Автор: Ранк О.
Теги: развитие и способности психики сравнительная психология детская психология мифология психоанализ
ISBN: 5-87983-027-6
Год: 1997
Текст
OTTO РАНК
АКТУАЛЬНАЯ психология
Отто Ранк
МИФ О РОЖДЕНИИ ГЕРОЯ
«Рефл-бук»
«Ваклер»
•1997
УДК 159.92
165.9
ББК 88.8
Составление С.Л. Удовик
Ответственный редактор С.Н. Иващенко
Перевод А.П. Хомик, М. Кобылинская
В оформлении использована картина
Андреа дель Кастаньо “Юный Давид” 1450 г.
Национальная галлерея. Ватикан
Перепечатка отдельных глав
и произведения в целом
без письменного разрешения
издательств «Рефл-бук» или «Ваклер»
запрещена и преследуется по закону.
ISBN 5-87983-027-6, серия © Оформление, серия, состав-
ISBN 5-87983-053-5 («Рефл-бук») ление—изд-во «Рефл-бук», 1997
ISBN 966-543-155-2 («Ваклер») © Предисловие, перевод —
Из-во «Ваклер»
© Перевод — М. Кобылинская,
1913
СОДЕРЖАНИЕ
В. Менжулин. Путь героя 7
О. Ранк, X. Захс. Значение психоанализа
в науках о духе 21
Предисловие 23
I. Бессознательное и формы его проявления 24
II. Исследование мифов и сказок 50
III. Религия 90
IV. Этнология и лингвистика 103
V. Эстетика и психология
художественного творчества 117
VI. Философия, этика и право 133
VII. Педагогика и учение о характерах 146
О. Ранк. Миф о рождении героя 155
Введение 157
Саргон 168
Моисей 169
Эдип 174
Парис 176
Телеф 178
Персей 179
Гильгамеш 180
Кир 181
Тристан 194
Ромул 196
Геркулес 200
Иисус 203
Зигфрид 208
Лоэнгрин 211
ПУТЬ ГЕРОЯ
В апреле 1905 года один молодой житель Вены обратил-
ся к своему интернисту, Альфреду Адлеру, с просьбой дать
ему перечитать книгу доктора Фрейда о толковании снов.
Через несколько месяцев настойчивый читатель был пред-
ставлен автору, а к концу года передал на суд Фрейда три
свои рукописи. Одна из них, посвященная психоанализу ис-
кусства, составила основу вышедшей через два года книги
Художник, во второй, впоследствии так и не изданной (Сущ-
ность иудаизма), говорилось о специфическом для евреев
акценте на первобытной сексуальности, в третьей же, очень
короткой, была сделана смелая попытка реинтерпретации
одного из снов самого Фрейда, приведенного в Толковании
сновидений, — якобы свидетельствующего о желании быть
превзойденным своими сыновьями. Начинающий аналитик
усомнился в полной искренности отца, и подобная сме-
лость не могла не заинтересовать основателя психоанали-
за, выразившего желание познакомиться с этим пытливым
юношей поближе.
Так в окружении Фрейда появился сначала его убежден-
ный последователь, а впоследствии — “ревизионист-от-
ступник", известный истории науки как Отто Ранк (настоя-
щее имя — Отто Розенфельд). Будущий психоаналитик ро-
дился 22 апреля 1884 года в чрезвычайно бедной еврейс-
кой семье; в юности условий для регулярных занятий наукой
практически не имел: сначала учился в ремесленном учи-
лище, затем работал в мастерской, читать и писать прихо-
дилось по ночам. Покровительство со стороны заметивше-
го его талант Фрейда было как нельзя кстати, и именно по
настоянию последнего Ранк со временем все же поступил
в Венский университет и к 1912 году получил степень до-
ктора философии.
8
В. Менжулин
На годы учебы в университете приходится начало актив-
ной литературной деятельности Ранка. Не будучи, в отличие
от Фрейда и большинства его единомышленников, про-
фессиональным врачом, он одним из первых решился за-
няться приложением психоаналитического метода к иссле-
дованию разнообразных культурных феноменов, таких как
мифы и легенды, искусство и религия, литература и поэзия.
К этому периоду относится публикуемая в данном сборнике
работа Миф о рождении героя (1909), а также капитальный
труд Мотив инцеста в литературе и легендах (1912), в ко-
торых он попытался показать, что эдипов комплекс является
универсальным принципом для объяснения древних мифов,
а также литературных и поэтических произведений поздней-
ших эпох. Обе книги — пример огромной историко-культурной
эрудиции молодого автора, поражавшей всех, кто его знал.
Фрейд выделял Ранка за его огромные способности и считал,
что среди многих прочих психоаналитиков первой волны
(таких, например, как Штекель, Федерн, Тауск и др.) лишь
“малыш Ранк” (выражение Фрейда) имел научное будущее
(об этом он специально сообщал в письмах к Ференци (12
марта 1911 г.) и Абрахаму (14 марта 1911 г.).
В 1912 году Ранк стал секретарем Венского психоана-
литического общества и оставался на этом посту вплоть до
своего разрыва с Фрейдом в 1924-м. Это был период энер-
гичной работы, основной целью которой было всемерное
расширение сферы влияния психоанализа. Ранк трудился
над изданием журнала Имаго, был редактором Internationale
Zeitschrift fur Psychoanalyse, а в 1919-м основал специальное
издательство для публикации работ по психоанализу и ру-
ководил им в течение последующих пяти лет. Особая стра-
ница в научной биографии Отто Ранка — работа в создан-
ном по инициативе Фрейда так называемом “тайном коми-
тете” — неофициальном руководящем органе мирового
психоаналитического движения. Помимо Ранка в него вхо-
дили: Шандор Ференци, Эрнст Джонс, Карл Абрахам, Макс
Эйтингтон, а также Ханс Захс, благодаря признаниям кото-
рого о существовании комитета стало известно широкой
публике (он рассказал об этом в вышедшей в США в 1944
году книге Freud, Master and Friend). Согласно замыслу
ПУТЬ ГЕРОЯ 9
Фрейда, эта группа, среди прочего, должна была взять на
себя функцию защиты психоаналитического учения от гря-
дущих искажений. “Все мы приняли этот план с энтузиаз-
мом, — вспоминает Ханс Захс. — Он придавал практичес-
кому, здравому руководству оттенок школьного тайного об-
щества — достаточный для того, чтобы придать ему при-
влекательность, не делая при этом смехотворным" (Hanns
Sachs: Freud, Master and Friend, Cambridge: Harvard Univer-
sity Press, 1944). Комитет начал действовать с середины
1912 года, а уже в конце 1913-го вышел совместный труд
Ранка и Захса Значение психоанализа в науках о духе, ос-
новной задачей которого было дать отпор “ревизионист-
ским” идеям Юнга, содержащимся в его книге Метаморфо-
зы и символы либидо. Выполнение этой миссии было воз-
ложено на Ранка и Захса не случайно: во-первых, оба они,
не будучи профессиональными врачами и не имея вплоть
до конца войны собственной аналитической практики, яв-
лялись в ту пору основными экспертами по культурологи-
ческим приложениям психоанализа, а во-вторых, несмотря
на сильное различие характеров, были очень большими
друзьями и всегда работали в полной гармонии.
Хотя обе книги (Значение психоанализа и Метаморфозы
и символы) посвящены рассмотрению сходных проблем, в
Значении психоанализа Юнг цитируется лишь изредка и
очень сухо. Монография Ранка и Захса была первым про-
дуктом “комитета” и во-многом предопределила его тактику
в будущем: любую новую идею кого бы то ни было из от-
ступников должен был встретить шквал контрпубликаций.
Однако, если присмотреться внимательнее, на самом деле
в Значении психоанализа можно обнаружить обсуждение
таких типично юнговских тем, как, например, различие меж-
ду реальностью и фантазией, важность или неважность
фантазии и имагинативного мышления, мотив героя и его
двойника (близнеца) и ряд других.
Кроме того, в книге Ранка и Захса есть еще один очень
принципиальный момент, сближающий ее авторов с Юн-
гом: здесь нет того буквального сексуального аллегоризма,
который был характерен для Фрейда. Вместо однозначной
аллегории появляется более гибкий инструмент Смысловы-
10
В. Менжулин
ражения — символ, диапазон которого простирается от про-
зрачной двусмысленности (например, в остроте) до полной
неясности в сновидении и неврозе. “Между этими крайними
отношениями сознания к символу, — читаем в Значении
психоанализа, — заключен ряд, так сказать, полноценных
символизаций, каковы — религия, миф и искусство; с одной
стороны, они дают возможность разумного изображения и
понимания, с другой — не лишены и глубокого бессозна-
тельного смысла". С позиций ортодоксального фрейдизма
такая расстановка акцентов (вплоть до полной неясности в
сновидении и неврозе) более чем неожиданна. Неожиданно
и признание о том, что в случае мифа также не следует
расчитывать на мгновенную дешифровку с помощью уни-
версального ключа-алгоритма — фрейдовского эдипова
комплекса. “Мы признаем, — пишут авторы, — что нескры-
ваемая наивность греческой сказки об Эдипе, допускающая
непосредственное применение к нему нашего метода,
представляет собой исключительный случай” Разумеется,
масштабы этой “деаллегоризации” не стоит преувеличи-
вать, ибо признав существование символизма, Ранк и Захс,
в отличие от Юнга, не признали его подлинной ценности.
Создание символов рассматривается ими как событие,
имеющее регрессивное значение, как понижение мышле-
ния до образной ступени, возникающее вследствие невоз-
можности сознательной адаптации к реальным событиям
(см.: Значение психоанализа).
Точно так же оставаясь в фарватере фрейдовской сис-
темы, Ранк и Захс не посягают на безусловно ведущее
место сексуальной символики: именно сквозь призму ин-
стинкта сохранения и продолжения рода человечество, по
их мнению, взирает на весь мир. Сильная сторона этого
подхода очевидна — таким образом преодолевается гос-
подствовавший в науке XIX столетия натуралистический
подход в культурологии, связывавший рождение мифоло-
гических и религиозных идей с первыми попытками объяс-
нения природных явлений. Можно с уверенностью сказать,
что отказ от бесполезного манипулирования природными
стихиями при интерпретации феноменов культуры и обра-
щение в поисках их сути к глубинам человеческой души —
ПУТЬ ГЕРОЯ
11
одно из значительнейших достижений психоанализа в об-
ласти наук о духе. С тем, что материал из внешнего мира
заимствуется человеческой фантазией лишь ради аналогии
с собственным внутренним миром, были согласны все пред-
ставители психологии бессознательного (включая и Юнга).
Опасность же таилась в достаточно упрощенном (как пра-
вило, узко-сексуальном) понимании Фрейдом и его едино-
мышленниками (в данном случае — Ранком и Захсом) про-
цессов, протекающих в этом внутреннем мире.
Од^им из принципиальнейших разногласий между
фрейдизмом и юнгианством, как известно, является пони-
мание природы инцеста. В Метаморфозах и символах ли-
бидо Юнга содержится знаменитая асексуальная интерпре-
тация инцестуального мотива в мифе о герое. Юнг утверж-
дал, что мотив кровосмешения был изобретен мифологи-
ческой фантазией для обоснования идеи возрождения. По
его мнению логика мифомышления была такова: для того,
чтобы вторично родиться, необходимо вновь очутиться в
материнской утробе; достичь же последнего легче всего
посредством оплодотворения своей собственной матери,
результатом которого будет божественное самопорожде-
ние. Подобно Солнцу, герой, например, Осирис, рождается
из утробы матери (море, земля) и вновь погружается в нее
(инцест с Изидой — сесторой, являющейся субститутом ма-
тери), но лишь с тем, чтобы следующим утром торжествен-
но взойти на небосвод для новой жизни в облике своего
сына (Гора). Этот мифический механизм достижения бес-
смертия эффективно работает во многих рассматриваемых
Юнгом мифах о рождении, смерти и возрождении героя.
Естественно, интерпретация судьбы мифологического
героя у автора Мифа о рождении героя носит иной харак-
тер. Его интересует в первую очередь подтверждение
фрейдовской концепции о “семейных романах" детей-нев-
ротиков. Согласно Фрейду, имеющийся у последних конф-
ликт с отцом проистекает не из сесксуального соперничест-
ва за мать, а вследствие утаивания отцом механизма ро-
ждения. Соответственно, в Мифе о рождении героя утвер-
ждается, что эротическое отношение к матери, преоблада-
ющее в других группах мифов, в мифе о рождении отодви-
12
В. Менжулин
нуто на задний план, в то время как сопротивление отцу
акцентировано. Иллюстративного материала у Ранка пре-
достаточно: Моисей, Авраам, Ион, Эдип, Парис, Персей,
Кир, Ромул, Геракл, Иисус, Зороастр, Зигфрид. Все это ми-
фологические персонажи, биографии которых полностью
или частично совпадают, согласно Ранку, с неким “типичес-
ким сказанием” о рождении героя.
Тщательно произведенный Ранком анализ всех этих ле-
генд демонстирирует предельные возможности психоана-
литики мифа, базирующейся на фактах индивидуального
бессознательного и не принимающей во внимание такую
реальность, как коллективная душа. Нет ничего неожидан-
ного в том, что рассмотренный под таким углом зрения миф
о рождении героя оказался в высшей степени изощренным
средством разрешения познавательных или эротических
желаний отдельного человека. Вместе с тем, для недиффе-
ренцированного мышления подлинных создателей мифов
такие спецификации душевной деятельности, как, напри-
мер, сугубо личностное познавательное или эротическое
отношение к собственным родителям, были немыслимы.
Следующий шаг в становлении психоаналитической те-
ории мифа смог сделать лишь Юнг, понявший, во-первых,
что в качестве субъекта мифа следует рассматривать не
индивида, так сильно напоминающего нашего современни-
ка, но архаический коллектив, а во-вторых, что вместо пре-
парирования содержания мифа в угоду собственной систе-
ме, нужно дать возможность мифу сказать о себе самому,
точнее, дослушать его до конца. Тогда окажется, что геро-
ический миф — это миф вовсе не только о рождении героя,
но также и о его смерти и возрождении. Оказывается, что
если взять миф целиком, то вовсе нет необходимости вмес-
те с Ранком и Фрейдом прибегать к излюбленному ими
приему толкования, называющемуся “превращением в про-
тивоположность" Так, например, часто упоминаемое в
мифах выбрасывание в воду вряд ли стоит вместе с Ранком
интерпретировать как иносказательное (т.е. превращенное
в противоположность) изображение рождения героя; на-
против — это вполне буквальное сообщение о его смерти.
Другое дело, что смерть эта носит особый характер, ибо
ПУТЬ ГЕРОЯ
13
герой умирает, чтобы затем из вод (море, река и т.п.) ма-
теринской утробы (короб, бочонок, сундук, корзина, ковчег
и т.д.) родиться вновь, но уже для вечной жизни, то есть
стать бессмертным подобно солнцу. В центре интересов
архаического человека находились не такие чисто индиви-
дуалистические мотивы, как томление по собственной ма-
тери или жажда познания механизмов рождения, а освя-
щенное древнейшими мистериями коллективное предчув-
ствие грядущего возрождения.
Да, дЛя раннего психоанализа (первой декады XX столе-
тия) основной проблематикой которого была инфантильная
сексуальность, проблема конца жизни не представляла
особого интереса, и куда более важным и определяющим
для психологии индивида считался такой факт, как рожде-
ние. Нет ничего удивительного в том, что Отто Ранк, кото-
рый и впоследствии развивал воззрение, отводящее ро-
ждению исключительную роль в судьбе человека, из всего
обширного корпуса преданий о героях анализировал имен-
но те, которые повествовали об их рождении. Однако и он
в появившейся в 1911 году брошюре под названием Сага
о Лоэнгрине обращает особое внимание на мифологичес-
кий мотив колодца, в котором умершие претерпевают об-
ратное превращение в детей и в этом качестве вновь ро-
ждаются; тем самым, он еще больше сблизился с Юнгом.
Время еще покажет, что пропасть между Ранком и
Юнгом по многим другим позициям была также не столь
велика, как того хотелось бы Фрейду. Но начиналось все с
небольших, трудно уловимых, отличий от фрейдовского ка-
нона, и в глазах всего психоаналитического сообщества
Ранк выглядел как один из основных адептов “чистого" пси-
хоанализа, являясь фактически официальным оппонентом
Юнга и других цюрихцев. Так, например, на психоаналити-
ческом конгрессе в Мюнхене он был инициатором бурных
дебатов с Альфонсом Мэдером (формально считавшимся
главой цюрихской школы) по поводу принципов интерпре-
тации снов. Однако, по сути говоря, это был спор о двух
типах психоанализа, о двух различных подходах к понима-
нию его сущности — ретроспективном (археологическом) и
перспективном (телеологическом). Либо сны репрезенти-
14
В. Менжулин
руют лишь не исполнившиеся в прошлом желания, либо же
они манифестируют этические и перспективные тенден-
ции — либо психоанализ, либо аналитическая психология.
Соединение в данном сборнике Мифа о рождении героя
и Значения психоанализа в науках о духе обоснованно
именно в контексте этой контроверзы. Происходившая в
предвоенные годы острейшая полемика между уже в доста-
точной степени сформировавшимся психоанализом Фрей-
да и только еще нарождавшейся аналитической психоло-
гией Юнга — одно из замечательнейших явлений в истории
глубинной психологии. На фоне общеметодологических
разногласий особенно выделялось различие в понимании
таких духовных явлений, как миф и религия, литература и
искусство. С точкой зрения Юнга отечественный читатель
знаком уже достаточно хорошо, а вот позиция Фрейда по
этому кругу вопросов известна хуже, по той причине, что в
ту пору он предпочитал, чтобы по поводу психоанализа
культуры высказывались его ближайшие соратники, и пре-
жде всего Отто Ранк, работы которого по этой теме и пред-
ставлены в данном томе.
Более того, даже имея по этому поводу определенное
мнение, Фрейд не спешил его обнародовать. Существует
версия, что Ранк не является единоличным автором Мифа
о рождении героя. В качестве органической составляющей
сюда входит статья пожелавшего в данном случае сохра-
нить инкогнито Фрейда Семейный роман невротика. Свою
причастность к работе над Мифом о рождении героя
Фрейд, тем не менее, косвенно выразил. На одном из тра-
диционных заседаний Венского психоаналитического об-
щества (25 ноября 1908 г.), посвященном обсуждению го-
товящегося к изданию сочинения Ранка, Фрейд с достаточ-
но неожиданным для всех присутствующих пылом принялся
его защищать. Вот фрагмент из стенограммы его выступ-
ления: “Эти мифы являются комбинацией двух противопо-
ложных мотивов, оба из которых подчинены главной теме —
защите индивида посредством героя. Два мотива это: (1)
благодарность и нежные чувства по отношению к родите-
лям, и (2) восстание против отца. Здесь, однако, конфликт
с отцом берет свое начало не в сексуальном соперничестве
ПУТЬ ГЕРОЯ
15
за мать, а в отцовском утаивании сексуальных процессов,
связанных с рождением” (Minutes of the Vienna Psychoana-
lytic Society, N.Y., 1962-75, vol.2, p.72). Обильный мифоло-
гический материал, собранный Ранком, по мнению Фрейда,
как нельзя лучше подтверждал его излюбленную идею от-
носительно изобретаемых детьми теорий, объясняющих
механизм рождения. (Нежелание Фрейда обнародовать
свое участие в данном проекте связано, вероятнее всего,
с его в целом настороженным отношением к мифологичес-
ким изысканиям как таковым)*
В целом на предвоенные годы приходится расцвет твор-
ческого сотрудничества Фрейда и Ранка. Так в 1914 году
Ранк по просьбе Фрейда написал специальный раздел о
снах в мифологии и литературе для четвертого, перерабо-
танного издания Толкования сновидений. Кроме того Ранк
долгое время фактически выполнял обязанности личного
секретаря Фрейда. Однако начавшаяся война внесла су-
щественные коррективы в их отношения. В январе 1916
года Ранк был переведен в Краков для издания тамошней
центральной аналитической газеты и на протяжении всех
оставшихся военных лет бывал в Вене лишь изредка. Ли-
шившись такого дисциплинированного и работоспособного
помощника, Фрейд, как он сам признавался, испытывал ог-
ромные затруднения, поскольку очень сильно зависел от
помощи со стороны Ранка в делах редакционных и изда-
тельских. Однако эти годы в Кракове имели тяжелые пос-
ледствия и для самого Ранка. По словам Эрнста Джонса, в
его характере произошли значительные изменения, он пе-
ренес два очень сильных приступа депрессии, оказавшиеся
предвестием его будущей тяжелой болезни. Джонс пишет:
“...фактически это были две разные личности — до и после
войны. Я никогда не видел, чтобы кто-то менялся так силь-
но. Вероятно, его происхождение из более низкой социаль-
ной страты объясняет, в сколь тягостной атмосфере он пре-
бывал все эти годы” (E.Jones: Life and Work of Sigmund
Подробно природа этого беспокойства рассматривается в моей
книге Мифологическая революция в психоанализе (Киев, Наукова
думка, 1996).
16
В. Менжулин
Freud, N.Y., vol.2). Другой причиной расстройства мог быть
дефицит контактов с Фрейдом, который в каком-то смысле,
видимо, выступал для Ранка личным психоаналитиком.
Но помимо этого, изоляция подспудно готовила и серь-
езные изменения в научных воззрениях Ранка. Судя по
всему, именно в военные годы у него начали вызревать
идеи, которым суждено было отвлечь его от выполнения
программы, начертанной вождем психоанализа. После
окончания войны Фрейд сформулировал в качестве одной
из приоритетных задач некогда созданного “тайного коми-
тета” руководство все более расширяющимся психоанали-
тическим движением. Особо его интересовало развитие
психоанализа за океаном. Фрейд и сам понимал, что ввиду
своеобразного пути развития экспериментальной психоло-
гии в Америке о полном контроле из Европы здесь говорить
уже не приходится, однако к этому добавилось и совершен-
но неожиданное затруднение, виновником которого оказал-
ся один из самых преданных его учеников и единомышлен-
ников — тот самый “малыш” Ранк. В отличие от своего учи-
теля, которым в начале 20-х годов овладел глубокий пес-
симизм относительно перспектив аналитической терапии,
Ранк решился на поиск новых техник. Прибыв в США, он
обнародовал свое намерение направить психоанализ по пу-
ти, который не согласовывался с политикой комитета. Вместо
того, чтобы заняться пропагандой идей Фрейда, Ранк пред-
ложил Нью-йоркскому психоаналитическому обществу, ис-
пытывавшему в ту пору глубокий организационный и тео-
ретический кризис, свою независимую программу психоа-
налитических исследований.
Во-первых, Ранк привез в США развивавшуюся им со-
вместно с Ференци идею о более активной роли аналитика
в процессе лечения. (Сформулирована в брошюре Ferenczi
S., Rank О.: Entrwicklungsziele der Psychoanalyse, Leipzig,
Wien, Zurich — Internationale Psychoanalytische Verlag, 1924).
Так же как и Ференци, Ранк чувствовал, что лечение вместо
того, чтобы строиться на живом эмоциональном пережива-
нии, стало излишне интеллектуализированным, что слиш-
ком много внимания уделяется прошлому, и в холодной ат-
мосфере ретроспективного анализа пациент оказывается
ПУТЬ ГЕРОЯ 17
не в состоянии выразить свои чувства. Отсюда следовали
два взаимосвязанные нововведения. Если прежде целью
анализа было разоблачение инфантильной амнезии, то
новый подход базировался на положении, гласящем: “про-
шлое важно лишь постольку, поскольку оно переживается
как витальная составляющая настоящего”. Отсюда — утвер-
ждение значительно большей роли аналитика (являющего-
ся не отстраненным наблюдателем, а непосредственным
соучастником этого актуального состояния пациента), лич-
ные особенности которого являются важнейшим аспектом
анализа.
Дальнейшее развитие ранковских взглядов связано с его
гипотезой о глобальном значении так называемой “травмы
рождения” Публикация в 1924 году сенсационной работы
Das Trauma der Geburtund seine Bedeutung fOrdie Psychoanalyse
повлекла за собой официальный разрыв с Фрейдом и Вен-
ским психоаналитическим обществом, принявшим реше-
ние исключить Ранка из своих рядов. В этой книге доказы-
валось, что переход из материнской утробы во внешний
мир вызывает у младенца сильную тревогу, которая сохра-
няется в бессознательной памяти и является причиной не-
вротических симптомов у взрослых. Интересно отметить,
что и сам Фрейд, еще до Ранка, предположил, что опыт
рождения связан с испугом, создающим впоследствии пат-
терн тревоги, имеющий у взрослого человека тенденцию
возвращаться в ситуациях опасности. Однако Фрейд имел
в виду лишь случаи особо трудных родов, тогда как Ранк
придал этому явлению универсальный статус. По его мне-
нию, именно травма рождения является запускающим ме-
ханизмом всего последующего психологического развития
личности. Травма рождения представляет собой первичный
резервуар тревоги, из которого она впоследствии просту-
пает порциями: все остальные невротические симптомы —
лишь производные от нее эпифеномены. Даже столь рьяно
защищавшийся им некогда эдипов комплекс оказался вто-
ричным по отношению к ней: Эдипов миф для автора Трав-
мы рождения — лишь попытка возвратиться в утробу, а его
трагический финал — следствие глубочайшего шока, вы-
званного травмой отделения от матери. Точно так же страх
18
В. Менжулин
кастрации представляется теперь символическим выраже-
нием травматического отделения от материнской груди. В
ходе анализа Ранк старался отныне подвести своих паци-
ентов к анамнезу травмы рождения и затем шел через их
жизненный опыт к текущим проблемам, пытаясь устранить
первичную тревогу.
На основании теории травмы рождения Ранк построил
особый тип терапии. Он заявил, что раз в этой травме ко-
ренятся все неврозы, их можно легко унифицировать и бла-
годаря этому сократить анализ. Ранк считал, что в анализе
с самого начала должен быть установлен временной лимит,
еще и потому, что знание пациента о близком конце лече-
ния, должно вызывать у последнего чувство ответственнос-
ти, более настойчиво подталкивать его к сотрудничеству и
тем самым ускорять терапевтический прогресс. В Нью-
Йорке, где эта идея была представлена впервые, Ранк не
получил особой поддержки, а вот среди представителей
Школы социальной работы в Филадельфии она вызвала
ощутимый резонанс. Идея лимитированной терапии впос-
ледствии активно использовалась тамошними социальны-
ми работниками в различных социальных агентствах, а в
ряде филадельфийских психиатрических клиник она нашла
дальнейшее развитие в “терапии ограниченных целей”
Исходя из концепции травмы рождения, основной целью
терапевтического лечения является устранение у пациента
тревоги отделенности (первоначально — отделенности от
матери). Эту идею Ранк всесторонне развивал в 30-е годы,
не побоявшись порвать при этом еще с одним догматом
фрейдовской школы — биологической ориентацией. На
смену биологии пришла социальная психология, на смену
психоанализу — терапия воли, основные положения кото-
рой Ранк сформулировал в специальном труде Will Therapy
and Truth and Reality. Боязнь отделения порождает у боль-
шинства людей склонность оставаться зависимыми, неже-
лание взять на себя бремя лидерства. Отсюда вытекает но-
вая задача для терапевта — научить пациента управлять
своей волей, научить его осознавать свою самостоятель-
ность не как грех, а как великое благо. Эта мысль Ранка
созвучна с основными принципами терапии Юнга и абсо-
ПУТЬ ГЕРОЯ 19
лютно противоположна фрейдовской — с ее преувеличен-
ным пиететом перед авторитетом аналитика и вытекающим
отсюда подавлением воли пациента. Все выходит так, слов-
но помимо своего желания бывшие ученики Фрейда обре-
чены были разыграть в лицах начертанный им сценарий
первобытной драмы: вслед за свержением безраздельной
власти отца (Фрейда) сыновья (Ранк и Юнг) заключают до-
говор, согласно которому основной инструмент могущест-
ва, некогда безраздельно принадлежавший властелину ор-
ды — его воля, требующая слепого послушания и безропот-
ного подчинения, отныне становится общей. Возвращая па-
циенту незаконно отнятую у него волю, Юнг, а вслед за ним
и Ранк, как бы ритуально воспроизводили изначальный акт
свержения своего учителя,* в прошлом пытавшегося узур-
пировать их собственную волю.
Однако воля отнюдь не статична, она развивается, ее
самоопределение требует усилий и времени. Первоначаль-
но она развивается как негативная сила, направленная про-
тив внешнего и внутреннего принуждения, носителями коих
являются соответственно родители и сексуальность. На
следующем этапе своего становления воля индивида имеет
тенденцию идентифицироваться с волей группы и, таким
образом, оказывается в тисках нового принуждения. И лишь
преодолев в себе зависимость от групповых стандартов и
взяв на себя всю полноту ответственности за собственное
волеизъявление, человек достигает уровня позитивной во-
ли. Исходя из этих принципов, Ранк строит собственную
шкалу психологических типов: люди подразделяются на
нормальных, невротичных и творческих. Нормальным он на-
зывает того, кто отказался от своей воли и принял волю
группы; невротиком —того, кто, с одной стороны, не может
принять волю группы, а с другой — недостаточно свободен
для того, чтобы сформулировать собственную волю; пос-
леднее способна совершить лишь творческая личность —
художник. Ему нет нужды следовать воле авторитетов, ибо
он сам установил для себя закон, и поэтому его энергия и
его идеалы гармонизированы. “У этого типа формируется
не компромисс или простое суммирование, а вновь воссо-
20 В. Менжулин
зданное целое, сильная личность со своей автономной во-
лей, которая выражает высший уровень интеграции духа”*
Одна из его поздних работ — Искусство и художник
(1932) — является апологией творческого самораскрытия
личности и, в каком-то смысле, логическим завершением
его собственного творческого пути, начавшегося, как мы
помним, с рукописи с похожим названием, поданной на суд
одному из суровейших критиков художественной спонтан-
ности. Между этими двумя книгами очень непростой путь:
от послушного ученика, видящего в искусстве сублимацию
репрессированных инстинктов, до бунтаря, провозглашаю-
щего творчество единственной подлинной стихией свобо-
ды. Пожалуй, это и есть путь, достойный героя.
Отто Ранк умер 31 октября 1939 года в Нью-Йорке. Не-
смотря на то, что его попытка построить целостную психоло-
гическую теорию на основании гипотезы о травме рождения
последующими поколениями ученых была признана недоста-
точно обоснованной, его вклад в мировую науку огромен. В
ее сокровищницу навсегда войдут его труды по мифологии,
литературе и искусству, а его настойчивые призывы ко всем
людям не идти на конформу, а развивать свои творческие,
созидательные потенции можно поставить в один ряд с луч-
шими образцами гуманистической философии.
Вадим Менжулин,
кандидат философских наук
Otto Rank Will Therapy and Truth and Reality, New York, 1947 p.265.
Отто Ранк, Ханс Захс
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В
НАУКАХ О ДУХЕ
"Car tous les hommes desirent d'etre heu
reux, eelci est sans exception. Quelques diff6
rents moyens qu'ils у emploient, ils tendent
tous a ce but. Ce qui fait que I'un va a la guerre,
et que I'autre n'y va pas, c'est ее тёте d6sir
qui est dans tous les deux accompagnS de dif
ferentes vues. La volonte ne fait jamais la mo
indre demarche que vers cet objet. C’est le motif
de toutes les action, de tous les hommes
jusqu'ci ceux qui se tuent et qui se pendent"
Pascal. Pensees sur L Homme'
"Все люди домогаются счастья; в этом отношении между ними нет
исключения. При всем различии употребляемых ими к тому средств,
все стремятся к этой цели. Это заставляет одних идти на войну, а
других не идти; у тех, и у других одно и то же желание, только
исполнимое различными путями. Воля подвигает человека только в
направлении к этому предмету, т.е. счастью. Это побуждение всех
действий всех людей, включая самоубийц" Блез Паскаль. Мысли
Москва, Рефл-бук, 1994, с.116-117.
ПРЕДИСЛОВИЕ
На страницах этой книги мы стремились выяснить зна-
чение психоанализа для абстрактных наук и потому сама
теория психоанализа изложена только в краткой форме; мы
не уделили места ни ее возникновению, ни тому большому
фактическому материалу, на котором покоится ее доказа-
тельная сила. Точно так же и тот объем, в котором нами
освещаются отдельные абстрактные науки, не определялся
их культурным значением; нас интересовала только сфера
их соприкосновения с психоанализом. Эта сфера опреде-
ляется, с одной стороны, той ролью, которую играет в ду-
ховной культуре человечества бессознательное, с другой
стороны, находится в зависимости — ввиду юного возраста
нашей науки — от внешних и случайных влияний.
Наше внимание было направлено главным образом на
перспективы будущего, причем важнее всего мы считали
вопрос метода, который должен применяться при постанов-
ке и решении проблем. Работая над этой принципиальной
темой, мы дополняли ту разработку отдельных проблем,
которую мы систематически ведем в издаваемом профес-
сором Фрейдом и редактируемом нами журнале Imago.
Вместо отдельных цитат и ссылок на литературу, преры-
вающих текст, мы ссылаемся здесь на основные работы
Фрейда и на изданные им сборники и периодические из-
дания, в которых имеются работы, относящиеся к нашей
теме, и другая психоаналитическая литература.
Вена, Пасха 1913
I. БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ И
ФОРМЫ ЕГО ПРОЯВЛЕНИЯ
Учение о бессознательном является тем фундаментом,
на котором основывается вся теория психоанализа. Под
бессознательным не следует понимать нечто абстрактное
или какую-либо гипотезу, созданную для философской сис-
темы; с тем значением, какое придал этому слову, напри-
мер, Эдуард фон Гартман, психоанализ не имеет ничего
общего. Проявляющееся в самом слове негативное свой-
ство феномена — отсутствие сознательности — является,
правда, очень существенным и характерным, но отнюдь не
единственным признаком понятия. Мы знакомы уже с
целым рядом позитивных признаков, отличающих бессо-
знательный психический материал от сознательного и под-
сознательного.
Определенное представление, входящее в данный мо-
мент в сферу сознания индивида, может в ближайший мо-
мент оттуда исчезнуть; его место заняли другие, вновь воз-
никшие. Оно сохраняет, однако, длительную связь с созна-
тельной духовной жизнью, т.к. в силу какой-либо связанной
с ней ассоциацией, оно может быть восстановлено и без
нового чувственного восприятия; в промежуточное время
данное представление находилось, стало быть, вне созна-
тельной духовной жизни, но все-таки сохранялось в психи-
ке. Такие представления, у которых, правда, отсутствует
признак сознательности, но которые во всякое время
можно восстановить, мы называем подсознательными и
строго отличаем их от собственно бессознательных.
Бессознательные представления не удалены временно,
как подсознательные, из сознательной душевной жизни,
они лишь исключены из нее на продолжительное время. У
них совершенно отсутствует способность проникать в со-
знание или, точнее сказать, в нормальное бодрствующее
сознание индивида. Если меняется состояние сознания, то
меняются и условия его восприятия. После таких измене-
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ 25
ний, которые, например, приносит с собой знакомая невро-
логу condition seconde", далее гипноз, а в некоторой мере
и сон, психика индивида дополняется определенным коли-
чеством до того неизвестного ему материала — фантазия-
ми, воспоминаниями, желаниями и т.д. Возможность того,
что этот материал возник только благодаря изменению со-
знания, в некоторых случаях, например, при воспоминани-
ях, исключается уже a priori. В других — по тому влиянию,
которое они оказывают, — можно заключить, что они име-
лись уже ранее в бессознательном.
Опыт показал, что определенные общие черты свойст-
венны всему тому материалу, который в таких случаях по-
является из бессознательного. К этим чертам относится
прежде всего аффект чрезвычайно высокого напряжения;
далее, длительное стремление перейти в сферу сознатель-
ной душевной жизни, что объясняется естественной тен-
денцией каждого аффекта завладеть возможно большей
частью душевной жизни. У каждого состояния сознания
имеются определенные условия, регулирующие допущение
или недопущение представлений; эти условия определяют-
ся действующей в психике энергией, которая исключает из
сознания неприемлемые для нее представления или вытес-
няет уже имеющиеся. Действие какой-либо силы парализу-
ется только другой столь же могучей силой, действующей
в противоположном направлении: психические процессы,
которые мы можем наблюдать, являются, таким образом,
результатом динамических отношений. Перед нами строгий
привратник, захлопывающий двери при виде непрошеных
гостей. Аффект вызывает не единичное, а длительное дей-
ствие, и потому не может быть удален из нашей психики
одним ударом; необходима постоянная пограничная стра-
жа, то есть, другими словами, длительное взаимодействие
сил, в результате чего определенное психическое напряже-
ние становится неразрывным с нашей душевной жизнью.
Ту энергию, функция которой заключается в защите созна-
ния от бессознательных представлений, мы называем,
Букв.: вторичное состояние (фр.). — Прим. ред.
26 О. Ранк, X. Захс
смотря по тому, действует она агрессивно или обороняясь,
вытеснением или противодействием.
Мы являемся свидетелями борьбы между двумя психи-
ческими силами и должны теперь спросить себя, откуда,
собственно, возникла между ними вражда. Какие свойства
делают бессознательные представления столь неприемле-
мыми для сознания? В чем заключается их диаметральная
противоположность с другими психическими состояниями?
Прежде всего нужно спросить, существуют ли вообще
такие характеристики. Вытеснение из сознательной душев-
ной жизни зависит, как мы видели, от состояния сознания,
и так как оно изменяется, должно изменяться и бессозна-
тельное, совершенно независимо от индивидуальной из-
менчивости представлений, обусловленной изменчивостью
переживаний. В ответ на это можно указать, что свойствен-
ные сознательной душевной жизни основные тенденции в
общем и целом постоянны и меняются от эпохи к эпохе
только медленно и незаметно. А существенное в воспри-
ятии внешнего мира членами какой-либо культурной об-
щности всегда однородно, независимо от того, проявляется
ли это мировоззрение в религиозной, моральной или фи-
лософской форме. Несмотря на весь прогресс цивилиза-
ции, род человеческий в психическом отношении так мало
развился за тысячелетия, что мы вправе рассматривать все
культурное человечество, включая и античный мир, как одно
целое. С более значительными изменениями мы познако-
мимся в отдельных исследованиях; в общей картине они
отходят на задний план, в особенности если мы будем их
сравнивать с дикарями, стоящими вне цивилизованного че-
ловечества. Отношение примитивного человека, так назы-
ваемого дикаря, к внешнему миру в основе своей отлича-
ется от нашего и потому можно предположить очень зна-
чительные отклонения и в отношении между сознательным
и бессознательным в его душевной жизни.
Бессознательное при всем его индивидуальном разно-
образии не является, таким образом, чем-то произволь-
ным. оно проявляется вполне закономерно и снабжено оп-
ределенными постоянно возвращающимися свойствами, с
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ
27
которыми мы, поскольку они уже исследованы, должны поз-
накомиться.
Наш пеовый вопрос, естественно, имеет в виду проис-
хождение бессознательного. Оно совершенно чуждо созна-
тельной личности, и потому было бы естественно вообще
усомниться в их связи. Так и поступало всегда народное
мнение. Те обрывки бессознательного, которые проявля-
лись в ненормальных психических состояниях, считались
признаком “одержимости”, то есть их принимали за прояв-
ления чуждого индивиду демона, завладевшего больным.
Мы не м'ожем теперь считаться с такими сверхъестествен-
ными воздействиями и вынуждены, поэтому, искать психо-
логическое объяснение подобных фактов. Беспрерывная
борьба обеих инстанций опровергает ту гипотезу, по кото-
рой психическая жизнь от самого рождения делится на две
части; при имеющемся с самого начала разделении не су-
ществовало бы опасности перемещения границы. Единст-
венно возможным предположением, подтверждаемым и
опытом, остается то, что разделение не существует с са-
мого начала, а возникает с течением времени. Это развитие
пограничной линии является процессом, который заверша-
ется до полного достижения нормального культурного уров-
ня, который начинается, следовательно, в раннем детстве
и заканчивается в период полового развития. Бессозна-
тельное возникает в детстве человека и это обстоятельство
объясняет большинство его особенностей.
Мы видим в детстве предварительную ступень к разум-
ному возрасту, и во многих отношениях оно и является та-
ковым. Но наряду с тем, что мы берем с собой из детства
в дальнейшую жизнь, имеется еще собственно детство, с
которым нам позже нечего делать, и что мы потому и за-
бываем. Только таким образом объясняются большие про-
белы в воспоминаниях, относящихся к собственному дет-
ству человека, и притом из такого периода, когда он уже
хорошо воспринимал совершающиеся события. Почти вся-
кий вспоминает из раннего детства только отрывочные де-
тали ничего не значащих сцен, совершенно забыв те собы-
тия, которые тогда были для него важнее всего. Эти собст-
венно детские душевные силы, не воспринимаемые созна-
28 О. Ранк, X. Захс
нием взрослого, не могут бесследно исчезнуть. В психи-
ческом мире также господствует закон сохранения энергии;
инфантильное, вытесненное из сознательной душевной
жизни, не исчезает, оно образует тот центр, вокруг которого
кристаллизуется бессознательная душевная жизнь.
Но в каком пункте взрослый человек так резко отлича-
ется от ребенка, что душевные состояния того периода раз-
вития превратились для него в совершенно чуждые? Пред-
положение, что этот пункт заключается в сексуальности, вы-
зовет, по всей вероятности, общий протест, так как сексу-
альность начинается, как нас уверяют, с периодом половой
зрелости, и потому не может создавать типичные для дет-
ства феномены.
Факт нормальной детской сексуальности, из форм про-
явления которой мы упоминаем только онанизм грудных
младенцев, так легко констатируется всеми, кто приходит в
более близкое соприкосновение с ними, — врачами, прислу-
гой, родителями, что его упорное отрицание не может быть
признано объективным; это отрицание является проявлением
как раз того процесса вытеснения, который не допускает в
сознание тех элементов “я”, которые сначала сделались без-
различными, а потом и вредными для собственного развития.
Было бы очень странно, если бы такой важный источник аф-
фекта, как половое чувство, все те элементы сексуальности,
которые мы объединяем под словом либидо, возникал вне-
запно при достижении известного возраста. На самом деле
этот источник имеется с самого начала; но до наступления
половой зрелости относящиеся к этой сфере феномены не
протекают ни в форме полового влечения взрослых, ни в
каком-либо другом едином направлении; каждый из элемен-
тов сексуальности стремится, независимо от другого, к своей
цели, не имеющей часто ничего общего с позднейшей по-
ловой целью, половым актом.
В самом детстве мы опять-таки различаем несколько
фаз развития, из которых мы упомянем только важнейшие
Первая фаза охватывает тот период, когда ребенок в рас-
познавании внешнего мира еще не дошел до понятия пос-
торонней личности. В это время он старается достичь по-
лового удовлетворения на собственном теле (аутоэротизм)
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ
29
В этом процессе принимают участие, наряду с половыми
органами, всевозможные части тела, главным образом гу-
бы (сосание) и анальная область (удержание каловых масс).
Решающим моментом развития является стадия нор-
мальным образом встречающаяся между аутоэротизмом и
любовью к объекту; в патологических случаях эта стадия
превращается в конечную, ее можно было бы назвать на-
рциссизм. Она характеризуется тем, что либидо, которое с
самого начала удовлетворяется с помощью аутоэротизма
на разлинных частях тела, теперь нашло объект в собствен-
ном "я” рассматриваемом как единое целое. В известной
степени человек остается в этой стадии развития навсегда,
и степень нарциссизма имеет большое значение для раз-
вития характера и личности.
Ближайшая фаза знает уже любовь к объекту, протека-
ющую, однако, при своеобразных условиях. Половые орга-
ны приобретают значение исключительно сексуального ор-
гана только позже, вместе с наступающим с половой зре-
лостью их анатомическим изменением. Связанная с по-
ловыми органами для зрелого, в половом отношении нор-
мального человека, исключительная сексуальная цель — по-
ловой акт — не играет еще никакой роли; ее место занима-
ют различные, смотря по характеру, формы удовлетворе-
ния: половое любопытство, стремление обнажать половые
органы, причинение или перенесение боли и т.д. Таким об-
разом, то, что оставаясь неизменным, образует у взрослого
извращение (эксгибиционизм, вуайеризм, садизм, мазо-
хизм), является проявлением нормальной сексуальности
детского возраста.
Появляющиеся уже в этой стадии детства сексуальные
объекты также очень существенно отличаются от сексуаль-
ных объектов взрослого человека. Сравнительно неболь-
шое значение половых органов и незнание различий в стро-
ении и функции мужского и женского полового аппарата
делают для ребенка невозможным принимать в соображе-
ние половые различия. Независимо от этого любовь ребен-
ка чаще всего относится к таким лицам, которые для взрос-
лого культурного человека обычно не имеют притягатель-
30
О. Ранк, X. Захс
ной силы — к членам собственной семьи, прежде всего к
родителям, затем к прислуге, как суррогату родителей.
Кого неприятно поражает тот факт, что в первых наклон-
ностях человека всегда присутствуют элементы кровосмеси-
тельства, тот пусть вспомнит, что детская эротика, как бы ни
был силен ее аффект, обычно проявляется в форме простой
нежности. Для ребенка, выросшего в семье, другие отноше-
ния такой же интимности немыслимы; то же, что первые не-
жные чувства ребенка изливаются на родителей, издавна счи-
талось самым прекрасным преимуществом последних. Вско-
ре ребенок начинает предпочитать одного из родителей, и
при этом большей частью (т.е. взаимное притяжение полов
сказывается и в отношениях между родителями и детьми)
противоположного пола, который и к нему самому относится
с особенной нежностью. С другим из родителей, часто также
с братьями и сестрами, он легко становится в отношения со-
перников, так как ни с кем не хочет делиться; тогда наряду с
любовью проявляется вражда и часто сильно выраженное
желание устранения соперника.
В период полового развития половые органы приобре-
тают свое доминирующее значение; отдельные элементы
определенного полового чувства теряют свою самостоя-
тельность и подчиняются одному стремлению к нормально-
му половому акту. Отдельные элементы полового тяготе-
ния, как стремление подчинять у мужчины, удовлетворяют-
ся самим половым актом; другие, как, например, элемент
созерцания, создают напряжение, подготовляющее поло-
вой акт. В этом периоде исчезает не только отдельное удов-
летворение частичных элементов полового чувства, но и
эротические склонности по отношению к членам своей се-
мьи; направленная на новую цель, сексуальность вынужде-
на искать новый, находящийся вне семьи полноценный объ-
ект, что, обычно, после нескольких попыток и удается.
Половое чувство не представляет собой, стало быть, для
того, кто уже пережил период полового развития, что-либо
новое; он должен даже отказаться от некоторых форм удов-
летворения своего либидо — от полового удовлетворения
при помощи своего тела и от тяготения к ближайшим ро-
дным. Если одна из частичных склонностей особенно силь-
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ 31
но выражена, то при новом режиме она не получит доста-
точного удовлетворения.
Либидо не занимает внезапно место в душевной жизни
и не может оттуда снова исчезнуть. Всякое стремление,
направленное к достижению наслаждения, неразрушимо.
Оно может под влиянием внешних или внутренних сил из-
менить свою форму, но само стремление будет всегда пи-
таться из старого источника. Если при изменении формы
наслаждение всецело или частично приносится в жертву,
не находя в измененной форме достаточной возможности
для удовлетворения, то само стремление все-таки сохра-
няется во всей своей силе и, с его непреодолимой жаждой
старого наслаждения, является опасным врагом нового по-
рядка вещей.
Следствием такого положения была бы никогда не кон-
чающаяся борьба; сознание, которое должно разбираться
во впечатлениях внешнего мира, было бы всецело занято
восприятием этой психической борьбы и психическое рав-
новесие было бы нарушено. Только вытеснение пережитых
форм удовлетворения полового чувства из поля зрения со-
знания дает возможность сохранить сознание для чувствен-
ных восприятий и удержать психику в равновесии. Мы сей-
час увидим при помощи какого механизма совершается
этот процесс,
То, с чем мы до сих пор познакомились, образует только
ядро бессознательного, но не весь его объем. Правда, на
пути своего развития более всего человеку приходится от-
казывать себе в сексуальной области, и этот отказ труднее
всего осуществить, но содержание бессознательного обра-
зуют и другие не приведенные в исполнение желания.
Жизнь часто ставит нам требование признать известную
неприятную для нас реальность, исключающую выполнение
тех или иных наших желаний. Нормальный человек, обычно,
в состоянии сознательно выполнить это требование. С дру-
гой стороны, когда нужно покончить с особенно мучитель-
ным конфликтом, притягательная сила процесса вытесне-
ния может быть так соблазнительна, что и данный конфликт
исчерпывается гем же путем, путем вытеснения. За исклю-
чением тех случаев, когда и первоначальный процесс вы-
32
О. Ранк, X. Захс
теснения протекал с затруднениями, он удается и во втором
случае. Следствием неудачи является невроз. Но и у здо-
ровых, при благоприятных условиях сна, невыполненные
желания настоящего времени вступают в связь с детскими,
и из этого соединения возникает сновидение. Всякий че-
ловек не только видит сны, но и в какой-либо мере прибли-
жается к больному неврозом — будь то в смысле силы аф-
фекта, которому он подчиняется, будь то только в силу мел-
ких ошибок обыденной жизни — и потому весьма вероятно,
что и нормальный человек устраняет путем вытеснения
часть своих душевных конфликтов, сходных в том или дру-
гом отношении с конфликтами детства.
Мы займемся теперь той группой психических сил, при
помощи которой выполняется вытеснение. С одной из этих
сил мы уже познакомились, а именно, с органическими из-
менениями до периода полового развития и в течение этого
периода. Наиболее важным фактором являются, однако, те
требования, которые ставит по отношению к взрослому куль-
турная среда; эти требования невозможно выполнить, не от-
казавшись от инфантильных форм полового чувства. Вытес-
нение обозначает размеры той жертвы, которую культурное
развитие общества возлагает на членов данного общества
Те средства, при помощи которых требования культуры дают
себя знать, очень разнообразны; наиболее важным из них
является воздействие со стороны объектов детской любви —
воспитание родителями или их заместителями.
Здесь мы должны упомянуть известный психический ме-
ханизм, делающий возможным распределение психическо-
го материала между сознанием и бессознательным При
противопоставлении любви и ненависти, когда оба чувства
направлены на один и тот же объект, более слабое должно
уйти в бессознательное Такой амбивалентный исход мож-
но констатировать и по отношению к некоторым элементам
полового чувства, состоящим из двух противоположностей
(например, садизм и мазохизм). Оба противоположных вле-
чения не могут существовать вместе, и потому более силь-
ное приобретает доминирующее значение и вытесняет бо-
лее слабое в бессознательное
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ
33
Во всяком случае следствием этого процесса является
то, что победивший элемент для обеспечения своей победы
проявляет в сознательной душевной жизни необычайную
интенсивность {реакция), энергия к которой доставляется
и побежденным элементом, у которого была отнята воз-
можность прямого проявления. Для культурной дисциплины
еще важнее способность многих элементов полового чув-
ства менять форму своего удовлетворения; вместо прежней
принимается другая цель, дающая наслаждение, если фор-
ма удовлетворения подобна и между старой и новой целью
возможна ассоциативная связь. Таким путем удается на-
править, по крайней мере, часть грубо сексуальных инстин-
ктов ребенка на высшие культурные цели {сублимация).
Элементы, не поддающиеся изменению, поскольку они не
могут быть прямо удовлетворены, обречены на вытеснение.
Из того, что желание бессознательно и исключено из
области непосредственного проявления аффекта, еще не
следует, стало быть, что оно не обнаруживает никакого воз-
действия; наоборот, оно влияет в определенном направле-
нии на важнейшие процессы душевной жизни, поскольку
это возможно при исключении сознания. В этой психичес-
кой ситуации нами не выяснены еще два пункта. Во-первых,
при посредстве какого механизма бессознательному уда-
ется обнаруживать свое воздействие, не выходя в то же
время из области бессознательного? Во-вторых, в какой
психической области бессознательное или же процессы,
направленные из бессознательного, играют особенно важ-
ную роль?
Что касается механизма, при помощи которого вытес-
ненным инстинктам и бессознательным желаниям удается
пробиться и обнаружить известное влияние на мысль и дей-
ствие цивилизованного человека, то все формы его направ-
лены на то, что ясно из самой природы конфликта с созна-
тельным, на видоизменение бессознательного и создание
компромисса с сознательным. Это видоизменение удается
в различной степени, в зависимости от стадии вытеснения,
от психического состояния индивида, от цивилизованности
расы, коротко говоря, в зависимости от господствующего
соотношения сознания и бессознательного; соответствен-
2 Ранк
34
О. Ранк, X. Захс
но этому получаются компромиссы различной социальной
ценности. Психоанализ вообще учит понимать жизнь вос-
приятий, как отражение жизни инстинктов; точно так же от-
дельные психические механизмы видоизменения и созда-
ния компромиссов соответствуют различным возможнос-
тям, представляющимся инстинктам; из этих возможностей
мы знаем кроме вытеснения еще и другие, в особенности,
превращения инстинктов (сюда входит и превращение в
противоположность). Для нас важны сейчас не те процессы,
которые кончаются, как вытеснение, удалением в бессозна-
тельное, а те, которые замещаются в сознании; эти заме-
щения поддерживаются первоначальным аффектом. Так мы
знаем в психической сфере механизм тенденциозной про-
екции, при помощи которой невыносимое внутреннее вос-
приятие проецируется наружу; механизм разложения (рас-
щепления), который разлагает, обычно, мирно соединен-
ные в бессознательном элементы, в особенности противо-
речия, на их составные части, в известной степени конста-
тирует противоположности, дабы облегчить сознанию от-
дельное восприятие несовместимых друг с другом стрем-
лений. С другой стороны, мы знакомы с механизмом, со-
бственно, вытеснения, при помощи которого устраняются
невыносимые для сознания элементы, в особенности —
противоречия. Изменению инстинкта, наконец, соответст-
вует замена противоположностью, причем в большинстве
случаев отталкивающий бессознательный элемент замеща-
ется его чрезмерно подчеркнутой в сознании противопо-
ложностью. Другие механизмы создают видоизменения,
извращения и компромиссы при помощи изменения аф-
фекта, далее, перенесения аффекта с существенного на
несущественное и, наконец, при помощи перенесения те-
лесных восприятий или их представлений с отталкивающих
на безобидные места (перенесение снизу наверх).
Упомянутые механизмы работают, хотя и под тенденци-
озным принуждением цензуры сознания, все же по собст-
венным специфическим для бессознательного законам; но
кроме них имеются еще воздействия, исходящие из логи-
ческих и формальных требований сознательного; они, в
свою очередь, придают дальнейшие модификации бессо-
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ
35
знательному материалу. Сюда относится прежде всего при
сновидении так называемая вторичная обработка; если ка-
кая-либо часть бессознательного материала была видоиз-
менена слишком сильно или же слишком мало и потому
непонятна, полна пробелов или все еще сохранила свой
отталкивающий характер, то данный механизм старается
приспособить ее к требованиям сознательной психической
инстанции. При этой обработке или изменении отдельные
непонятные более элементы бессознательного теперь, ра-
ди желательной связи, логически мотивируются — в тече-
ние развития часто даже несколько раз — и приобретают
таким образом новый, так сказать, систематизированный
смысл. Этот вид вторичной обработки механизма, исходя-
щего из сознания рационализирования или систематиза-
ции, — имеющий чрезвычайно важное значение в психоа-
налитическом понимании культурного творчества, — пред-
ставляет собой целесообразное дополнение к механизмам
бессознательного; он создает для тенденциозно видоизме-
ненных продуктов фантазии новую осмысленную связь.
Знакомство с этим процессом позволяет психоанализу и
там держаться принципа детерминизма всего совершаю-
щегося в психике, где логически удовлетворительный
смысл и полное сознательное понимание, по-видимому,
делают излишним и исключают всякое дальнейшее объяс-
нение феномена. Знакомство с ролью сознания само по
себе не дает еще полного понимания душевных явлений;
точно так же и знакомство с бессознательными мотивами
не исчерпывает их полного значения. Но благодаря им ста-
новится понятным генезис данного психического продукта
и, вместе с тем, сам процесс рационализации в своей связи
с отклонением вытесненного материала.
Дальнейший формальный фактор, с которым бессозна-
тельное должно считаться при своем проникновении в со-
знание — возможность и легкость изображения; этот фак-
тор проявляется достаточно ярко как в культурно ценном —
в особенности в художественном творчестве, так и в сно-
видениях. Ясно без дальнейших комментариев, что мате-
риал, в котором провозглашается бессознательное стрем-
ление, не только определяет форму, но в известном смысле
2*
36
О. Ранк, X. Захс
влияет и на содержание, так что, например, одно и то же
ощущение иначе выражается поэтом, чем художником, одна
и та же мысль выражается философом иначе, чем создате-
лем мифа. Но в изображении сказывается и данное состо-
яние психики, так что, например, у религиозного фанатика
те же чувства получат другое выражение, чем у трезвого
мыслителя, безумный изобразит те же импульсы иначе, чем
видящий сон.
Последним средством выражения бессознательного яв-
ляется символ-, при его помощи особенно легко замаски-
ровать бессознательное и приспособить его (создание ком-
промисса) к новому содержанию сознания, и потому оно
пускается в ход более охотно, чем какое-либо другое сред-
ство. Под символом мы понимаем особенный вид косвен-
ного изображения, отличающийся, в силу известных осо-
бенностей, от близких ему форм изображения мыслей в
образах — от сравнения, метафоры, аллегории, намека и
т.д. Символ представляет собой в некотором смысле иде-
альное соединение всех этих форм выражения; он является
наглядной заменой чего-либо скрытого, с чем у него име-
ются общие внешние признаки или внутренняя ассоциатив-
ная связь. Его сущность заключается в двусмысленности, и
если можно так выразиться, в многосмысленности, и сам
он возник в силу своего рода соединения отдельных харак-
терных элементов. Его тенденция — от понятия к постига-
емому созерцанием — роднит его с примитивным мышле-
нием; в силу этого родства символизация в существенной
степени относится к бессознательному, но в качестве ору-
дия компромисса не лишена и сознательных элементов, ко-
торые обусловливают создание и понимание символов.
Для того, чтобы понять все многообразные значения
символов, нужно обратиться к их генезису. При этом выяс-
няется, что мифы не создаются, как этого можно было бы
ожидать ввиду их многообразия, произвольно и индивиду-
ально обусловленно; творчество символов подчинено оп-
ределенным законам, ведущим к типичному, общечелове-
ческому, стоящему вне времени и пространства, вне по-
ловых и расовых различий, даже вне крупных лингвистичес-
ких групп. Об этом типичном общечеловеческом значении
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ 37
символа эстетик Дильтей говорит: “Если под естественным
символом понимают образ, находящийся в тесной законо-
мерной связи с данным внутренним состоянием, то срав-
нительное исследование показывает, что в основе нашего
психофизического существа имеется круг естественных
символов для сновидения и безумия, для языка и поэзии”.
“Наиболее существенные условия действительности всюду
аналогичны, сердце человека всюду одно и то же, и потому
основные мифы проходят по всему человеческому кругу.
Такие символы: отношение отца к своим детям, взаимоот-
ношения полов, борьба, грабеж и победа”.
Исследование типичных форм символа и восстановле-
ние их потерянного понимания при помощи совместной ра-
боты различных наук (истории культуры, лингвистики, эт-
нографии, исследования мифов и т.д.) едва еще только на-
чалось. Психоаналитически наиболее изучена та большая и
значительная группа символов, которая служит изображению
сексуального материала и эротических отношений, или, как
мы обычно сокращенно говорим, группа сексуальных симво-
лов; к этой же группе наиболее легко подобрать культурно-
исторические иллюстрации. Доминирующее значение сек-
суальной символики объясняется не только индивидуальным
наблюдением, по которому ни один инстинкт не подвергается
в такой степени культурному подавлению, как составляющий-
ся из различных “извращений” половой инстинкт; по этой при-
чине его психическая область, эротическое, в широких пре-
делах нуждается в косвенном изображении. Гораздо большее
значение для генезиса символики имеет тот факт, что в при-
митивных культурах половым органам и функциям приписы-
вается колоссальная, по нашим понятиям, совершенно неве-
роятная роль, о которой приблизительное представление мы
можем составить себе по данным этнографического иссле-
дования и по остаткам, содержащимся в культе и мифах*
Этой переоценке примитивным человеком сексуальных
мотивов и ставшему необходимым их ограничению мы обя-
заны основам культуры, так же, как дальнейшим ее разви-
Ср R.Payne Knight: Le culte du Priape, Bruxelles, 1883; Dulaure. Die
Zeugung in Glauben, Sitten und Brauchen der Volker.
38
О. Ранк, X. Захс
тием мы обязаны беспрерывному сублимированию отдель-
ных неудовлетворенных и вытесненных слагаемых полового
инстинкта. Если мы встречаем ныне в сновидениях пахоту
или добывание огня — как символ полового акта, то изуче-
ние истории культуры показывает, что первоначально эти ак-
ты действительно замещали половой акт, то есть были снаб-
жены той же энергией, тем же либидо, быть может, теми же
представлениями, что и половой акт. Классический тому при-
мер дает добывание огня в Индии, представляемое там в виде
совокупления. В Ригведе (III, 29,1) сказано: “Вот огниво; ро-
ждающее (мужской кремень) приготовлено: "Принеси сюда
госпожу племени (женский кремень). В общих кремнях поко-
ится плод любви, который уже помещен в беременную жен-
щину... В нее, которая уже раздвинула ноги, он входит как
опытный и знающий (мужское дерево)"*
Когда индус зажигает огонь, он творит священную мо-
литву, имеющую связь с мифом. Он берет кусок дерева со
словами**: “Ты — место рождения огня”, и кладет на него
две соломинки: “Вы — два яйца”; после этого он берет вто-
рое лежащее внизу дерево: “Ты — urvaci" Он мажет затем
дерево маслом и говорит при этом: “Ты — сила", кладет его
на лежащее дерево и говорит: “Ты — pururavas” и т.д. Для
него лежащий кусок дерева с его маленькой впадиной —
символ богини, а стоящий кусок дерева — половой орган
бога. О распространении этого представления известный
этнолог Лео Фробениус говорит: “Добывание огня, совер-
шающееся так же, как и у большинства народов, символи-
зирует у древних индусов половой акт. Я позволю себе ука-
зать на то, что древние индусы с этим своим представле-
нием далеко не одиноки. То же воззрение мы встречаем у
южных африканцев. Лежащее дерево называется у них
"женскими половыми органами", стоящее — “мужским”"*
Шинц в свое время нашел это воззрение у некоторых племен,
По переводу Л.фон Шредера (см.. Mysterium und Misnus in Rigveda,
S.260).
По Шредеру эта формула имеется уже в древнейших ритуальных
текстах.
По-древнееврейски выражения "мужской" и “женский" прямо озна-
чают: бурав и выдолбленная.
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ 39
и с тех пор было найдено его широкое распространение в
Южной Африке, в особенности у племен, живущих на вос-
токе" (Das Zeitalter des Sonnengottes, Berlin, 1904, S.338).
Между двумя крайними стадиями, реальным отождеств-
лением (в обычае) и бессознательной символизацией (в
сновидении), заключены другие более или менее созна-
тельные значения символов, находившие в той степени, в
какой они забывались, отзвуки в языке. Ясные указания на
сексуально-символическое значение огня мы находим в
мифе о похищении огня Прометеем, сексуально-символи-
ческую основу которого распознал еще мифолог Кун (1859).
Как сказание о Прометее, так и другие предания связывают
зарождение с небесным огнем — молнией. Так, О.Группе*
говорит о сказании о Семеле, из горящего тела которой
родился Дионис, что оно, является, вероятно, одним и не-
многих в Греции остатков древнего типа легенд, связанных
с жертвенным огнем; ее имя было “быть может, первона-
чально ’доска’ или ’стол’, нижний кусок дерева... В мягком
дереве последнего зажигается искра, при рождении кото-
рой сгорает ’мать’”. — Еще в мифически разукрашенной
истории рождения Александра Великого говорится, что ма-
тери его, Олимпии, в ночь перед свадьбой снилось, как ее
охватила буря, молния, сверкая, попала на ее лоно, оттуда
вырвался дикий огонь, исчезнувший в тысяче языков (Dro-
ysen: Gesch. Alex. d. Gros., S.69)“
Сюда же относится и знаменитая басня о кудеснике Вир-
гинии, который мстит одной неприступной красавице тем, что
тушит весь огонь города, и горожанам приходится зажигать
их новый огонь на половых органах выставленной на позор
обнаженной женщины. Этой заповеди зажигания огня можно
противопоставить другие предания — в смысле саги о Про-
метее — содержащие запрещение зажигать огонь, такова
сказка об Амуре и Психее, в которой любопытной супруге
запрещается зажигание огня, дабы лицезреть ночного любо-
вника, или рассказ о Периандре, который при том же условии
Griech. Mythoi, u. Relig. Gesch., Bd.ll, Munchen, 1906, S.1415.
Беременной Парисом Гекубе снится, что она принесет миру огонь,
который подожжет весь город.
40
О. Ранк, X. Захс
еженощно посещает, как неузнанный любовник, свою мать.
И наш современный язык сохранил еще многое от этой сим-
волики: мы говорим о “любовном огне", о “жаре любви", о
любви, охватывающей “как огонь” и т.д.
Аналогично нижнему куску дерева, всякое место, где за-
жигают огонь — алтарь, очаг, печь, лампа и т.д., — считается
женским символом. Так, например, при черной мессе ал-
тарем служили половые органы лежащей обнаженной жен-
щины. Греческому Периандру его умершая супруга Мелис-
са делает предсказание (Геродот, V.92) с указанием на то,
что он “поставил хлеб в холодную печь", что было для него
верным знаком, “так как он совокуплялся с трупом Мелис-
сы". Хлеб здесь сравнивается с фаллосом; в интересной
работе Хефлера есть указание на то, что некоторые виды
наших печений еще теперь имеют форму фаллоса. (Ср..
Zentralblatt f. AntropoL, 1905, S.78). Но рожденный в печи
хлеб сравнивается также и с рожденным в материнском
теле ребенком, на что указывает и имя Leib (только позже
перешедшее в Laib) и форма (с пупом посередине). С дру-
гой стороны, еще и теперь роды в Тироле описывают вы-
ражением: “печь обрушилась”, Франц Моор в Разбойниках
Шиллера единственную братскую связь с Карлом видит в
том, что они “вышли из той же печи” Но половое значение
переносится на все, что находится в каком-либо отношении
к первоначальному символу. Очаг, через который аист бро-
сает ребенка, становится женским символом, трубочист —
символом фаллоса, что можно узнать и по его теперешнему
значению, как приносящего счастье; большинство наших
символов счастья были вообще раньше символами плодо-
родия и плодовитости: подкова, лист клевера и т.д.
Для первоначального представления о половом харак-
тере пахоты, кроме символизации фаллоса почти во всех
орудиях*, основное значение имело понимание земли, как
Нож, молоток, гвоздь и т.д. Значение молотка, особенно того, ко-
торым освящается брачный союз, как фаллоса распознано Коксом
(Myth, of the Aryan Nations, 1870, vol. II, p.115), Майером (Germ. Myth.,
1891, S.212) и др.; соответствующий клин Индры — его фаллос
(Schlesinger: Gesch. d. Symbols, 1912, S.438). О гвозде Хуго Винклер
говорит: "Гвоздь, орудие рождения, пенис; его образ можно еще
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ 41
первоначальной матери (ср. с интересной книгой Дитриха
Мать-земля — 2, Auflage, 1913). В древности это представ-
ление было столь распространенным, что даже сны, напри-
мер, сон, сообщаемый о Юлии Цезаре и Гиппии о половых
сношениях с матерью, толковались как захват земли. В
Эдипе Софокла герой несколько раз говорит о “матери-
ниве, в которой он зародился" Еще в Перикле Шекспира
Бель, который должен лишить девственности Марину, поль-
зуется следующим символом (IV, 5): “Ап if she were a thornier
piece of'ground thansheis, she shall be ploughed"*
Слишком общеизвестны, чтобы быть здесь упомянуты-
ми, названия человеческих процессов зарождения из об-
ласти земледелия (семя, оплодотворение и т.д.). Отождес-
твление оплодотворения у человека и в природе, лежащее
в основе этого лингвистического тождества, ясно сказыва-
ется в удержавшемся до последнего времени обычае при
засевании земли, заключающемся в том, что обнаженная
пара совершает на пахотной земле половой акт, чтобы по-
будить почву к подражанию. Интересно, что как в греческом
и латинском, так и в восточных языках, слово “пахать" упот-
ребляется обычно в смысле “совершать коитус” (Kleinpaul:
Ratsel d.Sprache, S.136) и что по Винкельману (Alte Denk-
maler der Kunst) выражениями “сад”, “луг”, “поле” по-гре-
чески, шутя, называют женский половой орган, который в
Песне песней Соломона назван “виноградной горой”. Сим-
волическое очеловечение земли, перешедшее прямо в не-
вроз, мы встречаем у индейцев Северной Америки, проти-
водействие которых земледельческой культуре объясняет-
ся по Эренрайху тем, что они не хотят наносить раны ма-
тери-земле; здесь отождествление удалось, так сказать,
слишком хорошо.
узнать в древне-вавилонском cones, замещенном у римлян clavis; ср.
по-арабски па 'al — совершать коитус" (Arabisch-Semitisch-Orienta-
lisches, Mif.d.Vorderasiat. Ges. 1901, 4/5). Некоторую роль гвоздь, как
символ фаллоса и плодовитости, играет еще в современной наро-
дной жизни Баварии, Швабии и Швейцарии (Arch. f.Kriminalanthrop.
Bd. 20. р.122).
"Если была она целинною пядью земли, она будет вспахана"
42
О. Ранк, X. Захс
Типичную форму и значение других символов, по-види-
мому, совершенно индивидуальных, можно объяснить при
помощи истории развития человечества: так, например,
символизацию отца, как императора или какого-либо дру-
гого авторитетного лица. И здесь история культуры указы-
вает первоначальное реальное значение позднейшего сим-
вола в том, что отец в примитивных условиях своей “семьи”,
в самом деле обладал полнотою власти и мог располагать
душой и телом своих “подданных”. О происхождении коро-
левства из патриархата в семье лингвист Макс Мюллер го-
ворит следующее: “Когда семья начала растворяться в го-
сударстве, тогда король сделался для своего народа тем,
чем был супруг и отец в доме: господином, сильным, за-
щитником”*
Среди многочисленных названий для короля и королевы
на санскрите одно очень просто: отец и мать. Ganaka озна-
чает на санскрите отец от Gan — порождать, оно встреча-
ется также в Ведах, как имя одного хорошо известного ко-
роля. Это — старо-немецкое chuning, английское king. Мать
в санскрите gani или gani, по-гречески yuvr], по-готски quino,
по-славянски zena, по-английски queen. Королева означа-
ет, стало быть, первоначально мать, или госпожа, и мы сно-
ва видим, как постепенно язык семейной жизни вырос в
политический язык самого древнего арийского государст-
ва, как братство семьи превратилось в фратр'их государства.
Еще и теперь это понимание короля и духовного и церков-
ного властелина как отца еще живо в языке. Маленькие
государства, в которых отношения князя к своим поддан-
ным еще более или менее близкие, называют своего влас-
тителя “отец страны” (Landesvater): даже для народов ог-
ромного русского государства император “батюшка царь”,
как некогда Аттила для огромного народа гуннов (датель-
ный падеж от atta — отец). Главу католической церкви, как
представителя на земле отца-бога, верующие называют
Отец (Vater, pater) производится от корня ра, что означает не родить,
а защищать, кормить. Отец, как дававший жизнь, назывался по-сан-
скритски ganitar (genitor). Max Muller: Essays, Bd. II, Leipzig, 1809, S.2
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ
43
“святым отцом”; по-латыни он называется papa (папа), так
называют еще и наши дети отца.
Этих немногих примеров довольно, чтобы характеризо-
вать высокий возраст, богатое содержание, широкую и ти-
пичную сферу действия, культурно-историческое и индиви-
дуальное значение символики и указать на продолжающе-
еся существование создающих символы сил в психической
жизни современного культурного человека.
С психологической точки зрения создание символов яв-
ляется регрессивным явлением, понижением на опреде-
ленную ступень мышления до образов; у полноценного
культурного человека оно ясно выражается при тех исклю-
чительных состояниях, при которых сознательное приспо-
собление к реальности или отчасти ограничено, как в ре-
лигиозном и художественном экстазе, или совершенно ис-
чезло, как в сновидении или душевных нарушениях. Этому
психологическому пониманию соответствует и доказанная
культурно-историческая первоначальная функция лежаще-
го в основе символизации отождествления как средства к
приспособлению к реальности; оно становится излишним
и понижается до значения простого символа, как только это
приспособление удается. Таким образом, символика явля-
ется бессознательным осадком излишних и ставших ненуж-
ными примитивных средств приспособления к реальности,
архивной кладовой культуры, в которую взрослый человек
охотно спасается бегством в состоянии пониженной спо-
собности приспособления, чтобы снова вытащить на свет
божий свои старые давно забытые детские игрушки. То, что
следующие поколения знают и понимают только как сим-
вол, на прежних ступенях духовной жизни имело вполне
реальный смысл и ценность. В течение развития первона-
чальное значение все более бледнеет или даже совершен-
но меняется, и только язык, обычаи, остроты, каламбуры и
т.д. часто сохраняют более или менее сознательно остатки
первоначальной связи.
Наиболее обширную и значительную группу примитив-
ных, довольно далеких от сознательного мышления симво-
лов образуют те, которые ради приспособления первона-
чально придавали сексуальный характер явлениям и про-
44
О. Ранк, X. Захс
цессам внешнего мира; в позднейших стадиях этими ан-
тропоморфизмами, снова лишенными своего первоначаль-
ного смысла, пользовались, как “символами” сексуального.
Кроме этих существуют еще, по-видимому, и другие формы
и механизмы создания символов, которые, наоборот, обоз-
начают человеческое тело, его физиологические процессы
и психические состояния при помощи безобидных или
легко изображаемых предметов внешнего мира. Сюда от-
носится категория соматических символов, наиболее из-
вестная из исследований сновидений Шернера: они изо-
бражают в образах части тела или их функции (например,
зубы как ряд домов, мочеиспускание как наводнение и т.д ),
далее, категория символов, названных Силберером функ-
циональными: они изображают психически воспринятые
состояния и процессы собственной душевной жизни (фун-
кционирование психики), например, мрачное настроение —
при помощи печального ландшафта, трудную умственную
работу — при помощи подъема по сужающейся тропинке и
т.д. Обе эти категории символизируют психическое, тем не
менее, их не следует противопоставлять упомянутой выше
материальной категории; их нужно рассматривать не как
особые формы создания мифов, а как виды образного изо-
бражения физических и психических процессов, которые
при фактическом создании символов в большей степени
протекают параллельно друг другу. Так, например, когда
змея символизирует фаллос, то принимается во внимание
не только ее форма, способность подниматься, гладкость,
гибкость, но и ее опасность и неприятность, то есть в этом
символе находят выражение не только физические свойст-
ва фаллоса, но и определенное психическое отношение к
нему (страх, отвращение); иного рода психическое отноше-
ние к фаллосу привело и к иным его символизациям ( на-
пример, в виде птицы и т.д.), тогда как в других символах
снова изображаются известные соматические особенности
и состояния (палка — эрекция, шприц — эякуляция).
Символу в психоаналитическом смысле, насколько мы
изучали его из языка сновидений и из ряда других психи-
ческих состояний, можно дать следующую характеристику
замещение бессознательного, постоянное значение, неза-
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ 45
висимость от индивидуальных условий, историческая осно-
ва, лингвистическая связь, филогенетические параллели (в
мифе, культе, религии и т.д.).
Если эти условия, при выполнении которых мы говорим
о символе и из которых можно доказать то один, то другой,
имеются налицо, мы получаем возможность проверить зна-
чения символов, знакомых нам из индивидуальной душев-
ной жизни, а вместе с тем приобретаем уверенность, столь
ценную в этой шаткой области. Дальнейшее исследование
символов'доставляет нам богатый материал, заключенный
в народных обычаях и остротах; те символы, в особенности
сексуальные, которые нам были бы, быть может, совершен-
но непонятны, в этой сфере принимают такую форму, что
ясны каждому*
Очень интересное подтверждение, а отчасти и обогаще-
ние, наше знание символики приобретает благодаря пси-
хоаналитическому изучению душевнобольных, из которых
один тип, так называемый шизофреник или парафреник,
имеет особое свойство: толкования тайного значения сим-
волов. Наконец в самое последнее время мы приобрели и
экспериментальный метод, который дает возможность под-
тверждать старые и находить новые, сначала индивидуаль-
ные символы, и снимает всякое сомнение в существовании
сексуальной символики сновидений**.
Известные формы родственных остротам порнографических загадок
в своем большинстве, по Шульцу (Ratsel aus dem hellenischen Kultur-
kreise, 1912, II, Teil), “первоначально были не загадками, а символи-
чески изложенными, даже отчасти в форме диалога, изображениями
ритуальных процессов при добывании огня и опьяняющих напитков",
которые в соединении с половым актом “находились в центре древ-
него арийского ритуала..." Если их при соответствующих действиях
распевали, в смысле этих стихов не мог сомневаться ни один
слушатель. “Только позже, когда вместе с религиозными обрядами
побледнело также и их понимание, они превращались в "загадки" и
должны были приспособиться к различными переданным решениям"
Лицу, над которым проделывается опыт, дается гипнотическое вну-
шение видеть во сне что-либо определенное, какую-либо сексуаль-
ную ситуацию. Во сне эта ситуация представляется не в своем
непосредственном виде как это случается при безобидных поруче-
ниях, а в символической маскировке, которая вполне соответствует
символике, вскрытой психоанализом в обыкновенном сновидении.
46
О. Ранк, X. Захс
Определенные сны мы можем так же рассматривать, как
устроенные самой природой эксперименты; это сны, в ко-
торых физическая потребность сексуального или другого
характера ищет удовлетворения в определенных типичных
символах прежде, чем раздражение ведет к пробуждению,
и вместе с тем, к выяснению значения символов. — Нако-
нец, не следует уменьшать их ценности как подтверждения
правильности метода, успеха исследования символов, ко-
торый позволяет нам выяснять смысл и глубокое значение
непонятных проявлений душевной жизни. Что касается
этого вида научного доказательства в области разъяснения
символов, то мы вполне разделяем мнение исследователя
мифов и языка Вильгельма Мюллера, которое он защищал
более полстолетия назад, в противовес своим коллегам.
“Как мы узнаем значение неизвестных слов тем, что сначала
в одном месте угадываем его по общей связи и считаем
полученное значение правильным, если оно подходит ко
всем местам, где то слово снова встречается, так и объяс-
нение символа нужно считать правильным тогда, когда пов-
сюду, где этот символ встречается, или, по крайней мере
в большинстве случаев, данное объяснение возможно и
подходит к общему смыслу мифа”.
Знание бессознательного смысла и понимание его не
одинаково для всех символов и не остается постоянным в
течение развития и изменения значения одного и того же
символа. И внутри культурного общества, объединенного
приблизительно тем же содержанием сознания, понимание
символов различно, в зависимости от области применения,
общественного слоя, в котором он применяется, психичес-
кого состояния воспринимающего его. Символическое изо-
бражение служит бессознательным стремлениям и цель его
заключается в том, чтобы все, ставшее отталкивающим,
провести контрабандою в замаскированной форме в созна-
ние; ему свойственна, поэтому, некоторая неопределен-
ность, изменяющаяся от легко понимаемой двусмыслен-
ности (в порнографии и остроте) до полной неясности (в
сновидении и неврозе). Между этими крайними отношени-
Ср. Dr. Karl Schrotter: Experimentalle Traume, Zentralb. f. Psa., II, 1912.
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ
47
ями сознания к символу и его пониманию заключен ряд, так
сказать полноценных символизаций, таких как религия,
миф и искусство; с одной стороны, они дают возможность
разумного изображения и понимания, с другой — не лише-
ны и глубокого бессознательного смысла.
Мы дошли до второго заданного нами выше вопроса, а
именно: при каких психических продуктах особенно ясно ска-
зываются при помощи изображенных механизмов бессозна-
тельные или руководимые бессознательным процессы.
Мы упомянули уже несколько случаев, означающих на-
рушение нормальной психической деятельности, связь ко-
торых с бессознательным не приходится отрицать. Это те
случаи, когда неудовлетворительный исход конфликта меж-
ду бессознательным и вытеснением, подкрепленный дру-
гими обстоятельствами, вызывает заболевание; ранние бо-
лезни — следствие неудавшегося или вновь аннулирован-
ного вытеснения — мы причисляем к психозам, если они
вызывают нарушение нормального отношения к реальному
миру, и называем психоневрозами, если несмотря на час-
тичное возвращение к инфантильной психике, существен-
ные черты культурной личности остались неизменными.
Близкий случай — гипноз и внушение, которым подчинены
и нормальный, и здоровый. Временная потеря функции ре-
ального мира наступает во сне, и связанная с ним психи-
ческая деятельность, воспринимаемая сознанием как сно-
видение, находится под влиянием, главным образом, бес-
сознательного. Наконец, сюда же относятся ошибочные по-
ступки, такие как описки, оговорки, забывчивость и т.д.,
которые ясно указывают на влияние психической инстан-
ции, борющейся с сознанием.
У всех этих явлений та общая особенность, что они ведут
к прекращению и ослаблению связей с окружающими людь-
ми. Изолирующий и вырывающий человека из профессии
и семьи характер неврозов и психозов общеизвестен. В
гипнозе гипнотизируемый подчиняется влиянию единствен-
ного человека, так как он как бы отделен от всех остальных.
Во сне это отделение принимает наиболее совершенную
форму, без исключения, хотя бы для одного лица. Ошибки,
забывчивость и т.п. большей частью понижают, хотя и в
48 О. Ранк, X. Захс
незначительной степени, способность людей общаться
друг с другом.
Понятно, что бессознательное, происходящее в значи-
тельной степени из досоциального периода, проявляется
преимущественно в асоциальных или антисоциальных фе-
номенах, каковыми являются все до сих пор перечислен-
ные. Но фактически бессознательное имеет такое значение
в психической жизни, что значительный культурный про-
гресс вряд ли мог бы осуществиться при его противодей-
ствии. Наоборот, была необходима необычайно интенсив-
ная стимуляция, исходящая из этого источника, так как без
его участия, без доставляемой им энергии вряд ли можно
было бы добиться малейшего успеха в социальной и куль-
турной работе.
Необходимая для продолжения жизни и повышения ма-
териального уровня деятельность была большей частью не-
удобна и тяжела. Если же удавалось устроить так, что при
этой деятельности находили удовлетворение, хотя бы толь-
ко символическое, вытесненные желания, тогда она окра-
шивалась наслаждением, давая этим важный стимул к ее
выполнению. Для получения наслаждения в символической
деятельности, при которой главная роль выпала на долю
фантазии, среди вытесненных желаний наиболее подходят
сексуальные; их цель легче перенести из реального мира в
фантастический, чем у стремлений, связанных с “я", реаль-
ное удовлетворение которых необходимо для жизни инди-
вида, и при которых, как например, при голоде, немыслима
другая ее форма.
Мы видели, что бессознательное — это та часть душев-
ной жизни, которая, стремясь к непосредственному дости-
жению наслаждения, не хочет подчиняться приспособле-
нию к реальному миру. Поскольку, стало быть, человеческая
духовная деятельность должна была направляться на ре-
альность и борьбу с ней, постольку для бессознательного
не было никакой работы. Но во всех тех областях, где пси-
хике разрешалось отклонение от действительности, где
фантазия могла расправить свои крылья, сфера примене-
ния была для бессознательного обеспечена. Если мы встре-
чаем, поэтому, на ранних ступенях культуры такие формы
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ
49
деятельности, которые для нас не имеют ничего общего с
фантазией, — как, например, земледелие или создание
правовых норм, — а здесь проникнуты символически-фан-
тастическими элементами, то это объясняется тем, что в
примитивных условиях претензии бессознательного были
еще более сильно выражены, чем у нас.
Другие продукты культуры, при которых деятельность
фантазии играет существенную роль, сохранили свой ха-
рактер или даже лишились когда-то свойственной им ре-
альной'функции; к этой группе относятся религия и искус-
ство со всеми из предшественниками и второстепенными
явлениями.
Перед нами, стало быть, двойной ряд: с одной стороны,
асоциальные, ограниченные индивидом и на него рассчи-
танные формы проявления бессознательного, прежде всего
сновидение и невроз, которые мы здесь не исследуем, с
другой стороны, феномены, имеющие большое значение
для возникновения и развития культурной жизни, мифы и
религия, искусство и философия, этика и право. Психоло-
гические основы этих наук никогда не будут достаточно вы-
яснены, если в сферу исследования не будет включена и
психология бессознательного.
И. ИССЛЕДОВАНИЕ МИФОВ И СКАЗОК
Право применить методы и выводы психоанализа к изу-
чению возникновения, изменения и значения мифов можно
обосновать, указав на то, что такие исследования отнюдь
не выходят за границы, собственно, сферы психоанализа.
Независимо от того, что мифы издавна требовали разъяс-
нений, вряд ли приходится отрицать, что в мифах и сказках
диких и культурных народов, каковы бы ни были их содер-
жание и смысл, мы имеем дело с продуктами чистой фан-
тазии, что оправдывает и даже делает необходимым пси-
хологическое исследование мифов. Самая важная заслуга
психоанализа заключается в освещении фантастической
жизни и ее продуктов, а именно: в раскрытии мощных бес-
сознательных инстинктивных сил, которые толкают к созда-
нию фантастических образов; в исследовании того психи-
ческого механизма, который принимает участие в их воз-
никновении и, наконец, в разъяснении тех преимуществен-
но символических форм, в которых они выражаются.
Первое побуждение к исследованию, с психоаналити-
ческой точки зрения, образования и значения мифов было
дано изучением снов, чем мы обязаны Фрейду. Конечно, на
связь между мифом и сном впервые указал не психоанализ;
огромное значение сновидений для поэзии и мифа призна-
валось, как подчеркивает Эренрайх*, во все времена. У мно-
гих народов, по их собственным свидетельствам, сны явля-
ются единственным источником мифов; известные ученые,
такие как Лэстнер, Манхардт, Кошер, Вундт, признали зна-
чение сновидений, в особенности сновидений, внушающих
страх, для понимания отдельных мифов или, по крайней
мере, господствующих в этих мифах мотивов. Если в пос-
леднее время это воззрение и было в некоторой степени
отодвинуто на задний план “разъяснением природы", то оно
все-таки остается неоспоримым в глазах проницательных
P.Ehrenreich: Die allgemeine Mythologie und ihre ethnologischen Grun-
dlagen, Leipzig, 1910, S.149 (Mythoi. Bibl. IV, 1).
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ 51
ученых, таких как, например, Эренрайх. Можно легко понять
резкое противопоставление чисто внутреннего психологи-
ческого метода исследования, исходящего из сновидений,
и того метода, исключительной основой которого является
реальный мир (естественные процессы), если принять во
внимание узость того метода, который ограничивался почти
одним только типом сна — внушающего страх, не умея при
этом правильно разъяснить и этот вид сновидения.
Но раз был принципиально признан параллелизм сна и
мифа, а*вместе с тем и психологический метод исследова-
ния мифа, то более глубокое понимание сновидений неиз-
бежно повлекло за собой и прогресс в области изучения
мифов. Первым наиболее важным и во многих отношениях
замечательным шагом в этом направлении было разъясне-
ние Фрейдом античного мифа об Эдипе, который он, на
основании типичных снов сыновей о смерти отца и половых
сношениях с матерью, объяснил как общечеловеческое
проявление соответствующих желаний, в первобытное вре-
мя игравших чрезвычайно важную роль и с тех пор интен-
сивно вытесняемых. Значение этого открытия заслуживает
более глубокого изучения и более справедливой и беспри-
страстной оценки.
Этот прогресс выводит нас далеко за пределы прежнего
чисто внешнего параллелизма к тем общим бессознатель-
ным источникам, из которых питаются не только сновиде-
ния и мифы, но и все продукты фантазии вообще. Таким
образом, психоанализ не только предлагает известное
разъяснение мифа, но вместе с тем обосновывает необхо-
димость разъяснять мифы, учитывая ту роль, которую игра-
ет бессознательное при создании мифов. Далее, он заме-
няет поверхностное сравнение генетическим исследовани-
ем, которое позволяет смотреть на мифы, как на изменен-
ные остатки желаний-фантазий целых наций. Как сон в ин-
дивидуальном смысле, так и миф в филогенетическом,
представляет собой осколок погибшей психической жизни.
Понятию о бессознательной душевной жизни, первоначаль-
но связанному с индивидуальной психологией, психоанализ
находит приложение применительно к мифам первобытно-
го времени, что и является самым блестящим подтвержде-
52
О. Ранк, X. Захс
нием правильности и ценности метода. Главным мотивом
создания мифов и существенным их содержанием оказался
конфликт в психической детской жизни, отношение к роди-
телям и семье со всеми его разнообразными оттенками
(сексуальное любопытство и т.д.). Удалось даже показать,
что развитие мифических представлений в их широком объ-
еме отражает культурную дисциплину личности в семье и
семьи в роду и племени.
Фрейдовское разъяснение мифа об Эдипе особенно
ценно тем, что оно ничего не привносит в миф и для своего
понимания не нуждается ни в каких гипотезах; смысл мифа
оно устанавливает при помощи данных уже элементов.
Единственной предпосылкой является неустрашимое му-
жество исследователя, — символом чего и представляется,
собственно, сам Эдип’, — которое дает ученому, изощрен-
ному в психоанализе, возможность верить в психическую
реальность рассказа. Мы установили тем самым важней-
ший основной принцип психоаналитического понимания
мифов**, хотя мы и признаем, что нескрываемая наивность
греческой сказки об Эдипе, допускающая непосредствен-
ное применение к нему нашего метода, представляет собой
исключительный случай: впрочем, и привлеченные для по-
нимания мифа сны также отклоняются, в силу своей про-
зрачности, от обычного типа снов. Здесь не место повто-
рять приведенные Фрейдом основания, для нас достаточно
ясно, что большинство мифов, как и большинство наших
ночных снов, выдают свой более глубокий смысл только
после более или менее сложной работы.
Эта точка зрения, так же как и параллелизм сна и мифа,
установлена не психоанализом. Предположение, что у ми-
Ср. в письме Шопенгауэра к Гете (от 11 ноября 1815 г.) след, место:
"Мужество не удерживать вопросов в сердце своем делает филосо-
фом. Философ должен быть похож на Эдипа Софокла, который в
поисках разъяснения своей собственной ужасной судьбы исследует
без отдыха и перерыва, даже предчувствуя, что ответ будет для него
ужасен. Но большинство в себе несут Иокасту, которая умоляет
Эдипа во имя всех богов, не искать дальше: и они уступают...”
(Ferenczi — Imago, I, S.276 ft).
Это вместе с тем и основной принцип психоаналитического метода
вообще
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ
53
фов кроме внешнего смысла — впрочем, также не всегда
понятного — имеется еще и другое тайное значение, кото-
рое нужно еще разъяснить, чрезвычайно старо, быть может
так же старо, как и сами мифы, которые уже при своем
появлении вызывали, подобно снам, известное непонима-
ние, так что приходилось приписывать их рассказу объек-
тивную реальность, то есть верить им. После того опыта,
который дал нам психоанализ, очень вероятно, хотя и не
безусловно доказано, что тот процесс, который проявляет-
ся в создании мифов и который позже делится на религи-
озные, художественные, философские течения, начался в
период, когда человек уже не осмеливался открыто призна-
ваться в психической реальности своих желаний и страстей
в период, следовательно, который мы в развитии личности
уже знаем, как начало периода вытеснения.
Тем самым дан второй важный принцип психоаналити-
ческого исследования мифов. Если миф является, как мы
знаем о сне и других психических процессах, продуктом
мощных, стремящихся к проявлению психических сил и в
то же время их антагонистов, то в его содержании должно
проявиться действие этой тенденции; задача психологичес-
кого разъяснения мифа заключается в таком случае в вос-
становлении получившихся видоизменений. При этом не-
льзя забывать смысла и цели всего исследования: выяснить
путем обрисовки участвовавших первоначально в создании
мифа бессознательных инстинктивных сил его тайный пси-
хологический смысл; древняя форма мифического расска-
за или его первоначальное сознательное значение при этом
отнюдь не восстанавливаются — это входит в задачу мифо-
логических исследований. Нельзя отрицать, что во многих
случаях первоначальная форма мифа ближе к бессозна-
тельному смыслу, так как, чем дольше продолжается вы-
теснение, тем сильнее видоизменения; но не надо все-таки
забывать принципа постепенного возвращения первона-
чально вытесненного, что и позволяет нам открывать менее
затемненные обрывки бессознательного смысла в более
поздних очень сложных формах, например, в сказках. Таким
образом, психоанализ сталкивается с сравнительным изу-
чением мифов и сказок, но задается при этом целью не
54
О. Ранк, X. Захс
восстановить первоначальную форму мифа, а открыть его
бессознательное значение, которое и в самой первоначаль-
ной форме не совсем ясно; потребность в создании и рас-
сказывании мифов появляется только с отказом от извест-
ных реальных источников наслаждения и с необходимостью
компенсировать их фантазией. Этот реальный отказ, по-ви-
димому, филогенетически аналогичен нашему психическо-
му вытеснению и принуждает фантазию создавать подо-
бные же, быть может, только не такие утонченные видоиз-
менения, какие создает вытеснение. Психоанализ восста-
навливает когда-то сознательно приемлемые, позже за-
прещенные и только в форме мифа допущенные к созна-
нию, желания, отказ от которых дает толчок к созданию
мифа. В конце концов, психоанализ работает над тем же,
что и психология — над анализом образов фантазии, кото-
рые могут проявляться и в других формах. Но свойственная
мифу, быть может, для него характерная связь психическо-
го содержания и процессов с явлениями природы сама от-
носится отчасти к домифическому периоду “анимистичес-
кого мировоззрения”, что опять возвращает нас к психоло-
гическому исходному пункту создания и исследования ми-
фов. Современная мифология может видеть свою задачу в
“сведёнии” переданных в чисто человеческом одеянии ми-
фических рассказов (и миф есть не что иное, как рассказ)
к изображению явлений природы, как когда-то “Песню Пес-
ней” Соломона разъясняли, как разговор между Христом и
церковью; задача психолога останется как раз обратной:
человечески одетые образы фантазии, даже когда они от-
носятся, по-видимому, к совсем другим процессам, вывес-
ти из их психологических источников и психологически по-
нять. Эта задача выполняется в силу знакомства с процес-
сами вытеснения и образования замещений и пускаемых
при этом в ход психических механизмов, поскольку нам все
это известно из психоаналитического изучения фантасти-
ческой жизни человека.
Если при создании мифов признать в указанном смысле
эти динамические факторы существенными, то станут по-
нятными не только рано появляющаяся потребность в разъ-
яснении видоизмененных и непонятных образов мифа, но
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ 55
и те пути, по которым нужно его искать. Если миф консти-
туируется как возмещение отрицаемых психических реаль-
ностей и их проецирование на сверхчеловеческих богов и
героев, которым дозволено запрещенное людям, то сама
потребность в разъяснении, как бы относящаяся к мифу,
будет неизбежно поддерживать и усиливать первоначаль-
ное намерение. Разъяснение будет направлено не к лежа-
щим в основе психическим реальностям, а наоборот, к яв-
лениям внешнего мира. Вполне естественно, что особенно
выдающимся героям и приходится определенным образом
принимать на себя коллективные желания, подлежащие вы-
теснению, и выполнять их в качестве сверхчеловеческих
подвигов. Менее ясна связь между мифами и сказками, из-
ложенными в человеческой форме, с одной стороны, и не-
бесными и природными явлениями — с другой; существо-
вание этой связи утверждает естественно-мифологический
метод разъяснения. Но для психологического оправдания
такой гипотезы надо только принять во внимание, что бо-
гатый фантазией человек первобытного времени наделял
некоторыми собственными аффектами и, следовательно,
своей психической жизнью и неодушевленные естествен-
ные явления, которые он воспринимал с удивлением и не-
пониманием.
Мотивы природы сами по себе давали ему, правда не
мотивы а только материал для образов его фантазии, точно
так же, как спящий часто ловко вплетает внешние раздра-
жители в свой сон. Быть может значение явлений природы
для создания мифов следует рассматривать с той же точки
зрения, с какой психоанализ оценивает материал, накопив-
шийся за день, для создания возникшего из бессознатель-
ных мотивов сновидения. Весьма вероятно, что для созда-
вавших мифы проецирования вытесненных желаний на обо-
готворенных героев и очеловеченных богов было недоста-
точно, и они по обычному антропоморфному способу во-
влекали в миф явления природы, представляющие собой
божественную волю. То обстоятельство, что в мифах, в их
конечной форме, можно до известной степени различить
этот фактор, говорит, по-видимому, за то, что антропомор-
фное восприятие явлений природы играло роль уже при их
56
О. Ранк, X. Захс
(мифов) создании. Причем таким образом, что явления, уже
раньше служившие самосохранению (боязнь) и персонифи-
цированные путем самоизображения (проекция “я” на ок-
ружающий мир), к тому времени, когда человек искал внеш-
них объектов для своих вытесненных желаний, послужили
материалом для образования мифов; стимул для обоих
процессов проистекает из бессознательной аффективной
жизни. С этой гипотезой согласуется и тот факт, что неос-
поримый в своем праве — особенно для твердо установ-
ленных мифических календарных чисел — естественно-ми-
фологический метод разъяснения в состоянии указать, ка-
кие естественные процессы соответствуют определенным
мифическим мотивам только чисто описательно, но не дает
динамического понимания психических процессов, которые
ведут к антропоморфной апперцепции внешних процессов
вообще и, далее, к принятию ими формы человеческого
рассказа.
Если же, несмотря на это, крайние защитники метода
естественного разъяснения упрямо утверждают, что миф
вполне разъяснен посредством указания на его атмосфер-
ные, звездные и тому подобные элементы, которые к тому
же часто выискиваются при помощи искусственной игры
словами и аллегориями, то у психолога возникает новый
интерес уже по отношению к этим утверждениям. Склады-
вается такое впечатление, что исследователи, пользующи-
еся исключительно естественно-мифологическим мето-
дом — безразлично в каком смысле — в своих стараниях
раскрыть смысл мифического рассказа оказываются в по-
ложении, сходном с положением создателей примитивного
мифа, они стремятся лишить известные неприятные моти-
вы путем проекции на внешний мир их неприятной стороны
и, таким образом, лежащую в основе мифа психическую
реальность заменить объективной реальностью.
Эта тенденция обороны и отклонения была, вероятно,
одним из главных мотивов при мифической проекции от-
талкивающих мыслей на космические процессы, и возмож-
ность того же процесса у теперешних разъяснителей мифа
очень наивно ценится основателями естественно-мифоло-
гического метода, как его особенное преимущество. Так,
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ 57
Макс Мюллер* признает, что “благодаря этому методу не
только незначительные мифы приобретают собственное
значение и красоту, но и устраняются некоторые из возму-
тительнейших черт классической мифологии и выясняется
их истинный смысл". Наряду с этим признанием невольно
вспоминаются резкие выражения Арнобия, который, впро-
чем, в качестве приверженца раннего христианства был
лично заинтересован в том, чтобы языческие боги пред-
ставлялись возможно более грубыми; на попытки своих со-
временников (приблизительно 300 г. н.э.) дать аллегори-
ческое объяснение мифов он отвечает следующими слова-
ми: “Почему вы уверены, что в вашем объяснении вы даете
тот же смысл, что и те историки в своих сокровенных мыс-
лях, раз они эти мысли излагали не теми же выражениями,
а другими словами. Другой может ведь придумать иное бо-
лее остроумное и более вероятное объяснение. Если это
так, то как можете вы выводить что-либо уверенно из двус-
мысленных вещей и давать определенное объяснение сло-
ву, прошедшему через бесчисленные виды разъяснений?..
Как вы можете знать, какая часть рассказа составлена
обыкновенным образом, а что в нем, наоборот, скрыто дву-
смысленными и чуждыми выражениями, раз нет того при-
знака, по которому можно отделить одно от другого? Или
все должно быть аллегорией и соответственно нами разъ-
яснено, или ничего. Ранее было принято аллегорическим
речам придавать самый чистый смысл, скрывать грязные и
отвратительные вещи под приличными названиями, теперь
добродетельным вещам нужно придавать грязный и отвра-
тительный видГ Эти слова, написанные много столетий на-
зад, можно без изменений направить по адресу некоторых
современных мифологов, которые (как, например, Сике)
мифический мотив кастрации объясняют как аллегорию
ущерба месяца, мотив кровосмешения — определенным от-
ношением месяца к солнцу. Исследователю, стоящему на
психоаналитической точке зрения и знакомому с детерми-
низмом во всех психических явлениях, ясна с самого начала
М.Muller: Essays, Leipzig, 1869, Vol. II, S.143. To же самое см. Сох.
Mythology of the Aryan Nations, vol.I.
58
О. Ранк, X. Захс
та роль, которую неизбежно играют при создании мифов
определенные сознательные факторы душевной жизни, и
он отнюдь не отрицает значения наивного восприятия мира
при образовании мифов.
Признание значения бессознательных психических сил
не исключает роли элементов природы, что лучше всего
доказывается следующим фактом; современные мифологи,
пользующиеся сравнительным методом исследования,
вполне согласны в существенных пунктах понимания мифов
с выводами психоаналитического изучения. Так, Гольдци-
хер* признает, хотя и с некоторой наивностью, что “убий-
ство родителей, детоубийство, братоубийство, борьба
между братьями и сестрами, половая любовь между детьми
и родителями, между братом и сестрой являются главными
мотивами мифа”; Штукен, Йеремия и другие прямо назы-
вают кровосмешение и кастрацию “мотивами первобытного
времени”, встречающимися повсюду в мифологии (см/
Stucken, Jeremias). Но тогда как психоанализ признает эти
тенденции, значение которых он научился понимать при по-
мощи детской сексуальности и бессознательной психичес-
кой жизни взрослых, психической реальностью, метод ес-
тественного разъяснения проецирует эти тенденции на не-
бо. Проницательные исследователи, наоборот, подчерки-
вают вторичную роль явлений природы**, и психологически
образованный мифолог, как, скажем, Вундт, отклоняет при-
нятую многими мифологами точку зрения небесного про-
исхождения мифов как психологически неприемлемое
представление*** и считает героев проекцией человеческих
желаний и надежд.
Goldziher Der Mythos bei den Hebraern, Leipzig, 1876, S.107.
В этом смысле Штукен говорит (Stucken:Mose, S.432): "...перенятый
от предков миф переносится на естественные процессы и разъясня-
ется натуралистично, а не наоборот” "Разъяснение при помощи
явлений природы само является мотивом” (S.633, примечание). По-
добным же образом выражается и Майер (Meyer: Gesch.d. Altert V
Bd., S.48): “Во многих случаях искомая в мифах символика природы
только кажущаяся или внесена в них вторично, как в мифах Вед и
Египта; она является примитивной попыткой разъяснения, как у
греков, начиная с V столетия”
Wundt: Volkerpsychologie, II Bd. 3 Teil, 1909, S.282.
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ 59
Задачей психоаналитического исследования мифов яв-
ляется разъяснение бессознательного смысла лежащих в
основе мифа фантазий: смысла затемненного ссылками на
естественные процессы и другими видоизменениями. Эта
задача выполняется исследованием содержания и меха-
низма бессознательной душевной жизни, которые особен-
но ясно обнаруживают себя в сновидениях, но могут конс-
татироваться также и в других проявлениях психической
жизни (религии, искусстве, остротах и т.д.). Тем самым, мы
решительно опровергаем то недоразумение, которое при-
писывает нам старое понимание “теории сновидений”, вы-
водящей определенные мифические мотивы непосредст-
венно из сновидений. Мы скорее считаем сновидение и
миф параллельными проявлениями тех же психических сил,
которые создают и другие фантазии. В то же время мы
подчеркиваем, что сновидение и миф для нас отнюдь не
идентичны. Уже то обстоятельство, что сновидение априори
не предназначено для понимания, тогда как миф обращен
ко всем и каждому, исключает такое отождествление. Но
именно условие легкого понимания дает возможность ус-
мотреть различие между поэтическим построением сказки
и кажущейся абсурдностью сновидения, особенно при ин-
тенсивном участии тех психических сил, которым Фрейд
приписывает “вторичную обработку" содержания сна на
уровне сознательной психической инстанции. Тем самым
мифы, не удаляясь чрезмерно от внутреннего построения
сна, приближаются к лучше известным психическим фено-
менам, которые также (как говорит уже их название) зани-
мают серединное положение между сном и сознательной
инстанцией, именно к снам наяву.
Честолюбивые и эротические фантазии периода поло-
вой зрелости снова появляются в мифах в качестве ряда
рассказов с одинаковым содержанием, но часто друг от
друга независимых. Так, например, миф о брошенном в
воду в корзине младенце, будущем герое, о его спасении
и воспитании бедными людьми к конечной победе над пре-
следователями (большей частью над отцом) знаком нам в
виде честолюбивых, подкрепленных эротическими желани-
ями фантазий мальчиков, снова появляющихся в “семейном
60
О. Ранк, X. Захс
романе” невротиков и во многих отношениях совпадающих
с патологическими маниями преследования и величия оп-
ределенных душевнобольных. Если мы при этом корзину и
воду, на основании нашего знания символов, объясняем как
изображение родов, то ставшее тем самым возможным по-
нимание мифа дает нам и ключ к его тайному стимулу и
тенденции При этом оказывается, что символизация, в
общем, служит для проявления желаний, находящихся под
давлением вытеснения в скрытой форме; в этой форме уже
нет ничего неприемлемого для сознания, но она все-таки
дает аффектам, рвущимся из бессознательного, почти рав-
ноценное удовлетворение. Это, впрочем, общая формули-
ровка, к которой подходит и механизм создания бессозна-
тельных образов фантазии, стало быть, и создания мифов
Они служат, выражаясь в общей форме, удержанию и ви-
доизмененному проявлению психически желательного, но
запретного, то есть собственно отрицанию нежелательно-
го, мучительного, навязанного человеку реальностью. Успех
этих обоих стремлений, представляющих собой основные
тенденции психики, можно объединить под точкой зрения
выполнения желаний, которое для компенсации запрещен-
ного удовлетворения или для обхода навязанного отказа
пользуется во все более утонченной форме тем механиз-
мом, который мы постараемся сейчас очертить.
Знакомый из сновидений механизм расщепления одной
личности на многие образы, представляющие свойства дан-
ной личности, появляется, например, в форме того героичес-
кого мифа, в котором мятежный сын исполняет враждебные
желания (направленные на отца) на каком-либо тиране, а
культурным требованиям пиетита отдается должное в виде
особого признания любимого, почитаемого или даже защи-
щаемого отца. Этому расщеплению мифических образов со-
ответствует, очевидно, подобное же двойственное — “амби-
валентное” — отношение к данным личностям самих героев
с точки зрения которых, по-видимому, создан миф; в конце
концов, этот механизм сводится к “параноидному”, как ска-
зали бы мы, разложению психически единого и к его про-
екции на мифические образы. Целый ряд сложных мифов
можно свести к фамильному треугольнику — родители и
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ
61
ребенок; в конце концов, в них можно различить замаскиро-
ванное изображение эгоцентрического положения ребенка.
От расщепления, средства изображения, свойственного
создающей мифы фантазии, следует отличать подобный же
механизм удвоения целых мифических фигур (а не только
отдельных их желаний и стремлений); этот механизм уже
известен отдельным современным мифологам (см.: Winck-
ler, Stucken, Husing и др.), его можно проследить через всю
историю мифов и сказок. И тут только психоаналитическое
углубление в сказания дает возможность различить тенден-
цию этого механизма, как средства выполнения желаний и
удовлетворения инстинктов. Как многие сны повторяют в
целом ряде последовательных ситуаций все тот же мотив
в различных видоизменениях и различном виде, так и миф
повторяет ту же психическую комбинацию, пока она не
будет известным образом исчерпана во всех тенденциях и
оттенках желания. Случай с удвоением встречается, напри-
мер, в ряде преданий, задача которых заключается в том,
чтобы сделать приемлемым запретное кровосмешение с
матерью, дочерью или сестрой путем удвоения мужского
или женского партнера. Примерами удвоения мужского парт-
нера могут послужить многочисленные сказки и саги, в кото-
рых король сначала в полном сознании своего греха хочет
жениться на собственной дочери, дочь убегает от него и после
долгих приключений выходит замуж за другого короля, в ко-
тором легко распознать двойника отца. Классический пример
удвоения женского партнера в целях выполнения кровосме-
шения, представляет собой сага о Лоэнгрине, в первой части
которой сын спасает любимую мать от власти жестокого отца;
женитьба на спасенной происходит уже во второй части,
после того как снова разыгрывается весь эпизод спасения с
другой чужой дамой, двойником матери.
Эти и другие подобные примеры показывают, что удво-
ение, иногда и умножение отдельных мифических фигур
идет параллельно с удвоением или умножением целых ска-
зочных эпизодов. Благодаря расщеплению, удвоению, со-
крытию под маской и проекции этих психических элемен-
тов, самое отталкивающее, например, кровосмесительное
содержание рассказа затемняется с точки зрения тенден-
62
О. Ранк, X. Захс
ции вытеснения, но в то же время первоначальная тенден-
ция вытеснения сохраняется в замаскированной форме.
В этих процессах, становящихся с прогрессирующим вы-
теснением все более сложными, появляется постепенно пе-
ренесение аффективного акцента с первоначально значи-
мого на второстепенное, вплоть до полного изменения аф-
фекта или содержания представления, с чем мы знакомы
из сновидений. Таково необходимое следствие связанной
с прогрессирующим вытеснением неясности мифа, в кото-
рый все же должно быть вложено какое-либо, хотя бы и
непонятное, значение.
Приведенные психические мотивы видоизменений и из-
вращений указывают мифологу и исследователю, опираю-
щемуся на мифологический материал, на необходимость
еще большей осторожности при использовании этого ма-
териала, чем того с полным правом требует сравнительная
мифология. Внимание исследователя должно быть обраще-
но не только на историческую основу и на внешнюю судьбу
мифических преданий, но и на другие очень важные фак-
торы. Добросовестный исследователь не пользуется уже
теперь мифическим материалом, не проверив его с точки
зрения сравнительного исследования; точно так же миф, не
разъясненный психологически, не должен быть использо-
ван в целях безупречного доказательства.
Психологическое понимание мифов не исчерпывается,
однако же, раскрытием маскирующих символов и изобра-
жения противоположностей, разъяснением расщепления и
удвоения, сведением разложения и проекции к эгоцентри-
ческим элементам бессознательного. Нужно считаться еще
с одним фактором, который независимо от уже описанного
разрастания мифа, так сказать, в ширину и длину, вызывает
еще наслоение, вверх, свойственное мифу еще в большей
степени, чем, например, сновидению. Миф — не индивиду-
альный продукт, как сон, но и не такой, так сказать, устой-
чивый, как произведение искусства. Создание мифа пре-
бывает всегда в течении, никогда не заканчивается и при-
спосабливается к различным следующим друг за другом
поколениям с их религиозным, культурным, этическим
уровнем; психологически говоря, к данной стадии вытесне-
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ
63
ния. Это наслоение поколений можно распознать в извес-
тных формальных особенностях мифов; особенно отталки-
вающие и ужасные свойства и поступки, приписываемые
первоначально исключительно герою мифа, постепенно
распределяются в смягченной форме на его предков и по-
томков.
В качестве инициаторов, распространителей и разукра-
шивателей так называемого народного творчества мы
представляем себе одаренных личностей, у которых про-
грессирующее вытеснение проявляется особенно ясно и,
вместе с тем, раньше, чем у других; рассказ при этом, по-
видимому, прежде, чем принять окончательную форму, про-
ходит сквозь ряд подобных индивидуальных психик, из ко-
торых каждая работает в том же направлении над подчер-
киванием общечеловеческих мотивов и устранением меша-
ющих мелочей. При таких обстоятельствах поздние и во
всем построении приспособленные к культурному уровню
формы рассказа все же, возможно, в отдельных пунктах
близко подходят к первоначальному бессознательному
смыслу. С другой стороны, история греческих преданий,
Вед и Эдд показывает достаточно ясно, как религиозные
мифы, первоначально созданные как нечто вполне реально
возможное, позже в эпоху просвещения постепенно теряют
право на серьезное внимание. Но психическая реальность
мифа на высших ступенях культуры совершенно не призна-
ется и потому параллельно с его реальным обесценивани-
ем идет и психологическое: из области социальнозначимых
факторов он изгоняется в царство сказок.
Как уже было выше отмечено, некоторая доля бессозна-
тельной фантастической жизни постепенно снова прорыва-
ется, и потому миф, который так же невозможно изгнать из
мира, как создавшие его факторы из душевной жизни, мо-
жет на известной культурной ступени снова появиться в ви-
де сказки; высокоразвитые народы небрежно отсылают его
в детскую, где, собственно, в более глубоком смысле и есть
его настоящее место, и где он только и может быть еще
правильно понят. Тут совершается то же, что и с примитив-
ным оружием, например, луком и стрелами, которые, бу-
дучи заменены более целесообразными, продолжают жить,
64
О. Ранк, X. Захс
как игрушки в детской. Но. как давно уже установлено на-
учным исследованием, сказки так же мало созданы для де-
тей, как и это оружие: они представляют собой скорее
“опустившуюся” форму мифа, последнюю форму, в которой
мифическое творчество еще выносимо для сознания взрос-
лого культурного человека. Ребенок, одаренный фантазией
и не освободившийся еще от примитивных аффектов, от-
носится и к сказке, как к объективной реальности, так как
он еще близок к тому времени, когда должен был верить в
психическую реальность его собственных подобных же
стремлений. Взрослые же знают уже, что это “только сказ-
ка", то есть продукт фантазии. Сказка сама приводит нас.
таким образом, к психологическому исходному пункту ис-
следования мифов и в то же время выдает нам человечес-
кий исходный пункт создания мифов, сводя богов и героев
к земной мере. В силу этого полного развития лежащих уже
в основе мифа чисто человеческих черт, сказка помогает
разобраться в психологическом анализе и разъяснении
мифа и является средством не только дополняющим мифи-
ческий материал, но и часто подтверждающим уже сделан-
ные выводы. Обыкновенный миф доставляет материал в
сравнительно сыром состоянии, так как имеет дело с сверх-
человеческими условиями; сложная сказка сводит матери-
ал к человеческой мере, но в замаскированном, отчасти,
этически смягченном виде. Обе формы, дополняя друг
друга, дают возможность полного разъяснения и понимания
мифа в смысле психоанализа, который считает отталкива-
ющие для нас мотивы общечеловеческими чертами психи-
ческой жизни примитивного человека и бессознательной
душевной жизни взрослого культурного человека и призна-
ет психическую реальность этих мотивов.
★ * *
Чтобы объяснить применение методически изложенных
выше принципов, мы избираем как пример распространен-
ную группу преданий; в этой группе результаты психоана-
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ 65
литической разъяснительной работы подтверждаются дан-
ными сравнительного исследования сказок с мифологичес-
кой точки зрения. Дело идет о романе двух братьев, име-
ющемся в различной форме у многих народов старого и
нового времени; он имеется также и в сказках братьев
Гримм в очень сложной обработке, и оттуда мы и извлекаем
ядро рассказа, чтобы проанализировать лежащие в его ос-
нове психологические корни. При этом, при помощи срав-
нения с менее замаскированными или иначе изложенными
вариантами той же истории, мы получим непосредственный
доступ к изложенному механизму создания мифов.
Сказка в сокращенном виде гласит: из двух братьев, бо-
гатого — злого и бедного — доброго, у последнего имеются
двое детей “это были братья-близнецы так похожие друг на
друга, как две капли воды” Их отцу когда-то посчастливи-
лось натолкнуться на золотую птицу, перья и яйца которой
богатый брат хорошо оплатил; теперь он хочет еще съесть
ее сердце и печень и тем приобрести ее “золотоносную”
способность. Драгоценное кушанье съедается, однако, ни-
чего не подозревающими голодными близнецами, с тех пор
каждый из них находит по утрам под подушкой золотую
монету. По настоянию завистливого дяди отец оставляет
мальчиков в лесу.
Там их находит охотник, который воспитывает их и, когда
они вырастают, посылает их скитаться по белу свету. Он
немного провожает их, при прощании дает им блестящий
нож и говорит: “Если вы когда-нибудь расстанетесь, то во-
ткните этот нож в дерево на распутьи, по этому ножу один
из вас, когда вернется, сможет узнать, что случилось с от-
сутствующим братом, так как та сторона, в которую он по-
шел, заржавеет, когда он умрет, пока же он жив, она оста-
нется блестящей”. Братья попадают в большой лес, голод
заставляет из охотиться; но они не трогают диких зверей,
внушающих им жалость, и приобретают в лице животных
хороших друзей в беде. В конце концов они должны, однако,
расстаться; они “клянутся в братской любви до смерти и
втыкают в дерево нож, который им дал их приемный отец;
один идет на восток, другой на запад".
3 Pnwt
66
О. Ранк, X. Захс
“Младший* пришел со своими животными в город, пог-
руженный в траур" Он узнает причину от хозяина кабачка:
ежегодно в жертву обитающему в городе дракону прихо-
дится приносить невинную девушку, и никого более не ос-
талось, кроме дочери короля, ужасная судьба которой до-
лжна исполниться завтра же. Уже много рыцарей пыталось
победить дракона, но всем это стоило жизни, и король обе-
щал победителю свою дочь в жены и королевство в наслед-
ство. На следующее утро юноша поднимается на драконову
гору, находит там в церкви подкрепляющее питье, делаю-
щее его способным поднять закопанный на пороге огром-
ный меч, и ждет прибытия чудовища. Тут приходит с боль-
шой свитой принцесса. “Она издали увидела высоко на дра-
коновой горе охотника, решила, что это стоит и ждет ее
дракон, и не хотела подняться” В конце концов она должна,
однако, свершить тяжелый путь. Король со свитой возвра-
щается домой, и только маршал должен наблюдать издали
за всем происходящим. Охотник дружелюбно встречает
принцессу, утешает ее, обещает спасти и запирает ее в
церкви. Вскоре прибывает семиголовый дракон и вступает
с охотником в единоборство. Разыгрывается бой, во время
которого юноша двумя ударами отсекает дышащему огнем
чудовищу шесть голов (мотив гидры). “Чудовище уже, устав,
хочет снова броситься на охотника, но тот из последних сил
отсекает ему хвост и, так как уже не может больше бороть-
ся, призывает своих зверей, которые раздирают дракона в
клочья. Когда бой кончился, охотник отпер церковь и нашел
принцессу лежащей на земле, так как от страха и ужаса она
лишилась чувств” (смертный сон). Когда она пришла в себя,
он сказал ей, что теперь она спасена. Она обрадовалась и
сказала: “Теперь ты будешь моим супругом” Свое корал-
ловое ожерелье она отдала в вознаграждение зверям, “но
свой носовой платок, на котором было ее имя, она подарила
охотнику, тот отошел, вырезал из семи голов дракона язы-
ки, завернул их в платок и таким образом сохранил их"
Усталый от боя рыцарь лег с принцессой отдохнуть, все
звери также заснули после того, как каждый из них пере-
Буквально, хотя речь и идет о близнецах.
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ
67
давал другому дозорную службу. Когда маршал, подождав-
ши некоторое время, пришел посмотреть и нашел всех в
глубоком сне, он отсек охотнику голову, на руках снес прин-
цессу с горы и вынудил ее дать обещание выдать его за
победителя дракона. Но она вымолила у отца отсрочку на
год и день, потому что она думала за это время что-либо
услышать о своем милом охотнике. На драконовой горе,
между тем, проснулись звери, увидели, что принцессы нет,
а их господин мертв, и начали искать виновного, виновным
в концетконцов остался заяц. Заяц же избавился от нака-
зания, доставивши в течение 24 часов корень, который сно-
ва вернул его господину жизнь. Но в поспешности ему по-
садили голову не так, как следует, “он, однако, этого не
заметил, занятый печальными мыслями о принцессе, толь-
ко в полдень, когда он захотел поесть, он заметил, что лицо
его повернуто к спине, не мог понять в чем дело и спросил
зверей, что было с ним во сне” Тут звери признаются ему
во всем, голова ставится правильно, и охотник печально
отправляется со своими животными по свету.
По истечении года он попадает в тот же город, на этот
раз по случаю свадьбы принцессы увешанный флагами и
знаменами. Охотник посылает к невесте послами своих зве-
рей, пораженный король требует к себе их властелина и
хозяина. Он появляется как раз в тот момент, когда выстав-
ляются семь драконовых голов, и приводит мнимого побе-
дителя дракона в смущение вопросом о недостающих язы-
ках; он сам показывает эти трофеи, платок и коралловое
ожерелье принцессы и претендует на руку принцессы. Ве-
роломного маршала колесуют, и принцесса становится же-
ною охотника, охотник объявляется правителем государст-
ва. “Юный король приказал привести своего отца и прием-
ного отца и осыпал их сокровищами. Он не забыл также и
хозяина кабачка”'
Молодой король живет беспечально со своей женой и
часто в сопровождении своих зверей выезжает на охоту
Однажды он, охотясь в ближнем заколдованном лесу за бе-
лым оленем, теряет свою свиту, в конце-концов, упускает
Но странным образом совершенно забыл брата.
3*
68
О. Ранк, X. Захс
и дичь, теряет дорогу и должен переночевать в лесу. К нему
приближается ведьма, бросающая ему, подтем предлогом,
что боится его зверей, прут; и звери и король, прикоснув-
шись к нему, превращаются в камень (смертный сон).
В это время в королевство случайно приходит второй
брат, блуждавший до тех пор со своими зверями без дела;
по ножу в дереве он узнает, что с его братом случилось
большое несчастье, но что его еще можно спасти. В городе
из-за большого сходства его принимают за короля и опе-
чаленная королева радостно встречает его как своего суп-
руга. Он играет навязанную ему роль в надежде спасти
таким путем брата, только вечером, ложась на королевскую
постель, он кладет между собой и молодой королевой меч;
королева не осмеливается спросить его о значении этой
непривычной церемонии (мотив воздержания).
По прошествии нескольких дней он попадает в заколдо-
ванный лес, с ним происходит то же, что и с братом, с той
разницей, что он знает, как обращаться со старой ведьмой,
и принуждает ее вновь оживить брата с его зверями (вос-
кресение). Братья-близнецы сжигают ведьму, радостно об-
нимаются и рассказывают друг другу свою судьбу. Но когда
один узнает, что брат его спал рядом с королевой, охвачен-
ный ревностью, он отсекает ему голову и сейчас же сожа-
леет о том, что так отплатил своему спасителю. Заяц снова
приносит корень жизни, с помощью которого мертвый ожи-
вает, а рана исцеляется.
После этого братья снова расстаются, но решают войти
в город с разных сторон в одно и то же время. Старый
король спрашивает свою дочь, кто же ее настоящий супруг,
но и она не может его сначала узнать, правильный путь ей
указывает коралловое ожерелье, которое она дала его зве-
рям. Вечером, когда молодой король идет в опочивальню,
жена спрашивает его, зачем в предыдущие ночи он клал
всегда в постель меч. Тут он узнал, как верен был его брат.
Если спросить наивного слушателя о смысле этой сказ-
ки, то он без промедления увидит в благородной, готовой
на всяческие жертвы братской любви ясную тенденцию рас-
сказа. Но и он не может не заметить, что этот главный мотив
переплетается с целым рядом приключений, более или ме-
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ 69
нее слабо связанных с основной тенденцией, что, далее,
простая мораль истории обставлена очень сложным аппа-
ратом, и что, наконец, сквозь мораль часто прорываются
далеко не этичные мотивы. Некоторые из этих особеннос-
тей — черты чудесного, повторение отдельных деталей,
сплетение различных мотивов и т.д. — могут быть ничего
не значащим результатом той страсти к сочинительству,
которая, без сомнения, играла известную роль в развитии
сказочного материала; остается все же ряд типичных ос-
новных мотивов, идущих из мифического времени, когда
рассказ достаточно часто имел совсем другой смысл и тен-
денцию, для нас совершенно чуждую. Сказка в ее тепереш-
нем виде не является чем-то первоначальным, но вместе с
тем, и не единообразным; она не может быть, поэтому,
разъяснена сразу во всей своей целостности, не может
быть строка за строкой сведена к бессознательному смыс-
лу, она неизбежно приобрела ту форму, в которой мы ее
получили, и если мы проследим ход ее развития, то скорее
всего узнаем, в чем собственно ее значение и причина тех
изменений, которым она подвергалась в течение времени.
В силу этой сложности переданного нам мифического об-
раза, мы можем предпринять разъяснение только по от-
дельным мотивам и должны разложить данную сказку,
точно так же, как мы это делаем со сновидением, на от-
дельные элементы.
В данной сказке легко отделить помещенный в центре
рассказ — освобождение предназначенной в жертву чудо-
вищу девушки и женитьбу на ней ее смелого спасителя (мо-
тив спасения) — от предварительной истории и связанного
с последней заключения; в двух последних частях содер-
жится, собственно, братский мотив.
В истории двух брошенных отцом близнецов (мотив от-
вержения) есть опять-таки свое введение в рассказ о двух
совершено разных братьях предыдущего поколения, в ко-
торых сначала можно усмотреть удвоение одного героя-
близнеца. Но более глубокий анализ различает в них, по
известной схеме мифа о рождении героя, расщепление об-
раза отца; “злой отец” делается ответственным за остав-
ленных в лесу детей, тогда как “добрый отец" допускает
70
О. Ранк, X. Захс
его*, хотя и неохотно, и в течение рассказа снова появля-
ется в виде охотника, нежно воспитывающего мальчиков,
но в конце концов, все-таки отсылающего их (мотив отвер-
жения). В прямом и неприкрытом изложении введение в сказ-
ку гласило бы, что отец, воспитав своих детей и подготовив
их для жизни, заставляет их покинуть отцовский дом**
С этим отвержением сыновей***, брошенных в жестокой
действительности, начинается собственно история приклю-
чений героев: неизбежная разлука братьев (мотив разлуки)
и взаимная клятва в верности на блестящем ноже; значение
последнего мотива выяснится позже.
Затем следует особое развитие совершенно самостоя-
тельного мотива борьбы с драконом и освобождения де-
вушки; этот мотив мы встречаем в качестве типичного эле-
мента в мифологии различных народов. Мы вправе, поэто-
му, сначала рассматривать эпизод спасения, оставив в сто-
роне братский мотив — тем более, что брат там совершенно
не участвует — чтобы выяснить некоторые особенности со-
здания сказки. Если читать подробное изображение деви-
ческой жертвы с известной склонностью к психологическо-
му пониманию, то трудно не рассмотреть его чисто чело-
Мы не исследуем здесь введенный из другой темы мотив золота и
“золотоносной” способности. Приносящая деньги птица в определен-
ном смысле изображает собой также отца, а свойство сыновей
“нести” золото — их материальную самостоятельность.
В начале сказки этот мотив оставленных отцом детей изображен еще
совершенно неприкрыто, относительно приемного отца этот мотив
превратился в свою противоположность, оба брата сами отказыва-
ются от питья и еды, пока охотник не разрешит им выйти в мир. Тогда
старик говорит с радостью: “То, чего вы хотите, было моим собст-
венным желанием"
Тайный смысл отвержения здесь, где мы не следим за историей
рождения героя, мы можем оставить вне рассмотрения, но укажем
на то, что в других вариантах этой широко распространенной сказки
имеется рассказ о мальчике, оставленном в корзине в воде, а также
на то, что в нашей сказке снова появляются звери-помощники
героического мифа; и здесь и там они репрезентируют родителей, с
которыми дети обращаются в высшей степени бережно. На “водяное
рождение” указывают и имена мальчиков Wasserpeter и Wasserpaul
(Водяной Петер и Водяной Пауль) и т.п. След этого имеется и в нашей
сказке в указании на то, что оба безымянных мальчика были похожи
друг на друга “как две капли воды”
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ
71
веческого содержания. Вид города, торжественное шест-
вие, сопровождающее невинную девушку в церковь, дабы
предоставить ее там ее неизбежной судьбе — все это со-
здает такое впечатление, как будто речь идет о свадьбе
принцессы, которая в девственной стыдливости боится
своего будущего мужа и в ожидании предстоящего таинст-
венного события видит в нем только чудовище, грозящее
ей уничтожением.
Одно место рассказа показывает, что это понимание
жертвы’не совсем исчезло и из самой сказки, а именно, то
место, когда принцесса “издали увидела высоко на драко-
новой горе охотника и решила, что это стоит и ждет ее
дракон и не хотела подняться" Она отождествляет, стало
быть, дракона с ее позднейшим женихом и мужем, правда,
только ошибочно и случайно, но в этой ошибке мы видим
отзвук глубокого психологического значения мотива. Мы
можем доказать правильность нашего понимания при по-
мощи параллельных преданий, в которых этот же мотив из-
ложен в нашем смысле. В древней народной милеской
сказке, сохраненной для нас римским поэтом Апулеем под
заглавием Амур и Психея оракул приказывает королю —
отцу Психеи отвести ее в полном венчальном наряде в тор-
жественном шествии на гору и оставить ее там во власти
дракона; “так присутствует Психея в слезах не на своей
свадьбе, а на похоронах” (и в нашей сказке город сначала
облечен в траур*
Но и здесь девушка не достается ужасному дракону, ко-
торый совсем не показывается; она становится супругой
Амура, самого бога любви, посещающего ее как невидимый
муж каждую ночь, пока любопытная и подстрекаемая сест-
рами Психея не убеждается одною ночью против воли лю-
бовника в том, что рядом с ней покоится вместо предпо-
лагаемого чудовища прекрасный юноша, который теперь в
наказание покидает ее. Эта сказка показывает со всей яс-
Намеченный здесь мотив смерти мы должны в данной связи оставить
без внимания, хотя, конечно, у него есть и свое собственное значе-
ние. Частичное объяснение будет дано позже при разъяснении мо-
тива воскресения из мертвых.
72
О. Ранк, X. Захс
ностью, что при выдаче невинной девушки ужасному дра-
кону сначала дело идет о свадьбе, которая в галлюцинациях
боязливой девственницы представляется как ужасное из-
насилование отвратительным чудовищем. Если дракон
представляет собою вызывающую страх и отвращение жи-
вотную сторону будущего мужа, то не подлежит сомнению,
что в драконе символизируется именно половая сторона
мужчины. Фаллическое значение дракона не затемняется
для нас и тем, что здесь, как в других мифах, с течением
времени ему в жертву приносятся все невинные девушки
страны, далее мы покажем, что у него есть, даже должно
быть еще другое значение, так как данное значение раск-
рывает только небольшую долю смысла сказки, но уже
здесь мы подчеркиваем, что эти различные значения от-
нюдь не исключают друг друга, а до известной степени даже
сходятся в одном пункте. Конец сцены также доказывает,
что доминирующее значение в эпизоде с драконом имеет
девственный страх перед выполнением полового акта; сце-
на кончается не действительной свадьбой, как следовало
бы ожидать, а выпрошенным невестой годом отсрочки; в
других вариантах герой добровольно принимает на себя
этот год воздержания (мотив воздержания). Только по ис-
течении этого срока происходит свадьба, которая логичес-
ки, как в сказке о Психее и Амуре, должна бы непосредст-
венно следовать за первыми событиями; складывается та-
кое впечатление, как будто бы отношение к половому акту,
окрашенное наслаждением, так несовместимо с отношени-
ем, окрашенным страхом и отвращением, что их приходится
разделить на две сцены, отделенные друг от друга и по
времени, тогда как обычно они тесно связаны друг с дру-
гом. Более глубокое значение этой черты, так же, как всего
введенного для ее обоснования эпизода с вероломным
маршалом, может быть понято только после того, как мы
выясним бессознательные основы собственно братского
мотива, к анализу которого мы теперь переходим.
Наиболее нуждается в разъяснении последняя, особен-
но противоречивая часть сказки, связанная с братоубийст-
вом, так резко дисгармонирующим с тенденцией рассказа,
эта же часть обещает ввести нас наиболее глубоко в бес-
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ
73
сознательные душевные основы всего мотива. Прежде чем
прибегнуть к сравнению с менее видоизмененными вари-
антами того же мотива, мы попытаемся раскрыть смысл
рассказа, применив к имеющемуся материалу наши основ-
ные положения. В супружеском замещении одного брата
другим и в следующем за этим убийстве из ревности брата-
соперника мы узнаем, несмотря на сентиментальное ос-
лабление, которому здесь подвергся этот мотив, примитив-
ные черты первобытной любовной и душевной жизни, гру-
бость и резкость которой искусственно прикрывает “счас-
тливый конец” истории^ Скверное вознаграждение, которое
получает спаситель за избавление брата, заставляет пред-
положить, что первоначально дело шло о враждебном от-
ношении обоих братьев и о вполне обоснованной ревности.
Если мы не побоимся признать эти мощные аффекты нена-
висти братьев, возникшей из ревности, и необходимый
отказ от удовлетворения этой ненависти в реальном мире
основными стимулами Создания сказки, то для нас выяс-
нится сразу и борьба с драконом и примыкающий к ней
эпизод с вероломным маршалом в качестве видоизменен-
ного удвоения тех же первоначальных мотивов, которые в
сентиментальном ослаблении проявляются в конце сказки.
Во всех трех сценах дело идет об удалении противника,
который стремится отнять у брата-победителя жизнь и не-
весту, чтобы занять его место на брачном ложе. Если же
злой дракон и вероломный маршал представляют собою
олицетворение ненавистного брата, вызывающего половую
ревность, то мы понимаем теперь почему до битвы с дра-
коном любимый брат расстается с товарищем (мотив раз-
луки} и не появляется в двух следующих эпизодах: образ
брата заменен драконом и маршалом, с гибелью которых
устраняется и брат. Потому-то и призывает юный король,
обретя счастье, всех своих родственников, даже хозяина
кабачка, и вознаграждает их, тогда как убитый брат вполне
последовательно даже не упоминается. На то, что веролом-
ный маршал олицетворяет ненавистную сторону "верного”
брата, указывается и тем, что оба лица поставлены в то же
положение по отношению к преуспевающему брату, напри-
мер, в повторяющейся два раза сцене распознавания,
74
О. Ранк, X. Захс
когда героя отличают как собственника ожерелья и от мар-
шала и от брата. Нет ничего странного и в том, что дракон
замещает брата. Нечто подобное мы знаем из саги о Зиг-
фриде, где герой по наущению своего приемного отца
Решка убивает его брата, появляющегося в образе дракона,
и в дальнейшем развитии рассказа точно так же завладе-
вает принцессой. Позже мы упомянем еще некоторые сход-
ные черты саги о Зигфриде и нашей сказки. Поразительно
только троекратное повторение одной и той же основной
ситуации, причем все яснее выступает образ противника
(дракон, маршал, брат) и варьируется все тот же мотив со-
перничества с братом из-за обладания той же женщиной и
устранения соперника.
Что этот мотив первоначально был, безусловно, цент-
ральным в рассказе, ясно показывает другой вариант той
же сказки, во многих пунктах менее видоизмененный; этот
вариант поможет нам понять и некоторые другие до сих пор
непонятые мотивы. Этот вариант — так называемая самая
старая сказка мировой литературы, приблизительно 2000
лет тому назад литературно зафиксированная египетская
история братьев Анупа и Баты. “У Анупа был дом и жена,
тогда как его младший брат жил у него как сын” Однажды
жена старшего брата пытается соблазнить младшего. Пос-
ледний возмущенно отталкивает ее, ничего не говоря, од-
нако, своему брату. Она клевещет на Бату, говоря, что он
пытался изнасиловать ее. “Тогда старший брат разъярился,
как пантера, наточил свой нож и взял его в руку”, чтобы
предательски убить младшего брата, когда он вечером вер-
нется домой. Но его предупреждают животные его стада
(мотив зверей-помощников*}, и он спасается бегством.
“Его старший брат погнался за ним с ножом в руках”. Млад-
ший брат призывает Ра, бог приходит к нему на помощь и
разделяет братьев водою, оба проводят ночь каждый на
своем берегу. Когда восходит солнце, Бата защищается
перед его лицом, рассказывает Анупу о вероломных пред-
Корова, которая первая его предупреждает, замещает саму раскаяв-
шуюся жену; вообще большинство зверей сказки, в образе помога-
ющего или вредящего существа, замещают близких людей.
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ 7S
ложениях его жены, клянется в своей невиновности и, в знак
своей чистоты, кастрирует себя. “Он вытащил после того
острый нож, отрезал свой фаллос и бросил его в реку, где
его проглотила рыба” Когда Ануп начинает теперь в рас-
каянии плакать, Бата просит об одной милости. “Я возьму
мое сердце и положу его на цветок кедра, если тебе под-
адут кружку пива и оно будет пениться, это будет для тебя
знаком, тогда ищи мое сердце!"(мотив клятвы в верности).
Ануп идет домой, убивает свою жену и бросает ее труп
собакам; посыпав голову пеплом он сидит и горюет о своем
брате.
Тот же живет, между тем, в кедровой долине. Боги вос-
хваляют его целомудрие и соглашаются выполнить одно его
желание. Он просит дать ему девушку, которую они сообща
и создают для него. Он живет с ней и доверяет ей свою
тайну о сердце в кедровом цветке. Но ее легкомыслие, ее
любопытство и чувственность заставляют ее преступить
единственный запрет ее мужа, она подходит слишком близ-
ко к морю, волны отрывают у нее локон и доносят его до
прачек короля Египта. Король приказывает сыскать девуш-
ку, делает ее в конце концов своей женой и, дабы избавить-
ся от мести Баты, приказывает по ее желанию срубить кедр.
Бата падает мертвым (смертный сон). Его брат узнает о
несчастье, как ему было предсказано по пене пива и спешит
в кедровую долину. Три года ищет он сердце; на четвертый
год он находит его, наконец, и дает выпить мертвому Бате.
Тут Бата просыпается и обнимает своего брата (оживление).
Затем Бата превращается в быка Аписа, и брат приво-
дит его к королю Египта. Королева узнает в быке Бату,
пугается и добивается от короля приказа убить его. Две
капли крови падают на землю у ворот дворца; два огром-
ных дерева вырастают в одну ночь (мотив гидры). Коро-
лева снова узнает в них Бату и снова добивается приказа
срубить деревья. Съев один побег, она понесла и родила
Бату как сына (мотив вторичного рождения). Король уми-
рает, Бата наследует ему и приказывает казнить королеву.
После тридцатилетнего царствования он, умирая, оставл* -
ет корону своему брату Анупу.
76
О. Ранк, X. Захс
Прежде чем мы приступим к исследованию отдельных
мотивов в их сходстве с немецкой сказкой о двух братьях,
мы попытаемся понять все содержание и построение этой
странной истории, о которой Шнайдер* говорит: “Если со-
вершенно оставить в стороне историческое и мифологи-
ческое ядро рассказа и рассматривать его совершенно изо-
лированно и самостоятельно, то сначала в нем увидишь
только внешнее соединение чуждых друг другу элементов,
разбросанную и рассеянную игру фантазии. Не видно ни
единства ни логики... Образы меняются как во сне... Место
действия совершено неясно... Несмотря на это у меня все
время было ощущение самого полного внутреннего един-
ства, самого совершенного художественного искусства, са-
мого полного логического развития. Только единство и не-
обходимость заключаются не в пестрых картинах самих по
себе, а скрыты за ними"
Если мы попытаемся с помощью нашего психоаналити-
ческого основопонимания выяснить этот скрытый смысл
рассказа, то в различных эпизодах египетской сказки мы
всякий раз снова распознаем удвоение одной основной си-
туации: в отличие от немецкой сказки здесь сначала дана
ее менее замаскированная вариация; более видоизменен-
ная следует далее, пока, наконец, после все новых попыток
не наступает удовлетворение преследуемого желания. Так,
король оказывается социально высшим двойником старше-
го брата, а злая королева — такой ясный двойник злой жены
Ан^па, что Шнайдер, в конце концов, говорит: “Обе эти жен-
щины — одно и то же лицо” (S.260). Как в немецкой сказке
ненавистный брат появляется все в новом виде — то как
дракон, то как маршал, и наконец, в своей собственной
роли — так и Бата появляется как бык, дерево и, наконец,
в человеческом образе, вновь родившись, причем мать до-
лжна была понести от него самого. Его номинальным отцом
является король, в котором мы узнали двойника старшего
брата; последний, по словам сказки, в самом деле, заме-
щает отца. Бата стремился, стало быть, с самого начала
соблазнить “мать”, которую он во второй части, символи-
Н.Schneider Kultur und Denken deralten Agypter Leipzig, 1909, S 257
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ
77
чески замаскированный, беспрерывно преследует; это ясно
показывает, что ложный навет на него в начале рассказа
был только проекцией его кровосмесительного желания.
Если египетский вариант вскрывает перед нами причину
ожесточенного соперничества братьев, как влечение обоих
к единственному незаменимому объекту кровосмешения", то
он знает и соответственное наказание за запрещенную реа-
лизацию этой склонности: кастрацию. Не только сравнитель-
ная история мифа но и сама египетская сказка, хотя и в смяг-
ченной и замаскированной форме показывает, что кастрация
производилась первоначально ревнивым соперником (брат,
отец), а не собственной рукой, в качестве своего рода при-
знания в запретном желании. Быку Аписа, символу мужской
силы, в который превратился Бата, отрубают голову, выро-
сшие из капель крови, одаренные чудесной способностью к
росту деревья, побеги которых оплодотворяют, — точно так
же безжалостно срубаются. В обоих мотивах на основании
многочисленных индивидуально-психологических наблюде-
ний и мифологических параллелей, мы видим символическое
изображение совершенной уже в первой части кастрации,
первоначальной мести ревнивого соперника. Отрубание го-
ловы уже по одной внешней детали аналогично кастрации, а
именно, по тем плодоносным каплям крови, которые обычно
вполне последовательно стекают с отрезанного фаллоса**
В одной албанской сказке, в которой говорится об освобождении
принцессы, принесенной в жертву чудовищу (что соответствует битве
с драконом в немецкой сказке), выясняется, что герой спасает свою
собственную мать и делает ее своей женой, тогда как короля, своего
отца (= чудовище), он случайно убивает и наследует ему. (Hahn:
Griech. u. alb.Marchen, Leipzig, 1864, N98). Мы указываем здесь, кроме
того, на то, что герои греческих саг: Персей, Аполлон, Беллерофон
и др. всегда убивают чудовище (Горгону, Минотавра и др.), как Эдип
своего отца.
При кастрации Ирануса возникает Афродита — так же, как “искусст-
венная” девушка Баты. Явственные отзвуки египетской сказки сказы-
ваются в рассказе о межполом существе Армерисе, при кастрации
которого из крови появляется гранатовое дерево (=новый фаллос);
Нана сохраняет плоды этого дерева на своей груди, беременеет oi
этого и рожает Аттиса; ревнующая его мать насылает на него позже
безумие, и он сам кастрирует себя под сосной (как Бата). Из крови
вырастают фиалки. На весенних празднествах богини-матери, как
78
О. Ранк, X. Захс
Если отсечение королем головы у быка Аписа является
символическим (замаскированным) изображением выпол-
няемой соперником кастрации, то мы можем тот же смысл
придать и немецкой сказке; теперь мы находим вполне ес-
тественным, что молодой король отрубает брату “голову”,
когда узнает, что тот замещал его на брачном ложе. Ожив-
ление в немецкой сказке соответствует вторичному рожде-
нию в египетской. Но и предшествующее отсечение головы
брата маршалом мы понимаем теперь в том же смысле, как
кастрацию нежелательного соперника; с другой стороны,
отсечение головы дракона* и, еще яснее, вырезание языка
дракона указывает на реванш. В этой связи мы видим и в
мотиве клятвы в верности на воткнутом в дерево ноже пос-
ледний, уже этически видоизмененный, остаток старого мо-
тива кастрации. Нож соответствует тому, с которым Ануп
преследовал своего брата, а также тому мечу, который брат
позже положит между собой и женой брата. Втыкание в
дерево является последним отзвуком срубания дерева
(кастрация) и становится понятно, каким образом каждый
из двух братьев может, если пожелает, узнать по этому ору-
жию, что брат его умер.
Как в египетской сказке, так и в немецкой мы различаем
последовательный ряд сцен, в которых снова и снова в раз-
личной маскировке изображается соперничество с братом
из-за общего кровосмесительного объекта любви и кастра-
ция ненавистного соперника.
В какой степени эти мотивы первоначально доминируют
в сказочном материале, показывает во многих пунктах еще
яснее, чем египетская сказка, лежащий в ее основе миф об
символ кастрации срубалась высокая сосна. Сам Адистис рождается
от семени Зевса, упавшего на землю, когда Кибела боролась с
насилием; точно так же возникают из вытекшего семени Ерихтониос
и другие существа, иногда роль семени играет кровь.
Психее, — о которой говорится: “в одном и том же существе, она
ненавидела чудовище и любила супруга”, — сестры открывают, что
тайно по ночам ее посещает ужасный дракон с наполненной ядом
окровавленной шеей и отвратительной головой” Сестры советуют ей
ночью, когда он спит, подойти к его постели’ “Смело подыми правую
руку и со всей силы разруби обоюдоострым ножом узел, соединяю-
щий голову дракона с его шеей”
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ 79
Изиде и Осирисе; не входя в рассмотрение отдельных ви-
доизменений и осложняющих деталей этого мифа, мы по-
пытаемся сориентироваться в его главных чертах.
У бога земли Кеба и богини неба Нур четверо детей: два
сына Осирис и Сет, и две дочери, Изида и Нефтиза. Изида
сделалась женой своего брата Осириса, Нефтиза — женою
Сета. Осириса, который царствовал над землей, смертель-
но ненавидел его брат Сет, который и заманил его хит-
ростью в короб и бросил в Нил. Сообщение Плутарха объ-
ясняет эту вражду Сета к Осирису тем, что Осирис жил, сам
того не зная, с женою Оета, стало быть, своей собственной
сестрой Нефтизой. Изида отправляется на поиски трупа
супруга, находит его и скрывает в лесу. Сет обнаруживает
труп брата и разрубает его на куски. Изида собирает рас-
киданные части и снова соединяет их; не хватает фаллоса,
который проглотила морская рыба (как у Баты). Она заме-
няет недостающий член мертвого поддельным деревянным
(дерево-фаллос) и в память этого основывает идол фалло-
са. С помощью своего сына, Горуса, который по поздней-
шим преданиям родился от Осириса только после смерти
последнего, Изида мстит за убийство своего супруга и бра-
та. Между Горусом и Сетом, которые первоначально сами
были братьями, разыгрывается ожесточенный бой, причем
противники вырывают друг у друга в качестве дающих силу
амулетов определенные части: Сет выбивает у противника
глаз и проглатывает его, но сам теряет половые органы
(кастрация), которые — по замечанию Шнайдера — перво-
начально Горус также, наверное, проглатывал. В конце кон-
цов, Сет вынужден снова отдать глаз, при помощи которого
Горус оживляет мертвого Осириса, так что он может всту-
пить властелином в царство мертвых.
Миф Осириса, разъяснением которого мы здесь не мо-
жем заняться, ясно показывает, что первоначально сопер-
ник действительно занимал место на брачном ложе и что
его кастрирует ревнивый брат. Далее здесь подтверждает-
ся значение дерева как фаллоса и символика срубленного
дерева (кастрация), так как Изида заменяет недостающий
член, проглоченный, как и член Баты, рыбою, поддельным
из дерева. Но и в символическом виде этот мотив встреча-
80
О. Ранк, X. Захс
ется в мифе об Осирисе. На том месте, где покоятся смер-
тные останки Осириса, вырастает тамариск, который ко-
роль приказывает срубить, чтобы сделать из него столб.
Изида, служащая при дворе, требует столб себе и оживляет
разрубленный в куски труп Осириса, так что он снова приоб-
ретает способность к оплодотворению; она становится ма-
терью ребенка с кривыми и бессильными ногами (символ кас-
трации), нового воплощения Исириса. Мы встречаем здесь,
следовательно, снова кровосмесительное вторичное рожде-
ние от собственной матери, как у Баты, Аттиса и многих дру-
гих, в качестве важнейшего мотива и приобретаем таким
путем ключ к пониманию мотива оживления в сказке. Если
отрезание головы символизирует “перенесенную вверх” кас-
трацию, то прикрепление головы к прежнему месту означает
замену фаллоса, как в мифе об Осирисе; если оживление в
немецкой сказке достигается поеданием корня, в египетс-
кой — при помощи лежащего в кедровом дереве сердца, в
мифе об Осирисе — проглатыванием вырванного глаза, то
остаток первоначального мотива в битве Горуса — Сета по-
казывает, что дело идет, собственно, о приобретении поте-
рянных половых органов, при помощи которых возможно вто-
ричное рождение от собственной матери и вместе с тем, по-
беда над смертью. Этим объясняется, что герой не только
оживляет мертвого брата (как своего сына, то есть как самого
себя), но и освобождает принцессу из подземного царства
(символизируемого также драконом). Но мы знаем из анали-
тических наблюдений и мифических иллюстраций, что фан-
тазия спасения всегда относится к матери и вправе поэтому
считать и первое оживление героя кровосмесительным пов-
торным рождением.
Это тем более позволительно, что как миф об Осирисе,
так и сказка о Бате достаточно ясно показывает кровос-
месительное значение полового объекта. Если мы пере-
несем это разъяснение на немецкую сказку, то мы пой-
мем, что о матери братьев совсем и не может быть и речи,
так как она скрыта за другим женским лицом рассказа;
мы постигаем и добровольный отказ (мотив воздержания)
от половых контактов, выражающийся в годовом воздер-
жании, и в мотиве меча, положенного в брачной постели
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ 81
(symbolum castitatis*, с одной стороны, как отклонение кро-
восмешения, с другой стороны, как амбивалентное раска-
яние после совершившегося убийства соперника (отец,
брат). Но мать появляется в сказках не только в образе
дарующей жизнь и страстно желаемого полового объекта,
но и в виде ужасной богини смерти, которая погружает дан-
ное лицо в вечный сон (состояние подобное смерти побе-
дителя дракона: окаменению), и которую герой должен по-
бедить, как и другие злые силы. Потому-то и приказывает
Бата казнить свою мать и супругу после того, как она его
снова родила, а в немецкой сказке сжигают ведьму после
того, как она оживила окаменевшего брата.
Мы прерываем здесь разъяснение, которое в деталях
можно было бы повести и далее**, и постараемся выяснить
общую точку зрения для психологии мифотворчества. Для
этой цели мы должны продолжать сведение мифических
лиц к эгоцентрической фигуре создателя мифа.
Общепринятое объяснение размежевания мечом историческим обы-
чаем сватовства и символически выполняемой брачной церемонией
не разъясняет прежде всего данной специальной символики и долж-
но, по-видимому, уступить место мифическому пониманию, основы
которого Райценштайн указал в свадебных обычаях диких народов
Служащий в приведенных преданиях как symbolum castitatis меч
первоначально служит оплодотворению в виде дерева или палки,
которую муж в первые три ночи, когда он воздерживается от полового
сношения, кладет между собой и своей молодой женой. Не понимая
причинной связи между половыми сношениями и зачатием, он в
первые ночи уступает богу право первой ночи для чудесного опло-
дотворения; только после того, как оно по предположению сверши-
лось, он позволяет себе половые отношения.
Кроме дальнейшего психологического разъяснения мы отказываемся
и от всякой естественно-мифологической интерпретации. Так, воз-
можно, что город, предстающий в течение года то черным, то
красным указывает на определенное положение солнца (или месяца),
точно так же интересно, что для того, чтобы доставить корень для
оживления солнечного героя требуется ровно 24 часа. Если еще
обратить внимание на обратное положение головы при оживлении и
ее правильную установку в полдень (когда солнце идет к уклону), то
станет вероятной связь данных мотивов с явлениями природы Но
эта связь отнюдь не исключает психологического смысла рассказа,
последний необходим для понимания человечески замаскированного
смысла рассказа и стимулов, создающих миф, которые не могут быть
исчерпаны изображением явлений природы.
82
О. Ранк, X. Захс
Нам должно броситься в глаза, что оба брата — близ-
нецы, которые похожи не только физически друг на друга
как две капли воды, но и в своих свойствах и атрибутах (у
них те же животные, та же одежда и т.д.); их нельзя отличить
и по имени, так что королева узнает своего мужа только по
внешнему признаку. Если к чему-либо подходит вполне и
без остатка понятие удвоения, то именно к двум братьям,
из которых один — точный двойник второго. С этим сведе-
нием двух братьев к одному лицу* терялся бы главный
смысл рассказа, соперничество братьев из-за общего объ-
екта любви, если бы первоначально один брат не был стар-
шим и не заменял для младшего отца, что еще яснее ска-
зано в сказке о Бате (немецкая сказка в одном месте гово-
рит о “младшем брате”, хотя в начале братья названы близ-
нецами). Но и в немецкой сказке дракон, претендующий на
принцессу, и старый король, не желающий выдать ее, сим-
волизируют собою отца, так же, как женщина, из-за которой
все время ведется борьба, замещает по нашему разъясне-
нию мать. Оба предположения вполне подтверждаются ва-
риантами сказки о братьях, эти варианты начинаются тем,
что ревнивый король запирает свою дочь от мира, дочь все-
таки чудесным образом (кровосмесительное оплодотворе-
ние) беременеет и становится матерью братьев-близне-
цов, которых она затем покидает; один из братьев женится
потом как в вышеприведенной сказке, в лице дочери коро-
ля, на своей матери и наследует после смерти старого ко-
роля (отца) его царство.
В этих сказках происходит, стало быть, перенесение от-
носящихся первоначально к отцу враждебных и ревнивых
чувств на старшего брата (и на сестру вместо матери), эту
замену в мифе об Осирисе можно проследить даже в двух
поколениях**
В отдельных сказках этой группы действительно появляется только
один брат. Ср., например: Scwedische Volksagen (ubers. v. Oberleitner),
S.58.
Миф об Осирисе показывает в самом своем развитии, как из перво-
начального убийцы брата герой становится его мстителем. Первона-
чально Тут вместе с Сетом является убийцей Осириса; позже в
борьбе Горуса с Сетом он выступает как исцелитель и третейский
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ
83
Это мифическое перенесение отражает один угол самой
примитивной победы культуры; столь неравные ранее про-
тивники уравнены, и сказка о братьях-близнецах заменяет
собой миф об отце и сыне.
Но развитие, основывающееся на беспрерывном вытес-
нении этих примитивных чувств и стремлений, не останав-
ливается при этой форме смягчения; оно создает еще дру-
гие замаскированные формы выражения, которые стано-
вятся для нас понятными на основании психологического
разъяснения мотива двух братьев. На тесную связь саги о
Зигфриде с нашими сказками указали уже в своих приме-
чания братья Гримм*
Здесь мы напоминаем только, что Зигфрид покидает, как
и герой сказки, спасенную от дракона девушку", но затем
он, как и тот, пытается занять место соперника на брачном
ложе. Гунтер, в конце концов прямо требует от него поко-
рения чудесной девушки. Зигфрид также кладет обоюдоос-
трый меч между собой и женщиной, но позорная смерть,
которою он погибает, ясно говорит о том, что первоначаль-
но он действительно был счастливым соперником. Здесь
только ослаблено кровное родство соперников*"
судья, но решает уже в пользу Горуса. В конце он превращается в
приверженца Осириса и борется ради него с Сетом (ср. Schneider
S. 445).
Манхардт (W.Mannhardt: Germ.Mythen , S.214) отметил аналогию нашей
группы сказок с пересказанным в Махабхарате индийским преданием,
которое рассказывает, что Индра после смерти дракона Аги (после
убийства Вритры) удаляется в изгнание, другой занимает его место и
хочет жениться на жене бога, тогда Индра возвращается и убивает его
Манхардт предполагает, что “под другим подразумевается столь близ-
кая и родственная Индре фигура, как Агни” Агни является братом-
близнецом Индры и означает “внук рек” (арат napSt}
Ее сон, подобный смерти, соответствует окаменению в сказке и
указывает на ее материнскую роль по отношению к герою, роль та
ясна и из других признаков
К этой же группе относится, согласно примечанию Гримм, и сага о
братьях по крови, из которых один занимает место другого рядом с
его женой, но кладет в постель меч и, в конце концов, заболевает
проказой (окаменение), от которой его освобождает верный друг при
помощи крови собственных детей. Последних спасенный вновь ожив-
ляет при помощи чуда. Сюда же относится сказка о “верном Иоганне’
для спасения которого от окаменения (оживление при помощи крови)
84
О. Ранк, X. Захс
Смягчение отталкивающего положения пошло еще даль-
ше в группе немецких сказаний, переданных нам только в
позднейших списках, в эпосе Ортнита-Вольфдитриха. При
помощи своего отца, короля карликов Альбериза, Ортнит
приобретает недоступную для претендентов дочь язычес-
кого короля Махореля и отводит ее на свою родину. Старый
король, делая вид, что хочет примирения, присылает бога-
тые подарки и между ними двух молодых драконов (мотив
близнецов), которые, выросши, опустошают страну. Ортнит
хочет, несмотря на уговоры жены, сразиться с чудовищами
и приказывает ей, случае его гибели, отдать свою руку его
мстителю. Без свиты он уезжает в лес, но погружается в
такой глубокий сон (окаменение), что не пробуждается ни
от приближения чудовища, ни от лая своей собаки (звери-
помощники). Чудовище убивает его.
В дошедшем до нас сказании за него мстит юный герой
Вольфдитрих, в истории детства которого известное уже
нам значение и роль играют мотивы отца, запирающего
свою дочь, оговор женщины со стороны отвергнутого пре-
тендента, беспомощность брошенного на произвол судьбы
героя. В борьбе со своими братьями за наследство Вольф-
дитрих молит Ортнита о помощи. Когда он узнает о его
смерти, он не задумываясь мстит за него. Его ждет почти
та же судьба, что и второго брата в сказке, но в решитель-
ный момент он спасается при помощи меча Ортнита. Тот
побеждает дракона, затем взбунтовавшихся вассалов и в
вознаграждение получает руку вдовы Ортнита, с помощью
которой он побеждает братьев и отвоевывает свое царство.
Мы легко узнаем знакомые черты нашей сказки и потому
король отрубает голову у собственного сына; верный Иоганн снова
помещает голову на прежнее место. По одной версии, Иоганн моло<•-
ный брат короля. Сказка о “воде жизни” (и многое другое) становится
понятна на основании нашего разъяснения. Соответственно объеди-
нению всех этих преданий в одну группу сказок о братьях
ByHflT(Wundt: Volkerpsych. II Bd. 3 Teil, Leipzig, 1909, S.271) создав!
"понятие сказки о близнецах в широком смысле”, причем в этом
понятии он “объединяет весь тот мифический и сказочный материал,
в котором две личности, принадлежащие к одному и тому же покО'
лению, вступают в силу своих поступков во враждебные или дружес-
кие отношения"
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ
85
должны сделать вывод, что Вольфдитрих мстит за брата и
женится на его вдове. Этот вывод можно доказать если не
в поверхностном историческом, то в основном, мифичес-
ком слое рассказа; исследователям он давно уже известен.
Если мы справимся в работе Жиричека (Ziriczek: Deutsche
Heldensage, Sammlg. Goschen, N 32)*, то узнаем, что в име-
ющемся у нас варианте соединены две сказки различного
происхождения, не имеющие друг с другом ничего общего
мифическая — об Ортните — и историческая — о Вольф-
дитрихе, причем последний заменяет одну из мифических
фигур саги об Ортните. Более чистый вариант саги об Ор-
тните содержится отчасти в саге о Тидреке, где король Гер-
тнит погибает в борьбе с драконом, а герой (Тидрек из
Берна) побеждает дракона и женится на вдове.
“Из намеков и остатков преданий скандинавского про-
исхождения можно предположить существование более
старого варианта саги, по которому роль мстителя прини-
мает на себя брат погибшего. Эта мифическая пара брать-
ев, называется на северном наречии Haddingjar, по-немец-
ки Hartungen, ср. имя Hartnit (Hertnit), откуда взялось сред-
не-немецкое Ортнит. Наведенный этим именем на мысль
Мюлленхоф остроумно установил связь Хартунгена (Hartun-
gen) саги с восточно-германским мифом о Диоскурах" (Zi-
riczek, S.146)**
При помощи сравнительного исследования мифов было
установлено первоначальное тесное родство (братья)
обоих героев; на основании же нашего разъяснения мы ус-
матриваем за полным пиетита актом мести соперничество
и знаем, что в более глубоком смысле психологического
объяснения отверженный брат в образе дракона убивает
своего более счастливого соперника, чтобы овладеть его
Ср также последнюю работу Шнайдера (Н.Schneider Die Gedichte
und die Sage von Wolfdietnch, Munchen, 1913)
И сам мотив диоскуров, мести за ограбленную и опозоренную сестру
встречающийся у различных народов, первоначально построен на
борьбе двух братьев (близнецов) из-за любимой обоими сестры (или
матери), которая, быть может, кончалась кастрацией противника по
остроумному предположению мифолога Шварца, отзвук такого конца
сохранился в имени греческого диоскура Кастор (от castare)
86
О. Ранк, X. Захс
вдовой, совсем как Эдип в греческом мифе. Замена брата
чудовищем представляет собою при этом особенную
форму поединка с неузнанным отцом, о котором сообща-
ется во многих сказаниях, между прочим и об Ортните и его
отце Альберихе*
Этот поединок, когда борцы не узнают друг друга, па-
раллель полового (кровосмесительного) акта, представлен-
ного в нашей группе сказок мотивом подмены супруга (ос-
лабленного при помощи symbolum castitatis).
Таким путем сказка приводит нас, в конце концов, к при-
митивному семейному конфликту с отцом и является для
сына в замаскированном виде поправкой, смягчающей не-
приятную необходимость приспосабливаться к действи-
тельности. Если мы отметили, что создание мифов с пос-
тепенным смягчением первобытной грубости и появлением
уважения к человеку и любви к ближнему отчасти отражает
развитие этической культуры, то следует упомянуть также,
что параллельно с этим в сказке продолжают жить старые
остатки примитивной аффективной жизни. Она конечно, по-
казывает развитие этического чувства, но не в той форме,
в какой это развитие фактически происходило, именно, с
отказом от прежних источников наслаждения и окончатель-
ным приспособлением к жестоким требованиям реальнос-
ти; в сказке все еще сохраняются старые примитивные
виды удовлетворения, которые символически выполняются
под поверхностным моральным слоем в форме замаскиро-
ванных фантазий-желаний.
Родословное дерево сказки о братьях дало нам типич-
ный для сказки пример и вскрыло, вместе с тем, примитив-
но-человеческое ядро всякой мифической маски. В ней
продолжает жить, как почти во всех мифах, старая неогра-
ниченная власть pater families, против которой в первона-
чальном варианте сын восстает с полным успехом. Если у
отца, как это и было в примитивных сообществах, сущест-
вовало неограниченное право и власть над жизнью мужских
Это ярко иллюстрирует одна, сообщенная Кехлером (Koehler: Schr.l,
21) сказка (варианты к сказкам Гримм), где два брата претендуют на
руку одной и той же дочери рыцаря и борются, не узнавая друг друга.
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ 87
членов семьи (включая сыновей) и над телом женских
(включая дочерей), то вполне понятно, что стремления сына
были направлены к приобретению прав “отца" для себя и
притом сначала при помощи соответствующих поступков,
которые однако, только еще более поощряли сильное раз*
витие отцовской власти. Отец мог широко пользоваться
правом изгонять из семейного союза взрослых сыновей не-
угодных ему в качестве претендентов на власть, а неприят-
ных ему в качестве половых соперников — кастрировать;
этим путём соответствующие мысли о реванше сына могли
повышаться до интенсивных мечтаний о мести. Эту стадию
культурного развития по мнению Фрейда отражают много-
численные сказки, в которых взрослые сыновья, как в нашей
группе, изгоняются отцом (или старшим братом) и приоб-
ретают в чужих краях славу и жену. В ранние эпохи куль-
турного развития действительность, в самом деле, требо-
вала от сына таких жертв и напряжения и потому он стара-
ется вознаградить себя при помощи фантазии; он создает
новую родину по образцу старой потерянной; чужого коро-
ля, на службу которого он поступает, он наделяет чертами
собственного отца (семейный роман), завоеванные объек-
ты любви похожи на объект кровосмешения.
Так, герой египетской сказки о двух братьях, который
хочет соблазнить мать, изгоняется (преследование с об-
наженным ножом) счастливым соперником (отец, брат)
или же кастрируется (самокастрация) или же убивается
(пребывание к кедровой долине). Но образ матери всюду
следует за ним, он живет с женщиной, созданной богами,
пока ее не отнимает у него король, в котором мы узнали
образ отца. Герой следует за ней ко двору, это не что
иное, как желание возвращения в (ставший неузнаваемым)
родительский дом, где сын может под маской чужого лица
удовлетворить свои непозволительные и недопустимые
реальностью желания. Ту же схему удовлетворения жела-
ний младшего брата мы видим в ряде сказок и в боль-
шинстве мифов в их первоначальной редакции; по ходу
культурного развития и связанного с ним подчинения че-
ловека высшим силам первоначальный вариант изменил-
88
О. Ранк, X. Захс
ся под влиянием амбивалентных чувств раскаяния и пие-
тета по отношению к отцу*
На этой ступени мифотворчества на первый план выдви-
гаются высоко ценные, психологически вторичные мотивы
мести за отца, любви к брату, защиты матери или сестры
от насильника. Пока половые и эгоистические первоначаль-
ные мотивы доминируют в сознательных действиях и мыс-
лях человека, у него нет ни необходимости, ни способности
к созданию мифов. Только параллельно с постепенным от-
казом от реального удовлетворения этих стремлений идет
замещающее удовлетворение при помощи фантазии; эта
компенсация определенным образом позволяет человеку
последовательно и успешно подавлять отдельные стремле-
ния. Мифический рассказ в той форме, в какой он достигает
сознания, не отражает примитивные стремления во всей их
откровенной грубости, так как они уже не совместимы с
сознанием; по той же причине в мифе рассказывается не
о человеческой семье, а о сверхъестественных существах,
будь то таинственные мощные небесные тела или скрыва-
ющиеся за ними боги, или же возвышенные до богов герои.
Так объясняется, быть может, то противоречие, что мифы
сознательно изображают наивное познание природы, тогда
как форму мифического рассказа образуют чисто челове-
ческие элементы.
С этой точки зрения создание мифов и сказок следовало
бы скорее рассматривать как негатив культурного развития,
как место, где, так сказать, откладываются неприемлемые
Имеются, конечно, хотя и в ограниченном количестве, фантазии,
исходящие первоначально от подавленных желаний и стремлений
отца Сюда, по-видимому, относятся те многочисленные мифы и
сказки, содержание которых составляет половое преследование до-
чери отцом, часто их в высшей степени сложный механизм желаний
свидетельствует о том, как тяжело давался человеку отказ от этих
примитивных стремлений. Схема аналогична сыновнему мифу —
замена семьи. Король преследует свою дочь объяснениями в любви,
она убегает и после многих приключений встречается с королем,
который женится на ней, в этом короле легко узнать более или менее
ясный двойник отца. И в действительности, дочь, избавившаяся от
полового насилия отца при помощи бегства, становится в чисто
детское отношение зависимости от человека, который ее принимает
и защищает
89
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ
в реальном мире желания и недостижимые формы удовлет-
ворения; современный ребенок учится так же отказываться
от них, во имя культуры, как в свое время примитивный
человек. Эту функцию символически замаскированного
удовлетворения социально недопустимых инстинктов миф
разделяет с религией, с которой он долгое время образо-
вывал неделимое целое Разница в том, что немногие ве-
ликие религиозные системы человечества в своей способ-
ности видоизменять и сублимировать эти инстинкты до
такой степени замаскировали их удовлетворение, что сде-
лали возможным высокое этическое развитие человечест-
ва; тем самым религии высоко поднялись над примитивным
мифом и наивной сказкой, несмотря на то, что существен-
ные стимулы и элементы и там и здесь одни и те же
III. РЕЛИГИЯ
Религия не всегда была неразрывной спутницей челове-
чества; в истории развития человечества дорелигиозная
стадия занимала большое место, и этой стадией мы должны
сначала заняться, чтобы получить представление о психи-
ческом генезисе религии.
Мировоззрение людей было в ту эпоху анимистическим,
то есть примитивные люди населяли мир существами, ко-
торым они приписывали жизнь и душу, они не постигли еще
возможности существования неодушевленных объектов.
Чтобы достигнуть этого понимания человек должен был
сначала приобрести способность различать процессы, про-
исходящие во внешнем мире, от психических восприятий.
Пока не было вполне достигнуто разделение на внешний и
внутренний мир, на "я” и “не-я”, не могло утвердиться поз-
нание того, что психическая реальность, возникшая на поч-
ве галлюцинации, не идентична объективной реальности,
воспринимаемой чувствами. Только постепенно реальность
завоевывает не только практическое, но и теоретическое
признание ее самостоятельного существования, так что с
необходимостью применять к ней соответствующие реаль-
ные средства считаются уже не только в силу рефлексии
С развитием приспособления к реальности пришлось отка-
заться от чувства всемогущества, основанного на смеше-
нии объективной реальности с психической; это чувство уш-
ло в область психического удовлетворения, в фантастичес-
кую жизнь.
Здесь, стало быть, надо искать исходный пункт всех
форм душевной жизни, дающих человеку возможность
удовлетворять ту потребность в наслаждении, которую он
вынужден был пожертвовать интересам культурного про-
гресса; удовлетворение совершается в независимой от ре-
альности автономной психической области — в сфере фан-
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ
91
тазии, у которой сначала нет еще дифференцированных
форм, они приобретаются позже и постепенно.
Непосредственными предшественниками религии счи-
таются тотемизм и предписания табу. Характерно, что оба
не предполагают наличия высших существ; их заповеди и
запреты самодовлеющи, как бы сами собой разумеются.
Если мы рассмотрим заключающиеся в них ограничения и
запреты в их существующих формах, то найдем, что они
отнимают возможность реализации определенных жела-
ний Появление этих правил доказывает, таким образом, с
одной стороны, что сам факт существования этих желаний
признавали, а с другой стороны, всеми силами стремились
избегать всякого соблазна. Правила должны были обеспе-
чить отказ от желаний, отказ, очень важный для общего
блага и достигнутый с большим трудом и с большой затра-
той энергии. Психоанализ считает, что существенная пред-
посылка культурного развития заключается в вытеснении
интенсивно окрашенных наслаждением, но враждебных со-
циальному развитию стремлений; если это предположение
верно, то все подавленное примитивными запретами долж-
но снова проявиться в качестве самого глубокого слоя бес-
сознательного. И в самом деле, одной из важнейших фун-
кций тотемизма является запрещение кровосмешения, а
самый значительный запрет табу, табу властителя, ясно
рассчитан на то, чтобы сделать невозможным всякое наси-
лие над главой племени, первоначально совпадающим с
главой семьи.
В результате этих запретов появилось психическое на-
пряжение, воспринимаемое личностью как страх. Для того,
чтобы психически устранить это напряжение, пришлось
прибегнуть к механизму проекции во внешний мир, благо-
даря чему конфликт мог быть исчерпан, а неопределенный
до сих пор страх направлялся на объекты фантазии. Сде-
лать это было тем легче, что анимистическое мировоззре-
ние давало прекрасный материал механизму проекции; на-
селяющим внешний мир одушевленным существам припг
сывали желание и способность причинять вред и тем самым
превращали их в демонов. С верой в демонов человечество
достигло первой ступени религии. Рука об руку с этой верой
92
О. Ранк, X. Захс
идет развитие магии и колдовства, целью которых является
воздействие на демонов, отчасти, чтобы их напугать, отчас-
ти, чтобы покорить или умилостивить их.
Вера в демонов получила новое направление, когда духи
были поставлены в определенные отношения с какими-
либо поразительными явлениями природы и с небесными
телами, этим началось построение мифологии, тогда как
магия нашла свое продолжение в культе и ритуале. Перво-
начальные воззрения табу и тотемизма можно различить
вплоть до самой утонченной религии.
Две потребности — с одной стороны, постигнуть путем
аналогии с человеком и его поступками явления природы,
с другой стороны, освободиться путем проекции в природу
от собственных человеческих конфликтов — объединись в
тенденции создания мифов. Неопределенные демоны при-
нимают характерные черты отдельных явлений природы и
приводятся в такие отношения друг с другом, которые сход-
ны с человеческими и представляют, в то же время, взаим-
ное воздействие феноменов природы. В силу этого демоны
постепенно возвышаются до богов. Вытесненные желания
все снова и снова побуждают фантазию к деятельности, и
потому, пока процесс образования мифов вообще еще не
закончился, под те же самые явления природы подводятся
все новые образы и истории; этим и объясняется многооб-
разие античных религий.
Социальная функция мифологии заключается, таким об-
разом, в том, чтобы, насколько это вообще возможно, от-
водить вредные вытесненные стремления на путь фантас-
тического удовлетворения и тем самым удалять их из об-
ласти реального. Но доля первоначального фактического
удовлетворения властно предъявляет свои права и для
этого по принципу возвращения вытесненного из вытесня-
емого пользуются как раз теми средствами, которые были
созданы для того, чтобы помешать его проявлению Стрем-
ления. которым творящая мифы фантазия дала выход, за-
щищающий общину-орду, племя, народ, государство от их
осуществления, снова вернулись при помощи другой пол-
овины религии, а именно. — при помощи культа и ритуала
Религия является, как всякий продукт конфликта между бес-
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ 93
сознательным и вытеснением, компромиссом. Двуличие,
заключающееся в том, что это ведет к нравственности и в
то же время допускает при известных условиях стремления,
враждебные культуре, сопровождает ее по всему пути ее
развития. Иногда компромисс может оказаться совершенно
неудачным, и религиозный фанатизм, достигающий тогда
господства, превращается в орудие уничтожения всего, что
обеспечивает существование человеческого общества.
Это внутреннее раздвоение мы встречаем уже на первых
ступенях развития религии. Еще прежде, чем существовали
религиозные мифы или ритуалы, с помощью табу власте-
лина не только защищали его особу, но и мучили его стро-
жайшим церемониалом. Убийство священного животного,
обычно строго запрещенное, в дни определенных праздни-
ков не только разрешалось, но и требовалось в качестве
религиозной обязанности. Из этого обычая развилось жер-
твоприношение, причем мотивом была уступка богу того, в
чем человек должен себе отказать, дабы вновь позволить
себе по торжественному поводу в качестве слуги и замес-
тителя бога*
Предпосылкой жертвоприношения является, стало быть,
отождествление с божеством;. “Si les legendes humanisent
les dieux, les rites tendent a diviniser les hommes” (Reinach
Orpheus, p.63f*
На праздниках в честь богов вновь оживало в виде свя-
щенной оргии и строго преследуемое кровосмешение
Этот возврат запрещенного — не простой рецидив, вновь
оживляющий антисоциальное; для того, чтобы он осущест-
вился, необходим обходной путь через представления фан-
тазии. Если эти представления, в конце концов покидают
сферу психического и проявляются в действиях, то эти пос-
ледние всецело проникнуты фантастически-символически-
ми элементами. Для облегчения этого компромисса между
фантазией и действительностью культ выделяется, в отно-
’Человек представляет себе богов такими, каким он хотел бы быть,
но каким он не может быть" (Фейербах)
"Если легенды очеловечивают богов, то ритуалы направлены на
обожествление людей" (фр ) — Прим ред
94
О. Ранк, X. Захс
шении места и времени, из обыденной жизни и возвыша-
ется над ней. Этим ставятся препятствия перенесению того,
что разрешается в культе, в обычные социальные отноше-
ния, так что, несмотря на проявление время от времени
запрещенного, культурные требования остаются непоколе-
бимыми.
В качестве продуктов компромисса все эти религиозные
упражнения двулики: их действие состоит в облегчении от-
каза от враждебных обществу стремлений, их сущность за-
ключается в разрешении этих стремлений, отчасти при по-
мощи только создающей мифы фантазии, отчасти при по-
мощи культа и ритуального выполнения запрещенных
актов.
С ужесточением требований вытеснения уже и ограни-
ченная, праздничная форма удовлетворения воспринима-
ется как нечто неподобающее и не разрешается более в
неприкрытом виде. Ее место занимают ритуальные акты,
повторяющие в многочисленных вариациях и символичес-
кой форме первоначальные действия. Религиозный цере-
мониал при своем развитии из примитивных предписаний
также подвергается всевозможным видоизменениям, при
помощи которых достигается нередко полное отвлечение
от первоначального смысла. Среди этих церемоний мы от-
мечаем одну особенно интересную группу, встречающуюся
всюду, во всех условиях, начиная с примитивных и кончая
в высшей степени развитыми. Эта группа — различные дей-
ствия очищения и искупления, выдающие пронизывающее
все религии чувство вины. Это постоянно встречающееся
во всех без исключения религиях чувство вины доказывает,
что все строение религии воздвигнуто на вытеснении ин-
стинктов.
Другие формы религиозных актов связаны с уже упомя-
нутой магией. Магическое воздействие заключается в том,
что желательный эффект достигается при помощи действий
или речей (формул), находящихся с данным эффектом в
какой-либо ассоциативной связи, но отнюдь не достаточ-
ных. чтобы вызвать его по законам природы, например,
вред, наносимый врагу при помощи порчи его портрета
Это пренебрежительное отношение к законам природы —
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ
95
остаток чувства всемогущества, источником которого была
переоценка психической реальности; человек должен был
отказаться от этого чувства по мере того, как его принуж-
дало к тому приспособление к реальному миру. Предпосыл-
кой магии является вера в то, что сила желаний достаточна
для того, чтобы вызвать сложные, часто невозможные из-
менения во внешнем мире. Вера во всесилие мысли пере-
ходила в веру в силу слова, так глубоко вкоренившуюся, что
считали достаточным назвать имя данной личности, чтобы
воздействовать на нее в желательном смысле. Это пред-
ставление о чудесном действии слова — основа молитвы;
с тех пор, как исчезла вера в возможность непосредствен-
ного воздействия при помощи слова, ее место заняла на-
правленная к мыслимому как личность сверхъестественно-
му существу просьба, которая с двух сторон выдает свое
происхождение как прямое продолжение веры во всемогу-
щество желаний. С одной стороны, молящийся ожидает, что
торжественного выражения его желаний достаточно, чтобы
побудить божество к их выполнению; с другой стороны, он
сохраняет то чувство всемогущества, от которого он должен
был отказаться, перенося его на божество, с которым он
себя бессознательно отождествляет. Последний шаг в ре-
лигиозном проникновении молитвы уменьшает затем зна-
чение слова и делает отношение к божеству более интим-
ным, помещая в центре веру и ставя успех молитвы в за-
висимость от последней.
Примитивному человеку казалось вполне естественным,
что все запрещенное ему позволено божеству или человеку
на службе у божества. Эта свобода считалась даже сущес-
твенным атрибутом бога и его избранных служителей, ко-
ролей и священников. Тем самым последние окружались
сверхчеловеческим сиянием, в особенности, если им раз-
решался или даже ставился в обязанность кровосмеситель-
ный брак, как, например, персидским священникам и еги-
петским фараонам.
С превращением демона в божество происходит корен-
ное изменение положения, основывающееся на двойствен-
ности созидающих религию инстинктов. Первоначально в
религии проявлялась только враждебность к отцу, сопер-
96
О. Ранк, X. Захс
ничество с его властью, желание его устранить; высшие
ступени развития религии все яснее обнаруживают влияние
любви и уважения сына к отцу. Боги, поэтому, не являются,
как демоны, только враждебными образами, гневными и
наказывающими; они могут быть милостивыми, могут за-
щищать и вознаграждать. С тех пор как между матерью и
сыном укрепилась стена запретов кровосмешения, из пре-
увеличенного страха перед последним, подпали под запрет
не только сексуальные влечения, но и вообще всякая не-
жность в их взаимных отношениях, что показывают много-
численные запреты и правила, ограничивающие до макси-
мума отношения матери и сына. Эта нежность, которую уже
нельзя применить в любовной жизни, ищет теперь удовлет-
ворения в мире религиозной фантазии и создает образ ма-
теринского божества — Истар, Изис, Реа, Мария— и в то же
время смягчает строгие черты Бога-Отца. Теперь уже не-
льзя приписывать этим любимым и почитаемым образам
все свойства и поступки, воспринимаемые сознанием с
ужасом и отвращением. В этом смысле начинается вторич-
ная переработка, объединяющая отдельные легенды в ре-
лигиозную систему, приспособленную к этическому и ин-
теллектуальному уровню эпохи. Эти старания, проводимые
в жизнь с наибольшими усилиями в течение столетий, тем
не менее никогда не могут увенчаться полным успехом, так
как у инстинктов, созидающих религию, всегда есть тен-
денция снова и снова возвращаться к грубой и неприкрытой
первобытной мифологии, что заметно и у некоторых хрис-
тианских сект наших дней.
Той же систематизации подвергаются со временем культ
и церемониал, которые этим путем могут быть так отдалены
от своего источника, что часто нельзя найти и следа их
значения. Целый ряд заповедей, не отвечающих системе,
совсем выпадает из рамок религии и либо исчезает, либо,
лишившись религиозного значения, продолжает свое су-
ществование — в виде закона, гигиенического предписа-
ния, нравственной заповеди.
Развитая в смысле мифа или культа религиозная систе-
ма не считается более ни с возрастом, ни с полом, ни с
положением личности; всякому своему последователю она
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ
навязывает все свое содержание, хотя особенно ярко вы-
раженный инстинкт может найти удовлетворение только в
определенной ее сфере. Вследствие этого отдельная лич-
ность, хотя бы и акцентирующая всю религиозную систему
в целом, особенно интимно привязана только к определен-
ным ее частям, а именно к тем, которые отвечают ее инди-
видуально выраженным инстинктам. Так, тот индивид, в ду-
шевной жизни которого страсть к причинению и претерпе-
ванию боли играет особенную роль, воспримет страсти
Господни’с гораздо большим благоговением и понимани-
ем, чем какую-либо другую часть христианского вероуче-
ния. Кто интенсивно воспринимал соперничество с отцом,
у того образ девственной матери вызовет особенное почи-
тание, как исполнение его собственных детских желаний.
Таким образом, оказывается, что за кажущимся однообра-
зием, навязанным крупными религиозными системами ве-
рующим, скрываются индивидуальные различия, проявля-
ющиеся в более или менее сознательной частной религии
каждого.
В только что упомянутых случаях религиозные фантазии
служат изображению не только запрещенных, но и вытес-
ненных, ставших чуждыми индивиду желаний. Они могут
появиться перед сознанием только в измененной и замас-
кированной одежде, и религия предоставляет социально
признанные формы, при помощи которых верующему разъ-
ясняется религиозный церемониал. Там, где индивидуаль-
ные моменты так резко выступают на первый план, что не
поддаются ни нормальному вытеснению, ни созданному
при помощи религии социальному упорядочению, там пус-
кается в ходе более интенсивная форма обороны, вытес-
няющая не только желания, но и вытесненные фантазии и
оставляющая только церемониал. Это — невроз с навязчи-
выми идеями, при котором появляется импульс к беспре-
рывному повторению известных церемоний. Механизм це-
ремониала при этом неврозе оказывается совершенно па-
раллельным механизму религиозного церемониала, с той
только разницей, что навязчивые поступки представляются
больному, а еще более окружающим его, совершенно бес-
смысленными, тогда как при актах религиозного церемо-
4 Ранк
98 О. Ранк, X. Захс
ниала общее признание дополняет недостающие овальные
смысл и цель.
Крайним следствием вторичной обработки религиозно-
го материала и его систематизации является догматика.
Этот рационалистический фактор отрывает чувство личнос-
ти от созданной ради него религии. В результате глубоко
религиозные натуры время от времени ощущают эту двой-
ственность, избегают холодного обходного пути при помо-
щи догмы и снова ищут личного пути прямого разряжения
религиозной энергии. Они восстанавливают сначала только
для себя часть старого потерянного религиозного содер-
жания. Если у этих вдохновенных имеется еще способность
влиять суггестивно на окружающих, то возникает тип осно-
вателя религии или реформатора, у которых очень сильно
выражены мистические черты, что иллюстрируют образы
Христа, Магомета, Лютера.
Мистическая тенденция проявляется в религии и тогда,
когда дело не доходит до основания новой секты. Основная
идея мистики заключается в возрождении первоначального
представления — выраженного уже в жертвоприношении —
о сродстве с божеством, и притом, в высшей и самой ин-
тимной форме непосредственного объединения души с ее
создателем. Но и в этой поздней и сублимированной форме
сказываются претензии первоначально вытесненного: ото-
ждествление легко принимает черты сексуального едине-
ния с божеством; эта тенденция доказана у многих мисти-
ков аналитическим исследованием их свидетельств, а у не-
которых, в особенности у женщин, склонных к экстазу, до-
ходила до сознательных фантазий (Христос как жених). Кон-
статируя пассивное и женское положение мистика, Людвиг
Фейербах говорит (L. Feuerbach: Wesen des Christentums,
Kroners Volksausgabe, S.181) о нем: “Его голова всегда
одурманена парами, подымающимися из непотушенного
пламени его желаний” — “Он создает Бога, с которым он,
наряду с удовлетворением потребности познания, удовлет-
воряет и половую потребностью, то есть потребность в лич-
ном существе". Мистическое воодушевление может повы-
ситься до тех форм экзальтации, многочисленные примеры
которых мы встречаем в истории религии. Как когда-то ани-
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ
99
мизм в виде магии, так и мистика в виде спиритизма, ок-
культизма и прочего обладает известными техническими
средствами для покорения сверхъестественного мира, со-
зданного из проекции бессознательного.
В вышеизложенном мы наметили в грубых чертах точку
зрения психоанализа по отношению к ходу развития религи-
озного чувства. Нам нужно заняться еще одной важной про-
блемой, которой выше мы совершенно не уделили места.
Как упомянуто, примитивный культ представляет собой
частичную победу запрещенных желаний. С основными по-
ложениями психоанализа вполне согласуется тот факт, что
одним из наиболее частых и важных преданий культа слу-
жит кровосмесительная связь между богиней-матерью и ее
мужем-сыном — в Вавилоне Истар и Таммуц, которым со-
ответствуют Астарта и Адонис, далее в Египте Изида и Оси-
рис, в Греции Кибела и Аттис, в Индии Майя и Агни, Танит
и Митра, наконец, в Японии Ицанами и Ицанаги и т.д. Еще
в Апокалипсисе Иоанна небесная царица называется ма-
терью победителя (12:1), тогда как в другом месте — его
невестой (21:1). Т.Робертсон (Robertson: (Evang. Myth., S.
36) прямо высказывает предположение, что отношение
Христа к Марии, вероятно, указывает на старый миф, “в
котором палестинский бог, по имени, быть может, Иешуа,
находится в положении то любовника, то сына мифической
Марии” Отчасти неприкрытое, отчасти разрешенное сим-
волически при определенных условиях выполнение кровос-
мешения, по-видимому, придавало этим культам таинст-
венное обаяние, указание на которое содержится, напри-
мер, в заметке Климента Александрийского о культе Аттиса.
“Сын превращается в любовника, вот в чем, по-видимому,
содержание мистерий об Аттисе и Кибеле” (Roschers Lexi-
con d.griech. и. гот. Myth.).
Это оживление в торжественной и мистически-символи-
ческой форме кровосмешения вместе с ослаблением об-
разов фантазии претерпело в ходе развития многочислен-
ные изменения, из которых мы проследим здесь вкратце
одно, приобретшее особое значение для религии.
Склонность к вытеснению кровосмешения сказывается
в приведенных мифах и культах в том, что юный сын, обыч-
4*
100 О. Ранк, X. Захс
но, уже с наступлением мужской зрелости вступивший в
половые отношения с матерью-супругой, сейчас же после
этого высшего пункта оплодотворения погибает ранней
смертью в расцвете лет. В преданиях эта трагическая судь-
ба ясна как наказание за запрещенное кровосмешение:
сын-супруг подвергается в этих преданиях кастрации, при-
чем он или сам подвергает себя ей, или ему мстит его
сексуальный соперник; таковы предания об Ираносе, Атти-
се, Осирисе и т.д.
Трагическая гибель юного, полного сил бога связыва-
лась с соответствующими явлениями природы — заходом
солнца, осенним листопадом и т.д.; ссылкой на законы при-
роды мотивировалась потребность в регулярном повторе-
нии данных актов культа. В этом сравнении индивидуальной
судьбы с космическими процессами играло свою роль еще
одно стремление, глубоко свойственное всем людям и име-
ющее большое значение при создании мифов и религии, а
именно: тенденция отрицать перед собственным сознани-
ем горькую необходимость смерти и обойти ее признание.
Эта потребность связывалась с оборотной стороной пе-
чальных для человека явлений природы, стало быть, с вос-
ходом солнца, возвращением плодоносного времени года
и т.д.; тем самым богу, принесенному в жертву на службе
оплодотворения, давалась возможность воскрешения, ко-
торое и является фактически существенным элементом во
всех приведенных преданиях. Здесь появляется дальней-
шая фантазия, в основе которой лежит символ земли как
матери всего живущего; она придает индивидуальной фан-
тазии кровосмешения новый смысл и более широкий базис.
Из отрезанного полового органа бога-сына, который мать-
супруга бережно сохраняет (Изида, Кибела, Астарта и т.д.),
рождается новое поколение; из матери-земли, в которую
был погружен принесенный в жертву бог или его сущест-
венный атрибут, фаллос, воскресший бог поднимается к
новой жизни*
Празднества, при которых различные народы почитали фаллос, были
отнесены позже к воскрешению на том свете (Liebrecht: Zur Volkskuri-
de, 1879).
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ 101
Это воскрешение связывается с кровосмесительным же-
ланием при помощи старой и типичной фантазии, изобра-
жающей смерть как возвращение в утробу матери, как про-
должение существования бывшего до рождения. По этой
же причине принесенные в жертву боги до их воскресения
сохраняются в пещере, часто омываемой водой; эта пеще-
ра символизирует утробу матери и часто используется в
том же смысле уже в истории рождения бога. Таким путем
религиозная фантазия, с помощью выросшей из либидо к
матери .символики, создает типичный образ принесенного
в жертву и вновь ожившего божества; базисом этого образа
служит фантазия о кровосмесительном воскрешении из со-
бственной матери (Юнг).
С постепенным уменьшением значения кровосмешения,
с более сильным проявлением все более охватывающего
личность желания бессмертия, развиваются уже рано по-
явившиеся представления о загробной жизни*, грандиоз-
ные фантазии, содержанием которых служит пребывание
умерших в другом мире более или менее подобном реально-
му; он обещает человеку, по истечении определенного срока,
новую жизнь на земле и продолжение жизни в загробном
мире. Тем самым ясно и определенно человеку дается то
утешение, которое раньше было возможно только косвенно,
путем бессознательного отождествления с богом-героем.
Вера в бессмертие и воскресение, которой завершается
большинство религиозных систем, устанавливает, если
проследить ее вплоть до кровосмесительного воскреше-
ния, максимально полное отстранение отца, место которого
занимает сын. Это отстранение является — что ясно из ощу-
щаемого во всякой религии чувства вины — следствием
инфантильного соперничества и враждебности, удержав-
шихся в бессознательном и проникающих оттуда в религи-
озную жизнь. Позднейший дуализм многих религий, в ко-
торых рядом с создателем появляется разрушитель, тогда
как первоначально оба были объединены в одном образе,
Ср. Edm. Spiess: Entwicklungsgeschichte der Vorstellungen vom Zustan-
de nach dem Tode auf grund vergl. Religionsforschung dargestellt,
Jena, 1877
102
О. Ранк, X. Захс
есть следствие раздвоения чувства. В бессознательном от-
ношении к отцу имеется противоречие; когда оно становит-
ся невыносимым, оно устраняется при помощи обособлен-
ного изображения противоречивых чувств в двух или не-
скольких фигурах (Ормузд — Ариман, Бог — дьявол). Край-
нее выражение победы над отцом — атеизм, когда личность
становится на собственные ноги и не признает над собой
ни создателя ни господина.
Но вместе с тем, никогда не иссякает то двойственное
чувство, которое привязывает к образу отца и первой ре-
лигиозной обязанностью ставит уважение и благодарность
по отношению к нему. Для личности то положение, которое
она заняла в детстве по отношению к отцу, остается про-
образом ее позднейшего отношения к создателю мира и
небесному отцу. Даже тогда, когда она, как это необходимо
для завершения развития, эмансипируется от отца или вос-
стает против его авторитета, — даже тогда детские чувства
любви и зависимости от отца сохраняются в бессознатель-
ном и проявляются в религии.
Этим завершается круг, и религия, вышедшая из отно-
шения ребенка к родителям, достигает своего высшего пун-
кта в компромиссе создавших ее двойственных чувств.
IV. ЭТНОЛОГИЯ И ЛИНГВИСТИКА
Этнологу приходится исследовать такие явления, которые
определяются как физиологическими, так и психическим фак-
торами — происхождением, религией, экономическими усло-
виями и проч. — группы народов. Соответственно этому при
исследрвании этнологического материала приходится поль-
зоваться двумя методами; физиологические явления иссле-
дуются при помощи биологии, а психические — при помощи
психологии. С другой стороны, всякое интересное этнологи-
ческое явление должно быть обследовано при помощи обоих
методов, так как одностороннее изучение никогда не приво-
дит к безупречному решению проблемы.
Психоанализ имеет значение, само собой разумеется,
только для психологической части исследования, но зато в
ней он может сыграть выдающуюся роль. Очень многое в
воззрениях и привычках какой-либо этнической общности,
будь это в области обычая и нравов или в области религии
и нравственности, не поддается психологическому разъяс-
нению, если пользоваться только данными сознательной
душевной жизни. Если мы не захотим прибегнуть к мисти-
ческому понятию “народной души”, возникшей не благода-
ря суммированию отдельных психических состояний, а над
ними господствующей, то нам придется признать, что в этих
необъяснимых явлениях мы имеем дело с бессознатель-
ным. Проявления бессознательного должны в типичной
форме повторяться почти у всех индивидов данной культур-
ной общности, иначе была бы непонятна готовность ее под-
чиняться воздействиям, исходящим из этого бессознатель-
ного. Наибольшая заслуга психоанализа в области этноло-
гии заключается как раз в том, что он помог нам познако-
миться с этим типичным бессознательным душевным со-
держанием. Занявшись этнологическим материалом, мы
точно так же, как при исследовании индивидуально-психо-
логического материала, спросим себя, какая область бес-
сознательного тут воплощена и при помощи какого меха-
104
О. Ранк, X. Захс
низма оно нашло свое выражение, причем мы, конечно, не
позабудем, что по окончании этого исследования нужны бу-
дут еще другие, освещающие вопрос с других сторон.
Применение психоанализа к будущему принадлежит в
значительной степени еще будущему; до сих пор тем фак-
том, что ряд этнологических явлений близок к явлениям
бессознательной душевной жизни, пользовались больше
для, так сказать, обратного доказательства: это значит, что
психоанализ находил очень ценное подтверждение в том,
что его принципы оказались применимыми к совсем чуждой
области знания. В обычаях и нравах различных народов со-
вершенно точно повторяется та символика, которую психо-
анализ констатировал в сновидениях. Так, например, мно-
гочисленные церемонии, сопровождающие посев и жатву,
далее свадебные празднества заполнены почти без исклю-
чения теми же символами, с помощью которых в сновиде-
ниях изображаются акты или органы плодородия и заро-
ждения. В этом отношении особая заслуга выпала на долю
молодой науки, близкой к этнологии, — фольклористики, —
тем более, что эта последняя интенсивно занялась вопро-
сами пола, мимо которых этнология проходила часто со-
вершенно равнодушно. Фольклористический материал зна-
комит нас не только с суевериями и всевозможными пред-
писаниями, имеющими отношение к эротике, но и с тем
влиянием, которое оказывает более или менее подавляе-
мая половая жизнь народа на его нравственность, чем до-
полняет психоаналитические исследования о влиянии по-
лового вытеснения на душевную жизнь отдельной личности.
Если символика народных нравов и полученных от пред-
ков обычаев совпадает во многих случаях с символикой
сновидений и родственных форм проявления бессозна-
тельного, то мы усматриваем в этом нечто большее, чем
простую игру случая. Сказанного в первой главе о сущест-
венных чертах и возникновении символики достаточно, что-
бы наметить путь к пониманию закономерности этого явле-
ния. Символика — остаток когда-то существовавшей иден-
тичности между символом и изображаемым объектом; эта
идентичность существовала в примитивной психической
жизни и потому снова проявляется там, где разыгрываются
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ 105
более простые душевные процессы, всецело подчиненные
первому принципу примитивной психической жизни — по-
лучению наслаждения — и не считающиеся с реальностью.
Символы народных обычаев нужно, стало быть, рассматри-
вать так же, как символы сновидений — как остатки и следы
погибшего прошлого. По отношению к сновидениям анализ
доказал правильность этого предположения, так как в ос-
нове символов оказалось стремление к инфантильному,
осуществляемое путем воскрешения детских воспомина-
ний и применения инфантильных форм мышления к впечат-
лениям дня. То прошлое, на которое указывает этнологи-
ческий материал, не прошлое отдельного человека, а всего
народа в целом; в конечном счете — так как в отдаленней-
шем прошлом исчезают границы между народами — про-
шлое человечества. Это совпадение индивидуального и на-
родного прошлого наиболее резко проявляется в символи-
ке, но не ограничивается ею одной. Детальное исследова-
ние дает право предположить, что все примитивные формы
душевной жизни, свойственные ребенку и сохранившиеся
в бессознательном взрослого, идентичны известным огра-
ничениям в душевных процессах дикарей, поскольку пос-
ледние могут считаться прототипом первобытного челове-
ка; далее, что тот ход развития, который проделывает ре-
бенок, подымаясь до уровня культурного человека, может
считаться чрезвычайно сокращенным воспроизведением
того пути, который прошло все человечество, начиная с
первобытных времен и кончая культурной современностью.
Мы уже в самом начале характеризовали вытеснение как
результат воздействующей на индивида культуры. Теперь
мы видим, что и бессознательное простирается за границы
личности и представляет собой отражение первых пережи-
ваний нашего вида; эти переживания, под давлением все
более прогрессирующего культурного приспособления, ис-
чезали из сознания, но не подвергались абсолютному унич-
тожению. Прикрытое надстройками высшей душевной
жизни бессознательное остается все-таки живо и представ-
ляет собой, объединяя в себе одновременно прошлое ин-
дивида и вида, общечеловеческое в личности, ту связь, ко-
106 О. Ранк, X. Захс
торая объединяет как наиболее развитого, так и наиболее
отсталого со всем видом.
Эта гипотеза, появлением которой мы обязаны психо-
анализу, есть не что иное, как применение к психической
жизни обоснованного Хакелем так называемого биогенети-
ческого основного закона, который гласит, что развитие ин-
дивида есть повторение развития вида. Возникает вопрос,
почему для такой гипотезы необходим психоанализ, когда,
i ю видимому, для нее вполне достаточно внимательного
наблюдения душевной жизни ребенка. Ответ на это прост:
стадии развития, имеющие в этом отношении наибольшее
значение, уже пройдены к тому времени, когда ребенок по-
лучает способность ясно выражаться и становится подхо-
дящим объектом изучения. Наиболее существенное можно
узнать только благодаря выявлению сохранившихся в бес-
сознательном следов прошлого, то есть при помощи пси-
хоанализа. Впрочем, душевная жизнь ребенка и на более
поздних стадиях также изучена недостаточно хорошо, что
и показывает общее заблуждение в вопросе детской сек-
суальности. Только с психоанализом началось бесприст-
растное наблюдение ребенка: исследователь, которому не
ясен процесс собственно вытеснения, не в состоянии пра-
вильно оценить душевное состояние ребенка, полностью
или частично свободное от вытеснения.
Важное подтверждение изложенной здесь филогенети-
ческой гипотезы заключается в том факте, что параллелизм
в некоторых случаях не ограничивается только внутренней
жизнью, но проявляется во внешних признаках. Мы подра-
зумеваем отдельные типичные симптомы невротиков, кото-
рые часто точно повторяют суеверные обычаи примитивных
народов. Эти обычаи, так же как и импульсы, вызывающие
упомянутые симптомы у больных, были совершенно непо-
нятны, и притом как самим больным, так и исследующим
их ученым. Психоанализ сводит оба феномена к одному и
тому же источнику, объясняющему эту странность, именно,
к бессознательному, власти которого невротик и дикарь
подчинены в гораздо большей степени, чем нормальный
культурный человек. Так часто наблюдаемая у невротиков
боязнь обнаженных клинков, острых предметов и т.п. соот-
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ 107
ветствует предписанию табу, запрещающему сохранять
оружие в жилом помещении; навязчивое представление, в
силу которого смерть человека может быть вызвана собст-
венными злыми желаниями, отражает веру в возможность
нанесения вреда врагу при помощи магических формул;
тоска невротика по любимым людям, приводящая к полно-
му отказу от жизненной радости, проявляется в страхе ди-
каря перед возвращением близких в виде враждебных де-
монов*; как отношение невротика к лицам, играющим в его
жизни большую роль, все время колеблется между любовью
и ненавистью, так и дикарь двойственен по отношению к
некоторым особенно важным для него лицам, главным об-
разом, по отношению к своему властелину и к чужим по
племени, и притом так, что он то безропотно покоряется,
то безжалостно враждебен; бесчисленные строгие предпи-
сания, заботящиеся о мирном сосуществовании членов
семьи разного пола — матери и сына, брата и сестры, тещи
и зятя — показывают, какое значение играла в жизни дикаря
боязнь кровосмешения, играющая решающую роль в этио-
логии невроза; эта боязнь объясняется чрезвычайно интен-
сивным соблазном кровосмешения.
Те комплексы, которые разрушают семейную жизнь не-
вротика, играют, таким образом, культурно-исторически
значительную роль и в примитивной семье.
Параллель между психическим онтогенезом и филоге-
незом имеет значение не только как интересное наблюде-
ние; в многочисленных случаях можно показать, что уста-
новленные психоанализом наиболее важные факторы ин-
дивидуального развития играли большую роль и в развитии
культуры. Это наблюдение, правильно примененное, может
помочь разрешить труднейшие этнологические проблемы;
при этом нужно быть, правда, очень осторожным и не за-
бывать о различии материала. Правда, большая часть раз-
вития человечества была направлена изнутри наружу, в си-
лу энергии, черпаемой из психических источников, приме-
ром чему служат запреты табу с их преемственностью в
"Каждый покойник — вампир" (Фридрих Геббель, запись в дневнике
от 31 января 1831 г).
108
О. Ранк, X. Захс
этических, религиозных и эстетических нормах. Но внешние
условия чрезвычайно сильно влияли на это развитие, то
ускоряя, то замедляя его, то направляя его совсем в другую
сторону. Моменты, играющие в воздействии внешнего
мира решающую роль, очень часто фундаментально раз-
личны в развитии индивида, с одной стороны, и вида — р
другой. Так, например, добывание огня было актом высо-
кого значения для условий не только физического, но кос-
венно, и психического существования. Мы вправе предпо-
ложить — и сохранившиеся в этнологии следы воспоминаний
подтверждают это — что эта деятельность, чрезвычайно важ-
ная для первобытного человека, вызывала у него состояние
напряженного аффекта. После того, как этот новый вид отво-
да аффекта прочно обосновался, психическая экономия по-
лучила новый фундамент. Точно так же вызвало психический
переворот и введение земледелия. Право вспахивать и опло-
дотворять землю-мать опрокинуло бесчисленные, ограничи-
вающие жизнь запреты, обусловленные табу—доказательст-
во того, что вместе с этим прогрессом во внешней культуре
и благодаря ему человечество сумело завоевать еще одну
сферу внутренней свободы. Но знакомство с добыванием ог-
ня и земледелием не может оказать на психическое развитие
наших детей того же революционного влияния, и оба имеют
значение для нашего бессознательного только в силу их сек-
суальной символики, передающей последние остатки их фи-
логенетического значения.
Эти моменты, нарушающие параллелизм, необходимо
учитывать при применении психоаналитического метода и
его результатов к этнологии; тот, кто не обращая на них
достаточного внимания, попытается свести воедино обе
проблемы, не может получить правильного вывода. Было
бы очень несправедливо винить в этом психоанализ или же,
перегибая палку в другую сторону, утверждать, что тот или
иной принцип психоанализа неверен, так как он не приме-
ним к первобытной истории человечества. Для психоанали-
за начатые в этой области исследования имеют необычай-
ную ценность, как проверка и как подкрепление выставлен-
ных им столь страстно и сильно оспариваемых положений.
Действительная же доказательная сила психоанализа осно-
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ 109
вывается, как и прежде, на индивидуально-психологичес-
ком материале, с которым он никогда не должен входить в
противоречие. Если этим затрудняется применение психо-
анализа к другим наукам, то это нужно рассматривать как
неизбежное следствие разнохарактерности материала,
гребущего иной методики. Психоанализ — не “Сезам, от-
кройся”, с помощью которого без заботы и труда открыва-
ются все двери.
В тесной связи с вышеизложенным находится вопрос о
том, нужно ли представлять себе филогенетический парал-
лелизм так, что вследствие еще неизвестного нам закона,
все стадии психического развития вида содержатся в лич-
ности с самого начала в виде предрасположений и прояв-
ляются, так сказать, автоматически вместе с органическим
развитием, или же так, что тот же результат получается
только потому, что на ребенка влияют последовательно те
же факты, что и на примитивного человека — переход от
принципа наслаждения к принципу приспособления к ре-
альному миру, анимистическое мировоззрение и т.п. Ответ
на этот вопрос может быть дан только тогда, когда прибли-
зится к концу исследование всей проблемы в целом, а не
в самом начале. Во всяком случае, первая возможность,
гораздо более широкая и захватывающая ряд других про-
блем, пока в качестве рабочей гипотезы отодвигается на
задний план.
Следы прежней психической жизни сохранены для нас
еще в другой форме, которая беспрерывно тянется от пер-
вобытного времени вплоть до наших дней и имеет решаю-
щее значение для духовной жизни человечества, а имен-
но — в языке. С точки зрения психоанализа до сих пор еще
никогда не исследовалось развитие языка у ребенка. По
отношению же к большой проблеме возникновения челове-
ческого языка вообще, филолог д-р Ганс Шпербер* выдви-
нул гипотезу, которая вполне согласуется с выводами пси-
хоанализа, хотя сам он и не исходил из психоаналитических
предпосылок. По мнению этого исследователя, для того,
H.Sperber: Uber den Einfluss sexueller Momente aufEnstehung und Entwic-
klung der Sprache (Imago, 5 Heft, lahrgang 1912).
по
О. Ранк, X. Захс
чтобы выяснить происхождение языка, необходимо найти
ту типичную ситуацию, которая скорее всего побуждала од-
ного человека влиять при помощи преднамеренных звуков
на другого в смысле его желаний. Таких ситуаций имеется
только две; ребенок, у которого нет пищи, и сексуально
возбужденный человек быстро убеждаются, что те крики,
которые у них вырывается сначала чисто рефлекторно, при-
зывают к ним того, чье присутствие им желательно, и на-
учаются повторять намеренно эти крики, когда захотят
иметь вблизи данное лицо. От крика ребенка, зовущего
свою мать, нет пути к образованию языка, зато этот путь
совершенно ясен от полового призывного звука. Первая де-
ятельность первобытного человека во всех ее проявлениях
для него — суррогат полового акта, у него вырывается при
этом, например, при зажигании огня, тот же призывный
звук, он будет, стало быть, произносить его и тогда, когда
призывает к какой-либо работе. Позже этими звуками будут
пользоваться вообще только в этом последнем случае, так
как молодое поколение научится употреблять их прежде,
чем у него проснется половое чувство. Если затем после
столетней паузы изобреталась новая деятельность, то на
это открытие переходил другой половой призывный крик,
закрепившийся за это время. Таким образом, можно объ-
яснить возникновение многих примитивных корней, обра-
зующих начало языка. Что касается прилагательных, то мы
указываем вскользь лишь на то, что важнейшее деление,
производимое нами до сих пор, именно — по полу, показы-
вает, как тщательно отмечалась малейшая связь, малейшее
отношение какой-либо вещи к половым отношениям*
С гипотезой Шпербера вполне согласуется то явление,
что в большинстве языков корни обозначений примитивных
форм деятельности — зажигать огонь, копать, пахать и
т.д. — имеют еще второстепенное значение coire. Эти кор-
ни, конечно, уже не идентичны со старыми призывными
Эрих Шмидт называет поразительным стремление различения полов,
столь характерное для дикарей; в силу этого различения распрост-
раняются, не говоря уже о человеке и животных, на решительно все
явления (Schlesinger: Geschichte des Symbols, S.417).
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ 111
криками, но пробел, появляющийся в силу этого в цепи
доказательств можно заполнить другим наблюдением, ко-
торое Шпербер подкрепил богатым этимологическим ма-
териалом. Дело в том, что как раз у слов, служащих для
обозначения половых предметов или половой деятельности
ерть свойство менять свой смысл в применении к всевоз-
можным областям деятельности, и потому первоисточни-
ком и началом больших и разветвленных семейств языка
чрезвычайно часто оказывается какое-либо выражение из
сексуальной сферы. Образование языка могло идти только
таким путем, что некоторые немногочисленные первона-
чальные формы (корни) приобретали целый ряд значений
и в течение времени варьировали при помощи добавления
словообразующих форм, и потому можно считать доказан-
ным, что наиболее удобными для образования языка были
те корни, которые наиболее легко поддавались перемене
значения, а таковыми без сомнения являются корни, отно-
сящиеся к сексуальной сфере. Корни с первоначально не
сексуальным значением, появившиеся в более поздних ста-
диях, приобретали способность к распространению, прохо-
дя через сферу сексуальных представлений.
От основного слова со значением vulva мы встречаем,
например, производные, служащие для обозначения таких
далеких представлений, как выпечка, разорванное и гряз-
ное платье, сосуд и др. На средненемецком наречии Kotze
означает вульву, проститутку и наконец, грубое хлопчато-
бумажное изделие. По-эльзасски Kutt означает podex, по-
баварски Kurtz — внутренности, по-тюрингски Kuttel —
мешок (отсюда Kurte — мешкообразная одежда), по-англий-
ски cod — подушка (по-древнедатски kodde), во многих не-
мецких диалектах Kutt — яма. Этим же не исчерпаны все
производные: по-швейцарски chutz — сова, kotz — куст во
время цветения, по-шведски Kotte — иглы хвойных деревь-
ев, на старонемецком chutti — адтеп, по-нидерландски
Kudde — дгех. Большинство этих слов сохранило еще ста-
рое значение — вульва.
Если значение какой-либо области представлений опре-
деляется тем, что выражения, относящиеся к этой области,
легко дают производные, применимые в других очень мно-
112
О. Ранк, X. Захс
гочисленных и отдаленных областях, то и теоретически
весьма понятно, что эта область — сексуальность. Общую
тенденцию искать стороннее наслаждение при всякой прак-
тической деятельности можно считать доказанной. Эта тен-
денция лучше всего осуществляется, если удается найти
сходство между этой данной деятельностью и такой, кото-
рая, не будучи практической, целиком направлена на удов-
летворение потребности в наслаждении; если попытка
увенчалась успехом, сходство удерживалось и постоянно
подчеркивалось при помощи простого маневра: к практи-
ческой, не приносящей наслаждения деятельности приме-
няли обозначение другой, приносящей наслаждение, и та-
ким образом, санкционировали замещение при помощи
слова. Для примитивного человека существует только два
вида деятельности, приносящей наслаждение, — удовлет-
ворение голода и полового влечения; удовлетворение го-
лода — акт, выполняемый очень просто и в высшей степени
стереотипно и не дающий точек опоры для многочисленных
аналогий; в первое время ему даже совершенно не свой-
ственен социальный характер; в противоположность этому,
гораздо более благоприятную картину дает половой инс-
тинкт. Другое, очень существенное обстоятельство заклю-
чается в том, что потребность в пище, которую можно удов-
летворить только немедленным реальным действием, не-
сравненно дальше от работы фант&зии, чем половой ин-
стинкт. Более глубокая причина преимущества полового
инстинкта, заключается, наконец в вытеснении, которому
он прежде всего подвергается и которое придает ему со-
вершенно отсутствующий у голода динамический момент.
Так как человек вследствие препятствий, поставленных кро-
восмешению, и других культурных требований вынужден
был отказаться от значительной доли привычного полового
удовлетворения, то у него стало свободным и подвижным
довольно большое количество либидо, для которого он не
находил более применения. Возникающее из этого накоп-
ленного либидо чувство неудовлетворения побуждало его
пользоваться всякой возможностью для его отвода; это зна-
чит, что он придавал сексуальный характер всему окружа-
ющему миру и в особенности всем формам своей деятель-
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ
113
ности. В то время, как аналогия с удовлетворением голода,
не говоря уже о больших трудностях, давала только неболь-
шое добавление к наслаждению, аналогия с удовлетворе-
нием полового инстинкта действовала благотворно, еще и
смягчая тяжесть напряжения.
Нечто совершенно аналогичное этому первоначальному
виду развития можно наблюдать на высших ступенях куль-
туры и при интенсивном вытеснении. Когда неприкрытое
обозначение всего относящегося к половой сфере начинает
оскорблять чувство стыдливости и действует поэтому не-
приятно, оно замещается чем-либо другим, слово, обозна-
чающее вагину, заменяется словом, обозначающим рот или
какое-либо другое безобидное отверстие тела, слово, обоз-
начающее совокупление, заменяется обозначающим какую-
либо работу и т.д. В силу этого процесса, первоначально без-
обидные слова превращались в сексуальные, тогда как при-
митивное развитие заключалось в том, что выражением, от-
носящимся к половой сфере, пользовались для обозначе-
ния культурно важного занятия или орудия. Благодаря пе-
ремежающейся силе отвращения и притягательности сек-
суальности некоторая доля развития языка находится в пос-
тоянном движении.
Понимание бессознательного в высшей степени ценно
для понимания происхождения и первоначального развития
языка и независимо от сексуальности; в бессознательном
сохранены те примитивные формы мышления, которым мы
обязаны первыми основами языка. При тесной внутренней
связи между мышлением и языком нельзя понять развития
языка, не имея определенного представления о мышлении
первобытного человека, во всяком случае, очень отличного
от современного.
Влияние некоторых, относящихся к бессознательному
психических механизмов можно установить уже теперь, хо-
тя мы находимся еще в самом начале психоаналитического
исследования лингвистики. Так, уже было упомянуто, что
бессознательному чуждо чувство непримиримости проти-
воречий; бессознательное даже соединяет противоречи-
вые понятия особенно охотно, хотя бы противоречие и было
диаметрального характера. Точно то же самое констатиро-
114
О. Ранк, X. Захс
вал уже несколько десятилетий тому назад выдающийся
филолог* в качестве основной особенности древнейших
языков; в этих языках противоположности часто обознача-
ются одним и тем же словом, которое только позже делится
на два с противоположным значением. Так часто приводи-
мое нами слово табу и обозначающее то же самое еврей-
ское kodausch, как и латинское sacer означают одновремен-
но “святой” и “жуткий, неприятный, проклятый”
Способность абстрагировать и отвлеченно мыслить вы-
работалась очень медленно и в первых стадиях развития
языка существовала, конечно, только в виде рудимента. На
вопрос, какими формами мышления оперировали, по всей
вероятности, примитивные люди там, где им не хватало
понятий, нам дает ответ опять-таки аналогия с бессозна-
тельным. Бессознательное также не знает понятий, оно ши-
роко пользуется другим вспомогательным средством, близ-
ким созерцанию, дабы хоть в некоторой степени психичес-
ки отдать должное своеобразию и связи вещей, а именно —
символикой. Два представления, очень далекие друг от
друга в нашем мышлении, в бессознательной душевной
жизни и точно так же в душевной жизни примитивного че-
ловека могут быть соединены друг с другом в силу того, что
оба они являются символами одного и того же объекта, или
даже так, что одно соответствовало изображаемому пред-
мету, другое — изображаемому символу**
Эту возможность этимология должна всегда принимать
во внимание при исследовании древнейших производных.
Многочисленные символы известны благодаря их примене-
нию в фольклоре и в искусстве. Ими пользуется уже и эти-
мология, и психоанализу остается только указать на их осо-
бенное значение в нашей душевной жизни, в качестве до
сих пор неизвестного фактора. Другие символы, и притом
как раз наиболее характерные для примитивной душевной
жизни, потеряли свою связь с сознательным пониманием и
почти совершенно исчезли из тех форм применения сим-
Karl Abel: Uber den Gegensinn der Urworte, Leipzig, 1884.
Согласно Герберу (Gerber: Die Sprache der Kunst, 1885) корни были
созданы в стадии бессознательной символики.
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ
115
волов, которые рассчитаны на восприятие другими лицами.
Они сохранились только в тех формах проявления бессо-
знательного, которым не нужно понимание, главным обра-
зом, в сновидении. Символы этой группы познаются только
с помощью основательного исследования бессознательно-
го, и потому для их этимологического анализа знакомство
с психоанализом — непременное условие.
Мы должны еще вскользь познакомиться с материалом
языка, образованием звуков. Для ребенка соединения чле-
нораздельных звуков, которыми он должен постепенно ов-
ладеть, нечто само собою разумеющееся; от тех вещей,
которые они обозначают, они прекрасно отличаются тем,
что их гораздо легче подчинить собственной воле, чем
вещи. Ребенок склонен, поэтому, к следующему недоразу-
мению: он не совсем понимает интеллектуально связь
между вещью и обозначением и принимает имя за вещь,
считает имя заменой вещи. Нечто подобное мы встречаем
и у примитивного человека, который считает, что зная имя,
обладаешь известной властью над вещью. Отсюда склон-
ность к эвфемизму, в особенности, по отношению к именам
лиц и мест; многочисленные следы этой веры встречаются
в мифах и сказках.
В результате этого заблуждения по инфантильному и вооб-
ще примитивному мышлению, подобию названий должно со-
ответствовать и подобие обозначаемых предметов. Звуковая
ассоциация на этой ступени духовного развития легко заме-
щает фактическую связь, то же самое наблюдается и в бессо-
знательном, что особенно ясно в сновидении; связь между дву-
мя вещами во сне часто устанавливается только благодаря зву-
ковой ассоциации. Проявляющаяся во сне тенденция приво-
дить подобие вещей в связь со звуковым подобием назва-
ний имеет большое значение для развития языка*
"Между словом и его предметом возникает картина, указывающая на
случайно одинаково звучащие предметы, между которыми нет другой
связи, кроме фонетической и символики звуков. Если различные
слова совпадают в звуке, они вводят народ в заблуждение, и он
приводит их в связь друг с другом. Эта вера в родство звуков и их
двойное значение играла известную роль в развитии греческой
религии" (Weicker Griech. Gotterlehre, 1857).
116
О. Ранк, X. Захс
Аналогию с этим механизмом представляет собой воз-
никновение письма. По крайней мере, по отношению к еги-
петским иероглифам мы знаем вполне определенно, что их
постепенное развитие из картины в письмена возникло из
того, что определенными знаками обозначали не только
изображаемый ими предмет, но и другие объекты, с кото-
рыми у него не было ничего общего кроме подобного по
звуку имени; базисом служила, следовательно, опять-таки
только звуковая ассоциация. Таким образом, сына обозна-
чали образом гуся только потому, что оба слова приблизи-
тельно одинаково звучали; судью изображали как волка, так
как оба назывались seb'
Само собою разумеется, психоанализ применим только
к изучению происхождения языка и к этимологии. В этом
отнюдь не заключается пренебрежительное отношение к
высшим формам языка и изучающей их филологии. Но с
нашей точки зрения, эти ступени развития языка являются
только вторичной обработкой примитивного психического
материала, наша же задача ограничивалась выяснением в
основных чертах влияния бессознательного на образование
языка и указанием на то, как много приобретает лингвис-
тика при разрешении данной проблемы.
Die Hieroglyphen. Prof.Dr.A.Ermann (Sammlung Goschen, Nr.608). По
Конраду, это обозначение при помощи “звукового ребуса" было
правилом и в других родственных видах письма — у китайцев и
сумерийцев (Veroffentlichungen der stadt. Museums fur Volkerkunde in
Leipzig, 1907, H. I, Einl).
V. ЭСТЕТИКА И ПСИХОЛОГИЯ
ХУДОЖЕСТВЕННОГО ТВОРЧЕСТВА
Поэтические произведения подлежат психологическому
анализу более, чем какие-либо другие художественные
произведения, и потому в этой главе мы займемся преиму-
щественно ими, только случайно затрагивая другие области
художес+венного творчества.
Если мы зададим себе два основных эстетических во-
проса, а именно, какого рода то наслаждение, которое дает
нам поэтическое произведение, и каким путем это наслаж-
дение вызывается, то сейчас же появляются противоречия,
неразрешимые, пока мы при нашем анализе ограничива-
емся только процессами, происходящими в сфере нашего
сознания. На первый вопрос мы должны ответить, что со-
держание поэтических произведений большей частью бу-
дит в нас мучительные аффекты; несчастье и печаль, стра-
дание и гибель благородных людей для трагедии единст-
венная, для эпоса, романа, новеллы наиболее частая тема.
Даже там, где вызывается веселое настроение, оно воз-
можно только благодаря тому, что в силу недоразумений
или случайностей, люди попадают на некоторое время в
тяжелое и, казалось бы, безвыходное положение. Наслаж-
дение художественным творчеством достигает своего куль-
минационного пункта, когда мы почти задыхаемся от напря-
жения, когда волосы встают дыбом от страха, когда непро-
извольно льются слезы сострадания и сочувствия. Все это
ощущения, которых мы избегаем в жизни и странным об-
разом ищем в искусстве. Действие этих аффектов очевидно
совсем иное, когда они исходят из произведений искусства,
и это эстетическое изменение действия аффекта от мучи-
тельного к приносящему наслаждение является проблемой,
решение которой может быть дано только при помощи ана-
лиза бессознательной душевной жизни.
Это измененное отношение к нашим аффектам не может
быть объяснено только тем, то зритель или слушатель зна-
118
О. Ранк, X. Захс
ет, что перед ним не действительность, а только ее отра-
жение. Этой причиной, правда объясняется, почему факты,
неприятные для нас в действительной жизни, в этом мире
грез вызывают у нас веселое настроение, как это было
только что упомянуто для комедии и подобных произведе-
ний; в более важных случаях дело объясняется, однако,
иначе. Нереальность фактов не прекращает их нормального
действия на наше чувство; они вызывают те же аффекты —
страх, отвращение, негодование, сочувствие и т.д., прини-
маются, следовательно, по крайней мере, в отношении их
воздействия, совершенно серьезно — абсолютно уравнены
с реальными. Сами аффекты отличаются от аффектов, вы-
званных действительностью, и притом не причиной их воз-
никновения и не формой проявления, а характером наслаж-
дения, неадекватным содержанию.
Тем самым дан ответ и на второй вопрос. Главное сред-
ство, при помощи которого влияет поэтическое искусство,
заключается в том своеобразном положении, в котором
оказывается слушатель. Как бы при помощи внушения он
принужден переживать, то есть превращать в субъективную
действительность вещи, рассказываемые другим, причем,
однако, он никогда не забывает о реальном положении ве-
щей. Степень достигаемой иллюзии различна в разных ви-
дах искусства, как различны средства внушения, пускаемые
в ход. Эти средства обусловлены отчасти внутренними при-
чинами — материалом, отчасти они заключаются в техни-
ческих вспомогательных приемах, с течением времени раз-
вившихся в типичные формы, передающиеся по наследству
от поколения к поколению. С другой стороны, те приемы,
при которых иллюзия достигается путем прямого подража-
ния действительности, каковы, например, применяющиеся
на современной сцене, сюда не относятся, не имея ничего
общего с сущностью поэтического искусства. О двух других
видах искусства мы поговорим позже.
Мы остановимся прежде всего на том странном положе-
нии, в котором оказывается каждый, когда поэтическое
произведение проявляет на нем свое полное воздействие.
Он чувствует правдивость этого произведения, знает его
выдуманность, причем, его ни в малейшей степени не тро-
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ 119
гает этот непрерывный раздор между действительностью и
грезой, при других условиях вызывающий мучительный аф-
фект. Если мы прибегнем к сравнению с другими продук-
тами фантазии, в особенности со сном, часто сравнивае-
мым с поэзией, то найдем что в сновидении иллюзия со-
вершенно полная. Видящий сон — если оставить в стороне
исключительный случай (чувство сна во сне) — верит до
конца в реальность процесса. Общеизвестно, что душевно-
больной свои безумные фантазии не отличает от действи-
тельности. То же явление мы встречаем в непосредствен-
ных предшественниках поэзии — в мифах. Человек этого
периода, когда создавались мифы — а этот период для на-
шей земли еще не вполне закончился — верит в образы
своей фантазии и временами воспринимает их как объекты
внешнего мира. Поэтическое искусство не в состоянии вы-
звать у нас иллюзию такой же силы, что означает понижение
его функции, соответствующее его меньшему социальному
значению в современном обществе; некоторую иллюзию
оно все-таки в состоянии вызвать у нас, и это делает его
последним и самым сильным утешением человечества, для
которого становится все труднее доступ к старым источни-
кам наслаждения.
Продуктом фантазии, наиболее близким к поэтическому
произведению и в этом, и во многих других отношениях,
является так называемый “сон наяву", которому временами
предаются почти все люди, особое значение он приобре-
тает в период половой зрелости. Переживающий сон наяву
может вынести из своих фантазий определенное, довольно
значительное наслаждение, абсолютно не веря в то же вре-
мя в реальное существование образов своей фантазии.
Другие признаки все же резко отличают сон наяву от про-
изведений искусства; он лишен формы и систематичности,
не знает тех вспомогательных средств, которыми пользует-
ся, как мы видели, для достижения внушения произведение
искусства; они ему не нужны, так как такой сон эгоцентри-
чен и не рассчитан на воздействие на посторонних. С дру-
гой стороны, мы встречаемся здесь с тем же изменением
действия аффектов, которое казалось нам столь таинствен-
ным в произведении искусства. Содержанием сна наяву
120
О. Ранк, X. Захс
служат большей частью приятные ситуации, в которых при-
ведены в исполнение сознательные желания; переживаю-
щий сон представляет себе во всей яркости, главным об-
разом, удовлетворение тщеславия при помощи необычай-
ных успехов в роли полководца, политика или художника,
затем победу над предметом любви, удовлетворение мести
за зло, причиненное ему более сильным. Кроме того, встре-
чаются ситуации, которые в действительности были бы
чрезвычайно мучительны; они рисуются фантазией, тем не
менее, с тем же наслаждением. Наиболее частый тип таких
фантазий — собственная смерть, затем другие страдания
и несчастья. Бедность, болезнь, тюрьма и позор представ-
лены далеко нередко; не менее редко в таких снах совер-
шение позорного преступления и его обнаружение.
Нас не удивит тот факт, что средний человек при созда-
нии таких фантазий получает то же наслаждение, что и при
восприятии поэтического произведения. В существенном
обе функции тождественны, поскольку восприятие фанта-
зии заключается только в ее переживании. Это восприятие
возможно, конечно, лишь в том случае, если у воспринима-
ющего имеются те тенденции, для удовлетворения которых
была создана фантазия. Первым требованием, предъявля-
емым к произведению искусства, круг воздействия которо-
го не ограничивается очень коротким сроком, является его
общечеловеческая основа. В существе своем все инстинк-
ты людей однородны. И потому сон наяву также не обхо-
дится без этого базиса; разница заключается в том, что в
фантазии художника на первый план без его содействия
выступают общечеловеческие черты, что делает возмож-
ным аналогичные переживания зрителей или слушателей;
у переживающего сон наяву эти общечеловеческие черты
прикрыты совершенно индивидуальными. Так, во сне чес-
толюбивого юноши мы видим, например, человека, необы-
чайные успехи которого не вызывают у нас никакого инте-
реса, так как сон удовлетворяется фактом и не ищет ника-
кой внутренней мотивировки, при помощи которой данный
случай можно было бы связать с общечеловеческим психи-
ческим материалом. В “Макбете” мы тоже встречаемся с
честолюбцем и его успехами, но психологические предпо-
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ 121
сылки прослежены до корней всякого честолюбия, так что
каждый, кому не чужды честолюбивые мечты, переживает
весь ужас ночи убийства.
Тем самым нам дан ключ к пониманию суггестивной
силы произведения искусства, но к проблеме изменения
действия аффекта мы не подошли ближе. Этого мы достиг-
нем, только прибегнув к помощи теории аффекта психоа-
нализа. Эта теория учит, что очень большие массы аффекта
могут остаться бессознательными, а в определенных слу-
чаях должны остаться бессознательными, причем отнюдь
не теряется действие этих аффектов, неизменно входящее
в сознание. Попадающее таким путем в сознание наслаж-
дение или же чувство ему обратное соединяется с другими
аффектами или же с относящимися к ним представления-
ми, это соединение удается иногда до такой степени что
исчезает всякая шероховатость, часто же наслаждение или
страдание неадекватны тому комплексу аффектов, из кото-
рого они, по-видимому, выросли, или же, как в нашем слу-
чае, противоположны. Общеизвестны патологические при-
меры проявления необычайно сильной радости или боли
при, казалось бы, ничтожных поводах. Положение вещей
все-таки сложнее, чем было представлено до сих пор. Не
совсем правильно, что наслаждение, отторгнутое от бессо-
знательных аффектов, совместимо с любым замещением.
Это противоречило бы строгому детерминизму господству-
ющему в психическом мире, и допускало бы ошибочное
предположение, что аффект, исключенный из сознания, не
в состоянии проявить себя. Скорее те сознательные пред-
ставления и аффекты, которые теперь вызывают такое на-
слаждение и такое страдание, являются только заменой
первоначальных вытесненных аффектов. Между обоими до-
лжна существовать тесная ассоциативная связь, и по пути,
продолженному этой ассоциацией, перемещается наслаж-
дение и соединенная с ним энергия.
Если эта теория правильна, то должно быть возможно и
ее применение к нашей проблеме. Вопрос разрешался бы
приблизительно так; художественное произведение вызы-
вает наряду с сознательными аффектами также и бессо-
знательные, гораздо большей интенсивности и часто про-
122
О. Ранк, X. Захс
тивоположно окрашенные. Представления, с помощью ко-
торых это совершается, должны быть так избраны, чтобы у
них, наряду с сознательными ассоциациями, были доста-
точные ассоциации и с типичными бессознательными ком-
плексами аффектов. Способность выполнить эту сложную
задачу художественное произведение приобретает в силу
того, что при своем возникновении оно играло в душевной
жизни художника ту же роль, что для слушателя при репро-
дукции, то есть давало возможность отвода и фантастичес-
кого удовлетворения общих им бессознательных желаний.
Здесь нужно напомнить о том, что было сказано в первой
главе о противодействии и цензуре и связанной с ними
необходимости в затемнении (видоизменении). Открытое
изображение бессознательного вызвало бы возмущение
социальной, моральной и эстетической личности, следова-
тельно, дало бы не наслаждение, а страх, отвращение и
негодование. Поэзия, поэтому, пускает в ход всевозможные
ласки, изменение мотивов, превращение в противополож-
ность, ослабление связи, раздробление одного образа на
многие, удвоение процессов, опоэтизирование материала,
в особенности же — символы. Так из вытесненных желаний,
которые в качестве типичных неизбежно ограничены не-
большим числом и потому, будучи часто повторяемы, стали
бы слишком однообразными, возникает бесконечное, не-
исчерпаемое многообразие художественных произведе-
ний. Этому способствует, наряду с индивидуальными раз-
личиями, также и изменяющаяся интенсивность вытесне-
ния, с заменой одной культурной эпохи другою наиболее
сильное противодействие направляется то против одной,
то против другой сферы бессознательного.
Конфликт между вытеснением и бессознательным в ху-
дожественном произведении временно разрешается комп-
ромиссом. Бессознательное проявляется, не разрушая ра-
мок цензуры, которые очень удачны и ловко обходятся. Кон-
фликт этим, конечно, не исчерпывается, что доказывает тот
часто извращенный характер наслаждения, с которым фан-
тазии появляются перед сознание. Данные ситуации даже
после того, как произошла всевозможная маскировка, но-
сят мучительный характер, столь свойственный подымаю-
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ
123
щимся из глубин бессознательного привидениям. Эта
черта, которая легко могла бы парализовать художествен-
ное наслаждение, перерабатывается в произведении ис-
кусства, причем сознательная связь так подгоняется, что
главные ситуации принимают характер печального, ужасно-
го, запретного, эта переработка — регулярное явление в
Трагедии, и в трагедии же наиболее полно достигается очи-
щение чувства зрителей. В том, что большинство произве-
дений поэтического искусства вызывают в нашем сознании
печальные аффекты, нет никакого противоречия с их при-
носящей радость функцией, как мы должны были сначала
предположить; наоборот, первое есть подкрепление второ-
го, так как, во-первых, таким путем неприятные аффекты
обрабатываются в сознании, во-вторых, запретное наслаж-
дение, подкрепляемое бессознательными источниками, мы
получаем без столкновения с цензурой, под маской чужого
аффекта*
У свойства поэзии творить наслаждение из мучительных
аффектов должны быть еще другие корни; “сон наяву”, ко-
торый не может пользоваться бессознательным в целях ху-
дожественного напряжения, также пускает в ход мучитель-
ные аффекты, хотя и реже, чем художественное произве-
дение. И в самом деле, эти фантастические страдания дают
и первичное наслаждение. Мы уже знаем, что к инфантиль-
ным инстинктам, не вошедшим в половое влечение взрос-
лых, относится и сексуальное наслаждение, заключающее-
ся в причинении и перенесении боли (садизм — мазохизм).
Во сне наяву, где удовлетворение этих инстинктов не свя-
зано ни с физической болью, ни с неприятными социаль-
ными последствиями, они после выполненного вытеснения
находят приют и убежище; отсюда, они перекочевывают в
художественное произведение, которое принимает их и
пользуется ими для своих вторичных тенденций.
"Я говорил это часто и никогда не откажусь от этого: представление
убивает представляемое, сначала в том, кто представляет, — то, над
чем ему приходилось раньше трудиться и мучиться, он таким путем
покоряет себе; а затем в том, кто наслаждается представлением"
(Фридрих Геббель).
124
О. Ранк, X. Захс
Важным моментом является также и то, что эстетическое
наслаждение достигается совершенно независимо от ре-
ального "я” Тем самым слушатель получает возможность
без промедлений отождествлять себя с каждым ощущени-
ем, с каждым образом и снова без всякого труда отказы-
ваться от этого отождествления. В этом смысле вполне пра-
вилен закон “Tart pour Tart*; тенденциозное произведение
не в состоянии вовлечь в игру все стороны душевной жиз-
ни — автор и публика с самого начала на стороне опреде-
ленного образа мыслей и определенных фигур, и для ос-
тальных остается только антипатия. В таких случаях сохра-
няется остаток реальных отношений, парализующих полет
фантазии. Только тот, кто совершенно погружается в про-
изведение искусства, может почувствовать его глубочай-
шее воздействие, а для этого необходимо полное отвлече-
ние от актуальных целей.
Нам остается только проанализировать средства эсте-
тического воздействия, которые мы выше разделили на
внутренние и индивидуальные, с одной стороны, и внешние
и технические — с другой. В первой категории доминирует
принцип энергии распределения аффекта. Для того, чтобы
при помощи художественного произведения вызвать впе-
чатление более сильное, чем то, которое создается каким-
либо фактическим происшествием или сном наяву, нужно
такое построение произведения, которое не дало бы аф-
фекту моментально бесполезно возгореться; аффект до-
лжен повышаться медленно и законообразно с одной сто-
роны на другую, должен достигнуть максимального напря^
жения; тогда только наступает реакция, почти бесследно
поглощающая аффект. “Внутренняя художественная фор-
ма”, заставляющая художника выбирать для каждого мате-
риала другой вид обработки, есть не что иное, как бессо-
знательная способность достигать при помощи перемежа-
ющего нарастания и замедления действия максимального
аффекта, достижимого при помощи данного материала.
Соответственно этому художник обрабатывает материал в
виде то трагедии или эпоса, то новеллы или баллады. Эко-
"Искусство ради искусства" (фр.) — Прим. ред.
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ 125
номия аффекта характерна для гения, который с ее помо-
щью достигает наиболее сильного влияния, тогда как пре-
красная декламация и трагическое действие, построенные
вопреки законам экономии, не вызывают глубокого впечат-
ления.
Наряду с экономией аффекта второе место занимает
экономия мысли, во имя которой в художественном произ-
ведении все должно быть мотивировано строго закономер-
но и без пробелов, тогда как действительная жизнь, пестрая
и часто как бы нелепая, в своих обрывках не всегда дает
возможность точно установить причинную связь и мотивы
данных событий. В поэтическом произведении нить движе-
ния не может внезапно оборваться, все факты легко обоз-
реть, их легко понять по принципу достаточного основания,
то есть законы нашего мышления встречаются с миром,
гармонично построенным по их правилам. В результате мо-
тивы и связь художественного произведения без труда по-
нимаются; мысль и факты не скрещиваются, а сливаются в
одно целое; в силу экономии мысли восприятие художест-
венного произведения требует значительно меньше энер-
гии и напряжения, чем восприятие какой-либо области
внешнего реального мира того же объема; результат этой
экономии энергии — наслаждение. При помощи вспомога-
тельных средств еще более увеличивающих экономию
мысли, например, при помощи последовательного парал-
лелизма или резких контрастов в мотивах, процессах и об-
разах, это наслаждение может быть еще выше.
В этом пункте начинаются уже более узкие эстетические
проблемы, к разрешению которых мы приближаемся, при-
меняя к ним вышеизложенные принципы. Тут кончается, со-
бственно, наша задача и мы обращаемся к внешним худо-
жественным средствам; последние заключаются (так как
среда поэзии — язык) в действии звука, которое мы можем
разбить на две группы: ритм и созвучие.
Созвучие существовало в различные формах, а в нашем
культурном кругу зафиксировалось в виде конечной рифмы.
Основы наслаждения, получаемого от созвучия, всюду те
же: возвращение тех же звуков вызывает экономию внима-
ния, в особенности, в тех случаях, когда рифмованные
126
О. Ранк, X. Захс
слова оба раза имеют существенный смысл; то напряже-
ние, которого ожидали и которое внезапно сделалось из-
лишним, превращается в наслаждение. С другой стороны,
игра словами, при которой на долю звука выпадает свое-
образное значение, сводящееся к ассоциативной связи, яв-
ляется источником детской радости, снова введенной при
помощи рифмы в сферу искусства.
Ритм был распознан и использован в качестве средства
для облегчения работы уже в примитивной культурной ста-
дии; эта функция сохранилась у него до сих пор и там, где
не приходится бороться с реальными препятствиями — так,
в нашем случае, при танцах, в детских играх и т.д., — служит
для прямого достижения или усиления наслаждения. Сле-
дует еще добавить, что важнейшие формы сексуального
действия, да и сам половой акт, ритмичны уже по физио-
логическим причинам. Таким образом определенная дея-
тельность при помощи ритма приобретает известное сход-
ство с сексуальными процессами, сексуализируется. На-
слаждение ритмом основано, по всей вероятности, кроме
мотива экономии усилий, еще и на столь же значительном
сексуальном мотиве.
То, что здесь было сказано о художественном произве-
дении, опирается на исследование Фрейда о проблеме ос-
троумия и острот. Острота также служит безнаказанному
удовлетворению бессознательных тенденций. Она тоже
может пользоваться, чтобы приобрести благоволение слу-
шателей, детской радостью, порождаемой созвучием слов,
которое повышается у нее по временам до кажущейся бес;
смыслицы. Следовательно, все подобные вспомогательные
средства поэзии — художественная форма, обусловленная
экономией аффекта и мысли, затем ритм и рифма —служат
в качестве предварительного наслаждения. Это значит, что
они предлагают слушателю легко достижимое удовольст-
вие и вызывают у него таким путем начальный интерес. При
помощи таких мелких приятных впечатлений создается и
постепенно повышается психическое напряжение, которое
заставляет слушателя выполнить те требования, которые
ставит его воображению восприятие произведения, и по-
бороть все препятствия, пока не будет достигнуто конечное
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ 127
наслаждение, а вместе с ним и отлив аффекта и разрядка
напряжения. Поверхностному наблюдателю кажется, что
все наслаждение, доставленное художественным произве-
дением вызвано средствами, служащими для создания
предварительного наслаждения; на самом деле, они обра-
зуют только фасад, за которым скрыто действительное,
возникшее из бессознательного наслаждение.
Механизм предварительного наслаждения не ограничи-
вается этими двумя случаями. Мы познакомились с ними,
когда следили за ходом развития сексуальности; там мы
видели, как сначала самостоятельные частичные инстинкты
доставляют предварительное наслаждение, заставляющее
искать конечное (в половом акте). Нечто подобное можно
далее констатировать и в других областях.
Близость к сексуальности не ограничивается только
внешностью; неоспоримой истиной считается, что вопрос:
“получил ли Ганс свою Грету?” — является главной темой
поэзии, бесконечно повторяющейся в бесконечных вариан-
тах и никогда не утомляющей ни поэта ни его публику. Уже
много раз было сказано, как бы интуитивно схвачено, что
не только материал, но и творческая сила в искусстве по
преимуществу сексуальны. Психоанализ сужает это утвер-
ждение — в том смысле, что сексуальное в его общей не-
определенной форме заменяется бессознательным. Хотя в
бессознательном сексуальность имеет наибольшее значе-
ние, все же бессознательное не исчерпывается без остатка
половым влечением, с другой стороны, не следует упускать
из виду, что сексуальные мотивы, которые имеет в виду
психоанализ, носят совсем особенный характер, а имен-
но — характер бессознательного. Сознательное половое
стремление не удовлетворяется надолго фантазией, оно
разрушает видимость и стремится к реальному удовлетво-
рению, при его появлении прекращается и уничтожается
как радость творчества художника, так и эстетическое на-
слаждение зрителя. Бессознательное стремление не дела-
ет различий между фантазией и реальностью, оно оцени-
вает все происходящее независимо от того, с чем оно
имеет дело —с объективными фактами или субъективными
представлениями; благодаря этому своему свойству оно
128
О. Ранк, X. Захс
обладает способностью быть психологическим базисом ис-
кусства. Особенное значение в этом отношении имеет эди-
пов комплекс, из сублимированной инстинктивной силы ко-
торого почерпнуты образцовые произведения всех времен
и народов; следы этого комплекса сохранились в более или
менее замаскированных изображениях эдиповых ситуаций,
которые аналитику не трудно свести к первоначальному ти-
пу. То деяние совершается, как в случае самого Эдипа, во
всей своей грубости, но смягчается субъективным незна-
нием совершающего; то наоборот, запретное является объ-
ектом сознательных желаний, но желания эти лишаются
своей греховности, так как родство оказывается несущест-
вующим (семейный роман); наиболее часто ситуация смяг-
чается тем, что вместо матери появляется мачеха, жена
властелина или какая-либо другая фигура, в которой только
по тонким деталям можно узнать образ матери; образ же
отца-врага подвергается соответственной маскировке.
Если мы расширим наше наблюдение на изобразитель-
ное искусство, то нам нетрудно будет найти в нем отдель-
ные черты. В качестве основы натуры художника-живописца
можно принять, например, сублимирование особенно силь-
но развитого в натуре личности инстинкта созерцания. На-
слаждение от созерцания в его наиболее примитивной
форме у ребенка связано с первыми объектами, давшими
наслаждение, среди которых сексуальные, в широком пси-
хоаналитическом смысле, занимают первое место. Обще-
известно, что изображение человека, в особенности обна-
женного человеческого тела, долгое время считалось един-
ственной задачей художника и скульптора. Не оживленный
фигурой ландшафт появился только в новое время, после
того, как дальнейшее прогрессирование процесса вытес-
нения обострило требования цензуры. Но и до сих пор че-
ловеческое тело считается наиболее благородной темой,
которой ни один художник не вправе вполне пренебречь.
Основной первоначальный интерес, вытесненный у куль-
турного человека, можно ясно распознать и в сублимиро-
ванной форме.
Место экономии мысли у изобразительного искусства
занимает экономия созерцания. Идеальной целью является
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ
129
показать зрителю каждое явление освобожденным от от-
влекающих и обманчивых случайных свойств в его сущест-
венной для художественного воздействия и характерной
форме, так, как оно представляется самому художнику; тем
самым у зрителя экономится энергия, которую иначе при-
шлось бы потратить, чтобы отличить существенное для впе-
чатления от второстепенного.
Связь с бессознательным выступает еще яснее, при со-
здании отдельных произведений. Тот факт, что концепция
художественного произведения и связанное с этим состо-
яние душевного подъема исходит не из сознания, подтвер-
ждается всеми без исключения, кто имел возможность сде-
лать какие-либо относящиеся сюда наблюдения. Вдохнове-
ние — внезапное понимание образов и их взаимной связи;
эти образы были или совершенно неизвестны художнику до
этого момента или носились перед его духом в туманно
неопределенной форме и теперь одним ударом появились
перед ним во всей телесной ясности и резкости. Загадоч-
ность этого процесса привела сначала к предположению,
что художнику ниспослано богами то, что не могло быть
создано из его сознания. Психологии уже давно пришлось
привлечь для объяснения этого явления представление о
бессознательном и подсознательном; но она не исследо-
вала природы этой далекой от сознания инстанции и не
задавала себе вопрос, в какой зависимости находятся про-
дукты вдохновения от этой инстанции, нельзя ли из иссле-
дования их общих черт кое-что узнать о психических актах,
протекающих без участия сознания.
Вопрос о том, откуда художник берет незнакомый ему
до сих пор психический материал, для психоанализа со-
всем нетруден. Иначе обстоит дело с проблемой стимула,
того толчка, благодаря которому совершился переход от
сознательного к бессознательному; трудна также проблема
механизма, делающего возможным этот переход. Единст-
венно установленным является то, что дело идет здесь о
бегстве из реальности и возвращении к инфантильным ис-
точникам наслаждения. Чем отличается использование
этого пути от того, которым идет невротик, совершающий
путь согласно такой же формуле, еще мало исследовано.
5 Ранк
130 О. Ранк, X. Захс
Вопрос тем более интересен, что черты обоих типов очень
часто смешиваются, так как один и тот же человек может
быть и невротиком и художником.
Основное различие было намечено уже в первой главе.
Симптомы невроза вызывают впечатление чего-то произ-
вольного и бессмысленного, не воспринимаются близкими
больного как нечто приятное и не привлекают к нему пос-
торонних. Болезнь ухудшает социальное положение невро-
тика. Положение художника существенно иное. Правда слу-
жение искусству также делает не совсем легким приспо-
собление к социальной среде; нам не приходится перечис-
лять примеры и иллюстрации того, что художники не счи-
тались и теперь еще не считаются образцовыми супругами,
отцами, друзьями или гражданами. Судьба осудила худож-
ника на то, чтобы там, где он должен влиять непосредст-
венно, своей личностью, он оставался непонятым неудач-
ником; зато он умеет придавать своим произведениям
форму, которая не только встречает понимание, но и вызы-
вает глубокое радостное впечатление. Невротик, возвраща-
ясь к своим инфантильным склонностям, теряет социаль-
ные связи, тогда как художник, теряя их по той же причине,
заново обретает их новым, только ему доступным путем.
Он добивается любви и уважения не обыкновенными спо-
собами; он завоевывает симпатии обходным путем — через
глубины собственной личности.
Остается все же еще достаточно общих черт, чтобы пси-
хологически обосновать часто наблюдаемое сходство
между художниками, с одной стороны, и нервно- и душев-
нобольными — с другой, между гением и безумием.
Склонность к внезапным переменам настроения, незна-
ние меры в любви и ненависти, неспособность к постоян-
ному преследованию практических целей — все это объяс-
няется усиленным влиянием бессознательного на созна-
тельный образ жизни. Постоянно повторяющийся мятеж
примитивных душевных сил, которые, достигнув господст-
ва, сломили бы все возведенные культурой заграждения,
вызывает глубокое неисчезающее чувство вины, превраща-
ющееся при помощи рационализации в моральную сверх-
чувствительность, которая по временам снова заменяется
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ 131
дерзким переходом через все этические границы. Вообще
психические противоположности в сознании переносятся
художником лучше, чем обыкновенным человеком, что сно-
ва объясняется ассимиляцией с бессознательной душевной
жизнью, в которой противоположности легко уживаются
друг с другом.
Обоим типам свойственна высокая раздражимость или
чувствительность к раздражениям; это значит, что они часто
реагируют по незначительному внешнему поводу несоот-
ветственным и кажущимся непонятным аффектом. Причина
этой черты характера заключается в том, что у них легче
возникает реакция из бессознательных источников аффек-
та, как следствие случайного соприкосновения ведущих ту-
да ассоциативных цепей.
Отношение художника к внешнему миру уже потому со-
вершенно своеобразно, что этот внешний мир для него
имеет значение не столько арены страстей, сколько стиму-
ла для его творческой фантазии, а для этого достаточно
незначительного внешнего опыта переживаний. Часто по-
ражаются работе гения, который, не расширяя своих на-
блюдений за пределы узкого круга, обнаруживает в своих
произведениях чрезвычайно точное и детальное знакомст-
во с душой человека во всей ее глубине. Объяснение за-
ключается в том, что душа человека несравненно шире той
области, которая представляется сознанию. В бессозна-
тельном похоронено все прошлое нашего рода; оно подоб-
но пуповине, прикрепляющей отдельного человека ко всему
виду. Чем больше та область бессознательного, которая
открылась гению, тем больше для него возможностей, от-
влекаясь от своего сознательного “я", воплощаться в чужие
личности. Если Шекспир видел до основания душу мудреца
и глупца, святого и^реступника, то он не только бессозна-
тельно был всем этим — таким может быть любой — но он
обладал еще отсутствующим у всех нас остальных дарова-
нием видеть свое собственное бессознательное и из своей
фантазии создавать самостоятельные образы. Все эти об-
разы суть только бессознательное поэта, которое он, чтобы
освободиться от него, выявил наружу, проецировал.
5*
132
О. Ранк, X. Захс
Художник может в очень мелких происшествиях пере-
жить больше, чем обыкновенный человек в необычайных
приключениях; для художника все совершающееся вокруг
него только повод узнать свое внутреннее богатство. Его
раздражительность только оборотная сторона этого фено-
мена и должна проявляться в жизни, если он не использует
своего богатства в своих произведениях, а избирает обы-
денный путь, дав волю своим аффектам в реальном мире.
Если мы попытаемся, наконец, выяснить из всего выше-
изложенного значение искусства в развитии культуры, то
мы придем к заключению, что художники принадлежат к
вождям человечества в борьбе за усмирение и облагора-
живание враждебных культуре инстинктов. Когда какая-ли-
бо из привычных форм проявления этих инстинктов старе-
ет, то есть опускается ниже уровня культуры, и своей преда-
тельской фигурой мешает человечеству идти вперед, тогда
личности, одаренные художественной творческой силой,
освобождают людей от связанного с этим вреда, оставляя
им в то же время наслаждение; они переливают старый
инстинкт в новую, более привлекательную, более благород-
ную форму. Если, наоборот, вытеснение в какой-либо сфе-
ре становится во всей своей интенсивности излишним, они
первые чувствуют уменьшение давления, тяготевшего бо-
лее всего над их духом; используя новоприобретенную об-
ласть свободы в искусстве прежде еще, чем переворот стал
заметен в жизни, они указывают миру дорогу.
VI. ФИЛОСОФИЯ, ЭТИКА И ПРАВО
Как философия занимает по отношению к другим наукам
совершенно своеобразное положение, так и психоаналити-
ческий метод подходит к ней с особенной стороны. Дис-
циплины, рассматривавшиеся до сих пор, позволяли иссле-
дователю заниматься и их объектом и открывали ему в бо-
лее или менее фантастическом материале желаний доступ
к лучшему пониманию феноменов и, тем самым, к обога-
щению данной области знания. Философские же системы
в качестве материала познания сами претендуют на то, что-
бы их расценивали, как чисто научные и конечные объяс-
нения отношения человека к внешнему миру и вселенной.
Если это особое положение философии с самого начала,
по-видимому, исключает применение психоаналитического
метода, то две другие особенности философских систем и
их создателей дают нам возможность подойти поближе к
проблеме философии и философов. Прежде всего нужно
отметить, что в философии личность творца системы про-
является в такой степени, которая, собственно, не отвечает
науке и не встречается ни в какой другой области познания;
ту же роль личность играет только в искусстве. Это обсто-
ятельство указывает нам на возможность освещения, с точки
зрения психоанализа, своеобразной психологической струк-
туры философа, которая возвышает его на чистым ученым и
приближает его к типу художника, будучи от него все-таки
сильно дифференцированной. Тем самым нам дан ключ к той
существенной части создания системы, которая, по общему
признанию, определяется индивидуальными особенностями
личности, часто даже чисто субъективными мотивами. Про-
следить эту зависимость системы от личности вплоть до форм
и развития либидо, с одной стороны, выяснить ее внутреннюю
связь с характером, личностью и жизненными влияниями, с
Другой стороны, является задачей психографического иссле-
дования, которое начинает развиваться из применения пси-
134
О. Ранк, X. Захс
хоаналитических основных принципов и точек зрения к
жизни и творчеству гениальных людей.
Этот метод исследования открывает нам, так сказать,
внутренний доступ из глубин личности к лежащему в основе
системы материалу желаний; ряд философских построений
представляет психоаналитическому исследованию широ-
кое поле применения в самих системах, в которых бессо-
знательное их творца являет себя или в виде метафизичес-
кой проекции в сверхчувственный мир, или в виде мисти-
ческого проявления психических восприятий, или, наконец,
непосредственно в, так сказать, метапсихологическом поз-
нании в виде объекта философского исследования.
В дальнейшем мы попытаемся вкратце очертить эти раз-
личные возможности применения психоаналитической точ-
ки зрения к области философии и начнем с психографичес-
кого исследования философской личности; беря крайние
ее проявления, мы различаем три основных типа такой лич-
ности.
1. Тип интуитивного созерцателя, владеющего, собст-
венно, искусством метафизики, как его представляет со-
бой в наиболее чистом виде Платон: этот тип ясно выра-
жен у мистиков и родственных им спекулятивных натур-
философов.
2. Тип синтетического исследователя, образ которого
проявляется в позитивистских системах Конта, Спенсера и,
до известной степени, в эмпирической системе Лока.
3. Наконец, тип аналитического мыслителя, наиболее яр-
кими представителями которого являются Кант и Спиноза
и который превалирует также у Декарта, Юма и др.
Эти типы встречаются конечно редко в чистом виде, но
методически сохраняют свое значение применительно к на-
иболее частым формам этих различно выраженных у от-
дельных философов черт.
Тип аналитического мыслителя, исходящего преимущес-
твенно из предпосылок теории познания, старающегося вы-
яснить основы и границы сознательного человеческого поз-
нания, представляет собой малоподходящий объект для
психоаналитического исследования. Вплетение бессозна-
тельных элементов желания почти всецело исключено, со-
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ 135
знание работает над познанием своих собственных способ-
ностей. При этом типе наш интерес концентрируется на
своеобразном характере и личности философа, которые
проявляются в том, что философ, как много раз установле-
но, старается держаться вдали от практической и любовной
жизни, от искажающего и отвлекающего вплетения реаль-
ности в процессы мышления, дабы максимально проявить
реальность мышления.
Психоаналитическое изучение невротиков, находящихся
под некоторым принуждением, дало впервые возможность
постижения этих философских склонностей и вытекающего
из них отношения к миру и человеку, к делу и мысли, то
есть стремления к ограничению дела и максимальному раз-
витию мысли. Эти больные близки к типу философа не толь-
ко в силу их утонченной мыслительной способности, их ин-
тереса к сверхчувственному и их этической щепетильности;
они обнаруживают также нарциссовский характер самосо-
зерцания собственного мышления и его интенсивный сек-
суальный характер. Невротическому принуждению беспре-
рывно разбираться в своих переживаниях, патологической
страсти все разъяснять, парализующему энергию сомне-
нию больных соответствует философское “удивление”
тому, что оставляется другими без внимания, логически мо-
тивированный педантичный порядок мыслей по принципу
симметрии, потребность в установлении причинной связи,
с особенной любовью останавливающаяся на не поддаю-
щихся точному исследованию, окруженных вечными сомне-
ниями глубочайших проблемах индивидуального и косми-
ческого бытия. Все эти черты психоаналитическое иссле-
дование выявляет как результат различной эволюции опре-
деленных инфантильных инстинктов и склонностей, среди
которых главную роль играют наслаждение созерцанием,
жажда познания и связанный с тенденцией жестокости ин-
стинкт подчинения. В особенности сильно наказывается
преждевременное и энергичное вытеснение, которое при-
ходится вынести в силу внешних и внутренних мотивов ин-
тенсивному сексуальному любопытству ребенка. В резуль-
тате или жажда знания вытесняется вместе с объектом ис-
следования до такой степени, что с этих пор она остается
136
О. Ранк, X. Захс
совершенно подавленной; или вытеснение сексуального
любопытства не удается и оно снова возвращается из бес-
сознательного в виде невротического принуждения анали-
зировать свое душевное состояние, причем мышление и
исследование сами приобретают характер того наслажде-
ния, который первоначально был свойственен их цели; на-
конец, возможен тот идеальный случай, что сублимирован-
ное в жажде знания либидо поддерживает и поощряет
страсть к исследованию; тогда становится возможной ра-
бота либидо на службе интеллектуальных интересов.
Легко заметить, что тип аналитического мыслителя на-
иболее близок ко второй возможности вытеснения инфан-
тильных инстинктов; такой мыслитель, оставаясь в чисто
интеллектуальной области, придает мыслительным способ-
ностям наслаждение и навязывает реальности законы со-
бственного мышления, как это делает субъективный идеа-
лизм Канта*, Шопенгауэра** и др., а также выражающийся
в солипсизме крайний феноменализм. Это эгоцентричес-
кое отношение к внешнему миру оказывается результатом
переоценки собственного “я”*** и реальности мышления,
которая проецируется во внешний мир.
Противоположностью этого типа является тип позити-
вистского исследователя, который целесообразно направ-
ляет свою сублимированную потребность познания и уста-
новления причинной связи на объективную реальность и,
тем самым, наиболее решительно отказывается от принци-
па наслаждения. Он представляет собой третью из приве-
денных возможностей вытеснения инфантильных инстинк-
тов и предоставляет нам в своем творчестве и своей лич-
ности меньше всего материала для психоаналитического
Кант: “До сих пор считали, что все наше познание должно подчинять-
ся предметам... Да будет поэтому однажды испробовано, не успеш-
нее ли мы подвинемся в выполнении задач метафизики, если мы
предположим, что предметы должны подчиняться нашему познанию”
Шопенгауэр: “Мир — мое представление"
Как известно, Фихте наиболее резко помещает "я” и его исследова-
ние в центр философии и миропонимания, выводя все остальное из
этого центра. Для нашего психологического исследования не сущес-
твенно различие между чистым и эмпирическим “я"
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ 137
исследования, так как у него либидо функционирует, со-
гласно Ницше, только как движитель мышления*
Наиболее для нас интересен первый тип собственно ме-
тафизического философа, этот тип в своей художественной
личности не только наиболее соответствует психоаналити-
ческому исследованию, но и в содержании своего творчес-
тва часто так ясно выдает материал фантастических жела-
ний, что уже Аристотелю бросилось в глаза родство этого
вида философствования с созданием мифов. В то время
как два рервых типа интересны для нас, преимущественно,
как характеры, так как у них бессознательные инстинкты и
энергия либидо служат только для образования характера,
в качестве движущей силы мышления и исследования, у
этого третьего типа и содержание системы находится под
неоспоримым влиянием бессознательного; на это нас до-
лжны были, собственно, натолкнуть уже немногие типичные
постоянно вновь появляющиеся в течение развития фило-
софии основные воззрения и системы; психоанализ вскрыл
их часто поражающее сходство в строении и содержании со
злосчастными системами определенных душевнобольных.
Если этот вид философствования и близок к художест-
венному творчеству, то, с другой стороны, нельзя отрицать,
что эти два типа духовной деятельности обнаруживают рез-
кое различие, а в некотором отношении даже противопо-
ложность, интересную с психоаналитической точки зрения.
Уже внешне художник едва ли мыслим без близких сопри-
косновений с окружающим миром, тогда как философа ха-
рактеризует сильная скрытность его либидо и аутизм мыш-
ления (Блейлер). Банальные представления об эротической
свободе художника и сексуальной сдержанности (целомуд-
рии) философа, правда, грубо, но довольно правдиво ха-
рактеризуют эту противоположность’*
Художник всегда соединяет свои общечеловеческие об-
разы с отдельным случаем, философ стремится к общему,
Платон также называет мышление “сублимированным половым ин
стинктом"
Шопенгауэр и Ницше подчеркивают типичное безбрачие философов
(которое они и сами демонстрируют) на примерах Декарта, Лейбни-
ца, Мальбранша, Канта, Спинозы и др
138
О. Ранк, X. Захс
художник хочет нравиться и применяет потому суггестив-
ные средства, философ хочет убедить и пользуется для
этого логикой. Шопенгауэр выразил это различие в афо-
ризме: “Нельзя быть поэтом без известной склонности к
притворству и лживости; наоборот нельзя быть философом
без прямо противоположной склонности” Более глубокие
различия, в конце-концов, можно свести к различию в сек-
суальной конституции (у художника гиперэротика, у фило-
софа анэротика), к различно выраженным частичным ин-
стинктам и к их многообразной эволюции, в особенности
же к гораздо сильнее проявляющемуся у философа откло-
нению от сексуального в духовное, сверхчувственное, не-
реальное.
Соответственно этому и бессознательное проявляется в
философских системах иначе, чем в художественном твор-
честве. Мы различаем у философа две формы проявления
бессознательного, которые характеризуются как метафизи-
ческие, так как они не обоснованы объективным познанием,
а именно — религиозную и мифологическую. Первая
форма, проявляющаяся во всевозможных видах, постули-
рует творца, создавшего мир из самого себя или из ничего
(Гераклит, стоики, неоплатоники, мистики). Как в религиоз-
ном творчестве, так и здесь психоанализ вскрывает бессо-
знательную универсальную проекцию играющего такую ог-
ромную роль в жизни ребенка отношения к отцу и выясняет,
что господствующее у “мыслителя” чувство всемогущества
путем проекции переносится на Бога-Отца. В других сис-
темах вселенной анимистически приписывается сознатель-
ная жизнь, а дуализм мертвой материи и проникающего ее
духа символизируется образом полового оплодотворения;
богатый ансамбль этой сексуальной символики у отдельных
мистиков ясно выдает эти системы как проекции внутрен-
них процессов либидо. Сознавая эту сексуализацию как не
только функцию, но и содержание мышления, Людвиг Фей-
ербах сводил философское противопоставление и спекуля-
тивное отношение субъекта и объекта к половым отноше-
ниям мужчины и женщины.
Мифические системы характеризуются принятием су-
ществования сверхчувственного мира, которое, как и субъ-
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ 139
ективный идеализм, можно счесть за отклонение или отри-
цание мучительно воспринимаемой реальности и как бег-
ство к проецированным из бессознательного инфантиль-
ным желаниям. Сюда же относится и вера в существование
до рождения, в перемещение душ и воскресение из мерт-
вых; вера эта, в конечном счете, проистекает, как и соот-
ветствующие религиозные верования, из бессознательных
фантазий о рождении, материнской утробе и воскресении.
Эти метафизические представления в их отказе от вся-
кой реальности наиболее легко поддаются психоанализу в
качестве продуктов фантазии; они представляют собой не
что иное, как феномены проекции бессознательной душев-
ной жизни в сверхъестественный мир, который, естествен-
но, вполне соответствует желаниям данной личности и мно-
гих других, являясь психологически только самосозерцани-
ем индивида в космосе. Эта метафизическая проекция —
самая примитивная и наиболее часто встречающаяся
форма проникновения бессознательного в построение сис-
темы. Первым шагом в познании бессознательного являют-
ся рационалистические и мистические теории, у которых,
как бы они ни казались противоположными друг другу, та
общая черта, что глубочайшую сущность мира и конечное
познание вещей и та и другая теория ищут в душевной
жизни человека; вопреки этой тенденции они не в состоя-
нии постичь бессознательное, они только психически вос-
принимают его. В этой стадии познания мы встречаемся с
бессознательным в философских учениях, как с чем-то мис-
тическим и непознаваемым. В течение дальнейшего разви-
тия вырабатывается понятие бессознательного, о котором
говорят (хотя в ином смысле, чем психоанализ) некоторые
философы, как, например, Гартман; другие же философы
поняли его значение и роль, как Шопенгауэр в учении о
вбле и Ницше, который в полном согласии с психоанализом
сводил метафизические и этические потребности к прими-
тивным инстинктам.
Дабы избегнуть недоразумений, мы подчеркиваем, —
хотя исключительное внимание, уделенное нами психоана-
литической точке зрения в данной связи не нуждается в
извинении, — что мы этими немногими замечаниями не ду-
140 О. Ранк, X. Захс
мали ни исчерпать сущности философии, ни обозреть ее
историю развития, ни психологически выяснить личность
философа. Речь шла только о том, чтобы наметить те пун-
кты, исходя из которых психоанализ в состоянии разрешить
данные проблемы. Только подробные детальные исследо-
вания покажут в какой степени эти попытки психологичес-
кого понимания философии могут быть плодотворны. Их,
конечно, недостаточно для критической оценки какой-либо
системы, и они на это и не претендуют; они могут дать
только определенные указания и намеки на личную и субъ-
ективную обусловленность философского мышления и со-
зерцания, чем отнюдь не затрагивается объективная цен-
ность философских выводов.
Та же точка зрения, что и для нашего изучения метафи-
зики, с теми же ограничениями может быть применена и к
психоаналитическому освещению этики, поскольку ей, как
философской дисциплине, придана систематическая
форма. Этику приводят в систему, большей частью осно-
вываясь на том, что философия, изучая события мира и
жизнь человека, вместе с тем, призвана и устанавливать
этические нормы, регулирующие отношения личности и
коллектива. Мы совершенно игнорируем здесь эту тенден-
цию, ведущую свое начало от Сократа, и рассматриваем
этические учения отдельных философов как проявления их
индивидуальных потребностей. Такое исследование учит
тому, что история развития этики внутри философии пред-
ставляет собой отражение вытеснения грубо эгоистичес-
ких, агрессивных и жестоких склонностей человека; как
борьба с либидо и его различными проявлениями разыг-
рывается в области метафизики, так борьба с асоциальны-
ми склонностями, разыгрывается в сфере этики. Наиболь-
шее значение для той или иной формы этики имеет, стало
быть, судьба инфантильных тенденций жестокости и жажды
господства, находящихся в тесной связи с либидо (садизм).
Этические нормы вырастают из вытеснения данных тенден-
ций; отсюда проистекают требования сострадания, любви
и уважения к ближнему. Появление время от времени эти-
ческих революционеров, таких как Штернер и Ницше, из-
девающихся над размягчающей моралью сострадания, вое-
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ 141
хваляющих грубый эгоизм и жажду власти, доказывает, что
в основе этических норм первоначально лежат противопо-
ложные асоциальные тенденции. Даже такой глубокий мыс-
литель, как Шопенгауэр, чрезвычайно кропотливо и деталь-
но анализирует злые, жестокие и эгоистические тенденции
человеческой натуры; о Спинозе рассказывают, что он —
будто бы в научных целях- намеренно жестоко мучил насе-
комых; Кант, безусловно, наиболее видный этический мыс-
литель среди философов, начал свою философскую карь-
еру статьей О зле в натуре человека.
Так проявляется в истории этики беспрерывная борьба
между эгоистическими склонностями и стремлением их по-
бедить; и то и другое обусловлено индивидуальными за-
датками и более или менее удавшимся вытеснением опре-
деленных инстинктов. Так же обстоит дело с выдвигаемым
во многих этических системах требованием полного или
частичного отказа от половых сношений и с многочислен-
ными ограничениями сексуальных наслаждений (сексуаль-
ная этика*
Добродетели, таким образом, невозможно научиться;
каждый неизбежно “этичен” постольку, поскольку его про-
цесса вытеснения достаточно для создании и удержания
реакции, и требования отдельных философов имеют зна-
чение и ценность только для них самих и для некоторого
числа подобных им натур. Отсюда следует, что при таких
обстоятельствах и необычайно важная проблема кажущей-
ся свободы воли нуждается в новом рассмотрении в смысле
психоаналитического миросозерцания.
Если мы попытаемся выяснить с нашей точки зрения ге-
незис этики, то мы должны исходить из того положения, что
сущность этики заключается в добровольном отказе от
удовлетворения страстей. Старые табу — запреты являются
прямыми предшественниками этических норм; резкое от-
личие лежит в мотивах. Ограничения табу исходят, посколь-
ку имеются сознательные мотивы, из эгоистических ос-
нов — из боязни перед грозящим преступнику злом. Бес-
Cp. Christian v.Ehrenfels: Sexnalethin (Grenzfragen, N 56), Wiesbaden,
1908.
142
О. Ранк, X. Захс
сознательные мотивы — сохранение тех учреждений, в осо-
бенности примитивной семьи, которым грозит опасностью
соблазн, устраняемый табу. Сам соблазн вытесняется,
вместе с ним удаляются из сферы сознания и связанные с
ним мотивы. Так как благополучие отдельной личности тес-
но связано с благополучием рода, то социальные мотивы
сводятся снова к эгоистическим. С другой стороны, сказы-
вается определенное влияние и либидо, отказ в душевной
жизни дает ему устойчивость, придавая ему обходным пу-
тем характер наслаждения. Такими, большей частью, вто-
ричными мотивами, исходящими из либидо, являются, на-
пример, воздержание и уверенность в приобретении боль-
шего наслаждения благодаря вытеснению любви к личнос-
ти, чувства которой должны быть оберегаемы отказом.
В противоположность этому, в этике эгоизм как мотив,
например, как страх перед наказанием, не должен играть
никакой роли. Он подавляется, у святого вытесняется даже
из сознания, как вытесняются асоциальные желания при
табу. На первый план, в качестве единственного и вполне
достаточного основания, выдвигается социальный мотив,
ставший ныне, когда семья не совпадает более с государ-
ством и человечеством, совершено бесцветным. В науке
образовалось два главных мнения об источниках этого со-
циального долга; одно из них, представленное Руссо, ищет
волюнтаристского детерминизма в “изначальном добре че-
ловеческой природы”, тогда как другое, интеллектуальное,
свое наиболее яркое выражение получило в категоричес-
ком императиве Канта. Мы уже указывали на бессознатель-
ные мотивы этики — образование реакции вытесненным
инстинктом. Главной тенденцией запретов табу было сде-
лать запрещенное физически невозможным, тогда как вли-
яние этики ограничивается психической энергией.
Наиболее отдалено от прямого влияния бессознатель-
ного право, предоставляющее наименьшее место удовлет-
ворению страстей; в основе права лежит деловая и логи-
ческая целесообразность. В своей чистой форме право со-
вершенно отказывается от влияния на чувства членов об-
щины: его формула гласит не “ты должен” этике, а трезвое
“если ты сделаешь то-то и то-то, то сообщество причинит
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ 143
тебе определенное зло или лишит тебя определенного пре-
имущества”, причем решение предоставляется практичес-
ким соображениям отдельного лица. Тем самым право при-
ближается более к табу, чем к этике, с той разницей, что
табу грозит неопределенным злом с неопределенной сто-
роны. Если это неопределенное наказание не выполнялось,
оно возвещалось со стороны сообщества, и так создавался
переход от табу к закону.
Мы оставляем совершенно в стороне частное право и
бросим .беглый взгляд только на уголовное право, которое
проникнуто религиозными и этическими воззрениями и по-
тому ближе к бессознательной душевной жизни. Эта бли-
зость проявляется и внешне в виде той многообразной сим-
волики, которой было снабжено у всех народов судопроиз-
водство и исполнение наказания*
Даже в наше время, устраняющее ненужную для практи-
ческих целей символику, кое-что из прежних символов
удержалось в уголовном процессе. Значение этой симво-
лики И. Шторфер** удачно исследовал на одном случае, при
наказании отцеубийцы в Древнем Риме. Ему удалось дока-
зать, что эта символика была проявлением общего бессо-
знательного предположения, что мотивом для отцеубийст-
ва всегда является стремление к монопольному владению
матерью. О такой гипотетической форме участия бессозна-
тельного при наказании можно конечно говорить только в
переносном смысле. В действительности речь идет о том,
что каждый бессознательно переносится в душевную ситу-
ацию преступника, отождествляет себя с ним. То преступ-
ление, которое наказывалось обществом, совершалось, та-
ким образом, бессознательно каждым из его членов. Нака-
зание дает затем возможность совершать под социальной
санкцией запрещенную в иных случаях жестокость. Жела-
ние воздать преступнику тем же, что он совершил и что
желало бессознательное остальных (ius talionis), следует
Max Schlesinger: Die Geschichte des Symbols, Berlin, 1912, III Buch.
Kap.2 (там же указана и литература: с.267).
I.Storfer: Zur Sonderstellung der Vatermordes, Wienn; Leipzig, 1911.
144
О. Ранк, X. Захс
рассматривать как реальное выполнение разбуженного
преступлением инстинкта.
Преступник, совершающий такие поступки, от которых
другие уже отказались, представляет собой более низкую
ступень господства над своими инстинктами, с точки зре-
ния современной культуры — явление регресса в более
примитивную эпоху. У подчеркнутого Ломброзо антрополо-
гического сходства преступника с дикарем имеется и пси-
хологическая параллель, распространяющаяся и на невро-
тика, который тоже, — хотя и в другой форме, — в силу
неудавшегося вытеснения инстинктов, расходится с общес-
твенными установками.
Криминальная психология до сих пор еще мало пользо-
валась выводами психоаналитического метода* Путь, по
которому можно установить связь с бессознательным, был
продолжен экспериментом со свободными ассоциациями.
Форма эксперимента выработана швейцарской школой
психоанализа (Юнг и др.); при этом выяснилось, что чувства
и переживания лица, подвергающегося опыту, могут быть
выявлены при помощи реакции на ряд подобранных слов,
так как для преступника то, что он совершил, относится к
сильно окрашенным чувством комплексам, то при помощи
этих реакций имеется возможность установить картину пре-
ступления и уличить преступника**
Мы говорили прежде о преступлении как о явлении рег-
ресса и должны теперь задать себе вопрос, при каких ус-
ловиях преступление могло быть впервые так сформулиро-
вано. И в этом отношении упомянутая уже работа Шторфе-
ра дает очень ценные указания. В ранней стадии социаль-
ного развития, в эпоху патриархального права, отцеубийст-
во было равнозначно предательству; в этом случае прими-
тивный вид искупления, кровавая месть, не мог иметь мес-
та — внутри семьи, потому, что сын, в силу своего поступка
становился главою рода, от племени к племени, потому что
Ср. Erich Wulffen: Der Sexualverbrecher, Berlin, 1909.
C.G.Jung: Die Psycholog. Diagnose des Tatbestandes. luristisch-psychi-
atrische Grenzfragen IV, 2. Marhold, Halle, 1906; A.Stdhr: Psychologie
des Agssage Das Recht. Sammlung v.Abhandlungen f.luristen u.Laien.
Bd. IX/X, Berlin, 1912
145
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ
не было оскорбления чужого; таким образом, стремление
защитить жизнь важнейшего члена общины дало первый
толчок к рассмотрению преступления с точки зрения пуб-
личного права. Отцеубийство следует, поэтому, рассмат-
ривать как прототип преступления.
В примитивных условиях мотивы такого поступка обыч-
но лежат в экономическом соперничестве между отцом и
сыном. У многих народов в самом деле имеется обычай
устранения отца достигшим зрелости сыном. Среди вся-
ких хозяйственных благ женщина занимает первое место,
и исключительное право отца на всех женщин семьи ос-
тавило свои следы в праве первой ночи патриархальных
общин. Параллель с тем, что нашел психоанализ в бес-
сознательной душевной жизни отдельного лица, можно,
стало быть, констатировать и в возникновении и развитии
уголовного права.
VII. ПЕДАГОГИКА И УЧЕНИЕ О ХАРАКТЕРАХ
Психоанализ — не только наука, обогатившая наши поз-
нания душевной жизни человека; с самого начала он выра-
батывался скорее как практический метод лечения душев-
ных расстройств.
Сущность этой терапевтической техники заключается
в освобождении больного от принудительного господства
определенных несовместимых с его “я”, но недостаточно
вытесненных желаний и стремлений, влияние которых
обусловливается бессознательным; задача выполнялась
тем, что нецелесообразный процесс автоматического вы-
теснения с помощью анализа выводился наружу, сводил-
ся таким путем к нулю и заменялся сознательным, при-
способленным к реальным условиям господством над
данными инстинктами.
Средства к этому воздействию, соответственно характе-
ру самого недуга, скорее не интеллектуального, а аффек-
тивного рода; успех метода повышается благодаря интен-
сивному желанию пациента вылечиться и его интеллекту-
альному интересу к анализу. При помощи фантазий паци-
ента, его сновидений, симптоматических поступков, оши-
бок и пр. создается и систематически расширяется доступ
к его бессознательному, причем интенсивность первона-
чального вытеснения проявляется теперь как противодей-
ствие разоблачению бессознательного. Устранение этого
противодействия является главной задачей лечения. Оно
удается только с помощью динамического фактора, от пра-
вильного пользования которым зависят возможность й
успех лечения. Этот фактор — влияние врача, вырастающее
из определенного аффективного отношения пациента к
врачу; это отношение мы называем “трансфер”, перенесе-
ние, т.к. оно соответствует перенесенным на врача антипа-
тиям и симпатиям, с которыми пациент относился к значи-
тельным и авторитетным для него лицам в детстве (роди-
телям, родственникам, прислуге, учителям, священникам).
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ
147
В использовании суггестивного фактора психоанализ тем от-
личается от всех остальных психотерапевтических методов,
что беспрерывно сознает своеобразный характер своего воз-
действия и пользуется доверчивостью пациента для внесения
длительных изменений в его душевную жизнь; эти изменения
должны и после неизбежного прекращения “трансфера” со-
хранить свою дееспособность и самостоятельность.
Действие психоаналитического влияния складывается
из двух факторов: освобождения вытесненных инстинктов
из ложнбго положения и их нового целесообразного при-
способления к реальным возможностям удовлетворения, то
есть направления их на социально ценные пути (сублима-
ция). Психоаналитическую терапию можно, следовательно,
сравнить с "дополнительным воспитанием для борьбы с
остатками детства" (Фрейд), и как таковая, она имеет право
на внимание со стороны педагогов.
Конечно, терапия, выработанная для взрослого и притом
душевнобольного человека, не может быть непосредствен-
но применена к здоровому подрастающему ребенку. В силу
своего характера, психоанализ сначала освещает только,
так сказать, отрицательную сторону воспитательной зада-
чи, обучая нас тому, какие влияния нужно держать вдали от
ребенка, чтобы предохранить его от невроза, крушения
всех воспитательных успехов.
Основой для выполнения позитивных педагогических
задач должно быть разумное половое воспитание, вклю-
чая и выяснение отношений между полами. Тайна пола
не должна раскрыться ребенку, как это часто случается,
при помощи грубого соблазна, пошлых откровений или
случайных подсматриваний полового акта (в особенности
родителей). Все эти вредные влияния нужно держать
вдали от ребенка; с другой стороны, следует избегать и
всякой навязчивости даже со здраво излагаемыми све-
дениями, в особенности же — таинственности. Насколько
это возможно, нужно, охраняя ребенка от вредных влия-
ний, предоставить его самому себе и как можно меньше
стеснять его естественное развитие. Ребенок восприни-
мает все относящееся к сексуальной жизни, поскольку он
знакомится с нею из процессов, происходящих с его со-
148
О. Ранк, X. Захс
бственным телом, и из наблюдений над явлениями приро-
ды, подобно другим эмпирическим фактам; так же должен
научиться воспринимать их взрослый, если он хочет быть
помощником и советчиком ребенку. Собственное объясне-
ние должно последовать только после того, как ребенок
своими вопросами начнет обнаруживать интенсивный ин-
терес к значению сексуальных процессов.
Подрастающий человек, интересующийся тем, откуда
появляются дети, имеет право на если не полное, то во
всяком случае не извращенное объяснение; всякая скрыт-
ность, всякая ложь может впоследствии тяжело отомстить
за себя. Но результат может быть и прямо-таки роковым;
ребенок, еще до того, как задает вопросы, обычно уже
более или менее осведомлен; теперь же он чувствует себя
обманутым родителями. Нередко он теряет всякое уваже-
ние и всякое доверие ко взрослым, чем, естественно, чрез-
вычайно затрудняется воспитание.
Уже у ребенка появляется то чрезвычайно знамена-
тельное перенесение либидо на близких, которое и в пси-
хоаналитической терапии и в нормальном воспитании яв-
ляется важнейшим рычагом суггестивного воздействия.
Как относится ребенок к родителям, в особенности к отцу,
так будет он позже относиться к заменяющим их автори-
тетным лицам (священнику, учителю, начальнику, шефу и
т.д ), и потому важнейшим условием всей дальнейшей
воспитательной работы является установление и сохра-
нение хороших отношений в семье, которые в настоящее
время, к сожалению, скорее не правило, а исключение. С
другой стороны, эти отношения не должны быть и слиш-
ком интимными, так как иначе способность либидо, на-
правленного на родителей, переноситься и сублимиро-
ваться может сузиться до невротической фиксации. Лег-
кое освобождение от родительского авторитета — одна
из важнейших, но и труднейших задач, которые нужно
выполнить ребенку в конце воспитательной работы, когда
он превращается в психически и социально самостоя-
тельного человека. Здесь, что касается “отношения тран-
сфера" и его постепенного исчезновения, педагогике
многое может дать психоаналитический метод.
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ 149
—
Но психоанализ не только указывает на недостатки ны-
нешнего воспитания; он в состоянии сделать и кое-какие
позитивные указания в целях достижения лучших резуль-
татов. Психоаналитическое изучение невроза осветило
проблему образования и развития характера с динами-
ческой стороны, которая до сих пор оставалась почти все-
цело в тени. Он, правда, не может сказать о задатках,
влияющих на характер человека, ничего выходящего за
рамки скудных и ненадежных данных учения о наследст-
венности, но зато хорошо осведомлен о процессе разви-
тия характера, определяющегося внешними и внутренни-
ми процессами индивидуальной жизни. Характер можно
счесть за особенно выраженную типичную реакцию инди-
вида; аналитическое исследование показало, что при
формировании характера интеллектуальные моменты иг-
рают гораздо меньшую роль, чем это готовы были считать
до сих пор. Образование характера основывается скорее
на целесообразной для индивида экономии психических
сил, которая требует определенного распределения аф-
фектов, известной меры удовлетворения, подавления и
сублимирования инстинктов. Сохраняющиеся черты ха-
рактера человека являются или неизменным продолже-
нием его инстинктов и стремлений, отклонением их к бо-
лее высоким целям, или же реакцией на них. Так, перво-
начально жестокий ребенок, удовлетворяющий свои са-
дистские страсти, мучая животных, может позже сделать-
ся мясником или страстным охотником, продолжая ста-
рые страсти и их удовлетворение в немного измененной,
но социально полезной форме; но он может также из-
брать профессию, которая позволяет ему применить
серю страсть на службе высших, интеллектуальных и на-
учных интересов, он может, например, в качестве естес-
твоиспытателя с особым интересом заниматься вивисек-
цией или в качестве хирурга сослужить очень ценную
службу науке и людям; в третьем случае слишком сильная
страсть может быть вытеснена и искать удовлетворения
путем реакции в гуманитарной и этической деятельности,
прямо противоположной первоначальным целям, так что,
например, жестокий ребенок с садистскими наклонное-
ISO
О. Ранк, X. Захс
тями в дальнейшей жизни становится чрезвычайно сер-
доболен и с особенной любовью посвящает себя, напри-
мер, защите животных. Наконец, при усилении в течение со-
зревания первоначальных задатков и при недостаточном раз-
витии сдерживающих центров возможен антисоциальный
исход — извращение (садизм) и преступление (герой ножа),
равно как, с другой стороны, слишком интенсивное вытеснение
может привести к асоциальному неврозу.
Другие свойства характера обнаруживают менее простые
отношения к лежащим в их основе инстинктам и стремлениям;
многие черты очень неопределенны в своем возникновении,
так как отдельные составляющие инстинкта могут развиться
в разных направлениях; с другой стороны, для образования
одной черты характера объединяется несколько составляю-
щих различных инстинктов, усиливающих, парализующих, ог-
раничивающих друг друга. Психоаналитический метод пока-
зал, однако, что высшие наши добродетели, многие из наших
самых ценных духовных качеств и социальных учреждений
обязаны своим возникновением первоначально злым, низким
и асоциальным инстинктам.
Психоанализ может дать также и некоторые указания,
касающиеся дальнейшего выбора профессии, устранения
частых роковых ошибок и заблуждений; эти указания заслу-
живают внимания, хотя в отдельном случае доминирующую
роль достаточно часто играют внешние, не поддающиеся
воздействию факторы. В общем, индивид тогда может при-
близиться к идеалу воспитания — быть максимально счас-
тливым субъективно и в то же время как можно более со-
вершенно делать свое дело на службе общества — когда
ему будет дана возможность использовать инфантильные
источники наслаждения в сублимированной и полезной для
общества форме, как, например, в приведенном выше при-
мере хирурга.
Наряду с динамическим моментом, психоанализ, раз-
бираясь в формировании характера, выдвигает также
следующее положение: частичные сексуальные инстинк-
ты, излишние в нормальной социальной и любовной
жизни, наиболее способны к изменениям и превращени-
ям; задачей воспитания является, поэтому, не подвергать
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ
151
проявления этих асоциальных и “извращенных" инстинктов
резкому насильственному подавлению, а угадать тот мо-
мент и тот пункт, когда и где необходимо благотворное
воздействие на направление инстинктов. У современного
цивилизованного человека наиболее интенсивному вытес-
нению подлежат чувства удовольствия, связанные в ран-
нем детстве с функциями испражнения (анальная и урет-
ральная эротика); реакции на эти животные потребности
играют существенную роль при образовании характера.
Отношение человека к его “животным” функциям (к кото-
рым, впрочем, относится и сексуальность) и род его реак-
ций чрезвычайно характерны не только для отдельной лич-
ности, они, по-видимому, лежат также в основе существен-
ных расовых различий и антипатий.
Для воспитателя из психоаналитического опыта возни-
кает требование обратить особое внимание, наряду с ин-
теллектуальными компонентами формирования характе-
ра, в особенности на аффектные моменты “трансфера”,
далее на динамические моменты сексуальных инстинк-
тов. В этом смысле психоанализ должен сделаться сна-
чала воспитательным методом для взрослого здорового
человека, каковым он уже является для взрослого боль-
ного, ибо у больного и здорового есть одна общая чер-
та — амнезия наиболее значительных процессов детст-
ва; эта черта затрудняет понимание душевной жизни
ребенка. Задачей психоаналитической пропаганды яв-
ляется воспитать воспитателя до самопознания, до пси-
хической свободы и откровенности, которые необходи-
мы для доверительных отношений с детьми и для бла-
готворного влияния на них.
В общем и целом, психоанализ предостерегает от вы-
движения слишком больших требований вытеснения
перед ребенком, требует большего внимания к индиви-
дуальным способностям, которые, впрочем, должны быть
подняты до определенного общего культурного уровня.
Задача воспитания заключается не столько в том, чтобы
насильно создавать вытеснение, сколько в том, чтобы за-
ботливо наблюдать и целесообразно поддерживать са-
мостоятельно появляющуюся, под влиянием внутренних
152
О. Ранк, X. Захс
процессов и общего влияния культурной среды, склонность
к вытеснению; в особенности, нужно следить за тем, чтобы
эта склонность не была слишком интенсивно развита и не
была направлена на ложные и вредные пути. Психоанализ
рекомендует стремиться к власти над инстинктами вместо
подавления инстинктов, облегчать ребенку при помощи по-
ощрений отказ от непосредственного удовлетворения же-
ланий, во имя высшего, приспособленного к реальным ус-
ловиям; поощрение должно состоять не в обычных матери-
альных (игрушки, лакомства, деньги и т.д.), а в духовных
ценностях. Ребенка следует воспитывать только с помощью
любви, при выполнении этого условия временное холодное
отношение к ребенку будет уже достаточным наказанием.
Ребенок способен только во имя любимого человека отка-
заться от нежелательных действий, подражанием и отож-
дествлением воспринимать то, чего требует от него куль-
тура в образе этого объекта любви.
Педагогика может извлечь и использовать из выводов
психоаналитического исследования душевной жизни
взрослых неудачно воспитанных людей много отрица-
тельных и положительных указаний; но нередко в педаго-
гической практике встречаются случаи, когда необходимо
прямое применение психоаналитической точки зрения и
технических вспомогательных средств; это те случаи,
когда нужно благоприятно повлиять на детей и юношей,
уже попавших на ложную дорогу, и предохранить их от
дальнейшего вреда, прежде чем им представится воз-
можность разрушительно повлиять на социальную жизнь.
Из педагогического воздействия в этом смысле исключа-
ются слабоумные, морально извращенные, дегенераты,
так же, как и ясно выраженные невротики, лечение кото-
рых должно быть передано опытному психоаналитику. Не-
смотря на эти ограничения, для педагога и, как показы-
вают многообещающие работы цюрихского пастора д-ра
Оскара Пфистера, также и для пастыря душ открывается
богатое и плодоносное поле работы, теперь совсем за-
пущенное. Целая масса детских особенностей, будучи со-
всем не поняты или поняты ложно, под действием обыч-
ных педагогических приемов только ухудшаются, опыт-
ЗНАЧЕНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В НАУКАХ О ДУХЕ 153
ному же в психоанализе воспитателю они ясны с первого
взглядакакуправляемые бессознательным неврастени-
ческие черты, эти черты, распознанные в момент их по-
явления и в юношеском возрасте, легко сделать без-
вредными; в то же время при помощи психоанализа
личность, предрасположенная к неврозу, вооружается к
будущей борьбе со своими инстинктами. Всякий, кто
хоть раз наблюдал, как детские недостатки, в виде злос-
ти, упрямства, замкнутости, лживости, склонности к во-
ровству, лени, упорно сопротивлявшиеся педагогичес-
кому воздействию, исчезали благодаря психоаналити-
ческому лечению, а нередко даже заменялись противо-
положными добродетелями — любой из нас не мог не
признать, что психоанализу суждено оказать педагогике
неоценимые услуги. Некоторые клинически тяжелые
симптомы — различные фобии, идиосинкразии, легкие
нервные симптомы физического характера (заикание,
нервный кашель, всхлипывание) — оказываются также
иногда подходящими объектами психоаналитического
лечения; в худшем случае опытный в психоанализе вос-
питатель распознает их в statu nascendi, и тогда, если
необходимо, может быть призвана своевременно вра-
чебная помощь.
В общем мы вправе утверждать, что психоанализ, пре-
вратившийся из терапевтического метода в науку, даже
в духовное течение, приобретает и в области педагогики
социальное значение в качестве позитивной воспитатель-
ной системы, не говоря уже о его значении в сфере ин-
дивидуальной профилактики. Если психоанализ и исходит
из бессознательной душевной жизни, то нельзя все же
отрицать, что его целью в конечном счете является гос-
подство над этим бессознательным при помощи посто-
янного расширения сознательного кругозора. Тем самым
от человека, который принужден был с развитием циви-
лизации отказаться от прямого использования некоторых
источников наслаждения, далее, с прогрессом культуры,
научился отказываться и от компенсации желаний, о ко-
торой говорилось в предыдущих главах, требуется теперь
еще новый отказ. В этом принудительном отказе челове-
154
О. Ранк, X. Захс
честваот принципа наслаждения, во имя приспособления
к реальности, воспитание является нашим наиболее цен-
ным вспомогательным средством, так как оно своевре-
менно подготавливает подрастающего ребенка, указы-
вает ему целесообразные пути иного замещающего
удовлетворения, приспосабливает его к культурной жиз-
ни и делает ненужным возврат на старые нецелесообраз-
ные пути.
Отто Ранк
миф О РОЖДЕНИИ ГЕРОЯ
(Психологическая интерпретация мифологии)
ВВЕДЕНИЕ
Все известные высокоразвитые народы, такие как вави-
лоняне, египтяне, евреи и индусы, жители Ирана и Персии,
греки и римляне, так же как тевтоны и др., еще на ранней
стадии развития начали прославлять своих героев, мифи-
ческих правителей и царей, основателей религий, динас-
тий, империй или городов, одним словом, своих националь-
ных героев, во множестве поэтических сказаний и легенд.
Истории рождения и раннего периода жизни таких личнос-
тей в особенности окутаны фантастическими элементами,
которые у различных народов, несмотря на их географичес-
кую отдаленность и полную независимость друг от друга,
обнаруживают удивительное сходство, а отчасти даже бук-
вальное соответствие. Этот факт издавна поражал многих
исследователей, и одна из главных проблем существующих
исследований в области мифологии и по сей день заклю-
чается в выяснении причины существования таких широких
аналогий между основными схемами мифических сказаний,
которые представляются тем более непостижимыми в силу
сходства определенных деталей и их повторения в боль-
шинстве мифологических построений*
Теории, направленные на объяснение этих замечатель-
ных явлений в мифологии, в общем сводятся к следующим
идеям:
(1) “Идея народа", выдвинутая Адольфом Бастианом
(1868)**
Эта теория предполагает существование “элементарных
мыслей”, так что единообразие мифов является неизбеж-
ным следствием однородной направленности человеческих
умов и общего характера ее проявления, которые в опре-
Краткий, но довольно полный обзор основных теорий мифологии и
их главных сторонников можно найти в Wundt: Volker-psychologie, Vol.
II, Leipzig, 1905, S.527
Bastian: Das Bestandige in den Menschenrassen und die Spielweise ihrer
Veranderlichkeit, Berlin, 1868.
158
О. Ранк
деленных пределах сходны для всех времен и народов. По-
добное толкование в качестве объяснения широкого расп-
ространения мифов о герое настойчиво отстаивал Адольф
Бауэр (1882)’
(2) Объяснение широко распространенных параллель-
ных форм в фольклоре и сказках первоначальной общ-
ностью, которое впервые представил Теодор Бенфей (Рап-
tschatantra, 1859). Зародившись в соответствующем месте
(Индия), эти сказки вначале были заимствованы первично
родственными (а именно, индогерманскими)** народами, а
затем, сохраняя общие изначальные черты, продолжали пе-
редаваться, в конечном итоге распространившись по всей
земле. Такого рода объяснение широкого распространения
мифов о герое впервые было использовано Рудольфом Шу-
бертом (1890)***
(3) Современная теория миграции, или заимствования,
согласно которой отдельные мифы зародились у опреде-
ленных народов (в частности, у вавилонян) и перенимались
другими народами через устные предания (в ходе торговли
и во время путешествий) или литературные влияния*’**
Несложно показать, что современная теория миграции и
заимствования является просто модификацией объяснения
Бенфея, обусловленной вновь открывшимися и противоре-
чащими такому объяснению материалами. Глубокие и об-
ширные исследования современных ученых показали, что
не Индию, а скорее Вавилон следует рассматривать в ка-
честве прародины мифов. Кроме того, мифические сказа-
ния, по-видимому, не распространились из какой-то одной
точки, а мигрировали отовсюду по всему обитаемому миру.
Сказанное выдвигает на передний план идею независимос-
ти мифологических структур, идею, обобщенную Брауном
Bauer Die Kyros Sage und Verwandtes, Sitzb. Wien. Akad. 100, 1882,
S.495.
Индоарийскими, или индоевропейскими, согласно распространенно-
му сегодня словоупотреблению. — Прим, перев.
* ** Schubert: Herodots Darstellung der Cyrussage, Breslau, 1690.
* *** Ср. E.Stucken: Astral Mythen, Leipzig. 1896-1907, Part V, Moses; H.Les-
smann: Die Kyrossage in Europe, Wiss. beit. z. Jahresbericht d. stadt.
Realschule zu Charlottenburg, 1906.
^ИФ О РОЖДЕНИИ ГЕРОЯ 159
(1864)* в виде основного закона самой природы человечес-
кого разума: ничего нового никогда не изобретается, пока
существует возможность копирования. Теорию элементар-
ных представлений, которую так настойчиво отстаивал
Бауэр свыше четверти столетия назад, сегодня безогово-
рочно отвергают современные исследователи (Winckler**,
fjtucken), которые придерживаются теории миграции и за-
имствования. В действительности же при всем разнообра-
зии существующих теорий ни резких различий, ни разног-
ласий между их сторонниками не наблюдается, так как те-
ория элементарных представлений не противоречит утвер-
ждениям об общем происхождении и миграции. Более того,
основная проблема заключается не в том, откуда и каким
образом пришел такой материал к определенным народам;
вопрос состоит в том, откуда он возник изначально. Все эти
теории объясняют лишь изменчивость и распространение,
но не происхождение мифов. Даже Шуберт, самый заядлый
оппонент точки зрения Бауэра, признает эту истину, заяв-
ляя, что все эти многочисленные героические сказания
берут свое начало от единого, очень древнего прототипа.
Однако сообщить нам что-либо о происхождении этого про-
тотипа он не может. Бауэр также склоняется к этому, зани-
мающему промежуточное положение, мнению*** и неоднок-
ратно указывает, что несмотря на многочисленность источ-
ников происхождения отдельных сказаний, следует при-
знать широкие и разветвленные заимствования, наряду с
первоначальной общностью концепции у родственных на-
родов. Такой же компромиссной позиции придерживается
и Лессман (1908)**** в своей недавней публикации, где он
отвергает предположение о существовании элементарных
Braun: Naturgeschichte d.Sage. 2 Vol., Munchen, 1864-65. Работа, в
которой осуществляется возведение к общим корням всех религиоз-
ных идеалов, легенд и систем мысли.
Некоторые из важных работ Винклера будут упоминаться в ходе
данной статьи.
Zeitschrift f.d. Osterr. Gym., 1891, S.161, etc. Здесь же можно найти
ответ Шуберта.
* *** Lessmann: Object and Aim of Mythological Research, Mythoi. Bibliot.,
I,Heft 4, Leipzig.
160 О. Ранк
представлений, но соглашается с тем, что первичная взаи-
мосвязь и заимствование не исключают друг друга. Однако,
как отмечает Вундт, необходимо помнить, что заимствова-
ние мифологического содержания всегда одновременно
выливается в независимую мифологическую конструкцию,
поскольку сохраняться неизменными могут лишь те компо-
ненты содержания, которые соответствуют стадии развития
мифологических представлений заимствующего народа.
Смутных воспоминаний, оставшихся от предшествующих
повествований, едва ли было бы достаточно для реструк-
турации одного и того же материала при отсутствии лежа-
щих в его основе мотивов; именно по этой причине такие
темы могут образовывать новое содержание, сходное по
своим фундаментальным мотивам, несмотря на отсутствие
сходных ассоциаций (Wundt:Volker-Psychologie II Vol., 3 Bd.,
1909).
Оставим пока в стороне вопрос, касающийся способа
распространения мифов о герое, и обратимся к исследо-
ванию происхождения этого мифа в целом, полностью при-
нимая при этом, что миграция или заимствование должны
быть прямо и вполне определенно продемонстрированы
рядом случаев. Если же это окажется невыполнимым, сле-
дует признать правомерность других точек зрения, по край-
ней мере на данном этапе, а не выставлять на пути к даль-
нейшему продвижению вперед ненаучные аргументы,
вроде тех, которыми оперирует Винклер’, утверждая, что
“когда люди и их творения, полностью соответствующие
друг другу, обнаруживаются в различных частях земли, мы
должны сделать вывод, что они забрели туда; известно ли
нам, как и когда это произошло — не имеет абсолютно ни-
какого значения для допущения самого этого факта". Даже
допуская миграцию всех мифов нам все же следует объяс-
нить происхождение первичного мифа”
Winckler: D/e babyfonische Geisteskultur in ihren Beziehungen zur Kulturent-
wicklung der Menschheit, Wissenschaft u. Bildung, Vol. 15, 1907, S.47
Конечно, мы не будем попусту тратить время на выяснение беспо-
лезных вопросов относительно того, какой могла быть эта первая
легенда, ибо, по всей вероятности, таковой никогда и не было, как
не было “первой человеческой пары”
МИФ о РОЖДЕНИИ ГЕРОЯ 161
Исследования в этом ключе несомненно помогут нам
глубже разобраться в содержании мифов. Почти все авто-
ры, занимавшиеся до сих пор интерпретацией мифов о
рождении героев, находили в них олицетворение явлений
природы, придерживаясь принципа “природного” толкова-
ния мифов. Новорожденный герой предстает как солнце,
поднимающееся из воды, в самом начале сталкивается с
низко нависшими тучами, но в конечном итоге преодоле-
вает все препятствия (Brodbeck: Zoroaster, Leipzig, 1893,
S.138). Учет всех природных (главным образом атмосфер-
ных) явлений, как это делалось первыми сторонниками та-
кого подхода к интерпретации мифов*, или же рассмотре-
ние мифов в более ограниченном смысле, в качестве ас-
тральных мифов (см.: Stucken, Winckler и др.) — по существу
не так уж различаются, как полагают сами приверженцы
каждого из этих направлений. Вряд ли можно считать су-
щественным прогрессом отказ от чисто солярной интерп-
ретации, особенно пропагандируемой Фробениусом, и по-
явление мнения, что все мифы первоначально были мифа-
ми лунного цикла — мнения, которое представил Хюзинг
(Huesing: Contributions to the Kyros Myth, Berlin, 1906) и в
последующем поддержал Сике (1908)**, заявивший, что
такой подход является единственно правильным и очевид-
ным объяснением всех мифов о рождении героев, причем
такая точка зрения начинает приобретать популярность***
Позднее будет проделана подробная интерпретация са-
мих мифов, поэтому здесь мы воздержимся от каких-либо
В качестве особенно неприглядного примера такого подхода можно
упомянуть работу хорошо известного мифолога “природного” уклона
Шварца, касающуюся этого круга мифов: Schwartz: Der Ursprung der
Stamm und Grundungssage Roms unter dem Reflex indogermanischer
Mythen, Jena, 1898.
Frobenius: Das Zeitalter des Sonnengotten, Berlin, 1904; Huezing: Con-
tribution to the Kyros Myth, Berlin, 1906; Siecke: Hermes als Mondgott,
Myth. Bibl. Vol. II, Bd.l, S.48.
*** Ср., например, Paul Koch: Sagen der Bibel und ihre Ubereinstimmung
mit der Mythologie der Indogermanen, Berlin, 1907 Ср. также с отчасти
солярной, отчасти лунной, но в любом случае совершенно однобокой
концепцией мифа о герое .Густава Фридриха (Friedrich: Grundlage,
Entstehung und genaue Einzeldeutung der bekanntesten germanischen
Marchen, Mythen und Sagen, Leipzig, 1909, S.118).
6 Ранк
162___________________________________________О. Ранк
критических комментариев относительно деталей вышеу-
помянутого подхода к толкованию. Астральная теория не-
безынтересна и, несомненно, отчасти верна, но не вполне
удовлетворительна и не проясняет собственно мотивов со-
здания мифа. В качестве возражения можно сказать, что
возведение содержания мифов к тем или иным астрономи-
ческим явлениям не представляет их содержание во всей
полноте, и чтобы получить более ясную и простую картину
взаимосвязей, нужен, пожалуй, иной подход к толкованию.
Претерпевшая множество нападок теория элементарных
представлений выявила, однако, один практически остав-
ленный без внимания аспект мифологических исследова-
ний. В самом начале и в конце своей работы Бауэр подчер-
кивает, насколько естественнее и правдоподобнее было бы
искать причину общности этих мифов в фундаментальных
особенностях человеческой психики, а не в первичной об-
щности их происхождения и миграции. Такое предположе-
ние кажется тем более оправданным, поскольку такие про-
явления общего хода мыслей встречаются и в других фор-
мах и в других сферах, где подобное единогласие легко
продемонстрировать.
Что же касается характера этих общих тенденций чело-
веческого разума, то психологический анализ основного
содержания определенных мифов мог бы помочь открыть
источник идентичного содержания мифов всех времен и
народов. Такого рода объяснение происхождения одной из
сущностных составляющих мифа из общечеловеческого ис-
точника уже с успехом было опробовано относительно оп-
ределенного легендарного мотива. Фрейд в своей работе
Толкование сновидений показал взаимосвязь легенды об
Эдипе (в которой оракул предвещает Эдипу, что тот убьет
своего отца и женится на своей матери, что и происходит
помимо его воли) с двумя типичными сновидениями, кото-
рые встречаются у многих современных людей. Он говорит
о царе Эдипе: “Его судьба волнует нас лишь потому, что
могла быть нашей собственной судьбой; ибо мы прокляты
оракулом, как и он, еще до нашего рождения. Наверное,
каждый из нас обречен обратить свое первое сексуальное
чувство к матери, первую ненависть и агрессивность напра-
163
МИФ О РОЖДЕНИИ ГЕРОЯ
вить против отца; в этой истине нас убеждают наши снови-
дения. Царь Эдип, убивший своего отца Лая и женившийся
на своей матери Иокасте, является просто исполнением
желания нашего детства”*
Наличие близкой связи между сновидением и мифом —
не только в отношении содержания, но также относительно
формы и побудительных сил этого и многих других, в том
числе собственно патологических психических проявле-
ний — полностью оправдывает интерпретацию мифа как
“сновидения множества людей”, о чем я недавно писал
(Rank: Der Kunstler, 1907). В то же время перенос метода,
а отчасти и результатов применения Фрейдовой методики
толкования сновидений на мифы представляется вполне оп-
равданным, как это и было продемонстрировано на одном из
примеров Абрахамом в его работе Сон и миф (1900)“
Близкая взаимосвязь между сновидением и мифом на-
ходит дальнейшее подтверждение в представленном ниже
цикле мифов, нередко дающих повод для обращения к ана-
логии.
Враждебная позиция наиновейшего направления в ми-
фологии (представляемого, главным образом, Обществом
сравнительных исследований в области мифологии) в от-
ношении всякой попытки установить связь между сновиде-
нием и мифом"* является, по большей части, следствием
намерения ограничить параллелизм с так называемыми
кошмарами (Alptraume), как, скажем, в весьма примеча-
тельной книге Лестнера Загадка Сфинкса (1889), а также
следствием полного неведения что касается учения Фрейда
по этим вопросам. Учение это помогает нам не только по-
нять сами сновидения, но также раскрывает их символизм и
б*
Согласно Фрейду, сюжет шекспировского Гамлета также допускает
подобную интерпретацию. Позднее мы увидим, как исследователи
мифологии с совершенно иной точки зрения находят связь истории
Гамлета со сферой мифологии.
Journal of Nervous and Mental Disease, 1912.
Ср. с точкой зрения Весснера (Myth. Bibl., I, 4). Лишь Эренрайх
признает значимость содержания сновидений для мифотворчества
всех времен. Точно так же рассуждает Вундт относительно отдельных
мифологических тем.
164
О. Ранк
близкую связь с психическими явлениями в целом, в осо-
бенности со сновидениями наяву или фантазиями, с худо-
жественным творчеством и с некоторыми расстройствами
нормальной психической деятельности. Общее во всех этих
психических явлениях относится к одной психической фун-
кции, к человеческому воображению. Именно способность
к воображению — человечества в целом, а не отдельного
индивида — современная теория должна рассматривать как
важный и, пожалуй, первостепенный фактор, благодаря ко-
торому изначально возникли все мифы. Интерпретация
мифов в астральном смысле или, если говорить более
точно, как своего рода альманаха событий календарного
цикла, согласно Лессману — с точки зрения значимости
творческого воображения человечества — поднимает во-
прос: следует ли искать первые зародыши таких историй
именно в небесных явлениях", или же, напротив, уже гото-
вые сказания совершенно иного (предположительно психи-
ческого) происхождения были впоследствии лишь перене-
сены на небесные тела. Эренрайх в работе Общая мифо-
логия (1910) делает более определенное заявление: мифо-
логическая эволюция, несомненно, начинается на земной
почве, так как вначале необходимо накопить опыт из непос-
редственного окружения, прежде чем его можно будет про-
ецировать на небесный мир. А Вундт утверждает (loc. cit.,
S.282), что теория, согласно которой мифология впервые
зарождается на небе, а оттуда позднее спускается на
землю, не только противоречит истории мифа, которой по-
добная миграция просто неведома, но также противоречит
и психологии создания мифа, которая вынуждена отверг-
*
В этом ключе высказывается Штукен (Stucken: Mose. S.432). Миф,
дошедший до нас от предков, был перенесен на природные явления
и истолкован натуралистическим образом, а не наоборот. ’’Интерп-
ретация природы уже сама по себе представляет мотив" (S.633,
Annot). Весьма похожее мы читаем и у Майера в его Истории
античности (Vol. V, S.48): "Во многих случаях природная символика,
отыскиваемая в мифах, лишь на поверхностный взгляд кажется
присущей им или же была заложена в них вторично, как часто
случалось с египетскими мифами и с Ведами; это первая попытка
интерпретации, подобная интерпретациям мифов, появившимся у
греков, начиная с пятого столетия"
МИФ О РОЖДЕНИИ ГЕРОЯ________________________________165
нуть такое перемещение как невозможное, если учитывать
внутренние основания. Мы также убеждены, что мифы*, по
крайней мере изначально, являются творениями человечес-
кого дара воображения, некогда по каким-то причинам
спроецированными на небо и, судя по всему, лишь вторич-
но перенесенными на небесные тела с их загадочными яв-
лениями. Значение тех явных следов, которые этот перенос
оставил в мифах, в виде фиксированных чисел, фигур и т.п.,
никоим образом не следует недооценивать, хотя происхож-
дение их по своему характеру, предположительно было
психическим; впоследствии же они были положены в основу
всех календарных и астрономических исчислений, причем
именно благодаря этому их значению.
В общем похоже на то, что тем исследователям, которые
используют исключительно “натуралистический” подход в
интерпретации мифов, так или иначе, не удалось в своих
попытках выяснения изначального смысла мифических ска-
заний полностью избежать тех психологических тенденций,
что, должно быть, были присущи также и создателям
мифов** В обоих случаях мотивация идентична и приводит
к одним и тем же результатам, как создателей мифов, так
и интерпретаторов. В высшей степени наивно это выразил
один из основателей и поборников сравнительного анализа
мифов и “натуралистического” подхода к интерпретации
Макс Мюллер в своих эссе (1869), где он говорит, что такой
прием не только придает бессмысленным легендам собст-
венно их значение и красоту, но также помогает свести на
нет некоторые наиболее отталкивающие черты классичес-
кой мифологии и пролить свет на их подлинный смысл.
Такое отношение, причины которого вполне понятны, ес-
тественно, мешает мифологу предположить, что такие
темы, как инцест с матерью, сестрой или дочерью, убийство
отца, деда или брата, могут основываться на широко рас-
По всем основным моментам такую же точку зрения отстаивает
Тимме по отношению к сказкам. См. Adolf Thimme: Das Marchen, Vol.
2, Handbucher zur Volkskunde, Leipzig, 1909.
Относительно такой интерпретации мифа Вундт говорил, что в дей-
ствительности она, очевидно, сопровождала первоначальное мифот-
ворчество (loc.cit., S.352).
166
О. Ранк
пространенных фантазиях, которые, согласно учению
Фрейда, берут свое начало в детской психике с ее особен-
ным пониманием внешнего мира и его обитателей. Такое
неприятие является, поэтому, лишь следствием смутного и
болезненного осознания и, тем самым, подтверждением
действительно существующей взаимосвязи; такая реакция
заставляет толкователей мифов, ради своей собственной
бессознательной реабилитации, а заодно и реабилитации
всего человечества, представлять эти темы в совершенно
отличном от их первоначального смысла свете. То же самое
внутреннее неприятие мешало создателям мифов поверить
в существование столь отталкивающих мыслей, и такого
рода защита, вероятно, и была первой причиной переноса
данных взаимосвязей на небеса. Психологическое самоус-
покоение посредством такой реабилитации через проеци-
рование на внешние отдаленные объекты в некоторой сте-
пени можно прояснить, если мы рассмотрим одну из таких
интерпретаций, например, предосудительной фабулы ле-
генды об Эдипе в трактовке одного из представителей “на-
туралистического” подхода к толкованию мифов. Эдип, ко-
торый убивает своего отца, женится на матери и умирает
старым и слепым, — герой солнечного цикла, убивающий
своего родителя — тьму; он разделяет свое ложе с ма-
терью — сумерками, из лона которой — рассвета, он родил-
ся, и умирает ослепшим, как заходящее солнце*
Понятно, что подобная интерпретация более близка
нашим умам, чем обнаружение факта, что внутренне обус-
ловленное стремление к инцесту и убийству по отношению
к ближайшим родственникам таится в фантазиях большин-
ства людей как остаточное содержание детских представ-
лений. Но это отнюдь не научная аргументация, и неприятие
Ignaz Goldziher: Der Mythus bei den Hebraern und seine geschichtliche
Entwickelung, Leipzig, 1876, S.125. Согласно работе Сике (Siecke:
Hermes als Mondgott, Leipzig, 1908, S.39), мифы с сюжетом кровос-
мешения теряют все свои странные черты при рассмотрении их как
мифов цикла луны в ее связи с солнцем. Объяснение оказывается
достаточно простым: дочь, новая луна, являющаяся повторением
матери (полной луны), снова воссоединяется со своим отцом (солн-
цем) (а также братом, сыном).
МИФ О РОЖДЕНИИ IЕРОЯ 167
такого рода, хотя и не всегда в равной мере сознательное,
ввиду имеющихся фактов совершенно неоправданно. Не-
обходимо либо примириться с подобными неблаговидными
вещами, если уж считать их таковыми, либо отказаться от
изучения психологических явлений. Вполне очевидно, что
люди, даже в самые ранние времена и в самом наивном
своем воображении никогда не могли узреть инцест и от-
цеубийство на небесах*; намного вероятнее, что эти идеи
исходят из другого источника, очевидно, вполне человечес-
кого. То, каким образом они были перенесены на небо и какие
модификации приобрели в ходе этого — вопрос иного поряд-
ка, который не может быть решен до тех пор, пока не будут
установлены психические истоки мифотворчества в целом.
Во всяком случае утверждения о той роли, которую иг-
рала психическая жизнь в формировании мифов, имеют
такие же основания, как и астральная концепция, и этот
довод вполне подтверждается результатами применения
нашего метода интерпретации. С этой целью вначале мы
обратимся к мифологическому материалу легенд, психоло-
гическую интерпретацию которого мы попытаемся провес-
ти в самом широком плане, отбирая из множества” этих,
Можно ли этому верить? В статье Сике (Siecke: Urreligion der Indo-
germanen, Berlin, 1897) , где утверждается, что мифы о кровосмеше-
нии являются описательными повествованиями о наблюдаемых, но
непонятных явлениях природы, автор возражает в ответ на заявление
Ольденбурга (Oldenburg: Religion der Veda, S.5), предполагающего
первичное тяготение мифов к теме инцеста, и замечает, что во
времена Оно эта тема навязывалась рассказчику силой фактов,
свидетелем которых он был, безо всякой предрасположенности к
этому со своей стороны.
Об огромном разнообразии и широком распространении мифов о
рождении героев свидетельствуют упомянутые работы Бауэра, Шу-
берта и др., всестороннее обсуждение содержания мифов с их
нюансами можно найти в работах Хюзинга, Лессмана и других
представителей современного направления. Бесчисленные сказки,
сказания и поэмы всех времен, вплоть до драматургии и беллетрис-
тики самых недавних дней, обнаруживают весьма явные характерные
мотивы этого мифа. Тема брошенных детей известна нам и по
литературным произведениям: позднеантичные пасторальные темы
из Эфиопки Гелиодора, Йемена и Исмении Евстафия, наконец, исто-
рия о двух брошенных детях, Дафнисе и Хлое. Более поздние
итальянские пасторали зачастую также основаны на историях бро-
168
О. Ранк
главным образом биографических, мифов о героях те, что
наиболее характерны и широко известны. Сами мифы будут
представлены в краткой форме, в той мере, насколько это
необходимо для данного исследования, с указанием источ-
ников их происхождения. Самые важные, постоянно повто-
ряющиеся мотивы будут выделены шрифтом.
САРГОН
Вероятно, древнейшим из дошедших до нас мифов о
герое является миф, датируемый периодом основания Ва-
вилона (около 2800 г до Р.Х.) и касающийся истории ро-
ждения его основателя, Саргона Первого. Буквальный пе-
ревод этой истории — которая, судя по характеру изложе-
ния, является, по-видимому, подлинной записью самого
царя Саргона — звучит следующим образом*:
“Я, Саргон, могущественный царь, Царь Аккада. Моя
мать была весталкой, отца своего я не знаю, брат же моего
отца жил в горах. Мать моя, весталка, выносила меня в
моем городе Азупирани, расположенном на берегу Евфра-
та. В укромном месте она родила меня. Она положила меня
в корзину из камыша и, залив крышку смолой, опустила ее
в воду, которая не поглотила меня. Река принесла меня к
Акки, водоносу. Водонос Акки по доброте своего сердца
вытащил меня из воды; водонос Акки вырастил меня как
своего собственного сына; водонос Акки сделал меня своим
садовником. Когда я работал садовником, меня полюбила
Иштар, я стал царем и царствовал в течение 45 лет".
шенных детей, которые становились пастухами, когда их воспитывали
приемные родители, но позднее их узнавали настоящие родители по
особым знакам, оставшимся у них в момент отречения от них. К этому
же ряду принадлежит и семейная история из Limplizissimus’a (1665)
Гриммельсхаузена, Titan'a (1800) Жан Поля, а также некоторые рас-
сказы Робинсона и рыцарские романы.
Различные переводы, частично искажающие текст, отличаются лишь
несущественными деталями. Ср. Hommel: History of Babylonia and
Assyria, Berlin, 1885 p.302 (где также можно найти истоки предания),
а также A. Jeremias: The Old Testament in the Light of the Ancient Orient,
Leipzig, 1906, p.410
МИФ О РОЖДЕНИИ ГЕРОЯ
169
МОИСЕЙ
Библейская история рождения Моисея, представленная
в главе 2 Исхода, обнаруживает сходство с легендой о Сар-
гоне и даже почти буквальное соответствие отдельных мо-
ментов*
Уже в главе Г* повествуется о том, что фараон приказал
своим людям бросать в воду всех сыновей, родившихся у
евреев, тогда как их дочерям разрешалось жить; причина
такого распоряжения заключалась в чрезмерной плодови-
тости израильтян. В главе 2 говорится следующее:
“Некто из племени Левиина пошел, и взял себе жену из
того же племени. Жена зачала и родила сына, и видя, что
он очень красив, скрывала его три месяца. Не могши долее
скрывать его, взяла корзинку из тростника, и осмолила ее
асфальтом и смолою; и, положивши в нее младенца, пос-
тавила в тростнике у берега реки.
А сестра его стала вдали наблюдать, что с ним будет. И
вышла дочь фараонова на реку мыться; а прислужницы ее
ходили по берегу реки. Она увидела корзинку среди трос-
тника, и послала рабыню свою взять ее. Открыла, и увидела
младенца; и вот, дитя плачет; и сжалилась над ним и ска-
зала: это из еврейских детей.
В связи с таким сходством нередко считают, что повествование в
Исходе основано на легенде о Саргоне, но при этом не обращают
должного внимания на некоторые фундаментальные различия, кото-
рые будут детально рассмотрены в ходе интерпретации.
Первоначально в этом древнейшем повествовании родители Моисея,
как и все остальные персонажи имен не имели. Имена были присво-
ены им в религозной трактовке. Глава 6 (20) гласит: “Амрам взял
Иохаведу, тетку свою, себе в жены; и она родила ему Аарона и
Моисея” (и их сестру Мириам. — Числа, 26:59). Сравните также:
Winckler: History of Israel, II.
170
О. Ранк
И сказала сестра его дочери фараоновой: не сходить ли
мне и не позвать ли к тебе кормилицу из Евреянок, чтобы
она вскормила тебе младенца? Дочь фараонова сказала ей:
сходи. Девица пошла, и призвала мать младенца. Дочь фа-
раонова сказала ей: возьми младенца сего и вскорми его мне;
я дам тебе плату. Женщина взяла младенца и кормила его.
И вырос младенец, и она привела его к дочери фарао-
новой, и он был у нее вместо сына, и нарекла имя ему
Моисей*, потому что, говорила она, я из воды вынула его"
Это повествование было дополнено в мифологии рав-
винов рассказом о событиях, предшествовавших рожде-
нию Моисея. В шестидесятый год после смерти Иосифа
Фараон, правивший в то время, увидел во сне старца,
державшего в руках весы со всеми обитателями Египта
на одной чаше и единственным ягненком — на другой, но
тем не менее ягненок перевешивал всех египтян. Встре-
воженный царь тут же обратился к мудрецам и астроло-
гам, которые объявили, что сон предсказывает, что у из-
раильтян родится сын, который приведет к краху весь
Египет. Царь был напуган и тут же повелел предавать
смерти всех новорожденных детей евреев по всей стране
Из-за этого тиранического приказа левит Амрам, живший
в Госене, решил разлучиться со своей женой Иохаведой,
дабы не обречь заведомо на верную смерть детей, зача-
тых от него. Но позднее его решению воспротивилась его
же дочь, Мириам, которая с убежденностью прорицатель-
ницы предсказала ему, что тот ребенок, что приснился
царю, выйдет из лона ее матери и станет освободителем
своего народа**
Посему Амрам вернулся к своей жене после трехлетней
разлуки. По истечении трех месяцев она зачала и затем
родила сына, в момент рождения которого весь дом напол-
Согласно Винклеру (Winckler Babylonian Mental Culture, p.119), это
имя означает “Водочерпий” (см. также Winckler: Ancient Oriental
Studies, III, 468, etc.), что еще сильнее сближает легенду о Моисее с
легендой о Саргоне, так как имя Akki означает “Я черпал воду”
Schemot Rabba, fol 2, 4. Вторая книга Моисеева (Исход, 1: 22) гласит
что астрологи рассказали фараону о женщине, вынашивающей Спа-
сителя Израиля.
МИФ О РОЖДЕНИИ ГЕРОЯ 171
нился удивительным сиянием, подтверждающим истин-
ность пророчества (см. Bergel: Mythology of the Hebrews,
Leipzig. 1882).
Подобные повествования представлены относительно
рождения и родоначальника еврейской нации, Авраама. Он
был сыном Фарры (Тераха), бывшего капитаном у Нимрода,
и Амтелай. Перед его появлением на свет звезды открыли
царю Нимроду, что ребенок, который будет рожден, свергнет
с престола могущественных властителей и овладеет их зем-
лями. Царь Нимрод вознамерился убить ребенка сразу же
после рождения. Но когда Фарре (Тераху) велели принести
мальчика, он сказал: “Воистину у меня родился сын, но он
умер". После чего он предъявил чужого ребенка, а своего
собственного сына укрыл в пещере под землей, где Бог дал
тому возможность кормиться молоком из пальца правой руки.
Говорится, что в этой пещере Авраам оставался до третьего
(согласно другим источникам, до десятого) года своей жизни
(ср.: Beer: The Life of Abraham, относительно интерпретации
еврейских преданий; см. также Wiinsche: From Israel's Temp-
les of Learning, Leipzig, 1907). Что касается следующего поко-
ления, в рассказе об Исааке снова появляются те же мифо-
логические темы. Перед его рождением царя Авимелеха
предупреждают во сне не входить к Саре, ибо это принесет
ему много горя. После долгого периода бесплодия она нако-
нец рождает сына, который, будучи обречен (в этом повест-
вовании позднее в своей жизни) быть принесенным в жертву
собственным отцом (приемным отцом) Авраамом, в конце
концов был спасен Богом. Но Авраам изгоняет своего сына
Измаила вместе с матерью мальчика, Агари (Бытие, 20:6. См.
также: Bergel, loc. cit.).
172
О. Ранк
КАРНА
Близкая связь с легендой о Саргоне также наблюдается
в некоторых чертах истории рождения героя Карны из древ-
неиндийского эпоса* Махабхарата. Содержание легенды
кратко изложено Лассеном**
Принцесса Притха, известная также как Кунти, будучи
девственницей, родила мальчика Карну, отцом которого
бь". бог солнца Сурья. Юный Карна родился с золотыми
украшениями своего отца в ушах и в прочной кольчуге. Мать
в своем горе утаила мальчика и оставила его на волю судеб.
В адаптации Хольтцмана*** стих 1458 гласит: “И тогда я и
моя служанка сплели из тростника большую корзину, на-
крыли ее крышкой и залили воском; в эту корзину я пол-
ожила мальчика и отнесла его к реке Аква” Держась на
волнах, корзина достигла Ганга, а по нему доплыла до са-
мого города Кампа. “По берегу реки проезжал возничий,
благородный друг Дхритараштры, а с ним была Радха, его
прекрасная и благочестивая супруга. Она была в глубокой
печали, ибо бог не подарил ей сына. Она увидела корзину
в реке, которую волны прибили вплотную к берегу; она об-
ратила на нее внимание Азиратха, который пошел и достал
ее из воды” И эта чета стала заботиться о мальчике и вы-
растила его как своего собственного ребенка.
Позднее Кунти вышла замуж за царя Панду, который был
вынужден воздерживаться от брачного ложа, ибо проклятие
обрекало его умереть в объятиях своей супруги. Но Кунти,
снова зачав от бога, рождает трех сыновей; один из них
рождается в берлоге волка. Вскоре Панду умирает в объ-
В этой связи также следует упомянуть индусскую легенду о рождении
мифического царя, носившего титул Викрамадитья. Здесь снова
повторяется бесплодный брак родителей, чудотворное зачатие, зло-
вещие предостережения, брошенный в лесу мальчик, его вскармли-
вание медом, и наконец, его признание отцом (см. Julg: Mongolian
Fairy Tales, Innsbruck, 1868, p.73, et seq)
Hindu Legends. Karlsruhe, 1846, Part II, p.117-127
Hindu Legends, I. c.
МИФ О РОЖДЕНИИ ГЕРОЯ 173
Ятиях своей второй жены. Сыновья растут, и на устроенном
ими турнире появляется Карна, дабы помериться силами с
лучшим из воинов, с Арджуной, сыном Кунти. Арждуна с
презрением отказывается сражаться с сыном возничего.
Чтобы сделать его достойным противником, один из при-
сутствующих на турнире нарекает его царем. Тем временем
Кунти узнает в Карне своего сына по божественной отме-
тине и умоляет его отказаться от поединка со своим бра-
том, открыв ему тайну его рождения. Но Карна принимает
ее откровение за вымысел и продолжает настаивать на
своем желании. Он погибает в поединке, сраженный стре-
лой Арджуны. (Ср. с подробным рассказом в Lefmann: His-
tory of Ancient India, Berlin, 1890, p.181, et seq.)
Поразительное сходство в отношении структуры в целом
можно обнаружить между легендой о Карне и историей ро-
ждения Иона, родоначальника ионийцев, о котором срав-
нительно позднее предание повествует*:
В пещере скалы Афинского Акрополя Аполлон и Креуса,
дочь Эрехтея, зачали сына. В этой же пещере мальчик ро-
дился и был брошен на произвол судьбы; мать оставила
ребенка в плетеной корзине, в надежде на то, что Аполлон
не позволит своему сыну погибнуть. По велению Аполлона
той же ночью Гермес относит ребенка в Дельфы, где утром
на пороге храма его находит жрица. Она воспитывает ре-
бенка, и когда мальчик становится юношей, делает его слу-
жителем храма. Позднее Эрехтей отдает свою Креусу в
жены Ксугу. Так как их брак долгое время оставался без-
детным, супруги обратились к Дельфийскому оракулу, моля
о благословении потомством. Бог открывает Ксугу, что пер-
вый, кого он встретит, покинув святилище, будет его сын.
Тот спешит выйти из храма и встречает юношу, которого
радостно приветствует как своего сына и дает ему имя И'~>-
которое означает “ходок” Креуса отказывается принять
юношу в качестве сына, ее попытка отравить его терпит
В отношении Иона Еврипида см. Roscher (ed.): Extensive Dictionary of
Greek and Roman Mythology. Там, где не приводится другого источ-
ника, все греческие и римские мифы взяты из этого издания, в
котором также приведен перечень всех источников.
174
О. Ранк
неудачу, и взбешенные люди восстают против нее. Ион на-
мерен напасть на Креусу, но Аполлон, не желая, чтобы сын
убил свою мать, озаряет разум жрицы истиной. По корзине,
в которой нашли новорожденного, Креуса признает в нем
своего сына и открывает ему тайну его рождения.
ЭДИП
Родители Эдипа, Царь Лай и его жена Иокаста, долгое
время жили в бездетном браке. Лай, страстно желавший
иметь наследника, обратился за наущением к Дельфийско-
му Аполлону. Оракул поведал ему, что он может иметь сына,
если он того желает, но судьбою предрешено, что он будет
убит своим сыном. Опасаясь исполнения предсказания,
Лай воздерживается от брачного ложа, но однажды, в со-
стоянии опьянения, ему удается невольно зачать сына, ко-
торого он повелевает бросить в реку Киферон спустя три
для после рождения. Для полной уверенности в том, что
ребенок погибнет, Лай приказывает проколоть ему икры.
Согласно пересказу Софокла, который, однако, нельзя счи-
тать самым древним, пастух, получивший приказ бросить
мальчика, отдает его пастуху царя Коринфа Полиба, при
дворе которого, согласно общепринятой версии, тот и вы-
растает. Согласно другим источникам мальчик был брошен
в корзине в море и вытащен из воды Перибойей, женой
царя Полиба, которая полоскала белье у берега* Полиб
вырастил его как собственного сына.
Эдип, случайно узнав, что он найденыш, спрашивает
Дельфийского оракула о своих настоящих родителях, но в
ответ получает пророчество о том, что убьет своего отца и
возьмет в жены свою мать. Полагая, что пророчество отно-
сится к его приемным родителям, Эдип бежит из Коринфа
в Фивы, но по пути, сам того не ведая, убивает своего отца
Согласно Бетхе (Bethe- Thebanische Heldenlieder), в первоначальной
версии мальчик был брошен в воду. По другим версиям мальчик был
найден и воспитан табунщиками, согласно более позднему мифу —
крестьянином Мелибием.
МИФ о РОЖДЕНИИ ГЕРОЯ 175
Лая. Отгадав загадку Сфинкса, он освобождает Фивы от
этого бедствия — чудовища, пожирающего людей — и в
награду получает руку Иокасты, своей матери, а также пре-
стол своего отца. Воспроизведение этих трагических собы-
тий и несчастий, постигших впоследствии Эдипа, стало из-
любленной темой театральных представлений греческих
трагиков.
По схеме мифа об Эдипе* был создан целый ряд хрис-
тианских легенд, и в качестве образца их может служить
обобщенное содержание легенды об Иуде. Перед его ро-
ждением его мать, Циборея, во сне получает предупрежде-
ние, что родит дурного сына на горе всему его народу. Ро-
дители, положив мальчика в корзину, бросают его в море.
Волны выносят ребенка на берег острова Скариот, где его
находит бездетная царица и воспитывает как собственного
сына. Позднее у царской четы рождается собственный сын,
и найденыш, чувствуя пренебрежение к себе, убивает сво-
его молочного брата. Бежав из страны, он поступает на
службу при дворе Пилата, который делает его своим дове-
ренным лицом и ставит во главе всех своих домочадцев. В
драке Иуда убивает соседа, не подозревая, что это его
отец. Затем вдова убитого, то есть мать Иуды, становится
его женой. Обнаружив чудовищную правду о себе, он рас-
каивается и обращается к Спасителю, который делает его
одним из своих апостолов. О его предательстве Иисуса из-
вестно из Библии.
Легенда о Св. Григории — тема рассказа Гартмана фон
Ауэ — представляет собой более усложненный пример из
этого мифологического цикла. Григория, ребенка от кро-
восмесительной связи любовников из царствующего рода,
мать бросает в корзине в море; его спасают и воспитывают
рыбаки, а затем он обучается в монастыре для служения в
церкви. Но он предпочитает жизнь рыцаря, одерживает по-
беды в сражениях и в награду получает руку принцессы,
своей матери. Узнав об инцесте, он в течение семнадцати
лет вершит свое покаяние на скале посреди моря и, нако-
Весь этот материал обсуждался в Rank: Das Inzest-Motiv in Dichtung
und Sage, 1912, X.
176
О. Ранк
нец, становится Папой по велению Господа. (Cp.Cholevicas:
History of German Poetry, According to the Antique Elements.)
Весьма сходной является персидская легенда о царе Да-
рабе, рассказанная царем Фирдоуси в Книге Царей (см.
также Spiegel: Eranische Altertumskunde, II, S.584). Послед-
ний киранин Бехмен назначил в качестве преемника свою
дочь и одновременно жену Хумай, в связи с чем его сын
Сасан, разбитый горем, ушел, чтобы жить в уединении.
Вскоре после смерти мужа Хумай родила сына, от которого
решила избавиться. Его поместили к корзину и бросили ее
в Евфрат; корзина плыла вниз по течению, пока не остано-
вилась у камня, положенного в воду дубильщиками кожи.
Кожевник нашел корзину с ребенком и отнес мальчика к
жене, недавно потерявшей собственного ребенка. Супруги
решили оставить найденыша, и по мере того, как мальчик
рос, он становился все сильнее, так что вскоре другие дети
уже не могли противостоять ему. Мальчику не нравилось
ремесло отца, и он стал воином. Он заставил свою прием-
ную мать открыть тайну его происхождения и присоединил-
ся к армии, которую в то время Хумай послала на войну с
царем Рума. Своей храбростью он привлек к себе внимание
Хумай, и та с готовностью признала в нем своего сына и
назвала его своим преемником.
ПАРИС
О рождении Париса рассказывает Аполлодор.
У царя Приама и его жены Гекубы был сын Гектор. Когда
Гекуба должна была родить другого ребенка, ей присни-
лось, что она родила горящее бревно, от которого загорел-
ся весь город. Приам обратился за советом к Эсаку, своему
сыну от первой жены Арисбы, мастеру в толковании снови-
дений. Эсак объявил, что ребенок навлечет на город беду
и посоветовал избавиться от него. Приам отдал маленького
мальчика рабу, который отнес его на вершину горы Ида;
звали этого человека Агелай. На протяжении пяти дней ре-
бенка кормила своим молоком медведица. Когда Агелай по
МИФ О РОЖДЕНИИ ГЕРОЯ 177
истечении пяти дней нашел ребенка все еще живым, он
взял его и отнес домой, чтобы самому вырастить его. Он
назвал мальчика Парисом, но когда ребенок вырос в силь-
ного и красивого юношу, его стали звать Александром, за
то, что он охранял стада и дрался с разбойниками. Вскоре
он узнал, кто его настоящие родители. Как это произошло,
рассказывает Хигин. По его изложению, младенца нашли
пастухи. Однажды к этим пастухам явились посыльные от
Приама за быком, который должен был служить наградой
победителю в состязаниях, устроенных в память о Парисе.
Они выбрали быка, который так сильно нравился Парису,
что он последовал за людьми, которые увели животное,
принял участие в состязаниях и выиграл приз. Это вызвало
гнев его брата Деифоба, который пригрозил ему мечом, но
его сестра Касссандра узнала в нем своего брата, и Приам
с радостью принял его как своего сына. Несчастье, которое
позднее Парис своим похищением Елены принес семье и
родному городу, хорошо известно из поэм Гомера, а также
предшествовавших им и последовавших за ними — их про-
лога и эпилога.
Определенное сходство с рассказом о рождении Париса
имеет поэма о Зале, из персидского героико-легендарного
цикла Фирдоуси. Царю Систана, Саму, одна из его жен ро-
дила первенца. Но так как у ребенка были белые волосы,
мать скрыла факт его рождения. Однако служанка расска-
зывает царю о рождении сына. Огорченный Сам приказы-
вает избавиться от ребенка. Слуги относят его на вершину
горы Эльбурс, где его вскармливает могущественная птица
Сомург. Уже вполне взрослым юношу видят путники из про-
ходящего мимо каравана, которые называют его “тот, кому
в кормилицы годится птица” Однажды царь Сам видит во
сне своего сына и отправляется на поиски брошенного ре-
бенка. Он не может добраться до вершины высокой скалы,
где в конце концов он увидел юношу. Но Сомург несет сына
вниз, к царю, который радостно приветствует его и назна-
чает своим преемником.
178
О. Ранк
ТЕЛЕФ
Тегейский царь Алей узнает от оракула, что его сы-
новья погибнут от руки потомка его дочери. Поэтому он
делает свою дочь Авгу жрицей богини Афины и грозит ей
смертью, если она посмеет разделить ложе с мужчиной.
Но Геракл во время своего похода против Авгия оказыва-
ется в качестве гостя в храме Афины и видит девушку;
опьянев от выпитого вина, он берет ее силой. Алей, узнав
о беременности дочери, приказал Навплию, бывалому
моряку, бросить ее в море. Но на пути к морю, на Пар-
фенийской горе, Авга родила Телефа, и Навплий, вопреки
полученному приказу, доставил ее и ребенка в Мизию,
где передал их царю Тевфранту.
Согласно другой версии, Авга, будучи жрицей, втайне
родила ребенка и скрывала его в храме. Алей, узнав об этом
святотатстве, приказал отнести ребенка в Парфенийские
горы и бросить там*, а Навплию велел продать мать в чужие
земли или убить ее. И тот отдал ее в руки Тевфранта.
Согласно распространенной в настоящее время вер-
сии, Авга бросает новорожденного младенца и бежит в
Мизию, где бездетный царь Тевфрант удочеряет ее. Од-
нако мальчик не умирает; его вскормила лань, а затем
нашли пастухи, которые и принесли его царю Корифу.
Царь воспитывает его как своего сына. Когда Телеф ста-
новится юношей, он по совету оракула отправляется в
Мизию искать свою мать. Он спасает Тевфранта от гро-
зящих ему врагов и в награду получает в супруги пред-
полагаемую дочь царя, а на самом деле свою собствен-
ную мать, Авгу. Но она отказывается от Телефа, и когда
тот в ярости уже готов пронзить непокорную своим
По версии Еврипида, трагедии которого Авга и Телеф дошли до нас,
Алей велит бросить мать и ребенка в сундуке в море, но благодаря
покровительству Афины, сундук был вынесен к устью мизийской реки
Кайкос. Там его находит Тевфрант, который берет Авгу себе в жены,
а ее ребенка принимает в свой дом как приемного сына.
о РОЖДЕНИИ ГЕРОЯ 179
^чом, она взывает в отчаянии к своему возлюбленному
Гераклу, и таким образом Телеф узнает свою мать. После
смерти Тевфранта от становится царем Мизии.
ПЕРСЕЙ
Царь Аргоса Акрисий дожил до преклонного возраста,
не имея потомков мужского пола. Мечтая о сыне, он обра-
щается за советом к Дельфийскому оракулу. Но тот пре-
достерегает его об опасности от отпрысков мужского пола
и сообщает, что его дочь, Даная, родит сына, от руки кото-
рого он погибнет. Чтобы не допустить этого, Акрисий при-
казал заточить свою дочь1 в железной башне и тщательно
охранять. Но Зевс, в виде золотого дождя, просочился
сквозь крышу, и Даная стала матерью мальчика*
Однажды Акрисий услышал голос Персея из комнаты, в
которой была заточена его дочь, и таким образом узнал,
что она родила ребенка. Он убивает кормилицу, а дочь с ее
сыном ставит перед домашним алтарем Зевса, дабы под
клятвой выпытать у нее настоящее имя отца. Однако он
отказывается верить, вопреки клятвам дочери, что отцом
является Зевс, и помещает ее вместе с ребенком в сун-
дук*, который бросают в море. Волны приносят сундук к
берегам острова Сериф, где мать с ребенком, выловив их
из моря сетью, ‘спасает рыбак Диктис, обычно упоминае-
мый как брат царя Полидекта. Диктис приводит их к себе в
дом и оставляет как своих родственников. В прекрасную
мать влюбляется Полидект, но так как на его пути стоит
Персей, он пытается избавиться от него и посылает его за
головой Медузы Горгоны. Но вопреки ожиданиям царя Пер-
сей справляется с этим сложным заданием, а кроме этого
совершает еще целый ряд героических подвигов. Во время
Другие, более поздние авторы, включая Пиндара, утверждают, что
Даная зачала не от Зевса, а от брата своего отца.
Симонид из Кеоса (fr 37, ed. Bergk) говорит о прочном как железо
сундуке, в котором Данаю бросили в море (Geibel: Klassisches Lieder-
buch, S.52).
180
О. Ранк
состязаний, бросив диск, он случайно убивает своего деда,
как и было предсказано оракулом. Он становится царем
Аргоса, затем Тиринфа и основателем Микен*
ГИЛЬГАМЕШ
Элиан ( ок. 200 г.н.э.) в своих Рассказах о животных при-
водит историю о мальчике, которого спас орел"
“Животным свойственна любовь к человеку. Известен
орел, вскормивший ребенка. Я расскажу историю целиком
в доказательство моего утверждения. Когда вавилонянами
правил Зеухорос, Халдеи — прорицатели судеб поведали,
что сын дочери царя отнимет царство у деда; таков был
вердикт пророчества Халдеев. Царя ужаснуло это проро-
чество, и, образно говоря, он стал вторым Акрисием для
своей дочери и установил за ней строжайший надзор. Но
судьба оказалась хитрее вавилонянина, и его дочь втайне
зачала от ничем не приметного мужчины. В страхе перед
гневом царя стражники сбросили ребенка вниз с Акрополя,
где пребывала в заточении царская дочь. Падающего ре-
бенка заметил свои острым глазом орел и прежде, чем
мальчик ударился о землю, подхватил его на спину и с боль-
шой осторожностью опустил вниз, в сад. Садовник, увидев
прекрасного мальчика, обрадовался и воспитал его. Маль-
чик получил имя Гильгамеш и стал царем Вавилонии. Если
кто-то посчитает рассказанное сказкой, то мне нечего до-
бавить, хотя я разузнал об этой истории все, что только
смог. От перса Ахемена, от которого пошла персидская
знать, я также слышал, что он был воспитанником орла”*’*
Согласно Хюзингу, миф о Персее в нескольких вариациях встречается
также в Японии. Ср. также Sydney Hartland: Legend of Perseus,
1894-96, 3 vol., London.
Claudius Aelianus: Historia animalium, XII, 21, Fr.Jacobs (Ub.), Stuttgart,
1841
*** О Птолемее, сыне Лага и Арсиной, также говорится, что орел защи-
щал брошенного мальчика своими крыльями от солнца, дождя и
хищных птиц.
мИф О РОЖДЕНИИ ГЕРОЯ
181
КИР
Миф о Кире, который большинство исследователей без
достаточных на то оснований помещают в центре всего
этого мифологического цикла, дошел до нас в нескольких
версиях. По Геродоту (ок. 450 г. до Р.Х.), который утверждал
(I, 95), что из четырех известных ему изложений он выбрал
наименее4 щедрый на “славословие” вариант, история ро-
ждения и юности Кира звучит следующим образом (I, 107.
et seq.)*
После Киаксара Мидией правил его сын Астиаг, у кото-
рого была дочь по имени Мандана. Однажды во сне он уви-
дел, что из дочери вышло столько воды, что ее хватило бы
на то, чтобы затопить весь город и залить всю Азию. Он
пересказал свой сон мудрецам — толкователям сновидений
и был в большом страхе от того, что они ему поведали
Когда Мандана выросла, отец отдал ее в жены, но не ми-
дийцу, равному себе по, рождению, а персу по имени Кам-
биз. Этот человек был из хорошего рода и вел достойную
и размеренную жизнь. Царь считал, что тот по положению
ниже мидийца из среднего сословия. В первый год после
того как Мандана стала женой Камбиза, Астиаг увидел дру-
гой сон. Ему приснилось, что из лона его дочери выросла
виноградная лоза, которая укрыла тенью всю Азию. После
того, как царь снова пересказал сон толкователям снови-
дений, он послал за дочерью, которая была беременна, и
по ее прибытии из Персии внимательно наблюдал за ней,
так как намеревался убить ее отпрыска. Ибо мудрецы —
толкователи сновидений предсказали ему, что сын его до-
чери займет его место на престоле. Намереваясь избежать
такой судьбы, царь подождал пока родится Кир, а затем
послал за Гарпагом, своим родственником и самым близ-
ким доверенным лицом изо всех мидийцев, которому он
поручал все свои дела. Царь обратился к Гарпагу следую-
p. Е.Lange: Herodot's Geschichten (Reclam). Ср. также Duncker History
of Antiquity, Leipzig, 1880, N5, h.256, et seq.
182 О. Ранк
щим образом: "Мой дорогой Гарпаг, я поручаю тебе дело,
которое ты должен добросовестно выполнить. Но не обма-
ни меня, и пусть никто больше тебе в нем не помогает,
иначе тебе придется худо. Возьми мальчика, которого ро-
дила Мандана, отнеси его домой и убей. После этого мо-
жешь похоронить его так, как сочтешь нужным”. И Гарпаг
ответил: “Великий царь, не было такого, чтобы твой слуга
ослушался тебя, и впредь я никогда не согрешу пред тобою.
Если такова твоя воля, то мне надлежит неукоснительно
исполнить ее”. После этих слов младенца со всеми его ук-
рашениями передали в руки Гарпага, обрекая на смерть, и
тот, роняя слезы, отправился домой. Прибыв домой, он рас-
сказал своей жене обо всем, что велел ему Астиаг. Та спро-
сила: “И что же ты собираешься делать?” И он ответил: “я
не подчинюсь Астиагу, даже если он будет гневаться в де-
сять раз сильнее, чем обычно. Я не сделаю то, чего он же-
лает, и не пойду на такое убийство. На это у меня есть ряд
причин: во-первых, мальчик — мой кровный родственник;
кроме того Астиаг стар и у него нет наследника мужского
пола. Когда он умрет, на престоле окажется его дочь, сына
которой он велит мне сейчас убить, разве не окажусь я
тогда в величайшей опасности? Однако, ради моей же без-
опасности мальчик должен умереть. Но не я буду его убий-
цей, а один из людей Астиага”.
Сказав это, он тут же отправил гонца к одному из царе-
вых пастухов по имени Митридат, который, как ему стало
известно, держал стадо на горном пастбище, где было
много диких зверей. Жена пастуха также была рабыней Ас-
тиага, и звали ее Кино по-гречески или Спако (сука) по-ми-
дийски. Когда вызванный Гарпагом пастух явился, тот ска-
зал ему: “Астиаг велел, чтобы ты взял этого мальчика и
бросил на самой дикой из гор, дабы он как можно скорее
погиб; царь велел мне передать тебе: если ты не убьешь
мальчика, а каким-либо образом позволишь ему жить, то
ты сам умрешь самой постыдной смертью. А я назначен
проследить, чтобы от ребенка действительно избавились”
Выслушав это, пастух взял мальчика, отправился домой и
наконец прибыл в свою хижину. Его жена была беременна,
и случилось так, что, промучившись целый день в предро-
^ИФ О РОЖДЕНИИ ГЕРОЯ 183
довых схватках, она вот-вот должна была родить, когда ее
iviyx отправился в город. Они очень беспокоились друг о
друге. И когда пастух так неожиданно вернулся, первое, что
спросила женщина — зачем его так поспешно вызвал Гар-
паг. И он ответил: “Моя дорогая жена, лучше бы я никогда
не видел и не слышал того, что было в городе и что сталось
с нашими хозяевами. Дом Гарпага был полон крика и плача.
Это встревожило меня, но я вошел, и вскоре увидел мла-
денца, одетого в золото и красивые одежды, который лежал
передо мной, плача и размахивая руками и ногами. Когда
Гарпаг увидел меня, то велел быстро взять мальчика и от-
нести его в самое дикое место в горах. Он сказал, что так
приказал Астиаг и что меня ждет страшная кара, если я
ослушаюсь. Я взял ребенка и ушел с ним, полагая, что он
принадлежит кому-то из слуг, ибо другое мне не приходило
на ум. Но по пути от одного из слуг, который вручил мне
мальчика и вывел из города, я узнал всю правду. Это сын
Манданы, дочери Астиага и Камбиза, сына Кира; Астиаг
обрек его на гибель. Смотри, вот мальчик”
С этими словами пастух распеленал ребенка и показал
его жене; когда женщина увидела крепкого и красивого
младенца, она заплакала, упала в ноги мужу и стала умолять
его не губить ребенка. Но тот ответил, что не может ослу-
шаться, ибо Гарпаг пошлет слуг, чтобы проследить, все ли
было сделано как велено. Тогда она заговорила снова:
“Если в тебе еще осталось сострадание, сделай вот что: я
родила мертвого ребенка; возьми его и оставь в горах, так
чтобы слуги могли увидеть его брошенным, а сына дочери
Астиага мы вырастим как нашего собственного ребенка.
Так тебя не сочтут слугой, ослушавшимся господина, а сами
мы сделаем доброе дело. Нашего мертворожденного ре-
бенка по-царски похоронят, а жизнь живого будет сохране-
на” Пастух сделал так, как просила и советовала жена. Он
положил своего собственного ребенка, одетого в пышное
убранство другого, в корзину и оставил на самой пустынной
горе. Тремя днями позднее он объявил Гарпагу, что может
показать ему труп мальчика. Гарпаг послал своих самых
верных стражников и приказал им похоронить сына пастуха.
Второго же мальчика, который позднее стал известен как
184
О. Ранк
Кир, выкормила жена пастуха. Они не называли его Киром,
а дали ему другое имя.
Когда мальчику было двенадцать лет, истина открылась
благодаря следующему случаю. Мальчик играл на дороге
со сверстниками в деревне, где содержался скот. Мальчики
играли в “царя” и выбрали царем предполагаемого сына
пастуха’
Он одним велел строить дома, другим — носить пики
одного сделал царским стражем, другого — посланником:
короче говоря, каждому было определено его дело. Однако
один из игравших мальчиков был сыном Артембара, уважа-
емого среди мидян человека, и когда он отказался делать
то, что велел Кир, последний приказал остальным мальчи
кам схватить его. Те повиновались, и Кир в наказание от-
стегал ослушавшегося. Мальчик сильно рассердился, что с
ним так обошлись. И когда его отпустили, побежал в город
и пожаловался отцу на то, как поступил с ним Кир. Он не
упоминал имени Кира, ибо тогда его еще так не называли.
Но сказал, что это был просто сын пастуха. Разгневанный
Артембар отправился с сыном к Астиагу, чтобы пожаловать-
ся на такое недостойное обращение с его отпрыском, и
сказал следующее: “Великий царь, твой слуга, сын пастуха,
возмутительно обошелся с моим сыном”, — и показал царю
плечи своего сына. Выслушав и увидев все, Астиаг, дабы
утешить Артембара, решил наказать юношу и послал за
пастухом и его сыном. Когда их привели, Астиаг посмотрел
на Кира и сказал: “Ты, сын простолюдина, имел наглость
так недостойно обойтись с сыном человека, которого я глу-
Такая же “игра в царя” встречается в индийском мифе о Кандрагупте
родоначальнике династии Маурйя, которого его мать сразу после
рождения оставила в корзине у ворот коровника, где его нашел
пастух, он же его и вырастил. Позднее мальчик пришел к охотнику
где как сын пастуха стал играть с другими детьми в “царя” и как царь
приказывал отсекать кисти и ступни опасным преступникам. (Тема
увечья встречается также и в сказании о Кире и в общем является
широко распространенной.) По его же приказу отсеченные конечное
ти возвращались на прежнее место. Когда Канакйя однажды увидел
детей за игрой, мальчик ему очень понравился, и он купил его у
охотника; дома он обнаружил что мальчик — это Маурйя. (Lassen
Indische Altertumskunde, II. 196, Annot.1.)
МИФ о РОЖДЕНИИ ГЕРОЯ 185
боко уважаю!" И тот ответил: “Повелитель, он получил лишь
должное. Ибо мальчики, среди которых был и он, играя в
деревне, выбрали меня царем, считая, что я лучше всех
справлюсь с этой ролью. И все они делали то, что им было
велено, лишь один он не повиновался и не обращал на меня
никакого внимания. За это и получил по заслугам. Если я
заслужил наказание, то я готов принять его”
Когда мальчик заговорил подобным образом, Астиаг
сразу признал его. Ибо в чертах его лица разглядел свои
собственные, да и отвечал тот, как подобает юноше знат-
ного происхождения; кроме того, время, прошедшее с тех
пор, как он избавился от внука, отвечало возрасту мальчика.
Это поразило сердце царя, и на какое-то время он потерял
дар речи. С трудом взяв себя в руки, он заговорил, дабы
избавиться от Артембара и иметь возможность расспро-
сить пастуха без свидетелей. “Мой дорогой Артебар, — ска-
зал он, — я позабочусь о том, чтобы ни у тебя, ни у твоего
сына больше не было никаких причин для жалоб" С этими
словами он отпустил Артембара. Кира же, по велению Ас-
гиага, слуги повели во дворец, а пастуху пришлось остать-
ся. Астиаг, оказавшись наедине с пастухом, стал расспра-
шивать того, откуда у него этот мальчик и кто передал ему
этого ребенка. Но пастух сказал, что это его собственный
сын, и что женщина, родившая его живет с ним, Астиаг же
сказал, что пастух поступает очень неразумно, что его ждут
самые суровые пытки, и велел стражникам схватить его
Под угрозой пыток пастух сознался во всем и, рассказав
всю правду, от начала до конца, стал просить и умолять о
прощении и помиловании. Тем временем Астиаг пришел в
ярость, гневаясь не столько на пастуха, открывшего ему
истину, сколько на Гарпага; он приказал стражникам вы-
звать его, и когда тот предстал перед Астиагом, спросил
следующее: “Мой дорогой Гарпаг, как ты лишил жизни сына
моей дочери, которого я некогда вручил тебе?” Видя стоя-
щего рядом пастуха, Гарпаг из страха тут же быть уличен-
ным во лжи не решился прибегнуть к ухищрениям и расска-
зал правду. Астиаг умерил свой гнев, вызванный Гарпагом,
и сначала рассказал ему все, что узнал от пастуха, а затем
Упомянул, что мальчик жив и что все обернулось к лучшему
186
О. Ранк
Он сказал, что глубоко сожалеет о том, как поступил с ре-
бенком, и что упреки дочери ранили его душу. “Но раз уж
все закончилось хорошо, пришли своего сына приветство-
вать вновь прибывшего, а сам раздели трапезу со мной,
ибо я намерен дать пир в честь богов, которые свершили
все это”
Услышав такие слова, Гарпаг упал в ноги царю, поздрав-
ляя себя с тем, что его непослушание обернулось столь
удачно, и с тем, что он приглашен к царскому столу в оз-
наменование счастливого исхода событий. Он отправился
домой и по прибытии тут же отослал своего единственного
сына, мальчика тринадцати лет, велев ему отправляться к
Астиагу и делать то, что прикажут. Затем Гарпаг радостно
поведал жене, что выпало на его долю. Однако Астиаг убил
сына Гарпага, когда тот явился к нему, расчленил его тело
на куски и одну часть плоти зажарил, а другую сварил; когда
все было исполнено, оставалось только ждать. Когда подо-
шло время трапезы, явился Гарпаг и другие гости. Стол с
яствами из баранины поставили перед Астиагом и другими;
Гарпагу же подали плоть его собственного сына, лишь без
головы, кистей и ступней. Недостающие части были спря-
таны в корзине. Когда Гарпаг насытился, Астиаг спросил
его, вкусным ли было мясо, и когда Гарпаг ответил, что оно
ему очень понравилось, слуги, которым было велено сде-
лать так, принесли в корзине голову его сына, кисти и ступ-
ни и, подойдя к Гарпагу, попросили его открыть корзину и
взять то, что ему понравится. Гарпаг послушался и, открыв
корзину, увидел останки своего сына. Но он не дал волю
своему ужасу. Тогда Астиаг спросил его, знает ли он, что
за дичь отведал; и Гарпаг ответил, что прекрасно знает, и
что бы царь ни сделал, все сделано правильно. Сказав так,
он собрал останки своего сына и отправился домой, оче-
видно, собираясь похоронить их.
Такова была месть Астиага Гарпагу. Что же касается
Кира, то царь созвал совет и собрал тех же мудрецов, что
толковали ему сновидение, и напомнил им о том, как они
однажды объяснили виденное им во сне. И мудрецы отве-
чали ему, что мальчик должен стать царем, если остался
жив, а не умер преждевременно. На что Астиаг им поведал:
МИФ О РОЖДЕНИИ ГЕРОЯ 187
"Мальчик жив и находится здесь. Когда он играл в деревне,
дети выбрали его своим царем. И он делал все так, как
делают настоящие цари, ибо он назначил для себя как для
господина стражу, привратников, посланников и тому по-
добное. Как вы истолкуете это?" И мудрецы ответили: “Если
мальчик жив и уже был избран царем без чьей-либо помо-
щи, то ты можешь больше не беспокоиться и воспрянуть
духом, ибо царем он уже не будет Немало из наших про-
рочеств уже сбылось, обернувшись сущими мелочами, то,
что основывается на сновидениях, часто оказывается вовсе
пустым” На что Астиаг сказал: “Я полностью согласен с
вами, прорицатели, что сон сбылся, когда мальчик стал
царем лишь по имени, и что мне не стоит больше опасаться
его. И все же для пущей предусмотрительности посоветуй-
те мне, что будет наиболее безопасным для моего двора и
для вас самих” И тогда маги сказали: “Отошли мальчика
прочь с глаз твоих, отправь его в землю персов, к его ро-
дителям” Услышав это, Астиаг остался очень доволен. Он
послал за Киром и сказал ему: “Сын мой, введенный в за-
блуждение лживым сновидением, я причинил тебе великое
зло, но твоя счастливая судьба спасла тебя. Теперь же не
унывай и отправляйся в землю персов; я позабочусь, дабы
дорога твоя была безопасной. Там ты найдешь совсем дру-
гого отца и совсем другую мать, совсем не похожих на пас-
тухов, Митридата и его жену” Так сказал Астиаг, и Кир был
отослан прочь. Когда он прибыл в дом Камбиза, его роди-
тели, узнав, кто он такой, приняли его с великой радостью,
ибо они считали его погибшим, и им очень хотелось узнать,
как ему удалось уцелеть. Кир рассказал им, что считал себя
сыном пастуха, но узнал всю правду по дороге сюда от
своих спутников, посланных Астиагом вместе с ним. Он по-
ведал о том, что его спасла жена пастуха, и все время хо-
рошо отзывался о ней. Спако занимала важное место во
всем его рассказе. Родителям запомнилось это имя; спа-
сение ребенка казалось, таким образом, еще более чудес-
ным, так была заложена основа мифа о том, что брошен-
ного Кира вскормила сука.
Позднее Кир, подстрекаемый Гарпагом, настроил пер-
сов против Мидии. Была объявлена война, и Кир во главе
188
О. Ранк
персов в сражении завоевал Мидию. Астиаг был взят в
плен, но Кир не причинил ему вреда, а просто держал при
себе до самой его кончины. Повествование Геродота за-
канчивается словами: “И с тех пор Азией правили персы и
Кир. Так Кир родился, вырос и стал царем”
Версия Помпея Трога сохранилась лишь в виде выдер-
жек в изложении Юстина*
У Астиага была дочь, но не было наследника мужского
пола. Во сне он увидел, как из лона дочери выросла виног-
радная лоза, побеги которой укрыли тенью всю Азию. Тол-
кователи сновидений объявили, что это видение пророчес-
твует о величии его внука, коего родит его дочь, но также
предвещает потерю всех его владений. Чтобы избежать
этого, Астиаг не отдал свою дочь в жены ни известному
человеку, ни мидийцу, дабы не поднимать положение сво-
его внука еще и сословием его отца; он выдал ее за Кам-
биза, человека среднего сословия из персов, народа тогда
еще малоизвестного. Но этого оказалось мало, чтобы из-
бавиться от страхов, и Астиаг вызывает к себе свою бере-
менную дочь, чтобы младенец был уничтожен перед его
глазами. Когда мальчик родился, царь отдал его Гарпагу,
своему другу и доверенному лицу, чтобы тот убил его. Из
боязни, что дочь Астиага отомстит ему за смерть своего
ребенка, когда взойдет на престол после смерти отца, Гар-
паг отдал мальчика царскому пастуху, чтобы тот избавился
от него. Случилось так, что в одно время с Киром родился
сын и у пастуха. Когда жена пастуха узнала, что царского
ребенка бросили в лесу, она взмолилась, чтобы его прине-
сли к ней и она смогла бы взглянуть на него. Тронутый ее
мольбами пастух вернулся в лес. Там он нашел суку, отго-
няющую зверей и птиц от младенца и кормящую его своим
молоком. От этого зрелища у пастуха, как перед этим у суки,
проснулось сострадание, он взял мальчика и отнес его
домой; сука же в большом волнении последовала за ним.
Justinus. Extract from Pompeius Trogus’ Philippian History, I, 4-7 Ha
сколько это следует из выдержек из Юстина, источником повество-
вания Трога являются персидские сказания Дейнона (написанные в
первой половине четвертого столетия до Р X ).
рдЦФ О РОЖДЕНИИ ГЕРОЯ 189
Когда жена пастуха взяла мальчика на руки, тот улыбнулся
ей, как будто уже знал ее, а так как он был очень крепким
и снискал ее расположение милой улыбкой, она настойчиво
просила пастуха разрешить ей оставить ребенка (а вместо
него отнести в лес ее собственного сына)*, так как либо
возлагала на него надежды, либо просто хотела ему блага.
Таким образом, два мальчика обменялись жребиями: одно-
го вырастили вместо ребенка пастуха, а другого бросили в
лесу вместо царского внука.
Продолжение этого, по-видимому, более раннего сказа-
ния, по существу, совпадает с историей, поведанной Геро-
дотом.
Совершенно иная версия мифа о Кире дошла до нас в
изложении современника Геродота, Ктесия, (оригинал был
утерян, но частично его можно возместить отрывком из Ни-
колая Дамаскина)"
В этом отрывке из Дамаскина обобщается повествова-
ние Ктесия, само по себе более объемное, чем его книга
по истории Персии в целом. Говорится о том, что Астиаг
был достойнейшим из царей Мидии после Абака. Во вре-
мена его царствования произошли огромные преобразова-
ния, в результате которых власть от мидян перешла к пер-
сам; случилось это следующим образом: у мидийцев су-
ществовал закон, согласно которому, если бедняк пришел
к богатому человеку за помощью и отдался на его милость,
тот должен был его одеть и накормить и оставить у себя
как раба. Если же богатый отказывал бедняку в этом, тот
волен был обратиться в другое место. Таким образом,
юноша по имени Кир, мард по происхождению, пришел к
царскому слуге, возглавлявшему дворцовых уборщиков.
Кир был сыном Атридата, которого бедность вынудила за-
няться разбоем, жена его Аргоста, мать Кира, зарабатывая
себе на жизнь, пасла коз. Кир решился на то, чтобы ради
куска хлеба насущного помогать убирать дворец. Так как он
был усерден в работе, его начальник дал ему лучшие одеж-
Утверждают, что слова, выделенные скобками, в некоторых рукописях
отсутствуют
Nicol. Damasc Frag. 66, Ctes. Frag. Pers., 2,5
190 U. Ранк
ды и определил к той челяди, что убирает внутренние покои
царского дворца, передав его в подчинение их управляю-
щему, однако этот человек был жесток и часто наказывал
Кира, тот оставил его и ушел к факельщику, которому Кир
понравился, и он приблизил его к царю, назначив одним из
царских факельщиков. Отличившись и в этой новой долж-
ности, Кир перешел к Артембару, главному виночерпию,
который сам подносил кубок царю. Артембар охотно принял
Кира и поручил ему разливать вино гостям у царского стола.
Очень скоро Астиаг, заметив, что Кир ловок и проворен в
службе и изящно подает кубок с вином, спросил Артембара,
откуда сей юноша, который столь искусен как виночерпий.
“О господин, — ответил тот, — сей юноша твой раб, перс
по происхождению из племени мардов, и пришел он ко мне,
дабы зарабатывать на жизнь". Артембар был стар, и однаж-
ды, когда у него случился приступ лихорадки, он обратился
к царю с просьбой остаться дома, пока ему не станет лучше.
“Вместо меня вино тебе будет подавать тот юноша, кото-
рого ты хвалил, и если ты будешь доволен им, о царь, как
виночерпием, то я, евнух, усыновлю его. Астиаг согласился,
Артембар же во многом доверял Киру, как сыну. Таким об-
разом, Кир стоял рядом с царем и день и ночь наливал ему
вино, проявляя при этом большое умение и сообразитель-
ность. Астиаг определил ему жалование Артембара, как
если бы он был его сыном, одаривал множеством подарков,
и Кир стал большим человеком, чье имя звучало повсюду.
У Астиага была очень красивая и благородная дочь*, кото-
рую он отдал за мидийца Спитама со всею Мидией в ка-
честве приданого. Тем временем Кир послал за отцом и
матерью в страну мидийцев; они возрадовались счастливой
судьбе своего сына, и мать поведала ему о сне, который
приснился ей, когда она вынашивала его, в то время, когда
она пасла коз и заснула в храме. Из нее вышло столько
воды, что образовался огромный поток, заливающий всю
Азию и доходящий до самого моря. Услышав это, отец
велел, чтобы сон был поведан Халдеям в Вавилоне; Кир
позвал мудрейшего из них и пересказал ему сновидение.
В версии Ктесия имя этой дочери Амит (а не Мандана).
!^цф О РОЖДЕНИИ ГЕРОЯ 191
0 тот объявил, что сон предрекает Киру большую удачу и
наивысшее величие в Азии; но Астиаг не должен узнать об
этом, "Ибо иначе он бесчестно убьет тебя, так же как и
^еня, толкователя", — сказал вавилонянин. Они поклялись
друг другу никому не говорить об этом великом и несрав-
ненном видении. Позднее Кир добился еще более высоких
почестей; сделал своего отца Сатрапом Персии; мать же
его, благодаря ему, имела самое высокое положение и
самые богатые владения среди персидских женщин. Но
когда вскоре вавилонянин был убит Ойбаром, доверенным
лицом Кира, его жена выдала пророческое сновидение
царю, узнав о поездке Кира в Персию, предпринятой для
подготовки восстания. Царь послал вслед за Киром свою
конницу, велев доставить того живым или мертвым. Однако
Киру хитростью удалось уйти от них. Наконец произошло
сражение, закончившееся поражением Мидии. Кир заво-
евал также Эгбатану, где взял в плен дочь Астиага, ее мужа
Спитама и двух их сыновей. Но самого Астиага не смогли
найти, так как Амит и Спитам спрятали его во дворце под
стропилами крыши. Тогда Кир приказал, чтобы Амит, ее
мужа и детей пытали до тех пор, пока они не укажут место,
где укрылся Астиаг, но царь вышел добровольно, дабы его
родню не мучили из-за него. Кир приказал казнить Спита-
ма, так как тот солгал, сказав, что не знает, где спрятался
Астиаг, и Амит стала женой Кира. Он снял путы с Астиага,
которые наложил Ойбар, почитал его как отца и сделал Сат-
рапом над барканианами.
Значительное сходство с версией мифа о Кире Геродота
имеет история раннеиранского царственного героя Кай
Хусроу, рассказанная Фирдоуси в Шахнаме. Этот миф
очень подробно изложен Шпигелем (Spiegel: Eranische Al-
tertumskunde, I, S.581, et seq.). Во время войны царя Бакт-
рии и Ирана Кай Кавуса с царем Турана Афрасиабом Кай
Кавус поссорился со своим сыном Сиявушем, который об-
ратился за помощью и защитой к Афрасиабу. Афрасиаб
принял его благожелательно и по совету своего везира Пи-
Рана отдал ему в жены свою дочь Фарангис, несмотря на
поведанное ему пророчество о том, что сын, рожденный от
этого союза, принесет ему большую беду. Гарсеваз, брат
192____________________________________________________О. Ранк
царя и близкий родственник Сиявуша оговорил зятя, и Аф.
расиаб выступил против него со своей армией. Перед ро
ждением сына Сиявуш получает во сне предостережение,
в котором предсказывается его крах и гибель, однако цар
ская власть его отпрыску. Поэтому он бежал от Афрасиаба,
но был пленен и по повелению шаха убит. Его беременную
жену от рук убийц спасает Пиран и получает разрешение
держать ее в своем доме, при условии, что по первому
требованию он доставит Фарангис к царю. Однажды во сне
к Пирану является призрак убитого Сиявуша и говорит ему
о том, что родился мститель, и Пиран действительно нахо-
дит в комнате Фарингис новорожденного мальчика, кото-
рого он называет Кай Хусроу. Афрасиаб уже не настаивает
на смерти мальчика, но приказывает Пирану отвести кор-
милицу с ребенком к пастухам, которые должны вырастить
его в неведении о его происхождении. Однако царская
кровь очень скоро проявила себя в манере поведения и
отваге мальчика, и когда Пиран снова забрал его в свой
дом, Афрасиабом овладели сомнения, и он приказал при-
вести мальчика к нему. Наученный Пираном Кай Хусроу ра-
зыгрывает из себя дурака*, и шах, убедившись в безвред-
на основе данного мотива симулированного слабоумия и некоторых
других аналогичным моментов Жиричек (Ziriczek: Zeitschrift des Vere-
ins fur Volkskunde, Vol. X, 1900, S.353) представил Сагу о Гамлете как
вариацию иранского мифа о Кай Хусроу Эта идея была развита
дальше Лессманом (H.Lessmann: Die Kyrossage in Europa), который
показал, что сказание о Гамлете некоторыми моментами, например
симулированным безумием, поразительно сходно с сагами о Бруте
и Телле (ср также с заверениями Моисея). Более глубокие корни
этого сходства, особенно по отношению к сказанию о Телле, подроб-
но обсуждались и в другой связи (см Rank- Das Inzest-Motiv in
Dichtung und Sage, VIII) Внимание также обращает на себя история
о Давиде в том виде, в котором она изложена в книгах Самуила. Здесь
опять же царский отпрыск становится пастухом, который постепенно
поднимается по социальной лестнице до царского престола. Ему
также отдают в жены дочь царя (Саула), и царь хочет лишить его
жизни, но Давид всякий раз чудесным образом уходит от самых
ужасных опасностей Ему также удается избежать гонений симуля-
цией безумия и разыгрыванием из себя дурака. Связь между сказа-
нием о Гамлете и сказанием о Давиде отмечали Жиричек и Лессман
Библейский характер всего этого мифологического цикла также
подчеркивал Жиричек, который в истории смерти Сиявуша находит
определенные аллюзии со Страстями Господними
мИф О РОЖДЕНИИ ГЕРОЯ 193
ности мальчика, отпускает его к матери, Фарангис. В конце
концов Кай Хусроу был коронован свои дедом Кай Кавусом.
После длительных, трудных и утомительных сражений Аф-
расиаба наконец с божьей помощью удается захватить в
плен. Кай Хусроу отсекает ему голову и велит обезглавить
Гарсеваза.
Определенное сходство с предшествующим сказанием,
хотя и более отдаленное, имеет миф о Фаридуне, изложен-
ный Фирдоуси в его Персидских мифах о героях' Царь
Ирана, однажды видит во сне трех мужчин из царского ро-
да. Двое из них в преклонном возрасте, но между ними
стоит молодой мужчина, который держит в правой руке бу-
лаву с головой быкй; этот человек подходит к нему и була-
вой валит его на земь. Толкователи сновидений поведали
царю, что молодым героем, который свергнет его с престо-
ла, является Фаридун, потомок рода Джамшидов. Заххак
тут ж отправляется на поиски следов грозящего ему врага.
Фаридун является сыном Атибина и внуком Джамшида. Его
отец прячется от преследований тирана, но его хватают и
убивают. Самого Фаридуна, мальчика-младенца, спасает
его мать Фиранек, которая бежит вместе с ним и оставляет
его на попечение смотрителя дальнего леса. Там его вскар-
мливает молоком корова Бермайе. В течение трех лет он
остается в этом месте, но затем его мать решает, что даль-
ше находиться там небезопасно и относит его к отшельнику
на горе Эльбурс. Вскоре после этого в лесу появляется
Заххак и убивает и лесника, и корову.
Когда Фаридуну было шестнадцать лет, он спустился с
горы Эльбурс, узнал от своей матери о своем происхожде-
нии и поклялся отомстить за смерть отца и кормилицы. В
Заххак является искажением первоначального выражения Ashi-daha-
ka [Azis-dahaka], означающим на языке Авесты "быстрая змея" (См
работу д-ра Рота Миф о Фаридуне в Индии и Иране в Zeitschrift der
Deutschen Morgenlandischen Gesellschaft, II, S.216). Иранскому Fen-
dum соответствует индусский Trita, авестийским двойником которого
является Thraetaona. Подлинность последней названной формы ус-
тановлена наиболее точно; из нее заменой придыхательных соглас-
ных звуков были образованы вначале Phreduna, затем Fredcin или
Afredun; Feridun (Феридун или Фаридун) — более поздние искажния
Ср. F.Spiegel; Eranische Altertumskunde, I, S.537, et seq.
7 Ранк
194 О. Ранц
походе против Заххака его сопровождают два старших
брата, Бермайе и Кайанусех. Он велит, чтобы для него вы-
ковали булаву, украсив ее головой быка, в память о его
приемной матери — корове. Этой булавой он сражает Зах-
хака, как и было предсказано сновидением.
ТРИСТАН
Тема легенды о Фаридуне продолжается в сказании о
Тристане, изложенном в эпической поэме Готфрида Страс-
бургского. Это особенно заметно в прологе к сказанию о
Тристане и далее, в приключениях самого героя (в повто-
рах). Ривалин, король земли лармениан, во время своего
визита к королю Корнуолла и Англии Марку познакомился
с прекрасной сестрой последнего, Бланшефлор, и в его
сердце вспыхнула любовь к ней. Помогая Марку в военном
походе, Ривалин получает смертельное ранение, и его от-
носят в Тинтайоль. Бланшефлор, переодевшись бедной
служанкой, спешит к постели больного, и ее преданная
любовь спасает жизнь короля. Она бежит со своим воз-
любленным в его родную страну (различные препятствия
в пути), и там ее объявляют его супругой. Но из-за Блан-
шефлор на земли Ривалина напал Морган. В это время
она была беременна, и король вверил ее на попечение
своему верному вассалу Руалю. Руаль в целях безопас-
ности поместил королеву в замок Канеель. Там она ро-
дила сына и умерла, в то время как ее муж пал в битве
с Морганом. Чтобы защитить царского отпрыска от пре-
следований со стороны Моргана, Руаль распространяет
слух, что младенец был рожден мертвым. Мальчика на-
звали Тристан, потому что он был зачат и рожден в скор-
бные времена. Под присмотром своих приемных родите-
лей Тристан рос крепким телом и духом до четырнадцати
лет, пока не был похищен норвежскими торговцами, ко-
торые высадили его на берег в Корнуолле, так как испу-
гались гнева богов. Здесь мальчика нашли солдаты коро-
ля Марка, которому так понравился храбрый и статный
МЦФ О РОЖДЕНИИ ГЕРОЯ 195
юноша, что вскоре он сделал его своим главным загонщи-
ком на охоте и сильно привязался к нему. Тем временем
преданный Руаль отправился на поиски похищенного при-
емного сына, которого нашел в конце концов в Корнуолле,
куда его привели скитания. Руаль открыл тайну происхож-
дения Тристана королю, который был рад узнать в нем сына
своей любимой сестры и посвятил его в рыцари. Чтобы
отомстить за своего отца, Тристан отправился с Руалем в
Пармению, разбил узурпатора Моргана и отдал страну
Руалю как вассалу, а сам вернулся к своему дяде Марку
(см. Chop: Erlauterungen zu Wagner’s Tristan, Reclam Bibl.).
Собственно сказание о Тристане развивается повторе-
нием основных тем. Находясь на службе у Марка, Тристан
убивает Моральда, жениха Изольды, и его самого, смер-
тельно раненого, спасает Изольда. Он просит ее руки для
своего дяди Марка, выполняет поставленное условие —
убивает дракона. Изольда вынуждена следовать с ним в
Корнуолл, куда они отправляются на корабле. В дороге они
непреднамеренно отведали рокового любовного снадобья,
которое связало их безумной страстью. Они предают коро-
ля Марка, и в брачную ночь с королем преданная служанка
Изольды, Брангена, заменяет королеву и ради нее приносит
в жертву королю свою девственность. Далее следует изгна-
ние Тристана, несколько его попыток вернуть свою возлюб-
ленную, хотя тем временем он женится на похожей на нее
Изольде Белорукой. И наконец он снова получает смертель-
ное ранение, а его возлюбленная Изольда прибывает слиш-
ком поздно, чтобы спасти его*
Ср. Immermann: Tristan und Isolde, Ein Gedicht in Romanzen, Dusseldorf,
1841 Как и сага Готфрида Страсбургского, поэма начинается с
истории любви родителей Тристана, царя Пармении Ривалина Кан-
ленгра и красавицы Бланшефлор, сестры Марка. Девушка хранит
свою любовь, не одобряемую братом, в тайне навещает смертельно
раненого короля и зачинает Тристана, "дитя дерзновенной и печаль-
ной любви" Король умирает. Тристан воспитывается приемными
родителями, Руалем и его красавицей женой Флорет. Став с годами
пленительным юношей, он представляется Марку на оленьей охоте
как опытный охотник, но тот узнает в нем своего племянника по
кольцу, подаренному королем своей любимой сестре, и Тристан
становится его любимцем.
7»
196
О. Ранк
Более простую версию сказания о Тристане, что касает-
ся характерных черт мифа о рождении героя, находим в
сказке Настоящая невеста, приведенной Риклином* из со-
брания сказок Риттерсхауза (XXVII, р. 113). Королевская чета
не имеет детей. Король угрожает своей жене смертью, если
та не родит ему ребенка ко времени его возвращения из
морского путешествия. Во время путешествия преданная
служанка приводит королеву к нему как красивейшую из
трех замеченных им на прогулке, и король, не узнав ее,
уводит к себе в шатер**
Она возвращается так и не узнанной домой, рождает
дочь, Изоль, и умирает. Позднее Изоль находит в сундуке
у берега моря прекрасного маленького мальчика по имени
Тристрам; она воспитывает его, чтобы впоследствии обру-
читься с ним. Дальнейшее повествование, содержащее
мотив “настоящей невесты", заслуживает нашего внимания
лишь тем, что здесь снова встречается напиток забвения и
две Изольды. Вторая жена короля, опоив Тристрама зель-
ем, заставляет его забыть белокурую Изоль и жениться на
черноволосой Изоте. Однако в конце концов он раскрывает
обман и соединяется с Изоль.
РОМУЛ
Первоначальный вариант истории о Ромуле и Реме в из-
ложении самого древнего римского летописца Фабия Пик-
тора и в пересказе Моммзена*** звучит следующим обра-
зом. “Рожденные дочерью предыдущего царя Нумитора,
Илией, близнецы, которые были зачаты в объятиях бога
войны Марса, по приговору правителя Альбы, Амулия, до-
лжны быть брошены в реку. Но когда слуги царя принесли
Riklin: Wunscherfullung und Symbolik in Marchen, S.56
Сравните с тем, как невесту заменила Брангена.
Моммзен (Mommsen: Die echte und die falsche Acca Larentia, in
Festgaben fur G.Homeyer, Berlin, 1891, S.93, et seq.; Romische Forsc-
hungen, Berlin, 1879, II, S.1, et seq ) реконструирует утерянное повес-
твование Фабия по его сохранившимся пересказам у Дионисия (I,
79-831).
МИФ О РОЖДЕНИИ ГЕРОЯ 197
детей к Тибру у Палатинского холма и попытались спустить-
ся с холма к реке, чтобы исполнить приказ, они обнаружили,
что река поднялась и им невозможно добраться до русла.
Слуги бросили бочонок с детьми на мелководье у берега.
Некоторое время тот держался на воде, но вскоре вода
упала, и, ударившись о камень, бочонок перевернулся, пла-
чущие младенцы упали в прибрежную грязь. Их плач услы-
шала только что разродившаяся волчица, вымя которой
было полно молока; она подошла и подставила соски маль-
чикам,чтобы накормить их; пока младенцы сосали молоко,
волчица вылизала их языком. Дятел, летавших над ними,
стал охранять детей и приносить им еду. Отец заботился о
своих сыновьях: ибо волк и дятел — священные животные
бога Марса, их отца. Это увидал один из царевых пастухов,
гнавший свиней на пастбище, с которого сошла вода. По-
раженный этим зрелищем, он позвал своих товарищей, и
те увидели волчицу, которая подобно матери заботилась о
детях, и детей, которые относились к ней, как к своей ма-
тери. Мужчины стали криками и прочими громкими звуками
отгонять животное, но волчица, хотя она оставила детей,
ушла не из-за страха; медленно, не обращая внимания на
пастухов, она скрылась в чаще леса, у священного места
Фавна, там, где вода стремительно несется по глубокому
горному оврагу. Тем временем мужчины забрали детей и
отнесли к главному свинопасу царя, Фаустулу, так как они
решили, что боги не желают гибели детей. Жена Фаустула
только что родила мертвого ребенка и была полна скорби.
Ее муж передал ей близнецов, и она выкормила их; супруги
вырастили детей и назвали их Ромулом и Ремом. Позднее,
когда был основан Рим, царь Ромул построил свой дом не-
далеко от того места, где был выброшен на берег бочонок.
Овраг, в котором скрылась волчица, с тех пор известен как
Волчий Овраг, Луперкал. На этом месте была воздвигнута
железная скульптура волчицы с близнецами’, а сама волчи-
ца, Лупа, почиталась римлянами как божество”
Капитолийская волчица считается работой очень древнего этрусско-
го мастера; согласно Ливию (X, 231) она была воздвигнута на
Луперкале в 296 г до F.X
198
О. Ранк
Позднее легенда о Ромуле претерпела множество изме-
нений, искажений, добавлений и интерпретаций*
Наиболее известна она в форме, изложенной Ливием (|,
3, et seq.), откуда мы узнаем о предшествующих событиях
и о дальнейшей судьбе близнецов.
Царь Прок завещал царский титул своему сыну-первенцу
Нумитору. Но младший брат Нумитора Амулий свергает его
с престола и сам становится царем. И чтобы род Нумитора
не мог дать отпрыска, способного отомстить за это, он уби-
вает всех потомков мужского пола от своего брата. Дочь
Нумитора, Рею Сильвию, он делает весталкой и, таким об-
разом, лишает ее всякой надежды на потомство, связав
обетом пожизненной девственности, который налагается
на нее под видом самого почетного отличия. Но девушка-
весталка была взята силой, и родив близнецов, она назвала
отцом своих незаконнорожденных детей Марса, то ли бу-
дучи сама убеждена в этом, то ли потому что представить
в качестве виновного бога казалось ей более лестным.
Рассказ о том, как дети были брошены в Тибр и спас-
лись, разворачивается следующим образом. Легенда гла-
сит, что отступая, вода оставила на суше державшийся все
это время на поверхности бочонок, в котором находились
мальчики и что идущая на водопой волчица, привлеченная
из близлежащих гор детскими криками, подставила им свои
соски. Далее говорится, что детей нашел главный царский
пастух, предположительно, по имени Фаустул, который при-
нес их к себе домой, к своей жене, Лаурентии, у которой
они и выросли. Считают также, что пастухи звали Лаурен-
тию, Лупой, волчицей, и так как она выкормила детей, то
это и явилось началом замечательной легенды.
Возмужав, юноши Ромул и Рем защищают стада от диких
животных и разбойников. Однажды Рема схватили злодеи,
чтобы обвинить его в том, что это он крадет овец Нумитора.
Но Нумитора, которому его передали для наказания, тро-
нула его юность, и узнав, что у юноши есть брат-близнец,
он заподозрил, что братья могут быть его внуками, от ко-
Все эти изложения были собраны Швеглером (см. Roman History, I,
S.384, et seq.).
IVfHO О РОЖДЕНИИ ГЕРОЯ 199
— ,
торых хотел избавиться Амулий. Пока он с волнением искал
черты сходства со своей дочерью и размышлял над совпа-
дением возраста юноши и времени, прошедшего с того дня,
как дети его дочери были брошены в реку, прибыл Фаустул
с Ромулом; когда пастухи рассказали о том, как нашли
мальчиков, созрел заговор. Юноши взялись за оружие для
свершения мести, а Нумитор — чтобы защитить свое право
на престол, с которого он был незаконно свергнут. После
того, как Амулий был убит, Нумитор снова получил власть,
а юноши решили основать город в том месте, где они были
брошены и где выросли. Яростный спор разгорелся в от-
ношении того, кому из братьев быть правителем только что
воздвигнутого города, ибо ни один из близнецов не имел
права первородства, а ответ птичьего оракула был в той же
мере неопределенным. Легенда повествует, что Рем, на-
смехаясь над братом-близнецом, прыгал через вновь воз-
веденную стену, и Ромул так разъярился, что убил своего
брата. После этого Ромул стал единственным правителем.
А город в его честь был назван Римом.
Римское сказание о Ромуле и Реме имеет близкого
двойника в греческом мифе об основании города брать-
ями-близнецами Амфионом и Зетом, которые заложили
первые камни на месте, где выросли затем Фивы, город
Семи Ворот. Огромные глыбы, которые Зет принес с гор,
под звуки лютни Амфиона сами собой складывались в
ставшие потом знаменитыми стены. Амфион и Зет счита-
лись детьми Зевса и Антиопы, дочери царя Никтея. Она
бежала от гнева своего отца, который умер от горя; на
смертном одре он заклинал своего брата и преемника на
троне, Лика, наказать согрешившую Антиопу. Тем време-
нем она вышла замуж за Эпопея, царя Сикиона, которого
убил Лик, а Антиопу увел с собой в кандалах. По дороге, у
горы Китерон, она родила близнецов, где и оставила их.
Мальчиков вырастил пастух и назвал их Амфионом и
Зетом. Позднее Антиопе удалось бежать от своих мучите-
лей — Лика и его жены Дирке. Случилось так, что она поп-
росила убежища у двух уже выросших братьев-близнецов
на горе Китерон. Пастух открыл юношам, что Антиопа яв-
200 О. Ранк
ляется их матерью. После чего они жестоко расправились
с Дирке, а Лика лишили власти.
Остальные саги о близнецах*, которых существует чрез-
вычайное множество, не могут быть, поэтому, детально
рассмотрены здесь. Возможно, они представляют собой
сочетание мифа о рождении с другим очень древним и ши-
роко распространенным мифологическим комплексом,
комплексом враждебно настроенных друг к другу братьев,
детальное обсуждение которого должно быть проведено в
другом месте. Явно более поздний и вторичный характер
мифов о рождении, затрагивающих тему близнецов, оправ-
дывает отделение этой части мифологии от нашей настоя-
щей темы. Что же касается саги о Ромуле, то Моммзен**
считает весьма вероятным, что первоначально речь в ней шла
только о Ромуле, фигура же Рема была внесена позже и не-
сколько бессвязно, когда потребовалось подкрепить институт
консулата, внеся некоторые формальности, основанные на
древних традициях.
геркулес’**
После потери своих многочисленных сыновей Электрион
обручает свою дочь Алкмену с Амфитрионом, сыном своего
брата Алкея. Однако по несчастной случайности Амфитрион
убивает Электриона и бежит с преданной невестой в Фивы.
Не вкусив ее любви, он дает ей торжественную клятву, что
не коснется ее до тех пор, пока не отомстит за ее братьев.
Амфитрион отправляется из Фив в поход и, победив Пте-
релая, царя враждебного народа, завоевывает все его ос-
трова. Пока он находится на пути в Фивы, Зевс в образе
Основное содержание некоторых греческих сказаний о близнецах
приводится Шубертом. Что касается широкого распространения этой
формы легенды см. J.H.Becker: The Twin Saga as the Key to the
Interpretation of Ancient Tradition. With a Table of the Twin Saga, Leipzig,
1891.
Mommsen: Die Remus Legende, 1881.
Preller Greek Mythology, 1854, II, p.120, et seq
МИФ О РОЖДЕНИИ ГЕРОЯ
201
Амфитриона* предстает перед Алкменой и дарит ей золо-
той кубок как знак победы. Согласно более поздним поэ-
там, он остается с прелестной девушкой три ночи, задержав
на один день восход солнца. Тогда же прибывает Амфит-
рион, торжествуя свою победу и сгорая от любви. Когда
приходит время и рождается плод божественных и челове-
ческих объятий**, Зевс объявляет богам о своем сыне как
о самом могущественном правителе будущего. Но его рев-
нивая супруга Гера знает, как добиться от него роковой
клятвы в* том, что первородный внук Персея будет править
всеми потомками Персея. Гера спешит в Микены, чтобы
принять у жены третьего сына Персея, Стенела. семимесяч-
ного ребенка — Эвристея. В то же время с помощью всевоз-
можных злых чар она задерживает и подвергает всяческим
опасностям роды Алкмены, точно так же, как при рождении
бога света Аполлона. В конце концов у Алкмены рождаются
Геракл и Ификл; последний ни в коей мере не является рав-
ным первому по отваге и силе, но ему предопределено стать
отцом верного друга Геракла, Полая***
Такое же перевоплощение божественного родителя в образ челове-
ческого отца встречается в истории рождения египетской царевны
Хатшепсет (ок. 1500 г. до Р.Х.), которая верит, что бог Амон овладел
ее матерью, Аахамес, в образе ее отца Тутмоса I (см. Budge: A History
of Egipt, V; Books on Egypt and Chaldea, vol.XII, p.21, etc ). Позднее
она вышла замуж за своего брата Тутмоса II, предположительно
фараона времен Исхода, после позорной смерти которого она пыт-; •
лась уничтожить всю память о нем, а сама, заняв место мужчина
стала у власти (см. Второзаконие в издании: Schrader, II ed., 1902).
О подобном смешении божественного и человеческого в потомстве
говорится и в мифе о Тесее, мать которого, Этру в одну и ту же ночь
посещают любящий ее бог Посейдон и бездетный царь Афин Эгей,
опьяневший от вина. Ребенок растет в тайне и в неведении о своем
отце (см. статью Эгей в словаре Рошера).
Алкмена родила Геракла как сына Зевса, а Ификла как отпрыска
Амфитриона. Согласно Аполлодору (2, 4, 18), они были близнецами,
родившимися в одно и то же время; согласно другим, Ификл был
зачат и рожден на одну ночь позднее Геракла (см. словарь Рошера,
Амфитрион и Алкмена}. Здесь снова виден неопределенный характер
темы брата-близнеца и ее расплывчатая связь со всем мифом.
Подобным же образом и Телеф, сын Авги, был брошен вместе с
Партенопеем, сыном Аталанты, вскормлен ланью и передан пастуха-
ми царю Корифа. Здесь снова вполне очевидно последующее, вто-
ричное введение “напарника”
202
О. Ранк
Таким образом, в соответствии с клятвой Зевса, Эврис-
тей стал царем Микен на земле греков, а родившийся позже
Геракл — его поданным.
Древняя легенда гласит, что Геракла вспоили придаю-
щими силу водами Дирке, как и всех фиванских детей. Од-
нако позднее возникла иная версия. Боясь ревности Геры,
Алкмена оставляет рожденного ею ребенка в месте, кото-
рое долгое время после этого было известно как поле Ге-
ракла. Приблизительно в это же время прибывает Афина,
сопровождаемая Герой. Она восхищается прекрасным сло-
жением ребенка и просит Геру приложить его к своей груди.
Но тот хватает грудь намного сильнее, чем обычный мла-
денец; Гера, почувствовав боль, в гневе бросает ребенка
на землю. Тогда Афина отнесла его в близлежащий город
и отдала царице Алкмене, не ведая о ее материнстве, как
бедного найденыша и попросила ту вскормить младенца из
милосердия. Это необычное происшествие поистине уди-
вительно! Родная мать ребенка, невзирая на долг материн-
ской любви, оставляет его на погибель, а мачеха, питающая
естественное чувство ненависти к ребенку, спасает своего
врага, не ведая об этом (по Диодору — IV, 9; см. также
Preller, II, 1831). Геракл всосал лишь несколько капель из
груди Геры, но этого божественного молока оказалось
достаточно, чтобы наделить его бессмертием. Попытка
Геры убить с помощью двух змей спящего в своей колы-
бели мальчика потерпела неудачу, так как ребенок про-
снулся и задушил гадов голыми руками. Будучи еще маль-
чиком, Геракл, прийдя в ярость от несправедливого на-
казания, убивает своего учителя Лина. Амфитрион, опа-
саясь необузданного нрава юноши, отсылает его в горы,
пасти с пастухами стада буйволов. Некоторые говорят,
что он с самого начала рос среди пастухов, подобно Ам-
фиону, Зему, Киру и Ромулу. Там среди вольной природы
он живет охотой (Preller, II, 123).
Миф о Геракле некоторыми чертами напоминает индий-
скую сагу о герое Кришне, которому, подобно многим ге-
роям, удалось избежать смерти в младенческом возрасте,
и он был воспитан женой пастуха, Яшодой. Затем появля-
ется злой демон женщина, посланная царем Кансой убить
МИФ о РОЖДЕНИИ ГЕРОЯ
203
мальчика. Она поселяется в доме как кормилица, но Кришна
узнает ее и так сильно кусает во время кормления (как Геру
во время кормления кусает Геракл, которого она также хо-
тела убить), что та умирает. (Ранняя история пастушеского
бога Кришны рассказана в так называемой Хариванше).
ИИСУС
Евангелие от Луки (1:26-35) передает пророчество о ро-
ждении Иисуса следующим образом:
“В шестый же месяц послан был Ангел Гавриил от Бога
в город Галилейский, называемый Назарет, к Деве, обру-
ченной мужу, именем Иосифу из дома Давидова; имя же
Деве: Мария.
Ангел, вошед к Ней, сказал: радуйся Благодатная! Гос-
подь с Тобою; благословенна ты между женами.
Она же, увидевши его, смутилась от слов его и размыш-
ляла, чтобы это было за приветствие. И сказал Ей Ангел:
не бойся Мария, ибо Ты обрела Благодать у Бога; л вот
зачнешь во чреве, и родишь Сына, и наречешь ему имя:
Иисус; Он будет велик и наречется Сыном Всевышнего; и
даст Ему Господь Бог престол Давида, отца Его; и будет
царствовать над домом Иакова вовеки, и Царству Его не
будет конца.
Мария же сказала Ангелу: как будет это, когда Я мужа
не знаю?
Ангел сказал Ей в ответ: Дух Святый найдет на Тебя, и
сила Всевышнего осенит Тебя; посему и раждаемое Святое
наречется Сыном Божиим..."
Этот рассказ дополняет Евангелие от Матфея* (1:18-25)
повествованием о рождении и детстве Иисуса:
Для формальной демонстрации полной тождественности рождения
и ранней истории Иисуса с другими мифами о героях автор позволил
себе переставить соответствующие параграфы различных версий
Евангелия, безотносительно их традиционной последовательности и
подлинности отдельных частей. Вопросы, касающиеся возраста, ис-
точников и подлинности этих частей, коротко обобщены и обсуждены
в работе В.Солтана История рождения Иисуса Христа (Лейпциг,
204
О. Ранк
“Рождество Иисуса Христа было так: по обручении Ма-
тери Его Марии с Иосифом, прежде нежели сочетались они,
оказалось, что Она имеет во чреве отдуха Святого. Иосиф
же муж Ее, будучи праведен и не желая огласить Ее, хотел
тайно отпустить Ее. Но когда он помыслил это, — се, Ангел
Господен явился ему во сне и сказал: Иосиф, сын Давидов!
Не бойся принять Марию, жену твою; ибо родившееся в Ней
есть от духа святого; родит же Сына, и наречешь Ему имя
Иисус; ибо Он спасет людей Своих от грехов их. (А все сие
произошло, да сбудется реченное Господом чрез пророка,
который говорит: ”Се, Дева во чреве примет и родит Сына,
и нарекут имя Ему: Еммануил, что значит: с нами Бог").
Встав от сна, Иосиф поступил, как повелел ему Ангел Гос-
подень, и принял жену свою, и не знал Ее, как наконец Она
родила Сына Своего первенца, и он нарек Ему имя: Иисус"
Здесь мы вставляем подробный рассказ о рождении
Иисуса из Евангелия от Луки (2: 4-20):
“Пошел также и Иосиф из Галилеи, из города Назарета,
в Иудею, в город Давидов, называемый Вифлеем (потому
что он был из дома и рода Давидова) записаться с Мариею,
обрученною ему женою, которая была беременна. Когда же
они были там, наступило время родить Ей; и родила Сына
Своего первенца, и спеленала Его и положила его в ясли',
потому что не было им места в гостинице.
И в этой стране были на поле пастухи, которые содер-
жали ночную стражу у стада своего. Вдруг предстал им
Ангел Господень, и слава Господня осияла их; и убоялись
страхом великим. И сказал им Ангел: не бойтесь; я возве-
1902). Дошедшие до нас версии Евангелия, которые, согласно работе
Узенера Рождение и детство Иисуса, противоречат и даже исключают
друг друга, помещены здесь рядом именно потому, что такие явно
противоречивые моменты этих мифов о рождении должны быть
выяснены в настоящем исследовании, независимо от того, встреча-
ются ли эти противоречия в рамках одного целостного сказания или
в различных версиях (как, например, в мифе о Кире).
В отношении рождения Иисуса в пещере и присутствия на месте
рождения символических животных (быка и осла) ср. Jeremias: Baby-
lonisches im Neuen Testament, Leipzig, 1905, S.56; Preuschen: Jesu
Geburt in einer Hohle, Zeitschrift fur die Neutest. Wissenschaften, 1902,
S.359.
МИФ о РОЖДЕНИИ ГЕРОЯ
205
щаю вам великую радость, которая будет всем людям: ибо
ныне родился вам в народе Давидовом спаситель, который
есть Христос Господь; и вот вам знак: вы найдете Младенца
в пеленах, лежащего в яслях.
И внезапно явилось с Ангелом многочисленное ьсмнство
небесное, славящее Бога и взывающее: Слава в вышних
Богу, и на земле мир, в человеках благоволение. Когда Ан-
гелы отошли от них на небо, пастухи сказали друг другу:
пойдем в Вифлеем и посмотрим, что там случилось, о чем
возвестил нам Господь.
И поспешивши пришли, и нашли Марию и Иосифа, и
Младенца, лежащего в яслях. Увидевши же рассказали о
том, что было возвещено им о Младенце Сем. И все слы-
шавшие дивились тому, что рассказывали пастухи. А Мария
сохраняла все слова сии, слагая в сердце Своем.
И возвратились пастухи, славя и хваля Бога за все то,
что слышали и видели, как им сказано было"
Теперь мы продолжаем повествование по Матфею. Во
второй главе говорится:
“Когда же Иисус родился в Вифлееме Иудейском во дни
царя Ирода, пришли в Иерусалим волхвы с востока, и го-
ворят: Где родившийся Царь Иудейский? Ибо мы видели
звезду Его на востоке и пришли поклониться ему. Услышав
это Ирод царь встревожился. И весь Иерусалим с ним, и
собрав всех первосвященников и книжников народных,
спрашивал у них: где должно родиться Христу?
Они же сказали ему, в Вифлееме Иудейском, ибо так
написано через пророка: “И ты, Вифлеем, земля Иудина,
ничем не меньше воеводств Иудиных; ибо из тебя произой-
дет Вождь, Который упасет народ Мой Израиля”
Тогда Ирод, тайно призвав волхвов, выведал от них
время появления звезды и, послав их в Вифлеем, сказал:
пойдите, тщательно разведайте о Младенце, и когда найде-
те, известите меня, чтобы и мне пойти поклониться Ему.
Они, выслушавши царя, пошли. И се, звезда, которую ви-
дели они на востоке, шла перед ними, как наконец пришла
и остановилась над местом, где был Младенец. Увидевши
Же звезду, они возрадовал, сь оадостью весьма великою, и
вошедши в дом, увидели Младенца с Мариею, Матерью
206
О. Ранк
Его, и падши поклонились Ему; и, открывши сокровища
свои, принесли Ему дары: золото, ладан и смирну. И, по-
лучивши во сне откровение не возвращаться к Ироду, иным
путем отошли в страну свою.
Когда ж они дошли — се, Ангел Господень является во
сне Иосифу и говорит: встань, возьми Младенца и Матерь
Его, и беги в Египет, и будь там, доколе не скажу тебе; ибо
Ирод хочет искать Младенца, чтобы погубить Его. Он встал,
взял Младенца и Матерь Его ночью, и пошел в Египет, и
там был до смерти Ирода, да сбудется реченное Господом
чрез пророка, который говорит: “Из Египта воззвал Я Сына
Моего”
Тогда Ирод, увидев себя осмеянным волхвами, весьма
разгневался и послал избить всех младенцев в Вифлееме
и во всех пределах его, от двух лет и ниже, по времени,
которое выведал от волхвов.
По смерти же Ирода, — се, Ангел Господен во сне явля-
ется Иосифу в Египте и говорит: встань, возьми Младенца
и Матерь Его и иди в землю Израилеву, ибо умерли искав-
шие души Младенца. Он встал, взял Младенца и Матерь
Его и пришел в землю Израилеву. Услышав же, что Архелай
царствует в Иудее вместо Ирода, отца своего, убоялся туда
идти; но, получив во сне откровение, пошел в пределы Га-
лилейские и пришед, поселился в городе, называемом На-
зарет, да сбудется реченное чрез пророка, что Он Назореем
наречется"*
Мифы и сказания, подобные легенде о рождении Иису-
са, дошли до нас и о других “основателях религий”, таких
как Зороастр, который, как принято считать, жил примерно
за тысячу лет до Христа. Его мать, Дугда, на шестом месяце
Согласно недавним исследованиям, утверждается, что история ро-
ждения Христа имеет огромное сходство с египетским мифом пяти-
тысячелетней давности, в котором рассказывается о рождении Аме-
нофиса III. Здесь снова повторяется божественное пророчество
царице, ожидающей рождения сына; ее зачатие от дуновения божес-
твенного огня; божественные коровы, вскармливающие новорожден-
ного; поклонение царей и т.д. В этой связи см. A.Malvert: Wissenschaft
und Religion, Frankfurt, 1904, S.49, et seq., см. также выступление
проф.Идляйба из Бонна в: Feuilleton of Frankfurter Zeitung, November
8, 1908.
]ИИФ о РОЖДЕНИИ ГЕРОЯ 207
беременности видит сон о том, что злые и добрые духи
сражаются за еще не родившегося Зороастра; чудище вы-
рывает будущего Зороастра из материнского лона, но бог
света поражает монстра рогом из света и возвращает за-
родыш в лоно матери и своим дуновением воскрешает бе-
ременность Дугды. Проснувшись, она в страхе поспешила
к мудрому толкователю сновидений, который смог объяс-
нить чудесное сновидение лишь по истечении трех дней:
ребенку, которого она носит, суждено стать очень важным
человеком; темная туча и гора света означают, что вначале
ей и ее сыну предстоят многочисленные испытания, борьба
с тиранами и другими врагами, но в конце концов они пре-
одолеют все трудности. Дугда, сразу же возвратившись
домой, рассказала обо всем, что произошло, своему мужу,
Пурушаспе. Едва появившись на свет, мальчик засмеялся:
это было первое чудо, которым он привлек внимание к себе.
Маги провозглашают рождение ребенка предзнаменовани-
ем несчастья правителю царства Дурашраве, который без
промедления отправляется к жилищу Пурушаспы, чтобы за-
колоть ребенка. Но его рука падает парализованная, и он
уходит ни с чем. Это было второе чудо. Вскоре после этого
злые демоны крадут ребенка у матери и относят его в пус-
тыню, чтобы убить, но Дугда находит ребенка целым и не-
вредимым, мирно спящим. Это третье чудо. Позднее по
приказу царя Зороастр должен был погибнуть под копытами
стада быков на узкой дороге*
Но самый большой бык укрывает ребенка между ногами
и таким образом спасает от гибели. Это было четвертое
чудо. Пятое представляет собой повторение предшествую-
Очень сходные черты обнаруживаем в кельтской саге о Хабисе в
изложении Юстина (44,4) Хабиса, незаконнородженного сына царс-
кой дочери, всячески преследует его царствующий дед, Гаргорис, но
его всегда спасает божье провидение, в конце концов дед признает
внука и он восходит на царский престол. Как и в легенде о Зороастре,
здесь встречаются разнообразные преследования. Вначале ребенка
бросают, но дикие животные вскармливают его; затем стадо на узкой
дороге должно затоптать его; после этого его бросают голодным
зверям, но те снова не причиняют ему вреда; и наконец, ребенка
бросают в море, но волны мягко выносят его на берег, где его
вскармливает лань, подле которой он и вырастает
208
О. Ранк
щего. То, что не удалось сделать быкам, должны были свер-
шить лошади. Но снова одна из лошадей защищает его от
копыт других. Вслед за тем Дурашрава, улучив момент,
когда в логове нет волка с волчицей, убивает их волчат, а
на их место подкладывает Зороастра. Но бог смыкает пасти
разъяренных волков, так что они не могут причинить ника-
кого вреда ребенку. Вместо них являются две божествен-
ные коровы и подставляют младенцу свое вымя, предлагая
молоко. Это было шестое чудо, сохранившее жизнь Зоро-
астру (ср. Spiegel: EranischeAltertumskunde, I, S.688, et seq.;
Brodbeck: Zoroaster, Leipzig, 1893).
Сходные черты встречаются и в истории Будды, жившего
за шесть столетий до Христа; это — длительное бесплодие
родителей; сон; рождение мальчика под открытым небом;
смерть матери и ее замена приемной матерью; сообщение
о рождении правителю царства; позднее, потеря ребенка в
храме (как в истории Иисуса, см.: Лк. 2: 40-52).
ЗИГФРИД
Древняя скандинавская Сага о Гидреке, записанная при-
мерно в 1250 г. неким исландцем по устным преданиям и
древним песням, рассказывает историю рождения и юнос-
ти Зигфрида следующим образом*: король Тарлунгаландии
Зигмунд по возвращении из похода выгоняет свою жену
Сисибу, дочь короля Испании Нидунга, которую граф Гар-
твин, чьи ухаживания она отвергла, обвиняет в запретной
связи со слугой. Советники короля рекомендуют ему не
убивать оклеветанную королеву, а лишь наказать, причинив
ей увечье, и Гартвину велят отрезать ей язык в лесу и при-
нести его королю в качестве доказательства. Его спутник,
граф Герман противится исполнению жестокого приказа и
предлагает принести королю язык собаки. Пока мужчины
яростно спорят, Сисиба рождает необыкновенно прекрас-
См. August Rassmann: Die deutsche Heldensage und ihre Heimat,
Hanover, 1857-8, Vol.II, S.7 et seq.; Ziriczek: Die deutsche Heldensage',
см. также введение Пайпера к тому о Нибелунгах в Kurschner: German
National Literature.
МИФ о РОЖДЕНИИ ГЕРОЯ 209
цого мальчика; затем берет стеклянный сосуд и, завернув
мальчика в простыни, кладет его в этот сосуд, который,
плотно закрыв, осторожно ставит рядом с собой (см.: Ras-
srnann). Побежденный во время вспыхнувшей драки граф
Гартвин, падая, задевает сосуд, и тот катится в реку. Увидев
это, королева падает без чувств и вскоре умирает. Герман,
возвратившись домой, рассказал все королю и был изгнан
из страны. Тем временем стеклянный сосуд, уносимый те-
чением, достиг моря. Вскоре начался прилив, и сосуд, под-
нятый водой к скалам, когда вода схлынула, оказался на
совершенно сухом месте. Мальчик внутри него понемногу
рос, и когда сосуд, ударившись о камень, разбился, ребе-
нок заплакал (см.: Rassmann). Плач услышала лань, которая
осторожно взяв мальчика губами, отнесла его к своему по-
мету и вскормила вместе с собственными детенышами.
После того как мальчик прожил в убежище лани двенадцать
месяцев, по росту и силе он был равен мальчикам четырех-
летнего возраста. Однажды он убежал в лес, где обитал
мудрый и искусный кузнец, который в течение девяти лет
жил в бездетном браке. Кузнец увидел мальчика, сопро-
вождаемого преданной ланью, взял его к себе домой и
решил воспитать как собственного сына. Он назвал его Зиг-
фридом. В доме Мимира Зигфрид скоро вырос, став юно-
шей огромного роста и очень сильным, но его своеволие
стало причиной того, что Мимир захотел избавиться от
него. Он послал юношу в лес, где его должен был убить
дракон Регин, брат Мимира. Но Зигфрид, победив дракона,
убивает Мимира. Затем он отправляется к Брюнхильде, ко-
торая называет ему его родителей.
Похожа на раннюю историю Зигфрида пришедшая к нам
из Австразии сага, повествующая о рождении и юности Во-
льфдитриха’
Вассал, отвергнутый его матерью, также обвиняет ее в
неверности и в связи с дьяволом и оговаривает в глазах
вернувшегося царя Хугдитриха Константинопольского**
См. Deutsches Heldenbuch, Bd. Ill, Vol. I, Berlin. 1871, где представлена
вторая версия саги о Вольфдитрихе.
Тема ложного обвинения жены отвергнутым поклонником в сочетании
210
О. Ранк
Царь отдает ребенка верному Берхтунгу, который до-
лжен убить его, но вместо этого оставляет в лесу, у лесной
заводи, в надежде на то, что он сам упадет в воду и таким
образом найдет свою смерть. Но резвый ребенок остается
цел и невредим, и даже дикие звери — львы, медведи и
волки, которые ночью приходят на водопой, —непричиняют
ему вреда. Пораженный Берхтунг решает спасти мальчика
и отдает его леснику, который вместе со своей женой вос-
питывает его и называет Вольфдитрихом*
В этой связи также можно упомянуть и более поздние
эпические поэмы о героях, например, сагу XIII столетия о
Хорне, сыне Алюфа, который после того, как был брошен в
море, в конце концов оказался при дворе короля Хунлафа,
и в награду после многочисленных приключений получил в
жены королевскую дочь Римгильду. Кроме того, детали саги
об искусном кузнеце Виланде напоминают сказание о Зиг-
фриде. Кузнец, отомстив за предательски убитого отца,
плывет вниз по реке Везер, укрывшись в стволе дерева,
нагруженного инструментами и сокровищами его учителей.
И, наконец, легенда об Артуре, которая содержит мотив
смешения божественного и человеческого отцовства, из-
гнания и ранней жизни среди простолюдинов.
с изгнанием и вскармливанием животным (ланью) составляет ядро
истории о Геновефе и ее сыне Шмерценрайхе, рассказанной, к
примеру, братьями Гримм (Grimm: German Sagas, II, Berlin, 1818,
S.280, et seq.). Здесь также вероломный клеветник предлагает уто-
лить графиню и ее ребенка. Для прояснения литературного и исто-
рического контекста см. L.Zacher: Die Historie von der Pfalzgrafin
Genovefa, Konigsberg, 1860; B.Seuffert: Die Legende von der Pfalzgrafin
Genovefa, Wurzburg, 1877 Сходные сказания о женах, заподозренных
в измене и наказанных изгнанием, обсуждаются в XI главе (Тема
кровосмешения в литературе и легендах) моей работы о мотиве
инцеста (Rank: Das Inzest-Motiv in Dichtung und Sage).
Такая же акцентуация темы животных встречается в индийской саге
о Шалу, ребенке выращенном волчицей (ср.: Julg: Mongolische
Marchen, Innsbruck, 1868).
^ИФ О РОЖДЕНИИ ГЕРОЯ
211
ЛОЭНГРИН
Широко распространенная группа сказаний, сочиненных
о мифическом Рыцаре с Лебедем (старофранцузский Che-
valier аи eigne), восходит к очень древним кельтским пре-
даниям. Ниже представлен вариант, известный нам по дра-
матической версии этой темы в опере Вагнера. История
Лоэнгрина, Рыцаря с Лебедем, о которой повествует сред-
невековая германская эпическая поэма, кратко представ-
лена братьями Гримм в Германских героических сказаниях
под названием Лоэнгрин в Брабанте.
Герцог Брабанта и Лимбурга умер, не оставив иных на-
следников, кроме юной дочери по имени Эльз, или Эльзам;
на смертном одре он поручил ее попечению одного из своих
вассалов Фридриху фон Тельрамунду. Фридрих, бесстраш-
ный воин, осмелился требовать руки и земель юной герцо-
гини, утверждая, что она якобы обещала выйти за него за-
муж. Она же неуклонно отказывалась от этого. Фридрих
пожаловался императору Генриху, по прозвищу Птицелов;
приговор того заключался в том, что Эльза должна была
выставить в свою защиту против Фридриха какого-либо ге-
роя на так называемый Божий суд, в котором Бог отдаст
победу правому и поразит виновного. И так как никто не
вызвался встать на ее защиту, юная герцогиня обратилась
с горячей молитвой к Богу о своем спасении; на далекой
Дикой Горе, где происходит Совет Рыцарей Грааля, был
услышан звон колокола, оповещавший о том, что кто-то
срочно нуждается в помощи. Совет Грааля решил отправить
в качестве спасителя Лоэнгрина, сына Парсифаля. В тот
момент, когда он готов был сунуть ногу в стремя, на воде
возник лебедь, тянущий за собой ладью. Увидев лебедя,
Лоэнгрин тут же воскликнул: “Отведите коня в стойло, я
последую за этой птицей, куда бы она меня не привела”.
Веря во всемогущество Бога, он не взял с собой в ладью
никакой пищи. После того, как они пять дней плыли по мо-
рю, лебедь погрузил клюв в воду, поймал рыбу, одну пол-
212
О. Ранк
овину ее съел сам, а другую отдал принцу. Так лебедь кор-
мил рыцаря.
Тем временем Эльза собрала в Антверпене на совет
своих вассалов и военачальников. Именно в этот день был
замечен лебедь, плывущий вверх по реке Шельде и тяну-
щий за собой ладью, в которой, лежа на своем щите, спал
Лоэнгрин. Лебедь пристал к берегу, и принцу был оказан
радушный прием. Как только из ладьи забрали шлем, щит
и меч рыцаря, лебедь тут же уплыл. Лоэнгрин выслушал о
несчастье, постигшем герцогиню, и с готовностью согла-
сился стать ее защитником. Тогда Эльза созвала всех своих
родных и подданных. В Майансе подготовили место для
сражения Лоэнгрина и Фридриха в присутствии императо-
ра. Герой Грааля победил Фридриха, заставив сознаться в
своих лживых посягательствах на герцогиню. Лжеца казни-
ли, обезглавив его. Эльза была отдана Лоэнгрину, посколь-
ку они уже успели полюбить друг друга; но он, когда никто
не мог услышать их, просил ее не спрашивать ничего о его
родословной или о том, откуда он прибыл, сказав, что иначе
ему придется немедленно ее покинуть, и она больше ни-
когда не увидит его.
В течение некоторого времени супруги жили в счастье и
благополучии. Лоэнгрин был мудрым и могущественным
правителем своей земли и верно служил своему императо-
ру в походах против гуннов и варваров. Но случилось так,
что однажды, метая копье, он сбросил с коня герцога Клев-
ского, и тот, упав, сломал руку. Разгневанная герцогиня
Клевская обратилась к женщинам со словами: “Лоэнгрин,
вероятно, достаточно храбр и кажется добрым христиани-
ном, но какая жалость, что мы ничего не можем сказать о
благородстве его происхождения, ибо никто не знает от-
куда он приплыл в эти земли. Эти слова пронзили сердце
герцогини Брабантской, и она изменилась в лице от охва-
тивших ее чувств. Ночью, в объятиях супруга она заплакала,
и он спросил: ’’Что случилось, моя дорогая Эльза?" Она же
отвечала: “Герцогиня Клевская причинила мне тяжкую
боль” Лоэнгрин промолчал и больше не вымолвил ни
слова. На вторую ночь все повторилось. Но на третью ночь
Эльза, уже не в силах сдержать себя сказала: “Мой пове-
О РОЖДЕНИИ ГЕРОЯ 213
дцтель, не упрекай меня! Ради наших детей я хочу знать,
где ты родился', ибо сердце мое говорит мне, что ты знат-
ного рода". Когда наступило утро, Лоэнгрин публично объ-
явил откуда он родом, что его отец Парсифаль и что Бог
послал его из Храма Грааля. Затем он попросил позвать
своих двоих детей, рожденных ему герцогиней, поцеловал
их, велел беречь его меч и рожок, которые он оставляет, и
сказал: “А теперь я должен уйти" Герцогине он оставил
колечко, подаренное ему матерью. Затем появился лебедь,
его друг, быстро плывущий с ладьею по воде; принц шагнул
на ладью и, рассекая воды, отправился обратно на службу
Граалю. Эльза упала без чувств. Императрица решила ос-
тавить у себя младшего мальчика, Лоэнгрина, ради его отца
и воспитать как собственного сына. Эльза же всю оставшу-
юся жизнь скорбела и оплакивала* любимого супруга, ко-
торый так и не вернулся к ней никогда.
Произведя инверсию саги о Лоэнгрине таким образом,
что ее конец будет являться ее началом — на основании
перестановки или даже преобразования мотивов, что дово-
льно часто встречается в мифах, — мы получим уже знако-
мый тип сказания: маленький Лоэнгрин, которого зовут так
же, как и его отца, плывет по морю в лодке, и лебедь под-
водит ее к берегу. Императрица усыновляет мальчика, и
тот становится доблестным героем. Женившись на благо-
родной девушке из этой страны, он запрещает ей интере-
соваться его происхождением. Когда запрет нарушается,
он вынужден открыть свое чудесное происхождение и бо-
жественную миссию, после чего лебедь доставляет его в
ладье обратно к Граалю.
Другие версии сказания о Рыцаре с Лебедем сохранили
эту первоначальную расстановку мотивов, однако в них по-
Братья Гримм в своих германских героических сказаниях (Bd. II,
S.206, etc.) дают еще шесть вариантов сказания о Рыцаре с Лебедем.
Некоторые сказки братьев Гримм, такие как Шесть лебедей (№49),
Двенадцать братьев (№9) и Семь воронов (№25) с их параллелями
и вариациями (Kinder- und Hausmarschen, Vol.3) также относятся к
этому мифологическому циклу. Дополнительный материал по этому
циклу можно найти в издании Беовульфа в редакции Лео, а также в
Предисловии к Лоэнгрину Герре (1813).
214 О. Ранк
являются элементы сказок. Так, в сказании о Рыцаре с Ле-
бедем из книги фламандских народных сказаний (Deutsche
Sagen, I, 20) вначале рассказывается история рождения
семи детей*, родившихся у Беатрисы, жены короля Фланд-
рии Орианта. Матабрюна, злобная мать находившегося в
отъезде короля, приказывает убить детей, а вместо них
подложить королеве семерых щенят. Но слуга ограничива-
ется тем, что бросает детей в пустынном месте, где их на-
ходит отшельник по имени Хелиас. Вскормила детей коза.
Беатрису же заточили в темницу. Позднее Матабрюна уз-
нает, что дети спасены, и снова приказывает убить их. Охот-
нику, которому поручено это сделать, она велит в качестве
доказательства выполнения ее приказа принести серебря-
ные цепи, с которыми дети появились на свет. Лишь у од-
ного из мальчиков, названного Хелиасом, в честь его при-
емного отца, остается его цепочка, благодаря чему ему уда-
ется избежать судьбы своих братьев, которые превращают-
ся в лебедей, как только с них снимают их цепи. Матабрюна
вызвалась доказать связь королевы с собакой, по ее под-
стрекательству Беатрису должны убить, если на ее защиту
не встанет ни один из витязей. В отчаянии она обращается
с мольбой к Богу, который посылает в качестве спасителя
ее сына, Хелиаса. Остальные братья тоже спасаются с по-
мощью цепей, кроме одного, цепь которого уже перепла-
вили. Король Ориант передает бразды правления своему
сыну Хелиасу, который приказывает сжечь Матабрюну на
костре Однажды Хелиас видит своего брата, лебедя, тяну-
щего ладью по озеру, посредине которого стоит замок.
Приняв это за знак свыше, он вооружается и садится в
В древней лангобардской сказке об изгнании короля Ламиссио, в
изложении Павла Диакона (L, 15), описывается подобный случай.
Женщина-простолюдинка бросила семерых своих новорожденных
детей в пруд. Мимо проезжал король Агельмунд, который с любопыт-
ством стал рассматривать детей, поворачивая их копьем. Когда один
из них ухватился за копье, король принял это за хорошее предзна
менование; он приказал, чтобы этого мальчика вытащили из воды и
отдали кормилице. И так как он вытащил его из пруда, который на
его языке называется lama, то и назвал мальчика Ламиссио. Мальчик
вырос отважным воином и после смерти Агельмунда стал королем
лангобардов.
|0ИФ о РОЖДЕНИИ ГЕРОЯ 215
ладью. Лебедь через реки и озера доставляет его к тому
л^есту, куда ему предопредлено Богом попасть, далее по
аналогии с сагой о Лоэнгрине следует освобождение лживо
обвиненной герцогини; его женитьба на ее дочери Кларис-
се, которой возбраняется интересоваться происхождением
своего мужа. На седьмой год супружества она, ослушав-
шись запрета, спрашивает мужа об этом, после чего Хелиас
возвращается домой в лебединой ладье. В конце концов
его брат лебедь также получает освобождение.
Характерные мотивы саги о Лоэнгрине — последующее
исчезновение божественного героя таким же удивительным
образом, каким он некогда появился, а также перенос мифо-
логических мотивов из жизни старшего героя, носящего то
же имя, в жизнь более молодого героя, — будучи весьма рас-
пространенным явлением в мифотворчестве, — воплощены
также в англо-лангобардской саге о Скеафе, которая упоми-
нается во введении Песни о Беовульфе (см.: Н. v. Wolzogen
(Ob.), Reclam), древнейшей германской эпической поэме, до-
шедшей до нас на англо-саксонском языке. Отец старого Бе-
овульфа получил свое имя Скильд Скефинг (означающее сын
Скеафа), потому что в раннем детстве лодку, в которой он
спал на снопе пшеницы, выбросило на берег чужой страны
(англо-саксонское sceaf). Морские волны прибили его к бе-
регу страны, на защиту которой ему суждено было встать.
Обитатели этой страны приняли его как чудо, вырастили и
позднее как посланца Бога сделали своим царем. (Ср. Grimm:
German Mythology, I, S.306, III, S.391; H.Leo: Beowulf, Halle,
1839). To, что говорилось о наследнике царского рода
Скафе*, или Скеафе в песне о Беофульфе, согласно еди-
Скаф на верхне-немецком будет Schaffing (бочка), что привело Лео
к предположению относительно того, что Scild называли Scefing'a,
что у него не было отца по имени Sceaf или Schaf и что именно он
сам и есть выброшенный волнами на берег мальчик, которого назва-
ли сыном бочки (Schaffing). Само имя Беовульф, или Beowulf, озна-
чающее по мнению братьев Гримм Bienen-wolf (пчелиный волк),
первоначально, по-видимому, означала (согласно Вольцогену)
Barwelf, то есть Jungbar (медвежонок или щенок), что напоминает
сагу о происхождении гвельфов, или вельфов (Ursprung der Welfen,
Grimm, II, 233), где мальчиков должны были бросить в воду, как
“щенят”
216
О. Рани
нодушному мнению братьев Гримм и Лео, переносится н&
его сына Скеафинга Скильда. По его требованию после его
смерти его мертвое тело с царскими почестями помещают
на корабль без команды, который отправляется в море
Таким образом, он исчезает таким же таинственным путем,
каким его отец попал на берег; эта особенность, по анало-
гии с сагой о Лоэнгрине, объясняется мифическим ото-
ждествлением отца и сына.
Беглый обзор этих разнообразных мифов о героях вы-
являет ряд единообразных черт на типичном фоне, который
может служить основой для построения стандартного ска-
зания. Такой план построения представляет собой нечто
вроде идеального человеческого скелета, который с незна-
чительными отклонениями неизменно наблюдается при
просвечивании человеческих фигур, внешне отличающихся
друг от друга. Индивидуальные нюансы некоторых мифов
и, особенно, грубые отклонения от прототипа можно исчер-
пывающим образом объяснить лишь при толковании дан-
ного мифа. Само же стандартное сказание можно сформу-
лировать по следующей схеме:
Герой является ребенком весьма знатных родителей;
обычно сыном царя. Его рождению предшествуют различные
трудности, такие как воздержание, долгое бесплодие, тайная,
из-за внешних препятствий или запретов, близость родите-
лей. До рождения героя или перед зачатием имеет место
пророчество через сновидение или оракула, предостерегаю-
щее о нежелательности его рождения и обычно таящее угрозу
для отца или лица, его представляющего. Как правило, мла
денца предают воде в корзине, сундуке, бочке. Затем его
спасают животные или люди низкого происхождения (пасту-
хи) и вскармливает звериная самка или женщина-простолю-
динка. Выросший герой находит своих знатных родителей
весьма разнообразными способами; с одной стороны, он
мстит своему отцу, а с другой — получает признание у других
и, в конце концов, добивается высокого положения и почета'
Возможность дальнейших уточнений отдельных моментов этой схемы
можно видеть из материала, представленного Лессманом в его
МИФ о РОЖДЕНИИ ГЕРОЯ 217
Как видно из представленной схемы, во всех этих мифах
отношение героя к своим отцу и матери неизменно имеет
нездоровый характер, вследствие чего у нас есть основа-
ние предполагать, что такое отклонение должно быть обус-
ловлено чем-то в характере самого героя, и такого рода
мотивы отыскать несложно. Вполне понятно — что можно
отметить у современных эпигонов героического века — что
для героя, которому, как никому другому, постоянно грозит
людская зависть, подозрительность и клевета, его подлин-
ное происхождение зачастую становится источником вели-
чайших страданий и осложнений. Старый афоризм о том.
что “не бывает пророк без чести, разве только в отечестве
своем и у сродников и в доме своем” (Мрк 6'4), означает
не что иное, как признание того, что непросто почитать как
пророка человека, чьи родители, братья и сестры или
друзья детства хорошо известны нам Представляется, что
существует необходимость в том, чтобы пророк отрекся от
своих родителей; известная опера Майербеера также ос-
нована на признании того что профетическому герою во
имя его миссии дозволено отречься даже от своей нежно
любимой матери.
Однако, когда мы переходим к более глубокому рас-
смотрению мотивов, заставляющих героя разорвать свои
семейные узы, возникает ряд трудностей Многочисленные
исследователи подчеркивали, что понимание мифотвор-
чества требует обращения к его первичным источникам, а
именно к способности к воображению*, присущей индиви-
ду. Подчеркивается также тот факт, что эта способность к
фантазии в ее самых активных проявлениях и безудержной
щедрости наблюдается лишь в детстве. Поэтому для облег-
чения понимания намного более сложной (а также более
трудной) мифологической и художественной фантазии, в
neppvkr очередь следует изучить образную жизнь ребенка
работе Сказание о Кире в Европе
См. также трактовку Вундта, который представляет героя как психо-
логическую проекцию человеческих желаний и стремлений (loc.cit
S 48)
218
О. Ранк
Между тем, исследование детской способности к вооб-
ражению еще только начинается, и лишь достаточно про-
двинувшись вперед, оно позволит нам использовать сде-
ланные в этой области открытия для объяснения более
сложных психических явлений. Причина такого недопони-
мания психической жизни ребенка объясняется отсутстви-
ем подходящего инструмента, а также надежного пути, ве-
дущего к сложностям этой очень тонкой и довольно недо-
ступной сферы. Такие детские реакции никоим образом не-
льзя изучать, наблюдая за нормальным взрослым челове-
ком; и в самом деле, принимая во внимание определенные
психические расстройства, можно даже говорить о том, что
нормальная психическая целостность обычного человека
заключается как раз в преодолении и забвении своих дет-
ских причуд и фантазий, и таким образом, этот путь оказы-
вается заблокированным. С другой стороны, что касается
детей, здесь эмпирическое наблюдение (которое, как пра-
вило, вынуждено довольствоваться внешними проявления-
ми) не достигает своей цели в исследовании психических
процессов, потому что мы пока еще не можем правильно
проследить все их движущие силы, за неимением надлежа-
щего инструментария. Однако существует определенный
класс людей, так называемых психоневротиков, которые,
как показали исследования Фрейда, несмотря на то, что
внешне выглядят совершенно взрослыми, в некотором
смысле остаются детьми. Можно сказать, что эти психонев-
ротики не отрешились от своей детской психической жизни,
напротив, в ходе их созревания вместо того, чтобы претер-
певать трансформации, она все больше упрочивалась, ста-
новясь все более выраженной. У психоневротиков детские
реакции сохраняются и усиливаются и, таким образом, спо-
собны привести к патологическим последствиям, когда эти
незаметные реакции приобретают чрезмерное распростра-
нение и гипертрофированные формы. Фантазии невроти-
ков являются, так сказать, однородно преувеличенным вос-
произведением детских фантазий. Казалось бы, это под-
сказывает путь решения проблемы. Однако, к сожалению,
в таких случаях найти доступ к психике таких людей намного
сложнее, чем к детским умам. Существует лишь один, из-
МИФ О РОЖДЕНИИ ГЕРОЯ
219
вестный на сегодня инструмент, который делает этот путь
реальным: а именно — психоаналитический метод, разра-
ботанный Фрейдом. Постоянное обращение к этому инст-
рументу способно прояснить видение наблюдателя до та-
кой степени, что он может теперь различать подобные дви-
жущие силы в их самых нечетких проявлениях в психической
жизни всякого человека, включая тех, кто не рискует стать
невротиком.
Профессор Фрейд любезно предоставил в распоряже-
ние автора*свои по достоинству высокоценимые разработ-
ки относительно психологии неврозов; на них и основаны
нижеследующие комментарии, касающиеся воображения
ребенка, равно как и невротика.
Отказ растущего индивида от опеки родителей является
одним из самых необходимых, но также и одним из самых
болезненных достижений эволюции. Такое отделение явля-
ется абсолютно необходимым фактором, и можно считать,
что у нормальных взрослых людей оно в определенной мере
достигнуто. Социальный прогресс во многом базируется на
противостоянии двух поколений. С другой стороны, сущес-
твует категория невротиков, состояние которых указывает
на то, что именно эту проблему им решить не удалось. Для
маленького ребенка родители, в первую очередь, являются
его единственным авторитетом и источником веры. Быть
похожим на них, то есть на родителя одного с ребенком
пола, вырасти таким, как отец или мать, — самое сильное
и ни с чем не сравнимое желание ребенка. Последователь-
ное умственное развитие, естественно, приводит к тому,
что ребенок постепенно начинает осознавать, к какой кате-
гории принадлежат его родители. Он узнает о других роди-
телях, которых сравнивает со своими собственными, и у
него возникают сомнения относительно исключительности
и несравненности, которыми он их наделял Самое незна-
чительное происшествие в жизни ребенка, вызывающее у
него настроение неудовлетворенности, способно обернуть-
ся критикой родителей; в отношение ребенка к ним вкра-
дывается растущее убеждение, что в некотором смысле
другие родители могут быть предпочтительнее Из психо-
логии неврозов мы узнали, что в этой связи могут быть
220
О. Ранк
также задействованы и очень интенсивные эмоции сексу-
ального соперничества. Каузальным фактором, очевидно,
является и ощущение отсутствия родительского внимания.
Все чаще возникают ситуации, когда ребенку не оказывают
должного внимания, или, по меньшей мере, когда он ощу-
щает себя забытым, если не чувствует по отношению к себе
всей полноты любви своих родителей, или просто несчас-
тен от того, что ее приходится делить с другими детьми в
семье. Ощущение, что его влечения разделяются не в пол-
ной мере, ищет выхода в идее — нередко сознательно за-
помнившейся с ранних лет — что он является не родным
или приемным ребенком. Многие люди, отнюдь не ставшие
невротиками, могут припомнить подобные случаи, когда не-
приязненное отношение родителей истолковывалось имен-
но таким образом и получало соответствующую ответную
реакцию (обычно это происходит под влиянием прочитан-
ных книг). Влияние секса оказывается очевидным уже в том
факте, что мальчик проявляет намного большую склонность
питать неприязненные чувства по отношению к отцу, чем к
матери, с намного более выраженным стремлением осво-
бодиться от опеки отца, чем матери. Возможно, что вооб-
ражение девочек в этом отношении не так активно. Эти
сознательно запомнившиеся психические эмоции детских
лет становятся фактором, позволяющим интерпретировать
миф. То, что не часто остается в сознательной памяти, но
почти всегда может быть выявлено психоанализом, пред-
ставляет собой следующую стадию в развитии этого начи-
нающегося отчуждения от родителей, которая может быть
обозначена термином семейный роман невротиков. Сущ-
ностной составляющей невроза (и всех высших умственных
способностей) является особая функция воображения, ко-
торая, в первую очередь, проявляется в играх ребенка, а
начиная примерно с предпубертатного периода, распрост-
раняется на тему семейных отношений. Характерный при-
мер этой особой способности воображения представляют
собой так называемые сны наяву', которые сохраняются
См работу Фрейда Истерические фантазии и их отношение к бисек-
суальности со ссылками на литературу по этому вопросу
МИФ О РОЖДЕНИИ ГЕРОЯ
221
еще долгое время после наступления зрелости. Тщатель-
ное изучение этих снов наяву показало, что они направлены
на свершение желаний, восстановление справедливости в
жизни и имеют два основных мотива: один — эротический,
другой — более честолюбивого характера (внутри которого,
впрочем, обычно также скрыт эротический фактор). При-
близительно в это время воображение ребенка занимает
задача избавиться от родителей, которые отныне вызывают
презрение, и теперь их должны заменить другие, как пра-
вило, более высокого социального положения. Ребенок
оперирует случайным стечением действительных обстоя-
тельств (встреча с владельцем поместья в сельском окру-
жении; с находящимся у власти правителем — в городе; в
частности, в Соединенных Штатах — с каким-либо государ-
ственным деятелем или миллионером). Случайные проис-
шествия такого рода вызывают у ребенка зависть, и это
находит свое выражение в причудливых фантазиях, в кото-
рых собственные родители заменяются другими, более вы-
сокого ранга. Детали подобных фантазий, которые к этому
времени, конечно же, становятся сознательными, зависят
от изобретательности ребенка, а также от материала, име-
ющегося в его распоряжении. Определенное значение
имеет, строятся ли эти фантазии с большей или меньшей
претензией на правдоподобность. Эта стадия относится к
тому времени, когда ребенок еще не все знает о сексуаль-
ных моментах своего появления на свет. По мере роста
знаний о многообразии сексуальных отношениях отца и ма-
тери, с осознанием ребенком того факта, что отцовство
всегда остается неопределенным, тогда как материнство
не подлежит сомнению, — семейный роман подвергается
специфическим ограничениям; он удовлетворяется облаго-
раживаем отца, в то время как происхождение от матери
уже не ставится под вопрос, а принимается как непрелож-
ный факт. Эта вторая (сексуальная) стадия семейного ро-
мана кроме того поддерживается другим мотивом, который
отсутствует на первой (асексуальной) стадии. Знания в сек-
суальной области дают начало тенденции воображения
эротических ситуаций и отношений, побудительным моти-
вом здесь служит удовольствие от чувства, когда мать или
222
О. Ранк
субъект самого сильного сексуального любопытства поме-
щается в ситуацию тайной неверности и скрытой любовной
связи. Таким образом, первичные, или асексуальные, фан-
тазии поднимаются до уровня последующего более полно-
го понимания
Снова очевиден мотив мести и расплаты, который и пер-
воначально был на переднем плане. Такими невротически-
ми детьми оказываются, главным образом, те, кого роди-
тели наказывают, чтобы отучить от вредных сексуальных
привычек. Такие дети своими фантазиями мстят родителям.
Самые младшие в семье в особенности склонны лишать
своих предков их превосходства (в точности как в истори-
ческих сюжетах). Зачастую они без колебаний приписывают
матери такое количество любовных связей, сколько у них
самих имеется соперников перед нею. Интересная вариа-
ция обычного семейного романа сводится к восстановле-
нию законности рождения самого сочиняющего героя,
тогда как другие дети выставляются при этом как незакон-
ные. Кроме того, семейный роман может подчиняться осо-
бым интересам, всевозможного рода влечениям, дающим
начало выдумкам самого разнообразного характера. На-
пример, юный романтик таким образом может избавиться
от родства с сестрой, которая привлекает его в сексуаль-
ном плане.
Тот, кто в ужасе отворачивается от этой развращенности
детского ума или, скажем, оспаривает вероятность такого
положения дел, должен принять во внимание, что все эти с
виду неблаговидные фантазии в конечном итоге не имеют
такого пагубного смысла и что под их тонкой личиной все
равно сохраняется изначальная любовь ребенка к своим
родителям. Неблагодарность и предательство со стороны
ребенка являются лишь видимостью, ибо, исследуя более
детально самую распространенную из этих романтических
фантазий, а именно замену обоих родителей или только
одного отца более высоко стоящими лицами, можно уви-
деть, что эти новые, знатного происхождения родители во
всем наделяются качествами из реальных воспоминаний о
настоящих, простых родителях, так что по существу ребенок
не устраняет своего отца, а возвышает его. Стремление
МИФ О РОЖДЕНИИ ГЕРОЯ
223
заменить реального отца на более выдающегося в целом
является просто выражением желания ребенка вернуть "до-
брые старые времена", когда отец еще казался самым
сильным и благородным человеком, а мать — самой милой
и прекрасной женщиной. Ребенок отворачивается от того
отца, каким он знает его сейчас, к отцу, в которого он верил
когда-то; его воображение в действительности является
лишь выражением сожаления о том, что эти счастливые
времена прошли. Таким образом в этих фантазиях снова
утверждаётся переоценка ранних лет детства'
Интересный вклад в эту тему вносит изучение сновиде-
ний. Толкование сновидений показывает, что даже в более
поздние годы в сновидениях о повелителях или повелитель-
ницах, эти величественные особы представляют отца и
мать**
Так детская переоценка родителей сохраняется в снови-
дениях нормального взрослого человека.
Когда мы начинаем подставлять вышеупомянутые мо-
менты в нашу схему, то видим, что вполне оправданно срав-
ниваем эго ребенка с героем мифа, принимая во внимание,
что мифы о героях и семейные романы обнаруживают одну
и ту же тенденцию: повсюду в мифах прослеживается
стремление избавиться от родителей, и такое же желание
присутствует в фантазиях ребенка, когда он пытается уста-
новить свою независимость. В этом отношении эго ребенка
ведет себя так же, как герой мифа, и в действительности
героя следует рассматривать как коллективное эго, воору-
женное всем необходимым мастерством. Подобным же об-
разом герой индивидуальной поэзии обычно представляет
самого автора или, по крайней мере, одну из сторон его
характера.
Обобщая основные черты мифа о герое, мы получаем
происхождение от знатных родителей, предание воде в
корзине (и т.п.) и воспитание родителями низкого социаль-
В отношении идеализации родителей детьми см. комментарий Ма-
дера к очерку Фрейда (Jahrb. f. Psychoanalyse, S. 152, Zentralblatt f.
Psychoanalyse, I, S.51) и эссе Варендонка (Varendonk: Les ideals
d’enfant, T VII, 1908).
См. Толкование сновидений Фрейда (Freud: Traumdeutung, S.200).
224 О. Ранк
ного положения, с последующим развитием фабулы к воз-
вращению героя к своим настоящим родителям, которое
либо сопровождается соответствующим возмездием, либо
нет. Совершенно очевидно, что две родительские пары
мифа соответствуют реальной и воображаемой родительс-
ким парам романтической фантазии. Более близкое рас-
смотрение выявляет психологическую идентичность бед-
ных и благородных родителей, точно так же, как в детских
и невротических фантазиях.
В соответствии с характерной для раннего детства пе-
реоценкой родителей миф начинается с благородных ро-
дителей, совсем как романтическая фантазия, тогда как в
реальной жизни взрослые быстро адаптируются к действи-
тельным обстоятельствам. Таким образом, фантазии се-
мейного романа просто реализуются в мифе со смелой пе-
рестановкой действительных обстоятельств. Неприязнен-
ное отношение отца и следующее за ним изгнание акцен-
тирует мотив, побудивший эго обратиться ко всем этим
фантазиям. Воображаемый роман является, так сказать,
высвобождением неприязненных чувств, которые ребенок
питает по отношению к отцу и которые в такой фантазии
проецируются на отца. Следовательно, изгнание в мифе
эквивалентно отречению в романтической фантазии. В не-
вротическом романе ребенок избавляется от отца, тогда
как в мифе отец пытается избавиться от ребенка. И как того
требует сущность фантазии, естественным завершением
становится спасение и возмездие.
Чтобы определить всю ценность такого параллелизма,
только что представленного в общих чертах, следует попы-
таться на этом основании интерпретировать некоторые
постоянно встречающиеся детали мифа, которые, по-види-
мому, требуют особого объяснения. Это тем более необхо-
димо, ввиду того, что никакого удовлетворительного объ-
яснения этих деталей не выдвигают даже самые восторжен-
ные приверженцы мифологии и натурфилософии. К таким
деталям относятся постоянное упоминание сновидений
(или оракулов) и способ избавления от ребенка посредст-
вом предания его воде в корзине и т.п. На первый взгляд
такие мотивы представляются не поддающимися психоло-
МИФ О РОЖДЕНИИ ГЕРОЯ
225
гической интерпретации. Однако, к счастью, изучение сим-
волизма сновидений позволяет прояснить эти элементы
мифов о герое. Использование одного и того же материала
в сновидениях здоровых людей и невротиков* указывает на
то, что предание воде — не что иное, как символическое
выражение родов. Дети выходят из “воды”**
Корзина, сосуд или короб*** означают вместилище,
лоно; так что предание воде непосредственно означает
Ср. со ‘сновидениями о рождении” (Freud: Traumdeutung, S.207).
В сказках, адаптированных для детского восприятия и особенно к
детским сексуальным представлениям (см. статью Фрейда в де-
кабрьском номере Sexuelle Probleme), рождение человека часто
изображается как вытаскивание ребенка из колодца или озера.
Например (Grimm: Deutsche Sagen, I, 7), повествуется о том, что
новорожденные появляются из колодца, где они рождаются на свет.
Такая интерпретация, по-видимому, подходит и к некоторым нацио-
нальным обычаям; например, когда у кельта была причина сомне-
ваться в своем отцовстве, он помещал новорожденного на большой
щит и пускал его на воду ближайшей реки. Если волны прибивали его
к берегу, ребенок считался законным, но если он тонул, это служило
доказательством обратного, и мать ребенка также убивали (см. Franz
Helbing: History of Feminine Infidelity). Дополнительный этнологический
материал из фольклора собран автором в его Саге о Лоэнгрине.
"Короб" в некоторых мифах представлен пещерой, которая также
отчетливо символизирует лоно, например, в повествовании об Авра-
аме, Ионе и др. и особенно в истории о Зевсе, который родился в
пещере горы Ида и был вскормлен козой Амальтеей; мать укрыла его
там в страхе перед своим супругом, Кроносом. Согласно Илиаде
Гомера (XVIII, 396, et seq.), Гефест также был брошен в воду своей
матерью из-за его хромоты и в течение девяти лет скрывался в
пещере, окруженной водой. Заменой на прямо противоположное
(падение в воду) рождение здесь явно представляется как окончание
девяти месяцев внутриутробной жизни. Более широко распростра-
ненным, чем рождение в пещере, является помещение ребенка в
сундук, о котором рассказывается как в вавилонском мифе о Марду-
ке-Таммузе, так и в египетско-финикийском мифе об Осирисе-Адо-
нисе (см. Winckler: Die Weltanschauung des alten Orients. Ex Oriente
Lux, I. I, S.43). Бахус также избегает преследований царя благодаря
тому, что был брошен в сундуке в воды Нила, и его трехмесячного
спасла дочь царя (Paus, III, 24), что удивительно напоминает легенду
о Моисее. Подобная история повествуется и о Тенесе, сыне Кикна
(Siecke: Hermes, S. 48, Annot), и о многих других.
Распространенность подобных символических представлений среди
аборигенов демонстрируют следующие примеры: Штукен переска-
зывает нам новозеландскую сказку о полинезийском похитителе огня
(и семян) Мани-тики-тики, которого сразу же после появления на свет
8 РАИк
226
О. Ранк
процесс рождения, хотя и выражаемый через прямую про-
тивоположность.
Тому, кто станет возражать против подобной репрезен-
тации через противоположное следовало бы вспомнить, как
часто сновидения идут по такому же пути (ср. Freud: Тгаит-
deutung, S.238). Подтверждение такой интерпретации пре-
дания воде в распространенном человеческом символизме
предоставляет нам материал самих легенд: это содержание
сна, приснившегося деду (или еще убедительнее — самой
матери)* перед рождением ребенка в мифе о Кире в версии
Ктесия; в этом сновидении из лона женщины, готовящейся
стать матерью, вытекает столько воды, что она, подобно
океану** способна затопить всю Азию. Примечательно, что
мать бросила в море, завернув в фартук (в сундуке, коробке). О
подобной истории рассказывает и Фробениус (loc.cit., S.379); здесь
ребенка бросают в воду, его находит и воспитывает богатая бездет-
ная женщина, но в конце концов он решает найти своих настоящих
родителей. Жене Раджи Бесурйяи был послан ребенок, плывущий на
пузыре водяной пены (из Сингапура) (Zeitschrift fur Ethnologie, 1906,
S.281).
В упоминавшейся ранее работе Абрахама (Abraham: Dreams and
Myths, p.22) представлен анализ весьма похожего, хотя и более
сложного сновидения о рождении, которое отвечает реальным об-
стоятельствам; молодой беременной женщине, не без страха ожи-
давшей родов, привиделось во сне рождение сына, и вода появилась
непосредственно как амниотический поток.
Эта воображаемая картина огромного количества воды очень близка
к мотивам большой и широко распространенной группы мифов о
Потопе, которые в действительности представляются не чем иным,
как универсальным выражением мифа об изгнании. Герой представ-
лен здесь человечеством в целом. Гневным отцом является бог;
гибель и спасение человечества точно так же следуют друг за другом
в прямой последовательности. В таком параллелизме интересно
отметить, что ковчег или осмоленный дом, в котором Ной плывет по
воде, в Ветхом Завете обозначается тем же словом tebah, что и
емкость, в которой оставляют младенца Моисея (Jeremias, loc. cit.,
S.250) Относительно мотива Великого Потопа см.: Jeremias, S.226,
см. также работу Лессмана, посвященную саге о Кире в Европе, где
Потоп описывается как возможное развитие мотива предания воде.
Пример такого развития одного в другое демонстрирует сага о
Потопе, рассказанная Бадером в его Баденских народных легендах
Когда однажды Глубокая Долина была затоплена ливнем, на воде
заметили мальчика, плывущего в колыбели, которого чудом спас кот
(Friedrichs, loc.cit., S.265).
В статье приведенной в Jahrbuch fur Psychoanalyse (V, 1912 Die
МИФ О РОЖДЕНИИ ГЕРОЯ
227
в обоих случаях Халдеи дали правильное толкование этих
сновидений с водой как сновидений о рождении. По всей
вероятности, эти сновидения сами построены на основе
знаний очень древнего и общезначимого символизма, смутно
предугадавшего отношения и связи, которые получили долж-
ную оценку и осмысление в учении Фрейда. Относительно
сна, где человек, которому он приснился, бросается в темные
воды озера, Фрейд говорит, что “сновидения такого рода яв-
ляются сновидениями о рождении, и при их толковании сле-
дует рассматривать этот факт, ясно передаваемый сновиде-
нием, как прямо противоположный, а именно: вместо броска
в воду это означает появление из воды, то есть факт рожде-
ния” (Freud: Traumdeutung, S.199)*
Справедливость такой интерпретации, которая делает
сновидение с водой эквивалентным преданию воде, опять
же подтверждается фактом, что именно в саге о Кире, где
присутствует сновидение с водой, мотив предания воде от-
сутствует, и только корзина, которая не фигурирует в сно-
видении, играет определенную роль, когда ребенка остав-
ляют на произвол судьбы.
В таком толковании отвержения оставленного на произ-
вол судьбы ребенка как рождения нас не должны смущать
несоответствия в последовательности отдельных элемен-
тов символического воплощения с реальным процессом ро-
ждения. Фрейд считает, что такая хронологическая перест-
руктуризация или даже полная инверсия обусловлены тем
общим механизмом, благодаря которому воспоминания
выстраиваются в фантазии; тот же самый материал появ-
ляется в фантазиях, но в совершенно новой расстановке, и
естественная последовательность действий** не имеет ни-
какого значения.
Symbolschichtung in Wecktraum und ihre Wiederkehr im mystischen
Denken) автор пытается объяснить психологическую связь между
мифом об изгнании, легендой о потопе и мифом о пожирании.
Ср. с подобной перестановкой значений в интерпретации Винклером
этимологии имени Моисея.
То же самое верно в отношении формирования сновидения и тран-
сформации истерических фантазий в припадки (ср.: Traumdeutung,
S.238); см. также Freud: Allgemeines uber den hysterischen Anfall in
8»
228
О. Ранк
Кроме такой хронологической перестановки особого
объяснения требует перестановка содержания. Первой
причиной репрезентации рождения его противополож-
ностью — опасным для жизни помещением в воду — явля-
ется акцентуация неприязненного родительского отноше-
ния к будущему герою*
Чтобы оценить должным образом креативную роль такой
тенденции представлять родителей как первых и самых
сильных противников героя, следует иметь в виду, что весь
семейный роман в общем обязан своим появлением ощу-
щению недостатка родительской заботы и предполагаемо-
го неприязненного отношения со стороны родителей. В
мифе это неприязненное отношение доходит до того, что
родители препятствуют рождению ребенка, что и является
причиной горестей героя; кроме того в мифе ясно раскры-
вается желание способствовать его появлению на свет
даже вопреки воле родителей. Роковая опасность, которая
таким образом скрыта в представлении процесса рождения
через изгнание, в действительности присутствует в самом
процессе рождения. Преодоление всех этих препятствий
также выражает идею, что будущий герой на самом деле
поборол величайшие трудности уже самим своим рожде-
нием, ибо он победоносно преодолел все попытки не до-
пустить этого"
Можно предположить и другую интерпретацию, согласно
которой юный герой, предвидя, что судьбой ему предна-
значено испытать в жизни непомерную долю невзгод, в пес-
симистическом расположении духа сожалеет о пагубном
для него действии, в результате которого он появился на
земле. Он обвиняет родителей в том, что они, так сказать,
Sammlung kleuner Schriften zur Neurosenlehre, 2 Ser., S.146, et seq.
Согласно критическому замечанию Юнга эта перестановка в ее
дальнейшей мифологической сублимации позволяет приравнять
жизнь героя к солнечному циклу (Wandlungen und Symbole der Libido,
II Bd.. Jahrb. f. Psychoanalyse, V, 1912, S.253).
Здесь в сферу нашего внимания попадает второй фактор схемы:
добровольное воздержание или длительная раздельная жизнь роди-
телей, что, естественно, предполагает чудесное зачатие и непороч-
ное рождение. Фантазии на тему аборта, которые особенно очевидны
в легенде о Зороастре, также относятся к этой категории.
МИФ О РОЖДЕНИИ ГЕРОЯ
229
поставили его перед фактом борьбы за жизнь, в том, что
они позволили ему родиться*
Нежелание рождения сына, особенно характерное для
отца, часто маскируется противоположным мотивов, жела-
нием иметь ребенка (как в мифах об Эдипе, Персее и др.),
а враждебная позиция по отношению к будущему преемни-
ку трона и царства проецируется вовне, а именно, припи-
сывается пророческому вердикту, который в связи с этим
представляется как замещение зловещего сновидения,
или, еще лучше, эквивалент его толкования.
Однако, с другой стороны, семейный роман показывает,
что фантазии ребенка, хотя имеют видимость отчуждения
от родителей, свидетельствуют лишь об их утверждении в
качестве подлинных родителей, и не более. Миф о ребенке,
оставленном на произвол судьбы, истолкованный на осно-
вании символизма, также не содержит ничего, кроме убеж-
денности: это моя мать, родившая меня по воле отца. Но в
связи с направленностью мифа, результатом которой явля-
ется перенос неприязненной позиции с ребенка на роди-
телей, эта убежденность в подлинности происхождения
может быть выражена лишь через отречение от такого от-
цовства.
При более близком рассмотрении в первую очередь за-
служивает внимания тот факт, что неприязненная позиция
героя по отношению к своим родителям в особенности ка-
сается отца. Обычно, как в мифах об Эдиле, Парисе и др.,
царствующий отец получает пророчество о каком-либо не-
Сравнение рождения с кораблекрушением у римского поэта Лукре-
ция, вероятно, полностью соответствует этому символизму: “Взгля-
ните на младенца: подобно моряку с потерпевшего крушение судна,
выброшенному на берег бушующими волнами, бедный ребенок
лежит обнаженный на земле, лишенный всех средств к существова-
нию, после того как Природа в муках извлекла его из материнского
лона. Жалостным плачем он наполняет место своего рождения, и он
прав, ибо множество бед ждет его в жизни” (Lucretius: De Nature
Rerum, V, 222-227). Точно так же Шиллер в первом варианте Разбой-
ников, рассуждая о Природе, пишет: ’’Она наделила нас духом
изобретательности, когда оставила нагими и беззащитными на бе-
регу великого Океана, Мира. Пусть, кто сумеет, плывет, а не сумев-
ший — погибнет!"
230
О. Ранк
счастии, угрожающем ему в связи с ожидаемым сыном; по-
этому именно отец является инициатором отвержения
мальчика и всевозможными путями преследует сына, угро-
жая ему после его неожиданного спасения, но в конце кон-
цов уступает сыну в соответствии с пророчеством. Чтобы
понять этот мотив, который поначалу может показаться не-
сколько необычным, нет необходимости отыскивать на не-
бесах какое-либо явление, под которое можно было бы с
трудом подогнать его. Если открыто и непредвзято посмот-
реть на существующие в действительности отношения
между родителями и детьми или между братьями’, — часто,
если не всегда, можно обнаружить определенную напря-
женность между отцом и сыном, которая еще более выра-
жена в соперничестве между братьями; хотя эта напряжен-
ность может быть не очевидной и не постоянной, она все
же таится в сфере бессознательного, периодически выры-
ваясь наружу. Особенно часто здесь бывают вовлечены
эротические факторы, и, как правило, самый глубокий,
обычно бессознательный, корень неприязни между сыном
и отцом или между братьями связан с соперничеством за
нежную преданность и любовь матери. Миф об Эдипе ясно,
только в более утрированном виде показывает правиль-
ность такой интерпретации, ибо за отцеубийством здесь
следует инцест с матерью. Такое эротическое отношение к
матери, господствующее в других мифических циклах, в
мифах о рождении героя переносится на задний план”, в
то время как противостояние отцу более сильно выражено.
См. анализ этого отношения и его психических последствий в Толко-
вании сновидений Фрейда.
Некоторые мифы создают впечатление, что любовные отношения с
матерью были изъяты из них как слишком противоречащие морали
определенного времени и определенного народа. Следы такого
пресечения все же видны при сравнении различных мифов или
различных вариантов одного и того же мифа. Например, в варианте
Геродота Кир является сыном дочери Астиага, а согласно Ктесию, он
делает дочь Астиага (которого побеждает) своей женой и убивает ее
мужа, который в изложении Геродота является его отцом. См. Hiising:
Contributions to the Kyros Legend, XI. Сравнение саги о Дарабе с очень
похожей легендой о св. Георгии также показывает, что инцест с
матерью в истории о Дарабе просто опущен. Обычно он предшест-
вует признанию, здесь же, напротив, признание предотвращает ин-
МИФ О РОЖДЕНИИ ГЕРОЯ
231
Факт, что это детское противостояние отцу в мифах о
рождении несомненно провоцируется враждебным поведе-
нием отца, обусловлен полной перестановкой отношений,
известной как проекция, причиной которой являются очень
специфические свойства психической активности, задейст-
вованной в построении миф. Механизм проекции, сыграв-
шей свою роль в реинтерпретации акта рождения, а также
в некоторых других особенностях мифотворчества, которые
будут обсуждаться позднее, требует единообразия в опре-
делении характера мифа как параноидной структуры, при-
нимая во внимание его сходство со специфическими про-
цессами, прослеживаемыми в механизмах некоторых
психических расстройств. Близко связано с параноидным
характером свойство разделения или разобщения того,
что слито в воображении. Этот процесс, иллюстрируемый
появлением двух родительских пар, обеспечивает основу
для формирования мифа и, наряду с механизмом проек-
ции, дает нам ключ к пониманию всего ряда иначе необъ-
яснимых конфигураций мифа. Движущей силой проеци-
рования неприязненной позиции героя на отца является
желание оправдания, возникающее от причиняющего
беспокойство осознания подобных чувств по отношению
к отцу. Однако процесс замещения, который начинается
с проекции вызывающего беспокойство чувства, продол-
жается дальше и посредством механизмов разделения
или разобщения находит иное выражение своего посте-
пенного развития в очень характерных формах мифа о
герое. В первоначальном психологическом обрамлении
отец все же остается тождественным царю, деспотичному
преследователю. Первое ослабление такого отношения
цест. Такое изъятие на его ранней стадии может быть изучено на
примере мифа о Телефе, где герой женится на своей матери, но
узнает ее прежде чем свершается инцест. Сказочное обрамление
легенды о Тристане, где Изольда извлекает Тристана из воды (t.q.
рождает его), предполагает фундаментальную тему инцеста, которая
также прослеживается в факте адюльтера с женой дяди.
Читателю предлагается обратиться к статье автора (Rank: Das Inzest-
Motiv in Dichtung und Sage), в которой тема инцеста, ’олько лишь
упоминаемая здесь, обсуждается подробно с прослеживанием мно-
жества нитей, ведущих к этой, в настоящее время заброшенной теме.
232
О. Ранк
наблюдается в тех мифах, где уже имеется попытка отде-
ления деспотичного преследователя от настоящего отца,
но она осуществлена еще не полностью, первый все же
остается родственником героя, обычно дедом, как напри-
мер в мифе о Кире во всех его версиях и вообще в боль-
шинстве мифов о герое. Отделение роли отца от роли царя
в мифах такого типа означает первый шаг в сторону воз-
врата фантазии к реальным обстоятельствам, и соответст-
венно отец героя в мифах этого типа выступает главным
образом в роли человека низкого положения (мифы о Кире,
Гильгамеше и др.). Таким образом, герой снова приближа-
ется к своим родителям, устанавливается определенное
родство, которое находит свое выражение в том факте, что
не только сам герой, но также и его отец с матерью явля-
ются объектами преследования тирана. Итак, герой оказы-
вается более близко связан с матерью (часто их вместе
бросают на произвол судьбы: Персей, Телеф, Фаридун),
которая ему ближе в эротическом отношении, в то время
как отказ от ненависти к отцу здесь выражается самой силь-
ной противоположностью*, ибо, как в сказании о Гамлете,
герой выступает уже не в роли преследователя своего отца
(или, соответственно, деда), а как мститель за смерть уби-
того отца. Сказанное предполагает более близкую связь
сказания о Гамлете с иранским преданием о Кай Хусроу,
где герой также выступает в роли мстителя за своего уби-
того отца (ср.: Фаридун и др.).
Образ деда, который в некоторых сказаниях замещается
другими родственниками (дядей в сказании о Гамлете),
также имеет более глубокий смысл”. Мифологический ком-
плекс инцеста с матерью — и связанная с ним неприязнь к
отцу — здесь сочетается с другим большим комплексом,
который представлен эротическими отношениями между
Такой защитный механизм обсуждается Фрейдом в связи с анализом
Гамлета (Traumdeutung, S.183; см. также Jones — Am. JI. of Psycho-
logy, 1911).
В отношении других значений фигуры деда см. работу Фрейда Анализ
фобии пятилетнего мальчика (Jahrb. f. Psychoanalyse, 1,1909, S.7378);
см. также статьи Джонса, Абрахама и Ференци в: Internal. Zeitschrlft
f. arzt. Psychoanalyse, Vol.I, 1913, M3rz.
МИФ О РОЖДЕНИИ ГЕРОЯ
233
отцом и дочерью. Кроме других широко распространенных
сказаний* сюда относится и пересказываемая в различных
вариантах история о новорожденном мальчике, которому
предсказано, что он станет зятем и наследником некоего
правителя или монарха, что в конечном счете и происходит,
несмотря на все гонения (брошен на волю судьбы и т.д) со
стороны последнего. Подробную библиографию, подтвер-
ждающую широкое распространение этой темы можно
найти у Кехлера (R.Kohler: Kleine Schriften, II, 357). Отец,
который отказывается отдать дочь кому-либо из ее поклон-
ников или предваряет замужество дочери определенными,
трудными для выполнения условиями, поступает так пото-
му, что в действительности не хочет отдавать ее другим,
ибо в конечном счете желает обладать ею сам, заточив ее
в каком-нибудь недоступном месте, чтобы сберечь ее дев-
ственность (ср.: Персей, Гильгамеш, Телеф, Ромул), и если
его воля нарушается, он преследует дочь и ее отпрыска с
неутолимой ненавистью. Однако бессознательные сексу-
альные мотивы его враждебности, за что ему позднее мстит
внук, делают очевидным то, что герой снова убивает в его
лице просто человека, пытающегося лишить его любви
своей матери: то есть — отца.
Другая попытка возврата к более первичному типу про-
слеживается в следующей особенности: возвращение к
отцу-простолюдину, которое явилось результатом отделе-
ния роли отца от роли царя, снова сводится на нет вторич-
ным возвеличиванием отца-простолюдина до положения
бога, как в случае Персея и других сыновей непорочных
матерей: Карны, Ионы, Ромула, Иисуса. Вторичный харак-
тер этого божественного отцовства особенно очевиден в
тех мифах, где девственница, которая понесла от божест-
венного зачатия, позднее выходит замуж за смертного (ср.:
Иисус, Карна, Иона), который впоследствии выступает как
настоящий отец, в то время как бог в качестве отца репре-
зентирует лишь в высшей степени восторженную детскую
идею величия, силы и совершенства отца**
См. Otto Rank incest Book.
Подобное отождествление отца с Богом (небесным отцом и т.п.),
234
О. Ранк
В то же время, эти мифы строго настаивают на мотиве
девственности матери, что в других местах упоминается
лишь вскользь. Первой причиной этого, по-видимому, яв-
ляется трансцендентная тенденция, которую влечет за со-
бой введение бога. Вместе с тем, рождение от девствен-
ницы является самым резким отречением от отца, сверше-
нием замысла всего мифа, как это видно по легенде о Сар-
гоне, который не признает никакого отца, а лишь свою мать,
весталку.
Последнюю стадию этого постепенного ослабления
враждебного отношения к отцу представляет та форма ми-
фа, в которой личность царствующего преследователя ока-
зывается не только полностью обособленной от фигуры
отца, но теряет даже отдаленное родство с семьей героя,
против которой он выступает как злейший ее враг (в сказа-
ниях о Фаридуне и Аврааме; царь Ирод против Иисуса и
др.). Хотя от первоначального образа отца, царя и пресле-
дователя сохраняется лишь роль царствующего преследо-
вателя или тирана, вся схема мифа создает впечатление,
что ничего не изменилось, что означающее “отец” просто
заменено означающим “тиран” Такая интерпретация отца
как “тирана", типичная для детских представлений*, позд-
нее обнаруживает огромное значение для толкования оп-
ределенных анормальных форм данного комплекса.
Прототипом такого отождествления царя с отцом, кото-
рое регулярно встречается и в сновидениях взрослых, ве-
роятно, является зарождение царской власти от родового
патриархата, о чем также свидетельствует использование
одних и тех же слов для обозначения царя и отца в индо-
согласно Фрейду, с таким же постоянством встречается в фантазиях
в рамках нормальной и патологической психической деятельности в
виде отождествления отца с правителем. В этой связи интересно
также отметить, что почти все народы прослеживают свое происхож-
дение к своему богу (Abraham: Dreams and Myths, Monograph Series
No. 15).
Интересный пример бессознательного детского юмора недавно при-
водился в прессе: политик объяснял своему маленькому сыну, что
тиран — это человек, который заставляет других делать то, что он
велит, не обращая внимания на то, как они к этому относятся. “Ага, —
сказал ребенок, — значит вы с мамой — тоже тираны!”
МИФ О РОЖДЕНИИ ГЕРОЯ 235
германских языках* (ср. немецкое Landesvater, отец своей
страны = царь). В этом типе мифа почти полностью завер-
шается приведение семейного романа к реальным услови-
ям. Родители низкого социального положения признаются
с откровенностью, которая кажется прямо противоречащей
тенденции мифа в целом.
Именно выявление этих реальных обстоятельств, кото-
рые до этого оставались предметом толкования, позволяет
нам подтвердить правильность последнего, исходя из са-
мого материала. Библейская легенда о Моисее была вы-
брана нами как особенно подходящая для этой цели.
Кратко обобщая для ясности результаты предшествую-
щей интерпретации, можно сказать следующее: если про-
следить связь между образами отца и деспотичного пре-
следователя, обе пары родителей оказываются тождест-
венны; знатные родители являются, так сказать, отражени-
ем преувеличенных представлений, которые первоначаль-
но складываются у ребенка относительно своих родителей.
Легенда о Моисее показывает родителей героя лишенными
всех выдающихся атрибутов; они — простые люди, само-
забвенно привязанные к своему ребенку и неспособные
причинить ему вред. В то же время, здесь, как и везде,
подтверждением физического родства является проявле-
ние нежных чувств к ребенку (ср.: Акки, садовник, в легенде
о Гильгамеше; погонщик в истории о Карне; рыбак в мифе
о Персее и т.д). Более благовидное использование мотива
брошенности на волю судьбы, характерное для мифов этого
типа, объясняется именно таким отношением. Ребенка в
корзине предают воде, но не с тем, чтобы лишить его жизни
(как, например, в случае злонамеренного предания воде
Эдипа и многих других героев), а для того, чтобы спасти
его (см. также выше историю Авраама). Предупреждение
об опасности высокопоставленному отцу становится обна-
деживающим пророчеством для отца-простолюдина (ср. в
истории рождения Иисуса предсказание оракула Ироду и
См. Max Muller: Essays, Vol.II, Leipzig, 1869, S.20, et seq. В отношении
различных психологических вероятностей такого обрамления см.:
Incest Book.
236
О. Ранк
сновидение Иосифа), полностью отвечающим ожиданиям,
которые большинство родителей питают относительно
карьеры своего отпрыска.
Принимая во внимание первоначальное назначение
мифа, тот факт, что дочь фараона, Битиах, вытащила ре-
бенка из воды, то есть родила его, мы получаем знакомую
нам тему царя (по типу деда), дочь которого должна родить
сына, но который, будучи предупрежден зловещим толко-
ванием сновидения, решает убить своего будущего внука.
Служанке его дочери (которая в библейской истории по
требованию принцессы достает корзину из воды) царь по-
ручает бросить новорожденного к корзине в воду Нила,
чтобы он погиб (с точки зрения знатных родителей мотив
брошенного на волю судьбы отпрыска здесь выступает в
его первоначальном, роковом значении). Затем корзину с
ребенком находят люди низкого положения, и бедная жен-
щина растит его (как кормилица), а когда он вырастает, то
принцесса признает его как своего сына (точно так же, как
в прототипе фантазия завершается признанием со стороны
знатных родителей).
Если бы легенда о Моисее была представлена нам в
такой, более близкой к первичной форме, восстановленной
нами по имеющимся материалам*, то результатом данного
подхода к толкованию явилось бы приблизительно то же,
что передает та форма мифа, в которой он фактически
дошел до нас; то есть, что его настоящей матерью была не
принцесса, а бедная женщина, которая представлена нам
как его кормилица, а ее муж был его отцом.
Такое толкование предлагается как предание восстанов-
ленного до первоначальной формы мифа; тот факт, что это
прослеживание постепенного изменения дает нам знако-
мый тип мифа о герое, является свидетельством правиль-
ности нашей интерпретации.
См. E.Meyer: Berischt d. Kgl. preuss. Akad. d. Wiss., XXXI, 1905, S.640.
“По-видимому, Моисей первоначально был сыном дочери тирана
(которая теперь является его приемной матерью) и, вероятно, имел
божественное происхождение". Последующее развитие легенды в
форму, известную нам сейчас, по-видимому, объясняется националь-
ными мотивами.
МИФ О РОЖДЕНИИ ГЕРОЯ
237
До сих пор, по счастью, нам удавалось показать правиль-
ность нашей методики интерпретации на самом материале,
теперь же пришло время продемонстрировать логику общего
подхода, на котором основывается эта методика в целом. До
настоящего времени результаты нашего толкования создава-
ли впечатление, что в целом формирование мифа начинается
с самого героя, а именно — с юного героя. В самом начале
мы заняли позицию проведения аналогии между героем мифа
и эго ребенка. Теперь мы оказываемся перед необходи-
мостью привести наши предположения и заключения в соот-
ветствие с другими концепциями формирования мифа, каза-
лось бы, прямо противоположными.
Мифы, конечно же, создаются не героем, и тем более не
героем в детском возрасте; давно известно, что они являются
творениями людей взрослых. Стимулом к их созданию, очевид-
но, является общее изумление вследствие появления героя,
удивительная история жизни которого в воображении людей
может начинаться только с необычного младенчества. Однако
история удивительного детства героя создается отдельными
создателями мифов — к которым в конечном итоге сводится
неопределенная идея народного разума — на основе представ-
лений о своем собственном детстве. Наделяя героя деталями
истории своего собственного детства, они идентифицируют
себя с ним, так сказать, претендуя на роль подобных героев в
рамках своей собственной личности. Поэтому настоящим ге-
роем создаваемой саги является эго, которое воплощается в
герое, возвращаясь к тому времени, когда оно само было ге-
роем, совершившим свое первое героическое деяние — вос-
стание против отца. Эго может отыскать свой собственный ге-
роизм только во времена детства, и поэтому оно приписывает
герою свой собственный мятеж, наделяя его чертами, которые
некогда сделали само эго героем. Эта цель достигается детс-
кими мотивами и материалами, возвращением к детскому вы-
мыслу и переносом его на героя. Следовательно, мифы созда-
ются взрослыми на основе ретроградных фантазий *, герою
Эта идея, явившаяся результатом познаний в области невротической
фантазии и структуры симптома, была использована профессором
Фрейдом для толкования романтической и мифотворческой работы
238
О. Ранк
приписывается собственная история создателя мифа.
Между тем за всем этим стоит оправдание отдельной лич-
ностью своего собственного детского неприязненного от-
ношения к отцу.
Таким образом, кроме оправдания героя в его отвраще-
нии к отцу, миф содержит и оправдание индивида в его
бунте против отца. Такое бунтарство отягощает его с само-
го детства, так как ему не удалось стать героем. Теперь он
получает возможность оправдать себя, выделяя тот факт,
что отец сам дал ему основание для его враждебности.
Любовь к отцу, как было показано выше, также проявляется
в этих фантазиях. Следовательно, появление этих мифов
обусловлено двумя противоположными мотивами, оба они
подчинены мотиву оправдания индивида через героя: с
одной стороны, это мотив любви и благодарности по отно-
шению к родителям; а с другой — мотив бунта против отца.
Однако в этих мифах прямо не указывается, что конфликт
с отцом возникает на основе сексуального соперничества
по поводу матери, но явно предполагается, что этот конф-
ликт относится ко времени неведения ребенка относитель-
но половых процессов (зачатие, рождение), которые пред-
ставляют для него загадку. Эта загадка находит свое вре-
менное и символическое разрешение в детской сексуаль-
ной теории корзины и воды*
Мотив инцеста как один из основных компонентов, оп-
ределяющих формирование мифа, обсуждается автором в
специальном исследовании сказания о Лоэнгрине, которое
относится к мифам о рождении героя. Циклический харак-
тер саги о Лоэнгрине объясняется описанной Фрейдом
фантазией о себе как своем собственном сыне. Этим объ-
ясняется тождественность отца с сыном в некоторых ми-
фах, повторение их жизненного пути; тот факт, что героя
иногда изгоняют лишь по достижении им зрелости, а также
поэтического воображения в лекции Поэты и фантазии (Freud: Der
Di ch ter and das Phantasieren).
В отношении этно-психологических параллелей и других детских
сексуальных теорий, которые проливают некоторый свет на допол-
нительный миф о процессе рождения героя смотрите работу автора
в: Zentralblatt fur Psychoanalyse, II, 1911, S.392-425.
МИФ О РОЖДЕНИИ ГЕРОЯ
239
близкая связь рождения и смерти в мотиве брошенности
на произвол судьбы. (В отношении воды как воды смерти
в частности см. гл. IV упомянутой выше работы, посвящен-
ной саге о Лоэнгрине.) Юнг, который рассматривает типич-
ную судьбу героя как выражение человеческого либидо и
его типичных трансформаций, сделал эту тему ( в виде фан-
тазии рождения заново, которой подчинен мотив инцеста)
основным пунктом своей интерпретации. Не только рожде-
ние героя, происходящее при необычных символических
обстоятельствах, но также и мотив двух матерей героя Юнг
объясняет рождением героя в таинственных ритуалах вто-
рого рождения от матери-супруги.
Таким образом, описав в общих чертах содержание мифа
о герое, нам остается указать на некоторые сложности в рам-
ках самого мифа о рождении, которые объяснялись на основе
его параноидного характера как "расщепление’’ личности
царствующего отца и преследователя. Однако в некоторых
мифах и особенно в сказках, которые относятся к этой груп-
пе*, мифические персонажи, а с ними, конечно же, и мотивы
или даже целые истории множатся, и это заходит настолько
далеко, что иногда первоначальные их черты оказываются
совершенно скрытыми за этими дополнениями. Это разно-
образие настолько пестрое и настолько изобильное, что оце-
нить его должным образом с помощью психоанализа уже не
представляется возможным. Кроме того, новые персонажи
здесь не характеризуются такой же независимостью, как те,
что создаются расщеплением, а скорее проявляют характе-
ристики копии, дубликата или “двойника”, если прибегнуть к
соответствующей мифологической терминологии. Несомнен-
но очень усложненный пример, а именно вариант Геродотова
сказания о Кире, демонстрирует, что эти двойники вводятся
не просто чтобы украсить повествование или же придать ему
К таким сказкам, не рассматривавшимся в нашем контексте как раз
в силу этих сложностей, относятся, в частности, следующие: Дьявол
с тремя золотыми волосками и очень похожая на нее Сага об
императоре Генри III; Водяной Петер (с многочисленными вариаци-
ями); Fundevogel; Три пташки; Король Золотой Горы (с ее паралле-
лями), а также некоторые другие сказки других стран, которые
приводит ьауэр. им. также Гоеческие и албанские сказки.
240
О. Ранк
подобие исторической достоверности; это неразрывно свя-
зано с формированием мифа и его целью. В мифе о Кире,
как и в других мифах, царствующему деду, Астиагу, и его
дочери с мужем противостоят пастух и его жена. Пестрое
собрание других персонажей, которые вращаются вокруг
них, можно легко классифицировать: между царской роди-
тельской четой и ее ребенком стоит управитель Гарпаг со
своей женой и сыном и знатный Артембар со своим закон-
ным отпрыском. Наш натренированный на особенностях
структуры мифа взгляд в промежуточных парах родителей
сразу же распознает двойников первых родителей, все пер-
сонажи видятся тождественными фигурам родителей и их
отпрыска; на такое толкование наталкивают определенные
черты самого мифа. Гарпаг получает от царя ребенка, чтобы
избавиться от него, после этого он ведет себя точно так же, как
царствующий отец и остается верен своей воображаемой ро-
дительской роли в нежелании убить ребенка самому, — потому
что он является ему родственником, — а вместо этого отдает
его пастуху Митридату, который таким образом снова отождес-
твляется с Гарпагом. Знатный Артембар, сына которого высек
плетью Кир, также отождествляется с Гарпагом, так как когда
Артембар предстает перед царем со своим сыном с требова-
нием о возмездии, Гарпаг также оказывается перед царем,
чтобы защитить себя, и он также обязан представить своего
сына царю. Таким образом, сам Артембар играет эпизодичес-
кую роль отца героя, и это полностью подтверждается в версии
Ктесия, согласно которой вельможу, усыновившего сына пас-
туха, Кира, как своего собственного, звали Артембар.
Еще более отчетливой, чем тождественность различных
отцов, является тождественность их детей, что, конечно же,
служит подтверждением тождественности отцов. Во-пер-
вых, — и это, по-видимому, решающее обстоятельство, —
все дети одного и того же возраста. Не только сын при-
нцессы и ребенок пастуха, которые родились в одно время;
Геродот специально подчеркивает, что Кир играл в царя с
детьми одного с ним возраста, когда он высек плетью сына
Артембара. Он также, возможно намеренно, указывает на
то, что сын Гарпага, которому предстояло приветствовать
узнанного царем Кира, тоже был примерно одного с ним
МИФ О РОЖДЕНИИ ГЕРОЯ
241
возраста. Кроме того, останки этого мальчика помещаются
перед отцом Гарпага в корзине, и именно в корзине ново-
рожденного Кира следовало бросить на волю судеб, что в
действительности было проделано с подставленным вмес-
то него сыном пастуха, тождественность которого с Киром
ясна и очевидна из изложения Юстина. В этом варианте
Кира подменяют живым ребенком пастухов; но это парадок-
сальное родительское чувство уравновешивается сознанием
того, что в действительности эта подмена ничего не измени-
ла. Конечно, то, что жена пастуха хочет вырастить живого ре-
бенка царя вместо своего собственного мертворожденного
мальчика, как в варианте Геродота, кажется более понятным;
но и здесь тождественность мальчиков также очевидна, ибо
так же, как сначала сын пастуха принял смерть вместо Кира,
так и двенадцать лет спустя сына Гарпага (тоже в корзине)
убивают за Кира, которого Гарпаг оставил в живых*
Таким образом, создается впечатление, что все двойни-
ки Кира, будучи созданы для определенной цели, по дости-
жении этой цели снова “выводятся из игры” как лишние
элементы. Этой целью, несомненно, является идея возвели-
чивания, присущая семейному роману. В различных своих пов-
торениях и повторениях своих родителей герой поднимается
по социальной лестнице от пастуха Митридата, через знат-
ного Артембара, пользующегося благосклонностью царя и
первого управителя Гарпага, связанного родством с царем,
до превращения его самого в принца. Таким образом пред-
ставлена его карьера в версии Ктесия, где Кир от сына пас-
туха поднимается до царского управителя"
Здесь прослеживается связь с мотивом близнецов. Мы имеем двух
мальчиков, родившихся в одно и то же время, один из которых
умирает ради другого, будь то сразу после рождения или позднее, и
родители которых в наших мифах расщепляются на две или более
родительских пар. В отношении возможного значения этого туман-
ного брата-близнеца как плаценты смотрите рассуждения автора в
Incest Book.
Ранняя история Сигурда (Зигфрида), рассказываемая в Саге о Фель-
зунге (см.: Rassmann, I, 99), весьма напоминает версию сказания о
Кире у Ктесия. Она представляет собой предание об удивительном
жизненном пути еще одного героя со всеми его рациональными
перестановками. Библейская история об Иосифе (Бытие, 37 и далее)
242
О. Ранк
На этом пути он постоянно убирает, так сказать, послед-
ние следы своего восхождения; после завершения каждой
стадии его “карьеры” нижестоящий Кир отбрасывается*
Таким образом, этот усложненный миф с его разнород-
ным рядом персонажей упрощается и сводится к трем дей-
ствующим лицам, а именно: к герою и его родителям. Аб-
солютно похожая картина наблюдается и в отношении “со-
става исполнителей” многих других мифов. Например, дуб-
лирование может касаться дочери, как в мифе о Моисее,
где мать принцессы (для того, чтобы установить тождест-
венность двух семей)** появляется среди простых людей
как дочь Мириам, которая является просто двойником ма-
тери (последняя оказывается расщепленной на принцессу и
бедную женщину). В случае, когда дублирование затрагивает
отца, его двойник, как правило, появляется среди родственни-
ков, чаще всего — среди братьев, как, например, в сказании о
Чтобы избежать недоразумений, сейчас нам представляется уместным
выделить историческое ядро некоторых мифов о героях. Как показы-
вают обнаруженные записи (см. Duncker, loc. cit., S.289; Bauer, loc. cit.,
S.498), Кир был потомком древнего Царского дома. Целью мифа не
могло быть возвышение происхождения Кира, не следует также рас-
сматривать представленную выше интерпретацию как попытку устано-
вить происхождение Кира от простых людей. Подобные обстоятельства
превалируют и в случае Саргона, царствующий отец которого также
известен (см. Jeremias, loc. cit., S.410, Annot.). Тем не менее историк
пишет о Саргоне следующее: “Очевидно, он не был благородного
происхождения, иначе такое сказание не было бы сочинено вокруг его
рождения и юности” (Ungnad: Die Anfpnge der Statenbildung in Babyloni-
en, Deutsche Rundschau, Juli, 1905). Было бы большой ошибкой рас-
сматривать наше толкование как аргумент в пользу этого. Видимое
противоречие, которое может быть выдвинуто как довод против нашего
объяснения, при другом способе толкования становится доказательст-
вом его правильности, если исходить из соображения, что миф создает
не герой, а обыкновенный человек, желая оправдать себя в нем. Люди
представляют героя таким образом, наделяя его собственными детс-
кими фантазиями, независимо от их действительного соответствия или
несоответствия историческим факгам. Этим объясняется также и пе-
ренос типичных мотивов как на несколько поколений семьи одного и
того же героя, так и на исторические личности в целом (в отношении
Цезаря, Августа и др. см. Usener: Rhein. Mus., LV, S.271).
В некоторых мифах это отождествление семей соблюдается до
мельчайших деталей, как, например, в мифе об Эдипе, где одна
царская пара сменяется другой и где даже пастух, получающий
младенца, чтобы избавиться от него, имеет свою точную копию в
пастухе, которому он поручает спасти мальчика.
МИФ О РОЖДЕНИИ ГЕРОЯ
243
Гамлете (в отличие от посторонних персонажей, создавае-
мых анализом). Подобным же образом дед, занимающий
место отца, может также появиться в сопровождении брата,
являющегося двоюродным дедом герою и его противником,
как в мифах о Ромуле, Персее и др. Прочие дублирования,
во внешне сложных мифологических структурах, таких, на-
пример, как сюжеты о Кай Хусроу, Фаридуне и др., также
оказываются легко различимы, если их рассматривать под
таким углом.
Дублирование отцов или дедов их братьями может быть
продолжено в следующем поколении и может касаться само-
го героя, приводя таким образом к мифам о братьях, о кото-
рых в связи с нашей темой следует упомянуть лишь вскользь.
Если бы прототипы мальчика, которые в саге о Кире бесслед-
но исчезают, послужив своей цели, а именно, возвышению
происхождения героя, получили свое дальнейшее развитие,
то они бы оказались соперниками героя с претензией на рав-
ные права, то есть его братьями. Первоначальная последова-
тельность, наверно, лучше всего сохраняется при интерпре-
тации странных двойников героя как призрачных братьев, ко-
торые, подобно брату-близнецу, должны умереть ради героя.
Не только отец, стоящий на пути взрослеющего сына, но так-
же и мешающий ему соперник, или брат, устраняются в на-
ивной реализации детских фантазий, по той простой причине,
что герой не хочет иметь семью.
Сочетания мифа о герое с другими мифическими цик-
лами включают наряду с только что упомянутым мифом о
враждебно настроенных братьях также и миф о фактичес-
ком кровосмешении, вроде того, что составляет ядро мифа
об Эдипе. В мифе о рождении героя мать и ее отношения
с героем оказываются отодвинутыми на задний план. Но
есть еще один заметный мотив, заключающийся в том, что
мать низкого положения часто представляется животным.
Этот мотив оказывающих помощь животных* отчасти отно-
См. Hartmann: Die Г/ere in der indogermanischen Mythologie, Liepzig,
1874. В отношении значения животных в мифах об изгнании см. Bauer
(S.574, et seq.), Goldziher (S.274); см. также Leibrecht: Zur Volkskunde
(Romulus und die Welfen), Heilbronn, 1879.
244
О. Ранк
сится к ряду посторонних элементов, объяснение которых
вышло бы далеко за рамки этой работы*
Тему животных можно включить в схему нашей интерпрета-
ции на основании следующих рассуждений. Как проекция на
отца оправдывает враждебную позицию со стороны сына, так
и понижение матери до животного призвано оправдывать не-
благодарность сына, отрекающегося от нее. Подобно обособ-
лению преследующего царя от отца, здесь наблюдается раз-
деление матери на вынашивающую и вскармливающую, при-
чем мать в ее особой роли кормилицы заменяется животным.
Такое расщепление опять же служит средством возвышения,
так как вынашивание ребенка предназначено знатной матери,
тогда как мать низкого происхождения, которую нельзя вычер-
кнуть из ранней истории, должна довольствоваться функцией
кормилицы. Животные при этом являются особенно подходя-
щей заменой, потому что сексуальные процессы здесь ясно
видны ребенку, в то время как именно сокрытие этих процессов
предположительно является корнем детского бунта против ро-
дителей. Отвержение оставленного на произвол судьбы в сун-
дуке младенца и предание воде, так сказать, по-детски асек-
суализирует процесс рождения; детей достает из воды аист**,
См. Freud: The Infantile Recurrence of Totemism (Imago, Vol II, 1913).
В отношении тотемической основы Римской Волчицы см. Jones:
Alptraum, S.59, et seq. Дятел из сказания о Ромуле обсуждался Юнгом
(loc.cit., S.382, et seq.).
Аист как птица, приносящая детей, известен также и в мифологии.
Есть указания (Siecke: Leibesgesch. d. Himmels, S.26) на то, что эту
роль в некоторых регионах и странах выполняет лебедь. Спасение и
последующая защита героя птицей не редкость; ср.: Гильгамеш, Зал,
наконец, Кикнос, которого мать бросает у моря, а вскармливает
лебедь, тогда как его сын Тенес плывет в сундуке по воде Интерп-
ретация ведущего мотива сказания о Лоэнгрине также попадает в
поле зрения данных рассуждений. Самые важные мотивы этого
сказания относятся к мифологическому циклу: Лоэнгрин плывет в
ладье по воде и попадает на берег с помощью лебедя. Никто не
должен спрашивать, откуда он пришел: сексуальная тайна происхож-
дения человека не должна быть открыта, она заменяется на сказку
об аисте; детей вылавливает из воды лебедь и приносит родителям
в корзине. Запрету на всяческие расспросы из саги о Лоэнгрине в
других мифах (например, в мифе об Эдипе) соответствует приказа-
ние расследовать или загадка, которая должна быть разрешена. В
отношении психологического значения сказки об аисте см статью
Фрейда Детские сексуальные теории. В отношении мифа о герое см.
МИФ О РОЖДЕНИИ ГЕРОЯ
245
который в корзине приносит их родителям. На этом пред-
ставлении строится фабула с животными, подчеркивая
сходство рождения человека и животного.
Введение данного мотива можно объяснить и с точки зрения
пародии, если предположить, что ребенок принимает историю
об аисте, симулируя незнание, и не без иронии развивает тему:
если меня принесло животное, то оно могло и вскормить меня*
Однако в конечном итоге, если расщепление проследить
назад, это оказывается способом отделить того, кто вынаши-
вает ребенка, от того, кто его вскармливает, — в действитель-
ности отвечающее стремлению полностью устранить физичес-
кую мать, заменив ее на животное или на постороннюю кор-
милицу, — и не выражает ничего иного, кроме факта: женщина,
вскормившая меня, является моей матерью. Это утверждение
прямо символизируется в легенде о Моисее, ретрогрессивный
характер которой мы уже рассматривали; ибо именно ту жен-
щину, что является его собственной матерью, выбирают его
кормилицей (как и в мифе о Геракле и в египетско-финикийс-
ком мифе об Осирисе-Адонисе, где Осирис, заключенный в
сундук, плывет вниз по реке до Финикии, где его в конце концов
под именем Адонис находит Исида, которую царица Астарта
взяла кормилицей для своего собственного сына"
Здесь мы можем лишь коротко упомянуть о других моти-
вах, которые, вероятно, не так тесно связаны с мифом в це-
лом. Такие мотивы включают: разыгрывание из себя дурака,
что в сказках о животных предполагается в качестве общей
детской позиции по отношению ко взрослым; или же физичес-
кие недостатки некоторых героев (Зал, Эдип, Гефест), которые,
обширный вклад автора в разработку мотивов и интерпретацию
сказания о Лоэнгрине.
См. также работы Фрейда Детские сексуальные теории и Анализ
фобий пятилетнего мальчика (Jahrbuch f. Psychoanalyse u. Psychopa-
tologie, Vol.I, 1900).
Узенер (Usenet: Stoff des griechischen Epos, S.53) утверждает, что
содержание греческих поэм свидетельствует, что спор между ранни-
ми и поздними греческими героическими сказаниями относительно
матери бога разрешался по такой схеме, что мать в общераспрост-
раненном греческом мифе признавалась как таковая, в то время как
мать из местного предания понижалась до положения кормилицы.
Поэтому здесь можно, не колеблясь, принимать в качестве матери
не только кормилицу бога Ареса.
246
О. Ранк
возможно, предназначены служить в качестве компенсации
индивидуальных недостатков создателей мифов, таким об-
разом, что упреки реального отца за возможные изъяны и
дефекты также вводятся в миф с соответствующей акцен-
туацией, и герой наделяется той же слабостью, что обре-
меняет чувство собственного достоинства определенного
индивида.
Приведенное объяснение психологического смысла ми-
фа о рождении героя было бы неполным без выявления его
связей с некоторыми психическими заболеваниями. Чита-
тели, не имеющие психиатрической подготовки, наверное,
больше всех остальных будут поражены этой связью. В дей-
ствительности мифы о героях в своих основных чертах во
многом соответствуют маниакальным представлениям оп-
ределенных психотических индивидов, которые страдают
маниями преследования или величия —так называемой па-
ранойей. Система их иллюзий построена, главным обра-
зом, подобно мифу о герое, и поэтому в ней просматрива-
ются те же психогенные мотивы, что и в невротическом
семейном романе, который поддается анализу, в то время
как маниакальная система сама по себе не доступна даже
для психоаналитического подхода. Например, параноик
склонен утверждать, что люди, фамилию которых он носит,
не являются его настоящими родителями, что в действи-
тельности он потомок царского рода; по какой-то таинст-
венной причине от него должны были избавиться и поэтому
отдали его “родителям” как приемного ребенка. Однако его
враги хотят сохранить фикцию его низкого происхождения,
для того, чтобы пресечь его законные притязания на пре-
стол или несметные богатства*
Случаями такого рода часто занимаются психиатры или
комиссии по освобождению от призыва в армию**
Abraham, loc.cit., S.40; Riklin, loc.cit, S.74.
Здесь уместно упомянуть случай фрау фон X. — ради нескольких
тонких психологических комментариев к нему А. Бергера (Feuilleton
der Neue Freie Presse, Nov. 6, 1904, No. 14, 441), которые частично
касаются нашей интерпретации мифа о герое. Бергер пишет следу-
ющее: “Я убежден, что она действительно считает себя незаконной
дочерью русской аристократки. Желание принадлежать в силу про-
исхождения к более знатным и достойным кругам, чем ее настоящее
МИФ О РОЖДЕНИИ ГЕРОЯ
247
Эта близкая связь между мифом о герое и структурой ма-
нии у параноиков уже была точно подмечена в нашей харак-
теристике мифа как параноидальной структуры, что всячески
подтверждается его содержанием. Становится понятен тот
удивительный факт, что параноики открыто рассказывают о
всех своих иллюзиях; углубленные исследования Фрейда по-
казали, что содержание истерических фантазий, которое с
помощью психоанализа часто можно сделать осознанным,
вплоть до мельчайших деталей идентично жалобам паранои-
ков с манией преследования; кроме того, наблюдается также
идентичность этого содержания с содержанием планов удов-
летворения желаний у людей страдающих извращениями*
Эгоцентричный характер всей системы четко прослежива-
ется у параноика, для которого возвеличивание родителей, со-
чиненное им, является просто средством его собственного воз-
величивания. Как правило, центральный момент всей его сис-
темы представляет собой просто кульминацию семейного ро-
мана, которая проявляется в аподиктическом утверждении: Я
окружение, вероятно, возникло у нее еще в юные годы; ее желание
быть принцессой послужило причиной возникновения той маниакаль-
ной идеи, что она не дочь своих родителей, а ребенок дворянки,
скрывшей свою незаконнорожденную дочь от мира, позволив ей
вырасти ребенком фокусника. Запутавшись в своих фантазиях, она,
вполне естественно, любое резкое слово, задевавшее ее, или слу-
чайное двусмысленное замечание, услышанное ею, интерпретирова-
ла как подтверждение своей романтической иллюзии, но особую роль
в этом имело ее нежелание быть дочерью своих родителей. Поэтому
целью своей жизни она сделала возвращение того социального
положения, которого, по ее убеждению, она была лишена обманом
В ее биографии прослеживается настойчивое утверждение этого
убеждения, приведшее к трагическому результату”
Женский тип семейного романа, имеющего в данном случае соци-
альную направленность, в отдельных случаях также представлен и в
мифе о герое. В истории о Царице Семирамиде (Diodos, II, 4)
говорится, что ее мать, богиня Деркето, стыдясь ее, бросила ее на
произвол судьбы в пустыне среди скал, где ее вскормили голуби и
нашли пастухи, которые отдали младенца царскому пастуху, бездет-
ному Симу, который вырастил ее как свою собственную дочь. Он
назвал ее Семирамида, что на сирийском языке означает Голубь. Ее
дальнейший жизненный путь к диктаторскому правлению, объясняю-
щемуся ее мужской энергией, является вопросом истории.
Другие мифы об изгнании рассказывают об Аталанте, Кибеле и
Аэропе (Roscher).
Freud: Psychopathologie des Altagslebens, Berlin, 1909; Freud: Histeris-
che Phantasien und ihre Beziehung zur Bisexuality t.
248
О. Ранк
царь (или бог). С точки зрения символизма сновидений и ми-
фов, к которому сводится символизм всех фантазий, включая
“больное” воображение, — все чего он этим достигает, так это
ставит себя на место отца, уподобляется герою, завершая свой
мятеж против отца. И в том и в другом случае это осуществимо,
потому что конфликт с отцом — который, как показывают пос-
ледние открытия, относится ко времени сокровенности сексу-
альных процессов — разрушается в тот момент, когда возму-
жавший юноша сам становится отцом. Настойчивость, с кото-
рой параноик ставит себя на место отца, то есть сам становится
отцом, выглядит как иллюстрация обычной реакции маленьких
мальчиков на раздражение или отнекивание взрослых в ответ
на их излишнее любопытство: дайте мне время, и когда я сам
стану папой, я все об этом узнаю!
Кроме параноика необходимо также сказать и о его в рав-
ной мере асоциальном двойнике. В выражении фантазий тож-
дественного содержания истерическому индивиду, который
подавил их, противостоит перверт, который осознает их; бо-
лее того, больному, пассивному параноику — нуждающемуся
в иллюзии для коррекции невыносимой для него реальнос-
ти — противостоит активный преступник, который стремит-
ся изменить реальность согласно своим представлениям.
В этом особом смысле данный тип представлен анархис-
том. Сам герой, как это видно из его отчуждения от роди-
телей, начинает свой жизненный путь с противостояния
старшему поколению; он одновременно является бунтов-
щиком, призванным восстановить справедливость, и рево-
люционером. Каждый революционер изначально является
непослушным сыном, бунтующим против отца* (см. сооб-
ражения Фрейда относительно интерпретации “револю-
ционной мечты” — Freud: Traumdeutung, S.153).
Но если параноику в соответствии с его пассивным ха-
рактером приходится терпеть преследования и зло, кото-
Это особенно хорошо видно в мифах о греческих богах, где сын
(Кронос, Зевс) вначале должен убрать отца, прежде чем сможет взять
в свои руки его власть. Форма устранения посредством кастрации —
очевидно, самое сильное выражение бунта против отца — является
в то же время доказательством его сексуального происхождения. В
отношении мести см. работы Фрейда Детские сексуальные теории и
Анализ фобий пятилетнего мальчика (Jahrbuch /.Psychoanalyse).
МИФ О РОЖДЕНИИ ГЕРОЯ
249
рые в конечном итоге исходят от отца и которых он пытается
избежать, помещая себя на место отца или царя, анархист,
движимый своим героическим характером, становится гоните-
лем царей и в конце концов убивает царя, подобно герою.
Удивительное сходство жизненного пути некоторых преступни-
ков-анархистов, с одной стороны, и семейного романа героя и
ребенка — с другой, было продемонстрировано автором на
конкретных примерах (Rank: Belege zur Rettungsphantasie in
Zentralblatt f. Psychoanalyse, I, 1911, S.331; Die Rolle des Fa-
milienromans in der Psychologie des Attentaters, in Internatio-
nale Zeitschrift fur arztliche Psychoanalyse, I, 1913). Таким об-
разом, истинно героический момент заключается в подлинной
справедливости или неотвратимой необходимости поступка,
который вследствие этого вызывает всеобщее одобрение и
восхищение*, в то время как нездоровый момент, в том числе
в криминальных случаях, состоит здесь в патологическом пе-
реносе ненависти с отца на реального царя (или царей — в
случае более обобщенного искаженного переноса).
Как за такой же поступок мы восхваляем героя, не инте-
ресуясь его психической мотивацией, так и анархист заслу-
живает некоторого снисхождения или изменения меры на-
казания по причине того, что он убил совсем не того чело-
века, которого хотел уничтожить на самом деле, несмотря
на внешне, пожалуй, возвышенную, например, политичес-
кую мотивацию его поступка*’
А сейчас давайте остановимся у этой границы, где так близ-
ко соприкасаются содержание невинных детских выдумок, под-
авляемые и бессознательные невротические фантазии, поэти-
ческие мифологические структуры и, вместе с тем, некоторые
формы психических заболеваний и преступлений, хотя по
своим причинам и движущим силам они далеки друг от друга.
Не будем поддаваться соблазну последовать по одному из рас-
ходящихся здесь путей, которые ведут в совершенно иные об-
ласти и пока остаются нехожеными тропами в неведомое.
Сравните контраст между Теллем и Паррисидой в Шиллеровском
Вильгельме Телле, подробно обсуждавшийся автором в: Incest Book.
В этой связи смотрите тонкое психологическое толкование случая
Татьяны Л. и ее неудавшейся попытки убийства (Wittels:D/e sexuelle
Not, Vienna; Leipzig, 1909).
в серии
“Актуальная психология":
Сборник
'Высшее сознание”
Р ДЖОНСОН
“Сновидения и фантазии”
ЮНГ НОЙМАНН
“Психоанализ и искусство”
М.ЭЛИАДЕ
“Мифы, сновидения и мистерии”
Г.АДЛЕР
“Лекции по аналитической психологии”
Н.Ф.КАЛИНА
Основы юнгианского анализа сновидений
“Психология цвета” сб.
АССАДЖОЛИ
“Психосинтез”
А. МАСЛОУ
“Психология бытия”
К.РОДЖЕРС
“Клиентоцентрированная терапия”
В издательствах “Рефл-бук" и “Ваклер"
вышли в свет:
в серии
“Библиотека Эзотерической литературы’^
ФУЛКАНЕЛЛИ
“Тайны готических соборов?’
Дж. КУНЦ
“Магия камней”
X. ПАТЕРСОН
“Кельтская астрология”
Т.ЭНДРЮС
“Магия танца”
о.диксон
“Символика чисел”
А.БЕЗАНТ
“Исследование сознания”
в серии
“Философия сквозь века’*
Д.РАДЬЯР
“Планетаризация сознания”
ПЛОТИН
“Космогония”
О. СТЕПЛДОН
“Создатель звезд”
В издательствах “Рефл-бук” и “Ваклер
Вышли в свет:
Тайные фигуры розенкрейцеров
Впервые изданы важнейшие алхимические трактаты XVII
века - Тайные фигуры розенкрейцеров; Химический цветник
Даниэля Стольция; Aesch Mezareph Кнорра фон Розенрота, в
которых ярко представлены основные идеи алхимической
философии
Книга богато иллюстрирована
Пер 7А. фор 70x108/16, 226 с . 151 илл
К.Г.Юнг
Психология и алхимия
Монументальный труд К Г Юнга, созданию которого он по-
святил более 40 лет своей жизни, является не только глубоко
психологическим, но и философским исследованием
Юнг проводит связь от гностицизма через алхимический
символизм к философской психологии В этой книге затронуты
настолько глубинные проблемы и выдвинуты настолько смелые
предположения и гипотезы, что ее смело можно назвать
произведением XXI века
Энциклопедические познания, феноменальная эрудиция и
оригинальность мышления позволили К Г Юнгу, который
опирался в своих исследованиях как на Восточную философию
так и на Западную герметическую традицию, охватить
гигантский круг вопросов
Пер 7А суп . фор 60x88/ 16. 592 с . 273 илл
Сдана в печать:
К.Г.Юнг “AION”
Аюп - одна из главных работ К Г Юнга
Центральная тема работы символическое представление
психической общности через концепции Самости историке'
ним эквивалентом которой является Христос
В этом аспекте Юнг исследует символ рыбы и °го астро-
логические аспекты, гностический и алхимический символизм
Первые четыре главы дают ценную информацию по ключе
вым концепциям юнгианской психологии эго тени аниме и
анимусе
Готовится к печати:
Эдуард Шюре
Божественная эволюция
(от Сфинкса к Христ\*
Книга Э Шюре продолжает и развивает тематик' его ->на
менитои работы "Велики* Посвященны*"
В ней в увлекательной форме излагается история эволюции
человека и влияние на нее космических сил нашедшее отра
жение в мистериях древних цивилизации (Атлантиды Индии
Персии Вавилона Египта Греции)
Проводится аналогия с этапами воплощения божественно
го Слова, одушевляющего наш планетарный мир
Наши читатели всегда могут приобрести интересу-
ющие их книги по эзотерике, психологии и философии
по следующим адресам*
В Москве:
Метро “Полянка”, 1 казачий пер , 8, маг ”19 октября"
Метро "Арбатская” пр-т Калинина, Дом книги
Метро "Лубянка”, ул Мясницкая, 6, магазин Библио-Глобус*
Метро "Таганская", ул Марксистская, 9,
Торговый Дом "Таганский"
Метро "Кузнецкий мост", ул Кузнецкий мост, 19, "Ректо"
Метро "Белорусская", Ленинградский пр-т, 10а,"Путь к себе'
Метро "Павелецкая", ул Новокузнецкая, дЗЗ, корп 2
тел 231-91-09
Мегро "Медведково" ул Заревый пр-д, 12, Дом книги
Для получения книг и каталогов издательства по почте
конверт с отчетливо написанным обратным адресом послать по
адресу
103064 г Москва, а/я 373
или
253183 г Киев а / я 33
По вопросам оптовой закупки книг издательств
“REFL- book” и “Ваклер" обращаться
г.Москва, издательство “REFL- book”,
ул Гиляровского, д 47 тел /факс (095) 281-70-15
г.Киев, издательство “Ваклер”
бул Леси Украинки, 34 тел (044 ) 295-56-14
факс (044) 295-49-94
Отто Ранк. Миф о рождении героя. Пер. с англ. —
М.: «Рефл-бук»; К.: «Ваклер», 1997. —252 с. Серия «Акту-
альная психология».
ISBN 5-87983-027-6, серия
ISBN 5-87983-053-5 («Рефл-бук»)
ISBN 966-543-155-2 («Ваклер»)
В книге в основных чертах представлены воззрения Отто Ранка, в
частности, его подход к исследованию мифологии, выходящий за
рамки психоанализа 3. Фрейда и предвосхищающий идеи А
Адлера
Универсальные принципы мифотворчества, коренящиеся в об-
щечеловеческих свойствах психики, анализируются на основе
обширного материала, охватывающего мифы, легенды, предания
древнего Египта, Вавилона, греко-римской античности, европейс-
кого Средневековья и Востока.
УДК 159.92
165.9
ББК 88.8
Научное издание
Отто Ранк
Миф о рождении героя
Редактор С.Н Иващенко
Художественный редактор В.В. Чутур
Технический редактор Н.В. Мосюренко
Ответственный за выпуск Л.Н. Захаренко
Компьютерная верстка А.Ю. Чижевская
Подписано в печать 14.04.97 г Формат 84*108/32. Бумага типографская
Гарнитура журн.-рубленная Печать с ФПП. Печ. листов 9 Тираж 8000
Заказ 7-433.
Издательство «Рефл-бук», Москва, 3-я Тверская-Ямская, 11/13
Лицензия ЛР № 090069 от 27 12 93 г
Отпечатано с компьютерного набора на Головном предприятии
республиканского производственного объединения «Полиграфкнига»
252057 Киев, ул. Довженко, 3
ОТТО РАНК
В книге в основных чертах представлены воззрения
Отто Ранка, в частности, его подход к исследованию
мифологии, выходящий за рамки психоанализа
3. Фрейда и предвосхищающий идеи А. Адлера.
Универсальные принципы мифотворчества,
коренящиеся в общечеловеческих свойствах психики,
анализируются на основе обширного материала,
охватывающего мифы, легенды, предания древнего
Египта, Вавилона, греко-римской античности,
европейского Средневековья и Востока.