т тшДЕВОЧКА
И ПТИЦЕЛЁТwww.fact.kiev.ucВладимир КИСЕЛЕВ
ВЛАДИМИР КИСЕЛЕВДЕВОЧКА И ПТИЦЕДЁТРоманыКшв • 2007
УДК 821.161.2-31
ББК 84.4УКР6-44Cepiro засновано у 2006 р.Bci права на тексти Володимира Кисельова та Леонща Кисельова
належать Mapii Кисельовш i Леонщу Кисельову-молодшомуПшб)р фотографш Дмитра Клочка i Mapii Захарченко.
Окрем1 фотограф!!- роботи Богдана Жолдака© М. Кисельова, Л. Кисельов-
молодший, 2007
ISBN 978-966-359-164-3	© 1дея cepii. «Факт», 2006ISBN 966-359-128-5 (cepin)	© Дизайн, макет. «Факт», 2007ДЕВОЧКА И ПТИЦЕАЁТ
Все, что происходит с человеком
после четырнадцати лет, не имеет
большого значенияГлава перваяЭто всё взрослые выдумали про счастливое детство. Чтобы им
было не так стыдно. Есть только счастливая взрослость. А счаст¬
ливого детства нет и не может быть. Спросите у любого ребенка.Начнем с работы. У взрослых в нашей стране семичасовой ра¬
бочий день. У школьника — шесть уроков в школе, а потом еще,
даже если учиться на тройки, как я, нужно дома готовить уроки
не меньше трех часов. Значит, выходит девятичасовой рабочий день,
как в самых отсталых колониальных странах. У взрослого — два вы¬
ходных в неделю. У школьника — один.Когда у взрослого что-нибудь не получается на работе, ему все
сочувствуют, все его жалеют. Когда мамин отдел завалил какой-то
проект, так все говорили: «Ах, Елена Павловна, как мы вас понима¬
ем, не нужно ли вам какой-нибудь помощи, не поедете ли вы на ку¬
рорт?» , а мама в ответ делала жалкие губки и говорила, что она очень
переживает.Но когда я схватила двойку по алгебре, весь двор смеялся, и,
кто бы меня ни встретил, все спрашивали, на какой вопрос я не от¬
ветила, и продавщица мороженого — ей-то какое дело! — сказала,
что двоечницам мороженое вредит.Но самое худшее не это. Самое худшее... Даже в самых отста¬
лых капиталистических государствах, по-моему, уже отменены
физические наказания. Для взрослых. Адетей бьют. Даже в нашей
6Владимир КИСЕЛЕВстране. Даже у нас взрослый сильный человек может ударить ре¬
бенка. Ударить девочку. И это называется счастливое детство!Я прижалась ухом к стене и немного послушала музыку. Я всегда
перед сном слушаю хорошую музыку. В соседней квартире — вход
в нее из другого подъезда — вечером всегда негромко играет радио.
Я думаю, что радиоприемник стоит у самой стены на полированном,
блестящем, как автомашина, столике, что это большой приемник
с зеленым глазком, который светится в темноте. Но, может быть,
это и простой репродуктор. Я слишком часто разочаровывалась
в последнее время.Из кухни вернулись мои родители. Они там мыли посуду. Мама
и отчим. Я всегда звала отчима папой, но теперь я поняла: он мне
все-таки отчим. И завтра утром, когда он со мной поздоровается,
я ему так и скажу: «Здравствуй, отчим!» Или: «Здравствуй, Николай
Иванович». Не папа, а Николай Иванович. Я ему этого никогда
не прошу. Никогда!..Мама заглянула в мою комнату, прислушалась. У нас одноком¬
натная малометражная квартира, а для меня комнату сделали, отго¬
родив угол двумя шкафами — платяным и книжным. Здесь помеща¬
ются только моя кровать и тумбочка, уроки я делаю за столиком,
который стоит возле окна.—	Она уже спит, — сказала мама шепотом и задернула занавеску
между шкафами и стенкой так, чтобы на меня не падал свет. — И не¬
зачем из этого устраивать трагедию. Она уже большая девочка, и ни¬
чего с ней не случится...—	С нами случится, — сказал папа. — Уже случилось. Со мной.
Я никогда себе не прошу, что ударил девочку. Ни себе, ни тебе. Ты
в этом виновата.—	Еще бы, — сказала мама и неприятно, ненатурально засмея¬
лась, как смеется она всегда, когда собирается заплакать. — Если бы
это была твоя родная дочь, ты бы ее уже давно побил. И не так. Но ты
к ней относишься, как к чужой. Ты ее пальцем никогда не тронул,
голоса не повысил. Только и слышно: Оленьке то, Оленьке се. А она
совсем от рук отбилась.ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ7—	О, боже мой! — сказал папа, и я вдруг подумала, что это
не мама, а он может сейчас заплакать. — В жизни мне не было так
гадко и стыдно, так стыдно и гадко, как сейчас. Ведь я люблю ее. По¬
нимаешь: люблю. И ничего плохого в ней не вижу. И я ударил ее
в день ее рождения!..В самом деле, сегодня день моего рождения. Сегодня, 21 ок¬
тября, мне исполнилось тринадцать лет. И я тихонько, беззвучно
заплакала.Странно, но этот день моего рождения и начался и закончил¬
ся слезами. Первый раз я заплакала в школе, на первом уроке. Пла¬
кала, правда, не одна я, а все наши девочки и некоторые мальчики.
Наша русачка Елизавета Карловна рассказывала нам про Михаила
Лермонтова, а когда она рассказывает про этого писателя и еще
про Николая Островского, все всегда плачут, и даже из других
школ приходят послушать. И всем всегда хочется стать лучше,
и учиться только на пятерки, и сделать что-нибудь такое хорошее,
чтоб это было полезно всему человечеству.И на первой переменке Витя Сердюк сделал мне подарок ко дню
рождения, а я помирилась с Таней Нечаевой, с которой не разгова¬
ривала два дня.На следующем уроке наш математик — зовут его, как Ворошило¬
ва, Климент Ефремович — спросил у меня: «Ну, как, именинница,
готова отвечать?» — и, когда я ответила, что готова, задал вопрос
по домашнему заданию, очень легкий, и поставил мне четверку.Когда я вернулась домой, я уже застала маму — она отпросилась
с работы пораньше, чтобы все приготовить к вечеру. На кухне при¬
ятно пахло ванилью и еще яйцами, когда их разделяют на желток
и белок, а желтки растирают в кружке с сахаром.—	Садись пока за уроки, — сказала мама.Я пошла в комнату, села за стол, раскрыла учебник по химии,
но учить химию мне не хотелось, и я решила пока приготовить при¬
бор для получения ацетилена. Этот прибор нам был нужен для опыта,
который мы задумали с ребятами, а конструкцию я придумала сама.
8Владимир КИСЕЛЕВОчень простую. Взять бутылку из-под молока с широким горлыш¬
ком, на треть налить водой. Затем взять листик промокательной бу¬
маги и засунуть его в бутылку так, чтобы края остались снаружи,
а в бутылке получился как бы мешочек из этой бумаги. В мешочек
этот насыпать карбида — того самого, который насыпают в свои ап¬
параты сварщики на соседней стройке, а сверху все плотно заткнуть
большой пробкой с трубочкой. Теперь ваш прибор готов к действию
в любую минуту. Достаточно перевернуть бутылку так, чтобы вода
размочила промокательную бумагу, и начнет выделяться газ. Я при¬
готовила такой прибор, примерила пробку, так что оставалось только
проделать в ней гвоздем тонкое отверстие и вогнать туда стеклянную
трубку, но в это время мама сказала:—	Сбегай вниз за сметаной.Гастроном помещается в нашем доме. Купить сметану — минут¬
ное дело, но, когда я вернулась, я увидела, что за это короткое время
мама успела перевернуть мой прибор, хотя я поставила его под ку¬
хонный столик.Перед моими глазами, как на экране, вспыхнула иллюстрация
№ 71 из нашего учебника химии. Там изображен мальчик, который
закрыл лицо руками, а перед ним на столе со взрывом вдребезги раз¬
летается колба.Я тоже невольно потянулась к лицу руками, но сейчас же броси¬
лась к маме, вырвала у нее из рук полотенце, подбежала к бутылке
и только успела обмотать ее полотенцем, чтобы осколки стекла
не разлетелись в стороны и не ранили нас, как раздался громкий,
словно пушечный, выстрел, пробку вышибло из бутылки, она уда¬
рилась в потолок, и вслед за пробкой до самого потолка взлетела
струя воды, смешанной с карбидом.Мама даже не догадывалась, от какой опасности я ее спасла,
а я не хотела ей этого говорить. И вместо того чтобы радовать¬
ся, что все обошлось так благополучно, она накричала на меня, ска¬
зала, чтоб я шла гулять, потому что от меня никакой пользы нет,
и что в моем возрасте в подготовке к собственным именинам она
принимала значительно больше участия.ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ9Вечером, как всегда, на мои именины были приглашены совсем
не мои подруги и товарищи, а друзья моих родителей — взрослые
люди, среди которых были и такие, которых я видела в первый раз.Почему детские именины всегда у нас празднуют не дети, а взрос¬
лые — мне совершенно непонятно.Взрослые пили вино, ели холодец, винегрет и фаршированную
рыбу, а затем перед сладким стали петь. Запевала, как всегда, жена
папиного начальника Вера Сергеевна, немолодая женщина с неес¬
тественно громким голосом, с таким громким голосом, словно у нее
в теле нет ни сердца, ни желудка, ни других человеческих органов,
а одни только легкие.Они хором весело пели песню про Стеньку Разина, а я смотрела
на них и удивлялась: как им не стыдно? Ведь это ужасно, и не может
быть, чтобы так было на самом деле. Что получается? Степан Разин
полюбил персидскую княжну, женился на ней, так они и поют
«свадьбу новую справляет», и достаточно было кому-то сказать,
что он «наутро бабой стал», как он схватил девушку и бросил ее
в реку. Утопил. И об этом поют в песне. Не осуждая Степана Разина,
а восхищаясь им! Очень весело.Но настоящие неприятности начались с чая. Витя Сердюк пода¬
рил мне к именинам две чайные ложечки. Он сам их сделал. Он мне
еще прежде рассказал, как их делают: очень просто. Нужно взять
обыкновенную чайную ложку и оттиснуть ее на густом растворе але¬
бастра. С двух сторон. Таким образом получится форма. Затем в эту
форму нужно залить сплав из сурьмы с баббитом. Он очень лег¬
коплавкий, этот сплав. А новую ложечку легко зачистить наждач¬
ной бумагой, всякие там неровности. Вообще эти ложечки готовят
для фокусов и розыгрышей.Я спрятала ложечки под подушку. И забыла о них. А мама как раз
вздумала поменять наволочку, увидела чайные ложечки и даже
не удивилась тому, как они могли попасть в мою кровать. Она
уже привыкла, что на моей кровати можно найти не только книги,
тетради, обертки от конфет и зверьков, которых я люблю лепить
из пластилина, но даже живую ящерицу в коробке из-под папирос.
10Владимир КИСЕЛЕВА что мне остается делать, если у меня нет своего места и все,
что я кладу на стол, мама немедленно убирает? Так и в этот раз. Она
подобрала ложечки и положила их к остальным в ящик буфета.Надо же было случиться, чтобы Витина ложечка попала как раз
папиному заведующему отделом. И когда он стал размешивать сахар
в чае, то увидел вдруг, что в руках у него только ручка от ложеч¬
ки, а сама ложечка расплавилась и серебристо-черным слоем лежит
на дне стакана. Все стали смеяться и довольно подозрительно рас¬
сматривать свои ложечки. Мог бы, конечно, посмеяться и папин на¬
чальник — ведь ничего страшного не произошло, сплав этот не ядо¬
вит и не имеет никакого вкуса и запаха. Но папин начальник, по-
видимому, относится к числу людей, которые любят посмеяться над
другими и совершенно не переносят, когда смеются над ними. Он по¬
краснел так, что уши у него стали фиолетового цвета, как будто их об¬
лили чернилами, и сказал, что никогда себе не позволяет шуток над
своими гостями и поэтому не любит, когда шутят над ним, если он
приходит в гости. В общем, и папе и маме было очень неприятно,
а к тому же, когда я увидела уши папиного начальника, я почувство¬
вала, что просто лопну, ну, по-настоящему лопну от смеха. Я понима¬
ла, что смеяться неприлично, что смеяться над взрослыми нехорошо,
но ничего не могла с собой сделать, пока не применила способ,
который посоветовал мне когда-то Витя: если рассмеешься в школе
на уроке и чувствуешь, что не можешь остановиться, нужно схватить
что-нибудь острое — булавку, иголку, циркуль и посильнее уколоть
себя в ногу, ниже коленки, куда врачи стукают молоточком. От боли
или еще от чего-то смех сразу проходит. У меня под рукой не было бу¬
лавки, я незаметно ухватила штопор и кольнула себя ниже коленки,
да так сильно, что пошла кровь. Я залепила ранку краешком бумаж¬
ной салфетки, и мне уже было не до смеха.Тем временем мама принесла именинный пирог, и я сразу запо¬
дозрила что-то неладное. Как только кто-либо попробует ломтик,
положенный ему на тарелку, так сразу отодвинет эту тарелку от себя,
вроде бы даже с испугом, но молча. И только жена папиного началь¬
ника Вера Сергеевна сказала громко и решительно:ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ11—	Елена Павловна, должна вас огорчить, но в ваш пирог, в тесто,
очевидно, попало тухлое яйцо.—	Не может быть, — сказала мама и покраснела.Я отломила краешек от ломтика пирога и положила в рот. Ну,
знаете... Впечатление было такое, словно туда попало не одно, а сто
тысяч тухлых яиц.И тут я вдруг поняла. Карбид... Когда газом выбило пробку
из моего прибора, карбид с водой взлетел под самый потолок и, оче¬
видно, попал в тесто. Я посмотрела на серьезные, озабоченные лица
гостей, вспомнила, что каждый из них откусил хоть по кусочку,
и снова ухватилась за штопор. Но во второй раз мне им не пришлось
воспользоваться.—	Это все ты, — сказала мама. — Это все твои опыты...Мама закусила губу, и на глазах у нее показались слезы. А когда
плачет мама, никому не хочется смеяться. Чтобы как-то сгладить не¬
ловкость, папа стал показывать гостям фотопортрет мамы, который
он недавно сам сделал. Мама в жизни очень красивая и молодая,
а на портрете она получилась совсем красавицей. На портрете она
набросила на плечи платок, наклонила набок и назад голову, над го¬
ловой подняла обеими руками бубен, зубы блестят, глаза блестят —
Кармен, да и только.Гости хвалили портрет, а папа рассказывал, что аппаратом
«Комсомолец», очень простым, с очень примитивным объективом,
можно делать прекрасные снимки, что этот аппарат он мне пода¬
рил еще в прошлом году на день рождения, что я тоже хорошо нау¬
чилась фотографировать, и показал, какие я сделала снимки. Он
не сказал при этом, правда, что проявляла фотографии и печатала
их не я, а он сам.Папа моложе мамы на два года. Я узнала об этом случайно, мама
об этом никогда не говорит, и среди наших гостей папа выглядит со¬
всем как мальчик. В нашей школе есть десятиклассники, так у них
вид солиднее. У них растут усы, а папа усы бреет.И сейчас папа быстро и невнятно — когда он волнуется, у него
всегда слово налезает на слово — рассказывал о том, что аппаратом
12Владимир КИСЕЛЕВ«Комсомолец» можно делать превосходные снимки даже при обык¬
новенном вечернем освещении, без подсветки. А я почувствовала,
что сейчас произойдет самое ужасное, и хотя я по-прежнему сидела
на стуле за столом, мне показалось, что я сжалась в крохотный комо¬
чек, и внутри во мне что-то тихо-тихо пищало, как пищит мышь, за¬
жатая в кулак. И папа действительно сказал:—	Вот сейчас Оля сфотографирует всех нас. Сделаем на память та¬
кой групповой снимок. Принеси аппарат и штатив, — сказал он мне.—	У меня больше нет аппарата, — ответила я. — А где же он? —
удивился папа.Лучше бы он этого не спрашивал. Я посмотрела на стол и сказала:—	Я его продала.Папин начальник вдруг громко стал рассказывать, что он недав¬
но ездил на открытие охотничьего сезона и убил одну утку, что у не¬
го было разрешение убить кабана, но кабан ему, к сожалению,
не попался и что волка можно бить в любое время года и без всякого
разрешения.Он, по-видимому, был все-таки хорошим человеком, этот папин
начальник.Всем вдруг стало очень интересно, много ли еще осталось вол¬
ков, обо мне все словно забыли, а папин начальник рассказывал,
что в литературе было неправильное представление о том, что волки
достигают 60—70 килограммов, а фактически вес наиболее крупных
лесных волков редко превышает 50 килограммов, что в позапрош¬
лом году в Советском Союзе было истреблено более 28 тысяч вол¬
ков, а в прошлом году 28 тысяч, а последние данные ему неизвестны,
но что ему лично волки ни разу в жизни не встречались.И под этот разговор о волках, и об охоте, и о том, что охотников
намного больше, чем волков, гости стали расходиться, а я по-преж¬
нему сидела за столом и собирала с тарелки крошки от пирога с кар¬
бидом и клала их в рот.И когда гости разошлись, лицо у мамы стало некрасивым, и она
начала кричать, что я совсем от рук отбилась, что я делаю все назло,
что я, может быть, связалась с темными людьми и уже ворую из домаДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ13ценные вещи (хотя фотоаппарат был мой собственный), что папа
меня не воспитывает, что он меня балует и чтобы он спросил у меня,
зачем я продала фотоаппарат и куда я дела деньги.—	Зачем ты продала фотоаппарат и куда ты дела деньги? — спро¬
сил папа, глядя не на меня, а на пол.Я тоже смотрела не на него, а на пол, но я чувствовала, куда он
смотрит.—	Я не скажу, — ответила я. — Это тайна.И тут он меня ударил. По щеке. Ладонью. Очень больно. И за¬
кричал визгливым голосом, очень похожим на голос мамы. Вообще,
когда он злится, он становится похожим на маму. И вообще все
люди, когда злятся, становятся похожими друг на друга.—	Я тебе покажу! Иди спать!..Он по-прежнему не смотрел на меня и тер рукой щеку, как будто
это ударили не меня, а его. Но я теперь посмотрела ему прямо в глаза
и сказала:—	Поздравляю с днем рождения. С днем моего рождения.Глава втораяНам очень нужны были деньги.Перед началом учебного года Витя Сердюк предложил собрать
учебники за шестой класс и продать их.Я придумала и написала на серой бумаге красными буквами ло¬
зунг: «Продав учебники и купив на полученные деньги конфеты, ду¬
май, что корни учения горьки, но зато плоды его — сладки».Однако деньги нужны нам были совсем не на конфеты.За все учебники мы получили два рубля четырнадцать копеек.
У нас были очень потрепанные учебники.Тогда Витя предложил нам собрать старые газеты. Мы собрали.
Больше всего газет принес Женька Иванов. Женька еще учится
14Владимир КИСЕЛЕВв пятом классе, но очень образованный человек, много читает
и входит в нашу компанию.Витя принес шаблон, который он сам вырезал лобзиком из фа¬
неры. По этому шаблону он обрезал ножом со специально заточен¬
ным кончиком сложенные стопкой развернутые газетные листы,
а когда он сложил один из листов, мы увидели, что получился ку¬
лек. Я принесла немного муки, мы сварили клейстер и стали клеить
кульки. Из газет, которые мы собрали, получилось двести восем¬
надцать кульков. Мы отнесли их на рынок, и тетка, которая прода¬
ет сливы, купила у нас эти кульки и дала нам за них рубль —
по пятьдесят копеек за сотню — и еще немного слив за восемнад¬
цать кульков.Мы спросили, нужны ли ей еще кульки, и она ответила, что нуж¬
ны. Витя сказал, что кульки и являются единственным правильным
путем для выхода из финансового кризиса. Мы решили, что в сле¬
дующий раз склеим целую тысячу кульков. Но когда мы вернулись
к себе во двор, там разразился страшный скандал.В нашем доме почтальон поднимается на лифте на верхний, седь¬
мой, этаж, а потом пешком спускается вниз и бросает в каждый ящик
на двери газеты, журналы и письма. Оказалось, что Женька Иванов
поднялся пешком за почтальоном, а затем спустился буквально вслед
за ним, вынимая из каждого ящика через щель газеты. В этот день га¬
зеты получили только в одной квартире на шестом этаже, где живет
какой-то Б. И. Гопник, потому что у него ящик на двери изнутри,
а в двери прорезана щель, через которую и бросают почту.Жители нашего дома не могли примириться с тем, что они не по¬
лучили газет; почтовое отделение не могло примириться с тем, что
от подписчиков поступила целая куча жалоб; наша школа не могла
примириться с тем, что отличника учебы Женьку Иванова недоста¬
точно воспитывает пионерская организация, а также семья и что он
попал под плохое влияние; мы не могли примириться с тем, что
Женька своим легкомысленным поступком поставил всех нас под
удар, и в результате Женьке дома сильно всыпали и перестали вы¬
пускать во двор, а Витя сказал, что если Женька все-таки порветДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ15оковы и явится к нам, то мы его под конвоем доставим в место
заключения.После этого Витя Сердюк выдвинул новый проект, который по¬
лучил у нас название «Операция ,,Радуга“». На эту идею натолкнул
нас кот по имени Чудо. Он и в самом деле представлял собой чудо
природы.В нашем дворе есть шотландская овчарка Леда. Хозяева этой ов¬
чарки трясутся над ней, никого к ней не подпускают, готовят для нее
морковные кисели и выходят из себя, если кто-либо пытается ее по¬
гладить. И вот недавно, когда Леду спустили с поводка, она вдруг
помчалась к ящикам, которые всегда стоят у заднего входа в гастро¬
ном — он выходит в наш двор. А из-за ящиков медленно и спокойно
вышел большой белый кот. Мы думали, что Леда сейчас разорвет
кота на клочки, но это был какой-то особенный кот. Он даже не вы¬
гнул спину и не распушил хвост. Он просто легким, мне показалось,
даже ленивым взмахом лапы провел когтями по Лединому носу. Ов¬
чарка взвизгнула и, упираясь всеми четырьмя лапами, присела. Кот
негромко фыркнул и снова поднял лапу. Тут Леда с визгом броси¬
лась наутек, прибежала к своей хозяйке и зарылась, повизгивая, но¬
сом к ней в юбку, а хозяйка стала кричать, что это безобразие, что во
дворе нет прохода от детей и котов, что негде погулять собаке.Мы все были очень благодарны этому коту: приятно, когда
на твоих глазах наказывают нахала. Витя подозвал кота, и тот все
так же неторопливо подошел к нему и стал тереться о его ногу.—	Послушайте, — вдруг обрадовался Витя, — этот кот слепой!—	Скажи еще, что он черный и с шестью ногами, как таракан, —
сказал Сережа.И я тоже сказала, что это чепуха, потому что слепой кот не мог бы
попасть так точно Леде по носу и не подошел бы к Вите, когда тот его
позвал.Витя взял кота на руки и потребовал:—	Посмотрите на его глаза.Глаза у кота, как мне показалось, были самые обыкновенные, та¬
кие же, как у всех котов.
16Владимир КИСЕЛЕВ—	Они голубые, — сказал Витя, как человек, который сделал
важное открытие. — А кот — белый.И Витя рассказал, что читал в какой-то научной книге, что белые
коты с голубыми глазами обязательно бывают слепыми.—	Я не знаю, что написано в твоей книге, — сказал Сережа, —
но так как этот кот действительно белый и у него действительно го¬
лубоватые глаза, то книга твоя ничего не стоит. Этот кот — зрячий.В ответ на это Витя сказал, что заберет кота к себе и что мы экспе¬
риментальным путем установим — слепой это кот или нет, так
как ударить Леду по носу и подойти, когда его зовут, кот мог, ис¬
пользуя свой слух и обоняние.Я никогда не представляла себе, что это такое сложное дело —
проверить, видит животное или оно слепо. Мне было поручено вести
протокол наших экспериментов. Задачей первого опыта было про¬
верить, изменится ли поведение кота, если ему завязать глаза.Мы завязали коту глаза платком, и его поведение действитель¬
но изменилось. Он стал кататься по полу и сдирать повязку. Се¬
режа сказал, что уже один этот факт показывает, что кот зрячий, что
повязка ему мешает, но Витя возразил и, по-моему, правильно,
что даже слепой кот точно так же не стал бы мириться с повязкой
на морде.Таким же бесполезным оказался опыт с блюдечком молока. Мы
ставили его в разных углах комнаты, и кот каждый раз к нему подхо¬
дил. Но он теоретически мог найти это блюдце по запаху молока.С другой стороны, когда мы привязали за нитку кусочек ваты
и стали дергать эту вату то вверх, то вниз, кот не обращал на нее ни¬
какого внимания. Сережа сказал, что это не является доказательст¬
вом слепоты, так как с ваткой играют и обращают на нее внимание
только котята, а старому коту такая игра совершенно неинтересна.
Сережин дедушка, например, всегда садится читать газету, когда
по телевизору передают футбол, а Сережа и Сережин папа не могут
оторвать глаза от экрана.Так мы в этот день и не выяснили, слепой этот кот или зрячий.
А на следующий день Витя сказал, что он целую ночь думал,ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ17как это проверить, и что он придумал способ и уже совершенно
точно установил, что кот этот является чудом природы, потому
что, несмотря на белый цвет и голубые глаза, все видит.Витя повел нас к себе и показал, как он это установил. Он зажег
настольную лампу, принес мамину пудреницу, раскрыл ее, взял кота
и направил ему в глаза зайчика. Мы увидели, что зрачок у кота
сузился.—	А раз под действием света у него сужается зрачок, значит, он
воспринимает свет, — сказал Витя. — А раз он воспринимает свет,
значит, он видит.Но Вите не хотелось примириться с тем, что кот противоречит
выводам науки. И он решил перекрасить кота.Я в жизни не видела такого исцарапанного человека, как Витя.
И в жизни не видела такое странное животное, как крашеный кот.
У Вити по носу, губам и подбородку проходили красные полосы,
как меридианы на глобусе. А кот выглядел еще более странно: Витя
успел только сделать черную с разводами полосу у него на спине
и покрасить хвост. Витя уверял, что довел бы дело до конца, если бы
не вмешалась бабушка.Но крашеным котом неожиданно заинтересовался один из жите¬
лей нашего дома. Он долго расспрашивал Витю о том, какую краску
он применял, стойкая ли это краска, а, уходя, сказал со вздохом,
что в области крашения химия еще отстает от жизни. Может быть,
я ошибаюсь, я никому не сказала об этом, но мне показалось,
что у этого человека волосы неестественно черного цвета.И вот тут-то Витя выдвинул свой план «Операции „Радуга"». Он
предложил устроить красильню. В нашем доме по проекту должна
быть дворовая прачечная. В подвале. Но не хватило какой-то арма¬
туры, и прачечную пока не открыли. Витя предложил использовать
помещение.—	Вначале мы будем красить бесплатно, — сказал Витя, —
для того, чтобы о нас узнало побольше людей и чтобы заказчики
убедились в нашей добросовестности и высоком качестве окра¬
ски. А потом, когда о нас узнают, мы начнем брать деньги.
18Владимир КИСЕЛЕВДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ19Но даже и бесплатно никто не хотел красить, хотя мы ходили
из квартиры в квартиру и всюду предлагали свои услуги.—	Ничего, — говорил Витя, — для взрослых характерна такая
недоверчивость. Важно их переубедить, а потом к нам будут стоять
в очереди.Нам все-таки удалось уговорить старушку из восемнадцатой квар¬
тиры дать нам в окраску скатерть, которую ее первоклассник-внучек,
как и полагается, залил чернилами в первый же день учебного года.—	В какой же цвет вам ее покрасить? — спросил Витя.Скатерть была голубая, а большое чернильное пятно — фиолетовое.—	В синий, — сказала старушка. — В темно-синий. Чтобы пятно
было не так заметно.—	Ну, зачем же в синий? — стал разубеждать ее Витя. — Лучше
мы вам ее сделаем цвета бордо.—	А какой это «бордо»?—	Темно-красный... Ну, как борщ.—	А, бордовый, — сказала бабушка. — Хорошо.Мы обесцветили скатерть, выварив ее в растворе хлорной извес¬
ти, так что она стала совсем белой, а затем долго варили ее в краске.—	Главное, чтобы скатерть равномерно окрасилась, чтобы не бы¬
ло пятен и всяких там разводов, — говорил Витя.Скатерть очень хорошо окрасилась. Мы просто любовались, ка¬
кого она стала густого вишневого цвета, о котором Витя сказал,
что это и есть настоящий бордо — цвет знаменитого французского
вина. Еще влажной мы отнесли ее нашей заказчице. Бабушка была
очень довольна нашей работой и хотела дать нам денег на конфеты,
но Витя отказался и сказал:—	Нам не нужны конфеты. Но расскажите, пожалуйста, своим
знакомым, что мы хорошо и добросовестно покрасили вашу ска¬
терть. Это нам очень нужно, потому что мы собираемся расширять
производство.Бабушка пообещала рассказать всем своим соседям, какие мы
хорошие красильщики, и пожалела, что ей больше нечего дать нам
в окраску.Мы вернулись в нашу красильню, чтобы покрасить Витину бе¬
лую рубашку в черный цвет — Витя говорил, что черные рубашки
модны и не так пачкаются, как светлые.Мы развели черную краску, но в это время снова пришла старуш¬
ка со скатертью. У нее тряслись щеки от негодования. Она сказала,
что никому нас не посоветует. Только она прогладила утюгом ска¬
терть, чтобы быстрее подсушить ее и накрыть стол, как скатерть
прямо под руками стала распадаться на хлопья. И она вытащила
из кошелки и бросила на пол эту распадающуюся на хлопья ска¬
терть. И ушла.Я взяла в руки кусочек скатерти. Она была очень красивого цве¬
та. Не такого, правда, как когда она была еще влажной, но все равно
очень красивого. Мне было жалко старушку и стыдно перед ней, по¬
тому что Витя объяснил, что это наша вина: мы, по-видимому, пере¬
держали скатерть в хлорной извести.Так провалилась наша «Операция ,,Радуга“». И вот тогда я реши¬
ла продать свой фотоаппарат. Я взяла его с собой в школу, на всех
переменках я фотографировала кого придется, а после уроков мы
с Витей пошли в комиссионный магазин.В магазине пахло нафталином и еще тем кисловатым особым за¬
пахом, какой издают старые рояли. В этом магазине продавались
странные вещи. Например, столовый сервиз за две тысячи рублей.
Как автомашина. Ничего особенного, тарелки с картинками: фран¬
цузские крестьянки и крестьяне играют на дудочках и пасут овечек.
Кому может понадобиться сервиз за две тысячи рублей? Или брон¬
зовый бульдог с раскрытой пастью — двести восемьдесят рублей.
Бронзовый памятнике собачьей могилы. Интересно, сколько он ве¬
сит? И кто его купит?А мой аппарат принять отказались. Сказали, что, во-первых,
у детей магазин вообше ничего не принимает на комиссию, а во-
вторых, не принимают таких аппаратов.По правде говоря, мне было очень приятно, что ребята смо¬
трели на меня, как на героиню, когда я сказала, что продам свой фо¬
тоаппарат. Но сейчас я почувствовала большое облегчение и тихо
20Владимир КИСЕЛЕВрадовалась про себя, что продавщица не приняла мой фотоаппарат
и что нам не удалось его продать. Как только мы вышли из магазина,
нас подозвал невысокий худой старик с желтыми зубами и седой не¬
ровной щетиной на подбородке, одетый в застегнутый доверху кре¬
мовый плащ.—	Как фамилия? — спросил он у меня неожиданно.—	Алексеева, — ответила я.—	Где живешь?Я назвала свой адрес.—	А для чего вам это знать? — спросил Витя.—	А для того, — сказал старик, — что аппарат этот краденый...
И для того, что вы хотели похищенный предмет сдать в комиссион¬
ный магазин, что предусмотрено статьей сто семьдесят девятой,
пункт «А» Уголовного кодекса сроком до семи лет.—	Это наш аппарат, — сказал Витя. — Как вам не стыдно! Пой¬
дем, Оля.—	Э, нет, — сказал старик и крепко взял меня за руку сво¬
ей грязной рукой с обкусанными ногтями. — Сначала пройдем
в милицию.На нас оглядывались прохожие, две женщины остановились воз¬
ле нас, и я впервые в жизни поняла, как себя чувствует человек, ули¬
ченный в воровстве. Это был мой аппарат, но все равно я себя чувст¬
вовала так, словно я его украла. Старик тащил меня по улице, а Витя
шел рядом и твердил:—	Отпустите ее... Сейчас же отпустите. Вы не имеете права...—	А вот сейчас придем в милицию, составим там протокол по ста¬
тье сто семьдесят девятой Уголовного кодекса и тогда посмотрим,
есть у меня право или нет, — злорадно бормотал старик и вел меня
за руку по улице.А в другой руке я держала свой фотоаппарат, и он жег мне руку,
как краденый. Вдруг старик замедлил шаги перед остановкой трол¬
лейбуса и быстро сказал:—	Ну, так и быть... На первый раз прощаю. Я сам куплю этот
аппарат...ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ21Он сунул мне в руку бумажный рубль, в который была завернута
трехкопеечная монета, взял у меня фотоаппарат и сел в троллейбус.—	Зачем ты ему дала аппарат? — удивился Витя. — Подождите! —
закричал он вслед старику.Но троллейбус уже уехал. Мне хотелось плакать, но, честное же
слово, я почувствовала облегчение, когда уехал этот отвратительный
старик и забрал этот проклятый аппарат.—	Нужно было задержать его, — сказал Витя. — Он, наверное,
пьяница. Такой, как когда-то в книгах писали. Что все с себя про¬
пивает. Ты не заметила? Ведь у него под плащом не было даже
рубашки.—	Нет, — сказала я. — Я ничего не заметила.Когда я вернулась домой, я написала стихи. Я всегда пишу стихи,
если переволнуюсь или если со мной что-нибудь случится. Но я ни¬
когда не пишу стихов о том, что произошло. Они вроде бы совсем
не связаны с тем, что со мной случилось, совсем о другом, но я-то
знаю, что они очень связаны, только я не умею объяснить, чем
именно.В этот раз я написала стихи про Буратино. Начинались они так:Бедняга Буратино!Наверно, неспростаТебя швырнули в тину,*В глубокий пруд с моста...Какое отношение имеет Буратино к денежным затруднениям ка¬
шей компании? Или к тому, что пропал мой фотоаппарат, и этот
странный старик в кремовом плаще так напугал меня?.. И все-таки
имеет какое-то отношение. Потому я и написала стихи об этом ос¬
троносом добром деревянном человечке. И когда я написала эти
стихи, мне стало легче.*В этой книге все стихи, за исключением тех, к которым сделаны специальные при¬
мечания, принадлежат перу поэта Л. В. Киселева (1946—1968). Леонид Киселев. По¬
следняя песня. Издательство «Молодь». Киев, 1979.
ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ23Глава третьяРано утром папа трижды ударил согнутым пальцем по дверце
платяного шкафа и закричал: «Эй вы, сонные тетери, открывайте
брату двери!» Он часто будил меня этими словами, и я теперь пони¬
маю, как это хорошо — просыпаться с улыбкой. Но на этот раз
я не улыбнулась и ничего не ответила. Тогда он сказал:—	Можно к тебе?Я ответила:—	Да, пожалуйста.Он вошел, присел с краешка на мою кровать и улыбнулся,
как улыбается он всегда, когда думает о чем-нибудь серьезном.
Я люблю в такие минуты смотреть на его лицо. У него тогда бывает
особенно хорошее лицо — чуть-чуть беззащитное и одновременно
решительное.—	Я очень виноват перед тобой, — сказал папа. — Не знаю, изви¬
нишь ли ты меня, но больше это не повторится со мной никогда
в жизни.Я молчала.—	Это все, что я хотел сказать, — сказал папа. — Я очень бы хотел
вернуть твое уважение. Если можешь, прости меня.—	Хорошо, — сказала я, стараясь не заплакать.Он вышел, а я постелила кровать и пошла в ванную. Ванная у нас
рядом с кухней, и окошко ванной выходит в кухню. Мама готовила
завтрак и говорила нарочно громко, так, чтоб шум воды из крана
не заглушал ее голоса:—	Если бы мне было куда уйти, я бы и минуты не оставалась
в этом сумасшедшем доме. Я слышала, как ты вымаливал прощение,
вместо того чтобы взять ремень и всыпать ей как следует. Если бы
у нее был родной отец...
24Владимир КИСЕЛЕВЯ посильнее открутила кран в ванной и закрыла уши руками.
Мама постоянно упрекает папу в том, что он мне не родной отец.Родного отца я почти не помню. Помню только сапоги — он был
военным летчиком и, очевидно, носил сапоги, — я сижу между этими
большими сапогами, и отец, стоя, говорит и взмахивает рукой, а его
молча и, как мне теперь кажется, восхищенно слушают какие-то
люди. Их много в большой комнате, где мы тогда, очевидно, жили.
Они сидят на стульях, на подоконниках, как мне кажется, даже
на полу. А отец им что-то говорит. И из его слов я запомнила только
красивое и необыкновенное выражение: «...и так далее, и так далее».Мама говорит, что он погиб при авиационной катастрофе,
но я знаю, что это не так.Я помню многое, что было со мной в раннем детстве: лица, пла¬
тья, разговоры, которые при мне велись и которых я тогда не по¬
нимала. Но когда я вспоминаю о них теперь, они наполняются
для меня смыслом. Так, как если бы выучить на память страницу
из книги на иностранном, не известном тебе языке, а потом, спустя
несколько лет, выучить этот язык.Так вот, припоминая такие отрывочные разговоры, я поняла,
что отец мой оставил нас с мамой потому, что полюбил другую жен¬
щину. Я никогда с мамой об этом не говорила, и каким был мой род¬
ной отец, я не знаю. Думаю, что был он все-таки плохим человеком,
если мог оставить меня и маму.Но человеком, которого я зову папой, моим отчимом, я горжусь
и очень люблю его, по-моему, люблю его даже больше, чем маму,
и верю в то, что он самый лучший человек на свете, и хочу во всем
быть похожей на него.Он журналист, работает в газете, часто уезжает в командировки.
И когда его нет, я очень по нему скучаю и пишу ему письма, а он мне
отвечает. А мама не любит писать письма. Она говорит, что это ста¬
ромодное занятие и что значительно проще поговорить по междуго¬
родному телефону.Я ему показываю все мои стихи; он их никогда не хвалит и не ру¬
гает, но он их понимает. Он, по-моему, понимает даже то, что я самаДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ25не всегда понимаю: почему я их написала. И мне очень захотелось
прочесть ему стихотворение, начало которого сложилось у меня но¬
чью: я всегда сначала сочиняю стихи в голове, а потом уже записы¬
ваю их на бумаге. Я придумала только первую строфу:Мне снова снился отчий дом —Малометражная квартира.Проснулась ночью. Было тихо.И вспоминался этот сон.Но я решила, что сначала я закончу стихотворение, а потом
уже перепишу и покажу его папе. Хотя я еще совсем не знала, что бу¬
дет дальше. Что-то такое о чужих окнах, которые глядят мне в лицо
тысячью влажных глаз.За завтраком все мы молчали, но перед тем, как я пошла в школу,
папа спросил:—	Может быть, тебе нужны деньги?—	Нет, не нужны, — ответила я.Я сказала неправду. Деньги мне были очень нужны.У каждого человека есть какой-то предмет, о котором он мечтает
и на покупку которого он не жалеет денег. У папы, например,
это консервные ножи. У нас на кухне одна стенка — там, где газовая
плита, — закрыта фанерным щитом кремового цвета, в щит густо за¬
биты гвоздики, а на них висят в ряд двести одиннадцать консервных
ножей. Все знакомые приносят папе консервные ножи, из всех ко¬
мандировок он привозит консервные ножи. Он говорит, что когда-
нибудь напишет историю эволюции консервных ножей, начиная
от первых — в виде щучьей пасти, изготовленных для открывания
первых консервов в середине прошлого столетия, и кончая слож¬
ным современным устройством с магнитным держателем для обре¬
занной крышки. Папа говорит, что на конструкцию консервных но¬
жей оказали свое влияние и войны и революции.Я в детстве больше всего хотела покупать мороженое. Я совершен¬
но не понимала взрослых, которые тратят деньги на хлеб, колбасу,
26Владимир КИСЕЛЕВботинки, когда на них можно купить мороженое. Затем я стала так же
думать о книгах.Но вот теперь я мечтала лишь об одном — о реактивах. О химиче¬
ских реактивах. И я, и Витя, и Сережа, и даже Женька Иванов в по¬
следнее время не ходили в кино, не ели мороженого. Все деньги мы
тратили на реактивы.Когда я окончу школу, я поступлю в университет на химический
факультет. Но учиться там я буду заочно. А работать я пойду в мага¬
зин химических реактивов. Это моя мечта, и я сделаю все, что нуж¬
но, для того чтобы она осуществилась.Все началось с обыкновенного кусочка сахара. Я тогда еще учи¬
лась в шестом классе и не знала, что сахар не горит, а только темнеет
и плавится, если жечь его на спичке. Витин отец, Леонид Владими¬
рович, — он химик, профессор, работает в Академии наук — однаж¬
ды, когда я и Сережа были у Вити, сказал, что покажет нам фокус.
Он дал нам каждому по кусочку сахара и по коробке спичек и пред¬
ложил зажечь этот сахар, только над пепельницей, чтобы не запач¬
кать стол. Я обожгла себе пальцы, а сахар не загорался. Тогда Витин
папа взял у нас сахар и сам поджег его. И сахар у него сразу загорелся
красивым синеватым пламенем, похожим на то, какое бывает, когда
горит спирт.—	Теперь догадайтесь, в чем тут фокус, — сказал Витин папа. —
Почему у вас сахар не горел, а у меня горит?Мы не могли догадаться. И Витин папа тогда сказал:—	Вот, ребята, вы сейчас столкнулись с одним из самых интерес¬
ных явлений природы и одним из самых важных вопросов химии.
Вы не обратили на это внимания, но я, перед тем как поджечь кусок
сахара, будто нечаянно уронил его в пепельницу. К сахару пристал
табачный пепел, а табачный пепел обладает интереснейшим свой¬
ством — достаточно крошечного количества, ну просто миллиграм¬
ма, чтобы весь сахар, если его поджечь, сгорел.—	А почему пепел так действует на сахар? — спросил Сережа.—	Потому что табачный пепел в этом случае является катализа¬
тором, — ответил Леонид Владимирович, и рассказал нам о том,ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ27что катализаторы — это такие вещества, которые во время хими¬
ческих процессов не изменяются, их количество не уменьшается
и не увеличивается, но что они намного ускоряют химические про¬
цессы, иногда в тысячи и в сотни тысяч раз. А бывают и такие реак¬
ции, которые вообще без катализатора не получаются.Не знаю, как у других, но у меня перед глазами сразу возникла
такая картина: огромный зал или площадь, заполненная людьми.
Они стоят тесно, они мрачны и недовольны, они негромко пе¬
реговариваются между собой, и вся площадь гудит, как улей.
Но тут молодой человек в белой рубашке с расстегнутым воротом,
с зачесанными назад волнистыми черными волосами вскакивает
на какое-то возвышение — это даже не трибуна, а стол или те¬
лежка, — и кричит: «Вперед на тиранов!» И все принимаются
строить баррикады, вооружаться... Вот этот молодой человек, ко¬
торый закричал: «Вперед на тиранов!», мне представилось, и есть
катализатор.Леонид Владимирович прочел нам в тот день целую лекцию
о катализаторах. О том, что бывают катализаторы, которые ускоря¬
ют действие других катализаторов, и что их называют промотора¬
ми, и что бывают вещества, которые замедляют действие катализа¬
торов, — их называют каталитическими ядами; что в наше время
ученые создали теории о том, почему и как действуют катализато¬
ры, но все равно в этом вопросе еще многое остается неизвестным,
и некоторые катализаторы найдены по методу древних алхимиков,
то есть пробуют разные реактивы, проверяя, не ускорят ли они хи¬
мический процесс.Я сразу представила себе полутемное помещение, посередине
горн, на котором стоит большая изогнутая реторта с красной жид¬
костью. Витин папа в коротких штанах, в бархатном камзоле од¬
ной рукой раздувает мехи, в другой руке держит книгу, в которую
время от времени заглядывает, произнося вперемежку химиче¬
ские формулы и заклинания, а на голове у него сидит сова, кото¬
рая то страшно ухает, то бормочет формулы: аш два о, аргентум,
нитрогениум и еще такие же слова.
28Владимир КИСЕЛЕВ—	Значит, — спросила я, — все зависит от того, повезет или
не повезет химикам?—	Нет, — возразил Леонид Владимирович. — В тысячах лабо¬
раторий всего мира ежедневно проводятся сотни тысяч опытов,
для того чтобы найти и испытать новые катализаторы. И если гово¬
рить о везении, то это сознательное, так сказать, направленное ве¬
зение. И когда химики находят новый катализатор — это очень
важное, очень радостное событие, а состав нового катализатора
очень часто является промышленной, военной или даже государ¬
ственной тайной.Когда я вернулась домой, я долго думала о том, что это все-таки
очень здорово и очень странно... Пока мы ходим в школу и в кино
и готовим уроки или ссоримся друг с другом из-за всякой чепухи, во
всем мире в лабораториях, согнувшись над приборами, сидят уче¬
ные и ищут катализаторы для того, чтобы ускорить разные химиче¬
ские процессы. А Витин папа говорит, что ускорять разные химиче¬
ские процессы — это значит активно заботиться о том, чтобы людям
жилось легче и лучше.И я написала стихи. Я всего раз в жизни летела на самолете. С па¬
пой и мамой — на «ТУ-104». Мне не понравилось, потому что с не¬
привычки было страшно, и меня тошнило, хотя папа удивлялся,
почему меня тошнит, так как в самолёте, в самом деле, совсем не ка¬
чает, а только закладывает уши и ломит в затылке при взлете и по¬
садке. Но теперь, после разговора о катализаторах, я совсем по-дру¬
гому увидела и поняла свой полет.И я написала:На облака облокотись
И вниз на землю погляди.Взгляни на горы сверху вниз,На реки в челюстях плотин.Взгляни на села, города
Не свысока, а с высоты,ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ29Чтоб просто больше увидать,
Чтоб сразу взглядом охватить,
Гляди: над лучшим из миров
Редеет облачный покров...Да, люди выше облаков,И люди больше городов.Глава четвертаяПрозвенел звонок. И когда все уже сидели на месте, в класс во¬
шел Сережа. Он слегка взмахнул рукой, сказал: «Сидите, сидите»,
а затем подошел к доске, повернулся к классу, подергал себя за нос
и торопливо спросил:—	Так на чем мы остановились? — И так же торопливо сам себе
ответил: — На Ярославе Мудром... Алексеева, не вертись, — сказал
Сережа в нос и продолжал прежним тоном: — Запишите в тетради:
Ярослав Мудрый. А теперь положите ручки и слушайте. Ярослав
Мудрый был прозван мудрым за свою мудрость...Никто не обращал внимания на то, что говорил Сережа из-
за учительского стола. Все уже давно привыкли к его шуточкам.
По-моему, никто даже не улыбнулся.—	Ярослав Мудрый... — продолжал Сережа.Но в это время приоткрылась дверь, и Сережа шмыгнул на
свою парту — он сидит с Витей. Вошел учитель истории Михаил
Иванович и совершенно таким же движением руки, как Сережа,
помахал на класс и сказал: «Садитесь, садитесь». Кто-то из дев¬
чонок хихикнул. Тогда Михаил Иванович подергал себя за нос
и спросил:—	Так на чем мы остановились? — И торопливо ответил: —
На князе Ярославе Мудром... Алексеева, не вертись, — сказал он
мне, хотя, честное же слово, я ничуть не вертелась.
воВладимир КИСЕЛЕВ«На облака облокотись...»ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ31Все поведение Михаила Ивановича, все его слова были настоль¬
ко похожи на то, что показал перед тем Сережа, так совпадало каж¬
дое движение, что ребята повизгивали, подавляя смех. И только Се¬
режа сидел с очень серьезным, с очень вдумчивым лицом.Вообще Сережа был бы похож лицом на Пушкина, если бы оно
не было у него подвижным, как у обезьяны, и если бы не были такие
светлые, словно покрашенные перекисью водорода, волосы. Но ко¬
гда Сереже вздумается, он может придать своему лицу выражение
пай-мальчика с картинок в старых детских книжках.Михаил Иванович никак не мог понять, чем вызван смех, и, вме¬
сто того чтобы дальше рассказывать про Ярослава Мудрого, стал
спрашивать домашнее задание. И, как это ни удивительно, первым
он вызвал Сережу и поставил ему двойку, потому что Сережа пере¬
селил кривичей с верховьев Днепра на Оку, древлян с Припяти
на Десну, а полян передвинул к дулебам.Я уже давно заметила, что почти все наши учителя, когда в классе
возникает нездоровый смех, вызывают Сережу и ставят ему двойку,
хотя Сережа хорошо учится. Очевидно, они знают, кто у нас первый
юморист.На перемене возле новой школьной стенгазеты столпилось мно¬
го ребят. Я тоже подошла, но лишь посмотрела и сейчас же пошла
дальше. Я дала в газету эти мои стихи про самолет, а их не помести¬
ли. И мне показалось обидно, что в газете не мои стихи, а Миры Ко¬
валевой из 8-го «Б». У нас многие мальчики и девочки пишут стихи,
но книги стихов в библиотеке, по-моему, наши ребята берут не осо¬
бенно охотно. Да и мне самой больше нравится читать написанное
прозой.На второй урок мы пошли в самое лучшее место в нашей шко¬
ле — в химический кабинет. У нас замечательный химический каби¬
нет. Вместо пар г там стоят столы. И есть большой с гол, к которому
подведен газ, и на нем маленькие газовые плитки и химическая по¬
суда. И вытяжной шкаф — большой стеклянный ящик, к которому
подведена вентиляционная труба. И вдоль стены шкафы, заполнен¬
ные банками с этикетками, а в банках всевозможные реактивы.
32Владимир КИСЕЛЕВА в одной из банок под слоем керосина хранится металлический на¬
трий, который мне нравится больше всего...И глазное, в химическом кабинете Евгения Лаврентьевна, как все¬
гда, в черном халате и с белыми волосами и с лицом, которое остается
добрым и серьезным, даже когда Евгения Лаврентьевна улыбается.
Что я прежде слышала о Евгении Лаврентьевне? Что она строгая
и что отвечает на все вопросы.Строгая ли она? Папа как-то говорил, что у плохого учителя учени¬
ки могут сидеть на уроках тихо, но у хорошего учителя ученики не мо¬
гут шуметь и болтать. У Евгении Лаврентьевны на уроках всегда тихо,
и просто как-то никому не приходит в голову, что можно отвлечься,
или потрепаться с соседом по столу, или еще что-нибудь такое.Ну, а насчет вопросов — это правда. Она никогда никому не гово¬
рит: «Тебе еще рано», или: «Ты это поймешь позже», или: «Ты
это будешь учить в десятом классе». Она отвечает на все вопросы.
И не только по химии. И всегда скажет еще, какие книги прочесть,
чтоб лучше понять. Старшеклассники рассказывают, будто иногда
ей задают такие вопросы, что она отвечает: «Я этого точно не знаю.
Я выясню, и завтра вам отвечу». И никогда не забывает ответить.
Мне кажется, что за это ее особенно надо уважать.Но задавать вопросы ей можно только на переменках или после
уроков. Она всегда специально остается. А на уроке ее нельзя
прерывать.Вот я, например, спросила у Евгении Лаврентьевны, почему
если посыпать сахар табачным пеплом, то Он горит. Подошли мы
к ней всей нашей компанией, вчетвером, даже с Женькой Ивано¬
вым. Евгения Лаврентьевна сначала расспросила нас, понимаем ли
мы, что такое катализатор, а уж потом рассказала, что существует
такой очень легкий металл, под названием литий, который в пять
раз легче алюминия. Применяется он в металлургии — его добав¬
ляют в очень небольшом количестве к меди, алюминию, магнию,
от этого они становятся более стойкими и прочными. Литий содер¬
жится в некоторых морских водорослях, а также в таких растениях,
как лютик, который иначе называют куриной слепотой, и в табаке.ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ33В табачном пепле остается часть соединений лития, а этот литий
и является катализатором.От Евгении Лаврентьевны на каждом уроке узнаешь что-нибудь
совершенно неожиданное и удивительное. Вот, например, есть та¬
кая пословица: «Чтобы узнать человека, нужно с ним пуд соли
съесть». Я думала, что для того, чтобы съесть пуд соли, нужно лет
двадцать, ну, на двадцать, так десять. Но Евгения Лаврентьевна рас¬
сказала нам, что каждый человек с пищей съедает в год от 8 до 10 ки¬
лограммов соли. Значит, вдвоем они съедают пуд соли всего за год.
Значит, мы с мамой съели вместе почти 13 пудов соли, и все-таки...
Видимо, не в соли дело и не в сроках, но Евгения Лаврентьевна тут
ни при чем.Витин папа, Леонид Владимирович, рассказывал, что ученики,
которые, окончив школу, получают у Евгении Лаврентьевны по хи¬
мии даже тройку, в институт сдают экзамен по химии на пятерку,
а если у ученика Евгении Лаврентьевны в аттестате стоит по химии
пятерка, то ему в Киеве в любом институте или в университете по¬
ставят пять и могут даже не задавать вопросов.На всю жизнь я запомню первый урок Евгении Лаврентьевны.
«Кто такие химики?» — такая была тема этого урока. Если бы она рас¬
сказывала сто часов подряд, никто все равно не сдвинулся бы с места.Все химики были замечательными людьми — отважными, благо¬
родными, готовыми пожертвовать собой для пользы людей.Особенно мне запомнилось, как Евгения Лаврентьевна рассказы¬
вала о великом химике Бутлерове. Восьмилетнего Сашу Бутлерова
родители отдали в пансион в городе Казани, ну, вроде бы в интернат,
Там он увлекся химией. И вот, когда ему было лет десять, он в своей
тумбочке возле кровати устроил небольшую лабораторию. И когда
однажды дети играли во дворе, вдруг раздался оглушительный взрыв.
Воспитатель побежал в помещение и вытащил оттуда Сашу Бутлеро¬
ва, у которого были обожжены брови и волосы. Эксперимент, кото¬
рый он задумал, кончился неудачей. Бутлерова решили наказать.
В этом пансионе, где он учился, детей не секли розгами, хотя,
как сказала Евгения Лаврентьевна, в других учебных заведениях
34Владимир КИСЕЛЕВрозги были в большом ходу, и вот Бутлерова за его «преступление»
посадили в темный карцер, а из карцера его несколько раз выводили
в общий обеденный зал с черной доской на груди. А на доске крупны¬
ми белыми буквами было написано: «Великий химик».Они это написали, чтобы поиздеваться над мальчиком, но оказа¬
лось, что они предсказали его будущее. Потому что он действитель¬
но стал великим химиком.Евгения Лаврентьевна говорила, что все, что возможно с научной
точки зрения, в конце концов, становится возможным в действи¬
тельности. Хотя иногда даже ученые слишком поспешно говорят
«невозможно», вместо того чтобы сказать «мы еще не умеем». Вот,
например, она рассказывала, что долгое время считалось, что невоз¬
можно получить искусственный аммиак, но немецкий ученый Га¬
бер придумал, как это сделать. Благодаря его открытию Германия
так долго держалась в Первой мировой войне. Но когда к власти
пришли фашисты, они стали преследовать этого Габера, потому
что он был евреем, и он убежал из Германии и умер в чужой стране.Или, например, Евгения Лаврентьевна рассказывала, что знаме¬
нитый изобретатель Эдисон, когда услышал, что в Советском Союзе
получен искусственный каучук, заявил: «Я не верю, что Советскому
Союзу удалось получить синтетический каучук. Все это сообще¬
ние — сплошной вымысел. Мой собственный опыт и опыт других
показывает, что вряд ли процесс синтеза каучука вообще когда-
нибудь увенчается успехом». А ведь сейчас любой ребенок знает,
что каучук получают синтетическим путем.Но если все, что возможно по научной теории, возможно в дейст¬
вительности, то, может быть, уже скоро будет осуществлено то,
что задумал Витин папа, Леонид Владимирович, хотя это совсем по¬
хоже на фантастику.Я часто представляю себе, как над нашим городом, над куполами
Софии, над Днепром, над Мариинским парком и памятником Веч¬
ной Славы летают, медленно взмахивая крыльями, огромные птицы.
Вот одна из них плавно опустилась на асфальтовую площадь между
Пионерским и Мариинским парком, и стало видно, что это не птица,ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ35а огромная машина — птицелёт. Открылись дверцы, и из нее вышло
много людей — пассажиров. Пассажиры разошлись, а в кабине оста¬
лись летчики: я, Витя, Сережа и Женька. На пульте управления перед
нами указатель высоты, скорости и еще небольшой прибор с тремя
циферблатами. Над одним из них написано «Кислота», над другим —
«Щелочь», а над третьим — «Катализатор». Крылья нашего птицелёта
движутся при помощи искусственных мышц из полимерных пленок,
то есть птицелёт движется при помощи химии, так как в нем химиче¬
ская энергия сразу превращается в механическую.Леонид Владимирович рассказывал нам, что созданные в их ла¬
боратории тонкие пленки из полимеров под действием щелочи
и кислоты то растягиваются, то сжимаются, как искусственная
мышца. Если соединить между собой много таких пленок и найти
катализатор, который будет ускорять и увеличивать сжатие и рас¬
тягивание, можно создать искусственные мышцы. И мышцы эти
смогут делать огромную работу, они будут в тысячу раз сильнее,
чем, скажем, мышца настоящего слона. Витин папа водил нас
в свою лабораторию в Академию наук и показал, как сжимаются
и растягиваются эти пленки.Я не знаю, как создают такие лаборатории и как отбирают в них
людей, но, скорее всего, я думаю, собирается сначала несколько
человек, которые любят и знают химию. Один из них предлагает
решить научную проблему, которая всем им очень интересна, а по¬
том к ним присоединяются еще и другие люди. В общем, все у них
происходит, очевидно, так же, как в нашей компании, но разни¬
ца, и не в нашу пользу, в том, что реактивы им дает государство
и что они не только не платят денег за то, что занимаются любимым
делом, а еще и получают за это зарплату.О том, что эти пленки — искусственные мышцы — когда-нибудь
будут использованы для того, чтобы создать крылатую машину —
птицелёт, нам сказал Витин папа, а когда мы ушли из лаборатории,
Витя предложил:—	Давайте сделаем свою лабораторию. Будем искать катализа¬
тор. Может, мы его найдем скорее, чем целая научная лаборатория.
ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ37Мы решили держать наш замысел в тайне. Но совсем не потому,
что, как сказал Витя, наше открытие может стать военным секретом,
а по другой причине, о которой никто не говорил. Мы боялись на¬
смешек. Мы не хотели, чтобы нас дразнили «великими химиками»,
как Сашу Бутлерова. И мы строго соблюдали тайну. Тем более
что всем нам было приятно иметь тайну, перемигиваться на уроках
и шептаться на переменках.Глава пятаяКогда я была маленькой, мне казалось, что лучше быть мальчи¬
ком, чем девочкой. Я уговорила маму купить мне брюки и стреляла
из рогатки.Но сегодня я думаю о том, как хорошо все-таки, что родилась
я девочкой. Хотя я снова надела штаны. Однако совсем не для того,
чтобы быть похожей на мальчишку.Эти ярко-голубые брюки из тонкой шерсти с лавсаном мне купи¬
ла ко дню рождения мама. А еще я надела темно-синюю тонкую
шерстяную кофточку без рукавов прямо на голое тело, как это те¬
перь модно. И когда я все это надела, я посмотрела в зеркало и снова
подумала, как приятно быть девочкой, потому что у мальчиков
не бывает таких красивых, как у меня, косичек и таких темных
и блестящих глаз, какие есть только у меня и еще у моей мамы,
и больше ни у кого на свете.Мне позволили в это воскресенье поехать на прогулку за город
с Витей и Витиным папой. У Витиного папы собственная «Волга»
зеленого цвета, с негритенком, который висит на пружинке перед
ветровым стеклом, и с дополнительной желтой фарой, которая,
как сказал мне Витя, называется антигуманной и светит в тумане.Витин папа, Леонид Владимирович, сел за руль, Витя — рядом
с ним, а я — на заднем сиденье. Витин папа совсем не похож на Витю.
38Владимир КИСЕЛЕВПравда, может быть, лицо его очень меняют очки в темной толстой
оправе и борода. У него борода небольшая. И внизу ровно отрезан¬
ная, «лопатой». Если бы он сбрил бороду и снял очки, может, он
был бы больше похож на собственного сына.Мне очень хотелось спросить у Леонида Владимировича, поче¬
му он едет на прогулку, если он сам говорил, что он и сотрудники
лаборатории днем и ночью работают над поисками катализаторов.
Но я промолчала, потому что подумала, что такой вопрос был бы
бестактностью. Может быть, он устал — взрослые быстро устают
и нуждаются в отдыхе. А может быть, он, как я, даже по дороге,
на прогулке, мечтает о своей работе.Достаточно было мне представить себе, что у Витиного папы та¬
кие же мечты о работе, как у меня, и я уже покраснела и не могла бы
посмотреть ему в глаза.Как это хорошо все-таки, что люди не могут читать мысли друг
друга. Иначе жизнь стала бы совсем невозможной.Но как бы на меня смотрели и Витин папа, и Витя, если бы они
узнали, что в ту самую минуту, когда мы отъехали от дома, я да¬
же не замечала, куда мы едем, потому что представляла себе,
как я в банку, где у нас мокнут полимерные пленки, капнула
из пипетки одну капельку раствора обыкновенной соли. И вдруг
пленки стянулись, укоротились в несколько раз. Мы в нетер¬
пении вытаскиваем нашу искусственную мышцу, чтобы посмо¬
треть, что с ней случилось. Сначала мы хотим ее растянуть, но она
не поддается.«Что бы это значило?» — говорит Витя и бросает пленки в банку
со щелочью.Пленки на глазах вытягиваются, увеличиваются, как живые.Мы показываем нашу искусственную мышцу в лаборатории, где
работает Витин папа.«Это все Оля, — говорит Витя. — Это она придумала испытать
как катализатор раствор соли».«Не может быть!» — говорят научные сотрудники лаборатории,
а Леонид Владимирович хватает себя за бороду, перехватываяДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ39ее пополам, так что нижний конец распускается, как павлиний
хвост, и говорит:«Это замечательно! Это удивительное открытие. Можно сказать,
событие эпохи. Мы сейчас же проверим его в нашей лаборатории».Но в лаборатории ничего не получается.«Сколько вы насыпали соли?» — строго спрашивает Витин отец.«Я не помню, — отвечаю ему я и сама пугаюсь. — Щепотку. Я ее
перед тем не взвешивала».«Как же это вы? — сердится Витин папа. — А где ты брала соль?»«В нашей солонке».«Сейчас же доставить сюда эту солонку!» — командует Витин
папа и сжимает рукой конец бороды так, что она становится узкой
и острой, как кинжал.Меня сажают в машину и везут за солонкой. Анализ соли по¬
казывает, что она поглотила некоторое количество серебра из солон¬
ки, и эти молекулы соленого серебра сыграли свою роль при катализе.«Это огромная удача, что наши дети сделали это замечатель¬
ное открытие, — говорит Витин папа и гладит бороду так сильно,
что она загибается за подбородок наподобие шарфика. — И уже
совсем недалеко то время, когда в воздух взовьются бесшумные
птицелёты...»«А может быть, — подумала я, — Леонид Владимирович, который
ведет сейчас машину и держит руль с такой силой, словно у него вы¬
рывают этот руль из рук, думает в эту минуту что-нибудь похожее
на то, что думаю я, или даже то же самое. И это помогает ему пере¬
живать трудности и справляться с неудачами...»Мы ехали по шоссе мимо новых улиц, на которых было, навер¬
ное, строящихся домов столько же, сколько уже построенных,
и мимо огромного домостроительного комбината, на котором, как
рассказывал мне папа, готовят теперь целые комнаты, а на месте
их только составляют, как дети составляют домики из кубиков,
и мимо озера с очень холодной и очень тяжелой водой, над кото¬
рым со всех сторон тесно, почти вплотную друг к другу, стояли
рыболовы.
40Владимир КИСЕЛЕВВитя и его папа, очевидно, уже не первый раз ездили этой доро¬
гой, они совсем не смотрели по сторонам и все время молчали, толь¬
ко раз Витя сказал: «Нужно сменить фильтр», а Леонид Владимиро¬
вич в ответ кивнул головой.И мне тоже стало неинтересно смотреть по сторонам и захоте¬
лось, чтобы мы уже скорей куда-нибудь приехали.Мы подъехали к лесу, и Леонид Владимирович свернул с шоссе
на песчаную лесную дорогу. Меня подбросило, машину затрясло.
Витин папа остановил машину и коротко сказал: «Поменялись».Он подвинулся вправо, а Витя перелез через его колени и сел
за руль. Витя сразу же перевел рычаг скоростей, и машина медленно
тронулась. Я посмотрела на спидометр — стрелка показывала 30 ки¬
лометров. Но машину все равно очень бросало. И Витя, и Витин
папа на меня ни разу даже не оглянулись. Но мне казалось, что оба
они все время помнят, что я сижу сзади, и что это они мне показы¬
вают, как хорошо Витя научился водить автомашину, хотя до шест¬
надцати или восемнадцати лет, я не помню, автомашину водить
запрещают.Так мы и ехали сначала по лесу, а потом побыстрее по лугу, а по¬
том снова помедленнее по лесу, и я смотрела на золотые красивые
листья берез, и на красные листья осин, и на темную хвою, и смот¬
реть на все это мне было сейчас совсем неинтересно, хотя в другое
время я бы очень радовалась, что побывала в осеннем лесу. Так про¬
шел час, начался второй. Если бы это был мой папа и это была бы
наша машина, то папа обязательно спросил бы: «Ну, а теперь, может
быть, ты, Витя, хочешь немного поучиться править машиной?»Или если бы это была я, то обязательно бы сказала: «Садись,
Витя, рядом со мной. Тут в лесу можно ездить и втроем на перед¬
нем сиденье. Посмотришь, как я правлю машиной, а потом и сам
попробуешь».Но ни Витин папа, ни Витя ничего подобного не говорили.
Они все время молчали, а у меня настолько испортилось на¬
строение, что я стала думать о том, что дело, может быть, не в Вите
и его папе, что, может быть, просто, когда человеку принадлежитДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ41автомашина, он становится таким безразличным к людям, у кото¬
рых ее нет.И я уже жалела, что поехала на эту прогулку, что надела голубые
брюки, на которые никто не обратил внимания, и синюю кофточку,
и вплела в косички тонкие фиолетовые ленточки, которые почти не¬
заметны, но, если присмотреться, придают особую прелесть волосам
и всему.Тем временем машина снова выехала на шоссе, но уже в другом
месте, значительно дальше от города, чем там, где мы въехали в лес.
Леонид Владимирович снова поменялся с Витей местами, и мы по¬
ехали домой.Витя первый раз оглянулся на меня и спросил:—	Ну, видела, как я теперь вожу машину?—	Видела, — сказала я. — Очень хорошо.Я не стала говорить, что на такой скорости, с какой мы ехали,
водить машину не фокус. Потому что, во-первых, понимала, что по той
плохой дороге, по какой мы ехали, быстрее нельзя, а во-вторых, мне
хотелось плакать.Когда мы вернулись домой, Витин папа поставил сначала маши¬
ну в гараж — у него гараж во дворе, это такая каменная будка с широ¬
кими дверьми, — а затем мы все вместе пошли к Вите. Я не хотела
к нему идти, но Витин папа сказал, что нас ждет торт, и если мы
не съедим этот торт, а он ореховый и с цукатами, то прогулку нельзя
считать завершенной, и я не устояла.Витя, Сережа, Женька Иванов и я живем в одном доме и учимся
в одной школе. Но у всех у нас квартиры в разных подъездах. У нас
очень большой дом, и так как он был построен на месте трех старых,
то он имеет три номера.Витя живет на третьем этаже в семьдесят седьмой квартире. Мы
вошли в лифт, и я заметила, как Витя оттолкнул руку своего отца
и поспешил сам нажать на кнопку подъема. Все-таки в нем еще мно¬
го детского.Леонид Владимирович открыл двери своим ключом и остановил¬
ся на пороге, а мы стали за ним.
42Владимир КИСЕЛЕВВ квартире громкими, нечеловеческими голосами кричали жен¬
щины. Ни одного слова нельзя было разобрать, и крик был какой-то
странный, я бы сказала, какой-то пустой. Я не хочу никого обидеть,
но мне думается, что так, должно быть, кричат сумасшедшие. Витин
папа побледнел и поспешил в переднюю, а мы вслед за ним.Витя живет в трехкомнатной квартире. Из передней две двери:
одна в комнату налево, которая служит в Витиной семье столовой, а,
кроме того, там стоит телевизор и туда приходят гости. А другая
дверь — в коридор, а там еще две комнаты, кухня, ванная и удобства.Крики слышались из-за двери слева. Мы вошли в комнату и уви¬
дели, что за столом, на близком расстоянии друг против друга, сидят
Витина бабушка и бабушка Женьки Иванова, обе красные, возбуж¬
денные и кричат друг другу странные вещи. В этот раз кричала
Витина бабушка. Все слова она кричала медленно и каждое слово
отдельно:—	А. Скажите. Мне. Пожалуйста. Завтракает. Ли. Ваш. Мальчик.
Перед. Тем. Как. Идет. В. Школу!А Женькина бабушка орала в ответ:—	Я ничего. Не понимаю. Какой завтрак? Я говорю не про пита¬
ние. Я говорю про воспитание!—	Что случилось? — испуганно спросил Витин отец.—	Хорошо. Что. Вы. Пришли! — закричала Витина бабушка. —
Простите. Но. Я. Хочу. Сказать. Несколько. Слов. Сыну! — закрича¬
ла она, обращаясь к Женькиной бабушке, и вышла из комнаты,
а вслед за ней вышел Леонид Владимирович.Женькина бабушка осталась растерянная и грустная и смотрела
на нас, как на незнакомых.И я, и Витя ничего не могли понять. Почему они так кричали?
Витина бабушка, совершенно седая, стройная старушка, с краси¬
вым, ну просто с очень красивым лицом, разговаривала всегда
как-то подчеркнуто, как-то особенно тихо. Я много раз обращала
на это внимание. На это и еще на то, что Витя любит свою бабушку,
но не очень ее слушается. В общем, относится к бабушке, как к ба¬
бушке. Но Витин папа ее просто боится.ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ43Я слышала однажды, как она спросила у него обыкновенную
вещь — купил ли он какого-то сыра, который она велела ему купить,
а он покраснел и растерялся, и стал длинно оправдываться и гово¬
рить, что сыра этого не было в магазине, но что он звонил по телефо¬
ну товарищу в Москву и тот обещал выслать этот сыр посылкой.Ну, а бабушка Женьки Иванова вообще маленькая, тихая старуш¬
ка, которая балует Женьку, говорит в нашем присутствии, что его ти¬
ранят родители, что совсем непедагогично, и учит Женьку немец¬
кому языку. Совершенно непонятно, почему они так кричали друг
на друга.Тем временем вернулся Витин отец и с очень удрученным видом
сказал Женькиной бабушке, что Александра Леонидовна просит ее
извинить, так как она себя плохо чувствует. Женькина бабушка за¬
кивала головой: «Пожалуйста, пожалуйста» — и ушла.Леонид Владимирович с очень странным выражением лица,
по которому нельзя было понять — то ли он хочет заплакать, то ли
рассмеяться, спросил у нас:—	Так каким это сигналом вы созываете своих братьев-разбой-
ников?У нас действительно есть свой сигнал. Мы свистим особым обра¬
зом. Кроме нас, так никто в школе не умеет. Чтобы научиться так сви¬
стеть, нужно много тренироваться, хотя на первый взгляд свистеть
так совсем несложно. Нужно сложить руки ковшиком настолько
плотно, что если бы набрать воды, она не вылилась бы из рук, и по¬
дуть в щель, которая остается между пальцами. Тогда и получается
особый звук — громкий, гудящий, словно ветер дует в пустую бутылку.—	Ну-ка погуди, — сказал папа Вите.Витя взобрался на подоконник и погудел в форточку. Сигнал
произвел магическое действие. Вскоре в дверь зазвонили и появи¬
лись запыхавшиеся Сережа и Женька. Когда они увидели Витиного
лапу, они переглянулись и были уже совсем готовы задать стрекача,
но Витин папа взял их за руки и повел в комнату.—	Вот что, — сказал он, — сегодня я в первый раз в жизни пожа¬
лел, что у нас не секут детей. Прежде всего, давайте договоримся,
44Владимир КИСЕЛЕВ«У нас очень большой дом, и так как он был построен на месте трех
старых, то он имеет три номера.» Фото Богдана ЖолдакаДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ45что вы никому не расскажете об этой истории. Чтоб Александра Ле¬
онидовна не догадалась... А впрочем, — добавил он с сомнением, —
может, она первая будет смеяться?.. Но сначала все-таки скажите,
как и зачем вы это сделали?Сережа скромно молчал, а из очень сбивчивого Женькиного рас¬
сказа стало понятно, что Женькина бабушка решила встретиться
с Витиной бабушкой, чтобы та помогла ей повлиять на Женькиных
тиранов-родителей, которые не выпускают Женьку во двор, в то вре¬
мя как Женькина бабушка считает положительным влияние старших
ребят на Женьку.И тут Женька, понятно, не без участия Сережи, сказал своей ба¬
бушке, что Витина бабушка плохо слышит и поэтому с ней нужно
очень громко разговаривать, а затем эти типы отправились к Вити¬
ной бабушке и предупредили ее о том, что к ней собирается Жень¬
кина бабушка, но что она очень плохо слышит и разговаривать с ней
следует погромче.Так непонятный крик бабушек нашел, наконец, свое материали¬
стическое объяснение, а Витя и я от этого объяснения, да еше вспом¬
нив, что именно кричали бабушки, чуть не лопнули. К тому же на ли¬
цах Женьки и Сережи было написано глубокое раскаяние, а в глазах
светилась искренняя зависть к нам, которые присутствовали при этой
сцене.Витин папа как-то очень спокойно посмотрел на нас и тихо
спросил:—	Вы слышали, что в тридцать седьмом году была война в Испа¬
нии? Так вот, Александра Леонидовна там воевала, организовывала
радиосвязь. Она большой специалист в этой области. А затем она
воевала на финском фронте, а затем во время Отечественной войны
организовывала связь с Большой землей для наших разведчиков
и партизан и попала в один из самых страшных немецких лагерей,
в Равенсбрюк. Она — инженер-полковник и награждена двумя ор¬
денами Красного Знамени, и двумя Отечественной войны, и двумя
Красной Звезды, и многими медалями.Мы молчали.
46Владимир КИСЕЛЕВ—	Ладно, идите, — сказал Витин папа устало. Но вдруг улыбнул¬
ся, озадаченно потянул себя за бороду и спросил: — Но как вы
все-таки решились на такое?..Глава шестая«Три мушкетера» мне нравится. Хорошая книжка. Но «Двад¬
цать дет спустя» и «Виконт де Бражелон», по-моему, просто скучно
читать. Я пробовала и не смогла прочесть до конца. Но Витя читал
все эти книжки по многу раз и знает их почти наизусть. Вообще,
достаточно, чтобы в книге кто-нибудь дрался на шпагах, и Витю
от нее уже не оторвешь. Это у него профессиональное. Папа как-то
говорил, что парикмахеры ищут в газете статьи о парикмахерах, са¬
пожники — о сапожниках, а писатели — о писателях. Так, очевид¬
но, и Витя.Витя уже третий год два раза в неделю ходит в школу фехтова¬
ния при Дворце спорта. Я однажды побывала на соревнованиях,
в которых Витя принимал участие. Мне эти сражения на рапирах
не понравились, хотя Витя и вышел победителем. Во-первых,
не видно лиц — сражаются два манекена в сетчатых масках. К то¬
му же они как собаки на поводке — за ними тянется электричес¬
кий шнур, и как только один притронется к другому рапирой,
у судьи загорается лампочка. А во-вторых, это какой-то несо¬
временный вид спорта. Ну, кому сейчас придет в голову защищать
себя при помощи шпаги! Нет, уж если бы я занималась спортом,
то я изучала бы бокс или еще лучше — самбо. Чтобы уметь посто¬
ять за себя в любых обстоятельствах.Но сегодня я переменила свое мнение о фехтовании.Все, или почти все наши неприятности бывают у нас, как пра¬
вило, из-за Сережи. Из-за Сережиной привычки устраивать всякие
шуточки. Недавно Сережа сказал нам, что у него есть какой-тоДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ47неродной дядя, а у этого неродного дяди есть какая-то знакомая,
а уже у этой знакомой есть то ли бабушка, то ли внучка, которая за¬
мужем за каким-то дядей, у которого есть металлический натрий.
И что натрий этот обещан Сереже, если он предъявит в дневнике
не меньше трех пятерок. А так как он предъявил четыре пятерки,
причем одну из них по поведению, то скоро у нас будет столько на¬
трия, что мы его сможем мазать на хлеб вместо масла.Вначале мы решили, что это обычный Сережкин треп, но вчера
он заявил, что идет за натрием и чтоб мы его ждали. Вернулся он
без натрия и без всяких других приобретений, если не считать при¬
обретением синяк на правой скуле и куртку, измазанную грязью
и кровью.Сережа рассказал, что получил натрий в небольшой аптекар¬
ской бутылочке с притертой пробкой, под слоем керосина, потому
что на воздухе натрий разлагается. Натрия в ней было немного,
«но все равно жалко».Когда Сережа возвращался с натрием, начался дождь. Сережа ос¬
тановился под навесом огромного, такого же, как наш, соседнего
дома. Это, вернее, не навес, а такой бетонный козырек, который
огибает весь дом. Недалеко от Сережи стояли ребята, которые там
живут. Я их знаю — это большие ребята, восьмиклассники, а один,
кажется, уже даже в техникуме. Один из них, Петька, — мы его зна¬
ем, он драчун и задира — сначала вытолкнул Сережу под дождь,
а потом стал его щелкать по голове. Сережа отошел в сторонку, неза¬
метно вытащил из флакона кусочек металлического натрия и бро¬
сил этот кусочек под ноги Петьке. Когда перед Петькой затрещал
и покатился огненный шарик, он с перепугу закричал: «Шаровая
молния!» Но другие ребята заметили, как Сережа что-то бросил.
Они схватили Сережу. И Петька отобрал у него флакон с натрием.—	Ничего, — сказал Витя. — Петька еще пожалеет об этом. Пой¬
дем в ихний двор. Пойдешь с нами? — спросил он у меня. — Не бой¬
ся. Девочку они не будут трогать.Хотя я точно знала, что в этом случае никто не будет считаться
с моим полом, я сказала, что пойду.
48Владимир КИСЕЛЕВНа следующий день после школы мы отправились во двор,
где живут эти ребята. Там такая детская площадка с песком в ящи¬
ках, с деревянной горкой, и огорожена она забором. Утром там
играют дети из детского сада, а вечером собирается Петькина
компания. Они там курят и некрасиво ругаются. Я сама слышала.Я заметила, когда мы пошли, что в руках у Вити тонкая тросточка
с выжженным на ней рисунком и надписью «Привет из Кисловодска».—	Почему ты ходишь с палочкой? — спросила я у Вити.Он ответил, но каким-то неуверенным тоном, что подвернул
ногу. Я считаю, что мальчишкам и вообще всем людям нужно давать
путь для отступления. Поэтому я сказала:—	Так, может, не стоит ходить? Но Витя ответил:—	Нет, нет, пойдем. Это не имеет никакого значения. Наша по¬
ходная колонна выглядела довольно интересно: впереди шел Витя,
чуть прихрамывая и опираясь на палочку, за ним немного слева — я,
шагов за пять за ним — Сережа, а уже совсем сзади — Женька
Иванов.Мы вошли во двор и направились к детской площадке. Там си¬
дел на детской качалке этот Петька, против него сидел длинный
и худой мальчик, которого я не знала, а еще два мальчика из Петь¬
киной компании играли между собой в футбол маленьким желтым
мячиком.«Четыре на четыре», — подумала я, хотя не была уверена, что мы
вчетвером справились бы с одним Петькой.—	Подождите меня тут, — сказал Витя и пошел за забор, а мы ос¬
тались снаружи.—	Отдай натрий, — сказал Витя и оглянулся на нас, — а то плохо
будет...—	Кто это тут вякает? — сказал в ответ Петька. — А ну, брысь
отсюда!Он наклонился, зачерпнул в горсть песок и швырнул его в лицо
Вите. Витя от неожиданности прикрыл лицо рукой, и тогда Петька
выпрыгнул из своей качалки и стукнул Витю кулаком в грудь, да так,
что Витя сел на землю.ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ49Сережа бросился к воротцам, но тут Витя вскочил на ноги...
И произошло самое настоящее чудо. Такого я не видела даже в кино.Тоненькая тросточка, которую Витя держал в руке, замелькала
в воздухе так, словно у Вити было сто рук и сто тросточек. Петька от¬
скочил от Вити, а те мальчики, которые играли в футбол, бросились
Петьке на помощь. Но Витя ткнул одного тросточкой в живот, а дру¬
гого тоже в живот и в плечо и снова принялся за Петьку и за того вто¬
рого, который сидел на качалке и не успел встать. И тогда Петька
с криком: «Я тебе покажу!.. Я сейчас милицию позову!..» — бросился
наутек, а затем через забор стали перепрыгивать и убегать остальные
ребята.Витя остался на площадке один. Бледный и веселый, он сказал нам:—	Боюсь, что все-таки пропал наш натрий. Сережа, который
даже приплясывал от удовольствия, ответил, что за такое зрелище
не жалко натрия.Мы пошли назад. Теперь мы шли тесной группой, и Женька Ива¬
нов то забегал вперед, то пристраивался сбоку возле Вити, который,
чуть прихрамывая, чуть опираясь на свою тросточку — я уверена,
что прихрамывал он нарочно, — всем своим видом подчеркивал,
что ничего особенного не произошло, что сам он не видит никакого
героизма в том, что победил четырех мальчишек, каждый из кото¬
рых сильнее его.Странное дело — девчонки из нашего класса много говорят
о любви, а Таня Нечаева и Вера Гимельфарб уже даже целовались
с мальчишками. И когда Таня Нечаева после уроков в пустом клас¬
се целовалась с Борькой Сафроновым из 8-го «Б», это увидела
уборщица и позвала завуча, и был страшный скандал, а потом наша
русачка Елизавета Карловна — она у нас руководитель класса —
провела с нами беседу на тему «Половое воспитание» и сказала,
что Чехов писал, что нельзя целоваться без любви, или нет, не Че¬
хов, а Николай Островский. А Чехов писал, что в человеке все
должно быть красиво, хотя, по-моему, это неправильно, потому
что если у Веры Гимельфарб кривые ноги, так что же ей, не жить
на свете? Или оперировать их?..
50Владимир КИСЕЛЕВНо дело не в этом. В общем, Елизавета Карловна говорила,
что мы должны иметь девичью гордость, а мальчики должны иметь
мужскую гордость, но когда мы спросили ее, что же все-таки такое
любовь, она так и не смогла ответить, а опять говорила про Чехова,
Николая Островского и Пушкина, про «Я помню чудное мгнове¬
нье», про «Я вас любил: любовь еще, быть может...» и про другие
стихи.Но вот на днях какая-то тетя читала по радио лекцию и сказала,
что любовь — это прежде всего «эффект присутствия», то есть чело¬
века, которого любишь, все время хочется видеть, хочется, чтобы он
присутствовал. Если так смотреть, то выйдет, что я очень люблю
и Витю, и Сережу, и Женьку Иванова, потому что я постоянно хочу
их присутствия и мы постоянно вместе.Однако с мальчишками я никогда в жизни не стану целоваться.
Я вообше не люблю целоваться, мне это не нравится, и никакой осо¬
бенной любви, про которую пишут в книгах, ни к Вите, ни к Сереже,
ни тем более к Женьке Иванову я никогда не ощущала. И все-таки
сегодня, когда мы с видом победителей возвращались к себе со дво¬
ра чужого дома, и не хватало только оркестра и торжественного
марша, я вдруг подумала, что мне неприятно, что Витя в последнее
время часто разговаривает с Леной Костиной. И о чем они могут
говорить?Лена — круглая отличница, лучшая ученица в нашем классе.
И, кроме того, она самая красивая девочка, может быть, не только
в классе, но и во всей школе. У нее лицо как на иконах, и черная
коса, и темные глаза, очень большие, честное же слово, каждый глаз
у нее, как рот, и длинные, загнутые кверху ресницы, как у женщин
на мыльных обертках. Но она не интересуется ни химией, ни исто¬
рией, и когда с ней разговариваешь, так уже через пять минут на тебя
нападает страшная тоска. Разговаривать с ней еще скучнее, чем
с Елизаветой Карловной. Так о чем же с ней говорит Витя?И когда я думала обо всем этом, я представила себе лицо этой Ле¬
ны, и то, что она отличница, и то, что Витя один справился с целой
компанией сильных мальчишек, и что он разговаривает с Леной,ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ51и что у его отца есть автомашина «Волга», и то, что он умеет водить
автомашину, что я некрасивая, и это я выдумала, что у меня ка¬
кие-то особенные глаза, — глаза у меня самые обыкновенные...И мне стало так грустно, так захотелось плакать, что я буркнула:
«Я уже иду» — и убежала домой. Дома я сняла только пальто и туфли
и прямо одетая легла на постель. Я немного поплакала, а потом на¬
писала стихи.Я не знаю, почему я написала такие стихи, но я подумала, что это
стихи о любви. В них ничего такого нет, но, может быть, так и пишут
стихи о любви?Глава седьмаяМой папа работает в газете. Он называет себя литрабом. Это со¬
кращенно. а в действительности его должность называется литера¬
турный работник.Вообще на всякой работе, очевидно, бывает много своих особен¬
ных слов. Даже у нас в школе много таких слов, которых другие люди
не знают. Вот, например, у нас ругаются словом «кануздра», а никто
не знает, что это такое. Я смотрела в словаре у папы — там такого сло¬
ва нет. И ребята из других школ не знают, что так можно ругаться.
Но мы-то все, начиная от первоклассников, знаем, что кануздра —
это вроде свинья, или сволочь, или еще что-нибудь похуже.Но особенно много своих слов бывает в редакции. Вот, например,
в редакции есть должность «свежая голова». Это человек, который де¬
журит в типографии, и уже ночью, самым последним, «на свежую го¬
лову» читает газету, чтобы не пропустить какую-нибудь ошибку.Когда папа дежурит «свежей головой», он возвращается домой
очень поздно, среди ночи. Но зато на следующий день он свободен,
и поэтому я очень люблю, когда он «свежая голова». Жалко только,
что это редко бывает — два раза, а то и раз в месяц.
52Владимир КИСЕЛЕВВ такой день, как только я прихожу из школы, мы с ним быстро
едим вдвоем — мама еще на работе, — а потом отправляемся гулять.
Программу прогулки мы составляем за день, а то и за два дня до его
дежурства. Мы долго обсуждаем эту программу, а потом папа печа¬
тает ее на машинке, и мы ее вешаем на стенку.На завтра у нас такая программа:1.	Обед в ресторане «Динамо». В меню холодный язык под хре¬
ном, судак, зажаренный в тесте, по двести граммов мороженого,
а супа не брать, если нам его даже предложат бесплатно.2.	Поездка на метро на станцию «Днепр». Испить «шеломами»
воды из Днепра. Взять с собой «шеломы» и плащи на случай дождя.3.	Посещение зоологического музея университета и осмотр там
коллекций бабочек, а также скелета динозавра.Гулять с моим папой очень здорово, и мы часто ходим с ним всей
нашей компанией. Вот, например, мы побывали с ним в Софии,
и он так рассказывал нам о князе Ярославе Мудром, который по¬
строил эту Софию, не сам, понятно, построил, но под его руково¬
дством, о Киеве того времени, что мы все слушали его с раскрытыми
ртами, и я им просто гордилась.Но в нем много мальчишеского, и иногда он хулиганит, как
школьник. В прошлый раз я была очень недовольна этим и даже
боялась, что нас арестуют.Сережа, Витя, Женька Иванов и я пошли с ним в ботанический
сад. Сначала мы пошли за экскурсоводом с группой экскурсантов.
Но экскурсовод рассказывал очень скучно, и мы отстали от него,
съели по порции мороженого и выпили из автомата по стакану воды
с сиропом, а потом папа сказал, что он сам будет нашим экскурсо¬
водом. И он начал останавливаться перед первыми попавшимися
деревьями, например, перед обыкновенным кленом, и объяснять,
что это дерево по-латыни называется «гаудеамус игитур», хотя я-то
знаю, что это первые слова студенческой песни, которую папа часто
поет, и обозначают они «радуйтесь, молодые». Затем он сказал,
что из листьев этого дерева племя пигмеев мумбо-юмбо готовит опья¬
няющий напиток под названием «водька», что кора используетсяДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ53для изготовления ценных украшений для женщин, а из древесины
готовят противотанковые снаряды и стулья для заместителей мини¬
стров, настолько она прочна и тяжела. А вокруг нас стали собирать¬
ся люди, и я увидела, что их становится все больше и больше, и по¬
чувствовала, что это может плохо кончиться.Но особенно я испугалась, когда перед обыкновенной акаци¬
ей, подражая скучному голосу экскурсовода, папа стал говорить,
что это дерево анчар, о котором Пушкин написал свое знаменитое
стихотворение:Яд каплет сквозь его кору,К полудню растопясь от зною,И застывает ввечеру
Густой прозрачною смолою.К нему и птица не летит
И тигр нейдет: лишь вихорь черный
На древо смерти набежит —И мчится прочь уже тлетворный.И если туча оросит,Блуждая, лист его дремучий,С его ветвей, уж ядовит,Стекает дождь в песок горючий.Какая-то женщина, из тех, которые всегда и всюду требуют жа¬
лобную книгу, стала кричать, что это безобразие, почему дерево
не огородили и не сделали надписи.Но папа ответил, что хорошее влияние нашей почвы перевоспи¬
тало дерево, и оно теперь больше не ядовито, а используется в вос¬
питательных пелях, как декоративное растение. А уже после этого
папа сказал, что он совсем не экскурсовод и что он просто в частном
порядке делится своими небольшими знаниями в области ботаники
со своими многочисленными детьми.
54Владимир КИСЕЛЕВДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ55—	А почему вы выдаете себя за экскурсовода?—	Это я нечаянно, — ответил папа, и я потащила его за рукав,
и мы бы благополучно ушли, если бы не любовь Сережи ко всяким
глупым шуточкам.Сережа где-то достал баллончики со сжатым газом и пристроил
в камеру от мяча приспособление, чтобы пробивать крышечку тако¬
го баллончика у себя под рубашкой.Когда эта тетя стала кричать на папу, Сережа незаметно сдавил
рукой свое приспособление и вдруг на глазах у присутствующих стал
пухнуть — у него вздулся огромный, как шар, живот.Он стоял прямо против этой тетки, а она смотрела, как он разду¬
вается, и вдруг стала кричать:—	Мальчик лопается! Мальчик лопается!А потом, когда увидела, что Женька Иванов — они с Сережей за¬
ранее прорепетировали этот номер — выставил вперед над головой
пальцы, как рожки, и бросился, наклонясь, на Сережин живот, что¬
бы боднуть его, тетка закричала: «Ой, они все тут сумасшедшие!» —
и бросилась наутек. А я схватила папу и Женьку за руки и потащила
их в другую сторону. Мы забрались в пустую аллею и так там хохота¬
ли, что нас действительно можно было принять за сумасшедших.Конечно, у папы бывают и обыкновенные выходные дни, как
у всех людей, но это совсем не то, что после дежурства «свежей голо¬
вой». Не бывает таких приключений, таких неожиданностей.Сегодня папа дежурит. А с мамой происходит что-то странное.
Взрослые очень ненаблюдательны. Они слишком заняты собой, а,
кроме того, они очень часто относятся к детям, как к полоумным.
Мне не раз случалось слышать, как взрослые при детях разговарива¬
ют друг с другом намеками, а детям все понятно. Или говорят то, чего
не следовало говорить, и вдруг спохватываются: «Ах, здесь ребенок!»
А ребенок никогда не станет говорить или делать при взрослых то,
чего не следует, никогда не забудет о присутствии взрослого. И всегда
заметит в поведении взрослого какую-нибудь странность. Да и мож¬
но ли считать ребенком девочку или мальчика тринадцати лет, о ко¬
торых взрослые постоянно твердят: «Вот мы в вашем возрасте...»
56Владимир КИСЕЛЕВСегодня вечером мама надушилась немецкими духами с уни¬
зительным названием «Последний шанс». Это какие-то очень
дорогие духи, душится мама ими редко, а пахнут они, несмотря
на название, в самом деле, очень приятно. Надела она и новые,
ни разу не надеванные чулки, и светлые туфли, о которых она
сама говорила, что они ей жмут и что она их никогда и ни за что
не наденет. Кроме того, она надела сначала темно-синий шер¬
стяной вязаный костюм — он называется джерси, потом сменила
его на новое зеленое шерстяное платье, а потом снова надела
костюм.Не нужно обладать особой проницательностью, чтобы понять,
что мама готовится к чему-то важному. А когда она спросила
у меня, почему я не пойду погулять, мне стало ясно, что к нам дол¬
жен прийти какой-то человек, что мама этим взволнована и что она
не хочет, чтобы я с ним встретилась. Кто бы это мог быть?У меня мелькнула мысль сказать, что у меня болит голова
и что я поэтому не хочу гулять, но я представила себе, как завол¬
нуется мама, которая очень не любит, когда я болею, и поставит
мне термометр, и заставит принять аспирин и лечь в постель,
и спросила, когда мне вернуться.—	В девять. Ровно в девять, — сказала мама. — Только, — решила
она вдруг, — переоденься. Надень серую юбку и красный пуловер,
который я купила тебе в Ленинграде.Я поняла, что мне предстоит встретиться с человеком или с людь¬
ми, которые придут к маме, и переоделась.Во дворе я никого не застала, никого не нашла и на улице. И я ре¬
шила просто немножко побродить. Очень приятно ходить по осен¬
нему Киеву. У нас, в самом деле, город-сад. И какой-то поэт пра¬
вильно написал:В синеве каштаны, липы, клены,Лист каймой очерчен золотой.Киев, Киев, город наш зеленый,Тронутый осенней красотой...ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ57А кроме того, я люблю рассматривать витрины магазинов, осо¬
бенно когда там выставлены часы, бинокли, фотоаппараты. И еще
транзисторы. Вообще-то мне не очень нравится, когда идет по улице
человек и у него из брюха раздается музыка, потому что на брюхе
транзистор, или когда включают транзисторы в троллейбусах или
в парках. Но мне самой очень бы хотелось иметь транзисторный
приемник. С таким крошечным наушником, как это теперь делают.
Чтобы слушать его одной и никому не мешать.Я шла от магазина к магазину, и возле центрального гастронома со
мной было неприятное происшествие. Я посмотрела на витрину и от¬
вернулась, чтобы идти дальше, как вдруг увидела, что из дверей мага¬
зина вышел и идет прямо на меня тот старик, который забрал мой
фотоаппарат.Витя был прав. На этот раз плащ на нем был расстегнут, и я увиде¬
ла, что под плащом нет даже рубашки, только на груди свалявшиеся
седые волосы. Мне показалось, что старик этот меня узнал, и я очень
испугалась.С ужасом я подумала, как плохо все-таки, что милиция допускает,
чтобы по городу ходили такие отвратительные старики, и я как-то за¬
мерла и вся сжалась и не могла даже сдвинуться с места. Но он, навер¬
ное, даже не видел меня. Он прошел мимо, совсем рядом. От него пло¬
хо запахло, и он бормотал ругательства. И вдруг он обернулся, сказал:
«Здоров, сынок» — и сел прямо на асфальт возле фонаря, а затем лег.Асфальт был очень холодным. Я понимала, что старика этого
нужно поднять, но боялась. Потом я подумала, что, может быть,
он умер, и испугалась еще больше. И я стала говорить прохожим:
«Человек упал. Надо позвать «скорую помощь». Возле меня оста¬
новилась еще какая-то женщина в ватнике и с кошелкой, и мне
уже не было так страшно. Два прохожих — один постарше, в шля¬
пе и с тростью, а другой помоложе, с портфелем, — стали подни¬
мать этого старика, но он был жив, потому что он начал плохо ру¬
гаться и кричать, что он никуда не пойдет. Они его все-таки
подняли на ноги, но он снова повалился на тротуар. Тут подошел
милиционер и сказал, что отвезет этого старика домой.
58Владимир КИСЕЛЕВ—	Я не пойду в вытрезвитель! — стал кричать неожиданно при¬
шедший в сознание старик, но милиционер помог ему встать, стал
его уговаривать и остановил проезжавшую машину.Старик сопротивлялся, но милиционер его все-таки посадил
в машину и сел рядом с ним, а я пошла домой. И странные, горь¬
кие мысли были у меня в голове. Ведь этот старик, этот пьяница,
который настолько утратил человеческие черты, что запугивал
меня и забрал мой фотоаппарат, и валяется на улице, на холодном
асфальте, этот человек был когда-то мальчиком, школьником, та¬
ким, как Витя или Сережа, и тоже слушал на уроке про Лермонто¬
ва или Николая Островского. И учил наизусть стихи Пушкина,
и читал «Как закалялась сталь». Но если человек знает стихи Пуш¬
кина и читал «Как закалялась сталь», он ведь не может после этого
забрать чужую вещь, пьянствовать, ругаться и валяться на асфаль¬
те. Неужели нет таких книг и стихов, прочитав которые, человек
понял бы, как все это плохо, и навсегда отказался от этого?И неужели Витя, или Сережа, или Женька Иванов могут ко¬
гда-нибудь стать такими, как этот старик? Не может этого быть. По¬
тому что тогда бы не стоило ни жить, ни учиться, ни работать.Я вернулась домой в очень плохом настроении. Мама спроси¬
ла, приготовила ли я на завтра уроки, и я ответила, что приготови¬
ла, хотя я не сделала домашнего задания по физике. Но мне не хо¬
телось готовить сейчас домашнее задание, и я решила, что спишу
его завтра в школе у Сережи.Как только я вошла в комнату, я сразу поняла, что человек, ко¬
торого ждала мама, не пришел: на столе в стеклянной вазе ос¬
тались яблоки, груши и виноград, так же красиво уложенные,
как и перед моим уходом, — мама очень красиво умеет складывать
фрукты, ни в одной витрине они не лежат так естественно
и небрежно.Мама читала книжку, которую я уже давно прочла, — «Кон-
суэло» — и прислушивалась к двери, а я взяла старый номер журнала
«Юность», и мы обе сидели и читали. В половине десятого мама сня¬
ла свой шерстяной костюм и надела домашнее платье из черногоДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ59вельвета. Есть у нее такое платье, оно длинное и немодное, но маме
в нем лучше всего, она в нем похожа на герцогиню.—	Ну, иди умойся и ложись спать, — сказала мама. — Почисть
как следует зубы.Я, как всегда перед сном, умылась под тепленьким душем и по¬
чистила зубы, и пошла спать с тяжелым, гнетущим чувством, ко¬
торое, как я понимаю, может толкнуть человека на самый неожи¬
данный поступок — даже на пьянство, даже на предательство,
с чувством, что все в этом мире бессмысленно и бессвязно.Мне приснились странные стихи:Дождь с отчаяньем бьет кулаками в окно —Так бывает весной.Люди тихо встают, друг на друга глядят
И уходят под грохот дождя...Мне часто снятся стихи, но я их обычно не запоминаю, а сегодня
запомнила, потому что проснулась от звонка в дверь.Я подумала, что уже утро, но не открыла глаза, а стала повторять
про себя приснившиеся мне стихи, пока не выучила.Я услышала в передней мужской голос:—	Извини, что так поздно. Не смог раньше выбраться...И мама в ответ:—	Ничего, я думала, что ты уже не придешь. И оделась по-до¬
машнему. Пойдем в комнату. Только разговаривать нам придется
тихонько: Оля спит.—	Так рано? — спросил уже в комнате грубым шепотом муж¬
ской голос.—	Половина одиннадцатого. Она в первой смене.—	В шестом классе?—	Нет, в седьмом. Садись, пожалуйста.—	А где твой муж?—	Он сегодня дежурит. В редакции.
60Владимир КИСЕЛЕВ—	Жалко. Значит, я с ним не встречусь. Завтра я улетаю. А хо¬
телось бы с ним познакомиться. Посмотреть, на кого ты меня
променяла.—	Ты до сих пор летаешь? — спросила мама.Они оба перешли с шепота на обычный разговор.—	Нет. Теперь я пассажиром.Я лежала, закрыв глаза и зажав сложенные ладони между коле¬
нок, как во сне, и не знала, снится ли мне этот разговор или он
происходит на самом деле. Но когда мужской голос сказал: «И так
далее, и так далее», я поняла, что приехал мой отец. У меня нет
к нему никаких родственных чувств, и папой я называю Николая
Ивановича, которого очень люблю и который для меня очень хо¬
роший папа, но все-таки мне было интересно, какой он, мой отец,
похож ли он на меня, почему он нас оставил.—	Семья у тебя есть? — спросила мама.—	Да. Жена. Двое детей. Сыновья.—	Зачем ты приехал?—	Я тут в командировке. Ну, и хотел повидать тебя. И дочку.
У нее моя фамилия?—	Нет. Она — Алексеева.—	Что вы ей сказали обо мне?—	Что ты погиб. В авиакатастрофе.—	Это плохо, Лена, — серьезно и спокойно сказал мой отец. —
Это очень плохо. Сначала ты обманула меня. Затем ты обманула
девочку.—	Я не могла ей сказать. Пусть сначала подрастет.—	Сказать дочке, что ее отец, который перед тобой ни в чем не ви¬
новат и от которого ты ушла к другому, погиб, — это значит пожелать
ему этого. Но я не суеверен... Как относится к Оле твой муж?—	Хорошо относится. Он не только мой муж, но и ее отец.
На протяжении десяти лет. А ей — тринадцать.Значит, меня обманывали. Для моей же пользы. Детей бьют
для их же пользы. Чтобы они были хорошими и, когда станут
взрослыми, правильно воспитывали и не били собственных детей.ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ61Детей обманывают для их же пользы. Чтобы, когда они вырастут
и станут взрослыми, они хорошо знали, что обманывать нельзя.И горько мне было думать, что это не мой отец, которого я
и не знаю, оставил нас с мамой, а мама со мной оставила его,
и что мой папа не был таким человеком, какой, как я себе представ¬
ляла, в трудную минуту помог нам, поддержал нас, сказал, что не до¬
пустит, чтобы моя мама осталась без мужа, а я без отца, а был тем
самым человеком, из-за которого моя мама ушла от моего отца...
Я много раз читала о таком в книгах, но никогда не думала, что
столкнусь с этим сама.Конечно, правильнее всего было бы сейчас подняться, надеть
платье, выйти из-за занавески, которая отгораживает меня от этих
людей, и сказать им: «Я все слышала. Я не спала. Я еще прежде об
этом догадывалась. Меня обманывала мама. Меня обманывал папа.
Но ведь и вы, родной мой отец, меня обманывали, если столько лет
молчали. Значит, я вам совершенно не нужна...»Но я понимала, что этого нельзя сделать, что я тоже втянута в эту
странную игру, которая больше всего напоминала мне нелепое раз¬
влечение, какому предавались мы в детском саду: одна из девочек
читала стишок, а другие ей отвечали. Стишок был такой:Барыня прислала сто рублей:Что хотите, то купите,«Да» и «нет» не говорите,Белого и черного не покупайте...«И так далее, и так далее», как говорит мой отец. Точно так и в че¬
ловеческой жизни — кажется, что можешь делать все, что хочешь,
а оглянешься, и выяснится, что и того нельзя, и этого не следует.А они тем временем разговаривали, как совершенно чужие лю¬
ди, о каких-то давних общих знакомых, о том, как я учусь, и мама
сказала, что на «отлично», как будто что-то изменилось бы, если б
она сказала правду. А он говорил, что у его мальчиков тройки.
И я уже не знала, так ли это, а может быть, они отличники и он
62Владимир КИСЕЛЕВговорит это для того, чтобы маме было приятно, что у нее дочка —
отличница, а у него мальчики — троечники.Я им просто не верю. Все, что они говорят, нужно принимать
с большой поправкой, со скидкой. И я подумала, что если бы люди
так поступали не в духовной, а в материальной области, то продавцы
в магазинах взвешивали бы товары не на весах, а просто на ладони,
деньги бы за это платили в крепко запечатанных и плотно завязан¬
ных пакетах, а на книгах бы заклеивали названия и авторов...И под эти разговоры о том, где и кто был в отпуске, и какая тем¬
пература в июне в Новосибирске, где живет теперь мой бывший
отец, и о том, какие полы лучше — паркетные или покрытые пласт¬
массовой плиткой, я заснула.Утром я проснулась первой — папа поздно встает после дежурст¬
ва. Я пошла на кухню с чувством, что в комнате было что-то стран¬
ное. И вдруг сообразила: в вазе лежали все яблоки, груши и виноград
так, как их с вечера уложила мама. Их никто не тронул. Им было
не до этого.Глава восьмаяЯ все это видела. Своими глазами! Я ничего не придумала. Сна¬
чала это был дом с белыми колоннами у входа, со стеной, увитой
плющом или диким виноградом, а слева рос один кипарис или то¬
поль — издали нельзя было разобрать. Затем дом повернулся как бы
боковой стеной, и за ним открылась широкая аллея, обсаженная де¬
ревьями и кустарниками, а справа от аллеи — канава. По аллее по¬
ехала старинная карета, она ехала от меня, и мне была видна только
ее задняя часть. Но вот карета повернула вправо, начала вытягивать¬
ся и превратилась в автомашину — длинную, черную, лакирован¬
ную, похожую на «Чайку», только длиннее. Затем появился деревян¬
ный колодец с журавлем, а мимо него прошли две коровы.ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ63Я подвинула голову, и все исчезло. А потом, когда я попробовала
найти точку, с которой все это было видно, наш физик Борис Бори¬
сович сказал:—	Алексеева, тебе следует проветриться. Выйди из класса, похо¬
ди по коридору и вернись. Может быть, после этого наука не будет
тебя так усыплять.В классе засмеялись, хотя в том, что сказал наш учитель физики,
по-моему, не было ничего смешного. Хорошо было бы, конечно,
в самом деле выйти из класса, но физик говорил это не для того, что¬
бы я вышла, а для того, чтобы я подняла голову с парты. И я действи¬
тельно села ровно. ■Конечно, мне следовало бы после урока на переменке спросить
у Бориса Борисовича, что же такое со мной сейчас происходит.
Но он мне поставил двойку и вопрос мой мог принять за насмешку.
А случай был и в самом деле странный.Я не плакса. Но сегодня, когда физик мне поставил двойку за то,
что я не сделала домашнее задание — у меня было такое настроение,
что я просто забыла списать его у Сережи, — я почувствовала,
что у меня закапали слезы. Тогда я наклонилась над партой и поло¬
жила голову на руку. Нечаянно я посмотрела на мокрое выпуклое
пятнышко, которое получилось на черном лаке парты, куда капнула
слеза, и вдруг увидела, как это пятнышко стало меняться, словно
маленький цветной экран. При этом картинки, которые я увидела,
получались не по моему желанию и сменяли одна другую без моего
участия, как в кино. Я думаю, что это явление имеет физическое
объяснение, что я невольно двигала глазом, и при этом световое
пятнышко в капельке соленой воды на черном фоне создавало ка-
кое-то подобие разных картин, а я уже воображала их дальше. Люди
в рисунке обоев или в облаках видят то людей, то животных, то тан¬
цовщиц, то самолеты.Прежде я никогда не плакала, если получала двойку. Чаще все¬
го я получала двойки за сочинения. И не за ошибки — я пишу гра¬
мотно и за диктовки у меня всегда пятерки, — а за содержание.
У меня всегда плохое содержание в сочинениях. Я не умею их
64Владимир КИСЕЛЕВписать и пересказываю то, что прочла в книге, а когда я попро¬
бовала придумать по-своему, то получилась вообще какая-то глу¬
пость, и русачка сказала, что мое сочинение написано по прин¬
ципу «в огороде бузина, а в Киеве дядька».Но я понимаю, что двойки ни для одного человека не проходят
бесследно. Они унижают человеческое достоинство. И я тоже плака¬
ла, не потому, что получила двойку по физике, а потому, что не сдела¬
ла урока и забыла переписать его у Сережи и что жизнь у меня скла¬
дывается так плохо и так неудачно.Мне очень многое нужно было обдумать. Жалко все-таки, что
у человека нет крыльев. Я бы встала сейчас на подоконник, взмах¬
нула большими темно-синими полупрозрачными крыльями и мед¬
ленно летела бы по осеннему небу. Навстречу мне дул бы ветер,
у меня бы слезились глаза, и я бы плотно закрыла рот, и мне бы со¬
всем иначе, совсем по-другому думалось... И я бы тогда придума¬
ла что-то очень умное и правильное о том, как я должна жить
и как должна относиться к своей маме, и к своему папе, и к своему
родному отцу, которого я не знаю и не люблю и который не знает
и не любит меня.Я не уверена, что такое сравнение подходит, но когда я училась
во втором классе, меня послали в детский санаторий в Святоши-
но — это под Киевом, — и я там пробыла целых два месяца. И когда
я вернулась домой, мне наша комната показалась очень маленькой,
такой маленькой, как коробочка. Я сказала об этом папе и маме,
и они очень смеялись. Там у нас в санатории были большие палаты,
в которых мы спали, и большие веранды, где мы играли.Мой родной отец тоже оказался совсем не таким великаном,
как я это воображала, а человеком обыкновенного роста, может
быть, только чуточку выше папы, с очень полным красным лицом
и очень белыми зубами. Он догнал меня на улице, когда я шла
в школу.—	Подожди, девочка, — сказал он. — Ты Оля Алексеева?—	Да, — ответила я. — Здравствуйте.Я его узнала по голосу.ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ65Я так растерялась, что не остановилась, а по-прежнему шла в сто¬
рону школы, а он шел рядом со мной.—	Я через час улетаю, — сказал мой родной отец. — Да и тебе
нужно в школу. Времени у нас совсем немного, а мне хотелось с то¬
бой поговорить.Он остановился, взял меня за плечи, повернул к себе и посмотрел
в глаза.—	Тебе говорили, что твой отец погиб?—	Да, говорили.—	Он не погиб, Оля...—	Я знаю, — сказала я. — Я не спала. Я слышала все, что вы гово¬
рили с мамой. Я еще прежде догадывалась об этом.Мой отец был неприятно удивлен моими словами.—	Ты что же... подслушивала? — спросил он брезгливо.—	Нет. Я просто не спала.—	Все равно нехорошо.—	Что же, мне надо было уши заткнуть, что ли? — сказала я грубо.—	Иногда не мешает и заткнуть. Ты должна была сказать, что
не спишь.—	В следующий раз я скажу, — буркнула я неожиданно для себя.Мой отец растерянно и виновато заморгал глазами.—	Ты не сердись, — сказал он медленно. — Ты уже большая девоч¬
ка. И еще не раз ты убедишься, что жизнь — очень сложная штука.Я в этом уже убедилась. Я не понимала только, к чему он все
это говорит. Взрослых часто трудно понять. А иногда и совсем
невозможно.—	Я очень уважаю и очень люблю твою маму... Хотя если ты
не спала и слышала разговор, то понимаешь, что она меня когда-то
очень обидела. Но я ее не осуждаю.«Чего он хочет? — думала я. — Зачем он все это говорит?» И сказала:—	Извините, но я опоздаю в школу,—	Да, да, ты можешь опоздать, — пробормотал мой отец. — Ко¬
роче говоря, я... вот... что... Я хотел спросить: не обижает тебя от¬
чим? Ты уже большая девочка и понимаешь — бывает по-всякому...
66Владимир КИСЕЛЕВДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ67И можешь уже сама многое решать... Может, надумаешь переехать
ко мне... Я живу в Новосибирске. Так в любую минуту...—	Нет, — сказала я. — Папа меня никогда не обижает. Мне поче-
му-то вдруг показалось очень обидным, что он о моем папе сказал
«отчим».—	Ну что ж, — сказал мой отец. — Тем лучше. И все-таки помни:
я всегда приму тебя, всегда помогу...Нужно было сказать «спасибо». Нужно было улыбнуться. В кон¬
це концов, мои родители плохо поступили с моим родным отцом, и,
в конце концов, это совсем не дело, что даже поговорить со своей
дочкой он может только по дороге в школу.Но я не улыбнулась и не сказала «спасибо». Может быть, он
очень хороший человек, но он мне не нравился, и я радовалась,
что у меня другой папа. Если бы можно было выбирать себе родите¬
лей, то из всех людей, которых я знаю, я выбрала бы себе в папы
только моего.—	Ну что ж, Оля, до свидания, — сказал мой отец, так и не дож¬
давшись ответа. — Жалко, что встреча у нас получилась такая горба¬
тая... Ну, да уж тут ничего не поделаешь. А маме лучше не говорить,
что мы виделись... Не расстраивай ее напрасно. Однако смотри
сама. И еще одно: вот мой адрес. Напиши мне. Да и прибереги этот
адрес. Он еще может пригодиться... В жизни, знаешь, по-всякому
случается.Мы попрощались, он мне крепко пожал руку, и я пошла в школу,
раздумывая о том, какая страшная угроза была в его последних сло¬
вах, какие ужасные события должны произойти для того, чтобы мне
понадобился этот адрес. Неужели он сам не понимал, что переехать
в Новосибирск я могу, только если умрут мои родители, и сказать
«в жизни всякое бывает» — это значит предусмотреть такую возмож¬
ность. Нет, не прибавила мне хорошего настроения эта встреча.И плакала я не из-за двойки, а из-за всего этого.На переменке ко мне подошел Коля Галега по прозвищу «Сам-
шитик». Он выше всех в классе и старше всех — он второгодник,
но лицом он похож на первоклассника. Самшитиком его прозвализа тупость. Сначала его звали Дубом, но когда оказалось, что он
не помнит как следует таблицу умножения, Витя предложил назы¬
вать его Самшитиком — самшит еще тверже дуба.Коля Галега спросил у меня, не хочу ли я обменять марки на цар¬
ские бумажные деньги, а когда я ответила, что не собираю ни марок,
ни денег, сказал, что пересядет за мою парту. Мне теперь было все
равно, и я сказала: «Садись».В начале учебного года я сидела с Таней Нечаевой, но мы болтали
на уроках, и Елизавета Карловна нас рассадила. Теперь я сижу одна
на второй парте в крайнем ряду у окна. В нашем классе двадцать
парт, а учеников только тридцать семь. Есть поэтому свободная пар¬
та и еще одно место, а Елизавета Карловна, наш классный руково¬
дитель, очень любит пересаживать учеников с места на место.Следующий урок был русский. Коля сел за мою парту и оглянул¬
ся кругом с таким выражением, какое бывает на лицах у людоедов
в иллюстрациях к детским книжкам — не посмотрит ли кто-нибудь
на это косо. — а затем спросил у меня:—	Ты по утрам зарядку делаешь?—	Нет. — ответила я. — Не успеваю.—	А я делаю. С кирпичами вместо гантелей. Пощупай, какие
бицепсы.Я пощупала. Бицепсы как бицепсы. Вероятно, здоровые. Мне
не с чем сравнивать.—	О. — сказала Елизавета Карловна, когда вошла в класс, — а Га¬
лега уже сел с Алексеевой. Подобное ищет подобного, как говорит
пословица, двоечник — двоечницу.Лена Костина захихикала. У нее очень красивое лицо и мелодич¬
на:;? голос, а смех неприятный, как у людей, которые смеются толь¬
ко тогда, когда им самим этого хочется, как бы сознательно, а рас¬
смеяться непроизвольно, просто от всей души — не умеют.—	Ну что ж. сидите. — решила Елизавета Карловна, — по край¬
ней мере, Галеге не у кого будет списывать контрольные.И Елизавета Карловна стала нам рассказывать о риторических
восклицаниях, риторических вопросах и риторических обращениях,
68Владимир КИСЕЛЕВа когда она говорит о литературе, можно услышать, как пролетает
муха. У нас в классе почему-то нет мух, но если были бы, можно
было бы услышать, как они летают, такая в классе тишина. Елизавета
Карловна тогда совсем другая, она говорит совсем иначе, чем обычно,
и ее маленькие, свинцового цвета глаза начинают светиться за стек¬
лами очков, как звезды. И все ею любуются в такие минуты.На переменке Коля загородил мне выход и сказал:—	Подожди. Я у тебя хотел спросить... — Он замялся. — Как ты
относишься к фашизму?—	А какое тебе дело? — ответила я.—	Да нет, я ничего, — сказал Коля. — Я просто выменял на марки
фашистский орден «Железный крест». Так я могу тебе его подарить.—	Мне не нужно, — сказала я. — Но при чем здесь фашизм?—	Да некоторым не нравится, когда орден фашистский. А я ду¬
маю — все равно. Ведь это коллекция. Так что же — вражеские орде¬
на выбрасывать?—	Нет, — сказала я, — не нужно выбрасывать.—	А ты какую коллекцию собираешь? — спросил Коля.—	Консервных ножей, — ответила я. — Только не я, а папа.—	Брось, из консервных ножей коллекций не делают. А кто та¬
кой твой батя?—	Журналист. Он в газете работает.—	Зачем же ему консервные ножи?Начался третий урок. Английский. Коля сидел рядом со мной и,
прикрыв рот ладонью, шептал:—	А у меня батя — милиционер. А матя плетет сеточки.—	Какие сеточки?—	Ну, авоськи. Она в мастерской работает. Надомницей. Я ей
помогаю. Тоже плету сеточки. И я тебе скажу один секрет, который
никому не говорил. Я тут только до весны. А весной убегу на Кам¬
чатку, там у меня дядька. Моряк. Я юнгой пойду. Хотя матю, конеч¬
но, жалко...Я слушала Колин шепот и думала о том, какое большое доверие
к человеку может вызвать полученная им двойка по физике.ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ69Перед четвертым уроком — у нас была история — Коля, глядя
не на меня, а на парту, негромко сказал слова, всю важность кото¬
рых я поняла лишь позже, во время урока, когда я над ними как сле¬
дует подумала и когда мне вдруг стало жарко в щеках и мокро
в глазах.Он сказал:—	А на уроках ты со мной не разговаривай. И не вертись.Я с ним не разговаривала и не вертелась. У меня было такое
настроение, что мне было не до разговоров. Это он все время
разговаривал.Коля помолчал, а когда вошел историк и все встали, он добавил
негромко:—	А то они нас рассадят.Весь урок Коля молчал, а когда Михаил Иванович сказал,
что древнерусские князья, несмотря на отдельные неудачи, все
время расширяли древнерусское государство и в интересах феода¬
лов все время облагали данью трудовое население», он прикрыл
рот ладонью и тихо прошептал:—	Больше тебя никто не обидит. Никогда. Я убью, если кто тебя
обидит. И плакать ты больше никогда не будешь.Прежде мы возвращались из школы все вместе: Витя, Сережа,
я и Женька Иванов.Если у Женьки было пять уроков, а у нас шесть, то он все равно
нас ждал и гонял пока в школьном дворе мяч или играл с пацанами
в самую запретную игру «коцы», когда столбиком на земле склады¬
ваются полученные от родителей на завтрак монетки и их нужно пе¬
ревернуть ударом особого битка, обычно екатерининского пятака.Но в последние дни из нашей компании при возвращении домой
выпал Витя. Он говорил, что у него заболела тетка, что мама поручи¬
ла ему навещать эту тетку после школы, но мы-то знали, что он про¬
сто уходит из школы с Леной Костиной и провожает ее по бульвару
до дома, а потом они еще ходят возле ее дома взад и вперед. Но мы
не сказали Вите, что знаем об этом: нам это было бы еще более не¬
ловко, чем ему.
70Владимир КИСЕЛЕВДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ71Но сегодня и я откололась от нашей компании. Перед последним
уроком Коля сказал:—	Я, понимаешь, сплел интересную сеточку. Не из ниток,
а из лески... Из белой, голубой и зеленой. Батя говорит, можно
на Выставку достижений народного хозяйства. Только я это
не для мастерской, а для себя... В мастерской сеточки нитяные.
Так вот, пойдем после школы к моему дому, я тебе ее вынесу — я,
сколько хочешь, могу таких сплести, а потом я тебя назад к дому
провожу. Если захочешь. Ты не опоздаешь, не бойся.Я сказала Сереже и Женьке, которые меня ждали, что иду с Ко¬
лей за сеточкой. Я очень боялась, что они скажут, что пойдут с нами.
Но ни Сережа, ни Женька не спросили даже, за какой сеточкой. Они
только не смотрели на меня, как не смотрят хорошие люди на чело¬
века, который врет. Я много раз замечала, что чаще стесняются
и стыдятся не те, которые врут, а те, которые слушают.Сережа и Женька ушли, вернее, не ушли, а тут бы больше всего
подошло слово, которое они так часто употребляют, «смылись»,
незаметно исчезли, а я пошла с Колей в сторону, прямо противо¬
положную моему дому. Шел Коля молча, посапывая носом и гля¬
дя под ноги. Я тоже молчала и не понимала, для чего я пошла с Ко¬
лей, зачем мне нужна эта сеточка-авоська. И еще я думала о том,
что меня ждет папа, что он вчера был «свежей головой» и сегодня
мы по нашей программе должны были пойти в ресторан, и какая
это вкуснючая штука — судак в тесте с соусом тартар, что, как объ¬
яснил мне папа, означает «адский». И что очень хочется есть.
Но что все равно в ресторан мы не пойдем, потому что я получила
двойку по физике, а у нас когда-то был договор, что если я получу
двойку — прогулка отменяется. И что мне все равно не хочется гу¬
лять с папой, пока я сама не разберусь во всем этом.И еще я думала о том, что Витя разговаривает сейчас с Леной
Костиной, и, может быть, он уже выдал ей нашу тайну, хотя мы по¬
клялись никому не рассказывать, для чего нам нужны реактивы.—	Ты меня тут подожди, — нерешительно сказал Коля, когда мы
подошли к его двору. Очевидно, он не хотел, чтобы его увиделис девчонкой. — А если хочешь — пойдем к нам. Только тебе будет
неинтересно.—	Нет, я подожду, — ответила я. — Только ты недолго.—	Я сейчас же, — обрадовался Коля и побежал во двор. Он дейст¬
вительно быстро вернулся, вынул из кармана и дал мне сжатую в ко¬
мок авоську, сплетенную из пластмассовых ниточек. Она у меня
в руке распрямилась. Это и в самом деле была удивительно красивая
авоська, выплетенная, как кружево, и тона были здорово подобраны —
белые, голубые и зеленые ниточки незаметно сменяли друг друга.
Я вообще никогда не предполагала, что авоськи делают вручную. А уж
чтоб сплести такую штуку, нужно, наверное, очень много времени.
И труда. Я спросила у Коли, как это делают. Он оглянулся и сказал:—	Пойдем. Это просто. Нужен только такой челночок из твер¬
дого дерева. У меня их несколько. Я тебе дам один и научу,
как это надо плести.Мы немного отошли, и Коля сказал:—	Она растягивается. На вид она маленькая, но в нее можно по¬
местить портфель. Попробуй.Мы положили в сеточку мой толстый, набитый книгами и тетра¬
дями портфель.—	Давай я понесу, — сказал Коля.—	Нет, я сама.И дальше я уже несла портфель в Колиной авоське.Чем ближе мы подходили к дому, тем больше я замедляла шаги,
и Коля это, очевидно, заметил, потому что спросил:—	Ты из-за двойки волнуешься?—	Да, — ответила я.—	А у тебя что — сразу дневник проверяют?—	Нет. — сказала я, — не в этом дело.Я вдруг попросила Колю пойти со мной. Мне была непереноси¬
ма мысль, что я сейчас одна встречусь с папой.—	Хорошо, — сказал Коля не сразу. — Пошли.Папа чуть приподнял брови, когда увидел, что я пришла не одна,
но сейчас же сделал вид, что в этом нет ничего неожиданного.
72Владимир КИСЕЛЕВЯ его познакомила с Колей. Оба они держались чуть насторожен¬
но, и я вдруг заметила, что они похожи друг на друга. Они были од¬
ного роста, папа сегодня надел черный свитер, и на Коле был чер¬
ный свитер, только похуже, не такой толстый, пушистый и новый.
И штаны папа надел новые, узюсенькие, из немнущейся ткани,
с острой складкой, а на Коле были темно-синие штаны от школьной
формы, с пузырями на коленях и неглаженные. И даже звали их оди¬
наково... Но главное, у них были очень похожие лица — круглые, до¬
брые лица с одинаковым выражением: с почти незаметной, чуть
смущенной улыбкой. Почему я раньше этого не замечала?—	Ну что ж, — сказал папа. — Рога трубят. Оседлаем же наших
добрых коней и отправимся на званый обед в замок маркиза Кара-
баса. Я надеюсь, что вы, граф, окажете нам честь пообедать с нами?Когда мы еще поднимались по лестнице, я заранее решила, что
скажу папе, что у меня болит голова, и поэтому я не пойду с ним
на прогулку и в ресторан, но когда он стал шутить, я просто сказала:—	Я получила сегодня двойку. По физике.Папа засвистел совсем по-мальчишески. У него было такое огор¬
ченное лицо, что Коля покраснел и уставился в пол, сквозь который
мне хотелось провалиться.—	Ну что ж, — сказал, наконец, папа. — Прогулку придется отме¬
нить... А обедать все равно нужно. Пойдемте.Мне понравилось, что Коля не ломался, не отказывался, не гово¬
рил, что сыт, хотя после школы не ел и был голоден как собака. Мне
вообще нравится в людях, когда они умеют делать то, чего я не умею.Глава девятаяВитя пришел в школу прихрамывая, со своей знаменитой тро¬
сточкой с надписью «Привет из Кисловодска», и я поняла, что пред¬
стоят какие-то важные события. Витя подозвал меня и СережуДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ73и сказал, что мы должны собраться вместе после уроков, так как на¬
шей компании объявлен террор. Я попыталась было выяснить,
что за террор и кем объявлен, но Витя многозначительно сказал:
«После уроков».На первом уроке у нас была химия, и мы пошли не в класс, а пря¬
мо в химический кабинет к Евгении Лаврентьевне.Недавно у нас на уроке побывал бывший ученик Евгении Лав¬
рентьевны, молодой, но очень толстый дяденька. Теперь он уже уче¬
ный и лауреат Ленинской премии. Он пришел до начала урока и по¬
знакомился с нами и сел на свое место за вторым столом, где он
когда-то сидел. А когда вошла Евгения Лаврентьевна, он встал вме¬
сте с нами. Он очень внимательно слушал все, что говорила Евгения
Лаврентьевна, и все, что отвечали мы. А после урока он поцеловал
Евгении Лаврентьевне руку, а она его поцеловала в голову, и он ска¬
зал нам, что Евгения Лаврентьевна сделала для украинской химии
столько, сколько сделал целый институт, и что бывшие ее ученики
работают на самых ответственных участках химической науки и хи¬
мической промышленности, и что все мы должны учиться у нашей
замечательной учительницы Евгении Лаврентьевны только на пя¬
терки, потому что химия — это наука будущего, а Евгения Лавренть¬
евна — человек будущего, который личным примером показывает,
какими должны быть люди коммунистического общества.Вообще-то я не понимаю, как можно плохо отвечать на уроке
у Евгении Лаврентьевны или как можно забыть то, что она говорила
на предыдущих уроках. На уроках у Евгении Лаврентьевны ничего
не нужно запоминать. Все, что она говорит, само запоминается.Вот, например, ни один наш ученик уже до самой смерти не забу¬
дет, из чего делается стекло, потому что Евгения Лаврентьевна рас¬
сказывала, что до сих пор нельзя точно сказать, кто и когда изобрел
стекло. Римский ученый Плиний Старший, который погиб в самом
начале нашей эры при извержении Везувия, писал, что стекло от¬
крыли финикийские купцы-мореплаватели. Во время сильной бури
они были вынуждены пристать к берегу. А так как на песчаном бере¬
гу они не нашли никаких камней для очага, чтобы сварить себе еду,
74Владимир КИСЕЛЕВто они взяли глыбы соды, которую везли на своем корабле для про¬
дажи. Целую ночь горел костер, а когда утром кто-то разгреб его, то
в золе нашли прозрачные блестящие слитки, которые очень заинте¬
ресовали этих купцов. Так, в результате сплавления соды с песком,
писал этот Плиний Старший, впервые получилось стекло.Но в наше время ученые решили проверить, правильно ли напи¬
сал Плиний. На песчаном морском берегу ученые сложили очаг
из кусков соды и всю ночь жгли костер. Однако когда утром его раз¬
гребли, то никакого стекла там не оказалось, потому что температу¬
ры, которую дает пламя костра, недостаточно для того, чтобы сода
сплавилась с песком и превратилась в стекло. Я думаю, что после та¬
кого рассказа ни один нормальный человек не может забыть, что ос¬
новой стекла служат песок и сода.И все-таки бывают странные люди, которые и по химии получа¬
ют двойки.Сегодня на химии Коля сел за один стол со мной, Сережей и Ви¬
тей, и хотя я подумала, что это уж чересчур, но ничего ему не сказа¬
ла. Лучше бы он все-таки не пересаживался. Евгения Лаврентьевна
вдруг заметила:—	Э, раз Галега пересел за первый стол, значит, он хорошо под¬
готовился к уроку.И вызвала Колю.Я прежде думала, что второгодники должны учиться лучше обык¬
новенных учеников — ведь они все учат второй раз. Однако, в самом
деле, это совсем не так. Из разговора с Колей я поняла, что второгод¬
нику учиться еще труднее. Во-первых, потому, что ему неинтерес¬
но — он ведь уже раз слышал то, что говорят учителя, и знает, что бу¬
дет наперед, а во-вторых, потому, что ему кажется, будто он уже знает
урок, а фактически он не знал его в прошлом году и не выучил в этом.Мне было очень неприятно смотреть на то, как Коля не мог от¬
ветить на самый простой вопрос, как он краснел, мычал и заикал¬
ся, хотя в жизни он разговаривает нормально и совсем не заикает¬
ся. Он бы значительно лучше сделал, если бы просто сказал:
«Я не знаю», чем путаться на каждом слове. Коля еще не закончилДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ75отвечать, а Лена Костина уже подняла руку. Она всегда первой
поднимает руку, если кто-нибудь неправильно отвечает и учитель
говорит: «Кто хочет ответить?»Я тоже так когда-то делала. Но очень давно, еще в четвертом
классе. Папа тогда побывал в школе на родительском собрании,
и учительница меня хвалила за активность. Но папа дома сказал,
что из таких «активистов» вырастают бессердечные люди, которые
радуются неудачам товарищей, потому что могут показать себя.
И хотя мама говорила, что это глупые, антипедагогические выдум¬
ки и чтобы я всегда первой поднимала руку, я послушалась папу.
Я начала отвечать, только когда меня вызывают, хоть иногда мне
очень хотелось выскочить с ответом и приходилось себя подавлять.
Теперь на примере Лены Костиной я понимаю, как прав был мой
папа.Лена получила свою очередную пятерку, а Коля свою очередную
двойку, и после этого Коля вернулся на место и снова сел рядом со
мной. Он смотрел вниз, и выражение лица у него было странное, ту¬
пое и ожесточенное.Перед русской литературой Коля сказал мне — он научился так
ловко бормотать себе под нос, что слышу я одна:—	Елизавета нас все-таки рассадит. Я не написал сочинения.
Аты?—	Я написала, — ответила я довольно безрадостно.Елизавета Карловна задала нам написать сочинение «Тема па¬
триотизма в стихотворении Лермонтова «Бородино». Мне не нра¬
вится это стихотворение. Я не понимаю, почему там написано:
«Чужие изорвать мундиры о русские штыки», когда это говорит
простой солдат. Неужели он стал бы так запутанно выражаться?
Или что значит: «Земля тряслась, как наши груди»? Но я не написа¬
ла этого, потому что понимала, что за это Елизавета Карловна
поставит мне двойку, а написала, что тема патриотизма видна
в словах «Полковник наш рожден был хватом: слуга царю, отец
солдатам», а также в словах «Не будь на то господня воля, не от¬
дали б Москвы!» Кроме того, я написала, что во время Великой
76Владимир КИСЕЛЕВОтечественной войны Москву не отдали, несмотря на «господню
волю». Ну и закончила тем, что Лермонтов вообще великий рус¬
ский поэт-патриот.Но все это я напрасно сделала, потому что Елизавета Карловна
все равно поставила мне двойку. Она сказала, что я невнимательно
слушала на уроках, и поэтому вообще неправильно поняла, что та¬
кое патриотизм, что из моего сочинения получается, будто бы у рус¬
ских солдат, про которых писал Лермонтов, был один патриотизм,
потому что они служили царю, а у советских солдат, которые защи¬
тили Москву от фашистов, был патриотизм совсем другой, хотя
фактически это один и тот же патриотизм, и поэтому Лермонтов так
созвучен нашему времени.А Лена, Витя, Сережа и многие другие получили пятерки. Двой¬
ки на весь класс получили только два человека — я и Коля. Я за то,
что написала, а он за то, что не написал сочинения.—	Я думала, — сказала Елизавета Карловна, поправляя свои
круглые очки, — что ты будешь оказывать на Галегу положитель¬
ное влияние. Но вижу, что ошиблась, и четверку вы можете зарабо¬
тать, только если сложите свои двойки.Лена Костина засмеялась своим неестественным смехом. Елиза¬
вета Карловна помолчала, а затем добавила решительно:—	Придется вас рассадить. Галега, пересядь на свое старое место,
на последнюю парту.Коля встал и, придав лицу совершенно дурацкое выражение,
спросил:—	А если я подтянусь?Я его понимала. Такое можно было спросить только с самым ду¬
рацким, с шутовским выражением лица, хотя я знала, насколько
это было теперь важно для него. Да и для меня.—	Ну что ж. Как только ты наберешь три четверки, можешь пере¬
сесть назад.После уроков Коля подошел ко мне и сказал:—	Пойдем?..—	Нет, — ответила я. — Сегодня я не смогу...ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ77Коля поежился, как от холода, и отошел от меня. Я заметила, он
всегда так ежится, если ему стыдно или неприятно.—	Подожди, — сказала я, — мы должны тут сегодня... одну вещь...
с ребятами... А завтра пойдем вместе.—	Хорошо, — сказал Коля и улыбнулся смущенно и обиженно. —
Я ведь ничего... Может, тебе неловко перед ребятами, что я с тобой
из школы хожу?..—	Нет, — сказала я строго, — мне очень ловко. До свидания.На меня с нетерпением оглядывались Витя и Сережа. Мы вышлина школьный двор. На лестничной площадке второго этажа к нам
присоединился Женька Иванов. Когда мы зашли за угол школы —
там у нас во дворе такой закоулок, где мальчишки младших клас¬
сов сводят друг с другом счеты в честном кулачном бою и играют
в «коцы», а девчонки делятся самыми страшными секретами, — я за¬
метила, что во двор вышла Лена Костина. Только к нам она не подо¬
шла, а поджидала Витю в сторонке.—	Так вот, — сказал Витя, нервно постукивая своей палочкой
по водосточной трубе, — докладываю обстановку. Когда я вчера
шел с Ленкой к ее дому... — Витя помолчал и добавил, как бы пере¬
прыгивая через препятствие, — мне нужно было взять у нее одну
книгу, на нас напали без всякого предупреждения ребята из Петь¬
киной компании. Петька мне разбил губу. Вот. — Витя оттянул
нижнюю губу, и мы увидели на внутренней стороне припухлость
и красные пятнышки. — А Лену они схватили и стали ей бросать
за шиворот зернышки шиповника. Ну, от которых очень чешется.
А Ленка укусила этого длинного Ваську — он ее держал — за палец.
Васька завизжал и врезал ей левой под дыхало. Девчонке. В общем,
Ленка заревела, а меня пока били, а я отбивался. И если бы не вме¬
шались прохожие, то было бы совсем плохо... Этот длинный Ва¬
ська сказал, что отвинтит Лене голову, когда она будет из школы
возвращаться. А на меня они тоже имеют зуб. Так что нам надо хо¬
дить теперь всем вместе. Сначала мы будем провожать Ленку, что¬
бы они ее не тронули, а потом возвращаться к себе. И я предлагаю,
чтобы Лена теперь тоже входила в нашу компанию и участвовала
78Владимир КИСЕЛЕВв катализаторе. Хотя она и зубрила, но химию любит. Какие будут
возражения?У меня были возражения. Думаю, что возражения были также
у Сережи и даже у Женьки. Но все мы молчали. Это очень трудное
дело — высказать возражения, когда речь идет о живом человеке.
Наконец Сережа сказал:—	Она девчонка... Растреплется...—	А Оля, по-твоему, не девчонка? — быстро спросил Витя. Он
всегда умеет сразу находить ответ.—	Оля-то, конечно, девчонка, — с сомнением сказал Сережа. —
Но это — другое дело.—	Это не доказательство, — сказал Витя. — Других возражений
нет? Лена, давай сюда.Он помахал ей рукой, и Лена подошла к нам. Ее беспокоило,
как мы ее примем, и поэтому она заранее сделала гордое и безраз¬
личное лицо. Я понимаю, человек должен бороться со злорадными
чувствами, какие возникают в его душе, но я бы многое дала, что¬
бы посмотреть на эту выдержанную, приличную, благоразумную
Лену, когда ей мальчишки бросали за шиворот шиповник, — а я-то
хорошо знаю, как зудит и чешется тело от тоненьких белых волос¬
ков, которыми окружены семена, — и как она укусила этого Васю
за палец.—	Ну, Лена, — сказал Витя, — мы тебя принимаем в нашу компа¬
нию. Теперь мы тебе расскажем наш секрет, но ты должна дать сло¬
во, что никому его не выдашь: ни знакомым, ни родителям, ни учи¬
телям — никому.—	Честное пионерское, — сказала Лена.—	Хорошо, — сказал Витя. — Знаешь ли ты, что такое катализ?Но тут вмешался Женька.—	Я так не согласен, — сказал он, и на глазах у него показались
слезы. — Почему я клялся Родиной, а она только — честное
пионерское?..—	Это справедливо, — поддержал его Сережа. — Пусть тоже кля¬
нется Родиной.ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ79—	Ну что ж, — неохотно согласился Витя. — Пусть поклянется.—	А как это — Родиной? — испуганно спросила Лена.—	Очень просто, — ответил Витя. — Повторяй за мной: именем
Родины клянусь, что никогда и никому не раскрою тайны про нашу
научную работу, и если я нарушу это слово, пусть меня все презира¬
ют, и любой член нашей компании имеет право дать мне по морде.—	Именем Родины клянусь... — повторяла за ним Лека.—	А ты не разговариваешь во сне? — недоверчиво спросил у Ле¬
ны Женька Иванов.—	Как это — во сне? — удивилась Лена.—	Бывают люди, — с важностью сказал Женька, — которые
ночью во сне рассказывают все, что с ними происходило днем. Вот
я, например, прежде разговаривал во сне. И чтобы не выдать на¬
шу тайну, перед сном клал в рот «Кис-кис» или «Театральную»,
но не рассасывал ее, а просто держал во рту. Я из-за этого раз чуть
не подавился.—	Я не знаю, — окончательно растерялась Лена. — По-моему,
я никогда не разговаривала во сне. Только когда болела гриппом
и у меня был бред. Но я спрошу у мамы...—	Ладно, — сказал Витя, — мы тебе доверяем. А пока что мы тебя
введем в курс дела.И Витя начал рассказывать о химии высокомолекулярных соеди¬
нений, через каждое слово спрашивая у Лены: «Понятно?» — а она
в ответ кивала головой.Я никогда не думала, что отличница Лена Костина так слабо раз¬
бирается в химии и так туго соображает. Она кивала головой и ниче¬
го не понимала. Женька Иванов разбирался в этом в тысячу раз луч¬
ше, чем она.Чем больше горячился Витя, чем больше щеголял Женька хими¬
ческими названиями, тем более скучным становилось Ленино лицо.
Нет, она не разбиралась в химии, и мечта о том, что можно будет
сделать из полимерных пленок искусственную мышцу, ее, по-види¬
мому, не увлекала. Но кое в чем она разбиралась и поэтому сумела
поставить всех нас в неловкое положение своим вопросом.
80Владимир КИСЕЛЕВ—	А почему же все это такая тайна? — спросила она.—	Так ведь если мы найдем катализатор, это будет иметь военное
значение, — сказал Витя.—	Если найдете, — возразила Лена, и в ее голосе выразилось
большое сомнение. — Но то, что вы занимаетесь этими химически¬
ми опытами, по-моему, скрывать совсем не нужно. И тем более де¬
лать из этого секрет и тайну...—	Нет, нужно! — вмешался Сережа. — Мы так договорились —
и кончено. А тебе, если не нравится, можешь отправиться...Сережа страшно разозлился, покраснел, и у него на лбу, над но¬
сом, вздулась такая синяя жилка, — она всегда у него вздувается, ко¬
гда его обижают.Мне это тоже было неприятно, хотя я понимала, что в словах
Лены много справедливого.—	Но ведь ты поклялась Родиной, — с упреком сказал Витя.—	Я сдержу данное слово, — ответила Лена. — Только я не пони¬
маю, к чему это... А реактивов у нас дома никаких особенных нет.
Есть только маленькая бутылочка живого серебра от прибора, кото¬
рым мама измеряет больным давление, и разные лекарства. Их мож¬
но считать реактивами?—	Вообще-то можно, — нерешительно ответил Витя. — А ртуть
нам пригодится. У нас есть немного ртути... Женька для этого спе¬
циально разбил термометр и сказал дома, что нечаянно, но она
уже кончается.—	Я разбил два термометра, — поднимаясь на носки, чтобы быть
выше, сказал Женька. От него вкусно пахло хлебом с маслом.Мы проводили Лену до самого ее дома и постояли еще немного
в ее парадном. Витя со своей палочкой показывал разные выпады
и приемы, какие применяют мастера рапиры, и говорил, что д’Ар-
таньян не справился бы с современным мастером спорта, пото¬
му что с тех времен искусство сражения на шпагах шагнуло дале¬
ко вперед. Лена рассказывала, что у нее сегодня дома еще будет
урок английского, что она уже прочла по-английски «Принц и ни¬
щий» Марка Твена и что когда она была с мамой на американскойДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ81выставке, то экскурсовод спрашивал, не из Англии ли эта девочка —
такое хорошее у нее произношение. Даже Сережа, обычно совер¬
шенно не склонный к хвастовству, рассказал, что ездил в воскресе¬
нье с отцом на рыбную ловлю и поймал на дорожку щуку весом в де¬
вять с половиной килограммов. Я тоже не удержалась и сказала,
что папа собирается купить мотороллер и учить меня водить его,
хотя папа никакого мотороллера не собирался покупать и, напро¬
тив, считал, что те, кто ездит на мотороллере, являются «полуфабри¬
катом для крематория».Я до сих пор не понимаю, почему мы так «выпендривались» друг
перед другом. Очевидно, это заразно. Начнет один, а остальные
тоже не могут удержаться.В общем, мы довольно долго простояли в парадном у Лены, а по¬
том пошли домой. Витя забыл, что ему нужно прихрамывать, и шел
ровно и нес свою тросточку в руке, как шпагу, но на нас никто не на¬
падал. А когда мы уже подходили к дому, я оглянулась и заметила,
что за нами идет Коля. Он сейчас же скрылся за спинами прохожих.
По-видимому, он все время шел за нами. По-видимому, ребята за¬
метили его еще раньше. По-видимому, они его видели, но ничего
не сказали.Я подумала, что это нехорошо и что с Колей нужно что-то решать.
Нужно сделать так, чтобы он ходил с нашей компанией. Чтобы он
лучше учился. И чтобы я лучше училась. Но как все это сделать?Я представила себе, как мы подходим к нашему дому и идем че¬
рез подъезд во двор, и в это время выскакивает целая ватага мальчи¬
шек во главе с Петькой из соседнего дома, они нас окружают, и вот
уже меня хватают чьи-то руки, и какой-то мальчишка сыплет мне
за шиворот зернышки шиповника. В это время неизвестно откуда
появляется Коля и своими сильными руками, которые он развил,
делая зарядку с кирпичами, расшвыривает мальчишек, дает под ды¬
хало Петьке, который вырвал из рук Вити его тросточку-шпагу, и мы
обращаем в позорное бегство всю эту ватагу. После этого Витя по¬
жимает Коле руку и говорит, что просит его от нашего имени войти
в нашу компанию и принять участие в поисках катализатора.
82Владимир КИСЕЛЕВЯ знаю, что некоторые мечты сбываются, но я никогда не думала,
что такие глупые мечты сбудутся так скоро.Только мы подошли к нашему двору, как из-за газетного киос¬
ка выскочили Петька и еще двое таких же здоровых мальчишек,
и Петька выхватил у Вити его тросточку и поломал ее на колене,
а другой парень дал Сереже подножку, и он растянулся на земле,
а Женька отскочил в сторону и закричал: «Папа!» — но это он
для того, чтобы испугать этих ребят, потому что никакого папы
поблизости не было, — а я все оглядывалась назад, чтобы увидеть
Колю, но его не было видно. И тот мальчишка, который свалил
Сережу, закрутил Вите руку за спину, а Петька схватил меня
за руку, а третий мальчик, по-моему, какой-то новый, потому
что мы его раньше не видели, стал сыпать мне за шиворот зерна
шиповника.Я снова оглянулась, но Коли не было. И тогда я применила про¬
тив Петьки прием, которому меня научил папа: я резко наклони¬
лась, ухватила его руками сзади под коленки, а головой ударила
в живот, и он смешно шлепнулся на тротуар и здорово треснулся
и хотел меня лягнуть ногой, но я отскочила и дала портфелем
по морде этому новому мальчику, который мне сыпал за шиворот
шиповник.А Сережа и Витя вдвоем напали на третьего мальчика. Но тут
вмешались прохожие и стали кричать на меня: «Хулиганка!» — и мы
убежали домой.Когда мы отдышались, Витя стал говорить, что если бы Петь¬
ка не вырвал у него из рук тросточку, то он бы ему показал,
и что я молодец, потому что не растерялась, а я сказала, что надо,
чтобы с нами вместе из школы ходил Коля, и все согласились,
что это не помешает.ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ83Глава десятаяКого ты больше любишь: папу или маму?Детям постоянно задают этот нелепый и бестактный вопрос.
Если бы у взрослого спросили: «Кого ты больше любишь: жену или
мать?» — и он должен был бы ответить прямо и честно, взрослый
очень задумался бы перед тем, как задавать ребенку такой вопрос.
И все-таки, когда я знакомлюсь с новой подругой или новым това¬
рищем и бываю у них дома, я часто задумываюсь, а кого он или она
любит больше: мать или отца, хотя никогда, понятно, об этом
не спрашиваю.Я побывала дома у Коли. Они живут во дворе на первом этаже,
в старом двухэтажном доме. Квартира у них плохая. Дверь с ули¬
цы ведет прямо в кухню, а передней нет, а уже из кухни вход в ком¬
нату. В этой комнате еще одна дверь. Коля сказал, что там малень¬
кая клетушка, где он спит, что там нет окна и освещается она
электричеством.—	Здравствуй, Оля, — сказал мне Колин отец, Богдан Осипо¬
вич. — Садись к столу, пообедаешь с нами. Покажи, где помыть
руки, — сказал он Коле. — Или ты, как Колька, не моешь рук пе¬
ред едой?—	Как когда, — сказала я по правде и почувствовала, что мой от¬
вет понравился Богдану Осиповичу.Колина мама, которую, как и мою, зовут Елена, только по отчес¬
тву Евдокимовна, толстая женщина с очень белым лицом и шерохо¬
ватыми руками, неожиданно обняла меня и прижала к себе. Смотре¬
ла она на меня при этом как-то особенно жалостливо. Я не люблю,
когда меня обнимают чужие люди, но я не отодвинула ее руки, а по¬
дождала, пока она сама меня отпустит.
84Владимир КИСЕЛЕВНа обед был очень вкусный борщ, а потом еще на второе огром¬
ные, во всю тарелку, свиные отбивные с гречневой кашей.—	Так чем занимается твой отец? — спросил у меня Богдан Оси¬
пович так, словно продолжал уже начатый разговор.—	Журналист. Он в газете работает.—	А как его зовут?—	Николай Иванович.—	Николай Алексеев? — сказал Колин папа и очень обрадовал¬
ся. — Как же, знаю. Помнишь, Лена, — обратился он к жене, —
я тебе еще его фельетон показывал. Замечательный фельетон. Он
там так по начальнику железной дороги врезал, что я думал, с работы
снимут... начальника этого. Здорово пишет.Мне было очень приятно, что он помнит статьи моего папы, и во¬
обще очень приятно в этом доме, и только немножко смущало, что Ко¬
лина мама все время смотрела на меня с жалостью, подперев щеку пра¬
вой рукой и поддерживая локоть левой рукой, и все время повторяла:—	Ешь, деточка, какая ты худенькая.А я ела и наелась так, что когда незаметно пощупала рукой жи¬
вот, мне показалось, что он натянут, как барабан.На третье Колина мама принесла компот из слив и груш и очень
вкусное малиновое варенье, которое, собственно, не варенье, а про¬
сто сырая малина, перемятая с сахаром. Мне положили чайное
блюдце этой малины, и только я ею всерьез занялась, как показался
знакомый. Неизвестно откуда появился и подошел к столу тот са¬
мый кот, которого Витя хотел перекрасить в черный цвет. Но теперь
он снова был совсем белый.—	Это ваш кот? — спросила я у Коли.—	Наш.—	Он, по-моему, был на нашем дворе.—	Вот, значит, где он пропадал, — сказал Колин папа. — Кто-то
его тушью облил.—	Аон не слепой? — спросилая. — У нас один мальчик говорил,
что белые коты с голубыми глазами обязательно бывают слепыми.
Он говорил, что читал про это в какой-то научной книге.ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ85—	Этот мальчик перепутал, — сказал Богдан Осипович. — Как го¬
ворится, слышал звон, да не знает, где он. Не слепыми, а глухими бы¬
вают коты с голубыми глазами и белой масти.—	И ваш кот глухой?—	Глухой.—	А как вы это установили?—	Да очень просто — он ничего не слышит.—	И мышей он не может ловить?—	Нет, мышей он ловит, — вступился за кота Коля. — И не хуже,
чем всякий другой.—	Он когда пропал, так жена все беспокоилась, что не вернет¬
ся, — сказал Колин папа. — А я ей говорил — обязательно вернется.
Кошки привыкают к месту, а собаки к людям. А вот уж люди по-раз-
ному: некоторые, как кошки, а некоторые, как собаки. А ты кто,
кошка или собака? — спросил он у меня.—	Не знаю, — ответила я. — Скорее собака, но немножко и кошка.Колин отец как-то очень по-доброму посмеялся.—	Так как же это теперь называется, — подмигнул он мне
на Колю, — на буксир, что ли?Я не поняла его.—	Ну, это в мое время, когда отличник помогал отстающему, на¬
зывалось «брать на буксир», — пояснил Колин отец.—	Нет, — сказала я. — Я не отличница. У меня есть тройки и даже
двойки. Мы просто будем готовить вместе некоторые уроки. Особенно
по химии.—	Хорошо, — сказал Богдан Осипович. — Не оставаться же ему
на третий год. Восемь классов нужно закончить. А там — на работу.
Придет время, сам поймет, что нужно учиться. Выберет специаль¬
ность и — заочно. А ты кем собираешься быть, когда школу закон¬
чишь? — спросил он у меня.—	Химиком. Думаю поступить в университет на химическое
отделение.—	Химический факультет, — поправил он меня. — А не переду¬
маешь?
86Владимир КИСЕЛЕВ—	Нет.Елена Евдокимовна глубоко, со всхлипом вздохнула, как вздыха¬
ют маленькие дети, и вдруг сказала:—	Значит, ты поможешь Коленьке? Ты не смотри, что он боль¬
шой... Ты помоги ему...Она тяжело задышала, а Коля, не обращая на нее никакого вни¬
мания, спросил у меня громко:—	Ты сколько раз можешь поджаться?—	Как — поджаться?—	Ну, на руках.—	Не знаю. Я не пробовала.—	Пойдем попробуем.Коля встал из-за стола и, несмотря на то, что я еще пила компот,
взял меня за руку и потащил к двери. Мы вышли во двор. Возле са¬
райчика был врыт в землю столб, а между стенкой сарайчика и стол¬
бом укреплена железная палка — турник.—	Я тебя подсажу, — сказал Коля. — Прыгай вверх. Я подпрыг¬
нула, а он меня поддержал и приподнял.Я уцепилась руками за шероховатую железную палку и повисла
на ней.—	Подтягивайся, — сказал Коля.Может быть, в другое время я бы и подтянулась, но борщ, отбив¬
ная и гречневая каша неодолимо тянули меня вниз, к земле.—	Эх, ты! — сказал Коля. — Слазь. А теперь считай. Он под¬
прыгнул, ухватился за турник и стал поджиматься. Я насчитала
десять раз.—	А теперь смотри.Коля забрался на турник и перевернулся на животе через
перекладину.—	Тренироваться нужно.—	Нужно, — согласилась я. — Но, может быть, мы все-таки ся¬
дем за уроки? А то мы так ничего не успеем.—	Скоро сядем, — ответил Коля. — Подождем еще немного. — Он
посмотрел на землю и добавил: — Пусть матя немного успокоится.ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ87—	А что с ней?—	Больная она. У нее горло перехватывает.И Коля рассказал мне, что его мама очень больной человек:
как только увидит что-нибудь хорошее в кино, в газете или в жизни,
так у нее сразу перехватывает горло, и она задыхается так, что прихо¬
дится иногда вызывать «скорую помощь», чтоб сделали укол.—	А ты не слышала про мою матю, про медсестру Елену Лукашен¬
ко? — спросил Коля. — Ведь про нее в газетах писали и в журналах.—	Нет, — сказала я.Коля рассказал, что отца его мамы, то есть Колиного деда,
на глазах Колиной мамы расстреляли немцы за то, что он прятал
у себя в хате раненого советского офицера. Колина мама убежала
к партизанам, а потом, когда подошли наши войска, вступила в ар¬
мию, стала медсестрой и вынесла с поля боя семьдесят восемь ра¬
неных. Она была тогда маленькая, худенькая и все равно тащила
на себе тяжелых, рослых солдат. Некоторые из тех, кого она выта¬
щила из-под огня, и сейчас переписываются с ней. Но с тех пор
у нее такая болезнь. Достаточно ей увидеть или услышать что-
нибудь приятное, как у нее сдавливает горло и словно перенимает
дыхание. Даже от ласкового слова. Коля говорил, что старается
даже разговаривать с ней погрубее, а поцеловал он ее как-то раз,
когда она спала, так она проснулась, и опять ей плохо было.Глава одиннадцатая—	В те далекие времена, когда поезда ходили туда, куда хотели
машинисты, одна маленькая девочка с такими же веснушками,
как у тебя, и с такими же золотыми косичками, которые неграмот¬
ные дети называют рыжими, узнала, что у нее заболела бабушка.Жила ее бабушка в далеком городе, где хорошие люди с опаской
выходили из своих домов, потому что в этом городе было очень
88Владимир КИСЕЛЕВмного садов, а в садах этих сидели садисты, злые и безжалостные
разбойники, которым очень нравилось расстреливать людей из сво¬
их винтовок.А болезнь у бабушки была очень опасная. Как только увидит ба¬
бушка что-нибудь хорошее — красивый цветок, или желтого воро¬
бышка, или девочку, которая отдала подружке ровно половину шо¬
коладки, — так она сразу начинает плакать и так сильно плачет,
что у нее вместо слез течет кровь, и врачам приходится делать ей пе¬
реливание крови, чтобы она не умерла. А плакала бабушка так пото¬
му, что в этом городе садисты сделали очень много плохого, и к пло¬
хому бабушка уже давно привыкла, а хорошее ее очень волновало.И вот маленькая девочка пошла на вокзал, подошла к паровозу,
который уже шевелил колесами и тяжело дышал, собираясь в путь,
и закричала машинисту:«Товарищ машинист, отвезите меня, пожалуйста, к моей бабушке».Машинист спросил:«А для чего тебе к бабушке?»Девочка сказала:«Я хочу отвезти ей лекарство, которое мне дали в дежурной апте¬
ке, потому что моя бабушка больна».Тогда машинист сказал:« Вообще-то я собирался поехать на рыбную ловлю, но так как че¬
ловек человеку друг, товарищ и брат, то поедем сначала наловим
рыбы, а потом поедем к бабушке».«Нет, — сказала девочка, — никогда не нужно откладывать на зав¬
тра то, что можешь сделать сегодня. Если это, конечно, хорошее дело.
А если это плохое дело, то лучше его отложить на завтра».«Хорошо, — сказал машинист, — тогда поедем к твоей бабушке,
а уж мой белый кот с голубыми глазами обойдется сегодня без рыбы».Машинист подал девочке руку, она села рядом с ним на сиденье,
и поезд помчался по блестящим, начищенным, как паркет, рельсам.«Как же ты передашь лекарство бабушке? — спросил маши¬
нист. — Ведь это хороший поступок, а бабушка от такого поступка
может так сильно заплакать, что умрет».ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ89«Действительно, — испугалась девочка, — как же мне быть?»Наташка слушала меня с открытым ртом. Я уже в два раза старше
Наташки. Наташка в этом году только поступила в первый класс.
Она младшая сестра Сережи, и я люблю ей рассказывать сказки. Во¬
обще я люблю возиться с детьми, мне с ними никогда не бывает
скучно.Наташка внимательно слушала мою сказку. Мы сидели на ска¬
мейке в садике возле нашего дома, а говорила я тихо, вполголоса,
потому что на другом конце скамейки сидел очень худой и очень
остроносый человек с большими очками в толстой оправе, который
читал газету, как бы покалывая ее носом. На нем была модная курт¬
ка, сшитая как ватник, но с «молниями», и огромные, тяжелые бо¬
тинки с железными подковами, и вообще вид у него был очень чуда¬
коватый, и хотя он не смотрел в нашу сторону, мне почему-то
казалось, что он не читает, а слушает то, что я говорю, и это меня
смущало, и я хотела сказать Наташке: «Пойдем на другую скамей¬
ку», но мне было неудобно, потому что он мог подумать, что я ду¬
маю, что он слушает мою сказку.—	«Нужно что-нибудь придумать», — сказал машинист, — про¬
должала я. — И они стали молча думать.И вдруг девочка сказала:«Я придумала».—	Как ты думаешь? Что она придумала? — спросила я у Наташки.—	Я знаю, — сказала Наташка, — нужно дать лекарство так, что¬
бы бабушка не заметила. Когда я была маленькой, мне тоже давали
лекарство от кашля и говорили, что это — компот.—	Правильно, — сказала я. — То же самое, что ты, придумала де¬
вочка. И машинист так обрадовался этому ценному предложению,
что дал громкий гудок. Вот такой.Я сложила руки по нашему способу и загудела, как паровоз.—	А дальше? — спросила Наташка.Когда я гудела, этот человек в стеганой куртке совсем оставил
газету и смотрел на меня очень внимательно и странно, и мне расхо¬
телось рассказывать.
90Владимир КИСЕЛЕВ—	Дальше я еще не дочитала, — ответила я. — Я сегодня дочитаю,
и завтра тебе обязательно доскажу.—	А в какой книжке это напечатано? — спросил у меня человек
в стеганой куртке высоким, совсем не мужским голосом.Вообще-то я не люблю лгать, но у меня не было выхода.—	У нас дома есть такая книжка, — ответила я. — Только
я не помню названия.—	А кто автор?—	Автора я тоже не помню.Мы с Наташкой встали со скамейки, и человек в стеганой куртке
тоже встал, снял очки и нерешительно сказал мне:—	Послушай, девочка... Я вообще не умею разговаривать с деть¬
ми. Но все-таки давай немного походим по садику и побеседуем.—	Не ходи! — вдруг уцепилась за мою руку Наташка. — Может
быть, этот дядя — садист.Дядя, странно всхлипывая, засмеялся, а я покраснела и сказала
Наташке, чтобы она не говорила глупостей.—	Все равно я пойду с тобой, — сказала Наташка, не выпуская
моей руки.Дядя сказал Наташке: «Молодец, так и нужно!» — и попытался
погладить ее по голове, но Наташка отклонилась, и мы втроем пош¬
ли по садику.Некоторое время мы шли молча, а затем дядя приостановился
и сказал:—	Ну что ж, давайте знакомиться. Меня зовут Павел Романович.
А фамилия моя Корнилов. Я писатель.—	Писатель? — сказала я. — А Алексеева вы знаете?—	Алексеева? Нет, не припоминаю. А кто он такой?—	Николай Иванович Алексеев. Он фельетоны пишет в газету
и статьи.—	Нет, не знаю. Не читал, — сказал, как отрезал, дяденька.Я подумала, что он, наверное, плохой писатель, если не знает
статей моего папы, которые все читали и которые всем нравятся,
и мне даже расхотелось с ним разговаривать, но я все-таки спросила,ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ91где он живет, а он ответил, что в Москве. Тогда я спросила, бывал ли
он прежде в Киеве, а он ответил, что был только до войны, и тогда
я стала рассказывать, что с тех пор Киев очень переменился, что во
время войны в Киеве было разрушено очень много процентов жи¬
лой площади, что город построен заново и что сейчас это город-сад.Павел Романович слушал все эти вежливые разговоры с груст¬
ным и внимательным лицом, а потом спросил:—	А какого писателя ты больше всего любишь?—	Шевченко, — ответила я сразу.—	Тараса Шевченко? — удивился писатель. — Больше Пушкина,
больше Лермонтова?—	Да, — сказала я. — Больше. Хотя, конечно, и Пушкина, и Лер¬
монтова я тоже очень люблю.—	А почему, — спросил писатель, — ты любишь Шевченко боль¬
ше всех?Мне было очень трудно рассказать об этом. Вообще я не знаю,
можно ли объяснить это, но все-таки я сказала:—	Потому что Шевченко самый храбрый поэт. Он ничего не бо¬
ялся. Он всегда писал то, что думал. Я знаю много стихов из «Кобза¬
ря» наизусть.—	А сама ты не писала стихов про Тараса Шевченко? Я ответила,
что писала, затем немного поломалась, совсем немного, и прочла
стихотворение о Шевченко, которое я написала этим летом:Он прятал от тюремщиков
В голенище не нож, а стих,Радоваться нечему,Но это — его стиль.Не самолюбие автора,А чистая вера в то,Что можно приблизить завтра
Залпом своих стихов.Эта вера рождала
Песню в зашитых ртах.
92Владимир КИСЕЛЕВКиев очень переменился, город построен заново и сейчас это город-сад.ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ93Буду об этом помнить
И буду писать — так.Павел Романович сказал, что это очень хорошие стихи, хотя
технически они еще несовершенны, что во всем стихотворении
строчки рифмуются, а в последней строфе «рождала» и «помнить»
без рифмы, и попросил, чтобы я прочла еще какие-нибудь стихи.То ли потому, что до сих пор никто не относился серьезно
к моим стихам, то ли потому, что Павел Романович был писателем,
а я еще никогда в жизни с писателем не разговаривала, я читала
одно стихотворение за другим, а он больше не делал никаких заме¬
чаний и только кивал головой и говорил: «Еще». Так я читала стихи
очень долго, пока Наташка не сказала, что она уже хочет домой,
и я тоже сказала, что мне надо домой, потому что я не сделала
уроков.Павел Романович спросил, кем я собираюсь быть, когда вырасту,
и я ответила, что химиком.Павел Романович сказал, что это очень хорошо, но что у меня бу¬
дет еще время передумать, и спросил, не могу ли я дать ему на не¬
сколько дней тетрадку со своими стихами.И тут я сделала большую бестактность. Вместо того чтобы при¬
гласить писателя к себе домой, я сказала, что сейчас вынесу свою
тетрадку.Он это понял, но не подал виду и сказал:—	Мне за твои хорошие стихи и за твою хорошую сказку хочется
сделать тебе подарок. Вот — возьми.И он вынул из кармана и дал мне прекрасную самопишущую
ручку зеленого цвета с прожилками и с золотым колпачком.—	Только прежде я запишу тебе свой адрес и свою фамилию, что¬
бы ты ее лучше запомнила и могла мне ответить на письмо, которое
я тебе напишу.Он вынул блокнот, взял у меня ручку, написал на листке свой ад¬
рес, телефон, фамилию, имя и отчество, а затем вернул мне этот
листок и ручку и сказал, что подождет, пока я вынесу тетрадку.
94Владимир КИСЕЛЕВРучка мне так понравилась, что я даже забыла поблагодарить пи¬
сателя за подарок и сделала это только тогда, когда уже вернулась
с тетрадкой.Писатель спросил, нет ли у меня второго экземпляра, и сказал,
что стихи обязательно нужно записывать в двух экземплярах,
что тетрадку мою он мне скоро вернет, и я с ним еще долго разго¬
варивала о поэзии. И мне не хотелось уходить, но он сказал,
что мы еще встретимся, что мне пора за уроки. И когда я пришла
домой, мама у меня спросила, почему я такая красная и возбуж¬
денная, а я сказала, что так, ничего, и села за физику.Вечером, когда папа вернулся из редакции, я сказала ему,
что познакомилась у нас в садике с каким-то человеком, по фами¬
лии Корнилов и по имени Павел Романович, который называет
себя писателем и подарил мне авторучку, но который не знает
папу.—	Откуда же ему меня знать? — смущенно сказал папа. —
Это очень большой писатель.Глава двенадцатаяМожно повеситься — Коля опять получил двойку! По химии. Он
забацанный. Это у нас в школе говорят: забацанный. Витя когда-то
объяснил мне происхождение этого слова. Это когда в боксе ко¬
го-нибудь сильно стукнут, особенно в голову, и он наполовину теря¬
ет сознание я идет не в том направлении, куда ему нужно, то о нем
спортсмены говорят: забацанный.Мы вместе учили химию. Дома он все знал, но как только вышел
к доске, он стал путаться и говорить такую чепуху, что весь класс сме¬
ялся, и даже Евгения Лаврентьевна улыбалась, а Сережа, чтобы было
еще посмешней, нарочно неправильно подсказал вместо окиси рту¬
ти — окись магния, и у Коли не получался вес в кислородныхДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ95единицах, а выходила какая-то бессмыслица. За такие подсказки
надо бить морду.Я в этот день, как назло, получила три пятерки: по химии,
по английскому и по истории. И когда Коля подошел ко мне по¬
сле уроков, я почувствовала себя перед ним как будто виноватой:
ведь учили мы вместе, и знал он не хуже меня, и все-таки у него ни¬
чего не получалось.—	Останься в классе, — сказал Коля. — Поговорить нужно.Я вышла со всеми, но уже внизу, в вестибюле, сказала ребятам,
что не пойду с ними, потому что мне... тут я пробормотала: «Нужно
еше по одному делу» — и вернулась в класс.Мы сели рядом за нашу парту, на которой я теперь сидела одна.—	Больше я не пойду в школу, — сказал Коля. — Пошли они все
к черту!.. Ни к чему мне эта ваша школа, и эта ваша химия, и эта ваша
история, и эта ваша литература... И вообще я во всем разочаровался.—	Как — разочаровался? В чем?—	Во всем. Я не вижу, куда приложить свои силы, и мне ничего
не интересно...Мне очень не нравилось то, что говорил Коля. Очень не нрави¬
лось. Но я не знала, как его переубедить.—	Ты не прав, — сказала я наконец. — У тебя плохое настроение,
потому что ты не сумел ответить по химии. Хотя и знал не меньше,
чем на четверку.—	Нет, — сказал Коля, — химия тут ни при чем... Все-таки ему
было очень плохо. И чем ему помочь, я не знала.—	Но ведь ты все знал, — сказала я Коле. — Ты просто боишься
учителей.—	Я ничего не боюсь, — покраснел Коля. — Смотри! — Он рас¬
пахнул окно, и не успела я сообразить, что он собирается делать,
как он вскочил на подоконник и выбрался на карниз — узкую кир¬
пичную полоску, проходящую за окном.—	Вернись сейчас же обратно! — закричала я. Другую девочку,
может, и восхитил бы Колин поступок, но меня он только обозлил.
Я так закричала, что Коля сразу вернулся.
96Владимир КИСЕЛЕВ—	Это не храбрость, — сказала я. — Это чепуха. А вот когда тебя
вызывают к доске, в тебе всегда появляется какая-то робость. И ты
должен с ней покончить.—	При чем тут робость? — с досадой сказал Коля. — И при чем
тут учителя? У меня просто нет цели в жизни. Мне никем не хочется
быть. Батя, например, хочет поступить заочно в педагогический ин¬
ститут и учить историю, а мне не интересна ни история, ни геогра¬
фия, ни ваша химия.Я смотрела на Колю с жалостью и интересом. Это был первый
человек за всю мою жизнь, которому никем не хотелось быть. Ко¬
нечно, он внешне был очень мало похож на Печорина, но, как Пе¬
чорин, он был лишним человеком в нашем обществе и тоже во всем
разочаровался.—	А как же будет с цирком? — спросила я.—	Что ж, в цирк, конечно, пойдем, — обреченно ответил Коля.Билеты в цирк нам купил Богдан Осипович. Мне хотелось пойтив цирк, потому что я была в нем только раз за всю жизнь, и то в ран¬
нем детстве. Мои родители, вернее, моя мама не любит цирка, и по¬
этому мы в него никогда не ходили. И тут моя мама тоже стала
говорить, что это неудобно, чтобы я ходила в цирк с каким-то маль¬
чиком, что я еще маленькая, но папа предложил составить точный
список, в каком бы указывалось, для чего я маленькая, а для чего
большая, и мама, как она сама выразилась, «скрепя сердце» — когда
я была меньше, я думала, что говорят «скрипя сердцем», — разреши¬
ла мне пойти в цирк.После школы я не стала заниматься с Колей, а направилась к Ви¬
те, где наши ребята сегодня собирались приготовить из чернильного
прибора — бывают такие чернильные приборы из прозрачной пласт¬
массы — полиметилметакрилат — очень ценное для наших опытов
химическое вещество. Для этого нужно было построить специаль¬
ную установку с холодильником и конденсатором готового продукта.
В холодильнике я предложила использовать сухой лед, который все¬
гда остается у мороженщицы в нашем гастрономе, и Витя сказал,
что это ценное рационализаторское предложение.ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ97У Вити я застала только Лену Костину, — впечатление было
такое, словно она даже не заходила домой, а прямо пошла к Вите.
Они о чем-то очень горячо разговаривали, может быть, даже обо
мне, потому что. когда я вошла, сразу замолчали. Но мне это было
безразлично.Витя сказал, что Сережа и Женька Иванов отправились в экспе¬
дицию за сухим льдом, а он пока приготовит сырье. После этого он
взял щипцы и молоток и стал разбивать на куски чернильный при¬
бор, который мне было немножко жалко, потому что мы заплатили
за него два рубля тридцать пять копеек, а с деньгами у нас по-преж¬
нему было довольно туго. Кроме того, прибор этот был прозрачным,
красивым и новеньким.Пока Витя ломал чернильный прибор, Лена негромко у меня
спросила:—	Ты занимаешься со своим Колей?—	Он такой же мой, как твой, — ответила я.—	Это неважно, — сказала Лена. — Я хотела тебе посовето¬
вать... Вот вы зовете меня зубрилой — я знаю, я и в самом деле не¬
множко зубрила. А почему? Потому что я в младших классах
очень боялась отвечать у доски и все вызубривала. Теперь я уже
не зубрю. Но Галеге для начала нужно просто зубрить уроки наи¬
зусть, как стихи.Я заметила, что Витя прислушивается к нашему разговору, задра¬
ла нос и ответила, что мы обойдемся без зубрежки, но подумала,
что Лена, может быть, не такой уж нечуткий человек, как мне
это казалось...В Витину дверь кто-то отчаянно зазвонил: надавил кнопку и дер¬
жал до тех пор, пока не открыли. Мы все бросились в переднюю.
За дверью стояли Сережа и Женька. Вид у них был испуганный, сму¬
щенный и довольный. Они достали сухого льда. Они напрямик объ¬
яснили нашей мороженщице, для чего им нужен этот сухой лед,
и хотя мороженщица сказала, что химические опыты лучше делать
с чистым мороженым, она им дала бесплатно несколько кусков су¬
хого льда.
98Владимир КИСЕЛЕВДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ99И вот когда они вошли в Витино парадное и поднялись на второй
этаж, они увидели, что уборщица поставила на площадке ведро с во¬
дой и моет в парадном окна и подоконники. Сережа тут же бросил
в ведро кусок сухого льда, а затем они поднялись вверх и стали на¬
блюдать, что произойдет дальше. Когда уборщица увидела, что в ее
ведре вода бурлит, как кипяток, и из воды поднимаются клубы бело¬
го пара, она страшно испугалась и стала кричать: «Ой, лишенько,
вода загоршася!» На ее крики из соседней квартиры выскочила
старушка и стала говорить, что это, очевидно, не вода, а бензин
и что нужно вызвать пожарных. Но мимо проходил какой-то дя¬
денька, который засучил рукав, достал из ведра оставшийся там еще
кусок сухого льда и объяснил женщинам, что сухой лед — это замо¬
роженный углекислый газ, который переходит прямо из твердого
состояния в газообразное, и что сухой лед в ведро, очевидно, под¬
бросили дети. Уборщица вспомнила, что тут проходили два «шибе-
ника» — по-украински это слово звучит не обидно и даже ласково,
а по-русски грубо: шибеник — это висельник.Они не успели закончить своего рассказа, как в дверь снова
позвонили.—	Прячьтесь, — сказал Витя и пошел открывать.Это была уборщица и еще какая-то пожилая женщина, очевидно,
соседка. Уборщица спросила:—	К вам не забегали два таких хлопчика — побольше и маленький?Витя ответил, что никто не забегал. Тогда уборщица потребовала:—	А скажи: пионерское слово.Витя дал пионерское слово, и тут уборщица закричала:—	Так, значит, ты и на пионерское слово брешешь! А я же знаю,
что они у тебя прячутся!..Совершенно непонятно, зачем она требовала, чтобы он дал че¬
стное пионерское. Но взрослые часто так поступают: заведомо
зная, что кто-нибудь лжет, требуют у него слова, что он говорит
правду.На весь этот шум вышла Витина бабушка. Она поговорила
с уборщицей, сказала Сереже и Женьке, что им незачем прятаться,и поговорила еще с ними, и все это так спокойно, что уборщица
стала улыбаться, и мы тоже стали улыбаться. Она всех заражает
своим спокойствием. Я думаю, что очень важно для государства,
чтобы в нем были такие спокойные люди. Если бы их было поболь¬
ше, то, наверное, никто бы ни с кем не ссорился и не было бы вся¬
ких преступлений.Тем временем мы приготовили прибор для перегонки осколков
чернильного прибора в полиметилметакрилат. Для этого мы со¬
единили колбу из жаростойкого стекла с холодильником, который
приготовили из коробки из-под ботинок. В эту коробку мы сложи¬
ли сухой лед. Холодильник стеклянной трубкой мы связали с кон¬
денсатором — широкогорлой бутылкой из-под молока.Шерсть, древесина, хлопок, каучук, смолы — не так уж много по¬
лимеров создала природа. Химики сделали намного больше. Я очень
люблю читать романы и всякие другие книги, но мне кажется,
что интереснее всего читать самый обыкновенный учебник химии.
Вот есть такой замечательный рассказ — не помню, какого писате¬
ля, — который называется «Золотой жук». Там человек находит за¬
писку, написанную непонятными знаками, но постепенно он рас¬
шифровывает каждый знак и всю записку и благодаря этому находит
клад. Но в химии на каждой странице приходится примерно та¬
ким же образом расшифровывать формулы, определять в веществе
каждую молекулу, каждый атом, а клад можно найти более ценный,
чем нашли в этом рассказе.Мне не хотелось уходить, но нужно было еще готовить с Колей
уроки, а потом идти в цирк, и я сказала, что мне пора домой. И толь¬
ко после этого решила заговорить о том, что собиралась сказать вот
уже несколько дней.—	Надо взять в нашу компанию Колю, — сказала я твердо.—	А ты что, его адвокат? — спросил Витя.—	Нет, не адвокат... Но Лену мы взяли.—	Лена — другое дело, — отрезал Витя. — А Коля пусть сначала
химию подучит, чтобы хоть тройки были. А то он до сих пор
не знает, как отличить кислород от водорода или как определить,
100Владимир КИСЕЛЕВкислота это или щелочь. А я это уже в первом классе знал или, мо¬
жет быть, еще в детском саду.Витя, конечно, здорово знает химию, но и хвастается он тоже
здорово.—	Почему ты говорил, что мы все вопросы будем решать кол¬
лективно, а сам всем распоряжаешься один? — спросила я. —
А как ты, Сережа, смотришь, если Коля будет с нами?Сережа помялся и сказал довольно решительно, что Коля нам
пригодится, особенно если учесть, что Петькина компания решила
переловить нас всех поодиночке и как следует вздуть.—	А ты, Женька?—	Женька у нас еще не имеет права голоса, — вмешался Витя.Но обиженный Женька ответил ему:—	Я был «против», а теперь я назло тоже скажу «за». АЛена, хотя
я к ней не обращалась, сказала, что она согласна с Витей, что Коля
должен сначала подтянуться по химии.—	И вообще, — сказал Витя, — Галеге головной мозг попался
случайно, он бы мог вполне обойтись спинным...Я очень разозлилась и ушла. Дома я уже застала Колю. Мама
пока использовала его физическую силу — он укреплял над окном
карниз с чистыми занавесками.Мы сели за уроки.—	Послушай, Коля, — сказала я. — А что, если тебе, в самом деле,
хоть раз вызубрить уроки на память? Чтоб отвечать, не сбиваясь,
как автомат... Это только для начала, а потом не нужно будет зубрить.—	Хорошо, — согласился Коля не слишком радостно и посм¬
отрел на меня как-то странно.Последнее время он иногда смотрит на меня так странно — глаза
у него тогда бывают грустные и какие-то преданные. Я не хочу его
обидеть даже про себя, но какие-то собачьи глаза. И мне, когда он
так смотрит, очень хочется погладить его по голове. Черт его знает
что такое!Учить наизусть — это, оказалось, хорошая мысль, только для
Коли, а не для меня. У него, оказалось, очень сильная зрительнаяДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ101память — прочитает страницу и как будто сфотографировал то,
что прочел. Вот, например, выучив страничку учебника, он сразу мог
сказать, что написано в третьей строчке, а что в восьмой строчке.
В общем, я поняла, что ему здорово можно подсказывать. Например,
негромко, будто бы про себя, сказать вслух: «Тридцать два дробь че¬
тыре». Это будет обозначать — тридцать вторая страница, четвертая
строчка, и он сразу вспомнит, что там, и выпалит: «Такие личинки
называются «фин». Мы как раз учили про солитера в зоологии.Когда мы сделали уроки, я спросила у Коли, может ли он та¬
ким же образом запоминать стихи.—	Какие стихи? — спросил Коля.Оказалось, что он никогда не учил стихов наизусть.—	А вот такие, — сказала я и прочла стихотворение, которое не¬
давно придумала:Не поможет ни сила, ни меткость,Ни уменье, ни твердость руки.У дантесов тяжелые веки,И у них под глазами мешки.Знать, поэтам ни шпага стальная,Ни винтовка, ни острый кинжал
Не нужны, если их убивают
За стихи, что разят наповал.—	Давай я его перепишу, — сказал Коля. — Мне легче запомнить,
когда я вижу это перед собой.Я ему продиктовала стихотворение, и он сразу же отложил лис¬
ток и прочел наизусть то, что я продиктовала.—	Здорово! — сказала я. — А знаешь, чьи это стихи?.. Это — мои.—	Не может быть, — ответил Коля убежденно и, вдруг сообразив,
что я бы не стала врать, сказал: — А я думал — это из учебника по ли¬
тературе. Просто даже не верится. — И он снова посмотрел на меня
грустно и восхищенно.
102Владимир КИСЕЛЕВЯ понимаю, что, наверное, слова «грустно и восхищенно» долж¬
ны как бы исключать друг друга, но он посмотрел на меня именно
так и сказал:—	Я навсегда запомню эти стихи.В цирке мне больше всего понравились жонглеры. Это, по-мо¬
ему, настоящее искусство, и оно учит нас, как много может достичь
человек, если будет постоянно работать над собой. Коле больше все¬
го нравятся воздушные акробаты. И мне бы они тоже, может быть,
нравились, если бы они все это проделывали не под куполом цирка,
а на земле. Потому что мне совсем неприятно, если кто-то рискует
собой, чтобы развлечь меня. И если мы отрицательно относимся
к таким развлечениям, как сражения гладиаторов, которые бывали
в древности, так почему мы одобряем гимнастов, которые перелета¬
ют с трапеции на трапецию, и достаточно им ошибиться на один
сантиметр, чтобы разбиться? Но хуже всего, по-моему, была жен-
щина-змея. Смотреть, по-моему, на это стыдно и унизительно. Ну,
как это можно допускать, чтобы женщина просовывала голову меж¬
ду собственными ногами и смотрела назад в этой уродливой позе,
а потом еще прыгала на руках, шлепая, как большая жаба!Клоунов было три, и один из них, с грустным бледным лицом
и рыжими в кудельках волосами, был по-настоящему смешным. Он
подходил к артистам, служителям и даже к зрителям и все время за¬
давал один и тот же вопрос: «Зачем ты это делаешь?» Все очень
смеялись и ждали, когда он снова, как правило, в самую неподходя¬
щую минуту, задаст этот свой вопрос.Наша русачка Елизавета Карловна говорит, что смех бывает ум¬
ным и глупым. Так вот, на этот раз, мне кажется, смех был умным,
потому что зрители смеялись не столько над клоуном, сколько над
собой. Потому что у многих и о многом можно было бы спросить:
«Зачем ты это делаешь?» — и не все смогли бы ответить на этот
вопрос.ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ103Глава тринадцатаяВзрослых все-таки нужно жалеть. Ведь, как правило, они умира¬
ют раньше нас. Поэтому не следует придираться к их ошибкам и,
проще говоря, не стоит выходить из себя, если видишь, что слова
у них расходятся с делом.Мама очень не любит, когда я или папа болеем. А мне очень нра¬
вится болеть. И папе тоже. Только нам это редко удается. Мы все ка-
кие-то очень здоровые...На этот раз папа заболел ангиной. У него повысилась температу¬
ра до тридцати восьми градусов, и стало трудно глотать. Мама среди
недели, а не в воскресенье, поменяла все постельное белье — к папе
должен был прийти врач. А папа лежал на белоснежной, накрахма¬
ленной наволочке очень серьезный, очень важный и очень грустный
и незаметно мне подмигивал, и пил в постели чай с коньяком
и лимоном.—	Как же ты здесь будешь один? — спросила мама.—	Не знаю, — ответил папа. И трагическим тоном добавил: —
Но запомните, если я в ваше отсутствие умру, то трудно вам будет
без меня, двум одиноким женщинам.Мама сказала, чтобы я вернулась из школы пораньше, потому
что я должна ухаживать за больным, а папа сказал, что раз в доме
тяжелобольной, то я могла бы и вообще не ходить в школу, а ухажи¬
вать за ним. Но мама посмотрела сначала на его очень серьезное
лицо, потом на мое очень серьезное лицо и сказала, что этот номер
не пройдет и чтобы я отправлялась в школу.В школе я просидела только четыре урока, а с двух последних —
с географии и зоологии — отпросилась домой в связи с болезнью
папы.—	А что с ним? — спросила учительница зоологии.
104Владимир КИСЕЛЕВ—	Еще неизвестно, — ответила я. — Еще врач не приходил. Тем¬
пература тридцать восемь.У папы наверняка ангина, но я не сказала этого, потому что ан¬
гина слишком обыкновенная болезнь для того, чтобы отпустили
с урока.Я открыла дверь своим ключом, сняла пальто и тихонько вошла
в комнату. Папа спал. Он любил поспать днем, только ему это редко
удается. Я отправилась на кухню готовить нам еду: мама сказала —
подогреть бульон и заправить его яйцом.В нашей семье бульон с яйцом едят, только если кто-нибудь за¬
болел, а обычно мы едим бульон отдельно, а яйца отдельно. Мама
меня предупредила, что если яйцо выпустить в горячий бульон, то
оно свернется, и поэтому нужно сначала смешать и взбить вилкой
это яйцо в половине чашки холодного бульона, а потом вылить эту
смесь в кастрюльку с горячим бульоном. Я все так и сделала и по¬
догрела второе — жареную телятину. У папы во время болезни уди¬
вительный аппетит, он говорит, что чем у него выше температура,
тем ему больше хочется есть.Когда у меня все было готово, я нарочно уронила крышку от ка¬
стрюли на пол и понесла бульон в комнату. От грохота на кухне папа
проснулся и сказал, что он не спал.Не успел папа пообедать, как пришла участковая врачиха Фаина
Семеновна. Она измерила папе температуру, посмотрела горло, ска¬
зала, чтобы он и дальше принимал этазол и пил горячее, и велела ему
три дня лежать в постели.Когда ушла Фаина Семеновна, папа закурил, но сейчас же пога¬
сил папиросу и сказал, что курить ему противно, а это первый при¬
знак того, что он по-настоящему болен, а так как он по-настоящему
болен, то к нему нужно проявлять чуткость и поэтому я должна его
развлекать. Для начала «развлечения» он предложил сыграть в «бу¬
риме». Мы взяли по листику бумаги и карандаши.—	«Нету», — сказал папа.—	«Поэту», — ответила я и продолжала: — «Созвучья».Папа ответил на это:ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ105—	«Получше».Мы записали эти слова и стали сочинять на них стихи. У папы
всегда очень ловко получается буриме. В этот раз он так написал:Новых рифм в помине нету —Очень плохо быть поэтом.Все истрачены созвучья —И похуже и получше.А я так написала:Смешнее человека нету,Чем тот, кто хочет стать поэтом,Чтоб целый день искать созвучья,Быть химиком гораздо лучше.Мы посмеялись сначала над тем, что он сочинил, затем над тем,
что я сочинила, и стали играть в «типографию» — кто больше приду¬
мает слов из букв, заключенных в одном слове. Из слова «председа¬
тель» папа составил восемьдесят шесть слов, а я — двадцать семь.
В «типографию» он всегда выигрывает.—	Ну, а что у вас в школе? — спросил вдруг папа.—	Ничего, — ответила я. — Опять получила тройку по сочинению.—	Почему?Я рассказала, что Елизавета Карловна задала нам на дом напи¬
сать сочинение на вольную тему — кому про что захочется. Я напи¬
сала сочинение «Золото и железо».-	Покажи, — сказал папа.Я дала ему свою тетрадку, и он начал внимательно читать. Вот
что я там написала:«Из золота делают разные драгоценные вещи, например кольца.
У моей мамы есть золотое обручальное кольцо. И когда я была ма¬
ленькой, оно мне очень нравилось, а теперь уже не нравится. Луч¬
ше бы кольца делали из железа, потому что, когда хотят узнать,
106Владимир КИСЕЛЕВбогатое какое-нибудь государство иди нет, то спрашивают не про то,
сколько оно имеет золота, а про то, сколько оно вырабатывает желе¬
за, потому что именно железо — самый главный металл.А золото, которое называют благородным металлом, фактически
металл кровавый. И правильно писали разные писатели, что золото
принесло людям много неприятностей. Для того чтобы его полу¬
чить, люди убивали друг друга, воевали друг с другом или прода¬
вали людей, как рабов. Я читала в какой-то книжке, что если бы все
слезы, которые пролили из-за золота, собрать в одно место, то выш¬
ло бы целое море. Это объясняется тем, что за золото в капиталисти¬
ческом мире можно все купить, то есть можно самому не работать,
а жить за счет эксплуатации.Мы с вами счастливые люди. Мы живем в новом, светлом, со¬
циалистическом мире. У нас хозяевами жизни, хозяевами страны яв¬
ляются не алчные хищники и стяжатели, а люди труда. В нашем но¬
вом мире все природные богатства, все достижения науки, техники,
культуры служат народу, используются для того, чтобы жизнь людей
становилась с каждым годом лучше, счастливее, интереснее, радост¬
нее. Таков главный закон нашего светлого мира — мира социализма».—	Почему же тройка? — спросил папа.—	Елизавета Карловна сказала, что поставила бы мне пятер¬
ку, — ответила я, — так как тема моего сочинения правильная
и оно идейно по своему содержанию, если бы я не списала конец
из «Комсомольской правды». А мне никогда даже в голову не при¬
ходило, что Елизавета Карловна читает «Комсомольскую прав¬
ду». И как можно запомнить, что где написано? Для этого все-та¬
ки надо иметь очень хорошую память.—	Оля Алексеева, — сказал папа, — это уже плагиат. Так ты,
чего доброго, перепишешь «Белеет парус одинокий» и скажешь,
что это ты сама написала.На этом папа закончил нотацию, и мне показалось, что он совсем
не огорчен моей тройкой. Мама мне это так легко бы не спустила.Папа попросил, чтобы я ему дала еще чаю с лимоном и ко¬
ньяком и положила побольше сахара. Он всегда кладет в стаканДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ107по шесть, а то и семь кусков сахара. Не понимаю, как может муж¬
чина быть таким сластеной. А когда я ему дала чай, он отпил не¬
много и спросил, хочу ли я послушать, какую новую статью он со¬
бирается написать.По-моему, он немного притворяется, когда задает такой вопрос.
Он отлично знает, что больше всего на свете я люблю слушать его
рассказы о статьях, какие он только задумал. В такие минуты я им
особенно горжусь. Это и в самом деле здорово: тысячи и даже мил¬
лионы читателей еще даже не догадываются, что будет такая статья,
ее еще не напечатали машинистки, не набрали наборщики, еще
не оттиснули на газетных листах огромные, постоянно спешащие
ротационные машины, лесоруб, может быть, только срубил дерево,
из которого сделают бумагу, а я уже знаю, что будет в этой статье.
Это все равно что заглядывать в будущее. Хоть краешком глаза,
а заглядывать.—	Эта статья будет называться «Существует ли любовь?» — ска¬
зал папа и искоса, чуть прищурясь, посмотрел на меня.Я сделала безучастное лицо, Мне было страшно любопытно,
потому что я сама часто задумывалась над этим вопросом, но я бо¬
ялась, что вдруг папа раздумает и прекратит рассказывать, хотя бы
потому, что статья, судя по названию, относилась к числу таких,
о которых на афишах кинотеатров предупреждают: «Детям до шест¬
надцати...» Хотя, с другой стороны, газета — это не кино, и ее может
прочесть любой ребенок и даже первоклассник.—	Видишь ли, — сказал папа, устраиваясь в постели поудоб¬
нее, — в чувство дружбы государство не вмешивается. Это личное
дело каждого — дружить ему с каким-то человеком или не дру¬
жить. А вот с чувством любви дело обстоит сложнее. Брак заклю¬
чается, или, во всяком случае, должен заключаться, по любви.
Семья представляет собой ячейку общества, как бы частицу госу¬
дарства. И вот Карл Маркс писал когда-то, что если бы брак
не был основой семьи, то он так же не являлся бы предметом
законодательства, как, например, дружба. Ты понимаешь это? —
спросил папа.
108Владимир КИСЕЛЕВ—	Понимаю, — ответила я не очень уверенно, потому что не зна¬
ла, к чему он ведет.—	Но вот, — продолжал папа, — в нашу редакцию приходит
много писем, в которых рассказывается, что с чувством любви
у нас часто совершенно не считаются, как будто его не существу¬
ет. В результате этого очень затруднены разводы в семьях, кото¬
рые фактически распались, а люди, не получившие формального
развода, не могут на законных основаниях создать новую семью.
Я расскажу в этой статье о мальчике, который в четвертый раз убе¬
гает из дому, потому что его родители постоянно спорят и дерутся
между собой. И о детях, у которых в метрике вместо фамилии отца
стоит прочерк, потому что родители не смогли оформить развода.
И, наконец, отвечу тем, которые возражают против того, что¬
бы облегчить расторжение браков, потому что от этого страдают
дети... Действительно, всякий семейный разлад отзывается на де¬
тях. Но нужно еще разобраться, от чего дети больше страдают. Ка¬
кое из двух зол большее — родители, которые не любят друг друга,
часто ссорятся, скандалят и отравляют этим жизнь детей, или ро¬
дители, которые хоть и расторгнут брак, но воспитывают детей
в дружной новой семье. Ну и в конце сделаю вывод о том,
что если любовь существует, так с ней уже приходится считаться...
В общем, я вижу, что статью на такую тему тебе читать будет
неинтересно.—	Нет, — ответила я не сразу. — Мне это интересно. — А потом
вдруг спросила:—	Значит, мой родной отец и мама спорили между собой?Папа страшно растерялся.—	С чего ты это взяла? — сказал он наконец. — Ничего по¬
добного... Они никогда не ссорились и очень уважали друг друга...
А как это тебе удалось так рано вернуться сегодня из школы? —
постарался он перевести разговор на другую тему.Мне было неприятно, что папа так смущен и растерян, и, конеч¬
но, в другое время я тоже охотно перевела бы разговор на школу,
но сейчас я решила выяснить все до конца.ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ109—	Меня отпустили, — сказала я. — Но скажи — когда журна¬
лист или писатель что-нибудь пишет, он всегда пишет как бы
о себе?—	Да, — ответил папа твердо. — Всегда. Как бы он ни старался
быть объективным, но все равно всё, о чем он пишет, преломляется
в нем, все видится его глазами.—	Но если мой родной отец и мама не ссорились между собой,
почему мама его оставила?Я сама не ожидала, что спрошу это так резко.Папа лежал на кровати, опешивший, растерянный, несчастный,
с высокой температурой.—	Откуда ты это знаешь? — спросил он, не глядя на меня.—	Он приезжал недавно. Я с ним виделась.—	Это очень сложно, — сказал папа и посмотрел мне прямо в гла¬
за. — Боюсь, ты меня не поймешь. Я очень люблю твою маму. Пони¬
маешь... Можно быть счастливым человеком в самом черном госу¬
дарстве и несчастнейшим при самом справедливом строе. Многое
зависит от того, кто рядом с тобой. А и я, и твоя мама можем быть
счастливыми, только если мы будем вместе.Он так сказал это, что у меня сдавило горло. Кажется, я зарази¬
лась от Колиной мамы ее болезнью.—	И все-таки, — сказал папа, — ты маме не говори, что знаешь об
этом. Ей будет неприятно.—	А я и не собиралась, — ответила я.—	И приготовь мне, пожалуйста, еще чаю.Папа снова закурил, глубоко втягивая в себя табачный дым.
Я все-таки больше похожа на папу, чем на маму. Хотя он мне
и не родной отец. Я имею в виду не лицом, а в моральном отноше¬
нии. У меня тоже недостаточная сила воли.Папа бросал курить уже, наверное, сто раз. Делал он это все¬
гда торжественно и жизнерадостно. — Больше я не курю! — объявл¬
ял он маме и мне. — Для чего мне отравлять собственные легкие
ядом, каплей которого можно убить голубя, кролика и даже лошадь.
Ученые подсчитали, что процент заболеваний раком у курящих
110Владимир КИСЕЛЕВнамного больший, чем у людей, которые, как ты и Оля, никогда
в жизни не курили. Это последняя сигарета.И он закуривал эту «последнюю» сигарету, а всю остальную пач¬
ку выбрасывал в мусоропровод, или в урну, или просто в Днепр —
в зависимости от того, где это происходило.Затем папа каждый день объявлял: «Четвертый день не курю! Пя¬
тый день не курю!» Так доходило до сорока дней. Но после этого он
неизменно снова начинал курить и очень сердился, если ему напо¬
минали, что он обещал больше никогда этого не делать.Я похожа в этом на него. Сколько раз я решала, что буду готовить
как следует все уроки, что буду устные готовить так же старательно,
как письменные, что не буду рассчитывать на то, что меня не вызо¬
вут. И все равно — я не уверена, что делала это хоть сорок дней
подряд.Но дело не в этом. Дело в том, что, как ни странно, с папой мне
легче разговаривать, чем с мамой. А сегодня я еще раз убедилась: он
мне как-то ближе и понятнее.И еще одно: я не могу этого объяснить, я это только чувствую,
но мне кажется, что папа хочет написать эту свою статью о любви,
чтобы оправдаться перед самим собой. А маму он очень любит.
И меня. И это очень здорово!Глава четырнадцатаяКоля был недоволен отметкой. Он и не скрывал этого. Садясь
за парту, он так хлопнул крышкой, что учитель истории Михаил
Иванович вскинул голову и так посмотрел на Колю, что я подумала,
что он выставит его из класса, и дернула Колю за рукав, но учитель
помолчал минутку и продолжал урок.Все-таки в последнее время Коля стал придавать слишком боль¬
шое значение отметкам — четверка по истории его уже не устраивала.ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ111Конечно, если разобраться по справедливости, так отвечал Коля
на пятерку. Михаил Иванович поставил ему четверку, по-моему,
только потому, что некоторое время болел, не ходил в школу и при¬
вык еше к старой Колиной репутации двоечника.Теперь я понимаю, какая это прочная штука — репутация,
как медленно она складывается и как трудно меняется. На том же
уроке истории вызвали Лену. Она явно не выучила, путалась, сби¬
валась. И все равно Михаил Иванович поставил ей четверку. Вот
что значит репутация отличницы.У нас было родительское собрание. Мама вернулась с него
очень мной довольная: Елизавета Карловна хвалила меня, гово¬
рила, что у меня будто бы большие педагогические способности,
что во мне произошел какой-то перелом, что я стала значительно
серьезнее, чем была прежде, и очень хорошо сумела помочь Коле
Галеге. Потом Колина мама благодарила мою маму и говорила ей,
что когда я прихожу, так у них дома от этого праздник.Мама тут же добавила, что если у меня не будет головокружения
от успехов, и если я и дальше буду так же серьезно относиться к уче¬
бе, то я еще выйду в отличницы и докажу, что я не хуже Лены, кото¬
рую по-прежнему ставили всем в пример.А по-моему, это совершенно не нужно доказывать. Все и так
знают, что я не глупее Лены Костиной и ум тут совершенно
ни при чем, а просто Лена Костина старательнее меня и многих
других и, очевидно, способнее к наукам. Она, правда, меньше
других способна к химии и этим напоминает Колю, который те¬
перь, как и Лена, вошел в нашу компанию и которому, как и Лене,
скучновато, когда мы обсуждаем химические вопросы.На днях Коля сказал мне:—	Хорошо учиться — очень просто. Не нужно для этого ника¬
ких особенных способностей. И совершенно ни к чему зубрить.
Достаточно ежедневно готовить уроки. И все. Жалко мне теперь,
что я потерял год.Черт его знает зачем, но я сказала:—	Значит, тебе больше не нужна моя помощь?
112Владимир КИСЕЛЕВНет, мама была все-таки права насчет головокружения от успе¬
хов. Я быстро привыкла к тому, что Колины пятерки все, и особенно
он, связывали с моим участием.—	Нет, не нужна, — отрезал Коля. — И я тебе скажу — мне на¬
доело, что ты всюду хвастаешь. И что на меня смотрят, как на уче¬
ную собаку, а на тебя, как на дрессировщика. Хватит. И сидеть с то¬
бой я тоже больше не хочу.—	Ну и не сиди, — сказала я. — Я тебя не звала. — И добавила: —
Самшитик.Коля странно посмотрел на меня и очень покраснел. Если бы,
конечно, это сказала не я, а кто-нибудь из мальчишек, сейчас бы тут
была хорошая драка. Я даже думала, что он и меня ударит, и мне хо¬
телось этого. Если бы он меня ударил — я была бы права. Но он от¬
вернулся от меня и пошел, но вдруг возвратился, посмотрел на меня
с презрением и сказал:—	Эх, ты... А я тебя человеком считал. А ты занималась со мной,
чтобы тебя похвалили... что ты помогаешь отстающему...И ушел. А я немного поплакала и тоже пошла домой. Я открыла
дверь своим ключом и вошла в переднюю. Когда я разделась, я заме¬
тила, что мамино пальто висит на вешалке.Значит, что-то случилось. Я вошла в комнату и увидела, что мама
переодевается. Тут мама — как была, в одной комбинации — схвати¬
ла меня за руки и закружила по комнате. Я кружилась очень неохот¬
но. Мама отпустила меня и сказала:—	Ну, Лялька, поздравь меня и себя тоже — на зимние каникулы
мы с тобой и с папой поедем в Москву. Наш проект получил на все¬
союзном конкурсе первую премию.Мамин отдел проектировал для целины типовые зернохранили¬
ща, мама последнее время очень много работала и очень волнова¬
лась из-за своей работы.Нам ли стоять на месте?В своих дерзаниях всегда мы правы.ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ113Труд наш — есть дело чести,Есть дело доблести и подвиг славы, —вдруг запела мама свой любимый «Марш энтузиастов». Когда
у мамы веселое настроение, она сразу вся как-то хорошеет и стано¬
вится удивительно, ну просто редкостно красивой.Многие ребята из нашего класса уже побывали в Москве. И мне
тоже очень хотелось побывать в Мавзолее Ленина и в Кремле и по¬
смотреть на Кремлевские звезды. Я так много раз видела Москву
в кино, что мне кажется, я буду узнавать улицы.Здорово будет,, если я тоже побываю в столице нашей Родины.—	Хочешь посмотреть, что я тебе купила? — спросила мама.
И она, все еще неодетая и необутая, в одних чулках подбежала к сво¬
ей сумке и вынула оттуда серую небольшую коробочку. — Держи.
Это тебе. Подарок...Я открыла коробочку. Там лежали часики, такие маленькие,
что у них не было даже секундной стрелки.—	Сегодня купим ремешок, и будешь их носить. Только не в шко¬
лу. Я свои первые часы получила в шестнадцать лет. И не такие, —
сказала мама. — Намного хуже. А сейчас переоденься быстренько.
Скоро придет папа, и отправимся обедать в ресторан.—	А уроки? — спросила я.—	Сделаешь позже, — сказала мама. — Может, хочешь пригла¬
сить с собой своего Колю?—	Нет, — ответила я, — он такой же мой, как твой. И я не хочу
никого приглашать.—	Поссорились? — спросила мама.—	Нет, — сказала я. — Я ни с кем не ссорилась.Я ответила так резко, что мама посмотрела на меня и сказала
сквозь зубы — она причесывалась и в губах держала заколки:—	Очень ты все-таки тяжелый человек. Любую радость можешь
испортить. Другая девочка не так бы обрадовалась таким часам.
И уж, во всяком случае, поблагодарила бы за них.
114Владимир КИСЕЛЕВ—	Спасибо, — сказала я. — Я просто...Я не хотела огорчить маму. Я, в самом деле, была рада ее подарку
и благодарна ей. Мне всегда хотелось иметь такие маленькие часи¬
ки. Просто сегодня... А, кроме того — куда же их еще надевать,
как не в школу? Ведь именно в школе хочется, чтобы у тебя на руке
были часы, чтоб посмотреть, много ли еще осталось до конца урока,
успеет ли тебя учитель вызвать. А когда я сижу дома, они мне
ни к чему — у нас будильник, и еще такие круглые часы на шкафу,
и настенные на кухне. И на улице теперь часы на каждом углу, возле
почты и во многих витринах. Я думаю, что у людей, которые живут
в большом городе, наручные часы являются скорее украшением,
чем измерителем времени. Потому их стараются делать такими кра¬
сивыми, и даже есть уже кольца с часами.—	Ох, Лялька! — сказала мама, надевая свой синий костюм джер¬
си. — Все люди строят воздушные замки, но при малейшем ветерке
они разлетаются. И только мы, наша проектная группа, решили
создать такой воздушный замок, чтобы он стоял, как каменный.
Наш склад будет построен из воздуха... Представляешь себе — ог¬
ромные капроновые полотнища, под которыми будет поддержи¬
ваться давление немного выше атмосферного. Такой склад будет
в двенадцать раз дешевле самого дешевого из существующих теперь,
а кроме того, его легко перевезти на другое место и поставить можно
буквально за день... Так что у тебя в школе?—	Ничего. Все благополучно.—	Брось, брось. Я тебя насквозь вижу. Покажи дневник.Я показала.—	По физике пятерка. И по географии? И даже по геометрии?
Молодец, Лялька!.. Так чем же ты недовольна?—	Я всем довольна.—	Ну, иди переоденься. С тобой не договоришься... Папа сейчас
придет.Примчался папа, веселый, красивый, нарядный — он купил
себе такое коротенькое пальто из какой-то синтетики, — и закри¬
чал на нас:ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ115—	Милые дамы, подгоните ваших портных, парикмахеров и са¬
пожников, потому что внизу ждет такси, и счетчик в этом такси кру¬
тится с нездешней силой.Папа нас растормошил, мама докрашивала губы уже на лестни¬
це, а папа тем временем говорил:—	Есть у американцев такая паршивая пословица: «Время —
деньги». Обычно этого как-то не чувствуешь. Но до тех пор, пока ты
не просишь таксиста подождать то небольшое время, какое требует¬
ся жене, чтобы накрасить губы и примерить пяток платьев.—	У меня всего пять платьев, — с обидой сказала мама.—	Ой ли? — ответил папа.—	Но как ты догадался? — счастливо рассмеялась мама. — Имен¬
но пять новых платьев я себе собираюсь сейчас сшить. Да самых
модных! А тебе — новый костюм. Ты видел, какие я часы Оле
купила?—	Нет. Когда же я мог?—	Нужен ремешок. Надо было взять часы с собой. Купили бы ре¬
мешок по дороге.—	Я сбегаю, — предложил папа.—	Ладно, потом, — ответила мама.Мы сели в такси. Как всегда, мама и папа сзади, а я впереди, ря¬
дом с шофером.—	В ресторан «Динамо», — сказал папа водителю, пожилому че¬
ловеку, который очень недовольно покосился на меня, когда я за¬
вертела ручку, открывая окно.Машина тронулась, а я все раздумывала о том, как же будет с Ко¬
лей. Конечно, если бы я рассказала маме о нашем разговоре, то она
ответила б, что я сама виновата, потому что я его обидела. Но ничем
особенным я его не обидела. Ему часто говорили Самшитик, да и те¬
перь говорят, и никогда он не обижался. Он просто стал теперь та¬
ким обидчивым. Успех меняет людей. И не всегда к лучшему.И мне очень захотелось, чтобы Коля, после того как поссорился
со мной, снова начал получать двойки. Вот тогда бы он узнал.
И все бы увидели, что хорошо учиться он начал под моим влиянием.
116Владимир КИСЕЛЕВ—	Коля тебе ничего не говорил? — неожиданно спросил папа.—	Нет, — ответила я недовольно, потому что мне показалось,
что он будто подслушал мои мысли.—	Значит, он ничего не знает... А тебя ждет большой сюрприз.—	Какой?—	Сюрприз имеет такое название потому, что должен быть не¬
ожиданным. Но я тебе расскажу, — сказал папа, расплачиваясь с во¬
дителем. — Пойдемте?Он взял под руку маму и меня, а мы с мамой почти одного роста,
и повел нас вверх по длинной и широкой лестнице к ресторану
«Динамо».В ресторане, когда мы уже сели за столик и когда наш зна¬
комый официант, совсем молодой человек, подстриженный ежи¬
ком, по имени Федор Павлович, спросил у мамы, как ее здоровье,
хотя мама никогда и ничем не болеет, спросил у меня, не именинни¬
ца ли я сегодня, сказал папе, что погода портится, и посоветовал нам
взять на обед беф «Динамо» — я только видела это блюдо, а никогда
его не ела — это такое мясо, запеченное в горшочках, а сверху гор¬
шочки накрыты белым тестом, — папа сказал, чтобы нам дали этот
беф «Динамо» и еще бутылку мускатного шампанского, а потом
уже рассказал мне, что он как депутат горсовета выступил на заседа¬
нии комиссии, которая занимается жилищным вопросом, и сказал,
что родители Коли живут в плохих квартирных условиях и что Коли¬
на мама, Елена Евдокимовна Лукашенко — герой Отечественной
войны, и им уже выделили квартиру в новом доме, в нашем же райо¬
не, почти против нас, и что дом этот на днях будет принят государст¬
венной комиссией и заселен.Папа никогда прежде не говорил, что он депутат городского
совета. Я об этом даже не догадывалась. А мама смотрела на папу
смеющимися влюбленными глазами и говорила, что он молодец,
что это он сделал замечательное дело, что она хочет выпить шам¬
панского за то, что он такой хороший, и чтобы он всегда был
таким, а папа смущенно отмахивался и говорил, что она его на¬
прасно хвалит, что он зазнается и перестанет узнавать знакомых,ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ117а также слушаться жену и других начальников, а я смотрела на них,
и мне было завидно, что им так хорошо и весело.Глава пятнадцатаяВсе-таки очень приятно умываться собственным мылом. Навер¬
но, на всем земном шаре не много найдется людей, которые мог¬
ли бы этим похвастаться.Мыло приготовила я сама. Я положила в эмалированную каст¬
рюлю топленое масло. Мама говорила, что его все равно нужно вы¬
бросить, потому что оно прогорклое. Масло это я залила раствором
едкого натра. Раствор был примерно сорокапроцентный. Я сварила
этот состав, все время добавляя в него воду и помешивая деревянной
ложкой. Затем я добавила в кастрюлю раствор обыкновенной кухон¬
ной соли, и на поверхности выделился слой мыла. Это мыло я собра¬
ла и отжала через марлю, а потом спрессовала его, положив между
двумя слоями фанеры и усевшись сверху. Получился такой мыль¬
ный блин. Да, чуть не забыла, я добавила в это мыло мятных капель,
и у меня мыло — мятное. Пена даже холодит кожу.Я умылась собственным мылом, выпила стакан молока, съела
ломтик хлеба, намазанный маслом и медом, и пошла в школу с гото¬
вым планом, как отомстить Коле. На эту мысль меня натолкнули
«Приключения Тома Сойера». Я давно эту книжку читала, но хоро¬
шо помню, как там Бекки, когда обиделась на Тома, стала разгова¬
ривать с каким-то мальчишкой, которого Том вздул.Вообще это очень хорошая книжка, и там много полезного.
Непонятно только, какого возраста этот Том Сойер. То он ведет
себя, как первоклассник, то вдруг вступает в «Общество трезвос¬
ти», как взрослый, то рассуждает, как маленький ребенок, то —
как вполне разумный человек. Нет, я понимаю, что это может
быть: я замечала, что мои одноклассники иногда рассуждают,
118Владимир КИСЕЛЕВкак маленькие дети, а иногда — как старики, но все-таки хоте¬
лось бы точно знать, сколько лет ему было, когда он с Геком Фин¬
ном нашел в пещере сокровища.Я шла очень медленно и пришла к самому началу урока. Коля
уже был в классе. Он вернулся на заднюю парту. Я этого ожидала
и все-таки надеялась, что он этого не сделает.Я села на место и услышала, как в классе зашушукались.На первом уроке наш математик Климент Ефремович вызвал
меня и задал задачу — довольно простую, я знала, как ее решить,
но все равно она у меня не получалась, потому что я допустила глу¬
пую арифметическую ошибку: от 82 отнять 11 я написала 72, и из-
за этого вышел неправильный результат.А сбилась я потому, что в классе, пока я отвечала, время от време¬
ни возникал, как говорит Елизавета Карловна, «нездоровый смех».
Смех этот вызывал Сережа. У него насморк, и он научился каким-то
особым образом сморкаться в платок. При этом он носом издает
звук, похожий на звук трубы — в начале низкий и громкий, а закан¬
чивается он таким тоненьким писком.Если бы кто-нибудь другой так высморкался, то не обратили бы
внимания или удивились и даже сказали, что так сморкаться непри¬
лично. Но когда это делает Сережа, все вокруг смеются и считают,
что это очень остроумно, потому что все и всегда ждут от него смеш¬
ного. И он так к этому привык, что когда хочет сказать что-нибудь
серьезное, а вокруг смеются, так он уже даже не обижается.Климент Ефремович несколько раз подозрительно посмотрел
на Сережу, но промолчал. У Сережи в самом деле был насморк, и,
очевидно, Климент Ефремович не решился делать замечание чело¬
веку за то, что тот странно сморкается. Затем он просмотрел на дос¬
ке мое решение и спросил:—	В чем тут ошибка? Кто скажет?В классе первыми поднялись две руки: Лены Костиной и Коли
Галеги.—	Вот, значит, как? — удивился Климент Ефремович. — Ну, ска¬
жи, скажи, — предложил он Коле.ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ119Коля сказал, что я неправильно отняла и что поэтому результат
у меня получился неверный.—	Так, — сказал Климент Ефремович. — Нужно быть внима¬
тельней. Дай дневник.Я дала дневник, и он мне все-таки поставил четверку. Я мно¬
го раз замечала, что Климент Ефремович ко мне несправедлив.
Но в хорошую сторону. Он мне всегда завышает отметки. Друго¬
му бы он поставил тройку.Я не знаю, почему он так ко мне относится, но я много раз
замечала, что обычно глаза у него усталые и какие-то отрешенные,
какие-то погруженные в себя, а когда он посмотрит на меня, гла¬
за у него всегда веселеют. Но вот то, что Коля первым поднял ру¬
ку, это уже, по-моему, просто свинство. Подумаешь — отличник...
Если бы он ошибся, я бы так не сделала.На переменке Коля вышел из класса вместе с Леной, а когда
я тоже вышла в коридор, то услышала, как Лена оживленно и громко
говорит Коле:—	Нет, нет... Совсем не так. И «гуд найт», и «гуд бай» при проща¬
нии обязательно нужно произносить с восходящим тоном. Если их
произносить, как ты и некоторые другие, с нисходящим тоном, то
это у англичан считается очень грубо и невежливо и обозначает
«идите вон, а я с вами больше не хочу разговаривать»...Следующий урок у нас английский, мы этого не учили, и я по прав¬
де не знаю, чем отличается восходящий тон от нисходящего.«Ну что ж, ладно», — решила я и стала разыскивать Сережу,
чтобы привести в исполнение план, подсказанный мне «Томом
Сойером».—	Оля, — сказал Сережа, — а я тебя как раз ищу. Пошли в мед¬
пункт. Поможешь мне. Подержишь меня за ноги.—	Зачем — за ноги?—	Ну, пока мне будут капли в нос закапывать. А то я сам не удер¬
жу стойку на руках.Мы пошли в медпункт, и наша докторша, вместо того чтобы вы¬
ставить нас за дверь, сначала посмеялась, а потом действительно
согласилась закапать Сереже нос в положении вниз головой, заме¬
тив при этом, что так капли в самом деле не вытекут из носа и попа¬
дут, куда им нужно.Сережа вышел из медпункта на руках. За дверью его ждала вос¬
торженная толпа пятиклассников во главе с Женькой Ивановым.
Я еще не видела, чтобы человека так обожали, как пятиклассники
Сережу. Они смотрят на него, как на бога. Если бы Сережа вздумал,
они бы его носили на руках.Никто так не ценит смешного и не нуждается так в смешном,
как пятиклассники.—	Послушай, Сережа, — сказала я. — Может, ты пересядешь
за мою парту?Сережа посмотрел на меня очень понимающими, очень умными
и даже сочувственными глазами, но сейчас же скорчил шутовскую
физиономию и ответил:—	Сначала мне следовало бы поступить в секцию бокса, потому
что драка с Самшитиком — не шутка. Но я никогда не забуду,
как ты со мной поделилась последним бутербродом, и поэтому го¬
тов для тебя на все.Позавчера я на переменке только развернула и положила на пар¬
ту бутерброд, чтобы съесть его, как Сережа незаметно стащил мой
бутерброд и съел его сам.На следующем уроке была русская литература. Хорошие ребята
учатся в нашем классе. Все сделали вид, что в том, что Сережа пере¬
сел за мою парту, нет ничего особенного. И даже Елизавета Карлов¬
на сделала вид, что ничего не заметила. Хотя этого я уж никак
не ожидала. Елизавета Карловна не любит, чтобы ученики в ее клас¬
се меняли места без ее разрешения.Елизавета Карловна рассказывала нам о формах поэзии и о бе¬
лом нерифмованном стихе, который требует от поэта еще большего
мастерства, чем рифмованный стих. В пример она приводила лер¬
монтовскую «Песню о купце Калашникове».—	Можно вопрос? — сказал Сережа и поднял руку.—	Какой вопрос? — спросила недовольно Елизавета Карловна.ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ121—	Я не знаю, как поэтам, а мне очень легко сочинять белые сти¬
хи, — сказал Сережа. — Я могу переложить в белые стихи любую га¬
зетную статью или даже учебник.—	Что за чепуха! — сердито посмотрела на Сережу учительница
и, как всегда, поморщив нос, передвинула чуть выше очки.—	Пожалуйста, — сказал Сережа, раскрыл учебник литературы
и стал читать с огромным пафосом, повышая голос на концах
строк:Художественная литера —Тура, живопись, музыка.Театр, кино, танцы, архите¬
ктура, зодчество, скульптура —Все это различные виды
Искусства. Художественна —Я литература состоит
Из произведений, напй-
Санных писателями — поэ-
Тамй, прозаиками, дра...Все сидели совершенно огорошенные не столько самими стиха¬
ми, сколько горячностью, с которой их произносил Сережа, а кто-то
даже подвывал от удовольствия.—	Хватит, хватит, — сказала Елизавета Карловна, но Сережа,
как поэт в порыве вдохновения, в позе Пушкина со знаменитой кар¬
тины — Пушкин на лицейском экзамене, — продолжал:Матургами. В этйх пройзве-
Денйях, как и в других ви-
Дах искусства, в художественной
Форме в образах отра...—	Хватит, — сказала Елизавета Карловна. — Мы уже наслади¬
лись твоими стихами. Садись.
122Владимир КИСЕЛЕВИ, когда Сережа сел, она продолжала:—	Вот, ребята, Сережа привел очень яркий пример к тому,
что я говорила. Как видите, одной перестановкой ударений нельзя
сделать стихов из прозы. Однако если бы он не импровизировал,
а подготовился как следует дома, ему, возможно, удалось бы даже за¬
рифмовать между собой строки, которые он нам читал. Но и от этого
они не стали бы более поэтическими. Как я вам объясняла, поэзия —
это не ритм и не рифма, а прежде всего мышление образами.Елизавета Карловна продолжала урок, но я отвлеклась и некото¬
рое время не слышала того, что она говорила, потому что задумалась
о ее словах. Я совсем не понимаю, что значит «мышление образа¬
ми». По-моему, все люди мыслят образами. Даже при решении
арифметических задач. Даже цифры можно себе представить в виде
образов. И я начала складывать в голове сказку о цифрах.Когда-то королевство цифр,Своих соседей покорив,На зависть и на страх врагам,Тра-та-та-там, тра-та-та-там...Царящею, держащей власть
Династия 1 была.Царь, выступая, гордо несСвой длинный, тонкий, острый нос.Его министр первый — 2.Он, говорили, голова.И вправду голова его
Министра больше самого.Но шел слушок из уст в уста,Что голова его пуста.Затем что-то такое про 3 и 4, а потом:Богаты страшно 5 и 6 —Имений, фабрик их не счесть.ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ123Тот и другой вперед несет
С огромной важностью живот.Из 7 надо будет сделать военного.А 8, 9 — те купцы,В их магазинах леденцы,Автомобили «кадиллак»,Идут отлично их дела.А нуль сделаем ученым. Толстым и добрым ученым.Профессор — старый толстый нуль,Старик боится свиста пуль,Автомобилей, лошадей,Дам, жаб, мальчишек и т. д.«И т. д.» или иначе «и так далее», как любит говорить мой род¬
ной отец.Я подумала о том, что нужно будет написать в Новосибирск пись¬
мо. Написать, чтобы отец прислал мне свою фотографию и фотогра¬
фию своих детей, раз уж они мне какие-то родственники. Что я живу
очень хорошо, и увлекаюсь химией, и всем довольна.И еще я подумала, что если бы за моей партой сидел Коля, то я бы
ему шепнула: «Я решила написать письмо своему отцу в Новоси¬
бирск», а он бы не удивился, кивнул головой и тихо ответил: «Ну
что ж, напиши». А Сереже я этого не могла сказать.А потом уже я подумала, что из меня никогда не будет хоро¬
шей ученицы, потому что, пока я все это думала, урок закончился,
а я почти ничего не слышала и не запомнила.После уроков Коля, Витя, Сережа и Лена, как ни в чем не быва¬
ло, пошли вместе домой, и моя выдумка с «Томом Сойером» ниче¬
го не дала, а я осталась в школе, чтобы повидаться с Евгенией
Лаврентьевной.
124Владимир КИСЕЛЕВМне всегда нужна теория. Когда мне было четыре года (я хорошо
помню, в четыре года меня отдали в детский сад), я услышала от со¬
седской девочки, что вода состоит из газов: из водорода, который
так называется потому, что родит воду, и кислорода. Если их соеди¬
нить и пропустить хоть маленькую искорку, раздастся взрыв и полу¬
чится капля воды.Я тогда же сложила для себя теорию, что тучи состоят из газа,
я даже знала, что белые — это водород, а черные — кислород
и что когда между ними проходит искра — молния, то раздается
взрыв — гром и падают капли воды.Я была настолько уверена в правильности этой своей теории,
что узнала, как получается дождь на самом деле, значительно позже,
чем нормальные дети, — кажется, только в четвертом или пятом
классе, когда нам рассказывали об этом в школе.Сейчас у меня новая теория, и я хотела посоветоваться о ней
с Евгенией Лаврентьевной.Я долго ждала за дверью, пока уйдут ученики из разных клас¬
сов, которые после уроков всегда остаются в лаборатории, зада¬
ют Евгении Лаврентьевне вопросы, проводят опыты, которые их
интересуют.Наконец они стали выходить, и Евгения Лаврентьевна вышла
вместе с ними. Однако когда она увидела меня, она спросила: «Ты
ко мне, Оля?» — и вернулась в лабораторию. А я за ней.—	Что у тебя такое? — спросила Евгения Лаврентьевна чуть ворч¬
ливо, но на часы не посмотрела. Она никогда не смотрит на часы,
если разговаривает с ребятами.Я сначала расспросила Евгению Лаврентьевну, что такое «губча¬
тая платина», а она спросила, где я встретила это название, и расска¬
зала мне, что это такое, а потом уже я сказала:—	И еще я хотела у вас спросить... есть ли ученая формула про то,
что такое любовь и отчего она происходит?—	Формула? — удивилась Евгения Лаврентьевна. — По-моему,
нет. Я, во всяком случае, не знаю такой. А у тебя на этот счет появи¬
лась новая теория?ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ125—	Да, — сказала я. — Химическая. Мне кажется, что сто —
как соединение химических элементов в какое-то вещество... Или,
вернее, двух веществ в одно новое. В одном не хватало одних эле¬
ментов, в другом — других элементов, а когда они соединяются, они
как бы дополняют друг друга. И любовь тоже, может быть, появляе¬
тся, когда в одном человеке не хватает одного, а в другом другого,
и они это чувствуют и как бы тянутся друг к другу.—	Нет, — сказала Евгения Лаврентьевна, — это значительно
сложнее в химии, а уж в жизни — и говорить не приходится... Ты пи¬
шешь стихи?—	Да, — ответила я. — Пишу.—	Прочти мне что-нибудь наизусть.Я прочла Евгении Лаврентьевне стихи про Буратино и про Тара¬
са Шевченко. Она слушала очень внимательно и, как говорит в та¬
ких случаях мой папа, уважительно, а потом сказала:—	Я не считаю себя знатоком поэзии, и поэтому мое мнение
не может иметь особой цены. Но мне твои стихи понравились,
и я думаю, что тебе следует продолжать их писать... Ну, а теперь,
если у тебя нет других вопросов, пойдем домой.И уже по дороге она сказала:—	Писатели иногда каким-то удивительным образом догадыва¬
ются о том, что лишь впоследствии открывают ученые. Вот, напри¬
мер, ты читала «Путешествие Гулливера» Свифта?—	Читала.—	Я не знаю, обратила ли ты на это внимание, но Свифт упомина¬
ет там, что у Марса есть два спутника. Тогда еще не было телескопов,
и люди не знали о спутниках Марса. Но впоследствии ученые устано¬
вили, что у Марса действительно есть два спутника — Деймос и Фо¬
бос. Как об этом мог догадаться Свифт — неизвестно до сих пор.Она замолчала, и я подумала, что она сейчас расскажет о своей
теории, откуда это могло быть известно Свифту, но вместо этого
она сказала:—	Или вот ты еще будешь изучать роман Чернышевского «Что де¬
лать?». В этом романе Чернышевский назвал алюминий металлом
126Владимир КИСЕЛЕВсоциализма и говорил, что в будущем будут сооружаться громадные
дома с массой света и воздуха из алюминия и стекла. В те времена,
а роман этот был написан в начале 1863 года, алюминий считался дра¬
гоценным металлом и стоил примерно столько же, сколько золото.
Еще через шесть лет после того, как был написан роман, в Лондоне
побывал Менделеев, и ему в знак признания его заслуг в развитии хи¬
мии был сделан особо ценный подарок — весы из золота и алюминия.
А сегодня наш Дворец спорта в самом деле построен из алюминия
и стекла. И алюминий действительно стал «металлом социализма»...Глава шестнадцатаяЭто называлось «торжественная линейка». Но нас просто всех
собрали в школьный зал, а на сцене двое военных — об одном из них
Витя шепнул мне «полковник», а о другом — «капитан» — дали Юре
Дроботу из 6-го «А» класса именные часы и грамоту.Юра, тихий мальчик в очках и с «собачьим прикусом» — нижние
зубы у него выдаются вперед, — сказал в ответном слове, что он ниче¬
го особенного не сделал и что так же, как он, поступил бы на его месте
каждый пионер, а мы все аплодировали ему и немного завидовали.Конечно, Юра сказал неправду. Так бы поступил не каждый. Во
всяком случае, до того, как это сделал Юра. Но теперь, после того
как он совершил свой героический поступок и показал пример, я ду¬
маю, что в самом деле так бы поступили многие школьники. Хотя
для этого нужна, конечно, настоящая храбрость.Юра Дробот шел в школу и увидел, как из окна высокого нового
дома валит дым. Он поднялся на четвертый этаж, где была квартира,
в которой что-то горело, и стал звонить и стучать. Но ему никто
не открывал. Тогда он вбежал на этаж выше и позвонил в дверь.
В той квартире была только старая бабушка — дети ушли в школу,
а взрослые на работу.ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ127Юра Дробот попросил у бабушки крепкую бельевую веревку,
привязал ее к перилам балкона, спустился по веревке на четвертый
этаж, выбил в двери на балконе стекло, открыл эту дверь и вошел
в квартиру, полную дыма. Он пробрался через дым на кухню и уви¬
дел, что там уже горит стол, на котором забыли включенный элек¬
трический утюг.Юра залил стол водой и выключил утюг. А утюг, как потом вы¬
яснилось, даже не испортился — такие теперь делают хорошие
утюги.Вот за это Юру и наградили. И вполне заслуженно, потому
что очень страшно, наверное, было ему спускаться с пятого этажа
на четвертый и лезть в дым. Но он сказал, что сделал это, не дожи¬
даясь ничьей помощи, потому что очень спешил.Соседская бабушка сказала ему, что там, кажется, остался ре¬
бенок. И Юра испугался, что ребенок этот может сгореть в пламе¬
ни или задохнуться в дыму. Поэтому, не ожидая старших, Юра
бросился на помощь.Весь зал смотрел на него во все глаза, как на героя, а он стеснял¬
ся. И действительно, ничего героического в его внешнем виде
не было. Когда его фотографировала тетенька — корреспондент
«Пионерской правды», она спросила, всегда ли он носит очки.
По-видимому, она хотела, чтобы он снял очки, потому что в очках
человек выглядит недостаточно героически. Но Юра сделал вид,
что не понял ее намека, и ответил: «Да, всегда».Интересно бы все-таки было посмотреть вблизи, какие часы
ему подарили и какая на них выцарапана надпись. Теперь уже
ни один учитель не сможет запретить Юре приходить в школу
с часами. И, конечно, получить такие часы с надписью куда при¬
ятнее, чем подарок от мамы. Тем более что мама не позволяет
брать с собой в школу эти часы.И я очень завидовала Юре, что он совершил такой замечатель¬
ный поступок и так скромно себя ведет.На переменке к нам подошел Женька Иванов. Я заметила,
что лицо у Женьки как-то изменилось, и сразу не могла понять,
128Владимир КИСЕЛЕВчто с ним такое, а потом сообразила: он выпячивал вперед ниж¬
нюю челюсть, чтобы быть похожим на Юру Дробота.—	Воля должна быть стойкой, твердой и гибкой, — сказал
Женька. — Действия настоящего волевого офицера являются ре¬
шениями, основанными на трезвом учете реального положения
и знания общей задачи...—	Ты что, с ума сошел? — спросила я.Женька Иванов поднес левую руку ко лбу, как козырек, а правой
отдал честь и важно ответил:—	Так говорится о таких людях, как Юра Дробот, в книге «Офи¬
цер на войне».Все наши мальчишки-пятиклассники помешались на военных
книжках. Если из заглавия видно, что книжка про войну, они эту
книжку готовы выучить наизусть. А вообще Женька стал «любим¬
чиком» у Евгении Лаврентьевны. Хотя он и пятиклассник, она ему
разрешает после уроков приходить в химический кабинет и делать
там разные опыты вместе со старшеклассниками. Евгения Лаврен¬
тьевна теперь, по-моему, разговаривает с Женькой Ивановым
не меньше, чем с Витей, который начал ходить к ней в кабинет тоже
с пятого класса.Не знаю, как для других, а для меня звонок на урок всегда зву¬
чит по-разному. Очевидно, это зависит от того, на какой урок он зо¬
вет, готово ли у меня домашнее задание, не боюсь ли я, что меня
вызовут. Сейчас звонок звучал весело и дружелюбно: у нас химия.
Но Витя при этом звонке очень заволновался и покраснел. Евге¬
ния Лаврентьевна поручила ему сегодня сделать «сообщение». Она
часто поручает ребятам подготовить «сообщение» — это значит ко¬
роткий, десятиминутный рассказ о каком-нибудь химическом воп¬
росе, который мы еще не изучаем, но который интересует наших ре¬
бят. Витя сегодня должен рассказать о полимерах. О полимерах
пишут во всех газетах и говорят по радио, а изучают их только в деся¬
том классе.Я всегда знала, что наш химический кабинет — самый лучший
в мире. Но теперь я заметила в нем еще одну замечательную штуку.ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ129Я прежде на это не обращала внимания. Правда, я об этом никому
не расскажу, потому что это — тайна. Над столом Евгении Лавренть¬
евны висит большой портрет Менделеева. Если посмотреть на этот
портрет, то, оказывается, в стекле видно все, что делается сзади.
И пока я сижу на химии, я все время вижу Колю Галегу, который те¬
перь снова сел за последний стол. А на других уроках и на перемен¬
ках мы не смотрим друг на друга.Когда наши ребята ссорятся, они иногда перестают разговари¬
вать между собой. Из-за этого, когда Таня Нечаева поссорилась
с Сережей, весь класс хохотал.Сережа на переменке в присутствии Тани вдруг громко обра¬
щался ко мне:—	Оля, скажи Тане, чтобы она мне отдала «Таинственный ост¬
ров». Я взял эту книжку у тети, а новый тетин муж говорит, что я ему
разрознил все подписные издания.Я говорила Тане:—	Отдай Сережину книжку.Тогда Таня отвечала:—	Оля, скажи Сереже, что у меня есть свой «Таинственный ост¬
ров» и пусть он ко мне не пристает.Я говорила Сереже:—	У нее — свой «Таинственный остров»... По-моему, Сережа ни¬
когда так много не разговаривал с Таней, как в те дни, когда они
«не разговаривали» друг с другом.Но мы с Колей разговариваем. Однако только по делу, когда за¬
нимаемся у Вити исследованием катализаторов.Наши ребята любят слушать «сообщения». Особенно потому,
что докладчика можно «засыпать». Можно задавать ему вопросы,
а вопросы эти ребята потихоньку готовят заранее.Витя стал за учительский стол, а Евгения Лаврентьевна села
в сторонке у окна на стуле.—	Есть ли жизнь на Марсе? — сказал Сережа, но Лена Кос¬
тина зашипела на него: «Оставь свои шуточки!» — и Сережа
замолчал.
130Владимир КИСЕЛЕВВитя раскрыл и снова закрыл тетрадку, в которой он записал свое
«сообщение», и начал рассказывать:—	Было время, когда ножи и другие вещи делали из камней. Та¬
кую эпоху называют каменным веком. Потом наступил бронзовый
век, когда все делали из бронзы. Затем — железный, когда все стали
делать из металла. А теперь наступил новый век — полимеров...Я посмотрела в портрет Менделеева на Колю. Он сидел, опустив
голову, и скручивал пальцами трубочку из промокашки.—	Уже на сегодняшний день, — продолжал Витя, все так же
не заглядывая в тетрадь, — мировое производство полимеров в два
раза больше выпускает меди, алюминия, цинка и других цветных
металлов... Название «полимер» — от греческих слов «поли» — мно¬
го и «мерос» — частица. В молекуле полимера много атомов. Как мы
знаем, молекула воды состоит из трех атомов, а молекулы некоторых
полимеров состоят из миллиона атомов...Коля в портрете быстро раскрыл тетрадь и что-то в нее записал.
Что он пишет? Может, он тоже сочиняет стихи?—	Самые распространенные полимеры — это пласт-кассы. Они
имеют замечательные свойства. Есть, например, такая пластмасса —
тефлон. Эту пластмассу называют химической платиной. Ее не мо¬
гут разъесть самые сильные кислоты, она не горит и не меняется
при очень низкой и очень высокой температуре...«Тефлон, — подумала я и посмотрела на Колю. — Надо будет
спросить у Вити, для чего его применяют». Витя заглянул в тетрадку.—	Шестерни из пластмассы текстолит прочнее стальных, а рабо¬
тают они бесшумно. Стеклопластик в два с половиной раза легче
алюминия, но он прочный, как сталь. Из него делают лодки, катера
и даже кузова для автомашин. Ну, про синтетический каучук и так
все знают, а это тоже полимер... В строительстве из пластмасс гото¬
вят целые дома, в них и мебель, и окна, и двери — все из пластмассы.
А водопроводные трубы из пластмассы не боятся мороза.Коля оперся головой на руку и улыбнулся... Может быть, он
представил себе окна, которые не разбиваются, когда ребята игра¬
ют в футбол?..ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ131—	Промышленность выпускает очень много искусственного во¬
локна из полимеров. Есть, например, такое волокно — нитрон. Оно
лучше шерсти. Вот, например, из нитроновой ткани сделали кос¬
тюм, и целый год держали его под солнцем, под дождем, в снегу.
Этот костюм мяли, мочили, сушили, а потом еще вываляли в грязи,
нарочно облили маслом. После этого костюм постирали в теплой
воде с мылом, и он стал как новый...Я посмотрела в портрет Менделеева на Колю в стареньком свите¬
ре и подумала, что костюмы из нитрона прежде всего нужно делать
для школьников, особенно для мальчишек — одежда у них очень
рвется и пачкается.—	Из полимеров в медицине делают искусственные ребра, сус¬
тавы и сухожилия, — сказал Витя. — Тонкие пластмассовые пленки
заменяют в ушах поврежденные барабанные перепонки, а из пласт¬
массовой трубки делают пищевод...—	А из пластмассового шара — голову, — подсказал Сережа,
но Витя не растерялся и ответил:—	Если не верите — пощупайте Сережину. Но пластмассовая
голова интересует только Сережу. А вот пластмассовая мышца мо¬
жет получиться в самом деле...Я насторожилась. Неужели Витя собирался вот так, перед все¬
ми, рассказать наш секрет? Но Витя рассказал только о том, что не¬
которые полимерные пленки под воздействием кислоты и щелочи
растягиваются и сжимаются, как мускулы, и что ученым в будущем
удастся создать машины, которые смогут работать при помощи та¬
ких пленок.—	Представляете себе, — сказал Витя, — робот, огромный, как
дом. И у этого робота все мышцы, как у человека, только из полимер¬
ных пленок. И им можно управлять на расстоянии по радио. Такой
робот возьмет лопату величиной с наш химический кабинет и будет
работать, как экскаватор. Или, если надо будет проложить дорогу
в лесу, он сможет выдирать деревья, как траву. Или, если застрянет
в грязи автомашина, он возьмет ее на руки, как ребенка, и перенесет
на дорогу...
132Владимир КИСЕЛЕВРебята здорово слушали Витю. И только Сережа сказал:—	Не хотел бы я поздороваться за руку с этим роботом.Всем было так интересно слушать про Витиного робота, что ему
почти не задавали каверзных вопросов. Только наша модница Таня
Нечаева спросила, из чего делают нитроновую шерсть, и Витя,
не задумываясь, ответил, что из ацетилена — газа, которым свар¬
щики на стройках сваривают водопроводные трубы, и синильной
кислоты.Евгения Лаврентьевна от нашего имени поблагодарила Витю за ин¬
тересное «сообщение». На переменке ребята окружили Витю, который
продолжал рассказывать про робота. Подошла к Вите и я. А Коля про¬
шел мимо и даже не оглянулся в нашу сторону. Ну и пусть...На последнем уроке у нас было домоводство. Для занятий по до¬
моводству в школе специальный класс. Там две газовые плиты и бу¬
фет с посудой, а посреди комнаты — длинный стол. На уроке мы си¬
дим по обе стороны этого стола, друг против друга.Еще перед уроком я заметила, что Таня и Вера о чем-то перешеп¬
тываются и что-то затевают, а когда мы расселись, поняла, в чем
дело. Они устроили так, что я оказалась против Коли. Коля уставил¬
ся в стол, а они захихикали.Наша учительница домоводства Миля Степановна — странная
женщина. Она очень серьезно нас учит, как готовить разные блюда
и сервировать стол, и шить, и все это она очень хорошо знает,
но разговаривает она так, как будто в жизни не читала никаких книг.
Вместо «регулировать» она говорит «легулировать». Можно было бы
подумать, что она просто не выговаривает этого слова, но это не так,
потому что вместо «реагировать» она очень хорошо выговаривает
«регулировать». Ребята ее любят. Даже мальчишки ходят на ее уроки
и тихо сидят, хотя им домоводство учить не обязательно.Сегодня у нас, по словам Мили Степановны, основной вопрос
домоводства на Украине: как готовить вареники с творогом.Все наши девочки принесли в школу по сырому яйцу, немного
творога и муки. Миля Степановна засучила рукава и принялась
за тесто.ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ133—	Смотрите, — говорила она, — в муке делается вот такое углуб¬
ление, а в него наливают воду и сырые яйца...До чего же красиво все это получалось у Мили Степановны! Тол¬
стая, румяная, веселая, она все это показывала с таким удовольстви¬
ем, и так ловко все у нее выходило, что нашим девочкам хотелось
уже скорей самим приняться за тесто для вареников.—	А теперь поставим тесто ненадолго в холодное место, ну, вот
хоть сюда, на окно, и возьмемся за творог...Я посмотрела на Колю. Он сидел красный и растерянный, а пе¬
ред ним лежал листок бумаги — какая-то записка.Я хорошо умею читать книги или даже письма вниз головой. Во¬
обще я сначала научилась читать наоборот, мама меня долго от этого
отучала. Когда мне было пять лет, мы жили в квартире с соседями,
а у этих соседей была девочка по имени Люба. Она была старше меня
на год, а ее брат, Миша, уже учился в пятом классе. И он учил Любу
читать по букварю. Во время этих занятий я всегда садилась против
них и внимательно слушала. Но так как я сидела по другую сторону
стола, то и запомнила все буквы вниз головой. Когда же выясни¬
лось, что я не могу прочесть обыкновенной вывески, но бегло читаю
детские книжки, если их повернуть наоборот, мама пришла в ужас
и стала меня переучивать.На листике бумаги, который лежал перед Колей, было написано:«Коля, давай мириться, потому что мне все это уже надоело.Я считаю, что мы оба не правы, а наша дружба должна быть вышевсяких мелких обид. Если ты со мной согласен — ничего не говори,а только кивни головой. Оля».Все это было написано почерком, похожим на мой, и даже таки¬
ми словами, какие могла бы написать я сама, лишь в слове «мирить¬
ся» был пропущен мягкий знак.Коля посмотрел на меня и быстро закивал головой. Несколько
раз подряд. Таня Нечаева прыснула.
134Владимир КИСЕЛЕВ—	Это написала не я, — сказала я Коле. — Это написали девочки.
Можешь не кивать.Если бы Таня не засмеялась, может быть, я промолчала бы, и все
хорошо б закончилось. Но теперь и у меня, и у Коли был отрезан
всякий путь к отступлению.Глава семнадцатаяТеперь, когда я иду по улице, или прихожу в школу, или сижу
в классе, мне кажется, что все смотрят только на меня. И я стараюсь
принять самый скромный вид, какой только могу. Я стараюсь даже
не смеяться громко, когда хожу, не размахиваю руками и говорю
меньше глупостей, чем прежде.И все равно в моем присутствии ребята умолкают и погля¬
дывают на меня с любопытством, а мне это — честное слово, прав¬
да — уже почти совсем не лестно, а только неловко. И учителя ста¬
ли ко мне строже, и только Елизавета Карловна поставила мне
четверку за сочинение, за которое она раньше выше тройки бы
не поставила.А на адрес школы на мое имя идут письма. Больше всего писем
от школьников, но из Омска письмо мне написал старик кузнец,
по фамилии Грозных, а из Новгород-Северского какая-то учитель¬
ница с неразборчивой фамилией написала, что я не должна за¬
знаваться достигнутыми успехами, а должна очень много работать
над собой, как это делали Пушкин, Лермонтов, Гоголь и Толстой.Я спросила у папы, нужно ли мне отвечать на письма, и он отве¬
тил, что нужно. За всю свою жизнь я не написала столько писем,
сколько за последнюю неделю.Писать ответы на письма очень трудно. На диктовках в школе
и в школьных сочинениях я никогда не боялась, что сделаю грам¬
матическую ошибку, и всегда писала более или менее грамотно.ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ135Ну, случится, пропущу букву или перед «что» не поставлю запятую.
Но это бывает редко.А вот в ответах на письма я очень боюсь сделать ошибку, и вдруг
оказывается, что я не помню, как правильно писать самые обыкно¬
венные слова, и я все время заглядываю в папин словарь.Из Закарпатья я получила замечательную посылку. Народный
художник Варна прислал мне письмо и подарок — портрет Тараса
Шевченко, вырезанный на деревянной доске, покрытой черным ла¬
ком. Это называется гравюра по лаку, а вокруг деревянная некраше¬
ная рамочка с резным гуцульским узором. Шевченко на этом порт¬
рете суровый и гневный, каким он был, наверное, когда писал
о Петре Первом:Це той первий, що розпинав
Нашу Украшу...Портрет Шевченко я повесила над своей кроватью, и по утрам,
когда просыпаюсь, первым делом смотрю на него.Пришло на адрес школы из Новосибирска и письмо от моего
родного отца. Он написал, что я молодец, что я замечательная де¬
вочка, что он гордится мной и ставит меня в пример своим детям,
которые являются моими братьями, хотя я их никогда не видела. Зо¬
вут их Дима и Ростик, и, оказывается, они близнецы.А папа недоволен всем этим и огорчен. Он говорил вечером с ма¬
мой, а я не спала и слышала из своей комнаты, что головы и покреп¬
че моей не выдерживали внезапного успеха, что лучше бы все это
произошло через десяток лет и что их ответственность за меня и мое
будущее еще более повышается.Но мама с ним, по-моему, не согласна, вчера она мне сказала,
что я уже большая и могу носить часики куда угодно, даже в школу,
только чтобы я их не разбила в драке. А «Литературную газету»
с моими стихами она носит в сумочке и показывает всем знакомым.В «Литературной газете», под названием «Доброго пути», была на¬
печатана статья писателя Корнилова. Он написал о нашей встрече,
136Владимир КИСЕЛЕВо сказке, которую я рассказывала Наташке, и как Наташка сказала
о нем «может быть, этот дядя садист», и о нашем разговоре про Шев¬
ченко, и про химию, и про стихи. Закончил он статью красивы¬
ми латинскими словами «Poetae nascuntur» — «поэтами рождаются»,
и что я, Оля Алексеева, родилась таким поэтом, и что поэтическое
время, в которое мы живем, помогло развиться во мне моим задат¬
кам, и что он предлагает вниманию читателей мои стихи.И целых пять стихотворений. И фотография, на которой я вы¬
гляжу страшно испуганной, — ее сделали, когда я еще училась
в шестом классе. Эту фотографию редакция, как я узнала, получи¬
ла в школе. Честное слово, все это заняло почти половину газетной
страницы.Я уже читала стихи на школьном вечере, и меня пригласили про¬
честь свои стихи во Дворце пионеров и даже в Киевском педагогиче¬
ском институте — перед будущими учителями.И я читаю стихи и принимаю, как должное, аплодисменты и сла¬
ву, делая самый скромный вид, какой только могу, а внутри во мне
все время страх, что я самозванка и что все это какая-то глупая
ошибка.Дело в том, что в нашей школе очень многие ребята пишут стихи
и, по-моему, пишут их лучше меня. Они очень здорово умеют напи¬
сать стихотворение к Первому мая, или к Октябрьским праздникам,
или эпиграммы на учителей, а у меня это никогда не получалось.
И я думаю, что любой из них может сказать: «Подумаешь, у меня
стихи лучше, а на нее все смотрят так потому, что про нее написал
в газете известный писатель Корнилов».Но ведь и в самом деле, на мои стихи по-прежнему никто бы
не обращал внимания, да я их почти никому и не показывала,
если бы Павел Романович не написал про них в «Литературной
газете».А написал он про них потому, что встретился со мной в садике
возле нашего дома и случайно заговорил со мной. Но, может быть,
он просто не знает других детей, и у него нет своих детей, и он даже
не догадывается, что очень многие ребята пишут стихи, и поэтомуДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ137его удивило, что я их пишу, и поэтому они ему так понравились?..
И как вообще попал он в наш садик?..Я пошла в садик и села на ту самую скамейку, на которой мы тогда
сидели, только не на то место, где сидела я с Наташкой, а на то место,
где сидел писатель, и стала представлять себе, почему он там сидел.Я представила себя на его месте и посмотрела перед собой и вдруг
увидела то, на что я прежде не обращала внимания. То есть я видела
это каждый день, но как-то по-другому.Я увидела огромный новый дом, облицованный кремовой плит¬
кой, с множеством балконов. И каждый балкон — это значит квар¬
тира, и в каждой квартире люди, которые очень любят друг друга,
но все равно часто не понимают друг друга и ссорятся из-за всяких
пустяков.На одном из балконов была сделана как бы стеклянная клетка,
как бы закрытая стеклянная веранда вместо балкона, и там стояло
кресло, и сидел на нем какой-то дяденька с круглым лицом и усами.
Я и прежде его всегда там видела, но никогда не задумывалась: а по¬
чему он там сидит. Вероятно, он болен? Но чем? Может быть, у него
парализованы ноги? Может быть, нужно пойти в эту квартиру и уз¬
нать, что с ним? Может быть, ему нужны книги или еще что-нибудь?
И, может быть, писатель заметил этого «человека, сел на скамейку
и задумался о нем?А на другом балконе висит белье — простыни, пододеяльники,
наволочки. Ветер их надувает, они трепещут под ветром, как паруса,
и кажется, что сейчас вот-вот оторвут балкон от дома и понесут его
по воздуху. И, может быть, писатель представил себе, как задрожал
и помчался балкон.А внизу гастроном. Из дверей гастронома вышла старушка с дву¬
мя тяжелыми мешками, связанными между собой. И один у нее впе¬
реди, а другой сзади, за спиной, вернее, за плечом. По виду старуш¬
ка — крестьянка, вероятно, приехала она в город, чтобы купить
разных товаров, гостинцев внукам. Но мимо проходят новенькие
автомашины, и троллейбусы, и небо расчертил реактивный самолет,
а старушка тянет свои мешки на себе, как сто лет назад. И, может
138Владимир КИСЕЛЕВбыть, писатель заметил такую же старушку, и присел на скамейку,
и задумался об этом?Я вернулась домой и написала Павлу Романовичу письмо, в ко¬
тором рассказала ему о своих сомнениях и попросила написать мне,
почему он сидел на скамейке в нашем садике.Я очень испугалась, что потеряла адрес Павла Романовича, но по¬
том вспомнила, что спрятала его адрес в «Кобзарь». Я нашла записку
с адресом и надписала конверт.«А если бы просто написать на конверте: «Москва, писателю
Корнилову», дошло бы письмо?» — подумала я. И решила, что дош¬
ло бы. Такой это писатель.И еще я думала о том, что, конечно, случайность имеет значение.
Не только для меня. Когда Юра Дробот шел по улице, он случайно
оказался против того дома, из окон которого валил дым. Но то,
что он спустился по веревке на балкон, нельзя ведь считать случай¬
ностью. Или то, что Колиного дедушку, отца Елены Евдокимовны,
расстреляли фашисты, может быть случайностью, хотя он спас ра¬
неного, а фашисты за это расстреливали. Но то, что Елена Евдоки¬
мовна была санитаркой и вынесла на себе столько раненых солдат
из боя — это уже не случайность. Это — ее героизм. Так что нельзя
все объяснять одной случайностью.На почте тетя, которая принимает письма, сказала, что для авиа-
заказного нужно еще доплатить шесть копеек. Она не обратила ни¬
какого внимания на то, кому я посылаю письмо, что на конверте на¬
писан адрес писателя, и дала мне квитанцию — узкую полоску
бумаги, на которой было написано только: «Москва. Корнилову» —
совсем как я сначала собиралась написать на конверте.А когда я возвращалась, из двора соседнего дома неожиданно вы¬
скочил Петька и тот новый мальчик, которого я ударила портфелем.—	Вот она! — сказал Петька.Я приосанилась, потому что за последние дни часто слышала,
как в школе обо мне говорили: «Вот она!» — но Петька подскочил ко
мне и больно дернул меня за косичку, а второй мальчишка ударил
меня сзади коленкой так, что я просто полетела вперед.ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ139Они ничего не слышали о том, что мои стихи под заголовком
«Доброго пути» напечатаны в «Литературной газете», а если и слы¬
шали, то им на это было совершенно наплевать.И так как их было двое, а я одна, то я бросилась наутек, а они бе¬
жали за мной и кричали, что «покажут мне», но они меня не догна¬
ли, а я вбежала в свой двор, где, к счастью, были Витя, Сережа
и Женька Иванов. Это мне просто повезло.У Сережи в руках были лук и стрелы.—	Послушай, Оля! — обрадовался он. — Хочешь быть нашим
Вильгельмом Теллем?—	Каким Вильгельмом Теллем?—	Мы тебе поставим на голову яблоко, и кто собьет его...—	Нет, — сказала я, — не хочу. Вы мне глаза выбьете.—	Боишься?—	Не боюсь, а не хочу.—	С тех пор как ее фотографию и стихи напечатали в газете, —
сказал Витя, — она стала воображалой... Можно ведь закрыть глаза
руками или стоять к нам спиной.Если бы он не напомнил о моих стихах, я бы, конечно, отказа¬
лась, но теперь я сказала:—	Ну, хорошо, я стану спиной.Они положили мне на голову яблоко и стреляли в него до тех пор,
пока не попали мне больно по шее. В яблоко они так ни разу
и не попали.Когда я возвращалась домой, я посмотрела вверх на балкон, сде¬
ланный в виде стеклянного аквариума, где всегда сидел в кресле уса¬
тый дяденька, и вдруг увидела, что рядом с креслом стоит стул,
а на стуле сидит Коля.Я сначала даже не поверила своим глазам, но это действительно
был Коля — в пальто, из которого он вырос, в мятой шапке и с крас¬
ным шарфом на шее. Как он туда попал? Откуда он знает этого дя¬
деньку? Что он там делает?Я несколько раз оглядывалась на Колю, и мне показалось, что он
меня тоже заметил.
140Владимир КИСЕЛЕВВ нашем классе — странные люди. Никто не удивляется, что Коля
Галега теперь хорошо учится. Будто бы так и нужно. И по-прежнему
его называют Самшитиком, но он ни на кого не обижается, поче¬
му-то только на меня...Правда, он на днях получил двойку по физике. Но я не ощутила
никакого злорадства: двойку он получил не потому, что не знал,
а совсем за другое.Борис Борисович задал всем приготовить дома прибор или ме¬
ханизм, который показывал бы, как действует трение. Я принесла
кусочек наждачной бумаги и палочку. А Коля сделал реактивный ав¬
томобиль. Он где-то нашел старый игрушечный автомобильчик,
привязал к нему проволокой трубку от металлической ручки (есть
такие ручки, в которых с двух сторон перо и карандаш) и начинил
трубку серой от спичечных головок.—	Как же он действует? — спросил Борис Борисович.—	Нужно поджечь, — сказал Коля. — Можно?—	А что в трубке?—	Спичечные головки.—	Что ж, поджигай.Автомобильчик поставили на учительский стол. Борис Борисо¬
вич сам поднес к трубке горящую спичку. Зашипело, забрызгало
пламя, и автомобильчик покатился по столу. Но когда Борис Бори¬
сович увидел, что на черной лаковой поверхности стола образова¬
лась пузырчатая дорожка прогоревшего лака, лицо у него приняло
какое-то по-детски обиженное выражение.—	Это ты нарочно подстроил, — сказал он Коле и поставил ему
двойку.Сережа уверял потом, что Борис Борисович отнес автомобиль¬
чик в учительскую и предложил его передать на автозавод, чтобы там
начали выпускать настоящие автомашины такой конструкции. Се¬
режа ловко выдумывает такие истории.Коля по-прежнему делал вид, что не замечает меня. Но когда
на переменке наша завуч пришла с какой-то кругленькой и быс¬
трой, как шарик ртути, тетей и подвела ее ко мне, и тетя сталаДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ141быстро — не уследишь, как у нее выкатываются слова, — хвалить
меня, говорить, что я замечательная девочка, что Институт литера¬
туры, в котором она работает, приглашает меня выступить у них со
своими стихами, и я оглянулась на Колю (он стоял недалеко, и мне
хотелось посмотреть, какое это производит на него впечатление),
Коля поежился, как от холода.А когда завуч и эта тетя ушли, он подошел ко мне и, не вынимая
рук из карманов, сказал:—	Ну, зачем ты их слушаешь? Ведь они на тебя смотрят, как на уче¬
ную собаку... Если бы собака начала говорить, на нее так же смо¬
трели б... Я видеть не могу, какая ты стала... Как ты смотришь по сторо¬
нам, замечают ли, что ты идешь... Как прислушиваешься к каждому
слову, когда тебя хвалят. Мои батя и матя ничего не поняли. Они
говорят: вот она какая! Портрет в газете напечатали! Стишки пишет!
И такая скромница! А мне стыдно было им правду сказать, потому
я и промолчал и не сказал им, что ты просто дура...Я посмотрела на Колю. Свет из окошка отражался в его прищу¬
ренных, как от боли, глазах.—	Ты сам дурак, — сказала я и пошла на урок, потому что прозве¬
нел звонок.Глава восемнадцатаяКогда я собираюсь что-нибудь сказать некстати, я перед тем го¬
ворю слова «кстати», и то, что я собиралась сказать некстати, полу¬
чается будто бы кстати.—	Кстати, — сказала я, — а что такое в самом деле счастье?Папа не удивился моему вопросу, хотя мы разговаривали совсем
не о счастье, а о том, что если я не пойду к зубному врачу и не встав¬
лю пломбу, то у меня зуб совсем разрушится, и что бормашина напо¬
минает орудие пытки.
142Владимир КИСЕЛЕВ—	Ну, — сказал папа, — как сказать... Очевидно, под счастьем
понимают состояние полного удовлетворения... Ну, благополучие,
жизнь без горя, без несчастий, без тревог.—	Акакже, — возразилая, — наши космонавты?.. Нельзя же ска¬
зать, что у них жизнь без тревог... Они летают на ракетах и рискуют
собой для того, чтобы человек освоил космос. И когда мы учили
Лермонтова, стихотворение «Парус», так в нем сказано будто
про парус, а в самом деле про человека: «А он, мятежный, просит
бури, как будто в бурях есть покой!»—	Это правильно, — сказал папа. — Счастье не может быть инди¬
видуальным, как зубная щетка. Оно не может принадлежать одному
человеку. Поэтому за счастье людей людям приходится бороться
и иногда находить это свое счастье в борьбе, а совсем не в жизни
без тревог...Вчера папа дежурил «свежей головой», а сегодня, в субботу, мы
с ним отправились в поход по магазинам хозяйственных товаров. Папа
говорит, что в продаже появился какой-то новый консервный нож,
которого еще нет в его коллекции. Этим ножом можно открывать
стеклянные консервные банки, не повредив крышечки, что очень цен¬
но для домашних хозяек, которые готовят самодельные консервы.—	Тебе не понравился мой фельетон? — сказал папа, по-своему
расценивший мой вопрос.Позавчера в газете был напечатан папин фельетон «Маленькое
счастье». В нем рассказывалось о начальнике главка по фамилии
Костенко. Этот человек для своего «маленького счастья» обманы¬
вал, давал неправильные сведения о выполнении плана, а людей,
которые выступали против него, он увольнял с работы. Одна пожи¬
лая женщина покритиковала его на собрании, так он, этот Костен¬
ко, сумел все так подстроить, что она попала под суд и ее посадили
в тюрьму, а потом, когда ее выпустили, она очень тяжело заболел,а.
У этой женщины были дети и даже внучка.Этот папин фельетон был совсем не остроумный, а какой-то
очень сердитый и резкий, в каждом слове чувствовалось, что папа
просто ненавидит этого Костенко.ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ143Еще когда папа только собирался писать фельетон, я вечером
слышала из своей отгороженной занавеской комнаты разговор ма¬
мы с папой. Мама говорила, что на таком фельетоне можно по¬
скользнуться, что она лично знает Костенко, что это опасный чело¬
век, которого уже пытались разоблачить, но он вышел сухим из воды,
а люди, которые выступали против него, напрасно пострадали.Но папа ответил, что он все равно выступит в газете. Тогда мама
сказала, что он еще пожалеет, что не послушался ее, а папа сказал,
что молчать было бы преступлением.—	Нет, — ответила я, — фельетон мне понравился... Только он
какой-то не смешной, а страшный.Не глядя на меня, папа сказал:—	В таких случаях мне не хочется смеяться...Мы побывали уже в четвертом магазине, а такой консервной от¬
крывалки, какая нам была нужна, нигде не было. В предпоследнем
магазине продавщица сказала папе, что такой ключ ни к чему, пото¬
му что крышечки все равно деформируются, и что в будущем году
промышленностью намечено выпускать больше крышечек. А папа,
по-видимому, постеснялся ей сказать, что ему открывалка нужна
не из-за крышечек, а из-за коллекции. Вообще папа был сегодня
не таким, как всегда после дежурства, он вроде бы и шутил, и смеял¬
ся, и все равно все время думал о чем-то своем, и о чем-то своем не¬
хорошем, и я не знала о чем.Пока мы ходили по магазинам и рассматривали холодильники,
и стиральные машины, и кухонный комбайн, который сам чистит
картошку и выжимает сок из всего, что бы туда ни сунули, пошел
сильный снег, густой, хлопьями — настоящая метель. Мы побежали
к троллейбусу, потому что папа был без шапки. В троллейбусе было
совсем мало людей, мы с папой сели рядом на сиденье, а за окнами
снег сыпал так густо, что ничего не было видно, кроме снега. Все
было скрыто белой пеленой, и троллейбус вдруг остановился. Води¬
тель сказал, что впереди стоят другие машины и не видно, куда ехать.Троллейбус стоял, а снег сыпал все сильнее и сильнее, снежными
хлопьями залепило окно, и я вдруг представила себе, что сейчас
144Владимир КИСЕЛЕВДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ145будет такой снегопад, что троллейбус занесет доверху, с крышей,
что весь наш город занесет снегом. А когда-нибудь, через тысячу лет
археологи откопают наш троллейбус и напишут ученый труд о том,
что в те далекие времена, когда мы жили, существовали громадные
животные, которые питались людьми, и что при раскопках в желуд¬
ке такого животного с двумя усами на спине нашли скелеты не¬
скольких человек. Мне стало неприятно, и я сказала папе:—	Может, выйдем?Но троллейбус тронулся, и снегопад вдруг утих, проглянуло
солнце, и город засверкал, заискрился, а на снег бросились тысячи
людей и машин, чтобы сгрести его с улиц и вывезти за город.Вдоль всех улиц потянулись узенькие ледяные дорожки, которые
в два счета успели раскатать ребята. В Киеве такие дорожки называ¬
ются скользанками, и я не знаю, как их называют в других местах.
Мы с папой по очереди проехались по одной такой длинной сколь-
занке, а потом вернулись и снова проехали, а потом еще в третий раз.
На третий раз папа разбежался сильнее, чем я, налетел на меня
и сбил с ног. И когда я упала, а он — вслед за мной, на него сердито
закричал прохожий с очень знакомым голосом:—	Что вы делаете!.. Как вам не стьщно!..Я увидела, что это наш учитель математики Климент Ефремович.
Папа стал меня поднимать, а я сказала Клименту Ефремовичу:—	Это мой папа.Климент Ефремович очень удивился и сказал, что скользанки
нужно обходить, потому что можно сломать ногу. И мы с папой,
смущенные и мокрые от снега, отправились домой сушиться.Но пока мы с папой ездили за этой открывалкой для стеклянных
банок с железными крышечками и катались на скользанке, в нашей
жизни произошло очень важное событие. И произошло оно без меня.Как только мы с папой подошли к нашей двери, мы увидели,
что к ней кнопкой прикреплена записка: «Оля, когда вернешься, бе¬
гом ко мне — получилось!!! В. »—	Я сейчас, — сказала я папе и, не заходя домой, помчалась к Вите.Я застала у него всю нашу компанию, в том числе Колю и Лену.—	Где ты ходишь? — сказал Витя. — Пленка сокращается, как на¬
стоящая мышца, почти на сантиметр. Мы измеряли.—	Как это вам удалось? — спросила я, с завистью рассматривая
незамысловатый прибор, сделанный из ванночек для проявления
фотографий. Их называют кюветами.—	Это мы с Сережей, — сказал Витя. — Ну и Коля помог. И все ос¬
тальные, конечно, — добавил он великодушно. — Папа говорит,
чтоб мы отдали наш прибор в школу Евгении Лаврентьевне. Он гово¬
рит, что такой прибор может украсить любой химический кабинет.—	А как же птицелёт?—	Будет и птицелёт.-.. И даже робот... Когда-нибудь, — ответил
Витя. — Важно, что доказана принципиальная возможность. Папа
говорит, что когда Кибальчич — это был такой революционер, его
казнил царь, — когда Кибальчич в тюрьме начертил проект ракетно¬
го двигателя, так он еще тоже был совсем не похож на те ракеты, ка¬
кие сейчас возят на парадах.Коля не смотрел на меня, пальцы у него пожелтели от реактивов,
а лицо совсем не выражало той радости, какая подходила для такой
минуты.—	Папа говорит, — сказал Витя, — что Евгения Лаврентьевна
всем нам поставит четвертные пятерки. Такого прибора нет ни в од¬
ной школе во всем мире.—	А мне? — спросил Женька Иванов и надул губы. — Ведь мы
не учим химию. За что же мне поставят пятерку?..—	За поведение, — сказал Сережа. — Тебе поставят пятерку
за благородное поведение и снизят ее до тройки за то, что ты прожег;
кислотой свои форменные штаны.Сережа стал рассказывать о том, как мы сделаем небольшой пти¬
целёт, как Женька на нем будет летать в школу. Все смеялись, и даже
Коля разошелся и сказал, что будет посылать вместо себя в школу
робота. А я вспомнила папу, и как он молча сидел в троллейбусе с за¬
лепленными снегом окнами, и мне захотелось домой. Кроме того,
у меня в голове все время вертелись строчки, которые складывались
в новое стихотворение. Я пошла домой, но по дороге зашла в садик,
146Владимир КИСЕЛЕВподошла к скамейке, где мы сидели с Наташкой и писателем Корни¬
ловым, и придумала это стихотворение до конца.Дома я застала и папу и маму. Перед моим приходом они, по-ви¬
димому, о чем-то спорили, потому что лица у обоих были точно та¬
кие, какие бывают у наших ребят, когда они ссорятся. Но когда я во¬
шла, они заговорили на спокойную тему — о консервных ножах.Я сказала, что хочу прочесть им новое стихотворение, которое сего¬
дня написала. Но я его не записывала на бумаге, а просто прочла
наизусть:Улицы розданы
Детям, словно клад.Тянутся скользанки.От угла до угла.Детям кататься
Не надоест,А взрослые боятся
Скользких мест.Не пришлось бы каяться...Асфальт шершав —К асфальту тянется
Их душа.А может, доверимся
Гладкости льда?Давайте проедемся!Проедемся? Да!Только и сегодня
Учитель мой
Скользанки обходит
Стороной.ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ147Папа и мама переглянулись. Мама сказала:—	Неужели это ты сама придумала?—	Конечно, сама.—	Молодец! — похвалила меня мама.А папа сказал, что не все взрослые боятся поскользнуться, и сно¬
ва многозначительно посмотрел на маму.Мы собирались ужинать, но в это время папу по телефону вызва¬
ли в редакцию. Мама встревожилась, но папа сказал, что, очевидно,
предстоит какая-то срочная командировка.Мама проводила папу до двери. Они почему-то шли к двери, дер¬
жась за руки, как ходят первоклассники на экскурсию. А когда мама
вернулась, она сказала мне, что завтра мы с ней пойдем в бассейн.Я очень люблю плавать. Плавать меня научила мама, когда мне
было лет пять, еще до школы. Мама прекрасно плавает, у нее пер¬
вый разряд, и она только немного не дотянула до нормы мастера.Я, как и мама, плаваю брассом — это стиль не такой быстрый,
как кроль, но при брассе не так устаешь, и я могу проплыть сколько
угодно. Этим летом мы с мамой и папой были в Крыму. Я с мамой
плавала почти за полтора километра и ничуть не уставала. Я все вре¬
мя держу голову под водой и приподнимаю лицо, только чтоб вдох¬
нуть воздух. И глаза у меня все время открыты. Я не смогла бы пла¬
вать с закрытыми глазами, как не смогла бы, например, ходить
с закрытыми глазами по улице.А папа плавает кролем, быстро устает и часто ложится на спину.Мы с мамой поговорили о плавании, о том, что летом опять по¬
едем в Крым или на Кавказ, но обе мы думали о папе и ждали его
возвращения.Папа вернулся не скоро. Но когда он пришел, он так хлопнул две¬
рью и так размахивал руками, что мне показалось — он пил водку.—	На фельетон пришло опровержение, — сказал папа, усевшись
на тахте. — Из министерства. С подписью самого министра. И газета
должна будет, — тут папа помолчал, подняв палец, — опубликовать
это опровержение. А мне предложили подать заявление об уходе
с работы. По собственному желанию.
148Владимир КИСЕЛЕВЯ думала, что мама скажет: «Я ведь говорила». Но вместо этого
мама села рядом с папой на тахту, провела рукой по его растрепан¬
ным, повлажневшим волосам и улыбнулась весело и задорно.—	Молодец! Я горжусь тем, что ты написал этот фельетон!
И Лялька тоже. Мы говорили с ней об этом, когда тебя не было.
А ведь мы ничего подобного не говорили.Глава девятнадцатаяЕсли бы меня поставили во главе Советского правительства, то
первое, что бы я сделала, это запретила бы посыпать опилками пол
в магазинах. В разных статьях пишут, что из опилок можно делать
лучшие вещи, чем из дерева, что они ценное сырье для химической
промышленности, а их рассыпают под ногами, топчут, а потом вы¬
брасывают. Я не жадный человек, но, когда я хожу по опилкам,
я не могу понять, почему с ними поступают так бесхозяйственно.Я стояла в нашем гастрономе в очереди в колбасный отдел. Оче¬
редь была довольно длинной. В этом магазине всегда к шести ча¬
сам — к концу рабочего дня — собирается много покупателей,
а днем, часа в два-три, тут бывает совсем пусто. Я много раз думала,
что нужно ходить в гастроном днем и не тратить времени напрасно,
но все как-то не получалось.Я стояла в очереди и рассматривала мокрые и грязные опилки
под ногами, а передо мной стоял тот самый дяденька с усами, кото¬
рый всегда сидел на балконе, устроенном как стеклянная клетка.
Дяденька опирался на очень толстую, но, по-видимому, легкую бам¬
буковую палку с черной ручкой.Сквозь очередь протиснулись два высоких, одинаково одетых
парня — оба они были без шапок, в очень коротких красивых пальто
с вязанными в резинку воротниками, как на свитерах, на обоих пу¬
шистые красные шарфы и черные узконосые туфли.ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ149—	Не давайте без очереди! — потребовала у продавщицы толстая
пожилая женщина. Она стояла впереди нас.—	Не горячитесь, тетенька, наживете третий инфаркт, — отмах¬
нулся от нее, как от мухи, один из этих парней, такой высокий,
что его можно было принять за баскетболиста из сборной Украины,
и протянул через головы чеки продавщице. — «Столичную» и четы¬
реста любительской. Нарежьте потоньше.—	Не отпускайте без очереди! — снова закричала толстая женщи¬
на. — Мы тоже спешим. За водкой можно и постоять...—	Станьте в очередь, — предложила продавщица тетя Вера. —
Слышите, что про вас говорят...—	Как не стыдно, — тоненьким, но звонким голоском пропища¬
ла старушка, которая стояла за нами.—	Ты, бабушка, не вмешивайся, — басом сказал второй парень. —
Когда будет очередь на кладбище, там будешь распоряжаться.—	Зачем же вы оскорбляете женщину, да еще такую, что вам
в матери годится! — возмутился усатый дяденька из нашего дома.Нагрубивший старушке парень подошел к нам поближе, накло¬
нился к дяденьке и что-то негромко, с угрозой сказал ему на ухо, оче¬
видно, что-то гадкое, потому что я услышала плохое слово. И вдруг
парень этот завизжал, и не басом, а совершенно детским голосом —
громко, на весь магазин, и запрыгал на одной ноге к концу очереди.
А за ним отошел от прилавка и его товарищ. Вид у обоих был расте¬
рянный, они негромко бормотали какие-то угрозы.В первую минуту я, как и все остальные, не сообразила, что прои¬
зошло, хотя и видела, как усатый дяденька легонько опустил свою пал¬
ку на самый кончик острого носка туфли этого парня, но мне и в голо¬
ву не пришло, что именно этим был вызван такой странный визг.—	«Вот злонравия достойные плоды», — подмигнул мне дяденька.—	Что это у вас за палка? — спросила я.—	Волшебная, — ответил дяденька и протянул ее мне. Я взяла
палку в руку и еле смогла удержать — она была в тысячу раз тяжелее,
чем могло показаться по ее внешнему виду. — Это бамбук, запол¬
ненный внутри свинцом.
150Владимир КИСЕЛЕВ—	Для чего же свинец в палке?—	Вместо зарядки. Заведи себе такую же, и ты справишься с лю¬
бым пареньком из своего класса.—	Вы Колю Галегу знаете? — неожиданно для себя спросила
я у дяденьки.—	Колю Галегу? Кто же не знает Колю Галегу? Это известный че¬
ловек, — снова подмигнул мне дяденька так, будто, он про меня все
знал.Тем временем подошла наша очередь. Дяденька купил двести
граммов голландского сыра, а я купила целый килограмм украин¬
ской домашней колбасы и еще полкилограмма венгерского сала, по¬
крытого коркой жгучего красного перца. Мы вышли из магазина
вместе с дяденькой и прошли мимо парней в коротких пальто,
но они сделали вид, что нас не замечают.—	Ты решила потолстеть? — спросил дяденька.—	Нет, — ответила я, — это охотничьи припасы.—	А ты охотник?-Да.—	И умеешь стрелять?—	Да, — оказала я менее уверенно.—	Ну что ж... Тогда — ни пуха, ни пера.—	До свидания, — ответила я, вместо того чтобы сказать «к чер¬
ту», как обычно отвечают в нашем классе на такое пожелание,
и пошла домой.Дома мама угощала какую-то очень толстую тетеньку в туго обтя¬
гивающем ее фиолетовом креп-сатиновом платье, из которого она
выросла, чаем с домашним пирогом, а тетенька говорила, что она
не ест теста, что боится потолстеть, хотя, по-моему, ей уже можно
было не бояться, и ела пирог ломоть за ломтем, а папа скучным голо¬
сом говорил, что фотоаппаратом «Комсомолец» с очень примитив¬
ным объективом можно делать превосходные снимки, и показывал
фотографии.После того как папу уволили с работы в редакции, к нам ста¬
ло приходить очень много людей, которые прежде к нам вообщеДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ151не заходили или приходили очень редко. А так как каждому нужен
был какой-нибудь предлог, то наша коллекция консервных ножей
пополнилась интересными экземплярами, среди которых был пре¬
красный японский нож. Папа уверял, что этим ножом открывали
консервы японские самураи, а при случае именно таким оружием
они делали себе харакири.Папин заведующий отделом Дмитрий Максимович и его жена
Вера Сергеевна приходили к нам чуть ли не каждый вечер. Дмитрий
Максимович в глаза хвалил папу и успокаивал маму, говорил,
что это — недоразумение, что справедливость восторжествует и папу
восстановят на работе, и при этом, мне кажется, он себя перед папой
чувствовал как-то неловко. Вероятно, ему было стыдно, что папу
уволили с работы за правильный фельетон и папа этим так расстро¬
ен, а у него все благополучно. Я это вполне понимаю. Мне было
так же стыдно, когда я получала по физике четверку, а Коля — двой¬
ку, хотя мы учили вместе и знали одинаково. Взрослые играют
в те же игры, что и дети.На воскресенье Дмитрий Максимович пригласил папу на охоту.
Я посмотрела на Дмитрия Максимовича. Он молчал. Потом я по¬
смотрела на папу. Папа тоже помолчал, подмигнул Дмитрию Мак¬
симовичу и сказал:—	Оля, выйди на кухню. Мы тебя позовем.Я поплотнее закрыла двери, чтобы не было слышно, что они го¬
ворят, потому что не хотела подслушивать. На кухне я съела немного
мытого изюма, который мама собиралась положить в пирог, но ко¬
гда он мытый — он не такой вкусный. Папа позвал меня в комнату.—	Ну, так и быть. Выклянчила. Поедешь с нами, — сказал он
ворчливо.Я только посмотрела на него, и это уже называлось «выклянчила»!А Дмитрий Максимович добавил:—	Но запомни, Оля! Это первый случай, когда я беру с собой
на охоту особу женского пола.По правде говоря, я была уверена, что все эти разговоры ниче¬
го не стоят, потому что мама не позволит мне поехать на охоту.
152Владимир КИСЕЛЕВНо я снова убедилась в том, что никогда нельзя предусмотреть,
как поступит мама в том или в другом случае. Она сказала,
что это очень хорошо, что я мало бываю на воздухе, и единственное,
о чем она просит, это только чтобы мы с папой не перестреляли друг
друга и не простудились.Для того чтобы я не простудилась, были проведены большие ме¬
роприятия. Мама заставила меня надеть ее теплые ботинки, а так
как у меня тридцать четвертый номер обуви, а у нее тридцать шес¬
той, то я надела на каждую ногу по два шерстяных носка. Кроме
того, на мне были две шерстяные кофточки и еще столько всякого
другого белья, что я стала в два раза толще, чем была, и еле влезла
в свое куцее старенькое пальто.Мы выехали в семь часов вечера в субботу в маленьком автобусе,
который Дмитрий Максимович называл странным словом «микро¬
бус». Нам предстояло проехать в нем почти 250 километров. Кроме
водителя и нас, в автобусе был еще один человек — военный генерал
в папахе с красным донышком. И мне было очень приятно, что я еду
с генералом, потому что я еще никогда вблизи генералов не видела.
Генерал поздоровался с папой и спросил, как меня зовут. Я почти¬
тельно ответила, что Олей, генерал сказал, что это хорошо, сел ря¬
дом с водителем и заснул.Я села возле папы, по автобусу взад и вперед сновали вещи, кото¬
рые мы взяли с собой. Сильно трясло, и было очень тепло, даже жар¬
ко, я тоже, как генерал, заснула, и этот мой сон напоминал бег с пре¬
пятствиями: я просыпалась от каждого толчка и снова засыпала.И снился мне странный сон, который все время обрывался и все
время возвращался к началу, и каждый раз по-другому, каждый раз
по-другому, и все — очень плохо.Папа недавно говорил, что в газете было сообщение о том,
что писатель Павел Романович Корнилов поехал в США во главе
какой-то культурной делегации. И мне снилось, что это мы с Пав¬
лом Романовичем едем на машине на охоту в Америке и что он
мне говорит: «А твой папа негр, и расисты облили его бензином
и подожгли».ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ153И я хочу спросить: кто негр, папа или мой родной отец, но поче¬
му-то не решаюсь, и вот я в окне машины вижу, как горит человек,
и он стоит ко мне спиной, и я не могу отличить, кто это — папа или
мой родной отец, а машина мчится, и я хочу крикнуть: «Останови¬
те!» — и не могу, и слова застревают у меня в горле.А потом мне снилось, что ничего этого не было, а это мы с папой
едем по Америке в машине на охоту, но машина вдруг сворачивает
к какому-то небоскребу, и я спрашиваю у папы: «Разве в небоскребах
охотятся?», а папа отвечает: «Нет. Мы едем не на охоту, а в этот небо¬
скреб, потому что там много коридоров и комнат, и в нем можно за¬
блудиться, как в лесу,.и я тебя там оставлю, потому что меня уволили
с работы, я не зарабатываю денег, и мне тебя нечем кормить, и тебя
там съедят волки». И я хочу попросить: «Папа, пожалуйста, не остав¬
ляй меня, я тоже буду, как ты, работать, буду делать из ниточек аво¬
ськи, я уже умею». Но я плачу и не могу сказать ни слова...А потом мне снилось, что это мы с мамой едем на охоту по Амери¬
ке, и мама говорит: «Неволя пуще охоты», а я хочу сказать, что «Охота
пуще неволи», но мама отвечает: «Нет, неволя». И я вдруг понимаю,
что это мы едем не на охоту, а это мама везет меня к моему родному
отцу, и я хочу крикнуть: «Папа, папочка, помоги!» — но только мычу.А потом мне снова снилось, что ничего этого не было, и снова
снился Павел Романович, но так плохо, что об этом даже нельзя рас¬
сказать, и все время мне снилось черт знает что...Только глубокой ночью мы приехали в село Турье, а потом еще
долго искали какого-то Тиму. Этот Тима — знакомый Дмитрия
Максимовича — повел нас ночевать к себе в хату. В хате пахло
чем-то острым — не уксусом и не перцем, а чем-то похожим, и осве¬
щалась она маленькой керосиновой лампой, огонек в которой под¬
нимался и коптил, как только открывали дверь. Мы поужинали
и очень много ели, а взрослые разговаривали с Тимой о завтрашней
охоте, и генерал важно спрашивал, есть ли зайцы.Я так устала, что у меня слипались глаза. Нам постелили на полу
солому и накрыли ее сверху шерстяными цветными половиками.
Как только мне показали, где можно лечь, я сразу легла и заснула.
154Владимир КИСЕЛЕВУтром меня разбудил папа. Было еще совсем темно, и мы все
по очереди умылись в сенях холодной водой из маленького умы¬
вальника и сели завтракать.Генерал переоделся — надел обыкновенный старенький ватник
и сразу стал похож не на военного, а на простого суетливого старич¬
ка. Все-таки форма имеет большое значение. Интересно, как бы вы¬
глядели наши учителя, если бы надели генеральскую форму? Только
теперь я решилась спросить у генерала, как его зовут, и он сказал,
что у него редкое имя — Иван Иванович.Наш хозяин, которого все звали Тимой, был совсем уже немо¬
лодым человеком, а разговаривал он на каком-то странном языке,
на какой-то смеси русского с украинским, и мне его было понять
значительно труднее, чем если бы он говорил просто по-украински
или по-русски. Дмитрий Максимович после сказал, что это мес¬
тный говор «суржик», что словом «суржик» обозначают смесь пше¬
ницы с рожью, а также такой смешанный язык.Когда говорили другие, этот дядя Тима, казалось — без всяко¬
го повода, вдруг подмигивал окружающим и восторженно вос¬
клицал: «От даеть! От даеть!» — так он прореагировал на то,
что Дмитрий Максимович сказал, что я тоже буду охотиться,
и что наш водитель сказал, что нужно будет достать бензина.
И я уже стала подозревать, что в словах и папы, и Дмитрия Макси¬
мовича, и водителя был еще какой-то неизвестный мне смысл,
и когда на мой вопрос, будет ли у меня ружье, дядя Тима тоже вос¬
кликнул: «От даеть!» — я поняла, что это у него просто такая
странная привычка.Дядя Тима был егерем, и мне было очень приятно, что я разго¬
варивала не только с живым генералом, но и с живым егерем.А ружье мне дали в самом деле. Принес его дядя Тима. «От да¬
еть!» — сказал он, когда я осторожно взяла его в руки.Это было одноствольное ружье. У всех были двуствольные ружья,
и только мне дали одноствольное. Но когда я спросила, где второе
дуло, папа сказал, что и одного для меня вполне достаточно, а может
быть, даже и слишком много.ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ155Дмитрий Максимович предупредил меня, что на охоте я все вре¬
мя должна быть рядом с ним, что не имею права отойти от него даже
на шаг, и что он меня научит стрелять из этого одноствольного ру¬
жья, а патроны он мне даст свои, потому что у нас с ним ружья одно¬
го калибра. Дмитрий Максимович мог бы снабдить патронами всех
охотников — он был обвешан патронташами, как матросы — герои
гражданской войны.Мы с Дмитрием Максимовичем вышли за хату, и я там два раза
выстрелила в сарай. Я очень боялась отдачи, о которой меня преду¬
преждали и папа, и Дмитрий Максимович. И первый раз меня силь¬
но ударило в плечо, а второй раз я крепче прижала приклад, и меня
ударило слабее. Дмитрий Максимович сказал, что это закон Ньюто¬
на, что действие равно противодействию, но я в этом пока не разо¬
бралась, потому что, по его словам, получилось, будто бы, с одной
стороны, дробь летит в зайца, а, с другой стороны, ружье летит
в охотника.Охота состояла в том, что мы поехали на своем «микробусе»
в лес, где дядя Тима расставил охотников в цепь, каждого друг,
от друга на расстоянии примерно в сто метров, а с другой стороны
на эту цепь должны были гнать зайцев другие охотники — односель¬
чане дяди Тимы.В лесу снега было мало, а на деревьях рос мох, и я собрала целую
кучу этого мха, чтобы привезти его маме и ребятам, а вокруг была та¬
кая красота, какой я даже не воображала и не представляла себе ни¬
когда в жизни, что это такая неописуемая красотища. И в сердце
у меня даже что-то словно звенело. Я стояла под деревом на лесной
просеке рядом с Дмитрием Максимовичем и смотрела по сторонам,
а ружье у меня было заряжено, только курок не взведен, и все рав¬
но я старалась держать это ружье подальше от себя и Дмитрия
Максимовича.Перед нами, вдали, послышались какие-то крики и гудки.
Я спросила у Дмитрия Максимовича, что это значит, а он сказал,
что это шумят загонщики и чтобы я не болтала, а была вниматель¬
ной. И тут я вдруг увидела зайца. Я сначала не поверила своим
156Владимир КИСЕЛЕВглазам, потому что он был похож не на зайца, а на кролика, и вел
себя не как заяц, а как кролик: он не бежал стремглав, а медленно
прыгал то вправо, то влево, то вправо, то влево и таким образом
подвигался вперед.—	Дмитрий Максимович, — сказала я, — по-моему, вон там ска¬
чет заяц.—	Где? — спросил Дмитрий Максимович.Но заяц скрылся за деревьями, а когда он показался между
ними, Дмитрий Максимович выстрелил из обоих стволов и оглу¬
шил меня, но заяц поскакал дальше, все так же медленно — вправо
и влево, и тогда Дмитрий Максимович закричал мне: «Стреляй!»
Но пока я двумя руками взвела курок и выстрелила, заяц уже уска¬
кал, а я так волновалась, что забыла про отдачу, и очень удивилась,
что ружье снова стукнуло меня по плечу.—	Зачем же ты так длинно объясняла про зайца? — с досадой ска¬
зал Дмитрий Максимович. — Нужно было сказать только одно сло¬
во: «Пыльнуй!»«Пыльнуй» — это по-украински значит: будь внимательным или
бдительным.Дмитрий Максимович перезарядил сначала свое, а потом и мое
ружье и сказал, чтобы я была повнимательней, как будто это он,
а не я, первым заметил зайца.Я задумалась о том, как все-таки было бы здорово, если бы я уби¬
ла зайца, и о том, что в школе мне все равно бы не поверили,
но в это время Дмитрий Максимович шепотом сказал: «Не стреляй»,
а я никуда и не собиралась стрелять. Я посмотрела сначала на него,
а потом влево и сразу же увидела, что мимо нас бесшумно и быстро,
как во сне, движется громадное сказочное существо с ветвистыми
рогами такой же формы, как мох, который я собрала с окружающих
нас деревьев. Это был лось. Я видела живого лося! Честное слово, он
прошел от нас на расстоянии в двадцать, ну, может быть, в сорок
метров.Я потом спросила у Дмитрия Максимовича, что бы с нами, бы¬
ло, если бы он на нас бросился, но Дмитрий Максимович сказал,ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ157что лоси — благородные животные и никогда не бросаются
на людей.Тем временем загонщики вышли к нам. Мы собрались все вме¬
сте. Дмитрий Максимович был очень раздосадован тем, что не по¬
пал в зайца. Папа вообще не стрелял, потому что не видел никаких
животных. А генерал Иван Иванович сердито говорил, что это вооб¬
ще не охота, что нужна «пороша» и что заяц «залег», и все вытирал
нос белоснежным платком, который очень не подходил к его ста¬
ренькому ватнику.Но дядя Тима убил зайца, и все его поздравляли с «полем»,
и всем, как мне показалось, было завидно.Нас перевезли на новое место, но на этот раз мы не видели ника¬
ких зверей, а когда все собрались, оказалось, что дядя Тима убил еще
одного зайца, а потом была третья «загонка», и в третьей «загонке»
дядя Тима убил двух зайцев, а все остальные ни одного.И пока все это происходило, я очень замерзла и устала, и хотя
снег был неглубоким, он мне все равно набился в ботинки, и я об¬
радовалась, когда сказали, что пора обедать, потому что уже два
часа дня.Обедали мы на открытом воздухе, просто на лесной поляне,
где в землю вбили два рогатых сука, на них положили толстую палку,
на палку повесили ведро, а под ведром разложили костер. В ведре
сварили полевой супчик. Ничего вкуснее этого супчика я не ела
за всю свою жизнь. В этот супчик положили кусок баранины, и ку¬
сок свиного венгерского сала, которое мы привезли с собой, и це¬
лого петуха, и половину утки, и пшено, соль, лук, перец, укроп
и петрушку и начали его варить, оказывается, как только мы пошли
в первую «загонку». За это время пшено и все это разное мясо разва¬
рилось в одну сплошную кашицу и пропахло дымом.Нам с папой налили этого супчика в одну помятую миску из «ме¬
талла социализма» — алюминия, и мы, обжигая язык и губы, съели
целую миску, а потом еще попросили добавки.—	Просто объедение, — сказал генерал Иван Иванович, выни¬
мая из кармана свежий белый носовой платок и утирая им рот.
158Владимир КИСЕЛЕВ«Интересно, сколько у него с собой платков?» — подумала я.
У меня не было ни одного, и я решила, что мама права, что нехоро¬
шо девочке всегда ходить без носового платка.—	Ну, как, Ольга Николаевна, — спросил у меня генерал, —
не замерзла?—	Нет, ничуть, — ответила я, потому что очень разогрелась
от супчика.—	Довольна, что поехала на охоту?—	Очень довольна, — сказала я. Мне в самом деле было так хоро¬
шо и интересно, как никогда в жизни.Присев на корточки и разгребая палкой головешки в костре,
Дмитрий Максимович сказал папе:—	А знаете ли, не хотел вам говорить, но ходят слухи, что героя
вашего фельетона выдвигают на повышение.Я никогда не могла понять, почему люди находят, казалось бы,
самое неподходящее время и место для того, чтобы сообщить ка¬
кое-нибудь неприятное известие.—	А куда именно? — таким тоном, словно ему это было совсем
безразлично, спросил папа.—	В Совет Министров.—	Ну что ж, — сказал папа. — Это ненадолго.—	Будем надеяться, — ответил Дмитрий Максимович и налил
себе в миску еше черпак полевого супчика. — Но бои предстоят еще
тяжелые, трудные бои... Ну, пора и за дело... Что, Оля, убьем зайца?..Я не ответила, потому что у меня совсем испортилось настроение.Мы еще долго охотились, и дядя Тима убил еще лисицу, а больше
никто ничего не убил. Самым интересным занятием на охоте оказа¬
лась стрельба по бутылкам. Когда охота закончилась, на сосну,
на сучок, надели бутылку, и все стреляли в нее по очереди с большо¬
го расстояния. Дмитрий Максимович стрелял первым, и он прома¬
зал, а я хорошо прицелилась и, хотя перед самым выстрелом зажму¬
рилась, все равно разбила бутылку вдребезги.Перед самым отъездом дяде Тиме заплатили деньги, и он дал по зай¬
цу папе, и генералу Ивану Ивановичу, и Дмитрию Максимовичу,ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ159и нашему водителю. Дмитрий Максимович попросил, чтобы я нико¬
му не рассказывала, что зайцев убили не они, а егерь.—	А если ты проговоришься, — сказал Дмитрий Максимович, —
то из тебя уже никогда не получится настоящего охотника. На¬
стоящий охотник умеет свято хранить тайну охотничьей добычи.Глава двадцатаяЯ посматривала на свои часики через каждую минуту. Может быть,
Коля опаздывал? Он иногда опаздывал на урок, и я ждала, что сейчас
откроется дверь, что Коля спросит: «Разрешите войти?», что Елизавета
Карловна скажет: «Почему ты опоздал?», что Коля ответит: «У нас ис¬
портился будильник» — или еще что-то в этом роде и что Елизавета
Карловна в ответ скажет: «Сядь на место и дай дневник».Но Коля не приходил, и мне стало как-то неуютно в нашем клас¬
се, потому что я подумала, что он заболел. Мы с ним по-прежнему
не дружили и даже не разговаривали, и, казалось бы, мне должно
быть безразлично, пришел он в школу или не пришел. Но мне
это было не безразлично, тем более что он никогда не пропускал за¬
нятий, разве только прежде, когда Коля дома не готовил уроков, он
мог сбежать с контрольной.—	Ты не знаешь, что с Колей? — спросила Елизавета Карловна
у Вити после урока.—	Нет... Может, он простудился?—	Может быть, — ответила Елизавета Карловна. — И вам, его
друзьям, следовало бы это выяснить.—	Я зайду к нему после школы, — сказал Витя.Елизавета Карловна не спросила у меня о том, что с Колей.
Она всегда безошибочно знала, у кого спросить об отсутствующем
на уроке ученике. И все-таки мне было бы приятней, если бы она
160Владимир КИСЕЛЕВобратилась ко мне. И поручила бы мне зайти к нему. Я бы, конеч¬
но, не пошла, но все-таки...К шести часам — было уже темно, теперь рано темнеет — мы со¬
брались у Вити. У него появилась новая идея: с помощью наших со¬
кращающихся пленок построить что-то вроде вечного двигателя.
Конструкцию он придумал очень интересную, но я не знала, мож¬
но ли ее сделать практически. В младших классах, а иногда и в дет¬
ском саду все дети делают себе двигатели, которые вращаются цен¬
тробежной силой. Для этого нужно крепкую нитку сложить вдвое,
продеть через отверстие в большой пуговице, завязать конец, надеть
нитку на пальцы, закрутить ее, а потом растягивать и отпускать.
Пуговица при этом с огромной скоростью вращается то в одну,
то в другую сторону, пока не лопнет нитка. Хотя я уже большая,
но я до сих пор люблю готовить себе такие двигатели.Витя сказал, что если мы вместо нитки используем нашу пленку,
а в две ванночки для проявителя нальем кислоту и щелочь, то пуго¬
вица будет все время крутиться то в одну, то в другую сторону.Когда я пришла к Вите, там уже были Сережа, Лена и Женька
Иванов, но Коли не было.Мы скрутили пленки так, что они напоминали тонкие шнуроч¬
ки, и продели их в пуговицу, и сделали все остальное, как предлагал
Витя, но пуговица даже не собиралась вращаться.Я все время раздумывала о том, как спросить у Вити, заходил ли
он к Коле, но ничего не могла придумать, а ребята, как назло, слов¬
но забыли о Коле, и никто даже не вспомнил, что его днем не было
в школе и что вечером он не пришел к Вите. Но, может быть, поду¬
мала я, Витя рассказал ребятам, почему Коли не было, еще до моего
прихода?..Пришел Витин папа, Леонид Владимирович, погладил боро¬
ду и сказал, что так из нашей машины ничего не получится, по¬
тому что одна половина пленки растягивается, а другая сжима¬
ется, и что для того, чтобы наша машина заработала, нужно сделать
саморегулирующееся устройство, которое поочередно полива¬
ло бы пленку то кислотой, то щелочью. Он нарисовал нам схему,ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ161как сделать такое устройство, и тут же добавил, что мы не сможем
его изготовить.—	Леонид Владимирович, — сказал Сережа, — что это у вас
за-ниточка?.. На пиджаке...—	Где? — спросил Леонид Владимирович.—	Вот она...Сережа потянул какую-то белую ниточку на плече у Леонида
Владимировича, и мы вдруг с удивлением увидели, что нитка тянет¬
ся без конца, тянется и тянется, метр за метром, а Сережа вытягива¬
ет ее двумя руками и опускает на пол.—	Погоди, — испугался Леонид Владимирович. — Ты этак мне
весь пиджак распустишь...Он снял пиджак и сам стал тянуть эту нитку, а она все тянулась
и тянулась без конца.—	Откуда она могла взяться? — удивился Витин папа и стал ос¬
матривать свой пиджак. — Э, — закричал он вдруг, — да у меня в кар¬
мане катушка! Ну, знаете... Твоя работа? — обратился он к Сере¬
же. — Вот зачем ты вертелся вокруг моего пиджака!—	Моя, — ответил Сережа.Я подумала, что если бы Сережину изобретательность исполь¬
зовать, так сказать, в «мирных целях», то он мог бы придумать
что-нибудь очень ценное. Оказывается, Леонид Владимирович снял
пиджак и повесил его на стул, а Сережа тем временем засунул ему
в карман катушку ниток, конец нитки иголкой продел под подклад¬
кой и вывел ее наружу.Леонид Владимирович смотрел на Сережу с восхищением.
Что бы Сережа ни сказал или ни сделал, Леонид Владимирович
всегда смотрит на него, как бы любуясь.У меня про это есть своя теория, только я никому о ней не гово¬
рила. Я думаю, что Витин папа в детстве хотел быть таким, как Сере¬
жа, только у него это не получалось, и он был таким, как Витя. И ко¬
гда он стал взрослым, то отрастил себе бороду, а Сережа, даже когда
он будет совсем взрослым, все равно не станет ходить с бородой.
А Витя, возможно, будет.
162Владимир КИСЕЛЕВЯ смеялась над Сережиной проделкой и думала обо всем этом
и еще о том, что уже семь часов, что Коля не пришел и, по-видимо¬
му, уже не придет.В конце концов я не выдержала и спросила у Вити:—	Ты заходил к Коле?—	Нет, — отмахнулся Витя, — не успел. Завтра зайду... А что,
если мы вместо пуговицы возьмем свинцовый кружок потяжелей,
сделаем в нем две дырки, как в пуговице, и скрутим побольше пле¬
нок, а потом будем их сверху поливать поочередно то кислотой, то
щелочью? Если колесо будет крутиться, то, может быть, потом уда¬
стся сделать самодвижущийся велосипед?—	И что же? — возразила я. — Велосипедист будет держать в ру¬
ках две бутылки со щелочью и кислотой и по очереди лить из них
жидкость на колеса?—	Это только как опыт, — сказал Витя. — А потом мы еще
что-нибудь придумаем,Лена, которая за последнее время так понаторела в химии,
что я даже удивлялась, тоном и даже голосом Елизаветы Карлов¬
ны произнесла:—	Нужен катализатор. Мы перестали делать серьезные опыты,
а занимаемся фокусами. Если мы найдем катализатор, то пленки
будут стягиваться с большей силой, и тогда можно будет сделать
не только велосипед, но и птицелёт.Да, Лена была права. Нужно было искать катализатор. Мама го¬
ворила как-то, что многие люди строят воздушные замки, но лишь
некоторым удается сделать свои мечты действительностью. И ес¬
ли бы мы нашли катализатор, то наш воздушный замок, наша мечта
про птицелёт стала бы действительностью и на нем бы летали так,
как сейчас летают на самолетах.Может быть, наша социалистическая промышленность нача¬
ла бы выпускать даже индивидуальные, ну, личные птицелёты,
как сейчас выпускают мотоциклы или велосипеды, и люди езди¬
ли бы на работу или в гости не в троллейбусах, а в птицелётах.Александра Леонидовна, как всегда, пригласила нас ужинать.ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ163—	Я вам помогу накрыть стол, — сказала по-английски Лена Ви¬
тиной бабушке. — Можно?—	Ну конечно, — ответила по-русски Александра Леонидовна.«Вот они и нашли общий язык», — подумала я.Лена еще что-то сказала по-английски, только я не поняла. Она
обращалась к Витиной бабушке, но смотрела при этом не на нее,
а на нас — какое это производит впечатление.—	Пойдемте, дети, — снова сказала Александра Леонидовна.Я от ужина отказалась и пошла домой. Мне это было самой уди¬
вительно, но, честное же слово, я теперь ничуть не завидовала Лене,
что она так дружит с Витей и что она, а не я, разговаривает с героиче¬
ской Витиной бабушкой и так свободно чувствует себя у них дома.
Я не знала, почему я так теперь к этому отношусь. Но догадывалась.
Потому, что у меня были другие заботы.В эти дни я старалась поменьше бывать дома. Хотя и папа
и мама разговаривали между собой и со мной очень нежно, но это,
как мне казалось, была какая-то искусственная нежность, а в са¬
мом деле они говорили одно, а думали о другом и смеялись, когда
им совсем не хотелось смеяться, и все время у нас были какие-ни¬
будь гости, а когда не было гостей, папа читал «Войну и мир»,
«Анну Каренину» и другие произведения великого классика рус¬
ской литературы Льва Толстого.Я шла домой и думала, что нужно будет рассказать, как Сережа
устроил этот фокус с белой ниткой. А может быть, самой засунуть
папе в карман пиджака катушку и продеть нитку так, как это сделал
Сережа? Это рассмешило бы папу.Но может быть, думала я, и не стоит этого делать, потому что
папа вдруг рассмеется неискренне, а когда он смеется неискрен¬
не, у меня начинает дрожать подбородок. Как удержаться от сме¬
ха, я знаю: нужно уколоть себя чем-нибудь острым ниже коленки,
куда врачи стукают молоточком, а как удержаться от слез — чело¬
вечество еще не открыло.Как только я вернулась домой, я сразу почувствовала, что про¬
изошло еще что-то очень неприятное: мама не смотрела на меня,
164Владимир КИСЕЛЕВа папа ходил взад и вперед по комнате, засунув руки в карманы
штанов, и мама не говорила ему, чтобы он вынул руки, потому
что это плохая привычка.Я поужинала на кухне. Все время я слышала, как папа ходит
из угла в угол. Когда я вошла в комнату, папа сказал:—	Вот что, Оля... Случилось большое несчастье... Колин отец по¬
пал под трамвай.—	Как это — под трамвай? — глупо спросила я. — У нас ведь нет
трамваев.Папа посмотрел на меня удивленно и пожал плечами.—	Я хотела сказать — в нашем районе...—	Он умер, Оля.Папа сказал «он умер», а я никак не могла себе представить,
что Богдана Осиповича уже нет. Я заплакала и спросила:—	А когда это?..—	Еще в субботу.Пока мы ездили на охоту и стреляли в бутылки, здесь погиб Ко¬
лин отец.Папа снова прошелся по комнате, остановился и сказал:—	Я собираюсь к ним. Я хотел бы, чтобы ты пошла со мной.
Мама, правда, думает, что тебе нужно избегать тяжелых впечат¬
лений. Но я... — Папа не закончил фразу и спросил: — Пойдешь?—	Да, — ответила я и стала одеваться.—	Только не плакать, — сказал папа. — Только не плакать.Так и не успел Богдан Осипович переехать в новый дом.Дверь в Колину квартиру была приоткрыта, как летом. Па¬
па позвонил, и к двери подошел Коля. Он посмотрел на нас и ска¬
зал: «Здравствуйте». Мы прошли через кухню в комнату, где на
столе, в самом центре, стоял гроб, окруженный венками с банта¬
ми из стружек, горшками с цветами, еловыми ветками, а вокруг
у стен стояли стулья. На стульях сидели Колина мама, какой-
то пожилой милиционер и усатый дяденька с палкой, который
жил в нашем доме. Елена Евдокимовна встала нам навстречу
и сказала:ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ165—	Спасибо, что пришли. Садитесь...Мы с папой сели на стулья рядом с Еленой Евдокимовной,
а Коля тоже сел, но по другую сторону стола. Мы не снимали пальто,
папа держал шапку на колене. Я старалась не смотреть на Богдана
Осиповича и смотрела поэтому все время то на милиционера, то
на дяденьку с палкой, то на Елену Евдокимовну. Лицо Елены Евдо¬
кимовны еще более белое, чем всегда, выглядело спокойным, серь¬
езным и замкнутым. Она не плакала, и я понимала, какой она была,
когда тащила на себе раненых под огнем.Милиционер все время покашливал и начинал говорить, но не за¬
канчивал фраз: «Вот, значит, выходит...», «Значит, завтра с утра...»,
«Ау нас говорили...».Дяденька с палкой держал палку между колен и смотрел на ее ко¬
нец. Я заметила, что у него дрожит подбородок, и изо всех сил стара¬
лась не заплакать, но все равно у меня потекли слезы.Я посмотрела на Богдана Осиповича и сразу же отвела глаза, по¬
тому что его лицо показалось мне совсем незнакомым и страш¬
ным — желтым, пухлым, ненастоящим.Из Колиной комнатки — дверь в нее была приоткрыта — выгля¬
нул белый глухой кот с голубыми глазами, но сейчас же скрылся на¬
зад, словно чего-то испугался.Папа встал, сказал Елене Евдокимовне, что мы завтра придем,
попрощался и пошел на кухню, а я вслед за ним. Нас догнал Коля.
Он остановил меня и тихо сказал:—	Я как раз к тебе собирался. Поговорить нужно.Я посмотрела на папу.—	Хорошо, — кивнул головой папа. — Только не долго.—	Выйдем, — сказал Коля, надевая пальто.Все время на нем пальто было надето внакидку, потому что в ком¬
нате было очень холодно, и меня знобило. Такая мелкая дрожь, и хо¬
лодок в груди, и цокают зубы. Мы вышли на улицу, и мне показалось,
что на улице теплей.—	Вот что, — сказал Коля, когда мы подошли к воротам. Он ос¬
тановился и повернулся ко мне, и только теперь я сообразила,
166Владимир КИСЕЛЕВ«Мы с Колей шли вниз, в сторону Подола, по улице, проходившей у подножия Владимирской горки.»Фото Богдана ЖолдакаДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ167что он без шапки. — Вот что. Я этого никому не говорил... Я это
сказал только следователю, но он надо мной посмеялся. И все рав¬
но я знаю, что батю моего — убили.Глава двадцать перваяНаверху стоял серый чугунный Владимир с крестом в руках. Этот
холм с крутыми склонами назывался Владимирской горкой. Ко-
гда-то в этом месте, под ним, я не помню, в каком году, хоть мы
это проходили по истории, князь Владимир, по прозвищу Красное
Солнышко, крестил Русь.Мы с Колей шли вниз, в сторону Подола, по улице, проходившей
у подножия Владимирской горки. И хотя я понимала, что ничего
особенного мы там не увидим, меня все равно знобило, и дрожали
руки, как будто кто-то сзади их тряс. На этой улице трамвай сбил
Колиного отца, и мимо нас проезжали трамваи, и один из этих трам¬
ваев, возможно, был тем самым.Как это иногда бывает в Киеве зимой, влажный снег вдруг сме¬
нился дождем, холодным и противным, от Днепра дуло, и капли
били по лицу, и под ногами было мокро, холодно и скользко.Мы шли молча, и я думала обо всем этом, и о том, что не может
быть, чтобы Богдана Осиповича убили, и о своем папе. «А если бы
это мой папа попал под трамвай, — думала я, — и сказали бы, что он
сам виноват. Я бы тоже не могла этому поверить и с этим при¬
мириться, и так же, как Коля, считала бы, что его, может быть, на¬
рочно толкнули. Но мой папа в самом деле как бы попал под трам¬
вай, — думала я. — Только он остался жив. Но у него словно что-то
отрезало».Я вспомнила, как вчера вечером, когда я уже легла спать, пришел
откуда-то папа, он теперь иногда поздно приходит, и со странным
смешком, совсем не похожим на его смех, с каким-то горьким
168Владимир КИСЕЛЕВсмешком говорил маме: «Написал рецензию. На книгу стихов Гамза¬
това. Всего шестьдесят строк... Лежит. Не печатают. Сделал очерк.
На радио. Лежит. Радио молчит...»Вот поэтому, наверное, Коля и был убежден, что его отца нароч¬
но убили. Он говорил, что Богдан Осипович никогда не пил водки
или вина, а врачи после смерти установили, что его отец попал
под трамвай пьяным. Кроме того, Богдан Осипович никогда не ку¬
рил, а у него в кармане нашли сигареты.—	А если он в тот раз нарушил эту свою привычку — не пить алко¬
гольных напитков? — осторожно сказала я Коле. — Ведь бывает, что...—	Нет, — прервал меня Коля с какой-то яростью. — Этого
не может быть! Ты не знаешь... Батя рассказывал, что на фронте он
пил водку, и раз его вызвал полковник с грузинской фамилией —
я уже забыл, как фамилия, вроде Унгиадзе, — а батя сделал вид,
что не пьяный, и пошел со своим отделением в разведку, и закурил,
и чуть не погубил своих товарищей, и чуть сам не погиб... И с тех
пор он дал слово никогда не пить и не курить.Я подумала, что люди иногда нарушают свое слово, но не сказала
этого вслух.—	Как это все произошло? — спросила я. — Как он там оказался?Коля тогда стоял в пальто и без шапки у ворот своего дома, и по¬
чему-то мы оба не могли пройти за эти ворота.Глядя в землю, Коля рассказал, что в субботу, часов в семь, Бо¬
гдан Осипович сказал, что уйдет ненадолго по делу.«Не задерживайся, — сказала ему Елена Евдокимовна. — Ты
ведь говорил, что вечером придет Юрий Митрофанович».Юрием Митрофановичем звали усатого дяденьку с палкой из на¬
шего дома.«Через два часа я приду. А если чуть задержусь, пусть Митрофа-
ныч меня подождет».Юрий Митрофанович не пришел, а Богдан Осипович все
не возвращался, и в одиннадцать часов вечера Елена Евдокимовна
начала волноваться. Она пошла к телефону-автомату и позвонила
в отделение милиции, где служил Колин папа, но там сказали,ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ169что он не заходил, но если он появится, то ему передадут, что жена
беспокоится.Елена Евдокимовна так и не ложилась спать, а Коля спал тревож¬
но и настороженно. Ночью к ним в дверь позвонили. Коля проснул¬
ся и понял, что что-то случилось, потому что это был не отец —
у отца был ключ... Вошел их знакомый — дежурный из отделения
милиции — и еще какой-то человек в гражданском, и дежурный ска¬
зал, что с Богданом Осиповичем случилось несчастье. Елена Евдо¬
кимовна и Коля поехали с ними. «Я матю одну не пущу», — сказал
им Коля.Коля мне не рассказывал, что они там увидели. «Это такое, —
сказал Коля, — что об этом нельзя говорить».Ну, а уже потом какая-то «экспертиза» показала, что Богдан Оси¬
пович попал под трамвай по своей вине в нетрезвом состоянии.Папа, мама и я были на похоронах Богдана Осиповича. Когда вы¬
носили гроб, играл милицейский оркестр, и Елена Евдокимовна,
которой, я видела, эта музыка была совсем непереносима, не плака¬
ла, но и не сказала, чтобы они прекратили.На кладбище поехали три автобуса, и было много людей, кото¬
рых я не знала. Коля потом сказал мне, что и он многих не знает.
Так, например, сильно плакала одна красивая молодая женщина
в синтетической шубке и такой пушистой шапке, как это теперь
модно. Коля ее видел в первый раз, но она говорила, что ей извест¬
но, каким хорошим человеком был Богдан Осипович, и когда она
узнала о том, что с ним случилось, она все бросила и прибежала.А потом были поминки. Нас позвала Елена Евдокимовна, и мы
пошли, даже мама, хотя она шепнула папе, что, по ее мнению, по¬
минки — обычай уродливый и нелепый.Я с ней вполне согласна. К чему это? Чтобы еще больше ощутить
преимущество живых перед мертвыми? Или доказать самим себе,
что нам все безразлично? Даже смерть? И неужели взрослые, кото¬
рые здесь собрались, не понимали этого? Или они пришли потому,
что так принято, а самим им было так же стыдно, как мне? И так же,
как я, они давились каждым съеденным куском?
170Владимир КИСЕЛЕВЮрий Митрофанович — дяденька с усами и палкой из нашего
дома — налил себе в стакан водки, поднялся и сказал:—	Помянем же покойного нашего друга Богдана Осиповича Га¬
легу. Не для того, как говорилось в церковной службе: если мертвые
не встают снова, то будем же есть и пить, ибо завтра мы умрем,
а для того, что это мужественный обычай. Умер наш товарищ, наш
друг, и каждому тяжела его смерть. Но мы не лицемеры, мы знаем,
что жизнь продолжается, и что покойник был одним из тех людей,
которые желали людям счастливой жизни. И помогали им жить сча¬
стливо. И вот мы собрались и действительно едим и пьем и почтим
этим его память.После него о Колином отце говорил еще лысый толстый дя¬
денька в очках и с одышкой, чем-то похожий на доктора. Он сказал:—	Мы с покойным Богданом Галегой были друзьями... Мы вме¬
сте были на фронте. Вместе ходили в разведку. И когда нам, развед¬
чикам, однажды пришлось отходить, а он прикрывал отход... Мы
шли спокойно, не оглядываясь. Галега был из тех людей, которые
стреляют до последнего патрона. Из надежных людей...А старый милиционер — его звали дядя Семен — снова сказал:
«Вот, значит, как выходит...» — и покивал головой... Кроме того, там
было еще несколько милиционеров, и соседи из их дома, и какой-то
артист с бантиком вместо галстука, и продавщица тетя Вера из на¬
шего гастронома.Во время этих поминок случилось одно неприятное происшест¬
вие. Я еще прежде заметила, что лицо у Коли как-то очень измени¬
лось, стало напряженным и злым, как у человека, который целится,
и вдруг он спросил у дяди Семена — они сидели рядом:—	Откуда у вас этот нож?Дядя Семен почему-то держал в руках такой большой складной
ножик с зеленой пластмассовой ручкой.—	Что ты, мальчик, — смешался дядя Семен. — Это мы вместе
с твоим покойным батей покупали. Одинаковые. Ему и мне.Коля покраснел и попросил:—	Дайте его мне.ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ171—	Ну что ж... Возьми, — не сразу согласился дядя Семен. —
На память...По-моему, все-таки телепатия существует в действительности.
Мы с Колей шли все время молча, но лишь только я вспомнила об
этом ноже, как Коля повернулся ко мне и сказал:—	Знаешь, нам вернули батины вещи. Ну, которые остались...
Но такого ножа, как у дяди Семена, среди них нет. И дома я всюду
искал. Его тоже нет.—	Ты думаешь — этот был тот самый нож? — спросила я, пугаясь
собственных догадок.—	Нет, — сказал Коля. — Не знаю. Просто я теперь ничему не верю.Мы уже дошли почти до самого низа по этой улице вдоль Влади¬
мирской горки, слева была горка, а справа склон к набережной
и Днепр.Мимо нас вниз шел трамвай. Вдруг через дорогу побежала соба¬
ка — крупная, серая, похожая на немецкую овчарку, но не овчарка.Она бросилась прямо под вагон.Я зажмурилась.Трамвай зазвонил и проехал вниз, а я боялась посмотреть на рель¬
сы, потому что думала, что трамвай переехал собаку и что это то самое
место. Но Коля потащил меня за рукав и сказал:—	Пойдем. Она пробежала. Под самым носом у трамвая. Нам —
дальше... Ты смотри, сколько тут собак...В самом деле, через дорогу в том же месте пробежали еще две со¬
баки — одна побольше, а другая маленькая, с белой грязной шер¬
стью, и обе нырнули в дырку в заборе, отделявшем от улицы порос¬
ший деревьями склон.—	Это здесь, — сказал Коля и показал мне на рельсы. Мимо нас
прошел трамвай. Я со страхом посмотрела на рельсы. Мне казалось,
что там до сих пор должна быть кровь. Мне казалось, что это место
должно чем-то отличаться. Но оно было таким же, как и вся осталь¬
ная улица.—	Это здесь, — повторил Коля и посмотрел на меня исподлобья
очень серьезно, как бы что-то во мне проверяя. Я никогда прежде
172Владимир КИСЕЛЕВне замечала у него такого взгляда. — А теперь пойдем. Попробуем
все-таки понять, как батя мог здесь оказаться. Зачем он сюда ходил?
Ведь это не его район...Мы спустились еще немного и повернули направо, к набережной.—	Начнем с набережной, — сказал Коля. — Зачем батя мог сюда
пойти? Кого-то встретить? Но катера сейчас не ходят. Пойдем
дальше.Мы прошли вдоль причала к дощатому деревянному зданию
с надписью: «Павильон».Мы вошли внутрь. В павильоне было грязно, душно и холодно.
Люди в пальто и шапках пили за столиками пиво и ели колбасу.
За одним из столиков мы увидели милиционера дядю Семена. Он
сидел один.—	Что вы здесь делаете, ребята? — спросил он, когда мы подошли
к нему.—	Да так, ничего, — ответил Коля. — Здравствуйте.—	Здравствуйте... Пришли посмотреть на это место? Ну что ж...
Не замерзли?..Мы молчали.—	Ты, Колюшка, не смотри, что я выпил, — сказал дядя Семен. —
У меня сегодня отгул. Вот я и выпил сто грамм. И правильно... У нас
в отделении говорят, что милиционер должен уметь это... Говорят,
был бы твой батя пьющий, не случилось бы с ним этого. Пьющий
человек хоть и выпьет, а на ногах держится. А непьющий, если вы¬
пьет, так все с ним может случиться... Ты только не обижайся...—	Пойдем, — сказал Коля и потащил меня за рукав, но вдруг ос¬
тановился и спросил: — Дядя Семен, а вы не знаете фамилии этого
вагоновожатого? Ну, который...—	Знаю. Его фамилия Стеценко будет. А для чего он тебе?—	Да так, — ответил Коля, и мы ушли.—	Что здесь делает дядя Семен? — спросила я у Коли.—	А ты что, сама не видела? Выпивает.—	Значит, он знает этот буфет. Может быть, он бывал здесь вме¬
сте с твоим папой?ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ173—	Ну что ты, в самом деле! — с досадой посмотрел на меня
Коля. — Я ведь тебе говорил, что батя ничего не пил. Даже пива. Так
для чего бы он сюда пришел?Мы пошли от этого павильона сначала вправо, а потом влево.
Слева были какие-то мастерские с нелепым названием «Титан»,
и Коля сказал, что сюда его отец уж никак не мог ходить, а дальше
были склады, которые мы обошли кругом, и Коля сказал, что скла¬
дами нужно будет еще поинтересоваться. Было там еще такое летнее
кафе-мороженое, такая веранда, на которой летом стояли столики
под зонтиками, но сейчас там было пусто, и ветер катал по полу про¬
мерзшие бумажные стаканчики.—	Вот что, — сказал Коля, не глядя на меня. — Ты поезжай
домой. А я пойду еще в одно место.—	Куда?—	На последнюю остановку... трамвая. Нужно найти этого
вагоновожатого.Я сказала, что пойду с Колей, и увидела, что он этим доволен,
хотя он не подал виду. Наверное, ему было все-таки страшно встре¬
титься с глазу на глаз с тем самым вагоновожатым.Мы пошли пешком на Красную площадь — это было недалеко.
Когда подъехал трамвай, Коля спросил у вагоновожатого, не Сте¬
ценко ли он, а вагоновожатый сказал, что нет и что Стеценко прие¬
дет через один вагон.Чего только не взбредет в голову, когда напряженно чего-либо
ожидаешь! Мне казалось, что я непременно узнаю этого вагоново¬
жатого Стеценко, что он окажется человеком, которого я прежде
уже видела, что, скорее всего, это будет один из тех двух парней, ко¬
торые лезли без очереди в гастрономе, или старик, который когда-то
забрал мой фотоаппарат. Но на самом деле вагоновожатый Стецен¬
ко был совсем незнакомым невысоким пожилым человеком. Он
очень испугался, когда узнал, зачем мы пришли.—	Вот, значит, какое дело, — сказал он растерянно. — У меня
график... Ноя спрошу диспетчера... Вагон на запас! — громко крик¬
нул он пассажирам, которые уже входили в трамвай.
174Владимир КИСЕЛЕВОн вышел из вагона, переговорил с человеком в черной шине¬
ли, который стоял на тротуаре, вернулся и отогнал вагон на запас¬
ной путь.—	А теперь послушай, мальчик, — сказал он Коле, выходя из сво¬
ей кабины. — Я не убивал твоего отца. Конечно, всякое случается
в жизни. И всякие случаи бывают на транспорте. Но в этом я не ви¬
новат. Ты сам пойми — меня б не оставили на работе... Да и суди¬
ли бы меня, если бы я сбил человека.—	Как это произошло? — спросил Коля.—	Ты видел, какой там спуск? Сразу не затормозишь. Сильно
мело. В метели мне показалось, что через рельсы переходят на дру¬
гую сторону вроде бы три человека. Я даже затормозил слегка. А по¬
том вдруг увидел: прямо перед вагоном лежит человек. Понимаешь,
поперек рельсов. Я стал тормозить... Но уже было поздно, и я толк¬
нул его... Но я его не убивал. Ты пойми, у меня у самого дети...
Двое... Голова у него была за рельсами, в сторонке. Я до нее не до¬
тронулся... А при обследовании тут же на месте судебный врач обна¬
ружил, что голова разбита. Значит, его какие-то бандиты бросили
на рельсы. Иначе бы меня не допустили к работе. И судили бы. Ты
уже большой парень и должен понимать...—	Вы говорили об этом следователю? — снова так же, словно
что-то проверяя, посмотрел на вагоновожатого Коля.—	Следователю? — удивился вагоновожатый Стеценко. — Сле¬
дователь был при этом. Сразу бригада приехала из милиции, с вра¬
чом и следователем...Глава двадцать втораяМне было очень жарко, и я чувствовала, как у меня по живо¬
ту стекают струйки пота. Мне хотелось почесаться, но я зна¬
ла, что этого нельзя делать. В стороне, справа, стоял большойДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ175телевизор, и на его экране я видела себя, как в зеркале. Если бы
я почесалась, то это увидели бы все телезрители и, наверное,
они бы подумали, что школа, а также семья меня недостаточно хо¬
рошо воспитывают.Я никогда даже не догадывалась, что тех, кто выступает по теле¬
визору, освещают яркими лампами, которые обдают жаром как элек¬
трические рефлекторы, — у нас дома включают такой рефлектор,
если осенью холодает, а батареи отопления еще не действуют.Я выступала последней. Ведущий — высокий веселый дядень¬
ка с очень близко поставленными глазами, о котором я слышала,
что он видный критик, по фамилии Косенко, сказал:—	А сейчас выступит самая молодая из наших молодых поэтов
Оля Алексеева.Телестудия захотела, чтобы по телевизору выступили молодые
поэты. Меня прямо с урока физики вызвали в кабинет завуча и ска¬
зали, что я тоже должна выступить. Молодых поэтов было пять
человек, я шестая, и среди них были люди, которые выглядели
ничуть не моложе, чем мои мама и папа. Стихи они читали очень
хорошие, только все почему-то подвывали на концах строк. Это
на меня так подействовало, и я так волновалась, что и сама качала
подвывать на концах строк, как они. Может быть, это вообще бы¬
вает от волнения?Я прочла стихи про Буратино и про Тараса Шевченко. Я хотела
прочесть еще про скользанки, но тетя, которая заранее слушала
все стихи, сказала, что про скользанки не нужно читать, потому
что это стихотворение телезрители могут понять неправильно.В другое время я, конечно, очень бы радовалась, что меня при¬
гласили выступить по телевизору, но сейчас я была занята мыслями
об одном загадочном событии, и мне казалось, что мы с Колей при¬
ближаемся к разгадке того, кем был убит Богдан Осипович. А что он
был убит, а не просто попал под трамвай, после того что нам сказал
вагоновожатый Стеценко, у меня уже не было никаких сомнений.
Хотя вначале, когда Коля сказал мне, что его папу убили, только
на том основании, что Богдан Осипович никогда не пил водки или
176Владимир КИСЕЛЕВвина, я подумала, что этого не может быть. То есть не то, что он
не пил, а то, что его убили какие-то люди нарочно.Мы с Колей решили никому об этом не говорить, пока у нас
не будет точных фактов, но Коля сам рассказал об этом фронтово¬
му другу своего отца, лысому, похожему на доктора, дяденьке,
который так хорошо говорил на поминках о Богдане Осиповиче.
Фамилия его была Соколов. Коля встретил его на улице, на Подо¬
ле. Я не присутствовала при этом разговоре. Соколов сказал Коле,
что это вполне возможно, что, возможно, Богдан Осипович встре¬
тился с кем-нибудь из своих старых фронтовых друзей. Что вспом¬
нил войну и нарушил свой обычай не пить алкогольных напитков.
А потом, возможно, Богдан Осипович увидел на улице каких-то
хулиганов, а был он не в милицейском, а в обыкновенном костюме.
И, возможно, он забыл, что он не в милицейской форме, и хотел их
отвести в милицию, а они ему разбили голову. И чтобы замести
следы своего преступления, бросили его под трамвай.Коля спросил, с кем же из фронтовых друзей Богдан Осипович
мог встретиться, и Соколов сказал, что все они порастерялись.
Но где-то в Черкассах живет отставной полковник Романенко, ко¬
торый командовал частью, где служил Колин отец.Я бы не обратила на все это такого внимания, если бы не одно
странное совпадение. Сегодня мы с Колей ходили на табачную
фабрику. Именно там и появилась эта загадка.Колин папа не курил. Но среди вещей, которые отдали Колиной
маме, был похожий на мыльницу пластмассовый портсигар с сигаре¬
тами. Коля сказал, что мы должны выяснить, что это за сигареты.Для этого мы и отправились на табачную фабрику. Дежурный
в проходной не хотел нас пропускать. Я стала выдумывать, для чего
нам нужно на фабрику, и сказала, что мы нашли портсигар и хотим
узнать, что за сигареты в нем, чтобы вернуть этот портсигар хо¬
зяину. Охранник так удивился моему нахальству, что стал похож
на рыбу, попавшую на сушу: он выпучил глаза, вытянул вперед
и открыл губы, а уши у него и так торчали из-под шапки-ушанки,
как плавники.ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ177Коля посмотрел на меня очень укоризненно и сказал:—	Вы нас пропустите... Нам нужно. Мой отец был милиционе¬
ром. Его убили бандиты. Он не курил, но у него в кармане нашли
портсигар, и нам нужно узнать, что в нем за сигареты.—	Как фамилия твоего отца? — спросил дежурный. Лицо его
странно изменилось. Он смотрел на Колю, как смотрят на человека,
который сильно порезался и у которого течет кровь, — сморщив¬
шись и переживая чужую боль.—	Галега. Богдан Осипович.—	Галега? — повторил фамилию охранник. — Нет, не слы¬
шал... Сейчас позвоним начальнику цеха. В котором сигареты
выпускают...Охранник позвонил по телефону и рассказал нам, как пройти
в этот сигаретный цех.На фабрике был очень сильный запах, но не табака, а какой-то
неприятный кондитерский запах. Так пахнут леденцы, если о них
забыли и они очень долго, целый год, пролежали в своей железной
коробочке. Сигареты делала большая машина. Из нее с огромной
скоростью вылетала одна бесконечная готовая сигарета. Эта же ма¬
шина рубила сигарету на части и складывала в пачки.Начальник цеха, пожилой дяденька с большим животом, держал
в зубах сигарету длиной с карандаш. Он выслушал нас очень серьез¬
но и так же, как охранник, сморщился, переживая чужую боль. По¬
том он посмотрел сигареты, которые ему дал Коля, и сказал:—	Это — черкасские... Но подождите-ка еще минутку.Начальник цеха ушел и вскоре вернулся с каким-то дяденькой,который рядом с ним выглядел как Дон-Кихот рядом со своим
оруженосцем — он был высоким и худым. Это был их дегустатор,
то есть человек, который по запаху и вкусу определяет качество
табака.Они разломали одну сигарету, распушили табак, и дегустатор ка¬
ким-то образом определил, что сигареты эти выпущены не больше,
как месяц тому назад, потому что в них есть греческий табак, а табак
этой партии прибыл к нам совсем недавно.
178Владимир КИСЕЛЕВДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ179Начальник цеха сказал нам, что в сигареты входит смесь, со¬
стоящая из многих сортов табака, но настоящий специалист всегда
может разобраться, из каких именно.Но я его уже не слушала. Я думала о том, что в Черкассах жил этот
фронтовой друг Колиного папы — Романенко. И сигареты были
из Черкасс.—	Надо ехать в Черкассы, — решил Коля.Вот обо всем этом я раздумывала, когда возвращалась в набитом
троллейбусе домой со студии, — об этом и еще о том, что мне не хо¬
чется домой.В те дни, когда у папы были неприятности, я многому научилась
и многое поняла. Мама и папа тогда как бы поменялись ролями. Папа
стал раздражаться из-за пустяков, редко улыбался, а мама как-то лов¬
ко умела его успокоить, уговорить. Она ни разу не повысила за то вре¬
мя на меня голоса, она придумывала то пойти в кино, то в театр.
И что еще здорово, она ни разу не вешала носа, все время шутила,
смеялась. По-моему, она никогда в жизни не была такой веселой.Но теперь, когда у нас было все хорошо, когда папу восстановили
на работе в редакции, когда все его поздравляли и дарили ему кон¬
сервные ножи, я старалась, как это ни странно, бывать дома помень¬
ше. Не знаю почему. Может быть, потому, что я часто бывала у Коли
и видела, как плохо Елене Евдокимовне.А дома меня ждал сюрприз. И очень приятный. Папа купил теле¬
визор. Он назывался «Харьков». Это, оказалось, даже был не просто
телевизор, а комбайн — в нем были радиоприемник, и проигрыва¬
тель для пластинок, и большой экран.Раньше у нас не было телевизора, и мама не соглашалась его по¬
купать из-за меня, — чтобы я готовила уроки, а не торчала перед
экраном.Но сейчас мама сказала, что раз я сама выступаю по телевизору,
то нужно, чтобы он был в доме.—	А мы с папой смотрели, — сказала мама. — Молодец. Хорошо
выступила. Только, у тебя был чересчур серьезный вид. Даже ни разу
не улыбнулась. И почему ты гладила себя рукой по животу?—	Я не гладила. Мне просто очень хотелось почесаться, — воз¬
разила я.—	Значит, ты чесалась? — рассмеялся папа.Я рассказала, как жарко было там, на студии, и что я совсем
не волновалась.А на столе в стеклянной вазе лежали мои любимые пирожные
«картошка».—	Принеси из кухни чайник, будем ужинать.Мы сели ужинать, и за ужином папа говорил, что летом мы по¬
едем в Крым и снова будем плавать, и гулять, и собирать гербарий
и коллекцию бабочек. И еще папа хвалил стихи, которые я читала
по телевизору.А телевизор поставили на новый столик в самом углу комнаты.
И пока мы ужинали, мы все время поглядывали на экран. Показыва¬
ли «Телевизионные новости», и все очень хорошо было видно.—	Чуть не забыла, — сказала мама. — Тебе письмо. От писателя
Корнилова.У меня почему-то сдавило сердце — мне вдруг показалось, что
в письме будет что-то неприятное. Я взяла письмо, но не распечатала
его сразу, а пошла в свой угол, села на кровать, положила письмо
на подушку и немного подумала, а уже потом разорвала конверт.Странно, но когда я читаю то, что написал знакомый человек,
я всегда как будто слышу его голос. И сейчас письмо Павла Рома¬
новича тоже звучало для меня его голосом — высоким, чуть сиплым
и очень приятным.«— Милая Оля! — писал Павел Романович. — Извини, что так
не скоро ответил тебе — я был в отъезде, и твое писшо мне только
сегодня вручили.Я догадываюсь, что день, когда ты мне написала это письмо,
был для тебя днем больших сомнений. Внезапный успех, как и вне¬
запная неудача, всегда оставляет свой рубец на характере человека.
И людям иногда с успехом справиться бывает еще труднее, чем
с неудачей.
180Владимир КИСЕЛЕВ«Подол — плохое место для собак...»ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ181Вот почему так порадовало меня твое письмо: оно живое свиде¬
тельство того, что у тебя здоровый организм, который смог пере¬
варить успех. Надеюсь, что он сможет так же легко переварить
неудачи, а они неизбежно будут.Теперь о твоих сомнениях в собственных способностях. Тут уж
ничего не поделаешь. Ты всегда будешь сомневаться, мучиться, и,
как бы тебя ни хвалили, в такие дни ты будешь волком смотреть
на мир и на людей. Со мной это тоже часто бывало и бывает до сих
пор, и я в таких случаях так расстраиваюсь, что всегда кончаю са¬
моубийством. Но, поверь мне, милая девочка, стихи твои напечата¬
ли не потому, что я их предложил редакции, а потому, что ты их на¬
писала. И стихи твои мне очень нравятся. Я плохо запоминаю стихи,
но твои знаю наизусть и с удовольствием читаю их своим друзьям.Л как я оказался в вашем садике — пусть останется тайной.
Но когда ты будешь совсем взрослой и даже старенькой, и будешь
много ходить по городу, ты обязательно высмотришь по дороге
какой-нибудь садик, а в садике какую-нибудь скамейку и разгада¬
ешь мою тайну...»Павел Романович снова извинялся, что задержался с ответом
на мое письмо, просил, чтобы я ему написала, как мне живется,
как я учусь, и прислала ему новые стихи.А в конце письма он передавал привет Наташке.Я написала стихи, но не знала, посылать ли их Павлу Романовичу.
Когда я их показала папе, он воспринял их как-то странно.Эти стихи я написала после того, как мы с Колей ходили на Подол.
Вообще-то я хотела написать о дожде и о мокрых холодных трам¬
ваях, но потом мне вспомнилась собака, которая перебежала рель¬
сы, и стихи получились о собаках:Подол — плохое место для собак:Плевать трамваям на собачьи лапы,У них дорога, пассажиры, график,Они неотвратимы, как судьба.
182Владимир КИСЕЛЕВДождливые подольские дворы,Изысканные завтраки помоек...И, кажется, от моря и до моря:Дожди, дворы, помойки и пиры...А вечером огромная луна...И так все время: бегай и надейся.Что, может быть, останется на рельсах
Не голова, а лапа...—	Слишком они у тебя какие-то взрослые получились, — оказал
папа. — И что ты понимаешь под словом «Подол»?—	Как — что? — ответила я. — Есть такой район в городе. Там
много трамваев.—	Нет, — сказал папа решительно. — Мне эти стихи не нравятся.Первый раз в жизни он так неодобрительно говорил о моих сти¬
хах. И разве это недостаток, если стихи «слишком взрослые»?Я подумала, что у нас с ним просто разное настроение, что ес¬
ли бы я ему показала эти стихи, когда его несправедливо уволили
из редакции, то, может быть, они бы ему и понравились, а теперь,
когда у нас все благополучно и прекрасно, папе эти грустные стихи
читать уже неинтересно и даже противно. Может быть, они ему на¬
помнили о тех днях?«Пошлю стихи про Подол и про собак Павлу Романовичу», — по¬
думала я, хотя прежде, до того как я получила это письмо, я бы не ре¬
шилась на это. Письмо писателя очень меня подбодрило.Я вернулась в комнату и села спиной к телевизору за свой столик
у окна. Я разложила книги и тетради, будто бы для того, чтобы де¬
лать уроки, но сама занялась совсем другим делом.—	Что это ты читаешь? — спустя некоторое время спросила
мама и подошла ко мне. Она взяла у меня книжку и прочла вслух,
так, чтобы слышал папа: — «Немаловажный интерес представ¬
ляет вопрос о сроках сохранения цвета волос после смерти. Срок
этот не подчинен какой-либо закономерности, так как в каждомДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ183отдельном случае зависит от многих условий. Однако, как прави¬
ло, при гниении цвет волос сохраняется довольно продолжитель¬
ное время...»—	Что это за гадость? Откуда у тебя эта книга? — удивилась мама.—	Взяла у товарища.—	Зачем? Неужели тебе интересно это читать?—	Да, интересно, — ответила я с вызовом.Я говорила неправду. В действительности мне было очень страш¬
но и очень скучно читать эту научную книжку, которая называлась
«Следы на месте преступления». Мне ее дал Коля. Она принадлежа¬
ла Богдану Осиповичу. Начиналась она словами: «Осмотр места
преступления часто называют краеугольным камнем следствия...»Глава двадцать третьяМне кажется, что теперь у них всегда холодно. Хотя, когда я по¬
пробовала рукой печку, печка была горячей. У них печка отаплива¬
ется газом — в середину печки введена газовая труба, газ поджигают
спичкой, он с шипением горит и нагревает булыжники, которые
Коля сам положил в печку. Коля говорил, что от этого печка медлен¬
нее остывает.Впрочем, скоро они переедут в новую квартиру, и там уже
не нужны будут эти булыжники и это отопление — там квартиры
отапливает, как у нас, ТЭЦ.Елена Евдокимовна и Коля сидели за столом и вязали сеточ¬
ки-авоськи. Когда я пришла, Коля положил свою авоську на стол
и сказал, чтобы Елена Евдокимовна ее не трогала, что он после сам
ее закончит.Интересно все-таки, почему всякие сложные вещи, ну, кофточ¬
ки, например, или даже костюмы джерси вяжут машины, а авоськи
делают вручную? Неужели это нельзя механизировать?
184Владимир КИСЕЛЕВ—	Вот вы и помирились с Колей, — так равнодушно, словно речь
шла не обо мене и Коле, а об очень далеких, незнакомых людях, ска¬
зала Елена Евдокимовна. — Будете опять вместе уроки делать?—	Будем, — ответила я.—	Ну, хорошо, занимайтесь... Ая пока чай поставлю.С тех пор как погиб Богдан Осипович, Елена Евдокимовна очень
изменилась. Во-первых, у нее с лица не сходила какая-то приклеен¬
ная улыбка, а во-вторых, Коля говорил, что она с тех пор ни разу
не заплакала. Я где-то читала или слышала, что о каком-то человеке
говорили, будто бы он «окаменел». Прежде я себе не представляла,
как это может быть, а теперь понимаю, что так бывает в жизни.Елена Евдокимовна все забывала. Она уже, наверное, в пятый раз
говорила, что мы помирились с Колей. И ничему не удивлялась. Она
ничуть не удивилась, когда Коля сказал, что поедет на день в Чер¬
кассы, не спросила даже, для чего.Я думаю, что Коле совсем не нужно было выдумывать целую ис¬
торию о том, что он хочет повидать фронтового друга Богдана Оси¬
повича, полковника Романенко, чтобы он помог им получить пен¬
сию. И когда Коля вернулся, она его не спросила о результатах
поездки. Это я ждала результатов с огромным нетерпением.Но никаких результатов не было. Коля сказал, что побывал
в Черкассах в адресном бюро. Там ему дали адреса нескольких Ро¬
маненко. И все оказались не те. Кто-то из этих Романенко посо¬
ветовал ему пойти в военкомат. А в военкомате Коле сказали,
что полковник в отставке Романенко больше года тому назад пе¬
реехал куда-то в Крым, кажется, в Ялту.Колю это все так расстроило, он так надеялся на эту поездку
в Черкассы, что он даже со мной перестал разговаривать обо всей
этой истории. Но сегодня, как только я вошла, по Колиному лицу
я поняла, что появилось что-то новое. И действительно, он сказал,
почти не разжимая губ:—	Есть новости. Потом расскажу.Когда Елена Евдокимовна вышла на кухню, я подошла к Коле,
а он наклонился ко мне и стал шептать на ухо:ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ185—	Понимаешь... Матя складывает сейчас всякие вещи. Ну, что¬
бы переезжать... А я ей, ну, помогал. И в этом шкафу, — мы стояли
в простенке между шкафом и окном, — у нас там одежда и всякое
такое...Коля не закончил фразы, потому что открылась дверь, и мы не¬
вольно отскочили друг от друга, а в двери показался тот самый дя¬
денька из нашего дома, с усами и палкой.Он как-то нехорошо посмотрел на нас и сказал:—	Здравствуйте, здравствуйте...Я знаю, что он подумал. Он подумал, что мы с Колей целова¬
лись. Как только не стыдно ему такое думать, когда у Коли погиб
отец, и вообще...—	Здравствуйте, Юрий Митрофанович, — ответил Коля. — Я все
хотел у вас спросить одну вещь... Батя перед уходом говорил, что вы
придете, а вы потом не пришли...Я так насторожилась, что услышала, как стучат мои маленькие
часики и как не в лад им стучат часы за дверью на кухне.—	А разве я тебе не говорил? — сказал Юрий Митрофанович,
усаживаясь на стуле и ставя свою тяжеленную палку между коле¬
нями. — Я его встретил...—	Где? — быстро спросила я.Юрий Митрофанович с удивлением и, как мне показалось, с на¬
смешкой посмотрел на меня и ответил, обращаясь к Коле:—	На троллейбусной остановке.—	Значит, вы были последним, кто его видел. — Коля помолчал,
подошел к столу, сел против Юрия Митрофановича и спросил: —
Что он вам говорил?—	Да ничего не говорил... Сказал, что вернется часа через два.
Извинялся, что уходит.—	А по какому делу вы должны были увидеться с ним в тот
вечер?—	Без всякого дела, — не сразу ответил Юрий Митрофано¬
вич. — Мы с твоим отцом были друзьями. А встреча с другом —
сама по себе дело.
186Владимир КИСЕЛЕВЯ знала, что мне теперь следовало спросить. Мне нужно было
спросить: «А куда вы пошли после того, как встретились с Богданом
Осиповичем на троллейбусной остановке?» Но Юрий Митрофа¬
нович мог ответить: «Пошел домой». И что я могла возразить против
этого? И может быть, он действительно пошел домой... Но все равно
я с отвращением смотрела на зажатую между колен налитую свин¬
цом толстую бамбуковую палку.Елена Евдокимовна принесла чайник, и мы пили чай с болгар¬
ским сливовым вареньем, которое называется «конфитюр», и за чаем
шел разговор о ближайшем переезде. Юрий Митрофанович сказал,
что он говорил с Семеном Алексеевичем — это с милиционером дя¬
дей Семеном — и что милиция даст машину, чтобы перевезти мебель,
и он тоже придет помогать. А Елена Евдокимовна сказала — очень
спокойно, — что жалко, что Богдан Осипович не дожил до этого
времени.Я выпила чай очень быстро, потому что мне хотелось поскорей
услышать то, что начал рассказывать Коля, но Елена Евдокимовна
налила мне еще стакан, и я его тоже быстро выпила, хотя чай был го¬
рячий, и мне обварило язык, а потом не выдержала и сказала:—	Нам еще нужно выучить географию...Коля меня понял и поддержал:—	И сделать задачки по физике.Юрий Митрофанович посмотрел на нас как-то странно и скоро
ушел, а Елена Евдокимовна тоже ушла на кухню. И тогда Коля сказал:—	Когда складывали вещи, матя сказала, чтобы я примерил ба¬
тин пиджак. Я уже с ним одного роста. Только худее. И в пиджаке
лежал этот блокнот... — Коля вынул из кармана небольшую запис¬
ную книжку в зеленой пластмассовой обложке... — Тут всего две за¬
писи, — сказал Коля, не выпуская книжку из рук. — Вот.Он дал мне блокнот. Довольно разборчиво в нем было написано:1.	Не допускать загрязнения вещественных доказательств.2.	Прикреплять ко всем вещественным доказательствам эти¬
кетки.ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ1873.	Указывать на этикетке фамилию человека, обнаружившего
доказательство, где оно находилось.4.	Волосы, нитки и др. завернуть сначала в белую бумагу, а по¬
том положить в конверт.5.	Не употреблять грязную тару.6.	Пули и другие мелкие предметы сначала завернуть в вату,
а затем положить в картонные коробки.7.	Для записей употреблять только простой графитовый ка¬
рандаш.8.	На этикетках к жидкостям не употреблять чернил.После этого на отдельной страничке было записано и обведено
слово «Титан».Я перевернула еще несколько страничек, но там уже не было ни¬
каких записей.—	Дальше пусто, — сказал Коля.—	Что же это значит?—	Кое-что значит. Видишь, запись про вещественные доказа¬
тельства сделана пером, чернилами? А «Титан» записан карандашом?—	Вижу.—	Значит, они сделаны в разное время. Ну, вещественные дока¬
зательства — это у них, наверное, такие занятия были. Или лекция.
У бати в тетрадках много таких штук записано. Я ж тебе давал книж¬
ку про следы... А вот «Титан»... Как ты думаешь, про что это?—	Может быть, про какого-нибудь сильного человека?.. Кото¬
рый ходит с пудовой палкой?..—	Ты что — сдурела? — удивился Коля. — Юрия Митрофановича
матя вынесла на себе совсем без сознания... Ее ранили, когда она его
тащила. Они потом вместе в госпитале лежали. У него одного легко¬
го совсем нету, а в другом осколки.Мне стало очень стыдно. Мне стало так стыдно и жарко, что у ме¬
ня выступили слезы.—	Да ты не реви, — сказал Коля. — Я — ничего... «Титан» — это,
помнишь, мастерские... когда мы на Подол ходили?..
188Владимир КИСЕЛЕВ—	Помню.—	Важно было понять, куда ходил батя. И теперь мы, кажется,
это поняли.—	Нет, — ответила я, — я не понимаю. Вспомни сам, это было
в субботу. В субботу — выходной... Для чего Богдан Осипович мог
пойти после работы в мастерские, когда там никого нет?—	А если там что-то хотели украсть? Ну, скажем, передать через
забор какие-то вещи, а батя про это узнал и пошел туда. А они
на него напали.—	Почему же он пошел один, и в обыкновенной одежде, а не в ми¬
лицейской? И никому не сказал про это?—	Да, — согласился Коля, — и без оружия? А кроме того,
это не его район. В общем, в этом нужно разобраться...—	Послушай, Коля, — сказала я. — Когда мы с тобой поссори¬
лись... и я сказала на тебя Самшитик, ну, и вообще... Так я тогда
была не права. Я это давно хотела тебе сказать.Коля грустно улыбнулся, осторожно взял меня за косичку и не¬
сколько раз подергал ее. Он прежде никогда этого не делал. А я ему
растрепала волосы. Я тоже прежде этого никогда не делала. Затем
Коля отпустил косичку и сказал:—	Мне кажется, это было так давно, как будто прошло уже много
лет. И как будто мы тогда были совсем маленькими и смешными.
И все-таки жалко мне, что этого больше не будет... Птицелёта, и сти¬
хотворений, и другого... Я не хотел тебе говорить. Я и мате еще об
этом не говорил. Но вот закончу четверть и больше не пойду в школу.—	Как — не пойдешь? — испугалась я.—	То есть пойду, но в другую. В вечернюю. Мате трудно. Нужно
мне идти на работу. Дядя Семен обещал помочь устроиться. Нужно
работать.Люди, даже когда они стоят рядом, очевидно, все время находят¬
ся друг от друга на разном расстоянии — то ближе, то дальше,
в зависимости от того, как они относятся друг к другу. И если бы
была такая линейка, которой можно измерять это расстояние, то
Коля, который, когда подергал меня за косичку, был совсем рядом,ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ189оказался бы сейчас за сто километров. Я подумала, что он совсем
большой и занят взрослыми и серьезными мыслями, а я со своими
стихами, со своими уроками, со своими’ выдумками и обидами веду
себя совсем как маленькая девочка.—	Что это глаза у тебя сегодня на мокром месте? — сказал
Коля. — Я теперь про все это иначе думаю. Можешь называть меня
Самшитиком или как хочешь, а я все равно на тебя не обижусь.На кухне послышался какой-то шум, и в комнату вошли Витя,
Сережа и Женька Иванов. Все они держали в руках шапки, все рас¬
краснелись, как будто бежали.—	Хлопцы, — сказал Сережа, обращаясь ко мне и давясь от сме¬
ха, — а мы Петьку засунули в урну.—	В какую урну? — спросила я.—	В уличную. Он, может, там до сих пор сидит. Петька толкнул
Женьку в снег, а мы как раз наскочили, схватили его и засунули но¬
гами в урну. Знаете, такую из бетона. У него ноги длинные, а урна уз¬
кая, и он там застрял.Я посмотрела на Сережу, и на Витю, который, очевидно вспом¬
нив, как Петька застрял в урне, мстительно улыбнулся, и на Женьку
Иванова и подумала, что я тоже стала намного старше.Но не понадобилось много времени, чтобы я поняла, что это еще
не так.Сережа прыснул, вспомнив еще что-то смешное, и предложил:—	Послушайте... анекдот. У девочки спрашивают: «У тебя есть
братья или сестры?» — «Нет, — отвечает девочка, — но зато у меня
три папы моей первой мамы и две мамы моего первого папы».Ребята посмеялись, а я покраснела. Нет, я понимала, что Сережа
имел в виду совсем не меня, да он и не знал, что мой папа мне не род¬
ной отец. И все-таки мне было очень неприятно. Ведь у меня, почти
как у этой девочки из анекдота, были два папы, а значит, и две мамы.
Правда, эта тетя, на которой женился мой отец, называется не мама,
а мачеха. «Но интересно, — думала я, — может ли у человека быть
одновременно и мать и мачеха?» Так какое-то растение называется,
а у людей так не бывает. Мачеха — это когда нет родной матери...
190Владимир КИСЕЛЕВА как эта мачеха относится к моему родному отцу? Любит,
как моя мама папу? Или ссорится с ним? И какой он человек на са¬
мом деле?В своих письмах мой родной отец подчеркивал, незаметно, а под¬
черкивал, что он там, в Новосибирске, большой начальник. Что у не¬
го машина, что живут они в отдельном доме — это называется в особ¬
няке, а выходные дни они проводят на даче, что он занимается очень
ответственной, важной и даже секретной работой. И особенно не¬
приятно было мне это читать, когда моего папу уволили из редакции,
и он уже не занимался своей важной и ответственной работой. Ес¬
ли бы мой родной отец знал об этом, может быть, он и не стал бы мне
писать о своих успехах. А может быть, и наоборот. Я его не знаю. Не¬
сколько раз, и вот теперь снова, мой отец писал, чтобы я приехала
к нему гостить на летние каникулы. А мне совсем не хочется ехать.
Но почему он так на этом настаивает? У меня есть теория. Вероятно,
ему не хватает той любви, которую он имеет. Человеку нужно, что¬
бы его любили. Это свойственно людям. А нашей семье — мне, па¬
пе и маме — той любви, которую мы имеем, вполне достаточно...
И все-таки было бы хорошо, если бы Коля когда-нибудь еще так тихо
подергал меня за косичку, а я растрепала ему волосы.Глава двадцать четвертаяЕвгения Лаврентьевна рассказывала нам о гремучей смеси, той
самой смеси водорода и кислорода, о которой я слышала, еще когда
была совсем маленькой, и говорила, что еще в XVIII веке француз¬
ский химик по имени де Розе сделал однажды такой странный опыт:
он решил проверить, можно ли дышать чистым водородом. Этот хи¬
мик вдохнул водород, но ничего не почувствовал и стал сомневаться
в том, водород ли это. Тогда он, чудак, выдохнул для проверки этот
газ на пламя горелки, а у него в легких, понятно, образовалась этаДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ191самая гремучая смесь. «Я думал, что все мои зубы превращаются
в пыль», — рассказывал потом этот самый де Розе, чудом оставший¬
ся в живых.В эти дни меня не покидало странное ощущение, что все мы, вся
наша компания надышалась, как этот де Розе, гремучей смесью
и с минуты на минуту мог произойти взрыв.Началось это с того, что мы с Колей опоздали в школу. У нас уро¬
ки начинаются в девять утра, а выхожу я из дому без четверти девять,
потому что школа близко. Коля меня догнал в нашем парадном, ко¬
гда я спускалась на следующую площадку. По-видимому, он забрал¬
ся выше и поджидал, пока я выйду.У него было бледное и словно похудевшее лицо, и он слегка заи¬
кался, как в тех случаях, когда не знал чего-нибудь у доски.—	Я напал на след, — сказал Коля.И он рассказал, что решил вчера постоять возле этих мастерских
«Титан». Он хотел посмотреть, может, покажется какой-нибудь че¬
ловек, которого он прежде видел и с которым мог прежде встречать¬
ся его отец.—	Там, может, ты заметила, — говорил Коля, глядя под ноги
и ступая как-то боком, — стоит такая будочка. В ней летом водой
торгуют. Через нее видно. Я стал за ней. И знаешь, кто вышел
из этих мастерских?-Кто?—	Догадайся.—	Не знаю... — Я остановилась. Я очень боялась назвать это имя. —
Дядя Семен?—	Нет, — сказал Коля. — Никогда не догадаешься... Оттуда вы¬
шла та самая женщина, что приходила к нам на похороны... Ну,
помнишь, в такой круглой шапке... Она медсестрой работает...—	И ты думаешь, что это она?..—	Что значит «она»? — удивился Коля. — Нет, конечно. Но, мо¬
жет, она связана с людьми, которые это сделали. Почему она раньше
к нам никогда не приходила, а на похороны пришла? Что она делала
в этом «Титане»? Я за ней шел до самой больницы. Я сто раз думал,
192Владимир КИСЕЛЕВчто она меня заметит... А теперь нужно проследить, с кем она встре¬
чается, и узнать, к кому она ходила в «Титан». За ней нужно следить.
И мы узнаем...—	Я видела такой венгерский фильм, — сказала я. — Про шпио¬
нов. Там американского шпиона — а может быть, и не американско¬
го — ловят наши, ну, венгерские милиционеры. Они, конечно, пере¬
одетые. И когда они следят за этим шпионом, за ним идет сначала
один — в ресторан, а когда он выходит из ресторана, за ним идет
уже другой, а потом, когда он садится в автобус, с ним садится тре¬
тий. Поэтому он не может догадаться, что за ним следят, а потом
за ним гонятся на автомашине и ловят его. Надо поговорить с ребя¬
тами. Чтоб следить за ней по этому методу.—	Да, — сказал Коля. — Нужно поговорить с ребятами. Я тоже об
этом думал.На первом уроке был русский, и хотя мы опоздали почти на де¬
сять минут, Елизавета Карловна ничего не сказала и не спросила,
почему мы опоздали. Теперь, после смерти Богдана Осиповича,
учителя не делали Коле замечаний и даже не вызывали его, а он си¬
дел рядом со мной, очень молчаливый, и рисовал на промокашке
кубики и звездочки и только иногда ежился, как от холода.В конце урока Коля, как это он умеет делать, почти не разжимая
губ, сказал мне:—	После уроков поговорим с ребятами. Только нужно будет
как-нибудь отшить Женьку Иванова.—	Почему «отшить»? — обиделась я за Женьку. — Тогда можешь
и меня отшить. Женька еще никогда никого не подводил...—	Алексеева, — сказала Елизавета Карловна, — я в твоем возрас¬
те эти проблемы решала не на уроке.В классе засмеялись, а я подумала, что этих проблем Елизавета
Карловна никогда не решала.—	Ладно, — сказал Коля после урока. — Я ведь говорил, что мы
больше не будем ссориться. Хочешь, чтобы был Женька, — пускай
будет. Я только хотел тебя попросить... — Коля замялся, — чтобы ты
сама рассказала ребятам про это...ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ193—	Как — сама?—	Ну, то есть я буду с тобой... Но чтобы рассказывала — ты.—	Хорошо, — согласилась я.Мы собрались после уроков в нашем закоулке школьного двора.—	Сейчас, — объявил Сережа, — профессор Алексеева сделает на¬
учный доклад про свою новую теорию птицелёта... Нужно поймать
десять тысяч воробьев, каждому привязать за лапку нейлоновую ни¬
точку, за другой конец ниток держится летчик, и птицелёт готов...Никто не улыбнулся. Наши ребята понимают, когда что-то всерьез.—	Хватит трепаться, — сказал Витя. — Что случилось?—	Сейчас узнаешь, — ответил Коля. — Только я хочу предупре¬
дить... Это такое дело, что если растреплете...—	Лишь бы ты сам не растрепал, — обиделся Витя. Коля требова¬
тельно и недоверчиво смотрел на Лену.—	Я уже раз давала слово, — надула губы Лена. — А если вы
с Олей не верите, так я могу уйти.—	Да хватит, — сказал Витя. — Что там такое?—	Колин папа не попал под трамвай, — сказала я. — Понимаете?
Вернее, он попал, но умер не от этого. Его убили...Ребята молчали. Сережа недоверчиво улыбнулся, а Женька от¬
крыл рот, собираясь что-то сказать, но снова закрыл его.—	Сначала, когда мне Коля рассказал про это, я тоже сомнева¬
лась. А потом поняла, что это — правда.—	А факты? — спросил Витя.—	Сейчас я расскажу про факты.И я им рассказала всю историю сначала: и про то, что Богдан
Осипович не пил алкогольных напитков, и про вагоновожатого Сте¬
ценко, и про табачную фабрику, и про мастерские «Титан».—	Я знаю, кто его убил, — сказал Женька. — Его убили шпионы.
Они всегда так делают.—	Подожди, Женька, — отмахнулся от него Витя. — А как же сле¬
дователь?.. Про которого Оля говорила? — спросил он у Коли. —
Ему же этот ваш вагоновожатый сказал, что через рельсы переходи¬
ли три человека?..
194Владимир КИСЕЛЕВ—	Сказал, — мрачно ответил Коля. — И я ему первый сказал,
что батя непьющий. Но он не обратил внимания. Он какой-то этот...
бюрократ. В очках. В глаза не смотрит.—	А если эта женщина в самом деле шпионка? — вмешалась
Лена. — И заметит, что мы за ней следим? Может, она в сумочке или
даже в кармане носит маленький револьвер?—	Меня она не узнает, — сказал Сережа. — Я могу переодеться
даже в платье. Я могу так менять лицо, что сам на себя не похож.И Сережа скорчил такую гримасу, что нос у него съехал куда-то
на левую щеку.—	Ну, зачем это ты? — словно целясь, посмотрел на него Коля. —
С тобой всерьез, а ты как маленький...—	Да я — ничего, — смутился Сережа.—	Понятно, — сказал Витя. — Дело серьезное. Нужно все хоро¬
шо продумать. Тебя она видела? — спросил он у Коли.—	Видела. Оля ж говорила. Она на похоронах была.—	Понятно. А тебя? — спросил он у меня.—	Меня тоже.—	И это понятно. Может, она вас даже сфотографировала. Те¬
перь есть такие аппараты шпионские в часах.Я хотела возразить, что этой тете совершено незачем было нас
фотографировать, даже если бы она в самом деле была шпионкой,
а кроме того, совсем не доказано, что она шпионка, но Витя продол¬
жал, и я просто не успела ему возразить.—	Значит, следить за ней будем мы вчетвером — я, Сережа, Лена
и Женька. А вы с Колей будете у нас в резерве. Дежурить мы будем
по два человека, и если она зайдет, скажем, в магазин, где у нее явка,
то один, ну, к примеру, Оля, останется снаружи, а Женька пойдет
за ней внутрь. Понятно?—	Понятно, — сказала я, посмотрела на Колю и сейчас же отвела
глаза.Мне это не нравилось. Мне это вдруг напомнило игру, в которую
мы играли на нашем дворе, когда были меньше, — в «сьпцика-раз-
бойника». Колиного папу, Богдана Осиповича, в самом деле убили.ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ195И мне казалось, что нехорошо превращать это в игру. Но я не знала,
что предложить.—	Пошли по домам, — сказал Витя. — Ровно через час сбор. Нач¬
нем с больницы. В больницу пойдут Оля и Лена. Ты ее узнаешь? —
спросил он у меня.—	Узнаю, — ответила я неуверенно.—	Постарайся узнать. И незаметно покажешь на нее Лене. АЛена
выяснит, как ее фамилия, а может быть, и адрес. Жалко, что пропал
твой фотоаппарат. Вот сейчас он бы нам пригодился. Хорошо бы ее
сфотографировать... Ну, пошли. Через час соберемся у моего парад¬
ного. Домой пойдем по одному, чтобы не обращать на себя внимания.
Ты, Оля, иди первой.Это мне уже показалось совсем бессмысленным — почему нель¬
зя обращать на себя внимание и почему нужно идти по одному?
Но я не стала спорить и пошла домой.Когда я через час подошла к Витиному подъезду, там уже стояли
Витя, Сережа и Лена, а Коли и Женьки Иванова не было. Витя
в руке держал тросточку, похожую на ту, которую когда-то поломал
Петька, но без надписи.—	Так не годится, — сказал Витя, постукивая тросточкой об ас¬
фальт. — Раз договорились — значит, не опаздывать. Ждем ровно
пять минут. Не придут — отправимся без них.—	А может быть, у Коли что-нибудь случилось, — сказала я.—	Слушайте загадку, — предложил Сережа. — Девочка стоит ве¬
чером под дождем на троллейбусной остановке и ждет троллейбуса.
Вдруг к ней подходит некто в сером и говорит: «Я тебе не отец, но ты
мне — дочь». Кто это был?К нам подошел Коля.—	Матя в магазин посылала, — сказал он смущенно. — За капустой.
А в овощном только одна продавщица. Вторая — гриппом заболела...—	Кто же это все-таки был? — спросила я у Сережи.—	А ты отгадай.—	Отчим?—	Нет. При чем здесь отчим?
196Владимир КИСЕЛЕВДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ197—	То была мама этой девочки, — сказал Витя. — Пошли. Больше
никого ждать не будем.Значит, это была мама. Как я сама не догадалась? Но, может,
Витя уже слышал эту загадку?Мы пошли к троллейбусу, и на самой остановке нас догнал
Женька Иванов. У него было красное зареванное лицо. Очевидно,
«тираны-родители» не пускали его на улицу, а требовали, чтобы он
сел за уроки.Только в троллейбусе я сообразила, что у меня нет ни копей¬
ки денег, и что мне нечем заплатить за билет. Я спросила у Ко¬
ли, есть ли у него деньги.—	На билеты есть, — ответил Коля. — Сколько нас?—	Я уже взял билеты! — крикнул нам Витя.Какая-то молодая женщина с подрисованными к вискам уголка¬
ми глаз, как это теперь делают, и в шубке из искусственного караку¬
ля сказала смешливому дяденьке, который сидел с ней рядом:—	Посмотри, какая хорошенькая девочка.Я оглянулась на Лену. Но они смотрели не на нее. Они смотрели
на меня. Лена была сзади них, и они ее просто не видели.Я подумала, что о Лене эта тетя не сказала бы «хорошенькая».
Она бы сказала «какая красивая девочка». Но все равно я покрасне¬
ла, и мне было приятно.Троллейбусом и трамваем мы приехали на Подол. Витя спро¬
сил у какого-то встречного старого дяденьки, который очень каш¬
лял, где находится поликлиника. Дяденька прокашлялся, плюнул
на землю и ответил, что это близко.—	Я ведь там был, — сказал Коля.Я не знаю, как это получилось, но Витя сразу стал у нас всем рас¬
поряжаться, хотя убили совсем не его папу. Однако его все слуша¬
лись, даже Коля и я. Наверное, всегда бывают какие-то люди, кото¬
рые берут на себя руководство, и если даже они могут распорядиться
хуже других, их уже все равно слушают.Двор поликлиники был окружен очень высокой и очень толстой
белой стеной, и Витя сказал, что тут, по-видимому, раньше былмонастырь, потому что осталась такая стена и из-за стены была вид¬
на церковная колокольня, но без креста.Во дворе поликлиники был садик, а посредине этого садика
стояло странное сооружение — высокий квадратный столб на фи¬
гурном пьедестале, а на столбе — квадратные циферблаты. И из каж¬
дого циферблата торчала узкая фигурная металлическая дощечка.
Это были настоящие солнечные часы, и Витя сказал, что если бы
было солнце, то и сейчас по ним можно было узнать время.—	Ну, хватит, — сказал Витя. — Мы сюда не на экскурсию при¬
шли. Мы вас подождем, а вы с Леной найдите эту женщину и выяс¬
ните, как ее фамилия и как ее зовут.Мы с Леной пошли в поликлинику. Лена внешне выглядела со¬
всем спокойной, а я очень волновалась. Я боялась, что нас не пустят.
То есть я понимала, что ко мне нельзя придраться, ведь могло слу¬
читься так, что я пришла бы сюда за справкой к врачу. Или, скажем,
чтобы передать какому-то человеку, который тут работает, письмо
от папы. Но это было бы совсем другое дело. А так — мне было очень
боязно.—	Снимите пальто, — сказала нам тетенька в несвежем, с желты¬
ми потеками халате. Она стояла возле раздевалки.Мы разделись, тетенька нам дала номерки. Мы поднялись на вто¬
рой этаж и вошли в коридор, в котором было много дверей. Перед ка¬
ждой дверью сидели и стояли люди. Они ждали своей очереди на при¬
ем к врачу.—	Скажем, что ищем маму, — почти не разжимая губ, как гово¬
рил в таких случаях Коля, когда хотел, чтобы его не услышали, ска¬
зала Лена. — Будем заглядывать в каждую дверь. А если ты ее уви¬
дишь, так ты мне скажешь, и я останусь у двери... А ты выйдешь
к ребятам...Лена заглянула в белую дверь, которая была прямо перед нами.—	Мы не к доктору, мы только заглянем, — сказала она женщи¬
нам, ждавшим своей очереди. — Мы ищем маму.В комнате мы увидели почти совсем голую толстую тетеньку
и мужчину-врача. Он ее осматривал.
198Владимир КИСЕЛЕВЧто вам тут? — закричал он на нас, и мы скорее захлопнули дверь.—	А если тебя спросят, как фамилия твоей мамы? — спросила
я Лену.—	Я скажу — Костина. Моя мама в самом деле врач.—	И она тут работает?—	Ну что ты! — удивилась Лена так, как будто все обязаны
знать, где работает ее мама. — Она научный сотрудник в институте
Богомольца.Мы обошли весь коридор. Мы не пропустили ни одного кабине¬
та. А в одну дверь мы заглядывали дважды, потому что там было две
комнаты. На нас кричали и больные и врачи. И все-таки женщины,
которая нам была нужна, мы нигде не увидели.Мы отдали номерки, надели пальто и вышли на улицу к нашим
ребятам.—	Ничего, — сказал Витя. — Может быть, она работает в другом
месте. Мы пока не теряли времени напрасно и выяснили, что тут,
кроме поликлиники, еще больница и лаборатория. Поэтому есть
новый план... Скоро конец рабочего дня. Выход из этого двора
только один — через ворота. Мы будем на улице, за воротами. Ты,
Коля, стань в парадном, которое против ворот. С тобой пойдет
Женька. Дождемся, пока будут выходить врачи и всякие сестры.
Если увидишь ее — вышлешь к нам Женьку. Смотри внимательно.
А Оля станет за нашими спинами и тоже будет смотреть. Важно ее
не пропустить.Витя сделал своей тросточкой выпад, как шпагой.Мы ее не пропустили. Эта женщина вышла из ворот, я ее узнала
еще до того, как успела рассмотреть, — у меня заколотилось сердце.
В руках у нее был чемоданчик. Она села в «Москвич» с красным кре¬
стом на дверцах и уехала.ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ199Глава двадцать пятаяЕе звали Вера. Фамилия — Старостенко. А по отчеству — Пет¬
ровна. По виду она была молоденькой, но фактически оказалась
совсем старой — ей уже было двадцать четыре года. Она работала
медсестрой в «неотложной помощи». Это вроде «скорой помощи»,
но не для серьезных случаев, а когда кто-нибудь руку порежет, или
сердце заболит, или в поликлинике уже закончился прием, то об¬
ращаются в эту «неотложную помощь».На работе Старостенко занималась в основном тем, что разгова¬
ривала и, судя по выражению их лиц, сплетничала с докторшей,
с которой она работала вместе, а кроме того, она делала уколы лю¬
дям, приходившим на прием.Витя принес бинокль с просветленной оптикой. Если посмо¬
треть на стекла под углом, то кажется, что они фиолетового цвета.
Окна «неотложной помощи» выходили в такой закоулок между за¬
бором и домом, и если просто так посмотреть на эти окна, то ничего
не было видно — они казались черными. Но в бинокль было совер¬
шенно ясно видно все, что происходило внутри. Я никогда не знала,
что бинокли обладают таким свойством.Прежде я видела эту женщину в шапке, и только теперь я за¬
метила, что у Старостенко был такой маленький лоб, что сначала
это даже озадачивало — волосы росли от самых бровей, но все равно,
несмотря на это, она была очень хороша собой.Если эта Старостенко действительно была шпионкой, то она из¬
брала такую работу, что ее очень трудно разоблачить. Сначала мы
пробовали следить за людьми, с которыми она встречалась. Но вы¬
яснилось, что это совершенно невозможно, потому что в «неотлож¬
ную помощь» заходила масса людей, и любой из них мог прийти,
как выражался Витя, «на явку». А, кроме того, время от времени она
200Владимир КИСЕЛЕВто одна, то с врачом уезжала в этом «Москвиче» с красным крестом
на вызовы. Попробуй проследить за каждым, с кем она встречалась.
Для этого нужно было бы привлечь всю нашу школу.Кстати, в школе дела у нас обстояли совсем плохо. В первый раз
за всю свою жизнь Лена получила двойку. По физике. Елизаве¬
та Карловна сказала, чтобы ее мама пришла в школу. Я думала,
что Лена будет расстраиваться и плакать, но Витя сказал на пере¬
менке, что мы обязаны жертвовать своими личными интересами ра¬
ди общественных интересов, и Лена с ним полностью согласилась.На следующем уроке, на алгебре, двойку получил Сережа. Воз¬
можно, Климент Ефремович поставил бы ему тройку, если бы
не Сережины шуточки.Сережа решил уравнение, но когда Климент Ефремович спро¬
сил у него правило, Сережа стал путаться. Климент Ефремович
удивился и сказал, что раз человек умеет пользоваться правилом,
то он должен уметь его сформулировать, и что это был очень лег¬
кий вопрос.—	Вопрос, может быть, и легкий, — нахально ответил Сережа, —
но вот ответ...В классе раздался нездоровый смех, и Сережа с преувеличенным
отчаянием на лице пошел на место.Правда, на переменке Сережа говорил, что он тоже пожертво¬
вал своими личными интересами ради общественных. Он, конечно,
шутил, но и в самом деле то, что Витя назвал нашими «общественны¬
ми интересами», отнимало очень много времени, и тут уж было
не до отметок.Жизнь шла своим чередом, и мы по-прежнему занимались у Ви¬
ти нашими химическими опытами и поисками реактивов. Правда,
теперь во время опытов мы разговаривали не столько о птицелёте,
сколько о книжках про шпионов.Хотя мы следили за медсестрой Верой Старостенко уже вторую
неделю, ничего подозрительного мы пока что не заметили.В мастерские «Титан» она больше не ходила. Теперь я понимаю,
какая разница между кино и жизнью: в кино шпион занимаетсяДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ201шпионажем, и поэтому за ним легко проследить, а в жизни он делает
уколы сотням людей, и проследить за ним совершенно невозможно.Впрочем, один раз я наблюдала странную и нехорошую встречу.
Я дежурила в паре с Витей, он мне отдал свой бинокль с просветлен¬
ной оптикой, а сам пошел проверить, нет ли радиоустановки в этом
«Москвиче» с красным крестом. Я посмотрела в бинокль и увидела,
что Вера Старостенко одна, что докторши, с которой она работает,
нет, что в комнату вошел какой-то подозрительный человек в берете
и сером пальто с поднятым воротником, что он хотел закрыть дверь
изнутри на ключ, а она не пускала его это сделать, но он все-таки за¬
крыл дверь и стал ее целовать, то есть не дверь, а эту Старостенко,
и она его тоже стала целовать, и я понимала, что на это нельзя
смотреть, но все-таки смотрела и все видела.Когда вернулся Витя, он сказал, что в «Москвиче» есть радио¬
приемник, который, возможно, используется и как рация, что он су¬
мел все хорошо исследовать, потому что водитель ушел в «неотлож¬
ную помощь», и спросил у меня, что он там делал.Значит, это был водитель «Москвича». Я его просто не узнала.—	Так, ничего, — ответила я. — Разговаривал с этой Старостенко.После этого я начала болтать всякую чепуху и задавать глупые во¬
просы, чтобы отвлечь Витю и не давать ему бинокль, и Витя, по-моему,
очень удивился, что со мной случилось и почему я вдруг так поглупела.Я решила, что не скажу ребятам о том, что я видела, потому что об
этом нехорошо рассказывать.Каждый вечер мы наспех готовили уроки и подводили итог. Осо¬
бенно трудно было с уроками Женьки Иванова: в пятом классе
очень сложные арифметические задачки, мы их решали все вместе,
и все равно ответ не всегда сходился с задачником. А итогов мы тоже
пока никаких не имели, и Сережа сказал, что, может быть, это вооб¬
ще случайное совпадение: могла же эта Старостенко пойти в маст¬
ерские «Титан», потому что там кто-то сильно порезался, и он знает,
как это проверить. Он хотел подойти прямо к Старостенко, громко
сказать ей: «Привет из «Титана»!» — и посмотреть, как она на это бу¬
дет реагировать. Мы его еле отговорили.
202Владимир КИСЕЛЕВСегодня на большой переменке я подумала, что обо мне снова
что-то написали в газете. Может быть, подумала я, напечатали еще
какое-нибудь стихотворение из тех, которые были в тетрадке. Мне
хотелось, чтобы это было стихотворение про самолет, потому что я
до сих пор в душе считала, что наша стенгазета неправильно сделала,
когда не поместила его. Интересно, что бы они запели, если бы уви¬
дели, что это стихотворение напечатали не в стенной, а в настоящей
газете. Но я стеснялась спросить, что там такое, потому что краем
уха слышала, как о газете разговаривали две малознакомые мне учи¬
тельницы из младших классов, и одна из этих учительниц сказала
обо мне: «Тише, вот она».Однако, как я об этом узнала позже, в газете были помещены со¬
всем не мои стихи, а папин фельетон. Елизавета Карловна подозва¬
ла меня и сказала, чтобы я передала папе, что учителям очень понра¬
вился его новый фельетон и что они его поздравляют, а мне было
стыдно, что я ничего об этом не знаю, и я сказала: «Спасибо, обяза¬
тельно передам», и кивала головой так, как будто я не только читала
этот фельетон, но даже знала о нем заранее.В этот день наша учительница зоологии выполнила свое давнее
обещание. У нас в школе нет микроскопа, но она где-то достала
микроскоп, потому что уже давно собиралась нам показать, как вы¬
глядит увеличенная капля воды.Мы по очереди смотрели на эту каплю, и каждого приходилось
оттаскивать от окуляра, и ребята просили учительницу, чтобы она
не забирала микроскоп, что они будут не спеша рассматривать эту
каплю после уроков.Я тоже посмотрела в микроскоп, и то, что я увидела, мне совсем
не понравилось. Во-первых, мне было неприятно, что в прозрачной
капле воды столько всяких микробов. То есть теоретически я знала
об этом и раньше, но одно дело знать теоретически, а другое дело
увидеть на практике, как в воде, которую мы пьем, плавают сущест¬
ва, похожие на креветок и мокриц. А во-вторых, я подумала, что эти
существа так малы в сравнении с нами, что мы их рассматриваем
в микроскоп, но, может быть, где-то во Вселенной существуютДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ203такие громадные существа, что они со своих галактик рассматри¬
вают нас в свои микроскопы.В общем, я много раз замечала и на себе и на других, что когда
у человека плохое настроение, то все ему кажется не так, и когда ему
предлагают мороженое, то он говорит, что не хочет мороженого, по¬
тому что он простужен, а когда ему предлагают конфеты, он гово¬
рит, что не хочет конфет, потому что у него болят зубы, а когда его
зовут в кино, он говорит, что не хочет в кино, потому что смотрел
этот фильм уже два раза.После уроков мы с Колей обошли несколько киосков, пока ку¬
пили газету с папиным фельетоном. Ее уже везде раскупили. Мы
взяли газету, отошли в сторонку за киоск и стали читать этот фелье¬
тон про себя, но вместе. Коля читает медленнее меня, и когда он за¬
смеялся, я не могла понять, что его рассмешило.Фельетон этот назывался «Опровержение министра». В нем
писалось:«Я больше не пишу фельетонов. И искренне восхищаюсь гражданским
мужеством и готовностью к самопожертвованию литераторов, отдавших
свои перья этому, увы, нелегкому жанру!Мои ученые друзья недавно подсчитали, что в среднем продолжитель¬
ность жизни фельетонистов на восемь лет меньше, чем у очеркистов, высту¬
пающих под рубрикой «О людях хороших», и на одиннадцать с половиной
лет меньше, чем у поэтов, публикующих свои стихи исключительно в дни
праздников. Фельетонисты рано седеют, их чаще оставляют жены, иязва же¬
лудка, а также гипертония и диабет являются их профессиональными забо¬
леваниями. В некоторых редакциях фельетонистам уже начали выдавать
молоко «за вредность производства», и я считаю это мероприятие своевре¬
менным и заслуживающим самого широкого распространения.В чем же дело? А дело, оказывается, в опровержениях. В тех самых опро¬
вержениях, классическая формула которых была изложена более трех тысяч
лет тому назад в одном восточном сказании: во-первых, я не брал этого
горшка, во-вторых, когда ты мне его давал, он был с трещиной, а в-третьих,
когда я тебе его возвращал, он был целым.
204Владимир КИСЕЛЕВВ каждой редакции по каждому фельетону заводится «дело». Некото¬
рые из этих дел по количеству заключенных в них листов и содержанию
соперничают с полным собранием сочинений Александра Дюма-отца,
а по стилю и настроению — с перепиской между князем Курбским и Ива¬
ном Грозным.Фельетонист в своем сочинении говорит о чем-то: «черное». А опровер¬
гатель говорит: «белое». Этим обычно и начинается «дело». Далее фельето¬
нист на основании неопровержимых документов за номерами такими-то
от чисел таких-то доказывает: «несомненно, черное». А опровергатель созда¬
ет комиссию, призывает в свидетели соседей и присылает в редакцию акт
с решительным утверждением: «белое, но с отдельными редко расположен¬
ными черными точками». На этот раз приходится попотеть фельетонисту.
Он посещает членов комиссии, которые, оказывается, не только не подпи¬
сываются на газету и не читали фельетона, но и вообще в это время были
в далеком арктическом плавании. И снова пишет: «черное».Но не дремлет и опровергатель. Заручившись справками из домоуп¬
равления, а также с места службы своего очень авторитетного родственника,
он утверждает: «серое, и лишь местами черный фон».Фельетонист посещает и домоуправление, и место работы авторитетного
родственника и снова пишет письма, а копии вкладывает в «дело». И тут ему
уже не до новых фельетонов, и настроение у него скверное, и он отказывает¬
ся пойти с женой на новую кинокомедию, теряет ключи от квартиры и непо¬
чтительно отзывается о своем редакторе именно в ту минуту, когда редактору
почему-то вздумалось покинуть кабинет и оказаться за спиной раздражи¬
тельного фельетониста.Если кто-либо из читателей слышал о фельетоне, в ответ на который
не были присланы опровержения, пусть сообщит об этом: этот факт заслу¬
живает того, чтобы о нем упомянули в Большой Советской Энциклопедии.—	Конечно, — жаловался недавно один мой знакомый фельетонист, —
на эти опровержения можно бы и не обращать такого внимания, как мы это
делаем, не отдавать всех своих сил опровержению опровергателей. Но то¬
гда теряется весь смысл нашей работы: вместо того чтобы устранить не¬
достатки, о которых мы пишем, наказать виновников, от нас отделываются
«опровержениями».ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ205—	Еще как отделываются, — вздохнул, в свою очередь, и я.Некоторое время тому назад был опубликован мой фельетон «Маленькое
счастье». В нем говорилось о начальнике главка В. JI. Костенко, в наклонно¬
стях которого было что-то недоброе, что-то постыднее, что-то чуждое нашему
времени, говорилось о том, как этот человек стремился спрятать эти свои ка¬
чества от общественности, зажимая и преследуя малейшее слово критики.
Любого человека, который придерживался другого мнения, о чем бы ни шла
речь — даже о прочитанной книге, даже о просмотренном фильме, В. JI. Кос¬
тенко стремился уничтожить всеми доступными ему средствами.В ответ на фельетон из министерства в редакцию поступило письмо,
подписанное самим министром М. Н. Усовым. «В результате проведенной
министерством проверки, — говорилось в этом письме, — установлено,
что приписок к плану, на наличие которых указывалось в фельетоне Нико¬
лая Алексеева, фактически не было».Я не закален в фельетонном ремесле и, получив это письмо, сознаюсь,
просто растерялся. Черт побери! Ведь я собственными глазами — собствен¬
ными! — видел документы, которые показывали, что к плану были сделаны
приписки. И начальник главка В. JI. Костенко не отрицал этого.Обидели и удивили меня и те строки письма, где говорилось: «Почему
т. Алексеев, поднимая такой важный, принципиальный вопрос, как критика
руководства учреждения, так беспринципно выбрал объект для примера?»
По-видимому, по мнению министра М. Н. Усова, пожилая женщина, кото¬
рую незаконно судили, которую преследовали только зато, что она покрити¬
ковала на собрании начальника главка, недостаточно «принципиальный»
объект для примера.Мне пришлось затратить немало труда, чтобы доказать, что я не лжец,
что у министра не было оснований для опровержения фельетона.Но вот минуло немного времени, и начальника главка В. JI. Костенко
пришлось уволить с работы. В приказе министерства приводились те же са¬
мые факты, которые так легко отрицались в опровержении: В. JI. Костенко
сняли за приписки, за обман государства, за зажим критики и грубость с под¬
чиненными. Больше того, открылись такие обстоятельства, которых я даже
не подозревал: акт финансовой ревизии показал, что В. J1. Костенко был
просто нечист на руку».
206Владимир КИСЕЛЕВПосле этого шли выписки из документов, и мой папа критиковал
министра за то, что министр защищал «честь мундира». А заканчи¬
вался этот фельетон теми же словами, какими он начинался:«Я больше не пишу фельетонов! И искренне восхищаюсь гражданскиммужеством и готовностью к самопожертвованию литераторов, отдавшихсвои перья этому, увы, нелегкому жанру».—	Вот дает! — совсем как егерь дядя Тима, сказал Коля, когда до¬
читал фельетон. — Здорово!Я помолчала и предложила:—	Пойдем к нам... Пообедаем вместе.—	Я вообще-то не голодный, — ответил Коля. — А твои родители
уже дома?—	Нет, — сказала я. — Мы пообедаем вдвоем.Коля повеселел и ускорил шаги.Я еще прежде замечала, что он стесняется моей мамы. Да и па¬
пы тоже.Дома я сказала Коле, чтобы он помыл руки, и неожиданно
для самой себя вдруг решила:—	Сейчас приготовим бульон с яйцом. Будешь есть?—	Давай, — ответил Коля. — Мне все равно.—	А на второе — макароны с мясом. Это называется «по-флот-
ски». Нужно их только разогреть на сковородке.Бульон с яйцом мне не удался — почему-то свернулся белок,
и в бульоне плавали хлопья. Но Коле это блюдо очень понравилось,
и когда я предложила ему добавки, он сказал: «Давай».За обедом он снова вспомнил о фельетоне и заметил:—	Нужно было купить две газеты. Чтоб матя почитала.—	Можешь взять, — ответила я. — Папа принесет еще газет. Он
всегда приносит, если там напечатана его статья.—	Спасибо, — сказал Коля, когда мы доели все макароны. —
Я пойду. Я еще домой должен зайти, отнести авоськи... А потом мы
с Витей задумали одну штуку...ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ207Он встал из-за стола и тихо, чуть-чуть подергал меня за косичку.
Мне очень хотелось растрепать ему волосы, но сейчас я почему-то
не решилась это сделать.Коля ушел, а я помыла посуду и села за уроки.Теперь мы готовили уроки по очереди — один сделает, а осталь¬
ные у него потом списывают. Даже Лена Костина списывала алгебру
у Сережи и удивлялась потом, почему у задачи не сходится ответ.Я еще не успела закончить уроки, как вернулись с работы мои ро¬
дители. Очевидно, папа зашел за мамой в ее проектное бюро.—	Скорее, — сказала мама, — одеваться! Лялька! Надень крас¬
ный пуловер, который я тебе привезла из Ленинграда. Он тебе идет.
Поедем в ресторан и устроим пир на весь мир. Умираю от голода.Они были очень веселы, папа смеялся и ткнул меня пальцем
в живот.—	Я не поеду, — ответила я. — Я уже обедала. И я еще не сделала
уроков.—	Ну и ну! — закричала мама из кухни. — Лялька объелась мака¬
ронами. Но от мороженого и шампанского ты, конечно, не отка¬
жешься. А уроки сделаешь потом.—	Нет, — сказала я. — Я не поеду.Папа посмотрел на меня с веселым удивлением. Очевидно, он
не мог понять, как человек может отказаться от мороженого.
И от шампанского.—	Ты видела газету? — спросил он. — Там фельетон. И на этот
раз, говорят, смешной.—	Смешной, — согласилась я. — Только ты сам говорил прежде,
что не понимаешь, как над этим можно смеяться.—	Вот оно что! — прищурился папа. — Можно, Оля. И нужно.
Над подлостью, над жадностью, над тупостью, может быть, действи¬
тельно не стоит смеяться, пока они действуют. Но когда их преодо¬
лели, когда их победили, над всем этим необходимо смеяться. Побе¬
дители всегда смеются...Я подумала, что иногда смеются и побежденные, только не ска¬
зала этого вслух.
208Владимир КИСЕЛЕВ—	А ты в самом деле больше не будешь писать фельетонов? —
спросила я.—	Буду, — ответил папа. — Это просто литературный прием.
Ведь то, что сегодня напечатано, — это и есть фельетон. А, кроме
того, я готовлю еще одну бомбу... И врежу — с нездешней силой...
Собирайся же, Оля.—	Нет, нет, — повторила я. — Я не поеду.—	Никто так не умеет испортить радости, как наша дочка, — про¬
цедила мама сквозь зубы, в которых держала шпильки. Она приче¬
сывалась. — Поедем, Коля, а она пусть сидит дома. Да и вообще,
где это видано — таскать детей по ресторанам?..Я ничего не ответила и снова уткнулась носом в учебник физики.Как скоро люди все забывают! И мама, и папа уже не помнили,
что у Коли погиб отец.Мама недавно говорила папе, что теперь у нас снова все благопо¬
лучно, что пора уже забыть обо всех этих неприятностях, пора жить
нормально и смотреть на окружающее нормально, что нельзя из-
за отдельных случайностей, которые неизбежно бывают со всяким,
озлобляться и смотреть на мир сквозь черные очки.Но у нас не было все благополучно, и в этом мире не было все
благополучно, если Колиного папу убили, если Колина мама боль¬
ше не плакала, а постоянно улыбалась этой своей приклеенной
улыбкой, если Коля все время ежился, как от холода.Когда мои родители ушли, я снова подумала, что смеются
не обязательно победители. Я стала перед зеркалом и попробова¬
ла посмеяться. Я смеялась, на мне даже самой было немножко
страшно — такое у меня было ненормальное выражение лица и та¬
кой дурацкий смех.И все-таки я проявила силу воли: отказалась от мороженого, ко¬
торого мне очень хотелось, и не заплакала, а посмеялась над своими
огорчениями.ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ209Глава двадцать шестаяВ этой семье — все юмористы. Наташка ходит, как Чарли Чап¬
лин, — носки у нее смотрят в стороны. Мы вместе с ней шли в шко¬
лу, я сегодня вышла пораньше.—	Кем ты будешь, когда вырастешь? — спросила я у Наташки.—	Кондуктором, — ответила она, не задумываясь.—	Почему?—	Говоришь людям, где выйти... И много денег.—	Не очень много, — возразила я.—	Очень, — сказала Наташка. — Я видела. Оказывается, она счи¬
тает, что кондуктор все деньги, которые получает от пассажиров
и кладет в сумку, берет себе.—	А я знаю, какой будет фокус, — искоса поглядела на меня На¬
ташка. — Только не скажу.—	Ну и не надо.Если бы я попросила: «Расскажи», может быть, Наташка и про¬
молчала бы.—	С яйцом, — таинственно прошептала Наташка. — Он наливает
в бутылку воду — и вдруг там яйцо. Но я не знаю, как он его туда
засовывает...Сегодня у нас на последнем уроке — химия. Это лучший день не¬
дели. После урока весь класс остается в химическом кабинете. Евге¬
ния Лаврентьевна рассказывает интересные вещи о химии и о хими¬
ках. А теперь к этому уроку ребята готовят химические фокусы
и показывают их. А потом рассказывают, в чем секрет. Что собирал¬
ся показать Сережа, я уже узнала от Наташки.У Евгении Лаврентьевны на столе лежала книга с закладками.
Я посмотрела издали и, хотя буквы были перевернуты, прочла: «Ко¬
нан Дойл. Избранные произведения». Вот, значит, чем увлекалась
210Владимир КИСЕЛЕВЕвгения Лаврентьевна! Я вспомнила страшный рассказ этого писа¬
теля о пляшущих человечках и подумала, как было бы здорово,
если б Шерлок Холмс примкнул к нашей компании. Он бы, навер¬
ное, быстро разобрался в нашем деле.Евгения Лаврентьевна сказала:—	Когда мы изучали закон сохранения массы, мы с вами сож¬
гли в колбе немного фосфора, и при этом образовалось новое ве¬
щество — фосфорный ангидрид в виде белого дыма. Вы также ви¬
дели, как светится фосфор при окислении на воздухе. Но это
свечение фосфора создает иногда у людей неправильное пред¬
ставление. Вот что пишет ваш любимый писатель Конан Дойл
в «Собаке Баскервилей».Евгения Лаврентьевна раскрыла книгу там, где она была заложе¬
на полоской бумаги.—	«Да! Это была собака, огромная, черная как смоль. Но такой
собаки еще никто из нас, смертных, не видывал. Из ее отверстой
пасти вырывалось пламя, глаза метали искры, по морде и загрив¬
ку переливался мерцающий огонь. Ни в чьем воспаленном мозгу
не могло бы возникнуть видение более страшное, более омерзи¬
тельное, чем это адское существо, выскочившее на нас из тумана».
А дальше вот что говорится уже об убитой собаке: «Ее огромная
пасть все еще светилась голубоватым пламенем, глубоко сидящие
дикие глаза были обведены огненными кругами. Я дотронулся
до этой светящейся головы и, отняв руку, увидел, что мои пальцы
тоже засветились в темноте. «Фосфор», — сказал я».Этого не могло быть. Фосфор на воздухе не только светится,
но и загорается — собака просто изжарилась бы, если б ее шерсть
смазать раствором фосфора в летучей жидкости или опылить фосфо¬
ром. Кроме того, фосфор еще и ядовит. И достаточно было в'пасть
этой собаке Баскервилей попасть одной десятой доле грамма, что¬
бы она отравилась и немедленно погибла.—	Все это я говорю к тому, — улыбнулась Евгения Лаврентьев¬
на (и я снова подумала, какая она красивая), — что в седьмом «Б»
появился юный химик, который вздумал свою таксу превратитьДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ211в собаку Баскервилей. Так вот запомните, что фосфор для людей
еще более ядовит, чем для собак.После урока Евгения Лаврентьевна села на стуле сбоку у своего
стола, ближе к окну, и объявила:—	А сейчас поглядим, чем нас удивит сегодня Сережа.Сережа вышел к столу и попросил две колбы с узкими горлышка¬
ми. С важным и серьезным видом он налил в одну колбу воду, потом
.перелил эту воду в другую колбу, снова перелил в первую, а затем
опять вылил воду во вторую. Пустую колбу он несколько раз встрях¬
нул в руках.И вдруг на наших глазах в колбе появилось куриное яйцо.
Это было так здорово, что все просто ахнули, а я толкала Колю
и Витю в бока — они сидели по сторонам от меня, — потому
что мне казалось, что они недостаточно восхищаются.—	Интересно, — сказала Евгения Лаврентьевна. — Очень инте¬
ресно. Ну, кто же скажет, в чем тут секрет?Все молчали.—	Он выпустил яйцо из рукава, — сказала Нечаева.—	Разве ты не видишь, что яйцо в два раза шире горлышка кол¬
бы? — возразила Евгения Лаврентьевна.—	Пусть даст колбу в руки, — потребовал кто-то из ребят.—	Нет, — сказал Сережа, — ты так отгадай. В этом как раз
и фокус.—	Значит, никто не знает, — встала Евгения Лаврентьевна. —
Я тоже не могу догадаться. Это в самом деле похоже на чудо. Придет¬
ся, Сережа, тебе самому рассказать, как ты это сделал и какие хими¬
ческие законы ты для этого использовал.Мне, конечно, было очень любопытно узнать, в чем состоял сек¬
рет этого фокуса. И все-таки мне было немножко жалко, что это сей¬
час станет известно — мне хотелось хоть некоторое время считать,
что на свете бывают чудеса.Сережа рассказал, что он сделал иглой две тоненькие дырочки
в обыкновенном яйце — одну на заостренном конце, а другую на ту¬
пом. Затем он стал втягивать в себя ртом это яйцо, и хоть он не любит
212Владимир КИСЕЛЕВсырых яиц, и ему было противно, он все равно его выпил. Пустую
скорлупу он положил в стакан и залил ее обыкновенным уксусом...Химическим этот фокус является потому, что яичная скорлупа
полностью растворяется в уксусе, правда, ее для этого нужно про¬
держать в стакане два дня. Когда яйцо растворилось, осталась толь¬
ко оболочка — тонкая пленка, находящаяся под скорлупой. Эту обо¬
лочку Сережа незаметно зажал между пальцами и бросил ее в колбу.
Когда он вылил воду, оболочка осталась в колбе. Затем он встряхнул
колбу, и оболочка через сделанные иголкой дырочки наполнилась
воздухом и приняла форму яйца.Надо сказать, что эта оболочка была настолько похожа на на¬
стоящее яйцо, что мне и после Сережиного объяснения не верилось,
что это только оболочка.Евгения Лаврентьевна рассказала нам, почему уксус растворяет
известь, и привела еще пример с легендой о египетской царице Клео¬
патре, которая будто бы растворила в уксусе драгоценную жемчужи¬
ну и выпила этот раствор.После этого мы еще посмотрели фокус, который подготовил
Витя. Он подвесил к железной подставке для пробирок четыре лис¬
тика белой бумаги и поджег их. Один из этих листиков горел желтым
огнем, второй — голубым, третий — красным, а четвертый — зеле¬
ным. Ну, в этом фокусе ничего таинственного не было, все сразу по¬
няли, что бумага чем-то пропитана.Витя рассказал, чем именно он пропитывал бумагу, но я всего
не запомнила... Синее пламя дала азотнокислая медь, а красное —
азотнокислый стронций. Мы испытывали эти реактивы как ката¬
лизаторы, но я тогда не знала, что они окрашивают пламя.Когда мы уже расходились, Евгения Лаврентьевна сказала:—	А ты, Оля, останься еще на несколько минут. Я хочу с тобой
поговорить.—	Я тебя подожду внизу, — шепнул мне Коля, почти не разжи¬
мая губ.—	Как у тебя дела, Оля? — спросила Евгения Лаврентьевна. —
Что дома?ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ213—	Нормально, — ответила я.Евгения Лаврентьевна поморщилась.—	А с товарищами?—	Нормально.—	Ты, Оля, — сказала Евгения Лаврентьевна, — пишешь стихи.
Значит, ищешь самые лучшие слова для того, чтобы выразить мысль.
И уж ты могла бы не употреблять этого пустого, бессмысленного сло¬
ва «нормально». Что значит — «нормально»?Меня теперь часто попрекали стихами. На днях Елизавета Карловна
говорила, что девочка, которая пишет стихи, могла бы не писать в сво¬
их домашних сочинениях в каждой фразе по два раза слово «который».Но что другое, кроме «нормально», могла я сказать даже Евгении
Лаврентьевне? Я молчала.—	Вот что, Оля, — продолжала Евгения Лаврентьевна, — мне
кажется, что ты себя ведешь неправильно. Я понимаю, как тяжело
ты переживаешь смерть Колиного отца. Я знаю, что у тебя доброе
сердце. Но ты, по-моему, начала сердито смотреть на всех людей,
которые не переживают вместе с тобой и Колей, которые заняты
своим делом и, делая его, смеются, шутят, радуются. А это уже не¬
хорошо. Кроме того, люди, несмотря на переживания, должны
добросовестно делать свою работу. А ты запустила учебу... Я у тебя
больше ничего не хочу спрашивать, раз ты мне отвечаешь словом
«нормально». Но подумай об этом. А теперь пойдем... — Евгения
Лаврентьевна посмотрела на меня и чуть улыбнулась: — Нет, ты
пойди сама, а я еще задержусь на несколько минут.У выхода из школы меня ждал Коля.—	Что она говорила? — спросил он подозрительно.—	Ничего. Все нормально, — ответила я.Некоторое время мы шли молча, а потом Коля спросил:—	Твой батя все еще собирает консервные ножи?—	Собирает.—	А зачем это ему?Я обиделась за папу и сказала, что человек может собирать ка¬
кую угодно коллекцию, собирают же марки, и есть специальные
214Владимир КИСЕЛЕВфилателистические магазины, и бывают марки (я читала), которые
стоят тысячу рублей. А что такое эта марка, даже за тысячу рублей?
Кусочек бумаги. А любым консервным ножом из коллекции мож¬
но при случае хоть консервы открыть. И вообще, по-моему, люди
искусственно создают себе ценности вроде этих марок, или жемчу¬
га, или даже золота. Чем настоящий жемчуг лучше искусственно¬
го? Тем, что его можно растворить в уксусе? Или золото? Просто
желтый металл. А за него воевали.—	И уж коллекция консервных ножей лучше коллекции марок,
каждый нож имеет свою настоящую ценность, а не выдуманную.—	Да нет, я ничего, — удивился Коля моей горячности. — Я про¬
сто нашел такой старый консервный нож. С двумя колесиками. —
Коля вынул нож из кармана. — Если у вас в коллекции нет такого...—	Спасибо, — сказала я и взяла нож.Коля проводил меня до самого моего дома.—	Так ты сегодня не придешь? — спросил он нерешительно.—	Нет, — ответила я. — Не смогу. Сегодня мама придумала гене¬
ральную уборку. Она говорит, что я не слежу за порядком и я должна
ей помочь. Завтра увидимся.Утром Коли и Вити не было на первом уроке, и я очень волнова¬
лась. Что с ними могло случиться? Они пришли к самому началу
второго урока, и тут открылась одна странная и страшная штука.Мы все считали их шпионами. Я не помню, кто это первым ска¬
зал. Кажется, Женька Иванов. Но про себя я не думала, что они
шпионы. Про себя мне все это казалось такой игрой, в которой все
договорились между собой относиться к ней всерьез, а если кто-ни-
будь отнесется не всерьез, то этим он обидит остальных.Но теперь, когда я посмотрела на Колю и Витю, я подумала обо
всем этом по-другому. Они были какие-то очень измученные,
и очень встревоженные, и очень растерянные.Витя на переменке собрал нашу компанию и сказал, что они
с Колей выяснили, для чего эта женщина ходила в мастерские «Ти¬
тан». Она ходила туда к дяденьке, которого я сразу вспомнила. Та¬
кой лысый, похожий на доктора. Он еще на поминках говорил,ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ215что был с Богданом Осиповичем в разведке и Богдан Осипович стре¬
лял, а они отходили.—	Его фамилия Соколов, - сказал Коля.—	Но ведь он фронтовой друг твоего отца... И неужели ты дума¬
ешь?.. — спросила я.—	Еще неизвестно, какой он друг, — вмешался Витя. — Коля го¬
ворит, что он к ним раньше заходил только один раз. Может быть,
он и является резидентом.—	А как он оказался в «Титане»? — спросила Лена.—	Кажется, он там работает, — ответил Витя. — Это мы должны
выяснить.—	Но ведь ты с ним советовался, — сказала я Коле. — Спрашивал
у него про фронтовых друзей твоего папы.Коля поежился, как от холода, а Витя сказал, что это-то и плохо,
потому что Коля, возможно, насторожил этого резидента.—	Теперь, — сказал Витя, — мы должны установить за мастерс¬
кими «Титан» такое наблюдение, чтобы ни одна птица не могла про¬
лететь незаметно.После школы Витя нарисовал схему, где какие посты у нас будут
расположены и как пост с постом должен связываться.Я вэтотденьдежуриласЖенькой Ивановым. По дороге я купила
три горячих пирожка с мясом, полтора пирожка дала Женьке, а пол¬
тора съела сама. Вообще, когда мы дежурили, мне всегда хотелось
есть, должно быть, от волнения, я часто покупала пирожки и всегда
вспоминала какую-то детскую сказку про медведя:Сяду на пенек —Съем пирожок...Мы с Женькой стали на углу возле артели, там, где отметил
это на своей схеме Витя. Но стоять там было как-то неловко, нам ка¬
залось, что все прохожие обращают на нас внимание, и мы начали
прохаживаться взад и вперед и разговаривать о том, что летать на ин¬
дивидуальных птицелётах в условиях города будет все же очень
216Владимир КИСЕЛЕ« воздухе много проводов: и троллейбусных, и трамвайных, и просто всяких электрических, и птицелёт
может натолкнуться на эти провода...» Фото Богдана ЖолдакаДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ217трудно, потому что здесь, в воздухе, много проводов: и троллейбус¬
ных, и трамвайных, и просто всяких электрических, и что птицелёт
может натолкнуться на эти провода, произвести короткое замыка¬
ние тока и загореться.—	Нужно будет, — предложил Женька, — устроить на крышах са¬
мых высоких зданий посадочные площадки для птицелётов, вроде
таких стоянок, как это теперь делают для автомашин. Человек смо¬
жет туда прилететь, оставить там свой птицелёт, пойти в магазины
за покупками или, скажем, на рынок, а потом снова подняться
на крышу и полететь, куда ему нужно.Так, интересно беседуя, мы шли в сторону трамвайной останов¬
ки и увидели там на своем посту Колю. Женька ему помахал рукой,
но Коля сделал вид, что он нас не замечает.В это время к краю тротуара подъехала серая «Волга», из «Волги»
вылез какой-то высокий человек в шляпе и очках. Он подошел
к Коле, что-то сказал ему и потащил за руку в автомашину. Коля со¬
противлялся, но он его тащил.Мы очень испугались и бросились к Коле, но Коля уже был в ма¬
шине, и пока мы добежали, она тронулась, и тогда мы подбежали
к другой «Волге», которая стояла немного впереди. В ней за рулем
сидел какой-то совсем молодой водитель и читал книжку.—	Пожалуйста, — закричала я, — скорее! Вон за той машиной,
серой! Скорее! Они увезли Колю, нашего товарища!..Мы оба забрались в машину на переднее сиденье рядом с шо¬
фером.—	За какой машиной?.. Вы что, сбесились? Что вам тут... — ска¬
зал водитель, но его прервал Женька.—	Дяденька! — закричал он. — Скорее! Они его убьют. Они убили
его папу и его тоже убьют!Женька плакал и кричал это так, что водитель включил мотор,
и мы помчались. И только тогда водитель спросил, какая машина.—	Серая! — закричала я. — Вон она!.. В ней какие-то банди¬
ты... — Я не решилась сказать — шпионы. — Они убили Колиного
отца. Он был милиционером. А теперь они Колю схватили...
218Владимир КИСЕЛЕВМы проскочили через перекресток, и я увидела, что мы летим
прямо на такую огромную, покрытую алюминиевыми листами
машину-холодильник, и я закрыла глаза, а водитель выругался,
и уже этот холодильник оказался сзади, и мы мчались по горе
вверх, и мы уже догоняли серую «Волгу», которая увезла Колю,
но шофер опять выругался, потому что эта серая «Волга», как бы
почувствовав погоню, прибавила скорость и стала уходить, а шо¬
фер сказал, что карбюратор барахлит.И тут я услышала, что мотор в самом деле работает как-то не так,
но мы все-таки уже взобрались на гору, и на Крещатике мы обогна¬
ли эту серую «Волгу», и я увидела в ней Колю и закричала: «Вот он!»,
а наш водитель резко затормозил перед самым носом той серой
«Волги» и схватил в руки такой большой ключ, которым завин¬
чивают гайки, и выскочил из машины. А мы — за ним. А тут еще за¬
свистел в свисток и подбежал к нам милиционер, и еще какие-то
люди, и милиционер закричал на нашего водителя: «Хулиган! Брось
ключ!», а водитель сказал: «Там бандиты».И из серой «Волги» тогда вышли два каких-то человека, а за ними
вышел Коля, и один из этих людей что-то сказал милиционеру и по¬
казал ему красную книжечку, и милиционер сказал людям, которые
уже собрались вокруг нас: «Расходитесь, расходитесь, граждане»,
а наш водитель, не выпуская из рук этой своей железной штуки,
спросил, в чем дело, и тогда один из этих людей, высокий дяденька
в очках и в шляпе, который тащил Колю в машину, отозвал водителя
в сторону и стал что-то говорить, и я услышала слово «прокуратура».
А Коля подошел к нам и сказал, что этот дяденька в очках и есть тот
самый следователь.Следователь подошел к нам и, покачивая головой, сказал, что ему
придется и нас забрать с собой, а водитель, покачивая головой, ска¬
зал: «Ну и ребята!», а милиционер, тоже покачивая головой, сказал,
что хорошо, что хоть обошлось без аварии.ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ219Глава двадцать седьмаяЯ прижалась ухом к стене и послушала музыку. Я всегда перед
сном слушаю хорошую музыку. В соседней квартире — вход в нее
из другого подъезда — вечером всегда негромко играет радио. Сей¬
час радио играло очень хороший твист, похожий на детскую счита-
лочку, и с такими же непонятными словами, вроде «эне, бене,
раба — винтер, квинтер, жаба».А над моей постелью висел в деревянной рамке портрет Шев¬
ченко, вырезанный на черной лаковой доске. Мне его не было
видно в темноте, но я знала, какой он, и как он смотрит запав¬
шими глазами из-под низко нависших бровей, и как обвисли
у него усы.Я снова написала стихи про Шевченко. Я написала белые сти¬
хи — мне к ним не нужны рифмы.Я знаю, что твердил Тарас Шевченко,Когда его держали в Кос-Арале,И муштровали под казахским солнцем,И запрещали даже рисовать.Я знаю, что твердил Тарас Шевченко,Когда он видел, как сквозь строй проводят,И слышал, как с глухим и страшным звуком
Отскакивают палки от спины.Я знаю, что твердил Тарас Шевченко,Когда вельмож он видел украинских,Своих же братьев, давящих и рвущих
Почище всяких турков и татар.
220Владимир КИСЕЛЕВЯ знаю, что твердил Тарас Шевченко.И как его завет я повторяю
Одно-единственное это слово:Ненавиджу.Я ненавижу! Ненавижу всех, кто может для своей пользы убить
человека... Из-за денег... Или из-за вещей. Или из-за того, что этот
человек иначе думает. Покритиковал их.Я их ненавижу!Мы следили за ними, как будто они шпионы. Но они хуже шпио¬
нов. Потому что шпионы все-таки стараются принести пользу сво¬
ему государству. Я понимаю, что за шпионами нужно следить и нуж¬
но их ловить, но их можно понять. В конце концов, Зорге,
замечательный герой, которым мы гордимся, был нашим агентом,
а фашисты его, наверное, называли советским шпионом.Нет, такие люди, как этот лысый Соколов, в тысячу раз хуже вся¬
кого шпиона. И они живут рядом с нами, и их видят и не догадыва¬
ются, кто они на самом деле, или догадываются, но молчат. А когда
такие смелые люди, как Колин папа, говорят об этом, то они им
мстят и хотят их убить и даже убивают.Я когда-то написала школьное сочинение про золото. Но я тогда
даже не догадывалась, как я в нем все правильно написала. У Соко¬
лова дома в батарее отопления нашли целый склад золота — там ле¬
жали кольца, и золотые цепочки, и монеты, и даже золотые зубы,
и все это он прятал в батарею не случайно, а потому что, оказывает¬
ся, он был очень хитер и знал, что есть такой прибор с наушниками,
и если этим прибором водить возле пола, или возле стен, то там,
где спрятан металл, в наушниках начнется писк, а батарея металли¬
ческая, и возле нее прибор все равно будет пищать, и никто не дога¬
дается, что там что-то спрятано.Но для чего этому человеку нужно было золото? К тому же он все
равно держал его в батарее. Но чтобы сохранить золото и чтобы до¬
бавить в эту батарею еще несколько колец или зубов, он убил Коли¬
ного отца, Богдана Осиповича.ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ221Нам рассказал обо всем этом следователь. А потом еще мой папа.
А потом об этом писали в «Вечернем Киеве».Следователь на нас очень сердился. Мы, оказывается, ему здо¬
рово помешали, и Колю он увез тогда потому, что с Колей, еще
школьником, еще, в конце концов, мальчиком, — хотя он высо¬
кий и с большими бицепсами, — могли расправиться, как с его
отцом.Следователь с самого начала знал, что Колиного отца нарочно
убили, но он специально сказал, что Богдан Осипович в нетрезвом
состоянии попал под трамвай, чтобы усыпить бдительность преступ¬
ников. Для этого он сказал также, чтобы Колиной маме пока не дава¬
ли пенсию, а Коля и вся наша компания очень ему помешали, потому
что мы насторожили этих преступников. Они, оказывается, даже зна¬
ли, что мы за ними следим, хотя как они об этом догадались, я понять
не могу. Тем более что мы в основном следили за медсестрой Верой
Старостенко, а эта Старостенко в мастерские «Титан» ходила случай¬
но, к своей знакомой, и никакого отношения к преступникам не име¬
ла, а, наоборот, была хорошей женщиной, и на похороны Богдана
Осиповича она пришла потому, что он ей когда-то очень помог,
а в чем Колин отец ей помог, я так и не узнала.—	И все-таки, ребята, — сказал нам следователь, — если вы после
школы пойдете учиться дальше по нашей части, то количество не¬
разгаданных преступлений в этом мире очень уменьшится.Витя потом говорил, что мы были на правильном пути, и если бы
мы продолжали слежку, то мы бы и без милиции разоблачили эту
преступную банду, и что ему все в этом деле совершенно понятно.
А мне до сих пор это не совсем понятно. Особенно, как это началось.
Есть какие-то инкассаторы, что ли, которые увозят в банк деньги
из разных магазинов, и Колин папа во время своего милицейского
дежурства несколько раз замечал, что в один маленький магазин
на Владимирском базаре — это даже не магазин, а такая зеленая буд¬
ка, там много таких на базаре, — то ли не приезжал такой инкасса¬
тор, то ли приезжал другой инкассатор, я так и не поняла, но, в об¬
щем, что-то там показалось Богдану Осиповичу подозрительным,
222Владимир КИСЕЛЕВи он выяснил, чей это магазин, и оказалось, что этот магазин полу¬
чает товары из мастерских «Титан».И тогда он пошел в этот «Титан», чтобы выяснить, что это такое.Витя говорил, что вообще-то он должен был сразу сказать в ми¬
лиции про свои подозрения, но так как эти мастерские были в дру¬
гом районе, то он, наверное, хотел сначала понять, в чем там дело,
а потом уже сказать.И вот Богдан Осипович, оказывается, встретил в этих мастерс¬
ких своего знакомого Соколова, который там работал начальни¬
ком. Этот лысый Соколов никогда не был с Колиным папой в раз¬
ведке, а он только лежал с ним в госпитале и там слышал от Богдана
Осиповича про разведку. Я думаю, что он даже в госпитале лежал
совсем не потому, что был ранен, а, может быть, потому, что был
чем-нибудь просто болен, например ангиной, но это точно не из¬
вестно. И этот Соколов сказал Колиному папе, чтоб Колин папа
не сообщал о магазине, что он сначала сам в этом разберется, а по¬
том Соколов пришел к ним домой, а потом позвал Колиного папу
в мастерские. И там он и другие, как сказал следователь, сообщни¬
ки — их было четыре человека — стали уговаривать Богдана Осипо¬
вича, чтобы он принял участие в их преступлении.Они, оказывается, делали в этих мастерских всякие кожаные
пояса и ремешочки для часов, и сумочки, и небольшие чемоданчи¬
ки. Но все это они отдавали не нашему государству, а продавали
через продавцов, которые им помогали, а деньги они делили между
собой. И денег они получали очень много, огромное количество.
Я никогда даже себе не представляла, что эти ремешки и сумочки
так дорого стоят, но Витя подсчитал на бумажке, и вышло, что они
получили миллион рублей.И когда Колин папа, Богдан Осипович, отказался продать свою
честь и совесть за деньги, они его схватили и ударили по голове,
и влили в него почти бутылку водки, чтобы замести следы своего
преступления, и засунули в карман сигареты, а так как он был еще
живой, то этот Соколов железным молотком снова несколько раз
ударил Богдана Осиповича по голове. А потом они отнесли егоДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТ223и бросили на рельсы, чтобы его разрезало трамваем и уже никто
не мог ничего узнать.И все-таки я ничего не понимаю. Ведь я сама слышала, что го¬
ворил этот лысый Соколов на поминках Колиного папы. Он лучше
всех сказал про Колиного папу, которого сам убил. И он приходил
на похороны. Значит, его не мучила совесть. Значит, эти золотые
кольца и эти золотые зубы, которые он держал в своей батарее,
были для него в тысячу раз дороже, чем человеческая жизнь. А раз¬
ве может кусок желтого, менее полезного в хозяйстве металла, чем
железо, из которого сделана батарея, быть дороже человеческой
жизни?И как горько мне теперь думать, что я так мало знала Богдана
Осиповича, мало его видела, не сделала ему ничего приятного,
а Елену Евдокимовну я люблю еше больше, чем прежде, я очень
люблю ее и знаю, какой трудной была ее жизнь, что ее отца фашисты
расстреляли у нее на глазах, а я думала о том, что было бы со мной,
если бы фашисты на моих глазах расстреляли моего папу, и она была
на войне, и тащила под огнем раненых, и сама была ранена, а я дума¬
ла о том, смогла бы я не бояться и тащить под огнем раненых.Но все равно, все несчастья, которые были в жизни Елены Евдо¬
кимовны, все трудности она переживала для того, чтобы людям
было лучше и чтобы все в нашей стране было как следует, было
по правде.Я очень люблю моего папу, и очень люблю мою маму, и очень
люблю Елену Евдокимовну, и очень люблю Юрия Митрофано¬
вича — дяденьку с палкой, которого Елена Евдокимовна вынесла
на себе из огня, — и еще очень многих людей. И я еще напишу стихи
о том, как я их люблю, и что, когда я вырасту, любой из тех, кого
я так люблю, сможет прийти ко мне, когда захочет, и я буду готова
поделиться с ним всем, что у меня есть. И каждое слово в этих стихах
будет правдой.И я ненавижу этого Соколова и тех, кто расстреливает коммуни¬
стов в Испании, и тех, кто убивает женщин и детей в колониальных
странах.
224Владимир КИСЕЛЕВ«Ненавиджу!»Мы с ребятами снова добываем реактивы, делаем химические
опыты и мечтаем о своем птицелёте. И я верю — мы еше полетим
на птицелёте над нашим хорошим Киевом.Но я и все наши ребята многое теперь поняли. Мы поняли, каки¬
ми нужно быть. И мы будем такими.ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК
Нужно отвечать за тех, кто ря¬
дом. Не за все человечество. Нуж¬
но отвечать за Юльку. Но это
единственный способ помочь все¬
му человечеству.Глава перваяТеперь очень много пишут и говорят о моде. В школе на уроках
литературы. И по телевизору. И в газетах, и в журналах пишут о мо¬
дах. И каждый раз сообщают, что моды в этом сезоне элегантнее,
чем в прошлом году. Таким образом, получается, что современные
женщины самые элегантные существа за всю историю человечества.
Чтоб подтвердить это наглядно, проводятся открытые показы мод.
И даже доктор философских наук профессор Крестовоздвиженский
написал толстую книгу «Моды и их роль в становлении обществен¬
ных отношений».Сначала я думала, что все они просто притворяются. Что они на¬
рочно говорят неправду. Ну, в педагогических целях.Но нет. Они, оказывается, в самом деле не понимают, для чего
нам, девчонкам, нужна мода. Как-то так странно устроена у них
память, что они не помнят, какими они сами были в детстве и юно¬
сти. Как этот профессор Крестовоздвиженский. Я читала его кни¬
гу. Не всю, но до половины. Дальше у меня не хватило терпения.
Там все доказывается, что дело не в моде, а в нравственной красо¬
те, а также в том физическом совершенстве, которое достигается
систематическими занятиями спортом.
228Владимир КИСЕЛЕВНо если бы этот профессор вспомнил своих одноклассниц
из восьмого, из девятого или десятого класса, то написал бы совсем
другую книжку. Он бы вспомнил, что красота фактически не имела
большого значения. Девочке, прежде всего, важно обратить на себя
внимание. Но обращать на себя внимание можно только в пределах
моды. Выходить за эти пределы недопустимо. Нельзя вдеть в нос
серьгу. Нельзя выкрасить зубы в черный цвет, как делают это жен¬
щины где-то в Африке или в Южной Америке, сейчас не помню.
Но если сережки модны, то очень хорошо надеть их в уши, а зубы...
Я теперь знаю, что нужно делать с зубами. И как сделать, чтоб глаза
казались большими и мечтательными, я тоже теперь знаю.Когда мы в июне получили новую роскошную двухкомнатную
квартиру улучшенного типа на одиннадцатом этаже шестнадцати¬
этажного дома, в новом районе, куда, по словам папы, еще не ступа¬
ла нога цивилизованного человека, потому что прямо перед домом
был дремучий лес с охраняемыми законом муравейниками, папа
строго спросил у меня и у мамы:—	Вы знаете, чем отличается эпоха НТР?Мы не знали.—	Тем, — сказал папа, — что она окончательно уничтожила тяже¬
лые последствия матриархата, когда мужчины загорали на солнце,
а женщины ими любовались и делали всю тяжелую работу. Теперь,
в соответствии с требованиями эпохи, пусть на солнце загорают жен¬
щины. Я сам перевезу мебель, посуду и книги и оборудую стеллажи.
А вы поезжайте в Сочи. Для вас есть путевки в пансионат.Сначала мы немножко посопротивлялись, а потом поехали.Море и небо в Сочи были той сказочной,.той неестественной си¬
невы, которая кажется такой неправдоподобной на заграничных от¬
крытках и такой прекрасной в действительности, и темная зелень
пальмовых листьев над стволами, словно обмотанными коричне¬
вым войлоком, и сияющий утренний туман, поднимавшийся над
морем под ослепительным солнцем, — все было прекрасно.Пансионат назывался «Волна». Он ничем особенно не отличал¬
ся от дома отдыха «Волна» в Ялте, в котором мы с мамой былиТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК229прошлым летом. Так же, как в ялтинской «Волне», здесь непрерыв¬
но передавали через собственный радиоузел магнитофонные записи
Эдит Пиаф.Правда тут, в Сочи, в отличие от Ялты, в столовой можно было
заранее заказывать одно из двух или трех блюд, которые перечисля¬
лись в меню.В Сочи очень тесно. Повсюду. На улицах, в магазинах, на пляже,
в кино на открытой площадке. И особенно тесно было в пансионате
«Волна». Нам дали комнату на четырех. И жили в ней мы с мамой
и еще совсем молодая, красивая, очень модно одетая женщина
по имени Валя и по фамилии Костенко, и пожилая тетя с голубой се¬
диной, возможно, такая, что если бы сложить возраст моей мамы
и Вали Костенко, то вышел бы возраст этой Антонины Николаевны.Валя, как это я вскоре поняла, была замечательным человеком,
хорошо разбиравшимся в модах, а Антонина Николаевна... Вот бла¬
годаря Антонине Николаевне я по-настоящему поняла, почему вос¬
питанные люди при незнакомых стараются побольше держать язык
за зубами и предпочитают отвечать, а не спрашивать. К Антонине
Николаевне пришел какой-то коротенький, толстый парень в белом
костюме и красной рубашке, чтобы повести ее в кино. Я подумала,
что это ее сын, и даже хотела сказать, что он почему-то на нее совсем
не похож, а потом, когда Антонина Николаевна ушла с этим парнем,
Валя сообщила нам с мамой, что это совсем не сын, а жених Антони¬
ны Николаевны, и что это теперь модно.У Вали было с собой много платьев, и все необыкновенно мод¬
ные и очень хорошо сшитые, и много всяких украшений, которые
она на французский манер называла «бижутери». В первый же день
нашего знакомства она спросила у мамы, почему мама не пользуется
косметикой. Мама в самом деле не пользуется косметикой, даже
губы не подкрашивает, может быть, потому, что не любит этого,
а может быть, потому, что хочет подать мне хороший пример.Но Валя сказала, что грим маме совершенно не нужен, что у мамы
превосходный цвет кожи, что она. Валя, и сама не любит грима,
но вот достаточно обжечь спичкой пробку, эту обожженную пробку
230Владимир КИСЕЛЕВпальцем втереть под глаза и в веки, и глаза сразу станут глубже, выра¬
зительнее, больше. К тому же пробка эта даже не смывается.И губы не нужно подкрашивать. Но если осторожно провести
по передним зубам ваткой, смоченной йодной настойкой, то зубы
станут сияюще-белыми, а губы покажутся намного ярче.—	Нет, — довольно холодно сказала мама, — я все-таки предпо¬
читаю то, что есть, тому, что кажется.Но я тут же решила, что непременно все это попробую.Когда мы все поближе познакомились, как же я удивилась, уз¬
нав, что эта Валя — такая красивая, такая женственная, — что она
артистка театра юного зрителя и постоянно выступает в ролях траве¬
сти, то есть изображает мальчишек и разговаривает со сцены не сво¬
им женским, а мальчишеским голосом.Очевидно, это удивило и маму. Она спросила:—	Как же удается вам так перевоплощаться?Валя улыбнулась весело и задорно.—	Это мне сейчас приходится перевоплощаться, — ответила она
совершенно мальчишечьим голосом. Ну, закрой глаза — и тебе по¬
кажется, что это Женька из нашего двора. — В женщину. В узкой
юбке. С семенящей походкой. С плавными жестами. А на самом
деле мне хотелось бы заложить пальцы в рот и...Она вдруг вложила в рот четыре пальца обеих рук и засвистела
так пронзительно, что мы с мамой испуганно поглядели на дверь.
И не напрасно. Тотчас же появилась Галина Ивановна, дежурная
по этажу, посмотрела на нас очень удивленно и сказала, что в нашей
комнате свистел хулиган.—	Ну откуда же в совершенно женской комнате мог появиться
хулиган? — наивно и беспомощно ответила Валя.Мне здорово повезло, что я попала в одну комнату с Валей.
Мы сразу подружились. Я еще ни разу в жизни не встречала таких
удивительных, таких веселых и добрых людей, как Валя. И маме она
тоже понравилась. Вале быстро наскучила роль нарядной, модной
женщины, она надела мальчиковые босоножки, вельветовые ко¬
ричневые штаны, затянула грудь широким бинтом, сверху наделаТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК231матросскую тельняшку, в два счета уничтожила свою короткую мод¬
ную прическу, и в пансионате «Волна» вместо задумчивой, красивой
женщины появился обыкновенный задиристый мальчишка. Стало
казаться, что даже нос у Вали торчит как-то иначе, чем прежде, не¬
множко кверху.Теперь мы с ней гуляли по набережной так, как будто она мой
младший братик. И все вокруг в это верили, и никто даже не со¬
мневался.А курортный город Сочи, особенно его пляжи, были в это время
наполнены удивительными слухами. Все передавали друг другу све¬
дения о каком-то необыкновенном человеке, который приехал сюда
будто бы отдыхать, а в действительности занят этот человек неслы¬
ханным и очень прибыльным делом.Ныряет он будто бы под воду, и есть у него какой-то электрон¬
ный аппарат, с помощью которого он находит золотые кольца. Этих
колец за время существования курорта трудящиеся потеряли многие
тысячи. И добычливый дяденька носит на шее огромную вязку этих
колец, а кто ему очень понравится, тому он дарит кольца. Денег
за них не берет, и продавать найденные кольца отказывается.Фантастические слухи? Совершенно фантастические! Как о ле¬
тающих тарелках или о посетивших землю инопланетянах.Так вот, мы с Валей познакомились с этим человеком. И никакая
это не фантастика, а правда. Ну, только с очень небольшими по¬
правками. Не было никакого электронного прибора, а просто обык¬
новенная маска для плавания под водой и трубка с загубником.
И не было тысяч колец. Но тридцать два кольца были в самом деле.
Они висели у этого человека на шее под рубашкой.Не знаю, как другим, а мне этот дяденька, его звали Валентин
Павлович, кольцо подарил. Тоненькое, серебряное, как будто обви¬
тое ниточкой из самого настоящего золота. И с круглым выпуклым
камешком немыслимой красоты. С бирюзой очень глубокого голу¬
бого цвета. Как будто это даже не камешек, а кусочек маминой плас¬
тмассовой мыльницы. И по размеру это колечко мне почти подо¬
шло. Только не на безымянный, как полагается, а на средний палец.
232Владимир КИСЕЛЕВ—	Ты знаешь, почему в кольца вставляют камешки? — спросил
у меня Валентин Павлович.—	Ну, наверное, для красоты.—	Для красоты можно было бы прикреплять и стеклышки или
кусочки зеркальца. Я считаю, что это делают в память о Прометее.—	Почему?—	Ты слышала о том, кто расковал Прометея?—	Геракл. Геркулес.—	Как он его расковал, ты не запомнила?—	Ударил палицей по скале, к которой Гефест приковал Прометея.—	Молодец, — похвалил меня Валентин Павлович. — Правиль¬
но. Но оковы остались у Прометея в руках, и на оковах — куски кам¬
ня, которые Геракл отбил от скалы. Вот, наверное, в память о Про¬
метее, о том, что он дал людям огонь и свет, и стали вставлять
в кольца камни.Я не решилась спросить у Валентина Павловича, сам ли он при¬
думал такую теорию или где-то читал о ней. Я видела у нас в Киеве,
в Лавре, в музее ужасно древние кольца из археологических раско¬
пок. Люди, которые их делали, по-моему, ни про какого Прометея
даже слышать не могли. И все-таки в кольцах были разные цветные
камни. И в египетских кольцах, ну еще при фараонах, видимо, тоже
уже были камни. Но все равно теория Валентина Павловича мне по¬
нравилась, и кольцо мне тоже очень понравилось.Взять у мамы деньги за подаренное мне кольцо Валентин Пав¬
лович категорически отказался. Он бы, наверное, подарил кольцо
и Вале, потому что мы очень подружились, но он ведь не знал,
что она тоже женщина, он считал ее моим младшим братиком и даже
находил между нами сходство.Я знаю, на какое кольцо Валя поглядывала с большим интересом
и восторгом. На золотое с рубином, светившимся, как задний фона¬
рик в автомашине.Валентин Павлович сказал, что об этом кольце он написал письмо
в Америку. Это было американское кольцо. На его внутренней стороне
был выгравирован номер 89, стояла дата — 1973 и надпись Вест-Пойнт.ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК233Валентин Павлович рассказал нам, что такие кольца с определенным
номером дают всем выпускникам американской военной академии
в Вест-Пойнте, что по такому кольцу в США сразу узнают, что человек
закончил военную академию, как у нас по белому эмалевому ромбику,
и что совершенно невозможно понять, почему такое кольцо оказалось
в море, на пляже в Сочи.Валентин Павлович пригласил меня с Валей принять участие
в его поисках колец. Валя, конечно, не могла. Плавать в тельняшке
было бы странно. А без тельняшки было бы не только странно,
но еще и неприлично. Кроме того, она сразу бы саморазоблачилась.А я плавала вдоль берега рядом с Валентином Павловичем с лас¬
тами и в маске, которые мы взяли в бюро проката. Я всматривалась
в песок, иногда даже разгребала его руками. Это невозможно азарт¬
ное занятие. Но я не нашла ни одного кольца, только ржавую англ¬
ийскую булавку. Валентин Павлович в этот раз даже булавки не на¬
шел. Он сказал, что кольца попадаются не так уж часто и что, по его
расчетам, должны были попадаться и сережки, но вот ему найти хоть
одну серьгу еще не случалось.Но самое интересное в Валентине Павловиче были не эти поиски
колец, а его настоящая профессия. Он работал в цирке. Фокусни¬
ком. И чтоб не отставать от своего прямого дела, он постоянно
тренировался.Подойдет на пляже к какой-нибудь девочке лет пяти-шести, ру¬
кава рубашки у него закатаны, в руках ничего нет, покажет на чайку,
прицелится в нее пальцем, скажет «пиф», и тут же из чайки выпадает
«Тузик», завернутый в фантик, прямо на песок возле девочки. Ва¬
лентин Павлович с таким цирковым поклоном даст конфету девоч¬
ке, — подарок от чайки, так что никто не отказывался.Или подойдет к трехлетнему голопузому пацану, осторожно
шлепнет его по животу и вытащит у него из пупка яблоко, обмоет
в море и потребует, чтобы пацан съел яблоко, снова отправил его
назад, в живот.При этом он не улыбался, только глаза у него щурились,
как от сильного света. И когда какой-нибудь крохотный человечек
234Владимир КИСЕЛЕВговорил «спасибо», Валентин Павлович как-то неловко, ну как-то сму¬
щенно водил рукой по своим коротко подстриженным, ежиком, серым
волосам. Волосы его казались серыми, наверное, потому, что среди
черных волос было очень много, может быть, половина, седых.А мы с Валей радовались и восхищались этими фокусами, и Валя
потом призналась мне, что еще больше, чем артисткой, хотела бы
стать фокусницей, как Валентин Павлович.Так бы это все у нас и продолжалось, когда б не одно неожидан¬
ное происшествие.На пляже стояла на четвереньках такая зеленая будка, такая из¬
бушка с прилавком наружу. Тут продавали мороженое. А продав¬
щицей была женщина, похожая на картинку из «Алисы в стране
чудес», — с такими же непропорционально короткими ногами,
приземистым туловищем и мелкими кудряшками.У продавщицы был сын-акселерат лет двенадцати, оболтус с оло¬
вянными глазами, который постоянно ныл басом за дверью этой
будки: «Мам, дай руль...»По временам продавщица мороженого приоткрывала дверь, со¬
вала своему сынку металлический рубль, тот хватал монету, исчезал,
но спустя некоторое время появлялся снова: «Мам, дай рупь...»Что он делал с этими рублями? Складывал их на покупку автома¬
шины? Или покупал чебуреки? А может, он бегал в настоящее кафе
и заказывал себе там пять порций шоколадного мороженого в ме¬
таллических вазочках, шариками?Мы с Валей проходили мимо будки. Валя босиком, мальчишеские
босоножки сильно натерли ей ноги, и штаны она носила теперь другие,
такие джинсы из тоненькой ткани, закатанные до колен. Вдруг Валя
заныла басом, неотличимым от голоса сына продавщицы мороженого:
«Мам, дай рупь... Мам, дай рупь...» Дверь приоткрылась. Из будки вы¬
глянула эта тетка-продавщица с металлическим рублем в руке. Она
увидела нас, выскочила наружу и визгливо закричала на Валю:—	Это ты у меня на стенке каждый день мелом гадости пи¬
шешь?! — На боковой стенке, в самом деле, было написано очень
плохое слово. — Я каждый день стираю!ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК235Валя с немыслимым проворством пустилась наутек. Я за ней.
Тетка — за нами. А людей вокруг сто миллионов, и бежать между
ними совершенно невозможно. Валя за что-то зацепилась ногой,
упала и громко и ужасно закричала от боли. Я бросилась к ней — по¬
мочь, но мороженщица нас догнала, ухватила Валю за тельняшку,
приподняла с песка и потребовала:—	Выверни карманы! Где мел?Тельняшка задралась, стала видна забинтованная Валина грудь.
Я хотела снова натянуть тельняшку, Валя ступила на ногу, совсем
побледнела, со стоном упала на песок и замерла.Вокруг толпились люди, мороженщица в испуге закричала:
«Это не мальчик! Это переодетая бандитка!» Но столпившихся
людей раздвинул Валентин Павлович:—	Отойдите, — сказал он. — Я — хирург. — Он быстро ощупал
Валину ногу. — Это не перелом, — успокаивающе сказал он мне. —
Вывих. Сейчас мы его вправим. Но, прежде всего, приведем его —
или ее? — в сознание. Принеси воды.—	Где ее взять?—	У тебя за спиной море. Набери в шапочку, сколько помес¬
тится. А остальное — оставь.Глава втораяМой любимый Маяковский писал когда-то:Годы — чайки,Вылетят в ряд —И в воду —брюшко рыбешкой пичкать.
Скрылись чайки.В сущности говоря,где птички?
236Владимир КИСЕЛЕВЛитературоведы, может быть, считают, что эти строки свиде¬
тельствуют о грустных мотивах в творчестве поэта, что ему было
жалко потерянного времени, что если бы он не играл на бильярде,
не ходил в гости и не увлекался тогда только зарождавшимся кино¬
искусством, то сумел бы написать еще больше хороших и полезных
стихотворений.Но и ученые, изучающие птиц, — я забыла, как они научно назы¬
ваются, — возможно, сделают для себя полезные выводы из этих
строк. Они определенно показывают, что во времена Маяковского
чайки питались рыбой.В наши дни это не так. Мы с мамой и Валей поехали на дизель-
электроходе по морю. Это только такое внушительное название. В са¬
мом деле, дизель-электроход совсем не корабль, а пассажирский
катер с сидячими местами, и далеко в море он не заплывает.Как только мощные репродукторы дизель-электрохода начали
передавать оптимистические французские песенки в исполнении
Эдит Пиаф, со всех сторон на вибрирующий ее голос слетелись
чайки.Дизель-электроход тронулся, под него покатились стекловидные
волны, превращаясь за кормой в белопенную дорогу, а пассажиры
принялись бросать в воздух куски хлеба. Чайки очень ловко подхва¬
тывали эти куски, очевидно, они были всерьез озабочены тем, что¬
бы и крошки не досталось рыбам.В общем, весь хлеб, который не съедали за завтраком и обедом
в пансионатах и санаториях Сочи, швыряли чайкам, возможно,
уже и забывшим вкус рыбешки, которой они прежде, по свидетель¬
ству Маяковского, пичкали брюшки.Конечно, наблюдать за чайками интересно, летают они очень
здорово, но все равно я сочинила про этих чаек обидные стихи:Вьются над волнами жадные стайки:Хочешь быть сыт — громко плачь и проси.Хлеб — пропитание. Ах, эти чайки
С их убирающимися шасси.ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК237Я прочла это стихотворение маме и Вале. Валя сказала, что, на ее
взгляд, это удачная эпиграмма, жаль только, что с нею нельзя озна¬
комить чаек.Весь экипаж дизель-электрохода состоял всего из трех человек:
капитана в белой морской форме с фуражкой, украшенной золотым
шитьем, босоногого матроса в закатанных до колен спортивных шта¬
нах и буфетчицы в синем с белым горошком ситцевом платье. Пиаф
выключили, буфетчица по радио объявила, что имеется свежее пиво,
и любители морских прогулок, теснясь, отправились в буфет.Я спросила у матроса, почему их корабль называется дизель-
электроход. Он ответил, что двигатель у них — дизель, двигатель
этот крутит генератор, генератор вырабатывает ток, ток крутит элек¬
тромотор, а электромотор — гребной винт. Но когда я попробовала
выяснить, почему нельзя прямо дизелем вращать винт, зачем столь¬
ко промежуточных звеньев, матрос вежливо осведомился, не назы¬
вают ли меня «почемучкой», и посоветовал обратиться к маши¬
нисту. Оказывается, в недрах этого корабля был еще скрытый от глаз
пассажиров машинист.Я подумала, что надо было попросить маму, чтобы пойти на дру¬
гой пароход. Там в порту стоял черный однотрубный, невозможно
старый буксир. Если пираты когда-нибудь плавали на пароходе, то,
наверное, именно на таком.На днях я заплыла в море одна. Поднялись волны, меня понесло,
я очень испугалась. С трудом добралась до берега, до мостков наше¬
го пансионата «Волна». И начала придумывать стихи, которые за¬
кончила только сейчас.Сегодня волны бьют о камни пляжа,И на мысу маяк ревет,Я отплыву от берега подальше
И поиграю в старый пароход.Капитан безбожно матерится,Дребезжат машины — им конец,
238Владимир КИСЕЛЕВИ четыре черных машиниста,Как четыре тени на стене.Что-то чинят, что-то поправляют,Но ничем помочь уже нельзя,И волна, соленая, морская
Заливает серые глаза.Ох, разбушевалось сине море,Хоть к утру бы стих проклятый шторм.Молча, без речей и церемоний
Люди распрощались с кораблем.Сели в шлюпки. Капитан по долгу
Делает последним этот шаг.Я плыву назад. И долго
Отдыхаю на мостках.И все-таки нет ничего лучше моря. На мой взгляд, ни горы,
ни леса не дают такого ощущения, что ты, человек, тоже являешься
лишь частью вечной природы. Море — стихия, из которой вышел че¬
ловек, но оно осталось в человеке. И слезы и кровь имеют вкус моря.И еще я вспоминала о том, как в день отъезда Валентина Павловича
из Сочи мы с Валей встретили его на набережной. Валя предложила
Валентину Павловичу пойти вместе с нами к ее знакомому сапожнику.
Она отвыкла от своих красивых черных замшевых туфель на очень вы¬
соких каблуках и сломала каблук. Нужно было его починить.Валентин Павлович шагал рядом с нами, молчаливый, напря¬
женный, и все хотел о чем-то заговорить, но не решался. И мне каза¬
лось, что я знаю, о чем.Я стала лихорадочно обдумывать, куда бы мне уйти одной,
без них, хоть ненадолго, и сказала, что мне на минутку нужно в га¬
лантерейный магазин, что мама просила купить для нее заколки
для волос. Что я сейчас же вернусь.ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК239Но Валентин Павлович почему-то захотел пойти вместе со мной
и купить эти заколки для моей мамы, и Валя пошла вслед за нами.
И тут я попала в ужасное положение. Я выдумала про заколки
и не сообразила, что у меня с собой нет ни копейки. Я стала что-то
мямлить, а Валя посмотрела на меня понимающе и дала мне два¬
дцать копеек, которые нужны были для этой моей покупки. Она-то
знала, что мама не пользуется никакими заколками.И тут у меня началась ужасная икотка. Со мной так бывает,
если я очень растеряюсь, если, как сейчас, попадусь на том, что про¬
сто соврала. Это ужасно. Я икала и не могла остановиться.—	Скажи, — посоветовал мне Валентин Павлович, — скажи:
«Икотка, икотка, перейди на Федотку, с Федотки на Якова, с Якова
на всякого». И пройдет.—	Это не помогает, — ответила я, икая. — Я не раз пробовала.—	У меня есть верное средство, — сказала Валя. — Наше, ста¬
ринное, актерское. Ты представляешь себе, какой ужас, если вдруг
у актера, которому сейчас нужно выйти на сцену, начнется икотка.
Он же просто играть не может. В общем — хоть вешайся. И вот есть
старинное секретное у актеров средство. Я тебя сейчас научу.
Для этого нужно поставить ноги вместе, наклониться вперед,
на прямых ногах, нет, нет, на прямых, вытянутые руки отвести на¬
зад, а кто-нибудь должен, — это я сейчас сделаю, — взять стакан хо¬
лодной воды, поднести тебе его — руки-то у тебя сзади, сама ты его
взять не можешь, — и чтоб ты ее быстро выпила. Икотка сразу
пройдет.—	Не знаю, — сказала я. — Я думаю, это не поможет.—	То есть, как это «не поможет»? — возмутилась Валя. — Моча-
лову — помогало. Стрепетовой — помогало. Станиславскому — по¬
могало и даже Смоктуновскому — помогало, а тебе вдруг не помо¬
жет. Что же это такое? А ну, давай попробуем.Мы взяли стакан воды в автомате, и под удивленными взглядами
прохожих я наклонилась вперед, отвела руки назад...—	Больше, больше наклонись, — потребовала Валя, поднесла
мне стакан и предложила: — Пей быстрее.
240Владимир КИСЕЛЕВЯ стала пить, а выпить воду в такой позе, надо сказать, ужасно
трудно, вода лилась у меня по подбородку, но Валя наклоняла ста¬
кан, и мне ничего другого не оставалось, как задирать голову и пить.
И я пила. Оказалось — это удивительная вещь. У меня сразу прошла
икотка.Потом мы пошли к Валиному знакомому сапожнику. Это был
невысокий худощавый человек в очках с золоченой оправой, с седы¬
ми, зачесанными назад длинными и красивыми волосами, с при¬
ятным негромким голосом, по имени Афанасий Захарович. Веран¬
да его небольшого дома выходила прямо на улицу и служила ему
мастерской.Он очень обрадовался Вале, осмотрел туфли и сказал, что каблук
он сейчас же прикрепит намертво.—	А новых хоров у вас не появилось, Афанасий Захарович? —
уважительно и с интересом спросила Валя.—	Как не появиться. Много нового. И за день не переслушаешь.
Но одну вещь я вам обязательно поставлю. Душу поднимает до гор¬
них высот. Мингрельская боевая походная песня.Оказалось, что Афанасий Захарович собирает грузинские пес¬
ни в исполнении мужских хоров а капелла. За спиной сапожника
на тумбочке стоял проигрыватель с тремя динамиками для воспро¬
изведения объемного звука. Афанасий Захарович осторожно опус¬
тил иглу на пластинку, и послышалась песня, от которой мороз
по коже, от которой и радостно и гордо, что вот люди создали такую
невозможную красотищу.—	Какие тут слова? — спросила я, когда закончилась удивитель¬
ная эта песня.—	Слова простые, — ответил Афанасий Захарович. — И насто¬
ящие. И немного слов в этой песне. Они повторяются. «Мы идем...
Мы не боимся. Мы идем...»—	Вы понимаете по-грузински? — с интересом посмотрел на са¬
пожника Валентин Павлович.—	Ну конечно. И понимаю, и говорю, и читаю. Без знания языка
трудно было бы по-настоящему оценить эти песни.ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК241Валины глаза светились восторгом и уважением.—	Можно еще раз? — попросила она.—	Можно, — согласился Афанасий Захарович.А потом Афанасий Захарович угостил нас вкуснейшими яблока¬
ми из своего садика за домом и, пока мы их ели, починил каблук. Он
просто вставил в него металлический стерженек.Когда мы с Валей и Валентином Павловичем возвращались, нам
навстречу по улице шли в обнимку два грузина, два старых красно¬
лицых грузина навеселе, и громко пели песню, которой я до этого
никогда не слышала:Пароход плывет, Анюта.Волга-матушка река...Они очень старательно и серьезно выговаривали слова этой пес¬
ни, возможно, песни далекой их юности. Они ничего не видели во¬
круг. Они словно вернулись назад, туда, к белому пароходу, к пьяно
пахнущей сирени, к своей Анюте. И мне показалось, что эта их пес¬
ня так же хороша, как мингрельский хор. Только исполнение не та¬
кое стройное.—	А сейчас, милые дамы, — вдруг торжественно объявил Вален¬
тин Павлович, искоса взглянул на Валю, прищурился, как от силь¬
ного света, и добавил, — и господа, вы увидите одно из самых не¬
обыкновенных явлений в природе и обществе.Он поднял вверх правую руку, зашевелил пальцами, потирая
большой палец обо все остальные, левой рукой он провел над паль¬
цами правой руки, не прикасаясь к ним. И вдруг в правой его руке
появились три порции мороженого-пломбира на деревянных па¬
лочках. По одной порции он дал мне и Вале, а третью взял себе.Я только ахнула. Я с недоверием развернула бумагу на мороженом.
Я не сомневалась теперь в том, что Валентин Павлович в самом
деле врач, раз сумел так сразу и так уверенно вправить Вале вывих.
Я понимала, что, возможно, он по совместительству работает и фо¬
кусником, раз умеет показывать такие штуки. Но Валентин Павлович
242Владимир КИСЕЛЕВТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК243все время был с нами, и если он даже умеет каким-то образом устра¬
ивать так, что разные предметы у него в руках то появляются, то исче¬
зают, все равно мороженое у него должно было растаять, пока мы
ходили по улицам и были в галантерейном магазине и у сапожни¬
ка Афанасия Захаровича. Но пломбир был совершенно твердым,
как будто только что, сию минуту купленным у мороженщицы, из-
за которой Валя из мальчишки снова превратилась в женщину и вы¬
вихнула ногу.—	Как это вы? — не удержалась я. — Ведь это совершенно
невозможно.—	Видишь ли, Оля, — ответил Валентин Павлович. — Бывает,
как сказал один поэт, «и невозможное — возможно». Но если мы
с тобой и Валентиной Сергеевной еще встретимся в Киеве, я вам
снова покажу этот фокус и расскажу, в чем его секрет.Валя не поддержала этот разговор. А ведь могла бы. Но она молча
ела свой пломбир.Мы свернули на набережную. У ворот одного из домов висел
почтовый ящик с изображением конверта. Только не в натуральную
величину, а раза в три больше настоящего. Но это была точная ко¬
пия конверта — с индексом, с адресом, с фамилией, а сбоку, слева —
пейзаж. И пейзаж этот представлял собой вид перед домом: море,
скала, чайки.—	Красиво, — похвалила я картинку.Валентин Павлович прищурился.—	Это в Сочи такая мода. Художники снимают комнаты и в бла¬
годарность украшают хозяевам почтовые ящики пейзажами.—	Кич! — пренебрежительно отозвалась Валя. Я не знала этого
слова и спросила:—	Почему? И что такое кич?—	Массовое искусство, — ответила Валя. — Вульгарное. Мещан¬
ское. Лебеди на ковриках.—	Ну, наверное, не только лебеди, — возразил Валентин Павло¬
вич. — Наверное, и иконы в окладах из алюминиевой фольги рядом
с цветным телевизором. И крестики на шее.Этого я уж никак не ожидала от Валентина Павловича. У Вали
на шее был крестик. Модный, маленький, деревянный, с приятным
запахом. Валя говорила, что он кипарисовый.—	А если иконы висят в квартирах верующих в Бога? Или кре¬
стики носят верующие? — с вызовом спросила Валя.—	Тогда это, должно быть, не кич, — сдержанно ответил Вален¬
тин Павлович. — Тогда это, должно быть, некоторая ограничен¬
ность. Но если иконы развешивают у себя на стенах люди, которые
не верят в бога, и, особенно, если такие люди сами рисуют иконы, то
все равно это кич.—	Не понимаю, — рассердилась Валя. — По-вашему получается,
что качество иконы зависит не от того, что и как на ней изображено,
а от того, верит или не верит в бога ее автор. Среди тех, кто писал
иконы, были большие художники. Тот же Рублев.—	При чем здесь Рублев? Искусствоведы говорят, что он в своих
работах изображал современников. Только сияние им приделывал.
А так — живые люди. Я думаю, что, обряди рублевских святых в со¬
временные костюмы, никто и не удивится, особенно после того,
как пришла мода на бороды.Валя остановилась, повернулась лицом к Валентину Павловичу
и прочла стихи:Не нужно сказок о Рублеве.К чему красивые слова?Не мужиков и не влюбленных
Он на иконах рисовал.Он жил в совсем иные годы,И был талантлив и глубок
И знал — у русского народа
Одна надежда: русский бог.—	Кто это написал? — с живым любопытством спросил Вален¬
тин Павлович.
244Владимир КИСЕЛЕВВаля показала глазами на меня. Удивительный она человек. Ар¬
тистка! Какое-то чудо. Я ей только раз прочла эти стихи, а она сразу
их запомнила.Валентин Павлович посмотрела на меня как человек, который
вспомнил что-то важное.—	А я-то никак не мог сообразить, почему я тебя знаю. Теперь
понял. Ты по телевизору выступала. Со стихами. Это очень хорошо,
что я тебя встретил. Мне хотелось у тебя спросить...Он помолчал. Я подумала, что ему хотелось у меня спросить,
как я, еще школьница, сумела написать такие хорошие стихи. Или
как я, на вид самая обыкновенная девочка, в действительности об¬
ладаю такой поэтической душой. Но он спросил совсем о другом:—	Почему ты, когда выступала по телевизору, почесывала живот?Я разочаровалась и ответила не слишком охотно:—	Там очень жарко на телевидении. У меня под платьем прямо
по животу текли капли пота.Валентин Павлович удовлетворенно кивнул головой. Можно было
подумать, что это самое главное в моем выступлении по телевизору.Глава третьяДля того чтобы добраться от нашего нового дома до школы, в ко¬
торой я училась прежде, нужно было бы затратить почти час и ехать
сначала на автобусе, потом в метро, а потом еще на троллейбусе.
И меня перевели в новую школу, недалеко, всего в квартале от на¬
шего нового местожительства.С нашего одиннадцатого этажа из окон было видно, как пере¬
поясавшая Украину праздничная, ярко-синяя лента Днепра несет
к морю потяжелевшую августовскую воду, с тротуаров на проезжую
часть катились первые августовские каштаны. Августовские яблоки,ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК245груши, сливы, абрикосы, укроп и огурцы пахли сладко и призывно,
и весь наш город пропах ими.В прошлом году в августе мы с папой решили в воскресенье по¬
ехать на автобусе в Канев на могилу Тараса Шевченко. Мы пошли
на автостанцию, но оказалось, что билеты на этот день следовало
купить заранее, что мест нет, что поехать нам не удастся.На асфальтированной площади за автостанцией почему-то
было много грузовиков, и среди них выделялся автобус — огром¬
ный, красный, сверкающий, удивительно красивый, такой, слов¬
но он приехал из будущего. Рядом с нами стояла женщина с лег¬
ким снежно-белым зонтиком от солнца в левой руке, а правой она
держала за руку мальчонку лет трех-четырех в матросской рубаш¬
ке и в бескозырке, украшенной ленточкой с золотой надписью
«Стремительный».—	Мама, — волнуясь, предчувствуя отказ и уже сразу не мирясь
с этим отказом, просил мальчик: — Поедем на августе.—	На каком августе?—	На этом, — нетерпеливо переступая с ноги на ногу, показал
мальчик на автобус, которым любовались и мы.Мы с папой только переглянулись. Автобус, в самом деле, на¬
поминал август, такой он был красивый, такой сытый и яркий.Потом я написала стихотворение. Я в нем ничего не придумала.
Я написала все, как было.Автобус — как пирог на скатерти.Ему ль грузовиков в соседи?И мальчик предлагает матери:—	Давай на августе поедем.А день по-августовски праздничный,И солнце светит что есть мочи.Ну что ж, поехали на августе
В сентябрь, в октябрь, куда захочешь.
246Владимир КИСЕЛЕВЯ всегда въезжала на августе в сентябрь, в новый учебный год,
и всегда радовалась, что он начался, и не понимала тех моих соуче¬
ников, которые жалели, что кончились каникулы. Но теперь и мне
не хотелось в школу.Мне так сильно не хотелось в эту новую школу, что первого сен¬
тября, как только я проснулась на своей новой широкой зеленой
очень удобной тахте, изготовленной в Германской Демократиче¬
ской Республике, сразу подумала: «Не заболеть ли мне?»И я стала мысленно рассматривать себя изнутри: что же у меня
может болеть так, чтобы это не очень испугало маму и вместе с тем
дало бы мне право не пойти в школу.«Горло», — подумала я.Горло, конечно, очень удобный повод. Если сказать родителям,
что у тебя болит горло, они сразу же посмотрят тебе в рот, а так
как у всех людей горло красноватое, они решат, что у тебя оно воспа¬
лено, измерят температуру, убедятся, что она нормальная, немного
успокоятся и согласятся, чтобы ты день-другой посидела дома.Но горло огорчит папу. Мы вчера с ним ели домашнее мо¬
роженое и, нужно прямо сказать, были, как всегда, неумеренны.
Впрочем, хоть мы его называем домашним, на самом деле это обык¬
новенное мороженое в бумажных стаканчиках, только мы его из ста¬
канчиков выковыриваем, складываем в вазочки, добавляем туда
вишневый сироп и бросаем половинки абрикосов, слив, нарезан¬
ное на дольки яблоко. Очень вкусно и очень красиво, особенно
если сложить мороженое в такие поместительные хрустальные ва¬
зочки, как у нас.Нет, горло не подходило. Голова? Голова тоже не годилась, пото¬
му что у мамы такой пунктик: она ужасно волнуется, если у меня или
у папы болит голова. Она утверждает, что у нее самой голова ни разу
в жизни не болела.Нога? Левая нога ниже коленки у меня в самом деле побаливала,
вчера я даже слегка прихрамывала. Однако и нога не годилась. Мама
сказала бы, что школа близко и я прекрасно сумею добраться до нее
даже с ногой, которая болит.ТОЛЬКО для ДЕВОЧЕК247А, кроме того, у папы была такая теория... Он утверждал, что все
неприятное нужно делать сразу. Что откладывать на потом следует
только приятное, потому что приятное человек как бы предвкуша¬
ет, и это предвкушение само по себе доставляет удовольствие.
Предвкушение же неприятного, наоборот, гнетет человека. По¬
этому и не следует его растягивать. Со всем неприятным нужно
спешить.В новую школу мне все равно рано или поздно придется пойти.
И познакомиться с новыми ребятами и новыми учителями. И, так
сказать, завоевывать свое место в жизни. В старой школе все знали,
чего я стою, знали, что могу и умею, а чего не могу, понимали,
что я пропущу мимо ушей, а из-за чего могу всерьез обидеться.
Это очень удобно устроено. А тут мне предстояло все начинать
сначала.В таких раздумьях я позавтракала, а затем занялась подготовкой
к школе. Я собиралась произвести самое лучшее впечатление.Прежде всего, платье. Это только мальчишкам кажется, что все
форменные школьные платья одинаковые. В действительности они
разные. По-разному шиты. По-разному подогнаны. Разной длины.
Кружева на рукавах и на воротнике, на мой взгляд, должны быть
сияюще-белыми, а они бывают разных оттенков. У меня были заме¬
чательные немецкие кружева из хлопка с нейлоном. Я только еще
раз их прогладила.На руку я надела подаренные мамой маленькие часики, а на па¬
лец — колечко с бирюзой, хоть мама меня предупредила, чтоб я не хо¬
дила в школу с кольцом. Но мамы дома уже не было. Она ушла
на работу.В ванной комнате я обожгла спичкой пробку и втерла обожжен¬
ную пробку под глаза и в веки. Получилось некрасиво и неестест¬
венно. Я хотела немного стереть, но пробка не стерлась, а под глаза¬
ми опухло и покраснело.Я намотала на спичку вату, опустила спичку в бутылочку с йод¬
ной настойкой и провела ватным тампоном по зубам. Пальцы
на правой руке у меня сразу стали желтыми, я обожгла йодом губы,
248Владимир КИСЕЛЕВа зубы тоже не побелели, а, как мне показалось, слегка пожелтели.
Может быть, эффект йода проявляется позже?Потом я сложила книги в новенький желтый портфель из на¬
стоящей свиной кожи. У него был замечательный запах, и пока уче¬
ные химики не научатся придавать искусственной коже такой запах,
люди все равно будут предпочитать изделия из натуральной кожи
изделиям из искусственной.На лифте я спустилась вниз со своего одиннадцатого этажа и вышла
на улицу. Все это заняло много времени, и до начала уроков оставались
считанные минуты. Но школа была совсем близко. Нужно было только
пройти вперед, перейти нашу улицу и вернуться на полквартала назад.У нас очень широкая улица. Она построена в расчете на те време¬
на, когда старый центр Киева превратится в заповедный музейный
городок, а настоящий административный центр и всякие учрежде¬
ния передвинутся сюда, к нам, и когда «Волги» и «Жигули», «Моск¬
вичи» и «Запорожцы» и другие новые марки автомашин, конструк¬
торы которых сегодня первый раз пойдут в первый класс, когда эти
автомашины будут стоять в магазинах в таком количестве, как сего¬
дня телевизоры, а по нашей улице они будут мчать в три ряда по од¬
ной проезжей стороне и в три ряда по другой.На меня и передо мной упало несколько теплых капель. В небе
была только одна туча, и вдруг из этой тучи ударил прямой редкий
дождь. Длинные стеклянные нити разбивались об асфальт в мелкие
осколки. У меня по носу стала стекать дождевая вода. Почему-то дож¬
девые капли всегда стекают у меня по носу. Прохожие побежали.
Я тоже помчалась к переходу через улицу, так как на переходе горел
зеленый свет.Я повернула на проезжую часть, не доходя до перехода, чтобы ус¬
петь перебежать, пока зеленый свет не сменят желтый и красный.
Зеленый сразу же погас. На меня двинулся троллейбус, до того оста¬
новившийся у перехода.Я побежала быстрее. И тут из-за троллейбуса выскочила авто¬
машина. Она громко, тонко, испуганно завизжала, ударила меня
по ноге выше колена и сбила на землю.ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК249Я упала и ударилась плечом и головой об асфальт. Я хотела встать
и побежать дальше, но нога моя оказалась совсем свернутой как-то
набок. Она отвернулась вбок коленкой. Из машины выскочил дя¬
денька с таким лицом, словно это визжала не машина, а он сам.
И сейчас же из другой двери выскочил второй дяденька.Они были, как фотография и негатив. Белый и черный. Высокие.
С усами. Вниз. По-казачьи. Только у одного усы белые, а у другого
черные. И на белом человеке были синие брюки и белая рубашка,
а на черном — белые брюки и синяя рубашка.Они посмотрели на мою ногу и оба одновременно зажмурились,
схватили меня, открыли заднюю дверцу машины и бросили меня
на сиденье.Черный человек — негр сел рядом и закричал по-русски: «Гони!»Нога у меня сдвинулась и ужасно сильно заболела. Так сильно,
что у меня потемнело в глазах. Не в переносном смысле. У меня в са¬
мом деле потемнело в глазах, и я закричала от боли.Белый человек еще больше испугался, бросился к своему месту
за рулем, машину дернуло, нога у меня снова сдвинулась, ноя уже
не закричала, а закусила губу.—	Калма, калма, менина, — бормотал негр.Я спросила:—	Что это вы говорите?Белый оглянулся на меня, а черный сказал по-русски:—	Это значит: тише, девочка.—	Я и так — тихо, — возразила я. — Это вы все время визжите.Водитель снова оглянулся, а негр испуганно переспросил:—	Визжим?—	Своей противной машиной, — пояснила я, но они все равно
не поняли.Наша машина мчалась наперегонки со всеми автомашинами,
троллейбусами и автобусами, которые ехали перед нами по улице.
Я думала, что мы сейчас непременно разобьемся, и у меня болела
нога и болела голова. Я спросила, где мой портфель. Но мне ничего
не ответили, а когда я спросила во второй раз, белый дяденька
250Владимир КИСЕЛЕВсказал, что он его потом найдет. Голос у него был сиплый, сдавлен¬
ный, и белая рубашка на спине стала серой и мокрой от пота.Не снижая скорости, мы въехали во двор больницы. Человек,
который был за рулем, спросил у кого-то, куда девочку с перело¬
мом, машина медленнее поехала по сворачивающему влево панду¬
су ко входу в больницу.Я открыла дверцу и хотела встать, но они хором закричали
на меня: «Осторожно!» А я и сама почувствовала, что не могу
встать, потому что при малейшем движении я слышала, как у меня
в левой ноге переломанная кость, — или даже не кость, я подумала,
что там две кости, — значит, две переломанные кости трутся друг
о друга. И мне снова стало очень больно и очень страшно.Они выскочили из машины, взяли меня на руки и понесли
в больницу, а я снизу посмотрела на их лица и только теперь увиде¬
ла, что они еще не совсем дяденьки.Они внесли меня в комнату, на дверях которой было написано
«Приемная», очень осторожно положили на медицинский диван¬
чик, покрытый белой клеенкой. Диванчик стоял на высоких ножках
с колесиками. Это была такая каталка. После этого белый повернул¬
ся к совсем молоденькой девочке, честное же слово, она выглядела
не намного старше меня, она была в белом халате с синей табличкой
на левой стороне груди. На табличке белыми выпуклыми буквами
было написано: «Кравченко Наталия Максимовна. Дежурная мед¬
сестра». Дежурная медсестра сидела за столом с четырьмя телефона¬
ми в этой приемной. Человек со светлыми усами сказал ей сипло:—	Я сбил эту девочку. Кажется, у нее перелом ноги. Вызовите
врача.—	Где ваша машина? — спросила дежурная девочка — медсестра
Кравченко Наталия Максимовна.—	При чем здесь машина? — удивился человек со светлыми уса¬
ми. — У нее перелом, и она ударилась головой об асфальт. А маши¬
на — там, — он показал рукой на дверь.—	Вы должны были оставить машину на месте, — неприязненно
сказала дежурная медсестра. — Какой у нее номер?ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК251—	КИО 38-23.—	«Жигули»?—	«Жигули-Лада».—	Как ваша фамилия?—	Гавриленко.—	Имя?—	Владимир.—	Отчество?—	Федорович.—	Год рождения?—	О чем вы спрашиваете? — удивился негр. — Это не у него пере¬
лом. Это у нее, — показал он на меня. — Где врач?—	Сейчас придет, — ответила дежурная медсестра. Она сняла
трубку на одном из телефонов, набрала какой-то номер и спро¬
сила: — Дежурный? Примите сообщение. Сейчас «Жигули-Лада»
КИО 38—23 сбили девочку. Водитель Гавриленко Владимир Федо¬
рович сам привез ее в больницу. Нет, нет. Он здесь. — Она положи¬
ла трубку и сказала сбившему меня Гавриленко Владимиру Федо¬
ровичу: — Никуда не уходите. А вы кто такой? — обратилась она
к негру.—	Я Фома Тенрейру, — ответил он растерянно. — Возраст тоже
нужен? — спросил он совершенно серьезно.—	Я спрашиваю, зачем вы сюда пришли?—	Я ехал в этой машине.—	Вы ее вели?—	Нет.Дежурная медсестра минутку колебалась.—	Посидите здесь. Вы тоже будете нужны. Как свидетель.Никакого врача дежурная медсестра будто бы и не вызывала. Но,по-видимому, у нее был какой-то сигнал. Ну, какая-то потайная
кнопка. Или еще что-нибудь такое. Потому что в приемную комнату
вошла старая толстая женщина в белом халате с такой же табличкой,
как у дежурной медсестры, и написано на ней было: «Дашкевич
Олимпиада Семеновна. Дежурный врач». На голове у дежурного
252Владимир КИСЕЛЕВврача была не косынка, как у дежурной медсестры, а шапочка вроде
поварского колпака, из-под нее были видны совершенно седые во¬
лосы, а лицо у нее было большое и очень красивое. Я сразу же поня¬
ла, на кого она похожа. На царицу Екатерину. Ту самую, про кото¬
рую Державин писал: «богоподобная царевна». Я видела портрет.
В книге.А за ней появилась еще одна молодая женщина с табличкой
на халате «Гончаренко Елена Ивановна. Операционная медсестра».Теперь дежурная девочка Наталия Максимовна спросила уже
у меня фамилию, имя, отчество, год рождения, что со мной случи¬
лось, и все это записала в книгу. Потом на этой же каталке меня пе¬
ревезли в соседнюю комнату, — она здесь называлась малой опера¬
ционной, — и передвинули с каталки на стол, похожий на эту же
каталку.Олимпиада Семеновна ощупала мне ногу, чуть прикасаясь к ней
пальцами, так, что лишь слегка побаливало, затем осмотрела голову
и озабоченно спросила:—	Почему у тебя такие синяки под глазами? Так было и до этого
происшествия?—	Не знаю, — ответила я нерешительно. Не могла же я сказать,
что перед тем, как пойти в школу, я покрасила под глазами жженой
пробкой.Мне сделали рентгеновский снимок ноги, и пока Олимпиада Се¬
меновна рассматривала этот еще мокрый снимок, прикрепленный
зажимами к раме, в комнату вошел Валентин Павлович. Из таблич¬
ки на его халате я впервые узнала его фамилию. Попов. И долж¬
ность: заведующий отделением.—	Оля?.. — Валентин Павлович смотрел на меня удивленно и уко¬
ризненно. — Как же это ты?—	Машина, — коротко ответила за меня Олимпиада Семеновна.Валентин Павлович тоже посмотрел рентгеновскую пленку, ска¬
зал Олимпиаде Семеновне несколько латинских слов, которые пе¬
ревел для меня тоже очень коротко:—	Перелом.ТОЛЬКО ЛАЯ ДЕВОЧЕК253Он поднял правую руку, пощелкал пальцами, и в пальцах у него
появилась прямоугольная пластинка, обернутая в зеленую с белым
бумажку. Это была жевательная резинка. Мятная.—	Пожуй, — предложил Валентин Павлович.Я сказала, что мне не хочется.—	Пожуй, пожуй, — снова сказал Валентин Павлович, — это тебе
сейчас поможет. — И строго спросил: — Ты к людоедам никогда
прежде не попадала?—	Нет.—	Мы сделаем тебе обезболивающий укол. Чтоб ты не кричала,
когда мы тебя посолим, поперчим и съедим.Он хотел, чтобы я улыбнулась, и нужно было улыбнуться, но я
не могла.—	Сейчас мы тебе просверлим ногу. Это не будет больно. Мы
туда вставим спицу, на нее потом подвесим груз, чтобы нога пра¬
вильно срослась.В нашем новом доме стены из железобетонных панелей. Гвозди
в них не лезут. Папа взял у какого-то своего знакомого электродрель
и всюду, где мама поставила крестики красным карандашом, про¬
сверлил дырки. Потом в эти дырки он забил пробки. Так это называ¬
ется. В самом деле это не пробки, а затычки из дерева. В них вбивают
гвозди или ввинчивают шурупы и вешают картину, или зеркало, или
полочку.Я надеялась, что Валентин Павлович шутит, но Олимпиада Се¬
меновна в самом деле взяла такую же дрель, как та, которой папа
сверлил дырки в стене, с таким же длинным проводом, и вставила
в дрель тонкое и длинное сверло. Операционная сестра закрепила
мою сломанную ногу в специальном приспособлении. Олимпиа¬
да Семеновна нажала на дрели кнопку, дрель зашумела, и она
не в шутку, а всерьез стала сверлить мне ногу, кость чуть выше
круглой косточки, я не знаю, как она называется, ну там, где начи¬
нается пятка.Я зажмурилась, потому что ожидала, что сейчас будет очень боль¬
но, но было не очень больно, а только все дрожало, все вибрировало.
254Владимир КИСЕЛЕВМне стало страшно. Ведь стальное это сверло вгрызалось в мою жи¬
вую ногу. Я заплакала.Сначала я боялась даже посмотреть на то, что со мной делают,
но потом подумала, что вот молодогвардейцы... или Зоя Космо¬
демьянская, или другие герои. Их пытали и, понятно, не делали им
никаких обезболивающих уколов. Но они все это вынесли молча.
И никого не выдали.А мне — маленькое испытание. И все равно я сразу же совсем
раскисла и плачу. Я решила, что больше не буду плакать и пугаться.
Наоборот, буду улыбаться.Я просто не ожидала всего этого, ну, что меня собьет машина,
и что потом, если у человека перелом, с ним поступают так странно.Я только попросила Валентина Павловича, чтоб он сейчас же по¬
звонил моему папе. В редакцию. Я сказала номер телефона, и Ва¬
лентин Павлович пообещал позвонить.Мне просверлили ногу насквозь. Сверло-спица осталось в но¬
ге. Меня повезли к лифту снова через комнату, где сидела дежур¬
ная девочка — медсестра и сбившие меня машиной белый Влади¬
мир Гавриленко и черный Фома Тенрейру. Но, кроме них, там
был милиционер, вернее, как я потом узнала, не милиционер,
а автоинспектор.Автоинспектор был ужасно недоволен и возмущен, но не тем,
что меня сбила автомашина и поломала мне ногу, а тем, что автома¬
шину эту не оставили на месте происшествия.—	Вы не имели права уезжать, — сердито выговаривал он Влади¬
миру Гавриленко.—	Но ведь я привез ее в больницу.—	Без вас привезли бы. Вы должны были оставить машину
на месте дорожного происшествия.Инспектор вынул из сумки, которая висела у него на боку, стек¬
лянную пробирку с какой-то жидкостью и трубочкой и сказал граж¬
данину Гавриленко подуть в нее. Впоследствии я узнала, что это та¬
кое. Химический индикатор. Если человек пил вино или водку даже
вчера, в общем, если у человека в крови имеется алкоголь в такомТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК255количестве, что может воздействовать на сознание, то жидкость
в пробирке мутнеет. Но жидкость, кажется, не помутнела.Инспектор заметил меня и спросил у Олимпиады Семеновны,
показав на меня глазами:—	Шок?—	Нет, — ответила Олимпиада Семеновна, — очень мужествен¬
ная девочка.—	Я могу поговорить с пострадавшей?—	Попробуйте.—	Ты извини, мужественная девочка, — сказал автоинспектор,
вытащил из той же сумки микрофон и поднес его к моему лицу. —
Ты сможешь ответить на несколько вопросов?—	Смогу.—	Хорошо. А что ты все время жуешь? — спросил он обеспо¬
коено.—	Жевательную резинку.—	Как все это с тобой случилось?Я коротко рассказала.—	Как же это ты так? Разве вас в школе не учили, как переходить
улицу? Ты ведь уже взрослая девочка.—	Учили.—	Ты перебегала улицу на переходе или за его пределами?—	За пределами.—	На каком расстоянии?Я увидела, как автоинспектор насторожился, и испугалась этого
вопроса.—	Точно я не помню.—	Ну, метр или два?.. Или двадцать?—	Метр или два, — ответила я.—	Ты это точно помнишь?—	Точно.—	Там было двадцать пять метров, — сердито возразил Владимир
Гавриленко.—	Тридцать, — вмешался Фома Тенрейру.
256Владимир КИСЕЛЕВЯ чуть повернулась в их сторону, у меня снова заболело в ноге,
я застонала, и автоинспектор с угрозой сказал, что он в этом еще
разберется. Меня повезли клифту.Владимир Гавриленко, который был за рулем этой сбившей
меня автомашины, даже не посмотрел на меня, а Фома Тенрейру
пошел вслед за каталкой, на которой меня везли, и дошел до две¬
рей лифта.Глава четвертаяВ нашей школе в вестибюле висит плакат. На него никто не обра¬
щает особого внимания. Потому что все к нему привыкли. «Чело¬
век — это звучит гордо.М. Горький».А мне кажется, что плакат этот неправильный. Прежде все¬
го, слова на плакате совсем не М. Горького, а действующего лица
из пьесы «На дне» Сатина. Если рассуждать так, как на плакате, то
получится, что, скажем, слова «Я тебя породил, я тебя и убью» ска¬
зал Н. Гоголь, а не Тарас Бульба.И цитата эта — не точная. Сатин говорит так: «Человек! Это — ве¬
ликолепно! Это звучит... гордо!» Я читала «На дне».Затем следует еще подумать, достаточно ли у этого Сатина осно¬
ваний, чтобы гордиться тем, что он человек. Говорит он свой знаме¬
нитый монолог в нетрезвом состоянии. Так он и начинается. «Когда
я пьян... мне все нравится». Затем Сатин сообщает: «Хорошо это...
чувствовать себя человеком... Я — арестант, убийца, шулер... ну, да!
Когда я иду по улице, люди смотрят на меня как на жулика... и сто¬
ронятся и оглядываются...»Как-то не очень мне верится, что пьяница, арестант, убийца мо¬
жет так гордиться тем, что он человек. Гордиться, наверное, все же
следует не тем, что ты человек и этим отличаешься от собаки или
коровы, а тем, какой ты человек. Если Данко — это одно дело.ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК257А если тот осторожный человек, который на всякий случай растоп¬
тал сердце Данко, — совсем другое.И, кроме того, по-моему, человек вообще не всегда звучит гордо.
Когда человек за рулем автомашины, так, может быть, он в самом
деле испытывает гордость. Но если он попал под машину, если авто¬
мобиль на него наехал и поломал ему ногу, так никакой особенной
гордости человек при этом не ощущает. Это я испытала на себе.А бывшая моя соученица Аграфена вообще относится к людям
с недоверием и презрением. Но не из-за того, что у нее поломаны
нога и рука. Из-за чего-то другого. Только я не знаю, из-за чего.Так вот, об Аграфене.Память старше ума.У всех людей остаются в памяти события и впечатления детства.
Чьи-то слова. Или улыбки. Или слезы.А понятными они становятся лишь через годы.И видятся они тогда уже под другим углом.И в ином объеме.В третьем классе я сидела за одной партой с рыжей девочкой,
носившей это редкое и красивое имя — Аграфена. Фамилия была
у нее Овсепян. Уроки мы готовили вместе. Аграфена поздно пошла
в школу, она была старше меня на полтора года, но все равно учи¬
лась она плохо, даже читала с трудом, по складам, и ее родители счи¬
тали, что для их дочки очень полезно постоянное общение со мной.Они не понимали, что хорошие отметки я получала не потому,
что готовила уроки, а потому, что сразу и навсегда запоминала все,
что говорила наша учительница Ольга Павловна.Аграфене же вместо уроков я читала вслух Шерлока Холмса:
о пестрой ленте — змее, о пляшущих человечках и о собаке Баскер¬
вилей. И родители Аграфены никак не могли понять, почему дочка
ночью вскакивает с кровати, плачет и хочет куда-то убежать.И вот теперь я встретила Аграфену, впервые через столько лет.
Она стала совсем другой, и даже имя у нее было другое — Вика. Она
стала совсем взрослой, и совсем ничему не удивлялась, и совсем
ни о чем не разговаривала. Глаза у нее были желто-зеленые, очень
258Владимир КИСЕЛЕВкрасивые. А когда-то я этого не замечала. И взгляд был какой-то тя¬
желый. Я не знаю, как это объяснить, но какой-то такой взгляд,
что смотреть ей в глаза было трудно. Так, словно она знала про тебя
что-то плохое. И не любила тебя.Я имею в виду не только меня лично, а всех людей. Она, по-мо-
ему, никогда не улыбалась и лежала, повернув голову к окну. Не чи¬
тала, не разговаривала, просто смотрела в окно. Не во двор, с крова¬
ти двора не видно. А вдаль — на небо и верхушки деревьев.Я ее не сразу узнала. Волосы у нее были теперь не рыжие, а каш¬
тановые, это называется цвета красного дерева, и некоторые жен¬
щины и девушки красят себе волосы в такой цвет специальной крас¬
кой. Но брови у нее были темные, почти черные. И между бровями
к носу— две взрослые морщинки.Но когда я ее узнала, прежде всего, вспомнила не о ней, не о тре¬
тьекласснице Аграфене Овсепян, а о ее бабушке — нелепой ста¬
рушке с редкими желто-серыми волосами, закрученными на самой
макушке в небольшой узелок. И не в очках, а в пенсне, чуть ли
не насквозь продавившем своими зажимами узкую переносицу.Имени ее я не помню, как и Аграфена, я называла ее просто
бабушкой, по профессии она была стоматологом. В квартире у Овсе-
пянов всегда пахло лекарствами, а в бабушкиной комнате перед
окном стояло зубоврачебное кресло, плевательница на высоких хро¬
мированных ножках и бормашина.Надо полагать, что бабушка разбиралась в своем деле, так как па¬
циенты в доме не переводились. Они мычали, стонали, плевались
кровью и очень ловко вручали бабушке гонорар, пожимая ей на про¬
щанье руку. Вслед за тем бабушка опускала руку в карман своего все¬
гда грязного, в пятнах халата и сочувственно покачивала головой.Бабушка Аграфены Овсепян поила нас густым какао без молока,
которое она называла шоколадом. К «шоколаду» полагались не¬
обыкновенно вкусные домашние пирожные с заварным кремом.
Это были очень маленькие пирожные, ну, величиной с яйцо. Они
мне очень нравились, но съедать больше трех пирожных я считала
неприличным.ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК259Кроме того, бабушка угощала меня и Аграфену косхалвой.Но особенно привлекала меня в этот дом сокровищница Аграфе¬
ниной бабушки — большая круглая коробка из тонкой фанеры, окра¬
шенная в серо-желтый цвет под стать бабушкиным волосам.Аграфенина бабушка почему-то называла ее кофром, хотя впо¬
следствии в энциклопедическом словаре я нашла это слово и узнала,
что кофром называется коробка или сундучок, состоящий из не¬
скольких отделений, а там никаких отделений не было.Бабушкина коробка больше чем на две трети была заполнена сва¬
ленными в беспорядке всевозможными украшениями — кольцами
и ожерельями, булавками, кулонами, диадемами и цепочками. Сре¬
ди этого хлама были вещи по-настоящему искусно изготовленные
или даже драгоценные.Бабушка показывала нам свои ценности: старинное кольцо с со¬
вершенно плоским, сияющим изнутри алмазом, такая огранка на¬
зывалась «тафель», золотую цепочку с крохотным рубиновым крес¬
тиком, как сказала бабушка, Фаберже, японское колечко, сплетен¬
ное из женских волос — эластичное и прочное, венецианские бусы,
где каждую бусину можно было подолгу рассматривать сквозь уве¬
личительное стекло, — миниатюрные витражи нежнейших цветов
искусники острова Мурано сумели упрятать в полупрозрачную
горошину.Но были и вещи грубые, аляповатые, базарные: позеленевшие
медные перстни с зеленым бутылочным стеклом вместо камня, за¬
крепленные на обыкновенной английской булавке целующиеся го¬
лубки, раскрашенные масляной краской, томпаковые медальоны
в виде сердечек с помутневшими стеклянными «бриллиантиками»,
навеки перепутавшиеся ожерелья из тусклого бисера.Аграфенина бабушка разрешала нам рыться в своем кофре, рас¬
сматривать хранящиеся там сокровища. И мы не только предста¬
вляли себе, что там находится, но даже составили для себя некую
шкалу ценностей, может быть, условную и ошибочную, но понят¬
ную для нас самих. Во всяком случае, мы знали, что себе выбрать,
если бы могли распоряжаться этим богатством.
260Владимир КИСЕЛЕВАграфенина же бабушка просто открывала круглую коробку, за¬
пускала туда руку, извлекала какую-нибудь брошь и цепляла ее
на свой грязный халат, потом вешала на шею сверху, на халат, одно
из бесчисленных ожерелий, втыкала какое-нибудь неподходящее
украшение в свои редкие желто-серые волосы, надевала на один,
или на два, или на все пальцы кольца и перстни.И не было у нее никакой системы, по которой она меняла бы эти
украшения, могла она переменить их в тот же день, могла и через не¬
делю, а одно кольцо, тяжелое, старинное, серебряное со стершейся
чернью, она, по-моему, вообще никогда не снимала.Главное — я не могла понять, для чего ей эти украшения? Что¬
бы закрыть пятна на халате? Чтоб отвлечь пациентов от их зубной
боли? Или с брошью на халате и диадемой в желто-серых волосах
она сама себе казалась красивее?..Аграфенина бабушка была старушка со странностями. Но сейчас
я думаю, что такие же странности свойственны всему человечес¬
тву в целом, когда оно запускает руку в свой кофр и прикалывает
на грязный халат сияющую рвущимся изнутри пламенем брошь
Шекспира и тут же надевает на руку стальной браслет Конан Дойля,
примеряет на мизинец темный густой сапфир Кафки и сразу же ве¬
шает на шею запутанный бисер Гессе.Арядом, в зубоврачебном кресле, кто-то стонет и плюется кровью.Когда-то один удивительный поэт написал о зубной боли в серд¬
це, которая излечивается только порошком, изобретенным монахом
Бертольдом Шварцем, и свинцовой пломбой. Но у меня была зубная
боль не в сердце, а в левой ноге. Такая же ноющая, не утихающая,
продолжительная. Как всегда, она разбудила меня в три часа ночи,
когда уже кончилось действие снотворного. Я молча, про себя,
застонала.Я здесь всегда стонала молча. Днем потому, что не хотела быть
хуже других, — в нашей палате никто не стонал, — а ночью потому,
что боялась разбудить своих соседок.Снова и снова думала я о том, что в те отдаленные от нас многи¬
ми тысячелетиями времена, когда землей владели наши волосатыеТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК261пещерные предки, для них имело большое значение, достаточно ли
быстро умеет человек передвигаться, сможет ли он догнать добычу,
убежать от хищного зверя.Наверное, тогда у какой-нибудь хромой моей сверстницы было
меньше шансов выжить, чем у такой же девочки со здоровыми
ногами.Но в наше время, когда любой человек за всю свою жизнь прохо¬
дит только незначительную часть того расстояния, которое он про¬
езжает на разных видах транспорта, хромота человеку ничем не гро¬
зит. И не имеет большого значения.Хоть думала я так, но чувствовала совсем другое. Я чувствовала
просто обыкновенную зависть ко всем, кто может ходить, бегать,
прыгать. Какое это все-таки чудо, что человек способен самостоя¬
тельно передвигаться, ходить и бегать. Он ведь об этом никогда
и не задумывается, это получается у него само собой...К четырем часам я забылась и не то спала, не то бодрствовала,
и стонала про себя от боли, и мне снились короткие, очень неприят¬
ные сны: я от кого-то убегала вдоль длинного забора, и ноги у меня
совсем не двигались, я хваталась руками за доски забора и подтяги¬
валась, чтоб двигаться хоть немножко быстрей, но все равно выхо¬
дило невыносимо медленно.То снилось мне, что я в корзине воздушного шара над мо¬
рем, а волны уже совсем рядом, пена с гребнем задевает корзину,
и я бросаю в море сначала мешочки с песком. Есть такие мешочки.
Я читала о них или видела в кино. Их сбрасывают, чтобы воздуш¬
ный шар поднялся выше. Кстати, интересно, а вдруг это было бы
не над морем, а над сушей? Ведь мешочек мог упасть кому-нибудь
на голову?А затем во сне я сбрасываю научные приборы, барометр, тер¬
мометр, и бочонок с пресной водой, и пишу, и каждый раз шар
немного поднимается, а затем снова корзина моя приближается
к волнам...А потом я совсем уснула и проснулась от того, что на меня
смотрел Володя Гавриленко. Он сидел на стуле перед спинкой
262Владимир КИСЕЛЕВмоей кровати, — хотя она со стороны ног, но все равно называется
спинкой, к ней прикреплена прочная металлическая штанга с ко¬
лесиками, а на штанге подвешена моя нога. Он смотрел мне прямо
в лицо и подергивал себя за светлые, опущенные книзу, должно
быть, мягкие усы.Мне вдруг показалось, что я проспала всю ночь, а потом еще це¬
лый день. Я посмотрела на часы, они показывали тридцать пять ми¬
нут девятого. Весело глядело в больничную палату голубое небо,
расчерченное белыми строчками реактивных самолетов.Я спросила:—	Что случилось?Он не ответил и по-прежнему смотрел на меня, и выражение
лица у него было какое-то странное, словно и у него тоже что-то бо¬
лит. Может быть, он слишком сильно дергал себя за усы?Глава пятаяЕсли у меня когда-нибудь будет дочка (мне это очень трудно
и даже невозможно себе представить), — если у меня когда-нибудь
будет дочка (хотя, если уж мне суждено иметь ребенка, я б хотела,
чтоб это был сын), если у меня будет дочка и с ней случится что-ни¬
будь такое, как со мной, и я в первый раз прибегу в больницу, толком
еще не понимая, что именно случилось, то все равно я не буду пла¬
кать. Я попробую улыбаться.А моя мама плакала и щупала мне голову и руки, словно хотела
таким образом убедиться, что эти части тела у меня не повреждены.
И папа тоже не улыбался, он выглядел очень перепуганным, от пе¬
репуга у него нос словно заострился и побелел, и он все время ста¬
рался не смотреть на мою ногу, подвешенную на спице с такой здо¬
ровенной металлической подковой, а к подкове на шнурках были
прикреплены гири.ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК263И все равно он каждый раз смотрел на эту ногу, и все время спра¬
шивал, не больно ли мне. Я каждый раз отвечала, что не больно,
и улыбалась при этом. Интересно было бы посмотреть в зеркало
на эту мою улыбку. Наверное, все-таки я улыбалась как-то не так,
потому что папа пугался и отворачивался.А мама все время спрашивала, не тошнит ли меня, потому
что она где-то читала или слышала, что если у человека сотрясение
мозга, то его непременно тошнит. По-видимому, маму мои мозги
беспокоили больше, чем моя нога.Мама уже успела переговорить с Валентином Павловичем, кото¬
рого она помнила по Сочи, по кольцам и фокусам, и с Олимпиадой
Семеновной, — она была нашим палатным врачом, и уже знала,
что у меня перелом большой берцовой кости винтообразный, оско¬
лочный, и малой берцовой кости просто перелом, и что мне пред¬
стоит так, не двигаясь, на спине, с задранной кверху ногой, с подве¬
шенными гирями пролежать месяц на вытяжке.Мне мама говорила, что все будет в порядке, что все будет бла¬
гополучно, но сама она, по-моему, в это не верила и собиралась обя¬
зательно увидеться с академиком Деревянко, который возглавлял
весь этот травматологический центр, куда я попала. Она уже знала,
что зовут его Александр Илларионович, что он двоюродный брат
жены папиного заведующего отделом и что жена папиного заве¬
дующего уже звонила своему двоюродному брату-академику по те¬
лефону. И я думала о том, когда же они все это успели и почему мама
возлагает такие большие надежды на это родство?Папа, как я это теперь почувствовала, относится к автомашинам
так, как иные люди к опасным, сильным и коварным, не до конца
прирученным человеком животным.Глядя в пол и напряженно улыбаясь, он рассказывал о том, как од¬
нажды вышел на балкон. Это было еще в нашем старом доме. Наш
дом стоял на углу, а балкон выходил на самый угол дома. И вдруг
папа увидел, что по улице мчатся на огромной скорости два само¬
свала. Один за другим. Как на гонках. То ли они удирали от авто¬
инспектора, то ли за рулем сидели какие-то хулиганы, — неизвестно.
264Владимир КИСЕЛЕВВо всяком случае, возле дома они круто повернули влево, на боковую
улицу, так, что оба самосвала один за другим вылетели на тротуар.Они так мчались, а папа так растерялся, что даже не заметил их
номеров, хотя номера были написаны очень большими белыми
цифрами на задних бортах. Первый из них сбил и поломал молодое
деревце, липку, посаженную на углу.Они умчались, а папа стал волноваться. За меня. Он предста¬
вил себе, что там, на углу, возле этой липки, могла оказаться я.
И это меня так бы сбил и сломал самосвал.Меня очень удивило, что папа говорит обо всем'этом при по¬
сторонних, при девочках, которые лежали со мной в одной па¬
лате. Прежде папа при чужих людях ничего подобного не стал бы
рассказывать.—	С тех пор, — нервно улыбаясь, продолжал папа, — всегда мне
было беспокойно, если ты не дома, а на улице. Я никогда не за¬
бывал, что самосвалы вылетели на тротуар!.. Вот видишь, Оля,
как странно сложилась у меня жизнь... То, чего я больше всего бо¬
юсь, непременно случается. Я даже теперь стараюсь не думать
ни о чем плохом. А вдруг и это случится.Еще никогда, наверное, не говорил со мной папа так беззащитно.
Еще никогда не чувствовала я, как сильно он меня любит. И, может
быть, еще никогда не было мне так тревожно: какого еще несчастья
боится папа?Папа и мама долго не уходили. Олимпиада Семеновна вежливо
и мягко, но решительно сказала, что мне надо отдохнуть и другим
больным в моей палате тоже надо отдыхать. Они еше минутку по¬
сидели и ушли. Все время, пока не закрылась дверь, и мама и папа
оглядывались на меня и повторяли, что завтра они непременно при¬
дут и чтоб я не волновалась.Мой папа не любит телевизора. Он говорит, что книга лучше. Он
считает, что при чтении человек работает всей головой. А перед эк¬
раном телевизора — только глазами.По его словам, когда ты читаешь про Дон-Кихота, то ты можешь
представить его себе похожим на твоего дедушку, если у тебя естьТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК265хороший дедушка. Или на любимого учителя. Или на соседа с тя¬
желой, налитой свинцом бамбуковой тростью. А по телевизору
Дон-Кихот может быть только один.Но Сервантес написал свое знаменитое произведение совсем
не для того, чтобы Дон-Кихот был только один. Он написал его, что¬
бы у всякого был свой Дон-Кихот.Однажды у нас дома телевизор испортился. Не совсем. Наполо¬
вину. Изображение на экране было вполне хорошим, а звука вовсе
не было слышно. Мама возмущалась и требовала, чтобы папа вызвал
мастера. А папа придумывал всякие отговорки и мастера не вызы¬
вал. Зато телевизионные передачи он смотрел теперь с большим
удовольствием. Он даже затеял игру, которая называлась «О чем они
говорят».Особенно смешно было смотреть беззвучные детективы. Даже
мама втянулась в нашу игру. Как-то показывали телевизионный
фильм, где действие происходило на сталелитейном заводе. Мы
считали, что и это детектив. Мама решила, что шпион — это такой
белобрысый дяденька с очень простым лицом. Она говорила,
что только у шпионов бывают такие неприметные лица. Папа утвер¬
ждал, что агент иностранной разведки — дежурный на проходной,
который с самого начала передал одному из выходящих с завода лю¬
дей бутылку молока, что в этом молоке и были спрятаны чертежи.
В непромокаемом мешочке из полиэтилена.А мне казалось, что агент — это секретарь директора. Такая худю¬
щая женщина с голодными глазами, которой посетители засовыва¬
ли шоколадки под бумаги на столе. Может, в этих шоколадках
и были шпионские задания.—	Пока не начнется стрельба, мы так и не узнаем, кто из них
агент, — решил папа.Но стрельбы не было до самого конца. И тут нам всем пришла
в голову ужасная мысль. Может быть, это был и не детектив. Может
быть, этой секретарше с голодными глазами клали под бумаги на¬
стоящие шоколадки, а дежурный на проходной дал настоящее моло¬
ко своему сыну или племяннику.
266Владимир КИСЕЛЕВВ нашей палате таким же телевизором с отключенным звуком слу¬
жит большое, как витрина, окно в боковой стене справа от двери. Мы
видим все, что происходит в соседней палате, но ничего не слышно.
Можно догадываться, почему девятиклассница по имени Таня плачет
в то время, как семиклассница Нина смеется, или почему, как только
другая семиклассница Даша Гришина поворачивает к нам лицо, она
сразу проделывает штуку, недоступную другим людям. В нашей пала¬
те мы все пробовали, но это никому не удалось. Даша высовывает
язык и запросто касается им кончика носа. А я считала, что с точки
зрения анатомии человека это совершенно невозможно. Может, у нее
особенно длинный язык? Хотя нос у Даши самый обыкновенный
и даже курносый.Впоследствии я узнала, для чего это окно в стене. Это очень стран¬
ная штука. Оказывается, окно такое нужно для того, чтобы создать
правильный психологический климат. Ну, а уж для тех, кто ока¬
зывался в очень тяжелом состоянии, существовали палаты на двух
человек и даже на одного и без всяких окон в стенах.Наши кровати на колесиках стояли по обе стороны от двери.
Рядом с моей кроватью кровать Аграфены, которая теперь звалась
Викой. Я ее сразу же спросила о бабушке с украшениями на халате.—	Откинулась, — неохотно ответила Вика.—	Как это — откинулась?—	Ну, на тот свет. Умерла.Против моей кровати — Наташина кровать. Наташа, десяти¬
классница, была ходячей больной. Правая рука ее была согнута
в локте, поднята вверх под прямым углом и заключена в панцирь
из гипса. В больнице это почему-то называлось «аэроплан». Может,
это и в самом деле напоминает аэроплан, только однокрылый.Наташа была похожа на балерину. Но не из оперного театра,
где балерины, как правило, небольшого или среднего роста, а из ба¬
лета на льду, где попадаются настоящие баскетболистки. И голова
у нее сидела на шее необыкновенно гордо, ее словно оттягивала на¬
зад большая прекрасная светлая коса. И лицо было красивым и са¬
моуверенным, как у человека, который знает себе цену.ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК267Ну, а четвертой в нашей палате была Юлька. А правильнее бы¬
ло бы сказать: первой.Когда я только попала сюда, Олимпиада Семеновна меня преду¬
предила о Юльке: «Постарайся подружиться с нашим лидером».Юлька очень маленькая. Худенькая. Не от болезни, не от страда¬
ний, не от перенесенных операций. Она говорит, что всегда была
такой худенькой и легкой. Самая младшая в нашей палате. Четверо¬
классница. Хотя ни одного дня не училась в четвертом классе. Она
закончила три класса, а летом произошло несчастье.Юлька не киевская. Она из села Турье. Загорелся коровник. А ее
мама доярка Галина Яковлевна, — я ее знаю, она приезжает по вос¬
кресеньям и никогда не плачет, хотя у Юльки разбит таз и перело¬
ман позвоночник, и еще неизвестно, сможет ли она когда-нибудь
передвигаться без костылей, а сейчас она вообще не может двигать¬
ся, — ее мама Галина Яковлевна бросилась в пылающий коровник
выводить коров. Юлька тоже побежала к коровам. Выводить их
из огня. И на Юльку обрушились стропила. Не деревянные, а из же¬
лезобетона. Это был новый коровник. Ее еле вытащили.Юлька очень простая. Не способная на хитрость. С бледным ли¬
цом. Костлявые скулы обтянуты тонкой белой кожей. С двумя мор¬
щинками у кончиков губ от тихой улыбки, которая почти никогда
не сходит с ее лица.Но это она лидер в нашей палате, где, кроме нее, еще три девоч¬
ки-старшеклассницы. Тут в палаты специально помещают больных
разного возраста. И для соседней палаты лидер тоже Юлька.Окна между палатами придумали не архитекторы. Это придума¬
ли врачи. Специально для лидера. Лидеров бывает не так уж много.
Подобрать их совсем непросто. Если на две палаты есть хоть один,
то это уже хорошо. И нужно, чтобы его всегда видели из соседней
палаты.Лидером в травматологическом центре называют человека, кото¬
рый умеет мужественно переносить боль, не капризничает, не пере¬
бирает в еде, не боится уколов, не отказывается от невкусных ле¬
карств, не хнычет оттого, что страшится будущего. Такой человек
268Владимир КИСЕЛЕВслужит примером для всех остальных. Если он улыбается, то другим
уже невозможно стонать и требовать болеутоляющие уколы.Юлька — хороший лидер. Прежде всего, потому, что она сама
не очень понимает эту свою роль, может быть, она о ней и не дога¬
дывается. И может быть, потому, что эту ее роль, ее значение
для всех нас не очень понимают и все остальные. Кроме, конечно,
Валентина Павловича и Олимпиады Семеновны, у которых боль¬
шой опыт, которые сами находят среди больных настоящих лидеров
и помещают их именно в те палаты, где они нужны.И прежде всего лидеру Юльке, а вместе с ней и всем нам Олим¬
пиада Семеновна приносит свои знаменитые пудинги. Впрочем,
она носит пудинги и другим детям. И взрослым. А также медсестрам
и посетителям. И всем раздает небольшие листки, где на пишущей
машинке напечатано, как следует готовить пудинг, который они
съели. У нее много разных рецептов. Я только удивляюсь, когда она
успевает печь все эти пудинги.Если бы Олимпиада Семеновна побывала в Сочи, «эти чайки
с их убирающимися шасси», наверное, были бы вынуждены снова
«брюшко рыбешкой пичкать». Пудинги Олимпиада Семеновна го¬
товит из черствого хлеба, который остается в больничной столо¬
вой. Она считает, что не должна пропасть и крошка хлеба, потому
что в хлеб вложен огромный труд. Прошлой весной я написала
такое стихотворение:И нам оставили отцы
Почти безоблачное небо
Страны, в которой огурцы
Значительно дороже хлеба.Папе стихи не очень понравились. Нужно будет прочесть их
Олимпиаде Семеновне. По-моему, это правильные стихи. Огур¬
цы на девяносто девять процентов — вода. Они не должны быть
дороже хлеба. И яблоки не должны быть дороже хлеба. И даже
апельсины.ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК269Я стараюсь здесь есть поменьше, но пудинг Олимпиады Семе¬
новны штука такая вкусная, что просто невозможно удержаться. Се¬
годня был яблочный пудинг. О том, как его готовить, Олимпиада
Семеновна рассказала нам коротко и научно. Взять черствый белый
хлеб. Обрезать корку. Почистить яблоки. Нарезать хлеб и яблоки
ломтиками. Пересыпать сахаром. Сложить в форму слоями, а каж¬
дый слой залить смесью яиц с молоком. И запечь в духовке. На один
черствый батон полкилограмма яблок, пол-литра молока, два яйца,
полстакана сахара и тридцать граммов сливочного масла.Когда я вернусь домой, я тоже начну печь пудинги из черствого
хлеба. Я буду угощать ими школьников. Не только одноклассников,
а разных. Чтоб и они освоили приготовление этого блюда. Чайки
обойдутся. Очень хочется мне такого пудинга. Но — нельзя.В больнице, помимо официальной медицины, существует еще
и медицина неофициальная. Больные передают друг другу ее методы.Эта неофициальная медицина рекомендует больным, которые
не встают, принимать желудочное лекарство фталазол и поменьше
есть. Тогда реже приходится переживать унизительную процедуру,
когда под тебя подкладывают судно.Я принимала фталазол и ела так мало, что совсем исхудала.
Я и раньше не была толстой, а теперь остались только кожа да кости.Нянечка Галя, хорошенькая девушка с постоянно удивленно
приподнятыми бровями, принесла мне судно и, когда я сказала,
что не нужно, недовольно и встревожено покачала головой. А я сно¬
ва задремала, раздумывая обо всем, что со мной произошло.Последнее время мне как-то очень не везло. Я писала много сти¬
хов и посылала их в разные газеты и журналы. И отовсюду мне их
возвращали с письмами, что они не подходят. Ни одного стихотво¬
рения, даже самого маленького, никто не хотел опубликовать.Я написала два письма писателю Корнилову, но он на них не от¬
ветил. Так, словно меня вообще не было на свете.А Коля Галега ответил на мое письмо, но так, что лучше б он
и не отвечал. Он уехал со своей мамой Еленой Евдокимовной
во Владивосток к дяде. И написал, что больше не будет со мной
270Владимир КИСЕЛЕВпереписываться, что ему эта переписка только мешает, что все это от¬
резано, что ему надо стать моряком и заботиться о больной Елене
Евдокимовне, а если он каждый раз будет представлять себе, как я
разговариваю с кем-то другим и хожу в кино с кем-то другим, то это
будет его расслаблять и мешать ему в достижении поставленной цели.Я сразу же написала в ответ, что это чепуха, что письма наоборот
часто поддерживают человека, что был выдающийся моряк лейте¬
нант Шмидт, так он написал кучу писем, но на Колю это, по-види¬
мому, никак не подействовало.Глава шестаяУ нас, у девочек, иногда очень болит голова.И сегодня, с самого утра, а вернее, еще с ночи, у меня была такая
особая пульсирующая головная боль. И сквозь эту боль, и сквозь эту
пульсацию я думала о том, что у больших поэтов бывают иногда уди¬
вительные строки. Так вроде все очень просто. Вроде ничего осо¬
бенного. Вроде это даже не стихи. Но вот избавиться от такой строч¬
ки, забыть о ней, совершенно невозможно.Ее как бы держишь в пальцах, как ограненный прозрачный ка¬
мень, и видишь то одну, то другую новую, прежде не замеченную то¬
бой грань — в слове, в звуке, в протяженности гласной, в сочетании
согласных. И в памяти у меня все время оборачивалась такая строка:
«Нет, не мигрень, но подай карандашик ментоловый».Сегодня дежурила Олимпиада Семеновна. Она вошла в палату,
взглянула на меня быстро, искоса, и сказала:—	Я тебе сейчас, Оленька, принесу таблетку амидопирина. И сразу
станет легче.Она всегда знает, когда у девочек болит голова.—	А нельзя ли, — неожиданно для самой себя спросила я, —
не амидопирин, а ментоловый карандашик?ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК271Нет, Олимпиаду Семеновну положительно ничем нельзя было
удивить.—	Можно, — ответила она. — Правда, теперь ментоловый каран¬
дашик редко употребляется. Но он есть в нашей аптечке. Сейчас
я принесу.Она выплыла из палаты, как тяжелый фрегат под белоснежным
парусом — халатом, плавно и быстро, и вскоре вернулась с ментоло¬
вым карандашом, похожим на белую губную помаду, присела рядом
со мной и стала медленными круговыми движениями потирать мне
виски. Кожа на висках захолодела, и сразу стало будто бы легче.—	Я никогда не была в Сталинграде, — так, словно продолжала
начавшийся прежде разговор, сказала Олимпиада Семеновна. —
В наш санитарный поезд раненых грузили по другую сторону Волги.
Их сначала переправляли через Волгу на переправе под страшной
бомбежкой, потом в «летучках» — это были обыкновенные товар¬
ные вагоны — подвозили к станции Прудбой, и лишь затем они
попадали в наш прекрасный санитарный поезд с настоящей опера¬
ционной, с подвесными койками. И вот однажды — это было один¬
надцатого сентября сорок второго года — наш санитарный поезд
плавно, — вагоны были на особых рессорах, — подъезжал к городу
Энгельсу. Мы должны были отвезти раненых в далекую Уфу. Я про¬
ходила по своему вагону, я тогда еще была медсестрой, а на нижней
койке лежал молоденький лейтенант с перевязанной головой. Я зна¬
ла, что у него проникающее осколочное ранение в череп. Бьито вид¬
но, что у него очень болит голова. Я ему сказала, как тебе, что при¬
несу сейчас таблетку пирамидона. Тогда говорили пирамидон,
а не амидопирин, хотя это то же самое лекарство. И вдруг он, почти
как ты, ответил мне стихотворной строчкой: «Нет, не мигрень,
но подай карандашик ментоловый».—	Кто это был?—	Поэт.—	Как его фамилия? — спросила я, удивляясь все больше.—	Когда я спросила его об этом, он ответил, что назовет свою фа¬
милию, и я ее уже никогда не забуду. Я скажу тебе ее, и ты уже тоже
272Владимир КИСЕЛЕВникогда ее не забудешь. Иванов. А звали его Август. Он говорил,
что в их семье всем давали редкие имена для того, чтобы письма
не путались. Я потерла ему ментоловым карандашом часть лба, вы¬
глядывавшую из-под повязки, а он посмотрел на меня и улыбнулся
как-то славно и сделал мне первый в моей жизни комплимент. Он
сказал: «Сестрица, какая у вас хорошенькая шейка». Я так растеря¬
лась, что в ответ сказала: «И у вас тоже». А потом он читал мне свои
стихи.Я не знаю, почему Олимпиада Семеновна догадалась, о чем
я хочу, но не решаюсь спросить. Может быть, по глазам? Но она пре¬
рвала себя, покачала головой:—	Нет, ранение у него оказалось, к счастью... или к несчастью?
неопасным. Вернее, не очень опасным...—	Как это — к несчастью?—	Мы приехали в Уфу, в дороге мы много разговаривали, потом
переписывались, он присылал мне свои новые стихи. Его вылечили.
По состоянию здоровья он должен был продолжать службу в ты¬
ловой части. Но он был поэтом. И сумел добиться, сумел убедить
врачей и начальство отправить его во фронтовую часть. И погиб
уже в конце войны, в Венгрии, в боях на озере Балатон. Я никогда
не была в Сталинграде, но в Венгрии на озере Балатон побывала.
Совсем недавно. В прошлом году. Там теперь курорт.—	А стихи? — спросила я. — Что с его стихами?—	Они изданы, Оля. Маленькая такая книжечка. У меня есть не¬
сколько экземпляров. И я тебе ее подарю. Сейчас же.Олимпиада Семеновна ушла и вскоре вернулась с маленькой тон¬
кой книжкой в бумажном переплете голубого цвета. Я раскрыла об¬
ложку. Четко и крупно там было написано: «Оле Алексеевой на добрую
память об Августе Иванове». Но дата была не сегодняшняя. Олимпиа¬
да Семеновна надписала мне эту книжку несколько дней назад.Когда Олимпиада Семеновна ушла в соседнюю палату, — сквозь
окно в стене было видно, что девочки машут руками, что-то у них
там случилось, — Вика прищурилась и сказала своим негромким,
сипловатым красивым голосом:ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК273—	Три ха-ха! Эта старая мымра туда же лезет.—	Куда? — не поняла я. Я сразу даже не поняла, что это она об
Олимпиаде Семеновне.—	В воспитатели. Это ведь она не тебя, а меня воспитывала.
Для меня всю эту бодягу разводила.Ну, знаете!.. Олимпиада Семеновна, действительно, разговари¬
вала чуть громче, чем обычно, так, что Вике, отвернувшейся к окну
на своей кровати, все было слышно.—	И замуж она не вышла, — зло прищурившись, продолжала
Вика, — не потому, что поперек себя толще, а потому, что решила
быть верной до гроба. С этой своей хорошенькой шейкой.—	Как ты можешь? — мне хотелось заплакать от злости и бесси¬
лия. — Что ты выдумываешь? И совсем она не была толстой, раз этот
поэт сказал, что у нее шейка, а не шея. Поэты в этом понимают.
Я имею в виду — в словах. И толстых тоже иногда очень любят. Да
и при чем здесь это? Ведь он погиб на фронте!—	Погиб, — согласилась Вика. — Только я не хочу, чтобы мне
тыкали в нос всю эту верность, и всю эту чистую, невинную любовь,
и весь этот треп. Ты — как Юлька. — Юлька смотрела на нас во все
глаза. — Ты, как она, ничего не понимаешь. Но ты еще вырастешь
и узнаешь, что такое любовь, и какая она на самом деле.Наташа слушала Вику с той гадливой улыбкой, какая бывает
лишь на лицах взрослых женщин, когда на улице пьяный грязно
ругается.Мне больше ни о чем не хотелось спрашивать. Я догадывалась,
что она имеет в виду. И все-таки спросила:—	Какая?—	Без стихов, — ответила Вика. — Да что с тобой говорить...Мне показалось, что она сейчас может заплакать, хотя Вика, на¬
сколько я это умею понять, принадлежит к числу тех девочек, кото¬
рые плачут очень редко, а может быть, и вообще не плачут.Я начала читать стихи Августа Иванова. В сборнике было совсем
немного стихов. Больше он не успел написать. Я подсчитала — ему
тогда еще не было и девятнадцати лет. А Олимпиада Семеновна18-7-497
274Владимир КИСЕЛЕВТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК275была, может быть, еще младше. Как звал он ее тогда, если обращался
к ней? Липа? Перед некоторыми стихотворениями были одина¬
ковые посвящения «Л. Д.» Фамилия Олимпиады Семеновны —
Дашкевич.Но ведь если бы я, скажем, погибла под этими «Жигулями-Ла¬
дой» Владимира Гавриленко, а ведь могло же случиться так, и потом
кто-нибудь, может, даже писатель Корнилов, захотел бы составить
из моих стихов книжечку, в ней было бы еще меньше страниц.Август Иванов просто не успел. И стихи его, по правде, мне
не очень понравились. Нет, я понимаю, что это хорошие стихи.
Но они еще какие-то неумелые. И здесь он не успел.Правда, было там одно стихотворение, которое я сразу запом¬
нила. Какое-то неприличное, веселое и, как было указано в приме¬
чании, перепечатанное из фронтовой газеты. Начиналось оно так:Однажды некий дезертир
От бомб сбежал в сортир...В палату вернулась Олимпиада Семеновна. Вместе с медсестрой
Анечкой. Анечка сделала Юльке укол. Как здесь говорят, инъекцию.
В руку. В предплечье. Анечка славится тем, что делает будто бы эти
инъекции совсем не больно. Но все равно — если это каждый день,
несколько раз...Интересно бы спросить у Юльки... Если бы она совсем выздо¬
ровела... Если бы у нее все срослось... И снова загорелся бы коров¬
ник? Стала бы она опять выводить коров? Думаю, стала бы. Но спро¬
сить об этом нельзя. Юлька полностью, по-видимому, уже никогда
не выздоровеет.Олимпиада Семеновна внимательно посмотрела на Вику и сказала:—	Ты бы, девочка, очень хорошо поступила, если бы не выставля¬
ла так демонстративно наружу это свое украшение.У Вики на шее висела цепочка. Я ее помнила. Она когда-то
была в бабушкином кофре. На цепочке — рубиновый крестик.
Иногда Вика прятала его в лифчик, иногда вытаскивала наружу.При этом никаких закономерностей будто бы не соблюдалось.
Как у бабушки с ее украшениями. Ну, например, когда бывал вра¬
чебный обход, крестик появлялся снаружи, а когда палату убира¬
ли, прятался внутрь.Очень красивый крестик и очень модный. По-моему, даже Ната¬
ше было завидно. Но мне кажется, что Наташа все равно, как бы
ни было это модно, не стала бы надевать крестик.Вика провела по Олимпиаде Семеновне своим тяжелым взглядом.—	В нашей стране — свобода совести, — ответила она не сразу. —
Совести — в смысле религии. И каждый, кому хочется, вправе но¬
сить крестик.Я вспомнила о нашем разговоре в Сочи с Валентином Павло¬
вичем и артисткой Валей Костенко о крестиках на шее, об иконах
рядом с телевизорами и киче. Каким далеким казалось мне теперь
все это.—	Ну, если так... — Олимпиада Семеновна помолчала. — Изви¬
ни, пожалуйста. Я совсем не хочу ограничивать твоей свободы со¬
вести. Особенно, когда емким и важным словом совесть называют
желание покрасоваться перед другими нелепой модой. Когда свобо¬
ду совести превращают в свободу от совести.—	Это память о Викиной бабушке, — вмешалась я.Но Вика меня словно не услышала.—	А откуда вы знаете, может, я в самом деле верю в Бога?—	Сомневаюсь, — холодно сказала Олимпиада Семеновна. —
Хотя все может быть. Но мне бы хотелось задать тебе еще один
вопрос. Можешь не отвечать, если не хочешь. Твоя мама —
верующая?—	Нет, — не сразу ответила Вика.—	А мне помнится другая история, — жестко сказала Олимпиа¬
да Семеновна. — Про мать, которая верила в Бога, и про дочку, ко¬
торая в ,Бога не верила. И еще про крестик. Оля, — повернулась
Олимпиада Семеновна ко мне, — ты «Смерть пионерки» знаешь
наизусть?—	Нет, — ответила я нерешительно. — Только кусочки.
276Владимир КИСЕЛЕВОлимпиада Семеновна очень просто, как прозу, а не стихи, прочла:Валя, Валентина,Что с тобой теперь?Белая палата,Крашеная дверь.Тоньше паутины
Из-под кожи щек
Тлеет скарлатины
Смертный огонек.Но это место — «не противься ж, Валенька, он тебя не съест, зо¬
лоченый, маленький, твой крестильный крест» — Олимпиада Семе¬
новна сказала совсем артистически, так, что сразу стало видно: гово¬
рит эти слова перепуганная и несчастная крестьянка.И дрогнул голос Олимпиады Семеновны, когда читала она,
как и почему отказалась от крестика Валя, как «на плетеный ков¬
рик упадает крест».—	В самом деле, когда-то умирали от скарлатины? — спроси¬
ла я Олимпиаду Семеновну. — Или это поэт Багрицкий нарочно
придумал?—	Ну, Оля, — удивилась Олимпиада Семеновна. — Конечно,
умирали от скарлатины. И не так уж редко. Сейчас скарлатина со¬
всем другая. Другой штамм, подавленный окружающими нас анти¬
биотиками. Вы живете в совсем другое время. В лучшее время. Во
всяком случае, в отношении скарлатины.За большим окном на кисельном, на розово-фиолетовом небе
висели желтоватые пушистые звезды, похожие на недавно вылупив¬
шихся цыплят, а луны в окне не было видно, она была где-то справа,
там, где небо было бледнее.—	Спокойной ночи, — сказала Олимпиада Семеновна и пошла
из палаты.Существуют привычные слова. Не говорят: «Спокойного утра».
Или «Спокойного дня». Спокойной ночи! И никто не обращаетТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК277внимания на эти слова. Пока их не скажет Олимпиада Семеновна.
У нее они звучат как-то особенно осмысленно, необыкновенно зна¬
чительно и веско.И только тогда вдруг начинаешь понимать, сколько же беспо¬
койных ночей пережило человечество для того, чтобы выработа¬
лось это привычное выражение. Ночь была временем убийств,
предательств, пыток и казней, пожаров и грабежей. И несчастий.
И болезней.А для дежурного врача по отделению, для Олимпиады Семенов¬
ны слова о «спокойной ночи» выражали самое большое ее желание,
суть ее дела.Я то это хорошо понимала. Днем в больнице, как в школе на уро¬
ках. Вроде бы и тихо, но на самом деле это не тишина, а такой
постоянный гул, состоящий из тысяч самых разных звуков. Приглу¬
шенный стенами неумолчный гул города, состоящий из урчания
автомашин, скрипения подъемных кранов на стройках, шипения
пневматики в троллейбусах, шарканья подошв об асфальт и челове¬
ческих голосов.А вечером весь этот фон стирается, пропадает, растворяется
в темноте, и остаются только особенно острые больничные звуки.Чей-то детский далекий и все равно ясный вскрик: «Ой, мама!»Скрипенье колес каталки, на которой кого-то везут в палату.
Кто-то попал под машину? Упал? Ожегся?Тихие и быстрые тапочки ночной сестры. Куда она? Вероятно,
в руках у нее шприц, уже заполненный облегчающим боль лекарст¬
вом, а может быть, высокий треножник с капельницей. Она пере¬
хватит резиновым жгутом чью-то руку, введет иглу в вену, закрепит
эту иглу пластырем. И по капле будет смешиваться с кровью лекар¬
ство, предназначенное для того, чтобы отпугнуть смерть, чтобы по¬
мочь удержать жизнь до утра.А утром всегда бывает легче.И мы ответили Олимпиаде Семеновне:—	Спокойной ночи.Мы трое. Юлька, Наташа и я. Вика — промолчала.
278Владимир КИСЕЛЕВГлава седьмаяКогда в моем сочинении попадалась какая-нибудь корявая фра¬
за, Елизавета Карловна, наша учительница литературы, всегда писа¬
ла на полях тетради: «Русские сидели в блиндажах й направляли их
в них». Это слова из рассказа Аркадия Аверченко о Первой импери¬
алистической войне. Он придумал, что так было написано в газете.Но вот недавно я показала папе в «Ночи перед Рождеством» ве¬
ликого классика русской литературы Гоголя фразу, ничуть не луч¬
шую, чем эта «Русские сидели в блиндажах...» Я очень люблю эту
повесть и перечитывала ее много раз, но лишь теперь внезапно заме¬
тила такое место: «Маленькие окна подымались, и сухощавая рука
старухи, которые одни только вместе со степенными отцами остава¬
лись в избах, высовывалась из окошка с колбасою в руках или кус¬
ком пирога».Во-первых, я была в этнографическом музее под открытым не¬
бом, и там ясно видно, что в украинских хатах даже самые малень¬
кие окна совсем не подымались, а открывались. Но это еще полбе¬
ды. А главное — как может высовываться из окна сухощавая рука
с колбасою в руках? Это совершенно невозможно.Папа сначала очень смутился за Гоголя, а потом сказал, что это,
наверное, в нашем издании получилась опечатка. Что в газете есть
такое выражение «загнанная строка». Так говорят, когда типограф¬
щики по ошибке вставят в статью совсем другую, неправильную
строку.Я привыкла доверять папе. Но когда была в школьной биб¬
лиотеке, на всякий случай попросила старое издание Гоголя. И ока¬
залось, что в нем это место напечатано так же, как у нас в полном
собрании сочинений. И в однотомнике Гоголя это место было напе¬
чатано так же.ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК279—	Видишь ли, — сказал папа. — Гоголь писал гусиным пером
и не всегда разборчиво. Возможно, наборщик не так понял, и полу¬
чилась такая ошибка. Ну, а потом уже никто из тех, кто издавал Го¬
голя, не решился исправлять даже слово в сочинениях такого знаме¬
нитого писателя. Из уважения к нему.Мне это было совсем непонятно. Я тоже очень уважаю Гоголя,
но, по-моему, это место следовало исправить. Или, в крайнем слу¬
чае, сделать внизу страницы примечание: это ошибка, но мы ее
не исправили, потому что очень уважаем Гоголя.А ведь есть люди, которые ничуть не стесняются указывать
на ошибки, какой бы уважаемый автор ни написал книжку.В нашей старой школе весной была лекция для девочек старших
классов. О половом воспитании. В школе почему-то очень серьезно
занялись нашим половым воспитанием. Лекцию нам читала старая,
толстая и красивая тетя, профессор из медицинского института
с редкостной фамилией Танцюра, а имени ее я не запомнила. Она
сказала, что наши учебники по биологии никуда не годятся, потому
что в них совсем не приводится сведений о половой системе и раз¬
множении человека, а без таких знаний мы не можем вступить
в жизнь.Я еще никогда не слышала, чтоб о школьных учебниках отзыва¬
лись так резко и критически, как говорила профессор Танцюра. За¬
тем она нам рассказала и о половой системе, и о размножении,
и о том, как предохраняться от размножения, если ты взрослая,
но еще не замужем и ведешь себя легкомысленно. Но мы все это
и так знали. Не из учебников и лекций, а из брошюрок, которые де¬
вочки передают друг другу, и из разговоров, которые мы ведем меж¬
ду собой. А интересовало нас совсем другое. То, чего не бывает
в лекциях и книгах.Елизавета Карловна всегда требовала, чтоб у нас были специаль¬
ные тетрадки с выписками из книг, которые мы прочли. Особенно
из книг для внеклассного чтения. У всех девочек есть такие тетрадки
и выписки в них. Но переписываем мы совсем не то, чего ожидает
от нас Елизавета Карловна.
280Владимир КИСЕЛЕВВсе, например, переписали из рекомендованной нам знамени¬
той книги для внеклассного чтения Дж. Сэлинджера «Над пропа¬
стью во ржи» одно место. В этой книге рассказ ведется от первого
лица, от имени мальчишки примерно моего возраста, тоже ученика
восьмого или девятого класса. «Мне бы хотелось быть опытным во
всяких таких делах. А то, по правде говоря, когда я с девчонкой,
я и не знаю как следует, что с ней делать. Например, та девчонка,
про которую я рассказывал, что мы с ней чуть не спутались, так я би¬
тый час возился, пока стащил с нее этот проклятый лифчик. А когда,
наконец, стащил, она мне готова была плюнуть в глаза». В общем,
этот мальчик, который, как говорила Елизавета Карловна, положи¬
тельный герой Сэлинджера, все-таки снял с девочки лифчик, кото¬
рый называют «интимной частью туалета».И в романе американского писателя Дэна Маккола «Неуклюжий
Джек» герой тоже школьник моего возраста. И точно так там идет
речь о лифчике. Остался этот Джек наедине с девочкой Педци Эдин-
жер. Ой, нет, не Педци, Педци это другая, девочку зовут Карен. Карен
Морис. И дальше идет так: «Она спросила: «Хочешь поцеловать ме¬
ня?» Я в ответ поцеловал ее. Этот поцелуй длился, наверное, пять ми¬
нут без передыху. Мы дышали сквозь ноздри на щеки друг другу,
и я был такой счастливый, что сердце чуть не выпрыгнуло из грудной
клетки. Тогда произошло это чудо. Карен положила мою руку себе
на грудь. Я совсем расхрабрился и стиснул ей грудь, свою самую пер¬
вую. Потом обследовал другую. А Карен прошептала: «еще». Я от это¬
го просто очертел и попробовал проникнуть рукой под зеленое ситце¬
вое платье. Но лифчик у нее оказался очень тесным. Я завозился,
заметался, чуть не испортил всего дела. Тогда она сказала: «Подожди
минутку». Она расстегнула змейку на спине, потом лифчик, и я уви¬
дел все. Увидел и даже застонал: «О, Боже...» Она улыбнулась, Карен
Морис, по прозвищу «Каланча». Грудки у нее в самом деле хорошие,
хоть и не совсем развитые. Я наклонился и поцеловал ее в левую
грудь. Я не знал, на каком я небе. Это было что-то фантастическое».Писатели эти — и Сэлинджер, и Маккол — все написали с точки
зрения своих героев-мальчишек. А нам, девчонкам, хотелось быТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК281прочесть когда-нибудь про другое. Нам бы хотелось узнать, что же
чувствовала, как все это воспринимала Карен Морис по прозвищу
«Каланча». Что она при этом думала? Ведь думала же и она что-то
свое, чувствовала она что-то свое, когда она взяла руку этого маль¬
чика и положила себе на грудь, когда сказала ему «еще» и когда она
расстегнула эту змейку-«молнию» у себя на платье. Нам хочется
все-таки, что при таких обстоятельствах чувствует девочка. Конеч¬
но, что чувствует мальчик, тоже любопытно узнать. Но про девочку
мне интереснее. Но мне такие книжки что-то не попадались.Может быть, писателей не интересуют девочки с этой точки зре¬
ния. Даже Льва Толстого. Мы учили рассказ «После бала». Там гово¬
рится: «Когда делали фигуры мазурки вальсом, я подолгу вальсиро¬
вал с нею, и она, часто дыша, улыбалась и говорила мне: «Епсоге»
(«Еще» — франц.). И я вальсировал еще и еще и не чувствовал своего
тела.—	Ну, как же не чувствовали, я думаю, очень чувствовали, когда
обнимали ее за талию, не только свое, но и ее тело, — сказал один
из гостей.Иван Васильевич вдруг покраснел и сердито почти закричал:—	Да, вот это вы, нынешняя молодежь. Вы, кроме тела, ничего
не видите. В наше время было не так. Чем сильнее я был влюблен, тем
бестелеснее становилась для меня она. Вы теперь видите ноги, щико¬
лотки и еще что-то, вы раздеваете женщин, в которых влюблены,
для меня же, как говорил Alphonse Karr (Альфонс Карр), — хороший
был писатель, — «на предмете моей любви были всегда бронзовые
одежды. Мы не то что раздевали, а старались прикрыть наготу».Ну, хорошо. Раз Толстой так написал, значит, так оно было.
Для этого Ивана Васильевича. А для Вареньки? Для нее и на Иване
Васильевиче тоже были «бронзовые одежцы»?Может, с тех пор, хоть рассказ написан в самом начале нашего
двадцатого столетия, человеческие нравы, в самом деле, перемени¬
лись. Как-то трудно себе представить, чтоб эта Варенька в «бронзо¬
вых одеждах», как эта Карен Морис, положила руку Ивана Василь¬
евича себе на грудь, а потом сама расстегнула «молнию» на спине
282Владимир КИСЕЛЕВсвоего платья. Хотя в те времена, конечно, никаких «молний»
на платьях не было, такие застежки человечество стало применять
значительно позже. Но дело не в этом. Как-то такая Варенька,
в конце концов, делала то, что нам научно объясняла профессор
из мединститута по фамилии Танцюра и совсем не научно объяс¬
няют девочки друг другу.И именно это все, очевидно, имела в виду бывшая Аграфена,
а теперь Вика, когда сказала, что я еще вырасту и тогда узнаю, что та¬
кое любовь и какая она на самом деле.Но откуда и почему она, Вика, это знала?Глава восьмаяВ папиной газете есть такая рубрика, такой постоянный заго¬
ловок: «Только факты». Я сказала папе, что, по-моему, это непра¬
вильное название. Получается, будто только под этим заголовком
печатают правду, а под всеми остальными могут оказаться и недо¬
стоверные сведения.Папа удивился и, огорченно вздохнув, ответил, что я не понимаю
самых обыкновенных вещей, что в других статьях факты комменти¬
руются, рассматриваются со всех сторон, на них высказывается та
или другая точка зрения, а в заметках под заголовком «Только фак¬
ты» отсутствуют какие бы то ни было комментарии.Наверное, о делах, о событиях, которые вызывают у тебя сомне¬
ния или даже тревоги, лучше думать, по крайней мере, вначале,
под таким же заголовком: «Только факты».Вот эти факты: к нам в палату пришли люди, которые сбили ме¬
ня своей автомашиной и поломали мне ногу. Факт, что я должна
была бы смотреть на них с ненавистью. Ночью у меня очень болела
нога и днем тоже болела, но меньше. Однако никакой ненависти
я не ощущала.ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК283Факт второй. Они принесли две коробки яблочного мармелада.
Белый усатый Володя Гавриленко свою коробку дал мне, а черный
усатый Фома Тенрейру мармелад из своей коробки стал раздавать
остальным девочкам. Вика от мармелада отказалась, а все остальные
съели по нескольку мармеладок.Факт третий. Володя и Фома студенты политехнического инсти¬
тута. Третьекурсники. Химики! Живут они в общежитии в одной ком¬
нате. Вдвоем. Третий год. Но когда я стала их расспрашивать про ис¬
кусственную мышцу из полимерных пленок, то оказалось, что они
про это ничего не знают, что они относятся к этому несерьезно,
что они считают это фантазией, что полимеры их вообще не волнуют,
а волнует их только физикохимия, и что им пора уходить.Я теперь стала очень нервной и подозрительной и подумала, что,
может быть, они вообще не студенты и не химики. Где бы студен¬
ты-химики достали себе такую новенькую автомашину? И какие же
это химики, если их не интересует искусственная мышца?И когда они ушли, Вика сказала, что это они хотят откупить¬
ся мармеладом. Чтоб я за мармелад дала про них хорошие показа¬
ния на суде, потому что их будут судить, и «права» у них отберут.
Что это они меня таким способом «уламывали».Но они меня совсем не «уламывали», а только морщились, когда
смотрели на мою подвешенную ногу, так, будто это не у меня,
а у этого белого Володи и у этого черного Фомы кость в ноге про¬
сверлили насквозь, вставили туда металлическую спицу и подвеси¬
ли тяжеленный груз.А дальше факты посыпались, как драже из прорванного кулька.
Они пришли и на следующий день. Я имею в виду Володю и Фому.
И снова принесли мармелад.Фома сразу, в одну минуту, подружился с Юлькой. Он разговари¬
вал с Юлькой и не сводил глаз с Вики. А Вика все время смотрела
в окно. И это факт, по-моему, совсем немаловажный.Володя только начал было рассказывать про физикохимию,
как в палату заглянул Валентин Павлович, поманил Фому и Воло¬
дю, и они ушли вслед за ним.
284Владимир КИСЕЛЕВТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК285А в следующее посещение на Володе и Фоме были новенькие
отглаженные халаты, и на халатах таблички, как у персонала травма¬
тологического центра: «Гавриленко Владимир Федорович. Физи-
кохимик». «Тенрейру Томат Дифуила. Физикохимик». Выясни¬
лось, что Тенрейру в действительности звали не русским именем
Фома, а ангольским Томаш.Я очень удивилась, почему у них такие таблички, которые дают
право приходить в наш корпус в любое время дня, почему у них та¬
кие изысканные халаты, но оказалось, что все это вовсе не случайно.Оказалось, что они очень нужные люди для травматологического
центра. Что медицинские заводы выпускают всякие ортопедические
приспособления — все эти гвозди и винты, которыми соединяют
кости, и штифты, и пластинки, и многое другое, и все это опреде¬
ленных стандартных размеров. Для детей эти размеры не всегда под¬
ходят. АВолодя и Фома в мастерской в институте могут все это заме¬
чательно переделать. Физико-химическими методами.Кроме того, как они рассказали, «барахлила» установка, пода¬
ющая кислород, и они ее починили. Они также починили и переде¬
лали какой-то кран-смеситель. «No problema» — «Нет проблемы», —
говорили они обо всем этом, и вскоре мы тоже по любому поводу
стали повторять это любимое выражение Фомы.В общем, они очень подружились с Валентином Павловичем,
и к ним начала хорошо относиться Олимпиада Семеновна и даже
угощать их бутербродами с сыром, ветчиной и колбасой и своими
знаменитыми пудингами, потому что они приходили в больницу
прямо из института, и стали они в нашем отделении полезными,
нужными и даже очень уважаемыми людьми.А я все думала, что же будет, когда эти очень уважаемые люди
встретятся с моими родителями. Туг уже не скажешь «No problema».
Мама могла даже сказать грубость. Ну, если не грубость, то что-ни¬
будь очень резкое. А папа... Папа, по-моему, умеет только писать
резкое. А говорить не умеет. Нет у него тех особенных способностей,
которые помогают одному человеку смотреть на другого, как на вра¬
га, и вести себя с ним, как с врагом.Возможно, раздумывал об этом и Владимир Федорович Гаври¬
ленко, физикохимик, потому что, когда папа и мама вошли в пала¬
ту, он каким-то образом сразу догадался кто это, и ужасно расте¬
рялся. Он очень покраснел и вспотел и стал вытирать лоб и щеки
скомканным носовым платком. Что-то он, конечно, хотел им ска¬
зать, но не знал, что и как.И тут меня удивил Томаш Дифуила Тенрейру. Мне казалось,
что он еще более неловок, чем Володя, я имею в виду в разговоре
с незнакомыми людьми. Но он, наоборот, не отводя глаз, глядя им
в лица, сказал, что считает своим долгом представиться им и пред¬
ставить своего друга Володю Гавриленко, что он приносит свои
глубокие извинения, что он и Володя понимают весь ужас того,
что произошло, но надеются, что Олин отец и Олина мама знают,
что Володя и он ни в чем не виноваты, что это просто несчастный
случай, к тому же инспирированный (он так и выразился: инспири¬
рованный) Олей, перебежавшей улицу в непоказанном месте.Папа слушал все это неприязненно, с каменным лицом. С ним
говорил Фома, но папа сразу же повернулся к Володе и отвечал так,
словно к нему обращался Володя, а не Фома:—	Мы с женой уже слышали о том, что вы каждый день посе¬
щаете больницу. В этом нет никакой нужды. Мы не собираемся по¬
давать на вас в суд. Мы заранее отказываемся от всякой компенса¬
ции. Но если по закону вы должны понести наказание, то в этом
случае мы не станем вас защищать. И еще. Не хочу скрывать,
что знакомство с вами ни моей жене, ни мне не доставляет никако¬
го удовольствия.Он думал о Володе и Фоме совсем как Вика. Он думал, что они
сюда ходят, чтоб откупиться от меня мармеладом.Володя молчал и только водил по лицу скомканным платком.
А Фома нахмурился и ответил еще более вежливо, чем прежде,
но резко и мужественно:—	Мы еще раз просим принять наши извинения. Нам обоим сейчас
очень стыдно. Но не за себя, а за вас. За то, что вы способны без всяких
оснований подозревать других людей в низких намерениях...
286Владимир КИСЕЛЕВЯ ничего не могла понять. Фома говорил так и такими словами,
как будто читал все это по бумажке. Как будто он все это сочинил за¬
ранее. Но, может быть, он и в самом деле сочинил это заранее на тот
случай, если встретится с моим папой? Но тогда, выходит, он дога¬
дывался, что папа может так отнестись ко всему этому? Выходит,
что он ожидал этого?—	Пойдем, Володя, — предложил Фома.И они ушли.А мама быстро взглянула на папу и сказала:-- Нехорошо.Больше о Володе и Фоме мы не разговаривали, а разговаривали
о том, как я себя чувствую, и не тяжело ли мне лежать неподвижно,
и не хочу ли я заварного крема, который мама приготовила для меня
и принесла в фарфоровой чашке с крышкой, о том, удобно ли мне
читать лежа, и не нужно ли мне принести книг; но мы все помнили,
что говорил папа, и что говорил Фома, и как вытирал Володя лоб
и щеки скомканным платком, и как мама сказала: «Нехорошо».Мама присела на край моей кровати, а папа на стул.Они сидели молча, и девочки молчали.А я вдруг покраснела почти как Володя и тоже стала вытирать лоб
носовым платком. Я вспомнила сначала будто бы об очень простой
вещи. О том, почему Володя почти каждый день приходит в больни¬
цу. Ведь я понимала, что это он приходит ко мне.Но сейчас я вдруг подумала, что он ко мне приходит не просто,
а потому, что я ему нравлюсь. И я вдруг покраснела и возмутилась, по¬
тому что это нехорошо, он уже взрослый, уже на третьем курсе. Сколь¬
ко же это ему лет? Незаметно загибая пальцы, я стала подсчитывать.
В девятом классе ему было пятнадцать лет, в десятом — шестнадцать,
а сейчас, выходит, девятнадцать, а может, и все двадцать. И усы у него...И все равно эта мысль меня уже не покидала. Я также раз¬
думывала о том, сколько лет было Наташе Ростовой, когда на балу
с ней танцевал князь Андрей. Андрей Болконский был, несомнен¬
но, старше Володи, он уже был, кажется, полковником. А Наташе
Ростовой... Я не помнила.ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК287А уже на следующий день я очень волновалась, что Володя
не придет, потому что папа его обидел. И думала, что я, конечно,
никогда не смогу полюбить человека, который настолько старше
меня, но все равно хорошо, что я ему так понравилась, что он, мо¬
жет быть, в меня даже влюбился.Если бы я уже могла ходить... На костылях. И поехала домой.
Я бы дома не задерживалась. Я бы вышла на улицу и села в троллей¬
бус через переднюю площадку. Старый дяденька с таким выражени¬
ем на лице, какое бывает, когда увидишь визжащую собачку с поджа¬
той лапой, предложил бы мне сесть на его место. Но я бы отказалась.
Я бы сказала: «Сидите, сидите, пожалуйста». Тогда бы он спросил:
«Ты едешь в поликлинику?» И я бы ответила: «Да, да, конечно».Но в действительности я бы поехала не в поликлинику, а в зоо¬
парк. Мне очень хочется в зоопарк. Весной у папы был свободный
день после дежурства в редакции, а я не пошла в школу. Мне нужно
было пойти в поликлинику и сделать анализ крови. В моей старой
школе очень строго следили за тем, чтобы у всех учеников были ана¬
лизы крови. И мы с папой сначала вместе поехали в поликлинику,
а потом решили поехать в зоопарк.Было жарко и прекрасно. И в зоопарке вовсю цвели удивитель¬
нейшие каштаны. Там растут замечательные каштаны, не такие,
как везде, не с бело-розовыми свечками, а с густо-розовыми, даже
красными, даже буряковыми, или, как выражаются в книгах, бордо¬
выми, и это так красиво, что, если бы я не стеснялась людей и зве¬
рей, то просто визжала бы от восторга.Звери весной воспрянули духом и смотрели на нас с большим
любопытством: как это нам удалось с самого утра освободиться
от работы и от школы и гулять вдвоем по зоопарку. Других посе¬
тителей было совсем немного. В основном это были бабушки с по¬
рученными им дошкольниками. И бабушки эти изо всех сил стара¬
лись привить детишкам страх и нелюбовь к живой природе. Они им
объясняли: «Вот, Петенька, волк. Он тебя скушает, если не будешь
слушаться бабушку». «Вот, Машенька, лев. Он тебя проглотит, ес¬
ли не будешь проситься на горшочек».
288Владимир КИСЕЛЕВА мы с папой ходили по аллеям, взявшись за руки, как дошколь¬
ники, и все время оглядывались. От новых папиных туфель на разо¬
гревшемся асфальте оставались очень красивые следы. На подошвах
его туфель был узор, похожий на витраж. И от моих туфель рядыш¬
ком с его следами были мои, похожие на копытца животного. Толь¬
ко каблучок.И мы негромко, чтобы не огорчать детских бабушек, распевали
песенку, которую я туг же сочинила. А мелодию мы украли у одной
очень старой и очень известной песни.Очень жарко, очень жарко,Но в киосках нет воды.На дорожках зоопарка
Очень странные следы.Я не зайчик и не белочка,Не сова и не змея,А я маленькая девочка,И зовут меня: Ол’я.В песенке я назвала себя французским именем, потому что иначе
не помещалось в размер.Воды в киосках действительно не было, они еще с утра не раска¬
чались, но зато уже было мороженое в вафельных стаканчиках.
И так, как мы дома не завтракали, то съели мы этих мороженых
стаканчиков такое количество, что я боюсь его даже и называть.
Во-первых, никто не поверит, а во-вторых, если поверят, то будут
удивляться, почему мой папа так плохо меня воспитывает.Очень интересно было смотреть в террариуме на белую мыш¬
ку, которая сидела за стеклом в одном помещении с красиво раскра¬
шенной змеей и ждала, пока змея ее съест. Нет, мне не было жал¬
ко мышку. И папе тоже. Мы с ним не ханжи. Но смотреть на это
все равно противно, а для тех детишек, которые приходят сюда
с бабушками, по нашему с папой мнению, еще и непедагогично.ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК289Может, потом эти ребятишки ночью просыпаются и кричат, что есть
силы, и к ним вызывают скорую помощь, и отрывают медицинских
работников от их дела.Но самое непедагогическое зрелище мы увидели совсем не в клет¬
ках, а на скамеечке под деревом за слоновником. Там сидели два
довольно немолодых и довольно небритых дяденьки, возле их ног
стояли бутылки с пивом, а на скамейке на газете лежали колбаса
и хлеб, и пили они прямо из бутылок.Разговаривали они совсем так, как об этом пишут в юмористи¬
ческих рассказах или показывают в кинокомедиях. Один все время
спрашивал: «Ты меня уважаешь?» А второй отвечал убежденно:
«Уважаю».Они это повторяли после каждой бутылки, а я думала о том,
что совсем недаром они в такую жару с самого утра пьют это теплое
пиво и спрашивают про уважение. По-видимому, они очень нужда¬
ются в уважении. По-видимому, его им не хватает. По-видимому,
от пива и от того, что им так не хватает уважения, живется им плохо.Папа умеет подслушивать мои мысли. Он подошел к пьяницам,
поднес палец к губам и сказал:—	Тс-с-с. Возле медведей мы с дочкой видели живого милицио¬
нера, которого могут привлечь и слоны. А есть закон про распитие
спиртных напитков в непоказанных местах. И в законе этом прямо
написано, что слоновник — непоказанное место.Тогда тот из пьяниц, что требовал уважения, спросил у папы:—	Хочешь пива?—	Я тебя уважаю, — сказал ему второй, — только пива больше нету.—	Вот полбутылки осталось. У тебя девочка, — снова повернулся
он к папе. — Дочка. Животных изучает. Оленей всяких. Может жене
рассказать. А мы ее попросим не рассказывать. Ну, давай, пока ми¬
лиционер не пришел.Папа взял бутылку и выпил из нее остатки пива. Я знала, что ему
противно. Я видела, что он старается не прикасаться к горлышку гу¬
бами. Но он не мог обидеть людей, которые так нуждаются в уваже¬
нии. Он очень хороший человек, мой папа.
290Владимир КИСЕЛЕВИ как же он, такой хороший и такой чуткий, мог так грубо и не¬
справедливо разговаривать с уважаемыми физикохимиками Воло¬
дей и Фомой.Глава девятаяЯ читала, что какой-то древний китайский философ рассказы¬
вал, будто бы однажды он видел сон о том, что он, философ, превра¬
тился в бабочку. А когда проснулся, не мог понять, то ли он человек,
которому почудилось, что он действительно бабочка, то ли бабочка,
которой снится, что она — человек.Я верю, что это не выдумка. Сны иногда бывают удивительно
реалистичны. Этой ночью мне снилось, что ко мне пришла мама,
поглядела на меня строго, жестко и сказала:—	Папа не решается тебе об этом говорить. И Олимпиада Семе¬
новна тоже. Но кто-то это должен сделать. И придется сделать
это мне. — Ее лоб между бровями прорезали две жесткие складки,
которых я прежде никогда не видела. — Нужно, Оля, тебе отнять
ногу. Она не срастается.Я заплакала, и это мне не приснилось, я плакала в самом деле,
потому что подушка потом была мокрой.—	Но Валентин Павлович... — плакала я. — И Олимпиада Семе¬
новна... Они говорили, что я не буду даже хромать...—	Врачи иногда ошибаются, Оля. Как все люди. Ногу придется
ампутировать. Но ведь живут люди и без ноги. Важно жить. Почему
ты плачешь? Тебе жалко, что ты не сможешь танцевать? Участвовать
в соревнованиях по прыжкам в высоту?—	Нет, — сквозь слезы сказала я правду. — Это из-за Володи.
Если я буду без ноги, он на меня и не посмотрит.—	Посмотрит, — возразила мама. — Он любит тебя не за ногу,
а за голову.ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК291—	Он меня вообще не любит.—	Любит. Только сам он этого еще не знает.Я проснулась и посмотрела на часы. Они показывали шесть. Сра¬
зу я не могла понять, утра это или вечера. Оказалось, что вечера.Нога у меня болела.Какой неприятный, какой нелепый и страшный сон.Я посмотрела в окно. Форточка была открыта, к нам в палату до¬
ходила арбузная свежесть раннего вечера, а потом занесло ветром
несколько капель косого крупного дождя.По Наташиному транзистору передавали музыку. Если музыка
что-нибудь изображает, ну, как у Чайковского, «Декабрь», «На трой¬
ке», «Весна», — то эта музыка была по технике безопасности.
Как нельзя стоять под стрелой крана. Как не следует спать в кабине
автомашины при работающем двигателе. Как нужно держать руки
подальше от надсадно ухающей бабы для забивания свай.Наташе, видно, надоела эта переполненная техникой музыка.
Она выключила приемник. Это был совсем небольшой транзистор.
Японский. В виде куклы. Микки Маус. Его только вчера принес На¬
таше ее папа. Он недавно вернулся из Японии.Наташа гордилась своим отцом. И любой бы на ее месте гордил¬
ся. Он объехал весь мир. Хотя был простым рабочим-токарем на за¬
воде «Арсенал».Ну, это только так говорится «простым рабочим». В действи¬
тельности он уже давно окончил заочно политехнический инсти¬
тут и был знаменитым изобретателем и рационализатором. И депу¬
татом Верховного Совета.По всему миру Наташин папа ездил не на экскурсии, а что¬
бы передавать свой передовой опыт и перенимать передовой опыт
у других.Фамилия его была Стрелец, а звали его точно так же, как звали
моего папу, — Николаем Ивановичем. Я о нем еше прежде слышала.
Мой папа писал про него, про Николая Ивановича Стрельца, в сво¬
ей газете. Конечно, не фельетон. Очерк. А, кроме того, я Наташино¬
го отца виДела по телевизору.
292Владимир КИСЕЛЕВНо в жизни он был не такой, как по телевизору. Во-первых, мень¬
ше. Он был намного ниже своей дочки Наташи. А во-вторых, по теле¬
визору не было видно, что это очень хороший человек. В жизни у него
на пиджаке — крохотный значок. В виде красной эмалированной па¬
дающей капли. А я уже знала, что такие значки бывают только у очень
хороших людей. У доноров. У тех, кто не жалеет собственной крови
и сдает ее, чтобы этим спасти жизнь какому-нибудь не известному
ему тяжело больному человеку. Или человеку, попавшему в катастро¬
фу. Тут, в травматологическом центре, у некоторых медсестер, няне¬
чек и врачей были такие же прекрасные значки.И он был веселым человеком, Наташин отец. Он только на ми¬
нутку заглянул к нам в палату, а потом они с Наташей ушли в холл.
И там разговаривали. Но и за то короткое время, пока он был в пала¬
те, Наташин папа успел пошутить с Юлькой и подарить ей красивую
японскую игрушку — мягкого полосатого тигра, который разевал
пасть и рычал, если надавить ему живот.А ведь я о нем хуже думала. Из-за Наташи. Когда меня привезли
в эту палату, Наташа спросила у меня о моей фамилии и о том, чем
занимается мой папа. И когда узнала, что мой папа журналист
Алексеев, самоуверенно заметила:—	Я его знаю. Он писал в газете о моем отце. О Стрельце.Я не знаю, как это объяснить, но слова ее мне вдруг показались
обидными. В тоне ее ясно чувствовалось, что она уверена: тот, кто
пишет, всегда ниже того, о ком он пишет. Ну, вроде того, как неко¬
торые люди считают, что парикмахер ниже тех, кому он делает
прическу.Николай Иванович Стрелец, видно, очень заботился о воспита¬
нии своей дочки. А вернее сказать, обучении. По-английски она
читала и говорила совершенно свободно и с прекрасным произно¬
шением. Она учила английский в школе и еще занималась дома
с учителем. И французский она учила с учителем. И поступила
на вечерние курсы иностранных языков на немецкое отделение.В школе она была круглой отличницей все девять лет уче¬
бы и собиралась после школы поступать на романо-германскийТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК293факультет университета, поэтому ей нужно было знать много
иностранных языков. В больнице она читала только принесенные
ей из дому книжки на иностранных языках — на английском
и французском.Я думаю, что если бы Наташин папа и Наташа остались в пала¬
те, они и здесь бы разговаривали о том же самом и так же, как в хол¬
ле, что они вышли не из-за секретов, а чтобы не мешать другим,
из-за скромности, из-за вежливости, ведь Наташа — ходячая.Но вот с мамой Вики мне все показалось иначе. Она тоже при¬
ходила вчера, почти в одно время с отцом Наташи. И маме Вики,
наверное, сильно мешало, что при ее разговоре с дочкой были дру¬
гие люди.У нее, вероятно, была очень хорошая зрительная память. Она
меня сразу узнала. Но ничуть не обрадовалась, а, как мне показа¬
лось, была словно недовольна, что я в одной палате с Викой.А я ее не сразу вспомнила. Я узнала сразу только кольцо с пло¬
ским алмазом, стреляющим по сторонам синими иглами лучиков.
Мама Вики показалась мне теперь совсем другой. Когда-то она была
похожа на худенькую девочку с тяжелым хвостом черных волос, ко¬
торый болтался по сторонам при каждом ее движении. И теперь она
не была толстой, но очень упитанной. Волосы ее были покрашены
в платиновый цвет и напоминали парик. А может, это и был парик?
Теперь очень трудно отличить. И щеки, по-моему, были подрумяне¬
ны, и глаза были подведены, и смотрели эти глаза недоверчиво
и настороженно.—	Ничего нового? — тихо спросила она у Вики тем тоном, каким
спрашивают о чем-то известном двоим, но неизвестном окружающим.—	Нет, — коротко и враждебно ответила Вика.—	Никто не приходил?—	Нет, — так же неприязненно ответила Вика.—	Я принесла тебе яблок. И груш. Что еще нужно?—	Бабки.—	Опять? — недовольно спросила Викина мама. — Сколько?—	Сто.
294Владимир КИСЕЛЕВ—	У меня нет с собой... столько...Викина мама сказала это, не глядя на дочку.—	Сколько у тебя есть?—	Сейчас посмотрю. — Она стала рыться в сумочке. — Только
двадцать пять.—	Дай. И принеси еще.Вика взяла двадцать пять рублей и положила под подушку.Почему Вика деньги называет бабками?Я ничего не могла понять. И для чего ей деньги? В больнице?
Что она с ними собиралась делать? Почему Викина мама дала ей
двадцать пять рублей? Но я понимала, что даже когда Викина мама
уйдет, я и тогда не спрошу у Вики об этом.—	Ну, хорошо, — сказала Викина мама. И ушла. Не попрощавшись
ни со мной, ни с Наташей, ни с Юлькой. Она даже не поинтересова¬
лась тем, что со мной случилось... Как-то странно все это выглядело.—	Дождь сейчас не нужен, — сказала Юлька. — Картошку уже уби¬
рают. Особенно большой. Который час? — обратилась она ко мне.Раньше она спрашивала: «Сколько часов?», но я в два счета ее
от этого отучила.—	Семь.—	А Фомы все нет, — вздохнула Юлька.«И Володи», — подумала я.Юлька очень подружилась с Фомой. С первой же минуты она
стала говорить ему «ты». Я на днях заметила, как Юлька прижалась
щекой к его руке и как у Фомы на глазах показались слезы.Хотя Юлька маленькая и простая, разговаривать с ней всегда ин¬
тересно. У нее какие-то свои неожиданные мысли. Вот и сейчас
Юлька вдруг сказала, как говорят о деле очень важном и очень
приятном:—	Этот год — урожайный.—	Откуда ты знаешь?—	Вчера по радио говорили. Но я еще весной знала, что год будет
урожайный.—	Почему?ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК295—	Очень много кульбабы было вдоль дорог и на каждой полянке.
Все вокруг было совсем золотым, — вздохнула Юлька.Кульбабой на Украине называют одуванчик.—	Какое отношение имеет кульбаба к урожаю пшеницы или кар¬
тошки? — с сомнением спросила я. — Одуванчик ведь просто сорняк.—	Имеет. У нас говорят, что если уродилась кульбаба, то и все
уродит.—	Где — «у нас»?—	В селе.—	А почему, — спросила я у Юльки, — одуванчики не растут
в горшках на подоконнике и в ящиках на балконе?—	Как ты их сажала?—	Делала пальцем дырку, клала туда семечко. Потом засыпала
землей и поливала.—	Ты сажала неправильно, — сказала Юлька. — Не нужно бы¬
ло делать дырок пальпем. Нужно было просто положить семечко
сверху.Я удивилась.—	А что, ты тоже сажала одуванчики?—	Нет. У нас их никто не сажает. Их и так много. Но в приро¬
де для семян одуванчиков никто не готовит дырок пальцами, они
сами разлетаются во все стороны на своих парашютиках и падают
на землю, где придется.—	А я — сажала, — призналась я. — После того, как прочла рас¬
сказ про вино из одуванчиков.—	Вино? — обрадовалась и удивилась Юлька. — Желтого, золо¬
того цвета? Как одуванчик?—	Не знаю. Я никогда не видела.—	Из молодых листьев одуванчика, — вмешалась в разговор На¬
таша, — готовят изысканный салат. Листья нужно помыть, на пол¬
часа положить в соленую воду, чтоб исчезла горечь, нарезать, доба¬
вить майонез, сметану, крутые яйца, мелко кубиками нарезанный
сыр и немного горчицы.Юлька округлила глаза.
296Владимир КИСЕЛЕВ—	Ты не шутишь? Ты всерьез?—	Я сама готовила такой салат. На даче.—	Так только в сказке делают борщ из топора, — с сомнением
сказала Юлька. — Если намешать майонез, и сметану, и яйца,
и что ты там говорила еще, так будет вкусно и без одуванчиков.Наташа презрительно повела плечом.В суждениях Юльки всегда присутствует какая-то особая прият¬
ная логика. Ну, я не знаю, как это передать. И подходящий конкрет¬
ный пример мне что-то не приходит в голову. Но, в общем, она вро¬
де того мальчика из сказки о голом короле, который первым сказал,
что король — голый. Она все очень ясно и очень просто видит.Хотелось бы мне узнать, что рассказывают о Юльке в больнице дру¬
гие люди. И почему ее так часто посещают незнакомые девочки, маль¬
чики, взрослые, приносят ей конфеты и яблоки, игрушки и книжки.Володя и Фома все не шли, но к нам вдруг пришел мальчик Юль¬
киного возраста. Левая рука у него, не вся рука, а только кисть, была
в гипсе и подвешена на косынке. Серьезный такой человек с облуп¬
ленным носом, со светлыми, высоко вскинутыми бровями и не¬
большими круглыми глазками. Он направился прямо к Юлькиной
кровати и сказал, что принес ей губную гармошку. Чехословацкую.
Он сам купил ее в Праге.—	Я могу тебя научить играть на ней «Чижик-пыжик» и другие
песни.—	Научи, — улыбнулась Юлька. — Как тебя звать?—	Сережа.Я чуть не задохнулась. Я ведь мечтала еще раз встретиться с этим
мальчиком и, по крайней мере, узнать, как его зовут. Сразу я не со¬
образила, как это сделать, а потом я его больше не видела.В книгах я читала о лесе, который наступает на человеческие се¬
ления. У нас все наоборот. У нас человеческие селения наступают
на лес. С одиннадцатого этажа нашего дома, с нашего балкона со¬
сны уже совсем не кажутся великанами. Они кажутся подростками,
девчонками и мальчишками, которые заблудились между много¬
этажными домами и все оглядываются и хотят уйти подальше.ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК297Лес у нас теперь совсем рядом с домом. В первый же день,
как только мы сюда переехали, я отправилась в лес. Не по асфальто¬
вой дороге, не по просеке, а по самой настоящей тропинке, затейли¬
во отклоняющейся то влево, то вправо и перерезанной другими тро¬
пинками. И вот недалеко от опушки на тропинке сидел этот самый
Сережа на корточках, полузакрыв глаза, и тряс возле уха стебель
с несколькими лесными фиолетовыми колокольчиками. Меня он
и не заметил. Я присела рядом с ним на корточки и спросила:—	Слышно?—	Слышно, — ответил он шепотом и шепотом же предложил: —
Послушай.Он протянул мне стебель.Я тоже затрясла колокольчики возле уха. Но ничего не услышала.
Совершенно ничего.Однако я поняла, что мальчик этот совсем меня не разыгрывал.
Может, у него просто слух был лучше, чем у меня. А может, он вообра¬
зил себе, что тычинки ударяются о стенки колокольчика и что коло¬
кольчик звенит. Но все равно он слышал звон лесного колокольчика.И в сердце у меня что-то запело чисто и радостно о лесном не¬
слышном звоне. Это было так красиво, что я подумала об этом сти¬
хами, о том, как это прекрасно:Как черное и красное,Как синее и желтое,Как белое и белое,Как музыка в ветвях.Как черное и красное... Однажды вечером, в сумерках, я увидела
на черных ветвях грозди рябины, которые даже светились своим
торжественно-красным победным цветом.Как синее и желтое... А за несколько дней до этого вечера, утром,
на голубом-голубом небе ровным кругом без лучей стояло солнце,
уже не жаркое, просто очень желтое, в украинском языке есть спе¬
циальное слово «жовтогаряче», желто-горячее.
298Владимир КИСЕЛЕВТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК299Как белое и белое... Зимой, в морозное здоровое утро все ветки
на всех деревьях, и все провода, и все на свете было покрыто пушис¬
тыми сияющими кристалликами инея, и белый этот иней на фоне
белого неба все равно выделялся своей красотой, и я думала о том,
что так умеет только природа, а нарисовать это, наверное, невозможно.Как музыка в ветвях... Как-то весной, вечером мы с мамой и па¬
пой гуляли в саду за филармонией, кремово светились окна кон¬
цертного зала, завешенные белыми шторами, а в сад доносились
невыносимо сладостные звуки неизвестного мне музыкального ин¬
струмента. И звуки эти словно запутывались в цветущих ветвях си¬
рени и продолжали там звенеть.—	Челеста, — сказал папа._ ?Папа объяснил, что это такое пианино, но вместо струн в нем
стальные пластинки с серебряным звуком.—	...Что с твоей рукой? — спросила я у Сережи.—	Ракету запускал. Пороховую. И запал прямо у меня в руке...
разорвался.—	А пальцы?—	Пальцы остались.—	Как ты попал в Чехословакию? В Прагу? — заинтересовалась
Юлька. — И как ты там разговаривал?Сережа ответил. Подробно. И я поняла, что из этого может по¬
лучиться самый настоящий рассказ. Вернее сказать, не рассказ,
а очерк. Потому что в рассказе — выдумка. А в очерке — правда.
Нужно только кое-что добавить и кое-что убавить.Я написала этот очерк. И переписала его. И старательно прове¬
рила каждое слово. На орфографию. И на синтаксис. Чтоб не было
ошибок. И снова переписала свое сочинение, положив под бумагу
трафарет с черными строчками. Получилось очень ровно и аккурат¬
но. Я выписывала каждую букву.Папа мне дал несколько редакционных конвертов. Они раза в два
больше обычных. Я положила в конверт свой очерк и попросила
медсестру Анечку отправить письмо. Заказное. Чтоб не потерялось.
300Владимир КИСЕЛЕВЯ решилась на отчаянный поступок. Я послала свой очерк в са¬
мую главную газету в мире, в «Правду». На конкурс.Назвала я это сочинение очень просто: «Если ты поедешь в Прагу».
Вот Сережин рассказ. Но в моем изложении. Хоть говорит буд¬
то бы Сережа. И обращается будто бы к Юльке.Глава десятая—	Если ты поедешь в Прагу, — сказал Сережа Юльке, — то сразу
почувствуешь, что украинский язык нужно учить. По-настоящему.
А не так, как я, на тройки.Я разговаривал с чехами. Если они говорили медленно, то я поч¬
ти все понимал. И когда я говорил по-украински, они меня понима¬
ли. И словаки тоже понимали украинский язык. В нашей гостинице
жили польские офицеры — объясняться с ними мне было очень
просто. И даже немцы, причем не из демократической Германии,
а из ФРГ, туристы, я не скажу, что все, но один хорошо разговаривал
по-украински. В общем, это международный язык.Моя бабушка, Галина Ивановна, все время шпыняла меня: «Вот
видишь!» Бабушка преподает украинский язык нашей школе, толь¬
ко в старших классах. И это очень хорошо. Потому что, если бы она
преподавала в младших, я перешел бы в пятый класс с двойкой
по украинскому. И вместо того, чтобы гулять по Праге, я бы гото¬
вился к переэкзаменовке.В Прагу я попал с дедушкой и бабушкой. На этот раз мне повезло,
что у меня так много родственников. Ни у кого в классе, а может,
и во всей школе, нет такого количества родственников, как у меня.
У меня две прабабушки, две бабушки, два дедушки, папа и мама. Все
они говорят, что дни, когда им приходится меня воспитывать, самые
кошмарные в их жизни. Они говорят, что у меня хороший характер,
но я прежде делаю, а потом думаю. Поэтому им очень трудно.ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК301А тут как раз моего дедушку Василия Яковлевича Карасева
пригласили вместе с бабушкой в Чехословакию, так как дедушка
прославился в боях за освобождение Чехословакии от фашист¬
ских оккупантов, а папа уехал на Алтай в геологическую экспеди¬
цию, а мама уехала в Ленинград на медицинскую конференцию,
а одна прабабушка простудилась, а другая прабабушка собиралась
варить варенье, и им ничего не оставалось другого, как взять меня
с собой.Бабушка долго мне объясняла, что это заграница, что я должен
вести себя совсем по-другому, вежливо выражаться, не свистеть,
не курить. Если послушать бабушку, так можно подумать, что я
курю каждый день.Бабушка ье позволяет, чтобы я называл ее бабушкой, а требует,
чтобы я ей говорил «тетя Галя» или «Галина Ивановна». А «бабуш¬
ками» — чтобы я называл прабабушек. Ну, а дедушке моему все
равно, как я его называю. Он только не позволяет трогать свои ор¬
дена. У дедушки много орденов, потому что во время войны он был
очень храбрым человеком и командиром разведчиков. А после вой¬
ны дедушка работал стеклодувом. Он в химическом институте го¬
товил из стекла разные приборы, которые нужны для химических
опытов. Но теперь дедушка стеклодувом уже не работает, потому
что пошел на пенсию. Вместо работы он сочиняет стихи. Стихи его
мне очень нравятся, даже больше, чем стихи Маршака, только
дедушка все равно недоволен. Его стихотворения мало печатают
в журналах и газетах. Я думаю, это потому, что он в основном сочи¬
няет про меня.Ну, конечно, и мне не все дедушкины стихи одинаково нравятся.
Иногда у него бывают творческие неудачи. Вот, например, он недав¬
но сочинил такие стихи:У Сережи Карасева
В голове четыре слова.Он твердит всегда одно:«Мама, я хочу в кино».
302Владимир КИСЕЛЕВА у деда КарасеваТри других любимых слова.Произносит он их так:«Ты, Сереженька... умница».Во-первых, «умница» дедушка придумал нарочно, а в самом деле
под рифму подходит слово «чудак» или что-нибудь еще похуже.
А во-вторых, «мама, я хочу в кино» совсем не четыре, а пять слов,
«в» — предлог и тоже считается словом. Больше всего я боюсь,
чтоб эти стихи не узнали в классе. Мне прохода не будет. Они как-то
очень легко запоминаются.Как только мы выехали из Киева, мне захотелось пить. И пить
мне хотелось до самой Праги. Ничего не помогало. Я пил обыкно¬
венную воду, которая в кранике возле тамбура, и минеральную воду
«Киевскую», «Миргородскую» и «Поляну Квасову», и чай, и кофе,
и кефир, и ряженку — все равно не мог напиться. Дедушка говорил,
что это потому, что я ел сухую колбасу, а бабушка — что я возбужден
из-за перемены обстановки.Обстановка, действительно, очень переменилась — впервые
в жизни я ехал в международном вагоне. В этом вагоне купе на дво¬
их, одна полка сверху, а другая снизу, а напротив есть еще кресло,
в котором можно сидеть, и еще на каждые два купе есть умываль¬
ник с душем. Мне очень хотелось попробовать, как действует этот
душ, но бабушка не позволила. Она сказала, что этим душем в до¬
роге никто не пользуется. Тогда вообще непонятно, для чего он
сделан.В подарок за границу дедушка и бабушка накупили всяких гли¬
няных горшков с цветными узорами. Чемоданы наши были такими
тяжелыми, что даже дедушка, а он очень сильный человек, еле их
поднимал.А я с собой взял только коробку из-под обуви, перевязанную
шпагатом и запечатанную пятью печатями. Эту коробку мне дал
Толя Шевченко — он живет со мной в одном доме и учится в одном
классе. Толя попросил передать ее Аннуше Прадовой.ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК303А что в ней? — спросил я, рассматривая печати. Они были по¬
ставлены юбилейным рублем.—	Сюрприз, — ответил Толя.—	Что в этом сюрпризе?—	Сюрприз — это подарок, — сказал Толя. — Но такой, что ни¬
кто не знает — что в этом подарке.Еще в начале учебного года в нашу школу пришло письмо из Че¬
хословакии, от Аннуши Прадовой. Она писала, что учится в четвер¬
том классе, изучает русский язык и хотела бы переписываться с луч¬
шим учеником из четвертого класса. В нашем классе лучший ученик
Толя Шевченко, поэтому он стал писать письма Аннуше сначала раз
в месяц, а потом раз в неделю и даже чаще, и теперь у него все¬
гда есть марки для обмена на монеты, на царские бумажные деньги
или еще на что-нибудь такое же ценное.Перед отъездом бабушка подозрительно посмотрела на коробку,
потрогала пальцем печати и спросила:—	Что это ты везешь?—	Сюрприз.—	Какой сюрприз?—	Не знаю. Это такой подарок, что никто не знает, что там.—	За границу нельзя возить сюрпризов, — сказала бабушка.—	Почему?—	Будет таможенный осмотр. И таможенники могут проверить,
что в коробке.—	А зачем они проверяют?—	Мало ли что... А вдруг в этой коробке оружие... Я не первый
год знаю Толю Шевченко. Он ни за что не стал бы класть в коробку
оружие. Прежде всего, потому, что у него никакого оружия нет. Ну,
может, рогатка. Но у него на рогатке ниппельная резина, он из нее
не дает никому даже пострелять, так что он ни за что не подарил бы
ее Аннуше, с которой он даже ни разу не виделся.Поэтому я сказал, что в коробке ничего такого нет и быть не мо¬
жет. Дедушка тоже сказал, что ничего страшного, пусть я везу,
что хочу. И с таможенниками пусть я тоже сам разговариваю.
304Владимир КИСЕЛЕВЧоп — это станция, на которой заканчивается Советский Союз.
Тут по нашему вагону прошел железнодорожник. Он сдвинул ков¬
рики в некоторых купе и повынимал огромные болты. Этими болта¬
ми вагон прикрепляется к осям с колесами. Потом громадные дом¬
краты подняли весь наш поезд на большую высоту — может, на метр
или даже больше. Затем из-под нас выкатили все колеса и вкатили
другие, с более узкой колеей. В Чехословакии на железных дорогах
рельсы уже, чем у нас.Все это смотреть было очень интересно, но я все время волновал¬
ся из-за таможенников. Особенно, когда по вагону прошли самые
настоящие пограничники в зеленых фуражках. Но они не осматри¬
вали, кто что везет, а только проверили у всех паспорта. В каждом
паспорте они смотрели на фотографию, а потом на лицо человека.
А я всегда удивлялся, для чего на паспортах фотографии. Теперь
я понимаю, для чего.А потом поезд тронулся, но таможенники к нам не заходили.
Я спросил у дедушки, почему таможенники не осматривают наших
вещей. Дедушка ответил, что они не всегда и не все осматривают.
Тогда я вышел в коридор и спросил у Анны Федоровны — нашей
проводницы — были ли в нашем вагоне таможенники.—	Были, — сказала она. — Как же ты их не заметил? Они
и в ваше купе заглядывали. Помнишь, еще спросили, ваши ли
это вещи.К нам, действительно, заглянул какой-то человек, но ни я,
ни дедушка, ни бабушка даже не догадались, что это и был та¬
моженник.—	Ничего, — сказала бабушка, — нас еще будут проверять чехо¬
словацкие таможенники.Раньше коробка лежала со всеми вещами на полке, а теперь
я ее переставил на столик, чтоб она была на виду. Мне все-таки
было очень интересно узнать, что в ней, и если бы таможенники
ее открыли, так и я мог бы посмотреть. И я так волновался, что ус¬
нул. А когда я проснулся, то мы уже ехали по Чехословакии. И ба¬
бушка с сожалением сказала, что чешские таможенники вообщеТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК305не приходили. Ей, наверное, тоже очень хотелось узнать, что
это за сюрприз.Теперь стало очень модно провожать и встречать. По телевизору
и в киножурналах каждый день показывают, как кого-нибудь про¬
вожают или встречают. Провожали нас обыкновенно, а встречали
совсем как по телевизору, — на перроне стояло много людей, неко¬
торые были с цветами, все по очереди стали целоваться с дедушкой
и бабушкой, здоровенный дяденька, чешский писатель Иосиф Ко¬
нечны, — я его знаю, он был у нас в Киеве и потом написал о дедуш¬
ке в своем журнале, — изо всей силы хлопал дедушку по спине, а де¬
душка в ответ хлопал его, они все целовались и хлопали друг друга,
а мне по-прежнему хотелось пить. Когда мы только подъезжали,
я заметил на перроне такой киоск, в котором продают конфеты, мо¬
роженое, колбасу и сигареты. Пока они целовались, я пошел к киос¬
ку и сказал продавщице, чтобы она мне налила стакан пива. В Киеве
дедушка часто говорил, что в Праге замечательное пиво. Продавщи¬
ца очень удивилась и сказала, что детям пива нельзя. Я ее хорошо
понял. Тогда я попросил воды. Она меня тоже хорошо поняла, от¬
крыла бутылку и налила мне стакан лимонада. Лимонад у них сов¬
сем такой, как у нас ситро, только в нем меньше сахара, и поэтому
он кажется кислым. Я выпил стакан лимонада и попросил еще один.
Продавщица удивилась, куда в меня помещается столько жидкос¬
ти, потому что я по росту предпоследний в классе и очень худой,
но все-таки налила мне еще один стакан. Я снова залпом выпил ли¬
монад и заметил, что в бутылке еще немножко осталось. Я попросил
еще. Продавщица налила в стакан остатки, получилось еще почти
полстакана лимонада, который я тоже выпил.После этого я вынул из кармана юбилейные пятьдесят копеек
и дал их продавщице, но она сказала, что такие деньги не годятся.
А других у меня не было. Я совсем забыл, что в Чехословакии нужны
чехословацкие деньги. И тут я быстро сообразил, что пока продав¬
щица откроет заднюю дверь своего киоска и выйдет наружу, я уже
успею убежать, потому что на вокзале очень много людей, и она
меня между ногами ни за что не поймает.
306Владимир КИСЕЛЕВЯ так и сделал и сразу же пожалел об этом. У них там все радио¬
фицировано. Не успел я отбежать на несколько шагов, как какой-то
дяденька в форме стал кричать на меня: «Позор! Позор!»Я бросился от него наутек, но тут другой точно так же стал кри¬
чать: «Позор! Позор!» Потом третий, в общем, кричал весь вокзал.
Я очень испугался, побежал к дедушке, который уже кончил цело¬
ваться и сейчас разыскивал меня, и сказал ему:—	Пойдем скорей. Уже, кажется, начался международный скандал.Мы быстро пошли к киоску. Продавщица ничуть не удивилась,что я сначала убежал, а потом вернулся, дедушка заплатил деньги
за лимонад, но когда мы отошли от киоска, я услышал, что какой-то
человек снова кричит: «Позор! Позор!»—	Мы же заплатили, — сказал я дедушке. — Зачем же он сно¬
ва орет?Дедушка странно посмотрел на меня и хмыкнул, словно по¬
давился.—	«Позор», — сказал он, — это по-чешски значит «внимание»,
«осторожно». Это носильщики просят, чтоб им дали дорогу. Вот ка¬
кой этот чешский язык. В нем есть слова, которые звучат, как наши,
а обозначают совсем другое.С вокзала мы поехали в гостиницу, которая называется «Метеор»
и находится на углу Гибернской, недалеко от Пороховых ворот. Ба¬
бушка повторила мне адрес десять раз, чтобы я хорошо запомнил.
Она уверена, что я обязательно заблужусь в Праге, и тогда адрес гос¬
тиницы может мне пригодиться.Позавтракали мы в ресторане при гостинице. Ресторан этот мне
очень понравился — он был похож на старый подвал, а на стенах
висели рога разных сельскохозяйственных животных. И во время
завтрака со мной произошло странное происшествие: мне совсем
перехотелось пить. А дедушка как раз предложил мне попробовать
знаменитого чешского пива. И хотя, как я заметил, бабушка дер¬
нула его за рукав, дедушка все равно налил мне в стакан капельку
пива и капельку пены. Если бы я не решил, что буду теперь очень
вежливым, на вопрос деда, как мне понравилось пиво, я б ответил,ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК307что совсем не понравилось. Оно было горьким и щипало за язык.
Но я выпил все, что у меня было в стакане, и сказал, что пиво очень
вкусное. Я никогда, правда, не пил нашего киевского пива, но ес¬
ли оно еще хуже этого, то мне совсем непонятно, как его люди пьют.
Сразу же после завтрака мы пошли в Музей Ленина, который на¬
ходился почти напротив гостиницы «Метеор», по другую сторону
улицы. Бабушке и дедушке очень хотелось посмотреть этот музей.
В этом доме в самом деле побывал Ленин.Экскурсовод, очень старая женщина в очках, рассказала нам,
что в этом здании 18 января 1912 года двенадцать дней про¬
ходила Пражская конференция, которой руководил Владимир
Ильич Ленин. Затем она нас повела в комнату, где была эта кон¬
ференция.Если бы я не увидел этого своими глазами, я бы никогда не пове¬
рил, что помещение, в котором проходила такая знаменитая конфе¬
ренция, в действительности самая обыкновенная комната, меньше
нашего класса, и даже без трибуны. Там стояло только несколько
столов, старые стулья с деревянными сидениями, а в углу — рогатая
вешалка для одежды.Пока дедушка и бабушка рассматривали комнату и слушали экс¬
курсовода, я потихоньку вышел и быстро отправился вниз, на пер¬
вый этаж, где с самого начала заметил замечательный пулемет. Са¬
мый настоящий! У него на дуле была воронка и специальное седло
для пулеметчика, похожее на велосипедное.Я сел на это седло и, ничего не трогая руками, стал рассматри¬
вать, как стреляют из этого пулемета, потому что не знал, как в му¬
зеях держат оружие — заряженным или без патронов, и было бы
очень некрасиво, если бы я вдруг стал стрелять в музее. И тут я уви¬
дел, что в зал, где стоял пулемет, вошел чехословацкий военный.
Я на всякий случай слез с седла и спросил:—	Дяденька, из этого пулемета стрелял Ленин?—	Нет, — ответил военный. — Ленин, по-моему, вообще никогда
не стрелял из пулемета. Но вот, если хочешь, я могу тебе показать
броневик, с башни которого Ленин выступал, как с трибуны.
308Владимир КИСЕЛЕВ—	Этот броневик я знаю, — ответил я. — У нас в школе в Ленин¬
ской комнате есть модель этого броневика.—	Ну, раз ты такой образованный, — сказал военный, — то давай
поищем твоего дедушку.Этот военный приехал, оказывается, чтобы повезти нас на клад¬
бище. Внизу уже стоял автобус, и в нем сидели все, кто нас встречал,
и еще один чешский генерал.Для того чтобы попасть к могилам советских солдат, которые по¬
гибли в боях за освобождение Чехословакии, нужно было сначала
пройти через обыкновенное кладбище. Ну, это только так говорится
«обыкновенное», а на самом деле там очень интересные памятники,
голуби из мрамора, совсем похожие на настоящих, ангелы с крылья¬
ми, как у голубей, на каменных плитах такие фотографии, как у нас
делают на фарфоровых тарелках, возле многих могил горят малень¬
кие цветные фонарики.А на военном кладбище, если бы ты даже не знал, что тут похо¬
ронены военные, можно сразу понять, что это могилы солдат и офи¬
церов. Все плиты на одинаковом расстоянии друг от друга, так,
как будто стоят в строю, на каждой золотом написаны фамилия
и год, когда этот человек погиб.А в центре — памятник. Чехословацкий генерал, дедушка,
бабушка и все остальные положили возле памятника венок и бу¬
кеты цветов, и пока они там стояли, я пошел по дорожкам, по¬
сыпанным красным песком, между могилами, рассматривая фа¬
милии.И вдруг на одной из плит я прочел надпись «Карасев». Я очень
расстроился, потому что дедушка мой был жив. Это получилась ка¬
кая-то ошибка. Очевидно, погиб какой-то другой человек, а его при¬
няли за дедушку и тут похоронили. Но это очень неудобно, что по¬
лучилась такая путаница.Я подошел к дедушке, тихонько потянул его за рукав и повел к мо¬
гиле с нашей фамилией. Дедушка посмотрел на надпись и сказал,
что никакой путаницы тут не произошло, что тут похоронен од¬
нофамилец, а может быть, даже кто-нибудь из наших родственников.ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК309Очень много наших родственников пали в боях за честь и независи¬
мость нашей Родины.Затем дедушка смахнул рукой несколько сухих листиков, кото¬
рые упали на плиту с фамилией Карасев, и вдруг я заметил, что у де¬
душки как-то странно дергается шея и из глаз у него текут слезы.
Я ни разу в жизни не видел, чтобы дедушка плакал.Но я не умею плакать, как взрослые, без всякого звука. Я заревел
во все горло. И когда я заревел, прибежали бабушка и генерал, и все
остальные, и тоже стали вокруг этой плиты и начали плакать. Все
они повынимали носовые платки, а у меня носового платка не было,
и слезы текли мне прямо в рот, и от громкого плача у меня заболело
горло. Тогда я замолчал и пошел рассматривать другие могилы,
а они все еще стояли вокруг этой плиты и тихо плакали.Вот примерно все, что рассказал Сережа о своей поездке в Прагу.
Я почти ничего не прибавила. Ну, может быть, про сухие листочки
на могильной плите. И про носовые платки. И про то, что Сережа
не умеет плакать, как взрослые, без звука. Ну и еще кое-что. Но в це¬
лом он говорил так, как я написала.—... Прагу я знаю, — сказала Юлька. — Про нее по телевизору
показывали. А я бы хотела в такой город поехать... что по телевизо¬
ру не увидишь. На остров. В океане. Которого никто не знает.
На котором никто не был.Таких островов не осталось, — возразила я. — Все показывают
по телевизору. Даже космос.—	Что же было в «сюрпризе»? — спросила Юлька.А я не сообразила сразу узнать об этом. Но Сережа не ответил,
потому что в палату вошли два человека. Один из них высокий, тон¬
кий в талии, широкоплечий парень с маленькой головой, с краси¬
вым горбоносым лицом. На вид он был десятиклассник, а может
быть, уже и студент, как Володя или Фома. Рука и плечо у него были
в гипсе. С ним был восьмиклассник Алик с невероятно толстой
нижней губой и колючими голубоватыми глазками. Его подбородок
поддерживал гипсовый воротник.
310Владимир КИСЕЛЕВ—	Ты здесь почему болтаешься? — спросил Алик у Сережи.И Сережа сразу же ушел. Даже не попрощался. Мне показалось,
что он почему-то боится этого Алика.Старшего парня звали Олег. Юлька его знала, по-видимому, он
к ней уже приходил, но еще до того, как я попала в эту палату.Они пришли к Юльке. Они принесли ей огурцов, которые вдруг
сильно запахли весной, перебивая все больничные запахи.—	Покажи им, — предложил Олег Алику.У Алика в руках появилась колода карт. Он быстро их стасовал,
предложил Юльке снять часть колоды, положить под низ и снял
сверху две карты.—	Двадцать одно, — показал он.Там были десятка и туз. Алик снова стасовал колоду, снова Юль¬
ка сняла карты, и он опять показал три верхние карты. Шестерка,
семерка и восьмерка.—	Двадцать одно, — сказал он. — Без проигрыша. Пока он пока¬
зывал свои карточные фокусы, Олег подошел поближе к кровати
Вики. С Викой он, казалось, был совсем не знаком. Он и не посмот¬
рел на нее. Вика показала глазами на подушку. И Олег, незаметно
для всех, по-моему, только я это заметила, вытащил у Вики из-
под подушки маленький бумажный пакетик и положил его в карман.
Я уверена, что это были деньги. Те самые, которые Вике дала ее мама.Глава одиннадцатаяВ папиной газете писали, что если всю водопроводную во¬
ду, которую употребляют киевляне, разделить на количество дней
в году, а потом еще на количество жителей нашего города, то полу¬
чится, что каждый человек у нас тратит в сутки 540 литров воды.
И что это — очень много. И что потребление большого количества
воды показывает высокий уровень цивилизации.ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК311Ну, это средние цифры. Возможно, какие-нибудь неряшливые
мальчишки потребляют всего, скажем, по сорок литров воды в су¬
тки, а остальные пятьсот достаются другим, поднимая уровень их
цивилизации еще выше.Кроме того, воду потребляют неравномерно. По данным Цен¬
тральной водопроводной диспетчерской, когда по телевизору пока¬
зывают футбольный матч, воды уходит больше. Именно в это время
многие женщины затевают стирку.Но девочки из нашей палаты, и я в частности, теперь уже никогда
не будут стирать во время футбола.Ни моя мама, ни мой папа футболом не интересуются. И я дома,
когда показывали по телевизору футбол, переключала программу. Те¬
перь я поняла, что футбол — замечательная игра, благородная и зага¬
дочная. Если в шахматах, где всего 64 клетки и по 16 фигур у каждого
игрока, возможно совершенно фантастическое количество вариан¬
тов, то что говорить о футболе, где перед игроками большое про¬
странство, на котором каждый игрок проявляет свой характер и свое
индивидуальное настроение, и свое мастерство, и где правила не так
строги, как в шахматах.Нужно только узнать эти правила, чтобы понимать, когда и по¬
чему свистит судья. Но мы их узнали. От Володи и Фомы.Если прежде Володе и Фоме приходилось выдумывать какой-
нибудь предлог, чтоб зайти в нашу палату, ну, например, говорить,
что они пришли узнать, как мое здоровье, или передать Юльке кон¬
фет, то теперь они входят со словами о том, какая сегодня будет
интересная передача.Программу телевидения они, по-моему, знают наизусть. Свой
маленький телевизор на батарейках они отдали нам. Поставили
на подоконнике экраном к палате, для Юльки провели провод
с дистанционным управлением, так что она может сама включать
и выключать телевизор и регулировать силу звука.До недавнего времени наши разгороженные окном палаты были
во всем равны. Но теперь мы вступили в эпоху неравенства. Девочки
из соседней палаты нам завидуют. И, конечно, если бы поступать
312Владимир КИСЕЛЕВпо справедливости, то следовало бы один день держать телевизор
в нашей палате, а другой — отдавать соседям. Но мы этого не сдела¬
ем. Оказалось, что мы больше не можем жить без телевизора.Сегодня Володя и Фома пришли к семи часам. Смотреть вместе
с нами принципиальный футбольный матч. Из Москвы. «Спартак»
(Москва) — «Динамо» (Киев).Фома в одну минуту нарушил три больничных правила. Во-пер¬
вых, он сел на Юлькину кровать. Во-вторых, он принес в палату мо¬
роженое. А в-третьих, они с Юлькой ели мороженое столовыми
ложками из одной глубокой тарелки. И Фома при этом, несмотря
на принципиальный матч, все время отвлекался от экрана и жалоб¬
но повторял:—	Юленька, я не успеваю, ешь медленно! Я — ложку, и ты —
ложку. Я — ложку, и ты — ложку.Серьезный и задумчивый Володя сидел на стуле в проходе
между кроватями и смотрел на экран, время от времени с досадой
хлопая себя ладонями по коленям — ему не нравились решения
судьи.И тут вдруг произошло очень важное событие. Дверь в пала¬
ту широко открылась, и вошел академик Деревянко, которого все
в разговорах между собой называли Светило.Ни я, ни девочки, ни Володя и Фома никогда прежде его не виде¬
ли. На его халате не было таблички с именем и должностью.Но мы все сразу поняли, что это — он. Что это — Светило. Мо¬
жет быть, потому, что был он огромным, похожим на медведя, че¬
ловеком, с недовольно оттопыренной нижней губой и сердитым
властным выражением на очень большом и красном лице, и от не¬
го одного в палате стало как бы теснее; а может быть, потому,
что за ним вошли писатель Павел Романович Корнилов, тоже в бе¬
лом халате и с портфелем в руке, Олимпиада Семеновна, а сзади
заведующий нашим отделением Валентин Павлович Попов.Фома ужасно испугался, вскочил с Юлькиной кровати, а ведь
на коленях у него была тарелка с мороженым, тарелка брякнулась
на пол, раскололась на куски, а мороженое потекло по линолеуму.ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК313В жизни бывают фантастические совпадения, футбольный
комментатор именно в это мгновение восторженно закричал:
«Удар!»Я фыркнула. Фома опустился на колени и начал вытирать пол
носовым платком, еще больше размазывая мороженое. Володя бро¬
сился ему помогать, стремительно опустился на колени, и они так
стукнулись лбами, что, как мне показалось, даже звон пошел, и у ме¬
ня у самой заболела голова.—	Что это значит? — грозно спросил академик Деревянко, тяже¬
ло поворачиваясь к Валентину Павловичу.Я никогда не думала, что Валентин Павлович может так расте¬
ряться. Вместо ответа он неловко мямлил;—	Я... Эти люди... я не ожидал...—	Кто вы такие? — раздраженно обратился академик Деревянко
к Володе.Но и Володя опешил и не отвечал. Я почувствовала, что мне нуж¬
но вмешаться. Однако язык меня совсем не слушался.—	Это я... Это ко мне... Это Володя Гавриленко и Фома Тен-
рейру... Это они сбили меня своей машиной. Познакомьтесь,
пожалуйста.Фома поднялся с колен, переложил мокрый платок из правой
руки в левую и с готовностью протянул правую руку.Но академик Деревянко будто не заметил этого его дружелюбно¬
го движения. А писатель Корнилов пожал сначала липкую руку
Фомы, потом липкую руку Володи. При этом он явно сдерживал
смех. Мне показалось, будто все, что здесь происходило, доставляло
ему большое удовольствие.Академик Деревянко снова сердито оглянулся на Валентина
Павловича:—	Скажите — пусть уберут. И принесут стулья.Олимпиада Семеновна выглянула в коридор, и тотчас же появи¬
лась уборщица, так, словно она с тряпкой и щеткой стояла за две¬
рью. Уборщица вытерла пол и убрала осколки, санитарки принесли
из холла стулья.
314Владимир КИСЕЛЕВ—	Здравствуйте, Павел Романович, — только теперь догадалась
я поздороваться с писателем Корниловым. — Как вы... Как вы сюда
попали?—	Очень просто. Я — к тебе. Навестить.—	Но как вы узнали?—	Ты, Оля, теперь входишь в цех.—	Как это?—	Понимаешь... Вот парикмахеры. Или повара. Или другие спе¬
циалисты. Они и теперь еще составляют как бы цеха. И знают друг
о друге. Я почти полгода был во Франции, а затем в Англии. Читал
лекции. Вернулся, зашел в Московский дом литераторов и пер¬
вый же встреченный мной писатель сразу спросил: «Слышали —
Оля Алексеева попала под машину?»—	Откуда же он узнал?—	Я ведь говорю, что ты теперь входишь в литературный цех.
Твои стихи помнят.«Гол!» — восторженно закричал футбольный комментатор.Олимпиада Семеновна выключила телевизор. Стулья поставили
в проходе между койками. На первых двух стульях сели академик
Деревянко и писатель Корнилов, на следующих посадили Володю
Гавриленко и Фому Тенрейру, а за всеми — Олимпиада Семеновна
и Валентин Павлович.Все молчали.—	Могу ли я узнать, — повернулся академик Деревянко к Володе
и Фоме, но обращаясь через их головы к Валентину Павловичу, —
почему эти молодые люди приняты на работу без меня? И что у них
за должность — физикохимики? Что-то я не слышал о такой специ¬
альности в медицине.—	Они это... Они у нас вне штата. Добровольно, — виновато от¬
ветил Валентин Павлович. — Они переделывают и изготовляют ско¬
бы, крепления, стяжки... Они — студенты. Физикохимики.—	Понятно, — сказал академик Деревянко. — Они сначала до¬
бровольно ломают девочкам кости, а потом добровольно делают
для этих девочек стяжки.ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК315Он тяжело поднялся со стула, подошел к Юльке, приподнял ей
голову и двумя пальцами сдавил ей сзади шею.—	Больно?—	Нет.Юлька глядела на него во все глаза.—	Как тебе тут?—	Хорошо.—	Молодец. Ты у нас еще пойдешь. — Он повернулся к писателю
Корнилову. — Вы найдете меня в кабинете, в центральном корпусе.
Вас проводят. Пойдемте, коллеги физикохимики, — предложил он
Володе и Фоме и направился к двери. Аза ним Володя, Фома, Олим¬
пиада Семеновна и Валентин Павлович.По-видимому, кроме Юльки, академика Деревянко тут никто
не интересовал.Когда они ушли, писатель Корнилов раскрыл свой толстый порт¬
фель и достал оттуда несколько коробок яблочного мармелада.
Я очень удивилась. Конечно, не вслух, а про себя. Почему все прино¬
сят мармелад? Может, считается, что он полезен при переломах?
И решила, что нужно будет расспросить Олимпиаду Семеновну.—	Это вам гостинец.Павел Романович дал по коробке мармелада Юльке, Вике и Ната¬
ше, а мне оставил три коробки. Возможно, до прихода сюда он счи¬
тал, что нас в палате может оказаться шесть. Что-то такое особое есть
в Павле Романовиче. Даже Вика взяла мармелад, хотя прежде говори¬
ла, что он ей не нравится.Я все время улыбалась. Я не могла удержать улыбку. Мне все-та-
ки было невозможно приятно, что ко мне пришел знаменитый пи¬
сатель Корнилов и что он при Володе, и при Фоме, и при девочках,
и при взрослых сказал, что я принадлежу к литературному цеху. И сти¬
хи мои чего-то стоят, если их помнят даже московские писатели.—	Ты, Оля, так увлеклась химией, а может, и физикохимией,
что больше не пишешь стихов? — садясь на стул, спросил Павел
Романович.Мне больше не захотелось улыбаться.
316Владимир КИСЕЛЕВ—	Наоборот. Я почти совсем оставила химию. А стихи пишу.
Много.Я рассказала Павлу Романовичу, что в последнее время у меня
большие расходы, что такую же сумму, какую я прежде тратила
на конфеты, я теперь трачу на почтовые марки. Я посылала стихи во
многие журналы и газеты. Мне не все ответили. Но в большинстве
редакций работают люди обязательные, которые без задержки при¬
сылали мне письма, где говорилось, что стихи мои несовершенны,
чтоб я читала таких классиков отечественной и советской литерату¬
ры, как Пушкин, Лермонтов, Маяковский и Твардовский, и училась
у них, как нужно хорошо писать стихи.И еще я рассказала о том, что только тут поняла, на что похожа
история с моими стихами. В травматологическом центре создана
специальная библиотека. Юмористическая. Там держат только
смешные книжки. Потому что у тех, кто смеется, травмы будто бы
заживают быстрее. Смех значительно активизирует работу легких
и ускоряет обмен веществ в организме. Три минуты смеха вполне
заменяют 15-минутную зарядку. Из этой библиотечки медсестра
Анечка принесла мне потрепанную, зачитанную книгу Ильфа
и Петрова «Одноэтажная Америка». В одном месте там говорится,
что в Голливуде снимают много фильмов про певцов и певиц.
Поют они одинаково в начале и в конце фильма, но сюжет состоит
в том, что вначале их никто не признает, но в конце, по неизвест¬
ным причинам, они пользуются огромным успехом.А у меня все наоборот. Вначале мои стихи напечатали в «Литера¬
турной газете», и все их хвалили. А теперь такие же стихи, и даже
лучшие, никто не признает.Мои жалобы, как мне показалось, не вызвали у Павла Романови¬
ча никакого сочувствия.—	Тут все зависит от того, — сказал он, — для чего ты пишешь.
Если для того, чтобы выразить то, что тебе очень нужно сказать, чего
ты не можешь не сказать — это одно дело. А если для того, что¬
бы тебя напечатали, — совсем другое. Для того чтобы тебя напечата¬
ли, нужно лишь уметь соблюсти одно правило.ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК317Он помолчал.—	Какое? — не выдержала я.—	Нужно писать, как все... только лучше. Начинающий ли¬
тератор должен сразу писать лучше, чем маститый. Только мас¬
титым прощают небрежности, которые начинающим ни за что
не извинят.Это мне было понятно. Я и сама об этом думала. Или о чем-то
похожем.За большим нашим окном печально синел вечер, и тушью нали¬
лись тонкие гибкие ветви на верхушках тополей.—	Прочти нам какое-нибудь новое стихотворение, — предло¬
жил Павел Романович. И сразу же обратился к девочкам: — Вы
послушаете?—	С удовольствием, — ответила за всех Наташа.Я прочла стихи о старом пароходе, о капитане, который «безбож¬
но матерится», о четырех черных машинистах и о том, как я едва
не утонула.—	Понравились вам эти стихи? — спросил писатель Корнилов
у девочек.—	Понравились. Очень, — одобрила мое сочинение Юлька. —
Складно. Как песня.—	А мне — не очень, — не сразу сказала Наташа.—	Почему?—	Непонятно, что хотел сказать автор этим произведением, —
так, словно читала из учебника, ответила Наташа. — Зачем автор
сравнивает себя с пароходом? Для чего здесь это грубое слово?Павел Романович улыбнулся весело и как-то беспомощно.—	Что ж, в этом, наверное, есть свой резон. Может быть, ре¬
дакторы, которым ты посылала стихи, рассуждали также, или при¬
мерно так же, как твоя подруга? Спасибо, — поблагодарил На¬
ташу Павел Романович. — Я уже буду собираться. Но я обязательно
еще приду. Здесь сейчас проходит пленум Союза писателей. Ме¬
ня пригласили принять в нем участие. Так что я пробуду в Киеве
еще с неделю и...
318Владимир КИСЕЛЕВОн удивленно замолчал. В окне между палатами было видно,
как семиклассница Даша Гришина повернулась к нам и показала
свою любимую штуку — высунула язык и дотронулась ним до кон¬
чика носа.Глава двенадцатаяМне очень нравятся люди, которым нравятся мои стихи. Я пони¬
маю, что это глупо, что нельзя хорошо относиться к человеку только
потому, что ему пришлись по душе твои сочинения. А если он, на¬
пример, дурак? Или грубиян? Но все равно, я ничего не могу с собой
поделать.Однако стихи — очень странная штука. Тут никогда нельзя зара¬
нее знать, что получится. Я думаю, что это так у всех поэтов. Даже
у самых знаменитых. Даже у тех, которых изучают в школе.Я недавно прочла папе свои новые стихи. Обычно он одобряет
то, что я написала. Но тут он посмотрел на меня недовольно и сказал
с возмущением:—	Нехорошо так думать о людях!—	О каких людях? Почему?—	О других поэтах.От удивления я чуть не упала в обморок. Я ни разу в жизни не ви¬
дела, как падают в обморок. Ни в нашей семье, ни в нашей школе
этого никогда ни с кем не случалось. Но в книгах я часто читала
о том, как герой или героиня после неожиданного известия или оби¬
ды, или узнав о чем-нибудь новом, полезном и интересном, теряют
сознание, падают в обморок.—	О каких поэтах? Я писала о комарах!—	Вот-вот. Не следует все-таки писать о поэтах, как о комарах.С ума сдуреть — как говорят здесь в травматологическом центревсе, начиная с больных дошкольников и кончая старыми нянечками.ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК319Стихотворение, которое я прочла папе, не имело никакого отноше¬
ния к поэтам. Просто наш новый дом возле леса, неподалеку Днепр,
озера, луга, и у нас тут много комаров. Очень кусучих. Все мажутся
диметилфтолатом или, что еще хуже, гвоздичным одеколоном. Даже
на прекрасный цветок, на гвоздику я смотрю теперь с омерзением.
А, кроме того, над нашим домом все время пролетают самолеты
с аэродрома и на аэродром. Про это я и написала:У комаров нелетная погода.А нам совсем неплохо под дождем.Неподалеку здесь аэродром,И непривычно нам, что с небосвода
Пропеллеров не раздается гром
И рев турбин: нелетная погода.Но дождь прошел, теплятся в небе звезды.На берегу Днепра зажглись костры.Не выпускают самолеты в воздух,Зато вовсю летают комары.И, честное же слово, когда я сочиняла это стихотворение, вовсе
я не думала о том, что мои стихи никто не хочет опубликовать, а дру¬
гие печатают.Папа, в конце концов, поверил, что своими стихами я не имела
в виду ничего плохого. А вот с папиным заведующим отделом в ре¬
дакции Дмитрием Максимовичем и с его громогласной женой
Верой Сергеевной все получилось значительно хуже.Они были у нас в гостях. «Небольшой ужин», как выразилась
мама, хотя в действительности по времени это был ужин, а по содер¬
жанию — большой обед. И папин заведующий отделом Дмитрий
Максимович сказал с каким-то намеком: «Мы должны, конечно, ис¬
правлять ошибки прошлого, но делать это нужно так, чтобы не по¬
вредить нашему будущему».Я подумала, что это он говорит о нашей семье, скажем, о том,
что если прежде у меня часто бывали троечки и родители на это
320Владимир КИСЕЛЕВне обращали особого внимания, то теперь, когда я стала луч¬
ше учиться, не нужно на меня слишком давить, чтобы я снова
не сорвалась.Но вскоре я поняла, что Дмитрий Максимович имел в виду со¬
всем не нашу семью, а исторический процесс в целом.Раньше я не очень увлекалась историей. Но в последнее время мне
стало интересно читать исторические книги. И особенно по русской
истории. И больше всего про Ивана Грозного и его время.Ох, и страшное же это было время. Я узнала, что при Иване Гроз¬
ном в условиях постоянных поисков мнимых заговоров и вообража¬
емых измен получили большое распространение доносы. Что царь
эти доносы очень ценил и очень поощрял. Что при таком его на¬
строении появилась масса доносчиков, которые за счет гибели дру¬
гих людей старались улучшить свое материальное и общественное
положение. Тем более что доносы эти совсем не проверялись.Было только одно доказательство вины: признание обвиняемо¬
го под пытками. А пытки научились проводить очень мастерски.
Сам Иван Грозный изобрел для этого дела особый «жгучий состав».
Он был действительно жгучий, выдержать его действие человек
просто не мог. При такой пытке люди, понятное дело, не только
признавали любую вину, какая им приписывалась, но еще и огова¬
ривали других.Для того чтобы полностью раскрыть эти воображаемые заговоры
оговоренных людей, использовали провокации. Желая проверить
преданность бояр, царь направлял им фальшивые письма будто бы
от польского короля.Количество убитых, замученных, казненных людей в царствова¬
ние Ивана Грозного достигло десятков тысяч. Казнили не только
осужденных, но даже их близких, их знакомых и родственников, их
слуг и малолетних детей. Многих ссылали в дальние места. Хотя
и ссылка иногда не освобождала от последующей казни. Так было,
например, с митрополитом Филиппом.Такими были справедливость и государственная мудрость царя
Ивана IV, которому уже после смерти поменяли имя. В летописиТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК321того времени сообщалось, что труп Ивана Грозного постригли в мо¬
нахи и нарекли Ионой.Ну, это так в летописи. А кто же его постриг в самом деле? Веро¬
ятно, парикмахер или, как выражались в те времена, цирюльник.
Я написала про это стихи.Недолго цирюльники царские жили:Их ночью стрельцы на допрос уводили,Вгоняли иголки под грязные ногти,Дробили кувалдами руки и ноги.—	Царя отравить, иль зарезать хотели?Где брали, собаки, бесовское зелье?..Цирюльников крики сквозь ночь пробивались,Они признавались, во всем признавались.И слышали мрачное: — То-то же, черти!И господа бога молили о смерти.Зеваки на казнь равнодушно глядели:Худые цирюльники плохо горели.Комната от курений душиста и чуть туманна,Молча стоит последний цирюльник царя Ивана,Глаза у него большие, печальные: умер царь,Но радость — в каждой морщине маленького лица.Ему хорошо стоять здесь, смотреть на скорбные лица,Ему не надо бояться, теперь его жизнь продлится.Приятно ему в молчаньи, под колокольный зуд,Бояр обжигать глазами и ждать, пока позовут,Стоять в уголке и думать, лаская бритвы железо,Что если б царь не умер, он сам бы его зарезал.Папин заведующий отделом Дмитрий Максимович сам предло¬
жил мне прочесть какое-нибудь из моих новых стихотворений.
Я прочла «Последний цирюльник». Дмитрий Максимович и его жена
слушали стихи с обидой и огорчением, словно они были направлены
против них, как некоторые люди слушают пародии и эпиграммы.
322Владимир КИСЕЛЕВ—	Это непатриотические стихи, Оля Алексеева, — сказал Дмит¬
рий Максимович. — Конечно, Иван Грозный, как это тебе известно
из курса истории, допустил много ошибок. Но им было сделано
и немало полезного. Он взял Казань. Он был выдающимся полко¬
водцем и талантливым писателем.Я подумала, что можно было еще добавить: и великим химиком,
раз он изобрел «жгучий состав», а в состав этот, несомненно, входи¬
ли какие-то отравляющие химические вещества.—	Она у вас слишком много на себя берет, — обратилась жена па¬
пиного заведующего отделом Вера Сергеевна к моим родителям. —
И мне кажется, что объясняется это не только влиянием школы.
Мне кажется, что и влиянием семьи.История, на мой взгляд, наука странная и не всегда понятная.
Из истории следует, что и взятие Казани и даже опричнина были ис¬
торически неизбежны. Но из той же истории становится понятным,
что царь Иван Грозный был одним из самых лицемерных, низких,
мелких, отвратительных и отталкивающих существ на нашей плане¬
те. Трудно как-то при этом радоваться его историческим заслугам.Папа мне подмигнул. Но я не стала спорить с Дмитрием Мак¬
симовичем и его женой. Я уже давно убедилась, что они не принад¬
лежат к числу тех взрослых, которые поощряют дискуссии по пово¬
ду высказанных ими взглядов.А стихи я послала в журнал. В «Рассвет». Мне долго не отвечали.
Лишь совсем недавно, примерно за неделю до того, как я попала
сначала под Володины «Жигули-Ладу», а потом в этот травматоло¬
гический центр, мне прислали письмо, словно написанное папи¬
ным заведующим Дмитрием Максимовичем. Вот и сочиняй после
этого стихи на исторические темы.Хотя это письмо из редакции журнала помогло мне понять, зачем
людям так нужна новая, красивая одежда. Особенно девочкам. Ко¬
гда получишь такое письмо, и когда небо такое серое, что кажется,
будто это не от туч, а оно вообще такое серое, и когда на улице хо¬
лодно и все ежатся, и когда золотые осенние листья на деревьях ка¬
жутся просто заржавевшими, а листья, оставшиеся зелеными, —ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК323пыльными, вот тогда хорошо надеть новое модное платье и сразу по¬
чувствовать себя другим человеком. Веселым и удачливым.И даже задача по математике, которая у тебя раньше не получа¬
лась, может получиться.И ты уже не будешь так огорчаться и немножко пугаться из-за то¬
го, что твой папа больше не пишет фельетонов.И ты не будешь завидовать, что у других девочек есть мальчики,
с которыми они по-настоящему дружат, а у тебя — нет.Но у меня не было нового платья. Да и зачем оно мне в больнице,
под одеялом? Мне нужно было что-то другое, что действовало бы
на человека, как новое платье, или как новые сережки действуют
на тех, у кого в ушах проколоты дырочки. И я знала, что именно.
Мне нужно, чтобы мои стихи читали другие люди.В палату вошла медсестра Анечка со шприцем и всем остальным,
что полагается дгы укола.—	Оля, — объявила она, — к тебе гости. Я напряглась.—	Мальчик. И женщина. Учительница. Я сказала, что сделаю
Юльке инъекцию, а потом их пущу.Вика сразу же выставила наружу свой крестик.Анечка быстро и споро ввела Юльке в руку лекарство и выпорх¬
нула из палаты.Я подумала, что это, может быть, моя любимая учительница хи¬
мии Евгения Лаврентьевна и Витя. Но в палату вошли совершенно
незнакомые люди. Очень худая, очень высокая женщина, халат ей
был короток и висел на ней, как на вешалке, голову ее украшала за¬
тейливая прическа, а на носу были огромные круглые очки с дымча¬
тыми стеклами, и с нею плотный невысокий паренек, он учительни¬
це этой был по плечо. У него был некрасивый маленький нос,
круглый подбородок, румяные, налитые щеки и глаза, словно пере¬
клеенные с другого лица. Большие, темные, внимательные и не¬
обыкновенно умные.—	Кто здесь Оля Алексеева? — басом спросила учительница. —
Вы? — обратилась она к Вике. Возможно, ее привлек крестик на шее.Вика не ответила.
324Владимир КИСЕЛЕВ—	Я — Оля Алексеева. Садитесь, пожалуйста. Берите стулья.—	Спасибо. Я твой классный руководитель. Зовут меня Мария
Сергеевна. Я веду математику. А Юра Зайцев — твой соученик. Он
лучший математик школы и круглый отличник. Он согласился по¬
мочь тебе догнать класс.Хочу ли я с этим Юрой Зайцевым догонять класс, у меня не спро¬
сили. Но я все равно поблагодарила и сказала, что постараюсь не от¬
ставать от программы.—	Так вот, значит, как у вас, — с интересом оглядывая палату, ска¬
зал Юра Зайцев. — Я больницу только в кино видел. Болит у тебя нога?—	Нет. Просто очень неудобно лежать все время на спине с но¬
гой, к которой подвешен груз.—	Для чего же нужен этот груз?Я, как умела, рассказала о том, как ортопеды сращивают поло¬
манные кости.Мария Сергеевна раскрыла увесистый портфель, который в па¬
лату внесла не она, а мой будущий соученик Юра Зайцев. Я с любо¬
пытством следила за ее действиями и приняла как можно более
серьезный вид, чтоб не рассмеяться, когда она достанет коробки
с яблочным мармеладом.Но в портфеле был совсем не мармелад, а книги, учебники.
И тетради.—	Куда это можно положить? — спросила Мария Сергеевна.—	Вот сюда. На тумбочку.—	В этих учебниках — закладки. В тех местах, до которых дошел
класс. Тебе это нужно прочесть и по возможности выучить. Ес¬
ли что покажется непонятным — тебе поможет Юра.—	Постараюсь помочь, — сказал Юра и посмотрел на меня свои¬
ми переклеенными с другого лица умными и проницательными гла¬
зами. — Я-то понимаю, что в больничной палате не очень хочется
учиться. И все же постарайся. Опытные люди говорят, что навер¬
стывать труднее. Ты математикой увлекаешься?Я вспомнила, как в Сочи на пляже ко мне подошел новый мой
знакомый первоклассник Славик. В руках у него была тетрадкаТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК325и шариковая ручка. Я сидела на песке и смотрела на море. В голове
у меня вертелись стихи.«Ты умеешь складывать столбиком? — спросил Славик. — Когда
скучно, это хорошо помогает».И он дал мне свою тетрадку, где уже было много цифр, записан¬
ных столбиком, и ручку. Он был добрым человеком, этот перво¬
классник. Он не хотел, чтобы я скучала.—	Нет, не очень, — не сразу ответила я на вопрос Юры Зайцева.—	И я — не очень, — легко согласился со мной Юра Зайцев. —
Но зато геометрия...—	Я и геометрию — не очень...—	Ну, это даром, — возразил мой новый соученик. — Геометрия
увлекательная, загадочная и таинственная наука.—	Чем таинственная?—	Многим.—	Например?—	Например, аксиомами или... Ты знаешь, что такое в геометрии
«золотое сечение»?—	Нет. Не помню.Юра Зайцев посмотрел на меня как на недоразвитую. В глазах
у него что-то погасло.—	Это... ну, как бы тебе объяснить?.. Если разделить отрезок
прямой на две части так, чтобы длина этого отрезка относилась
к большей части, как сама большая часть к меньшей, то получится
«золотое сечение». Понимаешь?Я кивнула головой, решив, что потом нарисую это на бумаге и то¬
гда, может быть, пойму.—	Обе части будут пропорциональны двум числам, — продолжал
Юра, — единице и одной целой шестьсот восемнадцати тысячных.—	Почему же оно «золотое»?Юра Зайцев сначала равнодушно, а потом все более увлекаясь,
рассказал о том, что Кеплер назвал это соотношение одним
из сокровищ геометрии, что этим соотношением отличаются ан¬
тичный Парфенон и статуи Фидия, греческие вазы и этрусская
326Владимир КИСЕЛЕВкерамика, египетские пирамиды и скрипки Страдивари, а великий
художник Дюрер подметил «золотое сечение» в человеке.Мария Сергеевна слушала своего ученика с таким выражением
липа, словно ничего об этом не знапа. Она им просто гордилась.—	А в конце прошлого века, — продолжал Юра Зайцев, — один
немецкий ученый сделал десять бумажных прямоугольников с отно¬
шением сторон от одного до двух с половиной и потом показал эти
свои прямоугольники почти тысяче людей. И каждого из этих людей
он просил выбрать прямоугольник, который ему больше всего нра¬
вится, больше всего подходит. Большинство выбрало прямоуголь¬
ник с соотношением один и шестьдесят две сотых к единице. Пони¬
маешь? «Золотое сечение».—	Как это может быть?—	Я ведь говорю, что в геометрии много таинственного. Хотя
недавно появилась теория, связанная с электрическими колеба¬
ниями мозга...Юра Зайцев и Мария Сергеевна сидели спиной к окну между па¬
латами, а я заметила, что девочки из соседней палаты машут руками,
показывая, чтобы я выставила из палаты своего посетителя. Даше
Гришиной нужно было судно.Юра увидел, что я смотрю ему за спину, оглянулся и покраснел.—	Я выйду, — сказал он поспешно.—	Выйди. Мы тебя позовем.—	Может, вообще лучше бы сюда девочку? — сказал Юра моей
новой классной руководительнице, направляясь к двери.Глава тринадцатаяМама говорит, что я живу в выдуманном мире. И, по ее словам,
не это самое худшее. По ее словам, самое худшее, что живу я в мире,
который выдумала не я, а другие. Различные писатели.ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК327Ну, а остальные люди? Разве они не живут в мире, который
придумали различные хорошие писатели? Что они знают о прохо¬
жих? О соседях? Об одноклассниках? Даже о своих самых близких
родственниках?Не это ли имела в виду Новелла Матвеева, когда написала пре¬
красную песню о том, как у костра сидел человек, как над огнем
на треножнике висел котел, как кто-то проезжал мимо, как прошла
ночь, наступило утро, в костре погас последний уголек, и человек
у костра тоже «исчез из глаз».И мы не знаем, ах, мы не знаем,Был или не был он на земле,Что в тихом сердце его творилось,И что варилось в его котле.Я, например, не знала даже, что это мама оставила моего родного
отца и женилась, а правильнее сказать, вышла замуж за моего папу,
потому что полюбила его. Я не знаю и, наверное, никогда не узнаю,
любил ли мой папа еще кого-нибудь, кроме мамы.А вот про Дон-Кихота я все знаю. И все всё знают. Всем известно,
как любил Дон-Кихот Дульсинею, какой она ему казалась и какой
была в действительности.И про князя Андрея Болконского из «Войны и мира» тоже все
известно. Я про него знаю лучше, чем про всех людей на земле.
Я знаю, как он жил, я знаю, почему он поступал так, а не иначе,
я знаю, как он хотел жениться на Наташе Ростовой и потом полю¬
бил ее, и как и почему Наташа Ростова, как дурочка, хотела убе¬
жать с этим Анатолем Курагиным, который был совсем без царя
в голове.Я также, как и все остальные люди на земле, всегда живу рядом
с ними. И выдуманный ли это мир? Почему он должен быть для нас
менее реальным, чем история настоящего живого человека, ре¬
волюционного героя лейтенанта Шмидта, который лишь раз уви¬
дел женщину, сразу полюбил ее, писал ей замечательные письма,
328Владимир КИСЕЛЕВпока его не расстреляли на острове Березань. Ничуть его смерть
для меня не реальнее, чем смерть Андрея Болконского в книге Тол¬
стого и в опере Прокофьева, когда оркестр, когда все эти трубы
и скрипки совершенно ясно повторяют: пить, пить...И даже в тех случаях, когда хорошие, настоящие писатели опи¬
сывают поступки своих героев, которые тебя удивляют, которые
для тебя самой недоступны, все равно стараешься их понять, разо¬
браться в этих поступках.Вот, например, раньше мне была совершенно непонятна Татья¬
на Ларина из романа в стихах «Евгений Онегин» Пушкина. Как она
смогла написать такое письмо Онегину? Сколько ей было лет? Я ду¬
маю, это можно подсчитать.Ленскому было почти восемнадцать. Так Пушкин и написал:Он пел поблеклый жизни цвет
Без малого в осьмнадцать лет.Ольга, на которой Ленский задумал жениться, была, наверное,
младше. Ей, вероятно, было не больше, чем шестнадцать лет. Ну,
в крайнем случае, семнадцать. В те времена в связи с отсталостью
медицины жизнь у большинства населения была короче, чем те¬
перь, и женились пораньше.А Татьяна была не намного старше Ольги, да и Онегин, когда он
познакомился с Татьяной, был, может, не старше, чем сегодня Во¬
лодя Гавриленко. В учебнике говорится, что действие романа «Евге¬
ний Онегин» разворачивается между 1820 годом и мартом 1825 года,
а к этому марту Онегину было 26 лет. Пушкин указывает:Убив на поединке друга,Дожив без цели, без трудов
До двадцати шести годов...Следовательно, в 1820 году Онегину был 21 год, когда Татьяна на¬
писала ему это свое знаменитое письмо. Я бы на такое не решилась.ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК329Не смогла бы написать такого письма Володе. И все девочки, которых
я знаю, не смогли бы написать такого письма про свои чувства Евге¬
нию Онегину или кому-нибудь другому.Почему же Татьяна нашла в себе мужество на такой поступок?
Это в самом деле выглядит очень странно. Ведь Татьяна не читала
ни Толстого, ни Достоевского, она не знала стихов Маяковского
и Евтушенко.В театре она впервые побывала лишь впоследствии, когда пе¬
реехала из деревни в Москву. О телевизоре и говорить не при¬
ходится. Жила она бедно и убого, ездила не в метро, не в троллей¬
бусе, даже не на велосипеде по асфальту, а по тряским дорогам
в ужасном экипаже, в котором никто из нас даже не катался: он
был, наверное, похож на телегу, только с коробкой, в которой си¬
дели пассажиры.Она не знала наших ванн с горячей и холодной водой, а умы¬
валась в корыте или в миске. Ее фактически ничему не учили, кроме
французского языка. Книжки она читала ужасные. Я попробовала
из интереса прочесть ее любимую книгу «Кларисса Гарлоу» Ричард¬
сона, так это такая скучища и чепуха, что сразу хочется спать.В общем, любая девочка из любой городской или сельской шко¬
лы сегодня живет лучше, чем Татьяна Ларина, и материально, и мо¬
рально. Хотя бы потому, что вокруг Татьяны были ужасные люди,
закостенелые в своем невежестве. Единственным их экономиче¬
ским открытием было требование к крепостным девушкам, что¬
бы при сборе ягод они пели:В саду служанки, на грядах,Сбирали ягоды в кустах
И хором по наказу пели
(Наказ, основанный на том,Чтоб барской ягоды тайком
Уста лукавые не ели,И пеньем были заняты:Затея сельской остроты!)
330Владимир КИСЕЛЕВВ чем же дело? Почему Татьяна написала такое изумительное
письмо? Не мог же ошибиться Пушкин с его потрясающим, с его
всеобъемлющим гением? И мне кажется, что я знаю ответ на эту за¬
гадку Пушкина. Про это не написано в учебнике. Я сама додумалась.Пушкин показал, что если девушка любит, то в ней появляют¬
ся новые черты, она сразу становится намного лучше, и умнее,
и смелее, чем была прежде. Она становится как бы совсем другим
человеком.Так вот, если Татьяна Ларина при всей своей ограниченности ре¬
шилась написать письмо Евгению Онегину, с которым была едва
знакома, то могу и я написать письмо Володе Гавриленко, с кото¬
рым меня все-таки кое-что связывает, как ни говори, а это он сбил
меня машиной.И я принялась за письмо в стихах. Дело это оказалось невозмож¬
но трудным. Пушкин на всех оказывает ужасное влияние. Как я
ни старалась, а все равно сбивалась на размер и слова из письма
Татьяны.Юлька необыкновенно внимательный человек.—	Ты сочиняешь стихи? — спросила она.—	Откуда ты знаешь?—	Очень просто. Ты все время бормочешь. Прочти, что ты
сочинила.В моих стихах, конечно же, не указывалось, кому они предназна¬
чены, и я прочла Юльке две первые строфы.—	Здорово! — одобрила мое сочинение Юлька. — И как только
у тебя все это складывается?Вика посмотрела на меня презрительно и жалостливо.—	Ты совсем чокнутая, — сказала она своим низким, сиплым
красивым голосом. — Ничего не видишь. Ничего не понимаешь. Ты
это выбрось из головы. Он не из-за тебя ходит. Он из-за нее ходит.И она указала глазами на пустую Наташину кровать. Наташа
ушла в манипуляционную.Я бы могла в ответ Вике сказать, что этот Олег с рукой в гипсе
приходил совсем не к Юльке, а к ней, к Вике. Но я промолчала.ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК331Я чувствовала, что с этим нужно поосторожней. Что тут что-то очень
серьезное. А может быть, и страшное.И еще я почувствовала себя ужасно обманутой. Нет, я понимала,
что Володя меня не обманывал. Он не говорил, что это ради меня он
так торопится из своего политехнического института в травматоло¬
гический центр. Но мне казалось, что это понятно само собой.
Не меня обманули, а я обманулась. Я, наверное, в самом деле,
как Юлька.Юлька, очевидно, думает, что Фома сюда приходит из-за нее,
а не из-за Вики. А я — что Володя из-за меня, а не из-за Наташи.По-моему, до сих пор я ни разу в жизни не испытывала ревности.
Но сейчас я ревновала. Володю. К Наташе. И когда Наташа верну¬
лась из манипуляционной, я посмотрела на нее как-то по-новому.
С завистью. Она может ходить, куда хочет. Она старше — значит,
больше подходит Володе. Возможно, я ему, несмотря на то, что пи¬
шу стихи, кажусь просто сопливой девчонкой.А Наташа совсем взрослая. И очень красивая. Интересно, как она
на самом деле относится к Володе? Я не замечала, чтоб она смотрела
на него как-то особенно. Правда, Наташа соглашается с тем, что го¬
ворит Володя. И Володя соглашается с тем, что говорит Наташа.
А мне — часто возражает.От всех этих мыслей я стала очень волноваться, и сердце у меня
заколотилось, как бешеное, и даже, как мне показалось, немножко
заболело. А ведь у меня до сих пор ни разу в жизни не болело сердце.
Вот они какие, любовь и ревность!Пришли Володя и Фома. Веселые и самодовольные. Они сумели
изготовить для Валентина Павловича какой-то особый хирургиче¬
ский инструмент. Он предназначен для сшивания мелких кровенос¬
ных сосудов.Я так этому обрадовалась, что Наташа сказала:—	Тебе что — сию минуту будут сшивать твои кровеносные
сосуды?Володя посмотрел на нее недовольно. Ему эта шуточка не по¬
нравилась.
332Владимир КИСЕЛЕВНаверное, Володя в самом деле ходит сюда из-за Наташи, но Фо¬
ма, сегодня, во всяком случае, пришел к нам не из-за Вики, и не из-
за Юльки, а из-за меня. Так он и сказал:—	У меня, Оля, к тебе важный вопрос.«Оля» Фома произносит с мягким знаком. Я думаю, это не пото¬
му, что он не умеет сказать мое имя иначе, а просто ему так больше
нравится.Вообще-то Фома хорошо говорит по-русски, и свое знание языка
объясняет так:—	Маяковский писал: «Да будь я и негром преклонных годов,
и то, без унынья и лени, я русский бы выучил только за то, что им
разговаривал Ленин». Но молодым неграм русский язык еще нуж¬
нее, чем старым. В Анголе — революция. Язык Ленина — язык
революции.Фома, а правильно Томаш, из Анголы. Он негр из племени ам-
бунду из села Кашикане района Иколо-и-Бенго. Я осведомилась:—	Какой вопрос?—	Ты Шевченко любишь?—	Люблю.—	Правильно. У нас в Анголе был свой Шевченко. Нету.—	Ты имеешь в виду Агостиньо Нето?—	Да. У вас говорят его имя по-испански. А у нас его называют
Агуштинью Нету. И он не только руководитель нашей революции.
Он еще лучший наш поэт. Это все равно, как если бы ваш Шевченко
не только написал «Кобзарь», но еще бы стал во главе украинского
правительства. Я перевел на русский стихотворение Нето. Самое
любимое. Прозой. Ты сумеешь по этому переводу написать стихи?—	Не знаю. Я еще никогда не пробовала. Прочти сначала.Фома вынул из кармана сложенный лист бумаги, развернул егои стал читать:Я здесь с тобой, друг Мусунда,Я здесь с тобой.С твердой победой твоей радости и твоей совести...ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК333—	А потом, — перебил себя Фома, — идет строка уже не на порту¬
гальском, а на кимбунду. Это язык племени. «О, ой, калунга, уа му
бангелэ!» Это, понимаешь, как бы поговорка. Как бы такой призыв.
Это значит «Смерть нас не поймает». Ну, вроде, как по-русски —
«Черт нас не возьмет». И дальше:С тобою я, друг Мусунда,Я тебе обязан жизнью,Ты самоотверженно спас меня от объятий удава.Я обязан твоей силе,Которая изменяет судьбы людей.Тебе, друг Мусунда,Обязан я жизнью.И я пишу стихи,Которых ты не понимаешь,Чувствуешь ли ты мои мученья?Я с тобой, друг Мусунда,И я пишу стихи, которых ты не понимаешь.Вот и все.—	Мусунда есть на самом деле? — спросила я.—	Есть. Это простой человек. Он был крестьянином, потом сол¬
датом во время революции, сейчас он опять крестьянин.—	Почему он не понимает стихов?—	Пять веков, пятьсот лет Ангола была под властью Португа¬
лии. Девяносто процентов населения было неграмотным. Порту¬
гальский язык знали единицы.Я никогда не думала о Тарасе Шевченко с этой точки зрения.
Ведь и для него, наверное, было самой большой мукой, что стихи его
не умеют прочесть люди, для которых он писал. Однако хоть они
и не могли прочесть стихов, они все равно знали эти стихи наизусть
и пели песни, сложенные Тарасом.—	Песни на слова Нето поют в Анголе?—	Поют.
334Владимир КИСЕЛЕВНачиная с шестого, а может, еще с пятого класса я чуть ли не ка¬
ждый год писала сочинение на тему «В жизни всегда есть место под¬
вигу». И не очень все-таки понимала, что это в самом деле так.
Но вот Фома, например, именно тот человек, который совершает
настоящий подвиг. Он приехал из ужасной дали, чтобы учиться
у нас физической химии, потому что его народу нужны химики.
И так хорошо выучил он русский не только «за то, что им разговари¬
вал Ленин», а еще и за то, что это для него самый прямой путь овла¬
деть теми знаниями и той современной культурой, в которых так ну¬
ждается его Ангола.Замечательно все-таки, что я познакомилась с Фомой. Хотя, ко¬
нечно, лучше было бы, если б познакомились мы при других обстоя¬
тельствах. И лучше было бы, если бы Вика не отворачивалась так уп¬
рямо, когда Фома читал свой перевод стихов Нето. Ведь читал он эти
стихи не только для меня. Прежде всего, читал он их для нее.—	Хорошо, — сказала я. — Давай свой перевод. Я попробую на¬
писать это русскими стихами.Может быть, потому, что Наташа тоже почувствовала неловкость
за Вику, а может, потому, что хотела сделать приятное Володе, она
стала расспрашивать Фому об Анголе.—	Сколько человек в Анголе? Какое там население?—	Нас, — ответил Фома, — только шесть миллионов. Меньше, чем
в Москве. Но территория у нас громадная — как вся Западная Европа.—	Жарко у вас? — с сочувствием спросила Юлька.—	Бывает очень жарко. Зима у нас с мая по сентябрь. И зимою
средняя температура 18 градусов тепла. Это сухой сезон, он называ¬
ется «касимбо». А с октября по апрель — дождливый летний сезон.
Тропические грозы. Ливни, как водяная стена, как водопад. Каждую
секунду Черное небо пробивают длинные до земли молнии. Гром
грохочет так, что слов не слышно.—	Как же люди, когда такой дождь? — нерешительно спросила
Юлька.—	Человеку лучше в сухое время года. Зато растениям в дождли¬
вый сезон... Мы успеваем снять по два урожая.ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК335—	А что у вас растет? — не унималась Юлька.—	Все. Пшеница, рис, картошка, кукуруза, кофе, сахарный тро¬
стник, бананы, ананасы, даже яблоки...—	Львы у вас есть? — вдруг спросила Вика.Она первый раз обратилась к Фоме. И почему-то с вопросом
о львах.—	Есть, — с готовностью ответил Фома, словно он сам развел
в Анголе этих львов. — И львы, и леопарды, и гепарды, и шакалы,
и гиены. Они охотятся на буйволов, зебр, на антилоп. Есть у нас сло¬
ны и носороги, а в реках гиппопотамы и крокодилы. В редколесьях
живет похожий на ящера панголин. Хоть он и млекопитающее,
но покрыт панцирем из больших роговых щитков. Он двухмет¬
рового размера и в случае опасности умеет сворачиваться в клубок,
как ваш ежик. Много у нас хамелеонов, ящериц, черепах. Иногда
они живут в домах, как у вас кошки или ласточки.—	Ох, и здорово, — радовалась Юлька. — Не нужно никакого
зоопарка.—	А полезные ископаемые?Это уже я спросила.—	Большие запасы нефти и газа. Богатые россыпи алмазов. Ан¬
гола входит в первую пятерку алмазоносных стран мира. У нас ог¬
ромные залежи железных руд. Есть месторождения меди, цинка,
свинца. Имеется уран, золото, хром, никель, марганец. Обнаружены
ртуть, вольфрам, титан, бериллий, тантал. В общем, дело для химика
найдется.Вот куда бы я не задумываясь поехала. Нет, я понимала, что и у нас
есть все эти полезные ископаемые. И не из-за львов и панголинов,
о которых я до сих пор ни разу не слышала, и в зоопарке нашем пан¬
голинов определенно нет. А из-за того, о чем Фома рассказал потом.Жаль, что в школе не учат историю Анголы. Чувствуешь себя не¬
веждой. И, кроме того, это невероятно интересно.Еще в конце XV века в Анголу, которая тогда состояла из не¬
скольких государств — Конго, Луанда, Бенгела, вторглись пор¬
тугальские колонизаторы и стали вывозить отсюда черных рабов
336Владимир КИСЕЛЕВдля сахарных плантаций Бразилии. Они превратили в рабов мил¬
лионы людей. Но ангольцы героически боролись за свою свободу.
Как действовали колонизаторы, можно понять из такого примера.
В 1574 году в Африку прибыл конкистадор Паулу Диаш де Новаиш.
Он сжег сотни поселений, а как доказательство своих «подвигов»
набивал бочки носами убитых негров.Интересно, знал ли об этом факте поэт Гумилев, когда писал
«Я конкистадор в панцире железном, и крепко верю я в свою звез¬
ду». Думаю, что не знал. В его время уж, наверное, не изучали исто¬
рию Анголы.Но в начале XVII столетия, когда конкистадоры были уверены
в том, что они уже стали подлинными хозяевами Анголы, войну
народа за независимость возглавила африканская Жанна д’Арк —
Нзинга Мбанди Нгала. Она родилась в 1582 году, а умерла в 1633 году.Наташа, должно быть, в самом деле, очень хорошая ученица.
На вопрос Володи, не помнит ли кто-нибудь из нас, когда жила на¬
стоящая Жанна д’Арк, она сразу ответила:—	В 1431 году ее сожгли на костре в Руане.А я этого совершенно не помнила.Так вот, эта ангольская д’Арк сумела объединить африканских
вождей и создать большую и сильную армию. Нзинга была вы¬
дающимся полководцем. Кроме того, она была очень храбрым
человеком. Африканцы под ее руководством не раз побеждали ко¬
лонизаторов. И длительная борьба ангольского народа во главе
с бесстрашной Нзингой надолго задержала продвижение разбой¬
ников конкистадоров.Однако в конце концов лучше вооруженные колонизаторы суме¬
ли подавить сопротивление. Но не навсегда. Сопротивление про¬
должалось, по сути, в Анголе длилась постоянная война. Но только
в 1975 году народ окончательно победил. 11 ноября 1975 года Ангола
была провозглашена народной республикой.Когда человек рассказывает о своей любимой родине, он как-то
словно меняется, Фома стал еще больше похож на свой портрет, из¬
готовленный Юлькой.ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК337У Юльки была какая-то особая способность. А правильнее ска¬
зать — талант. К ножницам. Она чувствовала ножницы, как худож¬
ник свою кисть. Или даже, как скрипач свой смычок. Она брала
кусок черной бумаги от большого конверта, в котором держат рент¬
геновский снимок, и маленькие острые ножницы для маникюра.
Бумагу складывала, а ножницами и лезвием от безопасной бритвы
начинала прорезать дырочки и вырезать кусочки. Потом разворачи¬
вала бумагу, и получалось самое настоящее черное кружево. Круже¬
во она наклеивала на белую бумагу и дарила многим из тех, кто захо¬
дил в палату. У меня уже была целая коллекция.Еще лучше Юлька умела вырезать из черной бумаги всякие сцен¬
ки. Особенно ловко получалось из Пушкина:Вот бегает дворовый мальчик,В салазки Жучку посадив,Себя в коня преобразив...Были на этой картинке и санки, и худая Жучка, и мальчик в шап¬
ке и поддевке, похожей на украинскую свитку.Получались у Юльки и портреты с натуры. Это было похоже
на фокус. Юлька смотрит только на того, кого изображает, а на нож¬
ницы будто не глядит, они будто режут сами по себе. Проходит не¬
сколько минут, и вот уже Юлька наклеивает на белую бумагу гото¬
вый профиль.Особенно хорошо, натуральнее всех получался у нее Фома. В дей¬
ствительности он, конечно, не такой черный, как бумага от конвертов
для рентгеновских снимков, но все равно другие люди выглядели
на Юлькиных портретах, как черная тень на белой стене, а Фома,
какживой, только чуточку чернее. И так Юлька изучила Фому, что мо¬
гла уже вырезать его портреты даже в отсутствии Фомы, по памяти.Фоме, по-видимому, очень хотелось получить портрет Вики. Ко¬
гда Фома рассказывал о своей Анголе, он только изредка погляды¬
вал на Вику. Но смотрел он при этом на нее так, словно был готов
отдать ей все алмазы Анголы, все ананасы и даже всех панголинов.22 - 7-497
338Владимир КИСЕЛЕВПока Фома говорил, Юлька вырезала Викин профиль, наклеила
на листок белой бумаги и, — до чего же сообразительная девчон¬
ка! — отдала листок Фоме.Я ожидала, что Вика будет недовольна, что она, может быть, даже
потребует, чтоб Фома отдал ей портрет, но Вика, кажется, тоже
уже привыкла к Фоме.—	Покажи, — сказала она. И едва заметно улыбнулась. А улыба¬
ется Вика редко.Но Фома, наверное, побоялся, что Вика возьмет свой портрет
в руки и не отдаст, и поэтому показал ей портрет издали.—	Очень красиво, — похвалил Юлькину работу Фома. А может,
он похвалил не столько Юлькину работу, сколько Вику.—	Но самое красивое, что у нас есть, — улыбаясь своему воспо¬
минанию, сказал Фома, — это Каландула. В провинции Маланже
у нас есть река Лукула. И на ней водопад Каландула. Поток шири¬
ной с километр летит вниз на сто метров. Вверху вода — зеленая,
а внизу — густое белое облако. И в облаке этом висят самые на¬
стоящие семицветные, сияющие радуги. Приезжайте к нам. Такого
не увидишь нигде в мире. Даже на Ниагаре.В палату пришла Олимпиада Семеновна с небольшим металли¬
ческим подносом в руках. Поднос был накрыт салфеткой. Она ска¬
зала, что Володю и Фому вызывает к себе академик Деревянко. Она
даже сказала не «вызывает», а «приглашает». Чтоб поблагодарить их
за инструмент для сшивания мелких сосудов и побеседовать с ними.Но перед их уходом Олимпиада Семеновна предложила Володе
и Фоме, а заодно и нам съесть по ломтику-другому пудинга. Особо¬
го. И она сняла салфетку с блюда.Мне показалось, что ничего вкуснее я в жизни не ела.—	Что это?—	Все тот же черствый хлеб, оставшийся от завтрака.—	Чем он пропитан? Гоголем-моголем?—	Ну что ты, Оля, — Олимпиада Семеновна даже огорчилась. —
Это соус мадера.—	Как его делают?ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК339—	Я тебе дам рецепт.—	Мне, как химику, тоже хочется узнать, как из черствого хлеба
приготовить королевское пирожное, — сказал Володя с набитым
ртом.Все-таки, по-моему, не было для Олимпиады Семеновны ничего
приятнее, чем когда ее расспрашивали о секретах пудингов. Своим
поварским умением она, кажется, гордилась даже больше, чем сво¬
им умением хирурга.—	В воскресенье мы с Фомой собираемся в селс. Я хочу сделать
там такой пудинг. Пусть посмотрят, что в умелых руках может полу¬
читься из черствого хлеба. У меня и у Наташи, кажется, возникла
одна и та же тревога. Но Наташа ее высказала, а я — нет.—	Надолго? — спросила Наташа.—	Нет, только на день. Это близко, в Обуховском районе.—	Записывайте, — предложила Олимпиада Семеновна. — Обре¬
зать на черством белом хлебе корку. Замочить хлеб в кипяченых
сливках и через полчаса хорошо растереть. Добавить желтки, рас¬
тертые со сливочным маслом и сахаром, мускатный орех, изюм, ли¬
монную цедру, а потом взбитые белки. Все это положить в смазан¬
ную маслом сковородку, посыпать толчеными сухарями и запечь
в духовке. На две городские булки — полтора стакана сливок, пол¬
тора стакана изюма, ложку сливочного масла, полстакана сахара,
шесть яиц.—	А соус мадера?—	Это еще проще: растереть четыре желтка с двумя ложками са¬
харной пудры, добавить полстакана мадеры, четверть стакана воды,
чайную ложку лимонного сока. Поставить все это в кастрюльке
на слабый огонь и сбивать, пока масса не начнет подниматься. По¬
том усилить огонь и продолжать сбивать, пока не получится пышная
пена.—	Взобьем, — сказал Володя. — Теперь весь Обуховский район
будет взбивать.Володя Гавриленко был родом из Обуховского района, из села
Вчерайше. Старший брат его работал там бригадиром в колхозе.
340Владимир КИСЕЛЕВЭто ему принадлежали «Жигули-Лада». Он дал Володе доверен¬
ность. Чтоб Володя с Фомой почаще приезжали.Из слов Володи я поняла, что Фома считается у них членом се¬
мьи, что Володины родители любят Фому и заботятся о нем.И еще я подумала, что Вика, кажется, тоже уже привыкает
к Фоме.Глава четырнадцатаяЯ думаю, что мои пещерные волосатые предки были людьми ус¬
тойчивыми к болезням, предприимчивыми, способными на борьбу
и победы. Иначе меня не было бы на свете.Кое-что из того лучшего, чем они обладали, по наследству пере¬
пало и мне. Например, способность больно кусаться. Я была самой
кусучей девочкой на весь наш большой детский сад.Но, возможно, передалось не только лучшее.Благодаря успехам археологов я могу себе представить, как дале¬
кий мой предок утром отправлялся на охоту. Он старательно воору¬
жался луком, стрелами, каменным топором, насаженным на де¬
ревянную рукоятку. До выхода из пещеры его провожала жена.
Не думаю, что она разводила особые церемонии, говорила «береги
себя», «не простудись», «не попадись под ноги мамонту при перехо¬
де улицы».Нет, наверное, она говорила прямо и откровенно: «Не убьешь
медведя или, в крайнем случае, зайца — твои дети могут умереть
от голода». Так что нужно было не валяться, а встать пораньше.Но было бы просто ужасно, если б их дети умерли от голода. То¬
гда и меня не было б на свете, и моего папы. Ой, нет. Папа был бы.
Не было бы на свете моего родного отца.И вот только отошел мой волосатый предок от своей пещеры
улучшенного типа, а навстречу ему лось. Огромный и жирный.ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК341Предок стал за дерево и пустил в лося стрелу. Выстрелил. Это в на¬
шем представлении выстрел связан со звуком, а для тех, кто охотил¬
ся с луком и стрелами, выстрел был бесшумным. И сразу же попал
лосю в самую сонную артерию. Если только она есть у лося.Он в одиночку убил огромное и опасное животное и присел, что¬
бы проанализировать, как это ему удалось.И вспомнил он, что сегодня заспал, и что снилось ему, будто он
умеет летать.Он хорошо запомнил этот везучий день и потом уже, отправляясь
на охоту, всегда старался вспомнить, что ему снилось. Так вот я,
как этот мой предок, присматриваюсь к своим снам. Этой ночью мне
снился отвратительный сон. Будто бы все люди, в том числе и я, стали
телепатами. Как в фантастических рассказах, повестях и романах.Я бы не хотела, чтоб человек обладал такой способностью. Бы¬
ло бы очень неудобно, если б каждый мог узнать, что ты думаешь,
и ты мог узнать, что думают другие. Это, может, еще хуже, чем
если выйти на улицу совсем голой.Я, например, постоянно мечтаю. И мечты у меня очень глупые.
Совсем не те, которые помогают человеку наметить пути в будущее,
добиться больших производственных или еше каких-нибудь успе¬
хов. У меня совсем маниловские мечты. Я о них никому не могу рас¬
сказать. И было бы просто ужасно, если бы о них проведали путем
телепатии. Я ведь уже совсем взрослая. Взрослые не могут преда¬
ваться таким глупым мечтам.Вот, например, я сейчас очень похудела, потому что мало ем
и пью мало жидкости. И я мечтаю о том, что когда нога у меня
окончательно срастется, когда я начну ходить и даже прыгать, я во
время прыжка так сильно втяну живот, что он прикоснется к спи¬
не. Не к спине, а, правильнее сказать, к позвоночнику.И вдруг я почувствую, что от этого человек на какое-то мгнове¬
ние, на какую-то долю секунды утрачивает всякий вес, как космо¬
навт в своей ракете. Но ведь если подпрыгнуть в таком состоянии
невесомости, то за эту долю секунды можно взлететь чуть выше, чем
те, кто не знает, как нужно втягивать живот.
342Владимир КИСЕЛЕВКогда на стадионе будут городские соревнования, я без всякого предупреждения пойду в сектор прыжков
и попрошу, чтоб мне позволили хоть разик прыгнуть». Фото Богдана ЖолдакаТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК343В прошлом году я участвовала в ответственных соревнованиях
по легкой атлетике в моей старой школе. Учитель физкультуры
и не скрывал, что меня поставили не за качество, а для количества.
По прыжкам среди девочек я была с конца третьей. Только Надя
и Софа из параллельного класса прыгнули еще ниже меня.У нашего учителя физкультуры ужасно покраснела лысина. Ко¬
нечно, он не возлагал ни на меня, ни на Софу, ни на Надю особых
надежд, но даже он такого не ожидал.Но когда я научусь на мгновение приходить в состояние невесо¬
мости, все будет совсем иначе. Я пойду тренироваться на стадион.
Рядом с группой настоящих легкоатлетов. Чтоб изучить и отточить
технику прыжка. Потому что если я начну прыгать без всякой техни¬
ки, кустарным способом, и при этом перекрою все рекорды, то
это может показаться непонятным и подозрительным.Вначале все будут надо мной смеяться. Над тем, что я совсем
неумейка. Ну и пусть смеются на здоровье. Я не стану пользовать¬
ся техникой прыжка фосбери-флоп, когда прыгун перелетает над
планкой спиной и на спину же падает в яму, заполненную пороло¬
ном. А вдруг пролетишь мимо ямы и так ударишься спиной об земл-
ю, что и встать не сможешь. Нет, я буду изучать нашу передовую тех¬
нику перекидного прыжка, когда прыгун как бы распластывается
животом над планкой.Затем, когда на стадионе будут городские соревнования, я без вся¬
кого предупреждения пойду в сектор прыжков и попрошу, чтоб мне
позволили хоть разик прыгнуть. Мне ответят, что это запрещено пра¬
вилами, но я не послушаюсь, нахально разбегусь по дорожке и с пер¬
вого раза перепрыгну планку, установленную на высоте полтора мет¬
ра. А может, и выше. Нужно будет выяснить, какая сейчас высота
городского рекорда.Все очень удивятся, потому что на мне не будет даже спортивной
формы, и на ногах не тапочки с шипами, а самые обыкновенные
кеды. Тренер очень заинтересуется моим талантом и предложит мне
поступить в его группу. Но я откажусь и скажу, что я, как один вы¬
дающийся тяжелоатлет, тренируюсь сама. Без тренера.
344Владимир КИСЕЛЕВПотом я приму участие в республиканских соревнованиях, затем
во всесоюзных, и поставлю всесоюзный рекорд. По себя-то я буду
знать, что если захочу, то смогу перекрыть не только женский олим¬
пийский результат, но и мужской мировой рекорд — 2 метра 41 сан¬
тиметр. Достаточно мне лишь покрепче втянуть живот.Вначале я не стану бить мировые рекорды. Но все равно меня
пошлют на международные соревнования. В Лондон, на знамени¬
тый стадион Уэмбли, про который была книжка. И там уже я по¬
ставлю настоящий мировой рекорд... Но для женщин. Я прыгну
на высоту два метра.Ко мне будут подходить корреспонденты разных газет и расспра¬
шивать, как я сумела достичь таких успехов. А я буду очень скромно
отвечать, что это результат постоянной тренировки и работы над
своим физическим развитием.И всех тогда очень заинтересуют мои стихи. И все, что я посы¬
лала в журналы и газеты, сразу напечатают. Даже про последнего
цирюльника и про комаров и нелетную погоду. Вначале в под¬
писи будут указывать, что я рекордсмен или рекордсменка мира,
я не помню, как правильно, по прыжкам в высоту. А потом переста¬
нут. Меня и так все будут знать.Но самое главное, для чего мне нужно так здорово прыгать,
я буду скрывать даже от себя. Для того, чтобы Володя понял, какая
я замечательная, и что Наташа никогда не сможет достичь моего
спортивного уровня. Вот. А когда Володя меня по-настоящему
полюбит, я, может быть, решусь и открою, в чем секрет моих ре¬
кордных прыжков. И тогда этим вопросом займутся такие серьез¬
ные физикохимики, как Володя и Фома. Они установят научные
закономерности и создадут приборы, с помощью которых люди су¬
меют передвигаться в пространстве значительно быстрее, чем ав¬
томашины, и при этом не будут отрицательно влиять на окру¬
жающую среду.Вот примерно так или очень похоже я часто мечтаю, понимая,
что мечты эти совсем детские и совсем глупые и недостойные.
И при этом меня не покидает одно сомнение: а может, и взрослыеТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК345иногда предаются таким же глупым мечтам, только скрывают это
от окружающих еще старательнее, чем я.Но ведь, должно быть, есть и другие люди, которые мечтают
совсем не о собственных успехах и не о собственной славе. Нет,
они мечтают о справедливости, о здоровье, о благополучной жиз¬
ни иных людей. И все равно — главное в их жизни не эти мечты,
а их действия, их работа.У Толстого... только я не помню, где... может, в «Детстве». Мо¬
жет, в «Отрочестве». А может, и в «Юности». Там говорится, что ка¬
ждый человек обязательно делит остальных на какие-нибудь две
группы. Ну, скажем, на хороших и плохих. Или на добрых и злых.
Или на богатых и бедных. Хотя, возможно, на «богатых и бедных»
у Толстого нет, возможно, это я сама придумала. Но, в конце кон¬
цов, Лев Толстой стал делить людей на «понимающих» и «не пони¬
мающих». Хотя, судя по словам самого Толстого, ему было не очень
ясно, что именно «понимающие» должны понимать.Однако теперь мне кажется, что я знаю, как нужно правильно де¬
лить людей. И я сама до этого додумалась. Без книг, без Толстого.
Просто думала, думала и додумалась.Есть люди, которые больше дают жизни, больше дают че¬
ловечеству, чем берут у них. Такие люди, когда умирают, остав¬
ляют мир немножко, ну хоть на капельку, лучшим, чем он был
до них.И это, по-моему, самые важные люди для человечества. Потому
что когда б не они, так не было бы никакого развития. Не было бы
Великой французской революции. И войны между Севером и Югом
в Соединенных Штатах. И нашего Октября. И современной науч¬
но-технической революции.Например, академик Деревянко. Странно даже подумать, что
один человек, как целый завод. Или даже министерство. С конс¬
трукторским бюро. И научно-исследовательскими лаборатория¬
ми. И с институтом. С тысячей сотрудников. Каждый день здесь
40—50 операций.Или писатель Корнилов. И Валентин Павлович. И мой папа.
346Владимир КИСЕЛЕВНо есть и другие люди. Такие, что стараются взять побольше,
а дать поменьше. Способные даже на преступление, чтобы получить
побольше. Как Соколов, который убил Колиного папу.Нет, я понимаю, что они не все преступники. Они могут просто
ничего не давать другим. Или давать очень мало. Из-за своей
жадности, ограниченности, из-за того, что живут в еще несовершен¬
ном обществе.Но мир после них лучшим не становится. Иногда он, наверное,
даже теряет что-нибудь из того хорошего, что имел.Конечно, людей нельзя, как четное число, разделить на две части
без остатка. Но кто в остатке? Не я ли?—	Оля, — позвала негромко Вика и, не поворачивая головы, попро¬
сила: — Дай мне книжечку... этого Августа Иванова. Хочу почитать.Я ей протянула через проход между нашими кроватями тонкую
голубую книжку стихов.Глава пятнадцатаяМне казалось, что я хорошо знаю Киев. Могу даже водить экс¬
курсии. Город-сад. С историческими Золотыми воротами. С исто¬
рическим Софийским собором и не менее исторической Лаврой,
о которых во всем мире рассказывают учителя на уроках истории.С историческим заводом «Арсенал», на стенах которого оста¬
лись углубления от пуль и снарядов времен революции и времен
Великой Отечественной войны. Эти углубления никто не замазы¬
вает, ими гордятся. А на «Арсенале» теперь делают очень хоро¬
шенькие, но и очень дорогие фотоаппараты.Чем еще славен Киев? Музеями. Театрами. Пляжами. Каштана¬
ми, сквозь которые проглядывают памятники.Но сейчас я узнала, что существует еще и другой Киев. Город,
известный своим травматологическим центром. В центре этом нетТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК347ничего исторического. Он младше меня. Сейчас он называется про¬
сто травматологический центр, но всем понятно, что, когда ака¬
демик Деревянко умрет, он будет называться травматологический
центр имени академика Деревянко.И странно думать, что пройдет время, и про академика Деревянко
и его травматологический центр тоже будут рассказывать в школах
и на уроках истории. Интересно, сообщат ли учителя своим ученикам,
что академика Деревянко за глаза между собой все называли Светило.Я лежу на кровати, на спине, с задранной кверху ногой, к ноге
подвешен груз, — шестнадцать килограммов, это целый пуд. Пуд
этот вытягивает мне ногу так, чтоб в ней все правильно срослось
и ничего не деформировалось, и я чувствую себя настоящим истори-
ком-летописцем.Как Нестор-летописец собирал сведения для своей летописи?
Слушал, наверное, все, что ему рассказывали друзья и знакомые,
сопоставлял факты, отбрасывал менее достоверные, выделял те,
что казались ему главными. Конечно, при этом, как замечательно
отметил Пушкин в монологе Пимена:Немного лиц мне память сохранила,Немного слов доходят до меня...Так и до меня на этой кровати доходит немного слов. Но кое-что
доходит. От Олимпиады Семеновны. Она тут с первого дня. От наше¬
го заведующего отделением Валентина Павловича Попова. От писа¬
теля Павла Романовича Корнилова — он знакомый Светила, был
с ним в Англии. От моего папы — он всегда и обо всем знает много
интересного. И, главное, от медсестры Анечки, очень молоденькой,
очень веселенькой и очень говорливой. Еще никто и никогда, навер¬
ное, не слышал, чтоб она молчала две минуты подряд. Она сама уве¬
ряет, что разговаривает даже во сне. И что поэтому ей первой дали от¬
дельную комнату в общежитии для медсестер.От чего больше всего умирают люди? Статистика показыва¬
ет, что от заболеваний сердца. Я это сама читала. В «Неделе».
348Владимир КИСЕЛЕВНо справится ли со временем человечество с заболеваниями серд¬
ца? Можно не сомневаться, что справится. Ведь справились же
с чумой, а чума — и ежу понятно, как выражается Вика, — страш¬
нее всякого миокардита. И рак еще тоже будет ликвидирован.
Обязательно!А вот с травмами человечество никогда не справится.Олимпиада Семеновна говорит, что великий хирург Пирогов на¬
звал войну травматической эпидемией. Но сейчас, по ее словам,
травматическая эпидемия образовалась и без войны. Она приве¬
ла жуткую цифру. Только от автомобильных катастроф ежегодно
на земном шаре гибнет 500 тысяч человек и 10 миллионов попадают
в больницы.Мой папа добавил к этому еще несколько потрясающих цифр.
По его словам, население земли сейчас увеличивается на три чело¬
века в секунду. А только с конвейера одного нашего завода в Тольят¬
ти, который выпускает эти самые «Жигули», каждую минуту сходят
три автомашины. И ведь таких заводов в мире много. Значит, авто¬
машины рождаются еще быстрее, чем люди.—	Но травмы наносят не только автомашины, — сказала Олим¬
пиада Семеновна. — Я, Николай Иванович, покажу вам наши отче¬
ты. И вы поймете, что просто обязаны написать об этом.Папа пришел навестить меня днем, один, без мамы, он был сво¬
боден после дежурства в редакции, и Олимпиада Семеновна стала
уговаривать папу написать в газету о детском травматизме.—	Это важнейший, это государственный вопрос!В моей старой школе были очень неровные стены. Краска с них
быстро облупливалась. Придешь в сентябре в школу — стены даже
блестят, а уже в октябре видна прошлогодняя краска. Она всегда
была темнее. Может быть, поэтому в наших коридорах и даже клас¬
сах висело так много плакатов? Они закрывали пятна.На некоторых плакатах было написано, что дети должны быть
очень осторожными, не прыгать, не кататься на санках с горок,
не взлетать высоко на качелях и ездить на лыжах лишь в присутствии
старших.ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК349А папа считает, что это неправильно. Если все дети будут осто¬
рожными, то откуда же возьмутся космонавты? Или просто летчи¬
ки? Как подберут людей для такой ответственной и рискованной
специальности, как пожарные? А спорт? Бокс? Футбол? Прыжки
на лыжах с трамплина? Да просто мотоцикл или автомашина?Конечно, я понимаю, некоторая осторожность нужна. Но как от¬
личить, где осторожность, а где трусость? Очень трудно отличить.
Иногда, наверное, просто невозможно.Поэт Ольга Чугай написала удивительные стихи:А может быть и бабочка на свет,А может быть и дети на опасность
Летят, вот так же чувствуя неясно
Тоску и смерть, но видят только свет.Мы с папой думаем, что дети должны лететь на опасность. Это в их
природе. Наверное, это и в природе тех взрослых, которые сохранили
в себе важнейшую для человечества, для его развития детскую черту:
способность к безрассудному риску. Когда б не эта черта, люди, мо¬
жет быть, до сих пор жили бы в пешерах, как троглодиты. И в этом
травматологическом центре, на мой взгляд, как раз и собраны такие
дети и такие взрослые.Олимпиада Семеновна совершенно не согласна с такой папиной
теорией. Но Олимпиаде Семеновне нравится мой папа. По лицу
у нее ничего не видно, а в словах тем более, но я это все равно знаю.—	Ты, Оля, фантазерка, — сказала она, обращаясь ко мне, но воз¬
ражая папе. — И великий утешитель. В самом деле, все это не так ро¬
мантично. Мой опыт, а он большой, показывает, что на восемьде¬
сят процентов, ну, в крайнем случае, на семьдесят, в наш центр люди
попадают из-за алкоголя. Из-за пьянства.—	И в нашем корпусе? И грудные дети?—	И в нашем корпусе. И грудные дети. Нетрезвый отец садит¬
ся за руль и разбивает автомашину, а он забирал ребенка из дет¬
ского сада. Молодая мать отпраздновала с друзьями именины,
350Владимир КИСЕЛЕВкрепко уснула и не услышала, что ребенок плачет, что поднялся
в своей постельке и вывалился на пол. Эпоха научно-технической
революции, — продолжала Олимпиада Семеновна, — вступила
в непримиримое противоречие с алкоголем. Вся современная тех¬
ника, я уже не говорю о технике заводов, фабрик, строек, шахт,
даже техника, которая окружает человека в повседневной жизни:
электрические утюги, пылесосы, электробритвы и мопеды, рас¬
считана на то, что пользоваться ею будут трезвые люди. Что может
быть проще в обращении, чем телевизор? Но если ткнуть руку
не туда, куда следует, — обожжет или даже убьет током высокого
напряжения. На многих приборах и машинах в наше время ставят
специальные устройства — «фулпруф», защиту от дурака, защиту
от неумелого человека. Но «фулдрункард» — защиту от пьяного
поставить невозможно. Ведь действия пьяного никто не может
предугадать.Все это звучало очень логично. И все-таки была в этом какая-то
жестокая неправда. Она меня очень возмутила.—	А пожарный? Если, спасая ребенка, споткнулся в дыму на ле¬
стнице и поломал себе ногу? А футболист, которому, когда про¬
бивали штрафной, попали мячом в лицо и свернули нос набок. А па¬
рашютист, который неудачно приземлился?—	Все это бывает, Оля, — сказала Олимпиада Семеновна. —
Но чаще бывает иначе. И детские травмы чаще всего возникают
по нашей вине, — снова обратилась она к папе.Она рассказала, что почти половину травм головы дети получают
в результате игр во дворе. Везде есть деревянные доски-качели.
Малыши сваливаются с сидений. Доски бьют их по головам. Нужно
сиденья готовить из отслуживших свой срок резиновых покрышек
легковых автомашин.Дети часто балуются на верхних площадках деревянных горок
и летят вниз. Площадки нужно огородить перильцами. Ей, Олим¬
пиаде Семеновне, часто приходится извлекать из детских задиков
большие занозы. Дерево на желобах набухает от дождя, расслаива¬
ется. Нужны не деревянные, а пластмассовые желоба.ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК351У маленьких детей на голову приходится около четверти веса
тела. Когда малыш свесится с коляски или когда он учится ходить —
голова перевешивает, и он падает на голову. Нужно, чтобы промыш¬
ленность выпускала всевозможные фиксирующие, поддерживаю¬
щие приспособления.Детей нужно учить не только ходить и бегать. Их обязательно
нужно учить падать. Вот гимнасты, например, или лыжники умеют
падать так, чтобы ничего у себя не поломать. Но маленьких детей
этому никто не учит.Ножи, вилки, ножницы и другие колющие и режущие инстру¬
менты — сколько из-за них несчастий. Необходимо специально обу¬
чить детей обращаться со всем этим. А двери со стеклом... Считает¬
ся, что это красиво. Но это просто ужасно. Дети не замечают этих
стекол, разбивают их, калечатся...—	Вот об этом нужно, обязательно нужно написать в газете, —
сказала Олимпиада Семеновна. — Чтоб там, где это возможно, избе¬
жать рискованных ситуаций, которые Оле и этой ее поэтессе кажут¬
ся такими необходимыми.Я подумала, но не сказала вслух, что еше важнее было бы напи¬
сать в газете об академике Деревянко. О Светиле. О том, как он
создал этот огромный травматологический центр по тому же прин¬
ципу, как до сих пор создавали только предприятия, выпускающие
электронно-счетные машины или самолеты: небольшой институт
и при нем громадный завод. Так же построил свой травматоло¬
гический центр и академик Деревянко: ортопедический институт
и при нем целый ряд корпусов гигантской больницы.Я уверена, что он с самого начала понимал — со временем все
болезни будут затихать, исчезать, а количество травм не только
не уменьшится, а наоборот, увеличится. Если даже на земле не оста¬
нется ни одного пьяницы. И если даже в газетах каждый день будут
писать о детских качелях и деревянных горках.Вот странно, по-моему, и неправильно на земле распределя¬
ются слава и известность. Я и мои одноклассники узнали бы
в лицо любую артистку кино. И артиста тоже. И театральных
3S2Владимир КИСЕЛЕВартистов мы знаем очень многих. Мальчики знают всех хоккеи¬
стов и футболистов.Кто еще пользуется такой большой славой? Дикторы телевиде¬
ния? Некоторые поэты? Ну, еще, может быть, победители соревно¬
ваний по фигурному катанию на коньках или по художественной
гимнастике?Но такие люди, как Светило — академик Деревянко известны
только тем, кто себе что-нибудь поломал или повредил, или тем,
у кого в семье что-нибудь такое случилось.А о Валентине Павловиче, хотя он тоже ученый, кандидат меди¬
цинских наук, заведует отделением в травматологическом центре, со¬
бирает в море потерянные кольца и умеет делать замечательные фо¬
кусы, о Валентине Павловиче знают вообще очень немногие люди.С самого начала, как я попала в эту палату, я заметила, что Ва¬
лентин Павлович навещает меня и помимо врачебных обходов, по¬
мимо своего, так сказать, служебного долга. Впрочем, это и другие
заметили.Сначала я думала — это потому, что у меня очень тяжелый пере¬
лом. Но потом поняла, что у других не менее, а может быть, и более
тяжелые переломы, а у Юльки даже таз раздроблен.Потом мне показалось, что он приходит ко мне отдельно потому,
что я пищу стихи и он видел меня по телевизору.Потом мне стало казаться, что это из уважения к моему папе, из¬
вестному журналисту.Но лишь вчера мне стало понятно, в чем настоящая причина.
И от того, что я это поняла, мне стало немножко неловко, как если бы
подсмотрела чужой секрет, и немножко страшно за него.Просто этот хирург и заведующий отделением — очень робкий
и очень стеснительный человек. Как я. Вчера Валентин Павлович
говорил со мной о том, что я плохо ем и мало пью жидкости. Он хоть
и врач, а не понимает, что это я не из-за болезни, а из-за того,
что стараюсь поменьше есть и пить. А затем он осторожно, как будто
между прочим, спросил, не встречалась ли я после возвращения
из Сочи в Киев с Валентиной Сергеевной Костенко.ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК353Я ответила, что нет, не встречалась, и в свою очередь спросила,
не виделся ли с артисткой он, Валентин Павлович. И только тут я со¬
образила, что об этом мне не следовало спрашивать. Лицо у него
как-то вспыхнуло, он отвел глаза и глухим, изменившимся голосом
сказал, что нет, не пришлось.—	Случайные курортные знакомства, — сказал он, глядя в пол, —
известные артистки, очевидно, не поддерживают.Он извинился, будто что-то забыл, и быстро ушел.А ведь я все это должна была понять еще раньше. Ведь и Валя
и Валентин Павлович, когда прощались в Сочи, выглядели так,
словно им нужно было еще что-то сказать друг другу. Словно они
не могли не сказать этого друг другу. И сказать тоже не могли.И теперь я уже знала, что им хотелось сказать.Но, может быть, они думали, что скоро встретятся в Киеве и по¬
говорят. Но в Киеве Валентин Павлович с раннего утра и весь день
на работе, и каждый день обходы, и два раза в неделю операционные
дни, после которых, как говорила Олимпиада Семеновна, Валенти¬
на Павловича можно просто выкручивать, так он устает.А у Вали вечером — спектакль, днем — репетиция, и еще она
снимается в новом детском кинофильме, который, если название
не изменят, будет называться очень педагогично — «Переходный
возраст».Может, у них не хватало времени на то, чтобы встретиться? Хотя,
скорее всего, дело не в том, что они так заняты. А в том, что они
стесняются.Я решила, что сегодня же, не откладывая важнейшего этого дела,
напишу Вале письмо. Напишу, что я в больнице и что очень прошу
меня навестить. В любой день. Но все-таки укажу, в какой. В такой,
чтоб он не был операционным. Или выходным. Чтоб Валя увиделась
не только со мной. А еще и с Валентином Павловичем.Папа разочаровал Олимпиаду Семеновну. И обрадовал меня. Он
сказал, что напишет очерк. Но не про качели и горки, а про детское
отделение травматологического центра. Про врачей, про медсестер
и санитарок. А может быть, и про больных.
354Владимир КИСЕЛЕВГлава шестнадцатаяЯ думала, что медсестра Анечка должна знать наизусть все расска¬
зы Конан Дойла про Шерлока Холмса. Но фактически оказалось,
что она вообще не читала этого писателя. Она сказала, что любит
только серьезную литературу, и больше всего ей нравится «Мадам Бо-
вари» Флобера и «Сладкая женщина» Велембовской.Но о каком бы событии ни шла речь, рассказ о нем Анечки всегда
строится на тех же принципах, какие использовал в своих знамени¬
тых сочинениях о Шерлоке Холмсе Конан Дойл. Сначала идет со¬
общение о чем-нибудь загадочном и непонятном.—	Поля сказала — значит, вы считаете, что я ее умышленно отра¬
вила? Я готова отвечать хоть перед Верховным судом. Это — не я!Слушатели не знают при этом ни кто такая Поля, ни кого она
отравила. После такого, как правило, оглушительного сообщения
Анечка сразу же заговаривает будто бы совсем о другом.—	К Маше пришел Алеша.И снова слушатель не знает, кто такая Маша и кто Алеша. Но по¬
степенно из Анечкиной скороговорки становится понятно, что Ма¬
ша — это Анечкина соседка по общежитию и что Алеша — молодой
математик-теоретик, который ходит к Маше в гости.И только под конец Анечка рассказывает о том, как другая ее со¬
седка по общежитию — Поля — пригласила Машу с Алешей к себе
на чай, как коварный математик-теоретик стал ухаживать за Полей,
как Маша съела пирожное с заварным кремом Полиного изгото¬
вления и сказала, что ее тошнит, и какой в результате получился
скандал.Рассказ Анечки о травматологическом центре и его создате¬
ле Светиле по содержанию, конечно, отличается от предыдущего,
но по форме — ничуть.ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК355—	Я стояла и плакала. Вот такими слезами, — она показала кон¬
чик мизинца. — И тут он подходит ко мне. И говорит то, что он все¬
гда говорит. «Отработаете год — семьдесят пять процентов, два —
восемьдесят пять процентов, три года — девяносто пять процен¬
тов». — «А если и после третьего не удастся?» — «Тогда пойдете
в гомеопаты».Нет, не сразу я узнала, где, кто и почему подошел к Анечке. Даль¬
ше следовал серьезный рассказ о том, что никакая другая область
медицины не требует такой строжайшей асептики, как ортопедия,
что больные травматологических отделений, как правило, перенесли
тяжелый шок и требуют особенно внимательного ухода, и что в боль¬
шинстве современных больниц, как у нас, так и за границей, легче на¬
нять на работу кандидата медицинских наук, чем санитарку.По словам Анечки, объяснялось это тем, что при высоком уровне
современной цивилизации люди считают унизительной для себя не¬
квалифицированную работу. Им нужен стимул, и не только матери¬
альный. Так вот, академик Деревянко изобрел такой стимул. И во¬
обще, как утверждала Анечка, Светило всерьез занимается только
младшим и средним медицинским персоналом, а если этим за¬
ниматься всерьез, то все остальное уже получается само по себе,
для этого не нужно затрачивать никаких усилий.—	А операции? — перебила я Анечку. — Ведь говорят, что он де¬
лает замечательные операции.—	Делает он операции, — не слишком охотно согласилась Анеч¬
ка. — Только совсем не те, про какие его просят.По ее словам получалось, что если бы в сутках было сорок восемь
часов, и Светило не отходил бы от операционного стола ни для того,
чтобы поспать, ни для того, чтобы поесть, то и тогда бы он не успел
провести тех операций, о которых его просят. Когда к нему обраща¬
ются родственники больных, их знакомые, всякие начальники, что¬
бы он сам сделал операцию, Светило никому не отказывает, всем
обещает. Но фактически к операционному столу становятся просто
хирурги, а все они ученики Светила и вполне справляются со свои¬
ми обязанностями.
356Владимир КИСЕЛЕВДальше из слов Анечки становится известно, что академик Де¬
ревянко, Светило, заведует кафедрой ортопедии и травматологии
в медицинском институте, но лекции он, как и операции, проводит
сам не так уж часто. Лекции читают его помощники. А сам академик
особенно помногу бывает в институте в период вступительных экза¬
менов. Он беседует с теми, кто провалился, кто не поступил, и пред¬
лагает им идти работать в травматологический центр. Санитарами
и санитарками. Он обещает, что с ними там будут заниматься, и что
через год или два, в крайнем случае, через три, они обязательно попа¬
дут в институт. Проценты, какие Анечка упоминала вначале, обозна¬
чают гарантии, которые дает академик. Ну, а если и через три года
не удастся поступить в институт, то тогда останется только идти
в гомеопаты.Гомеопатов Светило не переносит, считает их мошенниками,
знахарями, и часто приводит стихи Мицкевича:Кто немного нездоров,Приглашает докторов,Кто ж серьезней захворает,Тот знахарок приглашает.А у них своя аптека —Вмиг излечат человека, —Ревматизм, чахотку, рожу,Иль желудка несваренье.Глухота иль глупость тоже
Поддаются излеченью...Для санитарок и уборщиц, для медсестер и молодых врачей Све¬
тило на территории травматологического центра построил огром¬
ный двенадцатиэтажный корпус общежития гостиничного типа.
Медсестрам и фельдшерам, санитарам и санитаркам разрешается
вместе со студентами мединститута наблюдать сквозь специальные
окна в потолке за операциями академика, для них он читает специ¬
альные лекции. Для них у него есть специальные часы приема.ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК357И этот суровый и, в общем, как говорят о нем, неприветливый че¬
ловек входит во все их дела.И еще в моей летописи обязательно найдет место рассказ Олим¬
пиады Семеновны о том, как академик Деревянко осуществляет
подбор и расстановку кадров.Она в этом огромном травматологическом центре, может быть,
единственный пожилой врач, все остальные моложе. Олимпиада
Семеновна начала работу со Светилом сразу после войны, и с тех
пор он ее всюду забирал с собой. Валентина Павловича она помнит
еще студентом. Затем молодым врачом — скромным, тихим, безот¬
казным. Человеком, который дежурил за всех, работал за всех.
Никогда у него не хватало времени на себя. Даже на диссертацию.
Он защитил ее недавно. И вдруг после этой защиты академик
Деревянко объявил, что назначает Валентина Павловича заведу¬
ющим «молодым» отделением больницы. В травматологическом
центре академика Деревянко отделения построены по иному прин¬
ципу, чем в других больницах, — здесь есть «молодое» отделение,
«среднее» и «пожилое». При распределении больных учитывает¬
ся, прежде всего, способность организма больных к регенерации,
к восстановлению.Валентин Павлович очень испугался, сказал, что не справится,
что он не умеет разговаривать с детьми, руководить персоналом.—	Ничего, научитесь, — решил академик Деревянко и на этом
закончил разговор.И тут открылась интересная штука. У Валентина Павловича,
оказывается, была своя теория. Он говорил, что в древности учи¬
телями считались только такие люди, которые по своему уму, зна¬
ниям, умению в тысячу раз превосходили учеников. Поэтому
в древней Греции со всех концов приезжали ученики к Сократу,
а потом к Платону. Таким же образом стремились ученики к Кан¬
ту или к Гегелю, к Пирогову или к Менделееву. Это лишь в на¬
ше время почему-то считается: достаточно человеку иметь про¬
фессорское звание, и он уже может научить кого угодно и чему
угодно.
358Владимир КИСЕЛЕВВалентин Павлович еще школьником вымечтал и выбрал се¬
бе учителя. Вот почему он из Ленинграда приехал в Киев и по¬
ступил тут в медицинский институт. Чтоб учиться у академика
Деревянко.И теперь, после нового назначения, Валентин Павлович сра¬
зу же отправился в цирк, в дирекцию, чтобы выяснить там, кто
теперь считается лучшим в стране фокусником. Ему ответили:
Маркарьян, которому Всемирное общество магов и волшебников
присудило звание первого мага и большую золотую медаль.Валентин Павлович поехал в Москву, где Маркарьян выступал
в это время, пришел к артисту и сказал, что хочет учиться у него
фокусам.Маркарьян очень удивился.—	Кто вы такой?—	Кандидат медицинских наук. Заведующий отделением трав¬
матологического центра в Киеве.—	Так для чего же вам фокусы?Валентин Павлович рассказал, что он не женат, что у него нет
своих детей, и с чужими он, возможно, поэтому не умеет обращать¬
ся. Но в его отделении детей много. Их сюда привозят с тяжелыми
травмами, в состоянии шока. И физического, и психического. Раз¬
говорить их, заставить улыбнуться трудно даже людям, которые по¬
ловчее, чем Валентин Павлович, умеют обращаться с детьми. Вот он
и будет показывать детям фокусы. Скажем, вытащит из докторского
своего колпака белого кролика.—	Но выступать в цирке или на эстраде вы не станете? — спросил
осторожный Маркарьян.—	Ни в коем случае, — заверил его Валентин Павлович.—	Тогда у меня от вас не будет никаких секретов. Я вас научу все¬
му, что сам знаю. Но учтите, это дело требует большого терпения,
постоянной тренировки, разработки пальцев. Мы, фокусники-пре-
стидижитаторы, почти не пользуемся механическими и электрон¬
ными приспособлениями или цирковыми машинами. У нас все по¬
строено на ловкости рук.ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК359Валентин Павлович сказал в ответ, что он видел пьесу, где глав¬
ный герой, хирург, играет на скрипке, чтобы тренировать пальцы.
А фокусы, наверное, даже лучшая тренировка.Еще в Сочи я знала, что Валентин Павлович умеет исполнять
загадочные цирковые номера, но мне тогда и в голову не могло
прийти, что фокусы его предназначены для такой возвышенной
и благородной медицинской цели.И еще в моей летописи обязательно будет о том, как Светило,
как академик Деревянко побывал недавно в Лондоне и познако¬
мился там с писателем Корниловым. Об этом мне рассказал сам
Павел Романович.В Лондоне было заседание Международной ассоциации травма¬
тологов и ортопедов. Академик Деревянко — действительный член
этой ассоциации взял с собой в Лондон и Валентина Павловича.
Но когда в чужую страну приезжают хирурги, как выразился писатель
Корнилов, ранга академика Деревянко, а таких людей во всем мире
можно пересчитать по пальцам одной руки, им предлагают сделать
операцию. Это считается почетно. Это вроде такой ритуал. Отказы¬
ваться не принято. Как в тех случаях, когда встречают политических
деятелей, и по аэродрому проходит маршем почетный караул.В больницу привезли человека, англичанина, совсем расчле¬
ненного на части в авиационной катастрофе. Самолет взорвался
при взлете. От бомбы. Ее везли экстремисты, только не для того,
чтобы взорвать этот самолет, а для чего-то другого.Операция продолжалась очень долго. Несколько часов. И всю
операцию с учебной целью сняли на пленку. Затем часть этой плен¬
ки, такие сцены, где все выглядит не так уж страшно, где не вид¬
но, как хирург режет и сшивает мышцы и сосуды, а больше видно
его мудрое лицо или красивые руки, показали в телевизионной
программе.Известный английский ученый, хирург, которого, возможно,
в Англии тоже все называют Светилом, хотя при официальном об¬
ращении перед его именем обязательно добавляют слово «сэр», сэр
Огест выступил с комментариями.
360Владимир КИСЕЛЕВОн сказал, что в операции академика Деревянко, которую сейчас
наблюдали зрители, не было ничего особенно нового, что такой ме¬
тодикой владеет любой высококвалифицированный хирург в любом
цивилизованном государстве.—	Но вместе с тем, — сказал сэр Огест, — нет в мире и едва ли ко¬
гда-нибудь будет хирург, который сумел бы повторить то, что на наших
глазах сейчас сделал академик Деревянко. Много скрипачей исполня¬
ют «Крейцерову сонату» Бетховена. Ноты у них одни и те же, скрипки
одинаковой конструкции, и темп вполне определенный — нельзя иг¬
рать «Крейцерову сонату» в таком, скажем, темпе, как джигу. Но вот
исполнить это произведение так, как его исполняет гениальный Иегу¬
ди Менухин, кроме него, не может никто и, вероятно, не сможет ни¬
кто. Точно так обстоит дело с операцией, которую мы сейчас видели.Телевизионный комментатор перебил ученого вполне умест¬
ным, по-моему, вопросом, остался ли жив человек, подвергшийся
такой замечательной операции.Сэр Огест ответил, что человек этот не только остался жив, но,
как он совершенно уверен, сможет двигаться, работать, радоваться
жизни. Затем немного подумал и честно добавил, что все-таки,
если бы даже человек этот погиб вследствие собственных несовер¬
шенств, скажем, в результате перенесенного прежде инфаркта или
инсульта, а так иногда бывает, то и в таком случае студенты-медики
еще долгие годы изучали бы снятую пленку и любовались мастерс¬
твом академика Деревянко.Затем комментатор телевидения провел интервью с академиком
Деревянко. Он спросил, доволен ли академик операцией.—	Нет, — лаконично ответил Светило.—	Почему?—	Я собираюсь возвращаться домой на самолете. И, посмо¬
трев вашу передачу, невольно подумываю о том, что мне очень
не хочется, чтоб со мной делали то, что я на ваших глазах делал
с вашим соотечественником.Писатель Корнилов рассказывал, что после этой телевизионной
передачи имя академика Деревянко замелькало в газетах и журналах,ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК361даже очень далеких от медицины, его приглашали на дипломатиче¬
ские приемы, его узнавали на улицах.—	Но, — улыбнулся своей чуть суровой улыбкой Павел Романо¬
вич, — когда древние римляне чествовали какого-нибудь полководца
или политического деятеля, возле него обыкновенно находился раб,
который без умолку твердил: «Не забывай, что ты всего лишь чело¬
век!» Я там состоял при академике Деревянко в роли этого раба.Однако о том, почему и как академик Деревянко разыскал писа¬
теля Корнилова в Лондоне, почему он поспешил с ним познако¬
миться, Павел Романович ничего не знает.Я могла бы сама рассказать ему об этом, но понимаю, что так
нельзя. Все это стало мне известно от Валентина Павловича, кото¬
рый не только был вместе со Светилом на заседании международной
ассоциации, но даже ассистировал ему при этой знаменитой, запи¬
санной на пленку хирургической операции.Где бы академик Деревянко и Валентин Павлович ни появля¬
лись — на приеме, устроенном в их честь ассоциацией травматологов
и ортопедов, в Королевском хирургическом обществе, что там, в Ан¬
глии, обозначает примерно то же, что у нас Академия медицинских
наук, при частных встречах, — их всегда спрашивали, знакомы ли они
с писателем Корниловым и виделись ли они с ним в Лондоне.Академика Деревянко, вначале отвечавшего, что он лично
с Корниловым не знаком, но знает некоторые из его книг, в конце
концов, эти вопросы начали раздражать.—	Почему тут у вас в Лондоне я только и слышу о Корнилове? —
спросил он в ответ. — У нас есть писатели и позначительнее Корнилова.—	Ну конечно, — вежливо согласились с ним. — И у вас, и у нас
имеется немало прославленных писателей. Но, насколько нам из¬
вестно, ни у вас, ни у нас нет другого такого доброго, такого искрен¬
него и такого бесхитростного человека.После этого академик Деревянко не только разыскал писателя
Корнилова, но и посетил его лекцию, вернулся и сказал Валентину
Павловичу, что у него, у Светила, с писателем Корниловым совер¬
шенно одинаковые характеры.
362Владимир КИСЕЛЕВ—	Очевидно, — припрятав улыбку, заметил Валентин Павло¬
вич, — академик Деревянко считает себя тоже добрым, искренним
и бесхитростным.«А почему, собственно, писателю можно быть добрым, искрен¬
ним и бесхитростным, а хирургу — нельзя?» — подумала я и спроси¬
ла об этом у Олимпиады Семеновны.—	Хирургу — можно, — ответила Олимпиада Семеновна, —
но вот руководителю клиники, особенно травматологического
центра, никак нельзя. Иначе у людей, перенесших операции, нач¬
нутся заболевания, вызванные инфекцией, — остеомиелит и даже
сепсис.Этим Олимпиада Семеновна и ограничилась. Ее вызвали в со¬
седнюю палату.Глава семнадцатаяВот они и встретились, артистка Валя Костенко и Валентин
Павлович. И навестили меня. Валя была в красном платье из особой
шерсти, похожей на толстый крепдешин, шершавой и немнущейся.
Платье выглядывало из-под белого свеженького халата, и сидел этот
халат на Вале так, словно был специально для нее сшит и составлял
один комплект с этим мягким шершавым платьем, и с Валиными
черными блестящими туфельками, и с ее черной блестящей сумоч¬
кой, и с ее красивой прической, и милым, покрасневшим от волне¬
ния лицом. Я не удержалась:—	Где вы взяли такой красивый халат?Валя смутилась и ответила чуть растерянно:—	Это мне внизу дали. В гардеробной. Как всем.Всем таких халатов не дают. Халат этот, вероятно, ждал ее уже не¬
сколько дней. Наверное, его подобрал и приготовил для Вали сам
Валентин Павлович.ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК363Валентин Павлович все время улыбался не к месту и старался
не смотреть на Валю, и говорил о том, что я молодец, что скоро они
меня поставят на ноги, что я снова пойду в школу и буду кататься
на коньках, хотя кататься на коньках я совсем не умею и вовсе
не стремлюсь к этому.И я поняла, что мне нужно быть очень активной, что все зависит
от моей активности, что иначе они снова расстанутся, как тогда
в Сочи. Они просто не умеют сказать друг другу то, что им так хочет¬
ся и так нужно сказать. Ну, самую простую и обыкновенную вещь.
Валентину Павловичу, я убеждена, очень хотелось спросить, какой
у Вали номер телефона. И можно ли ему, Валентину Павловичу,
время от времени звонить ей. А Вале вообще, наверное, не следовало
хитрить, нужно было просто спросить:—	Когда я снова увижусь с вами?Но они оба не могли и не умели об этом поговорить.Поэтому я очень быстро и очень горячо стала рассказывать Вале,
что детям здесь в больнице все-таки скучно, что они лишены куль¬
турных развлечений, что было бы хорошо, если бы Валя в свобод¬
ное от репетиций и спектаклей время приходила сюда в больницу,
посещала палаты и читала бы детям литературно-художественные
произведения, которые входят в школьную программу, а если ей за¬
хочется, то можно и такие, которые в программу не входят, для ходя¬
чих можно и в холле.Валентин Павлович вдруг вообразил себя страшным хитрецом
и тоже стал говорить, что мне пришла в голову правильная идея,
что это просто Валин долг, что если Вале это нужно, то адми¬
нистрация больницы может договориться с администрацией теат¬
ра о том, чтобы ей для этой благородной цели выделяли специаль¬
ное время.Тут, я думаю, он уже немного переборщил. Цель у него, конечно,
тоже была благородная: снова увидеться с Валей. Но стоило ли
для этого обращаться к двум администрациям? Очевидно, это же
почувствовала и Валя, потому что сказала, что администрация ей
не указ, что она сама будет приходить. Что ей это даже полезно,
364Владимир КИСЕЛЕВпотому что она сейчас готовит роль Тома Сойера и будет читать ре¬
бятам эту книжку.Как живет Валя, что она делает на работе и дома, я себе пред¬
ставляла. По ее же рассказам в Сочи. Я себе даже представляла ее од¬
нокомнатную квартиру в хорошем районе, на Печерске, против
сада, нишу-спальную, которая отделяется от основной комнаты за¬
навеской из алюминированной ткани, и синий ковер без ворса.
Очень красивый. Похожий на покрашенный в синее мешок.А вот как живет Валентин Павлович, я себе совершенно не пред¬
ставляла. Поэтому я стала выдумывать.Ну вот, почему он, например, не имеет собственных детей и во¬
обще не женат? Наверное, потому, что жениться у него не было вре¬
мени. Ведь не может, наверное, мужчина, даже если он очень муже¬
ственный человек, подойти к какой-нибудь женщине и сказать:
будьте моей женой. Она все равно откажется. Сначала нужно, что¬
бы они хорошо узнали и полюбили друг друга, чтоб они не могли
друг без друга, как мой папа и моя мама.И еще мне кажется, что я понимаю, почему у него нет собствен¬
ных детей. Всю свою душу и все свое сердце он отдает чужим детям.
При таком характере, где бы он взял их для собственных.Но зато Валентин Павлович, по-моему, достиг самого большого,
чего может достичь человек на земле: у детей, у чужих детей с пере¬
ломами и травмами только при взгляде на него светлеют лица и бле¬
стят глаза.Хорошо бы поставить кинофильм о Валентине Павловиче. Даже
не о нем конкретно, а о таком человеке, как он.Выходит обыкновенный человек утром из дому. А на улице вес¬
на, солнце, из каштановых почек вылазят тоненькие бледные руч¬
ки — будущие каштановые листья. И на тротуаре от человека тень,
длинная и худая, утренняя.Спешит человек по улице, но сворачивает в гастроном, в конди¬
терский отдел, хочет купить торт или коробку конфет. Он решился,
наконец, вечером пойти в гости к женщине, которая ему очень
нравится.ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК365Но в кондитерском отделе очередь. И тень тянет его за руку
из гастронома. Вышел человек за своей тенью на улицу, пошел
дальше. Свернул на почту, хотел послать поздравительную теле¬
грамму. В другой город. Скажем, в Ленинград. Мама — именинни¬
ца. Но к окну, где принимают телеграммы, тоже очередь. И снова
тень вытащила человека на улицу.Приблизился человек к троллейбусной остановке и увидел: впе¬
реди идет та самая милая и приятная женщина, к которой он соби¬
рался вечером в гости. Человек посмотрел на часы и остался на трол¬
лейбусной остановке, не стал догонять женщину, окликать ее.Только тень вдруг оторвалась от человека, побежала по тротуару,
подхватила женщину под руку, наклонилась к ней и стала ей что-то
весело рассказывать.А человек вздохнул ей вслед и сел в троллейбус. У окна. И увидел,
что его тень с этой хорошенькой женщиной сидит на скамейке,
за которой голые еще тополя, и весело разговаривает.Но тут к человеку подошла строгая, неприветливая и громкого¬
лосая тетя-контролер и спросила: «Ваш билет». Человек стал рыться
во всех карманах и объяснять, что ему кажется, будто он брал билет,
вернее, не билет, а талончик он пробил компостером, но, может
быть, он и ошибается, может быть, ему это только показалось.Неприветливая контролер стала кричать, что стыдно ездить зай¬
цем, экономить деньги за счет государства, и все в троллейбусе
смотрели на человека неодобрительно и тоже говорили, что это не¬
красиво и что это даже неправдоподобно, что вот они, например,
всегда помнят, брали они билет или не брали.Очень грубо эта тетя-контролер выговаривала человеку и взяла
с него штраф. Вышел он из троллейбуса расстроенный, к нему вдруг
присоединилась его тень и зашагала за ним быстро и деловито.Вошел человек в какое-то здание, и тут все сразу переменилось.
Только что это был ничем не примечательный человек среднего
роста, а тут он в одно мгновение стал гигантом, титаном, к которому
простирают руки обыкновенные люди с молящими глазами. И гово¬
рят они только одно слово: «Доктор...»
366Владимир КИСЕЛЕВНо человек в ответ строго говорит: «Сделаю все, что смогу.
Но я — не бог».А затем операционная, стол, над ним колокол бестеневой лампы.
Никаких теней. Просто человек трудится, работает. Мы даже не ви¬
дим, что он делает, лучше этого не видеть, потому что смотреть
на это, наверное, все-таки страшно. Мы только видим, как операци¬
онная сестра время от времени вытирает ему потный лоб марлевой
операционной салфеткой.И так продолжается много часов. В операционной на стене висят
такие особые круглые часы, у них есть даже большая секундная
стрелка, и можно в фильме с помощью этих часов показать, как дол¬
го трудится человек. Целый рабочий день или даже больше.Потом человек переодевается в тот же самый серый костюм, в ка¬
ком вы видели его вначале, и спускается в вестибюль. А там те же са¬
мые люди — взволнованные, измученные. Это родственники, дру¬
зья, сотрудники того, кому человек сделал операцию. И снова они
говорят: «Доктор...»«Будет жить», — просто отвечает человек, и тут нужна очень хо¬
рошая музыка. Самая лучшая в мире! Бетховен! И чтоб люди в вести¬
бюле смотрели на этого человека с обожанием, со слезами благодар¬
ности на глазах.Потом человек выходит на улицу. Он так устал, что еле плетется,
а за ним устало и неохотно ташится его тень. Человек снова садится
в троллейбус, где в это время дня много людей, и снова забывает
пробить талончик компостером, но вдруг вспоминает об утреннем
происшествии и торопится это сделать.Затем он заходит на этот раз сначала на почту, потому что теперь
все происходит в обратном порядке, но и сейчас на почте у окна те¬
леграфа теснятся люди, и усталая тень с ее заплетающимися ногами
снова вытаскивает человека на улицу. И в гастрономе очередь в кон¬
дитерский отдел.И шагает человек вместе со своей тенью к дому, и никто
из встречных даже не догадывается, какая музыка только что играла
в его честь.ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК367Вечером пришел писатель Корнилов. Я ему очень обрадовалась.
По-моему, только он всерьез относится к тому, что я делаю. А ос¬
тальные... даже папа... как бы это сказать... Ну, ждут от меня боль¬
шего. Павел Романович расспрашивал о том, что я пишу и что бы
мне хотелось написать, и я рассказала об этом моем замысле,
о киносценарии.—	Я в кино не понимаю, — беспомощно и несколько удивленно
сказал писатель. — Сам я не написал ни одного сценария и удивляюсь
этой способности в других людях. Я просто восхищаюсь кино. Мне
достаточно, если на экране люди двигаются, разговаривают, ведут
себя, как в жизни. Мне это всегда интересно, и поэтому я, наверно,
не очень умею отличить хороший кинофильм от плохого. Таким об¬
разом, мое мнение не может иметь большой цены. Но мне твой ки¬
носценарий понравился. Однако следовало бы поговорить об этом
с настоящим киносценаристом, а еще лучше — с режиссером.Мы еще долго разговаривали, Павел Романович рассказал мне
и нашим девочкам о своем новом замысле. Он сейчас пишет как бы
новые «Три мушкетера». Д’Артаньян у него приезжает из Гаскони
в Париж на обшарпанной, потрепанной автомашине, а не на старом
коне странной масти, и, в конце концов, эту машину прокурорша
пытается подарить Портосу. Было в его рассказе много смешных де¬
талей из жизни современной Франции. Книга эта, как мне кажется,
будет очерком о настоящей Франции, но для занимательности она
как бы пародирует «Три мушкетера».Минуло несколько дней. Я не сомневалась, что Павел Романо¬
вич, конечно, забыл о моей выдумке. Про хирурга. И про его тень.
Но вдруг Олимпиада Семеновна привела к нам в палату лысоватого,
едва прихрамывающего дяденьку, показала ему на меня и сказала:—	Вот Оля Алексеева.—	Александр Сельский, — назвал себя дяденька. — Кинорежис¬
сер. Давайте свой сценарий. Писатель Корнилов очень его хвалил.Я ужасно испугалась.—	У меня нет сценария.—	Тогда либретто. Или заявку. Что там у вас?!!
368Владимир КИСЕЛЕВОн протянул руку так, словно я могла взять в тумбочке и отдать
ему либретто или заявку, хотя я и не знаю толком, что это такое.
Я никогда не видела ни либретто, ни заявки.—	У меня их тоже нет.—	Есть у вас еще одна Алексеева, девочка, которая сочиняет сце¬
нарии? — чуть раздраженно спросил кинорежиссер у Олимпиады
Семеновны.—	Нет.—	Ничего не понимаю. Вы писателю Корнилову читали сценарий?—	Нет. Я только рассказывала, что можно было бы поставить
такой фильм. Про хирурга. Про настоящего, про живого человека.—	Документальный? — с сомнением спросил Александр Сель¬
ский. — Тогда вам следует обратиться на другую студию. Я докумен¬
тальных фильмов не снимаю.Сказал он это так, словно сама мысль о документальном фильме
показалась ему оскорбительной.Режиссер ушел.«Язык твой — враг твой», — не раз говорила мне Елизавета Кар¬
ловна, чуть изменив известную пословицу.Я до слез покраснела, когда представила себе, во что могла вы¬
литься эта история со сценарием фильма. Документального. Про Ва¬
лентина Павловича. С каким негодованием и обидой отверг бы эту
мою выдумку сам Валентин Павлович.Нет, писателю Корнилову нельзя просто так рассказывать то,
что тебе пришло в голову. Беседа с ним — дело ответственное.Глава восемнадцатаяСегодня у нас на обед были сосиски. Толстые, красные, уродли¬
вые. Мои мысли напоминали эти сосиски. В чем смысл жизни?
В чем состоит человеческое счастье? В добре? Но что такое добро?ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК369Казалось бы, понятно — добро то, что полезно, приятно, кра¬
сиво, а зло — наоборот. Но если это было бы так, то люди поступали
бы, как расчетливые дельцы. Не было бы никакого самопожер¬
твования, никаких благородных поступков. Потому что благород¬
ные поступки для того, кто их совершает, могут быть совсем не по¬
лезны, как поступок Юльки, когда она выводила коров из горящего
коровника.Я поела, и мне нужно было судно, я уже научилась им пользо¬
ваться, но все равно это неудобно и противно. А Юльке, может быть,
придется пользоваться судном многие месяцы.Существует много вещей, которых мы не ценим, пока они нам
доступны. Если бы меня сейчас спросили: «Чего ты больше всего
в мире хочешь? Вот волшебный аленький цветочек. Говори!»Не знаю, что бы я сказала вслух. Но что бы я подумала про себя,
я точно знаю. Я подумала бы, что больше всего хочу дойти на своих
ногах до туалета.Лиловая дочерна туча ползла, казалось, прямо в наше окно.
Из больничного двора в палату донеслось торопливое: уу-у, уу-у,
уу-у...Раньше я думала, что это кукушка. Я даже подсчитывала, сколько
раз она крикнет — сколько мне жить осталось, и удивлялась, почему
кукушка живет не в лесу, а во дворе.Но Юлька сказала:—	Нет, это не кукушка.—	А что же это?—	Не знаю. Может, удод?Но однажды я увидела эту птицу. В окне. Она сидела на самой
верхушке тополя. Небольшая, изящная, подтянутая. Невозмож¬
но красивая, с коричневато-серыми перьями, с темным кольцом
на шее, похожая на небольшого сокола.—	Что это? — спросила я у Юльки.—	Нет, это не удод, — ответила она. — Удод с хохолком. Я знаю.Пришел папа. Я спросила его о птице. Он тоже не знал, как онаназывается. Но назавтра он принес книжку — определитель птиц.
370Владимир КИСЕЛЕВИ я сразу нашла птицу в определителе. По картинке. Это был дикий
голубь — кольчатая горлица. Прежде они жили в лесах, но недавно
переселились в города. Тут им легче найти для себя корм. В основ¬
ном это, по-видимому, все тот же черствый хлеб, который мы безжа¬
лостно выбрасываем. Дикие голуби, как и чайки, сумели быстро
оценить эту нашу особенность.—	Хорошо сейчас у нас в селе, — сказала Юлька. — Самое лучшее
время. Поля убрали, и огороды убрали, а чернобривцы еще цветут
у хат и крепко пахнут.Мне хотелось сделать Юльке подарок. Но не игрушку. Игрушек
ей и так много приносят, а она ими почти не играет. Она уже боль¬
шая. Мне хотелось подарить ей что-нибудь другое. Но что?—	Оля, — вдруг сказала Юлька. — Подарила бы ты мне свое сти¬
хотворение. А?.. Но чтоб на нем было сверху написано: «Юле Ива¬
новне Овчаренко». Или просто «Юле Овчаренко». Чтоб было видно,
что это — мне. Чтоб я, когда домой вернусь, в школе показала.
Чтоб все узнали, что я с живым поэтом знакомая. Или когда это де¬
вочка — нужно говорить поэтесса?—	Можно так, а можно и так. Хорошо, я тебе подарю сти¬
хотворение.Весной я написала сказку в стихах. И послала ее в «Пионерскую
правду». Женщине, которая сама первая обратилась ко мне с пись¬
мом, Нине Пасхальной. Нина Пасхальная написала мне (и как она
узнала мой адрес?), чтоб я прислала свои стихи в «Пионерскую прав¬
ду». Я послала. Но в ответ Нина Пасхальная сообщила, что в сказке
слишком много «отглагольных рифм», и газета поэтому не может на¬
печатать моих стихов.Мне хотелось написать еще одно письмо о том, что у Пушкина
в сказках тоже много «отглагольных рифм». Например:Идет направо — песнь заводит,Налево — сказку говорит.Там чудеса: там леший бродит,Русалка на ветвях сидит...ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК371Может, они б и Пушкина не напечатали в «Пионерской правде».
Но я не стала писать такого письма, чтоб не получилось, что я себя
сравниваю с Пушкиным.«Раз так, — решила я теперь, — сама издам для Юльки свою сказку».Я переписала стихи на листы бумаги по трафарету черным флома¬
стером. Очень аккуратно. Сверху надписала: Ольга Алексеева. Потом
«Сказка про царя». Потом справа: «Посвящается Юлии Овчаренко».—	Оля! — восторженно закричала Юлька. — Это у тебя волшеб¬
ные стихи!Я была уверена, что Юлька оценит мои стихи выше, чем Нина
Пасхальная. Но не настолько же.—	Что значит — волшебные? — осторожно осведомилась я.—	Потому что я всю твою сказку сразу запомнила. Всю. До кон¬
ца. А я еще ни разу не запоминала так быстро целой сказки. Да еще
такой длинной. Можешь меня проверить.И она затараторила, не заглядывая в написанные мной страницы:Если Витя или Вася
Всем рассказывает в классе,Как он по лесу гулял
И слона в мешок поймал,Каждый сразу же поймет:Этот мальчик просто врет.Людям честным, добрым, смелым,Сильным и душой и телом,Никогда не нужно лгать —Им ведь нечего скрывать.Ложь приятна лишь царям
Да придворным дуракам.А к чему приводит ложь —В этой сказке ты найдешь.Дело это было встарь.Жил на свете хитрый царь.Был он ростом очень мал,
372Владимир КИСЕЛЕВЗаикалея и хромал.Но бояре по утрам
Поднимали тарарам:«Здравствуй, грозный наш владыка,
Царь наш батюшка великий!Самый добрый, самый лучший,
Самый сильный и могучий,Самый храбрый, самый славный,
Самый великодержавный».Каждый день одно и то ж —
Надоедливая ложь.Царь сказал своим боярам:«Вы мой хлеб едите даром,Даром вы компот мой пьете,
Почему вы плохо врете?Надоело слушать вас!»И отдал такой приказ:«Пусть со всех концов страны
В мой дворец спешат лгуны.Самым лучшим будет тот,Кто мне больше всех наврет.Кто солгать не сможет так,Чтоб сказал я: врешь, дурак!
Награжу его по чину —Дам я царства половину.А не сможет — так возьму
Посажу его в тюрьму».Тут же царская печать.Прежде всех решился лгать
Не испуганный тюрьмой
Старый сгорбленный портной.Вот что он царю сказал:«Я немного опоздал,Небо молния пробилаТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕКИ беду там натворила,
Дождик в дырку начал лить,Я ходил ее чинить».Царь ответил: «Ну и что же?
Влезть на небо всякий может.
Что ж ты плохс починил,
Крепко небо не зашил?Там по-прежнему дыра,
Видишь, льет, как из ведра».
Не надул царя портной
И наказан был тюрьмой.Весь в крестах, как на парад,
За портным пришел солдат.
Начал лгать солдат царю:
«Лжи совсем не говорю.
Дед-солдат был у меня,Жил на свете он три дня.И клянусь тебе, владыка,Что была у деда пика —Пика небо доставала.Звезды на небе сбивала».
Царь в ответ: «Да то не ново,
Что же в этом есть такого?
Пика — это очень славно,Но и мой отец недавно
Солнце трубкой доставал,Так и трубку разжигал».И как крикнет: «Стража, эй,
Взять в тюрьму его скорей!»
Царь сидит, все ждет и ждет
И гонцов по царству шлет:
«Вы везде лгунов ищите
И ко мне скорее шлите.Долго ждать я не привык».
374Владимир КИСЕЛЕВИ пришел к царю мужик
С бочкой странной на плечах,А громадной — глянуть страх.И хохочут все кругом,Что с собой он тащит дом.Но мужик царю сказал:«Бочку золота ты взял?Так теперь верни скорей —Мне нужна она, ей-ей...»Царь ужасно рассердился,Он за меч рукой схватился
И ногами застучал:«Где б ты золото достал?Как ты смеешь лгать мне так?!»И как крикнет: «Врешь, дурак!!!»Но мужик царя прервал:«Ты полцарства проиграл!»«Нет, ты правду говорил», —Царь поправиться спешил.«Ну, а если правда это —Поскорей гони монету».С горя удавился царь....Дело это было встарь.В конце дня пришли Володя и Фома. В руках у Володи был по¬
трепанный пузатый портфель. Володя раскрыл портфель, и они
с Фомой стали раздавать нам яблоки. Это были некрасивые яблоки,
зеленоватые, будто недозрелые, но очень душистые, вкусные и,
как уверял Фома, уже мытые.Вика провела по Фоме зелеными своими глазами и сказала,
что яблок не любит. А я запустила зубы в яблоко и все раздумывала
о том, как подвести разговор к моей сказке. Мне хотелось, что¬
бы Володя ее услышал. А вот Наташе ни к чему не надо подводить
разговор с Володей. Она просто высказывает то, что приходитТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК375ей в голову. Те, кто сложили пословицу «Не по хорошему мил,
а по милу хорош», наверное, еще задолго до меня встретились с та¬
кими же обстоятельствами. Я, наконец, что-то преодолев, что-то
сломав в себе, сказала Володе, что Юлька очень хорошо читает
наизусть сказку в стихах. Володино лицо приняло неестественно
внимательное выражение. Юлька протарахтела сказку и показала
Фоме и Володе мое посвящение.—	Ну, как сказка? — спросила я.—	Здорово, — ответил Володя.А Наташа будто и не услышала моего вопроса. Может, она его
и в самом деле не услышала, потому что она сказала Володе:—	После того, как вы с Фомой вчера ушли, по телевизору еще по¬
казывали в записи соревнования на каноэ. Вы, Володя, садились ко¬
гда-нибудь в каноэ?—	Нет, ни разу не пришлось, — с сожалением признался Володя
таким тоном, каким можно признаться лишь в том, что ни разу
не читал «Войны и мира».—	А я пробовала, — сияя глазами, рассказывала Наташа. — Да¬
же усидеть в каноэ очень трудно. Оно переворачивается сразу же,
как только ты пробуешь стать на колено. Эти каноисты не просто
гребут, а одновременно удерживают веслом лодку в равновесии.—	И вы перевернулись? — спросил Володя.—	Еще как! Каноэ меня накрыло. Я чуть не утонула. — Наташа
сказала об этом так, как говорят о чем-то забавном и приятном.—	Как же вы спаслись?—	Спасатель нашелся сразу же. Но он нырнул под каноэ в ту са¬
мую секунду, когда я уже вынырнула. Так что спасать пришлось его
самого.—	Кто это был?—	Один мой знакомый. Студент из театрального института. Кан¬
дидат в мастера по водным лыжам.—	А у нас, — улыбнулся Володя, — профессор тонул. Нахмано-
вич Рафаил Александрович. Теоретическую физику у нас ведет.
Вредный — неслыханно. Есть студенты, которых он по десять раз
376Владимир КИСЕЛЕВгонял. Фома к нему пришел второй раз на дом сдавать. Знал — на зу¬
бок, а профессор все равно нашел, к чему придраться. Отправился
Фома с горя к Днепру, на пляж. Отплыл к буйкам. Смотрит, мимо
на байдарке плывет наш профессор Нахманович. Байдарка шту¬
ка тоже не слишком устойчивая. Повернулся профессор неловко
и плюх в воду. Фома — за ним. Профессор скрылся под водой,
но Фома его вытащил, к берегу доставил. Профессор и говорит
Фоме: «Принесите зачетку. Ставлю вам зачет. И обязательно расска¬
жу и администрации и комсомольской организации, как вы меня
спасли, рискуя собственной молодой жизнью».Фома взмолился: «Я вас очень прошу... Я готов еще раз сдавать
зачет, только не рассказывайте, что я вас спас».«Мне приятно, что вы такой скромный человек», — похвалил
Фому профессор.Но не знал профессор Нахманович об истоках этой необыкно¬
венной скромности. Фома просто боялся, что ребята, которые еще
не сдали зачета по теоретической физике, не простят ему спасения
профессора.Я понимала, что все это выдумка, что ничего такого не было
и быть не могло, но Фома скромно сказал «No problema», так, слов¬
но все это происходило с ним в действительности, а Наташа смея¬
лась, сияя глазами. На лице у нее было выражение, которое один
очень хороший поэт выразил такими словами:И солнце в небеса,И ветер в паруса.Так мне хотелось, чтоб Володя услышал мою сказку. Так мне хо¬
телось, чтобы он понял, какие интересные вещи я умею сочинять.
Но к разговору об этой сказке я больше не возвращалась.Не по хорошему мил, а по милу хорош.ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК377Глава девятнадцатаяЯ не знаю, кто в Польше на самой центральной радиостанции веда¬
ет музыкальными передачами. Но я думаю, что, может быть, там
для эксперимента поставили во главе этих передач обыкновенную де¬
вочку моего возраста. Ну, может, чуть постарше. Потому что у всех де¬
вочек моего возраста и чуть постарше совсем не в глазах, как об этом
иногда пишут в художественной литературе, а в пятках прыгают бесе-
нята. Для этого девочкам достаточно услышать хоть издали, хоть за сте¬
ной какой-нибудь современный танец, какой-нибудь «поп» или «рок».А в польских музыкальных передачах каждый день звучат самые
последние шлягеры, самые знаменитые ансамбли. Так, будто все
это подбирает для слушателей не скучный ученый музыковед, а де¬
вочка с бесенятами в пятках.Крошечный японский транзистор, изготовленный в виде куклы,
в виде Микки Мауса, который Наташе принес в больницу в подарок
ее знаменитый отец, может принимать передачи многих станций.
Но Наташа, а вслед за нею и мы, легко обходимся одной — поль¬
ской. Наташа никогда не меняет положения регулятора волн. И вот
что странно: даже между очень различными людьми всегда найдется
какая-то общая точка соприкосновения. Уж какие разные Вика
и Наташа, и не нравятся они друг другу. Но об ансамблях, о биг бите,
о кантри они могут разговаривать подолгу.Юлька тоже втянулась в эту игру. У нее хороший слух, и она уве¬
ренно отличает модные ансамбли один от другого. Володя и Фо¬
ма иногда слушают с нами эти музыкальные передачи, но Володе,
видимо, больше нравятся песни, обладающие не только ритмом,
но и выраженной мелодией, а Фома светлеет лицом, когда передают
яркую, душную, откровенную латиноамериканскую музыку. Осо¬
бенно ансамбль «JIoc Парагвайос».
378Владимир КИСЕЛЕВОднако польская музыкальная девочка, наверное, иногда устает.
Не может же она работать круглые сутки. Тогда ее сменяет борода¬
тый музыковед, и транзистор передает классическую музыку: Шо¬
пена, Дворжака, Чайковского, а иногда даже Баха и Генделя. Впро¬
чем, мы слышим только их имена. Музыки их мы не слушаем.
Наташа сразу же тычет пальцем в нос своему Микки Маусу, а там
кнопка-выключатель.Сегодня выступал польский ансамбль «Червони гитары». Есть
у них такая особая песня, такой удивительный вальс. С очень хоро¬
шо запоминающейся мелодией. И стихи там хорошие. Я плохо по¬
нимаю по-польски, лишь отдельные слова. Но даже по отдельным
словам понятно, какая это прекрасная песня: «Большая дорога... За¬
поем же еще раз...» И еще что-то о вальсе и о том, что он, вальс,
как жизнь, и что почти никому не дано прийти туда, куда он стре¬
мится, но нужно идти.—	Вот ведь вальс, а звучит современно, — поощрительно сказала
Наташа. — Вполне можно слушать. Хоть вообще вальсов я не люблю.—	А как вам вальс? — с надеждой спросил Фома у Вики. Ему очень
хотелось с ней заговорить. Я представляю себе, как обрадовался Фома
этому красивому вальсу и возможности заговорить с Викой.—	В гробу я его видела, — не глядя на Фому, ответила Вика. —
«В вихре вальса все плывет». Плыло, плыло и приплыло. В канаву.—	А мне вальсы нравятся, — беспомощно сказал Фома.—	Вальс-то, конечно, устарел, — примиряюще заметил Воло¬
дя. — Но, с другой стороны, если его исполняют в современной ма¬
нере, в современном ритме, как, скажем, исполнял Рэй Конифф...Под влиянием Наташи и ее Микки Мауса Володя за последнее вре¬
мя очень поднаторел в названиях ансамблей и именах музыкантов.Я совсем не хотела спорить с Наташей. Потому что возразить
сейчас Володе значило возразить Наташе. Это были ее слова. Володя
их только повторял. Я не хотела спорить и все-таки сказала:—	Это все — мода. Про чарльстон ведь тоже забыли, затем недав¬
но он снова стал модным, так и пелось: «Бабушка, научи меня тан¬
цевать чарльстон». А теперь его опять забывают.ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК379—	Какое отношение имеет чарльстон к вальсу? — отмахнулась
Наташа.Но меня уже нельзя было остановить. Быстро, так, чтобы меня
не перебили, чтоб мне не помешали, я стала рассказывать исто¬
рию, которая сложилась у меня еще летом, в Сочи. Этот мой рас¬
сказ очень понравился артистке Вале Костенко и даже моей маме.
Мама сказала, что все это нужно сейчас же записать. Она совсем
не понимает, что рассказать — это одно дело, а написать — совсем
другое. Рассказать — удовольствие, а написать — труд. Иногда даже
непосильный.—	Представьте себе, что на Землю прилетели инопланетяне.
Как и полагается, на ракете. Их планета, понятно, опередила Зем¬
лю в области науки и техники, раз они сумели прилететь к нам,
а мы к ним еще не умеем...Удивительное свойство есть у Юльки. Когда ей что-нибудь инте¬
ресно — честное слово! — у нее даже уши шевелятся.—	Я уже давно хотела спросить, — вмешалась Юлька —, на вид
чужепланетяне такие же, как мы с вами? Как люди?—	Нет, — уверенно ответила я. У меня этот вопрос был проду¬
ман. — Эти инопланетяне, во всяком случае, были похожи на на¬
ших земных ящериц. Только значительно больше. Такого роста,
как баскетболисты. На лбу — третий глаз. Ходят на двух ногах.
Опираются на хвост. В случае необходимости могут передвигаться
прыжками...Я заметила, как Фома, который сидел рядом с Юлькой на ее
кровати, сначала посмотрел на дверь, как бы примеривая, про¬
шел ли бы здесь инопланетянин, а потом на меня, заворожено
и удивленно.—	Но дело не в этом. Эти инопланетяне оказались существа¬
ми необыкновенно рациональными. Ну, расчетливыми, — пояс¬
нила я для Юльки. — Просто так из любопытства они не стали бы
тратить на перелет свои ценные ресурсы энергии. Нет, они приле¬
тели с расчетом чего-нибудь продать подороже, чего-нибудь купить
подешевле...
380Владимир КИСЕЛЕВ—	Сколько их было? — с опаской спросила Юлька, почему-то
заподозрив инопланетян не только в корыстных торговых интере¬
сах, но и еще в чем-то более опасном.—	Всего шесть ящериц, — успокоила я Юльку.До сих пор я избегала смотреть на Володю. Вообще в последнее
время я избегала на него смотреть. Мне казалось, что вот посмотрю
нечаянно, и он сразу все увидит. Но сейчас я взглянула искоса. Он
сидел возле Наташи, и на лице его была та снисходительная улыбка,
с какой сама я иногда слушаю Юльку.—	Но инопланетяне убедились, — продолжала я, — что тор¬
говля с землянами для них просто невозможна. Землянам, конечно,
очень бы хотелось купить у них, раз они не хотят отдать даром, их
научные открытия, их технику и технологию, их приборы и элек¬
тронно-вычислительные устройства. Инопланетяне, может быть,
продали бы все это за бревна, на их планете леса совсем не было,
и дерево там ценилось больше, чем у нас золото и алмазы. Или за ка¬
менный уголь — в связи с отсутствием леса у них не могли образо¬
ваться пласты каменного угля. Из каменного угля могли бы полу¬
читься очень красивые украшения для инопланетянок. Как раз в то
время там были в моде черные блестящие украшения. Но перевозка
на огромные расстояния за многие световые годы даже таких цен¬
ных вещей, как бревна и каменный уголь, экономически не могла
себя никак оправдать. Они это быстро сообразили.Я ведь уже говорила, что они были существами рациональными
и расчетливыми. Юлька снова не удержалась от вопроса.—	Они ходили... голые? — осторожно спросила она.—	Ну, нет! — обиделась я за инопланетян. — Все они были одеты
по самой последней моде. Но, конечно, не земной, а своей, инопла¬
нетной. Их костюмы одновременно у всех меняли свой цвет ровно
через каждые три минуты. Но дело не в этом. А дело в том, что им
предлагали и бананы, и бинокли, и книги, и лак для ногтей, и вино,
и колибри. И ничего им не подходило. И что бы им ни показывали,
обо всем они сразу же составляли правильное мнение, сразу же по¬
нимали, для чего этот предмет нужен, из какого материала онТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК381сделан, как с ним обращаться. Ведь у них действительно была очень
высокая техническая цивилизация. Не могли они понять лишь од¬
ного — для чего нужны музыкальные инструменты. На их планете
вовсе не было музыки. Как деревьев. Или каменного угля. Но дерево
и каменный уголь им понравились, а музыка — ничуть. При своем
рационализме они решили, что музыка — это такой человеческий
предрассудок, ну вроде молитвы.Замечательный все-таки человек Фома. Мысль о том, что ино¬
планетянам понятно все, кроме музыки, показалась ему настолько
разительной и вместе с тем правдоподобной, что он подтверждающе
кивнул головой и заметил:—	Это вполне возможно.—	С одинаковым равнодушием слушали наши инопланетные
гости Элвиса Пресли и Козловского, Вэна Клайберна и «Песняров»,
Брамса и Дунаевского. Но постепенно стали они, эти ящерицы,
а правильнее сказать, ящеры, замечать, что музыка в ритме вальса,
просто любой вальс оказывает на них особенное действие. Что от та¬
кой музыки они, словно после купания в море, чувствуют себя бод¬
рее, что им легче дышится, лучше думается, что все вокруг им боль¬
ше нравится и, главное, что они ощущают большую привязанность
к жизни, к своей планете, к своим соплеменникам.И вот рациональные эти ящеры заявили землянам, что приобретут
любое количество земных вальсов и чертежи музыкальных инстру¬
ментов, необходимых для их исполнения. Что во Вселенной они из¬
вестны как честные торговцы, что в торговле за всю свою многовеко¬
вую историю они еще никого не обманули, и справедливость требует,
чтобы взамен за такое ценное приобретение, как вальсы, они дали
свой секрет полного решения энергетической проблемы. Они поня¬
ли, что именно энергетическая проблема и является для Земли самой
главной, что с ее решением можно будет сразу намного поднять уро¬
жаи, улучшить благосостояние людей, повысить их комфорт. Они
сказали также, что купят оптом все новые вальсы всех земных компо¬
зиторов, потому что им при их большом народонаселении понадо¬
бится огромное количество вальсов. И инопланетяне весело запели:
382Владимир КИСЕЛЕВ—	Месяц серебряный, шар со свечою внутри,
и карнавальные маски по кругу, по кругу!—	Вальс начинается. Дайте ж, сударыня, руку,
и — раз-два-три,раз-два-три,раз-два-три,раз-два-три!..*И под веселую эту песенку всеми земными правительствами
были подписаны акты о первой межпланетной торговой сделке. По¬
везли инопланетяне на свою планету земные вальсы, оставив у нас
торгового представителя, в обязанности которого входило получать
все сочинения композиторов в ритме вальса и оплачивать эти про¬
изведения в соответствии с их музыкальным качеством.Благодаря широкому внедрению инопланетной техники и техно¬
логии жизнь на Земле, в самом деле, значительно улучшилась, каж¬
дый трудящийся получил автомашину, цветной телевизор, хорошую
городскую квартиру и прекрасную дачу. Но постепенно стали зем¬
ляне замечать, что жизнь, с одной стороны, будто бы и улучшилась,
а с другой — намного ухудшилась. Что всем чего-то не хватает.
Что вот, как это иногда бывает, будто забыл что-то очень важное,
силишься и никак не можешь вспомнить. От этого появилось мно¬
жество нервных стрессов и даже психических заболеваний.Ученые внимательно обследовали эти загадочные явления и
установили, что все это потому, что на Земле не стало вальсов.
А без них, как оказалось, жизнь стала неполноценной. Вот и при¬
шлось землянам расторгнуть сделку — вернуть инопланетную
технологию, а себе забрать вальсы.—	Ну, это уже чепуха какая-то, — прищурилась Наташа. —
А почему инопланетяне не могли у себя играть земные вальсы,
если б они одновременно звучали и на Земле? Чем это могло им
помешать?*Ю. Левитанский. «Диалог у новогодней елки»ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК383—	Как же ты не понимаешь? — удивилась Юлька. — Ведь они —
ящеры. Жадные. Если они уж что-нибудь купят, так хотят, чтоб это
было только им.Володя быстро, с любопытством и одобрением как-то по-новому
посмотрел на меня и сказал:—	Здорово. Это ты очень здорово про вальсы. Ведь, может быть,
что и в самом деле без них и жить нельзя.Глава двадцатая«— Дело было так:—	Если через три дня королю не станет лучше, можно всего
ожидать, — сказал доктор. — Король тяжело болен, и если через
три дня состояние его не улучшится, можно всего... всего ожи¬
дать, — повторил он.Все опечалились, а главный министр, нацепив на нос очки,
спросил:—	Что значит: «Можно всего ожидать»?Доктор ничего более определенного не сказал, но все и так поня¬
ли: значит, король умрет.Главный министр переполошился и созвал государственный совет.Министры собрались в просторном аудиенц-зале и расселись
в мягких креслах вокруг большого стола. Перед каждым из них ле¬
жал лист бумаги и два карандаша: один — простой, второй — с одно¬
го конца красный, с другого синий. А перед главным министром
стоял еще колокольчик.Дверь заперли на ключ, чтобы никто не мешал. Зажгли свет
и долго сидели молча. Наконец главный министр позвонил в коло¬
кольчик и сказал:—	Давайте посоветуемся, как быть. Король болен и управлять го¬
сударством не может.
384Владимир КИСЕЛЕВПервый взял слово министр военный:—	Надо позвать доктора. Пусть скажет прямо: вылечит он короля
или нет?Военного министра все боялись: он носил саблю и пистолет. По¬
этому ему никто не прекословил...»Дверь нашей палаты широко открыли, и дверь соседней палаты
тоже широко открыли, перед нами был холл, в холле на расставлен¬
ных в беспорядке стульях сидели девочки и мальчики — ходячие
больные, и медсестры, и нянечки, и Олимпиада Семеновна, и Ва¬
лентин Павлович, а артистка Валя Костенко спиной к окну стояла
против нас и читала наизусть «Короля Матиуша Первого» Януша
Корчака.Когда выступает настоящая артистка — это само по себе чудо.
Мы сразу же увидели и доктора — он был в чем-то неуловимо похож
на Валентина Павловича, только смешнее, и старенького главного
министра, у него тряслась голова, очки свалились с носа, и он их еле
поймал, и бравого усатого военного министра, которого боялись все
остальные министры.Я ведь читала книгу «Король Матиуш Первый», но я тогда не ду¬
мала, что это так смешно и так интересно.Но самым интересным было то, что Валя потом рассказала об ав¬
торе книги, о Януше Корчаке. От того, что она рассказала, было
и радостно, и прекрасно, и горько, и хотелось плакать, и некоторые
дети и взрослые в самом деле плакали. И всем хотелось стать таки¬
ми, как Януш Корчак. Ну, совсем такими стать, конечно, невозмож¬
но, но похожими.Януш Корчак, как рассказала Валя, погиб в 1942 году, а до этого
тридцать лет он был в Польше, в Варшаве директором детского
дома, который назывался «Домом сирот», и выступал по радио с пе¬
редачами под названием «Беседы старого доктора», и все в Польше
знали Корчака под именем «Старый доктор». Впрочем, он и в самом
деле был по профессии доктором, врачом.И вот в 1911 году в тюрьме у одной польской революционер¬
ки родился ребенок, мальчик. Через несколько месяцев его мамуТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК385вместе с ним, мальчиком, повезли в суд, который приговорил
революционерку на вечное поселение в Сибирь. Революционерка
не могла взять мальчика в Сибирь — он был очень слабеньким
и умер бы по дороге. Не мог забрать мальчика и его отец. Он тоже
был революционером и скрывался, его разыскивала полиция.И вот мама мальчика решила обратиться к «Старому доктору»,
к Янушу Корчаку. Корчак отнес ребенка к своей хорошей знакомой
и отдал его ей на воспитание. Но однажды ночью к Корчаку пришел
высокий худой человек. Человек этот сказал, что он дядя мальчика
и попросил повести его к ребенку. Корчак догадался, что человек
этот совсем не дядя, а отец мальчика. Мальчик был удивительно
похож на своего отца — выдающегося революционера, имя которо¬
го известно каждому грамотному человеку: Феликс Дзержинский.
Это его сын родился в тюрьме.Януш Корчак и Феликс Дзержинский только раз встретились
за всю их жизнь, но они были похожими людьми, потому что все
свои силы, и весь свой ум, и всю свою доброту посвятили тому,
чтоб людям, и прежде всего детям, жилось иначе, лучше.А во время Второй мировой войны, когда фашистская Германия
захватила Польшу, Януш Корчак погиб. Пятого августа 1942 года
по приказу гитлеровцев дети и взрослые из «Дома сирот» выстро¬
ились на улице. Их повели к вокзалу. Старый доктор шел впереди.
Он держал за руки мальчика и девочку — самых маленьких своих
воспитанников. И тут к Янушу Корчаку подошел немецкий офи¬
цер и сказал:—	Вы можете остаться. Даже в Германии знают ваши книги.—	А дети? — спросил Корчак.—	Дети поедут, — ответил эсэсовец.Корчак молча вошел в вагон. На следующий день он погиб, вме¬
сте с детьми — воспитанниками детского дома — в газовой камере
лагеря смерти в Треблинке.—	Корчак был уверен и сумел объяснить всему человечеству,
что дети — это совсем не зародыши взрослых, а настоящие люди, ко¬
торые во всем равны взрослым — в праве на свободу, на любовь,
386Владимир КИСЕЛЕВна справедливость, — так закончила свой рассказ о Януше Корчаке
артистка Валя Костенко.И тут Валентин Павлович сделал Вале подарок от имени всего
коллектива, как он выразился. Букет красивых темно-красных роз.
Но главным подарком был не букет, а такая же табличка, как у всех,
кто работает в травматологическом центре, С надписью: «Костенко
Валентина Сергеевна. Артистка».Валя сказала, что она очень тронута тем, что ей дали такую таб¬
личку, что она теперь считает себя сотрудником больницы и будет
к нам постоянно приходить, и будет рассказывать младшим детям
сказки, а старшим читать интересные книжки.После этого все разошлись, а Валя и Валентин Павлович зашли
меня навестить. Ведь я им, можно сказать, старая знакомая. Но Ва¬
лентина Павловича сейчас же вызвали. Чувствовалось, что ему
очень не хочется уходить, но он ушел, его позвали в операционную,
а Валя осталась.—	Я теперь даже не понимаю, — смущенно улыбаясь, сказала
Валя, — как я до сих пор могла жить без вашего травматологического
центра.Она рассказала, что сегодня познакомилась тут с замечательным
человеком, с трехлетним Сашей такой немыслимой красоты и такой
невиданной доброты, что если бы его показать со сцены, то зрите¬
лям не захотелось бы никакого другого спектакля. Глаза у него со¬
вершенно синие, щеки совершенно розовые, волосы совершенно
льняные, а сказку про Ивасика-Телесика, который попал к Ба-
бе-Яге, он рассказывает совершенно по-особому, в соответствии со
своим характером. По его словам, Ивасик сам обратился к Бабе-Яге:
«Бабушка-ягушка, съешь меня, я чистенький, я хорошенький».Валя обещала привести его в нашу палату, как только он сможет
ходить — у него перелом ноги,И еще она рассказала про другого своего нового знакомого,
про четырехлетнего Павлика с заискивающей неуверенной улыб¬
кой, от которой разрывается сердце. Павлика оставили родители.
Суд лишил их родительских прав. Его мир — больничная палата.ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК387Друзья — соседи по кровати. К ним приходят мамы и папы, прино¬
сят им игрушки и конфеты. Их выписывают. Их забирают родители.А Павлик на чей-то неосторожный вопрос, где его мама и папа,
грустно ответил: «Их нету. Они водку пьют». Это они, родители
Павлика, в пьяной драке свалили на своего ребенка шкаф и полома¬
ли ему ребра.—	И как странно думать, — говорила Валя, — что Павлику, может
быть, повезло, когда он попал сюда, в травматологический центр.
Здесь у вас в холле висит плакат — выписка из «Декларации прав
ребенка»: «Человечество обязано давать ребенку лучшее, что оно
имеет». Здесь он и в самом деле получает лучшее из того, что имеет
человечество. А дома он получал самое худшее.—	У вас нет портрета писателя Корчака? — неожиданно спроси¬
ла Вика. — Только посмотреть...—	Нет, — ответила Валя. — Но я постараюсь достать. И принесу.Глава двадцать перваяНаш учитель физики Борис Борисович однажды на уроке расска¬
зывал об английском математике Тьюринге и о критерии Тьюринга.
По этому критерию получается, что если бы человек разговаривал
по телефону с роботом и если бы он не смог узнать в своем собесед¬
нике робота, то это бы значило, что у человека нет перед роботом
никаких преимуществ. По Тьюрингу выходит, что если человек
не может отличить робота от человека, то в умственном отношении
он от робота, по сути, ничем не отличается.Но, может быть, критерий Тьюринга применим не только к ро¬
ботам, но и к маленьким детям? Ведь как чудесно, как удивительно
одарила природа маленьких детей! Они еще ничего будто бы не по¬
нимают. Но мимика у них такая, как у больших, как у взрослых,
как у тех, кто понимает очень многое.
388Владимир КИСЕЛЕВГрудной ребенок. Ему еще нет и года. У него ничего не болит, он
сыт, ему тепло, и он вдруг улыбнется так чисто, так открыто, так сча¬
стливо, как это редко увидишь у больших, у взрослых. У них к улыбке
всегда еще что-то добавляется: прошлая печаль, недоверие, стесни¬
тельность, неумение быть искренним или, что еще хуже, расчет. А так
улыбаться, как эта маленькая женщина по имени Инга, которую
внесла в нашу палату маленькая женщина по имени Жанна, могут
только пухлые шаловливые ангелы на картинах какого-то старого
французского художника, забыла, как его фамилия.У меня есть теория о том, для чего природа делает детей похожи¬
ми на родителей даже в тех случаях, когда, может быть, родителям
лучше бы и не подражать. Это один из способов сохранить и защи¬
тить человеческий род. При таком сходстве родители еще больше
любят своих детей, еще лучше за ними ухаживают, еще сильнее
о них заботятся.Маленькая Инга была как две капли воды похожа на свою ма¬
ленькую маму Жанну. Только улыбалась еще лучше, еще чище, и ве¬
село и дружелюбно смотрела на нас своими карими глазенками с го¬
лубыми, словно подсиненными белками. Разговаривать она еще
не умела, но мимикой она ничем не отличалась от взрослых ра¬
зумных людей, и если исходить из критерия Тьюринга, как я его
понимаю, то фактически она действительно не очень отличалась
от взрослых людей.Во всяком случае, маленькая Инга перенесла хирургическую опе¬
рацию, о которой большинство взрослых, вероятно, даже не имеют
представления. Она была самым настоящим «чудом медицины», опе¬
рацию ей делал сам Светило, сам академик Деревянко, на нее прихо¬
дили смотреть и изучать студенты-старшекурсники и хирурги, которые
повышают свою квалификацию.С маленькой Ингой произошло несчастье, о котором мне даже
не хочется вспоминать. Я даже не знаю всех подробностей. Я стара¬
лась не расспрашивать и не слушать. В общем, она была на руках
у своей мамы, у Жанны. Они выходили из дому. У них какая-то
очень тяжелая, очень массивная дверь. Может, это старая квартира?ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК389С такой тяжелой дубовой дверью? Дверь эта от сквозняка или еще
от чего-то захлопнулась и раздавила ребенку руку.Светило, как бог, сделал все заново, восстановил каждую кро¬
шечную косточку, сшил каждое мышечное волоконце, соединил
тонкие, как волоски, нервы. И рука будет самой настоящей. Вален¬
тин Павлович говорил, что на ней даже не останется следов опера¬
ции, хотя это уж, конечно, не имеет большого значения.Такую операцию делают под микроскопом. Инструментами, ко¬
торые можно изготовить и наточить тоже только под микроскопом.
На некоторые из них нанесено алмазное покрытие.Руки хирурга при такой операции неподвижно лежат на металли¬
ческих подлокотниках специального кресла, работают только паль¬
цы. Ведь сосуды и нервы сшивают нежным точным швом, нитью,
тоньше паутины — толщиной в несколько микронов.Есть такая игра — бирюльки. Крошечные фигурки — чашечки,
тарелочки, кувшинчики — нужно вытаскивать из кучки тонким
крючком. При этом тоже нужно шевелить лишь пальцами. Если
двинуть рукой — все сооружение разрушится. Я сказала об этом
Олимпиаде Семеновне, но она неожиданно обиделась.—	Какие уж тут бирюльки, — проворчала она.И в самом деле — «какие уж тут бирюльки?» Нерв состоит из пуч¬
ков волокон. И каждый из этих пучков нужно соединить с таким же
пучком в отрезанной части, непременно с таким же — иначе нерв
не будет работать. А в нерве бывает пять, шесть, семь, восемь и боль¬
ше пучков этих волокон. И прежде всего, нужно, чтоб все они раз¬
местились друг против друга.Валентин Павлович рассказывал, что в микроскопе на срезе
видны эти пучки. Они похожи на глаза улитки. Все они разные,
как настоящие глаза. Встречаются большие и маленькие, круглые
и овальные. Их сращивают, а затем нервная ткань постепенно вос¬
станавливается. Клетки, прорастая, словно щупальцы осьминога,
направляют свои отростки и соединяют ими два конца. Скорость
этого процесса, примерно, один миллиметр в сутки.
390Владимир КИСЕЛЕВЧтоб ускорить сращивание костей, мышц и нервов, в травмато¬
логическом центре применяют особый метод — вокруг перелома
прикрепляют небольшие магнитики. Это самый передовой, самый
современный метод.Жанна и Инга приходят к нам в палату будто бы к нам ко всем.
Но в действительности только Инга приходит к нам ко всем, а Жан¬
на приходит к Вике. Ингу передают из рук в руки, она ничуть
не зазналась от того, что является «чудом медицины», она очень
смешлива и дружелюбна, а Жанна и Вика тем временем разгова¬
ривают негромким шепотом. Это даже не шепот, так разговарива¬
ют между собой глухие — я видела в троллейбусе. Они только ше¬
велят губами.Но все равно отдельные слова до меня доносятся. Они говорят
о взрослом. При этом в отличие от маленькой Инги, они не улы¬
баются. У них бесстрастные лица. Вика Жанне никогда ничего
не рассказывает. Она только спрашивает: «А он?.. Аты?.. Аона?..»Жанна отвечает. Долго и подробно. Иногда доносится ее прият¬
ный, чуть надтреснутый голосок: «...сказала, проживем... Не будем
унижаться... Она старше и волосы завивает на термобигуди... Я бы
могла ее просто убить...»О ком она, кого она могла бы убить, я не знаю. Но догадываюсь.На вид Жанна младше всех в нашей палате. Ну не всех, а Вики,
Наташи и меня. И действительно, она не намного старше нас. Ей
только восемнадцать лет. Значит, замуж она вышла в семнадцать.
Хотя я не совсем это понимаю, по закону, по-моему, замуж мож¬
но выходить только в восемнадцать. И с мужем она, по-видимому,
уже разошлась. Медсестра Анечка однажды начала было рассказы¬
вать об этом в своей детективной манере: «Сегодня ночью, во время
дежурства, я услышала, как кто-то плачет носом, знаете, как это бы¬
вает, когда всхлипывают, засунув в рот уголок подушки. Я тихонько,
крадучись, пошла на звук. И вижу — это Жанна сидит возле кроватки
своей Ингочки... Муж ее бросил, никого у нее нет, ни мамы, ни ба¬
бушки, она одна, как палец, и ребенок на руках, лучше бы ей вовремя
сделать аборт, теперь это просто...» Но ее грубо оборвала Вика:ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК391—	Не вешай лапшу на уши. Твое дело разносить по палатам тер¬
мометры и таблетки, а не фуфло.Анечка так растерялась, что не одернула Вику за грубость, за стран¬
ный жаргон, не возражала, а только очень покраснела и ушла из нашей
палаты.Я потом тихонько спросила у Вики, до скольких месяцев бере¬
менности можно делать аборт.—	До двух с половиной, — сразу, не задумываясь, ответила Ви¬
ка. — В крайнем случае, до трех. — И вдруг посмотрела на меня по¬
дозрительно. — А тебе это зачем? Ты что — арбуз проглотила?—	Как арбуз?—	Ну... ну, нуждаешься... в аборте?..—	Нет. А что такое лапша и фуфло?—	Вешать лапшу — врать, а фуфло — сплетня. Так зачем тебе —
сколько месяцев?—	Да просто так. Интересно.Профессор Танцюра в своей лекции по половому воспитанию
говорила, что за пять месяцев до рождения ребенок уже улыбается,
когда ему хорошо, и морщится от неудовольствия, и сосет палец. Все
это увидели ученые на специальных экранах с помощью новой ап¬
паратуры, совершенно безвредной для матери и ребенка.Я думала: ведь были ученые, которые считали, что первое и глав¬
ное отличие человека от животного состоит в том, что человек —
смеется. Но если еще не родившийся ребенок, еще зародыш улыба¬
ется, то, может быть, действительно, в соответствии с критерием
Тьюринга, уничтожают настоящего человека? Убивают!Я рассказала Вике об этих своих сомнениях.—	Смешнячка ты, Оля, — не сразу, тихо и печально ответила
Вика. — А если нет выхода? Ведь если нет выхода, иногда убивают
и взрослых людей.
392Владимир КИСЕЛЕВГ лава двадцать втораяЕсли читать подряд словарь, то станет видно, как много слов
тебе неизвестно. Конечно, это обидно. Но нельзя же человеку
знать все слова. Тем более что существует много специальных, про¬
фессиональных слов: медицинских или математических, геологи¬
ческих или литературоведческих.Но вот если твои знакомые все время повторяют какое-то слово,
если они его употребляют, как общеизвестное и понятное, а ты его
слышишь впервые в жизни, это не только обидно, а еще и очень
неприятно.В разговоре Наташи с Володей все время слышалось слово —
скэйтборд. И Фому это слово ничуть не удивляло. И Вика не обра¬
щала на него внимания. Только я, как дурочка, вслушивалась, ста¬
раясь разобраться, с чем оно связано, к чему оно. Мне уже стало по¬
нятно, что именно из-за этого скэйтборда Наташа поломала руку,
и мне показалось, что скэйтборд — это такой мотоцикл.И только Юлька, которая, в отличие от меня, не боится показать¬
ся глупой, а, как настоящий умный человек, не стесняется спраши¬
вать о том, чего не знает, сказала:—	Какой это скэйтборд?Оказалось, что это совсем не мотоцикл, а просто доска длиною
в 60 сантиметров на четырех колесиках с шариковыми подшипника¬
ми, что на этой доске ездят, как на самокате, разгоняя ее до немыс¬
лимой скорости и каким-то путем удерживая на ней равновесие.
Что у всех скэйтбордистов на голове хоккейный шлем, на руках пер¬
чатки, а на ногах кеды, и еще колени закрыты прочными наколен¬
никами, чтоб, когда упадешь, меньше поцарапаться. Что на скэйт-
бордах можно гонять по асфальту на ровном месте, отталкиваясь
в случае надобности одной ногой, но настоящие спортсмены летаютТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК393на этих досках по велотрекам. На велотреке Наташа и упала. Мода
на этот спорт пришла к нам из Америки. Там скэйтборд очень рас¬
пространен и считается одним из самых рискованных видов спорта,
даже более рискованным, чем автогонки или мотокросс.Еще Наташа говорила, что к скэйтборду она пришла через во¬
дяные лыжи, которые представляют собой превосходную трениров¬
ку для катания на скэйтборде. И Володя тоже, оказывается, знал
про скэйтборд и пробовал ездить на нем. Кроме того, Наташа умела
водить автомашину и мотоцикл и с раннего детства ездила на вело¬
сипеде. И Володя тоже умел водить и мотоцикл, и автомашину.
А я ни разу в жизни не пробовала сесть на велосипед, а что касается
автомашины, то я годилась только на то, чтоб попасть под нее.Я знаю, что есть люди, которые в таких случаях утешают сами
себя: «Зато у меня высокий интеллект». Но я не могла себя этим уте¬
шать, потому что и интеллект у меня не очень высокий. Я в этом убе¬
дилась сама, и, к сожалению, в этом убедились и Наташа, и Вика,
и Юлька, которой меня даже стало, по-моему, немножко жалко.Володя вчера принес такие тесты, с помощью которых можно оп¬
ределить интеллектуальный уровень. Ну, нет у меня способности
быстро и правильно отвечать на всякие странные вопросы. Вот, на¬
пример, из Москвы и Ленинграда вышли навстречу друг другу два
поезда. Скорость поезда, который выехал из Москвы, в три раза
больше того, который выехал из Ленинграда. Какой из поездов
будет ближе к Москве, когда они встретятся. Я сказала, что ленин¬
градский, а в самом деле они будут на одинаковом расстоянии
от Москвы.Врач прописал три укола. Через полчаса — укол. Через сколько
часов будут сделаны все уколы? Я решила, что через полтора часа,
а оказывается, что через час.Старый одинокий сторож умер днем. Полагается ли ему пенсия?
Я ответила, что полагается, что не имеет значения, в какое время су¬
ток он умер. Но разве мертвому нужна пенсия?За ответы подсчитываются очки, и очками этими определяют
интеллектуальный уровень. У Наташи получился самый высокий
394Владимир КИСЕЛЕВуровень, какой только возможен. Володя так и выразился. Он ска¬
зал, что у Наташи мышление прирожденного логика. А у меня полу¬
чился уровень олигофрена — это примерно то же самое, что дурак
от природы. Я просто очень несообразительная. Или очень медлен¬
но соображаю.Ну вот, например, была я как-то дома у своего соученика по преж¬
ней школе, у Сережи, и слышу — Сережина мама Елизавета Василь¬
евна говорит с упреком: «Сережа, я ведь просила помыть молоко,
а ты?» Сережа ей в ответ: «Я потом помою».Я подумала, что это Сережина мама заразилась от своего сына
склонностью ко всяким розыгрышам. Что это они так шутят. Ну,
как можно в самом деле помыть молоко? Но оказалось, что никакая
это не шутка, что Сережа принес из магазина молоко в полиэтиле¬
новых пакетах, и пакеты были грязными. Все это мне объяснил
Сережа. Сама бы я никогда до такого не додумалась.Но, может быть, люди, которые плохо справляются с тестом
про то, какой поезд будет ближе к Москве, когда поезда встретятся,
меньше, чем другие, понимают и во всем остальном? Меньше пони¬
мают в жизни? Мне, например, все-таки непонятно, для чего нужен
этот скэйтборд, если такой спорт еще более рискован, чем автогон¬
ки или мотокросс. Наташа поломала руку. Но спортсмены часто
платят такую цену за свои физкультурные достижения, за все эти
рекорды и первенство в соревнованиях.Я никогда прежде не слышала фамилии Стернс. Я прежде не зна¬
ла, что есть на свете Зина Спицына. А Наташа — знала. И медсестра
Анечка. И даже Олимпиада Семеновна. Случай с Зиной Спицыной
всколыхнул весь травматологический центр.Так вот, Стернс — это американская спортсменка. Парашюти¬
стка. Ей принадлежал мировой рекорд в странном виде соревнова¬
ний — они называются дневными прыжками с парашютом на точ¬
ность приземления. Американка 42 раза приземлилась на штуку,
которая называется «классический нуль». Это просто десятисанти¬
метровый диск белого цвета. А Зина Спицына попала в этот «клас¬
сический нуль» 81 раз. Но когда она захотела вдвое перекрытьТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК395американский рекорд, от сильного ветра затянулся узлом шнур,
с помощью которого раскрывается парашют. Зина изо всех сил
потянула стропу, вокруг которой шнур захлестнулся, чтоб раз¬
вязать узел. Но ей это не удалось. Тогда она решила раскрыть
запасной парашют. Для этого, оказывается, нужно сначала отстег¬
нуть основной. Однако ей не удалось отстегнуть этот основной
парашют — перекосился замок, которым этот основной парашют
прикрепляется. А земля вздыбилась и мчалась ей навстречу, це¬
лясь в нее «классическим нулем» — белым десятисантиметровым
диском.Зина все же раскрыла запасной парашют, но он задел за стропы
основного. Она упала. Скорая помощь примчала Зину Спицыну
к нам, в травматологический центр. Дежурили Валентин Павлович,
Олимпиада Семеновна и медсестра Анечка. Как в тот день, когда
я сюда попала. От них, а особенно от Анечки, я узнала все эти
подробности.У Зины оказался открытый перелом ноги, а я уже знаю, что
при открытом переломе кости торчат наружу, и перелом, и вывих
позвоночника, и сломаны два ребра, и прорвана легочная плевра,
и Зина потеряла много крови.Операцию ей делали без наркоза — анестезиологи опасались,
что наркоз может кончиться смертью. Слишком глубоким был шок.Во время операции Валентин Павлович послал «скорую помощь»
с воющей сиреной и вспыхивающим на крыше синим огоньком
за Володей Гавриленко и Фомой Тенрейру. Их нашли в общежитии.
Через несколько минут их доставили в травматологический центр.
Валентин Павлович в залитом кровью зеленом балахоне выскочил
к ним из операционной.—	Нужно срочно изготовить титановые пластины, — сказал он. —
Чтоб стабилизировать позвоночник. Если упустим время, Спицына
на всю жизнь останется калекой: она не сможет не только прыгать,
но и ходить, а возможно, и сидеть.Он нарисовал на бумажке эти пластины. Володя и Фома
на этой же скорой помощи помчались в институт, в лабораторию.
396Владимир КИСЕЛЕВОни позвали на помощь своих товарищей-физиков. К половине
второго ночи пластины были готовы. «Скорая помощь» ждала их
у дверей.Операция прошла успешно. Валентин Павлович сказал:—	Состояние пострадавшей вполне удовлетворительно. Конт¬
рольная рентгенограмма показала, что фиксация пластин полно¬
ценная. Пройдет время, и Спицына, если захочет, снова сможет
прыгать с парашютом, а пластины будут удалены.Больше всего Зиной Спицыной увлеклась Юлька. У нее сразу же
появился портрет Спицыной, вырезанный из журнала «Огонек».
Портрет для нее где-то достал Фома.—	Ну вот, Оля, — торжественно провозгласил Володя. — Физики
все могут! Убедилась?.. И почему бы нам с тобой не перейти на «ты».
Со мной и с Фомой.Это было очень неожиданно и странно. Не ожидала я, что Володя
предложит это мне, а не Наташе.—	Хорошо, — согласилась я как можно небрежнее. — Конечно,
девочка, которой вы с Фомой поломали ногу, может уже считаться
почти родственницей.—	Не почти, а близкой родственницей, на уровне родной тети
или даже дяди, — улыбнулся Володя. Ох, и хорошо же он улыбается.
Улыбка делает его усатое лицо совсем детским, нежным и беззащит¬
ным. — Ты ведь тоже химик, — продолжал он. — Птице лет придума¬
ла. А хочешь узнать, чем мы с Фомой занимаемся?—	Хочу.Я в самом деле хотела узнать об этом. Но еще больше мне хо¬
телось узнать, что происходит с Викой. И слушала я Володю не¬
много рассеянно и меньше обрадовалась его предложению перейти
на «ты», чем обрадовалась бы в другое время.В этот день мне было суждено узнать еще одно новое слово.
Трибология. Так называется дело, ради которого наши физико¬
химики живут и учатся. Это — наука о трении, как утверждает
Володя, самая передовая и важная наука на земле. Все в мире пор¬
тится и гибнет из-за трения. Только на ремонт разных машин,ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК397которые портятся из-за трения, в нашей стране каждый год тратят
20 миллиардов рублей. На эти деньги можно было бы купить
2,5 миллиона таких автомашин, как та, что поломала мне ногу,
и обеспечить все население нашего города, даже тех, кто только
что родился, автомашинами.К тому же трение поглощает тьму энергии, которую можно бы¬
ло бы употребить с большей пользой.—	Так скажи нам, уважаемый коллега, — обратился ко мне Воло¬
дя, — чем, по-твоему, можно уменьшить трение?—	Ну, — смело сказала я, — изготовить машины, в которых
не будет движущихся частей.Фома посмотрел на меня с нескрываемым восхищением.—	No problema! — воскликнул он. — Без движущихся частей бы¬
вают только памятники. В машинах что-то должно обязательно
двигаться.—	Тогда — смазка.—	Это уже теплее, — поддержал меня Володя. — Какая смазка?Сегодня в палату заглянул Олег. Тот, который приходил будто бык Юльке, а сам взял пакет у Вики из-под подушки. Он лишь приот¬
крыл дверь и посмотрел на Вику. И Вика сразу сжалась, уткнулась
в подушку. Она, по-моему, просто испугалась.—	Масло, — ответила я Володе.—	Вода может быть смазкой?—	Нет. Все заржавеет.—	А если взять нержавеющий материал? Золото. Пластмассу.
Нержавеющую сталь.—	Тогда, наверное, может.—	Уже существуют подшипники, в которых вместо масла — вода.
А жидкую смазку можно заменить газовой?—	Не знаю... Мне это как-то не приходило в голову.—	А специалистам в области трибологии — пришло. И теперь при
газовой смазке части некоторых машин не стираются и не портятся.Вчера приходила Викина мама. С Викой она почти не раз¬
говаривала. Только: «Ну, как ты?», «Что слышно?» Между ними
398Владимир КИСЕЛЕВкакие-то серьезные трения. Очень серьезные трения. И никакой
смазкой тут, видимо, не поможешь.—	Я слышала, я где-то читала, что есть самосмазывающиеся ма¬
териалы, — сказала я.—	Есть, — подтвердил Фома. — Мы с Володей ими и заняты.
Ими и еще специальными добавками к смазочным маслам. Добавки
увеличивают срок их жизни.—	Вот, — сказал Володя и показал на свое колено, — один из са¬
мых совершенных узлов трения — коленный сустав. Тут соеди¬
няющиеся кости покрыты мягким материалом, нагрузки равномер¬
но распределены по всей поверхности. У нас в Советском Союзе
недавно сделано большое научное открытие в области триболо¬
гии. «Избирательный перенос». При таком переносе получается за¬
щитная пленка. Ее называют «сервовитной» — спасающей жизнь.
В принципе так работает сустав.В общем, физикохимики Володя Гавриленко и Фома Тенрейру
хотели добиться, чтоб в Анголе и в Советском Союзе, и во всем мире
в машинах и механизмах было так же мало трения, как в человече¬
ских суставах, и чтоб не нужно было тратить по 20 миллиардов
и больше рублей в год на починку машин.А я думала о том, что, наверное, еще больше денег тратится
из-за трений между людьми. И между государствами. И что тут «три¬
бологией» занимаются не физики, а поэты, такие, как Агостиньо
Нето или Булат Окуджава. И что я тоже буду этим заниматься. И еще
неизвестно, какая трибология важнее. К тому же физикам нужны
всякие ценные материалы, даже золото. Одни материалы им подхо¬
дят, другие — не подходят. А поэту — все подходит. Анна Ахматова
замечательно сказала: «Когда б вы знали, из какого сора растут сти¬
хи, не ведая стыда...» Но стихи растут не только из сора. Дело в том,
что сор, который другие люди сметают и выбрасывают в мусоропро¬
вод, у поэта идет в стихи и превращается в них в чистое золото.
Как у Пушкина: «Цветок засохший, безуханный...»Я начала перебирать в памяти стихи о физиках и поэтах, которые
недавно сочинила.ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК399Не верю в братство физиков,ХотяИ говорят, что в современном мире
Есть десять или двадцать человек,И только им теория Энштейна
Понятна до конца, и потому
Они договорились меж собою
Над головами партий и правительств,И генералов и секретных служб
И мир спасут от гибели —Не верю.Во-первых, слишком много платят им
И слишком стильна мебель в их квартирах.А во-вторых, представьте на мгновенье
Нелепую картину: тощий парень,Распятый на реакторе своем,Грехи людские кротко искупает,Поблескивая стеклами очков.Нам не помогут физики.Но верюВ другое братство. Часто и охотно
Я перелистываю фолианты
И тоненькие томики стихов.И радостно мне слушать перекличку
Поэтов всех народов, всех времен.И в их стихах я нахожу идеи
Добра и правды, света и любви,Но голоса поэтов затихают,И радио играет за стеною,И физики играют в домино
И обсуждают шансы нашей сборной.Мне, конечно, очень хотелось прочесть Володе и Фоме эти стихи.
Но я не стала этого делать. Они могли обидеться. А мне не хотелось
400Владимир КИСЕЛЕВих обижать. Ведь они — герои. Они помогли знаменитой парашюти¬
стке Зине Спицыной. За ними посылали непрерывно гудящую «ско¬
рую помощь» с синим сверкающим огоньком на крыше, и все маши¬
ны и троллейбусы расступались и давали им дорогу. И сам академик
Деревянко, Светило, пригласил их на «пятиминутку» и при всех объ¬
явил им благодарность и дал деньги. Премию. И Володя сам предло¬
жил, чтоб мы говорили друг другу «ты», хоть он старше меня. А Ната¬
ше завидно. А мне очень хорошо. Вот только Вика...Глава двадцать третьяОлимпиада Семеновна вошла в палату первой. Лицо у нее,
как всегда, было спокойным, доброжелательным. Но в действи¬
тельности она была встревожена и недовольна. Ладони были рас¬
прямлены, и прямые пальцы как бы чуть отогнуты назад.А за ней вошел человек в белом халате. Но на лацкане у него
не было синей таблички с белыми буквами. Человек этот был похож
на артиста или дипломата. Я никогда не видела живого дипломата,
но в кино их показывают такими, как этот дяденька — высокими,
стройными, красивыми, молодыми и с сединой на висках. И в руках
у него был небольшой плоский чемоданчик, похожий на портфель.
«Дипломат».Дяденька окинул взглядом наши кровати, посмотрел на большое
окно, отгораживающее нас от соседней палаты, и неодобрительно
спросил у Олимпиады Семеновны:—	Это окно у вас ничем не задергивается?—	Нет, — сухо ответила Олимпиада Семеновна.—	А для чего, простите, эти окна между палатами?—	Так предусмотрено проектом. В этих палатах лечат детей ино¬
гда школьного, а иногда дошкольного возраста. И медсестре или ня¬
нечке легче следить за порядком.—	Понятно. — Дяденька снова повернулся к нам. — Здравствуйте.ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК401—	Здравствуйте, — ответили Юлька, Наташа и я. Вика молчала.
Она смотрела в сторону. Она словно что-то предчувствовала.—	Это к тебе, Вика, — сказала Олимпиада Семеновна.Вика не повернула головы.—	Я — капитан милиции Загоруйко, — сказал дяденька. — Зо¬
вут — Сергей Сергеевич. Инспектор уголовного розыска. Вы — Ов¬
сепян? — обратился он к Вике.—	Ну — я.—	Нам понадобится еще один стул, — повернулся инспектор За¬
горуйко к Олимпиаде Семеновне.Олимпиада Семеновна молча нажала на кнопку вызова нянечки
в изголовье кровати Вики. Пришла Поленька. Олимпиада Семенов¬
на сказала, что нужен еще стул. Поленька принесла и, по-видимому,
хотела задержаться в палате, но Олимпиада Семеновна незаметно
показала глазами на дверь, и Поленька ушла.—	Садитесь, — предложил инспектор Олимпиаде Семеновне так,
словно он был здесь хозяином, сам сел на другой стул и обратился
к нам:— Вы, девочки, меня извините, но нам необходимо побеседо¬
вать с Аграфеной Овсепян, а вернее сказать, допросить ее в качестве
свидетеля. Так как все вы лежачие больные, то сделать это придется
в вашем присутствии.—	Я не лежачая больная, — возразила Наташа. — И, если нуж¬
но, я могу уйти.—	Да нет, оставайтесь, — решил инспектор. — Собственно, это
уже не имеет большого значения. Кроме того, в соответствии с прави¬
лами, при нашем разговоре будет присутствовать врач Олимпиада
Семеновна Дашкевич. Вас, Аграфена, я должен предупредить о том,
что мне, а значит, и вам придется выполнить целый ряд формально¬
стей, то есть я буду вести протокол, а вы должны будете его подписать.
Кроме того, одновременно весь наш разговор будет мною записан
на магнитную пленку.—	Меня зовут Вика, а не Аграфена, — не глядя на инспектора,
ответила Вика. — И разговора у нас никакого не будет. Я больна.
Я плохо себя чувствую. И не о чем мне с вами говорить.
402Владимир КИСЕЛЕВ—	Я уже знаю, что ваши родственники, ваши друзья и знакомые
называют вас Викой, — улыбнулся инспектор. — Но протокол до¬
проса свидетеля — юридический документ, и в нем людей называют
не ласковыми прозвищами, а теми именами, какие записаны в их
документах. Что же касается болезни... У вас что, повысилась темпе¬
ратура? Ваш врач Олимпиада Семеновна сообщила, что вы вполне
можете ответить на мои вопросы.Олимпиада Семеновна молчала.—	Но перед тем, как мы перейдем к делу, я обязан предупредить
вас, что за отказ от показаний в качестве свидетеля и за дачу ложных
показаний вы можете быть привлечены к уголовной ответственности.Инспектор уголовного розыска вынул из своего плоского «ди¬
пломата» небольшой плоский магнитофон и стопку бумаги. Бумагу
инспектор положил на «дипломат», «дипломат» — на колени, вклю¬
чил магнитофон и спросил у Вики фамилию, имя и отчество, год ро¬
ждения, национальность, семейное положение, хотя все это, конеч¬
но, ему уже было известно. И еще инспектор спросил у Вики, где она
учится, чем занимаются ее родители, а затем сказал:—	Вы обязаны помочь следствию, сказать правду об известных
вам фактах. В некоторых капиталистических странах свидетелей
на суде заставляют принести присягу. И они обещают говорить
правду, только правду и всю правду. Считается, что просто прав¬
ды недостаточно. Люди иногда говорят не все, что знают. Или на¬
рочно излагают отдельные факты неправильно. Вы присутствовали
при убийстве. Совершено серьезное, очень серьезное преступление.
Вот почему так важно, чтобы вы говорили правду, только правду
и всю правду. Прежде всего — как вы попали на место убийства?—	Я не знаю ни про какое убийство, — равнодушно ответила Вика.—	Как вы попали в драку?—	Обыкновенно. Гуляла в парке. Подошла к лестнице, которая
в сторону Днепра. А там вдруг драка началась. Меня толкнули.
Я полетела вниз. Вот и все.—	Кто с вами был? В парке.—	Я гуляла одна.ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК403—	Вечером? В десять часов?—	А что — в десять часов нельзя гулять одной?—	Можно. Но уж давайте вопросы буду задавать я. Кто вас толкнул?—	Я не заметила.—	Вы знаете кого-нибудь из участников драки?—	Нет. Никого.—	Вы сможете узнать кого-нибудь из них?—	Нет. Там было темно.Инспектор вынул из «дипломата» фотографию величиной с поч¬
товую открытку и дал ее Вике.—	Вы знаете этого человека?—	Нет. — Вика только взглянула на фотографию и сразу же ее
вернула.—	Посмотрите внимательней. Вы когда-нибудь видели этого
человека?—	Нет. А кто это такой?—	Это фотография парня, убитого в драке, в которой пострадали
и вы. А кто такой Кент?—	Кент? Это — парень.—	Какой парень?—	Всякий. Так называют ребят в нашей компании.—	В какой компании? Кто в нее входит?—	Ну... разные ребята. Из школы.—	Ваши школьные товарищи говорят, что вы с ними не бываете,
что у вас какие-то другие друзья.—	Нету у меня друзей.—	А конкретного человека с прозвищем «Кент» вы не знаете?—	Не знаю.В дверь постучали и, не дожидаясь ответа, в палату вошли Фома
и Володя — веселые, смеющиеся, в накрахмаленных халатах и с кра¬
сивыми георгинами в руках.Инспектор недовольно оглянулся.—	Извините, пожалуйста, — сказал он властно, — но вам при¬
дется подождать в коридоре, пока я закончу здесь беседу.
404Владимир КИСЕЛЕВУдивленные Володя и Фома вышли.—	Кто это? — подозрительно спросил инспектор у Олимпиады
Семеновны.—	Преступники, — серьезно ответила она. — Они сбили автома¬
шиной эту девочку, — Олимпиада Семеновна показала на меня гла¬
зами, — Олю Алексееву, а теперь работают у нас — добровольцами.—	Вы прежде встречались с этими людьми? — обратился ин¬
спектор к Вике.—	Встречалась. Они сюда приходят чуть не каждый день.—	Встречались ли вы с ними до того, как попали в больницу?—	Нет. Никогда. И вообще — я уже устала.—	Что ж, закончим на сегодня. Но мы еще продолжим этот раз¬
говор. А до нашей следующей встречи у вас будет время подумать
над тем, все ли, что вы говорили, было полной правдой. Только еще
один вопрос: кто вам подарил фиолетовую косынку, которая была
на вас, когда вы упали с лестницы?—	Никто не подарил. Я сама ее купила.-Где?—	На улице. Какая-то женщина продавала.—	Вы знаете эту женщину?—	Нет.—	Как она выглядела?—	Ну... такая молодая. В кофте... В красной.—	Я так и думал, что в кофте, в красной. Ну, хорошо, прочтите
протокол и, если ваши ответы записаны правильно, распишитесь.
Внизу. На каждом листе.Вика просмотрела листы протокола и расписалась. Похожий
на дипломата инспектор ушел.Но мы в этот день еще встретились с самым настоящим диплома¬
том, хотя внешне он был больше похож на циркового клоуна, чем
на дипломата: он все время смеялся и кашлял, и все ему у нас очень
нравилось, и по-русски он говорил без всякого акцента. А когда он
особенно закашлялся и Валентин Павлович показал свой любимый
фокус — вынул будто бы из кармана полный стакан воды и дал егоТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК405дипломату, тот так расхохотался, что присел на корточки, и смеялся
и кашлял еще больше, и все просил объяснить, как это делается.Этот дипломат, как сказала нам потом Олимпиада Семеновна,
был «важной птицей» — советником американского посольства
в Москве, и приехал он к нам еще с корреспонденткой большой
американской газеты «Крисчен сайенс монитор». Корреспондент¬
ка — тошая тетя в белых кожаных брюках и в белой кожаной кур¬
точке и с белым напудренным лицом говорила по-русски плохо,
но почти не умолкала и все время щелкала своими фотоаппаратами
с лампой-вспышкой и тоже много смеялась. Еще Ильф и Петров
в «Одноэтажной Америке» говорили, что для американцев харак¬
терна такая манера поведения. По-видимому, они не очень пере¬
менились со времен Ильфа и Петрова.Приехали они к нам в связи с золотым кольцом с рубином, кото¬
рое Валентин Павлович нашел в море в Сочи. Валентин Павлович
написал о своей находке в Соединенные Штаты, и там по номеру
на кольце сразу же выяснили, кому оно принадлежало. Это было
кольцо генерала, американского военного атташе в Советском Сою¬
зе. Хотя генерал уже оставил военную службу, он стал сенатором,
но кольцом этим он очень дорожил и ужасно обрадовался, что оно
нашлось. Ему во что бы то ни стало хотелось передать Валентину
Павловичу вознаграждение, деньги, полную стоимость кольца.Но Валентин Павлович категорически отказался от денег, они
долго торговались с американскими дипломатами из американского
посольства и, в конце концов, пришли к соглашению, что за эти
деньги американцы купят игрушки и раздадут их детям, которые ле¬
чатся в травматологическом центре.Советник посольства привез в Киев большой ящик игрушек
для детей младшего возраста и яшик поменьше с цветными флома¬
стерами для тех, кто постарше.В нашей палате Юльке дали игрушечного австралийского медве¬
дя коалу — необыкновенно симпатичного и похожего на живого,
хотя мех на нем, как сказал американец, был не с коалы, а с кенгуру.
Всем остальным достались цветные фломастеры. Корреспондентке,
406Владимир КИСЕЛЕВпонятно, захотелось узнать, почему Юлька попала в больницу и что
у нее поломано. Валентин Павлович сказал, что у нее все поломано
и что она вместе со своей мамой-дояркой выводила коров из горя¬
щего коровника.Корреспондентка высоким тонким голосом стала кричать, пе¬
ремежая русские и английские слова, что про Юльку должна уз¬
нать вся Америка, и вся Европа тоже должна узнать про Юльку,
и что она, корреспондентка, если не добьется этого, то съест соб¬
ственную шляпу, а шляпа у нее была тоже белая, кожаная, и что,
когда Юлька выздоровеет, она, корреспондентка, пригласит Юль¬
ку к себе в Нью-Йорк.Корреспондентка стала расспрашивать Юльку про колхоз и про
маму, но они плохо понимали друг друга, и тут Наташа начала
переводить слова Юльки на английский, а слова корреспондентки
на русский, а советник посольства начал восхищаться, какое у Ната¬
ши прекрасное произношение в английском языке, а Володя сказал,
что у Наташи еще хорошее и французское произношение во фран¬
цузском языке, советника заинтересовало, почему у нас в палате фи-
зикохимики Фома и Володя, он прочитал таблички на их халатах.
Валентин Павлович рассказал, что они изготовляют детали для ме-
таллоостеосинтеза и о том, как они поломали мне ногу своей авто¬
машиной, и что я — поэт, и что мои стихи были напечатаны в «Лите¬
ратурной газете», и что я выступала с ними по телевизору.Американец попросил, чтоб я прочла хоть одно свое стихотворе¬
ние, и я почувствовала, что ему в самом деле интересно, и прочла
свои новые стихи про физиков и поэтов.—	Колоссально! — обрадовался американец и обратился к Воло¬
де и Фоме. — Она вас тоже сбила. И поломала вам ноги. Только
не автомобилем, а стихами. «Нам не помогут физики!» Правильно,
не помогут ни нам, ни вам, если они готовят новое оружие. Они нам
помогут, если готовят гвозди для соединения костей. А поэты —
я хочу в это верить! — помогут нам в объединении людей...Тем временем Юлька вырезала из черной бумаги профили ди¬
пломата и корреспондентки. Дипломат от профилей пришел ещеТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК407в больший восторг, чем от стихов. Он заметил у Юльки на тумбочке
губную гармошку, которую принес ей Сережа Карасев, схватил ее
и ловко заиграл американскую песенку «Янки Дудль», а корреспон¬
дентка высоким писю1явым голосом пела эту песню, но не всю,
а только первый куплет.—	Я здесь останусь навсегда! — объявил американец. — Мне
не хочется отсюда уходить. Я только выйду ненадолго, сломаю у се¬
бя что-нибудь и лягу в эту больницу. Примут здесь иностранного
подданного?—	Примут, — улыбнулся Валентин Павлович.—	И лечить, я думаю, будут бесплатно, — неожиданно зло заме¬
тил Фома. — А такие операции и такое лечение, как у Юльки,
в США обошлись бы не меньше, чем сто тысяч долларов.—	Ой, не нужно про политику, — попросил американский совет¬
ник. — Так приятно забыть о ней хоть на минутку.—	Это не политика. Это здравоохранение, — возразил Валентин
Павлович.—	Все равно политика. Здравоохранение связано с социальным
устройством. А я в ответ скажу, что в области здравоохранения Совет¬
ский Союз обладает некоторыми преимуществами, зато в Соединен¬
ных Штатах значительно больший ассортимент товаров. В Советском
Союзе можно выбрать одну из трех-четырех автомашин, да еще нуж¬
но постоять за ней в очереди, а в Америке есть сотни типов без всякой
очереди. И мы затеем совершенно бесплодный политический спор!Когда американцы ушли, Фома сердито посмотрел им вслед.—	«Некоторые преимущества», — сказал он презрительно. —
Простая операция аппендицита в Америке стоит больному тысячу
долларов. Роды — чуть ли не полторы тысячи. Даже анализ крови —
двадцать пять долларов.Я об этом как-то не задумывалась. И не знала, что за границей все
это так дорого. Как же там, если у девочки перелом ноги? Не лечат
ее, что ли? Я спросила об этом у Фомы.—	Лечат, Только семья, если это не миллионеры, может разорить¬
ся. Я был в Америке. В Вашингтоне. Мне там удалили аппендикс.
408Владимир КИСЕЛЕВЭто обошлось в неслыханную сумму. Хорошо, что за меня заплатило
наше посольство...Вика при всех этих разговорах ни разу не повернула головы. Она
даже не посмотрела на фломастеры, которые корреспондентка по¬
ложила ей на кровать. А мне очень хотелось, чтобы она повернулась.
Мне очень нужно было посмотреть на ее лицо.Глава двадцать четвертаяУтром перед завтраком в палату вбежала медсестра Анечка.
На лице у нее было то отрешенное выражение, которое бывает
у людей только в минуту большого несчастья. Она подошла ко мне.
Я очень испугалась, особенно, когда Анечка трясущимися губами
несколько раз бессмысленно произнесла:—	Папа... папа...—	Чей папа?.. Что с ним?..—	Твой папа... В газете... Про меня... Анечка протянула мне газету.
Мне понадобилось довольно много времени, пока я поняла,что это у Анечки на лице выражение совсем не несчастья, а напро¬
тив — счастья, и что, возможно, большие переживания как хоро¬
шие, так и плохие могут проявляться одинаково.Папа написал статью, но не про травматологический центр,
как собирался, не про академика Деревянко, не про Валентина
Павловича и Олимпиаду Семеновну, а про медсестру Анечку. Так
статья и называлась «Сестра милосердия». Из статьи я впервые
узнала Анечкину фамилию — Фомина.—	Читай вслух!.. Читай вслух!.. — требовала Анечка Фомина все
с тем же трагическим выражением на лице. — Это — про меня!
Про то, какой я человек!..Но я не могла читать вслух, потому что тоже очень волновалась,
и мне хотелось, прежде всего, посмотреть, что написано в конце.ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК409И все-таки я начала сначала, я мне это начало показалось совсем
непонятным.Папа начал с греческих мифов о том, что у Асклепия, — в рим¬
ской мифологии Эскулапа, — было два сына: Махаон — хирург
и Подалирий — терапевт. Но папа утверждал, что внучками Аскле¬
пия были медсестры, и им-то великий их дед вручил судьбу больных.Дальше шла речь о знаменитой английской медсестре Флоренс
Найтингейл, именем которой названа медаль Международного ко¬
митета Красного Креста, и о том, что эта Найтингейл говорила,
что сестры милосердия должны иметь тройную квалификацию: на¬
учную — для понимания болезней, сердечную — для понимания
больных и техническую — для ухода за больными. И всеми этими ка¬
чествами в полной мере обладала Анечка Фомина.Я прочла это вслух, и Анечка зарыдала. Она плакала, зажимая рот
рукой, чтоб было негромко, а Юлька смотрела на нее с испугом,
и Вика — с неожиданным сочувствием, и Наташа — со снисходи¬
тельным удивлением.—	Почему ты плачешь? — спросила Юлька. — Там не так
написано?—	Не так, — сквозь слезы подтвердила Анечка. — Я — не такая.В статье говорилось, что скелет человека состоит из 222 костейи что Анечка знает название каждой. Но Анечка на занятиях, кото¬
рые проводил с медсестрами Светило, академик Деревянко, забыла
среди костей запястья какую-то гороховидную косточку, а полулун¬
ную косточку назвала лунной, и теперь, считала Анечка, все будут
над ней смеяться.—	Не будут, — попробовала я утешить Анечку. — Ведь это папа
шутит. Ведь дальше он пишет — хорошо, что ты изучаешь челове¬
ческие болезни, а если бы ты изучала рыбьи болезни, то тебе при¬
шлось бы запомнить не 222 названия костей, а 4386 — столько кос¬
тей в обыкновенном карпе.—	Как ты не понимаешь? — с восторгом и надеждой посмотрела
на меня Анечка. — Теперь все будут на меня смотреть. Про меня уз¬
нает вся Украина. А может, и другие республики... Читай дальше...
410Владимир КИСЕЛЕВДальше речь шла о медсестре Матрене Нечипорчуковой. Па¬
па, оказалось, встречался с этой замечательной женщиной, един¬
ственной в мире медсестрой, награжденной тремя орденами Славы
и медалью «Флоренс Найтингейл». Это все за войну. Но и в мирное
время она тоже очень хороший человек — медсестра в школе-интер¬
нате. И еще о том писал папа, что малую планету номер 2015, недав¬
но открытую астрономами, назвали в честь Наташи Качуевской.
Москвичка Наташа Качуевская под Сталинградом во время войны
вынесла с поля боя 70 раненых солдат и офицеров, а 20 нояб¬
ря 1942 года она сопровождала раненых в медсанбат и наткнулась
на группу немцев. Она спрятала раненых в блиндаж, а сама вступила
в бой. Расстреляв все патроны, она подорвала себя гранатой. Теперь
планета Наташи Качуевской диаметром в одиннадцать километров
совершает полный оборот вокруг Солнца за три года и семь месяцев.По словам папы, Анечка Фомина по характеру и душевным своим
качествам очень близка и Матрене Нечипорчуковой, и Наташе Качу¬
евской, и даже англичанке Флоренс Найтингейл, что она настоящая
«сестра милосердия». Что даже эта ее привычка вносить в рассказ
о любом событии детективное начало, сообщать больным больнич¬
ные новости вызвана тем же сильным и здоровым чувством — отвлечь
больных от их болезней. Папа сравнивал Анечку Фомину с Валенти¬
ном Павловичем Поповым — видным хирургом, заведующим отделе¬
нием, который с этой же целью — отвлечь больных детей от их боли —
научился показывать свои замечательные фокусы.—	Но как твой папа мог узнать про то, как Светило, как Алек¬
сандр Илларионович сказал, чтоб я шла на работу в детское отделе¬
ние, что из меня получится медсестра, а когда-нибудь и врач?—	Это я ему рассказала, — призналась я.—	Что ты наделала?! — с ужасом и восторгом посмотрела на меня
Анечка. — Теперь Светило рассердится. А когда он сердитый — все
дрожит. Как при землетрясении.—	Нет. На тебя он не рассердится. Разве на папу?..Странную штуку написал папа об академике Деревянко. По мне¬
нию папы, многие дети в школе мечтают стать учеными-медикамиТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК411и сделать важное открытие. Найти новый микроб. Создать средство
против рака. А вот академик Деревянко, по-видимому, еще со школь¬
ных лет мечтал не о микробах и лекарствах, а о том, как лучше
организовать лечение больных. Он мечтал об островах участия, ос¬
тровах сочувствия, островах милосердия, которые объединялись бы
в архипелаг, противостоящий приливам равнодушия, рекам безраз¬
личия. Потому что некоторым юношам и некоторым девушкам ста¬
ло казаться, что людей на земле слишком много. И что они, люди,
поэтому стали равнодушны друг к другу. Им даже стало казаться,
что они, люди, не слишком любят друг друга. Поэтому в мире стало
появляться все больше книг, пьес, фильмов со всевозможными убий¬
ствами, со всевозможными извращениями. Эти книги, пьесы, филь¬
мы имеют одну цель — воспитать в людях равнодушие, показать им,
людям, что они не хуже других. Бывают и похуже. А нужно, чтоб все
знали, что чаще, значительно чаще, бывают получше.С большим, с искренним уважением папа рассказал об Олим¬
пиаде Семеновне, которая говорит: «Сколько девушек, сколько сту¬
денток, продавщиц, фабричных работниц бессмысленно губят свое
свободное время, болтаются на улицах, курят, ссорятся, делают глу¬
пости и страдают из-за того, что им некуда приложить руки. А перед
ними непочатый край нужного и прекрасного дела — ходить в боль¬
ницы, ухаживать за больными детьми». — «Посторонних не пуска¬
ют», — возразил папа. «У нас — пускают. У нас при входе плакат: «По¬
моги чужому ребенку, и кто-нибудь обязательно поможет твоему».Посторонних людей, которые хотят помочь «чужому ребенку»,
в травматологическом центре всегда много. Матери детей, которых
здесь вылечили, постоянно приходят к чужим детям, дежурят у по¬
стелей тяжелых больных, развлекают маленьких, приносят игрушки
и сладости.В папином очерке не упоминалось о Володе и Фоме, но я думала,
что они уже всегда будут приходить в больницу, и я тоже, когда вы¬
здоровею, буду сюда приходить. Чтоб быть такой, как Олимпиада
Семеновна и Валентин Павлович, как медсестра Анечка и нянечка
Поленька. Они не говорят высоких слов, а просто в самом деле
412Владимир КИСЕЛЕВзнают, что нужно отвечать за тех, кто рядом. Не за все человечество,
а за Юльку. Но это единственный путь помочь всему человечеству.В палату вошла Олимпиада Семеновна. Она была очень серьезна,
только подрагивали кончики губ. Олимпиада Семеновна открыла
красивую корзинку, в которой обычно приносила свои знаменитые
пудинги, но на этот раз там был не пудинг, а газеты. Полная корзина
газет! И Олимпиада Семеновна всем нам дала по газете. Когда она
только успела их купить? Анечка смущалась и что-то ворковала
и опять плакала. Вот уж не думала, что она такая плакса.—	Когда придет Николай Иванович? — спрашивала она у ме¬
ня. — Я хочу ему сказать... Я хочу ему сказать...По-моему, она сама не знала, что именно хочет сказать моему папе.Я тоже очень ждала папу. Мне нужно было прочесть ему новое
стихотворение.Папа однажды рассказал, что, когда он учился в школе в первом
классе, его букварь начинался словами: «Мы не рабы».В моем букваре этих хороших слов уже не было. Может быть,
считается, что это и так понятно каждому ребенку? Но я написа¬
ла стихотворение, которое назвала «Мы не рабы». И перечислила
в нем, что мы не рабы собственных автомашин. Квартир и дач. Ме¬
бели. Картин и фарфоровых сервизов. Колец и серег. Дубленок
и плит-пластинок с записями поп-ансамблей. Стереомагнитофонов
и цветных телевизоров. И особенно — коллекций почтовых марок.Вчера я поссорилась с Наташей. Всерьез. Она попросила, чтоб ей
из дому принесли альбом, который называется кляссер. Она со¬
бирает английские марки и говорит, что в ее коллекции есть очень
редкие экземпляры, которые по каталогу стоят по сто и больше руб¬
лей, что ей эти марки достались от маминой бабушки, то есть от ее
собственной прабабушки. Мамина бабушка сберегла эти марки да¬
же в оккупированном немецкими фашистами Киеве, она их зашила
в одеяло.Свои марки Наташа показывала всем, но прежде всего Володе.
Она знает про марки очень много интересного и прочла целую
лекцию о том, что самые большие в мире коллекции марокТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК413принадлежали президенту США Франклину Рузвельту и премьер-
министру Индии Джавахарлалу Неру, что в Советском Союзе мар¬
ки собирали академик Павлов и полководец Фрунзе, что амери¬
канская пятицентовая марка «синий мальчик» недавно была про¬
дана за один миллион долларов — самую большую цену в истории
филателии. А марка «Британская Гвиана» выпуска 1856 года — не¬
большой восьмиугольник с размазанным изображением в середи¬
не — куплена каким-то миллионером за 850 тысяч долларов. Очень
много денег уплачено за марку с изображением дирижабля, выпу¬
щенную в 1930 году. На ней по ошибке поставлена дата «1830».
За эту ошибку она такая ценная. И, наконец, в Лондоне на аукцио¬
не за 231 тысячу долларов была продана коллекция из 39 норвеж¬
ских марок. Все они были выпущены в 1855 году. Эти марки были
наклеены на конверты, но мешок с почтой почему-то не попал
на пароход, его возвратили на железнодорожную станцию, где он
пролежал 65 лет, а марки за это время стали филателистической
редкостью.Я не хотела спорить с Наташей. Я вижу, что ей обидно и больно.
Такая она красивая и уже большая, и так ей нравится Володя,
и вдруг оказалось, что Володе интереснее всего разговаривать со
мной, что он прислушивается к моим словам и просит меня читать
стихи. И я ему говорю «ты», а Наташа ему говорит «вы». Я не хотела
ей возражать, но все-таки сказала, что, по-моему, это безобразие,
когда письма лежат где-то 65 лет, но еще большее безобразие, когда
марка стоит миллион, или тысячу, или сто рублей. В школе нас учи¬
ли, что деньги — это стоимостное отображение материальных цен¬
ностей: нефти, цемента, ботинок, книг, хлеба, и что за каждым руб¬
лем стоит какая-то реальная вещь, нужная народному хозяйству или
каждому из нас. А эти измазанные штемпельной краской маленькие
картинки, которые ценятся тем больше, чем они старее и уродливее,
фактически никому не нужны, и пользы от них никому никакой.Все это я говорила не так, как написала, а очень сердито и даже
враждебно. Я сама не знаю, почему я так разозлилась на марки
из коллекции. Может быть, потому, что Фома недавно рассказывал,
414Владимир КИСЕЛЕВкак еще трудно живется его ангольскому народу, и другим народам
тоже еще трудно живется, а мне вдруг показалось, что эти марки, ко¬
торые собирают в дорогие коллекции, и этот хлеб, который бросают
чайкам с «их убирающимися шасси», имеют между собой что-то об¬
щее, что они как бы стоят рядом.Но марки неожиданно заинтересовали Вику.—	Это хорошо, — сказала она своим низким глухим голосом. —
Даешь за джинсы не деньги, а почтовую марочку. Получаешь вещь
и еще сдачу. А как узнают, сколько стоит марка?—	Есть каталоги. Их каждый год издают во всех странах.
И у нас, — ответила Наташа. — Но особенно ценятся английский
каталог «Стэнли гиббоне» и французский — «Ивер». У меня есть
такие. Самые последние.—	Нет, — решила Вика. — Каждому пришлось бы таскать ка¬
талоги. С деньгами проще.—	Деньги не меняются. А цены на марки с годами растут, — всту¬
пилась за свою коллекцию Наташа.—	Так ты их вместо денег собираешь, — сказала я.—	Как другие — на сберкнижку, — подтвердил Володя.Наташа посмотрела на меня со злостью и с завистью. А на Воло¬
дю с грустью. Она — ревнует. Неужели я раньше так же смотрела
на нее? Но сейчас у нее был такой вид, что хотелось повторить злую
шуточку, которую когда-то пустил по классу бывший мой одно¬
классник Сережа. Он написал записочку Тане Нечаевой. Таня влю¬
билась в Борьку Сафронова, а Борька, как это было известно всему
свету, вдруг подружился с Верой Гимельфарб. В записочке были
слова из «Евгения Онегина», но переделанные:Никто тебя не понимает,Рассудок твой изнемогает
И молча гибнуть ты должна.ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК415Глава двадцать пятаяЕсть люди, у которых лица всегда одинаковы. У меня есть теория.
Я думаю, что это люди стеснительные. Они боятся, что кто-то загля¬
нет им в душу. Вот они и стараются постоянно удерживать одинако¬
вое выражение лица. А интересно бы посмотреть на такого человека,
когда он спит. Неужели он и во сне сохраняет свое одинаковое
выражение?Но вот когда приходит Олимпиада Семеновна, я всегда знаю —
не по лицу, лицо у нее никогда не меняется — всегда знаю, огорче¬
на она или, наоборот, обрадована, или думает, что вот она уже ста¬
рая, ничего не переменишь, а что-то получилось не так. Это видно
по рукам.О том, что, если у человека одинаковое выражение на лице, нуж¬
но смотреть на его руки, я не вычитала в книжке. Я это сама поняла.
Когда Олимпиада Семеновна раздумывает и в чем-нибудь сомнева¬
ется, у нее ладони распрямлены и пальцы чуть отогнуты назад,
в другую сторону, ну, наоборот. Если она встревожена, то все время
старается держать руки сзади, за спиной, а при ее толщине это ей
не очень удобно. Если устала — потирает лоб тыльной стороной
ладони, как какая-то знаменитая артистка на своем знаменитом
портрете, а если обрадована и вместе с тем озабочена, как сейчас, то
поглаживает ладонь о ладонь и сразу же отдергивает одну ладонь
от другой и прячет руки в карманы халата.—	Ну вот, Оля, — сказала Олимпиада Семеновна. — У тебя —
праздник. Сегодня ты встанешь на ноги. Пойдешь. На костылях.
Но помни: ты должна быть так же осторожна, как человек, кото¬
рый впервые сел за штурвал самолета. Одно неосторожное движе¬
ние — и может случиться несчастье. Упадешь, расшибешься. Вна¬
чале тебе будет очень страшно. Костыли, хоть у них на концах
416Владимир КИСЕЛЕВрезиновые наконечники, с непривычки скользят по полу, разъез¬
жаются. Ты пробовала когда-нибудь передвигаться на ходулях?—	Нет.—	И напрасно. Тем, кто ходил на ходулях, на костылях легче...
Ну, в добрый час...Она вышла за дверь и сейчас же вернулась с двумя костылями.
По-видимому, она оставила их в коридоре, прислонив к стене. Она
не хотела с ними сразу входить в палату. Она сначала предупре¬
дила меня.С восторгом смотрела на меня Юлька, с интересом Наташа, Вика
улыбнулась по-хорошему, подбадривающе. И сквозь большое наше
окно в стене из соседней палаты все четыре девочки глазели на меня.Олимпиада Семеновна освободила мою тяжелую, закованную
в гипс ногу от стремени, на котором нога была подвешена. Я при¬
села на кровати, поднялась на одной ноге, взяла костыли под мыш¬
ки. И сразу же, как птица, просто полетела к двери. Без всякого
страха. Я вылетела за дверь, а затем понеслась налево по длинному
коридору в самый конец, к туалету. Я там еще ни разу не была,
но хорошо представляла себе, где он находится. Как-то так непра¬
вильно построили эту новую больницу строители, что на весь наш
длинный коридор только два туалета. Слева, в самом конце кори¬
дора, женский.Олимпиада Семеновна спешила за мной и звала меня, но я не ос¬
танавливалась. С первого дня, как попала я в эту палату, у ме¬
ня была одна мечта: добраться до туалета. Не страдать из-за того,
что нужно попросить судно. Не стесняться, не улыбаться мучитель¬
но из-за того, что его за тобой выносят. И я осуществила свою мечту.
И те, кому покажется, что мечта эта очень незначительная и что
радоваться тут нечему, пусть сами хоть раз в жизни попробуют,
как это — пролежать месяц в кровати на спине с поломанной ногой,
а потом уже высказываются.Но вот когда мне уже нужно было выйти, я совсем не торопилась,
я поняла, что Олимпиада Семеновна говорила совершенную правду.
Так страшно мне стало на костылях, так высоко я вдруг оказалась,ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК417так разъезжались костыли, в стороны, что я просто испугалась.
С костылями под мышками на одной ноге я запрыгала к умывальни¬
ку, вымыла руки едко и неестественно пахнущим земляничным мы¬
лом, обсушила руки под гудящей трубой электрической сушилки,
допрыгала до окна, выходящего во двор больницы, и присела на ни¬
зеньком подоконнике. Что делать дальше, я не знала. Снова стать
на костыли я боялась.До этого я ни разу не видела больничного двора с этой стороны.
С моей кровати были видны только верхушки тополей. Какие-то ре¬
бятишки — первоклассники, второклассники? — играли на асфаль¬
те в классы. Прыгали на одной ножке, подталкивая носком туфли
«биток» — плоский обточенный кусок кирпича.Я подумала, что с поломанной моей ногой я теперь не скоро,
а может быть, уже и никогда, не поиграю в классы. И тут же сообра¬
зила, что я и так уже не стала бы играть в классы, — это игра для ма¬
леньких. Взрослые в нее не играют. И — странное дело! — я где-то
читала, что археологи при своих раскопках установили: в классы иг¬
рали еще в древней Шумерии, значит, еще до египетских пирамид,
до греков, до римлян. Я плохо помню, когда была эта Шумерия, но,
кажется, чуть ли не семь тысяч лет тому назад. Игре в классы специ¬
ально не обучали. Играют в нее ребятишки, начиная с четырех-пяти
лет и кончая десятью — двенадцатью. Выходит, что на протяжении
семи тысяч лет дети в этом возрасте передают следующему поколе¬
нию ребятишек такого же возраста приемы и правила этой игры,
и приемы эти и правила были одинаковыми у детей древнего Вави¬
лона и сегодняшних эскимосов? Как это могло получиться?Я решила, что поговорю об этом с Володей. Может быть, ему
захочется вместе со мной решить эту историческую загадку. Но я
представила себе лицо Володи, его светлые, должно быть, мягкие
усы, и как он улыбнется весело и чуть смущенно и скажет рассуди¬
тельно: «А какое это может иметь значение?», и все это в самом деле
сразу потеряет всякое значение, и решила, что сама расскажу Володе
о том, как и почему разрушались царства и города, а игра эта сохра¬
нилась. В классы.
418Владимир КИСЕЛЕВЯ себе все это очень ярко представила. И — видимо, я теперь
не умею иначе — представила себе все это так, чтобы то, о чем я рас¬
скажу, было интересно именно Володе. Володе, а не моему папе,
не девочкам в палате, не артистке Вале и даже не писателю Корни¬
лову. Да что там говорить — у меня и стихи теперь так сочинялись.Ну вот — страна, государство, похожее на Чили. Но не Чили.
И президент, похожий на Альенде. Такой же добрый, старый, чуть
сутулый, с сединой в черных усах. Но не Альенде. И вот президент
этот утром до работы вышел в садик за домом со своей внучкой,
трехлетней девочкой, глазастой, худенькой, с жесткими черными
косичками. Они там поиграли в мяч, а потом внучка, — хорошо,
если бы ее звали Изабелла, — предложила своему дедушке-прези-
денту поиграть с ней в классы. Президент уже забыл, как играют
в классы, но внучка ему показала, и начертила на асфальте мелом
план, и дала дедушке свой «биток». Дедушка быстро освоил эту игру,
они попрыгали по клеткам классов на одной ножке, Изабелла обы¬
грала дедушку-президента, ему хотелось отыграться, но у него не ос¬
талось на это времени, нужно было ехать на работу в парламент.Дедушка попрощался с внучкой Изабеллой, сел в большую пре¬
зидентскую машину, потому что до работы ему было далеко, и уехал.И тут по дороге, на улице, экстремисты стали стрелять в машину
президента. Ими руководил мрачный узколобый человек в черных
очках, очень похожий на Пиночета. Но не Пиночет. Они стреляли,
пробили шины, автомобиль остановился. Они ранили шофера,
и тот упал на руль, обливаясь кровью, а президент остался жив
и невредим.Тогда похожий на Пиночета предводитель экстремистов вы¬
стрелил в президента снарядом из базуки — такой трубы, как по¬
казывали по телевизору в американском фильме. Но снаряд в пре¬
зидента не попал. Он отскочил от президента, как резиновый.
Снаряд полетел назад в соответствии с законами физики прямо
в того, кто стрелял, и тут же уложил его насмерть. И ни сам прези¬
дент, никто другой, даже ученые физикохимики не могли понять,
отчего все это произошло.ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК419Так это все и осталось бы необыкновенной загадкой природы,
но тут в городе Армавире, в Советском Союзе, произошло еще одно
загадочное происшествие. В этом городе жил ужасный пьяница. Та¬
кой, что все с себя пропивает, что у него под плашом нет ни пиджа¬
ка, ни пуловера, а только нижняя рубашка. И плохой этот человек
вздумал поколотить свою маленькую дочку-первоклассницу за то,
что она нечаянно перевернула его бутылку с водкой. И тут вдруг ока¬
залось, что он никак не может осуществить свое злое намерение.
Размахнется изо всех сил, а рука отскакивает, не прикасаясь к девоч¬
ке, так, словно девочка окружена какой-то совершенно прозрачной,
эластичной и очень крепкой массой.Сначала решили, что пьянице все это просто привиделось. Но по¬
том выяснилось, что это правда. Что к девочке нельзя прикоснуться
со злым намерением. А с добрым — сколько угодно. Известие об этом
событии шагало по возрастным ступенькам: сначала написали о нем
в «Пионерской правде», затем в «Комсомольской правде», а потом
и просто в «Правде». И в тот же номер «Правды» попало сообщение
о загадочном происшествии в Австралии в городе Сиднее.Среди австралийцев, по-видимому, редко попадаются пьяницы.
Во всяком случае, в книгах, которые я читала, мне встречались упо¬
минания о русских — пьяницах, об американцах — пьяницах, даже
о французах — пьяницах, но вот об австралийцах — никогда. Однако
австралиец, о котором шла речь в газете, возможно, был исклю¬
чением. Пьяный, он уселся за руль. Его автомашина, большая и тя¬
желая, — в газете об этом не говорилось, но я думаю, что это был
грузовик-рефрижератор, — выскочила на тротуар. И должна была
расплющить прижавшегося в испуге к стене магазина шестилетнего
мальчонку Тома Вудхауза. Но вдруг машина эта неведомой силой
была отброшена, да так, что перелетела на другую сторону улицы
и уперлась там в фонарный столб.Ученые многих стран пытались решить эту загадку, но безус¬
пешно. И только двум советским ученым посчастливилось найти
ответ. Впрочем, это были еще даже не ученые, а просто студенты.
Физикохимики. Один из них был украинцем, а другой ангольцем.
420Владимир КИСЕЛЕВИ все равно они были очень похожи друг на друга, как бывают в фо¬
тографии похожи негатив и позитив. Так вот, эти студенты физи¬
кохимики послали нечилийскому президенту длинную телеграмму
на португальском языке. Ангольский студент хорошо знал этот
язык. И в телеграмме они вежливо спрашивали, не могло ли слу¬
читься так, что в тот день, когда экстремисты напали на президен¬
та, он, президент (только не нужно над этим смеяться), написали
они в скобках, он, президент, играл с каким-нибудь ребенком
в классы.Президенту, конечно, было неловко признаться, что он учас¬
твовал в игре для детей младшего возраста, но он не стал скрывать
правду и ответил телеграммой: «Да, я играл. Со своей внучкой.
С Изабеллой».И тут нашим молодым ученым-студентам все, наконец, стало по¬
нятно. Все, с кем случились эти странные происшествия, играли
в классы.В глубокой древности, когда наши волосатые предки еще ходили
в звериных шкурах, жили в пещерах и не в переносном, а в прямом
смысле назывались троглодитами, Землю посетили инопланетяне.Инопланетянам очень хотелось помочь бедным и убогим жите¬
лям Земли, но что они могли сделать? Эволюция происходит мед¬
ленно, тут за день или даже за год многого не достигнешь. Тогда
инопланетяне оставили троглодитским жрецам, — а может, шама¬
нам? — схему: каким должно быть разумное и счастливое общество.
Прежде всего, оно должно было строиться на принципах иерархии,
но иерархии свободной, основанной совсем не на богатстве или
знатности, а на возрасте, на опыте, на таланте и уме. И переход с од¬
ной ступени иерархии на другую должен осуществляться последова¬
тельно, но скачкообразно, и связь между различными ступенями ие¬
рархии должна быть двусторонней и прочной.Жрецы научились этой игре, но в чем ее смысл, понять они еще
не умели. Ведь у них было совсем примитивное общество, осно¬
ванное на праве сильного. Постепенно оставленная иноплане¬
тянами схема и правила продвижения по ней перешли к детям,ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК421стали у них игрой. Возможно, что и индийские касты представляют
собой странное, искаженное, неправильно понятое воплощение
этой инопланетной схемы общества.Во всяком случае, для взрослых схема эта с самого начала была
лишена смысла, но дети все равно передавали друг другу правила
непонятной, таинственной и поэтому особенно привлекательной
игры в классы.И вот недавно инопланетяне, которые в глубокой древности по¬
сетили нашу Землю, — это были жители Альдебарана, — прислали
на Землю автоматический зонд, по самые уши начиненный всякой
кибернетикой. В этот зонд — летающую тарелку — была вложена
определенная программа. Программой предусматривалось, что ци¬
вилизованной частью живых существ, проживающих на Земле, яв¬
ляются те, кому известна схема разумного устройства общества. Ес¬
тественно, зонд немедленно взял таких людей под свою защиту,
окружил их мощным магнитным полем, с тем, чтобы никто не мог
нанести вреда этим цивилизованным существам.Молодые советские ученые-студенты поняли, что это их откры¬
тие пока нужно хранить в глубокой тайне. Ведь всякие экстремисты
и жулики могут научиться у своих детишек играть в классы, а потом
попробуй — справься с ними. Затем ученым нужно было найти спо¬
соб связаться с автоматическим зондом, сообщить ему, как у нас об¬
стоят дела в действительности. Провести переговоры с пославшими
зонд инопланетянами.Я начала раздумывать о том, как все это можно сделать, но в умы¬
вальную комнату, которая здесь перед туалетом, вошла Олимпиада
Семеновна, увидела меня на подоконнике и сказала, что поможет
мне вернуться в палату. Странное дело: она ничуть не удивилась,
что я вначале так быстро передвигалась на костылях, а теперь совсем
не могу ими пользоваться. Или это она сделала вид, что не удиви¬
лась? Не знаю.Мы не спеша добрались до палаты. Олимпиада Семеновна меня
поддерживала, но у самых дверей в палату мы встретили инспектора
Загоруйко с его чемоданчиком-дипломатом и сединой на висках.
422Владимир КИСЕЛЕВ—	Вас-то я и жду, — сказал он Олимпиаде Семеновне и об¬
ратился ко мне: — Поздравляю, Оля. Но вам придется посидеть
здесь в холле, пока я снова поговорю с вашей подругой Овсепян.
Это не долго.—	Посиди здесь, Оля, — неохотно предложила мне Олимпиада
Семеновна.Они ушли в нашу палату, а я осталась и думала о том, что в такой
инопланетной защите сейчас, кажется, больше всего нуждается
Вика. Последние дни она выглядит очень испуганной. Если бы
не сломанная нога, может, ей стоило бы поиграть в классы?Глава двадцать шестаяКогда я была маленькой, ну, училась в четвертом или пятом клас¬
се, самой удивительной загадкой жизни и природы мне казалось
одно странное явление. Достаточно мне было надеть новые туфель¬
ки или зимой — ботинки или сапожки, как кто-нибудь в троллейбу¬
се или в школьном буфете, или просто на переменке в коридоре на¬
ступал на эту мою новую обувь.Я ужасно удивлялась — почему это так выходит? Я даже придума¬
ла теорию о том, что некоторые люди совершенно не переносят
на других новой обуви и стараются ее сразу же испачкать или даже
поцарапать.И лишь сравнительно недавно я поняла, что ничего такого в лю¬
дях нет и быть не может, и все дело во мне, а не в этих ребятах и от¬
дельных взрослых, которые наступали мне на ноги. Вся штука в том,
что, когда на тебе старые туфельки, так ты просто не замечаешь,
что на ногу тебе наступили, если, конечно, это не толстая и тяжелая
тетя, которая проталкивается в троллейбусе к выходу. А вот когда
обувь новая, ты об этом все время помнишь и замечаешь даже легкое
прикосновение.ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК423Так вот, человек, которого напечатали в «Правде», если даже че¬
ловек этот сидит на своей кровати в больнице, все равно все время
как бы ходит в новых туфельках. И все наступают ему на ноги. Ино¬
гда — больно.В воскресенье утром, еще перед завтраком, в палату вбежала
медсестра Анечка. Над головой она держала сложенную вчетверо
газету.—	Девочки, — сказала она, задыхаясь. — Девочки... Оля — тоже.—	Что — «Оля — тоже»? — подозрительно посмотрела Наташа.—	Ты не поверишь. Я сама своим глазам не поверила... Оля
тоже... Написала. Вот. Читай нам вслух...Анечка протянула мне газету. «Правду», Я прочла подпись
под статьей. Не вслух. Про себя. О. Алексеева. Потом, уже вслух,
название — «Если ты поедешь в Прагу».Я выдохнула весь воздух, который был у меня в легких, а новый
почему-то вдохнуть не могла. И сдавленным чужим голосом я нача¬
ла читать вслух.Это было невероятно. Я ведь помнила каждое слово в очерке.
Все было так, как я написала. Ничего не исправили. Ничего не из¬
менили.—	Это не ты придумала, — перебила меня Наташа. — Это рассказ
Сережи, — ревниво добавила она.—	Ну, конечно, — подтвердила я. — Так у меня и сказано.—	Оля, читай же поскорей, — попросила Юлька. — А ты не пере¬
бивай, — одернула она Наташу.Но мне не удалось прочесть очерк до конца, потому что пришел
писатель Корнилов. Я была уверена, что он уже уехал в Москву.
И вот оказалось, что он остался. Только не в Киеве, а возле Киева,
в Ирпене, где у писателей Дом творчества. Это, как сказал Павел Ро¬
манович, почти то же самое, что дом отдыха, но в Доме творчества
у каждого писателя — отдельная комната, и должен он там не отды¬
хать, а работать, писать.—	Ирпень? — вспомнила я. — Об Ирпене говорится в стихах
у Пастернака.
424Владимир КИСЕЛЕВ—	Верно, — подтвердил Павел Романович. — Борис Леонидович
Пастернак побывал в этом Доме творчества еще в тридцатых годах.
И написал там замечательные стихи.Ирпень — это память о людях и лете,О воле, о бегстве из-под кабалы,О хвое на зное, о сером левкое
И смене безветрия, ведра и мглы.О белой вербене, о терпком терпенье
Смолы; о друзьях, для которых малы
Мои похвалы и мои восхваленья,Мои славословья, мои похвалы.Но были в этом, так шутливо начинавшемся ирпенском стихотво¬
рении, трагические строки:И осень, дотоле вопившая выпью,Прочистила горло; и поняли мы,Что мы на пиру в вековом прототипе —На пире Платона во время чумы.Удивленно улыбаясь, Павел Романович рассказал, что в ирпен-
ской пойме еще задолго до Отечественной войны, еще в тридцатых
годах были построены доты и мощные линии обороны. На случай
трудной войны. Может, этим и были навеяны слова Пастернака
о пире во время чумы?Мне все это было невозможно интересно, и я хотела спросить,
действительно ли Платон пировал во время чумы, но боялась пере¬
бить Павла Романовича. И еще я боялась, что кто-нибудь войдет
в палату и что-нибудь спросит, и Павел Романович прекратит свой
рассказ. Но никто не вошел, а писателя вдруг просто невежливо,
просто грубо перебила Наташа. Выражаясь фигурально, она без вся¬
кого повода наступила на мои новенькие туфельки обеими ногами.ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК425—	Павел Романович, — сказала Наташа громко и резко. — Пла¬
гиат — это литературная кража?—	Вообще-то можно сказать и так, — удивился Павел Рома¬
нович. — Хотя в принципе плагиатом называется присвоение ав¬
торства на чужое произведение не только литературы, но и науки,
искусства, присвоение изобретения или даже рационализатор¬
ского предложения.—	В таком случае ваша любимая Оля сделала плагиат.—	Вот как? — холодно осведомился Павел Романович.Никогда я не могла себе представить, что этот вежливый, сердеч¬
ный, простой Павел Романович в одну секунду может превратиться
в такого неприступного и неприветливого человека.—	Эту Олину статью, — продолжала Наташа, — здесь при мне,
при всех нас рассказал мальчик-четвероклассник Сережа. У Оли
слишком хорошая память. Она запомнила все, что он говорил.
И написала это.—	Это правда? — внимательно посмотрел на меня Павел Романович.У меня внутри, в груди, что-то булькнуло и лопнуло и подкатилок горлу. Я ведь совсем не знала, я не думала, что это — плагиат.—	Правда, — созналась я.—	Нет, это не плагиат, — сказал писатель. — Рассказать одно дело,
а написать — совсем другое. Это только кажется, что писатель, —
а Оля показала себя в этом очерке самым настоящим писателем, —
просто записывает услышанные слова. Весь фокус и состоит в том,
что читателю кажется, будто так все и говорилось. И чем больше
это кажется, тем больший мастер писатель. Но существует одно пра¬
вило, — обратился ко мне Павел Романович, — которое я, во всяком
случае, всегда старался соблюдать. Ты, Оля, должна была попросить
у этого мальчика, у Сережи, разрешения послать свой очерк в газету.—	Конечно, — согласилась я. — Теперь я это понимаю. Но сразу
я как-то не подумала...—	Ты — не подумала. А вот твоя подруга — подумала. — Павел
Романович внимательно посмотрел на Наташу. — Почему вы так не¬
добры? Вы завидуете Оле?
426Владимир КИСЕЛЕВИ была в его вопросе такая сокрушительная прямота, что Наташа
созналась:—	Завидую. Только не статье. Другому. Извините.И ушла в холл.Хорошо еще, что в это время не было Володи и Фомы. Потому
что я знала, чему завидовала Наташа. И Вика знала. И даже Юлька.
А может быть, знал или догадывался и Павел Романович. Ведь он —
писатель. Большой писатель.Валя Костенко его сразу узнала. По-видимому, по фотографи¬
ям в книгах. Валя пришла вместе с Валентином Павловичем. Они
принесли мне два номера газеты «Правда» и цветы. Чтоб поздрав¬
ить меня. Но когда Валя увидела Павла Романовича, она так рас¬
терялась, что совсем утратила дар речи и стала извиняться и сму¬
щаться, смущаться и извиняться и спрашивать, не помешала ли
она, хотя на халате у нее была табличка, дающая право приходить
к нам в корпус в любое время, и чему собственно могла она
помешать.Валентин Павлович, чтоб как-то подбодрить Валю, стал расска¬
зывать, что вчера в больницу привезли четырехлетнего мальчонку,
тезку Вали Костенко и его, но сам он себя называет Валюнчик. Ва-
люнчик спрыгнул с крыши какой-то будки на детской площадке во
дворе. Что за будка на детской площадке? И как он туда забрался?
Прыжок был неудачным. Перелом предплечья.Валюнчик этот, как оказалось, обладал какой-то фантастической
способностью к ассоциативному мышлению. Он не выговаривает
«ш». Вместо «ш» он говорит «с», и понять его трудно. Но Валюнчик
сразу же сумел понятно объяснить, откуда он спрыгнул. «С кры¬
сы, — сказал он. — Крыса не мыса, крыса — дость». «Мыса» — обо¬
значало «мышь», а «дость» обозначал «дождь».Павел Романович очень заинтересовался Валюнчиком и его спо¬
собностью объясняться, а про мой очерк в «Правде» все сразу же
словно позабыли. И я вдруг подумала, что это совсем даже неплохо.
А наоборот, хорошо. Я подумала, что нужно быть такой, как Вален¬
тин Павлович. Странное дело. Если бы кто-нибудь другой отказалсяТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК427от вознаграждения за найденное американское кольцо, а я знаю,
очень большого вознаграждения, Анечка говорила, что на наши
деньги больше тысячи рублей, если бы кто-нибудь другой отказался
от такого вознаграждения, то все бы об этом говорили. Некоторые
люди восхищались бы таким человеком, а некоторые, может, даже
осуждали его. А когда это сделал Валентин Павлович, то никто его
за это не хватит и не осуждает. Его поступок никого не удивляет. Он
просто такой человек. И Олимпиада Семеновна — такой человек.
И мой папа — такой человек. И я постараюсь стать таким человеком.
Чтоб никто не удивлялся, если я поступлю благородно.Но все-таки, несмотря на это мое решение быть скромной и бла¬
городной, мне стало очень приятно, когда Юлька показала Павлу
Романовичу «Сказку про царя» с моим посвящением.Павел Романович прочел вслух вступление к сказке, но его снова
перебили. Пришла Викина мама. Она с подозрением посмотрела
на присутствующих, а Вике сказала:—	Как ты? — И, не дожидаясь ответа, еще более понизив голос,
спросила:— Еще нужно?Викина мама незаметно для присутствующих потерла большой
палец об указательный. Но я это заметила и подумала, что жест этот,
вероятно, обозначал деньги.—	Нет, — неприязненно ответила Вика.Викина мама вынула из сумки гроздь бананов и несколько
апельсинов, положила их в Викину тумбочку и ушла, так ни разу
и не улыбнувшись.Фрукты, как всегда, достанутся Юльке. Вика фруктов почти
не ест, а Юльке бананы очень нравятся. Но апельсинов она, по-
моему, не любит и съедает их из вежливости, да еще старается
подсунуть апельсин Фоме.—	Я вас оставлю, — виновато сказал Валентин Павлович. —
Служба. Еще раз поздравляю, Оля! Держи!Он поднял вверх правую руку, пошевелил пальцами, и в паль¬
цах у него сейчас же появилась конфета, которую он дал мне.
«Красный мак».
428Владимир КИСЕЛЕВПока все удивлялись и радовались его фокусу, он посмотрел
на Валю Костенко и слегка прикоснулся к ее руке сложенными в пу¬
чок пальцами. И покраснел. Он не сумел это сделать так незаметно,
как делает свои фокусы.Я тоже покраснела. Я понимала, что он просто любит Валю.
И очень хотел к ней прикоснуться. Но вчера в холле Володя точно
так же притронулся сложенными пальцами к моей руке. Этого ни¬
кто не видел. Но, может быть, об этом догадывались? Может, имен¬
но поэтому Наташа сказала, что завидует.Валентин Павлович ушел. Юлька попробовала было вернуться
к моей сказке, но тут произошло очень важное событие. Во всяком
случае, для меня. Ко мне пришел Сережа Карасев и его дедушка Ва¬
силий Яковлевич Карасев.Если бы я знала, какой этот дедушка на самом деле, я бы про него
совсем иначе писала. Я бы про него написала правду. Ведь я себе
представляла лысенького плотного старичка, который Сереже еще
кажется очень сильным, но в действительности останавливается
на каждой лестничной площадке передохнуть. Что он может быть
очень красивым человеком и каким-то непонятно молодым, мне
даже и в голову не приходило.Так вот, это был необыкновенно красивый, высокий и строй¬
ный человек с густыми кудрявыми волосами то ли седыми, то ли
русыми, с умными и добрыми глазами, с усами, но не таки¬
ми, каку Володи и Фомы, не вниз, по-казачьи, а с такой пирамид¬
кой над верхней губой. И вообще — я его сразу же узнала. У нас
на площади Дзержинского стоит памятник чекистам. Две огром¬
ные головы, наполовину выдвинувшиеся из розового гранита.
Один помоложе, в фуражке с коротеньким козырьком. Он слева.
А справа замечательно красивое лицо в красноармейском шлеме.
Доброе и умное. И я подумала, что скульптор встречался с Васи¬
лием Яковлевичем. А может быть, просто его и изобразил на этом
памятнике.—	Так вот, значит, ты какая, Оля Алексеева, — сказал Сережин
дедушка и подошел ко мне. — Ну, будем знакомы.ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК429У него был низкий, звучный, приятный голос. Я встала, опираясь
на костыли.—	Сиди, сиди. Прочел я, как ты меня изобразила. Смешно.—	Вам не понравилось?.. Садитесь, пожалуйста.—	Спасибо. Нет, почему же, — улыбнулся Сережин дедушка Ва¬
силий Яковлевич Карасев.—	Так что же было в «сюрпризе»? — спросил у Сережи Павел
Романович.Странное дело. Содержимое «сюрприза» больше всего интересо¬
вало двух человек: Юльку и Павла Романовича.—	Кукла, — ответил Сережа. — Но кукла не простая, а художест¬
венная. Толя Шевченко взял обыкновенную куклу и наклеил ей
на лицо свою фотографию, подкрасил ее цветными карандашами,
а волосы подстриг ножницами, так, чтоб была прическа, как у него.
С такой челочкой. Толина мама сшила на куклу школьную форму.
И получилась в «сюрпризе» Толина копия. Даже глаза закрываются.
Лежа.Юлька засветилась от удовольствия.—	Я тоже такую сделаю, — объявила она. — Я сделаю Фому.—	Я тебя помню. — Сережин дедушка улыбнулся весело и хит¬
ро. — По телевизору. И стихи — помню. Про Кобзаря. Про Тараса
Шевченко. «Эта вера рождала песню в зашитых ртах».«С ума сдуреть можно!» — как говорят здесь в травматологиче¬
ском центре. Этот прекрасный, этот удивительный человек запом¬
нил мои стихи!Я ужасно осмелела и сказала, что тоже узнала Василия Яковле¬
вича, что я видела его на памятнике чекистам.—	Нет, — ответил Василий Яковлевич. — Это — не я. Это просто
такое совпадение. Случайное сходство.—	Но, может, скульптор видел вас на улице или где-то увидел
вашу фотографию?—	Может, конечно, и видел, — неохотно согласился Василий
Яковлевич. — Да какое это имеет значение. — Он помолчал, посмо¬
трел на меня с удовольствием и сказал с улыбкой: — А мы с тобой,
430Владимир КИСЕЛЕВоказывается, вроде родственники. Скажи, когда ты посылаешь сти¬
хи, тебе пишут из редакций, что, как самодеятельному поэту, тебе
нужно больше читать Пушкина и Лермонтова, Маяковского и ТБар¬
довского и учиться у них?—	Пишут, — призналась я. — Только еще и Некрасова.—	И мне пишут, — обрадовался Василий Яковлевич. — А ведь мы
совсем не самодеятельные поэты...По мнению Сережиного дедушки, самодеятельные поэты —
это люди, которые не понимают разницы между их собственными
стихами и стихами Булата Окуджавы. А если человек не ощущает
этой разницы, то он уже никогда не станет просто поэтом, а всегда
будет самодеятельным.—	Вы очень любите Окуджаву?—	Ну конечно! — Василий Яковлевич посмотрел на меня заго¬
ворщицки. — Как и ты.—	Как я, его никто не любит, — возразила я. — Я его люблю боль¬
ше всех.—	И я — больше всех, — поддержал мое чувство к Окуджаве Ва¬
силий Яковлевич. — Окуджава такой поэт, что по нему можно лю¬
дей проверять. Если он кому-то не нравится — так и знай, этот че¬
ловек только притворяется, что интересуется стихами, а вправду они
ему — как мыло.—	Мне кажется... — вдруг сказала Валя Костенко. — Я думаю,
у Окуджавы все-таки песни лучше, чем стихи. И широкой публике
он больше известен песнями.Василий Яковлевич оказался ужасным спорщиком. Он вдруг на¬
пустился на Валю:—	Как вы можете такое говорить. Так и про Пушкина скажут,
что он больше известен песнями да ариями.—	А что вам так нравится в стихах Окуджавы? — с неистребимым
любопытством спросил Павел Романович.—	Как вам ответить?.. Этот поэт каждым словом, каждой строч¬
кой, каждым стихотворением обращается прямо к тебе. Он раз¬
говаривает с тобой и верит тебе. Его стихи про то, что каждыйТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК431человек должен отвечать не за все человечество, а за того, кто ря¬
дом. Но от этого всему человечеству будет лучше...Я даже задохнулась. Василий Яковлевич говорил то, что мой
папа, и почти теми же словами.—	Познакомьтесь, пожалуйста, — наконец, сообразила я позна¬
комить Василия Яковлевича с Павлом Романовичем.—	Вот вы кто такой, — с почтением сказал Василий Яковлев¬
ич. — Я вас много читал. Может быть, даже все.Этот Сережин дедушка Василий Яковлевич, как мне показа¬
лось, был из той же породы людей, что и Валентин Павлович,
человеком, который не понимает, что знакомство с ним, с героем
войны, мастером-стеклодувом — большая честь для всякого нор¬
мального человека.—	Что ж ты написала, будто я говорил, что боюсь, чтоб дедушки¬
ны стихи про меня не узнали в школе, — слегка наступил мне
на ногу, в переносном, конечно, смысле, Сережа. — Не говорил
я этого.—	Так ты не боишься, что в школе их узнают?—	Нет. Я их сам рассказал в классе. И про платок ты придума¬
ла, — упрекнул он меня.Следующими, кто наступил на мои очень уже поцарапанные ту¬
фельки, были папа и мама.—	Я за всю мою жизнь ни разу не был напечатан в «Правде», —
сказал папа. — Я уж не говорю о подвале. Даже маленькой заме¬
точки. За тобой, Оля Алексеева, не угонишься. Я начинаю тебе
завидовать.Папа шутил, но все равно мне стало как-то неуютно.—	А ты посылал что-нибудь в «Правду»? — осторожно спросила я.—	Мне бы это и в голову не пришло, — сознался папа.—	Так как же они могли напечатать твою статью, если ты ее
не посылал? У них конкурс. И принять в нем участие может всякий.—	Может, — подтвердил папа. — Я думаю, в «Правду» приходят
тысячи очерков, а печатают немногие. Напечатать очерк в «Прав¬
де» — это как рекордный прыжок.
432Владимир КИСЕЛЕВЯ подумала о том, что я ведь мечтала и фантазировала про ре¬
кордный прыжок. А вот про очерк в «Правде» я не фантазировала.
Уж слишком мне это казалось невозможным. Еще более невозмож¬
ным, чем рекордный прыжок.—	Ты, Лялька, стала скрытной, — не шутя, как папа, а всерьез
сказала мама. — Почему ты ни папе, ни мне не показала этой статьи?—	Не знаю, — ответила я.Я и в самом деле не знала, почему не показала родителям своего
очерка. Почти не знала. Может, потому, что боялась: он мог не по¬
нравиться. А я тогда уже не решилась бы отправить его в газету.Дальнейшее топтание по моим туфелькам прервал приход Воло¬
ди и Фомы. Они опять принесли мармелад. И цветы. Они пришли
меня поздравлять.Папа и мама очень им обрадовались. Папа теперь жить не может
без Фомы. Они часто встречаются. Вчера вечером Фома и Володя
ходили с папой и мамой в кино. На какой-то детектив-боевик.
С Володей мои родители тоже подружились, но Фому они про¬
сто обожают. Папа уговаривает Фому оставить физикохимию и за¬
няться журналистикой. Папа уверяет, что у Фомы в характере есть
главное, что необходимо журналисту: способность говорить правду
в глаза.Все они широко заулыбались и стали знакомиться с Сережиным
дедушкой Василием Яковлевичем.—	Сережа, — сказал Фома. — No problema. Я с ним поговорил.
Больше он тебя и пальцем не тронет.—	А кто его трогал? — внимательно посмотрел на Фому Василий
Яковлевич.—	Есть там такой старшеклассник. Алик. В гипсовом корсете. Он
начал обирать тех, кто помладше да послабей. Сережа ваш — герой.
Он не только сам отказался дать ему деньги, но и заступился за одно¬
го мальчонку. Так Алик этот — негодник! — уколол Сережу. Ножом.
Я зашел в палату, отобрал у него ножик и предупредил, что если еще
раз случится что-нибудь такое, так я у него ножки выдерну из того
места, откуда они у него растут.ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК433Вика слушала слова Фомы внимательно и, как мне показалось,
встревожено. Она что-то хотела сказать, но так ничего и не сказала.—	Фома, — ревниво позвала Юлька, — ты узнал, почему они
не замерзают?—	Узнал, Юленька.Вчера Юлька спросила у Володи и Фомы, знают ли они, почему
деревья зимой не замерзают.—	Что значит, не замерзают? — удивился Володя. — Они на¬
сквозь промерзают. А когда потеплеет — оттаивают. Как лягушки
в болоте.—	Нет, — не согласилась Юлька. — Мы учили, что они не мерз¬
нут. Только нам не сказали, почему. Наша Галина Ивановна ответи¬
ла, что это будут проходить в старших классах. Тогда я спросила
про это учительницу по биологии старших классов. По биологии.
Только она рассердилась и сказала, что мне это еще рано.Я удивилась — почему «рано» и подумала, что эта учительни¬
ца, наверное, сама не знала, почему деревья зимой не замерзают.
Но и я этого не знала и как-то не задумывалась над этим до сих пор.
Хоть это и в самом деле удивительно.—	Я этого не знаю, Юленька, — стал оправдываться Фома. —
У нас в Анголе не бывает морозов. Мы не встречаемся с такой про¬
блемой. Но я выясню для тебя, в чем тут дело.И вот теперь Юлька потребовала от него ответа.—	Понимаешь, Юленька, — с готовностью сказал Фома, — ока¬
зывается, деревья лучше, чем мы, приспособлены к зимним холо¬
дам. Теплокровным животным нужно на зиму угепляться. А деревья
просто переходят в особое зимнее состояние.Павел Романович слушал Фому с нескрываемым удивлением.—	Я тоже считал, что ветки промерзают насквозь, — признался
он. — Неужели вода в них, соки древесные не превращаются в лед?Фома ответил, что если летом охладить побеги липы или сосно¬
вую хвою, то они погибнут уже при температуре минус 4—6 граду¬
сов. А зимой они запросто выдерживают минус 50 градусов. Но осо¬
бенно морозостойка черная смородина. В зимний период ученые
434Владимир КИСЕЛЕВботаники замораживали ее жидким азотом до минус 195 градусов.
И все равно она весной прижилась и стала расти. Вся штука в том,
что еще летом растения собирают в своих тканях запас веществ
на зиму — крахмал, сахар и жиры. В побегах липы зимой очень мно¬
го жиров. В маслянистые вещества превращается крахмал и у бере¬
зы. Зимой клеточная жидкость деревьев становится вязкой, похо¬
жей на студень, и поэтому не превращается в лед.Рассказ Фомы об удивительных способностях зимних деревьев
перебила Вика. Она встревожено провела по нему зелеными своими
глазами и сказала негромко:—	Вы, Фома, даром зацепили этого губатого Алика. Не нужно
было. Он — шестерка, понятно. Только он из серьезной компы. Так
что вы один не ходите. И в портфель лучше положить длинный
ключ. Для гаек. Чтоб конец выглядывал. Чтоб — под рукой.—	Что такое «шестерка»? — страшно удивился Фома.—	Ну, это... это — слабак. Это, как в картах — шестерка.—	А «компа»?—	Ну, компания...—	Банда? — остро взглянул Володя на Вику.—	Ну, можно сказать и так, — неохотно подтвердила его догад¬
ку Вика.Глава двадцать седьмаяКаким темно-серым бывает в Киеве дождливый рассвет!Я где-то читала или слышала, что можно проснуться от взгляда.
Но раньше я в это не верила. Я несколько раз внимательно смотрела
на спящего папу и на спящую маму и даже на спящую классную ру¬
ководительницу Елизавету Карловну, — мы ездили на экскурсию
в Канев, где похоронен Тарас Шевченко, Елизавета Карловна за¬
снула в «Ракете» на подводных крыльях, — и все равно, все ониТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК435от моего взгляда не просыпались. Но, может быть, дело в том,
что у меня какой-то неподходящий взгляд?Обычно я не просыпаюсь, когда так рано и так темно, как было сей¬
час. На меня смотрела Вика зелеными своими глазами, цвета очень
красивого камня хризопраза, который неуважительно называют полу¬
драгоценным. Она поманила меня пальцем и похлопала рукой по кро¬
вати рядом с собой. Я тихонько взяла костыли и пересела к Вике.—	Тише, — одними губами сказала мне Вика. И дальше она раз¬
говаривала, едва приоткрыв рот, шепотом, так, что слышалось лишь
негромкое шипение, какое бывает, если откроешь кран в газовой
плите, а спичка у тебя погасла и газ не загорелся. И я ей отвечала та¬
ким же шипением. Если бы кто-нибудь даже проснулся, то все равно
не смог бы понять, про что мы шипим.—	Ты не спишь? — спросила Вика, а я не удивилась ее вопросу,
хотя сидела на ее кровати, смотрела на нее и, таким образом, опреде¬
ленно не спала.—	Нет.—	Почему?—	Не знаю. Просто проснулась.—	Ты боишься? — спросила Вика.—	Чего боюсь?—	Не знаю. Чего-нибудь.—	Нет. По-моему, нет.—	И я теперь не боюсь. Это я раньше боялась. Хоть не показыва¬
ла вида. Мне все казалось, что вот так ночью или под утро тихонько
откроется дверь нашей палаты. Он войдет и придушит меня. Или
зарежет.—	Кто?Мне вдруг показалось, что Вика бредит.—	Он. Кент. Олег. Каждый из нашей компы дал ему записку, на¬
писанную своей рукой. «Прошу в моей смерти никого не винить.
Я кончаю с собой потому, что мне жизнь надоела». И подпись.
Чтоб каждый знал, что если что не так, его могут прихлопнуть.
И подложить записку. Чтоб концы в воду.
436Владимир КИСЕЛЕВВика шептала тихо, почти не шевеля губами, и могло показаться,
что она говорит все это, совсем не волнуясь, когда б не ее руки. Она
накручивала уголок наволочки на палец так туго, так плотно, словно
хотела намотать на палец всю подушку.—	Я хочу, чтоб ты знала... Мне все равно не жить. Инспектор
меня подловил. На косынке. Теперь все размотается. Из-за меня.
Кент меня пришьет. И когда это будет, ты расскажи всю правду.
Не побоишься?—	Нет.Во мне боролось недоверие со страхом и любопытством. Может,
Вика решила надо мной подшутить? Так разыграть меня? Но нет,
она не стала бы меня так разыгрывать.—	Он хотел всех нас повязать. И повязал. Все думают, что Валюта
упал в драке и ударился головой. А на самом деле его Кент нарочно
стукнул. Гаечным ключом. Чтоб была статья. На каждом. За умыш¬
ленное убийство.—	Зачем?—	Я прежде тоже думала — зачем? Не понимала. А теперь поняла.
Ему это нужно для власти. Чтоб каждое слово — закон. Чтоб на ка¬
рачках перед ним ползали. Я когда попала в его компу, думала,
как дурогонка, что он в меня втрескался. Он цветы носил, слова
говорил. Сказал всем, что я его жена. Что мое слово после него вто¬
рое для всех. Что мы потом в церкви повенчаемся. Я — поверила.
Но и это ему нужно было тоже для власти. Надо мной.От всех этих слов, похожих на змеиное шипение, мне стало очень
страшно. Совсем так, как Вике, когда она училась в третьем классе,
звалась Аграфеной, и я ей, вместо уроков, читала о «пляшущих чело¬
вечках» и «пестрой ленте». Я стала поглядывать на дверь палаты
с опаской. Вдруг она в самом деле откроется и... Я не могла понять,
при чем здесь фиолетовая косынка. Это что — тайный знак? Я поду¬
мала, что те, кто входит в эту «компу», может, носят такие косыноч¬
ки, как военные, закончившие американскую военную академию
Вест-Пойнт, свои кольца с рубином, и спросила об этом у Вики.Вика улыбнулась слабо и нежно.ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК437—	Ох, Оля, — сказала она. — Какая ты еще маленькая...Она рассказала, что Кент всех предупредил: ничего у себя не ос¬
тавлять. А Вика оставила. Эту косыночку.—	Где же ты ее взяла?И Вика мне все рассказала. Если бы я не знала, что она говорит
правду, я бы ни за что не поверила, что такое возможно.Кент, по ее словам, только в прошлом году «откинулся из зоны»,
это означало — был выпущен из лагеря, где отбывал наказание
по «бакланке». Так у них называлась статья 206 — за хулиганство,
потому что хулиганы на этом языке — «бакланы».Олег — Кент быстро сбил «компу». Занимались они тем, что
на ходу прыгали на подножки вагонов и открытых платформ товар¬
ных поездов. Есть под Киевом место, где рельсы идут по такому ра¬
диусу, такому полукругу, и там перед светофором товарные поезда
замедляют ход. Ребята вскакивали на подножки, а потом по буферам
перебирались на следующие платформы. У каждого с собой были
плоскогубцы, отвертки, пилки, пустые мешки и сумки. На платфор¬
мах — контейнеры. Без всякой охраны. Только пломбы навешены.
А в контейнерах — женские сапожки и мужские костюмы, дорогие
духи и копченая колбаса, наручные часы и велосипеды, ковры и
транзисторные приемники. Пропажи не заметят, пока груз не при¬
дет на место. А там, попробуй, разберись, на каком участке сорвали
пломбу и куда девались товары.Кент следил за тем, чтоб похищенные вещи никто не оставлял
у себя. Он предупреждал, что на этом всегда и попадаются.Наибольшие трудности были у Кента со сбытом. Теперь неохот¬
но покупают краденое. Кенту нужны были еще люди для его торго¬
вых дел.«Компа» Валюты, — настоящее его имя было Костя, и это его
фотографию показывал Вике инспектор Загоруйко, — была посла¬
бей. Летом они занимались «гопом-стопом», как объяснила Вика,
это значило — обкрадывали вдребезги пьяных людей. Главный их
промысел был зимой. Ранним зимним вечером они выбирали дом
побольше, помногоэтажнее, поновей, забирались на верхний этаж
438Владимир КИСЕЛЕВодного из подъездов, там снимали пальто и шапки, оставляли их
на лестничной площадке под охраной кого-нибудь из своих, а за¬
тем пешком спускались вниз. Два-три парня и обязательно девуш¬
ка. «Когда девушка — больше веры», — объяснила Вика. Они зво¬
нили в каждую дверь и говорили, что они из этого дома только
из первого подъезда, что у них там умер одинокий старик и что они
собирают деньги на похороны. Девушка записывала на листе бу¬
маги фамилии и сколько кто дал. «Для солидности», — поясни¬
ла Вика. За вечер набиралась порядочная сумма. Покупали ви¬
но, «балдели», для большего «кайфа» стали «подкуриваться» —
курить марихуану, а некоторые начали и «ширяться» — вводить
наркотики.Кент предложил «компе» Валюты перейти к нему. Переговоры
были назначены на вечер, в саду. Началась драка. По-видимому,
Кент нарочно затеял спор. Он заранее приказал своим молодчикам
захватить гаечные ключи и ножи.Вика побледнела, у нее дрожал подбородок. Она рассказывала,
как участвовала в драке, как ее столкнули с лестницы и как кто-то
умышленно наступил ей ногой на лицо и ударил носком ботинка
по шее.Я очень люблю Маяковского. Возможно, он и в самом деле был
лучшим поэтом нашей эпохи. По-моему, ни один поэт так не чувст¬
вовал метафоры. И как же он мог написать ужасные строки, которые
все зачем-то цитируют: «...смирял себя, становясь на горло собст¬
венной песне». Песня — женского рода. Ее в метафоре видишь,
как девушку. И мужская ножища в тяжелом ботинке наступила ей
на шею. Да нет, не просто на шею, а спереди, на горло... Бррр... Это,
как бить ногами по лицу.И еще я думала о том, что тут, в травматологическом центре,
я многое увидела совсем по-другому. Я поняла, какая вредная и глу¬
пая штука все эти фильмы, где людей непрерывно убивают, рас¬
стреливают, прокалывают шпагами, сталкивают с крыш, а герои
остаются целы и веселы. Если бы Д’Артаньяну, когда он только
приехал из своей Гаскони, поломали в драке в трактире кости,ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК439может, он стал бы умнее? И если бы Портоса кто-нибудь из гвардей¬
цев насквозь проткнул шпагой, может, на свете было бы меньше
охотников доказывать свою правоту, затевая драки.Я думала обо всем этом и прислушивалась к Викиному шепоту
и смотрела на ее изменившееся, похудевшее и поэтому еще более
красивое лицо, и на бледный и грустный осенний маленький месяц,
который спустился к нижнему краю окна и проглядывал сквозь за¬
весу мелкого, как пыль, дождя.—	Я думала — мне теперь все равно, все — неважно, — шептала
Вика. — Так нет же, не все равно. Я боюсь за Фому. Еще больше, чем
за себя. Кент знает, почему Фома так часто сюда приходит. А у Кен¬
та есть какие-то «залетные». Ну, из другой компы. Дружки по зоне.
Эти запросто могут и подколоть.—	Что ты выдумываешь? — сказала я громче, чем следует. —
Как такое может быть?! В нашей стране! Нужно сейчас же нам самим
вызвать инспектора. Этого, с магнитофоном, Загоруйко. И все это
ему рассказать. Он сразу арестует и этого Кента и всю его «компу».Вика прищурилась, как от сильного света.—	Тише. И меня. В первую очередь. Я ведь тоже шарила по кон¬
тейнерам. И была в драке, где пришили Валюту. Компа все будет ва¬
лить на меня. Я загремлю на всю десятку. За убийство.Об этом я как-то не подумала.—	Тогда нужно сегодня рассказать все Фоме и Володе. Они что-
нибудь придумают.—	Тут уже ничего не придумаешь. И не Володе. Одному Фоме.—	Почему?—	Да так. Фома — добрее. Ну да ладно. — Она вдруг улыбнулась
и еще больше понизила голос. — Я вначале неправильно тебе гово¬
рила. Не к Наташе ходит Володя. Ктебе. Ты его к себе повернула. Ты
все солидно делала. Как большая.Я ужасно удивилась.—	Что я делала? Я ничего не делала.—	Делала. Ты и сама не понимаешь. Помнишь случай, когда Во-
лодч и Фома хирургический инструмент сделали для Валентина
440Владимир КИСЕЛЕВПавловича? Помнишь, как ты обрадовалась? А Наташе это было
ни к чему. Она Володе про себя хотела рассказать, какая она хоро¬
шая, какая умная. А ты наоборот — Володю слушала, ты хотела все
узнать про его дела. И запомни — ничем, ни красотой, ни модами
нельзя солидно увлечь парня. Это можно сделать только одним.
Это можно сделать, если его дела тебя в самом деле интересуют
больше всего на свете. А тебя они так интересуют...Вот уж никогда не предполагала, что у Вики есть свои такие инте¬
ресные и полезные теории.—	А почему же... — спросила я, но замолчала и очень напряглась.
Дверь в палату приоткрылась. Я потянула руку к костылю, но сра¬
зу же отпустила его и вздохнула с облегчением. Это была нянечка
Поленька.—	Днем не успели наговориться? — спросила она недовольно. —
Вика, может, тебе судно?..Глава двадцать восьмаяАртистка Валя Костенко получила новое высокое звание. И в свя¬
зи с этим новую табличку. На ней написано: «Валентина Сергеевна
Костенко. Главный помолог травматологического центра».На эту должность Валю назначил сам Светило — академик Дере¬
вянко. Как рассказала Олимпиада Семеновна, больные с травмами,
с ушибами, с переломами костей особенно нуждаются в витаминах
и всевозможных микроэлементах. Этих веществ много во фруктах.
Вот почему в травматологическом центре больным так часто дают
апельсины.Но в снабжении апельсинами случались перебои. И академик Де¬
ревянко со свойственной ему дотошностью, с его недоверием к тому,
что говорят и пишут, решил провести сравнительное исследование
апельсинов и яблок. В лаборатории. С участием физикохимиковТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК441Володи и Фомы. Их анализы показали, что в яблоках полезных ве¬
ществ значительно больше, чем в апельсинах.При этом открылась удивительная штука. Случайно, не сговари¬
ваясь, все носили нам мармелад, может быть, даже не догадываясь,
что в яблочном мармеладе много пектина, а пектин больным очень
полезен. Он поддерживает «тургор» — внутреннее давление в клет¬
ках ткани.Валентин Павлович рассказал об этих изысканиях академика
Деревянко артистке Вале Костенко. Детский театр, где работает
Валя, показывал выездной спектакль под Киевом, в совхозе, выра¬
щивающем яблоки. По Валиному наущению директор театра, — не¬
обычайно предприимчивый человек, — договорился с директором
совхоза, что самые лучшие яблоки совхоз будет посылать в травма¬
тологический центр.Но тут возникло неожиданное затруднение. Больные, а особен¬
но дети, апельсины ели охотнее, чем яблоки. Потому, как устано¬
вила Валя, что апельсины отнимают меньше времени. Их почти
не нужно жевать. Было необходимо заинтересовать больных в яб¬
локах. И Валя нашла выход. Удивительный! Она организовала со¬
ревнование: кто первый съест яблоко, не касаясь его руками. Руки
при этом нужно было держать за спиной.В больнице началось что-то невероятное. В соревнования (на при¬
зы!) включились и взрослые корпуса. Яблоки при этом поглощались
тоннами.Помология — это наука о плодах и, в частности, о яблоках. А Валя
стала настоящим знатоком яблок. Да и мы все теперь запросто от¬
личаем «боровинку» от «штрейфлинга», «осеннее полосатое» от «ко¬
ричного полосатого». Но особенно полюбился нам сорт «кныш».
Вкуснющие громадные яблоки, каждое с полкило, сочные, хрустя¬
щие под зубами.Валю тоже, как прежде Володю и Фому, пригласили на совеща¬
ние врачей травматологического центра и тоже вручили премию.
При этом академик Деревянко привел странные подсчеты. Из них
следовало, что яблоки ускоряют выздоровление, значит, уменьшают
442Владимир КИСЕЛЕВколичество койко-дней, а койко-дни это такое условное понятие,
которым обозначается стоимость лечения.Но даже Валю не тешили так ее помологические успехи, как Ва¬
лентина Павловича. С его лица не сходила тихая и счастливая улыб¬
ка. Я подумала, что интересно бы посмотреть на Валентина Павлов¬
ича, когда он спит. Может, у него и во сне такая прекрасная улыбка?Но сегодня эту улыбку на лице Валентина Павловича стерло вы¬
ражение смущенное и нерешительное.—	Там, Оля, — сказал он, — к тебе приехали... Я позволил прий¬
ти... Там твой отец. Ну... — он смутился еще больше. — Не Николай
Иванович, а... И твои братья. Я ничего не знал об этом... И если ты
сейчас не хочешь... — он еще больше смутился.—	Нет. Я очень рада.Я сказала неправду. Не была я очень рада. Я волновалась из-
за Вики и всего, что узнала, и боялась, что не сумею приветливо
и хорошо разговаривать с моим родным отцом и с моими братьями,
которых я никогда не видела и никаких родственных чувств к ним
не питала.Я этого вообще не могу понять. Ведь я для моего родного отца со¬
вершенно чужой человек. Девочку соседки по лестничной площадке
он видел чаще, чем меня, и знал лучше, чем меня. Почему же я его
интересую? Почему он регулярно присылает поздравления с Ок¬
тябрьскими и Первомайскими праздниками? И с Новым годом?
А недавно он даже звонил по телефону и разговаривал с мамой.Мама мне потом, чуть запинаясь, рассказала, что моего отца
по службе перевели из Новосибирска в Москву, что он теперь там
начальник важного военного управления, что он почти заместитель
министра, и что он приглашает меня в гости.—	Не хочу я туда в гости, — ответила я, не задумываясь, и мамино
лицо разгладилось. Но все-таки она ворчливо добавила:—	Ты уже большая. Решай сама.«Как же зовут этих моих братьев?» — с тревогой подумала я.Они были близнецами. Шестиклассниками. Я сразу же вспомни¬
ла, как их зовут. Дима и Ростик.ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК443Лицо моего родного отца уже не было таким красным и зубы та¬
кими белыми. И ростом он мне показался ниже, чем при прошлой
встрече. Может быть, потому, что рядом с ним, справа и слева,
стояли невозможно длинные, невозможно тощие и невозможно по¬
хожие друг на друга Дима и Ростик, с одинаковыми круглыми лица¬
ми первоклассников и в одинаковых круглых очках. Как их отличал
друг от друга отец? А учителя? Вот кому следовало бы носить таблич¬
ки с именами!—	Здравствуй, Оля, — сказали одновременно басом мои братья.—	Здравствуй, Оля, — сказал за ними таким же басом мой родной
отец. — Это, — кивнул он в сторону того, что справа, — Дима,
а это — Ростик.—	Здравствуйте. Садитесь, пожалуйста.—	Как нога? — спросил Дима.—	Срослась. Уже хожу. Пока на костылях.—	Мы тоже ходили на костылях, — объявил Ростик. — Мы тоже
поломали ноги.—	Как это? Сразу оба? Четыре ноги?—	Оба, — ответил Дима. — Зимой. На лыжах. Только не четыре
ноги, а две. Я — правую, Ростик — левую.Ну, знаете! Я сама читала в журнале «Наука и жизнь», что одно¬
яйцовые близнецы бывают очень похожими. Но чтоб они одновре¬
менно поломали ноги? Это уж чересчур. Даже как-то неправдопо¬
добно.—	Мы только на один день, — нахмурился и покраснел Ростик,
и сразу же нахмурился и покраснел Дима. — К тебе. По важному делу.
Мы были в юридической консультации, — продолжал Ростик. —
На Арбате. И нам адвокат сказал, что мы имеем полное право...Мой отец молчал и только переводил взгляд с Димы на Ростика,
с Ростика на меня, а потом снова на Диму. Лицо его сохраняло серь¬
езное выражение, но у него подрагивали уголки губ, и, видимо, раз¬
говор этот доставлял ему удовольствие.—	Нам нужна сестра, — вдруг сорвался Дима с баса на тоненький
писклявый голосок. — Мама говорит, что если мы хотим, она нам
444Владимир КИСЕЛЕВможет родить сестру. Только нам это не подходит. Нам нужна стар¬
шая сестра.—	Ты уже много лет прожила у своей мамы, - тоже пропищал
Ростик, снял и протер очки. Глаза у него стали совсем беззащитны¬
ми. — Адвокат-консультант сказал нам, что ты теперь столько же лет
можешь прожить у папы.—	Мы убрали все свои тетрадки, все свои штаны и другие вещи
из детской комнаты, — тоже снял и протер очки Дима, — и у тебя бу¬
дет отдельное помещение. Мы тебе перенесли полированный пись¬
менный стол с шестью ящиками, и ты сможешь на нем писать стихи.Я очень испугалась и осторожно спросила:—	А для чего вам старшая сестра?—	Мама всегда ездит с севера на юг и с юга на север, — ответил
Ростик. — Она — климатолог. Папа всегда на работе. Никто нам
не варит борща. Мы умеем сами, только невкусно.—	И одним не интересно. Мы будем тебе помогать. Чистить кар¬
тошку, и свеклу, и морковь, — поддержал брата Дима. — И в Москве
требования выше, чем в Новосибирске. У нас — четверки, а мы
хотим быть отличниками.—	Ты будешь писать с нами диктанты. И следить, чтоб мы делали
уроки. Особенно устные, — продолжал Ростик.У них все было продумано! Эти странные, впервые увиденные
мной братья были настолько уверены в своем праве на меня,
что я совсем растерялась.—	А если мы... Если не понравимся друг другу?—	Понравимся, — твердо пообещал Дима. — Мы тебя будем
слушаться.—	Мы будем стараться, — пробасил Ростик. — Мы напишем тор¬
жественное обещание, подпишемся и повесим его на стенку. В сто¬
ловой. Чтоб все видели. И мы его никогда и ни за что не нарушим.—	Да нет, — замялась я. — Я не об этом. Если я вам не понравлюсь?..—	Как это? — одновременно удивились Дима и Ростик. — Ты
наша сестра, и мы про тебя все знаем, — продолжал Дима.—	Мы выучили наизусть твои стихи, — обрадовал меня Ростик.ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК445Мы читали про «Если ты поедешь в Прагу», — подхватил Дима, —
и папа сказал, что он нас с тобой повезет в Чехословакию на зимние
каникулы, чтоб мы вместе проверили, правильно ли у тебя написано.—	А для начала, — поддержал моих братьев мой родной отец, —
хорошо бы тебе приехать к нам хоть ненадолго когда ты выпишешь¬
ся из больницы. Осмотришься, познакомишься поближе с нами со
всеми.Отец был с братьями заодно.Я не хотела к ним ехать. Но совсем не знала, как это сказать.
Я была очень растрогана и взволнована этим интересом моих брать¬
ев ко мне и этим их желанием жить вместе со мной и слушаться
меня. Вероятно, они все-таки были лучшими людьми, чем я, раз они
обо мне думали и заботились, а я о них — никогда.И хоть все это мне показалось очень странно, я не могла, ну про¬
сто совсем не могла ответить «нет». Вместо этого я нерешительно
сказала:—	Я к вам обязательно приеду. Только ненадолго. И не сейчас,
а на каникулы.На лицах моих братьев было написано разочарование и некото¬
рая надежда.—	Мы тебе взяли котенка, — мрачно сказал Ростик. — Сиамско¬
го. С голубыми глазами.—	Мы его назвали Маска. У него на лице коричневая маска,
как нарисованная, — продолжал мрачно Дима.—	Мама сказала, что это кошечка и что лучше бы ты ее сама на¬
звала. А нашей маме мы хотим, чтоб ты первые десять дней, пока вы
привыкнете друг к другу, говорила Инна Ивановна, — предупредил
меня Ростик.—	А потом, как мы, — мама, — потребовал Дима.Цепкие ребята попались мне в братья. Они уже все решили!Наши переговоры прервал приход медсестры Анечки.—	Вика, — объявила она, задыхаясь, — ты только не волнуйся, он
живой...—	Кто? — встревожено вскрикнула Юлька.
446Владимир КИСЕЛЕВ—	Уже наложили швы, Олимпиада Семеновна, одиннадцать,
значит, рана пятнадцать сантиметров, шов через полтора санти¬
метра, порез неглубокий...—	Фома? — спросила Вика.—	Фома, — подтвердила Анечка, — только ты не волнуйся, плечо,
сосуды не задеты, крови потеряно мало, а он положил троих с перело¬
мами, они уже в больнице, под охраной, четвертый убежал, ищут...—	Анечка, — попросила Юлька. — Не спеши, скажи понятно,
что с Фомой и кто убежал.И Анечка, как всегда, скороговоркой, как всегда, то с конца, то
с начала, но все-таки в конце концов рассказала, что на Фому неда¬
леко от травматологического центра напали хулиганы. Но Фома
и сам оказался невозможным драчуном. Хулиганов этих было четы¬
ре человека, и были они самыми настоящими бандитами с ножами,
однако Фома знает какие-то особые приемы, и когда в драке его по¬
лосонули ножом, он, Фома, трех тут же положил рядком на тротуар,
а четвертый убежал.—	Где же был Володя? — с подозрением спросила Вика.Мы все уже как-то не представляли себе, что Володя и Фома мо¬
гут где-то находиться отдельно друг от друга.—	В магазине. Он к нам и привез Фому. Володя и сейчас возле
Фомы.—	А мне можно к Фоме? — спросила я.—	Можно. Только попозже.Я старалась не показать моему родному отцу и моим брать¬
ям Диме и Ростику, как я встревожена и расстроена всем этим,
но это все равно было видно, и отец сказал, что им уже пора соби¬
раться, что они хотят сегодня еще побывать в музее Отечественной
войны и в Киево-Печерском историческом заповеднике «Лавра»,
но в это время пришел Володя. Я его познакомила с моим отцом
и братьями. Я не стала им говорить, что это Володя сбил меня авто¬
машиной и поломал мне ногу, слишком долго все это объяснять,
а просто сказала, что он наш друг. Я сказала — «наш», имея в виду
себя и папу, и маму, и, по-моему, отец и братья так это и поняли.ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК447Отец посмотрел на Володю внимательно и оценивающе и попро¬
сил объяснить, что произошло.Володя рассказал, что на Фому напали четыре человека. Здоро¬
вые молодые парни. Вначале Фома подумал, что это шутка, он даже
не сопротивлялся. Но когда один из этих хулиганов стукнул Фому
по губе так, что пошла кровь, Фома сразу же, одним ударом, свалил
обидчика на землю. И тут началась драка. С остальными. Оказалось,
что Фома еще у себя в Анголе, еще школьником, готовясь к службе
в армии, к войне с колонизаторами, занимался каратэ. Причем
не просто каратэ, а каким-то «кун-фу». По словам Володи, это вос¬
точная школа каратэ. Фома ребром ладони может расколоть кир¬
пич, а кончиками пальцев пробить доску. В общежитии Фома каж¬
дый день проводил тренировку, вырабатывая скорость и силу удара
на мешочках с глиной, песком и рисом.Фому ударили ножом, но все равно он сбил с ног еще двоих, да
так, что они сами уже и встать не могли, а четвертый убежал.Вот уж никогда бы не подумала, что этот тихий и нежный Фома
такой сильный и опасный человек.—	Но почему хулиганы напали на неизвестного им человека? —
спросил отец. — Или у них была какая-то цель?—	Это вы — в точку, — ответил Володя. — И, кажется, я знаю,
в чем тут дело. Вам, Вика, — повернулся Володя к Вике, — придется
объяснить, откуда вы знали, что на Фому могут напасть. И кто эти
ваши друзья?Г лава двадцать девятаяЯ уже говорила, что в больнице, помимо официальной, сущест¬
вует еще своя, особая, неофициальная медицина, методы которой
больные передают друг другу. Но, кроме этого, в больницах есть еще
и свой особый фольклор.
448Владимир КИСЕЛЕВВот, например, во всех детских больничных палатах рассказы¬
вают страшную историю, которая, по словам Олимпиады Семе¬
новны, попала к нам из Японии. Лежала в травматологическом
центре японская девочка-туристка по имени Сизуко. Она приехала
в Киев с родителями, и тут у нее открылась редкая и тяжелая бо¬
лезнь. Она называется фиброзная дисплазия кости. Это болезнь
детского и юношеского возраста. Вначале появляются несильные
боли. И в кости образуется как бы воздушный пузырек, хотя внеш¬
не нога сохраняет свою форму. Затем внезапно — перелом, так,
не от чего, от того, что прыгнула или ушиблась. Ученые до сих пор
еще не установили причины этой болезни, некоторые думают,
что ее вызывают гормональные нарушения, а другие — нарушения
в нервной системе.Как бы то ни было, но японская девочка попала в травма¬
тологический центр с гак называемым патологическим перело¬
мом ноги. Ей здесь сделали сложную операцию, вставили в кость
особый костяной стержень, нога срослась, девочка полностью
выздоровела.Сизуко и рассказала, что в Японии, в Токио, где она живет, ей
тоже однажды пришлось побывать в больнице. По поводу аппенди¬
цита. И там дети говорили, что по больницам во время эпидемии
гриппа, когда все медики носят на лице марлевые маски, иногда хо¬
дит женщина в марлевой маске и спрашивает у какой-нибудь девоч¬
ки или мальчика:—	Как ты думаешь, я красивая?Если ей отвечают «красивая», она дарит леденцы на палочке, ко¬
торые японские дети очень любят.Но если ей в ответ говорят «нет» или «не знаю», она опускает
маску, и тогда... Тогда ребенок умирает от ужаса, такое страшное,
такое отвратительное, такое уродливое лицо у этой женщины.И хоть японским детям много раз объясняли, что это просто
нелепая сказка, что не бывает лиц, при взгляде на которые можно
умереть, но дети все равно с опаской поглядывают на незнакомых
людей в марлевых масках.ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК449Много рассказывают в больничных палатах о лунатиках, кото¬
рые имеют научное название сомнамбулы.Я сама никогда лунатика не видела. И никто из моих родных
и знакомых никогда с лунатиками не встречался. Но когда я спроси¬
ла о лунатиках Олимпиаду Семеновну, она сказала, что сомнамбу¬
лизм или иначе снохождение не такое уж редкое явление, и что она
сама видела сомнамбул.Страдающий лунатизмом больной, — по ее словам, — встает
ночью с постели, ходит по палате и коридору, даже выходит на ули¬
цу, иногда совершает нелепые действия — перемещает вещи, кладет
их не на место. Так, например, одна девочка переложила белье
с постели под кровать. Иногда сомнамбулы ходят по карнизам,
по самому краю крыши, поднимаются по водосточным трубам, хотя
в обычных условиях ничего подобного осуществить бы они не суме¬
ли. При этом глаза у них широко раскрыты, но движения какие-то
автоматические, проснувшись, лунатик ничего не помнит о том,
что делал ночью. В общем, при снохождении человек находится
как бы в гипнотическом состоянии — между сном и бодрство¬
ванием. Разговаривать с ним не следует. Нельзя его будить: он может
испугаться, упасть, ушибиться.—	А сейчас в больнице есть сомнамбула? — спросила я у Олим¬
пиады Семеновны.Она на минутку замялась, а затем ответила:—	Есть.—	Кто?—	Этого, Оля, я тебе сказать не могу. Это относится к той облас¬
ти, которая называется «врачебная тайна».—	Почему?—	Сомнамбулизм лечат. В конце концов, это такое же нервное
заболевание, как всякое другое. И больному может быть неприят¬
но, если другие люди узнают о том, что у него было нервное
заболевание.И вот, этой ночью, я увидела, как вдруг обе больничные легенды
соединились в одной фигуре.
450Владимир КИСЕЛЕВТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВОЧЕК451Спала я плохо, настороженно, часто просыпалась, и когда скрип¬
нула дверь, я приоткрыла глаза.В палату вошла высокая фигура в белом халате и с марлевой
маской на лице. Медленно и тихо ступая, она подошла к Вике, при¬
коснулась к ней рукой и прошептала:—	Это — я.Вика подняла голову.—	Что тебе нужно?—	Пора поговорить.Это был Олег. Кент.—	Не о чем нам говорить. Ты меня не пугай. Я тебя не боюсь. Хватит.—	Атас, — прошипел Кент. Впоследствии я узнала, что на воров¬
ском жаргоне это слово значит «осторожно». — Тебе не меня надо
бояться, а милиции. Если я загремлю, и ты сядешь на якорь. — Сесть
на якорь значило попасть в тюрьму на большой срок.—	Лучше в зону, чем с вами. Только инспектор сказал, что за мной
чисто.—	На пушку берет... Вика, — вдруг нежно и мягко прозвучал
голос из-под марли. — Я ж у тебя — первый. И тебе без меня —
не жить. Я рву когти — это обозначало «удираю отсюда». — И сразу
тебя заберу. Похиляем на Кавказ. Королями будем. Молчи только.
А то — крантик, — на этом воровском жаргоне «крантик», как я уз¬
нала впоследствии, означало «смерть за измену своим». — Или фары
помоют, — это невинное выражение обозначало удар по глазам лез¬
вием бритвы. — Железку захотела?В руке у Кента блеснула узкая стальная полоска ножа.И тут я совершила самый смелый поступок за всю свою жизнь.
Я — завизжала. Я никогда не представляла себе, что человек спосо¬
бен издавать такой громкий звук. Это был совершенно оглушитель¬
ный визг, резкий, страшный и длинный. Он был громче, чем рев по¬
жарной сирены.Кент испугался. Он очень испугался, выдернул у Вики из-под го¬
ловы подушку, бросился ко мне, накрыл меня подушкой и на¬
валился сверху.Я стала задыхаться, но тотчас же раздался такой же визг, как тот,
который Кент заткнул во мне подушкой. Визжала Юлька. По-види-
мому, все девочки, независимо от возраста, способны в минуту
большой опасности издавать такой нечеловеческий звук, только
сами даже не догадываются об этом.Кент бросился к двери, но ему не удалось уйти. Наташа, в разве¬
вающейся ночной рубашке, похожая на амазонку, бросилась ему на¬
встречу и так вцепилась в него, что он свалился на пол, а в дверь
уже вбегали люди. Медсестры и врачи, взрослые и ребята. И за ними
милиция. Сразу несколько человек. И наш знакомый инспектор
Загоруйко.—	Успели, — сказал инспектор с облегчением.А затем появился перевязанный и счастливый Фома. И с ним Во¬
лодя, который остался на ночь дежурить возле друга.Вика улыбнулась Фоме, а Володя смотрел на меня обрадовано
и обеспокоено.И у меня в душе что-то запело чисто, весело и негромко, словно
включили по радио за стеной мою любимую песенку о девочках.
Не обо мне. И не о Вике. Не о Наташе. А обо всех девочках. И только
для девочек.Жила на свете девочка,Ее давно я знаю:Она была хорошая,Она была хорошая,Она была хорошая,Хотя была плохая...1966-1986, Киев.
Девочка и птицелёт
Только для девочекКисельов, ВолодимирК 44 Девочка и птицелёт: Романи. — К.: Факт, 2006. — 456 с. — (Сер. «Мгстами»),ISBN 978-966-359-164-3
ISBN 966-359-128-5 (cepw)Люди красив! й моральш, а також Ti, хто саме зараз формуе у co6i най-
крацц людсьга чесноти, стають прихильниками uieV книжки. Романи про
справжне й змютовне, про щирють i н1жшсть, про людяшсть i красу.А ще — книжка-пам’ятник родин! украшсько! штелненцп: автору, Во-
лодимиру Кисельову (1922—1995), i його синам, Леонщу (1946—1968), чих
Bipini увшшли до книжки, i Cepriro (1954—2006).УДК 821Л61.2-31
ББК 84.4УКР6-44Штературно-художне видання
Сер1я «Местами»Володимир КИСЕЛЬОВ
ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЁТРоманиГоловний редактор Леотд Фткелъштейн
Вщповщальна за випуск Олена Шарговська
Коректор Марина Муляр
Верстка, макетування та оформления обкладинки
Мари Захарченко
ТОВ «Видавництво ,,Факт“»04080, Украша, Кшв-80, а/с 76
Реестрацшне свщоцтво ДК № 1284 вщ 19.03.2003
Тел./факс: (044) 287 1886, 287 1882
E-mail: office@fact.kiev.ua
Вщдш збуту: (044) 463 6887
E-mail: sbyt@fact.kiev.ua
www.fact.kiev.uaНадруковано з готових форм на ЗАТ «Вшол»,
03151, м. Киш, вул. Волинська, 60
Свщоцтво про внесения до Державного реестру
cepin ДК № 752 вщ 27.12.2001Здано до виробництва 06.03.2007. Пщписано до друку 10.04.2007. Формат
60x84/16. Друк офсетний. Патр офсетний № 1. Гарнпура «NewtonC». Ум.
друк. арк. 12,4. Обл.-вид. арк. 22,2. Наклад 2000. Зам. № 7/497.
Владимир КИСЕЛЕВ ДЕВОЧКА И ПТИЦЕЛЕТ