысленно,—помоги мнѣ:
кто сей, нацарапавціій эту безсмыслеішую каракульку?
— Душа съ планеты «Мишина», на писала въ отвѣтъ

Бесѣда

3-я.

Треть ягод ня мнѣ не было удачи. Являлись, какъ нарочно, душонки какихъ-то озорниковъ, наконецъ, явился
духъ друга моего Алексѣя. Онъ посовѣтовалъ мнѣ не
тратить времени попусту и обѣщался постучаться въ
стѣну, если только будегъ на прішѣтѣ что-нибудь интересное.
Вчера вечеромъ, часу въ двйнадцатомъ, вдругъ входить ко мнѣ горничная, заспанная, въ туфляхъ на босую
ногу.
—

Что тебе? спрашиваю.

рука моя.
— Что это за планета?
— Отъ того солнца, вокругъ котораго она незамѣтно
вращается, лучъ до земли можетъ достигнуть только въ
2 года 81 день, четыре часа и двѣ секунды.
— Повѣдай же мнѣ: — что это за мірокъ и каково
тамъ жить существамъ, одареннымъ разумомъ?
Рука моя задрожала и, очевидно, руководимая земнымъ духомъ, пошла писать:
— Солнце наше также ярко, какъ и у васъ, но дальше
и почти вдвое меньше вашего. Наши дни, самые ясные, похожи на ваши сумерки; но за то ночи велико-

лѣпныя! У пасъ шесть спутниковъ, нодобныхъ
мѣсяцу, да еще одна спутница.

вашему

— Это что такое—спутница?
— Наши астрономы увѣряютъ, что это океяиъ, когда-то
иокрывавшій нашу планету, — потомъ, во дни довремениаго хаоса, оторвавшійся отъ своей прежней почвы, далеко отброшенный въ пространство эфира, н въ видѣ громадной блестящей капли, начавшін вращаться около
насъ, вмѣстГі съ прочими спутниками. Что это тѣло жидкое—это несомнѣнно; оно безпрестанно то сжимается, то
растягивается; форма его зависите оте его положены
между другими твердыми тѣлами нашихъ спутниковъ.
На темномъ фонѣ неба, эта спутница-капля кажется намъ
блестящимъ драгоцѣныымъ камнемъ. Къ утру и вечеру
она меняете цвѣтъ свой, то кажется зеяенымъ, какъ
изумрудъ, то краенымъ, какъ яхонте, то лиловымъ, какъ
яметистъ...
Но не всѣ наши дни ясны, часто непроглядные туманы окружаютъ насъ. Дожди очень рѣдки, вероятно
потому, что вся наша планета, хотя водяниста и болотиста, хотя ri носитъ на себѣ много озеръ и рѣкъ, но
ни ваш ихъ морей, ни вашихъ океановъ нѣтъ на ней.
Наши туманы, это, конечно, облака, иолзающія по ыашимъ плоскимъ II круглымъ кровлямъ, UO эти туманы не
особенно безпокоятъ насъ: подъ І І Х Ъ прикрытіемъ совершаются у насъ всѣ наши романы... Иногда, въ ихъ теидыхъ, ыепроглядныхъ волнахъ, мужъ не узнаетъ жены,
жена—мужа, а влюбленный нечаянно попадаете въ объятія
чужой возлюбленной; къ этому всЪ болѣе или менѣе привыкли; обыкновенно, чтобъ не ошибиться въ минуты заранѣе условлен наго свиданія, некоторые напередъ условливаются надѣвать на себя какія-пибудь раковинки или
вздѣвать на пальцы огіредѣденное количество колецъ.
Тогда влюбленные, по ощупи, могутъ иногда узнавать

другъ друга; но, разумѣется, не всѣ такъ догадливы, ибо,
надо тебЬ сказать, мы, по сравненію съ вами, довольно
безтолковы и очень мечтательны; ясиыя, таинственныя,
серебристо-лиловыя ночи и тишина нашихъ городовъ
особенно располагаетъ насъ къ этой мечтательности. Всѣ
ваши мечтатели, надо полагать, занесены къ вамъ съ
нашей Мшавши.
— А нельзя-ли мнѣ описать ваши города и ваши
жилища?
— Мы устроиваемъ наши жилища на нашихъ лѣсахъ — т. е. выбпвасмъ ихъ въ сгволахъ и вершинахъ
нашихъ деревьевъ, вершины лее ихъ, т. е. наши кровли,
соединяемъ висячими мостами, или просто перекладинами;
такішъ образомъ, можемъ мы по верхамъ обойти или
обѣжать все наше государство или весь нашъ городъ.
— Какія же это деревья, на что они похожи?
— Духъ затрудняется объяснить тебѣ черезъ мое посредство, на что они похожи... Держи карандашъ прямѣе,
духъ постарается тебѣ нарисовать ихъ типическую форму.
Я сталъ держать карандашъ прямѣе, медленнѣе стало
передвигаться остріе его, и когда я потомъ заглянулъ
въ бумагу—увпдалъ изображеніе гриба.
Но когда я узналъ, что эти лѣса, состоящіс нзъ грибовъ, не только не ниже нашихъ дубовъ и сосенъ, но еще
H выше ихъ, что ихъ стволы (или корни) такъ широки,
что въ иихъ можно выдолбить не одну, а несколько небольшпхъ, помЬстительыыхъ комнатокъ, что между ними
идутъ витыя лФстницы или подъемы, моему удивленно
конца не было. Сильно заіштересовалъ меня этотъ духъ
съ планеты «Мшавша», и я усердно принялся его распрашивать:
— Всѣ ли ваши лѣса, города, или грибы-жилища
одинаковы?
— ІІѢтъ... развѣ всѣ ваши деревья одного и того

же вида и качества? Есть грибы, удобные для выдѣлки
нашихъ жилпщъ, есть и неудобные, есть даже слишкомъ
низкіе, не выше вашихъ кустарныхъ растеиій. Есть грибы
сокъ которыхъ ядовита, для насъ... Есть грибы, мякотью
ьоторыхъ н а б и в а в » мы наши матрацы, подушки и проч.
—

Какого же вы вида и роста?

-

Когда я жилъ на Мшавш*,

«1

;Г

я былъ ростомъ не

И 0 П
е Й ; 1Ю б Ш Ъ Г О р а з д о т е б я
о
» »POворнье.... Тѣло наше такъ устроено, что мы можемъ ходить на раздвоенномъ хвостѣ своемъ и ползать на четырехъ рукахъ такъ-же проворно, какъ ползаютъ ваши ящерицы. Но съ помощью хвоста ходішъ II стопмъ мы только
ВЪ торжествеиныхъ случаяхъ нашей жизни, когда ггдемъ
ьъ царю нашего города или стопмъ во храм* н молимся
Кожа наша жесткая, но глянцевитая-серебристая и съ
крапинками. Глаза красивѣе вашихъ и то знЬздный
блескъ, то зеленые лучи играютъ въ ппхъ. Разговор*
глазами есть у насъ единственный сиособъ выражать
ДРУгъ другу наши чувства, каковы бы они ни были—и
гнѣвъ, и ненависть, и любовь, и просьбу, и нѣжноеть,
И сострадании страхъ, и надежду, и отчаяніе, все это
удивительно ясно и отчетливо выраж а ютъ наши взоры '
и немудрено - на н а ш е » языкѣ нѣтъ даже и словъ,'
выражающихъ наши душевный настроенія, - слишкомъ
3
о н ъ г ™ б ъ
№ ^ о г о , и не на столько богатъ и гиоокъ, какъ вашъ земной языкъ. Пошшаешь-ли ты теперь
отчего въ нашихъ туманах-*, когда мы буквально не можемъ другъ друга разглядѣть на самомъ близкомъ разстоянш, мы другъ друга не можемъ узнавать по голосу
Все
краснорѣчіе глазъ нашихъ пропадаетъ д а р о м ъ остается одно осязапіе, a осязаніе у влюблениыхъ чаще
всего ооманчпво попробуй-ка одиимъ осязаніемъ въ совершенномъ мракѣ отличить принцессу отъ горничной,

если только онѣ одинаково молоды. У нась ннкогда иѣтъ
мрака ночи, за то туманы... такіе, о какихъ вы и ионятія не ішѣете... густые, никакими огнямн не р а з в е в а е мые и по большей части мягкіе, теплые... и до того
развпвающіе наше осязаніе, что мы никогда не сваливаемся съ нашихъ кровель, не падаемъ съ нашихъ мостовъ и почти всегда, ощупыо, можемъ найти свою
или чужую знакомую дверь... Ваша земная вѣриость окончательно бы погибла, если бы у васъ были точно такія
же климатическія условія.
— Ну, а ваши женщины — навидътакія-же, какъ и
мужчины?
— Не совсймъ. У насъ вдоль спины пдетъ чешуйка,,
темиобурая съ синеватымъ огливомъ, а у нихъ свѣглобурая съ отливомъ зелеыоватымъ. У нихъ гребешекъ
гладкій, а у насъ зубчатый. Одѣваемся мы также несколько иначе...
— Какъ же вы одѣваегесь?
— М ы одѣваемся въ рыбыо чешую и въ змѣиныя
шкуры—только рукавовъ никогда не носимъ, это бы мѣшало намъ бѣгать и ползать... Когда же мы на хвоегахъ
совершаемъ наши торжественный ироцессіп, тогда закрываемъ нашн ншкнія ноги (пли руки) — и тогда наши
платья похожи на усѣченный конусъ.... Когда мы устасмъ,
наше платье насъ поддерживаеть, такъ какъ платье это
не что иное, какъ каркасъ изъ жердей, упирающихся в ъ
обручъ, какъ разъ подъ мышками нашихъ переднихъ
рукъ,—каркасъ, обтянутый пергаментомъ, раскрашеянымъ
и облѣпленнымъ разными блестящими жучками и мушками; ты скажешь, что такое платье не грйетъ насъ, ноты возьми въ соображеніе, что тѣло наше далеко не такое
нѣжное, какъ ваше, что оно приспособлено именно к ъ
тому, чтобы жить въ іюстошшо-влажномъ и холодноватомъ воздух*.... Я бы поклялся тебѣ, что красивѣе на-

шего тѣла, ничего нъ цѣлочъ мірѣ и быть не можетъ;
но.... приглядываясь къ вамъ, въ особенности къ вашимъ
дГівушкамъ, когда они купаются, я уже начинаю сознавать, что и вы какъ будто недурно созданы. Это даетъ
миѣ надежду, что я самъ скоро превращусь въ земноро-ѵ
иаго мечтателя. Одно, признаюсь вамъ, меня поражаетъ
въ васъ, — зачѣмъ вамъ нужна та часть тѣла, которую
вы называете носомъ. Нашимъ носомъ мы можемъ долбить,
даже у васъ на зсмлѣ могли бы продолбить порядочную
доску, а вы?!... что вы дѣлаете вашимъ носомъ?
— Мы имъ июхаемъ.
— Не понимаю.
— Ну—обоняемъ.
— Не понимаю...
— Если у васъ каждый лѣсъ или городъ составляете
государство, то ведете-ли вы между собою воины?
— Войны... да... когда-то это было въ древігГшшш
нсрюдъ нашей исторіи, н о - в о й н у вести далеко у насъ
не такъ удобно какъ у васъ... во-первыхъ, потому, что
л Пса наши, какъ острова, разбросанны по всей планетh
отдельными семьями, во-вторыхъ, потому, что, проходя
пространство, ихъ разделяющее, мы постоянно бы натыкались на борьбу съ п р и р о д о й - т а к ъ , напримѣръ: поневоле началась бы у иасъ война съ муравьями, которые
величиною никакъ ие меньше вашей кошки, а летаютъ,
кружатся и жужжатъ такъ, что того гляди вонзяте свой
прямой хоботъ, да и начнутъ изъ иасъ кровь выкачивать.... Въ-третьихъ, у иасъ по болотамъ много иолзаетъ
такихъ низменныхъ тумановъ исжелта-сѣраго цвета,
что дышать ими хотя мы и можемъ, по они убиваютъ
насъ.... Въ-четвертыхъ, мы не умѣемъ плавать и боимся
кои-какііхъ водяныхъ змей, гнгаптскихъ ішфузорій, болотпыхъ огней и разпыхъ иныхъ произведеній природы,
о которыхъ ты не имеешь шшакого нонятія, такъ какъ

il я не имѣлъ иоиятія о вашихъ звПрпхъ до т ѣ х ъ гюръ,
пока невидимая сила, быстрая какъ электричество, не перенесла меня въ вашу земную атмосферу.
— Что же т ы чувсгвовалъ, когда
— Смерть, — то-есть я замерь п
чувствовалъ. Можеть быть, она несла
а можетъ быть часъ вашего времени,
того менее.

она иесла тебя?
ровно ничего не
меня 1 , 0 0 0 лѣтъ,
а можетъ быть и

Прочтя этотъ ответь, я чуть было не пустился философствовать, по—Алексѣй стукомъ напомии.іъ мнѣ, что
время дорого.
— Какъ же вы уничтожаете этихъ муравьевъ?..
— Вооружаемся длинными тростинками и впереди
зажигаемъ ихт.. Онѣ горяте долго, яркой горячогорятъ,—
иотомъ садимся верхомъ на лягушекъ, обвиваемъ скользкое брюхо ихъ нашими раздваивающимися хвостами—и
скачемъ... Такъ каждый годъ въ нашихъ окрестностяхъ
мнлліоиы муравьевъ истребляемъ мы нашими огненными
пиками, собираемъ ихъ мозгъ дли разныхъ кушаньевъ,
а изъ ихъ тонкихъ косточекъ выдѣлываемъ разный дешевый вещи, ио большей части иглы и мелкіе гвозди. Что
же касается до этихъ животныхъ, которыя болѣе всего
похожи ыа вашихъ лягушекъ, то это для насъ иреиолезныя животиыя. Есть у насъ скаковыя лягушки, есть и
дойныя—мы ихъ держимъ внизу и даже на привязи, такъ
какъ, надо тебѣ сказать, мы, госиода, иикогда не спускаемся внизъ, H внизу наши жилища вовсе не имѣютъ
сообщенія, оші разгорожены такъ, что между ними нѣтъ
ни дверей, ші воротъ. Это — наши темные дворы, куда
но Л І І С Т Н І Щ Ѣ спускается только наша прислуга и гдѣ
обптаютъ наши домашнія животный. Скаковыхъ лягушекъ
мы подишіаемъ наверхъ посредствомъ блоковъ и иотомъ
уже, иозвонивъ, скачемъ на нихъ съ кровли па кровлю

II дружно цѣдымъ войскомъ соскакнваемъ на ннхъ за городъ, то-ость въ наши мшистыя болота и рытвины.
— Зачѣмъ-же «позвонивъ»? спросилъ я.
— A затѣмъ, чтобы всѣ мечтатели, въ особенности
мечтательницы убирались домой съ нашихъ илоскихъ кровель,—иначе, прыгая съ кровли на кровлю, мы конечно
раздавили бы или на смерть зашибли многихъ І І З Ъ нашихъ соотечественников!; для пашен же кавалеріп мосты
не существуютъ.
— А есть у васъ релпгія?...
О, да!.. Сначала покланялись мы одному звѣрю
въ родѣ вашего крокодила, который такъ силенъ, что
когда трется бокомъ или спиной о какое-нибудь наше
жилище, то все оно дрожитъ н колеблется. Часто постройки
паши при этомъ давали трещины, обрывались наши висячіе переходы, и мы или разбѣгались въ ужасѣ, или
принимались плакать и умолять это злое чудовище 'покинуть насъ—и когда оно уходило, мы въ* благодарность
ому становились на хвосты и покланялись его изображение
ІІотомъ стали мы покланяться лунамъ - въ особенности
нашей блестящей спутницѣ, замйтпвъ, что ея появленіе
в ъ особенности благопріятно дѣйствуетъ на пронзрастаніе нашихъ огородовъ и даже на нашу собственную плодовитость. Но такъ какъ мы все-таки неглупы, хотя и
глуиѣе васъ, то постепенно перешли къ высшему ворованно и стали покланяться единому далекому солнцу. Накоиецъ, мало-ио-малу нѣкоторые нзъ насъ постигли, что
есть существо, безъ которого и солнца бы не было; но
та к ихъ вѣрующихъ толпа называете — вольнодумцами.
Дальше этого вольнодумства мы еще ни на шагъ не подвинулись.
—

А есть у васъ храмы?

— Е с т ь . . . удивительные храмы! М ы ухитрились подпалить несколько грнбовъ (еще необптаемыхъ) и нос-га-

вить пхъ на другіе грибы стволами вверхъ, чтобы образовалось несколько колоссальныхъ колоннъ, который мы
соединили цѣпями и на этпхъ цѣияхъ развѣсили паникадила.
— Какія же это паникадила?
— Цѣдыя пучки факеловъ. В ъ наши веднкіе праздники
мы зажигаемъ ихъ—и горятъ они удивительно.
— И они хорошо пахнуть?
— Не понимаю.
— Да развѣ нѣтъ на вашей планетѣ веіцествъ ароматическихъ?
— Не понимаю.
Тутъ только я понялъ, что жители Мшавши совершенно лишены обонянія, и мысленно подивился премудрости создателя. Можете быть, обошшіе на ихъ планетѣ
просто отравило бы ихъ существованіе. Воображаю я,
какіе міазмы вмѣстѣ съ туманами поднимаются съ ихъ
сѣрыхъ дворовъ H болотиыхъ окрестностей.
Я хо-гѣлъ еще дальше допрашивать моего духа, но въ
столѣ послышался стукъ, п рука моя написала сама собой:
довольно!

Бесѣда

4-я.

Сегодня утромъ, едва успѣлъ я собрать лоскутки бумаги, исчерченные карандашемъ, н взяться за перо, чтобы
изложить какъ слѣдуетъ мою четвертую бесѣду съ духомъ, какъ подали мнѣ записку отъ хозяина, въ которой онъ напоминаете мнѣ о илатѣ за комнату и очень
настойчиво, хотя и вѣжливо, просите денегъ.
Это меня разстронло— я бросилъ перо и сталь ходить нзъ угла въ уголь по коинатѣ.
ІІу в отъ, думаю я между прочимъ, сообщи я моему
хозяину о моихъ велпкихъ открытіяхъ; скажи ему, что

я первый приношу на землю вѣстп о нашихъ братьяхъ.
пресмыкающихся на иланетахъ, о существованін которыхъ мы и не подозревали, скажи я ему все это—что
будегъ!.. Простнтъ ли оыъ мнѣ долгь мой? предложитъли мнѣ жить у него даромъ? пойметъ-ли, что мое от-'
крытіе дороже денегъ, дороже чина, дороже власти?
Какъ ие такъ...
— Да мнѣ-то что, скажетъ, за дѣло, какъ тамъ жпвутъ! ну, живутъ,—ну, II пусть ихъ жпвутъ.
Боже мой! какой добрый и хорошій человѣкъ и какое невѣжесгвенное равнодушіе!..
Внрочемъ, въ прав* ли я ожидать людской благодарности! Вѣдь и Колумбъ нопалъ въ тюрьму, несмотря на
свое великое открытіе...
Не отчаивайся, не унывай, Иванъ Долгоглазовъ! будь
твердъ и мужественъ! радуйся, что ты, вмѣсто туго набитаго кошелька, обладаешь великою тайною. Торжествуй!.. Ты тоже Колумбъ девятнадцатая столѣтія, открывающий одинъ новый міръ за друшмъ... Пиши, напрягай свои бренные нервы, и ие даромъ когда-нибудь въ
нашемъ царств* благовест но нрозвучитъ твое имя!
Съ этой мыслью, опять принялся я за перо—и вотъ
начинаю отчасти излагать, отчасти переписывать.
Духъ, вызванный мною, оказался съ какой-то очень
далекой планеты «Дзинь-Циыгъ!» На мой вопросъ, чѣмъ,
же планета эта хуже нашей?—онъ отвѣчалъ:
— Она вовсе не хуже вашей, н мы вовсе васъ не
несчастиѣе; но на иланетахъ Н И З Ш Е Г О разряда нѣрпломъ совершенства считается не благополучіе обитателей
(такъ какъ ко всякой мерзости можно привыкнуть и считать себя счастливымъ), а возможность большая умственнаго и нравствеииаго развптія.
Наша «Дзннь-Цингъ» такъ устроена, что двигаться
впередъ такъ, какъ вы можете двигаться, мы не мо-

жемъ. Можетъ быть умственная жизнь на нашей планет*
и началась гораздо раньше, чѣмъ на землѣ, но все-таки,
мы по своему развптію ушли не дальше вашихъ древшіхъ египтянъ. Правда, мы въ математик*, химіи и
механик* далеко опередили ихъ, по мы плохіе историки,
плохіе художники, плохіе мыслители... Мы поневол* консервативны, гютому-что все, что мы создаемъ, живетъ
несокрушимо цѣлыя тысячелѣтія. Дворцы ѵ храмы, построенные наш за -пять п за семь тыеячъ нашихъ
лѣть,—т* же дворцы и храмы—и вовсе не похожи на
ваши развалины.
— Почему-же? спросплъ я.
— Вообрази, ыачалъ онъ,—вся планета наша—одинъ
сплошной океанъ, какъ сыпыо усѣшшын островами, и
всѣ эти острова не что иное, какъ, группы кристалловъ,
по какпхъ кристалловъ!—-такихъ, что, по свопмъ размѣітмъ, они могли бы напомнить вамъ ваши гранитныя скалы
или городскія башни. Между ними, конечно, немало наноснаго ила, на которомъ растутъ наши колючіе кусты
и деревья.
Ые гранить, a бѣдый кварцъ по преимуществу служить основаніемъ нашей почвы. Чѣмъ ближе къ полюшамъ, тѣмъ наши кристаллы рѣже, ниже и л*сист*е,
чѣмъ ближе къ экватору, тѣмъ они выше и велнколѣпнѣе.
Да, они великолѣины, наши кристаллы, особенно на
восход* нлп на закат* нашего солнца. Колоссальные горные хрустали, топазы, аметисты, аквамарины и другіе
зубчатой СТГІНОЙ высоко подымаются надъ уровнемъ нашего моря.
Сначала мы жили въ трещинахъ и нещерахъ, накоиецъ, ухитрились, стали выбивать себ* дворцы н жилища
изъ самаго твердаго и прозрачнаго матеріала, стали украшать І І Х Ъ барельефами нашихъ боговъ и надписями въ
род* вашихъ іероглпфовъ. Ие нужны были намъ ваши
ПОЛОНСКІЙ.
3

окна, ихъ замѣняли только неболыніи отверстія для воздуха. Когда мы разными огнями освѣщаліг наши прозрачныя, внутри полированныя стѣыы, — съ моря наши
острова казались намъ волшебными, самосветящимися
замками.
— Что значить разными огнями?
— Красными, голубыми, бѣлымп, зелеными и т. д..
Вообще такихъ огней у иасъ немало; къ тому же іі горючаго матеріала несравненно больше^ чѣмъ у васъ: этота
горючій матеріалъ иногда такъ и выплываете на поверхности нашего планетнаго океана и нерѣдко, загораясь
отъ молній я мѣшая свои огненный волны съ его волнами, затрудняете наши водяныя сообщенія.
— Каковъ же должеиъ быть у васъ климате?
— Очень жаркій. Ты не могъ бы жить въ нашемъ
климатѣ. Ты бы ослѣиъ отъ нашего солнца — и такъ
какъ воздушная атмосфера наша несравненно выше вашей, нашъ вѣтеръ показался бы тебѣ бурей и подняль
бы тебя, и ионесъ бы... Наши частый грозы могли бы
оглушить тебя. ІІо мы крѣпче, сильнее и тяжелѣе
васъ. Нѣтъ такого па землѣ силача, который ноборолъ
бы нашего трехгодовалого ребенка. Не даромъ минеральное царство преобладаете на нашей блестящей планетѣ, не даромъ вмѣсто вашего хлѣба, питаемся мы
сладкой глиной, соленымъ иломъ, морскими травами и
проч. Мы могли бы рас жевать зубами какой хотите кѵсокъ вашего дерева.
Мы не боимся иашихъ урагано'въ, невысоки наши
тяжелы я волны, и шшакія ураганы, никакія волны не
сломите наш пхъ віжовѣчныхъ обителей. Тамъ, ГД'П жили
маши патріархи предки нашнхъ иредковъ, тамъ живемъ
и мы, старшіе сыновья или -старшіе въ родѣ. Распложаясь, мы истребляемъ дпкпхъ и колонизируемъ новые
острова; по и тамъ, вырубаемъ въ кристаллахъ точно

т а т е же покои, залы и храмины. Архитектурное искусство
наше, поднявшись до извѣстиой высоты, до такой степени
удовлетворяете насъ своими однообразными, угловатыми
или прямолинейными формами, что мы другихъ ие ищемъ.
даже и искать не пытаемся. О! что сдѣлалп бы вы съ
нашимъ матеріаломъ! какое вы придали бы ему изящество н
разнообразіе!
— А есть у васъ золото?
—

Сколько же сколько у васъ свинцу или мѣдн'

Наши же деньгп-это наши алмазы разныхъ цвѣтовъ
и разной величины, изъ нихъ самые дорогіе-радужные.
куда попасть—иодумалъ я невольно;
но духъ угадалъ мысль мою и отвЬчалъ:
г ъ б ы

— Счастье въ разюобразіп впечатлЬій; жизмь-же
яа нашей блестящей иланетѣ слишкомъ однообразнаточно остановилась эта жизнь или каігь колесо вертится
на одномъ и томъ же мѣсгП. Намъ кажется, что уже
мы все придумали и что придумывать уже больше нечего.
— тто-же такое вы придумали?
— Придумали, наприиѣръ, взнуздывать одно большое
морское животное и заставили его съ быстротой нелмон.фпои перевозить насъ въ лодкахъ особаго устройства
с ъ острова на островъ; эти животныя похожи на вашихъ
моржей, только несравненно больше и покрыты, какъ
наицыремъ, твердыми, точно желѣзными чешуйками Они
очень понятливы и послушны.
— А если случается буря на морѣ, что тогда?
— ІІаши морскіе кони бурь не боятся; они смѣло
прорѣзаютъ головой самыя высокія волны и ннкѣмъ
неуправляемые, несутся постоянно по одному и точу
же направленно; наши-же лодки такъ устроены, что
закрытый похожи на продолговатыя яйца съ клапанами; клапаны эти закрываются, когда лодка погружается
« ь воду, и открываются, когда она вылетаете на воз*

духъ, а чтобъ она не опрокинулась, сзади ко дну ея на
длпнныхъ цѣпяхъ повѣшеиы такіп гири, который держать
ее въ равновѣсіп. Не бурь мы боимся, а нефти, или горнаго масла, или назови это вещество какъ хочешь; когда
оно воспламеняется на морѣ, тогда бѣда: наши морскін
животныя пугаются огня и ныряюте— ныряют! часто
такъ глубоко и такъ долго остаются нодъ водой, что мы
задыхаемся—и увы! такіе случаи нередки. Нашу одежду
и наши занав!;сы дѣлаемъ мы І І З Ъ несгораемаго вещества—изъ того самаго, которое попадается у васъ и называется каменным! льномъ. Только вы не ум!;ете приготовлять его для тканей, а мы умѣемъ.
— Зачѣмъ же вамъ нужиы занавѣсы?
— Чтобъ занавѣшивать прозрачный стѣнм нашихъ
опочпвалень. Наши жены непзмѣниы такъ-же, какъ и наши
жилища, наша мебель и наша одежда. И вотъ что значить
яркость нашихъ продолжительных! дней н коротких! ночей, постоянно освііщаемыхъ вспыхивающими, метеорами
или магнитным! с!;вернымъ сіяніемъ. Женщины наши
не только вѣриы мужьямъ своимъ, но и стыдливы.
— А хороши ваши женщины?
— Хороши для насъ,—васъ бы он!; испугали. Когда
oirfj чешутся, электрическія искры трескучим! дождемъ
сыплются съ ихъ волосъ и въ темнот!; освѣщаютъ лица
ихъ. Разгораясь любовью, опѣ закрывают! глаза свои,
стыдясь того блеска, который выдает! намъ ихъ тайное
желаніе. Выходя замужъ, онѣ уже ни съ к!;мъ болѣе не
говорить, какъ только съ мужемъ, дѣтьми и рабынями.
Однѣмъ дѣвушкамъ позволяется при всѣхъ звенѣть металлическим! голоскомъ своимъ.
— А есть у васъ шиціе?
— Да, всѣ тѣ наши мепьшіе сыновья, которые, по
смерти отца, должны уступить старшему брату домъ его;
если только у ыпхъ не хватает! эиергіи найти себѣ но-

вый кристаллъ, или еще не заселенный островъ, или не
хватаетъ средств! нанять работников!, то, по большей
части, они становятся нищими: иные изъ нихъ живутъ
въ сталактитовых! пещерахъ, или выбивают! еебѣ небольшія комнатки въ тѣхъ глыбахъ кварца, изъ которых!
милліоны лѣтъ росли и выросли наши кристаллы. Да, эти
нищіе—зло наше; но мы, подобно вамъ, презираем! ихъ,
не любимъ мѣнять закоиовъ, и все у насъ пдетъ попрежнему.
Почему-же ты желаешь родиться на землѣ?
— Я не желаю; но если ужъ разъ я очнулся въ вашей земной атмосфер!; п начинаю понимать твои вопросы,
даже мысли твои угадывать, значите, снова пройду я чер е з ! періодъ безсознательной, растительной жизни, и облекусь, такъ сказать, сольюсь воедино съ вашей кровыо
Ii плотью,—чтобъ расти, жить и мыслить.
— Все-ли нравится тебѣ на землѣ?
О, далеко не все. Особливо ваша жажда неремѣнъ, ваше непостоянство, ваша распущенность. Ваши
великіе пеі>едовые люди никогда бы не имѣли ни малѣншаго успѣха на нашей Дзинъ-Цингъ. Ихъ бы почли за
умалишенных!. Души съ нашей планеты, шіселяющія вашу,
любять металлы, драгоценные камни и положительность.
Это по большей части кремневые характеры, эгоисты,
кулаки и консерваторы. Ч!;мъ я буду между вами — н е
знаю. Можете быть за свои добродѣтелп, скоро умру и
переселюсь на лучшую планету, можете быть останусь
жить—и буду тосковать о тѣхъ богатствах!, которыми
одарена была моя планета, или же ждать такого же блеска,
такого же во всемъ ыенарушимаго порядка н находить
свой покой въ невозмутимом! однообразіи; можете быть,
буду математиком!, механиком! или физиком!. Моя будущая жизнь на землѣ будете завпсѣть отъ обстановки,
какую дастъ ми!; мое рожденіе; но чей я буду с ы н ъ —

еынъ богатаго или нищаго, министра или кузнеца—этого
пока я еще ие знаю.
— А не можешь-лп ты растолковать мн*, какими
способомъ, какими силами, ты, переставший существовать
на твоей Дзинь-Цингъ, на земдѣ начнешь свое существовате?
— Я объ этомъ столько же знаю, сколько и ты. Терпѣть не могу безиолезныхъ вонросовъ. Мало-ли чего мы
съ тобой не понимаемъ. Понять то, чего нельзя понять,
значитъ нарушить законъ; такое иониманіе для меня съ
тобой h не нормально, н сверхъестественно...
Не долго ппсалъ я подъ диктовку этого духа (не безъ
помощи моего дорогаго друга — д у х а Алексѣя, который
постоянно иа моихъ бесѣдахъ невидимо присутствуетъ),,
но чувствовалъ такую тяжесть въ рук*, такъ усталъ, что
тотчасъ же бросилъ карандашъ. Весь покрытый потомъ,
откинулъ я назадъ свою голову, и, тяжело дыша, гіроговорилъ:
— Спасибо тебѣ, непзвѣстный духъ, за твои сообщен! я.
— Прощай!
Бесѣда

5-я.

Мои коридорные еос*ди начинают!, смотрѣть на меня
подозрительно...
О люди, жалкій родъ, достойный слезъ и смѣха!
Пріятель мой ІП-ъ находить, что я будто бы иохудѣлъ....
Еще бы не похудѣть! На дняхъ заложилъ часы, чтобы
расплатиться съ хозяиномъ за комнату...
А въ этой комнат* и темно, и чадно. Поневол* вспомнишь велпколѣііныя ночи на планет* Мша-вша, — или
прозрачный жилища на планет* Дзинь-Цингъ, усѣянноіі
колоссальными крнсталами !..

Судя по разсказамъ духовъ, тамъ, право, не хуже...
но, или эти духи на своихъ иланетахъ занимали такія
теплыя мѣстечки, что поневол* передали мнѣ одни только
СВГІТЛЫЯ воспомпнанія или духи эти съ умысломъ не хотѣли раскрыть передо мной ту бездну зла, которая, конечно, должна быть глубже чѣмъ на землѣ, такъ какъ
всѣ они считаютъ насъ совершеннѣе!..
И скучно, и грустно, и не кому руку подать! — и
все-таки <.(.совергиеннж!..» Тьфу!..
Любознательность свою раздразнилъ я до последней
степени. Знаю то, чего никто не знаетъ, и что же?—не
удовлетворенъ... Ждалъ я чего-то иеобыкновеннаго, и —
ничего! все очень просто. Существа, несколько иначе состряпанныя на кухнѣ природы—воте и все!
Т ѣ же страсти, т * же пороки и добродѣтели, тѣ же
потребности услаждать жизнь свою, та же борьба и нр.
и нр... Общій впдъ жизни иной—частности однѣ и т * же!
Боже мой! иеужели никогда ие узнаю я чего-нибудь бол*е иеобыкновеннаго, поразнтельнаго, необъяснимая!
Вчера опять заперся я на кдючъ, — и принялся за
священыодФйстіе... Я былъ такъ хорошо настроеиъ (напившись чаю съ калачемъ), что все пошло какъ но маслу...
Духъ, вызванный мною, былъ тоже очень милый,
словоохотливый духъ, и очень просто разсказалъ мнѣ
всю свою жизнь на планет* «Дайдаю» (гдѣ эта планета,
я даже и не сирашнвадъ).
Надѣюсь, что разсказъ этотъ будегъ современемъ не
безъ интереса для мыслителей, занимающихся рѣшеніемъ
женскаго вопроса, такъ какъ, повиднмому, обитатели
Дайдаю, цѣлымъ рядомъ смутъ н революцій, рѣшшш его
по своему такъ оригинально, что даже сомнительно.
Сначала подъ карандашемъ моимъ пошли какіе-то вавилоны, завитушки и зубчики, потомъ рукопись мало но

малу сделалась разборчивее, и наконецъ, вотъ что нрочелъ я прежде, чѣмъ решился самъ допрашивать:
°Р° я понялъ (продолжала писать рука
моя) что нахожусь я въ женскомъ царств*... Только на
иятомъ году отъ рожденія (иашъ годъ 500 сутокъ) я
узналъ, что я не дѣвочка, и что меня скоро отведутъ къ
мужчинамъ... Вокругъ меня играли, иѣлн, плясалщ боролись, ссорились и баловали меня одн* только женщины.
Видѣлъ я на плоіцадяхъ большія толпы, гд* ораторствовали и махали руками тоже одн* только женщины. Помню,
широкіе, каменные бассейны, подъ открытымъ небомъ^
гд* купались н купали меня одн* только дѣвушкн, —
правда, между дѣтьмп до шестилѣтняго возраста,' въ
сред* купающихся, были и мальчики,—но, подобно миѣ.
выходя изъ воды, они одевались и даже причесывались
совершенно такъ-же, какъ и д*вочкн, даже личики ихъ
были такія же какъ у дѣвочекъ.
Но—стукнуло ми* шесть лѣтъ—и мы* торжественно
объявили, что отдаютъ меня мужчинамъ.
Дрогнуло мое сердце — я испугался и бросился въ
объятія моей матери.
11 и е

СК

Мать ласково потрепала меня но щек*, поцѣловала, но
не заплакала.
Затѣмъ, точно на ираздипкъ, родные стали одѣвать
меня: въ первый разъ нарядили меня мальчикомъ и увѣнчали цв*гамн.
Зат*мъ, какая-то величественная старуха съ бородою
но иоясъ, прочла надо мной молитву и произнесла торжественно:—«Иди, будь здоровъ, трудись и воротись къ
иамъ взрослымъ. И да будет* благословенна тогда любовь твоя!..»
Затѣмъ, въ сопровожден*! музыкантшъ н барабашцицъ
повели меня.
Я шелъ какъ осужденный на смерть.

Скоро очутился я за воротами нашего города, на
верхней плошадкѣ не высокой каменной лЬстницы, и
прежде чѣмъ уснѣлъ вглядѣться въ утренній, весенвій
тумаиъ, толстый гуттаперчевый двери за мной захлопнулись.
Въ туман*, при первыхъ лучахъ восходящаго солнца,
стали вырисовываться лиловыя башни и какіе-то флаги,
развѣваюіціеся въ воздух*.
Это былъ городъ мужчшіъ—но ми* приказано было
ждать; да если-бы и ие было приказано, я такъ труеилъ,
что и самъ не сдвинулся-бы съ м*ста, я только оглядывался во всѣ стороны Ii чувствовалъ себя... сиротой, выкинутымъ изъ роднаго дома. Птичка, выпавшая изъ гнѣзда,
должна, я полагаю, то-же самое чувствовать. Не удивляйся моимъ сравиеніямъ: наша планета почти такая-же
какъ и ваша, только немного больше, да главный контннеытъ нашъ идетъ непрерывной ц*иью горъ н плоскихъ возвышенностей вдоль но экватору—словомъ, кругомъ опоясываетъ планетный шаръ иашъ, разобщая два
океана: южный и сѣверный. Климатъ иашъ, умѣряемый
холодными теченіями съ юга и сѣвера, тоже немного
ровнѣе вашего. В с * наши звѣри и птицы носятъ на
себ* типическія черты вашихъ зв*рей и нтицъ; вся разница въ ихъ цвѣтѣ, величии* и характерах-*—такъ, наприм*ръ, наши тигры и барсы вовсе ие такъ кровожадны
какъ ваши; боятся людей и пойманные дѣтенышами. какъ
ваши кошки, д*лаются ручными домашними животными,
тогда какъ лошади сильно кусаются н такъ дики, что
обуздать ихъ нѣтъ никакой возможности.
Мы—люди — тоже похожи на васъ, но — вотъ наше
главное горе—наши женщины также высоки н сильны
и обладаютъ въ той же м*рѣ, какъ н мы, мужчины, нетолько физическими, но и душевными свойствами. Пока
племя наше было въ дикомъ состоянія—между двумя по-

ІШѢл . «ГЕКА
V

"ѵиин

\6llOEKinu/

/

ламп не разъ возгорались кровопро.штнѣншія побоища
за права и преимущества... то мужчина случайно подч и н я в себѣ женщину, то женщина держала его как-і>
ил пнннка, посаженныиъ нацфпьу ея брачной постели, въ
качеств* мужа, и потомъ при дѣтяхъ въ качеств* няньки.
ВслФдствіе такого физіологическаго устройства нашего
рода, всемірная наша исторія вовсе не похожа на вашу
все развилось иначе: о семь*, о государств* и о воспитаны выработались у насъ совершенно нныя понятія.
Прошли цѣлыя тысячелѣтія прежде чѣмъ цивилизовались наши общества и образовался тотъ норядокъ, который всѣми нами признается за лучшіи, къ которому
в с * привыкли и которому в с * мы безусловно подчиняемся.
Главное основаніе этому порядку заключается въ томъ,
что каждый городъ нашъ раздѣляется на два отдѣльные
города: на мужской и женскій, что каждый пзъ насъ до
шести лѣтъ воспитывается женщинами, до двадцати —
мужчинами, а въ пятьдесятъ л*тъ перестаете трудиться,
смиряется и по большей части поступаете въ услуженіе
къ молодому, подростающему покол*нію. Только ученые
въ глубокой старости пользуются свободою и правомъ заходить на базары въ женскій городъ и переносить къ
шімъ письма по большей части дѣдоваго, торговаго пли
иолитнческаго содержаиія. '
Но буду продолжать разсказъ свой, чтобы ты нагляу
н*е понялъ всю суть нашей жизни, такъ сказать, сл*дя
за мной.
Не прошло (по вашимъ часамъ) и десяти минуте,
какъ увидѣлъ я трехъ мужчинъ, которые подошли ко мн*.
Они, замѣтно, подтрунивали или иодсм*ивались иадъ
тѣмъ ужасомъ, съ какимъ я глядѣлъ на нихъ,—дружелюбно протянули мн* руки и сказали: «мальчикъ, пойдемъ...»

Скоро пришли мы въ мужской городъ и въ какомъ-то
садик* сѣли на скамейку.
— Ну, сказали онн мн*,—какъ ты думаешь, кто пзъ
насъ троихъ огецъ твой?..
Я сконфузился и сказалъ, что не знаю...
— Угадай!..
Я сталъ гляд*ть на нихъ и замѣтилъ, какъ одтшъ
изъ нихъ подмнгнулъ мн* глазомъ—и весело улыбнулся...
— Ну, вотъ этотъ, сказалъ я, указавъ на него палзцемъ.
— Неправда!—сказали два другіе и заспорили...
— Ну... сказалъ имъ мой отецъ, видите вы на шеѣ
у него эту цѣночку? на этой ц*почк* вы найдете у него
золотой шарикъ съ синенькими звѣздочками. Если—да,
то это мой сынъ, а если — нѣтъ, то я отказываюсь и
ухожу.
Выдернули у меня пзъ-за пазухи ц*почку и, дѣнствительно, увидѣлн маленькій золотой шарикъ съ синенькими
звѣздочками...
Я сказалъ имъ, что эту цѣпочку подарила мн* мать...
Пришлось имъ уступить меня законному отцу, и онъ
съ радостью повелъ меня сначала къ себ* въ домъ, потомъ въ школу. Не прошло и трехъ сутокъ, какъ я уже
гордился, что я мужчина, можете быть, въ той-же мѣрѣ,
какъ наши дѣвочки съ раннихъ лѣтъ уже начинаютъ гордиться, т*мъ, что он* женщины.
Школа наша была ч*мъ- то въ род* громаднаго дворца
съ садами, прудами и фонтанами, н я скоро свыкся съ
моимъ новымъ положеніемъ—росъ, кр*пъ н учился.
Когда я выучился всѣмъ наукамъ, стали допытываться
у меня, чѣмъ я хочу быть, и повели меня въ наши мастерскія отд*ленія.
Чего въ нихъ не было: въ одной изъ нихъ тесали
камни, въ другой—ковали, въ третьей—вили веревки, въ
четвертой—выливали стекла, въ пятой—столярничали, въ

шестой—'тянули струны, въ седьмой—выдѣлывалн кожи,
въ восьмой—варили мыло п такъ далѣе, и такъ далѣе...
Въ продолжеиіе одного мѣсяца я долженъ былъ отдохнуть и выбрать себѣ занятіе. Л выбралъ столярное
ремесло и въ тотъ-жс годъ сталъ дѣлать скамьи для
школы, гдѣ я учился.

Чѣмъ старше становился я, тѣмъ все чаще и чаще
припоминал! я себѣ картины п сцены, окружавшія мое
счастливое дѣтство, тѣмъ чаще и чаще стало тянуть меня
за тѣ сѣрыя, заповѣдныя стѣны, который виднѣлись съ
нашихъ башенъ,— тѣ сѣрыя стѣны съ воротами для выход ящихъ дѣтей и для входящихъ юношей.

если-бы, во-первыхъ, я былъ одинъ алчуіцій любви и
брака в, во вторыхъ, если-бы я не слыхалъ за этими
стѣнами женскихъ голосовъ, какихъ-то струйных! звуков!, восклицанін и хохота... И не оттого-ли, что за ст!>пами кип!;ла и копошилась такая жизнь, улицы казались
мнѣ тихими, безжизненными, таинственными корридорами.
Проходя мимо запертыхъ дверей, я долженъ былъ искать
дощечки съ надписью: «невѣста—милости просимъ!»
Такихъ надписей было немало, а я все еще бродилъ,
не рѣшаясь дернуть ни за одну рукоятку и позвонить...
Я еще былъ иовичекъ въ этомъ д!;л!;—и, какъ невинный
мечтатель, боялся попасться въ руки какого-ннбудь урода
или злой, не симпатичной женщины.
Я зиалъ, что, разъ избранный, я уже не имѣю права
удалптіюя, что я, во что бы то ни стало, долженъ быть
мужемъ той, которая согласится принять меня, и, какова
бы ни была она, хотя бы уродъ,—не капризничать, иначе
я буду заклеймепъ, какъ невѣжда, спущенъ по веревк!;
за стѣну, в навсегда лишусь возможности проникать въ
жилища какой-бы то ни было особы женскаго иола.

Когда мнѣ минуло двадцать лѣтъ, приходить ко мн!;
наставникъ и говорить:
— Теб!; пора жениться — ступай въ женскіи городъ
и... да благословить Всевышній любовь твою...
Потомъ онъ прочелъ молитву, далъ мнѣ въ руки паспорте и снабдплъ меня мудрыми совѣтами.
Никогда не забуду я того лихорадочнаго трепета, который охватилъ меня, когда я вошелъ въ такъ-называемыя брачныя ворота женскаго города. Передъ мной открылся цѣлый лабиринте какихъ-то извилистых! корридоровъ или узенышхъ мощеиыхъ улицъ, съ каменными
стѣнами безъ оконъ, съ одними запертыми гуттаперчевыми дверями и , — я сказалъ бы, пустыиныхъ улицъ,

Долго бродилъ я въ боязливой нерѣшительности...
Вдругъ, одна дверь отворилась, и оттуда выскочилъ на
улицу одинъ прежній, школьный п pi отель мой...
— Ба! восклшшулъ онъ, увидавъ меня.
— Что ты? спросилъ я.
— Забраковали!., ироизнесъ онъ, стараясь расхохотаться, и тотчасъ-же сгалъ ругаться, храбриться и хвастаться красотой своей. — Не совѣтую тебѣ звонить въ
эту проклятую дверь, заключил! онъ рѣчь свою, — туте
чортъ знаетъ что... должно быть, капризъ олицетворенный-—не я первый, не я послѣдній...
Съ этимъ словомъ онъ ушелъ. Я сдѣлалъ видъ, будто
иду за ннмъ, но когда тотъ завернулъ за уголъ и не-

ГІО вечерамъ мы ѣздили верхомъ на нашихъ барсахъ,
боролись, стрѣляли въ цѣль изъ луковъ (огиестрѣльнаго
орушія до сихъ иоръ нѣтъ у насъ), или у себя до.мазаннмались писаніемъ н чтеніемъ.
Мужскіе нравы на нашей планет!; былн-бы не дурны,
если-бы каждый споръ нашъ не оканчивался дракой, и
если-бы въ нашихъ разговорахъ не были мы такіе цшшки,
да если-бы въ иашнхъ жилыхъ домахъ было поменьше
грязи и копоти.

чезъ яко тѣнь, я вернулся н отчаянно дернулъ звонокъ...
Динь-ди-ли-лннь-динь! отозвалось въ ушахъ моихъ.
Дверь отворилась, и но красному коврику вошелъ я
въ комнату, скорѣе всего похожую на большую клѣтку
съ стеклянымъ иотолкомъ н широкими рѣшетчатыми
окнами; прямо противъ меня у в н д Ь ъ я другую дверь,
охраняемую двумя, уже сѣдыми, но заметно сильными
старухами. Сгорбясь сидѣли онѣ, и всклоченный бороды
пхъ падали имъ на грудь. ІІлечи и мускулистыя грубыя
руки ихъ были голы — въ рукахъ у одной былъ мечъ,
въ рукахъ у другой—толстая палка. В ъ уголкѣ лежалъ
домашній тигръ, зѣвалъ и почесывался, но на него я
почти не обратилъ вниманія.
Исподлобья оглядывали меня старухи и не двигались... Дверь, ими охраняемая, была задернута красной
занавѣской съ круглыми отверстіемъ.
В ъ это темное отверстіе тоже глядѣли на меня чьито черные, огненные глаза... Свѣтъ, косвенно иадавшій
съ потолка, отражался въ нихъ двумя ярко-блестящими
точками.
Ты спросишь, что я въ эту минуту ч у в с т в о в а в . . .
Дать тягу — воть чего я желалъ и вотъ что я чувствовалъ, но дать тагу было уже поздно: я уже связалъ
себя, уже былъ въ рукахъ власти, такъ же строго и ревниво наблюдающей закоиъ, какъ и старые, освященные
временемъ обычаи,—власти непреклонной и неумолимой.
Я сталъ ходить но комнат!;—глаза невидимки, женскіе глаза, стали сдѣдпті, за мной. Я наступплъ нечаянно
на хвостъ тигра, и пока онъ рычалъ—за дверями раздавался хохотъ.
Я сложил, руки, повѣсилъ голову и пробормоталъ:
«извините...»
Раздался звучный ударъ въ колоколъ. Старухи тяжко
поднялись, какъ два истукана, взяли у меня паспорта, и,

внимательно оглядывая меня, прочли его; зат!;мъ распахнули занавѣсъ — и двТ; бѣлыя руки изъ полумрака растворенной комиаты стали манить меня. Какъ очарованный, я покорился этому мановенію.
Бѣдыя руки меня обняли, и первый жеискій поцѣлуй
зазвучалъ иа губахъ моихъ.
Красавица, подумалъ я... и, дѣйствительпо, это была
красавица, которой простительно хохотать и капризничать.
В ъ тотъ же вечеръ (не безъ формалг,костей) былъ я представленъ ея матери, ея сестрамъ и дѣтямъ ихъ.
По всѣмъ угламъ курились ароматный смолы, на столахъ стояли вина и корзины съ фруктами, въ маденькомъ
саду старыя дѣвы играли на флейтахъ, акомпанируемыхъ
стр у и н ы м и инструмента м и.
Сдовомъ, я сталъ членомъ семьи и меня стали угощать на славу.
Жена моя оказалась не только молодой и страстной
женщиной, но и ученой.
На другое же утро, послѣ жаркой и незабвенной
ночи, она произвела миѣ экзамеиъ и сообщила мнѣ все,
что есть наилучшаго но части ихъ литературы (у нихъ
свои поэты, свои учеыыя н свои литераторши).
Словомъ, я очутился въ какомъ-то для меня иовомъ,
точно сказочномъ мірѣ.
И затѣмъ ровно шесть ыедѣль наслаждался я семенной жизнью, отдыхалъ отъ ремесленныхъ трудовъ своихъ
и ученья...
— Прощай!—сказала она мнѣ жалобно, когда прпшелъ
срокъ и когда уже обнаружились первые явные признаки
нашей любви и узаконеннаго сближеиія.
Черезъ годъ, весиой, она поклялась мнѣ принять меня, только меня и никого другаго.
ІТо... это первое наше свиданіе было послѣднимъ, и пер-

вая, самая искренняя любовь моя стала последней, я ужо
не видалъ он ея, пи моего ребенка.
Умерла она или измѣшіла?—не знаю, думаю, что измѣішла, ибо вообще наши женщины люблтъ разнообразіе
(такъ-же, какъ и наши мужчины). Къ песчастію, я былъ
неиохожъ на мопхъ согражданъ и всю жизнь грустилъ п
тосковалъ по первой женѣ моей. ІІодъ старость я возыенпвидѣлъ женскій городъ, такъ много въ продолженіе
жизни встрѣтилъ я тамъ канрпзовъ, злобы, грубости, развратныхъ побужденій и надменнаго презрѣнія... Подъ старость я уединился и сдѣлался философомъ...
Духъ-лн устадъ ми* диктовать, рука-.ш моя устала
писать, только я пріостановился, проб*жалъ глазами наппсаниое и сталъ спрашивать.
— Есть-лп возможность, чтобъ на нашей земл* возипкъ когда-нибудь такой порядокъ.
— Н*тъ, ваши женщины своими качествами, какъ положительными, такъ и отрицательными, какъ-бы попо.іняютъ васъ и жить безъ васъ не могутъ. У васъ хоть
но временамъ, да возможна полная гармонія,—хоть р*дко,
да есть же у васъ н постоянство въ любви, и постоянство
въ дружб*; ваши женщины не обростаютъ бородами даже
и въ старости, виши женщины не ходятъ на войну, сталобыть у васъ половина вашего человечества спасена отъ
ноходовъ и кровопролитія. Ясно, что вы на цѣлую ступень выше насъ, хотя во многомъ н вы ничуть ие лучше,
особливо ваши необразованные, полудикіе классы общества, даже ниже насъ по своему развіггію.
— Неужели ваши женщины воюютъ?
— Да, когда и намъ и имъ угрожаетъ общая опасность отъ вторженін непріятеля, но повелѣыію правительства, наши старцы вступаютъ въ нолнтическіе переговоры
съ женскими городами, и въ условный день цѣлые полки
ихъ выступают'!, въ поле и пдутъ они рядомъ съ нашими

полками, разумѣется, наразстояніи полета стрѣлы (никакъ
не ближе). Даже во время лагерной стоянки, никто изъ
нихъ не подходить къ намъ; только военачальники мужскаго и женскаго полчища съезжаются иередъ сраженіемъ на виду у всѣхъ и совѣщаются. Только поел* полной побѣды позволяется -закономъ совмѣстная оргія мужчинъ и женщинъ, на развалинахъ взятаго города, или на
самомъ пол* сраженія. Не даромъ, въ пылу битвы, мы,
мужчины, явно жаждемъ соперничать и превзойти женщинъ въ храбрости. Женщины также жаждутъ превзойти
насъ въ своей невозмутимой жестокости, и ты представить себѣ не можешь, что выходить изъ этого соперничества! Нашъ бой—это бой на жизнь и смерть, бой, часто оканчивающейся совершеннымъ истребленіемъ тѣхъ,
кто не устоялъ, дрогнудъ или попятился. Къ счастью, весь
иашъ континентъ раздѣленъ на 19-ть большихъ государствъ, и всѣ эти государства условились завоевывать
только то, что встрѣтіггся имъ на пути къ полюсамъ въ
предѣлахъ тѣхъ географическихъ долготъ, между которыми заключаются границы нашихъ государствъ къ востоку и западу. Изъ этого ты самъ можешь заключить,
что у насъ есть приморскіе города и флоты: фдотъ мужской и флотъ женскіп. Есть острова, нами завоеванные,
и есть дикіе.
— А есть у васъ деньги?
Нѣтъ, мы мѣняемъ товаръ на товаръ; но всѣ товары наши раздѣлены по в*су на 25-ть цѣнъ, на 50 полуцѣнъ и т. д. (Наши цѣны, это тоже, что-баллы на вашихъ экзаменахъ).
— Не понимаю.
— До вашихъ денегъ мы еще не додумались, и потому каждый городъ, каждое общество дѣлаетъ для
себя все, что ему нужно, а чего недостаетъ ему, вымѣниваетъ у женщдаъ или у другихъ народовъ. Такъ, наПОЛОНСКІЙ.

^

иримѣръ, за шелковыя ткани мы получаемъ отъ женщинъ
ковры, одѣяла, плетеныя корзины и пр. За наши стекла
получаемъ отъ другихъ народовъ пергаменте и краски.
Изобиліе нашей тропической почвы, часто орошаемой дождями, помогаетъ намъ. Каждый изъ насъ можете питаться плодами своего сада и огородовъ; большія закупки
и мѣна товаровъ на съѣстные припасы, по большей части, производится нами не для частныхъ лпцъ, а для общественныхъ учреждеыій- для мастерскихъ, школъ, сухопутнаго войска и флота. Такой иорядокъ мѣны (безъ демегъ) едва-ли возможенъ у васъ, потому что на вашей
землѣ неправильное распредѣленіе континентовъ слишкомъ
разнообразите производительность вашей почвы, разнообразите ваши вкусы и ваши потребности, и это, конечно,
немало способствуете всесторонности вашего развитія...
но прощай!
Покидая карандашъ, я спросплъ Алексея, могу-лн я
вызвать этого духа во второй разъ, такъ какъ о многомъ
еще желаю спросить его. Стукъ, раздавшійся въ столѣ,
удостовѣрилъ меня въ готовности духа съ Дайдаю еще
разъ со мной нобесѣдовать.

Бесѣда

6-я.

Иногда разный постукиванья то въ стол*, то въ комодѣ,
то въ стѣыахъ моей комнаты надоѣдаютъ мнѣ. Я вѣдь
знаю, что это шалятъ и досаждаютъ мнѣ тѣ самыя мелкотравчатый душонки, которыми довольствуются наши
спириты.
Когда-то одинъ духъ сообщилъ мнѣ, что земная атмосфера кишмя кишитъ духами всевозможыыхъ звѣрей,
нтицъ и гадинъ, и что между ними немалое мѣсто занимаюте души нашихъ нравствеиныхъ калѣкъ и уродовъжертвы чисто животныхъ страстей и иобужденій....

Сосѣдъ мой по комнат*, нѣкто 3 - й , жалуется на меня
хозяину, увѣряетъ, что яко-бы я чуть-ли не каждую ночь
объ его стѣнку выколачиваю свою трубку и бужу его...
а у меня, ей-Богу, и трубки нѣтъ въ заведеиіи...
Можете быть, это и наверху стучать.... Говорятъ,
иадъ нами живете какой-то пьяный сапожникъ.... Кто
мѣшаегъ ему, проспавшись, ночью, забивать колодку въ
какой-нибудь ыедошитыіі саногъ или гвозди вколачивать.
Неужели за в с * стуки я долженъ отвѣчать! Такъ я и
хозяину обт яснилъ...
Но видио шила въ мѣшк* не утаишь. Богъ знаетъ,
какъ и почему нѣкоторые изъ жильцовъ уже зиаютъ, что
я медіумъ, и такъ какъ всѣ они отъявленнѣйшіе матеріалисты (въ грубѣйшемъ смысл* этого слова), то и смѣются
надо мной,—ну, пусть ихъ смѣются... ІІи лгать я не хочу,
ни оправдываться, ни иовѣрять имъ тайну моего открытія....
Вчера, обуреваемый тоской, вызвалъ я душу друга
моего Алексѣя и сиросилъ его: могу-ли я снова рѣшнться
на нризывъ того-же духа, который, въ прошлое наше заеѣданіе, такъ простодушно разсказалъ мн* свои ириключенія на какой-то планет* Дайдаю...
— Не совѣтую,—написала въ отвѣтъ мн* рука моя.
— Почему?
— Потому что духи часто сами не знаютъ того, чего
ты отъ нихъ требуешь. Представь себѣ кого-нибудь изъ
числа твоихъ знакомыхъ, отъ котораго ты-бы потребоналъ, чтобъ онъ разсказалъ все, что дѣлается на земл*..
Ну, что-бы оиъ могъ на это отвѣчать тебѣ?
Но возьми самаго знающаго изъ числа знающихъ,
люжетъ-ли и оиъ вгь какой-нибудь получасовой бееѣдѣ разсказать тебѣ о жизни на земномъ шарѣ, во вс*хъ ея
фнзическихъ и духовныхъ проявленіяхъ. Едва-.ш. Какъже ты хочешь, чтобъ кто-нибудь съ планеты Фьюдры
пли Дайдаю разсказалъ тебѣ всю подноготную. Благода]Ш
*

и за тѣ краткія сообщенія, которыя даютъ тебѣ «кое-что»;
ибо это «кое-что» ты самъ можешь дорисовать или дополнить своимъ собственным! воображеніемъ. На что-же дана
тебѣ фантазія!
— Фантазія—ложь, отвѣчалъ я.
— Неправда... фантазія здравомыслящая человѣка
также не можетъ пренебрегать правдой, т. е. вѣчнымп
законами природы, какъ и разумъ. Никакая фантазія не
изобразит! тебѣ четвероугольнаго треугольника или шарообразнаго куба. У всякой фантазіи есть своя логика и свои
строго математическіе выводы (какъ-бы она ни играла);
такъ, напримѣръ, можетъ-.ш твоя фантазія изобразить тебѣ
семейную жизнь (такъ какъ ты ее понимаешь) на вулканической планетѣ Фьюдры, гдѣ женщины-самки въ теплый
пепелъ зарываютъ свои яйца? Нѣтъ. Можетъ-лп фантазія
изобразить тебѣ ѣзду въ вашихъ экипажахъ тамъ, гдѣ
живутъ въ грибахъ, ночи проводят! на грибахъ, и гдѣ
скачутъ по болотамъ на какихъ-то лягушкообразныхъ чудовищах! ! Тоже ыѣтъ. Такова фантазія. И если она не можетъ лгать въ отрицательную сторону—почему ты думаешь,
что она будетъ лгать тебѣ въ положительную. Если факты
не лгутъ, то иовѣрь мнѣ, не солжеть и фантазія. Міръ
безпред-Ьеиъ, творчество твое по отношенію къ творчеству природы—капля въ океанѣ. Все то, что ты едва въ
силахъ вообразить себѣ, давно уже гдѣ-нибудь существовало, существует! или будетъ существовать, ибо сочетаніе
частичных! силъ матеріи безконечно въ своемъ разнообразіи.
— Скажи, но крайней мѣрѣ, какимъ образомъ ты, или
духи, можете угадывать мои мысли...
— Не угадывать, a видѣть ихъ, также какъ ты иногда
видишь съ ненавистью или съ любовью, равнодушно или съ
нрезрѣніемъ глядятъ на тебя глаза человека, чувствами
котораго ты почему-либо интересуешься. Но ты еще во

плоти

— и я поневол!; долженъ объясниться съ тобою

образно.
Вообрази себ!;, что мнріады пузырьковъ образовались
на днѣ океана и одновременно поднимаются вверхъ къ
его поверхности, вообрази себФ, что они существа одушевленный и что два изъ нихъ вдругъ почему-то столкнулись,
не слились, а пришли въ соприкосновеніе: водяная оболочка ихъ та-же; но между ними уже образовалась микроскопически тонкая, прозрачная стѣнка. Развѣ это не помож е т ! имъ заглянуть другъ въ друга и увндѣть другъ въ
другѣ то, чего никто не видитъ.
Въ такое-же точно сопрнкосновеиіе съ духомъ твоішъ
приходит! духъ, тобою вызванный. Ты видишь и записываешь его мысли—онъ видитъ твои. Вотъ—лови минуту—
сейчасъ мимо насъ проносится духъ, очень странный, съ
очень далекой планеты. Онъ уже успѣлъ побывать въ
Индіи и проносится мимо куда-то на сѣверъ... Вижу, что
ты думаешь. Ты думаешь, не холодио-ли ему у насъ на
мороз!» послѣ жаркой Иидіи? Но затверди себѣ разъ навсегда, что духъ не можетъ ощущать ни холода, ни жара,
потому что субетаиція его безконечно тоньше той матеріи,
которой поры сжимаются или расширяются. Я такъ-же легко
прохожу сквозь каменную стѣну какъ ты проходишь въ
ворота или въ двери. Но... повторяю, пользуйся минутой,
онъ здѣсь, онъ близко... твоя медіумическая сила влечетъ
его... Я вижу его мысли и буду за него водить рукой твоей.
Я тотчасъ-же произнесъ заклинаніе, и столъ мой пришелъ въ волнообразное колыханіе, стукъ, раздавшійся въ
немъ, былъ не совсѣмъ обыкновенный. Мнѣ показалось,
что кто-то раза три хлестнулъ но иемъ не то крыломъ,
не то невидимой шелковой кистью.
Изъ первоначальных! разсиросовъ, я узналъ, что это
духъ съ какой-то планеты, названіе которой похоже на
птичій свистъ, что-то въ родѣ «Фьюквить», — С Л О В О М ! ,

названіе къ звукамъ русскаго языка совершенно неподходящее.
— Невѣдомый духъ!.. благодарю тебя за то, что ты
даешь мнѣ чувствовать твое присутствіе; передан мнѣ,
на сколько возможно, твои воспомшшіія о планетѣ Фьюквить, пользуйся возможностью помнить, какъ я пользуюсь рѣдкимъ даромъ записывать твои воспомиианія.
— Ахъ, да... припоминаю, дѣтство мое прошло высоко, высоко надъ горами, лѣсамп, морями и степными
пространствами. Весь покрытый теилымъ пухомъ, лежалъ
я въ моей подвѣшеиной корзин-!; и, когда днемъ высовывалъ голову,—видѣлъ вннзу серебряный группы облаковъ, голубы я пятна моря, золотистую даль, а когда ночыо
открывалъ глаза —видѣлъ я темные шары... какія-то
полосы, донышки другихъ корзинъ и между ними яркія,
яркія звѣзды... онѣ мигали, онѣ улыбались миѣ, и тянуло меня куда-то въ даль, и сладко я засыпалъ, и незаметно плылъ надъ облаками нашъ величественный
городъ...
Когда я нодросъ и уже поиробовалъ силу крыльевъ
моихъ, стали спускаться ко мнѣ въ корзину милыя сестры,
и стали онѣ понемножку учить меня... Семь нашихъ лѣтъ
нужно было для того, чтобъ я самъ превратился въ статнаго, страстнаго, жаднаго и предпріимчиваго юношу.
Учился я плохо, не такъ какъ другіе, но любилъ бесѣду,
часто леталъ въ гости или съ друзьями моими до полуночи сидѣлъ на перекладин-!;—любовался сіяніемъ лунъ,
сверканіемъ зкЬздъ, слушалъ, какъ перекликаются наши
часовые; иногда видѣлъ, какъ мимо насъ, озаренные луннымъ свѣтомъ, проплывали другіе города, иногда слушалъ,
какъ высоко надъ нами поютъ хоры нашихъ дѣвушекъ,
какъ будто съ неба падаютъ голоса ихъ, и жажда
любви и взаимности наполняла мою грудь.
— Какой-же это городъ?

— Очень обыкновенный, весь составленный изъ громадныхъ, скрѣпленныхъ между собою ш а р о в ъ и з ъ тысячи шаровъ, наполненныхъ газомъ и плавающихъ выше
бурь, тучъ и молній.
— Какимъ газомъ? спіюсилъ я не безъ умысла, въ
надеждѣ передать моішъ соотечественникам!, полезное
открытіе.
— A тѣмъ самымъ, что на нашихъ плоскихъ возвышеныостяхъ тысячи мастеровъ съ подрѣзанными крыльями приготовляютъ для насъ въ свонхъ лабораторіяхъ.
Они умѣютъ добывать этотъ газъ изъ перьевъ,- -не знаю,
какъ они это дѣлаютъ,—я не учился х и м і и , - я знак» только
что газъ этотъ въ 150 разъ легче нашего воздуха. Не
даромъ наши шары подшшаютъ и несутъ иодъ собой цѣлыя
площадки, тысячи перекладинъ и тысячи палатокъ со
всѣми удобствами. Изъ нѣсколькихъ рядовъ или этажей
состоялъ нашъ городъ. Къ самому верхнему шару, находящемуся въ центр!; города, со всѣхъ сторонъ шли веревки и веревочныя лѣстшщы, вокругъ него шла баллюстрада, въ родѣ карниза, а иодъ иимъ висѣло жилище
нашего градоначальника—это то-же, что капитаиъ на вашемъ кораблѣ, и тоже, что вашъ государь, издающій законы, такъ какъ у насъ каждый городъ есть отдѣльное
независимое государство, и только тогда, когда города
наши сплываются въ значительном!, количествѣ, во избѣжаніе ненужныхъ ссорь и кровавыхъ катастрофъ, а главное ради передачи новостей н открытій, всѣ наши государи
слетаются въ сопровожденіи нашихъ ученыхъ, образуютъ
одно общее собраніе, н тогда власть одного переходить
въ коллективную власть, такъ сказать, на несколько дней
или часовъ установляется республика... Впрочемъ, это бываетъ нечасто, ибо всѣхъ такихъ городовъ на всемъ
пространств-!; нашей планеты не болѣе двадцати двухъ
тысячъ, если только вѣрить нашей географіи.

— А бываютъ между вами воины? спросилъ и.
— О да, бываютъ, только не во время нашего страиствованія, а около покинутыхъ нами остро вовъ, или тѣхъ
плоскихъ, заоблачныхъ возвышенностей, гд* мы оставляемъ всю нашу рабочую и военную силу; тамъ изготовляются наши запасы, нашъ газъ, наше оружіе; потерять
или отдать въ руки непріятелямъ такой островъ, значить,
все потерять. Тамъ корни нашего земиаго и воздушна го
существоваиія; но я вижу, ты ие совсѣмъ меня понимаешь,—
постараюсь объясниться.
Было время, когда мы жили только на землѣ, на
тѣхъ высокпхъ илосковершииыыхъ горахъ, и витали только
около нихъ, какъ чайки, но это было наше дикое состоите.
Какъ вы похожи на вашихъ обезьянь и безкоиечно
умнѣе и х ъ , — т а к ъ мы похожи на птицъ, но мозгъ нашъ
сложн*е и объемистее. Мы до того ѵмнѣе всѣхъ другихъ обитателей нашей планеты, что первая мысль о
Бог*, дала уже толчокъ нашему развитію. Наша культура, наконецъ, достигла до того, что мы давно уже не
живемъ на горахъ въ нашихъ гнѣздахъ, а живемъ въ
нашихъ воздушныхъ городахъ и пользуемся всѣми удобствами и удовольствіями общественной жизни, благодаря
проворству и сил* нашихъ крыльевъ.
— IIa что-же вы похожи?
— Мы на столько-же похожи на вашего попугая, на
столько вы похожи на одну нашу голую безшерстную и
безхвостую обезьянку. Вы живете,—вы можете жить въ
густой, низменной части вашей атмосферы, вы можете
переносить жаръ и зной; мы, нанротивъ, любимъ разреженный воздухъ верхннхъ елоевъ атмосферы, любимъ
безбурную тишину его, любимъ холодъ: у насъ другія
легкія H, чего нѣтъ у васъ, у насъ такія крылья, что
мы можемъ завернуться въ нихъ и даже спрятать нашу

голову отъ чрезмѣрнаго холода. Вы не такъ велики, какъ
ваши слоны и верблюды, п мы далеко не такъ велики
или высоки ростомъ, какъ иныя изъ нашихъ итицъ...
Ваше животное царство по преимуществу четвероногое,
наше по преимуществу двуногое; но не думай, чтобъ
наши ноги были негодны къ работ*, нѣтъ, стоя на одной
ног*, эіы владѣемъ другой не хуже васъ; не хуже васъ
можемъ размахивать топоромъ или молотомъ, а когда
что-нибудь плетемъ или вьемъ, ложимся на спину, и работаемъ двумя ногами, т. е. всѣми двѣнадцатью пальцами,
такъ-же проворно и такъ-же искусно, какъ и вы своими десятью пальцами.
— Какъ-же вы управляете ходомъ вашихъ воздушныхъ городовъ.
— Такъ-же, какъ и вы парусными кораблями,—цѣлою
системою парусовъ; съ одной стороны это для насъ гораздо легче, такъ какъ ваши корабли находятся въ зависимости отъ двухъ стихій—океана и вѣтровъ, мы же
за виси мъ отъ одной стихіи, изучили всѣ ея теченія и никогда не спускаемъ жилнщъ своихъ въ слой того воздуха,
гд* дуютъ бури и загораются грозы. Для насъ гроза
внизу не болѣе какъ красивое зрѣлище, съ другой стороны, мы подвергаемся такимъ опастиоетямъ, какпхъ вы
не знаете. Иногда громадный хищныя птицы, налетаютъ
ночыо, не только ломаютъ часть нашихъ висячихъ построекъ, но и уносятъ нашихъ дѣтей; иногда сильный
і.одъемъ воздушнаго столба нарушаетъ равновѣсіе нашихъ
городовъ; иногда случается, что одішъ городъ наплываетъ
на другой и если шары его больше—и газы его поднимаютъ выше, то опасность при этомъ усложняется: т *
изъ насъ, которые ушибаются, или ломаютъ себ* крылья,
падаютъ, разбиваются или тонуть.
— Сколько жителей было въ вашемъ город*?
— Около двѣнадцати тысячъ.

— Во что-же вы вѣрпте?
— Наши ученые, судя по устройству нашего скелета, утверждаютъ, что мы произошли отъ одной породы
птпцъ, которая и теперь еще водится на дедяныхъ сщл&хъ нашего южнаго полюса, но мы этому не вѣримъ;
мы вѣримъ, что произошли отъ яицъ, который наша богиня Аи зарыла въ гіесокъ нашей планеты для того,
чтобы скрыть ихъ отъ бога Ау, которому одна мудрая
древняя птица предрекла, что изъ этихъ яицъ вылупятся
такія твари, который рано или поздно, поднявшись выше
его молніеносныхъ тучъ и урагановъ, перестапутъ его
бояться. Пророчество это исполнилось. Мы знаемъ, что
по смерти нашей мы поступим! въ его полное распоряж е ш е > "о пока живы, мы его не боимся. Ясно, что наши
древніе вѣроучптели видѣли дальше, чѣмъ видятъ наши
ученые, а если это ясно, то мы л не пускаемся въ излишнія толкованія о своемъ ироисхожденіи и блюдемъ
нашу старую вѣру.
— Чѣмъ же вы питаетесь?
IIa нашихъ высоких! континентах! растутъ разные мхи, которые мы сушимъ и превращаем! въ муку
и затѣмъ въ густое тѣсто, пзъ жотораго и лѣпимъ
наши хлѣбные шарики. На нашихъ подоблачныхъ уступахъ, въ океанѣ густого, теплаго воздуха, растетъ множество ягодъ и не мало орѣховъ, которыми всѣ мы и
запасаемся; разныхъ птицъ въ нашемъ воздушном! океанѣ
не меньше, чѣмъ въводяномъ океанѣ рыбы, и ловля этихъ
птпцъ—нашъ любимый промыселъ. Особливо эта ловля
удается намъ въ тѣ дни, когда внизу между нами и морскими берегами разстилаются хляби тумана. Навѣшивая
снизу металлическія кольца, мы сверху несемъ въ нашихъ
клювахъ громадный, длинныя сѣти, погружаем! ихъ въ
туманъ и съ двухъ сторонъ поднимая шумъ нашими крыльями, сводим! ихъ; такъ мы ловимъ не мало птицъ, пи-

тающихся рыбой, гадами или насѣкомыми; изъ нихъ вырѣзаемъ мы мясо, куски его замораживаем! и ѣдимъ.
Никакого огня никогда мы ые употребляем!. Огонь—нашъ
мастеровой при ковкѣ металлов! или при добываіііи газовъ; но въ нашей домашней жизни нѣтъ огня; я замѣтилъ,
что и ваши птицы огня не любятъ, тогда какъ вы и одного дня обойтись безъ него не можете.
— А есть-лп между вами грамотность?
— To-есть тѣ видимые знаки, которыми мы выражаемъ наши мысли и чувства,—конечно, есть; иначе не
процвѣтали бы у насъ науки и даже искусства...
— Каково-же ваше искусство?
— Во-первыхъ—хоровое пѣніе (пѣть въ одиночку у
у насъ каждый можете). Въ нашемъ рѣдкомъ и холодном! воздух!; ты-бы съежился и ничего-бы услыхать не
могъ; но намъ дышится легко и уши наши слышать... Иногда тысячи голосовъ поютъ у насъ. Ш І В Ц Ы и пѣвицы собираются около верхняго шатра и, сидя на жердяхъ или
вися на веревочныхъ петляхъ, услаждаютъ слухъ нашего
повелителя. Затѣмъ у насъ есть стихи и разсказы. Мы
любимъ въ вид!; разныхъ фигурокъ, точекъ и черточекъ
изображать наши любовныя приключенія, наши героическія драки, наше горе и нашу радость. Затѣмъ есть у
насъ искусство не только крѣпко связывать или сплачивать наши воздушные шары, но и украшать ихъ, придавать нмъ разнообразный формы, ихъ золотить, раскрашивать, увѣшивая коврами и флагами. Вѣришь-ли, какой
иногда величественный видъ принимаете нашъ городъ
на восходѣ солнца, и вѣришь-ли/ весело смотрѣть намъ,
когда мимо насъ проплываете богатый, благоустроенный
городъ, когда масса шаровъ его въ видѣ безчнсленныхъ
куполовъ, стройно поднимаете верхи свои, иногда блестите на солнц!; и отбрасываете тѣнь на разстилаю

щееся внизу бѣлое или розовое облако. Затѣмъ мы умѣемъ
лѣпить узоры и раскрашивать наши легкія ткани.
— Какой же видъ вашихъ женщинъ?
— У нашихъ женщинъ такой-же видъ, какъ и у насъ,
только хвосты ихъ и крылья короче.
— Во что же он* одѣваются?
— Во-первыхъ, въ свои собствениыя перья, который
он* умѣютъ золотить, серебрить и раскрашивать; во-вторыхъ, когда он* сидятъ на яйцахъ, он* набрасываютъ
себ* на спину что-то въ род* плаща или епанечки съ
кисточками; въ - третьихъ, он* носятъ на шеѣ бусы;
въ - четвертьгхъ, когда принимать гостей, поджимаютъ
подъ себя свои хвосты.
Наши дѣвушкн далеко не такъ стыдливы и охотно
дозволиютъ тѣмъ изъ насъ, у кого есть крытое жилише,
похищать себя; но измѣна жеыъ наказывается смертью.
Измѣиницѣ, пойманной иа мѣстѣ преступленія, подбиваютъ
крылья и сбрасываютъ. Океаиъ, наша общая могила, принимаете ее въ своп теплыя объятія.
— Отчего-же теплыя...
— Такъ... тамъ теилѣе, тамъ хуже, чѣмъ у насъ наверху...
— Чѣмъ-же наша планета совершенною вашей?
— Не знаю...
— Какъ-же ты думаешь?
— Думаю, что въ фнзическомъ отношеніи жители
нашей планеты нисколько не хуже васъ. Что нзобиліе
того газа, котораго вы никакъ добиться ие можете, ниспослано намъ Богомъ только потому, что мы любимъ
жить въ разжиженномъ холодномъ воздух*, а вы не можете; но что когда-нибудь вы и до него доищетесь, это
возможно. Вы умнѣе насъ, пороки ваши ужасиѣе нашихъ,
ио за то и нѣкоторыя добродѣтели ваши для насъ недосягаемы. Мы не знаемъ ни самоотверженія, ни великодушія,

ни сожалѣиія къ тѣмъ, кто съ подр*заиными крыльями
на насъ работаете.
Наша любовь выше половой любви не поднимается.
Страданія ваши ужасны, но за то и наслажденія ваши
безконечно выше и тоньше, ие смотря на ихъ кратковременность и не смотря на то, что немногіе изъ вась
достойны этого наслажденія. Впрочемъ, въ мірѣ духовъ
важно не количество, а качество. У васъ былъ одинъ
ведичайшій Смертный, принявшій смерть ради безсмертія,
и этотъ одпнь стоите мнлліоновъ существъ, вашу землю
населяющихъ. Значить, дѣло не въ количеств* — но...
прощай!
— Доволенъ-ли ты этимъ сообщеніемъ, сиросилъ меня
духъ Алексѣя.
— Не совсѣмъ, отвѣчадъ я.
Онъ понялъ, что я хотѣлъ сказать...
— Неблагодарный! заключидъ онъ,—каждый факте
для мыслящаго существа — назпдателенъ; а ты записываешь такіс неопровержимые факты, о которыхъ никто
еще не имѣлъ понятія,—прощай!
Бесѣда

7-я.

— Да, я неблагодаренъ.
Какой ученый натуралисте не погрузится въ самоуслажденіе и не возгордится, когда случится ему открыть
новый видъ ящерицы или разглядѣть подъ микроскоиомъ
игфузорій, нпкѣмъ еще до того не замѣченныхъ, или иодмѣтить новый фактъ изъ жизни муравья? А я?.. Куда
дѣвалась моя гордость, моя радость!..
Чувствую нѣкоторый уиадокъ снлъ.
Цѣлыя три недѣлн, кань духъ Алексѣя не являлся
на мой призывъ. Неужели я такъ огорчилъ его тѣмъ, что
вздумалъ съ отрицательной точки зрѣнія поглядѣть на мои
открьггія.

Разъ спрошенный мною столъ приподнялся и три раза
стукнулъ ножной. Взялъ я въ руки карандашъ, въ надеждѣ, что это духъ Алексѣя, какъ духъ утѣшитель, снизошелъ ко мнѣ, и—что же? Рука моя дрогнула и написала:
«Дуракъ Давидъ Долгоглазовъ!»
— Кто ты? спросилъ я.
— Ѳома.
— Какой Ѳома?
— Невѣрный.
Бросидъ я караидашъ и чуть съ досады не илюнулъ.
Я , изволите видѣть, дуракъ,—дуракъ потому, что пе
довольствуюсь невежественными отвѣтами, дешевой моралью и книжными фразами каждой душонки, не находяшей себЪ иного занятія, какъ столы вертѣть! Я дуракъ,
потому что не довольствуюсь тѣмъ, чѣмъ довольствуются
евроиейскіе спириты!
Оселъ, должно быть, этотъ Ѳома Невѣриый!..

Когда-то, при помощи кабалистики, я вызывалъ духа
земли... Но вѣдь есть-же и другіс стихійные духи...
Кстати о кабалистикѣ, или о древней и средневѣковой
магіи. Наши ученые спириты, конечно, отнесутся съ презрѣніемъ и недовѣріемъ къ этимъ наукамъ; но будетъ-лн
это нослѣдовательно? Если они вѣрятъ, что посредствомъ
рукъ и стодовъ они могутъ духовъ вызывать, то какже не вѣрить, что и заклинанія, и разный начертанія могутъ имѣть еще болѣе могущественное дѣйствіе? Что можетъ быть сильнѣе слова? и ие блнже-ли оно къ человеческому духу, чѣмъ руки, ноги и проч.?..
Итакъ, какъ последовательный мыслящій спиритъ, я не
могу не вѣрить кабалистикѣ. Я верю, что при ея помощи
достигну такихъ результатовъ, какихъ никто не достигалъ... и жутко мнѣ... и... со дня на день откладываю

я новое испытаніе, и стыдно мнѣ за свою трусость и нерешительность. ..
Девять дней иролежалъ я въ страшномъ жару и былъ
безъ памяти.
Духъ земли, когда-то по милости моего обжорства,
чуть не задавилъ меня; огненный духъ, но милости моей
истомы и нравственной напряженности, чуть не сналилъ
меня.
Нриходилъ хозяпнъ освѣдомиться о моемъ здоровье и
с о об щи л ъ миѣ, что частному врачу заилатилъ онъ за четыре визита восемь рублей, да на лекарства и горчишннки истратилъ 2 рубля 44 копѣйки.
Я , разумѣется, отъ всей души поблагодарилъ его за
доброту и вниманіе, обѣіцалъ напакуратнѣйшимъ образомъ
заплатить ему эти деньги, не позже святой недѣли; ибо къ
празднику надѣюсь изъ конторы, куда я хожу заниматься,
получить денежную награду (ие шутя, а на самомъ дѣлѣ
надѣюсь), такъ какъ у насъ ужъ такое обыкновеніе; къ
тому-же я человѣкъ добросовестный и когда здоровъ, ни
отъ какой работы не отказываюсь.
Хоаяинъ поглядѣлъ на меня почему-то недовѣрчиво.
— Вы чуть не умерли,—сказалъ онъ.
— И хорошо-бы сдѣладъ,—сказалъ я.
— Ну, ужъ извините, умирайте гдѣ хотите, только
не у меня въ номерахъ. Да еще вотъ что я хотѣлъ сказать вамъ, почтеннѣйшін: горничная наша боится входить къ вамъ въ комнату.
— А что?
— Да говорить, такая у васъ но ночамъ возня была
въ комн&тѣ, что у ыея волосы дыбомъ становились...
— Да это я, можетъ быть, въ безпакятствѣ подымался съ постели и возился... Помилуйте, чѣмъ я внноватъ?.. Меня жажда мучила...

Хозяинъ опять поглядѣлъ на меня подозрительно, потомъ покосился на средневековую книжицу въ пергаменномъ переплет*, которая лежала у меня на письменномъ столѣ, и какъ будто задумался...
— Я не суев*ренъ, началъ онъ,—всѣмъ этииъ глупостямъ не в*рю; а все-таки что-нибудь да есть... Вонъ,
говорятъ, и мѣдная ручка у васъ въ дверяхъ сама собой
шевелится, точно кто ее ножимаетъ...
— А 4 Ы с а ш і вндѣли?
— Нѣтъ, самъ я ие видалъ.
— Ну, вотъ! А знаете-ли, намедни я самъ испугался:
на комод* вдругъ стекло зазвенѣло, и чайная ложечка запрыгала, и что-же! Это мимо, по улиц*, какую-то пушку
везли, мостовая тряслась, стѣны дрожали, ну, и стаканы
дрожали, и чайная ложечка прыгала, можетъ быть, и
мѣдная ручка шевелилась... Почемъ я знаю.
Хозяинъ вышелъ.
Не сказать-же теб*, иодумалъ я, что я величайшій
медіумъ, да ты и не поймешь, что такое медіумъ... Еще,
чего добраго, велишь ми* по-добру но-здорову убираться... Нѣтъ, я должеыъ ухо востро держать; здѣсь такой
пародъ живетъ, что въ чорта не вѣритъ, а чертовщины
боится... Горничной простительно, она дура... А вотъ тутъ
какой-то землемѣръ, что цѣлый день свиститъ у себя въ
номер*, такъ тотъ не разъ на цыпочкахъ ночью приходить къ моимъ дверямъ подслушивать... а иотомъ самъ
по цѣлымъ часамъ возится съ горничной.
О! какъ прозаична, какъ сѣра моя б*дная жизнь!..
Вотъ уже двѣ недѣлн, какъ
Вчера, на страстной, въ четвергъ,
рублей сверхъ жалованья; Дочиста
номъ къ немалому его изумленію.

я всталъ съ посте.™.
нолучилъ восемьдесят
расплатился съ хозяиОчень долго и онъ, и

жена его жали мнѣ руку и до самаго порога проводили
меня. Не успѣлъ я притворить за собой двери, слышу:
— Ахъ, онъ вовсе не похожъ на сумасшедшаго!..
А! понижаю теперь, отчего хозяинъ такъ подозрительно на меня поглядываетъ; ну, да Богъ съ нимъ! А
хозяйка моя женщина добрая, но недалекая...
Накоиецъ-то вчера, другъ мой, покойный АлексМ
сжалился надо мной и посѣтилъ меня.
— Если ты не помнишь, сказалъ онъ мн*, что вѣщалъ теб* тотъ духъ, который предсталъ теб* въ вид*
пламени (наканунѣ твоей бол*зни), то я могу теб* напомнить.
— Напомни ради Бога... взмолился я, и сильно, сильно
забилось мое бѣдное сердце...
— Пиши.
— Я сталъ писать. «Не унывай духомъ. В*рь въ
возможность ыевозможнаго. Каждый день добро твори, и
когда почувствуешь, что клонить тебя ко сну, возьми въ
руки карандашъ и, уткнувши въ бумагу остріе его, предайся сну и вол* Божіей.
Кажется, все это очень просто; а попробуйте-ка каждый день сдѣлать что-нибудь доброе, и вы сами увидите,
что это вовсе не такъ-то просто, какъ кажется.
Учинить каждый день кому-нибудь какую-нибудь пакость, это легко, это всякій можетъ... А какъ вы тутъ
будете добро творить, когда у васъ въ бумажник* с ь
небольшпмъ двадцать рублей, на которые вы сами должны
жить до слѣдуюіцаго жалованья!..
Боже мой! въ какое раздумье повергло меня это условіе,
дѣлать добро да еще каждый день! Какимъ жалкимъ и
безпомощиымъ показался я въ собственныхъ глазахъ
свонхъ!..
Однако вышелъ на улицу...
подонскій.
5

Всиомнилъ я, что у меня есть племянинкъ, студенте,
живетъ по восьмнадцатой лішіи Басил ьевскаго острова и.
бѣдняга, кой-какъ кормится уроками.
Пойду, думаю, къ нему, примирюсь, авось какъ-нибудь помогу ему... а не помогу, такъ хоть утѣшу.
Пришелъ, застадъ дома. Сидите, читаете, глаза красны,
голова нечесана.—Какими судьбами? спрашиваете.
— Да такъ, говорю, соскучился я, брате, по тебѣ...
чуть ие умеръ... Вѣдь ты мой единственный наслѣдникъ...
— Да у васъ, говорите, у самихъ ничего нѣтъ, и
наслѣдовать-то будете нечего...
— А почемъ ты зияешь, говорю, можете, быть койчто и есть...
— Не думаю, говорите, а самъ смотрите мнѣ въ
глаза... и задумчиво, и вопросительно.
— Мало-ли что... Боте, можетъ быть, у тебя, денегъ
ІТГІТЪ, возьми у меня пять рублей...
Засмѣялся.—Спасибо, говорите. Если у васъ лишннхъ
пять рублей завелось, то угостите меня хорошимъ обѣдомъ, а то все кухмистерская да кухмистерская, до тошноты надоѣла. Вчера калачъ купилъ, да на Смоленском!,
кладбищ* сбитшо вынилъ, для разнообразія...
— Да гд*-же, спрашиваю, мы съ тобой обѣдать будемъ?
— А в отъ пойдемте въ «Золотой Якорь...» либо къ
Федюхину...
Пошли... Пообѣдали плотно... Мой племяиничекъ
чуть-ли не три рюмки водки вынилъ, да дв* бутылки вина
французскаго... и ни въ одномъ глаз*!., только слегка
надо мной сталъ подтрунивать...
Но я доказалъ ему, что я ие глупъ, читалъ не
меньше его и кой-что понимаю...
Обѣщался навѣстнть меня...
ІІодЬловались мы на прощанье... Онъ пошелъ на бильярд* играть, я домой.

Иду я домой, да и думаю... Ну, что? это доброе
дѣло я сдѣлалъ или недоброе?!..
Такъ и не рѣшилъ—доброе или не доброе.
На другой день узналъ, что у нашего швейцара
при контор* дочка въ осп*... Даль ему два рубля на
лекарство. Очень удивился: не хотѣлъ брать, съ ногъ до
головы осмотрѣлъ, точно съ роду не видалъ меня, и вѣроятно думалъ: да вѣдь я же тебя богаче, в*дь я на
первый-то день праздника мало-мало, что триста рублей
себѣ въ карманъ ноложилъ; чго-жъ ты такъ вдругъ разщедрился, или въ лотерею выигралъ?
Чувствую, что оиъ это думалъ, хоть и поблагодарилъ
меня... Не даромъ-же я иокраснѣлъ, когда швейцаръ,
выйдя за мной на панель, какъ-бы въ насмѣшку cirjioснлъ меня: прикажете-съ за каретой сбѣгать? Ишь в*дь
какая иогода-то, не дай Господи!..
На третій день, около Исакіевской площади, на вѣтру,
иодошелъ ко мн* мужикъ, высокій, блѣдный, съ всклоченной бородой, съ топоромъ и пѵстымъ мѣшкомъ за
плечами...
— Баринъ!.. Вчера пзъ больницы выписался, ігЬтъ-лп
хоті, копѣечки... п за коиѣечку буду Бога молить.
Я пошарилъ у себя въ карман* н дплъ ему два двугривениыхъ.
Боже мой, какъ онъ обрадовался! Давно такой восторженной радости не видалъ я на лиц* человйческомъ...
Снявши шапку, перекрестился онъ на всѣ четыре стороны
и, какъ-бы всхлипывая, воскдикыулъ... Господи!.. Благодарю тебя, батюшка Царь небесный!.. На меня даже и
не носмотрѣлъ, точно не я, а самъ Господь ниспослалъ
ему благодать въ вид* сорока конѣекъ...
Чуть-ли это не первое добро удалось мн* сдѣлать,
потому что на душ* моей стало какъ будто свѣтлѣе, н
только одно раскаянье грызло меня, зачѣмъ я не далъ

ему пяти рублей, тѣхъ пяти рублей, которые я пропилъ
въ трактирѣ вмѣстѣ съ моимъ юнымъ племянником!.
Вотъ уже недѣля, какъ я маюсь, хочу дѣлать добро,
и не удается! Да и возможно ли у насъ, въ Питерѣ, безъ
денегъ добро творить! ГІоиробуйте-ка кого-нибудь утѣшать словами! Я было попробовал»: зашелъ въ двадцать
шестой номеръ, гдѣ одинъ юноша чуть не рехнулся отъ
измѣны своей возлюбленной, всему дому извѣстной распутницы.—Не безпокойтесь, пожалуйста, возразил! онъ
мнѣ раздраженным! голосомъ, задравши носъ и расширив! ноздри.
— Пожалуйста, не безпокойтесь! Мы и безъ васъ
какъ-ынбудь утѣшимся! Захочу застрелиться, такъ ни вы,
ни самъ чоргь меня не остановит!. Да-съ...
Такъ я и ушелъ съ носомъ.
Осталось, у меня не больше шестидесяти трехъ копѣекъ; но я не унываю.
Сегодня ровно, вътри часа съ четвертью пополудни,
вдругъ почувствовал! я страшное, непреоборимое желаніе поспать; заперъ наскоро дверь, сѣлъ къ столу, взялъ
въ правую руку карандашъ, на лѣвую облокотился и
тотчасъ же погрузился въ глубокій сонъ.
Проснулся въ сумерки и не безъ радостнаго волненья
ухватился за листъ бумаги, и—вся бумага была мельчайшимъ иочеркомъ исписана. Долго я разбиралъ, наконец!, прочелъ съ благоговѣніемъ.
Рукопись.
— Что это со мной? гдѣ я?!. Какая гадость, какое
отвращенье!.. Неужели и я когда-то обиталъ здѣсь, среди
этихъ илотоядныхъ?!. Куски кроваваго мяса, тысячи обез-

главленныхъ, ободранныхъ животныхъ, внсятъ на илощадяхъ, у открытых! лавокъ, точно какіе трофеи, и —
никому даже и въ голову не приходите, до какой степени это омерзительно!..
А кто этотъ уродъ, CI, закрытыми глазами!.. На! онъ
хочетъ знать, хочетъ допросить меня, откуда я... Онъ
•спите, но душа его бодрствуете.
Боже мой, какъ тяжело мнѣ въ этой атмосферѣ, зараженной міазмами п пспареніями крови!
Какой-то духъ... стоите за этимъ спящтшъ

суще-

ством!... и, всматриваясь въ меня съ любовью и трепетом!, водите рукой его...
Что мнѣ сказать тебѣ, несчастный духъ!
Тамъ, гдѣ я обитаю, нѣтъ илотоядныхъ: нѣтъ кровожадных! звѣрей, нѣтъ хнщныхъ птицъ, Нѣта ядовитыхъ
насѣкомыхъ, нѣтъ яда въ цвѣтахъ и испареиіяхъ... Вечная весна у насъ, и только плодами, только кореньями,
только соками благоуханных! цвѣтовъ утоляемъ мы голодъ и жажду. Вся наша одежда—широкій вѣнокъ, съ
узорами изъ живыхъ цвѣтовъ, въ видѣ пояса...
Мы не знаемъ ни вашихъ морозовъ, ни вашего зноя...
ни вашей ненависти, ни вашей зависти. Царство любви
и братства—вотъ наше царство. Вся наша жизнь—наслажденіе и творчество: трудъ подъ музыку и отдыхъ
подъ музыку. Не успЬютъ замолкнуть звуки струнъ,
какъ уже въ подражание имъ, на тысячу ладовъ, изъ
мглы вѣтвей, иоютъ наши сладкогласный птицы, который
не боятся насъ. IIa плечѣ умирающаго иерѣдко поетъ
веселая птичка, перекликиваясь съ своею подругою. Да
и нѣтъ такого звѣря, который бы не былъ ручиымъ
или бѣжалъ отъ насъ...
Убить звѣря или птицу—для насъ такое же преступленіе, какъ для васъ убить брата. И иѣтъ у насъ вашей
борьбы за существованіе. Все у насъ въ мѣру и на

всѣхъ есть пища. И какъ не жаль вамъ огня и воды
такъ не жаль намъ никакихъ, самыхъ дорогихъ даровъ
природы... Мы любнмъ Бога, который двумя солнцами
освѣщаетъ насъ; но; не стремимся постигать непостижимое, какъ вы... Вы, можетъ быть, умнѣе иасъ, но
на вашъ умъ не промѣяяемъ мы нашего блаженнаго бсзумія...
Духъ, земной духъ! ты хочешь знать хорсшп ли мы
похожи ли мы на васъ? Да, мы похожи на васъ, какъ
бѣлын мраморъ на глыбу гранита,-какъ чистый ключъ
на вонючую лужу!
Наша жизнь короче вашей; но мы не знаемъ морщинъ
и съдинъ вашей старости. Мы умнраемъ, ослабевая; мы
гасдемъ, ие утрачивая красоты своей.
Мы страстно привязываемся другъ къ другу; н о - м ы
существа двуиолыя.
Въ минуты величайшаго физическаго наслажденія, никто изъ двухъ сочетавшихся ие знаете, кто изъ нихъ
будетъ отцомъ, кто изъ нихъ будете матерью...
Кто въ эти священный для насъ минуты окажется
спльнѣе, въ комъ магнитная притягательная сила окажется
преобладающей, тотъ изъ двухъ и окажется впоследствии матерью новорожденна™. Таковъ нашъ организмы
болѣе сложный чѣмъ вашъ организмъ-болѣе совершен1
ный!..

H отъ многихъ—многихъ золъ, которыми ваши планета
славится. —Ахъ! припоминаю... Я когда-то—не тысячу-ли
лѣтъ тому назадъ—жилъ у васъ, жидъ съ вами!..
Нѣте... мнѣ тяжело здѣсь,—не выношу я тяжелыхъ
вашихъ испареній желчи и крови... Какимъ раемъ кажется мнѣ мое вѣчно цвѣтуіцее обиталище. Любите глубоко и самоотверженно, живите сердцемъ... н надѣйтесь;
когда-нибудь и вы родитесь между нами, въ странѣ
весны, любви и равенства.—Ухъ, тяжело! я сиалъ... я
просыпаюсь...
Читая, я не вѣрилъ глазамъ моимъ... Что это—бредъ
или действительность?! И какъ все это могла написать
рука моя, когда я спалъ, сиалъ тяжелымъ непробуднымъ
сномъ...
Такъ есть, наконецъ, одна изъ планете, гдѣ живется
легче и счастлнвѣе!
Всю ночь кішѣли мечты мои и уносили меня въ тотъ
невѣдомын, благоухающій, любовный міръ... и горько
мне стало.
«Люби глубоко и самоотверженно—живи сердцемъ!»
Вотъ чѣмъ заключилъ блаженный духъ свой краткій
разсказъ во время нашего общаго сна, посѣтивъ меня.
Люби глубоко и самоотверженно!—И радъ бы любить,
но кого—кого?!...
Какъ сохранить сердце, когда оно отъ юности моея
было уже не разъ оскорблено и осмѣяно.

> я былъ однажды отцомъ моей дочери, я
однажды матерью моего сына. Модокомъ наливалась
грудь моя, и съ радостиымъ чувствомъ я кормплъ его.
'Какая одинаковость организма уже сама но себѣ упрощаете нашу жизнь: спасаете насъ и отъ излишняго
стыда, и отъ излишнихъ церемоиій, и отъ половаго неравенства, или отъ иреобладанія одного пола надъ другимъ...
ъ

любя

Да и кто будетъ нуждаться въ любви моей, когда ни
красоты, ни деиегъ иѣтъ!..
Бесѣда

8-я.

Если-бы у меня былъ таланте писать стихи, можетъ
быть, я былъ-бы поэтомъ. Если-бы у меня были средства,

â

ï

s

s

-

ньшъ II независимымъ

- i r : д

г

:

^

J E

недобрым»—ибо добва
не въ с о с т о я в С І Т ,
таланта нѣте

«

5

ч

т

: ; ~ г

н ъ

УтѣшитеХ

- о

М

*»om2::z2

него не выходят»

какое-то°безпояойство

— -

' т ' ! Ш а т ь > стал» пить, про-

.

материнское

к о

Т ы ~

г

^іт-

' "
*омъ
™ * в "»»"«У с д Ь а т ь
» » вдохноненіе есть, а

—

мнѣ

Р е , Ь Ю В0СК

»

о

Богъ знаетъ, отчего все такія, а не другія мысли

П

нольцо, д а ж 7 с е ; Г я в ! В ; И

д

слмо

чело

Х0ДМЪ

я н і і

.

№

шелку и бархатѣ, сотни нищихъ... Изъ 700,000 чело-вѣкъ вѣчио съ утра до ночи чѣмъ-то озабоченныхъ.
чѣмъ-то панятыхъ, и какой результата? Что изъ всего
этого выходить—изъ всей этой подвижной, неумолкаемой
машины!

'" И К И У Л Ъ :

«Эхъ в ы , -

" "-

дѣлатв: как й

Ttвыходптъ

какъ

"

»

-буд™
" ^ - н п -

7

»

сится в-, „ П 0 М П С ™ ° - Что-то страшно томительное но-

z

мѣстами грязь

B

z : r

n
Стѵкь "'о,

кабаки, трактиры, сотни

r

»

e p 6 y m

п ь я н

~
^ Г и \

,ІШЬ

^

Г

ь

'

сами собой лѣзди мнѣ въ голову.
Не шутя говорю, хотѣлось крикнуть уличной толп*:—
«Скажи, толпа, что ты знаешь? Какую, кромѣ грошевон
прибыли, цѣль преследуешь? Куда стремишься, чего
жаждешь?»
Умники, конечно, воскликнули-бы за эту толпу: —
« жаждемъ свободы и благодеиствія».
Но свобода безъ содержанія — это то-же, что пустой мѣшокъ безъ хлѣба и депегъ. Л благодеиствіе безъ
идеаловъ—это то-же, что мѣшокъ съ золотомъ, нав ешенный на рога быку, который сыть, жуетъ жвачку, и
почитаетъ себя па верху земного благополучія.
Нынче проснулся рано и вздрогнулъ.
Покойный другъ мой Алексѣй, въ томъ-же архалукѣ,
въ какомъ я впдалъ его, съ тѣми-же великолепными
свѣтло-русыми усами, тою-же походкой, задумчиво хо
дилъ у меня но комнат*; но, по м*р* того, какъ я протирал ь глаза свои, онъ исчезалъ н наконецъ псчезъ, не
смотря на то, что дверь была заперта на ключъ и что,
стало быть, уйти ему положительно было некуда.
Я приписалъ это галлюцинаціи и, чтобъ рѣшить этотъ
воиросъ, накннулъ на себя халата, сѣлъ къ столу, вооружился карандашемъ и разложилъ бумагу.
Но не успѣлъ я установить карандаша, какъ уже
почувствовалъ дремоту неодолимую, поиялъ что это значить и отдался сиу, съ полнымъ къ нему довѣріемъ.
Часа полтара спалъ я непробудиымъ сномъ, и когда

проснулся, услыхал, страшный стукъ въ дверь и голоса«г-нъ Долгоглазовъ! г-нъ Долгоглазовъ! Отоприте, эй'»
Сильно я испугался. Думал—пожарь. Схватилъ исписанный мною листъ бумаги и, свернувъ, засунулъ его
въ разорванную подкладку моего халата.
Отворивъ дверь, я увидалъ хозяина, полицейскаго и
слѣдователя.
— Полчаса... цЪлыхъ полчаса стучались къ вамъ
проговорил не безъ досады хозяинъ мой. Хотѣли ужъ
дверь ломать... Можно-литакъ спать?.. Помилуйте, почтеннѣйшій!
— Что-же вамъ угодно? Милости просимъ...
Слѣдователь извинился, полицейскій оглядѣл смятую
постель, письменный столъ и проч.
Оказалось, пришли за тЬіъ, чтобы спросить меня,
знакомъ-ли я былъ съ застроившимся юношей, что онъ
говорил! H что я ему говорилъ.
Я , разумѣется, отвѣчалъ съ полной откровенностью,
скрывать было нечего.
— И такъ, вы думаете, что онъ былъ въ полномъ
разумѣ?
— Нѣтъ, я этого не думаю, сказалъ я.
—• Почему-же?
- Да потому, что человѣкъ, обуреваемый страстями,
никогда не бываете въ нолыомъ разумѣ.
- Ну, сказалъ мнѣ хозяинъ, этакъ, пожалуй, каждого
вора и разбойника мыза умалишеннаго почитать должны.
— Полагаю, сказалъ я, что если-бы преступников!
сажали чаще въ сумасшедшіе дома, это скорѣе вылѣчило-бы ихъ отъ ихъ безумія, чѣіъ тюрьма или ссылка.
— Стало быть по-вашему и яьяницъ, и игроковъ
слѣдуетъ въ сушасшедшіе дома сажать? насмешливо спросилъ меня следователь, насмѣшливо озирая мою растрепанную голову и мой халате, тоже отчасти растрепанный.

Они ушли.
О, какъ я былъ радъ, что они ушли! Горничная подала мнЬ самоваръ,

я заварилъ

чай, вынулъ изъ-подъ

халата бумагу и сталъ читать ее.
Р У К О П И С Ь .

Здравствуй, старый товарищ! мой, чуть-ли не во снѣ
я тебя вижу, но и во снѣ мнѣ пріятно съ тобой побесѣдовать.
„
Помшішь H. в - н а ? . . Мы оба были съ тобой въ
одномъ и томъ же высшемъ учебномъ заведенш; я былъ
первый, ученикомъ, ты чуть-ли не послѣднимъ; но это
„„чего: ты не хуже другпхъ благоговѣлъ передъ моей
ученостью; вннмалъ мнѣ, какъ оракулу, видѣлъ во мнѣ
бѵдущаго генія.
Воистину говорю тебѣ, ты не ошибался: на Руси
у васъ я былъ бы геніемъ ; но зачахъ и умеръ.
Не думай, оттого что заучился; это глупо. Нѣтъ,
я умеръ отъ того, что мозгъ мой требовалъ быстраго
развитія, и на каждомъ шагу встрѣчалъ себѣ неодолимый препятствія: умъ мой саыъ долженъ былъ проложить
себѣ дорогу, и ни одинъ изъ профессоровъ не могъ помочь мнѣ в ; этомъ случай; даже книгъ мнѣ нужныхъ не
было: я ломалъ свою голову надъ тѣмъ. что уже давя,,
было пзвЬстно; и угадывалъ то, о чемъ друпе "»мышлять
не смѣлп; однимъ словомъ, между мною, т. е. моимъ мозГ ъ , и'мозгами другпхъ не было устойчиваго р а в и вѣсія; меня потянуло внизъ, я зачахъ и, слава Богу.
^ Г о в о р ю : слава Богу, потому что та планета, на которой я обитаю, несравненно совершеннѣе
Не думай, чтобъ у насъ не было тундръ, безплодныхъ степей, бурь, нанодненій и прочаго. Природанасъ
не балуетъ, также какъ и васъ; но задача всей нашей

жизни, всего нашего человечества что „ „ и
ство всей нашей щанеты тага к ^ Г Г
«шаготь и убнраютъ дводаТ'свон n Z
готъ драгоцѣнный
женъ ввиться во всемъ с ш е г а

T

rt

"^
ЭТ°

убра

„"

»

- -

количество просв^щенньіхт.

всть и ™орі'я К а И Ъ "

"

У ЯаЖД0Й Mafle

в е ш о е

™'

Г0В0РЙТСЯ:

ностн вь д в „ ~ Т а 1

о ^ Г Г

РШаЛ0СЬ

Ï0

г

™ е н і е . У васъ

« е т ъ

ТаК0Й

" °'
T

£

мысль,

"™

сдѣлалъ

-™
т а к і я т е вде
такія

-

"

е л , ъ ' В ъ а а ш е " исто])Ш говорится- въ го Г vu-;й
Н
а
ш
ъ ~ л г ш ъ , наука,
содѣлала то то и ^ Г ^
знанія,
в ъ т а Х Х
Ъ ' , , а з ь а подвинулась настолько-

то и что изъ этого вышло. У насъ наука не мертвое,
академическое знаніе, расплывающееся въ догадкахъ,
диспутахъ и въ разсужденіяхъ; нѣтъ, это знаніе живое,
вѣчыо дѣятельное, в*чно ведущее къ совершенству и нашу
планету, и нашу жизнь. Да, и планету, и жизнь; ибо
одно съ другимъ тѣсно связано.
Такъ, если вы хотите жить на берегахъ вашего
Аральска'го моря человѣческой, а не скотской жизнью,
отдѣлайте его, превратите въ садъ, одѣньте лѣсами и нивами
безплодные берега его.
Для васъ это послѣднее дѣло, для насъ — первое. 5
васъ на это не найдется ни капиталовь, ни рукъ; у насъ
никто о капиталахъ не спрашиваетъ, и руки—всюду. Для
васъ трудъ —бремя, покупаемое за деньги; для насъ
трудъ—наслажденіе, за которое мы сами готовы платить,
если бы платить было у насъ въ обычаѣ.
Наша владычица, наука, изобрѣла намъ деньги въ
очень давній, древній періодъ нашей исторіи; съ тѣхъ
поръ она сдѣлала такіе гигантскіе шаги, что въ деньгахъ мы ие нуждаемся и становимся все богаче, богаче
и богаче. Уже 500 (вашихъ) лѣтъ, какъ изобрѣли мы
желѣзныя дороги (пары давно уже заменены у насъ
новыми силами), теперь онѣ бороздятъ в с * наши континенты, и по всѣмъ имъ, куда мы хотимъ и когда хотимъ,
ѣздішъ даромъ, по той простой причин*, что если мы
ихъ работали сами для себя, то и онѣ—наша общая собственность. Гдѣ нужно чинить ихъ, мы выскакиваемъ
изъ нашихъ великолѣішыхъ вагоновъ, и чишшъ; гдѣ
нужны постройки, один изъ насъ тотчасъ же доставляю™
матеріалъ, другіе строятъ, а гд* взять матеріалъ—говорить наука; какъ строить—говорить наука; она нашъ
законъ и наше высшее правительство. Наука сама дошла

до того, что она въ деньгахъ не нуждается н съ насъ
ихъ не требуетъ; мы подчиняемъ ей нетолькъко свои со ображенія, но и свои страсти; вотъ почему у насъ нѣтъ
LUI вашихъ войнъ, ни вашихъ судебныхъ учрежденій, ни
вашихъ тюремъ, ни вашей каторги. И никакихъ револкцій не было и нѣтъ у насъ; ибо что такое революція,
какъ не разнузданный страсти народа во имя идеи.
Мысль часто великая и благая, мысль, поднявшая революцию, уже перестаете господствовать, дѣлается рабынею
страстей слѣпыхъ и невѣжественныхъ, и если современемъ она и побѣждаетъ ихъ, то уже искалѣченная, недоверчивая, пугливая.
У насъ нѣтъ необузданныхъ страстей, ни лнчныхъ,
ни общественныхъ, такъ какъ все сливается въ одну
великую, общечеловеческую страсть—дѣлать добро и добиваться истины.
Невозможно и сравнивать ваши города н наши.
Наши улицы—это великолѣпные свѣтлые корридоры,
теплые зимой, прохладные лѣтомъ. Наши общественный
зданія—это дворцы, передъ которыми померкнутъ самые
колоссальные памятники вашего зодчества; но проще въ
тысячу разъ проще вашей наша частная жизнь. Каждый мужчина, кто-бы онъ ни былъ, имѣетъ право жить
въ одной только комнатѣ, каждая женщина — только въ
двухъ.
Правда, комнаты эти снабжены всГши удобствами:
такъ, безъ помощи прислуги (да у насъ и нѣтъ прислуги),
сидя въ моей комнатѣ, я могу достать и чистую холодную воду, и кипятокъ, могу мыться въ ваннѣ, могу осветить мою комнату какъ я хочу, могу однимъ давленіемъ
пружины раскалить очагъ мой, мало того, могу тотчасъ
позвать къ себе прачку, повара, доктора, п тотчасъ же
они войдутъ ко миѣ такіе-же образованные, такіе-же лю-

бящіе и готовые помогать мнѣ, также, какъ и я имъ,
во всякое время дня и ночи.
При этомъ замѣть, что никто изъ насъ не запирается,
о воровствѣ мы не имѣемъ даже понятія, и никто, кромѣ
отца и матери, безъ зова другъ къ другу не входите.
Каждая женщтша потому имѣетъ двѣ комнаты, что другая, самая просторная, предназначается для дѣтей ея до
шестилѣтняго возраста.
Бракъ нашъ есть обществомъ и при свидѣтеляхъ дарованное право такому-то посѣщать тотъ номеръ, въ которомъ обитаете такая-то, если только на таковое посѣщеніе она изъявила свое согласіе.
Имя каждаго новорожденна™ вписывается, и уже об
ществомъ, къ выходу его изъ школы, готовится, т. е.
строится и отдѣлывается для него точно такая-же комната. Такимъ образомъ, каждый обезпеченъ на счете своего будуіцаго жилища, и каждый трудами своими обезпечиваетъ другихъ. Ясно изъ этого, что мы жилищъ
своихъ не имѣемъ нужды передавать въ наслѣдство, мало
думаемъ о томъ, кто будетъ жить въ тѣхъ-же стѣнахъ,
гдѣ мы живемъ, ибо знаемъ, что дѣти каждаго изъ насъ
непремѣнно будутъ имѣть, не здѣсь, такъ тамъ, то-же
самое—такія-же стѣны и такія-же удобства.
Праздно ходить другъ къ другу въ ™сти мы не
имѣемъ обыкновенія; да и никакой нужды не имѣемъ,
ибо все свободное отъ работы время проводимъ мы, мужчины и женщины, въ общественныхъ дворцахъ, всѣмъ
равно принадлежащихъ. Тамъ уже нѣтъ простоты и
безыскусственности частнаго жилья, тамъ все роскошь
и великолѣпіе, тамъ что ни шагъ, то или созданія нашихъ великихъ художннковъ, или сады, цвѣты и фонтаны, или концертная зала, или кафедры для чтенія, или
залы для митинговъ, рѣшающнхъ вопросы въ родѣ слѣдующихъ: «Возможио-ли такое-то море окружить набереж-

ной съ искусственными бухтами и пристанями, и во сколько
времени можно совершить это дѣло, если будетъ два милліона рабочихъ рукъ?» или: «Откуда провести воду, чтобъ
такую-то песчаную степь превратить въ страну садовъ,
луговъ, нолей, дворцовъ и городовъ?» или: «Что предпринять, чтобъ холодный климатъ такой-то мѣстности
сдѣлать втрое теплѣе»?
И на всѣ эти запросы тотчасъ-же всѣ откликаются, и
наша статистика, точная и непогрѣшимая, тотчасъ-же
даетъ намъ С В О І І отвѣты и затѣмъ свои повелѣнія. Милліоны рабочихъ двинутся туда, куда ихъ пошлеть наука,
другіе милдіоны повезутъ имъ матеріалы, третьи провизію.
" pi такъ какъ мы работаем! не изъ личныхъ выгодъ,
какъ вы, а для всего человечества, выходить, что мы
остаемся въ большей выгодѣ чѣмъ вы, думающіе только
о своемъ благонолучіи. У насъ нѣтъ ссоръ, нѣтъ иререканій, нѣтъ ревнивой вражды или зависти, и всюду
самое образованное, самое гуманное общество, ненуждающееся ни вгь полиціи, ни въ судьяхъ, ни въ надзорѣ,
ни въ разборѣ, ни въ понуканьяхъ. Не воображай, что
у васъ, на землѣ, возможно что-нибудь подобное, безъ
обработки и развитія вашихъ человѣческихъ мозговъ,
безъ того, чтобъ свѣтъ знанія (того самого, какимъ мы
обладаемъ), ие сталъ среди васъ общимъ достояніемъ.
Не воображай, что смертоносным! оружіемъ, или пролитіемъ крови вы чего-нибудь достигнете. Нѣтъ, тотъ изъ
васъ, кто провелъ водопровод!, или вырылъ колодезь,
или высушилъ болото, или кто безплодную почву сдѣлалъ
Іілодоноеною, или открылъ школу и двумъ тремъ помогъ
развиться до ионимаиія общественных! интересов!, тотъ
гораздо болѣе революціонеръ, чѣмъ тотъ, который воображаете все пересоздать, прибѣгая къ страстямъ и
насилію.
Баша любовь часто переходить въ ненависть; но ваша

ненависть нескоро перерождается въ любовь, а что кромѣ
взаимной ненависти и недовѣрія можетъ породить какоебы то ни было наснліе? A развѣ въ ненависти, развѣ не
въ любви таится творческое начало, созидающее лучшую
жизнь?
Мысли и трудись—если ты хочешь когда-нибудь быть
между нами, старый товарищ! мой!
Я же проснусь и забуду не только о твоемъ существованіп, забуду даже о той нланетѣ, гдѣ я когда-то
страдалъ и стремился...
Скажу въ заключеніе, не думай, что мы совершенны,
о нѣтъ! совершенство—безконечно.
Мы иногда слишкомъ преданы своему матеріальному
существованію, мы также иногда страдаемъ иеудовлетвореніемъ и жаждемъ чего-то лучшаго, — также ие
знаемъ сокровеннѣпшихъ тайнъ природы, также страдаемъ оте случайных! ранъ и отъ болѣзней... но прощай!
«Мысли и трудись», говорить мвѣ старый земной
товарищъ мой, геній, рано у земли похищенный. Боже!
да не оскудѣетъ мысль моя. Но гдѣ добыть мнѣ трудъ?
готовъ-ди я на трудъ? способенъ-ли на какой-нибудь
трудъ? я — нервный, слабый, съ дѣтетва испорченный!

Бесѣда

9-я.

То, что я сейчасъ запишу, —почти невероятно. Покойный другъ мой Алексѣй —былъ у меня, сидѣлъ со
мной, разговаривал! !..
Онъ иоздравлялъ меня съ
миѣ, что не знаете ни одиого
опыты были бы такъ удачны,
— Ты истинный медіумъ,
ПОЛОНСКІЙ.

уснѣхомъ, онъ говорили
такого медіума, котораго
какъ мои стремленія.
продолжал! онъ,—іюсред"

никъ между землею и небомъ, сказалъ бы я, но — гдѣ
земля, гдѣ небо?., гдѣ верхъ, гдѣ низъ?
Я поглядѣлъ въ голубые, прекрасные глаза его и.
не чувствуя ни малѣйшаго страха, хотѣлъ пожа ть у него
руку; но—никакой руки не оказалось — я схватилъ воздухъ. Алексѣй улыбнулся своей доброй улыбкой н сказалъ мнѣ:
— Развѣ тебѣ не довольно того, что ты меня видишь?
— Нѣтъ, сказалъ я,—можетъ быть это просто галлюцинація.
— И ты не ошибаешься, ты правъ, — мой видимый
образъ для тебя ничто иное, какъ галлюцинація; но не
ты, а я вниовникъ этой галлюцинаціи: я пользуюсь твоими
нервами и хочу, чтобъ ты видѣлъ меня такимъ, какимъ
ты меня помнишь; ибо видѣть меня, какъ духа, ты не
можешь.
— Значить я вижу тебя оттого, что у меня нервы
раздражены и что это горячечный бредъ, не больше?
— Нѣтъ, если-бъ у тебя были разетроены нервы, ты
иришелъ бы самъ въ ужасъ отъ вызваннаго ими явлеыія, ты былъ бы блѣденъ, чувствовалъ бы дрожь, и капли
холоднаго пота выступили бы на лбу твоемъ. Если случится съ тобой такая галлюцииація, иди къ доктору, и
попроси его полѣчить тебя. А что образъ мой есть тоже
ничто иное, какъ оптическій обманъ или галлюцинація,—
это правда, и я не хочу тебя обманывать: я духъ и не
могу быть въ своемъ прежнемъ тѣлѣ (оно уже стало
трупомъ и червями съѣдено)—я духъ н не могу напялить на себя платье или повязаться истлѣвшимъ въ гробу
и давно уже несуществующимъ галстухомъ... Пожалуйста, не вѣрь бреднямъ тѣхь спиритовъ, которые говорить и пишутъ, что имъ являлись духи совершенно
воплощенные, съ костями, мясомъ н кожей, что они от-

рѣзали волосы или клочки своего платья и эти клочки
давали присутствующнмъ на память. Господи! какой
вздорь и какая притомъ ребяческая сентиментальность!
Эти духи были ничто иное, какъ иаряженыыя дѣвы
или ловкіе обманщики.
— Извини, сказалъ я,—разъ я самъ держалъ руку,
появившуюся изъ-подъ стола...
— Если это не былъ фокусъ, то все-таки былъ обманъ.—Протяни руку.
Я иротянулъ руку и почувствовалъ, что кто-то схватилъ и пожалъ ее.
— Ты думаешь, сказалъ Алексѣй,—что какое-то невидимое существо на столько было матеріально, что могло
схватить тебя за руку; но если-бы оно было матеріально,—
т ы бы его видѣлъ, а если оно не матеріально, ты бы не
иогъ чувствовать его ирикосыовенія.
— Такъ что же это такое? спроснлъ я ие безъ удивлетя.
— Тоже обманъ. Я дѣйствѵю на твой мозгъ и могу
точно такъ-же обмануть твое осязаніе, какъ я обманываю
твой слухъ и твое зрѣніе—ты видишь меня на нѣкоторомъ отъ себя разстоянін, тогда какъ я въ самомъ
тебѣ, играю твоими зрительными и слуховыми нервами,
играю, какъ на струнахъ и произвожу массу согрясеній,
нужныхъ для того, чтобъ ты вндѣлъ меня такъ, а не
иначе, и слышалъ именно только то, что я хочу, чтобъ
ты отъ меня слышалъ. А могу я это дѣлать, во-1-хъ,
потому, что ты медіумъ, во-2-хъ, потому, что я. тоже
отчасти матеріаленъ (безконечно тоньше всѣхъ вашихъ
газовъ), для эфира же на столько еще тяжедъ, что не
могу подняться отъ земли выше земной атмосферы, и оттого, что не могу,—осуждеиъ еще разъ родиться на землѣ,
и, можетъ быть, пройдя рлдъ новыхъ страданііі, получу
возможность быть переиесеннымъ въ лучшій міръ, тою

силою, которую ваши физики называют!, волнами свѣта.
Вотъ у тебя на столб колокольчикъ—тѣ же волны свѣта,
черезъ милліоны лѣтъ, въ видѣ тончайшей пыли перснесутъ его далеко отъ земли—иначе сказать, атомы его
еоставляющіе очутятся на другихъ планетахъ. Такъ,
другъ, не только духи — в с е безсмертно и все иеремѣщается.

но довольствуйся ими... Міюгаго ты ие поймешь... да и
я не пойму. Во всякомъ случай, я, какъ другъ твой,
прошу тебя, остановись и ие продолжай, когда я приду
сказать тебѣ: остановись, не продолжай!
— Даю тебѣ честное слово.
— Прощай...

— Ахъ, другъ мой Алексѣй! какъ я радъ, что тебя
вижу, и какъ горько, что не могу по-прежнему обнять
тебя! Скажи, являлся-лн ты той, которую любилъ, и которая, можетъ быть, до сихъ иоръ по тебѣ вздыхаете?

живой человѣкъ, сначала вдругъ

— Не могъ, никакъ не могъ—она не медіумъ. Она
больна,—но это не та болѣэнь, присущая организму, которая дѣлаетъ изъ васъ, живыхъ, для насъ, отжившихъ,
такой инструменте, играя на которомъ, мы можемъ
иногда вызвать въ васъ то, что вы называете галлюцинаціей.
Что такое древняя магія—какъ не наука искусственно
производить въ человбкѣ такое болѣзнеиное настроеніе,
при которомъ все возможно? Вотъ, ты читалъ свою кабалистику и, вѣря ей, къ счастью для меня, усилилъвъ
двадцать разъ твои медіумическія свойства, иначе сказать, нужную для насъ, духовъ, болезненность.
Но я не затѣмъ къ тѳбѣ явился, чтобъ толковать о
томъ, что ты по смерти и самъ поймешь. Я иришелъ
предостеречь тебя: ты вступнлъ на опасный путь, и
трудно тебѣ будетъ свернуть съ него. Другой на твоемъ
мѣстѣ давно бы съ ума сошелъ.
— Что же мнѣ дѣлать?
— Я зиаю, что ты захочешь слышать вѣсти съ міровъ,
еще болѣе совершенныхъ... Но предупреждаю тебя: во
время магнитическихъ сиовъ твоихъ, я буду стараться
будить тебя, прежде чбмъ соиъ твой перейдете въ спячку
или въ смертельный обморокъ. Вѣсти эти будутъ кратки,

И на томъ мѣстѣ, гдѣ сидблъ онъ, совершенно какъ
появился

его

темно-

красный силуетъ, иотомъ—ві, глазахъ моихъ позеденѣло
и онъ исчезъ.
Обѣдалъ у зиакомыхъ—былъ молчаливъ, вообще чувствовалъ ко всему и ко всѣмъ какое-то несвойственное
мнѣ равнодушіе, и въ то-же время такъ любилъ ихъ,
этихъ темиыхъ человѣчковъ, такъ любилъ, какъ никогда..
Деятельность ихъ, І І Х Ъ разговоры о дѣлахъ своихъ, о
свонхъ хлопотахъ и заботахъ казались мнѣ мелочными;
но я зналъ, что и не можетъ быть иной деятельности у
такихъ несовершенныхъ мозговъ, которые въ наше
время и не могутъ быть развиты до. того, чтобъ создать
иную жизнь, болѣе для всѣхъ полезную. Гіослѣ обѣда
одпнъ молодой человѣкъ въ кабинет!; разсказывалъ намъ,
яко бы но секрету, съ каклнъ успѣхомъ онъ волочился
за одной барыней, и — н и искры любви не подмѣтнлъ я
въ его глазахъ, въ звукахъ его голоса!.. Такъ, думалъ
я, волочатся на планет!; Фыоквить птицеобразный существа, которыхъ самки или дѣвушки охотно даютъ похищать себя. Другой молодой человѣкъ, сынъ хозяина, сндѣлъ и мол чал ъ. Такъ, думалъ я, мечтаютъ на Вшамшѣ
юноши, живут,іе на грибахъ и ожидающіе тумана, чтобъ
поймать въ немъ предметъ любви своей. Но, что же делать, думалъ . я, мы еще такъ несовершенны, что все
это ребячество простительно. Выше своего носа не

™

Ь '
С К а З М Ъ °ДИНЪ Ш , С а Т е Л Ь '
" Иа3аЛЪ
О сшритианѣ не было помина,-очень радъ.

Ш

Сегодня я испугался: около часа ночи спдѣлъ я и читал», вдруг» почувствовал» сои» и так» внезапно почувствовал», что едва успѣл» прошептать молнтнѵ", взять
Г " к а р а и д а ш ъ > ™ » уже сон» охватил» Jena
Вотъ рукопись, которую я наше.«» на столѣ не бо' Г Р Ш Ш У Г Ь Ч е Р е З Ъ Д е С Я Т Ь - В Ѣ Р и я т а " . Добрый духъ
Алексѣя раньше времени разбудил» меня.
Р У К О П И С Ь .

Дай миѣ поближе разглядеть тебя... Ах»і какой ты
несчастный! какой ограниченный! какой микроскопическойте,кои отражается в» мозгу твоем» божестненньй!

столькоШ1ЖИВОТНЬШ

" У , г Ь е Тебя: он" в ъ
на
столько же понимать нас», царей нашей планеты, насколько и ты способен» понимать меня... у них» т о ж е
не болѣе пяти органов», передающих» им» краски, звуки
запах», вкус», форму гілъ и прочее-тоже, что п у т Т
Но но другому плану созданы мь, и наши животный " '
Проникаю въ глубину души твоей и вижу, ты жаждешь з н а т ь , есть-лн ч Т О -„„буд ь „а свѣтѣ т е б / с о в е р ш " .
нйе, или знать, какова у нас» природа, н о - м ы и паи,у
земную природу нпдѣли бы и понимали бы иначе
Ие

-ѵ н а е ъ в е пять, а десять внешних» чувств» иш
органов», воспринимающих» впечатлѣнін.
_ И каким» языком» передам» я тебѣ эти, никогда гоооп неизвѣданныя впечатлѣиія! Ш;дь если-бы ты родился
б е з г л а з » , кто-бь, мог» р а „
тебе, что"
теГ

Не требуй отъ меня невозможна™...
Планета наша, такъ-же, какъ и вся солнечная система,
въ которой она вращается, ближе къ тому центральному
солнцу, вокругъ котораго и ваше солнце ходить, и котораго вы не видите. Честь вамъ и слава, что вы, не
видя его, догадались, что оно есть; но догадываетесь-ли
вы, что лучи его, перекрещиваясь съ лучами вашего
солнца, производить безчисленное множество явленій
(даже у васъ на землѣ), догадываетесь ли вы, что сила,
вращающая всю вашу солнечную систему вокругъ себя,
есть тоже сила творящая и что одно ваше солнце не
доразвило-бы вашихъ мозговъ до кой-какого пониманія
закон о въ природы; знаете-ли вы, что глаза ваши не созданы такъ, чтобъ видѣть лучи этого центральна™ солнца?
Нѣтъ, вы не сознаете, вы не можете сознавать его необъятной силы, также какъ и та магнитная стрѣлка, которая постоянно обращается на сѣверъ вашъ, повинуясь
притягательной сил* лучей, вами невидимыхъ. Ты, можетъ
быть, хочешь знать, какіе глаза у насъ? Они одни замѣняютъ намъ ВС* ваши оптическія стекла, они—то микроскопъ, то телескопъ, смотря но нашему желанію. Г д * мы
живемъ? спросишь ты,—вездѣ: и на суш*, и въ океан*
(иной составь воды у насъ), и въ в о з д у х * - в о всѣхъ
трехъ сферахъ, окружающихъ нашу планету. Изучать
этотъ удивительный шаръ, на которомъ родились мы,
есть для насъ величайшее наслажденіе, ибо изучать его,
значить, созерцать Бога въ его твореніяхъ,—разумѣется,
созерцать на столько, на сколько могутъ созерцать Е г о
такія несовершенный, ограниченный созданія, какъ мы.
Да, мы неизмѣримо далеки до совершенства, ибо совершенство есть Богъ, а Богъ недосягаемъ.
Не милліоны міровъ, а безчисленное множество вселениыхъ живетъ, дышитъ и движется его безконечною,
божественною силою.

Какое у насъ правительство?—никакого. Каждый изъ
насъ царь, и мы, какъ цари, собираемся на наши совѣщанія.
Есть ли у насъ женщины?—иѣтъ; мы существа тайнобрачныя, сами изъ самнхъ себя, если хотимъ, и развиваемъ, и выводіімъ на свѣтъ дѣтей нашихъ. Есть иг у
насъ школы? н*тъ; дѣтей нашихъ учить сама природа:
они глядятъ, слышать... и учатся.
Умираемъ ли мы?—да, все живущее умираете; но духи
умершихъ прежде чѣмъ уносятся дальше, посѣщаютъ
насъ, и мы съ ними бесѣдуемъ. Любимъ ли мы?—да, мы
любимъ Бога, какъ источникъ. истины, мы любимъ природу, какъ чудо, мы любимъ другъ друга, потому что передавать другъ другу наши наблюденія есть наше величайшее иаслаждеыіе.
Чѣмъ мы питаемся?—тѣмъ, чего нѣтъ у васъ...
Хороши ли мы?—о нашей красот* ты не можешь
составить себя ни малѣйшаго понятія, и

Тутъ я проснулся и долго ничего нонять ие могъ:
свѣча горѣла... но точно за чернымъ флеромъ; въ ушахъ
оылъ звонъ и шумъ... Обернувшись, въ полумрак* увидалъ я профиль Алексѣя, одинъ только профиль, и ничего
больше. Медленно обернулось ко мн* лице его п поглядъло на меня съ любопытствомъ.
— Читай, что написано, прошепталъ оиъ.
Я сталъ читать.
Во время чтеиія изъ-за лица его показалось еще чье-то
лице и какъ будто прислушивалось.
• Ты видѣлъ этого духа? спросилъ я Алексѣя, каковъ оиъ.
'

Н ѣ т ъ

'

я

его

не

ВДалъ;

я не могу видѣть духовъ

планетъ

болѣе совершенный», я только чувствовалъ

его присутствіе. но благодари Бога, что я скоро разб,днлъ тебя...
Бесѣда 10-я

и послѣдияя.

В ъ гоювѣ все еще тумаиъ и боль...
Все что узналъ я отъ жпвыхъ существъ,

несрав

; в Г я івершеннѣйшихъ, хоть и
с Г л ѣ т о моихъ несовершенствахъ, которыхъ в и т о не
Г Г
исправить кроиѣ Всевышняго, да п то не раньше,
Х П е р Х с ь я въ лучшій изъ міровъ ( « ь — ъ
чрпезъ сотни и тысячи лѣтъ,смотря по тому, куда и на
„ б ѵ л ѵ гоиться); хоть мнѣ и грустно сознавать въ
^
'
Ä
Ä
,
силу земли илихѣхъуслоши,
среди которыхъ выработалась настоящая жизнь моя, все-

неано

таки тайная гордость наполвяеть мою душу.
Я мысленно радуюсь, что не нохожъ я на т і х т ^ м е
ддумовъ, которые даютъ нашей публикѣ разный, но боль
ШРЙ части забавный иредставленія.
Кто-то недавно говорилъ мнѣ, что одинъ пзъ матеріализовавшихся духовъ вывулъ изъ кармана платокъ п ш Г г а ш н х о отъ отого факт, многіе изъ нашихъ
с п и р Г Г ш г р у в я т с я въ раздумье и выведутъ своп за-

ВЫ

КЛЮ

Но Н : Я Богъ съ ними,

мнѣ не до нихъ теперь. У меня

е с п цѣль—и я до конца буду ее преслѣдовать...
ДрТгъ мой, покойный Алексѣй, поощряегъ меня
И странно: онъ вторично признался мнѣ, что н ш г к духовъ его окружающихъ, ни онъ самъ н в д Ь г ь не
могъ видѣть трехъ послѣднихъ вѣстшшовъ изъ міроваго
нростоанства, удостоившихъ меня своимъ „осѣшешемъ...
А л е Х мог; замѣтить только «нѣ,то», чувствовать присутствіе чего-то необычайнаго.

Итакъ, оказывается, что меня •.•„„.,
лесное, , т „ явленія п о ™ Ю т ъ в'т 7

^

погружаютъ; вотъ я в с я " " , !

' *

Д У М В Ъ

Былъ сегодня въ конторѣ-писалъ...
буД™
зал, ляГивановъ " ' Г '
С
0
е
л
у
ж
п
в
е
ц
ъ мой
И рыхлый)
'

—

№

а

« ^ и т ъ . скапожилой

А что?

вы

І Г т е

У

л Т

легла на плечо
Гменя

мое... Это ОЕЪ! это Алексѣй! мелькнуло

въ г о л о в , прежде чѣмъ тяжелый сонъ оконча-

тельно не погрузилъ меня въ мертвое забытье...
Когда я о ч н у л с я - б ы л ъ мракъ (не понимаю, кто потѵшплъ с г і ч у мою). Только о-гблескъ уличнаго фонаря
Гвенным? — ь ,
снизу ввсрхъ, осв,щалъ верхшй
«прякъ окна и темныя стекла.
С к в о з ь уличньш стукъ ѣдущихъ возовъ или

Обозовъ

глѣ-то вдали пробило два часа.
.
В ъ дом, было все тихо; въ концѣ корридора кто-то

—

ХРаП
в ъ

в Г ъ знаетъ почему почудилось мнѣ, что я не одинъ

комнат,, что кто-то есть, кто-то около меня стоить

ХЮИ'ГЪ шуршитъ. н а меня напалъ страхъ, давно мною
пятый десятой, и д е Й
соро7ъ.. Ч Т О
-

ВЫ

аТ

°'

! Г

ПЯТЫЙ

С

"

Ы И 0

Двоятокъ!

Чай

Ш И Ъ

съ

небольшие

н и з д а н н ы й . Ощупью нашелъ я
спичекъ, зажегъ одну спичку объ стЬну, увидалъ, что
свѣча стоить на комодѣ (кто это перенесъ ее со сьола
"

Г Г м н Г б ь Г л и Т - я
въ рукахъ карандашъ,
т я — л е я въ окно на восходящій мѣсяцъ и вдругъ
дааль
Но карандашъ лежалъ на <яол, около оторван-

Ну, такъ вы, съ позволенія сказать

КОГД

В а Г

-

иткуда такое равнодушіе?
Изъ

полнМшаго

оГлоГчтГГ;той

Я „о

сознанія, что ни отъ Н-гч.

бумаг,

б ы л о

что-то написано.

Гсъ р копись поближе къ свѣчѣ п сгалъ разбирать

ее, но ни конца, ни начала разобрать не могъ.

м

Вотъ, эта странная
Р у к о и и с ь:
погрепалГменя
~
Г о ж Г Г Г
ЭТИМЪ смѣхомъ Господь его вѣдаетъ!
" "

«

'

Вчера, въ одшыадцатомъ часу вечера, я вдругъ задреСквозь

дремоту иочувствовалъ

я, что чья-то

рука

дерзкое желаніе... Такого богатства

впечатлѣшй

для васъ. Ваше солнце померкло бы въ лучахъ его. Пламень этотъ не подчиненъ тѣмъ физическимъ законамъ, о
которыхъ вы кое-что знаете; напротивъ, всѣ вамъ известные законы природы, начиная съ дшіженія вашего
солнца, подчинены ему... Оно, наше громадное солнце,
ежеминутно отдѣляетъ отъ себя безчислеиное множество
йскръ, и каждая искра-живое, мыслящее существо...
За сотни мішіоновъ миль несутся эти живыя искры,
или мыслящіе клубы иламени, и, залетая къ намъ, прйннмаютъ учасгіе въ актѣ творчества нашей природы и...
Ие цвѣты и деревья, a цѣлыя колонны, храмы, дворцы
и башни выростаютъ изъ нашей почвы, какъ бы повинуясь нашей фантазіи,—вотъ наше творчество.
Нерукотворные г о р о д а — в о т ъ наше раститильное
царство... Что ты поймешь изъ этого!?.... Но мы зыаемъ,
ЧТ0- ' \
Знать и благоговѣть—вотъ наше наслажденіе, но какъ еще много для вѣры
Наше центральное солнце вращается вокругъ другагоно того солнца мы не видимъ, также какъ и вы не видите нашего.

Тѣ З В Ё З Д Ы , который къ удивленію вашихъ астрономовъ вдругъ исчезали и иотомъ появлялись, исчезали потому, что дискъ нашего солнца
Никакіе ваши телескопы не разглядятъ... '
Мы

жизнь

Невольно вслухъ, т. е. полушонотомъ, разбиралъ я эту
рукопясь, но до конца никакъ не могъ разобрать ее
Оглянувшись „а свѣчу, я вздрогиулъ: въ ея сіяньѣ,
неподвижно устремивъ на меня свѣтлоголубые, выпуклые
глаза свои, стояло лицо Алексѣя. Одинъ усъ его проходилъ черезъ огонь, но свѣча горѣла тихо, безъ треска
и ьолыхашя. За нимъ мелькали еще какія-то неясный

очертавія л и в , , » все
^

з р а ч н ы я

^

У
5
йа

^

"

«
^

Е

с и ж л . я оглянулся

^

Г

І

Р У — -

и,

никого. Взглянул, опять

гпѣчѵ—ничего.. только какая-то муха жужжигь.
?
потушил, свѣчу и легъ; но долго не м о г .

Г Х т о

-

...р

:

Ге .

т о г о

что онѣ знали, когда ходили по з ш і .

даже не вѣрпли н . свое безсмертте.

З а г і Г Т думал, о том., что было мной

разобрано

рукописи, и" о том., чего не было разобрано...
Но... довольно!
Да... не довольно ли?., не пора ли мнѣ прекратить
ііадающШ водопад,
пол";;,ort?!

Можетъ ли вылетѣвшее

и з .

о — т ь с я

на

пушки ядро по-

вернуть пазадъ?
—
К а к . , впрочем., иногда просто объясняются нѣкотоРЫЯ

"алуиста,

говорила

мнѣ

вчера

горничная,-

не засыпайте, не потушив, с в і ч и .
же! Намедни вы з а с н у л и , - я вошла, в п ж у спите; ну, я будить в а с .
ните... задула...

не стала, a свѣчу, у ж . язви-

— И перенесли на комодъ?
— Кажется, сперва перенесла на комодъ, а потомъ
задула... Этакъ вы заснете, да еще, пожалуй, пожаръ
надѣлаете.
— Ну, ну, не безпокойся!
— Да-а! У васъ все—не безпокойся! А какъ погоримъ,
что тогда?
А сегодня хозяинъ позвалъ меня къ себѣ на хлѣбъна соль. Ііослѣ обѣда, закурнлъ сигару, да и спрашиваетъ:
— Вы не лунатикъ ли?
— А что?
— Вчера было нолнолуніе, вы всю ночь ходили но комнат!., все что-то ворчали, даже столомъ вашимъ двигали.
— Помилуйте, вчера я сиалъ ведиколѣпно: какъ легъ,
такъ и заснулъ. Не третьяго ли дня вы это слышали?
— ІІѢтъ, иѣтъ... вчера... именно вчера. Я поздно
воротился изъ клуба и самъ стоялъ у вашей двери, самъ
елушалъ... Спросите у горничной.
— Что-жъ вы не вошли?
— Да вы заперлись, а стучать я не хотѣлъ. Говорить, лунатиковъ пугать ие слѣдуетъ...
Кто знаетъ, подумалъ я, можетъ быть, я и лунатикомъ
сталъ... можетъ быть, еще когда-нибудь и съ ума сойду...
И точно, на дняхъ, именно 24 числа апрѣля, ночью, я
былъ наволосокъ отъ иомѣшательства. Того, что было со
мной, я думаю, ни съ одннмъ смертнымъ отъ сотворенія міра не было...
О в ы , кому въ руки когда-нибудь попадется тетрадь
моя. поблагодарите Бога, что вы не медіумы, и что никогда такія страшный, неразрѣшимыя задачи не приходить вамъ въ голову...
Записываю ради назиданія.
Было довольно поздно, когда я вернулся домой. Ве-

черь былъ великолепный, свѣтлый, тнхій, ясный; не хотелось подниматься на нашу лѣстшщу, такъ она показалась мнѣ сѣра и сыра послѣ свѣжаго воздуха. Комната моя была, по обыкновенію, невзрачна н сумрачна.
Снявъ пальто, я почувствовалъ легкую дрожь и, боясь
простуды, затворилъ окошко, настежь открытое, вѣроятно. горничной.
Зажегъ свѣчу и напился чаю. Спать не хотѣлось.
Былъ уже 12-й часъ, когда я всномннлъ, что утромъ
отдалъ въ стирку бѣлье свое и не запнсалъ. Взялъ бумагу. карандашъ, и сталъ записывать на память, сколько
носковъ, сколько носовыхъ платковъ, и проч.
Вдругъ я почувствовалъ, что кто-то меня въ бокъ
толкну ль.
— Что за чортъ? подумалъ я...
Но не успѣлъ и оглянуться, какъ въглазахъ позеленѣло,
свѣчка точно за версту ушла... что-то сдавило миѣ виски...
и сонъ но грузи лъ меня въ безсознательное состоите...
Не знаю, сколько времени я спалъ, какъ опять сильный толчокъ въ бокъ разбудилъ меня.
Я проснулся, какъ пьяный, не сознавая, что я, гдѣ я.
и что со мной.
Весьма вероятно, что на этотъ разъ, не заглянувъ
въ бумагу, я бы тотчасъ же перешелъ къ себѣ на кровать и преспокойно-бы завалился спать.
Но кругомъ меня, за столомъ, въ окнѣ, надъ кроватью, у печи, но всѣмъ угланъ стояли тѣнп... или,
лучше сказать, безчисленное множество лицъ выступало
изъ полусумрака... Одно личико, томное, блѣдное, съ
длинны мъ, полуразвитымъ локономъ, поразило меня прелестью своей. Неужели это была она, предмета юношеской пламенной любви моей?! Я остановили на этомъ личин* глаза свои, и сердце у меня заныло горькой тоской
и сладкимъ воспомпнаніемъ. Было еще одно лицо, со-

вершенно желтое, вздернутый, какъ бы перебитый носъ
и толстый губы... Тоже чѣмъ-то давно знакомымъ новѣяло мнѣ отъ него... Ужъ не бмлъ?ли это старый, когдато любимый учитель мой, злой на видъ, но въ сущности
добрый. Лицо Алексѣя сіяло какимъ-то особениымъ, какъбы торжественным!» свѣтомъ.
И в с * эти сотни, можетъ быть, тысячи лицъ смотрѣли на меня съ какимъ-то настойчивыми, неотстушіымъ,
ыетерпѣлнвымъ вниманіемъ; казалось, глаза ихъ слѣдили
за малѣйшимъ двнженіемъ моей рукн, моей мысли, тогда
какъ лица оставались неподвижными. А я, какъ бы съ просонья, не ионіійіалъ, зачѣмъ они? чего они отъ ліеня хотятъ?!
Читай! услыхалъ я голосъ моего незабвеинаго Алексѣя и встрепенулся.—Читайте! протяжно, ласково, какъ
бы умоляя, иролепеталъ мн* женскій голось... Читай!
іірошелестило гд*-т<> изъ угла комнаты. Читай, читай!
прошамкалъ хриплый старческій голосъ и, какъ будто выдвинулся изъ иолусв*та чей-то красный носъ, сГідыя брови,
маленькіе, злые глазки.
Я струенлъ, но смутно ионялъ, чего оші хотятъ, торопливо взялъ со стола бумагу и трепещущими руками
подпесъ ее къ свѣчкѣ.
Воцарилось глубокое, гробовое молчаніе. Но что могъ я
прочесть?! На бумаг* было вотъ что—вотъ какая рукопись!-'

— Читай! прошумѣло въ воздух*:—мужскіе, женскіе,
молодые и старческіе голоса слились въ одинъ гулъ и шумъ...
Я оцѣпенѣлъ, опустплъ бумагу, и опустиль свою голову.
Шумъ усиливался; глаза духовъ разгорались, — указательные пальцы мужскіе н женскіе повелительно протягивались.
— Нечего читать, прошептали я.
— Прочти, что есть, сказала мнѣ тѣнь Алекс*я. На
смутномъ, какъ бы потухшемъ лиц* его было явное ыеудовольствіе—но на кого? на меня или наэгихъ... окружаю щихъ?..
Я иоднялъ бумагу и, какъ приговоренный къ смерти,
дрожа вс*мъ тѣломъ, сталъ читать:
Восемь платковъ,
Четыре пары иосковъ,
Трое кальсонъ.

Боже мой!., крики, свистъ, хохотъ—иасмѣшлнвый,
злой, неистовый хохотъ, искривлеиныя, качаюіціяся, раснлывающіяся во в с * стороны лица, сморщенные носы,
студеипстыя, трясущіяся щеки и губы, оскаленные рты
и глаза сверкающіе, угрожающіе, вспыхивающіе и нотухаюіціе... Нѣтъ... рука моя отказывается описать и то, что
я слышалъ, и то, что я впдѣлъ, и тотъ ледяной ужасъ,
который до мозга костей ирохватилъ меня. Отмахиваясь
руками, выбрался я въ корридоръ, но и по коррид ору,
какъ вѣтеръ, гудѣлъ и проносился хохотъ!
Хаосъ былъ кругомъ—хаосъ былъ въ душ* моей—и...
В ъ потемкахъ, наіцупавъ тѣло горничной, я сталъ будить ее...

А сбоку было написано:
конъ, 3-е кальсоиъ...

8 гілатковъ,

4 пары нос-

— Кто это? что, что вамъ?—прошептала она сквозь
сонъ, ловя меня за руку.
— Нельзя-ли гдѣ-нпбудь етаканъ холодной воды достать?..
полонскій.
7

— Возьмите сами... тамъ, въ кранѣ...
— Послушай, ты ничего не слышишь?
— А что?., что такое!.. Она привстала, босыя ноги
ея стукнули объ полъ.

наслѣдство-то оставите?.. нродолжалъ онъ, садясь, смѣяеь
и потирая руки.

— Ты ничего не слышишь?
— Ничего.
Я сгалъ вслушиваться, и, дѣнствительно, ничего — тишина мертвая.

— Какую?.. Ужъ не ваше-ли сочиненіе! Ужъ не опи
сали-ли вы собственную жизнь свою? Да что же такое
въ вашей жизни было интереснаго? А нельзя-ли мнѣ
хоть поглядѣть на эту рукошісь... Дайте, пожалуйста, хоть
взглянуть.

Разумеются, я до самой зари заснуть не могъ.
При свѣтѣ дня уже не страхъ, а злость и досада
овладѣла мной! По какому праву, думалъ я, эти земныя
душенки смѣли хохотать надо мной? Развѣ я звалъ ихъ?
Развѣ для нихъ, а не для себя, ие для своего собствениаго удовлетворенія, хлопоталъ я всѣмп силами души
моей? О, какъ я презираю ихъ! какъ я стыжусь за суевѣрный ужасъ свой.

— Выдвинь вонъ тотъ ящикъ и вынь оттуда мои
тетради, сказалъ я, поднимаясь съ постели.
Онъ отодвинулъ ящикъ и вынулъ. Батюшки мои! я и
самъ не иодозрѣвалъ, что исписалъ такую кучу бумаги!..
— Что-жъ это такое, романъ, повѣсть или переводъ
какой?..

— А что, если это была галлюцпнація?
Да, нервы мои сильно разстроены. Сегодня пойду къ
доктору и попрошу у него прописать мнѣ какія-ыибудь
успокоителыіыя капли.
Расклеился бѣдный Давидъ Долгоглазовъ—да и какъ
не расклеиться!..
Приходилъ ко мнѣ племяішикъ мой, засталъ меня въ
постели.
— Ба, дядюшка! сказалъ онъ, всплеснувъ руками,—
что это на васъ лица нѣтъ?
— Какъ лица нѣтъ!
— Да такъ, и поблѣднѣли, и постарѣли, и осунулись,—ужъ не умирать-ли собираетесь?
— Ну, ты, мой другъ, плакать не будешь.
— Буду, ей-ей буду... только что-же вы мнѣ въ

— Оставлю тебѣ въ наслѣдство одну очень дорогую
рукопись.

— Не романъ, не повѣсть и не переводъ, отвѣтилъ
я юношѣ.—Погоди, я одѣнусь и разскажу тебѣ, въ чемъ
тутъ дѣло.
Но пока я одѣвался, онъ сѣлъ къ окну, положилъ
ногу на ногу и сталъ читать—не сначала, а такъ, гдѣ
попало.
— Тутъ все какіе-то духи, дядюшка, проговорнлъ онъ
и перевернулъ страницу.
— И тутъ духи...
Затѣмъ онъ перевернулъ другую страницу, третью,
четвертую и въ каждую сталъ заглядывать.
—

И тутъ,

и тутъ

духи,

и тутъ!!

Что

это

за

•ерунда!
— Не ерунда, а факты.
— Факты? Онъ поглядѣлъ на меня вопросительно...—
Гм! Такъ что-же я съ этимъ вашимъ наслѣдствомъ дѣлать буду, дядюшка?
— Можешь когда - нибудь напечатать и получить
деньги...

— Да помилуйте, дядюшка, на сколько я могу сообразить, такъ вѣдь этого—этихъ вашихъ духовъ ни одинъ
олухъ царя небеснаго не напечатаетъ.

Такъ кончилась рукопись никому неизвѣстнаго медума, чудака и фантазера Давида Долгоглазова.
Какъ видите, я ее напечаталъ, т. е. поступилъ какъ
олухъ царя небеснаго.
Но объяснюсь, почему я ее напечаталъ.
Во-первыхъ, потому, что ее можно прочесть какъ
сказку и какъ сказку оригинальную, хотя и не дѣтскую.
Не все-же одни дѣти читаютъ сказки и до нихъ охотники.
Во-вторыхъ, потому, что, какъ бы то ни было, а во
всѣхъ этихъ разговорахъ Давида Долгоглазова съ духами
какъ-бы воплощается то міросозерцаніе, которое въ наше
время не чуждо ни нашимъ заатлантическимъ друзьямъамериканцамъ, ни англичанамъ, ни даже нѣкоторымъ изъ
нашихъ спиритовъ. Нечего и говорить, что міросозерцаніе это далеко не то, какое воплотилось въ писаніяхъ
знаменитаго мистика Сведенборга. В ъ одномъ англійскомь
журнал*, а именно: «Belgravia. February 1877. Vol.
X X X I , № 124» напечатана статья подъ заглавіемъ:
« Other "Worlds and others Universes by Richard A.
Procter». Замечательно, что въ этой стать* ученаго
есть фразы, который намекаютъ почти на то-же самое,
о чемъ по-своему фразируетъ Давидъ Долгоглазовъ.
И я не безъ некоторой пользы прочелъ эту рукопись,
такъ-какъ и теперь всякій разъ, когда слышу разсказы
какого-нибудь синрита или медіума, невольно приходить
мн* въ голову: то-ли еще новѣдалъ намъ Давидъ Долгоглазовъ! Ужъ того, что нагородилъ намъ этотъ медіумъ, вы ни за что не нагородите, ибо нѣтъ у насъ
ни его фантазіи, ни его стремленій...

З О И І Ъ

И

К Р И Т И К Е

З О Н Ъ I

КБІТІКЪ.

Можетъ-ли васъ съѣсть комнатная собачка, какъбы зла и зубаста ни была она?..
— ІІѢтъ, не можетъ.
— А искусать?
— Искусать она можете, и даже пребольно, особенно
если сильна и ловка на столько-же, на сколько зла и зубаста.
_

А девъ,—станетъ-ли онъ кусать васъ, если въ

лѣсу попадетесь вы къ нему въ когтистыя лапы?
— Нѣтъ, онъ преспокойно съѣстъ васъ съ наслажденіемъ и даже оближется. Бы будете для него такъ же
вкусны, какъ вкусиа для васъ котлетка или окровавленный, горячій кусокъ бифштекса.
— Вотъ вамъ два звѣря: одинъ кусается, д р у г о й съѣдаетъ; первый изъ нихъ зоилъ (или крнтішанъ), второй—критикъ.
Что за дикое сравненіе, скажете вы.
Мое сравненіе я н самъ сталъ считать не совсѣмъ
удавшимся; но только потому, что оно можетъ быть слшнкомъ буквально понято, слишкомъ грубо истолковано...
Вспомните, однако-жъ, что книги только тогда и
хороши, когда онѣ пожираются, только тогда опѣ и полезны. и имѣютъ значеніе, когда, такъ сказать, все въ

;

нихъ содержимое, становится въ большей или меньшей
степени кровью и плотью пожирстщнхъ.
Согласитесь, что плоды, на которыхъ остались слѣды
зубовъ (чыіхъ-бы тонн было), не всякій захочетъ въ ротъ
взять (если вы брезгливы,—вы ихъ выбросите). А если
такъ,—сколько плодовъ умственнаго труда можетъ погибнуть, если они уже искусаны зоилами. Но критикъ, искусный критикъ не брезгливъ—онъ левъ: какое ему дѣло,
какъ и когда были искусаны плоды вашего ума или таланта; онъ проглотите ихъ ие безъ удовольствія, н его
желудокъ наипревосходнѣйшимъ образомъ переварить все
воистину для него потребное.
Пусть грубы и неловки мои сравненія, но я н не желаю отличаться излишней любезностью.
PI такъ, истинный критикъ, одаренный вмѣсто желудка
недюжинной головой, a вмѣсто челюстей—сильнымъ талантомъ схватывать и анализировать,—не кусаете, а поглощаете плоды ума и творчества, и, такимъ образомъ,
питаете умъ свой и поддерживаете въ себ* огонь и живость воображенія. Если у него есть идеалы—они ярче
выстѵпаютъ передъ нимъ изъ тумана грядущаго; если у
него есть убѣжденія—ему легче ихъ высказывать. Онъ
не даромъ заходить въ область науки и не праздно вращается въ области искусства.
Какъ левъ, онъ глотаете свою добычу не изъ злости,
не оттого, что вы ему чужой или незнакомый. Не
укусъ ему нужеиъ, а пища.
И счастливь тотъ авторъ, котораго произведенія служатъ пищей такому критику, ибо, глядя на него, и другіе начинаютъ ихъ поглощать съ такимъ-же жаднымъ
удовольствіемъ. Однимъ словомъ, книга такого автора не
затеряется въ складахъ книгоиродавческихъ магазиновъ,
а будетъ пожираться достопочтенной публикой, иначе

сказать, будетъ раскупаться, читаться и производить свое
дѣйствіе или вліяніе на умы и сердца читаюіцихъ.
Зоилъ можетъ быть и уменъ, и даровитъ; но умъ у
него маленькій, дарованіе чисто внѣшиее; къ тому-же,
зоилъ по большей части, такъ-же какъ и собака,—домашнее животное. Онъ не самостоятелеиъ: безъ хозяина (т. е.
безъ редактора) въ наше время онъ почти немыслимъ.—
Зоилъ въ такой-же степени дорожить своимъ редакторомъ, въ какой редакторъ, если только онъ человѣкъ
смышленый и образованный, дорожить великимъ критикомъ. Немало, конечно, найдется редакторовъ, для которыхъ зоилы нужны (ихъ лай привлекаете толпу) и
которымъ они пріятны, какъ люди имъ подчиненные, зависящіс отъ нихъ въ финансовомъ отношеніи. Нечего и
говорить о такихъ редакторахъ, которые, по низменному
развитію своему, не имѣютъ даже и возможности отличить
зоила отъ истиннаго критика, или о такихъ, которые на
издаиіе свое смотрятъ только какъ на выгодную спекуляцію.
У зоиловъ нѣтъ ни идеаловъ, ші убѣжденій, ни опредѣлеиныхъ цѣлей—у нихъ только симлатія да антипатія.
у нихъ только «свои» да «чужіе» (точь-въ-точь какъ у
собачки). Зоилъ бранится или лаетъ не потому, что жаждете пищи, а только потому, что это доставляетъ ему
великое удовольствіе. Трудно себѣ представить, до какой степени торжествуете зоилъ, какимъ великимъ чедовѣкомъ онъ себя почитаете, если ему удастся искусать
какого-нибудь недюжиннаго писателя, да такъ ловко и
такъ внезапно, что тотъ попятится или закричите отъ боли.
Если-же авторы волей-неволей начинаютъ обращать
на него свое вннманіе, онъ совершенно удовлетворенъ,
онъ воображаете, что совершаете великое дѣло, что онъ
очищаете вкусъ публики, борется съ пошлостью, въ ужасъ
повергаете издателей, и т. д., и т. д.

Бѣлинскій не былъ-бы Бѣлішскимъ, если-бы не пожиралъ, не питался Пушкинымъ, Гоголемъ, Лермонтовымъ
и другими. Добролюбовъ не былъ-бы Добролюбовым^
если-бы не нашелъ себѣ пищн въ Островскомъ, въ
Гончаров*, въ Тургенев* и другихъ. Ап. Григорьевъ
не былъ-бы критикомъ, если-бы не проглотилъ почти
всѣхъ геніальныхъ автоіювъ. И это понятно. Только питаясь лучшими произведетямн литературы, критикъ способенъ возбуждать свои силы, выказывать свои способности. Критикъ чутьемъ своимъ развиваетъ чутье другихъ и наталкиваетъ публику па умственную добычу, самую здоровую или самую полезную для его времени.
Одни зоилы, въ сущности, ничѣмъ умственно не питаются (ихъ питаютъ редакторы); ихъ-же остроуміемъ,
бойкостью ихъ пера, ихъ задоромъ и безграничной самоуверенностью утѣшается только полуобразованное, литературно невоспитанное, ко всему поверхностно относящееся общество. Брань зоила пріятно щекочетъ слухъ
толпы, и чѣмъ онъ зубастѣе, т*мъ лучше.
Критикъ, переварившій въ себѣ множество геніальныхъ твореній всѣхъ временъ п народовъ, сразу отлпчитъ
съѣдомое отъ несъ*домаго, полезное отъ вреднаго, вкусное отъ безвкуснаго—зоилъ этого отличить не можетъ,
ему все равно. Онъ также погошітся за рьянымъ конемъ,
какъ и за цынленкомъ, — сегодня укусптъ васъ, завтра
откусигъ хвостъ у кошки, или лапой раздавить бабочку;
но вы скажете, неужели зоилы не ноймутъ великаго писателя, не преклонятся передъ талаитомъ первой величины?—смѣло отвѣчаю: не поймутъ н не преклонятся.
Вспомните, какъ они кусали А. С. Пушкина.
Критикъ (читай зоилы, шшіетъ самъ А. С. Пушкинъ)
радовался появленію се™ новаго лица (т. е. жука, въ VII
пѣсни Евгенія Онѣгпна) и ожидалъ отъ него характера
лучше выдержанна'«)
прочихъ.

Далѣе Пушкинъ шішетъ при появлеыіи VII пѣсни Онегина: журналы (читай зоилы) вообще отозвались объ ней
неблагосклонно.
Вотъ еще отзывъ зоила о ГІолтавѣ Пушкина: «Однако-жъ, какой отвратгтелънъпі
предметъ! Ни одного
добраго, б.шгосклоннаго чувства!—ни одной утѣшите.ѣной черты! и т. д.».
Если-бы у меня въ эту минуту была подъ руками
«Библіотека для чтенія» временъ Барона Брамбеуса, этого
знаменита™ представителя руескихъ зоиловъ, сколько-бы
нападокъ и даже брани на Гоголя могъ-бы я оттуда выписать!
А Лермонтовъ? развѣ онъ избѣжалъ суда зоиловъ?
Въ той же «Литературной Библіотекѣ», въ одномъ изъ J №
1844 года, въ литературной лѣтописи, какой-то маленькій
мопсикъ находилъ, что Лермонтовъ не зналъ людей,
изучая жизнь въ мазуркѣ, слишкомъ рано принялся не
за свое дѣло—за нисаніе романа «Герой нашего времени» и г ГГ0 изъ этого романа вышло какое-то дѣтское
пронзведеньгце.
И это писалось, не смотря на восторженный похвалы
Бѣлішскаго и даже Ѳ. Булгарина, который преклошілъ
предъ Лермонтовымъ свое литературное знамя.
Первостепенные, величайшіе въ мір* поэты и т * не избегли укусовъ зоила. Такъ, зоилъ временъ Шекспира об ругалъ его вороной въ чужихъ, павлиньихъ перьяхъ.
Не ясно-ли, что для зоила не существуетъ гепія?
Чѣмъ оригинальнѣе произведеніе искусства, тѣіъ оно
недоступнѣе, т. е непонятнѣе для зоила. «Все оригинальное наивно», говорить Гейне; а наивное-то и есть самое
непростительное въ глазахъ зоила; напасть на наивное онъ
считаетъ своимъ священнымъ долгомъ, такъ какъ онъ
не въ силахъ отличить паи иное отъ глупаго или вульгарна™.

Вотъ еще нѣсколько различій.
Критикъ нерѣдко съ такимъ же удовольствіемъ питается своимъ собратомъ критнкомъ, какъ и художественнымъ произведеніемъ ИЛИ трудомъ ученаго. Это ие
значить, чтобы онъ во всемъ согласился съ нимъ. Какъ
изъ пищи не все поступаете въ кровь и плоть, такъ изъ
каждаго проглатываемаго нами умствеинаго труда не
все питаете. Но какихъ бы противоположныхъ взглядовъ
ни были истинные критики, ихъ связываете высокій уровень ихъ образованія, и чѣмъ выше этотъ уровень, тѣмъ
онъ бодѣе сближаете ихъ; такъ, на высотѣ пирамиды,
невозможно разойтись людямъ на такое разстояніе, какъ
при ея основаніи, и невозможно другъ отъ друга спрятаться.
Не таковы взаимныя отношенія зопловъ: они безпощадно грызутъ другъ друга при всякомъ удобномъ случай. Насколько связываете людей высокая образованность,
на столько разобщаетъ ихъ личное самолюбіе. А что можетъ быть еамолюбивѣе зоила, иользующагося нѣкоторымъ успѣхомъ!
Бываютъ времена въ литературѣ, когда и критику
нечймъ питаться (лѣсъ пустъ— добычи нътъ, и голодный
левъ рычитъ на каждую крысу, проскользнувшую мимо
лапъ его). Поневолѣ тогда и критикъ становится зоиломъ; но зоилъ никогда, ни въ какомъ случай, не становится критикомъ (или онъ не зоилъ).
Критикъ долголѣтенъ: насытившись вдоволь, онъ можетъ натолкнуть на ту же добычу, если не два, три, то
уже навѣрное одно иоколѣніе. Слава зоила, нанротивъ, не
переживаете и собачьяго вѣка. Въ 5, 6 лѣтъ онъ совершенно исписывается,, т. е. теряете свои острые зубы,
и уже на хриплый лай его никто не обращаете вниманія.
- - Но еще одинъ вопросъ, полезны или вредны зоилы?
— И полезны, и вредны. Они полезны, когда въ лп-

тературѣ господствуетъ великій критикъ, или истинная
критика. Даровитые писатели остаются тогда равнодушны
къ ихъ нападеніямъ и трусить ихъ продолжайте однѣ
бездарности. Для бездарностен-же часто достаточно одного
укуса, чтобъ онѣ стушевались или спрятались, и зоилы
безвредны, когда есть критика. Такъ, при Бѣлинскомъ,
напримѣръ, что значили нападки Маяка на Лермонтова!
А что если бы только Маякъ, съ Бурачкомъ во главѣ, и
были единственными въ то время оцѣнщиками поэтически хъ произведеній?
Зоилы при критикй, ставшемъ знаменитостью, во-первыхъ, сами его боятся; во-вторыхъ, если только не до
конца озлоблены, стараются самый лай свой, такъ сказать, дисциплинировать. Они чувствуйте, что брань ихъ
уже безсильна по отыошенію къ тѣмъ иисателямъ или
талантамъ, труды которыхъ истинный критикъ удостонваетъ своего веимашя.
Но когда во всей журиалистнкй нйтъ ни единаго
мыслителя-критика, ни единаго безпристрастыаго судьи
и оцѣніцнка (ни одного льва, способнаго ножнрать), зоилы,,
въ концѣ концовъ, оказываются вреднѣе всякой бездарности, и вотъ почему:
Какова-бы ни была публика, какъ-бы ни была она
мало образована, въ ней всегда есть извѣстная доля иросвѣщеиныхъ людей и извйстная доля здраваго смысла.
Ловкіе зоилы сначала кажутся ей критиками, потомъ читайте ихъ просто находя удовольствіе въ ихъ смѣлости,
въ ихъ остроумін, даже въ ихъ зубоскальств!;. Потомъ
читаютъ просто по иривычкѣ, но уже кой въ чемъ сомнѣваются, кое-что опровергаюте, иногда иосмѣиваясь,
иногда сердясь, негодуя и волнуясь. Накоиецъ, мало-номалу, зонды въ иубликѣ теряютъ всякое къ себѣ довѣріе.—Кто-жъ теперь не ругается, всѣ ругаются, гово-

ритъ публика, и литература остается безъ суда и оцѣнки,
обыденные читатели безъ указанія н руководителей.
— Тѣмъ и лучше, что безъ руководителей, скажутъ
иѣкоторые ненавистники авторитетовъ.
Положишь, что тѣмъ лучше, только съ этпмъ лучшимъ наступаетъ, во-первыхъ, пора совершеннѣйшей
апатіи къ литературнымъ явленіямъ: писатели ие знаютъ
для кого писать, читатели не знаютъ своихъ писателей;
во-вторыхъ, часть публики погружается въ индеферентизмъ и начинаете покупать только календари для справокъ, да учебники для своего молодого учащагося поколѣиія. Другая часть публики, привыкшая непремѣнно
что-нибудь читать, бросается иа переводные романы, на
новѣстй, ирптунляющія вкусъ, на все, что пи попало, и
всѣмъ удовлетворяется. Накоиецъ, третья часть, наиболее заинтересованная продуктами отечественной литературы, попадаясь на удочку всякихъ книжныхъ спекуляторовъ, вѣритъ искусно состряпаннымъ рекламамъ. Чѣмъ
онѣ беззастѣнчивѣе, тѣмъ лучше достигаютъ своей цѣли;
книжная спекулядія получаете неслыханные размѣры, и
уже никакіе зоилы не кажутся ей опасными.
Согласитесь, читатель, что такое время для насъ, если
еще не продолжается, то только-что начинаете проходить. Если насъ не обманываете чутье, потребность въ
истинной критикѣ начинаете уже чувствоваться не только
въ публикѣ, но даже п въ нашей журналистикѣ. Дай
Богъ, чтобы нашлись таланты, способные откликнуться
иа такую потребность, вполнѣ законную. Пусть ироцвѣтаютъ зоилы, но не иначе, какъ въ виду широко произрастающей, могущественно вліятельиой критики. Не страшенъ лай, когда слышно львиное рыканіе.
1877 г .

ДОРОГАЯ

ЕЛКА.

ДОРОГАЯ ЕЛКА.
(Святочный разсцазъ—не для дѣтей).

I.
— Елка!.. ЗачФмъ-же не просто вечеръ, если ужъвамъ
такъ хочется веселиться? 3" насъ и дѣтей нѣтъ... Для
кого-же? Странно какъ-то!.. Мнѣ-же нездоровится... Мы
на волосъ отъ разоренья... домъ заложенъ... милліонъ
долгу... Елка! Гм! И вы на эту елку хотите шесть тысячъ?.. Это безуміе по-моему...
Такъ, не возвышая голоса, болѣзненыо тихо и нерѣшительно возражалъ графъ Илья МатвФевпчъ Ижорскій
своей женѣ.
Оиъ сидѣлъ въ деревяиномъ, въ русскомъ вкус* выточенномъ кресл* псредъ письменномъ столомъ, уставленнымъ
бронзовыми статуэтками, сердоликовыми чашами, малахитовыми иресиаиье и другими дорогими бездѣлушками.
Подъ закрытымъ бронзовымъ съ позолотой портфелем/,
съ вензелемъ и графскою короной, лежали начатый
письма и недопіісаыные проекты. Перо торчало изъ раскрытой чернильницы. На календарѣ лежалъ надушенный
носовой платокъ.
иолонскій.

8

Говоря съ женой своей, онъ нервно подерпшадъ
плечами, хватался за платокъ, клалъ его на прежнее мѣсто и закидывалъ назадъ голову такъ, какъ будто галстухъ начиналъ душить его.
Наступили сумерки. Свинцовыя тѣни на моложавомъ
лицѣ его, на высокихъ, блѣдныхъ вискахъ, подъ глазами
вдоль щеки съ узенькими бакенбардами и на выбритомъ
подбородкѣ тотчасъ приняли зеленоватый оттѣнокъ, когда
вошелъ лакей, зажегъ свѣчн, и, глухо хлопая, одинъ за
другимъ, вспыхнули газовые рожки подъ стеклянными
шарами кабинетной висячей лампы.
Лицо графини выступило изъ полумрака... Она сидѣла
около камина, гдѣ, за стекляннымъ экраномъ, догорали
уголья. Вытянувши ножки, вся въ атласѣ и бархатѣ,
'спокойно выслушивала она прерывистый рѣчи мужа, и на
красивомъ лпцѣ ея не было ни досады, ни раздумья, ни
желанія возражать, словомъ, ничего ие было...
Лакей вѣжливо иоскрипѣіъ сапогами и вышедъ.
Графиня приподняла плечи и, съежившись (точно она
озябла, бѣдная!), нѣжно и какъ бы нараспѣвъ, произнесла:
— Я позову дѣтей... дѣти будутъ!
Графъ поникъ головой.
— И Гнутикову Серафимочку позову... Она-же вамъ
нравится... вы неравнодушны къ ней.
— Никто мнѣ не нравится,—пробормоталъ графъ.
—

И я вамъ не нравлюсь? не измѣшш позы, отозва-

лась графиня.
Графъ только посмотрѣлъ на нее и не сказалъ ни
слова.
— Я умру... и что тогда?.. Очеыь-бы хотѣлось знать,
за кого вы тогда замужъ выйдете?
— Не умрете... Когда-нибудь и я умру. Это вздоръ.
А пока мы живы—надо жить.

— И распутничать? произнесъ графъ глухимъ, упавшимъ голосомъ и изіюдлобья, мелькомъ, взглянѵлъ на
жену свою.
Но и это, для всякаго облагорожен наго слуха оскорбительное слово на графиню ие произвело никакого впсчатлѣнія.
—

Какъ

кто

понимаете...

пошевелись,

произнесла

она.
— Я знаю, какъ вы понимаете... Я уже ие вѣрю и
не довѣряю вамъ, графиня!
Графиня шире раскрыла темные, съ подкрашенными
рѣеницамп глаза свои. Въ нихъ былъ какой-то странный,
стеклянный блескъ.
— А этотъ французикъ, М-г Грандомъ, объ участіи
и обогащенін котораго вы такъ заботитесь, тоже будете
приглашеиъ на елку?
— Да-а... будетъ прнглашенъ. Почему-же нѣтъ? Ужъ
не за то-ли, что онъ, бѣдняжка, влюбленъ въ меня? —
Ужъ изъ одного удовольствія видѣть, какъ вы ревнуете,
я буду приглашать его...
— А если я не желаю?
— Вамъ-же хунте, если вы не желаете... Онъ такой
милый, этотъ М-г Грандомъ!
— Ну, хорошо... «милый»!... хорошо... Оставьте меня,
графпия! заволновался графъ, быстро иоднесъ къ носу
флакончикъ съ уксуснымъ эоиромъ и закинулъ назадъ
свою голову.
Графиня не пошевельнулась, только гюглядѣла на него
съ тѣмъ убійственнымъ равнодушіемъ, съ какнмъ смотрятъ на неодушевленные предметы, переставил? интересовать насъ, какъ нѣчто обыденное, не стоящее ни малѣйшаго вниманія.
Графъ ііесомнѣино иочувствовалъ на себѣ весь ядовитый холодъ этого равнодушія. (Онъ все еще былъ влюб-

ленъ въ нее). Его покоробило. Онъ ударилъ ладонью но
звонку, хотѣлъ привстать, но оперся локтемъ на столь
и задумался.
Изъ-за ниши, подпертой каріатндами, гдѣ стояла кровать его, задернутая темно-зеленымъ штофомъ, появился
человѣкъ, низенькаго роста, въ чериомъ коротенькомъ
сюртукѣ на распашку и съ золотой цѣпочкон отъ часовъ,
задѣтой за пуговицу синяго жилета изъ тисненаго бархата.

выхъ часовъ, рядомъ съ ключикомъ, которымъ разъ въ
недѣлю заводили ихъ.
Затѣмъ она поглядѣла на часы, прислушалась и,
шурша атласнымъ шлейфомъ, пошла встрѣчать гостей
своихъ, приглашенныхъ къ обѣду: секретаря итальянскаго
посольства н турецкаго консула.

Это былъ Ѳедоръ—дядька и слуга его.
Слншкомъ двадцать лѣтъ, какъ нянька за ребенкомъ,
ходилъ онъ за свопмъ бариномъ: разувалъ, укладывалъ
спать и одѣвалъ его. Слншкомъ двадцать лѣтъ дрожалъ
онъ за свое мѣсто,—и ;,та робость наложила печать свою
на рябоватое, неказистое лицо его. Онъ былъ вѣренъ—
какъ собака и молчаливъ—какъ рыба. Когда графъ женился на своей бывшей любовницѣ, Елизавет!; Мпхайловнѣ Лавиной,—слуга нлакалъ всю ночь; въ день свадьбы
ходилъ какъ потерянный и все-таки никому не сказалъ
ни слова.

Графу еще ие было и сорока л Ьтъ; но ранняя, невоздержная жизнь и безсонныя ночи рано надломили
его молодость. Дурно воспитанный и поверхностно-образованный, долго находился онъ иодъ ферулой своего отцааристократа, одного изъ богатѣншихъ люден своего времени.

— А... Ѳедоръ!.. Одѣваться!...
И, придерживаясь за плечо своего камердинера, графъ,
вмѣстѣ съ нимъ, вышелъ въ свою гардеробную...
Графиня встала, оглядѣла письменный столъ, ощупала
рукой ключъ боковаго ящика и повертѣла имъ. Ящикъ
выдвинулся — онъ былъ незапертъ. Впереди, на самомъ
вндномъ мѣстѣ, лежала куча радужныхъ депозитокъ. Графиня, не торопясь, сосчитала ихъ и положила на прежнее мѣсто.
— У него еще слншкомъ шестнадцать тысячъ, и ему
жаль мнѣ дать какихъ-ннбудь пять-шесть тысячъ! Скряга!
Негодная тряпка! Дуракъ!...
Съ злымъ лицомъ графиня задвинула ящикъ, заперла
его, вынула ключъ и спрятала его въ футляръ отъ столо-

И.

Отецъ его былъ скуиъ, не тратилъ НІІ одного лишня го
рубля, самъ занимался унравленіемъ своихъ селъ, деревень и угодій—и скопилъ милліоны. Гордый своими предками, онъ выушалъ своему сыну ту-же снѣсь, которою онъ
самъ былъ съ головы до ногъ пропнтанъ, и не безъ негодоваиія узнавалъ, что его молодой графчикъ, Илья Матвѣевичъ, ведетъ знакомство чортъ знаете съ кѣмъ и чуждается высшаго общества.
У молодаго графа, действительно, зарождались койкакія стремленія, чуждый старому крѣпостному времени.
Не смотря на распущенную жизнь свою, онъ любилъ чтеніе, любилъ музеи, понималъ живопись и мечталъ не объ
однихъ милліонахъ, но и о гражданскихъ подвнгахъ.
Онъ былъ добръ, щедръ и — что весьма рѣдко въ молодыхъ людяхъ съ большимъ состояніемъ—постояненъ въ
своихъ нрнвязанностяхъ. Когда умеръ отецъ его, онъ
вдругъ смутился обладателемъ мішіоновъ, съ двухсоттысячнымъ годовымъ доходомъ съ имѣній, чистыхъ отъ
долговъ и нигдѣ незаложенныхъ. Но ие въ прокъ пошло

ему это наследство. Извратились лучшія качества души
его, доброта превратилась въ слабость характера, щедрость въ расточительность, и привязанность къ недостоіінымъ людямъ стала такою-же постоянной, какъ и привязанность къ молчаливому Ѳедору, который одинъ былъ
ея достоинъ, ибо искренно и безкорыстно любилъ его.
То, что дѣлали деньги, оиъ считалъ своимъ собственнымъ дѣломъ, и ничѣмъ нельзя было такъ польстить ему,
какъ увѣрить его въ несокрушимой силѣ его характера...
Оиъ любилъ преодолевать препятствія и не натыкался
ни на одно препятствіе. Ни разу не пришлось ему лнномъ къ лицу встретиться съ нравственной силой, равной сил* его милліоновъ. Все давалось ему легко, и онъ
воображалъ себѣ, что все это только потому и легко,
что человѣкъ онъ недюжинный и что всякая цѣль, какую-бы онъ ни предположить себ*, рано или поздно, будетъ имъ достигнута. Захотѣлъ онъ больницу выстроить—
выстроилъ. Захотѣлъ добыть себѣ картину Корреджіо—
добылъ. Захот*лъ передѣлать отцовскій домъ свой—и черезъ два года громадный домъ этотъ сталъ иеузнаваемъ:
тамъ, гдѣ когда-то была его дѣтская, стояли нерсидскіе
диваны и били фонтаны...
Все это дФлали деньги, не нрнчемъ тутъ была его
сила волн, которою мысленно гордился онъ.
Мало того, онъ воображалъ, что у него есть убѣждеиія.
Но H въ этомъ онъ ошибался. Никакихъ — ни религіозныхъ, іш политическихъ, ни даже литера,туриыхъ—
убѣжденій въ немъ вовсе не было.
Онъ хвастался, что онъ чисто русскій человѣкъ, русскій человѣкъ съ головы до ыогъ; но, кромѣ русской
распущенности и безхарактерности, ничего русскаго не
нашелъ-бы въ немъ ни французъ, ни нФмецъ.
Онъ выписывалъ в с * русскіе журналы и подписывался
на в с * самыя дорогія русскія изданія, но, но большей

части, чпталъ французскіе романы, въ особенности романы
Дюма, котораго былъ поклонникомъ.
Онъ хотѣлъ быть меценатомъ, но настоящіе таланты
не нуждались въ его покровительстве. п бездарности пользовались его исключнтелыіымъ вниманіемъ. Он*-же льстили
ему въ глаза, а за глаза см*ялись надъ его демократическими замашками.
Бѣда, если въ душ* такого сорта людей, каковъ былъ
графъ, загорится страсть — и страсть къ недостойной
женщин*!
И именно эта бѣда стряслась надъ нимъ.
У одного изъ свопхъ кузеновъ, на завтрак*, встр*тнлъ
онъ молодую, красивую женщину, какую-то Елизавету
Михайловну; кузенъ (тоже человѣкъ очень богатый) ей
рекомендовалъ его и затѣмъ, за столомъ, шепнулъ ему
на-ухо: «моя метресса».
Исгішныя страсти, говорятъ, мгновенны. Молодой
графъ сразу іючувствовалъ къ этой метресс* непреодолимое
влеченіе; оиъ упивался ея лепетомъ, ея смѣхомъ, вспыхивающими искорками загадочныхъ темнозелеиыхъ глазъ
ея, и потомъ, когда въ кабинет*, счастливый кузенъ,
хвастаясь своею возлюбленной, вынулъ изъ головы ея
гребень и разсыиадъ ея густую н длинную косу,—графъ
ахнулъ отъ удивленья и пробормотала»:—никогда я такой
косы отъ роду не видывалъ!...
Затѣмъ появилось шампанское, и когда развеселившаяся Елизавета Михайловна позволила разуть себя и
обнажила, такішъ образомъ, свою бФлую, какъ сахаръ,
маленькую и стройную ножку, графъ не вытерпѣдъ и
сказалъ: — Милый мой кузенъ, я умру, если ты мнѣ ее
не уступишь...
— Какъ вы смѣете такъ говорить! — крикнула на
него Елизавета Михайловна. — С ъ чего вы взяли, что
меня можно уступать?... Развѣ я вещь или собака?

Графъ сконфузился и сталъ умолять ее простить его.
Елизавета Михаиловна недолго дула губки и простила
его съ тѣмъ, чтобъ онъ никогда не узмавалъ и не спрашивал»: чья она дочь, кто она п какъ ея фамилія.
Гра<|гь обѣщалъ.
Такъ неоригинально началось знакомство ихъ.
Много страиицъ и главъ пришлось-бы написать автору,
если-бы развивающаяся страсть графа къ этой женщин*
входила въ иланъ его небольшого разсказа.
Оказалось, что Елизавета Михайловна замужемъ—
первое препятствіе; оказалось, что кузеыъ ни за что не
хочетъ разстаться съ нею — второе препятствіе. Оказалось, что она старается избѣгать графа и не принимаетъ
его подарковъ—третье ирепятствіе.
Какъ-же не выказать ему той силы воли, которою
•онъ хвастался?... Ему-ли, незнавшему до сихъ поръ ни
одного препятствія, отступить и признаться въ этомъ
•отступленьѣ?!
Друзья-же и товарищи, которые чуть не жили на его
счетъ, которымъ вовсе нежелательно было-бы, чтобы
графъ когда-нибудь женился и повелъ иную жизнь,
стали, всѣми зависящими отъ нихъ средствами, разжи
гать страсть н помогать ему. Кто изъ нихъ могъ предполагать или вообразить себѣ, чтобы влюбленный графъ
могъ жениться на замужней женщин* и гіритомъ еще на
чужой любовниц*!
Въ особенности нѣкто Гнутиковъ въ этомъ случа*
оказался неутомимымъ помощникомъ: онъ взялся вести
переговоры и при этомъ выказалъ немало дшіломатическпхъ способностей.
Долго не сдавалась хитрая, кокетливая Елизавета Михайловна.
ІІаконецъ, въ одпнъ прекрасный вечеръ, въ Лѣтыемъ

саду, у памятника Крылова, иа скамеечкѣ состоялосыіхъ
свиданіе.
— Я безумно люблю васъ! — говорилъ ей г р а ф ъ . —
Будьте только моей, и—вотъ вамъ мое честное слово—
я женюсь на васъ.
Вѣтреная красавица скромно сидѣла подъ вуалью.
— Какъ вы можете на мн* жениться, когда я замужемъ.
— Но разв* мужъ любитъ васъ? Развѣ оиъ дорожитъ
вами? Я-же плюю на всѣ прилпчія свѣта, на в с * толки,
на всё... Ми* дѣла нѣтъ, какъ вы до сихъ поръ вели себя... Я люблю васъ, и—баста! Если мужъ вашъ рѣшится
дать вамъ разводъ,—я поведу дфло и озолочу его... Для
меня не существует'!, препятствій...
— Будто бы!... Я этому не вѣрю... А что онъ скажетъ?
— Кто? Мой кузенъ? Да что онъ можетъ сказать,
если вы отдадитесь мнѣ? Разв* вы не свободны любить
кого вамъ вздумается... Да что!., вызову его иа дуэль,
если онъ заупрямится... Хотите—вызову?!..
В ъ такомъ тон* продолжался таинственный разговоръ
до солнечыаго заката.
Они вышли изъ сада послѣдними. Онъ предложила,
ей сѣсть въ свою карету; она согласилась, и они по*хали.
Куда? Она поѣхала къ нему чай пить и, разум*етея,
въ этотъ вечеръ вела себя безукоризненно. Какъ о каменную стѣну разбивалась бурная страсть его.
Прошло недѣль пять—шесть.
Елизавета Михайловна разсчитата в с * шансы и поняла, что выйти замужъ за графа н расточать его мнлліоны для нея выгодн*е, чѣмъ пользоваться изменчивой
щедростью свонхъ возлюблеиныхъ. (Она-же была дочь

чиновнаго папеньки, говорила по-французски н по
танію могла стать великосвѣтской женщиной!)

ВОСІІИ-

И все подстроилось такъ, какъ она захотѣла! Кузеиъ
графа иредпочелъ ей актрису-француженку, знаменитую
во всѣхъ отношеніяхъ. Мужу ома объявила, что сошлась
съ графомъ H что, такъ какъ онъ проигрался въ карты,
то ему выгоднѣе за 7 0 , 0 0 0 дать ей разводъ, чѣмъ держать ее у себя безъ всякой для себя пользы и удовольствіяЧерезъ годъ графъ былъ уже женатъ на ней, на зло
тѣмъ изъ друзей своихъ, которые не желали вндѣть его
женатымъ. Вирочемъ, эти друзья тотчасъ-же иеремѣнпли
свою тактику—и громко удивлялись такой настойчивости,
такой непреклонной сплѣ волн, съ какою добрый графъ
велъ все это дѣло. Къ тому-же и самый характеръ Елизаветы Михайловны давалъ имъ надежду, что въ жизни
графа ничто не неремѣнится.
Женившись,

графъ съ женою уѣхалъ

за границу.

III.
Я люблю ее,—думалъ графъ,—и, стало быть, пусть она
будетъ счастливѣншею на свѣтѣ женщиной. Но она
не можетъ быть счастлива безъ того, чтобы десятки молодыхъ людей не были у ногъ ея,—такова ея натура. Чтоже дѣлать? Дѣлать нечего. Пусть десятки юныхъ джентельменовъ изнываютъ у иогь ея.
И дѣйствительно: кѵда-бы ни ѣхалъ графъ, въ Ж е ыеву-лн, въ Неаполь, или въ Парижъ, всюду, но сдѣдамъ графини, ѣхали здоровенные сыны Альбіона,
блѣдно-худощавые французы, смуглые итальянцы, русскіе бонвиваны,—словомъ, Фоблэзы п Донжуаны всѣхъ
націй. И, разумѣется, вся эта толпа останавливалась въ
гостиниц!;, занимаемой графомъ, и, разумѣется, жила,

ѣла, пила и веселилась на счете его сіятельства, что нисколько не міішало имъ, соперничая другъ иередъ другомъ, всячески стараться какъ можно скорѣе украсить
рогами лобъ его и, такимъ образомъ, чисто ио-европейскн отблагодарить его.
Графиня вовсе не была зла; напротивъ, со всѣми
она была весела и игрива, и если царапалась иногда
по-кошачьи, то тотчасъ-же старалась и замазать ласковымъ словцомъ нанесенную ею рану или царапину; но
расточительность ея не знала себѣ никакихъ предѣловъ.
Трудно остановить пламя, которому шнцей служить
громадный, тѣено выстроенный городъ,—трудно погасить
и эту страсть расточать, пока милліоиы служатъ ей пищей. Сгорптъ весь городъ—и ие будетъ пламени; сгорятъ
мплліоны—H страсть но ыеволѣ потухнете, превратится
въ безсильную злость, ибо бросать ихъ пли пожирать
будетъ уже нечего.
Неистощимы, какъ струи падающаго съ горъ водопада, казались графин!; Елпзаветѣ Михайловнѣ милліоны,
унаслѣдованиые графомъ, и ей ничего не стоило, по дорогѣ изъ Рима въ Неаполь, взять пригоршню золотыхъ
или серебряныхъ монете и, ради забавы, съ террасы
гостиницы бросить ихъ въ апельсішный садъ какоіінибудь внизу построенной виллы. Ничего не стоило снять
съ руки брилліантовый или изумрудный перстень н отдать
его какому-нибудь фокуснику или салонному шутнику,
который иочему-либо вдругъ полюбился ей, можетъ быть,
потому что у него птичій клювъ вмѣсто носа, или красны«, сочыыя губы.
Гдѣ бы ни останавливался графъ, содержатели гостиницъ потирали руки и облизывались отъ радости... Каждый вечеръ, нослѣ ужина, за прожитый день уиравляющііі графа аккуратно отсыпалъ имъ по счету ц!;лую кучу
червонцевъ.

И, Боже мой! какнхъ фантазій не приходило въ голову милой графин!;! Разъ, въ отелѣ, на своей верховой
лошади она въѣхала на балюстраду мраморной лѣетницы.
В ъ другой разъ, въ салонѣ съ штофной мебелью, зажгла бенгальскіе огни, такъ что чуть сама не задохлась отъ дыма.
Накупивъ дѣтскнхъ барабановъ, свнстѣлокъ и дудокъ, она
однажды заставила своихъ гостей задать такой концерта,
отъ котораго, заткнувъ уши, разбѣжались всЬ жильцы
гостиницы.
И все прощалось ей—до такой степени спасительна
и обаятельна была ея расточительность. Каждый былъ
увѣренъ, что графъ, этотъ русскій варваръ, за все-про
все заплатить въ тридорога: и за испорченную копытами
лѣстнпцу, и за закоптѣлыя или подпаленный гардины, и
даже за жильцовъ, съ бранью перебравшихся въ другія
гостиницы, иначе сказать, за убытокъ, причиненный ея
дикой музыкой.
Только разъ фантазія графини Елизаветы осталась ne
совсѣмъ безнаказанной (нашла коса на камень). Въ Париж!;, при Наполеонѣ III, вздумалось ей надуть публику.
И вотъ, нарядивъ своихъ кучеровъ и грумовъ точно такъ
же, какъ одѣвала и обувала ихъ императрица, выѣхала
она въ раскидномъ ландо прокатиться но булонскому парку (Bois de Boulogne)—и имѣла удовольствіе видѣть,
какъ издали принимали ее за Евгенію, отдавали ей честь
и снимали шляпы.
За такую иродѣлку ей велѣно было выѣхать изъ Парижа, къ немалому удовольсгвію графа, котораго наличный
средства быстро таяли и которому, какъ можно скор!;е,
хотѣлось вернуться на родину. До такой степени дорогая, безплодная, безалаберная жизнь заграницей начинала надоѣдать ему.
Онъ сталь грустнѣе, сталъ иногда сомиѣваться въ
любви, въ вѣрности жены своей. Но, какъ страусъ боится

скачущаго на него съ арканомѣ всадника и воображаете
себя ви!; всякой опасности, спрятавъ подъ крыло свою
голову, такъ пряталъ онъ свои мысли и подозрѣнія и
былъ увѣренъ, что опасность измѣны, такъ какъ онъ ея
не видите и ие хочетъ видѣть,—или отъ него за три
девять земель, или ея вовсе н!;тъ.
Съ тѣхъ поръ прошло уже около 8 лѣтъ... и, какъ
мы видимъ изъ разговоровъ о елк!;, многое изменилось
въ ихъ взанмныхъ отиошеніяхъ (кромѣ страстной любви
его къ жеыѣ, которой спальня находилась уже на другомъ концѣ дома).
IV.
У бѣдыаго графа помутилось въ головѣ и задрожали
колѣнп, когда, на другой день Рождества, проснувшись
въ два часа ионолудни, подошелъ онъ къ письменному
столу и не нашелъ ключа отъ того ящика, гдѣ онъ пряталъ деньги, документы и письма отъ управляющйхъ.
— Ѳедоръ! Гд!; ключъ?
— Не знаю-съ...
— Онъ былъ вотъ тутъ... и, я хорошо помню, ящикъ
былъ незаие^гъ.
— Вчера, когда вы изволили одѣваться,—ойустивъ
глаза, проговорилъ Оедоръ,—я слышалъ, какъ кто-то отодвйнулъ ящикъ, а впрочемъ... я ничего не знаю-съ...
— Кто-то... иодумалъ графъ.—Гм! Этотъ «кто-то»—
графиня... Я . . . я разведусь съ ней, если... Я скандаль
сдѣлаю, если только...—Ѳедоръ, сходи къ графинѣ и спроси
ее, не видала ли она ключа отъ моего ящика.
Оедоръ тяжело вздохнулъ и вышелъ.
Графъ сѣлъ въ кресло и обѣими руками сжалъ себѣ
голову...
— Ну, что?—спросилъ онъ, когда Ѳедоръ вернулся
съ половины жены его.

Графиня приказали сказать, что он* одѣваютея и
что он* сами изволятъ зайти къ вашему сіятельству.
Черезъ четверть часа вошла графиня—нарядная, какъ
куколка... или какъ бабочка пзъ какихъ-то тропическихъ
лѣсовъ, занесенная на сѣверъ по волшебному мановенію.
Она была весела, двумя-тремя прыжками подбѣжала
къ графу, обняла его сзади за шею и подѣловала въ голову.
— Графиня! мн* нужны кое-какія письма, я шікакъ
не могу отпереть вотъ этого стола... Вы знаете, .какъ я
разсѣянъ... Не помнпте-лн вы, куда я дѣвалъ или куда
положилъ ключъ отъ этого ящика?.. Я уже перешарилъ
всѣ своп карманы... но, мн* кажется, я при васъ держалъ его!
— И совсѣиъ при мы* ты не держалъ его, а просто
оставилъ его въ ящик* и ушелъ. Я его взяла н спрятала, такъ какъ я очень хорошо знаю,—продолжала она пофранцузски, — очень хорошо знаю, что у тебя таскаютъ
деньги, и ты никогда не считаешь ихъ. Вотъ, куда я
спрятала этотъ ключъ. На, возьми! Да, пожалуйста, перечти при мн* твои деньги, если у тебя есть какія-нибудь
деньги...
Графъ отперъ и отодвинулъ ящикъ, но считать деньги
при графин* ему было совѣстно. Онъ такъ былъ полыценъ
ея лаской и заботливостью, что ему страшно стало явно
подозревать ее.
— Считай, считай!..—настаивала графиня.—Я хочу
знать, все-ли у тебя цѣло, потому что, между нами будь
сказано, я и Ѳедору твоему не довѣряю... Да и мало-лн
шляется къ тебѣ всякаго народа и разныхъ литераторовъ!
Графъ счелъ деньги и сказалъ:
— Напрасно ты подозрѣваешь... деньги в с * . . . в с *
шестнадцать тысячъ пятьсотъ восемьдесятъ.
— А! какой ты еще богатый! И в*дь я тебя знаю,

ни за что не захочешь ты побаловать меня — не дашь
мн* на елку, ну, хоть пять тысячъ... Вѣдь не дашь? не
правда-лп?—говорила графиня, приближая къ глазамъ его
улыбающееся лицо свое и душистые локоны.
— Ахъ! ты не знаешь... это не мои деньги. Этими
деньгами я долженъ заплатить проценты по двумъ вексел ямъ.
— Къ которому числу?
— Къ 10-му января.
— А! къ десятому! Еще въ будущемъ году... Хочешь, я къ тому времени ворочу тсбѣ эти деньги? Мнѣ
должны и мн* заплатить. Видишь, какая между нами
разница: ты долженъ другимъ, а мн* должны другіе. Да
и то сказать, разв* этотъ Кнеперъ не писалъ къ тебѣ,
чТо къ 1 января онъ продастъ хл*бъ и вышлете деньги.
— Да, но онъ пишете, что дѣла наши запутаны, что
этими деньгами слѣдуетъ расплатиться съ рабочими...
— Э! дѣла распутаются, п все пойдете, какъ по
маслу... Ты такой сталъ мрачный, такую хандру на себя
напустидъ, что... неужели ты откажешь мн* въ ѵдовольствіи—этой маленькой елкой развлечь тебя? Вѣдь ты
знаешь, что я люблю тебя... Ну?
Графъ откинулся на задокъ кресла, закрылъ глаза и
задумался.
— Э! чортъ возьми!—сказалъ онъ, какъ-бы очнувшись,—бери, сколько хочешь... Авось...
— Ну, поцѣлуй меня... не хандри и не вѣрь всякому
вздору... Я знаю, что есть люди, которые хотятъ окончательно разсорить насъ...
И, поцѣловавши графа въ гладкій н блѣдный лобъ его,,
графиня тотчасъ-же отсчитала себѣ шесть тысячъ, и торжество иобѣды блестѣло въ глазахъ ея, когда, съ пачкою
депозитокъ вь рукѣ, она еще разъ обняла его и, шурша
длііниымъ атласнымъ шлейфомъ, удалилась І І З Ъ комнаты.

— Я гибну...—подумалъ про себя несчастный графъ.—
Она до нищеты доведетъ меня... Я люблю ее, но возможио-.ш, чтобы около ста тысячъ въ годъ стоил* одинъ
гардеробъ ея! Почти половина всего моего дохода на одпиъ
гардеробъ! Ни одна королева столько не расходуетъ! Это
чортъ знаётъ что!.. Это... это безуміе!..

накупить дорогихъ подарковъ, цѣною отъ пятидесяти
до пятисотъ рублей;—мудрено сообразить, кого ей приглашать и кто поѣдетъ къ ней.
Поѣдутъ-ли тѣ, кто ни разу ие хотѣлъ принять ея?
Поѣдутъ-ли тѣ, кто не отплатилъ ей визита?
С в ѣ т ъ не хсараетъ забяужденій,
Но т а й н ы требуетъ отъ нихъ.

V.
На третій день Рождества, едва растворились магазины и лавки, какъ уже на Невскомъ показалось великолепное раскидное ландо графини съ ливрейнымъ назади
лакеемъ.
Изъ-за дорогнхъ мѣховъ выглядывало на морозъ ея
подрумяненное, съ лоснящимися бровями, личико. Графиня ѣхала покупать подарки.
Но вонросъ: для чего ей нужна была эта елка?
Ничего нѣтъ легче, какъ отвѣчать на такой вопросъ...
ßo-нервыхъ—это была ея фантазія. Во-вторыхъ—страсть
изумлять иностраицевъ своимъ богатствомъ и роскошью
еще не простыла въ ней. Въ-третьихъ — ей хотѣлось
знать, пріѣдетъ-лн княгиня Т . , если она позоветъ ее. И,
наконедъ, въ-четвертыхъ — такъ какъ по городу ходятъ
слухи объ ихъ рааореніи, ей хотѣлось доказать, что это
вздоръ, и что такихъ елокъ не дѣлаютъ люди, которыми
грозіггъ банкротство.
Графиня хоть и была хитра, но не привыкла серьезно
ломать головы своей, а потому и смѣшала два понятая:
«показать» еще ие значить «доказать». Кто зналъ дѣла
графа, его состояніе и громадные долги его, тотъ никоимъ образомъ не могъ разубѣдиться въ его критическомъ
положеніи, потому только, что графиня затѣяла елку и
что эта елка будетъ стоить тысячи.
Но немудрено поставить елку п освѣтіггь ее, немудрено

сказалъ велпкій Пушкинъ—и сказалъ великую истину.
Поведеніе-же графини было сдишкомъ явно, и только
одинъ мужъ еще не вполыѣ раскусилъ ее... да и тотъ
начиналъ догадываться.
Вся прошлая скандальная жизнь ея была всѣмъ известна, и не было въ свѣтѣ ни одной такой великосветской тетушки, которая отпустила бы къ ней свою племянницу, ни одной бабушки, которая бы не ахнула,
если бы узнала, что ея внучка была съ визитомъ у графини Ижорской.
Можетъ быть, и эти племянницы, и эти внучки немало
разиыхъ грѣшковъ таили въ глубин* души своей, по никто изъ нихъ не рѣшился бы съ такимъ дѣтскимъ легкомысліемъ и, въ то-же время, съ такою наглостью играть своей репутаціей...
С в ѣ т ъ не караетъ заблужденій,
Но т а й н ы требуетъ отъ н и х ъ .

ІІо иочему-же — спросятъ — графиня, какъ женщина
хитрая, ие могла притвориться, не могла, хоть ради
свѣта, который такъ печалилъ ее своимъ пренебреженіемъ, надФть на себя маску женщины, въ свѣтскомъ
смысл* слова, вполн* приличной и добропорядочной?—
Не могла, потому что для притворства, все-таки, нужно
хоть нѣкоторое угрызеніе совѣсти, хоть какое-нибудь
самосознаніе; графиня-же была вполн* собой довольна и
безпрестаішо пробалтывалась... Она находила свое повеиолонскій.

9

деніе вполнѣ естественнымъ и ни за что бы не повѣрила,
что есть на свѣтѣ вѣрныя жены или труженицы-матери.—Если-же—говорила она—и попадаются такія, то
это—дуры.
Такъ воспитала ее та среда, въ которой она выросла.
О семействѣ ея много разсказывалось легендъ посѣтптелямп танцклассовъ, ішвныхъ иогребковъ и тому подобныхъ заведеній...
Быть иной графиня была ие въ силахъ, и, быть можетъ, будь она иная,—не пришлась бы по вкусу графу
и ипкогда не была бы графинею.
VI.
Что-же дѣлалъ графъ все это время, отъ 26-го декабря до 4-е января, т. е. того дня, когда въ домѣ его
засветилась елка?
Онъ ничего ие дѣлалъ. Жизнь его шла по-прежнему: онъ просиживалъ до пяти часовъ утра, играя въ
карты, въ шахматы, ужиналъ и запивалъ свой ужинъ
дорогими ликерами; курилъ или читалъ, когда никого у
него не было. Вставалъ около двухъ часовъ пополудни и
шелъ завтракать; затѣмъ ѣхалъ прокатиться по городу;
затѣмъ толковалъ съ управляющими видѣлся съ кредиторами, съ ходатаями по дѣламъ, съ архитекторомъ, съ
домашннмъ докторомъ, выдавалъ деньги или иисалъ д'І>ловыя письма. Потомъ обѣдалъ и затѣмъ опять пилъ
ликеръ, курилъ сигары, слушалъ городскія новости или
самъ что-нибудь разсказывалъ, и очень былъ доволенъ,
когда ему удавалось кого - инбудь насмѣшить или вызвать восклицаиіе: «Э, да какой-же вы молодецъ, графъ!
Ей-Богу!»
Вся разница состояла только въ томъ, что всю эту

неделю опъ дурно себя чувствовалъ, былъ не въ дух!; и
говорилъ свопмъ пріятелямъ: — «Графиня моя затѣваетъ
елку... Что это такое будетъ... е й - Б о г у , не знаю»...
Или: «охъ, ужъ эта елка!.. Чтобы кого-нибудь звать,
иадо, понимаете, самому ѣздить съ визитами; а я... терпеть этого не могу. Что за визиты! не правда-лп?..
— Правда, правда,—подхватывалъ какой-нибудь прія
•гель, вроде Гнутикова.
— Я никуда... Все это мне надоѣло... Такъ, знаете,
надоело, что хоть эт. петлю...
Графъ при этомъ усмйхался, и, конечно, никто пе
подозрѣвалъ, какой адъ въ эту минуту клокоталъ въ
душЬ его.
Накануне елки, третьяго января, былъ ненастный день,
вылъ вѣтеръ и метель кружилась въ улнцахъ, заходила
на дворы Ii около сараевъ, коиюшенъ и дровяныхъ складовъ навѣвала цѣлыя горы снѣга.
Графыіроснулся позднѣе обыкновеннаго и съ головною
болью.
— Пора зажигать свЬчп и лампы — хрипло сказалъ
онъ Ѳедору. — Какая темь! Ахъ да! вели заложить карету—я сію минуту должеиъ выѣхать.
Графъ просыпался ночыо и думалъ: «У меня елка—
ирилично-ли мне дуться и ничего не подарить жепѣ? Можетъ быть, будутъ родные, будетъ крестница, и я... я —
ничего! Это нельзя!.. Конечно, глупо на всякій вздоръ
тратить деньги! ІІо... ужъ если такая затѣя, такъ ужъ
никакъ нельзя...
Не успЬлъ онъ этого подумать, какъ приподнялся
край тяжелаго занавйса, блеснулъ огонь свечи: мелькнула
голая рука... распущенный косы, огненные зрачки.
Вошла графиня, поставила свѣчу на сголикъ и, задувъ
ее, стиснула мужа въ своихъ объятіяхъ...
Въ последнее время они рѣдко такъ видѣлись.
*

Но графиня до тонкости изучила характеръ своего
супруга и поняла, что завтрашнін день онъ долженъ быть
въ самомъ хорошемъ настроеніп духа и не жалѣть своихъ
денегъ...
Чго-же мудренаго, что графъ проснулся позднѣе
обыкновеннаго и что мысли о иодаркахъ женѣ стали,
такъ сказать, потребностью его сердца, послѣ того, какъ
ночное посѣщеніе ея напомнило ему первые горячіе
дни ихъ супружества?..

VII.
Графъ Илья Матвѣевичъ куішлъ женѣ своей великолепный браслета, въвидѣ золотой змЬи, съ головой, осыпанной брилліаытами, и съ пзумруднымъ глазомъ. За
этотъ браслетъ занлатилъ онъ 1,200 руб. и только его
засунулъ онъ къ себѣ въ карманъ бобровой шубы; остальные подарки, купленные въ разныхъ магазинахъ, велЬлъ
присылать къ себе на домъ, передавать человеку—Ѳедору.
IIa нихъ истратилъ онъ приблизительно около семисотъ
рублей.
Домой вернулся онъ къ обѣду.
За обеденнымъ столомъ, кроме его домашнихъ, было
человекъ шесть гостей изъ свиты графини и въ томъ
числѣ М-г де-Грандомъ; изъ числа-же его домашнихъ
пріятелей былъ ГІетръ Ивановичъ Гяутиковъ. На столѣ,
разумеется, стояли зажженные канделябры и в с е лакеи
были, конечно, въ бйлыхъ иерчаткахъ.
Графъ чувствовалъ себя нехорошо, но былъ, но обыкновенно, любезенъ, елъ безъ всякаго апиетита, но безпрестанно подливалъ себе въ стаканъ бургонское и сталъ
еіце бледнее, чаще подергивалъ плечами н нервно закидывалъ назадъ голову.

Съ техъ поръ, какъ кто-то изъ его пріятелей намекиулъ ему, что М-г де-Грандомъ, изъ бѣдной, разорившейся, хотя и аристократической французской фамиліи,
попалъ въ Петербургъ на содержаиіе и пересылаетъ въ
Парижъ на имя одного извіютнаго банкира, не мало деиегъ—графъ почувствовала, въ сердце своемъ занозу, и
что ни делалъ, какъ ни равиодушничалъ, какъ пи старался разсѣять себя, заноза эта входила все глубже и
глубже и отравляла ие только жизнь, но и весь организмъ его, нервный и надломленный.
Сильно не нравилось ему это слово: «на содержаніе»,
и онъ не могъ не узнать, что этотъ Грандомъ, этотъ
пріѣзжій парпжаиинъ въ Питсрѣ ни съ кішъ почти ие
знакомь, что онъ по цѣлымъ часамъ сидптъ у графини
въ ея уборной и читаетъ ей вслухъ романы новейшей
французской школы; при немъ же всегда такъ молчалпвъ,
такъ задумчиво скромеиъ, улыбается такъ застенчиво
и такъ предупредительно вѣжливъ, гораздо вежливѣе,
чѣмъ съ самой графиней, хотя и говорить, что онъ никакъ
не ожидалъ, среди русскаго общества, найти такую во
всехъ отношеніяхъ удивительную женщину.
Послѣ обѣда всЬ пошли въ кабинете графа. Графиня-же, вставь изъ-за стола, однимъ изъ тѣхъ едва замѣтныхъ движеній глазъ и руки, однимъ изъ тѣхъ мановеній, понятныхъ каждому, кто привыкъ вращаться въ
обществе, дала знать Гнутикову, что желаете, съ нпмъ
поговорить.
Они прошли въ смежную съ столовой комнату, освещенную стенною лампою, гдѣ стояла мраморная Е в а и
висела картина Рубенса.
— Петръ Ивановичъ!.. В ы сами знаете, что вы
человекъ не глупый, — начала графиня, — я въ васъ
уверена...

Мы друзья... А потому... потому я хочу попросить васъ
объ одномъ одолженіи...
Они сѣли, и Гнутиковъ уставилъ на нее выпуклые,
вопросительно-наглые глаза свои.
— Что прикажете, графиня? Я для васъ на все готовь. Но вы знаете, что я не безкорыстенъ,—и когданибудь... Теперь я знаю, что вамъ не до меня... Но
когда-нибудь...
Графиня ударила его по рук*.—Знаю, на что вы намекаете... и позволяю вамъ надФяться. Разъ сдержала слово—помните?
— Я этого никогда не забуду, графиня.
— Видите, какъ я васъ понимаю. Такъ вотъ что,
ГІетръ Ивановичъ; надо разсѣять графа, надо какъыибудь въ сторону отвлечь его мысли и фантазіи,
чѣмъ-нибудь, понимаете, заинтересовать его. Я знаю,
ему когда-то нравилась ваша жена. Помните, какъ онъ
любезничалъ! Скажите еіі, чтобъ она... притворилась
Ну, что ей стоить притвориться!—притвориться, что она
влюблена въ графа? И что за б*да, если она иодастъ
ему какія-нибѵдь надежды... и вскружить ему голову?..
Право, отъ этого Петербургъ не провалится, да и вамъ
не будете хуже. Она, конечно, останется вамъ вфрна,
хоть вы и стоите того, чтобъ нзмѣняли вамъ... Ну,
да... право-же, стоите! — добавила она игриво-дружелюбнымъ голосомъ, какъ бы смѣясь и упрекая его, и снисходя, и поощряя.
Еще съ минуту поглядѣлъ ей въ глаза Гнутиковъ...
и пожаль плечами.
— Да вѣдь ома дура, — сказалъ о и ъ ; — в ы думаете,
она сумѣетъ?
— Какая женщина не сумѣетъ
захочетъ?

сдѣлать того,

что

—

Кокетничать она, конечно, умѣетъ... Такъ вы ду-

маете, онъ и приметь за чистую монету!
— О! вы еще ие знаете графа! оиъ такъ самолюбнвъ
и такъ увѣренъ, что оиъ человѣкъ опасный, что... Къ
тому-же, H вы можете подлить масла въ огонь—притворитесь, что вы ревнуете...
— Графъ знаете, что я не ревннвъ,—сказалъ Гнутиковъ.
— Ну, ужъ вы со мной не спорьте... Я зиаю это но
опыту. Разъ, въ Париж*, мн* это удалось... и оиъ
чуть-было не влюбился въ одну маркизу... Ахъ, какъ я
тогда къ нему ревновала, еслп-бы вы знали! Какъ я ревновала!
И графиня такъ засмѣялась, что не только ея собственные зубы,
но и одинъ фальшивый засверкали,
какъ перламутръ изъ-за верхней, антично обрисованной
губы ея.
- Графиня! вы знаете, что я у васъ подъ баишакомъ... Постараюсь исполнить ваше желаніе... Но будьте-же и вы откровенны: зачѣмъ нужна вамъ такая коме дія?
Графиня поглядѣла на него и встала съ кресла.
— Вы какъ-то говорили, Петръ Ивановичъ, что
вамъ все нзвѣетно, и такъ какъ я привыкла вѣрить
вамъ, то...
— Вы все знаете,—продолжала она, глядя въ окно,
закутанное мракомъ, — и ие нуждаетесь въ моей откровенности... да я и не прячусь—я вся на виду... Притворяться не въ моемъ характер*, и миѣ очень непріятно»
что графъ набрался откуда-то какой-то м*щанской морали и заставляете меня прикидываться, что я ни о комъ,
кром* него, не думаю. Какъ это глупо! Точно древнія
времена какія-то! Право... Но ступайте въ кабинете!

— Извините, я долженъ сейчасъ-же ѣхать. Сегодня...
я обФщался въ буффъ.
— В ъ ложу къ Матильдѣ?! да? Ну, вотъ видите,
что и я все знаю... Прощайте, я иду переодѣваться къ
вечеру.

ГШ.
А графъ, у себя въ кабинет*, подкативъ узорный
судокъ, въ вид* ящика на ножкахъ, съ рѣдкими иослѣобѣденными винами, угощалъ ликеромъ пріятелей жены
своей.
Вошелъ Ѳедоръ и доложилъ, что изъ магазиновъ принесли къ нему какія-то вещи.
— Какія тамъ вещи?.. Что за вещи? А, да... Ну поставь ихъ пока въ своей комнат*. Я ужъ и не помню,
что такое! А вотъ эту штуку я кунилъ, господа. Какъ
вамъ нравится? А?
И юные кавалеры, съ сигарами въ зубахъ, не безъ
наслажденья стали разсматривать браслетъ, купленный
графомъ, взвѣшивать его на руку н одѣнивать... Кто
цѣнилъ въ полторы, кто въ двѣ тысячи.
— А я ужъ и не помню, сколько я заплатилъ... А
ничего браслетъ?... Брилліанты довольно чистой воды...
не иравда-ли?!.. И змѣя искусно, очень пскусно сдѣлана!
Не иравда-ли?
— Очень, очень искусно!
— Delicieux! Magnifique! — воскликнулъ потихоньку
Де-Грандомъ.
— Не иравда-ли?
— О да... это вещь... Такой браслетъ никакой женщин! не стыдно будетъ надѣть на руку.
Графъ дрожащими руками закрыли футляръ и заперъ
его въ столъ, вмѣст* съ своими деньгами... Онъ былъ

не совсѣмъ въ нормальномъ состояніи... Слишкомъ много
выпилъ и говорилъ к а к ъ - т о странно, нескладно и надо* дливо, на ходу раскачивался и махалъ руками.
В ъ двѣнадцатомъ часу ночи онъ

уже

былъ одинъ.

Бзялъ газету, хотѣлъ читать—и ие могъ.
Страшная тоска забралась къ нему въ душу...
— Ѳедоръ!
Ѳедоръ выдвинулся пзъ-за ниши.
— Куда в с * дѣвалпсь? Чортъ знаетъ что! Графиня дома?
— Не знаю-съ.
— Поди, узнан!
Ѳедоръ исчезъ.
— Или это у меня голова кружится... Точно вотъ
сейчасъ, сію минуту, рухнетъ потолокъ и меня раздавить,
какъ таракана... Никогда еще не было мнѣ такъ тяжело,
такъ страшно!.. Кто это идетъ? Кто тамъ?
Шаги приблизились къ двери; вошелъ докторъ графа—
Эдуардъ Францовичъ, русскій нѣмедъ, съ маленьким-*
брюшкомъ, съ маленькой лысиной, съ подстриженными
висками и отвислымъ подбородкомъ. Очень приличная и
благодушная физіономія.... Человѣкъ очень милый, но
эгоистъ, какихъ мало.
— Батюшки мои! — началъ онъ, какъ-бы запыхавшись.—Какая погода! Какъ вы счастливы, что можете
сидѣть у вашего камина и не вынуждены таскаться...
Вы себ* представить не можете, что за скверность на
двор* — такъ и мететъ, такъ и заметаетъ. Я ужъ вотъ
уши себѣ заткнулъ... А что вы... здоровы?
— Ужъ не знаю, право... Выѣзжалъ сегодня, но ни
аппетита—ничего!
— Да, вы нынче какъ-то особенно блѣдны... Дайте-ка
ми* посмотрѣгь на васъ... Впрочемъ, вы всегда бл*диы,—
промямлилъ докторъ, какъ-бы въ ут*шеніе графу, котораго взялъ за руку.

В ъ эту минуту фигура Ѳедора появилась на прежнемъ
мѣстѣ.
— Ѳедоръ, это ты?—обернулся графъ.—Ну, что?
— Графиня уѣхали кататься.
Докторъ изобразилъ всѣмъ мягко очерчениымъ, гладко
выбритымъ лицомъ своимъ нѣчто въ родѣ ужаса и тоже
обернулся къ Ѳедору.
— Какъ! кататься!! Въ саняхъ?
— В ъ саияхъ-съ.
— Съ кѣмъ-же это она поѣхала?—Одна?—снросилъ
графъ.
— Всѣ уѣхали-съ, никого нѣтъ.
— Какая храбрая дама эта графиня! Ну, еи-Богу!
я-бы собаки въ такую погоду не выгналъ! Однако, графъ,
пульсь у васъ лихорадочный...
— Гм., да... все, какъ-будто, согрѣться не могу...
а жарко!
— Гм., да! лихорадочный! Я бы вамъ посовѣтовалъ
принимать почаще то лѣкарство, которое я вамъ проішсывалъ.
— A гдѣ оно? Я ужъ, кажется, давно и не принималъ его. А не хотите-ли, докторъ, сигару? Хорошихъ,
кажется, сигаръ прислалъ мнѣ этотъ Гаупманъ... Попробуйте-ка...
Докторъ закурилъ сигару, настоящую гаванскую
(рублей въ тридцать-иять или сорокъ), нустилъ дымокъ и
поглядѣлъ на кончикъ, опять гіустилъ дымокъ и опять 110Г Л Я Д Ё Л Ъ на кончикъ.
— Очень хорошая сигара, очень! Такъ вы, графъ,
примете мое лѣкарство?
— Непремѣино! Отчего-же ие принять? Хоть я и ие
вѣрю въ медицину, но отчего-же не принять?
— А отчего-же, графъ, вы сами не курите?

— Да совершенно всякій вкусъ проиалъ... ГІробовалъ—и никакого вкуса! Даже запаха не слышу...
— А запахъ великолѣпиый! — И докторъ номахалъ
кистью руки, чтобъ привлечь себѣ къ носу струйку выну щегшаго имъ голубого дыма.
— А на елку? Надѣюсь, докторъ, на елке вы будете?
— А если пригласите! И если найду время... — промямлилъ Эдуардъ Францовичъ.
— Ѳедоръ!
Ѳедоръ выдвинулся пзъ-за ниши.
— ГІоди, спроси графишо...
— Графиня уехали... — отвѣчалъ Ѳедоръ и исподлобья грустно поглядѣлъ на своего барина.
— Ахъ, да, она уехала.
— Ну, и мнЬ пора... Прощайте, графъ!
— Куда вы такъ рано?
— Рано! Скоро второй часъ ночи, а вамъ рано!.. Я
завтра, въ 9 часовъ, въ больницу... Такъ когда-же спать!..
Рано! Я-бы совѣтовалъ и вамъ лечь въ постель, примите
мое лекарство и ложитесь. В ы . . . это я прямо, безъ всякихъ шутокъ говорю,—вы, графъ, не совсймъ здоровы,
и... должны, должны о себѣ позаботиться!.. Прощайте!
Графъ хотѣлъ удержать его, но докторъ взялъ себѣ
изъ ящика еще одну сигару, пожалъ ему руку и, покачиваясь всѣмъ туловпщемъ, вышелъ.
— Я долженъ о себѣ заботиться!.. Да... потому-что
никто обо мне ие заботится... Никто!.. Есть-ли на свѣтѣ
кто-нибудь несчастнее меня? Я боленъ—она уѣхала!.. И
где теперь? въ какомъ кабачкѣ? Или на квартире у этого
францу зишки?!
Графъ всталъ и нетвердыми шагами прошелся по коврамъ своего кабинета... Кровь прилила къ вискамъ его...
Стучали жилы...стучало сердце... стучали кругомъстЬны...

стучалъ воздухъ... И что-то бѣлое, какъ призракъ въ саванѣ, мелькало за темными окнами.
Графъ оглядѣлъ кабинета свой, все его убранство и
всѣ его драгоценности.
— Къ чему все это! Къ чорту все это! Всѣ эти вазы,
зеркала, статуи!! Какъ мнѣ все это опротивело!.. Зачѣмъ
я былъ богатъ? Куда, на что пошли мои милліоны? Ф у !
какъ скверно на душѣ! Какія гири висятъ на мнѣ!.. Какой адъ—эта жизнь!!..
Если-бы m, это мгновеніе въ рукахъ его была палка,
онъ сталъ бы бить ею но зеркаламъ, но фарфору, по статуямъ... и все-бы полегѣло, все превратилось-бы въ обломки въ дребезги.
Но это страшное мгновеніе самого его испугало. Оігь
< грусилъ мысли, что онъ съ ума сошелъ.
— Я себя презираю, давно я себя презираю,—заговорилъ онъ чуть не вслухъ:—но если все это рухнетъ, если
она до нищеты доведете меня,—я буду еще презрѣииѣе!
Оедоръ!.. Если кто придете или пріЬдетъ... скажи, что я
сплю... и... раздень меня, любезный! Да гдѣ это дурацкое
лЬкарство? Делать нечего, видно и въ самомъ дГілѣ мнѣ
слѣдуетъ принять его...

IX.
Что такое случилось съ Серафимой Сергеевной Гнутиковой, или, по-про ст}', съ Серафимочкой, какъ ее заочно называли ея знакомые? Что могло, такъ сказать,
вверхъдномъ перевернуть семейную и домашнюю жизнь ея?
Ничего особеннаго ие случилось, только графиня
Ижорская прислала ей въ по дар о къ боа или нечто вродѣ
змеи, сделанной изъ лебяжьяго пуха, для обматывания
вокругъ шеи, при выездахъ въ зимнее время, и запиской
пригласила ее къ себѣ на елку, очень любезной запиской,

въ которой, между прочимъ, стояла следующая фраза:
«Графу, въ особенности, будете иріятно видѣть васъ, такъ
какъ онъ не совсемъ равнодушенъ къ вамъ; по я великодушна и, все-таки, приглашаю васъ».
Серафимочке было не болѣе двадцати-семи летъ, и она
была такая миловидная, такая субтильио-иикантная дамочка, что если-бы не хлопоты, не безденежье, еслибы она не сама выкормила грудью детей своихъ, сна
была-бы еще моложавее—и могла-бы казаться еще миловиднее.
Сереыькіе глазки ея были такіе свѣтленькіе, голосокъ
такой

детскій,

губки такія

пухленькія,

носикъ такой

вздернутый!
Она была пуста, но не глупа, вѣтрена, даже кокетлива,
н 0 —дома, въ своемъ старенькомъ платьице или въ распашеикЬ, ни о комъ не мечтала, довольствовалась кутилоймужемъ, возилась съ дѣтьми и, хотя была плохой хозяйкой, но хозяйничала, какъ умйда.
В ъ теченіе восьмилетняго супружества у нея народилось четверо дѣтей, изъ которыхъ старшему, МптЬ,
было семь лѣтъ и два мѣсяца, Сонѣ — шесть летъ, а
самый меньшой еще иолзалъ и но целымъ часамъ ревЬлъ такъ, какъ будто случилось съ шшъ какое-нибудь
великое несчастье.
Съ мужемъ Серафимочки мы уже встречались. Петру
Ивановичу Гнутикову было уже лѣтъ подъ сорокъ, но,
не смотря на потертое, тусклое лицо его, это былъ вечный юноша. Непременно завитый, съ нафабренными усами,
въ сѣрыхъ брюкахъ и перчаткахъ лиловаго цвета, этотъ
франте средней руки былъ гораздо ветренЬе, но за то
и ирактичнѣе своей жены. Съ дѣльцами дѣлецъ, съ распутниками распутникъ, съ женщинами иодчасъ любезникъ, подчасъ наглецъ, онъ ловко умѣлъ втираться въ
богатые дома, пользовался доверіемъ дамъ несколько лег-

каго поведенія, и не только не вѣрнлъ вообще въ женскую добродетель, но совершенно безъ всякаго повода увѣренъ былъ, что Серафимочка н его ие обездолила—приставила ему маленькіе рожки, пользуясь его иостояннымъ
отсутствіемъ изъ дому. Но онъ не только не ревновалъ
ея, напротивъ, очень удивился бы, если бы ему кто-нибудь
доказалъ, какъ дважды-два—четыре, что жена его и не
думала никогда пользоваться своей одинокой свободою,
и, благодаря д*тямъ, ни разу не рѣшилась измѣнить
ему.
Служилъ онъ въ какой-то частной контор*, былъ репортеромъ въ какой-то газет*, получая въ мѣсяцъ не
бол*е GO—70 рублей; случалось, заставлялъ чуть не голодать семью свою, но иногда въ рукахъ его бывали и
сотни, и тысячи.
Откуда приходили къ нему иногда эти сотни н тысячи
и куда он* уходили—это было для в с * х ъ (въ особенности
для жены) покрыто мракомъ неизвѣстности.
Съ графомъ Ильей сошелся онъ еще въ то время, когда
онъ только-что влюбился въ свою Лизу и съ разыыхъ
сторонъ пробовалъ обойти или перешагнуть граиитныя
стѣны закона, для того, чтобъ на вѣки в*ковъ законнымъ
бракомъ сочетаться съ ней. Черезъ Гнутикова графъ иосылалъ взятки и подарки кому слѣдуетъ, и Гнутиковъ
былъ одпимъ изъ главиыхъ участннковъ въ той комедіи,
которую постоянно разыгрываютъ мужья, рѣшившіеся,
поторговавшись, выдать замужъ женъ своихъ.
Говорить злые языки, что не только графъ, но н графиня вознаградила его когда-то за это усердіе, разумѣется,
по-своему...
Не даромъ же графиня прибфгала къ нему въ разныхъ
экстренныхъ случаяхъ—она была увѣрена въ его ловкости
и скромности.
Мы уже знаемъ фантастическій проекте ея влюбить

мужа въ наивную Серафпмочку и должны добавить, что
проекте ие только не возмутилъ—обрадовалъ Гнутикова.
В ъ иослФднее время оиъ страшно нуждался въ деньгахъ—
и очень былъ радъ, что понадобился на такое дѣло, отъ
которого, рано или поздно, онъ будетъ въ выгод*.
Но почему именно приглашеніе графини нарушило душевный миръ добренькой Серафимочки и вверхъ диомъ поставило семейную жизнь ея. Да просто потому, что финансовый обстоятельства ея мужа вліяли и на ея матеріалыюе
благосостояиіе. Выѣздъ на вечеръ къ графин* требовала,
новыхъ расходовъ, а у нея было старое шелковое бальное
платье и около 20 руб. деньгами.—-«Не раскутишься!»—
думала Серафимочка—и, все-таки, должна была ѣхать.
Нужно было перешить платье но новой модѣ, разукрасить его кружевами, бархатными бантами и атласными
лентами. Нужно было хлопотать и ѣздить, торговаться и
тратиться и, въ то-же время, нужно было заплатить хл*бнику, молочнику, выдать жалованье кухаркѣ, ежедневно
выдавать деньги на гіровизію и т. п.
Серафимочка не знала что дѣлать... Съ утра садилась она на извозчика и, не смотря па метель и морозы,
рыскала по городу: изъ дому—въ гостиный дворъ, изъ
гостинаго двора—къ портних*, отъ портнихи—въ башмачный магазинъ, оттуда — къ перчаточнику, потомъ—
опять въ магазинъ и опять къ портних*.
Она не завтракала, голодала, зябла... п не могла зыбыть,
что у дѣтей ея нѣтъ няньки. Одной отказали потому, что
ее собака укусила на улиц* (кто зпаетъ, можетъ быть, б*шеиая?), другой отказали за то, что напилась пьяною, пустилась съ дѣтьми плясать, повалила столъ и сама повалилась.
Уѣзжая, Гнутикова поручала дѣтей своихъ то горничной, то кухаркѣ.
Боже мой! что было-бы съ ней, есди-бы одна знакомая

ей генеральша Лпмнова не дала ей взаймы 25 руб., еслибы мужъ ие обѣщался иа свой счетъ нанять карету и еслибы одинъ ириказчикъ въ Перинной линіи не отпустилъ
ей въ долгъ кой-какихъ туалетныхъ принадлежностей рублей на 15 и при этомъ такъ былъ любезеиъ, такими
масляными глазами проводилъ ее, что Гиутикова, садясь
па извозчика, улыбнулась и подумала:—«Не будь я хорошенькая, ие бойсь, не отпустилъ бы въ долгъ... Слава Богу,
вездѣ добрые люди есть».
X.
— Ну, что, пообѣдали? Накормили-лп васъ, голубчиковъ?!—спросила Гнутпкова дѣтей своихъ, который, услыхавъ звонокъ ея, высыпали въ переднюю и кто полѣзъ
въ ея сакъ-вояжъ, кто сталъ ощупывать ея карманы.
Маменька была баловница, и надежда на лакомый гостинецъ никогда не покидала Митю, Сошо и Ваню.
Даже нолзаюіцій Гриша протягпвалъ иногда ручейку
и нищалъ:—дай, дай, дай!
— Мы ждали васъ,—доложила горничная.
— Ахъ! скоро семь часовъ! Боже мой, надо одѣваться... Д*ти, садитесь за столъ! Живо, живо! Паша,
налей имъ супу! Ахъ, Паша, если-бы ты знала, какъ все
стало дорого! Все-то вдвое, да втрое! Изъ силъ выбьешься, прежде ч*мъ что-нибудь купишь. Ужъ на что,
кажется, вздоръ, усовый китъ (т. е. китовый усъ), и
тотъ сталъ дороже... Боже мой! я не дала тебѣ денегъ
на свѣчи? неужели я не дала тебѣ?.. Хотя бы ты мнѣ
напомнила! Одинъ огарокъ въ цѣломъ дом*! A миѣ еще
одѣваться... Соня... ты не мяла моего платья... ты ничего
не трогала?
— Ничего не трогала, мама.
— Отчего ты такая вялая? что съ тобой!?..

Наша,

бѣги-ка за свѣчами, а я что-нибудь закушу тѣмъ временемъ. Ухъ, какъ я голодна!., даже тошшітъ. Соня! Гдѣже т у ? Отчего, ты не идешь обѣдать?
Д*ѣочк^,' тірже хорошенькая, со вздернутымъ носикомъ, вышла
ней изъ корридорчнка.
— Соня, ты нездорова?—спросила ее мать:—у тебя
голова болитъ? А?
— Да..."не-то-что болитъ... а такъ...
— »ГрлАвка горячая... ты простудилась? Тебя знобило?
г " " — 'Такъ, немножко... Должно быть,
форточка была
отворена...?
— Господа Боже мой! въ такую погоду — форточка
отворена! Какъ-же ты со мной иоѣдешь, какъ я возьму
тебя?.. У тебя лихорадочна, душа моя!
— Нѣть, я иоѣду, поѣду!—захныкала Соня: — ты
возьми меня! Возьмешь?., возьмешь? Да?
— Ну, ну, хорошо, садись, обѣдай!
Соня сѣла за столъ, попробовала ѣсть, но ложка вываливалась, не держалась въ ея рукѣ. Глазенки были
мутны, свинцовая тѣнь окружала ихъ.
А Серафимочка была такъ голодна, что ѣла за двоIIхъ и на любимое дитя свое не обратила особеннаго
вниманія.
Кухарка принесла иослѣднее блюдо, котлеты съ горошкомъ, — проворчала, зачѣмъ горничная не во-время
ушла изъ дому и объявила, что вечеромъ она сама
уйдетъ.
— Ахъ, не уходите сегодня, Домна! В ы знаете, что
меня также дома не будетъ, да и ГІаша просилась со
двора!.. Господи Боже мой, какое наказаніе! И нужно-же,
нужно было этой графин* приглашать меня! Соня, ты
совс*мъ спишь! Пойди, отдохни, голубчикъ мой! Я сама
уложу тебя.
— Я поѣду, поѣду, мама?
Полонскій.

10

— Поѣдешь, поѣдешь, только прилягъ, дума моя, аигелочекъ мой! Еще рано ѣхагь. Видишь, я еще и не
одѣта.
Соня исподлобья Ііосмотрѣла на костюмъ
тери, на ея смятые рукавчики и растрепанную
Ііотомъ рукой потрогала себя за горлышко,
кругомъ какъ-то растерянно, и опять, сидя на
дремала и покачнулась.

своей маприческу,
ноглядѣла
стулѣ, за-

Мать отвела ее въ дѣтскую, раздѣла и уложила.
— Что это съ пей?—думала Серафимочка. — Завтра
надо будетъ за докторомъ послать. А, кстати, у графа
домашиій докторъ, Эдуардъ Францовпчъ, знакомый мужа.
ІІепремѣиио попрошу его завтра заѣхать. IIa елкѣ-же
онъ наверно будетъ... Ахъ, какая досада!., и платьице
новенькое у пея есть... и такъ-бы рада была моя Сонечка, если-бы я взяла ее... А хорошенькая она у меня
будетъ... милашка такая! Ну! теперь одѣваться, одеваться, одѣваться! Это вы, Паша?.. Ну, зажгите свѣчи,
да одѣиьте Митю въ голубую шелковую рубашечку!—
Митя, какъ оденешься, приходи, я причешу тебя!

XI.
Черезъ полчаса Митя уже былъ готовъ и, въ золотомъ пояске, расхаживалъ но маленькой гостиной съ полосой свйта, выходившаго изъ спальни его матери, куда
одна половинка двери была растворена, и, какъ фантазеръ,
мечталъ о нодаркахъ:
— Что-то мнѣ подарятъ? А?—думалъ онъ, присаживаясь на стулъ. А что, если подарятъ миѣ домъ, выкрашенный... бо-о-ольшой, выше этой скамеечки, вотъ на
столько выше, и въ домѣ этомъ будетъ играть музыка—
и еще что-нибудь? Нѣтъ лучше, если мнѣ подарятъ гармонику... или лошадь! Что лучше: лошадь или гармоника?

Лошадь, я думаю, лучше будете... Чтобъ только хвостъ
былъ настоящій и чтобы сѣдло было также настоящее.
А въ это время мать его, уже совсѣмъ одйтая и надушенная, съ голыми руками, обнаженными плечами и
полуобнаженной грудыо, стояла передъ своимъ туалегпымъ зеркаломъ и, прнподиявъ свѣчу, разглядывала лицо
свое: замѣтно или незамѣтыо, что она напудрилась и
слегка подрумянилась такъ, какъ учила ее графиня, н
даже ея румянами... Ей очень хотѣлось и глаза немного
подрисовать себѣ, но она не умѣла и боялась... А ну,
какъ одинъ глазъ будетъ свѣтлѣе другого? Все это надо
дѣлать умѣючи. Впрочемъ, опа осталась совершенно довольна своимъ личикомъ, и если-бы ие досада на мужа,
на этомъ личнкѣ въ эту минуту не лежало бы ни единаго облачка!
В ъ передней раздался зводокъ.
Она повернулась и, шурша атласнымъ хвостомъ, вся
розовая и душистая, со свѣчей въ рукѣ, вышла въ гостиную. Митя отперъ дверь. В ъ переднюю, въ старой енотовой шубѣ, холодной и занндевѣлоіі, вошелъ отецъ его.
— Ахъ ГІетя, ГІетя, какъ ты поздно! — воскликнула
Серафима...—Мнѣ еще нужно къ куаферу, а уже девятый часъ...
Петръ Ивановичъ вошелъ въ гостиную, потирая руки.
Затѣмъ остановился, вставилъ стеклышко въ глазъ п, подбоченившись, съ видомъ знатока, строго, съ ногъ до головы оглядѣлъ жену свою.
— Гм! Ничего, недурно! — сказалъ онъ...—А я еще
и самъ не готовъ; пріѣхалъ мыться и одѣваться... Если
ты готова, то ноЬзжай... Карета на дворѣ, садись и поѣзжай. Я иріѣду послѣ, на извозчнкѣ.
— А какъ ты думаешь, Петя?.. Петя! іюстой-же! Куда
т ы , душка?..
— Ну, что еще?
*

— Какъ ты полагаешь... безъ локоновъ, завитушки но
всей головѣ или пристегнуть локоны?..
— Сдѣлай коронку и какъ можно бол!;е локоновъ...
это пдетъ тебѣ. Да, пожалуйста, не скромничай, будь развязнее... Графиня любить бойкихъ... Ну, поѣзжай! Маршъ!
Серафимочка вышла въ переднюю
сій салопчйкъ.

надѣвать своп ли-

Паша стала закутывать Митю.
— Ахъ! Паша, подай тамъ въ картонкѣ боа!., подарокъ графини; кстати, я над!;ну.
Мужъ тоже стоялъ въ передней, и когда вышла ГІаша,
сказалъ ей таинственно:
— Не забывай, ты дала мнѣ слово...
— А, да, да!., на счегъ графа? Такъ ты позволяешь
мнѣ съ шшъ кокетничать? Ну, хорошо, хорошо... Прощай, душка! — M маменька, завернувъ и поддерживая
шлейфъ свой, осторожно спустилась съ лѣстницы, рядомъ
съ сынкомъ въ армячкѣ и въ кучерской зимней шапкѣ съ
ушами.
А Петръ Ивановичъ пошелъ въ свою комнату.
Наша принесла ему чистую крахмальную рубашку и
новый носовой платокъ, и Петръ Ивановичъ точно также
съ ногъ до головы строго оглядѣлъ ее.
— Что вы такъ смотрите?
— Гдѣ ты кутила на праздникахъ? А?
— Нигдѣ не кутила. Вотъ вы обѣщали десять рублей
подарить... небось забыли?
— А двадцати-пяти рублей не хочешь?..
— Дайте, такъ и сто возьму...
— Ну, поцѣлуй меня за это...
— Ишь вы, не все съ вами цѣловаться-то... Цѣлуйтесь съ вашими княгинями да графинями.
— Гм! Ты лучше... ІІу, да некогда мнѣ съ тобой.
Есть вода въ умывальник!;? А?

хп.
Не одна Гнутикова получила приглашеніе или записочку съ оттиснутою на конверт!; золотой графской короною. Приглашенныхъ дамъ было около двадцати... но
приглашённый оказались трехъ сортовъ: чистокровныя
аристократки отвечали, что въ этотъ день онѣ отозваны,
или ровно ничего не отвѣчали, даже острили на счегъ ея
иецеремониаго приглашенія. (Действительно, 4-го января,
иредстоялъ какой-то балъ, куда ожидали членовъ августѣйшей фамиліи). Тутъ не было ни малѣйшаго колебанія.
Второй сортъ дамъ, жены выслуженныхъ и разбогатѣвшихъ чивовеиковъ, колебались, но мужья сказали имъ,
что у графини будетъ всякая шваль, и что вообще общество это скорѣй какое-то клубное, нежели аристократическое. Третій сортъ дамъ радостно откликнулся на это
приглашеніе. Это были жены мужей, которые сильно нуждались въ чьей-нибудь протекціи. Слухъ-же, что эта елка
будетъ стоить около 6 , 0 0 0 , повергалъ ихъ въ трепетъ и
неописанное волненіе.
Былъ еще и четвертый с о р т ъ , — но... это были уже
не дамы... это были совсѣмъ бѣдныя дѣвушки, дочери
разныхъ конторщиковъ или уиравдяющихъ. Графиня послала имъ свои преждія дорогія платья (она вообще охотно
раздавала сокровища своего громаднаго гардероба, такт,
какъ болѣе двухъ разъ ие надѣвала ни одного платья, и
эти дорогія тряпки скоплялись массами). Этимъ дѣвицамъ
дѣла не было до поведенья графини; имъ мерещилось, что
она очень добрая, очень щедрая, и что когда он!; будутъ
замужъ выходить, она поможете имъ, пришлете денегъ
па иодвѣнечное платье или снабдите кой-кашшъ прида-

нымъ. Онѣ ѣхалі на елку въ сладостной надежд* когонибудь плѣнить, встрѣтить кого-нибудь, кто-бы за нихъ
посватался, и безъ брезгливой гордости рядились в ъ
чужія, блестящія перья.
О мужчинахъ говорить нечего: вс* приглашенные надѣли фраки и бФлые галстухи.
Мужья аристократокъ сказали женамъ, что ониза*дутъ
на эту ё л к у , — т а к ъ , на минуточку, погляд*ть, что это
такое, и тотчасъ-же уѣдутъ. Холостяки сенаторы, генералы H Действительные статскіе поѣхали отъ нечего-дѣлать—иные для того, чтобъ зас*сть за ломберные столы,
другіе—чтобы вкусно поужинать.
Секретари посольствъ, консулы и вообще иностранцы
поъхалн съ особеннымъ удовольствіемъ. Они имѣли новодъ думать, что графиня только для нихъ и наряжается,
и при этомъ все еще воображали, что богатство графа
неистощимо, и что никакая роскошь, никакія причуды не
разорять его.
В ъ десятомъ часу вечера, уже около ста человѣкъ гостей, мужчішъ и дамъ, собралось въ гостиной графини
Многія толпились около буфета, сверкавшаго огнями, золотомъ II серебромъ. Здѣсь былъ чай, шоколатъ, оршадъ, лимоиадъ, бисквиты, сладкіе пироги, всевозможныхъ сортовъ
печенья, ромъ, фрукты,—словомъ, и прохладительное
для дамъ, и горячительное для мужчинъ, охлажденныхъ
службой и житейскимъ оиытомъ.
Весь домъ, кром* спальни и кабинета, сіялъ огнямино комнатъ было такъ много, что ц*лая анфилада ихъ
казалось блестящей пустынею. Что значило сто человѣкъ
въ дом* съ тремя залами, съ картинной галлереей н со
множествомъ гостиныхъ, отдѣлаииыхъ—то во вкус* Людовика XIV, то въ мавританскомъ, то въ персидскомъ, то
въ китайскомъ вкус*, то Богъ знаетъ въ какомъ: на
половину московскому на половину иомиейскомъ, если

только

существуете

особенный московский

вкусъ

или

безвкусіе...
Прежде вс*хъ, конечно, пріѣхала старая полковница Маврушина. Единственный петербургски другъ и
спутница графини,—полковница была стара, бѣдиа, сѣда
и румяна. Лицо у нея было очень приличное, даже почтенное, вѣчно озаренное улыбкой, даже въ дурную погоду—улыбкой, очевидно, искусственной, одною изъ тѣхъ
улыбокъ, который надѣваются утромъ передъ выѣздомъ,
и и à-ночь, вмѣст* съ зубами, куда-то прячутся.
Она никогда ие ссорилась съ графиней, и что-бы та
ни говорила, никогда ей не возражала. При этомъ она
понимала роль свою—dame de compagnie. Не разъ она
оказывала свою протекции тѣмъ, кто нуждался въ деньгахъ графа, и не разъ самой графин* оказывала протекций въ такія минуты, когда ей казалось неловкимъ ѣхать
одной въ онеру или въ холостую компанію. «Я была не
одна, я была съ Маврушііноіі»,—говорила графиня мужу,
и мужъ успокопвался. Маврушина и ему казалась очень
почтенной и хорошо воспитанной барыней.
Позднѣе всѣхъ нріѣхала Серафима Гнутикова или,
просто, милая Серафимочка.
Она вела за руку своего Митю, который казался
озадаченным ъ.
Петръ Ивановичъ строго, скозь стеклышко, поглядѣлъ
на жену.

Онъ пріФхалъ раньше ея и уже цѣлый часъ

ожпдалъ ее.
Графиня бросилась къ ней иавстрѣчу, чему-то громко
засмеялась и обняла ее.
— Какая вы душка сегодня!—сказала графиня и поглядела, на ея прическу какъ артистъ-художиикъ гдядитъ
на художественное произведеніе своего собрата,—-съ
одобреніемъ и, въ то-же время, не безъ нѣкоторой зависти .

Затѣмъ графиня потрепала по щекѣ Митю и сказала:
— Какой хорошенькій мальчикъ!
— Что-Жъ это она о Сонѣ-то моей ничего не спрашиваетъ?—подумала Серафимочка.
Мит* было жутко среди этой толпы, этихъ дамскихъ
хвостовъ и такого великолѣпія.—А гд*-же ёлка-то? дѵмалъ онъ.
— Мама! гд*-же ёлка-то?
— Елки сегодня не будетъ,—смѣясь отвечала хозяйка
и пошла навстрѣчу мужчинамъ.
Напрасно графиня ждала княгиню Т., напрасно ждала
М. Ч. Пріѣхали мужья и извинились за женъ своихъ.
Одинъ сказалъ, что у жены мигрень; другой сказалъ,
что въ дом* у нихъ не то корь, ие то скарлатина.
Гнутикова повела своего сына въ буфетъ. Тамъ трое
дѣтей увивались около конфектъ и фруктовъ; дв* блѣдыыя
дѣвочки въ коротенькихъ илатьицахъ, разряженный въ
пухъ и ирахъ, и одинъ мальчикъ въ гусарскомъ мундирчик*. Митя покосился на нихъ, они покосились на Митю
и убѣжали.
ГІередъ буфетомъ оставаясь еще кучка пожилыхъ
мужчинъ съ брюшками и лысинами, и такъ-какъ между
ихъ б*лыми галстухами и бѣлыми перчатками сіяли
зв*зды, то разговоры ихъ были сдержанно-солидные: о
цѣнѣ акцій, о концессіи, о д*лѣ, иостуііившемъ въ сенатъ.
О кассаціонной жалоб*, и пр., и пр. При вход* Серафимочки, они посторонились, и пополз но веніе сказать ей
комплимента изобразилось на ихъ физіономіяхъ.
— А гд*-же графъ? — спросила Серафима одного
изъ лакеевъ съ очень важной и серьезной физіономіей.
— А графъ не совсѣмъ здоровы-съ.
они еще и не выйдутъ-съ.

Можетъ быть,

3 0 Т Ъ теб* на!—подумала Серафпмочка:—и кокетничать будетъ не съ кѣмъ!
XIII.
Гнутиковъ, какъ другъ дома (ami-cochon), уз навь
отъ графини, что у графа мигрень или припадокъ меланхоліи, тотчасъ-же отправился въ кабинета его.
Но, подходя къ угловой гостиной, по ту сторону
парадной л*стннды, оиъ увидалъ, что двери затворены, и
гайдукъ въ ливре* объявнлъ ему, что графиня просить,
чтобы никто не входилъ въ эту комнату...
Гиутиковъ тотчасъ-же догадался, въ чемъ дѣло, и уже
хотѣлъ повернуть назадъ, какъ появилась сама графиня.
Гіетръ Ивановичъ! куда вы? назадъ! В ы сію минуту
будете позваны.
Она отворила дверь и, убедившись, что саженная ёлка
уже вся, снизу доверху, иллюминована цвФтными фонарями и стеклянными шариками, повита гирляндами и
увѣшана миожествомъ бомбоньерокъ, вел*ла людямъ принять передвижную лѣстницу и прошла въ смежную залу
освѣщенную двумя газовыми люстрами. Здѣсь же, на
эстрад*, помѣщались музыканты.
Скрипачи пробовали смычкомъ настроенный скрипки.
Молодой таиёръ, съ прическою à la diable m'emporte, сидѣлъ нередъ роялью, сложа на груди руки н свѣсивъ
голову.
Графиня указательнымъ пальчикомъ дотронулась до
плеча его, заставила его вздрогнуть и удержала на мѣстѣ.
Своимъ прикосновеніемъ она какъ-бы хот*ла вдохновить его—и сказала:—Начинайте!
Маленькій оркестръ зашевелился—тапёръ перевериулъ
ноты.
Минуты дв* спустя, загремѣлъ маршъ и двери въ за-

иовѣдную комнату, гдГ; горѣла ёлка, съ двухъ стороыъ
торжественно растворились обѣими своими половинками.
Тотчасъ-же, съ противоположной стороны, гдѣ играла
музыка, передъ ёлкой стали появляться гости... Впереди
всѣхъ показались дамы и дѣти... за ними—фраки со звездами и густые эполеты, за эполетами—фраки безъ звѣздъ
и офицерскія молодыя лица въ усикахъ.
Графиня встретила ихъ какъ богиня или какъ фортуна
—только безъ рога нзобилія.
Да и какой-бы рогъ изобилія могъ вмѣстить въ себѣ
всѣ тѣ футляры и футлярчики, ящики и ящички, картонки, игрушки и всякія штуки, разложенный по столамъ,
по табуреткамъ, по подоконникамъ и вокругъ ёлки... или,
лучше сказать, около ея пьедестала, состоявшаго изъ обернутой краснымъ сукномъ большой, наполненной пескомъ,
кадушки.
Нечего и говорить, что все это были подарки, и что
на каждой вещи былъ билетикъ съ надписью, кому она
предназначена.
Дѣвочіш первыя заглянули иодъ ёлку, изъ-иодъ вѣтвей
которой смотрЬи на нихъ стеклянные глаза ихъ милыхъ
будуіцихъ любимицъ, иначе сказать, куколъ, съ удивительнымъ цвѣтомъ лица, въ стразовыхъ серьгахъ, въ
шелковистыхъ кудряхъ и шелковыхъ платыщахъ.
Мптя долго, разинувъ ротъ, стоялъ передъ этимъ
величественнымъ зрѣлшцемъ, напоминающимъ волшебныя
сказки. Онъ уже не слыхалъ ни звуковъ марша, ни
говора гостей, ни смѣха, ни восклицаній ихъ...
— Митя!—сказала ему мать, нагнувшись къ нему:
докажи, что ты умѣешь читать,—найди, на чемъ написано
твое имя, то и возьми себѣ...
Митя ношелъ искать, наткнулся на пару ігйгихъ лошадей, который скакали, не шевелясь, а потому и коляска,

которую везли оиѣ, погоняемый бородатымъ кучеромъ,
никуда не ѣхала.
Митя остановился...—Экая чудесная коляска!—подумалъ онъ и пошелъ далѣе...
Но мать слѣднла за шшъ глазами и, замѣтивъ, что
Митя ничего не читаете, поймала его за плечо и сказала—Митя, читай-же, что тутъ написано.
Казалось. Мнтя потерялъ всякую сообразительность,
и, еслн-бы не мамемька, никогда не узналъ-бы, къ своему
немалому удовольствію, что коляска, запряженная парой,—
его собственность.
— Поди и скажи графинѣ: «merci». На, возьмись
за веревочку и вези.
Митя взялся за веревочку, потяиулъ ее, и лошади повезли коляску—тоже, должно быть, къ немалому удовольствію деревяннаго кучера.
Затѣмъ Серафимочка пошла искать своп билета.
Ей досталась корзинка, въ которой лежали сорти де(Ръиъ—нѣчто въ родѣ широкой атласной пелеринки, опушенной гагачьимъ пухомъ, прелестная маленькая шляпка
съ райской птичкой и пунсовый шарфикъ, протканный
золотыми узорами.
Казалось, графиня думала о томъ, какъ-бы ей нарядить свою мнимую соперницу такъ, чтобъ она была какъ
можно опаснѣе.
Но Серафимочка не подозревала никакихъ злыхъ умысловъ и была внѣ себя отъ радости: чуть не бросилась
обнимать графиню и такъ долго ее благодарила, что изъ
уста графини, какъ-бы невольно вырвалось:— Ахъ! все
это такой, право, вздоръ, что даже совѣстио!...
Затѣмъ, сквозь толпу счастливцевъ, одареиныхъ судьбой свыше чаянья, Гнутиковъ протолкнулся къ женѣ
своей, поглядѣлъ на ея подарки и слегка поморщи нся.
— Все это вздоръ! — сказалъ онъ ей на ухо: — Я

цѣню только золотыя и серебряныя вещи; остальное все
вздоръ. Вотъ и я получилъ печатку какую-то топазовую,
портфель и бронзовую чернильницу съ принадлежностями...
Точно у меня нѣтъ чернильницы... Чортъ знаетъ что!

Небольшого роста, блѣдный, съ впалыми щеками,,
съ русыми усиками и эспаньолкой à la Napoleon III, онъ
былъ бы похожъ на портрета Карла II, если-бы, вмѣсто
фрака, на еемъ былъ старинный кафтанъ и рукава съ

— Да, вѣть все это стоить около 100 р., но крайней
мѣрѣ! — пробормотала Серафимочка, видя недовольное
лицо его.

°}ФЭто'былъ

— Могло-бы и пятьсотъ стоить,—проворчалъ Петръ
Ивановичъ, и тотчасъ-же пошелъ благодарить графиню.
Но графиня была осаждена толпою ликующихъ, и пробраться къ ней былъ трудъ немалый.
Графиня расточала и, стало быть, въ эту минуту была
весела и счастлива; жить п расточать—были для нея синонимы.
Если-бы въ эту минуту подарки ея были дороже царскихъ, ея суетное честолюбіе было бы вполнѣ удовлетворено, и она была бы еще счастливее. Будь она какойнибудь самовластной царицей, она бы своимъ любимцамъ
и всѣмъ, кто ей случайно угодилъ бы или понравился,
раздарила бы всю казну свою, и, разумеются, не изъ
доброты, 'а изъ желанія славы, нзъ жажды того фиміама, который они ежеминутно воскуряли бы ей.
О завтрашнемъ-же днѣ она никогда не думала.
Но вотъ и она освободилась, наконецъ, отъ толпы
дѣвнцъ, готовыхъ цѣловать ей руки,—кто за серьги, кто
за дорогія кольца, кто за шелковую матерію; отъ иочтеыныхъ старцевъ и молодыхъ марсовъ, которымъ тоже
кое-что досталось на этой необыкновенной елкѣ, созданной ея неистощимой, избалованной ирихотыо.
Мимоходомъ захватила графиня какой-то толстый пакета, крестъ-на-крестъ перевязанный розовой ленточкой,
и направилась съ шшъ къ молодому человѣку, который
все время держался поодаль, мало говорилъ и былъ недуренъ собою.

тоже знакомый намъ французикъ М-г де-

Грандомъ.
Всѣмъ, кромѣ графа, была пзвѣстна его интимная
связь съ графиней, и онъ это чувствовав. Какъ челоВѣкъ все-таки, благовоспитанный, онъ не могъ не сознавать что пріѣхалъ въ Петербурга на ея деньги, живетъ
на ея деньги, и что, стало быть, находится у нея на
содержат,!... Эта м ы с л ь возмущала джентльменскую душу
его но дѣлать было н е ч е г о - о н ъ покорился ея волѣ не
потому что влюбился, а потому, что увидалъ въ ней свою
фортуну. Онъ былъ разоренъ и жаждалъ богатства. Онъ
былъ опытенъ, разсчетлииъ, даже скупъ и не хотѣлъ
упустить случая поправить своп обстоятельства. ІЮ дорого
бы далъ онъ, чтобъ никто не зналъ, зачѣыъ онъ въ Петербѵргѣ. кто онъ и что онъ.
• ЭТО инкогнито не удалось ему. Въ этомъ онъ винилъ
графиню, и хотя все еще на словахъ п р о д о л ж а т ь в е щаться красотой и умомъ ея. но чувствовалъ въ глубинѣ
души своей, ч т о - б у д ь возможность-онъ убѣжалъ бы
немедленно, и затѣмъ самый образъ графини навсегда
пстребилъ бы изъ памяти, такъ какъ этотъ образъ, волейневолей, напомияалъ-бы ему нравственное его унижеше
Старая дворянская кровь еще говорила въ немъ, п вотъ
почему оаъ былъ такъ молчал,шъ и такъ скроменъ, чго
вовсе не соответствовало той живости и веселости, которая вообще характеризуете француза и такъ поражаете
обитателей холоднаго сѣвера.
А это вамъ!—сказала графиня, сунула ему въ руки
пакете и, прежде чѣмъ онъ успѣлъ жестомъ и наклоне-

иіемъ головы выразить нѣчто такое, что похоже и на благодарность, и на удивденіе, и даже отчасти на отказъ
принять изъ рукъ ея подарокъ, нпчѣмъ имъ незаслуженный, — графиня повернулась и исчезла въ дверяхъ той
залы, г д * былъ оркестръ п г д * уже начинались танцы.

XIV.
М-г де-Грандомъ, развернувъ пакетъ, увидалъ великолѣпный бумажникъ, съ его вензелемъ, и прежде чѣмъ
раскрыть его, разглядывалъ и недоумѣвалъ на счетъ
толщины его.
— Какой у васъ славный бумажникъ! чудесная вещица!!
—услыхалъ онъ позади себя францусскій языкъ и знакомый голосъ.
За плечами его стоялъ графъ, въ бѣломъ галету хѣ. въ
б*ломъ жилет* и бл*дный, какъ никогда.
Грандомъ сконфузился, и иервымъ движеніемъ его
было засунуть въ карманъ своего фрака подарокъ графини,
но графъ уже иротягивалъ руку и повторялъ:
— Чудесная вещица досталась вамъ!... Позвольте полюбопытствовать... Очень изящно едФлана... да... это...
это очень... А вы не знаете, какъ это отпирается? очень
просто... У меня былъ такой...
Графъ иодавилъ пружинку, отстегнулъ бронзовую петельку и раскрылъ бумажникъ Грандома. Изъ него чуть
не выпали пачки радужныхъ сторублевыхъ. Графъ подхватила, и опять проворно засунулъ ихъ въ бумажникъ,
причемъ пальцы его освидѣтельствовали толщину этихъ
пачекъ и подсказали голов* его, что тутъ, но крайней
м*р*, дв* тысячи, если ие болѣе...
— J e vous félicite... Это... очень хорошенькій бумажникъ... У меня вкусъ, знаете, и... я кой-что понимаю.
Сказавъ это, блѣдныіі графъ отошелъ въ сторону, сѣдъ

у о к н а , поглядѣлъ, какъ танцуютъ... всталъ... поговорил
съ какимъ-то сенаторомъ... перешелъ въ другую, болѣе
просторную комнату... и увидѣдъ Серафимочку.
Графъ хотѣлъ-было улыбнуться, по старой привычкѣ
улыбаться при встрѣч* съ каждой хорошенькой женщиной-, но улыбка его вышла какая-то кислая. Онъ слабо
пожаль протянутую ему ручку и, казалось, вовсе не расположенъ былъ съ ней разговаривать.
М-г Грандомъ былъ глубоко потрясенъ и взволнованъ
тѣмъ, что графъ увидалъ эти проклятый деньги.
Долго стоялъ оігь точно оплеванный; легкая краска
играла иа впалыхъ щекахъ его.—Что дѣлать?—думалъ
онъ: пойти за нимъ, отдать ему эти деньги и сказать;
извините, графъ, я еще на столько не потерялъ къ себѣ
уваженія, и даромъ не принимаю денегъ... Извините,
графъ, это какое-то иедоразумѣніе и я... я не такъ бѣденъ,
чтобы могъ нуждаться, и я—французскій дворяшшъ, графъ.
Мой дѣдъ служнлъ въ великой арміи, былъ геиераломъ
и ранеыъ при Ватерлоо. Отецъ мой игралъ немаловажную роль при Луи-Филиппѣ... Извините, графъ!
М-г Грандомъ

не шутя хотѣлъ пойти и не

шутя

обидѣться, но все еще стоялъ на одиомъ мѣстѣ и раздумывалъ.
— Но разв* я этимъ оправдаю графиню?—продолжал
онъ думать:—положимъ, я себя оправдаю, но что скажетъ
графиня—эта женщина страсти н безпредѣльной доброты
и щедрости?.. ІІѢть, я лучше ей ворочу эти деньги и
разскажу ей, что случилось. Гм! какое скверное, какое
подлое обстоятельство!
Но графиня танцовала съ секретаремъ итальянскаго
посольства, смѣядась и не думала ни о какихъ скверныхъ
обстоятельствахъ.
— Извините, я уйду, мнѣ нездоровится,—бормоталь
графъ, то прикладывая къ носу флакончикъ съ уксуснымъ

эфиромъ, то вынимая носовой илатокъ и, Богъ знаетъ
зачѣмъ и почему, проводя имъ по своему высокому, бѣлому лбу, точно онъ хотѣлъ смахнуть имъ какую-то надоедливую мысль, и точно эта мысль—муха или просто
какая-нибудь ползающая букашка.
ІІо Серафимочка во что бы то ни стало рѣшилась заинтересовать его.
— Какъ-же это, графъ,—вы хотите уйти поставить
насъ! Не уходите, графъ,—я, в*дь, только для васъ и
нріѣхала.
— Для меня-еъ?.. Очень любезно! Но я, вообще, не
вѣрю... давно, знаете, милымъ словамъ в*рить пересталъ.
— Ну, ей Богу-же, ей Богу! я только для васъ и
иріѣхала,—съ увлеченіемъ проговорила Серафимочка.
Лицо графа и весь онъ въ эту минуту казался ей такимъ разстроеннымъ, такимъ жалкимъ, что она невольно,
но доброт* il иростотѣ души, увлеклась желаніемъ ут*шить его милымъ словомъ, и увлеклась совершенно искренно.
Графъ поглядФлъ на нее, на ея свѣтлые, добрые глазки,
вздернутый носикъ и пухленькія губки,—иоглядѣлъ на ея
кругленькія, какъ билліардные шары, лилейныя плечики,
и—въ черныхъ глазахъ его промелькнуло что-то злое н
знойное.
— Если вы для меня пріѣхали, т о — х а ! — ч * м ъ вы
мнѣ это докажете? А?
— ВсФмъ, чѣмъ хотите, графъ.
— Хорошо-съ... ІІойдедіте!
Серафимочк* показалось, что она въ маскарад* и подъ
маской интригуетъ графа, а графъ, какъ заинтригованный, говорите ей: пойдемъ, походимъ!
Она довѣрчиво оперлась на его руку, вспомнила наставленіе мужа—быть какъ можно бойчѣе—и, улыбаясь,
пошла съ нимъ изъ комнаты въ комнату.

Далыіія отъ елки, отъ танцуюшихъ и играющпхъ въ
карты, комнаты, ярко освѣщеиныя, были пусты, и только
иногда лакеи, мягко проходя по паркету, останавливались
при встрѣчѣ съ графомъ и уходили дальше.
— Куда это онъ ведете меня?—думала Серафимочка.
— Я...—началъ графъ поел* непродолжительиаго молчанія:—я такъ золъ, такъ золъ!.. Къ чему все это?.. И,
знаете, что я узналъ!..
— Что такое?
— Что графиня никогда не была мнѣ вѣриа и никогда
меня не любила!..
— Что вы говорите! не можетъ быть этого... Это вамъ
показалось, графъ...
— И что-бы вы на моемъ м*стѣ сдФлали?
— Что-бы я сдѣлала?.. Я ужъ, право, и ие знаю, графъ,
что-бы я сдѣлала!
— Я отомщу ей такою-же изм*ною.
— Ну, да... да!., это, будете самое лучшее, графъ!
— И вы мн* поможете?
— PI я помогу вамъ,— отвечала Серафимочка. А про
себя она подумала: «я понимаю, графъ, на зло жен* своей,
влюбится въ меня и будетъ миѣ строить куры... Это будетъ весело».
— PI вы мн* поможете!—повторила» графъ, рѣшнтельнымъ тоиомъ... Потому что — говорите прямо — вы
меня любите?
Такого вопроса вовсе не ждала Серафимочка. Она
смутилась. Что отвѣчать послѣ всего того, что она
ему наговорила? Неужели отвѣчать, что она его но
любить?
— Ва> какомъ смысл*?—решилась она спросить его,
и потупилась.
— А ва> такомъ, самома, обыкновешюмъ... какъ жен ПОЛОНСКІЙ.

11

щішы дюбятъ мужчпнъ.— В ы для меня пріѣхадн...
для меня на все готовы—и я вѣрю вамъ, и...

Вы

Графъ въ эту минуту отворилъ дверь своего кабинета, освѣщеннаго одною висячею лампой и двумя свечами на его ішсьменномъ стол!;. Мрачной казалась эта
комната, нослѣ яркоосвѣщенныхъ иарадныхъ комнате.
— Это вашъ кабинете, графъ? Я здѣсь была уже
разъ... Но зачѣмъ это вы меня привели сюда?
Графъ, не отвѣчая ей, захлошіулъ дверь и заиеръ.
Два раза звонко щелкнулъ замокъ, и эти два звука испугали Серафимочку.
Она поблѣдиѣла, скрестила пальцы и при подняла свои
плечики.
Точно Офелія, которую испугало безуміе Гамлета.
— В ы такая-же, какъ и в с ! ; . . . — заговорилъ графъ,
глухимъ, взволновалиымъ голосомъ.—Не притворяйтесь
добродѣтельной. І і ѣ т ъ честныхъ и неподкупныхъ женщинъ!.. Я не зналъ НІІ одной такой... Я любилъ—И меня
за это дурачили... всю жизнь... всю жизнь меня дурачили! Поглядите, какъ бьется у меня сердце... но его
уже нѣтъ... Если вы не лгали, что вы на все готовы,
что вы меня любите, если вы ие притворялись... Э, что
за бѣда!... У кого нѣтъ денете, почему-же и не притворяться, если притворство выгодно?.. Вотъ вамъ двѣ
тысячи... берите, берите!..
— Графъ...
— Хоть все возьмите... Я въ эту минуту люблю васъ.
и вы не должны—вы не смѣете мнѣ отказывать!..
Онъ смѣло взялъ ее за талію, иодвелъ ее, испуганную и колеблющуюся къ своему письменному столу, открылъ кожаный футляръ, который лежалъ на его портфелѣ, вынулъ брилліантовый браслетъ, тотъ самый,—
который онъ купилъ для жены своей,—и иадѣлъ ей на
руку...

Серафимочка протянула руку и, несмотря на все свое
смущеніе, полюбовалась игрой брплліантовъ.
' Она думала, что графъ, отъ любви къ ней, с ъ у м а с о шелъ... и говорите Богъ знаете что...
Покажите этотъ браслетъ графішѣ п скажите ей,
что это я... я... я подаридъ вамъ.
— Графъ, зачѣмъ?.. Возьмите его!.. А х ъ , какіе глаза
у васъ!.. В ы дрожите, графъ...
Я дрожу отъ страсти, отъ злости п безумія... отъ
гиѣва и ужаса.
И графъ, съ силой человѣка, одержимаго горячкой,
цтиснудъ ее въ своихъ объятіяхъ. Стонъ ея замеръ, въ
глазахъ помутилось, и она почувствовала прикосновеніе
холодныхъ г у б ъ его.
Презрѣніемъ п насиліемъ казиидъ онъ въ ея лицѣ
все то низкое, лживое и презрѣиное, что заставило его
страдать съ того дня, когда онъ прозрѣлъ, съ той минуты,
когда последняя вѣра въ святость и достоинство женщины погибла въ пемъ. Для него она была какъ бы очпстительной жертвой.
В ъ эти минуты все въ немъ противоречило
его
мягкому характеру, его природной добротѣ, его уступчивой вол!;, его постоянной боязни — заслужить имя
варвара, его современнымъ ионятіямъ о женщинѣ. Онъ
самъ такъ потрясешь былъ и нравственно, н физически,
что, отперевъ дверь и выиустпвъ опозоренную имъ женщину, колеблющимися шагами, съ закружившейся головой и звономъ въ ушахъ, иодошелъ къ своей постели,
сбросилъ фракъ II, тяжело дыша, какъ сноиъ, повалился
на свое шелковое одѣяло, иотомъ легъ навзннчь, заложи въ себѣ за голову об!; руки.

XV.
Долго никто не замѣчалъ отсутствія Серафішочкп.
Первая замѣтила это графиня; разспросила лакеевъ и узнала,
что графъ пошелъ съ ней гулять по комнатамъ, и что,
«можетъ быть, они изволили въ кабинета пройти».
— Однако, она не дура!—подумала графиня.—Чѣмъ
чортъ пе шутитъ, можетъ быть, и вскружить ему голов}! И, если это ей удастся, авось онъ будетъ ко мнѣ
поравнодушнее и не станете дГлать глупостей — ревновать!
Второе лицо, замѣтившее ея отсутствіе, былъ мужъ ея.
— A гдѣ жена моя?— снросилъ онъ графиню.
— Жена ваша съ графомъ прохаживается ио комнатамъ, я, вѣроятно, онъ ей ноказываетъ картины свои;
вы, вѣдь, знаете его страсть — всГшъ показывать картины...
— Да что въ этихъ картинахъ смыслить жена моя!..
Л думаю, она Рафаэля отъ Айвазовского ие отличить...
Никакого нонятія...
У э т о же равно... лишь бы хвалиться своими картинами — засмѣялась графиня. И мужъ, совершенно успокоившись, тотчасъ-же ангажировалъ на французскую кадриль одну изъ дѣвицъ, которая была ему
больше ио вкусу—высокая, дебелая, бѣлокурая,— и, оглядишь ее сквозь стеклышко, вставленное въ правый глазъ,
принялся съ ней любезничать.
А !

Ем

Кадриль уже приходила къ концу, какъ въ дверяхъ
появилась Серафимочка; она была блѣдпа, не смотря на
румяны; какой-то младенческій испугъ отсвѣчивалъ въ
глазахъ ея, когда она, съ иолу разнившимися локончпками и съ брилліантовымъ браслетомъ на голой рукѣ,

проскользнула сквозь толпу и сѣла за спиною танцующихъ. Ей хотѣлось пройти въ уборную, но таицующіе
мѣшали ей.
Она посмотрѣла на графиню. Графиня сидитъ рядомъ
съ Граидомомъ и о чемъ-то спорить съ нимъ; на лицѣ
ея тѣнь досады, брови шевелятся, и нижняя губа ея, но
времемамъ притиснутая верхними зубами, нридаетъ ей
злое выраженіе.
Серафимочка иосмотрѣла на мужа; мужъ крутнлъ усъ
и смогрѣлъ побѣдителемъ. Вотъ оиъ пошелъ танцевать
и, должно быть, ужъ слишкомъ сильно пожаль руку
своей дамѣ: она поморщилась и сдѣлала движеиіе рукой,
какъ бы стараясь высвободить ее ІІЗЪ дерзкой руки его.
Оиа стала искать глазами Митю и увидѣла его въ уголкѣ,
спокойно дремлющішъ. Лошадки его, запряженный въ
колясочку, завязли между его колѣнями, а въ колясочкѣ
лежала дама, или та кукла, которую ОІІЪ взялся отвезти
сестрѣ своей, Сонѣ.
Мало по малу Серафимочка успокоилась. Затѣмъ она
пощупала кармашекъ свой: въ немъ лежала пачка какихъто денозитокъ, прикрытая тоненькимъ носовымъ нлаточкомъ, обшіггымъ кружевами, единственнымъ, который
былъ у нея, а потому и надушеннымъ. Она содрогнулась
и покраснѣла, ио дала себѣ слово ие вынимать платка,
ч тобъ какъ нибудь не выронить своего сокровища.—Боже
мой!—думала она,—чѣмъ я виновата! Я ие брала, онъ
самъ сунулъ эти деньги въ карманъ... Кажется, онъ съ ума
сошелъ! Какъ онъ боленъ и какая сила... какая сила!
Никогда я этого ие забуду... никогда, никогда! Правду
говорить, что здѣсь нельзя бывать порядочнымъ жешцииамъ. А эготъ браслета... Графъ мнѣ подарплъ его, и я
ни за что никому ие отдамъ его; моей Сонечкѣ въ приданое сберегу... Чѣмъ я виновата?.. Меня заставили кокетничать. Меня упрашивалъ мужъ быть бойкой—ну,

вотъ, я и бойкая!.. Ахъ, Боже мой, Боже мой, никогда ми*
не забыть этого проклятаго вечера»!..
Кончилась кадриль, раздвинулись группы, и графиня
мпгомъ увидЬла не только Серафнмочку,—увидѣла браслетъ ея. Она не цѣнила вещей, сама готова была отдать
все, что хотите, всякін разъ, когда ей въ голову нридетъ
такая фантазія; но появлеиіе брилліантоваго браслета на
рук* Серафимочки, — браслета, купленнаго графомъ для
нея,—браслета, который онъ всТшъ показывалъ и не скрывалъ, что онъ готовить его въ подарокъ жен* своей,—
укололо ее...
Она измѣнилась въ лиц*, но, какъ неглупая женщина,
тотчасъ-же объяснила се б* иоведеиіе графа и тѣмъ, что
онъ вид*лъ, какъ она подарила деиьпі Грандому, ит*мъ,
что она, по разс*янностн, о немъ забыла, и тотчасъ-же
ие поднесла ему подарка, который и до сихъ поръ еще
стоить на стол! въ сос*днеіі комнат*, гд* догораетъ
елка, меяіду другими, никѣмъ нетронутыми подарками
(такъ какъ не вс* приглашённый дамы пріѣхалп).
— Онъ ревиуетъ, обиженъ, дуется, какъ ребеноігъ,
и мстить мн*...—соображала графиня. — Онъ отдалъ ей
браслетъ и,—дуракъ!—думаетъ, что онъ этимъ наказалъ
меня!.. Подойду къ ней.
И графиня подошла къ Серафимочкѣ и опустилась
возлѣ нея въ кресло.
— Какой это у васъ браслетъ?—начала она.—Покажите.
— Не нравда-ли?.. Очень хорошенькіп!--сказала Серафимочка, взволнованным'!,, д!тски-леиечущимъ голоскомъ
своимъ.
— Ничего особенна™—п брилліантовъ немного... по
все-таки...—I 'рафинѣ хотѣлось выказать ей нолн*йшее пренебрежеиіе къ дорогому подарку; но ей было досадно, н
она, не утерпѣда чтобъ не спросить ее:—отъ графа?

— 4хъ да...—вздохнула Серафпмочка, и, стараясь
унять волнующуюся грудь свою и чувствуя иа себѣ пристальный взглядъ Елпсаветы Михайловны, начала оправдываться.
д а это графъ наснльно ми* подарилъ... Я не брала,
Кіявтсь вамъ!—Я в а с ъ очень люблю, графиня! но я правду
х о л и л сказать вамъ: онъ т а к о й странный... такой странный сегодня мужъ вашъ... Съ шшъ невозможно шутить...
Я никогда его такнмъ не вндѣла... Онъ думаетъ, что я...
что в ы . . .
0
— Что такое?.. Онъ вамъ говорилъ про меня?
— Про васъ?!.. Нѣтъ... про васъ о н ъ н и ч е г о мн* ие
говорилъ...
— Гм» И вы, милая Серафима Сергѣевиа, хотите
хитрить со мной!.. Ну что-жъ... я не ревнива... Поздравляю васъ съ такнмъ уснѣхомъ... Не ожидала я... по
Vous êtes jolie, et quelle jolie femme n'a pas damants!..
Графиня встала и вышла изъ комнаты.
Серафпмочка чутьемъ поняла, что эта женщина съ
этой минуты ее возненавид*ла—и еще разъ дала сеоѣ
клятву никогда не прі*зжать къ ней и никогда не віідѣться съ графомъ, - хотя бы мужъ сто разъ къ нимъ
посылалъ ее.
Была-ли бы способна она сдержать свое слово—это
еще Богъ вѣсть!.. Все какъ,то скоро забывалось и вывѣтривалось изъ головы ея,—все, кромѣ дѣтей, которыхъ
она, какъ мать, любила искренно и горячо.
XVI.
В ъ растворенную дверь к а б и н е т а - в ъ ту самую дверь,
откуда вышла какъ-бы купленная и осмѣяиная графомъ
молодая женщина, до той ншші, гд* л е ж а л графъ, устреми
въ иотолокъ неподвижные, въ ужас* остаиовивниеся глаза,

' ° Т Д а л е н н о е э х о ' ®> временалгъ долетали З В У К И М У ЗЫКИ... то вдругъ загудите контрабасъ, то взвизгнете
скрипка... то опять все смѣшается въ какой-то неопредѣлеяныи гулъ и отзовется диссонансомъ... Но графъ уже
не слыхалъ этихъ звуковъ...
Дна раза звонилъ онъ, чтобы позвать ѲеДора. но ѲеДоръ,
по
прнказаиію дворецкаго, помогала» накрывать
»
и долженъ былъ присматривать за столовымъ сереоромъ и наемными лакеями.
Никто не откликнулся графу.
о н а І ^ Г е Ы Ъ С О б С Т В е Н Ш , М Ъ Д О М Ѣ ' С р е Д И * ю т а и Росиоиш,
онъ былъ какъ въ лустынѣ.
Ни враговъ, ни друзей, ни жены-никого'
Поел* страшнаго подъема і.равственныхъ и физичеГ з ~
°НЪ ТаКЪ °СЛабѢЛЪ' ™
ИИ закричать, un подняться,.,
Опт. п самъ не пошшад,
шп
зам...

Не

-енлахъбылъ

что морится съ нпмъ..

г Г "
" « Р Л . » с ь передъ его гла№
мраморпыя каріатнды, которыя сторояшдн
ВС,,ЫХ,Шалп

Z
U
Г "
" ° С Т е Л Ь С Г 0 > К Я з а ' , 0 с ь ' Р е ш а л и с ь въ
воздухѣ... Мраморъ превращался въ холодный туманъ н
••тотъ туманъ закутывалъ ему но™ я мѣшадъ дышать емѵ
Іто было часъ тому н а з а д , когда онъ такъ дерзко
насмѣядся надъ простодушной женщиной, онъ уже не
Ііомпплъ... Одна мысль еще его не „окинула: Ахъ, есл„-б,„
ьто-нибудь вошелъ! Ахъ, если-бы кто-нибудь помогъ ему'
Ьѣдиыи мгшюнеръ!
'
XVII.
А Митя, бѣдный мальчикъ, дремала», дремалъ-и совс*мъ заспулъ.
Двѣ д*вочки, мальчикъ въ гусарскомъ мундирчик* и
гувернантка ихъ, давно уже у*хали въ своихъ собствен-

ныхъэкипажахъ, нагрузнвъ ихъ игрушками. Митя остался
одинъ и заспулъ подъ музыку.
Экой соня!—сказалъ, проходя мимо его, одинъ
•офицеръ и сталъ его расталкивать.—Свалишься... Еще
носъ себѣ расквасишь... Вставай! сейчасъ будсмъ ужинать... Варенья дадутъ тебѣ... Ну-же, ну! по-военному,
вставай! Сопя ты этакііі!
Митя вскочилъ,

захлоиалъ

глазами н машинально,

чтобъ не заснуть, ношедъ и повезъ за собой свою колясочку.
— Гдѣ-же это «Соня»?—подумала» онъ...
И, продолжая идти, онъ провезъ свою колясочку съ
дамой черезъ комнату, гдѣ играли въ карты, — черезъ
комнату съ красными обоями и красными диванами, гдѣ
у камина сидѣла графиня съ какимъ-то мужчиной, держала его за руку, и о чемъ-то горячо съ нимъ спорила.
И все дальше и дальше, изъ комнаты въ комнату,
повезъ онъ свою колясочку — и очутился въ совершенно пустыхъ, тоже освѣіцениыхъ. но молчаливыхъ и
сопныхъ комиатахъ. Только черная ночь съ серебряными
блестками на нодморожеиныхъ стеклахъ глядѣла въ окна,
только изъ рамъ выглядывали чьи-то портреты, точно
живые,—смотр*ли, какъ Митя везетъ свою колясочку.—
и молча поворачивали за шімъ глаза свои. И вотъ,—оттого-ли, что сквозь com» слышала» онъ слово: «соня»,
оттого-ли, что этого сна еще не уснѣлъ онъ стряхнуть
съ себя и былъ въ полудремотномъ состояніи, Митя видите—передъ нимъ идетъ сестра его, Соня...
— Сопя!—крикнулъ онъ своимъ дѣтсішмъ голоском*.
Соня обернулась п исчезла за дверью...
— ВЬрно иаиа ее привезъ, а я н не замѣтилъ, —
нодумалъ Митя,—и но слѣдамъ сестры иошелъ въ другую комнату. Только сзади, гдѣ-то далеко, гудѣла му-

зыка, да стукъ колесъ его маленькой колясочки, двигающейся но паркету, дребезжалъ но слѣдамъ его.
— Куда это она все прячется?
Все было пусто въ этой другой комнатѣ.
Митя пріостановился и чего-то струсилъ.
— Соня!
— Я!..—отозвалось въ следующей комнат!;.
Онъ бросился дальше и увпдйлъ комнату, уставленную какими-то фарфоровыми бочеиками, увѣшанную по
стѣнамъ тарелками, а въ углу — какого-то усатаго китайца, который, ие мигая, смотрѣлъ своими, черной краской обведенными, глазами и, поджавши руки съ длинными, синими рукавами, какъ бы говорилъ ему:—а Соня-то,
брать, спряталась.
Митя опять иріостановился и сталъ глядѣть на китайца. Оглянулся—изъ зеркала смотритъ на него такаяже точно усатая рожа.
IIa Митю напалъ ужасъ.—Онъ увидадъ растворенную
дубовую дверь, заглянулъ въ нее... и, съ бьющимся сердцемъ, сталъ какъ вкопанный...
Это былъ -кабинете графа.
При свѣтѣ трехъ матовыхъ свѣтящнхси шаровъ,
спускающихся съ потолка, Митя увидѣлъ какую-то страшную, блѣдную фигуру лежащаго человека,—и въ ужас!;
устремплъ на него глаза свои. Вотъ поднялась рука, тощая, съ трепещущими пальцами... пошарила что-то около
себя на столикѣ... уцѣпилась за колокольчикъ, приподняла его, но колокольчикъ высколі>знулъ нэъ руки, уналъ
на коверъ и звякнулъ, а рука упала п повисла, какъ
плеть.
Глухой, протяжный стоиъ пронесся въ полуосвѣщеиномъ сумракѣ деревянной ниши съ мраморными каріатидами...

Митя бросилъ свою колясочку II стремглавъ побйжалъ
назадъ.
Вотъ, видитъ онъ, опять стоять лакеи; опять сидятъ
гости H играютъ; вотъ уже и отецъ его—сидите за ломберньшъ столомъ и тасуете карты. Вотъ, опять оркестръ:
широко зѣваетъ раскрытый рояль, торчитъ ручка контрабаса, лежатъ, точно малеш.кіе гробики, футляры отъ
скрііпокъ. Какой-то музыканте пьете изъ кружки пиво,
другой вытираете фуляромъ поте, выступившій иа лбу.
Вотъ и графиня.
Графиня окружена гостями; она смѣется,и всѣ смѣются.
— Онъ обидѣлся,—говорите графиня—что я ничего
ему не подарила, и уиіелъ, и дуется и, чего добраго,
не явится къ ужину... А я, ей Богу, его ие забыла.
Вотъ, поглядите, какой чудесный ящикъ и какія великолѣпныя туфли ! Я знала, что ему нужны туфли, и лучшихъ туфель, я думаю, во всемъ Петербург!; иѣтъ.
— Мы иойдемъ и ириведемъ его, — угіішаетъ графиню какой-то сѣденькііі старичокъ съ звѣздой на груди.
— Графиня!—отзывается кто-то другой, скаля зубы:—
какже это вы хотите ему туфли подарить? Вѣдь, онъ обидится—подумаете, что онъ у васъ иодъ туфлей...
— А почему же и не быть иодъ хорошенькой туфлей! Это не то, что иодъ башмакомъ, да еще съ каблукомъ... Чортъ возьми!—говорить сѣденькая головка.
Но Митя нисколько ие вникалъ въ этотъ веселый разговоръ, да, если-бы п вникалъ, ничего-бы не понялъ. Онъ
былъ очень радъ, что увидалъ въ уголкѣ на диван!; мать
свою... бросился къ ней и уцѣпился за ей платье.
Она была страшно утомлена и разбита нравственно:
не было человѣка, который бы не нодошелъ къ ней н
не улыбнулся двусмысленно, прося показать браслетъ,—
и сколько колкостей, сколько иамековъ!
— А я думала, ты спишь—сказала Міггѣ Серафи-

мочка.—Я бы давно уѣхала, да папа твой... не позволяетъ.—A гдѣ твоя колясочка?
— Ахъ, мама... мама!..
тебѣ.

Поѣдемъ! Я

что-то

скажу

Серафимочка подумала, что Митя проситъ ее куданибудь проводить его, и повела его въ гардеробную графини, черезъ залъ, гдѣ уже накрытъ былъ ужинъ, и гдѣ
большіе часы, вдѣланные надъ каминомъ, показывали три
четверти третьяго.
В ъ гардеробной Митя опять прижался къ своей матери и сталъ разсказывать ей что-то такое фантастическое и страшное, что мать ничего не могла понять изъ
словъ его.
Но когда Митя упомянуть, что онъ видѣлъ Соню,
сердце ея сжалось. Оиа вспомнила, что Соня больна, что
она, уѣзжая, не успѣла перекрестить се, и что ѣхала
сюда съ намѣренісмъ переговорить съ Эдуардомъ Францовпчемъ.
Оиа хотѣла оставить Митю на попеченіе горничной,
но Митя опять уцѣпился ей за руку и, вмѣстѣ съ ней,
мимо столовой, мимо гостиной, мимо лѣстипцы, мимо потухшей и обобранной елки, п черезъ залъ, гдѣ были
танцы, прошелъ въ комнату, гд!; играли въ карты.
Серафимочка отыскала доктора и подошла къ нему.
— Эдуардъ Францовичъ!—произнесла она,—у меня
къ вамъ большая просьба: не зайдете-лп вы завтра поглядѣть на мою дочку?
— Пасъ! произнесъ докторъ, разбирая на рукахъ
карты. Около него на стол!; лежала сигара, кончикомъ
на воздух!», и тонкая струйка ея гаванскаго дыма защекотала вздернутый носикъ встревоженной Серафнмочки.
— Что такое ваша дочка? А?
— Кажется, она больна.

— Кажется! A мнѣ кажется, что это вамъ такъ кажется.

«

— Заѣзжайте завтра, милый Эдуардъ Францовичъ!
Эдуардъ Францовичъ взялъ со стола сигару и пососалъ ее. Затѣмъ покосился на новый браслетъ ея и, выложивъ на стодъ карты, взялъ ее за руку.
— Покажите-ка!—сказалъ онъ:—Чудесный браслетъ!. .
и не дешево стоить.
— Такъ вы заѣдете?
— Ну, да, да—заѣду, заѣду.
— Завтра?
_

н у , да—да!—иетериѣливо забурчалъ Эдуардъ Фран-

цовичъ.
Она мѣшала ему играть,—и ему было досадно:

онъ

нронгрывадъ.
ХУІІ.
Уже некоторые изъ гостей приступили къ закускѣ,
а Оедоръ, ходя около стола, равнодушно поглядывалъ
на нихъ и, можетъ быть, поджидать своего барина, такъ
какъ былъ увѣренъ, что графъ или въ гостиной, или въ
танцевальной зал!;.
Графиня тоже поджидала графа. И, наконецъ, решилась сама идти къ нему и объясниться съ нимъ.
Во-нервыхъ, она уже придумала, какъ ей солгать:
деньги, который видѣлъ графъ въ бумажник!; Гра.ндома,—вовсе не иодарокъ: она дала ихъ ему съ тѣмъ, чтобы
онъ на другой-же день, по счету, заплатилъ за нее въ
магазинѣ, гдѣ она забрала вещн. Объ этомъ уже
было говоре но раньше, и самый счетъ изъ магазина
былъ въ томъ-же самомъ бумажник!;—вольно-же графу
этого не замѣтить! А что она, графиня, вовсе не забыла
иа своей елкѣ подарить что-нибудь своему милому мужу.

то—вотъ доказательство: ящикъ, украшенный узорными
цвѣтами, сдѣланными изъ кусочковъ разноцв*тиаго дерева, въ вид* мозаики, и въ немъ тенлыя туфли, усѣяыныя мелкимъ жемчугомъ.
Такъ, сговорившись съ Грандомомъ и ниспровергнувъ
ВС* его джентльмэнскіе доводы, придумала графиня, и
чтобъ вызвать графа изъ кабинета и показать всѣмъ гостямъ, что она вовсе не сердится на него за браслета и
что даже пьетъ за его здоровье, также какъ и за здоровье Серафимочки,—она взяла свой подарокъ и сама понесла его къ мужу.
При вход* въ кабинета, она наткнулась на колясочку
Мити и чуть не упала.
Какими судьбами зд*сь его игрушка? Йли эта дура,
Серафима, и его подсылала къ графу за какпмъ-нибудь
подаркомъ?..
— Графъ ! —произнесла она, входя въ кабинета и не
видя его за письмешшмъ столомъ:—гд* ты?
Она огл ядѣлась и замѣтила что-то б*лое на его постели, на этотъ разъ незадернутой занавѣсомъ.
— Онъ еще вздумалъ спать, чего добраго!
И она съ своимъ ящикомъ подошла къ нему. Но...
этотъ дорогой подарокъ выналъ изъ рукъ ея, когда она
вглядѣлась въ лицо графа и затѣмъ дотронулась до руки
его.
Минуты черезъ двѣ, также какъ и Митя, бросилась она
назадъ, черезъ анфиладу пустыхъ, ярко освѣщенныхъ
комиатъ. Ужасъ былъ на лиц* ея.
— Эдуард1*, Францовичъ!—закричала она ие своимъ
голосомъ.
Докторъ, тасуя карты, вздрогнулъ. Гнутиковъ выскочилъ изъ-за стола, и в с * оглянулись, и вс* испугались
лица ея.

— Докторъ, поглядите скорѣіі, что съ мужемъ: или
у него обморокъ, или онъ—умеръ!
— Что такое, что такое! воскликнулъ встревоженный
Эдуардъ Францовичъ.—Умеръ ! Люди не такъ скоро умираютъ, какъ вы думаете! Я сейчасъ, сейчасъ!— И онъ.
покачиваясь, какъ утка, торопливыми шагами пошелъ въ
кабинета. За еимъ потянулись гости... Графиня ухватилась за руку Гнутикова, и, дрожа всѣмъ тѣломъ, проговорила:
— Если онъ умеръ, я съ ума сойду! Но этого быть
не можетъ... Я этого не хочу—этого быть не можетъ!
XIX.
Черезъ част, Гнутиковъ отыскалъ жену свою а,

на-

гнувшись, сказалъ ей:
— Кровь не пошла. Никакой надежды. Умеръ отъ
первнаго удара.
Гнутикова сидѣла неподвижно на краю стола, уставленного серебромъ н винами для празднпчнаго ужина.
На глазахъ ея были слезы испуга.
— ПоФдемъ. Петя, домой... ради Бога, поѣдемъ!..
— Съ графиней дурно—она въ обморок*. Гіоѣзжаіі
домой съ Митей. Я пріѣду нослѣ... Я не могу уѣхать
при такихъ обстоятельствахъ.
Серафпмочка встала, нашла Митю, которому кто-то
Iiзъ гостей привезъ его колясочку, п начала собираться
домой.
Черезъ четверть часа, она была уже въ каретѣ, вм*с;г* съ Митей, картонкой и игрушками.
Закутавшись въ свой лисій салоичикъ и поддерживал
голову опять на мороз* задремавшаго Мити, онаникакъ
не могла собрать своихъ мыслей, но эти мысли жгли ее.
Она чувствовала, что вся эта елка не христіанская, не

европейская и даже не семейная,—что это чортъ знаете
что—какое-то дьявольское навожденіе! Она ужасалась такой смерти, которая разомъ, такъ скоро и такъ неожиданно, поразила ея обидчика... но ей не было жаль его.
Она оттого и позволила себѣ забыться въ его наглыхъ
объятіяхъ, что инстинктивно поняла, до какой степени
этотъ человФкъ оскорбленъ и страдаетъ... Она видѣла въ
немъ помѣшаннаго, отъ котораго надо было какъ-нибудь
и какъ можно скорее отдѣлаться—п это помѣшательство,
по милости графини, приписывала тому, что онъ влюбленъ въ нее. Но зачѣмъ она не бросила ему въ лицо
эти деньги и этотъ браслетъ? Зачѣмъ?.. Да затѣмъ, что
она вовсе не была героиня; загймъ, что общество, которьшъ окружалъ ее мужъ, стояло на такомъ низкомъ
нравственномъ уровнѣ, что не могло не вліять на ея ненросвѣщенмую головку и слабую волю...
— Я взяла эти деньги для Д'йтеи,—этотъ браслетъ—
для дочери,—думала она въ свое оправданіе.
Такъ иной честный служака иногда вдругъ позволить
подкупить себя стотысячной взяткой—ради дѣтей, ради
приданаго дочери.
Чѣмъ такой граждашшъ лучше Серафимочки, на которую, конечно, нападутъ наши моралисты и даже взяточники, твердо увѣренные въ безпрнмѣрной нравственности благовѣрныхъ супругъ своихъ?..

кухнѣ проснулась и приподняла свою голову, даже сонный Митя проснулся, а горничная вскочила на ноги.
Серафима, какъ была въ бальномъ нлатьѣ, выскочила опять
на улицу, въ потемкахъ, не торгуясь, сѣла на перваго иопавшагося извозчика и поѣхала за мужемъ и за докторомъ.
Надежда спасти ребенка еще окрыляла несчастную
мать... Она дрожала, в ъ своемъ лисьемъ салопчикѣ, но
не оть холода:—это была внутренняя дрожь испуга.
горя и отчаянья.
Вернулся мужъ, пріѣхалъ частный врачъ (не до того
было Эдуарду Фраицовичу), но уже никто не могъ спасти
подкошенную смертью дѣвочку...
На третійденыюслѣ этой проклятой елки быЛй похороны.
Милліонера графа не знали на что хоронить: денегъ
у него нашли не болѣе двухъ тысячъ трехсотъ рублей.
Кабинете его былъ опечатанъ, продавать вещей нельзя
было. И ужъ не знаю кто помогъ графинѣ отыскать
деньги для того, чтобы прилично похоронить мужа.
Бѣдную дѣвочку похоронили Ііа деньги графа.
Говорите, несчастная мать во всемъ призналась мужу,
и что-же?—Этоте негодный человѣкъ не только не нростплъ—сталъ презирать ее, сталъ принимать у себя женщинъ волънаго новеденія, чего прежде никогда не иозволялъ себѣ, и при всѣхъ упрекалъ ее въ продажности.
В ъ двухъ-трехъ домахъ перестали принимать его. Проданный имъ браслетъ жены не поиравилъ его обстоя-

XX.
Бѣдиая Серафимочка!—По милости этой елки, она пропустила время спасти своюСошо—ее задушилъ круппъ...
И... не было мѣры ея отчаянью...
— Она не дышите! не дышптъ!— закричала она такъ
громко и такъ страшно, что даже пьяная кухарка въ

тельствъ...
Года черезъ три—онъ заболѣлъ и умеръ.
Графиня навсегда поселилась заграницей.
Елка, мною описанная, была посдѣднішъ бдистательнымъ аиоѳеозомъ б е з ъ - п у т и расточительной и распущенной жизни, и она одна достойна была описанія, какъ эмблема суеты и тщеславія—двухъ заразъ нашего времени.
1878 г.
ПОЛОНСКІЙ.

О ТОШЪ КАКЪ МОРОЗЪ ВЪ

ЙЗБКІОЗЯЙНИЧАЛЪ.

О

Т О М Ъ ,

К А К Ъ

М О Р О З Ъ

въ

тъ

шшшъ.

жили-были въ одной избѣ дядя Трпфонъ, да тетка
Ѳекла, да ребята малые; лѣтомъ въ нолѣ, на сѣнокосѣ,
„а нивѣ работали, въ теплый ночи подъ открытымъ небомъ спали словно убитые, а какъ пришла з и м а - з а
печью, да подъ грязными тулупами на полатяхъ спятъ.
И развелось

около нпхъ такое

множество

олохъ,

клоповъ и таракановъ, что житья имъ нѣтъ.
Вотъ, какъ-то разъ, и говорить бѣлобрысыи Мишка,
старшій иарнишко, сирота, дяди Трифона пдемянникъ:
_ И ужъ развелось же у насъ этихъ блохъ да
клоповъ—видимо-невидимо!
_

Да и таракановъ-то... страсть сколько!., проголо-

сила тетка.
_ Э! что тараканы! они у насъ вмѣсто начинки въ
пироги пдутъ.
_ Молчи ты, зубоскаль! крикнула тетка. И оезъ
тебя тошнехонько!
Слушалъ ихъ, слушалъ дядя Трпфонъ, «ючесалъ затылокъ, да и решился бить челомъ дѣдушкѣ Морозу.
— Такъ и такъ, говорить, пойду поклонюсь ему
На него только и надежда вся... Домовптъ онъ; хоть
избы нѣтъ, а хозяйничать любить; такъ и норовить, какъ
бы въ чужую избенку залѣзть. Оставь этто, попробуй,

дверь нараспашку, аліг оконный рамы вынь—какъ разъ
влФзетъ. начнете распоряжаться по-своему,
всякую
нечисть выведете.
— ІТу-у! клоповъ-то, пай, и Морозъ не в ы в е д е т е , —
замѣтпла Ѳекла.
— И клопы вымрутъ, только ие мѣшай ему, батюшк*.
только дай срокъ ему. Вотъ за то клопиный яйца живучи. Чуть только тепло нрпгрѣете ихъ—такъ изъ всѣхъ
іцелеІ, куда ихъ запрятали, и выползутъ эдакіе махонькіе клопики. Т у т е ѵжъ ничего не подѣлаешь.
Потолковали, потолковали да и р*ішші пустить въ
избу дѣдушку Мороза Морозыча, по прозванью Крещенскаго. Забрали в с * своп пожитки (только тетка Ѳекла
корчагу забыла, а дядя Трифонъ, обувшись въ лапти,
старый сапогъ забылъ), отворили настежь дверь избы,
выставили окна, да н перебрались въ клѣть, что у нихъ
на двор* была.

Тараканъ!

повторяете

Морозъ,

и по-прежнему

таращить на него глаза свои.
Тараканъ начинаете ежиться. Дѣдушка Мороза, ближе
на цѣлый шага, подвинулся къ нему. Тараканъ у п а л на
п о л , л era, на спину и з а д р ы г а л ножками. Морозъ нагнулся надъ нимъ такъ, что заиндевѣлая борода его
чуть не достала до полу. Тараканъ повела, усиками, да
и былъ таковъ,—окочурился
И сталъ Морозъ Морозычъ Крещенскш гляДѣть во
в с * стороны, поводить глазами по всей изб*. Какъ дождика, на пола» тараканы посыпались: съ потолка валятся,
съ палатей валятся, съ печи валятся. Запрокинулись
навзничь, ногами подрыгали, усиками повели, да и оылп
таковы—вѣчным а, сномъ заснули, на вѣки вѣковъ venoкоились.
Пришла ночь. Мороза, Морозычъ изъ окна на улиц}.
на синее песо, на звѣзды частый поглядывает!., а у него

У видалъ дѣдушка Морозъ Морозычъ, что опросталась изба, обезлюдѣла: дверь стоите расхлобыснута.
окошки повынуты.

за спиной,

— Ладно, думаетъ,—ото ми* на руку!
Вотъ онъ и гіолѣзъ, пол*зъ и влѣзъ; веталъ, пыхтя,
посреди избы, оглядѣлъ всѣ углы ея.

Мракъ и видите, что и полъ, и столь, п лавки, и скамьи,

—

Ничего, говорите, можно жить.

Солнышко свѣтитъ, борода дѣдушки пнеемъ нодерыута, шуба косматится, лысина лоснится, глаза, какъ
прозрачный льдинки, свЬтятся.
А на косяк*, у двери, тараканъ сидите. Видите
Морозъ, что на косяк* тараканъ сидите и уставилъ онъ
на него большіе глаза свои.
— Ишь, тараканъ! говорите, злясь, Морозъ, а сама,
ухмыляется.
Тараканъ дрогнулъ,—видно, ледяной взгляда» Мороза
Морозыча на себ* почувствовалъ.

изъ угла Мракъ глядите,

Мракъ глядитъ,

изъ-подъ

пзъ-подъ

лавки Мракъ

почки

глядите и съ

полатей Мракъ глядитъ. Должно быть, только одинъ этотъ
словомъ,

вся

изба мертвыми тараканьими

тѣлами усы-

пана.
По звѣздамъ прочитала, Морозъ, что еще ие скоро
придете Весна

выживать его, прнкурнулъ въ утолокъ,

въ усъ себѣ не дуете, ухомъ не ведете.
—

Хорошо мн* здѣсь, говорите. Ужъ тараканы, та -

кіе-сякіе,

теперь не осмѣлятся заодно

со мною

тутъ

хозяйничать.
A тѣмъ времеиемъ, въ потемкахъ клопы повыползли,
покусать захотѣлось Мороза Морозыча. Какъ бы не такъ!
шуба-то на немъ, словно мохъ, косматая, а на холоднома, лбу, на корявыхъ ручищахъ ни кровинки нГ.тъ.
Прошелъ день, прошел другой; расползлись клопы

жирные, человеческой кровью налитые, злые, сердитые—
чуютъ, что другой хозяинъ завелся въ избѣ, не руками,—
глазами бьетъ, никуда отъ него не спрячешься."

—

А теперь не хотите ли замужъ за хозяина новаго,

за Мороза Морозыча за Крсщенскаго?
_

Что вы! Что вы, Сапогъ Трифонычъ! Чтобъ я да

M въ щели, и въ паклю, и въ мохъ залѣзди клопы,
свои яйца прячутъ, а сами едва ноги волочать. На третьи сутки и они застыли, на вѣки-вГжовъ успокоились.

за этого стараго хрыча замужъ

А куда дѣвалнсь блохи—даже и Морозу Морозычѵ
невдомёкъ. Не впдалъ онъ, какъ онѣ въ Корчагу залезли, какъ въ старый Сапогъ, что нодъ лавкой лежитъ,
забрались, въ три погибели скрючились.
— Чисто! думаетъ Морозъ Морозычъ.

пуще таращить глаза на Корчагу.
_ Н У , такъ выходите за меня, говорилъ, между
тѣмъ, Сапогъ. Чѣмъ л не женихъ, Корчага Ивановна?
— Эхъ! не легко мнѣ замѵжъ-то идти, голубчикъ вы
мои! Вотъ кабы по-прежнему, но самый край теилымъ
сѵсломъ я налита была, да кабы отъ меня паръ ш е . і ъ иу, тогда другое дѣло...

Не даромъ онъ Крещенскій, настоящій, какъ есть Морозъ, умѣетъ хозяйничать. Все-то онъ прибрал, всякую
нечисть в ы в е л , кой-что побѣлилъ, кой-что посеребрил ъ
сѣлъ въ уголъ. сизый иосъ п о в ѣ с и л , думу думаетъ.
Т и ш ь
л а г л а Дь, Божья благодать! бормочетъ онъ
про себя. Эхъ, кабы да Весну ие народил Господь!
А пока онъ хозяйничал, Корчага и Сапогъ усііѣ.ш
Другъ съ другомъ познакомиться. Долго они молчали,
наконецъ, слышитъ Морозъ, что они завели между собою
разговоръ.

— Какъ? Что такое? заворчалъ Морозъ,—поглядѣлъ
на Корчагу, поглядПлъ на Сапогъ—индо зубы у него
отъ досады скрипнули.
— А что, Корчага Ивановна, говорилъ Сапогъ, высунувши изъ-нодъ лавки дырявый носокъ свой (а дыра-то
въ носкѣ такъ и зѣваетъ, словно ротъ кривой). Ужъ не
вы ли теперь вмѣсто тетки будете хозяйничать? Хорошая вы баба, полная, только вотъ донышко-то у васъ...
ТОГО... точно вы въ золѣ сидели или на угольяхъ жарились!...
— Всего бывало, Сапогъ Трифонычъ,—хршштъ Корчага: и въ золѣ спдѣла, и на угольяхъ жарилась.

пошла?!

Чтобъ ему было

пусто! Чгобъ ему ни кола, ни двора!
— Ахъ ты дура чумазая! думаетъ Морозъ, и еще

— Тогда вы и не взглпнулн

бы на меня,

Корчага

Ивановна; тогда н Ухватъ, ловкій хватъ, сталъ бы за
вами ухаживать.
— Холодно, ахъ, какъ холодно стало! Хоть-бы вы
подошли ко мпѣ, Сапогъ Трифонычъ.
Не могу, Корчага Ивановна.
— Отчего же ие можете?
— Да оттого, что никакой тяжести на себѣ не чувствую. Я , вѣдь, только тогда п хожу, только тогда и
двигаюсь, когда тяжесть къ самой землѣ алн къ полу
ирішшетъ меня. Что прикажете д*лать! В о т ъ какъ я женюсь на васъ—вы тоже тяжелы, Корчага Ивановна, я,
можетъ быть, тогда и пойду, и пойду, и пойду...
—

Ишь, вѣдь, дурни! скрышітъ Морозъ

и Корчага пуста, и Сапогъ пусть, а

туда

Морозычъ:

же—жениться

хотягъ!
И съ

досады,

онъ

такъ

хватилъ

кулачшдемь

ооъ

стѣну, что даже сосѣди, и тѣ услышали.
— У! какъ Морозъ-то въ стѣиу стучнтъ! сказали они.
—

Я что-то очень озябла, Сапогъ Трифонычъ, гово-

рить Корчага.

— А вы подойдите ко мнѣ, прогуляйтесь, промнитесь, можетъ быть, и согрѣ: тесь.
— Ай! что вы! шляться мнѣ ire приходится. Я привыкла, чтобъ меня на рукахъ носили.
— А! такъ ты вотъ какая! заскрипеть опять Морозъ
и приветалъ.
Точно бурный вѣтеръ ворвался въ избу и сиГышон
пылыо охватилъ ее со веѣхъ стороиъ.
— Корчага Ивановна .'—страшно! нролепеталъ Саногъ.
Поглядите ка, никакъ новый-то хозяинъ всталъ?
— Не мѣшайте ммѣ спать! пробурчала Корчага.
Пъ эту минуту Морозъ Морозычъ придавилъ ее сверху
ступней своей; Корчага разсѣлась, да такъ громко треснула. что все блохи, что въ ней попрятались, отъ испуга подпрыгнули, попали въ снѣжиую мыль, да и замерзли въ ней.
Такъ хозяйничалъ Морозъ въ изб!» у дяди Трифона—
никому не да вал ъ пощады, а какъ, кромѣ дряни, въ изб!;
ничего не оставалось, то и жалѣть нечего, что онъ съ
дрянью не очень и!;жшічалъ.
Ни Корчага, ни Сагюгъ не могли бы вывести тараканов!» и клоповъ; напротив!», они, по глупости да но
неряшеству, вдвое больше расплодили бы ихъ. Значить,
нечего было Корчагѣ поднимать иосъ, да ругать Мороза
Морозмча.
Какъ только треснула Корчага Ивановна, Оапогъ
стрѵсилъ, съежилъ въ кислую улыбку свой ротпкъ—и ни
гугу!.. Лежитъ подъ лавкой и сиасаеть подъ кожей своей
пары три блохъ отъ Мороза Крещенскаго, словно, хочеть этимъ, молча, исподтишка, отомстить ему.
Накопецъ, въ избу вошелъ дядя Трпфонъ, оглядѣлъ
полъ, оглядѣлъ стѣны, снялъ шапку, помолился на образъ,
поклонился Морозу, да и говорить ему:
— Погости еще денекъ, другой, д!;душка, а ужъ по-

томъ и того—съ честыо, по добру по здорову, мы проводим!» тебя. Хорошо ты хозяйничалъ, спасибо тебѣ.
отецъ родной! Вотъ какъ подметемъ избу, да затопим!,
печь, ты, чего добраго, и самъ уйдешь.
Черезъ два денька, на зарѣ, только что выглянуло
изъ-за лѣса солнышко, вставленныя накануиѣ окна въ
изб!; засветились, заблестѣли узорами. Дверь, скрыші.
пропустила тетку Ѳеклу съ вѣникомъ, дядю Трофима съ
охабкой дровъ.
Увидѣлъ Морозъ, что ему теперь жить въ избѣ не
приходится, что ужъ и силы не тѣ, чтобъ хозяйничатьподнялся, просопѣлъ, слегка пощипалъ хозяйку за щеку
и черезъ cf.ни, потихоньку да полегоньку, выбрался на
улицу.
Какъ только нагрѣлась изба, вся семья сооралась
туда съ своими пожитками, подмели ее, оглядѣли углы.
Слава Тебѣ, Господи! ни клопа пузатого, пи таракана
усатаго—чисто стало въ избѣ; сшггъ ребята—не чешутся,
ѣдятъ—тараканы къ нимъ въ ѣду не валятся, по святымъ образамъ день и ночь жирные клопы не поллаютъ.
Да. чисто стало въ изб!;. Только надолго-ли?

ВАДИМЪ

ГОЛЕТАЕВЪ.

ВАДІЖЪ ГОЛЕТАЕВЪ.
Разс-казъ.
I.
Іюльекіп иослѣобѣденііыи зной еще стоить надъ усадьбой, и ничто, кромѣ уддинеиныхъ тѣнеіі, иерешедшнхъ
слѣва направо, не напоминаете вечера. Высоко, въ серебристой лазури безоблачна™ неба, кружатся и мелькаютъ
ласточки. Широкін липы темиѣютъ изъ-за досчатой кровли
флигеля; еще вечерняя позолота не тронула верхшіхъ
вѣтвей ихъ. За ними растутъ серебряные тополи и кажутся запыленными деревьями.
* В ъ саду начался сѣнокосъ. Пахиетъ скошеной травой,
левкоемъ и липой. Не всякое обонише способно уловить
этотъ слабый заиахъ цвѣтущихъ н увядающихъ растеній,
а въ тѣни, иа широкомъ крытомъ балконѣ, отъ котораго
въ садъ идетъ посыпанная красноватымъ пескомъ дорожка, нахнетъ только жженымъ сахаромъ, угольиымъ
чадомъ и дымящейся папироской.
На этомъ балконѣ Педагея Даниловна Нилина, хозяйка усадьбы, женщина лѣтъ за сорокъ, повязавшись
фартукомъ, варить варенье. Она сидитъ передъ жаровней, на кухонномъ табуретѣ, одной рукой отмахивается

отъ осъ и мухъ, другою держится :за рукоятку мѣднаго
тазика и вся погружена въ свое занятіе, Е я темный
брови сдвинуты, лобъ вспотѣлъ, на загорѣлыхъ, немолодыхъ щекахъ выступаете сильный сплошной румянецъ,
точно она вышла изъ бани и еще не уснѣла остыть.
Ея черные съ просѣдыо волосы, заплетенные и свернутые иа затылкѣ въ иучокъ, заткнуты ыевысокимъ черепаховымъ гребиемъ. У ней умное, честное лицо, ио
не безъ оттѣнка нѣкоторой сухости и смекалки.
На томъ же балкон!, на крашеной скамье, въ видѣ
зелеиаго диванчика, у стола, развалясь, еиднтъ ие то
молодой, не то пожилой человіжъ. Онъ среднихъ лѣтъ и
къ 4 5 годамъ обѣщаетъ превратиться въ тодстуычика
или пузанчика. Голова у него большая, блѣдноеѣрые глаза
широко разставлены, волосы прямые, русые; высокій,
мясистый лобъ, въ медкихъ морщинкахъ, такихъ же
подвижныхъ, какъ и его бѣлобрысыя брови. Носъ длинный, кончись его точно обожженъ морозомъ—красноват**
и лупится. Одѣтъ онъ по-летнему-—въ сѣрый парусинный сюртучекъ и такія же сФрыя брюки; сюртучекъ мешковато СШІІТЪ, потертъ и застегнуть на груди; жилета
нѣтъ. Измятые воротнички его цвѣтной рубашки, не закрывая шеи, неровно выглядываютъ нзъ-за чернаго, небрежно повязаннаго галстука. Усы, борода и баки такъ
рѣдки и бѣлокуры, что сразу и не замѣтишь ихъ.
По нельзя не заметить, что это—человѣкъ домашиііі,
свой человѣкъ—не гость, а можетъ быть родетвенникъ
или постоянный жнлецъ, с*ь котораго нечего и спрашивать нзлишшіхъ церемоній. Зовутъ его Вадішомъ Kajiuтонычемъ, ио фамиліи Голетаевымъ. Онъ, действительно,
и дальыій родетвенникъ, и жилецъ у Нилиныхъ. Стало
быть, и развалиться въ жаркую пору дня, н не надѣть
жилета ему самъ Богъ велитъ. Онъ курить иаішросы,

окурками которыхъ усыпана цвѣточная грядка, расположенная у балкона, около самаго фундамента.
Разговоръ. который ведетъ онъ съ хозяйкой
какъ нельзя лучше

р и с у е т ъ

дома,

ихъ отношенія: онъ говорить

ей «вы» и называете тетенькой, она говорить ему «ты»
и называете Вадимомъ.
— Послушайте, тетенька.
— Ну... слушаю...
— Что бы м н ! такое сочинить? А?.. Что-же вы не
отвечаете?
— Да р а з в ! ты сочинитель?
—

Да развѣ

долго

сдѣлаться

сочинителемъ!

Надо

только что-нибудь сочинить...
— Ну, и сочиняй, коли охота!
— В ы себе и представить не можете, какая вдругъ
напала на меня страсть—сочинять...
— Да кто-же тебѣ мѣшаетъ... ну, и сочиняй, коли
напала страсть.
—

В ы думаете, это очень мудрено...

какъ подумаешь... пустяки

это...

Е й Богу-съ,

Выдумалъ

что-нибудь

и нашісалъ... Вонъ, Курьяковъ молодой тоже, говорить,
пустился

с о ч и н я т ь

— какую-то

статью

поместилъ

въ

журнале.
_

д а то Курьяковъ—человекъ образованный, а ты

что?...
—

И я человѣкъ образованный... не ученый, но оо-

разованньш...

И почему вы думаете,

какой-нибудь драмы или комедіи?..

что я не

напишу

Ч т о - ж е вы не от-

вечаете?
—

Вотъ при сталъ... точно муха!... Ну, пиши, пиши....

Что тебе делать-то!

Вѣчно торчишь на глазахъ и ни-

чего не делаешь...
Вадимъ искоса ноглядѣлъ на свою тетеньку и усмѣхІІОЛОНСКІЙ.

ну лея; узенькія губы его слегка покривились, одна бровь
приподнялась, одна ноздря стала явствениѣе другой.
— Это вы справедливо замѣтили, что я ничего не
дѣлаю, но неужели-же, тетенька, я долженъ виѣшиваться въ ваше хозяйство и мѣшать вамъ хозяйничать?..
Задайте мнѣ сперва какую-нибудь работу и увидите,
что я не хуже другихъ...
— Задавала я тебѣ работу—никакого отъ этого толку,— ші малѣншаго! Не серди ты меня, пожалуйста...
И встряхнувъ приподнятый тазикъ съ кдокочущішъ
варевомъ, она опять опустила его на жаровню и подняла кверху указательный налецъ.
— Вотъ. какъ я тебя зиаю... насквозь!.. Ничего изъ
тебя ие будетъ!..
— А что вы скажете, если я сочиню драму или
комедію?
— Ничего не сочинишь, никакой комедіп!.. Все это
твои фаитазіи отъ праздности... Коптитель ты неба—
вотъ что!...
— Ну, это вы изъ Гоголя... Положимъ, я коптитель
неба... но... согласитесь сами, лучше коптить небо, чѣмъ
дебоширить, въ карты играть, пьянствовать... A развѣ,
я, тетенька, не скромно веду себя?.. Вотъ, почитай годъ
прожилъ у васъ,—и тише воды, ниже травы... Конечно,
если вы желаете, чтобъ я уѣхалъ — я уѣду... не хватите денегь на подводу — иѣшкомъ уйду... Ираво-съ...
— Ну, не божись...
И тетенька поглядѣла на него и подумала: «никуда
ты, дитятко, ие уйдешь и не уѣдешь... Очень тебѣ нужно отъ дарового хлѣба куда-нибудь уходить!»
— Сознайтесь, тетенька, что я человѣкъ добрый.
— Ну, добрый.
— И что я человѣкъ неглупый.
— Но и не умный.

— Ну, положимъ, будь повашену—неумный... но...
розвѣ я не искренній, не простодушный человѣкъ...
развѣ я не вижу, что я еще до сихъ норъ, такъ сказать,
въ свою колею не вошелъ — не нашелъ себѣ никакой
подходящей должности, никакой, такъ сказать, профессии... Но развѣ я виноватъ?.. Чѣмъ я тутъ виноватъ, помилуйте, тетенька!
При этомъ Голетаевъ поднялъ плечи, охватилъ руками одно колѣно, опустилъ глаза н повѣсилъ голову.
— Хоть-бы ты женился, право!., послѣ нѣкотораго
обоюднаго молчанія, проговорила Пелагея Даниловна,
снимая пѣнкп.
Голетаевъ встрепенулся и подшілъ голову. ^
— А на комъ вы советуете мнѣ жениться?
— Да на той и женись, которая за тебя пойдетъ?
А кто за меня пойдетъ?
Э! я иочемъ зиаю... отстань!..
II.
Въ это время изъ темной зелени сада, на яркую
полосу солиечнаго свѣта выступила фигурка дѣвушкн
въ бѣломъ платьѣ, въ сѣромъ фартучкѣ и въ круглой,
съ широкими нолями, соломенной шляпкѣ.
Съ корзинкой въ рукѣ, не торопясь, шла она по дорогой, мимо скошенныхъ лужаекъ н всею грудью впивала въ себя запахъ свѣжей, увядающей травы. Она
поглядывала то на траву, то на небо, точно соображала: будетъ дождь или ие будетъ, успѣетъ это сѣио высохнуть или не успѣетъ. Она инстинктивно давно уже
входила въ хозяйственные интересы своей матери; но
па этотъ разъ были и другія соображепія...
Не прошло и минуты, какъ каблучки узеыькихъ башмачковъ ея застучали но ступенькамъ балкона. Она опять
*

вошла въ тѣнь и, слегка поморщившись, поставила на
столъ корзинку и опустила руки. Легкая усталость отразилась на ея мол о домъ, блѣдномъ личпкѣ.
— Ну вотъ, мама,—сказала она, обращаясь къ ГІелагеѣ Даниловы*,—и набрала я тебѣ еще полную корзину
черной смородины; кажется, на сегодвишній день довольно,
или дай мн* еще корзину—я опять пойду.
Мать ногляд*ла на корзинку, засыпанную до самаго
верха, точно гроздьями мелкаго винограда, пскрасиачерной ягодой, и проговорила серьезнымъ тоиомъ:
— Ну, и этого пока довольно... А ты лучше посиди
за меня... Приходила Катерина; не знаю, что тамъ такое... какая-то баба пришла жаловаться на садовника...
— Хорошо, ты иди, а я буду варить... тоже немножко
выучилась...
— Ну, выучилась! недов*рчиво отозвалась мать и
вышла.
Дѣвушка откинула на затылокъ свою легкую итальянскую шляпку и, ус*вшпсь на мѣсто матери, нагнулась
и взялась за ручку мѣднаго тазика.
Вадиму стало досадно, что дѣвушка не обращаете на
него ни малѣйшаго вниманія.
— Глафира Николаевна! иачалъ онъ, сложа на груди
руки и вытянувъ ноги, тоже въ башмакахъ, лохожихъ
на туфли.
— Я ! отозвалась дѣвушка.
— Здравствуйте!
— Мы, кажется, видѣлись...
— Вы меня поздравьте: во-иервыхъ, я нашелъ свое
призваіііе—я сочинитель... и, будь я не я, если я черезъ
мѣсяцъ не преподнесу вамъ драмы или комедіи; а во
вторыхъ, ваша маменька хочетъ меня женить... Что-жъ
вы молчите?

—

Последнее нисколько меня не интересуете, а что

вы сочинитель—это я и безъ васъ знаю.
д а Что-же я такое сочинилъ?.. Кажется...
— Съ чего вы взяли, какъ вы смѣли сочинить про
меня, будто я . . . будто-бы я неравнодушна къ Курьянову!..
Голосъ ея изъ медлеинаго превратился въ быстрый и
задыхающійся, изъ тихаго—въ громкій.
— Да развѣ это не правда? иохлопавъ рѣсшщами,
отозвался озадаченный Вадимъ.
— А хоть бы и правда! Какое вамъ до этого дѣло!..
Но вы все лжете, лжете, вы постоянно лжете!..
— Но на этотъ разъ, кто-же изъ насъ лжетъ—я
или Курьяковъ? Чѣмъ я виноватъ, что онъ ув*реиъ, что
вы въ него... до зарѣзу... Такое его мнѣніе, значить; онъ
этого и ие скрываете... Ну, и я этого не скрываю...
Будь это моя тайна—я бы, конечно, не разбалгывалъ, а
ему пріятно болтать... Что-жъ, мнѣ прикажете запретить ему?
— Врете вы!... Не могъ этого Курьяковъ говорить...
Не давала я ему на это никакого, никакого, ни малѣйшаго повода... Не можетъ быть у него такого мнѣнія...
Все это ваша фаитазія!..
— Ну, что-жъ дѣлать, коли у меня такъ много фантазіи! проговорил сокрушенно Вадимъ, притворяясь
обижен нымъ.—Сочи ню что-нибудь фантастическое и посвящу вамъ въ знакъ любви и глубочайшей преданности.
— Ну, я могу обойтись безъ вашей любви и безъ
вашей преданности!
— А куда-же ми* ихъ дѣвать прикажете! удивился
Вадимъ.—Знаю, что насильно м и л не будешь, да вѣдь
я и не желаю взять, такъ сказать насильно, ваше сердце...
А что вы моимъ завладели—такъ это такъ же несомеѣнно,
какъ то, что вы Глафира Нилина, а я Вадимъ Голетаевъ.
Если-бы Глафира ие обязана была сидѣть передъ

жаровней, оыа-бм тотчасъ-же встала и ушла; но она
сделала только двнженіе, какъ-бы порываясь уйти п при
этомъ невольно топнула ножкой, отчего железный листа,
подосланный подъ жаровню, загрсмѣлъ, раскаленная
жаровня дрогнула и брызнула искрами.
— Садитесь дальше! нривскочивъ, вскрикнулъ Ваднмъ. — Вы так'ь близко, что, чего добраго, загорится
платье... Придется васъ спасать...
— Ие безпокойтесь...
— Право, будетъ гораздо безопаснѣе. если вы загоритесь отъ любви.
- - Д а в ѣ д ь я уже влюблена, ио... ио вашему мнѣнію...
— Влюблены, да не въ меня...
— Это что еще за разговоры! появившись въ дверяхъ, театралI,но и строго произнесла Пелагея Даниловна, разомъ оглядыіші Вадима н дочь свою.
Глафира встала, приподняла съ жаровни мѣдный тазикъ и поставила его на скамейку.
— Ну, мама... Ііо-моему, варенье ваше давно готово..
посмотрите, какое густое... видите, какъ морщится...
Не заговори дочь о вареньѣ—была бы сцена. Вадима
не снасли-бы никакія его улыбки, ннкакія поползновения
отделяться шутками. Ему-бы иорядкомъ намылила голову
])азгнѣвашіая Пелагея Даниловна. Но варенье, которое
такъ густо, что, при наглонѣ тазика, его поверхность
морщится, и спокойный голосокъ дочкн такъ на нее подействовали, что на этомъ восклицаніи и иокончился
гиѣвъ ея.
— Сколько разъ я тебѣ говорила, начала она, уже
наклоняясь надъ тазикомъ, ота котораго горячій и сладкий паръ поднялся до самаго лица ея,—не говорить никакихъ глупостей моей дочери. Ты ей не женихъ и женихомъ ея никогда не будешь... Даже и въ такомъ слу-

чаѣ, если-бы дочь моя, какъ дура, и влюбилась въ тебя
—"помилуйте, Пелагея Даниловна, куда ужъ намъ
въ женихи! Это вы совѣтуете мнѣ жениться... Есть люди
которые похваляются въ компаніи своими успѣхами съ
прекрасиымъ поломъ, а я этого ие могу. А что я шутя
иногда говорю—такъ что-же?.. Надо-же иногда сказать
что-нибудь I I любезное, нельзя-же б е з ъ комилиментовъ!..
А что даже и комплименты мои отъ чистаго сердца...

П0

въ этомъ будьте увѣрены...
__ Не нужно нпкакихъ твоихъ комплиментовъ, вота
что'..
Глафира, надвинувъ низко на лобъ свою соломенную
иіляпку, стояла спиной къ дверимъ, на верхней ступенькѣ
занавѣшеннаго балкона, и, сдвину въ брови, глядФла въ
садъ Сяово «похваляются», очевидно намекъ на хвастовство Кѵрьнкова, какъ ножомъ рѣзнуло ее по сердцу. Она
была блѣдна и казалась встревоженной.
Вадимъ это замѣтнлъ.
«Она вѣритъ», подумалъ онъ, искоса, быстрыми, взгдядомъ Ііоглядѣвъ на ея удивительно тонкііі и правильный
профиль.
пггвфѴЯ.
Но Глафира недолго стояла неподвижно, какъ с г а і } я.
она вздохнѵла и ушла въ стеклянную, настежь отворенную дверь" В ъ полутемиомъ окпѣ, выходящемъ на оалконъ, за стеклами, промелькнула бѣлаятішь ея и исчезла.
А Вадимъ опять разлегся и сказалъ:
— Тетенька, не забудьте поподчивать меня пѣнками.
Старуха ничего не отвѣчала, она переливала въ миску
готовое варенье и, сморщивъ лобъ и брови, вся была
погружена въ свое любимое занятіе.

III.
Сосѣди удивлялись, какъ могла выііти изъ провинціальной актрисы, какой-то Спцкой, такая домовитая хозяйка, такая практическая женщина, какъ Пелагея Даниловна. Еще при жизни ея супруга, надворнаго советника и губернскаго прокурора Николая Ивановича Нилина, она все умѣла дѣдать: и грибы сушить, н яблоки
мочить, и варенье варить, и настилу дѣлать, и пряники
печь. Но кто-же подозрѣвалъ, что эта барыня будетъ
вести себя съ кулаками какъ кулакъ, сумѣетъ во-врем я
все купить и продать, заманить и собственноручно угостить рабочихъ водкой, вѣдать что делается въ крестьянской школе и зимой не скучать въ своей усадьбе, занесенной снѣгомъ и редко посещаемой сосѣдями.
Ио у Пелагеи Даниловны было еще одно качество,
которое нельзя привить никакимъ воспитаніемъ, которое
притупляется отъ богатства и роскоши и изощряется отъ
всяческихъ раннихъ невзгодъ, нужды, борьбы, препятствій и разочарован** Качество это было—пониманіе людей, иначе сказать—-умѣнье ихъ раскусывать.
Дочь ея училась въ Москвѣ, въ одномъ изъ тѣхъ въ
то время модныхъ, частиыхъ женскнхъ учебныхъ заведеній, где нроиовѣдывалось умственное н нравственное
равенство мужчины и женщины. Тамъ безпрестанно говорилось, что нѣтъ такой отрасли знанія, гдѣ бы девушка
не могла стать на равную высоту съ любымъ мужчиною,
если только она не дура и одарена настойчивымъ нрилежаніемъ. 1>ъ этомъ заведеніи очень мало говорилось объ
нскусствахъ, о литератур ! и совсѣмъ ничего не упоминалось о существованіи какой-бы то ни было философін; но
за-то барышни умЬли лазить по веревкамъ, подниматься
на шесты, качаться на рукахъ и кувыркаться.

Пелагея Даниловна никогда не понимала, да и не могла
вникнуть въ духъ такого воспитанія; но сама олицетворила собой этотъ духъ, ибо не только во всѣхъ отношеніяхъ была сильнее, умнѣе и практичнее своего покойнаго супруга, но и нравственнее его, не смотря на свою
несколько бурную молодость.
Что касается до Глафиры Николаевны, ея милой 19-тил!тней, черноокой дочки—она плохо говорила по-французски, но знала алгебру, геометрію, физику, химію и
при всемъ при этомъ, нервная, несколько вспыльчивая,
граціозная и впечатлительная, была полнЬйшпмъ олицетвореніемъ чего-то діаметрально противоположна™ духу
ея реальнаго, полуспартанскаго воснитанія. Хоть она и
была одною изъ иервыхъ ученицъ, но о математически хъ
задачахъ, о хиМйческихъ опытахъ и ие вспомнила, когда
очутилась І І О Д Ъ деревенскимъ кровомъ своей матери. Она,
какъ мечтательница, полюбила природу, но въ одиночестве эта природа наводила на нее уныніе. Зимою-же вьюги,
сугробы снѣга, завыванье волковъ и замирающій звонъ
далекаго колокольчика, иногда съ проселочной дороги ночью
долетавшій до ея чуткого слуха, пугали, волновали ее,
И тревожно билось ея сердце при свѣтЬ ночной лампы
или нодъ пестрымъ ситцевымъ нологомъ ея кровати. Она
ие в!рила ничему чудесному и отдала бы полжизни, чтобъ
съ ней случилось хоть что нибудь не совсѣмъ обыкновенное. Она любила общество, но не легко сходилась съ нимъ;
была и недоверчива, какъ самолюбивая институтка, запуганная холодомъ света, и откровенна, какъ ребенокъ,
который думаетъ, что всѣ его любятъ и все должны баловать его.
Что можетъ быть хуже недовѣрчивости, соединенной
съ простодушной откровенностью. У такихъ людей всегда
бываете куча друзей и куча враговъ, п последнихъ всегда
оказывается въ десять разъ больше, чѣмъ иервыхъ.

Когда Глафира училась въ Москвѣ—у нея между подругами и классными надзирательницами были и друзья,
и недруги; теперь—пи друзей, ни недруговъ,—одна только
мамаша да сосѣди Курьяковы, аристократическая семья,
съ которой всего лучше обмѣниваться визитами п ие надоедать частыми іюсѣіценіями.
Когда, впервые, лѣтомъ 1876 г., она пріѣхала къ матери, то объявила ей, что боится ея п не знаегь, какъ
ей вести себя въ ея присутствии Затймъ спросила, слѣдуетъ-ли ей угождать или быть съ нею, какъ н со всѣми;
и. иаконецъ, должиа-ли она быть виолнѣ откровенна съ ней.
Пелагея Даниловна только посмѣивалась на такіе ея
разспросы и очень скоро дала ей почувствовать, что она
ничего отъ нея не требуетъ, кромѣ любви и дружбы.
Глафира перестала бояться матери, ио когда пришла
зима, стала жаловаться еіі на тоску и высказывала такія
мысли, что хоть не живи на свѣтѣ.
— А ты чаще молись, совѣтовала ей мать.
— Не могу... отвечала Глафира.
— А что, мама, если я съ ума сойду? Что ты со
мной сдѣлаешь?
— Какой ты вздоръ говоришь... съ чего тебѣ съ ума
сходить!.. Вотъ, школьная учительница, Акудина Петровна,
въ избѣ живетъ, 12 рублей въ мѣсяцъ жалованья получаете—и та съ ума не сходите... А что любить тебѣ
некого, это точно. Безъ любви не проживешь... Надо эту
канитель протянуть... Ну, подожди, можете и найдется
кто-нибудь... Полюбишь...
— А какъ вы думаете, мама, можно полюбить дурака?
— Всяко бываете, иногда н съ дуракомъ можно счастливо свою жизнь прожить.
— Никогда! возражала Глафира.—А скажи, но совѣсти,
кто былъ умнѣе—ты или мой nana?

—

Въ хозяйств!; оиъ ничего не смыслнлъ; ну, а въ

свѣтѣ, въ людяхъ, чего добраго, былъ умиѣе...
— И ты его слушалась?
— Что-жъ, вѣдь и оиъ меня слушался! Помнишь,
приказала ему прогнать управляющая; Карлъ Августовичъ былъ управляющим!», ты тогда еще была дѣвчонкой... Чай, ничего не помнишь... Ну, и прогналъ... Поворчалъ немного на меня, а все-таки сдѣлалъ по-моему,
и хорошо сдѣдалъ!
Туте Пелагея Даниловна пустилась въ подробности,
какъ этотъ Карлъ Августовичъ хотѣлъ надуть ее, какъ
онъ обсчитывалъ Николая Ивановича, и при этомъ обнаружила далеко не дюжинную память, точно вс!, ириходорасходныя книги, письма и квптандіи того времени живо
отпечатались въ ея памяти. Но дочка ея, хоть и ооладала тоже недюжинной памятью, вовсе не интересовалась
приходо-расходными книгами того времени, когда ей было
всего только семь годно въ и когда она играла въ куклы,
или въ коротеиькомъ платьицѣ, кружа веревочкой и не
задѣвая ею по ногамъ, бѣгала по саду.
Иногда она спрашивала мать свою:—а будешь ты меня
бранить, если я кого-нибудь полюблю?
— Коли полюбишь Осла Патрпкѣича, свииью въ ермолкѣ или какого-нибудь пострѣла, въ род!; Кречинскаго—
бранить буду, ужъ это ты какъ хочешь!.. Ну, а если
партія подходящая, иастоящій человѣкъ... за что бранить?
Что я за дура! Да и хвалить-то не за ч т о - э к а невидаль!
и деревенскія дѣвки, и горничныя и тѣ влюбляются. На
всякую можетъ такая полоса найти.
— Такая полоса, я думаю, никогда иа меня ие найдете. Маня Курьянова и

т а

д у м а е т е ,

что я не такая дура,

чтобъ...
— Чтобъ не надѣлать глупостей? Ну,
скажу... этого я не скажу тебѣ, мать моя.

я этого не

Пелагея Даниловна часто говорила своей дочери «мать
моя», особливо когда была въ дух* или но душѣ беседовала съ своей наследницей.
IV.
Вадиму было ие болѣе 12 лѣтъ, когда умерла мать
его, вдова одного обанкрутившагося провииціальнаго антрепренера. Отецъ Вадима содержалъ труппу и, какъ
лицо дворянскаго ироисхожденія, былъ пзвѣстенъ всей
губерніп. Послѣ его смерти, на рукахъ вдовы его осталось трое сыновей. Старшій, очень способный малый, выдержавъ экзаменъ, пошелъ но инженерной части. Средній—въ Москвѣ поступилъ въ актеры. Едва стукнуло
ему 22 года, онъ женился на одной танцовщиц*, которая зашибла колѣно и, хромая, вынуждена была выдти
въ отставку, съ однимъ лриданымъ—хорошенькимъ лнчикомъ и стройнымъ станомъ. Вадимъ былъ самый меньшой. Мать отдала его въ военное училище и, умирая,
поручила его своему другу-кѵзіінѣ, тогда еще молодой
Пелагеѣ Даниловы*. И всякій разъ, когда Пелагея Даниловна навѣщала въ Москвѣ дочь свою, мальчикъ приходилъ къ ней и такъ былъ услужливъ и скроменъ, что
добрая женщина не могла не полюбить его. Гдаша съ
10 до 12 л*тъ тоже не разъ видѣла его, когда оиъ, въ
юнкерской форм*, заходилъ въ тотъ К? гостиницы, гд*
останавливалась мать ея, п то бѣгалъ нанимать для нихъ
коляску, то провожала, ихъ въ магазины, то заѣзжалъ
въ адресный столъ за какимъ-нибудь нужнымъ для его
тетеньки адресомъ.
Съ тѣхъ поръ прошло около семи лѣтъ, и куда дѣвался Вадимъ,—не было ии слуху, ни духу.
А въ судьбѣ его ие было ничего иеобыкновеннаго.
Изъ юнкеровъ его произвели въ офицеры. Начальство

не очень его жаловало за л*нь,
неисполнительность
и за великую охоту зачисляться въ больные и ходить съ
повязаинымъ, иногда весьма сомнительнымъ, флюсомъ.
Товарищи называли его бабой, но считали добрымъ малымъ, любили его за его смѣшиую, постоянно добродушную и нФсколько глупую физіономію и не разъ прибегали къ нему за совѣтамп, но случаю какихъ-нибудь служебныхъ непріятиостей...
Въ полку ему было недурно. И вдругъ, въ одно
прекрасное утро, оиъ подалъ прошеніе объ отставкѣ, потому-де, что въ ногахъ ревматизмъ и такія стали разыгрываться боли, что исполнять свои обязанности ему
нѣтъ никакой возможности.
Что заставило его притвориться больнымъ—Господь
его вѣдаетъ! Одни говорили, что кто-то обѣщалъ ему
мѣсто очень спокойное при какой-то частной контор*;
другіе думали, что онъ носомъ іючуялъ предстоящую
войну и заблаговременно отретировался.
Цѣлый годъ въ отставкѣ прошатался онъ въ Москвѣ
безъ всякаго дѣла. Брать его, уже артиста императорскаго театра, поел* одного своего бенефиса, помогъ ему
и сказалъ: «Ну, брать, у меня жена, дѣти, на меня
больше не надѣйся, а захочешь выпить винца—приходи,
бутылочку разопьемъ».
— Да тго же я буду дѣлать? возражал Вадимъ.
— А это ужъ твое дѣло... Давали тебѣ мѣсто суфлера
въ драматическомъ к р у ж к ѣ - н е взялъ. Д о с т а в а л я тебѣ
переписку ролей— чортъ знаетъ, что напуталъ, да еще
и къ сроку ничего не могъ написать... Чѣмъ я тутъ,
братецъ ты мой, виноватъ?..
Но Вадимъ ни въ чемъ себя виноватымъ не признавалъ, хоть и сталъ задумываться.
Разъ онъ опять пришелъ къ брату и сказалъ:

«На-

шелъ, братецъ, нашелъ... ѣду! только ради самого Бога,
достань мнѣ на дорогу рублей двадцать, тридцать».
Брать, въ надеждѣ, что онъ уѣдетъ, досталъ ему
двадцать пять рублей.
II Бадпмъ уѣхалъ.
Т>хадъ онъ сперва ио желѣзной дорог!;, потомъ на
ямскихъ.
И въ одинъ осенній, ненастный и дождливый день,
къ заднему крыльцу усадьбы, гдѣ обитали Нилины, подъехала вся забрызганная г])языо, крытая рогожей кибитка,
и изъ кибитки вышелъ человѣкъ, Богъ знаетъ на что
похожій, съ іюсинѣвшіімъ отъ сырости носомъ, нечесаный, въ сѣрой шипели, въ грязныхъ сапогахъ, съ одной
замшевой перчаткой на лѣвой рукѣ. При ыемъ былъ приплюснутый чемоданъ и погребецъ, обтянутый оленьей
шкурой и обитый жестью. В ъ такомъ видѣ онъ ввалился
въ кухню и велѣлъ доложить о себѣ барынѣ.
Пелагея Даниловна не скоро могла узнать его, по
все-же узнала и обрадовалась. Онъ-же тотчасъ увѣрилъ
ее, что заѣхалъ къ ней отдохнуть денька на 3, на 4;
что его ожидаютъ въ Тулу на служебное м!;сто, но что
онъ надорвался въ военной служб!; н страдаетъ болѣзныо
печени.
Ему отвели комнатку, называемую китайской, дали
умыться, кое-какъ иереодѣться и напоили чаемъ.
Глафира, уже не 12-ти, а 19-ти-лѣтняя блѣдная брюнетка, тотчасъ произвела па него самое нріитное впечатлѣніе.
Да оиа и рада была, что нашелся какой-то давішшній
троюродный, у котораго такое смѣшное лицо, который
такъ добродушно улыбается и болтаетъ.
Ей почему-то вдругъ понравился даже папиросный
заиахъ, о которомъ въ домѣ помина не было.
Чтобъ не распространяться слпшкомъ, довольно будетъ

сказать, что, собравшись ѣхать куда-то черезъ недѣлю,
онъ остался еще на одну недѣльку, потомъ на мѣсяцъ,
потомъ прожилъ всю зиму, перезнакомился съ соседями и сталъ домашнимъ человѣкомъ и лишнимъ ртомъ
въ домѣ почтенной Пелагеи Даниловны. Понравилась
ему беззаботная деревенская жизнь, даровая квартира,
столъ, прислуга и даже вначале некоторое впиманіе
со стороны Глафиры. Глафира, действительно, вначалѣ,
пока еще онъ не истощилъ всѣхъ своихъ разсказовъ,
чужихъ остротъ и анекдотовъ, когда даже сухая и холодная Маня Курьянова нашла его интереснымъ,—очень
была рада, что ей не такъ скучно, а ие скучно потому,
что есть съ кѣмъ хоть немножко пококетничать.
Но Пелагея Даниловна, раньше чѣмъ кто-нибудь, раскусила своего двоюроднаго племянника. Она поняла, что
онъ человѣкъ и но умный (хоть и умно иногда дуракомъ
притворяется), и ни на что въ сущности неспособный.
Но въ надеждѣ найти ему мѣсто, хоть въ ѵѣзд!; или
хоть на желѣзной дорогѣ, никому не сообщала своихъ
мнѣній на счетъ отставного прапорщика, никому, кроме
дочери, которая мало-по-малу начала соглашаться съ ней.
А, между тѣмъ, Вадимъ пришелъ къ следующему
весьма неглупому соображение. «Глафира—чудесная но
всѣмъ статьямъ барышня... Она мнЬ нравится. Если я
женюсь на ней—я, такъ сказать, навсегда у пристани,—
у ней есть состоянье и... нечего мнѣ тогда о чемъ нибудь хлопотать или заботиться — буду я здѣсь кататься
какъ сыръ въ маслѣ. Но какъ этого достигнуть? Разумеется, надо волочиться, пока время есть. Да и иочемуже я не могу на ней жениться? жеиятся-же и похуже
меня. Да, слава тебѣ, Господи, и жеииховъ-то кругомъ
на сто верстъ — хоть шаромъ покати: или школьники,
или пьяницы и собачники. А я... я и не собачнпкъ, и
не пьяница и даже не картежникъ. Чего-же еще? Развѣ

такой мужъ, какъ я, не есть въ нѣкоторомъ родѣ гаранты семейнаго счастія... А?!.
И Воднмъ сталъ намекать Глафирѣ, что онъ иеравнодушенъ къ ней.
Глафира сначала не понимала, или притворялась непонимающей. Потомъ она какъ-бы пропускала мимо ушей
его любезности, и тотчасъ-же начинала говорить о чемъ
нибудь другомъ. Накоиецъ, разъ, когда онъ крѣпче пожалъ ея руку, поморщилась и сказала вслухъ при матери: какая у васъ глупая привычка такъ руку жать!
Вадпмъ сконфуженно покраснѣлъ и на цѣлый мѣсяцъ
прикинулся совершенно равнодушнымъ.
Пришла весна. Онъ опять принялъ грустный, растерянный видъ и уже сталъ явно нашептывать Глафирѣ,
что онъ до безумія влюбленъ въ нее.
Глафнр§ было очень пріятно слышать, что есть на
свѣтѣ такой чудакъ. который до безумія влюбленъ въ
нее. Она давала ему высказываться; но, поздно вечеромъ,
когда мать ея уже лежала въ постели, корридоромъ проходила въ ея спальню, въ одной кофточкѣ, и стоя передъ
постелью на колѣннхъ, съ распущенной косой, передавала матери, слово въ слово, все, что выслушивала изъ
устъ Вадима, и при этомъ такъ заливалась хохотомъ, что
прятала въ подушки лицо свое, чтобъ Вадимъ въ ночной тишинѣ какъ-нибудь не подслушалъ этого хохота.
Пелагея Даниловна тоже иногда иосмѣивалась, но какъто невольно взрослый сынокъ ея старой подруги малоио-малу сталъ терять ея прежнее расположение: она стала
съ и имъ суха, холодна, даже приказывала убирать утреннііі чай, если Вадимъ валялся въ постели и не являлся
къ чайному столу во-время.
Вадимъ это замѣтилъ, сталъ вставать въ 8-мъ часу и
опять сталъ прикидываться равнодушными Онъ думалъ
своимъ небрежнымъ обращеньемъ à la Печорииъ задѣть

самолюбіе Глафиры и вызвать съ ея стороны желаніе
вдвое, втрое больше- съ нимъ кокетничать.
Уже наступало лѣто, какъ вдругъ неожиданно въ
усадьбу къ тетенькѣ явился соперникъ — сыиъ сосѣда
Курьянова, младшій братецъ Маии, пріятельницы Глафиры
Николаевны, человѣкъ еще очень молодой, красивый,
стройный и съ такнмъ румянымъ загаромъ на смуглыхъ
щекахъ, съ такими свѣтлыми глазами, съ такими усиками, что у Вадима ушла душа въ пятки.
Онъ уже не шутя вообразидъ себя влюбденнымъ

въ

Глафиру Николаевну, и тайная ревность глухо заговорила
въ немъ.
Сосѣдъ Нилиныхъ, адмирал Леонтін Матвѣевичъ
Курьяковъ, почнталъ себя за историческое лицо, такъ какъ
въ юные годы участвовалъ въ Сішопскомъ боѣ и былъ
ранешь на бастіоиахъ Севастополя, въ тотъ самый день,
когда былъ убить Нахимовъ.
Онъ не былъ богачъ, но какъ у насъ говорится,—
весьма состоятельный, т. е. могъ дать по 4 0 , 0 0 0 руб.
каждой изъ дочерей своихъ. Старшій сынъ его былъ тоже
морякъ и погибъ въ Тихомъ Океанѣ, командуя кораблемъ,
который былъ ему ввѣренъ, по особенной протекціи и изъ
уваженія къ заслугамъ его отца. Седьмой годъ шелъ
уже съ тѣхъ иоръ, какъ объ этомъ кораблѣ не было ни
слуху, ни духу. Былъ сильный ураганъ, вотъ и все, что
можно было добыть изъ разспросовъ. Старшая дочь—
художница, вышла замужъ за князя N, не безъ скандала
развелась съ нимъ и уѣхала въ Италію.
/Кена Курьякова—Марья Матвѣевна—маленькая старушка, съ остренькимъ покосившимся носикомъ, молчаливая, точно запуганная, вѣчно въ тюлевомъ чепцѣ и шелковом* капотѣ, была очень жалкое существо. Съ тѣхъ
поръ, какъ погибъ ея первенецъ, она стала потихоньку
ПОЛОИСКІЙ.

'

нить; сидѣла у себя въ комнатѣ съ носодовѣлыми глазами
и что-то про себя бормотала, или на нѣсколько минутъ
выходила въ столовую, спрашивала о иогодѣ пли—который часъ; иотомъ ииогда расспрашивала, кто пріѣхалъ,
и, если пріѣзжали старые знакомые, пробиралась въ гостиную, какъ бы ирипоминая роль прежней хозяйки, и
затѣмъ, потряхивая головой, какъ виноватая, неслышно
удалялась.
Дочь ея, Маня, дѣвушка лѣтъ 26-ти, запирала отъ
нея все спиртное и строго настрого запретила людямъ приносить ей вино. Мать знала это и въ глубинѣ души своей
сердилась иа нее.
Младшій сынъ—Саша или Александръ Леонтьевичъ,—
года два тому назадъ выпущенный изъ горнаго корпуса,
былъ единствеинымъ представителемъ новаго мужского
поколѣнія Курьяковыхъ. Онъ недавно пріѣхалъ изъ Петербурга, какъ разъ ко дню рожденія своего папа, и за
обѣденнымъ столомъ засталъ ие только всю семью свою,
ио и сосѣдокъ І І І І Л І І Н Ы Х Ъ .
лг.
На другой день, обозрѣвая съ дѣтства знакомый
окрестности, молодой Курьяковъ заѣхалъ съ визитомъ
къ Пелагеѣ Даниловнѣ, былъ очень любезеиъ, много говоришь и уѣхалъ отъ нихъ въ восторгѣ. В ъ особенности
Глафира, простая и откровенная, ему понравилась. Вадимъ,
нанротивъ, произвелъ на пего какое-то смутное впечатлите. Сначала онъ принялъ его за сельскаго учителя,
иотомъ за управляющего, иотомъ за родственника и даже
за шута; Вадимъ же восторженно хвалилъ М а й ю сестру Курьякова: «Да теперь и не найдешь нигдѣ такой
умной дѣвицы, говорилъ онъ. Почему-бы не выбрать ее
ну хоть въ уѣздные предводители дворянства; она бы
за-поясъ заткнула иашего-то Михрушина. Ей Богу-съ».

Александръ слушалъ его, склони немного на бокъ
голову, и ничего не отвѣчалъ. Когда онъ задумывался,
въ его взглядѣ было что-то стальное — отцовское, но
взгдядъ этотъ яснѣлъ и смягчался, когда улыбка подергивала его усы и губы.
Когда оиъ уѣхалъ, Глафнра ушла въ свою комнату,
сѣла у столика, гдГ; стояло ея зеркальце, облокотилась и
задумалась.
Что думаетъ дѣвушка, только-что пожавшая руку
человѣку, который сразу ей понравился—этого нельзя п
рассказать, потому-что такимъ мыслямъ и чувствамъ иѣгъ
еще никакого названья. Это еще тотъ хаосъ, изъ котораго можетъ возникнуть міръ любви, а можетъ и ровно
ничего не возникнуть; это еще тотъ раннін, весенній
туманъ, за которымъ ничего не видать—никакихъ розъ
пли ландышей!...
Глафира такъ задумалась, что пе видѣла, какъ въ
иолузатвореиную дверь все время наблюдалъ за нею глазъ
Вадима, и какъ взглядъ этотъ старался проникнуть въ
•самую глубь души ея.
Курьяковъ все чаще и чаще сталъ иосѣщать усадьбу
Нилиныхъ и, стало-быть, все чаіце и чаще пропадать
изъ дому.
— A гдѣ-же братъ? спросила однажды Маня, садясь
за обѣденный стодъ, по лѣвую руку отца, иротивъ матери.
— Да, вотъ, гдѣ онъ? Я его уже дня три не вижу!
нроговорилъ старикъ, усаживаясь за своп кувертъ и
снимая салфетку.
Старикъ былъ высокаго роста, худощавый, плечистый,
лысый, на половину сѣдой и неразговорчивый. Свішцовыя т im и окружали маленькіе, сѣрые, очеиь умные
глаза его; изъ иодъ сморщенныхъ вѣкъ они выглядывали такъ, что казалось ничто ие должно было ускользнуть отъ ихъ наблюдательна™ вниманія.

Почти такіе-же темные сѣрые глаза были и у его
дочери Мани—такіе-же умные и пристальные. Но какъбы спокойно и весело она ни говорила, — непріятно
было долго выносить взглядъ ея. И не то, чтобы этотъ
взглядъ былъ пронидателенъ—нѣтъ, онъ просто былъ
безъ всякаго блеска, въ немъ было что-то тяжелое. Она
была очень разговорчива, остроумна, даже иногда мила.
Можно было удивляться ей и ея способностям^ но невозможно было дружески, ио-просту сходиться съ ней.
Почему? Отчего?—этого ие объясните вамъ даже тотъ
фраитъ, который цѣлые два года собирался за нее посвататься, но такъ и не рѣшился — т а к ъ и уѣхалъ, ни
однпмъ словечкомъ не иамекиувъ ей, что она ему
нравится.
— Нѣтъ-ли его на фермѣ? проговорила Маня, досадуя, что мѣсто брата за ихъ семейнымъ столомъ остается
незанятымъ.
— Э' на фермѣ! приговорилъ отецъ—держи кармаиъ!
Найдешь ты его на фермѣ! Чай, каждый день сидите у
Нилииыхъ. Глафира Николаевна смазливенькая, и будь я
на его мѣстѣ, я бы тоже пріударилъ за ней...
Маня поглядѣла на отца,-точно неслыханная, невѣроятная нелѣпость вышла изъ устъ его. До сихъ поръ
ей даже и въ голову не приходило, что можно нріударять за Глафирой, или что братъ ея-роднои б р а т ъ ! теряетъ, станете терять время на такіе пустяки.
— Фи, папа! сказала она иомолчавъ,—не можетъ-же
оиъ влюбиться или сантиментальничать съ нею.
— А почему-жс не можетъ? возразила, отецъ.
— Ну это
жатіемъ

VI.
Былъ уже девятый часа, вечера. Ннловы и Вадимъ
Голетаевъ собирались чай нить, на томъ-же стол*, гдѣ
обѣдали Ii на томъ-же, обтянутомъ парусиною балкон*.
Пелагея Даниловна сидѣла за самоваромъ, который
клокотала, п фыркадъ. Простывшая жаровня н темнолиловыя пятна на некрашенномъ иолу—слѣды раздавлениыхъ ягодъ—еще напомпнали ей ея подвига, (она въ
этотъ день сварила 8 болышіхъ банокъ варенья); но
лицо ея нисколько не выражало усталости. Жесткія,
сухія руки ея ловко перетирали чашки и чайный ложечки. Вадимъ перочиииымъ ножомъ стругала, какую-то
палочку. Глафира отмахивалась отъ комаровъ.
Вдругь, по новому щебню двора, за угломъ дома, послышался вязкій стукъ бѣговыхъ дрожекъ и топотъ лошади.
Глафира смутилась, встала и пошла въ садъ. Вадимъ
молча повернула, за нею носъ свой. «Ишь, кокетничаете»,

признаюсь! какъ-бы выразила она по-

плечъ и затѣмъ, до самаго конца обѣда,

деревенскихъ сосѣдокъ. Въ послѣднее время онъ замѣтплъ,
что Глафира стала какъ-бы избѣгать его. Прежде она
встрѣчала его съ протянутой рукой и веселой улыбкой,
теперь—едва подаете руку, уходите и оставляете его
одного съ матерыо. «Что за чортъ! чѣмъ я могъ ее обидѣть?» думалъ молодой человѣкъ и, сколько ни крутила,
свои усы, сколько ни думалъ, ничего понять не могъ.
«Ну, я не нравлюсь ей—ну что-жъ! ІІо, неужели я даже
кокетства ея не стою? Нѣтъ, если она сердится,—я
спрошу: за что?—во что-бы то ни стало, спрошу!»

не

проговорила ни слова.
Старый адмирыъ не ошибся: онъ зналъ человѣческое
сердце получше своей дочери. Молодой Курьяковъ, дѣиетвительно, чуть не каждый день сталъ навѣщать своихъ

нодумалъ онъ.
— Куда ты? спросила мать.
— Сей часа, вернусь, мама, хочу пройтись!
— Кажется пріѣхадъ Александръ Леонтьевича,.

По-

жалуйста, не уходи, что за манера!

Точно ты на него

дуешься.
— Сейчасъ вернусь, мама.
Старуха подала Вадиму налитую чашку и какое-то
суровое безнокойстію отразилось въ ея темнокарихъ,
несколько калмыцкихъ глазахъ.
На балкоиъ, снимая фуражку, вошелъ Курьяковъ.
Поздоровавшись, онъ присѣлъ иа скамьѣ и спросилъ:
не надоѣдаетъ-ли онъ своими частыми посѣщеніями?
— Какъ это можно, нисколько! отозвалась Пелагея
Даииловна.
— Нисколько! тономъ ниже повторилъ Вадимъ и принялся свертывать себѣ папироску.
— Ну что, начали убирать рожь? спросила гостя
Пелагея Даниловна.
— Да, начали... Вчсрашнііі дождь несколько помѣшалъ.
— До-о-ждь! Какъ дождь? скажите пожалуйста! У
насъ ни капли!.. Такъ у васъ дождикъ былъ?
— Д а - с ъ . . . н прекрупный, крупный. Хорошо, что ненадолго... просыпался, какъ горохъ... Мы съ сестрой,
ходили на мельницу и мокрые пришли домой.
— Скажите пожал у-ста!
— А какъ здоровье Глафиры Николаевны?
— Все слава Богу. Пожалуйста, Вадимъ, позови ее.
Глафира! гдѣ ты?
Глафира была въ трехъ шагахъ отъ балкона, и когда
позвала ее мать, Боте знаетъ для чего, оторвала дубовую вѣтку и съ вѣткой вошла на балконъ, какъ бы
усталая.
Курьяковъ всталъ и молча поклонился ей. Она, неглядя на гостя, мимоходомъ протянула ему руку и поместилась но другую сторону стола, иа нрежнемъ мйетѣ.
Опытный глазъ ие могъ-бы ие замѣтить, что молодой

Курьяковъ былъ какъ-бы ие въ своей тарелкѣ, точно не
зналъ, что ему говорить и куда глядѣть. Изрѣдка, глаза
его остаиавливались на блѣдномъ личикѣ Глафиры. Разъ
глаза ихъ встрѣтились, но эта случайная встрѣча глазъ
нисколько его ие утѣшила-это были уже не тѣ глаза,
томные и загадочно-мерцающіе, которыхъ долгш, пытливый взглядъ и ласкаете, и мучить. В ъ этихъ глазахъ
было что-то и досадно-равнодушное, и сдержанно - сердитое.
Вадимъ сталъ

что-то пророчить на счета перемѣиы

погоды. Глафира спросила гостя — к а к ъ здоровье Мани,
сестры его.
— Она сегодня ушла въ Куликовскую рощу грибы
искать.
— Да, я знаю, она любите «но грибы».
— Вообразите, близорука, и всегда, при помощи лориета, находите больше всѣхъ. Надо ей отдать справедливость—она и покушать ихъ любить.
— И я люблю, сказала Пелагея Даниловна.
— Я не большая охотница, сказала Глафира.
— Я тоже не большой охотникъ, сказалъ Курьяковъ.
«Ишь поддѣлывается», подумалъ Вадимъ. Онъ былъ
очень доведешь, что все идете такъ, какъ ему хочется.
Хозяйка предложила гостю вторую чашку чая, но онъ
отказался. Она встала и пошла сказать, чтобъ убрали чай
и подали дыню.
«Этотъ Вадимъ», думалъ про себя Курьяковъ, «чортъ
его возьми! вѣчно торчите! Ни разу нельзя наедиеѣ
остаться съ ней. Чувствую, что онъ наблюдаете, ловить
каждый мой взглядъ, точно ревнуете, пли нянькой чтоли онъ приставленъ къ ней?!..»
И Курьяковъ рѣшился на этотъ разъ не обращать
на него вниманія.
— Я, Глафира Николаевна, можетъ быть, скоро уѣду

и, признаюсь вамъ. не жолалъ-бы проститься съ вами
и не знать, за что вы на меня сердитесь?
Вадима отъ этого вопроса точно передернуло, онъ тотчасъ-же устремил» взглядъ свой не на гостя, а на ноблѣдиѣвшую дѣвушку.
Глафира молчала, какъ-бы собираясь съ силами.
— Я не замѣтилъ, началъ Вадимъ, чтобъ Глафпра
Николаевна на васъ сердилась.
— Ну, не вы, такъ другіе замѣтили, какъ-бы вспыхнув!. проговорила Глафира. Не вы, такъ другіе... Очень
благодарна, что вы этимъ интересуетесь, Александръ
Леонтьевичъ. Да, я не скрываю... я на васъ давно сердита... а почему?—спросите вотъ Вадима Капитоныча...
Я ие могу... мнѣ это было такъ больно слышать, что я...
Позвольте мнѣ лучше уйти... Вадимъ Капитонычъ, передайте ему, что я отч. васъ слышала...
— Что вы слышали?
— А то. что слышала... уходя въ стекляную дверь,
настойчиво подтвердила Глафира.
— Я ничего не понимаю! приподнимаясь сказалъ Вадимъ.
— А я отъ васъ не могу отстать, пока вы не объясните мнѣ, что такое про меня могли вы сказать Глафирѣ Николаевнѣ!
Ничего-съ, какъ передъ Богомъ!.. Но, пойдемте
въ садъ. Если я что-нибудь припомню, то съ болышімъ
удовольствіемъ.
— Пойдемте, сказалъ недоумѣло Курьяковъ; лицо его
было сурово и непривѣтливо.
— В ы меня еще мало знаете, сказалъ Вадимъ, идя
съ шшъ рядомъ по аллеѣ и машинально покуривая.
—

Совершенную правду изволите говорить, я васъ

очень мало знаю...

— А я самый простодушный п откровенный человѣкъ.
Что у меня на умѣ, то и на языкѣ.
— Увидимъ и оцѣнимъ ваше нроетодушіе.
— И, конечно, оцѣните. Во-первыхъ, я сильно сомнѣваюсь, чтобы то, что я говорюсь Глафирѣ Николаевнѣ,
могло разсердить ее. Во-вторыхъ, не забывайте, что я
давно—съ дѣтства ее знаю... я даже... родственник!,, и,
можно сказать, другъ дома. Стало-быть, на то, чтобъ
говорить съ Глафирой Николаевной, но-дружески откровенно, имѣю иѣкоторое право.
— Я не вхожу въ
и привилегий,

разбирательство

вашихъ

правъ

я только желаю знать, что такое могли

вы про меня сказать Глафирѣ Николаевнѣ, хотя бы и по
дружбѣ?
— А почему это васъ интересуете, если вы совершенно равнодушны къ ней?
Курьяковъ всныхвулъ, иоглядѣлъ ему въ глаза п, помолчать, сказалъ:—Ну, а если не равнодушенъ?
— Вотъ вы и сознались, а я это угадалъ раньше
васъ и, значите, не ошибался; и вотъ причина, почему
я нашелъ нужнымъ, такъ сказать, предостеречь Глафиру
Николаевну. Я ей сказалъ: Глафира Николаевна! вы его
не любите, потому что любите другого, зачѣмъ-же вы кокетничаете? Развѣ вы не видите, что молодой человѣкъ
страдаете!.. Вздоръ! говорить—нисколько не страдаете,
иначе мнѣ было-бы тяжело въ его присутствіи, a мнѣ,
говорить, легко и весело. Зачѣнъ вы, говорить, только
пугаете меня такимъ предположеніемъ? Я на это сказалъ ей:
«Глафира Николаевна! Лучшаго жениха, какъ Александръ
Леонтьевичъ, я не желаю вамъ; но, сами посудите, можете-ли вы, по совѣсти, кому-нибудь подавать надежды?
а если не можете, то не безбожно-ли съ вашей стороны
притворяться заинтересованной, или кокетничать»? Вотъ
все, что я сказалъ, и не понимаю, какъ можно за это

сердиться. Да она и не сердится-съ. а просто боится,
что вы влюблены въ нее.
— Ну, бояться еіі нечего, съ нодавленнымъ сердцемъ,
сквозь зубы ироворчалъ Курьяковъ.
Ничего нодобнаго онъ не ожидалъ и былъ блѣденъ отъ
злости и разочарованія.
— Кажется, вы все сказали, добавилъ онъ. Благодарю за откровенность.
Онъ отвернулся и, надвинувъ на глаза козырекъ фуражки. ношелъ налѣво по дорожкѣ.
Его самолюбіе, его разгоравшаяся страсть были уязвлены самымъ жестокимъ образомъ. Оиъ уходилъ, чтобы
не впдѣть и не слышать этого нахальнаго простачка, который своими грязными руками вытащплъ наружу тайну
души, чтобъ оплевать ее.
А Вадимъ, увидавъ, что Курьяковъ идете по дорожк*
не къ балкону, а къ сараямъ, присѣлъ па скамью и усмѣхиулся. Онъ былъ очень собой доволенъ.
«Теперь, думалъ онъ,—сей Донъ-Жуанъ уѣдегь и уже
ие скоро появится».
За садомъ гасла заря. В ъ потемнѣвшихъ куртинахъ
слышалось чириканье птичекъ и стрекотанье кузнечиковъ.
Но, какъ ни ловко вывернулся Вадимъ, или «мудрецъ»,
какъ его называли товарищи,—судьба, въ этотъ вечеръ,
жестоко надъ нимъ посмѣялась.
Глафира догадалась, что Курьяковъ пойдете къ своимъ
бПговымъ дрожкамъ и, чего добраго, не простясь уѣдетъ;
а любопытство, иедовѣріе къ Вадиму и, главное, страхъ
навсегда потерять того, кто, ловидпмому, не шутя ею
заинтересовать, побудили ее искать съ нимъ встрѣчи во
что-бы то ни стало. И вотъ, совершенно неожиданно
для Курьякова, когда онъ проходилъ дворомъ, чтобъ
взять свою лошадь, она ио тропинкѣ пошла къ нему навстрѣчу.

Онъ увидѣлъ ее, вздрогну.гь, какъ ужаленный, и иріостановился.
— Ну что? спросила она улыбаясь,—не правда-ли я
была?.. Какъ вамъ ие грѣхъ, Александръ Леонтьевичъ!
Онъ поглядѣлъ на нее глазами потеряннаго человѣка.
— Какой грѣхъ?! изумился онъ, нѣсколько назадъ
отшшувъ голову.
— Полноте, не сердитесь, если Вадимъ васъ оклеветалъ, то — н е сердитесь. Я виновата, что ему новѣрила.
— Чему?! Я не понимаю васъ... Вы повѣрилгі ему,
что я въ васъ влюбленъ и на меня разсердилпсь... Ну
что-жъ!—и онъ правъ, и вы правы.
Глафира поблѣднѣла. Улыбка мгновенно исчезла съ ея
лица.
— Какъ! изумилась она, не довѣряя ушамъ своимъ и
теряя голосъ.
Курьяковъ ііоиялъ, что онъ проговорился, и, опусти
рѣспицы, модчалъ.
— Я этому иовѣрила! начала она колеблющимся голосомъ. Нѣтъ, этого онъ не говорилъ п этому я бы никогда не повѣрила!.. Повѣрить такому счастію, что вы...
Нѣтъ, это свыше силъ моихъ!.. Онъ мнѣ этого не говорилъ... Напротивъ, онъ сказалъ мнѣ, что вы хвастаетесь
своими побѣдами надъ мопмъ сердцемъ и смѣетесь надо
мной...
— Я насмехаюсь?., я хвастаюсь!! Да я имени ваніего
не ироизносилъ ни при комъ, ші разу съ тѣхъ поръ, какъ
имѣлъ счастіе или месчастіе увидѣть васъ. Мало того,
онъ намекнулъ мнѣ, что у васъ есть женихъ и что вы
не въ прав* располагать своимъ сердцемъ. Правда это?
— Неправда.
— Негодяй! Такая шутка не можетъ даромъ пройти
ему.., Но, прощайте... До свиданья! добавилъ онъ, сдерживая радостное чувство человека больного, который вдругь

по чувствовал*, что боль прошла н есть надежда на полное выздоровленіе.
Крѣпко иожавъ ея иохолодѣвшую ручку, оиъ хотѣлъ
что-то сказать, но оглянулся и пошелъ къ сарайчику, гдѣ
подъ навѣсом'1. стояла его лошадь.
Глафира тоже оглянулась, увидала на крыльцѣ горничную и пошла домой, опустив* голову.
VII.
«Что со мной!» думалъ Курьяковъ въ третьем* часу
по полуночи, лежа у себя въ постели, при открытых*
окнах*, за которыми темнѣла, синѣла и съ кѣмъ-то шепталась безлунная н облачно-теплая ночь.
Оиъ уже и не пытался заснуть, зная, что попытки
останутся тщетными. Да и зачФмъ спать, когда выдалась
въ жизни такая страница, которая н зоветъ, п будптъ,
и мучить, и тѣшитъ.
«Что со мной! Давно-ли я сюда пріѣхалъ, давно-ли
познакомился и, кажется, цФлая вѣчность прошла съ тѣхт.
пор*. Ничего не помню, кромѣ вчерашшіго вечера. Оказываюсь влюблен*—и если это не любовь, то что-же это
такое? II какъ такъ скоро я могъ съ ума сойти! Не нохожъ-ли я на человѣка, который вдруг* увязъ, заглядѣвшнсь на хорошенькую дѣвушку? И если она вытащить, то спасибо, на всю жизнь я долженъ быть обязана, и благодарена, ей, a если ие протянет* руки п не
вытащить, то выкарабкивайся самъ, какъ умѣешь, и бѣги
на край свѣта, чтобъ о таком* горѣ и номииа ие было.
И какъ это странно, неожиданно случилось! Не сама-лн
судьба помогла мнѣ проговориться, что я влюблена, въиее...
Но любпмъ-ли? Вотъ вопроса,. Вотъ что покрыто мраком* иеизвѣстности... Что-то такое, какой-то намек* былъ,
но и только. Все, что я узналъ, это то, что этотъ Ва-

димъ оклеветал* и меня, и ее, что сердце ея совершенно
свободно II что, стало быть, я могу надѣяться. Я сказалъ,
я ей самой сказалъ, что такая клевета или такая шутка
даромъ не пройдетъ ему; но что-же я долженъ дѣлать?
Прибить его, какъ мерзавца, какъ негодяя? Лѣзть на драку, и
драться, какъ дерутся пьяные? И гдѣ-же—въ ихъ саду,
въ ихъ дом*, или напасть врасплохъ?.. Клубным* буяномъ показаться ей! Да и кто пойметъ, за что я побью
его... Чего добраго, подумают*—-изъ ревности. Кому я
стану объяснять! А все-же я ей сказалъ «это ему даромъ
не пройдетъ».
«Чортъ знаетъ! Точно магнитом* она влечетъ меня..
Ну, можно-лп, можно-лп быть таким* романтиком*... таким* дуракомъ. Вѣдь полжизни-бы отдал*, чтобъ она въ
эту минуту была со мной! Вотъ, сестра ие вѣритъ никакой любви; хорошо ей! Она ледяная... Простительно прирожденному слѣпцу не вѣріггь блеску и разнообразію красок*.—Фантазія! говорит*. Да что она сама, какъ не плодъ
той-же фантазіи? И развѣ не фантазія—всю жизнь прожить, отрицая фаитазію?
Отецъ твердил* мн* не разъ, даже въ письмах* своих* писал* ко мнѣ: будь самостоятелен*, ішѣй характер*, умѣй одолѣвать всяческія препятствія, умѣй бороться.
Ну вотъ, вотъ мн* и случай не на шутку — показать
свой характер* и свою самостоятельность — дескать, я
люблю, любимъ и никому до меня никакого дѣла нФтъ.
Я женюсь, потому что такъ хочу; потому что я уже не
малолѣтній; потому что въ 2G лѣтъ жениться человеку
простительно. Вамъ это не нравится, милая сестрица; но
я и не желаю жить только для того, чтобъ вамъ нравиться. Я не сержусь па васъ, за то, что вы никого,
кромѣ собственной своей особы, не любите; не сердіггесьжс и вы на меня, если я люблю что-нибудь или кого-нибудь,
кромѣ своего ничтожества. А что жизни своей я не цѣню

и не жалѣю, я вамъ докажу тѣмъ, что ли за что, ни про
что подставлю грудь мою: стрѣляіі въ псе, болнанъ, дуракъ, скотъ, негодяй, а я буду въ тебя стрѣлигь, если
ты осмеливаешься быть клеветиикомъ, если ты осмеиваешься безирестанно слѣдить и, какъ шпіонъ, наблюдать
за мной; если ты стоишь безпрестанно между мной и
иредметомъ любви моей! Всѣ твои хитрости ни къ чему
не иоведутъ. А если ты не признаешься къ клеветѣ и
если я тебя убыо—она пойметъ, что я не за себя, а за
нее вступился, и когда-нибудь простить меня.
«За дуэль меня, конечно, куда-нибудь сошлютъ — не
бѣда! Такія ссылки не вѣчны. Да если она меня люб и т ь — еіі будетъ легче въ ссылкѣ привыкать ко мвѣ,
чѣмъ здѣсь.
« Ф у , какіе мы важные люди, какъ подумаешь! Курьяковы! Потомки какого-то простого запорожскаго казака!
А казакъ этотъ, быть можетъ, потомокъ какого-нибудь
бѣглаго Степки или Ваньки, высѣченнаго на заднемъ
дворѣ. ГІочему-же Нилины хуже Курьяковыхъ! Вѣдь,
будь у нихъ милліонные дворцы — такъ происходи они
хоть отъ уличнаго жида, ветошника, и всѣ бы стали мнѣ
завидовать, и сестрица иа этотъ бракъ тотчасъ-же благословить меня! А Нилины—даже не бѣдны,—да если-бы
и были бѣдиы!.. Вѣдь отецъ мой хвалился и безпрестанно
хвалится своею честностью; ну, и я хочу быть честнымъ
передъ самимъ собой, чтобъ быть честнымъ передъ людьми.
Развѣ одно безъ другаго мыслимо! Какъ подумаешь: съ
какою загрязненною, продажною совѣстыо иные исковерканные люди хотятъ насъ всѣхъ спасать—фа!»
Изъ этого ночного H непослѣдовательиаго ряда мыслен,
который мѣшали ему спать, ясно, что Курьяковъ не успѣлъ
сдѣлаться ирактіічнымъ, иначе сказать, ссбялюбивымъ
самооберегателемъ. Ile даромъ отецъ инстинктивно любилъ его. Правда, старшій сынъ ему былъ дороже, онъ

любилъ его сознательно, ибо иредвндЬлъ его блестящую
будущность. Тотъ сынокъ зналъ, гдѣ раки зимуютъ, ионималъ силу связей и протекціи, умѣлъ пользоваться обстоятельствами. Добившись (фрегата, ушелъ за счастьемъ
и погибъ, застигнутый ураганомъ.
«Если-бъ я не толкалъ его впереДъ», думалъ старый
Курьяковъ, «если-бы я не помогалъ ему своими связями,
не просилъ за него, если-бы годика три-четыре подождали
давать ему этотъ фрегатъ—онъ былъ-бы жпвъ. Богъ
наказалъ меня».
Вотъ почему онъ смотрѣлъ сквозь пальцы на непрактичность своего Сашки и не слншкомъ наиадалъ на его
пренебрежительное отпоиіеніе къ свѣту и его пылкія надежды на науку и просвѣщеніе.
Отецъ подозрѣвалъ, что дочка старой актрисы, Глафира, сильно нравится его сыну; но ие видѣлъ ничего
серьезиаго въ волокитствѣ и ухаживаиьѣ. Съ точки зрѣнія
67-лѣтняго старика, любовь казалась ему пріятнымъ ирепровожденіемъ времени, одною изъ самыхъ милыхъ привилегій глупой, хотя и завидной юности. «Но вѣдь юность
не вѣчпа», думалъ онъ, «а стало быть нельзя всю жизнь
оставаться дуракомъ и увлекаться дурами—всему свое
время».

ѴШ.
Слѣдующій день былъ пасмурный и дождливый. Послѣ
завтрака, Пелагея Даниловна, въ очкахъ, сидѣла у себя
въ сиальнѣ и что-то записывала. Она имѣла обыкновеніе записывать ие только ириходъ и расходъ, но и поговорки, пѣсни и даже рецепты. Это занимало ее и служило нищей для всякаго рода соображении
Вдругъ кто-то постучался къ ней.
— Войди! сказала она, не поворачивая головы.

Вошелъ Вадимъ. На немъ, какъ говорится, лица не
было: онъ очевидно былъ взволноваігь и тотчасъ-же :заговорилъ.
ІЗотъ и живи послѣ этого! Вотъ н старайся всѣмъ
угодить II быть до последней степени со всѣмп вѣжливымъ!
—

Что такое?!
А то, что сумасшедшихъ людей расплодилось такъ

много, что жить нельзя.
— Да что такое случилось?
— Да помилуйте, тетенька! Вѣдь это чортъ знаетъ
что такое! Точно обухомъ по лбу... ІІе ждалъ, не гадалъ...
вдругъ на дуэль вызываютъ. Какъ вамъ это нравится?
— На дуэль! изумилась Пелагея Даниловна. Кто это
тебя вздумалъ на дуэль вызывать!., или это тебѣ только
пригрезилось?
—

Очень-бы я желадъ, чтобъ это мнѣ пригрезилось.

Поглядите, какое письмецо я иолучилъ o n ,

этого сума-

сброда Курьянова. Полюбуйтесь!
Нилина взяла сложенный вчетверо листокъ почтовой
бумаги, поправила на носу очки и стала читать.
« Милостивый государь
Вадимъ Капитоновичъ !
Или письменно сознайтесь въ клеветѣ, вами на меня
придуманной, или завтра утромъ, ровно въ 5 часовъ, я
буду ждать васъ на опушкѣ Куликовской рощи, у трехъ
срубленныхъ сосепъ, около просѣки. Постарайтесь къ этому
времени запастись секундантомъ. Пистолеты будутъ. Если
же вы, по какой-либо иричииѣ, откажетесь и отъ извиненія, и отъ вызова, то не избежите пущихъ иепріятII остей.
Остаюсь до завтра
готовый къ услугамъ
Ал. Курьяковъ.»

Р у к а записки была довольно неразборчива, и пока Пелагея Даниловна нѣсколько разъ принималась ее читать и
перечитывать, Вадимъ ходилъ по комнатѣ, махалъ рукою
и что-то обдумывалъ.
— Какъ и кому ты оклеветадъ его? спросила она, пряча
въ глубокій карманъ записку, причемъ брякнули слегка
ея ключи, вѣчиые постояльцы ея кармана.
— Помилуйте! какая клевета?., ничего не понимаю!..
Это просто его собственная выдумка или придирка, чтобы
наказать меня за мою къ вамъ преданность н за то, что я,
такъ сказать, проникъ въ его подлым намѣренія и предозтерегъ вашу дочь.
— Какъ-такъ предостерегъ?
—

Да очень просто; сказалъ ей: не вѣрьте молодымъ

людямъ, они иногда любятъ хвастаться своими побѣдами...
Вотъ и все-съ...
— Какъ-же онъ узналъ, что ты это сказалъ моей
дочери?
— Да

очень

просто...

я

самъ ему

это сказалъ, по

свойственному мнѣ ііростодушію... Самъ себя выдалъ.
—

Для чего-же это ты самъ себя выдалъ?

—

Да иросто-съ, хотѣлось миѣ дать ему понять, что

волочиться за дѣвпцей, безъ всякпхъ честныхъ намѣреній, не всегда честно и благородно.
— Ну, а онъ что на это?
— Да нпчего-съ.

Сказалъ даже, что очень благода-

рен!, за мое простодушіе... и вдругъ...
— Кто-же ирииесъ тебѣ эту записку?
— Да-съ, я и забылъ вамъ сказать. Записку эту миѣ
ирииесъ ихъ прежиій не то жилецъ, не то дворовый,
Захаръ Михалычъ Тунинъ. Прочтите, говорите. Я говорю: садитесь, пожалуйста. Ыу-съ, онъ сѣлъ, самъ блѣденъ, какъ смерть, глаза такъ и лѣзутъ вонъ, точно выскочить хотятъ. — Ну, ирочелъ, говорю... — Будете? —
ПОЛОИСКІЙ.

^0

Буду.—Прощайте.—Ну, говорю, прощайте.—Что-же я
могъ еще сказать ему? Ушелъ. Какъ вамъ это нравится!
Я этотъ человѣкъ, у котораго вы покупаете медъ, которому вы не разъ помогали, приходить къ вамъ въ
домъ и приносить такую записку!... Воля ваша, я долженъ драться и буду драться. Пожалуйста, тетенька,
прикажите заложить мнѣ колясочку. H по*ду въ уѣздъ
и поищу себѣ секунданта, въ городѣ у меня одинъ почта мтскій чішовннкъ есть знакомый, такъ ие согласитсяли онъ. Къ ночи мы еще успѣемъ вернуться. Какъ вы
думаете, тетенька?
— Такъ ты не боишься, что тебя убыотъ?
— За кого вы меня считаете? Чтобы я боялся! Помилуйте, тетенька, только, ужъ какъ хотите, я свои пистолеты достану. Его пистолеты, чортъ ихъ знаете, можетъ быть такіе, что въ трехъ шагахъ въ корову не.
попадешь. Я этого не хочу-съ! Я хочу убить его! Такъ
какъ-же на счете лошадей-то, тетенька?
— Не дамъ!
— Помилуйте, какъ-же это? Гдѣ-же я секунданта
себѣ найду? Вѣдь тутъ, кромѣ мѣщанъ да дворовыхъ, никого на 10 на 15 верста, хоть шаромъ покати. Не могуже я . . . помилуйте...
— Я теб* найду секунданта... Секунданте у тебя будете, ие безпокойся!
— Вы найдете?
— Найду.
Вадимъ остодбеиѣлъ. Онъ вовсе не ожидалъ такого
исхода. Чего добраго, она кому-нибудь напишете, пригласить—и тогда, волей-неволей, онъ долженъ будетъ
подставить лобъ.
— Только смотри, ни слова не говори дочери, не
без покой и не волнуй ея. Я тебѣ запрещаю говорить
объ этомъ кому-бы то ни было, и если ты преданный

мнѣ челов*къ, какъ ты ув*ряешь,—молчи и готовься къ
дуэли. На ночь не забудь помолиться Богу.
— Ну, это не поможете, произнесъ онъ такимъ голосомъ, какимъ говорить только въ сильномъ пароксизм!
лихорадки, голосомъ глухимъ и подавленнымъ.
—Авось поможете.
— А если онъ убьетъ меня?
— ІІохоронимъ.
— А если я убыо его?
— Тебя будутъ судить и сошлютъ въ Сибирь.
— И вамъ ни столько и ни нолстолько не будетъ
жаль меня!
— Ну, ну, довольно. Не тревожься. Секунданта у
тебя будетъ, и честь твоя будетъ удовлетворена, если ты
не хочешь просить у него извиненія. Теперь уходи и дай
мнѣ покой.
— Извините, тетенька!
Вадимъ вышелъ изъ комнаты въ корридоръ, какъ челов*къ приговоренный къ смерти, и прошелъ въ свою
комнатку. Комнатка его была около передней, съ однимъ
окошечкомъ, выходившимъ въ налисадникъ, съ кустомъ
жимолости и съ веревками, протянутыми для просушки
бѣлья. Палисадникъ этоте весь былъ изрыта курами.
Въ комнат*, оклеенной сѣренькими обоями, съ наляпанными на нихъ башенками и китайцами, изъ кото])ыхъ одинъ ловилъ рыбу, другой стрѣлялъ изъ лука,
третій держалъ зоытикъ, у окна стоялъ столъ. На столѣ,
также какъ и во всей комнатѣ, былъ изрядный безпорядокъ. Тутъ вы увидали бы табакъ, напиросныя гильзы,
старые журналы безъ обертокъ, чернильницу, биткомъ
набитую мухами, счеты, нѣсколько дестей бумаги, конверты и объявленіе о выход* въ свѣтъ какого-то журнальчика съ иллюстраціями. На этажеркѣ стояла лодочка,
выр*занная изъ дерева самнмъВадимомъ. Лодочка, которую

онъ всѣмъ показывал., какъ чудо искусства, и которую
всѣ хвалили. IIa гвоздикахъ висѣла ермолка, полотенце и
башмачекъ для часовъ. Словомъ, въ комнатѣ Вадима было
такъ, какъ у многихъ ировииціадьиыхъ холостяковъ. Но
состояиіе души его было на этотъ разъ не совсѣмъ обыкновенное. Не того онъ ожидал, когда ш е л съ роковой
запиской къ тетенькѣ Пелагеѣ Даниловнѣ. Она не только
не пришла въ ужасъ отъ его храбрости, но еще собирается сама похлопотать о секундант!;.
Вадимъ былъ очень хитеръ, какъ и всѣ глупцы (хитрость есть единственное оружіе, которое выручаете ихъ).
Онъ никогда не падалъ духомъ, въ запутаиныхъ или
трудныхъ обстоятельств ахъ сильно надѣялся на свое
притворство и свою сообразительность. И что-же! Положительно не могъ сообразить, какъ онъ выпутается ие
только безъ вреда для себя, но даже съ иѣкоторымъ
достоинствомъ. Паче всего смущало его запрещение говорить Глафпрѣ о вызовѣ. Она одна могла-бы испугаться, если не за него, такъ за милаго ей Курьянова.
Она одна могла-бы спасти его и своимъ застушшчествомъ доказать Курьянову, что она къ нему, т. е. къ Вадиму, неравнодушна и боится за драгоцѣнпую жизнь его.
Не даромъ-же онъ ему иамекнулъ, что она кого-то любите,
а кого-же и любите, какъ не его, Вадима Полетаева!
Не даромъ-же цѣлый годъ онъ прожилъ съ нею подъ
одиою кровлей, и проч., и проч.
«Ile послать-ли ему извинительное письмо, въ какихъ
нибудь обіцихъ,

ИИ на что не намекающихъ выраже-

ніяхъ?»
Оиъ досталъ карандашъ и сталъ писать проекте письма,
ио ничего изъ этого ие выходило. Въ письмѣ оиъ не
умѣдъ такъ хитрить, какъ па словахъ, да къ тому-же послать какое-бы то пи было извиневіе, ne значитъ-ли
обнаружить трусость. «Вѣдь Курьяковъ тоже хитеръ

(иногда Вадиму всѣ люди вообще казались ужасными
хитрецами): онъ покажете это письмо Глафирѣ и при
этомъ передаете ей все то, что оиъ, Вадимъ, въ саду
говорилъ ему».
«Пойду и скажу ей: Глафира Николаевна! ради васъ
я готовъ пожертвовать своею жизнью, готовъ умереть
за васъ... Ни слова не скажу ей о дуэли, только намекну,
что готовлюсь къ чему-то очень важному».
Но Глафира заперлась у себя въ комнатѣ и сказала
ему черезъ дверь: «увидимся за обѣдомъ».
За обѣдомъ, разумѣется, оиъ ничего сказать ие могъ
и отложилъ свое намѣреніе до поздняго вечера.
Поел Ii обѣда онъ опять ушелъ въ свою комнату и
часа два нродежалъ у себя въ постели, уткнувшись носомъ въ подушку. Лежалъ и все думалъ.
Когда-же онъ очнулся и вышелъ въ другія комнаты,
оиъ не нашелъ ни Глафиры, ни ея матери. Горничная
ему сказала, что обѣ онѣ куда-то уФхали.
— Не къ Курьяковымъ-ли? спросилъ онъ.
— Должно быть, къ Курьяковьшъ.
«А! подумалъ онъ, есть надежда, это не даромъ
она къ нимъ поѣхала. Она ему намекнете, что я его ие
боюсь -непремѣнио намекнете, и посовѣтуетъ не дѣлать
такой непростительной глупости, ибо что-же это, какъ
ие глупость изъ непростительныхъ самая непростительная?»
Эта мысль его несколько успокоила; онъ не безъ аппетита напился чаю и ушелъ спать.

IX.
Если была на свѣтѣ дѣвушка, созданная для того,
чтобы не выходить изъ свѣтскихъ, въ рутину обратив-

шихся мнѣній и обычаев*, — такъ это была Маня. Она
давно-бы поссорилась или осмѣяла Глафиру, если-бы та
похвасталась перед* нею, что учила алгебру и химію,
или если-бы стала острить, стараться быть умнѣе, чѣмъ
она есть на самом* дѣлѣ, или восторгаться, увлекаться,
казаться эксцентрической, вдохновенной дѣвушкой. По
ничего подобнаго она въ ней не замѣтила и считала ее
очень недалекой; а потому, насколько могла, настолько
дружелюбно и обращалась съ ней. Даже хвалила ее
отцу: «Эта Глафирочка Пилима, говорила она ему, единственная, съ которой можно еще знаться. Маменька ея
немножко вульгарна, но дочка ничего, такъ себѣ: если
выйдет* замужъ за нашего вдовца-исправника, то будетъ,
чего добраго, перлъ между здѣшними дамами.»
Но мысль, что братъ ея неравнодушен* къ этому
перлу, что этотъ перлъ кажется ему брилліантомъ, или,
чего добраго, она мечтает* выйти за него замужъ, разом* настроили ее на другой, вѣсколько враждебный
тонъ, по отношенію къ этой дѣвушкѣ.
Маня удивилась и широко раскрыла глаза, когда вечером*, въ 9 часов*, Глафира съ матерью неожиданно
вошли въ столовую.
— Какими судьбами?! проговорила она и, не смотря
на свою миніатюрность, тяжело навстречу имъ приподипмаясь съ мѣста, протянула руку.
— Да такъ, вздумали и иоѣхали! отвѣчала Пелагея
Даниловна.
— А братъ мой съ вами? Вѣдь онъ у васъ?
— ІІѢтъ, его у насъ давно уже не было.
— Гдѣ-же онъ? Какъ это странно! Мы думали, что
вы уже совсѣмъ завладели имъ.
PI Маня засмѣялась. Когда она смѣялась—мелкіе, но
очень ровные и бѣлые, какъ жемчуг*, зубки ровной полосой выставлялись изъ-иодъ верхней губы ея.

Какъ ни былъ искренен* беззвучный смѣхъ ея, въ
немъ слышалось постоянно нѣчто саркастическое или
сквозила задняя мысль.
«Что это значит*, что мы имъ завладѣли?» подумала
Глафира.
— Ну, садитесь. Сейчас* выйдет* папа. Не хотители чаю? Вотъ кому я удивляюсь, такъ это брату, начала
она вдруг* серьезно и какъ-бы внушительно. Я зиаю,
что онъ трудолюбив* и даже, скажу вамъ, не по лѣтамъ
серьезен*, и что же? до такой степени здѣсь издѣнился,
что ровно ничего не дѣлаетъ.
— Отдохнуть пріѣхадъ, замѣтила Пелагея Даниловна.
— О, этотъ отдых* хуже всего на свѣтѣ. Онъ такъ
здѣсь много шляется, и такъ много тратитъ силъ, что
самъ на себя непохож*. А что подѣлываетъ ваш* Вадимъ?
PI она опять засмѣялась, точно въ этомъ вопрос* бы.;о
нѣчто особенно смѣшное.
— Братъ сказывал* ми*, что вашъ Вадимъ совѣтумн* балотироваться въ предводители. Видите, давно-ли
иріѣхалъ мой братецъ, а уже сдѣлался сплетником*! Такова деревня! Здѣсь гораздо трудиѣе сохранить какуюнибудь тайну, ч*мъ встрѣтить человѣка иорядочнаго во
всѣхъ отношеніяхъ, или такого, которын-бы водки шз
пилъ.
— А какъ здоровье вашей мама? спросила невпопад*
Глафира.
Маня покраснѣла до ушей, ей показалось, что слово
«водка» напомнило Глафир* мать ея, и что вопрос*
этотъ ничто иное, какъ шпилька...
— У ней одна бод*зиь—мигрень. Несчастная мама
моя такъ иногда страдает*, что глядѣть тяжело. Иванъ!
обратилась она къ пожилому человѣку въ сѣромъ фрак*,

которой ставила» на столъ корзинку съ домашнішъ печеньем*,—гдѣ Александръ Леонтьевичъ?
— Они у себя-съ.
— Что онъ дѣлаетъ?
— Не знаю-съ.
— А куда вы дѣвали вашего Вадима? Мн* очень
жаль, что я давно не вижу его. Правда-ли, что вы, Глафира Николаевна, держите его въ ежевыхъ рукавицах*?
Или онъ предпочитаете лучше дома мечтать о васъ, чѣмъ
сидѣть съ нами у самовара? Скажите, не заразить онъ
моего брата мечтательностью? Я , признаюсь вамъ, терпѣть
не могу мечтателей. Что такое мечта? Ложь!.. Говорить
любовь есть мечта. Это не мечта, a цѣлыіі ворохъ всяческпхъ фаитазій и самыхъ обманчивыхъ. Воображаю себ*,
куда дѣваются эти фантазіи послѣ свадьбы. Такъ-ли нравится мужъ въ туфляхъ и халат*, какъ нравился жеипхомъ во фрак* и въ бѣломъ галстук*?
— О, гораздо больше въ туфляхъ и халат*, чѣмъ
въ бѣломъ галстук*! замѣтила Пелагея Даниловна.
Но въ эту минуту отворилась дверь и вошелъ отедъ.
Старикъ былъ въ какомъ-то длйнноноломъ, темномъ балахон*, застегнутомъ на в с * пуговицы, и сталъ извиняться.
— Не зналъ, ие зналъ, сказалъ онъ, что у меня гости... Не зналъ! ГІу, какъ ваше здоровье, Глафира Николаевна, что вы какъ будто похудѣли? Ужъ не влюбдены-ли?
— Папа, пожалуйста ие обижай моей гостьи; она не
къ теб* ііріЬхала, ко мн*. И отчего ты въ такомъ неглиже? Разв* т е б ! нездоровится?
— Нѣтъ... Чувствую осень прежде чѣмъ она наступила—зябну. Иванъ, позови Александра Леонтьевича.
— Ихъ н*тъ-съ... они куда-то вышли, я сейчасъ былъ
въ ихъ комнат*.

— А задулъ свѣчу? а? сиросилъ его старикъ.
— Свѣчу ие задулъ.
— Пойди и задуй!
В с * сѣли за столъ чай пить. Старикъ, любезничая
съ дамами, допилъ свой стаканъ — зат*мъ поднялся —
простился и ушелъ писать свои восномиианія.
Если-бы Маня Курьянова не была близорука, она-бы,
конечно, замѣтила, какое волненье изобразило собой лицо вошедшаго брата, какъ смущенно поклонился онъ
Ниловымъ и извинился, что ничего ие зналъ о прі*зд*
II хъ.
— Гдѣ-же ты былъ? спросила сестра.
— Тамъ ужъ иѣта меня, угрюмо отв*тилъ онъ, усаживаясь.
— Ахъ, какъ ты вѣжливъ!
— Если я в*жливъ на столько-же, на сколько ты
любопытна, то я, разумеются, вѣжливъ. Ну, посудите,
Глафира Николаевна, не все-ли равно вамъ или ей, гд*
я шлялся. Вѣдь это вопросъ, такъ сказать, машинальный,
знакъ, что не о чемъ больше спрашивать?
— Да и конечно не о чемъ больше спрашивать, залепетала Маня,—о чемъ-же спрашивать?
— Маня, что ты думала, когда сегодня утромъ надѣвала башмаки свои?
— Думала что ты глуігь, разсердилась и засмѣялась
Маня.
— Ну вотъ, за это спасибо. Ты наказала меня за
глупый вопросъ, т. е., подражая ми*, отв*чала иевѣжествомъ...
— Воже мой! какъ ты см*шно говоришь, точно въ
роман* или на сцен* Александринскаго театра.
Дѣйствительно, нервы молодаго Курьянова были такъ
тонко и высоко настроены, что еелн-бы разговора» продолжался, если-бы Нилины не встали и не сказали, что

ночь темна и что пора имъ ѣхать, онъ быдъ-бы неистощимъ въ замысловатости отвѣтовъ, въ игрѣ фразами или
въ той салонной діалектикѣ, которой никогда у него не
было. И хорошо, что разгороръ прекратился. Маня, быть
можетъ. поняла-бы, что брать ея, во что-бы то ни стало,
хочетъ понравиться Глафирѣ, и говорите до неестественности хитро и витіевато.
Провожая Глафиру Николаевну и подсаживая ее въ
экипажъ, Александръ пожалъ ей руку, и ему показалось,
что она отвѣтила ему такимъ-же пожатіемъ.
— Ахъ, сказала Пелагея Даниловна, когда они выехали въ поле, —если онъ на тебѣ и женится, тяжело
тебѣ будетъ въ ихъ семьѣ.
— Перестань, мама! Какъ ты можешь думать, что...
вѣдь этого никогда не будетъ.
— Отчего?
— Оттого, что никогда не бываете того, чего желаешь...
—

Ну, мать моя! Не по-твоему я думала, когда мо-

лода была...
X.
Молодой Курьяковъ, проснувшись на разсвѣтѣ и на
скоро одѣвшись. самъ вывелъ изъ кошошни лошадь,—
заложили бѣговыя дрожки и затѣмъ, самъ отворивъ ворота, выѣхалъ со двора.
Проѣхавъ деревню и коноплянники, онъ завериулъ
къ одной избѣ, очевидно, ие совсѣмъ мужицкой, крытой
тесомъ и съ затворенными крашеными ставнями.
Въ этой избѣ жилъ нѣкто Тупинъ.
1ушшъ этотъ былъ тоже морякъ. Онъ былъ когда-то
мичманомъ и, раненый, ііривезепъ въ деревню раненымъже Курьяковымъ.

Курьяковъ подарплъ ему 10 десятлнъ земли, съ тѣмъ,
чтобы оиъ навсегда поселился при его усадьбѣ.
Мальчики, дѣти Курьякова, когда проводили лѣто въ
деревнѣ, — жить не могли безъ Тупина. Для нихъ онъ
былъ все: и сказочникъ, и рыбакъ, и ружейный охотникъ, и нянька. Тому назадъ л!;тъ 10, Тупинъ женился
на Машѣ, горничной Мани, — и съ тѣхъ поръ сталъ
появляться въ усадьб!; только въ исключительиыхъ случаяхъ, или по приглашенію.
Золотистый румянецъ утренней зари мелькалъ за деревьями H гіредвѣщалъ блистательный восходъ солнца;
блѣдный свѣтъ дежалъ на землѣ, и тонкій серпъ народившагося мѣсяца тонулъ въ дымчато-лиловой мглѣ на
восточной окраинѣ неба; было еще свѣжо, а уже подъ
кровлей избы ворковали голуби, и чирикали воробьи на
жердяхъ и свѣсившихся ирутьяхъ двухъ корявыхъ ветелъ, выглядывавшихъ изъ-за плетня своими обрубленными верхушками.
Легкая дрожь пробѣгала по спинѣ Курьякова. «Вотъ»,
думалъ онъ, привязывая лошадь. «Почемъ я знаю, можетъ, этотъ дуракъ и убьетъ меня... Сколько разъ р у чалось, что неумѣющіе стрѣлять и даже трусы попадали прямо въ лобъ или въ сердце... По что думать о
томъ, чего нельзя уже измѣнить? Какъ-бы это ни было
глупо—-пусть будетъ что будетъ.»
Стукнула задвижка, и дверь избы отворилась. Изъ
темныхъ сѣней на крылечко вышелъ Тупинъ— онъ былъ
еще въ рубах!;. Заспанное, шершавое лицо его не выражало ничего другого, кромѣ досады на того, кто
своимъ стукомъ такъ рано его поднялъ.
— Скотину надо будетъ скоро выгонять, было его
первое слово.
— Скоро половина пятаго—надо ѣхать.
Тупинъ зѣвнулъ, почесалъ затылокъ и пробурчалъ:

— Ну, надо—такъ надо. Сейчас* одѣнусь.
— Чувствую, Захар* Мнхалычъ, что я огорчаю и безпокою васъ, но... что-же дѣлать?..
— Ну, да что ужъ!.. я согласился, стало-быть, ѣдемъ...
Толку я въ этомъ дѣлѣ никакого не вижу... и даже не
понимаю, что это такое будетъ. — PI ѣду-то я съ вами
только за тѣмъ, чтобы этого дурака Вадимку урезонить.
Баловство все это—вотъ что!! какъ-бы разсердясь, проговорил* онъ и пошел* одѣватіюя.
Минут* черезъ двадцать, въ золотистой пыли отъ
прогоняемых* пастухами быковъ, коровъ, телятъ и баранов*, оглушаемые блеяньем*, мычаньем*, хлопаньем*
бича и покупательными криками мальчишек*, они выѣзжали изъ деревни и поворачивали проселком* къ Куликовской роіцѣ. Впереди сидѣлъ на дрожках* Курьяковъ
въ бѣлой фуражкѣ и правил* лошадыо. За нимъ, верхом*, Тупинъ съ ящиком*, завернутым* въ парусинное
старое пальто его и обвязанным* веревочкой.
— Что вы сказали женѣ? спросил* Курьяковъ.
— Да ничего ие сказалъ.
— Да вѣдь, чай, она слышала, что я иріѣхалъ?
— Спала—а хотя-бы и слышала, ей какое дѣло?
— Л вотъ и просѣка. Гдѣ-же здѣсь эти три сосны?
я что-то не вижу ихъ...
— Да ихъ и видѣть-то нечего, срублены. Держите
пра вѣе—увидим ъ.
И они, шагомъ, по скошенной мокрой травѣ и но
слѣдамъ проѣхавшей телѣги, поѣхали направо.
Длиниыя тѣни отъ деревьев*, освѣіцепныхъ сзади
восходом* солнца, тянулись черезъ всю нросѣку; яркозолотые лучи пронизывались сквозь темную чащу рощи.
— Ну, и никого т у т * нѣтъ! сказалъ Тушшъ.
— Подождем*, сказалъ Курьяковъ—и иосмотрѣлъ на
часы: было уже 5 часов* и 4 минуты.

Оба они сѣли на двух* пеньках* другъ
друга и не знали, о чем* имъ говорить.

против*

— А не спрашивала васъ жена, какой это ящик* я
вчера вамъ принес*?
— Спрашивала.
— Что-жъ вы сказали?
— А я ей сказалъ, что ящикъ этотъ сь пряниками.
— Что-жъ—она повѣрила?
— А желалъ-бы я знать, какъ-бы она не повѣрила?
— Вы зарядили?...
— Нѣтъ.
— Пу и хорошо, еще усиѣемъ зарядить въ его присутствіи. Пусть видитъ... Да что-же это онъ, чортъ его
возьми! скоро шеетаго половпна.
— А я такъ думаю, что мы его не дождемся.
— Э! почему вы такъ думаете? весело отозвался
Курьяковъ.
Ему внутреныо хотѣлось, чтобъ Вадимъ провалился
сквозь землю.
— А вотъ, пройдетъ еще четверть часа, помолчав*
сказалъ Тушшъ, я васъ и оставлю. Дома дФло есть,..
Надо-бы на пасФкѣ быть, а я т у т * —- на пенькѣ сижу,
какъ какая кикимора...
— Ну вотъ, вовсе вы ие похожи на кикимору...
— Гм!..
Еще прошло міінуіъ пять—шесть обоюдиаго молчанія.
Вдруг* за рощей послышался стукъ экипажа: кто
долго жилъ въ деревнѣ, тотъ сразу, по стуку кодееъ,
узнает* — телѣга - ли ѣдетъ и стучитъ, или ресорный
экипаж*.
— Кто-то ѣдетъ? не онъ-ли? проговорил* Курьяковъ,
и сердце его болѣзиенно сжалось. Не трушу-ли я?., подумал* опъ про себя, и добавил*: очень-бы желал* я,
чтобъ это былъ Вадимка!

_ _ Эхъ вы,

Петербурге,іе!

Да

я

б ы

и рукъ-то своихъ

марать не захотѣлъ?..
_ Что дѣлать... иримѣшалась любовь..
— Что-жъ... ЧТО любовь!., можетъ б ь ^ . * * его
больше любитъ, чѣмъ в а с ъ , - д а р о м ъ что онъ шутъ
роховыіі.
к ъ
говорить,
_ _ Не злите меня,
с ю д а
поворачипощады ему не
ваютъ. по нашимъ слѣдамъ, это
Кого-то оиъ въ секунданты взялъ?..

крыты я дрожки,
1

— Кого? мало-ли кого?..
Крытыя дрожки, запряженный парой

ггапымъ
СО сгарьш^

горбатымъ Трофимом, па
и
остановились въ десяти шагахъ оть
И

а

Ш

! _ Г Г .

Г

-

н

е

платокъ-ли иадйлъ на го-

лову... точно барыня!..

барынѣ^.

иѣск0ДЬ

это

S

i

лѣіа

Трофиму

гдѣ

ш в а к ъ

к о шаговъ по

П е л а г е я

—

Даниловна!

Z

отьѣхать подъ дубки

и з™

ял

вольно, уввдѣвши изумленных,, с , раскрыты
К

у

р

_

нянина.

is:;:

и и о б е з и ы е і

T

s i r : — —

слово... стоить,
„ п ч е м ѵ ?
объяснитесь...
Какими это судьбами... ьаьъ, почему. °
дорогая пелагея Даниловна, заговорил, Курьяковъ.

ЖАМИ

1іроав!І:адождетесь!

Я, надо нам,

сказать,

Будила, будила!., на силу глаза раскрылъ... И что-же
вы думаете?—Не хочу, говорите, чтобъ дама была у меня
секуидаитомъ. Это позоръ, говорите, этого никогда еще
съ сотвореыія міра ие было...—Пожалуйста, говорю, ноѣдемъ; мнѣ очень хочется ноглядѣть, какъ ты будешь
убитъ.—Ие хочу, говорите, съ чего вы это взяли! Вы
обещались, говорите, мнѣ секунданта достать, ну и доставайте мужчину, благороднаго, а не даму. За кого вы
меня принимаете!? И такъ разбушевался, сидя у себя
въ постели, что я уже приказала ему или молчать или
ѣхать со мною, такъ какъ я ие хуже мужчины могу въ
такнхъ случаяхъ вести себя... Но какъ я ни уламывала
его,—не уломала... Онъ-же, я думаю, былъ радехонекъ,
что можетъ свалить на меня всю вину свою. А теперь,
батюшка, Александръ Леонтьевичъ, позвольте у васъ
спросить—какъ вамъ не совѣстыо?!
— Милая Пелагея Даниловна, мнѣ очень совѣстно,
что я такъ обезиокоилъ вась; но—я съ горяча сказалъ
вашей дочери, что клевета на нее не пройдете ему даромъ. Вашъ Вадимъ сказалъ ей, что я надъ ней иасмѣхаюсь, a миѣ сказалъ, что но совѣсти она не должна со
мною даже кокетничать, потому что, какъ бы это сказать вамъ... любитъ другого или обручена... п это оказалось ложь... вздоръ... Мнѣ оставалось или побить его
за это, или вызвать. Я выбралъ последнее... Вотъ
вина моя.
— Такъ этой дурацкой дуэли ие будетъ? сиросилъ Тупишь.—А?
— Полагаю, что ие будетъ, сказалъ Курьяковъ.
— Ну, такъ, значите, вы меня отпустите?
— Полагаю, что вы уже не нужны, сказалъ Курьяковъ. Благодарю васъ очень. А что все будетъ шитокрыто, объ этомъ я ужъ и не говорю; я давио васъ знаю,
Захаръ Михайлычъ, не въ первый разъ...

Тупинъ впервые изобразил* иа усатом* и угрюмом*
лицѣ своемъ иѣчто въ родѣ улыбки и, простившись съ
Курьяковымъ, зашагалъ прямиком* через* рощу пожатое иоле туда, гд* виднѣлись соломенные горбы деревенских* кровель.
— Пелагея Даниловна! начал* Курьяковъ

смущен-

ным* голосом*.
— Поѣзжайте теперь домой, начала она, пока есть
еще время, отвезите этотъ ящикъ... Что подумают*,
когда ѵзнаютъ, что вы хотѣли стрѣлятьоя изъ-за моей
дочери".. Такія сплетни пойдутъ, ч т о - у н е с и ты мое горе!..
Какое право, скажут*, имѣли вы заступиться за мою
дочь, или ревновать ее къ этому троюродному дураку...
Никакого права! Да... но... дайте мн* это право,
Пелагея Даниловна! Если, разумѣется, Глафира Николаевна согласится быть... быть женой моей...
Постойте, Александр* Леонтьевич*!., что вы меня
пугаете... Я не знаю, можете быть, она и согласитсятогда я и поиеволѣ соглашусь; но... какъ-же это вы
скоро уснѣли полюбить... Вѣдь это только въ сказках*
бывает*.
.
_ Не въ сказках*... не въ сказкахъ, милая, доорая
моя Пелагея Даниловна, а въ жизни... Когда-то я слыхал*, что истинная, глубокая страсть приходит* вдругь,
внезапно, неожиданно; этому я не вѣрилъ,-теперь вѣрю.
Других* я силился полюбить, иногда самъ насиловал*
свое воображсніе, — и никогда ничего не выходило... а
теперь я всѣми силами стараюсь себя и разувѣрять, и
разочаровать,—и тоже ничего не выходит*. Къ счастью
ЭТО или къ несчастью, къ горю или къ радости —
не знаю; но л чувствую, что кромѣ женитьбы на вашей
дочери, нѣтъ мн* иного пути къ земному благополучно.
Скажите вы мн*, что дочь ваша зла, упряма, капризна,
вѣтрена, все, что хотите... Клянусь вамъ, я... ни наво-

лосъ не отступлю... Давайте мнѣ злую, упрямую, капризную, вѣтреную... Все я беру на себя... Какъ бы тяжслъ
ни былъ крестъ,—все равно.., И... никто... никто меня
не переупрямить... никто!., клянусь вамъ!..
— А если ваш* отецъ не дасгъ вамъ благословенья...
— Обойдусьи безъ благословенья...
— Нѣтъ, этого я не хочу... Спроситесь у отца... и
тогда... ну тогда—все будет* зависѣть отъ Глашн... да
отъ васъ... Тогда... сватайтесь... я же пока ни слова не
скажу моей дочери... Она и знать не будетъ о нашем*
съ вами разговор*.
— Спасибо вамъ, милая... дорогая Пелагея Даниловна! Буду говорить съ отцомъ... Но если онъ не согласится—что тогда? Тогда я увезу вашу дочь и обвѣычаюсь съ ней тайно.
— Нѣтъ. Если не согласится—лучше уѣзжайте... и
никогда не пріѣзжайте... Что это за исторія увозить и
вѣнчаться тайно... Эхъ,—ч*мъ меньше жизнь человеческая похожа на романъ, тѣмъ лучше,—право,—повѣрьте
мнѣ, моей старой опытности—не мало, на своемъ в*ку,
видала я этихъ тайно-повѣнчаниыхъ!.. Но, пора ѣхать.
Ишь вѣдь какой жаркій денекъ встает*. Гроза будетъ
къ вечеру...
PI, д'Ьйствительно, Пелагеѣ Даниловн* было жарко,
очень жарко;—она чувствовала, что все лицо ея горитъ,
что капли пота выступили на лбу, и что сердце такъ
бьется, какъ будто она сама на любовном* свиданіи.
Не ожидала она таких* р*чей отъ Курьякова!.. хотя
H догадывалась, что онъ неравнодушен* къ ея дочери,
и что дочь ея... тоже немножко
фантазируешь.
XI.
Глафира была грустна и задумчива. Съ тѣхъ поръ,
какъ Александр* Леонтьевич* начал* рѣчь съ нею на
полонскій.

*®

дворѣ и уз нал ъ изъ устъ ея, что она не вѣритъ счастью
быть имъ любимой,,—онъ ни разу не показался въ ихъ
дом!;. Неужели я такъ и сказала ему: «счастья», думала про себя Глафира.—Зачѣмъ я это ему сказала!..
Но вѣдь и онъ сказалъ мнѣ, что—это правда, что онъ
меня любить... А что, если это сказалось такъ, на вѣТ еръ,—чтобы
что ипбудь сказать, — чтобъ на дѣлѣ доказать противное...—-Воть онъ и доказываете противное—не ѣдете!
И что было бы съ нею, какъ-бы закружилась и затуманилась голова ся, если-бы въ то утро, когда мать ея
ѣздила на мѣсто дуэли, Вадимъ привелъ бы въ исполненіе свое простодушное намѣреніе—пожаловался бы ей
на свою тетеньку, разсказалъ бы все, чтобъ только
напугать ее, увѣрить, что такъ дѣло кончиться не можетъ, что дуэль будетъ во что-бы то ни стало, и что
онъ постарается непремѣнно убить Курьякова.
Но, вернувшись поздно отъ милыхъ сосѣдей, Глафина не спала всю ночь,—заснула подъ утро, и проснулась позже, чѣмъ вернувшаяся изъ Куликовской рощи
мать ей сѣла на бадкоыъ чай нить, и строго-на-строго
запретила подсевшему къ ней Вадиму,—не только чтолибо говорить ея дочери, но даже думать о дуэли такъкакъ Курьяковъ самъ сознается въ своей глупости, — и
просить его забыть объ этомъ вызовѣ...
Мысленно Вадима это очень успокоило и даже обрадовало—хоть онъ и бурчалъ еебѣ подъ носъ:
— Жаль, что такъ вышло, — очень жаль, — нотому
что миѣ ни своей жизни ие жаль, ни его—ие жаль.
— Ну, довольно, довольно! рѣшила Пелагея Даниловна, зѣвая. Ей тоже хотѣлось спать... По спать они
не могла—а принялась у себя въ комиатѣ считать и
записывать, какое она можетъ дать нриданое своей до-

чери—въ случаѣ, если и въ самомь д!;лѣ
станете свататься...

Курьяковъ

Когда вошла дочь—она поглядѣла на нее... и сказала :
— О чемъ ты вчера мечтала, когда ложилась спать?..
— Ни о чемъ, мама.
— Воте-те и откровенность! подумала про себя старая актриса... и закрыла свою записную книжку.
— Какъ ты поздно сегодня проснулась — а я такъ
ужъ и на поле съѣздила, что около Куликовской рощи.
— Я давно проснулась, только лежала въ постели.
— И о чемъ же ты думала, лежа въ постели?..
— Да все о Манѣ Курьяковой—слышала ты, какимъ
тономъ она сказала: «Вы совсѣмъ завладѣли моимъ братомъ ».—Слышала?..
— Ну, такъ что-жъ!?
— Что она хотѣла этимъ сказать!?
— Да ничего... Коли на каждое слово обращать вниманіе—такъ я тебѣ, мать моя, изъ кашдаго словца—что
хочешь выведу.
— Ну вотъ, а въ нашей пімназіи именно учили насъ
на каждое слово обращать вшіманіе — толковать его...
анализировать—зачѣмъ оно стоить п можно ли на мѣсто
его поставить другое—не измѣняя смысла... Ахъ, какъ
это часто надоѣдало мнѣ! Бывало начнешь читать.
— Стойте, говорить учитель, передайте своими словами,
что вы прочли. Начнешь передавать своими словами:—не
такъ, говорить,—вы придали не то значеніе, вы употребили не тѣ словя, или вы переставляете только слова,
а этого недостаточно.—Вы сказали:—человѣкъ есть самое развитое животное, а надо сказать: есть одинъ нзъ
видовъ животнаго и проч. и проч... Вотъ я и выучилась обращать внимаиіе.
— Ну, и будешь глупа.
— Да я и теперь глупа.
*

И Глафира вдругъ

впала

въ тонъ хандрящей, во

всемъ отчаявшейся дѣвушки.
Неудовлетворенная любовь бродила въ ней, какъ молодое, закупоренное вино, и многоопытная Пелагея Даниловна, когда-то прошедшая всю гамму любви - отъ
неясной мечты до тайнаго свиданья, отъ театральных*
подмосток* до отъѣзда въ деревню, отъ сожительства до
счастливаго законнаго брака, понимала дочь свою и была
далека отъ того, чтобъ упрекать и требовать отъ нея
полной откровенности.
А молодой Курьяковъ не ѣхалъ къ нимъ просто истому, что не имѣлъ случая переговорить съ отцомъ
своим*.
Хоть онъ и хвалился силою воли, но все ему казалось, что отецъ не въ духѣ и что никак* нельзя еще
приступить къ нему съ такою озадачивающею всѣхъ
отцовъ просьбою. Онъ только дразнил* Маню, сестру
свою, что непремѣнно женится на Глафпрѣ, но таким*
тономъ что та ему не вѣрила и просила подождать,
пока она не выйдет* замужъ за Вадима Полетаева, у
котораго такіе меланхолическіе глаза и такой смѣшнон
носъ, что долго-ди разыграться фантазіи.
«Говорят*, лучше всего обращаться съ просьбами къ
людям* иослѣ обѣда, когда у нихъ варитъ желудокъ»,
подумал* разъ молодой Курьяковъ, и 8 августа, вскорѣ
посдѣ обѣда, вошелъ къ отцу въ комнату.
«А что, продолжал* оиъ думать —если желудокъ-то
И не варитъ? Еще,

пожалуй,

рассердится,

зачѣмъ я

пришел* мѣшать пищеваренію».
Что ты? спросил* отецъ.
— Гм! Вотъ что—когда-то вамъ, папа, очень хотелось, чтобъ я былъ человѣкъ съ характером*, съ сильной волей, словом*—человѣкъ самостоятельный, привык-

шій опираться только на самого себя и на себя надѣяться. Это былъ ваш* идеал*, — идеал* моряка, который постоянно имѣетъ дѣло съ моремъ; а море не
любить трусов*,—не правда-лп?
— Что ты это?.. Къчему ты мнѣвсе это говоришь?
Точно предисдовіе какое!.. Ну, что же дальше?
— А дальше то, что я хочу жениться.
Старик* иоглядѣлъ на сыпа, закусил* губу и понурил* голову.
— На Глафирѣ Нилиной?
— Да, на Глафирѣ Николаевы*.
Отецъ опять иоглядФлъ на сына и опять понурил*
голову.
— Влюблен*?
— Да.
— В ъ который разъ?
— В ъ первый разъ и послФдній.
— Выли въ Петербург* шашни?
— Были шашни—не было любви, теперь любовь—и
никаких* шашенъ.
— А она влюблена въ тебя?
— Не знаю.
— Не знаешь? это удивительно! Какъ же ты, дурень,
не знаешь и хочешь жениться.
— А вотъ, спрошу ее — любить она меня или не
любить. Если—да, то съ вашего благословенья попрошу
руки ея, а если иѣтъ—уѣду.
— Куда?
—- Куда глаза глядят*.
— Дуракъ!
— А если я дуракъ, то благословите... Дуракъ ничего лучшаго ие можетъ придумать, какъ жениться на
умной дѣвушкѣ.
— А она умна? А? Чтожъ ты молчишь?..

— Будь она дура, сестра мол первая бы объ этомъ
прозвонила на в с * х ъ перекрестках*; но Маня, если и
не хвалить, то и ие бранит* ее—значить умна.
Старикъ задумался.
— Хорошо, сказалъ онъ — женись, только поел* на
себя ігГ.няй, если ошибешься въ выбор*.
Сыпь взялъ его жилистую, худую руку, поднял* ее
и поцѣловалъ.
Онъ никак* не ждалъ, что такъ кончится. На него
Нашло восторженное иасгроеніе. Онъ сѣлъ против* отца,
уперся колѣнями въ его колѣни и сталъ доказывать
отцу, что лучшей жены онъ не дай деть, что Глафира
Николаевна — и дочь удивительная, н хозяйка великолѣпная, и умница, и скромница, и добра такъ, что даже
досадно, зачѣмъ она такъ добра?
— Ну, пой, пой!.. Слыхал* я пѣсни то эти! И ужъ
ипкакъ не ожидал*, что отъ собственнаго сына услышу
тоже самое... Н...да! Т ы , брать, это умно и благородно
поступил*, что не спросись у меня, не объяснился съ
ней. ІІо, не таю отъ тебя, очень бы желалъ, чтобъ эта
умница наклеила теб* иосъ... очень бы желалъ...
— Значит* вы желаете, чтобъ я съума сошелъ.
— Дуракъ! Разв* люди съ характером* сходят* съума!
Молодой человѣкъ хотѣлъ что-то отвѣтить, но запнулся, всталъ, поцѣловалъ отца въ голову и вышелъ.
Старикъ остался одинъ.
«Если эта мамзель въ маменьку—подумалъ онъ,—то,
кто знаетъ, можетъ быть, что женитьба и едѣлаетъ его
практичнѣе. Пишут* мн* изъ Питера, что есть одно
мѣсто въ Тагил!—на заводах*, а какое м*сто—не пишут*. По куда бы ни иоѣхалъ мой Сашка, не лучше лн
ему * х а т ь съ женой, которую я хоть не много да знаю,
ч*мъ слышать, что онъ купил* тамъ у какого нибудь
барышника жену мотовку, или женился на смазливой

дочкѣ какого нибудь первостепеннаго разбогатѣвшаго
плута и грабителя. А не все-ли равно жениться: въ 2(>
или 28 л*тъ, — не великая разница! ІІошлѣз будетъ;
умнѣе—едва-ли».
Для автора, сговорчивые отцы далеко не представляют* такого интереса, какъ несговорчивые. Нѣтъ
борьбы — иѣтъ драмы, нечѣмъ тревожить нервы читателя, жаждущаго сильных* ощущеній. Но что же дѣлать!

XII.
Остаток* вечера, дождлива™ и вѣтреннаго, молодой
Курьяковъ провел* въ изб*, у стараго своего иѣстуна—
Захара Михайловича Тупима. Онъ зналъ, что этотъ коренастый, р*дко улыбающійся, мало образованный, но
не глупый старикъ любить его, какъ родного, хоть никогда на словах* и не заявляет* ему своего расиоложенія.
Александру не хотѣлось до завтрашня™ дня встрѣчаться ни
съ сестрой, ни съ отцомъ. Точно онъ
боялся, что сестра или отецъ начнут* его отговаривать
и нарушать то безиокойыо-счастливое настроеніе духа,
которое такъ легко переходить въ нервную раздражительность. «Пусть они воображают*, думал* влюбленный, что я теперь у Нилиныхъ, и что ужъ поздно читать мн* какія нибудь наставлеиія. Воображаю себ*,
какъ теперь точить язычекъ свой моя сестрица, если
только папа сказалъ ей... О!..»
— Такъ вотъ какъ!.. Б ы значит* женитесь?—растягивая слова, говорила ему Марья Савельевна, жена Тупика, когда то красивая и здоровенная д*вка, теперь
пожилая магь четырех* мальчиков*, которые ио будням* бѣгали босиком* и учились пока въ крестьянской
школ*.

— Да, если только она согласится выйти за меня—
женюсь. .Женюсь, Марья Савельевна!
— Л какъ-же Вадимъ-то Капитоиычъ?
— Что Вадимъ?! изумился Курьяковъ.
— Помнишь, обратилась она къ мужѵ, поддерживая
рукой нодбородокъ—онъ никакъ говорилъ, что женится
на барыши!;, даже на свадьбу звалъ.
— Да-а! держи карманъ! отвѣчалъ Тупинъ, повидимому весьма недовольный болтовнёю жены своей.—Мало
ли что дураку влѣзало въ голову. Онъ бы и радъ—да
руки коротки. Прошлымъ годомъ еще Нилиха (такъ онъ
звалъ помѣщицу Нилину) присылала его ко мнѣ за тѣмъ,
за другимъ, а теперь давно онъ у меня не бывалъ.
Только я и видѣлъ его, какъ письмо отвезъ.
— Какое письмо? спросила жена.—Отъ кого?
— Да вотъ отъ этого самаго генерала, который, помнишь, его въ адъютанты-то звалъ.
— А! согласилась жена.
Тупинъ ношевелилъ густыми бровями, погляд!;лъ изиодлобья на жену и сказалъ:
— Принеси-ка лучше къ чаю хорошихъ сливокъ,
умница.
— Сливокъ! а я думала постъ...
— M ало-л и, что ты думала!
«Однако, превеликая скотина этотъ Вадимъ»—думалъ
Курьяковъ, и было ему до злости досадно, что этотъ
враль и глупецъ хочетъ съ шшъ соперничать, смѣетъ
мечтать о рукѣ той дѣвушки, которую онъ любитъ, и
которой нелюбить онъ не можетъ, потому что такое было
отъ вѣка предопредѣленіе и такъ самимъ Господомъ
Богомъ указано.

XIII.
Августовская погода безпрестанно мѣнялась; слѣдующее утро опять было солнечное, тихое, влажно-теплое.
Курьяковъ рано, украдкой, поздоровался съ матерью,
шепнулъ ей что-то на ухо,-—та обняла его, прослезилась и благословила... Затѣмъ, не дождавшись чаю, выѣхалъ верхомъ и, объѣхавши кругомъ верстъ 5 — 6,
проселками, рысью доѣхалъ до задней калитки сада Нилиныхъ. Соскочивъ съ с!;дла, онъ отворилъ калитку,
заставилъ лошадь свою перешагнуть черезъ довольно
высокій порогъ и. проведя ее въ садъ, нривязалъ въ
тѣни, за старой оранжереей, окруженной яблонями и
огородами.
Мѣстами, въ примятой, мокрой травѣ, лежали оторванныя ночнымъ вѣтромъ отъ сѵчьевъ яблоки и то желтели, то румянились своими лоснящимися шкурками,
точно улыбались ему, тотно говорили: — что же ты не
поднимаешь насъ! Но Курьяковъ не обращалъ на нихъ
никакого вниманія. Поглядывая на часы, онъ пробрался
въ липовую алею, сѣлъ на старую скамеечку и долго
прислушивался къ скрипу и шорохамъ сада. Ему казалось, что Глафира непремѣнно придетъ въ садъ и что
онъ ее ветрѣтитъ. Такъ прошло время часовъ до 11.
Нетерпѣливый и до тревоги обезпокоенный, онъ всталъ
и пошелъ къ дому. Вотъ, изъ-за кустовъ онъ увидѣлъ
настежь раскрытое окно ея комнаты. Посматривая, не
смотритъ-ли кто изъ СОСІІДНЯГО флигеля, онъ перебрался
еще ближе, къ самымъ цвѣтникамъ, и увидалъ Глафиру.
Она стояла, должно быть, на стул!; и, вытянувъ
кверху обнаженный руки, поправляла стору, чтобъ спустить ее. Вотъ, одно колѣно ея, озаренное солицемъ,

оперлось на иодоконникъ, стора стала опускаться и закрывать лицо, плечи, грудь и весь плѣннтельный, тонкій и граціозный станъ ея.
Курьяковъ былъ уже у самаго окна и сдержанно крикнул*: Глафира Николаевна!..
Изъ-за сторы выглянуло удивленное, чуть не дѣтское личико и сіяющіе черные глазки.
— ІІакоиецъ-то! проговорил* радостный голосок*.
— Послушайте!
— Что?
— Отецъ согласен*... Ііо, послушайте... Я прошу
вашей руки... и... если вы меня любите—выходите на
балкоиъ, а если иФтъ—не приходите... Я ѵѣду и... и не
буду уже больше безпокоить васъ.
Глафира и побл*дн*ла, и вспыхнула; глаза ея раскрылись широко-широко... и вдруг* все исчезло за колыхнув! иейся сторон.
Курьяковъ обошел* угол* дома, вошелъ на балкоиъ
и сѣлъ за парусиной, такъ, чтобы изъ саду никто не
видалъ его. Сердце его было неспокойно и сильно билось.— «ГІридетъ или не иридетъ?..» другой мысли въ
голов* его ие было. Оиъ страдал*. Каждая минута ему
казалась вѣчностыо.
В ъ дом* все было тихо; за растворенною стекляною
дверью въ гостиной никого не было, только бѣлая бабочка билась въ стекло окошка, не заиѣчая растворенной двери.
На балкон* обѣдеішый столь накрыт* былъ сФрой,
съ красными разводами скатертью, нотухшій самовар*
еще не былъ убранъ; на его мѣдномъ поддонник* лежал* окурокъ папиросы, и не успѣлъ Курьяковъ подумать о Вадим*, какъ послышались шаги его.
Вадимъ, очевидно, шел* въ садъ и посвистывал*. На
голов* его былъ лФтній, мѣшковатый картуз* изъ ка-

кой-то желтовато-пыльной матеріи. Изъ-за воротничков*
рубашки видна была его розовая, толстая шея... на ног а х * мягкіе башмаки... Увидѣвши Курьякова, онъ, очевидно, испугался, но, преодолел* свое смущенье, приподнял* картуз* и, сутулясь, съ протянутой рукой подошел* къ нему.
— Давно васъ не было видно... Очень радъ... Надѣюсь, что между нами все кончено-съ... никаких* недоразум*ній, конечно, ие могло и быть, но Пелагея Даниловна вмѣшалась и... номѣшала мн* исполнить долг*
чести... и... надѣюсь, вы на меня не сердитесь... *
Курьяковъ машинально взялъ его за руку, но глядѣлъ на него не мигающим*, неподвижным* взоромъ, ничего ие понимал* и ни слова не отвФчалъ ему.
— Вы давно зд*сь? спросил* Вадимъ.
Что это васъ такъ интересует*? процФдилъ Курьяковъ сквозь зубы и нобл*днѣдъ.
Вадимъ поглядФлъ па него, иад*лъкартузъ, постоял*... и
у шел* въ садъ. Потомъ вернулся и сѣдъ на верхнюю
ступеньку лФстницы, у одного изъ столбиков*, которые
поддерживали надъ балконом* покатый навФсъ или крышу.
— Какъ вы думаете, начал* Вадимъ иосл* довольно
иродоляштельнаго молчанія,—вотъ мы тут* спорили:
балкон* это или терраса?
Курьяковъ хотѣлъ уже вскочить и бѣжать, такъ было
тяжело ему, — оиъ задыхался. Вдруг*, против* него,
мимо оконъ, за стеклами, г д * билась бабочка, промелькнула б*лая тФнь и послышался легкій шорох*. Онъ
замер*.
Складка бѣлаго платья около самаго порога выглянула
изъ-за дверной рамы, и онъ почувствовал* близость ея
ирисутствія. «Она!» подумал* Курьяковъ.
Но опять послышался легкій
появилась Глафира.

шорох* и па порог!

Никогда еще не впдѣлъ Курьяковъ такого выраженія
въ женскомъ лицѣ, и никогда, никакими словами нельзя
его выразить... Голова ея была слегка приподнята. Черные блестящіе глаза казались гордыми и въ то-же время
готовыми плакать. Блѣдпыя губы хотѣхи улыбнуться и
какъ будто не смѣли. Тонкіи, стыдливый румяиецъ поднимался до самыхъ висковъ и боролся съ блѣдиостыо. Сті.ідливо опускались рѣсыицы. Но это было одна, двѣ, три
секунды. Глафира замѣтила сидящаго на крылечкѣ Вадима, вздрогнула, и выраженіе лица ея сдѣлалось просто
грус|нымъ и задумчивымъ.
— Я думалъ... я уже хотѣлъ уѣхать! пролепеталъ
Курьяковъ задыхающимся отъ счастія голосомъ.
Онъ уже стоялъ передъ ней, любуясь ею, и ея холодные пальчики сообщали легкую дрожь рукѣ его.
Вадимъ обернулся, онъ тоже былъ блѣденъ.
— Давно не видались! иробормоталъ оиъ съ натянутой улыбкой.
— Теперь будешь віідѣться каждый депь съ утра до
ночи, сказалъ Курьяковъ,—не правда-ли?
M Вадимъ увпдѣлъ нйчто ие совсѣмъ обыкновенное:
онъ взялъ ее за руку и увелъ въ гостиную, смущенную и покорную. Вадимъ вытянулъ шею... Ему что-то
послышалось.
— Цѣлуются!!.. иодумалъ онъ и, привставъ на цыпочкахъ, быстро, какъ кошка, подкрался къ двери. — Вотъ
какъ... Еге!..—И не безъ ужаса подумалъ онъ, что Глафира навсегда ускользаете изъ рукъ его и что ие помогли ему его хитрости. Затѣмъ, до самаго завтрака
сидѣлъ онъ на балкой!;, вытянувъ ноги... и размышлялъ...
За завтракомъ онъ узиалъ отъ самой Пелаген Даниловны, что передъ и имъ женихъ и невѣсга.
И кто-бы могъ думать!? Вадимъ прикинулся веселымъ,

поздравилъ

Глафиру и вызвался ѣхать въ городъ поку-

пать шампанское.
XIV.
Но Вадимъ не былъ бы мудрецъ, если-бы все

еще

ые надѣялся.
Оиъ думалъ: этакая подлость, отъ бѣдиыхъ людей
отбивать невѣстъ... иди—ахъ! стоить ему, этому молокососу до свадьбы уѣхать, на два, на три мѣсяца въ
Питеръ и —кончено! Деревенщина выйдете изъ головы,
стушуется, и ему даже покажется смѣшно, что онъ хотѣлъ /кениться на провинціальной барышнѣ. Мало ли
тамъ актрисъ, пѣвицъ и танцовщицъ, за которыми во
сто разъ веседѣе ухаживать, чѣмъ возиться съ женой.
Будь я богатъ — да я-бы, кажется, ни за что не связалъ себя. Но уѣдетъ-лн онъ? что то ничего не слыхать.
Вадимъ Голетаевъ, хоть и былъ мудрецъ, не умѣдъ
угадывать или понимать характеръ «такою-то» или «такой-то-», но что вообще у всѣхъ людей есть однѣ и тѣже струнки, на которыхъ можно играть всякія штуки—
это онъ знадъ.
«Если юный Курьяковъ не уѣдете, думалъ онъ, то
что будетъ, если я пущу слухъ, что Глафира была зимой влюблена въ меня, что я пользовался ея благосклонностью и что только по расчетамъ матери она выходите
замужъ за Курьякова? Надо постараться, чтобъ эти
слухи достигли до ушей жениха, и чтобъ между нимъ
и его невѣстой пробѣжала черная кошка. Если мало
одной черной кошки, пущу двѣ, три... Нельзя-же выпускать изъ рукъ своего счастія, нельзя же зѣвать,
когда зѣвать некогда! Но кто-же здѣсь ближе всѣхъ къ
молодому Курьянову, какъ ие Тупинъ, не даромъ-же
оиъ къ нему въ секунданты л!;зъ. Надо какъ-шібудь

настроить его. Не постараться-ли мнѣ съ нимъ встрѣтпться и будто-бы невзначай, да въ пылу откровенности и проговориться—дескать, жаль мнѣ и Глафиры,
что она такъ себя насилуетъ, и его жаль — возненавидитъ онъ ее и будетъ несчастливъ. И, разумеется, сказавши это, я спохвачусь и стану его умолять ХристомъБогомъ—не говорить этого молодому Курьякову, иначе
что -же такое будете! Или новая дуэль, или онъ убьетъ
меня. Намекать можно, ио зачѣмъ-же говорить!»
В ъ этомъ род!; были разсуждепія Голетаева, когда
онъ оставался одинъ съ самимъ собою, въ саду или въ
своей комиатѣ.
ІІачалъ онъ съ того, что Курьяковъ всякій разъ,
когда пріѣзжалъ къ невѣстѣ, гдѣ-бы она ни была, дома
или въ саду, сталъ постоянно заставать при ней Вадима; но Вадимъ тотчасъ-же кланялся ему, бросалъ каше-то странные, таинственные взгляды на Глафиру и
удалялся, какъ-бы показывая вкдъ, что онъ самоотверженно передаете ее съ рукъ на руки своему врагу и
сопернику.
Глафира этого совсѣмъ не замѣчала. Курьяковъ-же
разъ сказалъ: «что значите, что этотъ господиыъ, кузенъ
твой, постоянно съ тобой?»
— Ахъ, я очень рада, что онъ оставляете меня въ
покоѣ, когда ты здѣсь, а когда тебя нѣтъ—я все равно
его почти не замѣчаю, не вижу и не слышу, думаю
о тебѣ, и никакія другія думы не приходятъ мнѣ въ
голову.
Курьяковъ не могъ ие вѣрить ея лицу, ея голосу.
Для него она казалась олицетвореніемъ чистоты и прямодушія.—«Но, что если это искусная маска?» думалъ
онъ въ ея отсутствии

XV.
Въ домѣ Нилиныхъ замѣтно было особенное оживленіе. Въ дом!; Курьякова наиротивъ—все какъ будто притихло, осунулось.
В ъ домѣ Нилиныхъ готовились къ большому, деревенскому празднику, на 15 августа, въ день Успенія.
Вся деревня была приглашена вечеромъ въ садъ, и
крестьяне иаиередъ знали, сколько ведеръ вина привезено изъ города въ усадьбу, сколько фунтовъ пряниковъ и орѣховъ куплено, и только ие знали, будутъ-ли
подарки бабамъ и дѣвкамъ.
В ъ домѣ Курьякова рѣшался воиросъ: ѣхать ли имъ
на этотъ праздпикъ къ Нилинымъ.
— Ужъ если папа такой баловень, что дозволилъ и
этотъ бракъ, то не ѣхать—невозможно! Это будетъ верхомъ неприяичія! говорила сама Маня, разводя своими
маленькими ручками.—Это будетъ верхомъ неприличія!
— Почему же вы не хотите взять маменьку? говорилъ женихъ.—Развѣ мать моя не должна знать и даже
любить невѣсты своего сына.
— Маменька больна, возражала Маня.
— Нѣтъ, я ие больна, я здорова,—говорила слезливымъ голосомъ беззащитная маменька—совсѣмъ здорова...
совсѣмъ здорова...
— Но, мама, bal cliampetre, который зат!;ваютъ эти
несносный Нилины, будетъ въ саду. Тамъ сыро, и вы
неиремѣнно простудитесь.
— Я цѣлое лѣто никуда не выѣзжалъ, говорилъ старта» Курьяковъ, — a теперь заставляюсь меня ѣхать.
Поѣду, надѣну бѣлый галстукъ и — поѣду... Ч т о - ж е
дѣлать!

Къ женитьб* сына онъ относился довольно равнодушно, и очень бы желалъ, чтобъ съ такимъ-же равнодушіемъ относились и къ нему, т. е. давали-бы ему
полную возможность ложиться спать ровно за полчаса
до полуночи, и не мѣшали бы ему писать свои восиоминанія.
Женихъ былъ не совсѣмъ веселъ—до него доходили
какія-то сплетни о Глафир*, и хотя онъ положительно
не вѣрилъ имъ, но все-же иногда ему приходило въ
голову: а что если? Говорятъ-же, что вс* влюбленные
слТшы.
Больше всего безпокоило его то обстоятельство, что
Тупинъ его свадьбѣ не радовался.
«Онъ какъ-будто что-то знаетъ и не хочетъ говорить», думалъ молодой Курьяковъ. «И что значить эта
его злость на этого Вадима? За что злиться на этого
дурака и кому-же — Туиииу, который никогда почта
съ нимъ и ие видится.
Легкія іюдозр*нія, какъ облачка, стали пробираться
въ умъ его и помрачать его первую любовь, первую неподдѣльную живую радость.
Видно клеветы, распускаемый иодъ рукой Вадимом*,
кое-гд* превращались въ сплетническій шепотъ деревенских* кумушекъ.
Люди ничему такъ охотно не вѣрятъ, какъ подлому,
низкому, распутному, нев*роятному.
— Ты все грустнѣе и грустнѣе, и подчас* лицо
твое такое нехорошое, говорила Глафира своему милому
Алексѣю.—Если ты раскаиваешься, что такъ не кстати
иолюбилъ меня, то...
— Я никогда ни въ чемъ не раскаиваюсь. Но ч*мъ
больше люблю тебя, тѣмъ больше сомнѣваюсь въ своемъ
счастіи... Что, если я ослѣпленъ! Сестра говорить, что

любовь самообман*, а я хочу правды... В*дь не все, далеко не все твое прошлое извФстно мнѣ...
— Да у меня и не было прошлаго, кротко отвѣчала
Глафира, — нечего знать. Мое прошлое начинается съ
т * х ъ поръ, съ той минуты, какъ я тебя увидѣла... Я
тогда-же подумала: вотъ, если онъ меня полюбить, чего
доброго, и я полюблю его... На другой день ты къ намъ
пріѣхалъ, и иредчувствіе, что я буду твоей, невольно зародилось у меня въ душ*. И какъ это мучительно такъ
предчувствовать!.. И вЬришь и не в*рииіь, и что-то
знаешь и ровно ничего не знаешь; и никогда еще мое
счастіе такъ меня не испугало, какъ въ ту минуту, какъ
ты позвал* меня на балкопъ...
И когда говорила Глафира, какъ-бы наслаждаясь легким* анализом* чувств* своих*, голос* ея былъ такъ
искренен* п глаза сіяли таким* сознаніемъ сердечной
правоты и нелицемѣрной страсти, что Курьяковъ къ
чорту посылал* в с * свои сомнѣнія и безъ счета горячо
осыпал* ее поцѣлуями.
Глафира позволяла ему ласкать себя, но инстинктивно
умѣла читать на лиц* его все, что въ эти минуты происходит* въ нем*. Иногда, испуганная силою невольиаго влеченія упасть на грудь е™, она быстро вставала,
пересаживалась на другой стулъ и смотрѣла на него съ
чувством* матери, которая ничѣмъ ие можете помочь
своему больному ребенку и въ то-же время рада, что
онъ успокоился и дышетъ тише. Иногда она сама уводила его изъ темнаго сада, или говорила ему: «а вонь,
кажется, къ намъ Вадим* идете».

XVI.
В ъ Успеньев* день, 15 августа, у Нилпныхъ съ утра
были гости: священник* съ своей попадьей, старикъ
ІІОЛОНСКІЙ.

Мазарішъ изъ губернскаго города — старый другъ покойнаго мужа ІІелагеи Даниловны, съ двумя перезрѣлыми, хоть и талантливыми дочками и сыиомъ, молодымъ человѣкомъ, съ рукой за пазухой, съ кустиками
волосъ на скулахъ и на подбородкѣ, человѣкомъ, очевидно, зиающимъ цѣиу себѣ и ничему непридаюіцимъ
большого значенія, въ качеств!; наблюдателя и будущаго
великаго ученаго.
Вадимъ, который ѣздилъ въ городъ за провизіеи, тоже
привезъ съ собой пріятеля, почтамтскаго чиновника Заду гшшша. Этотъ Задуняшинъ былъ очень малъ ростомъ,
очень сухъ и невзраченъ, но ходилъ иѣтушкомъ, издали
косо ноглядывалъ па барышень, ничего не говорилъ.
ѣлъ за Д В О І І Х Ъ и не иокидалъ хлыстика съ серебрянымъ
пабалдашникомъ. Этотъ хлыстикъ онъ постоянно бралъ
съ собой, когда ѣхалъ къ богатымъ, и не выпускала,
его изъ рукъ, воображая, что кусочекъ серебра придаете
ему нѣкоторый вѣсъ и значеніе.
Къ обѣду пріѣхали Курьяковы. Глафира встретила
ихъ на крыльдѣ, красиѣя поцѣловалась съ своимъ будуіцимъ свекромъ и спросила: отчего-же нѣтъ съ нимъ ея
будущей свекрови?
— Мама не совсѣмъ здорова, извиняется и посылаете
вамъ эту вещицу.
И Маня, тоже краснѣя, передала ей коробку съ брпліантовой брошкой. Маня хотя и была недовольна братомъ, хотя мысленно и злилась на Глафиру, но тотчасъже подчинилась факту, какъ скоро неизбѣжность его показалась ей несомнѣпною.
За обѣдомъ пили за здоровье жениха и ыевѣсты шампанское. А въ это время, въ саду, крестьяне, бабы и
дѣвки столпились передъ балкономъ и пили водку. Водка
эта, въ жестяиыхъ ведрахъ, стояла на низенькихъ табуреткахъ, и каждый подходящій небольшими стекляными

кружками черпалъ драгоцѣнную влагу и кто набожно
крестился, кто предварительно руками вытиралъ усы и
губы, кто посмѣивался, заирокидывалъ голову и залпомъ
глоталъ жгучій ыашггокъ. Шапокъ никто не надѣвалъ,
не смотря на теплое солнце и даже ыа отсутствіе господь. Къ водкі; подходили, соблюдая очередь:—за этимъ
наблюдала толстая горничная и кучеръ Троі|)іімъ, который былъ самъ немного пьянъ, и вс!;мъ читалъ наставленіе: «ты что суешься, баба! в!;дь ужъ... взяла свою
иорцію. Ей, ты! ие напирай. Не вдругъ, не вдругъ! Ты
куда лѣзешь, рожа... Ишь, мало тебѣ!.. А вотъ ты прослужи-ка такъ, какъ я,—безъ малаго 50 годковъ выслужилъ... Пять троекъ господскихъ выѣздилъ!.. Слава тебѣ,
Господи! Такъ нечего тебѣ много и говорить, Мптрофанъ Митрофапычъ; хоть ты и староста, и все... а всетаки я тутъ за иорядкомъ смотрю, а ие ты, вотъ что».
Послѣ обѣда хозяйка, жеиихъ, иевѣста и гости вышли иа просторный балконъ. Бабы и дѣвки стали въ кружокъ и запѣли плясовыя пѣспн. Имъ подтягивадъ пьяный,
но необыкновенно мягко извивающійся голосъ какого-то
фабричиаго, въ жилеткѣ сверхъ красной рубахи и съ
гармоникой.
Пляски не были живописны, но за то задорны—съ
поевнетомъ, иритопываиьемъ и размахивайьемъ илаткомъ
по воздуху.
Глафира съ дѣвнцами дѣлила подарки присутствующим!, крестьяискимъ дѣвушкамъ: ленты, бусы, платки
и серьги.
Маня приставила къ глазамъ лорнетъ и холодно смотрѣла на пляшущихъ.
Вадимъ изъ трехъ больших!, бумажны хъ мѣшковъ
вынималъ орѣхи, леденцы, пряники и мѣрными горстямп клаль ихъ въ протянутый руки и фартуки.
*

Пріятель его Задуняшинъ ходилъ около толпы, глядѣлъ, какъ галченокъ и помахивал* своим* хлыстиком*.
Старик* Курьяковъ сидѣлъ въ гостиной и мирно бесѣдовалъ съ другим* старичком* Мазаринымъ, который,
какъ оказалось, еще въ дѣтствѣ знавалъ Корнилова, знаменитаго защитника Севастополя, и заинтересовал* его
своими историческими разсказамн. Старик* Курьяковъ не
раскаивался, что поѣхалъ, но все-же поглядывал* на
часы, чтобы не засидѣться свыше положеннаго срока.
Сын* его, Александр*, какъ будто сознавая, что это
ие его день, день самый для него скучный, рѣдко подходил* къ своей невѣстѣ, и отъ нечего дѣлать бесѣдовал* съ будущим* ученым* юношей Мазаринымъ, который всячески старался направить его на болѣе либеральный образ* мыслей и удивлялся его отсталости.
— ІІо-моему, говорилъ Александр*,—тотъ, кто смѣло
можетъ сказать про себя: я честный труженик* или
дѣлаю то, что могу и что знаю, будь это сапожник*,
пахарь, чиновник*, военный или писатель,—тогь и гражданин* своего отечества.
— Нѣтъ, этого мало,—кто не протестует*, тотъ не
гражданин*.
— Ну вотъ, собрались мужики, бабы и дѣвки, —
пьютъ, орутъ, нляшутъ,—имъ весело. Что-же вы не протестуете?
— Пока я могу только сожалѣть о нихъ и только.
— Сожалѣть о томъ, что имъ весело!.,
— Да. Вѣдь вамъ на ихъ мѣсгѣ не было-бы весело?
— Да в-!дь и имъ па моем* тоже самое.
— A развѣ ие возмущает* васъ такая низменность
или первобытность ихъ потребностей?
— Меня возмущает* излишек*, изобиліе и затѣмъ
ненасытность нашихъ потребностей, а ужъ вовсе не
первобытность.

— Такъ ступайте къ дикарям* и живите съ ними.
— Да зачѣмъ-же я къ нимъ пойду, когда я родился
въ Россіи, привык* жить такъ, какъ съ детства жил*.
За что мпѣ насильственно изгонять себя, идти къ дикарям*. Вѣдь дикая дѣвушка — гогеитотка, самоѣдка,
какая-бы ни была она, ие можетъ быть женой моей.
— А ваш* сосѣдъ Тупинъ?
— Ну что мой сосѣдъ Тупинъ?
— Женился-же на горничной и ничего, говорит*—
счастлив*.
— Да вѣдь горничная, будь она даже безграмотна,
все-же не дпкая. Да и иочемъ мы знаемъ, какія случайныя увдеченія заставили его жениться. Онъ честен*,
живет* на 3 0 0 — 4 0 0 руб., не дѣлаетъ долгов*, а потому и гражданин*, гораздо болѣе полезный, чѣмъ нроматывающійся камеръ-юнкеръ. Поглядѣли-бы вы какая
у него пасѣка!
— Ну такъ что-жъ! Если вы заведете пасѣку,—какая отъ васъ польза отечеству?
— А та польза, что и медъ и воскъ подешевѣютъ.
— II все-же по церквам* за свѣчи будут* брать по
5 и но 10 к.
— Да вѣдь церковь не рынок*...
Такъ спорили они, находя удовольствіе въ томъ, что
ни въ чем* другъ съ другом* ие сходятся, а время
все шло и шло. Оба остались другъ другом* недовольны,
но это нисколько не помѣшало имъ дружелюбно окончить свои нренія, какъ разъ въ ту минуту, когда на
балкон! и на ближайших* деревьях* зажгли разноцвѣтные бумажные фонарики и стали разносить чай.
Молодой Курьяковъ, оглядывая садъ, замѣтилъ въ
толіг! угрюмую фигуру своего недавняго секунданта и
хотѣлъ зазвать его на балкоиъ; но пока оиъ сходил*
съ лѣсенки, Туиина уже не было, оиъ какъ будто смек-

нулъ, что его позовуть къ гостямъ и погрузился въ
потемки.
Значительная часть крестьянъ разошлась уже къ 10
часамъ вечера, но нѣкоторые остались и требовали себѣ
еще ведро водки. Ихъ уговорили не буянить. Трое изъ
этихъ протестующихъ пошли бродить по саду и въ разныхъ мѣстахъ его полегли ночевать: кто въ куртинѣ,
кто на огород!; между грядками.
ІІосл!; чаю, въ 12-мъ часу ночи, Курьяковы уѣхалн
въ коляскѣ и увезли жениха, къ немалому огорченно
невѣеты, которая проводила ихъ. Остальные гости закусили чѣмъ Богъ послалъ, выпили и остались ночевать.
Хозяйка всѣхъ ихъ размѣстила, а Вадима съ его иріятелемъ, у!;зднымъ франтомъ Задуняшинымъ, отославъ
во флигель, уложила на его постель старика Мазарина.
Какъ ни казался спокоенъ и даже веселъ Вадимъ —
сильно ныло его сердце: онъ завидовать, глухо ревновалъ, тайно злился и все еще на что-то надѣялся.
«Разстройсл эта свадьба, подумали, онъ, «и ие черезъ
годъ, такъ черезъ два, не черезъ два, такъ черезъ три,
Глафпра не минуетъ рукъ моихъ. Ей будетъ все равно,
за кого ни выйти, и лучше меня никого ие пайдетъ,
такъ какъ я самый скромный человѣкъ въцѣломъ свѣтѣ».
Уводя во флигель своего знакомца, Задуняшина, онъ
увидалъ, что ночь посвѣтлѣла, что бѣлое пятно луны
стало чаще проглядывать сквозь черный дымъ по.чзучнхъ облаковъ, и съ удовольствіемъ подчинился его фантазіи, пройтись по темнымъ аллея иъ стараго сада.
Черезъ четверть часа они стояли у задней калитки,
въ совершенной темнот!; отъ густолиственныхъ клеиовъ
и, закуривая другъ у друга папироски, беседовали.
— Эхъ! говорилъ Задуняшинъ, ужъ лучше бы вы
не хвастались!
— Что-жъ, я свое взялъ, пусть другіе наслаждаются.

— Да вы меня не дурачьте, пожалуйста.
— Да зачѣмъ я стану васъ дурачить... А знаете...
вы еще можете пригодиться мнѣ.
— Это-съ какими,-же манеромъ я могу пригодиться?
— Распустите слухъ...
Т у т а онъ нагнулся къ его уху и сталъ что-то ему
нашептывать.
— А если меня спросятъ,—откуда вы это знаете?..
такъ и сказать на васъ?
— Боже избави!.. Скажите, что слухомъ земля полнится, или отъ людей отъ здѣшнихъ, отъ горничныхъ
слышали.
— Н'Ьтъ, напраслину говорить какъ-то и языкъ не
повернется... Но вотъ вы мнѣ докажите, тогда другое
д!;ло. Тогда я съ модмъ большимъ удовольствіемъ.
— Да какъ-же вамъ доказать?
— Да ужъ я ие знаю какъ... ну хоть поцѣлуйте ее
въ моемъ ирисутствіи.
— Ну хорошо... Постойте, дайте подумать... Ну-съ,
а если я при васъ ночью изъ ея окошка вылѣзу, повѣрите?
— Изъ ея окошка? Да почемъ я знаю, какое ея
окошко!
— Я завтра вамъ покажу его.
— И вылѣзете?
— Вылѣзу.
— Ночью?
— Ночью, когда всѣ, весь домъ будетъ спать, часу
во второмъ ночи.
— Изъ ея комнаты?
— Изъ ея комнаты.
— Ну, тогда я, чего добраго, повѣрю... Только кому-же я стану объ этомъ говорить?

— Да всѣмъ говорите, только не самой
Николаеви* и не Пелаге* Даниловиѣ.

Глафир*

— А если О І І Ъ опять на дуэль васъ вызовет*?
— >1 стану клясться и божиться, что это не правда,
за что-же онъ меня вызовет*! Вотъ въ томъ-то и штука: на
дуэль-то меня не за что будетъ вызвать, а свадьбы всетаки не будетъ... Особливо, какъ узнаете старикъ Курьяковъ, да эта дочь его. Ухъ какая!.. Вотъ бы за
кѣмъ вамъ пріударить, сорок* тысяч* за ней однѣми
деньгами.
— А вы что же меня не познакомили? Впрочем*,
гд* ужъ намъ! Вѣдь это все гордецы непроходимые.
Куда ужъ!.. За столоначальника дочку сватался и та
сгримасничала... Гордость непроходимая!.. Но в*дь и я
гордъ. надо вамъ сказать, никому, знаете, не позволю...
И они пустились въ обратный путь и завернули въ
аллею. Отъ мѣста-же, гд* они бесѣдовали, отдѣлилась
чья-то тѣнь и, шурша крапивой, перелѣзла черезъ канаву, окружающую садъ. Т*нь, должно быть, была тяжелая, такъ какъ под* ея ногами хрустнула сухая
в*тка. Затѣмъ въ смутном*, лунном* свѣтѣ, надъ смутно-темнѣющнмъ полем*, поднялась какая-то черная фигура, и пошла, и пошла, и исчезла.
А въ это время, на двор* усадьбы, сторож* билъ въ
чугунную доску, а Глафира, ложась спать, пробовала
молиться. Начинала читать молитву и тотчасъ-же начинала думать то о жених*, то о Манѣ, то о дорогом* подаркѣ, который та привезла ей отъ будущей
свекрови.
«Отче нашъ» шептала она, складывая на молитву
руки и возводя къ небу глаза свои, ио на словах* «да
пріидетъ Царствіе Твое» уже зам*чала, что думаетъ о
словах* матери иа счет* ея подвѣнечнаго платья. Ода
начинала молитву съизнова, и вдруг* представлялся ей

тотъ священник*, который училъ ее катехизису; его
лицо, его голос* и его манера походя засучивать широт е рукава свои; или, какъ она стоите иодъ вѣнцомъ и
что чувствуете...
Такъ боролись въ ней силы небесный и земныя, покане истомили ея до невозможности о чемъ иибудь думать—одолѣвалъ сонъ и рФсницы смыкались.

XVII.
На другой день в с * гости уѣхали, кромѣ Задуняшина, которому почему-то вдруг* пришла мысль: «а что
если Курьяковъ позовете его въ шаферы—вФдь это будетъ, такъ сказать, большой для него почете. ВФдь отъ
этого, чего добраго, самъ почтмейстер* будетъ глядѣть
на него совсѣмъ другими глазами». Но онъ молчалъ,
молчал* за утренним* чаемъ, когда Вадимъ разсказывалъ будто-бы ночыо въ саду хотѣли обокрасть грушевое дерево, но, къ счастію, онъ былъ недалеко, засвистал*,
и воры убѣжали;—молчалъ, когда уѣзжалъ Мазаринъ и
когда Пелагея Даниловна жаловалась, что устала;—молчалъ, когда пріФхалъ жеыихъ и при нем* поцѣловалъ
свою невѣсту; только вороньи глаза его покосились на
Глафиру и опять ему подумалось: «врете этотъ Голетаевъ! Свадьбы ему не разстроить и быть мнѣ на этой
свадьбѣ шафером* ».
Затѣмъ онъ достал* гдѣ-то удочку и пошел* ловить
рыбу. Ловя рыбу, онъ потерял* было свой хлыстик* съ
серебряным* набалдашником*, сталъ бѣгать по берегу
пруда, какъ помѣшанный, и вслухъ бормотал*: «Боже мой!
Боже мой! Боже мой!» Кажется онъ сошелъ-бы съ ума,
если-бы не нашелъ своего хлыстика.
Александр* Курьяковъ увезъ невѣсту обѣдать къ сво-

ему отцу и вернулся съ ней въ коляскѣ въ 11 часов*
вечера.

въ рукѣ, въ двух* шагах* отъ него, прошла блѣдная

Вечером*, на ночь уходя въ свой флигель, Задуняшинъ сказалъ Вадиму: « Н у, смотрите, я нарочно буду
смотрѣть въ окошко. Я уже теперь знаю, гдѣ ея комната,
вы меня не надуете!»

матери.

— В ъ час* ночи... въ часъ или около.
Вадимъ иадѣялся, что въ это время Глафира будете
еще беседовать съ своей матерью и что онъ воспользуется пустою комнатой.
Но Глафира въ полночь простилась со своим* женихом*, не болѣе получаса провела со своей матерью и
ушла къ се б ! спать. Званіе невѣсты по временам* бывает* утомительно, и то безеонница смѣняется сномъ, то
сонъ незамѣтно переходит* въ безеонницу.
Не опустив* сторы, она завела свои часики, расчесала и заплела на ночь волосы, раздалась и легла. Свѣча
еще горѣла около ея изголовья, на невысоком* круглом* столик-Гі, и она уже хотѣла погасить ее, какъ
вдруг* кто-то постучался къ ней въ запертую дверь.
— Кто тамъ? крикнула она, привставая. — Катя,
это ты?
— Извините! послышался голосъ Вадима.—Мама ваша такъ стала стонать и такъ охаете, что я долгом*
почелъ васъ объ этомъ увѣдомить.
— Мама? Что съ ней?
— Считаю за долг* васъ объ этомъ увѣдомить.
— He дурно-ли ей, не кошмаръ-ли?
Затѣмъ послышались удаляющіеся шаги Вадима.
Но Вадимъ очень ловко спрятался въ корридорѣ,
между шкапом*, гдѣ хранились мыло, свѣчи и подсвечники, и гардеробом* горничных*, который помещался на
гвоздиках*.
Онъ видѣлъ, какъ въ ночном* пеньюар! и со свѣчей

Глафира и осторожно отворила дверь въ спальню своей
Не медля ни минуты, онъ вынырнул* изъ своей засады, вошел* въ комнату Глафиры, бросился къ окну,
отодвинул* задвижки, уронил* со стола склянку съ одеколоном* и, растворивши окно, сталъ вылѣзать въ садъ.
Оиъ уже стоял* на карнизѣ фундамента и хотѣлъ затворить окно, какъ вдруг* ему показалось, что дверь ея
комнаты изъ корридора освѣтилась свѣчей; онъ спрыгнул* на мягкую землю и бросился въ кусты. Но ые успѣлъ
онъ сделать двѵхъ шаговъ, какъ чья-то сильная рука
схватила его за шиворот* и повалила.
Вадимъ взвизгнул* и залопотал*...
Увѣсистый кулак* ударил* его прямо въ зубы. Несомненно, силачъ, который свалил* его, не намеревался
убить его; онъ просто, ие говоря ни слова, избилъ его
на обѣ корки и исчез* въ ночной тени высоких* кустарников*.
Вадимъ, охая, пролежал* минуть пять. Затѣмъ, увидав* мелькающій свѣтъ въ окне, изъ котораго онъ толькочто выскочил* и услыхав* голоса, замолкъ, поднялся и,
боясь идти садом*, съ трудом* обошел* балконъ, загнул*
за угол* дома, сѣлъ на крылечкѣ иодъѣзда и, тяжело
дыша, съ окровавленным* ртомъ, долго не могъ сообразить, что съ нимъ такое случилось и что ему дѣлать:
идти ли въ свою комнату или пробраться во флигель, въ
комнату, отведенную Задуняшиыу.
«Ой-ой-ой!» глухо стонал* онъ отъ боли, покачиваясь
пзъ стороны въ сторону. А въ это время за садом* слышался топот* верховой лошади и отчаянный лай собак*
на деревне.
Нечего и говорить, что Глафира, увидевши растворенное окно въ своей комнат!, страшно испугалась и раз-

будила весь домъ. По всѣмъ угламъ, даже по шкапамъ
съ платьями искали, н!;т.ъ-лп гд!; вора, цѣлы-ли замки,
запертъ-ли балконъ и спитъ-ли Вадимъ, но Вадима ие
нашли въ его комнат!; н стали поджидать его.
И только одна Пелагея Даниловна дождалась его.
5 слыхавши шаги въ передней, оиа схватила свѣчу и
вышла.
Странный видъ Вадима исиугалъ ее—онъ былъ бл!;депъ, растрепанъ, истерзанъ, съ окровавленной щекой и
свернутымъ на сторону галстукомъ.
— Вадимъ! Ты-ли это? Что съ тобой?
Но Вадимъ что-то иромычалъ, указалъ ей на вышибленный зѵбъ и прошелъ въ свою комнату.
— Говори, кто такъ избилъ тебя?
— Не знаю.
— Гдѣ ты былъ?
— В ъ саду.
— Ложись... раздѣвайся!
И Пелагея Даниловна сама стащила съ него сюртукъ, весь запачканный землею, развязала галстукъ,
сняла съ него сапоги и пошла за холодной водой и за
компрессами.
Ile знала добрая женщина, какому позору или въ
жертву какихъ клеветъ и грязныхъ сплетенъ, въ эту
ночь, этотъ глупый человѣкъ предавалъ честь ея единственной дочери.

хѵш.
На другой день, въ 8 часовъ утра, молодой Курьяковъ, въ одномъ нижнемъ бѣльѣ и въ туфляхъ, вышелъ
изъ своей комнаты и сказалъ слуг!; Ивану, который у
окна своей коморы чистилъ сапоги его:
— Ступай сейчась и вели осѣдлать Пальму (такъ называлась его верховая лошадь), сейчасъ, сію минуту!

Иванъ при иемъ несколько разъ шаркнулъ щеткой по
сапогу, потомъ поставилъ его на нолъ рядомъ съ
вычищеннымъ, и пошелъ въ кучерскую.
Курьяковъ взялъ съ полу свои сапоги, уиесъ ихъ въ
свою комнату и сталъ одѣваться, при Тупинѣ, который
сігдѣлъ у него уже съ полчаса времени и, быть можетъ,
даже нодиялъ его съ постели.
Тупинъ имѣлъ право входить въ домъ во всякое время,
всѣ его знали и никто не остаиавливалъ.
Тупинъ-же пришелъ къ нему такъ рано, чтобы покаяться. Онъ иодслушалъ разговоръ Вадима съ какимъто ему иеизвѣстнымъ человѣкомъ в ъ саду, послѣ третьегодняшняго Успенскаго праздника. Онъ далъ себѣ слово
слѣдить въ следующую ночь за его поведеніемъ. Онъ все
еще сомневался въ поведеніи Глафиры и хотѣлъ удостовериться. Онъ впд!;лъ, какъ она легла и какъ къ ней
кто-то постучался. Слышалъ, какъ она крикнула! «кто
тутъ?» одѣлась, взяла свѣчу и вышла. Какъ, минуту
спустя, изъ ея темной комнаты растворилось окно и выскочнлъ Вадимъ. И какъ онъ избилъ его.
Тупинъ разсказалъ это съ явнымъ намѣреиіемъ доказать жениху, что всѣ сплетни, распускаемыя про его
иевѣсту, ничто иное, какъ клевета, измышленная досужимъ умомъ Полетаева, и что теперь онъ, Тупинъ, кается,
въ томъ, что поддавался ей, и при этомъ косвенно вииилъ
жену свою.
Разсказъ и даже раскаянье Тупина произвели на
влюбленнаго молодого человека самое тяжелое внечатлѣніе.
Какъ человѣкъ, ио своей ыатурѣ порядочный и благовоспитанный, онъ никакъ . не могъ понять, какъ можетъ кто-нибудь такъ играть репутаціей дѣвушки, или
попирать честь ея умышленно, безъ всякаго съ ея стороны повода.

Какъ юноша, воспитанный въ столицѣ, онъ вѣрилъ
безчислепнымъ разсказамъ своихъ товарищей о томъ,
какъ ловко, съ какішъ мастерствомъ, свѣтекія дамы п
дѣвицы носятъ маску воилощениой иевнямости, тогда
какъ втаііиѣ порочны и распутны до последней степени. Подвиги петербургскихъ ловеласовъ нерѣдко его
возмущали, но онъ вѣрнлъ имъ. Вадимъ вдругъ показался ему чѣмъ-то въ родѣ смѣлаго негодяя, хитреца и
сластолюбца, прикидьшающагося дурачкомъ, и ревность,
какъ отогрѣтая змѣя, зашевелилась въ пемъ. «О! тутъ
что-нибудь да есті>! пе даромъ я безпрестанно заставалъ ихъ вмѣстѣ и не даромъ такіе горячіе взгляды
онъ бросалъ иа нее, когда мое появленіе заставляло его
удаляться!»
«Тупинъ хорошо сдѣлалъ, что избилъ его, но я дурно
сдѣлалъ, что поддался хитростямъ ІІелагеп Даниловны
и не убилъ его».
Тунинъ видѣлъ,что разсказъ его, не только пе уснокоилъ Александра, но, напротивъ, темньшъ облакомъ, тяжел ымъ гнетомъ легъ ему на душу.
Но женихъ ни одиимъ словомъ не обнарушилъ того,
что вдругъ закопошилось въ душѣ его. Напротивъ, онъ
сказалъ своему старому пѣстуну, что онъ совершенно
покоенъ, что, конечно, Вадимъ подлецъ, но что онъ на
счетъ своей невѣсты никогда пичему дурному не вѣрилъ,
да и не новѣритъ.
— Зачѣмъ же вы такъ торопитесь ѣхать?
— Снѣшу навѣстить. ГІочемъ я зиаю, не испугана ли
она, не больна ли. Согласитесь, что такой съ его стороны пассажъ могъ испугать ее.
— А! ну, можетъ быть. Только все же я думаю, не
раио-ли? Поздно вчера легла она, чай спить.
— Да ВІІДЬ я еще не прямо къ нимъ, нроѣдусь
сначала.

— Ну, прощайте.
— Прощайте, дорогой другъ, спасибо вамъ.
И въ сопровождена! Ту пина, Курьяковъ вышелъ на
крыльцо. Кучеренокъ по две л л, къ нему Пальму, онъ вскочилъ въ сѣдло и уѣхалъ.
«Вотъ ужъ ни за что бы натощакъ не выѣхалъ»,
думалъ Тупинъ, уходя домой.—«Хоть бы выиилъ квасу,
или хоть бы кусокъ хлѣба чернаго съѣлъ съ солью. А
любитъ онъ ее. О! любитъ!»
Выѣхавъ за околицу въ иоле, Курьяковъ далъ шпоры
и иоскакалъ стремглавъ, охваченный утрешшмъ вѣтромъ, который относилъ далеко въ сторону пыль, поднимаемую копытами его лошади.
И скакалъ оиъ до тѣхъ поръ, пока въ лощинѣ, за
холмомъ, не увндѣлъ красной кровли зыакомаго ему домика Нилииыхъ.
Тутъ онъ натянулъ поводья, иоѣхалъ шагомъ и, наконецъ, остаиовился.
«Положимъ, сказалъ онъ самому себѣ,—все то правда,
что я подозрѣваю, что если ие теперь, то прежде, за
два, за три мѣсяца до моего знакомства съ ней, она любила Вадима, отъ скуки, и оиъ. какъ ыаглецъ, воспользовался ея минутной слабостью, или расноложеніемъ,—
что я долженъ дѣлать?—рѣши, несчастный, прежде чѣмъ
ты навсегда не связалъ себя...»
Курьяковъ былъ блѣденъ, какъ смерть, задавая себѣ
этотъ вопросы Долго онъ колебался — ѣхать-ли ему къ
ней, или повернуть назадъ. Сказать ли самому себѣ: все
кончено, или написать ей извинительное письмо, вернуть
ей слово и уѣхать искать но свѣту
Г д ѣ оскорбленному е с т ь ч у в с т в у

угодокъ...

«Иѣтъ, это невозможно; я слншкомъ глубоко люблю
ее; мнѣ невозможно разорвать самого себя ионоламъ, я

ие могу себЬ измѣшіть, хотя бы она была воплощенная
измѣна и хитрость. Какова-бы пи была она, я женюсь
на ней. Какъ-бы я ни былъ за это наказать, какія-бы
испытанія и тревоги ни ожидали меня въ будущем*, я
женюсь на ней... Пусть придут* и докажут* мнѣ, что
ие дальше, какъ вчера, она съ другим* смѣялась надъ
моей простотой и довѣрчивостыо, я все-таки женюсь на
ней! —Уѣхать... Застрелиться... Что за глупость! Неужели
во время войны я должен* бѣжать изъ строя, если ктонибудь мнѣ скажет*, что непріятель убьетъ меня! Нѣтъ,
буду знать, что убьетъ, и все-таки полѣзу вперед* по
чувству долга. A развѣ любовь не обязывает*, развѣ
сватовство—пустое слово, развѣ поцѣлуи, ласки н милыя рГічи дѣвушки не налагают* па меня долга или погибнуть за нее, или спасти ее?»
И Курьяковъ опять поскакал* по нанравленію къ дому
Нилішыхъ, влетѣлъ прямо въ садъ и остановился въ ту
минуту, когда Глафира стояла перед* самоваром* и заваривала чай.
Она бросилась къ нему, не смотря на свое утреннее
дезабилье.
— Ахъ, какъ я рада! вскрикнула она, протягивая
руки. Что я тебѣ разскажу—какое удивительное приключеніе!..
Онъ горячо ноцѣловалъ ее и сказалъ: «Разскажи,
только прежде не выпусти всего кипятка изъ самовара:
чай течет* по иолу, придется новый заваривать».
— Ахъ да... но представь, что сегодня ночыо кто-то
разбил* у меня склянку съ одеколоном* и вылѣзъ въ
окно, пока я ходила къ мамѣ, и, представь, въ то-же
самое время, какой-то пьяный мужикъ избилъ нашего
Вадима, да такъ, что и теперь еіце мама ему компрессы
прикладывает*.
—

И ты не плачешь о некъ?

—

Мнѣ, конечно, очень его жаль, сказала она иолу-

смѣясь, веселым* голосом*.
— И вовсе не пьяный мужикъ, а я.
— Ты?! Нѣтъ, ты добрый... Нѣтъ, этому я ни за что
не новѣрю... Хоть божись—не повѣрю.
— Ну, и я даю тебѣ честное слово, что не буду вѣрить про тебя ничему дурному. Аминь.

Черезъ двѣ ыедѣли, прежде чѣмъ Вадимъ оправилси
и вышелъ изъ своей комнаты, въ сельской церкви села
Курьякова, происходила модная, то-есть очень скромная
свадьба, безъ гостей, съ одними только самыми необходимыми лицами — свидетелями, носажеыымъ отцомъ и
матерью и шаферами, вызванными изъ губерискаго города и деревенских* усадеб*. У вы ! Задуняшинъ не былъ
приглашен* въ шаферы и страшно дулся на Голетаева,
считая его главным* виновником* того, что его не позвали на свадьбу.
«По дѣломъ ему, говорить, что исколотили, по дѣломъ! Ишь, вѣдь, какъ хотѣлъ поддѣть меня!»
ІІослѣ вѣнца молодые тотчасъ-же уѣхали на станцію
желѣзной дороги и отправились сперва въ Москву, потом* въ Піггеръ. Говорят*, они до спхъ поръ очень
счастливы, то-есть довольны другъ другом* и не и щ у т *
новых* привязанностей...
Но въ заключеніе позволяю ссбЬ передать слѣдующііі
разговор*, который послѣ свадьбы происходил* между
осиротевшей Пелагеей Даниловной и Вадимом*, у кото»
раго были еще видны слѣды фонаря, ноставленнаго ему
под* самым* лѣвымъ глазом* и отъ котораго еще пахло
камфор н ы мъ м ас л о мъ.
— Нечего тебѣ жаловаться на судьбу, говорила ему
ПОЛОІІСІѴІЙ.

старая, опытная женщина, которая хотя и не знала всего,
хотя и вѣрила, что Вадимъ только былъ подъ окномъ,
когда кто-то вышелъ нзъ окна ея дочери и бросился
бить его, ио только изъ жалости не прогнала его.—Ты
самъ виновата. Еще слава Богу, что, при всей твоей
хитрости и изворотливости, ты трусъ, не дѣятеленъ и не
честолюбии,. Иначе бы ты далеко ушелъ и былъ бы во
сто разъ вреднее.
— Лхъ, тетенька! какъ вы преувеличиваете вину мою.
Ну, я былъ влюбленъ, ну, хотѣлъ разстроить свадьбу. Ну,
и что-же? Мало-ли что человеку приходить въ голову,
когда страсть его отуманиваете»; а я, вотъ ей-Богу-же,
былъ влюбленъ.
— Будь ты и въ самомъ дѣл Г; влюбленъ, да будь благороденъ при этомъ, такъ и не иришло-бы въ твою глупую голову дѣлать такія мерзости. Еще хорошо, что мы
не совсѣмъ глупы, да что Александръ Леонтьевичъ во
истину иолюбилъ дочь мою, а то порядочно-бы ты намъ
всѣмъ напакостилъ.

— Поступай лучше въ военную службу. Можетъ быть,
и войну Богъ дастъ.
— Искалеченному -то, да въ военную! Помилуйте, тетенька! Мнѣ вонъ еще руку больно протянуть, а вы—въ
военную!
— Ничего, выздоровѣешь!
— Вашими-бы устами да медъ пить! простоналъ Вадимъ, зажмурит, глаза и не безъ тревоги подумавъ о
томъ, что впереди ожидаете, его.
— Знаете что, тетенька!
— Что?
— Пока я у васъ-—я займусь, я непремѣнно займусь...
Вотъ вы увидите, если я не напишу у васъ какой-нибудь драмы или комедіи.

— Эхъ, тетенька! Другіе хитрее меня, да все имъ съ
рукъ сходить. Положпмъ, я поступилъ дурно, очень дурно;
ио почему вы знаете, какія такія причины заставили меня
поступить такъ, а не иначе. Если-бы Глафира Николаевна никогда, ни разу меня не обнадежила...
— Не ври, Вадимъ, не ври! Иначе я, вотъ какъ Богъ
святъ, велю заложить телѣгу, да и прикажу отвезти тебя
въ городъ, да среди базарной площади пустить тебя
на всѣ четыре стороны! Да какъ мне и жить съ тобою?
Вѣдь ты, чего добраго, и про меня распустишь слухъ,
или вообразишь, что я на старости лѣтъ въ тебя влюблена, да и пойдешь всѣмъ хвастаться.
— Вотъ вы какого обо мне мнѣнія! Господи Боже
мой! Кажется и такъ ужъ я тише воды—ниже травы. Куда
ужъ мне хвастаться!
*

СШОТВОРЕНІЯ ВЪ ПРОЗѢ.

С Т І Х О Т В О Р Е Н І Я

В Ъ

П Р О З Ѣ .

I.
Собираясь на теплый югъ, высоко проносились облака
и, дыша холодомъ, гордились, что хребты ихъ, дымчатые
и волнистые, солнце позолотило ярче, чѣмъ землю, на
которую они отбросили подвижную тѣнь свою...
— Мы выше земли и свѣтлѣе земли!
— Не гордитесь, отозвалась имъ допотопная высь
горы, какъ сѣдинами прикрытая снѣгомъ; — я и выше
васъ, и свѣтлѣе васъ, и, несокрушимая, недосягаемая,
вижу обоихъ васъ...
— Что же ты видишь?
— Л вотъ часто я вижу, какъ, въ видѣ наровъ, солнце
съ земли поднимает* васъ и для того поднимает* васъ,
чтобы вы, какъ слезами раскаянія, орошали дождем*
грудь земли—грудь вашей единственной матери, за то,
что вы похищали у нея огонь ея и этим* же огнемъ,
какъ перунами, раздирали покров* ея и заслоняли ей
солнце.
— Да... мы несем* съ собой молніи и громъ, потому
что мы, свободные отъ земных* цѣпей, выше земли и
свѣтлѣе земли!
— Все, что живет* и дышетъ, земля питает* мнріадами разнообразных* плодов* своихъ,
перу н ы—безплодн ы...

а вы

и ваши

— Очень нужно намъ питать втихъ ничтожных*
козявок*!.. человѣкъ, и тотъ, какъ муравей, едва замѣтенъ намъ.
— Пусть человѣкъ, сын* земли и солнца, земной
любви и Божественна™ разума, едва замѣтенъ вамъ съ
высоты вашего величія,—но стремленія его безграничны,
и не вамъ услѣдить за полетом* мечты его... До конца
вѣковъ останутся на землѣ слѣды его вѣры и мысли,
а вы безслѣдно унесетесь туда, куда вѣтеръ потянет*
васъ... и завтра же... не будетъ васъ...
— Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! крутясь и сгущаясь, заголосили
облака, уносимыя вѣтромъ. Мы, вѣчно свободный, выше
земли, свѣтлѣе и даже святѣе земли!
— Но куда же вы?..
Мы на югъ, мы на югъ летим*...
— Зачѣмъ же вы тянетесь къ сѣверу?..
— IIa югъ, на югъ!
Но вѣтеръ понес* ихъ на сѣверъ—и горная высь не
позавидовала свободѣ ихъ.,.
II.
Разъ на жарком* юго-востокѣ, въ одну изъ долин*,
на раннем* восходѣ солнца, изъ окрестных* гор* и
пахучих* лѣсовъ, сбѣжалися вольные, дикіе кони.
Разгорались глаза ихъ, морщились круто-выгнутыя,
I орды я шеи ихъ, лоснились спины, развѣвалися гривы,
поднималась золотистая пыль, и далеко стоял* гул* отъ
топота копыт* ихъ.
И побѣжалъ за ними оселъ и сталъ кричать...
— Ты сюда зачѣмъ? спросили его кони.
— А вы зачѣмъ?..
— Мы принеслись на ристалище—а ты?
— 3... ге... ге! А я думалъ, что здѣсь будут* уши
мѣрять—у кого длиннѣе.

Г

А

І

І

Ю

Ц

И

Н

А

Т

Ъ

.

ГАЛЛЮЦИНАТЪ.
I.
Это было въ тысяча

;

восемьсот!,

шестьдесятъ...

не

помню которомъ году.
у Ивана Петровича Полосатова была вечеринка; гостей было немного: были дамы и пожилые люди, были
холостяки и ни одной дѣвицы. В ъ двухъ комнатахъ—въ
гостиной и въ кабинетѣ—горѣли стѣнныя лампы. Горничная, тяжело ступая по коврамъ, разносила стаканы и
чашки с ь чаемъ; на столѣ передъ диваномъ стояла вазочка съ виноградомъ, яблоками и апельсинами. Молодая хозяйка Вѣра Ивановна была не изъ числа говорливыхъ, по при иен всѣмъ было легко и всЬ были веселы;
хозяинъ курилъ сигару и глубокомысленно выслушивалъ
городскія новости... Я подсѣлъ къ хозяину II спросплъ его:
— Кто такой этотъ... который ии съ того, ни съ
сего заговорилъ съ вами по-французски и вышелъ въ
гостиную... Никогда еще у васъ не встрѣчалъ я такой
фнзіономіи.
— Ба!..

это я для васъ, милѣйшій, пригласилъ его,

отвѣчалъ онъ, осклабившись.
— Какъ, для меня?:..
— Для васъ. Оиъ премило компонируетъ, и, воооразите,

на ваши слова написалъ музыку;

на дняхъ онъ

п!;лъ ваши стихи у Хазарова, — очень выходило хорошо... Вотъ я и прпгласилъ его... зыалъ, что вы у насъ
будете.
— Такъ что-же онъ не поётъ?
— А вотъ, постойте, уберутъ чай—я попрошу его...
Но прежде всего, полагаю, слѣдуетъ миѣ вамъ его представить.
— А какъ его фамилія?
— Фамилія?.. фамилія Трѵбинъ; если не ошибаюсь,
онъ, должно быть, учитель музыки... и... таланте!., вотъ
вы увидите... Не будь у него таланта—вы думаете, я-бы
прпгласилъ его?
Хозяинъ при этомъ криво улыбнулся и поглядѣлъ на
меня вопросительно... Иванъ Петровичъ Полосатом, соВАгГнцалъ въ ссбѣ три качества: былъ очень исправный
чиновнпкъ, доб])якъ, и, будучи самымъ обыкновенным
смертнымъ, любилъ все необыкновенное. Всѣ пріятели
его были люди разныхъ профессій: былъ между ними
отставной полков и икъ, изобрѣтатель какой-то пушки, которая съ корабля, не смотря ли на какую бурю, можетъ
попадать въ ц!;ль и разбивать непріятельское судно; былъ
актеръ, ирославившійся въ трехъ провннціяхъ: въ Екатеринбург!;, въ Херсон!; и въ Саратовѣ, и добивавшійся
дебюта на императорской сцен!;; былъ грузинскій иоэтъ,
наинсавшій комедію; былъ археологъ—собиратель стары хъ крестовъ и медалей; былъ даже какой-то фокусникъ... словомъ, все люди необыкновенные!
Да и жена у него, Вѣна Ивановна, была дама замѣчательная: не пропускала ни одного концерта п постоянно влюблялась то въ Рубинштейна, то въ Веиявскаго,
то въ Гензельта, по крайней мѣрѣ, безъ восторга не
могла говорить о нихъ, тогда какъ эти великіе люди
даже и не иодозрѣвали ея существованія. Лицо у нея
было маленькое, фарфоровое, по утрамъ блѣдное и ка-

призное, но вечерамъ, при гостяхъ, меланхолическое, съ
тонкимъ румянцемъ на щекахъ и влажными из-сння
сѣрыми, ио временамъ вспыхивающими глазками.
Мужъ повиновался ей, и она была вѣриа ему; ио ио
комъ вздыхала, кромѣ вышеупомянутыхъ артистовъ, было
покрыто мракомъ неизвестности. ДЬтей у нихъ не было.
Иослѣ разговора съ Иваномъ Петровичемъ, я самъ
въ гостиной иодошелъ къ Трубину, не дождавшись рекомендаціи, и сказалъ ему:
— Говорить, вы положили на музыку какіе-го
стихи мои?
Онъ моргнулъ, поднять черны я брови и, затѣмъ, узнавъ
мою фамилію, изобразить на лицѣ своемъ н!;что въ родѣ
торопливой радости и проговорилъ, что давно уже искалъ
случая со мной познакомиться, что... онъ много ѣздилъ
но" РОССІІІ, много нѣлъ И училъ простой народъ, въ особенности фабричныхъ, иѣть положенные на голосъ
стихи мои.
Трубииъ былъ далеко не красавецъ, но и не дуренъ.
Лицо у него было испитое, темное и съ какими-то свинцовыми отливами; иизкій лобъ, черныя, прямым брови и
масляные, по временамъ сладкіе, каріе глаза его не говорили въ пользу его ума; но ничего и глупаго не было
въ его иѣсколько грубоватой физіономіи; весь же онъ,—
вся его фигура, подозрительно-скромная, его услужливость—неловкая, какъ-бы натянутая и неискренняя, французскія фразы и даже вкрадчивая улыбка — производили
непріятное, несколько отталкивающее впечатлѣніе. На
иемъ былъ потертый сюртукъ, далеко не свѣжій, черный
галстукъ, и, казалось, что самъ онъ это чувствуете и
что это его коробить...
Я замѣтилъ, что хозяйка поглядывала на иоваго гостя
с ь какішъ-то безпокойствомъ, точно была предупреждена
на его счете; прочія дамы не обращали на него пика-

кого вниманія, каст онъ къ нимъ ни подсаживался, какъ
ни старался ихъ занять собой...
Наконец*, горничная унесла на иодносѣ нослѣдиіе
пустые стаканы. В ъ кабинет! трое изъ числа гостей
усѣлись за ломберный столъ; въ гостиную вошелъ хозяинъ и, носмѣиваясь, прямо обратился къ Трубину, который былъ очень радъ, что нашелъ во миѣ болѣе снисходительна™ собесѣдника п сидѣлъ со мной рядом* ѵ задней стѣнки.
— А что-же, Аркадій Николаевич*, вы обѣщались
намъ что-то спѣть... Вотъ кстати и автор* здѣсь... но
вы ужъ, кажется, познакомились?
— H всегда готовъ, вставая, отвѣчалъ гость.—п если
позволите...
— А вотъ и піанпно раскрыто и ждетъ васъ...
жалуйста, безъ всяких* церемоній!

по-

Хозяйка почему-то иокраснѣла, очевидно она не ждала
ничего хорошаго; трудно было угодить ушамъ ея — д о
такой степени избалован* былъ музыкальными геніями
слухъ этой милой чиновницы. На вкусъ-же своего мужа
она не надѣялась...
Трубинъ самъ придвинул* круглый табурет* къ иіаи и т и сѣлъ... Затѣмъ потеръ себѣ руку объ руку н
осторожно дотронулся пальцем*до клавишей... Наконец*,
заиграл* и сталъ пѣть. Кто-то засмѣялся, но всѣ притихли и стали слушать. В ъ игрѣ его не было ничего
блестящаго, ничего поражающаго—ни быстроты, ни силы,
пи грома. Это было не что иное, чѣмъ акомпаниментъ; но
какіе пѣвучіе звуки раздались под* его короткими, мягкими пальцами, какъ дрогнул* его небольшой, нѣсколько
сиповатый, комнатный баритон* и съ каким* чувством*
и вкусом* пропѣлъ онъ, или, лучше сказать, под* музыку проговорил* стихи мои, какъ онъ осмыслил* ихъ!..
Л, какъ автор*, былъ въ восхпщеніи; да и хозяинъ,

если вѣрить криво улыбающемуся, полураскрытому рту
его, наклоненному уху и прищуренным* глазкам*, изредка поглядывающим* на неподвижное, какъ бы застывшее, фарфоровое личико своей жены, тоже ощущал*
нѣчто похожее на пріятиое сердцу щекотаніе.
— Хорошо! пролепетала Вѣра Ивановна... Иван* Петрович* взглянул* на жену и похлопал* въ ладоши. Я
тоже похлопал*.
Польщенный артист* не ограничился одной пьесой.
Онъ не отходил* отъ ніашіно, сгорбился, потупился и
точно прилип* къ клавишам*: импровизировал*, пѣлъ и
опять импровизировал*.
Я замѣтилъ, что это многим* уже стало надоѣдать,
и поглядТілъ на Трубина, скоро-ли онъ перестанет*. Даже
хотѣлось подойти къ нему и сказать: если вы устали,
то не отдохнете-ли? В д р у г * я замѣтплъ иѣчто очень
странное: раздались фальшивые звуки, точно пальцы его
растерянно пошли блуждать по клавишам*; онъ поблѣдІіѣлъ, заморгал*, поднял* брови и, сморщив* лобъ, съ
ужасом* посмотрѣлъ куда-то въ сторону. Легкая конвульсія покривила ротъ его, но онъ сдѣлалъ надъ собою
усиліе, кое-какъ докончил* пьесу и вдруг* поднялся съ
мѣста.
— Извините, не могу болѣе... пробормотал* онъ задыхающимся голосом*.
Вѣра Ивановна поглядѣла на него съ изумленіемъ и
задумалась. Дамы точно обрадовались, залепетали и тотчас* принялись благодарить его за удовольствіе, которое
онъ доставил* имъ, а въ сущности за то, что онъ развязал* имъ языки, далъ имъ полную волю немножко
позлословить нлп посплетничать. На этотъ разъ ни одной
французской фразы ие соскользнуло съ его языка. Онъ
перешел* въ кабинет* и, какъ-то съежившись, присосѣдился къ играющим* въ карты...

Черезъ полчаса (т. е. около полуночи) я собрался
домой, ни съ кѣмъ не простясь, вышелъ въ переднюю и
сталъ искать свою шубу.
Не успѣлъ я надѣть ее, какъ въ ту ate переднюю
проскользнулъ Трубинъ.
— Вы уходите? спросилъ онъ.
— Ухожу.
— Пойдемте вмѣстѣ...
— Что такое съ вами? спросилъ я. Вы какъ будто...
того... поблѣднѣли...
— Такъ, немножко нездоровится, — отвѣчалъ онъ
уклончиво.—А вы куда теперь? спросилъ оиъ, накинувъ
на себя енотъ и вздѣвъ на йоги калоши, высокія, «стоптанный и мокрыя—русскіе мокроступы, въ иолнѣйшемъ
смыслѣ слова.
— Я... домой.
— А не хотите-ли къ Палкину? закусить... водочки
выпить.
— Не имѣю этого нохвальнаго обычая...
— Право, пойдемте къ Палкину, самое время.
— Не могу...
— Если у васъ денегъ нѣтъ,—я угощу васъ.
Я невольно пожалъ плечами... и молча сталъ спускаться съ лѣстницы, тускло освѣщенной газовымъ рож-комъ. Но, шлепая своими калошами, онъ нагналъ меня
и опять сталъ звать къ Палкину.—Экій вы какой, однако-жъ!—говорилъ онъ, тоиомъ стараго закадычыаго нріятеля.
Есть такіе добрые, простодушные люди, обращеніе
которыхъ, какъ бы ни было оно нецеремонно и даже
наивно,—иріятно, но... что-то ІІоздрсвское, какая-то слащаво-назойливая нота звучала въ его голосѣ, въ его
приставаньѣ непременно идти съ нимъ вгь трактиръ—
водку ІІИТЬ.

Ну, такъ я васъ провожу до квартиры, сказалъ
оиъ миѣ уже на улицѣ, гдѣ снѣжная метель сразу охватила насъ, и гдѣ ближайшій фонарь тускло освѣтилъ его
смуглое лицо, мѣховую баранью шапку и шубу, которую,
не иадѣвъ въ рукава, но прикрывая грудь, онъ прпхватилъ обѣими руками.
— Проводите до перваго извощика...
— Такъ вы, поэтъ, ие пойдете къ Палкину?
— Да вѣдь вамъ нездоровится, и, право, самое лучшее, что мы сдѣдаезіъ, это—если мы отправимся домой
и дяжемъ спать.
— Спать! Я-съ но ночамъ никогда не сплю; или сижу
въ трактир!;, или... онъ ие договоридъ.
Такъ отчего же вы ушли отъ ГІолосатовыхъ? Тамъ
дождались бы закуски и до трехъ часовъ ночи провели
бы время въ обществѣ.
Я ие зналъ, что тамъ нодаютъ закуску да, признаться... ну, хотите, я признаюсь вамъ, отчего я иересталъ играть п ушелъ?
— Отчего?
— За піашшо-съ... у самой шторы окна, вдругъ
появилась мнѣ тѣнь одной, давно уже умершей женщины.
До игры-ли тутъ!.. МігГ; не хотѣлось говорить вамъ,
потому что кто-же мнѣ повѣритъ?...
— Какъ это тѣыь умершей женщины? Какая тѣнь?!
Да, чортъ возьми! та же самая, которая уже не
разъ изволила безпокоить меня своимъ появленіемъ. Вообще, если я теперь не закушу и пе выпью, ночь будетъ
ужасная...
— Такъ вы, значить, подвержены галлющшаціямъ?
— Значить, подвержены
— Что-же вы не обращаетесь къ доктору?
Къ доктору! Э! много они иошшаютъ!
полонскій.

— Однако, я знаю примѣры—отъ галлюцпнацій вылѣчнвались.
— Я и калп-бромати пилъ, н всякія микстуры...
— Не помогает*?
— Помогает* на день, на два...
— И это ие мѣшаетъ вамъ заниматься музыкой?
— По ночам* иногда играю, гдѣ могу... Днемъ,
днем* сплю вплоть до самаго вечера; иногда, какъ убитый, сплю—пушками не разбудите...
— А когда-же вы даете уроки?
— Какіе уроки?
— Я слышал*, вы даете уроки музыки?
— Это еще что за новости! я даю уроки музыки?!
Да я и иотъ-то не знаю... А-ха!.. уроки музыки!!. Кто
это вамъ сбрендил*?..
— Какъ-же это вы сочиняете ноты, а нот* не знаете?..
— Да очень просто... я импровизирую... т. е. сочиняю,—другіе записывают*. Геній музыки сидит* во мнѣ
и если-бы но обстоятельства... Эй, І І З В О Щ И К Ъ ! хриплым*
басом* гаркнѵлъ оиъ на всю улицу...
У фонаря, по ту сторону улицы, въ снѣжной мглѣ
зашевелилось что-то темное... и сани подъФхали.
— Куда вамъ? спросил* онъ.
Вмѣсто отвѣта, я сталъ нанимать извощика.
— А! намъ по дорогѣ; довезите меня до вашей квартиры, а тамъ я нѣшкомъ пойду. .
Дѣлать нечего. Оба мы усѣлись въ сани и поѣхали.
ворот* дома, гдѣ я квартировал*, мы вышли изъ саней.
— Позвольте, заговорил* онъ, я заплачу за васъ, у
меня еще есть въ карманѣ одинь рубль и восемь гривен*... все мое состояніе!
}

Мнѣ стало досадно, я заплатил* пзвощику п сухо
простился СЪ НІІМЪ.

Уходя подъ ворота, я слышал*, какъ онъ сѣлъ въ
тѣ-же сани и сказалъ пзвощику:
— Въ Чернышев* переулок*!.. двугривенный!..
II.
Какой самородный таланте! Какое удивительное сочетаніе слов* и музыки, и какіе простые мотивы! какъ
легко они запоминаются.
Такъ думалъ я о Трубшіѣ и, признаюсь, заглаза совершенно мирился съ нимъ, даже хотѣлось опять его
•встретить и опять услышать это мягкое сочетаніе звуков*, этотъ несколько глухой, но все-же симпатичный,
теплый и выразительный голосъ. Мнѣ казалось, что на
следующем* вечсрѣ у Полосатовыхъ я непременно встречусь съ нимъ.
Но я ошибся. Иван* Петрович* отвел* меня въ сторону и, слегка поморщившись, сказалъ мнѣ: Этотъ вашъ
Трубинъ (почему «мой», я не понялъ) въ воскресенье
заходил* ко мнѣ, іюсидѣлъ въ кабинет! и велѣлъ передать вамъ, что онъ нанял* для васъ какого-то юиаго
музыкантнка, что на-дняхъ продиктуете ему тѣ пѣсни,
который вамъ особенно понравились, и эти сомы я ноты,
съ вашими словами, преподнесет* вамъ.
— Да вѣдь я ие играю, зачѣмъ-же мнѣ ноты?
— Хочет* презент* вамъ сдѣлать.
— Спасибо.
— ГІотомъ занял* у меня пять рублей и у шел*. Послушайте, ужъ не иьяичуга-ди онъ? Губы у него такія...
•Сильно я побаиваюсь; войдет* пьяный и наскандалит*.
Признаться вамъ, я раскаиваюсь, что пригласил* его. А
въ поыедѣльннкъ утромъ, около двух* часов*, онъ зашел* къ жен! моей, играл* ей н пѣлъ до самых* сумерек*.
*

— Что-же говорить ваша жена?
— Жена говорите, что оиъ ее разстроилъ и что еіі
ужасно жаль его.
— Гм! Ужъ не разсказалъ-ли онъ ей о своихъ галлюцпмаціяхъ?
— О какихъ галлюцішаціяхъ?
Я передашь ему все то, что слышалъ отъ самого
Трубина, H отчасти удивилъ, отчасти огорчилъ его.
Ивану Петровичу несомиѣнно было досадно, что жена
его ни слова не сказала ему объ этихъ галлюцинаціяхъ...
— A чѣмъ-же ішымъ и могъ оиъ ее разстронть?
— Км... да... пробормоталъ онъ, очень я раскаяваюсь, что пригласилъ его.
«Еще-бы не раскаяваться! подумалъ я.—Ей разстраиваетъ нервы,а у него разстраиваетъ финансы, молодецъ!..»
На этотъ разъ, вечеръ у Ііолосатовыхъ былъ немиоголюденъ, с ь чаемъ, фруктами, карточиымъ сголомъ,
но уже безъ музыки; изъ дамъ была только одна — въ
атласномъ платьѣ и кружевахъ,—но и та скоро уѣхала.
Я остался одшіъ, если не считать играющих!, въ
карты, подошелъ къ хозяіікѣ и, въ самомъ веселомъ настроеиіи духа, заговорилъ съ нею о Трубииѣ.
— Я слышалъ, сказалъ я,—что этотъ артисте былъ
у васъ и просидѣлъ все утро. То-то, я думаю, иадоѣлъ?
— Почему вы это думаете? Напротивъ, оиъ человѣкъ
до того интересный, что вы и представить себѣ ne можете,
отвѣчала она серьезно.
— Не тѣмъ-ли, что ему являются духи или привидѣнія?
— Нѣтъ, онъ разсказалъ ммѣ жизнь свою и... это
такое что-то ужасное, что немудрено, если у него раз
строены нервы и если галлюцииацііі ие даютъ ему покоя.
— Ile знаю, можете быть, н въ самомъ дѣлѣ жизнь
его была ужасная! по вотъ вопросъ, почему именно вамъ,

а не кому-нибудь другому, онъ вздумалъ это размазывать? Почему вы вдругъ, ни съ того, ни съ сего, попали
въ друзья его?
Фарфоровое личико Вѣры Ивановны слегка зарумянилось; съ минуту или двѣ она молчала, какъ-бы соображая,
что-бы такое отвѣтить мнѣ.
_ Что-же тутъ такого удпвительнаго! пролепетала
она, протягивая руку къ вазочкѣ съ нетронутыми фруктами и поправляя свѣсившуюся виноградную кисть,—
вольно вамъ понимать это по своему. Я - же такъ это
понимаю: человѣкъ, обманутый во в с ѣ х і своихъ ожиданіяхъ, въ высшей степени даровитый и безъ всякаго
состоянія, часто безъ копѣйки въ кармаиѣ, — человѣкъ,
даже друзьями оклеветанный, если и можетъ быть откровенеиъ, то только съ тѣми, которые относятся къ иему
безразлично, какъ я, напрпмѣръ. Ему могло показаться,
что я не злоупотреблю его довѣріемъ, — и этого было
достаточно, чтобы оиъ разговорился; къ тому-же я любопытна, и сама стала его разспрашивать. Вотъ вы писатель, а васъ нисколько не интересуете, какъ могъ развиться у человѣка такой музыкальный творческій талантъ,
и какъ онъ могъ дойти до галлюцинацін? а меня это
заинтересовало...
— А вы знаете, что наканунѣ того дня, какъ онъ
былъ у васъ, онъ былъ у вашего мужа и произвелъ на
пего очень тяжелое и невыгодное впечатлѣніе?
— Знаю, отвечала она, какъ-бы разсердясь, и затѣмъ
потупилась.—Мужъ мой далъ ему 5 рублей, когда узналъ,
что" этотъ человѣкъ но цѣлымъ днямъ голодаете. Такъ
яіайте-же, что Трубинъ очень обидѣлся такой подачкой.
Онъ прішесъ мнѣ эти 5 руб. и просплъ меня вернуть
пхъ моему супругу... и... у м о л я л ъ меня... извинить его...
«Что-же это значите? подумалъ я. — Что за подлая

комедія! Самъ выпрашивает* 5 рублей и самъ-же обижается!.. Фу!»
Я чувствовал*, что все мое веселое настроеніе духа
исчезает*, но я нпчѣмъ не обнаружил* моего негодованія.
— И вы передали Ивану Петровичу эти 5 рублей?
— Нѣтъ... Только, послушайте, я васъ ггрошу, — не
сплетничать! Я знаю, что это мужа моего огорчит*. Вы
его мало знаете: онъ человѣкъ честный, добрый, но мнительный и щепетильный. Оігь-же самъ какъ-бы жаловался ми'!, что Трубинъ выпросим у него 5 рублей, но
онъ не понял*; что такъ помогать можно только какойнибудь салопигщ! или писарю на водку дать, а вовсе не
такому воспитанному человеку, какъ Трубинъ. А вамъ,
вместо того, чтобы осуждать его, не лучше-лн похлопотать дать ему какое - нибудь занятіе, которое могло-бы
хоть сколько нибудь его обезпечить.
Но, позвольте, мплѣйшая Вѣра Ивановна, позвольте... Почему вы знаете, что я его осуждаю? Я никому ни единого слова ие говорилъ о немъ!—но теперь
скажу. Онъ приходил* къ вамъ въ два часа, у мужа
вашего былъ и того еще раньше, a мнѣ сказалъ, что
онъ постоянно днем* спит* до самаго вечера, потому что
ночью спать не можетъ, а шляется по трактирам*. Значите, онъ мн! совралъ, и я въ прав! ему не вѣрить и въ.
прав! ко всяким* его галлюцинаціямъ относиться съ полн!йшимъ ыедов!ріемъ. А что онъ тогда вдруг* поблѣднѣлъ, Ii вы это, можетъ быть, замѣтили, то... мало-ли
отчего можно поблѣдиѣть! можетъ быть, колика съ ним*
приключилась! Да и со мной случись при дамах* такая
псторія, и я бы иоблѣдиЦлъ!
Но В ! р а Ивановна обнаружила полиЫішее желаніе по
слушать дальнейших* рѣчей моих*. Она встала, прошла

сначала въ кабинете, постояла тамъ у ломбернаго стола
и затѣмъ прошла назадъ въ свою спальню.
Все это, конечно, пустым, житеііскія мелочи; но есть
.мелочи, который кипятят*, волнуют*, бѣсятъ или повергают* въ какое-то тупое иедоумѣиіе.
И я остался въ гостиной спдѣть на диванчик! именно
въ состояніи такого тупаго недоумѣиія.
III.
Человѣкъ, у котораго сотни знакомых*, но невол!
челов!къ вѣтреный. Что-же мудренаго, что Трубинъ очень
скоро вышелъ у меня изъ памяти? Будь я влюбленъ или
ухаживай я за Вѣрой Ивановной, я бы нашел* время
наблюдать за нимъ, какъ за своимъ соперником*.
По я любил* В ! р у Ивановну болѣе потому, что любил* ея мужа — своего стараго товарища по университету—любил* ее, какъ пріятель любите добраго пріятеля,
отъ нечего дѣлать, или ради пріятнаго пренровожденія
времени.
Словом*, Трубинъ скоро перестал* интересовать меня,
хотя Я разъ и нашел* у себя его визитную карточку,
очень шикарную—съ загнутым* уголком*.
Это значило, что сеіі артист* не застал* меня — и
слава Богу!
Прошло недѣли д в ! или около. У меня было срочное
занятіе; не мало и писем* лежало у меня на совѣсти —
надо было отвечать. Прескучная вещь простуда, но мн!
вздумалось употребить ее въ свою пользу: я надѣлъ халат* и остался дома.
Былъ поздній вечеръ; кухарка легла уже спать за перегородкой въ кухнѣ; отставной солдат* Герасимов* чистил* мой самоваръ—онъ исполнял* двойную роль: роль
мужа при моей чухонк! н расторопнаго дарового слуги.

Онъ служилъ мнѣ только потому, что я не мѣшадъ
ему. Тишина была такая, что я слышалъ, какъ скрппитъ
мое собственное перо и какъ въ кухнѣ трутъ и чистятъ
мой самоваръ, точно онъ мѣдыая пушка или солдатскій
киверъ. Я былъ одшіъ у шісьмеынаго стола, и мнѣ было
иріятно, что никто не мѣшаете мнѣ бесѣдовать съ самішъ
собою. Никуда не ѣхать и ни откуда не спѣшить домой,—
это-ли не удовольствіе для человека, у котораго сотни
знакомыхъ, а изъ ихъ числа, навѣрное, три четверти недоброжелателей.
Вдругъ кто-то позвонидъ и такъ сильно, что солдате
мой бросился босикомъ въ переднюю.
— Не телеграмма-лн? подумалъ я.
Но это была не телеграмма: это былъ поздиій гость,
а этоте поздній, нежданный гость былъ никто иной,
какъ Трубинъ.
— Скаяш... что я на одну минуту, только на одну
минуту... говорилъ онъ полушепотом-!,, точно боясь разбудить меня...
— Эй! кто тамъ? крикнулъ я изъ-за своей перегородки.
— Только на одну минутку!., извините... унте ближе
и громче раздался сиповатый г о л о с ъ , — п темная стриженая голова выглянула изъ-за двери. Наконецъ, гость
протянулъ мнѣ руку, и я взялъ ее... Судя по выраженію
г.іазъ, онъ сильно былъ иедоволенъ мной.—«Что за церемонія? Я прихожу—и меня не иускаютъ!» говорили
глаза его.
— Я очень занять и... не совсѣмъ здоровъ, процѣдилъ
я сквозь зубы... но... садитесь!
— Я къ вамъ иа мѣсколько минуте... на самое короткое время... Что д!;лать: до сихъ поръ еще московский студенте сидите во мнѣ,—продолжалъ онъ, замѣтнвъ, что я нахмурился.

_ Очень, очень обязанъ, что вы позволили мнѣ къ
вамъ забѣжать, говорилъ оиъ, уже глядя мнѣ въ глаза
и улыбаясь.—Извините, что до сихъ поръ еще не могъ
переписать для васъ ноты. На-дняхъ оиѣ будутъ переписаны, и я . . . иадѣюсь, вы миѣ позволите...
— Мнѣ пріятно слушать, когда вы ноете, но я не
ною: зачѣмъ мнѣ ноты?
Онъ опустился въ кресло, направо отъ иисьменнаго
стола, и искоса сталъ меня оглядывать. Я спросилъ его,
дпвно-ли оиъ былъ у Ивана Петровича?
— У какого Ивана Петровича?
— У Полосатова...
— Э! былъ какъ-то на-дняхъ... А вы съ шшъ не поссорились?
— И не думалъ...
А жена его, Вѣра Ивановна, очень миленькая куколка.
— ІІочему-же куколка? спросилъ я.
— А знакомы вы съ Рубинштейиомъ? помолчавъ, сиросплъ онъ меня въ свою очередь.
— Ну, да... знакомь—а что?
— Вы, говорить, большой другъ его?
— Врутъ: мы не друзья, но другъ друга любішъ и
уважаемъ.
— Ие можете-ли вы попросить его—a мнѣ вы сделаете большое одолженіе, если попросите, — назначить
время, когда мнѣ прійти къ нему, и въ его присутствш
сиѣть кое-что изъ моихъ романсовъ н пѣсенъ. Мнѣ очень
хотѣлось-бы знать его мнѣніе—такъ-лп дѣйствительно хороши и оригинальны мои сочиненія, какъ это говорятъ.
Собственно за этимъ я и зашелъ къ вамъ.
— И напрасно... Ваши ноты, если вы мнѣ пришлете
ихъ, я могу ему передать на иросмотръ; но просить его
васъ выслушивать—не могу: я знаю, какъ у него мало

времени... да и зачЬіъ просить, когда знаешь
что оиъ отвѣтитъ мнѣ?

иавѣрное

Трубипъ прищурился.
— А что-же такое
вамъ?
Я подушить:—«Онъ
ты къ чорту, любезный!
не сказалъ моему гостю.
отказался выполнить его

онъ

можетъ

на это

отвѣтить

непремѣнно отвѣтптъ: убирайся
есть мнѣ когда?..» Но я этого
Помню только, что наотрѣзъ
желаніе.

— Кто-же вамъ сказалъ, что я будто-бы такой другъ
съ Рубинштейном*?
— Вѣра Ивановна...
— Ь жъ ие за это-ли вы и назвали ее куколкой?
— Э, нѣтъ! По-моему всѣ барыни не что иное, какъ
куколки. Всѣ на одну стать: съ каждой изъ нихъ, во
имя амура, можно взятку взять.
— Только, надѣюсь, не съ Вѣры Ивановны, произнес* я съ досадой на такую наглую самоуверенность.
А вы не влюблены въ нее?
— Ни на волос* !
— A мнѣ такъ, признаюсь, она очень нравится. Надо
вамъ сказать—хоть я и демократ*, плебей и иролетарій
но восішташе получил* аристократическое, вырос* понимаете, среди роскоши, и вкус* у меня тоже аристократпчесюй утонченный люблю все субтильное, нѣжное,
фарфоровое. Удивляюсь, какъ это вы ни разу не пріударилн за такой дамочкой, какъ эта В ! р а Ивановна! И
какъ вы совѣтуете мнѣ поступить?
— Что?
— Воспользоваться или пренебречь?
— Чѣмъ?
К а к ъ
< ( 1 і ѣ м ъ , ) ? ь ы ™чно ребенок*!., я просто спрашиваю васъ... воспользоватьси-ли мн! той страстишкой,

какую я возбудил* въ ней, или пренебречь? Какъ вы думаете? Рискованно это или нерискованно!?
— Милостивый государь! веныхнулъ я, взбѣшенный
тою насмѣшливой, подлой улыбкой, какая появилась па
его темном* лицѣ.—Не я ребенок*,—а вы; я въ таком*
случаѣ ни у кого не сталъ бы просить совѣта, но думаю, что вы жестоко ошибаетесь...
Онъ хотѣлъ ч т о - т о возражать,—но на него точно
столбняк* нашел*. Черный брови его поднялись на лобъ;
онъ иоблѣднѣлъ и сталъ глядѣть—не на меня, а въ пустое пространство той тѣни, которая ложилась за спинкой моего стула, отъ лампы, освѣщавшеіі книги, бумаги,
сигарный ящикъ, пресъ-папье и помертвѣвшее лицо его.
— Опять онъ играет* комедію, подумал* я, не переставая злиться.—Ну, что в ы смотрите? опять галлюцннація?
Онъ тяжело дышал*; я видѣлъ, какъ капли пота выступили на лбу его...
— В ы не видите? забормотал* онъ:—стоить за вашим* стулом*... старик*...
Я невольно повернул* назад* голову.
— Видите... напудреный иарикъ...зеленый кафтанъ...
большія,блестящія пуговицы... бѣлый камзолъ, позументы...
я не боюсь... по...
— Полноте, пожалуйста, не морочьте! Какой-такой
старик*? Все это ваша фантазія! сыграть роль человѣка,
пришедшаго въ ужасъ. Пустое дѣло! я не вѣрю вамъ.
Слышите? Очнитесь! Я ие вѣрю вамъ, не вѣрю.
Трубииъ перевел* на меня свой взглядъ, тупой и металлическій, закрыл* лицо руками и—представьте мое
положеиіе!—зарыдал*!! Слезы крупными каплями потекли
по щекам* его. Его плечи, весь оиъ при этомъ вздрагивали. Вся злость моя, вся досада на этого человека
пношла мгновенно. Я не зналъ, что м н ! дѣлать—взять-

ли его за руку п извиниться, или побѣжать за холодной
водой...
— В ы миѣ не вѣрите... не вйрите... Вы—поэте—
и не вѣрите!! Кто-же повѣрптъ? Чѣмъ-же я виновата,
что я такъ несчастенъ... Такъ страшно, такъ ие... во...!
о... о... бразпмо несчастенъ! Такъ наказанъ! бормоталъ
онъ сквозь слезы...
Когда плачете ребенокъ или обиженный отрокъ, это
нисколько не возмутительно; можетъ трогать, но не поражаете, не разстраиваетъ; но... видѣть плачущиыъ пожилого мужчину, у котораго давно бы могли быть свои
дѣти, невыносимо!.. Будь гость мой актеръ—способный
изображать мускулами лица такое слезливое отчаяніе. и
въ этомъ случай, на такомъ близкомъ разстояніи, оиъ
былъ бы ие въ снлахъ своимъ притворствоыъ или искусствомъ обмануть меня.
Я сидѣлъ и думалъ: «Вотъ странность! Второй разъ
я вижу человѣка... и уже грублю ему; а по какому
праву?.. Но... я-ли виноватъ?.. Когда оиъ посте и
играете—человѣкъ въ немъ слышенъ, а затймъ, Богъ
знаете какъ и почему, возбуждаете онъ въ душѣ моей
н'йчто болѣс противное, чѣмъ брезгливое чувство при
видѣ гада или собаки, выкарабкавшейся изъ помойной
ямы. Слншкомъ ужъ скоро онъ изобличил» себя! И неужели Вѣра Ивановна находите удовольствіе съ нииъ кокетничать, и неужели она до такой степени заинтересовалась имъ!
'Jain, я сидѣлъ, думалъ, поглпдывалъ иа него и ж далъ,
скоро-ли онъ успокоится.
Ыакопецъ, увидалъ я, какъ изподлобья подозрительно
II пугливо выглянули темные глаза его, какъ устремилъ
оиъ взглядъ свой па то мѣсто, гдй за моимъ стуломъ лежала тѣнь, и какъ замѣтно тотчасъ-же успокоился.
— Теперь ушелъ... теперь... нйтъ его...

— A развѣ оиъ такъ страшенъ?..
— ІІѢтъ, не страшенъ... лицо самое обыкновенное...
голубые, водянистые глаза, иосъ немножко утиный...
складомъ лица на Екатерину Вторую немножко смахиваете; но, что хотите,—паішческій ужасъ... Пе могу привыкнуть... потому что... всегда неожиданно... И знаете...
я думаю, хорошо, что я занлакалъ... даже голова стала
свйжѣе... Все лйто со мною ничего такого не было... и
вотъ, въ вашемъ присутствіи, второй разъ! Я предполагаю, что есть люди, которые... какъ бы способствуйте
такого рода ш.явленііо прнзраковъ...
Значите, вы

не должны были

со

мною знако-

миться.
А меня вотъ тянете къ вамъ! А почему тянете?
Потому что я самъ поэте... Вы думаете, я не нишу стихом»? пишу-съ, пишу... Когда-нибудь позвольте мнѣ дать
вамъ кое-что прочесть... н если вы рекомендуете меня въ
«Отечественный Записки», буду очень вамъ бдагодаренъ...
Право-съ!.. Миѣ бы даже очень хотѣлось описать вамъ
жизнь мою и спросить васъ, какъ вы думаете, можно-лп
мнѣ выступить въ свѣтъ, описавши мое дѣтство и
юность?., мое поэтическое дѣтство!.. когда всѣ думали,
что я молодейькій князекъ, когда мнѣ даже и въ голову
ие приходило, что я былъ такъ обмануть и кѣмъ-же?
моей матерью... моей собственной матерыо, добавилъ онъ.
слегка ударивъ въ грудь сжатыми въ кулакъ пальцами.
Да-съ!.. во мнѣ княжеская кровь,—но я плебей... Теперь
мнѣ это все равно—плевать!., но тогда... Недаромъ
юность моя, бурная и мятежная, довела меня до такого
отчаяиія, что я пилъ ромъ и водку, какъ простую воду,
и все-таки не могъ сдѣлаться пьяницей, потому что никакой спирте на меня не дѣйствовалъ... да и теперь не
действуете...
Я невольно поглядѣлъ на его губы. Почему это, по-

думали, я, Иванъ Петровичи, по его губамъ вообразилъ
себѣ, что онъ пьяница. Губы у него были крупные,
влажные и безцвѣтныя. Но развѣ это что-нибудь доказываете,?
Высказавшись, онъ замолчалъ... и уже оказался не
только спокойнымъ, но совершенно—какъ-бы это сказать—совершенно какъ-бы у себя дома, разлегся, вытянулъ ноги и пошевеливалъ губами, точно потихоньку
самъ съ собой разговаривалъ. Казалось, оиъ предается
нріятиьшъ мечтамъ, сидитъ въ своемъ собственпомъ кабине^;, на своемъ креслѣ и не замѣчаетъ моего прнсутствія.
— Гм! началъ онъ, нѣтъ-ли у васъ рояля,—или хоть
піанино!
— Нѣтъ.
— И гитары нѣтъ?
— Н!;тъ Ii гитары...
— Ж а л ь . . . Сейчасъ
мнѣ въ голову.

хорошенькій мотивъ пришелъ

— Вотъ и мнѣ кой-что приходите, въ голову. Надобы писать, а какъ писать!?
— Пишите, я буду молчать.
— Не могу...
— Вдохновляйтесь... и пишите, а я возьму какуюнибудь книгу и буду читать.
Тутъ онъ сталъ разсматривать мои книги, лежавшія
на столѣ, и затѣмъ перетрогалъ все, что попадалось
ему подъ руку, разсмотрѣлъ, какая у меня печать... новертѣлъ въ рукахъ мой иресъ-папье, сигарочницу, коробочку со стальными перьями—взялъ въ руку раздвижной серебряный карандашъ и сталъ играть имъ...
Такъ и X отІ! л ось сказать ему: «какое вамъ дѣло до
вещей моихъ?» но продолговатое, фатальное лицо его
было серьезно, даже нѣсколько мрачно... Черныя широ-

кін брови были слегка сдвинуты... только глаза разс.ѣянно
и безпокойио перебѣгали съ одного предмета на другой, пока не успокоились на серебряномъ карандашик!;.
Позвольте еще спросить васъ, началъ л, продолжая наблюдать за шшъ.—Вы вѣрите въ ваши привидѣнія, или относитесь къ нимъ, какъ къ признакамъ вашей болѣзнениости или физическаго разстройства?
— О! отозвался онъ брезгливо, точно ему стало досадно, зачѣмъ я не вдохновляюсь и не пишу стиховъ,
а опять начинаю съ шшъ разговаривать. Какое-кому до
этого дѣло! Вѣрю, когда вижу, и—пока вижу—не мошне вѣрить...
— Вотъ у меня теперь въ ухѣ звените,; слѣдуетъ-ли
миѣ думать, что это звенитъ въ комнат!; или на улпцѣ?
— Э!.. это я уже не разъ слыхалъ... В ъ ухѣ звените,... вы вѣдь это и слышите, что въ ухѣ, а не въ
воздух!;, не въ комнатѣ и ие на дворѣ; потомъ, какъ вы
ни поворачивайте головой, все будете, звенѣть въ у х ѣ ,
пока само собой не пройдете,; такъ и тутъ—будь это у
меня въ мозгу или въ глазу,—я, куда-бы нн повериулъ
голову, все видѣлъ-бы то-же самое, но этого-то и нѣтъ.
Если, прпмѣрно, я вижу фигуру у окна, то, повернувшись въ уголъ, или, глядя въ другую сторону, я уже не
вижу ничего; а погляжу опять на прежнее мѣсто, опять
вижу: кто-то, иикѣмъ невидимый, стоить на прежнемъ
мѣстѣ, а иногда и шаги, и шорохъ слышу... Какъ-же
тутъ не вѣріггь!.. Ничего вы въ этомъ не понимаете, и
доктора не иоиимаютъ, и я не понимаю... Ио нѣтъ-лн у
васъ чего-нибудь закусить или хоть рюмки водки?
— Кухарка спитъ... а водки нѣтъ.
— Кухарку-то я разбужу. А вотъ, что у васъ, у
поэта, водки нѣтъ—это нехорошо-съ. А играете вы въ
карты?
— Не играю.

— Какъ это... р а з в ! это возможно!
— А вы? спросилъ я, зѣвап во весь ротъ.
Иногда случается. Разъ я у одного коннозаводчика,
въ одинъ вечеръ, 2,( 00 рублей выигралъ.
То-то, чай, рады были! произнес*

я,

смыкая

глаза.
— Да... на другой же день уѣхалъ въ Москву. Тамъ
велпколѣпную турецкую шаль купил* и... разумеется,
подарил* ее Стешѣ... Чай, слыхали... въ цыганском*
хорѣ... она ведиколіпно ваши стишки поетъ: «Подойди
ко мнѣ, старушка!»... н проч.
— Ну, а потом* что? протирая глаза, спросил* я.
—

Потом* была цѣлап исторія; иоѣхалъ въ башо и

тамъ меня обокрали...
— Нехорошо...
—

Что дѣлать!.. я поэтъ въ душ!, п на жизнь смотрю

съ поэтической точки зр!нія.
— T o - е с т ь , съ пошлой... Извините, пожалуйста...
такъ спать вдруг* захотѣлись, что едва слышу что вы
говорите, да вонъ ужъ и лампа догорает*... сейчасъ
пойду спать... къ тому же, право, ми! нездоровится.
— Хотите, я помогу вамъ раздѣться и самъ уложу
васъ.
— Н ! т ъ ужъ, — я самъ...

Помилуйте! Да и какъ я

лигу! Придется мн! самому отпереть вамъ дверь и проводить на лѣстницу.
Тутъ и встал* и зажегъ св!чу. Былъ уже третій
час* ночи. Лампа моя догорѣла. По гость мой продолжал* спдѣть, и, казалось, вовсе не намѣреиъ былъ
уходить.
— Пойдемте, я провожу васъ.
— Погодите...
— Да уже три часа...
— Э! что значит* три часа!

— Вы же сами сказали, что мое присутствіе вредно
вамъ:—еще, чего добраго, опять что-нибудь увидите...
Не говорите! глухо вскрикнул* онъ, вскакивая
съ мѣста.
— Право, опять что-нибудь вамъ вдруг* покажется...
и меня еще напугаете...
И не успѣлъ я кончить слов* моихъ, какъ гость мой
дрогнул* и закричал*...
— Опять... опять! Вотъ онъ! вотъ онъ!.. О! о!..
Иа этотъ разъ, при тусклом* свѣтѣ еще неразгорѣвm ей с и свѣчки и въ легком* чаду только-что потушенной лампы, я не шутя испугался...
Трубинъ дрожалъ,—глаза его были мутны и въ то
же время пронзительны, волосы стояли дыбомъ, и кричал* онъ такъ страшно и такъ громко, что изъ кухни
босиком*, въ одиомъ б ! л ь ! , выбѣжалъ солдат*, а кухарка завозилась у себя въ к у х н ! , въ одной рубашкѣ,
чиркая спичками и зажигая огарок*.
Уходите, и Б о г * съ вами! уходите!.. Эіі! Герасим*! это ты?.. Н!тъ-ди холодной воды? Трубинъ, хотите воды? Герасим*, проводи его, пожалуйста, на
лѣстницу... или я съ ума сойду!
Трубинъ отъ воды отказался н, ие простясь со мной,
послушно пошел* въ переднюю; онъ шелъ, ухватись за
виски и страшно сгорбившись...
Я схватил* со стула

забытую имъ шапку и, пока

накидывали иа него шубу, сунулъ ему въ руку... Сонь
съ меня соскочил* совершенно,

нервы мои были сильно

возбуждены.
До самаго утра не могъ я заснуть, точно онъ заразил* меня: безпрестанно въ потемках* м н ! чудилось, что
я не одинъ... что у меня кто-то присутствует* въ темной комнат!; малѣйшій шорохъ иугадъ меня... мебельже и полы, какъ нарочно, то н д!ло трещали; въ саПО.ІОНСКІЙ.

момъ с т у к ! маятника стѣнныхъ часовъ слышалось мнѣ
что-то зловѣщее... чье-то мѣрно-шаркающее приблпжепіе... Тяжелым* смомъ забылся я только подъ утро.
Кухарка тоже плохо спала н на другой день говорила
мнѣ, будто-бы и ей безпреетанно чудилось, что кто-то
кричитъ: «Ай. батюшки, рѣжутъ»!
IV.
Иногда у людей самых* безхарактерныхъ крайняя
степень безцеремоиной безсовѣстностн дѣйствуетъ какъ
сила воли.
Такъ. если-бы Трубішъ не испугался какого-то духа,
понвпвшагося за сшшой моей, кончплось-бы тѣмъ, что
онъ непремѣнно ночевалъ-бы у меня въ квартирѣ. Выгнать его у меня ие хватило-бы духа, и я всю ночь, а
можетъ быть и все слѣдующее утро былъ-бы жертвой
своей собственной доброты и деликатности. За то досталось-же ему отъ меня на орѣхи, когда я обѣдалъ у
Полосатовыхъ, спустя два или три дня послѣ нашего ночного свиданья. Расппсалъ-же я его на обѣ корки! II
чѣмъ больше заступалась за него Вѣра Ивановна, тѣмъ
злѣе и неблагодарнѣе былъ я къ поклоннику н распространителю стихов* моих*.
— Да помилуйте, наконец*, милѣйшая В ! р а Ивановна! Вы приняли въ немъ участіе, в ы были такъ добры
къ нему и внимательны, п онъ-же называет* васъ куклой! Какъ-же вы хотите, чтобы я снисходил* къ нему!..
— А можетъ быть, онъ и правь, не безъ грусти
возразила В ! р а Ивановна...—Что мы такое, какъ не с в ! т скія куклы? Будь у меня дѣти, я была-бы далеко не такт,
пуста... Впрочем*, ночемъ я знаю, можетъ быть, вы на
него клевещете. Что вы преувеличиваете — это ясно...
Вообще, я давно заметила въ васъ эту черту — в ы лю-

бите преувеличивать... Человѣкъ, которому не удалось
спасти отъ голодной смерти мать свою, обрекает* всю
свою жизнь на скитаніе и такъ страдает*, такъ разстроепъ нервами, что... тѣнь матери безпреетанно его
преследует*: — это-ли не жалкій человѣкъ!.. По-моему,
это человѣкъ геніалыіын, который до того забит* судьбой и обстоятельствами, что безпреетанно теряется и на
каждом* шагу дѣластъ непростительные промахи... Ж е лаю знать, чѣмъ-бы вы были, если-бъ п у васъ были
такія-же галлюцшіаціи?.. Я-бы, кажется, давно съ ума
сошла! закончила она тяжелым* вздохом* и выпила целую рюмку портвейна, иредішсаннаго ей доктором*.
Что прикажете на это возражать?!
Иван* Петрович* былъ на моей сторон! и горячо
снорилъ съ женой своей.
Вѣрѣ Ивановне зам!тпо было не но себѣ. Она была
изъ тѣхъ, который нн въ чем* не любить разочаровываться, у которыхъ сердце и фантазія живут* между
собой въ таком* ладу, что иикакіе доводы разеудка не
поссорят* ихъ; словом*, это была женщина; спорить было
напрасно, сердить—невѣжливо, п я постарался къ концу
обѣда иеремѣиііть разговор*.
— Положительно прикажу людям* не принимать его,
проходя въ кабинет* свой, шепнул* миѣ на ухо Иван*
Петрович*.
Я промолчал*. Ужъ и въ самом* дѣлѣ, думалось мн!,
ие нреувеличішаю-лн я недостатки этого артиста, г. Трѵбпна!
Затѣмъ, на письменном* столѣ моем* не оказалось
серебряннаго выдвижнаго карандаша, ст. красным* камешком*, вставленным* въ рукоять его, въ род! печатки (вещь хоть H ие очень дорогая, но заветная,
присланная мнѣ на память одною дѣвушкой, умершей
за границею отъ чахотки). Всѣ поиски мои остались тщет-

ными — точно въ воду канулъ. Невольно думалось, что
кара и дашь этотъ унесъ съ собой Трубинъ.
Я вспомиилъ, какъ оиъ вертѣлъ его въ рукахъ, и
если по разсѣянности засунулъ въ свой карманъ, то почему же не вернулъ его?
Мысль эта невольно приходила мнѣ въ голову.
Терпѣть не могу, даже мысленно, клеветать на людей;
но... невольная клевета—невольный грѣхъ, что прикажете
дѣлать!
Съ тѣхъ поръ Трубинъ уже не заходилъ, ни ко ми!;
ни къ Ивану Петровичу, и память о немъ скоро потонула
въ масс!; столпчныхъ впечатлѣнін, новыхъ встрѣчъ и
всяческихъ житеііскихъ суетъ. невзгодъ, страстей и разочарованій.
V.
Прошло лѣтъ десять (немалое количество л!;тъ въ
жизни человеческой); я уже былъ женатъ; Иванъ Петровичъ полумиль звѣзду и самъ сталъ одною изъ замѣтныхъ звѣздъ на горизонтѣ нашего столпчнаго бюрократизма,—словомъ, сталъ человѣкомъ вдіятелыіьшъ. Даже
на меня простиралось это вліяніе: я р!;же сталъ иосѣщать его и уже не по-прежнему любилъ его. Жена его
Вѣра Ивановна похудѣла, пожелтѣла, подурдѣла, но все
также любила музыку и была членомъ с.-петербургскаго
благотворительыаго общества. Я никогда не внушалъ ей
особенной симпатіп; но это не мѣшало ей иногда заезжать къ жен!; моей и жаловаться на свои безкоиечныя
заботы и хлопоты.
В ъ эти десять лѣтъ только однажды вспомиилъ я ту
ночь, которую провелъ съ г. Трубпнымъ, II только одинъ
разъ говорилъ о немъ.
Это было въ деревнѣ у родныхъ моихъ. Случайно, по

дорогѣ на родину, я какъ-то заѣхалъ къ иимъ. У нихъ
въ усадьб!; я иашелъ не только новое, еще младенчесгвующее" иоколѣніе, но и старыхъ моихъ знакомцевъ, свидетелей моего рашшго дѣтства,—портреты моей бабушки,
д!;да и нрадѣда. И, вообразите, на нортретѣ, прадЬдъ
мой былъ въ зеленомъ кафтан!;, съ большими пуговицами,
осыпанными брилліантами (или стразами), въ бѣломъ камзоле, въ пудреномъ парик!;, и окладъ дебелаго лица его
действительно смахивалъ на портреты Екатерины Второй,
писанные съ нея въ старости, т. е. нрадѣдъ мой былъ
въ томъ самомъ костюме, въ какомъ явился оиъ когдато очамъ моего знакомца, иесчастнаго Трубииа. Что это:
случайность или необъяснимый фактъ!?
Что касается до меня, мне было очень нріятно думать, что почтенный предокъ мой соблаговолплъ вмешаться въ мои отношенія къ г. Трубииу и такъ кстати
въ то время наиугалъ его. Какъ усталый иутникъ, попавшій въ родное, теплое гнездо на отдыхъ, я былъ въ
хорошемъ настроеиіи духа, и за обѣдомъ всѣмь разсказывалъ о галлюцинаціяхъ Трубииа, и тутъ-же за обѣдомъ одинъ изъ соседей — стенной пом!;щикъ, уже съ
брюшкомъ и лысиной,—сказалъ мнѣ следующее:
—- Не знаю, тотъ-ли это Трубинъ, о которомъ вы
упоминаете... я зналъ когда-то одного студентика Трубима, очень даровптаго и сиособнаго молодого человѣка;
но былъ-ли онъ исключеиъ, или самъ не кончилъ курса
въ московскомъ университете —этого доподлинно я не
знаю: мы были не на одномъ курс!;, и всего только недели съ три или эдакъ съ мѣсяцъ жили съ иимъ въ одно мъ и томъ же корридорѣ, въ дешевыхъ меблированныхъ
комнаткахъ. ВмѣстЬ ио уграмъ чаевали,—и показался онъ
мнѣ такимъ джентьменомъ, знаете, такимъ пылкпмъ и
откровеннымъ малымъ, что я чуть было не сошелся съ
иимъ, но меня предупредили. Почему-то наши товарищи

ню
терпѣть его не могли, и не потому, что онъ былъ пороченъ,—есть пороки, которым* подражают*, которые нравятся,—а потому, что пороки-то его были какіе-то грошсвые, ничего нестоящіе. Онъ былъ страшно самолюбив* и, какъ бы это вамъ сказать, не умѣлъ любить
себя... не уважалъ въ с е б ! человѣка; потом* слухи носились, будто-бы онъ поступил* на содержанье къ какойто барьшѣ.
— А не слыхали, былъ-лп онъ тогда подвержен* какимъ-нибудь галлюцшіаціямъ?
— Этого не слыхал*, а что онъ хорошо играл*
на фортепьянахъ всякіе танцы и даже п!лъ, это точно.
В ъ этомъ, надо отдать справедливость, были у него больная способности.
Вотъ и все, что невольно заставило меня подумать о
Трубішѣ, и вызвало на разговор* человѣка, фамнліи котораго я даже н не спросил*, такъ какъ въ усадьб! у
моих* родных* болѣе д в у х * диен оставаться я никак*
ие л о г * .

Однажды под* осень, вернувшись с * дачи, я нашел*
у себя въ кабинет! письмо, писанное незнакомым* м н !
почерком*. Сталъ читать и долго не могъ понять, отъ
кого оно.
Сверху былъ подчеркнутый адрес* (такой-то госпиталь и такое-то отдѣлеиіе). ІІоглядѣлъ иа подпись: «Ваш*
всею душою. А Трубинъ». Какой Трубинъ!? Неужели
тот* самый? Слишком* десять лѣтъ не встрѣчалъ человека, и вдруг* такое письмо!
«Пишу вамъ полуживой... изнеможенный. Вот* уже
два года, какъ я въ больниц!, куда прибыл* я чуть не
ползком*, спотыкаясь и падая... н!сколько дней тому назад*. принял*, конечно, ненамѣренно, отраву вмѣсто лѣ-

карства (вмѣсто внутренияго—наружное) и ц!лыя сутки
был* на волосок* отъ смерти... Еле отходили... но разбиты

силы мои « физическія, п нравствеиныя... Точно

надъ всей моей несчастной судьбой тяготѣетъ

какая-то

страшная рука.
«Очень еще м н ! трудно писать (тѣмъ болѣе, при таком* печальном*, взволнованном* состояніи). Ничего и
не выскажешь — даже того, что всего нужнѣе. Никто
все это время ни разу не навѣстилъ меня. В с ! мои нріятели у м ! ю т * только обвинять да порицать меня; но в *
кого они (сравнительно вполн! счастливые) бросают* своп
обвиненія и іюрицаиія? въ человѣка, вот* уже несколько лѣтъ, находящагося в * больниц!, страдающаго
одною из* самых* мучительных* болѣзней. Хот!лось
ѣхать лѣчпться на юг*; по одна редакція обсчитала меня
на 150 рублей, вслѣдствіе чего я и не мост двинуться.
А хотѣлось м н ! на ю г * вовсе не ради сохраненія моей
жизни ( Б о г * с * пей, с ы т * по горло), а ради того, чтобы
хоть нѣсколько успокоиться, оставить Ііослѣ смерти моей
хоть что-нибудь капитальное, осуществить хоть одну
мечту—хоть романсы-то наконец* в с ! свои записать (болѣе SO) да окончить мою иовѣсть, которую сейчасъ, со
слезами на глазах* (отъ боли), дописываю... Когда донишу, помогите куда-нибудь пристроить. Когда-то просил* я фонд* помочь мн!, и он* мы!, точно въ насмѣшку,
прислал* 25 рублей! Помните, у Тургенева, Лежнев* говорит* Рудину, что и у мысли, и у искусства должны
быть свои ветераны, имѣющіе право на покой и внимаiiie... Должно быть, такъ было только прежде, а не теперь. В о н * , къ мастеровым*, къ мужичкам*, въ загороднон больниц!, и къ солдатикамъ ходят* друзья, нав!щаютъ товарищи, а былъ-ли у меня хоть кто-нибудь за все
это время? Навѣстила-ли хоть одна душа?! Не могу шіс а т ь —голова кругом* идет*,—очумѣлъ о т * вѣчнаго оди-

ночества. Подѣлитесь, чѣмъ можете, пришлите съ посыльнымъ моимъ что въ силахъ».
Письмо это сильно меня тронуло; сильно иожалѣлъ я,
что его посланный не иашелъ меня; я написалъ ему по
городской почтѣ, чтобъ онъ у канал ъ мнѣ на литературные труды въ журналахъ, что я готовъ въ ліггературномъ фондѣ за него похлопотать, и проч., и проч.
Я же и ие яналъ, я не подозрѣвалъ,
писателемъ.

что онъ былъ

Зимой, въ январѣ, иолучилъ я отъ него другое послаще, въ которомъ онъ увѣдомлялъ меня, что ему гораздо легче, что мудрено ему указать на статьи, который онъ печаталъ, но указываете на тѣ газеты и журналы, гдѣ онъ участвовала п затѣмъ посылаете мнѣ
свою еще неоконченную рукопись, съ просьбою прочесть
ее. Рукопись эта меня удивила. Во-первыхъ, это была
тетрадка очень старая и уже пожслтѣвшая отъ времени,—
видно было, что немало уже постранствовала она по свѣту
Божьему и потерлась въ чемоданѣ съ грязнымъ бѣльемъ:
значить, давно, очень давно была написана и недопнсана.
Во-вторыхъ (когда я сталъ читать ее), она удивила меня.
Такішъ красивымъ, поэтическим!, языкомъ могь писать
только человѣкъ несомнѣвно талантливый; въ особенности деревенская природа и первый впечатлішія дѣтства
были описаны рукой замѣчательнаго мастера. Но такъ
было только вначалѣ, иотомъ разсказъ пошелъ скачками, небрежно и ненослѣдовательно и былъ уже писанъ
другими черн илами.
Содержаиіе тетрадки тоже было знаменательно.
VI.
Можетъ быть, знаменательно только для меня, какъ
разсказчнка: я ионялъ, что прилагаемая тетрадка, оче-

видно изъ лѣни недописанная, есть не что иное, какъ
автобіографія, задуманная несчастнымъ Трубпнымъ, несли
ие все т . ней правда, то все-же въ некоторой степени она
объясняете миѣ, что это за личность н откуда начались
его галлюцинаціи. Тетрадка эта была мной ему возвращена и гдѣ она теперь — покрыто мракомъ неизвѣстности. Но все, что я ирочелъ въ ней и запомнилъ, не былоли простою выдумкою?—Не думаю... Кому охота въ такомъ иевыгодночъ свѣтѣ выставлять себя!
Правда, авторъ замѣтно тщеславится своими недостатками, и всѣ невзгоды свои взваливаете на судьбу,
несправедливость общества п на скверный обстоятельства...
и при этомъ нигдѣ, ни однимъ словомъ мс проговаривается: вѣртітъ-ли онъ въ самого себя, въ своп силы, какая таитъ надежды и иамѣренъ-ли бороться съ этой судьбой, съ этими скверными обстоятельствами...
Ясно, что этотъ герой—самъ Трубишь.
Опишу жизнь его такъ, какъ онъ самъ нарисов&лъ
ее и какъ она рисуется моему воображенію.
В ъ тридцатыхъ годахъ въ Петербург^ жила—была
княгиня Г . . . Княгинь, который носятъ ту же фамилію,
на Руси такое множество, что всего лучше намъ ограничиться одной буквой «Г.», ибо, какъ знать, можетъ
быть, и теперь еще найдется одна изъ ея родственницъ,
какая-нибудь племянница или старая кузина, а, можетъ
и просто однофамилица, которая, чего добра го, заподозрите меня въ покушеніи на честь ея рода и племени.
Княгиня Г . . . несомненно принадлежала къ высшему
петербургскому обществу, нравы котораго въ тѣ пресловутый времена, по мнѣнію очевидцевъ, отличались
замѣчательнымъ легкомысліемъ.
В ъ то время, когда мужья — люди вліятельные по
богатству и своему положеиію — равнодушно смотрѣли
па любовный причуды своихъ велпкосвѣтскихъ женъ,

думала-ли княгиня, что мужъ ея окажется непростительным* исключеніемъ. Она была добра и неглупа, но безхарактерна и влюбчива, увлекалась модой и, быть можетъ,
не безъ нѣкоторой борьбы съ своею совестью, наставила
мужу рога. ІІочему-бы, кажется, среди дѣлой толпы
рогоносцев*, обижаться этим* всеми признанным* и какъ
бы неизбежным* украшеніемъ?
И, вообразите, этотъ чудакъ, этот* несносный князь
до того вспылил* и озлился, что не сталъ пускать къ
себѣ на глаза такую милую жену, такую прелестную
женщину...—Развѣ это не варварство! подумала огорченная супруга,—разв! не ему отдала я первые годы моей
цвѣтущей молодости, развѣ мало еще насладился онъ
красотой моей, развѣ ие довольно того, что я цѣлыхъ
пять лѣтъ была вѣриа ему? и что-же? какая неблагодарность! какое варварство!!
Съ иегодованіемъ уѣхала она въ Москву и поселилась тамъ. Съ небольшим* черезъ год* родился у ней
мальчик*.
Но князь Г . . . не дремал* и тотчас*-же далъ знать
кому слѣдуетъ, что онъ не признает* сыном* новорожденна™ и требует* но закону, какъ незаконнорожденна™, приписать его къ податному сословію.
Княгиня еще была больна и нн во что не входила, когда
ея малеиькій ангел* былъ уже (негласно) записан* въ
цех* московских* мѣщаыъ и назван* по фамиліи крестнаго отца е г о — рязанскаго иомѣщика Трубима.
— И все-таки, и все-таки я буду
какъ князя! И все-таки оиъ будетъ
самому высшему обществу, и все-таки
(т. е. князь, мужъ ея) самъ пожелает*
своего наслѣдника... такъ (полагаю я)

воспитывать его,
принадлежать къ
когда ыибудь онъ
признать въ немъ
мечтала княгиня.

И, дѣйствительно, малевькій ангелочек* Аркаша... росъ
и воспитывался, какъ богатый баричъ. Его одѣвали въ

шелкъ и бархат*, завивали, вывозили въ гости къ дѣтямъ богатых* родителей, и вся прислуга, и всѣ, куда
онъ ѣздилъ, называли его ішязькомъ, говорили ему: «ваше
сіятельство», и этотъ князекъ былъ никто иной, какъ
нашъ Аркадій Николаевич* Трубинъ.
До осьмилѣтняго возраста онъ жил* у своей матери,
зимой—въ город'!, лѣтомъ — па дач! или въ ея подмосковной. Мальчикъ онъ былъ красивый, хоть и капризный, какъ маленькая принцесса, избалованная придворными. Это была лучшая пора его жизни. Недаром* о
своем* младенчеств! Трубинъ написалъ въ своей тетрадкѣ
нѣчто въ род*! поэтической идилліи. Оиъ самъ признавался, что былъ лѣнивъ, но выказывал* иногда несовсѣмъ обыкновенный способности, ум!лъ угождать п всѣмъ
нравился. Но пришло время, когда но какому-то разсчету
матери онъ долженъ былъ разстаться съ ней; она отдала
его ие въ пансіонъ и не въ какое-нибудь казенное заведете, а поместила въ богатом* домѣ, у его крестной
матери, графини Р...
Графиня Р . . . , какъ образованная дама, готовила сыновей своихъ въ университете и не жалѣла денег* на
ихъ воспитаніе. Иностранцы и учители изъ гимназій приглашались давать уроки имъ.
Графиня охотно согласилась взять къ себѣ своего
крестника Аркашу, такъ какъ онъ былъ мальчикъ услужливый, a содержаніе его ровно ничего не стоило.
Графъ Р . . . , мужъ ея, тоже почему-то благоволил* къ
доброй княгин! и самъ сказалъ ей: присылайте къ намъ
вашего сынишку, мои балбесы будут* съ ннмъ соперничать и ученье пойдет* какъ но маслу. Аркаша учился
не дурно, но и не хорошо; все больше бренчал* на фортепьяно и модничал*: ему казалось, что мать его очень
богата, что у него будетъ много денег*, и не жалѣлъ
ихъ, когда онѣ попадали въ карманъ его. Лакомиться и

всѣхъ лакомить составляло немалое для него удовольствіе. В ъ 11 лѣтъ онъ умѣлъ танцовать и иѣть французскія шансонетки. В ъ 12 лѣтъ удивлялъ своимъ слухомъ и музыкальной памятью; ио оказался такимъ упрпмымъ и невнимательнымъ къ учителю музыки, что тотъ
на седьмомъ урокѣ отказался учить его. В ъ 13-ть онъ
уже волочился за молоденькими дѣвочками и даже цѣловалъ ихъ, потихоньку отъ гувернантокъ, въ темныхъ
корридорахъ или за ширмами. Къ семнадцати годамъ коекакъ выучился оиъ латыни п математик!; п поступили,
студентомъ въ московский университете.
Съ этихъ поръ начинается та страшная душевная драма,
которая черезъ десятки лѣтъ привела его въ больницу.
Для иоступленія въ университете, оиъ долженъ былъ
представить свои документы, метрическое свидѣтельство
и проч... И тутъ только узналъ онъ, что онъ вовсе не
князь, а какой - то мѣщанинъ, по фампліи Трубинъ.
Тутъ только понялъ онъ, что этого уже нельзя ему скрыть
ни отъ начальства, ни отъ своихъ товарищей. Это былъ
ударъ, невыносимый для его рано развившегося тщеславія! Страшными, ядовитыми упреками осыпалъ онъ
мать свою, довели, ее до нетерпки и уѣхалъ отъ нея
блѣдиый, позеленѣлый отъ злости и тѣхъ терзаній, который закрались въ грудь его. Кличка «Трубинъ» была
ему ненавистна, кличка «князь» казалась ему насмѣшкою.
Онъ сталъ раздражителенъ, подозрителенъ и грубъ съ
тѣми, въ комъ замѣчалъ малѣйшую перемѣиу въ обраіценіи. Все это мѣшало ему слѣдить за лекціями и сближаться съ студентами. Онъ сталъ шляться по Москвѣ,
какъ бы шца разсѣянья,—и якшался съ цыганами.
При переход!; на второй курсъ, куда переползъ онъ
съ большими, трудомъ, благодаря своей памяти, въ дом!;
графа Р . . . онъ поссорился съ его сыновьями, и затѣмъ
вышла наружу какая-то его иродѣлка, должно быть, на

столько неблаговидная, что графиня попросила крестника
оставить домъ ея.

И, разумеется, онъ долженъ былъ

выѣхать, но куда?
Нанять квартиру у него не было денегъ, н онъ по
неволТ; нереѣхалъ въ квартиру своей матери. Княгиня
съ распростертыми объятіями приняла своего единственнаго сына, сама убрала его комнату н стала за ними,
ухаживать, стала по-прежнему баловать его... Увы! она
уже была не молода, не хороша, не богата и всѣми покинута. Юноша тотчасъ же замѣтилъ, что дѣла матери
плохи, что никто уже по-прежнему не присылаете ей
приглашены на пикники, на вечера, балы и свадебные
обѣды. Онъ узналъ, что имѣніе матушки давно уже продано за долги; что иѣтъ дома, гд!; бы она не была должна,
и что нерѣдко не только на туалета,—на обѣды, на чай
и кофе у ней денегъ н!;тъ.—«Она страдала, и я почему-то
нисколько не жалѣлъ ея,—писали, Трубинъ въ своей автобіографіи. —Мнѣ казалось, что я ей въ тягость, и я удивлялся только мягкости ея характера и ея изумительному
терпѣнію. Я никакъ ие моги, понять, за что она меня
любите и почему вдругъ вздумалось ей надѣть на себя
трауръ, когда пришло извѣстіе, что мужъ ея, князь Г . ,
виновники, ея и моихъ страданій, простудился гдѣ-то на
охот!; и проблагоиолучно умеръ, не завещавши ей ни
одной даже стаметовой юбки!!»
Разъ Трубинъ выѣхалъ изъ дому и не вернулся
ночевать. Мать его не спала всю ночь, молилась и тревожилась... Аркаша, вернувшись на другой день домой,
прочедъ ей слѣдующую нотацію:
— Маменька! ваше сіятельство! пожалуйста, не глупите,
не волнуйтесь и ие тревожьтесь; я уже не ребеыокъ и
могу ночевать гдѣ миѣ вздумается.
«Тогда еще былъ у меня характеръ», замѣчаетъ Трубинъ въ своей автобіографіи.

Па третій курс* онъ не ны дер жал ъ экзаменов*,
остался на другой год* и. выѣзжаи ио вечерам* отъ
своей матери, уже ночевал* не тамъ, гдѣ ему вздумается, а у какой-то богатой вдовы, дебелой и высокогрудой купчихи въ Замоскворѣчьѣ, недалеко оті» Донского монастыря, гдѣ на широком* дворѣ, за жел!зной
р!шеткою, красовался двухъэтажньгіі, с * маленькими окнами, зеленоватой краскою выкрашенный собственный
дом* ся.
Кто-то говорилъ, что у этой купчихи были спускаемы
на ночь такія злыя собаки, что тот*, кто у нея засиживался по вечерам*, никогда не рѣшался переходить двора
безъ проводников*, и что будто-бы нашъ юноша въ первый вечеръ, когда онъ пил* у нея чай, послѣ всенощной, по певолѣ должен* былъ остаться ночевать, такъ
какъ влюбленная въ него вдовушка сама напугала его
своими собаками и ие дала ему ни одного проводника,
под* предлогом*, что всѣ ея люди подвыпили н спят*
какъ убитые.
Этого я не нашел* въ рукописи; напротив*, Трубим* писал*, что къ этой женщин! влекла его сильная,
неодолимая страсть и что онъ шгчѣмъ не обязан* ей; по
затѣмъ говорит*, что у нея в * домѣ нашлись для него
двѣ комнаты, что эти комнаты были великолѣпно убраны,
что скоро завелись у него свои сани и свои лошади; словом*. самъ намекает*, что къ этой купчих! онъ поступил* на содержаніе... Что-же мудреного, что тогдашніе
студенты стали чуждаться его общества.
«Я ие раз*.—шипеть онъ,—был* тапером* на ихъ
вечерниках*, сочинял* им* студенческія пѣснн и самъ
клал* ихъ на голос*; не разъ угощал* ихъ шампанским* у Яра и шоколадом* у Люкэ въ кондитерской, и
все же не нашел* въ нихъ пи истинной дружбы, ни даже
доброжелательства ;—я былъ Трубинъ, просто Трубинъ;

—один все еще считали меня аристократом* и не вѣрили ни моей простотѣ, ни моим* демократическим* мыслям*, которыя волей-неволей стали моим* достояніемъ,—
другіе считали меня плебеем* и какнмъ-то выскочкой; я
былъ недостаточно для нихъ аристократичен*.
и

Зат!мъ, я ие помню, чтоб* в * своей тетрадкѣ Трубинъ говорилъ о своих* отпошеніях* къ матери, съ тѣхъ
поръ, какъ онъ ее бросил*, и полагаю, что он* простона-просто перестал* навѣщать ее...
Но драма развивалась: наступил* конец* третьяго д!йствія.
То, о чемъ Трубинъ упоминает* какъ-бы мимоходом*,
съ увлеченіемъ вдаваясь в * анализ* души своей, мы вызовем* на Божій свѣтъ и опишем* подробнѣе.
Княгиня Г . . . . всѣми покинутая, больная и слабая, дошла до того, что и прислуга начала покидать ее, хозяин*
гнал* изъ квартиры, часть мебели была продана, все серебро заложено, и она очутилась одна, въ холодных*,
нетопленых* комнатах*. Какую-то д!ночку упросила она
сходить къ своему сыну н дать ему знать, что она больна
и умирает* съ голоду; этой дѣвочкѣ на пзвощика она
отдала свой послѣдній двугривенный. Дѣвочка застала
молодаго барина въ ту минуту, когда онъ собирался
куда-то выѣхать, и этотъ барин* на ея сюсюканье не
обратил* почти никакого виимаиія.
— Если она больна, сказалъ онъ,—я пришлю къ ней
доктора; я же не докторъ и могу только на днях* навѣстить ее. Скажи, что пріѣду.
И онъ, дѣйствнтельно, дней черезъ пять заѣхалъ къ
матери, съ нарадиаго крыльца никого не дозвонился
п прошел* къ ней черезъ заднюю лѣстпицу. Мать
свою нашел* онъ в * постели, но она не шевельнулась,
не раскрыла глаз* и не отозвалась ему. Он* взял* ее
за руку и затрясся вс!мъ тѣломъ: перед* ним* лежал*

непростывшій еще труиъ ея. На ея столѣ нашелъ онъ
письмо на свое имя для передачи одному изъ московских!, тузовъ, известному богачу, остроумцу II покровителю искусствъ. АІашпнальио сунулъ онъ это письмо въ
боковой карманъ и долго стоялъ на одиомъ ыѣстѣ, какъ
потерянный; тутъ пришла какая-то старушка въ черномъ
салон!; и въ бѣломъ чепчикѣ. Это была его старая няня,
но онъ не узналъ ея.
Затѣмъ, позванная поліщія пригласила врача, опечатала ящики, а о жестокости хозяина, который, какъ оказалось, не только ие давалъ дровъ, но и грозился выставить рамы въ квартирѣ ея сіятельства, составила протокол!,.
Съ ужасомъ въ душѣ, съ невѣроятною тоскою и болью
на сердцѣ, Трубинъ сѣлъ въ свои сани и крпкпулъ кучеру: «ношелъ!»
«Признаться сказать, нисалъ онъ,—меня мучила совесть; я никак!, не могъ даже и представить себѣ такой
катастрофы. Безпорядокъ, пустота и холодный труиъ, закутаниый въ ваточное, теплое одѣяло, потрясли меня.
H тотчасъ-же выдали деньги на иогребеніе, я хот!;лъ
какъ можно ириличнѣе похоронить мать мою. Проклятая
дѣвчоика! я ие понялъ, что она сюсюкала; она сказала
мпѣ только, что мать моя больна, и ни слова не сказала
о томъ, что она нуждается въ деньгах!,—ни слова!!»
Я же думаю, что Трубииъ былъ такъ разеѣяыъ, что
и не слыхалт, всего, что говорила ему какая-то дѣвочка,
ради которой вызвали его въ дѣвичыо въ ту минуту,
когда онъ душилъ свой нлатокъ или любовался на себя
въ дорогое зеркало.
В ъ квартирѣ княгини начались нашіхиды, Трубииъ
илакалъ. Кое-кто изъ дамъ, старыхъ нріительницъ покойницы, иріѣхалн на ея похороны въ траурѣ п съ цвѣ-

тами для гроба. Графиня Р... была больна и прислала
сыновей своихъ.
Аркаша Трубииъ хотѣлъ съ ними примириться, даже
нроіценья просилъ у нихъ; но они обошлись съ иимъ
холодно. Это были очень неглупые и тоже страшно самолюбивые молодые люди: высокіе, худощавые брюнеты,
въ голубыхъ студенческихъ воротникахъ, съ треуголками
по формѣ и застегнутые на всѣ пуговицы.
Мѣсяца три спустя послѣ смерти своей матери, Трубинъ уже ианималъ иа Тверской меблированную комнату,
пгралъ въ картишки и страшно бѣдствовалъ. Полагаю,
что своей богатой вдовушкѣ отъ тоже пришелся солоно.
Какъ ни была она влюблена въ своего амура, — амуръ
на свои земныя отиошенія къ ней сталъ глядѣть съ такой точки зрѣнія, что не только она, но п ея домъ и
ея брилліанты суть ничто иное, какъ его собственность;
но не такъ, должно быть, разеуждала замоскворѣцкая
красавица: «любовь — любовью, a брилліанты — брилліаытами; обладай тѣмъ, что даютъ тебѣ, и за то благодаренъ
будь; но вещей моихъ не замай! Ты еще и цѣны-то имъ
не знаешь, ибо тебѣ все трыиъ-трава!.. Пой пѣсни и
искушай меня, сколько душѣ твоей угодно, но не серди
меня!»
Разумеется, Трубинъ только намекнулъ въ своей
автобіографін на ссору съ возлюбленной, назвалъ ее
женщиной скупой, ревнивой и страшно придирчивой.
— «Я не могт, ужиться въ этомъ поганомъ гнѣздѣ,
вырвался на свободу и опять зажилъ по-своему».
Но въ томъ-то и была вся бѣда его—онъ ые могъ,
да и ие умѣлъ жить по-своему. Онъ жилъ, какъ птица,
которая не ж петь и не сѣетъ. Орелъ въ счастіи, — въ
несчастіи онъ велъ себя, какъ мокрая курица... Ко всѣмъ
лѣзъ въ дружбу, всѣмъ надоѣдалъ, нылъ и, когда ые
хватало денегь, любилъ покутить иа счегь богатаго, и
полоискій.
21

такъ, постепенно, утрачивал* въ себѣ всякую совѣсть,
всякое созианіе своего человѣческаго достоинства.
Прошло лѣто. Трубинъ опять не перешел* на третін
курс* и вышел* изъ университета.
— «Это какой-то ношлякъ!» говорил* про него одинъ
изъ профессоров*.—«Сколько даров* Божьих* зарыто въ
немъ! говорилъ одинъ изъ умнѣйшихъ идеалистов* того
времени: — Это золото, покрытое таким* слоем* грязи,
что только разъ въ недѣлю можно какъ-ннбудь случайно
разглядѣть его».
Уже наступила осень, когда Трубинъ вспомнил* про
письмо своей матери.
Чортъ возьми! подумал* онъ,—какъ это я забыл*!
И вотъ приблизительно какими словами разсказываетъ
онъ, какъ отиесъ это письмо:
«Я вычистил* свой сюртукъ, разгладил* галстук* и
причесался, вообще привел* въ нѣкоторый порядок*
свой несчастный туалет* и свою несчастную фпзіономію... Позвонил* у подъѣзда большого дома съ палисадником* передъ балконом*. Швейцар* спросил* меня
«кого вамъ нужно?» и съ иогъ до головы подозрительно
осмотрѣлъ меня.
« — Вашего барина, сказалъ я,—дома-ли онъ?
« — Дома-то дома, только едва-ли они примут*; они
заняты...
« — Поди, отнеси мою карточку.
«Швейцар* дернул* за шнурокъ, и на верхней площадкѣ лѣстницы появился лакей въ ливрейном* фракѣ.
«Я былъ убѣжденъ, что мм В предстоит* увидаться съ
виновником* моего существовали, и едва-лн ошибся я
въ своем* предположен™.
«Карточка моя пошла предупредить его о моем* появление—я былъ блѣденъ... и гордо расхаживал* въ нарядных* мраморных* сѣняхъ и ждал*.

«Съ добрых* полчаса прошло, прежде чѣмъ тотъ же
лакей, нагнувшись сверху, прокричал*: Просятъ!
«Я встрепенулся и пошел*. Ни статуи, ни вазы, ни
картины ua стѣнахъ—ничто меня ие удивляло, ничто не
поражало глаз* моих*. Съ дѣтства привык* я къ роскоши. Богатое убранство домов* было для меня нисколько
ие ново и нисколько неудивительно.
«Вошел* я въ кабинет*, — в и ж у , спиной къ столу
стоит* высокій, лысый человѣкъ съ темными баками на
отвислых* щеках*, въ широких* шароварах* и въ черном* бархатном* однобортном* сюртук!, застегнутом*
на одну верхнюю пуговицу. Золотые брелоки отъ часов*
выглядывают* снизу, лицо важное, но не суровое, глаза
болыніе, меланхолическіе. Больше всего сразу бросились
мнѣ въ глаза его брови—это были мои брови... Я подалъ
ему письмо и извинился, что такъ долго ие могъ исполнить послѣдней воли моей покойной матушки... Молча
онъ взялъ его, надорвал* пакет* и сталъ читать.
«Никакого сыновняго чувства, никакого трепета я не
ощущал* въ себѣ, я стоял* передъ нимъ, какъ Аполлон*
Бельведерскій, отставив* ногу и заложа одну руку за
пазуху.
«Прочтя письмо, онъ поглядѣлъ на меня; казалось,
вздохнул* и спросил* меня:
« — Вы кончили ваше ученье въ университет!?
« — Нѣтъ, я долженъ былъ выйти, потому что мое
самолюбіе было затронуто... я учился не хуже других*....
Но онъ перебилъ меня.
« — Добрая, хорошая женщина была ваша матушка,
но жаль, что не съумѣла направить васъ... не нріучила
васъ ни къ какому труду, ни къ каким* занятіямъ.
— Я воспитывался въ домѣ у графини Р... сказалъ я.
— «Знаю, гдѣ вы воспитывались; я совѣтовалъ ей
отдать васъ въ межевой институте. В ы былн-бы те-

перь землемѣромъ и могли-бы много заработывать, но
она предпочла отдать васъ къ графинѣ—и что изъ васъ
вышло?
«__ Я займусь музыкой и, быть можете, напишу оперу.
« — Знаю, что вы музыканте, но далеко вамъ до оперы.
Отчего

не учились вы музыкѣ вмѣстѣ съ дѣтьми гра-

фини?

Да оттого, что я теперь играю лучше ихъ.
« _ Что же вы теперь дѣлаетс?
« _ Бѣдствую!—И я разсказалъ ему о своемъ моложенін. не скупясь на самыя мрачныя краски, и до того договорился, что самъ чуть было не заплакал*.
«
В ы будете получать отъ меня 5 0 0 рублей въ год*;
но съ тѣмъ, чтобъ вы лично меня никогда не безпокоили.
Я на столько знаю васъ, что ие желаю съ вами знакомиться. Прощайте!
«Я поклонился и вышелъ.
«__ Эй! услыхал* я за собой его голосъ,—не забудьте
сообщить швейцару адрес* в а ш * » . . .
Вотъ еще отрывок*, который тоже передаю по памяти:
«Что значило для меня это нищенское подаянье, эти
500 рублей! Разъ, получа деньги, я сильно закутил*—
мнѣ хотѣлось напиться до чортиковъ. Аполлошка. пріятель
мой, мог* пить до зелсиаго змія и разъ, только одинъ
разъ, нализался до адской д ! в ы , а я, не смотря на все
свое отчаянье, даже до чортиковъ ни разу не мог* накатить себя. Однажды, поздно вечером*, я сидѣлъ в * трактир!, в * отдельной комнат!, и ждал* Аиоллошку. Ou*
собирался жениться, и вотъ, вмѣстѣ со мной да еще с *
какимъ-то Хлюцкинымъ, намѣренъ былъ, как* слѣдуетъ,
проводить холостую жизнь свою.
«Я сидѣлъ одинъ перед* откупоренной бутылкой и
стаканами; на стол! горѣли д в ! свѣчп. Я разлегся иа

диван* и думал*: А что если я отомщу моему батюшкѣ,
отомщу за то, что оиъ бросил* мать мою, за то, что
принял* меня, какъ свиныо и даже не иосадилъ меня!
Говорят*, оиъ теперь за границей, а жена и дѣти его
у себя в * деревнѣ; что если я проберусь къ нимъ въ
деревню и познакомлюсь съ семьей его. Говорят*, одна
дочь у него, 16 л ! т ъ , писаная красавица... Что если
я?.. Но въ эту минуту изъ стѣны вышла покойная
моя мать, подошла къ столу и съ мертвенной грустью
на лиц! погрозила ми!.
«Меня нашли в * обморок!, иод* столомъ, и нескоро
привели въ чувство».
Такъ кончились иризнанія Трубина, и такъ начались
его галдюцииаціи.
И я узнал*, что сначала таинственное появленіе матери—тогда, когда онъ и не помышлял* об* ней,—сильно
нодѣйствовало на его нравственное отрезвленіе.
Долго онъ не пилъ, смирился и шлялся ио Росши,
т. е. переѣзжалъ отъ помѣщика къ пом!щику, собирал*
пѣсни и выучился иѣть такъ точно, какъ мужики иоютъ,
со всѣми особенностями и оттѣнками деревенскаго напѣва.
Наши скучающіе степняки встрѣчали его съ хохотом*,
забавлялись имъ, поили, кормили, играли съ нимъ въ
карты, иногда ругали, называли шуллеромъ, затѣмъ приказывали запрягать лошадей и съ Богом* отправляли
его. Ѣхалъ онъ куда гляза глядят*, сам* ие зная, гдѣ
ночует*, или кто пріютитъ его. Трубинъ отличался особенной способностью надоѣдать до тошноты своей безтактностыо, самохвальством* и, в * то же время, какою-то
приниженностью, льстивой и неискренней. Словом*, онъ
не уважал* себя, и никто не уважал* его.

восходительству, когда заѣхалъ къ ней. И мнѣ показалось,
что сообщеніе мое нисколько ее ие заинтересовало; она
VIL
На первый день Свѣтлой недѣли, въ полдень, изъ
больницы пришла ко мнѣ женщина и принесла письмо
его. Въ этомъ письмѣ онъ поздравляли, меня съ праздникомъ, благодарилъ за хлопоты, увѣрялъ, что какъ
только получитъ деньги, тотчасъ же отправится въ ІІетрозаводскъ, гдѣ предлагаютъ ему очень выгодное мѣсто въ
какой-то купеческой коиторѣ; что онъ надѣется на будущіе труды свои и ироситъ прислать ему красныхъ
яицъ. да еще чего-нибудь покурить, если только это не
затруднить меня.
Жена моя уложила для него въ корзинку большой
кусокъ кулича, ветчины, сыру, пасхи, десятокъ крашен ыхъ яицъ, полфунта пряииковъ и коробку съ папиросами.
Послѣ прочтенія его недоконченной исповеди я, хоть
il не перемѣнилъ о немъ своего мнѣнія, но помирился
съ нимъ; думалъ, что съ тѣхъ поръ, какъ я въ нослѣдній
разъ его впдѣлъ, утекло немало воды, а вода, когда
течетъ, уносить многое; что нужда, страдаиія и долгая
болѣзнь, если ие разрушили, то, чего добраго, могли
закалить его; къ тому-же изъ его нисаній я не могь
не замѣтить той поэтической струнки, которая билась въ
душѣ его.
На Ѳоминой недѣлѣ я получили, пригласительную записку отъ Вѣры Ивановны.
«Вотъ, кстати, подумалъ я, скажу ей, что Трубинъ
отыскался и на дняхъ вындетъ изъ больницы; что литературный фондъ опредѣлилъ выдать ему 75 рублей и
что на эти деньги онъ уѣзжаетъ въ Петрозаводска,, гдѣ
получиетъ мѣсто». Такъ я все это и сообщилъ ея пре-

даже перебила меня и сказала:
— Ну, объ этомъ послѣ... а теперь вотъ что: пожалуйста, участвуйте въ одномъ музыкально-литературномъ
вечерѣ... въ пользу тоже одного бѣднаго.
— Гдѣ и когда? спросилъ я.
— У меня, и не позднѣе, какъ завтра...
— Никакъ не могу, я отозванъ.
— Пустяки, что за бѣда, что отозваны. Пріѣзжайте
въ 8 часовъ, мы иоставимъ ваше имя въ первомъ отдѣленіи нашей небольшой программы. Можете что-нибудь
прочесть, а потомъ уѣзжайте съ Богомъ... А какая пѣвица будетъ у насъ пѣть! А—а!!?
— Ну, это мнѣ все равно... Извольте, только для васъ,
Вѣра Ивановна...
Ну, и прекрасно! значить, вы согласны.
Оня протянула мнѣ руку, иоглядѣла въ глаза и двусмысленно улыбнулась.
На другой день я ыашелъ ея залу заставленной рядами стульевъ и чѣмъ-то въ родѣ шшровнзованноп каоедры. Общество было смѣшаиное: въ переднею ряду
сидѣли генералы, фрачники съ орденскими ленточками
въ петлицѣ и пожилыя барыни. В ъ среднемъ ряду сидѣли
чиновники въ сюртукахъ, офицеры и худенькія молоденькія дамочки; въ заднемъ — лица безъ всякаго званія и
между ними длинноволосые юноши и стриженым дѣвицы.
Признаюсь, я не ожидалъ такого собранія; нашелъ знакомыхъ, поговорилъ съ ними и прошелъ въ гостиную..
— Неужели за деньги? спросилъ я Вѣру Ивановну.
— Газумѣегся, а то какъ-же, и даже недешево:
первые ряды 6 рублей, послѣдніе—50 копѣекъ.
— Удивляюсь, какъ это вы успѣли.

Не знаю, какъ прошелъ весь этотъ вечеръ; я уѣхалъ
раньше других* участвовавших*, и уѣхалъ съ новым*,
неожиданным* для меня открытіемъ... Оказалось, что
Трубинъ не съ одним* мною вел* переписку, что Вѣра
Ивановна получала точно такія-же жалкія письма и была
сама у него въ больниц! съ кудичемъ и пасхальными
яііцами. Наконец*, оказалось, что я читал* въ его пользу,
и что этот* вечер* даль сбора 180 рублей или около.
Я былъ очень радъ за Трубина; но опять-таки что-то
нехорошее завозилось у меня на сердцѣ... «Да, подумал*
я, что ни говори, a человѣкъ этотъ не умрет* съ голоду.
Кажется, чего-же лучше? Ііо, Боже мой! сколько тружеников*, сколько людей, обремененных* семействами, никогда не съумѣютъ, да и не захотят* обратить на себя
иожровителіютвеинаго вниманія. Т ! больные мужички и
солдатики, которым* онъ завидует* въ письмѣ своем*,
никогда ие найдут* себѣ такой иомощи.
Я узналъ, что Трубинъ, получив* деньгн, тотчасъ-же
выписался пзъ госпиталя, и ожидал* его ноявлевія.
Прошла недѣля, другая, и я уже перестал* ждать
его; вдруг*, однажды вечером*, безъ доклада вошел*
Трубинъ. Ко мнѣ въ кабинет* нрошелъ онъ черезъ гостиную, гдѣ съ работой въ руках* сидѣдн жена моя,
сестра жеиы и, ужъ не помню, еще какая-то знакомая
намъ дѣвушка.
Я встал* и тотчасъ-же узналъ моего носѣтителя;
хотѣлъ обнять его, но онъ протянул* руку и, мямля
нескладно, сталъ благодарить меня за хлопоты. Я узналъ
его только потому, что ожидал*, и не узналъ бы, еслп-бъ
нечаянно встрѣтилъ на улицѣ. Онъ иохудѣлъ, оброс* волосами и иосѣдѣлъ. Смятая манишка виднѣлась у него
на груди. Суконный сюртукъ былъ точно съ чужого
плеча, смятъ и... мѣстами подозрительно лоснился. Вмѣсто
сиокойнаго, добраго лица, какое бывает* у выздоравли-

вающихъ, я увидѣлъ лицо мрачное, испитое и пугливое.
Точно его сейчас* избили, или онъ кого-нибудь избилъ
и боится полиціи: глаза глядѣли изподлобья, мутно и недовѣрчиво.
г
Когда мы сѣлн другъ против* друга, съ минуту оба
мы молчали... Я молчалъ, пораженный его видомъ; онъ,
быть можетъ, удручаемый своей совѣстью.
— Были вы въ Петрозаводск-!? спросил* я.
— Э! махиувъ рукой, отвѣчалъ онъ и потупился.
Я уже хогѣлъ задать другой вопрос*,

но онъ заго-

ворил*:
0
— Не поѣхалъ... Ну его! охота вамъ спрашивать?
— Вы писали, что...
— Ну, да.., да... писал*... ну что-жъ изъ этого?
— Как* же вы теперь устроитесь? будете работать?
— Ничего не знаю...
— Кому же объ этомъ и знать, если ие вамъ.
— Э!
Это брезгливое «э!» было просто и грубо, и глупо.
Зачѣмъ-же этотъ чедовѣкъ пришелъ ко миѣ, если онъ
не хочет* со мной даже разговаривать... Невольно думалось, что онъ пропил* всѣ деньги, который получил*
въ свое вспомоществованіе, или это старая спиртная
закваска бродит* у иего въ мозгу?
Я помолчал* и, наконец*, чтобы о чемъ-иибудь заговорить, спросил, какъ идет* его музыка и есть-ли въ
продаж-! тѣ пьесы, которыя когда-то онъ нѣлъ и который вс!мъ такъ нравились.
— Давно я не игралъ... А что, есть у васъ рояль
или піанино?
Оиъ поднял* голову il ждал* отвѣта.
— Есть, пойдемте, я васъ представлю женѣ, и вы
что-нибудь сыграете...

Мы вошли въ гостиную; онъ молча и неловко поклонился. Ж е н а моя посмотрѣла на него съ участіемъ.
«Такъ вотъ каковъ этотъ, которому я послала паниросы и пряники!» выразили глаза ея.
Я раскрылъ рояль, посадплъ его и отошелъ къ дамамъ.
Онъ долго думалъ, нонуривъ голову, иотомъ принялся
что-то наигрывать и безпрестанно путалъ... что-то налаживалъ и никакъ не могъ наладить... точно ребенка
посадили за клавиши, и онъ сталъ разбирать поты, по не
понимаете, чего эти ноты отъ него хотятъ. Долго выходила какая-то музыкальная нескладица. Мы всѣ, сидѣвшіе за спиной его, только пожимали плечами, да
другъ на друга поглядывали. Наконец!,, что-то такое
онъ наладилъ и заігЬлъ; но это былъ уже не голосъ; это
было какое-то обрывающееся завываыіе,—завываніе, которое угнетаете слухъ и тяиетъ за душ}'. На всѣхъ лицахъ изобразилось ые то что изумленіе, а просто какой-то
испугъ... Что если оиъ просидите такъ весь вечеръ, будетъ такъ играть и такъ выть! да и иаконецъ, что это
за человѣкъ, который самъ ые чувствуете, что это и ие
музыка и ие пѣніе. Но... какъ кажется, Трубинъ самъ
это почувствовалъ, разсердился, ударилъ кулакомъ по
клавишамъ, всталъ и опять прошелъ въ кабинете покурить.
— Должно быть, опять простудился—охрііпъ, сказалъ
онъ, какъ бы оправдываясь.
— Л скажите,—началъ было я... но воиросъ такъ и
завязъ у меня на языкѣ: я хотѣлъ спросить его, вылечился ли онъ, по крайней мѣрѣ, отъ своихъ галлюцинацій. Понялъ ли онъ, отчего я вдругъ нріостаііовился,
или это было случайно, только онъ самъ заговорилъ о
галлюцинаціяхъ.
— Э! я уже теперь,—сказалъ онъ,—ко всему привыкъ:

я къ неправдѣ людской, и къ неправдѣ небесной, ко всѣмъ
ужасамъ. В ы думаете... я никого, кромѣ васъ, не вижу в ъ
этой комнатѣ... ошибаетесь, т у т е и кромѣ васъ много
всякой сволочи.
Онъ повелъ глазами по всей комнатѣ.
— А какъ я шелъ къ вамъ... тысячи... сотни тысячъ...
духовъ... а я все-таки шелъ... все-таки... спотыкался, а
шелъ.
— Что-же они дѣлаютъ эти тысячи духовъ?
— Все что хотите: кружатся, какъ вихрь, сыплются,
какъ осенніе листья - п а д а ю т ъ иодъ ноги, точно за ноги
хватаютъ, прячутся въ шубу, путаются, шапку норовятъ
сорвать—ужасъ!.. но я уже привыкъ...
—
хотѣлъ

Ну, вотъ вы хотѣли до чортиковъ-то допиться,—
было я сказать,

но

опять-таки

Слншкомъ было бы явно, что я о немъ въ

промолчалъ...
эту

минуту

думаю...
Оиъ, можетъ быть, и не былъ пьянъ въ этотъ вечеръ;
но старая, пожалуй, вчерашняя закваска спирта сидѣла
въ немъ и еще туманила мозги его. Тяжело мнѣ было
съ иимъ, я ие зналъ что говорить, его ирисутствіе связывало языкъ мой: ни разспрашивать его я не могъ, ни
вслухъ сожалѣть, ни совѣтовать, ни просить его уити
или остаться. Помню, что вечеръ этотъ кончился тѣмъ,
что онъ попросидъ у меня рубль, и тотчасъ-же ушелъ,
иожавъ миѣ р у к у - у ш е л ъ такимъ-же мрачнымъ и иодозрительньшъ, какимъ вошелъ.
Это былъ послѣдній его визитъ ко мнѣ. Слышалъ я,
что на другой день онъ прпходилъ къ Вѣрѣ Ивановнѣ,—
вѣроятно, съ намѣреньемъ также лично поблагодарить ее;
но швейцаръ спросилъ у него визитную карточку.
Онъ долго шарилъ у себя по всѣмъ карманамъ и не
иашелъ ыи одной. Тогда швейцаръ грубо сказалъ ему:
«уходите, никого дома нѣтъ»!..

Затѣмъ, куда онъ дѣвался и что съ шшъ—не вѣдаю.
Прошло еще лѣтъ десять; тяжелымъ бременемъ ложатся эти годы... Время, которое обозначаюсь они чередомъ своимъ—не пустое время: оно полно страстей, отъ
которыхъ не осталось ничего, кром* горечи, воспомиианііі, отъ которыхъ вѣетъ тоской о невозвратномъ и
навѣки утраченномъ,—надеждъ, который обманули, стремленій, который осмѣяны толпой и невѣждами.
Разъ нроѣзжалъ я черезъ большое фабричное село
и, пока перепрягали лошадей, с*лъ у какой-то избы на
завален ку.
Вечерѣло. Отъ пзбъ, скирдовъ и ветелъ ложились
длинныя-длинныя тѣни; по ту сторону дороги былъ огородъ, обнесенный плетнемъ. За огородами сквозила темная
роща; грачи усаживались на гнѣзда, и до меня доносились скрынучіе голоса ихъ: точно они переговаривались,
какъ удобнѣе на ночь размѣститься.
Улица была пуста; вдругъ со стороны фабрики раздался свистъ паровъ, затѣмъ звонъ небольшого колокола,
и не прошло четверти часа, какъ мимо меня прошло чуть
ие все населеніе села—фабричные мужики, дѣвки, дѣвчонки, бабы. Кто шелъ, медленно покачиваясь, точно размышлялъ о чемъ-то и не обращалъ на меня никакого
вниманія; кто торопился,—шелъ, проворно шлепая по
пыльной тропинкѣ голыми пятками, и на ходу быстро
меня оглядывалъ; кто шелъ, заломя шайку, и грызи,
юрѣхи.
Было немного и такихъ, которые внимательно, какъ
бы изучая, что я за человѣкъ, устремляли на меня глаза,
пристальные и недов*рчиво-суровые; некоторые обнаруживали явное желанье заговорить со мной; кто хохоталъ и тутъ-же ругалъ бабъ, называя ихъ прозвищами очень мѣткимн, но для печати неудобными. И все
это прошло, прошумѣло мимо меня, все это разсыиа-

лось ио всему селу, и въ потемнѣвшемъ воздух* замелькали огоньки по низеньким* окнамъ. Прошелъ день труда,
мнѣ невѣдомый, и началась новая, вечерняя, тоже неведомая мнѣ, чужая жизнь. Фабрика также зажигала
огни и ожидала ночной смѣны.
Бываютъ минуты, когда природа, чѣмъ она прекраснѣе,
шире и величавѣе, тѣмъ грустиѣе на сердцѣ... когда
некому даже сказать: посмотри, какой хорошій вечеръ.
Закуривъ сигару, я велѣлъ ямщику, когда запрягуть лошадей, догнать меня, и пошелъ по дорог* туда, гдѣ
видиѣлось голе и гдѣ кричали чибисы.
' Вдругъ я остановился у самой іюсдѣдней избы; около
часовни раздался чей-то заунывный, но свѣжш и звучный голосъ.
Кто-то шелъ, иріостанавливалея и п ѣ л ъ , — очевидно,
молодой парень, судя по голосу: я видѣлъ только, какъ
въ пыльиомъ сумрак* двигалась бѣлесоватая тѣнь его.
Нап*въ иѣсни показался мн* знакомымъ; давно-давно
у кого-то я слышалъ этотъ иапѣвъ, — н о гдѣ? Я сталъ
прислушиваться, и вдругъ слухъ мой уловилъ стихи мои,
стихи, когда-то продиктованные мнѣ молодымъ, еще горячимъ, еще непростывшнмъ сердцемъ...
И разомъ вспомнился мнѣ мой галлюцинатъ, несчастный Трубинъ, и тотъ вечеръ, когда у Полосатовыхъ оиъ
впервые н*лъ эту самую, имъ на голосъ уже положенную,
пѣсенку... и какъ Вѣра Ивановна сказала: хорошо! и задумалась. Такъ вотъ куда зашла о н а - э т а романическая,
вовсе не народная п*сия? Такъ вотъ куда этотъ несчастный, безпутный человѣкъ съумѣлъ занести ее! И неужели
въ этомъ было все его призваніе! Какое ничтожное, маленькое, никѣмъ непризнаваемое призваніе! Придумать
8 0 мотивов'!, для 8 0 стихотвореній и но народу разнести
ихъ—какъ могъ онъ это совершить, не зная музыки,

тогда какъ созданія геніальныхъ музыкантов* иногда не
идут* дальше театральных* зал* и салонов*?
Не самолюбіе мое было польщено въ этотъ вечеръ;
нѣтъ,—въ этотъ вечеръ мысли мои были выше моего самолюбія. Онѣ раскрывали мнѣ тайну едва замѣтнаго, медленна™ общенія между народом* и писателем* и какъ
бы намекали мнѣ, какія нпчтолшыя орудія выбирает*
Богъ исторіи для того, чтобы рано или поздно всѣ сословія заговорили одним* языком* и другъ друга поняли...

ЧЕСТНЫЙ ПРОСТАКЪ.

Ч Е С Т Н Ы Й

І Г Р О С Т А К Ъ .

I.
Все у него было такъ хорошо, даже слишком* хорошо для недорогой меблированной комнатки. Лампа сіяла
под* цвѣтнымъ абажуром*; стеариновым свѣчи, снизу
обрамленныя хрусталем*, стройно бѣлѣлись въ д в у х * бронз о в ы х * подсвѣчникахъ; на письменном* столѣ лежали бумаги, нрикрытыя счетами; книги помѣщались на этажерк!,
а за ширмами виднѣлась кровать, покрытая голубым*
вязаным* одѣяломъ, съ бѣлыми разводами.
Пріятному впечатлѣнію не мѣшала даже желѣзная
круглая печь, снизу нѣсколько закоптѣлая,—но въ какихъже меблированных* комнатах*, отдаваемых* за 1 5 — 1 7
рублей помѣсячно, не дымят* печи и не трескаются обои?
И не гораздо-ли лучше, если печи дымят* н все-таки
грѣютъ, а обои, хоть и трескаются, но не мокнут* и не
покрываются плѣсенью?
Очевидно, что комната эта не была сыра и холодна,—
иначе Валентин* Петрович* Аркашии*
никак* не
могъ-бы прожить в * ней три года и три мѣсяца. Нанята
она въ сентябрѣ 1 8 6 4 года, а начало моего разсказа относится къ декабрю 1867 г.; стало быть ровно три года
ПОЛОНСКІЙ.

и три мѣсяца, какъ

Валентішъ ГІетровичъ обитаете въ

ней и... счастлпвъ на столько, на сколько можетъ быть
счастливь россіянинъ 28 лѣтъ, получающій около 1,000 рублей жалованья и иаградныхъ въ качествѣ помощника столоначальника.
В ъ какой канцеляріи или въ какомъ департамент
служнлъ Валентиігь Петровичъ, — я не скажу. Скажу
только, что, будь у пего деньги или н р о т е к ц і я о н ъ - б ы
„ошелъ далеко. Ему даже и безъ всякой протекцш, не
далѣе, какъ въ прошломъ году, за 6 лѣтъ «безпорочнои»
службы дали Станислава т р е т е й степени. Еслн-бы судьба
ему улыбнулась и подарила ему 200,000, всѣ увидалибы, какъ онъ уменъ, честенъ и добросовѣстенъ! 5 мъ у
него, конечно, ие былъ изъ числа выспреннихъ, н въ характерѣ его не было ничего особеннаго, но оиъ отлично
иошшалъ всякое дѣло, которое попадалось ему иодъ руку
или ему поручалось. Не даромъ иногда въ департаментѣ,
пробѣгая глазами написанное и подписанное, онъ улыбался: онъ видѣлъ ясно, что бумага эта ничего въ сущности измѣнить или исправить не можетъ, не оставите
по себѣ никакого слѣда, и все останется по-прежнему,
или думалъ: вотъ эту бумажку, изъ-за которой мы три
ночи ие спали, пзъ комитета министровъ намъ вернуть
иазадъ и потребуюсь объяснеиій... a какія дадимъ мы
объясненія? — никакихъ даиныхъ, никакого резона!..
Но языкъ свой онъ держалъ за зубами, и если улыбался,
то улыбка его была скорѣе меланхолическая, чѣмъ ядовитая и насмешливая... Валентинъ Петровичъ былъ далеко не изъ числа современьыхъ людей, желчныхъ, себялюбиво-безпокойныхъ, склониыхъ къ отридаиію. Онъ
иошшалъ не столько жизнь во всемъ ея объемѣ, сколько
жизнь ограниченную сферой того министерства или той
сферой, гдѣ былъ онъ какъ дома. Оиъ, можетъ быть, не
иошшалъ Бисмарка, но отлично иошшалъ директора

департамента, секретаря и другнхъ политическихъ деятелей того времени...
Мысленно анализируя современиыя идеи и событія,
никогда ни съ кѣмъ не дѣлился оиъ результатами думъ
своихъ, и это дѣлало честь его такту, такъ какъ онъ иошшалъ, что до этихъ результатовъ никому никакого дѣіа
иѣтъ. О литературѣ и литераторахъ онъ говорилъ гораздо чаще и откровеинѣе, чѣмъ о своемъ департаменте
или о политикѣ. Къ иностраннымъ языкамъ не чуветвовадъ никакой склонности и только по изданіямъ Гербеля .
познакомился съ Байрономъ, Шекспиромъ и Шиллеромъ
и, что всего удивительнее, ни разу не пожелалъ быть
ни Байрономъ, ни Шекспиромъ, ни Шиллеромъ, а желалъ быть только честнымъ чедовѣкомъ да хорошимъ
столоначальникомъ н получать пятью стамп рублей въ
годъ болѣе, чѣмъ иолучалъ.
У него было два-три дома знакомыхъ, куда оігь ходилъ иногда по вечерамъ въ большіе праздники или въ
именины, по приглашенію, и гдѣ игралъ въ ирефераисъ, если только игра была небольшая. Валентинъ
Петровичъ ые былъ волокитой, ни за кѣмъ не ухаживалъ и все-таки былъ иорядочнымъ сердцеѣдомъ. Барышиямъ въ особенности нравились его большіе, задумчивые глаза, продолговатый, тонкій, отчеканенный носъ,
мягкія гѵбы и пушистая, раздвоившаяся бородка. Не
разъ по городской почтѣ иолучалъ онъ нризнанія въ безумной любви, и... если случались съ нпмъ разн ая завидныя приключенія, то ие потому, чтобы оиъ искалъ
ихъ, а просто потому, что избѣжать пхъ никакъ не могъ
по добротѣ или но слабости своего характера. Отказать
какой-нибудь дамѣ въ рандэ-ву онъ считалъ невйжествомъ, иедостойнымъ порядочнаго кавалера... Къ счастію для него, изъ числа страдающихъ но немъ иеопытііыхъ дѣвицъ, не было ни одной, которая бы ему нра-

вилась... Но Валентин* Петрович*, какъ человѣкъ доорый, былъ далеко небезчувствеиныіі: потребность любви
жила въ немъ, ио не жгла его и не томила. Чаще
мечтал* онъ о тихой семейной жизни, чѣмъ о сладостных* часах* скоропреходящих* восторгов*, сменяемых*
тревогой и какъ воровство прикрываемых* тайной. Слоном* во всѣхъ отношеніяхъ Валентин* Петрович* былъ
человѣкъ, такъ сказать, срединный, умѣренный, или уравновешенный: умный, но не мудрецъ, образованный, но
не ученый, любящій, но не страстный, дѣятельныи, но
не общественный дѣятель, такъ какъ въ немъ ни на грошъ
не было честолюбія, иногда увлекающійся, но при этомъ
разеудительно-тительны
й, какъ выразился Тургенев*
объ одном* героѣ своей недоконченной сказочки, не сольной, но и не здоровенный, такъ какъ частенько простуживался, и его лихорадило. Конечно, въ природ! нѣтъ абсолютна™ равновѣсія, и колебаться свойственно человеческой природѣ; только ч е с т н о с т ь его была непоколебима,
за что, конечно, никто не хвалил* его, такъ какъ для
многих* изъ числа его современников* честь и глупость
были синонимы.
II.
Валентин* Петрович* тратилъ на обѣдъ свои около
10 рублей въ мѣсяцъ. Онъ постоянно ходил* обѣдатькъ
Мильбрету и оттуда, не снѣша, пѣшкомъ возвращался
домой, на Обуховскій. Лѣтомъ, въ концѣ іюня или въ
іюлѣ, местом* его любимой прогулки была набережная
Невы отъ Сенатской пристани до Лѣтняго сада. Съ папироской въ зубах* шагал* оиъ въ пальто и цилиндр!,
поглядывая па барки, пароходы и колыхающіеся между
ними ялшш. Даже походка- его, ровные шаги и примои

рта H ъ выражали характер* его, прямой и ровный. Иногда
•оиъ садился на пристани, спрашивал* себѣ чаю или стакан* пива и, облокотясь на деревянную балюстраду, до
заката солнца провожал* и встрѣчалъ глазами то едущих* на острова, то причаливающих* къ пристани. Иногда въ толп! мелькали лица ему знакомых* сослуживцев*, но никогда онъ ие вскакивал* съ места и не бросался къ нимъ здороваться или о чем* нибудь разспрашивать. Иногда онъ замѣчалъ женское лицо, близко ему
знакомое, подъ руку съ другим*, и... п при этомъ легкая краска покрывала его лобъ и щеки, ноздри расширялись и глаза презрительно съуживались. Ни въ чем*
оиъ ие раскаивался, но все-таки ему чего-то было стыдно
и совестно... Когда прозрачная б!лая ночь начинала сѣрѣть, онъ шел* домой; дома опускал* шторы, зажигал*
свѣчи, садился работать или принимался за чтеніе новой
иовѣсти Тургенева или романа Достоевскаго... Иногда,
читая, онъ про себя шепотом* разговаривал*: Неужели
это правда?»—«Что если-бы я былъ на его мѣстѣ?..» —
«Ахъ, канальство! какъ это хорошо, какъ это вѣрно!..»
Затѣмъ, засучив* рукава ночной рубашки, умывал* на
ночь пыльное лицо, раздавался, тушилъ свѣчу и при этомъ
или набожно крестился, или иногда про себя философствовал*, хотѣлъ понять, что такое безграничный Богъ,
что такое природа, и есть-ли личное беземертіе, — и, ни
до чего собственный!* умом* не допытавшись, бранил*
себя за безнлодныя мысли, читал*: «Отче нашъ» и засыпал*.
Какъ видите, его не тянуло ни на острова, ни на
дачи... хотя, встретившись съ нимъ, вы могли бы уговорить его разориться рубля на два, чтобы подышать
болѣе свѣжимъ воздухом*... При этомъ, соглашаясь ç *
вами, онъ бы иегіремѣнно улыбнулся н сказалъ-бы вамъ:
зияем* мы этотъ свѣжій воздух*! Однажды съ Крестов-

скаго я привезъ жабу въ горл! и чуть не умеръ, но...
такъ и быть—поѣдемте!
Однажды, вернувшись съ прогулки домой, около полуночи, и всходя къ себѣ наверх* по чугунной л!стницѣ,
онъ услыхалъ за собой шаги, шорохъ жеискаго платыі
и пріостановился на илошадкѣ, тускло осв!ищннон широким* окном*, выходящим* на улицу. Желтоватый отблеск* зари, казалось, все еще лежал* на чугунной р ! шеткѣ и никак* не хот!лъ разстаться съ мѣднымъ шариком*, который украшал* одинъ изъ ея столбиков*.
Мимо Аркашина прошла женщина вся въ сѣромъ, какъ
сѣрая тѣнь, повернула къ нему блѣдное лицо, и онъ у вид-fa* ясно, какъ пристально ему въ глаза заглянули ея
свѣтлыя очи. В ъ нихъ былъ тотъ-же ночной блескъ, который отсвѣчивалъ и на мѣдномъ шарик!; ио тихій, мечтательный блескъ этого взгляда поразилъ его—показался
ему загадочным*... Она, позвонила въ гу-же дверь, г д !
жилъ Аркашинъ, и Аркашинъ, остановившись за ней,
точно замеръ, сталъ поджидать, когда горничная Варвара смилуется, отопреть имъ эту дверь и впустить ихъ.
Дверь отворилась... Женщина прошла первая и потощла
въ сумерках* длиннаго корридора.
— Кто такая? спросил* Аркашинъ.
— Новая жиличка, отв!чала Варвара, желѣзной цѣпью
замыкая жильцов*, как* острожников*, въ сущности-же
оберегая ихъ отъ незваниыхъ гостей, непризнающихъ
собственности у людей, спящих* или мирно и сладко отдыхающих*.
— Гм! новая жиличка! подумалъ Аркашинъ, входя
в * свою комнату.—Отчего такими испуганными или удивленными глазами она на меня посмотр!ла? иди я похож* на кого-нибудь изъ ся знакомых*, и ей показалось, что этотъ знакомый, пробравшись на лѣстницу,
ждете ее... ВетрЬчу другой разъ—погляжу, какая такая...

На этомъ, разумеется, и покончнлись в с ! его мечтанія. закурив* папироску, ус!лся он* за письменный столъ
„ засвѣтивши іямпу, принялся писать экстракте изъ по.ученнаго имъ для доклада дѣла. В ъ это-же лѣто оиъ
исправлял* должность отсутствующа™ столоначальника и
работал* за двоих*. Уже разсвѣло, когда он* лег* и
заснул*. Спяіцій в * полусвѣтѣ он* походил* на юнаго
рыцаря, который, прижав* къ р а н ! ладонь свою, находится въ забыть! и еле дышит*, не чувствуя своего поражеиія и не слыша трубы, призывающей к ь отступленію. В ъ это время, как* на картину, можно было любоваться и м * - т а к * ом* был* живописен* и так* много
тишины и покоя лежало на лиц! его съ раздвоившейся
темной бородой и длинными рѣснпцами.

HI.
До сентября оиъ всего раза два или три встрѣтил*
свою сосѣдку на лѣстшщѣ, и всякій раз* она смотр!ла
ему въ глаза, и, казалось, глаза эти ему говорили: остановись и дай мы! на тебя полюбоваться!
Онъ уже разглядѣлъ ее и не нашел* ея хорошенькой. Лицо ея показалось ему увядшим*, съ неправильными чертами, ио привлекательным* и какъ бы загадочным*.
Отчего это случается, что лицо женщины, самое простое, кажется загадкой тому, кому суждено полюбить
ее, и никому другому таким* не кажется?..
Была уже поздняя осень, когда, проходя корридором ъ
он* увидалъ ее въ дверях* ея комнаты.
— Валентин* Петрович*! сказала она—если вы идете
в * кухню, пожалуйста, попросите Варвару унести самовар*: онъ чадите, и я могу угорѣть.

Это было такъ просто сказано, какъ будто ошг давно
были знакомы, и ей нечего церемониться.
Аркашинъ изумился, иоглядѣлъ на нее и тотчасъ пошелъ за Варварой, но вдругъ вернулся и сказалъ:
— Если угодно, позвольте я вынесу вашъ самоваръ,
и самъ снесу его въ кухню. А вы отворите форточку
и на сквозномъ вѣтру не стойте!..
— Но вѣдь я могу и сама снести его. Н*тъ! или
позовите Варвару, или я сама его вынесу... Благодарю васъ!
«Гм. гм! Это она не хочетъ, чтобы я вошелъ къ ней.
подумалъ Аркашинъ и пошелъ за Варварой.
И этотъ случайный разговоръ нисколько не познакомилъ ихъ. Дѣло въ томъ, что разсудительно-мннтельный
Аркашинъ боялся съ ней познакомиться.
«Почему она знаетъ мое имя и отчество? что за
странность!» думалъ Аркашинъ.
Никакой странности въ этомъ не было. Вѣдь зналъ,
же онъ черезъ прислугу, что она по фамиліи Лебедева,—
ночему-же и ей отъ той-же прислуги не узнать, что
его зовутъ Валентиномъ Петровичемъ.
«Очень странно!» думалъ Валентинъ Петровичъ, точно
и эта встрѣча, и этотъ разговоръ о самоварѣ были для
него загадкой.
Само собой разумеется, что всякая загадка, задаваемая судьбой, требуетъ отгадки, хочетъ, чтобы мы ее отгадали во что бы то нн стало, иначе — пойдутъ безсонныя ночи и начнутъ всякаго рода глупыя фантазіи залѣзать въ голову и тамъ плести всякій вздоръ или околесицу.
Разсудительному Валентину Петровичу показалось сначала, что эта жилица одна изъ тѣхъ, которыя держатся
на бѣломъ св*тѣ только потому, что какой-нибудь пожилой человѣкъ снабжаете карманъ ихъ своими деньгами
и, разумѣется, ие даромъ.

«Эта Лебедева иногда поздно возвращается домой,
думалъ Аркашинъ,-гдѣ ей быть?.. Впрочемъ, не такъ
поздно, чтобы танцовать въ клуб* или на студенческомъ
балѣ!.. Да неужели она еще танцуете?» произнес* онъ
чуть ие вслухъ. И всякій могь-бы спросить его: А какое
тебѣ д*ло, танцуете она, или не танцуете?!..»
Разъ вечером*, когда онъ пилъ у себя чай и, новидимому, былъ совершенно спокоенъ, онъ вдругъ поднялъ
голову и спросилъ Варвару, которая пришла уорать постель его:
— А что жиличка Лебедева дома? •
A иѣтъ еще, отвѣчала та.
— Бываете у ней кто-нибудь?
— А ие знаю. Мало-ли тутъ народу шляется?
— Есть-же у ней какіе-нибудь родственники; в*дь
она, чай, здѣшияя?
_ А ие знаю... Вдова,

говорите.

Можетъ быть, и

есть какіе-иибудь родственники. Ходите тутъ одна старушка... намедни съ лѣстніщы п о д ъ руку свела ее... Іѵго
ее знаетъ?
И Варвара, загнувъ од*яло и расправивъ простыню,
отошла отъ кровати, спросила, можно-ли убрать самоваръ,
и, нодхвативъ его за уши, удалилась въ свою каморку.
Валентину Петровичу стало досадно, что на этотъ
разъ нѣтъ у него подъ рукой канцелярскихъ бумагъ,
что нечего дѣлать. Онъ сталъ набивать папиросы и, окончивъ эту процедуру, вдругъ почему то снялъ халате,
надѣлъ сюртукъ, подошедъ къ двери и сталъ прислушиваться. По лѣстницѣ, которая была въ 7 шагахъ отъ
его номера, кто-то шагалъ, но это были не женскіе—
это были мужскіе, тяжелые шаги. Варвара, какъ вихрь,
иробѣжала на звонок* и впустила отставного капитана
Кузнечикова, тоже одного изъ жильцовъ.

Аркашииъ выглянулъ въ корридоръ и окликнулъ.
Варвару.
— Что еще! разсердплась горничная, впрочемъ, неизвестно на кого: на Аркаішша, ir.ui на Кузне чикова
который ущипнулъ ее.

«Всего только второй чась н о ч и ! . Л » д , . е щ е не очень
поздно* что-же значить, что я совсѣмъ сплю... a свѣча
І а е т ь Г Ч у ! никакъ метель в о е т ь . . . или ото телѣги
І д р у г ь

въ корридорѣ что-то звякнуло. Оиъ всталъ

— Я еще не скоро лягу, ироговорнлъ Аркашииъ,—
коли кто позвоиитъ, могу отворить дверь; вы-же ложитесь спать и не безпокойтесь.

J

Варвара на это не сказала ни слова, потушила газовой рожокъ, толкнула въ спину Кузнечнкова, который,
посвистывая отворялъ дверь въ номеръ свой, и убежала...

молодой женщины.

IV.
Когда Аркашину нечего было дѣлать и нечего было
читать, оиъ дремадъ. Ему хотелось спать, но онъ настойчиво ожігдалъ Лебедеву. Облокотись на столъ и
оиустивъ рѣсшіцы, онъ никакъ не зюгъ вообразить себѣ
лица ея. Оно безпрестанно какъ бы колыхалось въ иодвшкномъ тумане, теряло свои очертанія. Изъ этого тумана сіяли одни глаза, и эти глаза были, действительно, ея глаза, и въ этихъ глазахъ была душа ея, т. е . —
тайна...
«Пфу!» говорилъ про себя Аркашииъ, и онъ бы непременно легъ спать, если-бы не помішлъ обінцанія, дан
наго Варваре.
«Ведь если я познакомлюсь съ ней, вѣдь я и самъ
увижу, что она вовсе не хороша, самое обыкновенное,
простое лицо... только глаза недурны... это надо отдать имъ справедливость, очень недурны, такіе ласковые... вкрадчиво-проницательные...» бормоталъ онъ про
себя, чувствуя ежеминутно, что онъ сейчасъ заснетъ и:
ничего не услышптъ.

S

и вышелъ въ корридоръ.

Опять

зазвони»

ко о к о л ь ч , ! . Оиъ отворилъ дверь на лѣстницу и освѣзакутанное въ шерстяной, вязаний платокъ, лицо

т и л ъ

S

"

.

'

-

спите? опросила она, входя въ ту

часть корридора, гдѣ но утрамъ ваксили
платье, и гдѣ стояла вѣшалка.
_
я» не спится... и не работается.
_ А я заработалась... весельшъ голосомъ заговорила
Лебедева. У Катерины Ивановны з а в т р а маленькая дочка
именишшца, и я помогала ей дошивать новое платьице.
™ і ш и л и ? спросилъ онъ, точно зналъ, кто такая
^

к

С

П

І

І

Г

с

і

Б о г у . . . только

зачѣиъ-же вы не

сказать по правдѣ, далъ слово горничной отво-

ппть двевь, когда вы вернетесь.
Но Варвара, какъ бы па зло ему, проснулась и, проб р а н глаза, босая, шла уже по корридору, накинувши
„" себя нѣ то въ родѣ кацавейки. Увидавши, что баринъ пзъ втораго номера стоить со свѣчей и запираетъ
дверь, а жиличка разматываем голову, она постояла,

Р

что-то проворчала... и ушла.
_ Я думалъ, что в ы въ театрѣ, или въ клубѣ таиS

даВно

уже

не была и въ театрѣ,

а въ клубъ

ѣздпла съ покойнымъ мужемъ, когда молода была. Онъ
іігралъ въ карты, а я плясала. Но, прощайте, спасибо вамъ!

— Л когда-же мы
— А разы! мы съ
только потому, что оба
меня работа. Заходите
шпете.

съ вами познакомимся?
вами незнакомы? Не встречаемся
заняты. Вамъ не до меня, а у
когда-нибудь, вы мн! не иомѣ-

— А еслп вамъ будетъ непріятно?
— Какая-же тутъ можетъ быть иепріятность? удивилась она, какъ-бы раздумывая или не довѣряя ушамъ
СВОІІМЪ.

Въ голос! en послышалась иная нота, болѣе нѣвучая и сладкая, ч!мъ обыкновенно.
— Но, пора спать—прощайте!
Улыбаясь, онъ поднял* с в ! чу и сталъ освѣщать ей
дорогу до тѣхъ пор*, пока не щелкнул* замок* под*
ключемъ въ ея комнату.
Совершенно чѣмъ-то довольный и счастливый, Аркашинъ лег* спать.
«А все же она не подала м и ! руки... п подѣломъ!
думал* он* засыпая:—она работала, а я... чортъ знает*
что приходило мнѣ въ голову!! Подѣломъ мн!, подѣломъ!»

V.
Аркашинъ вовсе не был* букой, да и не мог* имъ
быть, такъ какъ был* когда-то очень красивым* мальчуганом*, и съ 18-ти л!тъ, не успѣлъ легкій нушокъ пробиться надъ губой его, былъ уже любимцем* дам*. Но
эіч) его нисколько не избаловало, не сд!лало его пи
ловеласом*, ни искателем* нриключеній. Не было въ нем*
нн той юркой назойливости, которая выводит* в * люди,
иIюмышлепной предупредительности, которая дурачит*
умных*. Когда-то, ио выход! изъ * * училища, онъ жил*
на квартир! у своей тетушки, полковницы Анцыферо-

вой, Прасковьи Степановны, женщины хотя и не свѣтской въ полном* смысл! этого слова, но все-таки в ъ
высшей степени сообщительной и сообразительной. >
Анцыферовой была небольшая усадьба и около 6 0 0 десятин* л!са и пахатной земли в * Новгородской губерніи. Весь уѣздъ зналъ ее... и она чуть ие каждое лѣто
пускалась странствовать но сосѣдямъ: у бѣдныхъ помещиков* крестила дѣтей, у богатых* заживалась по целым* недѣлямъ, и в с ! были ею довольны. Оиа-же умѣла
казаться женщиной съ большими связями, и для нуждающихся в * протекціи—дамой хоть и в е всегда пріятиои,
но зато полезной во в с ! х ъ отношеніяхъ.
Нечего и говорить, что Аркашииа она и опредѣдила
на службу. Это было въ тот* самый год*,
верситет*. куда

когда уни-

он* стремился и куда готовился, ока-

зался неблагонадежным*

с*

точки

зрѣнш

Прасковьи

Степановны.
— Поступай на службу, говорила она своему племяннику. - очень т е б ! нужен* твой университета! Я
т е б ! ио пальцам* перечту таких* людей, которые н ие
нюхали никаких* лекцій. Очень нужно! ІІомни, за Богом*
молитва, а за царем* служба не пропадет*, и нечего
теб-! больше знать... Глупости, глупости!
Аркашинъ ие блистал* никакими особенными спосооностями, не мучился никакой міровой скорбью. Читать
и размышлять было его потребностью, но знать все, что
доступно человеческому уму, казалось ему свыше сил*
его Ему ие давались языки, въ особенности древше, и
он* поступил* на службу въ качеств! канцелярскаго
служителя и принялся за переписку; а там* у него открылись другія способности, пониманіе д!лъ и сообразительность, что и придало ему некоторый в ѣ с * между сослуживцами.
Однажды, въ начал! іюня, но обыкновенно, собираясь

въ иоходъ на деревенских* сосѣдей, тетушка разсчиталась съ прислугой (такъ какъ даже честнѣйшая Матрена,—кухарка, ея любимица, которая десять лѣтъ служила ей, оказалась воровкой) и поручила свою квартиру
швейцару, a Валешѣ, или Валентину, посовѣтовала перебратіюя въ меблированныя комнаты — и зажить самостоятельно.
— Ибо, что ни говори, другъ мой любезный, урезонивала она племянника, — я тебя стѣсшио. И не возражай! чувствую, что стѣсняю. Ты—молодой человѣкъ, а
я—старая, ворчливая, капризная женщина... Пожалуйста, не возражай! я капризная, и буду еще капризнѣе,
потому что жизнь становится дорога и люди стали такая дрянь, такая мелюзга, что ие дай Господи!
Аркашинъ нанял* меблированную комнату н зажил*
въ ней.
«Давно-бы мнѣ слѣдовало такъ поступить, думалъ
онъ,—давно-бы слѣдовало, такъ какъ въ сущности не
она меня стѣсняла, а я ее. Ей самой нужна лишняя
комната для пріѣзжающнхъ изъ провинцш... Пока я
былъ предметом* ея заботливости, я былъ ей нужен*;
но не вѣчио-же ей обо мнѣ заботиться! Я , славу Богу,
не маленькій!»

VI.
Много чего-то женственна™ заключалось въ характер'! Аркашина. Къ счастію для него, причудливыя вѣтренницы, удостоивавшія его своим* вшшаніемъ, сегодня
влюблялись въ него, а завтра зѣвали съ нимъ. Онъ былъ
не достаточно умен* для нихъ, иначе сказать, незанимателен*. Сердце его еще было нетронуто, какъ уже
здоровье расшатано. ІІо разеудительно-мнительный Ва-

пентинъ Петрович* не только сталъ казаться человѣкомъ солидным*, онъ въ самом* дѣлѣ сталъ солиден*
до такой степени, что тетушка дала ему слово женить
его.
—

А что-же, тетушка, шутя иногда говорилъ онъ

ей, когда заходил* къ ней

по праздникам*, — когда-же

вы меня жените?
— Погоди, погоди, друг* любезный,

погоди! я о

тебѣ думаю... я вѣдь неглупа, знаю, какая нужна тебѣ,
чтобы ты порядочным* человеком* сталъ...
Подъ словом* «порядочный человѣкъ», тетушка несомнѣнно разумѣла «богатый, чиновный, вліятельный».
— Н у , хорошо, подождем*, говорилъ улыбаясь добродушный Валентин* Петрович*.
Онъ, конечно, не вѣрилъ, чтобы тетушка когда-ни•будь могла женить его.
«Какая, чортъ; возьми, аристократка или богатая
пойдет* за меня, думалъ Аркашинъ—а она все только
и вертится между генералами, князьями да графами.
Жениться, это я еще понимаю,—но какъ это дать себя
женить! Это нелѣпость!.. Этого я даже не понимаю.
Разсудительный человѣкъ былъ нашъ Валентин* Петрович*, часто бывал* не въ духѣ... часто грустил*, но
скучать у него не было времени...
И знакомясь съ Марьей Ильинишной, онъ вовсе не
думалъ о женитьбѣ, не подозревал* даже, что истинпыя
страсти мгновенны п безпричинны, и что уже первая
его встрѣча съ этой женщиной заронила въ душу его
(какъ-бы въ почву, для любви давно готовую) одно едва
замѣтное сѣмечко страсти. Это нѣсколько его безлокоило, но... «что за нелѣиость! думалъ оиъ—влюбиться
въ женщину, да еще, Богъ ее знаетъ, какую, даже не
красавицу! Но гючему-же не попробовать поволочиться,
почему не разсѣяться?»

Словом*, Аркашинъ былъ въ игривомъ настроеиіи
мыслей, когда подходил* къ двери подъ Ш 7, гдѣ жила
Марья Илыгшііина. Но... вдругъ онъ чего-то струсил*
и покрасиѣлъ какъ школьник*, когда, постучавшись къ
ней въ дверь, услыхал* ея голосъ: «войдите!»
Онъ застал* Лебедеву за шптьемъ, у окна. Она
только что додѣлала женскую шляпку, самую въ то время
модную. Матеріалъ, изъ котораго она была состряпана,
безпорядочноп нестрой кучей, вмѣстѣ съ ножницами,
лежал* перед* пей на столик*.
Шляпка, которую Марья Илыінишна повертывала у
себя на рукахъ, была, такъ сказать, художественное
иронзведеніе, походила на прелестную, никѣмъ еще невиданную раковину, слѣпленную изъ бархата, блоидъ,
лентъ и цвѣтовъ. Она была такъ легка и изящна, что
Валентин* Петрович* пришел* отъ нея въ восторг* н
умиленіе. Я даже думаю, что та барыня, для которой
шляпка эта была заказана, ие была въ таком* восторг*,
когда украсила ею свой шиньон* и глядѣлась въ зеркало.
Дамы любятъ восхищать, но не восхищаться; особливо,
вынужденный платить по магазинному счету, никогда
не восхищаются.
— И много вы зарабатываете? спросилъ Аркашинъ.
Марья Илыінішша поглядѣла на иотолокъ. на него
поглядѣла, подумала и сказала, что она и сама не зпаетъ,
много-ли... Иногда достаточно, иногда плохо... магазины
платят* дешево, а съ знакомых* какъ-то совѣстно брать,
и что если она работает*, то потому только, что это
доставляет* ей большое удовольствіе.
— Отчего-же
сил* Аркашинъ.

вы сами такъ не наряжаетесь?

спро-

Лебедева на это ничего не отвѣтила, только пожала
плечами и подумала; подумавши, она опять заговорила.
— Мой мужъ, царство ему небесное, заставлял* меня

надѣвать самое лучшее мое платье, когда тащидъ меня
въ клубъ или въ гости. В ъ клуб* я все-таки была бѣднѣе всѣхъ од*та, и это нисколько меня не огорчало, потому что я никому не желала нравиться.
— Даже мужу?
— Мужу было не до меня: онъ любилъ карты и свою
собственную комішйю. Разъ я помню... это было на святк а х * — в с * уже разъѣзжались; я пошла искать его, заблудилась и зашла въ к а к у ю - т о комнату, гдѣ кто-то
спалъ, сидя па стул*, съ разинутом* ртомъ. Я такъ испугалась, что побѣжала назадъ безъ оглядки. Оказалось,
мужъ мой играл* не въ общей картежной комнат*, a гдѣто наверху. Я вел*ла позвать его, а онъ велѣлъ сказать,
чтобъ я ѣхала. домой одна. Но, только-что я вышла на
улицу, ие успѣла найти извозчика... какъ пристали ко
мнѣ двое какихъ-то (одинъ военный, другой статскій).
В*рпте ли, въ каком* испуг* я доѣхала до дому! За
мной гнались до самаго нашего нодъѣзда, и... даже, когда
взбѣжала я на лѣстницу, они въ потемкахъ, ощупью карабкались за мной... Меня, слава Богу, выручила кухарка. Я , что есть силы, стала звонить; она вышла со
свѣчой ветрѣчать меня и закричала на всю лѣстиицу благим* матомъ, такъ что у сосѣдсй собаки залаяли. Тогда
я была труслива... да и теперь еще не могу похвалиться
храбростью... Впрочем*, чему не научит* нужда?—всему,
чему хотите: дурному и хорошему!
Валентин* Петрович* былъ очень доволен*, что зашел* къ Марь* Ильинишнѣ. В с е , что она говорила, кажитесь ему такъ просто, такъ хорошо, такъ умно и такъ
мило. Онъ бесѣдовалъ съ нею до т ѣ х ъ поръ, пока профиль ея на фон* нотускіі*вшаго окна не превратился въ
темный силуэт*, и она ие бросила своей работы, вздохн у в * , что такъ скоро наступили сумерки.
иолонскій.

^З

— Когда-же вы опять? спросила она Валентина Петровича, прежде чѣмъ встала, чтобы проводить его.
— Когда позовете.
— Да ну, хоть завтра... когда хотите!
— А завтра все утро, до обѣда, я буду на служб!.
— Что вы, перекреститесь! какая завтра служба?
21 ноября, праздник* Введенія во храм*.
Аркаішшъ припомнил*, что, действительно, завтра
какъ будто праздинкъ, но сказалъ, что не хочет* ей надоедать.
— Буду часто къ вамъ заходить—иадоѣмъ.
— А вы попробуйте надоѣсть,— можетъ быть, и не
надоѣдпте.
— Не «можетъ быть», а нав-ерное надоѣмъ.

Про-

щайте!
И Аркашинъ, точно какая-то теплая волна вынесла
его въ корридоръ и внесла въ его комнату, былъ совершенно счастлив* и доволен* судьбой своей. Ему казалось, что еще отъ роду онъ нигдѣ ни съ кѣмъ так*
тепло не бесѣдовалъ. Онъ нашел*, что Марья Ильшшшиа
очень тонкая женщина и такъ мила, что надо быть осторожнее.
VII.
Иедѣли черезъ двѣ казалось имъ, что они уже давно
знакомы — давнымъ-давно. На его вопросъ: «Вы не кокетка?» она сказала: «Да мнѣ самой кажется, что съ
вами я кокетничаю». А когда онъ схитрил* и сказалъ,
что онъ этого не замѣчаетъ, то и она схитрила, сказала,
что если-бы оиъ былъ не такъ разсѣянъ, то ненремѣинобы замѣтилъ.
Раз* застал* онъ у ней старушку, сморщенную и по-

луглухую, улубающуюся, и въ то же время иа все и
всѣхъ вопросительно поглядывающую, точно ей Богъ
знаетъ что лѣзеть въ голову, и ей хочется знать, действительно ли то, что ей лѣзетъ в * голову, похоже на
правду, или-же ей мерещится. Старушка эта, въ салопчикѣ и съ мѣшечкомъ, оказалась матерью Марьи Ильинпшны.
Она жила во вдовьем* дом! и очень рѣдко ыавѣщала
дочь свою. Отец* Марья Илышишиы былъ изъ простых*.
Он* былъ управляющим* при домѣ купца Е.; говорят*,
«тайн! исповѣдывалъ раскол*, но дочь свою посылал*
учиться в * пімназію. Марья Илыінишна была уже въ
шестом* класс!, когда отец* ея умер*. Ей было всего
только 17 лѣтъ, когда она вышла замуж* за казначея
Т—ой конторы. Когда-то, во времена Каратыгина, казначей этотъ былъ актером* и исполнял* на александрийской сцен! роли лакеев*. Вышла она не ио любви, а для
того только, чтобы освободить мать свою: так* как* ни
въ какую богадѣльню, ни въ какой вдовій дом* ея бы
не приняли со взрослою дочерью. Что за личность былъ
ея покойный мужъ, Аркашинъ уже могъ пм!ть ионятіе
изъ небольшого вышеприведенна™ разсказа Марья Илыінишны и удивился, какъ при таком* мужѣ она не свихнулась, не закутила...
Марья Илыінишна уже вдовствовала слишком* два
года, и Аркашинъ, при всем* своемъ добродушіи, скептически относился ігь двух* годам* вдовства одинокой,
бѣдной молодой женщины. Он* не вѣрилъ, чтобы у нея
ие. было какого-нибудь дружка, который-бы не поддерживал* ея своими средствами. Онъ не вѣрилъ, чтобы въ
25 лѣтъ хорошенькая женщина въ Петербург! съумѣла
сберечь себя и ни разу не выйти из* границ* благоразумии «Вѣдь не мнѣ же первому она нравится!» думал* Аркашинъ; но в с ! эти мысли ни къ чему не вели;

все больше и больше всей душой прилѣнлялся онъ къ
этой тружениц!, которая постоянно была въ хорошем*
настроеиіи духа и никогда ни на что ие жаловалась.
Долго не хотѣдъ онъ, чтобы она набивала ему папиросы, долго не соглашался, чтобы она чинила ему
бѣлье его и надвязывала шерстяные чулки; но вдруг*
на все согласился, съ единственной цѣлыо — накануи!
Рождества отблагодарить ее какішъ-иибудь подарком*.
Больше всего нравилось Аркашииу то, что Марья Илыінишна была очень религіозиа, глубоко вѣрила въ загробную жизнь, даже сама собственными глазами своими видѣла, какъ одна изъ покойных* подруг* ея, ночью, не
отворяя дверей, вошла къ ней въ комнату и сказала:
«Маня, приходи ко мн! на панихиду. Меня забыли».

VIII.
Передъ праздниками Валентин* Петрович* получил*
пособіе, т. е. около полутораста рублей депозитами, положил* въ свой бумажник* и почувствовал* себя богачей*. Такъ иногда голодный чувствует*, что онъ совершенно счастлив*, потому что ему дали перекусить...
Наканун! Рождества, выходя, оиъ встретился на
лѣстшщѣ съ Марьей Ильинишной. Она была въ своей
бѣличьеп шубкѣ и все въ томъ же атласном* капорѣ, въ
котором* лицо (Я казалось еще бѣлѣе, глаза еще голубѣе, улыбка еще розовѣе.
— Вы куда? спросила она Аркашина.
— А въ гостиный, по лавкам* и магазинам*...
— И я туда же.
— Значить, но дорог!...
— Пойдемте вмѣстѣ. Да не надо-ли вамъ
Возьмите у меня взаймы.

денег*?

Не надо. Но пойдемте вмѣстѣ пошляться, авось
не соскучитесь.
Они сошли на тротуар* и, пробираясь между возами
съ замороженной живностью и толпой народа, въ саняхъ
отправились въ гостиный дворъ.
Ничего иѣтъ скучнѣе, какъ сопровождать барынь,
кто-бы онѣ ни были, но магазинам* и лавкам*, тупо
глядѣть и слушать, какъ о н ! выбирают* вещи, какъ о н !
бракуют* ихъ, какъ торгуются, упрашивают* уступить
им*, лгутъ, что оиѣ точно то-же самое покупали гораздо
дешевле, и ждать, скоро-ли онѣ что-нибудь купят*. Я
никогда ие могъ равнодушно выносить этой медленной
пытки, зѣвалъ на всю лавку и проклинал* судьбу свою.
Но Аркашинъ никогда еще никого не сопровождал*
по гостиному двору, былъ очень доволен* толкотней, тѣснотой покупателей и покупательниц*. В ъ этой тѣснотѣ,
подъ предлогом* еогрѣванія озябших* ручек* Марьи
Илышишны, оиъ могъ иногда жать и мять ихъ и ощущать, какъ мягкая теплота ихъ сообщается его, дѣйствительно, нохолодѣвішшъ и жестким* пальцам*. Она
не отнимала отъ него руки своей, какъ предмет*, на
этотъ разъ ей совершенно ненужный, или такой, на который ие стоит* обращать никакого вниманія, н терпѣливо ждала своей очереди подойти къ осажденному прилавку и просить прикащиковъ—измученных*, но все еще
до приторности любезных* — показать ей то, что ей
нужно. Могъ-ли скучать Аркашинъ, соображая, чго-бы
такое H ему купить для Марьи Илышишны (вопрос* первостепенной важности!), портмоне, колечко, брошку или
какую-нибудь косынку, или рукавчики? Какъ знать, что
ей будетъ пріятнѣе? п какъ такъ купить, чтобы она не
замѣтила?

А что, если она не захочетъ принять отъ него? иоче.чъ оиъ знаетъ?
Марья Илыінишна, послѣ долгихъ блужданій по лавкамъ, передала, наконецъ, всѣ свои покупки ему на руки
и сказала: «мамаша будетъ очень довольна мѣховымъ воротннкомъ».
— А эти игрушки для кого? спросилъ Аркашииъ, у
котораго на рукахъ очутилась какая-то кукла и какіе-то
изъ картона сдѣланные домики.
— А я это для дѣтей Катерины Ивановны.
Кто такая Катерина Ивановна—Аркашииъ не спрашивалъ.
Съ 6 до 9 часовъ вечера бродили они вдвоемъ мимо
зеркальныхъ стеколъ, ярко освѣщенныхъ витринъ, сверка ющихъ позолотой, фарфоромъ, зеркалами и бархатомъ,
дорогими коврами съ наляпанными иа нихъ яркими цвѣтамп, тяжелыми тканями и легкими, какъ пухъ, воздушными кружевами. В ъ особенности выставленный женскія
шляпки обращали на себя вшшаніе Марьи Илыінишны.
Но всякому благонолучію бываетъ конецъ, — и они ноѣхалн къ себѣ домой, въ номера.
Аркашииъ хоть и сообразилъ, что лавки и магазины,
по случаю завтрашняго праздника, будутъ отворены до
полуночи, и все-таки успѣлъ какъ-то купить коробку съ
изящнымъ женскимъ галстучкомъ, протканнымъ золотыми
узорами, да съ полдюжины воротннчковъ и рукавчиковъ,
нолотшшыхъ, лоснящихся, какъ слоновья кость, и самыхъ
модныхъ, только-что полученныхъ не то изъ Парижа,
ые то съ Большой Морской.
Очутившись у себя въ корридорѣ, онъ сказалъ Марьѣ
Илыінишнѣ: «сейчасъ я все это принесу къ в а м ъ , —
вотъ только сниму калоши и шубу да на минуту зайду
къ себЁ въ комнату».
— Снимайте шубу и приходите!

IX.

Войдя съ покупками къ Марьѣ Илышишнѣ, Аркашииъ засталъ ее въ углу, на сундукѣ, съ протянутыми
руками: она зажигала лампадку передъ образомъ, п тѣнь
отъ нея, колышась по всему иолу, покрывала тотъ столъ,
на который Аркашииъ выложилъ всѣ покупки, а въ
томъ числѣ и свой рождественскііі подарокъ. Сильно
билось въ немъ сердце... Онъ улыбался какой-то блуждающей улыбкой и былъ блѣдеиъ, когда Марья Илыінишна, нѣсколько разъ перекрестившись на образъ,
оперлась на его плечо и соскочила на полъ.
— Вы не замерзли, ие заморозила я васъ? проговорила она, стоя передъ нимъ и, видимо, любуясь лицомъ
его, озареннымъ однимъ только ламиаднымъ розовымъ
сіяніемъ. Если-бы желѣзо могло сознавать, съ какою
неодолимою силой потянуло его къ магниту, къ которому
поднесли его, оио-бы ощутило то-же самое, что ощущалъ
нашъ скромный и благоразумный Валентинъ Петровичъ.
Онъ ноблѣднѣлъ...
— Поцѣ—луйте меня!., проговорплъ онъ замирающимъ отъ волненія голосомъ. Но она иоглядѣла ему въ
глаза, также точно поблѣднѣла и отшатнулась.
Оиъ хотѣлъ поймать ее за руку, по она, увернувшись, прошлась но комнатѣ, точно чего-то ища и ничего не видя, и затѣмъ точно такимъ-же голосомъ проговорила:
— Нѣтъ... Уйдите... не могу, не могу...
И неизвестно, что больше, страхъ или мольбу изобразило въ эту минуту ея милое личико, освѣщенное
тѣмъ-же ламиаднымъ свѣтомъ... Глаза иконы смотрѣли
на нихъ—строгіе н спокойные.

Почувствовал*-ли на себѣ взгляд* этотъ Аркашинъ —
не знаю. Знаю только, что онъ исчез*, точно его и не
было... Какъ онъ у шелъ—не замѣтила даже сама Марья
Ильинишна. Она с*ла на сундукъ, опустила на ладони
пылающее лицо свое и погрузилась въ тотъ хаосъ, который поднимался со дна души ея. Страстность, любовь,
рождественски! праздник*, воспошшанія, надежды, недовѣріе, радость торжества, испугъ за него, за всю его
будущность, жажда жертвы и горькіе плоды, которые,
быть можетъ, принесет* эта жертва,—словом*, отрывки
всевозможных* неопредѣлеиныхъ чувств* и неясных*
мыслей—вотъ тотъ хаосъ, который заставил* ее забыть
и о покупках*, и о самоварѣ, и о томъ, что она намѣрена была пригласить Валентина Петровича напиться съ
нею чаю и еще разъ поблагодарить его за хлопоты.
— Гм! рѣшила она, вставая: в*дь я не дѣвочка! я
вѣдь знала, да и какъ-же было не знать, къ чему ведут* такія близкія отношенія: ножиманія рукъ, услуги,
намеки и пр. и пр.? — Ну, что-же? чего-жъ я испугалась? что мнѣ стоило поцѣловать его? Вѣдь онъ меня
любитъ! Вѣдь я люблю его!... Какъ это все глупо, непростительно глупо!.. Конечно, отъ меня зависѣло, ради
праздника, подарить ему минуту счастья и не доводить ни
его, ии себя до... до грѣха. Или ужъ я такая, что не могу
за себя поручиться, не могу быть въ себѣ увѣрениой!...
И она то скорыми шагами ходила изъ угла въ угол*
H ломала руки, то вдругъ останавливалась, глядѣла на
образъ, начинала молиться и опять принималась ходить.
Наконец*, вздрогнула п подняла голову: кто-то постучался. Но это былъ не онъ, это была Варвара. Оиа
отворила дверь, затѣмъ чтобы внести самоваръ.
— Что-же вы свѣчн не зажигаете! спросила она.
— Сейчас* зажгу, сходи за хлѣбомъ. Да поди, спроси
Валентина Петровича, будетъ-ли оиъ со мной чай пить?

— Ихъ и*тъ-съ. Сейчас* надѣли шубу и вышли-съ.
- А калоши надѣлъ?
— Ile замѣтила.
Заваривая чай, Марья Ильинишна нѣсколько успокоилась. Мысль, что Валентин* Петрович* теперь ходить на мороз* и, можетъ быть, даже безъ калошъ—
мысль эта только тѣмъ ее н успокоила, что одна тревога смѣпилась другой, волнеиіе крови и нервная возбужденность перешли въ безпокойство, что Валентин*
Петрович* можетъ простудиться и заболѣть или Богъ
знаетъ, куда зайдет*, и его ограбят*.
Выпивъ чашку чаю, она вышла въ коррндоръ, еще
освѣщепный маленьким* пучкомъ пылаютцаго газа. Было
уже 11 часов*.
Она прошла мимо дверей его комнаты; постояла, послушала; — н*тъ еще, ие вернулся! подумала она и, на
нсякій случай, шаловливо стукнула въ его дверь сгибами
пальцев*. «Нѣтъ, еще не вернулся!» Она прошла еще
несколько шагов*, нагнулась и стала разематривать калоши, стоящіе у стѣнки около вѣшаліш, не нашла его
гуттаперчевых* высоких* калошъ съ буквами В . А. и,
успокоенная, вернулась въ свою комнату.

X.
Валентинъ-же Петрович* вышелъ па улицу въ томъ
состояніи духа, когда человѣкъ и самъ не знаетъ, что
онъ, куда и зачѣмъ. Никогда еще ие случалось съ иимъ
такого казуса. В ъ немъ много было силы для пассивнаго
сопротивленія; но никакой для того, чтобы самому достигать чего-нибудь, и вдругъ—такъ выдти изъ колеи!^поступить такъ опрометчиво на зло своей натур*, и добробы еще признаться въ любви, нѣтъ—промолчать и обна-

ружить свои поползновенія, и такъ некстати, такъ
дерзко, такъ неожиданно! Что она подумает* о нем*,
если только она порядочная женщина, а ие петербургская гризетка или хоть ие та дама, пріятная во в с ѣ х *
отношеніяхъ, которая первая захотѣла научить его не
церемониться съ дамами, когда ему было еще 19 лѣтъ,
а самъ онъ былъ еще ничто иное, какъ взрослый школьник*? Какой я дурак*, какая скотина! думал* Аркашинъ,
шагая по тротуарам* изъ улицы въ улицу. Сначала онъ
не чувствовал* холода; наконец*, прозяб* и устал* до
изнеможепія. Оиъ уже хотѣлъ кликнуть извозчика, какъ
вдруг* увидал* яркій свѣтъ въ окиѣ одного дома и,
оглядѣвшись, догадался, что оиъ на Гороховой, потому
что идет* мимо квартиры нѣкоего надворнаго совѣтника,
Генриха Ѳедоровича Бульке, и что самое лучшее, если
онъ зайдет* къ нему. Он* уже зналъ, что Бульке—челов ! к ъ нецеремонный, большой семьянин* и, наконец*, на
столько русскій, что очень плохо говорить по-нѣмецки,
мало читает* по-русски и выписывает* французскую газету.
У Бульке он* застал* елку, всю въ огнях* и бонбоньерках* съ конфектами, много дам* и цѣлую кучу
дѣгей, а въ дымном* кабинет! самого хозяина неизбѣжный карточный столъ и гостей со стаканами чая. Бульке
прпиялъ его очень радушно, упрекнул*, что он* совсѣмъ
забыл* ихъ, и Валентин* Петрович* сам* не помнил*,
какъ онъ очутился за ломберным* столомъ съ мѣлками
il какъ очутились въ руках* его карты.
Къ чести моего скромнаго героя, я должен* сказать,
что в * эту рождественскую ночь онъ проиграл* около
8 рублей и выпил* лишній стакан* вина за ужином*;
только это и намекало на ненормальное ыастроеніе его
духа; наружно-же оиъ былъ совершенно такой-же, какъ
и всегда: немного блѣденъ, но также спокоен*, также
молчалив* и солиден*.

Поздно под* утро вернулся онъ домой и еще иозднѣе иа другой день проснулся. Зимнее солнце уже
стояло сажени на двѣ надъ горизонтом*, и уже весь
городъ топился: надъ его бѣлыми кровлями медленно поднимались столбы волнистаго дыма, расплывающагося въ
верхних* слоях* неподвижно застывшаго воздуха. В ъ
окно только этотъ дым* и былъ видѣнъ съ того мѣста,
на котором* покоилась голова его. Только печь его не
могла исполнять своей обязанности, такъ какъ дверь его
была заперта, и была-бы заперта до 12 часов*, если-бы
не постучалась горничная и не принесла ему двух* записок*: одну съ городской маркой, другую безъ марки,
но съ знакомым* ему почерком*. Этотъ почерк* нѣсколько
смутил* его. Записка эта, очевидно, была только-что
написана: чернила еще сохраняли слѣды посыпаннаго на
них* песка. Ио что-же мудренаго? Записка эта пришла
изъ того-же корридора, изъ 7-го номера. Марья Илыінншна письменно благодарила дорогаго Валентина Петровича за дорогой подарокъ, упрекала его забезеонную
ночь и заканчивала следующими словами: я вѣрю Вамъ,
но умоляю: не шутите съ огнем*! или постарайтесь
забыть Вашу М.
Записка эта до такой степени поглотила его вннманіе, такъ его взволновала, такъ обрадовала и такъ испугала, что долго не зам!чалъ онъ другого письма, и только
тогда догадался прочесть его, когда принесли самовар*,
и онъ должен* былъ взять нераспечатанный конверте,
чтобы дать мѣсто старому, на сей разъ превосходно вычищенному воркуну и запѣвалѣ.
Такая разсѣянность тоже не была въ его характер!.
Письмо было отъ тетушки его, Анцыферовой, слѣдующаго содержанія:
«Любезный племянник*! ты забыл* меня старуху —
грѣхъ теб!! Пожалуйста, прі!зжай завтра, т. е. 25-го

декабря, такъ какъ въ этотъ день дѣлать визитов* не
принято, и ты свободен*. У меня до тебя есть большое
дѣло, нужно переговорить съ тобой. Буду ждать тебя
къ завтраку. До свиданья. Твоя любящая тетка
Прасковья А нцыперова».
— ІІадо сейчас* ѣхать! подумал* Валентин* Петрович*:
ие иоспѣю я къ завтраку... Онъ закурил* папиросу и
сталъ одѣваться.
Одѣвшпсь, онъ спросил*, дома ли Марья Илышишиа.
Ему сказали, что ея дома нѣтъ.

XI.
Аркашинъ, не смотря на первый день рождественс к а я праздника, застал* старушку въ домашнем* ченц!
въ ея будуарчикѣ, передъ столом*, на котором* она
раскладывала граиъ-пасьянсъ, и до тѣхъ пор* не разговорилась съ нимъ какъ слѣдуетъ, пока ие смѣшала
карт*:
— О тебѣ гадала, сказала она: ну, да что! карты
постоянно врутъ! А ты иохудѣлъ... Что ты такъ поздно?
я ужъ цѣлый часъ, какъ жду тебя.—Ну, другъ любезный, поклонись мнѣ въ ножки: я невѣсту нашла тебѣ.
Завтра тебѣ нужно будет* ѣхать...
— Как* завтра? куда? испугался Аркашинъ.
— Ты поѣдешь отъ меня съ письмом* къ Захару
Олимніевичу и отвезешь ему отъ меня маленькую посылочку, машинально тасуя карты, продолжала тетушка.
— Кто такой Захар* Олимніевичъ?
— Будто ты и не знаешь Варшавииа Захара Олимиіевича! Самаго близкаго друга твоего иокойнаго отца,
который и послѣ его смерти не разъ помогал* твоей
матери, когда она нуждалась. У Варшавииыхъ ты бы-

валъ, я это помню... ребенком*

бывал*

у них*.

Вотъ

еще эдакій въ курточках* ходил*.
— Варшавпныхъ фамилію я хорошо помню,
зил* все еще недоумѣвающій Валентин*

возра-

Петрович*.—

Вы бы такъ и сказали, что тотъ Варшавинъ,

у кото-

р а я вы гостили.
— Гостила я у нихъ всю осень, и только-что отъ
нихъ пріѣхала. Прожила-бы тамъ всѣ праздники, да
вспомнила, что я т у т * иужиѣе... да и съ тобой переговорить нужно... О твоей судьбѣ позаботиться. Нарочно
заняла у старика 200 рублей и обѣщалась въ декабрѣ
расплатиться съ нимъ, но теперь лишних* денег* у меня
нѣтъ. Ты отвезешь извинительное письмо, да кстати и
познакомишься съ его дочкой, Олимиіадой Захаровной.
Она родилась отъ второй жены его, Людмилы Павловны,
урожденной княжны Замятовой. Олимпочка — единственная наслѣдница своей покойной матери и уже совершеныолѣтняя: дѣвушка 22 лѣтъ, красоты неописанной, большая умница и съ большим* состояніемъ.
— Да развѣ она теперь въ Петербург!?
— Ахъ, зачѣмъ ей быть въ Петербург!? Чего она
здѣсь не видала? Она у себя въ имѣньи,

въ Новгород-

ской губерніи.
— И мнѣ ѣхать въ Новгородскую губернію?
— А почему-же тебѣ не ѣхать? И въ Сибирь ѣздятъ,
не то что въ Новгородскую губерпію.
— Да мн! вовсе не хочется жениться...
— Пожалуста...

не ври...

За тобой этого прежде

не водилось. Самъ-же приставал* ко миѣ...
— Да помилуйте! Неужели вы ие понимаете, что я
шутилъ...
— Шути съ шутихами, а

я ие шутиха!

Обѣщала

тебѣ высватать невѣсту и долго о т е б ! думала, — долго
ты у меня вотъ т у т * сидѣлъ...

И Прасковья Степановна указательньшъ пальцемъ
потрогала себѣ лобъ и поглядѣла на него строго и выразительно.
— Очень вамъ благодаренъ! но ѣхать въ Новгородскую деревню... этого, тетушка, я не ожидалъ, Этого...
признаюсь... я даже и ожидать не могь!.. Шутка сказать: ѣхать зимой въ Новгородскую губернію!
— И иа крап свѣта поѣзжай, коли тамъ ждетъ тебя
такое благополучіе... Экій ты мямля... стоишь-ли ты,
чтобы я о тебѣ заботилась, нарочно карточку твою ей
показывала... и на фотографіи ты ей оченыюнравился...
и если... ты ее не разочаруешь, будь увѣреиъ — отецъ
тоже не станете ломаться: онъ давно ищете человека хорошаго; нуженъ ему хорошій, дѣловой человѣкъ,
до зарѣзу нуженъ! Тебя-же давно оиъ знаете но репутации Денегъ имъ не нужно; человѣкъ нуженъ, который не промоталъ бы состоянія Олимпочки. А если ты
не помнишь Захара Олимпьевича, то коротка у тебя намять—жаль это. Оиъ тебя помните, и курточку твою, и
и панталончики,—и будетъ очень радъ съ тобой познакомиться, очень радъ. Ужъ такъ я всѣхъ тамъ настроила,
что всѣ будутъ радехоньки.
— Тетушка! сказалъ Аркашииъ (онъ все еще протестовалъ и противился),—я, конечно, готовъ повиноваться вамъ, но мѣрѣ силъ моихъ, но если они—п старикъ, и дочка—знаютъ, что я пріѣду къ нимъ съ намѣреніями, что я, такъ сказать, претендую, то, воля ваша,—
мнѣ будетъ такъ неловко, что лучше не ѣхать.
— Да развѣ я дура! Стану я заранѣе что-нибудь
говорить? Вдругъ ты ие поправишься, или она тсбѣ не
понравится—а я буду, ни къ селу, ни къ городу, языкъ
чесать! Ожидайте, молъ, жениха,—жениха пришлю; точно
у ней нѣтъ жениховъ? да у ней отъ нихъ отбоя нѣтъ.
Вся губернія влюблена! Что ты, опомнись!

— Дайте подумать!
— Пожалуй, думай! Кто тебѣ мѣшаетъ?
— А если я не изъявлю желаиія?
— Ну, тогда ничего и не будетъ. Не насильио-же,
связавши по рукамъ, по ногамъ, мы тебя къ вѣнцу потащимъ! И безъ тебя найдутся хорошіе люди!
— Значите, эта поѣздка ни къ чему меня не обязываете... Если—да, то... извольте, я исполню ваше пору ченіе, только когда-же? лѣтомъ?
— Лѣтомъ!... Нѣтъ брате... много воды утечетъ до
того времени, зѣвать ие совѣтую. Куй желѣзо, пока
горячо... Завтра и иоѣзжай съ Богомъ! Я уже писала,
что ты ѣдешь въ мое имѣнье н заѣдешь къ нимъ. Завтра
къ 9 часамъ вечера и лошади иа станціи будутъ отъ нихъ
ожидать тебя.
— Какъ-же я завтра иоѣду? Сами разсудите: вѣдь
пе могу же я ѣхать безъ отпуска, а кто мнѣ теперь
дастъ его?—канцелярія заперта, и ие только начальства
или чішовниковъ—сторожей съ собаками не найдешь.
— Очень тебѣ нужны сторожа или отпускъ! Вѣдь
ѣздишь-же ты въ Царское-Село или въ ІІавловскъ безъ
всякаго отпуска. А туте на два или на три дня какпхънибудь, въ праздники—и еще отпускъ! Пожалуйста, ужъ
ты ые отлынивай! Или у тебя туте какая-нибудь метреса
завелась, ие отпускаете, нужно будетъ у ней позволенья
испрашивать,—а?
— Ничего подобнаго ! покраснѣвъ, нробормоталъ
Аркашииъ и потупился. Невольная грубая мысль пришла
ему въ голову: свяжись-ка я съ Марьей Илышішшои—
и было-бы то, что говорите тетушка: и не м.огъ-бы я
ѣхать безъ ея позволенія, и ие иустила-бы...
— Ну, завтра—такъ завтра! въ которомъ-же часу?
— Да въ два или въ три пассажирскій поѣздъ идете—
ты тамъ узнай хорошенько, я ие помню... п пошли на

Волховскую станцію телеграмму ua имя Варшавпна, Захара Олимпьевича, съ доставкой въ село Самородное.
Напиши только: такой-то Аркашинъ выѣхалъ въ такомъ-то
часу съ такимъ поѣздомъ—больше ничего.
Говоря это, старуха протянула руку къ колокольчику
и позвонила.
Вошла горничная, шумя новымъ ситцевым* платьем*,
низенькая, курносая, напомаженная и съ височками.
— Позовите Лизавету Карловну.
— Они собираются куда-то, говорят*... уходят*...
— Позовите ее сюда, настойчиво повторила старуха:—
уходит*—какой вздоръ! обидѣлась—это отъ йен станется! !.,
И Прасковья Степановна, въ ояшданін своей экономкиположила локти на столъ и опять стала тасовать карты,
шевеля своими пухлыми, когда-то красивыми пальцами.
Нѣмка вошла въ шлянкѣ съ заплаканными глазами.
— Лизавета Карловна! голубушка! куда вы?
Нѣмка потупилась и опустила рѣсннцы.
— Говорят*, будто я васъ обндѣла,— когда-же это?
я не помню—совсѣмъ что-то не помню... Да и стану-ли
я обижать въ такой праздник*, когда все ликует* и веселится! А я позвала вась... ие сходите-лн вы въ мою
спальню, там* у меня на кушеткѣ лежит* вчерашияя
покупка—вы ее вид*ди... а потомъ, выдвиньте верхиій
ящикъ комода, что за ширмами, онъ не занертъ — и
принесите мнѣ... там* вы найдете эдакую коробку, перевязанную розовой ленточкой. А комодъ не запирайте:
у меня, слава Богу, все народ* честный, н никогда ничего не пропадало, слава Теб*, Господи! хоть золото
разе ы и ь!
Нѣмка вытерла глаза и побежала показать свое усердіе.
— Такъ-то иногда ворует*, въ полголоса проговорила Прасковья Степановна:—чай, сахаръ—все это у меня
точно на огн* горигь. А кто знаетъ?—съ другими людьми

еще и хуже какую-нибудь бѣду наживешь. Эти, ио крайней мѣрѣ, чувствительны. Ишь вѣдь, какъ расчувствовалась, не безъ удовольствія добавила старуха н затѣмъ
стала уговаривать своего племянника, чтобы онъ взялъ
отъ нея двадцать рублей на дорогу.
— Ни за что ие возьму, упрямо отвѣчалъ Валентин* Петрович*:—дорога стоить пустяки; я могу и во
2-мъ и даже въ 3-мъ класс* мѣсто взять.
— Неиремѣнно возьми въ первом* класс*, — нельзя
иначе... и непремѣыно не позабудь людям* давать на чан.
Кучеру ихнему рубль дай, съ него довольно, камердинеру, который сапоги тебѣ вычистит*—ну, тому 2 рубля
въ зубы сунь, горничной, швейцару, швейцарихѣ...
—

Какіе

такіе

швейцары

въ

деревнѣ?

подумал*

Аркашинъ.
— Ой, возьми отъ меня деньги—вѣдь я ие взятку даю.
Но Аркашинъ ни за что не хотѣлъ взять денегъ и
даже разсердился.
— Ну, ужъ отъ этого-то, погляжу я, какъ ты откажешься, проговорила она, принимая изъ рукъ Лнзаветы
Карловны большой сверток* въ сѣрой бумаг*, перевязанной веревочкой, и тотчасъ передавая эту тяжесть на руки
Аркашииу.
— Что это такое?
— Рождествеискій подарок* съ елки—нледъ англійскій, мягкій, какъ шелкъ, и длинный: можно п спину, и
ноги, и все закутать. Я точно предчувствовала, что ты
ноѣдешь въ дорогу.
— Да в*дь у меня шуба?
— Не ыадѣвай шубу, надѣнь бекешу, старую твою
бекешу съ м*ховымъ воротником*. Шуба — это такой
mauvais genre!
— Не могу, тетушка.
полонскій.

24

— И вовсе не такъ холодно: нагоны натоплены. Только
не садись около печки.
— Чудесный, безподобный плсдъ! сказалъ Аркашинъ,
щупан ткань:—отъ Рождественскаго подарка я ие отказываюсь. Но за что-же такое баловство?
— А вотъ, я вчера забыла вамъ отдать этотъ баульчик*, уже не слушая племянника, обратилась старуха
къ Лизаветѣ Карловиѣ:—тутъ зеркальце, духи, мыло и
всякая всячина. Возьмите, это для васъ было куплено, и
я ужъ не знаю, какъ это я забыла вамъ вчера отдать...
— Умѣетъ задобрнвать! подумал* про себя Аркашинъ.
Нѣмка восторженно приложилась къ рукѣ ея, взяла
сверток*, нодпрыгпула, точно молоденькая, и убѣжала.
— Ну, теперь я переодѣиусь. Подожди меня въ столовой...
XII.
Вернувшись иослѣ переговоров* и завтрака съ тетушкой, онъ тотчас* же отправился къ Марьѣ Илышишн!
поздравить ее с * праздником*. Ио напрасно стучал* он*
въ дверь 7-го номера, дверь была заперта. Варвара-же
сказала, что Марья Илыішшша взяла вещи и куда-то
уѣхала.
И Марья Ильинишна пропала на всю ночь, и на другой
день Аркашинъ до третьяго часа пополудни не дождался ея.
Страшное безнокойство мучило его душу: гдѣ-бы могла
быть Марья Ильинишна? Неужели у матери или у какой-то Катерины Ивановны? тын нѣтъ-.ш у нея какойнибудь тайной зазнобы, тайиаго друга?
Неизвестность н иѣчто похожее на ревность, сосало
его за сердце. За 10 мтшутъ до отъѣзда на станцію написал* онъ ей и велѣлъ передать слѣдуюіцую записку:
«Милая Марья Ильинишна! М н ! очень хотѣлось поздра-

вить васъ, но вы пропали... Меня посылает* тетушка
в * деревню, и я уѣзжаю дня на два. Надѣюсь вернуться
на четвертый день праздника. Но здоровы-ли вы? Благодарю вас* за письмо, за прощенье, за все благодарю
васъ! О, если-бы вы знали, что у меня на сердцѣ! Ио
прощайте, до свиданья!
Ваш* В . А.»
В ъ тотъ-же день вечером*, около 9 часов*, но Николаевской желѣзной дорогѣ, поѣздъ медленно подходил*
къ Волховской станціи. Мелькали красные огоньки, раздавался свисток* и кондуктор*, проходя вагоны, говорил* себѣ под* нос*: Волховская —10 минут*. Онъ былъ
увѣренъ, что скажи оиъ это хоть шепотом* — в с ! , кому
слѣдуетъ услыхать, его услышат*.
Аркашинъ, который чуть-было не задремал* о т *
истомы душевной и физической, встрепенулся, снялъ свой
чемоданчик*, сложил* пдедъ, иад!лъ шубу въ рукава и
ждал* остановки.
Вчерашнія газеты, купленный имъ в * Петербург! иа
станціи, лежали на полу, и онъ топтал* их* своими калошами.
Но прежде чѣмъ онъ выйдет* из* вагона, скажем*
въ коротких* словах*, о чемъ онъ думал* дорогой.
Сначала он* был* какъ-будто рад*, что судьба хочет* отрезвить его, проветрить, такъ сказать, подвергнуть нспытанію сердце, сердце, которое несомненно страдает*, потому что любите и любит*, воирекп всѣмъ разсчетам* и соображеніямъ, и не столько страх* нужды
его останавливаете, сколько совершенное иев!дѣиье, д!ііствительно-ли Марья Ильинишна такова, какою ома ему
кажется. У нея столько природнаго ума, что ей сыграть
роль недоступной или честной ничего не стоит*. Что это
за дѣти, которым* она покупает* игрушки на свои трудовым деньги? Что, если это ея дѣти? Нельзя-ли какъдибудь постараться разлюбить ее или хоть быть хладно-

кровнѣе? Сама-же она пишете, что съ огнемъ пе шутят ь..
Что это значить? Не ея-ли это ультиматума

дескать,

женись или оставь меня въ покоѣ?
Но чѣмъ далѣе трясла его дорога, чѣмъ больше зябъ
онъ, чѣмъ темнѣе становилась ночь и ярче пролетавшія
искры, отиосимыя вѣгромъ и огненными черточками мелькавшія за двойными стеклами оконъ, чѣмъ тоскливѣе и
мрачпѣе становилось на душѣ его, тѣмъ все больше и
больше сожалѣлъ онъ, что послушался тетушки: «Какъбы я теперь былъ спокоенъ. думалъ онъ:—какъ-бы мы хорошо встретились и стали-бы пить чай, н стала-бы она
мнѣ разсказывать, гдѣ была и что видѣла. Вѣдь она все
такъ хорошо и ясно умѣетъ разсказывать! И какъ я могу,
какъ я смѣю, какое право я имѣю думать о ней дурно
или осуждать ее! Вѣдь будь у ней кто-нибудь, это
было-бы видно: шила въ мѣшкѣ не утаишь. Вотъ, къ
праздиикамъ было у ней въ кармане не болѣе 20 рублен,
которые мѣсяцами оиа копила и откладывала. Сколько-же
у ней останется на праздники, если 14 рублей она уже
истратила на подарки?! Хватитъ-ли это ей на обіідъ до
Новаго года? Что-же мудренаго, что она осталась ночевать
у кого-нибудь изъ своихъ подругъ или хоть у этой Катерины Ивановны, можетъ быть, добрейшей и честнѣйшеп
женщины! Такъ-бы п нолетелъ иазадъ въ мой номеръ!
но несетъ, несетъ меня чортова сила, и ничего не поделаешь!

XIII.
Опъ вышелъ на деревянные подмостки, и тотчасъ-же
на морозѣ легкій паръ обволокъ усы его и бороду.
— Вотъ не было печали... пробормотать оігь себЬ
подъ-носъ и, не видя никого, кроме коидукторовъ да

выскочившихъ изъ вагоновъ тѣхъ пассажировъ, которыми. не сидится на ихъ мѣстахъ или которые вѣчно голодны,— пожалелъ, что ѣхалъ, по совѣту тетушки, въ
первомъ классѣ и заилатилъ за это лишнее.
— А что если даже и лошадей нѣтъ? Что я буду
дѣлать всю ночь иа сганціи? Да т у т е , кажется, и буфета
нйте.
Кондукторъ далъ свистокъ, поѣздъ тронулся II, сверкал золотыми искрами, постепенно въ сумракѣ ночи ушелъ
изъ глазъ Аркашипа.
Аркашииъ прошелся но доскамъ. Оиъ былъ въ своей
старой скунцевой шубе, несъ чемоданчикъ и не зналь,
куда девать ему тяжелый иледъ — подарокъ тетушки
Нечто похожее на глухое отчаяніе шевельнулось въ
душѣ ого.
— Пойду справляться: нѣтъ-ли лошадей... Но не
усігЬлъ онъ это подумать, какъ передъ нимъ при свѣтй
фонарей вырисовалась фигура въ теиломъ пальто, въ
кашне и въ барашковой, сѣрой шашей.
— Вы

господинъ

Аркашииъ? спросилъ его иезна-

комый, не особенно иріятвый, пискливый голосъ.
— Я.
— А если вы, то лошади давно уже ждутъ васъ...
Позвольте, я свезу ваши вещи. Имѣю честь рекомендоваться: родствеиникъ г. Варшавина, Самославскій.
Онъ такъ произиесъ

свою фамилію, что въ ушахъ

Аркашина что-то просвистало и не вышло никакой фамилии
— Телеграмма ваша пришла какъ разъ во-время, и
хорошо еще, что попала къ намъ въ руки. Мы только
что встали изъ-за стола, тотчасъ-же распорядились и
велели закладывать... Жаль вотъ только, что туманно,
месяца ие видать, а то-бы...
— А пе знаете, сколько градусовъ?

— Да не очень холодно... а сколько

градусов*—не

знаю-съ; ио не очень холодно...
Такъ, перекидываясь словами, обошли они товарный
поѣздъ и, перешагнув* черезъ немалое количество пролегающих* и мѣстами отъ огней лоснящихся рельсов*,
вышли на то самое мѣсто, гдѣ ожидали ихъ болышя
ковровыя сани съ высоким* задкомъ и жесткой отъ
мороза, сукном* крытой полостью.
Мѣшковато Аркашинъ влѣзъ въ эти сани, запахнул*
шубу, закутал* ноги въ пледъ и надвинув* на лобъ маховую шапку, мысленно перекрестился.
Съ шшъ рядом* поместился Самославскій. Кучеръ
подобрал* возжи, и тройка здоровых* барских* коней,
звеня бубенцами, двинулась сначала легкой рысью, и все
шибче и шибче понеслась но лѣсной дорог*. Ночь ие
была темна, моросил* снѣжокъ, лунный диск* казался
желтоватым* пятиомъ, и куда ни глядѣлъ Аркашинъ,
все казалось бѣлесоватымъ, сѣрымъ, безжизненным*...
Лѣсъ былъ хвойный, невысокій, мѣстами вырубленный, заваленный грудами снѣга, и только изрѣдка над*
этими грудами бѣлѣлись изогнутые стволы березъ или
чериѣлнсь пни, принимая фантастическія очертанія то какой-то птицы, то зв*ря, то черной мертвой руки съ
растоиыр енн ы ми и ал ьцами.
Аркашинъ, какъ истый петербуржец*, отвыкъ не
только отъ ухабовъ, которые безирестанно подбрасывали
сани, но и отъ этого унылаго простора и отъ этого
вольнаго воздуха.
— Ile сдишкомъ-ли мы гонлмъ? замѣтилъ онъ своему спутнику, который все больше поглядывал* на задъ
пристяжной и на неровные скачки ея, особенно когда
она прижималась къ коренной и косилась, осыпанная
инеем* какого-нибудь прилегающаго къ дорог* куста
или дерева.

— Ничего-съ, сказалъ спутник*:—скорѣе доѣдемъ. Не
хотите ли водочки хлебнуть? У меня есть лядунка съ забористой...
— Благодарю покорно, я водки ие пью.
— Какъ ие пьете? можетъ-ли это быть? Что-же вы
пьете?
— To-есть пью, пожалуй, въ экстренных* случаях*.—
Впрочем*, позвольте немного.
Спутник* точно обрадовался, тотчасъ-же вытащил*
изъ широкаго кармана своего пальто плетеную кубышечку, отвинтил* крышку и ноднесъ Аркашину.
Проглотив* два-три глотка, Аркашинъ слазалъ, что
водка, действительно, забористая, чистѣйшій спиртъ.
Самославскій немедленно послѣдоваіъ его примѣру,
ириложилъ лядунку ко рту и сталъ тянуть, слегка запрокииувъ голову.
Тройка бѣжала тише, и спутники стали разговаривать. Родственникъ Варшавииыхъ сталъ разсирашивать
Аркашина, какое вино любить онъ предпочтительно, и
когда тотъ подумавши отвѣчалъ, что любить портеръ,
обратился къ кучеру:
— А никакъ портерку-то у насъ и нѣтъ—а?
Кучеръ быстро оглянулся, иожалъ плечами и не отвѣчалъ ни слова. Аркашину только показалось, что одинъ
глазъ изъ-подъ шапки сверкнул* кашшъ-то сердитым*,
яркпмъ
—
—
—

блеском*.
Молодой еще должно быть?
Кто-еъ?
Да кучеръ-то ваш*.

— Да-а-съ, еще очень молодой, изъ форейторов*...
очень еще молодой, но вы не безпокойтесь, правит*
лучше всякаго стараго, молодцом* править, н до лошадей большой охотник* — изъ цыган*, должно быть: они

в с ! ДО лошадей большіе охотники. Онъ у насъ и самого
старика возить.
— Захара Олішпьевича?
— Да-а-съ...
— А оиъ часто выѣзжаетъ?
— Бывало часто-съ, на охоту бывало... ну, а теперь,
какъ съ лошади разъ свалился, все больше кряхтитъ,
должно быть, отшибъ с е б ! что-нибудь... Ноги стали
очень измѣнять ему, да ужъ и старъ-же онъ! Вотъ
увидите! В ы никогда его не видали?
— Давно не видалъ, съ детства.
— И Олимпіаду Захаровну никогда не видали?
— И ея не видалъ.
— Славная, я вамъ скажу, дѣвица... т. е. я вамъ
скажу...
Кучеръ привстал, взмахпулъ возжами, и лошади
помчались; такъ и полетѣли изъ-подъ копыт* ихъ комья
снѣгу во всѣ стороны.
Спутникъ прикусил* языкъ и опять сталъ поглядывать, какъ скачет* пристяжная.
— Быть намъ г д!-нибудь въ овраг!! подумал* неііривыкшій къ такой ѣздѣ Аркашинъ.
Воздух* вылъ и свистал* въ ушахъ его... Но вотъ
дорога стала шире и глаже, лѣсъ разступился въ обѣ
стороны и выше, въ млечную мглу поднял* темные, неопредѣленно-острые верхи свои.
— ІІепремѣнно отморожу себѣ носъ, подумал* Аркашинъ и спрятал* его въ приподнятый воротник* своей
шубенки. Ему казалось, что становилось все холоднѣе
и холоднѣе, и что этой дорогѣ, оглашаемой однообразным* побрякиваніемъ бубенчиков*, конца нѣтъ.
Такъ ѣхали они слишком* часъ, который Аркашину
казался цѣлоп вѣчиостыо. Миновали дв'Ь какія-то деревеньки, или выселки съ занесенными снѣгомъ избами.

Два раза собаки съ

лаемъ сопровождали

ихъ. Одинъ

песъ бѣжалъ за ними чуть не цѣлую версту

и охрип*

отъ слишком* усердиаго лая...
ІІакоиецъ вдали мелькнул* ряд* огоиьковъ... Аркашинъ освободил* носъ свой, а его спутник* опять
вынул* лядунку и такъ запрокинул* свою голову, что
вѣроятно вытянул* все, что было въ ней.
Ну, доѣхали! проговорил* онъ довольным* голосомъ,—все обошлось благополучно, слава т е б ! , Господи!
Тройка влетѣла въ отворенный ворота и мимо ярко
освѣщенныхъ окон* дома подлетѣла къ крыльцу и остановилась.
Съ окочеиѣлыми отъ стужи ногами вышедъ Аркашинъ изъ саней, и пока проводник* его дергал* за рукоятку звонка, при свѣтѣ фонаря, увидал*, что это былъ
худеиькій, невысокаго роста человѣчскъ съ маленькими
глазками п рыжеватый.
Кто-то шел* отворить имъ двери.
— Постойте! сказалъ Аркашинъ кучеру, —подождите!
— Что вамъ? торопливо спросил* его спутник*.
— • Да вотъ, пожалуйста, отдайте ему на водку.
Аркашинъ отвернулся къ фонарю, сталъ вынимать
деньги и услыхал* за спиной своей, что кто-то хихикнул*.
Онъ обернулся.
Самославскій хохотал* и топтался на одном* мѣстѣ.
— Чему вы? спросил* Аркашинъ.
«Не надо мион-лн иотѣшается?» подумал* онъ.
— Да такъ какъ-то стало смѣшно...
Въ это время человѣкъ пожилых* лѣтъ, въ ливрейном* сюртук!, отворил* двери сѣней, и показалась невысокая, ковром* обитая лѣстница.
— Так* вотъ, пожалуйста! сказалъ Аркашинъ и протянул* руку съ рублевой депозитной.
Кучеръ быстро оглянулся, и опять,

какъ

молнія,

блеснули глаза его. Но Аркашииъ уже всходилъ на лестницу съ такймъ чувство мъ, какъ-будто онъ сказочный
герой H входить въ какой-то фантастическій замокъ.

ХІУ.
Не успѣлъ оиъ скрыться за тяжелой дверью, какъ
кучеръ соскочилъ съ облучка и далеко не мужицкнмъ
голосомъ проговорилъ все еще хохочащему Самославскому:
— Ну, гдѣ рубль? что - же вы не даете? ведь не
вамъ дали на водку—мне...
— Ха-ха-ха! нѣтъ, ужъ позвольте мнѣ его у себя
оставить; я ведь тоже ие даромъ сопровождалъ его.
— Давайте!
— Да помилуйте, скажите ради Бога!
— Я вамъ сегодня-же другой рубль вышлю, если
хотите, серебромъ, а эту бумажку я спрячу на память.
И, высвободивъ одну свою руку изъ теплой варежки,
кучеръ протянулъ ее. Рублевая, смятая, депозитка перешла въ его полное распоряжеиіе.
Рука кучера вовсе ие была похожа на кучерскую
руку: она была такая бѣленькая, такая стройная.
— ІІу, теперь садитесь на мое мѣсто и проводите
лошадей, да спросите, отчего Кузьма не вышедъ къ ворота мъ. Неужели спитъ? Кажется, могъ-бы слышать...
— Такъ за вами, значить, рубль? присаживаясь на
облучекъ и забирая возжи, произнесъ Самославскій.
— Если вы не проболтаетесь...
— Будьте благонадежны...
— Ну, хорошо, ступайте!
—

Постойте... ради Бога...

Аркашииъ?

что за человѣкъ этотъ

— А вамъ зачѣмъ?
— Жеиихъ?
..
— И это до васъ нисколько ие касается, ступайте!
Тройка шагомъ отъѣхала къ фонарю, который одиноко
свѣтился въ глубин!; двора, у самыхъ кошошенъ, и издали, казалось, красный глазокъ его съ завистью погдядывалъ на бѣлый, зеркальный фонарь у главнаго иодъѣзда.
А молодой кучеръ, похлестывая кнутикомъ по ногамъ
своимъ, обутымъ въ мѣховые, сафьяномъ крытые сапожки, маленькими шажками пошелъ вокругь дома иа
другое, заднее крыльцо, на которое уже выбѣжали горничныя, услыхавшія давно имъ знакомое звяканье зоруи
п бѵбенчиковъ. У крыльца подбѣжала къ нему черная
собака, которую оиъ погладнлъ; затѣмъ, стуча каблучками, взбѣжалъ оиъ но ступенькамъ лѣстницы и проговорилъ одной изъ горничиыхъ:
Переодеваться... да зажги свѣчи! поскорѣи причесать меня!
XV.
Прошу теперь вообразить себѣ Аркашина въ той
комнатѣ, куда старый лакей въ сѣромъ фрак* привелъ
его. молча зажегъ свѣчи, закрылъ растворенную форточку, оглядѣлъ, все-ли иа мѣстѣ, есть-ли вода въ умывальнике, и пошелъ за его чемоданомъ въ переднюю.
Аркашину деревенскій домъ Варшавиныхъ показался
большимъ барскимъ домомъ, полнымъ жизни и движенія. Когда онъ ироходнлъ корридоромъ въ отведенную
ему комнату, онъ видѣлъ въ растворенный двери зажженный стѣнныя лампы, вид!;лъ свѣчи, чей-то профиль
съ картами, и слышалъ звуки рояля; словомъ, ото всего

дома вѣяло чѣмъ-то праздничным*. Самая-же комната,
куда провели его, показалась ему мрачной, даже мрачнее той передней, гдѣ тоже какой-то старикъ, въ такомъ-же сѣромъ фрак!, съ мѣднымн пуговицами, сиял*
съ него шубу и посоветовал* ему свою шапочку отдать
ему да сохрапспіс.
«Ну, вотъ и заѣхалъ!» Ему почему-то было и жутко,
и даже неуютно... Куда онъ пойдет*? кого увидит*?
какъ отрекомендуется, и какъ его примут*? Не фантазія-ли это тетушки, нелѣпая бабья фантазіп! Ну, что
онъ скажет*, если его спросят*: какими судьбами вздумалось вамъ пріѣхать къ намъ? — «Бр! зд!сь даже не
тепло... А я должен* еще иереод!ваться!»
Оиъ ощупалъ рукой, топлена-ли изразцовая иечь,
прошелся по ковру, погляд!лъ зачѣмъ-то въ окошко, и
когда вернулся лакей с * чемоданчиком*, спросил*, какъ
его зовут*.
— Ѳедоръ! пожалуйста, почистите мой сюртукъ, да
принесите сюда на ночь плед* мой, я оставил* его въ
передней.
— А кушать чай или закусить вы пожалуете въ
столовую, или прикажете вамъ сюда подать?
— Ужъ и самъ не знаю.
Оедоръ поглядѣлъ на него своими умными, стариковскими, б!лесоватьши глазками и произнес* наставительно:
— Лучше, если вы пожалуете въ столовую: тамъ и
закуска... и все-съ... да и вамъ, сударь, будете иріятн!е.
— Что д!лать—надо идти, подумалъ про себя Аркашинъ, засучивая рукава, чтобъ вымыть руки и все еще
вздрагивая отъ холода.
— Надѣюсь, что въ столовой я найду Захара Олнмиіевича. Мы! нужно его видѣть: я привез* къ нему

письмо оте тетушки, Анцынеровой. Знаете

вы мою те-

тушку?
— Гм! да-съ!

Какъ

не знать-съ госпожи Анцыне-

ровой?
— Ну, такъ какъ-же? найду я тамъ Захара Олимиіевича, или вы проводите меня прямо въ кабинет* его?
Лицо Ѳедора слегка перекосилось и сдѣлалось какъбы тан нствеынымъ.
— Нашего барина, сударь, не всегда можно впдѣть,
такъ какъ они уже не оченно молоды и часто изволят*
похварывать. Я, если прикажете, могу черезъ его камердинера доложить ему пли спрошу у Олимніады Захаровны?
— Пожалуйста!
Ѳедоръ вышелъ и, какъ показалось Аркашину, вышелъ на цыпочках* и тихо притворил* за собой дверь.
С) таких* камердинерах* Аркашинъ, как* петербургскій чиновник*, не іімѣлъ никакого поиятія. Ѳедоръ
былъ человѣкъ, вскормленный и выполированный крепостничеством*, и не столько гордился эмансииаціей или
тѣмъ, что онъ человѣкъ свободный, сколько т ! м ъ , что
онъ видал* виды... и знает* себѣ цѣну. Он* был* очень
в!жливъ своей особенной, лакейской вѣжливостыо, и
если-бы Аркашинъ дал* ему на водку двугривенный,
оиъ-бы почел* за невѣжество не взять его, но принял*бы его, ие говоря ни слова, не благодаря, даже глядя
куда-то въ стѣну,—словом*, такъ, какъ старые крючки
принимали взятку отъ просителей, т. е. прикидываясь,
что и не замѣчаютъ таких* пустяков*. — замѣчать не
стоите, а не принять совѣстно: товарищество можетъ
обидѣться, ибо... всякое даяніе — благо, и курочка по
крупочкѣ клюет* и тѣмъ сыта бывает*... Поел! эмансипаціи Ездил* онъ въ Петербург*, но скоро вернулся
въ старое господское гнѣздо. Петербург* ему не ионра-

вился.—Съ семьей тамъ жить нельзя, говорилъ онъ:—
господа живутъ тѣсно, а ва улицахъ, что ни шагъ,
либо трактиръ, либо кабакъ, либо пивная. Соблазна много,
а жить нельзя...—Почему именно нельзя, Ѳедоръ не
пускался въ подробности; человѣкъ оиъ былъ немолодой,
трезвый и сдержанный.
Одѣвшись и повязавши новый галстукъ, Аркашинъ
погрузился въ кресла и задумался... Мысль, что, уѣзжая.
ne успѣлъ онъ проститься съ Марьей Ильинишной, тяжелым* камнем* лежала у него на сердцѣ.

XVI.
Домъ не отдыхал*, не смотря на поздній часъ вечера: безпреетанно слышались голоса, бѣготия дѣтей,
шаги лакеев* или горничных*, иозвякиванье тѣсно поставленных* на поднос'! стаканов*; но Аркашинъ сидѣлъ точно въ засадѣ и все ждал* возвращенія Ѳедора,
все сидѣлъ и думалъ, что вотъ-вотъ сейчас* позовут*
его въ кабинет* къ Захару Олимпьевичу. Онъ воображалъ его старым* самодуром*, сухим* и гордым*, избалованным* судьбою; но, по увѣренію его тетушки, человѣкомъ очень умнымъ, хотя немного и странным*.
Такъ прошло полчаса.
Вдруг* шумно отворилась дверь и показалась человеческая фигура, изъ-за которой мелькала почтенная,
хоть Ii лакейская физіономія Ѳедора. Эта фигура была
ничто иное, какъ средняго роста большеголовый толстяк*, безусый и безбородый, очевидно, гладко выбритый, въ какомъ-то казакин! нараспашку, въ шелковой,
нѣсколько полинялой, желтой рубашк! съ косым* воротом* и безъ галстука. Сѣдые, ровной щеткой выстриженные волосы сильв'!е выдѣляли смуглый, почти брон-

зовый цвѣтъ его кожи, красный уши, темный, густыя
брови и мутно-сѣрые глаза, тяжелый и проницательный
взглядъ которыхъ почувствовал* на с е б ! Аркашинъ,
привставшій съ мѣста и смутно догадавшійся, что онъ
видит* передъ собой самого Захара Варшавіша, такъкакъ Ѳедоръ, притворивши за нимъ дверь, остался стоять
у порога.
Толстяк* съ полминуты оглядывал* гостя,—причем*
голова его тряслась, а морщины па лбу лежали суровыми складками.
Но пока гость молчал*, соображая, что все это значит* и въ каких* выраженіяхъ ему отрекомендовать
себя, у вошедшаго толстяка морщины сглаживались,
взглядъ становился довѣрчивѣе, на губах* появилось нѣчто похожее на улыбку.
— Похож*! заговорил* оиъ хриповатымъ голосом*:
Похож*... только покраспвѣе отца... повыше... а похож*,
похож*! Ну, нечего вамъ п рекомендоваться: самъ вижу,
что вы ничего... молодец*... Рыцарь, совсѣмъ рыцарь!
Милости просимъ! чѣмъ богаты... Тетушка ваша — здорова-ли? кажется, она вамъ тетушка, эта Прасковья Степановна?
— Я имѣю отъ пея письмо къ вамъ, съ тѣмъ и пріТхалъ, чтобы...
— Ну, письмо, это — того... это мы завтра... Коіі
чортъ, стану я теперь читать его? Идем* чай нить—согрѣйся! Да... если хочешь пуншу хорошаго—выпей!
— Ѳедька! обратился онъ къ старому лакею: служи
ему; это сын* Петра Валентиновича. Паминшь Петра
Валентиновича—а?
И голова его затряслась еще сильнѣе, должно быть,
подъ наплывом* молодых* и горячих* воспоминаній. —
Ну, веди меня!
Ѳедоръ взялъ его иодъ локоть, и старик* вышелъ, не

сказавши больше ни слова, ие обернувшись даже на пріѣзжаго; только глаза его увлажнились...
— Веди въ столовую! и Петра Валентиновича приглашай!
— Какого Петра Валентиновича? изумился Ѳедоръ.
Старикъ пріостановился на иорогѣ, точно тоже изумился, и съ укоризной поглядѣлъ на сгараго Ѳедора.
— Ну сына его! Сына...
— Ну, вотъ-съ! изволили видѣть?—проговорил* Федоръ, вернувшись къ Аркашину. — Теперь пожалуйте
чай шггь.

ХѴП.
В ъ столовой, за длинным* столомъ, Аркашинъ застал* большую компанію — и все зарябило въ глазах*
его: дымящій самоваръ, свѣчп и канделябры, блюда съ
коклетами, соусники, бутылки, незнакомый лица мужчин*,
какія-то дамы, дѣти, самъ Захар* Олимпьевичъ, облокотивши! ся на столъ и какъ бы задремавшій.
Оиъ поклонился, мужчины привстали и опять усѣлись.
Дамы оглядѣли его не безъ любопытства.
— Папа! пронесся голосъ одной нзъ дамъ, и такъ
звонко, что Захар* Олимпьевичъ поднял* голову.
— Что?
— Аркашинъ...
— А... да... гдѣ? Садись тутъ... вотъ тебѣ мѣсто...
очень радъ... Слава Богу... Ну, что—какъ ты?.. Ѣшь и
пей. Будь какъ дома... A гдѣ Олимгіія?!
—
—
—
—

Не пришла еще...
А?
Переодѣвается еще, должно быть,
Это зачймъ? какой вздоръ! зачѣмъ ей переодѣ-

ваться? Кажется, ей не въ диковину, что гости то и дѣло
иаѣзжаютъ къ намъ. И отчего такъ поздно чай? неужели
никто не пилъ?
— Это второй самоваръ ужъ... Ждали гостей... Олимпа
еще ие и ила.
Старикъ что-то хотѣдъ возразить своей старшей дочери (такъ-какъ щеголеватая дама въ кружевной наколкѣ
и въ модных* воротничках* была никто иная, какъ Варвара Захаровна Плюшииа, старшая замужняя дочь его),
ио страшно закашлялся... причем* жилы напряглись на
висках* его, и лицо нобагровѣло.
Понемногу успокоившись, оиъ обвелъ глазами присутствующих* и спросилъ, гдѣ Юрка (т. е. Юрій Ѳедоровичъ IIлюсъ, мужъ его младшей дочери, Ольги Захаровны).
Ольга Захаровна, которая въ эту минуту занималась
разрѣзываніемъ на кусочки холодной телятины, иначе
сказать, трудилась над* тарелкой своей маленькой трехлѣтией дочки, подняла свою голову съ иодрѣзанными
черными волосами, блѣдными, продолговатыми чертами
лица и безпокойнымъ взглядом*.
— Мужъ мой, отозвалась она, вкладывая вилку въ
руку дѣвочкп,—сейчас* прійдетъ, у него голова болптъ.
Вамъ его нужно, папа? добавила она, привставая и
какъ-бы собираясь выйти.
— Навѣрное дуется на кого-нибудь, проворчал* старик*, ноглядѣвшіі на Ольгу Захаровну. Т а ничего на
это ие сказала и тотчасъ-же вышла.
Ей вслѣдъ, загнув* назадъ голову, поглядѣлъ один* из*
присутствующих*, который, повидимому, меньше всѣхъ
обращал* вниманія на Захара Олимньевича и на неизвестное ему лицо Аркашииа. Сидѣлъ онъ пѣсколько развалясь,
пилъ лафитъ изъ стакана, изрѣдка поднося его къ губамъ
своимъ. Это былъ очень видный джентльмен*, нѣсколько
полонскій.

25

беззаботной наружности, но въ нревосходномъ бѣльѣ и
въ бѣломъ галстукѣ. Отъ его лица и углубленныхъ
темно-сѣрыхъ глазъ вЬяло чѣмъ-то холоднымъ и презрительнымъ; печать скуки лежала на этомъ пожпломъ
лицѣ. ие смотря на усмѣшку, какою соировождалъ оіп.
свои короткія рѣчи, вполголоса разговаривая съ своимъ
сосѣдомъ, Самославскимъ, да еще съ какою-то девушкой, круглолицей, съ голубыми, блестящими глазками и
пухленькимъ совершенно ребяческпмъ ротикомъ. Сей
джентльменъ былъ никто иной, какъ Плюшинъ, мужъ
старшей дочери Варшавина. Дѣвица-же, которую онъ коифузилъ, была гувернанткой у Ольги Захаровны при той
дѣвочкѣ, которую она кормила. У детей-же Плюшина
(двухъ дѣвочекъ и одного 6-ти-лѣтняго мальчика, которые были тутъ-же за столомъ, сидѣлп подвязанные сал фетками п все больше уплетали сыръ, икру и сардинки),
находилась другая девица, и никому веотрекомендованный Аркашивъ разомъ догадался, что она англичанка,
такъ-какъ у ней отъ ноздрей до верхней губы былъ по
крайней мѣрѣ вершокъ разстоянія, а лицо было все-таки
довольно пріятное, т. е. осмысленное, иначе сказать, въ
головй ея русского ума было на копѣйку, a англійскаго
ума но крайней мѣрѣ на 10 фунтовъ стерлинговъ.
— Степанъ Илыічъ! ты здѣсь? спросилъ Захара»
Олнмпьевичъ, все еще почему-то хмуря брови и недовольнымъ голосомъ.
—• Что прикажете? встрепенулся сидящій за столомъ
какой-то старичекъ очень смиренного вида, сутуловатый,
съ длпннымъ, въ серединѣ толстымъ носомъ, реденькой
козлиной бородкой и безволосый иа впалыхъ іцекохъ и
выдающихся скулахъ.
— Много гостей къ тебѣ наезжало сегодня съ иоздравленіемъ—а? Ты вѣдь имсшінникъ—а?
— Былъ только батюшка, отецъ Иларіонъ, да дыі-

коница, да еще вотъ г . Самославскій завермулъ ко мнѣ
пирога отвѣдать,—а то никто-съ...
— А что твои голуби?
— Ничего, воркуютъ.
— А будешь ты сегодня пуншъ пить?
— Какъ вамъ будетъ угодно.
— Ступай, наливай

чай! Видно я никогда не дож-

дусь...
Степанъ Илыічъ поднялся съ места и кругомъ стола
побрелъ къ самовару, Плюшинъ ткнулъ ему пальцем ь въ
бокъ, иа что тотъ засмѣялся, но въ полуоборота, скорчи лъ мину.
— Шалунъ! выразила его ыѣсколько сконфуженная
фнзіономія.
Этотъ Степанъ Ильичъ давно уже, съ незапамятныхъ
временъ, жилъ во флигеле н былъ какъ-бы нахлѣбнпкомъ при семьй Варшавина. Когда-то оиъ былъ учителемъ
у единственна™ сына Захара Олимиьевича, умершего
тому назадъ лѣтъ 2 0 , уже при второй женѣ его.
Но ие успѣлъ онъ снять съ самовара чайникъ и глазами опытнаго знатока по части разливаиья оглядѣть стаканы H чашки, приняться за сахарницу и поглядеть иа
скляницу съ коньякомъ, какъ въ дверяхъ изъ корридора
появилась девушаа—младшая дочь Варшавина, Олішпіада
Захаровна.
Она молча подошла къ отцу н иоцѣловала его

въ

голову.
— Ты переодѣвалась? спросилъ онъ полушутя, полусердігго.
Олимпія быстрымъ взглядомъ оглядела стол!» и незнакома™ гостя, который всталъ при ея появленіп, к отвечала отцу:
— Извини, папа я выезжала и немного прокатилась...
погода славная... тихо н ие очень морозить... А вы за-

ч ! м ъ не

за свое дѣло?

обратилась она къ носастому

Степану Ильичу:—кто васъ ироситт»?
Степан* Ильич* поглядѣлъ ua нее изіюдлобья, потряс*
головой, опустил* руки и сказал*:
— Такъ было угодно вотъ имъ...
И он* подбородком* пли, лучше сказать, копчиком*
бороды своей указал* на Захара Олимпьевича.
— Эге брат*! видно того... не въ свои сани не садись! засмѣялся Захар* Олимпьевичъ и опять чуть-было
не раскашлялся.—А ты, Олимпа, пожалуйста, сдЕіаіі м н !
нуншпку... да вотъ и гостю не мѣшает* с * дороги.
— С * меня довольно п чаю, къ пуншу я не привык*,
замѣтнлъ Аркашинъ, садясь на свое мѣсто блѣдиѣе и
сконфуженнѣе, ч!мъ когда-нибудь.
XVIII.
Онъ сконфузился потому, во-первых*, что Олимніада
сразу поразила его красотой своей: ему показалось, что
отъ роду никогда еще не в и д а л * он* такой блистательной
красавицы; во-вторых*, потому, что никто не догадался
его ей представить, и что она не обратила на него почти
никакого вниманія, точно его не было; въ-третьихъ, потому, что общество, которое застал* онъ за столомъ, показалось ему такнмъ чужим*, таким* несимпатичным*,
что оиъ не зналъ, как* ему вести себя. Подвыішвшііі п
суровый па вид* Захар* Олимпьевичъ больше всѣх* ему
нравился... но и онъ, не смотря на то, что в с ! замѣтпо
его побаивались, казался какимъ-то несчастным* стариком*, удрученным* тайною скорбью.
Аркашинъ еще вчера слышал* от* своей тетушки
(когда оставался у ней завтракать), что къ Захару Олимпьевичу наѣхали его зятья, мужья дочерей его, да такъ
и остались въ его усадьб! со вс!ми своими чадами и

домочадцами,—одинъ оттого, что прокутил* все свое состояніе; другой потому, что его выгнали со службы за
вспыльчивый нрав*, неукротимый и подозрительный.
Самославскій тоже показался Аркашину каким*-то
шалопаем* и будущим* горьким* пьяницей. Степан*
Ильич*, вотораго глазки точно мыши выглядывали изьподъ выпуклостей, на которых* не было бровей, тоже
ие внушал* большаго довѣрія: онъ показался ему іезунтом'ь, смиренным* на вид*, но плутоватым* и себ!-наум!. Ему даже казалось, что Илюшин* волочится за молоденькой гувернанткой съ припухлыми губками и что
жена его, Варвара Захаровна, на это не обращаете никакого вниманія и глядит* на пего, Аркашина, так*,
какъ будто старается понять, к * какому обществу онъ
принадлежит*, и стоитъ-ли с * нимъ порядочной женщин!
кокетничать.
Многое, можетъ быть, Валентинь Петрович* преувеличивал*, ио онъ былъ ие въ дух!—боялся, что простудился—и, что всего хуже. ц!лые полчаса сид!.чъ перед*
самоваром*, дожидался чаю н изнывал* отъ жажды, с *
лихорадочным* ощуіценіемъ в * спин! и холодными, какъ
ледъ, ногами.
Ему было невесело; но, когда увидалъ онъ Олнмпіаду,
оиъ забыл* и свою жажду, и свои холодный ноги, и весь
превратился въ то внимаійе, которое ие без* усилія воли
нужно было скрывать, не давая замѣчагь его.
Олимиіада, действительно, была красивая, рослая и
сильная д!вушка, съ правильными чертами лица, съ черными какъ уголь глазами, снизу также какъ и сверху,
опушенными длинными рѣсиицами, с * античным* ротиком*, свѣжая, полногрудая и тонкая. Вся она какъ-то
розовѣла, св!тплась и лоснилась. Лоснились ея темиьш
брови, лоснились ея волосы и лицо тамъ, г д ! кончались
влажные и продолговатые углы глаз* ея, что было осо-

бенно замѣтно, когда она въ профиль поворачивала свою
голову.
— И эта царица, эта богиня захочет* стать женой
моей? какой вздоръ! думалъ Аркашинъ;—на нес можно заглядеться, но мечтать о ней, не обладая сотнями тысячъ,
просто святотатство! Это то-же, чтобрилліаитъ стараться
обдЬать въ ореховую скорлупу. Да и любоваться на нее
ие слѣдуетъ слишком*.
А между т-Тшъ, оиъ изподтншка любовался, какъ она
бралась за серебряные щипчики, какъ клала сахаръ, какъ
наливала чай, какъ дѣлала пуншъ своему отцу, какъ двигались красивые, восточные глаза ея и такъ поглядывали
на отца, какъ будто ей было жаль его.
— Ты, папа, какъ будто ие въ духѣ, сказала она,
подавая ему стакаиъ, благоухающін ананасным* ром ом т .
— Да вотъ стало грустно: напомнил* мнѣ этотъ молодец*—оиъ указал* на Аркашина—и мое молодечество,
ті мою дружбу съ его отцомъ, и наши походы и мало-ли
что... Не люблю я всего этого припоминать себѣ —страшно
за себя, за человѣка страшно! Такъ, кажется, сказалъ
Гамлетъ: за человека страшно!
— Пожалуйста, не хандри!
— Э! что хандрить! Вѣришь-ли: я вѣдь не повѣрилъ,
что пріѣхалъ Аркашинъ, сын* моего голубя, Петра Валентиновича; пошел* поглядѣть—ну... и похож* и непохож*. Тотъ какъ будто былъ немного посмелее и поразвязнее.
— Тот* былъ съ друзьями,—заметил* Аркашинъ:—
а я—я здѣсь въ первый разъ, и никто меня не знает*.
Къ тому же я человек* не свѣтскій, и не иривыкъ...
Онъ это сказалъ такъ тихо, сидя вытянувшись въ
струнку, какъ сидят* мальчики передъ начальством*, такъ
тпхо, что Ольга Захаровна черезъ столь услыхала только,
что онъ не свѣтскій, и чему-то улыбнулась.

— Я такъ васъ и понимаю, говорили въ эту минуту
глаза ея:—такъ и понимаю, но, не смотря на это, вы
все-таки очень недурной собою мужчина, и я готова съ
нами познакомиться.
— Къ тому же, продолжал* Аркашинъ: — я никому
здесь не былъ представлен* и никого ие знаю даже по
имени.
Глаза Олимпіады остановились на лиц! своего родителя, и румянец* ярче заиграл* на щеках* ея...
— Да и не нужно, ничего этого не нужно! М н ! сказали, что пріѣхалъ Аркашинъ, ну, и этого съ меня, довольно, а что я тебя т у т * не познакомил* ни съ кѣмъ,
то вѣдь и меня здѣсь не знакомят* съ тѣми. кто прі!зжаетъ въ гости къ дочерям* моим*.
— Ахъ, папа! мы всегда, всегда тебя рекомендуем*—
какъ это можно! всплеснув* руками, произнесла Варвара
Захаровна.
— Гостей иногда полон* домъ, а я и не знаю, половины не знаю. Намедни былъ какой-то улаиъ, а кто онъ
такой—Господь его знаетъ!
— Это былъ князь Плонскій изъ Старой Русы, гдѣ
у него имѣнье. Мы думали, что ты знаешь, знаком* съ
нимъ—какъ это можно! Даже удивились мы всѣ, что ты
не подалъ ему руки—какъ это можно!
— У меня въ домѣ республика! всякій дѣлаетъ, что
хочетъ, и ты дѣлай, что хочешь—хотьнаголовѣ пляши!
Аркашинъ нисколько ие удивился, что старик* говорит* ему—«ты»; это даже ему понравилось. Это, подумал* онъ:—невольное иаслѣдіе отношепій его къ моему
родителю.
Выпивши стакан* пуншу, старик* на вопрос* дочери,
не принести-ли ему трубку, отвѣчалъ, что оиъ уходит*.
Затѣмъ онъ протянул* руку Аркашину и далъ ему понять, какъ еще много силы въ р у к ! его.

— До завтра! сказалъ старикъ : — а теперь я спать
хочу.
Его подшіли съ кресел*, и оиъ у шелъ.
Аркашішъ сзади вндѣлъ его широкую спину и голову,
ушедшую въ плечи. Не успѣлъ оиъ пройти въ коррпдоръ,
какъ въ столовую вошелъ толстяк* совсѣмъ другаго сорта:
рыжеватый, румяный, съ сѣрыми глазами на в ы к а т * —
типъ ие русскій, по, очевидно, сѣверный.

Олимпіада поглядѣла на него и сказала:
— Надѣюсь, вы ие сердитесь на моего папу, что онъ
никому васъ не рекомендовал*?
— За что-же я буду сердиться? Вѣдь это ие помешало вамъ заговорить со мной.
Олимпія опять на него погляд*ла и произнесла:
— Вы завтра еще ие успѣете отдохнуть.
— Да я не у сталъ.
—

XIX.
Это былъ Юрій Ѳедоровичъ Шюсъ. За иимъ вошла жена его и посадила его около себя, на пустое
мѣсто.
Юрій Федорович* былъ гораздо симпатичиѣе другого
зятя, Плюшипа: у него было открытое, доброе лицо, несколько капризное, но доброе. Что онъ до крайности
І І С І І Ы Л Ь Ч И В Ъ — э т о было видно и но розовым* пятнам* над*
его бровями, и ио его глазам*; что онъ былъ порядочный кутила—это тоже было.видно но его фигур*, очевидно, требующей нѣкоторой траты силъ, чтобы не лопнуть отъ прилива крови и порядочной плотности.
Столъ замѣтно оживился, даже глазки Степана Ильича
какъ-бы выл*зли изъ-подъ своихъ безбровныхъ выпуклостей. Самославскій крикнул* Аркашину, не хочетъ-ли онъ
папироску, Варвара Захаровна повеселѣла, Ольга Захаровна налила своему мужу вина п шепнула ему: не обращай вниманія, будь умникъ! Плюшішъ чему-то громко
засм*ялся.
— Вы къ намъ на долго? спросила Аркаішша Варвара
Захаровна.
— Я завтра утром* передам* письмо отъ тетушки
и надѣюсь уѣхать, такъ какъ мое порученіе будетъ исполнено.

Ну, тѣмъ лучше, что не устали. А какъ здоровье

Прасковьи Степановны?
— Она просила меня передать вамъ

свой усердный

поклон*.
— И... начала Олимиіада, наклонив* голову и поглядывая на ситечко, черезъ которое почему-то не проходил* чай:—и приказала вамъ на другой-же день отъ насъ
уѣхать?
— Нѣтъ, она мнѣ ничего ие приказывала, ио...
— Но я прямо скажу вамъ, что вы завтра отъ насъ
не уѣдете. Завтра или всѣ лошади будут* въ разгон*,
или кучера будут* такъ пьяны, что некому будетъзакладывать.
— Какъ! и тотъ молоденькій кучеръ, что везъ меня,
и тотъ будетъ пьянъ?
Не ус и* л ъ оиъ это сказать, какъ Самославскій фыркнул* отъ смѣха. Олимпіада вспыхнула и, сдвинув* свои
темныя, совершенно восточный брови, поглядѣла въ его
сторону.
— И оиъ будетъ пьянъ, отрѣзала оиа, подавая Аркашину третій стакан* чаю:—не дай Вогъ, какъ это
пьянство у насъ распространено—гориичныя л тѣ водку
ІІЬЮТЪ.

— Это она выискивает* иредлогъ, чтобы завтра не
пускать меня, подумал* про себя Аркашинъ:—ну, чтоже? можно будете и иослѣ-завтра выѣхать. Вѣдь глупо,

право глупо, воображать себѣ, что... Да, я буду дуракъ,.
если воображу, что такал красавица, такая богачка, избалованная и гордая, захочет* быть женой какого-то помощника столоначальника...
И чувство одиночества въ чужомъ дом* стало замѣтно
въ немъ исчезать—ему самому стало веселѣе при мысли,
что не успѣли его принять, какъ уже стараются
удержать его.
— В ы какъ будто и не рады, что къ намъ заѣхали,
проговорила Олимпія.
— И радъ и не радъ...
ІІо въ эту минуту на другом* концѣ стола начался
крупный разговоръ: зятья опять начали вздорить.
Гувернантки уводили дѣтей, матери цѣловали ихъ,
Ольга крестила свою дѣвочку и въ то-же время дрожала
за вспыльчивость мужа.
— Господа! нельзя-ли потише! сказала Олимпіада, обратившись къ мужчинам*:—-вѣдь ничего не слыхать —
такой шумъ!
Зятья отодвинули стулья, встали и вышли въ другую,
освѣщенную лампами комнату.
За ними поплелся носатый старичекъ и выбѣжала
Ольга Захаровна. Самославскін остался: его бутылка еще
не совсѣмъ была опорожнена.
— Отчего-же не рады? обратилась снова сь вопросом* къ Аркашину молодая дѣвушка.
Задавшись задачей и вида не показывать, что онъ
пріѣхалъ высматривать невѣсту, Аркашинъ отвѣчалъ заминаясь, что онъ не радъ потому, что не въ пору гость,
да еще незваный...
— Хуже татарина... досказала Олимпіада:—ио татары,
говорят*, народ* очень честный, и я не вѣрю, чтобы вы
были хуже ихъ.
И

улыбка обнажила ряд* бѣлыхъ, блестящих*

зу-

бовъ ея, тогда какъ брови ея все еще какъ будто хмурились.
XX.
Былъ уже первый час* ночи, но ни одна лампа въ
дом* еще не потухала. Изъ дальних* комнат* слышались
голоса. Аркашинъ остался за чайным* столомъ, втроем*
съ Олимпіадой и Варварой, сестрой ея. Онъ сознавалъ,
что, не смотря на все его желаніе казаться развязным*,
разговоръ какъ-то не особенно клеился: мысль, что эта
красавица или знаетъ, или подозревает*, съ каким* дерзновенным* умыслом* прі*халъ оиъ, связывала язык* его.
Но съ иимъ не церемонились. Е г о заставили съѣсть кусок* ветчины, причем* сама Олимпіада подала ему горчицу, налила въ стаканъ его краснаго вина и, наливая,
настойчиво ув*ряла его, что онъ голоден*, и что если
он* будут* плохо кормить его, то, чего добраго, онъ
подаст* на нихъ жалобу Прасковьѣ Степаповнѣ... Она
сама подавала хорошій прпмѣръ и не безъ анетита кушала.
Варвара Захаровна разспрашивала его, съ кѣмъ онъ
чаще всего видится въ Петербург*, гдѣ бываете, часто-ли танцуете и любитъ-ли музыку...
— Меня экзаменуют*, думалъ про себя Аркашинъ и
увѣрядъ, что онъ никого не видите, ничего хорошаго не
слышите и пикогда не танцуете...
— В ы ужъ, кажется, очень солидны или стараетесь
оправдать рекомеидацію вашей тетушки, замѣтила Варвара, поглядывая на него, хоть и изподлобья, но привѣтливо.
— Никогда не вѣрьте тетушкам*, отвѣчалъ Аркашинъ:—он* пристрастны.
— Какое-же это пристрастіе! разв* въ ваши лѣта

позволительно быть солидным*? Это вовсе не добродетель... Вотъ, завтра мы устроим* балъ и заставим* васъ
танцовать.
Олимпія, выпив* рюмку вина, сидѣла, облокотись на
столъ, и, молчаливо вглядываясь въ гостя, была отчасти
довольна, что сестра такъ за нее старается... Ей самой
говорить не хотѣлось, печать усталости лежала на лицѣ ея..
Закусивши и выпивши, Валентин* Петрович* стал*
прощаться.
Олимпіада, не вставая, протянула ему руку... Варвара отодвинула стулъ свой и, присѣдая, пожелала ему
покойной ночи и пріятнаго сиа.
В ъ эту минуту на дворѣ послышался глухой тоиотъ
и чегкій шумъ подъехавших* сапей.
_

Это еще кто? съ досадой проговорила

Олимиія,

поворачивая голову, сдвинув* свои соболиный брови и
прислушиваясь.
.
— Не Плонскій-ли князь съ своей компаніеи.
Ну, если оиъ, скажите ему, что я пошла спать.
H Аркашинъ слышал*, какъ Олимпія пошла вслѣдъ
за нимъ и, когда онъ отворял* дверь отведенной ему
комнаты, догнала его.
_ Прощайте еще разъ! сказала она, и во второй
разъ, сильнѣе прежняго пожала его уже теплую и мягкую руку.—Вамъ давно ужъ пора отдохнуть съ дороги.
А знаете, я ваша сосѣдка: черезъ дверь направо -

моя

комната. Если случится пожаръ, приходите спасать меня...
Прощайте!
Она пошла дальше. Ей навстречу выскочили горничныя, нона стала имъ что-то приказывать. Аркашинъ, войдя
въ свою комнату, опять нашел* форточку раскрытой и
дышащей холодом*: онъ тотчасъ-же бросился закрывал*
ее- потомъ зажег* свѣчу и, раздѣвшись, был* очень до-

воленъ, что нашел* свой иледъ у себя въ ногах* постели.
Накрывшись всѣмъ, чѣмъ только можно было накрыться, онъ не скоро согрѣлся и сталъ дрема іь, но
впечатлѣиія дня, мечты и воспоминанія долго мешали ему
заснуть.
Образ* Олимпіады, роскошной девственной красотой
своей, казалось, затмил* въ немъ блѣдный образ* бедной Марьи Илышишны. То была полевая фіялка, это—
цвѣтущая роза или лилія, та была звѣздочка, эта —
солнце, при котором* меркнут* тысячи звТздъ, та была
огоиекъ лампады, эта — сверкающее пламя на жертвеннике какого-то невидима™ божества... «Неужели... неужели возможно, чтобы такая девушка вдруг*... очертя
голову, согласилась быть женой моей!.. Невозможно!!
Только у тетушек* и могутъ возникать въ голове тат я фаитастическіе планы и иредположенія!.. Т у т * и думать нечего.
«А что если я уѣду, завтра-же уѣду и скажу тетушке: нетъ!.. я совсем* одурелъ! делайте со мной, что
хотите! по крайней мѣрѣ я умываю руки... Я т у т * не
причем*... Сватайте вы,—я-же—слуга покорный! Надо
иметь 3 0 , 0 0 0 годоваго дохода, чтобы рисковать быть
мужем* такой пышной барыни...»
Но Аркашинъ въ глубине души своей былъ очень
доволен*, что ничѣмъ ne связал* себя съ Марьей Ильинишной. «Сама судьба спасла меня!» подумал* онъ.
И въ его воображеніи опять промелькнуло доброе,
симпатичное личико той петербургской сосѣдки, у которой не далѣе, какъ третьягодня, онъ такъ жалъ руки
и такъ невольно, отъ всей души просил* поцѣловать
его. Но... это все промелькнуло какъ что-то далекое и
неуловимое и опять закуталось къ какую-то блестящую
фантасмаіюрію, и опять послышался новый, ему не в !до-

мый голосъ: «я ваша сосѣдка (опять сосѣдка!), и если
будетъ пожаръ (не дай, Господи!), приходите спасать
меня (Господи! какъ-бы это было хорошо, если-бы я
спасъ ее!!...)»
Но передъ тѣмъ, чтобъ заснуть, онъ сталъ думать
о своемъ департаменте, о томъ, послана-ли бумага, за
которую ему сказали «спасибо»; о томъ, какъ не хотели ему дать и полутораста рублей къ празднику и,
вероятно, дали-бы какпхъ-ыибудь 70, если-бы не Леонидъ
Семенычъ (великое ему за то спасибо!..) О томъ, назначатъ-.ш заседанье раньше 1-го января, пли до Новаго
года на службу никто ие придетъ... А что, если его
спросят!» или иошлютъ за нимъ но какому-нибудь экстренному дѣлу!
Всѣ эти скучныя и уже нисколько не фантастически!
мысли были нереходомъ къ тому,

чтобъ оиъ легъ на

спину, иоложилъ руку себѣ на сердце и заспулъ сиомъ
праведника.
XXI.
Было еще очень темно — темнѣе, чѣмъ было съ вечера. Аркашииъ услыхалъ за дверыо чьи-то шаги и
ириподнялъ голову. Ему показалось, что еще почь пли
около четырехъ-пяти часовъ но полуночи. Прислушавшись, оиъ зажегъ свѣчу, поглядѣлъ на свои часы и увидала», что восемь.
Не спѣша, умывшись и одѣвшись передъ туалетомъ.
оиъ пріотворилъ дверь въ корридоръ; трещала затоплеиная печь; алое зарево отъ пылающихъ дровъ играло на
полурастворенной двери. Онъ прошелъ въ эту дверь, вошелъ въ одну, Ііотомъ въ другую комнату, гдѣ иа ломберномъ столѣ горѣла свѣча; тутъ увпдалъ онъ иеприбранные мѣлкп, такъ сказать, очевидные, свѣжіе слѣды

ночи, проведенной за картами. Неподалеку, передъ простііііочпымъ зеркаломъ, мелькалъ козырекъ военной фуражки, на полу валялись папиросные окурки.
В ъ этой утренней рождественской темнот!;, въ этомъ
ему иезнакомомъ еще дом!;, среди иовой обстановки,
чувство, похожее на дѣтское, очень иріятное и въ тоже время безотчетно жуткое, проникло въ иего. Онъ
закурилъ папироску, поглядѣлъ въ темныя окна и вошелъ въ залу. Тамъ топился каминъ; лакей, тощій.
испитой и въ фартук!;, подметалъ полъ и очень удивился, увидавши такъ рано въ дверяхъ фигуру какого-то
барина.
Лицо лакея при свѣтѣ камина показалось Аркашшіу
какимъ-то зеленымъ, лоснящимся.
— Можно здЬсь пройти въ корридоръ? спросилъ онъ.
— Пожалуйте черезъ столовую.
— Куда-же?..
— А вотъ.
— Всѣ еще спятъ? спросилъ Аркашинъ.
Лакей оперся обѣими руками о рукоять щетки, молча
поглядѣлъ на него и спросилъ:
— А вы ночевали здѣсь?
— Да, ночевалъ.
— Что-же вы ни свѣтъ, ни заря?...
— Да ужъ девять часовъ!
— Что-жъ, что девять? Гости у насъ обыкновенно
къ завтраку просыпаются.
— А когда завтракъ?
— А во второмъ часу—-начнутъ звоннть.
— А Захаръ Олимпьевичъ когда просыпается?
— Да вы видно никогда у насъ не бывалп?
— Никогда.
— Во-отъ что! протянулъ лакей п, какъ-бы В П О . І І І І

удовлетворившись, опять принялся шаркать половой щеткой, передвигая съ мѣста иа мѣсто столы и стулья.
Подходя-къ столовой, Аркашинъ дрогнулъ: онъ увпХѣлъ въ полуотворенную дверь буфетной свѣтъ огарка
и два профиля: одинъ Олимпіады, облокотившейся на
столъ, другой - иеловѣка въ фартукѣ, очевидно, повара,
освѣщеннаго так :,, что низъ подбородка, кончить краснаго носа и часть свѣсившагося на лобъ колпака его
казались свѣтлыми бликами на пасмурном* фон! темно
стѣпы или шкафа. Олимпіада была в * чемъ-то оѣлом*
съ распущенными волнистыми волосами. Она, очевидно, заказывала завтрак* или о б ѣ д ъ . - «Что-жъ, можно и с ъ
гарниром*. Это как* в а м * угодно...» отзывался ей глухобасистый, спросонья охриплый голос* хозяина кухни и
баловня господских* желудков*.
— Справься! Куплено было два иуда и 20 фуніовь...
повысился голосок* дѣвушки, Образ* которой въ таком*
идеальном* свѣтѣ всю ночь рисовался въ воображѳши
Аркашина. Изъ боязни быть замеченным* и сконфузи в
одѣтую в * шлафрок* и непричесанную красавицу, Аркашин* съ бьющимся сердцем* повернул* назад*,
^
путем* черезъ залу, освѣщеипую дровами, пылающие
ст і ш и е , и черезъ другія комнаты. Только проход
мимо ломбернаго стола, нріостановился, оглянул* сіЬнь ,
па которых* висѣли д в ! большія картины, иисанныя
масляными красками. Из* рам* их* или, лучше сказать
„ з * тьмы тѣневыхъ частей, смутно в * натуральную величину вырисовывались глаза, бородатый лица, и выступали бѣлыя плечи и ноги полуобнаженных*;
*
Аркашинъ при одной свѣчѣ не мог* разглядѣть, чго зна
мат* эти изображенія, п прошел* въ свою комнату.

XXII.
Разсвѣло, т. е. тусклое, осыпанное снѣгомъ, утро глянуло въ окна, а въ дом! поел! того, какъ, закрывая
трубы, постучали вьюшками, опять все стало глухо и
пусто.
Аркашину становилось скучно невыносимо. Он* не
зналъ, что ему дѣлать до тѣхъ поръ, какъ проснется дом*
il его позовут* завтракать. Читать было нечего, писать
было не на чемъ, выручали папиросы, — и од* курил*
ихъ безъ милосердія. В ъ одиннадцатом* часу зашел* Ѳедоръ и тоже удивился, что пріѣзжій барин* успѣлъ уже
умыться и сидит* одѣтый въ табачном* дыму, точно
въ облакѣ.
— Чаю вам* или кофе? Что прикажете...
— Чаю, если можно... но вѣдь в с ! снять, кто-же м н !
сдѣлаетъ чай?
Ѳедор* движеніемъ руки показал* ему, что ие следует* об* этомъ безгіокоіпься, что все это въ его в о л !
и отъ него зависит*.
— Тетушка моя вставала также поздно, когда гостила
у вас*?... А?
— А ужъ не знаю, как* вамъ сказать? глубокомысленно замѣтилъ Ѳедоръ, какъ-бы намекая, что онъ при
пей не состоял*, п добавил*:—да вѣдь какъ-же иначето-съ? гости пріѣзжаютъ поздно... Ну-съ... надо опять
чаю напиться или пуншику... ну-съ, а потом* карты до
утра, а иногда, какъ хорошая погода, да барынь много
поиа!детъ—на тройках* кататься... когда-же и спать-то?
сами посудите!
— А гости часто сюда наѣзжаютъ?
— А какъ случится; уѣздъ не за горами, изъ Новгорода, изъ Петербурга тоже наѣзжаютъ.
полонскій.

gß

—

—

И ночуютъ здѣсь?

—

А то гдѣ-же? Наверху у насъ для гостей двѣ ком-

наты, да флигеля.
Чай, не дешева такая жизнь?
Оедоръ хотѣдъ что-то сказать, но промолчал*.
_ Я думалъ, что, поел* эмансипаціи, помѣщики стали
экономнѣе.
_ ІІослѣ какой маіщипаиіи?! А х ъ , это вы на счет*
того, что крѣпостныхъ-то отняли... такъ вѣдь кто какъ:
иной прожился, въ кѵлакъ себ* свистите, а иной... не
всѣмъ-же вдругъ прожиться, да на полку зубы класть?
Чу, а зягья—люди они тоже богатые!
— Кто-съ? зятья-то? Оедоръ прищурился и поглядѣлъ
на Аркашииа, какъ-бы соображая, на сколько онъ достоин* его лакеііскаго довѣрія.
Аркашинъ не сталъ больше разспрашивать ночтеннаго
старика, только повторил* просьбу свою—подать ему чаю.
Сію минуту-съ... Старый баринъ давно уже

от-

кушали.
—

Ахъ да! постои! можно-ли будетъ мнѣ войти къ

нему въ кабинет* и передать письмо Прасковьи

Степа-

новны?
— Не знаю-съ. Къ нему въ кабинете никто входить
не можетъ безъ доклада, только барышня Олимпіада Захаровна. Ну, да и нельзя-же иначе... все у ней на рук а х * : и ключи, и расходы... Ею все хозяйство держится.
— Какъ-же это оиа уснѣваетъ?
—

Ну, да ужъ такая уродилась, сударь; даром* что

барышня—нашего брата, мужчину, заткнет* за поясъ.
—

Это въ каком* же смыслѣ—заткнет* за поясъ?

—

А ноте вздумала вечоръ,

переодѣчась

кучеромъ,

возжн въ руки II маршъ! покатила на станцію, привезла
васъ и какъ ни въ чемъ не бывало—

Какъ!?

А вы и не знали?!

— Не зналъ! Да быть этого не можетъ?
Аркашинъ даже поблѣднѣлъ отъ такой новости.
— Да какъ-же этого не можетъ быть, когда это такъ?
У нихъ и костюм* есть такой кучерской: и шапка, и
рукавицы, и кушачекъ, и все... Помилуйте! какъ-же не
можете быть! Только, добавил* онъ, тревожно оглянувшись на дверь и подмигивая Аркашину,—если онѣ вамъ,
сударь, сами этого не говорили, то и не сказывайте!
— Не сказывать?
— И не сказывайте! Е щ е чего добраго... нѣтъ! ужъ
вы лучше помолчите. Да что ей это?! это—пустяки! Она
у насъ въ позапрошлое лѣто д в у х * бѣглыхъ бродяг* словила и отправила къ становому. У насъ въ лѣсу стараго
лѣсничаго изба—заброшенная; такъ они там* было вздумали ночевать. Барышня узнала, да ночыо и нагрянула.
Аркашинъ просто остолбенѣлъ: ничего подобного ему
даже не снилось.
— Какъ же они ее не убили?
— Да вотъ, пойдите же—ие убили! такъ струсили,
что хотѣли въ окно повыскакать, — ну, тутъ-то и словили ихъ.
— И она сама вошла въ избу?
— Сама... и одна, какъ есть одна, съ фонариком*.
— И безъ всякаго оружія?
— Можетъ и было какое-нибудь оружіе—пистолетик*
или кинжальчикъ—это я ужъ ие могу вамъ сказать
І а к ъ ч-го-же ей стоите на станцію съѣздигь? это намъ
ни иочемъ!
— Да вѣдь холодно чай—и руки можно отморозить.
Воиъ, я слышал*, въ Саратовской губерніи молодые люта
поѣхали дамъ катать, руки себ* отморозили.
— ІІичего-съ... он* и спятъ, такъ форточку велятъ
на ночь отворять. Коли ужъ очень морозно, такъ встану тъ, да сами ее и закроют*.
*

— То-то выи у меня на ночь отворили форточку... Гм!.
— Ахъ-да! вамъ чаю... Извините, сударь!..
И Ѳедоръ, какъ-бы спохватившись, прнподнилъ плечи,
повернулся и вышелъ.
Аркашииъ остался погруженный въ задумчивость. В ъ
ииомъ свѣтѣ предстала умствениымъ очамъ его эта ОлимIііада, эта поразительная, духъ захватывающая красавица.
Что-то робкое и смущенное прокралось ему въ душу,
быть можетъ, тайное сознаніе своей собственной немощи
передъ такой сильной и безстрашной дѣвушкой.
Вдругъ онъ вскочилъ и засиѣялся... такъ, какъ давно
не смѣялся.
— И я... я ей далъ рубль иа водку!..

XXIII.
В ъ этотъ день Захара, Олимньевичъ такъ и не вышелъ ни къ завтраку, ни къ обѣду, такъ что самое письмо
къ нему Аркашииъ передалъ Олимпіадѣ Захаровнѣ.
— В ы его извините, сказала ему Олпмпіада, машинально прочитывая адресъ.—Иногда онъ въ такомъ мначномъ настроеиіи духа, что не выносить общества, особенно шумнаго. Много въ жизни его было тяжелыхъ
потерь H удручающаго горя; случается, оиъ и выпьетъ
что-нибудь лишнее у себя въ комыатѣ, особливо, когда
болеиъ и его томить безсоншща... Надо вамъ сказать,
что новые п о р я д к и , новые люди... освобожденіе крестьяиъ
и, накоиецъ, внезапная смерть моей матери... цѣлыіі рядъ
нотрясеиій—все это ие могло не надломить его, и онъ
не только не хочетъ читать газетъ,—не хочетъ знать, что
дѣлается у насъ въ домѣ, иа все махнулъ рукой, и такъ
в о в с ѣ х ъ извѣрнлся, что пока довѣряетъ мнѣ одной... конечно, мой долгъ—оберегать его...
— У кого такой сторожъ, тому, конечно, бояться ие-

чего, улыбаясь ироговорилъ Аркашииъ. Въ эту минуту
онъ стоялъ въ залѣ, у этажерки для нотъ, заложа руку
за пазуху н радуясь, что говоръ гостей, наполияюіцихъ
комнаты, нозволяеп, имъ говорить искреннѣе, чѣмъ это
было-бы возможно, если-бы у всѣхъ были ушки на маку ni к!;.
— Признайтесь, сказала Олимиіада, отходя отъ рояля,
за который усаживалась Кпти, гувернантка Ольги Захаровны, вглядываясь въ раскрытыя ноты своими сонливыми,
черными глазками,—признайтесь, что говорила вами обо
мнѣ ваша тетушка?
— ЗачФмъ-же вамъ знать, что оиа объ васъ говорила?
— Скажите!
— Она говорила миѣ, что вы красавица.
Олимпіада улыбнулась такъ, что глаза ея заискрились,
a бѣлые зубы сверкнули изъ-подъ верхней губы.
— И вы разочаровались, нарочно ѣхалн, чтобы поглядѣть на красавицу, и—разочаровались!!
—

Къ

сожалѣнію,—ІГІІТЪ...

— Почему-же: къ сожалѣнію? какъ-бы про себя проговорила Олимпіада, и точно тѣнь прошла но ней — ни
слѣда улыбки уже не осталось па лицѣ ея — она задумалась.
— Знаете-ли вы, что я ждала васъ?
— Ждали?., меня?
— Да, я ждала васъ. Глядя на вашу фотографію (она
и до сихъ иоръ у меня), миѣ хотѣлось знать, дѣйствительио-ли вы такой, какимъ вы мнѣ представлялись за
очш), и такой-лп у васъ милый характера,, какимъ изображена, онъ на вашей фотографической карточкѣ?
— Развѣ можно судить но карточкѣ о характерѣ.
— il могу... я вѣдь колдунья въ нѣкоторомъ смыслѣ
слова. Смотрю на васъ и читаю все, что у вась иа душѣ...

Знаю, что вы не совсіімъ рады, что иріѣхали... ие нравится вамъ у насъ...
— Помилуйте!
Но тутъ раздались аккорды и посыпалась трель.
Надо было замолчать и слушать. Да они и рады были
замолчать, такъ какъ обоимъ имъ казалось, что разговор* ихъ принимает* оборот* весьма интимнаго свойства, и что каждый изъ нихъ невольно пококетничал*
другъ съ другом* на столько, что есть уже о чем* подумать.

XXIV.
Китіі (Аркашинъ такъ и не спросил* ея фамиліи)
играла недурно, даже очень недурно для деревенскаго,
хотя-бы и аристократическаго салона. Гости были очень
довольны, что эта гувернантка напоминает* имъ то
Шопена, то Шуберта, то кого-нибудь изъ наших* прославленных* композиторов*. Илюшин* сидѣлъ около нея
съ видом* знатока, то одобрительно кивалъ головой,
то, облокотись на спинку кресел*, закрывал* рукой верхнюю часть лица и изподлобья поглядывал* на ея бѣлую шейку и покатый плечики. Ольга Захаровна сидѣла въ углу и наблюдала за своим* супругом*, который иетериѣливо ожидал* вальса, собираясь провальсировать съ уѣздпой предводительшей, дамочкой, очень похожей на ядреное крымское яблочко (такая она была
маленькая, гладенькая, кругленькькая и па видъ вкусная).
Ольга страстно любила своего рыжеватаго, вспыльчиваго
и недалекаго по уму супруга. Будь онъ умнѣе—она бы
не могла такъ любить его и такъ ревновать. Ревность и
боязнь за мужа постоянно волновали грудь этой несчастной женщины. Ей все казалось, что не нынче—завтра
онъ со всѣми въ домѣ перессорится, всѣмъ наговорит*

дерзостей, и его попросят* уѣхать такъ же, какъ попросили оставить службу. Для нея онъ былъ такой-же
ребенок*, какъ и ея маленькая дочка, но ребенок* этотъ—
увы!—былъ одинъ изъ самых* непослушных* и, откровенный но своей финской натурѣ, постоянно хитрил* со
своей дрожавшей половиной, такъ какъ эта половина висѣла на немъ, какъ тяжелая цѣпь, и не давала ему простора.
Нечего и говорить о томъ, что жены еще передъ
завтраком* представили Аркашина мужьям* своим*. Илюшин* пожал* ему руку, пристально поглядѣлъ ему въ
глаза, приторно улыбнулся и не сказалъ ни слова. Плюса»,
напротив*, чему-то разсмѣялся, оскалил* зубы и, поглядывая на Аркашина поверх* золотых* очковъ, воскликнул*:
А! мы съ вами встрѣчались. Помните, въ одном*
дом - !... около Сипяго моста... я еще хотѣлъ угостить
васъ шампанским*, а вы... вышли въ переднюю, и слѣдъ
ваш* простыл*... Я еще помню, какъ я васъ за это
выругал*... Ха-ха-ха!..
Да у меня и знакомых* нѣтъ около Синяго моста.
Да не у знакомых*,—такъ, въ одном* семенном*
заведеніи...
— Это былъ кто-нибудь другой...
—

Говорите,

говорите!—другой!

Нѣтъ, ѵжъ какъ

вамъ угодно, а мы съ вами люди знакомые...

Вѣдь вы

винтите?
— Винчу.
— Ну, разумѣется! А въ штосъ не пробовали?
—

Не пробовал*.

— Попробуйте! штука славная: или профершпплитесь,
или ужъ того-съ... кого-нибудь облапошите паижесточайшимъ образомъ... Что вы смѣетесь? я вамъ дѣло
говорю...

Аркашинъ перестал* смѣяться.
— Л давно знакомы вы еъ Павлом* Павловичем*
Пусторыгинымъ?
— ІТе имѣю о немъ ни малѣйшаго поиятія.
— Ну, слава Богу! а я подумал* было, что вы съ
шімъ знакомы. Скотинище—первый сортъ, такой негодяй,
что вы представить себ* не можете: распускает* слухъ.
будто я проигрываю ті не плачу, тогда какъ я одному
ему столько переплатил*, что онъ самъ и сотой доли
того не стоит*. Вы, пожалуйста, ему ие в*рьте—скотина.
— Да я... я его совсѣмъ не знаю.
— И не знайте! и хорошо дѣлаете, что не знаете.
И Плюсъ, дружески потрепав* Аркашина по плечу,
отошел*.
ІІосл* вальса съ уѣздиой предводительшей, Ольга
Захаровна стала пальцем* подзывать своего супруга, но
онъ притворился, что не замѣчаетъ этого подзыванья и,
что - то мурлыча себ* подъ носъ, ушелъ въ другую
комнату.
Олимиіада сидѣла въ зал* у стѣыы и, казалось, была
въ мечтательном* иастроеніи духа. Около нея сидѣлъ
уланъ, князь ІІлонскій, вытянув* одну ногу и безучастно глядя на все собравшееся въ зал* общество:
вероятно, онъ мысленно дулся на Олимпіаду за ея plaide отвѣты на вс* любезности, которыми оиъ осыпал*
ее; но лицо его не выражало никакого неудовольствія :
оно было на столько же молодо п красиво, па сколько п
деревянно. Впрочем*, онъ гляд*дъ добрым* малым* и,
кѣроятно, былъ совсѣмъ другой человѣкъ, балагур* и
повѣса—въ кругу своихъ полковых* товарищей.
Вечером* составились танцы подъ звуки пяти доморощеныхъ стареньких* музыкантов*, оставшихся при
усадьб* не столько за старостью л*тъ, сколько ио привычкѣ. Это былъ остаток* большого оркестра изъ крѣ-

постных*, о котором* вспоминали иногда п Варвара
Захаровна, и Ольга Захаровна, какъ о какой-то невозвратной, но тѣмъ не менѣе сердцу ихъ милой ста[)ГШ*.

Аркашинъ нротанцовалъ двѣ кадрили съ сводными
сестрами Олимпіады и затѣмъ вынужден* былъ сѣсть за
ломберный столъ и повинтить съ улаиомъ, Плюшинымъ
и Степаном* Илыічемъ...
Позднѣе всѣхъ на этотъ импровизированный вечеръ
явился Самославскій, вмѣст* съ какимъ-то молодым* человѣкомъ, ио фамиліи Орликовымъ. У Орликова былъ большой, б*лый, закатистый лобъ, зачесанные на затылок*
волосы, глаза нѣсколько на выкат*, тонкій посъ н малейше усики. Войдя въ комнату, онъ поставил* въ угол*
свою палку, пощипал* свои усики и со вс*ми заговорил*
безъ церемоиіи, какъ давнишній знакомый.
Самославскій подошел* къ карточному столу, поздоровался съ Аркашииымъ, и на вопрос*, отчего его не
было видно весь день, отв*чалъ:
— Гдѣ ужъ намъ! *здилъ на мельницу-съ и чуть
не увязъ въ снѣгу,—столько его навалило, что проѣзда
н*тъ...
— To-есть, съ похмѣлья ноѣхали провѣтривать чадъ,
замѣтилъ Илюшин*, не глядя на нодошедшаго юношу...
Самославекій помолчал*, потомъ проговорил* себѣ въ
носъ: «.обижаться не стоить/» и вернулся въ залу.

XXV.
Аркашинъ освоился съ порядками дома, понялъ, съ
какими людьми пришлось ему жить подъ одной кровлею,
и велъ себя, какъ человѣкъ осторожный и мнительный,
съ большим* тактом*. Въ высшей степени ровный, ни-

чемъ невыдающійся, спокойный характера, и значительная доля самообладанія спасали его и отъ вспышекъ,
часто неумѣстиыхъ, Плюса, и отъ наглой самоувѣренности Плюишна, п оть кокетлпвыхъ заигрываиін Варвары Захаровны, н оть хптрыхъ разспросова, прнкинувшагося простакомъ стараго гувернера, который раньше
всѣхъ почуяла,, что изъ всѣхъ женихова,, претендующихъ
на руку Олимпіады, она выберетъ никого другаго, какъ
Аркашина, и что свадьбѣ не миновать. «Вотъ, помяните
.мое слово!» не разъ шептала, оиъ на ухо и Илюшину,
и Плюсу, и Ольг!; Захаровнѣ, къ которой почему-то онъ
особенно благоволилъ, ибо всякій разъ отъ обѣдни ей
одной привозилъ просфоры и покупалъ ея дочкѣ всякія
сласти и мячики.
— А какое намъ дѣло, за кого Олимпія выйдетъ замужъ, хоть за чорта! говорили зятья. Имъ даже хотѣлось, чтобъ она скорѣе вышла замужъ и чтобъ мужъ
куда-нибудь увезъ ее. Не така, иа это дѣло смотр-Lu и
ея сестры. У каждой изъ нихъ былъ для ыея жениха,
изъ числа ихъ близкихъ зиакомыхъ, которые, какъ казалось имъ, для Олимпіады могли бы составить самую
приличную паргію. И І І Ы Х Ъ он!; сами обнадеживали, обещали имъ свою помощь, ручались въ усиѣхѣ. Варвара
Захаровна въ особенности хот!;ла, чтобы Олимпія вышла
за человѣка богатаго, чтобъ у ней въ Петербург!; былъ
свой садонъ, чтобы вся петербургская знать иріѣзжала
ка, ней, и чтобы она, нріѣзжая къ сестрѣ, могла возобновить свои нрежніи связи съ бомондомъ. Ольгѣ Захарович хотѣдось, чтобы у Олимпіады былъ мужъ пожилой
и чииойникъ: если не губернатору то председатель или
прокурора,,—однимъ словомъ, ей хотѣлось заму жест во мъ
Олимпіады дать случай когда-нибудь иомѣстить своего
муженька на служебную должность съ прилнчиымъ содержащему хоть муженекъ этотъ ие разъ говорилъ ей, что
до смерти Захара Олимпьевича она, никуда изъ усальбы

не уѣдету такъ какъ негодяй Плюшинъ и его вертопрашная супруга ненремѣнно, первымъ долгомъ своимъ,
иочтутъ ограбить весь домъ, увезти все серебро и, можетъ быть, даже поддѣлать фальшивое, въ ихъ пользу
составлен но е завѣ ща н іе.
Олимпіада все это понимала и часто чувствовала себя
одинокой среди родныхъ и знакомыхъ; ей было тяжело
нодчасъ; но она ни передъ к*!;мъ не открывала души
своей. Bcï; знали, что она одна пользуется особеинымъ
довѣріемъ отца, и нехотя во всемъ уступала ей, боялись
сердить ее.
Судя но всему, Олимпіада знала уже, что Аркашииъ съ тѣмъ и ііріѣхалъ, чтобы за нее посвататься,
да и какъ-же могла-бы она этого не знать, находя въ
Прасковьѣ Стенамовнѣ, пріятельницѣ ея нокойыой матери, единственную старушку, передъ которой она
иногда отводила свою душу; не она-ли сама сказала ей,
завладѣвъ фотографической карточкой Аркашина: «пришлите своего племянника иодъ какимъ нибудь предлогома,,
и если онъ мнѣ понравится, то пріѣзжайте свахой, я ие
откажу ему». ЗатФмъ, много п долго разсіірашивала она
тетушку о характерѣ Валентина Петровича, о его восинтаніи, о заиятіяхъ и составила о немъ такое лестное
мнѣніе, что не разъ думала про себя: «вотъ человѣкъ
подходящій! такого-то мнѣ и надо!» При этомъ боялась
она одного—разочароваться. Но, познакомившись съ Аркашинымъ, не подько не разочаровалась, напротивъ, прежде
всего влюбилась въ его ростъ, въ его бЬдое лицо, кроткозадумчивые большіе глаза и въ высшей степени почтенную шелковистую бороду; иотомъ оцѣнила въ немъ его
скромность, его добродушную улыбку и, что особенно ей
понравилось,—это то, что никакого фатовства она въ незіъ
не замечала; оиъ не корчилъ изъ себя ни великосвѣтскаго деидн, нн покорителя женскихъ сердецъ, ни разе-

чарованная, ни человека с * достатком*, ни чиновника,
подающаго надежды быть современемъ звѣздой первой величины, т. е. носить звѣзду, ни даже либерала
съ революціоннымъ душком*, что было въ такой модѣ
между столичной и провтшціальной молодежью того
времени.
Одно было досадно ей:
«Сотни людей, думала она, были влюблены въ меня,
даже Самославскін, но, т а к * или иначе, они вовсе этого
не скрывали и ие скрывают*; что же значите, что Аркашинъ шічѣмъ ие обнаруживаете, что сердце его въ мои х * руках*. Что я ему нравлюсь, это ясно; но м н !
этого мало: я выйду замужъ только за такого человѣка.
который рад* будетъ за меня въ огонь и въ воду; за человека, который страстно меня полюбите—беззавѣтно и
безвозвратно!»
Такъ думала Олимпіада и, приписывая молчаливую
скромность Аркашина его тайной робости, его боязни
быть сю осмѣянньшъ, рѣшплась во что бы то ни стало
ободрить его своим* исключительным* къ нему вниманіемъ.
И, действительно, она оказывала ему такое вниманіе,
такъ была съ нимъ ласкова и дружески откровенна, т а к *
любила оставаться съ ним* иаедішѣ, что ие только Аркашин* попал*, что онъ ей нравится,—весь домъ, в с ! родные, даже прислуга это поняли и стали смотрѣть на
Аркашина, как* иа жениха, на будущаго мужа Олимпіады
Захаровны. Только пріѣзжіе гости, которые то и дѣло
наполняли домъ Варшавпныхъ, не догадывались: Варвара и Ольга не хот!ли огорчать своих* протеже; мужья
и х * смотрѣли на Олимпіаду, какъ на продувную, холодную кокетку, и думали про себя: «одурачить она его
такъ же, как* и многих* уже одурачила!» и молчали.
Если-бы Аркашинъ рѣпшлся на банк* или штос*, да

нропгралъ-бы имъ— ну, хоть тысячу рублей и тотчасъ-же
эту тысячу отсчитал* имъ, ие поморщившись, ну т о г д а тогда онъ не только заслужил* бы ихъ вниманіе, можетъ быть, они и повѣрили бы старику-гувернеру и своим* щебетуньям* - женамъ, что Аркашинъ—нареченный
жсиихъ ихъ бель-сестрицы, какъ они называли Олішпіаду.
Вотъ почему сосѣди и гости ничего не знали, и даже
князь Плонскій не смотрѣлъ на Аркашина, какъ на своего соперника.
XXVI.
Двадцать девятаго декабря утром* Олимпіада долго
оставалась в * кабинет! отца, долго о чемъ-то съ нимъ
бесѣдовала, вышла отъ него съ сіяющимъ лицом* и тоттасъ же ушла въ свою комнату переодѣваться къ завтраку; но завтрак* иа полчаса былъ ранѣе обыкновенная,
и она запоздала, потому что с * полчаса сидѣла на одном*
мѣстѣ, погруженная въ задумчивость, и только тогда догадалась, что пора ей переодѣваться, когда въ дом! раздался обычный звонок*, призывающій въ столовую.
Аркашинъ въ первый разъ увидалъ ее одѣтоіі съ такой элегантной роскошью и съ такой короной волос*, что любой столичный франта побился-бы об* закладъ, что это
шиньон*, тогда какъ это были ея собственные волосы,
могучая растительность которых* была тоже одним* из*
признаков* ея физической силы.
Когда она входила, зятья и нѣкоторые изъ гостей
уже встали изъ-за стола: они собирались на охоту, т а к *
какъ имъ дали знать, что крестьяне неподалеку выследили медвѣдя. Они были увѣрены, что Олшшіада по обыкновеиію отправится вмѣстѣ съ ними, и очень удивились,
что она облекла себя въ черный атлас*, въ дорогіе кружева и браслеты, а не въ сѣрое, фланелевое, короткое

платье съ малиновыми пуговицами, надѣваемое ею поверх* шароваръ, и ие въ охотничьи мѣховые сапожки.
— Вы ие съ нами? спросил* ее Плюшинъ. Въ глаз а х * его замелькал* тотъ-же вопрос*, и оші остановились на лицѣ ея съ оттѣнкомъ скрытой досады.
— Куда съ вами? какъ-бы удивилась Олимпіада.
— На медвѣдя. Можетъ быть, вамъ опять удастся
пристрѣлить его. Напрасно вы пренебрегаете нашим* обществом*.
— А вы собрались па охоту?
— Да вѣдь вамъ это было известно: еще вчера говорили...
— Ничего я не слыхала... Да и ие очень расположена,—не нахожусь въ кровожадном* настроены духа.
«Знаемъ мы, въ каком* ты расположены духа», подумал* про себя Яков* Яковлевич*, уткнувши въ тарелку свой иосъ и поглядывая нзподлобья на Ольгу Захаровну.
— ГІоѣдемъ, шепизма Варвара: вотъ и Валентин* Петрович* поѣдетъ...
— Валентин* Петрович*, вы ѣдете?
— Я ничего не знаю, отвѣчалъ Аркашинъ съ некоторым* изумленіемъ:—да и какой-же я охотник*? Развѣ
изъ любопытства... да и то...
— Вижу, что вамъ не хочется, и не ѣздите!..
— Значит*, по-нросту,—ты не хочешь пускать его,
не безъ нѣкоторой язвительности замѣтнла ей Варвара.
Ольга ничего не говорила; она въ это время торопилась—кормила свою дочку, которая таращила на всѣхъ
свои глазенки и машинально раскрывала ротикъ; но
Кити, которая тоже собиралась провожать охотников*
до привала, поглядела на Олимніаду съ таким* выраженіемъ, какъ будто ея младенческія губки хотѣли сказать

•ей: «то-ли дѣло оставаться вдвоем* съ милымъ дружком*,
я-бы и сама на твоем* мѣстѣ не поѣхала».
У этой Кити у самой было сердечко не совсѣмъ спокойно; слишком* уже настойчиво приставал* къ ней Илюшин*. Она все чего-то боялась, и все-таки ей было очень
иріятпо, что за ней ухаживает* такой столичный левъ и
ианѣваетъ ей, что она мила какъ ангелъ, играет* какъ
серафим* и что никто въ свѣтѣ, кром! его, ие способен* такъ оцѣнить ея прелести.
Скоро всѣ вышли въ залу. За окном* слышалось побрякиванье бубеицевъ и топотъ подъѣзжающпхъ троек*.
Въ комнатах* раздавались голоса—бѣготня дѣтей и шаги
спустившихся сверху и но корридору проходящих* въ
переднюю мужчин* въ высоких* саиогахъ съ ружьями
и дамъ съ муфтами. Варвара и Ольга были въ теплых*
шубкахъ, отороченных* мѣхомъ, съ башлыками поверх*
бобровых*, на лобъ надвинутых* шапок*. Одна только
Кити была въ стареньком* лисьем* салопчикѣ и въ атласном* капорѣ...
Олимпія подошла къ окну, и ослепительное зимнее
-солнце освѣтило всю величавую, нѣсколько суровую красоту ея. Аркашинъ невольно остановил* глаза свои на
ея бѣломъ, но не блѣдномъ лицѣ, на нрофил! длинных*
приподнятых* рѣспицъ и темных* глаз* ея, мерцающих*
въ ихъ тѣыи, какъ золотыя искры на черном* бархат!...
Ему казалось, что вся душа ея рвется туда-же, на свѣжій, холодный воздух*, навстрѣчу вѣтру и снѣжной І І Ы Л И ,
туда, гдѣ простор* н опасность... и что если-бы не онъ,—
оиа-бы иепремѣнно поѣхала.
— Олимпіада Захаровна!
Она обернулась и сказала, приподнимая указательный
пальчикъ:
— Смотрите, какъ криво поставлена дуга вот* па
той троіікѣ, и никто этого не замѣчаетъ! И зачѣмъ

запрягли эту тройку, желала-бы я знать? Буланые были
уже въ разгон*... сегодня утромъ на нихъ ѣздили за
ировизіей... Не берегутъ лошадей—что прикажете дѣлать?
добавила она, иожавъ плечами.
— Олимиіада Захаровна! отчего вы не ѣдете? Вѣдь
вы любите такін прогулки! Неужели вы церемонитесь?
— Я это дѣлаю вовсе не изъ церемоиіп. Неужели
вы думаете, что я стану стѣсняться? Мнѣ пріятио остаться
съ вами, и и осталась—вотъ и все!
PI оиа это проговорила такъ, какъ будто ей даже досадно, зач*мъ онъ самъ этого не понимает* и вынуждает* у ней такого рода объясиенія.
У крыльца возлѣ санеіі показались верховые: старый
доѣзжачій и еще какой-то молодой человѣкъ сь винтовкой въ чехлѣ за плечом* и лядункою.
— Боже мой! сколько зд*сь всякаго народа! подумал* Аркашинъ: п лакеи, и нахл*бники, и музыканты,
и охотники,—и чего туте нѣтъ? Видно, еще не пришла
пора класть зубы на полку!..
Какъ провел* весь этотъ день Аркашинъ, этого бы
и онъ самъ описать не могь. Скажу только, что въ сумерки Олимпіада ѣздила съ иимъ вдвоем* кататься въ
дѣсъ и сама правила лошадыо; да еще скажу, что когда,
поздно вечером*, Аркашинъ вернулся въ свою комнату,
онъ долго не могъ раздаться, все ходил* изъ угла въ
уголъ, чего съ ним* прежде никогда не случалось и что
выдавало въ немъ въ высшей степени взбудораженное состояніе духа.
Онъ былъ и страстно влюбленъ, и въ то-же время
какъ будто и не влюбленъ. Онъ глядѣлъ на Олимиіаду,
какъ очарованный, но, какъ набожный монахъ перед*
ликомъ мадонны, ни разу еще ие пожелал* вс*мъ сердцем* ни ласкъ ея, пи поцѣлуя. Красота ея ничего, кромѣ
восторженнаго эстетического обожаиія, не возбуждала въ

немъ; онъ и самъ еще не могъ понять, что съ иимъ такое; къ тому-же—не могъ оиъ не замѣчать, что и она
благоволит* къ нему и какъ бы снисходите—это пуще
всего дразнило молодыя мечты его.
Но, вм*сто того, чтобы умиляться и радоваться беззавѣтно и безотчетно; вм*сто того, чтобы отдаться своему влеченію, онъ колебался, прислушивался къ тому,
что говорите ему его щепетильная честность, его осторожный разсудокъ...
Совсѣмъ не то происходило въ душ* Олимпіады. ІТо
нѣкоторымъ признакам* какъ-бы чутьем* поняла она,
какое сильное впечатлѣніе производите красота ея на
этого желаннаго ею гостя. Она заручилась согласіемъ
отца и съ полной увѣренноетью, что Валентин* Петрович* ие минуете рукъ ея, была совершенно покойна:
никакой внутренней борьбы ие происходило въ ней;
только, • какъ-бы сознавая себ* цѣну, ей не хотѣлось
выходить замуяіъ прежде, чѣмъ претенденте на en
руку не докажет* ей всей готовности своей идти за нее
въ огонь и воду, иначе сказать, если не выкажет* всей
силы ие только своей страсти, но и своего характера.
Ей хотѣлось прежде, ч*мъ онъ уѣдетъ, испытать его.

XXIX.
Зятья прислали сказать, что они переночуют* у
князя Плонскаго и поѣдутъ въ городъ, гдѣ будут* на
вечер*, въ клуб*, и вернутся только на другой день,
31 -го декабря, къ завтраку, а потому и просили распорядиться выслать за ними лошадей на станцію. Варвар* Захаровы* было все равно, гдѣ будетъ пропадать
ея мужъ; оиа считала себя великосвѣтской дамой и на
такой вздоръ, какъ нзмГша или амуриыя шашни не обращала никакого вннмашя. Но Ольга была въ отчаяніи:
лолонскій.
27

418

Богъ знаетъ, какія картины рисовались ея ревнивому
иоображеиію... Шампанское, карты, безиутныя женщины,
драка, мужъ, взятый въ полпцію; мужъ, вызванный на
дуэль; мужъ, убитый изъ ревности къ какой-нибудь потаскушкѣ... И всѣ эти воображаемыя ею трагедіи она
носила въ груди своей, какъ дѣйствительное горе, какъ
уже совершившійся на самомъ дѣдѣ фактъ, и если не
плакала, ходя І І З Ъ комнаты въ комнату, то только потому, что нѣкоторая доза разсудка все еще говорила ей:
авось вернется, и всѣ эти страхи опять окажутся сущимъ
вздоромъ...
Вчерашніе гости, позавтракавши, разъѣхались. Былъ
уже шестой часъ, когда раздался звонокъ, прпзывающій
к-], обѣду. В ъ той комнатѣ, гд!;, освѣщаемый стѣнною
лампою, вид cil ъ былъ Лотъ, съ одной стороны бѣгущііі
изъ Содома, а съ другой стороны—обиимающій дочерей
своихъ, на широкой оттомаикѣ спдѣлн вдоемъ Олимніада
и Аркашииъ.
—

Или это вамъ ие ио спламъ? задумавшись прого-

ворила красавица.
— Но... Что-же я тамъ найду? возразплъ тотъ, поглядывая иа револьвсръ, который былъ въ рукахъ его,
какъ на вещь, совершенно ему незнакомую... и какъ-бы
удивляясь, какъ эта вещь могла попасть къ нему.
— Можетъ быть, найдете то, чего не ожидаете. Иотомъ... приходите и разкажите мнѣ все, что вы увидите
и услышите. A вѣдь теперь у насъ святочные дни. Я
буду гадать въ ваше отсутствіе.
— Не понимаю, и все-таки повинуюсь вамъ, проговорилъ, болѣе чѣмъ когда-нибудь блѣдиый, Аркашииъ:—
или вы хотите испытать, смѣю-ли я, подобие вамъ, рисковать собой...
— Иеспрашиванте, зачѣмъ н почему... Смотрите на
это, какъ иа мою глупую фантазію, и помните, вы дали

__ 4 ! 9
миѣ честное слово. Ну, перестаньте серьезничать...
Вѣдь не будь васъ со мной, я была-бы на охот!;, и, можетъ быть, медвѣдь своей лапой разодралъ бы мн!; лицо
или сиялъ бы съ меня черепъ.
— Что-жс тутъ хорошаго? Это даже гр!;шно такъ
себя ие жалѣть... проговорилъ смущенный Аіжашинъ.
— Эхъ! заставьте меня жалѣть себя!.. Научите, для
чего и для кого я должна жалѣть себя...
ІЗъ эту минуту вошелъ Ѳедоръ съ салфеткой и почтительно пролепеталъ, что всѣ уже за столомъ сидятъ.
— Слышали, съ неудовольсгвіемъ возразила Олимпія,
подала руку Аркашину и сказала: — не оставляйте револьвера... д!;тн...
Когда Аркашииъ вошелъ съ пей въ столовую, онъ
тотчасъ-же почувствовалъ, что глаза всѣхъ присутствующихъ, дая«е дѣвочекъ, дочерей Варвары, обратились на
него и на Олішпіаду. Онъ иокрасиѣлъ и не зналъ, что
ему дѣлать съ револьверомъ...
Оглянувшись, онъ нололшлъ его на мраморную доску
иотухшаго камина,, возлѣ бронзовыхъ столовыхъ часовъ,
старинной французской работы.
Это былъ револьверъ Олимпіады, и зачѣмъ оиъ былъ
даиъ ему, мы это узнаемъ внослѣдствіи.
Варвара Захаровна, съ тою-же стереотипной улыбочкой, которая никогда не покидала лица ея, указала ему
мѣсто за столомъ между собой и Олимиіадоіі.
Совсѣмъ, совсѣмъ неловко было бѣдному Валентину
Петровичу.
— Какъ здоров™ вашего папа? спросилъ онъ Варвару Захаровну.
— Я не знаю, спросите Олимпіаду.
— Какъ его здоровье! спокойно отозвалась Оліш-

піада:—сегодня, только-что разсвѣло, онъ прислал* за мной,
и мы съ ипмъ гулили, прошлись по всГ.мъ комнатам*.
— Какъ это выходят* замужъ? спросила одна изъ
дѣвочекъ, обращая вопрос* свои къ старому гувернеру
— Я никогда замужъ не выходил*, не знаю, отв!-.
чалъ тотъ, чего-то сконфузившись и низко опустив*
носъ свой и лоснящуюся лысину.
Самославскій, но обыкновенію, фыркнул*. Онъ почти
никогда въ обществ! не подавал* своего голоса; оставаясь-же съ кѣмъ-инбудь вдвоем*, имѣлъ даръ не только
болтать, по и надоѣдать своими разговорами:
Ольга Захаровна поглядѣла на Степана Ильича и едва
заметно покачала головой.
— Я тоже не могу тебѣ сказать, какъ выходят* замужъ, отвѣчала ей черезъ стодъ Олимпіада: — жениха
нѣтъ, некому научить. Ты бы лучше спросила объ этомъ
свою мамашу.
Варвара Захаровна, къ удивленно Аркашина, разеердплась.
— Вотъ! стоит* обращать внтіманіе на глупые вопросы глупой дѣвчонки! Кто это внушает* ей?
— Никто не внушает*, сказала Олимпіада:—слышала
фразу, сто разъ при ней сказанную, и просит* пояснить ее.
— Мало-ли говорится фраз*, нельзя-же все пояснять!..
И Варвара Захаровна заговорила ио-французски, въ
увѣрености, что Аркашинъ ее не понимает*. Она уже
пробовала съ нимъ говорить, пуская въ оборот* свой иарижскій выговор*, но такъ-какъ Аркашинъ тотчасъ-же
признался ей, что но-французски онъ говорить ие мастер*, заключила, что этотъ человѣкъ хоть нѣсколько и
отесан*, но никогда не былъ въ порядочном* обществ!

и далек* отъ того, что называется порядочным* воспитанием*.
Англичанка, оскалив* свои рыбьи зубы, возражала
ей тоже по-французски, но съ таким* своеобразным* шамкающим* акцентом*, что только Машенька, ея воспитанница, и могла понимать ее.
Поел! об!да Аркашинъ, поклонившись всѣмъ, хотѣлъ
удалиться въ свою комнату.
— Что это у васъ за оружіе? съ пугливой торопливостью обратилась къ нему Ольга:—-зачѣмъ вамъ револьвер*? Над!юсь, что вы на столько счастливы, что с т р ! лпться вамъ незач!мъ?
— Не въ бровь, а прямо въ глазъ, — подумал* про
себя Аркашинъ,
— Олпмпіада Захаровна дала ми! разрядить его.
— Пожалуйста, будьте осторожнѣе.
— Валентин* Петрович* ие ребенок* п при томъ
осторояшѣе, чѣмъ кто-нибудь, заступилась за него Олимпіада.
Аркашинъ прошел* въ коррпдоръ.
— Зачѣмъ ты дала ему револьвер*? спросила Варвара съ тѣмъ-же вѣчио улыбающимся насм!шлпвымъ
лицом*.
— А не знаю, зач!мъ онъ взялъ у меня револьвер*.
Можетъ быть, хочет* ночью въ лѣсу волков* стрѣлять,
можетъ быть, хочет* застрѣлить меня, не безъ тайной
иасмѣшки надъ любопытством* сестры отвѣчала Олимиіада.
— Какой вздор*!
— Будете» очень интересное, раманическос событіе,
если вдруг* я буду застрѣлена изъ ревности.
— Къ кому?—спросил* Самославкін, который только
одни* вертѣлся около дамъ, пока лакеи убирали со стола.
-— Къ вамъ.

— Я, кажется, не подалъ никакого повода.
— Кще-бы! Но я проболталась, сказала, что вы когда-то признавались ми! въ своемъ особенном* благорасположены.
Самославскій покраснѣлъ какъ ракъ, замигал* и быстро нзиодлобья окинул* взглядом* всѣхъ присутствующих*.
— Если я начну пробалтываться, то всѣмъ будетъ
нехорошо, проговорил* онъ въ полголоса, очевидно задѣтый за живое.
— Надѣюсь, что вы никогда не проболтаетесь, какъ
я выбросила васъ за дверь, когда вы вздумали ползать
у ног* моих*.
— Олишііада Захаровна! вспыхнул* Самославскій и
словно вдруг* выпрямился. Съ нимъ р!дко случались
такія вспышки, по эти вспышки такъ-же скоро потухали въ немъ, какъ и вспышки отсырѣвшаго ракетиаго
пороха.
— Не горячитесь! спокойно замѣтида Олимиіада:—вы
пригрозили, что намъ будетъ плохо, если вы вздумаете
пробалтываться, но р а з в ! па меня вы не сплетничали,
не мстили мн! за равіюдушіе къ вашим* достоинствам*?
и, смѣю думать, не особенно повредили мн! вашим* языком*. Но теперь я прямо объявляю вамъ: если вамъ
вздумается, въ пьяном* вид! или въ трезвом*, всуе упоминать мое имя, мой отецъ попросить васъ немедленно
покинуть насъ.
— Я давно уже чувствую, что я здѣсь лишній, проговорил* Самославскій, уже зам!тно чего-то струсившій
и какъ-бы съежившись: но я никогда... никогда, убей
меня Богъ! не злоупотреблял* вашим* именем* и не
иошімаю, за что вы мстите мн!.
— Я мщу вам*?!.. Вот* какого вы о себѣ мнѣнія!
Мстить вамъ?.. За кого же вы меня принимаете?

— Знаю, что вы великодушны, Олимпіада Захаровна...
но изъ-за того, что когда-то, я, по молодости лѣтъ и но
неопытности моей, былъ глуп* и осмѣлился надѣяться...
— Не ио неопытности, а по развращенности вашей
душенки, — вот* почему вы надѣялпсь. Вамъ казалось,
что если я съ вами проста и фамильярна, то вы можете
с с б ! позволить все и, не спросись, входить въ мою комнату. Не но неопытности вы говорите вашим* пріятелямъ, такимъ-же, какъ вы, неучамъ, что вы пьете
горькую только потому, что я была къ вамъ неравнодушна и изм!ішла вамъ...
— Никогда!.. Кто могъ сообщить вамъ такое... такое
ни съ чѣмъ несообразное... путался Самославскій. Он*
то краснѣлъ, то блѣднѣлъ н внутреино корчился отъ затаенной злости II трусости.
— Ну, такъ чтобъ никогда этого н не было! А что
касается до Аркашина, то знайте — и вы знайте! обратилась она къ сестрам*:—мн! онъ очень нравится, и если
ему вздумается за меня посвататься, то я пойду за него,
хотя-бы против* этого брака возстали не только в ы —
в с ! земныя силы и вся преисподняя—вот* и все!
— Значит*, сказала Варвара:—это уже рѣшено. Он*
теб"! нравится, ты хороша собой и богата, тоже не
можешь не нравиться... стало быть, дѣло это р!шеное?
— Не знаю, какъ для васъ, а для меня это дѣло
еще далеко не рѣшеное; по—думайте, как* хотите! мн!
все равно!
Олимпіада вышла изъ столовой и прошла въ свою
комнату.
Варвара Захаровна обратилась къ Самославскому и
протянула:
— Охота вамъ ввязываться въ разговор*...
— Ахъ, Варвара Захаровна! если-бы вы знали, какъ
все это преувеличено. Я точно—года два тому назадъ,

когда еще Захаръ Олимпьевичъ приняли во мнѣ участіе,
немножко ошалѣлъ и возгордился, такъ сказать, родственным* со мной обращеиіемъ. Но что же это за преступленье? Поцѣловать ручку, сказать комплимент* —
разв* это преступленіе? И разв* съ тѣхъ поръ далъ я
какой нибудь повод*... Боже мой! какое злопамятство,
и какой я несчастный человѣкъ! Ксть-ли на свѣт* ктонибудь меня несчастнѣе? И послѣ этого вы хотите,
чтобъ я иногда не выпилъ лишнее! Ахъ, Варвара Захаровна! и вы, Ольга Захаровна! будьте хоть вы моими
заступницами! Иу, куда я пойду? Я сирота, нищій, не
знаю ии кто мой отецъ, ни гдѣ настоящее гиѣздо мое—
куда-же я д*нусь, если меня выгонят*?
Варвара Захаровна сказала на это:
— Только не пьянствуйте, и никто никогда васъ ие
выгонит*.
Ольга-же Захаровна почему-то потупилась, вздохнула
и произнесла какъ-бы про себя:
А х ъ ! всюду страсти роковыя
И отъ судебъ защиты н ѣ г ъ !

Быть можетъ, въ эту минуту оиа думала о страстях*
своего вѣтренаго супруга и въ глубин* души своей
горько плакалась на его несвоевременное отсутствіе.

XXX.
Дверь комнаты, отведенной Аркашину, была но корридору вторая отъ столовой; пріотворивъ дверь, онъ, конечно, могъ бы слышать тотъ разговоръ, который мы
только-что привели. Но Аркашину совести о было подслушивать; онъ понялъ, что идет* какая-то ссора. Онъ
слышал*'и свое имя, произнесенное устами Олимпіады;
ему показалось, что р*чь шла о немъ п что она за него

заступается. Услыхав* шаги ея, онъ притворил* дверь,
с*лъ на кресло и незам*тно задремал*... Ему хотѣлось
собраться съ новыми силами, чтобы пополнить причуду
избалованной и, какъ ему казалось, изъ ряду вон* выходящей барышни.
Но многое изъ того, что въ продолженіе дня оігь отъ
лея выслушивал*, до такой степени занимало умъ его
и наводило на разный размышленія, что даже заснуть
хорошенько ему не удавалось. В ъ особенности слѣдующія слова Олимпіи врѣзались въ его памяти:
— Ахъ, говорила она ему, — какъ-бы я была рада,
если-бы были на свѣтѣ черти, вѣдьмы, л*шіе, русалки,
домовые и пр. и пр., легче бы мнѣ жилось, я-бы любила
ихъ больше, чѣмъ тѣхъ ничтожных* людишекъ, которые
II любить-то не. умѣютъ, даже на зло неспособны. Будь
я в*дьма, съ какой-бы радостью сѣла я верхом* на помело и ринулась-бы въ бездну морозной, звездной ночи
л понеслась-бы на какую-то чортову, Лысую гору!..
Какъ связать это съ ея непреложным* намѣреніемъ
не покидать больного отца, быть при немъ до конца
его жизни и беречь покой его; какъ это связать съ ея
явным* нежеланіемъ ѣхать въ Петербург* и окунуться
въ св*тскія развлеченія... Какъ будто это ие такой-же
шабашъ, на котором* можно заверяться и закружиться
до одурѣііія.
«Чѣмъ больше я съ ней говорю, думалъ про себя
Аркашинъ, — тѣмъ меньше ее понимаю. Хоть бы и эта
затѣя, чортъ возьми! Иди я ночыо и непременно къ
Чубаровой избѣ... и непременно одинъ... что за идея!
Какъ связать сумасбродную мысль эту съ ея практическим* умомъ, съ ея холодною разсчетливостью, съ ея
любовыо къ Т И Ш І Ш * и порядку?»
«Вотъ, продолжал* онъ думать,—дала мнѣ свой револьвер*, сказала: «возьмите на непредвидѣнный слу-

чай...» А если случится метель, и я потеряю дорогу
если снѣгомъ занесетъ меня, - к ъ чему миѣ пригодится
револьверъ?!»
«Ну, ужъ это дудки, чтобы я въ метель пустился
одинъ 110 лѣсу! Довольно и того, что могу встрѣтнть
волка, или пьяныхъ, которые меня ограбятъ и стянуть
шубу для того, чтобы пропить ее».
Олимпіада, вериувшись въ свою комнату, гдѣ уже
давно горѣла лампа, тотчасъ же позвонила, позвала свою
любимую горничную, Ульяну, дѣвушку очень смѣтливую,
бойкую и проворную, и, усѣвшнсь та ногами на диваиъ,
стала отдавать ей свои распоряженія. Распоряженія эти,
должно быть, были такъ необыкновенны, что Ульяна то
и дѣло восклицала:
— Ахъ, барышня! что вы это! Да какъ-же это! Хорошо-съ, хорошо-съ! слышу и все понимаю, но... какъже вамъ не страшно, барышня моя милая! Ахъ, барышня!
— Надо-же на святкахъ
ночь! Ступай н распорядись!

по-святочному

провести

на стѣнѣ, или на лпстѣ бумаги; разумеется, имъ никто не отказывалъ въ этомъ толкованіи, н каждый толковалъ по-своему... Словомъ, старая жизнь большого
дворянскаго дома давала себя чувствовать — старнна
воочію совершалась. Только англичанка улыбалась, скалила зубы и думала про себя: «какія глупости!» Аркашииъ тоже въ этихъ гаданьяхъ, a болѣе всего въ разсказахъ объ этихъ гаданьяхъ, принимали невольно живое участіе, и на фантастическій тонъ настраивалась
душа его... Незамѣтно за чайиымъ столомъ прошло
около двухъ часовъ. Когда-же на каминныхъ часахъ
стрѣлка подвинулась на 30 минуть двѣиадцатаго, Олимнія встала и сказала, что она пойдетъ къ себѣ въ комнату гадать въ зеркало, и при этомъ мелькомъ взглянула на Аркашина.
Тутъ только Аркашииъ что-то всиомиилъ и проговорилъ, отходя къ окну:
— А какова-то погода? иойду-ка и я послушать у
амбаровъ, да окликну кстати какую-нибудь прохожую,
авось подскажетъ мнѣ имя моей суженой.
—

XXXI.
Весь вечеръ въ домѣ Варшавииыхъ ирошелъ по-святочному: въ кухнѣ собрались дворовые; сгарыя пожилыя горничныя, вспоминая старину, напѣвали иодблюдныя пѣсни, лакеи и кучера бражничали, мододыя ихъ
сестры и дочери топили восьъ и вынимали его уже
застывшимъ изъ зашипѣвшаго иодъ нимъ снѣга, затѣмъ, не умѣя растолковать себѣ фигуры, которая выходила на тѣни отъ прпчуддивыхъ формъ отлившагося воска, бѣжали въ комнаты къ дѣвочкамъ, къ Кити
и къ самой Олимпіадѣ Захарович, прося разсказагь имъ,
что означаетъ, что иророчптъ имъ эта тѣнь отъ воска

Никто вамъ этого имени не подскажетъ,

сказала

Варвара,—сами должны его знать.
Никто этого не знаетъ, тряхнувъ

головою, ска-

залъ Аркашииъ и ирошелъ въ свою комнату.
Тамъ онъ завернудъ въ платокъ пятиствольный револьверъ,

перекрестился и, задувъ свѣчу, пробрался въ

переднюю.
XXXII.
Долго, въ высокихъ калошахъ, въ кашие, въ шубѣ,
надѣтой въ рукава и съ револьверомъ въ карманѣ,
стоялъ Аркашииъ на дворѣ, сзади освѣщеиный фонаремъ, что горѣлъ у подъѣзда, спереди — полной луной,

которая горѣла на чистоиъ и зв!здномъ небѣ. Морозу
было не больше 10 градусов*, и было тихо. Къ нему
подбѣжала черная собака, обнюхала его и повиляла
хвостом*; онъ ее погладил*, пошел* къ воротам* и ч^ть
ие поскольнулся на льду, исчерченном* подошвами мальчишек*, которые бѣгали но нем*, какъ на конькахъ, и
образовали длинныя, на мѣсяц! отсвѣчпвающія пердазіѵтровыя полосы.

—
въ

Да т а к ъ . . . Не то, что къ Чуриловой изб!, а т а к * ,

лѣсу

хочется

пострѣлять

немного,

да

промяться.

Ночь-то, вишь ты, какая хорошая!
Это точпо-съ!.. ночь въ своемъ вид!—настоящая
рождественская...
— Т ы до самой дороги проводи меня. Да къ томуже я и собак* боюсь.
— Съ нашим* большим* удовольствіемъ.

Только не

У ворот* въ одном* изъ флигелей еще горѣли оглп
л слышался х о х о т * . Оиъ опять остановился и иоглядѣлъ
назадъ, въ глубину двора. Тамъ, около самаго дальняго
фонаря, у конюшенъ, кто-то двигался.

ходите вы

По
пальто
перед*
смотру,

вотъ, изъ флигеля вышелъ какой-то человѣкъ, въ
я ватной фуражкѣ, поглядѣлъ на Аркашина, снял*
ипмъ шапку и остановился, какъ солдат* на
вытянувшись и не двигаясь.

подступил* онъ,— Ііравду-ди говорят*, будто-бы вы же-

— Р а з в ! вы меня знаете? спросил* Аркашинъ.
— Какъ-же васъ не знать? В ы извѣстио-съ... кто-же
это васъ теперича не знает*—Валентин* Петрович*!

ужъ вы меня извините, сдѣлайте такую милость, Вален-

— Да почемъ-же вы меня знаете?
— А я—Митрій, тотъ самый, что зал* и в с ! покой
чищу и въ натуральный видъ привожу ежедневно... Какъ
ми! не знать васъ?

Бога... А ты все-таки надѣнь картуз*.

И Аркашинъ вспомнил* это испитое, грубое лицо человека, который говорил* съ нимъ, когда онъ в * первый разъ утром* вздумал* ходить но комнатам*.
— Ну, Міггрій, услужи мііѣ—на водку дам*.
— Мы и без* водки-съ...
— Вотъ что: как* м н ! ближе пройти иа дорогу, что
ведет* къ Чуриловой изб!?
— А вотъ, самое ближайшее, такъ сказать, направленіе, размахивая какъ актер* руками, говорил* Митрій, — мимо сада налѣво, потом* направо, мимо гумна.
Только зач!мъ-же вамъ к * Чуриловой изб!?

къ этой Чуриловой

изб!:

тамъ

нехорошо,

нечисто...
— Да я не пойду далеко... а ты—надѣнь картуз*...
—

А что я у

вашей

милости еще спросить хочу,

нитесь?
— На ком*?
Да ужъ извГиггно-съ... слухом* земля полнится...
тин* Петрович*, можетъ я вру...
—

Можетъ быть, и женюсь, почем* я знаю? Все о т *

— Точно, что все о т * Бога.
Н у , т а к * показывай же дорогу!,
И Митрій, надѣвъ картуз*, пошел* за нимъ, болтая
и какъ-бы задобривая его. Онъ хоть и отказался отъ
видки, а все-таки ждал* для себя подачки, — все-таки
чего-то ждал* и усердствовал*.
XXXIII.
Проселок*, ио которому шагал* Аркашинъ, шел* до
самой балки по ровному, лѣснстому мѣсту, шел* он* па
какую-то мельницу, и такъ к а к * весной, по милости болотистой почвы, наводняемых* балок* и сносимых* мостов*, дорога эта оказалась не совсѣмъ удобною, — на

мельниц}' нашлась другая дорога, которая и перетянула
на свою сторону крестьян* села Отрадиаго, не столько
потому, что была лучше, сколько потому, что кабакъ перешелъ на ту-же другую дорогу.
Зимой только господа да семейство мельника и Ездили по тому проселку, по которому шагал* Аркашинъ.
Заблудиться ему было трудно, потому что кругом*
стоял* лѣсъ, да и сл!ды санных* полозьев* были еще
кое-гдѣ видны при свѣтѣ полнаго декабрьскаго мѣсяца.
Высоко стоял* диск* его на темном* небѣ. Заиидевѣлый
лѣсъ казался непроходимым*; сірый мракъ, который наполнял* его, мерцал* серебряными искрами л бѣлыми
пятнами, такъ какъ въ каждую прогалпну между разреженными деревьями почти отвѣсно падали мѣсячные лучи
и тамъ заводили фантастическую игру свою... Около дороги снѣгъ лежал* валами, буграми и откосами, изъ-подъ
которыхъ, точно крестики на кладбищ!, выглядывали
нобѣги молоденьких* елокъ.
Снѣгъ хруст!лъ подъ ногами Аркашина, какъ овссъ
на зубах* жующей лошади. ІІо... неровны были шаги
его... неув!ренной походкой шагалъ онъ, не такъ, какъ
ходят* деревенскіе люди, или богомольцы-странники; оиъ
безпреетанно то замедлял* свою походку, то пріостанавливался, то запахивал* свою шубу, то оглядывался.
Постоянный житель столицы, чиновник*, привыкшій
сидѣть за своим* канцелярским* столом*, не привык* онъ
къ таким* прогулкам*. Ночь была удивительная, и, конечно, много поэтических* грезъ могло-бы шевельнуться
въ душ! его, еслибы душа эта была спокойна и если-бы
онъ ие трусил*.
Не привык* онъ къ этим* оптическим* обманам*,
которые пугали его воображеніе; то казалось ему, что
въ л ! с у , въ 20 шагах* отъ него, стоит* женщина вся
въ б!ломъ, точно въ саван!, то чудилось — изъ-подъ

куста выглядывает* не то голова, не то черепъ, то раздается какой-то тихій трескъ, то за иимъ кто-то тихонько крадется.
Револьвер* въ карман! нисколько ие утѣшалъ его.
У него въ руках* никогда еще не было револьвера,
и онъ положительно не зналъ даже, какъ и стр!лять изъ
него, да и руки, въ особенности пальцы, такъ зябли при
10-градусномъ мороз!, что онъ прятал* ихъ въ рукава,
и чѣмъ дальше шел*, тѣмъ все больше и больше пар*
валил* изъ ноздрей, и б!л!ли его волосы, усы и борода.
«Чортъ возьми! очень мн! нужно было дать ей честное слово! Отказался бы наотрѣзъ, да и только! Конечно, у меня было въ голов!, что она не дура и что
без* всякой цѣли, безъ всякой причины она не пошлеть
меня ночью отыскивать Чурилову избу!.. Чортъ ее возьми
совсЬмъ!.. Шутка сказать—верста! В ! д ь это не Невскііі
проспект*, для котораго одна верста—пустяки, и не зпмѣтишь, какъ пройдешь; а т у т * идешь, идешь — конца
иѣтъ!.. Пфу? Очень нужно совершать такіе подвиги!..
В о т * выб!житъ изъ лѣсу стая волковъ—что я могу под д а т ь съ одним* револьвером*? Если она меня любитъ,
какъ могло придти ей въ голову подвергать меня... ну,
хоть опасности отморозить ухо или простудиться? Да и
шуба — развѣ легко идти въ ш у б ! но такому вязкому и
глубокому снѣгу?»
Вотъ что происходило въ голов! Аркашина. Мѣсто,
по которому проходил* онъ, казалось ему глухим* г
пустынным*; только разъ послышалось ему, что кто-то
ѣдстъ. Топот* лошади явно отзывался въ ушахъ его;
но и т у т * онъ подумал*: «встрѣтятся со мной какіе-ннбудь пьяные, что они подузіаютъ обо ми!? Зач!мъ, подумают* оші, идет* этотъ барин* въ полночь но л!су,
или примут* меня за бборотия, или ограбят*, снимут*
шубу... Этого еще не доставало!..»

Но топ отъ II гулкій шорохъ пронеслись но лѣсу, какъ
вѣгерокъ, и замерли, какъ эхо. Опять настала мертвая
тишина.

XXXIV.
«Право, думалъ Аркашинъ, спускаясь въ балку: будь
ночь темна, не было-бы такъ страшно!» Ему казалось,
что при свѣтѣ мѣсяца онъ слишком* рѣзко отделяется
отъ бѣлаго снѣга, двигается какъ черная тѣнь, и что,
можетъ быть, глазища лѣсныхъ звѣрей давно уже следят* за ним*. Слегка запыхавшись, вскарабкался онъ на
ту сторону балки и побрел* дальше.
«Ну, теперь я помню, теперь недалеко. Вотъ площадка... тутъ, непременно тутъ, должна быть эта проклятая Чурилова изба!»
«А что, если и теперь забрались въ нее какіе-нибудь
бѣглые или грабители? Зарѣжутъ, зароют* въ снГігъ, и
поминай, какъ звали! До весны и трупа не найдет* никто».
Но долго онъ оглядывался и не видалъ никакой избы.
Видно, лѣсныя тѣни, да и мѣсяцъ, такъ искусно умѣли
спрятать ея кровлю, крытую сиѣгомъ, что трудно было
и отличить ее отъ какого-нибудь бугра, или группы кустов*, занесенных* метелями.
Долго на одном* міістѣ стоил* Аркашинъ.
«Что-же дѣлать? думалъ оиъ,—неужели идти дальше?.,
но куда-же?»
Вдругъ, шагах* во ста отъ него, за деревьями мелькнул* огонекъ.
«Что за дьявольщина!..»
Присмотр!;вшсь, онъ увидѣлъ, что свѣтъ огня выходил* изъ небольшаго, квадратнаго окошечка.
«Да это Чурилова изба: та самая, на которую ука-

зала мнѣ Олнмпіада, когда вчера мы проѣзжали здѣсь,
и я намекнул* ей на пойманных* ею бѣглыхъ. Ну, вотъ!
что-же теперь? Идти скорѣе назадъ и доложить ей, что
въ изб* я видѣлъ свѣтъ, и что...»
Но не успѣдъ онъ мысленно договорить этой фразы,
какъ послышался лай, и на него бросилась черная собака. Онъ дрогнул* и даже вынул* изъ кармана револьвер*.
Но собака оказалась та самая, которую онъ приласкал*, когда уходил* со двора Варшавиныхъ. Онъ ее
окликнул*; она недовѣрчиво подошла къ нему, обнюхала,
завиляла хвостом* и лизнула языком* его руку, которая
держала револьвер*.
«Э! подумал* онъ, да тутъ кто-нибудь изъ дворовых*
Варшавиныхъ! можетъ быть, какой-нибудь кучеръ въ
пзбѣ ждет* меня. Ба! вотъ и лошадь, и сани!»
«Э, да какъ это хорошо! Значит*, распорядилась!»
Погладив* собаку, оиъ подошел* къ привязанной лошади, ио вороной, очевидно, господскій конь, захрапѣлъ
и покосился на него такимъ злымъ п в ъ - т о же время
такимъ иугливо-угрожающимъ взглядом*, что Аркашинъ
тотчасъ-же отошел* къ окошку покачнувшейся избы.
Ио окно было такъ закушено иыеемъ, такіе шли по
немъ узоры, что ничего не было видно.
Аркашинъ вошел* въ темиыя сѣни и, увидавши яркую щель отъ неплотно притворенной двери, тяжело
дыша, нащупал* желѣзную скобку и... остановился.
Мертвая тишина за этой дверью опять навела на него
страх* и сомнѣнье. «Что, если это ловушка?..»
Сердце его сильно билось, когда, прочитавши про
себя молитву, онъ потянул* за скобку, и дверь, скрыпя
на ржавых* нетляхъ, подалась и отворилась.
В ъ первую секунду онъ ничего понять не могъ: избу
наполнял* не то туманъ, ие то иаръ; въ этомъ пару гоиолонскій.

28

рѣли двѣ свѣчп, пламя которыхъ окружало мутно-зеленоватое сіяніе, еще какая-то свѣча, но уже не прямо
стоящая, а какъ бы криво отраженная въ стеклѣ, и темный силуэтъ какой-то, спиной къ нему сидящей, женщины.
«Кто здѣсь?»—крикнулъ Аркашииъ. Это былъ крикъ
испуга, въ надежд!; испугать то, что видятъ глаза.
Темный силуэтъ пошевелился, Аркашииъ увндѣлъ въ
профиль блѣдное, закутанное въ илатокъ личико.
— Олимпіада Захаровна!
— Суженый! произнесла она; вдругъ встала, подошла къ нему, положила руки на холодный плечи, и... и
долго какъ-бы всматривалась, онъ-ли это?
— Вы?., ты пришелъ! заговорила она тихо прерывающимся голосомъ, — ты рѣшился... я уже съ полчаса
здѣсь... и... уже думала—ты не дошелъ... вернулся... и
одной... мнѣ становилось жутко. Но я хотѣла и себя испытать, рѣшѵсь-ли я пріѣхать сюда одна, въ полночь, гадать черезъ зеркало... п.. право... я какъ во сиѣ... Но.
садись, отдохни, мой милый... мой суженый!..
И онъ тоже какъ во снѣ поцѣловалъ ее въ блѣдный
лобъ и, ие говоря ни слова, присѣлъ на лавку.
Въ изб!; ничего не было, кромѣ лавки, табурета передъ столикомъ, разобранныхъ полатей п полуразрушенной, закоитѣлой иечки съ отдушинами.
— Теперь ирійди сюда хоть мертвецъ, я не испугаюсь, сказала Олимиіада, садясь съ нимъ рядомъ и
держа его за руку.
Казалось, встрѣча эта такъ ихъ сблизила, что Одимпіада съ полиой вѣрою, что только Аркашину суждено
всю жизнь пройти съ йен иодъ руку и что никому, кромѣ
его, не будетъ принадлежать она, такъ увлеклась, что
говорила ему «ты...» и сама того ие замѣчала...
— Ахъ да... да... я думала, если ты придешь, если

ты здѣсь найдешь меня, значить, я теб!; нравлюсь, значитъ, ты... не такой холодный и равнодушный, какимъ
казался ми!;... Ахъ!... если-бы ты зналъ, какъ все это
время мнѣ было горько думать, что... ты совсѣмъ, совсѣмъ меня не любишь!.. Ты любишь, не правда-ли?.. не
иравда-ди?... Скажите, Валентинъ Петровичъ, скажите!
опять, какъ-бы очнувшись, перешла она на обычное
«вы» и подняла его руку къ губамъ своимъ для того,
чтобы отогрѣть ее своимъ дыханіемъ.
— Да развѣ можно видѣть васъ и оставаться раниодушнымъ? проговорилъ Аркашииъ,—что-же касается до
чу ветвь моихъ...
Но ие уснѣлъ онъ это проговорить, какъ дрожь прошла по сшшѣ его. Иа потолк!; избы послышался какой-то
стукъ, точно кто нробѣжадъ и уроиилъ не то иолѣно
дровъ, не то камень.
— Стучите! какое мы!; до васъ д-Ьло? проговорила
Олимніада:—черти, или крысы, или я ужъ не знаю, кто
и что! мнѣ все равно...
— Да, вы сидьнѣе меня; удивляюсь вашей смѣлости.
Но, ради Бога, скажите, зачѣмъ она, такая смѣлость,
такая невозмутимая храбрость въ жейщинѣ? Что я передъ вами? Какимъ слабымъ и ничтожнымъ долженъ я
казаті>ся въ вашихъ глазахъ! (А что какъ обрушится потолокъ и задавить насъ? разговаривая думалъ про себя
Аркашииъ). Вѣрите-ли, Оліімиіада Захаровна, мн!; кажется, что... что я ие долженъ, не могу, ие смѣю любить
васъ, что я вовсе не призванъ къ тому, чтобы сдѣлать
васъ счастливой.
— Ile можете, не смѣете, не должны! Все это говорить въ васъ ваша необычайная, непонятная мнѣ скромность... ваша готовность на всякое самоотречеиіе, можетъ
быть, ваша честность, но... не смѣйте такъ говорить! В ы
можете, вы смѣете, вы должны! Видите, какъ я съ вами
*

откровенна по милости этой пзбы, этого пустыпнаго м!ста,
этой мглы, которая окружает* насъ... Ахъ! право, м н !
думалось, что никогда этого не будете... Но не считайте
меня сантиментальной, романической дѣвой! Т у т е дѣло
не въ сантиментальности, а въ томъ, что вы у насъ ни
на-долго, что... въ присутствіп гостей или сестер* мы
все будем* ходить кругом* да около, никогда не в ы скажемся, нн до чего не договоримся.
Въ эту минуту, неподалеку отъ окна послышался протяжный, какъ-бы уносящійся свпстъ и глухой, зпмнііі топот* лошади.
Олимпіада замолкла; тѣнь тревоги прошла но лицу ея.
— Сюда ! д у т ъ ! кто-бы это былъ?.. Нѣтъ, этого быть
не можетъ! пойдем* иавстрѣчу, на крыльцо!
Олпмпіада, поддерживаемая встревоженным* Аркашпньшъ, перегнулась черезъ его колѣіш и задула ев!чи.
Они остались въ совершенной темнот!, только въ одно
окно просвѣчивалъ матовый лунный свѣтъ.
«Кажется, я брежу... или все это одна галлюцинація, »
подумал* про себя Аркашинъ. Его била лихорадка...
— Держитесь за меня... лепетала дѣвушка,—идите...
берегитесь нритолки... осторожнѣе...
И переступивши довольно высокій порог*, но шатким*, какъ клавиши, половицам* сѣней, вышли они на
чистый воздух*.
— Никого нѣтъ! это кто-нибудь по дорог!... Да и
кто, кромѣ насъ съ вами, рѣшіггся на такой подвиг*—
войти въ полночь въ избу, гдѣ, но слухам*, является
мертвец*,—духъ когда-то зд!сь зарѣзаннаго целовальника... А какая ночь!.. Какая ночь!..
— Лучшей декораціи ни въ какой онер! не увидишь!
Чудесно! хорошо! проговорил* Аркашинъ. Оиъ поглядѣлъ на зв!зды—и это его успокоило.
— Ахъ, какъ я рада, что вы такъ говорите!..

Хо-

роши итальянскія ночи! но... такой брилліантовой ночи
тамъ и во с н ! никому ие приснится!.. Ба! вскрикнула
она и какъ-бы остолбен!ла.
— Что? испуганно спросил* ее Аркашинъ, заглядывая
ой въ черныя очи, въ ея мѣсячыымъ свЬтомъ об!леиное
лицо.
— Саші... мои сани! моя лошадь!... гдѣ они?
Она сошла на крыльцо, еще разъ иоглпд!ла на то
мѣсто, г д ! была привязана лошадь, и сказала:
— Пойдемте на дорогу, скор!й, скор!й!.. Если она
не отвязалась и не ушла... кто-нибудь украл* или угнала»
ее... Трезоръ... Трезоръ!.. И собаки н ! т ъ ! и она ушла!..
Выйдя па дорогу и даже поспѣшно подойдя къ спуску
л і.сиой балки,—какъ ни смотр!ли они вдаль, иичего не
было видно; только вдали на одну минуту послышалось
въ лѣсу протяжное ржаніе...
— О! если это съ умыслом*! произнесла Одпмпіада,
и Аркашинъ не могъ не почувствовать, какая злость въ
эту минуту шевельнулась въ д у ш ! его спутницы: это
слышалось въ ея восклицаніи, это вид!лось въ ея поз!,
это промелькнуло въ глазах* ея, хотя эти глаза и были
въ тѣни отъ вязанаго оренбургского платка, который
покрывал* ей голову.
— Д!дать нечего! пойдемте пѣшкомъ. Вы вѣдь слышали свисте?.. И собака не лаяла!.. Вы слышали?..
— Слышал*.
-— Это сд!даио съ умыслом*!..
— Если съ умыслом*, то кто-же?
— Всякій, кому невыносимо думать, что я вамъ отдала предночтеніе... О, какое несчастіе нравиться всякому
пошляку, всякому негодяю! Одно мн! жаль: вы устали и
должны идти иѣшкомъ. За меня-же не бойтесь! Я здѣсь
ко всему привыкла...
— Но вамъ холодно, сказала» Аркашинъ, такъ кака»

ему самому было порядочно холодно.

Не холодная-же

изба могла отогрѣть его!
— Вернемтесь назадъ—въ избу.
— Назадъ... зачѣмъ?
— Вы не хотите?
— Н!тъ!
Молча прошли они шаговъ десять, каждый погруженный въ свои собственный думы.
у меня есть спички... Вернемтесь — подожгемъ
избу... Пусть сгорите она... пусть послѣ насъ никто не
войдете въ нее.,, пусть зарево разбудите крестьян*. Нас*
встрѣтятъ на дорогѣ, и мы поѣдемъ.
Не дѣлайте этого! кротко замѣтилъ ей Аркашинъ.—
Р а з в ! вы не боитесь сплетен*?
— Кто къ нимъ привык*, тотъ не боится ихъ. Такъ
вы не совѣтуете?
— Нѣтъ, Олимпіада Захаровна!
— Можетъ быть, вы п правы! Пойдемте!
И она послушно опустила голову... и минуты д в !
молчала, какъ-бы стараясь побороть въ себ! то, что кипѣло въ ней...
XXXV.
Къ удивленно Аркашина, Олимпіада скоро успокоилась, даже стала весела, и если-бы не усталость и озябнувшіе пальцы иа рукахъ и ногахъ, оиъ-бы и самъ не
замѣчалъ дороги. Олимиія была очень мила, увѣряя его,
что онъ ее внутренне осуждаете,—что ей-бы сл!довадо
напередъ сказать ему, что она отправится одна гадать
въ заброшенную, лѣсную хату и будете ждать, придетъ-ли онъ, или не придете, хоть-бы затѣмъ, чтобы за
это разбранить ее, какъ слѣдуетъ. «Но, сказала она, это
значило бы назначать вамъ свидаиіе, или, какъ гово-

рятъ, рандэ-ву
въ глухом*, уединенном* м ! с т ! , или
косвенно вынуждать васъ прійти и тамъ застать меня—
этого мн! не хотѣлось». Аркашинъ откровенно сознавался ей, что, если-бы не ихъ собака и ие саші, онъ ии за
что-бы не рѣшидся войти въ избу и непременно ушелъ-бы
по добру по здорову; но надежда, что въ изб! найдетъ
онъ, если ие ее, то кого-нибудь изъ людей, ею посланных*, затѣмъ, чтобы привезти его обратно, придала ему
н!которую храбрость, и онъ рѣшился.
— Какъ мнѣ нравится, что вы так* откровенны, такъ
правдивы. А все-же я иногда подумываю, куда дѣвалась
лошадь и чей это свисте мы с * вами слышали. Конокрад* не сталъ-бы свист!ть, не правда-ли?
Такъ разговаривая, прошли они три четверти пути;
какъ вдруг* впереди ихъ что-то зачернѣлось, точно закопошилось какое-то темное пятно на бѣлой дорог!, затѣмъ что-то стало мелькать, еще минута — уже послышался топотъ, еще минута—и уже глаза их* ясно стали
различать дугу и морду лошади.
— Это мои сани, моя лошадь! всплеснув* руками,
воскликнула Олнмпіада.—Но кто-же это?
II они стали по обѣимъ сторонам* дороги. Видят* ?
на облучи! сидит* кучеръ въ нагольном* тулуиѣ, а въ
саняхъ виднѣется что-то очень широкое, косматое и
черное.
Сразу не могли понять они, кто-бы это былъ. Но
сани остановились, и раздался хриплый голос*:
— Это вы? что съ вами?
— Отецъ! вскрикнула она и бросилась къ саиямъ.
— Вы живы?.. Что случилось?
— Ничего, пана; кто-то лошадь угнал*, пока мы гуляли. Кто тебя такъ напугал*? какъ теб!, папа, не совѣстио такъ себя безиокопть?

— II никакой мертвецъ васъ не задушилъ? и никто
не нападалъ на васъ? А?
— Никто, папа? Видишь, мы идемъ и превесело другъ
съ дрѵгомъ болтаем*.
— Илья, домой!
Кучеръ повернул* лошадь, и не прошло 10 мннутъ,
какъ сани и толстый сѣдокъ исчезли въ серебряной пыли
и сумракѣ лунной ночи.
Какъ ші поздно вернулась домой Олимиіада п ея суженый, въ домѣ еще го^гкга и лампы, и свѣчи. Сестры
ея не спали; оиѣ нослѣ чаю усѣлись съ работой у круглаго столика въ диванной и передавали другъ другу разный свои нредположенія на счет* заѣзжаго гостя и разбирали его по ниточкѣ; доставалось не только ему, но и
ихъ младшей сестрицѣ, которой обѣ онѣ завидовали—не
столько ея красотѣ п молодости, сколько ея наслѣдству.
Мать Олимпіады была богаче ихъ матери, и все ея нмѣніе и капиталы должны были, тотчасъ-же иосл і; замуже ства Олішиіады, перейти въ ея полное владѣиіе. Онѣ
не слишком* интересовались вопросом*, куда дѣваласъ
Олимпіада; знали только, что она куда-то уѣхала, а он г,
куда-то у шелъ и пропал* ; посылали въ комнату Аркашина одну изъ своихъ горничных* ноглядѣть со свѣчеи,
не лежитъ-ли у него на столѣ револьвер*, и никакъ не
могли понять, зачѣмъ Аркашину онъ понадобился, и зачѣмъ онъ его взялъ съ собой.
Въ томъ, что предполагала Варвара, не было ни последовательности, ни логики, ио иначе она разсуждать
не умѣла.
Услыхавши, что лошадь Олимпіады прпбѣжала съ санями одна, что объ этомъ тотчасъ узналъ ихъ отедъ,
что онъ кричит* и выходить- нзъ себя,—они побросали
работу, а мысль, что случилось что-то необыкновенное,

заставила ихъ иоблѣднѣть и броситься въ дѣвичью съ
разспросами. Там* узнали он Г;, что барышня иоѣхала гадать въ зеркало въ Чурилову избу, что зеркало и табурет* заранѣе были туда посланы, что ітоѣхала она одна
одинехонька, и что навѣрное там* или ее убили, или
она умерла со страха, и что лошадь, должно быть, тоже
со страха оборвала повод* и убѣжала.
— Чортъ знаетъ, что такое! ничего ие понимаю! волновалась Варвара.
— Господи! что за странное приключеніе! что за дикая
фантазія ѣхать гадать въ глухом* лѣсу! Господи, Г'осподи! вздыхала Ольга, и тоже ие лишенная своего рода
фантазіи, чувствовала, что у нея кружится голова и что,
если завтра не пріѣдетъ мужъ, то она съ ума сойдет*.
Но вотъ въ передней посышались тяжелые шаги, н
затѣмъ мимо нихъ, въ мѣховой шаикѣ и въ ватном* шелковом* халатѣ, отецъ ихъ, поддерживаемый камердинером*, молча ирошелъ въ свою комнату.
Новые толки, догадки и предиоложешя, но черезъ
четверть часа явилась Олішпіада и весело крикнула:
«чаю!..»

XXXVI.
На другой, иослѣдній день стараго года, Аркашинъ
проспал* тоже чуть не до завтрака. Онъ уже втягивался
въ обычный куговоротъ этого шумнаго, многолюднаго
дома, въ эту жизнь, которая совершенно опрокидывала всѣ
его понятія о тихой, деревенской жизни въ усадьбах*,
заваленных* снѣгомъ, и самъ чувствовал*, что... пора
ему домой, во-свояси,
что такъ долго жить нельзя—
угоришь!
В ъ столовой, куда только-что, одѣвшись и причесав-

шись, явился оиъ, вся семья у ate была въ сборѣ: зятья
только-что пріѣхали, привезли гостей и съ обвѣтрелымп,
розовыми лицами прохаживались «но водочкѣ». Bel; уже
садились за столъ, какъ вдругъ, между всйми произошло
какъ-бы некоторое волиеніе; вей оглянулись: въ столовую, въ соировожденіи своего каммердинера, вошелъ Захаръ Олимпьевичъ. Матери подмигнули дѣтямъ, ri дѣти,
какъ по командѣ, бросились цѣловать ручки своего дѣдушки; но... пока происходило это цѣловаиіе, оиъ поглядѣлъ на мѵжчішъ и спросилъ у нихъ:
— Ну что—убили медвѣдя? а?
— Какой т у г ь медвѣдь! махнувъ рукой, отвѣчаяъ
Плюсъ, утираясь салфеткой и сквозь зодотыя очки тараща глаза свои.
— Да ие нашли и берлоги, оказалась пустая, отвѣчалъ Плюшинъ, выпятнвъ грудь и задоживъ пальцы в ъ
карманы своего жилета.
— Эхъ! Вы и искать-то ихъ разучились! охотники!
— Что дѣлать, что дѣлать! бормоталъ бывшій гувернеръ:—былъ слѣдъ, мужики съ Верховья сами видѣли .
Да и то сказать: видѣли недѣдю тому ыазадъ, a сиѣгу
съ тѣхъ норъ столько повыпало, что вс!; слйды замело.
— Ну, ужъ охотники! чай и стрѣлять-то разучились!
проговорнлъ еще разъ Варшавинъ. Видно, что на душѣ
его кипѣла ревность и досада прежняго удалого стрѣлка
и охотника.
Вей заговорили, какъ-бы оправдываясь. Трудно было
разобрать, что такое каждому приходило на умъ.
— A Олимпіаду зачѣмъ не взяли? спросилъ старикъ.
— Я сама, папа, не иоѣхала; меня звали, но я не ноѣхала, отозвалась дочь.
— Ну, я не мѣшаю вамъ—завтракайте! нробормоталъ
старикъ, мотнулъ головой, повернулся н вышелъ.
Всѣ уейлнсь за столъ и самымъ усерднѣйшимъ обра-

зо.мъ стали пить и есть. Одииъ Самославскій долго крйиился и не пилъ; онъ былъ какъ-то особеиио тихъ и какъбы чѣмъ-то озабоченъ, особливо съ тйхъ норъ, какъ
Олимпіада, проходя мимо, шепнула ему:
— Спасибо за пріятную прогулку!
Аркашииъ чувегвовалъ небольшую ломоту въ членахъ
и боялся захворать. Оиъ былъ радъ, что за завтракомъ
рядомъ съ нимъ сидѣлъ ему незнакомый мужчина, черт
новолосыіі, румяный, словомъ, одинъ изъ тйхъ здоровяковъ, на которыхъ иногда с м о т а т ь противно; онъ немного сопѣлъ, глядйлъ на всйхъ съ оттѣыкомъ нйкоторой холодной величавости и ни единаго слова ие сказалъ своему сосѣду, нослй того, какъ Олимпіада черезъ
столъ ихъ другъ другу рекомендовала.
Къ обѣду наѣхало еголько гостей, что столовая оказалась мала, и дѣти со своими гувернантками должны
были обѣдать за особымъ столомъ въ сосѣдней комнатѣ.
Олимпіада была неузнаваема: она была такъ сдержанна, такъ холодна и такъ со всѣми одинакова, что
Аркашииъ невольно подумалъ, что или ей совѣстно прошедшей ночи, или она положила себѣ за правило ие выказывать ему никакого передъ другими предпочтенія, или
она недовольна имъ. «Такъ, должно быть, и слѣдуетъ»,
думалъ скучающій въ толггй Аркашииъ и рѣшилъ завтра,
въ Новый годъ, отправиться обратно въ Питеръ.
«Сегодня-же, думалъ Аркашииъ:—постараюсь повидаться съ сам имъ Захаромъ Олимпіевичемъ и на что нибудь рѣшусь. Свататься, такъ свататься; ѣхать, такт,
ѣхать».
Для Аркашина было уже несомнйино, что ему ие от~
кажутъ ни отецъ, ни дочь; ему даже казалось, что тетушка давно уже предупредила Олимпіаду, и что не даромъ она вчера прямо назвала его суженымъ, нарочно
придумала такую сцену, чтобъ такъ назвать его, иначе-

сказать ободрить—натолкнуть его па мысль, что сватовство его будетъ принято... Олимпіада ему очень нравилась. «Что за роскошь эта д!вушка!» ие разъ д у м а л
онъ; и странное дѣло, мысль о томъ, что эта роскошь
будетъ его женою, его пугала, и всякій разъ, когда онъ
думал, что онъ будетъ богатъ и не будетъ нуждаться
въ службѣ, ио милости жены, его коробило. Какъ человѣкъ, отъ природы своей благоразумно-мнительный, иногда
онъ спрашивал* себя, чтобы сталъ онъ дѣлать, очутившись въ той-же самой средѣ, въ тоіі-же обстаіговкѣ, къ
какой привыкла эта дѣвѵшка? Словом*, хоть онъ и былъ
чуть ие влюблен* въ красоту ея, чего-то недоставало въ
иемъ, чтобы говорить ей смѣло и прямо о любви своей
или идти ей навстрѣчу, быть готовым* на всякую борьбу
и за минуты всѣмъ понятнаго счастья отдать въ жертву
всю свою жизнь, не боясь никаких* невзгод*, никакой
погибели.

XXXVII.
Къ вечеру наѣхало еіцз больше гостей изъ города,
много дамъ, д!вицъ, и общество распалось на играющих* въ карты и танцующих*. Старшія дѣвочки въ
модных*, коротеньких* платьицах*, также танцовали,
даже братишка ихъ, мальчуган*, не пожелал* спать—
в с ! ожидали полуночи, или первой минуты ІІоваго года.
Аркашинъ не играл* въ карты и не танцовалъ. Через* Ѳедора онъ испросил* себѣ иозволенія побывать
у стараго барина и лично поблагодарить его за гостепріимство.
— Пожалуйте-съ! они сегодня въ д у х ! . . . приказали
просить васъ, проходя съ тяжелым* серебряным* подносом* въ столовую и нагнувшись къ плечу Аркашина,

проговорил*

Ѳедоръ, — я сейчасъ вернусь

и проведу

васъ...
Онъ точно сейчасъ-же вернулся и въ концѣ корридора налѣво, пройдя камердинерскую комнату, съ ширмочкой у постели и рукомойнымъ кувшином* на табурет ÏJ, постучался въ дверь къ барину.
— Войди! послышался отклик*.
В ъ кабинет* н спальню старика вошелъ Аркашинъ.
Онъ застал* его въ креслѣ за столомъ, въ том*-же казакин! нараспашку, въ каком* онъ видѣлъ его за
чаем* въ первый день своего ирі!зда; на нем* был*
даже галстук*, и лицо его было гладко выбрито. Старикъ николаевских* временъ не хотѣлъ отпускать с е б !
бороду и ограничивался одними только бакенбардами.
— А, наконецъ-то вы зашли ко миѣ! привставая съ
трудом*, проговорил* старикъ.
— Какъ-же-бы я могъ безпокоить вас*...
— Садитесь!., вотъ, против* меня. Мнѣ хочется еще
носмотрѣть на васъ. Да, пожалуйста, въ качеств! сына
моего стараго пріятеля, будьте откровенны... Ну-съ! будем* бесѣдовать.
Старик* скрестил* на желудк! свои толстые пальцы
и стал* глядѣть на него — не то что ласково, а какъто покойно: щеки его слегка отвисли, а брови нѣсколько
приподнялись и вмѣстѣ со складками на лбу оставались
неподвижными. Старикъ ожидал*, что Аркашинъ начнет* съ того, что будетъ просить руку Олимгііады, и
онъ уже зналъ, что на это онъ будете отвечать ему.
— Пришел* поблагодарить васъ за ваш* воистину
радушный пріемъ, п за все... за все, что я нашел* въ
вашем* дом!... въ вашей семь!... проговорил* Аркашинъ.
Старикъ молчалъ и не двигался.
— Мнѣ, конечно, очень-бы ие хотѣлось у!зжать, но

я состою па служб!, я у ! х а л ъ безъ отпуска, меня могутъ потребовать... Все это вынуждает* меня проститься
съ вами и просить васъ приказать дать мн! лошадей
до станціи.
Старик* по-прежнему глядѣлъ
койными глазами и не двигался.

на него своими спо-

Аркашинъ замолк* и потупился.
— Что прикажете сказать тетушкѣ?.. начал*
подумавши.

онъ,

— Лошади и все, все это въ полном* распоряженіп
Олимпіады, сказалъ старик*,—очень жаль, что вы у езжаете, добавил* оиъ, помолчав* и пошевеля пальцами:
зач!мъ вамъ уѣзжать? Подайте въ отставку и живите
у насъ! Говорить, вы честный и аккуратный челов!къ:
это я и самъ вижу, да и дочь моя говорит* то-же самое. Я-бы сдал* вамъ съ рукъ на руки в с ! свои бумаги и... все хозяйство. Олимпіада — недурная хозяйка,
но в ъ житейских* дѣлахъ по гражданской части... неопытна... да... неопытна; очень, очень еще неопытна.
Вотъ я умру, она будет* богата, т. е. не очень чтобъ
богата, а все-таки будетъ у ней кусок* хл!ба, и если
она выйдет* замужъ, будетъ на что воспитывать детей... 300,000 ея матери еще не тронуты и лежат* въ
банк!.
«Зачѣмъ онъ заговорил* о деньгах*? подумал* Аркашинъ,—ну, повернется-ли после этого языкъ, чтобы
просить руку его дочери, точно не она сама, а эти
300,000 меня соблазняют*!»
— Есть еще имѣнье на В о л г ! — 4 , 0 0 0 десятин* осталось отъ того, что выдѣлили крестьянам*; тут* тоже
нужны глаза... а что заглаза сдѣлаешь?.. Какъ выгодн е е : отдать-ли въ аренду, или самому обрабатывать...
л ! с а тоже немало... управляющее — плуты... мировые
посредники стоять за крестьян* — никакого толку! В ъ

безтодковое время всякій толковый человѣкъ — золото.
Да много-ли у нас* толковых*-то?..
— Вотъ тетушка моя тоже толковая женщина.
— Гм! толковая... но в ! д ь она женщина, р а з в ! она
можетъ. Вотъ какъ-бы вы взялись... не та-бы вышла
нѣсня. В ы , кажется, человѣкъ съ характером*.
— Не думаю, чтобы у меня былъ большой характер*, сказалъ Аркашинъ,—я мнителен*...
— Мнительны? вы? В ъ чемъ-же вы мнительны?
— Боюсь ошибиться... а люди съ характером* ничего ие боятся,—тѣмъ все нипочем*.
Старик* опять молча устремил* взглядъ свой на
блѣдное лицо Аркашина, и какъ-бы соображал*, какъ
ему понять слово «мнительный», и каких* именно ошибок* оиъ боится, и, какъ кажется, поиялъ, что Аркашинъ иравъ, что опъ точно мнителен*, а стало быть
и нерѣшителенъ.
— Гм! стало быть, если вамъ понравится дѣвушка—
вы на пей не женитесь только потому, что заранѣе не
будете в!рпть ей... а?
Аркашинъ догадался, о какой дѣвушк! идет* рѣчь,
и покраснѣлъ.
— Ile ей... нѣтъ! с е б ! буду не вполнѣ вѣрить. Составлю-.ш я счастье этой д!вушкп или... это м н ! не
дано, не въ моих* это силах*...
— Гм!.. Старик* опустил* рѣсницы, точно закрыл*
глаза, и проговорил*,, какъ-бы самъ про себя:
— Да кто-же это знает* наперед*? Эдакъ п я
не женился-бы на матери Олішиочки; этого никто не
знает*...
Т у г * протянул* онъ руку и позволил*. Вошел* не
Ѳедоръ, а другой, старичекъ, его камердинер* и пестун*.

Скажите Ѳедору, чтобы онъ иозвалъ ко мнѣ Олим-

стям*, искусно маскируя свое горе и свои колебанья

піаду Захаровну.
Аркашинъ почему-то смутился и поглядѣлъ на старика; глаза ихъ встретились.
Олимпіада танцовала и не могла скоро явиться.
Старикъ молчалъ, Аркашинъ

ея будетъ решена; но вышла отъ отца и пошла къ го-

не зналъ что ему го-

ворить.
Вошла Олимпіада въ балыюмъ платьѣ, декольте, цветущая и вся благоухающая красотой и молодостью. И олуобнаженный руки и плечи какъ мраморъ сіяли и дышали какой-то античной силон, тогда какъ брови, глаза
H рѣсницы напоминали ночь, востокъ, жаркое солнце и
жаркія страсти.
И она, увидавши Аркашина, пріостановилась, иоглядѣла на него, подошла къ отцу и... какъ-бы слегка побледнела.
— Что тебѣ, папа?
— Можешь-.ш ты распорядиться на счетъ лошадей?
Валентпнъ Петрович* хочетъ завтра отъ насъ уѣхать.
— Когда? завтра?
— Въ котором* часу вы хотите уѣхать? обратился
старикъ къ Аркашину.
— Если можно, съ самым* ранним* иоѣздомъ, такъ
какъ я увѣреиъ—тетушка пришлет* за мной. В ъ этотъ
день я всегда у ней обѣдаю, а на другой день служба—
дѣла ждут*.
— Есть поѣздъ и въ 6 часов* 20 минуть утра и въ
12, и въ 7 часов* вечера, сказала Олимпіада спокойным*
H твердым* голосом*.
Бѣдная дѣвушка! В ъ эту минуту всякій, кто заглянулъбы ей въ душу, невольно иожалѣіъ-бы о ней: она шла
к * отцу въ уверенности, что этотъ такъ нолюбившійся
ей молодой человек* наконец* осмѣдился - таки просить
у отца руки ей. Оиа думала, что въ этотъ вечеръ участь

между надеждой и отчаяніемъ.
Аркашинъ рѣшилъ, что всего лучше ехать въ Г» часов* утра, чтобы никого не безпокоить и уѣхать ни съ
кѣмъ не прощаясь. Просгиться-же съ Олимпіадой одной
онъ думалъ съ вечера, чтобы всю ночь остаться съ самим* собой и постараться унять волненіе души своей.
Соблазн* былъ слишком* велик*. Случай на всю жизнь
себя обезпечить, былъ однимъ изъ т-ехъ, которые в ъ
жизни человека едва-ли два раза повторяются. Вернувшись въ ярко освещенный залъ, где играли мужчины
и шевелились парадные гости, онъ думалъ, что, вернувшись въ Петербург*, онъ тотчасъ отправится къ тетушке и скажет* ей: «сватайте!» И всякій разъ, когда
глядел* онъ разгоревшимися глазами на Олимпіаду, онъ
повторял* самому себе: «поѣду къ тетушке и скажу ей:
тетушка! сватайте, или я съ ума сойду!»
Оттого-л и, что Олимпіада весь вечеръ была холодна
къ нему, не подходила къ нему и не заговаривала, отвечала на слова его какъ-то разсѣянно, словно думала о
другом*, Аркашинъ никогда еще не былъ такъ влюбленъ
въ нее, какъ въ этотъ послѣдпій вечеръ.
Ровно въ 12 часов* музыканты-скрипачи заиграли
тушъ. Одинъ нзъ гостей тотчасъ же сѣлъ за рояль съ
приподнятой крышкой и такъ восторженно, такъ торжественно ударил* по клавишам*, что одна струна лопнула. Лакеи въ парадной формѣ внесли серебряные подносы, уставленные бокалами съ шампанским*, и въ дверях* появился самъ хозяин* въ старом* широком* фраке
II белом* галстуке, отчего лицо его было еще темнѣе,
суровее и грустнее... Онъ тоже взялъ бокал*. Всѣ подошли къ нему чокаться; Олимніада, подходя къ нему,
дрогнула: ей показалось, что отец* ея вотъ-вотъ сію миполонсюй.

^

ауту раскроете ротъ и скажете: «дочь моя, Олпмпіада,
помолвлена за Валентина Петровича Аркашина, а потому
вмпьемъ за здоровье жениха и невЕсты!»
Но отецъ, не говоря ни слова, даже не взглянувъ на
нее, чокнулся и поцѣловалъ ее.
— Добраго пути на Новый годъ! сказала она, подходя къ Аркашішу.
— Съ Новымъ годомъ и съ новымъ счастьемъ! Дай
Богъ вамъ всего того, что вы желаете.
Олимпія хотЕла на это сказать ему: «отъ васъ зависите, чтобы одно изъ сам ыхъ лучшнхъ моихъ желанііі было
исполнено!» но она промолчала, только вздохнула, подала
ему руку и, когда онъ пожалъ ее, отвернулась.
— Боже мой! подумалъ Аркашинъ: та-ли это Олимпіада, которая была вчера въ шерстяномъ платкѣ, на мороз!;; та-лп, которая называла меня суженьшъ; та-ли, которую я невольно поцѣдовалъ въ голову, когда она чуть
не обняла меня? Ничего, ничего, ничего нохожаго!
Вчера она была прелесть, сегодня роскошь п божество!
XXXVIII.
Аркашииъ поел!; ужина не усгіѣлъ проститься съ
Олнмпіадой: она к а к ъ - б ы стушевалась, не то ушла къ
отцу, не то въ свою комнату.
Не скоро онъ засиулъ, или забылся на своей постели, съ такими мягкими матрасами на нружинахъ, съ
такими большими подушками и иодъ вязанымъ одѣяломъ.
В ъ 5-мъ часу уже Ѳедоръ постучался къ нему въ дверь
и принесъ ему сапоги, иотомъ привесь чай, помогъ
ему одѣться и сказалъ, что лошади готовы. «Въ часъ
доѣдсте, сказалъ Ѳедоръ п спросилъ: скоро-ли, сударь,
опять?..»
— Скоро, быть можетъ, скорѣе, чЕмъ вы ожидаете.

— Дай Богъ, дай Богъ, сударь! Радъ буду и вамъ
послужить.
Въ три четверти нятаго Аркашинъ былъ уже въ передней, уже надѣвалъ теплые сапоги и свою старую медвѣжью шубу, крытую темно-сѣрымъ сукиомъ,

СЪ

МЕХО-

лацканами.
— Подали, сударь! сказалъ Ѳедоръ, держа въ рукахъ небольшой фонарь, такъ какъ въ передней лампы
были въ 4 часа потушены или сами догорѣлп и погасли,
такъ какъ пахло керосиномъ и гарью.
Вдругъ отворилась дверь, и въ переднюю вошла Олимпиада; она была вся съ головы закутана въ бѣлый съ полосами алжирскій илащъ или бедуинку; снизу виднѣлась
коротенькая юбка не то темная, ие то красная; лучше
сказать, ничего ые виднѣлось, такъ какъ Аркашинъ ничего не видЕлъ кромѣ лица ея, блѣднаго и какъ бы глубоко оскорбленнаго.
Вы и проститься со мной не хотите! сказала она
голосомъ, въ которомъ дрожали слезы.
Онъ губами горячо нрипадъ къ холодной, какъ ледъ,

ВЫМИ

рукѣ ея и проговорилъ:
— Говорить, пе надо прощаться для того, чтобы скорЕе увидаться.
— А если мы никогда ие увидимся?
— Значить, такъ будетъ угодно Богу. Вы знаете,
что я вѣрю въ Бога и въ его святую волю.
И такъ, до свиданья! проговорила она н стиснула
его руку, какъ-бы стараясь удержать его.
— До свиданья, Олимпіада...
— Ile опоздайте! оборвала она его, вынустпвъ его
руку, и когда онъ уходилъ на крыльцо, хотѣла было идти
за нимъ, но остановилась, подошла къ окну и иротеревъ
платкомъ отпотѣвшее стекло, стала смотрЕть, какъ уса-

лшваетоі Аркашинъ, запряженъ ли возокъ — а не сани,
какъ она распорядилась, и горят* ли фонари у козелъ.
— Ну, Богъ съ тобой! проговорила она, когда возокъ
съ фонарями двинулся и отъѣхалъ отъ крыльца, шурша
своими полозьями.
«Если-бы опт» былъ корыстолюбив*, онъ-бы такъ ие
уѣхалъ, еслпбы и не любилъ меня!» думала она, въ темн о т ! пробираясь въ свою комнату.
XXXIX
— Если я опоздаю и иоѣздъ уѣдетъ раньше, думалъ
Аркашинъ, сидя въ в о з к ! и закуривая папироску,—если
я опоздаю, значит*, такова судьба—я вернусь и сдѣлаю
предложеніе.
Все время ныла душа его, все время болѣло сердце.
Онъ впдѣлъ, какъ онъ любимъ, и какъ, не смотря на
всю свою гордость, Олимпіада не вытерпѣла и выказала
ему всю свою преданность; быть можетъ, не спала всю
ночь, чтобы усігЬть проститься и проводить его.
Четверка лошадей быстро несла его по снѣгкпой дорог!, и онъ пріѣхалъ на стаицію за четверть часа до
прихода поѣзда.
Оиъ далъ два рубля кучеру на водку, взялъ свой чемоданчик*, пледъ и вышел* на платформу. Ясный
мѣсяцъ св!тилъ по-вчерашнему. Но... каким* прозаическим* казался онъ при свѣтѣ станціонныхъ фонарей и
освѣщеи н ыхъ з наковъ !
Черезъ полчаса, онъ уже сидѣлъ въ вагон!, у него
разбол!лась голова и онъ чувствовал* холод*, пробирающейся по сини!, не смотря на горячую желѣзную печь,
против* которой пришлось спдѣть ему. И ч!мъ дальше
онъ ѣхалъ, тѣмъ все больше п больше его пребыванье въ
усадьб! у Варшавішыхъ казалось ему пестрым* сдомъ,.

ч!мъ-то невероятным* и фантастическим*. Самый образ*
Олимпіады представлялся ему таким*, какъ будто онъ
гдѣ-то, въ какомъ-то геиіальномъ роман!, читал* его
оішсаніе, и это описаніе врѣзалось въ его памяти. При
мысли-же о женитьб!, какъ-бы сквозь сонъ представлялось ему, что молодая жена его въ морозную ночь въ
спальной отворяет* форточку и говорит* ему: «мнѣ душно!
м н ! съ тобой недостает* свѣжаго воздуха!» или же
говорит* ему: «ми! еще хочется спать, пойди и закажи
за меня обѣдъ; будут* гости, и поваръ въ буфет! ждет*
тебя!» или она говорит* ему: «ахъ, какой ты! зятья
грубят* тебѣ, а ты ни слова! Они меня боялись, а тебя—
нисколько! Пожалуйста, не будь таким* добряком*!..»
Словом*, и сердце, и умъ, и воображеніе Аркашина были
сильно встревожены, и страшные сны стали сниться ему,
когда онъ заспулъ за два часа до щшбытія своего въ
Петербург*.
XL.
Взобравшись къ с е б ! наверх*, г д ! ожидало Аркашина давно ему привычное гнѣздо, г д ! такъ много
тихих* и безмятежных*, зимних* и лѣтнихъ дней за
работой и за книгами провел* онъ,—онъ почувствовал*,
что какое-то бремя свалилось съ нлечъ его, что оиъ дома,
у себя, самъ с е б ! господин*... и съ непостижимой жгучестью мысль о М а р ь ! Илыінищнѣ — здорова-лн она,
ждала-ли его или забыла о его существоваиіи,—пришла
ему въ больную голову. Сердце сжалось, точно сильно
чего-то струсило, и когда Варвара сняла съ него шубу
и сказала: «Экъ вы пропали! Думали, что и не вернетесь!»—
ему представилось, что онъ давно, очень давно не был»
уже въ этомъ корридорѣ и не видалъ своей двери. Видно
на долгое время хватило-бы т ! х ъ впечатлѣній, который
оиъ пережил* съ 24-го декабря но 1-е января.

вы печку? А? спросилъ Аркашинъ и,
узнавши, что тоиили, вошелъ въ свой иомеръ: оглядѣлъ,
все-ли на своемъ м!стѣ (ключъ отъ его комнаты оставался у хозяина), велѣлъ подать самоваръ, потянулся,
прошелся изъ угла въ уголъ, ирнлегъ, и, когда внесли
—

ТОШІЛІІ-ЛІІ

самоваръ, спросилъ:
Ну что, какъ здоровье Марьи Илышишны?
— O u ! псреѣзжаютъ — перегружать хотятъ, сказала
Варвара.
Зачѣмъ? удивился Аркашинъ,

приподнимая

го-

лову.
— А иочемъ я знаю? видно лучше нашли с е б !
квартиру.
— Когда-ж с она переѣзжаетъ?
— Да, должно быть, сегодня.
Аркашинъ опять на задокъ дивана опустилъ затылок* свои и закрыл* глаза... Самоваръ долго кипѣлъ,
а онъ все еще ие заваривал* чая. Что-то тамъ, въ самой
глубин! души его, гнѣздилось и мучило его.
Вдруг* оиъ вскочил* и пошел* въ номер* к* М а р ь !
Илыінишнѣ.
— Марья Ильинишна!
— Ахъ!.. вы...—Она опустила руки, и узел*, который
она завязывала, накренился и мягко повалился со стула
на пол*.—Вы ііріѣхадн!
— Зачѣмъ вы хотите съѣзжать? Вы съѣзжаете?
Марья Ильинишна отороиѣла; поглядѣла иа него, на
стѣны, на комодъ и отвечала задыхающимся голосом* :
— Переѣзжаю.
— Что это вамъ вздумалось?
— А что?...
- Да было-бы лучше, если-бы вы остались.
— Лучше!? усомнилась она.
— Разумеется лучше, милая Марья Илышишна!

— Да почему-же лучше?
Аркашинъ ие зналъ, что ему отвѣчать, и спросил*:;
—
ПИЛИ В Ы
чай?
— Давно пила.
А еще не хотите? Пойдемте ко мн!! Я хочу съ
дороги напиться чаю, м н ! нездоровится.
— Да, у васъ лицо нехорошее... Пойдемте!
И она послушно пошла съ нимъ рядом* въ его комнату.
— Да вы чая-то еще и не заваривали?
— Неужели? Ахъ, извините, пожалуйста! Вотъ что
значить—голова болитъ.
— Съ похмѣлья?
— Ужъ точно, что съ похмѣлья.

Вы

представить

себѣ не можете! чуть было ие женился.
— Вотъ H новый пледъ У васъ... Зач!мъ - же дѣло
стало?
Да такъ... Ну, да объ этомъ когда-нибудь въ другое время... Дайте поцѣловать вашу ручку!.. Скажите но
совѣстн, вы меня не ждали?
— Вы писали мн!, что пріѣдете на 4-й депь праздника...
— А что прикажете дѣлать? никак* не могъ.
— На четвертый день я васъ ждала, а потом* думала, что вы еще нескоро иріѣдете...
— И не ждали?...
-— Тутъ кто-то присылал* спросить, вернудись-лп иы?
— Кто... кто присылал*? встрепенулся Аркашинъ.
Онъ уже вообразил* себ!, что за нимъ присылало начальство, но, допросивши Варвару, которая принесла ему
булки, догадался, что присылала тетушка, и нѣсколько
успокоился.

XLI.

быть счастлнвѣйшнмъ изъ счастливых*? и если «да», то
ііисать-ли ей самой Олнмпіадѣ, или къ отцу ея, что онъ
просит* руки ея?

IIa другой день Аркашинъ почувствовал* небольшой
лихорадочный жар* и решился никуда не выходить изъ
комнаты. IIa третій день жар* усилился, н Марья Ильинишна, не спросись его, привезла ему доктора.
Около иедѣлп прохворал* Аркашинъ. Спльнѣйшан
простуда, къ счастію, перешла въ грипп* н окончилась кашлем* и насморком*. Все это время Марья Ильинишна была при немъ, какъ сестра милосердія: напоминала ему, когда принимать хпнинъ, поила его на
ночь горячен малиной, укрывала его, закутывала на
ночь, иногда читала ему что-нибудь, пока онъ засыпал*.
Разъ оиъ спросилъ ее:
— Марья Ильинишна! отчего-же вы ие переезжаете?
— Отчего? еще успѣю. A развѣ вамъ очень хочется, чтобы я переѣхала?
— Да вѣдь эдакъ, чего добраго, я такъ привыкну
къ вамъ, что... и разстаться съ вамп будетъ больно.
— Неужели?
— Да ужь такъ...
Долго, должно быть, очень долго поджидала его іп.
себѣ тетушка; наконец*, не вытернѣла и велѣла сказать
ему, что она сама павѣстптъ его.

— Нѣтъ еще, не пишите! повремените немного, дайте
еще собраться съ силами, дайте опомниться! я еще подумаю. Лучше подумать—не иравда-ли, тетушка?
— Ой, куй желѣзо, пока горячо!
— Ну, а если оно скоро простынете, тѣмъ лучше!
— Какъ лучше?
— Значить, не судьба.
— Да вѣдь отъ тебя-же зависит*.
— Дайте подумать! Такъ и паиншите, что я очень,
очень за все благодарен*, что я болеиъ; доктор* увѣренъ, что я недалек* былъ отъ воспаленія легких*.
— Ну, братъ, мало-ли что доктора говорят*?
— Ну, и напишите, что я, можетъ быть, и посватался-бы тотчасъ-же, если-бы она была бѣдная дѣвѵшка.
— Что ты, съ ума сошелъ?

И вотъ, въ одно прекрасное воскресное утро, они
вошла къ нему, пожаловалась и на высокую лѣстшіцу,
и на то, что оиъ такъ дурно ведет* себя: пріѣхалъ женихом* и болѣетъ.
Онъ разсказалъ ей, какъ онъ проводил* время у
Варшавиныхъ, какъ ему полюбился чудной старикъ, какая красавица Олимпіада—такая красавица, какой онъ
съ роду не видывал*; какъ онъ чуть было въ нее не
влюбился, и на ея вопрос*, что-же онъ? рѣшается-ли

Прошло три или четыре мѣсяца. Аркашинъ получплъ
мѣсто столоначальника, н жалованье его на треть увеличилось. Жениться на Марьѣ Илинпшнѣ оиъ почелъ
за священный долгъ, такъ какъ въ эти мѣсяцы, ио какому-то непреодолимому къ ней влеченію, онъ на столько
близко сошелся съ ней, что ие могъ, какъ честный н
благородный человѣкъ, поступить иначе.
На этотъ разъ у иочтеннаго Валентина Петровича
и вопроса не было о томъ, можетъ-ли онъ составить

— Такъ

л напишите! настойчиво и упрямо повто-

рял* Аркашинъ.
— Такъ ты подумаешь?
— Подумаю.
Съ тѣмъ и уѣхала тетушка, сильно

раздосадованная

па своего племянника.

счастіе жены своей, — нашелся и характеръ не испугаться предстоящей бѣдности.
— Моя йога никогда у тебя не будетъ! В С Т Р Е Т И В ШИСЬ
съ нимъ въ гостиномъ дворѣ, сказала ему его
тетушка:—и наслѣдства тебѣ не оставлю! Дуракомъ родился, и умирай дуракомъ!
— Ну, говорите! говорите! улыбаясь возразилъ ей
Аркашинъ:—еще и дѣтей крестить у меня будете!
— Никогда!
— Будете, непременно будете!
Добавлю разсказъ мой слѣдующимъ. Незадолго до
свадьбы тетушка прислала къ Валентину Петровичу
письмо къ ней Олимпіады слЕдую щаг о содержанія: «Пе
зиаю, вынесетъ-ли мое желѣзное здоровье то, что я
переношу. Я писала и къ вашему племяннику, но или
письмо пропало на почтѣ (дай Богъ, чтобъ оно пропало!),
или онъ получилъ его и не рѣпшлся отвѣчать, потому
что отвѣчать ему нечего. ВсЕ меня дразнятъ, что тотъ.,
кому я отдала явное передъ всЕми предночтеніе, оть
меня отвернулся, забраковалъ меня. Отецъ тоже пасмуренъ, хоть и не говорить ни слова. Равнодушіе того,
котораго онъ тоже поліобилъ, не можетъ глубоко не
огорчать его, тѣмъ болЕе, что ему кажется, будто лучше
меня и на свЕтѣ нѣтъ. И напрасно вы меня утѣшаете!
Попала въ душу заноза, и ее не скоро извлечешь, и не
вындетъ она сама, пока ие загноится. Зачѣмъ вы присылали его къ намъ, если сердце его уже было занято?
Но что сдѣлано, то сдѣлано! Вы желали мнѣ добра, и я
благодарю васъ! Кланяйтесь ему и прощайте!»
Много лЕтъ прошло съ тЕхъ норъ. Аркашинъ счастливь въ своей семейной жизни, т. е. искренне привязана. къ женѣ и къ дѣтямъ, и они его любятъ. Но

медленно подвигается его служба, часто оиъ бѣдствуетъ, беретъ непосильную работу, чтобы свести концы
съ концами, и иерѣдко болЕетъ.
Но та рана, которую невольно нанесъ онъ сердцу
полюбившей его дЕвушкп, до сихъ поръ иногда глухой
болью отзывается въ душѣ его. Оиъ поступилъ честно,
не насилуя своей природы и не погнавшись за деньгами;
но все-же утраченное дразнило его во дни его неудача, иодъ бременемъ труда и заботь. Успѣхъ цЕнятъ
всѣ, честность—весьма немногіе.
Олимпіада, говорятъ, вышла замужъ за сосЕда, князя
Плонскаго. Черезъ два года послЕ смерти отца, бросила
мужа и уѣхала отъ него на Волгу, въ степь — хозяйничать, стрѣлять волковъ и медвЕдей и сводила съ ума
холостыхъ сосЕдей, такъ какъ не скоро увяла красота ея.
Была-ли она счастлива, Богъ ее знаетъ: она ие любила говорить о себѣ; но дЕлала много такого добра,
какого не дЕлаютъ эгоисты, вполнѣ земной жизнью удовлетворенные, вполнЕ счастливые.

ТРИ РАЗА ВЪ НОЧЬ

Т Р И

Р А З А

В Ъ

Н О Ч Ь

З А Ж Ж Е Н Н А Я

С Н Ъ Ч А .

рвяточный разсказъ.
I.
Жила-была старуха—Афимья Антнповиа, званія она
была дворянскаго, была не бѣдна, но жила скупо и бѣдно.
Когда-то какой-то насмѣшливый школьпикъ прозвать ее
Старухой-Прорухой; такъ съ т ѣ х ъ поръ и осталось за
ней это прозвище. Говорить пословица: « и на
старуху
бываетъ проруха;»
но чтобъ было такое прозвище, —
признаться, мы и не слыхивали, а между тѣмъ оно какъ
нельзя лучше пристало къ лицу и характеру почтенной
Афимьп Антиповны. Вся жизнь ея была рядомъ ни съ
чѣмъ несообразных* ошибок* н нелѣпостей,—и не столько
отъ глупости, сколько отъ упрямаго, мелочнаго эгоизма
il безеердечыой безтактностн. Кого она ни любила—всѣмъ
насолила; друзей дѣлала врагами, безъ всякаго повода:
врагам* выбалтывала семейныя тайны, a т ѣ , иасмѣявшись надъ ней, вредили ей своими сплетнями. Все,
что она начинала, — никогда не кончала; все, что старалась привлечь, — отталкивала; самые доброжелательные совѣты ея были невпрокъ; и что-же мудренаго,
если даже самъ мужъ ея умеръ (пятьдесят* лѣтъ тому
назадъ) оттого, что серьезная болѣзнь его показалась
ей пустяками, послать за доктором* помѣшала ей ску-

пость, и она сама, оть чпстаго сердца, принялась лѣчить его.
Единственная дочь ея, повѣичалась тайно и уѣхала,
потому что она хотЕла выдать ее за иожнлаго генерала
Дурашкина, человѣка противпаго во всЕхъ отношеніяхъ
и нріятнаго ей только потому, что онъ ежегодно, возвращаясь изъ своей деревни, ирнвозилъ еіі кошёлку бѣлыхъ грибовъ, до которыхъ она была великая охотница.
И вотъ, мало-но-мллу, она, одинокая и всЕмъ чужая,
достигла глубокой старости. Жила oua на краю города,
въ своемъ собственномъ, деревянномъ домикѣ, вдвоемъ
съ кривой кухаркой, которая то и дЕло грубила ей, да
съ дворникомъ, который но утрамъ засЕдалъ въ трактирѣ, а но иочамъ сидѣлъ за воротами, и, сидя, сиалъ
иеиробудиымъ, во истину богатырсшшъ сномъ, — такъ
спалъ, что даже будочникъ однажды ыпкоимъ образомъ
не могъ его разбудить, сколько ни толкалъ, сколько ни
теребилъ его за вороть. Съ хорошими людьми она какъто неуживалась, пришлось жить съ грубыми п нерадивыми.
Но старуха уже ожесточилась, всЕхъ неиавидЕла, ни
къ кому не ходила въ гости, и никого не принимала, да
и принимать то ей было некого.
Пережила она всѣхъ своихъ родныхъ и всѣхъ знакомыхъ, — не пережила только своихъ собствениыхъ
восиоминанііі, и они ее грызли... Иногда, по цѣлымъ иедѣлямъ, лежала она въ постели и думала: «вотъ, случись,
загорится кухня,и никто не придете спасти меня. Вотъ
заберутся ночью воры, и задушатъ меня — и уйдутъ и
пройдутъ съ моими вещами мимо дворника—и онъ проспите il не замѣтитъ ихъ... Эка жизнь! эка жизнь! не
жизнь, а каторга!.. И зачѣмъ это я живу—на кой лядъ?!
кому нужна я?.. Господи, Господи! И помру-то я—никто
не вспомните, никто обо мнѣ не ножалѣетъ.»

Не смотря на эти горькія и тяжелыя думы, старухаПроруха была далека отъ раскаянья—все свое горе сваливала на судьбу: во всемъ была судьба виновата, а ей,
слава ТебЕ, Господи! не въ чемъ даже и попрекнуть
себя. Никого она не обворовала, ипкакнхъ мерзостей не
надЕлала. Мужу была вЕрпа, дочь воспитала, никому зла
не сдѣлала, всѣ сами себѣ зло сдѣлали, наиерекоръ ея
волѣ, иа зло ей. И проклинала Проруха судьбу свою, и
жаловалась на нее Богу, когда молилась; а молилась она
съ тоски, молилась потому, что, кроиѣ Невпдішаго и Нсвѣдомаго, ые съ кѣмъ было ей бесѣдовать, некому было
душу свою выплакивать.
Вотъ какова была старуха-Проруха.

И.
Въ ея маленькомъ домгікѣ, кромѣ кухни и дворницкой, жилыхъ было всего только три комнаты: одна просторная, съ окнами на улицу, тамъ она обѣдала, раскладывала гранд-иасьянсъ и чай пила; другая — спальня,
тамъ у ней были образа — наслѣдіе предковъ — цѣлая
кіота, сіяющая серебромъ и золотомъ: Матерь Божія в ъ
коронЕ съ жемчугомъ и мелкими брилліантами, Святая
Евфимія въ позолоченомъ вѣнцѣ, п въ серебряной ризѣ;
была и лампадка, только рѣдко, очень рѣдко теплилась;
остальная комната была чѣмъ-то въ родѣ кладовой: тамъ
стояли сундуки, бутылки съ уксусомъ, банки съ медомъ
Ii маринованными грибами; тамъ висѣлн въ пыльныхъ
мѣшкахъ салопы и сохранялись остатки прошлой жизни:
складная желѣзная кровать ея дочери, и даже сохранилась какая-то кукла съ измятымъ, облупившимся лицо.мъ,
стекіянымн глазками и лайковыми ногами.
Рѣдковъ эту комнату заглядывала старуха-Проруха.
Не любила она волновать себя пустяками; остатки жо нроніполонскій,

30

л ой, болѣе счастливой жизни, непріятно дѣйствовадн на
ея душу. Душа эта зачерствѣла, и воспомтінанія, какъ
капли росы, падающія на засохшіе цвѣты, не могли
освѣжить -её.
Однажды, въ Рождественскую ночь, напившись чаю.
велѣла она убрать самоваръ, сама вымыла и вытерла
свою серебряную чайную ложечку, спрятала ее въ комодъ, задула свѣчу и долго, поглядывая въ окно, расписанное морозом* и ярко озаренное полной луной, спдѣла въ полумрак! и вдруг*, живо вспомнила, какъ,
пятьдесят* лѣтъ тому назад*, въ дом! у ней,—въ другом*, большом* домѣ, который продала она, была,
ёлка, и какъ около этой ёлки, съ дочкой на руках*,
ходил* радостный, съ праздничным*, умиленным* лицом* мужъ ея, заставлял* ребенка задувать свѣчн, и как*
онъ никак* не могъ задуть ни одной свѣчки; какъ эта
дѣвочка тоже смѣялась и тянулась рученками къ сахарным* налочкамъ, обернутым* въ фольгу, обмотанную
золотыми нитками. (Были тогда такія коифекты—теперь
уже нѣтъ такихъ).
И живо пронеслось въ воображеніи старухи все дѣтство II вся жизнь ея Люли, до 20-ти-лѣтняго ея возраста, до того роковаго дня, когда она навсегда раздалась съ ней.
И что за причина, что она о ней воспомнила! Ужъ
не оттого-ли, что изъ-за обледенѣлаго окна иов!яло на
нее ч'Ьмъ-то былым* п невозвратным*? Не оттого-ли, что
въ эту минуту услыхала она звонъ бубенчиков*?
«Вотъ, подумала она, точно съ такими-же бубенчиками подкатил* на тройкѣ Иван* Петрович* Петров*,
когда вечером* пріѣхалъ ко м н ! свататься за дочь мою».
Задумавшись, поникла она е!дой головой н ужъ сама
не сознавала, о чем* думала.
В д р у г * , она подмяла голову: лунный с в ! т ъ озарил*

глубоко морщинистое, встревоженное лицо ея, полураскрытый, беззубый ротъ и приподняты я брови.
— Что это, Господи!
Явно почудилось ей, что тройка подскакала къ воротам* и остановилась, что кто-то отворил* калитку и
чьи-то шаги, скрипя по сн!гу, направляются къ сѣшшъ ея.
— Кого это чортъ принес*! проговорила она, но,
•вспомнивши, что и с!ни заперты и дверь заперта, успокоилась. — Видно, пьяный по о HI и БК! ие туда заѣхалъ,
а дворник* пьянъ и спросить некого.
Но видно и сѣни не заперты и дверь не заперта —
кто-то вошел* въ переднюю, снимает* калоши, вѣгааетъ
шубу.
— Маланья! крикнула старуха, въ надежд!, что кухарка ее услышит* и ирибѣжнтъ къ ней на помощь:
но вмѣсто Малаиыі, кто-то вошел* въ ея темную комнату, поклонился и сталъ извиняться, что такъ поздно
рѣшился по одному д!лу за!хать къ ней.
Старуха чуть не упала въ обморок*: голосъ былъ
Петрова, мужа ея дочери, Ивана Петровича. Да и но
росту она его узнала. Неужели это оиъ? Что ему надо
отъ нея послѣ 25-ти-лѣтняго отсутстяія?
— Поздно, поздно я заѣхалъ къ вамъ, потирая руки
проговорил* гость... ІІо... сердце не камень, добрѣйшая
Афішья Аитиповна, я пріѣхалъ свататься за вашу дочь
и просить вашего родительского благословенія.
«Что за дребедень!» подумала старуха.
— Неужели мнѣ, давно вамъ пзвѣстном}" человеку,
Другу дома вашего, откажете вы въ р у к ! вашей дочери,
зная, что я такъ искренно и такъ глубоко люблю ее?
— Или я съ ума сошла, или вы шупшкъ... Ради Бога,
оставьте меня въ покоѣ...
Но с т а р у х ! вдруг* почему-то вообразилось, что ей

не больше сорока лѣтъ и что дочь ея еще дѣвушка, IT
она невольно отвечала таинственному посетителю тѣмпже словами, какими отвѣчала ему когда-то, въ очень
далекое время.
— Е я нѣтъ... Она и не думает* замуж*.
— Она уже дала мнѣ свое слово, все зависит* отъ васъ.
РазВѣ вы не видите сами, какъ переменилась дочь ваша,
какъ она поблѣднѣлаи похудѣла... Бога-ради, добрѣйшая
Афимья Антиповиа, не томите насъ, —дайте намъ ваше
согласіе.
Гмъ! Она дала вамъ слово, а сама уЬхала! ветреница.
— Не сама она уѣхала, а вы послали ее гостить
къ вашим* кузенам*, людям* безчестиымъ и безнравственным*. PI вы не боитесь за вашу дочь?!...
— Ахъ! батюшки мои! завопила старуха, тараща на
него глаза свои.—Почему ты знаешь, гдѣ дочь моя?
— Знаю. Я поѣду за ней и изъ этого вертепа увезу ее.
Да она тебя не любить, она каждому готова на
шею вѣшаться, самъ ты будешь не радъ, коли женишься.
— Не клевещите, я ее знаю съ дѣтства, и увы —
знаю больше, чѣмъ вы ее знаете. Не клевещите!... и
если иѣтъ вашего согдасія, я увезу ее н женюсь на ней.
— Такъ я тебѣ и дамъ увезти ее!
— А какъ вы помѣшаете?.. Вотъ, на этой-жс самой
тройкѣ иоѣду, и къ утру мы будем* обвѣнчаны.
— Пфу! плюнула старуха, и какъ-бы опомнилась.—
Да вѣдь это уже было давно! Вѣдь она уже давно замужем*!... Дамъ я ему мое согласіе, авось отвяжется.
— Ну, Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи
помилуй! Даю, даю вамъ мое согласіе. Женитесь п будьте
счастливы... Господи, помилуй!,..

—

Спасибо

вамъ!

лучше

поздно — чѣмъ

никогда.

Лучше поздно!
— Да вѣдь вы уже давно повенчались! воскликнула
она какъ-бы въ отчаяныі за разсудокъ с в о й — п гостя
какъ не бывало.
Долго неподвижно сидѣла старуха-Проруха, наконец*,
встала, дрожащей рукой засветила свѣчу и сама воочію
удостовѣріыась, что все было заперто, и сѣни, и передняя.
«Это мнѣ все мерещилось, подумала она, ие даром*
меня поутру злобило...»
HI.
Былъ уже 12-й час* ночи, когда она раздѣлась и
легла на скрипучую кровать. Натянула на себя стеганое
одѣяло, перекрестилась, перекрестила стѣны, окна и двери,
чтобъ злой духъ ие вошел* къ ней; но не yen Lia она
забыться сномъ, какъ услыхала—кто-то вошедъ, шелестя
складками очевидно женскаго платья.
Ma!... Малаиья! не ты-лп? хотѣла она вскрикнуть;
но на первом* словѣ «Ж"«», у ней замерь духъ: кто-то
холодными пальцами прикоснулся къ рукѣ ея. Несмотря
на темноту, оиа увидѣла ясно, что какая-то блѣдная
тѣнь, закутанная въ бѣлый іілатокъ, у ея постели стоит*
на колѣняхъ, а въ раскрытую дверь лунный свѣтъ проникаете въ спальню и рисует* очертанья головы, рукъ
II илечъ, покрытых* чѣмъ-то пушистым* и мягким*.
— Матушка! прости меня! послышался молодой, рыдающій голосъ.
Это былъ голосъ ея дочери.
— Прости меня, матушка! Мы уже повѣичаны, и
вотъ, нарочно, но дорогѣ въ Пермь, заѣхала я къ тебѣ—
умолять тебя простить и благословить меня.
— Отвяжись ты отъ меня! Какое мпѣ до тебя Д І І Л О !

воскликнула старуха, точь-въ-точі» такъ-же, какъ н въ то
далекое время, когда еіі было сорокъ, а дочери двадцать
лѣтъ и когда та вскорѣ поел! вѣнца заѣзжала къ ней.
Старух! вдругъ почему-то вообразилось, что и теперь это ея дочь и что она должна своимъ пренебрежет е мъ къ ней жестоко наказать ее.
Прости, прости!.. Благослови меня! благослови! лепетала блѣдиая тѣнь ея дочери—и опять холодные пальцы
дотронулись до руки ея.
Старуха отшатнулась, спиной ударилась въ стГшу
и какъ-бы опомнилась.
Что это за чудеса со мной! Али я и въ самомъ
д ! л ! прогн!вила Бога, что не захотѣла благословить ее!
Ну, Богъ съ тобой, Богъ съ тобой! Благословляю!
пробормотала она, н со страхом* протянула руки, съ тѣмъ
чтобъ опустить ихъ па б!лесоватын плечи и т!мъ убедиться, д!йствительно-ли это дочь ея.
Но руки ея опустшшль въ воздух* — и ничего, ни
малѣйшаго признака, чтобъ кто-нибудь стоялъ перед* ней
на кол!няхъ Ii такъ жалобно умолял* ее, что сердце въ ней
таяло, таяло и таяло... Даже лунный свѣтъ, который, какъ
ей казалось, свѣтилъ изъ окна сосѣдней комнаты, и тогъ
погасъ. Старуха очутилась въ совершенной темнот!, ощупала коробочку сиичекъ,—засвѣтила св!чу и стала думать:
«Ей Богу... чудеса!... Если-бы я ее не благословила,
не ушла-бы она, не исчезла-бы!.. Видно дорого родительское-то благословеиіе, ие безъ самодовольства подумала старуха. Должно быть, въ живых* ея н!тъ. Съ того
свѣта душа ея приходила—хоть она-то меня вспомнила...
меня, одинокую, горемычную!..—И слеза покатилась по
морщинистой щ е к ! ея. — Это хорошо, хорошо, что я со
благословила! М ы ! самой легче... Господи, спаси, сохрани и помилуй!:.»
Старуха задула свѣчу, вздохнула и перекрестилась.

Но не спалось ей—да и в!теръ. должно быть, поднялся
па двор!... что-то завывало,—проносился далекіп и какъ-бы
приближающіііся гулъ, и что всего страннѣс, на полу шевелилась бумажка, точно котенок* играл* съ ней пли
в!теръ шевелил* ее. За заыав!шешюй дверыо, г д ! была
кладовая, кто-то шарилъ — наконец*, съ ужасом* услыхала старуха, что шуршитъ, кака-бы приподнимаясь старый коверъ, повышенный над* дверыо, съ тѣмъ, чтобъ въ
спальню изъ кладовой ие пропускать холода, такъ-как*
комната, превращенная въ кладовую, никогда не топилась.
«Это, должно быть, тараканы черные за обоями шуршать, думала старуха,—ІІЛИ ужъ не крысы-ли?!.. н ! т * .
это не крысы! съ новымъ приливом* ужаса, подумала
она,—крысы никогда не задѣнутъ табурета, такъ чтобъ
онъ сдвинулся, тутъ кто-то есть!»
И старуха въ третій разъ протянула руку и дрожа
всѣягь тѣломъ зажгла свою свѣчку.
На этотъ разъ уже не при лунном* свѣт-Ь, и не въ
потомках*, а прп свѣтѣ огня, увидала старуха-Проруха,
что на ея деревянном* табуретик!, г д ! лежало ея платье,
у ног* ея постели, сидит* ребенок*—золотистые русые
волосики, голубые глазки, одежда шелковая—алаго цвѣта
рубашечка с * косым* воротом*; ворот* разстегнутъ; как*
фарфор* бѣл!ется тонкая, нѣжная шейка; глазки сіяютъ,
губки улыбаются и лепечут* ей полушепотом*: «Бабушка! бабушка! бабушка!» У старухи нервы были желѣзные — всю жизнь свою она ни разу не упала въ обморок*, не замерла отъ страха—не будь этого, она-бы
и не вынесла этой ночи.
Но она не только вынесла в с ! эти галлюцшіаціп,—
миловидное дитя, которое спокойно сидѣло на ея табу-

ретикѣ, не внушало ей пн малѣйшаго страха; только
сердце ея билось спльнѣе, да дышала она чаще, да въ
головѣ ея была какая-то невообразимая сумятица.
— Кто ты? пробормотала она, сидя спиной къ своимъ
иодушкамъ, положивъ ладонь на ладонь п согиувъ пальцы,
точно одна рука ея хотѣла спрятаться въ другой рукѣ,
съ видомъ кающагося смиренія...
— А я виучекъ твой... сынокъ твоей дочки родимой... вотъ кто я!..
— Внучекъ!.. ну, милый внучекъ, а скажи-ка ты
мнѣ, какъ ты зашелъ сюда?
— Да ужъ и самъ не знаю, какъ зашелъ—шелъ, шелъ,
шелъ—да и зашелъ.
Старуха пожевала губами... и не знала, что ей говорить. Сильно нравилось ей это прелестное дитя, съ золотистыми кудрями и голубыми глазками.
— Правда-ли, бабушка, говорите, будто-бы ты никогда
никого ни любила и никого не любишь? Ты пожалуй и
меня прогонишь, бабушка? А?
— ІІе прогоню... Сиди...
— Ахъ, бабушка ми-и-н-и-лая! протянуло дитя улыбаясь, л ямки показались на щечкахъ его.
— Сиди, сиди!
— Что-же ты, бабушка, чѣмъ угостишь меня?
— Да въ самомъ-ли дѣлЕ ты мой внучекъ? не врешьлн ты?
— A зачѣмъ-бы я прпшелъ къ тебѣ, кабы я не былъ
внучекъ твой!
«II въ самомъ дѣлѣ, подумала старуха:—зачѣмъ-бы
онъ прпшелъ, кабы ие былъ онъ мой виучекъ?» Хотелось ей что-то сообразить, но никакія соображеиія не
приходили ей въ голову.
Передъ ней сидѣло, точно живое, миловидное существо, съ улыбкой на лпцѣ и 'съ таинственно сіяющимп,

синими глазками. Старуха любовалась мальчпкомъ н
какъ-бы влюбилась въ красоту его.
«Да, это твой внукъ, говорило ей ея сердце, — полюби его.»
— Чѣмъ-же мнѣ угостить-то тебя, дорогой ты мой!
голубчикъ ты мой! золотое, ненаглядное дитя мое! Ужъ
не отецъ-ли тебя прислала, ко мнѣ? Спасибо ему. Гдѣ-то
оиъ теперь, мой батюшка?..
— А онъ, бабушка, съ горя въ монастырь пошелъ—
Богу молиться.
— Съ горя! съ какого-же горя?
— Было у него горе: пятеро дѣтей, три сынка и
двѣ дочки, всѣ одииъ за другимъ померли — померла и
мама, я одииъ остался у папы, и ужъ любилъ же онъ
меня и берегъ-же, какъ зѣиицу ока берегъ! Самъ азбукѣ и молитвама. учила, меня, сама, купала., самъ,
когда я гулялъ, провожала, меня. Дорога, я былъ ему—
дороже Бога, дороже жизни, дороже родины, дороже
спасенія души его.
— Что мудренаго, что мудреного! Легко-ли дѣло
пятерыхъ дѣтей потерять! Помилуй, Господи!..
— Да вѣдь и я, бабушка,—я тоже по-о-о-меръ!
— Какъ по-о-о-меръ! съ ужасомъ протянула старуха
и съ жадностью уставила на него глаза свои — сердце
ея разрывалось, ей не вѣрилось.
Дитя сндѣло il улыбалось.
— Отчего-же ты померъ?.. зачѣмъ?..
— А папа говорить, съ того мы всѣ и помираемъ,
что на бракъ моей матери, ты, бабушка, ие дала своего
родптельскаго благословенія !
— Благословила, благословила! вскрикнула старуха,—
и до конца дней моихъ буду любить тебя, буду холить,
буду баловать и ласкать тебя!—И старуха чуть было не
свалилась съ постели на ноль. Никого уже не было,

когда она бросилась, съ необычным* ей чувством*, горячо обнять и навсегда при с е б ! удержать его, — руки
ея упали, какъ плети; перед* ней стоял* пустой табурет*, на котором* лежало комком* ея старое, темное
платье. Съ тоской и слезами оглядѣла она свою компату, и только рогатая тѣнь отъ ночнаго чепца ея колыхалась на стѣиѣ, да на ея ночном* столик! горѣла
свѣчка: неподвижно стояло ея голубоватое пламя въ неподвижном* и сонном* воздух!.
V.
И до утра, до восхода солнца горѣла и догорала
свѣча ея, и—она не спала ни одной минуты. Съ т ! х ъ
пор* сильный переворот* произошел* въ душ! ея; она
страстно, до болѣзненностп страстно, полюбила не существующих*— и дочь, и ея мужа, и дѣтей ихъ, несчастных* внучат* — всѣхъ,— полюбила вс!мъ своим*
сердцем*, всѣмъ номышленіемъ. Весь остаток* жизни
своей, все, что сберегла она на старость скаредностью,
все отдала-бъ она, если-бъ только могла хоть на минуту вернуть къ жизни и вокруг* себя увидать потомственную семью свою. Мало того, она дорого-бы дала,
чтобъ повторились тѣ же самыя галлюциеаціи, чтобъ
опять наивно-милыі ребенок*, съ умными, не то голубыми, не то синими глазками, появился перед* ней на
ея табуретик!. Но ничто не повторилось, точно каждый
изъ этих* призраков* уже добился того, чего желал*
онъ всего сильнѣе: мужъ ея дочери—согласія на бракъ,
дочь — прощенія и благословенія, внук* ея — горьких*
сожалѣній объ его покойной матери и тайнаго раскаянія.
Иногда на ц!лый ряд* ея скорбных* и тяжелых*
мыслей раздавался голосъ: «Поздно!»—но это былъ ея

собственный голосъ и раздавался оиъ въ глубин! собственной души ея.
Скоро она заболѣла.
Больной хот!лось ей раздать бѣднымъ в с ! свои
деньги — но и это было поздно. Ноги отказывались ей
служить, голова съ трудом* приподнималась, и ничего
не видѣли глаза ея, кромѣ грубаго лица кривой кухарки,
которая приходила къ ней за деньгами.
Когда умерла она, никто, кром! этой-же самой кухарки да полицейскаго, опечатавшаго ея комоды, ие сопровождал* ее на мѣсто вѣчнаго успокоенія.
Такъ, старуха-Проруха канула въ вѣчность. Чѣмъ
отозвалась ей эта вѣчность на ея позднія раскаянія —
это знает* только Тотъ, Который призывает* насъ къ
жизни—и отзывает*.

И, С. Т У Р Г Е Н Е В ! У С Е Б Я .
e t

d

И. С. ТУРГЕНЕВ* У СЕБЯ
ВЪ ЕГО посл-вдній ПРІ-ЬЗДЪ НА РОДИНУ.

I.
Когда торжественно хоронили Ѳ. M. Досгоевскаго,
когда цѣлый лѣсъ вѣнковъ сопровождал* гроб* его, и
народ* запружал* в с ! улицы, один* бѣдный молодой
человТжъ, забитый нуждой и обстоятельствами, про
ходя мимо, повернул* ко мнѣ блѣдное, но уже сіяющее
лицо и сказалъ: «Ну, теперь я вижу, что жить еще
стоит*».
Вообразите, что это «жить еще стоить» подумал*
не онъ одни*, а тысячи, десятки тысяч* присутствовавших*... и вы ие ошибаетесь. Никто этого не высказывал*, но в с ! были такъ настроены, что — жить стоит*.
Общество, которое казалось всѣмъ таким* разъединенным*, безучастным*, таким* холодным*... чуть ие .мертвым*—вдруг* оказалось повсемѣстно одним* н т!мъ же,
живым*, чувствующим*, способным* горевать так*
искренно, благодарить такъ открыто н прославлять так*
пышно и так* торжественно, значит*—стоить жить—стоит* заботиться о своем* талант!, стоит* трудиться...

добиваться чести п славы... такъ какъ настойчивый трудъ,
таланта и русская слава — но сонь и ие болтовня знакомых*.
Смерть Тургенева, какъ писателя, во всѣхъ, несомненно русских* породила ту скорбь, которую смѣло
можно назвать націоиальною, то общее чувство, тотъ
нравственный норывъ, безъ которыхъ немыслимо ни
одно обш.ество, не прочно ни одно государство. Там*,
гдѣиѣтъ ни національиыхъ радостей, ни національцаго
горя,—нѣтъ и націи живой и спасительно самоуверенной, там* полнѣйшее равнодушіе ко всему, что ие мы
и не нашъ личный интерес*,—признак* или неосмысленпаго ребячества, или той старческой апатін, которая предшествует* разложенію обществ* и паденію государств*.
Народъ-же, нзъ нѣдръ котораго выростаютъ таланты
и генін, пзобрѣтателн и созидатели, непобедим*, и въ
этомъ смысле слова, наука и литература, для врага, каковъ-бы ни былъ онъ, сильнее нушекъ. То, что мы называем* сохранившимися следами времени, есть ничто
иное, какъ слѣды человеческой мысли и ея воплощение
Тургенев* прошел* небезслѣдио.
Но кто въ Тургеневе потерял* не только зпамеиитаго родного писателя, но и друга, тотъ никогда не
забудет*, какъ много потерял* онъ, насколько сталъ оиъ
бѣднѣе и безпомощнѣе!
Недавно мы хоронили Тургенева; но со дня его кончины и до сегодня, изъ всего того, что было о немъ писано, изъ всѣхъ печатных* о немъ статей и воспоминаній, можно уже составить не одинъ печатный томъ убористой печати. Я одинъ не присоединил* къ этому тому
ни одной страницы, и миогіе меня за это упрекают*. Но,
если-бы я вздумал* вызвать въ своей памяти все, что
касается Ивана Сергеевича, я бы растерялся изъ моихъ восноминаніяхъ; къ тому-же я далеко не изъ числа

тѣхъ счастливцев*; которые могут* смѣло разсчитывать
на точность и ясность своихъ воспоминаній; все, на чемъ
я еще могу остановиться, — это попытаться изобразить
Ивана Сергеевича таковымъ, каким* былъ онъ въ послѣдній год* его пребыванія на своей родинѣ—въ селѣ
Спасскомъ-Лутовиновѣ (Мценскаго уѣзда, Орловской губерніи), лѣтомъ 1881 г., такъ какъ это лѣто провел* я подъ
одною съ иимъ кровлей, и провел* не какъ гость, а какъ
брать, заѣхавшій на побывку къ родному старшему брату.
Но вотъ вопрос*: все-лн писать или умалчивать? Если
писать все, если изобразить будничиаго Тургенева, или
описать его такимъ, каким* оиъ былъ, а не казался,—
кто знаетъ, какія нареканія заслужу я, какъ нескромный
другъ, который о другѣ своемъ выбалтывает* все, что о
немъ знаетъ дурного и хорошаго, и кому-же выбалтывает*? Публикѣ!—гдѣ такъ много н старых* врагов*, н
юных* задирал*, готовых* тотчасъ-же закричать: извольте
видѣть, какой онъ былъ изнѣженный сибарит* и барин ъ!
Или: какой оыъ былъ аристократ* или—какой онъ былъ
пустой и безхарактерный!—какъ онъ самъ себѣ противоречил*!.. и тому подобное...
Но развѣ я долженъ, разве я могу по совѣсти писать о Тургеневѣ только для того, чтобъ обѣлять его перед* врагами или угождать друзьям* его. Я просто
долженъ быть правдив*, ие боясь правотой своей ни
оскорбить тени того, которому я никогда не лгалъ. ни
самъ оскорбиться насмешкой, какъ бы ядовита ни была
она. Я увѣренъ, что даже сквозь облик* будничиаго
Тургенева, со всѣми его мелкими слабостями и недостатками, будетъ просвечивать и его великій умъ и его великое сердце. Предваряю только, что мои восномияашя
будут* очень отрывочны и ио большей части будут* состоять изъ разсказовъ и разговоров* самого Тургенева.
ПО.ІОНСКІЙ.

31

II.
Отъ 15-го февраля 18^1 г. получил* я письмо, въ котором* Иваиъ Сергѣевичъ Тургенев* совершенно для
меня неожиданно писал* следующее:
«Я велѣлъ отдѣлать домъ свойвъ деревнѣ, во-1-хъ, потому, что въ нем* нельзя было уже жить, а во-2-хъ потому, что я намѣренъ былъ пригласить тебя, вмѣстѣ съ
семейством* твоим*, провести тамъ дѣлое лѣто, такъ
как* помѣщенья у меня за глаза, и иынѣ повторяю это
нриглашеніе...
«Впрочем*, мы обо всем* этомъ переговорим* въ Петербург!; но уже отнын! я считаю тебя и твоих* своими гостями.
«Въ Петербург! я пробуду недѣли три-четыре и къ
Ннколину дню, 9-го мая, полагаю быть въ деревнѣ.
В м ѣ с т ! мы в с ! тогда и отправимся».
Это меня н есколько озадачило. Я отвѣчалъ, что если
можно будетъ выѣхать (не окажется препятствій), я очень
буду радъ пожить съ нимъ въ деревнѣ...
Затѣмъ, отъ 30-го марта, И. С. изв!стилъ меня, что
оиъ выѣзжаетъ черезъ нед!лю, и добавлял*: «Такъ мы
в с ! вмѣстѣ и поѣдемъ».
Но, скоро сказка сказывается, нескоро дѣло дѣлается.
Никогда еще Иван* Серг!евичъ изъ Парижа не в ы ! з жалъ въ тотъ день, въ который онъ намѣревался выѣхать—безпреетанно его что-нибудь задерживало. Очень
па это жаловался нашъ общін пріятель, покойный Николай Владнміровичъ Ханыковъ.
Разъ онъ сговорился съ Тургеневым* ѣхать вмѣстѣ
куда-то па воды. Назначили день и час* вы!зда. Ханыковъ заЬзжаетъ за нимъ и за его чемоданами, по Тур-

теневъ упрашиваете его подождать, так* какъ онъ никак* не можетъ выѣхать, и самъ назначает* день выѣзда.
Но когда въ назначенный срок*, по дорог! на станцію
желѣзной дороги, заѣзжаетъ за нимъ Ханыковъ, онъ
застает* Тургенева за письменным* столом* и какъ бы
въ отчаяпіи, что онъ никак* ие можетъ ѣхать, такъ
какъ Харламов* еще не кончил* его портрета, и что
необходимо дат* ему еще одни* сеансъ, а когда это
будете—онъ никак* не знает*. Такъ Ханыковъ и махпул* рукой—уѣхалъ безъ Тургенева.
Я зналъ, что я дождусь его не черезъ недѣлю. какъ
онъ писал*, a развѣ черезъ мѣсяцъ, и не ошибся. _ _ —
В ъ Петербург! мы видѣлись съ Иваном* Сергѣеви- j
чем* почти ежедневно, и я помню, какъ въ одно прекрасное утро онъ, посиѣиваясь, передал* мнѣ воображаемую имъ сцену, какая будто-бы ожидает* насъ у него
въ. деревнѣ: будем* мы, говорилъ онъ, сидѣть поутру на
балкон! и преспокойно пить чай, и вдруг* увидим*,
что къ балкону отъ церкви по саду приближается толпа
спасскихъ мужичков*. Всѣ, но обыкновенно, снимают*
шапки, кланяются и на мой вопрос*: ну, братцы, что
вамъ нужно?
— Ужъ ты на нас* не прогневайся, батюшка, не
поеѣтуй... отв!чаютъ. Барин* ты добрый, и оченно мы
тобой довольны, а все-таки, х о т ь не хоть, а приходится
тебя, да ужъ кстати вотъ и его (указывая на меня)
новѣсить—Какъ?! — Да такъ ужъ, указ* такой вышелъ,
батюшка! А мы ужъ и веревочку прішаслп... Да ты помолись... Что-жъ! мы вѣдь ne злодѣп какіе-шібудь... тоже,
чай, людп-человѣкп... можем* и повременить маленько...
II т. д.
Разсказывалъ-ли это Тургенев* просто потому, что
ему пришла такая фантазія (а каких* бол!знеиныхъ, чуть
не горячечных* фантазій не приходило въ голову людям*,

нослѣ страшнаго злодѣяиія 1-го марта!..), или просто,.
Иванъ Сергѣевичъ хотѣлъ испытать, на сколько я ему
повѣрю, il если повѣрю, рѣшусь-ли ѣхать съ нимъ въ
его Спасское.
ГЭтотъ разсказъ или вымысел* такъ полюбился самому
Ивану Сергѣевичу, что он* многим* повторял* его с *
разными варіядіями, даже гдѣ-то въ вагонѣ ио желѣзной дорог! разсказалъ кому-то в * вид! только-что видѣнпаго имъ, страннаго сна. (Такъ, въ вид! сна, разсказаниаго самим* Тургеневым*, вымысел* этотъ и был*
напечатан* въ г а з е т а х * ) . ^
Разсказывать в * разных* домах* или разным* лицам* одно и то-же — есть обычная привычка в с ! х ъ талантливых* разсказчиковъ, и въ этомъ ничего нѣтъ страннаго. Это то-же, что дѣлаетъ любой музыкант*, играя
всюду и всѣмъ желающим* его слушать, свою новую
музыкальную фантазію; это то-же, что дѣлаетъ и Горбунов*—одинъ из* нашихъ первоклассных* разсказчиковъ.
Не на каждый-же день изобрѣтать что-нибудь новое, для
того, чтобъ тѣшить наш* ум* или тревожить сонное
воображеиіе.
Выѣхать изъ Петербурга в * Спасское я мог* не ран!е конца іюия, т. е. гораздо пизднѣе, чѣмъ выѣхали
Тургенев* и затѣмъ, жена моя и дѣти. Тургенева
ироѣздомъ застал* я в * Москвѣ, куда онъ вернулся,
проводивши въ Спасское мою семью.
Я нашел* его на квартир! И. П. Масдова, в * дом!
удѣльнаго вѣдомства, на Пречистенском* бульвар!.
У него было какое-то дѣло и, если не ошибаюсь,
дѣло по случаю завѣщанія брата его, Николая Сергеевича, который, изъ 8 0 0 , 0 0 0 руб. самъ обѣщал* завѣшать ему 100,000 руб., но завѣщал* только тысяч* двадцать с * небольшим* или около. Все остальное: капитал*,

им!nie и все свое движимое Николай Тургенев* передал*
племянниц! своей покойной жены—Маляревской.
Я знаю, что Иван* Серг!евичъ видѣлся въ Москвѣ
съ Маляревскимъ — отцом* н опекуном* наслѣдницы, и
тотъ сказалъ ему: «Вы, Иван* Сергѣевичъ, не удивляйтесь, что братец* ваш* завѣщалъ вамъ всего только
2 0 , 0 0 0 руб., по-моему, такъ и этого-то слишком* еще
для васъ много!»—«Ну, отвѣчалъ ему на это Тургенев*,—
па этотъ счет* позвольте м н ! думать иначе».
О судьбѣ, жизни и последних* днях* брата своего
Иван* Сергеевич* ие раз* передавал* мн! немало разных* подробностей, весьма интересных* съ психологической точки зрѣнія; ио я не считаю нужным* включать
НТО въ свои тенерешнія воспоминанія, замѣчу только, что
все, что Ивану Сергеевичу казалось странным* и достойным* сожалѣнія в * брат!, отразилось и на нем*, на его
собственной судьб!, особливо в * послѣдній год* земной
его жизни. Такъ-же, какъ и братъ, онъ уже не пмѣлъ
своей собственной воли и, какъ больное слабое дитя, покорялся тѣмъ, кто окружал* его.
В ъ Москвѣ я пробыл* двое суток* и ночевал*

въ

той-же квартир! Маслова, который, какъ благодушный
хозяинъ, предложил* мы! диванную и просил* не церемониться.
Тургенев* узнал*, что я на третій день выѣзжаю. и
послал* телеграмму къ своему управляющему въ Спасское
о высылкѣ для меня экипажа въ Мценскъ, къ 10 часам*
вечера. Я спѣшилъ видѣть мою семью, и как* можно
скорѣе, пользуясь долгими, свѣтльши днями, начать писать с * натуры масляными красками.

III.
Какой-то англійскій лордъ сказалъ Тургеневу, когда
тотъ гостилъ у него въ замкѣ: у меня правило-доетавлять гостямъ своимъ елико возможный комфорте и затѣмъ объ нихъ не заботиться, давая имъ полную свободу.
И Тургеневъ, виолнѣ соглашаясь съ лордомъ, сказалъ,
что и онъ будетъ по отношенію къ гостямъ своимъ держаться того-же похвальиаго правила. Однако-жъ, Тургеневъ иачадъ съ того, что сталъ объ насъ и хлопотать,
и заботиться. Велѣлъ цвѣтнымъ войлокомъ обить ту
стЕііу, къ которой примыкала моя кровать, хотя я и увЕрялъ его, что стѣиа эта, хоть и наружная, но сухая,
но крайней мЕрѣ вовсе не обнаруживаете сырости. Съ
молоткомъ въ рукѣ ходилъ оиъ но комнатамъ и вбивалъ
гвозди.—Нѣтъ-ли еще гдЕ вколотить? спрашивалъ оиъ,
оглядывай углы и соображая, достаточно-ли гвоздей...
Очевидно, занятіе это доставляло ему немалое удовольствіе.
ПРы
ложились рано и вставали непоздно. Тургеневъ
просыпался раньше всѣхъ, уходидъ смотрЕть вновь строившіяся конюшни или бродилъ по саду, или, стоя Ііатеррасѣ, кормилъ бѣлыхъ хлѣбомъ воробьевъ... Затѣмъ, отправлялся въ свою туалетную: это была очень маленькая, квадратная каморка, окно которой съ матовыми
стеклами, выходя на дворъ, пропускало свѣтъ черезъ.
дверь въ корридоръ, тоже сквозь матовый стекла. Тамъ
стоялъ умывальный столпкъ, зеркало и разный туалетный принадлежности.
Конечно, у Пушки искано Евгенія Оиѣгина было гораздо болѣе этихъ принадлежностей, и тотъ не даромъ
выходилъ изъ уборной «подобно вЕтреной Венерѣ».
J Тургеневъ-же
былъ очень чистоплотенъ—ежедневно
мѣнялъ фуфайку, бѣлье и весь вытирался губкой оде-

колономъ съ водой или туалетнымъ уксусомъ. Что касается до прически волосъ, то, если не ошибаюсь, это
была довольно длинная исторія. Не разъ случалось мнЕ
ночевать съ Тургеневьщъ въ гостиницахъ въ одномъ
съ нимъ номерѣ, а случалось это по большей части лѣтомъ, когда я пріѣзжалъ къ нему съ дачи и йерѣдко
ожидалъ его поздняго возвращеііія изъ гостей, или наканунѣ его отъѣзда за границу, такъ какъ иаканунѣ
днемъ трудно было застать его.
Итакъ, ничего нѣтъ мудренаго, что Тургеневъ не
разъ при мнѣ совершалъ свой утрениій туалетъ и при
мнЕ чесалъ свои волосы.
Разъ онъ былъ очень доволенъ, что процедура эта
повергаете меня какъ-бы въ нѣкоторое изумленіе.
— Видишь, говорилъ онъ, весело поглядывая на меня
своими вѣчно товарищескими, добрыми глазами,—я беру
эту щетку... теперь я начинаю чесать ею вправо: разъ,
два, три... и такъ до пятидесяти разъ; теперь начну чесать влЕво, и тоже до пятидесяти... Ну вотъ, теперь,
со щеткой кончено... Беру этотъ гребень,—имъ я долженъ до ста разъ пройтись по волосамъ... Чему ты удивляешься? Постой, это еще не все... Погоди, погоди!..
За этимъ гребнемъ есть еще другой—съ частыми зубьями...
И ужъ не знаю, шутя или не шутя, Иванъ Сергѣевнчъ увѣрялъ меня, что онъ ежедневно продѣлываетъ
точно такую-же операцію.
— Ни одной соринки, ни одной пылинки не должно
быть у меня въ волосахъ, говорилъ онъ, уже одЕваясь.—
Причесываться,—это страсть моя, это у меня съ дЕтсгва.
Когда мать моя еще «носила меня иодъеердцемъ», на нее,
ни съ того, ни съ сего, вдругъ, напала маиія всѣхъ причесывать. Призывала горничныхъ, сама расчесывала имъ
косы H сама заплетала. Разъ, въ Москвѣ, съ улицы позвала она какого-то инвалида-солдата, должно быть, ни-

щаго. (Воображаю себѣ, въ какомъ порядкѣ была его шевелюра!)—усадила его за свой туалетъ, вычесала, причесала,
напомадила, дала ему денегъ и отпустила... Можетъ быть,
эта манія и перешла ко мнѣ отъ матери.
При этомъ замѣчу кстати: Тургенев* былъ увѣренъ,
что теми его съ дѣтства не совсѣмъ заросло, и что мозга,
его, на томъ мѣстѣ, гдѣ небольшая внадіша, сверху прикрыт* одною кожей.
— Когда я еще былъ въ пансіонѣ, школьником*, говорилъ онъ мнѣ въ Спасскомъ,—всякій разъ, когда ктонибудь изъ товарищей пальцем* тыкалъ мнѣ въ темя,
со мной дѣлалась дурнота или головокружепіе, и, такъ
какъ дѣтсткій возраст* не знаетъ жалости, то иные нарочно придавливали мнѣ темя и заставляли меня чуть не
падать въ обморок*...
Тургенев*, конечно, не совсѣмъ на этотъ счегъ ошибался: врачи, которые изслѣдовали его послѣ смерти, нашли, что черепная кость его очень тонка, и, весьма вероятно, на темени она была еще тоньше, — такъ тонка,
что подавалась или вдавливалась при сильном* нажатіи,
особливо въ раннемъ, отроческом* возрастѣ.
Г Аккуратность Тургенева не уступала его чистоплотности и точно также могла обходиться безъ всякой прислуги, какъ и одѣванье.
Разъ, онъ ночью вспомиилъ, что, ложась спать, позабыл* на мѣсто положить свои ножницы : тотчасъже зажег* свѣчу, встал* и тогда только вернулся въ
свою постель, когда все уже на письменном* столѣ его
лежало какъ слѣдуетъ. Иначе оиъ и писать ие могъ.
Не могу при этомъ не вспомнить, какъ въ Спасскомъ
Тургенев*, точно нянька, приводил* въ порядок* дѣтскін
разбросанный вещи: найдетъ-ли фуражку, забытую на
стулѣ,—тотчасъ иовѣситъ на вѣшалку; найдетъ-ли зонтик*—тотчасъ поставит* в ъ Ѵтолъ. Мало этого, иногда,

въ наше отсутствіе, заходя къ намъ въ комнату, все
приводил* въ порядок*, безъ всякой ворчливости; убирал* столъ и платья вѣшалъ на гвоздики.
Подмѣтивъ это, мы сами сдѣлались аккуратнѣе и заботились о томъ, чтобы все было въ отмѣншомъ иорядкѣ.
Многим* это покажется мелким* и нестоящим* вни-/
манія; но, кто знаетъ, можетъ быть, «фраза» ни одной
соринки въ волосах*» обусловливала другую фразу, которую могъ-бы сказать Тургенев*: «ни одного ненужного
словца, ни одной лишней подробности въ моих* разскаяахъ». Въ личности человѣческой нерѣдко великія, всѣмъ
явныя достоинства, тѣсно связаны съ мелочами и даже
недостатками.
Тургенев* былъ мнителен*: туманный Альбіонъ и
морскія путешествія заставили его иадѣть фуфайку во
пзбѣжаніе простуды и, ио нримѣру англичан*, лѣтомъ
носплъ онъ шелковую, зимой—шерстяную.
Разъ я ему носовѣтовалъ носить шерстяныя фуфаііки
не на тѣлѣ, а сверх* ночной рубашки.
Тургенев*, подняв* брови, ноглядѣлъ на меня вопросительно и сказалъ:
— А это было-бы такъ-же полезно, какъ если-бы воробей пролетѣлъ у тебя над* головой.
— To-есть, не было-бы достаточно тепло? Ну, въ таком* случаѣ, надѣвай двѣ фуфайки.
— А это было-бы такъ-же полезно, какъ если-бы два
воробья иролетѣли у тебя над* головой.
И затѣмъ Тургенев* сталъ мнѣ доказывать, почему
именно шерсть полезно носить именно на тѣлѣ, какъ это
H дГзлаютъ всѣ путешествующіе англичане, и не столько
зимой, сколько лѣтомъ, въ самое жаркое время.
Этотъ въ сущности пустой разговоръ я привожу
только ради забавной оригинальности его возражепій. Неожиданный, иногда очень смѣшныя сравненія были при-

сущи его самой простои обыденной рѣчн н невольно запоминались.
Къ утреннему чаю, въ столовую или на террасу, около
9 часовъ, Тургенев* являлся, ио большей части, въ очень
хорошем* настроеніи духа и ужъ, конечно, безъ единой
соринки в * сѣдыхъ, ио еще г у с т ы х * и красивых* волос а х * , ие смотря на то, что уже глубокія морщины бороздили подвижное, выразительное лице его.

IV.
1 Кто бывал* в * ѵсадьбѣ Ивана Сергеевича, тотъ, конечно, не мог* не замѣтпть въ его столовой около десятка портретов* стараго письма, въ старых* позолоченных* и мухами засиженных* рамах*. От* нихъ вѣяло
матушкой-стариной-—временами Екатерины и Павла. Несомн!нно, в с ! они, эти портреты, участвовали в * творчеств! Ивана Сергеевича—съ дѣтства глаза их* следили
за нимъ, и в * зрѣлые годы, какъ образы, промелькнули
въ его новѣстяхъ и разсказахъ. Всѣ эти портреты до
сихъ поръ живо рисуются въ моей памяти, до такой степени в с ! они типичны. Тутъ былъ и какой-то сенатор*,
обшитый галунами и въ звѣздахъ, осыпанных* каменьями.
«Невообразимый, патентованный дурак*», по мнѣнію
Ивана Сергеевича, и глядѣлъ on* на насъ изъ своей
рамы, слегка кривя рот* от* сдержаннаго самодовольства
и упирая въ меня свои каріе глазки, ничего невыражавшіе, кром! любопытства узнать: какой у меня чин*
и что я такое? Т у т * была и та красавица, которую при
встрѣчѣ похвалил* за красоту самъ графъ Орловъ-Чесменскій; она глядѣла уже пожилой, набѣленной, нарумяненной кокеткой, с * напудренными буклями и висѣла на
стѣнѣ рядом* съ своим* супругом*, должно быть, боль-

Іішмъ меланхоликом*, съ большими воловьими глазами навыкат*.
Тутъ был* и старый скряга—Лутовиновъ, и сын*
его, въ котором* сразу узнал* я того самаго героя, котораго Иван* Сергѣсвичъ вывел* въ своемъ разсказ!
«Три портрета» под* именем* Василія Ивановича ЛучиноваТ](Песомнѣнио, что художник*, который писал* съ
ііегоГ был* далеко не из* числа дюжинных*). Вообразите
молодаю человіша, лѣтъ 30,
зелеиомъ мундирѣ Екатерининскихъ временъ, es красными отворотами
(такъ
начал* его описывать Тургенев*), и я добавлю: — В о образите с е б ! сильного брюнета, что въ особенности заметно но его гладко выбритому и все-таки изсѣрэ-сизому подбородку, бледного, по не болѣзненно-блѣдиаго, а
такъ, какъ блѣднѣютъ отъ затаенной злобы, скуластаго
и круглолицаго, вообще-же очень собой иедурнаго молодого "человѣка, и знайте, что если-бы вы и не читали
разсказа «Три портрета», вглядѣвшись въ это лицо, вы
не могли-бы не почувствовать, что къ этому молодцеватому барішу нельзя относиться иначе, какъ с * некоторым* за себя опасеніемъ, до такой степени его тонкая
улыбка не гармонирует* съ холодом* черных* проницательных* глаз* и с * его вопросительно приподнятыми
круглыми бровями. Глядя на такое лицо, трудно угадать,
что послѣдуетъ за этим* взглядом*, за этой улыбкой!—
ударитъ-ли онъ вас* тростыо, или наилюбезиѣйшимъ образом* протянете руку. Недалеко отъ этого портрета,
на другой стѣнк!, былъ портрет* блѣдной и тоже черноглазой дѣвушки—это был* портрет* сестры его...
Иван* Сергеевич* въ своемъ разсказ! ничего о ней не
говорить, а выводит* на сцену, и отдает* на жертву
его безпокойной праздности Ольгу— воспитанницу старых* Лучиновыхъ. Вообще, какъ ни страшен* по своей
звѣрской безсовѣстности герой, выведенный Иваном*

Сергѣевичемъ, оиъ, какъ автор*, все-таки значительно
смягчил* черты той необузданности, какою отличался,
дѣііствительно жившій прототип* его, Лутовиновъ. Такъ,
])азъ, приглашенный какимъ-то купцом* на свадьбу, онъ
въ ту же ночь черезъ окно насильно увсзъ новобрачную,
прежде чѣмъ жених*, только-что съ нею иовѣнчанный,
вошел* къ ней въ спальню: конечно, онъ увезъ се съ
помощью своихъ крѣпостныхъ и своего камердинера
француза Брусіе, того самаго, о котором* Иван* Серг е е в и ч * упоминает* въ разсказѣ «Три портрета», называя его ловкимъ и смышленымо малымъ. Другой разсказъ объ этомъ Лутовиновѣ такого свойства, что лучше
и не упоминать о немъ, до такой степени онъ безобразен* и возмутителен*.
Между столовой и кабинетом* была небольшая комнатка съ стеклянной дверью на террасу; въ этой комнаткѣ висѣлъ портрете брата Ивана С е р г е е в и ч а — Н и колая Сергѣевича, писанный съ него, когда онъ былъ еще
молодым* человѣкомъ.
Я слышал* отъ Ивана Сергѣевича, что братъ его,
въ ранней своей молодости, боялся женскаго общества,
но былъ умеыъ, начитан* и, но временам*, среди коротких* знакомых*, блистал* остроуміемъ.
Я никогда не видалъ его; знаю только, что когда,
будучи студентом* въ Москвѣ, я зашел* къ Ивану Сергеевичу на квартиру и читал* ему какое-то очень восторженное стихотвореніе, братъ его стоял* за дверью
и помирал* со смѣху... (Это я слышал* отъ самого Ивана
Сергѣевича).
В ъ Спасском* Иван* Сергеевич* немало м и ! говорил* о своем* брат! но поводу его женитьбы, его семейной жизни и о последних* днях* его; но—пусть объ
этомъ разсказываетъ кто-нибудь другой,—здѣсь-же уномяну только слѣдующія слова матери обоих* Тургеневых*,

слова, который, во-иервыхъ, доказывают* ея проницательность, а во-вторых*, и тѣмъ еще замѣчательны, что
Тургенев* вполне разделял* выраженное въ этих* слов а х * мнѣиіе своей покойной матери: «Жаль мнѣ вгсъ,
говорила имъ мать, вы пропадете, не будете счастливы,
потому что оба вы однолюбам»
(иначе сказать, всю свою
жизнь будете привязаны къ одной и той-же юбки).
Въ кабинет! Тургенева висѣлъ портрете отца его,
тоже писанный съ него въ молодые годы. Онъ глядитъ
еще юношей лѣть 20, хорош* собой, и —странно—не
смотря на удивительные темно-стшіе глаза, см!лые и
мужественные, такъ и кажется, что это не мужчина, а
дама или даже камелія, наряженная въ бѣлый конногвардейски! мундир* и въ г а л с т у х ! , который, безъ всякаго узелка или бантика, обматывает* ея б!лую лебединую шею и такъ высок*, что слегка подпирает* ей
подбородок*. Взглядъ какой-то русалочный—св!тлый и
загадочный, чувствеиныя губы и едва зам!тная усм!шка.
Иван* Сергѣевичъ разъ только говорилъ со мною о
своем* отцѣ и, казалось, во многом* ему завидовал*.
Отецъ мой былъ великій ловец* перед* Господом*,.
говорилъ онъ словами Библіи, сказанными о Немврод!.
Разъ одна барыня, уже пожилая, честная и прямодушная, вспоминая объ о т ц ! моем*, котораго она знала
въ молодости, проговорилась, что, однажды, оставшись
съ нимъ иаединѣ, она, прежде чѣмъ уснѣла что-нибудь
сказать или подумать, какъ уже была въ его власти...
Онъ действовал* на женщин* какъ магнит*. Былъ ласково-настойчив* и всегда достигал* того, чего никогда
нельзя достичь, не зная сердца женщины. Вѣроятно,
такимъ-же оставался онъ и въ свои пожилые годы.
Вспомните разсказъ Ивана Сергѣевича «Первая любовь»
и ту поэтическую, умную княжну, которая полюбила
джентельмеца—иожилаго отца его.

что меня такъ

наказываютъ, приговаривала:

самъ зна-

ешь, самъ долженъ знать, самъ догадайся, самъ догаV.
I Очень жаль, что въ коллекціи всѣхъ портретовъ, видѣнныхъ мною въ деревенскомъ домѣ Ивана Сергеевича,
не было портрета его матери. Это тоже была въ своемъ
родѣ женщина интересная. Типъ русской всевластной и
представительной помѣщицы, строгой до жестокости,—
женщины, погруженной въ свои домашнія мелочи, не
смотря на прирожденный ей умъ и проницательность.
Многочисленная прислуга и приживалки составляли дворъ
ея, и всѣ боялись, всѣ изъ страха повиновались ей.
Иванъ Сергѣевнчъ помнилъ, какъ она наказала и послала
на поселеніе двухъ парией за то только, что, работая въ
саду, они, вѣроятно, но разсѣянпости, не поклонились ей.
«Вотъ у этого окна, говорилъ мнѣ Иванъ Сергѣевичъ,
сидѣла моя мать; было дѣто, и окно было отворено, и я
былъ свидѣтелемъ, какъ эти ссылаемые въ Сибирь, накануне ссылки, подходили къ окну съ обнаженными, понурыми головами, для того, чтобы ей откланяться и проститься съ ней. Это было уже послѣ того, какъ сгорѣдъ
нашъ большой домъ».
Но не одной прислуг!; доставалось, и не одни крестьяне
боялись ея и ея управляющихъ. Мать Ивана Сергеевича
точно также строго относилась и къ сыновьямъ своимъ,
когда они были мальчиками и въ Сиасскомъ жили иодъ
иадзоромъ безпрестанно смѣняемыхъ гувериеровъ, и у
разныхъ ииостранцевъ учились быть иолуиностранцами.
«Драли меня, говорилъ Иванъ СергЬевичъ, — за всякіе
пустяки, чуть не каждый день... Разъ одна приживалка,
уже старая, Богъ ее зиаетъ, что она за мной подглядела, донесла на меня моей матери. Мать, безъ всякаго
суда и расправы, тотчасъ-же начала меня сѣчь,—сѣкла
собственными руками и, на всѣ мои мольбы, сказать, за

дайся, за что я сѣку тебя!
«IIa другой день, когда я объявилъ, что рѣшительно
не понимаю, за что меня сѣкли,— меня высѣкли во второй
разъ и сказали, что будутъ каждый день сѣчь, до т ѣ х ъ
норъ, пока я самъ не сознаюсь въ моемъ великомъ престуиленіи. Я былъ въ такомъ страх!;, въ такомъ ужас!;,
<іто ночыо рѣшился бѣжать. Я уже всталъ, потихоньку
одѣлся H въ потемкахъ пробирался корридоромъ въ
сѣии. Ие знаю самъ, куда я хотѣлъ бѣжать, только
чувствовадъ, что надо убѣжать и убѣжать такъ, чтобы
не нашли, и что это единственное мое спасенье. Я
крался какъ воръ, тяжело дыша и вздрагивая. Какъ
0 ф у г ъ въ корридорѣ появилась зажженная свѣчка, п
я, къ ужасу моему, увидѣлъ, что ко мнѣ кто-то приближается—это былъ иѣмецъ, учитель мой; онъ поймалъ
меня за руку, очень удивился и сталъ меня допрашивать.—Я хочу бѣжать, сказалъ я и залился слезами.—
Какъ, куда бѣжать? — Куда глаза глядятъ. — Зачѣмъ?—
А за тѣмъ, что меня сѣкугь, и я не знаю, за что сѣкутъ.—Ile знаете?—Клянусь Богомъ, ие знаю.—Ну, ну,
пойдемте... пойдемте.
«Тутъ добрый старикъ обласкалъ меня, обнялъ и далъ
мнѣ слово, что уже больше наказывать меня не будутъ.
«На другой день утромъ онъ постучался въ комнату
моей матери и о чемъ-то долго съ ней наединѣ бесѣдовалъ. Меня оставили въ покоѣ».
— Ну ? а твой отецъ? спросилъ я—вѣдь онъ еще
былъ живъ; отчего-же оиъ за тебя не заступился?
— ІІѢтъ, не заступился, напротивъ, былъ убѣжденъ,
что меня сѣкутъ за дѣло. Когда я иослѣ экзекуціи, вечеромъ, распухшій п заплаканный, прпшелъ съ нимъ прощаться и ручку поцѣловать, онъ съ укоризной на меня

поглядѣлъ, вздохнул* и проговорил*: Хорош*, брат*,
нечего сказать, хорош*! Рано-же, брате, научился ты
заниматься такой мерзостью.
— Fly, что-же ты на это?
— Да ничего! Его слова еще пуще меня напугали
и спутали. Вопрос*, какой такой мерзостью я занимаюсь,
мучилъ меня всю ночь, так*-что я заснуть не могъ. Да,
въ ежевмхъ рукахъ меня держали, и матери моей я
боялся, какъ огшП Разъ только за обТ;домъ я иасмѣшилъ
ее. Кто-то завелъ рѣчь о томъ, какъ зовутъ дьявола;
никто не могъ сказать — зовутъ-ли его Вельзевулом*,
или Сатаною, или еще какъ-нибудь иначе.
—
тался.
—
—
—
—
—

Я знаю, какъ зовутъ, сказалъ я и — самъ попуНу, если зчаешь, говори, отозвалась мать.
Его зовутъ «Мемъ».
Какъ! повтори, повтори!
Мемъ.
Это кто тебѣ сказалъ? откуда ты это выдумал*?

— Я ие выдумал*, я это слышу каждое воскресенье
у обѣднп.
— Какъ такъ у обѣдни?!
— А во время обѣдии выходите дьяконъ и говорить:
воиъ, Мемъ! Я такъ и ноиядъ, что онъ изъ церкви вон*
выгоняете дьявола и что зовутъ его Мемъ.
«Удивляюсь, какъ меня за это ие высѣкли; но, какъ
ребенок*, я на этотъ разъ былъ совершенно искренен*—
просто не понял* славяискаго слова «вонмемъ» и толковал* его ио своему. Мать улыбнулась, всѣ стали хохотать, и мое вмѣшательство въ разговоръ старших* прошло
для меня благополучно».
Говоря о портретах*, упомяну кстати, что въ слѣдующемъ 1882 г. я изъ Снасскаго писал* къ больному
Тургеневу, прося у него позволенья снять с ь этихъ пор-

третовъ фотографическіе снимки, но на это не получил*
никакого отвѣта. Въ томъ-же 1882 г., портреты эти
стали по ночам* срываться и съ треском* падали на
нолъ (кажется три портрета оборвали свои старыя веревки и повалились). Это всѣми людьми въ домѣ сочтено
было за дурное предзнаменованіе.
УІ.
Красивый, усадебный домъ Ивана Сергеевича былъ
почти весь заново отдѣланъ (полы были выкрашены,
стѣны оклеены новыми обоями). Комнат* въ домѣ было
13 внизу и двѣ на антресолях*, балкон* одинъ наверху
и двѣ крытый террасы внизу, ступеньками въ садъ на
юго-восток* и юго-запад*. Домъ стоял* на мѣстѣ прежняго флигеля или ткацкой, гдѣ когда-то ткали ковры,
холсты и домашнія сукна (ткачей и ткачих*, значить,
было немало). Когда-то флигель этотъ составлял* какъбы крыло стараго господскаго, также деревяннаго дома
и соединен* былъ съ ним* каменной и донынѣ уцѣлѣвшей полукруглой галереей; другой такой-же флигель,
гдѣ, по преданію, жили крѣпостные музыканты, сгорѣлъ
вмѣстѣ съ домомъ, въ котором* было до 40 комнат* и
зало въ два свѣта съ хорами. Всѣхъ углов* и переходов* въ этомъ родительском* ковчегѣ ие зналъ и самъ
дитя-Тургеиевъ, можетъ быть, даже и не смѣлъ всюду
проникать и всюду заглядывать.
Стоит* только вообразить себѣ, сколько двуногих*
существ* там* жило на господском* иждивеыіи, усердствовало, подслушивало, шушукалось, сплетничало, мстило
и интриговало, молодѣло и старилось! Сколько исвѣрій,
нреданій, сказок*, прибауток*, пословиц*, прозвищ* говорилось и выслушивалось! Сколько гаданій, суевѣрныхъ
страхов*, мелких* страстей и всяких* иных* оіцущешіі
волновало и разнообразило этотъ крѣпостной мірокъ, это
ПОЛОНСКІЙ.

маленькое государство, — стоить только это вообразить
себѣ, чтобъ тотчасъ-же невольно подумать: сколько пищи
или матеріала давадъ этотъ домъ для наблюдательности
и памяти внечатлительиаго ребенка, будущаго писателя!
И вотъ, прежде чЕмъ писатель этоте усиѣлъ возмужать и состариться, какъ уже все это исчезло, поросло
быльемъ... Sic transit gloria nnmcli... Отъ барскихъ хоромъ не осталось даже фундамента — домъ сгорЕлъ до
тла, каменная галерея превратилась въ кухню съ комнатой для стараго слуги; много вещей дорогихъ и рЕдкихъ погибло вмѣстѣ со старыми хоромами. Отецъ и
мать Ивана Сергѣевича немало путешествовали но всей
ЕвроиЕ, и въ Спасское цѣлые обозы шли съ вещами,
накупленными въ ПарижЕ и въ разныхъ промышлениыхъ
центрахъ Германіи, ШвеГіцаріи и Италіи. УцѣлЕло только
серебро, брилліантовыя дамскія вещи, дорогія блонды,
образъ Нерукотвореннаго Спаса, кое-какая мебель и НЕС К О Л Ь К О портретовъ. Все, что было спасено, было перенесено въ уцЕлЕвшій флигель, куда вдовствующая мать
Ивана СергЕевича перешла жить, превративъ старую
ткацкую въ небольшой (сравнительно) госнодскій домикъ.
Изъ числа лицъ, ирикосновенныхъ такъ или иначе къ
штату старой барыни, осталось въ живыхъ какихъ-нибудь два три старика, доживающих!, вѣкъ свой въ богадѣльнѣ, устроенной Иваномъ Сергѣевичемъ для инвалидов!. крЕпостничества; да еще Захаръ, бывшій камердинера. Ивана СергЕевича, уже дряхлЕющій, болЕзненный.
блЕдный и кривой (съ бЕльмомъ иа глазу величиной съ
орЕхъ)- Онъ обіггаетъ въ Спасскомъ домѣ съ женою и
младшей дочерью.
Этотъ Захаръ, всякій разъ, когда на лЕто иріЕзжалъ
Иванъ СергЕевичъ въ Спасское, продолжала, но доброй
волѣ, по чувству старой привязанности, ему прислуживать.
Старуха-мать Ивана СергЕевича умерла, лежа иа

ішірокомъ II мягкомъ диванѣ, который, вскорѣ послЕ ея
смерти, былъ вынесеиъ въ сарай, и, заброшенный, гнилъ
между всякимъ хламомъ и старыми экипажами. Ивана
СергЕевича не было въ это время въ Спасскомъ. В ъ его
отсутствіе въ домъ къ нему заѣхала жена его брага
Николая, забрала съ собой все серебро, всЕ драгоцЕнности его покойной матери и увезла ихъ. Когда вернулся
Тургеневъ, онъ не иашелъ въ своемъ Х О З Я Й С Т В Е ни одной
серебряной столовой ложки и долженъ былъ всЕмъ обзавестись съизнова, что, конечно, ему ые дешево стоило.
Онъ зналъ, что его belle soeur не имЕла никакого права
посягать на наследство его матери, но и нальцемъ не
шевельнулъ для того, чтобы вернуть хоть что-нибудь,—
оттого-ди, что не хотЕлъ ссориться съ братомъ, который,
можетъ быть, и не зналъ о иоступкЕ своей жены, пли
просто оттого, что никогда не былъ жаденъ и, какъ
человЕкъ, оть всякихъ нуждъ обезпеченпый, предиочиталъ
покой суетливым!, препирательствамъ ради какихъ-бы то
ни было матеріальныхъ выгодъ. Тургеневъ-же никогда
не разсчитывалъ впередъ: такъ, напримѣръ, онъ самъ
іюдвергь себя всяческішъ неудобствам!., раздавъ десятки
десятинъ ирежнимъ дворовымъ, а въ ихъ числЕ и одному
врачу, состарившемуся въ домЕ его матери. Онъ раздарилъ эти земли не гдЕ-нибудь на окраинахъ своего владЕнія, а рядомъ со своею усадьбою, такъ что новые землевладѣльны стали со всЕхъ сгоронъ тѣснить его.
У врача-вдовца былъ одиыъ сына., учившійся въ одлюмъ изъ спеціальныхъ учебныхъ заведеній. В ъ этомъ
молодомъ человѣкЕ Тургеневъ нрішималъ самое горячее
участіе и старался всячески помирить съ ннмъ отца, который безъ всякаго повода вообразила. себЕ, что сынъ
его нигилистъ и всю землю и домикъ свой, подаренные
ему Иваномъ Сергѣевичемъ, какъ-бы на зло ему, завЕіцалъ своей любовницЕ — простой деревенской бабЕ. ко*

торая, можетъ быть, и поддерживала въ старик! иерасположеніе къ его законному наслѣднику. Такъ этотъ
молодой человѣкъ, способный, честный и трудолюбивый,
и остался ни съ ч!мъ; новая-же землевладелица, разумеется, тотчасъ-же прекратила всякія сиошенія съ домом* Ивана Сергеевича, тотчасъ-же окопалась и загородила прежиіе пути или тропинки къ окрестным* прудам*
и полянам*. Р а з * Иван* Сергеевич*, рано но утру,
пошел* отыскивать свой любимый колодезь, чтобъ напиться изъ него чистой, какъ кристадъ, воды, и вернулся не духѣ: онъ вндѣлъ этотъ колодезь и никак* не
могъ пройти къ нему. Къ счастію, колодезь этотъ очутился въ границах* земли, подаренной Захару. Захар*
тотчасъ-же посовѣтовалъ управляющему Н. А. Щепкину
черезъ топкое мѣсто построить досчатые мостки съ перильцами и, таким* образомъ, далъ возможность Ивану
Сергеевичу ходить къ колодцу, опускать въ него бадью
и пить на здоровье здоровую воду. Отъ этой воды Иван*
Сергѣевичъ былгь въ восторг!: онъ говорилъ, что въ
цѣломъ мірѣ нѣгь такой воды, велѣлъ доставлять ее къ
обѣду и всѣхъ насъ ею потчнвалъ. И действительно—
вода была во в с ! х ъ отиошеніяхъ превосходная...
Захар* т!мъ оправдывался, что загородил* всѣ пути
къ колодцу, что крестьяне спасскіе зимой, когда не хватало топлива, не только стали вырубать около него нссаженныя деревья, но и самый срубъ колодезя стали ломать и разносить.
Кромѣ даровой раздачи земли, Ивану Сергеевичу недешево обходились выдаваемый имъ пенсіц. Если-бы онъ
не имѣдъ дохода отъ своих* сочішеній, ни денегь или
капитала отъ продажи других* им!ній, оиъ доходами съ
одного Сиасскаго не могъ бы и существовать. Я слышал*, что Иван* Серг!евичь одн!хъ ненсій раздавал*
ежегодно до 8,000 рублей. Объ этомъ въ точности всего

легче справиться у его арендатора и управляющего его
г г . ІЦенкнныхъ.

VII.
IIa м!стѣ стараго сгорѣвшаго дома была уже зеленая луговина, испещренная небольшими цв!тникамн,
кустами боярышника и дорожками. Луговина эта разстилалась перед* юговосточной террасой дома и передъ крыльцом*. ведущим'!» въ переднюю. На ней росли молодыя
ели, кедры, дубы, яблони; дорожки направо вели къ цер •
ковной оград!, къ сельской школ! и воротам*; налѣво—
въ дремучій садъ, расположенный чуть-ли не на 30 десятинах*, или около. Тамъ тянулись липовыя, сросшінся
вершинами аллеи, и, вмѣсто прежних* дорожек*, по сторонам* вились тропинки. Только вдоль пруда, но его
холмистому берегу, шла дорожка, сохранившая сл!ды
щебня и песку, но уже засоренная и кое-гд! размытая
дождевыми потоками. Одна изъ аллей, самая длинная и
прямая какъ стр!ла, вела къ пруду. Прудъ былъ тоже
длинный, хотя и не очень широкій: онъ былъ глубок* и
отъ изобилія ключей очень холоден*. Только около берега,
на мелких* мѣстахъ, въ жаркіе лѣтніе дни, вода его,
и!сколько нодогр!тая солнцем*, давала возможность купаться не безъ удовольствія.
Богь знаетъ, сколько лѣтъ прудъ этотъ не былъ вычищен*, но никогда не зацв!талъ такъ, какъ обыкновенно цвѣтутъ в с ! пруды. Вѣтеръ свободно морщил!
его поверхность, и въ тихіе дни глинистые холмы и деревья явственно отражались въ немъ.
Въ пруд! водились караси и ужи. Бо в с ! х ъ спасскпхъ прудах* (а ихъ немало) водятся эти ужи, и я
не разъ вид!лъ, какъ на поверхности струй быстро движутся и сверкают* иа солнц! желтыя, какъ золото, го-

ловки ихъ. Но вообще ужи въ Спасскомъ и его окрестностях* стали замѣтно выводиться. Захар* сказывал*
мнѣ, что въ прежніе годы они ползали но всему саду, и
нельзя было десяти шагов* пройти без* того, чтобъ не
видеть ужей; тенерь-же, при всем* моем* желаніи видеть ихъ на земле или на траве, я, во все мое пребываыіе въ Спасскомъ, видѣлъ не болѣе двух* ужей. Сильные-ли морозы безъ снега сгубили ихъ, хищныя-ли
птицы расклевали, или сами они куда-нибудь перекочевали—неизвестно. Я слышал* и такое мнѣніе, что там*,
гдѣ начинают* заводиться казули—змѣи уже ядовитыя—
ужи пропадают*.
В * старом* саду была и старая оранжерея с * персиками, и парники съ дынями и арбузами, и огород*, и
гряды съ клубникой, и густой малинник*, и куртинки,
засаженный вишнями и крыжовником*, и неистребимое
количество червой и красной смородины. Все снедомое
группировалось около оранжерей, перед* старыми соснами
(который все посохли в * нынешнем* 1883 г . , как* бы
сокрушаясь о болѣзни и смерти своего стараго хозяина).
Uro было любимое мѣсто для детей, такъ какъ с * іюыя
ио сентябрь предлагало имъ даровое лакомство. На это
же место то и дело дѣлали набеги и дѣти новых* соседей, одаренных* Тургеневым* землею. На это Тургенев* нисколько не досадовал*, но садовник* и сторож*
безпрестанно ловили ихъ на мѣстѣ преступленія.
У огорода, иод* елями, былъ рогожаный шалашъ; я
срисовал* его и пейзаж* подарил* Ивану Сергеевичу.
ГШ.
Ï Лѣто въ 1881 году въ Спасскомъ не очень баловало
насъ—были серые, дождливые и даже холодные дни, и
Иван* Сергеевич* часто роптал* на погоду.

Вот*, ты тутъ и живи! говаривал* онъ, поглядывая иа небо, съ утра обложенное дождливыми тучами.
Но въ хорошіе, ясные дни, утром*, я уходил* куданибудь съ палитрой и мольбертом*, а Тургенев* и семья
моя блуждали по саду. Иногда и вечером*, после обѣда,
Тургенев* не отставал* отъ нас*. Садъ наводил* его иа
множество воспоминаній. То иршіоминалъ онъ о какой-то
театральной сцене, еще при жизни отца его сколоченной
под* деревьями, гдѣ во дни его дѣтства разыгрывались разный пьесы, несомненно на французском* языкѣ,и где собирались гости; смутно помнил* опъ, какъ горѣли плошки,
какъ мелькали разноцветные фонарики и какъ звучала
доморощенная музыка.
То указывал* мне на то мѣсто, ио которому крался
оиъ на свое первое свиданье, въ темную-претемную ночь,
и подробно, мастерски разсказывалъ, какъ онъ перелезал* черезъ канавы, какъ падал* в * крапиву, какъ дрожал* какъ в * лихорадке, H по меже—«вон* ио тон межѣ»,
пробирался в * темную, пустую хату. И это было недалеко отъ той плотины, гдѣ дворовые и мужики, после
смерти старика Лутовиыова, ие разъ видели, какъ прогуливается и охает* по ночам* тѣнь его. Люди, которых*
боятся при жизни, иногда пугают* людей и по смерти.
То говорилъ: «Вот* моя самая любимая скамеечка —
она стара, ее почему-то еще не уснѣли вырубить. А
ты заметил*, у меня въ саду каждое лето ставят* новый скамейки; тѣ, который ты видишь, навѣрное зимой
будут* вырублены: крестьяне ухищряются таскать их*
к * себѣ на топливо, и ужь съ этим* ничего не иодѣлаешь».
Однажды, это было въ одной изъ дальних* окраин*
сада, на полугоре, заросшей кустами и осинами, въ виду
проселка и бревенчатого мостика, перекинутого черезъ
овражекъ, дѣти мои искали грибов* и лакомились земляникой; я шел* рядом* съ Тургеневым*.

— Ну-ка, дѣти, сказалъ онъ, кто изъ васъ найдетъ
пещеру,—здѣсь, близко отъ насъ, есть входъ въ пещеру.
И дѣти побѣжали искать пещеру. Долго мы не находили пещеры, наконец* нашли овражекъ, въ родѣ провалившейся могилы, кирпичи и какую-то дыру, которая
углублялась въ землю и чернѣлась подъ корнями густо
разросшейся дикой малины. На мой вопрос*: что же это
такое? Иван* Сергѣевичъ ничего не могъ мнѣ разсказать
навѣрное, такъ какъ существованіе этой пещеры относится къ древнѣйшей исторіп села Лутовинова. На моеже нредположеніе: нѣтъ-ли тутъ какого зарытаго клада?
Иван* Сергѣевнчъ отозвался, что на поиски клада было
уже не мало охотников*, что они уже туда лазали и
ничего не нашли.
Иногда, ио утрамъ, мы всѣ расходились по саду, куда
глаза глядят*, и забирались далеко—кто на нрудъ, кто
на клубничиыя гряды и, забывая часы, опаздывали то
къ завтраку, то къ обѣду, то къ вечернему чаю. И, чтобъ
всѣхъ сзывать во время, Иван* Сергеевич* велѣлъ купить во Мценскѣ небольшой колокол*. Мы его иовѣсили
между столбиками, на краю террасы. Минут* за 10 до
обѣда или до чая, Захар* или кто-нибудь изъ дѣтей
начинал* звонить; ио садъ былъ такъ велик*, что внизу,
у пруда, звуки его едва были слышны. Иногда звонъ
повторялся два, три, иногда четыре раза, прежде чѣмъ
мы всѣ—я, жена моя, дѣти и репетитор* моего старшаго сына— студент* медицинской академіи Коцынъ, собирались на террасу къ обѣду или самовару/^1
Одно изъ великих* достоинств* Спасскаго это то, что
там* нѣтъ комаров*; мухъ весьма достаточное количество, ночных* бабочек* и всякой насѣкомой мелюзги тоже
весьма достаточно,—и ни единаго комара. Чему это приписать—не знаю.
Къ нашему столу обыкновенно являлись гости съ зад-

ияго двора — двѣ большія собаки, одна гладкая, очень
смѣлая и вертлявая, другая шершавая, дикообразная и
иедовѣрчивая.
Почти весь іюиь, до 27-го числа въ Спасскомъ мы
были одни, т. е. я и мое семейство, — никто еще въ
Спасское не заглядывал*: но развѣ возможно было скучать въ обществ!; Ивана Сергеевича.
Весь іюнь Тургенев* былъ въ самом* веселом* настроеніи духа—былъ здоров*, говорлив*, и даже пѣсни
спасскихъ крестьянок*, которыя по найму работали в *
саду и, возвращаясь домой съ граблями на плечахъ, хором* орали нѣсии, радовали его до глубины души. При
этомъ не могу не заметить, что, судя но лѣтнимъ нарядам* спасскихъ бабъ, никакъ нельзя заключать о ихъ
бедности, а судя по лицам* и голосам*—о пхъ нуждах*
и голодайіи.
— Когда у меня въ Спасскомъ гостил* англіііскій
писатель Рольстонъ, говорилъ Тургенев*,—оиъ, слушая
эти горластый иѣсни и видя этихъ бабъ, работающих*,
пляшущих* и дующих* водку, заключил*, чго въ Россіи
запаса физических* сил* въ народЬ—непочатой край.
— Но вотъ исторія! Съ Рольстономъ мы ходили ІЮ
избам*, гдѣ оиъ разсматривалъ каждый предмет* и записывал* у себя въ шишечке его названіе; крестьяне
вообразили, что онъ дѣлаетъ имъ перепись и хочетъ ихъ
переманить къ себѣ, въ Англію; долго они ждали, когдаже ихъ туда перевезут* и не вытерпѣли: пришли ко мнѣ
толпой, да и говорят*: а когда-же это мы въ Англію-то
перекочуем*? Барннъ, что иріЬзжалъ за нами, намъ очень
иолюбнлся—должно быть, добрый; мы за ним* охотно, со
всей нашей душой, куда хошь... А что онъ иріѣзжалъ
звать насъ въ английскую землю—это мы знаем*.
— Веришь ли ты, заключил* Иван* Сергеевич*, что

мнѣ большого труда стоило ихъ урезонить и доказать
всю несбыточность ихъ нелѣиой фаитазіи.
IX.
Лѣто въ Россіи такъ коротко и такъ незамѣгно проходить, что сидѣть да макать перо въ чернильницу въ
то время, какъ поютъ птицы, пахнетъ сѣномъ или цвѣтами и наступают* теплыя, прозрачно-розовыя сумерки,
для меня было всегда тяжело и незавлекательно; но Тургенев* въ это время писал* «Пѣснь торжествующей
любви», то утром* между прогулкою и завтраком*, то
вечером* послѣ чая. Никто тогда изъ насъ не заходил* къ нему въ кабинет* и не заговаривал* съ нимъ.
Я не зналъ еще, что онъ такое пишет*. Однажды, онъ
пришел* въ ту комнату, которую мы почему-то называли
«казино», п, увпдѣвшп меня за мольбертом*, попросил*
сочинить ему стиха четыре, но такихъ, чтобъ они были
и безсмысленны, и въ то-же время загадочны. Я удивился.
— Это зачѣмъ?
— Да ужъ такъ, мнѣ это нужно для моего одниго
разсказа.
Я сталъ придумывать стихи, что-то иридумалъ, но
Иван* Сергеевич* остался недоволен*. Да и чтобы я могъ
придумать, не зная, для каких* художественных* соображеній нужны стихи и въ каком* тонѣ (а тонъ т у т *
главное). Черезъ нѣсколько дней Тургенев* прочел* мн!:
«Мѣеяцъ сталъ, к а к ъ круглый щитъ,
•-Какъ змѣя рѣка блеститъ.
«Другъ проснулся, н е д р у г ь с п и т ъ —
- Яетребъ курочку к о г т и т ь .
«Помогай!..»

—

ІІу что, хорошо? спросил* онъ.

Должно быть, хорошо, хоть я и не понимаю, зачѣмъ тебѣ это нужно?
Тургенев*, довольный, удалился въ кабинет* свой.
Вышеупомянутые стихи каждый можетъ прочесть въ
разсказѣ «Пѣснь торжествующей любви»—это тТі самые
стихи, которые бормочет* Муцій къ отвѣтъ на разспросы
смущеннаго Фабія.
У себя въ комнат!, нашел* я пустую, непочатую
тетрадку и, не надѣясь на память, задумал* иногда вносить въ нее кое-какія замѣтки. Такъ я записал*: ^
«Въ одной плясовой народной

пѣснѣ

Тульской

гу-

берніи слѣдуюіцій иршгЬвъ:
Д в ѣ метелки,
Д в а снопа,
Грабли да лопата!

«Крестьяне Мценскаго уѣзда говорят*: «крохъ налоя»,
вмѣсто «вокруг* аналоя».
Я и не думалъ, что тетрадь эта вся будетъ наполнена
чѣмъ-то въ род! отрывочнаго дневника (но большей части
безъ чисел*), и что она-то именно и поможет* м н ! написать эти воспоминанія. (Но развѣ я могъ знать, что
переживу Тургенева!)
Началось съ того, что я записал* экспромт*, который
сложился въ у м ! Ивана Сергеевича послѣ одной очень
долгой и горячен бесѣды.
Не обладая громадною памятью, приводить здѣсь наши
долгія бесѣды или споры, если они тотчасъ-же не были
записаны, значит* завѣдомо лгать на себя и лгать на
Тургенева. Но экспромт* все-таки требуете нѣкоторыхъ
ііоясыеній.
Философскія убѣжденія Тургенева и иаправленіе ума
его имѣли характер* бол!е или менѣе положительный
и подъ конец* жизни его носили на с е б ! отпечаток*
пессимизма. Хотя онъ и былъ въ юности поклонником*

Гегеля, отвлеченный понятія, философскіе термины давно
уже были ему не но-сердцу. Онъ терпѣть не могъ допытываться до такихъ истинъ, который, по его мнѣнію,
были непостижимы.—«Да и есть ли еще на свѣтѣ непостижимый истины?»—Такъ, наприм Еръ, онъ любилъ слово:
«природа» и часто уногреблялъ его и терпѣть не могъ
слова «матсрія»; просто не хотѣдъ признавать въ немъ
никакого особеннаго содеріканія или особенна™ огтѣнка
того же ионятія о природѣ.
— Я ие видадъ, спорилъ онъ,—и ты ие видалъ матеріи—на кон-же лядъ я буду задумываться надъ этимъ
словомъ.
И такъ какъ въ этомъ не сходились наши воззрѣнія, я
отстаивалъ слова: «матерія», «сущность», «абсолютная
истина», и проч., и проч.
Повторять теперь все, что я именно говорилъ Ивану
Сергѣевичу, значить, написать уже не то, что я говорилъ, а стенографически никто нашего разговора не записывала.. Добавлю только следующее : когда появился въ
печати разсказъ Тургенева «Собака», разсказъ, имъ самимъ слышанный отъ очевидца, имъ со словъ его записанный и уже затѣмъ обработанный, — наша критика
напала на него, какъ на страшнаго и опаснаго мистика.
И а «Собаку» стали появляться пародіи. Разсказы его
«Призраки» и «Странная исторія» тоже многихъ заставляли предполагать, что Тургеневъ самъ вѣріггъ въ
таинственныя, необъяснимым явленія; — но ничего не
можетъ быть ошибочнѣе такого мнѣнія о Тургенев!;.
•— Ничего нѣть страшнѣе, говорилъ онъ однажды,—
сграшнѣе мысли, что н!;тъ ничего страшнаго, все обыкновенно. И это-то самое обыкновенное, самое ежедневное и есть самое страшное. Не привидѣніе страшно, а
страшно ничтожество нашей жизни...

X.
На другой или иа третій день Иванъ Сергѣевичъ
раз сказалъ мн!і слѣдующую, очень простую и не для многихъ интересную исторію:
— Однажды, въ зной, началъ онъ, — съ мужикомъ
отправился я въ лѣсъ на охоту. Ружья у насъ были
кремневый и забивались пыжами. ВылетЕлъ вальдшнепъ;—
я выстрѣлилъ; затѣмъ, спустя минуть десять, зарядилъ
снова ружье свое, пошелъ дальше и что-же вижу?
На томъ мѣстѣ, гдѣ упалъ пыжъ, загорѣлся сухой мохъ;
ВИЖу _
юлить дымъ и огонь охватываете сучья. Что
дѣлать? Пока я ломалъ голову, какъ погасить огонь, который всему л!;су угрожала, нржаромъ, дымъ сталъ валить снльнѣе и сильнѣе, — и что, ты думаешь, я приду малъ?
— Ile знаю. Носдалъ за водой?
— Куда! Воды на версту кругомъ ни капли.
— Ну, сталъ засыпать сырой землей?
— Невозможно! Откуда добыть сырой земли,—мѣсто
было ие болотное. Но, по счастію, со мной былъ охотничій ножъ, и—что-же, ты думаешь, я нридумалъ?
— Не знаю.
— Угадай.
— И угадать не могу.
— Я велѣлъ тотсасъ-же ломать древесные сучья
(лѣсъ-же былъ хвойный). Самъ тоже принялся срѣзать
вѣтвн, il мѣсто, охваченное огиемъ, мы завалили свѣжими'вѣтвями, a затѣмъ огонь затоптали, наступая на
в'Етви. Долго мы возились, но огонь все-таки погасили.—
Эхъ! заговорилъ мой мужикъ, время-то мы только потеряли; сколько-бы вальдшнеиовъ наколотили. Охота-же
была вамъ тутъ возиться!

— Какъ! да вѣдь этакъ весь лѣсъ могъ-бы сгорѣть!..
— А пущай его сгорѣлъ-бы. Вѣдь не ваш* онъ,
лѣсъ-то,—чужой!
— Да что! заключил* Иван* Сергѣевичъ,—русскому
человѣку, не только чужого, подчас* и своего не жаль.

XL

Иван* Сергѣевичъ не разъ въ воскресные дни заходил* въ свою церковь къ об!днѣ и ие могъ не заметить, что въ церкви стоят* старухи, дряхлые старики
да бабы съ грудными дѣтьмн и ни одного мужика, ни
одного взрослаго парня.
В ъ разъясненіе этого факта, вотъ что я слышал* отъ
священника.
— Ни православных* праздников*, ни воскресных*
дней крестьяне наши не справляют*, а выдумывают*
свои собственные праздники, и таких* праздников* у нихъ
въ год* до пятидесяти. В ъ эти праздники они пропивают* все, что только возможно, иріучают* не только дѣвокъ, но il малолѣтнихъ дѣтей водку пить. Проповѣдеіі не
слушают*, на половину не платят* за требы и думают*, что стоит* имъ только пожаловаться на священника—его тотчасъ-же переведут* въ другой приход*. И
они правы, ибо въ правдивости ихъ ие сомнѣвается и
архіерей. Безъ суда и допроса переводят* насъ, священников*, съ насиженнаго мѣста на другое, такъ что н
заниматься хозяйством* охоты иѣтъ, ибо ничего въ нашем* быту нѣтъ прочнаго.
— А есть раскольники?
— Нѣтъ, въ нашихъ мѣстахъ этого не замечается.
— А какъ идет* грамотность?
— Во всем* Спасскомъ не наберешь н двух* грамотных*, а таких*, чтоб* писать могли — ни единаго!

В * сельской школѣ нѣ-гъ ни одной дѣвочки, мальчики—
и тѣ на папиросы рвут* свои азбуки и очень скоро забывают* грамоту.
Но я должен* сказать правду — крестьяне не долюблнвали своего священника и ему не вѣрили.
Иван* Сергѣевичъ, напротив*, сколько я могъ заметить, пользовался ихъ благорасиоложеніемъ, и даже, что
очень рѣдко, нхъ откровенностью. Много-бы онъ могъ
сдѣлать для своих* крестьян*, если-бы чужбина ие отняла его отъ насъ. В ъ свой послѣдній нріѣздъ въ Госсію
и въ слѣдующій 1882 г., когда оиъ въ Спасское писал*
къ женѣ моей, видно, какъ начинал* он* заботиться и
о своей богадѣльнѣ, и о своей школѣ, и даже о здоровьѣ
крестьян*. Для школы имъ была рекомендована одна учительница, которая, какъ слышал* я, въ последнее время
даже дѣвочекъ иріохотила учиться грамот!. Для того,
чтобъ крестьяне не оставались безъ медицинской помощи,
онъ ведѣлъ выдавать 200 руб. въ год* тому изъ мценскихъ врачей, кто возьмется заѣзжать въ Сиасское и заходить к * больным*
Во все наше пребываніе въ Спасскомъ, и Тургенев*,
и я были очень рады, что нашъ репетитор* Коцын*
безкорыстно и горячо взялся за леченіе крестьян*, и съ
таким* успѣхомъ, и такое вдруг* заслужил* ихъ довѣріе, что каждое утро, въ извѣстные часы, ѣхали и ползли
къ нему больные. Пустая лѣтомъ школа превратилась вт
пріемную больных* и аптеку. Къ террас! не раз* приходили старики, старухи и бабы съ дѣтьми, чтобъ узнать,
когда имъ можно будете видѣть лекаря. Иногда, в *
пустых* болѣзняхъ, крестьянам* и дѣтямъ и х * помогала
жена моя; ішогда мнѣ приходилось защищать больных*
отъ собак* и провожать ихъ до школы, гдѣ они и садились на крылечко ожидать Коцына. Иногда съ Коцыиым*
па бѣсовыхъ дрожках*, я заѣзжалъ в * избы н разъ вн-

дѣлъ девушку, лѣтъ 14-ти, которая внезапно заболѣла
въ полѣ на покосѣ. Ее уже причащали, читали надъ ней
отходную и готовили къ смерти. Коцынъ взялся ее вылечить. Когда мы вошли, дѣвушка лежала въ темной,
душной изб!;, съ светящимися щелями въ стѣнахъ. Полъ
былъ земляной, съ ямой отъ бывшаго погреба. Кругом*
досчатой постели и ио углам* помещались мѣшки, клетушки, запертый суидучекъ и висело точгло, въ берестовом* футлярѣ. Больная была въ грязной рубашке; ей
было легче. Скоро она совершенно оправилась и черезъ
недѣлю ужъ работала. И немало бі»іло таких* случаев*.
Слава о нашемъ студентѣ-лекарі; прошла и въ другія
деревни, и къ Тургеневу въ усадьбу стали приводить
больных* верстъ за 15 за 20.
Коцынъ, еврей по иронсхожденію, даже съ богатых*
мужиков*, когда они ему совали въ руку деньги, ничего
не бралъ, да къ тому-же это былъ, очевидно, медик* по
призванью. Вне уроков*, и утромъ, и за обеденным*
столом*, и вечером* за чаемъ, онъ только и говорилъ,
что о своих* больных* — никакого иного разговора у
пего съ нами или съ Тургеневым* и не было.
Однажды, за обѣдомъ, Тургенев* сказалъ Коцыну:
разные бывают* врачи; я зналъ одного уѣзднаго врача;
Разъ съ его больным* случился обморок*; «за доктором*,
скорей за доктором*!» кричал* этотъ уѣздный врачъ,
котораго вся практика заключалась ио большей части въ
освидетельствованы мертвых* тѣлъ. А то одинъ помещик*
лечил* крестьян*. Его и спрашивают*: знаетъ-ли онъ медицину?—Нѣтъ;, отвЬчалъ онъ, я лечу не по медицине, а
но филантропы... Разъ онъ прописал* одному мужику
вымазаться дегтем* и напиться меду—через* несколько
дней узнает* отъ жены больного, что ему легче.—Ох*!
только ужъ трудновато ему было бѣдному... какъ вымазался онъ медомъ-то, отъ мух* и ось отбою не было...

да и деготь-то показался ему не вкусен*... У ж * не оттоголи онъ и выздоровел*, что сдйлалъ наоборот*? иронически замѣтилъ Иван* Сергеевич*.
И такъ, если одно изъ самых* невежественных*,
безграмотных* селеиій могло предпочесть лекаря знахарям* и колдунам*, то не зависитъ-ли это отъ личности
самого лѣкаря, и не напрасны-ли жалобы иных* изъ числа
уездных* эскулапов*, что крестьяне у нихъ не хотят*
лечиться.
То-же можно сказать и про школу, и про церковь.
У парода самаго грубаго есть чутье, которое никогда
его не обманывает*. Горячее, искреннее слово никогда
не проходит* даром*. Всякое дѣло тогда только и свято,
когда человеческая душа вошла въ него.
Жаль, что Ивану Сергеевичу не суждено было вернуться въ Спасское —многое предполагал* онъ сдѣлать,
Jt —лучше поздно, чѣмъ никогда.
Судя ио всему, что разсказывалъ Тургенев* о русских* крестьянах*, онъ былъ далеко отъ нихъ не въ
восторге; но Иван* Сергеевич* судилъ о народе только
но тѣмъ образчикам*, которые встречал* онъ у себя въ
Спасскомъ, да въ степных* имѣніяхъ Орловской п Тульской губерній. Онъ никогда ио Россіи не иутешествововалъ, онъ не зналъ и сотой доли всей Россы и только
„о необычайной своей проницательности многое въ ней
угадывал*; но ничто его такъ не приводило въ негодованіе, какъ модная мысль, что мы должны учиться у народа.—Учить его, говорилъ онъ,—это я понимаю, а
учиться! чему учиться?!—Русскій простой мужикъ, уже
иоздиЬе говорил* миЬ Тургенев*—вовсе не такъ и жалостлив*, какъ его описывают*, да и не можетъ онъ никого такъ любить, потому что онъ и къ самому себѣ равнодушен*. На его месте, всякій—и француз*, и нѣмецъ,
и испанец*, и всякій былъ бы безжалостен*. Я помню,
полонсюй.

однажды, на охот!—я имужпкъ со мной—охотились,—
подошли къ оврагу, поросшему кустами. Страшный былъ
оврагъ. Вдругъ слышу: въ о в р а г ! кто-то кричитъ п плачет*,—голосъ ребяческій. Я тотчасъ-же бросился разыскивать, кто кричитъ: но въ то время, какъ мы спускались, съ противоположной стороны оврага, заметили мы,
къ тому-же м!сту спускается другой мужик*. Мы пріостан овились н видим*, какъ этотъ мужик* вывел* изъ
оврага какого-то мальчика.
— Ишь, отецъ за имъ при шел* ! замѣтилъ мой спутник*. Мы вернулись, я его спрашиваю:—Почему же ты
знаешь, что это его отецъ?—А то кто-же? н!што кромѣ
отца кто-нибудь иошелъ-бы? да ни за-что... ни въ жнзть!
И это правда; мой проводник*—тотъ-бы на крпкъ не пошел*.
Я замѣтилъ Ивану Серг!евичу, что и этотъ случай
обобщать не сд!дуетъ.
— Удивительно! продолжал* Тургенев*, въ Россіп
все наоборот*, все не такъ, какъ за границей. Тамъ,
ч!мъ плодороднее почва, т!мъ богаче жители, а у н а с * —
ч!мъ она плодороднѣе, т!мъ они бѣднѣс, и ч!мъ х у ж е —
тѣмъ богаче. Тамъ, ч!мъ добр!е, щедр!е и чсстнѣе владелец*, тѣмъ болѣе его уважают*, цѣнятъ и любятъ;
здѣсь-же, напротив*, ч!мъ онъ лучше—тѣ.мъ ему хуже,
и тѣмъ недружелюбнѣе, тЬмъ подозрительнѣе къ нему
относятся.
Не даромъ для Ивана Сергѣевича, но его собственному
иризнапію, русскій народ* былъ ч!мъ-то въ род! сфинкса
или загадки.
XII.
Всякій разъ, когда Иван* Сергеевич* пріѣзжалъ in»
свое родное пепелище, для крестьян* н бабъ онъ устраи-

вал* праздник* въ своем* саду, на площадк! перед* террасой. IIa этотъ разъ, почему-то праздник* этотъ откладывался:—иотому-ли, что ожидали окоичанія сѣнокост и
работ* въ саду, или по причин! дурной погоды. Иван*же Серг!евичъ очень часто находился въ страх! за свои
ноги—онъ все боялся подагры, берегся сырости и подозрительно слѣдилъ за всяким* ощущепіемъ въ пальцах*
то одной, то другой ноги, такъ какъ такія ощущенія бывали иногда зловѣщими признаками наступающей бол!зни.
Разъ, около часа пополуночи, я зачитался и еще не спал*.
Кругом* была тишина, слышно было только, какъ жужжали и стукались in» потолок* шальиыя мухи, какъ вдругъ
р!зко раздался звук* церковнаго колокола. Я дрогнул*
и поднял* голову. Начался звонъ, неровный, безиорядочпый звонъ. Ile оставалось никакого сомн!нія, что это
набатъ. Не мы ли горішъ, подумал* я. Не иаверху-лн,
г д ! спить мой сыиъ, что-нибудь загор!лось? Я и жена
моя наскоро одѣлись; д!ти спали. Въ дом! послышались
шаги и шорох*. Заглянув* на дворъ, я черезъ садъ прошел* къ воротам*. Церковный сторож* стоял* у колокольни, уже освѣщеыной заревом* и дергал* за веревку.
Увидавши меня, онъ перестал* звонить и указал* мнѣ
на красный дымъ, который поднимался над* темными соломенными крышами села, въ полверстѣ отъ усадьбы.
Это горит* Спасское, сказалъ ми! сторож*. Я пошел*
назад*, чтобъ разбудить Тургенева, но въ спальной я
уже застал* его, за ширмами, на ногах* н уже одѣвающимся. На ночном* столик! горѣла св!ча, и на ІІвап!
Сергеевич!, какъ говорится, лица не было. Ну, сказалъ
онъ, махнув* сокрушенно рукой,—сгорит* вся деревня
до тла, какъ есть, вся до тла сгорит*!
Онъ уже одѣвалъ пальто и шапку, ие спѣша, но хмурясь и какъ бы отчаявансь.
Я сталъ его уговаривать.

— Иванъ, пожалуйста, вспомни, что у тебя болела
сегодня нога; не ходи, ночь сырая, холодная... Берегись
подагры. Не ходи!
— Какъ можно отозвался онъ. Обязан* идти... Обязан*! Надо!
— Да вѣдь ты простудишься!
— А что-же дѣлать!! Сгорит* все село до тла, до
тда сгорит*! повторил* онъ, уже совсѣмъ стариковским*
голосом*, потряхивая головой и спускаясь съ террасы.
Я пошел* провожать его.
— Нѣтъ, сказалъ онъ,—ты останься, у тебя больное
колѣно и къ тому-же домъ пуст*—никого нѣтъ, хоть
шаром* покати.
Я до околицы проводил* его, узнал*, что горит* ие
село, а кабак* за селом*, и вернулся.
Кабак* этотъ стоял* на краю деревни, саженях* въ
тридцати отъ крайней избы, но ту сторону проселочной
дороги, на чужой земле.
Безвѣтріе спасло Спасское.
Слышал* я потом*, что крестьяне, как* бы любуясь,
обступили пылающій кабакъ, но и ие думали тушить его.
Кабак* сгорѣлъ. Кабатчик*, отважно спасая свое добро,
получил* немалое количество обжогов*. Я видѣлъ, какъ
на другой день ходил* онъ ио пожарищу и затѣмъ, нрисѣвъ на обгорѣлое бревно, тряпками сталъ перевязывать
свои обжоги. Никакого при этом* страданія от* боли не
выражало темное и суровое, но еще молодое лицо его.
Крестьяне знали, что вмѣстѣ съ кабаком* сгорѣли
в с ! , ими заложенный вещи, и радовались, что у кабатчика сгорѣла вся его выручка. Кажется, они ошиблись.
Конечно, кабатчик* увѣрялъ всѣхъ, что все у него погорало, и на другой день пришел* к * Ивану Сергеевичу
просить его помощи.
Иван* Сергѣевичъ дал* ему 25 рублей.

Но и эта ничтожная помощь крестьянам* ие понравилась.
— За что 25 рублей! Не за то-ли ужъ, что онъ насъ
спаивал* да капиталы наживал*; онъ и теперь насъ богаче—не пропадет*! говорили мужики.
Точно онъ былъ главный виновник* ихъ пьянства и
разоренья, а не они сами, не ихъ собственная воля.
Затѣмъ они приходили просить Ивана Сергѣевича
такъ распорядиться, чтобъ у них* кабака больше не было.
Иванъ Сергеевич* обѣщался им* все сдѣлать, что
только , оиъ будетъ в * сидахъ.
— У васъ будет* ие кабакъ, а часовня, рѣшилъ
онъ,—а на основапіи закона, близ* часовни *) новаго кабака начальство не дозволит* выстроить.
Иванъ Сергеевич* былъ прав*, что загорись ие кабакъ, а село,—все-бы село выгорѣло до тла — в ъ Спасскомъ и въ заводе не было пожарной трубы и бочекъ,
да и пруды отъ села не такъ близки, чтобы можно было
успешно добывать воду и тушить пожар*.
И все мнѣ казалось, живи Иванъ Сергѣевичъ въ Россін—въ с е л ! Спасскомъ были-бы и пожарный трубы, и
бочки, разумеется, если-бы кто-нибудь иа это намекнул*
Ивану Сергеевичу. На всякое добро, на всякую жертву
он* былъ готов*, как* человѣкъ щедрый и любящій; но
едва-ли в * нем* самом* была какая-нибудь иниціатива,
или позыв* на ту или другую практическую деятельность (помимо деятельности литературной).
XIII.
Черезъ несколько дней поел! пожара состоялся деревенский праздник*. Жена моя должна была ехать въ
*) Видъ этой часовни былъ помѣщенъ въ «Нивѣ» 1883 г., № 42.

Мценскъ для закупки лентъ, бусъ, илатковъ, серегъ и т. и.
Управляющій поѣхалъ за виномъ, пряниками, орѣхами,
леденцами и прочими лакомствами.
Къ 7 часамъ вечера толпа уже стояла передъ террасой: мужики безъ ішшокъ, бабы и дѣвки нарядиыя и
пестры я, какъ раскрашениыя картинки, кое-гдѣ позолоченный сусальнымъ золотомъ. Начались пЕсни и пляски. В ъ
пѣніи мужики не примали никакого участія, оии иоочередн подходили къ ведру или чану съ водкой, черпали ее
етекляной круяіечкои и, запрокидывая голову, выпивали.
Только одииъ пришлый мужикъ, въ красной рубашкѣ,
и иѣлъ, и нлясалъ, и кланялся, и иодмигнвалъ, и присвистывалъ. ІІомню—онъ сиѣлъ какую-то сатирическую
веселую пѣсию па госиодъ, и очень сожалЕю, что не заиисалъ ее. На террасѣ гостей было мало, было только
семейство арендатора Л. М. ІЦеикина и управляющий нмЕміемъ сыкъ его Н. А. съ супругой.
Лакомство раздавалось тоже но очереди,—мальчишки
подставляли свои шапки, старухи—платки, бабы и дЕвки—
фартуки.
Раздавая картинки и азбуки, закупленный мною въ
Питерѣ, я былъ удпвлеиъ, какъ нашлось много на нихъ
охотннковъ, даже дѣвочки иолЕзли на террасу съ протянутыми руками.
— А ты будешь учиться грамотѣ? спросилъ я одну
изъ дѣвочекъ, лѣтъ 11-ти.
— Ни! она замотала головой, жестомъ давъ мнѣ
понять, что—ни за что на свѣтѣ! и отошла.—ЗачЕмъ-же
ей было нужна азбука?
За мужиками къ водкЕ подходили бабы и дѣвки, за
ни и дѣти, начиная съ 5-ти лѣтняго возраста, если еще
не моложе. Сами матери подводили ихъ.
Чѣмъ-же кончился праздшікъ?
Роиотозгь крестьянъ, что вина было

мало — всего

только два чана (сколько было въ нихъ ведеръ—не помню):
Они просили послать еще за виномъ. Угіравляющій сталъ
ихъ стыдить и уговаривать.—И радъ-бы, говорилъ оиъ,
Иванъ Сергѣевичъ послать за виномъ, да куда! В ъ
Мценскъ далеко, а кабакъ, сами знаете, сгорѣлъ. Кудаже мы за виномъ ношлемъ!
Къ 1.0 часамъ вечера все уже было тихо. ІІЕсколько
пьяныхъ ночевало въ саду, иодъ кустами, въ курткнахъ.
Тѣмъ все и кончилось.
Ивана СергЕевича больше всего зашшалъ тииъ пришлаго мужика въ красной рубашкЕ, черноволосаго, съ
живыми, быстрыми, маленькими глазами, веселаго плясуна и любезника.
— Ты что думаешь? говорилъ мнЕ о иемъ Тургеневъ,—въ случаЕ какого-нибудь безпорядка, бунта, или
грабежа, онъ былъ-бы всЕхъ безпощаднѣе, былъ-бы однимъ
изъ иервыхъ, даромъ, что оиъ такъ юлилъ и кланялся.
Ему очень хотЕлось, чтобъ ты далъ ему рубль или хоть
двугривенный, а между тЕмъ, слышалъ, какую онъ про
барскія причуды пѣсню пѣлъ? Это, брать, тииъ!
Я спросилъ Тургенева, зачѣмъ онъ не приказалъ
мужикамъ надѣть шапки?
— Нельзя, сказалъ Тургеневъ. — Вѣрь ты мнЕ, что
нельзя! Я народъ этотъ знаю, меня-же осмЕютъ н осудите. Не принято это у нихъ. Другое дЕло, если-бы они
эти шапки надѣли сами, тогда и я былъ-бы радъ. — И
то уже меня радуете, говорилъ онъ въ другой разъ, сидя
съ нами въ коляскЕ, когда мы катались, — что иоклонъ
мужицкій сталъ уже далеко ие тотъ иоклонъ, какимъ онъ
былъ при моей матери. Сейчасъ видно, что кланяются
добровольно—дескать, ночтеыіе оказываемъ; а тогда отъ
каждаго поклона такъ н разило рабскимъ страхомъ и
подобострастіемъ. Видно Ѳедотъ—да не тотъ!

XIV— Есть люди, между прочим* говорилъ Тургенев*,
которые безпрестанно говорят*: я это нредвидѣлъ! Дрѵгіе
говорят*: я это предчувствовал*! Третьи — быось обь
закладъ!
Былъ иѣкто судья Z, тотъ безпрестанно говорилъ,
что-бы ни случилось: — вообразите, я это предвидѣлъ!
Боте, однажды, одного барина, съ которым* онъ тяжбу
вел*, до такой степени раздражил* онъ своей болтовней,
что тотъ, не говоря худаго слова, подошел* къ нему
сзади, да и далъ ему такой подзатыльник*, что тотъ инда
со стула свалился. Свалившись, онъ тотчасъ-же закричал*: а! я это предвидѣлъ! Затѣмъ поднялся крикъ, шумъ,
брань и угрозы притянуть обидчика къ суду.
— lie можете вы судить меня, возразил* обидчик*,
вы сами судья и судиться со мной должны не здѣсь, а
въ другой губерніи, у другого судьи; туда подавайте
жалобу, а я скажу, что вы мой ударъ предвидѣли:—
сами, при свидѣтеляхъ въ этомъ сознались. А если предвидели, то ночему-же вы не приняли никаких* мѣръ и
меня не остановили.
А некто N. безпрестанно держал* пари. Однажды видите онъ ирохожаго и говорите:—Я увѣренъ, что его зовутъ Иваном*, быось объ закладъ, что Иваном*.—Поспорили. Ну ноте, чтобы доказать, что онъ не ошибся, да и
ошибаться не можетъ, догоняете онъ ирохожаго и спрашивает* его:— Извините, ради Бога, какъ васъ зовутъ? не
Иваном*-ли? Я , надо вамъ сказать, сейчас* пари держал*,
что васъ зовутъ Иваном*.—Прохожій господин* обернулся,
поглядел* на него, да и говорит*:—Боте, если вы будете
держать пари, что вы дуракъ, то сколько-бы вы ни держали пари — всегда выиграете.

Сказавши это, прохожій преспокойно удалился отъ
озадачевнаго такимъ отвѣтомъ вопрошателя.
Для таких* анекдотов* Тургенев* былъ источник*
неисчерпаемый, и, разумеется, въ этихъ воспоминанінх*
я пишу толі.ко то, что мною было мимоходом* наскоро
записано. В с е - ж е здесь разсказанное, очевидно, происходило до 27 іюня, такъ какъ подъ вышеизложенными
анекдотами въ моей тетради стоите число 27.

XV.
27-го іюня, утром*, Тургенев* и жена моя поехали
въ Мценскъ на станцію, и затѣиъ по желѣзной дорогѣ,
отправились въ Орелъ, во-1-хъ, за покупками: диван*,
на котором* умерла мать Тургенева, найденный въ сарае,
оказался еще годным* на то, чтобъ его обить новой
матеріей; стало быть, нужно было внести его въ комнату,
поставить на предназначенное ему место, измерить и
поѣхать въ городъ за матеріей.
Билліардъ въ библіотекѣ былъ-бы еще очень годен*
для игры: и шары, и кіи были цѣды; но лузы были прорваны—нужно было купить зеленые шнурки н сплести
новые мешки для лузъ.
И, наконец*, самое главное: Коцынъ донесъ, что
нужны ему кое-какіе медикаменты и оспенная зіатерія.
У крестьянских* дѣтей нужно было прививать оспу и
нечѣмъ. Иван* Сергеевич* поѣхалъ въ Орелъ добывать
оспенную матерію.
Онъ и жена моя вернулись изъ Орла въ тотъ-же день
къ вечеру, и никогда не забыть мнѣ, какъ Тургенев*
разсказывалъ намъ за чаемъ и на другой день за обедом* о своихъ орловских* похожденіяхъ. Какъ былъ
онъ у одной повивальной бабушки, потом* у какихъ-то
девиц*—грязных* и стриженых* и, наконец*, въ самое

жаркое время дня, послѣ обѣда, въ какомъ-то пріютѣ,
гдѣ засталъ в с ! х ъ сонными—дѣвушку, л!тъ восемнадцати,
спящую на диван! въ одной рубашкѣ, отца ея—спящаго
за перегородкой, мать—спящую за ширмами, собаку—
гіодъ столомъ; какъ разбудил* онъ д!вушку, какъ она
испугалась, иобѣжала и какъ испугала отца, какъ отецъ
испугал* жену и какъ собака, проснувшись, нехотя и
л!шіво залаяла.
Конечно, разсказъ этотъ, подробностей котораго я не
помню, былъ въ нѣкоторой степени разукрашен* творческой и живой фантазіей разсказчика. Но, Боже мой,
какъ онъ былъ комично забавен* и какъ мы в с ! хохотали.
В ъ тотъ-же день, 27 числа, къ 12 часам* ночи, въ
Спасское прикатил* Дмитрій Васильевич* Григорович*.
Мы дожидались его въ столовой, усадили за самовар* и
нробес!довали чуть-ли не до 2-хъ часов* пополуночи.
Всѣ были въ самом* веселом*, даже можно сказать, въ
восторженном* настроеніи духа.

XVI.
Дмитрій Васильевич* Григорович* на другой-же день
обошел* весь домъ, часть сада и, казалось, вс!мъ былъ
доволен*. Уютно, чисто, просторно—все, что нужно.
Ему-же было и весело вспомнить, что зд!сь, въ Спасском*, онъ уже не впервые; что, слишком* 20 лѣтъ тому
назад*, онъ прі!зжалъ сюда къ опальному Тургеневу,
еще бодрому и молодому. Здѣсь когда-то засталъ онъ и
ядовитаго эстетика В . П. Боткина, и флегматическаго
на видъ, даровита™ Дружинина, Колбасина и многих*
других*. Здѣсь, когда-то, въ саду, разлегшись въ тѣни
под* деревьями, они разучивали роли изъ комедіи «Школа
гостепріимства», ими всѣми сообща состряпанной; а ко-

медія эта была—веселый фарсъ, и фарсъ этотъ ие только
разсмѣшилъ, но и привел* въ неслыханное недоумѣніе
в с ! х ъ собравшихся изъ окрестностей смотрѣть, какъ
играют* литераторы. И грустно было думать, что изъ
всѣхъ тогда дѣйствующихъ лиц* уже немного осталось
дѣйствующими на этомъ свѣтѣ... что много съ тѣхъ пор*
воды утекло, что самый домъ уже не тотъ, и что даже
трудно узнать, что теперешняя столовая съ портретами
и есть именно та самая комната, г д ! были устроены
подмостки и гдѣ представлялась доморощенная пьеса съ
комической смертью в с ! х ъ дѣйствующихъ лиц* повально...
При этомъ надо заметить, что къ пріѣзду Григоровича билліардъ былъ уже съ новыми лузами и что библіотека приводилась въ порядок* при помощи того-же
студента Медицинской Академіи Коцына. Коцыну вообразилось, что весь русскій отдѣлъ этой библіотеки можно
разобрать, внести въ каталог* и но мѣстамъ разставить въ
какіе-нибудь два дня; но оказалось на дѣлѣ, что и въ
двѣ недѣли едва-ли возможно совершить эту процедуру.
Тургенев* самъ принимал* участіе въ приведеніи въ
порядок* своей библіотекн и очень сокрушался, что н ! которыя изъ очень дорогих* изданій, очевидно, были
украдены кѣмъ нибудь изъ стародавних* гостей, но русскому обычаю думающих*, что зажилить или увезти
книгу ие значит* украсть ее—-а просто увезти и зажилить. В ! д ь иохищаютъ-же нев!сть и чужих* женъ, и
это за воровство никЬмъ не почитается... Такъ не находил* Тургенев* одного р!дкаго изданія Овидія, съ
гравюрами прошлаго XVIII столѣтія.
Прі!здъ Дм. Вас. Григоровича въ Спасское положил* начало постепенному наплыву и других* гостей, о
которыхъ въ свою очередь будетъ мною уномянуто.
Прежде всѣхъ (при Дм. Вас. Григорович!) въ Спасское появилась какая-то дѣвушка, еще очень молодая.

Если не ошибаюсь, это была одна изъ сомневающихся
и колеблющихся... чему ей вѣрить и куда идти—ио слѣдамъ-ли. иигплизма, путемъ огульнаго отрицания, или
кое-что признать и пристать къ какой-нибудь либеральной партіи, одна изъ тѣхъ, убѣжденіями которыхъ управляете не наука, а случай. Я ие помню ея фамиліи.
Она пріѣзжала исповѣдывать Тургеневу свой образъ
мыслей, или свое недомысліе, хотя, повидимому, и не
была коротко знакома съ хозяином*.
Тургенев*, ио обыкновенію, был* съ ней любезен*,
но сдержанно. Григорович* былъ безпощаденъ и, что
всего удивительнѣе, она ие только на него не сердилась,—ей замѣтно нравилось, что такъ нецеремонно и
такъ энергически - грубо низводил* оыъ съ пьедестала
тот* идеал* эманципироваыиой дѣвицы, которому она
покланялась. Тургеневъ-же, при пас*, за чайным* столомъ, вечером*, заявлял*, что у него ничего нѣте общаго съ анархистами или террористами, что оиъ никогда
имъ не сочувствовал* и не сочувствует*, что наснлія и
политическія убійства никогда не достигают* своей цѣли,
напротив*, вызывают* долгую реакцію, останавливают*
естественный рост* народов* и отравляют* общественный организм* подозрительностью и напряженным* чувством* оиасливаго самосохранешя; что въ участи тѣхъ,
которые у насъ такъ безплодио погибают*, нѣтъ даже
ничего истинно-трагическаго. И, развивая теорію трагическаго, Иван* Сергеевич*, между прочим*, привел* в *
примѣръ Антигону Софокла.
— Вотъ это, сказал* онъ, — трагическая героиня!
Она права, потому что весь народ*, точно такъ же, какъ и
она, считает* святым* дѣломъ то дѣло, которое она совершила (погребла убнтаго брата). А въ то-же время,
тотъ-же народ* и Креоиа, которому вручил* онъ власть,
считает* правым*, если тотъ требуете точиаго иснолненія

своих* законов*. Значите, и Креонъ правь, когда казнит* Антигону, нарушившую закон*. Эта коллизія д в у х *
идей, двух* правь, двух* равно-законных* побужденій н
есть то, что мы называем* трагическим*. Изъ этой коллизіи вытекает* высшая нравственная правда, и эта-го
правда всею своею тяжестью обрушивается на то лицо,
которое торжествует*. Но можно-ли сказать, что то
ученіе, или та мечта, за которую погибают* у насъ,
есть правда, признаваемая народом* и даже большинством* русскаго общества?
Зд!сь я передаю не самыя слова Ивана Сергеевича,
а суть его мыслей, вслух* намъ высказанных*. А что
именно это онъ намъ высказывал*, я могу сослаться и
на Григоровича и на ту, которая вынуждала его говорить такъ, а не иначе.
Пробывши въ Спасскомъ дни три или четыре, дѣвица
эта уѣхала. И такъ как* ей непременно хотѣлось держаться какихъ-нибудь принципов*, и такъ какъ въ нигилизм! она разочаровалась, — она, прощаясь, сказала
Тургеневу, что будетъ опортюнисткой.
— Ну, это ужъ все-таки лучше! отвѣтилъ ей Тургенев*.
XVII.
Тургенев* когда-то лично знавал* нокойнаго питателя, князя Влад. Ѳед. Одоевскаго и высоко цѣнилъ его.
Я , пишущій эти строки, въ 1858 году, незадолго до его
кончины, встретился съ князем* за границею — въ Веймар!. Он* тотчасъ-же догадался, что я болеиъ, сталъ
иавѣшать меня въ гостиниц! и начал* по-своему, гомеопатіей, безуспѣшио лечить меня. Кажется, достаточно
было одинъ день провести съ этим* человѣкомъ, чтобъ
навсегда полюбить его. Но свѣтъ глумился надъ его раз-

сѣшіностыо,—ne понимая, что такая разсѣянность есть
сосредоточенность на какой-нибудь новой мысли, на какойнибудь задачѣ или гипотезЕ.
Посреди своего обширнаго кабинета, заставленного и
заваленнаго книгами, рукописями, нотами и запыленными
инструментами, князь Одоевскій, въ своемъ халатѣ и не
всегда гладко причесанный, многимъ казался пли чудакомъ, или чѣмъ-то въ родѣ русскаго Фауста. Для ведикосвѣтскихъ денди и барынь были смѣшны и его разговоры, и его ученость. Даже иные журналисты, и тѣ
надъ нимъ иногда заочно тѣінились. И это какъ нельзя
лучше выразилось въ юмористііческихъ стихахъ Соболевскаго, которые, по счастію, сохранились въ памяти
Ивана СергЕевича. Пршюмшівъ ихъ, Тургеневъ нѣсколько
разъ повторялъ ихъ вслухъ и читалъ не безъ удовольствія.
Это было въ дождливый дзнь, пе то 29-го, ие то
30-го іюия. «Случилось разъ», читалъ Иванъ СергЕевнчъ,
стараясь читать какъ можно серьезнЕе, но придавая комическій оттЕнокъ своему лицу и повышеніямъ своего голоса:
«Случилось разъ, во время оно,
Что съ дерева упаяъ комаръ,
И вотъ, у ж ъ в ъ комитетъ ученый
Тебя зовутъ, князь Вольдемаръ.
У с л ы ш а в ъ этотъ д и в н ы й казусъ,
Зарывшись в ъ книгахъ, т ы открыяъ,
Что в ъ Ротердамѣ жилъ Эразмусъ.
Который въ парикѣ ходилъ.
Одушевясь такимъ нримѣромъ,
Т ы тотчасъ самъ надѣлъ парикъ
И, съ свойствеиішмъ тебѣ манеромъ,
Главой таинственно поиикъ.
«Хотя въ извѣстномъ отношеньи,
Т а к ъ началъ т ы , — комаръ есть тварь,
Но, в ъ музыкальномъ разсужденьи
Комаръ есть в ъ сущности — звонарь,
И если онъ, паденьемъ в ъ полѣ,
Не причинилъ себѣ вреда, —

Предать сей к а з у с ъ Божьей волѣ
И тварь избавить отъ суда!»

ЗатЕмъ Тургеневъ сталъ припоминать п свои старыя
эпиграммы на своихъ старыхъ пріятелеіі. Изъ нихъ
лично для меня почти-что ни одной не было неизвѣстной.
Я , признаюсь, не былъ ихъ поклонникомъ, никогда не
ставилъ пхъ на ряду съ эпиграммами Пушкина и не
могъ бы ни припомнить, пи записать ихъ безъ помощи
автора.
Всѣ эти эпиграммы относились еще ко временамъ
той задорной молодости, которая подчасъ, для острого
словца, не иощаднтъ ни матери, ни отца. Эпиграммы,
тогда сочиненный Тургеневыми., по большей части относились къ лицамъ, которыхъ онъ любилъ ц съ которыми
охотно проводи.гь время.
— Но что-же? говорилъ Тургеневъ,—вѣдь никто-же
на эти эпиграммы не сердился, кромЕ Арапетова; тотъ
только одшіъ такъ обидЕлся, что на много лЕтъ перестаете со мной кланяться. А Дружининъ, напримЕръ,
первый смЕялся, когда я прочелъ ему:
«Дружининъ корчитъ европейца.
К а к ъ ошибается бѣднякъ!
Онъ трупъ россійскаго гвардейца.
Одѣтый в ъ ангдійскіп п и д ж а к ъ . .

А воть эпиграмма иа Кетчера:
«Вотъ еще свѣтило міра!
Кетчеръ, другъ шипѵчпхъ впнъ;
Переперъ онъ намъ Шекспира
На я з ы к ъ родныхъ осипъ.

На Н—ко:
«Исполненный н е н у ж в ы х ъ словъ
И мыслей, ставшихъ общимъ мѣстомъ,
Онъ краснорѣчья прѣснымъ тѣстомъ
Всю землю вымазать готовъ...»

То-же, па одного московского профессора К.:
«Онъ хлыщъ, но к а к ъ онъ т й х ъ и скроменъ,
В ы с о к ъ и в ъ то-же время томенъ,

В о т * эта эпиграмма:
«Рыцарь горестной фигуры!
Достоевскій, юный пыіцъ;
На носу литературы
Т ы вскочилъ, к а к ъ яркій прыщъ,
Х о т ь т ы новый литераторъ,
Но в ъ восторгъ у ж ъ в е ѣ х ъ повергъ.
Тебя хчалита Императоръ,
Уважи
^>тенбергъ».

К а к ъ старой д ѣ в ы билье-ду;
Но, возвышаясь постепенно,
Давно сталъ с к у ч е н ъ несравненно
Педантъ, в а р е н ы й на меду».

На В. ГІ. Боткина была большая эпиграмма, пародія
па Пушкинское стихотвореніе «Анчаръ»; но Тургенев*
тщетно старался ее припомнить, и только одинъ куплетъ
промелькнул* въ его памяти:
«Къ нему читатель не спѣшнтъ,
И журналиста его боится,
Панаевъ сдуру набѣжитъ
И, корчась в ъ мукахъ, далѣ мчится...»

Совершенною для меня новостью была только эпиграмма, написанная Тургеневым* еще въ сороковых*
годах* на Ѳ. Достоевскаго, послѣ повести его «Бѣдные
люди». Я никогда прежде не слыхал* этой эпиграммы.
Б ъ ней нѣтъ ничего особенно обиднаго, соль ея далеко
не ѣдкая; но Достоевскій, уже и въ то время болѣзнеиный, былъ не изъ числа тѣхъ юношей, которые, прочтя
эпиграмму, отнеслись бы къ ней шутя, какъ Дружинин*,
или бы охотно ему за нее простили, какъ Кетчеръ.
Достоевскій могъ совершенно виослѣдствіи забыть
эту эпиграмму, но сѣмя вражды, глухое и безсозиательпое, осталось въ иемъ.
Да и трудно было молодому Достоевскому не вообразить себѣ, что эпиграмма Тургенева не выросла на почвѣ
самой ядовитой зависти.
Но кто зпалъ хорошо Тургенева, тотъ, конечно,
поймет*, что въ иемъ не было пи на каішо литературной зависти и что въ этомъ случаѣ эпиграмма была
вызвана тѣмъ раннимъ самомиѣніемъ, которое обнаруживал* Достоевскій и котораго былъ такъ чуждъ Тургенев*. Иван* Сергеевич* постоянно ставил* себя ниже
Пушкина, шіже Гоголя и даже ниже Лермонтова...

Достоевскій, конечно, былъ нисколько не виноват* въ
томъ, что повѣсть его «Бѣдные люди» читалась при дворѣ
и читалась въ такое время, когда къ литературѣ и тогдашним* литераторам* сановные люди относились свысока или съ снисходительным* презрѣиіемъ.
— Да, говорилъ Тургенев*, все это были грѣхи задорной юности моей, а о своихъ молодых* грѣхахъ иногда
не мѣшаетъ и вспоминать: ихъ уже не вернешь. Кажется,
что можетъ быть проще истины: «молодости вернуть
нельзя». Кто этого не знаетъ! А между тѣмъ для меня
нѣтъ ничего страшнѣе этой простой истины; она гораздо
страшиѣе, ч Ь г ь адъ, описанный Дантомъ въ его «Divina
Comedia». Для меия, въ непреложности законов* природы
есть нѣчто самое ужасное, такъ какъ я никакой цѣли,
ни злой, ни благой, не вижу въ нихъ.
XVIII.
Такъ, ирибытіе Григоровича придало пашимъ беседам* несколько литературный оттѣнокъ.
Вскорѣ иослѣ эпиграмм*, когда мы втроем* спдѣли въ
казино съ овальным* столомъ изъ корельской березы, а
небо хмурилось и не пускало насъ въ садъ; когда зеленый бочки ио углам* дома были переполнены дождевой
водой, а перед* террасой, на плоіцадкѣ, стояли лужи,—
мы то сидѣли, то прохаживались въ тТсномъ пространІІОЛОПСКІЙ.

CTBÏI

небольшой комнаты и бесѣдовали, не занѣчяп но

годы.
Тургенев* рассказывал* намъ содержаніе одной пришедшей ему въ голову фантастической пов!стн.
Вотъ это содержаніе:
Мужъ ненавидит* жену, убивает* ее на дорогѣ п
прячет* въ лѣсу ея труп*... приходит* въ городъ, заходите въ гостиницу и заказываете кофе.—Для васъ одного или для двоих*? спрашиваете кельнер*. Это его поражаете. На улицѣ попадаются ему знакомые, которые
кланяются ему и кланяются еще кому-то. Словом*, всѣ
впдятъ жену его, всѣ, кромѣ его. Оиъ чуете ея присутствіе около себя, оно тяготите его, мучите, преследуете, но онъ ничего не видит*.
Мало по малу онъ доходить до такого состоянія, что
заклинаете жену свою появиться, показаться ему. Онъ
становится даже на колѣші передъ чѣмъ-то невидимым*,
не зная, гдѣ оно, и — тщетно! Затѣмъ онъ является въ
суд* и говорить, что онъ убійца. Ему не вѣрятъ, онъ
доказываете. Передъ казнью оиъ видит* призрак* жены
и примиряется съ судьбой своей.
Тургенев* развивал* эту мысль несколько подробнее.
— Мнѣ рѣшительно это не нравится, заявил* Дм. Вас.
Григорович*. — Психологически необъяснимо — почему
жену видит* ие онъ, a другіе?
Тургеневъ, какъ кажется, совершенно согласился съ
ним*, но крайней мѣрѣ не возразилъ ему. ІІо развѣ преступнику не могло казаться, что всѣ, кромѣ его, видят*
жену его? развѣ кельнер* не мог* предположить, что
он* пришел* вдвоем* съ товарищем*, что товарищ* его
отстал*, но тотчасъ-же присядет* къ тому-же столику
и будет* также нить кофе. Развѣ преступник* не могъ
вопроса кельнера: «для двоих*?» иначе понять, иначе

растолковать себѣ? Слова эти развѣ не могли послужить
началом* его галлюцииацій?
Затѣмъ зашел* разговор* о томъ, какъ пишутся или
создаются повѣсти. Такъ Тургеневъ сознавался намъ,
что онъ не можетъ продолжать писать, если не доволен*
фразой или мѣстомъ, которое не удалось ему. — Друге
на это не обращают* вниманія, иишуте все, съ начала
до конца, вчериѣ; потом* постепенно отдѣлываюте по
частям*, иногда съ начала, иногда съ конца. Такъ писал* Диккенс*. Одни пишут* отрывками и потомъ сводите ихъ. Другіе сами ие знают*, что выйдет* изъ лица,
нежданно появнвшагося въ роман! или повѣстіі; иногда
лице это вдругъ так* ярко обрисуется въ воображеніи,
что, заслоняя другія лица, дѣлается первенствующим*.
Такъ часто случалось съ Григоровичем*, но его собственному признанно.
На упреки Тургеневу, зачѣмъ оиъ перестал* писать,
и что напрасно онъ говорить, что талант* можетъ выписаться,— Тургенев* оправдывался тѣмъ, что уже въ
ішсаніп онъ не находит* никакого особеынаго удовольствія.
— ІІрежній зуд* прошел*. Это то-же, что мужское безсиліе. Очень прискорбно, что оно есть, но чтоже дѣлать! Ничего не нодѣлаешь! Вот* недавно, продолжал* онъ,—начал* я повѣсть: «Старые голубки». Написал* н есколько строк* и дальше ие могъ; а сюжет* ми!
очень нравился, и я глубоко, со вс!хъ сторон* его обдумал*.
— Разсказывай, какой сюжет*? спросил* я Тургенева.
— А вотъ какой. У нѣкоего старика, унравляющаго
нмѣніемъ, живет* иріѣзжій сьшъ, молодой человѣкъ. К*
нему нріѣхалъ товарищ* его, тоже молодой. Народ* веселый и безшабашный: обо всем* зря сложились у них*

понятія, обо всемъ они судят* и рядятъ, такъ сказать,
безаппеляціонно; на женщин* глядятъ легкомысленно п
даже мѣсколько цинично. , В * это-же время въ усадьбѣ
поселяется старый помѣщикъ съ женой, оба ужъ не молодые, хотя жена и моложе. Старикъ только-что женился
на той, которую любилъ въ молодости. Молодые люди потѣшаются надъ амурами стариков*, начинают* за ними
подсматривать, бьются об* заклад*... Наконец*, с ы н *
управляющего шутя начинает* волочиться за пожилой
помѣщицей, и что >ке замѣчает* къ своему немалому
удивленно?'—что любовь этих* пожилых* людей безконечно
силыіѣе и глубже, чѣмъ та любовь, которую он* когдато зналъ и наблюдал* въ знакомых* ему женщинах*.
Это его озадачивает*. Мало по малу онъ влюбляется в ъ
пожилую жену стараго помѣщика, и увы!—безнадежно.
Съ разбитым* сердцемъ уѣзжаетъ неосторожный, любопытный юноша. И пари онъ проиграл*, и проиграл*
прежній мир* души своей. Любовь уже перестала казаться ему прежней шалостью, нли чѣмъ-то въ р о д ! воселаго препровожденія времени.
—- Вотъ главное содержите, — и это была бы одна
изъ самых* трудных* ио исполненію повѣстей моих*,,
такъ как* ничего пѣтъ легче, какъ въ таком* сюжетѣ
переступить черту, отделяющую серьезное отъ смѣшного
и ношлаго, и ничего нѣтъ труднѣе, какъ изобразить
любовь 50-ти-лѣтняго старика, досгойнаго уваженія, л
изобразить такъ, чтобъ это не было ни тривіально, ни
сантиментально, a дѣйствовало бы на васъ всею глубиной
своей простоты и правды. Да, господа, это очень трудный сюжетъ...
Но на большой террасѣ раздался звон* призывнаго колокола, и всѣ мы пошли въ столовую обѣдать.

XIX.
И за обѣдомъ, и поел! об!да, вечером*, Иванъ € е р гѣевичъ былъ говорлив* и интересен* ио обыкновенію.
Вотъ, что я помню изъ того, что въ этот* день говорилось:
— Да, говорил* Тургенев*, смѣшное для одного народа вовсе не смѣшно для другого и наоборот*. То. что
смѣшитъ француза, англичанин* выслушает* равнодушно,
даже не улыбнется; и то, отчего англичанин* расхохочется, французу вовсе не покажется см!шнымъ.
— Такъ, напримѣръ, извѣстный писатель Мериме зналъ
по-русски и читал* мнѣ стихотвореніе Пушкина, котораго онъ былъ великим* поклонником*:
Надъ Невою рѣзво в ь ю т с я
Ф л а г и пестрые с у д о в ъ . . .

и я не смѣялся, хотя француз* каждое слово произносил* по-своему. Вообще дурной выговор* и чужой
язык* нисколько ие смѣшатъ русскаго человека. А разъ
Теккерей упросил* меня прочесть ему что-нибудь порусски. Я сталъ наизусть читать ему одно изъ с а м ы х *
музыкальных* по стиху стихотворений Пушкина, и чтоже? Не усп!лъ я и десяти стихов* прочесть, какъ Теккерей покатился отъ пеудержимаго смѣха, такъ стал*
хохотать, что сконфузил* своих* дочерей. Звуки чужого
языка были для него смѣшеы.
Разъ, я былъ у Карлейля. Надо вамъ сказать, что
никто гакъ не поражал* меня своимъ образом* мыслей,
какъ этот* Карлейль. Безпрекословиое новішовеніе считал* онъ лучшим* качеством* человека и говорилъ мнѣ,
что всякое слѣио повинующееся своему монарху государство он* считаете лучше и счастлнвѣе Англіп съ
ея свободой и конституціей. На мой вопросъ, какого

англійскаго поэта онъ считаете выше всЕхъ, оиъ мнѣ
назвалъ одну посредственность, какого-то несчастна™ лирика, жившаго въ коицѣ XVIII столЕтія, а о Байронѣ
отозвался съ пренебреженіемъ. ЗатЕмъ онъ увЕрялъ меня,
что Диккенсъ для англичанъ не имЕетъ никакого значеШЯ, а нравится только иностранцамъ. Словомъ, много наговорила, миѣ нел епостей неиостижимыхъ. Но когда я
разскязалъ ему. что глаза мои страдаюгь иногда темными пятнами mouches v o l a n t e s - и что, однажды, на
охоте, вдругъ показалось миЕ, что что-то сЕрое пробежало но лугу; я подумалъ заяцъ, подняла, ружье и непремЕнно-бы выстрЕл иль, если-бы самъ не догадался, что
это въ глазу темная подвижная точка ввела меня въ заблужденіе.
Выслушавъ это, Карлейль немного подумалъ и вдругъ
сталъ хохотать и долго никакъ не могъ удержаться отъ
хохота.—Чего онъ смЕется?! Я сначала понять не могъ—
ничего смЕшыого въ моемъ разсказѣ я даже не подозрЕвалъ.
Ха-ха-ха! завопилъ онъ, наконецъ, — въ свою собственную mouche volante стрѣлять! въ точку... въ глазу...
Ха-ха-ха!
Тутъ только я догадался, чѣмъ я такъ разсмѣшилъ
его. — Ни русскій, ни французъ, ни нЕмецъ ничего-бы
смѣшного не нашли въ этомъ случаѣ.
То-же можно сказать и про театръ. Кривляка-актеръ,
котораго каждый нѣмецъ и француза, готовы освистать,'
забросать яблоками лечеными, англійскую толпу можетъ
привести въ восторга неслыханный.
Взглядъ на нравственность тоже у каждаго народа
различный. То, что для русскаго возмутительно, — для
француза не только не возмутительно, но достойно всякаго
сочувствія, и, наоборотъ—возмутительное для француза,
нисколько не смутить русскаго человека,

Разъ, въ Париж Е, давали одну пьесу (Тургеневъ назвалъ пьесу, но я не помню этого названія). Я , Флобера,
и другіе изъ числа французскихъ писателен собрались па
эту пьесу взглянуть, такъ какъ она немало надѣлала
шума: нравилась она и журналистами,, н иубликѣ. Мы
пошли, взяли мѣста рядомъ и поместились въ партерѣ.
Какое же увидЕлъ я дѣйствіе? А вотъ какое... 5
одного негодяя была жена и двое дЕтей—сынъ и дочь.
Негодяй мужъ не только нрокутилъ все состояніе жены,
но на каждомъ шагу оскорбляла, ее, чуть не билъ. Наконецъ, потребовала, развода - separation de corps et de
biens (что, впрочемъ, нисколько ne даете женЕ права
выйти вторично замужъ). Онъ остается въ Париж Е кутить; она съ дѣтьми, на иослѣднія средства, уѣзжаетъ,
вели ые ошибаюсь, въ Швепцарію. Тамъ знакомится она
съ одннмъ господиномъ и, иолюбнвъ его, сходится съ
нимъ II іючти-что всю жизнь свою до старости считается
его женой. Оба счастливы—онъ трудится и заботится не
только о ней, 110 и о ея дѣтнхъ: онъ ихъ кормить, од Еваетъ, обуваете, воспитываете. Они также смотрите на
него, какъ на родного отца п выростаютъ въ той мысли,
что они его дѣти. Наконецъ, сынъ становится взрослымъ
юношей, сестра—дЕвушкой-невѣстой. Въ это время состарившийся настоящій мужъ узнаете стороной, что жена
его получаете большое наслѣдство. Провѣдавъ объ этомъ,
старый развратникъ, безчестный и подлый во всЕхъ отношеніяхъ, задумываете изъ разечета опять сойтись съ
женой и съ этой цѣлыо инкогнито пріѣзжаетъ въ тотъ
городъ, гдѣ живетъ брошенная имъ мать его дѣтей.
Прежде всего оиъ знакомится съ сыномъ и открываете ему, что онъ отецъ его. Сьшу-же и въ голову не
приходить спросить: отчего-же, если онъ законный отецъ,
онъ не жиль съ его матерью, и, если онъ и сестра е г о —
его дѣти. то отчего, ва, продолженіе столькихъ лѣтъ, онъ

un разу о нихъ не позаботился? Онъ просто начинаете
мысленно упрекать свою мать и ненавидѣть того, кто
одинъ далъ ей покой и на свои средства воспитал* его
и сестру, какъ родных* дѣтей своихъ. И вотъ происходите следующая сцена. На сцеыѣ брате и сестра. Входит* воспитавшій ихъ, другъ ихъ матери и, по обыкновенно, здороваясь, какъ всегда, хочетъ прикоснуться губами къ головѣ дѣвушки, на которую съ дѣтства онъ
привык* смотрѣть, какъ на родную дочь.
В ъ эту минуту молодой человѣкъ хватает* его за
руку и отбрасывает* его въ сторону отъ сестры.
ІІе
осмеливайтесь прикасаться къ сестрѣ моей!
выражает* его негодующее, гнѣвное лицо. — В ы не
имѣете никакого права такъ фамшпарно обходиться
съ пей!

И весь театр* рукоплещете, всѣ въ восторг!;, не отъ
игры актера, а отъ такого благородна™, прекраснаго
поступка молодого человѣка. Вижу, Флобер* тоже хлопаете съ явным* сочувствии* къ тому, что происходит*
на сцен!;.
Когда мы вышли изъ театра, Флобер* и всѣ другіе
французы стали мнѣ доказывать, что поступок* молодого
человѣка достоит* всяческой похвалы п что поступок*
этот* высоко-нравственный, такъ какъ чувство, которое
сказалось въ немъ, поддерживает* семейный принцип*,
или то, что называется: honneur de la famille.
И вотъ, чуть-ли не всю ночь я съ ними спорил* и
доказывал* противное, доказывал*, что поступок* этотъ
омерзительный, что въ немъ нѣтъ главнаго ч у в с т в а чувства справедливости, что, если-бы такая пьеса появилась на русской сценѣ,—автора не только ошикали, сталибы презирать, какъ человека, приповѣдывающаго неправду и безнравственность. Но, какъ я ни спорилъ, что
ни говорилъ, — они остались при своемъ мнѣніи. Такъ

мы и порѣшиди, что русскій и французский взгляд* на
то. что нравственно и безнравственно, что хорошо и
дурно,—не одинъ и тотъ же.
Тутъ, кстати, ирнпоминаю я разсказъ Тургенева о
томъ, какъ въ одном* высоко-интеллигеитиомъ французском* обществ!;, гдѣ были одни мужчины, зашел* разговоръ о женщинах*. Разговоръ этот* былъ на столько
циничен*, что я не могу здѣсь повторить его—развѣ намекну. Они говорили, что у каждой женщины въ вЬкоторомъ oTHOiiieuiii есть своя особенная физіономія.
— Я этого не знаю, сказалъ Т у р г е н е в * , — н и к о г д а
этого не наблюдал*.
Тогда одииъ изъ присутствующих*, а именно Альфонс* Додэ, наклонился къ его уху и сказалъ ему полушепотом*:
— Никогда, mon cher, вы въ этомъ не признавайтесь, иначе вы покажетесь просто смѣшнымъ,—ыасмѣшігге всѣхъ.
Какъ одинъ этотъ анекдот* рисует* нравы французекаго буржуазна™ общества! По мнѣнію иаиобразованпѣйшихъ людей, ие знать утопченностей разврата, —
значите, людей смѣшить.
XX.
2-го іюля, вечером*, Григорович* и я покинули
€пасское, опоздали на послѣдпій поѣздъ и должны были
переночевать во Мценскѣ. На другой день, къ вечеру,
мы уже были въ Москвѣ. За симъ на нѣсколько дней
я отправился на свою родину, въ Рязань, гдѣ я ие былъ
лѣтъ около 30-ти. Дорожныя встрѣчи, разговоры въ
вагонах*, Рязань, тотъ домъ, гдѣ я жил* послѣ смерти
моей матери, и тотъ садъ, когда-то густой и тѣнистый,
лѣтній пріюте моего отрочества, а теперь — неиригляд-

ный, крапивою заросшій огородъ, съ развѣшаннымъ бѣльемъ по веревкамъ и нокривавшейся баней—все это принадлежите къ области и о ихъ личных* воепоминаній и,
стало быть, выходить изъ границ* той задачи, которую
я предположил* себ!. Р а з в ! объ одном* приходится упомянуть: въ Рязани, отъ одной выдающейся особы, далеко
не дюжинной, я выслушал* самые ожесточенные нападки
на Ивана Сергеевича Тургенева—какъ па гордеца, ретрограда и фата. Даже какъ о литератор! и художник!
отозвались о нем* съ глубоким* презрѣніемъ. Все, дескать,
у него ложь, ложь и ложь, а его «Отцы и д!ти»—это
самое лживое, самое вредное ироизведеніе. Но доставалось на ор!хи не одному Тургеневу; Пушкинъ тоже былъ
па самом* дурном* счету, как* сладенькій п!вецъ ручек*
il ножек*.
Такъ интеллигенція милой моей родины оказалась ничуть не выше несчастной и давно уже забытой критики
Антоновича о Тургенев!, или Писарева о Пушкин!; но
все это было любопытно.
7-го іюля, я уже вернулся въ Спасское, точно въ
родное, давно насиженное гнѣздо, къ яеизм!нно доброму
и менѣе ч!мъ когда-нибудь заботящемуся о своей литературной с л а в ! Тургеневу.
В ъ мое отсутствіе Тургенев* продолжал* разсказывать дѣтям* моим* свои посл!об!денныя сказочки, который онъ, такъ сказать, импровизировал*. Первая сказка,
при м и ! имъ придуманная, ие займет* и страницы печатной, такъ она была мала и такъ похожа на одну изъ
его стихотворений въ ирозѣ. Вотъ она:

Капля жизни.
1 одного б!днаго мальчика забол!ли отец* и мать;
мальчикъ не зналъ, чѣмъ имъ помочь, и сокрушался.
Однажды кто-то и говорит* ему: есть одна пещера,.

и въ этой пещер! ежегодно въ нзз!стный день на с в о д !
появляется капля, капля чудодейственной живой воды, н
кто эту каплю проглотить, тотъ можетъ исц!лять не
только недуги тѣлесиые, но и душевный немощи.
Скоро-ли, долго-ли, неизвестно, только мальчикъ отыскал* эту пещеру и проник* въ нее. Она была каменная,
съ каменным* растрескавшимся сводом*.
Оглядевшись, онъ пришел* въ ужас*—вокругъ себя
увидѣлъ ou* множество гадов* самаго разнообразна™
вида, съ злыми глазами, страшных* и отвратительных*.
Но д!лать было нечего, онъ стал* ждать. Долго
ждал* он*. Наконец*, видит*: па свод! появилось
что-то мокрое, что-то в * род! блестящей слизи, и
вотъ понемногу стала навертываться капля, чистая какъ
слеза и прозрачная. Казалось, вотъ-воте она набухнет*
и упадет*. Но едва только появилась капля, какъ уже
ь с ! гады потянулись къ ней и раскрыли свои пасти. ІІо
капля, готовая капнуть, опять ушла.
Нечего дѣлать, надо
ждать.

было

опять

ждать,

ждать и

И вдруг*, снова увндѣл* он*, что мимо иего, чуть
не касаясь щек* его, потянулись кверху зм!п, н гады
разинули пасть свою. IIa мальчика нашел* страх*—вотхвотъ, онъ думал*, в с ! эти твари бросятся на меня, вонзят* въ меня свои жала и задушат* меня; но онъ справился съ своим* ужасом*, тоже потянулся кверху, и —
о чудо! Капля живой воды капнула ему прямо въ раскрытый ротъ. Гады зашшіѣли, подняли свисте, но тотчасъ-же посторонились от* него, какъ отъ счастливца,
и только злые глаза ихъ иогляд!ли на него съ завистью.
Мальчик* не даром* проглотил* эту каплю — оиъ
сталъ знать все, что только доступно человеческому ноииманію, он* проник* в * тайны человЬческаго организма
и не только излѣчилъ своих* родителей, сталъ могу-

щественъ, богатъ, и слава о немъ далеко

прошла по

свѣту.
— И только-то, спросили дѣти?
— А чего-же еще вамъ? возразил* Тургеневъ;—ну, на
этотъ разъ съ васъ довольно. Завтра начну вамъ разсказывать длинную сказку, только дайте подумать.
XXI.
Дня черезъ два или три началась новая сказка... что
еще разъ доказывало, до какой степени фантазія Тургенева была еще свѣжа и неистощима.
Сказка эта, и ос л ! понюшки табаку (Ив. Серг. не раздавался съ табакеркой), разсказывалась какъ-бы но главам*: сегодня одна глава, завтра другая и въ разное
время—ипогда иослѣ обѣда, когда подавали кофе, иногда
вечером*.
Напишу только то, что я слышал* своими ушами и.
разумеется, безъ всяких* промежутков* во времени. Замечу только, что последняя, слышанная мною сцена, уже
разсказывалась при граф! Львѣ Николаевич! Толстом*
и очень его см!шила.
Вотъ эта сказка въ сокращенном* вид! и безъ конца.
Самознайка.
I.
Жили-были два мальчика—два брата. Одинъизъ них*
былъ самоувѣревъ и неразсудителенъ, другой—разсудительно-мнителен*. Перваго изъ нихъ звали Самознайкой,
такъ какъ онъ ни надъ чѣмъ не задумывался и постоянно
восклицал*: О! это я знаю... это я знаю! Другого мы
будем* называть просто—Разсудительный. Это-же были
не настоящія ихъ имена, а прозвища. Въ окрестностях*,

гдѣ жили мальчики, былъ старый, густой и заброшенный
садъ, и сказали имъ, что въ этомъ саду есть пещера, и
что тотъ, кто найдет* ее и проникнет*, получить клад*;,
но, чтобъ войти въ нее, надо произнести два слова и чтоб*
каждое слово состояло изъ трехъ слогов*.
Самознайка и говорит* брату: Пещера?! Какая пещера?! О, я знаю, я ее видѣлъ, я сейчасъ-же пойду и
найду ее.
Пошел*. Долго искал*, страшно устал* и ничего не
нашел*.
Разсудительный, напротив*, сталъ мало-ио-малу раснрашивать старых* люден, и одинъ дряхлый, очень дряхлый садовник* указал* ему спрятанную въ зелени голубую дверку:
— В о т * т у т * пещера, сказал* онъ.
— Ну, такъ и есть, я знал*, что голубая дверка,—
замітилъ Самознаііка, когда братъ разсказалъ ему о
своем* открытін:
Я это зналъ, я мимо нея проходил*... и тотчас*
же пойду, скажу два слова и войду въ нее.
Поб!жалъ, наговорил* кучу трехсложных* по пар!
слов*; но дверка не отворилась.
Вслѣд* за нимъ ношелъ Разсудительный и сказалъ:
пе-ще-ра от-во-рись!
И она отворилась. И вошелъ онъ въ сумрачный гротъ
и видит*: въ г р о т ! сидит* зеленая женщина или фея,.
Очень удивился.
Зеленая фея приняла его недружелюбно; он* ясно
видѣлъ, что она на него зла и что ей досадно.
— Ну, хорошо, сказала она,—я отдам* т е б ! кладь,
только съ уговором*—возьми съѣшь это зеленое яблоко,
я хочу тебя имъ угостить.
Разсудительный подумал*, подумал* и не взял* этого
яблока. Вѣдь она, разеуждал* он*, меня приняла недру-

желюбно, изъ к а к и х * - ж е
меня?

благъ она станет* угощать

— ІІѢтъ, сказалъ онъ,—я

лучше приду въ другое

время. Не взялъ у нея яблока и ушелъ. Разсказалъ объ
этом* брату.
— Ахъ, какой-же ты, какъ тебй ие стыдно! сталъ
стыдить его б р а т ь , - ф е и всегда угощают* яблоками, я
это слышал*... я это знаю...
И тотчасъ-же побѣжалъ въ пещеру.
— Пещера, отворись!
Пещера отворилась. Самозпаііка смѣло вошел* и. увидавши зеленую женщину, тотчасъ-же взялъ яблоко и
сталъ ѣсть его. С ъ Ъ ъ и вдругъ чувствует*, что формы
его меняются, что онъ все дѣлается меньше, меньше и
меньше...
Фея превратила его въ ящерицу.
II.
Разсудительный долго ждалъ брата и не дождался.
Онъ зналъ, что брать побѣжадъ въ пещерѵ
искать его.
щину.

и пошелъ

Гдѣ мой брат*? спрашиваете онъ зеленую жен-

— Не знаю, отвечаете ему зеленая женщина.
Онъ поглндѣлъ ей въ глаза и усомнился.
— Ну, я до тѣхъ поръ не выйду,
скажешь, гдѣ мой брать.

пока ты миѣ не

Зеленая женщина знала, что если человеческое существо въ ея гроге пробудет* съ ней два часа, она пропала—она должна будетъ уступить вей свои сокровища
и исчезнуть. Но до двух* часов* еще оставалось немало
времени, и она упрямилась.

Вдругъ, видитъ Разсудіггелыіый, что одна изъ яще-

рицъ подбѣгаетъ къ нему, поднимает* свою головку,
глядите ему въ глаза, прижимает* къ себѣ свои переднія лайки и даже, показалось ему, старается перекреститься...
«Ужъ не это-ли мой братъ! подумал* Разсудительный.
— Не уйду, сказалъ онъ рѣшительно, пока не увижу
брата.
Время шло. Дйлать было нечего, фея произнесла какія-то кабалистическія слова и дотронулась до ящерицы
своим* жезломъ.
И вдругъ эта ящерица стала ' П У Х Н У Т Ь , пухнуть, расти, расти... вдругъ шкурка ея лопнула, и выскочил* изъ
нея Самознайка.
— Вотъ и я! воскликнул* онъ, какъ ни въ чемъ
не бывало.
Зеленая-же фея, чтобъ какъ-нибудь избавиться отъ
посѣщеній ихъ, предложила Разсудптельному взять у ней
на довольно большую сумму золота и серебра, съ тѣмъ
только, чтобъ оиъ уже больше не посѣщалъ ее.
Разсудительный не былъ жаден*—взялъ деньги и иодѣлился съ братом*.
Получив* деньги, Самознайка тогчасъ-же отправился
путешествовать.
Гдѣ-то ыа дорогѣ заѣхалъ онъ въ гостиницу, велѣлъ
подать себѣ самый дорогой обѣдъ и главное устрицъ, о
которыхъ онъ слыхалъ, какъ о лакомом* блюд'й, и о
котором* пе имѣлъ никакого понятія.
— Прикажете вскрыть? спрашиваете его слуга.
— Вскрыть! какой вздоръ! Подайте мпѣ ихъ въ цѣлости; я не желаю, чтобъ ихъ вскрывали.
Ему приносят* устрицы въ раковинах*. Оиъ начинает* ихъ грызть и никакъ ие можетъ. Вей смѣютси.
— Тьфу! Какія старыя устрицы вы мнѣ подали! говорит* Самознайка.

И уѣзжаетъ, сопровождаемый хохотомъ

всей

трак-

тирной прислуги.
Долго-ли, коротко-ли путешествовал* нашъ Самознайка—неизвестно; известно только, что онъ норастраижирилъ в с ! свои деньги и, наконец*, заѣхалъ въ какое-то
очень далекое и очень своеобразное государство. Тутъ
узналъ оиъ, что царь хочетъ въ саду своем* построить
павильон* и выбирает* для этого самых* лучших* архитекторов*.
Самознайка тоже является къ царю и увѣряетъ его,
что строить онъ умѣетъ такъ, какъ никто, и что выстроит* онъ ему не павильон*, а чудо.
Царь, пораженный его молодостью, поручает* ему
постройку.
Строить, строить Самознайка и удивляет* всѣхъ архитекторов*—все у него валится, а крыша покрывается
картонной бумагой.
Наконец*, архитекторы докладывают* царю, что Самознайка не только взялся не за свое дѣло, но не знает*
даже таблицы умноженія.
Повели Самознайку на допрос*. Поел! допроса Самознайка сказалъ царю, что онъ все знаете, но что въ
государств! совсѣмъ не та ариѳметика, и что тамъ, у
него, въ его отечеств!, считают* совершенно иначе.
Оставили его достраивать павильон*.
Пришел* самъ царь и видитъ, что павильон* оклеен*
бумагой и покрыт* картоном*. Царь такъ разсердился,
что Самознайка осм!лился обмануть его, что тотчасъ-же
велѣлъ его засадить въ тюрьму.
(N13. Зд!сь небольшой пропуск* о томъ, какъ Разсудительный, узнавши, что братъ его в ъ тюрьмѣ, решается ! х а т ь и во что бь? то ни стало спасти его. Как*
онъ подкупает* стражу и уговаривается съ Самознайкой
бѣжать изъ города. Все имъ удается какъ нельзя лучше,

но Самознайка увЬряетъ брата, что онъ очень хорошо
знаете, какой даиъ караулам* пароль и лозунг*, и такъ
завирается на з а с т а в ! при в ы х о д ! изъ города, что его
ловят*, опять сажают* въ тюрьму, ио приказанію царя
судятъ и присуждают* къ спрпнцовочной казни, изобрѣтенной только въ этомъ государств! и всегда совершаемой въ присутствіи всего двора).

III.
Давно уже Самозиайка слышал'* об* этой спринцовочной казни, и такъ какъ не разъ видалъ въ аптеках*
разныя спринцовки,—думалъ, что эта казнь больше ничего, какъ нот!ха.
— Ну, думает*, что за бѣда, что будут* въ меня
брызгать... Все это пустяки, все вздор*—эта казнь!
И очень храбрился онъ въ своем'* заточеніи.
Наступил*, наконец*, и день самой казни. За нимъ
пришли. Самознайка вдругъ испугался—стал* плакать и
рваться.
Но, какъ оиъ пи плакал*, какъ ни вырывался изъ
р у к * , привели его въ огромную залу, наполненную высшими представителями правосудія и придворными.
Царь сидѣіъ и смотрѣлъ на ириготовленія.
Самознайку раздѣли и посадили на возвышеніи, снииой
къ открытому окну.
Против* скамьи, куда посадили Самознайку, стояла
колоссальная спринцовка, поршень которой натягивался
посредством* особенна™ механизма с * пружинами.
Спринцовку эту одним* передним* концом* погрузили
въ огромный чанъ и поршнем* стали натягивать воду.
Наконец*, поршень вытянули, закрѣпили и трубку стали
нацѣдивать на Самознайку, который был* блѣдепъ, какъ
смерть, и весь дрожал* отъ страха.
полонскій.

35

— Пущай! крикнул* царь.
И вдруг* изъ спринцовки, съ шумомъ, точно выстрел*, вылетѣла широкая струя холодной воды. Струя
эта была такъ сильна, что Самознаііка не могъ удержаться и, подхваченный силою воды, вылетѣлъ вмѣстѣ
съ нею въ открытое настежь окошко.
IV.
За окошком* былъ царскій фруктовый сад*, гд! было
множество вишен*. Вишни эти были только-что собраны и лежали па землѣ, въ видѣ громадных* куч*.
Къ счастью для Самознайки, онъ, вылетѣвъ изъ окошка,
упал* и ткнулся именно въ одну из* этихъ вишневых*
куч* и тотчась-же весь зарылся в* ягодах*.
Царь немедленно приказал* во что бы то ни стало,
жііваго или мертваго, отыскать его. Но сколько ни искали его въ саду, никто нигдѣ не могъ отыскать его.
Царь очень разсердился, топнул* ногой и объявил*,
что онъ веѣхъ судей, всѣхъ сторожей н даже жен* н
дочерей их* подвергнете точно такой-же спринцовочной
казни.
По в с ! поиски оказались тщетными. Придворные трепетали за участь своих* родных* и знакомых*.
Въ это время въ город! оказался Разсудительный.
Слѣдя за участью брата и узнавши от* придворных*,
что брат* его пропал*, точно улетѣлъ, что онъ, вероятно, какой-нибудь колдун* и что бѣда, большая бѣда
всѣнъ, если не найдут* его.
Разсудительный подумал* и отправился къ царю.
— Так* и такъ, говорить, позвольте мн! отыскать
Самознайку—можетъ быть, я и найду его.
— Хорошо, говорить царь,—ступай, ищи, и бѣда
твоя, если ты мн! но найдешь его.

Разсудительный взял* съ собой кое-кого из ыірислужниковъ, пошел* осматривать сад* и подошел* къ тому
окошку, изъ котораго вылетѣлъ несчастный брат* его.
— Брате, гд! ты? откликнись! кричит* Разсудительный.
• Молчаніе.
— Самознайка! гд! ты?., подай голос*!
Ни гугу.
Самознайка, на!вшись вишен*, сид!л* въ своей куч!
и не подавал* голоса.
Хорошо-же! подумал* Разсудительный п завел* разговор* с* своими провожатыми.
— А что, братцы, спросилъ онъ,—знаете вы, сколько
частей свѣта?
Тф подумали и отозвались незнаніемъ.
— А я знаю! пропищал* чей-то голос* изъ вишневой кучи. Самознайка не вытерпѣлъ. чтобъ не показать
своего знанія, и выдал* себя. Его тотчасъ-же н нашли,
вытащили изъ кучи, всего выиачканнаго въ вишневом*
соку, съ сизыми губами н полным* животиком*.
Разсудительный ие дал* Самознайкѣ ни вымыться, пи
оправиться и, пе без* умысла, в * таком* вид! іювмі,
его къ царю,—ou* зналъ, что царь расхохочется. И.дМствнтельно, царь расхохотался и уже готов* был* Само
знайку простить и пустить па в с ! четыре стороны.
— Ха, ха, ха! хохотал* он*. Хорош*! Хорош* ты,
клистирный архитектор*!.. Ну, а разв! ты знаешь, сколько
частей свѣта?
— Знаю-съ, смѣло п весело отвйчалъ Самознайка.
— Ну, сколько-же по-твоему?
— Шесть, отвѣчалъ Самознайка: — Европа, Азія,
Африка, Америка и Австралія.
— Тут* только Пять, какая-же шестая?

Самознайка задумался. Надо-же что-нибудь отвѣчать,
подумалъ оиъ. Но какая-же шестая?
— Какая шестая?! сказалъ онъ пе безъ нѣкотороіі
наглости,—а шестая часть свЕта это—Географія.
Ile слыхалъ я о такой части свѣта, сказалъ
царь,—а если есть такая часть свЕта, то я дамъ тебѣ
солдате въ провожатые, велю держать тебя на цЕпи,
чтобъ ты не у б Г,жаль; а ты садись верхомъ и поѣзжай
въ эту Географію, покажи имъ шестую часть свЕта и
привези мнѣ оттуда фруктовъ—я хочу знать, какіе фрукты
растутъ въ Географіи.
Неудержимый смѣхъ всЕхъ нриеутствующихъ сонровождалъ это те разсказъ —и если онъ оказался вовсе не
смѣшень иодъ перомъ моимъ, значите, я не могу такъ
забавно разсказывать, какъ Тургеневъ.
Въ числѣ слушателей этого отрывка былъ па этотъ
разъ и графъ Левъ ІІик. Толстой—онъ также смЕялся.
Что случилось далѣе съ героемъ разсказа — Самознайкой, я не знаю. ГІріЕздъ желалныхъ гостей сдѣлалъ то,
чіо Тургеневу некогда было продолжать разсказъ свой,
а когда сталъ онъ продолжать его, меня уже не было: я
былъ въ Петербург!;.
Правда, дѣти мои, вернувшись изъ Сиасскаго, старались передать дшѣ конецъ этой сказки, но мнЕ показалось, что все то, что они припомнили, не стоить записывать: — выходила какая то путанная и очень сложная
исторія.
ЗамЕчу только, что отношенія Тургенева къ дѣтямъ
были самыя иЕжно-заботливыя, отеческія. Не разъ оиъ
экзаменовала, ихъ и не раза, приводила, имъ въ нрішЕрь
бЕдныхъ крестьянскихъ мальчиковъ, если замѣчалъ въ
нихъ какой-нибудь каиризъ, недовольство или негериѣыіе. Самыя сказки о «Живой каилЕ» и «Самознайкѣ» въ
устать его ішѣли педагогическую цѣль; она, разсказы-

валъ ихъ не просто ради пріятнаго иренровожденія времени, и, смѣю думать, сказки эти оставляли кое-какіе
слЕды ва, умѣ дѣтей: по крайней мѣрѣ старшій сынъ мой
далеко уже не такъ часто говорила,, что онъ знаетъ то
или это, до того прозвище Самознайки показалось ему
обиднымъ.
Что касается до того, были-ли эти разсказы внолнЕ
оригинальными, или Тургеневъ ихъ откуда-нибудь заимствовала,—ие знаю Велика была начитанность Тургенева,
велика была его память, и не мнѣ рѣшать этотъ вопросъ.
ДЕти вообще любили Тургенева н обращались съиімъ
иногда безъ всякой церемоыіи, готовы были теребить его
и за носъ, и за бороду, и всегда онъ имъ что-нибудь
разсказывалъ.
Такъ, однажды лежала, онъ на диванѣ, о котором а,
я уже не разъ уномилалъ, на диванѣ, уже обитомъ новой
матеріей и помѣщенномъ иротивъ выходной двери на террасу, иодъ портретомъ Николая СергЕевича Тургенева.—
на диван!;, который назвалъ онъ Самосономъ. Тургеневъ
любилъ на немъ дремать, увѣряя, что дішанъ этотъ
клонить его ко сну всякій разъ, когда оиъ на иего приляжет,, а потому онъ и есть Самосоиъ.
Итакъ, однажды дѣти не давали ему дремать, а онъ
рляскязывалъ имъ, какой чудесный оиъ видѣла, сонъ.
— Какой-же сонъ? разсказываігге, какой сонъ?
— А будто-бы я лежу на большущей иеринЕ, а вы
и много, много дЕтей держатъ эту перину за края и
тихонько ее приподнимаютъ п покачиваюсь. И такъ мнѣ
пріятно, я лежу точно на облакѣ п покачиваюсь, и будто-бы
всѣ вы должны меня слушаться, а кто не слушается,
тому я тотчасъ-же отрубаю голову...
— Не правда, не правда!.. Это вы должны насъ слушаться! Ишь вы какой!
И подобный восклицаыія, сопровождаемый смѣхомъ,

замѣтно радуют* добрѣіішаго
геевича...

изъ людей — Ивана Сер-

X X I I.
На другой день послѣ моего возвращенія въ Спасское,
а именно 8-го іюля, въ среду, Тургенев* получил* телеграмму отъ Л. Н. Толстаго съ увѣдомленіемъ, что во
Мценскъ оиъ прибудете въ 10 часов* вечера, въ четверг*.
Тургенев* распорядился о высылкѣ во Мценскъ лошадей на слѣдующій-же день, или въ четверг*, какъ
значилось въ телеграмм!;.
Въ этотъ-же день послѣ чая мы скоро разошлись ио
своим* комнатам*. Я сѣлъ къ столу, придвинул* свѣчу
и, записывая свои дорожныя внечатлѣнія, незамѣтно иросндѣлъ до 1-го часа пополуночи. Вдругъ, слышу, на двор!!
кто-то свиснулъ, и яатѣмъ чьи-то шаги и лап собаки. Я
І І О Г Л Я Д І І Л Ъ въ окно и въ безлунном* мракѣ, съ черными
признаками чего-то похожаго на кусты, ничего разглядеть не могъ.
Я опять сѣлъ писать п опять слышу, кто-то мимо дома
прошел* но саду. Прислушиваюсь—•тоиотъ лошади. Удивляюсь и недоумеваю. Затѣмъ въ дом!; послышался чей-то
пеясный голосъ. Я подумал* — это бредит* кто-нибудь
изъ дѣтей моихъ. Иду въ дѣтскую—опять слышу голосъ,
но УЖЪ явственный, и узнаю голосъ Ивана Сергеевича.
«Что за чортъ! ужъ не воры-ли забрались къ нему!»
Иду въ потемках* черезъ весь домъ и отворяю двери въ
ту комнату, откуда идет* дверь па террасу, а направо
дверь въ кабинете Ивана Сергеевича. Вижу — горите
свѣча и какой-то мужикъ, въ блуз!;, подпоясанный ремнемъ, сѣдой и смуглый, разсчптываетси съ другим* мужиком*. Всматриваюсь и не узпаю. Мужикъ поднимает*
голову, глядите на меня вопросительно и первый подает*

голосъ: это вы, ІІолонскій? Тутъ только я признал* въ
немъ графа Л. II. Толстаго.
Мы горячо обнялись H поцѣловались.
Оказалось, что графъ спутал* дни, — принял* среду
за четверг* и послал* такую телеграмму, которая вовсе
не обязывала Ивана Сергеевича посылать за иимъ экипаж* вмѣсто четверга въ среду. Графъ, по железной
дорог!; нріѣхавъ во Мценскъ, разумеется, не наглел*
Тургеневских* лошадей п нанял* ямщика свезти его въ
Спасское. Ямщикъ долго ночью плутал* и только къ часу
ночи кое-какъ добрался до Спасскаго.
Тургенев* тоже еще ие ложился спать и писала..
Удпвленіе и радость его—видѣть графа у себя была самая искренняя.
Въ столовой появился самоваръ и закуска... Бесѣда
наша продолжалась до 3-хъ часов* пополуночи.
Слишком* двадцать лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ. какъ
въ Баденъ-Баденѣ я видѣлся съ графомъ, и нисколько
не удивительно, что сразу ие могъ узнать его. Лііта
не только наружно, но и нравственно значительно изменили графа. Я никогда, въ молодые годы, не видал* его такимъ мягким*, внимательным* и добрым*
и, что всего непостижимѣе, таким* уступчивым*. Все
время, пока оиъ былъ въ Спасскомъ, я не слыхал* ни
разу, чтобъ онъ спорил*. Если оиъ съ чѣмъ-нибудь и не
соглашался — опт. молчалъ, какъ-бы изъ снисхождения.
Такъ опроститься, какъ графъ, можно не иначе, какъ
много переживши, много передумавши. Я видѣлъ его
какъ-бы перерожденным*, проникнутым* иною вѣрою,
иною любовью.
На другой день его иріѣзда очень смѣшной анекдоте
случился съ Иваном* Сергѣевичемъ. За час* до обѣда,
ему доложили, что новаръ пьянъ и что обѣда готовить

некому. Сначала это его озадачило... Нельзя-же было
оставить безъ об! Д а! И вотъ Иванъ Сергѣевичъ
самъ вызывается идти и стряпать. Потирая руки, говорить оиъ какъ онъ будетъ рѣзать морковку и рубить
котлеты. Вотъ ужъ оиъ отправляется въ кухню; но Захар*, одноглазый какъ Аргусъ и таинственно молча швыи, но не глухой... тотчасъ-же останавливает* порыт,
своего бывшаго барина и дѣлаете ему строгій выговор*
Это не ваше д!ло, говорит*; уходите... обѣдъ мы и без*
вас* состряпаем*... И Тургенев* тотчасъ-же послушно
возвращается въ наше общество.
г о с т я

Так* кулинарный талант* иочтеннаго Ивана Сергеевича и остался для потомства покрытым* мраком*
неизвестности...
Я не в * прав! передавать здѣсь нашихъ бесѣдъ съ
графом* Л. П., но см!ю увѣрить, что въ них* ничего
не было такого, что принято въ обществ! называть нецензурными разговорами. Мы только узнали подробности,
как* графъ Л. Н. Толстой ходил* пѣшкомъ на богомолье
В* Оптину пустынь, въ простом* крестьянском* плат*!
и въ такой-же обуви. То, что говорил* он* о пустыня
я тоже не им!ю права передавать. Скажу только, что разсказ* его былъ интересен* и любопытен* в * высшей
степени; в * особенности любопытен* психическій анализ*
или характеристичный очерк* двух* оптинскихъ пустынников*, или схимников*.
Граф)* былъ и у раскольников*. Воздыханцы,
которыхъ гонять, обнаружили къ графу такое недовѣріе, что
Ч говорить СЪ ним* не стали. Видѣлъ графъ и одну
раскольничью Богородицу, и въ ся работниц! нашел*
къ немалому своему изумленно, очень подвижную, грашозную и поэтическую д!вушку, бл!дно-худощавую, съ
маленькими б!лыми руками и тонкими иальцами.
IIa пресл!дованіе раскола, графъ, если не ошибаюсь,

емотритъ, какъ на д!ло, противное духу народному... Б *
раскол! онъ видит* исканье ближайших* путей к * тому
христианству, которое утратилось, а на заблуждающихся
смотрит* отеческими глазами, какъ, по его мн!вію,
должно смогрѣть и наше правительство. Что касается до
положеиія нашего крестьянства, графъ полагает*, что
крѣпостное право — было школой, которая пріучила его
къ терпѣнію. Но, что, если все пойдет* ио-старому, через*
25 л!тъ °/іо народа не будетъ знать, чѣмъ кормить
своихъ дѣтей.
Графъ никому изъ насъ не навязывал* своего образа
мыслей и спокойно выслушивал* возраженія Ивана Сергеевича. Одним* словом*, это был* уже не тотъ графъ,
каким* я когда-то, въ молодости, знавал* его.
Въ Спасском* он* пробыл* не болѣе двух* суток*
и уѣхалъ, торопясь въ свои самарскія пмѣнія къ тому
времени, как* начнется жатва.

^

XXIII.
Только-что уѣхалъ графъ Толстой, въ Спасское пріѣхала M. Г . Савина. Иван* Сергѣевич* давно уже перестал* ожидать ее, даже бился со мной объ закладъ, что
она не иріѣдетъ.
Пусть многоуважаемая артистка когда-нибудь сама
ошішетъ свое иребываніе в * гостях* у Ивана Сергеевича. Я только кое-что зд!сь напомню ей.
Погода съ ея пріѣздомъ измѣнилась къ лучшему, но
16-го іюля, когда мы обѣдали на террас!, налетѣла буря
с * дождем* и громом*, мгновенно брызгами окатила
весь стол* и, когда мы посиѣшили въ комнаты, стекла
изъ дверей посыпались осколками. Съ трудом* об!д*
наш* былъ перенесен* въ столовую. На другой день,
17-го іюля, я ираздиовалъ день нашей свадьбы. За об!домъ

vT

Иванъ Сергѣевичъ говорилъ спичъ, разливал* шампанское, со всѣми чокался и всѣхъ цѣловалъ.
Марья Гавриловна какъ-то разъ сказала намъ, что
никакому любовному письму она никогда не вѣрила и
не гювѣрптъ, что въ таких* письмах* она видите только
фразы, фразы и фразы.
И вотъ, что на это сказалъ ей Тургенев*:
«Однажды къ матери моей пріѣхала одна барыня,
которая потеряла сына, и такъ глупо, такъ неестественно
разсказывала о своемъ гор!, такъ фразисто, что меня
коробило. Она показалась мнѣ ломающейся притворщицей, которая вовсе ничего ие чувствует* и пріѣхала
только для того, чтобъ возбудить наше къ ней сожалѣніе.
Я и мать
смѣялпеь.

моя

внутренне

ее

осуждали

и надъ

ней

«И что-же?
«Эта барыня такъ сильно чувствовала свое горе, что
черезъ недѣлю сошла съ ума, бросилась въ ирудъ и
утонилась.
«Итакъ, нельзя знать, каким* фразам* в!рить, каким*
не вѣрить. Иногда и правда облекается въ подозрительно
11 еестественыыя фразы ».
Для Марьи Гавр. Иванъ Сергеевич* на ирудѣ Захара, гдѣ была купальня, вел!лъ устроить деревянную
площадку, или просто небольшое возвышеніе, такъ-какъ
мѣсто около купальни было слишком* мелко, и такъ-какъ
Савина купалась не иначе, какъ въ костюм!, и любила
бросаться въ глубину, плавая какъ наяда.

ѵ/

17-го іюля Иванъ Сергѣевичъ, ради своей милой гостьи,
къ вечеру, велѣлъ позвать деревенских* бабъ и д!вокъ
И задал* имъ точно такой-же праздник*, съ вином*
и подарками, какой былъ данъ имъ по случаю его иріѣзда. Бабъ и дѣвокъ собралось около 70 душъ и опять
начались пѣсші и пляски.

Казалось, артистка наша, глядя на нихъ, училась.
Невольно иногда повторяла ихъ напѣвы и движенья и
нодъ конецъ такъ развеселилась, что чуть не плясала.
— Ишь расходилась цыганская кровь! сказалъ м н !
про нее Тургенев*.
Но онъ и сам* был* такъ весел*, что готов* былъ отплясывать;—онъ, который, конечно, во всякое другое время
не выпесъ-бы моей плохой игры иа пьянино, т у т * сам*
заставил* меня играть танцы. У в ы ! плясовыя пѣсші еще
кое-как* удавались мнѣ. полька тоже кое какъ сошла
с * рук*, но мазурка не давалась.
— Играй! кричал* мпѣ Тургенев* — какъ хочешь,
как* знаешь, валяй! Мазурку валяй! Лишь была-бы
какая-нибудь музыка... Ну, разъ, два, три... удареиіо
иа разъ... пу, ну!...
И вечеръ до чая прошел* въ том*, что всѣ присутствующіе, а въ том* чпслѣ л самъ хозяин*, плясали и
танцовали кто во что горазд*.
Не помню, в * другое время или въ этотъ-же день,
поздно вечером*, Иван* Сергеевич* у себя въ кабинет!,
в * первый раз* прочитал* намъ и Савиной разсказ* свой
«Пѣсиь торжествующей любви». На дам*разсказ* этот*
произвел* сильнее впечатлѣыіе. Я былъ отъ него въ
восгоргѣ, но, признаюсь, никак* ие ожидал*, что эта
«П!снь» будете им!ть усггйхъ въ нашей публик!. Такъ и
сказал* Тургеневу. Очень радъ, что мое пророчество не
сбылось: значит*, художественное чутье публики стало
гораздо откровеннѣе.
На другой день, 18-го іюля, Марья Гавриловна, вмѣстѣ
съ своей горничной, с!ла в * коляску п на всегда покинула
Спасское.
Были дни, когда мы вей такъ другъ друга смѣшплн
и такъ хохотали, что Тургенев* разъ, шутя, сказал*:

мы точно оба
сшедшихъ.

сумасшедшіе, и домъ мой —домъ

сума-

Но все-же мы не постоянно были вмѣстѣ: меня занимали мои пейзажи, его—письма и вообще кабинетами
занятія. По вечерамъ иногда мы играли въ шахматы.
Тургеневъ былъ искусный шахматистъ, теоретически и
практически изучилъ эту игру и хоть давно уже не
нгралъ, но могъ уступить мнѣ королеву и все-таки выигрывалъ.
Письмо изъ Парижа ыѣсколько его потревожило (признаться, потревожило и насъ). М - т е Віардо писала ему,
что ее въ носъ укусила муха, что носъ ея расиухъ и
что она ходите перевязавши нлаткомъ лице. В ъ письмѣ
она прислала и рисуыокъ перомъ, изображающій профиль
съ неревязаниымъ носомъ.
— Если это ядовитая муха и заразила кровь, то это
опасно... Я долженъ ѣхать во Фраицію, проговорилъ
Тургеневъ.
— Все бросить: и твое
занятія и ѣхать?!

Спасское, и насъ,

и твои

— Все бросить... и Ехать!
Началось иеребрасываніе телеграммъ изъ Спасскаго
въ Буживаль, изъ Буживаля въ Спасское.
Слава Богу, Ехать оказалось ненужнымъ: опухоль
носа стала проходить, и не иредвидЕлось никакой опасности.
ІІо что значила эта тревога передъ той, которая еще
ожидала насъ. Тургеневъ прочелъ въ газетахъ, что въ
БрянскЕ холера, и — прощай веселость, остроты, смѣхъ,
и проч., и проч.! БлЕдный, позеленЕлый пришелъ ко миѣ
Тургеневъ и говорить:
— Ну, теперь я не живу, теперь я только двигающаяся,
несчастная машина.
Оказалось, что слово «холера»

на Тургенева произ-

водите нЕчто въ родѣ паники, поглощаете всѣ его мысли,
дѣлаетъ его почти помѣшаннымъ.
Но, нѣсколько успокоенный тѣмъ, что это, во-первыхъ
еще очень отъ насъ далеко, а во-вторыхъ можетъ быть
еще и ложное извѣстіе, Тургеневъ поѣхалъ въ свои
ефремовскія владѣиія, былъ у своего арендатора и къ
22-му іюля вернулся ночью съ разстроениымъ желудкомъ.
На другой день — онъ была, еще туда-сюда, читалъ
мнѣ придуманную имъ на дорогѣ сатиру. За обѣдомъ
ничего не Елъ и затѣмъ, къ вечеру, опять напала, иа
него страхъ. Она, не сиалъ всю ночь и ни о чемъ, кромѣ
холеры, не думалъ.
— Странный ты человѣкъ, Иванъ, говорилъ я ему,—
вЕдь холера, если она и есть, въ 300-хъ верстахъ
отъ насъ.
— Это все равно... отвЕчалъ онъ какъ-бы разслаблеинымъ голосомъ, — хотя-бы въ Индіи... Запала ва>
меня эта мысль, попало это слово на языкъ, и—кончено!
Первое, что я начинаю чувствовать, это судороги въ
икрахъ, точно тамъ кто-нибудь на клавиш axa, играете.
Какъ я могу это остановить — не могу, а это разливаете по всему тѣлу тоску и томлепіе невыразимое. Начинаете сосать иодъ ложечкой, я ночи не сішо, со мной
дѣлаются обмиранія... п затЕмъ разстраивается желудокъ.
АІысль, что меня вотъ-воте захватить холера, ші иа минуту не перестаете меня сверлить, и что-бы я ни думалъ, о чемъ-бы ни говорила,, какъ-бы ші казался спокоенъ, въ мозгу постоянно вертится: холера, холера,
холера... Я , какъ сумасшедшій, даже олицетворяю ее;
она миѣ представляется въ видѣ какой-то гнилой, желтозеленой, вонючей старухи. Когда въ Парижѣ была холера, я чувствовала, ея запахъ: она пахнете какою-то
сыростью, грибами и старымъ, давно іюкинутымъ дуриымъ мѣстомъ. И я боюсь, боюсь, боюсь... И не стран-

ше-ли дѣло, я боюсь ne смерти, а именно холеры... Я
не боюсь никакой другой болѣзни, никакой другой эпидемии ни оспы, ни тифа, ни даже чумы... Одолѣть-же
этогь холерный страхъ — внѣ моей воли. Тутъ я безсилеиъ. Это такъ-же странно, какъ странно то, что известный герой кавказскій Слѣпцовъ боялся наука; если
въ комнатѣ его появлялся паукъ, съ нимъ дѣлалось дурно.
Другіе боятся мышей, иные — лягушекъ. Бѣлинскій не
могъ видѣть не только змѣи, но ничего извивающагося.
— Да, возразил* я,—но какъ скоро у нихъ ие было
на глазах* ни наука, ни змѣн, ни лягушки — они были
спокойны.
— Это нельзя сравнить: против* того, другого п
третьяго — въ нашей власти взять предосторожности,
можно сдѣлать такъ, что паукъ въ комнате будетъ невозможен*. Против* всего можно принять мГ;ры, a какія
мѣры могу принять я против* возможности забол еть холерой?— никаких*. Ты говоришь, что это малодушіе.
Справедливо; но что-же дѣлать?

XXIV.
Новая телеграмма, что въ Брянске холера увеличилась и что недостает* врачей, окончательно повергла
Тургенева въ панику. Онъ уже ни о чемъ не могъ говорить, кромѣ холеры и тѣхъ ощуіценій въ тѣлѣ, который онъ преувеличивал* и нринималъ за признаки начинающейся болѣзнн.
Я носовѣтовалъ ему съѣздить въ Москву и разсѣяться.
— Это нисколько не поможет ь—сказалъ онъ.
Самый вид* его сдѣлался какой-то растерянный—онъ
какъ-бы обрюзгъ и осунулся.
Иногда только, оживленный нашим* гірисутствіемъ,
онъ какъ-бы и самъ оживлялся и начинал* разсказывать,

но все-таки разсказывать такіе анекдоты, суть которыхъ
все-таки была—холера.
Такъ, например*, разсказывалъ оиъ, что одному холерному слуга его сталъ растирать ноги. Больной взглянул* на ноги, увидѣлъ, что ouf. иочернѣли, и такъ испугался, что мгиовешю умеръ; а ноги-то у него почернѣли
отъ того, что слуга сталъ ихъ растирать сапожной вакся мой щеткой.
А один* прусскій офицер* заболѣлъ холерой и брошен* былъ товарищами на какой-то станціп. Через* час*
па ту-же станцію прибыла компанія другпхъ офицеров*.
Стали они ужинать и пить шампанское. Увпдѣли, что
въ углу на полу лежите тоже какой-то офицер* и стонете. Это нисколько ихъ не сконфузило. Умпрающій приподнялся и попросил* перед* смертью дать ему шамианскаго. Ему дали цѣлую, только-что откупоренную бутылку. Тотъ ее и выдудъ. Заснулъ, вспотѣлъ и на другой день проснулся здоровым*.
Только спустя иедѣлю, когда даже и въ Брянскѣ не
оказалось уже ни одного холериаго, Иван* Сергеевич* успокоился, могъ опять спорить, говорить и читать.
В ъ спорах* своихъ со мной Иван* Сергеевич* постоянно обнаруживал* крайне безотрадное,—пессимистическое міросозерцаніе. Никакъ не могъ онъ помириться
с ь тѣмъ равнодушіемъ, какое оказывает* природа—имъ
такъ горячо любимая природа—къ человѣческому горю
или къ счастію, иначе сказать, ни въ чемъ человеческом*
не принимает* участія. Человѣкъ выше природы, потому
что создал* вѣру, искусство, науку, но изъ природы
выйти пе можетъ—онъ ея продукте, ея окончательный
вывод*. Онъ хватается за все, чтобъ только спастись
отъ этого безучастнаго холода, отъ этого равыодушія
природы и отъ сознанія своего ничтожества перед* ея

всесозидающішъ и всепожирающими, могуществом*. Чтобы мы ни дѣлали, в с ! наши мысли, чувства, дѣла, даже
подвиги будут* забыты. Какая-же ц!ль этой человеческой жизни?
Впрочем*, отъ такихъ тяжелых* мыслей былъ недалек* переход* н къ веселым* картинкам* нашей земной жизни, къ тѣмъ картинкам*, который подносят*
нам* римскіе писатели и фраицузскіе классики ирошлаго
столГітія. Тургеневъ забылъ по-гречески, но латинскія
книги читал* еще легко и свободно.
Ему очень нравилось выраженіе Бекона: ars est
homo acklitus naturae—искусство есть человѣкъ, добавленный къ природ!, и выраженіе Паскаля: люди не могли
дать силы праву и дали сил! право.
Иногда онъ вслух* ^ читал* или заставлял* меня читать монологи изъ Корнеля, Мольера и других*. Иногда
сравнивал* ыаши русскіе переводы съ подлинниками, и
проч., II проч.
Старый французскій поэт* 18-го столѣтія, отысканный имъ въ своей библіотек! — Жаігь-Батистъ-Руссо,
иногда несказанно забавлял* его своими коротенькими
разсказами въ стихах* о католических* священниках* и
исповѣдникахъ. Дурная погода поневол! заставляла Ивана
Сергѣевича Тургенева зарываться в * книгах*. Кромѣ
книг*, газеты ежедневно приходили къ нам*; но нельзя
сказать, чтобы мы охотно читали ихъ... Однажды (если
не ошибаюсь, 2-го августа) Тургенев* прочел* въ «Новом* Времени» извѣстіе, что он* пишет* дѣтскія повѣстп, а я у него гощу в * деревнѣ.
— А что, сказал* я шутя,—если напечатают*, что я
дою гвоздь, а ты добиваешься меда из* ржавой подковы.
— Н ! т ъ , возразил* оиъ со смѣхомъ, — ты доишь
гвоздь, а я держу шайку.
Дожди въ такое время, когда созрѣла рожь и пора

была жать ее, не разъ заставляли Тургенева сокрушаться. И есть хлѣбъ, и нѣтъ хл!ба! восклицал* он*.
Каждый такой день въ Россін приносит* ей милліонные
убытки!
Или, чувствуя, какъ его пробирает* холод*, Тургенев* говорилъ какъ-бы въ отчаяніи: Ну, развѣ можно
жить въ таком* климат!? ІІѢтъ уже и в * помпиѣ т ѣ х ъ
тропических* орловских* жаров*, которые я помню.
Увы! точно такое-же лѣто, въ 1882 г., больной, провел* он* въ своем* Буживал! во Франціи. Тамъ такіеже были постоянные дожди и такіе-же холода, тогда
какъ у него, въ Спасском*, лѣто было ясное и постоянно
жаркое.
Разъ на Ивана Сергеевича утром*
странная тоска.

напала какая-то

— Б о т * такая-же точно тоска, сказал* онъ,—напала на
меня однажды в * Париж!—не знал* я, что мн! дѣлать,
куда мн! дѣваться. Сижу я у себя дома, да гляжу на
сгоры, а сторы были раскрашены, разный были на нихъ
фигуры, узорныя, очень пестрыя. В д р у г * пришла м и !
въ голову мысль. Снял* я стору, оторвал* раскрашенную матерію и сдѣлалъ с е б ! изъ нея длинный—аршина
въ полтора—колпак*. Горннчныя помогли мнѣ, — подложили каркас*, подкладку, и, когда колпак* былъ готов*,
я над!лъ его с е б ! на голову, сталъ носом* въ угол* и
стою... Вѣришь-ли, тоска стала проходить, мало-по-малу
водворился какой-то покой, наконец*, м н ! стало весело.
— А сколько тогда было лѣтъ теб!?
— Да этак* около 29-ти. Но я это и теперь иногда
дѣлаю. Колпак* этотъ я берегу—он* у меня ц!лъ. М н !
даже очень жаль, что я его сюда с * собой не взял*.
— А если-бы кто-нибудь тебя увидѣлъ въ этом* дурацком* положеыіи?
ТІОЛОНСКІЙ.

36

— И видѣли; по я на это не обращал* вшшаиія,
скажу даже—мн! было это пріятно.
В ъ тотъ-же день, какъ происходил* этотъ разговор*,
за обѣдомъ, Тургенев* сказал* мнѣ!
— Вообрази слѣдующій разсказ*. И какъ-бы Свифт*
имъ воспользовался? О Свифт*! это великій человѣкъ, я
высоко цѣню его! Вообрази себѣ слѣдующее:
«IIa нашу планету вдруг*, Б о г * знает* откуда, попала какая-то странная книга: ни матерііг, изъ какой она
сдѣлаиа, ни букв*, ничего понять нельзя. Наконец*, паши
ученые с * большим* трудом* нашли способ* разобрать
ее и узнали, что книга эта занесена и попала къ нам*
съ другой какой-то планеты, и—разобрали въ ней слѣдующее:
Общество на той, намъ иевѣдомой планет! стало
почему-то хандрить, словом*, на него нашло какое-то тяжелое, мучительное иастроеніе, и вот* одинъ изъ тамошних* профессоров*, чтобъ разсѣять его или утѣшить,
сталъ съ ним* бесѣдовать.
— Представьте себѣ, говорил* онъ, что есть планета,
для жителей которой никогда не появляется из* облаков*
рука божества, никогда ихъ не благословляет* и никогда
не ограждает* ихъ.
— Ile можемъ с е б ! этого и представить, говорят*
ему обитатели той планеты. — Зачѣмъ вы намъ это
говорите? Это невозможно, такъ как* безъ этого и жить
нельзя.
— Я самъ думаю, что жить нельзя; но, представьте
с е б ! слѣдующее: есть планета, гдѣ люди умирают* не
такъ, какъ у нас* ровно через* 100 лѣтъ, въ глубокой старости, а умирают* во в с ! возрасты, начиная съ
дѣгства.
— Какой вздор*! Может*-ли это быть! Этого даже мы
и представить с е б ! не можемъ. Это былъ-бы вЬчный

с т р а х * к онасеніе за жизнь свою и за жизнь нам* близких*. Это неестественно, а, стало быть, такой планеты
и быть не можетъ.
— Или представьте себ!, что есть планета, на которой является вождь, покоряет* народы и в с ! пред*
нимъ преклоняются, и въ руках* его власть, отъ которой зависит* не только судьба, но и жизнь каждаго...
— Ну, ужъ это сказки!.. Как* вам* не грѣхъ говорить намъ, точно дѣтямъ, такія несообразности.
— О! я самъ знаю, что это невозможно, что это несообразно; но неужели-же и ! т * у васъ воображенія и
вы с е б ! не можете этого представить?
— Даже и представить с е б ! этого не можем*.
— ІІу, положим*, однако-же, хоть следующее: неужели невозможна такая планета, г д ! почва вовсе не
составляет* питательной нищи, г д ! люди иногда с * великим* трудом* должны добывать с е б ! касок* хлѣба.
— Ахъ, какой вы говорите вздор*! Какъ вам* не
стыдно... Ну, можетъ ли это быть, чтоб* сама почва ие
питала жителей, пли не годилась-бы въ пищу! Чѣмъ-бы
они питались? Это было-бы великое горе и несчастіе:
по, къ счастію, это неестественно, это в н ! законов* природы!.. А потому молчите или убирайтесь, мы вовсе не
желаем* слушать васъ.
— О! я знаю, что все, что я говорилъ вам*, и невозможно, и неестественно, но я только просил* васъ представить с е б ! эту невозможность, как* н!что возможное,
или как* нѣчто естественное, для того только, чтобы вы
не хандрили п были довольны тѣмъ, что дает* нам* наша
жизнь,— жизнь, конечно, еще далекая от* того, чтоб*
быть совершенной. Я думал*, что, представляя с е б ! нѣчто
ужасное, вы легче помиритесь с * своей судьбой.
— Ахъ, отвечало все общество этому профессору,—
не нужно намъ вашихъ выдумок*, говорите серьезн йе...»

Такова была фантазія Ивана СергЕевича. Фантазія
эта, признаюсь, тяжелое произвела впечатлѣніе. Удивляюсь,
почему И. С. ее не обработалъ и не иомѣстіглъ въ число своихъ стихотвореній въ проз!:.
Я еще въ Спасскомъ читалъ ихъ, когда онъ переписывала, ихъ въ тетрадь съ чернымъ переилетомъ и,
но словамъ его, не предиазначалъ для печати. ІІо малоли что приходило въ голову Ивана Сергѣевичу, не всеже ему было записывать и затѣмъ печатать.
Какъ подумаешь, какія требованія отъ яшзии ставплъ Тургеневъ, — и невольно поймешь, почему иногда
находила на него тоска, п отчего такая неэстетическая
болѣзнь, какъ холера, до глубины души возмущала его
и приводила въ ужаса,.

XXV.
Но то, что для Тургенева было-бы фантазіей, для
другихъ было дѣйствительностыо, такою-же иесомнЕнI I O I Î , какъ день есть день, а ночь есть ночь.
Какъ то я зашелъ къ священнику *** и застала, у
него старика отца его, тоже священника, ио уже заштатнаго.
Отъ нихъ впервые у слыха лъ я о томъ, что такое
«заломъ», какую роль онъ играетъ въ деревенской жизни.
Какъ этотъ заломъ (нѣчто въ родѣ куклы или чу чел ы
изъ колосьевъ иа корню) неизвестно какимъ злымъ недругомъ свивается или сплетается на чей-нибудь полосѣ
и какими страшными послѣдствіями отзывается на хозяевахъ той самой полосы или поля.
— Какъ-же этому не вѣрить? говорили они,—когда
сами мы свидѣтели!.. Да... Дѣйствіе залома очевидно,
сказалъ заштатный священника,, человѣка, пожилой, сЕдой
и почтенный. — Было одно зажиточное и благочестивое

семейство крестьянское. Вдругъ у нихъ въ полЕ появился
колдовской заломъ. Пришелъ ко миЕ старшій сынъ изъ
семьи и сталъ просить помочь ему (т. е. выйти въ иоле,
прочесть молитву по требнику и заломъ сжечь). Я усомнился, подумалъ — не вздора,-ли все это; въ иоле не
пошелъ, отслужилъ въ церкви молебенъ съ водосвятіемъ,
далъ ему святой воды, чтобъ заломъ этотъ покропить.
И что-же-съ? Семейство это погибло — трое молодыхі,
парней удавилось, женщина с/ь ума сошла, дЕти ихъ
выросли идіотамн, и теперь еще одина, ходить зимой
босикомъ по морозу, какъ юродивый: никакого хозяйства
нельзя поручить ему.
А сынъ его—отецъ * * * , разсказалъ слѣдующее:
— Изъ нашей семішаріи одпнъ ученика,, уже взросл ы й , — Иваиома, Данилычемъ его звали, — вернулся къ
отцу въ деревню. Ну-съ, вернулся. Ему обрадовались.
Газумѣется, съ дороги надо чайку попить. Стали чай
пить; вечеръ, окошки отперты. Вдругь, видять, въ
одномъ окнЕ стоить кто-то, съ виду человЕкъ—мужи чека,
какой-то, и зоветъ: — Иванъ Данплычъ! Иванъ Даішлычъ! — Всѣ это видЕли, всѣ это слышали. Иванъ вышелъ — это иріЕзжій-то. Ну-съ, вышелъ и видитъ человЕкъ стоить, зоветъ его;—оиъ къ ему, а она, ота, ево...
дальше да дальше. Иванъ Данплычъ сталъ уже п пріостанавливаться, а тотъ все жалобнЕе зоветъ его: за
мной! иди... иди за мной, иди!—Пѣтъ, думаете Иванъ,—
куда-же это я? Перекрестился. Не успѣлъ онъ перекреститься, какъ человЕкъ этотъ, точно его вихремъ метопуло—-саженъ на сто отлетЕлъ, а все зоветъ н все жалостиЕе и жалостнѣе. Иди-же, иди, иди! Иванъ Данплычъ вернулся домой, разсказалъ — всѣ подивились. Иа
другой вечера, опять то-же самое-съ, на третін то же-съ.
Собрались въ хату къ священнику разные его знакомые.
Олдятъ, ждѵтъ. Пришелъ вечера,, опять этотъ самый
мужичекъ иодъ окошкомъ, опять выкликаете Ивана Да-

шілыча... Посовѣтовали ему не выходить изъ избы. Сталъ
человѣкъ за окномъ плакаться, жал обиться... потомъ сердиться, повалился на земь, ругаться сталъ, кричать, охать,
стонать. Что дѣлать?! Дали Ивану Дашілычу евангеліе
въ руки и крестъ. Вышелъ онъ на крыльцо съ крестом*
и еваыгеліемъ, и в с ! мы за нимъ вышли, и в с ! вид!ли,
какъ этотъ непонятный человѣкъ мигомъ отлетѣлъ саженей на сто... И вамъ Данилычъ за нимъ, вышелъ за деревню. Тотъ идет* издали впереди и все зоветъ его.
Наконец*, подошли къ болоту. Иван* Данилычъ остановился... Долго тотъ его звалъ, наконец*, вспыхнул* какъ
свѣча и погас*. ІІу, слушайте-съ: на слѣдующій вечерь
оиъ опять явился... Что т у т * дѣлать?! Дали знать архіерею. Нарядили слѣдствіе, и в с ! видѣли, и народ*, и судебный следователь, и священник*, и весь причтъ, и крестьяне,
в с ! впдѣлгі: хотят* подойти — онъ отходит*. Сдѣлали
облаву, хотятъ поймать—не тутъ-то было, мигомъ появится позади облавы и все зоветъ за собой Ивана Данилыча. Т а к * в с ! дошли за ним* до болота, тамъ онъ
вспыхнул* какъ свѣча п погас*, — пропал* безъ слѣда.
Архіерею все это донесли. Архіерей велѣл* отслужить
панихиду.
— По комъ-же панихиду? спросил* я,—вѣдь не зналиже вы, что за человек*.
— А есть такая панихида, называется: Вселенская.
— Кі г да она бывает*? спросил* разсказчикъ своего
отца, заштатнаго священника.
— А бывает* она въ Дмитров* день, въ память
убіеішыхъ при Дмитріи Донском*, на татарском* побоищ!.
— Ну-съ, отслужили вселенскую панихиду — т ! м ъ
все и кончилось. Объ этомъ тоже было доложено архіерею,
онъ не знал*, что ему н подумать, и рѣшилъ, что это
верно какой-нибудь гр!шникъ утонул* въ болот! и но-

гиб* безъ отп!ванья. И что же-съ? В ! д ь съ той самой
панихиды оиъ такъ и перестал* являться. Разспрашивали
стариков*, не пропадалъ-ли кто, ие номнятъ-ли кого,
чтобъ кто утонул* въ том* болот!. Думали, думали,—
ничего не припомнили. Ну-те-ка-съ, что вы на это скажете? В ! д ь это было у всѣхъ на глазах*. Вот'* и отецъ
мой т у т * был*. Какъ-же все это ионять-съ? Спрашивали
и ученых* и много объ этомъ толковали, но ни до чего
не дотолковались.
Что-же я могъ сказать имъ? Не могъ-же я думать,
что они все это сочинили,—разсказы и х * очевидно были
проникнуты вѣрой и искренностью неподдѣлыюй. Да и
какая цѣль была-бы имъ меня морочить?
Все это я передал* слово въ слово Ивану Сергеевичу—оиъ разсердился...
— Что они говорят* про «залом*»!... Я сам* ходил*
смотрѣть на такой залом*, — крестьяне повели меня,—
я его разорил*, вышелушил* изъ него зерна и при нихъ
эти зерна съѣлъ, къ немалому ихъ ужасу,—думали, что
я тутъ-же почернѣю весь и умру... ие иочернѣлъ, и
не умер*.
— Темнота, суевѣріе и легко вѣріе, сказалъ онъ съ
досадой, — это три пальца на одной р у к ! , — г д ! один*,
там* другой, тамъ и третій.

XXVI.
Ч!мъ хуже была погода, тѣмъ долѣе засиживались
мы по вечерам* и тѣмъ позднѣе вставали. Однажды
ночью, когда я уже собрался лечь спать, а жена моя
писала письмо, къ намъ въ дверь постучался Иван* Сергѣевпчъ.
Съ выраженіемъ не то испуга, не то удивленья, вошел* он* къ намъ въ своей коричневой куртк! и гово-

ригъ: что за чудо! стучится ко мнѣ въ окно какая-то
птичка, такъ и бьется въ стекло. Что дѣлать?
Жена моя пошла съ нимъ въ его кабинет* и минут*
черезъ пять приносит* въ руках* своихъ маленькую
іггичку, гораздо меньше воробья, съ черными очень
умными глазками. Птичка эта тотчасъ-же влетѣла въ
комнату, какъ только открыли окошко; сначала не давалась въ руки, но потомъ, когда ее поймали, очень скоро
успокоилась, только поворачивала головку и поглядывала
то на Тургенева, то на жену мою. Какая это п т и ч к а Тургенев* не могъ сказать; онъ зналъ только, что птички
эти появляются въ Спасскомъ перед* осенью. Онъ уже
нидѣлъ ихъ несколько въ цвѣтшікахъ на тычинках*
перед* террасой, и, какъ онъ замѣтилъ, это пророчило
раннюю осень.
Птичку посадили въ корзинку, и она усѣлась въ ней,
точно въ собственном* своемъ гнѣздышкѣ, не обнаруживая и и безиокойства, ыи недовѣрія. Корзинку съ птичкой отнесли въ пустую Савину комнату (такъ стали мы
называть ту комнату, гдѣ ночевала М. Г . Савина) и
поставили на окно. На другой день, утром*, когда проснулись дѣти, корзинка эта была вынесена на террасу,
и гостья-птичка выпущена на свободу. Помню, какъ
она взвилась, полетѣла ио направленно къ церкви и потонула въ сѣромъ утреннем* воздух!;.
— Вотъ иолетѣла па волю, сказалъ Тургенев*. — а
какой-нибудь копчик* или ястребок* скогтитъ ее и съѣстъ.
Въ этомъ посѣщеніи птички Иван* Сергеевичи, готовь
былъ вид!;ть нѣчто таинственное.
— Впрочем*, сказалъ онъ,—все такъ называемое таинственное никогда не относится въ жизни человеческой
къ чему-нибудь важному и всегда сопровождается пустяками.

XXVII.
Чѣмъ ближе подходило время къ августу, тѣмъ все
бодѣс и болѣе какая-то меланхолическая грустная струнка
звучала въ душ!; н словах* Ивана Сергеевича. Почему-то
онъ былъ убТіжденъ, что умрет* 2-го октября того-же
года (не потому-ли, что 1881 год* ио суммѣ цифр* совпадал* съ 1818 годом*, когда онъ родился).
— Пи за что-бы я ие желал* быть похороненным*,
говорилъ онъ,—на нашемъ спасскомъ кладбищѣ, въ родовом* нашем* склей!;. Разъ я там* былъ и никогда не
забуду того страшнаго впечатлѣнія, которое оттуда вынес*—сырость, гниль, паутина, мокрицы, спертый могильный воздух*... Брръ!..
Да если-бы Иван* Сергѣевичъ и желал* быть похороненным* въ этомъ склеиѣ, едва-ли-бы это было возможно: склеиъ помѣщался подъ полом* каменной часовни;
часовня эта съ фронтонами, колонками и круглым* куполом*, издали похожая на павильон*, уже полуразрушена: желѣзныя двери ея заржавели, карнизы обвалились, штукатурка мѣстами обнажила кириичъ, крест* на
куиолѣ нагнулся, точно хочетъ убѣжать.
МнІ; хотіілось проникнуть въ эту усыпальницу, но
Иван* Сергеевич* меня туда ие пустил*.
— Тамъ, того гляди, на тебя что-нибудь обрушится...
Не ходи!
Съ этой часовни я сдѣлалъ мой первый этюдъ въ
Спасскомъ — я писал* съ натуры издали, съ верхпяго
балкона, въ очень дурную, пасмурную погоду и неудачно—
первый блинъ вышел* комом*. Но рисунок* часовни
этой (также какъ и дома), сделанный съ фотографіи,
можно видѣть и въ журнале «Нива», въ Ля 42, 1883 г .

Около часовни растут* деревья, кое-гдѣ еще торчат* памятники, в * вид! каменных* покачнувшихся столбиков*, и виднѣіотся І І Л П Т Ы , заросшія травой и бурьяном*.
Это старое господское кладбище, на котором* уже никого болѣе не хоронят*.
На одном* изъ памятников* этого иокшіутаго кладбища Иван* Сергѣевичъ припомнил* следующую эпитафію:
Б о г ъ Ангеловъ считадъ
Одного ие доставало,

и безотрадная... И то сказать—если мужику, которого
только-что вмсѣкли въ волостном* правлепіи, или который только-что вернулся версте за двадцать въ свою
семью, брюзгливую и злую отъ того, что ! с т ь нечего,
начать читать стихотвореніе Пушкина или Тютчева,—
если бы онъ даже и понял* ихъ, непремѣнно бы плюнул* и выругался... До стиховъ-ли, въ особенности пѣжныхъ, человѣку, забитому нуждой и всякими житейскими
невзгодами.

И смертная стрѣда
На Лизаньку

упала.

— Эта эпптафія, сказалъ м н ! Ив. Серг. (когда мы
съ нимъ гуляли),—эта эпитафія была начертана на одном*
изъ камней, иод* которым* была погребена дѣвочка,
дочь жившаго или гостившаго у нас* когда-то архитектора (можетъ быть, тогда, когда еще строили или отделывали нашъ старый сгор!вшій домъ).
Когда я был* еще мальчиком*, я часто забѣгадъ и
на кладбище. Разъ, помню, черезъ нашу деревню проходил* какой-то полк*; это было еще въ царствоваиіе Николая; дорога шла около самаго кладбища; я был* тамъ
и смотрѣлъ на проходивших* солдат*. Б ы л * іюдь—день
былъ знойный. Вижу, къ памятнику подходит* какой-то
старый, старый капитан*, кивер* в * вид! ведерка, въ
чех л ! , штаны въ саиогахъ, иа голенищах* сл!ды засохшей грязи, с ! д ы е усы и пыль,—пыльно самыя брови.
Усталый, сгорбленный, увидѣлъ он* надпись на камнѣ и
сталъ медленно читать:
Б о г ъ Ангеловъ считалъ...

прочел*, илюиулъ, выругался самой, что ни на есть
площадной руганью и пошел* дальше. Помню, какъ это
меня озадачило... Но р а з в ! въ этой ругани не сказалась
вся жизнь его—б!диая, скучная, тяжелая, безсмысленная

XXVIII.
22-го іюля мы ходили с * Иваном* Сергеевичем* въ
орѣховую рощу (что за поповским* прудом*). Дорога
была неровная, т а к * что я, при помощи палки, ие безъ
труда спускался въ рытвины и изъ них* выкарабкивался.
Съ Ив. Сергеевичем* мы говорили о женщинам*, и
м н ! пришлось на этотъ раз* не соглашаться с * ним*.
Онъ увѣрялъ меня, что женщинам* чужда справедливость, что справедливыми о н ! быть не могут*, что это
не и х * добродѣтель.
— Только замѣть, добавил* онъ, какъ-бы оправдываясь,—я говорю не о правд!, а о справедливости. Правда
доступна и женщинам*, — правда, но не справедливость.
— Одна француженка, продолжал* онъ,—которую я
невольно изобличил* в * ея ошибкѣ или несправедливости.,
назвала меня невѣжей и варваром*. И я съ ней совершенно согласен*, такъ как* перед* женщиной т ѣ м ъ т ы
уже неправ*, что правда ие на ея, а на твоей сторон!.
На это я отвѣчалъ, что я не побоюсь названія варвара и почту за долгъ любой красавиц! въ глаза спасать, что она врет*—если только она врет* (разумеются,
не выходя изъ границ* вѣжливости, безъ всякой резкости или грубости).

Но Тургеневъ на этотъ счстъ продолжать смотрѣть
по-своему—съ французской точки зрѣнія, и мнѣ было досадно. В ъ этомъ его взглядѣ на женщинъ онъ какъ-бы
онравдывалъ свою къ нимъ слабость и ихъ неограниченную власть надъ нимъ.
Вернувшись домой послѣ завтрака, я спросилъ Ив.
С., читалъ-ли оиъ англійскаго поэта Свинбориа, и что
оііъ о немъ думаетъ.
— В ъ немъ есть сила, но сила раздражающая; есть
огонь, но нѣтъ той художественной формы, той мѣры,
которая любой, самый горячій лиризмъ должна въ уздѣ
держать. Онъ нравится, какъ ярый демагогъ и революціонеръ. ГІо онъ не народенъ. .'За нимъ бѣгутъ, какъ
иногда бѣгутъ на скандаль. Его читаютъ и любятъ молодыя, горячія головы. Лично я никогда ие встречалъ его.
— А нового французского беллетриста Мопассана
(Guy de Maupassant)?
— Этого я немного знаю, онъ—пріятель Зола, и отъ
Зола я слыхалъ о немъ... ІІо если Мопассанъ разврате иъ, какъ Казанова, то Свинборнъ — какъ Маркизъ де
Садъ—онъ распутенъ, какъ изступленный, какъ иомѣшаняый

XXIX.
Тургеневъ сталъ перечитывать романы Л. Н. Толстого H отъ многихъ страницъ приходилъ въ восторгъ.
29-го іюля, вечеромъ, вдругъ послышался звоиъ почтоваго колокольчика, затѣмъ тоиотъ лошадей, стукъ щебня
и—кто-то подъѣхалъ къ террасѣ.
Тургеневъ никого не ждалъ и очень обрадовался,
когда вошла въ гостиную одна ему знакомая дѣвушка,
Л — а я . Проѣздомъ въ деревню къ брату, она заѣхала на

одинъ день въ Спасское, чтобъ повидаться съ Ив. С.,
съ которымъ была въ перепискѣ и котораго очень любила.
Тургеневъ всегда болѣе или менѣе оживалъ въ дамскомъ обществѣ, особливо если встрѣчалъ въ немъ умъ,
красоту и образованность.
Л—ая была очень мила и образована.
Въ кабинета, гдѣ мы всѣ разместились, Захаръ принесъ чай. Завязалась бесѣда. Говорили о музыкѣ. Тургеневъ полагалъ, что музыка въ Россіи пока тоже, что
литература до Пушкина, т. е. не стала еще нашей потребностью, нашимъ, такъ сказать, насущнымъ хлѣбомъ, и
проч., и проч. Говорилъ, что изъ прежнихъ русскихъ композиторов!, онъ высоко ставить Глинку, а изъ новѣіішііхъ
всѣмъ другимъ предиочитаетъ Чайковскаго; былъ увѣренъ, что въ Россіи не найдется и 20 человѣкъ, которые-бы свободно могли читать йоты (что, конечно, несправедливо).
Гіотомъ говорили о графѣ Л. Н. Толстомъ.
На другой день, утромъ, Тургеневъ вынееъ къ намъ
ромаиъ «Война и миръ» и мастерски прочелъ намъвслухъ,
изъ первой части (глава XLIH), какъ мимо Багратюна
шли въ сраженіе сь французами два багаліона 0-го
егерскаго полка:
«Оии еще не поровнялись съ Багратіономъ, а уже
слышенъ былъ тяжелый, грузный шагъ, отбиваемый въ
ногу массой людей»...
Тургеневъ дочелъ всю эту главу до конца съ вндимымъ увлечеиіемъ и, когда коичилъ, сказалъ, поднимая
голову: выше этого описаиія я ничего не знаю ни въ
одной изъ евроиейскихъ литература». Вотъ это—описаше!
Воть какъ должно описывать!..
Всѣ невольно согласились съ Иваномъ Сергѣевичемъ,
и Тургеневъ—точно какой кладь ыашелъ—все еще ра-

достно доказывал*
описаніе.

намъ, до какой степени хорошо это

31-го іюля, утром*, Л—ая уѣхала, снабженная плэдомъ,
склянкой съ марсалой и жареными цыплятами. В ъ это
время сѣрыя, лохматыя тучи бродили ио небу, угрожая
дождем* и бурей. Проселки были плохи, мосты едва
держались, овраги и колеи были размыты.
— А что, если,—за обѣдомъ сказалъ Ив. С.,—если
мы получим* отъ Л—ой такую телеграмму: «Опрокинули—
одна нога отшиблена, а ребро переломлено, еле жива, а
впрочем*, благополучно доѣхала»...
— ІІу, сказалъ я , — в ъ таком* случай, ты непременно
должен* будешь поехать навестить ее, и вдругъ съ тобой на дорогѣ случится то-же самое: тебя опрокинут*, ты
переломишь руку, расшибешь иосъ, еле живой пріѣдешь
къ ней, останешься тамъ, пока ие выздоровѣешь, за тобой будут* ухаживать, ты влюбишься и посватаешься.
— И пошлю телеграмму: «я женюсь, пришлите револьвер*» .
— А зиаешь-ли, продолжал* оиъ,—какая самая неправдоподобная телеграмма могла-бы быть послана отъ каждаго
изъ насъ двоих*?
— Какая?
— «Сегодня вступаю въ должность министра народнаго
просвѣщенія».
— Да, это было-бы неправдоподобно,—засмеялся я.
Слѣдуюіціе дни Тургенев*
Толстого «Анна Каренина».

перечитывал* романъ гр.

XXX.
ІІо, удивляясь графу Л. Н. Толстому и высоко цѣня
его, какъ бытоваго писателя п какъ великій таланта,

Тургенев* все-таки иногда смотрѣлъ на него съ своей
нравственно-эстетической точки зрѣнія, иначе сказать, мерою своего иошшанія людей мѣрилъ его пониманіе и
оставался не всегда доволен*.
Такъ, например*, перечитывая романъ «Анна Каренина», Тургенев* никакъ не могъ понять, отчего графъ
Толстой такъ очевидно пристрастен* къ Левину, тогда
какъ этотъ Левин* для него, Тургенева, антипатичен*
донельзя. И, разумеется, Тургенев* былъ въ этомъ случай недоволен* вовсе пе недостатком* творчества въ
авторй, a тѣмъ, что, ио его мнѣнію, этотъ первенствующий герой романа, Левин*, хуже Вронскаго, хуже Облонскаго — эгоист* н себялюбец* въ высшей степени. За
чго-же автор* за шімъ такъ ухаживает*?
— Пеужели-же, говорилъ мыѣ Тургенев*,—ты хоть
одну мнпуту могъ подумать, что Левин* влюблен* или
любить Кити, или, что Левин* вообще можетъ любить
кого-нибудь? Нѣтъ, любовь есть одна изъ т ѣ х ъ страстен,
которая надламывает* паше «я», заставляет* какъ-бы
забывать о себѣ и о своихъ интересах*. Левинъ-же,
узнавши, что онъ любим* и счастлив*, ие перестает*
носиться съ своимъ собственным* «я», ухаживает* за
собой. Ему кажется, что даже извозчики, и тѣ какъ-то
особенно, съ особенным* уважеиіемъ и охотой, предлагают* ему свои услуги. Оиъ злится, когда его поздравляют* люди, близкіе къ Кпти. Онъ ни па минуту пе
перестает* быть эгоистом* и носится съ собой до того,
что вообраяіаетъ себя чѣмъ-то особенным*. Психологически все это очень вѣрио (хотя я и не люблю психологических* подробностей и тонкостей въ ромаиѣ), ио всѣ
эти подробности доказывают*, что Левин* эгоист* до
мозга костей, и, понятно, почему на женщин* оиъ смотрит*, какъ на существ*, созданных* только для хозяйственных* и семенных* забот* н дрязгъ. Говорят*, что

ОІI
самъ авторъ ІІОХОЖЪ на этого Левина — это едва-ли!
Всё можетъ быть — это только одна изъ стороиъ
его характера, всецѣло перешедшая въ характер* Левина
и въ немъ художественно обработанная. Но я все-таки
не понимаю, чему т у т * сочувствовать?!
— Не одна любовь, продолжал* Тургеневъ,—всякая
сильная страсть, религіозная, политическая, общественная,
даже страсть к * наукѣ, надламывает* нашъ эгоизм*.
Фанатики идеи, часто иелѣпой и безразсудной, тоже не
жалѣютъ головы своей. Такова и любовь...
Долго еще на эту тему говорил* Тургенев*, но всего
я не иомшо, а потому не довожу до конца моей бесѣды.
Будь все время сухая, теплая погода, может* быть,
нам* и не пришлось-бы такъ часто сходиться с * Иваном*
Сергеевичем* и так* часто беседовать : хорошая погода,
можетъ быть, и потянула-бы нас* въ раз ныл стороны.
Но, 1-го августа, нагіримѣръ, было такъ сыро и холодно, что Тургенев-* пришел* ко-миѣ и говорить:—Ну,
братъ, я съ сегодняшняго дня буду природу называть
хавроньей, и вездѣ, вмѣсто слова природа, ставить слово:
«хавронья». Попадется книга подъ заглавіемъ: «Богъ и
природа»—буду читать: «Богь и хавронья».
— Лучше уже по-нросту назови ее свиньей, и вместо словъ: «на лопѣ природы, пиши — на лонѣ свиньи...
— Да... надо только эту свинью въ руки взять, задумавшись произнес* Тургенев*.
— Да какъ-же ты ее в * руки возьмешь?
— Да такъ, какъ взяли ее французы: заставили ее
расти, цвѣсги и плоды приносить... В ъ этомъ-то и задача
культуры—умѣть нобѣдить природу и заставить ее служить себѣ... Изъ хавроньи сдѣлать кормилицу, такъ сказать, пріурочить ее къ человѣку и его потребностям*.
Кажется мн!, что на это я сказалъ ему:—Ну, брат*.

наша русская природа не изъ такихъ, чтобъ можно было
такъ-же легко, какъ французамъ, запречь ее и ноѣхать.
Намъ нужно въ двадцать разъ больше ума и силы воли.,
чтоб* заставить ее такъ-же расти, цвѣсти и плоды приносить, иначе сказать, вполн! вознаграждать того, кто
надъ нею работает*.
— То-то и есть! Весь вопрос* в * томъ—будетъ-ли
Васька Буслаев* на это способен*?
— Васька Буслаев*?
— Да... Читалъ-ли ты былину о Васькѣ Буслаевѣ?
Васька этотъ—типъ русскаго народа... Я высоко ставлю
эту поэму... Тотъ, кому она пришла въ голову—живи
онъ въ наше время, былъ-бы величайшимъ изъ русских*
поэтов*.
И Тургенев* сталъ анализировать характер* и подвиги Васьки Буслаева, этого въ своем* род! нигилиста,
которому все ни почем*...
Нашим* крайним* славянофилам* едва-ли-бы понравился этотъ анализ* Тургенева.

XXXI.
2-го августа, природа какъ будто испугалась, что
Тургенев* станет* называть ее Хавроньей, — появилось
немножко солнца, немножко голубого неба и немножко
лѣтняго тепла.
Но Тургенев* по-прежнему хандрил*. ГІередъ обедом* прилег* на диван* перед* овальным* столом* изъ
корельской березы, сложил* руки и, поел! долгаго, долга™ молчанія, сказал* мнѣ:
— Можешь-ли ты пятью буквами онредѣлнть характер* мой?
Я сказалъ, что не могу.
— Попробуй, опредѣлн всего меня пятью буквами.
полонскій.

По я рѣшнтельно не зналъ, что ему отвѣтить.
— Скажи — «трусъ», и это будетъ справедливо. Я
сталъ ие соглашаться, такъ какъ въ жизни его несомненно были дни и минуты, которые доказывали противное. Но Тургенев* стоял* иа том*, что онъ трус*
и что у него пи на копѣйку воли нѣтъ.
— Да и какой ждать отъ меня силы воли, когда до
сихъ пор* даже череп* мой сростнсг, по могъ. Не мТ;шало-бы мн! завѣщать его в * музей Академін... Чего
тутъ ждать, когда на самом* темени провал*. Приложи
ладонь—и ты сам* увидишь. Охъ, плохо, плохо!
— Что плохо?
— Жить плохо, пора умирать!
Эту послѣдшою фразу Тургенев* часто повторяла,
с е б ! иод* нос* въ послѣдиіе дни своего пребыванія в *
Спасскомъ.
— Самое лучшее, Иванъ,—сказалъ я, ощупав* его
голову, на которой действительно была впадина, незаметная под* волосами,—самое лучшее, пойдем* и на
билліардѣ сыграем* иартію.
— Пойдем*! мѣшковато приподнимаясь, сказалъ Тургенев*.
Иванъ Сергеевич* играл* на билліардѣ пи хорошо,
ни худо, такъ, какъ но большей части играют* люди,
для которых* билліардъ не составляет* профессии У насъ
съ нимъ шансы были равные; но когда играл* Тургенев*, онъ, какъ человѣкъ впечатлительный, всею душою
предавался игрѣ—приходил* въ комическое отчаяніе отъ
неудачи, не скрывала, досады, видя успѣх* противника,
и никогда не играл* молча или серьезно, какъ настоящій патентованный игрок*. Проигравши нартію, ou*
тотчасъ-же собирался мстить, жестоко мстить, н если
выигрывал* следующую партію—торжествовал*.
В * иемногіе хорошіе дня, когда вѣтер* подувал* съ

востока, теплый и мигкій, а пестрый, тупыя крылья
низко перелетавших* сорок* мелькали иа солнцѣ, Тургенев* просыпался рано и уходил* къ пруду посидѣть
на своей любимой скамеечкѣ. Раз* проснулся онъ до
зари и, какъ поэтъ, передавал* мн! свои впечатлѣнія
того, что он* видѣлъ п слышал*: какія птицы проснулись раньше, до восхода солнца, какіе голоса подавали,
как* перекликались, и какъ постепенно в с ! эти птичьи
напѣвы сливались въ один* хор*, ни съ чѣм* ие сравнимый, непередаваемый никакою человеческой музыкой...
Если-бы было возможно повторить слово въ слово то,
что говорил* Тургенев*, вы бы прочли одно изъ самых*
поэтических* оиисаній — такъ глубоко он* чувствовал*
природу, и такъ был* рад*, что въ кои-то вѣкн, на
ранней зарѣ, въ чудесную погоду, был* свидетелем* ея
пробу ждеиія ѵ .
Иногда поел! обѣда веѣ мы ѣздилп кататься п за! !зжали въ лѣсъ: собирали грибы и рвали еще несиѣлыс
орйхи. Тургенев* ие отставал* отъ д!тей.
Эти прогулки несомнѣшіо благотворно вліяли на его
одинокую, часто унылую душу — онъ и за границей не
позабывал* о них*. Нот* что, зимой 1882 г . , собираясь
въ февралй нріѣхать въ Россію, писал* оиъ въ маленьком* письм! къ моей маленькой дочери:
Лѣтомъ мы будем* опять въ Спасскомъ и будем*
опять ходить въ л!съ и кричать: Что я вижу! Какой
прелестный нодберезиикъ! »
Затѣмъ, лѣтомъ 1882 г., къ ней-же писал* опт, вт,
Спасское:
«Какъ-бы я
прошлом* году,
березники! С *
т е б ! сказку н
моя настоящій

былъ рад* ходить с * тобой, как* въ
ио рощ! H отыскивать прелестные подбольшим* удовольствіем* разсказалъ-бы
послалъ-бы т е б ! одну главу; по голова
пустой боченокъ, из* котораго вылито
*

все вина, и стоить онъ кверху дномъ, такъ что и новое
вино въ него набраться не можетъ... Если-же поправлюсь,,
то машину тебѣ сказку—именно о пустом» боченюь».
Такъ и 2-го августа съ прогулки вернулись мы,
когда уже погасла заря, на темномъ небѣ загорались
звѣзды, а но горизонту бѣгали зарницы...
Вернувшись въ домъ, Тургеневъ тотчасъ-же взялъ
свѣчу и пошелъ смотрѣть на барометръ—увы! барометръ
падалъ. Тургеневъ пе иовЕрилъ барометру...
На другой день 3-го августа, утромъ, онъ собирался выѣхать въ Тулу, и ему ие хотѣлось вѣрить въ
возможность дурной погоды. Но нс обманулъ барометръ—
ночью небо покрылось тучами, зашумѣлъ дождь, и раскаты
грома разбудили насъ.
XXXII.
3-го августа, всѣ мы встали довольно рано; Иванъ
Сергѣевичъ долженъ былъ Ехать въ Тулу; жена моя
должна была налить ему чай. Какъ рабъ привычки,
Тургеневъ любилъ, чтобъ чай продолжала разливать непременно она, а не Захаръ. (Чаи онъ пилъ крѣикій п
очень сладкій). Въ это утро онъ отправлялся въ Тулу
крестить сына у Ар — выхъ. И зачѣмъ оыъ далъ слово
крестить, и зачЕмъ поЕхалъ, Богъ его знаетъ!..
Тіхать ему сильыо ие хотѣлось; во всѣхъ движеиьяхъ
его при отъѣздѣ чувствовалось, что оиъ движется не по
своей волѣ.
ГІроводивъ Тургенева, я еще сидѣлъ за чайиымъ столомъ и читалъ газеты, какъ вдругъ, совершенно неожиданно, появился гость — гость этотъ былъ Ник. Вас.
Гербель.
Пришлось намъ безъ хозяина напоить его чаемъ и
11редложпть закуску.

Гербель очень сожалѣлъ, что ие засталъ Нв. Сер г.
и что даже, встретившись съ нимъ по дорогѣ изъ
Мцеиска, не догадался, что въ закрытой коляскЕ сидптъ
Тургеневъ.
Глядя на блѣдное, осунувшееся лицо Николая Васильевича, я вспомнилъ, что оиъ былъ отчаянно боленъ—
какимъ-то страшными разстройствомъ нервовъ, повліявштімъ на мозгъ. Сначала Гербель говорилъ здраво, по
нервно и съ какою-то необычной для него торопливостью.
Затѣмъ, вдругъ, съ дрожыо въ голосѣ, сталъ оиъ разсказывать, какъ онъ чуть было ие нобиля, какого-то офицера, за то, что тогь осмЕлился сказать при немъ: «напрасно мы освободили Болгарію!»
Разсказывая этотъ случай, Гербель горячился все
болѣе и болѣе, стуча кудакомъ но столу н задыхаясь отъ
нсгодованія:
— Подлецы! Ни натріотизма, пи чести, ничего въ
нихъ нѣгъ! Ничего!... Слышать я не могу! До чего... до
какого безобразія дошла Россія! НЕ-ѣтъ, пѣ-ѣтъ... Я
собственноручно готовъ задушить, убить каждаго нигилиста, каждаго равнодушнаго къ такимъ злодѣяніямъ...
Иѣ-ѣтъ! порядочные, честные люди такъ ие думаютъ.
И все болѣе и болѣе горячился онъ, хотя я и не возражалъ ему. Этотъ голосъ, это лицо показались мнЕ подозрительными. Я всячески старался иеремѣнить разговора,
и спросилъ его, что оігь теперь переводить.
Гербель тотчасъ заговорилъ другимъ тономъ. Сказалъ,
что оиъ нривезъ съ собой новый переводъ изъ Байрона
и привела, съ тЕмъ, чтобъ я его выслушалъ.
Я иовелъ его въ садъ и сѣлъ съ нимъ иодъ липами
иа одну изъ скамеекъ. (Старый липы эти были недалеко
отъ дома расположены въ видЕ круга). Это мЕсто мы
почему-то называли бесѣдкой—мЕсто было тѣнистое, хотя

— Больше

шести

недѣль не даю ему... и если ты

мы и не искали тѣни, такъ какъ нослѣ ночной грозы
день былъ пасмурный.

хочешь съ ним* ѣхать, то это безуміе.

Гербе ль выиулъ тетрадь и сталъ читать мнѣ «Небо
л земля», драматическую поэму Байрона, прося замѣтпть.
ему, какіе стихи по-моему неудачны.

Гербель уѣхалъ въ 7 часов* вечера на Бастыево. В ъ
тотъ-же вечеръ, къ 9 часам*, Тургенев* отправился во
ЛІцеискъ, чтобы ѣхать въ Тулу.

Тамъ были и хорошіе стихи, и плохіе, но я молчалъ и
слушалъ.
Гербель читал* с ь такимъ чувством*, что вдругъ
иріостановился и заплакал*.
— Понимаете, говорилъ онъ,—-что тутъ выражено!
Какая тутъ глубина, какая страшная... мысль и какая
сила!
Не успѣлъ Гербель кончить чтенія, какъ на террасѣ
издали показалась фигура Ив. Серг. Тургенева.
Глазам* не вѣрилось.
— Смотрите, Николай Васильевич*, сказалъ я , —
неужели это идет* къ намъ Тургенев*?
И, действительно, это былъ Тургенев*. Онъ опоздал*
на ноѣздъ, послал* въ Тулу телеграмму и вернулся.
Гербель очень былъ радъ такому случаю. В ъ ирисуто/гвін Тургенева, за завтраком*, оиъ сталъ гораздо
сіюкоішйе и съ восторгом* разсказывалъ о селѣ Сергіевѣ,
о князьяхъ Гагариных* и ихъ образцовой больппцѣ для
крестьян*, такой больниц!;, какой и за границей нѣть.
Звалъ меня ѣхать съ иимъ, обѣщалъ меня познакомить
съ Гагариными, потом* повести меня къ себѣ въ деревню
и показать мні; свой садъ.
Послѣ завтрака Гербель
предложил* ему выспаться и
гостила Савина и гдѣ стояла
мами и было все, что нужно

сталъ сильно дремать. Я
отвел* его въ комнату, гдѣ
убранная постель за ширдля покоя и комфорта. •

Когда я вернулся къ Тургеневу, онъ значительно
ноглядѣлъ на меня и проговорил*, помахивая указательным* пальцем*.

XXXIII.
Не смотря на то, что слѣдующій день, 4-го Августа,
былъ день очень хорошій, п дѣти могли бѣгать но саду,
а старики грѣться на солицѣ, мы скучали, мы чувствовали, что намъ недостает* Тургенева.
5-го августа, съ утра, вѣтеръ нодулъ сѣверо-заиадпын,

стало холодно, сыро н пасмурно, но

барометр*

начал* подииматься.
Тургенев* вернулся нзъ Тулы въ 4 часа пополудни.
Слухи о холерных* случаях* въ Орлѣ и Харьковѣ
опять его растревожили.
Ар—хъ ночью онъ заболѣлъ
разстройствомъ желудка, потому что на станціи съѣлъ
два пирожка, и, можете сами вообразить, какъ боялся
онъ этой гнилой, желто-зеленой, вонючей старухи —
холеры.
Вернувшись, оиъ уже ничего пе ѣлъ за обѣдомъ.
Несчастный желудок* его былъ едва-ли ие чувствительнѣе къ ішщѣ, чѣмъ слух* его къ музыкѣ: малѣйшая
фальшь — и оиъ ужъ страдал*, малѣйшая невоздержность или капля несвѣжаго масла—и онъ уже былъ разстроен*.
Дни мои въ Спасскомъ приходили къ концу, н, странное дѣло, эти дни довольно смутно рисуются въ моей
памяти. Судя по моей тетради, я и записывать перестал*
все касающееся до разсказовъ и разговорных*, милолет-_
ныхъ суждений Тургенева. Скажу только, что въ эти

дни Ив. Серг. безпреетанно изобретал* разный французскія фразы и говорилъ мн!: ну-ка, переведи... попробуй!
Я иаходилъ это для себя очень полезным'* (но иословицѣ— вѣкъ живи, вѣкъ учись).
— Наиримѣръ, говорилъ Тургеневъ, какъ ты переведешь «Vous m'en direz tant.» — «En égard à votre
père». «Tête-bêche». «Ali! que nenni!» «Vous allez vider
le planchet». «Il rit jaune et fila doux».
Какъ знатокъ живописи и любитель картииъ, Иванъ
Сергѣев., между прочимъ, объяснилъ мнѣ, что значит*,
если про картину говорятъ: «C'est voulu», или «Ponsif».
Оиъ иаходилъ, что слова эти непереводимы, н первое
изъ нихъ значить, что картина написана не безъ умышленной теиденцін. Второе—что картина изображаете собою общее мѣсто, отсутствіе всего смѣлаго и оригинальнаго, и ничего нѣтъ обиднѣе, если про картину гово])я'гъ: c'est ponsif,—это слово окончательно убиваетъ произведшие, это для парижанина хуже, ч!мъ плохо или
слабо.
Помню, какъ м н ! трудно было передать смыслъ фразы:
vous me la faites à l'oseille. «Oseille» значить щавель,
и, вѣроятно, въ старину говорилось: omelette à l'oseille.
Нужно при этомъ вспомнить басню, какъ журавля лисица угощаете яичницей на сковород!, чтобъ фразу эту
перевести словами. «Вы со мной плутуете».
Этого еще мало. Тургеневъ сочинилъ для меня цѣлое
письмо по-французски, для того, чтобы я перевелъ его,
т. е. иоломалъ с е б ! голову, отыскивая точь въ точь подходящая русскія выраженія, т. е. ие отступая ни на волосъ отъ смысла французской фразы.
Многимъ знатокамъ французскаго языка, конечно,
это неинтересно; но іюдлинникъ этого письма (черновой

брульонъ) у меня сохранился, и я рѣшаюсь для любопытных'* переписать его, вотъ оно:
Mon cher Monsieur!
Votre lettre en égard à notre situation respestive ne
pouvait mieux tomber; tout vient à point à qui sait attendre et ce n'est pas là une affaire qu'on puisse traiter
par le menu. Mais j e ne veux suivre vos conseils que
sous benefice d'inventaire. Après tous, il n'y a pas peril
eu la demeure et dans l'action de M. NN. j e ne vois
guère de quoi fouetter un chat. J e n'en saurais démordre
sans vouloir pourtant fournir caution bourgeoise. Donn a n t — donnant. Il y a certainement du tirage dans nos
affaires, mais à quoi bon y mêler le tiers et le quart e t —
n'était le désir de sortir du pétrin. J'accepterais volontier tout ce passe droit qui me met la bride au cou.
Libre à vous de me morigerer. Quant à moi, j e dis:
Donnant—donnant и т. д.
Если Тургеневъ иолагалъ, что это имъ сочиненное пофранцузски письмо нелегко перевести по-русски, соблюдая в с ! оттѣшш подлинника, значить, но части трудности хорошаго перевода письмо это, такъ сказать, классическое.
XXXIV.
Передъ моимъ отъѣздомъ изъ Спасскаго опять стали
появляться гости.
В ъ проливной дождь иріѣхалъ и выл!зъ изъ ямской
кибитки П. В . Шейыъ. Затѣмъ иріѣхалъ князь Мещерскій, тотъ самый, который былъ при Ив. Серг. въ Париж!, въ день и часъ его страдальческой смерти.
Объ этихъ гостяхъ сказать м н ! нечего. Перваго изъ
ннхъ Тургеневъ зналъ только по репутаціи, какъ собпратечя русскихъ и б!лорусскихъ пѣсенъ. Второго онъ
зналъ еще въ Париж!.

Я уже собрался покинуть Спасское. Тургенев* гоже
былъ на отлетѣ—надо было ѣхать во Францію.
— Осиротѣетъ там* мои бѣдный носъ, осиротѣетъ!
говорил* Тургенев*.—Там* ужъ нельзя будетъ къ нему
подносить табакерку или табачком* угощать его... кончено!
Зная, съ каким* удовольствіемъ, а можетъ быть и ие
безъ пользы, нюхаетъ Ив. Серг. табакъ н какъ трудно
отвыкать отъ такой привычки, я спросилъ: почему-ліе въ
Парижѣ онъ долженъ будетъ перестать нюхать?
— Нельзя, отвѣчаетъ онъ.—Там* дамы мои не разрешают* мн-й...
— Ну, ты нюхай въ ихъ отсугствіи.
— И этого нельзя—подойдут*—услышать запах*...
И Тургенев* прочел* мнѣ при этомъ имъ сочиненное
французское четверостишіе по поводу своего носа, сиротѣющаго безъ табакерки... Очень сожалѣю, что не записал* этого насмешливо-грустнаго, придуманнаго имъ
четверостишия.
Любой французский автор* вклеилъ-бы его въ свой
водевиль или въ либретто для комической оперы.
Перед* своимъ отъездом* онъ да же сталъ нюхать
табакъ какъ можпо рѣже, чтобъ постепенно отъ этого
отучить себя, и, накопецъ, тяжело вздохнув*, отдалъ,
свою табакерку моей женѣ.
О томъ, какъ живется ему въ Париже и въ каких*
отношеніяхъ онъ стоит* къ г-жѣ Віардо, ИваііъСергѣевичъ
постоянно умалчивал*. Да никто изъ насъ и не рѣшался
его объ этомъ разсирашивать; мы только молча удивлялялись, какъ могъ оиъ такъ подчиняться французскому
сухому и узкому режиму, онъ — такой гостейріимный и
свободолюбивый. Но чужая душа—потемки, и я никогда
не позволял* себе быть судьей его.
Съ пріѣздомъ князя Мещерскаго вечера

наши — по-

слѣдніе вечера въ Спасскомъ—оживились музыкой, иногда
иѣпіемъ.
Я и забыл* сказать, что Тургенев* не разъ припоминал* себѣ тотъ невыразимый восторг*, въ какой когдато повергло его художественное исполненіе г-жей Віардо
лучших* ея ролей. Онъ припоминал* каждое ея движет е , каждый шагъ, даже то впечатлѣиіе ужаса, которое
производила она не только на партеръ, даже на оперн ы х * хористов* H хористок*. Разъ, при Д. В. Григорович!;, онъ такъ увлекся своими оперными восномпианігми, что встал* и жестикулируя, началъ пѣть какую-то
арію.
Теперь, ии красивая игра князя Мещерскаго, нп пѣпіе г-жи ІЦ., ничто уже не могло вполнѣ удовлетворять
его. Все это только терпѣливо выносилось имъ, какъ
любезным* хозяином*, и только.
Однажды пришли ему сказать, что снасскіе мужики
пригнали къ нему въ садъ ціілып табунъ лошадей (и я
видѣлъ самъ, какъ паслись эти лошади на куртинах*
между деревьями).
Тургеневу было это не особеішо пріятно, онъ подошел* ко мнѣ Ii говорить:—Велѣлъ я садовнику н сторожу
табунъ этотъ выгнать, п что-же ты думаешь отвечали
ему мужики?—Попробуй кто-нибудь выгнать—мы за это
и морду свернем*! Вотъ ты тутъ и дѣйствуй! разставя
руки, произнес* Тургенев*.
И оба мы разсмѣялись. Действительно, никакого дѣііствія нельзя было придумать.
XXXV.
Перед* самым* моим* отъѣздомъ, въ саду, наедииѣ,
Тургенев* разсказалъ мнѣ содержаніе еще придуманной
имъ новйстушки, подъ заглавіемъ «Дикарка».

Смутно я помню его разсказъ, но главную суть его
могу разсказать въ нѣсколькнхъ словахъ.
В ъ уѣздномъ городкѣ живутъ двѣ старухи, при нихъ
нлемянница—дѣвушка-дикарка, не потому чтобъ она дичилась людей, а потому, что эксцентрична и своевольна,
и игрива въ высшей степени, дѣлаетъ все, что ей ни
вздумается. Благочестивый тетки терпѣть её ие могутъ,
вся привязанность ихъ сосредоточена на одномъ кот!;,
которого онѣ выростили. Откормленный котъ этотъ былъ
постоянно при нихъ и былъ предметомъ ихъ заботливого
за нимъ ухаживанья. В ъ дом!; ихъ живетъ постоялецъ—
молодой человѣкъ, офицеръ, вышедшій въ отставку, очень
честный, простой и смиренный малый, очень добрый и благоразумный. Мало-по-маду, жплецъ и племянница другъ
въ друга влюбляются, хотя объ этомъ H не говорить. Его
шокируютъ ся шалости, даже ея нецеремонное съ нимъ
обращеиіе ему не иравится; онъ ее безпрестанно журить
Ома становится нѣсколько сдержаннѣе, ибо любитъ его
и увѣрена, что будетъ женой его. Вдругъ, у ея -гетокъ
пропадаетъ котъ, а черезъ два или три дня кота находить убитымъ въ ихъ огород!; пли въ какомъ-то оврагѣ.
Гіодозрѣніе сгарухъ надаетъ иа племянницу. Жплецъ
тоже выслушиваетъ ихъ жалобы на своевольную дѣвушку
и тоже убеждается, что но веѣмъ признакамъ это д)іло
рукъ ея. Это его и огорчаетъ, и возмущаетъ. И вотъ,
когда дѣвушка приходить къ нему въ комнату, онъ начпиаетъ читать ей нотацію, что она не только не умѣетъ
вести себя—она злая, если иозволяетъ себѣ такія жестокости.
— Вѣдь это вы убили кошку? Сознайтесь!
Да, это я ее убила! огвѣчаетъ ему страшно ноблѣднѣвшая дѣвушка.
Она все ему могла простить, но онъ иовѣрилъ клеве гЕ —il этого она никогда ие простить ему.

Съ тѣхъ поръ она избЕгаетъ жильца, смѣется надъ
нимъ и выходить замужъ за иосватавшагося за нее
чиновника въ такую минуту, когда страсть къ ней выростаетъ въ немъ до боли, особливо нослЕ того, какъ
раскрылось, кто убилъ кота, и выяснилось, до какой
степени своевольная дѣвушка нисколько непричастна къ
этому дѣлу.
Конечно, сюжетъ этотъ, обработанный Иваномъ Сергѣевичемъ, не уступилъ-бы другимъ его повѣстямъ и
разсказамъ, но ничего-бы пе прибавилъ къ его литературной сдавѣ. Влюблеиныхъ и въ то-же время рефлектнрующихъ, иерЕшптелыіыхъ молодыхъ людей немало уже
выведено было иа сцену (даже самимъ Иваномъ Сергѣевичемъ).
Разсказы эти доказывают!, только, что голова Ивана
СергЕевича постоянно работала надъ разными сюжетами...
и что будь здоровъ оиъ и проживи еще хоть лѣтъ 10,
русская публика прочла бы немало [превосходных!, разсказовъ, въ род!; «ГГЕснь торжествующей любви» или
«Клара Мішічъ», а можетъ бытыі дождалась-бы новаго
обществеииаго романа с ь новымъ намъ совремешіымъ
героемъ. Ив. Cejir. думалъ все чаще и чаще, какъ бы
ему опять водвориться въ Россіи, иначе сказать, отвыкнуть отъ Франціи и отъ французовъ, которыхъ оиъ ие
разъ называлъ копѣечниками.
Простившись съ своимъ старыми, другомъ и съ его
усадьбой, я одинъ, безъ семьи, черезъ Москву уѣхалъ въ
Питсръ.
Миѣ остается добавить къ этому только двѣ главы,
изъ которыхъ въ одной скажу иѣсколько словъ о сиассктіхъ крестьян ахъ, а въ другой—о нослѣдвемъ пребываIIin Тургенева въ Петербург!;, гдѣ онъ остановился па
обратномъ пути во Францію.

XXXVI.
Кто блуждал* но проселкам* обширной деревенской
Россіи, тотъ должен* иногда сознаться, что среди всяческой степной дичи, безграмотности, пьянства и неурядицы встречаются иногда такіе оазисы, которые изумляют*. Вдруг* нападешь на такую сельскую школу, г д !
ие только есть самое необходимое, ио н роскошь—географическія карты, глобус*, электрическія машинки,
компас* и т. п., куда не только ближайшіе крестьяне
охотно посылают* учиться дѣтей своих* — мальчиков*
л дѣвочекъ, но даже изъ окрестных* сел* и деревень,
верст* за десять, за двадцать, везут* ребят* своих* п
па зиму нанимают* имъ въ избах* углы неподалеку от*
школы, и гдѣ школа переполнена. Или вдруг* встретишь
необычную трезвость, трудолюбіе, взаимную помощь, довольство и даже некоторую степень образованности. Или
наткнешься на образцовую иасѣку, с * тысячами ульев* и
откуда не только пудами вывозят* мед* и воск* на продажу, но и изучают* пчел*, знают* все, что о них*
было писано и печатано. Или зайдешь въ село, гдѣ
крестьянки продадут* вамъ такой букет* из* живых*
садовых* дорогих* цвѣтовъ, что вы невольно перенесетесь мыслыо въ столицу, или глазам* своимъ не поверите. Словом*, всякаго рода на святой Руси есть оазисы.
Расцвѣтутъ они и нріумножатся, или разорить ихъ подозрительное невѣжество, за одно съ рутиной да съ придирчивым* произволом* тѣхъ Чернеиьтхъ, которыми Чичиков* такъ иасмѣшилъ генерала Бетрищева? Неизвестно...
Ничего об* этомъ не говорят* философскія таблицы Пушкина, который черезъ 5 0 0 лѣтъ, не раньше, пророчат*
намъ разлив* роднаго просвѣщенья.
Спасское-Лутови ново—родина Ив. Серг., ие ирпнад-

лежит* къ числу таких* оазисов*. Они никогда не возникают* сами собой, они требуют* ухода, постоянной
заботливости честных* русских* энергических* тружеников* и той практической смекалки или того здраваго
смысла, который умѣетъ обходить всѣ нрепятствія и пользоваться благопріятнымъ стеченіемъ обстоятельств*.
Никто изъ насъ, гостивших* въ Спасскомъ, конечно, ие пожалуется на сиасскііхъ крестьян*. Домъ Ивана
Сергеевича былъ почти-что безъ всякой охраны, особливо днем*... Часто въ хорошую погоду, когда всѣ мы
расходились, стоялъ оиъ пустой, съ открытыми окнами
и дверями. Ничего не стоило, проходя мимо окна, протянуть только руку, чтобъ взять любую вещь—и никто бы
этого не замѣтилъ. Самый двери, выходящія на террасу,
иногда по ночам* стояли съ разбитыми стеклами, и отпереть ихъ тоже ничего ие стоило. Прислуга, Захар* и
семья его, помещалась за кухней, далеко от* парадных*
комнат*; даже звонка и того не было, чтобъ кого-нибудь
позвать; ни дворъ, ни сад* не были огорожены. И что
же?—За два лѣта, проведенный въ Спасскомъ, ни при
Тургенев!, ни въ его отсутствіе, ничего не было унесено, ничего не было украдено.
Но, если вѣрить постоянным* обитателям* Спасскаго
я священникам*, крестьяне будто-бы и за грѣхъ не почитают* воровать и тащить все съѣдобное н все, что
может* идти имъ на топливо. Имъ ни по чем* увезти
стог* с ! н а или скирд* съ барскаго поля, или обить еще
незрѣдые зеленые фрукты, или забраться ночью въ парники и похитить арбузы, или, какъ мы уже знаем*,
зимой вырубить въ саду всѣ скамейки. Полагают* люди
опытпые, что крестьяне и сад* вырубили бы, еслп-бы
не боялись ответственности.
Вообще о чужой собственности в * спасскихъ крестьян а х * самое смутное понятіе. Разъ, священник* увндѣл*

что мужикъ на чужое, еще несжатое поле загнал*
своихъ лошадей. Онъ сталъ его усовѣщевать.
А что, отвѣчалъ ему мужикъ,—али тебѣ жаль? Ну,
коли жаль, такъ ты свой хлѣбъ отдай ему (т. е. тому,
чье ноле онъ вытаіггывалъ).
Знаю, какъ этому порадуются тѣ изъ нашихъ теоретиком», которые и не стоять за собственность; но спасскій мужикъ, да п вообще степной мужикъ—такой консерваторъ, какихъ мало: онъ ие любить и съ трудомъ
выносить все новое. Постройте ему кирпичный съ трубами и тесовой крышей домъ—оиъ не иойдетъ въ него
жить и упрямо останется въ своей курной избѣ съ землянымъ поломъ, подъ соломенной кровлей. Тотъ, кто посвоему переиначиваетъ его жизнь, для него хуже злого
барина, хуже всякаго начальства. Онъ ие терпите никакого вмѣшательства въ свой бытъ, въ свои обычаи и въ
свои вѣковыя привычки.
Иванъ Сергѣевичъ слышалъ, какъ тульскіе мужики
ругали помѣщика III—на за то, что онъ у себя на сараяхъ иоставилъ остроконечный высокія крыши (чтобъ
снѣгъ зимой не держался на нихъ, а скатывался).
Бога въ томъ нѣтъ, ворчали мужики, кто такія
крыши строить... убить его мало... Чертовы эти крыши—
вотъ что!..
— А какъ-же, спросиль я Ивана

Сергеевича,—вы-

носить они паровыя молотилки и вѣялки?
— Оші видяте ихъ несомнѣнную пользу и, главное,
ириглядѣлиськъ нимъ, но за то, продолжал* Тургеневъ,—
какъ-же они и торжествуютъ и радуются, если машина
сломается: радостному говору и толкамъ конца нѣте. Напротивъ, они хмурятся, если все идете хорошо и безъ
всякихъ остановокъ.
У крестьянъ Ивана Сергѣевича по З 1 /» десятины на

душу надѣла. Но, какъ говорите, и въ урожайные годы
зимой они голодают*.
Тотчас* послѣ уборки и молотьбы хлѣба въ Спасскомъ начинаются пиры и свадьбы. И эти пьяные пиры,
и эти пьяны я свадьбы съѣдаютъ много денете. Чтобъ
добыть деньги, продается хлѣбъ, и, везя его въ городъ
на продажу, мужики приговаривают'*: прощай, голубчикъ,
прощай, кормилец*, когда-нибудь мы тебя выкупим*. И
точно выкупают*, когда будущей весной или лѣтомъ приходится имъ туго, и, конечно, они покупают* хлѣбъ гораздо дороже, чГ.мъ продали.
Не смотря на всю свою радость, что сгорѣлъ кабакъ,
спасскіе крестьяне, того-же года, осенью, за два ведра
водки, простили кабатчику дол те, 50 рублей арендных*
денег*, хотя сами нуждались въ деньгах* и не заплатили
своихъ недоимок*.
Крестьянскія дѣвушки рано выходят* замужъ. Смѣются надъ тѣмтг, который въ 1 8 — 1 9 лѣтъ еще ие замужем*. Г а з * , въ Спасской церкви вѣнчалн высокую
рябую, очень некрасивую, пожилую дѣвку съ малорослым*,
блѣдньшъ и худенькимъ парнем*. Онъ такъ испуганно и
злостно поглядывал* на будущую спутницу своей жизни,
что за него было грустно. Невѣста, засидѣвшаяся въ
дѣвкахъ, была изъ богатой семьи, а женихъ—пріемышъ.
Его брали въ мужья только потому, что ей взять было
некого, а онъ женился только потому, что жениться его
заставили тѣ, кто кормил* его.
В ъ 1880 году Иванъ Сергѣевичъ подарил* своим*
крестьянам*, на поправку избъ, 2 десятины строеваго
лѣса и былъ очень огорчен*, когда въ 1881 году узналъ,
что вырубленный лѣсъ мужики продали, а деньги пропили.
Въ 1882 году онъ опять подарил* имъ десятину лѣсу,
когда я писал* къ нему, что крестьяне меньше стали
пить и очень въ діісѣ нуждаются. Въ особенности зимой
ПОЛОНОКІЙ.

тяжело. Дѣти безпрестанно мрутъ отъ дурной пищи. Зимой въ селѣ,—кто-бы могъ это думать!—стаканъ молока
стоить 5 коп., а иногда молока ни за какія деньги и
достать нельзя. О больныхъ мною сказано выше; добавлю
только, что слышалъ.
Есть цѣлые уѣзды, гдѣ вой крестьяне, цѣлыя семьи
ихъ, заражены сифилисом* и вымирают*, такъ какъ
никто не лѣчитъ ихъ, да и лѣчитг, некому. Одинъ земскій врачъ и землевладѣлецъ говорилъ мнѣ на желѣзной
дорогѣ въ вагонѣ: «Охъ! тяжело жить въ деревнѣ! Желаешь помочь и видишь, что нѣтъ никаких* сил* оказать помощь. Ужасно! Мнѣ случалось входить въ избы,
гдѣ вой поголовно лежали въ тифй, и не было никого,
кто-бы ие только могъ имъ лекарства дать, — напиться
воды подать было некому». Это совершенно то-же, что
замѣтилъ и Коцынъ, разыскав* въ Спасскомъ въ пустой избѣ одиноко умирающую въ горячий женщину.
А недалеко, въ селѣ Сергіевй—для крестьян* больница и кровати съ кисейными отъ мухъ загіавѣскамн,
и сама княгиня Гагарина ухаживает* за больными и
сама перевязывает* раны ихъ... Оазис*!
Сиасское-Лутовиново не принадлежало къ числу таких* оазисов*—вотъ и все, что я могу сказать въ заключеніе.
В ъ мое отсутствіе къ Тургеневу иргйзжалъ его
племянник*, тоже Тургенев*, тогда еще студент* Московскаго университета; ІІІейиъ тоже еще оставался.
Если не ошибаюсь, Иван* Сергѣевичъ, преяіде чймъ
покинуть родное гнѣздо свое, былъ уже на закладкѣ
часовни, которую сгроилъ во имя Александра Невскаго.
По крайней мѣрѣ, я слышалъ, что въ ту-же осень 1881 года
каменная часовня эта уже строилась.

XXXVII.
Черезъ двй недѣли, въ концй августа, Тургенев* изд.
Спасскаго перейхалъ въ Петербург* и торопился, очень
торопился въ Париж*, хотя ему туда и не хотйлось
ѣхагь.
Онъ остановился наверху въ Европейской гостиниц й.
Заставать его дома было трудно. Обыкновенно я заходил*
къ нему рано утромъ чай пить.
На другой день его прійзда я и А. В. Топоров*
обѣдали съ ним* у «Донона», въ са.дикй. Тургеиевъ
былъ здоров* и очень веселъ, говорилъ стихи, вспоминал* о Спасскомъ и увйрялъ, что скоро, можетъ быть
къ новому 1882 году, мы его опять увидимъ; говорить
о живописи, о нѣмецкой и французской школах*: послѣднюю опт. ставил* выше первой, особливо ио части
пейзажей. Потомъ, въ концй обйда, мы чокалисі» и пили
за здоровье другъ друга и—не предвидѣли, что мы уже
никогда другъ съ другом* не увидимся.
IIa другой день
жен* были» йхать въ
резъ его содййствіе
бѣднаго труженика.
иришелъ къ нему въ
за границу.

Тургенев* нехотя вторично долЦарское Село къ Г-ину, чтобы чепохлопотать о пенсіи для одного
Къ 4-мъ часам* онъ вернулся. Л
номера, часа за два до его вьгйзда

Онъ встрѣтилч» мень слѣдующими словами:
— Скажи по совѣсти, что-бы ты подумал* о человйк'й, который ѣдеть въ го]>одъ для того, чтобъ сдѣлать
одно нужное, необходимое для него дѣло; думает* объ
этомъ всю дорогу, а, пріѣхавши, совершенно объ этомъ
забывает* — ѣздитъ по гостямъ, да но разным* порученіямъ, хлопочет* о других* и вспоминает* о дѣлѣ
только тогда, когда ему надо выѣхать?
*

Я не понялъ, о комъ это оиъ говорилъ, и шутя сказалъ ему: ну, это какой-то Степка-растрепка.
— Ну такъ этотъ Степка-растрепка—я. Вообрази,
я съ тѣмъ и ѣхалъ сода, чтобъ побывать у Гиисбурга
и с п р а в и т ь с я - е с т ь - л и у меня какой-нибудь документа
въ доказательство того, что въ конторѣ его находится
моихъ 4 0 , 0 0 0 р., и если нѣтъ, то чтобъ оиъ далъ мнѣ
на эти деньги квитанцію,—и совсѣмъ забылъ.
И тутъ онъ заторопился, чтобъ въ одинъ часъ успѣть быть въ коиторѣ у Гиисбурга и вернуться въ го-

О Г Л А В Л Е Н І Е .

Стр.
На

высотахъ

Зоилъ

Дорогая е л к а

по уже сове рш eu по успокоенный.
Надо было опять спѣшнть, чтобы ѣхать на станщю

Вадимъ

его до станціи.
Я остался.

I

И критикъ

стиницу за своимъ чемоданомъ.
Я дождался его возврашенія. Оиъ вернулся усталый,

желѣзной дороги.
Мы крѣпко обнялись и подѣловались.
Это было наше последнее разставаш.е.
Топоровъ сѣлъ съ нимъ въ карету, чтобъ проводить

спиритизма

О томъ, к а к ъ

101
111

морозъ в ъ

ішбѣ х о з я й і і л ч а л ъ

Голетаепъ

Стпхотворенія

въ

179
139

нрозѣ

277

Галлюцинатъ

281.

Честный

335

нростякъ

Три раза в ъ
И.

С.

почь з а ж ж е н н а я

Тургеневъ

у себя

свѣча

461
477