/
Автор: Шерр И.
Теги: всеобщая история история германия история цивилизаций история германии
ISBN: 985-454-248-3
Год: 2005
Текст
ИСТОРИЯ
РЕЛИГИЯ
КУЛЬТУРА
o&bijg.
Иоганн Шерр
ГЕРМАНИЯ
ИСТОРИЯ
ЦИВИЛИЗАЦИИ ЗА 2000 ЛЕТ
том I
УП «Минская фабрика
цветной печати»
2005
УДК 94 (430)
ББК 63.3 (4 Гем)
Ш 36
Охраняется законом об авторском праве. Попытки воспроизведения книги или ее
части без письменного разрешения издателя будут пресекаться в судебном порядке.
Шерр И.
Ш 36 Германия. История цивилизации за 2000 лет: В 2-х т. Т.1. — Мн.: —
МФЦП, 2005. — 544 с., ил. — (Народы Земли).
ISBN 985-454-248-3
Выдающийся ученый, исследователь, писатель и патриот своей земли,
Иоганн Шерр, опираясь на труды и достижения своих предшественников и
современников, выполнил поистине титаническую работу. Он живописно
воссоздал картину, как из разрозненных, враждующих между собой
многочисленных племен, находившихся на чрезвычайно низком уровне
государственности и под неослабным натиском военной мощи Римской
империи, сложилась трудолюбивая нация с самоотверженным характером,
создавшая одну из ведущих стран Европы — современную Германию.
1-й том посвящен периоду с древности до времен Реформации.
УДК 94 (430)
ББК 63.3 (4 Гем)
© УП «Минская фабрика
ISBN 985-454-248-3
цветной печати», 2005
© ООО «Белситис», 2005
3
ПРЕДИСЛОВИЕ РЕДАКЦИИ
В серии «Народы Земли» — история, религия, культура — впервые
более чем за 100 последних лет для читателя выходит рускоязычное
издание книги Иоганна Шерра «Германия. История цивилизации за
2000 лет». И это неслучайно.
Выдающийся ученый, исследователь, писатель и патриот своей земли —
Германии выполнил поистине титаническую работу, опираясь на труды и
достижения своих предшественников и современников в живописном
описании ее истории. Цель была огромна, но и результат поистине впе-
чатляющий. Перед читателем из таинственной глубины веков, от перво-
бытных патриархальных времен германской лесной глуши восстает 2000-
летняя картина превращения территории варварского народа в одну из
ведущих стран Европы. Из разрозненных, часто враждовавших между со-
бой многочисленных германских племен, находившихся на чрезвычайно
низком уровне государственности и под неослабным натиском военной
мощи Римской империи, сложилась трудолюбивая нация с
самоотверженным характером, создавшая современную Германию.
Историческое развитие цивилизации Германии было неотделимо от
развития цивилизации остальных европейских народов. Избрав свой на-
циональный путь развития, население Германии год за годом, десятиле-
тие за десятилетием, столетие за столетием упорно стремилось к созданию
своего, независимого от других в политике, религии, экономике, науке,
культуре и искусстве, мощного государственного образования, каковым
Германия впоследствии и стала.
В становлении и упрочении любого государства случаются разные
исторические повороты и препятствия, и умение обойти и правильно
выбрать дорогу — это судьба и руководителей государства и народа
в целом, о чем неопровержимо свидетельствует всеобщая история.
Вооруженное противостояние племен, княжеств, графств, герцогств и
даже целых стран и их союзов на протяжении длительного времени
вырабатывало в немецкой нации мужественность, храбрость, воин-
ственность и неустрашимость, что и было впоследствии неоднократно
доказано в множестве сражений. Но в конце концов любая война
4________________________________________________________________
заканчивается миром, переделом территорий, контрибуциями и уступает
поле деятельности созидательной экономике, промышленности, торговле,
восстановлению утраченного населения, развитию науки, культуры, ис-
кусства, и подъему государства на более высокий уровень по сравнению
с предыдущим.
Можно по-разному описывать исторические перипетии становления
той или иной страны, но в данном случае для более полного знакомства
и начинающего и более подготовленного читателя с историей развития
Германии выбран академический труд Иоганна Шерра, в котором
история страны доводится до 1865 года. Из-за большого объема он
выходит в 2-х томах.
Обратимся к биографии автора.
Иоганн Шерр — выдающийся немецкий историк литературы, публи-
цист, беллетрист и общественный деятель, родился 3 октября 1817 года.
На его духовное развитие оказали влияние и мать и старший брат То-
мас, занимавшийся педагогической деятельностью в Винтертуре. 1830-
1840 годы Иоганн Шерр провел в Тюбингенском университете, где
изучал филологию и историю. В 1843 году женился на Сюзетте Кюблер,
швейцарке с прекрасным знанием иностранных языков, ставшей посто-
янной помощницей в литературной деятельности вплоть до самой ее
смерти (1873 г.). Иоганн Шерр был избран представителем
Вюртемберга в палату депутатов, в которой отстаивал свободу
убеждений.
Во время революции 1848 он стоял во главе демократической партии,
он отстаивал единство Германии. Участие в народной сходке в
Рейтлингере послужило поводом к осуждению его на 15 лет. Шерр был
вынужден бежать в Швейцарию, где всецело посвятил себя литературной
деятельности. В качестве профессора истории и истории литературы с
1860 года он преподавал в Цюрихе, где и оставался до самой смерти,
последовавшей 21 ноября 1886 года.
Литературная деятельность Иоганна Шерра поражает своей нео-
быкновенной плодотворностью, притом, что с юности он был слеп на
один глаз.
Кроме беллетристических произведений и памфлетов, им написано
множество исторических монографий и несколько больших сочинений по
истории общества и истории литературы.
В стремлении к правде Иоганн Шерр никогда не льстил народу и
его вожакам, несмотря на свою принадлежность к демократической
партии, и восставал против злоупотрабления свободой. Он был в полном
смысле слова идеалистом. Изложение его отличается увлекательностью,
5
язык — яркостью и живостью, обилием новых слов, из которых многие
навсегда вошли в лексическую основу немецкого языка.
Особой популярностью пользуются в Германии его произведения
«Шиллер и его время» (1859, в русском переводе,— М.,1875); «Всеоб-
щая иллюстрированная история литературы» (1895 — 1896, русские
переводы, — СПБ, 1868; М., 1896 —1898); «История немецкого женского
мира» (1860); «Юность Гёте» (1874); «Германия, два тысячелетия
немецкой жизни» (1886— 1887) и многие другие.
На русском языке, кроме упомянутых выше известны исторические
романы: «Исторические женщины» (перевод Есипова, СПБ, 1898) и
«История цивилизации Германии» (перевод А. Неведомского и
Д. Писарева, СПБ, 1868). Для данного издания использованы тексты в
переводе А. Неведомского и Д. Писарева. Иллюстрации взяты из книги
И. Шерра, изданной на немецком языке (готика) в 1886—1887 гг.,
Штутгарте — «Germania, zwei Jahrtausende deutschen Lebens
Kulturgeschishtlish geschildert von Johannes Scherr».
Перед издательской группой стояла сложная задача — сохранить
стиль автора, учесть современные требования синтаксиса, орфографии и
пунктуации русского языка, исправить многочисленные ошибки, опечатки
и просто неточности. Как это удалось — судить читателю.
Кроме множества иллюстраций (более 300) в издание включены также
10 карт Германии и 20 старинных планов городов Германии. Во 2 м томе
есть подборка первоисточников по истории Германии, приведены
указатели — географический и именной, а также хронологическая таблица
с древнейших времен по 1914 г. Период с 1866 г. по 1904 г. кратко описан
в специальном приложении.
В книге «Германия. История цивилизации за 2000 лет» история раз-
вития Германии рассматривается с разных сторон жизни государства —
политико-социальной, религиозной, военной, культурно-исторической,
семейно-бытовой, экономической, юридически-правовой, литературной,
театрально-художественной и научной, географической, исследователь-
ской, музыкальной, изобретательской, патриотической, колонизатор-
ской и просветительской, завоевательной и оборонительной. Здесь все
переплетается: и древняя жизнь германских племен, и великие пересе-
ления народов, и рыцарские турниры, и крестовые походы, и религи-
озные войны, и территориальные претензии отдельных княжеств, кур-
фюршеств и государств, и разбойничьи нападения, и строительство
великолепных построек — от домов простых горожан до дворцов знати
и величественных соборов готического стиля, до сих пор сохранивших-
ся и вызывающих восхищение.
6
Высокое искусство живописи, скульптуры, прикладного
искусства, великолепные празднества, воинское вооружение,
искусство земледелия и виноделия, охотничье занятие, красивые
лошади, политическая раздробленность и создание Священной
Римской империи, соперничество со своими соседями, ближними и
дальними, — Испанией, Италией, Францией, Англией, Турцией,
Австро-Венгрией и своими северными соседями — Данией, Швеци-
ей, Польшей, а затем и Россией, и, нескончаемые войны — все это
есть в истории германского народа. А в области религиозно-церков-
ной именно Лютер вместе со своими соратниками и последователями —
Меланхтоном, Кальвином, Цвингли и другими реформаторами
явился предвестником Реформации в попытке освободиться от
тяжкой десницы Рима, что привело к Тридцатилетней войне 1618 —
1648 гг., закончившейся Вестфальским миром. Англия Генриха VIII
смогла выйти из подчинения в делах церковных Риму, Германия —
наполовину.
В прошлом германской цивилизации многое способно вызывать
восхищение. Например, немецкое изобретение — Ганза — сильнейший
флот, использовавшийся для торговли со всем миром. А вспомните
первопечатника Иоганна Гуттенберга — его изобретение невозможно
переоценить даже сегодня, потому что после него развитие цивилиза-
ции во всем мире пошло совершенно иными шагами. Следует
отметить, однако, что только одно перечисление фамилий
выдающихся людей и граждан Германии, внесших свою лепту в
развитие цивилизации Германии,— ученых, политиков, писателей, ху-
дожников, архитекторов, конструкторов, композиторов, военных
деятелей и т.д. — заняло бы не одну сотню страниц.
И одновременная вечная беда Германии в прошлом — ее раздроблен-
ность, обособленность и кажущаяся независимость отдельных княжеств,
герцогств, графств, областей, городов. До ее окончательного
объединения, последовавшего в 1871 году, их насчитывалось до 330 на
всей территории Германии. Создание сильного объединенного государст-
ва потребовало чрезвычайно много времени и усилий.
Но, когда это произошло, весь мир поразился достигнутому — появи-
лась новая держава, занявшая свое достойное место среди сильных
государств мира. Германия поистине цивилизовалась.
Соперничество внутреннее уступило место соперничеству внешнему —
с другими государствами, и Германия за короткий срок стала сильнейшей
военной державой, отлично вооруженной, с могучей экономикой — наста-
ло время великого канцлера Бисмарка.
7
Успехи Германии в этот период можно наполовину приписать его
сильной политике и противостоянию такому же сильному канцлеру
России — Горчакову. Вопросы европейской политики разрешались Би-
смарком с присущим ему блеском. Его жизнь и деяния представляют
пример патриотизма, которого так не хватало Германии в прошлом и
который поднял значение Германии на небывалую высоту в Европе и
мире в целом.
Курс Бисмарка на становление и упрочение Германии как единого и
сильного государства поддерживался главой Германии — Прусским ко-
ролем, получившим титул Германского Императора,— Вильгельмом I Ве-
ликим, вплоть до самой кончины последнего (в 1888 г.). Через два года
Бисмарк был смещен, поскольку новый император Германии Вильгельм II
не был согласен с политикой Бисмарка по многим вопросам.
«Железный канцлер» пробыл на своем тяжелом посту 30 лет. Его заслуги
перед Германией неоспоримы. Побольше бы ей таких патриотов!
Но пришли другие времена, и заменившие Бисмарка канцлеры:
граф Каприви (1890—1894), князь Гогенлоэ (1894—1900) и Бюлов (с
1900 по 1909), не смогли поддержать славы своего великого предшест-
венника. Убийство в Сараево австрийского наследника, эрцгерцога
Франца Фердинанда, вызвало Первую мировую войну. 1 августа 1914
г. Германия объявила войну великим державам — России, Франции, 3
августа вторглась в Бельгию. 4 августа Англия объявила войну Герма-
нии. Бисмарк не зря предупреждал, что нельзя без напрасной причины
трогать и дразнить своего северного соседа — великую Россию, и что по-
литика дипломатии лучше политики силы, что ни в коем случае не стоит
воевать на два фронта, но его наставления были попросту забыты, и за-
кономерное поражение Германии в 1918 году явилось тому подтвержде-
нием.
После Первой мировой войны, из которой Германия вышла побеж-
денной с огромными потерями и контрибуцией в 5 000 000 000 немецких
марок, экономика её дышала на ладан, ее гордость — флот — был унич-
тожен на 95%, армия распущена, территория урезана. Но ее поражение
стало ее победой в дальнейшем благодаря России, ее несметным и по-
чти что неиссякаемым запасам. Поддержка Германией нового режима
Советской России помогло ей выстоять даже после сокрушительно-
го поражения. В благодарность большевики передали Германии
огромный потенциал старой Российской империи: общий объем
вывезенных в Германию за 1917—1918 гг. материальных ресурсов
приближается к огромной цифре — 3 000 000 тонн угля, пшеницы,
руды, леса, нефти, пеньки и многого другого.
8_______________________________________________________________
Как известно, в силу своей, не совсем правильной политики, (а также
из-за военного поражения Германии, которой противостояло 28 стран
Европы!) последний император (Кайзер) Германии Вильгельм II был
вынужден отречься от престола в ноябре 1918 года Началась новая эпоха
в жизни Германии, но ее рассмотрение остается за пределами данного со
чинения, поскольку это тема новейшей истории Германии.
Итак, читатель, произведение Иоганна Шерра «Германия. История
цивилизации за 2000 лет» — перед тобой и готово к внимательному
прочтению. Уверены, что время, затраченное на это, доставит большое
удовольствие.
Свои отзывы и впечатления присылайте по адресу, указанному в кон-
це второго тома.
9
ЗЕМЛЯ И ЛЮДИ
ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА
В этой книге я хочу впервые представить цивилизацию и бытовую
жизнь немецкой нации в исторической связи, от самых отдаленных вре-
мен до настоящего времени. Я делаю, следовательно, смелый шаг — тут
действительно есть смелость, и эта книга может оказать лишь простую
попытку набросать красками исторических источников общую картину
культурной жизни немецкого народа и выставить эту картину на площа-
ди на пользу и в назидание всем способным ее понять.
Жизнь все решительнее обращается к науке со своими справедливы-
ми требованиями и хочет, чтобы результаты исследования передавались
ей по возможности непосредственно. Признание этого факта решило со-
бой вопрос о форме моего предприятия: я не мог и не хотел писать для
кабинетных ученых, я хотел — пусть мне будет позволено выразить сме-
лым словом мое желание писать для всей нации.
Я хотел написать народную книгу, впрочем, не в тривиальном и ча-
сто употреблявшемся во зло смысле этого слова. Моя опытность достаточно
указывает мне на то, что желание и способность узнать, прочитать и по-
нять книгу, подобную этой, предполагают уже довольно высокую степень
< )бразованности.
Приступая к изложению истории цивилизации и нравов моего отече-
ства, заранее замечу, что мои исследования и изображения не будут стес-
няться его государственными границами. История цивилизации народа
никоим образом нс зависит от решений дипломатических конгрессов.
11оэтому я должен иметь в виду только естественные пределы, указанные
распространением языка, и называю Германией всю совокупность земель,
лежащих в Средней Европе и признанных немецкими по образу мыслей,
10
по языку, по образованности и обычаям. Поэтому я могу считать Вогезы
и Альпы немецкими границами и вовлекать, в частности, немецкую
Швейцарию в круг моих исследований. Страна, лежащая между Немец-
ким, Балтийским и Адриатическим морями, между Карпатами и Вогеза-
ми, между польскими лесами и голландскими болотами, между бернски
ми Альпами и ютландскими равнинами, эта Германия будет местом
действия моего рассказа.
Та мысль, что природа страны обнаруживает сильное влияние на быт,
характер и нравы людей, составляет общепризнанную истину. Устройство
земной поверхности является одной из самых значительных и неизменных
причин исторического развития нации; один геолог имел полное право
сказать, что множество корней человеческой и государственной жизни
спускается глубоко в недра земли.
Природа наделила Германию не слишком роскошно, но и не слишком
скупо. Если она не избавила ее от печальных туманов, от снега и моро-
за долгой зимы, то она дала ей, с другой стороны, богатую цветами вес-
ну, лето, доводящее плоды до зрелости, и светлое кроткое осеннее солн-
це. Переход от холодного времени года к теплому и обратно нерезок; он
совершается постепенно, без скачков, вредных для здоровья. За исклю-
чением немногих бесплодных полос, почва везде дает земледельцу за его
труд достаточное вознаграждение. На необозримых равнинах ветер колы-
шет золотистые волны колосьев, на тучных низменностях растут в изоби-
лии кормовые травы, леса фруктовых деревьев сменяются благоустроен
ными огородами, и на холмах, пригретых солнцем, вьется виноградная
лоза, составляющая главную отрасль богатства в прибрежных областях
Рейна, Майна и Неккара. Подземное богатство германской почвы также
значительно. Пласты торфа и каменного угля готовы для удовлетворения
одной из важнейших человеческих потребностей, целебные источники вы-
брасывают из глубины свои благословенные струи, и богатые рудники от-
крывают свои металлические сокровища горнорабочему, который находит
не только роскошные серебряные жилы, но даже встречает кое-где части-
цы золота. Еще не перевелись в лесах Германии благородный олень и
стройная лань, хотя бизон, волк и медведь истреблены успехами культу-
ры. Бесчисленные стада наполняют наши пастбища, и в реках и озерах
кишит чешуйчатое племя рыб. И природа доставляет немцам не только
необходимое. Удовлетворяя чуткости немецкого народа к звукам и кра-
скам окружающего мира, она позаботилась также о красоте и прелести.
Германия со своими горами и лесами, со своими долинами и реками мо-
жет называться прекрасной страной. Разнообразные формы ее поверхно-
сти доставляют ей ту неповторимость ландшафтов, которая так благотвор-
11
но действует на зрение. От высочайших альпийских вершин на юге страна
постепенно понижается плоскогорьями и горными цепями средней и
низкой высоты до болотистых низменностей северных прибрежных обла-
стей. Если Швейцария, Тироль и Штирия обладают величественной кра-
сотой альпийской природы, то прибалтийские земли наслаждаются
поэзией моря. Швабия тешится грациозной лесной задумчивостью своего
Шварцвальда, прирейнский округ своим романтическим величием,
Тюрингия — идиллическим спокойствием своих полей. Пустыри
Вестфалии располагают путника к глубокомысленному созерцанию,
горные источники Гарца шепчут ему старинные предания, на Гельголанде
и Рюгене дыхание моря расширяет ему грудь, и могучий Дунай уносит
его своим течением через плодоносную Баварию в веселую Австрию мимо
целого ряда пейзажей, богатых красками, полных прелести и живого
разнообразия.
Всем тем, что дала природа, обитатели Германии воспользовались
прилежно и с благодарностью.
В сельском хозяйстве ни одна страна не превзошла Германию, и не-
многие стоят с ней наравне.
Неутомимому трудолюбию и самоотверженной домовитости немецкого
крестьянина следует приписать главнейшим образом превращение герман-
ской первобытной лесной глуши в одну из самых многолюдных и плодо-
родных стран земного шара. Как только историческое развитие сделало
возможным возникновение и усиление мещанства, мы видим, что оно ре-
шительно и настойчиво двинулось по дороге промышленной деятельно-
сти, и с похвальной смелостью открыло себе пути торговли. Славу и гор-
дость этого мещанства составляют немецкие города, поднимающиеся ты-
сячами среди бесчисленного множества многолюдных деревень,
украшенные соборами, галереями и дворцами, наполненные всем, что
придает жизни высшую цену и обеспечивает утонченные наслаждения,
связанные между собой военными дорогами, каналами, железными путя-
ми, на которых паровая лошадь передвигает громадные тяжести с быст-
ротой ветра, и теми столь же удивительными проводами, по которым из-
вестия летают взад и вперед с быстротой молнии. Не одна природа, но и
культура превратила Германию в прекрасную страну, и создания послед
ней в высшей степени способны внушить новую бодрость человеку,
предрасположенному к отчаянию.
Германия лежит между 23° и 37° восточной долготы и 45° и 54°
северной широты. Она обладает, следовательно, таким климатом, кото-
рый одинаково предохраняет жителей от оцепенения севера и от расслаб-
ления юга. Действительно, характер немецкого народа равноудален от
12
всяких крайностей и обнаруживает счастливое смешение скандинав-
ской силы и романской подвижности. Но, чтобы быть беспристраст-
ным, надо при этом упомянуть, что немецкий характер выражается, с
одной стороны, в северно-немецкой упорной флегматичности, с другой
стороны — в южно-немецком неповоротливом филистерстве. Эти осо-
бенности могут, правда, объяснить, но не оправдать тот недостаток
гибкости и подвижности, который слишком часто замечается в немец-
ком народе. Тупая флегматичность и мелочное филистерство сдела-
лись настоящими смертными грехами немецкой нации. А как часто и
губительно чисто немецкие добродетели — настойчивость и верность
— обращались в пороки закоснелости и раболепства, это доказывается
всем ходом немецкой истории. Также история поразительно доказы-
вает, что немецкая мысль, предаваясь комфортабельному самодоволь-
ству, к сожалению, слишком часто упускала из виду необходимость
сочетаться с живой народной силой, чтобы произвести путем этого со
юза свой прекраснейший плод — дело; упоенные чарами идеи, немцы
слишком часто и слишком охотно забывали свой долг в отношении к
действительности, которая в свою очередь достаточно жестоко нака-
зывала их за это пренебрежение. Немцам не удалось установить между
теорией и практикой гармоничное взаимодействие, и поэтому другие
так часто собирали плоды, завязавшиеся из цветков немецкого духа.
Но из всех своих печальных опытов, из всех своих неудач, унижений
и страданий немцы спасли веру в идеал. Эта вера составляет основной
тон их истории.
Большое разнообразие во внутреннем строении и во внешнем очер-
тании почвы Германии дает нам право видеть в разнообразии немецких
племен факт, созданный самой природой. Как нет в Германии государ-
ственного центра, столицы, так точно в ней нет однообразного типа в по-
нимании и видении жизни. Как необыкновенно разнообразно немецкое
население в привычках и обычаях, в устройстве жилья и костюма, в
приемах сельского хозяйства и промышленности! Какое различие в ха-
рактере ландшафтов и в атмосферных условиях между ледниковыми
вершинами Альп и низменностями Одера, Эльбы и Везера, между рей-
нской долиной и полями Силезии! Как различны по образу жизни, по
мыслям и по наречию должны казаться наблюдателю те жители, кото-
рых он встречает, спускаясь вниз по Рейну от ретийских Альп до пре-
делов Голландии или вниз по Дунаю от Шварцвальда до венгерской
границы! Как странен должен казаться бранденбуржец швабу, швейца-
рец — голштинцу, житель рейнских провинций - уроженцу восточной
Пруссии, тиролец — фризу!
13
Выдающаяся черта немецкого характера, уважение и отстаивание лич-
ной самостоятельности как в неделимом, так и в племени, более всего по-
мешала немцам сделаться однородной нацией, замкнутым в самом себе
народным телом. Об этом обстоятельстве может сожалеть патриот, кото-
рый желал бы, чтобы его народу было отведено подобающее место среди
народов Европы или даже в их главе; но историк цивилизации со своей
стороны не должен упускать из виду, что из многочисленных племенных
особенностей возникло множество образовательных влияний, что стрем-
ление к свободному самоопределению во всех условиях материальной и
умственной работы породило много разнообразных течений, что немецкая
обособленность отдельных личностей и племен обеспечила немецкому ге-
нию его самостоятельность, а немецкой нравственности придала глубину
и свежесть, и возбудила, наконец, между отдельными племенами то жи-
вое соперничество в творчестве, которое все-таки обратилось на пользу
национальному целому.
Германия похожа на удивительное индийское баньановое дерево, ко-
торое пускает свои ветви в землю, чтобы они, снова поднявшись к верху
в виде стволов, поддерживали высоко в воздушном пространстве общую
крону, чтобы каждая ветвь сохраняла свою особенность, и чтобы все они,
питаясь соками одного корня, соединялись в общий организм. Немецкий
образ мыслей оживляет все отдельные племена, и их венцом является
единство в царстве немецкого духа. Ближайшая задача настоящего вре-
мени состоит в том, чтобы хранить это единство, приобретенное веками
мужественной и мучительной борьбы, оградить его от любой опасности,
откуда бы она ему ни грозила, из-за Альп ли, из-за Рейна, или из-за Не-
мана, и все сильнее и сильнее вводить его в сознание всего народа. Толь-
ко при добросовестном выполнении этой задачи надежды немцев на го-
сударственное единство могут превратиться в действительность.
Природу Германии относительно устройства поверхности, характера
ландшафтов и атмосферных условий не без основания назвали шерохо-
ватой. В наружности немецкого народа также есть что-то шероховатое, уг-
ловатое. В выражении лица нет южного огня, в движениях и жестах нет
французской быстроты и гибкости. Греческая красота профиля принад-
лежит самым редким исключениям. Но, хотя в низших сословиях труд-
ная работа и гнет лишений, а в высших — превратное воспитание и обе-
зьянство моды во многих отношениях губят естественные задатки теле-
сной красоты, немецкий народ не может быть назван некрасивым. В
самом деле, как любимым немецким деревом является не дуб, а липа, —
это доказывает вся немецкая поэзия со времен миннезингеров до новей-
ших народных песен, — так точно и в немецком лице рядом с резким и
14_____________________________________________________
жестким есть много нежного и мягкого. Светлые, гладкие волосы, белая
кожа, нежный румянец, чистый и доверчивый взгляд глаз, обыкновенно
высокий и выпуклый лоб, отмеченный печатью умственной силы, — все
это смягчает и облагораживает резкие, угловатые и грубые черты немец-
кой физиономии. Весь тип в чертах и в осанке носит характер немецкой
задушевности и искренности, немецкой сосредоточенности, но также и
немецкой нерешительности и склонности к критическим сомнениям.
И как в немецком лице реальные тени стоят рядом с идеальными лу-
чами света, так точно есть они и в нравственном характере немецкого на-
рода. Гете выражает чисто немецкую черту, заставляя своего Фауста жа-
ловаться на то, что две души живут в его груди. Многогранность немец-
кой натуры ведет за собой многочисленные раздвоения и порождает
множество противоречий в характере. Можно подумать, что немецкий
гений не терпит на себе печати твердого характера, и что колебания и
несобранность принадлежат к коренным свойствам немецкой натуры.
Немцы не являются замкнутой, однородной нацией, и у них нет также
раз и навсегда готового национального характера. Припомним, однако,
при этом, что прозаический человек гораздо легче и вернее становится
готовым и законченным целым, чем человек, имеющий в себе задатки
гениальности. Французский ум может быть подведен под казенную
мерку, немецкий — никогда. Зато в немецком народе поражает недоста-
ток одного преимущества, которым обладают французы и еще более
итальянцы, — недостаток инстинкта красоты и художественного чувства
формы. Этот недостаток, мешающий живому действию поэтических и
художественных произведений на массы, обнаружил свое вредное влияние
даже в области немецкой политики. Только народ, лишенный чувства
формы, мог и может переносить отвратительно уродливые политические
комбинации, подобные Священной Римской империи немецкой нации и
Германскому союзу.
Мы уже отметили, что идеализм составляет основное немецкое наст-
роение. Из него вытекает несравненная смелость немецкой мысли, немец-
кое воодушевление к благородному, прекрасному, великому, из него вы-
текает также тот всеобъемлющий космополитизм, который порождает са-
мое великодушное участие и справедливость к другим народам, но
которому один великий поэт-патриот основательно желал указать неко-
торые границы1. Представьте себе теперь немецкий идеализм в высших
его проявлениях — в поэзии, философии, воодушевлении, свободе, в чувстве
правды и космополитизме, и рядом с этим поставьте немецкое филистерст-
во, бессмысленные глаза которого не видят и не хотят видеть ничего за пре-
делами горизонта, открывающегося с колокольни родимого местечка.
15
Какой контраст! Немецкая любовь к родине, конечно, привлекательна и
прекрасна. Но рядом с этим, пропитанным поэзией, цветком немецкого
характера растет ядовитое зелье партикуляризма, растут и множатся все
чужеродные растения, все смешные стороны и пороки, свойственные ми-
ниатюрным государствам. Тоскливое стремление на чужбину — сколько
зародышей образования носит оно в себе, и в то же время сколько
зародышей порчи, когда оно вырождается в обезьянью страсть к
подражанию и в презрение к своему родному и домашнему. Слишком
охотно наслаждается немец «свободой в царстве мечты» и, вместе с тем,
остается в действительности смирнейшим и, (увы!) сознательно
несвободным рабом, патриотический гнев которого мог бы заклеймить,
пародируя слова Гете*. Как трогательна немецкая преданность, но зато
как легко она превращается в подобострастие! Добродетель свободного са-
моопределения имеет также свою обратную сторону — упорное очерстве-
ние головы и сердца и ту «политику единицы», которая из собственного
Я делает центр Вселенной и сводится, наконец, к самому низкому свое-
корыстию. Немецкая семейственность... Как она достойна похвалы в своей
чистоте и искренности! Как она любезна даже тогда, когда за предела-
ми собственного дома, в трактире, старается удовлетворить потребность
в семейной жизни добродушным бражничаньем, вполне понятным толь-
ко немцу! Но как часто глохнет в семейственности чувство гражданина,
понимание общественной и государственной жизни! В мужественности, в
храбрости, в воинственности еще никто не отказывал немцам. На тыся-
че полей сражения они доказали свою неустрашимость. Но печальной
истиной остается то, что немцы почти всегда проливали свою кровь из-за
чужих интересов. Если верность в частной жизни остается до сих пор не-
мецкой добродетелью, то как часто эта добродетель в общественной жиз-
ни становилась сказкой! Превосходно выражается нравственная сила не-
мецкого народа в работе и терпении, в самоотверженной борьбе с житей-
ской нуждой. Но иногда вырывается также из умеренной немецкой
натуры, в виде порывистых извержений, под влиянием еще непобежден-
ной древнегерманской страсти к пьянству, ужасная вспыльчивость, бер-
серкерски-бессмысленная страсть к драке и к разрушению, наследие лес-
ной первобытной дикости. И рядом с этим стоит самая разумная чувстви-
тельность, сострадательное милосердие, заботливое участие к несчастному,
к чужому, к животному, даже к жертвам порока и преступления. Нако-
* В таком смысле:
Человек родился, правда, чтобы быть свободным;
Но для немца высшее счастье состоит в том,
Чтобы служить господам, которых он любит или ненавидит.
16
нец, в немецком народном характере соприкасаются также противополож-
ности серьезности и веселости. Большей частью немец серьезен, часто
скрытен, нередко расположен к тоске и угрюмости. И в то же время, как
он может быть откровенен, общителен, смел, весел, радостен. Свою спо-
собность разумно наслаждаться природой немец делит со всеми отпрыс-
ками германской семьи народов, но только он один знает вполне, что
значить наслаждаться «женщиной, вином и песнью».
Итог: где много света, там много и тени. Только жалкие льстецы без-
думной толпы могут ей толковать, что немецкая народность равняется со-
вокупности всех добродетелей. Кто, умея смотреть глазами и слушать
ушами, жил среди классов, которые преимущественно называются наро-
дом, тот ответит насмешливой улыбкой на рассказы старых идеалистов и
новых сельских новеллистов о правдивости и добродушии, о честности,
верности и добросовестности народа. Прекрасные и прекраснейшие цве-
ты немецкого духа, благородные и благороднейшие плоды немецкой нрав-
ственности растут и созревают только в кругу немецкого образования. Чем
немецкая народная грубость и пошлость стоит выше английской, фран-
цузской, итальянской или русской, могут объяснить только неразумие или
самообольщение. Когда в былое время кардинал Гранвелла называл на-
род просто злобной скотиной, то это, без всякого сомнения, было с его
стороны поповской гнусностью. Но если в наше время в немецких землях
мягкосердечные фантазеры превозносят и восхваляют народ, называя его
вечно добродушным, то мыслящий и опытный человек, конечно, оценит
эту болтовню по достоинству.
После этих вступительных замечаний я немедленно начинаю мой рас-
сказ. Пусть вышесказанное служит ручательством, что он будет
беспристрастен, хотя и крепко коренится в патриотическом чувстве... Что-
бы облегчить наглядность целого, я принимаю обыкновенное деление немец-
кой истории на три периода: средние века, время Реформации и Новое вре-
мя. Первый период я характеризую в основном как католико-романтический,
второй — как протестантски-теологический, третий — как человечно-свобод-
ный. В изображении древности я бы желал представить по возможности об-
новленное преддверие моего исторического здания. Приглашая читателя вой-
ти, я позволю себе пожелать, чтобы он не мог пожаловаться на недостаток
патриотического чувства и исторической верности. Мне придется рассказать
много печального, горького, ужасного, но также и много высокого,
благородного, прекрасного, славного. А в неподкрашенной истине истории
заключается удивительная сила утешения. Из ее серьезной книги слышится
не только приговор неумолимого судьи, но и вещий голос пророка.
LX
Старый мы народ уж немцы,
Но владеть свободно словом
Лишь теперь учиться стали,
Не пора ли по-немецки
Нам и действовать учиться!
Логау
19
Книга первая
ДРЕВНОСТЬ И СРЕДНИЕ ВЕКА
Глава
I
ДРЕВНОСТЬ
Картина страны. — Происхождение, первобытное отечество и имя герман
цев. — Отношение к Риму. — Свержение римского ига. — -«Германия •>
Таиита. — Число жителей. — Немецкие племена. — Оружие, война и охота.
— Пиры. — Скотоводство. — Жилища. — Одежда. — Женщины. —
Немецко германская религия.. - Северно-германское религиозное учение. —
Богослужение. — Обращение к оракулам. — Песни и саги. —
Общественные и политические условия. — Право и суд.
NL должны испытать очень оранное
и своеобразное чувство, если, удерживая в памяти вид Германии того времени,
•дедсгавим себе, что мы две тысячи лег тому наза/ пролетаем лад этой страной.
Во время этого полета мы видим бесконечный лес, над однообразной и мрачной
поверхностью которого возвышаются горы, подобные островам в лесном море.
Г. Байт. «Деревня с домами на сваях»
20
Г. Байт <s Немецкий девственный лес»
Могучие воды, несущиеся в больших речных бассейнах и впадающие
в море среди пустынных берегов, просеки, новины и поселения, рассеян-
ные кое где, вносят мало разнообразия в лесную картину, беспредельная
монотонность которой напоминает вид океана и, Подобно последнему,
способна производить возвышенное впечатление.
В этих обширных землях, наделенных суровым климатом северного
леса, старьте германцы спорили с дикими зверями за обладание террито-
рией, на которой царствовали, враждуя между собой, могучий бизон и
косматый медведь. Ясные воспоминания об этой германской первобытной
лесной жизни сохранились и дошли до нас в живом эпосе, который ды-
шит ароматом старого леса.
Вступая в сумрак древних немецких лесов, мы видим народ, раз-
деленный на множество больших и меньших племен и
представляющий во многих особенностях своего быта поразительное
сходство со свободными кавказскими народами нашего времени. Мы
не говорим здесь о том значительном согласии в образе мыслей, в
нравах и обычаях, которое часто порождается одинаковыми
климатическими воздействиями и одинаковыми условиями жизни. Мы
заметим только, что социальное деление кавказских племен, адыгов,
прежде чем русские покорили и истребили их или выгнали из
отечества, исключительно точно соответствовало германскому общест-
21
венному организму позднейшей древности. Че-
тыре тамошних сословия или класса: пшисы
(князья); уздени (дворяне), чфокольтсы (кре
постные) и пшильты (рабы) соответствовали со-
словиям Nobiles, Ingenui, Liti и Servi в герман
ской системе каст.
Происхождение немецкого народа теряется в
той сказочной дали времен, тайны которой не-
утомимые исследователи наших дней стараются
разгадать, но до сих пор еще не успели привес-
ти к надлежащему всестороннему разъяснению.
Сравнительное языкознание, как известно,
оказало необыкновенно важные услуги в деле
освещения доисторического мрака, и указаниям
этой науки мы в особенности обязаны тем обсто-
ятельством, что происхождение и первобытное
отечество германцев переходят мало-помалу из
мифической темноты в исторические сумерки.
Немцы составляют ветвь великой индогерман-
ской семьи народов, которая охватывает восточ-
ных арийцев (индийцев) и западных арийцев
(иранцев), далее эллинов и итальянцев, наконец,
славян, кельтов и германцев.
Мы должны, следовательно, отнести первобыт
ную родину германцев туда, откуда вышел вели-
кий поток арийской семьи, именно, на среднеази-
атскую сплошную возвышенность, над которой
поднимается Паропамиз или Гиндукуш, отправляя
из своих вечных снегов Инд на юг, а Оксус на се-
вер. Немецкий народ, таким образом, принадле-
жит к кавказской расе, и первобытным отечеством
его были высокие горы. Общие корни в языке,
22_______________________________________________________________
идеалистический основной тон миросозерцания, многочисленные черты
сходства в религии и нравах доказывают его родство с арийцами. Мно-
гознаменательно указывают также на это родство сходные черты древне-
индийских и древненемецких героических преданий, в особенности же
аналогия между индийским героем Карна и немецким Зигфридом.
Когда отделился германский отросток от арийского корня, когда гер-
манцы двинулись из первобытной страны арийцев (Airyana vaedsha) и на-
правились к Европе, до сих пор не удалось определить достоверно; но
можно сделать некоторые правдоподобные предположения. Отделение
германцев от большой арийской семьи произошло, по-видимому, прежде,
чем арийцы перешли от кочевой пастушеской жизни к оседлому земледе-
лию. Это предположение основывается на ясном соответствии санскрит-
ского и немецкого языков в тех словах, которые относятся к скотоводству
(например, санскритское ихап, немецкое ochse — бык; санскр. go, нем.
kuh — корова; санскр. varaha, старонем. barach — свинья; санскр. hansa,
нем. gans — гусь; санскр. avis, старонем. ouwi — овца и др.). Более того,
нить этого соответствия обрывается, как только мы от пастушеских тер-
минов переходим к земледельческим. Так как земледельческая культура
у индийских и мидоперсидских (иранских) арийцев водворилась, по-ви-
димому, не ранее XII столетия до Р. X., то отсюда было выведено
заключение, что отделение германцев и их движение к западу произош-
ло в это время или раньше. В каком отношении находится германское
переселение к эллино-италийскому, славянскому и кельтийскому —
неизвестно. Достоверно только то, что на юге Европы осели греки и ита-
лийцы, в средине — кельты, к востоку за ними — славяне, а на севере —
германцы.
Что касается имени германцев, данного немецкому народу и родствен-
ному с ним скандинавскому, то это имя было, быть может, данью уваже-
ния, которую соседи немцев платили их воинской доблести. Его не сле-
дует считать производным, как это ошибочно делалось прежде, от латин-
ского слова germanus. Оно означает «люди копья», «вооруженные люди»,
«воины», так как старогерманское слово дег использовалось в значении
«копье». Пробовали также произвести имя германцев от кельтийского
слова gairm или дагт — шум, предполагая, что кельты, сталкивавшиеся
на Нижнем Рейне с германским племенем тунгров, дали им название шу-
мящих, крикунов, громко ревущих в сражении. Но, кажется, надо пред-
почесть произхождение от слова дег. Собственно, это имя должно было
произноситься дегтаппеп, с таким же окончанием, как слово alemannen.
Но более мягкая форма germani вместо germanni объясняется тем, что это
имя только в римских и галлоримских устах превратилось в общее имя
23
немцев. Первобытное национальное имя германцев было, кажется,
Teutonen, перенесенное на народ от его мифического родоначальника
Teut (Tuisto) или вернее Deut, потому что в старонемецком языке в
начале этого слова писалось мягкое Th. Имя Teut обнаруживает свой
древний мифический характер близким родством с обозначением понятия
божества в индогерманских языках (deva, daeva, Jeoc, deus, diewas). Слово
deutsch производилось, впрочем, также от diet — старонем. diot
(принадлежащий к народу, народный) и от diutan, deuten — толковать,
объяснять. Существование немецкого языка как национального, в
противоположность романским языкам, впервые засвидетельствовано
документально в 813 году от Р. X. (lingua theutisca, theotisca, theudisca,
theodisca). Но только в X столетии, во времена императора Оттона
Великого, появилось и вошло понемногу в общее употребление
национальное имя Deutsche (Teutonici, Theutones), охватывающее все
немецкие племена. Оттон Великий первый назывался в официальных
актах королем немцев (rex Teutonicorum).
По-видимому, германцы из своей азиатской родины отправились сна-
чала в Скандинавию, в которой, благодаря ее отдельному положению,
старогерманский быт удержался дольше и чище, чем в самой Германии,
куда впоследствии проникла часть народа из Скандинавии, насильствен-
но оттесняя кельтов на запад. В какие времена произошло передвижение
германцев с севера на юг, нам не говорят ни саги, ни история.
Может быть, следует смотреть на переход кимвров и тевтонов через
Альпы, как на следствие того брожения, которым постепенное движение
германцев к югу наполнило немецкие леса. Этим знаменитым походом
двух немецких племен германцы впервые вступили на сцену всемирной
истории. Военный гений Мария и дисциплина римских легионов отвра-
тили еще, правда, от Италии грозное нападение северных варваров, но
передвижение кимвров и тевтонов было только начальным, служило, так
сказать, пророческой прелюдией к тем ужасным нашествиям, которыми
германцы должны были впоследствии сокрушить Рим. Замечательно,
впрочем, что уже первый шаг немцев на сцене всемирной истории, поход
кимвров и тевтонов, был ознаменован основным недостатком немецкой
натуры: недостатком политического смысла, сметливости и такта. Прадед
Михель* дебютировал как храбрый простофиля.
История Рима была тогда историей мира. Первое появление герман-
цев — один из эпизодов римской истории в то многознаменательное вре-
мя. Яростная борьба партий потрясла до основания то громадное здание,
* Михель — юмористическое воплощение немецкого народа, тоже, что Джон
Булль у англичан, или дядя Сэм у американцев.
1Л______________________________________________________________
которое было сооружено военным и административным искусством Рима.
Борьба шла уже не из-за республики или монархии, а только из-за того,
кому держать в руках единовластие. Марий и Сулла один за другим са-
мым грубым образом пользовались верховной властью. Великая война с
рабами (73 — 71 гг. до Р. X.) и заговор Катилины (63 г. до Р. X.) вскрыли
внутренние язвы государства, а история обоих триумвиратов неопровер-
жимо доказывает, что свободные государственные учреждения могут про-
цветать только на почве нравственной чистоты и великодушного патри-
отизма и что именно республика немыслима там, где нет республиканских
гражданских доблестей.
Победив своего соперника Помпея (48 г. до Р. X.), Юлий Цезарь ос-
новал систему цезаризма. Умерщвление гениального человека аристокра-
тами республиканской партии не могло задержать окончательную гибель
римской свободы. Победа, одержанная членами второго триумвирата над
Брутом и Кассием на равнине при Филиппах, решила дело в пользу мо-
нархии, в пользу императорской власти, которую прочно установил хи-
трый Октавиан, освободившийся от своего совместника Антония морской
победой при Акциуме. Принятый им титул Augustus доказал достаточно
ясно, что с этого времени верховное господство над римским миром долж-
но принадлежать одному лицу. Новый император взял для своей монар-
хической политики важный момент из республиканской государственной
идеи Рима, а именно, правило доставлять постоянное удовлетворение ста-
роримской страсти к расширению пределов и к завоеваниям. Величест-
венные внешние приобретения должны были заставить римлян забыть
о потере внутренней свободы, и эта завоевательная политика привела
римское государство в ближайшее соприкосновение с обитателями Герма-
нии. Уже Цезарь во время своего управления Галлией составлял планы
против Германии, и начал приводить их в исполнение посредством неод-
нократных переходов через Рейн. Полководцы Августа явились
продолжателями дел Цезаря, и римляне стали твердой ногой на юге и на
западе Германии, обнаруживая и здесь ту же настойчивость и тот же ко-
лонизаторский талант, с которыми они победоносно водрузили римских
орлов в лесах Колхиды, в илистых равнинах Египта, в пустынях Нуми-
дии, на берегах Испании и в друидских дубровах Галлии. Их победам в
Германии содействовало то превосходство, которое всегда оказывается на
стороне цивилизации при ее столкновениях с дикостью. Римский элемент
делал в Германии такие быстрые успехи, что стало казаться, будто его
господство должно распространиться на всю обширную страну немцев.
Римский топор начал расчищать девственные леса Германии. Военные
дороги пролегли через болота и непроходимые заросли и связали между
25
собой римские поселения; появились постоянные лагери (castra) и сторо-
жевые башни; длинные линии валов были проведены через горы и доли-
ны; возникли города, и в страну были введены римская администрация,
римская юстиция, римский язык. Продажность и пепатриотическое на-
строение немецких князьков облегчали дело завоевания. Германские вла-
дыки вступали в союзы с завоевателями и в качестве римских вассалов
помогали вносить иго Рима в недра своего отечества; сыновья самых зна-
чительных фамилий поступали на римскую военную службу и смотрели
на права римского гражданства и на звание римского всадника как на
блестящую цель честолюбивых стремлений; словом, подчинение герман-
ского элемента римскому шло, по-видимому, самым успешным образом.
Но римляне в своих расчетах упустили из виду одну важную де-
таль — гордую любовь к независимости, которая должна была вооду
шевлять свежий и сильный народ, подобный германцам, и немецкое
пристрастие к старым наследственным обычаям. Вторая черта быть
может еще сильнее первой повредила успеху их предприятия. Герман-
цы возмутились против насильственного вытеснения их языка, их нра-
вов и учреждений, тем более что это вытеснение в отдельных случаях
сопровождалось оскорблениями и жестокостями.
В. Линденшмит. «Арминий похищает Туснельду»
26
Это возмущение нашло себе искусного предводителя в лице Арминия
(Германа), сына Сегимера, который в качестве князя (эделинга, адалин-
га) стоял во главе одной части племени херусков. В Арминии, бесспор-
но, жила и действовала великая национальная идея, посредством которой
он сумел соединить отдельные германские племена для большего удара
на римлян. Одержав во главе соединившихся германцев знаменитую по-
беду в тевтобургском лесу над тремя легионами отборного римского вой-
ска под предводительством Вара (9 от Р. X.), и потом искусно выдержав
войну с римлянами под начальством Германика (15 — 17 отР. X.), Арми-
ний спас самостоятельное существование немецкой народности. Его ум
должен был ясно понять то основное зло, которым испокон веков страдала
Германия. Что может сделать соединенная немецкая сила, это показали
ему его победы; поэтому, отстояв самостоятельность своего народа, он ре-
шился вывести его из состояния разрозненности и раздробленности и до-
вести до национального единства. Идея немецкого единства вплоть до на-
шего времени всегда была богата апостолами и мучениками. Герман откры-
вает собой их ряд. Он пал, предательски убитый своими родственниками
и принесенный в жертву корыстных немецких князей. Они неспособны
были оценить его великую идею, свою низкую зависть и злые замыслы
прятали под обвинением победителя римлян в стремлении к деспотичес-
кому единовластию над Германией. Уже и тогда, следовательно, герман-
ские вельможи поднимали крик об опасности, грозящей немецкой свобо-
Г. Байш. «Памятник Герману»
27
де, тот крик, который они и впоследствии повторяли всякий раз, когда
дело шло о том, чтобы принести в жертву единству отечества свои мелкие
династические интересы.
То сопротивление, которое римляне испытали со стороны Арминия,
обнаружило, однако, же прочное влияние, которое еще более усилилось
войнами за свободу нижнерейнских племен под предводительством
Цивилиса (69 — 71 гг. от Р. X.).
С тех пор нечего было думать о покорении всей Германии, хотя рим-
ляне и старались во все время существования империи поддерживать ста-
рую славу своего оружия на южных и западных границах этой страны.
Победы, одержанные Юлианом над алеманами и франками в начале вто-
рой половины четвертого столетия, составляют один из последних блестя-
щих военных подвигов разрушающейся Римской империи. С этого времени
отношения обеих наций совершенно изменяются. Из оборонительного
положения германцы переходят в наступательное, и когда они, снова одер-
жимые своей природной ненасытной страстью к переселениям, начинают
в качестве завоевателей спускаться с южных склонов Альпийских гор, то
старая Римская держава быстро разрушается и гибнет под их железны-
ми стопами. Мы возвратимся к этому предмету, когда будем говорить о
переселении народов. Теперь мы должны бросить испытующий взгляд на
внутреннее положение старой Германии до начала этого громадного пе-
реворота, совершившегося в Европе.
При тех отношениях, в которых римляне со времен Цезаря находи-
лись с Германией, им было очень важно иметь более точные сведения о
свойствах страны и об особенностях ее обитателей, а не те неопределен-
ные и часто совершенно легендарные сказания, которые были в ходу в
Греции и в Италии насчет лесистых и туманных земель севера. Ревност-
ные исследователи, люди, одаренные политической проницательностью,
постарались отвечать этой потребности; географы и историки древнего
мира стали заниматься старой Германией. Их работы служат источниками
для истории немецкой древности, потому что с самого начала этой исто-
рии и до переселения народов нет никаких туземных памятников языка
или исторических документов.
Прежде всего надо обратить внимание на Юлия Цезаря и Корнелия
Тацита. Первый ввел в свои записки о галльских войнах эпизоды,
трактующие германские дела; второй, величайший мастер римской исто-
риографии, не только тщательно изобразил отношение римлян к герман-
цам в своих двух исторических произведениях (история и летопись), ох-
ватывающих два периода из времен империи, но еще, кроме того, посвя-
тил отдельное сочинение обстоятельному исследованию старогерманских
28_____________________________________________________________
дел. Это знаменитая «Германия» Тацита, или, как это сочинение обыкно-
венно озаглавлено в изданиях, «Книга о положении, нравах и народах
Германии».
Быть может, намерение с укором противопоставить болезненности и
испорченности римской цивилизации здоровую свежесть полуварварской
естественной жизни имело некоторое влияние на великого историка при
расположении красок на его картине старой Германии. Но придавать
«Германии» только сомнительное достоинство натянутого памфлета, как это
уже и делалось, значит совершенно упускать из виду дух высокой
правдивости, одушевлявший Тацита. Пластическая наглядность его показаний
придает значительную долю вероятия тому предположению, что Тацит,
родившийся в начале второй половины первого столетия нашей эры, составил
описание старой Германии на основании собственных
непосредственных наблюдений. Везде он выражается резко, точно, нисколько
не умалчивает темных сторон своего предмета, и только там он становится
неудовлетворительным и неточным, где его римско-греческие мифологические
представления мешали ему понять слишком чуждые религиозные идеи
германцев. Оставляя в стороне эти неточности, мы, при должном внимании к
тем указаниям, которые исходят с других сторон, можем смело довериться его
руководству при нашем странствии через древнегерманские леса.
Чтобы составить себе правильное понятие о положении челове-
ческого общества в известное время, надо прежде всего определить,
из скольких лиц состояло это общество. К сожалению, у нас нет ма-
териалов, чтобы даже приблизительно определить число жителей
древней Германии.
В течение двух тысячелетий Германия испытала самые удивительные
изменения относительно обработки почвы и ее способности кормить лю-
дей. Достоверно только одно, а именно, что на том же самом простран-
стве земли, которое теперь легко кормит миллион земледельцев и ремес-
ленников, во времена далекой древности сотня тысяч охотников и воинов
едва находила себе пропитание. Быть может выход гельветов, которые
во времена Цезаря с женами и детьми оставили свою швейцарскую
родину, дает нам возможность сделать заключение относительно общего
народонаселения всей Германии. Цезарь сообщает нам, что всех
гельветов, людей обоего пола и всякого возраста, было 368 000. Не дает
ли это показание повода к предположению, что в населении всей
тогдашней Германии находилось около полумиллиона мужчин и юношей,
способных носить оружие? Сильный напор вооруженных масс, бросивших-
ся спустя несколько столетий на Римскую империю, заставляет меня ду-
мать, что назначить меньшее число было бы неосновательно.
29
Но, до какой бы цифры ни доходило общее население Германии, оно
все-таки не образовало компактной массы, цельного государства. Уже с
древних времен свободный немец любил жить отдельно на своем клочке
земли — об этом германском обычае нам живо свидетельствуют до сих пор
в особенности крестьянские дворы Вестфалии. Так же точно обосаблива-
лось племя от племени, и это стремление к обособленности, коренящееся
в германской потребности заявлять свою индивидуальность, издавна вош-
ло клином в общую массу немецкой нации. Домашняя жизнь
постоянно оттесняла у немцев государственную жизнь на задний план,
и только одному сыну матери Германии, англо-саксонцу в Англии, было
суждено одинаково сильно выработать и ту, и другую. Древнейшее деле-
ние германцев на племена мы находим у Тацита. Он говорит: «в старых
песнях, их единственных актах и летописях, они прославляют бога Туи-
ско, сына земли, и его сына Манна, как родоначальников и основателей
их народа. Манну же они приписывают троих сыновей, по имени кото-
рых приморские германцы называются ингевонами, живущие посереди-
не — гермионами, а остальные — истевонами». Впрочем римский исто-
рик знает и называет далее также первобытными племенами марсов, гам
бривиев, свевов и вандалов, а Плиний старший со своей стороны говорит
В. Линденшмит. «Пир древних германцев»
30
о пяти племенах или родах (genera) германцев, и называет виндилов, ин
гевонов, истевонов, гермионов и певцинов. Точно определить и указать
происхождение немецких племен в древнее и в древнейшее время — дело
совершенно невозможное. Здесь, и на многих других пунктах германской
древности, ученый спор не прекратится никогда.
Отдельные племена были очень различны между собой по числу своих
членов и по своему могуществу. Только большая общая опасность могла
соединить для совместного действия разрозненные племена, большей ча-
стью жившие между собой во вражде. В обычное время только единство
языка, нравов и религиозных представлений связывало их слабыми уза-
ми. Из древних союзов немецких племен были особенно замечательны по
своему влиянию на судьбу общего отечества следующие три: описанный
Цезарем союз свевов; основанный Германом нижненемецкий союз херу-
сков, и противоположный ему верхненемецкий союз маркоманнов, во гла-
ве которого стоял Марбод. В нижнерейнской области сидели батавы,
выше по той же прекрасной реке убии (при Кельне), тревиры (у Трира),
нервии (в Геннегау), ванионы (у Вормса), неметы (у Шпейера), трибоки
(в Эльзасе); между Рейном и Эльбой жили хатты (в Гессене), узипии (к
северу от Липе), тевктеры (в Берге), херуски (по обе стороны Гарца),
бруктеры (в Оснабрюкской области) и к северу от них — хамавы и ан-
гриварии. Между Везером и Эмсом сидели, может быть, упоминаемые
Тацитом дулгибины и хазуары. По берегам северного моря хозяйничали
хавки и фризы, у Балтийского моря — герулы и ругии, у Нижней Эль-
бы — саксы, а к юго-востоку от них — англы, далее вверх по западно-
му берегу Эльбы — лангобарды, в немецкой области Дуная и впоследст-
вии в Богемии — маркоманны, далее вниз по реке — квады, в Силезии —
семноны и бургунды, между Вислой и Прегелем — готы. Имя свевов
носило соединение многих племен, занимавших обширное пространство
между Эльбой, Вислой и Балтийским морем. Впоследствии этот союз рас
пространился на юг Германии, где поэтому до сих пор еще остается упо-
требительным племенное имя швабов. Границы всех этих и других пле-
мен не могут быть в точности определены. Они уже в древности часто
меняли свои жилища, а переселение народов уже окончательно сглади-
ло последние следы того обозначения германских племенных границ,
которое было сделано Тацитом.
Писатели древности единогласно признают в германцах народ в
высшей степени своеобразный, как в физическом, так и в
нравственном отношении. Тацит в особенности хвалит их как
«несмешанную, только себе самой подобную нацию» (propriam et
sinceram et tantum sui similem gentem exstitisse). Высокий рост,
31
К. Вайгандт. «В домашнем кругу»
мускулистое телосложение, крепкие и подвижные члены, голубые
огненные глаза, рыжеватые волосы, смелая и свободная осанка
считаются характерными признаками германской расы; при этом
храбрость, презирающая раны и смерть, боевой задор, возрастающий
до бешенства, и долгое время внушавший римлянам ужас под именем
furor -teutonicus.
32
В своем рассказе о битвах с Ариовистом, Цезарь очень живо изобра-
жает тот ужас, который чувствовали римляне при своем первом враждеб-
ном столкновении с немцами, и еще в наши дни этот ужас перед «немец-
кими железными сердцами» (cuori di ferro) действовал губительно на ита-
льянцев. При очень недостаточном вооружении, так как германцам тогда
были неизвестны тайны горного и кузнечного дела, они все-таки умели
опрокидывать римские легионы неудержимой силой своего натиска. Глав-
ным их оружием были стрелы и копья; последние назывались фрамами
К. Вайгандт. «Битва с римлянами»
33
и снабженные коротким и узким железным острием, были одинаково
удобны для бросания вдаль и для рукопашного боя. Эти люди, закален
ные против холода и непогоды, не боящиеся ни голода, ни усталости, шли
в сражение, набросив на плечи легкий военный плащ, и редко снабжен
ные панцирем и шлемом. Главная сила их состояла в пехоте, однако они
знали и употребляли также конницу. Они устраивали свой боевой поря-
док клиновидными толпами. Бегство позорило воина, а оставление щита
считалось величайшим бесчестием. Оружие было отличительным призна
ком, украшением и гордостью свободного мужчины; никому не позволя-
лось носить оружие, прежде чем община не признала его к тому способ-
ным. Вооружение юношей щитом и фрамой происходило в полном собра-
нии общины, в котором они только после этого обряда имели право
заседать и подавать голос.
Главенство на войне приносило не рождение, а выдающаяся храб-
рость. Кто возвращался из сражения, переживая предводителя, тот был
обесчещен на всю жизнь. Дележом добычи, дарением коней и оружия,
обильным угощением военачальник теснее привязывал к себе свою воен-
ную дружину. Средства для таких расходов добывались войной и грабе
К. Вайгандт. «Упражнение с оружием»
34
К. Вайгандт. «Возвращение домой со свадьбы»
жом, и отсюда происходит ненасытная воинственность предводителей и их
дружин. Кроме войны, только одна охота считалась еще занятием,
достойным свободных мужчин. Время, которое не было наполнено охотой и
войной, проводилось в ленивом покое или в пиршествах, которыми
поддерживались два главных старогерманских порока: пьянство и страсть
к игре. Пища их состояла преимущественно из хлеба, свернувшегося моло-
ка и дичи. Напитком их, который они любили чрезмерно, был сок, добытый
из ячменя или пшеницы, и испорченный до некоторого сходства с вином (in
quandam similitudinem vini corruptus), как говорит меткое выражение
Тацита. Вот начало того тщательно усовершенствованного впоследствии на-
ционального напитка, который теперь, под именем немецкого пива, известен
всему миру. Так как пиршества продолжались обыкновенно без перерыва
день и ночь, то бражничанье переходило нередко в шумную драку и
оканчивалось смертными случаями. Разгоряченные пивом, а иногда и
трезвые, проигрывали в кости все имущество и, наконец, нередко ставили
под последний удар свою личную свободу. С другой стороны, на пиру об-
суждались почти все важные вопросы. Здесь заключались примирения и
устраивались брачные союзы, здесь даже принимались решения относительно
мира и войны, здесь развертывались в полном блеске гостеприимство, доб-
родетель, которую германцы доводили до всех ее крайних последствий.
Здесь собеседники наслаждались своим любимым зрелищем — пляской
голых юношей между клинками расставленных мечей, здесь, наконец, от-
крывалась при непринужденной веселости вся душа бесхитростного народа.
Единственное достойное упоминания народное богатство древней Гер-
мании состояло в стадах. Почва, обработка которой была предоставлена
женщинам, старикам и рабам, рождала хлеб только для необходимого
35
потребления. Более утонченных и изобильных произведений она не дава-
ла, что бывает обыкновенно везде, где сельское хозяйство находится еще
в младенчестве. Стада рогатого скота и овец вместе с запасом оружия и
конями составляли единственное и драгоценнейшее богатство, которое так-
же давало средства и для меновой торговли. Умение ценить золото и
серебро, знание и употребление денег постепенно перешли в Германию
от римлян.
Способ заселения страны мешал быстрым успехам культуры. Разроз-
ненные и рассеянные, германцы селились там, где их располагали к тому
источник, луг или роща. Дерево и глина составляли обыкновенные стро-
ительные материалы; при этом оштукатуривание стен какой-то блестящей
.«•млей указывает слегка на пробуждение эстетического чувства. В тече-
ние зимы многие искали себе убежища от холода в земляных пещерах. Во
круг каждого жилища был двор, обнесенный забором, так что все вмес-
те образовывало нечто вроде замка (отсюда название Wehre твердыня);
высокое значение этого германского обычая до сих пор живет в правиле
36
X. Байт. «Двор древнегерманской знати»
англичанина: my house is ту castle (мой дом — моя крепость); герман-
ская деревня не образовывала связных улиц; она состояла из нескольких,
отдельно стоящих дворов, рассеянных на обширном пространстве. Города
были просто ненавистны древним германцам. Они смотрели на их стены
как на стеснение мужественно свободной жизни. Когда во время войн
Цивилиса тевктеры приглашали убиев посредством посольства действо-
вать с ними заодно и свергнуть общими силами иго римлян, тогда они,
прежде всего, настаивали на том, чтобы Кельн, знаменитая римская ко-
лония, основанная императрицей Агриппиной, был разрушен, как оплот
рабства, в стенах которого люди теряют свою храбрость.
Проста и груба, как вся жизнь, была также и одежда германцев. Са-
мым употребительным, а у бедных даже единственным платьем был плащ
или хитон из звериных кож или из холста, скрепленный на левом плече
пряжкой или, за неимением ее, иглой терновника. Принимая однако в со-
ображение то, что говорят древние писатели о костюме германцев, мы
можем допустить, что одежда зажиточных людей и женщин пе так сильно
отдавала первобытной лесной дикостью; мужчины носили короткий, плот-
но прилегающий кафтан с рукавами, сверх которого набрасывался плащ
из звериных кож или меха. Женщины носили такой же плащ, а под
ним — длинное платье без рукавов, в котором руки, плечи, шея и верх-
няя часть груди оставались открытыми. Если мы к этому прибавим для
обоих полов пояс, то получим костюм, который в существенных своих
чертах остался неизменным во время всех средних веков. С давних вре-
мен у германских воинов водилось обыкновение покрывать головы го-
ловными шкурами диких зверей для того, чтобы придавать себе в сражении
37
более ужасающий вид. Само собой разумеется, что знакомство с римлянами
должно было повести за собой постепенное дополнение и украшение одежды
и оружия. Более частое созерцание удобств и роскоши, которую римляне
развертывали в своих колониях, в Южной и Западной Германии, должно было
произвести свое естественное влияние на детей леса, тем более что римский ко
стюм в своем основном покрое был похож на германский. Немецкая склон-
ность к подражанию, которая впоследствии внесла в историю Германии так
много жалкого обезьянничанья, довершила остальное.
К. Вайгандт. «Домашняя сцена»
38
Самой светлой стороной в нравах старых германцев оказываются
отношения между обоими полами и положение женщин, положение, не-
сравненно более высокое и благородное, чем то, которое предоставляла
женщине классическая древность. В древнейшее время, конечно, и гер-
манский взгляд на женщину был суров. Что новорожденный мальчик по-
читается выше новорожденной девочки, — это даже и до сих пор не сов-
сем исчезло. И еще в историческое время попадаются черты большой гру-
бости: так, например, фризы отдавали римлянам своих жен как товар,
В. Линденшмит. «Веледа, пророчица бруктеров»
39
чтобы уплатить наложенную дань. Но если художник грек и делец рим-
лянин никогда не могли освободиться от своего взгляда на женщину как
на существо подчиненное и даже нечистое, — в тени германских лесов вы-
рос такой взгляд на женщину, который составляет величайшую славу не-
мецкого идеализма. Что женщина составляет питающее и согревающее
пламя истории, — это первыми узнали германцы; только они действитель-
но ввели женщину в общество. Они видели, по словам Тацита, в женщине
что то святое, вещее; они уважали советы женщин и повиновались их из-
речениям. Каким образом даровитые женщины обладали нередко в Древ-
ней Германии пророческим значением, это показывает засвидетельство-
ванное тем же историком влияние, которым пользовались среди своих со-
отечественников Ауриния и Веледа. Последняя, дева из племени
бруктеров, господствовала на обширном пространстве во время войны
немцев с римлянами при Веспасиане. Цивилис просил у нее советов и пе-
ресылал ей трофеи своих побед. О жречестве германских женщин будет
сказано ниже. Старонемецкие женские имена также свидетельствуют зна-
менательным образом об уважении германцев к женщинам. К самым древ-
ним именам можно причислить: Skonea (прекрасная), Berhta (блестящая),
Heidr (веселая), Liba (живая), Swinda (быстрая). Позднее сюда присо-
единилось много имен не менее знаменательных, из которых мы укажем
в особенности произведенные из weis (белый, ср. Svanhvit) из heit (си-
яющий, ср. Adalheit) из brim (светлый, ср. Kolbrun) и louk (пылающий,
ср. Hiltilouky Со своей стороны немецкие женщины умели также приоб-
ретать и сохранять уважение мужчин. Как для мужчины храбрость, так
для женщины целомудрие было высшим украшением. Потеря девствен-
ности до брака была неизвестна этим высоким, стройным, светловолосым
и голубоглазым красавицам; в тех редких случаях, когда совершался этот
поступок, он заканчивался самым тяжелым для девушки наказанием, так
как ни красота, ни богатство не могли дать мужа обесчещенной девушке.
Самое слово Frau указывает на то, как высоко стояла женщина как су-
пруга; это слово значит веселящая, радующая, а впоследствии оно прямо
стало значить госпожа. Вообще в Древней Германии оба пола не слишком
торопились вступать в брак. Для этого требовалась полная зрелость тела
и духа, и обыкновенно браки не заключались между людьми, не достиг-
шими двадцатилетнего возраста.
В древнейшее время, по всей вероятности, жених, поднося подарки
|х»дственникам невесты, действительно покупал ее у них; впоследствии же
покупка невесты получила более символическое значение и стала нагляд-
но изображать собой освобождение невесты из-под родной опеки отцов-
ского дома и ее переход в род и под покровительство жениха. Подарки
жениха состояли из рогатого скота, занузданного коня и щита, вместе с
40
К. Вайгендт. «Древнегерманская свадьба»
фрамой и мечом; со своей стороны невеста приносила жениху военное
вооружение. Остальное приданое женщин могло заключаться только в
движимом имуществе, по крайней мере в древности, потому что тогда жен-
щина не имела права владеть землей. Только в песнях и сагах случает-
ся, что дева в собрании общины свободно выбирает себе мужа; в этом
можно видеть воспоминание о древнем арийском обычае; в индийских
эпических поэмах царские дочери тоже выбирают себе сами супругов, так
например, Драпауди и Дамаянти. Насколько брачная жизнь древних гер-
манцев стояла выше половых отношений варварских народов, видно из
того обстоятельства, что у большей части племен преобладало единобра-
чие, которое, разумеется, не мешало вельможам и богатым людям дер-
жать наложниц. Святое соблюдение супружеской верности требовалось от
женщины безусловно. Прелюбодеяние было до крайности редко, наказы-
валось быстро, и наказание предоставлялось мужу. В присутствии родст-
венников провинившуюся женщину раздевали и стригли, потом муж вы-
гонял ее из дому, ее секли и водили по всей деревне. По древнсгерманс
кому закону, оскорбленный супруг имел право безнаказанно убить свою
жену и ее любовника, если он захватывал их в минуту преступления; еще
гораздо позднее, в средневековом периоде, германские законы в некото-
рых местностях осуждали нарушительницу супружеской верности на ужас-
41
ную казнь погребения заживо. Впрочем, исправляя прежнюю несправед-
ливость, это позднейшее законодательство распространило свою суровость
и на мужа, нарушающего супружескую верность. Только смерть должна
была развязывать брачные узы. Впрочем, даже и смерть считалась в этом
отношении бессильной. В древнейшее время немецкая вдова, как в наши
дни индийская, следовала за мужем в могилу; на севере этот обычай удер-
В. Линденшмит. «Германское жертвоприношение мертвым»
42
жался гораздо дольше, чем в Германии. Умирая вслед за мужем, жена
приобретала себе всеобщее уважение; оставаясь после мужа в живых, она
покрывала себя позором. Прокопий рассказывает, что у герулов обычай
хоронить жен вместе с мужьями удерживался до V и VI столетия хрис-
тианской эры. Скандинавские источники указывают многие примеры это-
го обычая, коренившегося в религиозных представлениях. Народ думал,
что того покойника, за которым жена следует в могилу, тяжелые ворота
преисподней не ударят по пяткам. В «Северной саге» Гуннгильда умирает
вслед за своим супругом Асмундом, и Саксон Грамматик, рассказываю-
щий эту сагу, добавляет, что народ поставил этой верной жене ее само-
отвержение в высокую заслугу. Нанну сжигают в мифе вместе с ее супру-
гом Бальдуром. Брунгильда сама себя убивает, чтобы не пережить обру-
ченного с нею Сигурда, и, умирая, она корит свою золовку Гудруну за то,
что та не хочет идти на костер вслед за супругом.
Древнегерманский отец гордился многочисленностью своего семейства.
Ограничивать число детей или даже убивать кого-нибудь из последнерож-
денных считалось у древних германцев неслыханной гнусностью. Впрочем,
уродливых детей действительно топили в болотах. К самым тяжелым пре
ступлениям причислялись похищение женщин и насильственное оскорбле-
ние женской стыдливости. Женщина стояла рядом с мужчиной как верная
спутница в счастьи и несчастья; дома она занималась простым полевым и
домашним хозяйством, шла также за мужем в поход, приносила ему пищу
и питье, и своими речами воспламеняла его боевую храбрость. Рассказы-
ваются даже примеры, что женщины своими настоятельными мольбами,
бросаясь навстречу отступающим и, напоминая им о позорном плене,
восстанавливали порядок в поколебавшихся рядах германских воинов и
принуждали их одерживать победу. Но также и о яростной злости,
мстительности и кровожадности германских женщин сохранилось много
свидетельств в саге и в истории, и древнейший по своему содержанию па-
мятник германского духа Эдда в нескольких местах достаточно резко
указывает на то, что коварство и вероломство также принадлежат к чис-
лу женских пороков. В одном месте там даже говорится прямо: «не верь
никто словам девушки или тому, что тебе говорит женщина; потому что ко-
лесом вертятся их сердца, и изменчивость положена в их грудь».
Сопоставив все вышесказанное, мы можем, не оскорбляя древних герма-
нок, выразить то мнение, что они были, по всей вероятности, более сильными
и целомудренными, чем привлекательными и любезными подругами жизни.
Было, вероятно, много жесткого, резкого, мужского в их привычках и во
всем их обращении. Дальнейшей работе цивилизации было предоставлено
развернуть их более нежные и кроткие качества и прелести.
43
В. Линденшмит. «В походе»
В религиозных представлениях народа выражается обыкновенно во
всей своей глубине настоящая сущность его характера, потому что в этих
представлениях, как в фокусе, сходится весь мир идей, обращающихся
в известном человеческом обществе, и потому что из этого центра исходят
все отдельные лучи его взглядов на мир и на жизнь. Смелость, упорст-
во, дикость, обнаруживающиеся во всех проявлениях старогерманского
характера, становятся поэтому вполне понятными только при знакомст-
ве с той религией, под влиянием которой народ думал, говорил и дейст-
вовал. Но здесь изменяют нам наши древние путеводители, потому что,
не умея проникнуться своеобразностью этой северной мифологии, они
перенесли на нее круг идей, принадлежащих их собственному религиоз-
ному учению, и постарались прикрыть неосновательность своих знаний
щитом греко-римских божеских имен. Даже Тацит, при всей своей про-
ницательности, умеет сказать только то, что германцы поклонялись Мер
курию и Марсу, Геркулесу и Изиде; и из всех его замечаний по этому
предмету достоверно и дельно почти только то, что германцы считали
помещение богов в строения несоответствующим их величию, и вместо
храмов они посвящали им рощи и леса.
Немецким исследователям отечественной древности было суждено вы-
яснить древнюю религию германцев, отыскав, собрав, сравнив и истол-
ковав те бесчисленные следы, которые оставили по себе религиозные по-
нятия и чувства их предков. Правда, что наше современное понимание не
может еще быть признано совершенно ясным и законченным; многое в нем
чересчур темно и бессвязно. Изустное предание религии предков, конеч-
но, никогда не обрывалось совершенно в народном духе до настоящего
времени, и множество народных поверий, которые и теперь еще находятся
44
в ходу и отпечатались в бесчисленных мифах и сагах, сохранились из
времен далекой германской древности. Чтобы узнать их языческий харак-
тер, стоит только удалить более или менее искусно наложенные, иногда
очень легкие христианские краски. Зато неблагоприятные случайности и
в особенности благочестивая ярость христианских миссионеров оставили
нам только самые бедные письменные свидетельства о немецком язычестве,
по крайней мере самые бедные подлинные документы языческой религии.
Строго говоря, мы до самого последнего времени знали только два неболь-
ших аллитерирующих стихотворения, две магические формулы, которые
по своему содержанию несомненно относятся к языческой эпохе. Георг
Вайц нашел их в библиотеке мерзебургского соборного капитула, Яков
Гримм их издал. Первое изречение относится к разрешению уз военно-
пленного, второе - к исцелению вывихнутой ноги у лошади. Обе фор-
мулы написаны на старотюрингском наречии и читаются так:
1) Eiris sazun idisi sazun hera duoder
suma hapt heptidun suma heri lezidun
suma clubodun umbi cuoniwidi
insprinc haptbandun invar vigandun.
2) Phol ende Wodan vuorun zi holza
du wart demo Balderes volon sin vuoz birenkit
thu biguolen Sinthgunt, Sunna era suister
thu biguolen Friia Voila era suister
thu liguolen Wodan so he wola conda
sose benrenkt sose bluotrenki sose lidirenkt
ben zi bena bluot zi bluoda
lid zi geliden sose gelimida sin.
По переводу Вакернагеля это значит:
1) Прежде сидели женщины, сидели там и сям:
одни узы связывали, другие удерживали войско,
другие срывали веревки для колен.
Освобождайся от оков, уходи от врагов!
2) Фол и Водан поехали в лес;
там у лошади Бальдера свихнулась нога;
там заговорила ее Синтгунт и Сунна, ее сестра;
там заговорила ее Фрия и Фола, ее сестра;
там заговорил ее Водан, как он умел,
и вывих ноги, и вывих крови, и вывих члена,
нога к ноге, кровь к крови,
член к члену, как склеенные.
45
К этим языческим реликвиям присоединилась еще одна находка, так
называемая нордендорфская пряжка с нижненемецкой рунической над-
писью, разобранной и объясненной Гифманом : «Loga thore Vodan, vigu
Thonar» (Водан, останови огонь! Донар, останови борьбу).
Вторая мерзебургская формула и нордендорфская руническая над-
пись очень важны, потому что они дают определенные точки опоры тому
предположению, что у немецких и скандинавских родственных племен,
при замечательном сходстве в языке, нравах и законах, были также оди-
наковые общие основания религиозных верований. Водан (Wuotan,
Wuodan, Wodan, Woden, Wode) тождествен с Одином (Odhin, Odin),
главным богом, так сказать Зевсом или Юпитером скандинаво-германской
религии, а Тонар или Допар тождествен со скандинавским Тором. Север-
ной религии, вследствие причин, о которых мы будем говорить ниже,
достались на долю большая зрелость, более всестороннее развитие и бо-
лее систематическая обработанность, чем немецкому язычеству, которое
было побеждено и вытеснено христианством, не успев развернуться в пол-
ном своем блеске. Поэтому наши сведения о старонемецкой религии име-
ют более отрывочный характер, между тем как древнее северное языче-
ство является перед нами в виде полной системы, в виде стройного орга-
низма. Но основная сущность обеих одинакова, и Вильгельм Мюллер,
желая наглядно изобразить отношения между немецкой и северной рели-
гиями, метко указал на развитие северных и южных германских наречий.
Как различные диалекты германского языка в целом обнаруживают тож-
дественность в звуках, корнях и флексиях, но как, в то же время, звуки
и флексии в каждом отдельном диалекте приняли свой индивидуальный
отпечаток, как некоторые корни в одном диалекте утратились, а в дру-
гом сохранились и пустили от себя новые отростки, — так точно в веро-
ваниях всех германцев был один основной тип, который однако у отдель-
ных племен испытал еще более разнообразные индивидуальные видоиз-
менения, чем язык.
Если бы мы захотели проследить упомянутый основной тип герман-
ской религии до его глубочайших корней, то должны были бы начать
с адитиасов, космических богов индогерманской первобытной религии.
Но здесь нет места для таких размашистых исследований. Здесь мы от-
метим только в беглом очерке то, что до сих пор сделалось известным о
религиозных верованиях Древней Германии, потом представим по
северным источникам обзор скандинавского религиозного учения и,
наконец, расскажем о богослужении германцев.
Мы не можем считать верным то мнение, будто все религиозные пред-
ставления германцев вышли из понятия одного и притом духовного вер-
46
ховного и первобытного существа. Этому предположению противоречит
то общее познанное наблюдением правило, что до монотеистских идей воз-
вышается только более развитое образование; ему противоречит также и
тот аналогичный факт, что первобытная религия арийцер, родственных
германцам, была космическим политеизмом. И если, как мы увидим ниже,
северное религиозное учение принимает своей исходной точкой Алфаду-
ра (общего отца) — духовное первое существо, то при этом надо сообра-
зить, во-первых, что позднее приведение в систему религии азов делает
еврейско-христианские влияния в высшей степени правдоподобными,
а во-вторых, что эллинский политеизм в своем Зевсе также знает и назы-
вает такого общего отца. Но, если мы даже предположим, что религиоз
ное чувство германцев исходило из понятия одного божественного перво-
бытного существа, которое во всех немецких наречиях обозначалось име-
нем Gott, то мы все-таки должны будем признать, что эта идея божества
очень скоро раздробилась в народном сознании политеистическим или,
пожалуй, пантеистическим образом. Тот взгляд, будто бы в раздроблении
единичного понятия божества на троичность (Вуотан, Фро, Донар) лежало
предчувствие христианской троицы, очень странен, так как арийско-ин-
дийская троица, как известно, гораздо древнее христианской. Троица гер-
манских богов в своем дальнейшем развитии разрослась скоро в дюжи-
ну, которая до сих пор, правда, еще не может быть указана вполне в Гер-
мании но вся вполне известна на севере.
Переходя к отдельным древнегерманским богам, мы видим Бодана
(Вуотана), высшего бога, всепроникающего мирового духа. Он — небо,
обнимающее и защищающее землю; он — солнце, освещающее и оплодо-
творяющее ее; он — творящая сила, формирующая все тела; от него за-
висит в высшей инстанции все: плодородие поля, война и победа; от него
все исходит, и к нему все возвращается. Обнявшись с землей, он произ-
водит на свет своего сильнейшего сына, рыжебородого Донара (сев. Тор),
громителя, неутомимого защитника своей матери, земли и ее возделыва-
телей, мужественно сражающегося с врагами богов и людей. Фро (сев.
Фрейр) — веселящий бог, покровитель мира и брака, творческой, про-
изводительной любви. Цио (Заснот, Закснот, сев. Тир) — собственно бог
войны, как бы исполняющая рука своего отца Бодана во всем, что отно-
сится к войне и сражению. Палтар (сев. Балдур) также сын Бодана,
мудрый, справедливый, красноречивый бог, податель права и закона;
рядом с ним в качестве помощника стоял его сын Форазицо, улаживаю-
щий тяжбы, председатель судов. Аки (сев. Эгир) — бог моря, и Фол
(сев. Уллр) — бог охоты. Мы видим, что все эти боги были космически-
ми и нравственными эманациями всеобъемлющей сущности Бодана. О
47
противнике богов, Логго или Локо (сев. Локки), нашлось до сих пор
немного прямых сведений, но зато есть много косвенных указаний в бес-
численных легендах о дьяволе, находившихся в обращении между наро-
дом. С развитием многобожия везде появляются также женские божест-
ва. Во главе тех богинь, которым поклонялись германцы, стояла Нертусь
(Нирду, сев. Иерд), плодовитая, рождающая мать, олицетворение земли,
которая представлялась женщиной в противоположность небу, олицетво-
ренному в виде мужчины. Далее упоминаются Голда, покровительница
любовников, благословляющая супружества; Перата (Берхта), родствен-
ница последней, богиня женского трудолюбия; Глуодана, защитница до-
машнего очага; Танфана, о которой говорит Тацит и характер которой
еще не разъяснен; Негалления, вероятно тождественная с Фоллой, свев-
ской богиней изобилия; Остара, богиня восходящей утренней зари и вес
ны, приносящей цветы; Фроува, от которой происходит слово Frau —
женщина, прекрасная сестра Фро; наконец Фрикка (сев. Фригг), супруга
Бодана, разделяющая всеведение супруга и его престол, с которого он
окидывает взором все существующее. Этим благодетельным женским силам
противопоставлялась Гелия (сев. Гель), ужасная, неумолимая богиня
преисподней, господствующая над душами людей, умерших от старости
или болезни; это личное понятие в христианские времена превратилось
в местное. Из богини Hellia или Hella сделалась die Hoile (ад).
Как в греческой, так и в древнегерманской религии промежуточную
ступеньку между богами и людьми занимают герои. Христианство сохра-
нило эту промежуточную ступеньку, только на место героев оно поставило
святых. Герои — специальные любимцы богов, ведут с ними знакомство,
производят вместе с богинями сыновей и дочерей, получают от своих бо-
жественных друзей и подруг удивительные дары и переводятся после
смерти в жилище блаженных. Немецкая героология открывается именем
Твисто или Твиско (вероятно вместо Тивиско, т.е. сын Тиу, то есть сын
бога, потому что tius, множ, tivar соответствует арийскому deva — бог).
Твиско, по Тациту, родоначальник германцев, а его сын Манн называется
первым из героев, отцом всех людей. От него происходят, через его тро-
их сыновей, Инго, Иско и Ирмино — три главных немецких племени.
Отсюда список немецких героев становится темным, и на такие имена, как
Скаеф и Гибихо, падают слабые лучи света. Светлее становится в обла-
сти средневековых героических легенд, немецких и скандинавских. Здесь
воображению поэтов ясно представляются герои Зигфрид, Дитрих и
Гильдебранд, Миме, Эигиль, Виланд и Виттих, Вате и другие.
Но религиозные стремления германцев еще не удовлетворились богами
и героями. В действии естественных сил легковерная народная фантазия
КАРТА К "ГЕРМАНИИ" ТАЦИТА
'wvw> Пограничный вал (Limes)
---- Прирейнская линия
пограничного вала до середины II века
нашей эры (Limes vetus)
..... Границы римских провинций
О Населенные пункты
50 0 50 100 150 км
50
везде искала точки опоры для создания божественных и духовных су-
ществ, и именно это одухотворение природы дает древнегерманской ре-
лигии пантеистический оттенок. Конечно, представление исполинов, ко-
торые называются также дурсами и гюнами, имеет в значительной степени
материальный характер; потому что эти неуклюжие существа превосхо-
дят человека только длиной и силой тела, а отнюдь не умом и рассудком:
они «настолько же глупы, насколько длинны». По-видимому, в Германии
совершенно утратилось воспоминание о том враждебном отношении испо-
линов к азам, которое в северной мифологии выразилось очень опреде-
ленным образом. Гораздо более духовное начало, чем то, которое облечено
в образы исполинов, воплощается в полубожественных существах, стоя-
щих ниже человека по величине тела. Они называются вихтами или эль-
бами (сев. альфы) и разделяются на светлых (благообразных) и черных
(карлов). Немецкие сказки переполнены ими, и короли карлов Альберих,
Лаурин и другие также знамениты в героической саге. Вообще, эльбы
добродушны и хорошо расположены к человеку («добрые гольды»), но
эльбинки стараются привлекать в свои объятия красивых юношей, а кар-
лы — красивых девушек. Есть множество различных эльбов: домовые
духи (Heinzelmannchen, Wolterken, Hiitchen), лесные духи (Moosleutchen,
Buschgrossmutter, Moosfraulein) и водяные духи (Nixen, Wasserholden,
Miimmelchen). Наконец, понятие счастья также олицетворялось в миросо-
зерцании германцев. Эта богиня счастья, фрау Сельди, упоминается и ча-
сто призывается поэтами еще в средние века. Но как над людьми, так и
над всеми божественными и полубожественными существами царит на не-
досягаемой высоте вечная естественная необходимость, судьба, олицетво-
ренная в северной религиозной системе в образе трех сестер (норны). Мы
с ними скоро опять встретимся, так как теперь же переходим к изобра-
жению германской теогонии и космогонии, как она заключается в север-
ных источниках.
К письменным памятникам древнесеверного языческого духа судьба
оказалась снисходительнее, чем к древнегерманским. На далеком и уеди-
ненном острове Исландии этот дух нашел себе убежище от преследований
со стороны правителей и христианского духовенства. Туда переселялись
люди из Норвегии с 874 года; там они основали свободную республику,
которая только после 1000 года стала клониться к упадку под влиянием
христианства, перенесенного из метрополии. Эта республика оставила по
себе несколько поэтических и прозаических произведений, которые зна-
комят нас с древним бытом германского мира, с дохристианским герман-
ским миросозерцанием. Исландская поэзия распадается на два главных
рода: божественные мифы и героические саги; кроме того, третий род со-
51
ставляют песни скальдов (скальд — певец, поэт). Старые саги о богах и
героях сохранились как драгоценное наследство в сборнике, знаменитом
под именем Эдды (бабка). Составление этого сборника приписывается
Семунду Сигфуссону, исландскому ученому, умершему в 1133 году; этот
сборник называется поэтому Семундовой Эддой или также «Старшей», в
противоположность к «Младшей», о которой будет сказано ниже. Песни
«Старшей Эдды» написаны аллитерирующими стихами, составляющими
самую древнюю форму германской поэзии. Их авторы неизвестны, их
древность не может быть точно определена. Но, во всяком случае, они по
своему духу и в значительной степени также по своей форме относятся к
глубокой древности. Та поэзия, которой дышат эти песни, смела, сурова
и ужасна, как северная природа. Написанные отрывистым языком, эти
песни мчатся с дикой поспешностью и энергией так, как кидались в бой
толпы свирепых северных героев. Мифологические песни «Эдды» расска-
зывают отдельные божественные мифы или стараются нарисовать в гран-
диозных очерках всю совокупность северного религиозного учения. Это
делает в особенности Велу спа, т.е. предсказание или видение валы (про-
рицательницы, сивиллы); она считается самой древней, и без сомнения,
должна быть признана самой важной из песен «Эдды». Из эпических пе-
сен «Эдды» особенно важны песни о Гельги, рисующие жизнь северных
героев, но собственно для нас еще интереснее тот цикл песен, в котором
обработана сага о Зигфриде и о Нибелунгах; здесь мы имеем древнейшую
из дошедших до нас форм этой саги, хотя она в своем первобытном виде,
52
по всей вероятности, пришла на север из Германии. Впоследствии эпичес-
кая поэзия Древней Скандинавии приняла более историческое направле-
ние. В таком роде ее развивали скальды, творческая деятельность кото-
рых продолжалась от конца VH'I-го до конца XI-го столетия. К поэзии
скальдов примкнула историческая проза Исландии. Самым спасительным
ее произведением оказывается знаменитая история норвежских королей,
написанная Снорри Стурлуссоном, убитым в 1241 году; по своим началь-
ным словам она обыкновенно называется Heimskringla (мировой круг),
начинается с мифической древности и доходит до 1176 года, составляя
превосходное дополнение к «Старшей Эдде» и наглядно выражая в духе
и в форме всю дикость древней северной жизни викингов. Тому же Снор-
ри приписывается главное дидактическое произведение исландской лите-
ратуры, «Младшая Эдда», которая также называется Снорраэдда, хотя
только часть ее действительно написана Снорри; эта книга в трех отделе
ниях трактует сначала о божественных мифах; потом о правилах, которы-
ми должны руководствоваться скальды при составлении своих песен, и на-
конец, об исландских буквах (рунах) и о правилах красноречия.
Азами (сев. aesir единств, as) назывались боги германского севера;
это слово тождественно с готским ansen, которое Иорнанд переводит сло-
вом полубоги (Semidei). Религиозное миросозерцание германцев, как оно
выразилось в Эддах, оказывается политеистическим. Однако этот поли-
теизм стоял гораздо выше простого чувственного фетишизма; в основании
религии азов лежало признавание духовного первобытного существа, об-
щего отца (Walvater, Alfadur, Alldafathr), который существовал до начала
мира и будет существовать после его разрушения. Творческому слову это-
го первобытного существа все обязано своим существованием, в том чис-
ле боги и люди. Различные атрибуты этого верховного божества явились
перед народным сознанием в более осязательных образах богов и богинь.
Так сложился Северный Олимп (Асгард). Верховный владыка его —
мудрый Один, едущий верхом на своем восьминогом чудесном коне
Слейпнире и держащий в руках копье Гунгнир, которое никогда не дает
промаха. Вокруг него группируется его многочисленное потомство: бог
грома Тор, сильнейший в бою, тот из азов, к которому северные мифы
относятся с наибольшим сочувствием, вооружен неотразимо разрушающим
молотом Миеллниром; далее кроткий, справедливый Бальдур, быстрый,
хитрый Гермодур, расточающий песни Брагур или Браги, затем Гейм-
даль, сторож моста Бифрест, ведущего к Асгарду, бог погоды Фрейр,
разбиратель споров Форсети, молчаливый Видар, мужественный Уллер,
Вали, мастерски стреляющий из лука, управляющий ветрами Шердр,
слепой Гедур и неустрашимый Тир. Со своей стороны супруга Одина,
53
Фригг, окружена многочисленной свитой дочерей, спутниц и служитель-
ниц, — Фрея, Идуна, Лофн, Гефион, Сага, Фулла, Сиефн, Эйр, Глин,
Син, Вара, Снотра, Гна и другие находятся под ее начальством.
О норнах и валькириях стоит упомянуть особо. Первые, олицетво-
ряющие собой вечную естественную необходимость, живут под ясенем
жизни Иггдразилем; их три сестры, Урд, Верданди и Скульд, устраи-
вают течение событий по неизменным законам и дают советы азам. На
валькириях (избирательницах мертвых) лежит обязанность разъезжать
в неувядающей красоте по полю сражения, выбирать героев, обречен
ных на смерть, отводить павших в чертог Одина и там прислуживать им
во время пиршеств.
Во вражде с родом азов находятся исполины (Joten, Jotune), живущие
в Иетунгейме, и Локи вместе со своим потомством. Локки — злое нача-
ло, Ариман религии азов. Он сам аз, но совершенно непохож на других;
он — демон, полный коварства и гнусности, отец лжи, творец порока и
беззакония. С исполинкой Ангурбодой он рождает трех чудовищ: змею
Иормунгандр, охватывающую землю (митгардская змея), волка Фенри-
са и отвратительную богиню смерти Гель, господствующую над Гельгей
мом, печальным местопребыванием душ тех людей, которые не умерли
смертью воина. Очень странно, что Локи постоянно появляется в обще-
стве азов, хотя и устраивает им всевозможные огорчения.
Между второстепенными гениями и демонами северной мифологии
значительную роль играют карлы и эльфы (альфы). Первые живут в ска-
лах или под землей; их боятся как колдунов или уважают как художни-
ков. Эльфы разделяются на светлых и черных; первые миловидны, лю-
бят бывать в обществе людей и осыпают их благодеяниями; последние
уродливы, коварны и злорадны.
Общий ход северной космогонии и истории богов изображается сле-
дующими чертами. Когда еще не было ни неба, ни земли, ни моря, тог-
да существовали три элемента — жар, холод и вода, происхождение
которых оставляется во мраке. На юге находился горячий, светлый мир
Муспельгейм, границы которого охранял Суртур; на севере — холод-
ный мир Нифльгейм, о возникновении которого мы также не узнаем ни-
каких дальнейших подробностей. Между этими двумя мирами развер-
залась громадная бездна, наполненная льдом, который складывается
в ней двенадцатью реками, текущими из Нифльгейма. На этом
пространстве встречаются огненные лучи из Муспельгейма и иней из
Нифльгейма. Последний тает, и из падающих капель родятся исполин
Имир и его кормилица, корова Аудгумла, из сосцов которой текут
четыре молочные реки.
54
Однажды, когда Имир спал, он начал потеть, и тогда у него вырос-
ли из-под левой руки мужчина и женщина, и его одна нога сплодила
с другой сына. От этого сына идет род исполинов или йотов, которых
называют также гримтурсами (морозными исполинами). Корова Ауд-
гумла питалась, облизывая ледяные глыбы, имевшие соленый вкус; в
первый день, когда она облизала глыбы, из них вышли к вечеру чело-
веческие волосы, на другой день — голова человека, а на третий вы-
шел целый человек, и звали его Бури. У него родился сын, каким об-
разом — не сказано, по имени Бер. Бер женился на исполинке Бестле
и произвел со своей женой троих сыновей — Одина, Вили и Be. Один
и его супруга Фригг — родоначальники семьи азов. Сыновья Бера
убили исполина Имира, из ран которого натекло столько крови, что
весь род гримтурсов утонул в ней, за исключением одного Бергельми-
ра, который с женой спасся на лодке и от которого впоследствии про-
изошел новый род исполинов; это — своеобразное северное видоизме-
нение предания о потопе.
Из Имирова трупа дети Бера создали мир. Из его крови они образо-
вали море и все остальные воды, из его мяса — землю, из его костей —
горы, из его челюстей и зубов — камни, из его волос — деревья, из его
мозга — облака, наконец, из его черепа — небесный свод с четырьмя уг-
лами; под каждый угол они поставили в виде подпорки по карлу, и этих
карлов они назвали Аустри (восток), Вестри (запад), Нордри (север),
Судри (юг). Мир был еще неосвещен. Тогда сыновья Бера взяли огнен-
ные искры, вылетавшие из Муспельгейма, и прикрепили их к небу, что-
бы они освещали небо и землю и чтобы по их определенному ходу мож-
но было установить деления дня и года. На круглой земле, опоясанной
глубоким Океаном, они укрепили внутреннюю страну плотиной, сделан-
ной из бровей Имира, и назвали ее Митгардом. Но когда они раз подо-
шли к берегу моря, то нашли два дерева и из них создали первую пару
людей: Один дал им дух и жизнь, Вили — разум и движение, Be — язык,
слух и зрение. Мужчину они назвали Аск (ясень), а женщину — Эмбла
(ольха). От них происходит род человеческий, которому Митгард отве-
ден для жилища.
Самим себе азы выстроили посреди мира замок Асгард, который со-
единяется с землею мостом Бифрест (радугой). Двор этого божественно-
го замка называется Идафельд, и там азы собираются для совещаний и
для обеда. Здесь поставлены двенадцать стульев и трон для Одина. Дво-
рец, окружавший эти седалища, назывался Гладсгейм, и был построен
снаружи и изнутри из чистейшего золота. Рядом с ним находился другой
чертог, по имени Вингольф, служивший жилищем для азов.
55
Снабжение Асгарда драгоценной утварью было возложено азами на
карлов, которых они создали из червячков, расплодившихся в мясе Ими-
ра. Был еще чертог, называвшийся Валгаллою (чертогом убитых). Там си-
дели эйнгерии, т.е. убитые герои, и пили божественный мед, причем им
прислуживали валькирии. Каждый мужчина, умиравший в сражении или
от полученных ран, допускался к наслаждениям Валгаллы; поэтому се-
верные воины умирали смеясь, и многие старики, чувствуя приближение
кончины, заставляли нанести себе смертную рану, т. е. поранить себя ко-
пьем, чтобы не отправиться в преисподнюю к синей Гель.
В Иетунгейме жил исполин, которого звали Нарфи (мрачный) и у ко-
торого была дочь по имени Нот (ночь). От своего первого супруга Наглфа-
ри она родила сына Аудра (материя), от второго супруга Аннара — дочь,
Иерд (земля), от третьего супруга Деллингра, принадлежавшего к племени
азов, опять сына, Дагра (день), который был светел и красив. Тогда Аль-
фатер взял ее дочь (ночь) и ее сына (день), дал им два коня и две колес-
ницы и поместил на небо, чтобы они через каждые двадцать четыре часа
объезжали землю. Ночь едет впереди на своем коне, которого зовут Грим-
факси (инеегривый) и который каждое утро орошает землю пеной своего
оскала. День следует за ней на своем коне Скинфакси (светогривый), ко-
торый блеском своей гривы освещает воздух и землю.
Далее у одного человека по имени Мундильфери было двое детей; они
были прелестны и красивы, и он назвал сына Мани (месяц), а дочь Соль
(солнце). Их гордость прогневала азов; они взяли брата и сестру, поса-
дили их на небо и приказали Мани управлять ходом луны, а сестре его
Соль вести жеребцов, впряженных в колесницу солнца, которую азы со-
орудили из огненных искр, добытых из Муспельгейма. Солнце и месяц
едут так скоро, потому что их постоянно преследуют два громадных волка
Скелль и Манагарм (лунная собака) — дети исполинки.
Долго жили азы весело и беззаботно, проводя золотой век; опасные
дети Локи были на время сделаны безвредными, так как Гель получила
господство над царством мертвых, митгардская змея была брошена в Океан,
а волк Фенрис связан веревками, которые черные эльфы сплели из волос
бороды девы и из звука кошачьей поступи (в игре невозможностями древне-
северная поэзия обнаруживает знаменательное сходство с древней
индийской поэзией).
Но их злейший враг, сам Локи, не оставался в бездействии. Миф о
грех исполинских девушках, пришедших в Асгард и отнявших у азов
чудесные золотые доски, на которых были написаны властные над судь-
бою руны (изречения) древнейшей мудрости, можно принять за указа-
ние на Норн, определявших богам их судьбу. Эта судьба понемногу ом-
56
рачается, в особенности же тогда, когда коварство Локи повлекло за со-
бой смерть справедливого Бальдура. Боги, правда, отомстили изменнику
Локи за это и за другие преступления, приковав его к скале так, что по-
вешенная над ним ядовитая змея постоянно орошает ему лицо своим
ядом. Здесь мы встречаем одну из немногих нежных, одну из прекрас-
нейших черт северной мифологии. Жена Локи, Сигин, с неизменной вер-
ностью остается при скованном муже и с трогательной любовью не до-
пускает змеиного яда до его лица, держа над ним чашу, когда чаша на-
полнена, тогда Сигин ее выливает; но пока это делается, жгучий яд
каплет Локи в лицо, и от этого он так сильно корчится в своих оковах,
что потрясает всю землю, и люди называют это землетрясением. Осво-
бодится он снова только во время сумерков богов (Рагнарек) . Это
светопреставление. Ужасные предзнаменования возвещают это великое
событие. «Братья сражаются между собой, — говорится в Велуспе, — и
убивают друг друга, породнившиеся нарушают родовой союз; неслыхан-
ное совершается неслыханное, великое прелюбодеяние (очень характер-
но!); век топора, век меча, щиты разбиваются, время ветра, время вол-
ков, прежде чем мир разрушится».
Само светопреставление северной религии очень наглядно описывается в
«Младшей Эдде» следующим образом. «Тогда случится то, что покажется
ужаснейшим знамением: волк проглотит солнце на великое горе людям.
Другой волк ухватит луну, и звезды посыпятся с неба. Тогда случится также,
что земля заколеблется и все горы, и все деревья повырвутся с корнями, и горь!
повалятся, и все цепи и оковы порвутся. Тогда волк Фенрис освободится, и
море зальет землю, потому что митгардская змея воодушевится опять
мужеством ютов и полезет на сушу. Волк Фенрис мчится, разинув пасть, так
что верхняя челюсть достает до неба, а нижняя прикасается к земле. Огонь
пышет из его глаз и ноздрей; митгардская змея харкает ядом, так что воздух
и море воспламеняются; ужасен ее вид, как она сражается рядом с волком. От
всего этого шума трескается небо. Тогда выезжают сыны Муспельгейма,
впереди едет Суртур, за ним и перед ним — пылающий огонь. В то время,
когда они едут через мост Бифрест, он подламывается. Тогда сыны Муспеля
направляются в ту равнину, которая называется Вигрид. Туда является и волк
Фенрис, и митгардская змея, и Локи там будет, и с ним все гримгурсы и вся
свита Гели. И когда совершаются все эти события, тогда поднимается Гейм-
даль и трубит изо всех сил в рог Гиаллар и призывает всех богов к борьбе.
Один впереди, за ним все азы и эйнгерии спешат на поле сражения. Один спе-
шит на встречу к волку Фенрису, и Тор идет с ним рядом, но не может ему
много помочь, потому что все его силы поглощены борьбою с митгардской
змеей. Фрейр борется с Суртуром, и сражаются они жестоко, пока Фрейр не
57
погибнет. Между тем, Гарм, собака, тоже освободилась. Она борется с Тиром,
и они уничтожают друг друга. Тору удается убить митгардскую змею, но едва
он отошел на девять шагов, как падает мертвым от того яда, которым облило
его чудовище. Волк Фенрис пожирает Одина, и тут смерть Одину. Тогда Ви-
дар обращается против волка, наступает ему ногой на нижнюю челюсть,
схватывает его рукой за верхнюю челюсть и разрывает ему пасть пополам, и
тут приходит конец волку. Локи сражается с Геймдалем, и они убивают друг
друга. Затем Суртур бросает огонь на землю и сжигает весь мир»2. Впрочем,
нс такими потрясающими ужасами заканчивается северное религиозное
учение. Бушующая песня бури переходит в кроткий шелест нового утра
творения, которое наступает тогда, когда истощается ярость огня,
истребившего мир. В обновленной красоте, в зеленеющем убранстве, земля
снова выплывает из морских волн, и на ней растет несеянный хлеб. Азы снова
восстают из своего уничтожения, являются в Асгард и снова находят там
золотые доски с рунами. Человеческий род также не весь уничтожен. Одна
пара людей, Лиф (жизнь) и Лифтразир (жизненная сила) спряталась от
пламени Суртура в Годдмимирском лесу и питалась утренней росой. От них
двоих расплодится такое многочисленное потомство, что оно заселит всю зем
лю. Души людей, погибших при сражении мира, будут жить в Настранде
(стране мертвых), где страдают злые, и в Гимиле (небе), где добрые наслаж-
даются бесконечным блаженством. Таким образом, мы находим также и в
древнегерманской религии многознаменательное учение о конечном возрож-
дении вселенной, причем, конечно, следует заметить, что тут действовали
христианские влияния. По крайней мере, учение о наказании злых в аду и о
награждении добрых на небе решительно носит на себе христианский
отпечаток, хотя, впрочем, вера в загробную жизнь составляла коренную черту
в религии азов.
Богослужение древнегерманской религии было очень простым. Герман-
ская мечтательность устраивала места своего богопочитания в таинственном
мраке лесов и охотно придавала обрядам культа мистический оттенок, что
обнаруживалось в особенности в служении Нертус (Иерд) на Рюгене (или на
Гельголанде? или в Зеландии?). То, что говорит Тацит об этом предмете,
доказывает, впрочем, что религиозные верования германцев обнаруживали
умягчающее, миротворящее влияние на их суровые умы. Уже совершенная
неопытность германцев в пластических искусствах мешала им придавать
большую цену изображению богов; однако такое изображение отнюдь не
исключалось решительно.
Это доказывает, в особенности, знаменитая национальная святыня
древних саксов, Ирминзейле (Ирминова статуя), которую разрушил Карл
Великий. Она изображала вооруженного мужчину, который в правой
58________________________________________________________________
руке держал знамя, а в левой — весы как символ военного счастья. Быть
может, то было изображение Сакснота (Цио, Тир) .
Донару был посвящен дуб как символ силы. Кроме рощ, священны-
ми местами были также источники, водопады, горные вершины.
Кроме молитвы, к богослужению принадлежали также, как об этом
можно заключить из старых народных обычаев, пение и пляска, и торже-
ственные процессии, которыми сопровождалась в особенности смена вре-
мен года. Самое радостное празднество в этом роде вызывало наступле-
ние весны.
Но самую существенную часть богослужения составляли жертвопри-
ношения; в германской религии также существовала та мысль, которая в
самых разнообразных формах повторяется во всех вероисповеданиях,
мысль о том, чтобы ублажать богов поднесением жертвенных даров, как
бы покупать их содействие или благодарить их.
Германцы приносили в жертву своим богам плоды, животных, и — об
этом нельзя умолчать — людей. Геты, в которых мы, по мнению Гримма,
должны признавать ближайших предков германцев, имели обычай раз в
пять лет посылать гонца к богу Замолксису (Гебелейцейсу) , то есть, при-
носить его в жертву богу. Человеку, обреченному на жертву, связывали
руки и ноги, потом его бросали кверху и ловили при падении на три копья.
Своеобразное служение с человеческими жертвами и с вопрошением
оракулов было замечено у кимвров при их вторжении в верхнюю Италию
(в 101 году). У них были жрицы, седые от старости, босые, облеченные
в белые одежды, опоясанные медными поясами, с обнаженными мечами
в руках. Так они в лагере вышли навстречу к пленным римлянам, увен-
чали их и повели к большому медному котлу. Здесь верховная жрица пе-
ререзала горло жертвам, которых приподняли к краям котла, и затем они
стали пророчествовать по крови, текущей в котел.
Саксы, отправляясь в опасную экспедицию, приносили в жертву Во-
дану десятого человека; катты во время войны с гермундурами дали обет
принести в жертву всех людей и лошадей, которые попадутся в плен; ло-
шади считались жертвенным даром, особенно приятным божеству.
У скандинавских германцев человеческие жертвы удержались дольше,
чем у германских. Снорри в Инглингасаге (18) рассказывает: «Домалль-
ди получил наследство после своего отца Висбура и господствовал над
землями. В его дни в Швеции случился большой голод и нужда. Тогда
шведы принесли большие жертвы в Уппсалире; в первую осень они по-
жертвовали волов и этим не поправили урожая. На следующую осень они
принесли человеческие жертвы (mannblot), но хлеб уродился также дурно
или даже еще хуже. Но на третью осень шведы в большом числе явились
59
в Уппсалир, тогда, когда надо было приносить жертвы. Тут вожди
посоветовались между собой и согласились, что неурожаи будут продол-
жаться при их короле Домалльди и что надо его принести в жертву, чтобы
добыть себе урожайные годы, и что надо напасть на него и убить и оба-
грить его кровью алтари богов; и так они сделали». Своего короля Олафа
Третелгию «шведы также отдали Одину и принесли в жертву, чтобы
добыть себе урожай» (Инглингасага, 47).
Три главных времени жертвоприношений в германском богослуже-
нии приходились приблизительно на день св. Мартина, на рождество и
на день св. Вальпурга. К жертвенному служению принадлежало также,
по всей вероятности, зажигание огней на горах и холмах. Из ржания
лошадей, из полета и крика птиц извлекались разнообразные предвеща-
ния и приметы. Также истолковывались шум, волнение и кружение те-
кущих вод.
Когда германский предводитель Ариовист сражался с Цезарем в Гал-
лии, то альруны или прорицательницы, перешедшие вместе с ним через
Рейн, объяснили ему, что они наблюдали течение и журчание ручьев и
рек, и что, по их приметам, немецкое войско не одержит победы, если оно
до новолуния вступит в сражение.
Другой способ гадания был основан на вытаскивании или собирании
рун. Употреблявшиеся при этом приемы доказывают в то же время, что
в древней Германии существовало что-то вроде буквенной системы пись-
мен. На отломанных ветках фруктового дерева, — к этому разряду дере-
вьев причислялся также и бук, особенно часто употреблявшийся в этом
случае, — вырезались или нацарапывались различные знаки. Потом эти
ветки или палочки рассыпались как попало на землю, подбирались
опять, и их смысл истолковывался по знакам, или так, что из отдельных
букв, по мере того, как они поднимались, составлялось какое-нибудь сло-
во, или же так, что имя каждой отдельной буквы приводилось в соотно-
шение с тем делом, по поводу которого делалось гадание.
Это древнегерманское буквенное письмо не было общераспространен-
ным знанием, и поэтому оно получило название рунического письма
(от слова Runa — тайна). Во время средних веков руны еще долго
вырезались на дереве или вырубались на камне, в особенности в Скан-
динавии.
В Германии вряд ли существовало особое замкнутое сословие жрецов
и жриц. Каждый свободный мужчина был жрецом своего дома, каждый
старший — жрецом своей общины. Но так как, по верованиям германцев,
в женщине было что-то священное, то на женщин преимущественно и воз-
лагались жреческие обязанности. Одной из главных сторон жреческого
60
служения были исследование судьбы, прорицание. Женщины, одаренные
в этом отношении большими способностями, пользовались особенным ува-
жением, как это видно из примера вышеупомянутой Веледы и из других
случаев, о которых также было сказано выше. Основанием этого уваже-
ния было, бесспорно, учение о норнах. Постепенное перенесение их ка-
честв на прорицательниц (Volur, Walen) может быть ясно прослежено. Но
почитание этих вещих женщин, которые, кроме прорицания, занимались
врачебным искусством, должно было с течением времени превратиться в
ненависть и жестокос гонение.
Можно смело утверждать, что предания о старогерманских валах в
христианское время доставили творческой силе теологической и исследо-
вательской фантазии повод изобрести ту совокупность обычаев и мнений,
В. Линденшмит. «Кимврийские жрицы»
61
которая до наших времен обозначается именем «колдовства». Колдовст-
во, о котором мы в своем месте будем говорить подробнее, процветало
также и в негерманских землях, но этим не опровергается наше мнение,
потому что старая народная религия у различных народов обнаружива-
ет значительное сходство, как в основных мыслях, так и во второстепен-
ных подробностях.
Как только народ переходит из положения дикости в круг культуры,
он начинает создавать поэтические проявления своей духовной жизни.
Такие проявления особенно охотно привязываю! ся к делам предков и
принимают преимущественно эпический характер уже потому, что ребя-
ческая наивность ухватывается за материальную сторону жизни.
Глубоко-поэтический дух пронизывает собой все германское и служит
нам порукой, что божественная искра поэзии пылала в Германии со вре-
мен седой древности. До какой смелости и до какого могущества подни-
малась у древних германцев сила воображения — основное условие вся-
кой поэзии, видно из германской мифологии, над материалом которой
раньше могла упражняться поэтическая деятельность.
Старые песни о Туиско и его сыне Манне, легендарных родоначаль-
никах немецкого народа, были также мифического содержания. Эти пес-
ни Тацит называет единственными историческими памятниками Древней
Германии, и действительно, эпическая народная песня заменяла собой
историографию. Прозы еще не было.
Г. Шенлебер. «Рунический камень на о. Рюген»
62
Более историческим содержанием отличались, без сомнения, поздней-
шие песни о подвигах освободителя Армина, песни, которые еще в кон-
це первого столетия нашей эры звучно пелись немецкими племенами. Пес-
ни раздавались на пиршествах германцев, и с песнями они шли в сраже-
ние. По слабейшему или сильнейшему звуку боевой песни они старались
угадать исход борьбы; поэтому они, затягивая свою песню, держали так-
же перед губами впадину щита, чтобы звук раздавался громче. Отсюда
военная песня получила название бардит (щитовая песня, от
древнесеверного слова bardhi — щит).
Некоторые ревнители немецкой народности вывели отсюда заключе-
ние, что в Древней Германии существовала особая корпорация поэтов
и певцов, которые назывались бардами, но это заключение совершенно не-
основательно и обусловливается перепутыванием германских нравов
с кельто-галльскими.
Что касается формы древних мифических и военных песен, к которым
присоединялись, быть может, сатирические, ругательные и загадочные
песни, то всего вероятнее будет предположить, что она подчинялась за-
кону аллитерации, как мы это видим во всех остатках древнейшей гер-
манской поэзии.
Очень правдоподобно, что древнейшая дохристианская немецкая по-
эзия занималась преимущественно двумя главными сюжетами — сагой о
Зигфриде, убившем дракона, и сагой о волке Изенгримме и лисе Рейн-
гарте (это значит хитрый, в уменьшительном на нижненемецком Reineke).
По крайней мере, эти саги своими корнями уходят далеко в глубокую гер-
манскую древность, что доказывается специфическим мифически-языче-
ским характером первой и наивной лесной первобытностью последней.
Обработка обеих началась, быть может, уже тогда, когда немецкий язык
только отделился с достаточной определенностью от общего корня язы-
ков санскритского и вендского, кельтского, эллино-италийского, славян-
ского и германского.
Чтобы дополнить эту картину древней Германии, надо еще обратить вни-
мание на политические и юридические условия древнегерманской жизни.
Много было говорено и спето о старонемецкой свободе. Непроститель-
ное незнание и простительный энтузиазм общими силами постарались ук-
расить государственное хозяйство древних германцев таким сиянием
свободы, фантастический блеск которого не мог устоять перед светом бес-
пристрастного исследования. Правда, в древнегерманской свободе, про-
тивопоставленной гнилости римского мира, лежали задатки второй юнос-
ти Европы, но правда и то, что о свободе в теперешнем смысле, то есть
о распространении вечных человеческих прав на все классы нации, не
63
было и речи. Были там свободные люди — точно, но рабов было
гораздо больше.
Весь народ распадался прежде всего на два больших сословия: на
свободных или привилегированных и на несвободных или бесправных.
Последние были значительно многочисленнее первых. Во все времена
господин, именно для того, чтобы быть господином, нуждается во мно-
гих рабах. Сословие свободных и сословие рабов подразделились впос-
ледствии каждое на два разряда: первое — на благородных свободных
(Adalinge, Edelinge, в старых законах nobiles) и простых
свободных (Gemeinfreie, ingenui или liberi), второе — на крепостных,
обязанных служить или платить оброк (Liten, liti), и на собственных
рабов (Schalke, servi). Рабы — сословие, образовавшееся из военно-
пленных, положительно ставится древними законами на одну доску с
животными.
Немецкий раб был вещью, товаром, орудием мены; господин мог без-
наказанно бить его, увечить, убивать, потому что по древнегерманским
судебным уставам только свободные люди находились под покровитель-
ством законов. Крепостные или литы отличались от шальков тем, что им
были предоставлены от господ участки земли для обработки и для поль-
зования за известные услуги и уплату оброка (Feod) и что они могли про-
даваться только вместе с той землей, на которой были поселены.
На экономических отношениях крепостных к землевладельцам осно-
вывается выработавшаяся впоследствии ленная или феодальная система
(именно от Feod). Крепостному, конечно, было лучше, чем настоящему
рабу, собственно в том отношении, что ему предоставлялась возможность
зарабатывать и наживаться, и таким образом выкупаться впоследствии из
рабства, однако надо заметить, что потомки вольноотпущенного лита толь-
ко в третьем поколении начинали пользоваться всеми правами свободных
людей. Пока он был крепостным, он, подобно рабу, не имел права жало-
ваться и появляться лично в суде, а должен был выбирать себе предста-
вителя из свободных людей.
Как жестоко поступали с рабами, видно уже из той статьи закона, что
рабу, уличающему господина в преступлении, не следует давать веры.
Чем больше бесправность несвободных, тем больше привилегии свобод-
ных. Одни свободные имели право носить оружие, они одни имели мес-
то и голос в народном собрании, они одни могли быть обвинителями, сви-
детелями и судьями, они одни могли исполнять обязанности жрецов.
Таким образом, богослужение, законодательство, администрация и су-
дебная власть находились исключительно в их руках. О демократичес-
кой струе, проходящей через древнегерманскую жизнь, можно поэтому
64 __________________________________________________________
говорить только в том случае, если ограничивать понятие народ меньшин-
ством привилегированных господ, свободных.
Собственно же для народа древненемецкая свобода состояла в тяже-
лых работах и лишениях, в больших оброках, барщине и палочных уда-
рах. Его участь, участь крепостных и рабов, была очень печальна. Он
должен был работать для праздных господ и за каждый поступок подвер-
гаться жестоким наказаниям. Бесправный в этой жизни, народ не имел
также надежды на загробное блаженство: только свободным людям был
открыт доступ в Валгаллу Вуотана.
В самой далекой древности привилегированное сословие составлялось
из одних адалингов (которые назывались также искони свободными, все-
гда свободными), владевших аллодом, т.е. свободным поместьем, перехо-
дившим из рук в руки по праву первородства. Землевладение и дворян-
ство сначала были совершенно тождественными понятиями. Поэтому и
само слово Adal или Adel производится от Odal (Od — поместье), однако
надо заметить, что это толкование — спорное, так как существует другое
мнение, будто бы слово Adel значило первоначально род (genus) с побоч-
ным смыслом благородства, так точно, как и в средние века городские
граждане дворянского происхождения назывались родами (Geschlechter).
Сословие простых свободных образовалось понемногу из отпущенных на
волю литов. Из адалингов создавалось впоследствии высшее, из простых
свободных — низшее дворянство, между тем, как дружины, собиравшиеся
вокруг отдельных знаменитых витязей, сделались рассадниками военного
дворянства, получившего особенно важное значение во время переселения
народов. Владетелю аллода принадлежала опека и господство над его
семейством (Sippschaft); его родственники мужского и женского пола
(Schwertmagen и Spill или Spindelmagen) были обязаны ему послушанием,
находились под его рукой. Несколько аллодов в свободном союзе составляли
марку или общину. Единство интересов соединяло известное число общин в
гау (Gau), общественные дела которого обсуждались и решались в собрании
свободных людей под открытым небом. В таких собраниях люди, стоявшие
выше других по богатству, храбрости и военной славе, выбирались в герцоги
и в качестве вождей шли впереди войска, состоявшего из аллодиальных вла-
дельцев и их дружины; далее выбирались жрецы и судьи гау (графы от ста-
ронем. gerefa — сборщик, судья). От этих должностных лиц исходили
законы, основанные на обычном праве, и, быть может, также написанные
руническими письменами. Бросая общий взгляд на все вышесказанное, мы
получаем в результате то общее заключение, что слабосоединенные между
собой государства Древней Германии справедливо могут быть названы
дворянскими или аристократическими республиками.
65
Германские судебные учреждения в сущности не изменялись с древней-
шего времени до конца карловингского периода. Выше было уже сказано,
что только свободные люди могли быть обвинителями, свидетелями и су-
дьями. Места, где производился суд, малли, находились под открытым
небом возле освященных деревьев или источников; по этому можно уже
угадать, что улаживание тяжебных дел сопровождалось в языческие вре-
мена религиозными обрядами и что жречество принимало участие в от-
правлении правосудия.
Сначала сами жрецы были судьями, впоследствии судьи стали выби-
раться свободными людьми и граф сделался председателем суда. Суд про-
изводился публично, в присутствии собравшегося народа, т.е. привилеги-
рованной его части; следовательно, приговоры решительно опирались на
силу общественного мнения. Сообразно с древним юридическим принци-
пом: «где нет обвинителя, там нет и судьи», все производство имело фор-
му обвинительного процесса.
Самым употребительным средством доказательства виновности или
невиновности была клятва, произнесенная над рукоятью или лезвием
меча, с призыванием того или другого бога. Мужчины клялись также
своей бородой, а женщины, произнося клятву, клали руку на грудь или
на косу. С клятвой был связан чисто германский институт соприсяжни-
ков. У большей части германских племен преобладало то правило, что
не обвинитель должен доказать виновность обвиненного, а наоборот, об-
виненный должен доказать свою невинность. Поэтому обвиненный дол-
жен был очиститься клятвою, но одного его слова было еще недостаточ-
но, чтобы восстановить в отношении к нему общественное доверие.
Вследствие этого, он должен был припасти себе известное число друзей,
которые были бы готовы подтвердить своей собственной клятвой, что
они действительно верят ему на слово и считают его невинным. Таким
образом они свидетельствовали не столько об обстоятельствах дела,
сколько о благонадежности обвиненного, они помогали ему при его при-
сяге, отсюда и название соприсяжников. Число их было различно, смо-
тря по тяжести взведенного обвинения, и доходило в самых важных слу-
чаях до 40, 70 и 80. Но если обвинитель не верил присяге обвиненного
и его соприсяжников, то ему оставалось еще вызвать противника на су-
дебный поединок, как на суд божий (Ordal, откуда лат. ordalium; это
англосаксонская форма слова, древневерхненем. urteili); германцы ду-
мали, что в таких случаях надо предоставить решение дела божеству,
которое дарует победу невинной стороне. Когда обвиненный не мог найти
соприсяжников, то он также должен был очиститься поединком, или же
подвергнуться другому виду суда Божия, именно, испытанию посред-
66
ством воды или огня. В этих случаях обыкновенно делалось так, что
обвиненный должен был вынуть кольцо из кипятка. Если рука его при
этом опыте оставалась невредимой, то невинность его была доказана; в
противном случае он считался уличенным.
Этому испытанию или сходному с ним другому виду суда Божия подвер-
гались все обвиненные несвободных сословий (впрочем, литы в некоторых
отдельных местностях пользовались правом присяги), а также и женщины,
когда они не находили себе защитника, готового вступить в поединок с их
обвинителем.
При изображении средневековых юридических обычаев мы возвра-
тимся к суду Божию и будем говорить о нем подробнее; здесь же мы
прибавим еще только то замечание, что единственное место в германских
народных законах, доказывающее существование ордалий во времена
язычества, встречается в древнейшем тексте «Lex Salica», где статья
56 говорит об испытании посредством котла. Между тем надо доказать,
и уже доказано, что, как у древних индейцев, так и у большинства или
даже у всех германских народов, суд Божий был известен уже в языче-
ское время, хотя процедура эта развилась вполне только после обраще-
ния германцев в христиан. Обвиненный свободный человек только в
двух случаях был лишен всякой возможности защищаться, именно тог-
да, когда он был захвачен всей общиной на месте преступления или же
когда вся община свидетельствовала против него об обстоятельствах
дела. Несвободные люди, уличенные в сколько-нибудь важных
уголовных преступлениях, просто приговаривались к смертной казни,
существовавшей в самых многочисленных видоизменениях, или, по
меньшей мере, к жестокому увечью. Свободного человека можно было
приговорить к смерти или вообще к какому бы то ни было телесному
наказанию только в том случае, когда он, убив военачальника или пре-
дав родину, являлся прямым врагом и разорителем общего народного
дела. За все другие преступления, в том числе и за убийство, свободный
человек отвечал только денежным штрафом (Wergeld, compositio),
который доставался семейству оскорбленного, раненого или убитого.
Этот штраф, величина которого определялась тяжестью преступления и
устанавливалась в суде, уплачивался деньгами или, за неимением их,
скотом или другим имуществом; такой обычай, конечно, открыл бы
широкий простор дикому произволу и порочным страстям богатых лю-
дей, если бы довольно высокие цифры штрафных сумм не явились
здесь сдерживающим элементом. У франков, например, где цена коровы
равнялась одному солиду (шиллингу), за убийство безоружной женщи-
ны надо было платить 600 со лидов или коров и, сообразно с этим, были
назначены штрафы также за меньшие насилия и оскорбления, именно
67
за те, которые были направлены против женской слабости или целому-
дрия. Кто, например, непочтительным и оскорбительным образом по-
гладил у женщины кисть руки, тот должен был уплатить штраф в 15
шиллингов или коров; если он гладил руку выше локтя, то, разуме-
ется, в случае жалобы и уличения, должен был уплатить 35 шиллин-
гов или коров; если же он осмеливался тронуть грудь, то штраф
возрастал до 45 шиллингов или коров.
Еще надо обратить внимание на другую важную сторону германско-
го уголовного права, на кулачное право или право частной войны, кото-
рое коренилось с одной стороны в древнем обычае кровавой мести, а с
другой стороны — в древнегерманском взгляде на все правомерные отно-
шения, как на мирное положение. Кто нарушал право, тот вместе с тем
нарушал мир с обиженным и его родом. Дурно устроенное древнегерман-
ское государство предоставляло обиженному, если он не хотел обращаться
к судам, добывать себе удовлетворение собственности силами, посредст-
вом кулачного права, которое состояло в том, что человеку, потерпевше-
му несправедливость, позволялось вместе с родственниками и друзьями
идти войной на обидчика и искупать нарушение правомерного мира кро-
вью нарушителя, если только это было возможно для обиженного или
если своевременный договор не предотвращал этой крайней меры. Таким
образом, право частной войны составляло дополнение к праву на штраф-
ные деньги; впрочем, тут дело не обходилось без ограничений, потому что
при простых гражданских притязаниях не позволялось браться за оружие.
Оглядываясь назад, мы видим, что в древней Германии, правда, не
было того идеального положения вещей, которое вообразил себе и кото-
рое старался показать другим, энтузиазм сентиментальных немецких па-
триотов, но что здоровый и сильный народ, хорошо организованный в ум-
ственном и телесном отношениях, нравственно свежий и крепкий, жил там
при таких учреждениях, которые уже во многом сбросили с себя перво-
бытную лесную дикость и заключали в себе плодотворнейшие задатки
дальнейшего развития. Сказав это, мы выступаем из тени древнегерман-
ских лесов и через шумный беспорядок переселения народов направля-
емся к средним векам.
68
Глава
II
ХРИСТИАНСТВО
И ПЕРЕСЕЛЕНИЕ НАРОДОВ
Громадный переворот. — Готы. — Улфила. — Иорнанд. - Варнефрид. —
Падение Западной Римской империи. — Теодорих. — Лонгобарды. -- Франки. —
Романизм и католицизм. — Бонифаций. — Обращение германских племен
в христианство. — Поэтическое наследие немецкого язычества. —
Национальные циклы героических саг. — Песни о Гильдебранде и Гадубранде,
о короле Беовульфе и Вальтере Аквитанском.
Рассматривая историю Римской им
перии, каждый мыслящий человек приходит к тому убеждению, что чело-
вечество нуждалось в обновлении, чтобы не погрузиться навсегда в смрад-
ное и неизлечимое гниение. Древнее общество, как его изобразил Тацит или
как его написала жтучими красками негодования сатирическая кисть Юве-
нала, знало и желало в опьянении своих оргий только смену сладострас-
тия и жестокости и, шатаясь в вакхическом забытье, брело навстречу та-
кой катастрофе, которая железным молотом разбила вдребезги старый мир,
чтобы из его обломков сделать фундамент новой цивилизации.
Громадный переворот был возвещен и приведен в исполнение с одной
стороны силой мысли, с другой стороны — самым грубым насилием. Если
восточный спиритуализм, возродившийся в христианстве, истребил, как
страшный суд, эллино-римский сенсуализм, то материальная тяжесть се-
верной народной силы вломилась в древний мир, как исторические сумер-
ки богов. Психическому лечению постом, предписанному христианством,
оказала свое содействие, при обновлении общественного организма, вар-
варски-здоровая кровь молодого германского народа. На смешении но-
вых идеальных и материальных элементов, совершившемся при перехо-
де древности в средние века, основывается новое европейское общество.
Христианство уже давно, в виде мечты и предчувствия, лежало в серд-
це человека. Исконное стремление человечества к слиянию воедино боже-
ственного и человеческого искало себе удовлетворения уже в религиозном
чувстве греков, создавших миф о богочеловеке Дионисе (Вакхе), которого
олимпийский Зевс прижил со смертной женщиной, чтобы его дары,
69
разливающие радость, поднимали человека из юдоли забот на эфирные
высоты воодушевления и божественного упоения. Но преобладание сенсу-
ализма в характере эллинства не допустило того примирения между духом
и природой, к которому этот глубокомысленный миф прокладывал дорогу.
Среди народа, одаренного совершенно различными качествами, дол-
жен был совершиться таинственный процесс очеловечения бога, но при
этом не должно забывать, что греческой мифологии и философии принад-
лежит здесь такая же доля влияния, как и той восточной силе отвлечения,
которой издавна отличалась Иудея. Только посредством этой силы уда-
лось великому еврейскому политику и патриоту вырвать свой народ из по-
литической распущенности и, в то же время, из политической и социаль-
ной грязи египетского рабства. Тот Бог, которого моисеевское законода-
тельство провозгласило национальным богом и верховным владыкой Из-
раиля, стоит среди пестрого, подвижного и сластолюбивого мира древних
богов как неосязаемая и одновременно всемогущая идея, которая, при
всей своей непостижимости, проникает во все условия жизни и полновла-
стно господствует над ними. Вся история Иудеи состоит из попыток на-
рода избавиться от ига этой недоступной им идеи монотеизма. Развива-
ющееся религиозное сознание не могло постоянно удовлетворяться идеей
такого божества, которое, оставаясь вечно недоступным, облекалось в
метафизические туманы. Отсюда та медленная реформа, которая стала
развиваться постепенно, в особенности со времени вавилонского плене-
ния, когда Иудеи познакомились с религиозным учением Заратустры, —
реформа, выразившаяся в пророческих указаниях на великое обновление
нации и в учении о приходе Мессии.
Исполнение таких предсказаний совпало удивительным образом с то-
скливо-страстным религиозным настроением, порожденным во всех луч-
ших умах гнилостью и ветхостью западного мира и воспитанным плато-
нической и стоической философией. Поэтому, когда назаретский пророк,
апостол найденной наконец богочеловечности, произнес утешительные
слова: «приидите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и я упокою
вас»! — то миллионы прислушались к радостной вести, и перед загора-
ющимися лучами мировой религии все национальные боги отступили на-
зад, ослепленные. Истинно возвышенна в своем простом величии христи-
анская церковь первых веков, церковь, которая не только проповедова-
ла, но и проводила в жизнь идеи равенства и братства всех людей. Но
когда она из церкви страждущей и воинствующей превратилась в торже-
ствующую, когда она из братской общины превратилась в свящепничес
кое владение, когда она сделалась орудием политики, полицейским уч-
реждением, государственной религией, — то чистейший блеск ее ореола
70
погас. Несмотря ни на что, она завоевала и удержала за собой мировое
господство, — и этим она обязана тому обстоятельству, что молодая гер-
манская сила, которая в это же самое время влила свежие соки в дрях
лое общественное тело, сделалась настоящим всемирно-историческим оп-
лотом христианства.
В течение третьего столетия внутреннее политическое положение Гер-
мании изменилось в том отношении, что на месте прежних крайне разроз-
ненных племен появилось несколько больших племенных союзов. На се-
вере, от Рейна до Эльбы и далеко внутрь Шлезвига, был силен
саксонский союз. К западу от него родственные племена соединились во
франкский союз, который, теснимый саксами, направил свое оружие на
запад, завоевал и удержал за собой римскую Северную Галлию. На юго-
западе Германии, в верхнерейнских землях до Лана, господствовал але-
манский союз, который понемногу расширил свои границы до Боденско-
го озера. На севере к ним примыкали земли бургундов, на востоке — об-
ласти швабов. Собственный восток Германии, от Балтийского моря до Чер-
ного, занимали готы, далеко разветвляющийся союз родственных племен, в
числе которых мы назовем герулов, ругиев, гепидов и вандалов. К востоку
от них, по направлению к Волге, аланы пасли свои стада.
О. Книлле. «Германцы в походе»
71
Готы, которых течение Борисфена (Днепра) в IV столетии делило на
остготов и вестготов, как по своей военной славе, так и по способности к
образованию, могут быть признаны самым замечательным из всех немец-
ких племен, о которых в то время упоминает история. В своих хищных
набегах, которые они предпринимали сухим путем и морем на Византию,
на Трапезунд, на Малую Азию и на Грецию, они знакомили римлян с
лезвием германского меча, но в то же время они также открывали свои
умы умягчающим влияниям образования. Среди вестготов жил их вели
кий просветитель и апостол, уважаемый подобно второму Моисею, епис-
коп Улфила (Вулфила, т.е. Вельфле, род. в 318, умер в 388 году), который
В. Линденшмит. «Улфила переводит Библию»
72
перевел Библию на готский язык, пользуясь при этом алфавитом, на
составление которого, вместе с греческой азбукой, имели без сомнения
влияние также и старые рунические письмена3. Отрывки, которые мы
имеем из этого перевода Библии (преимущественно в великолепном «се-
ребряном кодексе» в упсальской библиотеке), составляют древнейший
письменный памятник германского языка. Готский диалект, угасший вме-
В. Линденшмит. «Готы переходят через Альпы»
73
сте с готскими царствами в Испании и Италии, является почтенным от-
цом староверхненемецкого наречия, которое от VII до XI века было гос-
подствующим языком в Германии, разделялось на три поднаречия, але-
манское или швабское, баварское и франкское, и связывалось с старониж-
ненемецким ила старосаксонским посредством переходного члена — тю-
ринго-гессенского диалекта. У готов отечественные героические песни, без
сомнения, также находились в полном цвету. Пение этих песен сопровож-
далось звуками арфы. Флейты и рог также были им известны. Между
ними были певцы и арфисты по призванию, пользовавшиеся известнос-
тью. Что цари и герои также занимались пением и игрой на арфе, об этом
упоминается часто в древнейших произведениях немецкой героической по-
эзии. У византийского историка Прокопия находится трогательное сви-
детельство о любви готских государей к пению; он рассказывает, что Ге-
лимер, осажденный Фарасом в Паппуе (в 533 году) и доведенный до
крайности, послал гонца к неприятельскому полководцу, чтобы выпро-
сить себе у него три вещи: хлеб, потому что он не видал хлеба с тех пор,
как взошел на эту гору; мокрую губку, чтобы прохладить воспаленные
глаза; и, наконец, арфу, чтобы при ее звуках пропеть ту песню, которую
он сочинил на свое несчастье. Довольно явственный отзвук старых готских
песен слышится в хронике готов, в значительной степени наполненной ле-
гендами (De rebus geticis), которую написал остгот Иордан или Иорнанд
на латинском языке в 551 году. Эта книга и также хроника лангобардов
(De gestis Langobardorum), написанная Павлом Варнефридом в VIII сто-
летии, дают нам понятие о началах немецкой историографии.
Лавина переселения народов, которая должна была покрыть Римскую
империю, была приведена в более быстрое движение гуннами, кочевым
народом, который, вышедши в IV столетии из степей Средней Азии, оп-
рокинул аланов, победил остготов, оттеснил вестготов в провинции Вос-
точной Римской империи, лежащие к югу от Дуная, и сделал нынешнюю
Венгрию центром обширной державы, обитатели которой (гепиды, лан-
гобарды и др.) сделались его данниками. У вестготов произошло враж
дебное столкновение с восточными римлянами; они разбили императора
Валента в кровопролитном сражении при Адрианополе (378), жестоко
опустошили восточно-римские провинции и даже стали грозить Италии.
Тогдашний западный император Грациан, находясь в этом затруднитель-
ном положении, облек опытного в военном деле испанца Феодосия в зва-
ние августа над восточной частью империи; Феодосий покончил оружи-
ем и искусными переговорами войну с готами и затем, искусно восполь-
.ювавшись кровавым междоусобием, свирепствовавшим в западном импе-
раторском доме, присвоил себе также и западный престол. Вся римская
74
В. Диц. «Гунны»
мировая монархия соединилась в последний раз под скипетром этого мо-
гущественного государя. Умирая, Феодосий своим завещанием разделил
империю между своими слабыми сыновьями, Аркадием, которому достал-
ся Восток с Константинополем, и Гонорием, который получил Запад с Ри-
мом. Но на самом деле римский мир уже находился под господством вар-
варов, потому что восточной империей управлял министр Руфин, галл, а
западной — министр Стилихон, вандал. Зависть Руфина к Стилихону по-
будила короля вестготов Алариха сделать вторжение в провинции Запад-
ной Римской империи. Готы опустошили Грецию огнем и мечом, уничто-
жили и растоптали ногами все, что оставалось там от эллинской цивили-
зации, и затем ворвались в Верхнюю Италию. Но военное искусство Сти-
лихона причинило им в двух сражениях такие потери (403), что Аларих
признал удобным удалиться на время в Иллирию. Победой при Фьезо-
ле (405) Стилихон сумел также отразить вторжение многочисленных пол-
чищ бургундов, вандалов, свевов и других германских племен, которые
ворвались в Италию после отступления Алариха. Радагайс, герцог союз-
ных германцев, пал в этом сражении. Остатки его армии вступили на
римскую службу или же, соединившись с алеманами, герулами и други-
ми, бросились на Галлию, которую они разорили из конца в конец. В
этой страшной боевой сумятице бургунды основали бургундское царство,
которое, охватывая Западную Швейцарию и Восточную Галлию, прости-
ралось от Средиземного моря до Вогезов и имело своей столицей Вормс.
Из Галлии вандалы, свевы и аланы проникли на Пиренейский полуост-
75
ров, северо-западную часть которого заняли свевы, между тем, как ала-
ны остановились в Португалии (в Лузитании), а вандалы поселились в
Южной Испании, откуда они двадцать лет спустя под предводительством
Гейзериха, перешли в Северную Африку, и там на развалинах римских
провинций основали большое вандальское царство. Между тем придвор-
ные интриги лишили западную империю ее превосходного правителя
Стилихона, и Аларих при своем втором вторжении в Италию уже не на-
шел себе достойного противника. В 410 году готы взяли приступом Древ-
ний Рим, который так долго господствовал над миром и впоследствии, как
резиденция пап, должен был опять господствовать над ним. Вскоре по-
сле этого Аларих умер в Южной Италии в полном расцвете мужской
силы. Он вполне был таким героем, каких любит германская героическая
песня, и даже его погребение в русле Бузенто, течение которого было сна-
чала отведено, а потом снова повернуто назад, заключает в себе что-то по-
этически-легендарное. Зять Алариха, Атаульф, на основании договора,
заключенного с Гонорием, отвел готов в Галлию, где они в южной части
страны основали вестготское царство с главным городом Тулузой; когда
вандалы ушли из Испании, это царство распространилось понемногу на
последнюю страну, между тем, как Южная Галлия впоследствии доста-
лась франкам.
По истечении первой половины пятого столетия, гунны, которых мы
оставили в Венгрии, снова предприняли опустошительный поход. Атти-
ла, в немецких сагах Этцель, по прозванию Бич Божий (Godegisel), был
предводителем их орд, которые насчитывали до полумиллиона воинов.
Пройдя через Австрию и Баварию и поднявшись вверх по Рейну, Атти-
ла истребил в Вормсе царствующий бургундский дом, ворвался в Галлию
и опустошил всю страну до Луары. Но здесь встретил его последний за
щитник Западной Римской империи, храбрый Аэций с армией, состо-
явшей из римских войск, из бургундов, вестготов и франков; крово-
пролитное сражение на Каталаунской равнине (близ Шалона на Мар-
не, в 451 году) остановило нашествие гуннов. Аттила отступил с поля
сражения, покрытого 162 000 трупов, с тем, чтобы вторгнуться в Верх-
нюю Италию. Говорят, что красноречие римского епископа Льва побу-
дило его заключить мирный договор с императором Валентинианом III.
Вскоре после этого сильное извержение крови, приключившееся с ве-
ликим завоевателем в ночь после его женитьбы на прекрасной бургунд
ской принцессе Ильдико, положило конец жизни Аттилы (453 год). С
ним вместе погибла та сила, которая поддерживала единство в царстве
гуннов, и это царство вскоре распалось на свои враждебные друг другу
составные части.
76
А. фон Хайден. «Верность другу до самой смерти»
77
Это время всеобщего разложения, воссоздания и разрушения госу-
дарств привело за собой наконец окончательную гибель Западной Рим-
ской империи. Многочисленные германские дружины, находившиеся на
римской службе и уже господствовавшие фактически над Италией, потре-
бовали от последнего западного императора Ромула Августула формаль-
ной уступки одной трети итальянской территории. Получив отказ, они
свергли императора с престола и посадили на его место своего предводи-
теля, герула Одоакра, которому, как говорит предание, один христиан-
ский миссионер Северин предсказал его возвышение, когда он еще был
у себя на родине, в Норике (486). После падения Западной Римской им-
перии Одоакр в течение двенадцати лет господствовал над Италией с ти-
тулом короля, когда византийские подстрекательства побудили короля
остготов Теодориха вторгнуться в Италию.
После смерти Аттилы остготы освободились от слабо наложенного на
них ига гуннов. В числе 200 000 человек, способных носить оружие, в со-
провождении жен и детей, они поднялись из своих жилищ в Паннонии
и Мизии и направились в Италию. Близ Вероны Одоакр был побежден
Теодорихом, которого немецкие саги называют Дитрихом Бернским (Ве-
ронским), и победитель основал остготское королевство, которое включа-
ло в себя всю Италию и простиралось до Дуная в Австрии. Теодорих
сделал своих готов владельцами всей земли и предоставил им исключи-
тельное право носить оружие. Но вместе с тем он содействовал слиянию
римских и германских элементов в администрации, законодательстве и
образе жизни. Он также обнаруживал расположение спасать остатки
древней образованности. Во время его царствования жили и писали
последний знаменитый философ древнего мира Боэций, книга которого:
«Об утешениях, доставляемых философией в несчастии», хотя и
внушенная языческим научным духом, сделалась, однако, любимой
книгой средневековых ученых, и историк Кассиодор, имевший очень
значительное влияние на средневековое образование. Ему принадлежит
известное деление всех наук, считавшихся необходимыми для школы, на
так называемое trivium (грамматика, риторика, диалектика) для низших
классов, и так называемое quadrivium (арифметика, музыка, геометрия,
астрономия) для высших классов; эти учебные предметы под именем семи
свободных искусств сделались и остались основой и учебным материалом
всего средневекового преподавания.
Между тем остготское величие в Италии после смерти Теодориха
стало быстро клониться к упадку. После жестоких сражений остготы,
несмотря на героизм своих предводителей, Тотилы и Тени, были
подавлены военным искусством византийских армий, которые восточный
78
император Юстиниан послал в Италию под предводительством своих
гениальных полководцев, Велисария и Нарзеса. После падения остготского
царства (554) Нарзсс управлял Италией как провинцией Восточной
империи до тех пор, пока, незадолго до его смерти, неблагодарность двора
не побудила его призвать за Альпы германское племя лонгобардов, жившее
в Паннонии, куда оно перешло с берегов Нижней Эльбы. Лонгобарды
пришли под начальством своего короля Альбуина и основали в Верхней
Италии лонгобардское королевство. Альбуин недолго господствовал в своих
новых владениях, и его смерть представляет очень яркий пример дикости
и грубости того времени. В опьянении пира он принудил свою жену
Розамунду, дочь убитого им короля гепидов Кунимунда, выпить из черепа
ее отца, когда этот череп, превращенный в чашу, обходил гостей по
германскому обычаю. Розамунда отомстила за эту жестокость, подкупив
ценой своих прелестей убийцу, который напал на спящего короля и
умертвил его. Лонгобардское королевство просуществовало еще два
столетия и, наконец, в VIII веке сделалось добычей франкского
завоевателя Карла.
Франки, жившие по Нижнему Рейну и в Бельгии, делились на рипу-
арских и салических франков. Когда весьма хитрый, бессовестный и за-
дорный Хлодвиг сделался повелителем последних, он сумел посредством
союзного договора подчинить себе и первых; затем он со всей тяжестью
франкского могущества обрушился на алеманнов, распространивших свои
владения вниз по Рейну, и решительно разбил их в большом сражении
при Цюльпихе (496), между Ахеном и Бонном. Расширив франкское ко-
ролевство вверх по Рейну до Неккара, потом, после победы над бургун-
дами, до Роны, и после покорения вестготов, живших во Франции, до Га-
ронны, — победитель обратился в христианскую веру и достойным обра-
зом открыл собой ряд тех христианнейших королей, — этот титул дало
ему духовенство, — которые во имя и под покровом религии совершали
самые отвратительные злодеяния. Тот успех, с которым Хлодвиг пользо-
вался христианством для проведения своих политических планов, пока-
зывает с ужасающей выразительностью, как низко религия упала уже в
VI столетии с той идеальной высоты, на которой возникла. В самом деле,
она сделалась с одной стороны — самым смешным и в то же время нетер-
пимым фетишизмом, с другой стороны, самым покорным и удобным вспо-
могательным средством деспотизма, и только цветущему времени рыцар-
ства было суждено придать ей снова более идеальный оттенок, проведя
в поэзию и в общественные нравы логические следствия поклонения Ма-
рии. Порочность Хлодвига сделалась наследственным достоянием его
династии, которая называется меровингской по имени древнего легендарного
79
О. Книлле. «Нарзес»
50
О
-f-
к востоку от 1 ринвича о
-----------------------|_
ГЕРМАНИЯ
времен Каролингов.
Масштаб 1:13 500 ооо.
О 50 100 200 300 км
Арх. означает Архиепископство
Еп. Епископство
5 Монастырь
Бреста
БРИТАНИЯ Долус
У ( Бретань )
> уЛ Редоны
&<\£^Венеты
° si-A/Vv-s
45
Фризийский
океан
Фозитеы
(ВЕСТЕРСАЛЬТ)
<70
оккингб
кс
/*£ЦАльмере
Еп. Траиект^м ’ $сДов
Дорестадум L-''
“ ЗИмю
-5?
О
qzyc SjSxj
тверда /
/Антверпен) S
^-Ганд , Ринуария hr
Т'’оста™еот2
^Торнакус"']Ге с$шЛуАКВЫ 4
Атребате 1баллу^>О :
Св.РихарияХ б^Камеракум ,,р- V>©.
. < Корбехп .ЬВинщакус .Ъ^ПрЬмия4
*о о 3 •-•/""•--лУ* Ингиле»
шетУМ /;)Арх.Тревир_>
Суессионъ^ w. (Трир) fv
(Руасеон/ ^^Те°5оно^ в^
£диум/® Мозеланид
Z- у Ремы Ъиниак 91 Еп.й
Св .Дионйсйя. © Виродунум
Западная
я-: Карнотум „
* Ленол<аннМС^-д>р^иаСен11Ь1
Ратума*ус р
Сигона:*^]® ,
Колгаен!
Еп.Туллум
ж
/1
Колумбар
. и ЛиТШхЬо луксовиу^
\<2<^йн1оны I Б
Намнет*»!
Вагладе '
Ч 'У Zr° s.
Пиктавис
0Д3
Е
Тивериы^СЛ ApxJJ
Августодув^йГ'^’^®
0°
о. Олария^О
Сантонас
ЗАЛИВ Шгграгорика
©
о
Кл
CeJ
Бурдегала
АКВИТАНСКИЙ Ё J-
Р Дазаты
КадурЦия
о
# VBy
^Винариум ,
ha®n
Ауски^
скония
\ г-^-КаркассонЬ >
\ (Конвекы.
Голоза
©Албиги .А
jJT I
Полоза ” лУ
Ок
,4
Нарбонское
\эмирствр
море
/ерунда
IO
1инесирк
Эзесфелъд
M
Эресбур? Фритесла]
1ЬН'
емен
ЭХ? Фердин
Вч)СУ'6 НИЯ
Р о< с Остфалия
еггяль Кп.Гильдин-J Магадабург
- сгейм
’п^Гальберитий)
>бея ..., < Гол
•£* ""-'«йч
нак
Затек
.* ^аалыг v
°Д.МогЛи\иак.п.^®У®ем®еР'г -г,
&ци|Хр1'бур^бц//^ ^орагейл< Б О
ауресгам (БогемскЦЯ
ишеград'
Е0М Д Я
Mjyp А
М<тва
? Трайсма Ваг
я
❖
о Вальва
JWMCL, ®_ __
• „ . 1 марка ....
'мЧ °-г^ .\Еп.Еиштет о й-ЧКетенсйу:
*гбЕп.СтрацЧ-
1№^Ъг^№Р>м)' (“^^^"УПа&ава
S^peMudUiumitm Фрл^мгаа
*АЛАМАНИЯ (АЛЕМАНИЯЩТ
.Шюген^ельд
К7. Авгия о те'га^м]
Кампцдуна
^Бриганция
Галла '
Квзилия ?
ЕтйТфрий У
Лаутонна-7"^^©
1 •»ана'-'.,--'*<12[ездэи^ин^
ЛИя
фикия
Медиолан
гугузияПапияч
© ’^(Пакия)
Тантуа <Ц
(Ба^н^ф^Щ
^Рдквилен
eporfi .'X 4^7 Н
О ; (^Венеция О
8
Ум^Ч5*г ± Парма _ Бономия
'Ъ-БобиумаСл С?о .(Болонья)
О ©Генуя -
>> / * ЧЪ-Ариминум
' . Море ' <)...........4-V
./Лигурийское4
Пиза
адец
Нитрава
тов
Спалшпум
ГгХ (Спалато)
юна
фврум Юлия
(Марсель)
КОРСИ
'Сена ° &
° (Сиена) Перузиим
Фирмум
О.Млъва — . ;
(Эльба.) Сутриум ф
82_______________________________________________________________
родоначальника, короля франков Меровея. Самая безнравственная фан-
тазия напрасно старалась бы придумать такие пороки и ужасы, какие
были совершенно обыкновенны в доме Меровингов. Самое грубое суеве-
рие, самая дикая чувственность, клятвопреступление, предательство, кро-
восмешение, отравления, убийства родственников, самая утонченная
злость и жестокость — вот главные черты той картины, которую описал
клерикальный летописец того времени Григорий Турский (в 595 г.).
Но дальше всех пошли в своих злодеяниях две супруги меровингских
королей, Фредегунда и Брунгильда, в которых человеческая природа
показала, что она может произвести по части колоссальной порочности.
История этих двух женщин — длинная ужасная трагедия, отвратитель-
но заканчивающаяся смертью Брунгильды, которую Клотар II, сын ее
смертельной неприятельницы Фредегунды, победил, взял в плен, три дня
пытал и наконец приказал привязать к хвосту дикого коня и таким об-
разом разметать по полю (613).
Сопоставим эту сцену с кончиной Альбуина; припомним, кроме того,
что в одной из меровингских междоусобных войн, в одном сражении, обе
стороны дрались с таким ожесточением, что убитым уже некуда было па-
дать на землю и что трупы, стиснутые между рядами бойцов, оставались
на ногах и передвигались как живые; тогда нам нетрудно будет предста-
вить себе зверскую дикость того периода, когда совершалось переселение
народов. Меровингские короли под конец так одряхлели, что под именем
праздных или ленивых, как их называет история, стали вести бессмыс-
ленное существование; их домоправители (Majordomus) забрали в руки
всю государственную власть, эта власть сделалась наследственной в се-
мействе Пипина Геристальского, наконец мажордом Пипин Короткий низ-
ложил последнего Меровинга и сделался сам королем франков (752) —
все это здесь незачем рассказывать подробно. Незачем также распростра-
няться и о том, как сын Пипина, Карл, прозванный Великим, превратил
франкское королевство в мировую монархию, как он покорил себе всю
Германию, победив и насильственно обратив в христианство саксов, ко-
торые под начальством своего героя, герцога Витукинда, защищали древ-
негерманскую национальность и религию; как, наконец, получив импе-
раторскую корону из рук папы Льва III, — этой сценой папы впоследст-
вии доказывали свое право утверждать германских королей в их сане, —
он восстановил Западную империю (800), и как в то же время он поло-
жил основание светскому могуществу пап, закрепив за ними земли, пода-
ренные его отцом, и подарив им со своей стороны новые владения.
Карл доставил решительную победу римскому христианству над гер-
манским язычеством. Он хорошо понял, какие вспомогательные средства
83
Ф. Келлер. «Смерть Брунгильды»
84
доставляет союз с такой церковью, которая признает идею верховной вла-
сти, исходящей непосредственно от божества и ответственной только перед
ним одним, и проповедует в отношении к этой власти пассивное и безус-
ловное повиновение. Германцам эта идея была еще совершенно неизвест-
на. Правда, частые соприкосновения с западными и восточными римля-
нами познакомили германцев с римскими государственными формами, что
доказывается появившимися у них постепенно, во время переселения на-
родов, римскими титулами Rex, Dux, Comes, но только Карл произвел
в германском государственном устройстве то большое преобразование,
вследствие которого верховная власть перешла от народного собрания
свободных людей (Thing) к особе государя. Со времен Карла начинает-
ся, таким образом, новый период государственной жизни, и вместе с тем
новый период немецкой цивилизации — католико-германский. Мы pac-
в. Линденшмит. «Избрание Пипина королем»
85
Ф. Каульбах. «Коронация Карла Великого»
смотрим его подробно, но предварительно сделаем несколько замечаний
по поводу смешения племен, произошедшего вследствие переселения на-
родов, по поводу введения христианства у германцев и по поводу появ-
ления ислама лицом к лицу с христианским миром.
После переселения народов немецкая культура утратила свою само-
стоятельность и подчинилась во всех отношениях влиянию романской об-
разованности. Романами 'называются, как известно, те смешанные нации,
которые произошли от слияния германских завоевателей с покоренным
населением римских провинций, то есть, преимущественно, итальянцы,
французы, испанцы и португальцы. Завоеватели смешали также свой
язык с языком побежденных римлян, и так как последний был более раз-
вит и разработан, то он естественным образом настолько подчинил себе
более грубые наречия победителей, что в прежних провинциях Западной
империи латынь сделалась и осталась основой разговорного и письмен-
ного языка. При этом, конечно, латинский язык должен был принять в
себя много посторонних элементов, утратил через их переработку свою
первобытную чистоту и в устах народа преобразовался мало-помалу в так
называемый романский язык, между тем, как чистая латынь оставалась
постоянно языком церкви и ученых. Романский язык довольно долго
господствовал во всех романских землях, пока из него, при дальнейшем
86
Ф. Вандерер. «Карл Великий»
обособлении отдельных романских национальностей, не выделились в
свою очередь различные романские наречия. Поэтическая форма романского
языка усвоила себе счет слогов и конечную рифму; последняя, по мнению од-
них, перешла в романскую поэзию из новой латинской, развернувшейся в
римско-церковном стихотворчестве, или же, по очень правдоподобному мне-
нию других, была заимствована из богатой рифмами поэзии арабов в
87
Э. Климш. «При дворе Карла Великого»
Испании. Романская поэзия действовала сильнейшим образом на средне-
вековую немецкую, и таким образом, романская конечная рифма, уже
рано вытеснила германскую начальную. Как здесь, так и вообще, герман-
цы, смешавшись с южными народами, потеряли только с одной стороны,
чтобы выиграть с другой. Потеря их первобытной истории, их националь-
ной героической саги, того фундамента, на котором основывается само-
стоятельное историческое развитие народа, вознаграждается, по крайней
мере до некоторой степени, тем обстоятельством, что эластичность юга
смягчила суровость и дикость северной силы и что грубость германского
феодализма нашла себе спасительный противовес в веселой подвижнос-
ти южной народной жизни. Кроме того, не нужно упускать из виду, что
обмен северных и южных преданий, мифов и саг накопил такой поэти-
ческий капитал, который творческая деятельность поэтов все еще не мо-
жет истощить. Наконец, свойственный южным народам радостный взгляд
на жизнь, физически освеженный нашествием северных племен, произвел
то вочеловечение — в лучшем смысле этого слова! — которому подверг-
нулся в католицизме иудейски-суровый спиритуалистский догмат.
Христианство, выродившееся в грубый фетишизм, было поднято ка-
толицизмом в сферу искусства. Так как он, одевая плотью догматический
скелет, хотел действовать более на чувства и сердце, чем на ум человека,
то он создал христианское искусство и придал художественную форму
88
всему богослужению, оживив снова и приложив к делу поэтическое сло-
во, музыку, архитектуру, скульптуру, живопись и даже драматическое
искусство. Роскошно фантастическая символика католицизма составляет
корень романтики, цвета средневековой жизни. Это слово — романское,
и телом своим романтика также обязана романским народам, но душу
вдохнуло в нее германство. Этой душой является романский любовный
идеал, превращающий женщину в средоточие жизни. Лучи этого нового
солнца любви вышли ближайшим образом из поклонения Марии, кото-
рое было принято германцами с энтузиазмом, потому что оно соответст-
вовало древнегерманскому обожанию женщины. Благодаря своему покло-
нению этому культу, германцы уничтожили то презрение, с которым
апостолы и отцы церкви предписывали смотреть на женщину. Презритель-
ный тон апостола Павла и суровые выражения, в которых отцы церкви
отзывались о женщине и об отношениях к ней, были исправлены только
романтикой. Германский задушевный характер ее окружил любовь сия-
нием святости. Следующий пример покажет, насколько взгляды герман-
цев на положение женщины отличались от воззрений первобытного хри-
стианства. В одной старой немецкой мистерии изображается свадьба в
Канне. Мать Иисуса просит его доставить вино. В Евангелии сын просто
отвечает матери: «Женщина, что мне до тебя за дело?» Но немецкий поэт
заменяет эту речь словами: «Чистая женщина и мать моя». Германская
Minne (от староверхненемецкого слова meinan вспоминать, любить),
любовь к Богу и к женщине, составляет даже душу романтики, точно так,
как рыцарство, выработанное сначала романскими народами, составля-
ет ее тело. Впрочем, здесь еще не место говорить подробно о рыцарстве,
минне и романтике.
Рассматривая те изменения, которые были произведены в культурной
жизни германцев введением христианства, историк должен бросить
взгляд на те обстоятельства и средства, при содействии которых состоя-
лось это введение. Римские епископы, которые с неизменной настойчиво-
стью добивались господства над христианской церковью, скоро должны
были заметить, какое приращение влияния и могущества произойдет для
них, когда северные народы будут привлечены в лоно церкви. Для выпол-
нения этого предприятия они нашли такие орудия, которые совершенно
соответствовали намеченной цели; в самом деле, всякий беспристрастный
человек должен будет сознаться, что те миссионеры, которых римский
престол посылал за Альпы, смотря по обстоятельствам, обнаруживали в
своей просветительской деятельности столько же хитрости, сколько и му-
жества, столько же уступчивости, сколько и энергии. Их неразборчивость
относительно средств объясняет быстроту и огромность их успехов. Уже
89
в IV столетии вдоль по Рейну и по Дунаю, везде, где существовало рим-
ское господство или римское влияние, были основаны христианские церк-
ви и епископства, где только римские колонии представляли для них бо-
лее твердые точки опоры. Кое-где миссионеры по собственной инициативе
занимались обращением неверных, например, в Алемании и по Майну,
так что в начале VIII столетия христианство, пользуясь покровительством
франков, проникло уже далеко в немецкие леса, отчасти даже до Салы
и Эльбы. Но настоящим основателем христианской церкви в Германии,
придавшим ей твердую норму и форму, сделался Винфрид, названный
Бонифацием (680 — 755), который формально был уполномочен папским
престолом обращать германцев. Падение древнего дуба, стоявшего близ
Гейсмара в Гессене, посвященного Донару и почитавшегося кругом на да-
леком пространстве национальной святыней, под ударами Винфридова
топора возвестило погибель германского язычества. Верующий до хан-
жества, фанатик, но, подобно большей
части фанатиков, обладающий значи-
тельной долей дипломатического лукав-
ства, Бонифаций был безусловно пре-
дан римскому престолу, от которого он
получил сан первого архиепископа
Майнцского (Mainz — Moguntia). Ос-
новывая монастыри и епископства, вво-
дя соборы духовенства и другие учреж-
дения, он упрочивал существование
юной римской церкви и старался подчи-
нить ее господству папы, что и удалось
ему слишком хорошо.
Было бы, однако, ошибочно думать,
что распространение христианства среди
германцев было преимущественно делом
убеждения. С каким отвращением многие
немецкие племена смотрели на новую ре-
лигию, как они противились связанному
с ней взносу десятины, доказывает в осо-
бенности упорство саксонцев, которое
Карл Великий успел задушить только
реками крови.
Здесь, как и при всех великих пере-
воротах, дело происходило очень нео-
прятно. О духовном понимании христи-
90
В. Линденшмит. «Бонифаций срубает дуб Донара»
анства у массы обращенных не было и речи. Чего не успевали сделать бес-
печность, любопытство и материальный расчет, то совершалось хитростью
и насилием. Политеистические религии сами по себе не так нетерпимы,
как монотеистские. Поэтому древним германцам было не слишком труд-
но в число своих богов принять нового бога — Христа.
С иудейским Иеговою, который приказывал отцу принести в жертву
собственного сына, им также нетрудно было помириться, потому что они
имели обычай резать людей на жертвенниках своих богов. Христианский
дьявол совершенно соответствовал их Локи, так точно, как их полубогам
и гениям соответствовали христианские святые. Чудеса Тора и Одина
помогали им верить в чудеса христианских богов; учение о бессмертии
души также не было им чуждо, и догмат второго пришествия очень лег-
ко мог показаться им вариантом их мифа о сумерках богов.
Как сильно действует на души людей чувственное великолепие, — это
уже изведали христианские священники во время свой борьбы с греко-
римским язычеством. Соперничество ариан и афанасиан (православных),
старавшихся превзойти друг друга блеском богослужения, содействова-
ло быстрому развитию иконопочитания и пышных обрядов, и таким об-
разом церковь получила возможность предлагать германцам такие литур-
91
гические зрелища, роскошь и великолепие которых должны были пора-
зить этих детей природы почтительным изумлением. Но восхищение все-
гда прокладывает дорогу к привязанности, и христианским священникам
тем легче было овладеть этой привязанностью, что туземной языческой
касты жрецов, интересы которых шли бы вразрез с их влиянием, в Гер-
мании вовсе не было.
Просветители старались также сделать иго новой религии по воз-
можности легким для обращенных. Они удовлетворялись тем, что
прозелиты выучивались произносить молитвы, давали облить себя
водой крещения, подвергались после чересчур грубого преступления
какой-нибудь внешней епитимье, например, отправлялись на богомо-
лье к какой-нибудь прославленной святыне, что, впрочем, было свой-
ственно древнегерманским религиозным обычаям, — и, главное, не за-
бывали обогащать церковь дарами. Как поверхностно было обраще-
ние, видно из того обстоятельства, что во времена Бонифация в
Германии были священники, крестившие во имя Христа и при этом
приносившие жертву Донару. Каким совершенно языческим и мате-
риальным образом христианство обыкновенно понималось обращен-
ными, показывает известный анекдот о фризском князе Радбоде; он
задал вопрос, где находятся его предки, и получив от своего просве
тителя ответ: «в аду», отказался от крещения, говоря, что предпочи-
тает отправиться после смерти в ад к своим храбрым предкам, чем
быть на небе с презренными монахами.
В деле обращения играла также немаловажную роль сама грубая ко-
рысть тех людей, которых приходилось обращать. То обстоятельство, что
новокрещенные получали подарки, увеличивало их число и часто созда-
вало комические происшествия. Так датчане обыкновенно в праздник
Пасхи являлись ко двору благочестивого императора Людовика, чтобы
креститься, и при этом им дарили прекрасную белую одежду, имевшую
символическое значение. Однажды они явились в неожиданно большом
числе, и приготовленных одежд не хватило. Император приказал наскоро
выкроить и сшить крестильные одежды из простынь. Одному датскому
князю не понравилась такая одежда, и он воскликнул с гневом: «я уж
тут десять раз крестился и всякий раз получал прекраснейшее белое пла-
тье; но эдакий мешок никуда не годится для воина, и кабы мне не было
стыдно идти голым, я б тебе пустил в голову эту тряпку вместе с твоим
Христом».
Что при обращении язычников женщины играли важную роль, дока-
зывается многими историческими свидетельствами. Христианские священ-
ники умели обращать себе на пользу склонность женщин к религиозной
92
мечтательности и их влияние на сердца мужчин, и христианские принцес-
сы, выданные замуж за языческих государей, произвели многочисленные
чудеса обращения, тем более, что самый грубый варвар все-таки не мог быть
настолько глупым, чтобы не заметить рано или поздно, какие выгоды для
расширения и укрепления произвольной власти приобретает он, обещая на-
роду загробное вознаграждение за утрату земных прав и имуществ.
Величайшая обратительная сила заключалась, впрочем, в мече. В ка-
ких огромных размерах употреблялась эта сила, показывают саксонские
войны Карла, который на одном месте приказал изрубить до пяти тысяч
саксонцев, гнушавшихся христианства и его верховной власти. Насиль-
ственным обращением в меньших размерах особенно отличался норвеж-
ский король Олаф Трюггвассон, который даже приобрел себе имя
святого. Из его подвигов мы приведем только один; когда один из под-
властных ему князей не хотел сделаться христианином, Олаф приказал
привязать его спиной к бревну, насильно раскрыть ему рот и впихнуть
ему в горло змею, которая и изгрызла внутренности этому страдальцу.
Таким образом, обращение к христианству было большей частью чи-
сто внешним, но нельзя, однако, отрицать, что у последующих поколений
новое учение, как оно установилось в церкви, стало понемногу входить
в плоть и кровь. Германский характер развернул вскоре свою религиоз-
В. Линденшмит. «Кримгильда требует божьего суда»
93
ную силу, и германское глубокомыслие с мечтательной искренностью по-
грузилось в таинства новой веры.
Кроме того, извне, со стороны воинственного магометанства, стала
грозить опасность, которая сильно содействовала внутреннему укрепле-
нию христианского мира. Конечно, дальнейшее развитие этой опасности
было остановлено великой победой, которую франкский мажордом Карл
Мартелл во главе христиан одержал при Пуатье (732) над арабами, про-
никшими во Францию из Испании, где они разрушили королевство вест-
готов; однако же в течение всех средних веков то враждебное положение,
которое магометанский мир занимал в отношении к христианскому, слу-
жило для последнего скрепляющими узами.
Прославленным представителем христианского единства в начале
средневековой истории является император Карл, которого со времени его
успешной войны с арабами в Испании саги и история любили изображать,
преимущественно, как христианского героя и полководца, как защитника
и поборника христианства, признанного даже самими магометанами, по-
сылавшими к нему посольства. Мы возвратимся к нему, бросив сначала
беглый взгляд на скудное литературное наследие, оставленное нам до
карловингской эпохой.
Э. Климш. «Кримгильда в кругу своих служанок»
94
Всякая поэзия происходит из народа, и природный звук, не стеснен-
ный никакими правилами, указывает дорогу модуляциям искусства. Что
германцы были одарены способностью петь и действительно наслажда-
лись пением, это мы знаем достоверно.
Но если мы оставим в стороне англосаксонского «Беовульфа», то
надо будет сказать, что из первобытных лесных песен немецкой древ-
ности до нас дошли только самые скудные отрывки. На первом пла-
не стоят тут уже упомянутые выше мерзебургские магические форму-
лы, а на втором — древнейшая, сохранившаяся только отрывками,
песня о Гильдебранде. Как рано немецкая народная поэзия выработа-
ла себе особое сословие возделывателей и хранителей, — нам неизве-
стно, но уже в очень раннее время мы встречаем странствующих пев-
цов, которые перед народом и князьями «пели и говорили» местные
Ф. Вавдерер. «Эккехард и Хадавиг»
95
героические песни, т.е. произносили их речитативом, играя на арфе,
на цитре или на гудке. Что короли и герои также умели петь и играть
на струнных инструментах, это мы уже видели выше из истории Гели-
мера и это мы видим далее из существования таких лиц, как Фолькер
в «песне о Нибелунгах», старый король в «Беовульф», и Горанд в «Гу-
друне».
Закон ударения, господствующий до сих пор в немецком стихосложе-
нии, заявлял по всей вероятности свое естественное значение уже в древ-
нейших и самых неуклюжих поэтических попытках. Самые древние пра-
вильные немецкие стихи, дошедшие до нас, относятся к началу IX столе-
тия. Они состоят из длинных строк с восьмью повышениями, и по этим
стихам мы можем заключить о древнейшем размере народной героичес-
кой песни. До VIII и IX веков такие стихи связывались между собой ал-
литерацией или начальной рифмой, а позднее — конечной рифмой. Две
длинные строки образуют древнейшую стихотворную строфу. Впрочем,
переселение народов нарушило стройное национальное развитие древней
германской поэзии. В происшедшей суматохе древние племенные саги из-
гладились из памяти германских народов. Обращение в христианство и
слияние с южными народами заронили в души германцев семена роман-
тики, которые, роскошно развернувшись, быстро заглушили собою древ-
негерманский языческий элемент в новых циклах саг, образовавшихся
Ф. Келлер. «Эккехард и монахи из Райхенау»
96
вокруг выдающихся героических личностей во время переселения наро-
дов и после окончания этого движения.
Для понимания средневековой немецкой поэзии необходимо познако-
миться с тем кругом героев и героинь, который имеется в этом мире саг.
1) Царь гуннов Аттила (Этцель) , которого окружают Вальтер Аквитан-
ский, Рюдегер из Бехларна, Ирнфрид Тюрингенский и другие богатыри
(гуннский цикл саг). 2) Бургундские царственные братья Гунтер, Гернот
и Гизельгер с матерью Утой, сестрой Кримгильдой, подчиненными вои-
нами Гагеном, Фолькером и Данквартом, о женою Гунтера Брунгильдой
и прежним женихом последней, нижнерейнским героем Зигфридом (бур-
гундско-нижнерейнский цикл саг). 3). Остготские короли из рода Ама-
лов (Амелунгов) , Эрманрих и его племянник Дитрих Бернский (Теодо-
рих) , со своими дружинниками, Вельзунгами, из которых самым знаме-
нитым был старый мастер военного дела Гильдебранд (остготский цикл).
4) Король фризов Геттель со своею дочерью Гудруной, датский король
Горанд со своими дядями Фруте и Вате, которым противопоставляются
норманские короли Лудвиг и Гармут (фризо датско норманский цикл).
5) Ютландский король Беовульф и скандинавские герои Виттих и Ви-
ланд с их мифической обстановкой (северный цикл). 6) Ломбардские
короли и герои Ротер, Отнит, Гугдитрих и Вольфдитрих (ломбардский
цикл). В этих циклах развивалась в течение средних веков немецкая Ha-
В. Линденшмит. «Тойделинда выбирает себе супруга»
97
Ф.Келлер-Лойцингер. «Инсигнии для коронации Карла Великого»
родная эпическая поэзия. Содержание и первобытный тон ее показыва-
ют нам три стихотворения, дошедшие до нас в древней редакции (VIII
или IX ст.), — песня о Гильдебранде и Гадубранде и песня об Аквитан-
ском Вальтере. «Беовульф», написанный на англосаксонском языке с ко-
нечными рифмами, представляет в северно-мифическом полумраке древ-
негерманскую богатырскую жизнь и боевую возню. «Песня о Гильдебран-
де и Гадубранде» изображает единоборство между отцом и сыном, и хотя
она в первоначальной аллитерирующей редакции сохранилась только
отрывками, она дает нам почувствовать всю дикость времени переселения
народов. Эту же дикость видим мы в «Песне о Вальтере Аквитанском»,
которая, к сожалению, дошла до нас только в латинских гекзаметрах, так
как С. Галльский монах, Эккехард старший (умер в 973 году), облек в
эту форму древний материал. Необузданное древнеязыческое настроение,
которым дышат оба стихотворения, дает нам ясное понятие о том, с ка-
кими затруднениями должен был бороться просвещенный деспотизм им-
ператора Карла при осуществлении своих величественных планов.
98
Глава
III
КАРЛОВИНГСКАЯ
И ОТТОНОВСКАЯ ЭПОХА
Государственная идея Карла Великого. — Преобразование дворянства. —
Военное дело, финансы и суды. — Церковь и нравы. — Монашество. —
Духовная поэзия: «песня о Лудвиге», «Гелианд», «Крист». — Материальная
культура. - Сельское хозяйство и жилища. — Монетная система. —
Промыслы и торговля. - Немецкое избирательное королевство и Священная
Римская империя немецкой нации. — Родовые и поместные имена. —
Начала немецкого мещанства. - - Искусство и наука при Отто'нах. —
Средневековая писательница.
Единство западного христианства,
опирающееся на церковное и политическое единство Германии, было го-
сударственной идеей Карла. Ее осуществление, к которому Карл шел ос-
мотрительно и с энергией, умно и не отступая перед жестокостями, тре-
бовало с одной стороны твердой организации новой религии, с другой
стороны — превращения древнегерманских дворянских республик в не-
ограниченную франкскую наследственную монархию.
В последнем отношении Карл произвел самые радикальные нововве-
дения. Уже его современники постигли пользу тщательно систематизиро-
ванного придворного штата. Карл расширил и возвысил его великолепие,
так что высшие придворные чиновники: домовый гофмейстер (Seneseal -
chus, Seneschall), обершталмейстер (Marescalchus, Marschall), верховный
тайный секретарь (Referendarius), верховный сборщик податей (Cubicu-
larius), верховный придворный судья (Comes palatii, Pfalzgraf), — полу-
чили первенство над старым племенным дворянством, которое Карл во-
обще старался всячески ослабить или совершенно устранить.
Приток к придворным местам сделался очень велик, и так как не толь-
ко свободные люди, но и вольноотпущенные стали допускаться к поль-
зованию теми правами, которые давала придворная служба, то новая мо-
нархия должна была приобрести себе массу приверженцев в низших со-
словиях. Другое вспомогательное средство представляло развитие бенефи-
циальной или ленной системы в монархическом смысле. Из той идеи, что
99
королевское могущество и величие составляют непосредственную эмана-
цию божества, король вывел свое верховное право собственности над всей
территорией страны, и это право он с умной расчетливостью прежде всего
обратил на пользу своей дружины, собранной вокруг него. Вышедшее из
переселения народов новое военное дворянство (Leudes, Lente; Gasindi,
Gesinde; Vassi, Vassalen) и возвысившееся при новой монархии придвор-
ное дворянство (Ministeriales) получили таким образом участки земли
(Feuda) большей частью в пожизненное владение, и за это обязались слу-
жить ленному владетелю при дворе и в его частных войнах, между тем
как старые аллодиальные владельцы, напротив, обязаны были нести толь-
ко государственную военную службу.
Эти особые права последних Карл, нуждавшийся в сильных армиях
для своих беспрерывных войн, сумел устранить; он принуждал всех сво-
бодных людей — как наследственных собственников, так и ленников —
являться по призыву короля, и в случае неповиновения всегда подвергал
ослушников строгим наказаниям. Размеры военной повинности согласо-
вывались с величиной поместья, и так как каждый свободный человек
должен был сам экипироваться и в течение трех месяцев содержать себя
на свой счет, то беднейшие из них скоро сделались неспособными нести
эту повинность в полном объеме, т. е. они стали соединяться по двое, по
трое, по пяти и по шести человек, чтобы общими силами экипировать и
содержать одного воина, и таким образом свободные люди с меньшим до-
статком отучились понемногу от военной жизни, и следовательно сдела-
лись во множестве безоружными и зависимыми. Сюда присоединилось
«благочестивое раболепие бесчисленных свободных людей, которые пода-
рили церкви себя и свою собственность и получили ее обратно, как цер-
ковное имение, чтобы обрабатывать его в качестве оброчных земледель-
цев, принадлежащих монастырю».
Уменьшению числа простых свободных людей чрезвычайно сильно
содействовало также то изменение, которое было вызвано в составе армий
поенными приемами врагов империи в следующие столетия. Новые армии
спали составляться преимущественно из конницы, а кавалерийская служба
требовала большей зажиточности и такого воинского навыка, который
был несовместим с сельскими занятиями; поэтому военное дело все больше
стало сосредоточиваться в руках дворянства, и положение этого сословия
стало делаться более исключительным в той же мере, в какой народ стал
порабощаться.
Такая монархия, какую основал Карл, немыслима без правильной
финансовой системы. Королевские доходы состояли из продуктов име-
ний королевского дома (коронных доменов), которыми Карл управлял
100
посредством так называемых палатных послов (Kammerboten): из ленных
(феодальных) оброков с вассалов; из королевских пошлин, которыми тор-
говля была обременена при самом своем возникновении; из участия госу-
дарственного казначейства в штрафах; наконец, из результатов фискаль-
ного права наследования, в силу которого имущество бездетных вольно-
отпущенных отходило в казну. Карл умел значительно увеличивать эти
источники доходов посредством права силы, которому во все времена
принадлежит первое место. Когда он путешествовал, он навязывал содер-
жание своего двора тем общинам, вблизи которых он останавливался; из
этого вымогательства развилось впоследствии множество денежных и
натуральных повинностей. Проезжающих королевских чиновников так-
же велено было обеспечивать продовольствовием бесплатно; и, наконец,
то же распоряжение было распространено и на всю королевскую армию
во время походов. Своему первому императору Германия обязана также
введением прямых податей; Карл превратил в ежегодную определенную
повинность тот добровольный дар, состоявший из скота и полевых плодов,
который, по словам Тацита, немецкие племена в древности подносили
время от времени своим правителям.
Деспотическое правительство везде и всегда стремится подчинить себе
юстицию. Карл также держался этого правила и поставил судебное ведом-
ство в непосредственную зависимость от королевской власти. Судьи, ко-
торым он дал название Scabinii, все еще выбирались собранием свобод-
ных людей, но влияние королевских чиновников на выборы превращали
последние в пустую формальность. Сотенные графы (Centenarii), пред-
седательствовавшие в общинных судах, гауграфы, председательствовав-
шие в окружных судах (Gaugerichte), послы или рассыльные графы
(missi), которые через каждые три месяца объезжали более обширные
области для наблюдения за судами и для решения дел, отклоненных или
задержанных графом, — все эти лица назначались королем. Высшей ин-
станцией считался королевский придворный суд под председательством
пфальцграфа. Суды все еще оставались судами присяжных, но королев-
ская власть взяла их под свою опеку и также сумела значительно огра-
ничить публичность судебных заседаний, лучшее ручательство бесприст-
растного суда, построив здания на тех местах, где производился суд, и
перенеся заседания из-под открытого неба в замкнутые строения, в кото-
рых было меньше простора. Уголовное право расширилось чрезвычайно:
вместо денежных штрафов стали появляться все чаще, даже и для свобод-
ных людей, телесные наказания и смертная казнь или, по крайней мере,
публичное бесчестье. Впоследствии средние века обнаружили постоянно ;
возрастающую изобретательность в применении виселицы и колеса, так ;
101
что тюремные и застеночные прислужники и помощники палачей соста-
вили скоро многочисленное сословие.
Так как Карл рядом с насилием давал место и разуму, то он оставил
призрачное существование политическому могуществу народного собра-
ния свободных людей. Два раза в год, осенью и весной (майское поле),
аллодиальные и феодальные владельцы все еще собирались для приня-
тия и утверждения законов. Эти собрания, которые быстро превратились
в позднейшие государственные чины, состояли под королевским ведени-
ем, и, подобно всем другим отправлениям государственной жизни, были
так опутаны новой королевской бюрократией, что о самостоятельной де
ятельности их нечего было и думать. При более грубых формах они были
совершенно похожи на те палаты новейшего конституционализма, кото-
рым позволяется решать так, как того желает правительство. Только воз-
вышающаяся надо всем личность Карла может объяснит^ тот громадный
переворот, который он произвел во всех отправлениях германской жиз-
ни. Вместе с ним разрушилось его гордое монархическое здание. При его
преемниках обнаружилось, что королевская власть уже не может спра-
виться с дворянством, которое вместе с духовенством стало пользоваться
привилегией свободы от податей (immunitat) и начинающаяся непокорность
правительству которого стала обнаруживаться уже в IX столетии ревно-
стным построением укрепленных замков. Ленная аристократия начала
присваивать себе наследственное господство над своими ленами, королев-
ские вассалы превратились в венценосцев, стремящихся к полной незави-
симости, и дали феодальной системе такое развитие, которое совершен-
но поглотило бы свободу простых людей, если бы она не нашла себе убе-
жища в постепенно расцветающих городах.
Королевская власть карловингов нашла себе усердную союзницу в
церкви, которой она оказывала всевозможное покровительство. Интере-
сы обеих были связаны между собой теснейшим образом. Церковь упро-
чивала религиозным освящением победу королевской власти над древне-
германской дворянской республикой, а королевский меч помогал церкви
довершить христианизирование Германии. Дарение той земли, на кото-
рой были основаны церкви и монастыри, и введение десятины, которую
«проповедовали ревностнее, чем евангелие» и уплата которой была госу-
дарственным законом франкской монархии, заложили фундамент свет-
ского могущества церкви. Церковные сановники, архиепископы, еписко-
пы и аббаты получили в ленное владение населенные земли и вступили,
таким образом, в первые ряды вельмож монархии. Церковные поместья
не платили податей, но не были избавлены от военной повинности. Низ-
шее духовенство было подавлено могуществом высшего.
102
В церкви удержалось римское право, влияние которого на немецкое
право со временем стало делаться все более чувствительным. Высшее ду-
ховенство судилось королевским судом, но решение произносилось засе-
дателями, равными подсудимым. Низшее духовенство судилось местным
епископом, не только во всех духовных делах, но даже и в гражданских;
в уголовных же случаях, где преступление было доказано, приговор дол-
жен был произноситься смешанным судом, составленным из духовных и
светских лиц. Зависимость германской церкви от Рима была установле-
на с самого начала и осталась неотмененной; на первом немецком собо-
ре (743) епископы поклялись повиноваться папе. Нравы духовенства уже
с самых ранних пор обнаруживали величайшую распущенность. Хотя
брак клириков еще был терпим, однако прелюбодеяние и разврат были
у них в порядке вещей. Их обращение с женщинами считалось положи-
тельно не заслуживающим наказания, если оно ограничивалось тем, что
называлось тогда «простой лаской». Особые законы назначали меру на-
казания за различные степени поповского опьянения. Духовенству было
запрещено носить оружие, но в течение всех средних веков епископы и
аббаты, выезжавшие верхом в полном вооружении во главе своих дружин-
ников и крепко рубившиеся мечом при каждом удобном случае, состав-
ляли очень обыкновенное явление.
Видя, таким образом, что в эпоху карловингов иерархия и королев-
ская власть шли рука об руку в ущерб германской свободе, мы не должны
забывать, что их союз был также полезен для дела цивилизации. Хотя
тут, разумеется, сильно действовало стремление доставить церковно-рим-
скому элементу и христианской королевской власти полную победу над
языческим германством, однако достоверным остается то, что немецкая
школьная система, что все новое образование Германии должны почитать
в императоре Карле своего основателя и покровителя. Карл был ревно-
стно предан научным стремлениям и уже в зрелых летах старался, как
рассказывает нам его тайный секретарь и биограф Эгингард (Эйнгард),
пополнить значительные пробелы своего юношеского образования. Он го-
ворил по-латыни, понимал греческий язык и охотно проводил время в
кругу ученых, которых он собрал при своем дворе. Украшением этого
круга были англосаксонец Алькуин, епископ Теодульф, аббат Аделгард,
только что упомянутый Эгингард и Павел Диакон (Варнефрид) . Аль-
куин (умер аббатом в Туре в 804 г.) был призван для воспитания импе-
раторских детей, которых у Карла было четырнадцать, — законных и не-
законных; но поведение его воспитанников и, в особенности, воспитанниц
сделало мало чести его педагогическим трудам. Дочери Карла вели очень
двусмысленную, даже развратную жизнь. О двух из них, Берте и Ротруде,
103
мы узнаем достоверно, что они имели побочных детей, и это уже дает нам
понятие о том, что происходило при императорском дворе, глава которого
сам был в высшей степени предан сластолюбию. Как легко император от-
носился к любовным интригам, видно из известной легенды о его доче-
ри Эмме и ее любовнике Эгингарде.
Карл привез с собой из Италии зодчих для постройки и украшения
своих великолепных пфальцов (дворцов, от palatium) в Ахене и Ин-
гельсгейме и для развития церковной архитектуры. Оттуда же выписал
он музыкантов для усовершенствования церковного пения. Под влияни-
ем этих романских художников в Германии понемногу возник тот худо-
жественный стиль, который, под именем романского, предшествовал гер-
манскому. Несмотря на это поощрение романского элемента, из культур-
ных стремлений Карла выглядывает немецкий образ мыслей. Он побудил
его, несмотря на его католическое отвращение к германскому язычеству,
составить собрание до-христианских героических песен, записанных из
уст народа; это собрание еще в XII столетии находилось в рукописи в Ан-
глии, но с тех пор оно, к сожалению, исчезло без следа; то же патриоти-
ческое настроение побудило его предписать законом преподавание не-
мецкого языка в монастырских школах. Здесь, в монастырских школах,
В. Рифшталь. «В монастырской школе»
104
возникших по мысли Алькуина, который сам содержал школу при импе-
раторском придворном лагере (Schola palatina), находились главные рас-
садники образования карловингского периода. Конечно, то было чуждое
образование, церковно-латинское, не выросшее национальным цветом из
народной жизни; но, во всяком случае, тоже было образование.
Здесь не место распространяться о происхождении и устройстве мо-
нашества. Всем известно, что монашество, основанное аскетичными меч-
тателями в IV столетии в пустынях Египта, уже в V столетии является
церковным учреждением и затем быстро распространяется по всем стра-
нам, обратившимся к христианству; что восточным монастырям дал устав
св. Василий, между тем, как западные получили свой устав позднее, от
Бенедикта Нурсийского, основателя знаменитого первого бенедиктинско-
го монастыря Монте-Кассино (529); наконец, что рядом с бенедиктинца-
ми появилось с течением времени множество других мужских и женских
монашеских орденов. Католические монастыри (claustra), превратившиеся
впоследствии в гнилое, неспособное к жизни и поэтому общевредное уч-
реждение, в свое время и до своего разложения, бесспорно делали добрые
и великие дела. К их древнейшей истории применимы вполне слова Гете:
«разум становится безумием, благодеяние — мучением»; но относиться с
рационалистским пожиманием плечей к монастырской жизни в первых ее
зародьбпах было бы неуместно.
Через всю историю христианского мира проходит глубокое несогла-
сие между идеей христианства и официальной церковью. Монашество
сделало в своем роде попытку уничтожить это противоречие. Оно, конеч-
но, ошиблось в выборе средств; но его первоначальное стремление тем не
менее было вполне способно привлекать чистые и благородные умы.
Даровитые юноши, приведенные в ужас первым жестоким столкновени-
ем их юношески возвышенного образа мыслей с отвратительной действи-
тельностью, несли свои идеалы — у всякого времени бывают свои —
в монастырь, чтобы там построить им алтарь, защищенный религиозным
авторитетом от разрушения или осквернения со стороны диких орд;
и мужи, созревшие в боях или в государственных заботах, старались
смягчить в монастырской тиши боль разочарования, предаваясь заняти-
ям, полезным для современников и для потомства. Таким образом, напри-
мер, вышеупомянутый римский историк Кассиодор удалился от
суетных бурь придворной жизни в основанный им самим калабрийский
монастырь, в котором созерцательная аскетичная жизнь должна была
соединяться с одной стороны с занятиями древней наукой и с
воспитанием юношества, а с другой стороны — с земледелием, ското-
водством и садоводством.
105
Конечно, уже с раннего времени масса монахов скрывала под рясой
только грубое невежество, соединенное с самым бессовестным желанием
поживиться за счет народного суеверия и с самой низкой чувственностьк
Но рядом с ними были и такие монашеские общества, которые с самым
честным усердием выполняли принятую на себя цивилизаторскую миссию.
Именно древнейшим германским монастырям и монастырским школам,
связанным с ними со времен Карла, принадлежит та заслуга, что они ос-
новали в германских лесах и подвинули вперед материальную и умствен
ную культуру среди той ужасной распущенности и одичалости, которая
последовала за неслыханной суматохой переселения народов. Образцом
К. Рисе. «Реконструкция цистерцианского монастыря Маульбронн —
образца средневекового монастырского сооружения»
106
монастырских школ, на которые император Карл обращал самое живое
внимание, сделалась школа, устроенная в почтенном Фульдском монас-
тыре в 804 году Грабаном Мавром (776 — 856), настоящим основателем
монашеской учености в Германии; за этой школой последовали скоро учи-
лища в С. Галлене, Гиршау, Рейхенау, Вейсенбурге, Корвее и другие.
Главным предметом преподавания были в этих заведениях вышеупомяну-
тые тривиум и квадривиум семи свободных искусств и латинский язык.
Тому прилежанию, с которым изучалась латынь, должно быть приписа-
но спасение, обнародование и распространение (посредством списывания
рукописей) многих литературных сокровищ классической древности. По
удивительному сплетению обстоятельств, те свитки, которые «должны
были научить столь многому», спаслись от губительного варварства на-
чинающихся средних веков в кельи христианских монахов, для того чтобы
бодрствующий в них дух красоты и гуманности впоследствии с новой си-
лой пролил свои лучи на помраченный мир. Само положение духовенства,
управлявшего монастырскими школами, побуждало его, кроме латинского
языка, развивать также и немецкий. Только посредством последнего оно
и могло действовать на народ. Для школьного учения были составлены
немецко-латинские и латинско-немецкие словари (глоссарии), для церков-
ного обучения были написаны на немецком языке литургические и дру-
гие богослужебные формулы (крестильные, покаянные, молитвенные,
проповедные). Такие словари и формулы, относящиеся отчасти даже к
VIII столетию, принадлежат к древнейшим памятникам немецкого языка
и, следовательно, в высшей степени замечательны для его развития4. Но
на этом духовенство не остановилось. Ревностно враждуя со времен Бо-
нифация против языческой народной поэзии, оно однако поняло, что
следует обращать внимание и на поэтические потребности народа, по-
требности, непрерывное существование которых доказывается, в особен-
ности, королевским указом (capitulare) от 789 года, запрещающим мо-
нахиням писать и сообщать друг другу застольные и любовные песни.
Хотя древненациональная языческая героическая песня понемногу за-
молкла перед христианской культурой, однако народ в тайне хранил
нежное воспоминание о мире богов и героев, живущем в старых песнях.
На место этого мира надо было поставить что-нибудь другое, чтобы от-
влечь фантазию народа от занятия древними сагами, одинаково опасны-
ми для христианства и для монархической системы. Священники начали
поэтому создавать христианско-немецкую поэзию, которая взяла своей
темой христианский миф. Вследствие этого, с IX столетия национальная
героология исчезает из истории немецкой литературы и только по проше-
ствии трех столетий снова воскресает, конечно, сильно окрашенная хри-
107
стианством и романтизмом. Сначала духовная поэзия упражнялась в пе-
реводе латинских церковных гимнов, а также переводила и перелагала
псалмы. Следя за ее успехами на пути к самостоятельному проявлению,
мы подмечаем ту отрадную черту, что самородная сила древненациональ-
ного героического тона, по крайней мере еще в начале, очень явственно
пробивается наружу сквозь духовную поэзию. Это видно в «Песне о
Людвиге», сочиненной одним монахом (Гукбальдом ?) по поводу победы
Людовика III над норманнами при Сокуре (881). Еще знаменательнее и
даже в самом деле величественно и прекрасно проявляется эта особен-
ность в старосаксонской евангельской гармонии, относящейся к первой
половине IX столетия и написанной под заглавием «Гелианд» (Спаситель)
одним саксонским певцом по поручению Людовика Благочестивого. Имя
этого превосходного поэта, к сожалению, неизвестно. Взяв за основу че-
тыре Евангелия, он рассказывает жизнь Иисуса в чисто эпически наив-
ном и простом духе, совершенно в древненациональном народном тоне,
без малейшей примеси монашеского элемента. Читателя поражает его
умение вливать иудейско-христианский сюжет в эпическую форму и ок-
раску древнегерманской народной и героической жизни; он с прелестней-
шей естественной верностью представляет нам Христа, окруженного его
учениками, как германского адалинга и племенного герцога, сопровож-
даемого дружинниками.
В изображении светопреставления слышится еще раз боевая песня
Эдды о сумерках богов5. В «Гелианде» мужественно полный, верный
природе тон древненемецкой народной поэзии в последний раз звучит
из германских лесов в своей чистоте и неиспорченности. В противопо-
ложность ему нам представляется чистый продукт христианско-духовной
поэзии в верхненемецкой евангельской гармонии, известной под именем
«Крист» и сочиненной бенедиктинским монахом Отфридом между 863
и 872 годами в монастыре Вейсенбурге. Произведение Отфрида важно
не только как памятник языка и не только потому, что оно в первый раз
па место аллитерации поставило в немецкой поэзии конечную рифму, но
в особенности потому, что оно в сознательной противоположности с на-
родной поэзией открыло путь искусственной поэзии. Отфрид как хри-
стианин и как ученый смотрел с презрением на народную поэзию,
что он и выразил подробно в своем предисловии; в своем «Кристе»,
разделенном на пять книг, он старался с одной стороны изложить
вполне христианско-монашеское образование своего времени, а с
другой стороны он хотел морализировать и поучать. Поэтому он ока-
зывается не столько поэтом, сколько рассудительным человеком, оз-
накомившимся с ученой литературой.
108
Для него главное дело заключается не в рассказе, как оно должно
было бы быть для настоящего эпика, а в монашеской мистике и нравст-
венном поучении, которым он хочет направить своих читателей на путь
истинный, желая при этом в то же время доставить отечественному язы-
ку уважение в кругу образованных людей.
Умственная культура, выразившаяся в зародышах христианско-гер-
манской литературы и в научных и педагогических стремлениях Грабана
в Фульде, Валафрида в Рейхенау, Гартмода в Сен Галлене, неизбежно
О. Книлле. «Основание Сен-Галлена»
109
предполагает своим основанием возвысивший-
ся уровень материальной цивилизации. Дейст-
вительно, Германия в VII, а еще более в VIII,
IX и X столетиях должна была представлять
гораздо менее дикий и суровый вид, чем в от-
даленной древности, когда право собственнос-
ти адалингов на неизмеримые пространства
земли скорее мешало, чем содействовало раз-
витию земледелия. С седьмого столетия перво-
бытный германский лес начал понемногу ре-
деть. Обитатели монастырей терпеливо и при-
лежно работали топором и мотыгой, потому что
прежде всего они должны были все таки рас-
считывать на произведения почвы, расчищен
ной вокруг их тихой обители.
Император Карл сам посвящал земледелию
самую ревностную заботливость, поощрял вы-
рубание лесов и предоставлял людям, прини-
мавшим на себя такую работу, часть добытой
почвы на правах собственности, платящей рен-
ту. Он не только старался поднять земледелие
и скотоводство законами и декретами, но еще,
кроме того, устраивая в своих поместьях об-
разцовые хозяйства, подавал земледельцам хо-
рошие примеры. Еще за два года до своей
смерти он издал приказ о ведении хозяйства в
его имениях, приказ, заключающий в себе
чрезвычайно интересные сведения о тогдашнем
положении земледелия. Там говорится подроб-
но об обработке хлебных полей, о лугах и ле-
сах, о скотоводстве, об обращении с лошадьми,
о пчеловодстве и обо всех отдельных частно-
стях садоводства. Таким образом, мы узнаем,
на какие цветы и овощи немецкое садовничест
во обращало труды и заботы в начале IX сто-
летия, мы узнаем, что тогда разводились розы,
лилии и другие декоративные растения, что се-
ялись и насаждались тмин, укроп, петрушка,
кресс, огурцы, бобы, морковь, лук, чеснок, кер
вель, брюква и другие овощи. На разведение
Ф. Келлер.-Лойцингер.
«Церковная утварь»
110
фруктов также обращено внимание, и при этом подробно упоминается о
различных сортах плодов с косточками и семечками. Также не забыто
вино — отрада, принесенная римлянами; исторически достоверно, что
Карл, хотя и не насадил в Германии первых виноградных лоз, однако об-
лагородил и расширил виноделие на Рейне. Наконец, древнегерманская
любовь к льняным одеждам дает нам возможность предположить, что воз-
делывание льна производилось тщательно; кроме того, высокий штраф,
налагавшийся законом салических франков за кражу с льняного поля,
дает положительное доказательство того внимания, которое постоянно
обращалось на эту отрасль сельского хозяйства.
Где улучшается пашня, там улучшается и жилище пахаря. Вместе с
сельским хозяйством, строительные приемы во время карловингской эпо-
хи также подвинулись вперед. На месте древнегерманской хижины, грубо
построенной из древесных стволов, обмазанной глиной, покрытой камы-
шом, без окон и лестниц, на месте хижины, в которой люди и скот жили
зимой вместе, стали мало-помалу появляться такие жилые строения, ко-
торые были необходимы при развитии земледелия и скотоводства и же-
лательны для более человечного существования. Даже жилища крепост-
ных стали делиться на избу, амбар и скотный двор; усадьбы же землевла-
дельцев состояли в это время из господского дома (sala), погреба
Г. Бауэрнфайнд. «Господский двор»
Ill
(cellaria), бани (stuba), кладовой (spicarium), закромов (grania), конюш-
ни и коровника (scuria), овчарни (ovile) и свиной закуты (porcaritium).
К этому присоединялся еще особый дом для женщин (genicium или
screona), где они работали прялкой или ткацким станком, почему это по-
мещение и называлось также просто мастерской или ткацкой. Здесь жен-
щины проводили большую часть того времени, которое не было поглощено
заботами по домашнему хозяйству, здесь они сидели с пряжей на коле-
нях и с веретеном в руках (самопрялки были придуманы только в XV
столетии) или искусной рукой приводили в движение ткацкий челнок,
занимаясь такой работой, которая долгое время доставляла главный мате-
риал для одежды всего семейства, работой, которая лежала на королевской
О. Книлле. «Представление проекта дворцовой часовни в Ахене
Карлу Великому»
ГЕРМАНИЯ
во времена Императоров
Саксонской и Франконской
династии.
Масштаб 1:12 ооо ооо
10 5 0_____10___
Географических миль.
Объяснение :
о означает замок
Мк._______Марка
о. Гельголанд
Дордре
Петр0®"
Гент
Намур
Еп.Камб
Амиен
л**
Фландр
Булонь --''^Гурнэ0/'.
Аррас
50
® / Суас
уУрС.Дени
АнтверКе
Годр- Ольде!
штейн ; \
. _• ‘JZTeepi
^Гамбург U
Штаде® '
Бардовик
6.
к, Брем
/Еп. Верден л-V — 0
< Аллерт Залъцвед)
ГЕРЦ. СА(КС'(ГНСкОЕ
п. Минден z
^En.5s, \ о/Еп- Гиль-фР^Ч11
набрюк СхДесгеим % 6 Зю
WopS 5 /Ъсл/п ГадЖ
лыгтайг\^,вп.
о Кайзередерт с/Зен ^^ринги
-1 Нейс Кассель Гогенбирг
HSS Арх.Кёльн ±\ о/, ” О
в^емон^^- Вецлар^
Прюл^) ..%^Франкфуртгг^\£ ®®
Арх.Майнц Метрих
:КЬ°" j ВиооЬн
Арх.Трир гЯингелъ-., °\ЕП-В
E^iKBE^H^OT4?Sg?’V
о
он
п“1’и,“ Шампат!'\BeBaMSypi
i <Еп.Туль 1 :
р_о^трУа кп.Страсбург
Нюрнберг р
45
~ К
fАрх. Л^он
Арх.ВЙенна Л
'-?> «‘
v-_ J х я
о Орлеан
Санс
Ч
Сито
Отён
Клюни
5
Макон „
фелъ.т1ей<}1ЬбрОН^1-Ре'
Ен*3ихштедт
СКОЕ рВаден „о Ji-
Ь р О' .. •• у<Альтгеим^7
^-^Улъм n r^-rJ ?
( . й1// Р Еп.Аугсоург I
о
Еп.4
Ле Пюи
> '* Зеккинген
.ЕП.^ЛЬ^Н
езансон Люце^н^
^Пете^тшг<п1
ЕпЛозанна \.
ур.
HuyiKni
Еп. Брике
( Зебен.
; _ zOtan Св.МаврикиЯ ’
Женева "^nJumme)/^'
Веяло ^“гАветгамА Л>м,.а
ЧчгЕп.Гренобль ( АДИЛан Брешйя "^Вер'
-^54 о Верчелли |>л^Мантра
Еп.Валанс ®/1>РИн<-^-5^:Н1^ ~2
ЕП
Ей. Три<
5
Ю
ИЯ
t
Аркона
о. Рюген
Глогау
Заац
Еп. npjya
НимпЧпи^™
Леитмериц
ОВ
Алтайх
и я
'Ниллах
о
Лайбах С
те* .
иест^р
ийскоеуМарх
> Креме
vA^HewL
^^Мелък
Данциг
тет
иЧ ''v’ оРетра ч
А &
ьГаве^ьберд
Еп.Ерандейх?
>бург
<?ИРг
Кроссён
Meat
•ауцен
Лигниц
о "''"''С.
э'Бреславль
Миг
Пильзен
Клшптау
М^>зебург
еХ ^.сХ1'- $5кМейсеч(
сау
Градец
м
Будвейс „
о . Ина
Б ОГ Е
_ 6
мюц
Брюн
(Зноин)
Нейса
Я
а в' и я
ОЕ
Велъс-
нг г
Зальцбург
|^К»р*тесгаден '
1 ,Амюнт
О
г
Неитра
Ёденбург
вейссе^нб^ур
Петта
Оз.Платецское
Фюнфкирхец
оАграм
Сисек
ХОРВАТИЯ
Сения
Эссек
Сава
° Калона
15
20
25
114
дочери так же точно, как на крестьянке или па крепостной служанке.
Дочь императора Оттона Великого, Луитгарда, супруга Конрада, герцога
Лотарингского и Франконского, была такой прилежной прядильщицей,
что в воспоминание об этом над ее могилой было повешено золотое
веретено. Рядом с ткачеством полотен, немки рано начали заниматься тка-
ньем шерстяных материй, и насколько они усовершенствовались в этом
деле, видно из слов англосаксонского церковного историка Бэды о том,
что монахини уже в VII столетии пользуясь своим мастерством в ткаче-
стве, дарили своим любовникам драгоценные одежды; стало быть, и в
древнейшие времена в женских монастырях умели обходить обеты цело-
мудрия. Пока покрой мужских и женских платьев оставался вообще про-
стым и безыскусным, женщины, кроме веретена и челнока, работали так-
же ножницами и иглою, и в средневековых стихотворениях встречаются
многие прелестные сцены, в которых княгини кроят платья, а служанки
шьют скроенное. О позднейшей утонченности женского рукоделья в эпоху
придворной жизни будет сказано ниже.
Возвращаясь к сельской архитектуре карловингской эпохи, мы заме-
тим, что сначала упомянутые строения складывались большей частью из
обтесанных бревен. Камни и кирпич были редки. Внутри дом представ-
лял одно пустое пространство без перегородок. Среди этого пространст-
ва возвышался столб, подпиравший крышу (Firstsul). Но скоро начали
покрывать жилища дранкой и вводить перегородки и лестницы. При им-
ператоре Карле и после него начали строить каменные дома. Не только
знаменитые императорские пфальцы в Ахене, Ингельгейме и других ме-
стах, но и многие господские дома в поместьях Карла были построены из
камня. В одном из них было три жилых покоя, одиннадцать мастерских,
две кладовые и один погреб. Весь дом был окружен столбами и при нем
были две крытые галереи. В числе домашней утвари обозначены: пять
перин и тюфяков, два медных и шесть железных котлов, железный под
свечник, салфетки для столового прибора, полотенце, далее — железные
серпы, заступы, топоры, буравы и прочее. Цена меблированного городс-
кого дома в 895 году обозначена в двенадцать шильдлингов (Schildlinge),
и это дает нам повод сказать здесь несколько слов о древнегерманской
монетной системе.
Не говоря о тех многочисленных изменениях, которым немецкая мо-
нетная система подвергалась у различных племен с V до VIII столетия,
мы заметим только, что вообще уже тогда существовало различие между
северно-немецким счетом по талерам и южно-немецким по гульденам; у
саксонцев на фунт серебра приходилось по 12 шильдлингов или талеров,
а у франков, алеманнов и баварцев в фунте серебра считалось 20 гуль-
115
денов (Solidi). Золотой солид равнял-
ся 40 серебряным динариям, а серебря-
ный шильдлинг — 12 динариям. Золо-
тых гульденов считалось по 72 на
фунт золота. Франкский золотой
солид относился к серебряному, как 40
к 12, саксонский серебряный шильд-
линг — к франкскому, как 12 к 20.
Серебряный шильдлинг и золотой ди-
нарий были идеальными монетами, по-
Ф. Вандерер.
«Серебряный грош»
тому что на самом деле из золота чеканились только гульдены, из сере-
бра — только динарии. Право чеканить монету было королевской рега-
лией, и уже Хлодвиг чеканил золотые гульдены со своим поясным изо-
бражением. С течением времени короли даровали право чеканить моне-
ту отдельным князьям, баронам, епископам и аббатам, впоследствии так-
же и городам. Что касается цены денег в то время сравнительно с
теперешней, то деньги были тогда по крайней мере в тридцать раз до-
роже, а может быть и того больше. Рослый бык стоил в то время два се
ребряных шильдлинга, теперь он стоит от восьмидесяти до ста и более
гульденов, следовательно шильдлинг стоил тогда по меньшей мере
столько, сколько стоят теперь сорок гульденов. Считая, что по тогдаш-
ней цене денег серебряный солид равнялся 30 имперским гульденам, мы
увидим, что 1000 серебряных солидов составляла состояние, равное, по
теперешней цене денег, 30 000 гульденов, и так как золотой шильдлинг
равнялся 3 У3 серебряным, то 1000 золотых шильдлингов оценивала со-
бой имущество, эквивалентное теперешним 100 000 гульденов. Какое гро-
мадное различие в покупках и сделках, в назначении штрафов, во всех
общественных и частных условиях должен был производить счет на зо-
лото или на серебро, — ясно само собою.
Процветание промышленности и торговли вызывается только
гражданской свободой. Но гражданской свободы не было во времена
Карловингов. Только при саксонской императорской династии свобода
стала возникать вместе с развитием городов, с которыми она неразлучна.
Пе должно однако же утверждать, чтобы в карловингское время
промышленная деятельность и торговля еще совсем не шевелились.
Прежде всего, обитатели монастырей убедились в необходимости приобре-
тать ремесленную сноровку, чтобы удовлетворять собственным потребнос-
тям, которые, вследствие общественного сожития, уже раньше подня-
лись выше первобытных потребностей грубых и разрозненных однодвор-
цев. Когда ремесленное производство постепенно разрослось в монасты-
116
Ахенский собор
117
рях и под их защитой, тогда умные монахи не затруднились добыть себе
потребителей. Пользуясь тем обстоятельством, что в большие церковные
праздники, на Рождество, на Пасху, на Троицын день, на Успение —
великолепнейший праздник Божия тела был введен только в XIII столе-
тии — и также в праздники местных святых толпы верующего народа
стекаются в монастыри, монахи устроили ярмарки. В праздник, конечно,
служилась торжественная обедня (messe), и так как праздник и торг тес-
нейшим образом соединялись между собой, то и последний получил также
название messe. Таким образом католицизм здесь опять обнаружил свои
светские тенденции, что мы нисколько не поставили бы ему в укор, если
бы сюда не примешалось с самого начала низкое надувательство разны-
ми фокусами, поддельными чудесами и мощами. Но как только католи
ческая романтика вовлекала в круги своего влияния какую-нибудь
практическую сторону жизни, — например, в этом случае, торговлю, —
так она, в скором времени, от малых начатков умела возвыситься до
великих результатов. Когда монастыри основали торги, которые они
сумели превратить в превосходные источники доходов, выхлопотав себе
монетные и таможенные привилегии, тогда, вместе с тем, была положена
основа городской общины, которая скоро укрепилась и разрослась.
В. Диц. «Нападение разбойников»
118______________________________________________________________
Другим городским общинам королевские пфальцы и сельские дома доставили
желанные точки опоры; здесь, под непосредственной защитой королевско-
го могущества, ремесленное трудолюбие могло пользоваться
сравнительно большей безопасностью. Наконец те места, в которых сосре-
доточивалась торговля с соседними народами, представляли самый
естественный повод к устройству городских поселений, что доказывает-
ся ранним возникновением Бардовика, Магдебурга, Эрфурта, Регенсбур-
га и Лорха. К древнейшим торговым пунктам принадлежал также Кельн,
составлявший точку соединения северо-западных и юго-западных
торговых связей. Подобно этому городу, Майнц, Трир, Аугсбург и дру-
гие немецкие города возникли вновь на развалинах римских колоний,
и кроме них мы находим еще, уже в VIII и IX столетиях, Страсбург,
Вормс, Франкфурт, Вюрцбург, Бамберг, Фюрт, Эйхштедт, Шлеттштадт,
Заальфельд, Форхгейм, Мерзебург, Галле, Пассау, Линц, Вену, Зальц-
бург, Цюрих, Базель, Кур, Оснабрюк, Минден, Бремен, Гамбург и мно-
гие другие, которые разумеется большей частью только что возникали.
Император Карл сам оказал значительные услуги промышленности и
торговле энергичными мерами, принятыми против разбойничьих шаек,
нарушавших общественную безопасность, поощрением внутреннего судо-
ходства, построением мостов и указами, направленными против произ-
вольных таможенных вымогательств, в которых были повинны многие
вельможи. Дворянство вообще с ранних пор сумело обложить данью воз-
рождающуюся торговлю; с одной стороны, оно устроило заставы на до-
рогах и переправах, а с другой стороны, оно за известную плату снабжало
странствующих купцов вооруженным конвоем от одного места до друго-
го. Последнее условие было необходимо, потому что в такое дикое и хищ-
ное время королевская полиция, если только вообще о ней может быть
речь, должна была оказываться совершенно недостаточной. Тогдашнюю
торговлю мы должны представлять себе в самом скромном виде. Внутрен-
няя торговля была большей частью мелочная, а пограничная — преиму-
щественно меновая. Если она где-нибудь возвышалась до размеров опто-
вой торговли, то она наверное находилась в руках евреев, спекулятивный
дух которых вообще господствовал над промышленной и коммерческой
жизнью. Финансовое искусство этого народа обнаружилось рано, как в
других странах, так и в Германии, тем более, что деньги должны были
вознаграждать его за те грубые притеснения, которыми он был подавлен.
Немецкие вельможи рано сумели оценить пригодность евреев для денеж-
ных дел. Потомки Авраама состояли под защитой короле, получили впос-
ледствии название императорских кабинетных рабов (Kammerknechte) и
были приставлены к сбору податей.
119
Христианско-германская культура, основанная императором Карлом,
чуть не погибла окончательно во время опустошительных войн, которые
его преемники вели между собой и, кроме того, вынуждены были выста-
ивать против славян, норманнов и мадьяров (венгров). Уже во время цар-
ствования сына Карла, слабого Людовика Благочестивого (814 — 840),
который гораздо больше годился в монахи, чем в правители такого боль-
шого государства, карловингское величие стало быстро клониться к упад-
ку. Междоусобия сыновей Людовика повели за собой в 843 году разделе-
ние франкской монархии, которое было установлено знаменитым Верден
ским договором. Лотар получил Италию с Бургундией и с императорской
короной, Карл Лысый — Францию, Людовик — Германию, почему его
и называют германским.
С Верденского договора начинается, таким образом, самостоятельное
и национальное государственное существование Германии. Оно сопровож-
далось значительным ослаблением королевского могущества. Ограничен-
ность и бессилие Карловингов побудили их в трудное время взяться и в
Германии за средство, в высшей степени опасное для их значения. Что-
бы поднять военное дело, они восстановили дрсвнсгермаиское звание rep-
г. Франц. «Нашествие мадьяров»
120
цогов, упраздненное императором Карлом, и предоставили герцогам,
правителям марок (маркграфам) и другим вельможам наследственную
власть, которая послужила основанием для высшей аристократии импс
рии. Карловинги скоро должны были понять, что значит эта аристокра-
тия. Когда Карл Толстый (876 — 887), который после смерти своих бра-
тьев и ближайших родственников еще раз собрал в одни руки почти все
наследство своего великого прадеда, возбудил негодование немецких
вельмож своей неспособностью и робостью, то эти вельможи собрались в
Трибуре на Рейне, без дальних околичностей низложили его и возвели на
престол его племянника, герцога Арнульфа Каринтийского. Династия
Карловингов пресеклась в Германии со смертью бездетного сына Арнуль-
фа, Людовика Дитяти (911), и потом окончательно вымерла в лице без-
детного Людовика Ленивого Французского (987). Тогда Франция пош-
ла к политическому единству и к централизации под господством дина-
стии Капетингов, основанной Гуго Капетом, а история Германии приня-
ла другой оборот. Высшая аристократия приобрела в Германии такую
силу, что она была в состоянии поддерживать партикуляризм. Но так как
В. Линденшмит. «Конрад, герцог франков, избирается немецким королем»
121
потребность какого-нибудь, хоть бы и слабого государственного единства,
заявляла себя слишком настоятельно, то древнегерманская дворянская ре-
спублика, воскресшая в обновленной форме, добровольно подчинилась
одному верховному правителю государства. Таким образом возникла не-
мецкая избирательная монархия. Высшая аристократия превратила Гер-
манию в избирательное королевство, возведя в сан германского короля,
после пресечения династии немецких Карловингов, превосходного герцо-
га Конрада Франконского. Стремление Конрада укрепить единство го
сударства и поднять значение королевской власти выразилось в его энер-
гичном образе действий относительно алеманских графов Эрхангера и
Бертольда, которые поплатились жизнью за свою попытку превратить по-
жалованную им должность в наследственное герцогское достоинство.
По поводу этих двух братьев, которые в истории называются просто
именами, данными при крещении, мы здесь можем бросить мимоходом
беглый взгляд на историю имен. В начале средних веков прозвища дава-
лись в Германии по телесным качествам и особенностям характера, ког-
да дело касалось князей и дворян, или по ремесленным занятиям, когда
шло дело о простых людях. Затем высшее дворянство стало носить про-
звища по своим родовым или ленным владениям, но эти прозвища мно-
го раз менялись, прежде чем они окончательно установились. У низше-
го дворянства гораздо позднее укоренился обычай носить название поме-
стья как фамильное имя. У мещан и крестьян постоянные фамильные
имена появились только в XIV столетии и вошли во всеобщее употребле-
ние только после окончания средних веков.
Дарования и достоинства Конрада не могли осилить путаницу и бед-
ствия его времени. Сила саксонской императорской династии, вступившей
на престол в лице герцога саксонского Генриха Птицелова (919), успеш-
нее справилась с этой задачей.
Генрих I оказал Германии великие услуги, защитив ее от
опустошительных набегов венгров и положив более прочные основания
городской жизни и правам мещанства. Не он создал немецкие города, — их
было много и до него,— но он создал в Германии среднее сословие,
предоставив городскому населению, вышедшему по большей части из
сословия крепостных и рабов, некоторую степень правоспособности; таким
образом был сделан первый шаг от рабства к гражданской свободе. Два
другие благодеяния Генриха сильно возвысили значение возникающего
мещанства. Во-первых, он даровал городам право чеканить монету, и во-
вторых, он приказал перенести в города народные собрания и все
важнейшие торжества. Нечего и говорить о том, как сильно эти два
распоряжения оживили городскую торговую и промышленную
122
деятельность, как сильно они увеличили материальное благосостояние, и,
следовательно, общее процветание городских общин. Генрих стал окружать
города стенами и снабжать их укреплениями; его пример скоро вызвал по-
всеместное подражание, и это обстоятельство существенным образом содей-
ствовало процветанию немецких городов, внутреннюю жизнь которых мы
будем рассматривать ниже. Вообще, к великой чести саксонского импера
торского дома надо сказать, что во время его господства смягчились во
многих отношениях резкие кастообразные сословные различия, удержав-
шиеся со времен первобытной германской древности. Духовенство также
принимало участие в этих гуманизирующих стремлениях.
Сын и преемник Генриха, Оттон I (936 — 973), усилил блеск и славу
своего дома в Германии. При его короновании и помазании в Ахене, ко-
торый впоследствии должен был уступить место первопрестольного города
своему сопернику Франкфурту, высшая аристократия в первый раз от-
правляла при особе короля те придворные должности, которые впослед
ствии сделались постоянными, под названием Егадпйег (архидолжности).
Архиепископ Майнцский исполнял должность архиканцлера, герцог ло-
тарингский — архипостельничего, герцог франконский — архистольника,
герцог швабский — архикравчего, герцог баварский — архимаршала. На
первый раз это, конечно, имело только символически-церемониальное зна-
чение. Но Оттон сумел придать этому факту политический вес. Он чув-
ствовал, мыслил и действовал постоянно как король и повелитель немцев.
Поэтому когда он в Риме в 962 г. принял от папы Иоанна XII император-
скую корону и провозгласил себя императором «Священной Римской
империи германской нации», то это коронование не было пустой церемо-
нией. Он скоро дал почувствовать тому же Иоанну XII, что в новом им-
ператоре ожила с удвоенной силой властолюбивая душа Карла Велико-
го; он низложил папу и поставил папский престол под покровительство
римско-германского императора как верховного ленного владыки всего
христианского мира. Конечно, эта верховная власть императора никогда
не признавалась папами, и старания сильных государей провести эту
идею в жизнь породили ту борьбу между империей и папством, которая
имела для Германии такие несчастные последствия и превратила в оче-
видную ложь средневековое единство церкви и государства, прославлен-
ное ретроградными романтиками новейшего времени.
Со времен Оттона I к принципу выбора в конституции германского
королевства присоединился обычай наследственности; императоры при
своей жизни стали устраивать выборы своих сыновей в немецкие или,
как это называлось на позднейшем канцелярском языке, в римские коро-
ли и, таким образом, с успехом стали обеспечивать за своими сыновьями
123
наследие престола. Сын и внук Оттона, Оттон II (973 — 983) и Оттон III
(983 — 1002), не могли, правда, поддержать императорскую власть на той
высоте, на которую ее поставил Оттон I, однако же их живые цивилизу-
ющие стремления заслуживают полного уважения. Умные и образованные
иностранные принцессы Адельгейда Бургундская и Феофания Византий-
ская принесли в оттоновский дом, как прекраснейшее приданое, распо-
ложение к умственной деятельности, и это расположение могло развивать-
ся тем удобнее, что в это же время и материальная культура повысилась
от того толчка, который был дан промышленности и торговле открыти-
ем и разработкой серебряных рудников в Гарце. К римско-романским об-
разовательным элементам карловингского периода оттоновская эпоха при-
соединила элементы греко-византийские. Оба эти периода похожи друг
на друга в том отношении, что дух их образованности был чужеземный
и искусственный. Как при дворе Карла Великого, так и при дворе Отто-
нов толпились иноземные ученые, прививавшие свое иноземное знание и
свой греко-римский вкус к немецкому корню, не принимая в соображе-
ние его особенностей. Между этими учеными возвышается Герберт, ро-
дом из Оверни, возведенный своим воспитанником и другом Оттоном III
на папский престол, и умерший в 1003 году. Его знания в области мате-
матики, философии и классической литературы были до такой степени
необыкновенны для того времени, что его считали просто колдуном, в осо-
бенности за изобретение подзорной трубы, водяного органа, счетного сто-
ла и различных гидравлических машин. Увлеченные его умственным вли-
янием, практические таланты, подобные епископам Мейнверку Падер-
борнскому и Бернварду Гильдесгеймскому, подвинули вперед ремеслен-
ную технику и также усовершенствовали немецкую архитектуру,
скульптуру, живопись и музыку.
Сообразно с христианско-католическим духом времени, художественные
стремления, поощряемые при дворе Оттонов, выразились преимущественно
в построении и украшении церковных зданий. Древне-христианский
архитектурный стиль, главным памятником которого является по эту
сторону Альп Ахенский собор, построенный Карлом Великим под
руководством аббата Ансигиза от 796 до 804 года, в X столетии
перешел постепенно в романский, который неверно называется
обыкновенно византийским. Основным типом его был и остался
именно строительный стиль римско-христианской базилики. К этому
основному элементу присоединился конечно и византийский,
отличающийся своим пристрастием к куполу; кроме того, тут
обнаружилось также влияние магометанского стиля и проявились
признаки того архитектонического духа, который впоследствии,
124
под именем германского, создал так много прекрасного. Из числа монументов
романского стиля можно назвать дворцовую церковь в Кведлинбурге,
церковь в Гюисбурге близ Гальберштадта, собор в Констанце, собор в
Шафгаузене, собор в Цюрихе, церковь в Гехсте на Майне, церковь св.
Иакова в Бамберге, собор и церковь св. Годегарда в Гильдесгейме, церковь
св. Петра в Зоэсте, соборы в Майнце, Вормсе и Шпейере; я не могу
распространяться об особенностях этого стиля, тем более, что я должен
приберечь место для краткой оценки германской архитектуры. Если
архитектура уже в X и XI столетиях создавала в Германии
величественные церковные строения, то пластические искусства со своей
стороны также ревностно заботились о внутреннем украшении этих
зданий, а церковная музыка, значительно усовершенствованная во
времена Оттонов, воссылала к их сводам и куполам гармоничные звуки
своих гимнов.
Немецкая скульптура романского периода проявилась сначала до-
вольно замечательным образом только в металлических работах. Ее раз
витие можно проследить отчетливо по тем печатям, вырезанным на метал-
ле или оттиснутым на воске, которые привешивались к актам, далее, по
церковной утвари и украшениям (по алтарным доскам, ракам на мощах,
потирам, дискосам и т. д.). Со времен Карловингов установился обычай
украшать, по крайней мере, главный алтарь каждой значительной цер-
кви доской с рельефами из золоченой жести. Алтарная утварь была сде-
лана из благородных металлов и часто отличалась самыми причудливы-
ми формами. Так, например, кувшинам придавали вид львов и драконов,
кадильницам — вид птиц; светильники в целом и в частях своих вопло-
щали самые дикие выдумки художественной фантазии, не имевшей ни-
какого понятия о благородной простоте классического искусства.
Особенно богато украшены были соборы в Майнце и Гильдесгейме,
первые — стараниями архиепископа Виллигиса (в 1011 году), второй —
искусством епископа Бернварда (в 1022 году). Кроме бесчисленного мно-
жества золотых и серебряных сосудов, украшенных драгоценными кам-
нями, великолепных риз и дорогих ковров, Майнцский собор обладал еще
громадным распятием, крест которого был обложен золотыми пластинка-
ми, между тем как сам образ распятого, наполненный.внутри мощами в
роскошной оправе, был сделан в натуральную величину из чистого золота,
так что вес всего золота, употребленного на это создание, равнялся шес-
тиста фунтам. В Гильдесгейме до сих пор хранится подобный крест, сде-
ланный самим Бернвардом, покрытый золотом, украшенный тонкой фи-
лигранной работой и осыпанный жемчугом и драгоценными камнями.
Как древнейшие бронзовые изделия, возникшие в Германии, замечатель-
125
ны двери, которые Карл Великий приказал вылить для Ахенского собо-
ра; и сохранившиеся до сих пор двери, которые Виллигис приказал
вылить для Майнцского собора, но которые однако не представляют еще
никаких скульптурных изображений. На бронзовых дверях Гильдесгейм-
ского собора (1015 года) изображены уже, наоборот, сцены из Ветхого и
Нового завета; и точно также по стволу медной колонны, поставленной
Аббат Тутило. Резная доска из слоновой кости в библиотеке
Сен-Галлена (912 г.)
126
в соборном дворе того же города, извиваются спиралью двадцать восемь
рельефных картин из истории Христа. Эти и многие другие произведе-
ния из металла, находящиеся в старых церквях Германии показывают,
какие успехи сделало уже в то время немецкое ювелирное искусство. Тог-
дашнее ваяние из слоновой кости и дерева также оставило несколько пре-
красных памятников, а именно, большое костяное распятие в Бамбергс-
ком соборе, сделанное, если верить преданию, в 1008 году. Реже метал-
лических произведений ромапо германского стиля встречаются каменные
скульптурные работы, число и достоинство которых начинают возрастать
только в XII столетии, когда они посвящались преимущественно рельеф-
ному украшению церковных порталов, хоров, алтарей, кафедр и гробниц.
Раннее появление живописи в Германии доказывается дошедшим до нас
описанием Ахенского собора и Ингельгеймского дворца императора Карла.
Конечно, мы не должны преувеличивать значение картин, находившихся в
этих двух строениях, во всяком случае они не могли иметь никакого
национального значения, потому что были написаны итальянскими
художниками. В Оттоновском периоде живопись возвысилась, но, подобно
всем остальным искусствам, стала служить церкви. Развитие живописи в
течение X и XI столетия обнаруживается преимущественно в миниатюрных
картинах, которыми украшались рукописи. В те бедные книгами времена,
когда произведения письменности могли размножаться только посредством
переписывания, обладание рукописями было предметом роскоши. Церковь
поощряла эту роскошь, обращая с ранних пор особенное внимание на внеш-
нее украшение тех рукописных книг, которые употреблялись при богослу-
жении. Эти книги писались на тщательно приготовленном пергаменте, их
крышки обивались благородными металлами и украшались драгоценными
каменьями или резьбой на слоновой кости. Внутри книги начала и концы
параграфов, а также поля украшались рисунками, которые имели отчасти
декоративное, отчасти иллюстрирующее значение. В десятом столетии в этой
миниатюрной живописи стали преобладать условные приемы византийского
искусства, но вместе с тем свойственная ему тонкая техника, живая смена
красок, употребление золотых украшений.
В таком виде эта живопись является, например, во многих рукописях
Евангелия, изготовленных по приказанию императора Оттона II. Позд-
нее, в XI столетии, миниатюрная живопись освободилась в некоторой сте-
пени от византийского схематизма и стала обнаруживать в своих произ-
ведениях германскую задушевность и пробуждение самостоятельного не-
мецкого художественного чувства, а в следующем столетии, черпая свое
вдохновение из созданий своей германской поэзии, она наконец осмели-
лась выступить в полной художественной свободе и непосредственности.
127
Стенная живопись в оттоновский период также усердно культивиро-
валась в Германии. Мы знаем, например, что король Генрих I приказал
написать на стене в зале своего мерзебургского дворца картину своей
большой победы над венграми. Живопись на дереве была, по-видимому,
менее развита; сохранившиеся памятники ее из того времени не имеют
важного значения. То же можно сказать о мозаичной живописи, между
тем как искусство вышивать или ткать картины на коврах, судя по дос-
товерным известиям, подвинулось вперед довольно далеко. Наконец,
очень правдоподобно то предположение, что совершенно новый род ис-
кусства, живопись на стекле, был изобретен в Германии в конце X столе-
тия. Немецкие мастера разнесли это искусство по соседним землям. Для
украшения церкви, которому она впоследствии так сильно содействова-
ла, живопись на стекле была употреблена, сколько мы знаем, в первый
раз в церкви баварского монастыря Тегернзее.
Как искусство, так и наука и литература находили себе в оттонов-
ский период покровительство и поощрение. Оттоны возобновили мона-
стырские учебные заведения императора Карла и учредили новые, из
которых особенно замечательно училище, основанное в Кельне братом
Оттона I, Бруно. Но ни двор, ни духовные училища не поощряли
национального направления литературной деятельности. Если грубая
монашеская поэзия решалась брать своим орудием немецкий язык, то
она не могла привлекать к себе образованных людей, подобных прин-
цам и принцессам саксонского императорского дома, и духовные писа-
тели того времени наперерыв друг перед другом старались угодить гре-
ко-римскому вкусу двора. Латынь была языком двора, языком поэзии и
историографии, в области которой действовали знаменитые летописцы
своего времени, Витукинд Корвейский (в 1004 г.) и Дитмар Мерзебург-
ский (в 1018 г.); даже древнегерманский животный эпос облекся в ла-
тинскую форму. Где монастырская ученость выражалась не так исклю-
чительно и пользовалась отечественным языком, как, например, в пере-
воде псалмов, сделанном С. Галльским монахом Ноткером Лабео (в
1022 г.), и в переделке «Песни Песней», написанной Эберсбергским
аббатом Виллирамом (1085), — там она порождала произведения, име-
ющие только лингвистический интерес. Поэтому мы могли бы здесь за-
кончить нашу главу, если бы на нас не лежала обязанность предвари-
тельно представить читателю самое замечательное литературное явление
оттоновского времени.
Мы говорим о монахине Росвите, которая около 980 года жила и
писала в монастыре Гандерсгейме в Брауншвейгском округе. Это насто-
ящая средневековая писательница, сбивающаяся, в довольно значитель-
128
ной степени, на то, что называется синим чулком. Она поступила, по-ви-
димому, в молодых летах в монастырь, посвятила себя изучению класси-
ческой литературы под руководством ученой сестры Риккардис и высо-
ко образованной аббатисы Герберги, племянницы Оттона II и в скором
времени приобрела своим литературным талантом такую обширную изве-
стность, что ее стали называть «звонким голосом Гандерсгеймским»
(clamor validus Gandershemensis). По приглашению Герберги и ее дяди,
императора, она рассказала латинскими гекзаметрами подвиги Оттона I.
Она написала также латинскими стихами историю основания ее монасты-
ря и несколько легенд о мучениках. Наибольшую же знаменитость доста-
вили ей латинские комедии, в которых она довольно раболепно подража-
ла Теренцию. В предисловии к своим драматическим работам она сама
объясняет, с какими предвзятыми намерениями к ним приступала. «Мно-
гие хорошие христиане — говорит она — ради преимуществ более обра-
ботанного языка предпочитают суетный блеск языческих книг пользе Свя-
щенного Писания, и мы также не можем считать себя вполне свободны-
ми от этой ошибки. Есть также прилежные читатели Библии, которые,
П. Туманн. «Росвита читает свои легенды»
129
хотя и презирают остальные сочинения язычников, однако слишком часто
читают Теренция и, подкупленные прелестью языка, оскверняют себя зна-
комством с безнравственными картинами. Поэтому я, звонкий голос Ган-
дерсгеймский, не отказалась подражать этому многочитаемому писателю
в выражениях, чтобы здесь достойное прославления целомудрие блажен-
ных дев было возвеличено по мере моего слабого таланта точно таким же
образом, как там представлены грязные пороки распутных женщин».
Цель Росвиты при сочинении шести небольших драм — их нельзя
назвать комедиями в теперешнем смысле этого слова — была следова-
тельно нравственно-аскетичная, как оно и подобает монахине. Но нам
кажется, что мы вряд ли оскорбим ее монашество, если выразим пред-
положение, что она, по всей вероятности, прежде чем принялась писать
свои комедии, познакомилась не только с Теренцием, но и с любовью.
В то время, когда она взялась за перо драматурга, мы, конечно, долж-
ны воображать ее себе не как молодую девушку с горячей кровью, а,
напротив того, как солидную матрону с благочестивым выражением
лица. Тем не менее, в ней еще не была вполне окончена та борьба меж-
ду древним сенсуализмом и христианским спиритуализмом, которая
обязательно должна была возникнуть в монахине, получившей класси-
ческое образование. В ее комедиях еще вспыхивает кое-где очень ярко
огонек чувственности; и хотя благочестивая писательница всегда при-
водит свои произведения к самой назидательной мартирологической
развязке, однако же она особенно охотно выбирает для изображения
очень соблазнительные положения. У нее, как у ее образца Теренция,
мы имеем дело преимущественно с кутилами и развратницами; падение
и исправление являются ее главными мотивами. Где встречаются
комические черты, там они очень грубы; так, например,
сластолюбивый наместник Дульциций проникает ночью в дом святых
дев Агапы, Хионии и Ирины, чтобы обесчестить их, но при входе
теряет рассудок, вместо девушек целует горшки и сковороды и таким
образом ужасно пачкает себе лицо. Как бы мы ни судили об эстетиче-
ском достоинстве этой монашеской поэзии, во всяком случае она дает
чрезвычайно интересные указания на то, что влияние классической
древности уже в раннюю пору средних веков вторгалось знаменатель-
ным образом в католико-романскую культуру. Драмы Росвиты могли
бы также доставить нам удобный переход к рассмотрению театральной
деятельности церкви в средние века. Но так как мы намерены
проследить ниже, в общей связи, происхождение и развитие этого
интересного явления, то мы еще не воспользуемся тем случаем, который
представляется нам уже теперь.
130
Глава
IV
ВРЕМЕНА ФРАНКОНСКОЙ И ШВАБСКОЙ
ИМПЕРАТОРСКИХ ДИНАСТИЙ
Усиление папства. — Папа и император. — Государственные учреждения. —
Монашеская ученость. — Цветущее время немецкой средневековой
культурной жизни под господством Гогенштауфенов. — Оба Фридриха. —
Вайблинги и Вельфы. — Походы в Рим и крестовые походы. —
Пробуждение романтического духа. — Рыцарство. —
Поклонение Марии и любовное служение.
На великих династиях средневеко-
вой Германии лежало какое-то особенное проклятие, отказывавшее им
в долговечности. В карловингском доме гений и сила вымерли уже с са-
мим Карлом, саксонская императорская династия легла в раннюю мо-
гилу с Оттоном III. Салическо-франконской и, наконец, гогенштауфе-
но-швабской династиям точно также досталось на долю сравнительно
кратковременное существование. Судьба как бы с завистливой поспеш-
ностью старается быстро уничтожать все замечательное, предоставляя в
то же время жалкому и дряхлому тянуть свое существование в течение
многих столетий.
После двадцатидвух летнего печального царствования Генриха II,
предававшегося неумеренным подвигам благочестия, духовные и свет-
ские князья выбрали на рейнской равнине, близ Оппенгейма, Конрада II
(1024), с которого начинается салическо-франконская императорская ди-
настия, прекратившаяся в 1125 году со смертью бездетного Генриха V.
Самым замечательным человеком этой фамилии был Генрих III, который
своей внешней политикой действительно усилил империю, а внутри го-
сударства деятельно старался об основании наследственной монархии и
в то же время с величайшей энергией сопротивлялся возрастающему мо-
гуществу папского престола. Он умер в полном расцвете лет, и его
смерть не только разрушила его величественные замыслы, но даже
помешала ему воспитать в своем сыне и преемнике Генрихе IV
достойного продолжателя его начинаний. Царствование Генриха IV было
длинной цепью ошибок, несчастий и унижений. Враждующие между
собой вельможи с самого юного возраста старались втянуть его в свои
131
В. Линденшмит. «Синод в Сутри»
132
Ф.Вандерер. «Конрад Второй»
раздоры, испортили и ожесточили его; затем молодой император своим
высокомерно неосторожным обращением с упорными саксонцами
произвел в германской империи такую трещину, в которую гениальный
папа Григорий VII немедленно стал вгонять свои духовные клинья.
К могучей личности Гильдебранда конечно нельзя прикладывать ту
мерку узких протестантских предрассудков, с которой к нему приступа-
ют дюжинные составители учебников. Простолюдин по рождению, он яв-
ляется в отношении к безжалостной средневековой аристократии мстите-
лем угнетенного народа; он доказал в железный век могущество духа,
идеи над материальной силой. Он создал духовное здание, впоследствии
завершенное Иннокентием III, здание, которое, хотя бури времени часто
потрясали его до основания, все еще остается неразрушенным и до сих
пор несет на своих твердынях непобежденное знамя папской духовной мо-
нархии. Из бедного монаха Гильдебранд сделался кардиналом и в этом
сане явился гениальным руководителем папской политики. По его внуше-
нию, папа Николай II учредил коллегию кардиналов и передал ей выбор
папы, зависевший до того времени от всего римского духовенства и на-
рода, чтобы таким образом уничтожить как влияние римского дворянства
на эти выборы, так и право римско-германского императора утверждать
выбранного папу. Получив тиару, Григорий VII немедленно приступил к
осуществлению своей идеи основать на земле царство Божие, то есть воз-
высить Христова наместника, папу, надо всеми светскими властями, над
императором, королями и князьями и сделать папу верховным владыкой
всего христианского мира. Основой, на которой он работал, была римско-
католическая вера народов, орудием его была церковь. Чтобы это орудие
служило ему как следует, его сначала надо было известным образом об-
делать и наточить. Он исполнил это дело с неотразимой энергией. Он со-
вершенно освободил церковь от государства тремя многознаменательными
мерами: запрещением продажи церковных мест (симонии), запрещением
133
О. Книлле. «Папа Григорий VII»
принимать церковные места из рук светских владетелей (светская инвес
титура) и предписанием безбрачия всему духовенству. Затем он довел до
его крайних последствий принцип папской власти и непогрешимости, ос
нованный на знаменитых Лже-исидоровых декреталиях; он определил, что
только законные, то есть созванные папой соборы считаются действитель-
ными и что, кроме того, их решения все-таки остаются подчиненными пап-
скому всемогуществу. Наконец он сумел превратить отлучение от церкви
и интердикт в иерархическое оружие, которое в те времена слепой веры
поражало как громовой удар и обладало неизмеримой губительной силой,
134
как для отдельных личностей, так и для целых народов. Укрепившись
таким образом внутри и вооружившись снаружи, папство выступило
враждебно против империи при Ге-
нрихе IV. Поражение, понесенное
империей, доказывается сценой в
Каноссе, где немецкий император,
«владыка мира», с босыми ногами,
с непокрытой головой, в одежде ка-
ющегося грешника, принужден был
вымаливать себе прощение у низко-
рожденного римского монаха
(1077). Как ни унизительна эта сце-
на для немецкого национального
В. Диц. «Церковные споры епископа Изилона
и аббата Видерада в Хецило в 1063 г.»
135
чувства, однако мы видим в ней несомненно величественный пример побе-
ды духа над материей. Конечно, впоследствии Генрих IV отомстил Григо-
риюУП; но сила папского проклятия преследовала императора за преде
лами гроба, и хотя его преемник Генрих V снова усилил значение империи
относительно папства, однако же папство с тех пор удержало за собою пе-
ревес, против которого деятельные и сильные императоры боролись, но
которого они не могли победить. Вместо того, чтобы быть покровителем
церкви, подобно Карлу Великому и Оттону I, император сделался просто
ее первым вассалом, и все устройство иерархии клонилось к действитель-
ному осуществлению этого принципа. Немецкие архиепископы — архиепи-
скопств было шесть: Майнцское, Кельнское, Трирское, Магдебургское,
Бременское, Зальцбургское — и епископы — епархий в Германии было
тридцать пять — были связаны с римской курией ленной присягой, ко-
торую они должны были давать при вступлении в должность, и папа умел
искусно держать их в должном повиновении посредством дипломатиче-
ских агентов (легатов), которым предоставлялись чрезвычайные полно-
мочия для общего наблюдения за всеми церковными делами. Немецкие
прелаты, со своей стороны, увлекаясь своим новым космополитично-ие-
рархическим положением, упустили из виду или, по крайней мере, ото-
А. фон Хайден. «Генрих IV и Матильда»
136
двинули на второй план те требования, которые налагал на них сан
немецких вельмож.
Реформа монашества, распространившаяся из бургундского монасты-
ря Клюни по Германии в X столетии, создала и здесь для папского пре-
стола постоянную армию, духовное оружие которой всегда оказывалось
сильнее императорских копий и мечей. Вновь основанные монашеские
ордена: цистерцинцев, премонстратов и картезианцев, — доставили в эту
армию свои контингенты, но самые деятельные отряды выставили нищен-
ствующие ордена, основанные в XIII столетии Франциском Ассизским. От
основного корня нищенствующего монашества, от ордена францисканцев,
впоследствии расплодилось много второстепенных ветвей и отростков
(спиритуалы, босоногие, капуцины, кармелиты и др.), а в одно время с
ним испанский фанатик Доминик основал орден доминиканцев. Франци-
сканцы как ревностные и популярные исповедники господствовали над
умами народа, с которым они делили радость и горе; доминиканцы заве
довали наукой и учеными учреждениями, присматривали за чистотой ка-
толического догмата и, в качестве инквизиторов и преследователей ере-
тиков, навлекли на свой орден всеобщую ненависть. Тысячи нитей той
духовной сети, которой эти монашеские общины опутывали немецкую
А. фон Хайден. «Генрих IV в Каноссе»
137
нацию, соединялись в Риме. Там жили генералы этой монашеской мили-
ции. Члены ордена были обязаны безусловно повиноваться генералу, ко-
торый признавал только папу своим повелителем. Они были неподсудны
местным епископам и зависели непосредственно от папской курии. Кро-
ме того, они имели право везде проповедовать и выслушивать исповедь;
все это доставляло монашеству несоразмерно большое превосходство над
белым духовенством.
При салическо-франконских императорах в Германии обозначились
яснее те государственные формы, о которых мы здесь должны будем ска-
зать несколько слов. Верховный правитель государства носил титул
германского короля и принимал титул императора только при своем коро-
новании в Риме. Главные нормы государственного управления и руково-
дящие правила государственной политики обсуждались и устанавливались
на сеймах при участии имперских князей. Ближе всех стояли к
королю имперские прелаты, между которыми отличались по своему могу
ществу и значению владетели архиепископств Майнца, Кельна и Трира, и
имперские бароны, среди которых герцоги занимали первое место. Если мы
к этим вельможам причислим множество крупных и мелких владетелей,
духовных и светских господ, и примем во внимание третье сословие,
городское мещанство, которое все более и более решительно добивалось
самостоятельности, то в общем итоге получится такой многосложный и
слабосвязанный в себе самом государственный организм, что надо было бы
считать истинным чудом, если бы он, со своим неуклюжим устройством, мог
успешно бороться со строго централизованной силой римской иерархии.
Воинственное время франконских Генрихов обратило особенное внимание
на устройство имперской армии. Она была разделена на семь отрядов или,
как это называлось тогда, на семь войсковых щитов. Первые четыре щита
поднимало высшее дворянство: король, духовные князья, светские князья,
графы и бароны; пятый поднимало сословие средне-свободных, которые по
своему рождению стояли ниже высшей аристократии, однако могли иметь
своими вассалами свободных людей; шестой — простые свободные всадни-
ки (рыцарство); седьмой — все свободные, т.е. все люди, не принадлежав-
шие к крепостному сословию и не родившиеся вне брака.
О культурных стремлениях салико-франконского периода придется
сказать немного. В лучшем случае он только удерживал то, что было до-
быто при Оттонах. Из произведений монашеской учености заслуживают
внимания переводы из древних литератур, а именно перевод аристотелев-
ского «Органона» и философских утешений Боэция; они доказывают, что
литературные сокровища древности понемногу стали снова воскресать из
пыли забвения. Самые отличные умы продолжали писать историю на
138
латинском языке. Так поступали многосторонний, хорошо владевший
языком, рейхенауский монах граф Герман фон Феринген (Germannus
Contractus, умер в 1054 году) и риторически-гладкий Ламберт Ашаффен-
бургский (умер в 1077), хроника которого, считавшаяся прежде главным
источником для истории Генриха IV, ясно доказывает, как далеко уже
тогда подвинулось вперед искусство исторической лжи. В следующем сто-
летии замечателен родственник и биограф Фридриха Барбароссы, епис-
коп Оттон Фрейзингенский (умер в 1158 г.), которого, конечно, справед-
ливо можно упрекнуть в том, что он идеализировал своего героя. С X до
половины XII ст. оригинальное творчество в монастырях было совершенно
оставлено, потому что масса духовенства обнаруживала гораздо больше
расположения и способности к политическим интригам, к псовой и соко-
линой охоте, к грубо-чувственным наслаждениям за столом, за игральны-
ми костями и в постели монахинь, чем к занятиям поэзией на отечествен-
ном языке. Кроме того, нации необходимо было сначала переработать в
себе элементы вновь приобретенного миросозерцания, надо было с одной
стороны усвоить вполне католико-романическую культуру, а с другой сто-
роны получить значительное возбуждение извне, чтобы породить из своей
Г. Байт. «Гора Гогенштауфен»
139
А. фон Хайден. «Конрадин фон Гогенштауфен»
140______________________________________________________________
среды новую поэзию. Когда совершилась эта переработка, тогда, в пери-
од Гогенштауфенов, крестовые походы дали необходимое возбуждение.
Господство гогенштауфенской (швабской) императорской династии
(1138—1254) образует цветущее время германской средневековой культур-
ной жизни. Из скромного положения Гогенштауфены необыкновенно
быстро поднялись до императорского величия и всемирно-исторического
значения. Путнику показывают еще близ деревни Вешенбейерн стены
скромного замка, служившего колыбелью этому знаменитому роду (Ве-
шершлесле). Он сначала носил имя деревни Бейерн (Бюрен), потом при-
нял имя соседней горы Гогенштауфен, куда он перенес свой замок, раз-
рушенный впоследствии во время крестьянской войны; это имя занесено
теперь неизгладимыми чертами в книгу истории. Уже первый историче-
ски известный Гогенштауфен является зятем императора (Генриха IV) и
герцогом швабским. Его брат Конрад, избранный в германские короли в
1138 году на Кобленцском сейме, открывает собой ряд королей и импе-
раторов своего дома, угасшего с умерщвлением Конрадина на эшафоте в
Неаполе (1268) и со смертью короля Энцио в болонской тюрьме (1272).
Величайшими представителями этого дома являются оба Фридриха.
Воспоминание о могучем царственном духе Фридриха Барбароссы живет
неизгладимо в сердце немецкого народа, фантазия которого превратила
его, как прежде великого Карла, в полумифического героя; этот герой
должен со временем выйти из своего волшебного сна в горе Кифгейзер и
восстановить величие германской империи. Образ Фридриха II окружен
особенным блеском. Он стоял далеко выше предрассудков и ограниченно-
сти своего времени, он был в высшей степени восприимчив к прекрасному
в жизни и искусстве, сильно привязан к более свободному миросозерцанию,
влюблен в светлую и яркую природу юга, смелый мыслитель, во всех от-
ношениях привлекательная личность, привлекательная даже в своих сла-
бостях, великая в несчастии. Но здесь не место изображать историю Го-
генштау фенов хотя бы в беглом очерке, и мы должны удовольствоваться
тем, что отметим, почему эта великая династия создала так мало прочного
для политического положения Германии.
С возвышением рода Гогенштауфенов связывается спор между Вай-
блингами и Вельфами, который разделил Германию и затем Италию на
две великие партии. Сильный дом Вельфов, господствовавший в Сак-
сонии и Баварии, с оружием в руках стал сопротивляться возвышению
Гогенштауфенов на германский престол. При осаде Вейнсберга, — это
имя навсегда связано с легендарной славой женской верности, — коро-
лем Конрадом II, раздались в первый раз знаменитые боевые крики: Hie
Waibling! (от гогенштауфенского городка Вайблинген на Реймсе)
141
и Hie Welf! — которые по эту и по ту сторону Альп (Гибеллины и
Вельфы) так долго были лозунгами несчастной междоусобной борьбы.
Героической энергии Фридриха Барбароссы и безжалостной жестокос-
ти его сына Генриха VI быть может удалось бы одолеть Вельфов, хотя
А. фон Хайден. «Император Фридрих Барбаросса»
142
их поддерживала папская политика, и тогда они вообще положили бы ко-
нец раздроблению империи, произведенному высшей аристократией. Но,
с одной стороны, Гогенштауфены сами
были слишком проникнуты высокоарис-
тократичным образом мыслей, чтобы
взяться за самое удобное средст-
во для основания абсолютного единодер-
жавия в Германии, т. е. чтобы заключить
тесный наступательный и оборонитель-
ный союз против дворянской анархии с
тогдашним народом, с городским ме-'
щанством, стремившимся развернуть свои
силы; с другой стороны, их ум и чувства
были так поглощены идеей Римской импе-
рии, что для ее осуществления они готовы
были всем жертвовать и рисковать. Поэто-
му в то время, когда во Франции компро-
мисс между королевской властью и наро-
дом подавлял аристократию и закладывал
основание абсолютной монархии, в то
Ф. Ротбард. «Выезд Конрада фон Цоллерна»
143
время, когда в Англии компромисс между дворянством и народом огра
ничивал королевскую власть и основывал конституционную монархию, —
сильнейшие немецкие императоры тратили лучшие силы Германии в угоду
фантазии, которой не могли разрушить самые горькие опыты. Вместо
того, чтобы сделаться немецкими самодержцами, они гнались за призраком
римско-императорской мировой монархии, которую уже резче обозначающи-
еся особенности различных национальностей превращали в неосуществимую
мечту. Вместо того чтобы приниматься за самую благодарную работу, вмес-
то того чтобы развивать внутреннее благоустройство немецкого государства,
они хотели во что бы то ни стало навязать чужой земле, Италии, иго та
кого господства, которому ежеминутно мятежная аристократия грозила на
родине потрясениями и переворотами. Отсюда печальный раздор между
Германией и Италией, республиканскую городскую свободу которой они
топтали ногами со слепым и беше-
ным аристократичным высокомери-
ем; это высокомерие бросило италь-
янских республиканцев в объятия
папы, который и отомстил за них их
притеснителям; это высокомерие
ради иллюзий римской император-
ской короны не отступило даже пе-
ред таким бесчестным делом, каким
была выдача превосходного рефор-
матора Арнольда Брешианского, пе-
решедшего из рук Барбароссы в
руки палача — папы.
Но, как бы ни были многочислен-
ны ошибки Гогенштауфенов, как бы
ни были достойны сожаления их
промахи, однако достоверно то, что
сила и величие их господства повели
за собой процветание всех отраслей
средневековой романтики. В них са-
мих, наперекор всякому политическо-
му расчету, таились глубоко роман-
тические позывы и порывы, таилось
стремление к идеальному героическо-
му величию, к южно-знойному,
великолепному расцвету жизни,
таилась жгучая потребность славы и
А. фон Хайден. «Фридрих II»
КОРОЛЕВСТВО ДАНИ
о К востоку от Гринвича 5
" ГЕРМАНИЯ
времен Гогенштауфенов
и междуцарствия.
Масштаб 1:10000000.
О 50 100 150 200 250 км
Брю
. Барнгевед
;гр.Грль-° [Еп'ЛюбЬ
->штеин q дшекл
Еп^Раценбург п
тад>§Гал1 бург Еп. Ц
Бщ^довЦк
оЧБре^ен ъДтоне^ррг
Везёр>Еп. Верден
Зюйдерзее ГЕРЦ. СЛКСЙНСКО
/2 %
ГЕРЦ.НИЖНЕ-
„ / ? .. *
Э Гу вин А? ЕпМюцщю^ \ А1
е- S Памир—X Аахен
£ Xх ЛОТАРИНГСКОЕ
(^ЕпЛамбрэ
Лан
о
Реймер
юцелъбург
. о
Л> ( Осн^тс
Нимвегён Х^Гилъдесгеим0 /З 4 •-.OLMit
ЕтъМюнстер Еп ^Галъберш^адп^!
' (Гослар Балленшгпл
. ^.Падерборн д '° •1 *••;
Дортмунду /
Г
^Анде^нах
РгТ' Гел
Нассау о
^ЕтъМерзе*
Геннебёрг ;
„ JnC Еп.Бамберг
Вюрцбург ;
Вейнсбёрг..SbJl’QP’dl
Майнц
.. ЕпВормс
Еп.Щпейер
1 /Рт> Ти н. i. . . / §у Висблинген
'V Л^тл’ /
РИНГСКОЙ
Ф U .. I .Г.-
Труа
,Еп.Вербен
ШалонО{ ^EnJVk
Шам1
Б&
<5
Дижон
..... t 7 $
Мюнхен"
уЦэринген
Фрейбург
5
20
15
£ г к о Е Af о
^^^о.Рюген
> Колъберг
Олива
Воллы
1Н
ш
1 ГЕрЙг ° ПТтетин
Данциг
Помереллы (в 1230-1283 были завоеваны
s рыцарями Тевпжкзяиоордена)
? .pi zo I
> : ft-nJ t Мариенвердер v'
..< J Лебау
Кул
55
О Кульмск.
земля ....
^СТП-Ца Торн ^Княж.Мазовецкое
велъберг
&НБУРГСКОЕ . • Познань
U<i о^ЕпЛебус р
ранденбург
_Б1/г
незно.
О / Плоцк
'бЛЕВСТВО ПОЛЬСКОЕ
о
X
МАРКГР
рЛАУЗИЦ
СЛужицкое-) ’
логау
Герц.Нижне-
jviArjviг. /О Лигриц Ъ'&Бреславлъ
м Еп, Меиссен :Вальщтатп
МЕЙССЕЙ Силезское _
Ъиккау У - k
уЛеитмериц '
КОРОЛЕВСТВО
МАРКЕР.'’""4"'
Нейсе,
в
$
4
Глйц
Силез-^а^в
_ское
50
Олъмюц^
0k О
Будвейс
Е
юренштейн
Еп.Н
ОГЕМИЯ
(Чехия)
MOPABCKI
О
Брюн
1ург
Цтрйубин^,
Враунау д
Ъ^алъцбург
О р °
Вена
ай
Ц.ШТИ
Сокращения:
Еп.-Епископство,
Арх. - Архиепископство,
Гр. -Графство,
Герц. -Герцогство,
Маркгр. -Маркграфство.
-------------\-------
20
К востоку 22 от Гринвича
1О
„ / 7 СВиенна
Луара--
Гренобль04.
(Г я
\Еп.Валанс
ЕпЖемев&о \ Р Кьяв
Лион < ,СГ ^ЕтьЗирипен/^
Адда
Дпстп Ло(М РДИЯ : ^ТМАРК
А-^осп1? о Кортенуовц ’ Тревизо
о„ ' 'Kp^oxd
Суса I Асти ~ _
По
на
'.еюп'.'
к /
.О £
Модена
Но
О Боло
Романья
о о Ронкалья
Александрия Пармао
Генуя
Савона
- Авиньон
Ницца
Арль
Тулон
Граф А*9
Флоренция
Пиза '
Марсель
О.Мелория ТОСКАНА
„ о
Синна
umdp6t
КОРСИКА
(Принадлежавшая горо-
дам Пизе и Генуе)
A, J
"УАяттио
ИТАЛИЯ
времен Гогенштауфенов
и междуцарствия.
Масштаб 1:10000000.
О 50 100 150 200 250 км
САРДИНИЯ
Принадл. Пизе
' и Генуе)
Арборея
о
Кальяри
Ас
-I-----------------1
ю
-------------------1
20
45
фрнуль
Лайбах
ГерцО
1но
1арк
ра
И Я
Соренто <=>
4»
С.Джермана
тт Беневент
Неаполь^ д п
оЛетте
Отранто
енеция
'Ъяджия
Римини
- МАРКГР
КРАЙНА i
Мркгр'--.
стр
Анкона
Перудж
Герц,
попето,,
'полето
икона
иш об-..° Талъякоццо
Класть''.
’ о Ананъи
фалерно
(1195-1266 rarei
штауфены)
алермо
е И Ц И Л И Я
Г 0195-1266 Л
°ГеиштауФеиЪ' Мессина
Славония
Сава
Босния
Спалато
Рагуза
СкутарцЧ
Трани
Дураццо
Бриндизи
Б
S
и
Тарен
Корфу\
ИОНИЧЕСКОЕ
МОРЕ
Котроне
Реджио
Сокращения:
Еп.-Епископство,
Арх. - Архиепископство,
Гр.-Графство,
Герц.-Герцогство,
Маркгр.-Маркграфство.
15 20
148
Ф. Вандерер.
«Надгробный камень
Рудольфа фон Швабена
в соборе в Мерзебурге»
бессмертия. Кипучая струя поэзии
клокочет во всей их истории, которую в
будущем предстоит немецкому Шекспиру
превратить в грандиознейшую трагедию.
Полнота могущества, до которого именно
Фридрих I поднял немецкое государство,
подала нации повод к возвышению
умственной жизни, опирающемуся на
развитие материального благосостояния;
при этом искусство и поэзия произвели
бессмертные создания. Уже римские
походы Гогенштауфенов должны были
широко раздвинуть ограниченный
горизонт немцев и ввести в угрюмую
монотонность северного монашества
просветляющие и согревающие лучи
южной красоты. Еще сильнее сказалось
влияние крестовых походов, в которых
Гогенштауфены сами неоднократно
являлись предводителями войска.
Крестовые походы, обратное переселе-
ние народов довели христианское католи-
ко-романтическое миросозерцание до его
высшего развития; они вдохнули в запад
ную военщину религиозную душу, они по
ставили европейскому задору идеальную
цель, соединили все христианство в одно
величественное предприятие и по всем на-
правлениям открыли новые пути матери-
альной и умственной подвижности и
предприимчивости.
Восток обнаружил тогда еще раз свою
старую оплодотворяющую силу; последствия
того, что крестоносцы видели и слышали на востоке, оказались неис-
числимыми. Вся полнота восточной фантазии и символики излилась на
запад и вдохновила поэзию к созданию сказочного мира, который,
сияя яркими красками, возвысился над суровой действительностью, и
в атмосфере которого даже такое железно-материальное явление как
германское военное сословие приобрело поэтический образ и идеали-
зировалось в виде рыцарства.
149
Рыцарство — социальный продукт романтики. Оно не имеет наци-
онально-немецкого происхождения, хотя и утверждают, что конница,
развившаяся в Германии уже в начале XI столетия, сделалась рассад-
ником позднейшего рыцарства, однако на это можно возразить, что в
первой нет никаких следов тех условных форм, которыми отличалась
последняя. Всадником или рыцарем назывался в немецкой империи до
крестовых походов каждый, кто, вооружившись за свой счет панцирем
и оплечьями, шлемом и щитом, мечом и копьем, на коне являлся в ар-
мию по призыву короля. Поэтому об отдельном рыцарском сословии в
то время еще не было речи, по крайней мере в Германии. Мы должны
искать первые следы рыцарства как общественного учреждения в дру
гом месте, именно, в Южной Франции и Испании, где частые соприкос-
новения с мавританской жизнью, богато развившейся в общественном и
хозяйственном отношениях, впервые пробудили мысль об украшении
жизни прелестями высшей общительности. Цветущее положение этих
земель, весело-чувственная подвижность их обитателей, мягкое влияние
южной женской красоты, страстный энтузиазм к героическому баснос-
ловию и веселым песням — все это скоро ввело в жизнь известные фор-
мы и обычаи дворянского обращения, из которых составился понемно-
гу кодекс рыцарских приличий. Борьба за Святую Землю придала этим
приличиям религиозное освящение, которое в духовных рыцарских ор-
денах (иоанниты, храмовники, тевтонский орден) слило воедино хри-
стианское монашество и христианское воинство.
В. Диц. «Крестоносцы»
150
А. фон Хайден.
«Рыцарское воспитание»
Значительное положение, кото-
рое эти духовные рыцарские ордена
приобрели себе в скором времени,
содействовало распространению и
усилению идеи, возникшей во время
крестовых походов, идеи о христи-
анском рыцарстве как об идеальном
ордене; эта идея проявилась сильно
и в Германии, когда обнаружились
естественные влияния тех связей,
которые завязались между француз-
ским и немецким дворянством во
время первых двух крестовых похо-
дов. Церковь не замедлила развить
религиозный элемент, вошедший в
рыцарство под влиянием крестовых
походов; она окружила церковны-
ми церемониями вступление в ры-
царский орден. Вступающий должен был приготовиться к торжественному
акту молитвой и ночным бдением на освященном месте (veille des armes),
а также исповедью и причастием. Одетый в белую одежду, как новокре-
щенный, стоя на коленях перед алтарем, он получал из рук священника
рыцарский меч. Затем в кругу рыцарей и дам он давал рыцарские обеты —
клялся защищать и уважать по мере сил церковь, клялся быть верным, до-
бросовестным и усердным относительно сюзерена, не вести несправедливой
войны, защищать вдов и сирот и т.д. Затем на него надевали панцирь, по-
ручники, наножники и тунику, к ногам пристегивали золотые шпоры, его
опоясывали рыцарской перевязью и затем он, стоя на коленях, получал от
рыцаря посвящение посредством трех ударов обнаженным мечом по плечу;
наконец, ему передавали шлем, щит и копье, к нему подводили лошадь,
и он должен был вскочить на нее в полном вооружении, без помощи
стремени и произвести на ней различные выездки. Все это, разумеется,
имело символическое значение. Удар, посвящавший в рыцари, означал,
что после него никакой удар не должен быть терпим и т.д.
Обыкновенно рыцарский удар давался таким торжественным образом
при больших придворных и церковных празднествах; а в более простой фор-
ме он давался также перед началом сражения или после победы на ноле битвы.
Приготовлением к рыцарству была служба в качестве оруженосца, которую
отправляли молодые дворяне в свите рыцаря. Дворы государей выбирались
особенно охотно для такой школы и там оруженосцы назывались пажами;
151
впоследствии это слово получило, конечно, более специально придворное,
чем воинственное значение.
С XII столетия дворянское рождение, прямое происхождение от ры-
царя, сделалось основным условием для принятия в рыцарство, хотя уже
с ранних пор стали являться исключения. Сначала рыцарское дворян-
ство не давало никаких особенных политических прав, какие давало на-
следственное или бенефициальное дворянство; уже впоследствии к по-
четным правам рыцарства присоединились также и гражданские. Но так
как рыцарство было особенно благоприятно развитию понятия личной
чести, point d’honneur, и сословной чести, то дворянство скоро стало рев
ностно домогаться рыцарского достоинства, чтобы принять участие в
идеальных сословных почестях.
С развитием point d’honneur было теснейшим образом связано
развитие рыцарского этикета, правила и предписания которого
обозначались в своей совокупности словом куртуазия (courtoisie). Сущест-
венную часть куртуазии составляло служение женщинам, имевшее, конечно,
религиозное основание в поклонении Марии, которое особенно сильно раз-
вилось во время крестовых походов. Если мы примем во внимание, с какой
наивно-чувственной стороны понимался этот культ, — я напомню только
те средневековые картины, на которых изображена Мадонна, кормящая
грудью особенно заслуженных и приятных ей поклонников, — то нетруд-
но будет понять, что со стороны рыцарства поклонение Божьей Матери лег-
ко могло быть перенесено на весь прекрасный пол. Любовное служение
(Minnedienst), развившееся в Германии с особенной задушевностью, состав-
ляет прекраснейшую сторону рыцарства. Во всем своем блеске рыцарство
развернулось в турнирах (от франц, слова tourner) с их испытаниями пред-
ков и щитов, откуда произошли комично-торжественные науки — генеало-
гия и геральдика. Мы еще возвратимся к турнирам в следующей главе. Из
того, что мы до сих пор сказали, следует, что рыцарство заключало в себе
четыре момента: религиозный (отношение к церкви), политический (отно-
шение к сюзерену), нравственный (отношение к собственной чести и чес-
ти ордена) и эротично-общественный (отношение к женщинам). Поэтому
рыцарство в свой цветущий период превосходно характеризуется извест-
ным французским девизом: богу — мою душу, мою жизнь — королю, мое
сердце — дамам, мою честь — мне самому.
152
Глава
ПРИДВОРНО-РЫЦАРСКОЕ
ОБЩЕСТВО
Замки. - Внутренний и внешний вид их и устройство. — Утварь. —
Пища и питье. — Одежда и мода. — Фигура модной дамы. — Роскошь. —
Воспитание. — Гостеприимство, путешествия и общественные нравы. —
Жизнь женщин и служение женщинам. — Эпизод о немецком Дон-Кихоте. —
Любовные отношения. — Празднества. — Танцы и хороводы. — Сеймы. —
Турниры. — Свадьбы. — Падение рыцарства. - Одичание.
1В этой и в следующих главах мы
будем рассматривать средневековое общество во время его блестящего пе-
риода и во время его упадка вплоть до Реформации. Так как рыцарст-
во как сословие было настоящим представителем средних веков, то мы
прежде всего составим себе понятие о рыцарской жизни и затем осветим
поближе его прекраснейший цвет — средневековую романтичную лите-
ратуру. Затем мы займемся церковной жизнью в ее замечательнейших
явлениях, и к этому присоединится естественным образом обзор средне-
векового искусства и науки. Далее мы не можем оставить без внимания
военное и судебное дело и должны также изучить городскую жизнь. По-
ложение крестьянского сословия требует от нас по меньшей мере состра-
дательного взгляда. Наконец, заключением первой книги нашего труда
должен служить краткий эскиз политического хода немецкой истории от
времен Гогенштауфенов до Реформации.
Если мы желаем приблизиться к рыцарским жилищам, которые бли-
жайшим образом составят предмет нашего исследования, то мы должны
подняться на холм или же спуститься в луговые низменности и отыскать
озерную бухту или речной остров. Один новоромантический поэт утверж-
дает, что старинные рыцари роскошной земли жили на горных вершинах;
это подходит к большей части случаев, однако не ко всем.
Рядом с горными замками были также и водяные замки и, как в пер-
вом случае холмы и утесы, так во втором — широкий ров, наполненный
водой из ближнего озера или из соседней реки, доставляли замку то изо-
лированное положение, которое составляло основное условие его годности.
Строители прежде всего имели в виду то обстоятельство, чтобы замок мог
153
Г. Бауэрнфайнд. «Замок на воде»
укрывать своих владельцев. Поэтому если слово замок способно вызывать
в юношески-поэтических душах разные любовные картины из рыцарской
жизни, нарисованные во вкусе Фуке на золотом фоне, то в историке,
напротив того, это слово пробуждает воспоминание о железном времени,
когда люди по возможности запирались и укрывались друг от друга,
имея на то очень достаточные причины.
154
Г. Бауэрнфайнд. «Рыцарская крепость»
155
Рыцарские жилища различались между собой не только по своему
положению на высотах или в равнине, но также по своей большей или
меньшей величине и по своему более простому или более роскошному
внутреннему убранству. Беднейшее рыцарское дворянство было вынуж-
дено строить себе для жилища небольшие замки, так называемые бург-
шталли; более богатые владетели строили себе обширные гофбурги, и
так как сцены средневековых рыцарских стихотворений большей частью
Ф. Кнаб. «Почетный двор замка»
156
помещаются именно в таких замках, то в нашей фантазии отпечатались толь-
ко великолепные картины этих жилищ, картины, которым действительность
соответствовала в самых редких случаях, или, может быть, даже не соответ
ствовала никогда. Наружная ограда роскошного замка была составлена из
так называемых цингелей. Ворота замка находились между или возле двух
низких и немного выдвинутых вперед башен, назначенных для защиты этого
передового укрепления. Пройдя через эти наружные ворота, посетитель
входил в так называемый цвингелъгоф или цвингер, который назывался
также скотным двором, потому что здесь находились хозяйственные строе-
ния и стойла. Между цвингером и настоящим замком лежал глубокий
ров, окружавший замок со всех сторон; через этот ров переходили по
подъемному мосту, а в водяных бургах — по понтонному мосту. Таким
образом доходили до калитки, над которой возвышалась стена,
увенчанная винтбергами. В этих винтбергах хранились те машины,
К Хертерих. «Охота на цаплю»
157
Ф. Раульбах. «В женском покое»
158
которыми поднимались подъемный мост и опускная решетка; они были
снабжены узкой крышей, под которой тянулся проход, открытый по на-
правлению к замку, так называемый вер или леце. Калитка за мостом
вела в галерею, запиравшуюся опускной решеткой и доходившую до вну-
треннего двора замка. Этот внутренний или почетный двор в хорошо по-
строенных замках был украшен лужайкой, колодцем и липой, любимым
деревом рыцарской романтики и вообще немецкого народа, что доказы-
вается, с одной стороны, произведениями миннезингеров, с другой сторо-
ны — немецкими народными песнями. Внутренний двор был окружен на-
стоящими строениями замка, из которых были особенно замечательны два
главные: дворец или господский дом (palatium, palais, Pfalz) и берхфрит
(berfredus, beffroi), высокая сторожевая башня, возвышавшаяся возле
стены отдельно от других строений, служившая сторожу замка жилищем
и караульным постом и доставлявшая жителям замка последнее убежи-
ще в случае взятия приступом их твердыни. Берхфрит был ядром всего
замка и считался настолько необходимым, что вряд ли можно найти хоть
одно рыцарское жилище без такой сторожевой башни, между тем как, на-
против того, весь замок очень часто состоял только из берхфрита и из ок-
ружной стены, снабженной вером и калиткой. В больших замках дворец
состоял из главной залы и различных кеменат (комнат). Главная зала
была в замках тем, чем бывает в нынешних дворцах большая приемная,
настоящий праздничный и почетный покой. Эту комнату старались по
возможности устраивать удобно и красиво. В торжественных случаях пол
устилался коврами и стены обивались шитыми обоями. В летнее время
пол усыпался также цветами, а в другое время — тростником. Вдоль стен
тянулись широкие лавки, на которых лежали кулътеры (тюфяки) или
плумиты (перины). От дворца отделялось жилище женщин (der frouwen
heimliche), которое называлось преимущественно кеменатой и заключало
в себе по меньшей мере три покоя: комнату, служившую сценою самой
интимной семейной жизни и в то же время спальней хозяйки, далее ком-
нату, где хозяйка занималась вместе со своими служанками женским ру
кодельем, и, наконец, спальню служанок. Кроме упомянутых до сих
пор помещений, к которым надо еще прибавить кухню, погреб и кладо-
вую, в хорошем замке должна была также быть часовня; наконец, надо
также упомянуть о лаубах (Louben, Liewen); так назывались проделан-
ные в толстых стенах и покрытые сводами оконные ниши с каменными
лавками, с которых женщины охотно смотрели на окрестности.
Утварь рыцарских жилищ была более или менее полна, богата или
бедна и неуклюжа, сообразно той степени цивилизации, которая была до-
стигнута, сообразно богатству хозяина и вкусам хозяйки. Вообще, мебель
159
делалась из твердого дерева и была более прочной, чем красивой.
Впрочем, мы находим также тщательную резьбу на столах, стульях, лав-
ках и платяных ящиках, которые заменяли наши комоды. Делались также
кресла из дорогого волнистого дерева с мягкими подушками; они служили
почетными седалищами для благородных гостей. На кровати обращали
большое внимание. К огромному квадратному станку супружеского ложа
или постели, предназначенной для гостей, — что часто было одно и то
же, — вели одна или несколько ступенек и обыкновенно над ним возвы-
шался балдахин, с краев которого спускались гардины. Сама постель
состояла из пяти частей: культера, пфлумита, подушки, простыни (linde
Wat) и одеяла. Кухонная и столовая посуда по своей форме не отличалась
особенно сильно от теперешней; но рыцари за столом должны были до-
вольствоваться ложкой и ножом, потому что вилки, как известно, вошли
в употребление только в конце XVI столетия. Лес и река, поле, фрукто-
вый сад и огород доставляли к столу свои дары и угощения. В обыкно-
венные дни кушанья были приготовлены очень просто и состояли большей
частью из соленого и копченого мяса, стручковых плодов и капусты; но
в торжественных случаях средневековое поваренное искусство показыва-
ло, что оно уже не было первобытным. Тогда столы гнулись под крепко
приправленными лакомыми кусками и сложными супами, под искусно
сформированными печеньями и конфетами. Стол во время обеда покрывался
скатертью, которая низко свешивалось по краям; среди стола стояла солонка,
а вокруг нее лежали хлебы различных форм. Прежде чем садились за стол,
а иногда и по нескольку раз во время обеда, подавались вода для умыванья
рук и полотенце. Старый национальный ячменный сок, приготовление кото-
рого с течением времени испытало многие усовершенствования, чаще всего
служил напитком даже у достаточных людей. Чтобы пить вино, надо было
уже быть богатым человеком, преимущественно потому, что сладким винам,
ввозимым из Южной Европы, отдавалось предпочтение. Впрочем, вино редко
пилось чистое; обыкновенно к нему примешивались разные пряности. В деле
усовершенствования местного вина особенно отличались, как известно, монахи.
В германских лесах пили из рогов, которые впоследствии сменились деревян-
ными и оловянными кубками, а в придворно-рыцарское время в достаточных
домах стали появляться золотые, серебряные и хрустальные сосуды изящной
или причудливой формы. Уже значительный объем их доказывает блестящие
способности того времени в деле питья. Рыцарские чаши вмещали от по-
лутора до двух штофов. Возрастающая роскошь любила выставлять на-
показ все имевшиеся в доме бокалы, кружки и драгоценные сосуды вся-
кого рода на так называемой трезуре, т.е. на эшафодаже, ставившемся
возле обеденного стола. Очень изящно было обыкновение усыпать стол
160_____________________________________________________________
цветами и развешивать гирлянды цветов, в особенности роз, над обе-
денным столом. Головы гостей также часто украшались цветочными
венками. Каждый день было по две главные трапезы, ранняя и позд-
няя. Обе назывались сначала Imbiz, но впоследствии это название
удержалось преимущественно за утренней трапезой. Этими двумя глав-
ными трапезами определялось деление дня и ночи. Часы от вечерней
трапезы до заутрени считались ночью, а часы от утренней трапезы до
вечерней составляли день, который посвящался делам, раздорам, охо-
те, военным упражнениям мужчин, домашним и ручным работам жен-
щин, между тем, как ночное время кроме сна наполнялось слушанием
музыки и чтением, дружеской болтовней, бражничаньем, игрой в кости
и в шахматы и танцами. Перед уходом ко сну, иногда даже в самой по-
стели, выпивали кубок вина и закусывали фруктами.
В сравнении с нашим теперешним прозаически однообразным муж-
ским костюмом и с нашим часто безумным дамским туалетом, одежда при-
дворно-рыцарского общества, насколько она удерживалась от безвкусных
или безнравственных крайностей, была, конечно, поэтической одеждой,
иногда великолепной, всегда яркой. Уже давно прошло то время, когда
немцы обнаруживали в своем костюме ту лесную первобытную простоту,
которую описал Тацит; но из того времени сохранились до рыцарской
эпохи две главные части костюма: кафтан и плащ. Немецкая торговля,
которая в XI, XII и XIII столетиях мало-помалу вошла в сношения с Ита-
лией и Испанией, Византией и Востоком, Западом и Севером, привозными
продуктами побудила местную промышленность к соперничеству и под-
ражанию; здесь, как и везде, где народ от дикой свободы первобытно-
естественной жизни переходит к более удобному порядку цивилизации,
пробудилось чувство красоты и выразилось не только в поэзии и искус-
стве, но также в домашнем убранстве и одежде. Тканями для одежды
были: холстина, самый тонкий, очень высоко ценимый сорт которой, так
называемый сабен, получался из византийских мануфактур; шерстяные ма-
терии самых различных цветов (Barragan, Buckeram, Brunat, Diasper,
Fritschal, Kamelot, Serge, Scharlach, Sei) и шелковые материи разных сортов
и цветов (Pfellel, Baldekin, Bliat, Siglat, Palmat, Purpur, Zindal), которые
часто были затканы золотыми и серебряными нитками, и наконец, меха раз-
ных родов (горностай, куница, бобер, соболь и т.д.). К этому присоедини-
лись еще благородные металлы и драгоценные камни, из которых делались
дамские уборы и которыми украшалось орудие мужчин. Оба пола любили
в своем костюме игру цветов, которая часто доходила просто до радуж-
ной пестроты и которую мужчины старались возвысить еще тем, что они
в одной и той же части одежды помещали различные цвета, так что,
161
например, один рукав кафтана
был зеленый, а другой голубой,
или одна половина панталон
была желтая, а другая красная.
Впрочем, выбор красок
был не вролне предоставлен
причудливому произволу; он
обыкновенно соотносился с
символикой красок. Внешний
вид человека должен был вы-
ражать его внутреннее настрое
ние таким способом, о котором
наша монотонная бесцветная
мода не имеет уже никакого
понятия. Придворно-рыцарское
общество остроумно выработа
ло язык цветов и преимущест-
венно по отношению к любви.
Так зеленый цвет означал пер-
вое возникновение любви, бе-
лый — надежду быть услышан
ным, красный — яркое пламя
любви или также пылкое
А. фон Хайден. «Обувь с длинным
узким носом и одежда с бубенчиками»
стремление к славе и чести,
голубой — ненарушимую вер-
ность, желтый — осчастливлен-
ную любовь, черный — горе и скорбь. Настоящий придворно-рыцарствен
ный любовник имел возможность выражать таким образом своим костюмом
все фазы своей страсти. Уже в ХШ столетии это пестрое шутовство было
доведено до такой крайности, что великий проповедник Бертольд с гневом
взывал к тогдашнему модному свету: «Вам мало того, что Всемогущий Бог
дал вам выбор между одеждами и сказал вам: хотите носить коричневую,
красную, голубую, белую, зеленую, желтую, черную? Нет! В вашем вели-
ком высокомерии вы требуете, чтобы вам выкраивали одежду из лоскутьев,
вшивая тут красный в белый, там желтый в зеленый, чтобы одно платье было
полосатое, другое клетчатое, то пестрое, это коричневое, здесь лев, там орел».
Последнее порицание падает на ту, действительно уродливую моду, при ко
торой фамильный герб нашивался на различные части одежды, так что
господа и дамы казались ходячими учебниками геральдики, что вызвало ос-
троумные насмешки и у Гейне. До XV и XVI столетия, когда появилась так
162
называемая испанская одежда, кафтан и плащ составляли верхнее платье
обоих полов. В Германии еще раньше вошло в обычай носить под каф
таном рубашку. Мужчины носили панталоны — немцы, как стыдливый
народ, сделали их существенной частью мужской одежды; панталоны об-
разовали одно целое с чулками, но были составлены из двух половинок
(отсюда выражение пара панталон) и прикреплялись под туникой к
ремню, опоясывающему тело. В прежнее время кожаные подошвы, при-
крепленные к этим панталоно-чулкам заменяли башмаки, но впоследст-
вии башмаки стали отличаться самой пестрой роскошью красок. А во время
верховой езды мужчины носили очень высокие сапоги. Левое бедро муж-
чины было украшено мечом, который никогда не снимался, а с правой сто-
роны висел кинжал. Рукоятки и ножны этого оружия, а также перевязь
были часто изукрашены самым расточительным образом. Во времена упадка
и разложения рыцарского общества мода ввела в кафтан многие переме-
ны. Его стали разрезать на боку; он укоротился, сузился и превратил-
ся в ленденер (Wamms). Затем стали употребляться так называемые
лоскутчатые платья, состоявшие из множества лоскутьев, которыми
заканчивались нижние части мужской туники; рукава у обоих полов
были бессмысленно широки. Еще позднее вошел в моду разрезной ко-
стюм; тут панталоны и рукава кафтанов, а иногда и все платье, раз
резались так, что подкладка другого цвета выглядывала в разрезах
А. фон Хайден. «Вооруженный караул»
163
и ее можно было вытащить наружу. Эта мода, как известно, перешла
потом, в эпоху Реформации, в еще более бессмысленную моду раструбча-
тых панталон и раструбчатых рукавов, но нас эта мода теперь не касается.
В прежние столетия, по-видимому, у мужчин не было головных уборов
кроме капюшонов, прикрепленных к верхнему платью; но в то время,
о котором мы говорим теперь, шляпы и береты самых разнообразных
форм составляли предмет большой роскоши. Так называемые космети-
ческие средства уже были известны придворно-рыцарскому времени; ту-
алетные уловки также были в употреблении. На усовершенствование
кожи обращалось большое внимание, как это видно из того, что румя-
на употреблялись очень часто дамами рыцарского мира. Также забо-
тились о волосах и соперничали в этом с дамами мужчины, у которых
волосы и бороды пережили много различных мод. Женщины делали
пробор на темени и держали этот пробор в порядке посредством ленты.
Затем волосы завивались в красивые локоны или заплетались в косы, ко-
торые убирались золотыми нитями и шнурками и спускались через плечи
на грудь или свертывались различными узлами. У пояса придворная кра-
савица носила обыкновенно небольшую сумочку, в которой хранились
А. фон Хайден. «Придворные наставления»
164
деньги, флакончики с духами и различные мелочи; тут же висел ножик,
доходивший часто до размеров кинжала; кроме того — связка ключей,
ножницы и веретено. Богато украшенные и надушенные перчатки со-
ставляли необходимую принадлежность в костюме такой дамы. В при-
дворно-рыцарском костюме, конечно, не было недостатка в уродливых
крайностях. К таким модным безобразиям средних веков относились баш-
маки с загнутыми носками и бубенчики на платьях. Башмаки с безмерно
длинными носками, часто завернутыми кверху и набитыми паклей,
были, вероятно, изобретены тщеславным подагриком. Они появились
уже в XI столетии и замечательно, что эта в высшей степени неудобная
мода продержалась до XV века. На кончиках этих громадных носков
прикреплялись нередко бубенчики, которые отсюда распространились
на другие части костюма, так что пояса, наколенники и браслеты ста-
ли увешиваться бубенчиками и колокольчиками. Самый громкий звон
этих украшений относится впрочем к XV столетию, и здесь, по-видимо-
му, женщины уступили первенство мужчинам.
А. фон Хайден. «Служба пажа»
Вообще же можно ска-
зать, что оба пола, в особен-
ности во времена упадка
придворно-рыцарского обще-
ства, усердно соперничали
между собой в безобразиях
моды. Можно до некоторой
степени извинить, что дамы6
с ранних пор выбирали час-
то для платья такие тонкие
материи, сквозь которые про-
свечивались формы и цвет
их прелестей; но так как они
впоследствии совершенно
бесстыдно обнажили плечи,
спину и грудь, и так как
мужчины формой банта в
панталонах старались вос-
производить то, что они
должны были прикрывать, то
мы хорошо понимаем громо-
носные проповеди негодова-
ния, которые изливались
благомыслящими людьми
165
против безнравственных мод7. Многочисленные городские узаконения
о платьях, появлявшиеся уже в начале XIV века, доказывают, что бес-
смысленная роскошь одежд и безнравственные моды уже тогда пере-
шли от дворянства к мещанству.
Общество, развитое до указанной выше степени материальной
культуры, без сомнения, должно было также сделать значительные
успехи в различных отраслях умственной жизни. Так как мы здесь гово-
рим преимущественно об общественной жизни придворно-рыцарского вре-
мени, то нам нет надобности распространяться подробнее о его умствен-
ных стремлениях, и только касательно воспитания мы должны сказать
здесь несколько слов. Хотя по нашим теперешним понятиям на этот пред-
мет было обращено мало внимания, однако нельзя не отозваться с похва-
лой о том, что делалось тогда для образования молодого поколения.
У мальчиков, конечно, если они не должны были посвятить себя духов-
ной карьере, на умственное образование не обращалось внимания. Чте-
ние и письмо были «поповскими хитростями», о которых не должен был
заботиться образцовый рыцарь и которые он даже имел право презирать.
Даже величайшие средневековые поэты, как например Вольфрам фон
Эшенбах, не знали этих хитростей. Воспитание юношей имело главной
целью ловкость в военном ремесле и охоте, в которой самой почетной
и любимой отраслью была соколиная охота за цаплями; при этом требо-
валось также знание приемов рыцарского общежития, уменьи выражаться
на утонченном придворном
языке и также играть на
арфе и на мандолине; мно-
гие свидетельства доказыва-
ют, что на пирах гости по
очереди должны были играть
на струнных инструментах и
петь. Вообще считалось со-
вершенно достаточным, если
подрастающий юноша знал
наизусть «Верую», «Отче
наш» и исповедную формулу,
и если, кроме того, ему были
хорошо известны турнирные
правила. Воспитание девочек
стремилось преимущественно к
усвоению основательных зна-
ний по домашнему хозяйству
Л. Хертерих. «Прием гостя»
166
и ловкости в рукоделии. На обязанностях хозяйки дома лежали не только
ведение домашнего хозяйства и заботы о кухне и погребе, но и содержа-
ние гардероба в должном порядке, и здесь преимущественно открывал-
ся простор для женской заботливости и сметливости. Королевские доче-
ри поручались обыкновенно воспитательницам (мастерицам) и на время
учения к ним присоединялась толпа девочек-ровесниц, которые пользова-
лись ученьем вместе с ними. Кто из богатых людей не мог таким образом
поместить своих дочерей при дворе, помещал их на воспитание в женские
монастыри, где, конечно, девочки учились почти исключительно женскому
рукоделию, молитвам, библейской истории и житиям святых. Впрочем,
кое-где в женских монастырях обнаруживались более сильные стремле-
ния к образованию и даже к живой научной деятельности; так было, впро-
чем, более в оттоновское чем собственно в придворно-рыцарское время.
Литературным доказательством нам может служить в этом случае вместе с дру-
гими монахинями, в особенности, «звучный голос Гандерсгейма», Росвита.
Касательно того периода,
А. фон Хайден. «Вооруженный всадник»
которым мы занимаемся, несо-
мненно то, что многие женщины
умели разговаривать занима-
тельно и остроумно о различных
предметах, что они с успехом
занимались вокальной и инст-
рументальной музыкой, что
они даже превосходили муж-
чин в умении читать и писать
и обнаруживали живое и тон-
кое понимание поэтических
произведений. Многие тог-
дашние поэты положительно
высказывали, что они рассчи-
тывают на читательниц и мож-
но достоверно утверждать, что
на уборных столах многих
знатных дам лежали в краси-
вых рукописях книжки песен
и рыцарские стихотворения,
хотя и не в таком большом
числе, в каком можно видеть
альбомы и золотообрезные то-
мики в будуарах нынешних
167
дам. Так как пергамент был слишком дорог для повседневного употреб-
ления, то писали на навощенных дощечках грифелями из дерева, стек-
ла или благородного металла. Особенное искусство средневековые пи-
сательницы обнаруживали, без сомнения, в написании любовных писем,
и в самом деле забавно слышать, как получатели таких сладких записо-
чек вынуждены были по целым дням и неделям носить их при себе непро-
читанными и неотвеченными, потому что у них не было под рукой писа-
рей, которые могли бы прочитать их содержание и составить ответы.
Средневековое гостеприимство часто доставляло женщинам случай об-
наруживать утонченность общественных нравов. Тогдашний путешествен-
ник был просто вынужден пользоваться гостеприимством в самых обшир-
ных размерах. Гостиницы существовали только в городах, и если они
и попадались кое-где в деревнях, то они со своей грязью и со скудным за-
пасом пищи не могли быть привлекательны для благородного путника.
Кроме того недостаточная безопасность так называемой большой дороги
вменяла в обязанность каждому рассудительному человеку искать себе по
возможности для ночлега крепкий замок. Об удобных перевозочных сред-
ствах нашего времени тогда не имели, конечно, никакого понятия. Путе-
шественники ехали верхом, как мужчины, так и женщины, и так как все
ездили только на собственных лошадях, то надо было делать небольшие
дневные переезды. Только очень знатные женщины в то время соверша-
ли путешествия в каретах, неуклюжесть и неповоротливость которых
превосходят всякое описание. Зимняя санная дорога доставляла более
быстрый способ передвижения; но я не могу утверждать, чтобы раньше
XV столетия санная езда встречалась как забава. Но в это время, при
этих забавах происходило, по-видимому, много неприличного, потому
что начальственное распоряжение того времени гласит: «мужчины не
должны более ночью катать на санях девушек и женщин».
Обращаясь теперь к приему и угощению гостей в рыцарских замках,
мы находим, что придворная эпоха облекла старогерманское гостеприим-
ство в привлекательные и радушные формы. Когда часовой, с высоты сто-
рожевой башни давал знать о приближении гостя, то хозяева замка тотчас
принимали все меры, чтобы встретить его по правилам утонченной вежли-
вости. В почетной зале сама хозяйка или ее дочь приветствовала приезжего,
как только он сходил с лошади во дворе замка, снимала с него тяжелое
вооружение, которое поневоле надо было носить во время путешествия,
и снабжала его свежим чистым костюмом из кладовой. Затем гостю подавался
крепительный напиток и приготавливалась ванна. Воротившись оттуда, он
входил в семейный кружок и тогда подавался ужин. Гость занимал почетное
место напротив стула хозяина. Хозяйка или, за ее отсутствием, старшая дочь
168
дома садилась возле него, чтобы предлагать и разрезать ему кушанья
и подносить напитки. Когда гость хотел удалиться на покой, то хозяйка,
или заменяющая ее дочь, провожала его в комнату, чтобы посмотреть, все
ли там в порядке; этот обычай конечно имел свои неудобства, потому что
в средние века, в особенности в позднейшее время, в постель ложились
совершенно голые. Некоторые факты указывают на то, что в самое ран-
нее время гостеприимство простиралось еще гораздо дальше, так как это
делается еще теперь у варварских народов, т.е. что хозяин предоставлял
гостю в полное распоряжение жену или дочь. В Германии конечно этот
обычай вообще утратился рано; но что он кое-где у германских племен
продолжал существовать долгое время, доказывают слова Мурнера,
жившего во время Реформации: «В Нидерландах существует обычай,
что хозяин, когда у него есть дорогой гость, предоставляет ему в
полное распоряжение свою жену»; быть может, этот остаток первобыт-
ных нравов в отношениях между полами составляет удобный переход
к рассмотрению любовных понятий и служения женщинам в придвор-
но-рыцарское время. ;
Как теперь всякий знает, или по крайней мере мог бы знать, строго- !
нравственные домашние и супружеские отношения германской древно- •
сти, как они описаны Тацитом, уже не существовали в цветущее время ]
К. Шраудольф. «Придворный свадебный пир»
169
рыцарско-романтического общества. На их место явились условные
формы и даже легкомыслие. Дочь находилась под строгой опекой отца
или ближайшего родственника, который произвольно распоряжался ее
рукой. Конечно, тихое влияние матери и самой дочери давало себя чув-
ствовать при этом, но все-таки не подлежит сомнению, что даже в наше
расчетливое время супружества по взаимной наклонности встречаются
чаще, чем они случались в то время. Через год после обручения, никак
не позднее, должно было совершиться венчание. До исхода XII столетия
церковное благословение было здесь совершенно побочным делом, и
только с этого времени получило значение главного ручательства супру-
жеского счастья. Свадьбы и всякие другие празднества совершались в ры-
царских обществах со всевозможным блеском и продолжались часто по
целым неделям. Под вечер свадебного дня богато украшенная невеста от-
водилась в брачную комнату родителями или опекунами, дружкой и ша-
фером; большей частью их сопровождали туда все свадебные гости; не-
весту раздевали и отдавали ожидающему жениху, который всходил с ней
на брачное ложе в присутствии всего этого общества. Как только одно
одеяло покрывало чету, брак считался совершившимся законным образом.
В позднейшее время то, что должно было в этом первом возлежании на
супружеском ложе оскорблять девственное чувство, было смягчено по
крайней мере тем, что новобрачные ложились совершенно одетые. Очень
своеобразно совершалась эта церемония, когда немецкие государи соче-
тались через своих посланников с иноземными принцессами. Когда «пос-
ледний рыцарь», римский король Максимилиан I, сочетался таким об-
разом с принцессой Анной Бретанской, с которой впоследствии брак не
состоялся на самом деле, то возлежание, как рассказывает нам старый
австрийский летописец Яков Унрест, происходило так: «Король Мак-
симилиан посылает одного из своих служителей, по имени Герболо фон
Польгейм, в Бретань взять королевскую невесту; его приняли в городе
Реймсе с почетом, и там этот фон Польгейм возлежал с королевской не-
вестой, как это водится у королей, что их посланники возлежат с ко-
ролевской невестой в полном вооружении, с обнаженной правой рукой
и правой ногой и с обнаженным мечом между ними. Так делали старые
государи и так водится до сих пор. Когда все это было сделано, тогда
совершился крестный ход и богослужение по обряду святой церкви было
отправлено с должным старанием». Поутру, после свадебной ночи, су-
пруг подносил жене утренний дар (Morgengabe), имевший сначала зна-
чение благодарности за девственность, пожертвованную жениху. Разли-
чие между юридическим и социальным положением женщин в средние
века было очень значительно. По закону жена была совершенно
170________________________________________________________________
подчинена мужу: жена была, некоторым образом, служанкой, безуслов-
но повинующейся мужу, и даже в любезной Франции королевский указ
давал мужу положительное право, в случае надобности, бить жену. Не-
смотря на то, женщины de facto возвысились до такого положения и зна-
чения, на которое они de jure не могли иметь ни малейшего притязания.
Рыцарская романтика сделала женщину венцом создания, разбила узкие
юридические рамки, в которых она была стиснута, и ввела женщину в об-
щество как повелительницу всего, что ее окружает; но при этом она также
разорвала во многих отношениях узы благородной домовитости, чистой
нравственности и настоящего целомудрия, противопоставив свободную
любовь неприкосновенности брачного союза. Чрезвычайно замечательно,
что сумасбродные воззрения, появившиеся в наше время насчет любви
и брака, уже в цветущее время средних веков, выражались почти теми же
самыми словами. Уже тогда говорилось, что брак — могила любви, и так
как последняя имеет безусловно все преимущества над первым, то, есте-
ственно, брачный союз не должен служить препятствием ни для мужа, ни
для жены, если они найдут себе любовь в другом месте. Что это прави-
ло многократно, самым открытым образом, выполнялось на практике —
в этом может сомневаться только тот, кто не знает средневековой поэзии,
фаблио и новелл. Романтическая эротика вообще выродилась бы непремен-
но в грубость и пошлость — что и действительно бывало с нею в бесчис-
ленном множестве отдельных случаев — если бы она не имела своего рода
религиозную опору в поклонении Марии и если бы в то же время поэзия
не давала ей высшего освящения. Всякому известно, что женская красота
и грация впервые были признаны в Южной Франции источником всех об-
щественных наслаждений. Основываясь на этом признании, провансаль-
ские трубадуры выработали себе настоящую символику и науку любви.
Посредством крестовых походов, методическая любезность и система-
тическое служение женщинам перешли в Германию вместе с прочими
формами рыцарства; в Германии это служение, конечно, приняло во мно-
гих отношениях характер большей задушевности, но при этом в нем ос-
тались южные крайности и безнравственности. Так как девушки до заму-
жества находились под строгим надзором и часто даже были заключены
в монастырях, и так как, кроме того, как уже было сказано, брак не был
препятствием для любви, то предметом ухаживания были преимуществен-
но замужние женщины. Выбрав себе «даму», рыцарь должен был, сооб-
разно с предписаниями любовного кодекса, подвергнуть себя тяжелым
испытаниям, прежде чем дама формально сделает его своим любовником.
Вместе с социальным значением женщин возвысилось также со-
ответствующим образом их тщеславие, и поэтому они довели до
171
невообразимой степени те требования, с которыми они обращались к сво-
им обожателям. Этой утонченной прихотливости женщин вполне соответ-
ствовало безумие влюбленных мужчин, а всего нелепее вели себя рыцар-
ственные поэты. Мы знаем, например, что один провансальский трубадур
Пейре Видаль, в угоду своей возлюбленной, которую звали Лоба (волчи-
ца), зашил себя в волчью шкуру и с воем на четвереньках ползал по
горам, пока овчарки не обработали его ужаснейшим образом; этот поло-
умный южанин находит себе достойное подобие в немецком рыцаре и
миннезингере Ульрихе фон Лихтенштейне. Мы считаем уместным вста-
вить здесь в виде эпизода историю этого человека, вполне характеризу-
ющего рыцарскую эпоху. Эта одиссея немецкого Дон-Кихота имеет, без
сомнения, важное культурно-историческое значение. Она дополняет изо-
бражение рыцарски-романтического общества и в то же время она может
развеселить как нас самих, так и других.
Г. Ульрих фон Лихтенштейн, родом из Штирии, увековечил историю
своей глупости особой книгой, которую он, не умея писать, продиктовал
своему писарю. Эта книга носит заглавие «Служение женщинам», которое
вполне соответствует ее содержанию. Она написана короткими рифмованными
стихами и разделена на восьмистрочные куплеты. В рассказ вплетено 58 ли-
рических стихотворений (Tone). С эстетической точки зрения Vrowen dienest,
критически изданный Лахманом, оказывается довольно ничтожным
произведением. Заключающееся в нем рифмоплетство доказывает, что минне-
зингерство в начале XIII столетия уже в значительной степени клонилось к
упадку. Ульрих правда как ребенок тешится своими песнями, но его стихо-
творство является просто механическим подражанием прежним мотивам. Нет
ничего похожего на богатую мыслями и патриотическую мужественность Валь-
тера фон дер Фогельвейде; все только пустословие, облеченное в красивые
формы. Все дышит неподдельной скукой, и чтение составляет тяжкую работу.
Но для психолога и историка нравов книга тем не менее очень интересна. Пер-
вый может из нее видеть, до какого колоссального безумия доводит человека
мода; второй — до какой степени распущенности доходило доброе старое бла-
гочестивое время. В самом начале своей книги, составляющей древнейшие из
существующих на немецком языке мемуаров, Ульрих замечает положитель-
но, что он будет рассказывать только действительные факты, и мы, оставляя
даже в стороне то, что современники, например Оттокар фон Горнек, под-
тверждают показания Лихтенштейна, можем ему верить на слово уже потому,
что он совершенно честный глупец. Он только о том и заботится, чтобы
упражняться в своем безумии с методой и чтобы предаваться своей глупости
совершенно систематично. Каким должно быть время, в котором подобные по-
ступки не только возможны, но даже принадлежат к хорошему тону!
172
На двенадцатом году своей жизни Ульрих был определен отцом в ус-
лужение к одной даме, которой он служил пять лет в качестве пажа. Для
нас не имеет большой важности то мнение Гормайера, что эта дама была
Агнеса фон Меран, которая сначала вышла замуж за Фридриха Задор-
ного Австрийского, а потом за герцога Ульриха Каринтийского. Молодой
Ульрих выбирает свою госпожу себе в «дамы», хотя в нем рождаются со-
мнения, не слишком ли она для него высокого рода. Во всяком случае она
была замужней женщиной, когда Ульрих начал свое любовное служение.
Такова была рыцарская мода, выработавшаяся сначала в долинах Про-
ванса, и Ульрих с полной страстью предался этой моде. Он приносит
даме цветы и приходит в восторг, если ее рука прикоснется к букету там,
где лежала его рука. Прислуживая ей за столом, он ухитряется сберечь
ту воду, в которой она мыла руки, и затем выпивает ее с наслаждением.
Когда вырос, он вынужден был с ней расстаться, но сердце оставил у нее,
и, получив посвящение в рыцари от герцога Леопольда Австрийского в
1222 или 1223 году, он решается провести всю свою жизнь в рыцарских
подвигах в честь своей дамы.
Эти рыцарские подвиги сами по себе оказываются чистейшим дура-
чеством. Однообразное хвастовство и забиячество ни за что, ни про что,
совершенно бессмысленное искание приключений ни на что ненужных и ни
к чему не ведущих, словом — нелепость еще гораздо хуже той, которой
предавался ламанчский caballero; последний, при всех своих сумасбродст-
вах, по крайней мере все-таки старается осуществить поэтическую идею
рыцарства, сделавшуюся пунктом его помешательства. А рыцарство, как
его понимает Ульрих, не имеет никакой идеи. Это механически условное
дело, настоящее caput mortuum. Ульрих сам говорит в конце своей книги:
«Для мужчин существует пять высших и лучших благ: прекрасные женщи-
ны, хорошая пища, хорошие лошади, хорошее платье и хорошее вооруже-
ние». Мне кажется, что самый упрямый романтик затруднится извлечь из
этой пятерки что-нибудь идеальное, тем более что даже служение женщи-
нам клонилось, как мы увидим дальше, к очень реальным целям.
Летом 1223 года он, в качестве рыцаря, отличился на турнире в честь
своей госпожи и затем завязал с ней сношения при содействии одной сво-
ей кузины. Через эту посредницу он посылает своей возлюбленной танец,
сочиненный в честь нее.
Но дама говорит, что безобразный рот Ульриха — у него была двой-
ная нижняя губа — не возбуждает особенного желания поцеловать его.
Ульрих мигом едет в Грац к хирургу и делает себе в честь дамы опера-
ции. Оправившись от этого рыцарского подвига, он встречается на од-
ном празднестве с обожаемой, но ведет себя так глупо и бестолково, что
173
она обходится с ним довольно насмешливо. Он в длинном стихотворе-
нии жалуется ей на свое горе и получает через кузину письменный ответ;
но увы! он вынужден носить с собой в продолжение десяти дней непро-
читанное письмо, потому что сам не умеет читать, а писаря, на беду, при
нем не случилось. Таким образом рыцарские подвиги и любовная исто-
рия Лихтенштейна продолжаются. На турнире в Фризахе он ломает сто
копий в честь своей дамы, а на другом, в Триесте, летом 1227 года он
во время состязания получает рану в палец, который вследствие дурного
леченья деревенеет и становится неподвижным. В следующем году Уль-
рих предпринимает поездку в Рим. Воротившись на родину, он узнает,
что его дама не хотела верить, чтобы ему из-за нее испортили палец до
совершенной его негодности. Тогда Ульрих, при содействии одного из
своих друзей, отрубает себе испорченный палец и посылает своего ору-
женосца с этим документом к даме, приложив к нему «книжку»
(любовное письмо в стихах); дама при виде этого странного
доказательства любви жалеет об этом необычайном случае и говорит, что
такого дела она уж никак не ожидала от человека, располагающего сво-
ими пятью здоровыми чувствами. Но Ульрих решительно не замечает,
что она над ним шутит. Он не теряет надежды победить наконец ее со-
противление и предпринимает с этой целью чрезвычайно странный ряд
подвигов. Он отправляется в Венецию и здесь готовится с величайшей
таинственностью к тому, чтобы ехать по свету в качестве госпожи
Венеры. Так он поступает в самом деле и едет из Венеции до Богемии.
Впереди себя он высылает гонцов объявлять рыцарству в Ломбардии, в
Фриуле, Каринтии, Штирии, Австрии и Богемии, что к ним едет боги-
ня любви Венера учить их служению женщинам. Каждый рыцарь, ко-
торый выедет к ней навстречу и преломит с ней копье, получает для сво-
ей любезной золотое колечко, которое имеет силу делать ее красивее и
вернее. Но кого победит госпожа Венера, тот должен поклониться на все
четыре стороны в честь дамы. Безумный маскарад начинается действи-
тельно и продолжается 29 дней. Первое состязание происходит в Треви-
зе. Ульрих в качестве госпожи Венеры носит тонкую рубашку, ослепи-
тельно белый кафтан и мантию из белого бархата, на которой вышиты
золотом изображения зверей; на его фальшивые косы, перевитые жем-
чугом, надет прекрасный чепец, а сверху — шляпа с павлиньим пером.
Его лицо покрыто покрывалом, так что видны только одни глаза. В этом
костюме он вступает в состязание. Мы не будем следить далее за его ше-
ствием, но расскажем из него только один эпизод.
Доехав до Глокница, на Лейте, и выдержав там несколько состязаний,
Ульрих с ночлега убрался тайком вместе с оруженосцем и отправился
174
в одно место, где, как он говорит, он нашел «свою милую супругу», ко-
торая приняла его ласково; он пробыл у нее три дня и потом продолжал
свое дурацкое шествие. Мы, таким образом, узнаем совершенно мимо-
ходом что наш рыцарь был женат и что он, кроме своей дамы, имел так-
же жену, так, для домашнего обихода. Имя его супруги известно. Ее
звали Берта фон Вейценштейн и у нее были дети от Ульриха. Таким об-
разом, он, женатый человек и отец семейства, ездил по свету героем ми-
фологического маскарада, гоняясь за любовной наградой, — прекрас-
ный образчик прославленной нравственности и хваленого целомудрия
доброго старого времени.
Его женский наряд во время этого шествия ставил его в такие положе-
ния, которые дали его даме повод объявить ему свой гнев за то, что он
служит другим женщинам. Ульрих пришел в такое волнение, что у него по-
лилась кровь из носу и изо рта. Он посылает письмо к строгой повелитель-
нице, чтобы уничтожить ее подозрения. До получения ее ответа, он между
тем едет к себе, в свой замок на Муре, к своей «милой супруге, которая не
могла мне быть милее, хотя я и выбрал себе в дамы другую женщину». Эти
слова могли бы подать повод к тому предположению, что рыцарь любил
свою даму в совершенно трансцендентально-платоническом смысле. Но мы
скоро увидим, что он предавался своим дурачествам не из одной простой
любви к дурачеству. Узнав его горесть, возбужденную подозрением, дама
объявляет ему, что хочет его видеть, но что он предварительно должен под-
вергнуться еще одному испытанию. Он должен в честь ее вмешаться в толпу
прокаженных, которые по воскресеньям утром просят милостыню перед ее
замком, и при этом он должен показаться в таком виде, как будто он сам
прокаженный. Послушный Ульрих проезжает с доверенным оруженосцем
сорок миль, останавливается в окрестностях замка, добывает себе рубище
и чашку прокаженных, окрашивает себе волосы серой краской и берет
в рот корень, от которого лицо его пухнет и бледнеет. В таком убранстве
он вместе с тридцатью прокаженными подходит в назначенный день к
замку и горько плачется на свою болезнь и нищету. Когда выносят для не-
счастных пищу и питье, он садится в их кругу и ест вместе с ними, с тру-
дом преодолевая свое отвращение.
Наконец приближается, по-видимому, исполнение его желаний. Гос-
пожа через одну из служанок назначает ему ночное свидание, но свида-
ние это может состояться только в завтрашнюю ночь, а ближайшую Уль-
рих проводит под проливным дождем в ржаном поле и на другой день
должен снова играть роль прокаженного. После наступления ночи он
выждал вместе со своим оруженосцем назначенную минуту во рву зам-
ка, сбрасывает свой гнусный наряд и служанки госпожи на простынях
175
втаскивают его через окно в замок. Здесь он видит свою даму, сидящую
на постели; ее окружают прислужницы. На ней одета тонкая рубашка,
а сверху — алая епанча, подбитая горностаем, и зеленая бархатная ман-
тия, отороченная мехом. Постель также заманчиво убрана зеленым бар-
хатным тюфяком, одеялом и мягкими подушками. Рыцарь становится на
колени перед дамой и именем ее прекрасной юности просит у нее мило-
сти. Если бы она позволила ему лечь вместе с ней, то он достигнет цели
своих желаний и будет счастливейшим человеком. Но до этого еще да-
леко. Госпожа находит новые затруднения и говорит также, что ее
повелитель и супруг может быть уверен в ее постоянной верности.
Ульрих выходит из себя, но упорно не замечает того, что над ним
смеются. После продолжительных переговоров дама просит его дать ей
А. фон Хайден. «Большое приключение Ульриха
фон Лихтенштейна»
АУГСБУРГ
"WurfcbiK^.
178
последнее доказательство любви. Он должен сесть в простыню, она спус-
тит его немного вниз по стене, потом тотчас прикажет его втащить кверху
и тогда отдаст себя совершенно в его власть. Глупец попадается в ловуш-
ку. Она ведет его за руку к окну, он садится в простыню и его опускают.
Он требует, чтобы его снова втащили, и хитрая женщина говорит, что она
никогда не видала рыцаря милее того, кого она держит за руку. Она при-
ветствует его, гладит ему бороду и приглашает поцеловать ее. Забыв тут
все на свете, Ульрих выпускает ее руку и летит стремглав в ров, так что
лишается чувств и, наверное, сломал бы себе шею, если бы, как он гово-
рит, бог очевидно не принял его под свою защиту.
Несчастный влюбленный после этого делает почти такие же рассчитан-
ные дурачества, какими занимался в Сиерре-Морене ламанчский герой
после того, как он получил от Дульсинеи известный ответ на свое любов-
ное послание. Благородной даме, по-видимому, еще не надоело шутить с
рыцарственным дураком. Она посылает ему в утешение свою подушку
и обещает выплатить в другой раз награду любви. Мы теперь знаем, что
именно тут подразумевается. Ульрих между тем отправился в Вену, и гонец
приезжает к нему в то время, когда он любезничает с красивыми женщина-
ми. Несмотря на то, его тщетное любовное служение неумолимой госпо-
же тянулось еще целые три года. В «Песне с быстрыми и высокими но-
тами» он жаловался, что верно служил гордой даме целых тринадцать
лет, не получая за то никакого спасибо. Поэтому он наконец отказывается
от этого служения, но, принимая в соображение, «что не следует жить без
дамы и без любви», выбирает себе тотчас другую повелительницу сердца
и старается снискать ее милость танцами, песнями и любовными стихами.
Чтобы служить этой госпоже, он предпринимает новое турнирное путе-
шествие в качестве короля Артура, приехавшего из рая восстанавливать
общество круглого стола. Из этого видно, что высшие представления
рыцарской романтики во времена немецкого Дон-Кихота унизились уже
до позорного паясничества.
Быть может, меня будут порицать за то, что я, вставив этот эпизод,
оскорбил строгое величие истории. Но после зрелого размышления я на-
хожу, что бытовая история имеет полное право пользоваться автобиогра-
фическим материалом как очень пригодным вспомогательным средством.
Кроме того, история не всегда показывает нам серьезное лицо, часто во-
круг ее губ играет ирония и в ее глазах светится юмор. Или мы можем
взять другой образ: главное или государственное действие, называемое
всемирной историей, приняло бы слишком трагический оборот, если бы
в ней не было комических интермедий, если бы из ее сцен были совершен-
но выброшены шутовское глубокомыслие клоуна, добродушное дурачество
179
паяца и плутоватые проделки арлекина.После этого извинения, если оно
необходимо, мы поведем дальше прерванный рассказ.
Мы считаем уместным сообщить еще несколько подробностей о при-
дворно-рыцарских любовных отношениях, чтобы составить себе доста-
точно полное понятие о хваленой нравственности доброго старого бла-
гочестивого времени. Особенно характерный обычай был перенесен из
отношений ленного владельца к вассалу на отношения дамы к служа
щему ей рыцарю. Во время придворных празднеств вассал должен был
сопровождать сюзерена к его ложу и прислуживать ему, пока он не
уляжется в постель; так точно и рыцарь сопровождал даму в спальню,
помогал ей раздеваться и видел, как она ложилась в постель. Если мы
даже допустим, что дамы в этих случаях не являлись в вышеупомяну-
том средневековом спальном туалете, то все-таки подобный обычай
предполагает большую короткость между любящимися особами. Всегда
ли эта короткость удерживалась в известных границах?
Допустим, что во многих случаях отношения между дамой и рыца
рем были и оставались действительно настолько идеальными, что
первая никогда не давала последнему никакой милости, кроме того
поцелуя, который по обычаю всегда сопровождал собой принятие
искателя на любовную службу; допустим далее и то, что многие гордые
красавицы принимали поклонение только для того, чтобы забавляться
прихотливыми шутками над поклонниками. Но с другой стороны, конеч-
но, не все женщины были так непреклонны, как повелительница бедного
Ульриха фон Лихтенштейна; и мы вообще не можем составить себе
слишком высоких понятий о нравственности такого времени, тогда и
женщины с удовольствием пили вино, сильно приправленное
пряностями, когда на праздничных обедах подавалось пирожное, выли-
тое в самые неприличные формы, когда на кубках изображались самые
непозволительные рисунки и когда на королевских столах стояли брон-
зовые женские статуэтки самого бесстыдного вида. Если бы кто попро-
бовал подводить все это под рубрику прославленной средневековой на-
ивности, то его можно было бы опровергнуть самыми положительными
свидетельствами, доказывающими что эта так называемая наивность
часто превращалась в утонченнейшее сластолюбие. Как назвать в самом
деле то, что дама позволяет любовнику провести ночь в ее объятьях, обя-
зав его клятвой, что он против ее воли не позволит себе ничего, кроме
поцелуя? Чтение средневековых рыцарских стихотворений должно бы-
стро разрушить то простодушное верование, что в подобных затрудни-
тельных положениях обнаженный меч целомудрия всегда лежал на
страже между влюбленными. В одном из самых знаменитых рыцарских
180
стихотворений, во французском «Roman de la Rose», сочиненном в XII
и XIII столетиях, эмансипация тела проповедуется грубейшим образом.
Если мне возразят, что это именно французская безнравственность,
то я укажу на немецкие рыцарские эпопеи. Если в «Младшем Титуре-
ле» юная Сигуна обнажает свою красоту перед возлюбленным Шиона-
туландером, чтобы некоторым образом застраховать его против соблаз-
на со стороны других женщин, то это еще, пожалуй, может считаться
делом высшей наивности. Но что сказать о том, что в «Парцивале», ;
поэме серьезного и целомудренного Вольфрама, предприимчивый лю-
безник Гаван при первой встрече с девственной королевой Антикони- .
ей тотчас же и без всяких околичностей хочет вполне обладать ею и что
не целомудрие дамы, а посторонняя помеха разрушает его предприя- :
тие (Парциваль VIII, 222 и след.)?
А песни миннезингеров! Как бы ни был идеален их общий ко-
лорит, но отдельные подробности доказывают неопровержимо, что \
придворно-рыцарское общество отнюдь не удовлетворялось ,
радостями платонической любви. Прекраснейшая, на мой взгляд,
из всех песен Вальтера фон дер Фогельвейде посвящена преле-
стнейшим воспоминаниям о полном любовном наслаждении8, и так
называемые дневные песни, принадлежащие к лучшим продуктам ;
средневековой любовной лирики, изображают самым искренним об- !
разом горесть разлуки, наступающей для влюбленных с рассветом ?
после сладких любовных ночей. i
Как сознательно высшее общество переступало границы мещанской
нравственности, доказывают прения между рыцарями и дамами в так ;
называемых любовных судах о самых щекотливых подробностях и за-
дачах любовных сношений. Но прежде чем я оставлю этот предмет, 1
хочу выставить на вид светлую сторону придворно-рыцарской любви ।
в полном ее блеске, и для этого я укажу читателю на превосходные i
любовные разговоры, которые ведут между собой Шионатуландер j
и Сигуна в отрывках Вольфрамовского «Титуреля» . По неподдельной ;
естественной свежести и чистейшей идеальности с ними может срав- i
ниться очень немногое в поэзии всех народов и веков, если вообще
можно найти что-нибудь им подобное.
Средневековое высшее общество было рассеяно по своим пфальцам и i
бургам. Чтобы собрать его и доставить ему наслаждение высшей общи- ;
тельности, необходимы были частые празднества. Когда владетельная '
особа приглашала к себе гостей на праздник, то ее жилище немедленно ;
делалось шумной сценой разнообразных приготовлений, от которых за- !
висело размещение и продовольствие сотен гостей; вместе со свитой чис-
181
ло последних часто считалось даже тысячами. После съезда гостей, пос-
ле первых приветствий поклонами и напитками, торжественная обедня
открывала собой ряд забав. При звуке труб и литавр общество направ-
лялось к церкви и по дороге рыцари состязались между собой копьями
в честь дам, которые шли или ехали верхом, образуя процессию, соответ-
ствующую всем требованиям придворного этикета. После возвращения
из храма садились за утренний завтрак. Короткая охота или турнир
наполняли промежуточное время, пока трубы и рога подавали сигнал
к обеду. В тех местах Германии, куда еще не проник французский обычай
попарного сидения мужчин и женщин, там оба пола обедали в отдельных
комнатах. Пиршество приправлялось веселой беседой, иногда очень
грубой и украшенной непристойными остротами. Иногда впускались толпы
музыкантов и фигляров, или один из многих странствующих миннезингеров
представлял на суд гостей новейшие внушения своей музы, к которым он по
большей части сам сочинял мотивы, или же те из гостей, которые умели петь
и играть на цитре, один за другим показывали свое искусство.
С наступлением вечера женщины отправлялись в домовую капеллу
для слушания вечерни и затем все общество снова собиралось. Игроки
пробовали счастье и искусство, бражники настойчиво изучали содержа-
ние хозяйских погребов, любовные пары терялись в отдаленных беседках
и тенистых садовых аллеях, и наконец, веселые танцы еще раз, перед
отходом ко сну, собирали всех в один кружок. Тогда различались танцы
и хороводы. Придворный танец состоял в том, что танцор, взяв за руку
одну или двух дам, обходил зал скользящими шагами при звуке струн-
ных инструментов и танцевальных песен, которые сочинялись специаль-
но для этой цели и запевались певцами или певицами, шедшими впереди
танцующих. Хоровод, напротив того, производился на открытом воздухе,
на улицах или лужайках; тут не ходили, а прыгали, и при этом танцующие
старались отличаться особенно высокими и далекими прыжками, так что это
телесное упражнение не могло бы показаться нам особенно грациозным. Во
времена упадка придворных нравов танцы превратились в дикое и
безобразное неистовство и бушевание, бесстыдные тенденции которых
возбуждали великий соблазн. Позднейшие проповедники
нравственности без устали усердствовали против «безобразного бегания,
бесстыдного кружения, хватания и лизания рож». «Упаси боже, — вос-
клицает один из них, — всех благочестивых людей от таких девушек,
которые любят вечерние танцы и там охотно кружатся и позволяют себя
нецеломудренно целовать и хватать; в них, конечно, не должно быть ни-
чего хорошего, там только люди друг друга подзадоривают к разврату
и оперяют дьяволу его стрелы».
182
Сеймы, венчания королей и другие придворные торжества давали
придворно-рыцарскому обществу обильные поводы показываться во всей
полноте своего великолепия. При таких случаях стечение людей доходило
до невероятных размеров, и при этом издержки доходили до таких сумм,
которые для того времени были громадны. Я приведу только два примера
таких празднеств. Когда Фридрих Барбаросса хотел возвести в рыцари
своего сына, короля Генриха, он назначил сейм в Майнце на Троицын
день 1182 года. Собралась вся высшая аристократия Германии, соперни-
чая в роскоши и великолепии, и один архиепископ Кельнский привел
с собой свиту в 4000 панцирников. В 1397 г. на сеймы во Франкфурте со-
бралось 32 герцога и князя, 200 графов и баронов, больше 1300 рыцарей
и около 4000 благородных оруженосцев. Чего должно было стоить коро-
лю такое собрание, легко можно себе представить, принимая во внимание,
что во все время съезда он имел обычай держать открытый стол для всех.
Блеск княжеских свадеб увеличился еще во время упадка рыцарства
и в XVII столетии достиг высшей степени расточительности. Так, напри-
мер, в 1418 году свадьба герцога Георга Баварского с польской принцес-
сой Ядвигой обошлась в 55 766 гульденов; по нынешней цене денег эта
сумма, конечно, не очень значительна, но тогда она была громадна.
Главным актом всех рыцарских празднеств являлся турнир, первые
зачатки которого вышли, вероятно, из воинских упражнений старых
германцев и галлов. Император Генрих I превратил турниры в кавале-
рийские упражнения, затем они были снабжены во Франции рыцарско-
романтическими формами и дополнениями, с которыми они совершались
в Германии начиная с XII и до XVII века, хотя им уже в XVI веке сде-
лали большой подрыв так называемые круговые бега (Ringelrennen).
В цветущее время рыцарства турнирное дело было организовано совер-
шенно правильно. В Германии существовало четыре больших турнирных
общества: швабское, франконское, баварское и рейнское, которые в свою
очередь распадались на меньшие круги. Князья названных земель ис-
полняли должности высших турнирных приставов, и на них лежала
обязанность объявлять турниры, устраивать турнирные места,
заботиться о свите и квартирах, производить осмотр оружия и вообще
заведовать турнирной полицией.
Нам незачем распространяться о подробностях турнирной процедуры,
так как они всеми известны. Мы скажем только, что турниры производи-
лись верхом, копьями и мечами, или пешком, боевыми топорами, дуби-
нами, пиками и мечами; при этом целые толпы бросались друг
на друга (Buhurd), или рыцари шли один на один. Самым же упо-
требительным и любимым родом борьбы было ломанье копий верхом на
183
Г. Цюгель. «Охота на кабана»
коне (Tjost). Так называемое Schimpfrennen, при котором употреблялись
тупые копья и мечи и имелись в виду только забава и упражнение, отли-
чалось от Scharfrennen, при котором употреблялось острое оружие и
серьезная борьба становилась часто очень кровопролитной, так что напри-
мер в одном турнире, происходившем в Нуиссе, близ Кельна, в 1241 году,
шестьдесят рыцарей остались мертвыми на месте. Так называемая турнир-
ная награда сделалась, при увеличивающейся роскоши, предметом сопер-
ничествующей изобретательности. Она теперь уже не состояла как прежде
в простых золотых цепях и венках, в оружии, шитье или лошадях, но
подавала повод к убыточному осуществлению разных романтических за-
тей. Так например, на одном турнире, данном в Нордгаузеие маркграфом
Генрихом Мейссенским Светлейшим, было сделано большое дерево с зо-
лотыми и серебряными листьями; кому удавалось сломать копье против-
ника, тот получал серебряный лист, а кто выбрасывал противника из сед-
ла, тому доставался золотой.
Но самая странная из всех турнирных наград была предложена на
одном турнире, устроенном магдебургскими городскими дворянами в Тро-
ицын день 1229 года. На этот турнир были торжественно приглашены все
184
дворяне окрестных городов, и турнирной наградой была красивая де-
вушка по имени София, вероятно, «легкомысленная девица» (см. ниже
гл. IX). Это обстоятельство и также все устройство праздника, напол-
ненное аллегориями и намеками на сагу о святом Грале, доказывают,
что романтическая мечтательность и распущенность проникли далеко
на север Германии. Старый купец из Гослара выиграл красавицу и дал
ей приданое для честного брака.
При падении рыцарства бойцы начали держать между собой денеж
ные пари; искусные всадники и фехтовальщики ездили по стране, вызы-
вали всех на бой и предлагали денежные пари.К этому вопиющему
симптому упадка придворно-рыцарского общества стали присоединяться
со второй половины XIII века новые признаки в постоянно
возрастающем числе. В Германии вся эта придворная культура не была
выращена на мощном корне национальной жизни, и поэтому за
кратким процветанием наступило быстрое и отвратительное увядание.
Искусственное и поддельное романское образование не нашло для себя
твердой почвы в характере и духе немецкого народа. Оно одряхлело,
как только утратилось внешнее условие ее жизни — то господствующее
положение, которым Германия пользовалась при Гогенштауфенах в ряду
А. Баур. «Турнир»
185
Ф. Келлер. «Придворный танец»
186
других держав; оно погибло, по крайней мере в своих высших стремле-
ниях, в то ужасное время, которое наступило после смерти Фридриха II
и сделало сомнительным существование какой бы то ни было культуры.
Тогда немецкое общество одичало неимоверно и репутация немецкого
рыцарства стала падать за границей со ступеньки на ступеньку, пока
наконец не стало подвергаться тому презрению, о котором многократно
и настойчиво свидетельствует классический летописец XIV века Жан
Фруассар (Напр. Chroniques, liv. I, part 2, chap. 59; 1. IV, ch. 62). Он
называет немецких рыцарей неуклюжими невежами и грубиянами, бес-
чувственными, жестокими и корыстолюбивыми. При этом, конечно, не
надо упускать из виду, что Фруассар рассказывает также о Черном
принце самые отвратительные черты бесчеловечности и жестокости
и при этом все-таки величает его «цветом рыцарства». Именно при
чтении этого рыцарственного летописца мы видим ясно, что «рыцарская
доблесть» означала именно только то, что французы называли
courtoisie, а немцы Hofischkeit.
Об истинной нравственности, о настоящем чувстве справедливости
и о действительной гуманности рыцарство нисколько не заботилось. Ина-
че оно не могло бы так сильно погрязнуть в пошлости, дикости и безоб-
разии, как это случилось с ним в немецких землях, начиная с вышеозна-
ченного времени. Женщины предавались грубо чувственным порокам или
В. Линденшмнт. «Выезд на охоту»
187
Е. Климш. «Рядовой танец»
болезненному ханжеству, которое всегда находится в теснейшей связи
с развратом. Мужчины отдавались безраздельно дикой страсти к
охоте и дракам. Утонченные формы обращения были забыты или
просто подвергались презрению и вместо них стал господствовать
самый грубый и грязный тон. Дворянство, разорившееся той роско-
шью, которую оно обнаруживало в пище и питье, в домашней утва-
ри и одежде, в прислуге и лошадях, на турнирах, сеймах, домашних
и общественных праздниках всякого рода, дошло наконец до такой
188
нищеты, что принялось разбойничать по большим дорогам, чтобы обес-
печить себе дневное пропитание. Дикая разбойничья жизнь водворилась
в бургах; началась война всех против всех; и вследствие этого, появилось
такое презрение ко всем церковным и государственным законам, что один
немецкий князь осмелился выставить позорные слова «друг бога и враг
всех людей» как смелое заявление рыцарской мужественности. Заводить
ссоры из-за ничтожнейших причин или даже просто из желания
поживиться добычей сделалось дворянским обычаем, в особенности отно-
сительно городов, процветание которых возбуждало зависть дворянства
и жителей которых дворяне убивали и грабили, где только представлял-
ся к тому удобный случай.
К. Шраудольф. «Победитель на турнире»
189
В таких распрях рыцарское чувство чести уже не оказывалось на-
столько сильным, чтобы нападающий предварительно посылал противной
стороне объявление войны, как того требовало средневековое кулачное
или военное право9. Материальная нужда и бешеная безнравственность,
которые должны были явиться неизбежными следствиями водворившей-
ся анархии, еще увеличивались ужасными опустошениями, которые про-
изводились в Германии в XIV столетии моровой язвой, завезенной на за-
пад с востока (великий мор, черная смерть). Она превратила в пустыни
города и цветущие области, погубила сотни тысяч людей и разрушила все
святейшие узы семейства и общества.
В эти дикие времена увяла рыцарская поэзия. Поэт превратился
в паяца и паразита, придумывающего грязные рассказы; он принужден
был оспаривать скудный кусок хлеба у настоящих шутов по ремеслу,
о которых нам придется сообщить несколько подробностей во второй
книге нашей истории. На место придворных развлечений, состоявших
в изысканной речи, музыке и песенных состязаниях, появились чудо-
вищное пьянство, бесстыдные разговоры, грязные фарсы, разорительная
игра и тупоумная драчливость, обесчестившая рыцарский обычай
поединка. Таким образом все склонилось к грубому и позорному. Но
многие формы рыцарской романтики надолго пережили ее дух, это
можно сказать в особенности о внешнем великолепии празднеств, кото-
рое скорее увеличивалось, чем уменьшалось, и обнаруживалось блиста-
тельным образом при княжеских свадьбах.
190
Глава
VI
РЫЦАРСКИ-РОМАНТИЧЕСКАЯ
ПОЭЗИЯ
Дух и формы романтики. — Веселая наука. — Ее сюжеты. — «Придворная»
поэзия. — Господа и мастера. — Рыцарская эпопея. — Предание о Граале. -
Песня о Роланде и Песня об Александре. - Генрих фон Фельдеке. —
Гартманн. - Вольфрам и его «Парцивалъ». - Готтфрид и его «Тристан». -
Их подражатели. - Упадок рыцарской эпики. — Народно-национальная герои-
ческая поэзия. — Песни о Нибелунгах и о Гудруне. — Переход народной эпики
в народный роман. — Любовные песни (Minnegesang). — Вальтер
фон дер Фогельвейде. — Дидактическая поэзия. — Приложение: женский
идеал красоты придворных стихотворцев.
Общество, которое мы пытались
описать в предыдущей главе, было вполне способно создать в свои цве-
тущие годы богатую литературу; но, подобно кругам, где она возникала,
она неизбежно должна была носить на себе более иностранный, чем на-
циональный отпечаток. Вообще средневековая германская цивилизация
заслуживает гораздо больше название воспринимающей и подражатель-
ной, чем оригинальной и передовой. Только со времени многочисленных
и замечательных открытий, сделанных в области искусства и механики
в течение XIII, XIV, XV и XVI веков в Германии, она приступила к уп-
лате тех многочисленных заимствований, которые ей прежде приходилось
делать на чужбине. Потом, посредством Реформации, Германия стала на
некоторое время умственным центром Европы; но вскоре снова начался
долгий период подражаний, который кончился только во второй полови-
не XVIII века, когда германская поэзия и наука воспрянули так величе-
ственно, что с той поры влияние Германии как всемирной умственной
силы стало распространяться во все стороны.
Так как рыцарство сформировалось во Франции, то ее следует также
признать и родиной рыцарской поэзии. Из Франции романтика распрост-
ранила свои завоевательные походы по всему Западу. Зерном романтики
является христианский спиритуализм, чувство абсолютного христианско-
го подчинения Богу, христианское стремление за пределы видимого мира,
мистика христианской веры, христианское воспоминание о потерянном
191
рае — одним словом, христианское представление о непримиримом
противоречии между духом и материей. Но в области искусства и обще-
ственной жизни романтике невозможно было бы проявиться с такой од-
носторонностью, если бы рыцарство не сделалось ее сосудом, ее плотью,
и если бы она не подчинилась добровольно чувственным требованиям
этой плоти. И она так сумела заявить свои права перед лицом христиан-
ского, супранатуралистичного отрицания природы, что в самом христи-
анстве, в католицизме, победоносно воспрянуло язычество со всей роско-
шью своих форм и красок, со своей радостной полнотой жизни, своей
страстностью и своими чувственными наслаждениями. Тело совершенно
подчинило себе дух, несмотря на смелые протесты, на которые он иногда
пускался, чтобы отстоять свою честь. Всякий, кто поближе вглядится в эти
явления, допустит справедливость этого взгляда на характер романтики
в области средневековой религии, искусства и нравов.
Что же касается разбираемого нами предмета — рыцарско-романтиче-
ской поэзии, то надо прежде всего сказать, что она вначале почерпнула свои
формы из нехристианского источника, именно, из арабской поэзии
в Испании. Испанцы и провансальцы заимствовали даже дух и технику
своих первых поэтических созданий у арабов, которые, в цветущие времена
Омейядов стояли на такой высокой степени умственной и материальной
цивилизации, какой христианская Европа даже и представить себе не
А. Мюллер. «Состязание певцов в Вартбурге»
192
Э. Климш. «Игрок-музыкант под деревенской липой»
193
могла во времена своего варварства. Отношения между христианским
воинством и маврами, завязавшиеся в конце XI века по случаю осады
и взятия Толедо королем Кастилии, Альфонсом VI, были по-видимому
особенно плодотворны. Лучшей добычей, принесенной победителями на
родину, были зародыши веселой науки (gaya scienza), и по обе стороны
Пиренеев эти зародыши нашли благоприятную почву. Вскоре раздались
рыцарские песни — в особенности в Провансе. Поэзия получила здесь
меткое название «искусство находить» (art de trobar); поэт назывался изо-
бретателем, искателем, трубадуром (trobador); будучи лишен дарования
распевать перед публикой свои песни, он брал себе в спутники музыканта
и декламатора, жонглера (joculator, joglar). Трубадуры изливали свои
чувства и выражали свои сюжеты в самых разнообразных песнях — в
веселых (soulas) и жалобных (lais), в утренних песнях (albas) и вечерних
серенадах (serenas), в плясовых песнях (baladas), сатирических (sirventes),
в военных стихотворениях (тенцонах, от слова tenzos), пастушеских
(pastorellas), легендах, баснях, новеллах (novas) и сказках (contes, от
center). Главными, однако, не исключительными предметами провансаль-
ской поэзии были и остались страдания и радости любви и восхваление
возлюбленной; все проявления свежей и свободной мужественной жизни
находили себе также громкий отголосок в песнях трубадуров. Песни их,
например песни Бетрана-де-Борна, пылают огнем истинно арабской стра-
стности, гнева и воинственного увлечения.
Нам невольно приходят на намять древнеарабские певцы, с восторгом
рассказывающие о том, как они водили свои копья на кровавые водопои
и утоляли жажду своих мечей в сердцах врагов, когда названный нами
трубадур восклицает: «Ни сон, ни пища, ни питье не приводят меня в
тот восторг, который я испытываю, когда с обеих сторон раздается: на
врага! вперед! И ржанье коней без всадников громко доносится из те-
нистого леса, и крик о помощи пробуждает друзей, и большие и малые
уже устилают собой густой ковер зеленого оврага, и многие уже лежат
на земле с мечом в груди».
Но поэзия трубадуров имела не только личное и общественное зна-
чение — ревностное сочинение сатирических песен (sirventes, от servire,
по-настоящему служебная песнь, потом хвалебная, сатирическая и ка-
рательная песня) придало ей также характер политический и церков-
но-реформаторский. Сатирические песни заменяли печать и в качестве
сочинителей карательных песен трубадуры были вождями и руково-
дителями общественного мнения. Из уст этих поэтов вылетали, стало
быть, далеко не одни только мелодические любовные вздохи, с языка
их часто срывались стрелы нравственного негодования и горячего гнева.
194
Благодаря своим смелым нападкам на папский престол и на испорчен-
ность духовенства, они принадлежат к числу самых влиятельных, пере-
довых бойцов Реформации, и чрезвычайно интересно слышать, с какой
смелой откровенностью говорили об иерархии уже в XIII веке Гилльем
Фигейрас и Пейре Кардинал. Оба бичуют священство до крови. «Их,
правда, называют пастырями, — говорит последний из обоих в одном из
своих сатирических стихотворений, — но они на самом деле просто убий-
цы. Если смотреть только на их платье, то они преисполнены святости,
но они походят на волка, который напялил на себя овечью шкуру, что-
бы растерзать и пожрать стадо овец. Их бессовестность увеличивается с
высотой их звания, и с давних времен и до сих пор никто еще так гнус-
но не поступал ни с людьми, ни с Богом, как они».
К романтической лирике южно-французских трубадуров северно-
французские труверы (от trouver) присоединили весьма богатую содержа-
нием эпику, благодаря которой Франция сделалась истинным средоточи-
ем романтической поэзии. Из франко-карловингских, кельто-бретонских
и норманнских сказаний, из церковных легенд, романтизированных ис-
торий и мифов древнего мира составилась романтическая героология, ко-
торая, благодаря таким замечательным поэтам, как Кретиен — из Труа
и Ришар Вас, обогатила Францию несметным множеством эпических сти-
хотворений, рыцарских романов, мартирологов, аллегорий, фаблио
(fabliaux от fabler) и сказок и вскоре снабдила также и иностранные
государства — Англию, Испанию, Италию и Германию поэтическим
материалом. Итальянская литература, например, возникла благодаря
толчку, сообщенному из Франции, потому что не только лирика Петрарки
коренится в лирике Прованса, не только северофранцузские фаблио послу-
жили источником для неизмеримо влиятельной новеллистики Боккаччо, но
и Данте, как предполагают с большой вероятностью, почерпнул первую
мысль своей «Божественной комедии» из аллегорически-сатирического сти-
хотворения трувера Рауля-деТудан, а позднейшие итальянские эпики, на
чиная с Пульчи, Боярдо и Ариосто и кончая Фортигверрою, выбирали
своей темой древне-франкское «Сказание о Карле Великом» .
Те мировые сношения, в которые вовлекли Германию крестовые походы
и политика Гогенштауфенов, дали германскому дворянству возможность
познакомиться, благодаря Франции, с сюжетами и формами романтичес-
кой поэзии. Я говорю о дворянстве, потому что, в качестве представителя
рыцарски-романтических слоев общества, оно преимущественно занималось
и этой поэзией. Правда, наряду с дворянами сочиняли также духовные
лица и мещане, и последние носили, в противоположность дворянскому
титулу «господин» (Herr), титул «мастеров» (Meister), но настоящей
195
родиной песнопения, веселой науки, были все-таки рыцарские замки, —
именно княжеские замки, дворцы, и от них — то вся поэзия этого времени
и получила имя придворной. Период ее процветания обыкновенно
называется средне-верхне-германским или швабским, потому что органом
ее был этот гибкий, звучный язык, который при Гогенштауфенах стал
языком образованного сословия и литературы. Эта поэзия выражалась
в эпике, лирике и дидактике; ее эпической и дидактической формой были
короткие, попарно рифмованные строки северно-французских труверов,
в лирике же она заимствовала у провансальцев разнообразные виды
строф. Если многие различные строфы соединялись в одно большое целое,
то это называлось лейхом (leich, от lais), песня же, в противоположность
этому, состояла из одинаковых строф.
В каждой черте немецкой рыцарской эпопеи сказывается, что она —
истинное дитя крестовых походов. Они довели до ее высшей точки хри-
стианскую веру в чудесное, и поэтому чудесное было той атмосферой, ко-
торой дышала рыцарская поэзия. Музой этих эпиков является приклю-
чение, т.е. фантастически-произвольное сцепление странных происшест-
вий. Эта муза раскрывает перед нами «полный чудес сказочный мир», она
вводит нас в «волшебную ночь, освещенную лунным сиянием». Она па-
рит к небу на крыльях христиански-романтической веры, а потом снова
бросается в кипучие волны чувственности со сладострастными движения-
ми и сластолюбивыми шутками. Закутавшись в широкую мантию вольно
и прихотливо развевающейся рапсодии, она не утомляясь рассказывает нам
о служении Богу и женской любви, о рыцарской храбрости и придворных
правах, о причудливых любовных похождениях и неслыханных приклю
чениях, и хотя она далеко не всегда избегает опасности вдаться в пошлость
или грязь придворных сплетен, однако случается, что вдруг, к нашему
удивлению и удовольствию, она снова вдохновляется великой идеей, вол-
новавшей то время, идеей о борьбе христианского мира с магометанским.
Германская рыцарская поэзия приняла в свои руки материал в том
виде, в каком он ей достался из Франции. Кроме историй из древнего
мира и церковных сказаний он состоял преимущественно из франкского
цикла преданий о Карле Великом и его паладинах, из кельтско-бретан-
ских преданий о короле Артуре, о святом Граале, о Тристане и Изольде.
Мы имели случай заметить, что император Карл уже издавна сделался
любимой личностью средневековой поэзии. На него и его главных спо-
движников (паладинов), из которых самым замечательным был его пле-
мянник Роланд (Груотланд), опиралась преимущественно идея покоре-
ния и обращения сарацинов. Подвиги его и его паладинов нашли себе
прежде всего циклическое изображение в сказочной летописи сказочного
196
архиепископа Турпина, которая опиралась на эпические предания и была
записана в XI веке на латинском языке. Эта летопись пустила от себя во
Франции множество эпических отпрысков в виде историй о погибели
Роланда в долине Ронсеваль, о четырех сыновьях Гаймона (Гаймоновы
дети), о чародее Малагисе, о Гуоне Бордосском, о Флосе и Бланкофло-
се и многих других; эти отпрыски были пересажены и в Германию, но и
здесь, в общем составе, не совсем успешно принялись. В древнебританском
«Сказании о короле Артуре» — много кельтски внешнего и пустого. Ко-
роль Артур держит двор со своей прекрасной супругой Гиневрой
(Genevre) в Карлеоне (Karlion), в Валлисе. Королевская чета окружена
блестящим придворным штатом, состоящим из многих сотен рыцарей
и дам, и предается рыцарским пиршествам, играм, танцам и любви.
Сливками этого рыцарства, из рядов которого особенно блистательно вы-
даются имена Ивейна, Эрека, Гавайна, Вигалуа, Вигамура, Гауриэля,
Ланцелота, Парциваля и Лоэнгрина, являются те двенадцать благород-
нейших героев, которым принадлежит право сидеть с королем Артуром
за круглым столом, отчего и происходит их коллективное название
«рыцарей круглого стола короля Артура» . Высочайшей честью считалось
быть членом этого круга, а изгнание из двора Артура было сильнейшим
бесчестием. Чтобы избежать последнего и добиться первого, рыцари
Артура блуждали по свету, находили приключения, побеждая великанов
и карликов-чародеев, освобождая похищенных дев и смиряя строптивых
противников. Главным местом их подвигов был Брецилианский лес. Ча-
родей Клингзор был их врагом и в «Сказании об Артуре» не раз встре-
чается «...мне о Мерлине, которого черт, в подражание Богу, произвел на
свет с Чистой Девой...» Вообще в «Сказании об Артуре» сильно замеча-
ется недостаток нравственного основания. Это рыцарство уже слишком
внешнее, оно тратится на бесцельные и бессодержательные приключения
и на пустые любовные похождения. Что думать о мужчинах, которые ока-
зываются стайкой добродушных петухов в известной древнеанглийской
балладе, где с привлекательным юмором рассказывается проба плаща
и свиной головы, что думать о женщинах, которые, при том же случае,
за исключением одной, оказываются развратницами?
«Сказание об Артуре» поэтому вряд ли обратило бы на себя про-
должительное внимание в Германии, если бы к ее пустой, светской
стороне не присоединялась глубоко серьезная, мистически-спиритуа-
листическая сторона, выразившаяся в «Сказании о святом Граале» и
его хранителях, образующих рыцарскую дружину храмовников. Это
предание, возникшее на востоке, коренится в глубокой древности,
в представлениях людей о райском состоянии, когда житейские
197
потребности удовлетворялись без тяжкого труда, в представлениях, на
которые намекают Гермесов кубок греков, философский камень
позднейшей алхимии и «скатерть-самобранка» детских сказок. Это
представление своеобразно переработалось под влиянием романтической
фантазии. Во времена страданий Христа во владении Иосифа
Аримафейского находился будто бы святой Грааль (от древнеиспанского
слова Gral, то есть чаша, по-провансальски grazal), чаша, сделанная из
драгоценного камня необыкновенной величины и чрезвычайного блеска.
При установлении причащения Спаситель подал своим ученикам хлеб
в этой чаше, и в эту же чашу была собрана кровь, вытекшая из бока
распятого, когда Лонгин ударил его копьем. Так как Грааль был таким
образом связан со сказанием о чуде христианского искупления, то
и понятно, что его представляли себе одаренным чудотворными силами.
Грааль не только наделял своего обладателя всей полнотой мирского бла-
женства, но одарял его сверх того жизнью, длившейся целые сотни лет,
и даже спасал раненых, которые глядели на него. Первый обладатель его,
Иосиф, принес эту святыню на запад. После него долгое время никто не
был достоин обладать им, а ангелы держали Грааль и носились с ним по
воздуху, потому что для хранения его необходим был человек со смирен-
ной и чистой душой, самоотверженный и притом исполненный мудрости,
одаренный непоколебимой верой в Бога и полнейшей преданностью лю-
дям и, кроме того, одушевленный самой неустрашимой храбростью.
Все эти качества были соединены в Титуреле, сказочном французском
принце. Он был приведен в Сальватерру, в Бискайе, и основал на непри-
ступной горе Монсальваж храм для святого Грааля, а вокруг него пост-
роил город для основанного им ордена хранителей святыни, храмовни-
ков, в которых еще раз проявилась и достигла своего поэтического про-
светления идея об ордене тамплиеров.
Описание храма Грааля является нам образцовым произведением сред-
невековой романтики, с которым, как я думаю, по прелести и великолепию
можно сравнить разве только некоторые отрывки из «Рая» Данте. Гора
Монсальваж возвышалась среди густого леса, и на вершине ее, посреди
стобашенного замка, устремлялось к небу фантастическое здание храма.
На ониксовом фундаменте возвышался свод ротонды, имевшей сто сажен
в диаметре и опиравшейся на семьдесят две восьмигранные часовни; над
ними возвышалось тридцать шесть шестиэтажных башен, имевших на
каждом этаже по три окна и соединявшихся между собой витой лестни-
цей, видной снаружи. Над ротондой стояла башня вдвое выше и обшир-
нее, укрепленная на бронзовых столбах. Своды состояли из сапфира,
а в середину каждого свода было вставлено по изумруду, на котором
198
был изображен эмалью агнец со знаменем и крестом. Вообще все украше-
ния были сделаны из драгоценных камней, которых было употреблено
огромное множество. На своде купола солнце было изображено топаза-
ми, месяц — алмазами, так что даже в ночное время внутренность храма
сияла ярким светом. Окна состояли из кристаллов, бериллов, рубинов,
аметистов, пол — из прозрачного хрусталя, а под ним находились все-
возможные, сделанные из оникса, морские животные, которые как будто
копошились в своей стихии. Престолы были высечены из огромных сап-
фиров, и на них лежали зеленые, бархатные покрывала. Башни состояли
также из драгоценных камней с золотыми жилками, а покрыты они
были плитами червонного золота, украшенными синей эмалью. Над
каждой из башен возвышался хрустальный крест, а на каждом кресте
сидел золотой орел с распростертыми крыльями. В середине свода
главной башни был вделан громадный карбункул, который светился ночью
так ярко, что был виден на огромном расстоянии и служил путеводителем
для храмовников. Сам Грааль сохранялся в так называемом священном
убежище, которое стояло под сводом главного купола; в нем в маленьком
виде повторялось все строение храма, и он был богато наделен всякими ук-
рашениями. Служение Граалю процветало в течение многих столетий в
этом храме и в этом замке, но наконец, благодаря все возрастающему
безбожию, западное христианство стало недостойно иметь в своей среде эту
чудесную святыню, и потому ангелы подняли ее на воздух вместе с храмом
и понесли на Восток, в землю святителя Иоанна, которая в позднейший
период средневековой истории считалась, как известно, родиной всякой до-
бродетели и всякого блаженства.
Мы видели выше, что германская поэзия замерла в X веке на руках
духовенства, теперь же мы должны быть справедливы и сказать, что в
XII веке те же самые руки снова пробудили ее. И это произошло совер-
шенно естественно. Обращение с романтическими сюжетами, принесен-
ными с чужбины, требовало таких познаний, которые уже были приоб-
ретены духовенством, между тем как рыцарству пришлось бы еще
запасаться ими. Этим и объясняется, что даже в гогенштауфенском пе-
риоде мы встречаем стихотворные работы, в которых еще сильно слы
шится монашеский тон. Это легенды о святых и переложенные в стихи
ветхо- и новозаветные истории и другие тому подобные сочинения.
К духовному тону уже в более значительной степени присоединяется
тон рыцарски-романтический в «Песне о Роланде» , составленной между
1173 и 1177 годами священником Конрадом, находившимся на службе
у Генриха Льва и пользовавшимся французскими источниками; в этой
песне с пластической энергией изображается предсмертный бой Роланда
199
и его товарищей. Хотя в этом произведении германская романтика еще до
некоторой степени вращается в кругу, очерченном четырьмя знакомыми
вехами, однако в «Песне об Александре» , написанной спустя некоторое
время священником Лампрехтом, она решается пускаться все смелее
и смелее на чужбину. Александр Македонский, одна из самых ярких лич-
ностей истории, стал также и главным героем поэзии. Никакой другой ге-
рой не является в такой высокой степени посредником между западным
и восточным миром, где персидские героические песни прославляют его
в лице Искандера не меньше чем европейские песни и сказания. В первой
части своего произведения Лампрехт, верный французскому образцу, дер-
жится довольно добросовестно исторического текста Курция, во второй
же, где Александр собирается в поход для завоевания рая, он, напротив,
бросив поводья, несется в романтический мир чудес, где прихотливо пе-
ремешиваются между собой западные и восточные элементы. Посреди
всего этого фантастического мира встречается не одна высокопоэтическая
черта, как, например, прелестное и обаятельное описание любовных
восторгов, пережитых македонскими героями с очаровательными девуш-
ками, которые являются в заколдованном лесу из чашечек белых и крас-
ных цветов, ведут в течение всего лета блаженную жизнь нимф и выми-
рают при наступлении осени, когда блекнут цветы и опадают листья де-
ревьев. Уже в лампрехтовом «Александре» ярко проявляется смешение
туземного и иностранного, истории и мифа; но смешение это становится
еще гораздо безумнее во многих произведениях, возникших в одно
время, например в «Стихотворении о герцоге Эрнсте» , где прелестней-
шее сказание о немецкой дружеской верности затемняется чепухой алек-
сандрийско-византийски-географических представлений. Эти фантасти-
ческие, чудовищные, а подчас просто пошлые представления были при-
несены крестоносцами на Запад, и пока в конце XV века великие
открытия европейских мореплавателей не положили конец географичес-
ким бредням древности и средних веков, они играли весьма видную
роль в литературе. В переходный период XII века там и сям появляются
германские поэты, по-видимому, более проникнутые национальным
духом, что доказывает появившаяся в то время, правда, еще отрывочная
обработка древнегерманского животного эпоса, произведенная Генрихом
фон Глихезером. Но, вероятно, такое непосредственно лесное
произведение пришлось не по вкусу тогдашней читающей публике, и ей
как нельзя лучше угодил господин Генрих фон Фелъдеке, настоящий
корифей придворных поэтов, выступивший на сцену между 1175и 1190
годами со своею «Энеитой» (Eneit), в которой древнее «Сказание об
Энее» подверглось такой романтической перекраске, что Виргилию
200
вряд ли удалось бы узнать в ней свой сюжет. Изложение событий
скромно отступает на задний план перед изображением сердечных
волнений, и Генрих, благодаря своей, надо признаться, весьма привлека-
тельной манере, посредством которой он ввел в германские героические
произведения романтически-любовный идеал, сделался образцом всех
средневековых германских поэтов. «Он привил первый отпрыск к
немецкому языку, — говорит, восхваляя его, один из самых гениальней-
ших его последователей, — от этого отпрыска пошли сучья, а на этих су-
чьях выросли цветы, из которых мастера взяли материал для прекрасных
вымыслов». «Энеита» Генриха пользовалась долгое время необыкновен-
ной популярностью, потому что она совмещала в себе все то, что в те вре-
мена считалось признаком высочайшего поэтического искусства: чистоту
языка, звучность и плавность рифмы и стиха, придворное изящество
в словах и действиях, многоречивую обстоятельность рассказа. Эти пре-
имущества встречаются потом в самой высокой степени у ближайшего
и известного преемника Генриха — Гартманна фон дер Ауэ. Современ-
ники считали господина Гартманна самым изящным и грациозным поэтом
относительно слога и языка, да и потомство должно также признать в нем
эти качества; однако оба его рыцарских стихотворения «Ивейн» и «Эрек»,
принадлежащих, по своему содержанию, к циклу преданий об Артуре,
настолько пусты и лишены интереса, до такой степени расплываются во
внешних романтических подробностях, что они не могут производить на
нас никакого впечатления; что же касается его двух более коротких ле-
гендарных рассказов — «Грегора на камни» и «Бедного Генриха» , то, не-
смотря на всю художественность формы, чем в особенности отличается
последний, они должны производить на нас неблагоприятное и даже
отталкивающее впечатление, благодаря своему яркому аскетизму и ис-
терическому спиритуализму. Резкая двусторонность романтики, уже
проявляющаяся в произведениях Гартманна, выступает еще
определеннее в творениях Вольфрама и Готфрида, где обе эти сторо-
ны являются действительно величественными. Эти два замечательных
поэта могут быть признаны первыми представителями великой проти-
воположности между спиритуализмом и сенсуализмом, духом и
природой, субъективной идеалистикой и объективной художественно
стью, которая до наших времен проявляется в Клопштоке и Виланде,
Шиллере и Гете, Берне и Гейне и, как кажется, пройдет непримирен-
ная через всю немецкую литературу.
Господин Вольфрам фон Эшенбах, потомок франконского рыцарско-
го рода из окрестностей Ансбаха, жил при императоре Фридрихе I и умер
в царствование Фридриха II. Стало быть, он жил как раз в самый
201
блистательный период средних веков, и сочинения его доказывают, что,
хотя и лишенный механического навыка чтения и писания, он все-таки
вполне сосредоточивал в себе образование своего времени. Гений и муже-
ственное нравственное достоинство сделали его средоточием блестящего
круга поэтов, который собирался в Вартбурге на исходе XII и в начале
XIII века, благодаря щедрости ландграфа Германа Тюрингенского; этот
круг поэтов, в свою очередь, сделался предметом поэтических произведе-
ний позднейшего времени; много было написано впоследствии о соперни-
честве Вольфрама со сказочным Генрихом фон Офтердингеном, о стихо-
творном турнире на жизнь и смерть, турнире, при котором появляется и
сказочный Клингзор.
В качестве первого великого пророка германской идеалистики Воль-
фрам не мог, подобно Фе ль деке и фон дер Ауэ, удовлетвориться в сво-
их произведениях внешней романтикой. Он стремился к более высокой
цели: ему хотелось воплотить в большом стихотворении то торжество духа
над чувственным миром, которого требовало христианство, хотелось со-
здать психологический эпос, где были бы изображены внутренние движе-
ния борющейся души, разума, заблуждающегося именно благодаря сво-
ему стремлению к совершенствованию. По тому времени план этот был
действительно величественный и, в своем роде, он решительно ни в чем
не уступает знаменитому произведению Данте, притом же не мешает за-
метить, что он был задуман и выполнен раньше. «Сказания об Артуре»
и «Миф о Граале» показались Вольфраму удовлетворительной канвой, но
ему пришлось существенно изменить их для того, чтобы приспособить их
к своей цели, — ему пришлось вдохнуть в них дух германского отвлечен-
ного мышления, который нашел в нем своего первого провозвестника; ко-
нечно, это не значит, что свободной деятельностью мысли Вольфрам воз-
высился над своим временем.
Его миросозерцание строго держится в границах католицизма, его
философией является романтическая мистика. Подобно Кальдерону,
в позднейшее время и подобно Данте, которому и в голову не приходи-
ло коснуться самого догмата в своей полемике против папских злоупотреб-
лений и против всевозможных преступлений, Вольфрам также является
существенно католическим поэтом. Совершенно согласно с католицизмом
то, что рядом с мистическим сказанием о Граале и в противоположность
ему, он вводит светскую легенду об Артуре, потому что хотя католицизм
и отрицает в теории законность чувственности, однако принимает ее на
практике тем решительнее.
Свою этическую идею о том, как сомнение возникает в человеке и
как, в силу христианско-католических понятий, оно может быть побеж-
дено при помощи таинства искупления человечества Христом, Вольфрам
202
воплотил в большом рыцарском стихотворении, которое состоит из шести
книг и называется «Парциваль» по имени своего главного героя. Парци-
валь — сын Гамурена, принца из дома Аншау (Anjou), и Герцелейды, :
происходящей из племени королей Грааля. Глубоко огорченная ранней :
смертью супруга, мать воспитывает сына вдали от света, в пустынном месте
Солтане, чтобы он не имел никакого понятия о рыцарстве и, подобно отцу,
не нашел бы преждевременной смерти в боевой сумятице рыцарской жиз-
ни. Пытливая и мыслящая натура мальчика рано обнаруживается в его ;
столкновениях с матерью и с окружающей его природой. Спиритуалист-
ские стремления и наклонности пробуждаются в нем, когда, благодаря
какой-то случайности, он добился от матери ответа на свои вопросы о Боге
и черте. Он встречается в лесу с толпой рыцарей в сверкающих латах,
и это дает возможность мальчику, вступающему в юношеский возраст,
бросить взгляд на мир рыцарства, к которому, с этой минуты, его влечет
непреодолимая сила. Мать наконец соглашается на его отъезд; но она
надевает на него дурацкое платье, чтобы свет принял его насмешливо и,
таким образом, принудил его вернуться в объятия матери. В первом
шутовском вступлении Парциваля в свет есть что-то комичное и в то же
время трогательное; здесь мастерски изображены первые столкновения
юности с общественными учреждениями. Парциваль является ко двору
Артура, где, благодаря своей одежде и своей непосредственной, самород-
ной храбрости, он возбуждает всеобщее внимание, между тем как ничто
в придворном кругу не приковывает его к себе. При дальнейшем своем
путешествии он достигает замка старого Гурнаманца, славного, много ис-
пытавшего в жизни рыцаря, который советует ему снять с себя шутовскую
одежду и обучает его рыцарским приемам. Дочь этого учителя Лиаца воз-
буждает новые чувства в груди Парциваля. Но жажда подвигов оказы-
вается в нем сильнее этих чувств, и он отправляется дальше искать при-
ключений, освобождает пелрапейрскую королеву Кондвирамур от силь-
ных врагов, просит руки спасенной и получает ее вместе с королевством.
Но, не удовлетворившись таким мирским счастьем, он снова поддается
страсти к похождениям, и к тому же им овладевает тоска по родине и по
матери, о смерти которой, воспоследовавшей после его отъезда, он ничего
не знает; он снова отправляется в путешествие. Случай приводит его на
Монсальваж, и он видит служение Граалю; однако он не предлагает
многознаменательного вопроса о значении этого чуда, и поэтому оно про-
ходит мимо него, не произведя глубокого впечатления. Вот дальнейшие
подробности этих необыкновенных приключений. Вечером Парциваль
приходит на берег озера и просит ночлега у рыбаков. Они указывают
ему на соседний замок, в котором гостя окружает самое ослепительное
203
великолепие. В зале, освещенной сотней канделябров и наполненной бла-
гоухающей теплотой, которая распространяется от горящих алоевых
дров, сидят вокруг своего царственного повелителя на превосходных
ложах четыреста рыцарей. Отворяется блестящая, стальная дверь и сквозь
нее проходит великолепное шествие. Впереди идут две благородные девы,
одетые в багряницы, и несут в руках золотые подсвечники, за ними идут
восемь дев, одетых в зеленый бархат и несущих столовую доску из про-
зрачного граната. Шесть других несут серебряную посуду, а еще шесть
сопровождают королеву, прекрасную Репансу де Шойе, одетую в араб-
ские ткани; она несет Грааль на зеленой бархатной подушке и ставит его
перед королем. Начинается роскошный пир, но веселья на нем нет. Ко-
роль, укутанный в меха, сидит израненный и грустный за столом, а в со-
седней комнате Парциваль видит старика, седого, как лунь, лежащего на
кровати. Оруженосец проносит через залу окровавленное копье, и при
виде его начинается всеобщее сетование. Парциваль с удивлением заме-
чает все это, но, помня наставление Гурнаманца никогда не вмешивать-
ся в дело с неуместными вопросами, он не спрашивает о значении всех
этих таинств. Если бы он предложил подобный вопрос, он узнал бы, что
седой, как лунь, старик — его собственный прадед, старый король
Грааля Титурель, что девственная королева — сестра его матери, что из-
раненный король — его дядя Анфортас, которого он мог бы излечить от
ран именно этим вопросом. Но он упускает случай получить полное
разъяснение; так часто светская мудрость мешает людям стремиться к выс-
шему познанию. Правда, его еще ведут в постель со всем великолепием
рыцарски-романтического гостеприимства, но на другой день при его
пробуждении в чудесном замке уже царит безлюдная пустота, и когда он
уходит под впечатлением тягостного чувства, оруженосец, стоя на стене,
насмешливо упрекает его в глупой сдержанности. Сейчас же вслед за этим
он встречает девушку, которая горько плачет, держа в объятиях труп сво-
его убитого жениха. Это тоже неузнанная родственница — его приемная
сестра Сигуна, возлюбленная Шионатуландера. Она сообщает ему, какой
вред он причинил своим молчанием Граалю и его хранителям, и с про-
клятием прогоняет его от себя. Три капли крови на снегу напоминают
задумчивому всаднику его супругу Кондвирамур, потому что при про-
щании две слезы остановились у нее на щеках, а одна блестела на ее
подбородке. После долгих лет ему было суждено встретить на этом же
самом месте любимую жену и двух сыновей-близнецов, которых она ему
родила. Потом он почти во сне одерживает несколько побед; после этого
его находит Гаван и приводит ко двору короля Артура, который при-
нимает его с большими почестями и хочет включить его в общество
204_______________________________________________________________
круглого стола. Но явление волшебницы Кундрии отнимает у него
стремление к мирскому рыцарству; она послана от Грааля, чтобы
проклясть героя за то, что он не предлагал вопросов. Он считает свое об-
щество позорным для рыцарей круглого стола и отправляется дальше, от-
чаиваясь в себе, Боге и свете. Во время его долгих и тревожных скитаний
поэт отодвигает его на задний план и в пестрых приключениях, которые
переживает бесстрашный Гаван, изображает нам самую блестящую
сторону светского рыцарства. Наконец Парциваль, колеблющийся меж-
ду упорным скептицизмом и жгучей жаждой того источника благодати,
которым является Грааль, снова встречает Сигуну отшельницей в ди-
ком лесу, и она указывает блуждающему потерянный путь к Богу — до-
рогу на Монсальваж, с которой он однако снова сбивается в чаще леса,
потому что еще не совершилось в нем его внутреннее возвращение на ро-
дину, которое должно предшествовать внешнему. Полное обращение Пар-
циваля совершается в келье отшельника Треврицента, который объявляет
ему, что он его дядя. Здесь наконец Парциваль получает решительное
откровение о Граале и о своем собственном призвании. Треврицент сооб-
щает племяннику, как он сам, несмотря на свое происхождение от Титу-
релева дома королей Грааля, отказался от достоинства хранителя Грааля,
потому что чувствовал себя недостойным этого; далее, как его брат
Анфортас, теперешний король Грааля, отвлекся от своего высокого назна-
чения, слишком ревностно отдавшись чести светской любви, как по этому
случаю он был побежден в бою и ранен тем отравленным копьем, которое
при Парцивале носили взад и вперед в замке Грааля, как он теперь
влачит несчастную жизнь, пока когда-нибудь, как гласит пророческая
надпись на Граале, не придет рыцарь, который станет расспрашивать о
тайнах Грааля и о страданиях короля и покажет именно этим, что он как
раз тот, кому Анфортас должен передать королевство Грааля. Только
теперь Парциваль чувствует глубокое раскаяние в том, что вел себя как
раз наоборот в замке Грааля, и только утешения Треврицента и его уве-
рения, что Бог всегда посылает снова свою милость искренно кающему-
ся, внушают ему новую бодрость. Он отправляется немедленно отыскивать
Грааль и свою жену Кондвирамур и проходит равнодушно и без малей-
шей зависти мимо полноты светского могущества, которое между тем Гаван
приобретает в замке чудес (Castel Marveil) и в других местах. Но так как
божественное не достигается одной только бездейственной мыслью, то и слу-
чилось, что Парциваль победил на поединке Гавана, этот цветок светского
рыцарства, и, вследствие этого, приобрел право вступить в число рыцарей
круглого стола в качестве самого уважаемого героя. Это вступление есть
только внешний символ совершившегося внутреннего очищения. Поэтому
205
теперь посланница Грааля, Кундрия, объявляет ему, что он избран
королем Грааля. Он отправляется на Монсальваж, исцеляет своими
вопросами страдания дяди, принимает святыню в свое владение и правит
со своей найденной супругой, как праведный король Грааля. В качестве
эпилога сюда еще прибавлен рассказ о приключениях старшего сына
Парциваля, Лоэнгрина, рассказ, который присоединяет древнее
сказание о лебеде к циклу сказаний об Артуре и о Граале. Таково в
главных чертах содержание картины, которая исполнена не в сухом, ал-
легорическом стиле, но со всей роскошью красок, со всей осязательной
пластичностью эпической живописи. Второе из главных произведений
Вольфрама «Титурель» или не окончено поэтом, или же сохранилось для
потомства не в полном своем виде. Мы имеем только два отрывка,
которые написаны весьма звучным размером, совершенно отличающимся
от придворной формы эпики. Содержанием, точно также, отличается миф
о Граале. В первом отрывке заключается прелестный рассказ о любви
Сигуны и Шионатуландера, о которой уже была речь в предыдущей
главе; любовь эта выражается в беседе обоих влюбленных, потом в
откровенном, задушевном разговоре Шионатуландера с Гамуретом и,
наконец, в исповеди Сигуны перед ее приемной матерью Герцелейдой.
Можно сказать без преувеличения, что во всей области немецкой и
иноземной, старой и новой поэзии никогда не появлялось более нежного,
правдивого и трогательного описания того, как возникает первая любовь
в чистых, молодых сердцах и как она на них действует. В позднейшее
время, около 1270 года, некто Альбрехт фон Шарфенберг (?) овладел
сюжетом, который имел в виду Вольфрам в своем «Титуреле» , и рас-
тянул его в бесконечно длинном, и, по большей части, чрезвычайно
скучном стихотворении. Из этого так называемого «младшего»
«Титуреля» заимствовано приведенное выше описание храма Грааля.
Если Вольфрама можно назвать в известной степени Шиллером сред-
них веков, то его великий современник, мещанский поэт, мастер Готтфрид
Страсбургский, является перед нами средневековым подобием Гете.
В противоположность выспреннему преобладает самый живой и радостный
сенсуализм, художественно-любовный взгляд на человеческие страсти.
Поэзия Вольфрама воспаряет к небу, поэзия Готтфрида просветляет землю.
В этом человеке, знакомом с древним миром настолько, насколько это было
возможно в то время в Германии, было что-то эллински-гуманистическое,
и я утверждаю, что это было не совсем бессознательно. В знаменитом месте
своего, к несчастью, не оконченного большого «Стихотворения о Тристане
и Изольде» он, говоря о своих сочиняющих современниках, резко и ясно
выразил свой протест против всякой мистики, против мечтательного
206
стремления к небесам и заявил себя полнейшим реалистом, просвещенным
человеком, отделавшимся от аскетичной туманности, и свободным худож-
ником. Кроме того, гениальное изображение душевных движений, тонкое
знание людей, полный фантазии дар рассказа и величайшая звучность
формы делают его истинно великим поэтом, который, набрасывая на
свои картины покрывало целомудренной грации, умел придавать за-
конность красоты даже самым двусмысленным положениям, неизбеж-
ным при его сюжете.
Готтфрид заимствовал из Франции свой кельтско-бретонский легендар-
ный сюжет, но, благодаря своему гению, превратил его в оригинальное
произведение. Вот его содержание в кратких словах. Король Марке дер-
жит двор в Тинтайоле, в Корнуэлле. У него прекрасная сестра Бланшеф-
лур; она отдает свою девственность смертельно раненному Ривалину из
Пармении, за которым она ухаживает во время его болезни. За это Мар-
ке прогоняет ее на чужбину, и она умирает, родив сына, которому дают сим-
волическое имя Тристан (печальный); он вступает в жизнь сиротой, так как
отец его пал в битве с соседним князем Морганом еще до его рождения.
Верный маршал Руаль берет мальчика к себе и с семилетнего возраста
обучает его всей придворной науке, всему рыцарскому искусству, что
составляет резкую противоположность с юношескими годами Парциваля,
выросшего сыном природы. Норвежские купцы похищают мальчика,
хорошо развитого и телом и умом, и хотят продать его в рабство. Но вдруг
поднимается буря, которая грозит опасностью их кораблю; они считают ее
карой за похищение человека и высаживают увезенного на ближайший
берег. Это берег Корнваллиса, и королевская охота, в которой Тристан от-
личается в качестве ловкого охотника и искусного трубача, доставляет ему
случай явиться ко двору Марке, и его изящная, разумная речь и тонкие,
придворные манеры делают его здесь всеобщим любимцем. Тут же и Ру-
аль является в Тинтайоль; он везде искал своего питомца; теперь он
открывает королю происхождение найденного, тот признает его своим
племянником и посвящает в рыцари. Он с честью несет рыцарское досто-
инство, потому что не только убивает Моргана в отмщение за смерть отца,
но кроме того освобождает Корнваллис от тягостной дани, платимой
Ирландии, убивая на поединке сборщика этой дани — свирепого
Морольта. Но павший отомстил победителю, ранив его отравленной стре-
лой, так что Тристан чахнет от неизлечимой раны. Среди этих страданий
он узнает, что его может излечить посвященная в волшебство королева
Ирландии — сестра Морольта. Он отправляется на корабле в Ирландию,
принимает там имя Тантриса и является ко двору переодетым музыкан-
том; королева исцеляет его, а за это он преподает ее дочери, белокурой
207
Изольде, музыку, латинский и французский языки и науку тонкого об-
ращения (moralitas). Он возвращается в Корнваллис здоровый и, так как
любовь еще не коснулась его, советует своему дяде Марке взять в жены
прекрасную Изольду. Старый холостяк принимает его совет, племянник
снова отправляется в качестве свата в Девелин (Дублин) и придает сво-
ему предложению еще больше веса тем, что мечом своим освобождает Ир-
ландию от опустошений чудовищного дракона. Из этого видно, что реа-
лизм Готтфрида задает герою совершенно другую работу, чем идеализм
Вольфрама: Тристан приносит пользу обществу, между тем как Парци-
валь вдумывается в смысл человеческой жизни и размышляет о ее значе-
нии. В качестве невесты Марке Изольда пускается в морское путешест-
вие с Тристаном. Тут-то происходит великий переворот в судьбе обоих.
Принимая в соображение неравенство лет, существующее между Марке
и Изольдой, умная королева Ирландии сварила любовный напиток
и дала его подруге Изольды, верной Брангене, поручив ей влить этот на-
питок вечером в день свадьбы в стаканы новобрачных. Во время путеше-
ствия Тристан и Изольда случайно пьют заколдованный напиток, и в обо-
их тотчас пробуждаются «злобная боль и страстные порывы». Готтфрид
изображает с тонким психологическим анализом внезапную вспышку стра-
сти, которая уже давно подготовлялась в молодых людях, не сознаваемая
ими обоими. Любовный напиток является для него только символом, на-
глядно изображающим страстное волнение всемогущего чувства. Тут на-
чинается история, исполненная горя и радости, — социальный роман
средних веков, как справедливо назвали произведение Готтфрида. Жар
самой пламенной любви вступает в борьбу с холодными приличиями;
страсть торжествует над нравственностью. Старого Марке обманывают
уже в первую брачную ночь, потому что вместо своей, уже недевственной
госпожи, ему отдается верная Брангена. Таким образом интрига продол-
жается при различных обстоятельствах, пока, наконец, завистливые при-
дворные льстецы не возбуждают в дяде подозрения; он выгоняет Тристана
из своего дома и принуждает Изольду очиститься от тяжких обвинений
посредством божьего суда. Она прибегает для этого к очаровательной
женской хитрости, и поэт рассказывает все это происшествие так, что
выступает наружу самое беспощадное осмеяние института ордалий. Новые
обманы влюбленных опять возбуждают подозрение Марке, и он удаляет
от своего двора племянника и жену. Они отправляются вместе в дикую
местность, и описание их жизни, полной любовных восторгов среди при-
роды, не налагающей на них никаких стеснений, — очаровательнее все-
го, что только можно представить себе. Я, по крайней мере, думаю, что,
относительно искренней наивности и благоухающей прелести, мы окинув
II IK ыч
210
взором всю область всемирной литературы, будем в состоянии сравнить
с этим описанием разве только тот эпизод из древнеиндийского эпоса, где
Дамаянти отыскивает скрывшегося возлюбленного, потом любовные из-
лияния Сигуны и Шионатуландера в вольфрамовом «Титуреле», сцену
в саду из «Ромео и Джульетты» Шекспира, вечернее возвращение влюблен-
ных из «Германна и Доротеи» Гете и сцену в беседке из «Фауста». Новая
хитрость влюбленной пары опять примиряет Марке с женой и племянни-
ком, и он сам вводит их обратно в общество. Но столкновения страсти с об-
щественными условиями тотчас же начинаются снова. Здесь рассказ дает
поэту случай чрезвычайно умно высказать свое мнение о положении
женщин и о том, как всего лучше с ними обращаться; при этом он искусно
перемешивает похвалу и порицание и рисует, сообразно со своим образом
мыслей, идеал женского совершенства. Наконец, излишняя неосмотри-
тельность влюбленных окончательно открывает глаза Марке и подает
повод к разлуке Тристана и Изольды. Тристан отправляется на чужбину,
скитается по Германии, Испании и Франции, является ко двору герцога
Арунделя и сводит дружбу с его сыном Кагердином. У него есть прекрас-
ная сестра; зовут ее также Изольдой, а за белоснежные ручки ее прозва-
ли белоручкой. Уже одно это дорогое имя сближает Тристана с белоруч-
кой Изольдой; тоска по отсутствующей возлюбленной действует заодно
с обаятельными прелестями Изольды, и Тристан впадает наконец в мучи-
тельное состояние, в котором поэт мастерски изображает непостоянство
мужчин. Но здесь его произведение вдруг обрывается. До наших времен
являлись последователи и подражатели, которые продолжали и кончили
его. Предание кончается таким образом: Тристан настолько поддается
софистике любви, что не отвергает привязанности белоручки Изольды,
а напротив того, женится на ней. Но уже в брачную ночь им овладевает
горькое раскаяние, которое мешает ему исполнить долг любви. Таким об-
разом безотрадные отношения длятся до тех пор, пока Тристан не получает
смертельную рану по случаю одного любовного приключения своего зятя
Кагердина. Во время предсмертных страданий в нем еще раз, с
неудержимой силой, вспыхивает любовь к белокурой Изольде. Он посы-
лает в Корнваллис верного слугу и просит возлюбленную приехать к нему.
Если просьба его будет исполнена, то на обратном пути посланный должен
будет натянуть белый парус, если нет, то парус должен быть черным.
Белокурая Изольда приезжает. При входе корабля в гавань Тристан
спрашивает свою жену, какой на нем парус, белый или черный? Черный,
отвечает ревность белоручки. Услыхав этот ответ, раненый мгновенно
умирает. Белокурая входит, бросается к мертвому возлюбленному, осыпает его
поцелуями и умирает. Марке хоронит влюбленных и сажает на их могиле
211
К. Шраудольф. «Изольда»
212
розовый куст и виноградную лозу, которые неразрывно переплетают-
ся своими ветвями.
Вольфрам и Готтфрид довели, каждый по-своему, придворную эпи-
ку до ее высшего, художественного совершенства. На их подражателях,
которые были и у них, точно также, как у Гартманна, можно проследить
более или менее быстрый упадок. Вирнт фон Графенберг в своем стихо-
творном произведении «Вигалуа», относящемся к циклу легенд об Арту-
ре, опошлил приемы Гартманна. Готтфрид сделался образцом более та-
лантливых подражателей, обоих мещанских мастеров Конрада Флеке
и Конрада Вюрцбургского (умер 1287). Первый прелестно описал исто-
рию любви Флоса и Бланкфлосы; последний — чрезвычайно плодови-
тый писатель — ослабил впечатление своего огромного произведения
о Троянской войне, содержащего в себе 60000 стихов, а также рифмован-
ных легенд, новелл и аллегорий излишней натянутостью, преувеличива-
нием готтфридовской манеры.
По мере того как придворным поэтам становилось не под силу при-
ниматься за длинные эпические мотивы, легендарная поэзия и поэтичес-
кие рассказы стали приобретать все больше и больше значения. Потом
к чарующим мотивам сказаний об Артуре и о Граале стала примешивать-
ся грубая шутливость народной жизни, живо выразившаяся в новелле
«Поп Амис» , которая была написана в 1230 году австрийским поэтом,
прозванным Веревочником, и опередила шутки Уленшпигеля. Почерпну-
тая из жизни шуточная поэзия, самым богатым сборником которой
является «Собрание приключений» Гагена (1850), приобрела вскоре боль-
шую популярность и, подобно итальянской новеллистике, стала преиму-
щественно отличаться выходками против священников.
Упадок рыцарски-романтического общества повлек за собой и возрас-
тающий упадок придворной поэзии, которая перешла в рифмованную хро-
нику под влиянием нидерландских писателей, излагавших исторические
события рифмованными стихами. В «Александре» и «Мировой хронике»
Рудольфа Эмсского уже обнаруживается этот переход. Австрийская
и штирийская рифмованная хроника Оттокара фон Горнека, простираю-
щаяся от 1250—1309 года, сохранила некоторую известность в ряду риф-
мованных произведений этого разбора. Затем до XV столетия мы встречаем
пережевывание все тех же мотивов из сказаний о Карле и Артуре, которые,
однако, оказываются совершенно неотшлифованными и вялыми.
Еще несколько позднее поток придворной эпики совершенно иссяк
в сыпучих песках аллегорической рыцарской поэзии, которые расстила-
ются перед нами в «Белом Куниге» (Weisskunig), написанном Марксом
Трейцзауервейном по плану императора Максимилиана I (1512), и в
213
«Тейерданке» (Theuerdank), изложенном в стихотворной форме Мельхиором
Пфинцингом тоже по указаниям императора (1517). В обоих искусственных
произведениях излагается аллегорическая история императора, посвящавше-
го свое время трагикомической попытке восстановить рыцарство.
Мы не в состоянии остановиться дольше на этих неудавшихся эпичес-
ких опытах отживающих средних веков; отвернувшись от изображения
разлагающегося, подточенного общества, мы предпочитаем снова возвра-
титься к гогенштауфенским временам, где мы встретим чрезвычайно за-
мечательное явление в области национальной литературы. Я говорю об
обработке германской, героической саги, как она представляется нам
в своих различных группах и разветвлениях, распределяясь по указанным
выше (гл. 2.) циклам. Космополитическое германское стремление и
влечение ко всему чужеземному обозначилось особенно ясно в усвоении ро-
мантических сюжетов Франции, но в то же время германская тоска по
родному указала на местные сокровища, которые в течение целых столетий
хранились в воспоминании народа и к которым образованные классы от-
носились презрительно или невнимательно.
Но вот, в конце XII и в начале XIII века сонм народных преданий
вдруг снова выдвинулся вперед и искусные поэты принялись обрабаты-
вать эту золотую руду. Необходимо допустить, что, наперекор романскому
вкусу высших сословий, германская героическая сага переходила в наро-
де из рода в род, преимущественно через посредство путешествующих
народных певцов, бесхитростные песни которых раздавались во славу
древних племенных королей и на базарах, и в харчевнях и постепенно
проникли также в рыцарские замки, где царил чужеземный дух. Исто-
рическим основанием этой народной эпики является эпоха переселения
народов, громадные перевороты которой неизгладимо врезались в па-
мять народа. Национальная героическая поэзия воздвиглась на этом ос-
новании, и центром ее является король гуннов Аттила или Этцель. Под
влиянием христианско-католической романтики неугомонная фантазия
народа и его певцов присоединила чудесный элемент к историческому
материалу древних преданий, и это побудило придворных поэтов охот-
но приняться за новые сюжеты. Они связывали в более обширные про-
изведения отдельные рапсодии искусных народных певцов и переклады-
вали их преимущественно в народный размер, в четырехстрочные
строфы, в которых каждая строка имеет от шести до семи повышений
и которые называются Нибелунгскими строфами.
Таким образом, народная эпика стала ясно отличаться от искусствен-
ной. Правда, дух последней в слишком значительной степени перешел в
первую. При всей своей доброй воле возделыватели древней героической
214
саги — имена их нам неизвестны — не вполне соответствовали своей ве-
ликой задаче и внесли в свои сюжеты слишком многое из направления,
манер и поэтического стиля того времени, когда господствовали влюблен-
ное в чужбину рыцарство и придворное поклонение любви. Они внесли
романтический элемент в народную героическую сагу и нарушили этим
ее народную чистоту и непосредственность. К счастью, эти мощные сюже-
ты с успехом противились пересоздающей руке придворных поэтов, и пер-
вобытные очертания все-таки просвечивали сквозь позднейшую затушев-
ку. Это побудило современную филологическую и эстетическую критику
применить к средне-верхне-германской народной эпике, особенно к
«Нибелунгам» и «Гудруне», тот же самый прием, который Вольф и его
последователи применили к гомеровским песням, — то есть разложить
эти величественные поэтические произведения на их первоначальные и по-
зднейшие, существенные и случайные, неподдельные и произвольно-
прибавленные составные части. Вся эта процедура, которая неизбежно
должна была впасть в произвольные толкования, была основана на
преувеличенном представлении о силе и мощности «творящего народного
духа», о таких эпических народных песнях, которым подобных нигде и
никогда не бывало, хотя об их несомненном существовании один
пустоголовый болтал вслед за другим. Конечно, «народ» выдумывает и
иногда прилагает, но он не творит и в крайнем случае может только
сложить рифмованную песенку Schnadahupferl. Только заучившиеся
теоретики могли набрести на мысль, будто какой-то отвлеченный народ
создал постепенно и, так сказать, во сне такие величественные
произведения искусства, каковы «Илиада» и «Одиссея», «Нибелунги» и
«Гудруна». Сначала в этих произведениях, вероятно, участвовало только
творчество истинных и даровитых поэтов, а последними завершителями
их были, без сомнения, поэты и художники, заслуживающие, несмотря на
свои промахи и ошибки, название первостепенных. В новейшее время этот
взгляд приобретал все больше и больше значения, и на основании
тщательных и обширных исследований допускают даже, относительно
«Нибелунгов», несомненное предположение, что это произведение в том
виде, в каком оно дошло до нас, создано Конрадом (?) фон
Кюренбергом, который известен также в качестве миннезингера.
Относительно формы и содержания самыми замечательными про-
изведениями народной эпики являются, бесспорно, «Песнь о Нибелун-
гах» и «Гудруна», и я не хочу наносить читателю обиду, думая, что
они неизвестны ему после превосходного переложения Симрока.
Основываясь на этом, я ничего не скажу о их содержании, а поговорю
только вкратце об этих произведениях, которые не без основания получи-
ли название германской «Одиссеи» и германской «Илиады». Бургундский,
215
нижнерейнский, гуннский и остготский циклы преданий (см. в гл. II) со-
единяются в «Песне о Нибелунгах» в героическую картину, с которой не
может сравниться по величественности ни одно из произведений средне-
вековой или новоевропейской литературы. Переделка на мифический
лад, которой подверглось при своем перенесении в Скандинавию преда-
ние о Зигфриде, обнаруживается довольно ярко, хотя и эпизодично,
в том, что вводится история юношеских сражений Зигфрида с дракона-
ми, великанами и карликами, далее — история клада Нибелунгов и валь-
кирии Брунгильды. Все произведение распадается на два больших отде-
ления, из которых первое кончается тем, что Гаген убивает Зигфрида,
а второе, начинаясь свадьбой Кримгильды с Этцелем, заканчивается ис-
полнением ей страшной мести. В этой второй части нам слышится звон
оружия переселения народов, чуется его дикая энергия, между тем как
в первой смягчающая рука придворного, пересоздавшего поэта, искуснее
умела справляться с сюжетом. Однако и здесь все, даже сама шутка, при-
нимает величественные, первобытно-дикие размеры: пусть всякий
припомнит только ночные сцены в брачном покое Брунгильды. Во второй
половине страшная мощность колоссального содержания до такой степени
подавляет переделывающего, что широкое и эпически спокойное течение
рассказа становится под конец драматически стремительным и несется та-
ким образом к катастрофе, которая производит полное и потрясающее
впечатление трагедии. Не такова «Гудруна», основанная на фризо-датско-
норманнском цикле преданий. После тяжелых бурь и упорной борьбы она
заканчивается веселым пиром трех свадеб. В этой героической песне со-
единены три части, вероятно, первоначально не связанные между собой.
Первая часть резко вдается в волшебную сферу британских преданий,
между тем как обе следующие основаны на очень древних германских
сказаниях. Третья часть — истинная хвалебная песня германской женс-
кой верности, и венец ее возлагается на девственное чело героини Гудру-
ны. Фоном этого произведения является море с его очаровательными
и страшными явлениями, и это придает ему своеобразную прелесть. Рез-
кость в обрисовке характеров у него общая с «Песнью о Нибелунгах».
Изображение семейных отношений, супружеской любви, женской верно-
сти, вассальной преданности и героизма показывает, что оба произведе-
ния имеют чисто германское содержание, и уже это одно, независимо от
их, бесспорно, высокого поэтического достоинства, упрочивает за ними
полное право называться германскими народными эпопеями.
Упадок, обнаружившийся в XIV веке в придворной героической по-
эзии, распространился и на народную. Но в XV веке еще раз вспыхну-
ло влечение к народным отечественным преданиям и подало повод к
разнообразным эпическим переделкам и сочинениям. Таким образом воз-
216
никла «героическая книга» (названная «малой», в противоположность
большой, состоящей из «Песни о Нибелунгах» и «Гудруны»), составленная
в 1472 году Каспаром фон дер Реен. Она состоит из двенадцати героичес-
ких песен, в числе которых самой замечательной является «большой розо-
вый цветник» (Grosse Rosengarten), заимствованный из бургундско-остгот-
ского цикла преданий. Главным лицом этой песни является монах Ильсан,
который со своим воинственным задором и со своими исполинскими шутками
превосходно характеризует эпоху переселения народов. Но как начиная
с XV века придворный эпос впал в прозу рыцарского романа, так же точно
и народная героическая песня вдалась в прозу народного романа. На место
пения, сказывания, слушания выступало все решительнее чтение, и тогда,
для удовлетворения этой возраставшей потребности, стали появляться
германские «народные книги», в которых многое заимствовано из древних
циклов придворных и национальных преданий и из новейших преданий
и которые все еще продолжают пользоваться его любовью, хотя они уже
в течение многих столетий рассказывают ему истории о Зигфриде, покры-
том роговой оболочкой, о герцоге Эрнесте, Тристане, Ланцелоте, Магелоне,
Мелузине, Фортунате, Геновефе, Гризельдисе, докторе Фаусте и так далее.
В истории средневековой лирики мы подметим подобные, если и не
совсем такие же ступени, как в истории средневекового эпоса. Она стала
процветать в одно время с придворной эпикой, получила от своего основ-
ного мотива любви (Minne) название «Миннезингерства» (Minnegesang)
и в период своего высшего процветания, еще более чем эпика, составляла
исключительную собственность дворянства. Ею занимался целый ряд
именитых принцев, занимался даже один император, Генрих VI, если
только можно с полной уверенностью приписать этому Гогенштауфену
прекрасную любовную песнь, которая начинается словами: «Я приветст-
вую песнью любимую». Первообразом любовных песен было провансаль-
ское песенное искусство, и его более изящные формы, строфы и рифмы
были внесены в первый раз в Германию, быть может, еще раньше 1190
года Генрихом фон Фельдеке, с которым мы уже познакомились как
с первым мастером придворной эпики. За ним следует длинный ряд ры-
царских лириков, превративших любовную песнь в существенную при-
надлежность придворной общественной жизни.
Главными предметами этой отрасли литературы были и остались про-
славление возлюбленной, изложение обязанностей любовного служения,
изображение придворных нравов и обращения, соответствующего дво-
рянскому сословию, кроме того, излияния религиозного чувства и любви
к природе. На такие мотивы запели Фридрих фон Гузен, Генрих фон
Руке, Генрих фон Морунген, Рейнмар старый, Отто фон Боденлаубе,
217
Ф. Ротбарт. «Вальтер фон де Фогельвейде»
Ульрих фон Зингенберг, Христиан фон Гамле, Готтфрид фон Нифен, Бур-
кгард фон Гогенфельс, Ульрих фон Винтерштеттен и др. Это женственно-неж-
ное, германски-сентиментальное пение, искреннее и задушевное, но при этом
однообразное и заключенное в узкие границы. Миннезингеры не заимствовали
в то же время у своих провансальских первообразов их мужественности, и мы
напрасно стали бы искать у них гордого чувства свободы, смелой оппозиции
трубадуров; напротив того — слишком часто приходится встречаться с отвра-
тительным пресмыканием перед властью и погоней за подачкой.
Однако литература любовных песен произвела одного художника
с более обширным кругозором, художника, который поистине заслужива-
ет уважения среди своих современников, господина Вальтера фон дер Фо-
гельвейде (из Тироля); уже Готтфрид
Страсбургский относился к нему с большой
похвалой. Вальтер принадлежит к самому
блистательному периоду швабской эпохи,
но дожил еще и до начала ее упадка,
потому что он вероятно умер вскоре после
1230 года. Мы знаем также, что у него были
сношения с тюрингенским ландграфом Гер-
маном, с австрийскими герцогами Фридри-
хом и Леопольдом, с Гогенштауфенами Фи-
липпом и Фридрихом II; дальнейших более
подробных сведений о его жизни мы не
имеем, и именно относительно его нам при-
ходится жалеть, что мы не в состоянии ука-
зать на материалы для биографий немец-
ких средневековых поэтов, тогда как
французы, напро-
тив того, знают
1 историю своих тру-
бадуров. Собрание
песен Вальтера
чрезвычайно богато.
Предметами его
произведений
являются не только
любовь и служение
женщинам,— он,
кроме того , затра-
гивает и многие
218
стороны современного ему общества. И он поклоняется любви и поет жен-
щинам самые прелестные песни. «Как очаровательны и обаятельны чис-
тые женщины! — восклицает он. — Такой прелести мы еще никогда не
видывали ни в небесах, ни на земле. Розы и лилии, которые прогляды-
вают сквозь свежую траву и покрыты майской росой, ничто в сравнении
с прелестными женщинами. Глядишь на них — и мрачность исчезает.
Всякая тоска пропадает сейчас же, как только очаровательно и любов-
но улыбнется ее сладкий пунцовый рот». Но после таких эротических
звуков мы слышим от него и речь мужественного мыслителя, проница-
тельного патриота. Он изливает свою скорбь о бедствиях Германии после
смерти Генриха VI, проклинает гнусные происки поповщины во время
крестового похода Фридриха II, называет папу вторым Иудой, клеймит
предательство и разврат духовенства так же сильно и резко, как Пейр
Кардинал, сетует на упадок германской нравственности, чести й цело-
мудрия, призывает юношество к бодрости и обращается подчас к влас-
тителям со свободным словом. Лучшим памятником ему и его отечеству
послужит то стихотворение, в котором он говорит, прославляя
Германию: «Видел я многие страны и везде присматривался к лучшим
людям, но германские нравы стоят выше всех. Мужчины в Германии
хорошо воспитаны, женщины — просто настоящие ангелы. Кто любит
чистую добродетель и любовь и ищет их — тот пусть приходит в нашу
землю, потому что тут еще есть и то, и другое».
Последующие любовные песни вдались, с одной стороны, в вычурность
и преувеличения, которые доведены до неприятной крайности Ульрихом
фон Лихтенштейном в его «служении женщинам», с другой же стороны,
они ударились в шутовской тон пародий, и таковы были те песни, которые
затянули швейцарцы Штейнмар и Гадлауб; но эта особенность еще резче
проявилась в песнях баварско-австрийских поэтов Тангузера и Нитгарта.
Последний является полнейшим представителем противоположности между
крестьянски-веселым наслаждением жизнью и великолепной
изнеженностью и извращенностью рыцарства, которое мы изобразили
в похождениях нашего немецкого Дон-Кихота в предыдущей главе. Мы
увидим впоследствии (см. гл. 9), что еще в блистательный период средних
веков полная обеспеченность, даже излишества, давали возможность
крестьянскому населению прекрасной, плодоносной Австрии по-своему
наслаждаться жизнью. Нитгарт сделался поэтом этого ленивого и сытого
крестьянского существования. Шутки, которые он проделывал над
крестьянином Энгельмаром и его работниками, служат во многих местах
темой его песен. Он весело рассказывает, что «ze hant do wart der
hoppeldei gesprungen», и в высшей степени комично, когда он, например,
219
в своем стихотворении «Вемплинк» (der Wemplink) выводит веселую,
бойкую крестьянскую девушку, обращается к ней по-рыцарски, как
к «величественной особе» (die Hehre), и описывает грубо-циничное поло-
жение натянутым и высокопарным слогом миннезингерских приличий13.
Третьим направлением средне-верхне-германской лирики было дидакти-
ческое, которое уже сильно слышится в песнях Вальтера; к концу же XIII
века, она в руках Конрада Вюрцбургского, Рейнмара Цветерского, док-
тора Генриха фон Мейсена, прозванного хвалителем женщин, и других
превратилась в правильную эпистолярику, которая преимущественно изо-
щрялась в натянутых загадках. К циклу этой поэзии изречений относится
стихотворение, написанное на поэтический поединок, вложенное в уста
сказочному Клингзору и Генриху фон Офтердинген, Вольфраму и Валь-
теру, и связанное с вышеупомянутым сказанием о поединке певцов в Варт-
бурге. В то время до такой степени распространилась мода выражать друг
перед другом бессмыслицы или действительно разумное содержание
с придворной, ученой изысканностью в форме стихотворных изречений,
что ее требованиям поддался даже пролетарий, честный кузнец Бартель
Регенбоген, который пустился в веселую, далеко не лишенную содержа-
ния гномическую борьбу со своими современниками. Среди всей чепухи
иногда случается найти в поэзии изречений блестящее золотое зерно. Так,
например, Рейнмар фон Цветер говорит о браке следующее: «Когда мне
приходится встречать одно сердце, одно тело, один рот, один дух, одну
верность и одну любовь, когда исчезает страх и пропадает стыд, и двое
совершенно превращаются в одно, когда любовь соединяется с любовью,—
тогда, я думаю, ни серебро, ни золото, ни драгоценные камни не в
состоянии затмить своим блеском той радости, которую дает взгляд ясных
глаз. Там где два сердца, связанные любовью, находятся под одним оде-
ялом и прижимаются одно к другому, — там и есть жилище счастья». От
отдельных изречений эта творческая деятельность возвысилась потом до
создания более обширных дидактических произведений, которые, по-
учая, предостерегая и карая, выводят перед нашими глазами всевозмож-
ные стороны средневековой жизни. К таким поучительным стихотворе-
ниям XIII века, вооружавшимся против усилившейся придворной лжи
и испорченности нравов, принадлежат «Французский гость» Томазина
Церклара, «Скромность» Фрейданка, которого не без некоторого основа-
ния принимали за Вальтера, потом «Скакун» Гуго фон Тримберга,
и наконец, собрание изречений, которое дошло до нас под названием
Winsbecke и Winsbeckin и чрезвычайно замечательно уже потому, что здесь
рыцарское уважение к женщинам еще раз проявляется во всей своей иде-
альной красоте. «Сын, если ты хочешь украсить свое тело, — говорит
220_____________________________________________________________
в одном месте Винсбеке, — так, чтобы оно не терпело никакого вреда, то
люби и почитай хороших женщин! Они добродетельно прогоняют всякие
заботы. Они — тот превосходный ствол, от которого мы все родились. Тот
не имеет добрых нравов и истинной стыдливости, кто не ценит этого
в них; будь у него хоть разум Соломона, его все-таки следовало бы при-
числить к глупцам». Не есть ли это разумное предвосхищение слов Гете:
«Если хочешь знать, что хорошо и прилично, спроси об этом честную
женщину». Дидактика имела во всякое время самой близкой своей союз-
ницей басню, которая сперва являлась в германской литературе разновид-
ностью так называемой «притчи» (Bispel).
Притчами назывались всевозможные шутки, новеллы, сказки о жи-
вотных, и эту пеструю смесь можно найти в книге Веревочника
(Stricker), изданной им под заглавием «Мир» в 1230 году. Бернский
доминиканец Ульрих Б онер первый придал басне самостоятельную
форму (около 1324 — 1349 годов), и в его баснях под общим заглавием
«Драгоценный камень» привлекательно выражена самая трезвая житей-
ская мудрость. Несмотря на добросовестные усилия отдельных поэтов,
таких как Гуго фон Монфорт и Освальд фон Волькенштейн, старав-
шихся поддержать прежний тон любовного песнопения, оно в конце XIV
и в течение XV века сходило все более и более на степень грубого
нищенского и площадного пения, или же, в руках Мускатблюта
(Muskatblut) и Розенблюта (Rosenblut), протрезвилось и перешло в мещан-
ское мастерское пение, о котором придется говорить ниже как о главном
проявлении городской цивилизации.
Здесь нам будет тем удобнее закончить эту главу, что во второй кни-
ге, где нам придется рассмотреть литературу XV века в ее общей связи,
мы опять должны будем возвращаться к отдельным чертам ее. Но мы счи-
таем удобным прибавить к нашему, быть может, несколько тяжеловато-
му изложению истории литературы легкую зарисовку, благодаря которой
наша книга выиграет, вероятно, в глазах наших читательниц. Мы обри-
суем в кратких словах тот идеал женской красоты, который не раз изо-
бражали поэты рыцарски-романтического общества. Чтобы считаться кра-
сивой, тогдашняя женщина должна была быть среднего роста, стройная
и гибкая. Пропорциональность и округлость форм были необходимым ус-
ловием, кроме того, требовалась еще нежная полнота бедер; ноги долж-
ны были быть прямы, малы и с высоким подъемом, руки должны были
быть белы и крепки, пальцы — длинны и гладки, шея — стройна,
грудь — пластично-крепка и округла, но не слишком полна. Щеки розо-
вого и белого лица должны были рдеть как окропленные росой розы. Рот
должен был быть мал, правильно очерчен и со свежим дыханием, а белые
221
зубы должны были блестеть из-за
пухлых, румяных губ как
«горностай из пурпура». Круглый
подбородок с продолговатой,
белой ямочкой должен был
возвышать еще прелесть рта. Из
широкого расстояния между
глазами должен был спускаться
прямой, не слишком длинный и не
слишком короткий, не острый и
не тупой нос. Очень нравились
узкие, длинные, мало выгнутые
брови, и цвет их должен был
несколько отличаться от цвета
волос. Сами глаза должны были
быть ясны, чисты, проникнуты вы-
ражением сердечности. Предпочи-
тался голубой цвет; потом неопре-
деленный, изменчивый цвет глаз,
которым отличаются некоторые
породы птиц, был еще более лю-
бим. Наконец, вокруг белоснежно-
го лба с тонкими, просвечивающи-
Л. Хелтерих.
«Женская одежда 15 века»
ми жилками должны были виться кольцами белокурые волосы с
золотистым оттенком, и это требование особенно настоятельно предъявля-
лось придворными ценителями женской красоты.
222
Глава
VII
ЦЕРКОВЬ. НАУКА,
ИСКУССТВО И ТЕАТР
Церковная жизнь. — Нравы духовенства. — Его доходы. — Поклонение
мощам и торговля ими. — Празднества шутов и ослов. — Путешествия
бичующихся и убийства евреев. — Оппозиционные движения. — Моралисты
и мистики. — Инквизиция. — Противоречия времени. — Схоластика. —
Университеты. — Ученые занятия. — Искусство. — Строительные
хижины. — Характер германской («готической») архитектуры. —
Архитектор и живописец. — Германские соборы. — Музыка. —
Церковный театр в самом своем начале. — Мистерии и нравоучения.
одном из своих гениальнейших
юношеских произведений, в отрывочном стихотворении о Вечном жиде,
Гете приводит на землю Основателя христианства через три тысячи лет
после его смерти для того, чтобы он увидел, что вышло из той религии,
которую он проповедовал. Он находит достаточно поводов к удивлению
и огорчению и никак не в состоянии узнать своего дела. Но Ему вовсе не
нужно было выжидать так долго этого разложения. Средние века дела-
ли все, что могли, чтобы заставить забыть первоначальный спиритуалист-
ский характер христианской религии. Самый грязный материализм
шумно ворвался в церковь и водворил в ней господство неимоверных
скандалов. Мы не станем следить здесь за ними шаг за шагом, а удоволь-
ствуемся тем, что приведем только несколько характерных черт.
Так как высшее духовенство, само принадлежавшее к рыцарски-роман-
тическому обществу, соперничало с ним в наслаждении жизнью, легкомыс-
лии и безнравственности, то его поведение служило примером и для низ-
шего духовенства, которое в Германии, как и везде, заражало низшие слои
народа гнусностью своих понятий и поступков. До какой степени пример
высших должен был поощрять низших к пороку, это видно из того, что
в 1273 году Люттихский епископ осмелился хвастать своим развратом
публично, за обедом. Мужские монастыри превратились постепенно
в истинные притоны пороков. Женские монастыри усердно подража-
ли им в этом. Таков был, например, монастырь Гнаденцель в
швабских Альпах, и многие женские монастыри Швабии возбудили
223
Ф. Кнаб. «Монастырский двор»
в XV веке величайший соблазн своими бесстыдными подвигами. Когда
в то же время (в 1484 году) беспутство в монастыре Зефлингене, близ
Ульма, стало вопиющим и когда епископ был вынужден нарядить след-
ствие, то комиссару, на которого оно было возложено, пришлось довес-
ти до сведения папы, что он нашел в кельях «Христовых невест» любов-
ные письма весьма нецеломудренного содержания, подложные ключи,
роскошные светские одежды и что большинство монахинь беременны.
Очень дурным поведением отличались также и духовные рыцарские
ордены, воинственное монашество, которое, по идее своей, должно было
являться представителем идеала рыцарства. Что, например, должно было
происходить при дворах магистров тевтонского ордена, ясно видно из так
называемых карательных актов Мариенбургского орденского дома, в ко-
торых слишком часто говорится о систематическом искушении женщин
и девиц духовными рыцарями, об изнасиловании двенадцати-и девятилет-
них девочек, о таком скотстве, которое делало необходимым удаление все-
возможных самок из орденского дома.
Лучшие из пап не переставали громить распущенность нравов духо-
венства, что, однако, по большей части ни к чему не вело. Каково было
поведение духовенства в других отношениях — это видно из бесчислен-
ных предписаний курии и епископов, которыми духовным лицам запре-
щалось закладывать в кабаках церковную утварь, присутствовать при
распутных плясках, отпускать во время кутежей непристойные шутки
и устраивать гнусные маскарады, вызывать кого бы то ни было на поеди-
нок, подходить к алтарю только что встав с ложа своих наложниц, учи-
нять попойки тотчас же после обедни и так далее.
224
Средства к роскошной жизни в изобилии стекались в руки духовен-
ства. Кроме необозримых поземельных владений, пожертвованных рели-
гиозным энтузиазмом духовным учреждениям, кроме десятины, которая
стала приносить огромный доход со времени возвышения сельского бла-
госостояния, огромной статьей дохода были пошлины за отдельные цер-
ковные требы, приносившие неиссякаемую прибыль низшему духовенству,
между тем как для высшего их заменяла симония, то есть продажа духов-
ных должностей; часто при самом папском дворе происходила самая
оживленная торговля. К этому присоединялось еще барышничество ин-
дульгенциями и реликвиями. Последнее пускалось в ход с истинно ко
лоссальным бесстыдством и превратило почитание ложносвященных тел (че-
ловеческих скелетов, которых убирали самыми драгоценными украшени-
ями — парчой, золотом, драгоценными камнями и выставляли в таком виде
на алтари) в существенную отрасль культа. Когда узнаешь, с какой
жадностью средневековые люди, не обращавшие внимания на самый на-
глый и откровенный обман, стремились к созерцанию и обладанию костьми
и лоскутами платья, которое доставалось из лавки первого встречного
ветошника, когда узнаешь, какие суммы тратились на всю эту дрянь, как
даже беднейший отказывал себе в самом необходимом, чтобы приобрести
малейший лоскуток или кусочек этого добра, — тогда невольно приходишь
к мысли, что имеешь дело с существами, лишенными разума.
К торговле реликвиями присоединялся еще один прибыльный для ду-
ховенства промысел, именно так называемое показывание святыни, то есть
публичное выставление особенно чтимых реликвий, которое производи-
лось в известные праздники, заканчивавшиеся обыкновенно самым шум-
ным, ярмарочным кутежом. В средние века церковь обнаруживала вообще
самую широкую терпимость относительно «плоти», проклятой ее догмата-
ми, и по временам старалась примирить народ с тяготевшим над ним игом
мрачного суеверия, потворствуя самому сильному мирскому разгулу или,
по меньшей мере, закрывая на него глаза. Таким образом и объясняется
существование так называемого ослиного или дурацкого празднества, этой
грубой пародии, этого кощунства над католическим богослужением, кощун-
ства, которое является такой резкой характерной чертой в области истории
средневековых нравов и средневековой религии, что здесь необходимо
вкратце упомянуть о нем.
В то самое время, когда римляне справляли свои сатурналии, за-
падная церковь праздновала Рождество Христово, и в это празднество
перешли языческие увеселения. Сначала духовенству пришло на ум
оживить христианское празднование святок введением шутовского
подражания языческому богослужению. Но когда впоследствии
225
язычество более изгладилось из народной памяти, и когда, по этому
случаю, осмеяние языческих религиозных обрядов утратило свою
прелесть, это шутовство было необдуманно перенесено на христианские
обряды. Избирался так называемый шутовской епископ, который служил
со своими шутовскими дьяконами потешную шутовскую обедню, во время
которой все действующие лица этой католическо-христианской оргии
плясали по церкви в самых неприличных нарядах, пели разгульные
песни, бросали в кадильницы старую кожу, ели, пили вино и играли
в кости на ступенях главного престола. То же самое происходило и при
празднике осла; этот праздник состоял в том, что, в воспоминание
о моисеевском рассказе об ослице Валаама, осла наряжали в платья ду-
ховных лиц и клир вводил его вслед за собой в церковь, которая тогда
оглашалась самыми необузданными кликами. Поклонники средних веков
принимают подобные сцены за проявление средневековой наивности. Ум,
незараженный предвзятыми идеями, увидит в этом только грубую
попытку сбросить, хотя бы на несколько мгновений, оковы отупляюще-
го рабства. Надо однако заметить, что скандалы праздников шута и осла
были гораздо сильнее во Франции, чем в Германии. Только из
прирейнских городов до нас дошли совершенно достоверные сведения
о том, что, подобно многим другим, и эта французская мода встретила на
германской почве обезьянье подражание.
Изъявления раскаяния и отчаяния, которые мы видим с другой сто-
роны, были едва ли не отвратительнее подобных карикатур на религию.
Невообразимая грубость религиозных представлений и соединенная с ней
распущенность нравов, которая вызывала перед людьми грозный призрак
страшного суда и адских мучений, возвели умерщвление плоти посредст-
вом бичевания в степень любимого и самого распространенного искупления
грехов, которое преимущественно было пущено в ход нищенствующими
орденами. Сначала оно в обширных размерах вошло в употребление в
Италии, где в 1260 году появились длинные шествия кающихся: обнажив-
шись по пояс, закутав головы и распевая псалмы покаяния, они шество-
вали, бичуя себя до крови. Начало этого самоистязания, начало шествий
бичующихся можно наверное отнести к упомянутому 1260 году, так как
все это явление в его совокупности смело можно приписать умершему в
1231 году св. Антонию Падуанскому. В то время, когда, вследствие
борьбы между императором и папой, Италия превратилась в пустыню,
когда страшный упадок всех общественных и нравственных отношений
способствовал мечтательно-религиозному возбуждению, когда, наконец,
после побед Манфреда и гибеллинов, гвельфская папская партия с увлече-
нием поддалась новому импульсу, — тогда из гвельфского города Перуджии
226_______________________________________________________________
послышался призыв к покаянию и ко всеобщему шествию бичующихся, и ита-
льянские земли были быстро охвачены мрачным энтузиазмом диких аскетов.
В более трезвой Германии эта психическая язва распространилась
только тогда, когда между 1348 и 1350 годами умы были смущены страш-
ной физической заразой, которая известна под названием «черной смер-
ти» или «великого мора» (der grosse Sterbent). Насколько огромно было
опустошение, произведенное черной смертью, — об этом можно составить
себе приблизительное представление из того факта, что, когда, по прекра-
щении заразы, минориты стали считать своих мертвецов, они насчитали
не меньше 124 434; а это в то же время служит самым очевидным дока-
зательством, до какой степени тогдашняя Европа была переполнена
монахами всех цветов. Частью в одно время с шествиями бичующихся,
частью в следующем столетии в Юго-Западной Германии свирепствовала
экстатическая плясовая эпидемия, и одержимые ею, обнажившись
неприличным образом, бегали по улицам городов и изгибались в
судорогах боли и сладострастия.
Чума и фанатизм, возбужденный шествиями бичующихся до необуз-
данной дикости, послужили также поводом к возобновлению резни евре-
ев, которая была начата уже в VI веке чернью Рима и Равенны. Страш-
ное брожение, возбужденное крестовыми походами, подало в Германии
первый сигнал к поголовным убийствам евреев. «Тогда оправдалось то
проклятие, которое они сами наложили на себя в великую страстную пят-
ницу и о котором читают в страстях Господних: «Да будь кровь его на нас
и на детях наших». Так выражается лимбургская хроника в том месте, где
она рассказывает об убийствах евреев в XIV веке. Через всю историю стра-
даний евреев в средние века проходит как красная нить сознание этого
проклятия, — только сознают его не евреи, а христиане.
Действительно, не надо упускать из виду, что средневековой христи-
анин считал не только своим правом, но даже своей обязанностью выме-
щать страдания своего искупителя на евреях, потомках Его преследова-
телей. Несмотря на все варварство, на всю ограниченность такого пред-
ставления об отношениях христианина к иудею, оно все-таки было
сравнительно благородным, потому что происходило из идеального источ-
ника. Самое же пошлое представление видело в евреях только богатых
людей — многообещающий предмет эксплуатации и грабежа.
Правда, что религиозный предрассудок и охота к поживе зачастую
шли рука об руку; но правда, точно так же и то, что положение евреев
неминуемо должно было возбуждать ненависть и грабительство. Евреи
жили как чужие среди других народов и с фанатической строгостью под-
держивали ту границу, которая отделяла их национальность от других.
227
Везде, где только было возможно, они выказывали явное презрение
к христианству, и это легко объяснить тем, что, при их непоколебимо мо-
нотеистическом и спиритуалистическом понятии о божестве, им должны
были казаться отвратительными и христианский догмат, и христианский
культ с его почитанием святых, с его поклонением иконам и мощам.
К этому религиозному отчуждению присоединялось и общественное.
Еврей не смел быть ни землевладельцем, ни ремесленником. Он
вынужден был ограничиваться торговлей и денежными оборотами.
Торговый дух евреев был неизменно соединен с духом ростовщичества.
Для еврея христианин был не более, чем «гой» («Goi»), эксплуатировать
которого было даже религиозной заслугой. Христианин — будь он князь,
рыцарь или мещанин — нуждался в деньгах, накопленных в еврейских
улицах; еврей давал взаймы и брал по 25 и 50 процентов. Он был пиявкой
средневекового общества. Но когда ему удавалось насосаться досыта, на
него сыпали смертоносную соль жестокого гонения.
Из всех указанных причин смотался клубок ненависти, которая пове-
ла к свирепым насилиям против евреев. Первые, значительные преследо-
вания совпадают, как уже сказано, со временем первых крестовых похо-
дов. В то время могучая мысль взволновала христианство в самой сокро-
венной глубине его, и потому было совершенно естественно, что при этом
случае вышли наружу самые осадки страстей. Крестоносцы избивали евреев
целыми толпами, особенно в прирейнских городах. В XIII веке, когда уже
выдохлось усердие к крестовым походам, благодаря которому евреев
уничтожали вообще в качестве «врагов Господа нашего Иисуса Христа»,
христианская ненависть изобрела частные обвинения. В 1287 году в Берне
евреев обвинили в том, что они искололи до смерти булавками маленького
мальчика, потому что им необходима кровь христианских младенцев для
их религиозных обрядов. Пытка создала виновных и началось страшное
гонение. С тех пор жестокая народная молва стала повсеместно упорно
придерживаться этого обвинения. Так же жадно чернь ухватилась и за
другое обвинение, будто евреи для той же цели оскверняют освященные
дары, которые они прокалывают и разрезают так, что «из них течет кровь».
В 1298 году дворянин фон Риндфлейш собрал во Франконии «великую
рать» и убил в Вюрцбурге и Нюрнберге до 100 000 (?) евреев за то, «что
они производили великое зло над телом Господа нашего».
Страшная зараза, свирепствовавшая в Европе в XIV веке и сразившая
сотни тысяч людей, послужила поводом к новым, страшным бедствиям,
обрушившимся на евреев. Когда читаешь в тогдашних летописях описание
физических опустошений и нравственного впечатления той чумы, тогда
становится понятно, что народы ощупью искали какого-нибудь средства
228
дать исход своему томительному страху. Среди этого смятения от страха,
бедствий и мрачных фантазий в человеке пробудился дикий зверь. Нечто
подобное произошло даже в нашем веке при первом появлении холеры.
При взвешивании причины и действия массы всегда оказываются
склонными хвататься за самое ближайшее, будь это хоть самое нелепое,
даже невозможное, и таким-то образом возник бессмысленный миф
о «производителях заразы» и «отравителях колодцев», во имя которого
тысячи и тысячи безвинных людей были зарезаны своими ближними.
«Никто, — говорит лимбургская хроника, — не знал причины этой
смертности; тогда на евреев пало подозрение, что они отравляли колод-
цы». Лозунг был дан — и толпа везде с остервенением стала набрасы-
ваться на мнимых отравителей колодцев.
Конечно, еще до конца столетия мыслящие люди доказали, что это
пустой бред воображения. Честный Яков Твингер фон Кенигсгофен, пи-
савший в 1386 году свою эльзасскую и страсбургскую хронику, говорит:
«Во время великого мора евреи подверглись во всех странах клевете и
гонению; говорили, что они произвели мор ядом, который они будто бы
бросали в воду и колодцы, и за это евреев жгли, начиная от моря и до
германской земли, кроме Авиньона, где покровительствовал им папа». По-
следнее обстоятельство тоже важно для характеристики этого явления.
Стало быть, папская курия была против бессмысленного гонения на ев-
реев, но ожесточение народа достигло уже такой высокой степени, что
(само собой разумеется, в половине XIV века!) папское охранное слово
имело какое-нибудь значение для евреев только внутри стен папской ре-
зиденции. Впрочем, не только во времена Кенигсгофена выделялись от-
дельные разумные личности, которые смотрели трезвыми глазами на пре-
следования евреев. Когда идет речь о резне евреев, происходившей в то
время на германской почве, необходимо упомянуть о честном Петре
Шварбере, страсбургском бургомистре, который пускал в ход всю свою
энергию и популярность, чтобы спасти страсбургских евреев. Но все было
напрасно! «Отравители колодцев» должны были гореть, и при этом слу-
чае, как и при многих других, чувствуешь, какую печальную истину
Шиллер высказал в своих строках: «Что такое большинство? Большинство
есть безумие! Разум был всегда только у немногих»! Если бы мы сами не жили
во время стучащих духов и пророчествующих столов, мы нашли бы неверо-
ятным то легковерие, с которым люди относились в половине XIV века и еще
позднее к отравлению колодцев евреями. Таким образом, я встречаю, что в
городе Ротенбурге при Таубере в течение целых столетий ежегодно 27 августа
происходит великое народное празднество, так называемое празднество
братства пастушества, в память избавления города от еврейского отравления.
229
«Довольно глупый в других отношениях» пастух объявил магистрату, что
он видел, как несколько евреев отравляли колодезь Гертрих близ
верхних висельных ворот, и что он, этот «глупый» пастух, подслушал
заклинание на еврейском языке, произнесенное благородными раввина-
ми и относящееся к отравлению колодца. После этого показания жителям
города было запрещено брать воду из того колодца, а евреи, жившие
в Ротенбурге и его окрестностях, подверглись жестокому гонению.
«Многие были изрублены, многие обратились в бегство, многие были бро-
шены в темницу и получили заслуженное вознаграждение, и наконец,
в 1393 году последние были все до одного сожжены и город очищен от
евреев». Все города по Рейну, в Швейцарии и далеко внутрь Средней
и Северной Германии дымились в 1348—1350 годах от огромных костров,
потому что каждый хотел устроить у себя сожжение евреев. «В Базеле, —
рассказывает хроникер Вурстизен, — в 1348 году после святок евреев
согнали на берег Рейна в деревянный домик и безжалостно задушили
дымом». В летописи города Фрейбурга в Брейсгау говорится: «В год,
который считается от Рождества Господня тысяча триста сорок девятым,
в последнюю пятницу перед Успением Пресвятой Богородицы, были со-
жжены все евреи, что были в городе Фрейбурге, и в том числе дети и бе-
ременные женщины». В тот же год в Страсбурге сожгли до 2000 евре-
ев на деревянном эшафодаже, устроенном на кладбище, и страсбургский
хроникер, рассказывающий это, прибавляет: «Таким образом евреев
жгли во всех городах на Рейне».
Основательный и методичный в добром и в злом, немец отдается так-
же с основательностью и методичностью всякой нелепости, к которой он
раз воспламенится. Это положение подтвердится впоследствии, когда мы
будем говорить о процессах ведьм, точно так же, как оно подтверждает-
ся теперь сожжением евреев. Совершенно естественно, что исполнение
было точно такое же варварское, как и сама идея. Что единственными
доказательствами виновности евреев были в большинстве случаев выз
ванные пытками признания не только во всех возможных, но даже и в
невозможных преступлениях, — это доказывается многочисленными
процедурами; то же самое повторяется и в процессах ведьм.
В 1401 году в Шаффгаузене свирепствовало преследование евреев.
Очевидец рассказывает нам, каким образом производился при этом «му-
чительный допрос». Пытали, например, трех евреев, Лембли, Матиса
и Гирша, «так, что их пришлось везти к костру на телеге; им вскрывали
икры и вливали в раны горячую смолу, потом заживляли эти места и по-
том снова разрезали, и, кроме того, им еще жгли подошвы внизу так, что
голая кость была видна, а раны не были перевязаны, и один из измученных
230
сказал: я не знаю, в чем я признался, потому что при таких мучениях я бы
сказал, что Бог не Бог; а потом он еще сказал, что идя на смерть, он не знает,
за что умирает и не заслужил смерти».
Никогда, быть может, с тех пор, как мир стоит, люди не противопо-
ставляли с большим героизмом пассивного сопротивления безумным же-
стокостям своих братьев, как то делали евреи во время великого гонения
XIV века. Они не унижались до того, чтобы спасти достояние, семейст-
во и жизнь посредством отречения, и вероятно, найдется только незначи-
тельное число исключений. В Констанце в 1349 году один евреев окрес-
тился со страха; но вслед за тем им овладело такое жгучее раскаяние и
такой стыд, что он заперся с семьей в свой дом, поджег его и, взывая из
пламени, что он хочет умереть евреем, принес таким образом свое семей-
ство и себя в искупительную жертву Богу Адонаи Шаддаи. В Страсбур-
ге выводили еврейских матерей к кострам, на которых горели их мужья,
и хотели отнять у них детей, чтобы окрестить их, но они прижимали ма-
люток к груди и вместе с ними бросались в огонь. В то время происхо-
дили такие дела отчаяния, от которых надрывается сердце даже теперь,
по прошествии многих столетий. Ввиду грозных событий в Эслингене все
тамошнее еврейское население собралось в синагогу, подожгло ее и доб-
ровольно умерло в огне. То же самое произошло в Шпейере и Вормсе.
В Эрфурте евреи заперлись в своих улицах, подожгли все дома и таким
образом погибли в числе почти 6000 человек обоего пола и всех возрас-
тов. Но довольно говорить об этих ужасных сценах! Основной причиной
резни евреев был, без сомнения, религиозный фанатизм, но к этому при
соединялась также и жадность христиан, которым хотелось завладеть
деньгами и векселями евреев. «Что было тоже отравой, которая убивала
евреев», — говорит честный Твингер.
Время, о котором мы говорим, должно было быть беспримерно
ужасным. Германия, вероятно, вздохнула свободнее, освободившись
от ужасов черной смерти, сожжения евреев и шествий бичующихся.
В лимбургской хронике так и значится: «После этого (1350), когда
настал конец мору, шествиям бичующихся и резне евреев, мир начал
новую жизнь и снова повеселел».
Средневековая церковь была верна правилу: жить и давать жить. Ее
нравственная дисциплина была достаточно снисходительна. Но совершен-
но иначе она держала себя в области догматов. Она поступала неумоли-
мо строго со всем, что могло угрожать какой бы то ни было опасностью
зданию ее догматического учения, ее опеке над умами и, вслед-
ствие этого, ее светским владениям и ее влиянию. Но так как
она в одинаковой степени вызывала на бой и разум, и нравственность, то
231
еретические движения неизбежно должны были проявиться немедленно
после победы над той беспредельной, тупоумной доверчивостью, которая
тяготела над европейским обществом до XI века. Относительно ереси
и сектанства мы, во всяком случае, могли бы заглянуть в первые времена
христианства, потому что ересь так же стара, как и православие; но эти
древние отклонения от церковного учения лежат совершенно вне круга
наших наблюдений. Начиная с XI века стали появляться преимуществен-
но в Южной Франции и в Верхней Италии еретические учения, которые
восставали не столько против самого догмата, сколько против папской
власти, церковных злоупотреблений, нравственного падения духовенства,
и требовали введения в церковь и в жизнь начал, более соответствующих
Новому Завету. Вот к чему стремились вальденсы, названные по имени
своего первого учителя Петра Вальдуса, проповедовавшего в 1160 году
в Лионе; к тому же впоследствии стремились альбигойцы (названные так
от местности Альби в Южной Франции), против которых Иннокентий III
совершил с возмутительным успехом крестовый поход; катары и патарены
— в Ломбардии. Другие секты шли дальше, подобно появившимся в пер-
вый раз в Верхней Италии, потом в Нидерландах и в Германии, бегар-
дам и бегу инам, которые в деле религии доходили до границ пантеизма,
в общественном же отношении объявляли истинно христианским инсти-
тутом общинное владение имуществами и, кроме того, впадали в грубую
безнравственность, утверждая, что не следует бороться с чувственными
влечениями, так как они идут от Бога.
Таким образом коммунизм, это пугало нашего времени, был уже
вызван в средние века, и тогда тоже уже являлись там и сям смелые
умы, которые нападали не только на внешнюю сторону церковного
здания, но старались подрывать его в самом его фундаменте.
Парижский богослов Симоп де Турнэ высказал, что христианский
догмат не в состоянии устоять против разума, и обнародовал «Слово
о трех обманщиках», которое Григорий IX приписал императору
Фридриху II и которое впоследствии было развито подробнее в XVI веке
в книге «De tribus impostoribus». В Германии менее сильна была
оппозиция против самого принципа догмата, но на клириков,
напротив того, сыпались, как мы уже не раз имели случай заметить,
заостренные стрелы. Но надо отдать справедливость германскому
средневековому духовенству: несмотря на его всеобщую развращен-
ность, из среды его там и сям выделялся человек, который соединял
самый мощный дар слова с глубоко религиозным чувством и самой
честной волей. Таков был великий проповедник нравственности Бер-
тольд Регенсбургский (умер в 1272 году), который не только трогал
232
сердца грубых преступников, но также мужественно вооружался
против торговли индульгенциями и других церковных бесчестий.
О глубокой внутренней переработке христианских мистерий герман-
скими умами свидетельствует целый ряд германских мистиков, который
начинается в начале XIII века с доминиканского провинциала города
Кельна, Эккарта, говорящего о себе, «что его чувство божеской близос-
ти и святая пламенность любви стоят в изнеможении перед бездной гре-
ховных вожделений и богохульства»; лучшими украшениями этого ряда
были Иоганн Таулер (в 1361 году) и Генрих Сузо (в 1365 году). Первый —
«миннезингер в области прозы» — оказал, подобно Бертольду, огромную
услугу выработке прозаического слога, глубоко и сильно потрясал сердца
своими проповедями, проникнутыми демократическими тенденциями;
второй мог соперничать силой отвлечения с индийским факиром
и противопоставлял бессодержательной внешности церковной жизни рели-
гиозный восторг, исходящий из сердца и доходящий до опьянения. Самым
крупным представителем германско-нидерландской мистики можно назвать
Фому Кемпийского (в 1471 году), которому приписывается книга
«Подражание Христу», выдержавшая несметное число изданий; эта ми-
стика действовала, бесспорно, в реформаторском духе, потому что, в про-
тивоположность напускному церковному святошеству, она провозглаша-
ла внутреннее освящение человека и требовала его. Однако необходимо
выставить также и обратную сторону, необходимо заметить, что она много
раз впадала в противоположную крайность, силясь превратить человека
в бессмысленный, невежественный, бесстрастный, прозябающий как рас-
тение сосуд так называемой воли божьей.
Распря империи с папством при Гогенштауфенах должна была почти
неизбежно дать в Германии простор оппозиционным движениям, и люди
смелые охотно воспользовались ею, чтобы обнаружить свое озлобление
против Рима и клира. Мы видели выше, что превосходный Вальтер фон
дер Фогельвейде называл папу вторым Иудой и клеймил поповские
пороки. Его взгляд, его негодование были не одиночным явлением —
многие думали точно так же. Горячо приняв сторону Фридриха II, зна-
чительная часть Швебиш-Галльского мещанства объявила папу ерети-
ком, а клир — лишенным всякого уважения за его испорченность.
Вообще городская свобода мысли часто давала забывавшемуся духо-
венству тяжелые уроки. Еще утешительнее то, что во многих местах
и среди германского крестьянства проявлялось живое противодейст
вие излишним претензиям церкви. Швицские земледельцы не позво-
лили Эйнзидельскому аббату водить себя за нос, аппенцельские па-
стухи освободились после славной борьбы за свободу от ига аббата
233
Сен-Галленского. Это происходило в Альпах в XIII веке и в начале XV,
и приблизительно в это время (начиная с 1200 года) на севере Германии,
в низовьях Везера, фризское крестьянское племя штедингеров, которым
мы ниже должны будем воздвигнуть почетный памятник, вело мужест-
венную борьбу против поповского и дворянского угнетения. Побужда-
емый бременским архиепископом папа Григорий IX велел проповедовать
крестовый поход против этих «еретиков» и обнародованная им по этому
поводу булла, в которой на штедингеров взводятся величайшие бессмыс-
лицы и ужасы, дает нам возможность заглянуть в самую глубь, в самую
кромешную тьму средневекового суеверия. «Когда штедингеры прини-
мают новообращенного, - утверждает его святейшество, — и он всту-
пает в первый раз в собрание богохульцев, ему является нечто вроде
лягушки или жабы. Некоторые напечатлевают этому зверьку позорный
поцелуй на заднюю часть тела, другие же целуют его в морду и втяги-
вают в свой рот язык и слюни гадины. Иногда эта жаба является в своей
естественной величине, иногда же она бывает ростом с гуся, а часто даже
принимает величину печки. Когда новопосвященный идет дальше,
к нему навстречу выходит человек изумительной бледности, с совершен-
но черными глазами и такой худой, что кажется, будто он состоит из
одних только костей, обтянутых кожей. Новопосвященный целует это-
го человека, чувствует, что он холоден, как лед, и, вслед за поцелуем,
из сердца его бесследно исчезает всякое воспоминание о католической
вере. После этого новообращенный садится вместе с другими за стол,
а когда все встают после обеда, тогда по статуе спускается вниз и задом
черный кот, величиной с собаку среднего роста, поднимая хвост
кверху. Этого кота целует в заднюю часть тела сперва новообращен-
ный, потом мейстер, потом и все остальные. Когда все после этого опять
займут свои места и произнесут, преклоняясь перед котом, известное
изречение, тогда мейстер говорит: пощади нас! и заставляет соседа
своего повторить это, на что третий отвечает: мы знаем это, о господин!
а четвертый прибавляет: мы должны повиноваться. После этих церемо-
ний тушатся свечи и все приступают к самому отвратительному развра-
ту, не обращая ни малейшего внимания на родство и пол. Когда это
гнусное деяние совершено и свечи снова зажжены, тогда из темного
угла выступает мужчина, до чресл более блестящий и лучезарный, чем
солнце, а внизу похожий на кота. Сияние его освещает всю комнату,
все падают ниц перед ним и поклоняются ему».
Эта игра папского воображения дает нам повод поговорить о средне-
вековых ведьмах и о колдовстве. Но мы хотим говорить об этом подроб-
но в связи с процессами ведьм; эта жестокая фантазия достигла своей
234
высшей степени в конце XVI и в начале XVII века, и поэтому мы откла-
дываем беседу об этом предмете до второй книги нашей истории. Мы уви-
дим, что ужасы убийств ведьм были гораздо сильнее в Германии, чем где
нибудь в другом месте; но необходимо упомянуть, что инквизиция здесь
никак не могла привиться. Основанная, как известно, Иннокентием III
для уничтожения остатков альбигойцев, инквизиция вскоре преимущест-
венно попала в руки доминиканцев и имела задачей выслеживать везде
ереси и еретиков, арестовывать, допрашивать их, применяя пытку, при-
говаривать их к вечному заточению или костру и карать заподозренных
даже за пределами гроба, предавая трупы поруганию. Прикрываясь сво-
им софистическим изречением: «церковь не жаждет крови» (ecclesia non
sitit sanguinem), она передавала всю черную работу своего ужасного дела
светским судилищам, вооруженным на служение инквизиции религиозным
фанатизмом, легкомыслием или бесчувственностью владетельных особ.
Подобный закон был издан даже свободно мыслящим Фридрихом II,
и это такой позор, который нимало не уступает выдаче Арнольда Бреши-
анского Фридрихом I. Это судилище веры свирепствовало сильнее всего,
как известно, в Испании, в особенности со времен Торквемады, загадоч-
ного чудовища, которое можно сравнить разве только с царем Иваном
Грозным; он сделался великим инквизитором в 1483 году. Под его руко-
водством святое судилище сожгло от 1481 до 1487 года по самым умерен-
ным показаниям 10 000 человек живьем, 6000 человек in effigie, 97 000 че-
ловек приговорило к лишению свободы и конфискации имущества, — все
это in majorem dei gloriam и в честь Пречистой Девы, в девственности
которой нельзя было сомневаться безнаказанно, так как это считалось
преступлением, достойным смерти. До такой славной деятельности ин-
квизиция не могла никогда дойти в Германии даже приблизительно.
Совершенно необузданный дух преследования марбургского монаха
Конрада, назначенного папой в верховные судьи над германскими
еретиками, отбил как у духовных, так и у светских, как у дворянст-
ва, так и у мелких людей ультрамонтанскую охоту к аутодафе, а когда,
не обращая внимания на неоднократные предостережения, инквизитор-
фанатик продолжал свое дело, тогда несколько разгульных дворян
оказали благодеяние своей родной стране и убили сумасшедшего свя-
щенника близ Марбурга (1233). Так как никто не захотел занять его
место, то инквизиция сама по себе уничтожилась. Имя Конрада Мар-
бургского напоминает, кроме того, замечательный женский характер
того времени, ландграфиню Елизавету Тюрингенскую, у которой он
был духовником. Всякая эпоха богата контрастами; но в средние века
они выступали ярче, чем теперь, когда общественный лоск если не
235
совсем сглаживает, то, по крайней мере, до некоторой степени скрады-
вает от глаза неопытного наблюдателя самые яркие противоречия. Под
влиянием своего духовника Елизавета дошла до такой превыспренней
мечтательности, которая делала ее совершенным контрастом веселым
и разгульным светским дамам ее времени. В ней вполне воплотились
христианский спиритуализм, христианское презрение ко всему мирско-
му, вражда с плотью и аскетическая тоска по небесной родине. Будучи
женой, она постоянно мучила себя мыслью, отчего ей не было дано
умереть в качестве девицы; потом, сделавшись вдовой, она радовалась
от всей души, что вынуждена просить со своими детьми милостыню и
бродить из дома в дом, а потом, когда благоприятная перемена обстоя-
тельств отдала ей снова и звание, и богатство, она отказалась от того и
от другого, основала больницу и ухаживала в ней за прокаженными,
пока преждевременная смерть — следствие безумного умерщвления
плоти — не доставила ей звание святой.
Один немецкий писатель сказал, что Рим находился в центре средне-
векового мира как огромный паук в своей сети. В нее нечаянно запуты-
вались комары, ищущие света и воздуха, а паук высасывал у них кровь
из самого сердца. Это довольно удачная картина той сети цепей, которую
римская курия накинула на средневековое общество и в петлях которой
она душила своих противников. Между тем церковь держалась далеко не
одним только грубым насилием, основанным на религиозном фанатизме
толпы. Она сумела подчинить себе и мысль, и науку, опутав умы сетью
схоластической философии. Необходимым предшественником схоластики
должен был быть христианский догмат, которому она старалась подыскать
прочное философское основание с помощью аристотелевских категорий.
Поэтому с самого начала в ней заключалось неразрешимое противоречие;
потому что, с одной стороны, философствующая мысль требовала своего
права, своей жизненной стихии, то есть свободы исследования, с другой
стороны, церковный догмат ставил ей предел, дальше которого идти было
невозможно. Жаль смотреть, сколько гениальных людей трудятся в этом
тесном, замкнутом кругу и выбиваются из сил над работой Сизифа, си-
лясь придать непонятному наружный вид разумности и ясности. Надо
однако признаться, что, как сильно и как часто схоластика ни вдавалась
в самые бесплодные умствования и словопрения, она тем не менее выко-
вала и отшлифовала не одно умственное оружие, которым в более позд-
нее время умело воспользоваться с большим успехом. В христианское бо-
гословие уже издавна проник умозрительный элемент, и внес его отец
церкви Августин, с которого именно и ведет свое начало схоластика. Уже
этому основателю средневековой философии приходилось выдерживать
236
сильные схватки со скептицизмом, который гораздо яснее выразился в его
последователях. Ансельм Кентерберийский, который считается истинным
отцом схоластической диалектики, направил свои старания к тому, чтобы
убедиться в вере путем разума, однако с тем, чтобы вера постоянно оста-
валась высшим мерилом разума. Этот путь, конечно, оказался бесплод
ным, но так как толчок уже был сообщен, так как силы уже были
направлены к изучению диалектики, из этого могла развиться более
многосторонняя научная деятельность. Она обнаружилась в ученых
диспутах, которые происходили в университетах, возникавших около
этого времени, — и горячие словопрения, в которые пытливые схоластики
стали скоро пускаться с церковью, доказали, как сильно эти ученые уро-
ки фехтования, эти умственные турниры способствовали повсеместному
распространению свободных мыслей. Не значительный ли это шаг вперед
в области умственного развития, что глубокомысленный Абеляр, который
будет вечно жить в святилище поэзии со своей возлюбленной Элоизой,
стал утверждать, назло церкви, в первой половине XII века, что не сле-
дует и невозможно верить чему бы то ни было такому, чего не понимаешь?
В начале XIII века мы встречаем смелые пантеистические воззрения
Амальриха Венского, который говорит, что Бог есть все, что в нем все
предметы, что Бог и тварь не отличаются друг от друга; далее мы натал-
киваемся на еретические толкования, что Христос присутствует в хлебе
святых даров точно на столько же, на сколько и во всяком другом хле-
бе, что нет никакого воскресения плоти, что нет ни рая, ни ада, потому
что всякий носит в собственной груди и рай, и ад, что поклонение свя-
тым — нелепость и что папа — настоящий антихрист. Ближайшее знаком-
ство с произведениями Аристотеля, которым мы обязаны арабской и ев-
рейской учености Аверроэса и Маймонида, расширило диалектический
арсенал схоластики, которая достигла высшей степени своего блеска в
лице германского мыслителя Альберта из швабского города Боллыптед-
та, которого называют Альбертом Великим, и неаполитанца Фомы Аквин-
ского. Благодаря своей учености и своему механическому искусству Аль-
берт слыл в народе волшебником, чем-то вроде предшественника докто-
ра Фауста; но по части спекулятивного основания христианской
догматики Фома сделал самое важное, что только можно было сделать в
области схоластики. Она произвела сильное влияние и на Германию, хотя
здесь гораздо сильнее развилась ее мистическая сторона (выразившаяся
в Таулере и Сузо), чем скептическое направление.
Было необходимо, чтобы германское образование получило этот новый
толчок, потому что к концу XIII века оно пало уже слишком низко. Преж-
ние знаменитые центры духовного образования до такой степени пали
237
благодаря развращенности духовенства, что в Сен-Галлене, например, в
1291 году ни аббат, ни весь капитул не умели даже писать. На этом осно-
вании легко вообразить себе,' как преподавались в то время в германских
монастырских училищах семь свободных искусств. Там, где это еще води-
лось, ограничивались большей частью тем, что молодых людей подчиня-
ли богословски — литургической дрессировке. Кругозор средневекового
знания, суженный деспотическим вмешательством церкви в чтение и
переписывание книг, стал расширяться под влиянием университетов, воз-
никших в XII и XIII веках. Эти учебные заведения стали мало помалу
образовываться из духовных монастырских училищ сначала в Италии
и Франции, где университеты Болонский и Салернский, Парижский
и Монпельесский были самыми древними. Германия перенесла эти инсти-
туты на свою почву, и Пражский и Венский университеты были основа-
ны: первый — в 1348, второй — в 1365 году; то были древнейшие из гер-
манских университетов; первый, конечно, был скорее славяно-чешским.
Вскоре после этого были основаны университеты в Гейдельберге, Кельне
и Эрфурте; затем в XIV и XV веках и далее вплоть до XVIII и XIX ве-
ков постоянно открывались новые университеты. Так как нам придется
подробнее рассматривать германские ученые нравы при обзоре образова-
ния в период Реформации, то здесь мы удовольствуемся некоторыми об-
щими замечаниями. По средневековым понятиям университет вовсе не
был заведением в нашем смысле, то есть заведением, в котором препода-
ется совокупность (universitas) наук. В средневековых высших училищах
не только по обыкновению недоставало того или другого факультета, но
они по большей части предпочитали заниматься исключительно одной от-
раслью знания; таким образом, специальностью Салернского универси-
тета была медицина, Болонский университет занимался юриспруденцией,
а Парижский — богословием. Universitas означало в средние века кор-
порацию, которая составлялась из студентов и доцентов с целью учить-
ся и преподавать. Знаменитые университеты привлекали к себе громад-
ное число учащихся из всех стран. Общепринятым языком преподавания
был латинский, употребление которого придавало средневековой ученой
жизни космополитический характер, а корпоративная жизнь учащихся
и преподавателей доставляла ученому миру некоторую независимость от
церкви. Что же касается преподавания, то оно преимущественно состояло из
диктования известных учебных книг и примечаний самого профессора или
других ученых. Писаные тетради заменяли печатные книги. Для того чтобы
занять какое-нибудь место преподавателя при высшем училище, надо было
сперва добиться академической степени, а так как такую степень мог дать
только университет, то в этом и заключалась возможность образовать ученое
238__________________________________________________________________
сословие, стоящее вне клира. Академических степеней уже издавна было
четыре: доктор, магистр, лиценциат и бакалавр. Сначала преподаватели
не получали жалованья и доходы профессоров зависели от свободного
соглашения слушающих и читающих относительно гонорара. Иногда он
был так высок, что любимые преподаватели скоро обогащались. Лекция не
начиналась до тех пор, пока студенты не вносили условленного гонорара.
Частная благотворительность, основывавшая в былое время монастыри,
стала теперь учреждать коллегии и так называемые кассы, имевшие целью
облегчить беднейшим студентам доступ к академическим лекциям. Кроме
того, и духовное и светское начальство всячески покровительствовали
высшим училищам. Академические товарищества были освобождены от
гражданских повинностей и получили особое судоустройство, так что
вскоре «академические граждане» образовали повсеместно государство в го-
сударстве, сильно отстаивавшее свои привилегии. Далее это государство
распадалось на отдельные корпорации, на так называемые национально-
сти или землячества, которые составлялись в высших школах сынами
различных местностей. Между этими товариществами часто происходили
кровавые схватки, и к академической свободе присоединялось вообще
много шума, много диких выходок. Академические преимущества привле-
кали и таких людей, которым до самого учения нс было ни малейшего
дела, но которые находили удобным бродить по стране в качестве
«путешествующих учеников», учиняя тысячи мошенничеств и обманов,
оставляя выпрошенную подачку в кабаках и публичных домах и вынуж-
дая с оружием в руках гостеприимство там, где оно не было оказано до-
бровольно. В некоторых высших училищах строгость дисциплины дохо-
дила до того, что разрешались удары розгами по обнаженной спине,
только это не приводило к желанным результатам, что доказывают бес-
численные случаи. Какая разнузданная сволочь толпилась в университе-
тах, это очевидно из того, что в 1251 году вышло постановление, в
котором говорилось, что «не следует считать студентами и обращаться как
со студентами с похитителями девиц, ворами и убийцами». Блистатель-
ными пунктами академической жизни были ученые турниры, диспуты,
о которых мы уже упоминали и с которыми обыкновенно была связана
раздача ученых степеней. Они возникли из необходимости преградить
неучам доступ к званию преподавателя. В то время было гораздо труднее
добиться докторской шляпы, чем теперь. Кто, например, хотел получить
в Париже степень доктора богословия, тот должен был защищать свои
тезисы в течение целых 12 часов без еды и питья против всякого, кому взду-
мается нападать. Иногда в средневековую студенческую романтику впле-
тался интересный эпизод. Так, например, прекрасная Битизия Гоццадини,
239
получившая в 1236 г. в Болонье степень доктора, читала перед многочислен-
ными слушателями юридические лекции. Эта преподавательница ходила
обыкновенно в мужском платье, и благосклонная читательница увидит из
этого примера, что и в XIII веке водились эмансипированные женщины.
В средние века предметами преподавания в высших школах были
преимущественно богословие, философская диалектика, юриспруденция
и медицина. Оба первых предмета стояли под полной опекой церковно-
го учения и схоластики. В XII веке правоведение получило новый толчок
благодаря оживлению римского права, которое поднял болонский про-
фессор Ирнерий, впервые принявший титул доктора, то есть знающего
(право). Римский свод законов в том виде, как он был составлен при Юс-
тиниане, приобрел вскоре повсеместно огромное значение, потому что его
научное развитие, его законченность давали ему преимущество над менее
развитыми национальными узаконениями; Германия, к несчастью, не из-
бегла этой общей участи. Влияние его еще усилилось благодаря составив-
шемуся мнению, будто оно в качестве императорского права должно быть
правом Римско-Германской империи. К тому же постановления этого им-
ператорского римско-византийского права были слишком благоприятны
верховной власти, чтобы германские князья не поторопились ввести его
в употребление, отбросив местные узаконения, основанные на германской
общинной свободе. Далее оно было приятно церкви, которая опиралась
на многие его определения, чтобы подтвердить свое каноническое право,
основанное на Лжеисидоровых декреталиях. Наконец, относительно ча-
стных интересов в римском праве заключалось так много действительно
превосходных постановлений, что немудрено было принять их. Если же
сообразить и взвесить все, то окажется, что введение римского права со-
здало новое народное бедствие.
Народный инстинкт справедливо почуял своих врагов в докторах
римского права, которые пользовались покровительством князей, были
поставлены на равную ногу с рыцарями под именем milites legum и иг-
рали чрезвычайно видную роль в частной и общественной жизни; и вра-
ги эти успешно и счастливо соперничали с римскими священниками по
части высокомерия, страсти к угнетению и эксплуатации. Академическая
ученость только в том отношении делала что-нибудь для национального
германского права, о котором мы еще поведем речь в следующем отделе,
что к стволу общественного и частного права насильственно прививала
римские отпрыски. Феодальное право почти совершенно осталось вне
пределов научного исследования, но начиная с XIII века его предания,
враждебные народу, стали записываться на горе многим последующим
поколениям. В своей совокупности германское уголовное право было еще
242
пощажено римским, но со стороны канонического права оно должно было
принять любезный подарок инквизиции и процессов ведьм. При низком
уровне естественнонаучного исследования средневековая медицина тащи-
лась по следам еще плохо известных предписаний Гиппократа и Галена
и вращалась в эмпирике, созданной этими предписаниями. Арабская на-
ука обогатила ее новыми сведениями. Но дальнейшее ее развитие было
затруднено предубеждением церкви против вскрывания трупов, предубеж-
дением, которое нисколько не было устранено предписанием Фридриха II
изучать анатомию. Средневековая церковь совершенно справедливо чуяла
в естественных науках своего заклятого врага, и поэтому она хитростью и
насилием старалась сдерживать усердие исследователей. Она утверждала,
что все, выходившее за пределы ее Credo и, следовательно, могущее
поколебать ее значение, делалось и происходило нечистым способом, то есть
с помощью дьявола, и, ввиду судов над еретиками, это было превосходной
мерой запугивания, которая однако не мешала самому наглому
шарлатанству эксплуатировать в достаточно сильной степени доверчивых
глупцов посредством волшебных исцелений, амулетов и других подобных
вещей. Дальше мы поговорим подробнее и об этом, и об алхимических и
астрологических бреднях и мошенничествах, которые так далеко распро-
странили свое средневековое влияние и на новые времена. Для своего на-
учного развития астрономия, география, математика, физика и химия
нуждались еще в великих открытиях и изобретениях, которые предназ-
начались будущему времени. Но, несмотря на это, средневековая физика
все-таки оставила нам драгоценное наследство: я говорю о компасе,
который, вероятно, был заимствован у китайцев через посредство арабов,
внесен в Западную Европу в первый раз в 1190 году и вскоре существен-
ным образом усовершенствован. Средневековая химия дала нам, кроме
водки <<aqua vitae» (изобретенной, вероятно, Арнальдом из Вилльнева,
который умер в 1313 году), порох, имеющий громадное значение во
всемирной истории. Немецкий патриотизм без сомнения может приписать
это изобретение германскому монаху Бертольду Шварцу (в 1334 году),
хотя и утверждают, что еще в прежние времена порох был известен ки-
тайцам, индийцам и арабам. Наконец очевидно, что величественная сред-
невековая архитектура не могла быть основана на дюжинных практичес-
ких познаниях в области геометрии.
Из числа слов, сделавшихся лозунгом нашего времени, нам прежде
всего бросается в глаза слово «ассоциация». Люди, верующие в идеал,
связывают с ним надежду на перестройку общества в духе разумности
и справедливости, практические же умы стремятся к достижению непо-
средственных целей путем осуществления идеи ассоциации в более тесных
243
пределах. Но ни само понятие, ни дело уже не новы, потому что ассоци-
ация уже в средние века пользовалась большим почетом и достигла вы-
сокого развития. Все величественные проявления жизни средневекового
гражданского быта основаны на принципах ассоциации и корпорации.
Мы только что наблюдали, как корпоративное устройство университетов
положило начало освобождению науки и ученого сословия от безусловно-
го господства церкви, теперь же мы увидим, что путем корпорации и ас-
социации средневековое искусство также создало себе положение, менее
зависимое от клира, но не от религии.
Вместе с научными стремлениями духовенства охладели и художест-
венные его порывы, и искусство должно было заимствовать себе новый пыл
и новую силу у мещанского сословия, в котором к концу средних веков
сосредоточились вообще все отрасли умственной жизни. С этой минуты
покровителями искусства являются уже не аббаты и епископы, а город-
ские общины, представителями его являются уже не монахи, а мещанские
корпорации художников и ремесленников, соединяющихся в строитель-
ные общества (Bauhiitten) для сооружения тех величественных зданий,
идею которых внушала христианско-католическая романтика, между тем
как материальные средства для их осуществления доставляли дух город-
ской общинности и мещанская набожность. Развитие строительных
братств предполагает развитие городов, но надо сказать, что развитие
обоих было одновременным; строительные братства имеют за собой весьма
почтенную древность, хотя она и не так значительна, как говорят преда-
ния свободных каменщиков. Кажется, уже неопровержимо доказано, что
такие строительные братства возникли сперва в Англии; Йоркское брат-
ство получило определенную организацию уже в 926 году. Оно было рано
перенесено в Нидерланды, а оттуда в Германию, что видно из истории
того утрехтского мещанина, который в 1099 году убил тамошнего еписко-
па за то, что тот выманил у его сына ремесленный секрет по части зало-
жения церковных фундаментов.
Сначала строительной хижиной называлось только место сходки ма-
стеров и подмастерий, но вскоре это понятие расширилось, и под словом
«строительная хижина» стали понимать товарищество художников и ремес-
ленников, соединявшихся для постройки значительного церковного здания.
Эти союзы, сделавшиеся прочными благодаря тому, что сооружение некото-
рых значительных зданий длилось в течение целых столетий, составили,
подобно университетам, государство в государстве. Взаимные отношения
отдельных членов между собой, отношения к мастеру и наконец отношения
всей строительной хижины к главному начальнику были строго определены.
Мастер был высшей инстанцией не только в отношении к технике;
244
он заведовал также и полицейской властью хижины и при ссорах
являлся председателем суда, членами которого были свободно избранные
члены самого братства. В строительных хижинах обращалось точно такое
же внимание на хорошую нравственность и взаимную помощь, как на ху-
дожественную и ремесленную умелость. Безнравственных субъектов изго-
няли, а всякая провинность против устава хижины, — так называлась
совокупность постановлений общества, — подвергалась беспощадному
наказанию. Нравственная и судейская власть мастера была тем обеспечен-
нее и обширнее, что отдельные строительные хижины имели между собой
связь и составляли таким образом значительный союз, признававший
главное начальство особенно знаменитых, так называемых главных
хижин. Такие главные хижины находились в Вене, Кельне, Цюрихе
и Страсбурге. Страсбургская главная хижина, основанная великим архи-
тектором Эрвином фон Штейнбахом и получившая значительные приви-
легии от императора Рудольфа Габсбургского, пользовалась величайшим
почетом между всеми германскими строительными братствами, и их
мастер считался главным начальником германских строителей. При
обширных строительных предприятиях мастера строительных хижин со-
ставляли план, избирали для исполнения частностей художников и опре-
деляли число ремесленников. Непосредственным начальником этих насто-
ящих работников был паллирер, первый помощник мастера, занимавший
даже при случае его место. Все работники были поденщиками и так как
тут соблюдалось правило, что всякая работа требует величайшей тщатель-
ности, то этим объясняется чистая отделка и прочность древних зданий.
Члены строительных хижин узнавали друг друга по известным знакам —
«словам, поклону и пожатию руки», профанация которых строго нака-
зывалась. Религиозная и общественная мысль, вдохновлявшая строительное
братство, выражалась везде: и в жизни, и в работе, в замысловатой сим-
волике, и отдельные церемонии и обычаи их составляли целый свод обря-
дов. Общественные постановления и технические сведения строительных
хижин считались тайным учением и передавались следующим образом.
Сначала основания их передавались только в геометрических символах
и распространялись изустно. Только в позднейшее время позаботились
о том, чтобы записать тайны искусства и статутов общества. По
инициативе Иобста Доцингера, бывшего в 1452 году начальником работ
при постройке Страсбургского собора, между всеми германскими строи-
тельными хижинами был устроен более тесный союз, после чего в 1459
году были записаны в Регенсбурге статуты германского строительного
братства. Многие императоры, как например Максимилиан I в Страсбур-
ге в 1498 году, одобрили эти статуты. В XVI веке их снова пересмотрели,
245
и на общем собрании мастеров в Базеле и Страсбурге в 1563 году был
постановлен кодекс «каменщиков», называющийся также «Братской кни-
гой», отпечатан и роздан в таком виде всем хижинам. Но кроме этого ус-
тава строительных хижин и кроме древнейшего регенсбургского есть еще
письменный устав, относящийся к 1462 году, хранившийся в хижине камен-
щиков в Рохлице; благодаря подробному описанию положения мастера,
паллирера, работников и их взаимных отношений между собой и ко внеш
нему миру, этот устав раскрывает нам устройство строительных хижин,
играющих чрезвычайно важную роль в истории нравов и цивилизации
Германии. Взятие Страсбурга французами в конце XVII века отняло
краеугольный камень из здания германского союза строительных хижин.
С этих пор под влиянием разных обстоятельств он быстро пошел к окон-
чательному своему упадку. И в Англии строительное братство распалось в
начале XVIII века, но развалины его дали материал для нового союза.
В 1717 году в Англии основалось общество свободных каменщиков (масо-
нов), проникнутое религиозными и общественными идеями средневековой
строительной хижины; общество это быстро распространилось и на мате-
рике и открыло во Франции и Германии многочисленные хижины (по англ,
lodges, отсюда ложи). В свое время мы еще поговорим об этом (см. кн. 3).
В строительных хижинах возникали самые величественные архитек-
турные планы; они сооружали превосходные церковные здания, которые
обыкновенно относят к готическому, но которые было бы справедливее
отнести к германскому стилю. Этот стиль — самый настоящий продукт
германизма, германского христианства, и в нем глубокомысленно понят
и художественно верно выражен принцип одухотворения всего земно-
го, — так что, говоря по справедливости, германская архитектура есть
высшая точка романтического искусства. Романский стиль, характерным
признаком которого является арка, истощился в XII и XIII веках. Рядом
с ним выдвинулась уже исполненная силы германская архитектура, сна-
чала в Англии, Нормандии, Германии — стало быть везде, где почва
была пропитана германизмом; потом дальше — в северных и южных
странах — стали возвышаться роскошные монументы, в которых с герман-
ски-космополитическим даром были соединены пригодные черты древне-
христианского, мавритански-сарацинского и романского стиля и в кото-
рых все эти элементы были проникнуты новым, самостоятельным духом.
Сказав, что германская архитектура есть совершенная противопо-
ложность эллинской, можно довольно верно определить ее характер.
Обе они — воплощение религиозных идей. Греческая религия низводи-
ла Олимп на землю, христиано-германская поднимала землю до небес;
греческий храм любовно льнул к земле, германский устремлялся своими
246
Ф. Кнаб. «Хижина строителей»
247
сводами в небо, словно окаменевшее стремление ввысь, а башни его воз-
вышались в воздухе, будто каменные лучи благоговения. В частности,
в области техники, остроконечный свод есть отличительный, характерный
признак германского стиля. Происхождение остроконечного свода при-
писывалось многим внешним явлениям, и утверждали, что первая мысль
о нем возникла при виде высоких германских лесов, ветви которых пе-
рекрещиваются вверху, образуя острые своды. Этого нельзя совершенно
отрицать. Но знатоки думают, что остроконечный свод ввела в герман-
скую архитектуру геометрия, и что архитекторы поняли и пустили в дело
выгоды этого свода, который нуждается в менее крепкой опоре, чем арка.
Кроме того, весьма вероятно, что характер смелого воспарения, так
сказать, спиритуалистический характер первого, содействовал также тому,
что ему оказали предпочтение перед аркой. К остроконечному своду при-
соединились и другие характерные признаки германской архитектуры,
овальный свод и контрфорсы; последние снаружи образовали настоящий
оплот стены и, в качестве художественно отделанных опор, переходящих
отчасти в кровли со щипцом, отчасти в маленькие башни, нарушали одно-
образие самой стены; внутри же они с эластичной силой стремились вверх
в виде цилиндрических столбов, на которые опирался свод, а лиственная
корона их капителей переплеталась с арками свода. Основной формой
германского храма осталась символическая крестовая форма древнехрис-
тианской базилики с ее тремя существенными частями: папертью,
трапезой и хором (Narthex, Aula и Sanctuarium). Так как предметом
христианского богослужения было наглядное изображение дела искуп-
ления, то и место, где происходило это торжественное служение, долж-
но было соответствовать этой цели. В храм входили с запада, через
паперть, наполненную картинами, на которых всегда изображались Адам
и Ева, рай и грехопадение. Вышедший из рая входил в трапезу, отделен-
ную от боковых приделов рядами колонн; в этих боковых приделах по-
мещались маленькие часовни и ниши для алтарей. На восточном конце
возвышался главный алтарь, к которому из трапезы вело несколько сту-
пеней; тут-то и совершалось таинство жертвоприношения; алтарь был
окружен полукружием хора, который должен был вызывать представле-
ние о небесном своде и заканчивать таким образом все здание. Внутрен-
ность храма была украшена самыми разнообразными произведениями
скульптуры и живописи; вокруг алтарей, жертвенников, кафедр, хоров,
а также и вдоль стен и потолка шли роскошные орнаменты, изумляющие
нас своей замысловатой символикой, кропотливой отделкой и постоян-
ной гармонией с основной мыслью всего здания. Своеобразную сторону этих
внутренних украшений церквей германского стиля составляла живопись
248
Ф. Кнаб. «Городская стена*
на стекле в окнах; таким образом мирской свет был исключен из храма,
и в нем царил тот мистический полумрак, который сильно способствовал
возбуждению религиозного восторга. Впрочем, и в наше время еще мож-
но убедиться в том, какое сильное впечатление должен был производить
средневековой собор, в котором мощно лились звуки органа, по которо-
му шествовали процессии священников во всем блеске своих парадных
риз, в котором носились душистые облака ладана. С наружной стороны
германская архитектура проявлялась всего блистательнее в сооружении
фасада и башен. Украшения фасада скапливаются особенно в значитель-
ном количестве вокруг главного входа и над ним. Его богато разукрашен-
ный фронтон заканчивается особенной промежуточной архитектурной
пристройкой, которая обхватывает великолепное окно (розетку), пропу-
скающее свет в среднюю часть церкви. Башни, которых обыкновенно
было по две, сперва имеют четырехугольную форму и украшены
прихотливо переплетенной системой столбов. Но верхний этаж большей
частью бывает восьмиугольный, и отсюда устремляется вверх,
необыкновенно смело и стройно, восьмигранны!! сквозной шпиц,
напоминающий собой филигранную работу, а на крайней оконечности
249
его, там, где восемь стенок соединяются между собой, помещается
крестообразный цветок, раскрывающий свои лепестки, чтобы принять
в себя небесную росу10.
Мы не можем вдаваться здесь в описание отдельных памятников гер-
манской архитектуры; мы назовем здесь только некоторые из этих вели-
чественных народных монументов и прежде всего Кельнский собор, стро-
ительство которого было начато в 1248 году; к несчастью, в нем окончен
только хор, в котором германская архитектурная система проявилась во
всей своей благородной гармонии; и нашему времени досталась несвой-
ственная ему задача, за которую оно однако принялось серьезно и усерд-
но, — задача достроить этот собор. Одни считают истинным составителем
плана этого великолепного здания мастера Гергарда («Gerardus de Rile»),
другие — мастера Иоганна (в 1319 году). Назовем еще страсбургский
собор, отчужденный от Германии в политическом, но не в художествен-
ном отношении; фасад его был начат в 1277 году гениальным Эрвином
из Штейнбаха и достроен после многих изменений (в своем теперешнем
виде) в 1439 году Иоганном Гюлъцом. Далее Фрейбургский собор в
Брейсгау с его великолепной башней в 385 футов вышины, которая
была построена в 1300 году, между тем как хор относится к
позднейшему времени. Далее Регенсбургский собор, начатый в 1275 году
по плану мастера Андрея Эгля; Ульмский собор, колоссальных
размеров, построенный в 1377 году и доведенный к началу XVI века до
своего теперешнего, еще неоконченного вида; он строился
преимущественно под руководством семьи архитекторов Энзингер; на-
конец, собор св. Стефана в Вене, первоначально заложенный в роман-
ском стиле, потом перестроенный в XIV и XV веках на германский лад,
но все-таки не доведенный до конца. Почти никогда не хватало времени
на эти громадные здания, идею которых могла охватить только
средневековая романтика в свои цветущие времена, но которых не могло
довести до конца позднейшее время именно потому, что оно не было
проникнуто этим восторженным увлечением идеей. Таким образом, около
середины XVI века германский стиль постепенно вымирает, а в XV веке
ему уже пришлось подчиниться многим изменениям, в которых
сказывается начало иной, новейшей архитектуры. И еще раньше, чем в
архитектуре, германский стиль замер в живописи и скульптуре, в кото-
рых он обнаружился в одно время с ней. Над обоими этими искусствами
точно так же, как и над архитектурой господствовал вдохновлявший их
спиритуализм германского христианства. И в скульптуре, и в живописи
германского стиля обнаруживаются также «неумолимо действующее стрем-
ление к небесам, постоянно возрастающее просветление и одухотворение»
250
материи. Мы не беремся решать, есть ли возможность оправдать с точки
зрения истинного искусства это одностороннее презрение языческих чув-
ственных наслаждений, потому что задача искусства именно в том и за-
ключается, чтобы облекать идею в чувственно-прекрасные формы; но
пусть мне позволят сделать скромное замечание, что это презрение к плоти
горько отомстило за себя средневековому искусству. Пусть только всякий
посмотрит непредубежденными глазами на картины христианско-герман-
ской живописи. Как неестественны, как натянуты эти тощие, вытянутые
эфирные фигуры! Какой сильный отпечаток чахотки лежит на этих про-
зрачных, нежных лицах с набожным выражением лица! Как все приемы
уже с самого начала вырождаются в сухое, условное списывание стереотип-
ных фигур и сюжетов! Как видно, что этих нарисованных людей душит тя-
желый церковный воздух, что они не могут вздохнуть полной грудью! За
одно, однако, можно похвалить германскую живопись германского стиля
— за роскошь и яркость ее красок, которая обнаруживается в миниатюр-
ных картинках рукописей (например, в вольфрамовском «Виллегальме»,
который относится к 1334 году и находится в кассельской библиотеке),
а еще больше на разрисованных стеклах многих соборов. Эти архитекто-
нические, декоративные создания были совершенно справедливо названы
коврами, сотканными из света и пламени. Можно заключить из немногих
уцелевших остатков, что стенная живопись ограничивалась украшением
церковных стен отдельными фигурами святых и группами из Библии. Но
сравнительно с оттоновским периодом, живопись на дереве сделала зна-
чительный шаг вперед и ею стали заниматься в специальных школах, ко-
торые возникали в различных частях Германии. Такова богемская шко-
ла, главные произведения которой, сохранявшиеся в замке Карлыптейн
близ Праги, отличаются аляповатостью рисунка, но и хорошим выбором
красок; главными представителями в ней были Николай Вурмзер, Теодо-
рих Пражский и Купдце; потом была еще нюрнбергская школа, и ее
работы, еще существующие в нюрнбергских церквях, обнаруживают по
правильности своего рисунка большой успех и могут выставить такие го-
ловы святых, которые по выражению лица совершенно соответствуют хри-
стианскому идеалу; потом кельнская школа, корифеями которой можно
назвать мастера Вильгельма (около 1380 года) и ученика его Стефана; ее
многочисленным произведениям свойственны привлекательность рисунка,
искусное выполнение и, кроме того, теплый, благоухающий колорит. Кро-
ме своей деятельности по части резьбы печатей, выделки церковной и до-
машней роскошной утвари, сосудов, украшений и сооружения надгроб-
ных памятников, скульптура германского стиля имела, благодаря своей
непосредственной связи с архитектурой, главной целью внутреннее
251
и внешнее украшение церковных зданий. Поистине надо удивляться
обилию изваяний, множеству отдельно стоящих статуй и рельефов,
которые произвела германская скульптура в силу своего последнего
назначения. Именно в рельефах часто проявляется чисто художнический
дух, оживляющий драматизмом лица и группы. В эти скульптурные про
изведения вошла также доля красоты древне — пластичных форм, тако-
вы, например, фигуры, стоящие у южных дверей Страсбургского собора
и приписываемые Сабине, дочери Эрвина из Штейнбаха. Пока это пред-
положение не опровергнуто основательными фактическими доказатель-
ствами, мы можем внести в ряды замечательных средневековых женщин
еще одну ваятельницу. То обстоятельство, что скульптурные
произведения христиански-германского стиля по большой части расписы-
вались красками, доказывает, насколько в то время была непонятна ис-
тинная сущность пластики. Но в высшей степени интересно то, что, откло-
няясь от церковного предания и аллегории, средневековые скульпторы
вдавались в своих произведениях в сатиру, что под их руками «камни
говорили» против развращенности духовенства. В рельефе, находящем-
ся над главным портиком Мариинской часовни в Вюрцбурге и изобража-
ющим страшный суд, представлены, например, в преисподней ада прела-
ты и папы. Часто духовные лица и монахи осмеиваются и подвергаются
заслуженному наказанию на таких каменных изображениях в виде
зверей. То же самое можно видеть и на картинах. Так-то и в искусстве
проявлялся оппозиционный элемент, который мы уже заметили в средне-
вековой литературе; и здесь дают себя чувствовать проявления нового
времени, пробивающиеся из-под туманных стремлений христианско-ка-
толической романтики.
Во времена Гогенштауфенов произошло существенное теоретиче-
ское и практическое обогащение музыки, и это еще больше усилило
впечатление, производимое богослужением. Обогащение это состояло
главным образом в улучшении и умножении духовых и струнных ин-
струментов, потом — в усовершенствовании органа, которое, однако,
подвигалось медленно. Одни сведения говорят, что мастер Дроссдорф
из Майнца построил в 1444 г. первый большой орган с педалью. Раз-
деление системы труб на определенные регистры было введено всего
только в XVI в. Современник Фридриха I, мастер Франко из Кель-
на, был весьма замечательным музыкальным теоретиком. Он изобрел
и основал размеренное пение, такт. Только это освободило музыку
«от значительного стеснения исключительно просодического размера,
от механического темпа раз и два, от сухой однозвучности или
скучного многозвучия квинт и октав», и из плодоносной почвы этого
252_____________________________________________________________
изобретения неудержимо возникли «новые роды тактов, периоды, фуги», —
все эти разнообразные усовершенствования мелодии и гармонии.
А теперь нам еще остается рассмотреть церковный театр, это важное
художественное проявление средневековой церковной жизни.
В прежние времена христианство преследовало с большой строгостью
вообще всякое проявление языческого искусства. Произведения отцов
церкви полны сильной полемики против этого учреждения, и, надо со-
знаться, что излишества театров времен императоров вполне оправдывали
эти нападки. Языческая сцена сошла с того высокого этического положе-
ния, до которого ее довела в прекрасной Элладе трагическая муза Софок-
ла, и превратилась в Риме и римских провинциях в рассадник безнрав-
ственности и грубости. Сладострастие и жестокость почерпнули в театре
ядовитое возбуждение. Раз, например, на сцене поставили пьесу, в кото-
рой роль безумного Геркулеса была дана осужденному на смерть рабу; для
того чтобы иллюзия была полная и чтобы зрители видели перед глазами
смерть героя на горе Эте, раба этого сожгли на сцене живого. В противо-
положность такому скотскому трагизму назовем комедию, озаглавленную
«Майума», в которой актрисы, представлявшие сцену купанья, являлись
перед зрителями совершенно голыми и принимали самые сладострастные
позы. Наблюдая такое извращение, Иоанн Златоуст имел полное право
клеймить театры как «жилища дьявола, зрелища нечестия, места, где
обучаются сладострастию и чувственным наслаждениям, гимназии раз
врата, кафедры чумы и вавилонские печи». Христианская церковь и
христианское законодательство приняли также узаконения времен
Римской республики относительно сословия актеров. В силу этих уза-
конений на актеров и актрис постоянно смотрели, как на неприличных
(inhonestae) и бесчестных людей, их ставили на одну доску со свод-
никами, своднями и женщинами дурного поведения. Кроме того, всему
театральному персоналу были закрыты пути к церковным таинствам, и
члены его допускались к крещению и другим подобным обрядам только
после своего отречения от прежнего образа жизни.
Однако веселый народ плясунов, фокусников, актеров и фигляров
относился довольно равнодушно к этим мерам. Во все времена люди чув-
ствовали влечение к забавам, и потому не могли обходиться без орудий,
удовлетворявших этой общественной потребности. Таким образом сосло-
вие актеров продолжало существовать наперекор церкви, и многим новым
христианам нравилось больше проводить время в театре, чем в храме.
Они даже вносили с собой и в церковь театральные жесты, так что вы-
шеупомянутый отец церкви нашел необходимым произнести сильную
проповедь против театрального простирания рук, против жестикуляции
253
И. Хертерих. « Мистерия »
254
и подпрыгивания верующих. Однако, как ни проповедовали отцы
церкви против театров и актеров, они немногого достигли этим путем.
Правда, церковь сохранила до нашего времени свои римско христиан
ские воззрения на сословие актеров и считает их до сих пор греховны-
ми и презренными людьми, так что еще в наш век случалось, что акте-
рам не давали погребения в освященной земле; однако, с другой сторо-
ны, римско-католическая церковь не только сделала значительные
уступки театрам, но даже сама взялась за актерскую маску. Убедив-
шись, что наклонности народа к театру неистребимы, она стала
направлять свои усилия к тому, чтобы снять с театрального мира
языческую одежду и облечь его в христианскую.
Средневековая западная церковь сообщила широкое развитие драма
тическому элементу своего церемониала, присоединив к нему снабженное
диалогами и поочередным пением описание обстоятельств, сопровождав-
ших рождение, снятие с креста и воскресение Христа; в вечерню перед
Рождеством изображается благовестие Девы Марии, появление пастухов
и трех святых царей у яслей Искупителя, и в значительных церквях все
это просто имело характер театрального представления; точно так же изо-
бражались и на страстной неделе отдельные моменты страстей Господних,
из чего легко развились впоследствии «представления страстей», которые
еще теперь временя от времени происходят в Баварии, в Обер-Аммергау.
В этих представлениях, которые с самого начала получили название «па-
схальных представлений», изображалась история страданий Христа, меж-
ду тем как «рождественские представления» служили изображением исто-
рии рождения и юношеских лет Мессии. Имя «мистерии» совершенно
удобно применялось к таким драмам, потому что предметом их были тай-
ны религии. В своем дальнейшем развитии от XI до XV века они не оста-
новились на истории рождения и смерти Христа, но заключили историю
всей жизни Спасителя в рамки драматического произведения, представле-
ние которого продолжалось целый день, иногда даже несколько дней,
и требовало иногда актеров человек сто и больше. В круг театральных
представлений была введена также жизнь святых, и в особенности эпи-
зоды из жизни и чудес Девы Марии. Тут встречалась иногда не только
некоторая грубость, цо даже и непристойность. Часто случалось, что во
французских мистериях осмеивались или выставлялись в шутовском виде
самые священные предметы, так что это напоминает нам оргии празднеств
шута и осла, о которых мы упоминали выше. Самой древней из мистерий,
игранных в Германии, считается представление на светлый праздник
«De adventu et interitu Antichristi», написанное в XII в. тегернзееским мо-
нахом Вернгером; в латинский текст этой мистерии были вставлены уже в
255
ХШ веке, в угоду светским людям, немецкие строфы. Но вскоре это ока-
залось недостаточным и духовные представления стали писаться сплошь
на отечественном языке, чтобы представить народу в драматической фор-
ме весь подвиг искупления в его внутренней связи и развитии. Стихотвор-
ной формой этих произведений, были короткие, попарно рифмованные
строки придворного эпоса. Сначала поэтическое содержание этих драм
было так же незначительно, как неудовлетворительна и неуклюжа была
их сценическая техника. И то, и другое усовершенствовалось со временем.
Мы имеем мистерии, в которых нельзя отрицать ни драматической живо-
сти, ни искусного мотивирования и ведения действия. Во внешней, сце-
нической стороне произошло еще более значительное усовершенствование,
и иллюзия много выиграла, когда было введено большее количество машин
и когда костюмировка действующих лиц стала богаче. Сцену снабдили де-
корациями, трапами и подъемными машинами, по подмосткам стали дви-
гаться целые легионы святых, ангелов, целые сонмы чертей, представляя
взорам зрителей вид самой богатой, пестрой группировки. При таком
расширении церковного драматического искусства сама церковь уже ни-
как не могла оставаться по-прежнему местом представлений. Кроме того,
необыкновенное стечение народа также неотступно требовало, чтобы ме-
сто представления было раздвинуто, и потому сценой были избраны клад-
бища, базарные площади и другие просторные места. Следствием необык-
новенного расширения сцены и увеличения числа актеров было то, что
духовный театр уже не мог быть, как прежде, в исключительном распо-
ряжении духовенства. Оказалось необходимым допускать и привлекать
в актеры светских людей, а странствующие школяры, фокусники и фиг-
ляры также сумели заявить свои сценические способности. Таким образом
сцена перешла мало-помалу в руки актерских товариществ, мещанских
братств, что и превратило ее из чисто церковной принадлежности, из от-
расли культа в достояние искусства и светской спекуляции, которой
умело пользовались и не хуже, чем пользовалась прежде католическая
церковь. Но надо было заботиться о том, чтобы постоянно давать новую
пищу пробудившейся охоте к слушанию и смотрению. Поэтому из мифо-
логической и легендарной драмы вскоре развилась побочная отрасль —
нравственно-аллегорическое представление, в котором действующими
лицами были олицетворения пороков и добродетелей и в котором
действие заключалось в воплощении какой-нибудь обиходной истины или
какого-нибудь правила нравственности, и потому эти пьесы носили
подходящее к их предмету название «нравоучений».
Из вышесказанного ясно, что новейшая драма имеет еще более рели-
гиозное происхождение, чем древняя. Дольше всего она сохранила свой
256
церковный отпечаток в Испании, где святочные представления (autos al
nacimiento) и представления в день Божьего Тела (autos sacramentales) со-
ставляли главную отрасль драматической литературы в период ее высше-
го процветания в XVII веке. В Германии развитие драмы шло по другому
пути. Правда, христианско-католическое представление мистерий удержа-
лось еще кое-где в католических странах до новейшего времени; но свет-
ское театральное искусство отделилось от него в виде масляничных игр уже
в XV и еще резче в XVI веке, и в то же время религиозно-политическая
оппозиция овладела этой формой, чтобы сделать свою полемику более дей-
ствительной. Таким образом, в качестве изобретательницы драматических
представлений, западная церковь и на этом поприще выковала оружие для
своих противников. А как эти враги владели оружием — это мы увидим
во второй книге, где будем подробнее говорить о масленичных играх и их
позднейшем, реформаторско-полемическом направлении.
Ф.Барт. «Заключительная процессия представления»
257
Глава
VIII
ВОЕННОЕ ДЕЛО
И СУДОПРОИЗВОДСТВО
Одежда, вооружение, военные приемы. — Наемные войска. — Право и суд. —
Свод саксонских и свод швабских законов. — Средневековая неурядица
в области права. — Монеты и порядок взимания налогов. - Уголовное право. —
Ордалии. - Пытка. — Грубость процедуры приведения в исполнение
приговоров. — Фемгерихты. — Распри. — Божий мир. — Места убежищ.
Г
± ерманское военное устройство оста-
валось в своих основных чертах в течение всех средних веков таким, ка-
ким оно является в постановлениях саксонских и салическо-франконских
императоров. Его основанием был, стало быть, феодальный порядок, ис-
полнение воинских повинностей по определениям ленного права, которое
служило правилом и для порядка войск. При ведении государственной
войны верховное начальство принадлежало королю или императору, да-
лее высшие ленники начальствовали над своими вассалами, а далее шли
такие ступени, подчинения, что простые рыцари стояли под начальством
знаменных рыцарей, а оруженосцы и простые прислужники были подчи-
нены рыцарям. Вооруженный персонал духовных институтов находился
под предводительством их благородных защитников или часто также са-
мих прелатов. Члены духовного рыцарского ордена тевтонских рыцарей,
которые, возвратившись из Святой земли, покорили себе Пруссию огнем
и мечом и приобрели в ней с 1227 года обширные владения, находились
под непосредственным начальством своего гроссмейстера. Уже издавна
вошли в употребление значки для отличия, группирования и подразделе-
ния воинских масс, что доказывается изображениями зверей, бывшими
в ходу, по указаниям Тацита, еще у древних германцев. Мало-помалу во-
енные значки приобрели то талисманное значение, которое удержалось за
ними еще до сих пор. Такое значение принадлежало прежде всех других
главному из германских воинских значков, государственному боевому
знамени с черным орлом на золотом поле, которое было для средневеко-
вых немцев тем же, чем для французов была Орифламма, для датчан —
Даннеброг, для миланцев — Карроччио — (знаменная колесница) с изо-
258
бражением святого Амвросия. Двумя главными отделами вооруженных сил
были конница и пехота. Последняя приобрела более прочную организа-
цию и большее значение только благодаря военному устройству городов
и впоследствии благодаря наемным войскам, потому что во времена расцве-
та рыцарства конница составляла главную силу всей рати. Шлем, панцирь,
налокотники, наколенники и щит составляли оборонительное оружие
всадника. У владетельных особ шлем, кованный из железа или стали, был
посеребрен или позолочен, украшен короной и богатым развевавшимся
султаном из перьев. Кроме головы он защищал еще и затылок, а спереди
был снабжен маленькой решеткой, забралом, которое можно было
опускать для предохранения лица. Под панцирем, состоявшим в ранние
годы средних веков из колец или чешуи, а впоследствии из сложенных
пластинок кованой жести, чисто отполированных, а иногда и вызолочен-
ных, носили кожаный камзол, подбитый шерстью. Панцирь часто
заменялся кольчугой, связанной из мелких железных колец. Налокотни-
ки и наколенники делались наподобие чешуи, и первые доходили до
железной рукавицы, которая прикрывала своими раструбами переднюю
часть руки. Поверх панциря носили тунику, а на нее надевали шарф,
спускавшийся с правого плеча на левое бедро и служивший признаком,
по которому узнавали друг друга.
В позднейший период средних веков стало постепенно возникать на-
чало обмундирования, и отдельные отряды стали носить туники одина-
кового цвета. Таким образом, при поездке императора Фридриха III в
Рим тысяча всадников были одеты в красные туники, а уже на исходе
XV и в начале XVI веков наемные войска городов появляются большей
частью обмундированными. Таким образом, в 1488 году нюрнбергское
войско было одето в красные одежды, шпейерское, несколько позднее, —
в красные и белые одежды. О морском войске города Бремена мы даже
знаем, что оно было обмундировано в 1361 году. Щит был круглый или
овальный, иногда он также вверху делался прямоугольным, а внизу круг-
лым, по большей части выпуклым; обыкновенно его делали из дерева, об-
тягивали вываренной кожей и оковывали железом. Возрастающая
роскошь одежды ввела различные украшения в вооружение воина и его
коня. Вооружение городской пехоты и наемных войск было менее полно,
богато и тяжело. Оно состояло по большей части только из грудных лат
и шишака. Наступательное оружие состояло из лука со стрелами,
самострела со стрелами, копий и необыкновенно длинных мечей с
обоюдоострыми клинками и крестообразными рукоятками, за которые
брались обеими руками; это вооружение дополнялось молотками,
долбнями, пиками и алебардами.
259
Тактика и стратегия были очень мало развиты. Если при сражении
в открытом поле дело не решалось мужественным натиском железных
всадников, то схватка обыкновенно переходила в множество отдельных
стычек, в борьбу человека с человеком или значка со значком. Исход за-
висел от личной силы и храбрости. В больших сражениях случалось, что
многие, даже не раненые воины, лишившись своих коней, были задавлены
в общей свалке и задушены тяжестью собственного вооружения. Это
случалось всего чаще, когда рыцари дрались спешившись, как например
в битве при Земпахе. Так как в средние века существовал один только ру-
копашный бой, то сражения были весьма кровопролитны. Но искусство
ложных показаний о сражениях было известно уже тогда. У нас довольно
средневековых отчетов о сражениях, в которых урон победителей сводит
ся к баснословно ничтожной цифре, между тем как урон побежденных
преувеличивается до гиперболических размеров; они ни дать ни взять по-
хожи на русские известия с Кавказа, в которых всегда на сто убитых чер-
кесов показывали только одного русского. Войска шли в сражение при
военном кличе или под звуки боевой песни (песни о Роланде) , труб
и литавр. Обыкновенно гнались за честью сделать первое нападение;
необдуманный пыл его часто нарушал самый разумный боевой порядок.
О рассчитанном и искусном общем действии пехоты и конницы в боль-
шинстве случаев нечего было думать уже и потому, что последняя
презирала первую со всем высокомерным молодечеством всадников. Мы
уже раньше подробно упоминали о главном военном упражнении рыца-
рей-всадников — о турнирах. Когда города стали возвышаться, они стали
назначать у себя турниры, но в мирное время городская военная потеха
все-таки состояла преимущественно в стрельбе из луков, арбалетов и ру-
жей и справлялась усердно и торжественно.
Главными пунктами оборонительной войны были замки, архитектур-
ные особенности которых мы описали выше, и города, которые, по сло-
вам одного писателя XVI века, «были обыкновенно хорошо защищены
в немецкой земле природой и искусством, потому что они или выстроены
при глубочайших водах или же на горах, а те, которые находятся в от-
крытых равнинах, обнесены толстыми стенами, рвами, бастионами, во-
ротами, насыпями и другими укреплениями, так что до них не скоро
можно добраться». Крепкими пунктами служили также, кроме замков
и городов, укрепленные лагеря и сдвинутые повозки. Особенно искусно
пользовался последними предводитель гуситов — Жижка. Как и в
древности, в средние века была известна своего рода артиллерия. Когда при
осаде укреплений штурмы и приступы не вели к цели, тогда пускались в ход
стенобитные и метательные машины, чтобы пробить бреши или накидать
260
горючих веществ на крыши. Были также в употреблении тараны, такие
же, какие употреблялись у древних, и осадные башни, поставленные на
катки, из которых можно было посредством подъемного моста проник-
нуть на стену. Метательные и стенобитные орудия, выбрасывавшие
огромные стрелы, величиной с бревно, и метавшие также каменные глы-
бы и каменные (а также и железные) ядра, носили различные имена —
Ballisten, Blyden, Tummeler, Gewerf, Werfzeug, Antwerg, Mangen, Quotwerke.
Однако некоторые из этих машин вероятно служили более для разбивания
стен, чем для стрельбы. Можно сказать с достоверностью, что так называ-
емые кошки были осадные машины, снабженные крышей, а внутри —
приводом для разбивания стен. Весьма употребительным средством осады
было отрезание от воды. Осажденные со своей стороны защищались,
сбрасывая на осаждающих камни и балки, обливая их кипятком и горячей
смолой, делая на них вылазки и поджигая их осадные машины.
Вообще, все устройство войска, а также защита и осада укрепленных
мест существенно изменились, благодаря введению огнестрельного оружия,
состоявшемуся в XIV веке. Говорят, что в Европе испанские арабы преж-
де всех приложили огнестрельное оружие к военному делу при осаде Али-
канте в 1331 году. Вскоре и немцы воспользовались новым изобретением;
Франкфурт и другие города стали лить металлические пушки уже между
1360 и 1380 годами, но их неуклюжая и нескладная фигура, конечно, не
допускала такого быстрого и верного употребления, как теперешние
орудия. С ранних пор стали появляться различные роды железных и медных
орудий (бомбардов, кулеврин, ружей, мортир), и некоторые орудия носили
странные имена (Долговязый Ганс, Ленивая Грета и так далее). К концу
XV века к ним прибавилась мортира, заряжаемая бомбами. В то время
у сильных князей были значительные артиллерийские парки; так
например, у герцога Карла Бургундского было в 1475 году при осаде
Нейсса триста пятьдесят «больших и малых орудий в лагере».
В сражениях в открытом поле огнестрельное оружие вошло в употреб-
ление, быть может, уже с 1346 года, со сражения при Кресси, но во всяком
случае оно было пущено в ход вскоре после того тевтонскими рыцарями
в Пруссии. Сначала, при первом своем появлении, огнестрельное ручное
оружие было точным подражанием, только в меньшем масштабе, крупных
орудий; оно было удобопереносимо, но очень неуклюже и неудобно для
употребления (Tarasbuchse, Hackenbiichse); однако уже в 1388 году в
Германии стали попадаться и пистолеты (Faustlinge, Faustrohre). Со времен
Карла Великого стали обращать больше внимания на продовольствие
армии и на перевозку хозяйственных принадлежностей войск, но несмотря
на то в течение всех средних веков все это шло еще очень неправильно.
261
Тоже самое можно сказать и о военной дисциплине, которая иногда
возрастала до кровопролитной строгости, но, несмотря на то, была очень
распущена вообще, в особенности же относительно мещанина и крестьянина.
Поэтому-то в средние века ведение войны было чрезвычайно варвар-
ским, и это правило имеет очень немного редких исключений. Поджоги,
убийства, грабеж, насилие и умышленное уничтожение посевов и хлебов
считались неизбежными следствиями войны. Мы увидим впоследствии,
что Тридцатилетней войне принадлежит то преимущество, что она присо-
единила к этому варварству самую утонченную жестокость; впрочем, ужа-
сы делались и раньше, так например, во время большой войны городов
пфальцграф Рупрехт велел бросить живьем шестьдесят пленных город-
ских обозных слуг (garciones) в раскаленную печь для обжига извести.
Военное дело мало-помалу совершенно переменилось, благодаря упо-
треблению пороха и огнестрельных орудий. Выродившееся дворянство
утратило свое привилегированное положение в качестве военного сосло-
вия, потому что главной силой рати сделалась вместо тяжелой дворянской
конницы вооруженная огнестрельным оружием пехота. Место феодально-
го войскового устройства заняло отныне ремесленное, то есть с тех пор вой-
на стала вестись преимущественно отрядами наемных войск. Во всяком
случае начало наемщины можно отнести ко времени Фридриха Барбарос-
сы, Филиппа-Августа Французского и Генриха II Английского. Итальян-
ские города пускали в ход наемников (banditi) в своей борьбе с Гогеншта-
уфенами, а к прискорбию богобоязненных душ, Фридрих II держал на
К. Майр. «Ландскнехты»
262_________________________________________________________________
жаловании даже сарацинские войска: но наемщина приняла более
прочные формы только в XIV и еще больше в XV веке, особенно во Фран-
ции и Италии, где наемники блуждали целыми отрядами под предводи-
тельством решительных и смелых искателей приключений и нанимались
к тому, кто больше давал (condotte, condottien, grandes compagnies,
Armagnacs). В германских землях военная наемщина стала процветать
благодаря швейцарцам и ландскнехтам. Институт ландскнехтов, о кото-
ром мы поговорим подробнее в следующей книге при описании битвы,
имеющей всемирно-историческое значение, доходит до XVI века, и посред-
ством его совершается переход к постоянным войскам, составляющимся
посредством вербовки, — переход, который является признаком совер-
шенного распада средневекового воинского порядка.
От устройства военной силы, от пушек и наемников перейдем к пра-
ву и к его применениям; скачок будет, правда, несколько резкий, но
к нашему оправданию может послужить то, что ров, отделявший в сред-
ние века право от насилия, был еще гораздо менее глубок, чем теперь, ког-
да все-таки насилие всегда находит средства перескочить на практике
через теоретическую бездну.
В то время когда, как мы упоминали в предыдущей главе, римское
право распространялось в Германии все дальше и приобретало все больше
влияния, в различных местах стали собирать и записывать национальные
узаконения, — и это было попыткой противопоставить более крепкую
плотину вторгавшемуся иноземному праву. Такое собирание могло также
обусловливаться и тем, что, в силу узаконения Рудольфа Габсбургского,
отечественный язык был введен в суды и канцелярии. Начиная с конца
XIII века мы замечаем, что германские города записывают свои статуты
и книги уставов, а также и решения судов на отечественном языке
(Stadtrechte, Weisthumer). Еще несколько раньше — между 1215 и 1276 го-
дами — возникли также два знаменитых источника германского права,
два свода северогерманских и южногерманских судебных обыкновений
и уставов: составленный саксонским рыцарем Эйкэ фон Ренгов — «Свод
саксонских законов» и «Свод швабских законов», составленный несколь-
ко позднее одним верхнегерманским духовным лицом11. Различные дру-
гие своды местных постановлений, как, например, франконский и авст-
рийский, относятся к позднейшему времени.
Однако не следует думать, что это записывание местных постановлений
послужило хоть сколько-нибудь к основанию или восстановлению единст-
ва законов в германском государстве. Даже усилия всемогущего императора
Карла, направленные на создание такого единства, остались тщетны. Его
капитулярии вскоре утратили свою силу, как только их перестала
263
поддерживать страшная военная сила завоевателя, и таким образом во
всей Германии в течение всех средних веков господствовала в области
права безграничная анархия. Обычаи и узаконения различных племен до
такой степени отличались друг от друга, что часто даже муж и жена, не
принадлежащие к одному племени, имели свое особое право. Везде
преобладало местное, и иногда на самом тесном пространстве были в ходу
самые несходные между собою юридические уставы. Средние века
завещали это неудобство новейшему времени, и я приведу пример, что еще
в 1855 году в республике Цюрих, занимающей 32 квадратные мили, су-
ществовало 25 различных законов о наследстве. В области частного права
ленное и наследственное право часто перекрещивались самым пестрым
образом. Наследственные имения семейства оставались в мужской или
женской линии той семьи, которой они принадлежали. Если имение при-
надлежало линии мужа, то жена должна была оставить его через тридцать
дней после смерти мужа. Вдовьи деньги, упроченные законным образом
мужем (Leibgeding, Leibzucht), должны были быть выданы ей наследником.
Во многих местах движимое имущество, а также мелкий скот и птица,
могли доставаться в наследство только женской линии. Сыновья всегда
имели преимущество перед дочерьми, первые наследовали имение и выде-
ляли последним довольно незначительную сумму денег. Незаконные дети
не имели никакого права на имение родителей; гермафродиты, карлики
и уроды не получали наследства, но ближайшие родственники должны
были содержать их. Внуки от умерших сыновей наследовали по смерти
деда часть имения, принадлежавшую отцу, но это не относилось ко внукам,
произошедшим от дочерей. Члены белого духовенства были участниками
в наследстве, монахи же не имели на него права. Бездетным наследовали
сперва отец, потом мать, потом родной брат, затем родная сестра, далее
ближайшие родственники. Обычаи разных стран изменяли самым разно-
образным образом эти постановления; точно так же сильно отличались
друг от друга узаконения о совершеннолетии, так что здесь оно опреде-
лялось по признакам возмужалости, в другом месте — по числу лет, и это
последнее определение колебалось, в свою очередь, между 18 и 21 года-
ми. Сюзерены и церковь, подстраивая завещания в свою пользу, умели
часто нарушать предписания наследственного права. Предписания церкви
соблюдались относительно супружеских отношений и дел, касающихся
процентов; но последние предписания стали часто нарушаться и мало-помалу
потеряли свое значение, особенно с тех пор, как города стали вводить насто-
ящие закладные книги (гипотеки). С должниками, которые были не в со-
стоянии платить, поступали очень жестоко. Их не только могли заключить
в долговую тюрьму, но кредиторы могли даже принудить их исполнять при
264
них рабские обязанности. Неисправных или злостных должников старались
заставить уплатить посредством так называемой экзекуции, и этот обычай
удержался до нашего времени, хотя в несколько измененной форме.
Средневековая путаница в области германского права еще увеличи-
валась равносильной путаницей относительно меры веса и монеты. До ка-
кой степени в то время были элементарны и первобытны приемы относи
тельно измерения и взвешивания, доказывает то, как поступил король
Богемский Оттокар при возобновлении меры и веса. Четыре ячменных
зерна, положенные поперек друг возле друга, считались поперечным
пальцем; десять поперечных пальцев равнялись пяди. Кубком пшеницы
оказывалось то количество, которое можно было захватить обеими руками;
квартой вина — то количество, которое можно было захватить точно так
же; лотом перца — то, что вмещалось в горсть.
Как мы уже упоминали выше, право чеканить монету считалось ко-
ролевским или императорским верховным правом, но, в силу разреше-
ния, дарованного императором, в нем мало-помалу начали принимать
участие множество духовных и светских владетельных особ, которые даже
присвоили себе право давать в свою очередь подобные же разрешения.
Города по большей части предоставляли чеканку монеты некоторым по-
чтенным гражданам. Что же касается ее техники, то до гогенштауфенских
времен она была очень груба, и мелкие монеты чеканились особенно не-
брежно. Серебряную или медную пластинку, из которой они состояли,
клали на кожу, отливали посредством деревянного штемпеля, а потом
каждая монета отдельно обрезывалась в кружок или в четырехугольник
до тех пор, пока достигала определенного веса. Впоследствии искусство
чеканки улучшилось, а именно относительно более дорогих монет. Изо-
бражения на монетах были весьма различны. Государственная монета,
вышедшая при Фридрихе I с императорского монетного двора в Ахене,
имела на одной стороне грудной портрет Барбароссы, на другой — пор-
трет Карла Великого. Самыми красивыми средневековыми золотыми мо-
нетами были августалы (Augustalen) Фридриха II, в ходу же были больше
всего венецианские червонцы. Совершенно невозможно точно определить
ценность тогдашних монет, потому что проба была в то время очень раз-
нообразна и переменчива. Даже соотношения золота к серебру не остава-
лись неизменными, а колебались между 1к10и1к12.В одном месте из
одной марки серебра чеканили 12 шиллингов, в другом — 24, еще в дру-
гом — 24, в четвертом месте — 50, в пятом наконец — 60. Потом марка
не везде имела одинаковое процентное содержание чистого серебра и точ-
но так же невозможно было определить отношение шиллингов к динари-
ям, пфеннигам и к другой мелкой монете. Путаница увеличивалась еще
265
больше частым уничтожением монеты, ее перечеканкой и подделками.
Из сказанного видно, что можно только приблизительно определить от-
ношение средневековых цен на товары, съестные припасы и труд к ценам,
существующим в наше время. То же самое можно сказать и об отношениях
средневековых налогов к современным. Так как дворянство и духовенст-
во были освобождены от налогов, то они обрушивались на мещанство,
а еще тяжелее — на крестьянство. Кроме поземельного налога (десятин,
оброков и многих натуральных повинностей, платимых скотом, хлебом
и садовыми плодами), существовали еще налоги на стада, на дымовые
трубы, поголовные налоги, налоги на наследство, на имущество и на по-
требление; из последних налог на соль был самым распространенным. До
какой степени средневековое ведение финансов умело постоянно увели-
чивать число вносимых налогов, доказывает в особенности постоянно уве-
личивавшееся возвышение и умножение таможен, чрезвычайно стесняв-
ших промышленность и торговлю.
После этого отступления вернемся снова к области права, где мы еще
должны рассмотреть карательную сторону.
Как уже было сказано раньше, германское уголовное право дольше
устояло против римского влияния, чем гражданское право. В силу древнего
национального обыкновения гласность и устность карательной юстиции
еще долго оставались в употреблении. Император еще по-прежнему являлся
высшим судьей в уголовных делах, и он передал ведение уголовного права
светским, а мало-помалу и духовным владетельным лицам вниз до
четвертого воинского щита. Высшей инстанцией был королевский придвор-
ный суд под председательством пфальцграфа или придворного судьи,
какого избрал, например, в 1235 году Фридрих II с тем, чтобы он еже-
дневно председательствовал за него в суде. Низшие суды находились под
ведением императорского Comes или Vice-Comes, который выбирал в за-
седатели известное число почтенных свободных людей и принимал от них
присягу. Там, где путем передачи кровавых судов (какое это характерное
название!) в руки князей и прелатов, образовались со временем всеобщие
земские суды, там, конечно, уполномоченный местного князя исполнял
должность императорского поверенного. Свод швабских законов
перечисляет следующие личные свойства, которых не должен иметь судья:
«Он не должен быть клятвопреступником, не должен находиться ни под
церковным отлучением, ни под опалой императора; не должен быть ни
евреем, ни еретиком, ни язычником; он также не должен быть и побоч-
ным сыном; он не должен быть ни хромым, ни безруким, ни слепым,
ни немым, ни дураком; он также должен быть не моложе двадцати
одного года и не старше восьмидесяти».
266
За каждое судебное дело заседатели получали по шиллингу.
Помощником начальника суда был рассыльный, разносивший приглаше-
ния явиться в суд и т.д. Тот, кто не обращал внимание на вызов низшего
суда, подпадал так называемой низшей опале; если он не освобождался
от нее в течение шести недель, то подпадал высшей опале, а если он не
отделывался от этой опалы в течение года, то его поражала имперская
опала, о которой мы поговорим подробнее впоследствии. Главным
доказательством виновности или невиновности была все-таки присяга,
которая, однако, постепенно стала сниматься и даваться скорее в духе
нашей современной присяги свидетелей, чем в духе древней присяги. Тот,
кому еще не исполнилось семнадцати лет, не мог давать судебных
показаний. Показание раба против господина было действительно только
тогда, когда дело шло о преступлении против императора или государ-
ства. Присягающие евреи должны были стоять на свиной шкуре и держать
руку на книгах Моисея. Многочисленные постановления против
клятвопреступления становились все строже и строже, и это служит дока-
зательством бесчисленного множества подобных случаев; вот, между про-
чим, новое подтверждение хваленой «средневековой верности и честности».
Средневековое карательное законодательство вынесло божьи суды из
германских лесов. Народная вера так упорно держалась за ордалии, что,
следуя и в этом случае своей обычной политике, церковь признала уме-
стным скрыть языческую сущность этого обыкновения под христиански-
ми формами. Таким образом, она освятила церковными обрядами божьи
суды, из которых одна отрасль, именно поединок, существует еще и те-
перь в виде дуэли. Кроме того, божий суд еще состоял из испытаний ог-
нем, водой и другими предметами. При испытаниях огнем тот или та, кто
подвергался ему, должен был обыкновенно держать голыми руками ку-
сок раскаленного железа или пройти по нему голыми ногами. Последний
прием еще был в ходу в Рейнгау в 1445 году. Виновность или невинов-
ность доказывалась тем, была ли обожжена рука или нога или нет. Ино-
гда обвиненного или обвиненную заставляли пройти в одной рубашке
через пылающую кучу дров. В сказочных описаниях говорится даже
о навощенных рубашках. Так «Императорская хроника» рассказывает об
испытании огнем, которому подвергли Рихардису, супругу Карла Толсто-
го: «На нее надели рубашку, нарочно для этого приготовленную; эту ру-
башку зажгли со всех четырех концов возле рук и ног; в течение часа
рубашка совсем сгорела, а воск потек на мостовую; женщина не получи-
ла никакого вреда — они сказали deo gratias». Если производилось ис-
пытание водой, то обвиненный должен был достать голой рукой из кот-
ла, наполненного кипятком, камень или кольцо. Иногда обвиняемого
267
бросали голого в холодную воду. Если он всплывал наверх — он был
виноват, если же он шел ко дну — это служило доказательством его пра-
воты; такой вывод сделан из языческого религиозного представления,
что чистая стихия не примет в свои недра нечистого, злодея. Этому ис-
пытанию еще так часто подвергали ведьм в XVI и XVII веках, что оно
от этого и получило название «испытания ведьм». Испытание крестом за-
ключалось в том, что обвиняющий и обвиняемый должны были оба
стоять неподвижно с поднятыми руками у креста. Кто первый шевельнет
рукой, опустит ее или упадет на землю, тот проиграл. Ордалия
освященного куска (judicium offae) состояла в том, что обвиняемому
клали в рот ломоть освященного хлеба или сыра. Если он легко
перекусит и съест его, то его объявляли невинным. При испытании на
трупе, наконец, тот, кого подозревали в убийстве, должен был подойти
к убитому, лежавшему на носилках, и прикоснуться к его ранам. Если
кровь снова начинала течь из них, то это служило доказательством
виновности. «Как только убийца подходит к убитому, так у него опять
кровь идет из ран», - говорится в семнадцатом приключении «Песни
о Нибелунгах» , и вся сцена описана там потрясающим образом.
Я нашел в «Швейцарской хронике» люцернца Диебольда Шиллинга
(напечатанной в первый раз в 1861 году; этого люцернца не следует смеши-
вать с бернцем того же имени) чрезвычайно замечательный пример испыта-
ния на трупе, относящийся к позднейшему времени. Крестьянин Ганс Шписс
из Эттисвилля задушил свою жену. Возникло подозрение. Мертвую выры-
ли, а ее подозреваемого мужа подвергли испытанию трупом; совершенно
голый и весь выстриженный, он должен был положить на правую грудь уби-
той два пальца своей правой руки и поклясться в таком положении в сво-
ей невинности; но из мертвого тела сильно хлынула кровь, и убййца при-
знался в своем преступлении. Впрочем, мы имеем довольно доказательств
того, что при божьих судах уже издавна вошло в обыкновение пускать в ход
хитрость и обман. В подобных случаях многое зависело от духовенства
с одной и от палачей с другой стороны. Готтфрид Страсбургский описывает
чрезвычайно мило в своем «Тристане» , как белокурая Изольда парализо-
вала действие ордалии посредством прелестной женской хитрости. Готфрид
прибавляет еще: «Тогда было очевидно и доказано всему свету, daz der vil
tugendhafte Krist wintschaffen als ein ermel ist». И эта грубая шутка доказы-
вает, как просвещенные умы думали об ордалиях уже в начале XII века.
Уже давно вошло в обыкновение подвергать людей, пользовавшихся
дурной репутацией, не божьим судам, а пытке, и из этого-то обыкнове-
ния развилось то отвратительное искусство палачества, которое мало-по-
малу возросло до самых возмутительных размеров, благодаря переходу
268
обвинительного процесса в следственный, совершившемуся в XVI веке.
Нам придется поговорить об этом еще впоследствии. Мы скажем здесь,
что и средневековый кровавый суд (Blutbann) оказывался совершенно до-
стойным своего имени. Потому что, к несчастью, слишком основательно
то мнение, что средневековая юстиция есть пустыня варварства более же-
стокого, чем все то, что могли сделать произвол, гнев, чувство мщения,
политика и людоедство власть имеющих. Систематизация преступлений
становилась все обширнее и обширнее, и верховная власть расширила
самым произвольным образом понятия о предательстве и вероломстве.
Грубость наказаний еще превышала грубость преступлений. Правда,
древнегерманская карательная мера взимания денежных штрафов еще
сохранилась кое-где в слабой степени; но наказания посредством лише-
ния имущества, жизни, телесные наказания и карательные меры, нано-
сившие бесчестие, сделались правилом, из которого не были изъяты сво-
бодные люди. Общественное наказание заменило собой частное.
Уголовные законы выражались по большей части весьма лаконично, что
можно видеть из нескольких отрывков зальцбургского городского
устава: «Фальшивомонетчика сжигают или сваривают. Если крещеный
еврей снова обращается в еврейство, то его надо сжечь без всякого суда.
Клятвопреступнику надо вырвать язык сзади, из затылка. Кто предает
или отравляет своего господина, того следует сжечь или сварить. Если
раб проведет ночь с женой, дочерью или сестрой своего господина, его
надо повесить или отрубить ему голову. Если кто-нибудь изнасилует де-
вушку или женщину, ему следует за это отрубить голову».
Наказание обезглавливанием особенно часто применялось при пре-
ступлениях против нравственности; людям низшего происхождения от-
рубали голову топором или колотушкой, дворянам же — обыкновенно
мечом. В Гессене человека, изнасиловавшего женщину, казнили колом,
только не тем способом, который впоследствии вошел в обыкновение, но
так, что острый дубовый кол, по которому изнасилованная должна была
сделать три первых удара, пробивали ему насквозь сердце. Повешение
считалось более позорным, чем обезглавливание. Поэтому ворам, кото-
рые крали днем, отрубали голову, ночным же ворам угрожала казнь по-
вешения. Женщин не вешали: их сжигали или топили. Первый род
смерти грозил в особенности женщинам, подозреваемым в колдовстве,
последний — отравительницам, воровкам, попадавшимся во второй раз,
детоубийцам и тем, которые вытравливали зародышей. Неверных
жен зарывали живыми, а по нюрнбергскому праву то же самое грозило и
мужчине, изнасиловавшему женщину. Видоизменение этого ужасного
наказания — замурование в стену — применялось иногда к монахине,
269
слишком неискусной или неосторожной в деле любви. Кроме еретиков
и колдунов сжигались также и святотатцы, осквернители могил, поджи-
гатели, отравители, педерасты и скотоложцы, а также и те, кто сдвигал
межевые камни. Отцеубийц и матереубийц часто варили в масле; так
например, сварили в 1393 году одного суконщика из Верда, который
изнасиловал свою мать, а потом задушил ее. Существовало еще одно
страшное наказание, применявшееся обыкновенно к изменникам, —
именно четвертование, состоявшее в том, что к ногам и рукам преступника
припрягали лошадей. Было в ходу и колесование. Средневековая
карательная юстиция не только упивалась смертными приговорами, но
также чрезвычайно любила изуродование; она беспрестанно приговари-
вала к публичному сечению, ослеплению, отрезанию носа и ушей, отру-
банию ног и рук, вырыванию языка, клеймению и лишению мужского
члена. Бесчестящие наказания составляют также длинный список. Пер-
вое место между этими наказаниями занимает выставление к позорному
столбу и в позорном ящике. Таким же позором считалась так называемая
эмблематическая процессия, в которой свободный преступник и дворянин
должны были появляться публично с обнаженным мечом на шее, а
несвободный — с веревкой на шее. У рыцарей отнимали шпоры, преступ-
ники княжеского рода должны были нести на руках собаку. Лишение
места в церкви и нечестное погребение на перекрестках были часто
О. Книлле. «Замуровывание монахини»
270
присуждаемы, а к последнему наказанию часто приговаривали еретиков
и самоубийц. Бесчестящие наказания развратников и блудниц часто при-
менялись таким бесстыдным образом, что здесь их невозможно описать.
Часто к бесчестящим наказаниям присоединялся своего рода грубый
юмор. Таким образом, женщину, побившую своего мужа, сажали верхом
на осла задом наперед и возили так через все местечко. Садовых воров,
бесчестных игроков, слуг, клеветавших на своих господ, и сварливых
женщин кидали со всего размаха в воду и опять вытаскивали оттуда.
В средние века мы также уже встречаем весьма странное, бесчестящее
наказание обмазывания дегтем и обваливания в перья — наказание,
хорошо известное и весьма часто применяемое американским судом
Линча. Тогдашнее состояние тюрем совершенно соответствовало
жестокости уголовной практики. В Германии, как и везде в других мес-
тах, они были истинными «вертепами чумы и мучений», а из процес-
сов ведьм мы увидим, что «благодушные» немцы были знакомы с тем
дьявольским искусством мучить заключенных, которым прославились
Эччедино и Людовик XI Французский.
При рассказе о средневековом законодательстве читателю непремен-
но приходит на ум знаменитое тайное судилище (Fem или Vehmgericht).
Не одни только сочинители бесчисленных рыцарских романов, но и ве-
ликие писатели Гете и Генрих фон Клейст пытались облечь этот инсти-
тут прелестью романтического ужаса. Трезвое исследование уничтожило
многие из этих прикрас, и насколько правда то, что фемгерихт имел об-
ширное, распространенное влияние в течение двухсот лет, и что, с одной
стороны, в нем было действительно что-то таинственное, настолько же
неправда то, что его заседания происходили ночью или в сокровенных,
наводящих ужас местах, что он подвергал обвиненных пытке или содер-
жал их в заточении и что он приговаривал к утонченно жестоким смерт-
ным казням. Прежние странные объяснения слова Vehme (Verne, Feme,
Fehme, Fame, Fahme) оставлены теперь, и вообще уже признано почти все-
ми, что Vehme значит не более, как суд, а слово vervehmt значит осуж-
денный. Средоточием тайного суда была Вестфалия, «красная земля»,
а это обозначение, вероятно, превзошло от красноватого цвета почвы, ко-
торый часто встречается в этой местности. Но так как свободные судьи
были рассеяны по всей Германии, то и за пределами Вестфалии были сво-
бодные трибуналы, которые можно назвать до некоторой степени подчи-
ненными вестфальским.
Фемгерихты, заседавшие среди белого дня, под открытым небом,
в старых, всем известных местах собраний — преимущественно в Вест-
фалии, представляют чисто германский институт. Предание относит его
271
возникновение к Карлу Великому, который учредил фемгерихты будто бы
для того, чтобы иметь надзор над непокорной Саксонией. Это предание
имеет историческое основание в том отношении, что фемгерихт ведет свое
начало от древнегерманского судопроизводства, от судов карловингских
императоров. Верховная власть князей, положившая конец древнему ус-
тройству округов и древнему суду, развивалась в Вестфалии медленнее,
чем где-либо. Свободные землевладельцы, вольные крестьяне, удержали
здесь свои права дольше, чем где бы то ни было; сохранили поэтому свои
свободные, общинные постановления, свою непосредственную зависимость
от императора и государства и свое древнегерманское судоустройство; по-
следнее — в том виде, как его изменил Карл Великий. На председателя
суда здесь все еще по-прежнему смотрели, как на карловингского Comes.
Начиная с конца XII века эти Comites, эти графы приняли, в качестве
судей над вольными, над сохранившими свою вольность людьми, имя
вольных графов (Freigrafen); другие члены суда получили по этой же при-
чине название вольных заседателей (Freischoffen), сам суд стал называть-
ся вольным судом (Freistuhl), а отдельный судебный округ — вольным
графством. Впоследствии, когда и в Вестфалии княжеская территори-
альная власть стала больше и больше ограничивать всеобщую воль-
ность, тогда духовные и светские властители, во владениях которых на-
ходились вольные графства, сумели настолько подчинить их себе, что
император и государство отдавали им их в лен, называя их судебными
В. Рифшталь. «Тайное судилище»
*• S: 1м>1. Й 8; Одсг, т, . . •
J*< Ju ole« ^iU»f . i«
274
владетелями (Stuhlherren). Однако на вестфальские суды это не произ-
водило такого обширного действия, как на суды, находившиеся в других
местах; потому что, хотя владетели и представляли императору на избра-
ние вольных графов, председателей суда, однако они продолжали чинить
суд и расправу совершенно по-старинному, и на их место не становился
фохт, назначаемый местным властителем. Таким образом, за вестфаль-
скими вольными судами остался почет императорских судов и в этом
уже заключалась причина того, что они распространили свою деятель-
ность далеко за пределы своего округа, в государство, что и произош-
ло в XIV и XV веках. Впрочем, одно только значение императорского
суда еще не вполне объясняет ту огромную власть, которую начиная
с XIII века стали выказывать свободные вестфальские суды. Чтобы
вполне объяснить себе это, мы должны перенестись в то время, полное
анархии, беззакония, распрей, грабежей, убийств и поджогов, когда
деятельность настоящих судебных учреждений была совершенно фиктив-
ная, когда во всех отраслях общественной жизни господствовала такая
неправильность, такое бессилие, что, — приведу здесь один только при-
мер, — раз императорские послы были принуждены употребить два ме-
сяца времени на то, чтобы проникнуть из Констанца в Вестфалию с им-
ператорскими приказаниями, — факт, который ясно доказывает нам не
только тогдашнее, небезопасное состояние дорог, но и их физические свой
ства, заставлявшие путешествовать чрезвычайно медленно.
При таких обстоятельствах честным людям было, вероятно, в выс-
шей степени приятно найти в вестфальских вольных судах точку опо-
ры, из которой хоть сколько-нибудь можно было сдерживать анархию
в области права. В этом-то и заключалась причина обширного влияния
вестфальских судов, к которым во всех местах Германии присоединя-
лись тысячи людей в качестве вольных заседателей, так называемых
знающих. Уже одно то обстоятельство, что заседателей называли знаю-
щими, показывает, что на учреждение фемгерихтов смотрели как па сво-
его рода тайный союз. Скоро было замечено, что влияние суда усили-
валось страхом, сопряженным с таинственностью. Поэтому установился
обычай, что человек, поступающий в вольные заседатели, давал клятву
никому не сообщать тайного лозунга; кроме того, приговор против
преступника, не явившегося по приглашению вольного суда, произно-
сился в присутствии одних только заседателей и хранился в тайне до
самого выполнения. Однако быть вольным заседателем считалось че-
стью и вовсе не требовалось умалчивать о том, что находишься в чис-
ле заседателей. По сведениям, дошедшим до нас о фсмгерихтах, при-
ем в заседатели был обставлен таким образом: «Вольный граф говорит,
275
с покрытой головой, вновь принятым таинственную фему: веревка, ка-
мень, трава, плач, — и объясняет им это. Потом он сообщает им при-
зывное слово: Reinir dor Fewer, — и объясняет им и это. Вслед за тем
он таким образом преподает им таинственное приветствие вольных за-
седателей; один заседатель, приходя к другому, кладет ему на левое
плечо правую руку и говорит: Приветствую вас, милый человек! Что вы
тут делаете? Потом он кладет правую руку на левое плечо другого засе-
дателя и этот делает то же самое и говорит: Да будет всевозможное счас-
тье там, где собираются вольные заседатели». Вольный заседатель дол-
жен был клясться, что он будет скрывать от всех не знающих тайный
лозунг — «от жены и детей, песка и ветра». Если он нарушал эту клят-
ву, то «вольные графы и вольные заседатели хватали его без обвинений,
связывали ему руки впереди, завязывали ему глаза платком, бросали его
на живот, вытаскивали ему язык сзади, из затылка, обвивали ему втрое
веревку вокруг шеи и вешали его на семь футов выше, чем преступного,
осужденного вора». Всякий неопороченный немец мог сделаться вольным
заседателем в том случае, если он не был крепостным. Фема умела также
упрочить за собой и неприкосновенность своих писем. Если письма ее не
были адресованы просто незнающим, то на конверте было выставлено
предостережение: «Никто не должен вскрывать этого письма, никто не
должен читать или слушать его, исключая истинных, настоящих
вольных заседателей», — и это предостережение не уважалось только
в чрезвычайно редких случаях.
Впоследствии это, конечно, пошло иначе и, таким образом, начиная
с XVII века множество сведений о фемах стали доступны, именно благо-
даря несоблюдению неприкосновенности писем. В Вестфалии было более
ста тайных судилищ (Vehmmallen), собиравшихся совершенно по старин-
ному германскому обычаю под боярышником, грушевым деревом, дубом
или липой. Судопроизводство шло, как уже было упомянуто, гласно
и устно, и форма процесса была обвинительная. Обвинителем мог являть-
ся только вольный заседатель; он произносил обвинительную речь или от
своего собственного лица, или от лица оскорбленного знающего или не-
знающего, или же в качестве хранителя общественного порядка. Всякий
вольный заседатель мог занять место на судейской скамье, но для дейст-
вительности приговора необходимо было присутствие семи судей. Нигде
и речи не было о «замаскировании» судей. Председателем был вольный
граф, который часто был простым мужиком, так как суд оставался верен
своему народному происхождению. Перед ним на столе лежали обнажен-
ный меч, над которым произносили клятвы, и веревка, сплетенная из
ивовых волокон (Wyd), с помощью которой приводился в исполнение
276
смертный приговор. Фема произносила только один приговор, ей было
знакомо одно только наказание — смерть, потому что ей подлежали толь-
ко те преступления, за которые по варварскому средневековому праву
грозила смерть. Впрочем, кроме этого, самый ничтожный гражданский
иск мог превратиться в «вопрос фемы» (Vehmwroge), т.е. быть перенесен-
ным в фему, если случалось, что подсудимый отказывался явиться на
призыв своего законного судьи. Когда поступало обвинение, суд прежде
всего решал, подлежит ли внесенное дело решению фемы, есть ли оно
вопрос фемы (Vehmwroge). Если на это получался утвердительный ответ
и если обвиняемый был налицо, тогда дело производилось совершенно по
древнегерманской методике доказательств — посредством института со-
присяжников. Если таким образом удавалось доказать, что он виновен,
или если он сам сознавался в совершенном преступлении, тогда, после
краткого совещания, заседатели произносили свой приговор о виновно-
сти, вольный граф объявлял об этом, и для исполнения смертного приго-
вора, входившего в круг обязанностей заседателей, пускались в ход тут
же, на месте, веревка и первое попавшееся дерево. Если при произнесе-
нии обвинения обвиненный не был налицо, то в случае, если он был не-
знающий, его призывали к «открытому судилищу» в срок в трижды
15 дней. Если же он являлся, он мог присягой очиститься от обвинения,
если только ему удавалось найти между свободными заседателями необ-
ходимое число соприсяжников, что, конечно, было чрезвычайно трудно.
Если же обвиняемый не являлся, то все незнающие исключались из засе-
дания под страхом немедленной смертной казни и открытый суд
превращался в «тайное судилище», на которое обвиненного вызывали,
назначая ему новый срок. Если он не являлся и на этот вызов, то обви-
няющий должен был повторить свое обвинение и в то же время доказать,
что вызов был сделан надлежащим образом. Затем вольный граф опять
четыре раза вызывал по имени обвиняемого и спрашивал, нет ли налицо
кого-нибудь из его поверенных, а потом обвинение считалось доказанным
и основательным, когда клятва обвинителя была подкреплена клятвой
шести других вольных заседателей. По совершении всего этого вольный
граф произносил над обвиненным приговор, заключавшийся в следующей
торжественной формуле: «Я исключаю обвиненного человека N. N. из
мира, из прав и из вольностей, дарованных императором Карлом,
и сбрасываю его с высшей ступени на низшую и отнимаю у него мир,
вольности и права, подвергаю его королевской опале и преследованию,
высочайшей немилости и враждебности и объявляю его недостойным,
бесправным, беспечатным, бесчестным и непричастным ни к какому
праву и изгоняю его,'и осуждаю его, и, по определению тайного суда,
277
предаю шею его веревке, тело его птицам небесным, чтобы они склевали
его, и поручаю душу его Господу Богу на небесах, если он захочет взять
ее к себе, и объявляю его жизнь и его имущество вне всякой законной
защиты. Его жена да будет вдовой, его дети — сиротами». Этот приговор
имел, по крайней мере, в глазах всех знающих такое же значение, как
и государственная верховная опала (Reichsoberacht или Aberacht),
которая, будучи произнесена императором и государством, ставила того,
кто ей подпадал, на степень осужденного преступника. Изгнанник
был вне закона, всякий мог нанести ему оскорбление, убить его, жизнь
и имущество уже не принадлежали ему больше, никто не смел дать ему
ни убежища, ни защиты под страхом подвергнуться такой же каре.
В позднейший период средних веков император и государство неред-
ко не были в состоянии привести в исполнение свой приговор, но феме
было гораздо менее затруднительно исполнить где бы то ни было на всей
германской почве свой смертный приговор. Потому что, благодаря орга-
низации вольных заседателей, влияние ее распространялось чрезвычай-
но далеко и действия были таинственны и быстры. Обычаи фемы требо-
вали, чтобы, по произнесении вышеприведенного приговора, «вольный
граф взял веревку, сплетенную из ивовых волокон, выкинул ее из суда
и чтобы вслед за тем все вольные заседатели, стоящие вокруг судилища,
плюнули изо рта, точно будто бы осужденного тотчас же вешали. После
этого вольный граф должен приказать всем вольным графам и заседате-
лям и увещевать их во имя их клятв и их верности, в которой они при-
сягали тайному судилищу, чтобы они повесили осужденного на первом
попавшемся дереве в силу своей власти и своего права, как только он
попадется им в руки». Обвинителю вручался приговор, к которому была
приложена печать вольного графа, и он играл роль исполнительного ли-
ста, и с помощью его обвинитель мог заставить всех знающих привести
в действие состоявшееся решение. С этой минуты начиналась тайная
и деятельная травля виновного. Его казнили на том самом месте, где уда-
валось поймать его. Однако при исполнении приговора должны были
присутствовать по крайней мере три вольных заседателя. Чтобы обозна-
чить, что казнь произошла по приговору фемы, они втыкали нож в дере-
во, служившее виселицей. Если вольное судилище вызывало к себе знаю-
щего, он, даже в случае своей виновности, имел гораздо больше вероятий
избавиться от беды, чем незнающий. Не говоря уже о том, что он гораздо
лучше знал устав фемы, ему кроме того было гораздо легче найти в рядах
своих сотоварищей необходимое число соприсяжников, когда дело
доходило до очистительной присяги. Если двадцать знающих соглашались
принять за него присягу, то его безусловно должны были оправдать, потому
278
что, со своей стороны, обвиняющий не имел права превысить это число.
Знающего никогда не вызывали к открытому судилищу, а только к тай-
ному, и ему предоставлялось три срока, каждый в трижды пятнадцать
дней. Если он не являлся по истечении третьего срока, тогда только над
ним произносился «последний, тяжкий приговор, высшая мера наказа-
ния», т.е. смертный приговор. Так как доставление вызова часто бывало
сопряжено с опасностью, то в некоторых случаях позволялось прибивать
гвоздями и прикреплять этот вызов ночью на ворота того местечка или
того города, где находился вызываемый, причем исполнявшие это
поручение вольные заседатели откалывали три щепки от «затворов»
и уносили с собой как «доказательство». Процедура фемы, уже и без того
чрезвычайно краткая, сокращалась еще больше, если преступника захва-
тывали «с поднятой рукой, с отпечатком преступления на лице или с пе-
нящимся ртом», то есть на самом месте преступления, или с орудиями,
с помощью которых оно было совершено, или с тем, что он добыл посред-
ством этого преступления, или же если он сам произносил признание.
В подобных случаях суд сводился к простой казни. Заседатели без даль-
нейших церемоний прямо накидывали пойманному петлю («Wyd») на
шею и вздергивали его на первое попавшееся дерево. Едва ли следует упо-
минать о том, что это краткое судопроизводство неизбежно должно было
до некоторой степени узаконить самые грубые злоупотребления. Из числа
подобных злоупотреблений особенно известно, благодаря своим замечатель-
ным последствиям, одно — именно убийство рыцаря Ганса фон Гутгена, со-
вершенное герцогом Ульрихом Вюртембергским (1515 г.), который пытал-
ся прикрасить это преступное дело тем предлогом, что он будто бы
действовал в качестве заседателя тайного судилища.
Вообще вместе с могуществом фемы возрастали и ее злоупотребления.
Что же касается ее могущества, оно было так велико в XIV и XV веках,
что внушало самый непомерный страх. О таинствах фемы едва решались
говорить публично; и судилище, которое, по мнению некоторых, насчи-
тывало более ста тысяч вольных заседателей в Германии, умело укрощать
и наказывать самых упорных грабителей и разбойников из рыцарей. Про-
стые вестфальские вольные графы требовали к своему судилищу даже та-
ких могущественных князей, каков был, например, герцог Генрих Бога-
тый Баварский, вытребованный в 1434 году вольным графом Альбертом
Свинде; во время произнесения приговора над ним было налицо восемь-
сот вольных заседателей. В фемгерихт был призван даже император
Фридрих III вместе со своим канцлером и придворным судом, чтобы от-
вечать перед этим судом «своим телом и своей высшей честью». Фема не долж-
на была иметь дела только с духовными лицами, евреями и женщинами.
279
За исключением этого ее право было почти неограничено, и если она сама
называла себя «верховным кровавым судом Священной империи», то та-
кое притязание оправдывалось тем, что не только мещане и рыцари, но
даже члены высшей аристократии стремились попасть в вольные заседа-
тели. В 1429 году даже один император, Сигизмунд, велел посвятить себя
в заседатели при дортмундском вольном судилище.
Постепенный упадок всего учреждения обнаружился не только тем, что
зависть, месть и другие дурные страсти стали искать себе удовлетворения под
покровом справедливости, но и тем, что произвол стал проникать
в применение судебных порядков фемы. Уже в конце XIII века этот произ-
вол стал доходить до того, что фема совсем перестала вызывать обвиненных
незнающих, а просто, без всяких формальностей, произносила над ними
приговор, как только обвинение подтверждалось клятвой обвинителя
и шести соприсяжников. Но злоупотребление власти всегда порождает
сопротивление. Это испытала и фема. Правда, ее никогда не отменяли
формальным образом, но императоры, князья и города старались постепенно
ограничить ее значение; это им удалось, и начиная с XVI века значение ее
быстро пало перед влиянием более прочной организации судов. Следы
юстиции фемы сохранились всего дольше на красной земле, ее настоящей
родине, между суровыми вестфальскими государственными крестьянами.
Еще в наше время попадались такие крестьяне, которые произнесли присягу
вольных заседателей и ни за что не хотели выдавать тайного лозунга.
Если в средние века, благодаря упадку императорской власти, сама
юстиция для своего существования была принуждена обратиться в фему
и принять на себя пугающе насильственный образ, то легко представить
себе, к каким проявлениям необузданной дикости подавало повод в то
время древнегерманское кулачное право или право частной войны
(см. выше, гл. I). Повсеместная анархия в области права привела к тому,
что император и государство формально признали законной самозащиту
отдельной личности в том случае, если от судов нельзя было добиться по-
мощи, — условие, которое большей частью было совершенно фиктивным,
потому что бессилие правильно организованных судов было всем извес-
тно. Впрочем, кулачное право было возведено в систему своего рода, по-
тому что предписания различных императоров относительно земского
порядка связывали с известными формами пользование этим чудовищным
правом. Таким образом, земский мир 1187 года уже строго предписывает
тому, кто хочет затеять ссору с обидчиком или человеком, нанесшим
ущерб, объявить противнику за три дня о своем намерении. Такие объяв-
ления делались посредством письменных вызовов, о которых мы уже гово-
рили выше. Кроме того, император и государство даровали «особый мир»
280
Г. Франц. «Скакать и разбойничать не позорно —
это делают лучшие люди в стране»
духовным лицам, родильницам, тяжелобольным, богомольцам, купцам,
земледельцам, виноделам, извозчикам, — то есть пользование военным
правом не должно было наносить им ущерба. В похвалу церкви можно
сказать, что она со своей стороны делала мужественные усилия сколько-
нибудь обуздать грубое право частной войны. К этому клонился учрежден-
ный ею «божий мир» (treuga Dei), в силу которого требовалось, чтобы
всякая распря непременно прекращалась из благоговения к божеству не
только в известные дни в году, но и еженедельно в течение четырех дней —
с вечера среды до утра понедельника. Этот божий мир коренится
в древнегерманском язычестве, потому что, по свидетельству Тацита,
с культом Герты было уже связано подобное учреждение. В средние века
в среду вечером об этом каждый раз оповещали колокольным звоном,
и если несоблюдение божьего мира и не приносило непосредственного вре-
да, то оно все-таки могло невыгодно отразиться в будущем. Потому что
нарушитель божьего мира подлежал церковному отлучению, а тот, кому
не удавалось освободиться от него в течение известного времени, навле-
кал на себя государственную опалу.
Но подобные ограничения оказывались недостаточными в такой стра-
не, где территориальная путаница становилась все сильнее и сильнее, где
не было стройной и правильной полицейской организации и где посло-
вица «Грабеж не позор!» имела такое бесчисленное множество усердных
281
приверженцев и последователей, что в XV веке один итальянский прелат
имел полное основание сказать: «Вся Германия — один вертеп разбойни-
ков, а из дворян знаменитее всех тот, кто самый искусный грабитель».
Удивительно ли, что при подобном положении дел приходилось искать
минутного облегчения в таких учреждениях, которые вскоре превраща-
лись сами в бедствия! Такими учреждениями были заимствованные из
древности убежища, которые были известны в средние века под названием
свободных или безопасных мест (Freiungen). Характер убежищ имели
прежде всего церкви и монастыри, но его перенесли также на другие свя-
щенные места, например, на кладбища, религиозное значение которых
могло внушить уважение. Впоследствии императоры даровали целым го-
родам, или, по крайней мере, известным местам в городах право убежи-
ща, которое, по первоначальному смыслу закона, должно было служить
только на пользу преследуемым или тем, кому грозила противозаконная
опасность, — а такое учреждение заслуживало большой похвалы. Но вско-
ре мошенники и злодеи стали пользоваться этими местами убежищ, и
право убежища часто клонилось к тому, чтобы спасти от рук правосудия
самых закоренелых и вредных преступников, потому что духовные и
городские общины с ревнивой стойкостью отстаивали неприкосновенность
своих свободных убежищ. Только новейшее время положило конец это-
му беззаконию, центром которого под конец сделались дома посольств.
282
своих свободных убежищ. Только новейшее время положило конец этому
беззаконию, центром которого под конец сделались дома посольств.
Глава
IX
МЕЩАНСТВО И КРЕСТЬЯНСТВО
Слово «Burger». — Организация городских общин. —
Ход развития городских узаконений, показанный на конкретном примере.
— Оппозиционный дух мещанства. — Союзы городов. — Ганза. —
Картина германских городов в средние века. — Архитектура. —
Одежда. — Узаконение об одежде. — Общежитие. — Вена в XV веке. —
Купальни. — Женские дома. — Больницы. — Городские увеселения. —
Ремесленная деятельность. — Изобретения. — Торговая деятельность. —
Устройство школ. - Составление летописей. — Мейстерзингерство. —
Имущественные условия. — Сельское хозяйство. — Крестьяне. —
Крестьянство Северной и Южной Германии. —
Германская народная песня.
1^огда в IV веке гот Улфила ввел в
первый раз в немецкий язык слово «Burger», он, конечно, не подозревал,
какое обширное значение это слово приобретет в позднейшее время и,
конечно, не предвидел, что с противоположностью между этим словом
и словом «господин» будет связана борьба, которая еще далеко не раз-
решилась в настоящее время и, без сомнения, еще займет в будущем
весьма видное место. Улфила увидал, что греческому слову Пд/ас (город)
из всей сокровищницы немецкого языка соответствовало до некоторой
степени только слово Baurgs (Borgs), и таким образом он составил из
него производное слово Baurgja, Burger (горожанин), чтобы верно
перевести в своем переложении Библии греческое слово ПоИггр;. Из этого
видно, что слово Burger имеет чисто германский корень; так как Burg про-
исходит от слова bergen, прятаться, то оно обозначает прячущегося или
находящегося под защитой. Бартольд выставил на вид то, что в этом сло-
вопроизводстве в значительной степени выражается все содержание
исторического развития германского мещанства или городского населе-
ния: первая, настоятельная и охранительная забота и умная осторож-
ность прячущегося; небезопасное, стесненное положение спрятанного
283
А. фон Хайден. «Вооруженный горожанин и копейщик»
В истории германского права и государства городскому мещанству
принадлежит в высшей степени замечательное, почетное место. Оно первое
разбило свинцовый гнет дворянства, тяготевший над Европой благодаря
феодальному порядку; оно прибавило к дворянскому и духовному сосло-
вию третье, именно мещанское, которое с течением времени постепенно
крепло и возвысилось до степени главного представителя новейшего госу-
дарства. Мещанство является главным образовательным элементом Герма-
нии. Образование и цивилизация выросли только благодаря городам.
В своих основных чертах ход развития городской жизни одинаков в Италии,
Франции и Германии. Италия шла впереди по этому пути, потому что там
формам средневековой жизни было легче опираться на древнеримское му-
ниципальное устройство, чем где бы то пи было в другом месте. Как и ког-
да возникли в Германии основания городской жизни, об этом было упомя-
нуто выше. Из числа известных городов Германии уже почти все существо-
вали около половины ХШ века. Главную основу составляли, с одной
стороны, замки королей и земских князей, с другой стороны — монастыри.
284
Совокупность городских жителей состояла первоначально из королевских
слуг (Ministerialen), княжеских и духовных вассалов, но вскоре ряды их
расширились, потому что к ним пристали свободные землевладельцы
окрестной страны, состоятельные землепашцы и ремесленники. Общая
опасность и общие интересы сплотили городскую общину, так что извне
она представляла крепкий организм, внутреннее устройство которого имело
разнообразные сочленения и ступени. Новейшее понятие человеческой рав-
ноправности было совершенно чуждо средним векам, и поэтому в среде
самого мещанства, по крайней мере, долгое время строго соблюдалось раз-
личие сословий в городах. Политическими правами пользовались сначала
исключительно первые городские поселенцы, благородные министерьялы
и вассалы, к которым присоединились позднейшее рыцарское население,
так называемые древние горожане (Burgenses), позднейшие патриции, но-
сившие обыкновенно название «родов» или городских юнкеров или копей-
щиков (Glevener) от главного рыцарского оружия, Gleve, т.е. копья. Об-
ложенные податями ремесленники и земледельцы (горожане охранитель-
ной стражи, горожане, вооруженные пиками или также горожане, которые
должны были жить вне ограды или частокола настоящего города и кото-
рых поэтому называли Pfahlburger) были лишены политических прав и за-
воевали их себе только с течением времени. Пока городам приходилось
бороться в более или менее значительной степени с внешними врагами за
свою самостоятельность, до тех пор борьба между горожанами-патриция-
ми и низшим городским населением не выступала вполне ясно наружу.
С самого своего основания германские города распадались на имперские
и земские; первые находились под ведением и верховным судом императо-
ра, последние — под начальством духовного или светского князя. Импе-
раторские или княжеские чиновники, облеченные верховным правом
и председательствовавшие в судах, назывались бургграфами, фогтами,
шультгейсами (Burggraf, Vogt, Schultheiss). Имперские города принимали
участие в сеймах, земские же города могли только участвовать в земских
сеймах, созываемых местным властителем; поэтому первые зависели непо-
средственно от государства, последние же — от князей, епископов, аббатов.
Но, посредством подарков, покупок и соглашений, городские общины
сумели постепенно добиться от тех и других верховных властителей
известных прав (права суда, чеканки монеты, права иметь рынки и т.д.),
так, однако, что они перешли из ведения императорских или княжеских
чиновников в руки городского совета заседателей, избранных из «родов»,
и во главе которых стоял ратман или бургомистр (консул).
После этого важного шага к самоуправлению оказалось, так ска-
зать, само собой, что имперские города развились до степени
285
маленьких республиканских общин, и это произошло в такой же мере,
1 в какой падала в XIII веке императорская власть и возрастали
благосостояние и населенность городов. С этим энергичным развитием
шло рука об руку великое внутреннее преобразование в составе городских
общин. Лицом к лицу с аристократическим элементом городского
населения, представителями которого являлись древние горожане или
роды, выступил демократический элемент, действовавший в духе
оппозиции и иногда доходивший до кровавой вражды. Этот
демократический элемент состоял из цехов, братств или гильдий
ремесленников, первоначально основанных ремесленниками для защиты
и охранения ремесленных интересов и для корпоративного отстаивания
промышленности; эти цеха, братства и гильдии вскоре приобрели поли-
тическое значение. Происходило же это преимущественно от того, что во-
оруженная сила городов опиралась на ремесленные цеха, по крайней
мере, относительно количества людей, способных носить оружие. Цеховые
старшины, стоявшие во главе ремесленных корпораций, были в то же
время и предводителями вооруженных сил, которые выставлялись
большими цехами при всех военных опасностях. Цеха имели не только
свои особые помещения для танцев и попоек и для обсуждения своих
дел, — у них были также свои собственные знамена и цейхгаузы; они хо-
рошо владели оружием, потому что посвящали большую часть своего сво-
। водного времени военным упражнениям. Народ, большинство которого со-
' ' стоит из людей, способных носить оружие, никогда не остается долго под
’ игом, и цеха сумели скоро показать и доказать патрициату истину этого
житейского правила, так же точно, как они начертали его кровавыми
i рубцами на груди и спине благородной разбойничьей сволочи. Цеха не
| только завоевали себе мало-помалу участие в городских правах, в поль-
। зовании общинным достоянием, в городской службе, но их успехи пош-
ли еще дальше. Прежние отношения совершенно перевернулись во мно-
г гих городах, и аристократическое устройство перешло в демократическое,
так что на место родов во главе управления стали цеха. Патрициату уда-
лось удержать свое полное могущество в области управления до времен
Реформации только в очень немногих городах, например, в Нюрнберге.
Мы видим, таким образом, что «народ» средневековых германских
городов выходит из крепостного состояния и возвышается до автономного
республиканизма; это явление совершенно своеобразное в истории того
времени, и оно представляет в высшей степени замечательное дополнение
к реформаторскому движению в области религии. Мысль об освобожде-
нии была жива и здесь и там, и свобода поднимала свое славное знамя
восстания против оцепенения и давления романтики. Но это значило бы
286
не уважать истину, если бы мы, упоминая о таком радостном возрастании
германской гражданской свободы, не бросили благодарного взгляда на
страну, лежащую по ту сторону Альп, откуда, очевидно, выходило заме-
чательное возбуждение к свободному и смелому проявлению гражданской
силы. В Италии никогда окончательно не угасало воспоминание о древ-
нереспубликанской жизни, и оно мощно воспрянуло в то время, когда
распря между папской иерархией и императорским феодализмом дала
итальянским городам возможность стать в более благоприятное положе-
ние. Героическая борьба, которую вели с переменным счастьем ломбард-
ские граждане, отстаивавшие республиканскую свободу от верховной
тирании императоров гогенштауфенского дома, не могла оставаться безо
всякого влияния на германских граждан, потому что, как раз во время
этой борьбы торговля связала германские и итальянские города более
тесными отношениями. Не было также недостатка и в людях, переносив-
ших через Альпы семена гражданского духа. Изгнанные ломбардцы сели-
лись в швейцарских и южно-германских городах, и в пятом десятилетии
XII века ученик Абеляра, великодушный мученик Арнольд Брешианский,
проповедовал религиозную и политическую свободу в цюрихском округе,
который еще в то время принадлежал к аллеманнской стране.
Нам пришлось бы исписать не страницы и листы, а целые тома, если
бы мы вздумали вдаваться в историю отдельных германских городов или
даже только в историю их законодательства. Во всей Германии не было
даже двух городов, законодательство которых развилось бы по совершен-
но одинаковой норме, хотя его основные черты были везде одни и те же
или, по крайней мере, чрезвычайно походили друг на друга. Однако, что-
бы сколько-нибудь вразумительно представить ход развития городских
законодательств, я выберу пример, и к тому же, пример, который всего
ближе находится у меня под руками.
В том месте, где река Лиммат вытекает из прекрасного Цюрихского
озера, находился во времена Карловингов королевский замок с приход-
ской церковью, к которой принадлежали некоторые духовные лица, рано
образовавшие из себя капитул. Поселение быстро возрастало вокруг этого
удобно расположенного пункта, когда в 853 году две дочери Людовика
Германского основали на противоположном берегу реки женское фрау-
мюнстерское аббатство; король богато наделил это аббатство землями, так
что вскоре оно стало одним из значительнейших монастырей в Южной
Германии. Открытое место Цюрих было обнесено стенами уже в X веке,
и в 929 году оно уже превратилось в Civitas (скажем мимоходом, что
немецкое слово Stadt, город, заменившее собой латинское, появилось
позднее и было введено Сен-Галленским монахом Ноткером Лабео,
287
Пауль и Лоренц Риттер. «Женская церковь в Нюрнберге»
умершим в 1022 году). Настоятельница фраумюнстерского монастыря
назначала шультгейса городской общины. Ей же принадлежало право
суда и право чеканить монету. Аббатство, а вместе с тем и его город, были
непосредственно подчинены императору, который вверял управление им-
перскому фогту. Когда в 1097 году Тургау и Цюрихгау были соединены
288
в герцогство Церингенское, тогда Цюрих подвергся опасности снизойти до
степени земского города. Эта опасность была устранена имперско-княжеским
достоинством настоятельницы, а еще больше — вымиранием герцогского це-
рингенского дома. Пребывание Арнольда Брешианского в Цюрихе, имевшее
просвещающее влияние в политическом и религиозном отношениях, относит-
ся к периоду времени от 1140 до 1145 г. Затем мы видим в городе
городскую совещательную коллегию, которая была в начале, вероятно,
только советом настоятельницы; но вскоре она стала освобождаться от ее
влияния и постепенно превратилась в чисто мещанское, городское присут-
ственное место, и наконец, в городское начальство, которое избиралось
городской общиной, то есть министериалами, рыцарями и свободными
гражданами. Когда угас дом церингенских герцогов, Цюрих снова
сделался имперским городом и это обстоятельство доставило ему большие
выгоды, в особенности потому, что Фридрих II по большей части
передавал звание фогта одному из городских граждан. Через год после
смерти императора в Цюрихе произошло движение, о котором мы не мо-
жем составить себе ясного понятия. Расширение совета, а также и допу-
щение в него купечества произошли, вероятно, вследствие сильного вол-
нения демократии. Романтически-дворянское презрение к купеческому
сословию не могло продолжаться при возрастающем значении торговли,
при усиливавшемся благосостоянии людей, занимавшихся ею. В течение
второй половины XIII века реализм собственности начал могущественно
противодействовать во всех германских городах аристократическим
предрассудкам и идея гражданской свободы стала победоносно лицом
к лицу с представлением древнегерманской дворянской свободы.
Не окрепнув еще настолько, чтобы вполне стоять на собственных ногах,
город нашел необходимым искать, при наступлении анархии междуцар
ствия, защиты какого-нибудь могущественного соседнего владетеля, ко-
торый мог бы в то же время занять место императорского фогта. Тот, кого
они искали, нашелся в лице графа Рудольфа Габсбургского, который был
избран впоследствии в германские короли. Сделавшись королем, он ут-
вердил город Цюрих в его непосредственной имперской зависимости.
Сын его, король Альбрехт, тоже был милостив к городу, так что его са-
мостоятельность и самоуправление беспрепятственно развивались.
Это движение вперед в особенности ясно видно в переговорах, которые
город Цюрих вел с Габсбургами по поводу кровавой мести убийцам
короля Альбрехта. Здесь город уже является совершенно самостоятель-
ной силой и встречается лицом к лицу с могущественными владетелями.
Для города было очень важно исполнение только что упомянутого
кровавого суда, потому что это было удобным случаем смирить строптивое
289
Дворянство окрестной страны, которое было вынуждено дать простор
более широкому развитию гражданской свободы. Мы оставим в стороне
грозное, но благополучно разрешившееся стечение обстоятельств, в которое
Цюрих был вовлечен благодаря своей преданности Фридриху
Австрийскому во время его распри из-за престола с Людовиком
Баварским, и перейдем к законодательной реформе, известной под именем
Бру некого нововведения. Окрепнув внутри и завязав внешние союзы,
город находился вне всякой опасности и пользовался уважением в течение
первых десятилетий XIV века, когда община была охвачена тем
демократическим движением, которое вообще проявлялось в то время
с такой силой в германской городской жизни. Стремление к гражданской
свободе, которое еще раньше подстрекало купечество к приобретению по-
литических прав, пробудилось теперь и в городских ремесленниках, уже
давно выросших из уз крепостной зависимости. Цеха стали все решитель-
нее добиваться равноправности с родами и стали требовать соучастия
в управлении городом. Проникнутое этими стремлениями сословие мел-
ких мещан нашло себе в Цюрихе даровитого предводителя в лице рыцаря
Рудольфа Бруна. Ему принадлежит цюрихское уложение 1336 года —
превосходное произведение, проникнутое духом справедливости, но в то
же время полное умеренности. Роды противились требованиям ремеслен-
ников; однако последние добились в общем собрании граждан, чтобы
Бруна избрали бургомистром, предоставив ему диктаторскую власть.
Он тотчас же приступил к пересмотру уложения и организовал общинную
жизнь таким образом. Совокупность горожан, к которой теперь принад-
лежали и ремесленники, была разделена на два многочисленных класса,
— констафель (Konstafel) и цеха. Констафель, называвшаяся в других
местах Kunstoflerstube или, например в Кельне, Richerzechheit, состояла
из дворян и рыцарей, родов и всех коренных горожан, рантье, купцов,
менял, золотых дел мастеров, людей, занимавшихся соляным промыслом,
суконщиков, и из них избиралось тринадцать членов совета на
полугодичный срок. Ремесленников Брун разделил на 13 цехов сообразно
с их промыслом и работой, причем, конечно, дело не обошлось без своеоб-
разных правил разделения. Так, например, к цеху кузнецов принадлежали
не только кузнецы, оружейники, медники, котельники, лудильщики, «но
и банщики и цирюльники», тогдашние хирурги. Члены каждого цеха
должны были избирать цехового старшину, и эти представители отдель-
ных корпораций должны были не только вести их частные дела, но
через них сословие ремесленников принимало участие в городском уп-
равлении. Тринадцать цеховых старшин соединялись в один совет с три
надцатью советниками, которых назначала констафель, и составляли
290
Ф. Кнаб. «Готический покой в месте заседания городских юнкеров»
с ними вместе городское начальство, во главе которого стоял бургомистр.
Это цюрихское уложение, утвержденное императором, было, правда, не
чисто демократическое, но оно служило ручательством за будущее процве-
тание общины именно тем, что оно сдерживало излишества и преувели-
чения демократического принципа, которые слишком часто встречались
в других местах. Надо заметить, что вообще аристократическое устройство
дольше держалось в южно-германских, чем в северогерманских городах,
где демократический дух сделал гораздо более быстрые успехи.
Так как мы уже взяли для примера Цюрих, то можем еще просле-
дить на нем, как смело возраставшее средневековое германское мещан-
ство умело отстаивать свое достоинство от всемогущей иерархии. В ве-
ликой борьбе империи и папства значительное большинство германских
городов оставалось верно императорскому знамени и пренебрегало, во
291
имя своих обязанностей к государству, папским отлучением и интердик-
том, выказывая таким образом гораздо более германский дух, чем гер-
манские князья, которым всегда были приятны происки духовенства,
направленные к ослаблению государственной власти. Цюрих, не хотев-
ший отстать от императора, отлученного от церкви в 1245 году, подвергся,
подобно многим другим германским городам, интердикту от папы
Иннокентия IV за свою преданность Фридриху II. Духовенство тотчас же
прекратило богослужение, а в средние века это было страшной
принудительной мерой. Цюрихцы обратились с жалобой к императору и,
с его разрешения, выгнали целые толпы непокорных священников из
города, тотчас же наложив запрещение на духовные имения. Увидев
такую решимость, священники — в средние века это слово не считалось
унизительным, оно часто даже употреблялось официальным образом —
стали пресмыкаться. Начались переговоры, и духовенство склонило папу
снять фактически запрещение, дозволив восстановить отправление бо-
гослужения в самом городе. Германское мещанство еще менее давалось
в обиду дворянству, чем духовенству. Вне своих стен оно умело с крова-
вым упорством отстаивать свои товарные обозы от рыцарственных
грабителей, за стенами же они, в случае необходимости, энергично защи-
щали гражданское домашнее право. И в этом отношении швейцарский
город представляет поразительный пример. В 1267 году в Базеле
собралось множество дворян, имевших в виду отпраздновать вместе
веселую ночь заговенья. Эти господа не сумели сдержать своего сладо-
страстия и переступили в своем кутеже за пределы благопристойности.
Это сильно не понравилось базельским гражданам, они вовсе не ограни-
чились показыванием кулака из-за спины. Они, напротив, тотчас же бодро
поднялись на ноги, напали на развратных виновников скандала и убили
и ранили значительное количество из них. «Многих изрубили в объяти-
ях прекрасных девиц», повествует хроника.
Могучее средство ассоциации делало так много великого внутри
городов, что распространение того же принципа за пределы
отдельных городских поселений должно было явиться само собой.
Граждане одного и того же города ручались друг другу за
неприкосновенность личности и имущества, и точно то же стали
делать между собой и граждане различных городов. Главные
источники городского благосостояния — промышленность и торговля
— настоятельно требовали более надежной гарантии общественной
безопасности, чем какую могли доставить императорские распоряже-
ния о земском мире, а так как, по прекращении гогенштауфенской
династии, грабеж на дорогах и самый грубый разбой превратились
292
Л. Риттер. «Двор замка в Гейдельберге»
положительно в дворянское занятие, то промышленные и деятельные
города, политическое развитие которых и без того было для дворянства
бельмом на глазу, должны были принять свои меры, чтобы обезопасить
жизнь и достояние своих граждан от господ «грабителей» и защитить свое
политическое существование от притязаний произвола светской и духов-
ной княжеской власти. Из этой всеобщей необходимости возникли знаме-
нитые германские союзы городов, которые, конечно, прежде всего были
основаны на промышленных и торговых интересах, но вскоре приобрели
также и великое политическое значение. Посредством этих союзов мещан-
ство сделалось организованной силой, значение которой простиралось
далеко за пределы отдельных городов. Можно только пожалеть о том, что
гражданским союзам не удалось охватить надолго всю германскую зем-
лю и превратить германское гражданство в национальный союз граждан,
вместо того чтобы ограничиваться только частными конфедерациями.
Если бы случилось первое, то германская история изменилась бы в сво-
их существенных чертах. Этому помешала разрозненность между Север-
ной и Южной Германией, сделавшаяся причиной стольких германских
бедствий. Что касается южно-германских городов, то они вступили в об-
ширные союзы в первый раз в XIV веке. Таким образом, уже в 1327 году
293
К. Болоначи. «Немецкая Ганза»
города Майнц, Вормс, Шпейер, Страсбург, Базель, Фрейбург в Брейсгау,
Цюрих, Берн, Солотурн, Констанц, Юберлинген, Линдау и Равенсбург
заключили союз друг с другом и с поселянами Ури, Унтервальдена
И Швица, а потом с графами Кибургским, Монтфортским и епископом
Констанцским; союз этот имел целью отстаивать земский мир. Рейнские,
франконские и швабские города вступили позднее в еще более могуще-
ственный союз, который был окрещен кровью и огнем в Великой вой-
не городов; в этом событии, произошедшем в 1388 году, ярко выразилась
долго таившаяся, жгучая ненависть высшей и низшей аристократии к
Мещанству, и на Южную Германию обрушились все бедствия варварской
средневековой войны. Хотя населенность городов и их воинские силы
были уже так велики, что некоторые из них, как например Аугсбург
и Страсбург, могли выставить в поле войско в 40000 человек, однако вой-
на эта не была успешно ведена мещанами и стоила городским общинам
тяжелых пожертвований деньгами и людьми. К счастью для граждан-
ской свободы, которой в то время грозила серьезная опасность, жители
швейцарских гор в то же время настолько смирили южно-германскую
аристократию, что у нее не хватило силы для всеобъемлющей рестав-
рации феодальной неурядицы. Северогерманские городские союзы
294
или, вернее, Великий Ганзейский союз относится к более раннему пери-
оду, чем мещанская конфедерация Южной Германии. Начало Ганзы надо
искать во Фландрии. Оттуда же ведет свое начало это слово, которое пер-
воначально обозначало подать, а впоследствии стало обозначать союз,
члены которого платили подати для общественных расходов. Фламанд-
ская Ганза, средоточием которой был город Брюгге, не возвышалась над
положением и значением купеческого союза, между тем как ее германс-
кая подражательница достигла обширности и могущества, посредством
которых она стала господствовать над скандинавским Севером. Основа-
нием этого гражданского могущества послужил наступательный и оборо-
нительный союз, заключенный между Гамбургом и Любеком в 1241 году;
шесть лет спустя к ним присоединился Брауншвейг, а вскоре после того
и Бремен. Любек сделался главным пунктом Ганзейского союза, который
распространялся по берегам Немецкого и Балтийского морей и вдавался
далеко па северо-восток и запад, а также и на юг Германии. Здесь соби
рались раз в три года союзные сеймы, здесь же помещался архив союза.
Восемьдесят пять городов, которые постепенно пристали к союзу, были
разделены на округи. В каждом из округов, которых было четыре, нахо-
дилось по одному окружному городу; города эти были: Любек, Кельн,
Брауншвейг, Данциг. Союзный договор, обсужденный и заключенный в
Кельне в 1364 г., предоставил союзу прочную внешнюю и внутреннюю
организацию. Ганза имела следующие цели: защиту и распространение
промышленности и торговли на родине и на чужбине (в Лондоне, Брюгге,
Бергене и Новгороде были основаны обширные ганзейские конторы и
фактории), строгое соблюдение закона в городах союза, расширение и защиту
гражданской свободы. Ганза достигла этой цели и даже достигла
большего. Уже в XIV в. Ганза заняла такое политическое положение,
которое по своему фактическому значению далеко превосходило положе-
ние тогдашней Германской империи. Союз господствовал над всем Севе-
ром торговлей и оружием, подчинил себе королей Норвегии, Швеции
и Дании, раздавал и отбирал короны. То, что теперь превратилось в меч-
ту патриотических сердец, — германский военный флот, было в то время
действительностью. Военный флаг Ганзы победоносно развевался на морях
и, точно так же, как она очищала от разбойников и различных нарушите-
лей земского мира границы своей обширной территории, она очищала
и море от пиратов, в особенности же от страшного союза морских разбой-
ников, известного под именем Виталиева братства, члены которого играли
в средние века роль позднейших флибустьеров. Ее цивилизующее влияние
обнаружилось также в проведении дорог и прорытии каналов, а по этим
двум отраслям в средние века не делалось почти ничего. Но нельзя
295
Г. Шенлебер. «В гавани ганзейского города»
умолчать и о том, что ганзейская торговая политика совмещала в себе ря-
дом с обширными стремлениями и узкие, меркантильные, эгоистичные,
словом, она держала себя точно так же, как держит себя теперь величай-
шая торговая нация нашего времени. Во второй книге нам придется по-
говорить о великом движении, обнаружившемся в Ганзе в течение трех
первых десятилетий XVI века под предводительством самого замечатель-
ного из деятелей, выдвинутых вперед германским мещанством.
296
Внешний вид германских городов остался почти неизменным от
XIII до XV веков, когда употребление осадной артиллерии вызвало не-
обходимость в сложных укреплениях (бастионировании). Весь город был об-
несен рвом, путь к которому был защищен башнями и сторожевыми басти-
онами; за ним возвышались вал и стена с зубцами, в промежутках которой
стояли круглые или остроугольные башни и были расположены сильно
защищенные ворота с подъемными мостами. Что же касается внутреннего
вида городов, то он уже потому значительно изменился с течением времени,
что в начале XIII в. строительный материал, еще состоявший из дерева
и глины, соломы и тростника, мало-помалу уступил место более прочному,
каменному материалу. Страшные пожары, часто превращавшие в пепел
большую часть городов и часто возникавшие вследствие отсутствия дымовых
труб, распространялись чрезвычайно быстро благодаря старому
строительному материалу; все это еще больше, чем пробуждавшееся стрем-
ление к изящному и прочному, побудило горожан применять для построек
кирпичи и тесанные камни. Но прошло еще много времени прежде, чем
частные дома стали также строиться из этого, во многих странах чрезвычайно
дорогого строительного материала; сначала довольствовались тем, что стали
строить из камня церкви, монетные дворы, таможни и склады для товаров,
лавки и сараи, торговые дворы и бойни, наконец ратуши, в подвальных
297
Ьтажах которых помещались так часто посещаемые «погреба ратуши». За-
траты на архитектуру, которые преимущественно делались для соборов
Ж ратушей, не должны вводить нас в заблуждение и заставлять нас судить
'по ним о частных домах горожан того времени.
Прекрасной чертой характера средневековых горожан было именно
то, что они, подобно грекам и римлянам, строили в величественном сти-
ле и роскошно украшали свои общественные здания, между тем как их
частные жилища еще долгое время оставались неудобными, и были даже,
По нашим теперешним понятиям, чрезвычайно бедны. Со временем это,
конечно, изменилось. Возникли гордые патрицианские дворцы и торго-
вое богатство изукрасило их всей роскошью XIV и XV веков — драгоцен-
ными плитами и резьбой, богатой мебелью и яркими, цветными коврами,
изящными стеклянными окнами и «трезурами», гнувшимися под тяжес-
тью золотой и серебряной посуды. При таком доме, конечно, должен был
неизбежно находиться погреб, снабженный достаточным количеством вин,
Между тем как ремесленное сословие все еще продолжало удовлетворяться
потреблением древнего, национального пива в своих цеховых помещени-
ях. Города вообще приобрели более чистый и удобообитаемый вид благо-
даря тому обстоятельству, что во второй половине XIII века и в самых
Маленьких домах стали постепенно устраивать дымовые трубы, стали от-
водить посредством водосточных труб грязные лужи, стоявшие перед до-
мами, и в то же время начали во многих местах мостить улицы.
Мы имеем совершенно достоверные доказательства, что во многих герман-
ских городах принялись за эти важные работы гораздо раньше, чем
обыкновенно думают; у нас есть письменные свидетельства, что именно те
германские города, улицы которых в позднейшее время снова переполнились
грязью, на исходе XIII и в начале XIV веков последовали примеру Парижа,
где в 1185 году было начато мощение улиц. О правильном планировании
средневековых городов не было и речи, — по крайней мере это можно сказать
о большинстве их. При основании городов всякие другие соображения были
вытеснены необходимостью тесного оборонительного и наступательного союза,
стало быть, возможно близкого соприкосновения с укрепленным замком или
аббатством. Позднейшие переселенцы захотели воспользоваться этим покро-
вительством насколько возможно и, таким образом, старые города сгруппи-
ровались в кучи домов, из них составился запутанный лабиринт, через кото-
рый змеились узкие, кривые, сырые улицы. Довольно наглядную картину этой
средневековой уличной тесноты, сырости и темноты представляют отчасти еще
уцелевшие кое-где «Еврейские улицы», где теснились дети Израиля.
Между тем мы видим уже в XII веке там и сям такую архитектуру
городов, как например в Кельне и Страсбурге, где принимались меры
298
Ф. Рифшталь. «Цистерцианцы, занимающиеся
сельскохозяйственными работами»
против «надстроек», то есть против большого и большего выдвигания
каждого этажа дома в улицы, что отнимало свет и делало воздух спертым.
Впоследствии в имперских городах, где всего лучше следили также и за
применением законов, организовалась довольно строгая архитектурная
полиция. Лучшие из мещанских домов были обыкновенно снабжены боль-
шими сенями, служившими для складирования товаров и разных вещей,
широкими лестницами, просторными коридорами (Lauben), в которых
дети резвились в дурную погоду, — комнаты были, однако, довольно тес-
ны. Цюрих может служить нам доказательством того, до какой степени
быстро город мог изменить свой внешний вид. Еще в начале XV века там
было мало домов, выстроенных из камня. Даже ратуша, выстроенная
в 1402 году, была деревянная. Окна в ней были из сукна, и только много
лет спустя их заменили стеклянными окнами. В 1430 году в городе был
устроен первый водопровод посредством водокачальных машин и сооружен
первый колодец с трубами. Одно известие, относящееся ко второй
половине того же самого века, говорит нам совершенно другое. Бурго-
мистр Ганс Вальдманн сумел употребить добычу, захваченную в бур-
гундской войне, на устройство своего города в архитектурном и домаш-
нем отношениях. Уже в 1480 году мы видим, «что здания выстроены из
обтесанного камня и достигают чрезвычайной высоты. Комнаты обши
ты изнутри тесом; встречаются летние и зимние комнаты, залы, галереи
299
С колоннами, постели, и все это снабжено изящными украшениями. Ули-
цы красивы, нешироки, но гладко вымощены кирпичами».
Один житель Цюриха описывает нам таким образом наряд горожан XIV
века: «Верхняя одежда без рукавов и пуговиц доставала до ног и плотно
Сходилась у шеи. У женщин эта одежда была несколько шире и длиннее и
перетягивалась поясом. Рука, обтянутая узким рукавом куртки,
высовывалась из широкого открытого обшлага. Голова была обнажена;
только важные господа носили шляпы и шапки. Женщины отличались от
мужчин длинными волосами, которые падали локонами на плечи и обыкно-
венно удерживались венком. Во время траура лоб был закрыт холстом. У
, женщин и мужчин вокруг плеч спускался по спине широкий плащ*. В 1350
году стали носить фуражки, и в то же время были еще в употреблении
башмаки с загнутыми концами и бубенчики на платье, а некоторое время
спустя мужские сюртуки стали делать короче, для того чтобы пестрые пан-
талоны были на виду. От капюшона спускались вниз по спине до пят две
ленты. Женская верхняя одежда была вырезана у шеи больше, чем на ла-
донь. Сзади был пришит капюшон длиной в локоть и больше. По бокам
одежда застегивалась и зашнуровывалась. Башмаки были заострены так, что
в острый конец можно было положить что-нибудь. Верхняя часть башмака
была расшита и разукрашена». Но вскоре простота этого наряда уже была
г вытеснена возраставшей роскошью и мещанки стали соперничать с благо-
(' родными дамами в своем увлечении богатыми и не всегда приличными мо-
; дами. При крестном ходе в Майнце в 1220 году женщины уже с удовольст-
вием стали надевать платья с длинными шлейфами, они не обращали ника-
кого внимания на то, что духовные лица вооружались против этих
: «павлиньих хвостов» и утверждали, что «это место пляски для чертенят и что
Бог конечно снабдил бы женщин чем-нибудь вроде хвоста, если бы он был им
необходим». Кельнский гражданин Готтфрид Гаген, писавший в XIII веке
свою городскую хронику, упоминает о том, что головной убор именитых граж-
дан украшался павлиньими перьями («pauwinhude»). Городское духовенст-
во, вероятно, тоже способствовало развитию роскоши в городских нарядах,
потому что существует одно предписание епископа Иоганна Страсбургского,
относящееся к 1317 году, в котором он под страхом отлучения от церкви
запрещает клиру носить зеленые, желтые и красные башмаки. В исходе
XIV и в начале XV веков черный цвет, как кажется, был почти принят в гер-
манских городах как цвет служебной одежды членов магистрата. Насколько
быстро возрастала роскошь городской одежды, об этом свидетельствует то
обстоятельство, что в половине XIV века мы уже встречаем городские
Золота, серебра, шелков и драгоценных камней почти и в помине не было.
300
законы о роскоши и «уставы об одеждах», которые с тех пор обнародо-
вались все чаще и чаще и имели целью сдержать неумеренное употребле-
ние богатых материй, а также и возраставшее неприличие покроев — о
чем мы уже упоминали раньше.
К XV веку относятся многие сведения, сообщаемые иностранцами
и местными жителями, которые рассказывают о тогдашнем архитектур-
ном и общественном положении германских городов. Нюрнберг, на-
пример, слыл идеалом прекрасного средневекового города, и, благода-
ря своим зубчатым вышкам, башням, балконам и фронтонам, он еще
до сих пор преимущественно перед всеми германскими городами
заставляет нас восхищаться городской архитектурой того времени.
Итальянцы утверждали в то время, что нет города, прекраснее Кель-
на. Точно так же превозносили Майнц, Вормс, Шпейер, Трир, Стра-
сбург, Базель, Аахен, Франкфурт, Любек, Бремен, Зоест, Прагу,
Бреславль и другие города. Еще в XVI веке, по словам знаменитого
француза Монтеня, Аугсбург превосходил красотой Париж. Проныр-
ливый уроженец юга Эней Сильвий Пикколомини, сделавшийся впос-
ледствии папой Пием II, расточает нескончаемые похвалы богатству и кра-
соте германских городов. Конечно, его итальянское воображение довело
его до чрезвычайно сильного преувеличения; так, например, он воскли-
цает: «Есть ли такой немецкий трактир, где бы ели не на серебре? Есть
ли хоть одна женщина, не говорю уже дворянского, но мещанского про-
исхождения, которая не блистала бы золотом»? Эти слова носят совершен-
но сказочный характер, особенно относительно трактиров, потому что мы
знаем наверное, что большая часть немецких гостиниц находилась и в то
время и гораздо позднее в совершенно первобытном состоянии. Однако
описание Вены, которое мы встречаем у Пикколомини и которое относится
к шестому десятилетию XV века, подтверждается и с другой стороны, на-
пример Бонфини, видевшим город в 1490 году и описавшим его таким об-
разом: «Город расположен полумесяцем близ Дуная, городская стена про-
стирается шагов на 5000 и снабжена двойными валами. Настоящий город
красуется как дворец среди своих предместий, из которых многие сопер-
ничают с ним по красоте и величине. Во всяком жилище есть что-нибудь
достопримечательное, что-нибудь, заслуживающее внимания. При каждом
доме есть здания и передний двор, есть просторные залы и хорошие зим-
ние помещения. Гостиные прекрасно выложены плитами, превосходно
убраны и снабжены печами. Во все окна вставлены стекла, многие прекрас-
но расписаны и защищены от воров железными прутьями. В подвальном
этаже находятся винные погреба и кладовые со сводами; здесь помещаются
аптеки, склады товаров, лавки и квартиры для иностранцев и жителей
301
города. В залах и летних комнатах держат столько птиц, что человек,
проходящий мимо по улице, мог бы подумать, что находится среди
зеленого, веселого леса. На улицах и рынках кипит самая веселая жизнь.
До последней войны насчитывалось, кроме детей и отроков, 50000 душ
и 7000 студентов. Стечение купечества здесь громадное, и здесь поэтому
наживают огромные деньги. Все пространство, занимаемое Веной,
представляет вид одного большого прелестного сада, увенчанного пре-
красными виноградниками и плодовыми садами и украшенного очарова-
тельнейшими дачами». Но посмотрим теперь на обратную сторону меда-
ли, которая представляется нам достаточно ясно по описанию Вены Энеем
Сильвием. Мы узнаем из этого описания, что хваленая мещанская береж-
ливость, чинность и строгость нравов, а также и общественное спокойст-
вие, были в очень плохом положении в средние века, и, конечно, это от-
носится не к одной только Вене, а ко многим германским городам второй
половины XV века. На улицах дерутся днем и ночью, точно в сражении,
рассказывает наш очевидец, потому что то ремесленники бросаются с ору-
жием в руках на студентов, то придворные нападают на мещан, то мещане
дерутся между собой. Церковное торжество редко кончается без кровавого
боя, и драки и смертоубийства случаются чрезвычайно часто. Почти все
мещане содержат трактиры и шинки, в которые они созывают членов це-
хов и «веселых девиц» («lichte Fraulein») — так называет старинный пере-
водчик Энея Сильвия публичных женщин. Народ всего больше склонен
к животным наслаждениям, предан им и тратит в воскресенье то, что за
работает в течение недели, Число публичных девок чрезвычайно велико,
и очень немногие женщины довольствуются одним мужчиной. Часто
к прекрасным мещанкам приходят дворяне. Тогда муж ставит вино
на стол, угощает благородного гостя, а потом оставляет его наедине
с женой. (Из этого видно, что венские мещане стояли «выше предрассуд-
ков», не так, как базельские). Старые богатые купцы женятся на моло-
дых девушках, которые, овдовев, выходят немедленно замуж за своих
слуг, пользовавшихся еще задолго до этого времени их расположением.
Говорят также, что многие жены избавлялись посредством яда от
надоевших мужей, и известно, наверное, что те из мещан, которые не
терпят безнравственных отношений своих жен и дочерей с придворной
молодежью, часто погибали от их рук совершенно безнаказанно.
Мы вовсе не хотим утверждать, что это описание венских нравов мо-
жет быть применено во всей своей полноте ко всем германским городам того
времени или к большей части из них. Однако многое из описанного можно
было подметить везде. Городское благосостояние побуждало к таким
наслаждениям, которые нередко переходили в самый грубый разгул.
302
Мужчины обнаружили поразительную виртуозность в деле пьянства, и нам
приходится удивляться громадному количеству крепких напитков, которые
они могли поглощать. Едва можно поверить тому, что в Цюрихе, напри-
мер, при праздновании древнего весеннего праздника, называвшегося
«Sechselauten», на каждого человека считали по 16 штофов вина. Точно так
же безмерно предавались и сластолюбию. Даже позднейшие средневековые
танцы были, как мы уже видели выше, чрезвычайно сладострастны и не-
приличны. В городах было также принято, чтобы танцоры становились
в ряды, часто более, чем полунагие, и выказывали свое танцевальное ис-
кусство, особенно в знаменитом «Umbwerfen», состоявшем в том, что танцор
бросал свою танцорку наземь так, что ее тело неприлично обнажалось. На-
чальство безуспешно вооружалось против этого неприличия. Общественные
городские бани, в которых мужчины и женщины, девицы и юноши, мона-
хи и монахини мылись вместе и часто встречались совершенно голые, также
не могли способствовать сохранению целомудрия.
На целебных источниках обнаруживалась вся распущенность средне-
вековых купальных нравов. Итальянец Поджио дает нам описание жизни
купальщиков на купаньях в Ааргау, основанное на личных наблюдениях
и относящееся к 1417 году; там собирались на многочисленных постоялых
дворах из всех окрестностей воины, государственные люди, купцы, ре-
месленники, соборные священники, аббаты, настоятельницы монастырей,
монахи и монахини. В этих сборищах предавались всевозможным
наслажденим, доходившим до полнейшей необузданности и до совер-
шенного бесстыдства. Купальни были всего оживленнее ранним утром.
Кто не купался сам, делал визиты своим купающимся знакомым. С ними
можно было переговариваться с галерей, шедших вокруг купален, и от-
сюда же можно было видеть, как они ели и играли на плавающих
столах. Прекрасные девушки просили у посетителя милостыню, и если
он бросал им вниз монеты, они друг перед другом вытягивали свои пла-
тья, чтобы поймать их, и открывали при этом роскошные прелести. Цветы
украшали поверхность воды, и стены часто потрясались звуками лютни
и песен. За обеденным столом, когда голод уже был утолен, кубок до тех
пор совершал свое круговое шествие, пока желудок не переполнялся ви-
ном или пока литавры и трубы не призывали к танцам. Тогда дикая, раз-
горяченная кровь начинала бушевать: принимались вертеться и прыгать
для того, чтобы или снабженные многочисленными вырезками пантало-
ны танцоров, или пришедшие в беспорядок юбки «опрокидываемых тан-
цорок» (JJmbgeworfene) открыли неприличный вид, что обыкновенно воз-
буждало громкий смех. Конечно, Поджио имел полное право прибавить
к своему описанию жизни купальщиков лукавые слова: «Nulla in orbe
303
fterrarum balnea ad foecunditatem mulierum magis sunt accomodata» (Никакие
купальни на свете не содействуют так сильно плодовитости женщин).
Часто издавались страшно строгие городские карательные законы
против изнасилования (Nothnumpft), и это доказывает, что любострастие
часто доходило до животных проявлений даже публично, на улицах го-
родов. Проституция, переходящая в ремесло, везде признавалась неизбеж-
ным злом и даже поощрялась правительством, между тем как в прежнее
время уличенных сводней зарывали живыми в землю как осквернитель-
ниц (Verschanderinnen) других женщин. Имя средневекового германского
публичного дома, «женский дом», относится ко временам Карловингов,
но тогда он не имел позднейшего значения, потому что тогда и слово
Bordell, произведенное из англосаксонского слова Borda, просто означало
«домик». Но так как уже карловингские гинецеи (женские дома) сдела-
лись местом, где стали разыгрываться многие любовные приключения, то
позднее, в средние века, это имя перенеслось на убежища продажного
разврата. Но их называли также «открытыми или общими домами», «де-
вичьими дворами», «домами похотливых девиц», а их обитательниц «от-
крытыми бабами», «жительницами женских домов», «глупыми девками»,
«путешествующими бабами». Женские дома были собственностью города,
который сдавал их на откуп «женскому хозяину» (Ruffian) или «женской
хозяйке» за определенную недельную пошлину. Позорный доход, прино-
симый этим учреждением, часто принадлежал земскому владетелю и со-
ставлял источник прибыли духовных и светских владетельных князей.
В различных городах положение жительниц женских домов было весьма
различное. Если в одном месте с ними обращались до крайности сурово,
поручали их надзору палача и хоронили на позорном кладбище, то зато
в других местах они пользовались большими преимуществами, имели
право гражданства, могли являться на городские празднества и прини-
мать участие в танцах, украшенные цветами, могли пользоваться правом
«преследования», которое имели цехи и ремесла, как ремесленники пре-
следовали всякого, не принадлежащего к цеху в качестве «Bonhasen», точ-
но также и они со своей стороны имели право разрушать непривилегиро-
ванные публичные дома и выгонять «Bonhasinnen» из города. По большей
части их принуждали носить своеобразную одежду: в Лейпциге, напри-
мер, желтые плащи с синими шнурками, в Берне и Цюрихе — красные
шапки, в Аугсбурге — зеленую полосу на вуали, в других местах — зе-
леные юбки. Более значительные города, например Вена, Лейпциг, Ауг-
сбург, Франкфурт и другие, имели по нескольку публичных домов, но
и самые маленькие городские общины имели по меньшей мере один. Чтобы
привести только один подобный пример, скажем, что даже земский городок
ГЕТТИНГЕН
306________________________________________________________________
Винтертур, который и теперь имеет не больше 8000 жителей, был снабжен
таким заведением уже с 1468 года. Городские магистраты тщательно ста-
рались о том, чтобы управлять публичными домами по строго
определенной норме и с немецкой основательностью ввести метод в самый
разврат. Накануне воскресных и праздничных дней и в сами эти дни пуб-
личные дома должны были закрываться по меньшей мерс до обеда.
Женатые мужчины, священники и евреи не допускались в эти дома, но
этот закон строго соблюдался только относительно последних, к которым
он применялся так строго, что бывали случаи, когда наказывали смертью
еврея, захваченного там; точно так же казнили и христиан, заведомо
находившихся в связи с еврейками. Только чужие девушки, то есть не
уроженки города, могли состоять в услужении в публичных домах, а за-
мужних женщин вовсе не допускали к этим обязанностям. Кажется, это
запрещение нередко нарушалось. Нам известно из достоверных источ-
ников, что в Любеке в 1476 году благородные мещанки отправлялись по
вечерам в винные погреба, скрывая лицо под густой вуалью, чтобы их не
могли узнать, и предавались в этих притонах разврата безобразиям, до-
стойным Мессалины. Отношения публичных женщин к содержателю дома
и его отношения к городскому магистрату были определены самым по-
дробным образом. Городское начальство даже заботилось о продовольст-
вии, которое содержатель давал публичным женщинам. Вот что говорится
в уставе Ульмского публичного дома: «Он должен давать каждой из жен-
щин, живущих в его доме, обед в шесть пфеннигов и больше не должен
ей набавлять, но каждый раз, когда едят мясо, должен давать ей два
блюда из мяса или мясо в двух видах, а именно суп с мясом и репу или
зелень с мясом, которое он должен приготовить самым лучшим образом,
как хочет, смотря по обстоятельствам времени, а в воскресенье, понедель-
ник и четверг вечером, когда тоже едят мясо, должен давать мучное блю-
до, одно жареное или вареное мясное блюдо, если он не хочет жареного».
Достопочтенный магистрат заботился и о другом: «Каждая женщина, про-
водящая ночь с мужчиной, должна платить содержателю за эту ночь один
крейцер, не больше, а то, что сверх этого даст ей мужчина, с которым она
спала, то должно идти в ее пользу». Публичные женщины часто жалова-
лись городскому начальству на то, что тайные конкурентки, то есть не
живущие в публичном доме, подрывают их ремесло. Таким образом,
в 1492 году «низкие женщины публичного дома в Нюрнберге
обратились к городскому совету с жалобной и смиренной просьбой
о прекращении уличного разврата; они просили во имя Бога и спра-
ведливости покарать это и не допускать отныне, потому что если бы
отныне было иначе, чем до сих пор, то нам, несчастным, пришлось бы
307
П. и Л. Риттер. «Вид города 16 века»
терпеть голод и горе». Целые толпы публичных женщин стекались при
всяком празднике или каком бы то ни было сборище. В 1394 году на
Франкфуртский сейм собралось 800 женщин этого разбора. Им везло еще
больше при церковных собраниях. Констанцский собор, открывшийся
в 1414 году, привлек до 1500 женщин и, по одному известию, одна из
них нажила при этом сумму в 800 золотых гульденов - - по тому времени
308___________________________________________________________
сумма эта была чрезвычайно значительна. Так как публичные дома счи-
тались полезными «для ограждения супружеской верности и девической
чести», то все это дело велось с откровенностью и распущенностью, весьма
оскорбительными по понятиям нашего времени, и один император
(Сигизмунд) публично заявлял свою благодарность бернскому ма-
гистрату за то, что он на три дня доставил императорской свите бесплат
ный вход в публичные дома города. В то же время во всей Германии и за
границей (преимущественно в Венеции, Лондоне и Бергене) производи-
лась обширная торговля «прекрасным товаром» и всего больше были
в ходу швабские и саксонские девушки. Публичные дома, в которых ря-
дом со сластолюбием происходили оргии, пьянства и игры, имели, как
кажется, одну хорошую сторону — они предотвращали детоубийство.
Это преступление встречалось нечасто в средние века, и это можно за-
ключить уже из того, что в течение всего XV века в Нюрнберге не
обнаружилось ни одного такого случая, между тем как в XVI веке насчи-
тывалось уже 6 подобных случаев, а в XVII даже 33. В городе, о котором
идет речь, уже в начале XVI века существовал воспитательный дом; такие
заведения возникли прежде всего в Италии, а именно еще в 787 году.
Начиная с XVI века публичные дома стали постепенно уничтожаться
и закрываться, и это произошло вследствие появления венерических
болезней, находивших пищу преимущественно в этих домах и произво-
дивших страшные опустошения. Потом религиозная ревность эпохи
Реформации способствовала также со своей стороны уничтожению романти-
ческого института средневековых публичных домов. Католицизм еще прежде
стремился к ограничению этого института, и благочестивые люди стали ос-
новывать в XIII и XIV веках, как в Германии, так и в других местах,
монастыри, которые должны были служить убежищами для кающихся
публичных женщин и в которых они, не заботясь о своем пропитании, могли
предаваться подвигам покаяния под именем кающихся, искупающих или
Магдалинских сестер. Вообще надо признать за средними веками и то, что
со всей своей грубостью и жестокостью они имели и большое милосердие,
выражавшееся в устройстве запасных магазинов для бедных на случай часто
возобновлявшихся страшных голодов и в основании огромных госпиталей.
Правда и то, что прокаженных — крестовые походы внесли в Германию эту
страшную болезнь — запирали целыми кучами и оставляли без всякого со-
страдания в совершенном отчуждении в так называемых отдельных больни-
цах, но в то же время в городах появлялись братства, ставившие себе зада-
чей уход за больными («Kalands- and Elendsgilden»).
Если мы не могли обойти молчанием публичных домов, которые да-
вали средневековому мещанству повод к грязному разгулу, то мы
309
должны бросить взгляд и на более благородные и безобидные мещанские
увеселения того времени. На первом плане стоят майские празднества, ве-
дущие свое начало еще от германского язычества; во многих городах Гер-
мании их справляли весьма знаменательным образом. Все украшалось
букетами цветов и зелеными ветвями, молодежь выбирала распорядите-
лем весенней потехи майского короля (Maigrave), который брал себе из
девиц «Майину» («Maiin»); майское дерево, принесенное из леса, водру-
жалось на открытом месте при радостных кликах, и до поздней ночи стар
и мал тешились песнями и танцами. Гильдии стрелков, на которых пре-
имущественно опиралась вооруженная сила мещанства, показывали все
свое искусство и всю свою щеголеватость как при этом празднике, так
и при большей части других городских увеселений. Каждый город имел
свой двор, где стрелки стреляли из арбалета, а потом и из огнестрельного
орудия и старались получить приз, назначаемый за ловкость. Время от
времени магистрат и мещанство устраивали особую, торжественную
стрельбу в цель, и тогда весело стекались из близких и отдаленных ок-
рестностей люди всяких сословий. Вокруг того места, где происходила
стрельба, волновалась пестрая, многолюдная ярмарочная толпа, а стран-
ствующие музыканты, фокусники, укротители зверей и рыночные торгов-
цы извлекали из этого случая свою пользу. В конце XV века при таких
обстоятельствах стали появляться лотерейные игры (Gluckshafen,
Gltickstopfe) — довольно безобидное начало новейшего лотерейного об-
В.Диц. «Майский танец в Мюнстере в 1535 году»
310
мана. К этим увеселениям присоединялись конские скачки и другие поте-
хи, о которых мы прочтем в нижеследующем описании мещанских празд-
ников, заимствованном у одного старого писателя. «В 1470 году Аугсбург-
ский магистрат устроил весьма блистательную стрельбу в цель и разослал
в сорок мест пригласительные письма, так что в день нашего патрона,
святого Ульриха, собралось 466 стрелков, кроме тех, которые не стреляли,
а просто пришли присутствовать ради общества и потехи; между стрелками
были двое князей Баварских, Отто, князь Генненбергский, трое графов
Монтфорт и один Эттингенский, четверо рыцарей и очень много дворян,
а дальше всех их жил отсюда Стригавский гражданин из Венгрии, но по
происхождению немец. Назначили сорок призов, и лучший из них, се-
ребряный кубок ценой в 101 гульден, выиграл Урбан Швейтцер из
Дюнкелыппюля с 12 выстрелов так, что с ним никто не посмел тягать-
ся. Точно так же устроили всевозможные потешные игры и сражения для
получения известных призов, и из них выиграли лучшие — за беганье
и прыганье Кристоф, герцог Баварский, а за игру с камнем — рыцарь
Вильгельм Цанкрид, то есть за то, кто дальше бросит одной рукой боль-
шой камень; потом приз в 45 гульденов за скачку был выигран лошадью
герцога Баварского Вольфганга, которая обогнала всех других лошадей.
В заключение разыграли лотерею в 22 выигрыша; в ней было 36 464 би-
лета и каждый стоил 8 пфеннигов; лучший выигрыш, именно 40 гульденов,
К. Вайгандт. «Ярмарка»
311
[достался Аугустейну Коху из Гемюнда, потому что дело велось без
[всякого обмана. В течение дня всех этих стрелков угощали хорошей вы-
шивкой в разбитых с этою целью палатках и нарочно устроенных кухнях
и потешали их за счет города». На этот стрелковый пир пошло 2208
гульденов, которые однако городское казначейство вернуло в виде
;пошлин с иноземных стрелков. Патриции между мещанами часто
устраивали турниры, на которые собиралось окрестное дворянство и кото-
рые обыкновенно заканчивались торжественным балом, так называемым
танцем родов. Там, где был богатый патрициат, строился свой собственный
дом для балов, в котором и происходили эти танцы родов. Танцоры
И танцорки часто появлялись в самых разнообразных и богатых маска-
радных костюмах, особенно во время масленицы, когда разыгрывалась
самая разгульная веселость. Часто случалось, что императоры и короли
принимали участие в этих танцах, происходивших под звуки рожков
и свирелей, труб и барабанов, литавр и волынок, на которых играли
специально для этого назначенные городские музыканты.
Подобно княжеской и рыцарской аристократии, городской патрициат
праздновал свадьбы с особенно расточительным великолепием. Аугсбург
особенно отличался впоследствии своею изобретательностью по части пир-
шеств и тем великолепием, которое он обнаруживал в подобных случаях;
здесь род Фуггеров, этих Ротшильдов XVI века, устраивал роскошные бои
В. Фридрих. «Городские стрельбы»
312
Г. Франц. «Конная лестница в замке Штутгарта»
на копьях, скачки, катанья на санях, маскарады и балы, и даже богатые
мастеровые обнаруживали княжескую роскошь. Так в 1493 году хлебопек
Вейт Гундлингер в Аугсбурге справлял свадьбу своей дочери, и на этой
свадьбе гости обедали за шестьюдесятью столами; за каждым столом
сидело по 12 мужчин, юношей, женщин и девушек — всего 720 свадебных
гостей. Свадьба продолжалось восемь дней; гости так много ели, пили,
танцевали, веселились и любезничали, что на седьмой день многие уже
313
свалились замертво. Не только свадьбы, но и похороны давали повод
к общественным собраниям и удовлетворению страсти к кутежам. Не
деликатное, даже грубое обыкновение так называемой похоронной по-
пойки, удержавшееся даже до сих пор в некоторых германских землях,
особенно же в деревнях, всегда неизбежно сопровождало печальную це-
ремонию и часто оглашало дом покойника самым неприличным шумом.
Севастиан Франк, автор превосходной «Книги Мира», вышедшей
в 1534 году, описывает таким образом средневековые городские обы-
, чаи при погребениях: «Кладбище находится обыкновенно возле и вок-
' руг церкви, и на нем они и зарывают своих мертвых. Когда кто-нибудь
лежит при последнем издыхании, к нему является священник с причас-
тием, толкует больному, что это необходимо и что без этого он не может
получить блаженство. Как только он умрет, о нем во все колокола докла-
дывают небесам (если он богат), и тогда вся родня узнает, когда ей надо
явиться хоронить покойника. Тогда священник начинает читать службу,
которой никто не понимает: ни он сам, ни Бог, ни люди; когда он стоит
перед алтарем, являются с приношениями друзья и жертвуют вино, муку,
Р. Ляйнвебер. «Крестьянская свадьба»
314
деньги, хлеб, свечи и всякую всячину, смотря по обычаям страны, а свя-
щенник поет, пока они дают, и вскоре смолкает, как только они пере-
стают давать. Когда обедня кончается, отправляются с кадильницей на
могилу, кадят там немного и потом уходят. Потом родные ведут наслед-
ников домой и тут дается хороший обед, в особенности если является
приходское духовенство. В это время они воспевают покойника, и это
должно спасти его душу». Франк упоминает и о часто встречавшемся су-
еверном обычае закутывать мертвецов в монашеские рясы. «На многих
богатых горожан, князей и господ, — говорит он, — надевают по смер-
ти их монашескую рясу для того, чтобы они явились в ней на небо —
от этого будто бы им простятся все грехи».
В момент падения рыцарского образования средних веков германские
города сделались рассадником просвещения, и можно сказать, что они
в этом деле не оказались несостоятельными. Они исполняли свою циви-
лизаторскую обязанность в пределах, обусловленных обстоятельствами.
В противоположность болезненной мечтательности средневековой ро-
мантики, все их умственное развитие опиралось на принцип трезвой
разумности. Исключением из этого правила являлось только искусст-
во, именно архитектура. В этой области религиозный дух и благочес-
тивое вдохновение торжествовали победу над простой, здравой рассу-
дочностью, и сама мещанская художническая жизнь приняла идеальную
форму в архитектурных братствах, о которых мы говорили раньше, точно
так же, как и об их произведениях. Скажем здесь об этом предмете толь-
ко то, что в наше время путешественник, проходя мимо многочисленных
памятников германской архитектуры, устремляющихся к небесам, вынуж-
ден с благодарностью и с уважением признавать в людях того времени
преданность возвышенной идее, упорство и единодушие. Не было бы воз-
можно создавать подобные произведения, если бы изобретательный дух
механики не служил художественной идее и не вторгался даже и в ремес-
ла таким содействующим образом. До эпохи Тридцатилетней войны герман-
ское и нидерландское мещанство слыли во многих отраслях промышлен-
ности самыми искусными и предприимчивыми, а Ганза в это же время была
величайшей торговой державой. Германские ремесленники славились во
всем свете своим искусством в горном деле, в изготовлении оружия и дру-
гих металлических изделий, мебели, сукна и полотен, пурпурной краски
и пружин. Иностранные, в особенности французские, писатели хвалили
в немцах их «genie aussi inventif que patient et laborieux» (гений, столь же изоб-
ретательный, сколько терпеливый и трудолюбивый) и назвали Германию
«1а patrie des machines» (родиной машин). Повсеместно признавалось не
одно только германское ремесленное искусство, возвышавшееся, например,
315
1 X х
! в обработке драгоценных металлов
| («келы1ские золотых дел мастера
Г пользовались предпочтением перед
i другими») до художественной за-
: конченности; признавалась также
германская изобретательность, вы-
казавшаяся так дельно в изобрете-
нии или существенном улучшении
огнестрельного оружия, карман-
ных часов, мельничного механиз-
ма, компаса, рисования масляны-
ми красками и на стекле, гравиро-
ванья на меди, чеканки,
шлифования алмазов, органа и
многих механических инструмен-
тов. На исходе средних веков сто-
ит также громадное германское
изобретение, доставившее мысли
тысячекратное эхо и сделавшее
возможным научное движение,
Г. Франц. «Иоганн Гутенберг»
оживляющее страну уже в течение
более трех веков. Изготовление бумаги из тряпья было открыто в XIV
веке; уже в 1390 году в Нюрнберге существовала бумажная фабрика; резь-
ба по дереву, проложившая путь открытию книгопечатания, также была
уже известна. Майнцский гражданин Иоганн Гутенберг, долго живший
в Страсбурге, напал первый на гениальную мысль приспособить резьбу по
дереву к размножению книг. Раз задавшись этой мыслью, он пошел даль-
ше и дальше, увлекаемый демонической силой своего открытия (1436 —
1454), пока наконец не пришел к тому, чтобы вырезать отдельные буквы
на деревянных палочках и составлять из них слова. Таким образом уже
была напечатана Вульгата в 1456 году, после того, как деревянные литеры
были превращены в металлические при содействии золотых дел мастера
Фауста и литейщика Шеффера, которые, однако, отплатили гнусной не-
благодарностью своему великому сотруднику. Гутенберг заплатил обиль-
ную дань несчастья, которую обыкновенно гений налагает на своих
избранников. Он, благодетель человечества, должен был, как это всегда
случается, выпить до дна чашу человеческой неблагодарности, но он, не
унывая, трудился над усовершенствованием своего великого изобретения,
которое, в силу средневекового цехового духа, должно было прежде вес-
тись как тайное искусство, пока военные смуты (1462 года) не рассеяли
316
работников майнцских мастерских, которые и разнесли книгопечатанье
по другим землям и странам. Гутенберг умер в 1468 году.
Ремесленная и торговая деятельность настоятельно требовали изве
стной степени умственного развития. Поэтому мы видим раннее возник-
новение мещанских школ в тех из германских городов, которые начинали
процветать. И в этом деле толчок был дан из-за Альп; Милан, Брсшия,
Флоренция и другие городские общины сильно заботились об образова-
нии юношества начиная со второй половины XII века. Древнейшие немец-
кие городские школы были учреждены в Лейпциге, Любеке, Гамбурге,
Висмаре, Ростоке, Штеттине, Вене, Кельне. Предметами преподавания
были чтение, письмо, немного арифметики и основания христианского
учения. Но так как духовенство не хотело выпускать из рук принадлежав-
шей ему до тех пор монополии переписывания, — ars clericalis, которое
было так прибыльно до открытия книгопечатанья, — то учреждение ме-
щанских школ не обходилось без ссор, и мещанству приходилось боль
шей частью входить в соглашения с духовенством прежде, чем получалось
разрешение на открытие школы. Но школы открывались; стало быть,
и здесь проявлялось медленное, постепенное освобождение общества от
клерикальных помочей романтики. Обязанности школьных учителей испол-
няли путешествующие монахи и студенты, которых нанимали на определен-
ное время. Вскоре к низшим школам присоединились и высшие, старший
А. Хейден. «Немецкая книготорговля в 16 веке»
___________________________________________________________317
Преподаватель которых (ректор) обучал учеников латинскому языку,
!ежду тем как второй (Cantor) преподавал закон Божий, чтение, пись-
Ю и пение. Если уже в XIII, а еще больше в XIV вв., германское мещан-
кгво заботилось таким образом об умственном развитии юношества, обна
1уживая этим свою восприимчивость к науке и различным познаниям, то
Понятно, что в городах должно было уже с ранних пор обнаружиться
Етературное движение. Однако мещанская жизнь с ее практически-ре-
истическими стремлениями не была в состоянии создать высокопоэти-
ские порывы, и если нам и приходилось встречать в первых рядах
Между рыцарски-романтическими поэтами некоторых особняком стоя-
щих мещанских мастеров, каковы например Готтфрид Страсбургский
И Конрад Вирцбургский, однако на этих людей все-таки следует смот-
реть не иначе, как на исключения. За этими исключениями мещанское
сословие участвовало в рыцарски-романтической поэзии только тем, что
В числе других товаров оно привезло с чужбины и сюжеты придворной
эпики. Если же ему случалось заявлять о себе со стороны литературного
творчества, в нем обнаруживалось преобладающее стремление к действи-
тельности: в области рассказа выдвигалась вперед историческая сторона,
В области лирики — дидактическая. От рифмованной хроники, — какую
Написал, например, кельнский городской писарь Готтфрид Гаген, а она
охватывала историю его города от 1250 до 1270 года, — городские рас-
сказчики вскоре обратились к исторической прозе; и таким образом, на-
чиная со второй половины XIV века из германских городов вышел целый
ряд летописей, открывающих собой историческую литературу, написан-
ную на отечественном языке. Правда, у немцев нет летописца, подобно-
го французу Фруассару (умершему в 1400 или 1410 году), потому что
взгляд Фруассара не только далеко выходит за пределы местной обстанов-
ки, которой связаны почти все наши германские летописцы, он не только
воспроизводит перед нашими глазами рыцарский мир во всей его совокуп-
ности, — он еще, кроме того, изображает его с истинно гомерической
пластичностью и несравненной яркостью красок. Ни один из германских
летописцев не возвышался до такого мастерства в деле рельефного
жизненного изображения средневековой романтики, но каждого из них
следует похвалить за горячую преданность истории своего города или своей
страны, за привлекательную наивность изображения и за прочувствованный
искренний тон рассказа. В этих книгах веет чем-то по-немецки задушевным,
почтенно-мещанским, что производит самое отрадное впечатление. Так как
нам придется еще позднее говорить о широком развитии, которое приобре-
ла литература хроник в XV, а еще больше в XVI веке, то мы приведем здесь
только две из самых древних летописей: летопись, написанную около
318______________________________________________________________
1386 года страсбургским патрицием Яковом Твингером фон Кенигсго-
фен и носившую название «Эльзасской и Страсбургской хроники»,
и «Лимбургскую хронику», начатую несколько лет позднее городским пи-
сарем Иоганном Генсбейном (?) и писанную потом дальше другими; обе
эти хроники весьма важны для истории средневековой германской
цивилизации и германских нравов.
Если, с одной стороны, проза усовершенствовалась в городах и, бла-
годаря торговой деятельности, получила деловой склад, между тем как
летописная литература ввела ее в область истории, а записывание город-
ских уставов придало ей канцелярский и судебный колорит, то, с дру-
гой стороны, мещанство старалось также продолжать прясть нить
поэзии, выскользнувшую из грубых лап одичавшего дворянства.
Но надо сознаться, что в этом отношении оно обнаружило гораздо боль-
ше рвения, чем способностей. Рыцарское воспевание любви превратилось
в пенье мастеров, которые принимали за образцы позднейших миннезин-
геров, гномиков, Фрауенлоба, Рейнмара, Регенбогена, Мускатблюта —
все только мещанских поэтов. Уже они доставили торжество мещанской
рассудочности над рыцарской фантастикой. Песни мастеров твердо
держались именно этого рассудочного элемента. Они были лирически
изукрашенной поэзией поговорок. Их эстетическое значение весьма не-
велико, во всем построении их есть что-то прозаически ремесленное;
посреди средневековой городской жизни, часто отличавшейся распущен-
ностью, они играли роль нравственного и обуздывающего элемента ци-
вилизации и служили хотя до некоторой степени соединительным
звеном между будничным реализмом мастерской и миром идеалов.
Согласуясь с другими городскими учреждениями, лирическая литерату-
ра мастеров (Meistergesang) сгруппировалась в корпорации, в цеха.
Подобно людям, занимающимся одним ремеслом, мещанские поэты со-
ставляли между собой общества, и основание первого из них приписы-
вается Фрауенлобу в Майнце. После того как император Карл IV даро-
вал этим обществам корпоративные права, они стали быстро умножаться
и распространились по всему государству. Певческие общества или
гильдии имперских городов Майнца, Франкфурта, Страсбурга, Нюр-
нберга, Регенсбурга, Аугсбурга и Ульма сделались образцами для дру-
гих и остались ими. Лирическая литература мастеров составила себе
поэтические правила, которые назывались табулатурой (Tabulatur).
В этих правилах различные размеры стихов назывались зданиями, ме-
лодии — тонами или напевами, причем попадались странные вычурно-
сти. Такими были синий и красный тон, желто-фиолетовый мотив, по-
лосатый шафранный мотив, желтый мотив львиной кожи, короткий
319
(безьяний мотив, жирный барсучий мотив. Стихи, назначавшиеся для
|ения, писались строфами, однако так, что основной склад строф минне-
мнгеров растягивался в строфы, имевшие по сто рифм. Песня называлась
Заг, отдельная строфа — Gesatze (Stollen и Abgesang). Начальство над
дехом певцов принадлежало «Gemerk», состоявшему из кассира (Buchsen-
neister), управляющего (Schliisselmeister), главного критика (Merkmeister)
И раздавателя премий (Kronmeister). Тот, кто еще не вполне знал табу-
Яатуру, назывался учеником; кто знал ее — другом школы; кто умел петь
несколько тонов — певцом; кто сочинял песни по чужим тонам — поэтом,
кто изобретал новый тон — мастером. В послеобеденное время по вос-
кресным дням проходило школьное или учебное пение в ратуше или
церкви. Очистившись от пыли и грязи мастерской, стихотворцы-ремес-
ленники являлись в своих лучших одеждах, чтобы выразить в песнях
Ф. Барт. «Ганс Сакс»
320
перед лицом почтенного мещанства то, что в течение недели занимало их
ум, волновало их сердце. «Gemerk» направлял эти почтенные поэтиче-
ские упражнения. Главный критик и другие критики подвергали про-
петое произведение критической оценке и присуждали премии состязав-
шимся певцам. Высочайшая премия состояла из изображения стихотвор-
ца-царя Давида, которое чеканилось из листового золота (Konig —
Davids — Harfenpreis), между тем как остальные состояли из венков, сде-
ланных из золотой и серебряной проволоки. Стихотворения, удостоен-
ные премии, вносились управляющим в большую цеховую книгу. Пение
мастеров громче всего раздавалось в XVI веке, когда жил нюрнбергский
сапожник Ганс Сакс, величайший из мейстерзингеров, о котором мы по-
говорим подробнее во второй книге. Ремесленная поэзия, не смолкнув-
шая во время бурь Тридцатилетней войны, продолжала подавать голос
до самого XVIII века и даже в течение его. Школьное пение проходи-
ло в последний раз в Нюрнберге в 1770 году, но последние эпигоны
лирической литературы мастеров, именно Ульмские, передали только
в 1839 году табу л ату ру тамошнему литературному обществу.
После этой беглой экскурсии в литературную область средневековой
городской образованности, бросим взгляд на очень материальную почву,
па состояние мещанских имуществ, о которых необходимо сказать хотя
бы несколько слов. Пока разработка американских рудников еще не уси-
лила денежного обращения даже в Германии, звонкая монета была ред-
костью и поэтому ценилась гораздо выше, чем в наше время. До 1500 года
в рано разбогатевшем Аугсбурге считался богачом тот, кто имел от двух
до трехсот гульденов годового дохода; но там уже были и такие гражда-
не, которые получали более двух тысяч гульденов. В это время в мещан-
ских домах Северной и Южной Германии движимое имущество было еще
очень скромным. Даже патриции из мещан удовлетворялись таким убран-
ством дома, которое в наше время кажется почти пролетарским. Один до-
кумент, относящийся к разделу, происходившему в 1469 году, исчисляет
в таком доме следующие предметы: 4 постели, 4 скатерти, 7 полотенец,
1 ковш, 2 больших и 7 маленьких оловянных блюд, 3 кувшина, 2 медных
подсвечника, 10 глиняных чашек, 7 тарелок, 3 ложки букового дерева,
1 большой стакан и 6 маленьких, 3 котла, 4 горшка, 2 сковороды. О зло-
счастной путанице монет, господствовавшей в Германии, мы уже упоми-
нали выше. Во многих южно-германских городах счет велся по фунтам,
потому что деньги взвешивались при уплате. На фунт серебра шло
240 штук геллеров (Haller или Heller, от императорского монетного
двора в Галле). Два геллера составляли пфенниг, 6 пфеннигов — шил-
линг. Когда впоследствии появились крейцеры, цена одного крейцера
____________________________________________________________321
ала равняться 7 геллерам; 4 крейцера составляли бацен, а 15 баценов
один гульден. Фунт геллеров равнялся на теперешние деньги почти
j крейцерам. В XIII веке марка серебра считалась равной 21/2 фунтам
ллеров, а в XIV — 3 фунтам. В других местах существовал еще счет на
оки и гроши. В одном шоке заключалось 20 грошей, в 1 гроше —
} пфеннигов, а 16 грошей составляли гульден. В различных странах за-
аботная и поденная плата были весьма разнообразны, но быстро у вели-
чались с течением времени. Здесь поденщик зарабатывал 7 пфеннигов,
другом месте — 18, которые равнялись по стоимости своей нашему те-
Врешнему 1 флорину 12 крейцерам. Здесь ремесленнику платилось в день
|ме харчей по 6 пфеннигов, в другом месте по 10—15. В 1483 году один
>уртский студент заплатил портному за панталоны, куртку и плащ
грошей за работу и дал на водку подмастерью портного 3 пфеннига;
iapy башмаков он заплатил 8 грошей. В 1355 году в Базеле было про-
о несколько домов — по 3 фунта каждый, но уже в 1400 и 1430 годах
появились такие дома, которые стоили по 60 фунтов. В 1339 году
[мингский госпиталь купил за 80 фунтов геллеров два места для дво
и три поля за 80 фунтов геллеров, а в 1400 году — всю деревню
лькнатсгофен с землей и людьми за 355 фунтов, стало быть, меньше,
ем за 200 гульденов на теперешние деньги, ценность которых была в то
ремя в 12 или 20 раз больше. В Констанце во время знаменитого собо-
а (1414 —1418) 1 фунт говядины стоил 3 пфеннига, 1 фунт баранины —
: геллеров, 1 яйцо — один геллер, 1 фунт щуки — 22 пфеннига, 1 селедка
- 1 пфенниг, 1 мера рейнвейна — 20 пфеннигов. В 1362 году в Базеле про-
гая лошадь стоила 6 фунтов, жеребец — 14 фунтов, в 1370 году лошадь
Тоила уже 12 фунтов, а жеребец — 30. В 1450 году в Байрейте мера ржи
тоила 20 пфеннигов, ячменя — 18, овса — 13, 1 фунт говядины стоил от
до 5 пфеннигов, свинина — 5, телятина — 2, баранина — 1’/2, один
Леб — от 3 до 7, мера вина — 7, мера пива — 2, 1 фунт сала — 6, 1 лот
Гафрана — 32; четырех свиней можно было купить за 6 фунтов 20 пфен-
игов, быка — за 18 фунтов, корову — за 4 гульдена, сажень дров — за
фунт 26 пфеннигов, фунт воску — за 6V2 грошей. В 1488 году
, Швейнфурте гусь стоил 8 пфеннигов, бочка сельдей — 6 гульденов,
»унт сахару — 4 фунта 8 пфеннигов, 3 фунта перцу — 1 гульден, 1 фунт
рревянного масла —10 пфеннигов, мера яблок — 1 фунт 4 пфеннига,
мера водки — 5 пфеннигов, 1 малтер ржи — 4 фунта, 1 малтер
Геницы — 5 фунтов, 1 центнер масла — 16 фунтов.
Упоминание об этих сельских произведениях наводит нас на мысль
I сельском хозяйстве, совершенствование которого шло рука об руку
р повышением цен на съестные припасы, а это повышение находилось
322
в связи с возрастанием населения. Со времен Карловингов цена на позе
мельную собственность значительно возросла, и, благодаря прилежному
распахиванию полей, Германия представляла в XIII, а еще больше
в конце XV века, картину, совершенно не похожую на древнегерманскую
лесистую страну. Пространство пахотной земли значительно расшири
лось, хотя остатки старой лесной глуши были еще достаточно велики
и продолжали доставлять спокойное убежище целым семьям медведей
и стаям волков. Стремление получить возможно более обильную жатву
стало постепенно главной целью земледелия. К тому же, оживлявшаяся
торговля поощряла возделывание подсолнечника, льна, мака и полевой
репы, разных пряностей и красильных трав: укропа, аниса, кориандра,
солодкового корня, марены, сафлора и шафрана. Монастыри и города
старательно занимались возделыванием плодовых деревьев и овощей;
в городах разводили также хмель, который становился все более и более
необходимым, благодаря развивавшейся любви мещанства к пиву.
Виноделие приобретало все больше значения в странах рейнских, майн-
цских и неккарских, и средневековой виноградарь знал свое трудное
дело — удобрение, огораживание, раскапывание заступом, не хуже совре-
менного нам виноградаря. Что же касается скотоводства, то скотину вы-
пускали целое лето на подножный корм на общинные луга и в общинные
лески. Из крупного скота больше внимания обращали на разведение
Э. Грюсснер. «За монастырским вином» (15 век)
323
юшадей, потому что в рыцарские времена при усиленном сапросе на ло-
Падей эта отрасль скотоводства была всего доходнее. Из мелкого скота
больше всего разводили свиней; сильный спрос на шерсть умножал так-
ие и стада овец. Огромный расход восковых свечей в церквях и лю-
бовь к сладким печениям развили пчеловодство, хотя большая часть
Воска и меда бралась все-таки от диких пчел. Возрастание цен на лес,
особенно на строевой, заставило мало-помалу обратить большее внимание
ia леса и, хотя лесоводство было еще неизвестно, однако леса уже охра-
шлись лесничими, специально для этого назначавшимися.
Можно было бы подумать, что состояние крестьянства стало улуч-
паться вместе с возраставшим процветанием сельского хозяйства; но это
Вовсе не оправдывается общим ходом событий. Тяготы и страдания чет-
вертого сословия увеличивались именно в той же мере, в какой возрастали
Ьривилегии трех других сословий: дворянства, духовенства и мещанства.
Все эти сословия пользовались известными «вольностями», на крестьянине
Же тяготел один только свинцовый, удушливый гнет рабства. Поговорив
р дворянах, мещанах и духовных лицах германской земли, один древний
А. фон Хайден. «Свободный крестьянин и крепостной»
324
писатель (Мюнстер в своей «Космографии», вышедшей в 1545 году) го-
ворит следующее о крестьянах: «Четвертое сословие состоит из тех лю-
дей, которые живут в деревнях и на полях, во дворах и на хуторах и на-
зываются земледельцами (Bawern), потому что они обрабатывают землю
(bawen) и готовят ее к посеву. Они ведут очень тяжелую и несчастную
жизнь. Все отчуждены друг от друга и живут каждый отдельно с челядью
и скотиной. Их дома плохи и выстроены из навоза и дерева, на которые
насыпана земля, а сверху они покрыты соломой. Едят они сухой ржаной
хлеб, овсянку или вареный горох и чечевицу. Питье их состоит из воды
и сыворотки. Одежда их состоит из тикового балахона и поярковой шля-
пы. Эти люди никогда не имеют покоя. Они на работе с раннего утра до
поздней ночи. То, что они получают от своего поля и от скотины, они не-
сут на продажу в город и покупают за это то, что им нужно. Между ними
очень мало или вовсе нет ремесленников. Часто случается, что они целый
год должны служить своим господам, обрабатывать землю, сеять, жать
и возить на гумно, рубить дрова и рыть канавы. Нет такой работы, ко
торой бы бедный народ не должен был делать и к которой бы его не
приневоливали». Писатель, живший в то же самое время, дополняет это
описание, говоря: «Этот трудолюбивый народ крестьян, угольщиков,
пастухов страшно занят работой, и всякий обременяет их поборами, бар-
щинной работой, податями, пошлинами, процентами, оброками».
Крепостное право — это варварское следствие феодального поряд-
ка — становилось все грубее после падения гогенштауфенской династии.
Все большее и большее число древнегерманских свободных одальных
крестьян (Odalbauern) спускалось на ступень оброчных крестьян, арен-
даторов, а отсюда оставался уже небольшой шаг до крепостного состоя-
ния. Усилившаяся верховная власть князей и владетельных лиц делала
все возможное для того, чтобы подавить свободные крестьянские общи-
ны, находившиеся в их владениях, отнять у их непосредственную импер
скую зависимость, сделать своими подданными, оброчниками, крепостны-
ми, и кончилось тем, что крепостная зависимость крестьян стала в Гер-
мании общим правилом, а крестьянская свобода превратилась в
исключение.
Крепостное право — это широкое основание пирамидального здания
средневекового общества — коренится в военнопленничестве. Военноплен-
ные и все их потомство зависели от произвола победителя. Впоследствии
крепостная зависимость стала налагаться как наказание на тех из оброч-
ных крестьян, которые не исполняли или не могли исполнять своих обя
зательств. Случалось иногда и так, что бедняки задолжавшие, преследу-
емые, умирающие с голоду, отдавались в кабалу сильного или богатого
i
i 325
‘человека, лишь бы только спасти жизнь. Наконец, насилие было и оста-
валось все-таки главным средством господ для приведения крестьян в кре-
постную зависимость, и со времени падения императорской власти, с тех
пор, как крестьянские общины потеряли возможность добиться правосу-
дия и расправы от королевских судов, это средство стало применяться,
конечно, самым неумеренным образом. Имущество, честь и жизнь крепост-
ного крестьянина находились в руках господина и зависели от его произво-
ла. Крестьянин не только подвергался всяким истязаниям, с ним просто
Ьбращались как с вещью, его продавали, как скотину12. Привычка смотреть
На крепостных, как на движимую собственность господина, породи-
ла и другую привычку: тешить во время распрей страсть к разрушению
над личностями, хижинами и полями крепостных; потому что тут имелось
ввиду нанести возможно больший вред имуществу противника. Из этого
ясно видно, каким страшным страданиям подвергались в течение пери-
' ода кулачного права «бедные люди» — таково было официальное назва-
ние крестьян до XVII века. Мы не станем исчислять поодиночке все
пункты бесконечного списка личных и натуральных повинностей, воз-
i лагавшихся на крепостных. Надо только удивляться тому, каким образом
[ крестьянин мог вести даже самую скудную жизнь при всех барщинных
' работах и поборах, которые ему предстояло исполнять и выплачивать, при
; всех налогах, начиная с десятины и оброка и кончая лучшей тушкой
из крупного и мелкого скота, оброчной курицей и оброчным яйцом.
В. Диц. «Крестьянская нужда»
326
Правда, что в годину неурожая голод истреблял бедных людей так, как
ноябрьский мороз губит мух.
Но над народом тяготел не один только страшнейший материальный
гнет. Кроме физических мучений феодальное высокомерие изобретало еще
и нравственные, с целью задушить в крестьянине последнюю искру чув-
ства человеческого достоинства. Брак крепостных и подчиненных обоих
полов зависел от разрешения владельца имения или же его управляюще-
го («Meier»). Жених должен был платить господину за это разрешение
брачные деньги или свадебный налог (maritagium), и этот побор носил
в германских странах различные характеристические названия
(Bedemund, Bettmund, Frauengeld, Hemdschilling, Bumede, Jungfernzins,
Vogthemd, Stechgroschen, Nagelgeld, Schiirzenzins, Bunzengroschen).
Это «господское право» разрешать или запрещать браки подданных
и крепостных должно было быть уже само по себе до крайности опасным
для невинности крепостных девушек, но феодальное варварство шло еще
дальше, хотя романтические превозносители и идеализаторы средних
веков желали бы затушевать или вовсе опровергнуть это. Во Франции
и Шотландии господин имел «право» провести с крепостной невестой
брачную ночь. Существование этого так называемого «Jus primae noctis»
(права первой ночи) на германской почве оспаривалось, потому что пись-
менных доказательств на это будто бы не имеется. Но теперь это доказа-
но, и именно двумя документами из Штадельгофена в Гирсландена и из
Маура при Грейфензее, найденными в Цюрихском государственном ар-
хиве. Оба документа, из которых один относится к 1588 году, другой —
к 1543, говорят положительно, что когда «дворовые люди» (hoftlii), т.е. кре-
постные означенных имений «вступают во святой брак» (zu der helgen ее
humben), то жених должен пустить управляющего имением («meyger»)
«провести первую ночь со своей женой». Впрочем, после этих строк в обо-
их документах обозначена сумма денег, посредством которой жених
мог освободить свою невесту от господского права на первую ночь, а
это доказывает, что в германских странах уже давно помышляли о том,
чтобы отменить этот ужасный обычай, по крайней мере хоть теорети-
чески. На практике дело, конечно, шло иначе. В одной
северогерманской стране, где средневековое варварство процветает еще
и теперь, можно было бы за недавнее, даже за самое новейшее время,
привести множество примеров гнусного средневекового
злоупотребления, если бы только крестьянские девушки, избранные
для «ночной службы», могли и хотели документально засвидетельство-
вать то, что им пришлось испытать. Феодальная жадность преследо-
вала крестьянина до самой могилы; она отнимала у покойника лучшее
его платье, лучшую часть его постели, если она только была у него.
327
Р. Байшлаг. «Невеста в 16 веке»
328
Каково было умственное и нравственное состояние крестьянства —
это ясно само собой из всего сказанного.
Однако кое-где крестьянские общины сумели сохранить большую са-
мостоятельность, а следовательно и большее благосостояние, особенно до
XIV века. Они встречались преимущественно на северной и южной гра-
ницах империи, потом в Баварии и Австрии.
Позднейшие миннезингеры, в частности Нитгард, передают нам много
рассказов о благосостоянии и строптивости баварских и австрийских
крестьян, а в «Мейерс Гельмбрехтс» прекрасной повести в стихах, со-
чиненной Вернгером Гартенером (т.е. путешествующим) в первой поло-
вине XIII века и называемой с некоторым основанием самой древней
германской «деревенской повестью», наглядным образом показывается,
до каких бедствий могут довести благосостояние и буйство. Конечно, за-
висть заставила бедных поэтов класть слишком густые краски. Нам рас-
сказывают, что крестьяне охотно стали бы играть роль рыцарей и что по-
этому они никогда не отправлялись танцевать без меча, чем легко
объясняется то обстоятельство, что танцы часто переходили в ссору,
кончавшуюся убийствами, так что как-то раз в Австрии 32 крестьянина
остались мертвыми после танцев; дальше нам описывают деревенских
кокеток с модными шлейфами, с волосами, обвитыми шелковыми
лентами, с венками из цветов на голове и с маленьким зеркалом на шее;
потом нам рисуют крестьянина фата, который уже накануне праздника
завивает и закручивает себе локоны и на ночь старательно прячет их под
чепчик, чтобы они были на утро свежее и хорошенько блестели.
Наконец нас заставляют присутствовать на крестьянских обедах, за кото-
рыми столы ломятся под тяжестью мясных блюд и выпечек, а вино льется
рекой. Если исключить из этого описания всякое преувеличение, то все-таки
получится картина, которая даст возможность заключить, что крестьянам здесь
жилось лучше, чем где бы то ни было в другом месте и что «крестьянской
лошади было достаточно беготни на ярмарках и базарах».
Германские крестьянские общины, лежавшие у северной границы
государства, — дитмарзы и штедингерцы отличались гораздо более
благородными чертами. Христианство не сломило древнегерманской
гордости этих свободных людей, которые в полной неприкосновенности
перенесли ее в средние века.
Исстари свободные дитмарзы жили между Эйдером и Эльбой, между
морем и болотами. Церковь и феодальное дворянство протягивали свои
жадные руки и к ним. Но воинственные дитмарзы нещадно колотили по
длинным пальцам. В 1144 году они под предводительством Эдеманнса
Юргена напали на укрепленный замок Бекельнбург и убили его владе-
теля, жена которого сказала, что крестьяне должны носить ярмо на шее.
329
Вслед за тем бременский архиепископ Генрих Лев и другие владетели
пошли на них истребительной войной и поступили с ними как с побеж-
денными. Однако в 1164 году они уже снова восстали с оружием в руках
против тирании дворянства и в 1227 году добились полной свободы от
феодального дворянства и рыцарства, и ими заключается длинная цепь
свободных крестьянских общин, которые простирались от Северного
моря до Голландии и основали в этой стране рядом со свободным ганзей-
ским мещанством свободное крестьянство.
Борьба штедингерцев за свободу не имела такого счастливого исхода.
Штедингерцы (т.е. жители прибрежных стран, от готического слова
status, древнесаксонского stath, древневысокогерманского stad — прибре-
жье) — это фрисское крестьянское племя, жившее у низовьев Везера; мы
уже упоминали о нем выше. И штедингерцы тоже справились с вторгнув-
шимися всадниками, которые пытались внести сюда феодальное рабство.
Но едва только они успели отделаться от этих врагов в начале XIII века,
как у них появился гораздо более опасный враг в лице церкви. На основании
бессмысленной клеветы бременского архиепископа Гергарта папа Григорий IX
приказал проповедовать против штедингерцев как против еретиков крестовый
поход, и император Фридрих II по пристрастию к аристократическим
привилегиям решился усилить папское отлучение имперской опалой.
Рать крестоносцев собралась против штедингерцев под предводи-
тельством графа Ольденбургского; но, не боясь ни папского, ни кня-
жеского гнева, они убили графа и 200 рыцарей (1233). На следующий
год в штедингерскую страну вторглась еще более сильная рать князей,
господ и крестоносцев.
27 мая 1234 года, несмотря на свое скудное вооружение, смелые
крестьяне с геройским мужеством напали при Альтепеше в открытом
поле на неприятельскую рать, которая была вчетверо многочисленнее
их. Предводителей этих свободных людей звали Болеке, Таммо и Дет-
мар; им не посчастливилось: их не воспели поэты в поэмах, и только
поэтому они не сравнились в славе со швейцарскими патриотами.
Храбрость их пропала напрасно, рыцарская тактика осилила их
после отчаянной обороны. Шесть тысяч штедингерцев полегло на
поле сражения, а остаток племени укрылся у своих свободных
соседей, рюстрингерцев.
До конца XIII века в Верхних Альпах земледельцы Швица, Ури и
Унтервальдена отстаивали у дворянства свою крестьянскую свободу
и непосредственную зависимость от государства. Габсбургский дом хотел
превратить их в подданных, в своих подданных. Но жители восстали друж-
но, твердо и мужественно против австрийского насилия. Они возобновили
свой древний союз, заявленный в первый раз публично посредством
330
знаменитого союзного письма от 1 августа 1291 года, и расстроили габсбург-
ские происки в 1308 году своим сильным и деятельным отпором.
Впоследствии миф и предание вмешали в эти исторические события
рассказы о стрелке Телле и о союзе Рютли. Как впоследствии союзники
отстояли у Габсбургов при Моргюртене (1315) свою вновь завоеванную
или, вернее, старую, вырванную из чужих рук свободу; как после битвы
и победы при Земпахе (1386) они исполнили над 656 графами, барона-
ми и рыцарями, а также и над самым главным притеснителем, герцогом
Леопольдом Австрийским, народный суд кары и мести за нарушение фе-
одальной верности; как еще прежде с помощью лесных кантонов бернские
граждане смирили при Лаупене (1351) гордость дворянства; как вскоре
после земпахского торжества гларусские крестьяне одержали победу при
Нефельсе (1388) и разбили ярмо княжеских претензий; как аппенцелль-
ские пастухи избегли сетей поповских и рыцарских притязаний, благо-
даря своим победам при Шпейхере (1403) и при Штоссе (1405); как,
благодаря присоединению цветущих городов, швейцарский союз раз-
вивался счастливо и благополучно; как, благодаря своим блестящим по-
бедам, одержанным при Грансоне, Муртене (1476) и Нанси (1477) над
Карлом Смелым Бургундским, одним из самых могущественных государей
того времени, союз твердо и решительно отстоял свое республиканское су
ществование среди монархической Европы, — все это известно всему миру.
Но нам, потомкам, следует принести здесь дань удивления и благодарно-
сти теням тех германских граждан и крестьян, которые сбивали спесь со
средневекового феодализма в течение XIII, XIV и XV веков своей любовью
к свободе и своим героизмом отстаивали таким образом честь германско-
го народа. При изучении средних веков дела этих людей могут и долж-
ны порадовать и вдохновить мыслящего и чувствующего потомка.
Когда германское мещанство, а кое где и германское крестьянство, ста
ло завоевывать себе общественное положение и значение, которыми до сих
пор пользовались только дворянство и духовенство, тогда демократичес-
кое сознание, получившее сильный пробуждающий толчок от битв гуситов,
борьбы городов с рыцарской сволочью, успехов цехов в столкновениях
с патрициями, побед дитмарзов на севере и швейцарцев на юге, начало так-
же поддаваться стремлению выразиться в области поэзии. Германская по-
эзия совершила свой средневековый круговорот. В начале средних веков
она перешла от народа к духовенству, потом от духовенства к дворянству,
и наконец, от него к мещанству; теперь, на исходе католико-романтиче-
ского века, она снова повернула к народу. На место опошлившейся ры-
царской эпики выступила историческая песня, на место любовной лирики,
выродившейся в лирику мастеров, явилась народная песня. Теперь на
германскую почву снова брызнул свежий, истшгно национальный источник
331
поэзии, обновляющий поток которой нам еще придется проследить
в следующей книге. Из числа самых ранних исторических песен особенно
замечательны те, которые вырвались из груди народных певцов, навеянные
славной победой швейцарцев над дворянством. Такова, например, «Песня
о Земпахской битве», приписываемая люцернскому мещанину Гальбзутеру
и написанная под живым впечатлением упоения победой; в ней с замеча-
тельной свежестью, наглядностью и яркостью изображается картина бит-
вы; военные песни, которыми в следующем веке Вейт Вебер, гражданин
Фрейбурга в Брейсгау, прославлял победы над бургундцами, могут быть
поставлены рядом с этой песней. Мы скоро увидим, что в эпоху Реформации
сокровищница исторических песен обогащалась с каждым днем.
Но начиная с XV века и до XVII в народных песнях выступает’ наружу не
один только исторический элемент германской народной жизни, а, главным
образом, сама эта жизнь во всех проявлениях и во всех своих отраслях.
Крестьянин пел за сохой о радостях и бедствиях своего угнетенного
сословия, мельник пел под стук своей мельницы, ландскнехт коротал
время своего караула и похода хвалебными и насмешливыми военными
песнями, юноша и девица открывали друг другу в песнях, иногда полных
самой глубокой задушевности, тайны своего сердца, монах и монахиня не
отставали от них в этом отношении, путешествующий ремесленник обозна-
чал свой приход и уход прощальными и приветственными песнями, пили-
грим приветствовал благочестивыми мелодиями места, к которым ходил на
поклонение, грустный изливал в песне свою печаль, веселый свою
радость, насмешник — свою насмешку; охотник, ямщик, моряк, угольщик,
рудокоп, пастух, садовник, виноградарь, нищий — все они слагали песни
о том, что их волновало, что они пережили, выстрадали и сделали, и так
как авторы этих песен остались неизвестны, то о них можно сказать как
о ветре, что веяние их слышится, хотя и не знаешь, откуда они берутся
и куда идут. Но и здесь надо опять заметить, что «народные песни» никак
не «слагаются сами собою», как утверждают глубокомысленно ничего не
смыслящие люди. Во всем процессе создания народных песен настоящий
народ является гораздо более воспринимающим, чем создающим. Он играет
роль отголоска слов и мотивов, почерпнутых истинными поэтами из
клокочущего источника народного настроения и времени. Кроме того,
в древних германских народных песнях есть еще живой, веселый, искренне
задушевный и жгучий элемент, в них есть что то грубо-чувственное,
сливающееся с самыми нежными сердечными мотивами, слышится в них
самый задорный, самый разгульный смех, а рядом с ним — слезы тоски
и грусти, проливаемые от всей души; наконец, здесь является здравое,
разумное чутье природы, связанное с игривой силой воображения, которая
«рисует безо всякой особенной цели фантастические картины и беззаботно
332
тешится собственными пестрыми, яркими произведениями, не заботясь
о том, разрушит их или нет следующая минута». Германская народная
песня не возвысилась до колоссального трагизма и дикой энергии скан-
динавских народных баллад, до глубоко трогательной меланхолии
древне-шотландских баллад, до пластики испанских и сербских романсов.
Но она обладает таким качеством, которое ставит ее во главе поэзии всех
других народов: это качество — ее универсальность — неоспоримое пре-
имущество германской нации.
И.Хертрих. «Учебное пение гильдии мейстерзингеров»
333
Глава
ОБЗОР ПОЛИТИЧЕСКИХ СОБЫТИЙ
Представив различные фазы в об-
ласти культуры средневековой Германии, я должен теперь, в заключе-
ние первой части моего описания, прибавить только очерк хода полити-
ческого развития Германской империи от падения династии Гогеншта-
уфенов до Максимилиана I.
С падением императорской династии Гогенштауфенов Германия по
теряла такое мировое положение в области политики, которого она с тех
пор уже не могла завоевать себе снова; в тот день, когда Фридрих II умер
в Фиренцуоле (1250), подавленный горестью, Германия утратила свое
высокое положение в ряду других держав. Ее несчастное государственное
устройство ставилось в роковую зависимость от личных качеств ее пра-
вителей. Мы не желаем быть панегиристами Гогенштауфенов, потому что
их аристократические предрассудки пали всей своей тяжестью и на них
самих, и на Германию; но несомненно то, что во время их господства Гер-
мания превосходила все европейские государства своим могуществом,
значением и славой, и что их императорские титулы «Praepotentissimus»
и «semper Augustus» не были хвастливыми словами, но выражали собой
действительные факты. Но так как эта действительность сошла в могилу
с последним великим Гогенштауфеном, то и обнаружилось самым безот-
радным образом, что государственное устройство было не более как си-
стематической анархией, и самые пагубные бедствия Германии: княже-
ская территориальная власть, раздробленность на мелкие государства
— расцвели пышным ядовитым цветом. Быть может, гражданская
свобода, выработав себе политическую организацию в городских союзах,
отвратила бы это бедствие; но при всей силе одиночного действия
германского мыцанства не хватало всеобъемлющей и всепроникающей
национальной идеи и гениального ее исполнителя.
Нам уже не раз представлялся случай обратить внимание читателя на
бедственное положение Германии во время «страшной эпохи безначалия»,
во время междуцарствия, продолжавшегося от 1250 до 1273 года. Высшая
германская аристократия принялась распоряжаться в то время германской
императорской короной в пользу иностранных князей, как мещанский
334
либерализм распоряжался в 1848 году престолом в пользу местных. На-
конец, так сильно чувствовался недостаток центрального пункта в госу-
дарстве, что те из князей, от которых в то время уже преимущественно за-
висел выбор императора (Кит, от Kiiren) и которые назывались поэтому
курфюрстами, согласились выбрать графа Рудольфа Габсбургского
(1273). Этот выбор уже показал, чего хотели князья. Они вовсе не желали
иметь могущественного императора, им хотелось скорее приобрести нечто
вроде государственного полицмейстера, который обуздывал бы слишком
сильный беспорядок в стране и обеспечил бы им доходы, которым грози-
ла опасность от плохого состояния земледелия, торговли и всех общест-
венных отношений. Они не ошиблись в человеке, на которого пал их
выбор. Малоземельный швейцарский владетель Рудольф и не подумал
о том, чтобы понять идею императорской власти в Германии в смысле
Карла Великого, Оттонов и Гогенштауфенов. Для этого он был слишком
прозаично хитер, слишком трезво разумен, чувствовал слишком сильное
отвращение ко всяким выспренним идеям. Впрочем, нам скорее хочется
хвалить, чем порицать его за то, что он не захотел быть римско-герман-
ским императором, а предпочел сделаться простым германским королем.
Пусть бы он играл эту роль вполне, но ему казалось более почтенным
быть хорошим хозяином и отцом семейства. Он был средневековым Луи-
Филиппом и при этом прекрасным полицейским приставом, который,
разъезжая по государству, вешал рыцарей-разбойников. Самое славное
его дело — победа над Отто каром Богемским — было ловкой, искусно
веденной торговой спекуляцией в средневековом духе.
В наше время Рудольф стал бы играть на бирже — тогда ему надо
было одерживать победы, чтобы упрочить за своими сыновьями прекрас-
ную Австрию. Ближайший преемник Рудольфа, Адольф Нассауский
(1291), хотел подражать своему предшественнику в деле основания дина
стического могущества, но принялся за это так неловко и неуклюже, что
нашел в этом предприятии свою погибель. В лице сына Рудольфа, Аль-
брехта Австрийского, против него выставили антикороля (1298), и в битве
с ним при Гелльгейме он лишился короны и жизни. В личности Альбрех-
та силен был элемент той безжалостной жестокости, которая часто способ-
ствует основанию великих государств. Быть может, проживи он дольше
— ему выпала бы на долю роль Людовика XI в Германии; но его страсть
к завоеванию заставила его родного племянника сделаться его убийцей,
и он погиб в Виндише, при Рейссе (1308), в ту самую минуту, когда
собирался положить насильственный конец вековой свободе альпийских
крестьян. Граф Люксембургский Генрих VII, избранный после него
на королевский престол, подтвердил права швейцарских союзников.
335
Франкфуртский собор (вид изнутри)
336
Он подчинил Богемию своему дому и потом, очарованный древней зло-
вещей приманкой — римской императорской короной, — перешел через
Альпы, где гибеллины встретили его с радостной надеждой. Даже Дан-
те, вызвавший в своем великом произведении все ужасы ада против со
временной испорченности, приветствовал в нем спасителя Италии и вос-
становителя императорского величия. Но ум Генриха не был в состоянии
совладать с той задачей, перед которой оказался несостоятельным гений
Гогенштауфенов — он не справился с республиканизмом итальянских го-
родов. Он внезапно умер в Буонконвенто (1313) среди бесплодных войн.
Смерть его послужила сигналом к новым выборам и новым распрям. Люк-
сембургская партия коллегии курфюрстов (Пфальц, Майнц, Трир, Кельн,
Богемия, Саксония, Бранденбург), постепенно сосредоточившей
исключительно в своих руках высшее избирательное право, избрала
Людовика Баварского, а Габсбургская — Фридриха Прекрасного Авст-
рийского. Дело должно было решиться междоусобной войной, и битва при
Мюльдорфе, во время которой войско Людовика находилось под пред-
водительством знаменитого Швепперманна из Нюрнберга, решила
распрю против Фридриха (1322), который сам был взят в плен. Против-
ник поступил с ним великодушно. Людовик Баварский был последним
Л. Хертерих. «Почтовый гонец»
337
германским королем, пытавшимся установить и поддержать идею импе-
раторского достоинства в древнеромантическом его значении. Это вовлек-
ло его в сильные столкновения с папским престолом. Однако могущество
его было достаточно сильно, чтобы подать повод к так называемому кур-
фюрстскому заявлению в Рензе (1338), состоявшему в том, что избрание
императора, сделанное курфюрстами, должно считаться совершенно дей-
ствительным без всякого утверждения со стороны папы. Но раздроблен-
ность Германии на множество государств лишила Людовика возможное
ти нанести папству такой удар, какой ему нанес французский король
Филипп Красивый в начале XIV века. Папская курия в Германии про-
тивопоставила ему даже антиимператора в лице короля Богемского Карла IV
Люксембургского, который, однако, стал играть видную роль только по
смерти Людовика (1347). Гюнтер Шварцбургский, избранный баварской
партией, умер тотчас после своей коронации во Франкфурте, и
таким образом трон остался неоспоримо за Карлом.
Карл был человек уклончивый, и, в противоположность средневеко-
вому рыцарственному духу, в нем является уже совершенно развившая-
ся новейшая дипломатия, основанная на французской и итальянской
практике. Карл издал основной государственный закон — так называе-
мую золотую буллу, которая в первый раз приводила в систему обычаи
германского государственного права, положение курфюрстов и князей, со-
словные отношения аристократии и кроме того заключала в себе постанов-
ление о земском мире, монетах и таможнях; эти постановления, впрочем,
никем не приводились в исполнение. Все бессилие государственного поряд-
ка при Карле и его грубом, необузданном развратном сыне Венцеславе
обнаруживается поразительным образом в Великой войне городов, о кото-
рой мы упоминали в предыдущей главе. В 1400 г. Венцеслав был формаль-
но низложен с императорского престола и на его место избран Рупрехт
Пфальцский, человек честный, но решительно неспособный справиться
с возраставшим распадом государства. Ему пришлось предоставить князь-
ям формальное право заключать между собой союзы под обманчивым пред-
логом охранения земского мира. Правление его преемника Сигизмунда
Люксембургского (1410—1437) было занято бесплодными стремлениями
устроить церковные дела. Перенесение папского престола в Авиньон,
устроенное французской политикой (*1305), повело за собой величайшую
анархию в католической церкви. Она, вечно неизменная, тоже начала ко-
лебаться. Кардиналы разделились на различные партии и выбрали различ-
ных пап, так что в 1308 году их оказалось трое; они взаимно проклинали
друг друга и таким образом довершали великий церковный раскол. Такое
безотрадное положение дел заставило решительнее выступить вперед
338
Г. Шпангенберг. «Иоганн Гус на костре»
благонамеренных людей, желавших преобразования церкви во главе и во
членах, и вслед за англичанином Виклиффом пражский профессор Ио-
ганн Гус смело вооружился против злоупотреблений папства, против
развращенности монастырей и клира и стал требовать восстановления
христианства в евангельском смысле. За это его призвали на Вселенский
собор, состоявшийся в Констанце после неимоверных усилий Сигизмуп
да, и, наперекор императорской охранной грамоте, приговорили к сожже-
нию, что показывает, до какой степени это церковное собрание, на
которое стеклось до 150 000 человек, серьезно относилось к преобразова-
тельным стремлениям. Но впоследствии нам придется говорить подроб-
нее об этих церковных делах. Скажем здесь только, что горящий костер
339
реформатора Гуса воспламенил
в Богемии самую дикую ярость
его приверженцев так, что под
предводительством великих пол-
ководцев Жижки и обоих
Прокопов гуситы вооружились
против клятвопреступного Сигиз-
мунда, напали на соседние страны
и стали опустошать и грабить
Саксонию, Бранденбург и Бава-
рию до тех пор, пока не был за-
ключен мир. В 1433 г. Сигизмунд
предпринял освященное предани-
ями путешествие в Рим, но голова
его, хотя и увенчанная многими
коронами, все-таки не пользова-
лась истинным почетом, и
поражающий распад государст-
венного тела начался еще при
нем. Ему не только пришлось пре-
доставить возвышавшемуся Гоген-
цоллернскому дому Бранденбург-
А. Дюрер. «Эразм Роттердамский»
скую монархию в полную наследственную собственность, но еще, кроме
того, уступить бургундское вольное графство чужеземной, новобургунд-
ской династии. Он был весельчак, разгульный сластолюбец и наконец ему
пришлось испытать от собственной супруги Барбары фон Цилли, отличав-
шейся мессалинскими нравами, то самое, что прежде доставалось от него
на долю многих мужей.
Я не могу отказать себе в удовольствии извлечь из одной древней хро-
ники характерные подробности о пребывании Сигизмунда в Страсбурге
в 1414 году. Из Базеля он спустился вниз по Рейну, и когда прибыл в
Страсбург, «ему подарили 3 бочки вина, серебряную вызолоченную чару
ценой в 200 гульденов, заплатили за все то, что было съедено им и его
людьми, и принимали их с большим почетом; и император примирил го-
род с врагами, которых у него было много, и с местным епископом.
С императором в Страсбурге было много князей, графов, господ и рыца-
рей, и город держал строгий караул, чтобы не было бунта и восстания,
так что ночью из одной улицы в другую ездило 100 хорошо вооруженных
всадников с зажженными фонарями. И половина, или третья часть воору-
женных ремесленников, собиралась тайно ночью в свои питейные дома,
340
потому что надо было тщательнее заботиться о безопасности, так как ко-
роль был в городе. И женщины, бывшие в Страсбурге, пришли в ран-
ний утренний час в ту гостиницу, где останавливался король. И когда
король узнал об этом, он встал, накинул на себя плащ и отправился бо-
сиком плясать с женщинами по городу. И когда они дошли до базар-
ной площади, они купили ему за 7 крейцеров пару башмаков, надели
их на него, и король допустил как мудрый, шутливый господин, чтобы
женщины так обращались с ним, дошел до ратуши, поплясал, снова от-
правился в свою гостиницу и стал отдыхать. Затем в пятницу и суббо-
ту был большой пир, кутеж и пляс в Страсбурге. И король сам танце-
вал и принимал участие в почетных танцах. Во вторник, когда минуло
шесть дней пребывания короля в Страсбурге, он раздал благородным
женщинам до 150 золотых колец, из которых каждое стоило полтора-два
гульдена, и уехал, спустившись на корабле вниз по Рейну. И женщины
отправились с ним на полмили пути и ссорились между собой».
Со смертью Сигизмунда угасло мужское колено Люксембургского
дома. Германская императорская корона перешла к его зятю Альбрехту
II Австрийскому и осталась с этих пор в руках Габсбургского дома, к ко-
торому попало и богатое люксембургско-богемское наследство. О правле-
нии Альбрехта II сказать нечего, о правлении же племянника и преемника
его Фридриха III надо сказать только то, что в течение его долгого бес-
цветного царствования (1446— 1493) распад государства становился все
более и более явным, значение императора осмеивалось, власть князей
возрастала, господа и города делали все, что только могли и хотели, а во
время бедственной анархии внутри страны границы государства безнака-
занно опустошались внешними врагами; в особенности же доставалось
юго-восточным границам от турок, начавших при своем падишахе Мура-
де I (1361 — 1389) свою страшную завоевательную роль в Европе. Сына
и преемника Фридриха III, Максимилиана I, называют «последним ры-
«Торговля индульгенциями», факсимиле по Гольбейну
341
царем», и поэты прославляли его
именно в качестве такого рыцаря. Но
все его величественно-романтические
начинания имели трагикомический
исход, и единственно только авст-
рийское счастье относительно браков
(«tu felix Austria nube!») оправда-
лось и на нем и доставило ему бога-
тое наследство Карла Смелого. Его
попытки снова поднять и усилить
императорскую власть сломились пе-
ред сопротивлением князей, которые,
единожды отведав сладкого напитка
верховной власти, уже не хотели
оторвать губ от него. Имея в виду
уничтожение пагубного кулачного
права, представители государствен-
ных сословий согласились с импера-
тором относительно законодательной
реформы, еще больше унизившей
Император Максимилиан I
верховную власть императора, пото-
му что она отняла у нее верховное заведование судебными учреждения
ми. Был устроен так называемый государственный камеральный суд по-
зорной памяти, и для более удобного судебного управления разделили
государство на десять округов (австрийский, баварский, швабский, фран-
конский, куррейнский, верхнерейнский, нижнерейнско-вестфальский,
верхнесаксонский, нижнесаксонский, бургундский), зависевших от госу-
дарственного камерального суда, заседавшего сначала во Франкфурте,
потом — в Шпейере и, наконец, в Вецларе. Но так как делопроизводст-
во было бесконечно в этом суде, так как и сеймы, на которые преимуще-
ственно отправлялись только посланники, превратились в самое бесполез
ное учреждение, то князья становились все самовластнее в своих терри-
ториях, и раздробление на мелкие государства фактически уничтожило
государственное единство. Осталась только пустая средневековая форма,
и императоры Священной Римской империи щеголяли в порфире Карла
Великого, как смешные привидения среди новейшей обстановки. Что на-
ступило новое время — это больше всего сознавали практически респуб-
ликанские швейцарцы. Они отказывались поступать в государственную
военную службу и отказывались признавать государственный камеральный
суд. Император Максимилиан I пошел па них войной (Швабская вой-
342___________________________________________________________________
на), но его несколько раз разбили, и, заключив базельский мир (1499), он
должен был признать фактическое отпадение и независимость швейцарского
союза от государства.
Таким образом, на исходе средних веков мы оставляем Германию
в состоянии бессилия и раздробленности. То, в чем до сих пор заключа-
лась живая сила, состарилось и одряхлело; романтика окончательно ис-
тощила свою силу в церкви, государстве и обществе и впала в неисцели-
мое расслабление. Должны были взойти новые семена цивилизации,
должны были открыться новые перспективы, следовало привести в дви-
жение новые рычаги, чтобы застоявшийся ток германского образования
снова заструился. После сна, продолжавшегося более тысячи лет, солн-
цу греческо-классического духа снова суждено было засиять на горизонте,
чтобы озарить и расширить монашески сдавленный и затемненный мир,
и дух свободы должен был расправить крылья, чтобы очистить атмосферу
германской истории, наполненную ядовитыми миазмами.
344
Скажите, кружка, мне вас папа посылает
Чтоб немцев разорять, которым зла желает,
Чтобы сокровища стекались в Латеран?
Задумал папа вновь чудовищный обман?
Он говорит, что нет расходам ни конца, ни края,
Что раскошеливаться нужно ради рая,
Но до Святой земли дойдет не много серебра.
Кто скажет, что рука поповская щедра?
Вы не сулите, кружка, нам добра,
Нас, дураков и дур немецких, обирая.
Вальтер фон дер Фогелъвейде
345
Книга вторая
ВРЕМЯ РЕФОРМАЦИИ
Глава
I
ВОЗРОЖДЕНИЕ
Реформаторские стремления в самой церкви. — Разложение схоластики. -
Возвращение к изучению классиков. -- Данте, Петрарка и Боккаччо. —
Макиавелли. — Элементы германской оппозиции. — Гуманисты. —
Народная сатира. — Письма темных людей.
Часто в жизни отдельного человека
наступают благотворные кризисы, когда все его нравственные и телесные
силы стремятся в обновлению всего организма, — то же самое бывает и
в жизни народов. Если в таком случае у личности хватает нравственных
сил энергично способствовать стремлению и порывам своего существа к
решительному прогрессу, без сожаления покончить с прошлым, бросить
ясный взгляд на настоящее и решительно опереться на протянутую руку
будущего, то эта личность выйдет истинно обновленной и возродившейся
из того кризиса, которым обозначится самый счастливый поворотный пункт
ее существования. Если же у человека опустятся руки в самом разгаре
борьбы, если ему не удастся развязаться с дорогим или ненавистным вос-
поминанием прошлого, если он поддастся влиянию тысячи соображений на-
стоящей минуты, если он ступит шаг назад, сделав в пылу увлечения два
шага вперед, если он одним словом сделает дело наполовину, — тогда
легкомысленная богиня счастья повертывается к нему спиной с обидным
смехом и готовит путь реакции, ухудшающей гнетущий старый порядок
вещей мучительным сознанием, что все могло бы пойти иначе и лучше, если
бы только исполнение соответствовало знанию и стремлениям. При таких
346
обстоятельствах слабые натуры чахнут в бесплодном сожалении о своей
неумелости и о недостатке энергии, но более сильные люди почерпнут из
опыта силы твердой рукой схватить и удержать на лету благоприятную
случайность, если она снова представится.
Нетрудно применить все эти выводы из опыта к истории народов,
натяжки тут не будет: история на каждом шагу оправдывает такой при
ем. Но самым поразительным доказательством высказанного служит,
конечно, история Германии в век Реформации. Какой величественный по-
рыв к обновлению нации проявился в то время! Как глубоко взглянули
в то время на язвы века! Как живо была возбуждена самодеятельность
масс! А между тем удобный случай был пропущен самым позорным обра-
зом преимущественно благодаря эгоистическому недоброжелательству со-
словий, задававших тон исторической жизни. И таким образом вместо
цельного дела вышло пустое, частичное дело, и от всех тех завоеваний,
на которые надеялись в те времена, германскому народу осталось одно
только — протестантское богословие. То было, право, недостаточное воз-
награждение за великую борьбу, за столько пожертвований, за такие
страшные страдания!
Мы не будем подробно изображать здесь упадок католицизма, на-
ступивший в конце средних веков, тем более что мы в первой книге оп-
ределили общий характер этого периода. Нравственная испорченность
главы и членов церкви была так очевидна, что даже самые усердные
приверженцы католического церковного устройства стали требовать
быстрых и радикальных преобразований. Эти требования вызвали со-
боры в Пизе (в 1408), Констанце (1414—1418) и Базеле (1461 — 1449);
но они остались без результатов, потому что собравшиеся отцы церк-
ви скоро заметили, что реформы во внешнем устройстве церкви неиз-
бежно повлекут за собой и преобразования в доктрине. Это прекрас-
но понимали, этого требовали трое из замечательнейших богословов
того времени — парижские профессора Жерсон, д’Алльи и Клеманж.
Однако стремления этих людей и их единомышленников окончательно не
удались. Средневековая западная церковь предпочитала, чтобы свод
иерархического здания покрылся самой отвратительной плесенью, лишь бы
только ей не предстояла опасная необходимость выломить из этого здания хоть
один камень. Таким образом, мысль произвести реформу в самой церкви
обратилась в ничто и церковь оставалась еще настолько могущественной, что
посылала на костер тех, кто приступал к ней извне с реформаторскими
намерениями. 6 июля 1415 года Иоганн Гус умер на костре, а вскоре после
него такой же участи подвергся его верный сотоварищ Иероним Пражский.
С тех пор прошло около пятисот лет, а в сущности «святая простота»,
347
вызывавшая в те времена улыбку на бледных устах мученика, осталась в
массах неизменной. Вот как медленно идет история. Но бывают однако
времена, когда она, по видимому, хочет ускорить свои шаги, и таким временем
были именно последние десятилетия XV и первые десятилетия XVI веков.
Оппозиция должна была явиться не вследствие одного только беспре-
дельно глубокого нравственного падения римско-католической церкви; ее
должны были вызвать и пренебрежение этой церкви к науке, и ее тирания
над человеческим разумом. Всякий, у кого еще тлела в голове хоть искра
разума, должен был чувствовать негодование и отвращение при виде
представителей средневековой церковной учености, схоластиков, ставивших
совершенно серьезно и рассматривавших в течение целых лет вопросы,
вроде следующих: «Может ли Бог сделать совершенно небывалым что-
нибудь произошедшее, может ли он, например, сделать из публичной жен-
щины чистую деву?» или «Почему Адам ел в раю яблоко, а не грушу? Где
начало кучи? Сколько ангелов могут поместиться на конце иголки? На
каком языке змей говорил с Евой? Имел ли первый человек пупок? »
Мы уже видели выше, что южно-французские трубадуры и еретики самым
решительным образом вооружились как против подобных пошлостей, так и
против корыстолюбия и разврата священников. Их оппозиция перешла в
Италию. Здесь три великих человека, создавшие литературу своей страны,
Данте, Петрарка и Боккаччо, освежили и укрепили свой ум у вечно юного
источника гуманизма, текущего в произведениях классических писателей, к
которым они же открыли доступ своим современникам. Солнце цивилизации
древнего мира стало озарять небосклон мрачных средних веков и внесло
вскоре новое движение в застоявшуюся умственную жизнь европейских
народов. Эпоху восстановления наук с полным основанием относят ко времени
Возрождения и распространения гуманистических исследований, и мы имеем
полное право сказать, что вообще с Возрождением разум и истина снова под-
няли свое лучезарное знамя и повели с этим знаменем человечество по его хотя
и тернистому, однако беспредельному пути.
Уже в течение первой половины XIV века в Италии изучение класси
ческой древности превратилось в потребность всех образованных людей
и дух этого изучения положил весьма заметный отпечаток на начатки ита-
льянской национальной литературы. В «Божественной комедии» гений
Данте поднял меч Немезиды и указал его огненным концом на всех ду-
ховных и светских тиранов, собранных им в «кругах» ада. Но пророче-
ский голос Данте не мог угодить чувственной природе его земляков; вме-
сто возвышенного трагизма им нужна была задорная игривость и бойкий
комизм. Боккаччо понял дух своей страны и дал ей «Декамерона», это
оппозиционное произведение, проникнутое языческой чувственностью.
348
Над этой превосходной сатирой смеялся народ, смеялись княжеские дво-
ры, смеялись обитатели монастырей, смеялась даже сама курия.
Но ошибка именно и заключалась в том, что оппозиция улетучива-
лась в этом легком смехе. К чему в сущности могло послужить то, что
к концу XV века гуманизм породил в Италии в кругу образованных со-
словий самое явное пренебрежение к христианству? Равнодушие и лег-
комыслие никогда не порождают всемирно-исторического дела, а для
того чтобы быть действительной, сатира непременно должна стоять на
твердой нравственной почве.
В своем рыцарском стихотворении о великом Моргайте Луиджи
Пульчи самым наглым образом осмеял католические обряды. Ему поз-
волили написать эту вещь и смеялись над ней. Несколько позднее вели-
кий Макиавелли написал комедию («Мандрагора»), где он, чтобы за-
острить сатирическое жало, вложил самую позорную казуистику, теорию
самого отъявленного прелюбодеяния в уста — не какому-нибудь
развратному фратеру, а истинно благочестивому католическому отцу.
И эту комедию играли при папском дворе! А приняли ли дело серьез-
но к сердцу? Ничуть не бывало! Острили, смеялись, потешались от
души, а Его Святейшество аплодировал автору, так превосходно изучив-
шему Плавта и Теренция и знавшему одинаково хорошо женские сердца
и церковную диалектику. Если же рядом со всем этим серьезно шевели-
лась реформаторская идея, то ее душили дымом инквизиторского кос-
тра. Таким образом Джироламо Савонорола сделался мучеником
в 1498 году точно так же, как до него Арнольд Брешианский; та же
самая судьба постигла сто лет спустя (1600) самого глубокого и смелого
мыслителя Италии Джордано Бруно.
Но попытка преобразовать церковь могла состояться и иметь успешный
исход не на такой почве, где самое строгое сохранение иерархических уч-
реждений шло рука об руку с самым необузданным осмеянием религии.
Нация, более серьезно настроенная и наделенная не только разумом, но
и нравственными силами, овладела реформаторской идеей и сделала ее
средоточием своей жизни. Германия выступила вперед и открыла борьбу
против Рима — основательную и упорную, истинно германскую борьбу;
притом она была вполне готова приправлять увесистые удары меча сати-
рическим смехом язычески-классической здоровой чувственности.
Оппозиция против римского престола, как мы знаем, существовала в
Германии исстари. Первоначально она исходила из национальных стрем-
лений, и с этим характером мы встречаем ее во все эпизоды борьбы сред-
невековых императорских династий против папской власти. В литературе
того времени также нашла она себе сильный отголосок, а именно в
349
патриотических песнях Вальтера фон дер Фогельвейде. Теперь, на рубеже
XV и XVI столетий, к национальному элементу оппозиции присоединились
еще и другие элементы. То было чудное время. Тогда совершался один из
тех всемирно-исторических кризисов, о которых мы говорили выше. Чело-
вечеству становилось душно и тесно в сумраке средневекового романтизма,
— оно стремилось к свету, жаждало воздуха, движения. Существующий
порядок вещей невыносимо тяготил. Отовсюду веяло революционным ду-
хом. Изучение классиков воскрешало утраченный и теперь вновь обретен-
ный мир. В то же время открытия Бартоломео Диаца, Васко да Гамы,
Христофора Колумба расширяли пределы Земли, указывали новые пути
жажде к деятельности и приобретению и подготавливали для науки тот
фундамент, опираясь на который она становилась способна раскрыть изум-
ленным взорам человечества неизмеримость Вселенной.
Рьяно устремились романские народы к подвигам и приобретениям по
новооткрытым путям; германская же нация всецело обратилась к духовной
работе: в этом заключалась ее политическая сила и достоинство, она
чувствовала, что для возрождения ей необходимо освободиться от иерар-
хического ига, и принялась с необычайным рвением работать над развити-
ем элементов, которые должны были способствовать этому освобождению.
Элементов этих, собственно говоря, три: религиозный, гуманный и
народный. Впоследствии с ним присоединился еще вновь оживший поли-
тическо-национальный элемент.
Что касается религиозного элемента германской оппозиции против
Рима, то начало его восходит еще к средневековой мистике, о которой мы
говорили выше, а также к влиянию вальденцев и гуситов. Учение «братий
общежития», противопоставившее наружному христианству католической
церкви внутреннее христианство и практическое благочестие, развилось
мало-помалу во второй половине XV столетия в направление, шедшее уже
гораздо далее. Первые проявления этого направления мы встречаем опять
в Нидерландах. Приор Иоанн фон Гох (умер в 1473 году) прямо объявил,
что Библия есть единственный достоверный источник веры, а Иоанн
Бессель (умер в 1489 году) развил это положение еще далее. Следуя этим
путем, немец Иоанн фон Безель, современник Бесселя, отверг авторитет
папы, восстал против обрядов, против отпущения грехов, утверждал, что
оправдание человека перед Богом зависит не от внешних дел, а от мыслей.
Народный юмор сказался в его учении уже довольно смело.
Еще более счастливое сочетание двух оппозиционных элементов, те-
ологического и народного, встречаем мы в Иоанне Гейлерс (1440 1509),
который, проповедуя сначала в Базеле, потом в Страсбурге, ясно и разум-
но популяризировал главные основания Реформации.
350________________________________________________________________
Совершенно в том же духе работал для теологической и церковной
реформы друг Иоанна Гейлера — несчастный, измученный тюремным
заключением швейцарец Феликс Геммерлин. Он учился в Италии и один
из первых перенес оттуда за Альпы вновь пробудившееся гуманное направ-
ление. Это направление, как мы обстоятельно видели в первой книге, и в
средние века никогда не угасало совершенно на германской почве, но те-
перь оно впервые получило великое значение, так как признание Еванге
лия непреложным источником религии подстрекало и усиливало стремле-
ние к филологическим исследованиям. Изучение древних языков и клас-
сических произведений, хотя первоначально имело в виду только
теологические цели, но потом повело к тому последствию, что гуманные
науки, составлявшие необходимое орудие для борьбы против схоластики,
вскоре получили сами по себе великую привлекательность и высокую цену.
В числе деятелей, давших первый толчок развитию гуманизма в Гер-
мании, мы встречаем итальянца и притом человека, который впоследст-
вии, сделавшись римским куртизаном и наконец папой, был опасным го
нителем реформаторского направления. Я говорю о высокообразованном,
но бесхарактерном Энее Сильвие Пикколомини. Уже на Базельском со-
боре мы встречаем его окруженным немцами, которых он посвящал в
классические науки; а потом, будучи секретарем Фридриха III, он повсю-
ду, в Вене, в Праге, во всех своих служебных путешествиях, деятельно
поощрял гуманное направление. Сначала ближайшим его другом, а по-
том самым отъявленным врагом был превосходный Григорий фон Гейм
бург (умер в 1472 году), родом из Франконии, один из самых светлых
умов того времени и один из замечательнейших передовых бойцов Рефор
мации. И как ученый, и как государственный человек, он до конца жизни,
несмотря на все преследования, боролся за освобождение Германии от
римской власти и за государственное единство, которому тогда угрожа-
ли династические интересы. Благодаря его усилиям, а также благодаря
усилиям прежнего его друга Пикколомини, новое научное направление
делало в Германии необычайные успехи.
Установилось и явно высказывалось мнение, что только с помощью
гуманных наук Германия может выйти из варварского состояния. И мы
видим, что действительно эти науки повсюду, где только пускали корень,
с удивительной силой влияли на всю окружающую жизнь. Оппозицион-
ное направление не довольствовалось отрицанием схоластического авто-
ритета и схоластического метода, не довольствовалось требованием сво-
боды для научных исследований; оно хотело большего. Оно стремилось
к тому, чтобы наука выступила из душных стен школы и вступила
в жизнь, оно хотело, чтоб знание было плодотворно и состояло в живой
351
связи со всем окружающим. Оно осудило и преследовало прежнюю вар-
варскую научную форму, требовало ясного и привлекательного изложе
ния и начало облекать идеи свободы в изящные античные формы.
Стремясь выставить во всей резкости варварство схоластической фор-
мы, гуманисты занимались преимущественно античной поэзией и в под-
ражание ее светлым образцам писали латинские стихотворения. Хотя эти
стихотворные произведения и не были выше посредственности, но для
того времени они имели великое значение: они не только развивали вкус
к прекрасному, но и существенно содействовали возбуждению подража-
ния классическим добродетелям языческого мира. Схоластики и обску-
ранты презрительно называли гуманистов «поэтами», но тем не менее эти
поэты своим гуманизмом реформаторски влияли даже и на математичес-
кие и на физические науки, на историю, географию, юриспруденцию и
теологию.
Не стану утомлять читателя длинным списком деятелей нового на-
правления и изложением деятельности каждого из них отдельно, ограни-
чусь указанием только некоторых главных вожаков научного движения,
пробудившего тогдашнюю Германию. Прежде всего упомяну Рудольфа
Агриколу, который в 1482 году был призван в Гейдельбергский универ-
ситет и с успехом проповедовал там повое направление. В Вюртемберге
деятелем нового направления был Иоанн Рейхлин (с 1455 до 1521 г.), ро-
дом из Пфорцгейма, филологический гений, вполне усвоивший себе всю
область известной в то время классической литературы и проложивший
путь к основательному изучению не только латинского и греческого, но
также и еврейского языка.
Понятно, что столь сильное филологическое дарование должно было
иметь великое значение для эпохи, придававшей столь высокое значение
греческим и еврейским религиозным памятникам и неискаженному их
объяснению. Франконец Конрад Цельтис (род. в 1459 году), которого им-
ператор Фридрих III венчал как поэта лавровым венком, постоянно вел
бродячую жизнь, переезжал с места на место, всюду проповедовал в духе
гуманизма, собирал вокруг себя толпы учеников, основывал гуманисти-
ческие общества, поощрял к изданию и переводу классиков.
В короткое время гуманизм обвил всю Германию как бы духовной
сетью, отдельные нити которой были в постоянном движении. Гуманисты
вели между собой деятельную переписку и для лучшего распространения
своих учений часто переезжали с места на место. В рейнских провинциях,
в Швейцарии, Швабии, Франконии, Баварии, Австрии, Саксонии и даже
вплоть до Немецкого и Балтийского морей, всюду возникали
гуманистические школы, образовывались гуманистические кружки, всюду
352_____________________________________________________________
шла деятельная борьба против варварства. Особенно деятельно шла эта
борьба в Нюрнберге, родине Вилибальда Пиркгеймера (род. в 1470 году),
который, занимая видное положение в обществе и обладая значительным
состоянием, употребил и то, и другое на пользу нового научного направ-
ления, вывез из Италии превосходную классическую библиотеку, состо-
ял в сношениях с замечательнейшими людьми своего времени и как пи-
сатель принимал деятельное участие в реформаторской борьбе.
В Вюрцбурге, благодаря покровительству просвещенного епископа
Лоренца фон Бибра, приютился ученый аббат Иоанн Тритемиус, вынуж-
денный глупостью и необузданным своеволием монахов оставить свое
Спангеймское аббатство.
Кроме того, к числу замечательнейших гуманистов того времени принад-
лежат: Адельман фон Адельмансфелъден в Эйхштате; Герман Буше, который
после долгих странствований поселился наконец в Везеле и был там ректором
школы; Иоанн Региус Эстикампианус (огречиванис и латинизирование имен
было тогда в моде между учеными), проповедовавший в Базеле, Гейдельберге
и Майнце; Иоанн Вимпфелинг, деятельный полигистор; наконец, Дезидарий
Эразм (1465 — 1536), который родился в Роттердаме, но потом сделался гер-
манским гражданином и до такой степени огерманился, что его и Рейхлина
называли «два глаза Германии». Эразм усвоил себе дух и форму классичес-
кой древности в таком совершенстве, какого не достигал ни один из его со-
временников; но при этом он был далек от того, чтоб отчуждаться от
христианства или, по крайней мере, быть к нему индифферентным, как это
было с итальянскими гуманистами. Хотя он и разделял с последними антич-
ный взгляд на веселое пользование жизнью, что тогда вообще было в ходу
между германскими друзьями классицизма, гго к существующей религии и
церкви он относился скорее не как реформатор, а только как советник, как
указатель. В этом духе написал он в 1501 году свое Enchiridion militis
christiani. В делах нецерковных он не был врагом даже самой задорной по-
лемики, но когда энергичные удары начали колебать старое здание католи-
ческой церкви, он пришел в ужас: реформаторская буря нарушала покой его
ученых занятий, народные волнения слишком сильно потрясали его нежные
нервы, и он заперся в свой кабинет, вместо того чтобы выйти в поле с преж-
ними своими соратниками. Впоследствии с ним еще сделалась перемена к худ-
шему. Из сильного поборника Реформации он стал ее противником, и в по-
следнее время своей жизни вел себя вообще так, что стал прототипом тех при-
дворных ученых, трусость и раболепие которых получили столь печальную
известность. Иной пример представляет нам благороднейший из германских
гуманистов Ульрих фон Гугген, происходивший из дворянской франконской
фамилии (род. 21 апр. 1488 г. в Стекельбурге, в округе Бухау, близ
Кинцигских ключей). Это самая светлая личность периода Реформации. С
353
гениальностью и ученостью Гуттен
соединял глубокое понимание по-
требностей и недостатков своего вре-
мени. С прозорливостью государст-
венного человека видел он, что нужно
Германии, чтоб снова стать нацией,
первой нацией мира. Как это вообще
свойственно высоким натурам, он
стремился сделать свои убеждения
общим достоянием, в течение всей
жизни неустанно, и словом, и пись-
мом, и советом, и делом, работал для
государственной и церковной рефор
мы своей страны, всем постигавшим
его неудачам, бедствиям, клевете,
преследованиям противопоставлял
непреклонную волю, шел навстречу
препятствиям с той решимостью, к
какой способны только великие
Ульрих фон Гуттен.
Гравюра на дереве
души, проникнутые высоким энтузи-
азмом к цели своих стремлений, не-
взирая ни на какие невзгоды, высо-
ко держал знамя национальной свободы и чести, смело восклицая: <<ich habs
gewagt» (я дерзнул), и в поэзии находил исцеление от ран, наносимых вра-
гами*. Мы еще будем говорить о нем далее. Близко родственен Гуттену во
многих отношениях был великий цюрихский реформатор Ульрих Цвингли
(род. в 1484 году в Тоггенбурге), который и по образованию и по уму стоял
намного выше Лютера. Он далеко не был так привержен к букве Библии, как
Лютер, напротив, был доступен более свободному и высокому пониманию хри-
стианского учения. Он уважал права человека и права разума, видел досто-
инство христианина не в раболепном смирении и терпении, а в должном от-
ношении человеческих и гражданских обязанностей, и притом имел мужест-
во увенчать свою высокую республиканско-реформаторскую деятельность
достославной мученической смертью в битве при Каппеле (1531).
Оппозиция против существующего сказывалась не только в школах, об-
ществах гуманистов и свободномыслящих теологов — она сильно распрост-
ранялась и в массах; народ, конечно, оставался чужд научных исследований
о пороках католической церкви, но эти пороки он ежедневно видел у себя
перед глазами в поведении духовенства.
* Чувство, настроение ума и слог этого незабвенного человека ясно видны в его песнях.
354
К этому времени относится
настойчивое требование крестьян,
чтобы вновь поступающие к ним
«духовные пастыри приводили с
собой своих духовных коров,
дабы похоть духовного отца не
гонялась за чужими женами».
Такое понятие народа об испор-
ченности церкви и ее служителей
было уже и для того времени не
В. Фольц. «Ульрих Цвингли» новостью. Оно довольно ясно вы-
разилось еще в XIII столетии в на-
родных остротах о священнике Амисе, переложенных в стихи неким поэтом, из-
вестным под именем Стрикера. Эти остроты потом вошли в знаменитую народ-
ную книгу «Тиль Уленшпигель», которая первоначально, как надо полагать,
была написана в 1483 г. на нижнесаксонском диалекте. Несколько позднее
(1498) появилось в печати значительнейшее литературное выражение народного
оппозиционного элемента, старинная германская эпопея «Рейнеке Лис» (Reineke
Fuchs), возобновленная (Николаем Бауманом? или Генрихом фон Алькмаром?)
на нижнегерманском наречии и в сатирическо-реформаторском вкусе времени.
В одной из следующих глав мы увидим, как народный оппозиционный элемент
сумел овладеть влиятельнейшей формой народных зрелищ.
Весьма естественно, что оппозиционные элементы: теологический, гу-
манистический и народные, - не оставались чужды один другому, но
взаимно переплетались между собой, и резкая народная сатира мало-по-
малу проникла во все полемические произведения, которыми реформато-
ры поражали своих врагов. А эти враги были, конечно, далеки от того,
чтоб добровольно уступить своим противникам. Старые профессоры креп-
ко держались схоластики, так как эта схоластика освобождала их от тру-
да мыслить. Притом опасность грозила не только церковным злоупотреб-
лениям, но и доходным местам, которыми церковь наделяла своих слу-
жителей. Понятно, что реформаторское направление должно было
вызвать отпор и действительно его вызвало. Средоточием этого отпора
были университеты — Кельнский и Инголыптадтский, — в первом из них
задавал тон Госстратен, а во втором — Иоанн фон Эк.
Монахи всех цветов подняли свирепый вопль против нововведений,
чтоб сбить с толку общественное мнение. Как обыкновенно бывает в подоб-
ных обстоятельствах, распутнейшие католические священники кричали
всех громче, что религия и нравственность в опасности, что гуманизм
ниспровергает все святое и досточтимое. Если бы фраза о «спасении об-
355
щества» была уже изобретена в то время, то гуманистам пришлось бы, без
сомнения, так же часто ее слышать, как мы слышим теперь.
Гуманисты не испугались крика своих врагов. Оппозиционные сочи-
нения появлялись одно за другим, и удары их были метко направлены.
Тюбингенский профессор древней литературы Генрих Бебель, родом из
Юстингена близ Ульма, еще в прежних своих сочинениях, резко бичевав-
ших старую систему и ее приверженцев, обнародовал в 1506 г. на латин-
ском языке собрание народных анекдотов, в которых не только не щади-
лось духовенство, но осмеивалась даже и сама догма.
Тоньше и методичнее, чем Бебель, воспользовался народной сатирой
Эразм в своей «Похвале глупости» (encomium moriae), написанной в 1508 г.
В этом сочинении он направил сатиру преимущественно на схоластичес-
кое слабоумие. «Какие тайны не в состоянии объяснить нам схоластиче-
ские теологи! — восклицает он. — Они могут объяснить нам, какими пу-
тями греховная язва проникла в мир...»
Противная сторона не могла оставлять без ответа подобные напа-
дения, и загорелся жаркий литературный бой. Впрочем, обскуранты
большей частью защищали свое дело довольно неискусно. Так,
например, страсбургские августинские монахи жаловались папе на гу-
маниста Вимпфелинга за то, что в одном из своих сочинений он
утверждал, будто св. Августин никогда не носил никакой монашеской
одежды. Подобные жалобы не могли не возбуждать смеха. Серьезнее
был спор между Рейхлином и кельнскими доминиканцами. Принявший
христианство еврей Пфефферкорн обратился к императору Максими-
лиану с предложением сжечь все еврейские книги за исключением
Библии. Император спросил мнение Рейхлина, и тот по этому случаю
написал сочинение, в котором Пфефферкорн и поддерживавшие его
кельнские фанатики были беспощадно осмеяны и которое бесспорно
должно считаться первым полемическим сочинением в пользу
эмансипации евреев.
Потом спорящие стороны выпустили одна против другой еще несколь-
ко полемических сочинений, и наконец спор зашел так далеко, что
Госстратен в качестве инквизитора обвинил Рейхлина в ереси и потребо-
вал его (1513 г.) к ответу в Майнц.
Таким образом надеялись сразу нанести реформационным стремлени-
ям чувствительный удар, но, как оказалось, ошиблись в расчете. Все рас-
судительные люди, а таких людей в то время было в Германии уже доволь-
но много, встали на сторону Рейхлина; в его пользу раздались сильные
голоса, и передовой боец гуманистической когорты Гуттен стал метать в
обскурантов свои громовые стрелы.
356
Вслед за тем 1уманисты выпустили знаменитую сатиру, которая до сих пор
в Германии не имеет себе подобной. Эта сатира носит заглавие: Epistolae
virorum obscurorum («Письма темных людей»). Первая ее часть появилась в
1516, а продолжение — в следующем году. Ее постигла участь, многих про-
изведений древнего и нового времени, появление которых составило эпоху: со-
чинитель ее остался неизвестен. Впрочем, на основании позднейших исследо-
ваний можно с большой вероятностью предполагать, что первую часть ее
писал Иоанн Кротус при сотрудничестве Петра Эбербаха и Германа фон Ну-
енар и что в писании второй ее части принимал участие Гуттен. Это произве-
дение сильно содействовало победе гуманистов над схоластиками. Оно напи-
сано классически-варварской латынью. Сама его форма чрезвычайно удачна:
оно состоит из писем, писанных якобы приверженцами старой системы к
кельнскому профессору теологии, некоему Ортуину Грациусу. Письма эти за-
ключают в себе едкое осмеяние схоластиков-теологов, их невежества, ученой
их пошлости, их явной и тайной безнравственности. Вслед за появлением этой
сатиры выступил Пиркгеймер с тяжелым орудием глубокомысленной логики.
Его сочинение «Апология Рейхлина» довершило победу гуманистов, и после
этого Гуттен в своем «Торжестве Рейхлина» мог уже радостно
воскликнуть: «Возрадуйтесь, германцы! Рукоплещите торжеству Капниона
(Рейхлина), которого вы вырвали из зубов презреннейших людей!
Теперь бессильна злоба этих презренных людей, укрощена их необузданная
ярость. Теперь науки спасены от гибели, теперь они будут уважаемы, и доб-
родетели будут получать достойную награду. Наконец Германия прозрела по-
сле долгой слепоты. Науки, искусства процветут. Умы пробудились. Варвар-
ство изгнано. А вы, мои соратники, смелее вперед! Дверь тюрьмы пробита.
Темным людям я предлагаю повеситься. Мы победили!».
Триумф Рейхлина
357
Глава
II
РЕФОРМА,
РЕВОЛЮЦИЯ И РЕАКЦИЯ
Политическое положение Европы и Германии в начале Реформации. —
Неудавшаяся попытка государственной реформы. — Лютер. — Лютеран-
ская теология. — Многообещающее начало Реформации. — Гуттен. —
Карл V. — Революционная попытка со стороны дворянства. — Революци-
; онная попытка со стороны крестьян. — Падение Ганзы. — Лютеранская
политика. — Возрождение католицизма. — Общество Иисуса — Тридца-
тилетняя война
и Вестфальский мир.
^Вот каково было политическое поло-
жение Европы в начале Реформации.
Распавшаяся Италия представляла соблазнительную добычу для ино-
земных завоевателей, она все еще была прекрасна в самом своем падении,
продолжала еще очаровывать цивилизованный мир литературой и искус-
ством, продолжала господствовать над умами масс благодаря папству,
значение которого могли до некоторой степени ослабить, но не могли низ-
ложить даже и правление Александра VI, и все гнусные деяния его не-
законнорожденных .
Теперь на папском престоле восседал Медичис, Лев X, который ук-
рашал галереи Ватикана произведениями Рафаэля, расточал громадные
суммы на разные постройки и на разные, отзывавшиеся языческим духом,
затеи и расточительность свою оплачивал «немецкими грехами», т.е.
деньгами, которые посредством индульгенций выманивал из карманов
добродушных и благочестивых заальпийских варваров.
Демоническая кисть Макиавелли свидетельствует нам, каковы были
в то время властители раздробленной Италии. В верхней части итальян-
ского полуострова были еще могущественны две республики-соперницы:
Венеция и Генуя. Обе, особенно первая, доводили свое аристократичес-
кое опекунство до самых крайних его пределов, действуя при этом с тем
дипломатическим искусством, которое, под именем «итальянской практи-
ки», было в большом ходу и в Германии в XVI и XVII столетиях.
358______________________________________________________________
В Испании абсолютная королевская власть, имея помощницей
инквизицию, сплотила железной рукой воедино различные провинции, и испан-
ская нация, утратив внутреннюю свободу, искала утешения в дальних за-
воеваниях по ту сторону океана.
Во Франции Людовик XI, не останавливавшийся ни перед какими
средствами, сломил гордую аристократию, и эта аристократия стала с тех
пор постепенно перерождаться в безнравственную и раболепную придвор-
ную челядь; внутреннее государственное единство окрепло, пределы го-
сударства расширились присоединением Бургундии и Бретани, и Франциск I
чувствовал себя уже довольно сильным, чтобы помышлять о германской
императорской короне и попытаться завоевать Италию.
В Англии, в междоусобицу Алой и Белой Роз, сломилась сила норманд-
ского феодализма, и после этого германский элемент приобретал все боль-
шую и большую силу; сначала, при Тюдорах, среднее сословие соединилось
с короной против аристократии, и этот союз продолжался до тех пор, пока,
наконец, при Стюартах среднее сословие не почувствовало себя достаточно
сильным, чтоб противостоять разом и короне, и аристократии.
В скандинавских государствах Кальмарский союз соединил враждебные
элементы, но это единение скоро опять должно было распасться, несмотря
на попытку Христиана II закрепить его кровью шведской аристократии.
В Польше при Ягеллонах зачалась та аристократическая анархия,
которая впоследствии сгубила государство.
Россия при Иване Васильевиче довершила свое освобождение от мон-
гольского ига и готовилась к завоевательной роли.
В Юго-Восточной Европе с падением Константинополя византий-
ская гниль уступила место полному юношеских сил турецкому вар-
варству; предводимые воинственными султанами турки перешли Ду-
най и мстили христианству за крестовые походы. Расслабленная своей
аристократической анархией Венгрия претерпевала от турок страш-
ные опустошения.
Как мы видели в первой книге, со времени падения Гогенштауфенов
Германская империя постепенно слабела и государственное раздробление
Германии, — которое скорее создало племенное разъединение германцев,
чем было его созданием, — получило, так сказать, официальность вслед-
ствие все большего и большего усиления разных территориальных вла-
дельцев. Все рассудительные и благомыслящие люди ясно сознавали это
коренное зло, ведшее к раздроблению государства. «Стыдно вам, герман-
ские государи! — восклицает Григорий фон Геймбург. — Стыдно вам, что
издаете неправые законы и строите разные козни, чтоб свергнуть с себя
императорскую власть и сесть народу на шею, сделавшись его неограни-
359
ченными тиранами. О, слепая и неразумная Германия! Ты не хочешь
иметь одного императора и ставишь себя под иго тысячи господ».
Подобные голоса раздавались не совсем бесплодно, и мысль о го-
сударственной реформе, бродившая на исходе XV столетия в умах низ-
шего дворянства, а также в умах горожан и крестьян, находила себе
поборников даже и в имперской аристократии. Таков был архиепископ
и курфюрст Майнцский Бертольд фон Геннеберг, который доставил
городам определенное законом участие в собраниях имперских чинов
(1486) и под влиянием которого Вормский сейм установил общий им-
перский налог для образования имперской казны. Каждый немец дол-
жен был вносить ежегодно в имперскую казну от 1000 гульденов иму-
щества один гульден налога, а от 500 гульденов — полгульдена; менее
же имущие, достигшие пятнадцати летнего возраста, должны были без
различия пола и сословия платить ежегодно один гульден с двадцати
четырех лиц. Важнейшим назначением этого налога было содержание
постоянного имперского войска.
Деятельность Бертольда этим не ограничилась. В голове его созрела
определенная идея о германском государстве, в котором верховная власть
была бы ограничена собранием имперских чинов; и для осуществления
этой идеи на упомянутом Вормском сейме был сделан значительный шаг:
было определено, что имперский сейм должен ежегодно собираться
1 февраля, что он один имеет право расходовать имперскую казну, что
без его согласия император не может предпринимать никакой войны и что
всякое завоевание должно непосредственно входить в состав империи.
Из постановления Вормского сейма ясно, что Бертольд и его друзья
Стремились упрочить империю посредством парламентских учреждений,
В которых духовные и светские государи должны были составить
верхнюю палату, а представители городов — нижнюю палату. Страх,
возбужденный в иноземцах вормскими постановлениями, свидетельству-
ет, каких благотворных последствий следовало ожидать для Германии от
подобной реформы. Многочисленны были личные интересы, с которыми
Эта реформа шла вразрез, сильна была встреченная ею оппозиция, но при
всем этом осуществление зависело главным образом от личности импера-
тора, — весь вопрос был в том, найдется ли у императора достаточно до-
брой воли и достаточно способности для ее осуществления.
! К сожалению, Максимилиан I был вовсе не способен на такое дело.
Обладая умом, способным понимать потребности нового времени, он при
этом не умел устоять против средневековых романтических внушений сво-
его сердца, вечно колебался, вечно метался из стороны в сторону, по вре-
менам с жаром принимался за реформу, как, например, в 1510 году, ког-
360_______________________________________________________________
да по его повелению составлено было обширное изложение укоров против
курии, и притом при первых же затруднениях бросал задуманное дело. При
всех своих прекрасных побуждениях и при всей своей популярности он все-
таки был «последний рыцарь», и это качество было в нем так сильно, что
делало его неспособным встать решительно на сторону тех элементов,
которые были в наличности в его время для произведения государствен-
ной реформы во имя народного блага. История свидетельствует, что он
не только не усвоил себе патриотических планов Бертольда, но даже про
тиводействовал им и тайно, и явно. В 1504 году умер Бертольд, послед-
ний достойный представитель старой имперской аристократии, и с ним
умерла последняя надежда на политическую реформу Германии.
Таково было в общих чертах политическое состояние Европы и Гер-
мании, когда Лютер 31 октября 1517 года прибил к воротам Виттенберг-
ского монастыря свои 95 возражений против индульгенций и славного
их продавца Тецеля, который довел бесстыдство своего ремесла до ко-
лоссальных размеров: так, например, он утверждал, что если даже кто
плотски осквернит Пресвятую Деву, то и того папская индульгенция
очистит от греха.
Мартин Лютер родился в Эйслебене, в ночь с 10 на И ноября 1483 г.
Он был саксонской крестьянской крови, и в характере его сказалась вся
жесткость этого племени. Мы не будем здесь подробно останавливаться
на его юности и воспитании. Все это довольно общеизвестно, и притом в
наш план вовсе не входит полное связное изложение истории Реформа-
ции — мы укажем только главные характерные черты. Проведя юность
в тяжелых внешних условиях, Лютер впал в ипохондрию, вступил в мо-
нашество и потом на всю жизнь остался монахом-ипохондриком. Этому
нисколько не противоречит то обстоятельство, что в счастливые минуты
им овладевала жажда наслаждений жизнью, как это сказалось например
в знаменитом его изречении о женщинах, вине и песнях; и до, и после
него немало подобных примеров встречаем мы между монахами. В каж-
дом шаге этого замечательного человека как будто слышится, что мона-
шеская ряса тяготит его. Гуманистического движения он не понимал и не
имел с ним ничего общего, так как по образованию своему разве немно-
гим только стоял выше общего уровня тогдашней монастырской культу-
ры. Классический мир был ему чужд. О миросозерцании древних, о кра-
соте греческой поэзии, греческого искусства он не имел никакого понятия.
Не более развит был он и в политическом отношении. Довольно часто при-
ходилось ему вмешиваться в политику, но это вмешательство было не на
благо германского народа. Он не только не понимал стремлений Герма-
нии к политическому возрождению, но даже по мере сил своих противо-
361
действовал им. О его политическом раболепстве мы еще будем гово
рить далее. В сущности он был не более как теолог, прикованный к
букве Библии, и не имел никаких стремлений быть кем-либо иным.
Работая со всей энергией необыкновенно сильного характера и с же-
лезной настойчивостью хотя крайне ограниченных, но непреклонных
убеждений, он умел, благодаря стечению благоприятных обстоя-
тельств, придать целому столетию германской истории протестанско-
теологический характер, между тем как многие из его современников
потерпели неудачу, несмотря на то, что их воодушевляли более глу-
бокие и широкие стремления к национальному и социальному осво-
бождению германского народа. Обуреваемый религиозными сомнени-
ями, он нашел из них исход в уче-
нии Августина об абсолютной гре-
ховности человека и о спасении че-
рез Божью благодать. Человек от
природы зол и греховен, у него нет
свободной воли, так как эта воля
греховна, и поэтому он может же-
лать и делать только злое; но, не-
смотря на это, он может получать
вечное блаженство, именно через
Божью благодать, которая достига-
ется не нашими делами, каковы бы
они ни были, а единственно верой в
Христа-Искупителя. Такова сущ-
ность лютеранской теологии.
При таких убеждениях Лютер не
мог оставаться спокойным зрителем
торговли индульгенциями. Раз
выступив на борьбу, он не мог уже
остановиться и увлекался этой борь-
бой все далее и далее, восстал против
церковной иерархии, против
главенства папы, против ханжества,
обрядности, безбрачия и остановился
наконец на букве Библии — идти да-
лее этого он был не способен. Ни он,
ни его приверженцы сначала сами не
подозревали, как далеко заведет их
борьба против индульгенций.
Г. Шпангенберг. «Лютер прибивает
свои тезисы на дверь церкви
в Виттенберге»
362
Г. Шпангенберг. «Лютер в кругу своей семьи»
Гуманисты видели сначала в этой борьбе не более как домаш-
нюю схоластическую распрю, и Гуттен открыто изъявлял радость, что
теологи перессорились между собой. Только с Лейпцигского диспута
(1519), на котором Лютер защищал против Эка свои теологические воз-
зрения, это дело приняло более серьезный оборот, и вскоре потом оно
стало народным событием, когда Лютер выпустил две свои брошюры:
«К христианскому дворянству германского народа об улучшении хри-
стианства» и «О вавилонском пленении и христианской свободе», в
которых он уже прямо называл папство «учреждением диавола» и са-
мым резким образом клеймил злоупотребления церкви.
Накопившаяся в сердцах германцев ненависть против Рима вспыхнула
ярким пламенем по всей Германии. Жалобы против Рима, высказанные
виттенбергским монахом на языке, в котором звучали во всей их полно-
те, силе и красоте металлические звуки народного германского идиома,
привели в неописанное воодушевление сотни тысяч жителей германско-
го народа.
Лютер оказал бессмертную услугу тем, что писал па немецком и при-
том на чисто немецком языке. Дело его с этой минуты получило необычай-
ную популярность. Папское проклятие, которое Эк выхлопотал в Риме
363
против реформатора, прогремело
бесплодно, не произведя никако-
го действия, и Лютер торжествен-
но, перед лицом Виттенбергского
университета, сжег папскую бул-
лу о его отлучении.
И дворянство, и горожане, и
крестьянское сословие — все
склонилось на сторону проповеду-
емого Лютером евангелического
учения, а если бы судьба дала в
то время Германии императора,
который бы взял в руки реформа-
торское знамя, то с того времени
Германия навсегда и всецело осво-
бодилась бы от Рима.
Такого человека надеялся гер-
манский народ увидеть во внуке
Максимилиана. Благороднейшие
Мартин Лютер, деятель Реформации
в Германии
сердца Германии соединяли с именем юного Карла V лучшие свои на-
дежды. И низшее дворянство города, и крестьяне — все ожидали от им-
ператора государственного преобразования и в церковном, и в политиче-
ском отношении. Гуттен неутомимо работал, чтоб подготовить в этом на-
правлении общественное мнение и расчистить дорогу для ожидаемых
реформ. В это время написал он «Обращение ко всем сословиям герман-
ского народа» и выпустил в свет пламенную свою песню: «Жалоба и уве-
щание против власти папы». «До сих пор я писал по-латыни, — воскли-
цает он, — а теперь я обращаюсь к отечеству. Я хочу рассеять тот мрак,
который до сего времени ослеплял глаза германской нации, дабы свет ис-
тины блистал во всем своем блеске. Смелей, благочестивые германцы! У
нас довольно панцирей, мечей и алебард, и мы употребим их в дело,
если дружеское увещевание не поможет».
Но злой гений Германии не допустил исполниться гордым надеждам
германского народа. Карл V был вовсе не такой человек, какой был ну-
жен Германии, истинный романец, он не любил, даже презирал язык на-
рода, императором которого был, не мог и не хотел понять движение,
охватывавшее Германию. Итальянское дипломатическое искусство было
близко знакомо ему, и оно ему говорило, что папа для него нужен в борьбе
с Франциском I за Италию. Поэтому с первого же шага он принял
враждебное положение относительно антипапского движения. Впро-
364
Г. Шпангенберг. «Лютер как юнкер
Георг в Вартбурге»
чем, влиятельным друзьям Люте-
ра, в числе которых первое место
занимал курфюрст Саксонский,
удалось уговорить его, чтобы он,
прежде чем карать, по крайней
мере выслушал отлученного от
церкви реформатора. Лютер
получил императорскую охрани-
тельную грамоту и вызов явиться
на сейм в Вормс для оправдания.
Он отправился на сейм, несмотря
на все предостережения, напоми-
навшие ему участь, постигшую
Гуса. «Я буду в Вормсе, — гово-
рил он, — хотя бы на меня опол-
чилось столько же чертей, сколь-
ко кирпичей на крышах». Во вре-
мя этого путешествия, быть может,
пробудились впервые в его душе
те чувства, которые после (в 1530
г.) он излил в знаменитой песне:
«Наш Бог есть наша крепость»
(Ein feste Burg ist unser Gott),
ставшей впоследствии боевой пес-
ней протестантов.
Достопамятны дни 17 и 18 апреля 1521 г., когда бедный монах, нима-
ло не смутясь грозным блеском сейма, смело защищался перед лицом им-
ператора и имперских чинов, и в минуту, когда он произносил эти заклю-
чительные слова своей защиты: «Опровергните меня на основании Свя-
щенного Писания, а иначе я не отрекусь от своего учения; а здесь перед
вами я не могу иначе мыслить. Да поможет мне Бог! Аминь» — в эту ми-
нуту он находился на высшей точке своей деятельности и славы.
Исход сейма известен. Император и его советники-романцы не были
тронуты словами Лютера и осудили его как еретика. Курфюрст Саксон-
ский дал Лютеру убежище в Вартбурге, и он принялся там за свой пере-
вод Библии. Теоретическое и практическое отрицание безбрачия духов-
ных лиц и перевод Библии на немецкий язык, — вот два великих деяния
Лютера 13. Отрицание безбрачия было великим нравственным благом, —
это бесспорно. Что же касается немецкой Библии, то бесспорно также, что
она имела громадное влияние на весь ход германской цивилизации.
365
Так началось пагубное для
Германии религиозное разложе-
ние. Некоторые из германских ди-
настов и многие города приняли
учение Лютера, между тем как
другие династы продолжали
крепко держаться Рима. Низшее
дворянство и крестьяне пытались рас-
ширить начавшуюся теологическую
реформ}' до размеров политической и
социальной революции.
Дворянин Франциск фон Зи-
кинген, находившийся в тесных
дружественных отношениях с
Гуттеном и прославившийся как
воин, стал средоточием брожения
в дворянском сословии, которое
видело опасность в возрастающей
силе династов, тяготилось их су-
дами, роптало на увеличение по-
шлин и ленных тягот.
Патриотическое рвение Гуттена
и проповедь Лютера возбудили
широкие планы в этом кругу недовольных. Зикинген был идолом ланд-
скнехтов. В его замке Эбернбург впервые было введено богослужение по
евангелическому обряду. В 1522 г. под видом войны против курфюрста
Трирского он попытался произвести государственный переворот, имев-
ший целью не менее как уничтожение власти династов и соответственное
этому изменение государственного устройства. Эта попытка могла бы
иметь шансы на успех, если бы Лютер поддержал ее своей популярно-
стью, на что рассчитывал Зикинген. Но Лютер остался непреклонен в
своей теологической односторонности, и притом он был далек от того,
чтобы доверять дворянству. Попытка Зикингена не удалась, и сам он
пал при защите своего замка Ландштуль (1523 г.). Несколько месяцев
спустя кончил жизнь и друг его Гуттен, лучший из людей того време-
ни. По смерти Зикингена Гуттен бежал в Швейцарию, где Цвингли при-
ютил его на острове Уфнау. Здесь он умер 36-ти лет от роду, отвергну-
тый Эразмом, оставленный и одинокий, замученный горем и болезнью.
Вслед за неудавшейся попыткой дворянства последовала попытка со
стороны крестьян. Проповедь Лютера о евангельской свободе и пламен-
366
ные речи Гуттена дошли до крестьянина, и он не мог пропустить их мимо
ушей. Не был ли он действительно «бедный человек?» Не его ли беспра-
вием жили прочие привилегированные классы! И почему же он один дол-
жен нести все тягости? .Слыша проповеди о христианском равенстве, о
братстве, мог ли крестьянин равнодушно переносить свое тяжкое положе-
ние, которое мы описали в первой книге?
Г. Шпангенберг. «Умирающий Гуттен»
367
Понятно, что в крестьянском сословии началось революционное
брожение. В Южной Германии это брожение было гораздо сильнее, чем
в Северной. Еще до Реформации, в 1471 г. вюрцбургские крестьяне,
в 1502 г. эльзасские и прирейнские, в 1514 г. — вюртембергские, вос-
ставали против тирании своих духовных и светских властителей. Но
теперь, в 1525 г., крестьянское восстание, развившись с особенной си
лой в Швабии, Франконии и Эльзасе, приняло истинно национальный
характер. Низшее из сословий, задавленное и презираемое, поднялось
в то время до идеи о демократическом возрождении Германии - - вот
что делает крестьянскую войну того времени одной из важнейших эпох
германской истории.
Крестьяне надеялись на Лютера и обратились к нему; но Лютер, по-
вторяю, был не более как теолог и оставался теологом. Он оправдывал
крепостное состояние, утверждал, что «простолюдин должен чувствовать
на себе тягость, а не своевольничать», был нерасположен к насильствен-
ным мерам, по крайней мере когда эти меры шли снизу вверх. Понят-
но, что такой человек не способен был встать на защиту человеческих
прав бедных и угнетенных. Он красноречиво отговаривал крестьян от
восстания и в то же время внушал властителям кротость к их подвла-
стным. Но это не могло удовлетворить крестьян и революционное бро-
жение продолжалось.
Наконец выступил на сцену Томас Мюнцер и революционная искра
загорелась ярким пламенем. Мюнцер был фанатик, но весь его апокалип-
Эйлиф Петерссен. «Проповедь Лютера перед народом в Мера»
368
Томас Мюнцер
369
сический чад не мешал ему ясно видеть страдания, потребности и стрем-
ления бедных людей. Сердце его билось глубокой любовью к народу, и
как бы ни были велики его заблуждения и недостатки, — величайшим из
его недостатков было совершенное незнание военного дела, — но он их
честно искупил геройской смертью мученика.
Собственно мыслящей головой восстания был честный Вендель Гипп-
лер, но, к сожалению, он был уже излишне заражен новейшим доктри-
нерством. Около него группировались, как народные предводители,
Бальтазар Губмайер, священник Шаппелер, Мецлер, Франц Ребман,
Фридрих Вейгандт и другие. Нашлись и воинственные дворяне, которые
обнажили свой меч за крестьян, как например Флориан Гейер, всей ду-
шой отдавшийся крестьянскому делу, и Гец фон Берлихинген, которого
к этому отчасти вынудили обстоятельства. Весной 1525 года появился ма-
нифест, в котором крестьяне разумно и умеренно излагали свои жалобы
и требования. Этот манифест появился первоначально в Верхней Швабии
и отсюда с быстротой молнии распространился по всей Германии. Состав-
ляющие его двенадцать статей хотя и носят на себе соответственный тому
времени протестантско-теологический цвет, но при этом в них идет речь
о капитальных реформах, политических и социальных. В них прежде все
В. Диц. «Иконоборцы»
370
го излагается требование, чтобы общинам предоставлено было право са-
мим избирать себе священников и в случае нужды самим сменять их;
чтобы Евангелие читалось громко и ясно, без всяких «человеческих» до-
бавлений; далее требуется ограничение десятинных налогов большой
хлебной десятиной и совершенное уничтожение десятины со скота; пол-
ное прекращение крепостного состояния, ограничение привилегий охо-
ты, свобода охоты и рыбной ловли, возвращение общинам неправильно
отнятых у них лесов, лугов и полей; отмена или по крайней мере спра-
ведливое ограничение оброков, барщины и всяких иных тягостей, пре-
образование судов, отмена так называемого Tod fall, от которого так
сильно страдали вдовы и сироты. В заключение манифест говорил:
«Если бы какие-либо из прописанных здесь статей оказались несогласны
со словом Божиим, то мы готовы от них отступиться, как только будет
доказано на основании Святого Писания, что они со словом Божиим не-
согласны, и если бы какие-либо из них теперь были признаны, а потом
оказались бы неправильны, то с той же самой минуты, как только ока-
жется их неправильность, они должны считаться несуществующими и
должны утратить всякое значение».
Очевидно, что не в грубой силе искали крестьяне опоры для своих
требований и что эти требования не были неразумны. Но не вняли их
справедливым требованиям и они были совершенно вправе прибегнуть к
силе. Дело их сначала шло довольно успешно, и когда они благоразум-
но написали на своем знамени религиозно-реформаторскую идею, восста-
ние, казалось, готово было охватить всю Германию. Но страшный суд,
учиненный крестьянами в Вейнсберге над графом фон Гельфенштайном
и четырнадцатью дворянами, — Гипплер тщетно пытался их спасти, —
произвел пагубный поворот в общественном мнении.
Лютер тогда выступил из своего нейтралитета и восстал против
крестьян с яростью, поистине зверской. В своем памфлете «Против раз-
бойничьих и кровожадных крестьянских шаек» он восклицал: «Их
надо, как бешеных собак, давить, душить, резать, как кто может». С
пеной на устах обращался он к государям с таким советом: «Спасай
тесь! Колите, бейте, душите крестьян, как можете!» Конечно,
подобного совета не нужно было повторять два раза. Германские вла-
стители собрали своих ландскнехтов, снарядили свою артиллерию и
выпустили против крестьян, между тем как эти последние не умели вос-
пользоваться драгоценным временем. У них не было твердой
организации, не было ни общей связи в действиях, ни военной
опытности, ни дисциплины, не было одного общего предводителя,
власть которого была бы всеми безусловно признана.
371
Вместо того чтобы принять энергичные меры против этих недостатков,
заседавший в Гейльбронне крестьянский комитет, имея Гипплера во
главе, занимался начертанием нового государственного устройства!
Не переносят ли нас эти события прямо в 1848 год! Бесспорно, что
Гейльброннский проект государственного устройства представляет вы-
сокий исторический интерес, полон великих практических, общеполез-
ных идей и составляет для того времени истинный образец здравой
справедливой и патриотической политики, но еще не было примера,
чтобы когда-нибудь правда, знание и любовь к отечеству могли одни сами
по себе что-либо сделать против деспотов, наемников и пушек.
Войско германских властителей задавило крестьянское восстание на
полях Зиндельфингена, Франкенгаузена, Вюрцбурга и Кенигсгофена,
Г. Шпангенберг. «Повторное крещение»
372
Ф. Келлер. «Графа фон Гельфенштайна прогоняют
сквозь строй с копьями»
373
а потом бесчисленные казни потопили в крови на многие столетия силу
германской демократии, а вместе с ней и лучшую силу Реформации.
Хотя после этого поражения революционный дух еще и вспыхивал там
и сям, но он порождал только явления весьма прискорбные, как напри-
мер анабаптистов с их христианским коммунизмом, Давидовым царст-
вом и Соломоновым многоженством Яна Бокольта, которых постиг в
1535 г. такой трагический конец. Впрочем, так судить о Реформации
будет не совсем справедливо: и после подавления крестьянского восста
ния Реформация породила не одни только прискорбные, но также и свет-
лые явления, как например движение, появившееся в германской Ган-
зе в третьем десятилетии XVI столетия. Главой этого движения был лю-
бекский бургомистр Юрген Вулленвебер, личность которого
представляет собой могучий тип германского горожанина. «Его одушев-
ляла, — говорит Бартольд о Вулленвебере, — мысль великая и достой-
ная лучшей награды - мысль основать могущество своего отечества на
свободном городском и сельском населении, на протестантстве. Но го-
рожанам, также как дворянам и крестьянам, не удалась попытка повер-
нуть Реформацию на политическую дорогу. Господство демократии было
сломлено в Любеке вмешательством императора (1535), а вместе с этим,
было сломлено и могущество Ганзы. Вулленвебер сложил с себя долж-
П. и Л. Риттер. «Зал ратуши в Бремене во времена Вулленвебсра»
374______________________________________________________________
ность бургомистра и два года спустя пал жертвой нечестивых судей кро-
вожадного, глупого, фанатичного государя, невеликодушной мести короля-
победителя и постыдной лжи патрициев».
Вслед за тем обнаружилась реакция и в самом протестантстве. Лю-
тер видел вред своему делу в попытках распространить реформатор-
ские идеи на государство и общество и, стараясь снискать опору у го-
сударей, спешил представить доказательство в несправедливости уко-
ра, будто революционные движения были порождены его учением.
Он стал доказывать, что революционные стремления не имеют ничего
общего с проповедуемой им евангелической свободой, что евангеличес-
кая свобода в сущности вовсе не есть свобода, по крайней мере не имеет
ничего общего со свободой политической и социальной, — и с особен-
ной энергией принялся проповедовать христианское учение о безуслов-
ном повиновении власти. Он, собственно, и есть истинный изобретатель
учения об ограниченности разума подвластных и о безграничности вла-
сти. «Что 2 и 5 составляют 7, это ты можешь понять разумом, — пропо-
ведовал он, — но если начальство говорит: 2 и 5 составляют 8, то ты
должен этому верить, хотя это и противоречит твоему знанию и твоим чув-
ствам». В одной проповеди против турок он говорит войску, что если кто
будет пленен турком, должен «верно и усерднейше переносить плен и не
делать попыток к своему освобождению». Вот до чего дошел тот самый
Лютер, который в начале своего поприща взывал к правам разума. Едва
ли кто энергичнее его выражал когда-либо свое презрение к разуму. Он на-
зывал разум бесовской блудницей — «die Hure des Teufels». Понятно, как
должно было нравиться германским властителям подобное раболепие.
Лютеранское политическое учение было весьма хорошо приспособ-
ленным орудием для установления независимости германских властите-
лей от императора, который, будучи врагом евангелического учения, не
имел, следовательно, права требовать от них повиновения, а также и
для установления неограниченного деспотизма над народом, так как,
благодаря этому учению, властители народа становились для него так-
же и высшим авторитетом в делах веры. Хотя автократические формы,
усвоенные германскими государями, были выработаны во Франции
кардиналом Ришелье и Людовиком XIV, но собственно возникновением
неограниченной автократии Германия обязана лютеранству.
Как приятно должны были звучать в ушах германских государей, на-
пример, подобные изречения Лютера : «Христианин должен быть совершен-
но пассивен, должен терпеть; он должен быть чужд благ этого мира и
должен помышлять только о сокровищах на небеси. Христианин должен
терпеть, не оказывая ни малейшего сопротивления, если б даже стали
375
с него кожу сдирать. Ко всему земному он равнодушен. Он дозволит себя
грабить, обирать, резать, мучить, ибо он — мученик на земле». Ясно, что
такие наставления относились только к подвластным, а не к властителям.
Вам небо, а нам земля! Если мы, кроме того, примем во внимание, к ка-
ким громадным богатствам Реформация открывала доступ государям,
дозволяя им овладение церковным имуществом, то нам становится очень
трудно поверить лютеранским утопистам, что принятие лютеранства было
повсюду делом убеждения. Сама лютеранская теология вскоре обнаружила
крайнюю нетерпимость. Кто не признавал безусловно авторитет Лютера
в делах веры, как, например, Карлштадт и другие, тот был «сумасброд»
и «бунтовщик». На знаменитом споре в Марбурге, будучи не в состоянии
победить сильную диалектику Цвингли, Лютер отвечал на его доводы
грубой выходкой: «У тебя не здравый ум».
Место римского папы заступал в лютеранстве новый папа — буква
Библии. Лютеранское поповство, состоящее из многих сотен мизерных
папиков, с такой нетерпимостью лаяло на все инакомыслящее, так пре-
смыкалось по-собачьи перед сильным, что честный Севастьян Франк еще
в 1534 году в предисловии к своей книге о ненавистной нетерпимости
протестантской ортодоксии не мог не воскликнуть: «Прежде при папст-
ве было намного свободнее осуждать пороки государей и господ, а теперь
все должен восхвалять, а иначе сделаешься бунтовщиком». Вот что в ко-
роткое время стало с движением, от которого лучшие умы Германии ожи-
дали возрождения нации.
Между тем внешнее положение протестантской партии расширялось
и укреплялось, так как в это время император был слишком поглощен
другими делами, чтобы ревностно заняться уничтожением лютеранства.
Неприязненные отношения, возникшие между императором и папой в
1526 г., произвели даже то действие, что на бывшем в том году Шпейер-
ском сейме постановлено было, что для разрешения религиозных споров
следует в возможно скорейшем времени созвать общий собор, а до того
времени предоставляется каждому из имперских чинов так поступать по
отношению к лютеранству, как это ему укажет сознание своего долга пе-
ред Богом и императором. Когда на Шпейерском сейме 1529 г. больший
ство имперских чинов постановило принять меры против успехов нового
учения, то лютеране - пять государей и четырнадцать городов — про-
тестовали против этого постановления и вследствие этого получили назва-
ние протестантов.
В 1530 г. император Карл V заключил мир с папой и французским
королем, явился в Германию с твердым намерением уничтожить Рефор-
мацию и таким образом положить конец раздорам в церкви. Составлен-
376
Э. фон Липхарт. «Карл Пятый в гостях в доме Фуггеров»
ное Меланхтоном и одобренное Лютером «Аугсбургское исповедание», ко-
торое протестанты предъявили как свой символ веры Аугсбургскому сейму
(1530), не изменило намерений императора, но он должен был отложить их
исполнение.
Вслед за тем протестанты образовали Смалькальденский союз
(1531), который быстро усиливался через распространение люте-
ранства на юге и на севере Германии. Регенсбургский сейм (1541)
был последней попыткой со стороны императора к мирному согла-
шению католиков и протестантов.
Когда эта попытка не удалась и когда исчезла надежда на успешный
в этом отношении исход Тридентского собора, который протестанты от-
вергли как несвободный и пристрастный, тогда пришлось обратиться к
мечу для решения спора и началась так называемая Смалькальденская
война. Эта война, благодаря главным образом отпадению герцога Морица
Саксонского от своих единоверцев, кончилась так быстро, что уже осенью
1547 г. император был неограниченным повелителем всей Германии.
Карл V воспользовался своей победой и действовал энергично для
утверждения окончательного торжества католической реакции: но, будучи
сам учеником итальянской дипломатии, он нашел себе в Морице Саксон-
ском такого ученика, который превзошел самого учителя. Курфюрстская
377
шляпа не могла удовлетворить чес-
толюбие Морица, и между тем как
Карл V даже и не подозревал, чтоб
какой-нибудь «тупоумный» немец
был в состоянии отнять у него плод
его военных и дипломатических по-
бед, Мориц успел уже совершить
свое отпадение от императорской
партии и вынудил императора сво-
им неожиданным и смелым вторже-
нием в Тироль заключить Нассаус-
кий договор (1552), приведший по-
том к Аугсбургскому миру. Этот мир
предоставлял протестантам Ауг-
сбургского исповедания полную сво-
боду веры и совести, полное полити-
ческое равенство с католиками и
узаконивал сделанный протестанта-
ми захват церковного имущества.
Следующее столетие должно было
представить страшные доказатель-
ства тому, как внутренне непрочен
был этот мир.
Между тем католицизм также работал над своим перерождением, и хотя
эта работа производилась совершенно в старом иерархическо-папском духе,
но при этом принимались в расчет все средства и условия, созданные новыми
событиями.
Нельзя говорить об этом перерождении и умолчать о иезуитизме,
или, правильнее сказать, иезуитизм и был не что иное, как это перерож-
дение. Он вышел из Испании, которая исстари была родиной фанатиков.
Общество Иисуса, основанное Игнатием Лойолой в 1540 г., разрослось
с необычайной быстротой и стало в руках папского престола могучим ору-
дием против лютеранства. Уже в постановлениях Тридентского собора
(1562), закончивших развитие католицизма, ясны следы деятельности ие-
зуитского ордена, который, впрочем, еще до этого успел найти себе путь
к католическим дворам Германии. Тридентский собор объявил ереси вой-
ну не на жизнь, а на смерть, а иезуитский орден взял на себя ведение этой
войны. Иезуиты придумали великую католическую комбинацию, которая
охватывала всю Европу. Неудача Филиппа II против Англии и восшест-
вие на французский престол Беарнца (Генриха IV) хотя и воспрепятст-
378
вовали выполнению этой комбинации, но и после того она не была остав-
лена, находя себе точку опоры в испанском могуществе.
Иезуитизм стремился создать нечто вроде божьего государства в католи
веском смысле, с папой во главе, которое бы охватывало собой весь шар
земной и глава которого, папа, был бы марионеткой в руках иезуитского
ордена.
Давить не только свободную мысль, но и вообще всякую мысль и за-
менять мышление темным чувством; отуплять массы и воспитывать их в
раболепстве с неслыханной до того систематичностью и последовательно-
стью; привязывать к себе людей способных, богатых, сильных, вообще
влиятельных соблазном ослепительных выгод; располагать к себе знатное
общество с помощью морали, потворствующей пороку и разврату; привязы-
вать к себе бедных заботами об их материальных нуждах; льстить чувствен-
ности, корыстолюбию, пошлости, честолюбию, смотря по обстоятельствам;
все запутывать, чтоб над всем властвовать; сгубить цивилизацию, заменить
ее простым прозябанием и обратить людей в стадо овец, — таковы были
стремления общества Иисуса.
Организация этого общества поистине достойна удивления. Тут инди-
видуальность вполне жертвовалась на пользу целого. Сердце иезуита би-
лось в груди его ордена. Никогда еще ни один генерал не имел в своем
распоряжении более послушных, более неустрашимых и геройских сол-
дат, чем генерал иезуитов, и никогда еще ни одно войско не было пред-
водимо такими искусными стратегами, как общество Иисуса. Неизменно
верное самому себе при всех своих протестантских превращениях, это
общество вело неутомимую войну против свободы. У него все сводилось
к этой цели и все для нее служило.
Иезуит был ученый, воин, государственный человек, художник, вос-
питатель, купец, но всегда оставался иезуитом. Сегодня он был в союзе
с венценосцами против народов, а на другой день употреблял в дело кин-
жал и яд против венценосцев, когда, по изменившимся обстоятельствам,
этого требовали выгоды его ордена. Он проповедовал народам восстание
и в то же время созидал эшафоты для бунтовщиков. Алчно копил груды
золота и потом щедро расточал их. Переплывал моря, переходил безвод-
ные пустыни, подвергался тысяче опасностей, восторженно шел навстре-
чу мученической смерти, чтобы водворить христианство в Китае, Индии,
Японии. Управлял топором и заступом поселенцев Южной Америки, ос-
новывал в первобытной стране государства, между тем как в Европе под-
капывал и разрушал государства. Шел впереди армий с фанатической
проповедью крестоносца и в то же время руководил движениями армий
со всем искусством инженера. Успокаивал совесть государя, растливше-
379
го свою собственную дочь, совесть знатной дамы, развратничавшей со
своими лакеями и отравлявшей своих сводных детей.
Для всего находил он утешение и совет; для всего находил средст-
ва и пути. Водил девок в лагерь своих царственных питомцев и в то же
время приводил в движение колеса машины, показывавшей глазам
расслабленного ужасы ада. С равным искусством мог начертать и государст-
венные законы, и вел войны и колоссальные торговые комбинации. Был оди-
Игнатий Лойола
380
наково искусен и в исповедной, и в учебной, и в совещательной зале, и
на церковной и на светской трибуне. Проводил ночи над кипами бумаг,
с веселой самоуверенностью скользил по гладкому паркету дворцов,
спокойно, не смущаясь, вдыхал в себя зараженный воздух лазаретов.
Из великолепного кабинета, где подстрекал венценосца к истреблению
ереси, отправлялся в грязную хижину бедняка, где ухаживал за прокажен-
ным. Сжигал на костре ведьму и потом отправлялся в легкомысленное об-
щество придворных, где пускал мыльные пузыри скептического остроумия.
Он был фанатик, вольнодумец, сводник, обманщик, моралист, благо-
детель, убийца, ангел, дьявол, смотря по тому, что требовалось по обсто-
ятельствам. Везде он был у себя дома. Не было у него ни отечества, ни
семьи, ни друзей. Его орден был для него всё. Для своего ордена он жил
и умирал с самоотвержением, достойным удивления.•
Никогда еще человеческий ум не созидал института, более для себя
опасного, чем иезуитизм, и никогда еще чадо не посягало на жизнь сво-
его родителя с такой решительностью, не останавливавшейся ни перед ка-
кими средствами.
Католическая реакция, восторжествовав во второй половине XVI сто-
летия в романских землях, в следующем столетии энергично пыталась
распространиться также и на германские земли, и ей представлялись
большие шансы на успех особенно в Германии, где протестанты распались
на лютеран и кальвинистов. Сначала она встретила препятствие своим ус-
пехам в веротерпимости императоров Фердинанда I и Максимилиана II.
Максимилиан, будучи ума мягкого и просвещенного, не стеснял религи-
озного движения, и его ранняя смерть была для Германии тем большим
несчастьем, что после него императорский трон занимали негодные его
сыновья Рудольф и Матфей.
Теперь планы иезуитов стали быстро созревать и подвигаться к выпол-
нению. На их стороне были баварский герцог Максимилиан и эрцгерцог
Фердинанд, который был проникнут чисто испанским фанатизмом и был
потом императором под именем Фердинанда II. Под постыдным предлогом
охранения «германской свободы» протестанты вошли в изменнические свя-
зи с Францией, и благодаря этим связям Франция успела в XVI столетии
похитить у Германии ее города Тул, Мец, Верден. В 1608 г. образовалась
протестантская уния. В 1609 г. Максимилиан Баварский противопоставил
этой унии католическую лигу.
Оба союзЯ были равно антинациональны; оба, к пагубе Германии, воз-
лагали свои надежды на чужеземцев. Протестантская уния опиралась на
Францию, Данию и Швецию, а католическая лига опиралась на папу и на
Испанию. Возгорелась Тридцатилетняя война (1618). О причиненных ею
381
бедствиях мы не раз будем иметь возможность говорить. Закончившись
постыдным Вестфальским миром, эта война низвела Германию на то уни-
зительное положение, из которого она потом долго не могла выйти.
Условия, в которые поставил государственную жизнь Германии, про-
диктованный чужеземцами Вестфальский мир (1648), оставались потом
без существенных изменений до самого падения империи. Независимость
швейцарского союза и его отделение из Германской империи были фор-
мально признаны по настоянию Франции. Число курфюршеств было уве-
личено до восьми. Раздробление стало существенной принадлежностью го-
сударственного устройства Германии, так как императорским чинам была
предоставлена полная верховная власть в их территориях и вместе с этим
за ними было признано право вступать в союзы между собой и с инозем-
цами с тем ограничением, впрочем, чтобы эти союзы не были направлены
против интересов императора и империи, но такое ограничение, очевидно,
не могло иметь в действительности никакого значения. Установление им-
перских законов, распоряжение имперской казной, война и мир — все это
подлежало решению не императора, а имперских чинов.
Одним словом, все было сделано, чтобы правительственная маши-
на империи оказалась ни к чему не пригодна. Было признано полное
равенство католиков и протестантов. Имперский гофрат и имперский
гофкамергерихт должны состоять из тех и других. Все в статьях Вест-
фальского мира было рассчитано на то, чтобы Германия оставалась
раздробленной внутри и слабой извне и чтобы снедавшая ее болезнь
развилась беспрепятственно.
Таков был для Германии исход Великой Тридцатилетней войны. Сча-
стливее были другие германские народы. Нидерландцы завоевали себе
независимость и республиканскую свободу. Англия, руководимая вели-
ким Кромвелем, этим величайшим государственным человеком и величай-
шим воином германской расы, основывала фундамент своему всемирно-
историческому величию и посылала своих сыновей за океан приобретать
для человечества новый мир.
И в самом деле, последний из пуритан, готовящий среди всякого
рода лишений и опасностей место для цивилизации и свободы в пер-
вобытных пустынях Северной Америки, не более ли сделал для чело-
вечества, чем все тысячи этих теологических крючкотворов, которые со
времени Реформации и до нашего времени не переставали смущать и
затемнять сознание германского народа.
Семя, посеянное Вестфальским миром, скоро пустило ядовитые рост-
ки. Завоевательные страсти Людовика XIV во всей наготе обнаружили
бессилие Германии. Она потеряла Эльзас. С востока грозили ей турки, и
382
Французы в Пфальце в 1679 г.
если опа спаслась от турок, то благодаря чужеземцам, полякам, Собесско-
му. Деспотичный абсолютизм французского разбойника с его придворным
великолепием стал образцом для германских государей. Превращение
феодальной монархии в абсолютную совершалось быстро. Тираны и рас-
точители a la Louis XIV расплодились в Германии как грибы, и к этой
язве Германии, к раздроблению, присоединилась еще другая язва, рели-
гиозная нетерпимость. Все права народа были попраны, и вместе с безмер-
ным увеличением правительственной власти выросла тягость налогов до
размеров неслыханных, невыносимых. Дворянство дошло до лакейства
и прикрывало свое ничтожество гонкой за орденами. Среднее сословие
окостенело в презренном филистерстве. Крестьянство отупело до совер-
шенной утраты чувства человеческого достоинства. Выросла бюрократия,
пресмыкающаяся перед высшими и грубая с низшими, и стала рассадни-
ком того германского порока, который соединил в себе старинную герман-
скую услужливость с новой лакейской угодливостию и возвел раболепие
в систему и имя которому «чиновничество».
Остановим на этом общее обозрение и перейдем к рассмотрению гер-
манской культуры и германских нравов XVI XVIII столетий.
383
Глава
III
МАТЕРИАЛЬНАЯ
И ОБЩЕСТВЕННАЯ КУЛЬТУРА
Земледелие. — Дичь, охота. - Виноделие и разведение плодовых деревьев. —
Новые питательные растения. — Картофель и табак. — Кофе и чай. —
Ботанические сады, огороды, садоводство. — Ремесло и торговля. —
Домашняя общественная жизнь. — Как жили дворяне во второй половине
XVI столетия. — Домашний быт землевладельческой и городской
аристократии. — «Фуггеровская роскошь». Общественные удовольствия. —
Положение крестьян. — Ницце, мародеры, «Merodebrilder ё Landstdrzer». —
Народные песни. — Средства сообщения и способы путешествия. —
Немецкий постоялый двор в первой половине XVI столетия. — Газеты. -
Мероприятия относительно прессы. — Календари. —
Ученые и литературные журналы.
Земледелие, начало и прочный фун-
дамент всякой цивилизации, делало в Германии быстрые успехи во
второй половине XVI столетия. Умственное движение, охватившее всю
нацию в период Реформации, не осталось бесплодным и для сельско-
го хозяйства. Мы замечаем, что в это время высшие сословия начинают
больше обращать внимания на хозяйство, чем прежде, и находим зачатки
рационального хозяйства, полевого и лесного. Реформаторское движе-
ние, исходя из той мысли, что христианство не должно оставаться мерт-
вой буквой, привело к открытию, что крестьянин также есть человек и
как человек способен к образованию и нуждается в нем. Под влиянием
этого движения возникли народные школы, но потом, вследствие неудач-
ного исхода крестьянского восстания, эти школы были большей частью
насильственно уничтожены, и германский крестьянин снова впал в
рабство, и телесное, и душевное. От него требовалась теперь усиленная
работа, так как потребности его господ возрастали. Увеличение ценности
сельских произведений вследствие оживления торговли побуждало теперь
помещиков заботиться о том, чтобы труд их крепостных был как можно
более производителен, и так как опыт доказал, что арендное хозяйство
дает гораздо лучшие результаты, чем обработка полей ленивой барщиной, то
многие помещики стали превращать своих крепостных в арендаторов, времен-
ных или наследственных. Арендное хозяйство стало также вводиться на боль-
384
А. фон Хайден. «Прелаты наслаждаются
сценой охоты на оленя»
385
шей части городских земель и доменов, которые в протестантской Германии
значительно увеличились захватом церковных земель. Стали расчищать леса
и осушать болота для поселения безземельных крестьян. Появились
сочинения о сельском хозяйстве, как например «Sieben Bucher vom
Landbaue», 1580 г. (Семь книг о земледелии). Законы, относящиеся к сель-
скому хозяйству, были собраны и назывались Landesordnungen. Между го-
сударями начинают встречаться лица, деятельно занимающиеся земледели-
ем и огородничеством. Таков был курфюрст Август Саксонский, имевший
деятельным помощником камер-президента Тумсгирна. Жена курфюрста
Августа, Анна, превосходно и весьма ревностно занималась молочным хо-
зяйством, приготовлением сыра и уходом за скотом. Император Максими-
лиан II, услыхав, что она обладает секретом откармливать скот, просил ее
сообщить ему этот секрет, и она отвечала, что весь секрет состоит в том, что
«скотину надо кормить и поить через каждые два часа, так что кормление
должно производиться двенадцать раз в сутки». Впрочем, германское
земледелие было в то время еще намного ниже земледелия Верхней Италии,
где уже были известны клевер и плодопеременное хозяйство. Многое также
было в это время сделано для улучшения скотоводства, преимущественно
же для улучшения коневодства на княжеских конных заводах.
Но разразилась Тридцатилетняя война и задавила все ростки сель-
скохозяйственного прогресса. Нетрудно себе представить, в каком со-
стоянии должно было находиться германское земледелие в эпоху
Вестфальского мира, зная, что в то время во многих и очень многих
местностях несчастной Германии оказывалось в деревнях больше вол-
ков, чем крестьян. С окончанием ужасов войны трудолюбивый народ
со свойственной ему стойкостью принялся исправлять дело
разрушения, и опустошенные поля, удобренные его потом, стали мало-
помалу покрываться опять возделанной растительностью. Обедневшее
дворянство должно было теперь ревностнее заняться земледелием, чтоб
иметь средства к существованию, а нужда, мать всего великого,
вынуждала его лучше относиться к крестьянству. К концу XVII
столетия состояние сельского хозяйства уже значительно улучшилось. В
Пфальце введено было сеяние клевера. В Каринтии еще в 1665 г.
изобретена была первая сеяльная машина. Земледельческие орудия
были улучшены и в скотоводстве также сделаны были некоторые успе-
хи. Такого процветания скотоводства, какое мы увидим далее в третьей
книге, в то время не могло, конечно, быть. Помещики того времени еще
слишком много занимались дикими зверями, чтобы обращать должное
внимание на ручных животных. Древнегерманская страсть к охоте нахо-
дила еще себе обильную пищу, и страшная жестокость, какой подверга-
386
лись нарушители прав охоты, свидетельствует, как дорожила аристокра-
тия того времени своей охотничьей привилегией. В 1517 году герцог Уль-
рих Вюртембергский повелел выкалывать глаза браконьерам. В 1537 году
по приказанию духовного государя, архиепископа Зальцбургского, кре-
стьянин, убивший оленя, который портил его поле, был зашит в кожу уби-
того животного и отдан на растерзание собакам. Привязать браконьера
к оленю и травить составляло в то время род охотничьей забавы. В XVII
столетии считались «высокой охотой» медведь, олень, лань, кабан, рысь,
журавль, глухарь, лебедь, фазан и дрофа; «средней охотой» — серна,
вепрь, волк, каравайка, тетерев, рябчик; «низкой охотой» — лисица, заяц,
барсук, бобр, выдра, куница, дикая кошка, векша, ласточка, хомяк, бе-
кас, куропатка, дикий гусь, дикая утка, цапля, гагара, чайка, кулик,
дикий голубь, пигалица, дрозд, жаворонок. В те времена медведи, вол-
ки, рыси, бобры всюду еще часто встречались. Около 1630 г., в течение
трех лет, поймано было на берегу Дуная, близ Ульма, более 120 бобров.
Последний медведь в Германии был убит в Тюрингене в 1686 году. Ка-
менный козел почти совершенно исчез в Германских Альпах в середине
XVII столетия и после того встречается только в зверинцах. В XVI сто-
летии охотничья добыча была громадна, судя по числу избивавшихся
животных. В саксонском курфюршестве, в правление курфюрста Иоан-
на-Фридриха, было убито до 800 000 разных животных; сам курфюрст
собственноручно убил 208 медведей, 200 рысей и 3583 волка. Надо по-
лагать, что в начале XVII столетия количество дичи уже значительно
уменьшилось, так как, например, в Мейсене и Бранденбурге олень
стоил тогда 7 гульденов, между тем как откормленный бык стоил
всего только 5 гульденов.
Время Тридцатилетней войны, столь гибельное для сельского хозяйст-
ва, было благоприятно для размножения дичи. Крайне гибельна была так-
же эта война для виноделия, которое в средние века, особенно в прирейн
ских местностях, находилось в столь цветущем состоянии, что из Германии
в то время вывозилось вина более даже, чем из Франции. С окончанием
этой гибельной войны, опустошившей в одном Вюртемберге более 40000
моргенов виноградников, виноделы снова взялись за кирку и нож, и
виноградники появились даже в таких местностях, где в настоящее время
они уже давно снова исчезли. Кроме рейнского, мозельского, пфальцско-
го вина славилось особенно неккарское вино. В 1575 г. некто Никодем
Фришлип воспел в латинских стихах превосходные качества различных
сортов этого вина, и это произведение свидетельствует, что вина эльфин-
герское, геппахерское, бейтельсбахерское, фельбахерское и бейнштей-
нерское уже и в то время ценились по достоинству. В 1582 г. Иоанн
387
К. Хофф. «Тридцатилетняя война. Печальная весть»
388
Раш издал в Вене «Weinbuch von Baw, Pfleg und Bruch des Weins» (ру-
ководство к виноделию), где между другими курьезными вещами встре-
чается следующий рецепт против опьянения: «Прежде чем пить вино,
съешь Wethamerwurz или Petulanackraut или напейся хорошенько моло-
ка и тогда не так скоро опьянеешь. Плющ имеет то достоинство и силу,
что предохраняет от головной боли на другой день после пьянства».
Средоточием южно-германской винной торговли был Ульм. В XVI столетии
на Ульмский рынок съезжалось часто до 300 подвод с вином, а в начале
XVII столетия там часто в один день продавалось до 800 бочек вина.
С улучшением виноделия совершенствовалась и подделка вин. Гамбург-
ская винная фабрикация, заключавшаяся в подслащивании кислых
сортов вина, еще могла быть терпима, но в Южной Германии с таким бес-
стыдством производилось подмешиванье к вину фруктового муста, что эта
подделка неоднократно вызывала против себя запретные меры. Кроме
ввоза иностранных вин, итальянских и венгерских, германское виноделие
имело еще другого более опасного конкурента у себя дома в пивоварении,
к которому вообще жители винодельных местностей питали крайнее
нерасположение. В Юго-Западной Германии не раз появлялись эдикты,
ограничивавшие пивоварение известными местностями. Естественно, что
неприязнь к пиву была особенно сильна в тех местах, где виноделие
требовало больших средств, а между тем давало плохое вино. Так, напри-
мер, в 1697 г. совет имперского города Рейтлингена постановил «пресле-
довать пивоваренное пачканье».
Впрочем, несмотря на такое нерасположение к нему некоторых ме-
стностей, пиво (Bier, древнегерманское Ыог, происходит, вероятно, от ан-
глосаксонского Ьеге, ячмень) не переставало быть любимым народным на-
питком. Древнейшая немецкая книга, в которой идет речь о пивоварении,
появилась в Эрфурте в 1575 г. под заглавием: «FunffBuchervonderGottlichen
u. Edlen Gabe der philosophischen, hochthewren und wunderbaren Kunst Bier zu brauen.
Durch Henrikum Knaustium, beyder RechtenDoktorem». Разведение плодовых
деревьев в то время высоко ценилось, как это мы видим, например, из
того, что в Аугсбурге в начале XVI столетия прививка деревьев
считалась благородным искусством.
Над улучшением этой отрасли хозяйства плодотворно трудились упо-
мянутый уже выше курфюрст Август Саксонский и великий курфюрст
Бранденбургский. В Брауншвейгском герцогстве в 1591 г. известны были:
айва, персики, сливы; сорта вишен: Schwarz- и Weichsel-Kirschen, сорта
груш: Honig, Spele, Winter- и Muskateller-birnen, сорта яблок: Siisz,
Scheiben- Borsdorfer-apfeL В 1620 г. в Нюрнберге появилось руководство
по этой части хозяйства под заглавием: «Sehr liebreich und auserleszen
389
Obsgarden und Pelzbuch». В этом руководстве насчитывается 115 сортов
яблок, 110 сортов груш, 13 сортов вишен и 19 сортов слив.
В XVI и XVII столетиях германское земледелие и садоводство обога-
тились многими чужеземными растениями. В начале XVI столетия появи-
лась азиатская гречиха. Изгнанные герцогом Альбой нидерландцы ввели
в Южной Германии возделывание рапса. Марена, известная еще во
времена Карла Великого, ревностно возделывалась особенно в Силезии и
Богемии. Возделывание вайды, особенно процветавшее в Тюрингии, стало
сильно падать вследствие ввоза индиго. Маис был ввезен в Европу еще в
1493 году, но разведение его в Южной Германии началось не ранее
середины XVII столетия; он был перенесен туда из Италии и потому
назывался итальянским хлебом. Картофель был в первый раз выращен в
Германии ботаником Клузиром в 1588 г. и притом только как ботаничес-
кая редкость. Возделывание картофеля распространялось в Германии
весьма медленно, в некоторых местностях оно было уже «общеизвестно» еще
в 1613 году, в других же местностях началось много позднее: так в Гессен-
Дармштадте, Вестфалии и Нижней Саксонии оно началось в 1640 г., в Бра-
уншвейге — в *1647 г., в Берлине — в 1650 г., в Гамбурге (1716), Пфаль-
це, Бадене и Швабии — еще позднее. В Мургтале, а также на Швабских
Альпах и в прилежащей к ним местности, картофель был разведен в
первый раз в 1740 г. Употребление курительного табака было занесено в
Германию из Нидерландов солдатами императора Карла V, а употребление
нюхательного табака — испанскими солдатами во время Тридцатилетней
войны. Вообще употребление табака распространялось чрезвычайно быстро.
Ему приписывались необыкновенные целительные свойства. В одном
«Травнике» 1656 года говорится: «Табак производит чихание и сон, очи-
щает небо и голову, уничтожает боль, прогоняет усталость, успокаивает зуб-
ную боль, предохраняет от моровой язвы, уничтожает вшей, исцеляет вос-
паление, чирей, ушибы, раны». По примеру английского короля Якова 1,
который по недостатку других занятий издавал разные книжки против ку-
рения табака, в Германии так же духовенство и высшие власти восстава-
ли против курителей, произносились проповеди, писались целые постанов-
ления против нечестивых, которые «превращали свои уста в дымовую трубу
сатаны». Из указов против курения табака особенно замечателен указ, из-
данный в Берне в 1661 г., который в число десяти заповедей вслед за за-
поведью: «не прелюбы сотвори» включал еще новую заповедь: «не кури».
Впрочем, скоро стали относиться к табаку иначе. Увидели, что табак име-
ет не только наркотические, но и финансовые качества, и потому разведе-
ние и потребление табака стало пользоваться покровительством со сторо-
ны государственных властей.
390
В 1630 г. началось разведение табака в Баварии и Тюрингии, в
1681 г. — в Бранденбурге, в 1697 г. — в Гессене и Пфальце. С Востока,
из знойной Аравии, привезен был кофе, ставший потом неразлучным
спутником табака. В начале XVII столетия в Каире насчитывалось до
1000 кофеен. Отсюда употребление кофе перешло в Константинополь.
Посланник Магомета IV познакомил с этим напитком двор Людовика
XIV. Немецкий врач-путешественник Раувольф в своем описании путеше-
ствия в восточные страны (Aigentlichen Beschreibung der Raisz in die
Morgenlander, 1582) сообщил своим соотечественникам первые сведения
о кофе. Адам Олеариус в своем описании путешествия в Персию, кото-
рое появилось в 1647 г., рассказывал об Ардебильском хане, что он «очень
любит табак и всасывает в себя табачный дым сквозь воду через длинные
трубки; при этом пьет горячую черную воду, называемую Kahowa, кото-
рой приписывают целебное свойство против любострастия». Из Франции,
где в Марселе в 1671 г. появилась первая кофейня, употребление кофе
перешло в.Германию, и хотя в некоторых местах подверглось преследо-
ванию со стороны властей, но распространялось весьма быстро, так что
в короткое время кофе и шоколад стали любимым завтраком знатных.
При Бранденбургском дворе кофе стал известен вскоре после 1670 г.
В Вене первая кофейня появилась в 1683 г., в Регенсбурге и Нюренбер-
ге — в 1686 г., в Гамбурге — в 1687 г., в Штутгарте — в 1712 г., в Ауг-
сбурге - в 1713 г. В швабской альпийской деревне Генкинген в первый
раз пили кофе в 1817 г., когда был большой голод, — этим фактом я хочу
указать, что кофе мало-помалу перестал быть роскошью богатых и вошел
в большое употребление между бедными классами как средство питания.
Чай был ввезен в Германию бранденбургским придворным врачом
Бонтекое (Bontekoe), который был страстным любителем этого напитка
и утверждал (1667 г.), что, кто желает пользоваться полным здоровьем,
тот должен выпивать ежедневно от 100 до 200 чашек чая.
Кроме того, Германия познакомилась со многими новыми целебными
травами, и для разведения этих трав стали создавать ботанические сады.
Такой сад устроен был в Кенигсберге в 1551 г., в Лейпциге — в 1580 г.,
в Бреславле — в 1587 г., в Гейдельберге — в 1597 г., в Вюрцбурге —
в 1709 г., в Ингольштадте и Гамбурге — в 1710 г., в Виттенберге — в 1711 г.
В огородах в начале XVII столетия возделывались капуста, репа, мор-
ковь, редька, хрен, кресс, огурцы, тыква, картофель, петрушка, сельдерей,
горох, салат, лук, чеснок, табак, кудрявая капуста, цикорий, качанная и
цветная капуста. В цветных садах того времени разводились анемоны,
фиалки, гиацинты, розы, скабиоза, розмарин, лилии, гвоздика, мак,
тимьян (thymus), лаванда, шалфей, гвоздичная фиалка, тюльпаны.
391
Искусство разведения садов, раз-
вившееся в Италии при роскошном
дворе Медичисов, нашло себе в Гер-
мании применение в садах владетель-
ных особ и богатых патрициев. Впро-
чем, здесь чистый итальянский вкус
был вскоре извращен подражанием
голландцам с их тюльпаноманией и с
их безвкусными, до смешного изыс-
канными «украшениями природы».
Потом явилось подражание француз-
скому вкусу с его вытянутыми в
струнку аллеями, геометрически пра-
вильно расчерченными картинами, с
его рощами без тени, мифологически-
ми фонтанами и парикообразно под-
стриженными тисовыми обсадками.
Разведение садов на английский ма-
нер появилось в Германии не ранее
Ф. Каульбах. «Женский костюм
16 века»
XVIII столетия. Говоря о заимствованиях, сделанных Германией в XVI и
XVII столетиях из чужих краев, следует упомянуть, что в это время туда
были ввезены животные, служащие для забавы, которые до того време-
ни были неизвестны, — египетские голуби, ангорские кошки, золотые
рыбки и канарейки. Последние долгое время пользовались такой любо-
вью, что составляли для Тироля предмет прибыльной торговли. Ручная
канарейка на указательном пальце правой руки составляла принадлеж-
ность туалета знатной дамы и праздничного наряда богатой горожанки,
с канарейкой на указательном пальце принимали дамы гостей и писали
с себя портреты.
С XVI столетия вместе с земледелием делали успехи и другие сторо-
ны материальной культуры, несмотря на частые перерывы и страшные
невзгоды, постигавшие культуру и нередко даже пятившиеся назад с про-
ложенного уже ею пути. Мореплавание, горное дело, искусства, ремесла
во всем их бесчисленном разнообразии сильно подвинулись вперед бла-
годаря различным научным открытиям и механическим изобретениям.
Хотя открытие Америки и морского пути в Восточную Индию, перенеся
всемирную торговлю из Южной Европы в Западную, произвело сильный
переворот в германской торговле и поставило ее в совершенно новые ус-
ловия, но она скоро приспособилась к этим новым условиям и быстро раз
вивалась. Народное богатство видимым образом умножалось, хотя Трид-
392
цатилетняя война уничтожила его почти дотла, так что приходилось начи-
нать опять почти все сначала.
Что касается общественной жизни, то она вообще сохраняла средне-
вековый характер, пока мало-помалу не преобразилась под влиянием
французской придворной жизни. Впрочем, об этом мы будем говорить
в следующей главе, а здесь упомянем только об одном правоописатель-
ном документе XVI столетия, который бросает яркий свет на тогдаш-
ние нравы Германии. Я говорю о диалоге «die Anschauenden» в
«Gesprachbuchlein» (книжка бесед) Ульриха Гуттена. Разговаривающие
Солнце и Фаэтон смотрят на Германию с высоты птичьего полета. Взор
Фаэтона останавливается на заседающих в Аугсбургском сейме (1518),
и он спрашивает отца, что значит это собрание.
Солнце отвечает: это собрались на совет государи и простые немец-
кие люди. — Фаэтон: Фу, какой совет! Стало быть, они и на совет,
как на битву, ходят пьяные. — Солнце: Так. Впрочем, видишь: неко-
торые из них все дела исправляют в трезвом виде, за что единоземцы
считают их чужими и презирают? — Фаэтон: Боже мой, какой шум! ка-
кое бражничанье! какой невыносимый гвалт! — Далее Фаэтон говорит:
Я вижу: там голые мужчины и женщины купаются вместе; это не про-
ходит, я полагаю, без вреда для их целомудрия и чести. — Солнце: Про-
ходит без вреда. — Фаэтон ; Однако я вижу, что они там целуются. —
Солнце: Это ничего. — Фаэтон: Они обнимаются. — Солнце: И это ни-
чего; они зачастую и спят так все вместе.
В германском дворянстве долго сохранялись варварские нравы сред-
них веков и исчезали только по мере превращения дворян в придворных
по французскому образцу. В замках своих дворянство предавалось гру-
бому кутежу, ссорилось, своевольничало, совершало разбойничьи набе-
ги. Летописи XVI столетия полны рассказов о совершенных им
насилиях. Так, в 1520 г. Фома фон Абсперг вероломно убил графа
Иоахима фон Этингена, в 1511 г. граф Феликс фон Верденберг преда-
тельски умертвил графа Андрея фон Зонненберга. Курфюрст бранден-
бургский Иоахим II казнил многих дворян за уличный разбой. Подоб-
ные примеры можно привести десятками. По временам дворянские пиры
и попойки сопровождались страшными катастрофами, как это случилось,
например, в замке Вальденбург в 1570 г. Собравшееся там веселое
общество придумало новый род маскарада: дамы нарядились ангелами, а
мужчины с помощью льна и смолы преобразились в дьяволов. Упала не-
чаянно искра на удобовоспламеняемый наряд одного из дьяволов и
пламя стало быстро распространяться от одного дьявола к другому; двое
из наряженных умерли, а многие получили опасные ожоги.
393
Относящиеся к эпохе Реформации записки известного Геца фон Бер-
лихингена рисуют, по крайней мере, перед нами жизнь свежую, вольную,
так что не без удовольствия следуют за автобиографом в его похождениях,
хотя его воинственные подвиги, собственно говоря, и не представляют
никакой романтической прелести.
Иное впечатление производят на нас записки силезского дворянина
Ганса фон Швейнихена, относящиеся ко второй половине XVI столетия.
Там пред нами рисуется дворянское общество — бедное, грубое, необразо-
ванное. Записки эти охватывают собой период времени с 1552 по 1602 гг.
Теолого-протестантский дух этого времени весьма хорошо характеризу-
ется тем обстоятельством, что Швейнихен, человек до некоторой сте-
пени придворный, начинает записки подробным изложением своего
«вероисповедания».
Это напоминает нам, в какой степени теология тогда властвовала над
умами. Вот поразительный этому пример: дворянин фон Клот за совер-
шенное в запальчивости убийство был приговорен духовным судом три
воскресенья подряд каяться на церковной паперти в одежде бедного
грешника и подчинился этому приговору, невзирая на вопли негодования
со стороны его знатной родни.
Записки Швейнихена представляют нам верную картину тогдашнего
образа жизни германских дворян. «Когда мне наступил девятый год, -
Е. Франц. «Поездка на санях»
394
рассказывает он, — и я стал уже несколько понятлив, меня отправили
в Мертшюц к сельскому писарю. Там два года я учился читать и писать,
а по возвращении из школы домой пас гусей».
Состоя лакеем при Лигницком дворе, он в течение двух лет получил
из дому всего 7 талеров и 31 вейсгрош. Когда ему минуло двенадцать лет,
отец в первый раз сделал ему платье из бумазеи. Четырнадцати лет был
он отправлен в Гольдберг в латинскую школу. «Отправляя в школу, отец
дал мне 2 талера на пропитание, и я считал себя богатым. Также он дал
мне на книги 22 вейсгроша и сделал мне бархатную шапку». Далее Швей-
нихен рассказывает: «В 1567 г. отец купил мне первую шпагу и заплатил
за нее 34 вейсгроша». Три года позднее «начал я волочиться за девушка-
ми, и мне казалось, что я мастер этого дела. Я посещал свадьбы и дру-
гие собрания, куда меня приглашали, ел и пил с дамами половину ночи
и целую ночь и поступал так, как хотели дамы». Далее он говорит: «Этот
год (1570) был я дома, должен был распоряжаться на мельнице отца и
давать в этом отчет, а также присматривать и помогать в другом всяком
хозяйстве, давать гостям питье, распоряжаться рыбной ловлей, выдавать
корм, заниматься молотьбой и исполнять всякие другие дела, какие толь-
ко возможно. В этом году здесь были срамники (Unflater); так называли
себя двадцать семь человек, которые обязались клятвой, куда ни придут,
делать всякий срам, какой только могут. Они обязались не молиться, не
мыться и делать всякие богомерзости. Они часто, человека по четыре и по
пять зараз, приходили к моему отцу, но так как я уже знал, что они за
люди, то и не связывался никогда с ними».
В 1573 г. Швейнихен отправился в Мекленбург в свите герцога Лиг-
ницкого. «В это путешествие, — говорит он, — я приобрел себе пьянст-
вом большую известность и составил себе большое имя, так как сколько
я ни пил, совсем не упивался». Заметим кстати, что даже сто лет позднее
можно было составить себе пьянством «большую известность», как это
свидетельствует пример одного бранденбургского обер-камергера. Этот
обер-камергер Курт фон Бургсдорф имел обыкновение выпивать в обед
18 бутылок вина и хвалился, что благодаря своей способности много пить
приобрел не одну деревеньку от своего государя.
Даже прекрасный пол, и притом даже самые высокие и знатные
дамы, вовсе не питал отвращения к доброму немецкому «Schluk und
Trunk». Жестки были нравы XVI столетия. Теперешние эфирные и
изящные дамы придут в ужас, если мы им скажем, что фрейлины анг-
лийской королевы Елизаветы, а также девицы самых знатных фамилий
завтракали селедкой и запивали ее большими кружками пива.
В Германии двор герцога Саксен-Гота, Эрнста Благочестивого, спра-
ведливо считался в то время самым благоустроенным и умеренным; но что
395
понимали тогда кавалеры и дамы под умеренностью? Об этом может дать
понятие установленный помянутым герцогом «Hoftrinkordnung» (порядок
придворного питья). Там между прочим в 9 параграфе говорится:
«Для утреннего и вечернего питья нашей супруге подавать пива и вина,
сколько пожелает; для графинь и дворянок полагается утром 4 кружки
пива и вечером 3 кружки, для гофмейстерины и двух юнгфер начиная с
Пасхи и до Михайлова дня давать в 9 часов утра по одной кружке пива
на каждую и столько же в 4 часа пополудни».
В XVI и XVII столетиях в числе «знаменитых» пьяниц постоянно
встречаются имена знатных дам. Таковы были во второй половине
XVI столетия графиня Анна фон Стольберг, кведлинбургская игуменья,
которой «для подкрепления и услаждения» ежегодно требовалось три
подводы вина, и принцесса Анна Саксонская, дочь курфюрста Морица,
на которой имел несчастье жениться Вильгельм Оранский и которая по-
том умерла от пьянства.
Вот как Швейнихен описывает окончание одного пиршества при Мек-
ленбургском дворе: «Кавалеры и дамы исчезли, так что остались только
две дамы, я и еще один кавалер, который начал танцевать. Я последовал
его примеру. Наш танец продолжался недолго. Мой добрый приятель
ускользнул со своей дамой в соседнюю комнату, и я отправился туда же
вслед за ними. Мы нашли в комнате двух кавалеров, лежавших в постели
с дамами. Кавалер, с которым я только что танцевал, также улегся в по-
стель со своей дамой. Тогда я спросил даму, с которой танцевал, что бу-
дем мы теперь делать? Она ответила мне по-мекленбургски: я также лягу
вместе с вами на вашу постель. Я не позволил себя долго просить об этом
и, как был одетый, улегся в постель. Дама моя сделала то же, и мы про-
говорили с ней до утра, при этом, впрочем, между нами все происходи-
ло совершенно честно. Они называют это доверяться честности, — auf
Treu und Glauben beischlafen, — но я бы не желал более такого доверия,
потому что таким образом легко можно сделаться шельмой». Далее мы уви-
дим, какую странную службу исправлял Швейнихен при дворе.
Когда охота, пьянство, страсть к собакам, лошадям и грубые эроти-
ческие наслаждения оказывались недостаточны для дворянского препро-
вождения времени, являлись на помощь карты, которые, впрочем, были
весьма любимы всеми сословиями. Искусство печатать карты изобретено
было в Германии еще во второй половине XIV столетия. Ландскнехт, одна
из самых старинных карточных игр, имеет германское происхождение.
Фишарт в своей «Geschichtsklitterung», в главе «von des Gargantuwalts mancherley
Spiel und geviil» насчитывает пятьсот родов игр. В эпоху реформации по-
явилась в Германии весьма замечательная игра, получившая название
396
Kamoffel или Karniffel-Spiel. Она замечательна тем, что в ней верно вы-
ражались религиозно-политические события того времени. Как велика
была игра в те времена, можно судить из того, что, например, фельдга-
уптман Аугсбурга, известный Севастьян Шертлин, выиграл в течение
года (1531) четыре тысячи гульденов. Самая сложная и умная карточная
игра, ломбер, которая, как утверждают, изобретена маврами и стала из-
вестна во Франции по возвращении Франциска I из испанского плена,
появилась в Германии не ранее XVII столетия.
О домашнем быте германского дворянства в XVI и в начале XVII
столетий мы можем составить себе некоторое понятие по тем интересным
сведениям, которые дошли к нам от того времени о домашнем быте
пфальцской дворянской фамилии Шомбергов. Эти сведения свидетель-
ствуют нам о чрезвычайно быстром переходе от простоты к пышности и
роскоши. Вся серебряная утварь Шомберга отца состояла из кружки,
полдюжины кубков, двух солонок и двух с половиной дюжин ложек; се-
ребряная же утварь Шомберга сына весила 632 марки. У первого были
две золотые цепи и пол дюжины колец; у второго же было столько дра-
гоценностей, что один список жемчуга занимал целые две страницы. Гар-
дероб отца состоял по большей части из шерстяных платьев, из несколь-
ких шелковых фуфаек и бархатных штанов; у сына же было 22 полных
В. Зиммлер. «Выезд на придворную охоту». Конец 17 века
397
жество шляп, украшенных драгоценными перьями, шелковые чулки,
башмаки с пряжками, вышитые перчатки и портупеи. Скромная конюш-
ня отца превратилась при сыне в настоящую царскую конюшню. Отец
жил в комнатах, весьма просто убранных: в них были зеленые занавесы
и деревянные стулья; комнаты же сына были украшены шелковыми и ко-
ваными золотыми обоями, в них стояли мягкие кресла, обитые бархатом.
Библиотека отца состояла всего из 19 томов, в ней были Библия, пропо-
веди Лютера и Меланхтона, немецкий Ливий, несколько хроник и тур-
нирная книга; в библиотеках же сына находились древние классики во
французском переводе, Essais Монтеня, ученые военные сочинения, мно-
гие словари иностранных языков, английская и итальянская библии.
Но роскошь дворянства далеко не могла сравниться с роскошью па-
трициев имперских городов. В карманы этих патрициев текли богатства
со всего мира, пока Тридцатилетняя война не подрезала крылья герман-
ской торговле. В XVI столетии в числе других коммерческих учреждений
развились также те средоточия купеческих сделок, которые потом стали
знамениты под именем «бирж».
Начало этих бирж можно проследить до XIV столетия. В то время
город Брюгге был центральным торговым пунктом. Брюггские купцы
сходились на городской площади и тут совершали свои сделки. На этой
площади стоял дом дворянской фамилии Ван дер Берс, и над воротами
дома красовался герб этой фамилии, изображавший три денежных коше-
ля, Bdrse — отсюда происходит и название «биржа» для средоточия то-
варной и денежной торговли. Древнейшая и знаменитейшая в Германии
биржа была Гамбургская, основанная в 1558 г. Из всех германских го-
родов в то время наиболее славился богатством и роскошью Аугсбург, а
в самом Аугсбурге наиболее славились богатством Фуггеры, которые
имели фактории и конторы (Fuggereien) во всех торговых городах Евро-
пы и по справедливости могут быть названы банкоматами того времени.
В лице этих Фуггеров старинное германское городское сословие достигло
верха своего социального значения, подобно тому как цветущее время
Ганзы было для него верхом его политического могущества.
Вот как один очевидец описывает фуггеровскую роскошь в письме от
1531 года. «Какое великолепие в доме Антона Фуггера — что на винном
рынке! Он во многих местах сделан сводами и подперт мраморными ко-
лоннами. Как опишу я красивые, просторные комнаты, залы, кабинеты!
Последняя по своим золоченым столбам и другим украшениям есть самая
лучшая комната. К нему примыкает посвященная св. Себастьяну капел-
ла, в которой скамьи чрезвычайно искусно сделаны из драгоценного дере-
ва. Везде: и внутри, и снаружи — превосходная живопись. Дом Рай-
ДРЕЗДЕН
400
мунда Фуггера одинаково великоле-
пен и живописно окружен со всех сто-
рон садами. Вы найдете в этих садах
всевозможные растения, какие только
существуют в Италии. Какие там
беседки, цветники, деревья, фонтаны,
украшенные медными статуями богов!
Какая там устроена великолепная ку-
пальня! Французские королевские
сады в Блуа и Туре мне менее понра-
вились. В доме весьма большие ком-
наты и обширные залы. Тут мы
увидели превосходнейшие картины.
Но, перейдя в верхний этаж, мы еще
более были поражены многочисленным
собранием памятников древности,
равного которому, я полагаю, нельзя
найти даже и в Италии».
Якоб Фуггер Позднее был в Аугсбурге Ганс фон
Швейнихен со своим бедненьким герцо-
гом и имел случай видеть фуггеровские сокровища. «Господин Фуггер
повел Его Герцогскую Милость по дому, который весьма велик, так что во
время сейма в нем размещался римский император со всем своим двором.
Потом г. Фуггер ввел Его Герцогскую Милость в башенку и здесь показал
ему собрание драгоценных камней, редких монет и кусков золота
величиной с голову. Эти сокровища, по показанию самого г. Фуггера, стоят
более миллиона золотом. Потом он открыл ящик, доверху набитый дука-
тами и кронами, которых, по его словам, там было на 200 000 гульденов.
Потом он ввел Его Герцогскую Милость в башенку, которая до половины
наложена талерами. Говорят, что г. Фуггер так богат, что мог бы купить
целое царство. Их Герцогская Милость запаслись богатым подарком, но
сами в тот раз ничего не получили, кроме хорошего угощения».
Фуггерово великолепие нашло подражателей. Аугсбург наполнился
прекрасными зданиями, а в предместьях его были разведены превосход-
ные сады с так называемыми «шутливыми фонтанами» (Vexirwassern),
которые неожиданно спрыскивали холодным дождем пирующее или гу-
ляющее общество или смывали со стола карты и сосуды с напитками. Мно-
гие патриции имели в окрестностях загородные дома, которые назывались
Sommerfrischen (место летней прохлады) или также Fressgiitlein (место пи-
рования), так как они служили только для пиршеств. В этих увесели-
401
Ф. Кнаб. «Дом патриция в Нюрнберге»
402
ных загородных домах устраивались залы с вычурными фресками, ита
льянскими каминами и раскрашенными окнами. Домашняя утварь была
богата. Парадные комнаты украшались богатыми коврами, красивой
резьбой, массивными серебряными сосудами и бокалами из граненого хру-
сталя. В домах держали попугаев, обезьян и других редких животных.
Ели роскошно. Кухни и погреба содержались богато. На домашних пи-
рах украшение обеденного стола цветами, а также пение и хохот играли
большую роль. В общественных удовольствиях не было недостатка. Пред-
ставления фокусников, скачки, охотничьи травли, карусели были люби-
мыми зрелищами. Шашки, кости, карты составляли самое обыкновенное,
низкое препровождение времени, а более благородное времяпрепровож
дение состояло в слушании пения и драматических представлений
мейстерзингеров. Игра в мяч стала в это время распространяться и сопер-
ничать со стрельбой в цель. В зимнее время городские улицы оживлялись
великолепными санными поездами. Для всех: и для знатных и для
незнатных — карнавал был временем веселья. Между тем как кавалеры
и дамы изощряли свое остроумие в придумывании и устройстве различ
ных маскарадов, мастеровой люд весело предавался старинной своей
игре Schonbartspiel. Из маскарадов и фарсов, этих христианских сатур-
налий, развилась известная Fastnachtsspiel, имеющая столь важное
значение в истории германской драмы. Мы будем говорить о ней
впоследствии.
В первой половине XVII столетия богатство и благосостояние быст-
ро шли в гору. Аугсбург страшно пострадал от Тридцати летней войны.
Он в это время потерял до 60 000 жителей. В ремеслах, в торговле — во
всем сделался застой. Вследствие этого, а также по причине чрезмерных
контрибуций, богатые люди совершенно обнищали, так что недостаток и
бедность стали общим достоянием. Такая же участь постигла в это время
и вообще все германские города. С половины XVII ст. городское насе
ление стало мало-помалу поправляться от понесенных бедствий; но того
значения, какое оно имело в цветущее время Ганзы и Фуггеровской рос-
коши оно уже никогда более не достигало, хотя уже в конце XVII сто-
летия роскошь в городах и достигла такой степени, что, например, бо-
гатые горожане устраивали для своих юных дочек так называемые
Puppenstuben (кукольные комнаты), стоившие до тысячи гульденов.
В это время французское влияние стало также обнаруживаться в
одежде, нравах, образе жизни городского общества, хотя и не в такой
сильной степени, и поэтому не с такими вредными последствиями, как
в обществе придворном и дворянском. Городовое устройство сохраняло
вообще до последнего времени свой средневековый тип, и над ремеслами
403
продолжал тяготеть цеховой порядок. После упадка того зодческого бле
ска, которым щеголяли в XVI столетии имперские города, наружный вид
городов также долго сохранял средневековый характер. В эпоху Вест-
фальского мира (1648г.) два города Кельн на Шпре и Берлин, из
которых впоследствии образовалась столица прусского королевства, име-
ли вместе немногим более 1200 домов, и все эти дома, за немногими только
исключениями, были деревянные и ветхие. На их немощеных улицах бе-
гали свиньи и стояла такая грязь, что придворные, чтоб не утонуть в гря-
зи, отправлялись ко двору на ходулях. Между тем этот самый Берлин
может служить примером, как быстро цивилизовались столичные немец-
кие города. В 1657 г. в нем было уже до 20 000 жителей. Великий кур-
фюрст проложил в нем новые улицы, украсил их общественными здани-
ями, установил надзор над мощением и чистотой. В 1680 г. Берлин имел
уже уличное освещение; в других же городах уличное освещение появи-
лось позднее, так, например, в Дрездене не ранее 1705 г. Пожарная часть
в это время также стала мало-помалу приводиться в порядок: Аугсбург
имел в 1553 г. четыре пожарные трубы.
Дома крестьян в XVII столетии были почти сплошь бедны и грязны.
Вот как изображает нам жилища баварских крестьян герой превосходно-
го нравственного романа «Симплициссимус». «Мой отец, — рассказывает
он, — имел свой собственный дворец, такой чудесный, что подобного ему
нет ни у одного царя. Вместо неплодородного аспида, свинца и красной
меди, он был покрыт соломой, на которой растет благородный хлеб. Что-
бы выказать во всем блеске свое высокоценимое и от Адама исходящее
богатство, мой отец построил стены своего дворца не из кирпича и не из
негодных каменьев, а из дубового леса. Покои свои он закоптил дымом
совершенно дочерна, так как черный цвет есть самый прочный цвет в мире.
Ковры у него заменялись нежнейшей тканью, какая только существует на
земном шаре, ибо ткань эту ткал тот, кто некогда осмелился состязаться
в искусстве прясть с самой Минервой. Окна его были посвящены св.
Бесстекольнику (Sankt Nitglasz) и т.д.». Весьма характерный образчик
стойкости, с какой германский крестьянин держался старины, как бы она
ни оказывалась бессмысленна, представляет нам история «Указа о шта-
нах (Hosenmandat)», который был издан в 1600 г. герцогом
Максимилианом Баварским. Предвидя Трйдцатилетнюю войну, герцог
хотел сделать свой народ более способным к войне и с этой целью хотел
ввести новую мужскую одежду, которая была не только пригоднее для
войны, но и во всех отношениях удобнее прежней; но крестьяне не захо-
тели расстаться со своими узкими и короткими кожаными штанами, кото-
рые крепко стягивались в колене и следовательно затрудняли свободное
404____________________________________________________________
движение ног, и заступались за них с таким упорством, как будто тут
для них дело шло о самых священных правах и благах. Воспитание
крестьянских детей было в то время в страшном пренебрежении: они
росли как домашние животные. Симплициссимус говорит о себе, что,
будучи мальчиком, «не знал ни Бога, ни людей, ни неба, ни ада, ни ангела,
ни дьявола, ни добра, ни зла».
Во время Тридцатилетней войны низшие классы ужасно одичали.
Шайки мародеров и отслуживших солдат, которые превратились в раз-
бойников, странствовали по селам, воровали, грабили, жгли, убивали.
К этим шайкам примыкал самый разнообразный сброд: цыгане, нищие,
беглые священники, закутившие школьники, гулящие девки.
До нас дошла одна брошюра того времени (Liber vagatorum), в ко-
торой насчитывается до тридцати сортов людей, составлявших эти бро-
дячие разбойничьи шайки и каждому сорту придано особое характери-
зующее его название, как например Stabuler, Lossner, Debisser, Kamesie-
rer, Grantner, Dutzer, Schlepper, Zinkissen, Vopper, Dallinger, Kandierer,
Blatschierer и пр. В те времена сложился особый воровской цыганский
язык, Rothwalsch, представлявший невероятную смесь всевозможных язы-
ков и наречий. Впрочем, надо заметить, что жизнь этих бродяг кроме
гнусной, отталкивающей стороны имела также и свою поэтическую сто-
рону. Легкомыслие, несчастие, жажда свободы завлекли в те времена не
одного даровитого юношу в бродячую жизнь разбойничьих шаек, и, мо-
жет быть, не один сгубивший свое будущее добрый юноша, завлеченный
в леса юношеской страстью, сидя у ночного костра в обществе бродяг,
с тихой скорбью задумывался о чистой, светлой жизни. Этим объясняет
ся, каким образом с самой отвратительной разбойничьей средой могла
уживаться самая чистая народная поэзия. Как от прежнего времени, так
и от XVI и XVII столетий мы имеем множество народных песен, из
которых многие принадлежат к лучшим созданиям германской народной
лирики, как например эта превосходная песнь: Komm, Trost der
Nacht, о Nachtigall! (приди, утеха ночи, соловей!). Хотя в эпоху Ре-
формации теолого-протестантский элемент и проник в значительной
степени в народную песнь, но не мог, однако, ее совершенно
извратить. Исторические германские народные песни XVI столетия
еще дышат старой народной свежей поэзией; исторические же песни
XVII столетия с их сухой безжизненностью принадлежат уже гораздо
более к искусственной поэзии и составляют прямой переход к
газетной прозе, на которой мы теперь и остановим наше внимание,
сказав предварительно несколько слов о средствах сношений, так как
между этим предметом и газетой существует тесная связь.
405
В XVI столетии в некоторых местах уже делалось кое-что по устрой-
ству дорог. В гарцских рудниках для более легкой доставки рудной шту-
фы устроены были искусственные деревянные дороги, которые потом на-
шли себе подражание в Англии и возбудили там первую мысль о желез-
ных дорогах. Впрочем, те времена представляют нам только весьма
редкие исключения из крайнего пренебрежения, с каким тогда вообще от-
носились к путям сообщения. Не только шайки разбойников и бродяг, но
и сами дороги по своему качеству до невероятности затрудняли всякое со-
общение. Привыкнув переноситься с места на место с быстротой ветра и
со всевозможными удобствами, мы теперь даже с трудом можем себе пред-
ставить, с какими трудностями были сопряжены и как медленно соверша-
лись путешествия наших предков. В то время даже самый недальний пе-
реезд был уже предприятием, которое требовало осмотрительных и об-
ширных приготовлений и нередко было сопряжено с опасностями не
только для здоровья, но и для жизни. При продолжительной дурной
погоде, какая обыкновенно бывает при переходе от осени к зиме или от
зимы к весне, дороги по большей части были совершенно непроезжими,
особенно для возов с кладью. Благополучно одолев все препятствия и труд-
ности короткого дневного пути и достигнув постоялого двора, путешествен-
ник не находил себе спокойного ночлега и часто подвергался неприятно-
p. Бейшлаг. «Семейная сцена 16 века (счастливое возвращение)»
406
Л. Риттер. «Гостиница ’’Золотой гусь” в Нюрнберге»
стям или от повстречавшихся знатных проезжих или от грубости хозя-
ина, смотревшего на своих гостей как на жертву, с которой мог посту-
пать по произволу.
Здесь кстати будет привести известное описание немецких постоялых
дворов первой половины XVI столетия, которое нам оставил великий гу-
манист Эразм в своих «Colloquia». В недавнее время Рудгарт перевел это
описание на немецкий язык, отбросив его разговорную форму. Очень может
быть, что в своем описании высокообразованный Эразм местами увлекся
остроумием и слишком поспешно набросал краски. Несомненно также, что
в Германии уже в первые десятилетия XVI столетия, особенно в богатых
торговых городах, встречались гостиницы, в которых путешественники
находили гостеприимный и до некоторой степени удобный приют. Но, за
немногими исключениями, описание знаменитого роттердамца, без
сомнения, верно характеризует громадное большинство не только
загородных, но и городских постоялых дворов того времени. Вот это описа-
ние: «Когда придешь, никто не выйдет тебя встретить, чтобы не пока-
зать, что рады гостям, так как это у них считается низким, непристой-
ным, унизительным для немецкого достоинства. Успеешь досыта накри-
чаться, пока наконец высунется голова в крошечное окошечко жарко
натопленной комнаты, выглядывая, точно черепаха из своего дома. В та-
ких жарко натопленных комнатах они живут почти до летнего солнцесто-
яния. К этой выглядывающей в окошечко голове ты должен обратиться с во
просом, можно ли тут остановиться, и если тебе не ответят отказом, то зна-
407
чит, для тебя есть место. На вопрос о конюшнях тебе ответят движением
руки, и ты уже сам убирай свою лошадь, как знаешь, так как слуг ни-
каких не полагается. Если попадешь на особенно хороший постоялый
двор, то конюх укажет место для лошади, но только не то, которое удоб-
нее, так как лучшие места берегутся для будущих гостей и преимущест-
венно для дворян. Если что похулишь или сделаешь какое замечание, то
услышишь в ответ «когда тут для тебя нехорошо, то ищи другой двор.
Л.Риттер. «Часы кафедрального Страсбурга»
408
Сено в городах дают неохотно и скупо и берут за него почти так же до-
рого, как за овес. Убрав лошадь, отправляешься в комнату, как был, в
дорожных сапогах и в грязи, и несешь с собой свою поклажу. Для
всех гостей имеется только одна общая комната, жарко натопленная.
Тебе не укажут, как у французов, особой комнаты, где бы ты мог
переодеться, умыться, обогреться, отдохнуть; в общей комнате, где все,
снимаешь сапоги, и, если хочешь, можешь даже тут переменить и рубашку.
Промокшее от дождя платье вешаешь к печи и сам у этой же печи гре-
ешься. Есть тут и вода для умыванья рук, но обыкновенно такая нечи-
стая, что, умывшись ею, должен искать другой воды, чтоб обмыться. Хотя
бы ты приехал часа в четыре пополудни, но тебе дадут есть не ранее 9,
а часто и не ранее 10 часов, так как кушанье подается для всех за один
раз. В одной душной комнате часто набирается человек до 80 и до 90.
Тут все вместе: и пешеходы, и конные, и купцы, и шкиперы, и извозчики,
и крестьяне, и дети, и женщины, и здоровые, и больные. Один чешет
себе волосы, другой обтирает с себя пот, третий чистит сапоги, четвертый
рыгает чесноком — одним словом, тут такая происходит суматоха, точно
при вавилонском столпотворении. Как только усмотрят незнакомца,
который отличается от них приличным видом, то уставят на него глаза, как
будто перед ними какой невиданный зверь африканский; даже усевшись
за стол, не перестают на него глядеть исподлобья и, забывая о еде, не сво-
дят с него глаз. Спросить себе ничего нельзя. Когда уже наступит позд-
Л. Риттер. «Жилая комната в Нюрнберге»
409
ний вечер и когда, следовательно, нельзя ожидать еще гостей, входит
старый слуга с седой бородой и стриженой головой, грязно одетый и с
угрюмой физиономией, обводит глазами всех присутствующих и молча
пересчитывает их. Чем больше насчитает он гостей, тем жарче затопит
печь, хотя бы и без того уже было душно от солнца. У них считается
главным признаком гостеприимства, чтоб с гостей лил пот ручьем. Если,
по непривычке к такой духоте, вздумаешь хоть немного отворить окно,
сейчас же закричат тебе «затвори!», а если на это скажешь, что не
можешь выносить духоты, то тебе ответят: «Ищи себе другой двор!».
А между тем нет ничего опаснее, когда при таком множестве людей, имея
притом растворенные поры, дышать спертым воздухом, есть в таком воз-
духе и проводить многие часы. Не говорю уже о ветрах, которые тут ис-
пускаются на все манеры, без всякого стеснения. Тут встречаются многие
с скрытыми болезнями, как например с часто встречающейся испанской
или французской чесоткой; дыхание у них вонючее, и такие больные
опаснее даже прокаженных. Бородатый Ганимед является снова и стелет
скатерти, грубые как парусина, на столько столов, сколько считает до-
статочным по числу гостей; на каждый стол он рассчитывает по меньшей
мере восемь гостей. Кто знает здешние обычаи, садится без церемонии, где
ему вздумается, так как здесь в этом случае не делается никакого разли-
чия ни между богатыми и бедными, ни между господами и слугами. Как
скоро все усядутся за столы, снова является угрюмо высматривающий Га-
нимед, еще раз пересчитывает общество и потом ставит перед каждым де-
ревянную тарелку с деревянной ложкой и стакан. Немного спустя прино-
сит он хлеб, и тогда, кто хочет, может для препровождения времени, пока
не подадут кушанье, заняться для себя чисткой хлеба. Так сидят в ожи-
дании кушанья нередко почти целый час, и пикто не изъявит желания, чтоб
подали кушанье. Наконец принесут вино, довольно кислое. Если кто-
либо из гостей вздумает изъявить желание, чтобы ему достали за его
деньги откуда-нибудь другой сорта вина, то сначала делают вид, как будто
его не слышат, и при этом так на него смотрят, как будто хотят убить; если
гость повторит свое желание, то получит такой ответ: «Здесь уже перебы-
вало много и графов и маркграфов, и никто еще до сих пор не был недо-
волен моим вином, а когда тебе это вино не нравится, то ищи себе другой
постоялый двор». Только дворян считают они людьми и указанием на
них смиряют бунтующие желудки гостей. Вскоре потом с большим тор-
жеством появляются наконец блюда. Первые блюда почти всегда состоят
из кусочков хлеба, облитых бульоном, или, если день постный или рыбный,
соусом из зелени. Потом следует другой соус, а потом какое-нибудь
горячее мясо, или солонина, или соленая рыба. Далее следует какой-нибудь
410______________________________________________________________
кисель, потом более твердое кушанье, и наконец, когда желудок уже
достаточно наполнится, подают жареное мясо или вареную рыбу. Это
последнее кушанье довольно вкусно, но его подают скупо и спешат ско-
рее унести. Все должны сидеть за столом до предписанного времени, ко-
торое, полагаю, определяется у них по водяным часам. Наконец снова
является известный уже нам бородач или даже сам хозяин, который по
одеянию мало чем отличается от своих слуг, и вслед за тем приносится
вино уже несколько лучшего сорта. Кто больше пьет, тот приятнее хозя-
ину, хотя платит не более тех, которые пьют очень мало; и нередко встре-
чаются такие, которые выпивают на сумму вдвое большую, чем сколько
платят за угощение. Достаточно удивления, какой поднимается шум и
крик, когда голова разгорячается вином. В это время часто появляются
фигляры и шуты, которые начинают петь, кричать, скакать, ссориться
и производят такой страшный гвалт, что, кажется, весь дом готов разру-
шиться и уже решительно ничего нельзя расслышать. Трудно понять,
какое удовольствие находят немцы в таком гвалте, а между тем они счи-
тают это приятным препровождением времени, и вы волей-неволей долж-
ны сидеть тут среди этого гвалта до глубокой ночи. Когда наконец уне
сут сыр, который они находят особенно вкусным, если он воняет или если
в нем кишат черви, является снова известный нам бородач, держа в руке
доску, на которой он начертил мелом несколько кругов и полукружий.
Эту доску он кладет на стол, молча и с пасмурной физиономией, точно
Харон. Знающие, в чем дело, кладут деньги на доску. Бородач замеча-
ет, кто заплатил, потом молча считает деньги и, если заплачено все спол-
на, кивает головой. Никто не жалуется на неправильный счет, а если б
кто вздумал жаловаться, то ему бы ответили: «Что ты за молодец? Ты
платишь не больше, чем другие». Как бы ты ни утомился от дороги, не
можешь лечь спать, пока все не станут ложиться. Тогда укажут тебе кро-
вать, на которой простыня уже с полгода не мыта».
Речное судоходство представляло в то время более быстрое и более
удобное средство сообщения, чем дороги. На устройство и содержание
дорог обращено было внимание не ранее половины XVIII столетия, и это
произошло под влиянием государственных целей. В Пруссии первое шос-
се было устроено только в 1787 г.
У меня есть рукопись, в которой описывается путешествие одного го-
рожанина из Гмюнда в Эльванген. Путешествие это было совершено по-
здней осенью 1721 г. Названные города отстоят один от другого не более,
как на восемь почтовых часов. Путешественник, человек с достатком, от-
правился в путь с женой и служанкой в понедельник утром. Накануне
отъезда он отслужил обедню в церкви св. Иоанна «для счастливого окон-
411
чания предстоящего пути». Отправился он в парной повозке, называв-
шейся «Plahnwagelchen». Не был он и часа в пути и не успел еще доехать
до деревни Гуссенгофен, как повозка завязла в грязи, все общество
должно было слезть с повозки и вытаскивать ее, «барахтаясь по колено
в грязи». Среди деревни Бебинген кучер заехал по неосторожности левым
передним колесом в навозную яму, повозка опрокинулась и супруга при
этом больно расшибла себе нос и щеку. От Меглингена до Аалена ехали
целых шесть часов, несмотря на то, что припрягли еще трех лошадей. Пе-
реночевав в Аалене, выехали рано утром и к полудню благополучно при-
ехали в деревню Гофен. Тут произошла неожиданная задержка. Не ус-
пели отъехать сто шагов от деревни, как повозка опрокинулась в лужу,
«все страшно выпачкались в грязи, служанка вывихнула себе правое пле
чо, кучер ушиб себе руку». Ось сломалась. Одна лошадь ушибла себе пе-
реднюю левую ногу и стала хромать. Пришлось ночевать в Гофене. Это
был уже второй ночлег. На другой день, оставив в Гофене повозку, ло-
шадей, кучера и служанку, наняли телегу и таким образом, совершенно
измученные, достигли наконец Эльвангена в среду, когда уже звонили к
вечерне. До XVII столетия почти исключительно ездили верхом. Впрочем,
имеются сведения, что еще в XV столетии великие магистры немецкого
ордена ездили в экипажах, а в XVI столетии этот способ езды стал
встречаться все чаще и чаще между знатными и духовными, но большинство
как мужчин, так и женщин, предпочитали езду верхом. В половине XVI сто-
летия появилась в Германии арба, экипаж восточного происхождения;
немцы заимствовали его у венгров и дали ему название Gutsche. Впрочем
езда на арбах считалась изнеженностью, и герцог Юлий Брауншвейгский
В. Диц. «Благородная манера путешествовать в 17 веке»
412
в 1558 г. запретил этот способ езды, как «вредный для мужественных до-
бродетелей германского народа, храбрости, честности, твердости» и дела-
ющий людей «лентяями и трусами». «Briefstalle» и «Reitposten», учрежден-
ные в Пруссии немецким орденом в конце XIV столетия, были началом гер
майской почты. Ганза также имела свою почту. В 1516 году, по повелению
Максимилиана I, Франц Турн-Таксис устроил первое правильное почтовое
сообщение между Брюсселем и Веной. По этому образцу стали потом
устраиваться почты в различных частях империи. С 1545 года имперские
почты составляли принадлежность дома Турн-Таксис. С середины XVII
столетия почты начали возить также и пассажиров, но до XVIII столетия
перевозка пассажиров была для почты делом побочным, и притом сами пу-
тешествующие по большей части не решались доверять себя почтовым
телегам. Почтовые дилижансы появились только в 1824 году.
Улучшение средств сообщения, вызванное настоятельнейшими потреб-
ностями нового времени, привело к появлению газет. До изобретения кни-
гопечатания место газет заступала историческая народная песня, медленно
разносившая новости. В XVI столетии ее заменили так называемые реля-
ции (эти реляции писались дипломатами и разными другими духовными
и светскими должностными лицами) и брошюры, или летучие листки,
которые в эпоху Реформации появлялись в огромном количестве. Реля-
ции имели обыкновенно форму писем, а летучие листки — форму диало-
гов. Эти газеты, если только можно их так назвать, сообщали сведения
о политических и религиозных событиях того времени, о придворных
празднествах, об открытиях в Америке, об успехах турок, об итальянских
войнах, а позднее о Шмалькальденской и Тридцатилетней войнах.
Появились памфлеты и карикатуры. В короткое время приобрели они
большую популярность, но, как и вообще вся газетная печать, скоро воз-
будили неудовольствие правительствующих особ. Особенно недоволен
был юной германской печатью император Карл V, и на Аугсбургском сей-
ме (1530) состоялось следующее цензурное постановление: «Так как че-
рез беспорядочное печатание причинено много зла, то мы постановляем
и повелеваем, чтобы все курфюрсты, государи и имперские чины, духов-
ные и светские, с тщательным рачением имели надзор над всеми печат-
нями и всеми книгопродавцами, дабы впредь ничего нового, и особенно
никаких памфлетов и картин (карикатур), ни явно, ни тайно, не печата-
лось и не продавалось иначе, как по освидетельствовании назначенными
от названных духовных и светских властей разумными лицами, чтобы на
них надлежащим образом были выставлены имя типографщика и город,
где напечатано, а бу де сего не сделано, к печатанию или продаже не до-
пускать. Напечатанные же до сего времени подобные памфлеты и другие
413
сочинения должны быть изъяты из продажи. Буде сочинитель, типог-
рафщик или книгопродавец нарушать сие наше повеление, то должны
быть от предлежащей власти, смотря по обстоятельствам, наказаны или
оштрафованы, а буде какая-либо власть, какая бы то ни было, окажется
нерадива в исполнении сего нашего повеления, то наш императорский
фискал должен призывать ее к законной ответственности». Как
видит читатель, немецкая пресса уже с ранних времен была знакома
с «мероприятиями».
Как переход от летучих листков и реляций к собственно так называ-
емым газетам можно рассматривать периодически появлявшиеся календа-
ри, книгопродавческие каталоги и так называвшиеся «Postreuter». Они
заключали в себе обозрение событий текущего года. Старинные календа-
ри издавались на многие годы, а с половины XVI столетия стали изда-
ваться календари годовые. Первый каталог был издан аугсбургским кни-
гопродавцем Виллером в 1564 г. Позднее, в XVII уже столетии, стали по-
являться собрания актов, манифестов, брошюр и реляций и выходили
периодически в известные сроки большими томами. В журнальном деле
Германия была опережена другими странами (Mercurius Gallo-Belgicus,
изд. Янзониусом, Mercurio overo Historia de’correnti tempi, изд. Сири, 1647),
и немецкое издание «Theatrum Europaeum» было подражанием загранич-
ным изданиям, но подражанием грандиозным. Вот полный титул этого из-
дания: «Theatrum Europaeum, или Достоверное описание всех достоприме-
чательных как религиозных, так и политических событий, преимуществен-
но европейских, а также и совершившихся в других странах света
с 1617 г. по 1627 г. Составил M.J. Ph. Abellinum Argentoratensem. Франк-
фурт, 1662 г.» (оно продолжалось другими и составляет 21 фолиант).
' Если другие народы опередили Германию в журнальном деле, то
она, в свою очередь, может похвалиться тем, что ранее всех имела га-
зеты, вовремя выходившие в короткие сроки. Франкфуртский граж-
данин Эгенольф Эммель стал издавать еженедельную газету в 1615 г.,
а в следующем году ему стал конкурировать таким же изданием пра-
витель имперской почты Биргден. В 1619 г. появились газеты в Гиль-
десгейме и Нюрнберге, и вскоре потом в Аугсбурге, Регенсбурге, Кельне,
Ганау и Вене. В этом последнем городе «не было редкостью, что почт-
мейстер или другой газетчик был сильно бит по пальцам, попадал в
тюрьму и освобождался не ранее, как заплатив известную сумму денег».
В Берлине первая постоянно выходящая газета появилась в 1655 г.
Но все, как немецкие, так и иностранные газеты, были превзойдены
«Гамбургским корреспондентом», который долгое время был наиболее чи-
таемой газетой во всем мире.
414
Начало ученого и литературного журнализма также относится к
эпохе Реформации, но вскоре потом немецкая ученость превратилась
совершенно в стоячее болото, так что и в журнальном деле, как во
многих других отношениях, была способна только подражать загра-
ничным примерам. Во Франции появился первый ученый журнал,
Journal des Savants (1665 г.). По его образцу лейпцигские
профессора, имея во главе Отто Менкена, основали в 1683 г. «Acta
Eruditorum»; но этот ученый журнал занимался только завиванием
ученых париков и писался на латинском языке, следовательно мог
быть годен исключительно только для ученых. Совершенно иное
значение имел для национальной культуры журнал Христиана
Томазия : «Ежемесячные беседы, в которых излагаются шутливые и
серьезные, разумные и простоватые мысли о всякого рода веселых
и полезных книгах и вопросах». Этот журнал начал выходить в 1688 г.
О Христиане Томазии мы еще будем говорить в других местах. Он
был истинный основатель немецкой литературной журналистики.
Особенно беспощадно нападал он на ученый педантизм своего вре-
мени и в третьем выпуске своего издания поместил превосходную са-
тиру на четыре факультета, в которой он иронически объяснял,
почему он не теолог, не юрист, не медик и не философ. Эта сатира
наделала много шуму. По этому поводу собрался совет Галльского
университета и постановил: так как четыре факультета были осно-
ваны и возлюблены высокими предками Его Курфюршеской
Светлости, то этот пасквиль есть осмеяние курфюршеских предков,
а следовательно и самого курфюрста, и потому Томазий должен
быть призван к суду как оскорбитель Величества и бунтовщик. Это
университетское постановление не имело последствий, но, по моему
мнению, заслуживает внимания, потому что превосходно характери-
зует немецких ученых того времени14.
415
Глава
IV
войско
Колебания в организации военных сил в XIV — XVI столетиях. —
«Благочестивые ландскнехты». ~ Тактическое и социальное деление войска. —
Артиллерия. — Тридцатилетняя война. — Переход от наемных войск
к постоянным. — Военная роскошь.
1^олебания, начавшие обнаружи-
ваться с XIV столетия также и в военном деле, улеглись в эпоху Рефор-
мации в определенные формы. Судьба средневековых битв решалась тя-
желовооруженной дворянской конницей; но борьба швейцарцев против
Австрии и Бургундии положила конец первенствующему значению этой
военной силы, так как кавалерийские натиски оказались совершенно бес-
сильны против боевых скопищ из крестьян и горожан, «подобных глубо-
ким подвижным стенам». С этого времени древнегерманский пеший бой
снова вошел в честь, и судьба битв стала решаться пехотой. Так продол-
жалось до кровопролитной Мариньянской битвы (1515), которая произ-
вела новый переворот в военном искусстве. Эта битва обнаружила значе-
ние совместного действия пехоты, конницы и артиллерии, и швейцарская
пехота была разбита. Поражение пехоты, а также разнообразные улучше-
ния в тяжелом и ручном огнестрельном оружии привели к образованию
так называемого «рассыпного строя», который в первый раз был с блес-
тящим успехом применен в сражении при Павии (1525).
В Германии творцом нового устройства военных сил был Георг фон
Фрундсберг, прозванный «отцом ландскнехтов». Основная характерная
черта этого нового устройства, в отличие от прежнего, средневекового,
состояла в том, что военные силы организовались наймом, а не на осно-
вании феодальных ленных прав. Хотя в XVII столетии и были уже в не-
которых частях Германии постоянные войска, например в Баварии
(1600), Саксонии (1614), Бранденбурге (1611); но, собственно говоря,
наемничество продолжало процветать до времен Людовика XIV, когда
произошел новый переворот в военном деле и место наемных войск заступи
ли постоянные войска, которые формировались вербовкой. С этого време-
ни войска, к сожалению, так и остались постоянными; но, как мы увидим
далее в третьей книге, французская революция заменила вербовку кон-
416
скрипцией, обязательной для всех граждан, и таким образом проложила
путь к тому, чтоб весь народ мог сделаться способен к самосохранению.
Банды ландскнехтов появились при императоре Максимилиане I, а
потом Фрундсберг дал им прочную организацию. Зерно этого войска со-
ставляли крестьяне. В этих наемниках заключалась главная сила инфан-
терии, которой командовал Oberster-Hauptmann. По воинскому уставу
Карла V инфантерия делилась на части, называвшиеся фенлейн (Fah nlein),
состоявшие из 400 человек, из которых 100 были вооружены копьями, 50
большими мечами или алебардами и 200 огнестрельным оружием, а ос-
тальные 50 предназначались на пополнение убитых. Копейщики, Pikenire,
носили латы, воротники, наручники и набедренники, запон из жести и
шлем. Вооружение их состояло из короткого тесака, двух пистолетов с
курками за поясом и из копья длиной от 16 до 18 футов, которое было их
главным оружием. Алебардщики вместо копий имели алебарды или тя-
желые двуручные мечи. Вооруженные огнестрельным оружием носили
легкий панцирь и шлем. Они были вооружены короткими обоюдоострыми
тесаками и ручными огнестрелами (Halbhaken, Arkebuse, откуда Arkebusire),
В. Диц. «Знаменосец ландскнехтов»
которые составляли их глав-
ное оружие. Из этих огнестре-
лов стреляли с помощью фи-
тиля, а потом они были снаб-
жены курками, которые были
изобретены в Нюрнберге око-
ло 1517 г. Вскоре появились
также так называемые малые
двойные гакены (Doppelha-
ken) или мушкеты. Они име-
ли длинные стволы. Выпущен-
ная из них пуля пробивала
панцирь. Они были тяжелы, и
потому при стрельбе их опира-
ли на подставку, козлы,
Furkete. У мушкетера через ле-
вое плечо был перекинут ре-
мень, на котором висели две-
надцать маленьких деревян-
ных ящиков, и в каждом из
этих ящиков был заряд
пороху. К тому же ремню
прикреплялись мешочек с
417
пулями и коробка с трутом. Обыкновенно впереди фенлейна шло от 10
до 15 мушкетеров. Каждый из них получал десять гульденов жалованья
в месяц. Фенлейн делился на роты (Rottc). Каждая рота сама выбира
ла себе непосредственного начальника, который назывался ротмейсте-
ром (Rotmeister). Во главе фенлейна стоял гауптман (Hauptmann), по-
лучавший в месяц 40 гульденов или 10 так называемых сольдов (сольд,
Sold, равнялся 4 флоринам). Гауптману были подчинены: лейтенант, по-
лучавший в месяц 20 флоринов, фенрих (Fahnrich) — также 20, фельд-
фебель — 12, каплан (Kaplan) — 8 флор., и кроме того несколько унтер-
офицеров. Определенное число фенлейнов (от 8 до 10) составляло полк.
Во главе полка стоял оберет (Oberst, полковник), получавший в месяц
400 фл. Место оберста заступал оберет-лейтенант, получавший в месяц
100 гульденов. Штаб полка составляли вахтмейстер, квартирмейстер,
полковой курьер, полковой священник (Feldprediger), обер-фельдшер,
полковой профос и «Hurenweibel», надзиравший над обозом и лагерны
ми девками. Оберет назначал
начальников над фенлейнами,
Гауптманов, а эти последние
сами назначали своих лейте-
нантов и фельдфебелей. Жа-
лованье рядовых было различ-
но, смотря по роду их воору-
жения, так как они сами
должны были заботиться о сво-
ем оружии. Плата жалованья
должна была производиться
через каждые три месяца. За-
держки в уплате жалованья
нередко имели своим послед-
ствием страшные бунты; часто
случалось также, что знамени-
тые и богатые предводители
банд, как, например, Фру-
ндсберги, ссужали свои собст-
венные деньги для уплаты жа-
лованья. Кроме обыкновенно-
го жалованья наемникам
выдавались еще особые награ-
В. Диц. «Аркебузир 1-й половины
17 века»
ды, по случаю одержания по-
беды или взятия крепости.
418
В бандах ландскнехтов уже в раннее время встречается нечто вроде
мундиров; так, например, у Франциска I при Мариньяно был наемный
отряд, который по цвету своего одеяния назывался черным. Впрочем, од-
нообразие в покрое и цвете одежды установилось окончательно только с
учреждением постоянных войск. Прежде считали достаточным, чтобы вой-
ско носило шарфы известного цвета; так императорское наемное войско
имело красные шарфы; во всем же прочем относительно одеяния ланд-
скнехты произвольно руководились модой и личным вкусом. Говоря во
обще, ландскнехты далеко не отличались особым благонравием, хотя
и любили называть себя «frummen Landsknechte»; достаточно сказать, что
это были наемники. Впрочем, воинский устав их был довольно строг.
Особенно строго наказывались за неповиновение, бунт, разбой, убийство,
поджог, побег, дурное обращение со священниками, больными, беремен-
ными, детьми. В каждом полку состоял особый суд, в котором предсе-
дательствовал шультгейс (Schultheiss). Этому суду подлежали только
маловажные проступки; тяжелые же уголовные преступления ведались
В. Диц. «Мушкетер 2-й половины
17 века»
другим судом, в котором заседали
гауптманы, фенрихи и фельдфебе-
ли и который, по древнегерман-
скому обычаю, производил судеб-
ную процедуру под открытым не-
бом. Кроме того, во многих полках
было в употреблении так называв-
шееся «Spiessrecht», состоявшее в
том, что ландскнехты собирались в
круг и, выслушав обвинение про-
фоса, тут же или оправдывали об-
виняемого, или приговаривали быть
прогнанным сквозь копья.
Наказание это совершалось сле-
дующим образом: полк выстраивал-
ся улицей, наклонял вперед копья, и
профос проталкивал приговоренного
сквозь эту улицу. Наказание хлыста-
ми, как надо полагать, было в пер-
вый раз введено герцогом Альбой в
Нидерландах, а пускание сквозь
строй — Густавом Адольфом.
Употреблялось также позорное
наказание, которого весьма страши-
419
лись, состоявшее в том, что виновного возили на деревянном осле. Впро-
чем, несмотря на строгость, с какой вообще исполнялись военные законы,
ландскнехты причиняли много горя сельскому и городскому населению,
и современники-писатели не иначе говорят о них, как с ужасом15.
Кавалерия состояла под начальством фельдмаршала. Во времена Карла V
она делилась на штандарты (Reiterstandart), состоявшие из 120 полу кира-
сир (halbe Kyrisser), 60 карабинеров и 60 всадников, вооруженных тяже-
лыми пиками. Впрочем, это распределение вскоре подверглось некоторым
изменениям. Тяжеловооруженные всадники (они назывались Lanzen,
Spiesser, а позднее вообще Kyrisser) были, совершенно по-средневековому,
все в латах с головы до ног; лошади у них были сильные, рослые; воору-
жение их состояло из большой пики, из длинной сабли, которой можно
было удобно и рубить и колоть, и из двух пистолетов длиной в два фута.
Кроме того, к этому вооружению часто присоединялась еще палица.
Вообще доспехи тяжеловооруженного всадника были так тяжелы, что
раз упав с лошади, он не иначе мог опять на нее сесть, как при помощи двух
человек. У карабинеров были лошади более легкие. Также и воору-
420
В. Диц. «Кавалерия начала 16 века»
жение их было легче: оно состояло из сабли, пистолетов и карабина, ма-
ленькой аркебузы, которую при стрельбе упирали в грудь.
В кавалерийском полку было от 750 до 1000 лошадей. Полковой
штаб состоял из оберста, получавшего в месяц 400 гульденов, из обер-
ста-лейтенанта — 100 гульденов, вахтмейстера, провиантмейстера,
квартирмейстера — каждый по 40 гульденов, и из полкового курьера —
24 гульдена. Штандартами командовали ритмейстеры, жалованье ко-
торых исчислялось по полгульдена в месяц на всадника и следователь-
но было различно, смотря по численности штандарта. Лейтенант по-
лучал 40 гульденов, фенрих — 30, кирасир — 24, карабинер — 12
гульденов. Лошадей они должны были содержать сами.
Во главе артиллерии стоял цейгмейстер. Эта должность считалась
весьма почетной и цейгмейстер получал большое содержание. Ему под-
чинены были лейтенант, цалмейстер (казначей), цейгвертер (надсмотрщик
над орудиями) и разная прислуга при орудиях и при порохе. Над при-
слугой, состоявшей при том или другом орудии, начальствовали бюхсен-
мейстеры и фейерверкеры (впоследствии констабли и бомбардиры),
получавшие в месяц от 8 до 16 гульденов. Артиллерийским обозом заве-
довал геширмейстер, понтонной частью — брюкенмейстер, фортификаци-
онной - танцмейстер. Артиллерия издавна уже делилась в Германии на
осадную (стенобитную) и полевую. К первой принадлежали: шарфмеца
(Scharfmetze), василиск (Basilisk), соловей (Nachtigall), певица (Singerin)
и большая четверная змея (Quartanschlange); ко второй: — нотшлангэ
421
(Nothschlange), змея (Schlange), фалькаун (Falkaun), фальконет (Falko
net) и тиндлейн (Tindlein). Из шарфмецы стреляли стофунтовыми желез-
ными ядрами, а из тиндлейна — полуфунтовыми свинцовыми ядрами. Об-
щее собирательное имя для всех названных орудий было картауны (Kart-
haunen). Из так называвшихся Steinbbchsen или Hauffnitz (отсюда
произошло название гаубицы) стреляли каменными ядрами весом от
25 до 200 фунтов. При Карле V прислуга у сорокафунтовой картауны со-
стояла из двух бюхсенмейстеров с 16 помощниками, а при трехфунтовом
фальконете состоял один бюхсенмейстер и при нем только два помощника.
Формовка, литье и буравление орудий уже с половины 18-го столетия
производились в сущности так же, как и теперь.
Применение в стрельбе математических правил, которое первым ука-
зал итальянец Тартаглия в 1531 г., и изобретение калибровки нюрнберг-
ским механиком Гартманом в 1540 г. были важным шагом в усовершен-
ствовании артиллерийского искусства. В приготовлении артиллерийских
снарядов также делались успехи; усовершенствовано было приготовление
.бомб («прыгающих ядер»); с 1524 г. стали известны ручные гранаты
(Grenadcn, отсюда гренадеры).
Понятно, что с усовершенствованием артиллерии должно было также
совершенствоваться и фортификационное искусство, так как прежние ук-
репления не могли уже противостоять усовершенствованным орудиям,
так, например, старые рундели необходимо было заменить треугольными
бастионами с острыми выдающимися углами. Экзистерциями и маневрами
почти вовсе не занимались; воинские упражнения состояли преимущест-
венно в одиночном обучении, которое было чрезвычайно подробным и
В. Диц. «Сцена осады»
422______________________________________________________________
отнимало много времени. Фрундсберг, Шертлин, Мориц Саксонский, а
потом генералы Тридцатилетней войны, дали толчок стратегии, которая
до того времени еще совершенно находилась в пеленках. Над армией
(в XVII столетии, когда в Германии все итальянизировалось, армию на-
зывали испанским словом армада) начальствовал или сам государь, или
назначенный им оберстер-фельдгауптман, называвшийся также гене-
рал-оберстом. Штаб начальника армии составляли кригс-цалмейстер,
обер-провиантмейстер, генерал-профос (генерал-гевальтигер), герольд,
генерал-квартирмейстер, главный военный доктор (Oberst-Feldarzt),
несколько секретарей и брантмейстер, заведовавший грабежом и опус-
тошением неприятельской земли.
Описание какой-либо из битв того времени дает читателю более ясное
понятие о тогдашнем состоянии военного дела, чем сообщаемые нами су-
хие сведения. Поэтому мы считаем не лишним привести здесь описание
битвы при Павии, составившей эпоху и в политическом, и в военном от-
ношении, в которой Франциск I был разбит войсками Карла V, состояв-
шими под начальством маркиза Пескары. Описание это принадлежит
перу знаменитого воина, участвовавшего в этой битве, Георга Фрундсбер-
га. Оно написано языком военных бюллетеней того времени. «Третьего
мая подошли мы с войском на расстояние одной итальянской мили от
французского лагеря под Павией и сами расположились лагерем в откры-
том поле. Неприятель находился между нами и городом. Он широко око-
пался, чтобы мы не могли окружить его и потом отрезать, что причини-
ло бы ему большой вред. Находившиеся в Павии написали нам цифрой,
чтобы мы отнюдь не нападали на неприятеля и чтобы ради них не под-
вергали свое дело никакой опасности. В ответ на это мы изъявили жела-
ние, чтоб они прислали к нам кого-нибудь из своих для совещания, дабы
мы знали их намерения, а они — наши. Тогда прислали они к нам Валь-
дерштейна, с которым мы договорились, что они из замка выйдут, а мы
вслед за ними замок займем, и где в городе нужно, поставим 200 кнех-
тов с некоторым числом итальянцев. При этом условились, что они ника-
кой опасности себя подвергать не должны, пока мы ночью не сделаем два
выстрела из больших орудий в знак того, что мы готовы; а они, со сво-
ей стороны, также должны дать нам знать огневым сигналом, что и у них
все в порядке. Поднялись мы ночью; обоз отправили от себя в сторону по
направлению к саду и с Божией помощью, отойдя час от нашего лагеря,
перешли на сторону к стене. Уже рассвело, когда мы достигли стены и
отправили летучий отряд из 200 кнехтов и 1000 испанцев, которые были все
в белом. Мы полагали достичь стены до рассвета и врасплох застичь ки-
расиров в саду, но день опередил нас и помешал исполниться нашему на-
423
мерению. Кирасиры спохватились вовремя и направились к главному
своему войску. На них послали мы летучий отряд и при нем легчайших
лошадей, двинули также наши орудия, а потом Мертейна Зиттиха фон
Эмса с его отрядом, который он привел из Германии, присоединив к это-
му отряду 12 фенлейнов кнехтов, которые я, Георг фон Фрундсберг, от-
делил от своего отряда с капитаном моим Яковом Вернангом. Вслед за
тем и я, Фронсперг, вместе с Каспаром Винцрером двинулся с другими от-
рядами ландскнехтов. Цейгмейстеры без нашего приказания распрягли ору-
дия. Достигнув сада, мы переговорили знаками с находившимися в Павии
и условились сойтись в месте, называемом Мирабель. Тут маркиз Песка-
ра приказал Мертейну поспешно идти к главному войску, а я, Фрон-
сперг, должен был ожидать, пока запрягут орудия. Так как скоро переве-
сти орудия через рвы было невозможно, то французская конница успела пе-
ребить несколько волов и лошадей при орудиях; поэтому я должен был
оставить орудия и поспешил присоединиться с моим отрядом к отряду Мер-
тейна. Неприятельская конница, а также неприятельские ландскнехты и
швейцарцы двинулись на нас; выехала вперед неприятельская артиллерия
и сильно в нас стреляла, но, благодаря Богу, не сделала вреда. Тогда мы
решились, — хотя находившиеся в Павии еще не пришли к нам, — бы-
стро двинуть на неприятеля нашу кавалерию и с ней 1500 испанских
стрелков, а также отряд Мертейна и мой отряд. Я и Мертейн с нашими
отрядами быстро подошли к неприятельским ландскнехтам, ударили по
ним и разбили. Между тем испанские стрелки так сильно стреляли по
кирасирам и наша конница так сильно по ним ударила, что эти кира-
сиры сами отчасти привели в расстройство швейцарцев. Наша конни-
ца следом за кирасирами врубилась в швейцарское войско и застрелила
лошадь под королем. Как только ландскнехты были разбиты, швейцар-
цы не устояли (т.е. швейцарские наемники Франциска I не устояли, как
только его немецкие ландскнехты были разбиты императорскими ланд-
скнехтами). Тогда наша конница, и особенно граф Никлас фон Сальм со
своей конной свитой, сильно преследовали французскую конницу и вели
себя с похвальной храбростью, особенно граф Никлас храбро пробивал-
ся к королю и убил у короля лошадь. Король защищался храбро, но ког-
да под ним убили лошадь, был взят в плен и был сохранен в полном здо-
ровья. Наши также выступили из Павии, напали на швейцарцев, гаскон-
цев и ландскнехтов, сильно разбили их, взяли большую добычу,
разграбили весь их лагерь. Вместе с утонувшими у неприятеля погибло до
десяти тысяч человек, и в этом числе много знатных людей; мы же, я по-
лагаю, потеряли не более 400 человек. Многих знатных мы полонили, а
именно короля французского, короля наваррского, брата короля шот-
424
ландского и многих знатных французских господ, а которые не попали
в плен, все были убиты. Взяли мы также у неприятеля 32 орудия.
Швейцарцев, которых полонили и потом отпустили, было до четырех
тысяч. Много также полонили ландскнехтов».
Описанное нами военное устройство не подверглось в Тридцатилет
нюю войну никаким существенным изменениям, но тактика и стратегия
во многом изменялись и совершенствовались. Тилли, Валленштейн,
Густав-Адольф и другие шведские полководцы делали разные нововве-
дения, но в императорском войске все оставалось по-старому. Импера-
торская конница состояла из кирасир, карабинеров, кроатов и драгун.
Последние были, впрочем, собственно не конница, а легкая пехота, и ло-
шади служили им только для быстроты передвижений. Императорская пе-
хота сохраняла прежнее деление на пикенеров (копейщиков) и мушкете-
ров. Императорская артиллерия продолжала волочить дурно приспособ
ленные орудия XVI столетия. Батареи Тилли состояли из
двадцатичетырехфунтовых орудий, для передвижения которых требова-
лось двадцать лошадей, из тридцатишестифунтовых и из сорокавосьми-
фунтовых. Эти орудия уставлялись на громадные лафеты и были до
такой степени неудобоподвижны, что во время сражения не передвигались
уже с места на место, а оставались неподвижно там, где были поставле
ны в начале сражения. Патронов еще не знали. Возле орудия ставилась
бочка с порохом и констебль лопаткой сыпал порох в жерло орудия. Вал-
ленштейн увеличил до 80 число орудий императорской армады. У Густа-
ва-Адольфа число орудий было гораздо значительнее, так, например, в
нюрнбергском лагере у него было 300 орудий. Боеприпасы его состояли
не только из одних тяжелых снарядов: он первый завел так называемую
летучую артиллерию, состоявшую из четырехфунтовых орудий, для заря-
жания которых изготавливалось нечто вроде патронов. Еще легче и, сле-
довательно, удобоподвижны и более приспособленны к действию были его
кожаные орудия. Стволы этих орудий делались из тонкой жести, оковыва-
лись железными обручами, обматывались веревкой, и поверх всего наде-
валась кожа. Чтобы не иметь никогда недостатка в артиллеристах, швед-
ский король научил стрельбе из орудий также и мушкетеров. В кавалерии
у него были только драгуны и кирасиры, и притом вооружение последних
было облегчено, так что они не страдали уже беспомощностью. В пехотных
полках он уменьшил на треть число пикенеров и увеличил на две трети
число вооруженных огнестрельным оружием, что также давало ему превос-
ходство над императорскими войсками. Быстрота движений была главной
основой его стратегии, и в этом отношении, можно сказать, он предвосхи-
тил стратегию Наполеона. Тактика его состояла главным образом в усовер-
425
шенствовании одиночного и совмест-
ного маневрирования полков и в усо-
вершенствовании совместного дейст-
вия всех трех родов войска. В ис-
кусстве располагать войско к бою
Густав-Адольф также выказал себя
мыслящим и предусмотрительным
полководцем. Он отменил введен-
ный швейцарцами боевой порядок,
состоявший в сомкнутии войск в
тесно сплоченный четвероугольник
наподобие македонской фаланги: он
видел, что при таком боевом поряд-
ке войско неминуемо подвергается
губительному действию неприятель-
ской артиллерии, и стал располагать
И. Диц. «Драгун»
свои войска в боевую линию таким
образом, что пехота, имея на флангах и в промежутках кавалерию для
своего прикрытия, могла свободно и быстро двигаться и потом, когда
было нужно, могла свободно размыкаться, чтобы открыть место для
действий стоящей сзади нее артиллерии. Этот боевой порядок справед-
ливо сравнили с превосходно устроенной крепостью, способной отовсюду
дать хороший отпор неприятелю, и Густав-Адольф справедливо причис-
ляется к числу величайших полководцев, какие только встречались в ис-
тории. По своему военному гению он высоко стоял над своими соперни-
ками, несмотря на то, что в то время сила обстоятельств выдвигала в
полководцы даровитых людей даже из низших слоев общества, таковы
были например генералы Иоанн фон Верт, Лльтринген, Бек, Стальганч,
Спорк, Деффлингер, который из портняжного подмастерья сделался
бранденбургским фельдмаршалом; заметим, что Тилли и Валленштейн
также принадлежали к низшему слою дворянства. Нельзя также не по-
ставить Густаву-Адольфу в большую заслугу, что, пока он был жив, со
стороны протестантского войска война велась до некоторой степени че-
ловечески, а после его смерти лютеране не уступали в зверском веде-
нии войны войскам Тилли и Валленштейна.
Тридцатилетней, так называемой религиозной войне, суждено было
представить пример, до какой степени люди способны уподобляться зве-
рям. Вооруженные шайки, отребье европейских наемных банд, разыграли
на германской почве такую ужасную военную драму, которая не имеет
себе равной. С самой крайней необузданностью солдатского нрава эти
шайки соединяли в себе безумную страсть к убийству ради убийства и
426
такую утонченную жестокость, что при одной мысли волосы становятся
дыбом. Рука окостенела бы от ужаса, если бы мы стали подробно излагать
совершившиеся в те времена неистовства, как их описывает честный
Филандер фон Зиттевальт в своем «Gesichten», в главе «О солдатской
жизни». Сжечь, ограбить, убить, изнасиловать женщину, привязав ее к
спине изувеченного отца или мужа, разрезать живот беременной, избить
целое население завоеванной местности, напоить нечистой водой (что на-
зывалось Schwedentrank, шведский напиток), перебить скот, опустошить
поля, разрушить жилища и т.п. — все это в продолжение целых тридцати
лет было обыкновенным явлением в Германии. Военная буря, посетив из-
вестную местность, оставляла после себя страшный след: заразные болезни
и голод. В 1636—1637 гг., как рассказывает Кевенгиллер, во многих ча-
стях Германии, особенно в Саксонии, Гессене и Эльзасе, голод был так
велик, что жители брали мясо с живодерен, крали трупы с виселицы, вы-
капывали трупы из могил. Братья ели мертвых сестер, дочери — матерей.
Родители убивали детей, чтобы утолить свой голод, и потом убивали са-
мих себя. Образовались шайки, которые в буквальном смысле охотились
на людей, как на зверей. Раз около Вормса разогнали подобное охотничье
общество в ту минуту, когда оно заседало вокруг кипящего котла; и в кот-
лах оказались человеческие руки и ноги. Все общественные узы были
порваны, все самые священные законы поруганы, все человеческие требова-
Г. Франц. «Австрийские войска»
427
ния попраны; поля лежали невозделанные; мастерские были пусты; ци-
вилизация, казалось, гибла навеки, вырывалась с корнем. Все дичало и
пустело. В одном только маленьком вюртембергском герцогстве было вы-
жжено 8 городов, 45 деревень, 158 священнических домов и школ, 65 церк-
вей, 36 000 обывательских домов. Местами население сплошь вымирало от
заразных болезней, появлявшихся вследствие употребления в пищу таких
предметов, которые в пищу непригодны, а также вследствие недостатка
крова и одежды. В одном Вюртемберге в течение семи лет, от 1634 до
1641 гг., погибло 345 000 человек, так что в 1641 г. там оставалось всего
48 000 жителей. В Тюрингии до войны население в 19 деревнях состоя-
ло из 1773 семейств, а после войны там оставалось только 316 семейств.
В Саксонии, по приблизительному исчислению, в течение только двух
лет (1631 —1632) не менее 934 000 человек частью было убито, а частью
погибло от голода и болезней. В Пфальце до войны было полмиллио-
на жителей, а в эпоху Вестфальского мира — не более 48 000. Во Фран-
конии вымирание совершалось в размерах еще более ужасных; напри-
мер, в одном округе Геннеберг, в промежуток времени между 1631 и 1648
гг. население уменьшилось с 18 158 до 5840. После этого понятно, по ка-
кой причине франконский окружной сейм составил постановление, что
каждому должно быть дозволено иметь двух жен, что духовенству долж-
но быть разрешено вступление в брак и что никому не должно быть доз-
воляемо вступать в монастырь моложе 60 лет. В 1618 г. Германия име-
ла не менее 16 или 17 миллионов жителей, а в 1649 г. — не более 4 мил-
лионов. Этот факт сам по себе так красноречив, что после него нет
никакой надобности распространяться о бесчеловечном ведении войны
в XVII столетии.
Переход от наемного войска к постоянному совершился легко. Прежде
наемники поступали на службу не считая срока, часто даже только на оп-
ределенный поход, а со времени Тридцатилетней войны стали все более
и более удлинять сроки наемной службы, и наконец увеличили до неопре-
деленного числа лет. При этом наемная плата, выдававшаяся при совер-
шении найма, увеличилась, но постоянное жалованье значительно умень-
шилось; служебные требования стали строже, и фухтель начал водворять
дисциплину. Образовался особый класс людей, который занимался вер-
бовкой, не останавливаясь ни перед какими средствами, лишь бы набрать
рекрутов, и организовал в буквальном смысле торговлю людьми. В обра-
зовании постоянного войска Франция шла впереди других государств.
Вообще военное искусство нового времени главными усовершенствовани-
ями своими обязано преимущественно Франции и Нидерландам. Военные
нововведения Людовика XIV служили примером; крепостные постройки
428
Вобана, с которым мог соревноваться только нидерландец Кегорн, были
образцом для всей Европы. В Германии основой для образования посто-
янного войска послужили состоявшие при царствующих особах телохра-
нители, Leibtrabantenkompagnien. Выражение Knecht или Landsknecht
было оставлено, и вместо него вошло в употребление слово солдат. В ту-
рецкие и французские войны, а также в войны Карла XII, количество
войска значительно увеличилось. С этого времена начинается сильно раз-
виваться страсть к смотрам и мундирным безделушкам, к игре в солдати-
ки. С образованием постоянных войск появляется казарменное хозяйство.
В вооружении всех родов войск мало-помалу вводятся разные улучшения.
Вся пехота вооружается ружьями, и только у субалтерн-офицеров остают-
ся легкие бердыши. С 1680 года штык становится общим оружием; в пер-
вое время он втыкался в ствол мушкета. Первое место в пехоте занимают
гренадеры, которые, кроме ружей, имели еще ручные гранаты. В кавале-
рии появляются уланы и гусары. Династический эгоизм, возведя себя в го-
сударственную мудрость, с успехом работал над раздвоением общества на
солдат и граждан, и военный корпоративный дух выступал все резче и
резче. Образовалось особое военное понятие о чести, создавшее свой осо-
бый кодекс. Конные дуэли на пистолетах, бывшие в ходу около 1670 г.,
представляют в некотором роде попытку восстановить средневековые ры-
царские поединки с новым оружием.
Как мы уже сказали, численность войска быстро возрастала.
В XVI столетии императорская армия из 25 000 человек считалась весьма
многочисленной; а в 1673 г. армия, которую Леопольд I послал против
французов под начальством генералиссимуса Монтекукули (этому Монте
кукули принадлежит известное изречение: для войны нужны три вещи:
деньги, деньги и деньги), состояла из 50 000 человек, не считая имперских
войск. Пехотный полк состоял из 2500, а кавалерийский из 900 человек.
После Австрии самое многочисленное постоянное войско содержалось Прус-
сией. Великий курфюрст (1640—1688) положил основание военному зна-
чению Пруссии. Он пытался также создать германский или, по крайней
мере, прусский военный флот; но его усилия, к сожалению, не нашли себе
подражания у его наследников. Уже в 1656 г. в бранденбургской армии
было четыре генерал-лейтенанта и двенадцать генерал-майоров. Эта армия
поглощала почти половину всех доходов страны, которые простирались до
2’/2 миллионов. В 1689 г. ее состав был следующий: драбанты, гранмуш-
кетеры, полк телохранителей (Leibregiment), 7 полков кирасир,
5 полков драгун, 26 компаний лейб-гвардии и 19 других пехотных пол-
ков, 798 артиллеристов при 40 орудиях, — всего 26 858 человек. После
смерти первого прусского короля (1713) состав армии простирался до
429
30 000 человек. Обмундирование было роскошное. Конные драбанты
имели синие мундиры с золотом и красные перевязи; у офицеров были
алые мундиры, шитые золотом. Гранмушкетеры, бывшие по преимуществу
из дворян, имели офицерский ранг; мундиры у них были алые с золотом,
на шляпах — султаны из белых и темноцветных перьев. Гвардейские гре-
надеры были одеты в синее с белым; офицерский головной убор был из
малинового бархата. Вот как Беренгорст описывает одеяние прусских гре-
надеров того времени: «Кафтаны, камзолы и отвороты светло-синие с
красной подкладкой и желтыми пуговицами. Камзол доходит до колен;
кафтан длиннее камзола не более как на два дюйма; отвороты и рукава
широкие, как у дорожных кафтанов. У рядовых кафтаны не застегнуты,
отвороты распахнуты, а у обер и унтер-офицеров кафтаны застегнуты сни-
зу доверху. Кивера суконные, тупо заострены, спереди белые, а сзади у
рядовых синие, у офицеров же красные. У обер- и унтер-офицеров гал-
стуки толстые, белые, у рядовых красные, спереди завязаны узлом. У всех
перчатки. У рядовых красные чулки, у унтер-офицеров синие, у обер-офи-
церов черные. Все вооружены ружьями, штыками и палашами с желты-
ми рукоятками. Перевязи у рядовых желтые, у офицеров красные. Офи-
церские значки позолочены». Этот мундир оставался без существенных из-
менений и по окончании Семилетней войны; но, как увидим в третьей
книге, к описанным принадлежностям мундира присоединились еще коса
и пудра. В конце XVII и в начале XVIII столетий штат, сопровождавший
армию, был чрезвычайно велик. Когда высочайшие особы лично отправ-
лялись на войну, сопровождавшие их обоз и свита доходили до размеров
невероятных. Так, например, когда римский король Иосиф, ставший
потом императором под именем Иосифа I, отправлялся в 1702 г. к армии,
осаждавшей Ландау, то, кроме военного придворного штата, собствен-
но у него было в свите 230 человек и, кроме того, у его жены 170
человек. В свите этой были всевозможные роды служителей, начиная
от обер-гофмейстера и кончая чистильщиком котлов. Для перевозки
этой свиты требовалось 63 кареты и 14 колясок, в которые впрягалось
406 лошадей, сменявшихся на каждой станции. Обоз, следовавший за
этим поездом, был громаден. И чего не было в том обозе? Тут были две
повозки с птицами, две повозки с садовыми растениями, шесть повозок
с вином, которое таким образом привозилось из Вены на Рейн.
Aneicht <vqn ШааЦДоИ im 17. Jahrhunde
ДЮССЕЛЬДОРФ
Naoh einem - von Math. Marian.
432
Глава
ПРИДВОРНАЯ ЖИЗНЬ И ОБРАЗОВАННОСТЬ
ВЫСШЕГО ОБЩЕСТВА
Простота и наивность германских дворов. — Страсть к охоте. -
Зверинцы. — Соколиная охота. — Хозяйство. — Корреспонденты. —
Придворные шуты. — Придворные празднества. - Императорская свадьба
и «знаменитый конный балет». — Инвенции, карусели, пасторали. —
Великолепие сеймов. — Похороны. — Моды. — Французская распущенность
нравов. — Евреи-финансисты. - Умственная сторона придворной жизни. —
Пристрастие к иноземному. — Патриотическая оппозиция. —
Плодотворное общество и другие.
Тяжело отозвалось на судьбах Гер-
мании то обстоятельство, что с XVI столетия ее политический глава утра-
тил национальность. Вслед за тем, как испанизировались Габсбурги, не-
мецкие государи начали, как будто наперерыв один перед другим, ита-
льянизироваться и офранцуживаться. Чужеземные моды, обычаи и
пороки устремились в Германию сильным потоком, через Альпы и через
Рейн. Не только дворы и дворянство заразились бессмысленным подра-
жанием чужеземному, но это подражание стало мало-помалу проникать
через городское население даже в народ, а потом разразилась Тридцати-
летняя война, и в Германии, казалось, окончательно должно было погиб-
нуть все, что было в ней хорошего и самобытного.
Не следует однако упускать из виду, что до конца XVI столетия это
отчуждение от национальности развивалось не так быстро и проявлялось
не так резко, как впоследствии. Испанско-нидерландская мода, господ-
ствовавшая при дворе Карла V, в короткое время была усвоена высшим
немецким обществом, но эта мода с ее стрижкой волос и бороды, с ее
плотно облегавшими тело и доходившими до ляжек фуфайками, с ее по-
душками ниже талии, с ее бессмысленно короткими и узкими плащами
и узкополыми шляпами далеко еще не представляла таких нелепостей,
до каких доходили сменявшие ее впоследствии другие чужеземные
моды, как например длинные и широкие шаровары, о которых будет
упомянуто далее. За исключением подражания иноземцам в одежде, в
первые три четверти XVI столетия при немецких дворах еще сохраня-
433
лись национальные обычаи
и национальный образ жиз-
ни; в домашнем же быту
еще царствовали немецкое
добродушие и простота, а
в торжественных случаях
они продолжали блистать
! средневековым великолепи-
' ем. В те времена, в противо-
положность пестрой, надутой
неестественности и изысканно-
сти XVII столетия, разговор-
ный язык немецких дворов
отличался хотя несколько ше-
роховатой, но всегда естест-
венной прямотой выражений,
представлявшей, впрочем,
нередко довольно комичный
контраст с наивностью офи-
циального стиля, который
даже между супругами и са-
мыми близкими родственни-
ками все более и более вытес-
нял простое «ты» и заменял
его вычурным «епте Lieb» или
«епетс Liebden». Вообще в
эпоху Реформации простота,
естественность и националь-
ность составляли общую ха-
рактерную черту. Царствен-
ные супруги того времени на-
зывали своих супруг просто
Г. Лоссов. «Придворный костюм 2-й поло-
вины 17 века»
«хозяйками». Принцессы не имели другого титула, кроме «lungfrau» (де-
вица) или «ehr- und tugendreiche lungfrau» (почтенная и добродетель-
ная девица). В те времена часто даже в письмах между братьями и се-
страми употреблялось это прекрасное старинное слово «ВиЫе», так как
тогда оно не имело никакого двусмысленного значения. Люди нашего
времени поразятся той наивности, какая царствовала в высшем
немецком обществе XVI столетия. Так, например, граф Вильгельм
фон Геннеберг писал однажды к герцогу Альбрехту Прусскому:
434
«Да благоугодно будет вашей любезности (euere Liebden) нас уведомить,
осчастливил ли вас Всемогущий Бог одним или двумя наследниками, а
если еще этого не последовало, то мы должны приписать это лености ва-
шей и тому, что хорошую нитку вы еще прежде затратили на плохие
мешки». Но жена герцога Альбрехта, превосходная женщина, не замед-
лила освободить своего мужа от такого подозрения и написала к одно-
му своему другу: «Мы возлагаем наши надежды на Бога, он нас пора
дует и милостиво одарит наследником, так как мы не можем пожаловаться
на нашего возлюбленного господина и супруга, который усердно работает
своим инструментом, как хороший плотник, и не знает отдыха».
Охота, конная и пешая, составляла главное препровождение време-
ни при германских дворах. Охотничьим оружием было так называемое
Birsch-Armbrust, так как ружейное мастерство нескоро дошло до искус-
ства делать точные и легкие охотничьи ружья. При дворах содержалось
множество охотничьей прислуги, собак, охотничьих лошадей. В те вре-
мена страсть к охоте нередко встречалась даже и у женщин. К числу са
мых страстных охотников принадлежал ландграф гессенский Филипп,
который даже в завещании проповедовал своим сыновьям о необходи-
мости и «богоугодности» охоты, объясняя, что если бы охота не была
угодна Богу, то Бог не велел бы Ною брать дичь в ковчег. Какой страш-
ный вред в те времена должна была причинять дичь сельскому хозяй-
ству, можно заключить из того факта, что названный выше ландграф
гессенский однажды в одну травлю затравил более 1000 диких свиней
и более 150 оленей. В Северной Германии, а именно в Пруссии, тогда
еще водились зубры и лоси. К герцогу прусскому Альбрехту не раз об-
ращались его собратья с просьбой подарить им зубров и лосей для зве-
ринцев, так как в то время зверинцы составляли любимую забаву.
Высокие особы того времени отличались замечательной бесцеремоннос-
тью относительно испрашивания подарков, и подобные подарки быва-
ли нередко чрезвычайно ценны. Так, например, в 1569 г. герцог лигниц-
кий Генрих подарил польскому королю двух львов. Герцог прусский
Альбрехт имел обыкновение дарить соколов для охоты и этим подар-
ком снискал себе расположение всех государей, так как соколиная
охота была еще в то время весьма любимой забавой. Страсть госуда-
рей к лошадям имела по крайней мере ту хорошую сторону, что содей-
ствовала улучшению местных конских заводов; впрочем, лучшими ло-
шадьми в то время считались привозимые из чужих стран и наиболее
ценились турецкие лошади. При многих германских дворах в то
время уже стал мало-помалу проявляться вкус к изящным искусствам;
некоторые дворы оказывали особое покровительство живописи, дру-
435
гие — музыке; были также и такие, которые покровительствовали заня-
тиям астрологией и алхимией, хотя эти занятия еще и в то время неред-
ко завершались трагическим концом.
К чести германских принцесс того времени следует заметить, что они
не гнушались хозяйством и многие из них действительно были хороши-
ми хозяйками. О многих из них имеются самые обстоятельные сведения,
что они сами занимались хозяйством по кухне, погребу, прачечной, и сами
весьма аккуратно вели домашние хозяйственные счета. Нередки также
примеры, что принцессы сами усердно занимались домашней аптекой.
В те времена общественные аптеки встречались еще довольно редко в
германских городах, лекарства были чрезвычайно дороги, и потому в
каждом, сколько-нибудь богатом и благоустроенном доме имелась своя
домашняя аптека. Курфюрстина саксонская Анна, о которой мы уже
имели случай упоминать выше, пользовалась также большой славой и
большим уважением как «лекарша», и из ближних, и из дальних мест
обращались к ней за рецептами и лечебниками.
Немало времени также посвящали принцы и принцессы на корреспон-
денции, так как в те времена корреспонденция во многих отношениях за-
меняла то, что теперь достигается газетами. И в этом случае первое мес-
то также принадлежит курфюрстине саксонской Анне. Усердие, с каким
она писала письма, поистине изумительно. В дрезденском государствен-
ном архиве хранятся 22 фолианта, содержащие 11 000 ее писем; собрание
же писем, к ней адресованных, составляет 67 фолиантов. Обыкновенно
в главнейших городах Германии принцы имели своих корреспондентов
из купцов, ученых, художников или чиновников, которые получали от
них жалованье и за это обязаны были сообщать всякого рода новости.
В те времена для увеселения государей держались при дворах официаль-
ные забавники, шуты и даже иногда шутихи; кроме известного рода
умственных способностей от этих лиц требовалось также, чтоб они
обладали смешной наружностью, поэтому ими обыкновенно станови-
лись карлики, горбатые, и вообще люди с уродливой наружностью.
Знаменитейшим из таких шутов был шут императора Максимилиана I,
Кунц фон дер Розен, который, впрочем, по свидетельству современников,
способен был не только забавлять своего господина, но и подавать ему
умные советы, а в минуты несчастья и опасности выказал себя верным
слугой16. Знаменит был также Иод ель, шут императора Фердинанда II.
Впоследствии характер шутов изменился к худшему: шуты позднейшего
времени были способны только на грязное шутовство, как это свидетель-
ствует история шута Фрелига, которого Август Могущественный сделал гра-
фом фон Заумеген. Такого рода придворные забавники встречаются
436_______________________________________________________________
еще и в XVIII столетии; так при прусском дворе был шут Гундлинг,
с которым проделывались разные в высшей степени грубые солдатские
шутки.
Обыкновенно по случаю крестин или свадьбы придворное великоле-
пие являлось во всем блеске. Совершение обряда крещения по большей
части откладывалось на довольно значительное время, пока успеют съе-
хаться приглашенные в кумовья принцы, а на это требовалось иногда
немало времени, так как дороги в то время находились в таком ужасном
состоянии, что едва ли были не хуже, чем теперь любой лесной проселок.
Если приглашенный в кумовья не мог приехать, то посылал вместо себя
достойного представителя и при этом не забывал снабдить его богатым по-
дарком «на зубок». Свадьбы праздновались еще с большей пышностью,
чем крестины. Приглашения на свадьбу, «Hochzeitbriefe», посылались ко
всем соседним, ко всем родственным и дружественным принцам, к окрест
живущим графам, нередко даже ко всему дворянству страны. Число гос-
тей в таких случаях бывало громадное. Так, например, в Штутгарте, на
свадьбе герцога вюртембергского Ульриха с баварской принцессой Саби-
ной (1511 г.) присутствовало 7000 гостей; для их угощения было убито
136 быков и 1800 телят, день и ночь били два фонтана, один с крас
ным, а другой с белым вином, и было испечено 6000 шефелей хлеба.
В XVII столетии придворные свадебные пиршества были еще роскошнее и
разнообразнее; при этом тратились громадные суммы на банкеты, охоты, смо-
тры, зрелища и особенно на фейерверки. Так, например, в 1674 г. на
свадьбе наследного принца вюртембергского Вильгельма-Людовика с
принцессой гессен-дармштадтской выстроено было шпалерами 7000 пеших
и конных. Свадебные пиршества продолжались с 12 по 19 февраля.
16 февраля зажжен был фейерверк: 7100 ракет, 31 000 швермеров,
120 Sturmhafen, 420 Kegel, 384 Kanonenrohren, 9400 пушечных салютов,
6 Schwarmerstoke, 6 летучих звезд, 32 потешных огненных колеса, 42 тре-
угольника, 12 Feuerstuke, 1 Schnurrfeuer, 9 Bienenschwarme и 329 Kugeln.
Было тут также и «веселое музыкальное представление» (musikalisches
Freudenspiel), написанное напыщенными александрийскими стихами и
приправленное приторно-сладкими ариями; называлось оно «на чужби
не приобретенная Лавиния» (die in der Fremde erworbene Lavinia).
Понятно, что при дворах более значительных и особенно при дворе
императорском было еще больше великолепия, чем при малых герцогских
дворах. Как на образчик пышности императорского двора, укажем на
празднование свадьбы императора Леопольда I с испанской инфантой
Маргаритой-Терезой. Свадебные празднества продолжались с 5 декабря
1666 г. по 22 февраля 1667 г. Самыми блистательными эпизодами этих
_____________________________________________________________437
празднеств были: торжественный въезд в Вену, великолепный фейерверк
8 декабря с мифолого-аллегорическим спектаклем, охота в Пратере и на
Дунае, катанье 3 января, лотерея 5 января, знаменитый «конный балет»
24 января, в котором принимали участие сам император и до 1000 других
лиц (изобретатель и распорядитель этого балета получил за свой труд
20 000 флоринов единовременного награждения, 1000 флоринов годово-
го содержания и баронское достоинство), и наконец 22 февраля «die
Wirthschaft» (новый род маскарада) у вдовствующей императрицы. Опи-
сание конного балета занимает в Theatrum Europaeum целых 16 страниц
(т. 10). Оно превосходно характеризует придворную культуру того вре-
мени, и потому мы его приведем здесь вкратце. Для представления это-
го балета выстроено было громадное деревянное здание на плацу перед
императорским замком. Представление началось музыкой. При звуках
музыки появилось «судно Язона, внутри которого находились аргонавты».
На судне гребли тридцать тритонов. На задней части судна стояла Fama
(слава) «в образе крылатой женщины и держала в руках золотую трубу».
Она произнесла пролог к представлению, нечто вроде мифологической ал-
легории, изображавшей, что четыре стихии соперничают между собой,
которая из них лучше может производить жемчуг. В слове жемчуг заклю-
чалось указание на имя императорской невесты, которую звали Маргари-
той; но это еще самая сносная лесть из всех, какими было переполнено это
представление. (Маленький Леопольд воспевался как «величайший мо-
нарх мира», как «первый герой из героев» — тот самый Леопольд, кото-
рый незадолго перед этим спрашивал, как избавиться от неприятного об-
стоятельства, что при дожде ему попадают в рот дождевые капли, и кото-
рому один из собеседников счел себя обязанным и имел смелость дать тот
мудрый совет, что их величество должны закрывать свой рот, если не же-
лают, чтобы им попадали в рот дождевые капли). Четыре стихии были
представлены четырьмя отрядами всадников. Первый отряд составляли
рыцари воздуха, одетые в «бархат золотого цвета утренней зари». Во главе
этого отряда был герцог Лотарингский, который также был одет «в
великолепное золотоцветное платье, убранное драгоценными каменьями, об-
шитое золотом и украшенное у пояса на запоне разноцветными страусовы-
ми перьями; запон, развевающийся плащ, шапка с плюмажем были также
золотого цвета утренней зари». Второй отряд составляли рыцари огня,
одетые в красное с серебром. Во главе их был граф Монтекукули «в ярко-
блестящих латах, на которых драгоценные каменья, окруженные
пламенем, изображали феникса в огне». Рыцари воды составляли третий
отряд. Они были одеты в голубое с серебром. Предводительствовал ими
пфальцграф Зульцбахский, на котором одежда была богато изукрашена
438
разного рода эмблемами воды. Четвертый отряд составляли рыцари
земли. Одежда на них — зеленая с серебром. Во главе их был граф Дит-
рихштейн, который «имел на себе блестящий нагрудник, украшенный се-
ребряным шитьем и искусственными цветами, сделанными из драгоцен-
ных каменьев». За воздушным отрядом следовала колесница с воздухом,
который изображала богиня Юнона на «страшном» драконе, окруженная
тридцатью крылатыми львами и разными птицами. Над колесницей вы-
силась радуга, а на радуге сидел певец, воспевавший императрицу на ита-
льянском языке. Рыцари огня везли с собой колесницу, на которой сре-
ди громадного пламени лежала саламандра, извергавшая «прелестный»
фейерверк; а сзади следовала колесница с кузницей Вулкана, сопровож-
даемая тридцатью циклопами и роем амурчиков. За отрядом, изобра-
жавшим воду, следовал на подвижных подставках колоссальный кит,
извергавший из ноздрей водяные струи и у которого на спине сидел Не-
птун, окруженный водолеями и нереидами. За рыцарями земли «неза-
метно двигался великолепный сад, где среди фонтанов и кипарисовых
деревьев высился на мраморных столбах высокий трон, а на троне сидела
богиня земли Берецинтия, одетая в зеленый атлас, на котором были вы-
шиты жемчугом, золотом и серебром разные цветы и плоды». Богине при-
служивала толпа нимф, и рядом следовали двадцать четыре сатира с де-
ревьями в руках. После спора четырех стихий о правильности их притя-
заний или, как объясняет программа празднества, «после того, как стихии
закидали друг друга упреками, раздается неслыханный звук труб и литавр
и происходит вызов на бой. В судьи избираются мудрые аргонавты. Пред-
ставляемая сценой гора превращается в корабль; в нем сидят аргонавты с
императорской короной и с золотым руном, за обладание которыми сопер-
ники с таким неистовством вступают в состязание, что все, по-видимому,
готово рушиться. В самый разгар состязания небо светлеет, нисходит
маленькое облако и, к удивлению состязавшихся, постепенно все более и
более увеличивается. Вслед за тем облако распадается, показывается боль-
шой звездный шар, где вечность восседает на радуге и с высоты произно-
сит следующие слова: «Прекратите жаркий бой, остановите бег коней.
Борьба между стихиями разрушает величайшее благо; будьте отныне в
союзе и отступитесь от гнева, — так вечность повелевает вам с небес. Что
есть самого редкого у Нептуна во всем подводном царстве, что есть само-
го лучшего и драгоценнейшего в жемчугах, — все это высший совет небес
давно уже соединил в одной Маргарите и отдал ее в дар величайшему
монарху мира». Вслед за тем шар раскрывается, и взорам предстает
храм вечности. Гении пятнадцати отживших римских императоров ав-
стрийского дома, в великолепных одеяниях и на великолепных лошадях,
439
приближаются к этому храму. За ними следует колесница славы, имею-
щая вид серебряной раковины, в которой лежит большая драгоценная
жемчужина, эмблематически изображающая собой императрицу, а на этой
колеснице сидит гений царствующего шестнадцатого императора австрий-
ского дома. За этой колесницей следуют три другие колесницы с пленны-
ми индейцами, татарами и маврами. Потом шар исчезает, гении выстра-
иваются и начинается конный балет. Двадцать четыре трубы и две пары
воинских литавр играют первую арию, которую, так же как и последу-
ющие музыкальные произведения, при этом представлении исполненные,
сочинил и поставил римско-императорского величества Cammer-Misicus
Генрих Шмельцер» .
В конном балете принимали также участие вышеописанные отряды
всадников, представлявшие собой четыре стихии. Между отрядами ехало
по двенадцати драбантов. Рыцари этих отрядов имели сапоги из «сере-
бряной кожи», а у отряда, состоявшего из императорских гениев, сапоги
были из «золотой кожи». Чтоб решить спор, которой из стихий должно
принадлежать преимущество перед прочими, рыцари вступили между
собой в примерный бой на пистолетах и мечах, и при этом показывали
свое искусство наездника. Потом сцена изменялась еще несколько раз,
и наконец на сцене появилась торжественная колесница, на которой
ехали семь певцов в одеянии, «усеянном драгоценными каменьями», и
воспевали императрицу. Потом опять начался конный балет, и наконец
тридцать пушечных выстрелов возвестили конец празднества. В допол-
нение к этому описанию прибавим, что конный балет ознаменовался
значительным воровством и что вообще во время этих пиршеств пропало
серебра на 6000 талеров.
Приведенное нами описание свадебного пиршества представляет об-
разчик тех мифолого-аллегорических затей, балетных и оперных чудес,
которые вошли в моду при германских дворах в подражание двору Лю-
довика XIV. Но если обратимся назад к XVI столетию, то увидим, что в
то время рыцарские игры, турниры еще не кончили своего существования,
и найдем еще остатки средневекового миннезингерства. Еще и во второй
половине XVI столетия при дворах устраивались по случаю свадеб тур-
ниры конные и пешие, в которых принимали участие и сами государи,
так, например, в 1535 г. в Гейдельберге юный рейнграф Филипп-Франц,
и в 1555 г. в Бранденбурге герцог Генрих Мюнстербергский удостоились
«первой награды» из прекрасных рук. Но с этого времени вкус к серьез-
ным рыцарским состязаниям начинает все более и более ослабевать, чему
немало содействовал несчастный случай с французским королем Генри-
хом II, который в 1559 г. умер от раны копьем, полученной на турнире.
440
С другой стороны, исчезновению турниров в значительной степени так-
же содействовали обычаи мавро-испанского рыцарства, которые были
привезены в Германию из Испании габсбургскими принцами. Тяжелое
турнирное вооружение уступило место фантастическому маскарадному
одеянию; бой на копьях и мечах превратился в род сценических рыцар-
ских представлений, которые с их мотто и девизами, с их символикой
и аллегорией, с их подогретой романтикой Амадисов требовали искусст
венной механической подготовки и пышной сценической обстановки. Сущ-
ность подобных представлений или инвенций, как они назывались, долгое
время состояла в том, что определенное число благородных господ из-
бирало какое-нибудь изречение (на в первых подобных представлени-
ях в Вене в 1560 г. таким изречением была неблагодарность девиц) и вы-
зывало каждого, кто дерзнет оспаривать его истинность, вступать в бой
на определенное число ударов копьем и мечом. Делавшие такой вызов на-
зывались mantenadores (мантенадорами), а принимавшие его —
avantureros (авантюристы). Турецкие войны ввели некоторое разнообра-
зие в эти инвенции. Устраивались так называемые турецкие крепости, —
одни, в турецком одеянии, защищали их, а другие, в одеянии венгерских
гусар, штурмовали их, причем обыкновенно тратилось громадное коли-
чество пороху. Но для того времени и эти забавы не были уже достаточ-
но безопасны, хотя при этих забавах начали уже употреблять только не-
годные тупые мечи и копья. Таким образом прежний рыцарский бой все
более и более превращался в простое ездовое представление, и уже в по-
следнее двадцатилетие XVI столетия появились так называемые карусе-
ли, которые потом более столетия были в Германии в большой моде. Раз-
носторонне переплетаясь с другими рыцарскими забавами, эти карусели,
соответственно мавританскому их происхождению, имели характер роман
тических представлений. Особенно процветали подобные увеселения при
дворе гессенского ландграфа Морица. Этот ландграф был сам силен
в «инвенциях», и от его двора рассылались «печатные картели мантена-
доров к авантюристам от имени героев древности, околдованных прин-
цесс и мифологических лиц». Роман француза Гоноре д’Юрфе, «Астрея»,
имел громадный успех в высшем немецком обществе, под его влиянием
развился вкус к пастушеским представлениям, и при некоторых дво-
рах, как например при дворе ангальтском, появились увеселения,
представлявшие довольно странную смесь аркадской пасторали с древ-
негерманским героизмом.
В средние века имперские сеймы, как мы видели выше, отличались
самым блестящим великолепием, какое только было возможно для того
времени. Так продолжалось долго. Въезд Карла V в Аугсбург по случаю
441
II. Грот-Йоханн. «Танец с факелами»
(свадьба герцога Вильгельма фон Юлиха
с Якобеей фон Баден, 1585 г.)
442__________________________________________________________________
знаменитого Аугсбургского сейма (15 июня 1530 г.) представляет едва ли
не самый блестящий образчик этого великолепия. Шествие открывали два
фенлейна ландскнехтов, по семи в ряд, а во главе шел их оберст
Макс фон Эберштейн. За ними шли, по три в ряд, придворные и слуги
императора, курфюрста Саксонского, курфюрста Бранденбургского, и
курфюрстов Майнцского, Трирского и Кельнского. Далее следовала кон-
ная свита баварских герцогов Вильгельма и Людовика, состоявшая
из 500 всадников в светлых латах, высоких плюмажах и вооруженных
копьями; потом следовала в 14 рядов конная свита герцога Генриха Бра-
уншвейгского, потом в 26 рядов всадники ландграфа гессенского, а за
ними в 7 рядов померанцы. За померанцами следовала конная свита ма-
гистра немецкого ордена Вальтера фон Кронберга, а далее большая толпа
графов, дворян, императорских и королевских советников, немцев, ис-
панцев. Собственно императорскому поезду предшествовала свита импе-
раторского гросс-гофмейстера, состоявшая из 20 богато одетых пажей на
испанских лошадях; за этой свитой следовали рейтеры и пажи короля
венгерского, одетые в красное, далее следовала императорская конюшня,
состоявшая из лошадей польских, турецких и генуэзских, на которых
ехали пажи в желтых бархатных кафтанах; потом шли 200 лошадей и
придворные римского короля в бархате и золоте. Далее следовали по-
сланники могущественных государей, многие принцы, начальники им-
ператорских полков, одетые все в черный бархат, а также богемские
знатные дворяне в больших золотых цепях и на великолепных
лошадях; потом императорские и королевские трубачи, литаврщики и
герольды, которым предшествовали высокий священник, весь в черном,
с большим крестом в руке, а также слуги и конюхи папского легата с
булавами; потом духовные и светские государи, потом курфюрсты.
Курфюрст Саксонский, как имперский маршал, нес имперский меч; по
правую руку от него шел курфюрст Бранденбургский, а сзади него кур-
фюрсты Майнцский и Кельнский. Наконец показался сам император.
Он ехал один на белом польском коне в золотом уборе; на нем был
золотой испанский военный кафтан, на голове маленькая шелковая
испанская шапочка. Аугсбургские ратсгеры несли над императором крас-
ный камчатный балдахин с имперским орлом. По бокам и сзади импе-
ратора шло триста драбантов в желтом, коричневом и пепельно-сером
одеянии. За императором следовал в золотом одеянии римский король
Фердинанд, имея по правую руку папского легата Кампеджио, а сзади
сто драбантов в красном одеянии. Потом следовали архиепископы
Зальцбургский и Тридентский, и большое число разных других высоких
прелатов с их служителями, которые шли в 99 рядов. В числе этих
служителей были страдиоты и турки. Восемнадцать сотен городских
443
фускнехтов и две тысячи вооруженных граждан, предшествуемые двенадца-
тью полушлангами, замыкали шествие. На всех башнях звонили в колоко-
ла; с городских стен стреляли из орудий. Очевидец, описавший это торже-
ственное прибытие императора на Аугсбургский сейм, прибавляет: «Импера-
тор и король, а также курфюрсты и государи, духовные и светские, и их
свита были одеты в такие великолепные одеяния, золотые, серебряные, бар-
хатные, шелковые, убранные жемчугом, плюмажами и разными драгоценно-
стями, что описать их великолепие невозможно». Пышность, окружавшая го-
сударей при жизни, сопровождала их и в могилу. Погребение их соверша-
лось с величайшим блеском. К числу самых пышных похорон XVI столетия
принадлежат похороны императора Максимилиана II, происходившие в
Праге 20 марта 1576 г. Похороны курфюрста Саксонского Иоанна Георга I
в 1656 г. свидетельствуют, что при протестантских дворах еще многое сохра-
нялось от пышных католических обрядов. Погребению обыкновенно предше-
ствовала выставление тела на великолепном так называемом castrum doloris.
Похороны первой королевы прусской (1705) стоили не менее 200 000 талеров.
Придворные туалеты, как мужские, так и женские, уже в XVI столе-
тии поглощали очень большие суммы. В Аугсбурге, Нюрнберге и Лейпциге
устраивались особые торговые дома именно с той целью, чтоб снабжать
дворы туалетными принадлежностями. Дошедшие до нас письма между
этими торговыми домами и различными немецкими царственными особами
свидетельствуют, что кавалеры не менее дам любили рядиться и заботились
о нарядах. Золотой и серебряный бархат и атлас (такой бархат стоил от
5 до 18 гульденов локоть), серые и белые или серые и черные с отливом
шелковые материи, камка, тафта всех цветов были наиболее любимы.
Драгоценные соболиные или горностаевые меха составляли неизбежную
принадлежность официального наряда. В торжественных случаях и
кавалеры и дамы наряжались в золотые, украшенные разноцветными дра-
гоценными каменьями головные обручи, ожерелья, медальоны, цепи, кре-
сты, запястья и кольца. Ящичек с драгоценностями считался необходимой
принадлежностью приданого царственных невест. Невеста бранденбург-
ского курфюрста Иоанна-Сигизмунда (1594 г.) имела в числе приданого
ящичек с драгоценностями, которые стоили 14 000 марок — сумма весьма
значительная для того времени.
С того времени как испанская одежда взяла верх над нацио-
нальной германской, моды и мужские и женские стали меняться
довольно быстро. Особенно в XVII столетии дамы как будто
совершенно утратили всякий такт и вкус в нарядах. То ходили они
с грудью, открытой до сосков, то закрывали ее по самое горло пан-
циреобразной шнуровкой, которая сдавливала грудь, и при этом но-
сили рукава, похожие на волынки.
444
О сумасбродных головных дамских уборах мы будем говорить в тре-
тьей книге. В то время, о котором идет речь, молодые продолжали еще
носить длинные локоны и завивать волосы на лбу, а дамы более зрелых
лет носили степенные чепцы.
При императоре Фердинанде II появилась одна из самых отвратитель-
нейших женских мод: дамы начали носить мужские воротники, большие,
толстые и упругие, так что голова лежала на воротнике как на тарелке
и совершенно лишалась способности поворачиваться. Роскошные сред-
невековые усы и бороды сменились в XVII столетии усами и бородой
a la Henri IV; а потом, когда вошли в моду сумасбродные французские
парики, стали носить только одну узкую полоску волос на верхней губе,
и в то же время заменили прежние широкие воротники a la Stuart кру-
жевными галстуками a la Vandyk. В половине XVI столетия появилась
самая безрассуднейшая мода, какая когда-либо существовала: мода но-
сить шаровары ширины невероятной, доходившей, особенно у ландскнех-
тов, до невероятных размеров. Читатель согласится, что употребленное
нами слово «баснословный» не заключает в себе в этом случае пи малей-
шего преувеличения, когда узнает, что на эти шаровары шло материи до
60, 80 и даже до 130 локтей (Ellen). Духовенство того времени произно-
сило бесчисленные проповеди против такой безрассудной и безвкусной
расточительности, а бранденбургский придворный проповедник Муску-
лус написал даже по этому случаю сочинение под заглавием «Увещева-
ние и предостережение от срамных, целомудрие и честь оскорбляющих
сатанинских штанов (Vermahnung und Warnung vom zuluderten, zucht =
und ehrverwegenen pludrichten Hosenteufel)». Вместе с париками вошли в
моду в высшем немецком кругу и прочие принадлежности французского
придворного туалета. Испанская фуфайка уступила место французскому
камзолу, а испанский плащ — французскому кафтану, изукрашенному
галунами и шитьем. Соответственно с этим изменились и другие части
туалета: стали носить короткие штаны, шелковые чулки до колен и баш-
маки с большими красными каблуками и громадными бантами из лент.
Обоюдоострый рыцарский меч с эфесом в форме креста давно уже пре-
вратился в длинную шпагу7, которая, в свою очередь, в начале XVIII сто-
летия сменилась коротенькой модной шпагой.
Мы далеки от преувеличенного восхваления нравов наших предков и
не раз уже имели случай указывать, каковы были в Германии в доброе
старое время отношения между двумя полами; но не можем не признать,
что утонченный разврат появился впервые в Германии вследствие подра-
жания французским придворным нравам времен Франциска I, Генриха IV,
Людовика XIV и Людовика XV. Мать французского регента, герцо-
445
Л. Хертерих.
«Филиппина Вельзер»
гиня Орлеанская Шарлотта-Елизавета,
бывшая пфальц-баварская принцесса,
представила нам в своих письмах ужа-
сающую картину французской при-
дворной жизни ее времени. Француз-
ский двор и французская аристокра-
тия, у которых не только естественные
плотские страсти не знали никаких
узд, но даже содомство во всех возмож-
ных формах возведено было в бонтонст-
во, — этот двор и эта аристократия,
вследствие союза с Францией герман-
ских протестантов, стали образцом для
некоторых государей и для немецких
аристократов. Неудивительно, что вме-
сте со страстью к расточительности, с
презрением народных прав, с бурбон-
ским деспотизмом перешел в Германию
и бурбонский разврат.
В начале XVI столетия немецкие
государи по крайней мере старались
еще прикрывать свое распутство внешней благопристойностью, старались
казаться нравственными, так, например, ландграф гессенский Филипп I
прибег с этой целью к бигамии двоеженству и, оправдываясь требовани-
ями своего горячего темперамента, старался прикрыть свое распутство
рабским одобрением Лютера и Меланхтона.
В те времена среди немецкой знати встречались еще многие прекрас
ные примеры романтической любви; таковы были например отношения
пфальцграфа Фридриха к принцессе Элеоноре, сестре Карла V. Даже и
позднее, в эпоху нравственной распущенности, мы встречаем благородные
явления в этом роде. Так, например, герцог Баварский Вильгельм и эрц-
герцог Тирольский Фердинанд женились на простых мещанках, пер-
вый — на Марье Петенбек, а второй — на Филиппине Вельзер : они не
хотели унизить своих возлюбленных до положения наложниц и сделали
их своими законными супругами.
Не так поступал бранденбургский курфюрст Иоахим II. Он жил с
«прелестной литейщицей Анной Сидов и другими наложницами совершен-
но открыто, с беззастенчивостью поистине французской. Чтобы добывать
средства для легкомысленной своей расточительности, он держал при
дворе еврея Липпольда в качестве финансиста (Finanzer); а по его
446
примеру подобные финансисты, т.е. правильнее сказать, ростовщики, вы
могатели, разбойники, завелись при многих дворах и встречаются даже
еще и в XVIII столетии. Впрочем, этих финансистов постигала иногда
весьма плачевная участь. Так в Вюртемберге еврей Зюсс Оппенгеймер по
гиб в 1738 г. на той же виселице, на которой ранее его погибли герцог-
ские алхимики.
Крайней распущенностью отличался в конце XVI столетия двор юлих
клевский. Жена слабоумного юлих-клевского герцога Иоанна-Вильгельма
III, Яковея Баденская, вследствие происков своей не менее распутной
невестки Сивиллы, поплатилась жизнью за свое мессалиновское распут-
ство. Курфюрст Саксонский Христиан II вследствие сластолюбия и пьян-
ства стал совершенным калекой и в 1611 г. умер от пьянства; будучи в
гостях у императора Рудольфа II
Г. Франц. «Еврей Зюсс»
в Праге (1610 г.), он при проща-
нии благодарил императора сле-
дующими словами: «Ваше Импе-
раторское Величество так хорошо
меня угощали, что я все время ни
одного часу не был трезв».
Пьянство и гнуснейший раз-
врат были в то время самыми
обыкновенными явлениями как в
высшем обществе, так и в кругу
высочайших особ. Попытка проти-
водействовать этому злу посредст-
вом учреждения обществ умерен-
ности, как например попытка,
сделанная в 1524 г. в Гейдельбер-
ге несколькими немецкими высо-
чайшими особами, оставались бес-
плодны. Кассельский двор не
уступал другим в разврате. Кас-
сельская ландграфиня Юлиана
(1615 г.) жила в связи с одним-
красивым гоф-юнкером. Этот
гоф-юнкер, узнав, что гофмаршал
Гертингсгаузен проведал о его
связи с ландграфиней и донес
ландграфу, застрелил гофмарша-
ла на улице среди белого дня,
447
был при этом схвачен и предан жестокой казни. По случаю этого собы-
тия оказалось, что жена убитого гофмаршала была беременна от любов-
ника, который поспешил отравиться, видя такую трагическую развязку
придворной случайности. Ужасен был исход любовной связи графа Фи-
липпа Кенигсмаркского с курпринцессой Софией Доротеей Ганновер-
[ ской: счастливый любовник был умерщвлен или, выражаясь дипломати-
чески, исчез по повелению оскорбленного супруга (1694). Сестра этого не-
! счастного графа, прелестная Аврора Кенигсмаркская, была любовницей
• Августа II Саксонского и родила от него знаменитого маршала Саксон-
1 ского. Она принадлежала к числу знаменитейших наложниц того времени
и через одного из своих побочных детей сделалась прародительницей ве-
ликой французской писательницы Авроры Дюдеван (Жорж Санд). От
нее осталась рукопись, написанная ею вскоре по убиении ее брата (Кра-
мер напечатал ее в «Denkwiirdigkeiten der Grafin М. A. Konigsmark» 1, 66,
но только с частыми пропусками). Надо прочесть эту рукопись, чтоб
составить себе понятие, с какой откровенностью знатнейшие и обра-
зованнейшие дамы того времени излагали на бумаге самые явные
непристойности.
В высшей степени грязную картину раскрывает перед нами история
Лигницкого герцогского дома во второй половине XVI столетия. Мы
встречаем здесь царствующего герцога, который доводил бесстыдство до
такой степени, что не стыдился в присутствии пажей пользоваться правом
мужа и который, наконец, как неисправимый пьяница и мот, был заса
жен в башню своим сыном, что, впрочем, не помешало сыну подражать
образу жизни своего родителя.
Следующий герцог, Генрих XI, был в полном смысле нищенствую-
щий, ездил по Германии, ища всюду, где бы добыть хотя самую ничтож-
ную сумму денег, и несмотря на то, что был лютеранин, не гнушался про-
сить взаймы у аббатов богатых прелатур. Сопровождавший герцога в его
странствованиях честный Ганс фон Швейнихен оставил нам весьма курь-
езное описание; забавно читать, как ему приходилось в одно время и блю-
сти достоинство своего герцога, и просить для него денег, так, например,
описывая пребывание герцога в Кейзерсгеймском монастыре, он говорит:
«Я должен был просить у аббата денег взаймы, но от него нельзя было
ничего получить, так как он в ответ только извинялся, что ничего дать не
может. Однако я добился наконец, что он дал взаймы для его герцогской
милости 50 крон, и их герцогская милость изволили остаться этим доволь-
ны». Впрочем, много еще ступеней надо было пройти вниз, чтобы дойти
до той подлости, до того унижения, до какого дошел герцог Мекленбург-
ский Карл Леопольд: в Магдебурге в 1711 г. царь Петр I (герцог был
448 ________________________________________________________
женат на его племяннице) публично, на виду герцогского двора и своей
свиты и в присутствии самого герцога, наставил ему рога, и тот не дерз-
нул даже произнести ни единого слова против этой русской милости.
Даже в образованнейшем высшем обществе, как, например, в обще
стве королевы прусской Шарлоты, бывшей другом великого Лейбница,
разврат был в моде, как это свидетельствует сам Лейбниц. Что такое был
«хороший тон» тогдашнего прусского двора, можно судить по той харак-
терной черте, что на так называемых Wirthschaften (беседах) дамам го-
ворились версифицированные непристойности, какие в настоящее время
нетерпимы ни в каком обществе.
Дворы жили в свое удовольствие, ни о чем не заботясь. На придвор-
ных евреев возлагалась обязанность придумывать разные ухищрения,
чтобы добывать средства для придворной расточительности. На содер-
жание двора и семьи первого прусского короля требовалось ежегодно
820 000 талеров, т.е. только на 10 000 талеров менее, чем на содержание
всего гражданского управления королевства. Жалованье придворных
чинов по тогдашней цене денег было громадное. Император Леопольд
I платил своему обер-гофмейстеру ежегодно 6000 флоринов и кроме того
12 000 флоринов столовых денег, своему обер-камергеру — 12 000, обер-
гофмаршалу — 3000, обер-шталмейстеру — 2000, обер-кухмистеру —
1000 гульденов.
В начале XVI столетия лучшие германские государи заботились об
образовании своих сыновей и дочерей и для сообщения им необходимых
первоначальных познаний приставляли к ним способных гофмейстеров,
которые должны были соединять в себе ученость со светскостью. По
достижении юношеского возраста сыновья высшей аристократии по-
ступали в местные высшие школы, где, соответственно духу того
времени, занимались преимущественно изучением богословских наук.
В Виттенберге, в аудиториях Лютера и Меланхтона, были в числе слу-
шателей многие принцы. Некоторые государи, по окончании школьно-
го учения, посылали сыновей для дальнейшего образования к импера-
торскому двору, а другие — к французскому. Юные немецкие принцы
встречаются при французском дворе уже в 1518 году. Вскоре потом
стремление в Париж охватило все высшее немецкое юношество. Париж
«обламывал» немецких медведей, но эти медведи освобождаясь от не-
мецкой грубости, вместе с тем утрачивали там и стыд и честь.
Знатные немецкие туристы того времени посещали также Италию и
Испанию, и наиболее восприимчивые из них приносили на родину не
только чужеземные нравы или безнравственность и пороки, но также и
знание чужеземных языков и литературы. Приносимые таким образом се-
449
мена иноземного образования находили себе, особенно между женщи-
нами, достаточный уход, чтоб вырасти и расцвести в теплицах аристо-
кратической культуры. Хотя заимствование чужеземного добра обык
новенно сопровождается и заимствованием чужеземного зла, но тем не
менее нельзя не признать, что расположение тогдашнего высшего не-
мецкого общества к иноземному образованию было не только понятно,
но даже извинительно, так как Германия в то время еще не имела ни-
какого собственного национального образования. То, чУо могло бы лечь
в основу национального образования, а именно драгоценные сокрови-
ща старинной германской поэзии, было забыто и заглушено теологи-
ческим педантизмом; германская драма находилась в то время еще
только в периоде самых первых начинаний; гениальные же люди того
времени, Ганс Сакс и Фишарт, писали и пели слишком простонарод-
но, а последний даже слишком грубо, чтобы иметь влияние на аристо-
кратическое общество. Во всем остальном умственная жизнь Германии
ничего не представляла в то время, кроме теологического мусора. По-
нятно, что от этого смрадного мусора натуры тонкие и нежные отвора-
чивались с отвращением и обращались или к классической литерату-
ре, так что в XVI и XVII столетиях в Германии встречались даже дамы,
сведущие в латинском и греческом языках, или же к произведениям
романских народов, которые удовлетворяли их вкусу, облекая поэти-
ческий материал новых времен в изящно полированные формы.
Не будем говорить о французской литературе, процветание которой
начинается собственно с половины XVII столетия; но Италия имела уже
Данте, Боккаччо, Петрарку, Пульчи, Бойярда, Ариоста, а в Испании был
Боскан, Гарцилазо, Монтемайор, пастушеский романтизм которого послу-
жил образцом для упомянутого нами выше француза д’Юрфе; далее
Мендоза, изобретатель романов, в которых героями являются негодяи, и
наконец Сервантес; между тем как в Германии несчастный рифмоплет,
саальский банщик, жалкое рифмоплетство которого и дало происхожде-
ние слову Saalbaderei, осмеливался провозглашать себя вторым Гомером,
так как, говорил он, «Германия имеет Лютера, но еще не имеет Гомера»
. После этого делается понятным, каким образом высшее общество, чув-
ствуя потребность в образовании, могло даже проникнуться презрением
к родному языку. Еще в тридцатых годах XVI столетия французский ко-
роль Франциск I должен был для переговоров с немецкими протестантами
избирать лиц, умеющих говорить и писать по-немецки, так как в то время
немецкая дипломатия употребляла или латинский или только немецкий
язык; но благодаря влиянию кальвинизма, французским пенсионам
и привлекательности Парижа, это скоро изменилось. Прежде других офран-
450____________________________________________________________
цузились дворы Пфальцский, Гессенский и Нассау-оранский. Курфюрст
Пфальцский Фридрих III уже вел свою корреспонденцию на французском
языке, и вскоре придворные французские нравы совершенно вытеснили
из Гейдельбергского замка все германское, за исключением только пьян-
ства. В 1613 году, когда курпринц Фридрих прибыл в Гейдельберг со сво-
ей невестой, легкомысленной Елизаветой Стюарт, даже и детей обучали
уже изъясняться по французски. При дворе ландграфа Гессенского Мо-
рица также все было поставлено на французскую ногу. Впрочем, надо
заметить, что в семье этого ландграфа мы действительно находим ис-
креннее, живое стремление к образованности, а сам ландграф был для
своего времени всесторонне образованный человек. Он знал латинский
и многие новые языки, был сведущ в музыке, математике, физике и имел
развитый вкус к изящному. Обе его дочери, Елизавета и Агнесса, уже
в детстве обладали вполне французским языком; первая из них писала
впоследствии мадригалы на итальянском языке. Чтоб ввести в круг дво-
рянства модный придворный тон и вкус, Мориц основал в Марбурге
Collegium Mauritianum (1599) и перенес ее впоследствии в Кассель, где
она стала высшим образовательным учреждением для дворянства всей
Германии. В этой коллегии, кроме четырех факультетских наук, препо-
давались древние и новые языки, музыка и дворянские искусства. При
Ангальтском дворе чужеземные моды нашли себе доступ только после
смерти Иоахима Эрнста (умер в 1586 году), который до конца жизни ос-
тавался истым немецко-лютеранским династом, любил охоту, рыцарские
забавы, пьянство, песни и за обеденным столом сам запевал духовные
песни. При сыновьях Эрнста вскоре появились и французский тон, и
итальянский вкус, но, как увидим далее, это не помешало расцвести при
Ангальтском дворе патриотическому пальмовому древу Плодотворно-
го общества.
Иное зрелище представляет нам Саксонский двор при Христиа-
не II, о котором мы уже упоминали выше; здесь царствовал какой-то
дикий пьяный разгул, совершенно изгнавший все высокое и благород-
ное; здесь все время проводилось в нескончаемых попойках, монотон-
ность которых прерывалась только площадными шутками со слугами
и придворными шутами. Также и при наследнике Христиана Дрезден-
ский двор отличался еще средневековыми придворными нравами и на-
чал офранцуживаться только при внуке Христиана Иоанне-Георге I.
Бранденбургский двор окончательно офранцузился только уже при
первом прусском короле.
Как Париж задавал тон протестантским дворам, так Рим и Мадрид
задавали тон дворам католическим. При императорском дворе вместе с
451
испанским романизмом появились и испанские фанатизм и этикет, кото-
рые тем не менее могли способствовать развитию умственной жизни, так,
что к ним присоединился еще третий элемент — иезуитизм. Потом Трид-
цатилетняя война и бедственный Вестфальский мир окончательно поста-
вили Германию в зависимость от чужеземцев как в политическом, так и
в умственном отношении. Немецкая аристократия дошла до того, что от-
реклась даже от родного своего языка, находя его площадным и гру-
бым, — от того самого языка, о котором одушевленный патриотически-
ми чувствами Логау еще в то время говорил: «Правда, немецкий язык
сопит, храпит, шумит, гремит, трещит, но он способен также играть,
шутить, любезничать, ласкать, смеяться». Между тем как французский
язык становился в Германии придворным языком, в то же время вхо-
дило в моду полнейшее языкосмешение, и прекрасный немецкий язык
подвергся неслыханному искажению; и ученые, и приказчики, и пропо-
ведники, и купцы, и солдаты — все считали, что делают нечто весьма хо-
рошее, вплетая в родную свою речь разные чужеземные слова, собранные
чуть ли не со всех языков мира. «О вы, более чем неразумные потомки! —
восклицает Мошерош (1650 г.) в справедливом гневе на своих соотече-
ственников. — Посмотрите! Меняет ли какое неразумное животное в уго-
ду другому свой язык и голос? Слыхали ли вы когда-нибудь, чтоб кош-
ка в угоду собаке залаяла, а собака в угоду кошке замяукала? Твердый
немецкий дух и легкомысленная иноземщина то же, что кошка и собака.
Вы не разумнее животных и хорошо сделаете, если будете следовать их
примеру. Слыхали ли вы когда-нибудь, чтоб птица мычала, а корова
свистала? Благородный, природный свой язык вы не хотите даже со-
хранять в вашем отечестве стыдно вам!».
Итак, в Германии нашлись и оппоненты иноземным влияниям, иска-
жавшим и национальную жизнь, и национальный язык, и мы от чистого
сердца спешим признать, что на этот раз во главе патриотической оппо-
зиции стоял немецкий государь. Это был Людовик Ангальт-Кетенский,
человек высокообразованный, много изучавший, много путешествовав-
ший, близко знакомый с иностранной литературой, чуждый и грубых удо-
вольствий своих собратьев, и бессмысленного их подражания иноземно-
му, притом человек деятельный и не без литературного таланта. Знаком-
ство с итальянскими академиями возбудило в нем желание попытаться
завести нечто подобное и в Германии, и он остановился на мысли, благо-
даря в особенности внушениям тюрингского дворянина Каспара фон Тейт-
лебена, основать в Германии «такое общество, которое бы старалось го-
ворить и писать на чистом немецком языке и трудилось бы на пользу
отечественного языка». Так возникло первое немецкое общество любителей
452
Г, Франц. «Орденский знак
«Плодотворного общества»
отечественного языка. Формальным об-
разом оно было основано в 1617 году и
называлось «Fruchtbringende Gesells-
chaft» (Плодотворное общество). Соот-
ветственно понятиям того времени, по
устройству своему оно имело форму ор-
денского учреждения; эмблемой его
было пальмовое дерево, девизом -
«Alles zu Nutzen» (все в пользу). Оно
разрослось в короткое время. В него
вступали и принц, и воины, и государ-
ственные люди, и ученые, и поэты. В
числе его членов были такие люди, как
Опиц и Дитрих фон Вердер. Хотя его
литературные произведения и не возвы-
шались над уровнем времени, но, тем не
менее, нельзя не признать, что оно принесло немало пользы отечествен
ному языку и заслуживает тем большую признательность, что должно
было бороться с сильными противниками своих патриотических стремле-
ний. Главными противниками его были дамы высшего общества, которые
в то время восторгались до безумия пастушеской поэзией автора «Асгреи»,
совершенно чуждались всего немецкого и восставали против всего, что
имело национальный характер. Нельзя, конечно, отвергать, что
«Плодотворное общество» само иногда давало повод к насмешкам, и мы
даже теперь не можем читать без смеха, какие странные прозвания носили
рыцари пальмового ордена, как, например, Сочный, Мягкий, Простодуш-
ный, Ветряный, Щекотливый, Благовонный, Кисловатый, Выжатый, При-
вязчивый, Питательный (Futtemde), Мучнистый и проч.
Подобные прозвания давались не в шутку, а совершенно серьезно и
составляли почести. Много было лишнего и пустого в этом ордене, но это
не помешало ему пережить все бури Тридцатилетней войны и нельзя от-
вергать, что, по крайней мере, до некоторой степени он возбуждал и под-
держивал в высших классах общества внимание к отечественному языку
и образованию. В том же духе действовали и другие общества, устроен-
ные по его образцу: «Орден пегницких пастухов», основанный в Нюрн-
берге в 1642 году Гарсдорфером и Клайем, «Немецкое товарищество», ос-
нованное в Гамбурге в 1643 году Филиппом фон Цезеном, и «Эльбский
лебединый орден», основанный в 1656 году Иоанном Ристом.
Но, к несчастно, на помощь этим усилиям не явился истинно творче-
ский гений, способный выразить робкие, отрывочные проблески народно-
453
го духа в таких произведениях, которые бы своим содержанием и красо-
той увлекли всех. Еще целое столетие должно было пройти, прежде чем
явился в Германии истинно оригинальный поэт. Даже долгое время и в
XVIII столетии Германия не имела иной литературы, кроме Подражательной,
и притом эта подражательная литература отличалась прежней посредст-
венностью. Поэтому неудивительно, что высшее общество предпочитало
иноземные оригиналы посредственным местным подражаниям. Все, что
делалось немецкими дворами для умственной жизни Германии в конце
XVII и в начале XVIII столетий, все носило на себе исключительно фран-
цузский характер, как, например, берлинская академия наук, основанная
в 1700 году стараниями королевы прусской Шарлоты при содействии
Лейбница. «Теперь, — говорится в одной брошюре (Der deutsch-franzosische
Modegeist), появившейся в 1689 году, — теперь все должно быть француз-
ское: французский язык, французская одежда, французские кушанья,
французская посуда, французские танцы, французская музыка и фран-
цузская болезнь. Гордый, лживый, развратный французский дух совер-
шенно усыпил нас своими льстивыми речами. Большая часть немецких
дворов живет на французский манер, и кто хочет быть принят при этих
дворах, тот должен выучиться по-французски и побывать в Париже, ко-
торый можно назвать университетом всякого легкомыслия».
454
Глава
VI
НАУКА И ОБРАЗОВАНИЕ
Теология. — Ортодоксия, мистицизм и сектантство. — Бем. — Лейбниц. —
Томазий. — Спенер-Франкский пиетизм. — Правоведение. — Пуфендорф. —
«Каролина». — Гражданское право. — История: латинские истории
и немецкие хроники. — Естествознание. — Алхимия. — Математика
и астрономия. — Коперник. — Кеплер. — Университеты. — Содержание
профессоров. — Ученые шарлатаны. — Учебный метод. — Внешний вид
студентов. — Контрасты студенческой жизни. — Пеннализм. —
Землячество. — Студенческое варварство.
В одной из предыдущих глав мы го-
ворили уже об общем характере германской науки в эпоху Реформации,
о высоких гуманистических стремлениях, ознаменовавших рубеж средних
веков, и о том, как эти стремления в короткое время заглохли в теологи-
ческой ортодоксии. Теперь мы бросим беглый взгляд на развитие различ-
ных наук до XVIII столетия и отметим главнейшие фазы этого развития.
Мы будем говорить коротко, чтоб нам осталось больше места для изоб-
ражения немецкой учености в социальных ее проявлениях, так как по
самому характеру нашего труда социальная сторона должна стоять на
первом плане.
В этом кратком обзоре первое место принадлежит, по всей справед-
ливости, теологии. Подобно тому как в средние века католическо-роман-
тическая схоластика господствовала над наукой и жизнью, так в период
времени с XVI до XVIII столетия протестантско-теологическая ученость
задавала главный тон умственной жизни германского народа. Нам могут
заметить, что католицизм, воспрянувший в иезуитизме с новыми силами,
также играл в то время довольно видную роль в Германии, и мы этого
вовсе не думали отрицать. Но каждый, судящий беспристрастно, согла-
сится с нами, что иезуитизм по самому существу своему и по всем своим
проявлениям был и есть явление исключительно романское, что поэтому
в Германии он был всегда как нечто чуждое ей, пришлое и что, несмот-
ря на все внешнее могущество, которого он достигал посредством союза
со светскими властями, никогда не имел он ни в науке, ни в литературе,
ни в искусстве значительного, устойчивого влияния на проявления наци
ональной умственной жизни Германии. И это до такой степени справедли-
455
во, что как скоро иезуит желал сделать-
ся участником в национальной
германской умственной жизни, он от-
рекался от своего иезуитизма. Приме-
ром этому может служить Фридрих
Шпе (Spee), автор превосходных пе-
сен и неустрашимый противник про-
цессов по колдовству, а также Яков
Бальде (Balde), который был настоль-
ко патриот, что среди ужасов Тридца-
тилетней войны, которая возникла
главным образом вследствие козней
иезуитского ордена, изливал в потря-
сающих одах свое сожаление о раз-
дроблении и разорении Германии.
Читатель, конечно, не был бы нам
благодарен, если бы мы здесь распро-
странились о теологических распрях,
которые со времен Реформации длят-
ся даже еще и в наше время. В треть-
ей книге, когда будет идти речь о ве-
ликом научном движении XVIII и XIX столетий, мы коснемся несколько
ближе этого неиссякаемого предмета, а теперь укажем только вкратце
главные явления, которыми ознаменовались эти распри до XVIII столе-
тия. Относительно основания и полемической защиты лютеранского уче-
ния ближе всех стоял к Лютеру друг его Филипп Меланхтон (1497 —
1560). Это был ум светлый и высокообразованный, которому протестан-
тизм бесконечно много обязан, и вместе с тем это был кроткий ученый,
способный, однако, при случае приходить даже в furor theologicus, как
об этом достаточно свидетельствуют его вопли против восставших крес-
тьян и его одобрение инквизиторского убийства, которое совершил гнус-
ный Кальвин над несчастным Серветом (1553). Продолжателями догма-
тических и апологетических трудов Меланхтона в строго лютеранском
духе или, по крайней мере, только незначительно модифицированном
были Давид Хитреус (1530 — 1600), Иоанн Гергард (1582—1637), Георг
Каликстус, Леонгард Гуттер (1563—1616) и другие. Деятелями более
широкого реформаторского направления, во главе которого стоял ТТвин-
гли, были Иоанн Эколампадиус (1488—1531), Мартын Буцер (1491 —
1551), Вольфганг Капито (1478—1541), Генрих Буллингер (1504 —1575)
и др. Труды католиков на догматическом поле были в Германии незначи-
456
Лейбниц.
Старинная гравюра на меди
тельны; произведения Иоанна Эка
(1486—1545) и других далеко не мо-
гут сравняться с даровитыми и крас-
норечивыми произведениями, посред
ством которых в XVII столетии Бос-
сюэ восстановил во Франции значение
католицизма. Немецкая протестантская
полемика (Герман Бузенбаум, 1600 —
1663) против иезуитской нравственной
теологии также далеко не может срав-
ниться с той полемикой, какую вел про-
тив иезуитов в своих бессмертных
«Lettres provinciates» великий соотечест
венник и современник Боссюэ Паскаль.
В Германии наиболее деятельные члены
иезуитского общества подвизались про-
тив Лютера преимущественно в области
практической теологии, как, например,
гомилетико-катехизический писатель
Петр Канизий (1521 — 1598), которому
собратья его иезуиты дали прозвание «молот еретиков». Первым церков-
ным историком в Германии был Готфрид Арнольд (1665 — 1714), который
своим произведением «Unpartheyische Kirchen und Ketzerhistorie» («Бес-
пристрастная история церкви и ереси») произвел немало соблазна в среде
строго православных.
Нетерпимая, закостенелая протестантская ортодоксия в короткое вре-
мя дошла до мистицизма и сектантства. Понятно, что в такое время, о ко
тором превосходный эпиграмматик Логау мог с полной основательностью
сказать: «Три веры налицо: лютеранская, папская и кальвинистская, но
где же христианство?» — понятно, что в такое время пылкие умы и серд-
ца, которых не могли удовлетворить сухие догмы лютеранства, стреми-
лись утолить свою жажду у того источника, к которому уже был проло
жен путь еще средневековой немецкой мистикой. Теософский напиток
вскружил головы многих и породил удивительных фантастов. Мистиче-
ское направление выразилось в сочинениях Каспара Швенкфелъда
(1490— 1561), Валентина Вейгеля (1533 — 88) и других, и наконец дошло
до последней крайности в сочинениях Кульмана, который был сожжен в
России в 1689 г.17 Впрочем, философское немецкое мышление имело в то
время замечательного представителя в лице герлицкого башмашника-те-
ософа Якова Беме (1575 —1624), который первый осмелился приступить
457
к спекулятивным проблемам, не останавливаясь перед чрезвычайными
затруднениями, какие представляло совершенное отсутствие философ-
ского языка. В его сочинениях с удивительной силой выразилось чувство еди-
нения с мировой душой, в них слышится пантеистическое дыхание, согре-
вающее и укрепляющее. Но он стоял совершенно одиноко; притом его
произведения страдают отсутствием философского метода, поэтому он не
мог иметь влияния на научный мир. Готфрид Вильгельм Лейбниц
(1646—1716) первый придал философским исследованиям определенный
образ (идеалистическо-монистическое миросозерцание) и твердо установ-
ленную форму. Его появление возвещало, что новейшая философия, имев-
шая уже бессмертных предвозвестников в лице итальянцев Бруно и Кам-
панеллы, англичанина Бэкона, француза Декарта и голландца Спинозы,
изберет на будущее время Германию своим отечеством. Многосторонняя
деятельность этого человека имела вообще во всех сферах весьма сильное
влияние. И в философии, и в истории, и в математике, и в физике, и в
юриспруденции — везде оставил он после себя прочный след. Он первый
с тактом светского человека вывел немецкую науку из кабинетного сум-
рака и ввел в общество. Наконец, мы должны припомнить, что до него
языком науки был исключительно латинский язык, вследствие чего наука
стояла совершенно особняком от народа и жизни, и мы должны быть ему
благодарны за то, что он, идя наперекор ученому педантизму и моде, со-
ветовал употреблять отечественный язык при решении научных вопросов.
Еще решительнее работал в том же направлении Христиан Томазий
(1655—1728), великий просветитель XVII столетия, отличившийся в выс-
шей степени плодотворной рационалистской деятельностью в сфере фи
лософии и юриспруденции; в 1687 г., к ужасу ученых париков, он выве-
сил в лейпцигской аудитории первую по-немецки написанную програм-
му лекций, и таким образом первый официально провозгласил немецкий
язык языком науки. Также он первый высказал ту великую истину, что
лютеранство только заменило деревянное иго папства железным.
Между тем как Лейбниц и Томазий подвигали вперед германскую на-
уку в чистом первоначальном духе протестантизма, в то же самое время
появился пиетизм, основателями которого были Филипп Яков Спенер
(1635—1705) и Август Герман Франке (1663 1727). Слепое поклонение
библейской букве получило в пиетизме смиряющий элемент, но отнеслось
к нему со всей нетерпимостью ортодоксии. Что мистицизм впоследствии
был пагубен для германского самосознания, это ясно как день, и мы по-
дробно скажем об этом в третьей книге; но в эпоху своего возникновения
он был, по отношению к закостенелому лютеранству, явлением истинно
благодетельным, и высший принцип Спенера, что религия есть дело серд-
460
Альбрехт Дюрер.
«Вилибальд Пиркхеймер»
жать, но немецкие историки того времени,
обладавшие критическим умом, глубоким
взглядом и художественностью формы,
писали на языке ученых, т.е. по-латыни.
Ограничиваясь только двумя наиболее вы-
дающимися примерами, укажем на произ-
ведение знаменитого нюрнбергского гума-
ниста Вилибальда Пиркхеймера (1440
1530) «Historia belli Suitensis» и на
произведение Иоанна Слейдануса (1506—
1556) «De statu religionis et reipublicae
Carolo V Caesare commentarii». Историче-
ские сочинения на немецком языке и по
содержанию, и по форме совершенно со-
храняли характер средневековых хроник,
даже когда имели предметом всемирную
историю, как, например, «Chronica, Zeytbuch und Geschychtbibel von
anbegyn bis auf des jar 1531», произведение одаренного светлым умом со-
бирателя пословиц Севастьяна Франка (умер в 1545 году), труд которого
потом продолжал Вильгельм Цингреф (умер в 1635 году) в своих
«Apophthegmata der Teutchen». Из специальных хронисторовов XVI сто-
летия заслуживают быть упомянутыми Иоанн Турнмайер-Авентинус (ба-
варская хроника), Фома Канцов (померанская хроника), Иоанн Кестер
(дитмарсенская хроника), Иоанн Петерсен (голштинская хроника), Лука
Давид (прусская хроника) и швейцарский Геродот, Этидий Чуди из Гла-
руса (1505 — 1572), произведение которого «Chronik Loblicher Eydgnos-
schaft» отличается самым безыскусственным и живым народным стилем.
Сочинение Георга Рюкснера «Thurnierbuch» (1579) содержит драгоцен-
ные для истории нравов сведения о средневековых рыцарских обычаях.
Сочинение Адама Рейснера «Historia der Herren Georg und Kaspar von
Frundsberg» (1572) представляет весьма наглядное изображение военно-
го дела в эпоху Реформации. От того времени мы имеем весьма замеча-
тельные мемуары: автобиография Готца фон Берлихингена (в первый раз
напечатана в 1731 г.), автобиография Ганса фон Швейнихен (A.v.Busching,
1820) и «Достопримечательности» (Denkwurdigkeiten) Варфоломея Цастро-
во (1520—1603, А. V. Mohnike, 1823). К этому разряду следует причис-
лить также драгоценные для истории того времени письма Севастьяна
Шертлина (умер в 1577 году, — A. v. Herberger 1852). Вспомогательные
для истории науки: генеалогия, геральдика, хронология, нумизматика —
стали мало-помалу обращать на себя внимание. Труд Христиана Мюнсте-
461
pa (1489 — 1552) «Kosmographei», представляет нам образчик неудачных
первоначальных попыток по части статистических и географических ис-
следований. В конце XVI и в начале XVII столетий важные исторические
произведения по-прежнему писались по-латыни, но вслед за ними стали
появляться и немецкие их переводы, например швабская хроника Мар-
тина Крузиуса (1526—1607). Впрочем, некоторые замечательные истори-
ки писали уже прямо по-немецки, как, например, Зигмунд фон Биркен
(Oesterreichischer Ehrenspiegel, 1668 г.) и Франц Христоф граф фон Ке-
венгиллер, труды которого имеют весьма важное значение для истории
Тридцатилетней войны (Annales Ferdinandei, 1640г., 12 фолиантов)19.
Theatrum Europaeum (1635—1738, 21 фолиант, украшенный превосходны-
ми мерианскими гравюрами; мы говорили уже о нем выше) составляет как
бы дополнение Фердинандовой летописи Кевенгиллера. Труды Кевенгил-
лера внесли в немецкую историческую литературу дипломатический
элемент политических событий. «Введение к истории главнейших госу-
дарств» (Einleitung zu der Historie der vornehmsten Reiche und Staaten,
1682) Пуфендорфа проложило начало разработке исторического матери-
ала в смысле нового времени и внесло в немецкую историческую литера-
туру научный метод.
Менее очевидны и менее быстры были успехи наших предков в есте-
ствознании. Некоторые естественные науки были совершенно заброшены
почти вплоть до XVIII столетия, и разработанное трудами прежнего вре-
мени поле естествознания поросло в это время негодной травой алхими-
ческих бредней и ненаучности.’ Средние века завещали новому времени
особого рода натурфилософию, которая заключала в себе астрологию, ал-
химию и магию (тут разумеется белая магия, так называвшаяся в про-
тивоположность черной, о которой будем говорить в следующей главе).
Астрология не прекращала свои ученые фокусы до исхода XVII столетия,
но она со своими гороскопами, нативитетами и предвещаниями была менее
вредна, чем алхимия, которая своим камнем мудрости, золотой тинктурой
и порошком, совершающим превращения, выманивала у глупости и алч-
ности громадные суммы денег. С незапамятных времен, — так гласит ал-
химическая басня, — ряд адептов сохраняет тайну жизненного эликсира,
того самого, о чудесах которого говорят сказания Древнего Востока, а так-
же тайну превращения неблагородных металлов в благородные. Не только
в XVII, но даже и в XVIII столетиях были люди, о которых положительно
утверждали, что они обладают камнем мудрости и порошком, соверша-
ющим превращения. В Германии немало было людей, которые трудились
над разрешением этих задач и кончали тем, что и себя и других ввер-
гали в бедность и безумие. Еще многочисленнее были занимавшиеся
464
Ф. Барт. «Астролог»
производством золота, далеко не отличавшиеся такой честностью, как зна-
менитый Генрих Корнелий Агриппа фон Неттесгейм (1486—1535), кото-
рый, проведя всю жизнь над «Occulta philosophia», наконец в своей книге
«De scientiarum vanitate» прямо объявил, что вся эта occulta philosophia
есть прах и ветер. Немецкие принцы, постоянно нуждавшиеся в деньгах,
при увеличении придворной роскоши, сначала принимали производите-
лей золота с открытыми объятиями, но потом начали их вешать, и тогда
этого рода фокусники стали переводиться. Так, например, в 1597 году
465
Ф. Барт. «Парацельс»
герцог Фридрих Вюртембергский
повесил сумасбродного Георга Гона
уэра на виселице, сделанной из тех
самых железных прутьев, которые
несчастный обещал превратить в зо-
лото. Потом тот же герцог повесил
еще троих производителей золота. В
Германии многописание всегда было
в большом ходу и потому неудиви-
тельно, что о тайне делать золото
были исписаны толстые фолианты и
квартанты, содержание которых со-
ставляет весьма веское приобретение
для истории человеческой глупости.
Даже такие бесспорно научные умы,
как Теофраст Парацельс (1493 —
1541), увлекались алхимическими
бреднями. Этот высоко одаренный
человек, со способностями истинно
гениальными, был бесспорно замеча-
тельнейший врач и химик своего времени. Его химические открытия со-
здали в Германии новую эпоху врачебного искусства, несмотря на то, что
некоторые его идеи были в высшей степени парадоксальны, даже отзы-
вались пошлостью и комизмом («четыре основные столпа медицины суть
кабаллистика и магия, химия, астрология и добродетель».) Георг Агри-
кола (1494 — 1555), Фома Либер (1523—1583) и другие потом продолжа-
ли начатый им путь, расширили и проверили его химические открытия.
Его химико-медицинская система, имевшая в основании теософскую
мысль, что всеодушевляющая жизнь образует единство вселенной, поло-
жила конец медицинской эмпирике, опиравшейся на Галена и Авиценну,
и в этом отношении имела весьма важное значение не только для Герма-
нии, но и для всей Европы. Рациональной разработке хирургии дал силь-
ный толчок Феликс Вюрц своим сочинением «Praktika der Wundarznei»
(1563). Минералогии, геогнозии и геологии положили основание в Гер-
мании помянутый Агрикола и в особенности великий полигистор Конрад
Гесснер (из Цюхира, 1516—1565), который кроме того оказал большие
услуги зоологии и ботанике.
Труды Георга Пейербаха (1423—1461), Иоанна Регимонтануса
(Миллер, род. в 1436 году) и Альбрехта Дюрера, который, подобно сво-
ему великому современнику Леонардо да Винчи, был вместе и великий
466
живописец и великий математик, — труды этих людей уже сами по себе
составляли достаточное ручательство, что Германия не замедлит принять
деятельное и блистательное участие в том великом прогрессе математиче
ских наук, который начался в Италии в конце XV и в начале XVI столе-
тий; но все астрономические и математические труды, как вышепоимено-
ванные, так и другие, остались в тени перед блеском великих открытий
Коперника и Кеплера. Имена Николая Коперника (из Торна, в Запад-
ной Пруссии, 1473 1543) и Иоанна Кеплера (из швабского города
Вейль, 1571 —1630) стоят наряду с именами датчанина Тихо де Браге, ита-
льянца Галилея и англичанина Ньютона. Эти пять человек вывели чело-
века за узкий горизонт суеверия и открыли его взорам неизмеримость Все-
ленной. Тридцатилетние свои труды Коперник завершил системой
движения небесных тел («Libri sex de orbium coelestium revolutionibus»,
1543), которая произвела в понятии о Вселенной революцию в полном
смысле этого слова, доказав, что средоточие мира есть солнце, а не зем-
ля. Семнадцатилетние усилия Кеплера увенчались открытием носящих его
имя трех законов движения планет. Через эти открытия «простота и гар-
мония водворились в мировой системе», и подобно тому, как соединен-
ная оппозиция гуманизма и протестантизма против папства подготови-
ла конец католико-романическому мировоззрению, точно так же оппо-
зиция, исходившая из математических и естественных наук, положила
конец протестантско-теологическому мировоззрению, заменив его фи-
лософским, свободным человеческим мировоззрением.
Теперь перейдем к социальной стороне немецкого ученого мира. Мы
уже говорили в первой книге об основании древнейших германских уни-
верситетов, Пражского и Венского. После них были основаны до XVIII
столетия следующие университеты: Гейдельбергский — 13861’., Кельнс-
кий — 1388, Эрфуртский — 1392, Вюрцбургский — 1403, Лейпциг-
ский — 1409, Ростовский — 1415 или 1419, Фрейбургский в Брейсгау —
1430 или 1457, Грейфсвальдский — 1456 или 1460, Базельский — 1459,
Ингольштадтский — 1472 или 1459, Тюбингенский — 1477,
Майнцский — 1477, Виттенбергский — 1502, Франкфуртский (на Оде-
ре) — 1505, Марбургский — 1527, Кенигсбергский — 1544, Йенский --
1548, Диллингенский — 1554, Гельмштадтский — 1575, Альтдорфский —
1578, Гиссенский — 1607, Падерборнский — 1614, Ринтельнский — 1621,
Кильский — 1665, Инсбрукский — 1672, Галльский — 1694. Этим пос-
ледним заканчивается ряд старых германских университетов, из которых
некоторые были потом закрыты, а некоторые перемещены в другие мес-
та. До Реформации университетское обучение строго держалось схолас-
тических принципов, но со времени Реформации более свободное гумани-
467
стическое направление до такой степени усилилось, что даже католичес-
кие высшие школы, хотя и находились в ведении иезуитов, не могли со-
вершенно уклониться от его влияния и вынуждены были ему делать, по
крайней мере, формальные уступки. Заметим при этом, что, благодаря
житейской мудрости иезуитов, религиозная нетерпимость была в католи-
ческих университетах даже сдержаннее, чем в протестантских, как о том
ясно свидетельствует достопримечательное письмо одного инголыптадт-
ского студента, относящееся к семидесятым годам XVI столетия. Проте-
стантские академические аудитории многие годы оглашались самыми не-
лепейшими тринитаристическими, синергистическими, адиафористически-
ми, крипто-кальвинистскими препирательствами, которые к тому же
обыкновенно сопровождались самыми поносными ругательствами; одним
словом, новая теология с полным основанием могла похвастать, что не раз
успевала превзойти в нелепости даже схоластическую теологию. Не знав-
шая границ ненависть, с какой теологи различных протестантских сект
преследовали друг друга и которая обыкновенно изливалась в самых
площадных поношениях, была бы только комична, если б подобное при-
менение христианской любви не сопровождалось пагубными последстви-
ями для германской жизни и культуры. Гнусные теологические распри от-
равляли даже внутреннюю святыню семейной жизни, так что даже разум-
нейшие люди того времени нередко приносили лучшие свои чувства в
жертву теологическому молоху. Не раз мы уже имели случай говорить о
курфюрстине Анне Саксонской. Эта женщина, столь достойная во всех
других отношениях, так далеко зашла в своем лютеранском фанатизме,
что когда ее старшая дочь, бывшая замужем за кальвинистским
пфальцграфом Иоанном Казимиром, родила мертвого ребенка, то она, как
мать, нашла нужным написать дочери утешительное письмо, в котором, меж-
ду прочим, говорилось: «Это к лучшему, что ребенок умер не родясь, пото-
му что, родись он живым, его запятнала бы безбожная ересь». Благочести-
вая бабушка лютеранка предпочитала, чтобы ее внук умер, только бы не был
кальвинистом. Какое благочестие! Только фанатизм в состоянии так обес-
человечивать людей!
Право учреждать университеты принадлежало в средние века папам.
Протестанты признали это право за императором, но, при возрастании тер-
риториального самодержавия, это право мало-помалу перешло к владе-
тельным немецким принцам, по крайней мере de facto. В эпоху Реформа-
ции многие владетельные немецкие государи основали у себя высшие
школы, имея в виду, что они будут служить опорой новому учению. Мет-
рополией этих школ был долгое время Виттенберг, где учили Лютер и Me
ланхтон. Так как университеты основывались государями, то на профес-
468
Ф. Барт. «Кеплер»
соров стали смотреть, как состоящих
на государственной службе и стали
им платить жалованье, между тем как
прежде они получали только гонорар
за свои лекции. Это жалованье было
весьма скромно, но, впрочем, другие
служебные лица получали еще мень-
ше (так, например, были проповед-
ники, получавшие 36 гульденов в
год), и притом надо заметить, что в
те времена жизнь стоила дешево (так,
например, в 1507 году один человек
мог прокормиться круглый год на 8
золотых гульденов). На Кенигсберг-
ский университет отпускалось в год
всего 3000 гульденов, а на Витгенберг-
ский — 3795 гульденов. Лютер и Ме-
ланхтон в качестве профессоров Вит-
тенбергского университета получали в год по 200 гульденов, и это было са-
мое большое жалованье. Первый профессор юридического факультета по-
лучал также 200 гульденов, второй — 180, третий — 140, четвертый — 100
гульденов; первый учитель медицины получал 150, второй — 130, третий
— 80 гульденов; на философском же или, как тогда выражались, на ар-
тистическом факультете только профессоры еврейского и греческого язы-
ков получали по 100 гульденов; все же остальные получали только по 80,
а педагог только 40 гульденов. В Венском университете в 1514 году про-
фессора арабского и греческого языков получали 300, а профессор меди-
цины - 150 гульденов. Кроме того профессора получали еще так назы-
ваемые Kollegiengelder и Disputationsremunerationen. На эти средства они
должны были не только содержать себя и свои семейства, но также и при-
обретать книги, так как публичные библиотеки в те времена были весь-
ма скудны; так, например, Виттенбергская университетская библиотека
могла расходовать на покупку книг не более 100 гульденов в год. После
этого неудивительно, что корреспонденции ученых того времени перепол-
нены сетованиями на бедность, голод и долги, и что вообще ученый люд
того времени отличался нищетой. Те из ученых, которые были доста-
точно честны, чтоб принять на себя шарлатанскую роль придворного
астролога или алхимика, старались помочь себе в нужде деликациями.
Обычай делать деликации был тогда в таком ходу, что некоторые уче-
ные посвящали каждую главу своих многотомных произведений како-
469
му нибудь богатому частному лицу, а потом, кроме того, все произведе-
ние посвящали какой-либо высочайшей особе, славившейся меценат-
ством. Из числа таких особ особенно был замечателен герцог Альбрехт
Прусский, которому надо отдать справедливость, что он оказывал весьма
деятельное покровительство наукам и искусствам: к нему поступало бес-
численное множество разного рода прошений от разного ученого люда и
редко какое-либо из подобных прошений оставалось тщетным. Конечно,
ученые-шарлатаны умели в то время находить средства устраивать свои
дела даже весьма хорошо, как это свидетельствует пример парацельсис-
та Леонгарда Турнейсера, который был лейб-медиком при курфюрсте Ио-
анне Георге Бранденбургском и получал 1352 талера годового жалованья.
С помощью астрологических фокусов и проектов об изготовлении золо-
та он сумел составить себе такое состояние, что ходил всегда в великолеп
нейшем одеянии, имел в своем услужении пажей, ездил на четверке и жил
в Берлине богатым домом. Но ученые, не обладавшие способностями Тур-
нейсера, терпели недостаток в средствах к жизни и притом нелегко им
жилось также и от тех мелких неприятностей, которые и теперь зача-
стую встречаются в среде ученого люда высших учебных заведений. К
нужде присоединялась мелкая зависть, и молодые доценты немало тер-
пели от старых профессоров, которые составляли университетский се-
нат или так называемую университетскую консисторию. Кроме того, надо
заметить, что еще в эпоху Реформации уже была хорошо известна
ученому люду вся приятность правительственных мероприятий, столь лю-
бимых в наше время; так в 1559 году испанский теолог Штригель, вслед-
ствие наушничества коллеги своего Флациуса, с которым он расходился
в религиозных мнениях, был, по повелению веймарского герцога, взят но-
чью прямо с постели и посажен в тюрьму как какой-нибудь разбойник
или убийца; при этом жена Штригеля также подверглась возмутительным
оскорблениям.
В XVI столетии число профессоров в университете было весьма огра-
ниченное. В Виттенбергском университете в 1536 году было всего только
двадцать три доцента, в Йенском в 1564 году только шестнадцать, а в Ке-
нигсбергском, при его основании, всего только тринадцать доцентов.
Поэтому и круг университетского обучения был в те времена весьма не-
велик. В большинстве высших учебных заведений вновь поступающий
студент должен был прежде слушания факультетских предметов пробыть
некоторое время в так называемых педагогиях, где преимущественно за-
нимались грамматическим изучением латинского языка. Собственно фа-
культетское преподавание было весьма скудно. В большей части герман-
ских университетов теологическое обучение ограничивалось только дог-
470__________________________________________________________________
матикой и экзегетикой, между тем как практические части теологии и цер-
ковная история оставались в совершенном пренебрежении; на юридиче-
ском факультете читалось только об институциях, кодексе, пандектах и
канонических декреталиях; на медицинском — только о сочинениях Гип-
пократа, Галена и Авиценны с добавлением скудных сведений по части
анатомии, диагностики и фармацевтики; на философском — только о не-
которых греческих и римских писателях. На последнем факультете, кро-
ме того, преподавались диалектика, риторика, нравственность, математи-
ка и физика. История была почти в полном пренебрежении, и если где
существовали кафедры истории, то этот предмет преподавался там в
крайне жалком виде. На каждом факультете, для каждого доцента стро-
го и точно определялся предмет лекций, а там число и время часов препо-
давания. Вообще академические преподаватели давно уже не пользовались
той свободой, как в средние века. Они должны были во всем сообразовать-
ся с желаниями и прихотями высоких особ, у которых состояли на жало-
ваньи, и таким образом со времени Реформации в немецком ученом мире
стал водворяться профессорский сервилизм, столь позорный для Германии.
Указанный нами выше курс академического учения очевидно остав-
лял большие пробелы в образовании студентов и поэтому старались
эти пробелы, по мере возможности, заполнять частыми упражнениями
в декламации и диспутировании (Declamir- und Disputirbbungen). По-
следние должны были в некоторой степени заменять отсутствие ученой
прессы, как она существует в наше время20. Что касается численности
студентов, то она была весьма различна, значительно колебалась, за-
висела преимущественно от знаменитости преподавателей. Так,
например, в 1546 году Гейдельбергский университет имел так мало сту-
дентов, что, казалось, должен был совсем закончить свое существова-
ние. Йенский университет имел в 1564 году только пятьсот студентов,
а Виттенбергский в 1549 году имел тысячу, вскоре потом две тысячи,
и наконец в 1561 году — до трех тысяч с половиной. С 1502 года по
1677 год в списках Виттенбергского университета значилось 75 528
студентов. В те времена студенческая жизнь длилась дольше, чем
теперь; особенно люди, имевшие достаток, долго оставались студента-
ми. Пробыть студентом семь, восемь, десять, двенадцать лет не представ-
ляло ничего необыкновенного. В этом отношении в те времена встреча-
лись даже удивительные примеры; так некто Генрих Эль, умерший в
1638 году ста лет от роду, до конца жизни оставался лейпцигским сту-
дентом. Замечателен также тогдашний обычай избирать в ректоры вы-
сочайших особ, как это было, например, в Йене, или знатных дворян,
которые в то же время обучались в университете. Поэтому в те времена
471
встречались ректоры весьма молодые, которые содействовали не столько
преуспеванию наук, сколько преуспеванию бражничеств и пиршеств.
Весьма забавны письма, которые молодой граф Христоф фон Геннеберг,
будучи избран в 1525 году в ректоры Гейдельбергского университета,
писал по этому случаю к своим родным и друзьям. Так, например, в
письме к одному вюрцбургскому канонику он просит прислать ему боч-
ку «лучшего и благороднейшего» вина, дабы он мог достойным образом
«восчествовать» и повеселить своих гейдельбергских благожелателей. Во-
обще со времени Реформации между дворянством было в обычае отправ-
лять молодых людей в университеты в сопровождении гофмейстеров и
слуг, и эта молодежь обыкновенно жила при университете на широкую
ногу, предавалась «пированью и бражничанью», но при этом приобретала
особый рыцарско-романтический характер. После Тридцатилетней войны,
когда немецкое дворянство стало подражать французскому, этот обычай
уступил место другому — посылать молодежь учиться в Париж, и это, ко-
нечно, не было изменением к лучшему.
Не только присутствие в университетах молодого дворянства прида-
вало студенческой жизни «рыцарский характер», но надо заметить, что
вообще в немецком студенчестве продолжал жить средневековый роман-
тизм с сильной, впрочем, примесью средневекового варварства. Рыцар-
ский дух и романтический характер начали исчезать в студенчестве толь-
ко уже в наше время, с тех пор как бюрократия успела совершенно за-
хватить германские университеты в свои руки. В прежние времена сердца
юношей-студентов, несмотря на весь окружавший их смрад и чад, пылали
священным огнем свободы, а теперь, под влиянием бюрократии, эти вы-
сокие стремления уступили место жалкому искательству должностей. Ка-
кие бы недостатки ни имело юношество XVI, XVII и XVIII столетий, но
оно, по крайней мере, было чуждо всякого рода пресмыкательства. В те
времена различие между буршем и филистером имело действительное
значение21. Даже и по одежде студент не хотел походить на других, и сту
денческое одеяние XVII столетия было чрезвычайно оригинально. Козли-
ная борода, длинные волосы, нахлобученная шапка с султаном из перь-
ев, широкий воротник, разрезной камзол, сверху широкий плащ с рука-
вами, широкие штаны, сапоги со шпорами и широкими отворотами; за
поясом неизменная памятная книжка, изобретение чисто академическое.
Шпага или эспадрон чрезвычайной длины и с громадным эфесом, кури-
тельная трубка и дубина дополняли костюм студента. В начале XVIII сто-
летия этот костюм весьма изменился. Вот его принадлежности: длинные
завитые волосы, треугольная шляпа, широкий кафтан с обшлагами до
локтя, украшенный шитьем и многочисленными пуговицами величиной в
т________________________________________________________________
талер; короткие черные панталоны, черные чулки, башмаки с пряжками
и маленькая шпага.
В прежние времена контраст между образом жизни бедных и богатых
студентов был еще сильнее, чем в наше время. Бедняги-студенты
должны были довольствоваться скудной стипендией и домашними уро
ками («Kalmeusen»). До нас дошло весьма трогательное письмо одного сти-
пендиата, поступившего в Йенский университет в 1620 году. Он должен
был два года существовать скудной стипендией в 60 гульденов, между тем
как в Йене в то время все было чрезвычайно дорого; фунт хлеба стоил 1
грош, кружка пива — 1 грош, пара башмаков — 5 гульденов, пара сапог
— 10 гульденов; поэтому бедняге ничего более не оставалось, как посту-
пить в услужение («Famulatur») к двум богатым коммилитонам.
Студенческий роман Дюрра под заглавием «Geschichte Tychanders», по-
явившийся в 1668 г., представляет весьма наглядное изображение, как
жили в те времена студенты, имевшие достаток. Герой этого романа так
рассказывает начало своей академической карьеры: «Едва достигнув юно-
шеского возраста, я воспылал желанием воспарить вверх, хотя еще не ус-
пел опериться, — нетерпеливо рвался променять ненавистную школьную
дисциплину на академическую свободу, о которой уже давно мечтал.
Вследствие настояний моей матери и вопреки совету моего учителя, отец
мой решился отправить меня в академию, хотя я еще был безбородый,
неоперившийся птенец. Прибыв в академию, я приветствовал пиндский
порог обычным пиршеством (Pennalschmause), причем старые пеннали,
(Pennale-перовники), преимущественно мои земляки, приняли меня с тем
обычным приветом, с каким обыкновенно встречали вновь прибывающих,
т.е. оплеухами и щелчками. Земляки мои, зная, что у меня водятся день-
ги, не оставляли меня частыми посещениями, которые в короткое время
порядочно опустошили мой кошелек. Пробный год, следуя обыкновению,
я провел без Бога, без совести, без молитвы, непрерывно предаваясь ди-
кому языческому карнавальному разгулу. Впрочем, напрасно я так выра-
зился — языческому; существовали ли когда язычники, которые бы вели
подобную дьявольскую жизнь! Жрать, пьянствовать, шляться по улицам,
швырять каменьями, выламывать окна, вламываться в дома, осмеивать
честных людей, тормошить новичков-студентов и разбойнически транжи-
рить вместе с ними нажитое потом и кровью их родителей — таковы были
мои ежедневные занятия; об ученьи я не заботился, да и когда было
учиться: все время было занято другими делами. Прекрасный пол при
этом не был забыт. Пеннали отличались бесстыдством и имели обыкнове-
ние прямо приступать к делу без всяких комплиментов, что весьма
_____________________________________________________________473
нравилось особам легкого поведения, и потому они имели к этим особам
более свободный доступ, чем другие».
Пеннализм порождал немало зла; по его поводу было издано бесчис-
ленное множество разных карательных законов, и на одном из
имперских сеймов на него указывали даже как на народную язву.
Представителями пеннализма были преимущественно странствующие
студенты, о которых мы упоминали еще в первой книге и которые
впоследствии получили характерные названия: Vaganten, Lyranten,
Bakchanten. Эти неучащиеся студенты были учителями того таинствен-
ного кодекса студенческих обычаев, который, разумеется в умеренных
формах, под заглавием «Comment» существует еще и теперь в герман-
ских университетах. Pennal, перовник, — это слово обозначало ново-
поступившего в студенты, а пениальный год, т.е. первый год по по-
ступлении, был годом тяжелых испытаний, так как новопоступивший в это
время претерпевал бесчисленные страдания от своих старших коммилитонов.
Deponiren, т.е. выход из пеннализма, сопровождался суточными церемониями,
в которых употреблялись различные орудия, как-то: топоры, струги, пилы,
гребни, ножницы, терпуги, уховертки, буравы, бриты, — и виновникам таких
церемоний приходилось жестоко терпеть от этих орудий, которые были гро-
Ф. Барт. «Как в 17 веке новичок становился буршем»
474
мадных размеров и впоследствии еще долгое время показывались новопосту-
пающим студентам, к немалому их ужасу. Пройдя через эти муки, которые
нередко вели к совершенному расстройству здоровья, а иногда даже
и к скорой смерти, пеннал становился «тористом» (Schorist от
scheeren, стричь, т.е. постриженный и сам признанный способным
постригать других).
Впоследствии шористы стали называться lungburschen, юные бурши,
а название пеннал заменилось названием фукс, Fuchs. Это последнее на-
звание и до сих пор еще в ходу. Оно обязано своим происхождением
профессору Бризоману, который вызван был в Йенский университет из
наумбургской латинской школы. Этот профессор даже летом ходил в
плаще, опушенном лисьим мехом, вследствие чего студенты прозвали его
Schulfuchs, «школьная лиса», а потом это прозвище перешло на всех
вновь поступающих из школ студентов. Наряду с пеннализмом важную
роль в истории студенческих нравов играют землячества,
Landsmannschaften, в которые мало-помалу превратились средневековые
«Nationen» (нации). Уже давно члены землячеств отличались друг от
друга различными знаками, цветом перьев, перевязями и т.п. Они вы-
работали себе известную юрисдикцию, служили представителями студен-
чества при столкновениях с правительством и частными людьми, наблю-
дали или, лучше сказать, развивали студенческую страсть к дуэлям. В
корпоративном духе землячеств появлялись первые, столь богато развив-
шиеся впоследствии зародыши неистовых студенческих выходок и
кутежей того времени.
В 1510 году эрфуртские студенты силой стащили с эшафота одного из
своих товарищей, которого хотели колесовать за воровство, и успешно ус-
пели скрыть его; в 1521 году в Эрфурте произошло настоящее студенче-
ское восстание, усмирение которого удалось только с большим трудом во-
оруженным гражданам; в 1660 году Йенские студенты подняли такой шум
и суматоху для освобождения трех своих товарищей, сидевших в карце-
ре, что герцог Вильгельм Веймарский должен был собрать конницу и
ландштурмов против мятежников. Уже во времена Лютера все горько
жаловались на «пьянство, разврат и дикость» студентов, и одна рукопис-
ная хроника, автор которой штудировал в 1516 г. в Виттенберге, приве-
денная Зейфартом в его «Старонемецком студенческом зеркале», содер-
жит следующее сообщение: «Вечером в день св. Михаила один шваб веко
чил в университет и заколол Антопиуса фон Ширштеда насмерть; там же
был длинный Иван фон Гольденслеве заколот своим товарищем; восемь
дней спустя Андрей Биннеман из Брауншвейга был задушен и брошен в
______________________________________________________________475
ручей». Тридцатилетняя война способствовала еще гораздо бульшему
одичанию германских высших училищ. Студенческая и солдатская жизнь
того времени часто сходились и смешивались между собой. Прогоревший
или изгнанный студент становился ландскнехтом или кавалеристом, а по-
сле опять шел в студенты. Вследствие этого ужасный разврат лагеря был
перенесен в рассадник муз, где распространились страшным образом
драчливость, беспутство и грубые нравы. Даже в песнях позднейшего вре-
мени становится довольно ясно это совпадение студенческой и солдатской
жизни в XVII веке. Нельзя не упомянуть, впрочем, что и немецкое студен-
чество того времени также имело своих Зандов. В то время, как шведский
генерал Баннер, живя в Эрфурте, подавлял всю Тюрингию жестокостя-
ми и поборами всякого рода, одному йенскому студенту пришла мысль ос-
вободить Германию от иноземного притеснителя. Он в самом деле привел
свой план в исполнение, хотя и убил не того, кого следовало; при арес-
те же заколол еще двух шведов, вследствие чего был подвергнут жесто-
чайшей казни, но вполне выказал все геройство своего духа, несмотря на
страшные пытки.
Начало XVIII столетия представляет нам немецкое студенчество погру-
женным очень глубоко в варварство прошлого века. Благородные науч-
ные стремления совершенно исчезли из университетов, кафедры которых
были заняты в большинстве случаев бездушными педантами или круглы-
ми невеждами. Поэтому нечего удивляться, что круговые попойки, дра-
ки и дуэли, преследования филистеров и разные другие выходки продол-
жались и теперь, в особенности при полном бессилии тогдашнего прави-
тельства. Студенческие песни этого времени отличаются грубым
безвкусием и самым грязным, развратным характером. Вместе с самым
развратным поведением, кутежами и игрой студенты были заражены по-
зорнейшим суеверием, как это доказывает нам пример йенских студентов,
устроивших в 1715 году заклинание духов при добывании клада, причем
два крестьянина лишились жизни, да и сам заклинатель едва успел спа
стись. Академический сенат начал следствие над студентами за колдов-
ство и нисколько не подозревал, что все несчастие случилось от угара,
развившегося от древесных углей, употребленных при заклинании. Год
спустя в Галле случилась еще более возмутительная история, печальный
исход которой считали за признак непосредственного суда Божьего. Не-
сколько студентов вместе с публичными девками устроили оргию, под
конец которой они стали богохульствовать, подражая страданиям Хрис-
та и наружному устройству Тайной Вечери. Не прошло и часа, как
одиннадцать студентов умерли вместе с хозяином и его двумя дочерьми,
476
Ф. Барт. «Бурш» (студент)
что, конечно, можно было легко объяснить тем, что пьяный хозяин влил в
почти выпитую бочку пива вместо воды ведро крепкого щелока. Комичес-
кая поэма Захария «Реномист», которая стала известной только в 1744
году, представляет нам столь же верную, как и отвратительную картину
студенческой жизни в первой половине XVIII столетия. Но именно в это
время в тогдашнем студенчестве зашевелился более здравый дух, который
принял известные социальные формы под видом студенческих орденов,
хотя и эти последние со временем тоже пришли в совершенный упадок. Мы
поговорим еще об этом в третьей книге при разборе студенческой жизни
нового времени, а теперь обращаемся к другому предмету.
477
Глава
VII
ВОЛШЕБСТВО И ПРОЦЕССЫ ВЕДЬМ
Учение о дьяволе. — Вера в дьявола и злых духов. — Волшебство. — Черная
магия. — Сказание о Фаусте. - Ведьмы. — Шабаш ведьм. — Любовные
связи с дьяволом. - Булла Иннокентия VIII. - «Молот ведьм». —
«Заколдованный мир». — Процессы ведьм. - «Признаки» колдовства. —
Обвинение. — Устройство тюрем. — Допрос и пытка. — Приговор и казнь. —
Сожжение. — Оппозиция: Шпе, Беккер, Томазий.
Почти во всех религиозных систе-
мах огромная, мрачная пропасть отделяет область добра от царства зло-
го начала. Нигде человеческий ум в своем стремлении олицетворить силы
природы и собственного сердца под видом высших господствующих су-
ществ не мог обойти этой пропасти. Менее всего заметна она у греков. Их
религии было чуждо сознание резкой противоположности духа и материи.
Греческая мифология не знает черта. Аид, бог преисподней, господству-
ет и над лугами Елизея, и над безднами Тартара. В религии Моисея яс-
ное представление о сатане является тоже не ранее эпохи пророков. Слова
Исаии : «Мы заключили союз со смертью, мы заключили договор
с адом» — сделались исходной точкой христианского понятия о черте и
колдовстве. Есть еще другое место в Библии, на которое также ссылаются
христианские писатели в своем учении о дьяволе; это известное сказание
о любовной связи ангелов с женщинами, породившей племя гигантов Не-
фелим (VI, 2 4). С гораздо большей определенностью, чем в этих ска-
заниях или в истории искушения Евы в раю змеем, образ злого духа яв-
ляется в религиозных системах Древней Индии, Персии и Египта. В ин-
дийской троице, наряду с Брамой (Творцом) и Вишной (Сохранителем)
стоит Шива (Разрушитель) со своим жестоким и чувственным культом.
В учении Зороастра доброму Ормузду противопоставляется злой Ариман;
у египтян рядом с добродетельным Озирисом мы находим злобного Ти-
фона. Здесь под видом демона является уже ясно определенное олицетво-
рение «изнанки» божества, принцип отрицания: дьявол впервые вводит-
ся в круг религиозных понятий как ясно очерченная личность. С таким
характером перешел он и в христианское учение. У евангелистов дьявол
уже неутомимый враг царствия Божия, противник Бога, лжебог, достойно
478______________________________________________________________
начинающий свою деятельность с искупления сына Божия. Эта история
искушения Христа, подробно рассказанная нам Матфеем (гл. 4) и Лу-
кой (гл. 4), служила одной из главных опор средневековому верованию
в дьявола — самому мрачному и безумному заблуждению, в которое
когда-либо впадал человеческий ум.
Средние века не довольствовались восточным сатаной, каким он яв-
ляется в Новом Завете: они придали ему новые черты, заимствованные ча-
стью из греко-римской мифологии, частью из национально-языческих ве
рований северных народов. Католическое духовенство полагало, что оно
придаст большее значение единому Богу, если представит древние боже-
ства в виде дьяволов. И вот руки, искони искусные в создании мифоло-
гических образов, без труда воспользовались физическими атрибутами
фавнов, сатиров и центавров, их рогами, копытами и козьими ногами, что-
бы украсить ими католического черта, переделать Пана в козла. С дру-
гой стороны, живое воображение жителей севера силилось во что бы то
ни стало спасти свои родные мифологические представления, ввести их
в круг христианских понятий. Христианская теология и языческая народ-
ная вера работали заодно. Благодаря их соединенным усилиям, боги по-
прежнему продолжают внушать страх и уважение; они переменили толь-
ко свои имена на название чертей. Выше, при описании древнегерманс-
кой религии, мы уже имели случай упомянуть, что эта религия
признавала, под видом Локи, нечто подобное черту. Черт, задавший та-
кую сильную работу нашим предкам в средние века и позже, без сомне-
ния, многим обязан этому Локи. Нетрудно также различить кельтские
краски на этом князе тьмы, этом искусителе и губителе людей, беззакон-
ном сопернике истинного Бога, каким он представляется средневековому
сознанию. Дьявол не только исконный враг Бога, он, кроме того, Его под-
ражатель. Так рисует нам сатану в высшей степени замечательный кель-
тский миф о волшебнике Мерлине, рожденном от сатаны и Чистой Девы
в подражание Богу. На этом соперничестве, на этом подражании сатаны
Богу основано все христианское волшебство. Дьявольское волшебство
есть пародия божеских чудес. Как Бог наделял чудодейственной силой
своих верных слуг, святых, так и дьявол сообщал эту силу своим при-
верженцам — колдунам и ведьмам. У первых чудеса являлись действиями
законными и добродетельными, у вторых — беззаконными и преступными.
Признавая возможность передачи волшебной силы людям, отказывающимся
от Бога и продающим душу дьяволу, средневековая теология тем самым со-
здавала царство дьявола среди царства Божия. При этом естественно воз-
никал вопрос: как допустил Господь, при своем всемогуществе, такое
усиление дьявола. Но теологи успели разрешить и этот щекотливый
479
вопрос. Они объяснили противоречие между всемогуществом Бога и си-
лой дьявола чисто теологическим понятием о «божьем попущении». Небо
несомненно стояло выше ада; но в своей неисповедимой мудрости Бог да-
вал свободу дьяволу, Он «попускал» зло.
Вместе с верой в черта (образ которого составился, как мы видели из
смешения древневосточных, иудейско-христианских, древнеязыческих и
северно-мифологических понятий) Европой овладел целый мир суеверных
представлений. Эти представления не исчезли еще и до сих пор; они по-
родили те странные нелепые рассказы о домовых и колдунах, о волшебст-
ве, превращениях и беснующихся, те смешные и отвратительные гаданья,
искания кладов, порчи, завязывание узлов, запиранье замков, указания
воров, волшебные травы, приворотные корни, призывание и заклинанье
духов и проч. — все те бессмыслицы, которые так долго жили в народе и
— как мы увидим в 3 книге — отчасти сохранились и до нашего времени.
Реформация не коснулась вовсе средневекового черта и всей его свиты,
напротив, она еще старалась усилить и укрепить веру в него; это было
необходимым следствием ее теологических воззрений.
Кобольды, — эти благодетельные, но требующие к себе почтения до-
машние духи (как рисовала их народная фантазия),— были прямым на-
следием древнегерманского мира, верно сохраненным христианством.
Они по прямой линии происходят от карликов и эльфов царства азов. От
них унаследовали они и свои крошечные фигурки. Кобольды носят обык-
новенно маленькие острые шапочки, которым обязаны большей частью
своих названий (Hbtchen, Hopfenhbtel, Eisenhbtel). В некоторых местно-
стях их зовут также «добрыми малыми» (Gutgesell), «милыми детьми»
(Gutes Kind), «кошачьими людьми» (Katermann) и проч. Кобольды лю-
бят сидеть вокруг огня, на который заботливая хозяйка выставляет им
кушанья в жертву; впрочем, они живут также в конюшнях и житницах.
Кобольд — если с ним хорошо обращаются — деятельный помощник во
всех хозяйственных делах; он приносит счастье дому; но неблагодарным
он мстит: он выживает их из дома различными злобными штуками или
уходит сам, унося с собой все счастье.
Верования в различных водяных духов, водяных (Nix, Neck, Nickel)
и русалок (Nixen, Miimelchen) — любовь которых к красивым мужчинам
воспета в стольких немецких, скандинавских и шотландских балладах —
верования в страшных лесных (Holzleute, Moosleutchen, Schrate, южно-
германское Schrattele) — среди которых особенно замечательны своими
длинными прекрасными волосами «лесные девушки» (Moosfraulein) — все
это наследство народного язычества. То же можно сказать и о великанах
(Dursen, Hunen) — глуповатых, добродушных существах, опасных только
480
в гневе, которые играют такую важную роль в средневековой народной
поэзии. Они часто являются похитителями прекрасных девушек; женихи
похищенных делаются обыкновенно их освободителями: они побеждают
и убивают великанов. В рассказах о великанах встречаются иногда пре-
восходные черты; так в одной легенде дочь великана уносит в передни-
ке крестьянина с лошадью и плугом и приносит показать эту игрушку
отцу. Но великан тотчас же приказывает дочери отнести все на прежнее
место, потому что «земледелец не игрушка». Из этого рассказа можно
вывести прекрасное нравоучение.
Многочисленные рассказы о людях очарованных или превращенных
в животных, в растения и неодушевленные предметы также имеют мифо
логическое происхождение. Стоит только вспомнить метаморфозы Оди-
на и Локи. Впрочем, все эти фантастические образы встречаются одина-
ково и у жителей Востока, и у романского племени, у кельтов, германцев
и славян. Чаще всего героиней подобных сказок является прекрасная де-
вушка, превращенная волшебником, любовь которого она отвергла, в от-
вратительную жабу или страшную летучую змею; ее спасает обыкновен-
но поцелуй целомудренного юноши. Собственно германской фантазии
принадлежат рассказы о похищениях, подобно тому как славянам — вера
в вампиров. Герои этих рассказов попадают обыкновенно в известные
священные места, преимущественно в пещеры, и там погружаются в оча-
рованный сон; по временам они пробуждаются и являются людям. Мы на-
ходим среди этих похищенных некоторых героев народной поэзии: Зиг-
фрида, Дитриха Бернского и героев истории: Карла Великого, Оттона
Великого и Фридриха Барбароссу. Известно предание о Барбароссе: он
спит, очарованный, в пещере, но придет время и старый император про-
снется, чтобы вернуть немецкой империи ее прежнее величие. Этот рас-
сказ ясно показывает, с какой любовью немецкий народ хранил воспоми-
нания о своем лучшем прошлом. С верой в пробуждение императора свя-
заны многие древние мифологические предания. Когда Барбаросса
проснется, на Вальзерском поле дана будет огромная всемирная битва.
После страшной борьбы добрые одержат наконец решительную победу
над злыми, и в Германии начнется новый золотой век. Все это сильно на-
поминает старое учение о сумерках богов и о последующем затем преоб-
разовании мира. Саги рассказывают также о бесчисленных сокровищах,
собранных в жилищах околдованных и похищенных людей. И теперь
еще хитрые плуты пользуются этими рассказами, чтобы эксплуатировать
суеверных простаков.
До сих пор мы стояли на языческой почве — рассказы о бесноватых,
одержимых дьяволом переносят нас в цикл христианских понятий. По-
481
вествования евангелистов Матфея (8, 28 — 52), Марка (5, 1 —20) и Луки
(8, 26 — 39) об изгнании Иисусом Христом бесов из бесноватых казались
теологам неопровержимым объяснением всех явлений периодического су-
масшествия, ипохондрии, эпилепсии и сомнамбулизма. Опираясь на силу
снизошедшего на них Святого Духа, они основали даже целое искусство
изгнания бесов. Теория этого искусства еще в 1656 г. была изложена док-
тором и профессором теологии И.Г. Доршеном в весьма ученом сочинении.
Вот первый из его тезисов: «Беснование есть действие дьявола, коим он,
по божескому попущению, увлекает людей в грех и овладевает их тела-
ми, чтобы лишить их вечной жизни». Самой громкой известностью,
в качестве изгонителя бесов, пользовался в XVII ст. Николай Блуме, лю-
теранский пастор в Дюн; наиболее печальная история такого изгнания
происходила в Майнце в 1725—1726 году; она описана в «Рассказе о том,
как и каким образом Анна Елисавета Ульрихин была одержима злым
духом по имени Олоф и освобождена от него». Освободителем был док-
тор теологии И.Е. Корнеус. В 1680 г. случилась курьезная история с про-
тестантским священником в Крайлсгейме М.Т. Зельдом, изгонявшим беса
из 8-летней девочки Агнесы Шлейх. Бес засел в животе ребенка и «вор-
ковал словно горлица». Добрый пастор заклинал и изгонял его так дол-
го и старательно, что бес наконец перепугался и вышел из девочки —
в виде большого глиста.
Я скажу только несколько слов о прочих видах чародейства. Если ду-
шеспасительное занятие изгнания бесов требовало помощи Божией, то,
наоборот, те предсказанья и волшебства, о которых мы будем говорить
теперь, не могли обойтись без прямого или косвенного содействия дьяво-
ла. Одним из самых важных элементов колдовства являются волшебные
коренья (мужской корень, мандрагор), выраставшие, по народному веро-
ванию, под виселицей от слез повешенных воров. Доставать корень из зем-
ли заставляли обыкновенно собаку; искавший должен был при этом за-
тыкать себе уши, потому что корень издавал крик, убивавший или лишав-
ший рассудка всех, слышавших его. Волшебный корешок доставлял
своему обладателю богатство, здоровье и всевозможное благополучие22. То
же самое можно сказать и о Spiritus familiaris. Вот что говорит о нем
Гримм (немецкие сказки): «Его сохраняют обыкновенно в плотно заку-
поренной склянке; он похож не то на паука, не то на скорпиона и посто
янно двигается. Кто его купит, у того он и живет. Куда бы ни спрятали
склянку, чертик все-таки придет. Он приносит большое счастье, помогает
находить скрытые клады, доставляет любовь друзей, внушает страх
врагам, укрепляет своего владетеля на войне, доставляет ему постоянную
победу и спасает его от плена и тюрьмы. Но кто сохранит его до смерти,
482
тот должен идти с ним в ад». Потому всякий старается всеми силами из
бавиться от него; но это удается редко и с трудом. Эти страшные склян-
ки находятся, между прочим, на лобных местах, на перекрестках и в пу-
стых домах, где совершено какое-либо преступление, отдавшее их во
власть дьявола. Люди опытные узнают хозяина — духа, неопытных
пугает резкий шум, сопровождающий все движенья чертенка. Днем он чер-
ный, ночью блестит фосфорическим светом. Человек, к которому привяжет-
ся этот черт, не может войти в церковь или предаться благочестивому раз-
мышлению; чудовище тотчас же просовывает сквозь склянку одну из
своих бесчисленных ног и укалывает своего хозяина; каждый из таких
уколов значительно ослабляет жизненную силу.
В доброе старое время много трудились над приготовлением любов-
ных напитков (любовные яды, philtra классической древности). Кроме ес-
тественных возбудительных средств, к ним примешивали разные стран-
ные и отвратительные снадобья. Вот что рассказывает Крейтерманн в сво-
ем «Любопытном и разумном волшебном лечебнике» (1726 г.): «Колдуны
и колдуньи употребляют такие чародейственные и дьявольские средства
для внушения любви: слова, знаки, нашептывания, восковые изображе-
ния; иногда они зарывают под дверью или порогом кусочек платья или
что-нибудь другое, принадлежащее лицу, на которое гадают. Люболейки
и т.п. сволочь пользуются для этой цели своим месячным очищением, се-
менем мужчины, детским последом, молоком, потом, уриной, слюной, во-
лосами, пуповиной, мозгом головастика и т.п.». Отвар подобных ингрс
диентов или напиток, приготовленный из собственной кипяченой крови,
из яичек зайца, из печени голубя, должны были возбудить любовь в че-
ловеке, выпившем его. Против этих и других подобных же любовных
средств (любовные яблоки, любовные кольца, венерин талисман) были и
противоядия. В «Зеркале леченья» 1532 г. содержится подробное настав-
ление, как следует лечиться человеку, который заметит, что «женщина
окормила его любовным зельем». Немецкие писатели XVI и XVII веков
сохранили нам множество печальных историй о последствиях принятия
любовных зелий. Среди этих историй попадаются иногда и в высшей сте-
пени комичные случаи, переданные с самой наивной верой. Например,
вот один из рассказов «Сборника веселых и поучительных историй»
(1653 г.) Гарсдорфера: «Всем известно происшествие, случившееся в
Верхнем Пфальце: один священник влюбился в честную бюргершу и, ког-
да она родила, просил у ее служанки (которой он передавал немало ду-
катов) принести ему несколько капель молока родильницы. Вместо того
служанка принесла ему козьего молока. Что он с ним сделал — неизве-
стно, но с тех пор коза стала всюду бегать за ним, даже в церковь, к ал-
483
тарю, на его кафедру; то же, без сомнения, делала бы и женщина, если
бы ему удалось достать ее молока. Он не мог освободиться от животно-
го до тех пор, пока не купил и не зарезал его».
Идея о любовных чарах облечена в чудные, поэтичные образы в пре-
лестной немецкой саге о Тангейзере и Венере. Колдовство помогало не
только возбуждать любовь, оно могло иногда и воспрепятствовать любов-
ным наслаждениям. Это делалось обыкновенно так: злодей или злодей-
ка, желавшие помешать счастью молодой четы, завязывали во время
свадьбы подвязку жениха, произнося при этом известные заклинанья, или
замыкали висячий замок. Вследствие этого муж и жена не могли испол-
нять своих супружеских обязанностей до тех пор, пока чары волшебства
не разрушались. Между солдатами старого времени — в особенности в
Тридцати летнюю войну — были в ходу нелепые рассказы о заколдован-
ных рубашках, заколдованных мечах, освященном оружии и других сред-
ствах делаться неуязвимым. Сохранилось множество рассказов о воинах,
которых убивали палками, потому что они были заговорены против меча,
копья и пули. Многие известные полководцы также считались заговорен
ными, например, Валленштейн, пока его убийцы не доказали противно-
го. Воры и разбойники часто употребляли для своего печального ремес-
ла так называемую «воровскую руку». Для этого отрезали руку от трупа
повешенного человека; в нее вкладывали свечу, сделанную наполовину из
жира висельника, наполовину из самого чистого воска, с льняной светиль-
ней. Свет этой свечи имел свойство приводить в оцепенение обитателей
дома, где совершалось преступление. В некоторых местностях был, ка-
жется, еще другой способ приготовления «воровской руки»: ее делали из
ручки нерожденного еще ребенка, вынутого из убитой матери, такое вар
варство совершенно в духе доброго, старого времени. В 1575 г. в Сагау
был посажен на кол убийца Пушпетер; он погубил 30 человек и между
ними 6 беременных женщин. Злодей вырезал и съедал сердца их младен-
цев, думая сделаться через это невидимым и неуязвимым.
Колдуны и колдуньи старались обыкновенно завязать непосредствен-
ные сношения с дьяволом — властелином всех чар. Они пародировали в
этом истинных чудотворцев: святые тоже стремились постоянно к соеди-
нению с источником истинных чудес — Богом. Отсюда возникла идея
формального союза с князем тьмы. Этот союз послужил основой черной
магии. Так называли колдовство в отличие от белой магии, источником
которой была божественная сила. Название «черная магия» произошло от
греческого слова nekromantie (заклинание мертвых), испорченного в
negromanzie (niger — черный). Вера христиан в черную магию основыва-
лась на известном рассказе о маге Симоне (Деян. Ап. 8). Апостол Петр
484
Ф. Барт. «Доктор Фауст»
одолел этого волшебника с помощью
белой магии. С тех пор во всех хрис-
тианских рассказах о чудесах белая
магия постоянно побеждает и разру-
шает черную. Примеры этому мы ви-
дим в истории волшебника Гелиодора
Катанского и епископа Льва и позже
в рассказе о волшебнике Клингзоре у
благочестивого Вольфрама фон Эшен-
баха. В первой книге мы уже видели,
что в средние века и даже позднее
каждый сведущий человек, в особен-
ности если он обладал естественно на-
учными знаниями, слыл в народе за
колдуна. Так колдунами считали
папу Сильвестра II, Михаила Скота,
Альберта Великого, Роджера Бэкона,
аббата Эрлофа Фульдского, аббата
Иоанна Тритенгеймского, Кардана, Агриппу Неттесгеймского, Феофра-
ста Парацельса и др. Верование в связь с дьяволом послужило в роман-
ской литературе основой для «Чудотворного мага» Кальдерона — этого
блестящего, поэтического произведения. В Германии гений Гете восполь-
зовался рассказом о докторе Фаусте для создания величественнейшего об-
раза новейшей поэзии. Творение Гете по справедливости может быть на-
звано «драмой немецкого духа». В образе исторического Фауста, знаме-
нитого доктора XVI века (из Книтлингена, в Швабии), который по
словам народного сказания заключил союз с дьяволом и был потом по-
хищен им, гениальный поэт олицетворил немецкую национальность во
всей ее полноте и глубине, во всем ее величии и слабости. Настоящее ска-
зание о Фаусте сохранилось в древней «Комедии о докторе Фаусте» .
Оно изложено также весьма подробно в старой «Книге о Фаусте» . Эта
книга, вместе с приписываемыми доктору Фаусту сочинениями о чародей-
ствах, дает нам ясное понятие о немецком колдовстве. В книге о Фаусте
описаны все главные моменты союза с дьяволом: заклинания духа тьмы
с помощью черной магии, продажа души после смерти дьяволу, за что он
обязуется наделить ее на земле волшебной силой и блаженством, любов-
ная связь с дьяволом, отчаянное раскаяние колдуна и его трагическая
смерть. Заклинание черта Фаустом «в густом лесу около Виттенберга»
описано так: «Около волшебного круга стало летать некое подобие
грифа или дракона; когда Фауст говорил свои заклятия, животное жа-
485
лобно выло; потом на землю упала огромная огненная звезда, превратив-
шаяся в огненный шар. Фауст сильно испугался, но продолжал свое дело.
Он стал заклинать эту звезду в первый, во второй и в третий раз, тогда
явился огненный поток, поднялся на высоту человеческого роста, снова
спал и на нем образовалось 6 огоньков; одни из них поднялись, другие
опустились и обрисовали таким образом фигуру огненного человека, ко-
торый 1/4 часа ходил около волшебного круга. Вскоре потом черт принял
образ седого монаха, начал разговаривать с Фаустом и спросил, что ему
нужно». О любовной связи с дьяволом, игравшей такую важную роль в
процессах ведьм, книга говорит так: «Когда Фауст сидел один и занимал-
ся размышлениями о слове Божием, черт пришел к нему в образе прекрас-
ной женщины, обнял его и начал с ним любодействовать, так что Фауст
скоро забыл слово Божие и продолжать коснеть в своем преступлении».
Накануне срока расплаты с дьяволом Фауст пошел с несколькими маги-
страми, бакалаврами и студентами в деревеньку Римлих в окрестностях
Виттенберга и остался там ночевать со всем своим обществом. «Студенты
лежали подле компаты Фауста, как вдруг они услышали страшное ши-
пенье и свист, точно весь дом наполнился змеями, ехиднами и прочими
вредоносными гадами. Дверь в комнату Фауста, отворилась и он стал
звать на помощь, но голос его был слаб и скоро совсем умолк. Когда рас-
свело, они пошли в комнату, где был доктор, но не нашли его там; вся
комната была забрызгана кровью, мозг пристал к стене: черт вероятно бил
его головой о стены.
Там же лежали его глаза и несколько зубов — ужасное и отврати-
тельное зрелище! Наконец они нашли и тело Фауста на навозной куче;
все члены его были так исковерканы, что страшно было смотреть».
В легендах, созданных фантазией народа, наказание за колдовство
предоставляется обыкновенно божественной справедливости. Но в дейст-
вительности было не так. Церковь обращала против колдунов большую
часть своей инквизиторской деятельности. Колдуны и колдуньи заклю-
чают союз с дьяволом, следовательно они разрывают союз с Христовой
церковью, заключенный при крещении, следовательно они еретики, пре-
ступники и достойны смерти. Таким образом, колдовство отождествлялось
с ересью. Уже вальденцев и штедингеров обвиняли в поклонении черту,
являвшемуся будто бы на их собрания под видом жабы, кошки и козла,
и в плотском соединении с ним. Эти нелепые сказки послужили источни-
ком для описания шабаша ведьм (synagoga diabolica) — этой картины
дьявольского культа. Понятно, что при таких обстоятельствах церковь,
естественная хранительница догмата, не могла не дать полного простора
своему рвению; она обратилась за помощью к светским судам. Господст-
486
Е. Климш. «Казнь и спасение детоубийцы»
вовавший в то время следственный инквизиционный процесс с его един-
ственным орудием - пыткой, открывал место всевозможным жестокос-
тям. И вот католическая теология и тогдашняя юстиция изобрели соеди-
ненными усилиями процессы ведьм — это отвратительнейшее порожде-
ние человеческого безумия.
Чтобы не потерять своего значения, инквизиция, подобно нашей по-
лиции, должна была постоянно держать общество в страхе: ей необходимо
было изобретать все новые и новые преступления против священных дог-
матов веры. Инквизиторы хотели жить, и им нужны были объекты для де-
487
ятельности. Костры альбигойцев, ката-
ров, лоллардов и других еретиков уже
потухли; нужны были новые жертвы.
Это имело, без сомнения, огромное
влияние на продолжительность страш-
ной умственной эпидемии — веры в
колдовство, породившей отвратитель-
ные процессы ведьм. Вся эта зараза яв-
лялась необходимым следствием благо-
честивого тупоумия, полного незнания
природы и ее вечных законов; она
была естественным спутником рели-
гиозного фанатизма. Еще в конце
XVI столетия самые светлые умы были
полны варварских софизмов. Так. в
1591 году Фишарт перевел на немец-
кий язык известную книгу француза
Бодена «De magorum daimonomania»,
это знаменитое собрание нелепостей.
Г.Шпангенберг.«Шабаш ведьм»
После этого вряд ли можно сомневаться, что огромное большинство свя-
щенников и юристов действовали вполне искренне. Они были до того глу-
пы и невежественны, что действительно с полным убеждением судили и
осуждали колдунов и ведьм. Равным образом не подлежит сомнению, что
и среди осужденных нередко попадались истерические женщины, одер-
жимые несчастной идеей, что они в самом деле умеют колдовать и нахо-
дятся в любовной связи с большим козлом. Этому последнему заблужде-
нию немало способствовали возбудительные и наркотические средства,
употреблявшиеся при так называемом «любовном колдовстве». Но не одно
только невежество было причиной всех этих печальных событий. К жес-
токому безумию весьма рано стала примешиваться рассчитанная злонаме-
ренность. Этого, конечно, не станет отрицать ни один человек, изучавший
печальную историю человеческих заблуждений. И во время своего про-
цветания и позднее процессы ведьм часто были не более как теолого-юри-
дической спекуляцией, рассчитанной на благочестивую глупость народа.
Старый честный Гаубер, сам теолог, прямо называет их папской выдумкой:
для возвышения своей власти, папы усиливали инквизицию. Существова-
ли, кроме того, приманки другого рода. Имения сожженных конфисковы-
вались, а среди них часто попадались люди состоятельные и богатые. Ду-
ховникам, доносчикам и судьям инквизиция представляла самые удобные
случаи поживиться. Им достаточно было только намекнуть кому-нибудь из
488
Г. Франц. «Сожжение ведьмы»
людей, имеющих средства от-
купиться, что его имя стоит у
них в списке неблагонадеж-
ных, но что при известных
условиях оно может быть и
вычеркнуто оттуда.
Немецкому историку
предстоит грустная обязан-
ность сознаться, что нигде
преследование колдунов не
достигло такой ужасающей
силы, как в Германии. Вза-
мен инквизиции, не пользо-
вавшейся популярностью сре-
ди немцев, они могли вдоволь
наслаждаться процессами
ведьм. Правда, и в прочих
странах христианской Евро-
пы ведьм также жгли: и по
одиночке, и целыми толпами.
«Признания» их везде сходны
между собой. Так в 1459 году
в Аррасе во Франции была
совершена казнь над толпой
колдунов обоего пола. (Тик
с необыкновенной психологи-
ческой верностью описал это
злодейство в своей новелле
«Шабаш ведьм»). В Комо, в
Верхней Италии, в 1485
году 31 ведьма умерли на
костре; в Швеции в Моро в
один год (1669) 23 женщины
и 15 детей были обвинены в
колдовстве, осуждены и каз-
нены; в Испании в Логроньо в 1610 году целая толпа ведьм сгорела на
кострах. Сохранилось также множество описаний подобного рода казней
в Португалии, Великобритании, Дании, Швеции, Польше, Венгрии. Даже
в североамериканских колониях в 1692 году судили и казнили несколь-
ко десятков ведьм и беснующихся. Но все-таки преследование ведьм
489
нигде не производилось так упорно, так систематично, так по-немецки ос-
новательно, как в Германии.
Но почему же ярость преследователей обратилась преимущественно на
слабый и прекрасный пол? Отчего в процессах ведьм на женщину взво-
дили самую гнусную клевету, какую только можно выдумать; ее обвиняли
в том, что она забывала целомудрие девушки и супружескую верность
жены в отвратительных объятиях безобразного козла. Этого нельзя объ-
яснить только тем, что судьи надеялись легче справиться с женщинами.
Причину надо искать глубже. С волшебством соединялось что-то таинст-
венное, тихое, скрытное, не свойственное характеру мужчины; поэтому
женщина искони считалась способнее мужчины на всякое колдовство. Уже
древние считали волшебство исключительным достоянием женщин; что-
бы убедиться в этом, достаточно прочитать римских эротических и сати-
рических писателей (Горация, Ювенала) или греческого юмориста Луки-
ана. С другой стороны иудейско-христианская теология, от Моисея и до
отцов церкви, постоянно представляла женщину чем-то низшим и отвер-
женным. Сам грех, по библейскому учению, сошел на землю через посред-
ство женщины. Как же было дьяволу не обращаться преимущественно к
женскому полу? У германских народов к этим причинам примешивалось
еще одно обстоятельство. Мы видели, каким уважением пользовались сре-
ди германцев жрицы и пророчицы (Фоллюр, Вален) . Весьма возможно,
что некоторые древние пророческие руны сохранились преемственно и в
христианскую эпоху. Женщины, знакомые с историей древних богов и их
культом, легко могли быть заподозрены в союзе с силами ада: древние
боги представлялись христианскому сознанию в виде чертей. Таким об-
разом, в представлении о ведьмах национально-языческие понятия соеди-
нились с новыми, христианскими, чтобы образовать вместе ядовитую
смесь нелепости, заблуждений и жестокости.
На древнем верхнегерманском наречии колдуны и ведьмы назывались
Hazus, Hazusa. В среднем верхнегерманском наречии попадается иногда
выражение Hegxse или Hexse. Вместо нового верхнегерманского слова
Нехе до XVI и XVII столетий употреблялось выражение Unholdin
(Unholde в муж. роде Unholddre). Боден, о котором мы упоминали выше,
этот авторитет в систематизации идиотизма, дает нам следующее опреде-
ление ведьмы. «Колдун или ведьма (ein Hex oder eine Нехе) — это осо-
ба, которая преднамеренно и сознательно употребляет адские средства
для осуществления с их помощью какой-либо цели». Приобретение «ад-
ских снадобий» достигается посредством союза с сатаной. Союз этот
заключается в различных формах, письменно или на словах. Прежде все-
го необходимо формальное отступление от Христа и всех святых Его и
490____________________________________________________________
отречение от Бога и Его 10 заповедей. Центр культа религии ведьм есть
так называемый шабаш ведьм. Ведьмы слетаются на него по воздуху, вер-
хом на козлах, кочергах, метлах и т.п. Чтобы приобрести способность ле-
тать, они намазываются особой мазью из жира некрещеных детей, волчь-
его корня и других снадобий. Собрания происходят каждую неделю в на-
значенную ночь, и особенно в первую майскую ночь (Вальпургия), т.е. во
время древнегерманского языческого праздника жертвоприношений.
В каждой стране есть свои особенные места собраний. В Германии их
больше всего (Блоксберг, Горзелсберг, Векингштейн, Штаффелыптейн,
Крейденберг, Бонигсберг, Феллерберг, Гейберг и разные другие горы).
На этих собраниях дьявол является иногда в наряде веселого танцора; но
по большей части он мрачен и величественен. В образе черного безобраз-
ного человека сидит он на троне, украшенном золотом; на нем надета ко-
рона из маленьких рожков. Кроме того у него еще один рог на лбу и один
на затылке. Передний рог разливает свет яснее лунного. Большие,
круглые, совиные глаза дьявола сияют страшным блеском. Он имеет
вид получеловека и полукозла. Пальцы его оканчиваются когтями,
ноги похожи на гусиные лапы, на подбородке — козлиная борода, сза-
ди — длинный хвост. Собрание открывается обыкновенно в 9 часов ве-
чера и кончается в полночь. Оно начинается всеобщим поклонением дья-
волу; его называют творцом и господином и целуют у него левую руку,
левую ногу, левый бок, детородные части и зад. В особенно торжествен-
ных случаях колдуны и ведьмы каются дьяволу в своих грехах, в посе-
щении церкви, в исполнении обрядов богопочитания, в том, что сделали
слишком мало зла. Дьявол принимает их покаяние и дает им отпущение.
Потом он сам служит чертовскую обедню и представляет своим поклон-
никам в перспективе рай, далеко превосходящий великолепием христи-
анский. В благодарность его снова целуют в зад, а он, в знак милости,
испускает зловония. В заключение обедни дает он причастие под двумя
видами, но адская гостья — черная и тягучая, как старая подошва, а пи
тье из адской чаши — горько и отвратительно. После этого начинается та-
нец, в котором все стоят лицом к внешней стороне круга, и ужин, приго-
товленный адским хозяином. Но кушанья и напитки его невкусны и про-
тивны. Вообще, достойно удивления, как дурно угощает черт своих верных
слуг. Деньги, которые он им дает, за ночь превращаются в уголья, струж-
ки, листья или сажу; вообще он их постоянно обманывает. Во время ужина
и танцев дьявол совокупляется со всеми присутствующими, обнимая муж-
чину под видом суккуба, а женщин под видом инкуба, и приказывает всем
следовать его примеру. Вслед за этим он распускает собрание, убеждая
всех делать как можно больше зла. В заключение большой козел сжигает
491
себя; пепел делят между собой все колдуны, чтобы с помощью его вре-
дить людям. На шабаше строго воспрещается произносить имена Бога,
Христа или Девы Марии; слово соль также не должно употребляться.
Этого описания достаточно, чтобы познакомить читателя с представле-
нием о шабаше ведьм.
О любовной связи с дьяволом теологи и юристы писали длинные со-
чинения. Они всеми силами старались уяснить себе, какого рода ощу-
щение испытывают в то время колдуны (почти во всех «признаниях» об-
виненные согласны с тем, что это ощущение «неприятно», «противно»),
бывает ли semen diabolicum calidum aut frigidum и т.п. Нам нет надобно-
сти останавливаться на всех этих отвратительных выдумках. До конца
XVI столетия считалось несомненной истиной (подтвержденной и Люте-
ром) , что от соединения черта с ведьмами рождаются дети. Позднее дер-
жались убеждения, что от подобной связи могут произойти только разного
рода гады: змеи, ящерицы, лягушки и черви «всяких цветов». Пред на-
чалом XVII столетия уже начали там и сям слышаться мнения (принад-
лежавшие, впрочем, людям вполне религиозным), что дьявольские объ
ятия только «фантазия, призрак воображения»23. В этом отношении все
«признания» ведьм говорят одно и то же. Черт постоянно являлся сначала
под видом приличного господина, дворянина, рейтера, егеря, бюргера,
под именем Воланда, Федерганса, Петерлейна, Парперлева, Гресле, Кла-
уса или Геммерлейна и таким образом соблазнял их. Между «признани-
ями» попадаются нередко рассказы молодых девушек, легко убеждающие
каждого, кроме судьи ведьм, что дьявол тут решительно ни при чем и что
виной падения были вовсе не козни нечистого, а просто подлость матерей,
продающих своих невинных дочерей хитрым развратникам.
До конца XV столетия в Германии, как и в других странах Европы,
мы встречаем лишь несколько случаев сожжения колдунов и ведьм. На-
стоящее гонение на них началось только с этого времени. Со страшной
силой свирепствовало оно весь XVI век и три четверти XVII века. Сиг-
налом для бесчисленного множества процессов и казней послужила, бес-
спорно, знаменитая булла папы Иннокентия VIII, того самого, которого
римляне остроумно прозвали за развратную жизнь Octo Nocens. Булла
эта написана 5 декабря 1484 года. Из нее можно видеть, в каких преступ-
лениях обвинялись колдуны и ведьмы: «Не без огорчения узнали мы из
достоверных источников, что в некоторых частях Верхней Германии, а
равно в Майнцском, Трирском, Кельнском и Зальцбургском епископствах,
во многих городах, селах, местечках и приходах появилось множество лиц
обоего пола, нерадеющих о спасении своей души, отпадающих от ка-
толической веры и вступающих в прелюбодейственную связь с
492
дьяволом, который является им под видом инкуби и суккуби; они сво-
ими песнями, волшебством, заклинаниями и прочими мерзкими, нечес-
тивыми поступками, колдовством, пороками и преступлениями портят,
давят и губят детей, маленьких животных, жатвы, плоды, виноград, а
равным образом мужчин, женщин, всякого рода скот, виноградники, са-
довые плоды, луга, пастбища, овощи и все произведения земли; они на-
сылают различного рода телесную и душевную муку на людей, мужчин
и женщин и на скот, они препятствуют мужчинам оплодотворять и жен-
щинам рожать, препятствуют мужьям и женам исполнять супружеские
обязанности, они клятвопреступными устами отрицают веру, принятую
при святом крещении и кроме того, по наущению врага рода человече-
ского, не боятся предаваться всевозможным грехам и порокам на пагу-
бу своей душе, на оскорбление божеского величия, на горе и искушение
своих ближних». Далее в булле поручается двум инквизиторам и про-
фессорам теологии Генриху Инститору и Якову Шпренгеру вместе с Ио-
ганном Гремпером «исполнять обязанности инквизиторов против всех
лиц, к какому бы званию и сословию они ни принадлежали, которые
окажутся виновными в вышеупомянутых преступлениях, и наказывать
их лишением жизни и имущества».
Известно, что немец любит все делать методично; он и безумствует,
если можно так выразиться, научным образом. Шпренгер с компанией
прежде всего принялись сочинять на латинском языке толстейшую кни-
гу «Malleus maleficarum» («Молот колдунов»), которая должна была
разбить в прах, истолочь в порошок всех колдунов. Эта романтическая
книга, ставшая священной для всех инквизиторов, и написанная, по сча-
стливому выражению Копена, желчью монаха, обезумевшего от фанатиз-
ма, корыстолюбия, сладострастия и зверской жестокости, появилась
в первый раз в Кельне в 1489 г. с одобрения богословского факультета
и быстро разошлась в нескольких изданиях24. Первая часть «liber
sanctissimus» трактует о трех факторах, необходимых при колдовстве:
о черте, о колдуне или колдунье и о божеском попущении; вторая —
о средствах предохранения от колдовства и предотвращения дурных его
последствий; третья часть предназначена для судей и заключает в себе на-
ставления для духовных и светских судов, как вести процессы колдунов.
Здесь разрешается и вопрос о подсудности: само по себе колдовство долж-
но подлежать как светским, так и духовным судам, но так как оно соеди-
няется с ересью, то суд над ним должен быть предоставлен инквизиции.
Читатель видит, что господа теологи умели оправдать свое вмешательство
во всякое дело. Что касается уголовной стороны вопроса, авторы «Моло-
та» и подобные им юристы, называли колдовство «громаднейшим, тягчай-
493
шим и отвратительнейшим» преступлением, кроме того, преступлением
«чрезвычайным» (crimen exceptum); это значило, что при исследовании
его судьи не обязывались держаться обыкновенной формы процесса. Они
могли и должны были употреблять чрезвычайные средства для дознания
истины. «Молот» одобрял самое низкое шпионство. Доносчиков следует,
по его словам, заверять в их полной безопасности, даже в случае самого
бездоказательного доноса.
С «Молотом» в руке ученые авторы и их сотоварищи усердно приня-
лись за свое «похвальное» дело. Для начала Шпренгер с компанией сжег
в 1484 — 1489 гг. 48 колдунов; другой инквизитор в один 1485 г. устроил
41 казнь. Впрочем, еще и после 1489 г. дело шло недостаточно быстро. Ду-
ховные и светские государи во многих местностях противились казням
волшебников; некоторые священники с кафедры отрицали существование
колдунов или по крайней мере их способность вредить твореньям Божи-
им. Вскоре однако настало золотое время для инквизиторов и их союз-
ников — юристов. И духовные, и светские государи Германии без труда
склонились на сторону преследования: первые поняли, как важно оно
для возвышения власти духовенства; и тех, и других манили, кроме того,
денежные выгоды, доставляемые подобными процессами. Эти выгоды при-
влекли на сторону инквизиции множество мелких владетелей, городское
начальство и проч. Имение казненного, как сказано выше,
конфисковывалось, две трети его доставались князю, а одна треть дели-
лась между судьями, духовником, шпионами, доносчиками и палачами,
сообразно званию каждого. Судьи колдунов и палачи обогатились имен-
но во время самого сильного обеднения Германии, в Тридцатилетнюю вой-
ну. В одном Косфельде палач заработал казнями колдунов 169 талеров
за 6 месяцев. Ввиду таких соображений можно смело приписать коры-
столюбию около половины всех казней. Другая половина была следст-
вием фанатизма и суеверной глупости. С конца XV столетия священ-
никам удалось мало-помалу наполнить чертом все миросозерцание, все
чувства, веру и мысли немецкого народа: немец всюду видел, слышал и чув-
ствовал черта. Лютеранство еще более укрепило это направление религиозного
сознания. Лютер сам разделял грубую веру в черта. Он имел личные свида-
ния с сатаной и раз даже бросил ему в голову чернильницей. После этого не-
удивительно, что «великий реформатор», встретив в Дессау кретина, объявил
его сыном дьявола и велел немедленно бросить в воду, принимая весь грех на
себя. Протестантские теологи благочестиво следовали воззрениям свое-
го учителя. Католическое и протестантское духовенство, князья, судьи
и юристы достойно соперничали в ярости истребления колдунов. Когда
это рвение несколько поутихло (около Аугсбургского религиозного
494
мира), иезуиты сумели снова оживить его: во всех немецких католичес-
ких городах, куда только они имели доступ, ученики Лойолы устроили
суд над приверженцами реформаторского движения и казнили их под
видом колдунов. Это возбудило усердие протестантских гонителей кол-
довства: они не хотели уступать папистам в заботливости о царствии Бо-
жием. Если мы присоединим ко всему этому еще политическую разроз-
ненность Германии, которая давала возможность каждому прелату,
каждому дворянину, каждому бургомистру ставить костры колдунам, нам
будет понятно, почему ни в одной стране гонение на волшебство не сви-
репствовало с такой безумной жестокостью, как в Германии.
Подозрение в колдовстве могло быть возбуждено всем, от самого ве-
ликого до самого малого, от самого важного до самого смешного. И нео-
быкновенная красота и необыкновенное безобразие, и выдающаяся глу-
пость и выдающийся ум, и бедность и богатство, и здоровье и болезнь,
и необдуманное слово и нерассчитанное движение, и порок и добродетель,
и преимущества и недостатки, и добрая и дурная слава — все без исклю-
чения могло служить признаком (indicium) колдовства. Если где-нибудь
являлась заразная болезнь — ее устроили колдуньи; свирепствовал по-
жар — это было дело нечистого; если был неурожай, шел град, случалось
наводнение или пожар, корова давала дурное молоко, свинья околевала,
курица переставала нестись, мужчина становился бессильным, женщина
бесплодной или чересчур плодовит, рождался урод или горбун, что-нибудь
пропадало, что-нибудь было украдено — все это считалось ничем иным,
как колдовством. Женщина, застигнутая подле костей, подле жабы или
ящерицы, или встреченная с салом и какими-нибудь необыкновенными
травами в руках, была несомненно ведьмой. Девушка, которая ведет дур-
ную жизнь — ведьма, девушка примерного поведения также ведьма.
Если женщина редко ходит в церковь - она колдунья, если она ходит
слишком часто и молится слишком усердно, это также подозрительно.
Если ее вызовут свидетельницей и она выкажет робость, это также очень
подозрительно; но точно так же возбуждают подозрение и слишком само-
уверенные приемы. Если женщина вздумает избавиться от свидетельства
или обвинения бегством или будет застигнута в исполнении этого наме-
рения — конечно, ее следует подвергнуть пытке и отправить на костер.
Если у женщины красные или косые глаза — она ведьма, если кошка или
собака показывают ей особенную привязанность — она ведьма. Дочери
матерей, обвиненных в колдовстве, несомненно также колдуньи. Если
кто либо усомнился в существовании колдовства или в справедливости
казней колдунов, хватайте его, хватайте тотчас же! Это должен быть
архиеретик, архиколдун. Но, с другой стороны, подозрителен также и
495
слишком ревностный доносчик; об-
виняя других он, быть может, хочет
отклонить подозрение от себя. При
подобной теории улик судьи, конеч-
но, не могли сидеть без дела.
По первому же доносу обвиняе-
мую арестовывали. Ей делали снача-
ла небольшой общий допрос. Следо-
ватель должен был при этом «рас-
спрашивать шутливо», чтобы
«поймать» ведьму, т.е. выманить у
нее сознание, всякое такое сознание,
как бы незначительно оно ни было,
служило основанием для последую-
щего процесса. Самый опасный во-
прос состоял в том: верит ли обвиня-
емая в колдунов? Если она скажет
«нет», она еретичка и во всяком слу-
чае достойна смерти; если она ска-
жет «да», значит она знает «больше,
Лоренц Риттер. «Камера пыток»
чем следует знать об этом предмете». Во всяком случае ее сажали в тюрь-
му. Об устройстве тогдашних тюрем мы имеем старое, достоверное сви-
детельство, доказывающее, что романтика средневекового искусства пыт-
ки была вполне известна нашим дедам и долго существовала еще во время
протестантско-теологического периода. «Тюрьмы, - говорит этот памят-
ник, - - помещаются обыкновенно в толстых, крепких башнях, в воротах,
блокгаузах, подвалах, погребах, вообще в глубоких, темных, узких, мрач-
ных конурах. В этих конурах устроены большие, толстые доски, подни-
мающиеся и опускающиеся на винтах, в них проделаны дыры, в которые
продевают руки и ноги, так что бедные заключенные совершенно лише-
ны употребления этих членов; в других тюрьмах сделаны деревянные и
железные кресты, к которым приковывают заключенных за шею, спину,
руки, и ноги. В некоторых устроены толстые железные палки в 5, 6 и 7
четвертей длины; с каждой стороны такой палки приделано по железной
цепи, которой скованы за спиной руки заключенного; палки посередине
привязаны цепями к стене, так что заключенные постоянно должны на-
ходиться в одном и том же положении. Иногда им кроме того привязы-
вают к ногам тяжелые железные бруски, так что они не могут шевелить
ногами. Некоторые тюрьмы меньше собачьих конур, так что люди едва мо-
гут стоять, сидеть или лежать в них. В иных местах проделаны глубокие
о К востоку от Гринвича
1О
5°
ГЕРМАНИЯ
во времена Реформации
1547 г.
Масштаб 1:12000000
50 0 50 100 150 200 км
северное
О
КО
Гаттор;
ИЯб
Еп.Любек /
»е &
О Ёп.Шв
II Ей. _ NieKJie*1
БреМен Герц.Бр.'\
'□ уЛюнебургСКпе
’ ^>P-Ert.BepdeH- .
Т^кское ОсЛарка
о. Гельголанд Ди^ .Терц. "'"О
v марсен ГолыптейИск
г—^^Любек^С^Л
~ Гамбург ..
О ч ...
о Ольдей^рг
[Гронинген о
о •
’ / ’““"•"К
’’’'««Хл Ate. >
!лъденгеим&^Еп.Гамоершт
□ •. Oj
^А<^ Гос^ар
Ф/ьгХ ЭйсЛебён ”V
•• ,о_Ец.Л1
ассел^'^^узён Мт^ебурё е
ТОФЖд
^И';Эр05датД.
ьбя / ШлсвлыогЛъЙе
ЙУРТ Й
ip
о
Орлеан
(Ан
пе
Крепи
Вас
Труа
Дижо
V0
&
рц.\'«
а
©.
м
С-тЖерм
eapoQpa
граф
емпт
ан
Голланде
Лейде
Делъфт
Poti
г₽5р
Зеландское
ГравелингБрЮгге
Кале
Кольма
Кттл\Ец;П7цеце^^а
Мец
ль
-гМаинп
ормс
Алькмар
ерц.Мюнсте
§<у!Слев^
дд,1558г.)
ртерч
Мааст
Кел.
С-т Кантпёй
Q Нойон о
Нее
Монпансье
454- о
-Е
бра
Люцельб
;Еп.
О
О’-
Щаралъ
он
Кобленц\ g с
Й Франкфурт А
^Дрорц(>1]рг&Bep^tx
Кн^Цбрнбер!
Пфальц
ji£
О’ Страсб
Мюнгаиз
езансо
чБургунд
/ ское
'Лозанн<
енева
.. , , алль -. о
^pipentiiS^::-.... Эйхисйгедт
Герц О ;
оШтутгарп
гг-,Вюртемберг
Пеибург
Аугсбург
Б
ei
ссе
илъдгау
Грауб
9
ден
гнсб1
*УР
3
ироль
Бриксен9
15
20
о. Борнгольм
Клцгенф
берг
Объяснение:
□ Имперские города
Сокращения:
Арх. - Архиепископство
Еп. - Епископство
Б. - Бамберг, Гр. - Графстве
Герц. - Герцогство
Ем - Rnmiuomooii'j
Кенигсбепг
Торн
50
Величка
Энс
1
•льцбург
ясбург
£п'\
Пасс&у
Линц
Бреславль
Бриг
Эгер
пер
Глац .
Иегендорф
МИЯ Мар
ЪоТаб°
М
Познан
ер
о Кул
одно
JUIuzei
с
Лг °
Могач
Драва
Сава Эссег
Креме
Виена и
о. Рюген
Колъберг
Олив^
^(Данциг
\ V л
Г-'' Мариенбур^
Мар иен в
& НеймаР*
ГР Г г
ЪфЦ.
Штетин
аргард
[етца
Берл
Ю£нбур&
О
Гневно
Варшава
О
*
о
Садён
<-оКвт
••'Ма
>xhJ
ШвеиднйцНейсе
Р а
Олъмюц
Я
рюн
Эрцгерц
трия
' „ О<''
Вен.Неишта(.
< {Понс
Ч Гряц
;бург
PH.
,4^;
* .ту, '% О'-’к.г-'Члх
q д'Герц. Крайня.
4 \
Триест
йен
лъвеисе
498
Г. Франц. «Испытание ведьмы»
ямы вроде колодцев саженей
в 15, 20, 30 глубины, сквозь
которые подымают и опуска-
ют заключенных. В этих
ямах и конурах часто такой
холод, что ноги у арестантов
иногда совсем отмерзают.
Некоторые заключенные на-
ходятся в постоянном мраке,
так что никогда не видят
солнечного света и не знают
день ли, ночь ли; они с тру-
дом могут двигать членами,
не могут лежать спокойно,
окружены своими собствен-
ными испражнениями, им
хуже и неудобнее, чем вся-
кой скотине, их дурно кор-
мят, они не могут спокойно
спать, потому что их осажда-
ют мрачные мысли, беспо-
койство, дурные сны, страх
и заразные болезни; их муча-
ют гады и насекомые, кроме
того их постоянно пугают,
оскорбляют и тиранят бра-
нью, насмешками и угроза-
ми тюремщики, палачи и их
помощники». Действитель-
но, подобные тюрьмы с их
темнотой, цепями, крысами,
голодом и гнилым воздухом
вполне способны были «смяг-
чить» заключенных. Духов-
ники и допросчики старались
ускорить это «смягчение»
разными выдумками, до-
стойными дьявольской хи-
трости. Часто у обвинен-
ных обещанием полного
499
прощения выманивали «добровольное признание», которое неминуемо
вело к смерти на костре — к «испепелению» (Einascherung), по официаль-
ному выражению того времени.
Если все хитрости и уловки не приводили к цели, ее достигали по
средством свидетельских показаний. Каковы были эти показания, мож-
но судить уже по тому, что даже уличенные в клятвопреступлении допу-
скались к свидетельству в процессах колдунов: предполагалось, что в
этом случае они могут сказать правду из «усердия к вере». Защитник под-
судимых также обязан был являться свидетелем против них в случае,
если они для пользы защиты делали ему какие-либо признания. Значит,
у обвиненных все-таки был защитник? Это зависело от произвола судьи:
колдовство было crimen exceptum и потому весь процесс состоял из одних
исключений: судья мог, смотря по обстоятельствам, допустить или нет за-
щитника. Но подсудимый ни в каком случае не имел права сам избирать
себе адвоката. Испробовав все эти предварительные средства добиться
признания, судьи, в случае неуспеха их, переходили к испытанию водой:
подсудимую выводили на берег реки или пруда, раздевали донага и со
связанными крестообразно на животе руками и ногами бросали в воду.
Если она тонула, это говорило против обвинения, если она всплывала на-
верх, в пользу его. Многое зависело от того, каким образом палачи дер-
жали веревку, к которой была привязана несчастная. В случае счастли-
вого исхода испытания подсудимую освобождали; конечно, если против
нее не было никаких свидетельских показаний. В противном случае ее
снова вели в тюрьму, где сначала допрашивали по «доброте». Эта доброта
состояла в том, что ей целые дни давали есть соленую пищу, не позволяя
ничего пить, или заставляли проводить без сна 3, 4, 5 ночей, пока несча-
стная, полу обезумев от истощения не признавалась наконец «доброволь-
но» во всем, что на нее взводили. Если сознание невинности помогало под-
судимой перенести все эти пытки, ее подвергали «игольному испытанию».
Подсудимую раздевали, брили ей волосы на всем теле и искали везде так
называемой «дьявольской печати» (stigma diabolicum), которую черт на-
лагает на своих приверженцев. Когда находили какую-нибудь родинку
или пятно, его прокалывали булавкой. Потом смотрели идет или нет из
ранки кровь: если кровь не идет — это ясное доказательство, что испы-
туемая — ведьма. Но и в противном случае ее невинность не доказана; это
были штуки дьявола, чтобы спасти свою слугу. Если «дьявольской печа-
ти» не находили вовсе — это значило, что «черт стер ее». Легко можно
себе представить, какие гнусности совершались при подобных манипуля-
циях. Палачи и тюремщики удовлетворяли на несчастных подсудимых
свои животные инстинкты и все последствия приписывали дьяволу.
500_________________________________________________________________
Приведем один пример такого зверства: ожесточенный преследователь
ведьм, судья Ремигий, который в своей «Daemonolatria» 1595 г. хвалит-
ся, что за 15 лет, 1580 — 1595, сжег в Лотарингии 800 ведьм, рассказыва-
ет об одной из своих жертв по имени Катерина, что несмотря на ее моло-
дость — она не достигла еще половой зрелости — дьявол несколько раз
насиловал ее в тюрьме до того, что ее нашли полумертвой.
Если от обвиненной не могли добиться признания «по добру», присту-
пали к допросам под пыткой. Часто пытке непосредственно предшество-
вало еще так называемое «слезное испытание». Священник или судья на-
кладывал руку на голову обвиненной и говорил: «Заклинаю тебя именем
горьких слез, пролитых нашим Спасителем на кресте, если ты невинна,
пролей слезы, если ты виновна, не проливай их!» Если ведьма не могла
плакать — доказательство преступления было налицо; если она плакала
— говорили, что черт нарочно омочил ей глаза и щеки. Перед пыткой
судья старался подробно разъяснить обвиненной свойства и действия
орудий пытки. Это объяснение «часто вынуждало признания у самых
ожесточенных». Но если признания не последовало, обвиняемую пыта-
ли. Пытка начиналась с так называемого жима: пальцы несчастной сжи-
мали до тех пор, пока кровь не брызгала из ногтей. Вторую степень
пытки составляли «испанские башмаки», ими сжимали колени и икры до
того, что кости ломались. Потом следовала «дыба»: ведьме связывали
назад руки и за веревку, привязанную к ним, «спокойно» подымали вверх
по блоку, так что руки несчастной, сломанные и вывернутые, подымались
выше головы. Для усиления и без того уже страшного мучения пытаемую
несколько раз быстро опускали и снова поднимали вверх; иногда кроме
того к ногам привязывали тяжести фунтов до 15, а в промежутках меж-
ду подъемами снова употребляли жом, испанские сапоги, плеть или за-
жженную смолу и водку. Таким и подобным истязаниям подвергали даже
беременных женщин!25 Слова, произносимые палачом при пытке ведьм,
оказывались вполне справедливыми: «Тебя будут пытать, пока ты сдела-
ешься такою тонкой, что солнце будет сквозь тебя просвечиваться». По за-
кону пытка должна была длиться не более ‘/4 часа, но судьи хвалятся
в своих сочинениях, что заставляли пытать упрямых ведьм по целым ча-
сам, даже по целым дням. В Бамберге в протоколе суда записано, что судьи
пошли на пир, подняв подсудимого на дыбу, и заставили несчастного висеть
до своего возвращения. По закону пытка не могла быть повторена без новых
сильных доказательств преступления. Но «Молот колдунов (ведьм)» выду-
мал отличное средство обойти этот закон: он рекомендует заменить «повто-
рение» «продолжением» пытки. Таким образом пытку «продолжали» до тех
пор, пока несчастные страдальцы, для избавления от страшного истяза-
501
ния, не наговаривали на себя всего, что только желали судьи— до самых
невероятных нелепостей, придуманных теологической и юридической
фантазией. Какие размеры принимали подобные нелепости, видно уже из
того, что нередко 12, 10, 8 и 7-летние девочки сознавались на пытке, что
имели связь с дьяволом, несколько раз совокуплялись с ним и даже рож-
дали от него детей. А если ведьма под пыткой признавалась, например,
в убийстве посредством волшебства людей, которые жили себе спокойно
и здорово, не думая умирать? Все равно ее сжигали!
Вот каким способом добывались те «признания» ведьм, на которых
романтическое тупоумие и поповская хитрость основывали свое заключе-
ние, что в историях о колдовстве непременно есть доля истины. Часто во
время пытки несчастные падали в обморок, и это естественное следствие
невыносимых страданий считалось наваждением дьявола, приводившего
в бесчувствие своих приверженцев. Если ведьма умирала под пыткой, это
значило, что черт свернул ей шею, чтобы избавить ее от мучений. Нередко
страдание возбуждало в пытаемых отчаянную злобу, слепую жажду мще-
ния; под влиянием этого чувства они оговаривали как соучастников всех,
кого только могли вспомнить или кого называли им судьи. Поэтому обык-
новенно каждый процесс колдунов порождал 10, 20, 100 новых. В памят
никах того времени мы находим множество примеров необычайного му-
жества, с которым женщины выносили пытку. Одна девушка хорошей
фамилии из Ульма, которую несколько женщин оговорили под пыткой,
будто видели ее на пляске ведьм, 9 раз была подвергнута пытке и все-таки
на допросе не признала себя виновной. Одна молодая женщина из Нерд-
лингена мужественно вынесла 22 степени пытки, только 23 степень сло-
мила ее. Очень немногие могли каким-то чудом выдержать все истязания.
Тогда, если не являлось «новых признаков», требовавших повторения всей
процедуры, их, искалеченных и телом и душой, выпускали из тюрьмы —
размышлять на свободе о «религии любви». Признание, высказанное раз
и потом взятое назад, вело за собой «продолжение» пытки. Право апел-
ляции по произнесении приговора, предоставленное законом и колду-
нам, было так же призрачно, как и право защиты; во всяком случае оно
ни к чему не вело.
Так велся процесс, таковы были доказательства. Виновных пригова-
ривали к смерти. «Колдуны противны мне и ты не должен оставлять их
в живых», — сказано у Моисея. Раскаявшихся казнили или удавливали
прежде сожжения, нераскаянных сжигали живыми. Это объясняет, почему
очень немногие ведьмы отказывались перед смертью от показаний, дан-
ных под пыткой. Они хотели устроить себе менее мучительную кончину.
Многие на последней исповеди признавали себя невинными, но просили
502
Ф. Пилоти. «Инквизиция»
священников не разглашать этого: им лучше хотелось умереть, чем сно-
ва подвергнуться пытке. Были и такие священники, которые прямо объ-
являли осужденным, что дадут причастие только тем, кто и на исповеди
повторит сознание, данное под пыткой. Вообще употребляли всевозмож-
ные усилия, чтобы колдуны не отказывались от своих признаний. Казнь
несчастных жертв была также варварски жестока, как и весь процесс.
Сжиганье живьем, которому предшествовало иногда разрывание мяса
калеными щипцами, было во всеобщем употреблении. Часто, благода-
ря неловкости или жестокости палачей, оно превращалось в изжари-
ванье живых людей.
Казни, свершаемые разом над целыми массами, начинаются в Герма-
нии около 1580 г. и продолжаются почти целое столетие. В то время, как
вся Лотарингия дымилась от костров, зажженных уже упомянутым нами
Ремигием, в Падерборне, в Бранденбурге, в Лейпциге и его окрестностях
свершалось тоже множество казней. В графстве Верденфельзе (в Бава-
рии) в 1582 г. один процесс привел на костер 48 ведьм. В небольшом им-
перском городке Нердлингене в 1590—1594 гг. было казнено 32 человека
колдунов и ведьм. После этого — говорит бургмейстер Ферингер — «кол-
503
довство было уничтожено с корнем и семенем». В Брауншвейге между
1590 и 1600 гг. сожгли столько ведьм, что позорные столбы их стояли «гу-
стым лесом» перед воротами. В маленьком графстве Геннеберге в одном
1612 г. были сожжены 22 ведьмы, а 1597 — 1676 — всего 197. В городке
Оффенбурге в 4 года, от 1627 до 1630, 60 человек, обвиненных в колдов-
стве, погибло от руки палача. В Ротвейле, в XVI столетии в течение 30
лет были сожжены 42 ведьмы и колдуна, а в XVII веке за 40 лет — 71 че-
ловек. В крошечных городках Визенштейге и Ингельфингейне за один раз
было сожжено: в первом 25 (1583 г.), а во втором 13 колдунов и ведьм.
В Линдгейме, насчитывавшем 540 жителей, с 1661 по 1664 годы сожгли
30 человек. Фульдский судья колдунов Бальтазар Фосс хвастался, что
один сжег 700 человек обоего пола, и надеется довести число своих жертв
до 1000. В графстве Нейссе, с 1640 по 1651 годы было сожжено около 1000
ведьм. Мы имеем описания более чем 242 казней; между жертвами попа-
даются дети от 1 до 6 лет. В то же время в епископстве Ольмютце умер-
щвлено несколько сотен ведьм. В Оснабрюке сожгли в 1840 году 80 ведьм.
Некий господин Ранцов сжег в один день в своем имении в Гольштейне
18 ведьм. По дошедшим до нас документам, в епископстве Бамберге при
населении в 100 000 чел. было сожжено в 1627—1630 гг. 285 человек, а
в епископстве Вюрцбургском за 3 года (1727 — 1729) — более 200, среди
них встречаются люди всех возрастов, званий и пола. Вот как
перечисляют их в актах процесса: «Жена канцлера, дочь эйхштедского
канцлера, Фогт, чужестранная девушка 12 лет, советник, толстейший
вюрцбургский бюргер, маленькая 9-летняя девочка, ее младшая сестра,
мать обеих девочек, бургомистерша, два молодых дворянина фон Рейцент
шейн и фон Ротенган, Гебель Бабеле, красивейшая девушка Вюрцбурга,
студент, знавший множество языков, отличный музыкант, начальник гос-
питаля, весьма ученый человек, два маленьких сына советника, его взрос-
лая дочь и жена, 3 каноника, 14 соборных викариев, слепая девушка, тол-
стая дворянка, доктор теологии и проч.». Последнее сожжение в огром-
ных размерах было устроено архиепископом зальцбургским в 1678 г. При
этом жертвой святой ярости пало 97 человек. Ко всем этим казням, изве-
стным нам по документам, мы должны присоединить еще по крайней мере
столько же казней, акты которых потеряны для истории. Тогда окажет
ся, что каждый город, каждое местечко, каждое прелатство, каждое дво-
рянское имение в Германии зажигало костры, на которых погибали ты-
сячи людей, обвиняемых в колдовстве. Мы не преувеличим, если опреде-
лим число жертв в 100 000 человек.
И неужели же ни один голос не возвышался против этого кровожад-
ного изуверства? Нет, протесты все же существовали, хотя и не были
504___________________________________________________________________
многочисленны. Одними из первых протестантов были Агриппа Неттес-
гейм и Ульрих Молитор. Последний в своем «Schon gesprech von den
Onholden» (так озаглавлен немецкий перевод его трактата о ведьмах, из-
данного в 1489 г.) называет колдовство простой фантазией, игрой вооб-
ражения, «Fantastigkeit und Eynbildung». Однако он все-таки утверждает,
что «следует и должно убивать этих злых женщин за их отступничество
и ересь и за их ослушание императорских законов». Гораздо решитель-
нее был протест доктора Иоганна Вейера и священника Корнелия Лооса
во второй половине XVI столетия. Лоос сказал прямо (и конечно, дорого
поплатился за это), что процессы ведьм есть своего рода алхимия, посред-
ством которой из человеческой крови добывают золото и серебро. Вслед
за Вейером и Лоосом решительным противником чудовищных понятий
века явился великодушный граф Фридрих фон Шпе. Энергичный про-
тест против процессов ведьм, находящийся в его «Cautio criminalis», тем
более заслуживает внимания, что Шпе был членом иезуитского ордена, за-
жегшего тысячи костров. Сопровождая в качестве духовника многих
ведьм на костер, Шпе убедился, что колдовства не существует; с тех пор
он стал публично проповедовать свое мнение, не страшась ни преследо-
ваний, ни тюрьмы, ни смерти. С глубоким тактом он обратил свои напад-
ки преимущественно на ведение процесса и выставил все его безобразие.
«Клянусь торжественно, — говорит он, — что из всего множества людей,
обвиненных в колдовстве, которых я сопровождал на место казни, ни
один, по здравом размышлении, не может быть признан виновным; то же
мнение вынесли из практики и два другие знакомых мне теолога. Под-
вергните таким же истязаниям, какие вытерпели эти несчастные, главу
церкви, судей или меня — и вы признаете всех нас колдунами!» Но со-
временники Шпе не разделяли подобных мнений. «Молот ведьм» по-
прежнему оставался непогрешимым оракулом, и влиятельнейшие юрис-
ты того времени, вроде Бенедикта Карпцова, защищали мудрость этого
оракула всей своей обширной тупоумной ученостью. Вот что говорит меж-
ду прочим вышеупомянутый профессор в своем «Kriminalpraktik» 1633 г.:
«Наказанию сожжением подлежат все заключившие союз с дьяволом если
даже они никому не повредят, уже за одно посещение дьявольских собра-
ний на Блоксберге и за сношения с дьяволом, или за веру в его помощь,
хотя бы кроме этого они не сделали ничего дурного». Процессы ведьм до-
стигли своего апогея уже после смерти Шпе, и долгое время честные мыс-
ли этого человека не находили себе отголоска. Наконец, в 1691 г. в Ни-
дерландах появилось «Betoverde Wareld» (Заколдованный мир) Бальтаза-
ра Беккера — знаменитый трактат против колдовства. В том же духе
весьма энергически ратовал против веры в чародейство Христиан Тома-
зий в различных своих сочинениях, появившихся в 1701 — 1712 гг.
505
Ф. Келлер. «Видение»
Таким образом, лучи долго помраченного здравого смысла разогна-
ли наконец темные тучи, и немецкие суды колдунов прекратили понем-
ногу свою гнусную деятельность. В Германии последняя ведьма была со-
жжена в Вюрцбурге в 1749 г.; несчастную звали Марией Ренатой Зенге-
рин, она была монахиня, 70-летняя старуха. Последняя на немецкой почве
казнь над ведьмой была свершена в 1782 году в Швейцарии, в Гларусе.
Жертвой этого анахронического процесса пала служанка Анна Гель ди.
Ее обвинили и уличили в том, что посредством колдовства она сделала
ребенка хромым и заставила его выплевывать булавки: в волшебном пи-
рожке, полученном от дьявола, она накормила дитя булавочным семенем,
которое разрослось в его желудке.26 В Польше и Венгрии процессы ведьм
процветали еще в 90-х годах прошедшего столетия, а вера в колдунов и
до сих пор еще живет в народе.
506
Глава
VIII
ИСКУССТВО И ЛИТЕРАТУРА
Стиль Возрождения и стиль рококо. — Архитектура. - Скульптура. -
Живопись. - - Музыка. — Народная литература. — Новеллистика. -
Церковные песни. — Сатира. — Масленичные представления. - Полемичес-
кая драма. — Училищная комедия. — Ганс Сакс. — Первый немецкий театр. —
Странствующие комедианты. - Гансвурст. — Подражание иностранному. —
Опиц. — Первая и вторая силезские школы поэтов. — Любовная поэзия. —
Грязные и кровавые трагедии. - Роман. - Готшед. — Развитие театра. —
Опера. — Политические драмы. — Гансвурстиады. — Галломания. — Заря
немецкой поэзии. — Геллерт. — Швейцарцы. — Клопшток.
Рсформирующее влияние классиче-
ской древности, воскресшее в трудах гуманистов и охватившее собой мно-
гие области умственной жизни, коснулось и искусства. Хотя еще в XVI
веке мы встречаем художников, продолжающих придерживаться роман
тических типов, установившихся в последнее время, однако уже с само-
го XV столетия можно заметить постоянно возрастающее стремление пе-
рейти от романтики к реализму природы. Этот реализм составляет отли-
чительный признак как древнего, так и новейшего искусства.
Чтобы проследить начало этого переворота, мы снова должны обра-
титься к Италии. Там, вместе с более близким знакомством с древним ми-
ром, проснулось и понимание древнего искусства. Итальянские художни-
ки, тщательно изучавшие остатки этого искусства, пытались соединить
античные принципы и формы с требованиями современного им, вообще
наклонного к классицизму, общества. Таким образом в архитектуре гре-
ческие колонны и римский купол (стиль Возрождения) заменяют готичес-
кую стрелку; в скульптуре и живописи германский спиритуализм вынуж-
ден уступить место реалистической естественности и наслаждению плот-
ской красотой. Италия снова напрягла всю свою производительную силу
и породила ряд художников, вписавших бессмертными творениями име-
на свои в летопись красоты: Брунеллески, Микелоццо, Альберти, Браман-
те, Сансовино, Палладио, делла Кверча, Гиберти, Донателло, Челлини,
да Винчи, Микеланджело, Кореджио, Рафаэль, Тициан и многие другие.
Но и Север равным образом не остался безучастен к возрождению искус-
ства. Уже в начале XV столетия во Фландрии знаменитое семейство ху-
507
дожников фон Эйк (Губерт, Иоганн и Маргарета фон Эйк) положило на-
чало новому направлению в живописи, дальнейшим развитием которого
были славные произведения великих мастеров голландской и брабантской
школы (Рубенса, Ван-Дика, Рембрандта и других).
Одной из отличительных особенностей реформационного периода
было, бесспорно, значительное оживление отношений между народами
Европы. Улучшение материальных средств сообщения влекло за собой и
обмен идей. Путешествия стали считаться условием образованности не
только для знатных и ученых, но и для художников, освободившихся те-
перь от стеснительных оков ремесла и занявших более свободное положе-
ние в жизни.
Это освобождение стояло в тесной связи со стремлением к индивиду-
альной свободе, повсеместно проявлявшимся в период юности протестан-
тизма и стоявшим в такой резкой противоположности со средневековым
поглощением личности корпорацией. Конечно, индивидуальное разъеди-
нение нового времени не в состоянии было произвести тех величествен-
ных, громадных творений, какие создали средневековые корпорации ху-
дожников в Германии. Но если искусство не могло более поражать гро-
мадностью своих произведений, то оно высвободилось из пут
романтических приличий и вернувшись к единственному здоровому ис-
точнику творчества — природе, ознаменовало свой дальнейший путь по-
стоянными успехами во всестороннем изучении этого источника.
В немецкой архитектуре стиль Возрождения выступает впервые с ху-
дожественной смелостью в середине XVI столетия. Его первыми опытами
были произведения вроде бельведера пражской градчины, построек вос-
точной стороны Гейдельбергского замка и Мартинсбурга в Майнце. В
начале XVII столетия Элиас Голль построил ратушу в итальянском сти-
ле в Аугсбурге, а Карл Гольцшуэр в Нюрнберге. В том же стиле в пере-
ходный период между XVII и XVIII столетием Нерунг и Бод начали и
окончили берлинский цейхаус, а Андрей Шлютер восстановил лучшие
части тамошнего королевского дворца. К этому же времени относятся и
работы знаменитого Фишера Ерлахского, создавшего великолепный ку-
пол церкви Карла-Боромея, дворец принца Евгения в Вене и дворец
КламТалласов в Праге. Между художниками, долее прочих поддержи-
вавшими чистый стиль Возрождения следует назвать Кнобельсдорфа, ар-
хитектора Фридриха Великого. Уже в начале XVII века к итальянскому
стилю стало примешиваться множество чуждых ему причудливых элемен-
тов. Преобладание этих элементов создало так называемый стиль роко-
ко, стремившийся с безвкусной односторонностью совершенно отделить
орнаменты от архитектонического организма и выставить украшения на
508_____________________________________________________________
первый план. Это значило вполне отрицать основные начала архитекту-
ры и смешивать ее задачу с задачей живописи. Это направление породило
множество нелепых построек, образчик которых мы видим в дрезденском
зверинце. Нельзя не упомянуть здесь об одном замечательном факте: в то
самое время, когда стиль рококо достиг высшей точки процветания и раз-
рушительно действовал против созданий германской архитектуры, там и
сям, как в протестантских, так и в католических странах, вплоть до на-
чала XVIII столетия все еще строятся церкви в средневековом националь-
ном стиле. Факт этот можно объяснить разве тем, что в этих местностях
долее чем где-либо сохранилось уважение к художественным преданиям
средневековых корпораций.
Скульптура долгое время сохраняла в Германии тесную связь с
архитектурой. За исключением декоративных работ снаружи или вну-
три дворцов князей и вельмож, она преимущественно служила церкви
и до XVI столетия продолжала развивать замысловатую орнаментику
германского стиля на ковчегах, раках, хорах и гробницах и украшать
барельефами стены храмов. Великим художником в этом направлении
является Адам Крафт (1507). Его главное произведение — изображе-
ние страсти Христовой в нюрнбергской церкви св. Себальда; некото-
рые приписывают ему также и превосходный ковчег в Ульмском со-
боре, другие же утверждают, что это произведение Иорга Сирлина.
Великолепные архиепископские гробницы в соборах Майнца и Трира
показывают нам постепенный переход германской скульптуры к сти
лю Возрождения. И только в середине XVI века, она уже была в со-
стоянии создать такие, полные жизни, образцовые произведения пла-
стики, какие мы находим, например, в церкви кармелитов в Боппар-
де на гробнице какого-то Г. Ф. Ельца и его жены и в Кельнском
соборе на памятниках архиепископов Адольфа и Антона Шауэнбург-
ских. Резьба по дереву и слоновой кости постоянно имела своих
усердных художников. Она, так же, как и золотых дел мастерство,
с трудом и медленно допускала переход к итальянским украшениям
и долго сохраняла германские типы. Немецкая скульптура из бронзы
сильно подвинулась вперед трудами нюрнбергского семейства худож-
ников Фишер; замечательнейший член этого семейства Петер Фишер
(1529) во многих из своих произведений, например, в Себальдовой
гробнице и церкви св. Себальда сделал удачную попытку остроум-
но и гармонично слить древний и национальный элементы. Стиль ро-
коко мало-помалу проник и в скульптуру, и мы можем проследить
на позднейших надгробных памятниках Майнцского собора постепен-
ное развитие этого вычурного стиля.
509
Немецкая живопись долго нахо-
дилась под влиянием фламандской
школы. В конце XV и в начале XVI
столетий мы находим в Нижней Гер-
мании, в особенности в Кельне и
Мюнстере, школы религиозной
живописи, занимавшиеся преимущест-
венно рисованием запрестольных об-
разов в духе Эйса, фон дер Меерена
и Гемлинга. Иоганн фон Калькар,
Бартоломей де Бруин, Иаренс фон
Соест могут быть названы лучшими
представителями этой школы. В кар-
тинах двух мюнстерских живописцев
Лудгера и Германна Ринга заметна
уже итальянская манера. В верхне-
германских странах (Швабии, Эльза-
се и Швейцарии) живопись, хотя все
еще не свободная от нидерландского
влияния, рано начала выказывать
стремление к самостоятельному разви-
Л. Риттер. «Могила Себальда
в Нюрнберге»
тию и сумела соединить нежность и грацию с любовью к естественности.
Одним из первых швабских художников — еще свободных от влияния
фламандской школы — является Лука Мозер и его ученик Мартин Шон-
гауер. Возрастающее число художников служит ясным доказательством
увеличивавшегося внимания народа к творениям отечественных талантов.
В Аугсбурге представителями нового реалистическо-естественного направ-
ления являются Ганс Гольбейн-дед и Ганс Гольбейн-старший, в Ульме —
Бартоломей Цейтблом, Ганс Шюлейн и Мартин Шафнер, в Фрейбур-
ге в Брейсгау — Ганс Гриен, в Берне в Швейцарии — Николай Ману-
эль, в одно и то же время живописец, поэт и государственный человек,
умевший соединять в своих картинах фантастический немецкий юмор с
итальянским колоритом. Выше всех этих художников, а равно и их со-
товарищей Михаила Вольгемута и Маттиаса Грауенвальда, стоят три ве-
ликие немецкие мастера XVI столетия: Ганс Голъбейн-младшнй (1498 —
1554), Альбрехт Дюрер (1471 —1528) и Лука Кранах (1472 — 1553). Луч-
шее произведение Гольбейна, замечательного, впрочем, колориста,
бесспорно его известное, распространенное в политипажах изображение
танца смерти, это торжество трагического юмора немецкого духа. Дюрер
соединил в своей многогранной творческой деятельности все стремления
510
тогдашней народной живопи
си и довел их до высшей сте-
пени совершенства. В живопи
си масляными красками, в
гравюрах, в политипажах —
всюду видны плоды его само-
стоятельных изучений в Ита
лии и Нидерландах, всюду
заметны цветущие формы и
краски итальянской и бра-
бантской школ в соединении с
чисто немецким содержанием
и с полным сочувствием ре-
формационному движению
времени. Все, созданное Дю
рером в период полного раз-
вития его образования и
силы, показывает глубокое
знание природы. Его серьез-
ные произведения воплощают
в чудных образах нравствен
ное величие и истинно рели-
гиозное чувство, в то время
как его юмористические кар-
тины дышат самой неподдель-
ной веселостью. Самыми ве-
личественными и глубокими
по замыслу произведениями
Дюрера считаются две карти-
ны в Мюнхенской галерее, изображающие 4 темперамента. Кранах (соб-
ственно Сундер из Кранаха) знаменит портретами исторических лично-
стей, с которыми он сталкивался в качестве придворного живописца кур
фюрста Саксонского. В прочих его картинах, например, в весьма распро
страненном благословении детей Иисусом Христом, несмотря на всю их
прелестную наивность, чувствуется недостаточное индивидуализирование
местного характера. В образах, взятых из мира саг и мифов, Кранах вы-
казал всю смелость своего чисто народного юмора.
Рядом с настенной и картинной живописью рисование на стекле также
успешно развивалось в это время и было доведено до высшей степени тех-
нического совершенства трудами Фейта Гиргифогеля, Ганса Вильде и др.
511
Гольбейн. «Герб смерти»
Гольбейн. «Смерть и дитя»
Гольбейн. «Смерть и скряга»
Гольбейн. «Смерть и монахиня»
512
Превосходнейшие произведения этой отрасли искусства находятся в нюр-
нбергских церквях св. Себальда и св. Лоренца, на хорах Ульмского со-
бора и в северном приделе Кельнского собора. Художественные потреб-
ности масс удовлетворялись во время Реформации гравюрами и полити-
пажами, которые, с одной стороны, пробуждали и развивали чувство
красоты у большинства публики, а с другой — способствовали усовершен-
ствованию самих художников. Политипажное искусство зародилось и ус-
пешнее всего развилось в Германии.
Изобретение гравирования приписывают обыкновенна флорентийско-
му золотых дел мастеру Мазо Финигуерра; но скоро художники вроде Дю-
рера и Кранаха занялись этим искусством и довели его в Германии, рань-
ше чем где-либо, до высшей степени совершенства. В XVII столетии за-
мечательны граверы Вендель Голлар и многие члены семейства Мериан;
в то же время Людвиг фон Сиген изобрел так называемое гравирование
черным манером. Вообще в это время немецкая живопись могла похва-
литься по крайней мере некоторыми успехами в технике; художники вро-
де батального живописца Ругенда и портретиста Кнеллера составили себе
имя только в этом отношении.
Реформационное движение XVI столетия, глубоко потрясшее все силы
европейского духа, впервые дало германцам ясно почувствовать их высоко
развитые музыкальные способности. До тех пор, за исключением народ-
ных песен, музыкальное образование немцев вполне зависело от иностран-
ных образцов. Со времен Реформации рядом с протестантскими церков-
ными гимнами, слова и мелодии которых впервые с таким успехом были
изобретены Лютером, является немецкий многоголосный хор — это впол-
не национальное произведение восторженного периода, изливающего в
музыке свое стремление к Богу. Талантливые компонисты, или как их тог-
да называли, регенты пения, вроде Иоганна Вальтера и Людвига Зен-
фла, придали хоралу более правильную форму в церковных концертах.
Рядом с вокальной музыкой и инструментальная становилась гибче, бо
гаче, разнообразнее, вследствие усовершенствования и увеличения числа
инструментов. Нюрнберг занимает первое место в этой отрасли промыш-
ленности. Уже в 1535 г. к известным в то время духовым инструментам
(трубам, рогам, тромбонам и т.п.) присоединяется фагот, а струнные ин-
струменты значительно совершенствуются. Из общин трубачей, игравших
в торжественных случаях, образовались постоянные придворные капел-
лы. Опера, перешедшая в XVII столетии из Италии к немецким дворам
и встретившая там самый радушный прием, еще более упрочила их поло-
жение. Первая опера, переведенная на немецкий язык Опицом и постав
ленная Шицом, «Дафна», была исполнена в Торгау в 1627 г. Итальянская
513
опера со своей непомерной эффект-
ностью, со своим неестественным
сплетением самых нелепых элемен-
тов и раздражительным действием
на глаз и ухо, со своим бессмыслен-
ным и безнравственным балетом, со
своим отвратительным кастрирова
нием — гнусность, продолжавшая-
ся до XVI века и (что особенно за-
мечательно) дольше всего сохра-
нившаяся в Риме в капелле
«наместника Христа», — эта италь-
янская опера скоро оказала самое
пагубное влияние на немецкую
драму и немецкую музыку. Эта по-
следняя покинула правильный путь
развития, указанный ей протестант-
ской церковной музыкой, и даже
Э. Хартманн. «Бах»
такие талантливые компонисты,
как Рейнхард Кайзер (1673—1739),
поставивший более 100 опер, каж-
дую за 50 талеров, Иоганн Адольф Гассе (1699— 1783) и Карл Гейн-
рих Граун (1701 — 1759), должны были, чтобы нравиться при обино-
странившихся дворах, писать в чувственно легком итальянском сти-
ле; а между тем Граун в своей оратории «Смерть Иисуса» показал,
что он может сотворить, держась строгого национального стиля. Его
несколько старший современник Иоганн Себастьян Бах (родился в
1685 г. в Ейзенахе, умер в Лейпциге в 1750 г.) снова возвратил не-
мецкой музыке ее утраченное достоинство; в своих сочинениях для ор-
гана и оркестра он является гениальным властелином вполне верной
немецкому духу величественной фуги.
В стиле религиозной музыки (заимствовавшей также из Италии, в
противоядие опере, ораториум, этот великолепный драматический орган)
или, лучше сказать, в стиле серьезно возвышенном писал Георг Фридрих
Гендель (родился в 1684 году в Галле, умер в 1759 г. в Лондоне), заслу-
живший от благодарной Англии памятник в Вестминстерском аббатстве,
творец величественных кантат и ораторий («Праздник Александра»,
«Мессия», «Самсон», «Маккавей»), доставивших бессмертную славу не-
мецкой музыке и оказавших самое благотворное влияние на музыкальную
культуру Германии.
514
Э. Хартманн. «Гендель»
В третьей книге мы подробнее
рассмотрим, каким образом в XVIII
и XIX столетиях Гиллер ввел в Гер-
манию оперетту, Бенда развил мело-
драму, а четыре великих светила ис-
кусства Глюк, Гайдн, Моцарт и Бет-
ховен усовершенствовали и
обогатили немецкую музыку. Здесь
мы должны закончить наше изложе-
ние Бахом и Генделем, потому что
этих первоклассных поэтов музыки
можно назвать блистательным за-
ключением протестантско-теологиче-
ской музыки.
Теперь, пройдя почти 2/3 нашего
пути, мы снова должны пригласить
читателя поближе познакомиться с
постоянной руководительницей нашего изложения, с нашей народной ли-
тературой. Не раз уже необходимость заставляла нас затрагивать мно-
гое из того, о чем нам предстоит теперь говорить подробно. Мы возвра-
тимся при изложении развития литературы и к истории немецкого
театра с того момента, на котором остановились, и проследим ее до
XVIII столетия.
В XV веке элементы рыцарской поэзии опошлились постепенно до
безжизненного формализма или грубой распущенности. Произведения пи-
сателей вроде Гейнриха Тейхнера, Петра Зухенвирта и Михаила Бехей-
ма, силившихся поддержать рыцарскую романтику, доказали только аб-
солютную неготовность того времени для развития рыцарской поэзии.
Превращение придворных и народных рассказов о героях в народные
книги, писанные прозой, совпало с началами немецкой новеллистики, со-
здававшейся под влиянием восточных и средневековых сборников анек-
дотов («История о семи мудрецах», «Gesta romonorum»), испанского ро-
мана «Амадис» и итальянских новелл. Это влияние легко проследить в
трудах Никласа фон Виле, переведшего в 1462 г. роман Энея Сильвия
«Куриаций и Люкреция», Альбрехта фон Ейба и Гейнриха Штейнгеве-
ля. В произведениях всех этих писателей мы замечаем следы гуманизма,
который, — как мы уже имели случай видеть и как еще увидим далее в
истории несчастного Никодема Фришлина (1547 — 1590), — соединением
народно-немецкого элемента с латинским дал сильный толчок националь-
ной литературе. Все эти новые роды литературы нуждались в новом ма-
териале и новых задачах. Реформация доставила им и то, и другое. Кро-
515
ме того, в лютеровом переводе Библии
она дала обновленный и обогащенный
язык, форму, которая с полной силой
юности могла охватить и разработать
все современные вопросы.
Преобладающее направление немец-
кой умственной жизни, а следовательно
и немецкой литературы, долгое время
оставалось религиозно-протестантским;
протестантство обусловливало собой и
сильную примесь сатирической дидак-
тики. Светская народная песнь, не
связанная с современной историей,
была заглушена в то время религиоз-
ной, на поприще которой после Лютера
подвизался целый ряд поэтов (Цвингли,
Жонас, Альберус, Сператус, Герман,
Рингвальд, Рис, Николаи, Дах, Аль- Себастьян Брант
берт, Неймарк и проч.); наконец Пауль
Гергард (1606—1676) довел ее до совершенства («О Haupt voll Blut u.
Wunden» «Befiel du deine Wege!». Между тем уже во второй половине
XVI столетия библейский тон лютеровой народной песни стал постепен-
но приобретать французские черты. Религиозный гимн представлялся со-
временному сознанию самой непосредственной формой выражения и по-
тому создавался не без успеха и в католических странах. Доказательст-
вом этому могут служить песни и рассуждения честного бойца против
сожжения ведьм Фридриха фон Шпе (1595 — 1635, «Trutz Nachtigall»)
и мистика-пантеиста Иоганна Шеффлера («Angelus Silesius, 1627 —
1677», «Влюбленная Психея», «Cherubinischer Wandersmann»). Столь же
естественно, как церковная песнь, из Реформации родилась и разумная
критика существующих отношений, возвышавшаяся иногда до едкой са-
тиры. В первой главе мы рассматривали труды на этом поприще Эраз-
ма, Гуттена и других гуманистов; мы видели, как в конце XV столетия
в «Рейнеке-Лис» снова воскресает животный эпос с сатирическим оттен-
ком. Переход от средневековых поучительных стихотворений к сатири-
ческой полемике реформационного времени яснее всего виден в «Кораб-
ле дураков» (Narrenchiff) Себастьяна Бранта (1458—1521) из Страс-
бурга, этой народно-гуманистической сатире, осмеивающей пороки
всех сословий. К одному разряду с Брантом принадлежал Томас Мур-
нер со своими сатирическими памфлетами («Narrenbeschworung»,
516
«Schelmenzuuft» и др.) и оппозиционные фабулисты Валъдис и
Альберу с; с другой стороны «Froschmauseler» Ролленгагена 1609 г. напо-
минает собой «Рейнеке-Лиса». Самым многосторонним между писателя-
ми того времени бесспорно был Иоганн Фишарт из Майнца (1589), ве-
личайший сатирический гений Германии, неутомимый поборник Рефор-
мации, один из самых оригинальных словоизобретатслей и виртуозов
языка. Хотя нам остался целый ряд его произведений, вполне носящих
публицистический характер тогдашнего периода литературы, — все-таки
по ним нельзя еще составить себе полного понятия о всей его изумитель-
ной деятельности. Можно только сказать с достоверностью, что Фишарт
был самым зорким наблюдателем всех современных явлений, всегда го-
товым выступить и со стрелами сатиры, и с палицей полемики. Он уве-
ряет, что злоупотребления времени превосходят числом звезды в небе и
пески в море, и однако, несмотря на то, ни одно из них не ускользало
от его проницательности, ничто не могло избегнуть его причудливо-ост-
роумной сатиры, возвышающей «божественную грубость» до ее класси-
ческой формы, ничто, за исключением только (увы!) процессов ведьм; он
даже не раз брался за леро в их защиту — доказательство, что и самый
сильный ум не во всем может возвыситься над своим временем.
В конце XV и в первой половине XVI столетий дух немецкой оппо-
зиции проникает во все формы литературных произведений. Неудиви-
тельно поэтому, что он коснулся и драматических представлений, вошед-
ших в моду в городах. Народный театр явился дальнейшим развитием ре-
формационной полемики. Церковные мистерии и нравственные аллегории
уже с начала XV столетия должны были смириться с примесью светских
элементов. Именно из них, освободясь мало-помалу от церковного влия-
ния, развились масленичные представления, «Fastnachtsspiel», народные
по своему происхождению, сюжетам, исполнению и позднейшей литера-
турной обработке. Масленичными представлениями были сначала просто
импровизированные драматические сцены, взятые из будничной мещан-
ской жизни и беспощадно осмеивающие обыденные явления. Так возни-
кает светская народная драма. Любимым театром ее был Нюрнберг. Она
является первоначально еще в самой грубой литературной форме в про-
изведениях Ганса Розенплюта (по прозванию Schnepperer, брадобрей),
Ганса Фальца и Петера Пробста, пытавшихся упрочить мимолетные мас-
леничные шутки. Но уже около 1480 г. в немецкой народной драме на-
чинает являться элемент резкой религиозной оппозиции: к этому време-
ни относится мистерия о «Fraw lutten», которая была папой в Риме и из
своего папского Scrinio pectoris родила ребенка. Эту полемическую пьесу
составил священник Теодор Шернберг, воспользовавшись рассказом
517
о папессе Иоанне. 30 лет спустя на папский престол посыпались самые
энергичные нападки в масленичных сценах бернского бюргера Никласа
Мануэля (1484—1530). Этот человек — мы уже упоминали о нем как о
превосходном живописце — был главным представителем немецко-рефор-
маторского направления в Швейцарии; под влиянием этого направления
он сочинял и давал разыгрывать своим молодым согражданам сцены, в
которых «в остроумных колкостях говорилась истина о папе и
духовенстве»27. Более социальным духом отличаются сцены Ганса Сакса
(1494—1576), нюрнбергского сапожника, к чести немецкой нации не до-
вольствовавшегося одним своим ремеслом. Мы не можем не упомянуть о
необыкновенной плодовитости этого замечательного человека, не уступав-
шего числом своих произведений ни Лопе де Вега, ни Кеведо : в 34 фо-
лиантах, написанных им собственноручно, мы находим 4275 песен, 208 «ве-
селых комедий и печальных трагедий», 1492 шутки и басни, 73 военные,
церковные и любовные песни, всего 6048 стихотворений. Он выражал
стихом все, что волновало его или его время. Глубоким чувством и здра-
вым умом воспринимал он все, что могло научить, развеселить и взвол-
новать его современников. Поэтому, несмотря на самую многостороннюю
форму его произведений, — он испробовал все известные в то время роды
поэзии, сквозь все эти произведения проходит одна мысль, одно стрем
ление — к реформе. Сакс один из немногих умел соблюдать меру и в то
время, когда все предавались грубости, писал скромно даже по поняти-
ям нашего более утонченного времени. Всего менее удавался ему траги-
ческий род поэзии. В его трагедиях фигуры стоят друг возле друга как
безжизненные куклы. Напротив, те произведения, где он не выходит из
бюргерского круга, его драматические картины социального быта состав-
ляют положительно шаг вперед народной драмы. Ими Сакс приготовил
своему последователю Якобу Айреру (1618) путь, приведший постепен-
но ко введению драматической интриги и к изобретению драматических
завязок и развязок.
Драматические труды этих писателей, споры протестантов и католиков,
лютеран и кальвинистов, часто облеченные в драматическую форму,
«школьные комедии», введенные в университетах и филологических учи-
лищах в подражание Плавту и Теренцию, — все это много содействовало
возвышению театра. До сих пор представления давались на открытой ули-
це или, как мистерии, на устраиваемых для этого сценах. Но в 1550 году
общество мейстерзингеров построило в Нюрнберге первый немецкий театр.
Аугсбург и другие города вскоре последовали этому примеру. Устройство
этих театров было, без сомнения, в высшей степени просто. В них не только
не было декораций и прочих сценических принадлежностей, но даже и
518________________________________________________________________
занавеса для закрытия сцены. Только одна сцена была под крышей, и от-
того знатные лица старались занять места на самой авансцене. Этот беспо-
рядок, сильно мешавший ходу представления, продолжался и тогда, ког-
да уже весь театр стали покрывать крышей. Об освещении первое время
также не заботились, так как представления давались днем. Но на костю-
мы уже с самого начала обращали внимание. Женские роли все еще играли
мальчики. Благодаря авторитету Лютера школьные комедии приобрели
большую популярность среди протестантов. Лютер вообще не питал отвра-
щения к сценическим представлениям. «Христиане, — говорил он, — не
должны избегать комедий, оттого что в них встречаются иногда блудницы
и развратницы, этак они пожалуй не станут читать и Библию по той же
причине». В Вене основателем школьной комедии явился учитель Шмель-
цле, сумевший склонить в ее пользу и двор. На севере Германии школь-
ные представления смешались с народными: там священники и учителя за-
ставляли общества бюргеров, студентов и учеников разыгрывать свои биб-
лейские сцены. Во второй половине XVI столетия, со введением в Германии
иезуитских представлений, театральная техника приобрела силу, разносто-
ронность и блеск. Умные отцы общества Иисуса сумели оценить привлека-
тельность, какую мистерии имели для народа, и сумели воспользоваться ею
для своих целей; а космополитическое положение их ордена дало им воз-
можность перенести на сцены Германии драматические изобретения и те-
атральные декорации далекой Испании. Но все-таки немецкий театр оста-
вался делом простых дилетантов до тех пор, пока в конце реформацион-
ного периода он не попал в руки специалистов-актеров. Первыми по
времени между среди актеров были «английские комедианты»; это были,
как теперь достоверно известно, настоящие англичане, однако еще подле-
жит сомнению, посетил ли Германию в одной из этих бродячих трупп и
Шекспир. Они пришли из Нидерландов и разыгрывали свои английские
пьесы в разных немецких городах. Так мы читаем в одной вестфальской
хронике конца XVI столетия: «26 ноября 1599 г. пришло сюда И англи-
чан, все молодые и ловкие люди, исключая одного довольно пожилого, ко-
торый всем управлял. Они играли 4 дня в ратуше и представили 4 различ-
ные пьесы на своем английском языке». Эти труппы комедиантов ввели в
Германию обычаи английской и голландской сцены: одним из главных
действующих лиц их комедий является английский клоун и нидерландский
пикельгеринг. Они же положили в Германии начало ремеслу комедиантов.
Уже в 1605 г. мы находим труппу актеров на службе герцога Юлия Бра-
унгшвейгского, который сам был автором многих пьес. Вскоре такие же
труппы появились при бранденбургском, кассельском и саксонском дворах.
Представления этих актеров по профессии вертелись около кровавых
519
страшных тем и около грубо комических шуток, в которых, по примеру ан-
глийского клоуна и голландского пикельгеринга, главный комик являет-
ся обыкновенно под видом Гансвурста (назывался также Рипель, Шампи-
таше и проч.). Рядом с грубым комизмом Гансвурста фигурировали люби-
мые всеми сцены убийств и ворковали заимствованные из испанских и
итальянских пастушеских комедий сладострастные любовники, нежность
которых соперничала в бесстыдстве с остроумными выходками шутов.
Главным составным элементом актерских трупп, находившихся под на-
чальством так называемых хозяев — комедиантов или принципалов, явля-
лись студенты; вследствие упадка университетов во время Тридцатилетней
войны, студенты вообще составляли один из самых беспокойных классов
общества. Эти труппы актеров заключали бесспорно достаточно элементов
для образования истинно художественной и национальной драмы; но Гер-
мании недоставало гения-поэта, подобного Шекспиру, который бы силой
поэзии создал из этих элементов национальный театр.
Прогресс поэзии подвигался вначале очень туго. Страшные военные
беспорядки, приведшие Германию в первой половине XVII столетия на
край гибели, прервали развитие народной литературы. Воспоминание о
средневековой и реформационной народной литературе до того ослабело
в душе физически и нравственно опустившегося народа, что люди,
Ф. Барт. «Комедианты»
520
писавшие во время и после Тридцати-
летней войны, уже не находили ника-
кой точки соприкосновения с нацио-
нальной цивилизацией прошедшего.
Они обратились — и не могли не об-
ратиться — к тупому подражанию
иностранцам. Такое направление, как
мы уже не раз видели, было в духе
времени; бороться против него мог
только какой-нибудь умственный ги-
гант. Но такого гиганта не было в Гер-
мании того времени. Люди вроде Геор-
га Рудольфа Векерлина (1584—1651),
которым нельзя отказать в патриотиз-
ме, не могли придумать ничего лучше-
го, как пересаживать на немецкую
почву побеги иностранных литератур
и облекать необработанную немецкую речь в формы романских од,
эклог, сонетов, александрийских стихов и т.п. Но даже и это было шагом
вперед сравнительно с учеными латинскими стихотворениями, не имев-
шими ни малейшей связи с национальной жизнью. Литературные попыт-
ки Векерлина и других нашли себе поддержку в культурных стремлени-
ях некоторых знатных кружков и в устроенных ими обществах языка;
общества эти достойны уважения каждого немца за их усилия очистить
и возвысить обезображенный и униженный отечественный язык, хотя они
вместе с тем и ввели в моду много смешного и, возвышая несчастные по-
средственности на степень литературных «пфальцграфов» давали пищу
ничем не оправдываемому тщеславию.
В это время в Бунцлау в Силезии выступает на сцену Мартин Опиц,
литератор, воплотивший в себе все стремления времени и, по мере сил,
старавшийся направить их к единой цели. Опицу нужно было обладать
большим умом и разносторонним развитием, чтобы в то время всеобще-
го, безграничного смятения взяться, хотя с некоторой надеждой на успех,
поддерживать знамя немецкого языка и цивилизации. К тому же у него
не было и тени сильного, увлекательного, поэтического гения. Имя отца
новой немецкой поэзии Опиц заслужил своими разумными теоретически-
ми трудами: благодаря им немецкая литература получила возможность
подняться над жалким арлекинством, в которое пала в последнее время.
Он прилежно искал у древних, у французов, испанцев, итальянцев и гол-
ландцев хороших образцов, чтобы извлечь из них поэтическую теорию,
521
изданную им в свет в 1624 г. под названием «Книги о немецкой поэзии».
В этой книге Опиц выказывает самое глубокое уважение к иностранным
литературам; он считает почти невозможным для немцев заниматься выс-
шими родами поэзии, например, героическими стихотворениями, и счи-
тает дидактику важнейшей отраслью литературы, так как поэзия долж-
на доставлять не только наслаждение, но и пользу. Опиц рекомендует в
особенности поучительный род, потом лирический по образцам школы
Ронсара, идиллический по испанским и итальянским образцам и дает не-
обходимые наставления для составления всех подобных стихотворений28.
Этой поэтикой, а равно своими дидактическими стихотворениями («Цлат-
на», «Утешение в превратностях войны»), эклогами, сонетами, мадрига-
лами, любовными песнями и поэтическими переводами Опиц, несмотря на
свое крайне сухое резонерство, оказал необыкновенное влияние на своих
современников. Достижение правильности и выработанности стиха сдела-
лось задачей всех поэтов; безусловное подражание иностранным образцам
стало необходимым требованием хорошего вкуса; всюду послышался од-
нозвучный александрийский метр, так режущий ухо в произведениях
того времени.
Сторонники Опица, известные под именем первой силезской школы,
усердно распространяли его теорию, и вскоре во всей Германии стали со-
здаваться стихотворения по ее правилам. Нам нет нужды разбирать здесь
весь этот литературный хлам; довольно сказать, то среди дидактического
и сатирического однообразия порой там и сям прорывался живой струей то
голос народной песни («Aennchen von Tharau» Даха), то резкое слово про-
тив модной глупости (нижненемецкие сатиры Лауренберга), то ловкая эпи-
грамма (превосходные стихотворения Фридриха фон Логау). Всего утеши-
тельнее остановиться на глубоко прочувствованных, истинно лирических
произведениях Павла Флемминга (1609—1640), несомненно лучшего не-
мецкого поэта XVII столетия. Флемминг равно замечателен как светскими,
так и духовными песнями; он создал бы и более значительные произведе-
ния, если бы смерть не окончила слишком рано его дней. В Нюрнберге чле-
ны «Пегницкого пастушеского ордена» (Клай, Гарсдорфер, Виркен) пы-
тались вызвать реакцию против сухой, рассудочной поэзии Опица и перене-
сти в Германию сладко-чувственный тон итальянских маринистов. Этот
тон был впоследствии принят членами так называемой второй силезской
школы поэтов и доведен Христианом Гофманом фон Гофмансвальдау
(1618 — 1679) в его многотомных лирических произведениях до высшей
степени распущенности и пошлой любезности. Стихотворения Гофман-
свальдау имеют важное значение для истории нравов. Эти рифмован-
ные непристойности, бесстыдные до невероятности, показывают,
522
какого рода «любезность» господствовала тогда в высших кругах и ка
кое бесстыдное ухаживанье за дамами XVII столетия можно было себе
позволить. Более серьезное содержание представляют произведения Ан-
дрея Грифиуса (1616—1664). Грифиус при тех условиях, в которых он
жил, не мог, конечно, сделаться немецким Шекспиром, но мог проложить
путь Шекспиру. Он создал в новой немецкой поэзии самостоятельную
драму; в своем «Peter Sqenuz» он метко осмеял педантичную поэзию, а в
Horribilikribrifax — солдатское буйство того времени. В своих трагеди-
ях с хорами он, к несчастью, подражает древнему трагику Сенеке, хотя
часто сдается, что Грифиус был знаком и с лучшим образцом, с Шекспи
ром*. Поэтому его трагедии не принесли никакой пользы немецкому те-
атру. То же самое можно сказать и о произведениях Каспара
Лоэнгитейна (1635—1683), доведшего громоносную риторику Грифиуса
до безумия, так что его бессмысленная напыщенность вошла в поговор-
ку. Действующие лица его ужас наводящих трагедий валяются в грязи и
в крови, и автор твердо убежден, что настоящая сфера трагедий заклю-
чается между публичным домом и бойней. Какова должна была быть, не-
смотря на всю теологическую «набожность», нравственность эпохи, в ко-
торую считался великим поэтом человек, изображавший в своей
«Агриппине», в длинных сценах, как мать побуждает сына своего к кро-
восмешению! Вероятно, он вполне удовлетворял современному морально-
му чувству, примешав к своим сальностям «духовные мысли» и небесные
рассуждения. «История жизни и любви мужественного Арминия и его вы-
сокочтимой Туснельды» Лоэнштейна заслуживает похвалы за свой патри-
отизм, но вообще представляет хороший пример несносной скуки герой-
ских и пастушеских романов, которые в то время вошли в моду в Герма-
нии из подражания французским романам д’Урфе и m-elle Скюдери.
Этот род романов с дидактикой на первом плане, романов, представ-
лявших собой сладенькую кашу всевозможных элементов и исторических,
и мифологических, и пасторальных, и религиозных, и военных, и сказоч-
ных и легендарных, — был впервые введен Дитрихом фон дер Вердером
(«Диана», 1644). Дальнейшими его представителями являются Филипп
фон Пезен («Розамунда» и др.), Гейнрих Бухгольц («Геркулес» и Вали-
ска, Геркулискус и Геркуладиска) и Ульрих фон Брауншвейг (Арамена и
др.), — авторы множества толстейших произведений; пока наконец
Гейнрих Ансельм фон Циглер и Клитаузен в своем романе «Азиатская Ба-
пизе или кровожадный, но мужественный Дегу, историческое происшест-
вие под покровом героической и любовной повести» (1688) не достиг воз-
* Страстный язык трагедии Грифиуса переходит иногда в смешное.
523
можных пределов этого ходульного романтизма. Соперниками этих ро-
манов являются рассказы о плутах и приключениях, которые с легкой
руки испанцев Мендозы (Lazerillo) и Кеведо (Gran Тасапо) проникли и
в Германию. Михель Мошерош (умер в 1669 году) в своей книге
Gesichten Philanders von Sittewalt с большим искусством подражал зна-
менитым Suenos Кеведо; это произведение независимо от своего сатири-
ческого достоинства, представляет еще важный документ для истории
нравов XVII столетия. Неподражаемо верную картину состояния Герма
нии во время Тридцатилетней войны представляет Ганс Якоб Кристофель
фон Гриммелъсгаузен (умер в 1676 году в Ренхене в Бадене) в своем об-
разцовом романе «Похождения Симплиция Симплициссимуса» (1669),
произведения, поистине классическом. Сатирические романы вроде «Трех
величайших дураков в свете» и проч. Христиана Вейзе (умер в 1708
году), мужественного борца против 2-й силезской школы, находили без-
дну материала в современном обществе; этим материалом пользовались
кроме того в протестантской Германии теолог Бальтазар Шупп (умер в
1661 году), а в католической — венский проповедник Абраам а Санкта-
Клара (Мегерле, умер в 1709 году) для своих сатирических проповедей
и памфлетов, форма которых (особенно у последнего) напоминает Фи-
шарта. Последний значительный шаг в национальном развитии изящной
литературы того времени составляет робинзонада «Остров Фельзенбург»
(1731) Людвига Шнабеля, написанная по образцу романов с морскими по-
хождениями, введенных Дефо в моду в Англии. Итак, подражание пре-
обладало всюду. Долго искали оригиналы в Италии, Испании и Фран-
ции, наконец обратились к английской литературе. К счастью, это слу-
чилось в то время, когда поэты вроде Томсона, Юнга, Купера и Грея
освободили английскую поэзию от односторонней галломании, преобла-
давшей в век королевы Анны. Полная ничтожность александрийских сти-
хотворений Буало в подражаниях берлинских и дрезденских придворных
поэтов Каница, Бессера и Кенига наконец мало-помалу приелась немцам.
Они с радостью приветствовали каждое свежее, живое слово вроде сту-
денческих песен Христиана Гюнтерса (умер в 1723 году); английская жи-
вопись с натуры, на которую скромно указывал Бартольд Гейнрих Брок
(ум. 1747), обратила на себя всеобщее внимание. Немцы с восторгом сле-
довали за Галлером в его «Альпы» и с удовольствием слушали сократи-
чески-веселые песни и историйки Фридриха фон Гагедорна (ум. 1754), не
соображая, что в сущности все эти люди ничуть не возвышались над оф-
ранцуженной приличной поэзией; они смеялись даже над честным Дис-
ковым (ум. 1760 г.), поднявшим свой сатирический бич на «жалких пи-
сак», и рядом с этим считали великим человеком Иоганна Христофа
524
Готшеда (ум. 1767), заслуги которого по очищению и обогащению язы-
ка, конечно, заслуживают уважения, но который, с другой стороны, своим
«Умирающим Катоном» ясно выказал всю свою поэтическую несостоя-
тельность, а возведением на пьедестал произведений вроде «Германиады»
Шенайша — свое рабское поклонение французской неестественности. Не-
смотря на это Готшед с наглой самоуверенностью считал себя оракулом
изящной критики и с мелкой завистью преследовал каждый возвышаю-
щийся талант.
Между тем, труппы актеров, покинутые поэтами, взяли театр в свои
руки. Там и сям какой-нибудь талантливый студент или магистр вроде
Иоганна Вельтена становился во главе бродячей труппы. Эти труппы
играли иногда при дворах с титулом «придворных служителей» и годо-
вым содержанием в 150 гульденов в то время, когда итальянские певцы
и певицы получали уже в 1687 г. при саксонском дворе 1500 талеров
ежегодно. Вельтен обогатил свой репертуар переделкой комедий Моль-
ера, живые типы которых нравились в Германии больше ходульных ку-
кол французских трагедий. Рядом с этими иноземными заимствовани-
ями на подвижных театрах все чаще и чаще стали появляться импрови
зированные пьесы, так что актеры решили наконец обходиться
совершенно без писателей, одними своими силами29. К этому присоеди-
нился еще обычай, введенный первоначально — и не без продолжитель-
ной борьбы — оперными актерами и тотчас же принятый труппой Вель-
тена, обычай исполнять женские роли женщинами, что составляло но-
вую приманку для зрителей. Но бродячие труппы постоянно носили сами
в себе зародыш огрубелости нравов: высшее общество пренебрегало на-
родным театром и обращало все свое внимание на оперу, перенесенную,
как мы уже видели, еще в начале XVII столетия из Италии на немецкую
почву. Правда, из труппы Вельтена организовался в 1685 г. в Дрезде-
не постоянный немецкий придворный театр, но уже в 1692 г. он был рас-
пущен. Опера поглотила все и всем овладела; она пользовалась мило-
стью при дворах. Во второй половине XVII столетия на постановку не-
которых пьес тратились огромные суммы; так, на оперу «Medea
vendicativa», поставленную в Мюнхене 1 октября 1662 г., истрачено
70 000 гульденов. Такие же или еще большие суммы тратились в нача-
ле XVIII столетия на оперу в Вене. Города соперничали в этой безрас-
судной и безнравственной роскоши с дворами. Между 1667 и 1696 года-
ми кроме столиц оперные театры были в Нюрнберге, Аугсбурге, Гамбур-
ге и Лейпциге. В Гамбурге было сделано особенно много для этой
отрасли искусства, которая странным образом снова возвратилась к
сценам и сюжетам старых мистерий. Странно было видеть в опере «Уми-
525
рающий Иисус» распятие со всеми подробностями и сатану, укладыва-
ющего под звуки итальянской арии в корзину тело повесившегося Иуды.
Но вскоре оперной сценой овладел неудержимый дух изобретения: свя-
щенные и светские, мифологические, исторические, пасторальные и ко-
мические оперы загремели на ее подмостках. Комические оперы в осо-
бенности отличались безнравственными ариями, которые еще кроме того
распевались женщинами и девушками, доводившими до крайней степе-
ни бесстыдства костюмы и жесты. Для исполнения этих опер требовалась
бездна людей; роскошь костюмов доходила до невероятия; лошади,
ослы, верблюды и другие животные являлись на сцене; всевозможные
механизмы, все роды освещения употреблялись в операх, в особеннос-
ти великолепные представления иезуитов ослепляли и двор, и народ. Но
такая роскошь немецкой оперы была недолговечна. Она погибла вслед-
ствие своей внутренней пустоты и внешнего излишества уже в первой по-
ловине XVIII столетия; ее соперница, новейшая итальянская опера по-
степенно взяла перевес при дворах и в городах.
Оперная искусственность перешла между тем постепенно и в комедии
немецких бродячих трупп. Дирижеры и актеры этих трупп хотели конку-
рировать с оперой и поэтому для привлечения публики рядом с импрови-
зированными шутками ставили «главные и политические представления».
Эти сшитые белыми нитками, наполненные самым грязным комизмом раз-
дирательные драмы, заимствованные из библейской и светской истории,
из своих или иностранных преданий, отличались самым топорным, напы-
щенным языком, то поднимавшимся на ходули александрийского стиха,
то спускавшимся до простонародной прозы. Их скорее ревели, чем дек-
ламировали среди «размахиваний руками, корчи членов, шипенья и скре-
жета зубов». Пока бесновались эти героические драмы, стараясь возвес-
ти своих героев еще выше геройства, немецкая импровизированная коме-
дия введением масок пыталась приблизиться к итальянской народной
комедии; но немецкий арлекин неизменно оставался добрым, старым,
грязным Гансвурстом, и трудами Иозефа Страницкого, основавшего в
1708 г. первый постоянный народный немецкий театр в Вене, эти арлеки-
нады Гансвурста сделались центром национальной драмы. Страницкий
и Готфрид Прегаузер, которого он торжественно и публично признал сво
им преемником, доставили гансвурстиадам такую популярность в Вене,
что, несмотря на все изменения народной комедии, этот город навсегда ос-
тался ее главным центром25. Против этой популярной, но, конечно, не от-
вечающей высшим требованиям искусства формы немецкой драмы, вос-
стал Готшед со всем арсеналом своих заимствованных у французской дра-
матургии правил. Он имел успех именно потому, что не нашлось ни
526_______________________________________________________
одного поэта, который бы посвятил свой талант и патриотизм художе-
ственному развитию народной комедии. С помощью талантливой, ловкой,
преданной своему призванию актрисы Фредерики Каролины Нейбер,
Готшед, этот педант-фанатик французской драматической теории, достиг
того, что в Лейпциге в 1737 г. Гансвурст был публично сожжен in effigie
в театре за свое «театральное бесчинство». Это сожжение само по себе уже
арлекинство, но оно знаменует важный поворот в истории немецкого те-
атра. Немецкая драма отходит теперь от естественной грубости и пошло-
сти, но в то же время впадает вполне в галломанию вплоть до появления
ее избавителя — в лице Лессинга. В театральной внешности также гос-
подствовал стиль рококо. В театрах было три рода костюмов, так назы
ваемые римские, турецкие и новейшие, но везде преобладал французский
придворный наряд с его напудренными прическами, короткими шелко-
выми панталонами, башмаками на пряжках и парадными кафтанами. На-
верняка было в высшей степени комично видеть, как старый Катон Ути-
ческий в парике, чулках и башмаках с высокими красными каблуками
декламировал трагедии Готшеда. Социальное положение актера было и
еще долгое время оставалось весьма незавидным. Отдельные личности
пользовались иногда довольно значительной популярностью, но все со-
словие, вследствие церковных и средневековых понятий, вызывало пре-
зрение; все это искусство считалось бесчестным. Актер и актриса счита-
лись носителями легкомыслия, ветренности, безбожия, мотовства и раз-
врата. Теологический фанатизм находил в распущенности некоторых пьес
и в безнравственных похождениях некоторых бродячих комедиантов до-
статочное оправдание своей ненависти против целого сословия, и почти
все духовенство, как католическое, так и протестантское, считало одним
из догматов христианской религии недопущение актеров до причастия и
лишение их христианского погребения. Эта нетерпимость естественно
сближала еще более комедиантов, и действительно, они скоро сплотились
в тесно замкнутый цех, в котором до середины XVIII столетия старшин-
ство господствовало самовластно и особый род правил так управлял всеми
деловыми и общественными отношениями актеров, что они постоянно на-
зывали друг друга названиями своих амплуа, как-то: тиран, королевский
агент, царедворец, арлекин; каждый новичок подвергался при приеме в
общество множеству трудных испытаний.
Реформа театра на французский лад, предпринятая Готшедом, каза-
лось еще более упрочила литературную диктатуру этого человека. Каза-
лось воскрес подражательный период Опица. Даже самые популярные
произведения литературы (несмотря на свой более или менее энергичный
протест против притязаний Готшеда) не могли выйти из начертанного Бу-
527
ало круга правильной рассудительной поэзии. Так, например, Готлиб
Вильгельм Рабенер (1714—1770) в своих сатирах, написанных прозой,
скорее филистерски скромно указывал, нежели решительно осмеивал по-
роки и пошлость своего времени. Так Юстус Фридрих Вильгельм Цаха-
рия (1726—1777) писал комические эпопеи в духе Буало и Попе, из ко-
торых только один «Renommist» (о котором мы упоминали) заслужива-
ет некоторого внимания, и то как документ для истории нравов. К тому
же роду писателей принадлежит и Христиан Фюрхтегот Геллерт (1715 —
1769), деятельность которого как учителя принесла много пользы совре-
менному обществу, а превосходные «басни» (несмотря на всю их много-
речивость) были первым новонемецким поэтическим произведением, равно
удовлетворившим все сословия.
Между тем мало-помалу возникала решительная оппозиция самовла-
стию Готшеда в деле вкуса. Она явилась в стране, отделенной от Герма-
нии в политическом отношении, но тесно связанной с ее социальной и ли
тературной жизнью. Швейцарцы Иоганн Якоб Бодмер (1698 — 1783) и
Иоганн Якоб Брейтингер (1701 —1776), воспитанные на английской ли-
тературе и знакомые со многими сокровищами древненемецкой поэзии,
написали целый ряд статей (в 1730 году явилась «Критика стихотворного
искусства» («Kritische Dichtkunst») Готшеда, в 1740 году «Критика сти-
хотворного искусства» Брейтингера и статья Бодмера «О чудесном в по-
эзии» («Ueber das Wunderbare in der Poesie»)), в которых доказывалось
наперекор Готшеду, что высшее достоинство поэзии заключается не в
правильности формы, а в свежести и теплоте чувства и в живости вооб-
ражения. Это послужило началом знаменитой литературной борьбы между
лейпцигцами и швейцарцами, борьбы, до основания поколебавшей гал-
ломанию, возвратившей немецкой поэзии естественность и непосредствен-
ность чувства и убедившей поэтов, что для возбуждения в читателе радо-
сти или печали художник должен вдохновляться собственным чувством.
Но для этого мало было одной критики и полемики; обязательно должен
был явиться творческий талант, чтобы доказать правильность нового эс-
тетического взгляда. Этим талантом был Фридрих Готлиб Клопшпюк.
Клопшток родился 2 июля 1724 г. в Кведлинбурге и умер 14 марта
1803 г. в Гамбурге, уважаемый и оплакиваемый немецкой нацией, живо
чувствовавшей потерю человека, всей душой и всеми силами преданного
отечеству. Одаренный высоконравственным, сильным характером, Клоп-
шток еще юношей направил все свои силы к достижению одной великой
цели: восстановить в глазах мира умственное величие немецкого народа.
Отечество и протестантизм — вот центры, вокруг которых вращались все
мысли и чувства Клопштока. На призвание поэта он смотрел как на при-
528
Э. Хартманн. «Клопшток»
звание древних vates, и никогда
еще жрец муз не приносил более
чистых жертв на их алтарь. Его
влияние важно уже в том отноше-
нии, что он завоевал для немецко-
го поэта место представителя ум-
ственной культуры в ее высших
проявлениях. Он первый придал
литературе самосознание и досто-
инство, он указал ей тот твердый,
самостоятельный путь, на котором,
удаляясь от произвола и теплично-
го воздуха дворцов, она развилась
впоследствии так свободно и вели-
чественно к гордости и радости не-
мецкого народа.
Он горел желанием подарить
своей родине бессмертное произве-
дение, которое заменило бы преж-
ние чисто описательные, дидакти-
ческие и лирические творения эпическим. Его одушевление могло срав-
ниться только с восторгом публики при появлении первых песен «Месси-
ады» в 1748 году. Правда, поэма эта не без недостатков и в содержании,
и в форме; истинно эпическая сила Клопштока иногда изменяла ему, но
мы все-таки не должны выносить ей слишком строгий приговор, тем бо-
лее что в «Одах» Клопшток так превосходно загладил погрешности сво-
его гимна основателю христианства. Эти «Оды», а не «Мессиада» и еще
менее холодный тевтонизм «Бардитд», должны служить мерилом поэти-
ческого величия Клопштока. В них после долгой засухи подражания сно-
ва брызнула полная, чистая, свежая струя народной немецкой поэзии. В
них молится немецкое благочестие, плачет немецкое горе, улыбается не-
мецкая любовь, мечтает немецкая дружба. Эти песни, хоть и написанные
древним ритмом, вылились прямо из сердца немецкого народа. Кто так
писал, тот свободно мог сказать свое гордое слово о величии немецкого
языка*. Оно не пропало, как не пропали и другие великие слова Клоп
штока. Величественны были его стремления и величественно их осуществ-
ление. Он снова дал почувствовать германцам, что они великий народ,
* Известно, что Клопшток прославил немецкий язык в одной из своих
прекраснейших од.
529
Э. Климш. «Поездка Клошптока по Цюрихскому озеру»
что они имеют историю: он возвратил им сознание их национальности. Это
было бессмертным деянием Клопштока! Этим достойно завершил он про-
шедшее своей родины и открыл ей путь к будущему. Далее гений не по-
вел его. Вполне проникнутый религиозностью, он недоверчиво смотрел на
стремление к свободе, проявлявшееся в английском и французском скеп-
тицизме XVIII века; тесно замкнутый в круг понятий лютеровой Библии,
он остался равнодушен и безучастен к огромному научному перевороту,
произведенному его современником Кантом. Его миссия кончилась, между
тем как человечество пошло вперед к новым образам и идеям. Он — про-
рок, обращенный к прошедшему, последний истинно великий и достой-
ный представитель протестантско-теологического мировоззрения на пороге
будущего.
530
АВТОРСКИЕ ПРИМЕЧАНИЯ
1 К стр. 14. Ни одна страна не была справедливее тебя к чужим землям. Не будь
только слишком справедлива! Они не настолько благородны, чтобы понять все
благородство твоего заблуждения.
Из оды Клопштока «Mein Faterland».
2 К стр. 57. В древнейшей Эдде наступление «сумерков богов» изображается
следующим образом:
Среди оцепенелой реки
Стоят и бродят
Тайные убийцы
И клятвопреступники
(И шептавшиеся с
Чужими милыми).
Нидгогер сосет
Трупы умерших
Человекоубийц:
Знаете ли вы, что это значит?
Братья борются,
Убивают друг друга,
Дети одного отца
Разрывают семейные узы.
Неслыханное свершается,
Великая неправда.
То век топора, век меча,
Когда щиты ломаются.
Век ветра, век волка
Перед концом света.
Никто не жалеет
Своего ближнего.
Сыны Мимирса играют,
Племя богов восстает
При резком звуке
Рога Гиаллара.
В поднятую трубу
Громко трубит Геймдаль.
Один шепчется
С Мимирса главой.
Иггдразил дрожит,
Но ясень еще крепко стоит.
Старое дерево только шумит,
А великан освобождается.
(Все они дрожат
В оковах Геласа,
Пока пламя Суртурса
Его не пожрет).
Страшно ревет Гарм
В Гнипской пещере,
Оковы разрываются,
И Фреки выбегает.
Хрим едет с Востока,
Волны поднимаются,
Нормунгард мечется,
Яростный Нот,
Змея бьет пену,
Орел кричит
И рвет трупы,
Нагльфар освобождается.
Корабль едет с востока,
Сыны Муспеля приезжают
Из-за моря,
И кормой правит Локи.
Договор чудовища
С волком разрушен,
Но брат Билейста
Еще связан им.
Суртур приезжает с юга,
Великан, опоясанный мечом,
На клинке его играет
Солнце богов.
Каменные горы рушатся,
Исполинские женщины падают
В Гель отправляются герои,
Небо разверзается.
Что сталось с Альзами,
Что сталось с Альфами?
Весь Иотенгейм стонет,
Альзы собираются.
Карлы воют
Пред каменными вратами,
Перед горными проходами.
Знаете ли вы, что это значит?
531
Вот поднимается Глине —
Горе другим.
Один спешит
Напасть на волка.
Убийца Белиса
Поражает молнией Суртура
Падает Фритта
Единственная радость.
Не медлит Сигватера
Великий сын
Видар в борьбе
Со страшным волком.
Он пронзает сыну Гведруна
Мечом сердце
Чрез отверстую пасть;
Так мстит он за отца.
Тогда приближается прекрасный
Сын Глодинса
Ближе к змее
Злобно-коварной.
Все существа
Погибли бы на свете,
Если бы мужественный противник
Не поразил Мидгарда.
Но отойдя девять шагов,
Погибает Фиорги сын.
Чернеет солнце,
Земля падает в море.
С неба слетают
Веселые звезды.
Огонь обнимает
Всемирное древо
общего кормителя.
Горячее пламя
Покрывает небо.
3 К стр. 72. Вот образчик языка из перевода Библии Улфилы:
Unte ik andnam at fraugin thatei jah anafalh izvis thatei frauja iesus in thizaiei
nacht galeviths vas. nam hlaif jah aviliudonds gabrak jah gath nimith. matjith. thata
ist leik mein thata in izvara gabrukano. thata vaurkjaith du meinai gamundai.
Как я получил от Господа, так и передаю вам, в ту ночь, когда Иисус был
предан, он взял хлеб, возблагодарил, преломил его и сказал: Примите, ядите, сие
есть тело мое за вы ломимое. Сие творите в мое воспоминание.
4 К стр. 106. Для примера приводим перевод «Отче наш» на немецкий язык того
времени:
fater unser, thu in himilom bist, geuuihit si namo thin, quaeme richi thin, uuerdhe
uuilleo thin sarna so in himile endi in erthu, broot unseraz emezzigaz gib uns hiutu
endi farlaz uns sculdhi nnsero, sama so uuir farlazzen scolom unserem endi ni gileidi
unsih in costunga, auh ariosi nnsih fona ubile.
5 К стр. 107. Читатель может сравнить следующие стихи с вышеприведенным
(прим. 2) описанием «сумерек богов»:
День судеб
Заметен будет по луне
И по солнцу.
Оба будут
Мраком окружены.
Падут звезды —
Светлые небесные свечи,
Земля заколеблется,
Весь мир задрожит
И чудеса умножатся.
Забушует огромное море:
Ужасно будет действие
Волнующейся воды
Для жителей земли.
Преклонятся люди
Пред силой бедствия,
Народы затрепещут,
Нигде не будет мира,
Оружие и война
Во всем свете
Яростно подымутся.
С войском нападет
Один клан на другой,
Начнется борьба королей,
Огромные переходы войск,
Многие погибнут в крови
В открытом бое!
Чума будет свирепствовать
Во всем свете,
Мор людской
будет страшный,
Стоит одному в стране
Заболеть от чумы —
Все войско заразится
И ослабеет и умрет,
Кончит дни свои,
Свершит земное странство.
Потом настанет
Необыкновенный голод
И истребит детей героев.
532
6 К стр. 164.Читатели, желающие знать, каков был идеал женской красоты в
блестящий период средних веков, и читательницы, интересующиеся, как одевались
и держали себя дамы высшего круга, могут обратиться к моей работе «Gefchichte
der Frauenwelt», 2 вып. I, стр. 211 и след.
7 К стр. 165.Вот пример, хотя и грубый. Я слышал как проповедовал один
монах, он много и сердито говорил о роскоши в одежде и о бесстыдном покрое
платья и заключил наконец следующими словами: «Развратники у нас в городе так
выставляют наружу клапаны своих штанов, так обвертывают их различными
платками, что блудницы воображают, будто это детородные части, а это одни тряпки».
8 К стр. 180. Под липами
На лугу,
Где мы вдвоем отдыхали,
Можно найти
Сорванные цветы
и траву.
Близ леса в долине
Тандарадей тихо пел соловей.
Я пришла на луга,
Где уж был мой милый.
Он меня встретил.
Святая Дева!
Как я счастлива.
Он целовал меня тысячу раз.
Тандарадей, смотрите, как
покраснели у меня губы.
Он сделал
Так прекрасно
Постель из цветов.
Многие посмеялись бы
От души,
Проходя по той же дороге.
Они увидали бы, что на розах
Тандарадей лежала моя голова.
Как мы там лежали...
Если б кто-нибудь узнал,
Сохрани Господи, мне было бы стыдно.
Что он со мной делал,
Никто того не знал,
Только он да я, да маленькая птичка
Тандарадей, она уже верно
не разболтает.
9 К стр. 189. Решением рейхстага 1187 года формально предписывается: «Кто
намеревается нанести другому вред или оскорбление, должен по крайней мере за три
дня предупредить его чрез надежного посла». Вызовы на поединки посылались обы-
кновенно чрез герольдов или оруженосцев. Для образца слога приведем вызов,
посланный графом Оттоном Зальмским городу Франкфурту в 1891 г. «Знайте, бу-
ргомистр, советники и весь город Франкфурт, что я, Отто граф Зальмский, ваш
враг и хочу защищать против вас свою честь. Дано за моей подписью в понедельник
после Троицы, Anno Dom. 1391». Какие пустые предлоги служили иногда поводом к
поединку, видно например, из вызова, посланного господином фон Праунгейм городу
Франкфурту за то, что на балу одна жительница Франкфурта отказала в танце его
двоюродному брату, а город не давал ему удовлетворения за это оскорбление. Иног-
да вызовы писались в шутливом тоне, так, например, повар господина фон Еппенштейн
со своими поваренками Клесгином и Хенхином, своими скотницами Ельгиной и
Лукель и со всеми своими помощниками Мецгером, Гольцдрегером и Шоселью-
Ветерсеном вызывал на дуэль графа Оттона Зальмского, вероятно, того же, о кото-
ром мы говорили выше, за то, что убивая для графа барана, он проколол себе ногу и
граф не хотел вознаградить его за понесенные вследствие того убытки. Даже несча-
стные крестьяне и евреи посылали иногда вызовы, не говоря уже о лейпцигских
башмачных подмастерьях, пославших в 1471 г. вызов студентам.
10 К стр. 249. В прологе к «Мерлину» Иммерман словами Люцифера сатане о
христианстве, христианском богослужении и христианском искусстве прекрасно
характеризует германскую архитектуру.
11 К стр. 262. «Sachsenspiegel» издана Гомейфом, «Schwabenspiegel» —
Вакернагелем. Мы приводим из этих книг следующие небольшие образцы слога.
Вот как говорит «Саксонское Зерцало» о папской и императорской власти:
Tvei svert lit got in ertrike to boscermene de kristenheit. deme pauese is gesat dat
geistlike, deme keisere dat wertlike. deme pauese is ok gesat to ridene to bescedener tiet
533
vp eneme blanken perde vnde de keiser sal ime den stegerip halden, dur dat de sadel
nicht ne winde. .. Dit is de beteknisse, svat deme pauese widersta, dat he mit geistlikeme
rechte nich gedvingem ne mach, dat it de keiser mit wertlikem rcchtc dvingc dcmc
pauese gehorsam to wesene. so sol ok de geistlike gewalt helpen deme wertlikem
rechte, of is it bedarf.
«Швабское Зеркало» требует от судьи следующих качеств:
Ain jeglich rihter sol viur tagend an im han. diu aine ist rehtikait. diu ander ist
uuishait, din sterke, diu vierde diu mauzze. ain rihter sol diu rehtikait also haben daz er
uueder dutch lieb noch dutch laide noch dutch miet noch dutch hazz niht entu unan daz
reht si. ain rihter sol auch uuise sin, daz er daz bbel von dem guten und daz gut von dem
bbeln geschaiden кьппе, кап er daz, so hat er di rehten nuishait. daez bbel lat und daz
gut tut. er sol auch starke sin, er sin hertz also besterk, daz ez dem libe nimmer nit gerat
daz uuider rehs si, und ist daz daz hertz ainon mut geuuinnet, so sol der lip also starke
sin, daz er dem boesen mut uuiderstanhe nuan diu tngend fw alle tugende gat, dez
boesem mut uuider stat, er sol auch alz starke sin, daz er libe nnd gute nuage, daz er reht
beschirme, er sol auch din manzze han, also daz er uueder durch reht noch durch unreht
nimmer so grnzzen zorn geuuinne, dazz er uuider daz reht nimmer iht getu, er sol nimmer
so zornig sin sunie geuualtig er si, unkbschez uuaort geepreche oder ieman schelte.
12 К стр. 325. Мы приведем здесь один из тысячи примеров, доказывающих
существование этой «торговли человеческим мясом» в средние века в Германии.
Документ относится к 1338 году. «Я, Конрад Трухзес Уральский, рыцарь, объявляю
и свидетельствую всем, кто прочтет, увидит или услышит это письмо, что я продал
почтенным господам Аббату и монастырю Лорха 2 женщин: Агнесу и ее сестру
Матильду, дочерей покойного Дегана Рейнбольда, и детей, какие могут у них
родиться, за 3 фунта геллеров, кои я от них получил, в чем и удостоверяю сим
письмом с приложением моей печати. Письмо сие дано в год по Рождеству Христову
1333». Следовательно в 1333 году можно было купить двух женщин с детьми,
«какие могут у них родиться», за 1 фл. 45 кренц.
13 К стр. 364. В ученом мире до сих пор еще господствует заблуждение, что до
Люгера не существовало немецкого перевода Библии. Самый древний немецкий
перевод, сделанный, правда, еще по Вульгате, принадлежит Маттиасу фон Бегейму
(1343). Антон Кобургер издал в 1483 году один перевод Библии, а некий Отмар в
1507 году — другой. Лютер начал заниматься своим переводом в 1517 г. и окончил
его в 1534. Разница между переводами Отмара и Лютера очень заметна.
14 К стр. 414. В начале XVIII столетия литература занималась уже историей газет.
Замечу кстати, что основание истории литературы и библиографии в Германии
положил Фоглер своим Universalis is notitiam cujusque generis bonorum ocripsorum
introductio (1670); историю литературы продолжал Моргоф в своем Polyhistor (1688)
и Струве в Jntroductio in rem literariam usumque Bibliothecarum 1704.
15 К стр. 419. О жизни ландскнехтов дает нам верное понятие стихотворение Ганса
Сакса под заглавием «Landitnecht Spiegel». Другой современник ландскнехтов
характеризует таким образом их любовь к пьянству: «Ландскнехт Шталь брал только
4 гульдена в месяц жалованья, если бы он брал восемь, он умер бы от пьянства».
16 К стр. 435. Об этом замечательном человеке рассказывает в своей «Jermaniae»
chronicon (1538) Себ. Франк.
17 К стр. 456. Кульман родился в Бреслове в 1667 г. и после жизни, исполненной
самых странных приключений, был сожжен живым в Москве в 1689 г. за то, что,
окончательно помешавшись, стал громко провозглашать себя Христом, сыном
Божиим. В 1686 г. он издал в Амстердаме так называемый «Псалтырь Кульмана»,
в котором попадаются песенки непристойного содержания.
18 К стр. 459. Первый параграф «Каролины» говорит об устройстве судов.
В статье о пытке, несмотря на всю гнусность подобного средства дознания,
проглядывает некоторое уважение к чувству гуманности, что редко заметно на
практике. Наказания определяются чисто по-драконовски; ту же суровость замечаем
мы и позднее, в конце средних веков.
Рядом со страшными наказаниями, усиливающими смертную казнь (разрывание
горячими зубьями, четвертование, погребение заживо), приятнее читать такое
534______________________________________________________________________________
определение «Каролины»: Если кто-либо вследствие голода, от которого мучится он,
его жена и дети, украдет что-либо из съедобных вещей, его преступление прощается.
19 К стр. 461. Слог знаменитого исторического произведения Кевенгиллера виден
уже из его посвящения императору Фердинанду III.
20 К стр. 470. Следующие правила академических диспутов получили с 1536 г. законную
силу в Виттенберге. «На трех факультетах (теологическом, юридическом, медицинском)
должны проходить диспуты каждую четверть года, и если в промежутке между ними
случаются диспуты при назначении докторов, они не должны идти в счет. Каждый
лектор, получающий жалованье, обязан, когда дойдет до него черед, держать подобный
диспут, в вознаграждение за свой труд он каждый раз получает 2 гульдена, респондент —
1 гульден и каждый оппонент, выказавший усердие — 5 грошенов. На философском
факультете должны постоянно проходить: в одну субботу диспут, а в другую — д-
екламация поочередно, и все магистры, профессора и прочие принадлежащие к фа-
культету обязаны диспутировать. Риторы, лектор греческого и лектор Теренция долж-
ны устраивать декламации и поочередно раз в год декламировать. Каждый президент
получает за свои диспуты 5, респондент — 4, каждый оппонент — 2 грошена и
каждый декламант — 2 таких грошена. Тот профессор, который в свою очередь не
захочет диспутировать или декламировать, должен заплатить */ гульдена».
21 К стр. 471. Откуда происходит слово «бурш», которым обыкновенно называют
студентов? Не от слова ли «бурса», так что из ursarius (член бурсы) мало-помалу
образовалось «бурш»? Многие оспаривают это мнение. Но несомненно то, что уже
во время доктора Фауста, как видно из книги о Фаусте, слово «die bursch», которое
легко могло быть испорченным «bursa», означало студенческое общество.
Происхождение слова «филистер» объясняли различным образом. Вероятнее всего,
что это слово возникло следующим образом. В Иене студенты бились в 1693 г. с
ремесленниками и потерпели поражение. В следующее воскресение пастор Гец вклеил
эту историю в свою проповедь на текст: «Самсон, филистимляне идут на тебя!» Эти
слова пошли в ход между студентами, и вскоре филистерство и бюргерство стало
для них равнозначными выражениями.
22 К стр. 481. Как искренна и сильна была вера в волшебные силы гномов, видно
из следующего письма одного лейпцигского бюргера к своему брату в Ригу, от 1675
г. (Шеебль «Klofter», т. 6, стр. 186): «Прежде всего посылаю тебе, любезный брат,
мою братскую любовь и верность вместе с пожеланием всего хорошего. Я получил
твое письмо и отчасти понял, как ты, любезный брат, потерпел ущерб в твоем доме
и дворе, отчего все твои козы, овцы, свиньи, лошади и коровы околевают, твое
вино и пиво киснет в погребе и ты, кроме того, живешь в ссоре со своей женой.
Мне было очень прискорбно услышать все это. Чтобы помочь тебе, я пошел к
людям разумным, просил у них для тебя совета и спрашивал их, что за причина
твоего несчастия. Они мне ответили, что твоя беда не от Бога, а от злых людей, и
что тебе ничто не может помочь кроме гнома; если ты его добудешь к себе в дом или
во двор, судьба твоя вскоре переменится. Тогда я пошел ради тебя к тем, у кого
бывал такой гном, между прочим, к нашему палачу и дал ему за него 64 талера. Я
дарю его тебе в знак любви и преданности. Исполни все, что я тебе пишу в этом
письме. Когда ты получишь гнома, дай ему отдохнуть три дня, прежде чем ты к
нему подойдешь; через три дня возьми его и выкупай в теплой воде, этой водой
окропи свой скот и пороги своего дома, чрез которые ступаешь ты и твои дома-
шние; судьба твоя изменится и состояние твое поправится, если ты станешь уважать
гнома; каждый год ты должен купать его 4 раза, и выкупав, завертывай его опять
в его шелковую одежду и клади подле твоих лучших одежд. Вода от его купанья
очень полезна для женщин, которые мучаются родами и не могут разродиться;
выпив ложку ее, они рожают в радости и благодарности, а когда тебе нужен будет
совет, сунь гнома под правую руку и он покажет тебе, что правда и что ложь.
Засим прощай. Писано в Лейпциге. Воскресенье перед масленой 1575. Ганс Н.».
23 К стр. 491. Такой голос слышится в книжке, напечатанной в 1593 г. в Базеле и
на которую, как мне кажется, не обратил до сих пор внимания ни один из исследователей
процессов ведьм. Ее автор говорит следующее: «Таким образом обман чувств заставляет
ведьм верить в совокупление с дьяволом Это дело не естественное и не доставляющее
535
настоящего естественного удовольствия; они сами сознаются, что ощущают совсем не
то, когда лежат с мужчинами; и что семя неприятно и холодно. Ибо что может быть
общего между телом и духом, природа и свойства которых настолько различны, что
они никак не могут сойтись и соединиться для подобного дела? А что это часто бывает
лишь фантазия и игра воображения, доказывается признанием ведьм, что они
совокупляются с духом, лежа на постеле подле своих мужей, а они ничего не замечают.
Безумная вера в совокупление с дьяволом выражается во всей своей грубой форме в
следующей истории, которую протестантский теолог Ангорн выписывает из Disquisitionnes
magicae Дель Рио: «Являясь, видимо, в образе ангела света, дьявол внушил гордость и
высокомерие одной девушке и уверил ее, что по святости она равна Пресвятой Деве
Марии и ей недостает только, оставаясь чистою дивой, забеременеть и родить ребенка;
ей этого очень хотелось. Один раз во время церковного богослужения ей послышался
голос, говоривший ей: «Утешься, возлюбленная моя, ты вымолила у Бога исполнение
твоего желания, ты принесешь плод и вместе с тем сохранишь свое девство. Утешься,
твоя беременность от Бога». После этого она совокупилась с дьяволом, являвшимся ей
под видом ангела света. Придя домой, она чувствует, что живот ее начинает расти, и
когда ей кажется, что пришло время родить, она отправляется к одному своему знакомому
благочестивому, умному, честному бюргеру, рассказывает ему все дело и просит его
позволить ей разрешиться тайно в уединенной комнате его дома. Добрый честный
человек не поверил рассказам девушки о видениях, но не хотел отказать ей в пристанище.
Он впустил ее в свой дом и позвал к ней хорошую бабку. Девушка начала мучиться и
родила наконец вместо ребенка множество страшных, больших, покрытых волосами
червей, таких отвратительных на вид, что они всех приводили в ужас, и издававших
такой противный запах, что присутствующие с трудом могли дышать. Так несчастная
высокомерная девушка была ослеплена и обманута чертом».
24 К стр. 492. Честный Таубер (в 1737 г. суперинтендент в Шаумбург-Липпе)
говорит о «Молоте ведьм»: «Все, что можно себе представить об инквизиторе ереси
в то время, когда царство порока и злобы достигло своего высшего развития, все
соединено в этой книге: злость, глупость, жестокость, лицемерие, хитрость, грязь,
суеверие, пустая болтовня». Автор пишет, прибавляет он, «скорее как палач, чем
как духовное лицо», а его грязные картины могут принадлежать только человеку,
наслаждавшемуся во всевозможных публичных домах.
25 К стр. 500. Следующий протокол пытки одной женщины в 1681 г. покажет
читателю, что мое описание ужасных процессов ведьм скорее смягчено, чем
преувеличено: 1) Палач связал руки обвиненной и втащил ее на лестницу и начал
вытягивать ее так, что сердце ее могло лопнуть, и не щадил он ее нимало. 2) И так
как она после этого мучения ни в чем не созналась, пытку повторили, а так как она
была беременна, то палач обрезал ей волосы, поднял ее на лестницу, лил ей водку
па голову. 3) Под мышками и на шее у нее жгли серу. 4) Поднимали ее к потолку
за завязанные позади руки. 5) Это поднимание и опускание продолжалось 4 часа,
пока они (судьи) не пошли завтракать. 6) Когда они вернулись, палач привязал ей
и руки, и ноги к спине. 7) Наливал ей водку на спину и зажег ее. 8) Потом
положил ей несколько гирь на спину и поднимал ее с ними. 9) Потом снова поднял
ее на лестницу. 10) Подложил ей под спину доску с колючками и поднял ее за руки
до потолка. 11) Потом палач связал ей ноги, привязал к ногам тяжесть в 60 фунтов.
12) Этим не кончилось, палач опять развязал ей ноги, и сжимал их до того, что
кровь выступила из пальцев. 18) Этим не кончилось, ее еще раз сжимали по всем
частям тела. 14) Палач Дрсйсигакер подверг се третьей пытке, и прежде он посадил
ее на скамью. Когда она надевала рубашку, он сказал ей: я взялся за тебя не на
полгода и не на год, а до конца твоей жизни, до последнего твоего издыхания, и
если ты думаешь не сознаваться, тебя замучат до смерти и потом все-таки сожгут.
15) Зять его вытягивал ее так, что она не могла дышать. 16) Дрейсигакер бил ее
плетьми по ляжкам. 17) Потом ее посадил в тиски, и в них она сидела 6 часов. 18)
Немилосердно стегали ее плетьми; этим закончили на первый день. 19) На следующий
день, когда они пришли, началась 4 я пытка, ее посадили в тиски, и она сидела в
них 6 часов. По моему мнению, подобные документы следует как можно чаще
представлять поклонникам доброго старого времени.
536___________________________________________________________________________
26 К стр. 505. Этот процесс, последний опозоривший страну, говорящую немецким
языком, представлен по современным актам в моих «Studien», т. III, стр. 267 — 296.
27 К стр. 517. Тенденциозные пьесы Мануэля, игранные в 1622 году, затрагивают
своей смелой сатирой все политические и религиозные вопросы того времени. В
одной из этих пьес является Иисус Христос с терновым венком на голове, окру-
женный апостолами и сопровождаемый толпой нищих, слепых и хромых, а
навстречу ему выезжает папа на великолепной лошади, в богатом одеянии, в
сопровождении множества воинов, пеших и конных, со всей «свитой знамен и
труб, литавр, рогов, барабанов, блудниц и мальчишек, богатый и великолепный
как турецкий султан». В другой пьесе является множество различных лиц, речи
которых отлично передают тогдашнее положение дел и настроение умов. Один из
героев, приор Реллинг, например, жалуется, что не может больше выманивать
денег у народа; другой, викарий Фаблер, сваливает всю вину реформационного
движения на книгопечатанье; третий, капеллан Нюсблуст, также восстает против
нововведений и находит, что очень глупо отменять безбрачие духовенства и т. д.
28 К стр. 521. «Prosodia germania» или «Книга о немецкой поэзии» начинается
совершенно в теологическом духе того времени словами: «Поэзия была вначале не
что иное, как скрытая теология и учение о божественных предметах. Когда род
человеческий стал грубее и не мог верно понимать и усваивать себе учение о мудрости
и божественной воле, мудрые люди принуждены были скрыть в рифмованной речи
и в басне то, что они придумали для поддержания страха Божия, хорошей
нравственности и добрых дел». Об эстетике этой книги могут дать понятия следующие
определения: «Трагедия по своей величественности равняется героическим
стихотворениям, в ней редко могут являться люди низкого звания или предметы
низкого рода: в ней выводятся на сцену короли, приказания королей, смерть, отчаяние,
дето-и отцеубийство, пожары, кровосмешения, война и возмущения, жалобы, вздохи,
стоны и т. п. В комедии играют роль низкие люди и низкие предметы, говорят о
свадьбах, гостях, играх, обманах и мошенничестве слуг, о ландскнехтах, о лю-
бовных связях, о легкомыслии юношей и скупости стариков, о ростовщичестве и
подобных предметах, встречающихся ежедневно в жизни обыкновенных людей».
29 К стр. 524. Каковы были эти объявления, показывает следующая афиша
(оригинал хранится в библиотеке Нюрнбергской ратуши):
Komodienzettel von 650
Объявляет всем, что сюда прибыло новое общество комедиантов, подобных которым
никогда не было в здешней стране, с очень веселым арлекином; они представляют
ежедневно прекрасные комедии, прекрасные трагедии, пасторали, т. е. пастушеские
сцены и истории, перемешанные с милыми и веселыми интерлюдиями, и именно
сегодня, в понедельник, будут они играть:
das Fried wiinschende und mit Fried beseligte Deutschland.
Желающая мира и миром осчастливленная Германия.
Превосходная картина, знаменитым Г. lohanne Bistenic составленная и в первый
раз в Гамбурге к великой чести автора и к великому наслаждению Spetatoribus на
сцене поставленная. В нее вплетена вся немецкая война. Никакие комедианты не
играли ничего подобного. После Comedia будет представляться прекрасный балет и
смешная шутка; venerirten Amatores этих представлений благоволят пожаловать после
обеда в 2 часа в фехтовальную залу; в это назначенное время praecise будет начало.
P. S. В среду 21 Aprillis будет представлена очень веселая комедия под заглавием:
Die Liebessiissigkeit verendert sich am Todesbitterbeit.
(Любовная сладость превращается в смертельную горечь.)
Свидетельствую мое глубочайшее уважение,
Nurnberg d. 19 Aprillis
1650.
Casparus Schonhiittius
Принципал.
537
ПЕРЕЧЕНЬ ИЛЛЮСТРАЦИЙ
А. Гнаут. «Средневековье» /7
Г. Байш. «Деревня с домами на сваях» 19
Г. Байш. «Немецкий девственный лес» 20
Ф. Вандерер. «Оружие и утварь каменного века» 21
В. Линденшмит. «Арминий похищает Туснельду» 25
Г. Байш. «Памятник Герману» 26
В. Линденшмит. «Пир древних германцев» 29
К. Вайгандт. «В домашнем кругу» 31
К. Вайгандт. «Битва с римлянами» 32
К. Вайгандт. «Упражнения с оружием» 33
К. Вайгандт. «Возвращение домой со свадьбы» 34
В. Линденшмит. «Охота на медведя» 35
Г. Байш. «Двор древнегерманской знати» 36
К. Вайгандт. «Домашняя сцена» 37
В. Линденшмит. «Веледа, пророчица бруктеров» 38
К. Вайгендт. «Древнегерманская свадьба» 40
В. Линденшмит. «Германское жертвоприношение мертвым» 41
В. Линденшмит. «В походе» 43
В. Линденшмит. «Немецкие поэты-певцы» 51
В. Линденшмит. «Кимврийские жрицы» 60
Г. Шенлебер. «Рунический камень на о. Рюген» 61
О. Книлле. «Германцы в походе» 70
В. Линденшмит. «Ульфила переводит Библию» 71
В. Линденшмит. «Готы переходят через Альпы» 72
В. Диц. «Гунны» 74
А. фон Хайден. «Верность другу до самой смерти» 76
О. Книлле. «Нарзес» 79
Ф. Келлер. «Смерть Брунгильды» 83
В. Линденшмит. «Избрание Пипина королем» 84
Фридр Каульбах. «Коронация Карла Великого» 85
Ф. Вандерер. «Карл Великий» 86
Э. Климш. «При дворе Карла Великого» 87
Э. Климш. «Крещение» 89
В. Линденшмит. «Бонифаций срубает дуб Донара» 90
В Линденшмит. «Кримгильда требует божьего суда» 92
Э. Климш. «Кримгильда в кругу своих служанок» 93
Ф. Вандерер. «Эккехард и Хадавиг» 94
Ф. Келлер. «Эккехард и монахи из Райхенау» 95
В. Линденшмит. «Тойделинда выбирает себе супруга» 96
Ф.Келлер-Лойцингер. «Инсигнии для коронации Карла Великого» 97
В. Рифшталь. «В монастырской школе» 103
К. Рисе. «Реконструкция цистерцианского монастыря Маульбронн - образца
средневекового монастырского сооружения» 105
О. Книлле. «Основание Сан - Галлена» 108
Ф. Келлер-Лейцингер. «Церковная утварь» 109
538
Г. Бауэрнфайнд. «Господский двор» 110
О. Книлле. «Представление проекта дворцовой часовни в Ахене Карлу Великому» 111
Ф. Вандерер. «Серебряный грош» 115
Ахенский собор XX в. 116
В. Диц. «Нападение разбойников» 117
Г. Франц. «Нашествие мадьяров» 119
В. Линденшмит. «Конрад, герцог франков, избирается немецким королем» 120
кбб&т Тутило. Резная доска из слоновой кости в библиотеке Сан-Галлена 125
П. Туманн. «Росвита читает свои легенды» 128
В. Линденшмит. «Синод в Су три» 131
Ф. Вандерер. «Конрад Второй» 132
О. Книлле. «Папа Григорий IV» 133
В. Диц. «Церковные споры Епископа Гезилока и аббата Видерада в 1063 году в
Хецило» 134
А. фон Хайден. «Генрих и Матильда» 135
А. фон Хайден. «Генрих IV в Каноссе» 136
Г. Байш. «Гогенштауфен (гора)» 138
А. фон Хайден. «Конрадин фон Гогенштауфен» 139
А. фон Хайден. «Император Фридрих Барбаросса» 141
Ф. Ротбарт. «Выезд Конрада фон Цоллерна» 142
А. фон Хайден. «Фридрих П» 143
Ф. Вандерер. «Надгробие Рудольфа Швабского в Мерзебургском соборе» 148
В. Диц. «Крестоносцы» 149
А. фон Хайден. «Рыцарское воспитание» 150
Г. Бауэрнфайнд. «Замок на воде» 153
Г. Бауэрнфайнд. «Рыцарская крепость» 154
Ф. Кнаб. «Почетный двор замка» 155
Л. Хертерих. «Охота на цаплю» 156
Ф. А. Каульбах. «В женском покое» 158
А. фон Хайден. «Обувь с длинным узким носом и одежда с бубенчиками» 161
А. фон Хайден. «Вооруженный караул» 162
А. фон Хайден. «Придворные наставления» 163
А. фон Хайден. «Служба пажа» 164
Л. Хертерих. «Прием гостя» 165
А. фон Хайден. «Вооруженный всадник» 166
К. Шраудольф. «Придворный свадебный пир» 168
А. фон Хайден. «Большое приключение Ульриха фон Лихтенштейна» 175
Г. Цюгель. «Охота на кабана» 183
А. Баур. «Турнир» 184
Ф. Келлер. «Придворный танец» 185
В. Линденшмит. «Выезд на охоту» 186
Э. Климш. «Рядовой танец» 187
К. Шраудольф. «Победитель на турнире» 188
А. Мюллер. «Состязание певцов в Вартбурге» 191
Э. Климш. «Игрок-музыкант под деревенской липой» 192
К. Шраудольф. «Изольда» 211
Ф. Ротбарт. «Вальтер фон дер Фогельвайде» 217
Л. Хертерих. «Женская одежда 15 века» 221
Ф. Кнаб. «Монастырский двор» 223
Ф. Кнаб. «Хижина строителей» (мастерская строителей) 246
Ф. Кнаб. «Городская стена» 248
539
И. Хертерих. «Мистерия» 253
Ф. Барт. «Заключительная процессия представления» 256
К. Майр. « Ландскнехты» 261
О. Книлле. «Замуровывание монахини» 269
В. Рифшталь. «Тайное судилище (феме)» 271
Г. Франц. «Скакать и разбойничать не позорно — это делают лучшие люди в стране» 281
А. фон Хайден. «Вооруженный горожанин и копейщик» 283
П. и Л. Риттер. «Женская церковь в Нюрнберге» 287
Ф. Кнаб. «Готический покой в месте заседаний городских юнкеров» 290
Л. Риттер. «Двор замка в Гейдельберге» 292
К. Болоначи. «Немецкая Ганза» 293
Г. Шенлебер. «В гавани ганзейского города» 295
Г. Бауэрнфайнд. «Внешний вид немецкого города в 15 веке» 296
В. Рифшталь. «Цистерцианцы, занимающиеся сельскохозяйственными работами» 298
П. и Л. Риттер. «Вид города 16 века» 307
В. Диц. «Майски танец в Мюнстере в 1535 г» 309
К. Вайгандт. «Ярмарка» 310
В. Фридрих. «Городские стрельбы» 311
Г. Франц. «Конная лестница в замке Штутгарта» 312
Р. Ляйнвебер. «Крестьянская свадьба» 313
Г. Франц. «Иоганн Гутенберг» 315
А. фон Хайден. «Немецкая книготорговля в 16 веке» 316
Ф. Барт. «Ганс Сакс» 319
Э. Грюсснер. «За монастырским вином (15 век)» 322
А. фон Хайден. «Свободный крестьянин и крепостной» 323
В. Диц. «Крестьянская нужда» 325
Р. Байшлаг. «Невеста в 16 веке» 327
И. Хертрих. «Учебное пение гильдии мейстерзингеров» 332
Франкфуртский собор (вид изнутри) 335
Л. Хертерих. «Почтовый гонец» 336
Г. Шпангенберг. «Иоганн Гус на костре» 338
А. Дюрер. «Эразм Роттердамский» 339
«Торговля индульгенциями», факсимиле по Гольбейну 340
А. Дюрер. «Император Максимилиан» 341
А. Гнаут. «Время реформации» 343
«Ульрих фон Гуттен». Гравюра на дереве 353
В. Фольц. «Ульрих Цвингли» 354
Триумф Рейхлина 356
Г. Шпангенберг. «Лютер прибивает свои тезисы на дверь церкви в Виттенберге» 361
Г. Шпангенберг. «Лютер в кругу своей семьи» 362
Мартин Лютер, деятель Реформации в Германии 363
Г. Шпангенберг. «Лютер как юнкер Георг в Вартбурге» 364
«Франциск фон Зикинген». гравюра на меди 365
Г. Шпангенберг. «Умирающий Гуттен» 366
Эйлиф Петерссен. «Проповедь Лютера перед народом в Мера» 367
Томас Мюнцер. 368
В. Диц. «Иконоборцы» 369
Г. Шпангенберг. «Повторное крещение» 371
Ф. Келлер. «Графа фон Гельфенштайна прогоняют сквозь строй с копьями» 372
Пауль и Лоренц Риттер. «Зал ратуши в Бремене во времена Вулленвебера» 373
Э. фон Липхарт. «Карл Пятый в гостях в доме Фуггеров» 376
540
Зебальд Бехайм. «Император Карл V» 311
Игнатий Лойола. 319
Французы в Пфальце в 1679 г. 382
А. фон Хайден. «Прелаты наслаждаются сценой охоты на оленя» 384
Я. Феггер. «Тридцатилетняя война. Печальная весть» 381
Ф. А. Каульбах. «Женский костюм 16 века» 391
Г. Франц. «Поездка на санях» 393
В. Зиммлер. «Выезд на придворную охоту» 396
Якоб Фуггер 400
Ф. Кпаб. «Дом патриция в Нюрнберге» 401
Р. Бейшлаг. «Семейная сцена в 16 века» 405
Л. Риттер. «Гостиница «Золотой гусь» в Нюрнберге» 406
Л. Риттер. «Часы кафедрального Страсбурга» 401
Л. Риттер. «Жилая комната в Нюрнберге» 408
В. Диц. «Благородная манера путешествовать в 17 веке» 411
В. Диц. «Знаменосец ландскнехтов» 416
В. Диц. «Аркебузир Бой половины 17 века» 411
В. Диц. «Мушкетер 2 ой половины 17 века» 418
К. Вайгандт. «Пирушка ландскнехтов в трактире» 419
В. Диц. «Кавалерия начала 16 века» 420
В. Диц. «Сцена осады» 421
В. Диц. «Драгун» 425
Г. Франц. «Австрийские войска» 426
Г. Лоссов. «Придворный костюм 2-ой половины 17 века» 433
П. Грот-Йоханн. «Танец с факелами (свадьба герцога Вильгельма фон Юлиха с Якобеей
фон Баден, 1585 г.)» 441
Л. Хертер их. «Филиппина Вельзер» 445
Г. Франц. «Еврей Зюсс» 446
Г. Франц. «Орденский знак «Плодотворного общества» 452
Альбрехт Дюрер. «Филипп Меланхтон» 455
Лейбниц. Старинная гравюра на меди 456
Спенер. Старинная гравюра на меди 459
Альбрехт Дюрер. «Вилибальд Пиркхаймер» 460
Ф. Барт. «Астролог» 464
Ф. Барт. «Парацельс» 465
Ф. Барт. «Кеплер» 468
Ф. Барт. «Как в 17 веке новичок становился буршем» 473
Ф. Барт. «Бурш (студент)» 476
Ф. Барт. «Доктор Фауст» 484
Э. Климш. «Казнь и спасение детоубийцы» (1567 г.) 486
Г. Шпангенберг. «Шабаш ведьм» 487
Г. Франц. «Сожжение ведьмы» 488
Л. Риттер. «Камера пыток» 495
Г. Франц. «Испытание ведьмы» 498
Ф. Пилоти. «Инквизиция» 502
Ф. Келлер. «Видение» 505
Л. Риттер. «Могила Себальда в Нюрнберге» 509
А. Дюрер. «Автопортрет» 510
Гольбейн. «Герб смерти» 511
Гольбейн. «Смерть и дитя» 511
Гольбейн. «Смерть и скряга» 511
541
Гольбейн. «Смерть и монахиня» 511
Э. Хартманн. «Бах» 513
Э. Хартманн. «Гендель» 514
«Себастьян Брант» 515
Ф. Барт. «Комедианты» 519
Ф. Барт. «Иоганн Фишарт» 520
Э. Хартманн. «Клопшток» 528
Э. Климш. «Поездка Клопштока по Цюрихскому озеру» 529
ПЕРЕЧЕНЬ КАРТ
1. Карта «Германии» Тацита 48 49
2. Германия времен Каролингов 80 81
3. Германия во времена Императоров Саксонской и Франковской династий 112—113
4. Германия времен Гогенштауфенов 144—145
5. Италия времен Гогенштауфенов 146— 147
6. Германия времен Реформации 496 — 497
ПЕРЕЧЕНЬ СТАРИННЫХ ПЛАНОВ ГОРОДОВ
ГЕРМАНИИ
1. Аугсбург 176—177
2. Бремен 208—209
3. Гамбург 240 — 241
4. Гейдельберг 272—273
5. Геттинген 304—305
6. Дрезден 398 — 399
7. Дюссельдорф 430 — 431
8. Кельн 462— 463
542
СОДЕРЖАНИЕ
ПРЕДИСЛОВИЕ РЕДАКЦИИ .................... 3
ЗЕМЛЯ И ЛЮДИ............................. 9
Книга первая
ДРЕВНОСТЬ И СРЕДНИЕ ВЕКА
Глава I
ДРЕВНОСТЬ................................19
Глава II
ХРИСТИАНСТВО И ПЕРЕСЕЛЕНИЕ НАРОДОВ ......68
Глава III
КАРЛОВИНГСКАЯ И ОТТОНОВСКАЯ ЭПОХА........98
Глава IV
ВРЕМЕНА ФРАНКОНСКОЙ И ШВАБСКОЙ
ИМПЕРАТОРСКИХ ДИНАСТИЙ .............. 130
Глава V
ПРИДВОРНО-РЫЦАРСКОЕ ОБЩЕСТВО........... 152
Глава VI
РЫЦАРСКО-РОМАНТИЧЕСКАЯ ПОЭЗИЯ...........190
Глава VII
ЦЕРКОВЬ. НАУКА, ИСКУССТВО И ТЕАТР.......222
Глава VIII
ВОЕННОЕ ДЕЛО И СУДОПРОИЗВОДСТВО.........257
Глава IX
МЕЩАНСТВО И КРЕСТЬЯНСТВО................282
Глава X
ОБЗОР ПОЛИТИЧЕСКИХ СОБЫТИЙ..............333
543
Книга вторая
ВРЕМЯ РЕФОРМАЦИИ
Глава I
ВОЗРОЖДЕНИЕ.............................345
Глава II
РЕФОРМА, РЕВОЛЮЦИЯ И РЕАКЦИЯ............357
Глава III
МАТЕРИАЛЬНАЯ И ОБЩЕСТВЕННАЯ КУЛЬТУРА.....383
Глава IV
ВОЙСКО..................................415
Глава V
ПРИДВОРНАЯ ЖИЗНЬ И ОБРАЗОВАННОСТЬ ВЫСШЕГО
ОБЩЕСТВА..............................432
Глава VI
НАУКА И ОБРАЗОВАНИЕ......................454
Глава VII
ВОЛШЕБСТВО И ПРОЦЕССЫ ВЕДЬМ..............477
Глава VIII
ИСКУССТВО И ЛИТЕРАТУРА..................506
АВТОРСКИЕ ПРИМЕЧАНИЯ .................. 530
ПЕРЕЧЕНЬ ИЛЛЮСТРАЦИЙ .................. 537
ПЕРЕЧЕНЬ КАРТ ......................... 541
ПЕРЕЧЕНЬ СТАРИННЫХ ПЛАНОВ ГОРОДОВ
ГЕРМАНИИ ............................ 541
Научно-популярное издание
Серия «Народы Земли»
Основана в 2004 г.
Иоганн ШЕРР
ГЕРМАНИЯ
История цивилизации за 2000 лет
В 2 т.
Том 1
Редакторы А. П. Костелецкая, Е. В. Малашевич
Художник В. Г. Загородний
Художественный редактор А. И. Дрозд
Подписано в печать 15.03.2005. Формат 70x100 */ Печать офсетная. Гарнитура
Кудряшевская. Бумага офсетная. Усл. печ. л. 34,0. Уч. изд. л. 33,19. Тираж 5000 экз.
Зак. 1219.
.е, Издатель и полиграфическое исполнение:
УП «Минская фабрика цветной печати»
Министерство информации Республики Беларусь.
Лицензии ЛВ 02330/0056953 и ЛП 02330/0056853 от 30.04.2004.
220024, г. Минск, ул. Корженевского, 20.
ГЕРМАНИЯ
ИСТОРИЯ
ЦИВИЛИЗАЦИИ
ЗА 2000 ЛЕТ
□ZQN •.
IIIIIIIIIIMIIIIL
756O23F