ИЗБРАННЫЕ ПОВЕСТИ И РАССКАЗЫ В 12 ТОМАХ


Юрий Сотник
Ладо Мрелашвили
Юрий Томин


С62
С67
Сотник Ю. В.
С67 «Приключение не удалось». «Машка Самбо и Заноза».— Мрелашвили Л. «Мальчишки из Икалто».— Томин Ю. «Борька, я и невидимка». Послесл. А. Алексина. Оформл. Е. Савина. М., «Дет. лит.», 1974.
463 с. с ил. (Библиотека пионера. Избранные повести и рассказы. Т, 8).
В том 8-й подписного издания «Библиотеки пионера» входят произведения писателей Юрия Сотника — повести «Приключение не удалось», «Машка Самбо и Заноза», повесть Ладо Мрелашвили «Мальчишки из Икалто» и повесть Юрия Томина «Борька, я и невидимка» .
Послесловие к этому тому «Четыре повести под одной обложкой» написано лауреатом премии Ленинского комсомола Анатолием Алексиным.
70803—458
С М101(03)74ПОДП И- (Сб2)
©Статья. Состав. Иллюстрации с изменениями.
ИЗДАТЕЛЬСТВО «ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА». 1974 г.


Юрий Сотник
ПОВЕСТЬ


Для шестилетнего Вовки не было большего мучения, чем оставаться дома наедине с сестрой Варей. Ему хотелось плакать всякий раз, когда мама, уходя, говорила:
— 	Итак, Варя, ты сегодня в доме за старшую. Смотри за Вовкой. А ты, Вова, дай мне слово, что будешь во всем слушаться Варю.
Варя уже почти месяц училась в четвертом классе. Куклы ее больше не интересовали, поэтому она все свое внимание перенесла на братишку. Оставаясь за старшую, она с таким рвением занималась уходом за Вовкой и его воспитанием, что у того, как говорится, темнело в глазах. То она стригла ему ногти, и без того короткие, то чистила на нем костюм, больно стукая щеткой по бокам и по спине, то вдруг заявляла, что у Вовки, «должно быть, жар», и заставляла его подолгу вылеживать с градусником под ворохом теплых одеял. Чтобы Вовка не избаловался, она в обращении с ним придерживалась двух очень простых правил: а) чего бы он ни захотел и о чем бы ни попросил, ни в коем случае ему этого не разрешать; б) как можно чаще делать ему замечания.
7
I


В то воскресенье Вовке пришлось особенно туго. Отец был в командировке, мама с утра уехала в деревню к внезапно заболевшей бабушке, предупредив, что вернется только через несколько дней. Варя, Вовка и их старший брат Федя остались в доме одни, и Варя вовсю развернула свою педагогическую деятельность.
Они обедали с Вовкой вдвоем, потому что Федя ушел прогуляться с приятелями и куда-то запропал. Варя, одетая в голубой сарафанчик, сидела напротив братишки, вытянувшись, прижав локти к бокам, подняв голову с прозрачной золотистой челкой на лбу и куцыми, связанными на затылке косичками. Постукивая ножом по краю тарелки, она говорила мягко, но очень внушительно:
— Ну кто так держит вилку? Вовонька, ну кто так держит вилку? А? Как мама тебя учила держать вилку?
Вовка подавил судорожный вздох, тоскливо взглянул на вилку, зажатую в кулаке, и долго вертел ее, прежде чем взять правильно. И без того маленький, он так съежился, что подбородок и нос его скрылись за краем стола, а над тарелкой остались только большой, пятнистый от загара лоб да два грустных серых глаза.
— Не горбись,— мягко сказала Варя.— Вот будешь горбиться и вырастешь сутулым. Вовонька, я кому говорюI
Вовка выпрямлялся медленно, постепенно, словно его тянула за шею невидимая веревка.
Варя взглянула на стенные часы, потом подошла к раскрытому окну и, высунувшись в него, посмотрела в одну сторону улицы, в другую...
— Безобразие прямо! Федька гуляет себе, как барин, а мне ему обед потом снова разогревать!
Пока Варя обозревала улицу, Вовка проделал следующий маневр: он торопливо затолкал в рот все оставшиеся на тарелке куски помидоров, картошки, лука так, что щеки его раздулись до предела, затем глотнул, подумал было, что пришел ему конец, затем глотнул еще раз, потом еще... И, тяжело дыша, с покрасневшими глазами обратился к Варе:
— Варь!.. Я уже покушал. Варя, я можно пойду Федю поищу?
8


Варя снова подошла к столу:
— А что нужно сказать, когда покушал?
— Варя, спасибо, я уже покушал, спасибо! — отчаянно заторопился Вовка.— Варя, я можно пойду на улицу?
— Лишнее это,— отрезала Варя и, подумав, добавила: — У тебя шея грязная. Сейчас будем шею мыть. Ужас, до чего запустили ребенка!
Вовка помертвел. Мытье шеи было самой страшной процедурой, которую сестра учиняла над ним в отсутствие родителей. В таких случаях Вовка подолгу стоял без рубашки, положив шею на край фаянсового умывальника, а Варя терла, терла и терла его жесткой мочалкой и лила на него сначала нестерпимо горячую воду, потом холодную, прямо из-под крана, а после этого снова терла, терла и терла его, на этот раз уже мохнатым полотенцем.
Вовка заговорил было о том, что Варя вчера два раза мыла ему шею, но сестра перебила его:
— Вчера мыла, а сегодня опять грязная. Я прямо вся измучилась с тобой!
Она составила тарелки друг на друга и ушла с ними в кухню. Вовка сполз со стула и, держась руками за край стола, затаив дыхание, прикусив язык, бесшумно шагнул к двери, ведущей в переднюю. Постоял секунду, прислушиваясь, и снова шагнул.
Не вышло! Варя появилась на веранде. Через плечо у нее было перекинуто мохнатое полотенце, концы которого свисали ниже ее колен. В руках она держала страшную мочалку, похожую на лошадиный хвост.
— Идем! — сказала она.
— Варя, погоди,— заговорил Вовка с необычайным воодушевлением.— Варя, знаешь, чего я тебе скажу? Я тебе, Варя, вот чего скажу... Знаешь, Варя, чего я тебе скажу?
Варя постучала по спинке стула маленьким указательным пальцем:
— Владимир! Без возражений у меня!
Вовка притих, потоптался немного на одном месте, раза два вздохнул и, втянув голову в плечи, двинулся на кухню.


п
Пока Варя тиранила Вовку, их старший брат Федя прогуливался в другом конце улицы. С ним были его приятели: Слава Панков и Ната Белохвостова, по прозвищу «Луна». Они вели разговор о школьных делах.
— И вот вам, пожалуйста! — говорила Ната.— Никогда в нашем классе воровства не было, а с этого года началось. И я знаю, кто этим занимается: новенький этот... Пашка Бакланов. Помните, как у Гриши Тетеркина черные тараканы пропали? Он оставил коробку на парте и вышел из класса. И, заметьте, последним вышел... А Бакланов дежурил в этот день. А потом Тетеркин вернулся — глядь! — ни коробки, ни тараканов! И, главное, в класс никто не входил. Мы с Федькой всю перемену тогда у двери стояли, разговаривали. Помнишь, Федя?
— Ага,—промычал Федя и больше ничего не сказал.
Он был сегодня какой-то очень рассеянный. Он тащился рядом с Натой, загребая ногами сухие кленовые листья, усыпавшие тротуар, свесив набок курчавую голову, думая о чем-то своем. Всякий раз он отвечал невпопад или вообще ничего не отвечал.
— А как у меня с авторучкой получилось? — продолжала Ната.— Исчезла куда-то авторучка, и все! Я думала, что просто потеряла, а через день смотрю — она у Бакланова из кармана торчит. Я к нему: «Бакланов! Это моя ручка!» — «Докажи»,— говорит. «И докажу! Вот трещинка на колпачке: я ее сразу узнала». А он: «Мало ли авторучек с трещинками! Ты докажи, что это твоя трещинка». Так и не отдал! Славка! Вот ты председатель совета отряда, вот ты скажи: и это правильно, что такой человек в пионерской организации находится?
Председатель шагал, заложив руки за спину, прижав широкий подбородок к воротнику гимнастерки.
— Не пойман — не вор, милая моя. Пашка еще что! Ты его старшего брата знаешь? В девятом классе учится. Так про него говорят, что он с настоящими ворами путается. Говорят-то говорят, а сделать ничего не могут. Ты сначала докажи, тогда уж и принимай меры. Верно, Федор, я говорю?
— Тараканы? Ага,— кивнул головой Федя.
10


Ната посмотрела на него:
— Федька!
Федя вздрогнул:
— А?
— Федька, что это ты сегодня... вроде не в себе какой-то? О чем ты мечтаешь?
Федя слегка улыбнулся:
— Так! Ни о чем. Просто так...
По ту сторону улицы на крыше одноэтажного дома копошились четверо парнишек, прилаживая к трубе шест для антенны. Увидев их, Федя замедлил шаги, а потом совсем остановился и крикнул:
— Эй, радисты!
Ната и Слава встревожились и стали тянуть его за рукава.
— Федька, опять за свое, да? — проговорила Ната.
— Федор, идем! Федор, не валяй дурака! Федор, слышишь?
Но Федя уперся:
— Эй! Радисты-аферисты!
Радисты бросили свою возню и вытянули шеи.
— Чего надо?
— Вы на свою антенну скворечник повесьте: толку больше будет.
— Давай катись отсюда, пока цел,— сказал долговязый малый лет пятнадцати.
— А чего ты мне сделаешь?
— Давай уходи, говорю, а то как дам сейчас! — закричал долговязый и поднял с крыши деревянную рейку длиной с полметра.
— Федор, мы уходим! Федька, последний раз говорю,— сказал Слава.
Но Федя отмахнулся от приятелей и, скрестив на груди руки, уставился на долговязого.
— Ну, брось! Ну, бросай! Ну, чего же ты не бросаешь?
Рейка, крутясь, перелетела через улицу и угодила Славе
в плечо. Радисты бросились к приставной лестнице и стали быстро спускаться во двор.
— Всё! Теперь газуем! — удовлетворенно сказал Федя и легко, вприпрыжку, понесся по тротуару.


Ill
Радиолюбители хотя и выбежали на улицу, но от дальнейшей погони отказались.
Пробежав метров сто, ребята пошли шагом.
— Здорово, а? — сказал Федя.— Если бы мы тому, длинному, попались — тогда всё! Тогда бы от нас только мокрое место осталось.
— Дурак! Идиот! — прошептала Луна.
Председатель поднялся на цыпочки и, вытаращив на Федю глаза, затряс перед ним головой.
— Знаешь, Федор... Я думал, что ты хоть за лето поумнеешь, а ты ведешь себя как... как дошколенок. И вот что, Федор: если ты... если ты еще раз выкинешь при мне такую штуку, тогда... тогда... давай кончим нашу дружбу. Хватит с меня!
Федя долго и очень серьезно посмотрел на Славу и ничего не ответил. Прошли полквартала, Федя молчал. Прошли целый квартал, Федя не произнес ни слова. Ната несколько раз искоса взглянула на него. Жесткие каштановые волосы, которые вились упругими колечками, торчащие скулы, большой рот, вздернутый нос с широкими ноздрями — все это было у Феди грубоватое, мальчишеское, зато глаза у него были такие, что могла бы позавидовать любая девочка: огромные, темные, с густыми и длинными ресницами. Сейчас эти глаза смотрели вдаль так грустно, так меланхолично, что у Луны запершило в горле.
— Вот ты, Федя, обижаешься,— мягко заговорила она,— но ты, Федя, со стороны посмотри: ведь с тобой прямо ходить опасно! Ведь когда ты по Московской улице идешь, тебе все вагоновожатые еще издали кулаками грозят. Думаешь, им приятно, когда кто-нибудь на рельсах станет да еще руки на груди скрестит? Вот если тебя задавят, кто будет отвечать? Они! А со вчерашними мальчишками!.. Играли себе ребята в футбол, а ты пристал: «Мазилы да мазилы!» Тебе развлечение, а мне из-за тебя полкосы, наверное, выдрали. Думаешь, приятно?
— Что — полкосы? — вмешался Слава.— Поглядите, что мне собаки с брюками сделали. Это еще мать заштуковала, потому не так заметно. А из-за кого? Из-за Федора! Ведь его все собаки в районе ненавидят! Вот, пожалуйста, вот, давайте понаблюда¬
12


ем за той собакой, как она себя вести будет? Давайте понаблюдаем!
Метрах в двадцати впереди на каменном крыльце лежал средних размеров пес с длинной грязно-белой шерстью. Он дремал, прикрыв морду хвостом.
— Вот! Обратите внимание: мимо люди идут, а она хоть бы что,— сказал Слава.
Мимо крыльца в это время прошли двое мужчин, один даже протянул к собаке руку и щелкнул на ходу пальцами, но пес только приподнял голову.
— Во! Видели? — воскликнул Слава.— Даже не тявкнула! А теперь мы пройдем. Погодите, не заметила еще. Во! Теперь заметила.
Пес повернул голову в сторону ребят, секунду посмотрел на них и встал на ноги. Еще немного посмотрел... Спрятал хвост под живот. Бесшумно, словно на цыпочках, сбежал с крыльца и исчез под воротами. Через секунду оттуда послышался такой лай, словно во двор сбежалось штук двадцать собак-истеричек. Когда ребята миновали ворота и немного от них отошли, лай внезапно оборвался.
Ната оглянулась назад:
— Вот видишь! Вот посмотри, Федя, как она удивляется, что ты ей ничего не сделал.
Федя обернулся. Пес сидел посреди тротуара, расставив передние лапы, развесив уши, остолбенело глядя вслед удаляющимся ребятам.
Некоторое время Федя шел молча. Вот он тяжко вздохнул. Вот еще раз вздохнул:
— Ребята! Хотите, я вам откровенно скажу?
— Ну, что еще скажешь? — проворчал Слава.
— Я вот сам много раз думал: отчего у меня такой характер?
— Ну?
— И вот я недавно понял, в чем тут дело.
— В чем, Федя? — спросила Луна.
— Понимаете, это у меня от избытка энергии.
— Что?
— От чего?
13


— От избытка энергии. Это давно известно. И в книгах об этом пишут: если у человека очень много энергии, а использовать ее на какое-нибудь полезное дело он не может, тогда он начинает хулиганить. Он даже на преступление может пойти, до того доводит его эта самая энергия.
Слава замедлил шаги:
— Бедненький! Энергии ему некуда девать! Ты в пионерской организации состоишь?
— Сам знаешь, что состою. Чего ты глупые вопросы задаешь?
— Ладно! Ты в строительстве школьного стадиона участвовал?
— Ну, участвовал... Тоже сам знаешь.
— Прекрасно! Металлический лом собирал?
— Собирал, почти тонну один приволок.
— В спектакле «Снежная королева» играл?
— Играл...
— Деревья перед школой сажал?
— Сажал...
— Так что же ты жалуешься, что энергию некуда девать? По-твоему, у нас дел мало?
— А я и не говорил, что мало. Тут вопрос в том, какие это дела.
— Ну какие? Какие?
Все это спокойные дела. Ясно вам?
Председатель пожал плечами:
— Луна, ты что-нибудь понимаешь?
Луна тоже пожал# плечами и ничего не ответила.
Федя ударил себя ладонями по бедрам, тяжко вздохнул, досадливо крутнул головой:
— Вот в том-то и дело, что вы ничего не понимаете! Вот вы говорите, что я веду себя как дошколенок, а сами ни на столечко не понимаете в психологии другого человека.
— Ну, 4TQ не понимаем, ну, что? — спросил Слава.
— А то! Полезное дело полезному делу — рознь! Один человек может всю жизнь прожить на одном месте, а другому спокойная жизнь хуже каторги. Великие путешественники с детства мечтали о путешествиях и всяких там исследованиях.
14


Почему? Потому, что характеры у них такие. Одним людям посадкой деревьев приятно заниматься, стадионы строить... Я про них ничего не говорю, и очень даже хорошо, что им приятно этим заниматься, но сам я... сам лично... ну не могу! Задыхаюсь прямо в спокойной обстановке!
Слава усмехнулся:
— Понятно! Тебе, значит, приключения нужны.
— Да, приключения! И ничего здесь смешного нет.
— И подвиги?
— Да вот, и подвиги!
Председатель некоторое время шел молча.
— Ты говорил, что хочешь стать полярным исследователем, да? — негромко спросил он.
— Да вот, хочу стать полярным исследователем! — с вызовом ответил Федя. Его злило, что Слава иронически улыбается.
— А почему не исследователем космоса?
— А потому, что тут способности к технике нужны и... к математике... а у меня их нет. И нечего тебе, Славка, улыбаться, если не понимаешь.
Слава сделал серьезное лицо:
— Я и не думаю улыбаться. Я только вот о чем хотел спросить: полярным исследователем ты станешь, когда вырастешь, а до этого ты будешь собак дразнить, чтобы энергию использовать?
— Нет, Станислав Михайлович,— медленно ответил Федя.— Собак дразнить я больше не собираюсь. Хватит!
— А что же думаешь делать?
— А вот что.— Федя помолчал, подыскивая слова.— Вот ты скажи, Славка... скажи, как по-твоему: это только в книжках так бывает, чтобы ребята убегали из дому, а потом становились моряками, путешественниками и всё такое?
Слава присвистнул:
— Эге! А ты что: собрался того... махнуть?
— Н-ну, может, еще и не собрался, а думать, может быть, и думаю.
Слава покачал головой:
— Ну и ну! Луна, видела дошколенка? Итак, куда же вы уезжаете, сэр? В Арктику или в Антарктиду?
15


Федя совсем обиделся, заморгал длинными ресницами и собрался было что-то сказать, но Луна предупредила его:
— Знаешь, Славка... С тобой человек откровенно, как с товарищем, разговаривает... он, можно сказать, душу тебе открывает... и это очень глупо с твоей стороны шуточки шутить. И, если хочешь знать, ничего тут смешного нет, что человек о приключениях и опасностях мечтает. Я, если бы была мальчишкой, может быть, и сама мечтала из дому удрать. Вот!
Ната умолкла.
Слава прижал руку к сердцу и поклонился ей и Феде.
— В общем, знаете что? Я с детским садом разговаривать не умею. Валяйте дуйте оба хоть в Южную Африку, а я обедать пошел. Всего вам хорошего!
И он быстро зашагал по переулку. Ната посмотрела ему вслед:
— Славка вообще неплохой парень, только скучный какой- то, правда?
Федя не ответил, о чем-то раздумывая. Вдруг он резко обернулся к Нате:
— Луна!
— Что?
— Луна, хочешь узнать одну интересную вещь?
— Хочу. А какую вещь?
— Идем! Зайдем на минутку ко мне.
IV
Вова уже четверть часа как был поставлен Варей «в угол носом». За что его сестра так поставила, он как следует не понимал, да это его и не интересовало. Он был один в трехкомнатной квартире, однако не решался не только выйти из угла, но даже оглянуться, хотя Варвара заявила ему, что уходит в магазин. Вовка прекрасно знал, что ни в какой магазин она не пошла, а сидит сейчас на лавочке у ворот и шепчется с подругами. Временами он слышал за своей спиной царапанье, сдержанное кряхтенье и понимал, что это Варвара, забравшись на выступ в стене и уцепившись за открытую оконную раму, заглядывает в комнату. Окажись Вовка в такой момент где-нибудь
16


вне угла, тёмный чулан был бы ему обеспечен. Поэтому-то он терпеливо стоял, заложив руки назад, чтобы не колупать пальцами обоев, и дожидался возвращения Феди, к которому можно было бы обратиться с просьбой о помиловании.
Наконец он услышал, как Варя за окном проговорила:
— Федя, я уже два раза обед разогревала и больше разогревать не буду. Разогревай сам. Потому что это безобразие просто.
Вот в передней раздались шаги. Вовка понял, что Федя идет не один. Вот распахнулась дверь в комнату. Створка ее прикрыла тот угол, в котором томился Вовка, и он собрался было подать оттуда голос, но в этот момент Федя тихонько проговорил:
— Только, Натка, дай слово... дай самое настоящее честное слово, что ни за что никому не скажешь.
По мнению Вовки, секреты существовали только для того, чтобы он,
Вовка, о них узнавал. Угол, в котором ой стоял, из места заключения сразу превратился в очень удобное убежище. Вовка высунул на сторону язык, прикусил его и стал ждать, что будет дальше.
— Даю честное слово,— ответила Ната.— А в чем дело, Федька?
— Идем!
Федя провел Нату к себе в «кабинет», отгороженный от остальной комнаты двумя шкафами. Здесь стояли диван, стол с книгами, сваленными в кучу, и стул.
— Значит, Натка, даешь слово, что будешь молчать, даешь?
— Даю,— тихо проговорила Ната.
— Ладно! — Федя подошел к дивану и поднял сиденье.— Держи?
Ната уперлась руками в край поставленного на ребро матраца. И тут Федя молча, энергичными рывками
2 	Библиотека пионера, том 8
17


стал вытаскивать спрятанные в диване вещи. Раз! — и на полу очутился туго набитый рюкзак, из которого торчали подшитые валенки. Два! — Федя бросил рядом с мешком стеганые ватные брюки и телогрейку. Три! — и к этим предметам присоединилась шапка-ушанка.
— Всё! Опускай!
Ната опустила матрац. Федя застыл над своими вещами, расставив ноги, упершись кулаками в бока. Муха села ему на нос, но он и не шевельнулся, чтобы ее прогнать.
— Что это? Для чего это? —* тихо спросила Ната.
— Завтра вечером бегу на Север,— отчеканил Федя и стал смотреть, как открывается у Луны рот, как ползут вверх чуть заметные брови и как глаза из узких, похожих на щелочки, постепенно становятся круглыми.
— Федька-а! Сумасшедший! — протянула она чуть слышно.
— Да, Натка! Решил, понимаешь, так: если уж задумал работать на Севере, так надо готовиться к этому теперь.
— Ой, ма-мочки! — простонала Луна и села на диван.
Федя подошел к ней поближе и слегка усмехнулся:
— Ну, что ты охаешь? Только сейчас говорила, что сама убежала бы, если б была мальчишкой...
— Ой, Федька! Но я же вообще говорила... Я же просто так говорила, а ты... Ой, какой ты сумасшедший!
— Натка! Ты не ойкай, а лучше послушай, как у меня все продумано. И тогда поймешь — сумасшедший я или нет. Ребячья зто у меня фантазия или нет. Будешь слушать?
— Буду. (Ой, мамочки!)
Федя помолчал немного, прохаживаясь взад-вперед, и заговорил:
— Ну вот! Предположим, какой-нибудь мальчишка решил бы бежать на Север, чтобы сразу стать великим исследователем. Кем бы он был? Дураком ведь!
— Ага,— кивнула поникшей головой Луна.
— Теперь так. А если бы этот мальчишка удрал из дому, чтобы не великим исследователем стать* а только юнгой на ледоколе. Кем бы такой мальчишка был?
— Ой, Федька... По-моему, тоже дураком.
— Во! А я что говорю? Конечно, дураком! И знаешь по¬
18


чему? Потому что человек должен сначала получить образование, Ну* теперь скажи: глупости я говорю? Фантазирую?
Луна замотала головой, словно на нее набросили темный мешок.
— Ой, Федька! Но ты же все-таки бежишь!
— Бегу. Но ты послушай сначала, к а к я бегу! Ты о школах-
интернатах в тундре читала?
— Читала.
— Ну вот! Понимаешь,
вот тебе тундра, кругом на сотни километров никакого жилья, только оленеводы кочуют со своими стадами. И вот, для детей оленеводов устроены такие школы-интернаты: дети
там живут и учатся. Кругом тундра, снега, а тут маленький поселочек, школа с интернатом, больница, фактория — культбаза, одним словом. Теперь смотри: есть тут фантазия или нет? Родителей сейчас дома нет, мама вернется не раньше чем через три дня. Завтра ночью, когда Варвара уляжется, я забираю свои вещи и отправляюсь в Москву, а оттуда — в Архангельск. И конечно, пишу с дороги родным письмо: так, мол, и так, не беспокойтесь, пожалуйста, это мне не какая-нибудь ребячья дурь в голову взбрела, а просто я еду учиться в другое место. Ладно!


Приезжаю в Архангельск, а оттуда пробираюсь в тундру, в школу-интернат, километров за сто. А там уж зима наступит... Куда им меня девать? Не выгонят же на мороз! Волей-неволей, а примут. А за год я докажу, что умею хорошо учиться, общественную работу буду вести... Меня и на следующий год оставят. А главное, родным нечего за меня беспокоиться: из школы им напишут, что, мол, ваш Федя хорошо учится, никакие фантазии ему в голову не лезут, он хорошо поправился, потому что здесь чистый воздух.
—■ Федька! Да ведь тебя на первом вокзале поймают!
— Во-первых, я до Москвы не поездом, а попутной машиной поеду. А во-вторых, пока дома хватятся, я знаешь где буду!
— Ой! Все равно... все равно ты первому милиционеру подозрительным покажешься.
— Вот чудачка! Ты этим летом к бабушке ездила за двести километров. Ты кому-нибудь подозрительной показалась?
— Ну ладно, Федька! Ну пускай я неправа. Но где ты деньги возьмешь на дорогу?
— И это продумано! У меня знакомый мальчишка есть — в другой школе учится,— так мы сговорились, что он фотоаппарат у меня купит, «Зоркий». Я ему на десять рублей дешевле, чем в магазине, продам. Потому я и задерживаюсь, что он только завтра вечером деньги получит. Ну, что, Луна, может, и теперь скажешь, что я сумасшедший?
Ната вскочила и в смятении забегала по комнате.
— Не знаю! Ой, Федька, я прямо ничего, ничего не знаю, что и сказать. Ой, ну неужели ты решишься! Это такой отчаянный поступок, такой отчаянный!..
— Владимир! Ко мне! — крикнула в этот момент Варя за окном.
У
Вовка все это время простоял так, словно его приклеили носом к углу. Теперь он на цыпочках выбрался оттуда и скоро предстал перед сестрой, сидевшей на лавочке рядом с двумя подругами.
— Ну, Вова, ты больше не будешь? — спросила она, сдвинув брови.
20


— Не буду,— с готовностью ответил Вовка.
.— Ну ладно! Я тебя, так и быть, прощаю, но чтобы это было в последний раз. Хорошо?
— Хорошо,— сказал Вовка, не поинтересовавшись, что именно должно быть в последний раз»
— Иди погуляй немного.
В другое время Вовка вприпрыжку умчался бы от сестры, но сейчас он медленно, бесшумно отошел от нее лишь на несколько шагов и остановился, весь переполненный замечательной, осенившей его еще в углу идеей.
Федя бежит на Север, в чудесную страну, о которой ему читали в сказке «Снежная королева» и в других интересных книгах. Почему бы ему, Вовке, не удрать вместе с Федей? Ведь дураком надо быть, чтобы стоять ни за что ни про что по углам, терпеть мытье шеи и глотать кашу «Геркулес», в то время как можно вести привольную жизнь, катаясь на добрых и умных оленях, любуясь полярным сиянием и глядя (издали, конечно) на живых моржей и белых медведей.
Решено! Вовка бежит вместе с Федей.
Возможно, правда, что Федя не пожелает взять его с собой, но у Вовки был накоплен богатый опыт. Этим летом в деревне Федя часто отказывался брать Вовку на рыбалку или в лес за грибами, а все-таки Вовка и рыбачил вместе с ним, и грибы собирал. Добивался он этого очень просто: он тайком, на почтительном расстоянии следовал за братом, пока не отходил далеко от дома, а потом объявлялся Феде. Тот, конечно, бранился, но прогнать Вовку не решался, боясь, что он заблудится на обратном пути. Так можно поступить и теперь. Главное — это не упустить момент, когда Федя побежит из дому, и следовать за ним: тайком как можно дальше. Ведь не станет же Федя портить себе все дело только для того, чтобы доставить его, Вовку, обратно домой!
Занятый своими мыслями, Вовка стоял среди тротуара, ничего не видя перед собой, а в это время прямо на него, тоже ничего не видя перед собой, шла Ната. Она наткнулась на Вовку, машинально обогнула его и пошла дальше расслабленной походкой, временами приостанавливаясь и бормоча свое «ой, мамочки», Только сейчас она обещала Феде прийти еще раз
21


вечером и помочь ему спрятать походное снаряжение на одном пустыре, чтобы Феде не пришлось заходить за ним домой после того, как он продаст аппарат. И еще она обещала сшить для Феди мешочек со шнурком, чтобы вешать на шею. В этот мешочек Федя собирался зашить школьный билет и записку с указанием, куда сообщить о его смерти, если он погибнет в тундре, заметенный пургой.
VI
Вечером к Капустиным пришла старушка соседка, чтобы вместе с Варей приготовить на завтра обед. Мешая гречневую кашу, Варя с увлечением рассказывала ей, как она измучилась за время отсутствия родителей:
— Это прямо ужас какой-то, Анна Валерьяновна! Целый день, ну целый день как белка в колесе! Чай приготовить — я! На стол накрыть — я! В комнатах убрать — я! Ни Федор, ни Вовка ну прямо палец о палец не ударят. Просто ужас какой-то!
— Уж такая наша доля с тобой,— весело поддакивала Анна Валерьяновна.— От мужиков помощи не жди. Какой в них прок, в мужиках...
И конечно, ни она, ни Варя не догадывались, что оба «мужика», каждый по-своему, готовятся к тому, чтобы навсегда покинуть отчий дом.
Сидя у себя в «кабинете», Федя писал прощальное письмо родителям.
Вовка начал подготовку к побегу с того, что принялся запасаться продуктами. Послонявшись немного по квартире в поисках подходящей тары, он обнаружил на вешалке в передней Варин мешок для галош и стащил его. Затем, выждав удобный момент, он пробрался к буфету и сунул в мешок полбатона хлеба, две горсти сахарного песку и несколько ломтиков свиного сала. Все эти запасы Вовка спрятал в свой ящик с игрушками.
Что еще полагается брать с собой при поездке в Арктику, Вовка не знал. Расспрашивать об этом Фёдю он не рискнул и решил проконсультироваться у Анны Валерьяновны.
22


Потоптавшись с минуту на кухне, он спросил:
— Баба Аня, как вы думаете, Север далеко?
— Далё-о-ко,—протянула Анна Валерьяновна.
— А вы там никогда не бывали?
— А как же! Бывала. У меня муж из Вологды. Я в последний раз туда в тридцать восьмом году ездила гостить.
Вовка никак не ожидал такой удачи. Он подошел поближе к старушке, резавшей луковицу на доске.
— Баба Аня, а вы в шубе туда ездили?
— Зачем — в шубе! Я летом ездила. Летом в шубе жарко.
— А какие вещи вы с собой брали?
— Да разве сейчас вспомнишь! Ведь это до войны еще было. Помню вот, швейную машину возила свекрови в подарок...
Вовка отметил про себя, что швейная машина ему ни к чему, и перешел к следующему вопросу:
— Баба Аня... А вот если бы на вас медведь напал, а ружья нет... Чем бы вы его тогда убили?
— Ма-атушки! Да я померла бы со страха, и дело с концом.
— Ну, а если бы не вы, а другой кто-нибудь... Чем бы он тогда медведя убил, если ружья нет?
— Ну как — чем! В старину, говорят, с рогатиной на него ходили, а вот когда я еще молодая была, так наш сосед топором медведя у себя на пасеке зарубил.
YIX
Часов в десять, когда Вовка уже заснул, пришла Пата.
Федя поднялся из-за стола:
— Ты как раз вовремя. Я только что кончил всякой писаниной заниматься. Мешочек сшила?
— Сшила,— чуть слышно прошептала Луна.
Она сунула Феде в руки маленький мешочек из голубого крепдешина, отвернулась и стала быстро краснеть.
Федя увидел, что на мешочке розовыми буквами вышито: «Помни Н. Б.». Он тоже слегка покраснел.
— Спасибо, Натка. Дай руку. Я... я, знаешь, считаю, что. ты... одним словом, самый лучший товарищ. Не такая, как все девчонки.
23


Он взял Натину руку и несколько раз встряхнул ее, а Луна подергала носом, раза два что-то глотнула, но все же не заплакала и только сказала:
— Я с собой... иголку с нитками принесла. Ты положи в него что нужно, я зашью.
Федя вынул из ящика тетрадочный листок и, прежде чем сунуть его в мешочек, перечитал, что там было написано. Прочла и Ната, заглядывая через Федино плечо:
«Труп принадлежит бывшему ученику Третьей черемухов- ской средней школы Капустину Федору Васильевичу. О смерти прошу сообщить по адресу: г. Черемухов, ул. Чехова, 6. Капустину Василию Капитоновичу. Труп прошу похоронить здесь же, в тундре».
Луна тихонько, но очень глубоко вздохнула и молча прошлась до противоположной стены и обратно.
Пока она зашивала мешочек, Федя достал из дивана стеганку. То и дело прислушиваясь, не идет ли Варя, он ремнем связал ватник в компактный узел.
— У тебя готово? Спасибо! Теперь знаешь что? Попрощайся с Варей, будто домой идешь, а сама выйди на улицу и стань под окном. Я тебе передам вещи, а потом сам выйду, и мы пойдем на пустырь.
Операция с багажом прошла благополучно. Закрыв окно, Федя крикнул Варе, что идет прогуляться перед сном, и вышел на улицу. Там он взвалил на спину рюкзак. Луна взяла под мышку ватник, и оба пустились в путь.
Стоял конец сентября, но вечер был по-летнему теплый. Многие окна в домах были открыты, и почти из каждого окна слышались мягкие звуки вальса. В такт этому вальсу под большими кленами прохаживались юноши и девушки. На ступеньках крылец, на лавочках у ворот сидели, негромко разговаривая, люди постарше.
Теплый, ласковый ветер, грустный вальс, яркий месяц над поредевшей уже листвою кленов— все это подействовало на Федю. Он вздохнул:
— Да, Натка! Кто его знает, может, увидимся мы завтра в последний раз, и все, больше не встретимся. Как ты думаешь, а?
Ната ничего не ответила.
24


— С Севером шуточки плохи,— продолжал Федя.—
Мне, может быть, километров сто придется идти по этой самой тундре, там небось снег уже будет. Задула пурга, и готово — нет Федора Капустина. Может, и не найдут меня никогда... Так твой мешочек со мной и сгинет. А, Натка?
Ната вдруг резко, всем корпусом повернулась к Феде:
— Ох, Федька! Знаешь, как я весь сегодняшний день переживала! Я вот дала тебе слово, что никому не скажу, а может, мне нужно было бы выдать тебя и пусть бы ты меня сначала презирал, зато потом все равно спасибо сказал, что я тебе помешала такую глупость совершить.
— Ну и почему же не выдала? — с холодком в голосе спросил Федя.
— Потому что... Потому что я потом подумала: а вдруг ты и в самом деле такой.;, о которых в книжках пишут. Мало ли мы читали, как мальчишки убегали из дому и их сначала никто не понимал, а потом они всякими знаменитостями становились. Может быть, и тебя тоже никто не понимает, и я не понимаю, а у тебя и в самом деле такой характер, что ты не можешь в спокойной обстановке... Может, у тебя и в самом деле такое призвание, чтобы всякие «белые пятна» исследовать. Ой, Федька!.. Одним словом, ничего, ничего я не знаю, только никогда я не думала, что ты такой... такой необыкновенный.
Федя с великим удовольствием слушал Нату, и ему очень хотелось теперь же на деле доказать Луне свою необыкновенность. Но как это сделать, он не знал.
25


По обеим сторонам дороги вместо домов уже тянулся пустырь. Раньше здесь стоял барачный поселок. Этим летом бараки снесли, чтобы строить на их месте стадион. Груды не вывезенных еще обломков при тусклом свете месяца казались какими-то особенно корявыми и большими. Поглядывая на них, Ната приблизилась к Феде так, что их плечи касались друг друга, и сказала, понизив голос:
— Федька!.. Вот уже даже сейчас про нас можно было бы рассказ написать: как ты в побег собираешься, как я тебе помогаю и как мы ночью идем прятать вещи на глухой пуст...— Она вдруг запнулась, остановилась и, испуганно раскрыв глаза, прошептала: — Ой, слышишь?
Со стороны пустыря донесся страшный стон... Нет, это был не стон, а какой-то гнусавый вой, страдальческий и вместе с тем полный нечеловеческой злобы. У Феди ёкнуло сердце. Вой постепенно замер, но через секунду послышался снова. Луна вцепилась Феде в локоть:
— Федька, что это?
«Коты дерутся»,— смекнул про себя Федя, а вслух сказал хладнокровно и деловито:
— Эге! Надо расследовать! Дай-ка стеганку. Я спрячу вещи и заодно посмотрю, что там такое.
Он бесстрашно запрыгал по обломкам и исчез в темноте.
Луна стояла среди дороги, чувствуя, как дрожат коленки, а по спине словно льется холодная струйка. Но вот она тоже догадалась, кто это так страшно воет.
— Федя! Это коты! — смеясь, закричала она, когда тот минуты через две снова вышел на дорогу.
— Да-а, коты,— не очень охотно согласился Федя.
Луна вдруг перестала смеяться. Подойдя к Феде, она заглянула ему в лицо:
— Федька! Но ведь ты-то не знал, что это коты! Ну неужели ты ни капельки не боялся?
Федя усмехнулся чуть заметной усмешкой.
— Скоро мне придется слушать, как целые волчьи стаи воют,— очень медленно выговорил он.— Что ж, прикажешь мне их бояться?
И всю обратную дорогу Луна шла рядом с Федей притих¬
26


шая, молчаливая, временами сбоку осторожно поглядывая па своего удивительного спутника, а Федя тоже молчал, не желая нарушать благоговейной, очень приятной для него тишины.
YIH
Утром Варя, учившаяся в первой смене, разбудила Федю, но после ее ухода он снова заснул, потому что ночью проворочался часов до четырех.
Вовка, оставшись без надзора, развил лихорадочную деятельность. Он вытащил из чулана большой топор, необходимый для обороны от медведей, и сунул его к себе под кровать, потом бесшумно, как мышь, начал шнырять по квартире, стараясь угадать, куда мама запрятала на зиму его шубу и валенки. Он выдвинул и перерыл все ящики комода, осмотрел платяной шкаф, вскрыл чемодан и корзину, стоявшие друг на друге в передней. Он так перекопал хранившиеся там вещи, что потом не смог закрыть ни корзины, ни чемодана, да к тому же ему оказалось не под силу снова поставить их друг на друга. Он понимал, что за это ему грозит от Вари суровая кара, но не страшился ее. Он ведь не знал, что ему предстоит пострадать зря, что Федя собирается, уйдя в школу, больше не возвращаться домой.
Нигде шубы и валенок не оказалось. Осталось обследовать еще один чемодан, хранившийся на шкафу. Придвинув к шкафу стул, Вовка поставил на него принесенное из кухни пустое ведро. Забравшись на стул, он оттуда поднялся на днище ведра и, уцепившись за верх шкафа, стал на спинку стула сначала одной ногой, потом — двумя. Стул подвернулся и упал, и Вовка полетел на кадку с фикусом, стоявшую на табурете. Ведро загремело, кадка бухнула об пол, Вовка, сидя на полу, тоненько завыл, и Федя, всклокоченный, в одних трусах, выскочил из «кабинета».
— Что это ты? Откуда ты свалился?
— Отту-у-уда! — проплакал Вовка, показав глазами на шкаф.
— Зачем ты 1уда полез? За каким чертом тебя туда понесло?
27


— Хотел прове-ерить, не завелась ли в чемодане мо-о-оль,— рыдая, соврал Вовка.
Такая Вовкина хозяйственность рассмешила Федю, да к тому же он вспомнил, что видит братишку последние часы. Он ласково успокоил Вовку, водрузил неповрежденный фикус на место и даже запер и поставил друг на друга корзину с чемоданом, в которых Вовка, по его словам, тоже искал моль.
У Феди все было готово к побегу, он мог бы пуститься в путь хоть сейчас, но задерживал Миша Полозов — мальчик, с которым Федя сговорился о продаже фотоаппарата. Мать обещала Мише подарить деньги только сегодня вечером, по возвращении с работы. Миша не хотел ей говорить, что покупает аппарат с рук, поэтому было условлено, что покупатель и продавец встретятся для совершения сделки на улице сегодня в половине восьмого.
Уроков Федя делать не стал, все учебники его лежали в рюкзаке на пустыре. Он и в школу-то собирался пойти лишь для того, чтобы попрощаться с ней да убить время. Позавтракав, он стал слоняться по дому, то и дело поглядывая на часы. Вовка всюду бродил за ним и временами спрашивал, пойдет ли сегодня Федя в школу, когда он вернется из школы домой и что он собирается делать сегодня вечером.
В половине первого пришла Варя. Сели обедать. За столом Варя, как всегда, воспитывала Вовку, а Федя с грустным умилением смотрел на них.
Но вот часы пробили половину второго.
— Пора! — шепнул сам себе Федя.
Он резко поднялся, на минуту удалился к себе в «кабинет» и вернулся с портфелем, в котором лежали фотоаппарат да старые тетрадки.
— Ну! — сказал он неестественно громко.— Я, значит, пошел. Вы тут живите мирно без меня...
Секунду поколебавшись, он подошел к Варе, затем к Вовке, все еще сидевшим за столом, быстро чмокнул каждого из них в макушку и исчез.


IX
Занятное это положение — прийти в знакомый класс, вести себя как ни в чем не бывало, видеть, что все смотрят на тебя как на самого простого смертного, и знать, что дня через два вся школа будет потрясена твоим отчаянным поступком и имя твое будет на устах у всех, начиная от первоклассника и кончая седовласым педагогом.
Смешными и незначительными казались Феде волнения, радости и огорчения, которыми жили его товарищи в тот день.
Когда он вошел в класс, председатель Слава Панков вешал на дверь объявление:
«Внимание!
Завтра после пятого урока состоится сбор отряда. Обсуждаем план работы на первую четверть.
Пионеры! Вносите свои предложения!»
Увидев Федю, Слава сказал:
— Вот Фантазер Васильевич! Ты говоришь, что энергию тебе некуда девать... Вот, давай завтра такое предложение, чтобы было куда ее девать. А то мечтать о великих делах ты мастер, а как конкретное что-нибудь — так в кусты.
Федя ничего не ответил на это. Славка был неплохим малым, но уж больно он стал воображать себя важным руководящим работником после того, как его снова выбрали председателем. А ведь выбрали его не потому, что он был очень уж хорош как председатель, а просто так, по привычке. Учился он отлично, по дисциплине имел пятерки, в прошлом году аккуратно выполнял все указания вожатых и классной руководительницы и ни с кем из ребят не ссорился. Вот его и выбрали снова, чтобы не спорить из-за других кандидатов.
Дежурные сегодня запоздали, и в класс до начала уроков набилось много народу. Стоял изрядный галдеж, крик и визг. Сквозь весь этот шум Федя расслышал голос, который звучал то в одном утлу класса, то в другом, то в третьем:
— Нина, Нин! Напиши заметочку. Леш!.. Леша! Заметочку напиши, а! Сеня, а Сеня! Ну, будь человеком, напиши!
Дошла очередь и до Феди. К нему приблизилась редактор Соня Лакмусова — худенькая девочка с большим тонким носом.
29


— Федя, Федь! Напиши заметочку, а!
Федя пожал плечами:
— Писать не о чем.
— Ну, о чем-нибудь напиши: об учебе, о дисциплине, о пионерской работе...
Слава с деланным возмущением набросился на редактора:
— Ты что, с ума сошла? Ты знаешь, к кому обращаешься? К знаменитому исследователю «белых пятен»! К нему с какими просьбами можно обращаться? Отправиться в космос, спуститься к центру Земли... А ты с какой-то там заметкой, да еще о какой-то там пионерской работе!.. Тьфу! Станет он мараться с такой ерундой!
— Ладно! Напишу заметку! — сказал вдруг Федя, сердито взглянув на председателя.— Завтра получишь.
Он быстро подошел к своей парте и сел на скамью. Он покажет Славке, как смеяться над ним. На прощание он напишет письмо в стенгазету. Он так его и озаглавит: «Открытое письмо в пионерскую организацию Третьей черемуховской школы». В этом письме он напомнит о статьях, прочитанных им в «Правде» и «Комсомолке», о статьях, призывающих «покончить со скукой и формализмом в работе пионерской организации». В этих статьях говорится, что пионерам нужна романтика, что каждый пионер должен иметь возможность проявить свою смелость, энергию, инициативу. Федино письмо и сам побег его будет суровым упреком пионерской дружине Третьей школы, где его, Федино, стремление к подвигам так и осталось неудовлетворенным.
Зазвенел звонок. Слава сел на свое место рядом с Федей. Скоро в класс одновременно вошли преподавательница русского языка и Ната Белохвостойа. Обычно свежая розовая физиономия Луны выглядела сегодня бледной, расстроенной. Она еще с порога отыскала глазами Федю, а потом, уже сидя за партой, все время поглядывала на него, но он в течение всего урока ни разу не посмотрел в ее сторону. Новый замечательный замысел созревал в его голове, новые чудесные перспективы открывались перед ним.
Мало того, что он напишет письмо в стенгазету, копию письма он пошлет в «Пионерскую»... нет, еще лучше — в «Ком¬
30


сомольскую правду», и, может быть, скоро в этой газете появится большая статья: «Почему убежал Федя Капустин?» Комсомольцы, пионеры, родители, педагоги — все будут взволнованы этой статьей, во всех газетах будут напечатаны отклики на нее, и вот, когда Федя появится, наконец, в далекой школе-интернате, его встретят там не как подозрительного, неизвестно откуда явившегося мальчишку, а как человека, имя которого звакомо всей стране. Его, конечно, сразу же изберут председателем совета дружины, и вот тогда-то он покажет, что такое настоящий пионерский вожак! Он не будет, как Славка, подражать ответственному работнику, не расстающемуся с портфелем и выступающему на всяких заседаниях да совещаниях. В суровых условиях Заполярья он со своими новыми друзьями совершит столько смелых подвигов, прославит дружину такими героическими делами, что к нему специально пришлют писателя, который напишет книгу, озаглавленную: «Школа бесстрашных...» Нет! Лучше: «Дружина юных полярников». Нет! Еще лучше: «Юные герои полуночных стран».
Не слыша голоса учительницы, объяснявшей новые правила, Федя открыл портфель, вынул оттуда фотоаппарат, чтобы он не мешал, и стал рыться в старых тетрадках, ища бумагу для своего письма.
— Зачем ты фотоаппарат притащил? — шепотом спросил Слава.
— Так просто,— ответил Федя, продолжая копаться в портфеле.
— Можно посмотреть?
— Смотри.
Председатель расстегнул футляр и стал вертеть в руках новенький, блестящий матовым блеском аппарат, то рассматривая его спереди, то заглядывая в окошечки дальномера и видоискателя.
Ни Слава, ни Федя не заметили, что еще один человек заинтересовался «Зорким». Это был сидевший позади них Пашка Бакланов — небольшого роста смазливый мальчишка. Увидев в руках у Славы фотоаппарат, он уже не отрывал от него больших светло-серых глаз и даже несколько раз приподнялся, чтобы получше его разглядеть.


X
Впервые в жизни Федя трудился над таким литературным произведением, которое собирался послать в редакцию настоящей газеты. Это вам была не какая-нибудь контрольная по литературе. На протяжении четырех уроков он выдирал из тетраг- док чистые листки, писал, зачеркивал и снова писал. Слава скоро заметил, что Федины занятия не имеют никакого от^ ношения к урокам, и стал спрашивать, что он сочиняет, но Федя лишь загораживал написанное рукой да бормотал:
— Отстань. Потом узнаешь.
Как только закончился урок, Луна подошла к Феде и зашептала:
— Федя, ну как? Может быть, ты все-таки раздумал? Ой, Федька, я из-за тебя сегодня почти всю ночь не спала! И я ни одного, ни одного урока не приготовила, так волновалась. Теперь я прямо не знаю, что буду делать, когда меня спросят...
Всю первую перемену и всю вторую Луна не отставала от Феди и все шептала о том, как она волнуется.
Наконец он сказал:
— Не подходи больше ко мне. Видишь, за нами наблюдают!
И действительно, ребята уже посматривали на них с ехидными усмешечками.
— Хорошо,— покорно согласилась Луна.— Федя, а можно, я тебя потом провожу?
На это Федя согласился. До конца уроков Луна больше не приближалась к нему и бродила на переменах одна, сторонясь подруг, томимая страшной тревогой, которая все росла, по мере того как учебный день приближался к концу.
Томился и Пашка Бакланов. Обычно он все перемены проводил на втором этаже, где у него были какие-то приятели, но сегодня он ни разу не спустился туда. На переменах он слонялся по классу, сунув руки в карманы брюк, ч:то-то насвистывая и равнодушно, но слишком уж часто поглядывая на Федину парту, куда тот сунул свой аппарат. Когда же дежурные выгоняли его из класса, он становился у дверей и, продолжая свистеть, так же равнодушно следил за Федей большими, светлосерыми, слегка навыкате глазами.
32


После пятого урока Федя отвел Иату в сторонку. Он передал ей конверт с письмом к родителям и переписанное начисто послание- в стенгазету.
— Письмо завтра опустишь в почтовый ящик. А вот эту статью передашь Соне Лакмусовой. Понятно? Статью можешь прочесть, если хочешь.
Два последних урока прошли скучно. Феде очень хотелось, чтобы преподаватели поинтересовались, сделал ли он домашние задания. Он не стал бы врать, не стал бы выкручиваться. Он поднялся бы и вежливо, но твердо сказал учителю заранее приготовленную фразу:
«По причинам, о которых я не могу говорить, я сегодня уроков не приготовил».
Федя нарочно вертелся на парте, громко заговаривал со Славой, чтобы на него обратили внимание, но никто из учителей его так и не спросил. Зато Луну, которая не приготовила ни одного домашнего задания и от волнения забыла все, что раньше учила, таскали к доске на каждом уроке. Получив очередную двойку и идя к своей парте, она с укором взглядывала на Федю: из-за тебя, мол, все это!
Но вот зазвенел последний звонок. Для всех ребят это был звонок как звонок, а в Фединых ушах он загремел как набит. С бьющимся сердцем путешественник встал со скамьи. Ребята, толкаясь в дверях, хлопая друг друга портфелями по спинам, выбегали в коридор. Когда класс почти опустел, бледная, как стенка, Ната подошла к Феде.
— Не надо торопиться,— тихо сказал он.— А то еще кто- нибудь пристанет на улице, чтобы вместе домой идти.
Они постояли минуты две на площадке лестницы, глядя, как почти кубарем летит по ступенькам то один класс, то другой; когда же движение на лестнице затихло, стали спускаться сами.
— Федя, может, ты все-таки отдумаешь? — с тоской в голосе спросила Луна.
— Отдумаю? Плохо ты меня знаешь, Наточка.
Луна помолчала.
— Федька, но ты мне писать будешь, да? Обязательно? Федя> я вся изведусь от волнения, пока не: получу от. тебя письма.
33


— 	Я тебе с дороги напишу. Как только сяду в поезд в Москве, так и напишу.
В раздевалке было почти пусто. Лишь .в дальнем конце ее одевались несколько девочек, которым йамы уже запрещали выходить без пальто.
Федя остановился. Грустно улыбаясь, он медленно обвел глазами длинные ряды вешалок за деревянным барьером, четырехгранные колонны, поддерживающие потолок, красные полотнища с лозунгами на недавно выбеленных стенах.
—, Ну что ж,— сказал он цолушутя-полусерьезно,— прощай, раздевалочка! Одним человеком меньше будет толкаться в тебе по утрам.—Федя взглянул на Луну, заметил, что та моргает и дергает носом, и ему захотелось еще больше ее растрогать.— И вообще вся школа, прощай! Не поминай лихом твоего ученика Федора Капустина... И вообще... Черт! — сказал он вдруг совсем другим тоном и хлопнул кулаком по портфелю.— Аппарат в парте забыл! Подожди, я сейчас.
XI
Федя взбежал на второй этаж, где уже стояла мертвая тишина, и стал подниматься на третий, откуда тоже не доносилось ни звука. Путешественник одолевал уже последнюю дюжину ступенек, глядя на дверь своего класса, приходившуюся напротив лестницы, как вдруг эта дверь бесшумно отворилась и из нее выбежал Пашка Бакланов. Он выбежал и, увидев Федю, сразу остановился... В следующую секунду он низко-низко опустил голову, сорвался с места и понесся вниз с невероятной быстротой, тарахтя подметками по ступенькам.
У Феди ёкнуло сердце. Он сразу вспомнил, что говорила Натка о Бакланове. Мгновенно он успел заметить, что Пашка, держа портфель в одной руке, другую прижимает к груди и что гимнастерка под этой рукой у него чем-то оттопырена. В несколько прыжков достиг он двери класса, кинулся к своей парте и поднял крышку. Аппарата не было! Федя по локоть засунул руку в парту и пошарил там... Пусто! Федя побежал было обратно, но тут же вернулся и поднял крышку парты там, где сидел Слава. Тоже пусто! Сломя голову путешественник бросил¬
34


ся вон из класса, за несколько секунд пролетел всю лестницу и промелькнул в раздевалке с такой быстротой, что Луна, разговаривавшая с девочками, его не заметила.
Он вовремя выскочил на улицу: как раз в тот момент, когда Пашка бегом завернул в переулок в сотне метров от школы. Федя пробежал это расстояние куда быстрее, чем требовалось по нормам БГТО, и тоже свернул, ожидая увидеть перед собой удирающего Пашку, но Пашки впереди не оказалось. Федя остановился, растерянно оглянулся и вдруг увидел Бакланова в двух шагах от себя. Тот стоял, прислонившись к стене дома рядом с тремя какими-то парнями, стоял спокойно, заложив руки за спину, и только тяжело дышал. Путешественник бросился к нему:
35


— Отдай аппарат!
Пашка выкатил на Федю большие светлые глаза:
— Чего?
— Отдай аппарат, слышишь!
— Какой аппарат?
— Такой! Который ты у меня из парты взял.
— Я?
— Да, ты! Ты!
— А ты видал?
— А вот и видел! Ты его под гимнастеркой нес. Отдавай, слышишь? Отдавай, а то худо будет!
— Леша, во псих-то! — пробормотал Пашка, оглянувшись на одного из парней, и вдруг грудью полез на Федю.— Чего ты, гад, лезешь, чего пристаешь! Ну докажи, что я взял, ну докажи!
— Паш!.. Спокойно! — произнес в этот момент чей-то голос, и рослый, широкоплечий парень отделился от стены.
Он был такой же смазливый, как Пашка, у него были такие же золотистые волосы, сочные губы и светлые, чуть навыкате глаза.
«Пашкин брат»,— сообразил путешественник, и ему вдруг стало очень не по себе.
— Слушай-ка... Ну-ка постой... Тебя как зовут? — тихо спросил парень, подойдя вплотную к Феде.
Тот слегка попятился:
— Ну, Федором зовут... А в чем дело... в чем дело?
Чуть слышно, медленно и даже вроде как благожелательно парень заговорил:
— Ты что же это, Федя, а? Ты соображаешь, что делаешь? У тебя вот тут что-нибудь есть, чтобы человека в таких делах обвинять? Ведь за такие дела людям срок дают, ты соображаешь это, а? Ты Пашу видел, как он взял аппарат? Ну где у него аппарат, а? Ну, где?
Федя покосился на Пашку. Под гимнастеркой у него теперь и в самом деле ничего не было. Федя машинально скользнул взглядом по фигуре Пашкиного брата и вдруг увидел, что пиджак его над правым карманом брюк оттопырен и из-под него петелькой свисает узкий кожаный ремешок, ремешок от футляра «Зоркого».
36


Парень заметил, куда смотрит Федя, но писколько не смутился. Он даже не спрятал ремешок. Он лишь придвинулся поближе к путешественнику, как бы навис над ним и продолжал по-прежнему тихо, неторопливо, не спуская с Феди светлых неподвижных глаз:
— Ты, Федя, меня послушай. Зря свистеть на человека — это дело нехорошее. Ты это учти. За такое дело по головке, Федя, не гладят. За такое дело можно и по рогам получить. Понятно, Федя?
Путешественник не издал ни звука. Весь съежившись, он только озирался по сторонам. Справа и слева к нему подступили два других парня, и один из них, низкорослый, веснушчатый, в красной майке под распахнутым пиджаком и в кепке почти без козырька, хрипел ему в самое ухо:
— Слуш-ка!.. Ты где живешь, а? Ты на какой улице живешь? Ты скажи, где живешь?
— Но-но! — остановил его Пашкин брат.— Ты у меня Федю не трогай. Федя парень свой. А ты, Федя, больше таких поступков не допускай. Давай, чтобы все было по-хорошему. Для твоей пользы говорю. Ясно, Федя? Так что давай!
Он кивнул оцепеневшему путешественнику, взял обоих парней под руки, и все они вместе с Пашкой не спеша пошли по тротуару.
Пройдя шагов десять, Пашкин брат обернулся через плечо и еще раз кивнул.
— Федя, учти! — напомнил он.
Федя стоял и смотрел, как удаляются в густые сумерки воры, как уплывает вместе с ними его аппарат. Федя стоял неподвижно, словно окаменелый, а вместе с тем каждая жилка в нем кричала: «Да что ж ты стоишь! Ведь это не аппарат ты теряешь, это идет насмарку сегодняшний побег, летят к черту мечты о чудесной жизни, полной увлекательных приключений. Ну, действуй же! Выручай аппарат! Зови прохожих, кричи на весь переулок!» Но стоило Феде открыть рот, чтобы закричать, напрячь мускулы ног, чтобы броситься за ворами, как в ушах его начинало звучать: «Федя, учти: за такое дело и по рогам можно получить». Рот у искателя приключений сам собой закрывался, и ноги становились хлипкими, как вареные макароны.


XII
— Я тебе сколько раз говорила, ложись спать! Я тебе сколько раз говорила, ложись спать! Я тебе сколько раз говорила, ложись спать! — Шлепая братишку пониже спины, Варя притащила его на кухню, где хозяйничала Анна Валерьяновна, и поставила его перед умывальником.— Руки! Мыло возьми! Это просто ужас, что за ребенок! Половина десятого, а он, вместо того чтобы спать... Зубы! Вот порошок... Такие штучки выкидывает! Воображает, что если залез под стол, так я его не найду. С мылом лицо! Вот здесь три! Уши, Владимир, уши!
Вовка был так расстроен, что даже ни разу не пожаловался, что вода холодная, что мыло ест глаза. Он пребывал в страшной тревоге с того момента, как увидел в окно возвращающихся из школы Фединых одноклассников. У Вовки все было готово к отправлению в путь. Топор для обороны от медведей лежал под кроватью, в мешок для галош он добавил еще кусок хлеба и два больших помидора. Теплых вещей он не нашел и решил, что обойдется как-нибудь осенним пальто, кепкой и галошами. Вовка ждал Федю, а Феди все не было.
С девяти часов он стал избегать встречи с Варварой, боясь, что та уложит его спать. Для этого он заперся в уборной. Напрасно сестра колотила в дверь кулаками и кричала:
— Владимир, выходи немедленно! Это еще что за новости, по целому часу сидеть!
— Ва-ря, у меня жживо-о-от болит,— трагически тянул Вовка и в подтверждение старательно кряхтел, стоя перед дверью.
И он не дрогнул даже тогда, когда Анна Валерьяновна громко сказала из кухни:
— Раз живот болит, стало быть, клизму надо поставить. А ну, Варя, грей-ка воду, да побо-олыпе, чтобы как следует его пробрало.
Вдруг раздался стук в дверь. Вовка разом выскочил в переднюю, но это пришел не Федя, пришла Ната Белохвостова, бледная, с блуждающим взглядом.
— Федя дома?
— Не приходил еще,— ответила Варя.— Я сама прямо не знаю, куда он делся.
38


Луна без приглашения вошла в комнату, постояла там, вертя головой, и спросила:
— А он из школы приходил?
— Я же только,сейчас сказала, что не приходил.
Луна вышла в церёднюю, по ошибке ткнулась было в кухонную дверь, потом, словно ощупыо, нашла входную и исчезла, даже не сказав «до свидания».
Вовка вернулся к своей прежней политике и снова спрятался было под обеденный стол, но сестра быстро его обнаружила и извлекла оттуда.
После умывания, сидя на своей кровати за ширмой, он в течение пятнадцати минут расшнуровывал один ботинок и занимался бы этим еще дольше, но Варе это надоело, и она разом сдернула с него всю одежду. И вот, когда, натянув до носа одеяло, Вовка понял, что все кончено, что Федя один мчится сейчас на Север в попутном грузовике, а ему предстоит все та же унылая жизнь под надзором Варвары, именно в этот момент раздался стук. Это был Федин стук — три удара каблуком в дверь! Вовка вскочил на кровати, сдерживая от радости дыхат ние, и осторожно выглянул поверх ширмьт. Он не успел разглядеть лица брата потому, что тот быстро прошел к себе за шкафы, но он увидел Варю, заглянувшую следом за Федей в комнату.
— Федя, что будешь ужинать: сырники или рыбу с картошкой? — спросила она, стоя у двери.
Из Фединого «кабинета» не донеслось ни звука.
— Федя, ты что будешь ужинать, ты скажешь?
— Отстань,— глухо послышалось из-за шкафов.
Варя помолчала немного, держась рукой за дверь.
— Федя, имей в виду: Анна Валерьяновна уходит, а я скоро спать ложусь. Никто тебе потом разогревать не будет.
— Отстань, тебе говорят! Не буду я ужинать! — рявкнул Федя так сильно, что Вовка в испуге нырнул под одеяло.
— Ну и сиди голодный!
Хлопнула дверь в комнате, а потом и кухонная дверь. Вовка лежал и соображал, как быть. Федя, наверное, пустится в дорогу, как только Варя заснет. Значит, ему надо быть к тому времени совершенно готовым, чтобы выйти следом за Федей. Вов¬
39


ка решился на отчаянный поступок. Он тихонько встал с кровати, босиком, в одной коротенькой рубашонке, из которой давно вырос, подкрался к двери, открыл ее и шмыгнул к вешалке в передней. Поднявшись на цыпочки, он стащил с нее свое пальто, подхватил с полу галоши и бросился с ними в комнату, а оттуда за ширму. «Кепку забыл!» — мелькнуло у него в голове. Снова пришлось красться в переднюю. Кепка висела очень высоко, до нее было не допрыгнуть. Оглянувшись, Вовка заметил в углу половую щетку, схватил ее и длинной ручкой сковырнул с крючка свой головной убор. Небрежно поставленная щетка с треском упала, дверь в комнату, слишком резко закрытая Вовкой, хлопнула, но Варя, занятая разговором с Анной Валерьяновной, так ничего и не заметила.
Вовка отдышался после пережитых волнений и, приподнявшись на локте, стал прислушиваться к тому, что делает брат. Федя быстро ходил у себя за шкафами. При этом он почему-то кряхтел, а временами даже тихонько стонал. Это встревожило Вовку. Федя вел себя точно так же недели три тому назад, когда у него разболелся коренной зуб. Вовка понимал, что с больным зубом на Север не побежишь. Надо было как-то помочь делу. Он сел, обхватив руками колени.
— Федя! Федя! — позвал он тихо.
Федя не откликнулся.
— Федя* у тебя опять зуб болит, да?
За шкафами по-прежнему слышались шаги, но вздохи прекратились. Вовка встал на ноги и высунул голову над ширмой.
— Федя, ты у Анны Валерьяновны те капли попроси. Помнишь, ода тогда дала тебе капель, и сразу все прошло... Федя, я, хочешь, схожу попрошу капель? Федя, ладно?
— Отстань ты! Ничего у меня не болит! — рявкнул Федя.
Вовка лег и больше не приставал к брату, решив, что он
просто волнуется перед побегом.
Скоро он услышал, как уходит Анна Валерьяновна. Потом в комнату вошла Варя. Раздевшись, она щелкнула выключателем, и в комнате наступил полумрак. Лишь настольная лампа у Феди продолжала гореть, освещая потолок над шкафом зеленым светом.
Федя все ходил и ходил, и это мешало Варе уснуть. Потер-
40


пев минут десять, она попросила Федю прекратить хождение^ Он огрызнулся в ответ, однако ходить перестал. Варя стала уже засыпать, как вдруг вспомнила, что не завела будильник, поставленный на обеденный стол. Вылезать из теплой постели не хотелось. Пока Варя медлила, Вовка затеял у себя какую-то тихую возню. Это отвлекло Варю от мыслей о будильнике.
— Владимир! Ты почему не спишь? Чего ты там все вертишься? — спросила она шепотом.
— Никак... никак не улягусь. Чего-то... чего-то все мешает,— прокряхтел Вовка.
Он затих на минуту. Варя уже почти уснула, забыв о будильнике, как вдруг за ширмой грохнуло что-то тяжелое.
— Владимир! Что там такое у тебя? — уже еле ворочая языком, спросила Варя.
— Топор... то есть, Варя, я ботинки уронил. Я хотел поставить ботинки, чтобы они аккуратно стояли, а они...
Варя уже ничего не слышала. Она спала.
А Федя, не постелив себе постели, даже не подложив под голову подушки, ничком лежал на диване.
Весь вечер провел он на улицах, то строя самые смелые планы поимки воров, то снова впадая в отчаяние. Несколько раз он бросался бежать к отделению милиции и с ликованием представлял себе, как в Пашкин дом являются милиционеры, как волокут в отделение Пашкиного брата, как ему, Феде, возвращают фотоаппарат и выносят благодарность за смелость и находчивость, проявленную в борьбе с преступниками.
И всякий раз, когда он приближался к дому, где над подъездом горела красно-синяя вывеска «Милиция», ноги путешественника сами собой переходили с бега на шаг.
А что, если фотоаппарат не найдут и Пашка с братом останутся на свободе, а он так и не сможет сейчас же бежать на Север? Ну ладно, пусть даже аппарат найдется и воров заберут. Но ведь у них есть друзья, их может быть целая шайка! Ведь не приставят же к Феде специального милиционера, чтобы тот охранял его от мести баклановских приятелей! Федя, может быть, и до пустыря не дойдет, чтобы взять свои вещи, а его уже настигнет тот парень в кепке почти без козырька, который гудел ему в ухо: «Где живешь? На какой улице живешь?»
41


Искатель приключений останавливался, с минуту стоял в трех шагах от входа в отделение, потом поворачивался и, всхлипывая, чувствуя отвращение к самому себе, брел обратно.
Всхлипывал он и теперь, лежа ничком на диване. И думал о том, что ему больше ничего не остается, как встать утром пораньше, пока не проснулась Варя, принести с пустыря свои вещи и вернуться к.жизни самого обыкновенного ученика Третьей черемуховской школы.
Федя всхлипывал и чихал в подушку. В довершение ко всему он еще и простудился, слоняясь по улицам без пальто холодным осенним вечером.
XIII
В своем классе Варя считалась одной из самых дисциплинированных учениц. Она очень гордилась тем, что за все три учебных года ни разу не опоздала в школу. И вот, в то утро она проснулась, взглянула на будильник, чтобы узнать, сколько еще ей можно нежиться в постели, и тут же вскочила с выражением дикого ужаса на розовом лице. Стрелки будильника показывали без четверти девять.
В несколько секунд одевшись, Варя бросилась к Феде сказать, чтобы он сам готовил завтрак и кормил Вовку, но брата в «кабинете» не оказалось. Варя побежала за ширму к Вовке.
— Вовка, вставай немедленно, без четверти девять, я в школу оно...— начала было она и вдруг умолкла в страшном удивлении.
Вовкино одеяло сползло на пол. Сам Вовка крепко спал, хотя пот струился по его лицу. Спал одетый в пальто, с шеей, обмотанной кашне. На подушке валялась его кепка, съехавшая ночью с головы. Справа от Вовки лежал большой топор-колун, слева— Варин мешок для галош, из-под которого растекалась по простыне лужа темно-коричневой жидкости.
Только этого Варе недоставало!
— Вовка! Дурак! Ты что, совсем с ума сошел? — взвизгнула она плачущим голосом.
Вовка открыл глаза и сладко потянулся. Потягиваясь, он взбрыкнул ногами, и Варя увидела на них ботинки и галоши.
42


/ ‘
Варя знала, что, когда воспитываешь маленьких детей, повышать голос и тем более ругаться нельзя, но тут вся педагогика выскочила у нее из головы. Она сжала кулаки, затопала ногами и даже зажмурилась, чтобы громче кричать.
— Вставай, идиот ненормальный! Черт, дурак сумасшедший, вставай, тебе говорят!
Вовка сел, свесив ноги с кровати и стараясь сообразить, что с ним происходит, а сестра продолжала топать и кричать:
— Тебе кто позволил в пальто и галошах ложиться! Это еще что за безобразие такое, с топором спать! Что у тебя течет? Что у тебя по простыне течет? Я тебя спрашиваю, что это такое течет?
— Помидоры,— машинально ответил Вовка, взглянув на красноватую лужу. Вдруг он вспомнил все, и на лице у него появилась тревога.— Варя, а Федя дома? — спросил он и, не дожидаясь ответа, позвал: — Федя! Федя!
— Нету твоего Феди. И ты мне зубы не заговаривай! Зачем надел пальто? Отвечай!
Но Вовка не ответил; он выбежал из-за ширмы и бросился в Федин «кабинет». Брата не было! Мало того: на диване не оказалось ни простынь, ни подушки, ни одеяла, а никогда еще
43


не случалось, чтобы Федя до завтрака убрал свою постель. Ясно было, что он ее и не стелил.
Вовка вышел в большую комнату, прислонился к стене, скривил рот и поднес к глазам сначала один кулак, потом другой. Затем он открыл рот пошире, сполз по стенке на пол и завыл сначала тихонько, потом все громче и громче.
— Чего ты? Что с тобой? — спросила Варя.
— Федька-а! Какой-то-о! — провыл Вовка и вдруг заколотил по полу ногами в галошах.— Вот все равно убегу, Федька убежал, и я убегу-у-у!
— Куда еще убежишь? Куда Федька убежал? — вытаращила глаза Варвара.
— На Се-е-евер...
— Чего? На какой такой Север? Отвечай!
— В А-а-арктику. И я-а-а убегу, все равно-о-о-о убегу...— заливался Вовка.
XIV
Прошло минут двадцать. По тротуару бежали Слава Панков и Варя. Растрепанная, кое-как одетая, она тихонько плакала, размазывая кулаками слезы по сморщенной физиономии, и причитала:
— Папы нет, мама только послезавтра приедет... Ну что я теперь с ними буду делать, что я буду делать!
— Дошкольником был, дошкольником и остался,— пыхтел на бегу председатель.
Навстречу им брел Гриша Тетеркин g пустой базарной корзиной. Мать его послала на рынок за картошкой, а он таких поручений терпеть не мог. Он шел, еле волоча ноги, опустив лопоухую голову, сердито выпятив нижнюю губу.
— Чего она ревет? — угрюмо спросил он председателя, когда тот поравнялся с ним.
— Чего реву! Чего реву! — выкрикнула Варя.— Федька из дому убежал!
— Врешь! — живо обернулся Тетеркин.— Славка, правда?
— Ага. В Арктику рванул. Мы к Евгению бежим, к вожатому.
44


— Ух ты-ы! — совсем просиял Тетеркин и, забыв о картошке, цустился за председателем с Варварой.
Навстречу по противоположному тротуару шел Сурен Багда- саров — самый сильный мальчишка из Фединого класса. У него на закорках сидел Родя Иволгин, которого силач взялся на пари протащить до конца улицы и обратно.
— Эй! Сюда! Федька Капустин в Арктику убежал! — закричал им Тетеркин.
Сурен повернул толову, переглянулся со своим седоком. Тот соскочил на тротуар. Оба пересекли мостовую и присоединились к бегущим. Через минуту за ними семенила Люба Морозова, держа подальше от себя бидон с молоком. На бегу она заскочила в какой-то двор и закричала там:
— Нюра! Толька! Скорее! Федя Капустин из дому убежал!
Теперь, как говорится в старинных романах, прервем на время наше повествование и обратим свои взоры к героине, о которой мы столь долго не вспоминали.
XV
Как всегда по утрам, Луна была одна. Скатерть на обеденном столе была отвернута, и на клеенке были разложены учебники и тетради, но Ната и не прикасалась к ним. Еще более бледная, чем вчера, с заплаканными глазами, она медленно бродила вокруг стола, то наматывая на палец кончик светлой тяжелой косы, то теребя его зубами, и все думала, думала и думала о Феде.
Вчера, ожидая Федю в раздевалке, она всего на несколько секунд подошла к болтавшим в уголке одноклассницам. Как раз за эти несколько секунд, никем не замеченные, в раздевалке мелькнули Пашка и Федя. Скоро девочки ушли. Удивленная долгим отсутствием Феди, Ната поднялась наверх, но никого там не нашла.
Разошлись по домам педагоги, школу заперли, а Ната еще долго стояла на крыльце, вглядываясь в обе стороны освещенного фонарями переулка.
Потом Луна отправилась к Капустиным, узнала, что Федя домой не приходил, и тут, как ей показалось, поняла все. Почему-то Федя не захотел, чтобы она его провожала. И почему-то
45


oh, пе сказал ей об этом прямо, а предпочел обмануть ее, сбежать не попрощавшись. Горькая обида охватила Луну. Ну чем она заслужила такое хамское отношение?
Ночью Луна долго плакала, утром встревожила папу и маму своим удрученным видом. Когда они стали расспрашивать, что с ней, она ничего не ответила и только снова расплакалась, и родители ушли на работу огорченные.
Чувствуя, что и сегодня уроки ей в голову не полезут, она все же вынула из портфеля учебники с тетрадями, и тут ей попалось письмо, которое Федя просил передать редактору стенной газеты.
«Дудки!»—сердито подумала Ната. Очень ей нужно передавать Федькину писанину и тем самым выдавать себя как его сообщницу. Хватит с нее и других огорчений. Она собралась тут же разорвать послание, но потом ей захотелось узнать, что там такое Федька написал. Присев на край кушетки, Луна стала читать:
«Прошу редакцию поместить в стенгазете это письмо, так как я хочу высказать причины, по которым я уехал искать новую жизнь на далеком Севере.
Конечно, некоторые пионерские активисты будут осуждать меня за мой поступок и отпускать насмешливые словечки, вроде «фантазер», «дошколенок» и тому подобные тонкие остроты, но не лучше ли сначала разобраться, что заставило этого «фантазера» пуститься на такой решительный поступок.
С малых лет я рос непоседливым и любознательным ребенком и мной владела страсть к исследованиям и приключениям. Уже в шестилетнем возрасте я чуть не утонул, решившись один переплыть широкую реку верхом на бревне, которое подо мной перевернулось. Потом я почувствовал, что цель моей жизни — стать полярным исследователем, и твердо решил ее достичь...»
Ната вздохнула. Ей всегда туго давались литературные сочинения, и ребят, хорошо их писавших, она считала людьми очень умными, какими-то совсем особенными. Федино письмо, по ее мнению, было написано так «складно»; так «по-взрослому», что прямо хоть сейчас печатай в настоящей газете.
«Три года тому назад я вступил в пионерскую организацию
46


нашей школы, и я думал, что она поможет воспитать во мне мужество, выносливость и ловкбсть, но что же я увидел?
Приведу конкретные цифры. За весь прошлый год в нашем отряде был проведен только один двухдневный поход и только одна лыжная вылазка. И как же они были проведены? За весь поход мы прошли всего лишь тридцать километров и ночевали не под открытым небом, а на туристской базе, а вся лыжная вылазка прошла с утра и до обеда. Когда же я предложил провести лыжный поход в глухие леса на все зимние каникулы, питаться только тем, что добудешь охотой, и спать в снежных хижинах — в ответ мне были только насмешливые улыбки.
И вот я подумал: может быть, тем, кто любит вести спокойную жизнь, такая пионерская работа и нравится, но тем, кто презирает спокойную жизнь, кто стремится к трудностям и опасностям, девать свою кипучую энергию некуда. И я понял тогда, что мне больше ничего не остается делать, как покинуть родную школу и бежать на далекий Север, где есть еще «белые пятна», которые можно исследовать, и есть опасности и трудности в борьбе с суровой природой.
Вот что заставило меня совершить мой поступок.
Федор Капустин».
Ната встала и принялась ходить вокруг стола. Новые черты богатой Фединой натуры раскрылись перед ней. Теперь он был в ее глазах не просто отважным мальчишкой, жаждущим романтических приключений, а юным общественным деятелем, принципиальным и литературно одаренным. И от сознания того, что ее, Натиной, дружбой пренебрегла такая выдающаяся личность, Луне стало еще горше, еще обиднее.
Вдруг Ната остановилась среди комнаты и стала прислушиваться.
В открытое окно со двора все время доносились голоса игравших там ребят. К этому шуму Луна давно привыкла, а потому не замечала его, но сейчас ей показалось, что голоса звучат громче обычного, тревожно, взволнованно. Похоже было, что там что-то произошло.
— 	Федька... Арктику... Белохвостова...— доносились до На- ты отрывочные слова.
47


Не веря своим ушам, она на цыпочках подошла к окну. Во дворе*, окруженном пятиэтажными корпусами, галдела толпа ребят. Тут были Натины соседи по дому, тут было много ее одноклассников и одноклассниц. В центре толпы стоял коренастый парнишка. Ярко-рыжие, стриженные бобриком волосы его показались Нате знакомыми, но от волнения она не могла припомнить, кто это такой.
— 	В Арктику бежал... сегодня ночью... Луна ему помогала...
И вдруг она подумала совсем о другом. А что, если Федя и не собирался ее вчера обманывать? Что, если он, поднявшись наверх за аппаратом, каким-то образом обнаружил, что его замысел раскрыт, что его хотят задержать?
Тут Нате припомнилось, как она стояла с девочками в раздевалке, как ей послышалось, будто кто-то быстро пробежал... Ната больше не сомневалась. Ну конечно же, что-то случилось, и Федя вынужден был спасаться, вынужден был бежать, не предупредив ее. Может быть, сейчас, именно в эту минуту, он пишет ей письмо, объясняя, что произошло...
48


— Вон она! В окно глядит! —\ закричали в толпе.
Рыжий парнишка поднял лицо с большими очками в прозрачной оправе, и Ната узнала его: это был девятиклассник Женя Снегирев, совсем недавно назначенный пионервожатым ее отряда.
— Вон она! Пошли к ней! Эй, Луна, мы к тебе идем!
Ната в испуге отскочила от окна, но тут же остановилась.
Нет! Она не будет прятаться, не будет хныкать! Она при
всех передаст редактору послание Федора Капустина. Она не станет скрывать своего участия в этом деле и стойко вынесет любую кару, которая постигнет ее. Она постарается быть достойной своего замечательного друга.
Она сунула в карман передника Федино письмо и вышла из комнаты.
XTI
На лестнице стоял такой галдеж, что Нате стало ясно: к ней идут человек пятьдесят. У подруги отважного путешественника затряслись поджилки, но она все-таки скрестила руки на груди, гордо подняла голову и в такой позе стала ждать ребят.
Гомон и топот ног становился все ближе. Слышно было, как жильцы на нижних этажах открывают двери и спрашивают, почему такой шум.
— Ревет небось! — доносились до Наты голоса.
— Черта с два она нам откроет!.. Притаится и будет сидеть.
— А мне, девочки, жалко Натку. Представляете, что она сейчас переживает!
Вот толпа зашумела под догами у Наты на площадке четвертого этажа. Вот она увидела ребят, плотной колонной поднимающихся к ней на пятый.
Впереди шли Слава, Варя и Женя Снегирев. Лицо у председателя совета отряда было важное и строгое, у Вари — злое и зареванное. У вожатого блестели мелкие капельки пота на малиновом лице, блестели стекла очков, блестели голубые глаза за этими стеклами. Если бы Луна была поспокойней, она бы заметила, что Женя не меньше ребят увлечен этой кутерьмой.
Добравшись до площадки между этажами, передние увидели Луну и приостановились.
3 	Библиотека пионера, том 8


— Вон она! Сама вышла! — воскликнул кто-то.
От неожиданности все даже притихли. Задние подтянулись, заполнили весь лестничный марш и, выворачивая себе шеи, смотрели на Луну. Передние застыли словно в нерешительности. Первая нарушила молчание Варя.
— У, какая-то!.. Говори, где Федька! — сердито потребовала она.
Ната молчала. Все замерло в ней, дыхание у нее остановилось, но она продолжала стоять со вздернутым носом, со скрещенными на груди руками.
Держась за перила, вожатый поднялся еще на несколько ступенек:
— Здравствуй, Белохвостова. Ты вот что: давай не отпираться, а выкладывай все начистоту. Капустину в Арктику бежать помогала?
— Помогала! — громко, на все парадное ответила Луна и, помолчав, еще громче добавила: — Из принципа.
Вожатый немного опешил:
— Что? Из чего?
— Из принципа помогала! — отчаянным голосом повторила Луна.— Капустин убежал потому... потому, что у нас процветает формализм и скука в пионерской работе, и я ему помогала из принципа.
— Ого! Вот это выдала!— заметил кто-то.
Толпа загудела. Женя озадаченно смотрел на Нату, пощипывая редкие волоски, проросшие на подбородке.
— Постой! Что-то я ничего не понимаю. При чем тут формализм?
— Прочитайте письмо Капустина, тогда поймете. Вот, пожалуйста! — Ната протянула вожатому Федино послание и снова скрестила руки на груди, крепко зажав под мышками кончики пальцев.
50


Женя быстро пробежал глазами одну страницу* другую, потом вдруг вернулся к самой первой строчке и стал изучать Федино послание так внимательно, так серьезно, что ребята, глядя на него, немного притихли.
— Женя, чего там? Женя, вслух читай!
— Тише! Не мешайте! — отмахнулся тот и снова уставился очками в письмо.
Лишь несколько человек, стоявших ближе всех к вожатому, могли заглянуть в странички, исписанные Федей. Читал послание и Слава. Чуть ли не каждые десять секунд он повторял:
— Вот дошколенок! Правда, Женя? Ну и дошколенок! Верно, Женя, я говорю?
— Помолчи! — сказал Снегирев.
Слава прикусил язык, а ребята еще больше притихли.
Наконец вожатый дочитал последнюю страницу, сложил письмо и спрятал его в задний карман брюк. На лестнице воцарилась полная тишина.
— Ну, в общем, так, Белохвостова: идем! В школу идем!
— В школу я пойду, но только знайте: что бы со мной ни делали, я ничего не скажу. Хоть на куски меня режьте.
Несколько человек фыркнули, другие громко рассмеялись, но вожатый даже не улыбнулся.
— Ладно, пошли! — только и сказал он.
Луна захлопнула дверь и стала спускаться по лестнице. Она была довольна, что стойко выдержала первую встречу с ребятами, и решила остаться героиней до конца.
Вышли на улицу. Ребята теснились вокруг, сыпали шуточками, приставали к Нате с расспросами, но она не произносила ни слова.
— Прибавьте шагу, чего вы тащитесь! — говорил вожатый и убегал вперед.
Луна не прибавляла шагу. Она выступала медленно, торжественно, с гордо поднятой головой. Женя видел, что сильно оторвался от ребят, однако идти медленней не мог: он только укорачивал шаги, йачинал мелко-мелко семенить. Взъерошенный, взволнованный, он казался всем очень сердитым, но это было не так.
Всего неделю тому назад Женя метал громы и молнии па
51


заседании комитета комсомола. Потрясая вырезками из «Комсомольской правды» и из других газет, он кричал, что пора не формально, а по-настоящему взяться за перестройку пионерской организации. Он почти в тех же выражениях, что и Федя в своем письме, кричал о том, что пионерская работа, которая до сих пор велась в школе, не дает ребятам простора для инициативы, не удовлетворяет их стремления к романтике.
«Критикуешь ты здорово,— прервал его секретарь.— А возьмешься ты сам работу наладить, если мы тебя назначим вожатым в отряд?»
«Возьмусь, если мне предоставят свободу действий. Возьмусь!» — заявил Женя, и его назначили вожатым в шестой «Б».
На днях он провел выборы совета отряда и звеньевых и до сегодняшнего утра со своими пионерами больше не виделся. Теперь он шел и радовался: как хорошо, что работа начинается в обстановке такого чрезвычайного происшествия, когда волнение объединяет всех ребят и когда ему сразу можно будет показать своим пионерам, какой он энергичный, какой деятельный, как интересна будет жизнь отряда с таким боевым вожатым.
За Федю Женя не беспокоился: он был уверен, что тот не пропадет. Другие мысли занимали Снегирева. Стоит ли немедленно сообщать обо всем директору? Может, будет лучше самому зайти в милицию и заявить о побеге Капустина? Может быть, еще лучше поподробней расспросить Луну и самостоятельно всем отрядом организовать поиски беглеца? Тут Женя с сожалением вспомнил, что и его отряд, да и он сам все-таки люди учащиеся и что уроки у них начинаются в два часа.
Он стал думать о Федином письме. Прежде всего он обсудит письмо с ребятами. Он так проведет это обсуждение, что ребята поймут: Федя прав в своем стремлении к жизни яркой и увлекательной, но он не прав, пустившись в бега: увлекательную жизнь надо строить в своей дружине, а не искать ее за тридевять земель. Нет! Можно будет сделать еще лучше: можно будет послать Федино письмо в «Пионерскую правду» и...
Тут произошло такое, что все планы вылетели у Жени из головы. Ребята подходили к перекрестку. До него уже оставалось несколько шагов... Вдруг из-за угла появилась сгорбленная фи¬
52


гурка с огромным мешком на спине и бесформенным узлом под мышкой,
— Капустин! — вскрикнули сразу несколько человек.
Увидев ребят, Федя замер на несколько секунд, подогнув коленки, потом повернулся и скрылся за углом.
— Держи-и! — истошно завизжал кто-то, и все, словно ветром подхваченные, понеслись по переулку.
Побежала и Ната. Тяжело нагруженный путешественник не смог, конечно^ далеко уйти: свернув за угол, Луна увидела своего друга, уже окруженного ребятами. Он озирался с глуповатым видом, часто моргая длинными ресницами.
К нему протиснулась сердитая, плачущая Варя.
— Федька! Вот скажу, вот про все скажу маме! Я из-за тебя на два урока опоздала! На два урока опоздала!
Федя ничего не ответил. Он обалдело посмотрел на сестренку, потом отвернулся и чихнул. Варя увидела, что за брата теперь беспокоиться нечего, и принялась расталкивать ребят.
— Пустите! Я на два урока опоздала! На два урока опоздала!
— Так! — сказал вожатый, пробравшись к Феде.— Идем!
— Куда? — угрюмо спросил Федя и снова чихнул.
— В школу, конечно. Ты думаешь, удрать из дому — это такой пустяк, что об этом и поговорить не стоит?
— А я что, удрал? Никуда я не удрал. Я домой иду.
Ребята расхохотались:
— «Домой иду»! А валенки зачем?
— А рюкзак?
— А стеганка? Товарищи! Это он просто гуляет! Взвалил на себя два пуда и гуляет.
Стараясь перекричать поднявшийся шум, Федя стал объяснять, что он раздумал, что он сначала и в самом деле хотел убежать, но потом раздумал.
Однако никто ему не поверил.
— Ладно! В школе разберемся. Сурен! Возьми у него мешок: он устал небось.
Силач вскинул на правое плечо Федин рюкзак, кто-то взял у него стеганку, и все двинулись в школу.
Ната забыла о том, что ей самой предстоят неприятности.
53


Растерянная, недоумевающая, она шла и думала только о том, как бы перекинуться с Федей хотя бы двумя словами, но к путешественнику даже приблизиться было нельзя, не то что поговорить,— так тесно окружили его мальчишки.
Одни изощрялись в остроумии на его счет, другие расспрашивали серьезно, даже с сочувствием:
— Ты по какому маршруту хотел бежать? Через Мурманск? Через Архангельск?
— Эх ты, тёпа! Чего ж ты днем бежать задумал. Ночью надо было бежать!
Федя не отвечал и лишь изредка шептал, чуть шевеля губами:
— Отстаньте вы!..
Он встал сегодня за полчаса до того, как проснулась Варя, и, не умываясь, побежал за вещами на пустырь. Но, придя туда, Федя обнаружил, что не запомнил места, где спрятал свой багаж. Часа полтора он бродил среди обломков, пока не нашел рюкзак и ватник, и вот теперь так глупо попался с ними ребятам на глаза.
Перед дверью школы Женя остановился и поднял руку:
— Стоп! Не забывайте, что в первой смене идут уроки. Пока не будет полной тишины, никто не войдет.
Ребята затихли.
— Успокоились? Пошли!
Гуськом, чуть слышно перешептываясь, ребята вошли в раздевалку. К ним навстречу двинулась пожилая нянечка. Она смотрела на ребят тревожно и подозрительно.
— Иван Лукич у себя? — вполголоса спросил ее Женя.
— Заняты они. Комиссия у них.
— А завуч?
— Тоже заняты: комиссия.
Женя был только рад, что ему придется во всем разбираться самому.
— Дайте нам, пожалуйста, ключ от пионерской комнаты.
— А вам кто из старших разрешил? — спросила нянечка.
Женя несколько секунд обдумывал, что ему ответить.
— Агриппина Федоровна, мы не банда с улицы, а пионерский отряд этой школы,— сказал он негромко, но очень вну-
54


пштельно.— Нам срочно нужно обсудить один очень важный вопрос. Если вы не дадите ключ, я немедленно пожалуюсь директору.
Оторопевшая нянечка молча посмотрела на Женю, потом открыла стеклянную дверцу шкафчика, висевшего на стене, и протянула вожатому ключ.
Федя оставил свой багаж в раздевалке, и все пошли наверх. Пионерская комната находилась на четвертом этаже. Вожатый шагал через две ступеньки, ребята еле поспевали за ним, и Федя с Натой и Славой сильно отстали от них. На площадке второго этажа Луна остановилась.
— Федька, рассказывай скорей! — зашептала она.— Куда ты вчера исчез? И почему ты в городе? Ой, Федька, ты не знаешь, что я из-за тебя пережила!
Федя отвернулся от нее и ничего не ответил.
Председатель тоже зашептал:
— Знаешь, Федька... Я всегда говорил, что ты любишь пофантазировать, но, чтобы ты на деле пустился на такое, этого я не думал... А ты, Натка... Ты-то не соображала, что делаешь, когда ему помогала? Ведь вы знаете* какая заваруха теперь начнется!.. С директором вам придется говорить — это факт! На совете отряда вас будут обсуждать — это тоже факт! И еще педсовет этим делом займется, вот увидите!
Федя два раза чихнул, потом сердито уставился на Славу и застучал пальцем в грудь.
— Ну что вы ко мне все пристали! — вполголоса, но очень горячо заговорил он.— Ну, зачем меня обсуждать, когда я никуда не бежал!
Председатель только рукой махнул:
— Брось, Федька! Уж кому-кому, а близким товарищам врать — это знаешь... Ты бы еще Луне сказал, что не бежал!
— Да пойми ты, глупая голова, что я не мог бежать! Хотел бежать, но не мог! У меня денег нет на дорогу, у меня фотоаппарат украли, который я хотел продать!
Луна вытаращила глаза:
— Украли! Федька, кто украл? Когда?
— Тогда! Когда я в парте его забыл. Подхожу к классу,
55


а навстречу Бакланов... й что-то под гимнастеркой несет. Вбегаю в класс — аппарата нет... Я — за Пашкой...
— И не догнал?
— Догнал. А что я мог сделать? Пашка фотоаппарат своему братцу отдал, а он знаешь какой здоровенный! И с ним еще парень... плечи вот такие!
Федя рассказал, как он гнался за Пашкой, как наткнулся на парней за углом переулка. Рассказал он и о своем разговоре с Пашкиным братом.
— Н-нда! — сказал председатель. Он как-то сразу скис.
— Федька! Но ведь прохожие!.. Ведь на улице были прохожие! Почему ты их не позвал? — спросила Луна.
— Так как-то... не сообразил,— промямлил Федя.
— А в милицию... И в милицию не заявил?
Федя молча кивнул головой.
— Так чего же ты сейчас молчал! — вскричала Луна.— Бежимте, может, не поздно еще. Бежимте, Жене расскажем!
Ната бросилась было вверх по лестнице, но председатель догнал ее и так дернул за рукав, что нитки затрещали.
— Тихо! Тихо! — сказал он вполголоса.— Ты что, совсем дурочка, да?
Ната смотрела на него и только моргала, ничего не понимая. Председатель помолчал, огляделся, не подслушивает ли их кто, и почти вплотную приблизил свой нос к носу Луны.
— Ты что: совсем маленькая, да? — сказал он снова тем же шепотом.—Ты понимаешь, с кем имеешь дело? Ты понимаешь, что Баклановы настоящие уголовники и тот парень., наверное, тоже настоящий уголовник?
— Так в том-то и дело, что они...— начала было Ната.
Но Слава прервал ее.
— Тихо ты, еще раз говорю! — вскрикнул он и снова понизил голос.— Ты что, донести на них хочешь? А ты знаешь, что они тебе могут сделать? Ножом пырнутьГ Встретить на темной улице и пырнуть... И не только тебя, но и Федьку, и меня, может быть... Федька, вон, дошколенок, а все-таки вовремя сообразил.— Председатель еще раз оглянулся, перевел дух и заговорил уже более спокойно: — Так вот, значит,
56


намотай себе на ус: нам в это дело нечего соваться, милиция и без нас ими когда-нибудь займется.
На этот раз Луна ничего не ответила. Бледная, какая-то вся окаменевшая, она смотрела на Федю, а тот молчал и делал вид, что не замечает пристального взгляда Луны.
Председатель повернулся к путешественнику:
— И ты, Федька, про аппарат молчи. Почему тебе не удалось удрать — это никого не интересует. Ясно? Тут главное, что ты собирался удрать и еще письмо свое дурацкое оставил.
Федя молча кивнул.
— И вообще знаешь что? — уже совсем благодушно продолжал Слава.— Ты, главное, не расстраивайся. Ну, обсудят тебя, ну влепят, может быть, выговор на линейке, а насчет того, чтобы из школы выгнать или из пионеров исключить — до этого дело не дойдет. Так что ты не расстраивайся.
— Я и не расстраиваюсь,— пробормотал Федя.
— Ну и прекрасно! И на меня не обижайся: дружба дружбой, а мне, как председателю, придется тебя покритиковать. Сам понимаешь. Так что не обижайся. Ну ладно, в общем... Пошли!
Слава двинулся вверх по лестнице, Федя пошел за ним. Ната не шевельнулась. Она стояла на площадке и смотрела в одну точку.
— Луна, пошли! — обернулся к ней председатель.
Луна не двинулась.
На лестнице послышался топот. Сверху сломя голову летели Женя и несколько мальчишек. Увидев Федю, Славу и Нату, они сразу остановились.
— Фу! — сказал вожатый, тяжело дыша.— Куда вы делись?
— Мы думали, Капустин опять удрал,— пояснил Славе Тетеркин.
— Не волнуйтесь. Никуда он не денется! — сказал председатель и снова повернулся к Луне: — Луна! Тебе особое приглашение нужно?
Только тут Луна вышла из своего оцепенения. Она пошла вверх по лестнице, впившись зубами в верхнюю губу, широко открытыми глазами глядя прямо перед собой.


XVII
Большая пионерская комната была битком набита. Собственно, сбором отряда это собрание нельзя было назвать: на нем присутствовали не только Федины одноклассники, но и много ребят из параллельных классов, и из пятых, и из седьмых. Ребята облепили длинный стол, накрытый красной скатертью, сидели на скамьях, стоящих вдоль стен, сидели на подоконниках, составив горшки с цветами на пол. Все были настроены довольно весело.
— Встать! Суд идет! — крикнул кто-то.
— Освободите место для подсудимых! — закричали из другого угла.
Девочки, сидевшие за столом* быстро исполнили это требование и раскланялись перед Натой и Федей.
— Присаживайтесь, товарищи подсудимые! Просим!
Ната и не взглянула на этих девочек. Стоя с Федей возле
двери, она смотрела на один из подоконников. Там, сунув руки в карманы брюк, слегка болтая широко раздвинутыми ногами, сидел Пашка Бакланов. Сидел и как ни в чем не бывало разглядывал «подсудимых». Разглядывал и ухмылялся, словно не он стащил у Капустина аппарат.
Йата перевела взгляд на Федю и увидела, как тот встретился глазами с Пашкой: секунду посмотрел на него угрюмо и опустил ресницы.
Почему-то вся напружинившись, мягкими шагами подошла Луна к столу и села на освобожденное для «подсудимых» место. Она услышала, как рядом с ней садится отважный путешественник, отодвинулась подальше от него и сузившимися, холодными глазками стала следить за председателем и вожатым.
Те прошли к концу стола. Женя поднял руку:
— Внимание! Ти-ши-на!
Слава стоял возле него и с очень озабоченным видом вполголоса говорил.
— Женя! Женя, послушай... Я, значит, так выступлю...— слышалось неразборчивое бормотание.— Ладно, Женя. В общем, правильно, да?
58


— Ладно... Правильно... — рассеянно отвечал вожатый и постучал ладонью по столу.
Шум затих.
— Валяй объявляй! — сказал Женя.— Первое слово мне предоставишь.
Ната быстро оглянулась на Пашку. Тот сидел и что-то жевал. Слава повернулся лицом к собравшимся и оперся растопыренными ладонями о стол.
— Ребята! Внимание! — провозгласил он уверенным громким голосом.— Экстренный сбор отряда считаю открытым. На повестке дня вы сами знаете какой вопрос. Это вопрос о... — Он остановился, подбирая слова. — Это вопрос о непионерском поступке Феди Капустина и Наты Белохвостовой.
Ната встала и отодвинула стул.
— Непионерском, да? — процедила она сквозь сжатые зубы.— Непионерском, да? Непионерском? Непионерском?
И вдруг на секунду Луна исчезла. Какой-то растрепанный ком сорвался с того места, где она только что сидела...
Трах! — и Пашка Бакланов полетел с подоконника па пол.
— Белохвостова! — вскрикнул Женя.
— Натка! — ахнул Слава.
Красная, с перекошенным от злости лицом, Луна повернулась к нему.
— А-а-а! — вдруг завизжала она и бросилась туда, где стоял председатель.
Хлопнула затрещина. Председатель с дико вытаращенными глазами отлетел к стене и плюхнулся на колени сидевшей возле нее девочки.
Женя схватил Нату за руки. Начался переполох.
— С ума сошла!
— Что с ней?
— Воды дайте! Воды принесите!
Все повскакали со своих мест, все устремились к вожатому, который боролся с Луной. А та вырывалась, заливаясь слезами, и выкрикивала:
— Трепетесь, трепетесь!.. Мужество! По-пионерски! А сами воров боитесь, воров скрываете...
59


Вдруг она увидела, что Пащка за спинами ребят пробирается к двери. Со страшной силой Луна вырвалась из рук Жени, растолкала ребят и вцепилась в Бакланова.
—. Не пускайте! Держите его! Он у Федьки аппарат украл! Он хочет брата предупредить! Он брату отдал аппарат, а тот Кацустину пригрозил! Держите его!
— А ну, пусти! Во, дура... Пусти, ну! — бормотал Бакланов, стараясь освободиться.
Первым смекнул, в чем дело, Гриша Тетеркин.
— Эге! — сказал он Сурену.— Баклан, кажется, попался.
Сурен приблизился к Нате, тронул ее за плечо и, когда
она обернулась, демонстративно подсучил оба рукава.
— Натка! Отпусти, не уйдет! Я здесь. Давай спокойно рассказывай.
Луна несколько пришла в себя. Горячо, но уже связно она рассказала все, что узнала от Феди, передала, что говорил по этому поводу Слава.
— Чего ты врешь, чего ты врешь! — закричал притихший было Бакланов.— Ты видела, да? Спроси у него, я брал аппарат? Капустин, скажи, я брал? — И Пашка уставился в сторону путешественника, слегка прищурив левый глаз.
Все повернулись к Феде, который как поднялся со своего места, так и стоял, опустив голову. Все разом притихли.
— Брал,— ответил Федя чуть слышно, потом повернулся к Пашке и повторил уже отчетливей: — А вот и брал!
Вожатый стоял среди этой суматохи, вертел ярко-рыжей головой и машинально протирал снятые с носа очки. Он посмотрел на Пашку и припомнил его старшего брата, о котором ходили темные слухи и которого даже десятиклассники боялись. Жене стало немножко не по себе. Но, как только он понял, что начинает бояться, он сунул платок в карман, надел очки и бросился к двери. На пороге он обернулся:
— Внимание! Слушайте! До моего прихода никого отсюда не выпускать и никого не впускать! Понятно вам?
— Понятно!
— Не выпустим!
— Сурен! На твою ответственность!.*
— Есть на мою ответственность!
6Q


Когда Женя ушел, Пашка снова рванулся:
— Пустите! Мне умыться... Она мне лицо разбила! Пусти-1 те, ну!
— Сиди! Ничего не разбила. Синяк поставила,— сказал Сурен и силой усадил Бакланова на стул.
— Он не зря спешит! Он не зря спешит! — приговаривал Тетеркин. — Наверное, плохо спрятал аппарат, вот и спешит...
— Он брата хочет предупредить. Брат в первой смене учится,— догадался еще кто-то.
Пашка внезапно выпрямился и повернул к Нате злое, залитое слезами лицо:
— Ну, сволочь!.. Теперь узнаешь! Теперь будет тебе!
Маленькая Тося Кукушкина подскочила к Бакланову и показала ему кукиш:
— А это видел? Ничего ей не будет! Мы Луну всем классом станем провожать, вот!
— Мы за вас все примемся! — подхватили ребята.— Комсомольцы возьмутся! Мы вас, как клопов, из школы выведем!
Лишь два человека держались в сторонке от окруживших Бакланова ребят. Это были председатель и отважный путешественник. Слава стоял спиной ко всем у окна, Федя присел на краешек стула в углу. Никто на них не обращал внимания. Только однажды к путешественнику подошла Луна.
— Мешочек, который я шила, при тебе? — процедила она вполголоса.
— При мне...— чуть шевеля губами, ответил Федя.
— А ну отдай!
Путешественник покраснел и заморгал ресницами. Неловко, задевая за нос и уши, он снял через голову тесемку и отдал Нате голубой мешочек, предварительно вынув из него ученический билет. Но в мешочке еще что-то шелестело. Луна раскрыла его и извлекла исписанный листок: «Труп принадлежит бывшему ученику Третьей черемуховской средней школы Капустину Федору»...
— На, «труп»! — сказала Ната щ сунув бумажку Феде, отошла к ребятам.
61


Дверь открылась, появился Женя.
—- Бакланов, Капустин, Белохвостова и Панков! К директору! — объявил он.
* 	* *
Здесь, пожалуй, можно закончить эту историю. Когда Луна, Пашка и Федя появились в кабинете директора, там их уже поджидали два сотрудника милиции. Пашка продолжал отрицать, что взял аппарат.
Десятые классы занимались в первую смену. В кабинет директора привели брата Пашки, Виктора Бакланова. Тот был настолько уверен, что Федя не станет жаловаться, что даже не потрудился спрятать как следует аппарат. Смекнув, что обыска не избежать, он заявил, что его младший братишка вчера действительно принес какую-то фотокамеру, сказав, будто он взял ее на время у товарища и что эту камеру он положил на шкаф. Тут Пашка разревелся и выложил всю правду.
Феде снова пришлось рассказать, как все произошло, и его рассказ записали в протокол. При этом путешественник все время чихал и шмыгал носом.
Когда братьев Баклановых увели, директор пощупал Федин лоб.
— 	У тебя, брат, температура, *— сказал он.— Иди домой да ложись в постель.
Когда Федя вышел на улйцу, он вспомнил о дружках Виктора Бакланова, но мысль о.них теперь не испугала его. Наоборот, ему даже хотелось, чтобы эти парни напали на него, избили, пусть даже искалечили бы... Идя домой, он мечтал о том, как он, больной, изнемогающий, дерется с этими парнями до тех пор, пока не теряет сознания, а позднее ребята узнают о его изумительной стойкости и понимают, что не такой уж он трус. Но никто на Федю не напал. Придя домой, он бросил на диван подушку и лег не раздеваясь.
Скоро появилась Варвара. Всю дорогу домой она с удовольствием думала о том, как будет читать нотацию старшему брату. Но только Варя раскрыла рот, как Федя так
62


на нее посмотрел, что она сразу испарилась из его «кабинета».
До вечера Федя брался то за одну книжку, то за другую... То включал радио, то выключал его... Часов в восемь к нему пришел Слава.
— Здравствуй! — буркнул он.— У тебя что, грипп? Я подальше сяду от твоих вирусов.
Он сел на стул метрах в трех от Феди и, угрюмо глядя на больного, продолжал:
— Я по поручению отряда. Проведать... Температура высокая?
— Не мерил,— сквозь зубы ответил Федя. Ему стало очень обидно, что ребята послали именно Славу.
Председатель поморгал, потирая коленки.
— Твой аппарат, говорят, уже в милиции. Тебе расписаться за него надо будет.
Федя сел, подперев голову рукой:
— Что потом было? Когда я ушел...
— Ничего. Ребят отправили домашние задания делать.— Слава усмехнулся.— Луну полкласса провожало: нападения боялись. И в школу она под конвоем шла: Сурен и еще шестеро мальчишек. Завтра снова сбор устроят — всякие реформы будут проводить.— Слава опять усмехнулся.— Меня из совета отряда — вон! Думают, я очень расстроюсь!..
Слава принялся нудно рассуждать о том, что он-де боролся за честь отряда и потому не хотел поднимать шума из-за Бакланова, что Бакланова можно было бы самим перевоспитать и это было бы по-настоящему, по-пионерски. Постепенно он увлекся и стал доказывать, что Луна и Женя Снегирев — плохие патриоты своей школы, что именно из-за них на всю дружину, на всю школу легло темное пятно.
Федя слушал председателя и думал: а не вскочить ли ему с дивана и не влепить ли Славке такую же затрещину, какую влепила ему сегодня утром Луна! Но Слава вовремя почувствовал, что с Федей творится что-то неладное, и поспешил удалиться.
В девять часов Федя постелил постель и лег спать. Варя была с Анной Валерьяновной на кухне, а за шкафами мерно
63


посапывал Вовка. Ему сегодня пришлось особенно тяжело. После всего, что случилось, Варя решила, что недостаточно занималась его воспитанием, и принялась наверстывать упущенное. Весь этот день она так Вовку воспитывала, что он сам раньше времени запросился в постель и сразу заснул как убитый,.


Юрий Сотник
приключенческая научно- фантаетичеекая
ДЕТЕКТИВНАЯ
повесть


ШЕПОТ В ТЕЛЕФОННОЙ ТРУБКЕ
Часов около пяти вечера, не доделав уроки, Петя
прилег с книжкой на диване и неожиданно задремал. Сквозь сон он слышал телефонные звонки в передней, потом приглушенный голос мамы. Но вот скрипнула дверь: мама заглянула в комнату.
— Петь! Петр Васильевич! Тебя Ира к телефону.
— Ну ее! — промычал Петя.
— Она просила тебя разбудить, говорит — срочное дело.
— Ой, мама, да ну ее! — Петя взбрыкнул ногой и повернулся на другой бок.
Голос мамы снова послышался из-за двери:
— Ира, ты слушаешь? Он просит примерно через часок позвонить... Как? Ах, вот оно что!
Дверь с треском распахнулась.
— Ну-ка, сыщик, вставай! — на этот раз в полный голос сказала мама.— Работа для тебя есть: расследовать что-то надо.
Петя сел на диване:
— Мам... а ты не врешь?
Мама тут же вскипела:
67


— Петр, ты с кем разговариваешь? Что это значит—«ты не врешь»...
— Мам... это я... это я так, спросонья. Я хотел сказать: Ирка не врет?
Мама уже не слушала. Она ушла в кухню*
Петя подбежал к телефону:
— Да!
Сначала ему показалось, что в трубке просто что-то зашуршало, потом он понял, что это Ирин голос — она говорила шепотом:
— Петька, чего ты так долго! В комнату вот-вот войдут, и я не смогу говорить!
— Ладно! В чем дело?
— Петька, скорее приходи! Только не ко мне, а к Маше Пролеткиной. Слышишь? Очень таинственное дело!
— К кому?
— К Пролеткиной, к Маше. Которая в седьмом «А» учится. Это моя подруга. Петька, через пятнадцать минут я должна уйти: мы с мамой в гости идем.
— А что произошло?
— Петька, мне некогда рассказывать, что произошло: в комнату вот-вот войдут. Только все очень загадочно! Петька, ты придешь?
Шепот в трубке звучал так взволнованно, что Петя невольно сам понизил голос:
— Ладно, говори адрес.
— Она в том же подъезде, что и я, только этажом ниже, квартира двести. Придешь?
— Приду. Минут через пятнадцать приду.
Петя повесил трубку. После этого мама минуты три приговаривала:
— Петр, спокойней! Петька, я тебя никуда не пущу, если ты будешь так бесноваться.
Петя помчался было в ванную, чтобы сполоснуть лицо, но тут он вспомнил, что на нем старые брюки, и бросился переодеваться. Впопыхах он долго не мог попасть ногой в штанину и, прыгая по комнате, уронил стул.
— Мам1 я? значит, пошел. Пока!
68


■— Беги! Сумасшедший!
Петя выскочил на площадку, захлопнул дверь, но тут же раздался продолжительный звонок, и мама пошла открывать.
— Забыл! — сказал детектив, пробегая к себе в комнату.— Самое главное забыл.
Он открыл ящик своего стола, вынул оттуда большую лупу, круглую пластмассовую коробочку и прямоугольный магнитик от микроэлектромотора.
— Теперь все! Мамуль, пока! — сказал он и чмокнул на ходу маму в щеку.
* 	* *
Пожалуй, у каждого мальчишки бывает в жизни период, когда он мечтает сделаться сыщиком, следователем, контрразведчиком... (Точное название профессии зависит от того, каких книжек он больше начитался.) У Пети это увлечение оказалось особенно стойким.
Началось оно еще летом, на даче. Петя тогда впервые читал Шерлока Холмса, и тут с соседней дачи таинственно исчезли два третьеклассника — Дима и Миша, с которыми он иногда играл. Пока взрослые разыскивали их по улицам поселка, сообщали в милицию, бегали на железнодорожную станцию, Петя вел свое расследование. Он припомнил разговоры, которые вели мальчишки, и объявил взрослым, что Миша и Дима решили бежать на Кубу. Он предложил взрослым посмотреть, какие вещи пропали из дому. Выяснилось, что исчезли ключи от московской квартиры, в которой жил один из беглецов. После этого нетрудно было догадаться, что беглецы перед путешествием на Кубу собирались заехать к Диме домой. Так оно и получилось. Вскоре соседка по московской квартире привезла мальчишек обратно на дачу. Из допроса бегледов выяснилось, что они действительно хотели присоединиться к сподвижникам Фиделя Кастро.
Взрослые были удивлены Петиной проницательностью, по больше всех она поразила самого Петю. Он решил, что нашел свое призвание, и все свободное время стал посвящать тренировке качеств, необходимых следователю.
Когда начались занятия в школе, он по содержимому кар¬
69


манов своих одноклассников, по состоянию их обуви, по пятнам на руках пытался угадать, кто чем занимался накануне вечером. В девяти случаях из десяти он попадал впросак* но эти его неудачи быстро забывались. Зато, когда Петя угадывал верно, все приходили в дикий восторг.
Еще в самом начале своей сыскной деятельности Петя обзавелся большой лупой, а в конце сентября сделал очень ценное приобретение. Ему давно было известно, что отпечатки пальцев на различных предметах проявляются магнитной кисточкой. Потом он узнал, что для магнитной кисточки простые железные опилки не годятся, а нужен какой-то особый порошок, именуемый восстановленным железом. Где его взять, Петя не знал. И вдруг однажды, покупая в аптеке пирамидон для мамы, он увидел под стеклом на прилавке коробку с этикеткой: «Восстановленное железо. 20 порошков». Стоила она всего пятнадцать копеек. Купив коробку, Петя примчался домой, разломал электромоторчик, вынул из него маленький постоянный магнит и ткнул один из концов магнитика в порошок. Порошок повис на магнитике темно-серой кисточкой. Петя прижал большой палец к чистому листу бумаги, потом стал водить по этому месту магнитной кисточкой. Через несколько секунд проявился серый отпечаток пальца с отчетливым рисунком папиллярных линий. Петя, конечно, притащил магнитную кисточку в школу. Нечего и говорить, какое впечатление произвела она на шестиклассников. Что там шестиклассники! Однажды Петю остановил в коридоре высокий толстый учитель физики Митрофан Фомич. Он сказал своим гудящим басом:
— 	А ты у нас, оказывается, вроде восходящего светила на поприще криминалистики. Мне в девятом «В» о твоих чудесах рассказывали.
Петя понимал, что школьная молва сильно преувеличила его успехи. Тем сильнее ему хотелось оправдать свою замечательную репутацию. Но никто больше никуда не убегал, ничего загадочного ни в школе, ни дома не случалось. Уже два месяца «восходящее светило» пребывало без работы.
И вот теперь это светило неслось по залитым осенним солнцем улицам, чуть не сбивая прохожих с ног.


МАШКА САМБО
Лишь прибежав во двор большого дома, в котором жила Пролеткина, Петя сообразил, что не солидно будет врываться к незнакомой девочке, пыхтя как паровоз. Он сдержал себя и, вместо того чтобы войти в подъезд, стал прохаживаться перед ним, ожидая, пока успокоится сердце.
Петя знал далеко не всех девочек в параллельных классах, и фамилия Пролеткина ему ничего не говорила. Пете представлялось, как он, спокойный, невозмутимый, входит в квартиру номер двести, как его встречает бледная от переживаний и бессонницы красавица, как эта красавица приглашает его в комнату, обстановку которой он тут же окидывает проницательным, все подмечающим взглядом, как эта красавица, с надеждой глядя на Петю, посвящает его в свою трагическую и таинственную историю.
Петя начал было придумывать эту таинственную историю, но вовремя вспомнил, что его ждет тайна не выдуманная, а настоящая. Он поднялся на третий этаж, нашел квартиру номер двести и позвонил.
Ему открыла девочка в черных шерстяных брюках и в синем свитере. Петины мечты о бледной красавице сразу рухнули. Перед ним была известная всей школе Машка по кличке «Самбо». Говорили, что ее двоюродный брат увлекается этим видом борьбы и Машка научилась от него всем приемам. Она славилась не только ловкостью и силой, но и вспыльчивостью. Даже самые отчаянные мальчишки боялись ее задевать, потому что она бросала их через голову.
Ни красотой, ни бледностью Машка не отличалась. Лицо у нее было скуластое, розовощекое, нос вздернутый. Золотистые всклокоченные волосы были заплетены в две коротенькие, но толстые косички. Одна из них загибалась кренделем над ухом,^ другая торчала в сторону почти параллельно плечу.
— 	Здравствуй! — сказала она деловито.— Вытирай ноги, а то бабушка никому житья не дает со своим паркетом... Вытер? Туда иди! — Самбо дернула подбородком вправо от себя.
Петя был человеком застенчивым. Властный тон Машки смутил его. Войдя в комнату, он совсем забыл «окинуть про¬
71


ницательным взглядом обстановку. Он только заметил, что мебель в комнате «модернистая», а паркет сильно блестит.
— Садись! — приказала Самбо.
Петя на что-то сел.
— Ирина не дождалась тебя,— сообщила Маша.— Она с родителями на именины идет.
Самбо замолчала. Она прохаживалась взад-вперед, сунув пальцы в маленькие карманчики на брюках. Молчал и Петя. Он лишь теперь вспомнил, что забыл не только умыться, но и причесаться, и, когда Маша поворачивалась к нему спиной, торопливо приглаживал ладонями бледно-русые вихры.
Но вот хозяйка остановилась перед ним:
— Ирка правду говорит? Это в самом деле у тебя способности такие: всякие тайны расследовать?
— Конечно... смотря какие тайны,— пробормотал Петя.
— О тебе невесть что говорят. Послушаешь — так Шерлок Холмс перед тобой младенчик.
— Это, конечно... гм!.. Преувеличено, конечно.
— В том-то и дело, что преувеличено. Я наших знаю: убьешь муху, а они растрезвонят, что слона убил.
Петю это замечание задело.
— Ну вот, например, насчет мальчишек, которые бежали на Кубу,— это правда.
— Значит, это ты их поймал?
— Не поймал, а только определил, что они решили бежать на Кубу и что они собирались сначала заехать с дачи в Москву домой.
Самбо стояла над Петей, серьезно глядя на него. Глаза у нее были большие, длинные, темно-серые.
— И то хлеб,— сказала она.
Петя чутьем угадал, что перед такой девчонкой не следует изображать хладнокровного и опытного сыщика. От этого он сразу почувствовал себя свободней.
— Ну, так что у тебя за история?
Маша подошла к двери, бесшумно приоткрыла ее и прислушалась» Кругом было тихо, но по той осторожности, с которой Маша снова закрыла дверь, Петя догадался, что они в квартире не одни.
72


Самбо опять заходила по комнате.
— С чего бы это начать? Только ты не думай, что тут какое-нибудь преступление. Просто глупость какая-то, а вместе с тем все нервы мне истрепала.
— Так! Слушаю.
— Если в двух словах, то вот в чем дело: уже несколько раз пол в нашей кухне оказывается чисто вымытым, а его никто не мыл.
Чего-чего, а этого Петя не ожидал!
— Как это так — никто не мыл? — пробормотал он. Он даже заподозрил, что Самбо издевается над ним.
Но она пояснила совершенно серьезно:
— Понимаешь, пол на самом деле кто-то моет, но все говорят, что никто не мыл.
— Погоди! Как это «все»?
— Ну, наши семейные. Кого ни спросишь, каждый говорит, что он пола не мыл.
— А он вымыт?
— Ага. В понедельник бабушка даже специально на линолеум чернилами капнула. В среду пятно исчезло.
— Чудно! — сказал Петя. Он задумался, потирая ладонями коленки, потом поднял голову.— Слушай, а чего ты так волнуешься из-за этого?
Самбо широко расставила ноги и уперлась кулаками в бока. Глаза ее стали злыми.
— А потому, что в этом обвиняют меня. Вот почему! Понял?
Машка смотрела на него так, что детектив заерзал на месте.
— Ладно! Ты только знаешь... не нервничай. Ты мне вот что объясни: мытье полов — дело полезное... Почему же ты говоришь, что тебя обвиняют в таком хорошем деле?
— А потому, что все они рассуждают так: если пол регулярно кто-то моет, значит, его кто-то регулярно и пачкает. А если он регулярно пачкает, значит, он занимается в кухне каким-то тайным делом.
— Ну, дальше!
73


— И все, как обычно, подозревают меня.
— Кто «все»?
— Ну конечно, папа, мама и бабушка.
— А почему «как обычно»?
— Потому что меня всегда во всем подозревают. Это уж так принято в семье: если что-нцбудь случилось, значит, обязательно я виновата. Сначала было еще ничего, сначала они только посмеивались надо мной, а потом...
Самбо вдруг умолкла, скосив большие глаза на дверь. В следующий момент она бросилась к двери и распахнула ее. Петя заметил, что кто-то в передней быстро отскочил от двери.
— Ну? — грозно спросила Самбо.
— Мне авторучку взять,— послышался тихий голосок.
В дверь мимо Маши бочком проскользнула щуплая девчонка лет одиннадцати, в куцем темном платьице, с тонкими, как червяки, ногами в коричневых чулках. На Машку она походила лишь золотистыми волосами. Косички ее были аккуратно связаны под затылком, а лицо у нее было нежное, продолговатое и глаза не серые, а темно-карие.
— Бери свою авторучку и уматывай отсюда,— проворчала Самбо.
— Комната не твоя, а общая, и ты, пожалуйста, потише,— негромко ответила девчонка.
Тут только Петя заметил два столика, размещенные у противоположных стен. Они были сделаны из чертежных досок. Каждая доска была одним концом привинчена к стене, а другим концом опиралась на единственную ножку. Как видно, оба столика можно было опускать, как столики в железнодорожных вагонах. Над каждым столиком висели полки йз неокрашенного дерева. На столике и на полке у левой стены царил образцовый порядок. С правого столика свисал чулок, среди разбросанных как попало книг и тетрадок топорщился ком железной проволоки. На полке рядом с книгами стояли банки с синей и зеленой жидкостью, а от них тянулись провода к какому-то ребристому прибору.
Самбо следила напряженным взглядом за вошедшей девчонкой. Та бочком подобралась к столику, на котором царил
74


порядок, и пошевелила пальцем карандаши в пластмассовом стакане.
— Ну! Где твря авторучка? — процедила сквозь зубы Машка.
— Значит, она у бабушки в комнате,— ответила девчонка и бочком вышла из комнаты, не поворачиваясь к Машке спиной: так выходит укротитель из клетки с тиграми.
— Видал? — сказала Самбо, прикрывая дверь.— Подслушивала!
— Это твоя сестра?
— Ага. Заноза. Ты думаешь, ей авторучка нужна? Ха-ха! Она на тебя взглянуть приходила.— Самбо снова принялась ходить по комнате.— Теперь у нее ушки на макушке. Она знает, какая о тебе в школе слава идет, она понимает, что я не чай пить тебя пригласила. Теперь хвост подожмет.— Самбо вдруг резко остановилась перед Петей.— Спорим, что это она моет в кухне полы!
Некоторое время Петя оторопело смотрел на свою странную клиентку.
— Ладно! А почему ты так думаешь?
— Во-первых, потому, что больше некому, а во-вторых, потому, что она всякий раз испаряется, как только об этом заходит разговор.
Петя вдруг вскочил и тоже прошелся по комнате. Он весь подтянулся, тонкая загадочная улыбка появилась на его губах.
— Так! — сказал он звонким голосом.— Разреши мне задать тебе несколько вопросов.
— Задавай! Только потише.
— Не можешь ли ты перечислить книги, которые в последнее время читала твоя сестра?
— Могу. Ей недавно несколько штук подарили на день рождения.
— Прекрасно! А какие именно?
— «Дети капитана Гранта» — раз! «Лесную газету» Би- анки — два! Повести Гайдара — три!..
— Стоп! Какие именно повести?
— Ну, «Школа», «Тимур и его команда», «Голубая чашка»...
75


— Так! Еще вопрос. Кто у вас в семье занимается хозяйством?
— Бабушка.
— Сколько бабушке лет?
— Шестьдесят один.
— Все. Вопросов больше не имею.— Петя сел, откинувшись на спинку дивана и заложив ногу за ногу.
Самбо внимательно смотрела на него.
— Все ясно как день! — проговорил детектив и загнул большой палец на левой руке.— Первое: ты права, пол в кухне действительно моет твоя сестра. Кстати, как ее зовут?
— Занозу? Люськой.
Петя загнул указательный палец.
— Теперь второе. Ваши домашние утверждают, что, если кто-то моет пол, значит, он его и пачкает. На самом деле все гораздо проще. Твоя Люська начиталась Гайдара и теперь подражает Тимуру, тайно помогает бабушке. Понятно?
Петя умолк, ожидая, что Машка начнет восторгаться его проницательностью, но она стояла неподвижно, скрестив руки на груди, склонив голову набок.
— Лопух ты, а не сыщик,— грустно сказала она.
Детектив сразу скис. Он выпрямился, поджал ноги под
диван.
— А что? Почему лопух?
— Я самого главного не договорила: Люська вошла и помешала.— Машка на секунду задумалась.— Знаешь что? Лучше ты сам посмотри. Идем на кухню!
ЗАГАДКА ЭЛЕКТРОПОЛОТЕРА
Самбо вышла в переднюю, Петя — за ней. Здесь Петя увидел пожилую, довольно полную женщину в пестром переднике с оборочками. Она что-то доставала из стенного шкафа. Шкаф был до отказа набит всякими хозяйственными вещами. Женщина потянула к себе какой-то предмет с длинной ручкой, а на нее сверху из шкафа вывалилась раскладушка.
— Господи! — жалобно воскликнула женщина. — Ничего
76


никогда как следует не уложат! Маша, да помоги же ты, наконец! Тумба какая-то!
Самбо подбежала к женщине, помогла ей запихнуть обратно раскладушку и вытащить из шкафа электрополотер. Женщина сразу повеселела.
— А это вроде новое лицо,— сказала она, глядя на Петю.— Может быть, ты меня все-таки познакомишь?
— Это Петя Калач из шестого «А». А это моя бабушка,— сказала Самбо.
— Здравствуйте! — заулыбалась бабушка. — Извини, у меня руки грязные. — Она обратилась к Маше:— А вообще, когда знакомишь, надо имя-отчество называть: «Познакомься, это моя бабушка Ксения Ивановна», а не просто «бабушка», и все тут. Ужас, до чего у нас Машка невоспитанна! Она, знаете...
Ксения Ивановна, как видно, любила поговорить. Петя подумал, что они надолго застрянут в передней, но тут дверь одной из комнат приоткрылась, и из нее выглянула Заноза. Она как-то странно посмотрела на электрополотер, выскользнула в переднюю и сняла с вешалки пыльник.
— Бабушка, я пошла... Я прогуляюсь немного... Я пошла.
— И прекрасно! Чем меньше вас в квартире останется, тем лучше будет: мне сегодня полы натирать.
Петя почувствовал в этих словах намек: мол, ему тоже следует убраться из квартиры. Но Самбо мотнула головой, и он пошел за ней дальше.
Кухня у Пролеткиных была вся белая: белые кафельные стены, белый холодильник, покрытый белым пластиком стол, два белых шкафа — один на стене, другой под широкой мойкой для посуды... Только линолеум на полу был обычный, коричневый.;
Самбо нагнулась и, держась руками за колени, принялась оглядывать стены возле самого пола.
— Похоже, что бабушка все уже отмыла,— тихо проговорила она.— Хотя нет, погоди! — Она присела, глядя на стену рядом с газовой плитой.— Смотри! Видишь?
Петя тоже присел.
— Брызги? — спросил он.
77


— Ага! кивнула Машка.
Кафельные плитки в этом месте были усеяны грязными брызгами. Петя посмотрел на них и ничего не понял.
— Ну и что?
— А то, что вот таким образом все было забрызгано: все стены сантиметров на тридцать от пола, низ холодильника, ножки стола...— Охватив колени руками, Самбо посмотрела на детектива.— Ну? Может, и теперь ты скажешь, что это тимуровская работа? По-моему, за такую работу надо смертным боем бить.
— Да! Тимур, пожалуй, тут ни при чем.
— То-то и оно! А приписывают все это мне.
Оба помолчали, разглядывая серые крапинки.
— Часто это повторялось?
— Два раза. Первый раз набрызгали да так и оставили, а второй раз вытерли, но абы как.
Самбо хотела еще что-то сказать, но тут оба вздрогнули. В комнате за стеной раздался вой, похожий на вой сирены, через секунду к нему примешался отвратительный скрежет, потом все стихло.
— Дрянная, противная, возмутительная девчонка! — донесся в кухню голос бабушки, в котором слышались слезы.— Негодная, лживая, зловредная девчонка! — добавила она с еще большим накалом и вдруг крикнула что было сил: — К тебе, кажется, обращаются! Иди сюда!
Самбо вскочила, бросила на Петю значительный взгляд и, вся напружинившись, пошла из кухни. Петя — за ней.
Оба остановились в дверях большой комнаты, служившей, как видно, кабинетом и гостиной. Ксения Ивановна стояла, опираясь на ручку полотера. Широкое лицо ее дрожало.
— Ну... ну вот, что мне с тобой теперь делать? Ну... ну что это такое? — воскликнула она и ладонью показала на пол.
Ребята увидели на блестящем паркете большое матовое пятно.
— Целый день, целый день как проклятая кручусь,— снова заговорила бабушка, глядя на внучку круглыми карими глазами.— Целый день то готовлю, то кормлю, то убираю, целый день даже почитать не могу, и вот вам благодарность! Ну ты
78


скажи: разве это не хамство? Ну ты ответь мне: кто тебе позволил полотер в воде мочить?
— Полотер? — растерянно переспросила Самбо.
— Вон, гляди: все щетки мокрые, хоть выжимай! — Ксения Ивановна наклонила полотер, показывая ребятам щетки, и даже потрогала одну из них.— Ну зачем тебе это нужно? Ну, ты мне ответь!..
Секунд десять Самбо молчала, прикусив нижнюю губу. Она дышала все сильней и сильней.
— Ах, значит, и полотер я тоже намочила! — сказала она наконец очень низким, грудным голосом.
— А кто же еще? Неужели я? Неужели мама или папа?
— Значит, и тут я виновата, да? Значит, и тут Заноза ни при чем! Значит, и тут я плохая, а вы все хорошие, да?
— Ты... ты, Машка, пожалуйста, истерики не начинай.
— Не начинать истерики? — уже в голос кричала Самбо, заливаясь слезами.— Хорошо, я не буду начинать истерики, но... но... мне эта травля надоела... С меня довольно!.. Теперь все! Теперь все!.. Все!..
Тоненько завыв, Машка убежала в кухню. Затем пролетела через переднюю в свою комнату, затем опять мелькнула в передней и хлопнула выходной дверью. На лестнице она снова тоненько взвыла и затарахтела подметками по ступенькам. Эти звуки быстро затихли.
Свое «теперь все» Машка выкрикнула так трагически, что Петя подумал, не собирается ли она броситься под троллейбус. Но Ксению Ивановну, как видно, такие мысли не тревожили. Она оставила полотер и поправила пеструю косынку на рыжеватых крашеных волосах.
— Вот так мы и живем,— обратилась она к Пете.— Тебе же напакостят, и ты же виновата.
В этот момент следователя поразила такая замечательная догадка, что он приоткрыл рот и уставился на бабушку с самым идиотским видом.
— Я говорю, вот так мы и живем,— повторила Ксения Ивановна, думая, что Петя не расслышал.
— Да. Конечно,— пробормотал следователь, пятясь в переднюю.— Конечно! Всего хорошего!
79


ДАКТИЛОСКОПИЯ
Почти кубарем скатился Петя вниз по лестнице, как пробка вылетел он из подъезда во двор. Двор был очень просторный, благоустроенный. Петя повертел головой, и перед глазами заметались зеленые газоны, желтые тополя, красно-белые клумбы, разноцветные скамейки и коляски для малышей. Ребят по двору бегало много. Петя оглядел самые дальние уголки двора, но Самбо там не увидел.
Он обнаружил ее совсем близко. Заложив руки за спину, она прохаживалась в своих черных брюках перед самым подъездом. В одном месте на асфальтовой дорожке лежала абрикосовая косточка. Всякий раз, проходя мимо, Самбо пыталась наподдать косточку ногой, но это ей не удавалось: то
ли косточка лежала в углублении, то ли она прилипла к асфальту.
В глазах у Самбо уже не было ни слезинки. В другой раз Петю удивила бы такая быстрая перемена, но сейчас ему было не до того.
— Эй, ты! — крикнул он. Застенчивость уже не мучила его.
Самбо оглянулась. Следователь стоял на крыльце, красный от волнения и сердито вытянув из грубого пиджака тонкую шею. На голове его топорщилось множество прямых вихров.
— Чего ты сбежала?! Самый решительный момент, а она исчезла куда-то!
— Ну... психанула немножко. Ты не обращай внимания, А почему «решительный момент»?
Петя страшно вытаращил на нее глаза:
— Почему решительный момент? А ты что, не понимаешь? Ты не понимаешь, что между брызгами на стене и мокрым полотером есть... эта... как ее... прямая связь!
— Связь?
— И теперь не понимаешь? Ведь это полотером полы в кухне мыли и забрызгали стены! Щетки вращались и брызгали!
Самбо сцепила руки на животе и втянула голову в плечи.
80


— Ой, слушай!.. Верно ведь!;.— как-то испуганно проговорила она.
Следователь по-прежнему стоял на крыльце. Он уперся кулаками в бока.
— Если мы сумеем завладеть полотером, твоя сестра завтра же будет разоблачена. Если, конечно, это она моет пол.
Самбо по-прежнему смотрела на него,
— Дак-ти-ло-ско-пи-я! — отчеканил следователь.— Знаешь что это такое?
Самбо молча покачала головой,;
— Одним словом, надо исследовать отпечатки пальцев на электрополотере.
— Гм! А ты умеешь?
— Не умел бы — не говорил. Пошли!
У Маши был свой ключ от квартиры. Вернувшись, они застали Ксению Ивановну в передней. Она надевала перед зеркалом шляпу.
— Успокоилась, красавица? — уже добродушно сказала она.— Вот и прекрасно! Но все-таки относительно полотера мы еще поговорим. Вечерком, когда все соберутся. Одной мне как-то не под силу с тобой разговаривать.
Лицо у Маши стало краснеть, глаза расширились, но Петя уже совсем освоился с ней. Он взял ее за руку и увел в комнату.
— Спокойно! — сказал он, прикрывая дверь.— Пусть бабушка уйдет, тогда начнем действовать.
Ждать пришлось долго. Слышно было, как бабушка проходит из передней в комнату и обратно, щелкает замком сумочки, позвякивает ключами* Петя вспомнил, что давно хотел задать Маше один вопрос.
— Слушай, почему все так дружно подозревают в разных проделках именно тебя? Только ты по-честному скажи: это что, несправедливость или у них есть какие-нибудь причины?
Самбо подумала и сказала, что причины, пожалуй, все-таки есть.
— Во-первых, у меня, как папа говорит, преобладают мужские интересы.
— А именно?
Библиотека пионера, том 8.
81


— Например, я увлекаюсь техникой... Потом, моих родителей за драку в школу вызывали. Особенно неприятно было, когда я Морозову плечо вывихнула.
— Так! Дальше!
— Ну... еще у меня есть такая черта... Я, например, запустила в комнате ракету из пленки и спалила ею занавесь. Все утверждали, что это я сделала, а я твердила, что ничего подобного.
— Боялась, что попадет?
— Ну да еще! Ничего я не боялась. Просто разозлилась* что все сразу подумали на меня.
— А потом как же?
— А через неделю созналась. Когда всем надоела эта история.
И Самбо добавила, что так повторялось несколько раз, что такой уж у нее особенный характер.
— Если меня по-хорошему спросят, кто это натворил, я тут же честно признаюсь. А если сразу скажут: «Ну конечно, это Машкиных рук дело», я назло всё буду отрицать, а через несколько дней все равно расскажу правду.
Петя хмыкнул. Он сказал, что при таком характере старшей сестры Люся и правда может безнаказанно вытворять все, что угодно.
— А то нет! — дернула плечами Самбо.— Тут вся моя трагедия и заключается: Заноза пользуется, что мне никто не верит, и преспокойно брызгает грязью на стены.
Петя опять взъерошил свои вихры.
— Маша! Давай вот прикинем: зачем ей это нужно?
— Я сама все мозги над этим вопросом свихнула.
— А может быть, это не она?
Самбо широко развела руки.
— Ну, а тогда кто же, в самом деле? Ну ведь не мама же, не папа, не...
Дверь приоткрылась, в комнату заглянула бабушка.
— Я пошла.— Она, улыбаясь, обратилась к Пете: — Благодаря внучке я могу хоть прогуляться перед кино. Начала было полы натирать, а теперь, оказывается, и отдохнуть можно. До свиданья, молодой человек! Заходите к нам!
82


Как только бабушка ушла, ребята бросились в комнату, где она натирала полы, но электрополотера не оказалось. В стенном шкафу они его тоже не нашли. Они обнаружили полотер на подоконнике в кухне: Ксения Ивановна положила его туда сушиться.
Маша посмотрела на полотер, на Петю... В ее голосе снова появились недоверчивые нотки.
— Ну и как же ты будешь их исследовать, отпечатки пальцев?
Петю ее тон не смутил. Машка еще не слышала о его магнитной кисточке, и это только обрадовало его.
— Ты вот что,— проговорил он негромко, но твердо,— ты смотреть смотри, но не вздумай и пальцем прикасаться к полотеру. Понятно?
Самбо кивнула и притихла.
«Спокойно! Главное, не суетись!» — сказал он уже не вслух, а мысленно. Он извлек из кармана пластмассовую коробочку, магнитик, лупу и разложил все это на подоконнике; он снял пиджак и повесил его на спинку стула; он засучил рукава клетчатой рубашки.
— Так! Приступим!
Детектив открыл коробочку, сунул в нее магнитик и тотчас вынул его с повисшей на нем темно-серой кисточкой.
Петя понимал, что сама ручка полотера уже захватана Ксенией Ивановной и ею заниматься не следует. Он принялся осторожно водить кисточкой по дюралевой трубе, на которой держалась ручка. Самбо стояла за его спиной и дышала ему на правое ухо.
— Смотри! Смотри! — прошептала она через минуту.— Ой!.. А я ведь не верила... Думала, что все это врут про тебя.
Под магнитной кисточкой на блестящем металле появлялись темно-серые пятна. Петя не слышал, что прошептала Маша: он был слишком озабочен. Труба под самой ручкой была очень захватана, множество отпечатков пальцев накладывались друг на друга, сливались в одно большое неровное пятно. Может быть, опытный человек и разобрался бы в этой путанице, но Пете она ничего не говорила.
Вдруг Петя сообразил, что Машина сестра — девочка ма¬
83


ленького роста. Вынимая полотер из стенного шкафа, она должна браться за трубу не под самой ручкой, а где-то значительно ниже. Петя стал водить кисточкой по всей трубе. Почти всюду появлялись овальные пятна, но это уже был не тот сумбур, что получился возле ручки. Среди отпечатков смазанных, наложенных друг на друга можно было видеть отпечатки отчетливые, ничем не испорченные. Петя прервал свое занятие.
— 	Помоги-ка! — сказал он.
И Маша сразу поняла, что надо делать. Она взялась за ручку, Петя взялся за самый полотер, и оба перевернули его так, чтобы можно было обработать трубу с другой стороны. После этого Петя снова взялся за кисточку.
— Смотри: маленькие! — сказала Самбо.
Среди отпечатков пальцев взрослого человека стали появляться отпечатки значительно меньших размеров. Петя перевел кисточку в другое место, и тут... тут и он и Маша перестали дышать.
На совершенно чистом металле появился один маленький отпечаток, рядом с ним — другой, затем третий и четвертый. Это был прекрасный след не только кончиков пальцев, но и всех фаланг и выпуклых частей ладони.
— Видала?— тихо сказал детектив.
Самбо кивнула.
— Попалась, Заноза! — так же тихо сказала она.
Петя поднес к отпечаткам лупу.
— Наклонись! Видишь — узоры? Это папиллярные линии.
84


Теперь тебе надо получить отпечатки пальцев своей сестры, и, если узоры совпадут, тогда всё — она разоблачена!
— А как их получить, эти отпечатки?
— Чернила для авторучки есть? Только синие надо, а не черные. Намажь ей чернилами пальцы, не очень густо, подожди, чтобы чернила высохли, потом слегка смочи лист гладкой бумаги и прижми к нему ее пальцы.
— Ничего себе работка! — воскликнула Самбо.— «Намажь ее пальцы, дай высохнуть, намочи бумагу, прижми ее пальцы...» Так она мне и позволит все это над ней проделать* Она такой визг подымет — держись!
— А ты на хитрость ее возьми, скажи, что хочешь фокус показать...
Самбо приподняла трубу и стала разглядывать след руки.
— Вот это — мизинец, как видно,— сказала она.— Вот это — безымянный, это — средний, а это — указательный... А где же большой палец?
Петя тоже со всех сторон осмотрел трубу. Потом он снова взялся за кисточку и долго работал ею, но отпечаток большого пальца так и не проявился.
— Вот это да! — сказал следователь и погладил затылок.
Оба долго смотрели друг на друга.
— Что же это такое? — спросила Маша.
— А то,— отчеканил следователь,— что у твоей сестры есть сообщник и у этого сообщника не хватает на руке большого пальца.
— Четырехпалый сообщник! — прошептала Самбо.— Ты гляди! Как в книжке!
Она снова умолкла. И, пока она молчала, Петя проделал следующее: он не спеша вынул из внутреннего кармана пиджака записную книжку, а из книжки — листок целлофана с наклеенным на него куском широкого лейкопластыря. Он отделил целлофан от лейкопластыря, наклеил лейкопластырь на дюралевую трубу в том месте, где темнели четыре маленьких отпечатка, и тут же снова отклеил его. Отпечатки исчезли с трубы: они перешли на лейкопластырь. Так же молча, неторопливо Петя снова заклеил лейкопластырь целлофаном, спрятал его в записную книжку, а книжку — в карман.
85


Самбо очень внимательно следила за всеми этими манипуляциями.
— Слушай! А ты ведь и в самом деле специалист,— сказала она, глядя на Петю исподлобья.
Петя порозовел от удовольствия, но сделал вид, что не слышал этого замечания.
— Ну вот! Теперь дело за тобой,— сказал он*
— Что — за мной?
— Тебе надо припомнить, кто из Люськиных знакомых не имеет большого пальца.
Несколько минут Самбо ходила по кухне и шептала чьи-то имена. Ни одного четырехпалого она не припомнила.
— Что ж! — сказал Петя.— Придется сделать так: сегодня осмотреть всех ребят в вашем дворе, а завтра приняться за школу.
— Смотреть, у кого пальца нет?
— Ну да.
— На это две недели уйдет.
— Бывает, что какое-нибудь дело и за год не расследуешь.
Самбо как-то скисла. Она сунула в рот кончик косы и пожевала его, глядя куда-то в окошко. Потом она прошлась по кухне, задевая боками то плиту, то стол, то угол шкафа. Потом остановилась перед Петей.
— Ты «Гекльберри Финна» читал?
— Читал, конечно.
— Помнишь, как они с Томом Сойером негру Джиму готовили побег? И подкоп рыли, и веревочную лестницу в пирог запекали, а нужно было только открыть замок у чулана.
Детектив обиделся:
— Короче, ты хочешь сказать, что я говорю глупости.
— Не глупости, а просто зачем искать Четырехпалого среди сотен людей, если мы их сегодня можем сцапать... И Люську и твоего Четырехпалого.
— Гм! А как?
— Я для этого тебя и звала.
— Для этого и звала?
— Ага. Я думала, тебе интересно будет в засаде посидеть.


ФАСАДА
План у Маши был очень простой. По ее словам, Люська занималась своей преступной деятельностью лишь в те дни, когда она твердо знала, что все домашние уйдут и никто не вернется в течение нескольких часов. Сегодня был именно такой день. Папа и мама сразу после работы собирались встретиться с бабушкой и пойти втроем в кино на какую-то двухсерийную картину, а Маша должна была идти на занятия школьного кружка юных техников. Люська знает, что сегодня с шести вечера и по крайней мере до половины девятого в квартиру никто не войдет. Вот тут бы и застукать Занозу на месте преступления! Для этого надо освободить шкаф под мойкой от всякого хлама, посидеть там часок, наблюдая, что делает Заноза и ее Четырехпалый, потом выскочить и схватить их за руки.
Петя выслушал этот проект без всякого восторга. Одно дело — исследовать отпечатки пальцев, сопоставлять улики, строить сложные умозаключения, а другое дело — сидеть в чужой квартире, согнувшись в три погибели в низеньком шкафу среди пауков, и ждать: то ли приступит Люська к своим таинственным занятиям, то ли нет.
Петя молчал.
— Ну, говори: согласен или отказываешься? — сказала Самбо.— Времени не так уж много осталось.
— А почему тебе самой в шкаф не залезть? — спросил Петя.
Самбо ответила, что она не может пропустить сегодня занятия кружка.
— То есть сегодня у нас, собственно, и занятий нет. Просто мы делаем генеральную уборку помещения. Если я пропущу, могут подумать, что я от черной работы отлыниваю. А потом, мне хочется, чтобы их кто-нибудь посторонний застукал, чтобы у меня свидетель был.
Петя колебался. Чтобы оттянуть время, он спросил Самбо, как она думает осуществить свой замысел практически. Самбо ответила, что у нее все продумано. Если Петя согласен, они быстренько освобождают шкаф от всякого барахла. Как только они услышат, что Люська открывает дверь своим
87


ключом, Петя забирается под моМу, а Маша говорит Занозе, что уходит на занятие кружка.
— Ну хорошо,— сказал Петя.— А если твоя Заноза никакого сообщника не позовет, будет просто книжки читать — что ж, мне под мойкой так все время и сидеть? А когда придут твои родители, что мне прикажешь делать: вылезать при них и раскланиваться или сидеть скрючившись, пока все спать не лягут?
Все продумала Самбо, но такой возможности она, как видно, не предугадала. Она снова враскачку заходила по кухне, глядя себе на неги, постукивая ногтем большого пальца по нижним зубам. Ходила она на этот раз очень долго. Ходила и молчала.
— Ладно! Иди! — сказала наконец она.— Я думала, с тобой и правда можно дело иметь.
И Петя вдруг почувствовал, что ему жалко расставаться с этим таинственным делом о забрызганных стенах, и с самой Машей, и даже со шкафом под мойкой, в котором он еще не сидел, но внутренность которого ему уже отчетливо представлялась. По сравнению с сильной, энергичной Самбо он показался сам себе хлипким, каким-то комнатным, даже немного смешным со своей магнитной кисточкой и логическими рассуждениями.
— Ладно! — сказал он.— Разгружай мойку, а я пойду маме позвоню, что задержусь надолго. Где у вас телефон?
Самбо просияла, потащила Петю в комнату родителей, где находился телефон. По дороге она наговорила много чего-то очень приятного для Пети — чего именно, он так и не запомнил, потому что был слишком горд в эту минуту самим собой.
Он позвонил маме, сказал, что вернется часам к восьми, и выслушал от мамы замечания о том, что уроки еще не сделаны, что новая тетрадь по алгебре еще не надписана, что в дневнике обнаружена двойка по русскому, которую он позавчера утаил. После телефонного разговора Самбо и детектив приступили к подготовке места для засады.
Это оказалось делом трудоемким. Пете пришлось вытаскивать из-под мойки пустые банки и бутылки, порванные авоськи, склянки со старым проявителем и фиксажем (Машин отец
88


занимался фотографией), дерматиновые сумки для продуктов с оставшейся в них землей от картошки... Самбо рассовывала весь. этот хлам куда только можно было: к себе и к маме под дивану за трюмо, стоявшее в углу, в промежуток между отцовским письменным столом и стеной.
Наконец шкаф был освобожден. Детектив нагнулся, еще раз осмотрел свое будущее убежище, В нем можно было сидеть, если держать подбородок между коленями.
— Я сейчас тряпку принесу, а то там паутины полно и пыли всякой,— сказала Маша, но тут оба замерли.
Из передней послышалось какое-то царапанье: кто-то ковырял ключом в замке и поворачивал дверную ручку. Детектив оглянулся через плечо на Самбо и на карачках уполз под мойку, Самбо захлопнула дверцу. Едва Петя уселся в шкафу более или менее удобно, в кухне послышались легкие, чуть шаркающие шаги и тоненький голосок:
— А где бабушка?
— Ушла прогуляться, потом пойдет прямо в клуб. Ты сегодня ужинать будешь одна. Мама с папой на «Гамлета» пойдут, а мне в кружок надо.
— Я знаю,— тихо ответила Заноза.
— Курица в холодильнике, картошка на сковородке. Я переоденусь пойду.
Самбо ушла из кухни. Люся прошаркала куда-то в сторону окна. Несколько секунд стояла полная тишина. Вдруг что- то негромко брякнуло. Похоже было, что Люська обратила внимание на мокрый полотер и теперь разглядывает дюралевую трубку с отпечатками пальцев. Детектив сидел скрючившись и проклинал себя и Машку за то, что они не убрали полотер.
— Людмила! Я, значит, пошла,— донесся из передней голос Маши.— Ты дома будешь?
Петя услышал, как Заноза шмыгнула прочь от подоконника.
— Не знаю... Может, прогуляться пойду,— ответила Люся
таким безразличным тоном, что детектив подумал: «Мо¬
жет, пронесло. Может, она не обратила внимания на полотер».
89


Хлопнула выходная дверь. Люся ушла в комнаты. Тут Петя смог сориентироваться в своем убежище и разместиться в нем поудобней. До сих пор он сидел скорчившись, упираясь спиною в боковую стенку шкафа, а затылком — в нержавеющую сталь, из которой была сделана мойка. Он сидел не под раковиной, выштампованной в этой стали, а под тем местом, куда ставили вымытую посуду, то есть в самом высоком месте шкафа. Теперь он сообразил, что если протянуть ноги под раковину, то можно сесть поудобней: бочком, полулежа. Петя так и поступил и тут же сделал новое открытие: между дверцей и верхней частью мойки тянулась довольно широкая щель, в которую была видна значительная часть кухни.
Приняв удобную позу, детектив стал прислушиваться к тому, что делается в квартире. Некоторое время он не слышал ровно ничего. Но вот из комнаты, что напротив кухни, донеслось потрескивание телефонного диска: Заноза кому-то звонила. Детектив перестал дышать. Телефонный разговор, который он услышал, оказался удивительно коротким. Люся произнесла всего два слова.
— Митька? — спросила она негромко и так же негромко добавила: — Иди!
Петя от волнения заерзал в своем шкафу.
«Четырехпалый! Сейчас придет Четырехпалый! Интересно, когда он явится? Через пять минут? Через полчаса?»
Четырехпалый явился гораздо быстрей. Сразу после разговора по телефону Заноза прошла в переднюю и открыла входную дверь. Петя услышал, как распахнулась и хлопнула дверь соседней квартиры, затем в передней раздался торжествующий мальчишеский голос:
— Всё! Считай, что теперь всё! Считай, что готова машина!
— Митька, ты с машиной сейчас подожди! Митька, у нас очень серьезное положение,— сказала Заноза.
— Чего? Какое серьезное?
Детектив с такой силой припал к щели, что лбу и носу стало больно. И вот в кухню вошла Заноза, а за ней — Четырехпалый.
Ростом он был даже поменьше Люси. Голова и глаза у него
90


были совершенно круглые, нос— кнопкой, уши торчали, а брови отсутствовали.
— Где серьезное? Чего серьезное? — повторил пришелец.
Как видно, это был человек горячий, энергичный. Говорил
он быстро и громко, а когда оглядывался, резко дергал головой. На какой руке у него не хватало пальца, Петя разглядеть не смог.
— Митька, нас выследили,— почти шепотом сказала Заноза.— Иди сюда! Гляди!
Она увела своего сообщника к окну, и оба исчезли из поля зрения детектива. Теперь он слышал только их разговор.
— Ну? — спросил Четырехпалый.
— Во-первых, бабушка обнаружила мокрый полотер. Она им паркет у себя в комнате испортила.
— Попало?
— Пока не попало. Потому что меня дома не было. Но, конечно, попадет... Митька, но это не самое главное... Вот, смотри! Видишь?
— Ну, кто-то хватал трубу грязными руками.
— А чьи это «грязные руки»? Чьи это отпечатки пальцев? Ты знаешь? — тихо, но взволнованно произнесла Заноза.— Это же наши отпечатки пальцев!
— Во! «Наши»!—усмехнулся Четырехпалый.— Что мы, в саже сначала руки пачкали, прежде чем полотер брать?
Тут Заноза объявила Митьке, что он ничего не понимает, что он полный дурак, что он совсем как маленький ребенок. Она рассказала ему, что Самбо пригласила на помощь Петю Калача, а тот, как Митька сам знает, известен всей школе своей страстью к расследованиям и своей магнитной кисточкой, с помощью которой он проявляет отпечатки пальцев.
Четырехпалый понял все, но нисколько не испугался.
— Вот это да! Это, значит, наши отпечатки пальцев, Люськ! Вот бы узнать, из чего делают эту магнитную кисточку!
— Митька! Ну... ну, ты совсем глупенький! Ты понимаешь, что мне от Машки теперь жизни не будет, а тебя Машка так отлупит, что ты; неделю больной пролежишь!
91


В голосе Четырехпалого снова появились торжествующие нотки.
— Отлупит? А на что спорим, что не отлупит? Хочешь, пас завтра... нет, послезавтра в школе на руках будут носить, а еще через неделю наши портреты в «Пионерской правде» появятся? Хочешь?
— Ну, хочу, конечно...— уже другим тоном сказала Заноза.— Только ты говори яснее: в чем дело?
— В чем дело? Пылесос, вот в чем дело! Понимаешь?
Как видно, Люся ничего не понимала. Она молчала.
— Полотер моет, а пылесос воду отсасывает,— торжественно и медленно отчеканил Четырехпалый.— Теперь понимаешь?
Наступила долгая пауза.
— Митька, ты, кажется, гений,— тихо произнесла Заноза.
— Неси пылесос! — приказал «гений».— Завтра твоя Самбо гордиться будет, что у нее такая сестра.
В шкафу под мойкой стояла жара: где-то поблизости проходила труба с горячей водой. Пете было душно, у него затекла правая рука, на которую он опирался, болела шея, потому что голову нужно было держать прижатой к плечу. Но детективу казалось, что он готов просидеть в таком положении хоть до поздней ночи, лишь бы только узнать, что значит вся эта возня с пылесосом и чем она кончится.
Теперь он снова мог видеть заговорщиков. Они то уходили из кухни, то возвращались. С изумлением детектив убедился, что Четырехпалый вовсе не четырехпалый, что на обеих Мить- киных руках все пальцы целы. Заноза принесла откуда-то красивый, обтекаемой формы пылесос. Митька извлек из него фильтр для пыли, сказав, что он будет только мешать. Затем пылесос поставили на стул, да в таком месте, словно нарочно позаботились о том, чтобы Пете было удобнее на него смотреть.
— Ведро тащи или таз какой-нибудь,— сказал Митька, прикрепляя к пылесосу гофрированный шланг с наконечником.
Люся притащила из ванной большой эмалированный таз и поставила его на пол под пылесосом в противоположном конце от шланга.
92


— Из кружки будем или кишку принести? — спросила она Митьку.
— Кишку давай. Чтоб все, как полагается, было.
Заноза ушла и вернулась с кишкой такой же толщины, как для клизмы, но только раза в три длинней. Она подошла вплотную к мойке, и Пете на некоторое время ничего не стало видно. Он только по звукам мог догадаться, что Люся насаживает конец кишки на водопроводный кран.
— У меня все,— тихо произнесла Заноза.
И Петя снова увидел перед собой красивый пылесос.
— И у меня все,— отозвался Митька, втыкая вилку от пылесоса в штепсель у двери. Он отошел от штепселя и взялся за гофрированный шланг.
— Митька, ты волнуешься? — чуть слышно спросила Заноза.
— Малость есть, конечно... Все-таки судьба решается: или нам жизни не будет, или...
Заноза не дала ему договорить:
— Митька... пускать воду?
— Пускай! — немного хрипло ответил Митька.
Над головой у детектива зашумела по трубе вода. В следующее мгновение взвыл мотор пылесоса.
Петя увидел, как по линолеуму растекается большая лужа.
Митька схватил наконечник пылесоса и стал водить им по этой луже.
— Качает! Качает! — закричала Люся. — Ой, ты смотри, даже перебрызгивает через таз!
Из заднего отверстия пылесоса хлестали мелкие брызги. Они проносились над тазом и улетали куда-то в коридор. Держа в одной руке кишку, Заноза другой рукой приподняла таз так, чтобы брызги попадали в него. Хорошенькое лицо ее сияло.
— Митька! Ты гений! Нет, Митька, ты просто гений!
Митька не слушал ее.
— Эту штуку надо резиной обклеить,— говорил он, орудуя наконечником.— Тогда еще лучше к полу прижиматься будет. Еще сильнее будет тянуть.
Детектив заметил, что лицо Занозы как-то вдруг измени-
93


лось, она с тревогой смотрела на пылесос. Из него теперь летели не только брызги, из него еще валил и пар. Изменился и звук, с которым работал мотор. Сначала он выл очень тонким голосом, а теперь выл натужно и прерывисто.
Заноза поморгала длинными ресницами. Она хотела что-то сказать своему сообщнику, но тот и сам заметил, что с пылесосом дело обстоит неладно, и, прекратив работу, уставился на машину.
Пылесос зашипел, потом в нем что-то треснуло. Шум мотора утих. Несколько секунд изобретатели молчали.
— Перегорел,— сказал наконец «гений».
— Митька! Что же теперь будет? — прошептала Заноза.
— Теперь... это... теперь попадет...
И тут детектив решил, что пора наконец произнести фразу, которую он очень долго смаковал, которую он много раз прорепетировал в уме.
— Так! — сказал он металлическим голосом,— Ваша игра окончена.
94


Он увидел, как Заноза и «гений» подскочили, словно их хлестнули плеткой по ногам. Он толкнул дверцу шкафа, но та не поддалась: Самбо захлопнула ее, не сообразив, что защелка открывается только снаружи.
— А ну, откройте! — властно приказал детектив.
Ни Люська, ни Митька не шевельнулись.
— Откройте! Я Петр Калач, слышите! — отчеканил «сыщик».
Он увидел, как Митька направился было к мойке, но Заноза схватила «гения» за рукав и, прижав пальцы к губам, тихонько увела его из кухни. Дверь бесшумно закрылась.
Никогда еще Петька не попадал в такое глупое положение. Кричать, требуя, чтобы его выпустили, ему казалось делом безнадежным и унизительным. Он мог бы поднатужиться и сломать или защелку, или самое дверцу шкафа. Но ему было ясно, что, сделав это, он будет чувствовать себя очень неловко перед Самбо и перед ее родителями.
Авторы приключенческих романов любят прерывать повествование на самом интересном месте, как раз в тот момент, когда герои их попадают в отчаянное положение. Так поступлю и я: оставлю детектива сидеть под мойкой и расскажу, с чего началась вся эта история с пылесосом и полотером.
СЕРДЕЧНАЯ ТАЙНА ЗАНОЗЫ,
Неделю тому назад звено Люси Пролеткиной осталось после уроков. Была его очередь мыть в классе пол.
Уборка класса, мытье пола — дело не очень-то приятное. Но раньше эту работу еще можно было терпеть. Она производилась под наблюдением Киры Леонидовны, женщины энергичной, веселой, любившей посмеяться. В конце сентября Кира Леонидовна тяя^ело заболела, и у класса появилась новая руководительница — Вера Прокофьевна. Ни Люся, ни другие ребята, оставшиеся сегодня в классе, еще не занимались мытьем полов под надзором Веры Прокофьевны. Но за эти три недели
95


они хорошо познакомились, с ней и теперь твердо знали: тоска будет смертная.
Так оно и получилось, Вера Прокофьевна явилась в класс сразу же после звонка. Она была высокая, сухая, жилистая.
— Кажется, все в сборе,— отчеканила она резким голосом.— Это отрадно, что вы такие сознательные. А то на прошлой неделе половина уборщиков разбежалась.
Вера Прокофьевна даже с одним человеком говорила так громко и отчетливо, словно перед ней был шумный класс. Похвалив ребят за сознательность, она взяла стул, поставила его в угол рядом с дверью и села на него, не облокачиваясь о спинку, скрестив руки на груди.
Ребята не первый раз занимались уборкой. Каждый знал свои обязанности. Мальчики принесли ведра с водой, сдвинули парты в одну сторону и принялись протирать их мокрыми тряпками. Девочки посыпали пол содой, плеснули на него воды и стали тереть половицы щетками. Минуты две Вера Прокофьевна молчала, а потом вдруг громко проговорила:
— Так, так! Я вот с вами еще мало знакома. Вот теперь я погляжу, кто из вас белоручка, а кто настоящий труженик. Вот на таких-то делах и познаются люди.
Вера Прокофьевна хотела подбодрить ребят, а прозвучала эта фраза угрожающе. Все продоля^али работать молча. Лишь изредка кто-нибудь коротко произносил:
— А ну-ка, помоги!
Это когда нужно было передвинуть парту*
— Ребята, воду!
Двое мальчиков забирали ведра с грязной водой и уходили.
— Не сходит. Потри еще.
Мокрая щетка начинала ерзать в одном месте, где на полу синело чернильное пятно.
Люся намочила в воде большую тряпку и принялась начисто вытирать ею надраенный щетками пол. Выжимая тряпку над ведром, она незаметно для себя вздохнула.
— Вздыхаешь, Пролеткина,— заметила Вера Прокофьевна.— Как видно, тяжела для тебя такая работа. Не приучили тебя дома к простому физическому труду*
96


— Не тяжелая эта работа, а просто скучная,*— сдержанно сказала Люся.
— А по-твоему, значит, человек должен заниматься только тем, что ему интересно? Напрасно ты так думаешь, Пролеткина. Интересным делом заниматься легко..* это каждый захочет сделать то, что ему интересно. А вот ты приучи себя терпеливо выполнять работу скучную, неприятную..« Вот тогда ты станешь настоящим человеком.
Ребята прекрасно знали, что в жизни приходится заниматься делами скучными, неприятными, но Вера Прокофьевна заговорила об этом в поучительном тоне, и Люсе сразу захотелось ей возразить.
— А мой папа говорит совсем другое,— сказала она негромко, водя тряпкой по полу.
От неожиданности учительница помолчала*
— Так что же говорит твой папа?
— Мой папа говорит, что любую, даже самую скучную работу можно сделать интересной, если к ней подойти творчески.— Эту фразу Люся произнесла уже погромче. Затем она повернулась спиной к учительнице и принялась полоскать тряпку в ведре.
Кто-то из ребят хихикнул.
— Интересно,—раздался голос Веры Прокофьевны.—Интересно, как же твой папа станет творчески мыть полы? Ты не скажешь мне, а, Пролеткина?
Ребята захихикали еще громче.
Люся злилась на себя. Она и сама не знала, как это творчески мыть полы. Она просто повторила услышанную от отца фразу, лишь бы возразить раздражавшей ее учительнице.
— Что ж ты молчишь, Пролеткина? Мы ждем.
И вдруг Люсю словно осенило. Она выпрямилась и посмотрела на учительницу в упор, склонив голову набок.
— Можно, например, какую-нибудь механизацию провести.
Вера Прокофьевна уставилась на нее во все глаза:
— Что?
— Можно, например, какую-нибудь машину изобрести, чтобы она мыла полы.
— Ух ты! — хохотнул один из мальчишек.
97


— Люська, ну довольно тебе глупости болтать! — с раздражением сказала Соня Тетеркина*
— Да, Пролеткина! — поддержала ее Вера Прокофьевна.— Прежде чем изобретать, надо вооружиться знаниями, дорогая моя. А пока ты вот стоишь да разглагольствуешь, а твои товарищи трудятся.
Больше Заноза ничего не возражала. Ей уже было не до споров с учительницей. Мысль о поломоечной машине привела ее к такой идее, что сердце у Люси заколотилось от радости, как барабан.
Дело в том, что в школе был клуб — Клуб юных конструкторов,— а в клубе был староста, девятиклассник Эдик Лазовский. Он был высокий и стройный. Он ходил всегда с гордо поднятой головой. У него были черные насмешливые глаза и крошечные темные усики. Не только во всей школе, но и во всем мире не было для Люси человека красивее и обаятельнее, чем Эдик. Он казался ей также и самым умным, самым-бла- городным человеком на свете, хотя она ни разу двух слов с Эдиком не сказала. Чего бы только не отдала Заноза, лишь бы ее приняли в Клуб юных конструкторов! Но правила приема в этот клуб были строгие. Туда принимали ребят начиная с шестого класса, да и то с разбором. Туда нужно было явиться с определенной технической идеей, нужно было твердо знать, над чем ты хочешь работать, как ты эту идею собираешься осуществить. Люся считала Машу Самбо бесчувственной колодой, не понимающей своего счастья. У Машки были способности к технике, она придумала какое-то там «изготовление мелких деталей способом гальванопластики». Она дважды в неделю посещала клуб, виделась с Эдиком, разговаривала с ним и даже ссорилась с ним, как будто это был не сам Эдик Лазовский, а просто так, обыкновенный мальчишка. Сколько вечеров проворочалась Люся без сна в постели, сколько двоек получила она, пытаясь придумать во время уроков эту самую «техническую идею»! Ничего ей в голову не приходило. И вот теперь эта идея явилась сама собой! Да еще какая идея! Только тупицы вроде членов Люсиного звена могли ее не оценить.
Заноза была самой тихой девочкой в классе, она говорила не повышая голоса, она даже двигалась бесшумно. Но внутри
98


нее* часто клокотали страсти. И вот теперь она молча вытирала тряпкой пол, молча полоскала тряпку в ведре с водой, молча отжимала ее, и никто из ребят не догадывался, что произошло с ней за эти несколько секунд. Сегодняшний день, такой будничный, такой обычный, теперь казался ей самым замечательным днем ее жизни. Она уже представляла себе, как Эдик читает газету, а в этой газете написано о ней, о Люсе Пролеткиной, изобретательнице чудесной поломоечной машины, освободившей миллионы школьников от скучной и неприятной работы.
Вместе с другими ребятами Люся поставила на место парты, вернула нянечке щетки, ведра и тряпки, вместе с другими ребятами она умылась. Потом она незаметно отделилась от ребят и побежала на третий этаж, туда, где в двух комнатах размещался клуб.
Люся знала, что по расписанию сегодня занятий в клубе нет, но она знала также, что там в любой день после уроков можно застать или руководителя клуба — преподавателя физики Митрофана Фомича, или преподавателя по труду Ивана Его- рыча, или кого-нибудь из активистов.
Еще издали, идя по пустому коридору, она заметила, что дверь клуба чуть приоткрыта. Подойдя к двери, Заноза распахнула ее и остановилась на пороге.
Она увидела большую комнату, пустые столы с приделанными к ним тисками, какие-то станки и станочки, модели ракет и самолетов, подвешенные к потолку, множество каких-то приборов в шкафах, на шкафах и на полках вдоль стен. В комнате находился всего лишь один человек...
Этим человеком был Эдик Лазовский!
Он стоял перед столом, держа зажженную лампу на длинном шнуре. По столу двигалась известная всей школе электрическая черепаха. Она двигалась в сторону лампы. Если Эдик внезапно переносил лампу куда-нибудь вбок, черепаха начинала вертеть своей круглой головой — фотосопротивлением и, «увидев» лампу, снова направлялась к ней.
Люся надеялась застать Эдика в клубе, но она никак не рассчитывала столкнуться с ним один на один. Оттого, что ей придется разговаривать именно с Лазовским, Заноза совсем растерялась.
9S


Когда она вошла, Эдик оглянулся, но он смотрел на Люсю не больше двух секунд.
— Откуда ты, прелестное дитя? спросил: он без всякого любопытства и снова занялся своей черепахой.
Люся молчала.
Эдик выключил лампу и стал сматывать длинный электрический шнур. Тут он снова посмотрел на Люсю:
— Ты кого-нибудь ищешь?
Люся отрицательно покачала головой. Она и не подозревала, что у нее сейчас довольно глупый вид: ступни поставлены носками внутрь, растопыренные ладошки прижаты к ногам, голова склонилась набок, а рот слегка приоткрыт.
Эдик взял черепаху и понес ее в шкаф.
— Так в чем же дело? — безучастно спросил он.
— У меня идея,— с трудом выдавила Люся.
Наконец-то Эдик проявил некоторое любопытство. Он даже приостановился:
— Гм! Идея? Какая идея?
— Техническая,— тихо ответила Люся.
Эдик уже совсем пристально смотрел на свою обалдевшую посетительницу. Губы его как-то странно подрагивали,
— Ну, давай излагай свою идею*
— Поломоечная машина...
— Что?
— Такая машина, чтобы полы мыть. Я хочу ее изобрести* Чтобы ребятам не мыть полы.
Эдик громко и очень весело захохотал. Он хохотал, идя к шкафу, отпирая его, ставя черепаху в шкаф... А заперев шкаф, он, продолжая смеяться, закричал:
— Митрофан Фомич, идите сюда! Нет, вы только посмотрите, какой экземпляр!
Из соседней комнаты вышел очень высокий, очень полный человек — учитель физики Митрофан Фомич. Ребята прозвали его «Дер Элефант», но не только за то, что он был тучен и высок. Дело в том, что у него была привычка покачиваться. Он ходил, слегка раскачиваясь из стороны в сторону. Когда он разговаривал с кем-нибудь стоя, он тоже ритмично покачивался, перенося тяжесть своего тела с одной ноги на другую.
100


-1- Какой, ты говоришь, экземпляр? — спросил он очень низким, гудящим басом.
Эдик упал на стул, бессильно свесив руки, и захохотал еще громче. Вдруг он вскочил.
— Извините, Митрофан Фомич,— сказал он, сдерживаясь.— Но... но пусть она вам сама объяснит... Вам... вам обязательно самому надо послушать.
Дер Элефант подошел своей качающейся походкой к Люсе. Руки у него были заложены за спину.
— Так что же ты должна мне объяснить?
С появлением учителя все смятение Люси куда-то исчезло.
— По-моему, тут ничего смешного нет,— негромко, но отчетливо сказала она.— Я хочу работать в клубе. Я хоть в пятом классе, но у меня есть техническая идея: я хочу изобрести такую машину, чтобы она мыла полы. Чтобы ребятам не приходилось мыть.
Дер Элефант внимательно посмотрел на Люсю, потом оглянулся на Эдика.
— По-моему, тоже тут ничего смешного нет,— сказал он медленно.
Эдик снова хохотнул, но смех его был теперь какой-то неуверенный.
— Митрофан Фомич! Ну вы только подумайте: в нашем клубе... поломоечная машина!
— И все-таки не вижу тут ничего смешного. Мы увлекаемся моделями космических кораблей, моделями космических ракет, моделями кибернетических машин, но все это лишь модели... а тут нам предлагают построить машину, которая реально облегчала бы труд. По-моему, задача интересная.— Учитель снова обратился к Занозе: — И как же ты собираешься эту задачу решить?
Люся молчала.
— У тебя есть какие-нибудь мысли на этот счет?
— У меня мысли еще нет, но я хочу работать в клубе, чтобы ее изобрести.
Эдик снова заулыбался.
— А вот это уже хуже, дорогая,— сказал, помолчав, Митро¬
101


фан Фомич.— Одного желания что-нибудь изобрести мало.-Нужно хотя бы в общих чертах представлять себе, как ты осуществишь свой замысел. Нужно, понимаешь ли, не только хотеть изобрести, но хотя бы наполовину уже изобрести. Ты понимаешь меня?
— Понимаю. До свиданья! — тихо сказала Люся.
Она повернулась и быстро пошла, прижимая ладошки к ногам. Ей хотелось плакать, но даже сейчас, идя по пустому коридору, она сдерживалась. От стыда, от досады на себя ушам было жарко. Только теперь, поговорив с учителем, Люся поняла, какую она разыграла дуру перед Эдиком Лазовским.
— Идиотка безмозглая! Кретинка паршивая! — шептала она, сбегая по лестнице.
Но вот она выбежала на оживленную, светлую улицу, и настроение у нее вдруг изменилось.
Ладно! Пусть Эдик Лазовский над ней смеялся, но Митро- фан-то Фомич сказал, что такая машина нужна! Значит, надо изобрести такую машину и утереть нос этому противному типу с усиками, показать этому зазнавшемуся пижону, кто такая Людмила Пролеткина!
И Люся начала изобретать. Она не пошла домой, она стала петлять по улицам, по переулкам... Прохожие недоуменно поглядывали на странную девочку с длинными, как червяки, ногами и хорошеньким овальным личиком. Она шла носками внутрь, заложив руки за спину. Она шла, широко открыв глаза, но ничего не видя. Людям приходилось сторониться, чтобы не столкнуться с ней; когда она переходила улицы, машины скрежетали тормозами, а шоферы ругались.
Но ничего у Люси не вышло. Никогда в жизни она не изобретала. Она просто не знала, с чего начать. Побродив так минут тридцать, Заноза направилась домой.
РАЗГОВОР У ПОДЪЕЗДА
— Эй! — окликнул кто-то ее, когда она вошла во двор.
Люся увидела Митю Клюквина, который учился в параллельном классе, а жил на одной площадке с ней.
102-


Заноза остановилась. Клюквин подошел к ней.
— Слушай! — заговорил он быстро, отрывисто и деловито.— Мне Тетеркина сейчас рассказала... как над тобой в классе надсмехались... А я сразу понял, что это дело, и сразу пошел к тебе. Я тебя здесь уже целый час жду.— Заметив, что Заноза ничего не понимает, Клюквин приостановился на сёкунду и продолжал: — Одним словом, так: хочешь вместе поломоечную машину изобретать?
Люся не сразу ответила. Она долго и внимательно разглядывала своего лопоухого соседа.
— А ты умеешь изобретать? — тихо спросила она.
— Ты что, про мой автомат не слыхала? — с удивлением спросил Клюквин.
Люся молча покачала головой.
— Понимаешь, такой ящик, а на нем надпись: «Автомат для продажи спичек». Опускаешь копейку, а в окошечке появляется еще надпись: «Автомат не работает». О нем весь дом знает. Я, наверно, копеек тридцать заработал... Все опускают, и никто не обижается: смеются только.
Тут Люся вспомнила, что она действительно что-то слышала об автоматическом мошеннике Мити Клюквина. А Клюквин, не дав ей слова вымолвить, продолжал:
— Я и поломоечную машину почти изобрел.
Люся смотрела на Митьку. Врет он или не врет? Только сейчас она убедилась, что не может даже подступиться к такому делу, как изобретательство, а этот лопоухий уже говорит, «почти изобрел»!
— Ну, дальше! — сказала Заноза.
— Электрополотер! Понимаешь? — проговорил Клюквин.
Люся отрицательно помотала головой.
— Мне Тетеркина рассказала, как ты предложила поломоечную машину изобрести... Я сразу понял, что это дело, и пошел к тебе... Прихожу — а твоя бабушка электрическим полотером пол натирает. Я как посмотрел на этот полотер, так у меня шарики и завертелись: ведь можно же этим полотером полы мыть! Полил пол водой, а полотер надраивает. И можно даже сделать знаешь как? Можно сделать так, что и воду ведрами не надо таскать... Можно купить кишку, вроде как у клизмы, только
103


длипную-длинную... Кишку надеть на кран в умывальной, провести в класс и из нее поливать... Понимаешь? А?
Никогда в жизни Люся не испытывала столько переживаний, как за один сегодняшний день. То она ликовала, возомнив, что сделала изобретение; потом она ушла из клуба как оплеванная, поняв, что ее «изобретение» еще вовсе не изобретение; потом она решила, что изобретать могут только люди какие-то совсем особенные. И вот теперь перед ней стоял круглоголовый, с торчащими ушами Митька и предлагал удивительно простую вещь: мыть полы не щеткой, а полотером. Что это, изобретение?
Люся прикинула в уме: натирать пол гораздо легче электрополотером, чем обычной щеткой. Значит, и мыть его будет легче, если только водить по нему полотером, а драить его будут щетки.
Заноза очень пристально смотрела в круглые Митькины глаза.
— Слушай, а почему ты говоришь, что почти изобрел?
Клюквин ответил:
— Потому, что я придумал, как мыть пол, а как его насухо вытирать, еще не придумал. А это самая грязная работа. Только сначала полотер испытать надо: будет он мыть или нет? А то, может, я чего-нибудь не учел.
— А как... испытать? Кишку надо купить?
— Сначала можно без кишки... Просто из чайника будем пол поливать. Главное — проверить, хватит у него силы, чтоб мыть, или нет.
Заноза очень близко придвинула свой нос к носу Клюквина. Между носами она поставила торчком указательный палец.
— Митька, слушай меня: никуда сегодня из квартиры не выходи. Как только наши уйдут, я тебе позвоню. Митька, ты будешь сидеть дома?
— Ага. Буду*— понизив голос, ответил Клюквин, и они разошлись..


„МИТЬКА? ИДИ!"
В тот день Люся похудела, наверно, не меньше чем на кило, так она изнервничалась.
Когда она пришла домой, Маши не было, а бабушка сказала, что собирается ехать в ГУМ. Люся проглотила свой обед за пять минут, лишь бы не задерживать бабушку. Бабушка уже надела пальто, как вдруг заметила, что рукав его испачкан масляной краской (как видно, она задела где-то за свежевыкрашенную дверь) * Бабушка сняла пальто и стала отчищать краску тряпочкой, смоченной в бензине, потом она сходила к соседке и попросила у нее пятновыводитель. Когда пальто было вычищено, бабушка сказала, что к обеду она не успеет (она обедала с папой и мамой), и решила пообедать сейчас. Потом зазвонил телефон, и бабушка с полчаса разговаривала по каким-то делам совета пенсионеров. Когда она наконец ушла, звать Митьку было уже поздно: вот-вот должны были явиться родители.
За обедом папа с мамой заговорили о том, что надо сегодня же навестить тетю Веру, что это безобразие так долго не навещать больную старуху. Люся возликовала: тетя Вера жила очень далеко, за Новыми Черемушками. Но, пока папа с мамой собирались, вернулась из ГУМа бабушка, а за ней явилась Машка.
Поговорить с Клюквиным по телефону Люся не могла. Она то и дело выходила на площадку, звонила у квартиры Клюк- виных и, вызвав Митьку, шептала:
— Еще совсем немножко подожди. Минут через пятнадцать уйдут!
Так оба и протомились, пока их не уложили спать. Зато на следующий день изобретателям повезло. Когда сестры вернулись из школы, на столе в кухне они нашли записку: «Вернусь не скоро. Обедайте сами. Бабушка». После обеда Маша сразу уехала покупать медный купорос для своей гальванопластики. Когда Самбо ушла, Люся почему-то на цыпочках подбежала к телефону, быстро набрала номер и впервые произнесла два сло- ьа, которые потом повторяла много раз:
— Митька? Иди!
Клюквин тотчас явился, дожевывая котлету. Они достали из
105


стенного шкафа полотер (на них, как всегда, упала раскладушка). Полотер втащили в кухню.
— Тесновато тут,— сказал Клюквин.— Давай вынесем этот стол и эти стулья! Чтоб уж испытания так испытания!
И они, пыхтя и надрываясь, выволокли из кухни обеденный стол, вынесли все стулья.
Испытания начались. Клюквин поставил электрополотер среди кухни. Он еще не отстегнул защелку, державшую ручку, и та стояла торчком.
— В чайнике вода есть? — спросил он, разматывая шнур.
Заноза приподняла с плиты чайник и молча кивнула головой.. От волнения ей трудно было говорить.
— Когда я скажу, ты лей. Только потихоньку лей... а я буду орудовать.
— Куда лить? — тихо спросила Заноза.
— Ну, на пол, конечно. Не мне же на голову! — Клюквин вставил вилку в штепсель, и тут же оба вытаращили глаза: полотер взвыл и волчком завертелся на одном месте, наматывая па ручку длинный провод.
Митька быстро выдернул вилку, подбежал к полотеру и схватил его. Оказалось, что выключатель на ручке был поставлен в положение «включено».
Клюквин прижал ладонь к груди и посмотрел на Люсю.
— Фу-ты!..— вздохнул он.— У меня даже сердце заколотилось.
— Он... он прямо как живой затанцевал,— пролепетала Люся.
Отдышавшись немного, Митя опять вставил вилку в розетку. На этот раз полотер не пустился в пляс. В доме Клюквины х электрополотера не было, но Митя хорошо изучил эту машину, потому что часто помогал натирать полы своей соседке по квартире. Он нажал ногой на защелку и, взявшись за ручку, поставил ее в наклонное положение.
— Ну... начнем? — сказал он, взглянув на Люсю круглыми голубыми глазками. Он был очень серьезен. Даже бледен.
Заноза молча кивнула.
— Лей! — очень тихо скомандовал Митька.
Люся наклонила чайник, и тоненькая струйка воды полилась
106


на пол. По линолеуму потекли два ручейка: один направился в сторону холодильника, другой — к двери.
— Зигзагами лей,— сказал Клюквин, все еще не включая полотера.
Люся стала покачивать чайник. На полу теперь появились зигзагообразные полосы. Они постепенно растекались, сливаясь в ровную лужу.
— Хватат! — скомандовал Клюквин.
Люся отошла в сторону. Митька включил полотер, тот завыл. Изобретатель вдвинул его в лужу, площадь которой достигала уже квадратного метра.
Не отрывая глаз от лужи, Заноза медленно пятилась к подоконнику.
— Моет! — воскликнула она.— Митька! Ведь он же моет!
— Во! Моет! — расплывшись в улыбке, подтвердил Клюквин.
Полотер действительно мыл. Вода, которую баламутили щетки и которая брызгами летела во все стороны, стала совсем мутной.
Вой полотера изменился. Он стал низким, прерывистым. Ручка полотера отчаянно дергалась и дрожала в ладонях у Клюквина. Но изобретатели не обращали на это внимания. Митька вошел в азарт.
— Давай лей еще! Сюда лей! Уж испытывать так испытывать! — закричал он под рев полотера.
Люся стала поливать из чайника уже полной струей, а Клюквин принялся водить машину по всей кухне. Наконец он выключил полотер. Наступила удивительно приятная тишина. В кухне пахло горячим машинным маслом. Заноза и Клюквин смотрели друг на друга и счастливо улыбались.
— Митька! — наконец сказала Люся.— Я сколько лет учусь с тобой в одной школе и даже не знала, что у тебя такая голова!
Клюквин пропустил эту похвалу мимо ушей. Он снова заговорил, что сделана только половина дела, что надо механизировать удаление с пола воды.
— Ты вот чего,— сказал он,— ты достань тряпку и вытирай пол, а я посмотрю, что тут можно придумать.
107


Заноза извлекла из-под моикй тряпку и стала вытирать ею мокрый пол. Изобретатель следил за каждым ее движением: он наклонялся, держась руками за колени; он садился на корточки, глядя, как Люся возит тряпкой по полу; он подымался на цыпочки и вытягивал шею, когда Люся выжимала тряпку над мойкой. Однако на сей раз он ничего придумать не смог. Он попрощался с Занозой, сказав, что позвонит, как только у него появится какая-нибудь идея. А вечером для Люси началась жизнь, Которую в книжках зовут жизнью на вулкане.
НЕПРИЯТНОСТИ
Сначала все было очень хорошо. Папа, который работал начальником геодезической партии и которому до смерти надоели командировки, сегодня узнал, что ему уезжать не через неделю, а через два месяца; мама, работавшая юрисконсультом, сегодня отсудила в пользу своего завода двенадцать тысяч рублей с какого-то другого предприятия; бабушка была очень довольна, что наконец-то выгнали из совета пенсионеров некоего Крынкина, клеветника и склочника. Кроме того, у нее отлично получилось новое блюдо — треска с майонезом, запеченная в духовке. Когда у взрослых в семье настроение хорошее, тогда и детям не на что жаловаться.
После ужина никто не ушел из кухни, все остались сидеть за столом. Папа, облаченный в теплую пижаму, читал журнал «Наука и жизнь», мама вязала себе джемпер. Папа прочел вслух несколько анекдотов из отдела юмора, мама рассказала о том, как глупо себя вел юрисконсульт Кожгалантереи. Все очень смеялись.
Тут бабушка решила внести свою лепту в общее веселье. Она откинулась на спинку стула, скрестила руки на полной груди и сказала, хитро улыбаясь:
— Ну, а теперь, граждане, интересно было бы узнать* что это вытворяла наша Мария сегодня на кухне.
Маша выпрямилась и широко открыла глаза:
— На кухне?
— Да, именно здесь, на кухне.
.108


— Когда?
— А вот тогда, когда никого в доме не было. И ты, милая, не прикидывайся, у меня тоже наблюдательность есть.
Маша замотала головой:
— Ничего не понимаю!
— Не понимаешь? Ах, ты, значит, не понимаешь? А кто сегодня в кухне пол мыл? — с торжеством вопросила бабушка и, прищурив левый глаз, уставилась на Машу правым.
Только теперь Заноза смекнула, в чем дело. Ей стало не по себе. Маша тупо смотрела на бабушку.
— Пол?..— машинально переспросила она.
Папа с мамой переглянулись.
— По правде сказать, я тоже ничего не понимаю,— пробормотала мама.— Михаил, а ты что-нибудь понимаешь?
— Гм! Я тоже что-то не очень...
И тут бабушка рассказала, как она вернулась домой, как вошла на кухню и как ей бросился в глаза чисто вымытый пол, который она только собиралась сегодня вечером вымыть.
— Да не мыла я никакого вашего пола! — уже громко воскликнула Маша.— Понимаете, не мыла!
Мама склонила голову набок и опустила вязанье себе на колени.
— Машка! — укоризненно сказала она.— Ну до чего же ты все-таки тяжелый человек! Ну чего ты злишься? Ведь бабушка тебя ни в чем не обвиняет. Бабушка прекрасно понимает, что ты могла нечаянно разлить или рассыпать какие-нибудь химикалии... Пойми ты, что ничего тут дурного нет. Наоборот, это хорошо, что ты догадалась убрать за собой. Какая ты...
Мама не договорила, а Заноза съежилась. Сидевшая с ней рядом Самбо поднялась со стула. Серые глаза ее сузились, скуластое лицо порозовело.
— А я говорю, что я вашего пола не мыла,— сказала она глухим басом, затем уперлась кулаками в бока, посопела немного и закричала сквозь слезы уже во весь голос: — Я вашего пола не мыла! Ясно вам? Не мыла! Не мыла!
Треснула дверь, ведущая из кухни в переднюю, хлопнула дверь, ведущая из передней на лестницу. Оставшиеся в кухне молчали по крайней мере минуту.
Д09


Что за характер все-таки! — вздохнула мама.
Папа посмотрел на Люсю:
— Люська, а ты, случайно, не того... пол не мыла?
Едва только бабушка завела разговор о поле, Люся стала напряженно думать, как ей поступить. Сказать, что это она вымыла пол? Но тогда ее спросят, зачем она это сделала. Сказать, что ей захотелось помочь бабушке? Но в такую добродетельность едва ли кто-нибудь поверит. Значит, честно рассказать про поломоечную машину? Но тогда придется поведать и о том, как мочили в воде электрополотер, а Люся не была уверена, что бабушка это одобрит.
Пока Заноза раздумывала обо всем этом, Маша уже раскричалась, захлопала дверьми, и Люся поняла, что признаваться в чем-нибудь уже поздно. Она слегка пожала плечами и взглянула на папу с грустным удивлением.
— Ну папа... ну ты скажи: зачем мне это нужно?
Бабушка вздохнула и покачала головой.
— Что я люблю в своих внучках, так это откровенность,— сказала она.— Пол кто-то из них вымыл из каких-то своих тайных побуждений... Хотя бы из вежливости могли бы соврать, что хотели сделать приятное бабушке. Так нет: «зачем мне это нужно», и всё тут!
Заноза пожелала взрослым спокойной ночи и удалилась к себе в комнату. Там она быстренько разделась и юркнула под одеяло. Она еще не спала, когда явилась Маша. Люся притворилась спящей, но потом ей захотелось посмотреть, что поделывает ее сестра. Она открыла один глаз как раз в тот момент* когда Маша, держа в руках чулок, пристально смотрела прямо ей в лицо. Самбо дернула подбородком и погрозила Занозе кулаком, а та быстро закрыла глаз.
Утром Самбо проснулась в прекрасном настроении и даже но вспомнила о вчерашнем разговоре. После обеда Люсе позвонил Клюквин и шепотом сказал, чтобы она вышла во двор.
— У тебя двадцать копеек есть? — спросил он, когда они встретились.
— Есть.
— Тоща давайг а то у меня не хватает. Мы сейчас кишку купим.
110


— Какую кишку?
— От клизмы... ну, для поломойки нашей. У нас в аптеке такую кишку продают — во всей Москве не найдешь!
И он объяснил, что трубки для клизмы обычно продаются уже нарезанными метра по полтора, а тут он увидел в аптеке огромный моток, от которого продавец может отрезать хоть три метра, хоть пять. Словом, сколько попросишь.
— А как вытирать пол, ты придумал? — спросила Люся.
— Нет, пока не придумал. Мы сегодня знаешь что сделаем? Прицепим кишку к полотеру, а другой конец — к водопроводному крану. Поглядим, как полотер с кишкой работает.
Сначала Люсе показалось, что нетрудно без всяких испытаний представить себе, как будет работать полотер с кишкой.. Потом она вспомнила, что ничего не понимает в технике, и решила не перечить Клюквину. Она только спросила, нельзя ли на этот раз произвести испытания у него в квартире, но Клюквин сказал, что у них квартира коммунальная: там на кухне всегда торчит кто-нибудь из соседей.
И снова, оставшись одна, Заноза, позвонила по телефону и тихо сказала: «Митька? Иди!» Клюквин явился с кишкой длиною в пять метров, один конец которой они привязали к ручке полотера, а другой с большим трудом надели на водопроводный кран. Снова они водили полотером по мокрому полу, пока от машины не запахло горелым. Клюквин сказал, что вполне удовлетворен испытаниями и что теперь он вплотную приступит к вопросу об откачке воды.
Папа и мама вернулись поздно ночью, а бабушка и Самбо пришли домой еще засветло. Люся была уверена, что бабушка на этот раз не обратит внимания на пол: к ее приходу он уже еысох, к тому же он утром был еще совсем чистый. Но вот бабушка ушла на кухню, провела там не больше минуты и вышла оттуда с поджатыми губами и неподвижным лицом. Так она и проходила весь день с поджатыми губами. На внучек она не смотрела, а когда они к ней обращались с чем-нибудь, еле отвечала. Заноза сразу смекнула, в чем дело, и помалкивала, с тревогой поглядывая на старушку.
— Бабушка, чего это с тобой? — наконец спросила она.— Чем ты расстроена?
111


— Оставь меня в покое,— скорбно и сухо ответила бабушка и удалилась из комнаты.
— Что это с ней? — спросила Маша сестру.
— Ничего не понимаю! — пожала плечами Люся.
И только вечером, когда сестры улеглись спать и потушили свет, бабушка внезапно появилась на пороге.
— Весь день, Машка, ждала, когда ты скажешь правду, И так не дождалась! Ну, не стыдно тебе, Мапгка1 а?
Самбо села на постели:
— Ну где я не сказала правду? Где?
— А помнишь, когда мы встретились во дворе, я тебя спросила: «Ну как, надеюсь, ты сегодня пол не мыла?»
— Ну, я ответила: «Не мыла». И еще я сказала: «Чего вы все пристали ко мне с вашим полом!»
Бабушка покачала головой и подняла указательный палец:
— Вот именно! А я, между прочим, сегодня утром на пол специально чернилами накапала, и именно там, где никто не ходит. А к вечеру все пятна исчезли. Стыдно, Мария!
Бабушка тихонько прикрыла дверь, оставив сестер в полумраке.
Заноза очень быстро сообразила, что сейчас произойдет, и успела приготовиться к обороне. Пока Самбо вставала с постели, пока она, сжав кулаки, шла в одной ночной сорочке к Люсе, та быстро вскочила на кровати, прижалась спиной к стене и широко-широко открыла рот. Самбо поняла, что сейчас раздастся такой визг, что не только домашние сбегутся, но и соседи в стену застучат.
А еще. через день Клюквин подошел к Люсе и сказал, что у него есть новая идея: надо сзади привязать к электрополотеру тряпку. Полотер будет мыть пол, а тряпка — вытирать его. Люся уже не рада была, что связалась с изобретателем, но она все-таки впустила его, когда все из дому ушли.
С тряпкой ничего не получилось. Ее то и дело приходилось отцеплять от полотера, чтобы выжать воду. Вечером дела в семье приняли совсем скверный оборот. Бабушка впервые заметила грязные брызги на кафельных стенах и показала их маме. Тут мама, помогавшая бабушке мыть посуду, не выдержала: она брякнула ножи и вилки в мойку и закричалаг что это, в кон¬
112


це концов, просто безобразие, что надо быть полной идиоткой, чтобы в тринадцать лет загаживать новую квартиру, которую с таким трудом получили.
В кухню вошел папа. Он только что принял ванну и был одет в пижаму, которая ему очень шла. Небольшого роста, худощавый, он был сейчас как-то особенно хладнокровен.
— 	Значит, таким образом,— сказал он сестрам, постукивая мундштуком папиросы по крышке портсигара,— я не хочу оскорблять Марию необоснованными подозрениями: может бытьг виновата она, а может быть, Людмила. Так что разбирайтесь между собой сами. Но предупреждаю: если это еще раз повторится, будете наказаны обе. Пусть ту, из-за которой пострадала невиновная, мучает совесть.
Больше папа ничего не сказал. Ничего не сказали ни мама, ни бабушка. И даже Мария на этот раз не устроила истерики* Весь вечер она не промолвила ни слова, только громко сопела. Занозе было ужас как не по себе: ведь затишье перед бурей всегда страшнее самой бури.
Бури так и не последовало, но Занозе от этого не стало легче. Дома, пока сестры одевались и завтракали, Самбо как-то очень странно на Люсю поглядывала. В школе на переменах: Машка шепталась со своей подругой Ирой, и, встречая Люсю, они тоже как-то странно поглядывали на нее.
Однажды мимо нее по коридору пробежал Клюквин. Он на две секунды задержался возле Люси.
— Люська! Все! Готово изобретение! — сказал он, торжествующе улыбаясь.— Сегодня звони!
— Пошел ты знаешь куда?..— начала было Заноза.
Но изобретатель уже не слышал ее: он спешил куда-то с компанией других мальчишек.
А после уроков случилось такое, что Люся решила не ссориться с Клюквиным. Сбегая по лестнице в раздевалку, она столкнулась с Эдиком Лазовским и Митрофаном Фомичом. Эдик заулыбался и преувеличенно вежливо поклонился ей, а Митрофан Фомич положил ей на темя большую мягкую ладонь.
— Ну-с, как же: не придумала еще, как осуществить свою идею?
— Еще... я... еще не цридумала,— тихо ответила Люся.
g Библиотека пионера, том 8.
из


— Ну, думай, думай! А то я, знаешь ли, хочу предложить работать над этой темой своим конструкторам. Вот, например, товарищ Лазовский наконец понял, что над такой задачей стоит поломать голову. Я не ошибаюсь, товарищ Лазовский?
Высокий, очень стройный Лазовский опять улыбнулся.
— Нет. Совершенно верно,— сказал он, обращаясь к Люсе, и опять ей поклонился.
Заноза даже не сообразила, что надо что-нибудь ответить. Она пошла прочь, так осторожно ступая, словно боялась разбудить спящего. Сам Митрофан Фомич торопит ее с изобретением! Сам Эдик Лазовский собирается ломать себе голову над задачей, которую предложила она, Людмила Пролеткина! Нет! Она еще помнит, как он издевательски хохотал над ней. Нет! Нельзя допустить, чтобы этот воображала сам изобрел поломоечную машину! Надо утереть ему нос! Надо опередить его!
Люся бросилась искать Митю Клюквина, но он уже из школы ушел.
А дома она застала у Маши ту же Иру, и они всё так же шептались и всё так же странно поглядывали на нее. А потом они удалились в комнату родителей, где был телефон. Закрыли дверь и кому-то звонили, и при этом Ирка говорила так тихо, что Заноза, как ни прислушивалась, ничего не могла разобрать;
А потом Ирка ушла, но вскоре к Маше пришел кто-то другой.
А потом Заноза заглянула в комнату к Машке и увидела там знаменитого на всю школу сыщика Петю Калача...
А потом... бабушка вынула из стенного шкафа мокрый полотер...
А потом... потом вы сами знаете, что произошло.
ЗАНОЗА НАХОДИТ ВЫХОД
Итак, значит, изобретатели тихонько удалились из кухни, оставив детектива взаперти под мойкой. Они вошли в комнату к Люсе и там долго стояли в молчании, хлопая глазами друг перед другом. Сыщик покричал, покричал, чтобы его выпустила но скоро затих.
114


— Пылесос спалили... полотер, наверное, тоже это самое...— вполголоса подвел итоги Клюквин.
Люся трагически смотрела на него большими глазами.
— Митька, а ты знаешь, что мне теперь будет? Мне теперь в семье лучше не жить!
Изобретатель дернул носом и вытер его рукавом.
— «Что мне будет, что мне будет»!—передразнил он.— У тебя отец хотя бы культурный... а у меня знаешь какой? Чуть что — и за ремень.
Клюквин скривил рот, часто задышал и стал вытирать рукавом уже не нос, а глаза.
— Мальчишка, а еще ревет! — прошипела Заноза.—Как будто меня Машка не отколотит. Придумать надо что-нибудь, а не реветь.
— Попробуй придумай! — всхлипнул изобретатель.
Заложив руки за спину, Люся деловито зашагала по комнате.
Изобретатель все еще всхлипывал. Из кухни послышался стук и голос детектива:
— Эй! Откройте, слышите! Все равно вам никуда не уйти.
Заноза остановилась. Когда детектив перестал кричать, она
приблизилась к Клюквину и сказала:
— А вот я и придумала: нам из дому надо уйти.
Митя перестал плакать.
— Куда уйти? — спросил он.
Люся не сразу ответила. Она на цыпочках вышла в переднюю и прислушалась к тому, что делается в кухне. Оттуда не доносилось ни звука. Тогда она вернулась в комнату и прикрыла за собой дверь.
— Понимаешь, мы должны уйти из дому и оставить записку: дорогие там папа, мама, и все такое... Мы понимаем, что вы нас никогда не простите, и поэтому навсегда уходим из дому и будем сами зарабатывать себе на жизнь, и вы нас никогда не увидите. Понимаешь?
Клюквин обалдело смотрел на невозмутимую Занозу. В глазах у него уже не было ни одной слезинки.
Как это «навсегда уходим из дому»? Ты чего?.. А где мы будем жить?
115


Заноза смерила его таким взглядом, что он почувствовал себя круглым дураком.
— Знаешь, Клюквин... ты хоть и изобретатель, но все-таки ты какой-то недоразвитый. Нигде нам не надо жить... покатаемся в метро, и все.
— А... а...— начал было Клюквин и умолк.
— «А, а»! — передразнила Заноза.— Ты что, не понимаешь? Мы только напишем в записке, что убежали навсегда, а ночью вернемся.
— Да ведь еще больше попадет! — почти во весь голос вскрикнул Клюквин.
— Ой! С тобой говорить — ну прямо... Ведь в том-то и дело, что вовсе не попадет! Ты что, родителей не знаешь? Они так рады будут, что мы наконец нашлись, что даже не вспомнят о каком-то там пылесосе.
Люсе еще долго пришлось уговаривать Митьку, прежде чем он понял наконец, что другого выхода нет.
— Ладно,— сказал он.— Схожу пальто надену.
— И вещи какие-нибудь захвати,— приказала Заноза.— Рубашку там, штаны... Хлеба кусок... Как будто мы взаправду навсегда уходим.
Клюквин ушел. Люся быстро натолкала в дерматиновую хозяйственную сумку всяких носильных вещей и продуктов, потом вырвала из тетрадки листок и нацарапала послание родителям.
Митька задержался. От нечего делать Заноза направилась в кухню, прихватив с собой сумку.
— Эй ты, сыщик! —сказала она вполголоса.— Сидишь?
Детектив под мойкой заворочался. Как видно, ему было уже
совсем невмоготу: голос его прерывался, и в нем слышались жалобные нотки:
— Послушай!.. Ну... ну давай по-хорошему... Ведь я сломаю же дверь, и всё!
— И будешь отвечать, если сломаешь. Знаешь, такая мойка сколько стоит?
— Слушай! Выпусти, говорю! Чего ты этим добьешься?
— Машка тебя посадила, пусть она тебя и выпускает.— Люся помолчала.— А ты знаешь вообще, что ты наделал? Мы с Митькой теперь должны из дому убежать. Навсегда! И нас род¬
116


ные никогда больше не увидят. Ни мама, ни бабушка, ни папа, ни твоя Машка! — Заноза так ясно представила себе вечную разлуку с близкими, что голос ее слегка задрожал.—И все из-за тебя! В другой раз будешь знать, как соваться в чужие дела!
— Убежите? — прохрипело под мойкой.— Нет, это дудки!
Дверца мойки содрогнулась. Но то ли замок оказался прочнее,
чем рассчитывал Петя, то ли сам он ослабел, так долго просидев скрючившись,— дверца не поддалась. Увидев, однако, как она вздрагивает, Заноза отступила в переднюю.
— Скажи Машке, что я записку в комнате оставила! — крикнула она и вышла на площадку лестницы.
Там она встретила Митю, выходившего из своей квартиры. Он показал ей авоську, набитую каким-то тряпьем.
— Еле выбрался с этой штукой. Мать дома: то в кухню уйдет, то в комнату войдет, то в кухню уйдет, то в комнату войдет...
СОБЫТИЯ РАЗВОРАЧИВАЮТСЯ
Каждый месяц в Клубе юных конструкторов производилась генеральная уборка. В такие дни все инструменты и приборы тщательно протирались, а если нужно, то и смазывались. Устаревшие модели разбирались или просто выбрасывались. Из шкафов удаляли все ненужные детали, все обрезки материалов, которые уже не могли пойти в дело.
Конечно, не все члены клуба одновременно занимались уборкой. Для этого назначались дежурные, по одному от каждого кружка. Так как в клубе было девять кружков, то и уборщиков обычно было девять человек.
Маша навела порядок в шкафу кружка электрохимиков, потом вместе с авиамоделисткой Ниной Изюминой взялась за мытье полов.
Воду для девочек таскал сам Эдик Лазовский. Смелая, большеглазая Самбо ему очень нравилась. Он жалел, что не может пригласить ее в кино: все-таки неудобно — он в девятом классе, а она в седьмом. Кроме того, Эдик уважал Машу как большого специалиста по гальваностегии и гальванопластике. Маша уме-
никелировать различные детади; многие девочки, в школе
117


носили медные брошки, выращенные ею в растворе купороса, а потом посеребренные с помощью ляписа, купленного в аптеке. Да что там брошки! С помощью своих одноклассников Маша изготовляла тончайшие медные трубочки для различных приборов, медные копии шестеренок, храповиков и других деталей, из которых она многие делала по заказам Эдика.
Во время уборки ребята, конечно* не только работали, но и много болтали. Охотно принимал участие в этих разговорах и Митрофан Фомич. То же самое происходило и сегодня, но Самбо не слышала, что говорят вокруг. Мысленно она была у себя на кухне. Что делает сейчас Петька? Привела ли Заноза своего четырехпалого сообщника? Удастся ли детективу поймать с поличным заговорщиков? И тут ее словно что-то ударило в голову: да ведь она же захлопнула дверцу шкафа! Детективу теперь не выбраться из-под мойки!
Отчаянно торопясь, она протерла насухо свой участок пола, сбегала к умывальнику вымыть руки и, вернувшись в клуб, подошла к учителю, который разговаривал о чем-то с Эдиком Лазовским.
— Митрофан Фомич, разрешите мне уйти. Я очень спешу.
— Вот тебе раз! — прогудел Дер Элефант.— А мы как раз хотели тебе новую работу предложить. Ты что-нибудь слышала о печатных схемах?
— Ага.— Самбо,кивнула и оглянулась на дверь.
— Вот мы и хотели, чтобы ты производство печатного монтажа наладила,— сказал Эдик.— Для карманных приемников и радиоуправляемых моделей. Для тебя это плевое дело. Согласна?
— Согласна... только... только я, право, очень спешу. Вы извините меня, Митрофан Фомич.
Эдик пригляделся к Машиному лицу и, когда она повернулась, чтобы уходить, мягко взял ее за локоть.
— Постой, Самбушка! Ты что-то расстроена. Митрофан Фомич, посмотрите на нее: лица нет!
— Какие-нибудь неприятности? — спросил Дер Элефант.
Самбо не сочла нужным что-нибудь скрывать. Чтобы ее не задерживали, она решила все объяснить.
— Никаких особых неприятностей нет, а просто,., ну, в общем, у меня под мойкой Петя Калач сидит.
118


— Что?..— спросил Эдик:
— Где, ты говоришь, сидит? — спросил Митрофан Фомич.
— Ну, в кухне. В шкафу под мойкой. Петя Калач.
На несколько секунд воцарилось молчание.
— Гм! — сказал Митрофан Фомич.— А ты не объяснишь нам, на какой предмет он... это самое...
Маша оглянулась и поняла, что ей без объяснений не уйти. Как только она сказала, что у нее под мойкой сидит Петя Калач, все уборщики, конечно, побросали работу. Теперь они стояли вокруг нее плотным кольцом. И Самбо торопливо рассказала всем про таинственную историю с вымытым полом, про то, как она заперла Петю под мойкой, и про то, что лишь пять минут назад она сообразила, что дверца открывается только снаружи.
Затем снова на некоторое время воцарилось молчание. Уборщики недоуменно переглядывались между собой. Но вот долговязый Лазовский наклонился и заглянул Маше в глаза:
— Самбушка! Ты что, с Луны свалилась? Ты не знаешь, чем занимается твоя сестра? Да она же поломоечную машину изобретает!
Самбо тупо смотрела на Эдика.
— Как это — изобретает?
— Изобретает машину для мытья полов. Тебе что, не ясно?
— Люська? — спросила Самбо.
— Что — Люська? — в свою очередь спросил Эдик.
— Люська изобретает?..
Юные конструкторы загалдели:
— Ну Люська, конечно!
— Она поломоечную машину изобретает!
— Ну, машину, чтобы полы мыть.
— Митрофан Фомич, ничего себе: половина клуба про это знает, а родной сестре ничего не известно!
— Да. Удивительно! — пробормотал Дер Элефант.
И Самбо узнала о том, как ее сестра явилась в клуб и заявила, что у нее есть идея, и как Эдик расхохотался над этой идеей, и как Митрофан Фомич счел идею заслуживающей внимания.
В помещении было очень шумно. Рассказывая обо всем этом, ребята ужасно галдели, перебивали друг друга. Молчал только щуплый, узколицый Юра Достоинов, единственный шестикласс¬
119


ник в Клубе юных конструкторов. И вдруг, когда настала пауза* этот Юра тихо спросил:
— А он не задохнется?
— Кто не задохнется? — сказал Митрофан Фомич.
— Ну этот... сыщик, который в шкафу.
Настала мертвая тишина.
— Ой! — вскрикнула Самбо и бросилась вон из помещения.
За ней пустилась Нина, за Ниной — другие конструкторы.
— Митрофан Фомич, мы потом доуберем!..—быстро сказал Эдик.— Митрофан Фомич, разрешите?
Митрофан Фомич молча кивнул, и Лазовский выбежал вслед за остальными.
Учитель окинул взглядом помещение. Пол был уже вымыт, только посреди комнаты все еще стояло ведро с грязной водой, и на нем висела мокрая тряпка. Большой, грузный Дер Элефанг посмотрел на это ведро, подошел к нему и уже собрался взять его, но вдруг раздумал. Он вышел в коридор, запер дверь на ключ и частыми, мелкими шажками заспешил к лестнице.
ДЕТЕКТИВ СПАСЕН
Вернемся к Пете. Услышав, как хлопнула дверь, поняв, что Заноза ушла, детектив чуть не разревелся от отчаяния. Он уперся спиной в заднюю стенку шкафа и, наверно, целую минуту толкал ладонями дверцу, стараясь сломать замок. Но в шкафу было душно и очень жарко от проходившей поблизости трубы с горячей водой. Кроме того, пылища поднялась такая, что у Петп першило в горле и свербило в носу.
Вдруг сыщик притих. Ему показалось, что кто-то ковыряег ключом в замке.
Так и есть! Дверь открылась. Петя собрался было закричать Маше, чтобы та быстрее вытащила его, но тут из передней послышался мужской голос:
— Ни на какую картину больше не пойду, пока не услышу отзывы о ней от нескольких знакомых.
— Ну хорошо, Михаил! — сказал женский голос,— Мыг кажется, ушли с картины. Чего же ты еще ворчишь?.
120


G картины ушли, а часа полтора все-таки потеряно. Те- щенька, у вас не найдется что-нибудь поесть?
Тут Петя узнал голос Машиной бабушки, Ксении Ивановны:
— Найдется. Ничего, Вера! Сейчас накормим его — он и перестанет ворчать.
Как я уже сказал, Петя был человеком застенчивым. Услышав голоса взрослых, он пришел в ужас, что ето могут обнаружить в чужой квартире, да еще в шкафу под мойкой. Он и не думал теперь просить о помощи; он только припал глазами к щели.
В кухню вошла бабушка. Вошла и остановилась как вкопанная. Вертя пуговицу на вязаном жакете, часто помаргивая, она смотрела на залитый водою пол, на пылесос, стоящий на табурете, на таз с грязной водой...
—г Миша! Вера! Идите сюда! — наконец крикнула она.— Да идите сюда скорее* говорю!
В дверях появилась крупная блондинка со скуластым русским лицом. Увидев, что творится в кухне, она сцепила пальцы рук перед грудью.
— Боже ты мой! — тихо сказала она.
Вслед за женщиной вошел небольшого роста, очень подтянутый гражданин. Он тоже окинул взглядом кухню, при этом его худощавое лицо ничуть не изменилось.
— Интересно, что она изобретает? — сказал он и провел рукой по седеющим, зачесанным назад волосам.
Лицо и шея у женщины вдруг стали малиновыми. Она, как Самбо, уперлась кулаками в бока.
— Мишка, ты ослеп? Что они сделали с пылесосом? Из него же вода капает. А ну, проверь пылесос!
Петя, конечно, догадался, что мужчина — это отец Самбо, а женщина — ее мать.
Позднее он узнал, что их зовут Михаил Андреевич и Вера Григорьевна.
Михаил Андреевич взял шнур от пылесоса и воткнул вилку в штепсель. Пылесос безмолвствовал. Тогда Машин папа пощелкал выключателем на самом пылесосе. Тоже никакого эффекта.
— Да. Как видно, спалили,— сказал Михаил Андреевич.
121


— Ну вот вам, пожалуйста! — заговорила бабушка.— И еще полотер испортили. Нет, граждане, если вы так будете воспитывать детей...
Вера Григорьевна сердито обернулась к бабушке:
— Только, мама, пожалуйста, без поучений! Очень тебя прошу: пожалуйста, без поучений! И без тебя...
Она не договорила. В кухне вдруг появилась красная, запыхавшаяся Самбо, за ней возник один юный конструктор, другой, третий... пятый... восьмой... Сзади всех маячила длинная фигура Эдика Лазовского. Самбо диким взглядом оглядывала кухню, а юные конструкторы, увидев взрослых, вежливо и негромко заговорили:
— Здравствуйте!..
— Разрешите войти?
— Извините, пожалуйста!
— Где Петька? —спросила Самбо.
— Во-первых, какой Петька, а во-вторых, что все это значит? — в свою очередь спросила Вера Григорьевна.
— Петя Калач. Он... он мог задохнуться! — крикнула Самбо и, бросившись к мойке, распахнула дверь.
— Ай! — взвизгнула бабушка, которая первой увидела сидящего под мойкой детектива.
Сыщик на карачках выполз из шкафа.
— Жив! — почти хором сказали юные конструкторы. Взрослые ничего не сказали. Женщины стояли в полном оце-
122


пенении, а Михаил Андреевич вынул портсигар и стал закуривать.
Сыщик поднялся на ноги, но выпрямиться не смог: слишком долго просидел он в низеньком шкафу. Теперь он стоял, согнувшись под прямым углом.
— Ну ладно,— сказал Михаил Андреевич.— Может, кто-нибудь объяснит, что все это значит?
Петя задрал голову, чтобы посмотреть на него.
— Ваша дочь Люся убежала из дому...— прокряхтел он.— Вместе с Митей Клюквиным... Это они пережгли пылесос.
Мама -с бабушкой только переглянулись между собой, а папа подавился табачным дымом и долго кашлял. Юные конструкторы сосредоточенно молчали.
— Так. А подробней? — сказал Михаил Андреевич.
— Здравствуйте! — послышался гудящий бас, и всег оглянув¬
123


шись, увидели Митрофана Фомича.— Вы простите, что я врываюсь не постучавшись. Вижу — дверь открыта, а тут... такие события...
Мапгин папа поздоровался с учителем, сказал: «Да, действительно события», и добавил, что сейчас «вот этот юноша все объяснит».
За это время Петя успел выпрямиться. Кроме того, он немного успокоился и мог говорить более или менее связно. Оп рассказал о событиях сегодняшнего дня и о том, что ему говорила Заноза, перед тем как покинуть квартиру. Когда он сказал, что Люся упомянула о какой-то записке, бабушка бросилась вон из кухни, юные конструкторы поспешно расступились перед ней. Через полминуты бабушка вернулась, неся в руке тетрадочный листок.
— Машка, это? Ничего не разберу: опять очки куда-то дела.
Самбо взяла у бабушки листок, взглянула на него.
— Слушайте! — взволнованно сказала она и стала громко читать: — «Дорогие мама, папа, бабушка, Маша, Федор Никано- рович и Римма Тимофеевна! Мы признаемся во всем. Это мы испортили пылесос и полотер, и это мы все время мыли пол, из- за которого невинно страдала Маша. Мы никому не хотели зла, мы хотели только изобрести поломоечную машину, чтобы облегчить труд человека, но мы знаем, что вы нас не простите. И поэтому мы решили уйти из дому и уехать подальше и добывать на хлеб своим трудом. Прощайте навсегда, навсегда! Ваши неблагодарные Людмила Пролеткина и Дмитрий Клюквин».
О том, что происходило в последующие минуты, трудно рассказать связно. Вера Григорьевна уставилась в одну точку, кусая губы, тиская пальцы. Бабушка побежала к Митиным родителям. Юные конструкторы говорили каждый свое. Самбо оглядывалась во все стороны и растерянно повторяла:
— Ну зачем же она скрывала!.. Ну, от мамы, от бабушки еще туда-сюда... а от меня? Ну, сказала бы откровенно, и я бы ей ничего не сделала... Я бы, наоборот, даже помогла... И тогда ничего бы не было... и ничего бы не случилось... Зачем она скрывала! — Все это Самбо говорила таким тоном, словно оправдывалась, и вид у нее был такой расстроенны^ как будто она чувствовала себя во всем виноватой.
124


Вернулась бабушка, а с ней пришли супруги Клюквины — Федор Никанорович и Римма Тимофеевна. Худенькая, некрасивая Римма Тимофеевна плакала и сморкалась. Коренастый, с большой лысиной Федор Никанорович, как видно, чувствовал себя неловко. Он то прижимал небритый подбородок к груди и закладывал руки за спину, то прятал их в карманы брюк, то совал в карманы пиджака.
— Из-за тебя все это, черт жестокий! — сказала, плача, Римма Тимофеевна.— Запугал мальчишку ремнем, вот теперь ищи его!..
— А я что? — смущенно бормотал Митькин отец.— «Ремнем, ремнем»! Как будто я... это... каждый день... Я его уже сколько... это... пальцем не трогал...
Спокойней всех держались Люсин папа да Митрофан Фомич. Учитель стоял у дверного косяка, скрестив руки на груди и задумчиво посматривая маленькими глазками на всех собравшихся в кухне. Михаил Андреевич невозмутимо курил, прислонившись спиной к холодильнику. Однажды они переглянулись между собой, оба сразу заулыбались и тут же отвели друг от друга глаза. Вера Григорьевна заметила это.
— Ты, кажется, смеешься? — сказала она негромко, но сердито.
Тут Михаил Андреевич и в самом деле рассмеялся: он закрыл лицо пятерней, и плечи его затряслись.
— Верочка! Уверяю тебя,— еле выдавил он,— ты сама будешь хохотать, когда все это кончится. Хочешь, поспорим?
Дер Элефант сильно наклонил голову, быстро повернулся и стал пробираться сквозь толпу конструкторов в переднюю.
Вера Григорьевна сузила глаза и уперлась кулаками в бока. Только сейчас Петя заметил, что она очень похожа на Самбо.
— Я не хочу спорить,—сказала она напряженным голосом.— Я хочу, чтобы ты позвонил в милицию и заявил, что у тебя пропала дочь. Тебе ясно?
Михаил Андреевич перестал смеяться. Он стал уверять жену, что волноваться и звонить в милицию еще рано, что Люсе и Мите наверняка скоро надоест разыгрывать из себя несчастных беглецов и они сами вернутся домой, как только проголодаются или устанут. В кухню вернулся Митрофан Фомич. Он уже был со¬
125


вершенно серьезен. Он сказал, что полностью согласен с Михаилом Андреевичем.
— Хорошо,— уже спокойнее сказала Вера Григорьевна.— Так что же ты предлагаешь? Вот так стоять да покуривать?
— Зачем покуривать! Попробуем сами их найти,— возразил Михаил Андреевич и добавил: — Товарищи, чего ради мы торчим в кухне? Тут душно и тесно... Пойдемте в комнату!
РОЗЫСКИ
Все перешли в самую большую комнату — комнату девочек.
— Присаживайтесь, граждане! — сказала Ксения Ивановна.
Конструкторы уселись рядышком на диван-кровати. Остальные разместились на другом диване и на стульях. Михаил Андреевич закурил новую папироску.
— Итак, наш военный совет считаю открытым,— провозгласил он шутливо, но, покосившись на жену, добавил уже серьезно: — В самом деле, товарищи, у кого из вас есть соображения по этому поводу?
Едва оправившись от сидения под мойкой, детектив понял, что для него снова настал момент проявить свои способности. Застенчивость помешала ему заговорить первым, он только шепнул Маше:
— Пусть посмотрят, какие вещи они взяли: может быть, это нам что-нибудь скажет.
Самбо огласила Петино предложение, и Ксения Ивановна ушла к себе в комнату проверять платяной шкаф и ящики с бельем. Скоро она вернулась.
— В общем, так,— сказала она и стала загибать пальцы на левой руке: — Люська захватила с собой один чулок, все своп трусики, порванное летнее платье и Машкину шерстяную юбку. У них эти юбки одного цвета, легко было спутать.
Бабушка повернулась к Вере Григорьевне:
— Ты мне хоть голову отруби, а Михаил прав: они где-то поблизости шатаются. Чтобы Людмила задумала далеко убежать да стала хватать что попало — это ты уж меня прости, не такая она дура!
126


Теперь даже Вера Григорьевна рассмеялась. Однако она тут же сказала, что не может сидеть сложа руки, пока ее дочь шатается без взрослых по огромному городу.
Снова стали думать, как найти беглецов. Вдруг шестиклассник Юра Достоинов. что-то пробормотал, глядя на носки своих ботинок.
— Что? — спросил Михаил Андреевич.
Юра снова пробормотал, и снова никто ничего не понял.
— Что ты там бормочешь? — сказала Самбо.— Говори громче!
— Я говорю — в метро, наверно, катаются,— тихо сказал Юра.— Я, когда был поменьше и обижался на родителей, всегда уходил из дому и катался в метро.
Все рассмеялись, но Эдик Лазовский вскочил с дивана и горячо заговорил, что Достоинов высказал очень дельную мысль, что все ребята, собравшиеся здесь, должны немедленно отправиться в метро и заняться розысками.
— Не забывай, дорогой, что в метро десятки станций, сотни поездов и многие тысячи людей,— прогудел Дер Элефант.
Эдик остановился перед ним, заложив руки за спину и чуть наклонившись вперед.
— А система, Митрофан Фомич? Вы системе никакого значения не придаете? Если мы будем просто ездить в поездах да осматривать станций, разумеется, мы никого не найдем... Но если мы будем действовать по четко разработанному плану...
— Ну погоди, погоди! А что это за план?
— А план... план хотя бы такой. Беглецы наверняка не станут ездить взад-вперед по одной и той же линии; они станут кататься и по кольцевой, й по всяким радиальным линиям. Например, отсюда до «Сокольников», затем от «Сокола» до завода Лихачева и так далее. Следовательно, они будут пользоваться переходами. Переходов не так уж много, Митрофан Фомич. Мы расставим в переходах свои посты — по одному человеку на каждом,—и вот увидите: не больше чем через два часа беглецы попадутся.
В конце концов взрослые решили, что лучше хоть как-нибудь действовать, чем сидеть в комнате да разговаривать.
Предложение Юры Достоинова, особенно план Эдика, показа-
127


лиев Пете верхом тактической мудрости. Детектив готов был локти кусать от досады, что не он первый все это придумал. Оп попросил разрешения позвонить по телефону родителям, и Самбо отвела его в комнату, где стоял аппарат. Минут десять Петя трепетным голосом разговаривал то с матерью, то с отцом, то снова с матерью. Он растолковывал каждому из них, в каких волнующих событиях ему приходится участвовать, он дал чест- ное-распречестное слово, что встанет завтра в семь часов и выучит все уроки; он так умолял позволить ему задержаться часов до десяти, что родители, поворчав, согласились.
Когда Петя вернулся в комнату девочек, Митрофана Фомича уже не было: он ушел домой проверять контрольные работы.
Петя узнал, что взрослые за это время разработали свой план действий: сначала они позвонят по телефону воем родным и знакомым, к которым могли бы заглянуть беглецы, потом, в случае надобности, объедут тех родственников и знакомых, у которых телефона нет. Бабушка Маши, Ксения Ивановна, останется дома для связи.
Потом юные конструкторы по очереди звонили своим домашним, предупреждая их, что задержатся. Только без десяти восемь участники розысков вышли на улицу.
Дом, в котором жила Самбо, находился недалеко от станции метро «Аэропорт». Когда ребята ввалились в вагон, Эдик пересчитал их.
— 	Двенадцать человек,— сказал он.— Пошли посмотрим, сколько в метро переходов.
Все подошли к висевшей на стене вагона схеме московского метро и стали изучать переплетение синих, зеленых, красных и желтых линий. Пассажиры поглядывали на ребят, большинство добродушно, с затаенной улыбкой, кое-кто — угрюмо и подозрительно. Юные конструкторы были в той самой одежде, в которой они явились убирать помещение клуба, а для таких дел, как известно, в роскошные туалеты не наряжаются. Маша могла бы переодеться, но она этого не сделала из солидарности с остальными; теперь на ней был красный шелковый плащ, а из-под него видны были грязные тренировочные брюки. На Нине Изюминой был довольно длинный мамин халат е полинявшими цве- точкамиг сверху его прикрывалр голубое пальто. Мальчики счи¬
,128


тали зазорным в середине октября надевать пальто. Они щеголяли в пиджаках с оборванными пуговицами, в старых форменных гимнастерках с протертыми локтями. На Эдике Лазовском был хороший пиджак и невероятно засаленный рабочий комбинезон, который он из своеобразного пижонства уже два года не отдавал в стирку. Приличней всех выглядел Петя, но и тот был изрядно помят после сидения под мойкой. Бесчисленные вихры на его голове поднялись дыбом, и к одному из них прилип темный шматок паутины.
Проехали «Динамо», «Белорусскую», «Маяковскую», а команда Эдика все еще толпилась перед схемой и отчаянно галдела, стараясь сосчитать изогнутые стрелочки, которыми были обозначены переходы: эти стрелочки в некоторых местах так были переплетены, что ребята то и дело сбивались со счета.
Поезд снова стал замедлять ход.
— «Площадь Свердлова». Выходим! — скомандовал Эдик.
Когда все вышли, он отвел ребят в самый конец перрона, где
было поменьше народу.
— Так всё-таки, сколько же переходов?
— Тринадцать!
— Восемнадцать!
— Шестнадцать!
Эдик помолчал, покусывая губу под темными усиками. Красивое лицо его выглядело озабоченным.
— По-моему, тоже шестнадцать. А впрочем, у меня у самого в голове каша с этими переходами. Только вот что мне ясно: чтобы отсюда попасть, предположим, на «Проспект Маркса», надо подняться по эскалатору и потом снова спуститься. А для того, чтобы попасть сюда со станции «Проспект Маркса», как надо поступить?
— Вниз... по тоннелю пройти,— упавшим голосом сказала Самбо.
— Вот в том-то и дело! И со многими пересадками так. Короче говоря, чтобы действовать наверняка, надо расставить не шестнадцать постов, а штук... минимум двадцать. А нас только двенадцать человек. Вот в чем ошибочка!
Обескураженные ребята помолчали.
—■ Если хочешь знать2 тут не двадцать человек нужно, а сто
129


двадцать,— сказал Гриша Ломков; это был черноволосый лохматый парень с раскосыми глазами.
— Почему сто двадцать? — спросил Достоинов.
Ломков стоял, сунув руки в карманы брюк, подняв плечи. Он угрюмо смотрел вдоль перрона, по которому сновали пассажиры: одни входили в вагоны прибывшего поезда, другие выходили из них.
— По каждому переходу в минуту, наверно, тысяча человек проходит,— сказал Ломков,— и все главным образом взрослые. Попробуй заметь среди них двух вот таких шпингалетов! Станешь справа — не увидишь, кто идет левее, станешь слева... В общем, фиговый твой план, товарищ Лазовский!
— Согласен: фиговый. Давай предложи лучший,— сказал Эдик.
Никакого лучшего плана Гриша не смог предложить. Тогда решили для очистки совести подежурить в наиболее важных переходах и к десяти часам собраться здесь, на прежнем месте.
Петю и Машу Эдик направил на Киевский вокзал, предупредив, что это объект очень трудный: как на всех привокзальных станциях, толкучка там страшная. К тому же там сходятся целых три линии метрополитена.
Детектив и Самбо двинулись в путь. Двинулись они не одни, а вместе с Юрой Достоиновым и Ниной Изюминой. Все четверо поднялись наверх по эскалатору. Здесь, в довольно мрачном зале, полном людей, идущих в разных направлениях, маленький Юра Достоинов занял свой пост, а остальные трое спустились по другому эскалатору. На станции «Площадь Революции» Петя и Маша простились с Ниной, которая побежала по лестнице вниз, в коридор, ведущий к станции «Площадь Свердлова». Самбо с детективом сели в поезд и поехали на Киевский вокзал.
Они плохо представляли себе, как расположены там переходы, поэтому, прибыв на место, решили сначала осмотреться.
От входа, ведущего с улицы, можно было попасть на одну из трех линий метро. Если, минуя эскалатор, пройти по верхнему коридору, то окажешься на калининско-кунцевской линии. Если спуститься по эскалатору на промежуточную площадку, а от нее свернуть направо, попадешь на линию, идущую через центр к
130


станции «Щелковская». Если не сворачивать направо, а продолжать спускаться по эскалатору, окажешься на кольцевой.
Решено было, что Петя займет пост в верхнем коридоре, а Маша будет дежурить на площадке между эскалаторами.
Уже минут через десять детектив понял, что Гриша Ломков был совершенно прав. Каждую секунду перед ним проходил не один, а полтора-два десятка людей. И все куда-то спешили. Спешили пассажиры дальних поездов с увесистыми чемоданами, спешили пригородные пассажиры с авоськами и пластмассовыми сумками. Спешили и те, кому не нужно было на поезд. Спешили мужчины и женщины в рабочей одежде и люди нарядные. Спешили мамаши, тащившие за руку маленьких детей, мелькали перед нашим сыщиком военные и ремесленники, старики и старухи, юноши и девушки, мальчишки и девчонки... Среди последних Петя замечал похожих то на Митю Клюквина, то на Занозу. Тогда он бросался в погоню, пробираясь сквозь движущуюся толпу, его толкали, и он толкал... Кончалось дело тем, что он терял из виду тех, кого преследовал, или же выяснялось, что это вовсе не Митя Клюквин и никакая не Заноза.
Детектив ничего не ел с двух часов дня; кроме того, он был измучен сидением под мойкой. В глазах у него рябило, в ушах звенело, под ложечкой сосало. Он все чаще и чаще останавливал прохожих, спрашивая у них, который час, но время, как всегда в таких случаях бывает, тянулось удивительно медленно.
Вдруг Петя вспомнил, что еще в кухне у Самбо, когда он только что вылез из-под мойки, у него мелькнула какая-то исключительно важная мысль. Петя отчетливо помнил, как ему захотелось тут же высказать эту мысль, но в это время что-то ему помешало: то ли юные конструкторы явились, то ли Митрофан Фомич, то ли еще что-то произошло... Сейчас детектив с новой силой ощутил, что это была исключительно важная мысль, что от нее зависит успешная поимка беглецов. Ощущение важности мысли осталось, а сама мысль из памяти испарилась.
Детектив перестал следить за толпой. Он прислонился спиной к прохладной стене и стал вспоминать: о чем же он тогда подумал, в кухне у Маши? Он перебрал в памяти все события, начиная с того момента, как его извлекли из-под мойки, но ничего путного вспомнить так и не смог.
131


— Шагай, шагай! Уже девять сорок. Опоздаем! — пропыхтел какой-то гражданин, тащивший за полной женщиной два чемодана.
Без четверти десять Петя мог покинуть свой пост и спуститься к Самбо на площадку между эскалаторами.
Петя быстро нашел ее в толпе: помог яркий красный плащ. Маше тоже нелегко далось дежурство. Скуластое лицо ее побледнело, глаза смотрели замороченно. Прежде чем сесть в поезд, ребята еще раз поднялись наверх, где стояли будки телефонов- автоматов. Маша позвонила домой. К телефону подошла бабушка. Она сказала, что беглецы еще не нашлись, что родители все еще ищут их по знакомым. Самбо еще больше помрачнела. Она молчала, пока спускались по эскалатору, долго молчала в поезде. Только один раз она обернулась к детективу и сказала ему в самое ухо под грохот колес:
— А вдруг Люська в самом деле решила удрать! А?
— Найдутся,— сказал Петя и снова принялся ломать себе голову: о чем же он подумал тогда, в кухне у Самбо?
Все конструкторы уже были в сборе на станции «Площадь Свердлова». Все заметили, что Самбо волнуется, и всем было немножко неловко, что они прекращают поиски, но пора было возвращаться домой. Кто-то бормотал, что у него родители волнуются, кто-то вздыхал, что домашних заданий на завтра много.
— Самбушка, поверь моему слову,— ласково сказал Эдик,— психовать еще рано: никуда она не денется, твоя Заноза.
— А я и не психую,— тихо ответила Самбо и отвернулась.
Сели в поезд, поехали назад, к «Аэропорту». Конструкторы
нарочито громко уверяли друг друга, что беглецы наверняка сегодня же вернутся, что в крайнем случае их в два счета разыщет милиция. Самбо стояла у двери спиной ко всем и упорно смотрела сквозь стекло, за которым неслись черные полосы кабелей, проложенных на стене тоннеля, мелькали лампы, освещавшие путь. Когда вышли из метро на Ленинградский проспект, Нина Изюмина предложила еще раз зайти к Маше, чтобы узнать, не нашлись ли беглецы.
— Мы даже в квартиру входить не будем,— сказала она.— Мы подождем на лестнице^ а ты спросишь у бабушки и нам скажешь.
132


Так и сделали. Войдя в подъезд, Самбо открыла дверь квартиры своим ключом; ребята остались ждать на площадке. Через полминуты Маша выглянула из двери:
— 	Никаких новостей. Мама в милицию пошла. Заявлять.
Все попрощались с Машей, и те, у кого был телефон, сказали, что еще позвонят ей перед сном.
Минут через пять детектив был уже у себя в подъезде. Он уже не думал ни о Самбо, ни о беглецах. Он думал лишь о котлетах с картошкой, бутербродах, о сладком горячем чае.
Он вошел в кабину лифта, закрыл за собой дверки и большим пальцем нажал кнопку восьмого этажа. Машинально Петя взглянул на свой большой палец, и... в тот же миг котлеты и чай с бутербродами вылетели у него из головы. Сыщик вспомнил наконец, о чем он подумал в кухие у Маши!
А лифт продолжал подниматься. За стеклом кабины уплыл вниз второй этаж, третий, четвертый, пятый... Сыщик нажал кноцку «стоп», и кабина повисла между шестым и седьмым этажом.
Надо было обдумать положение. Петя знал, что если он явится домой, то сегодня родители его уже никуда не отпустят. Конечно, он мог бы позвонить Самбо по телефону, навести ее на верный след беглецов, но, едва подумав об этом, Петя почувствовал, что не в силах пойти на такую жертву. Жалким и беспомощным казался ему теперь план Эдика расставить посты в хмет- ро по сравнению с его, Петиной, замечательной догадкой. Ведь эта догадка родилась в результате кропотливой следовательской работы, безукоризненных логических умозаключений. Сообщить
о 	ней Самбо, а самому улечься спать детектив просто не мог. Он предвидел, что сегодня ночью ему будет страшный нагоняй, но он предвидел и другое: родители быстро смягчатся, узнав, каким блестящим ходом он разыскал пропавших изобретателей. Он нажал кнопку первого этажа, и кабина пошла вниз.


„ВОТ ОНИ!"
Пете открыла Ксения Ивановна. За ее спиной стояли Самбо и Митьккна мама, Римма Тимофеевна. Детектив всю дорогу бежал и теперь еле мог говорить.
— Здрасте!.. Не нашлись?
— Ничего о них не слышно,— тихо ответила Ксения Ивановна.
— Мы думали, это они,— сказала Самбо и, приглядевшись к детективу, добавила: — Заходи! Ты что это... какой-то такой?
Ксения Ивановна пропустила Петю в маленькую переднюю. Взъерошенный детектив помолчал несколько секунд, глядя в упор на Самбо, несколько раз глотнул от волнения слюну...
— Я... я знаю, где они,— наконец выговорил он.— У них же... у них же третий сообщник! Ты что, не понимаешь?
— Не понимаю,— серьезно ответила Самбо.
— Четырехпалый! Забыла?
Секунд десять Самбо размышляла.
— Верно! — прошептала она, помолчала еще немного и энергично кивнула головой.— Петька, совершенно верно: Четырехпалый,— подтвердила она уже в полный голос.— И они к нему пошли, а не в метро!
— Машка! — взорвалась вдруг Ксения Ивановна.— Будете вы наконец по-человечески говорить или нет? И так все нервы истрепаны, а они всё какими-то загадками да обиняками... Какой-то там Четырехпалый!.. Что это за Четырехпалый? Какой еще Четырехпалый? Говорите! Ну!
— Пойдемте! — сказал детектив.— В кухню пойдемте, я вам все объясню.
Все пошли за Петей в кухню. Он хотел показать Ксении Ивановне отпечатки пальцев на ручке электрополотера, но оказалось, что она уже вытерла тряпкой испачканную ручку и спрятала полотер в шкаф.
Пете и Маше пришлось на словах объяснять женщинам, как они проявляли отпечатки пальцев и каким образом установили, что у Люси есть сообщник, у которого на руке не хватает большого пальца. Самбо еще в передней с первого слова уловила ход мыслей детектива: на руках у Мити Клюквина все пальцы
134


целы, следовательно, у Занозы есть еще третий сообщник — Четырехпалый. В сегодняшних экспериментах с полотером и пылесосом он почему-то участия не принимал, но ясно было одно: сбежав из дому, изобретатели, конечно, не стали кататься в метро, а поехали к Четырехпалому хотя бы для того, чтобы рассказать ему о своих приключениях.
Самбо это сразу поняла, но обе женщины никак не могли понять. Римма Тимофеевна только что вернулась после безуспешных поисков сына и зашла к Пролеткиным на минутку. Узкое лицо ее обрамлял светлый платок с яркими розами, концы платка были заправлены под воротник коричневого пальто. Она стояла, сложив на животе руки и глядя на ребят без всякого выражения. Ксения Ивановна сидела, тоже сложив руки на животе и тоже глядя на ребят, но она усиленно двигала бровями и часто моргала, тщетно пытаясь уразуметь, что ей втолковывает внучка. Наконец она замотала головой:
— Какие-то там отпечатки... Какие-то там магнитные кисточки... При чем тут кисточки? При чем тут отпечатки? Ты, Машка, мелешь что-то, а сама не понимаешь что.
Детектив и Самбо беспомощно переглянулись. К счастью, на подоконнике осталась стоять пластмассовая коробочка с железным порошком и магнитиком. Петя попросил лист бумаги, прижал к нему большой палец и на глазах у женщин проявил отпечаток. Затем ребята повторили свой рассказ сначала.
— Ну, ясно! Ну, довольно! — нетерпеливо воскликнула Ксения Ивановна.— Машка, ну что ты кричишь, словно я глухая или дура какая-нибудь! Это же ясно как день: надо вспомнить, у кого из Люськиных приятелей не хватает большого пальца.
— Я таких не знаю,— сказала Самбо.
Ксения Ивановна обратилась к Римме Тимофеевне:
— Может, у Митьки есть такой друг? Припомните-ка! — Бабушка окинула взглядом Петю, потом Мапгу.— Удивительно прямо! На вид у них одни глупости в голове, а вот иногда возьмут да и додумаются до такого...
Римма Тимофеевна вслух перебирала Митькиных знакомых.
— Вовка Ершов — у него вроде все пальцы на руках... У Андрюшки Лисовского тоже как будто все... и у Володьки Мартынова все... У Коли Либровича тоже все...— Римма Тимо¬
135


феевна помолчала.— Слушайте! Есть у Митьки еще один... Федька Ладушкин, только я его никогда в глаза не видела: он моему Дмитрию каждый день по телефону звонит, гуляют они вместе, а к нам в дом этот Федька ни разу не приходил. Может, и приходил, да когда нас с отцом не было. Митька с ним недавно познакомился, в пионерлагере.
— Ну, а телефон... телефон вы этого Федьки не знаете? — спросила Ксения Ивановна.
Римма Тимофеевна задумалась, покусывая тонкие губы.
— Мы ему .записную книжку красивую подарили. Митьке, значит, на день рождения. А ну-ка, погляжу, не в столе она у него?
Митина мама ушла и скоро вернулась с маленькой записной книжкой в кожаной тисненой обложке.
— Телефона нет, только адрес,— сказала она и положила записную книжку на стол.
«Ладушкин Ф.— прочитали все.— Большая Грузинская, д. 37/1, кв. 22».
— Это до Белорусского надо ехать, а там пешком,— пояснила Ксения Ивановна.
— Что ж... поеду,— сказала Римма Тимофеевна и стала заправлять концы платка под отвороты пальто.
Тут Самбо заявила, что она обязательно поедет с Риммой Тимофеевной. Она сказала, что Римма Тимофеевна для Люси человек посторонний, что Заноза может не послушаться ее и сбежать куда-нибудь подальше. И еще она сказала, что Римма Тимофеевна человек взрослый, не понимает детской психологии, а потому не сможет воздействовать на четырехпалого Федьку, если тот откажется сообщить, где скрываются беглецы.
Ксения Ивановна сначала возражала, а потом всплеснула руками и сказала:
— Ну ладно, ладно! Поступай как хочешь. Я знаю, что ты всегда настощпь на своем.
Петя и думать не стал, чтобы расстаться с Самбо и вернуться домой. Ведь это он со своим искусством следователя установил тот факт^: что у Занозы существует третий, четырехпалый сообщник. Разве мог он теперь спокойно лечь спать и не увидеть
136


собственными глазами этого четырехпалого Федьку! Петя сказал, .что он поедет вместе с Самбо и Риммой Тимофеевной.
Уже выйдя в переднюю, Римма Тимофеевна вдруг заколебалась:
— А сколько времени-то? Небось уже двенадцатый час.
Ксения Ивановна взглянула на ручные часы.
— Семнадцать минут двенадцатого,— сказала она.
— Неловко ночью людей беспокоить.
Ксения Ивановна возразила, что по такому важному делу можно и в три часа ночи разбудить людей.
Экспедиция отправилась в путь.
Пока ехали в метро, пока шли переулками мимо древних деревянных развалюшек, мимо новых многоэтажных домов, пока искали на Большой Грузинской дом 37/1, прошло полчаса. Оказалось, что войти в этот дом можно не с улицы, а только с переулка, и, пока выясняли это обстоятельство, потеряли еще несколько минут.
Словом, только около двенадцати Римма Тимофеевна, Самбо и детектив вошли под мрачную арку ворот старого-престарого дома, отыскали подъезд с грязной лестницей, освещенной слабенькой лампочкой.
Квартира двадцать два находилась на первом этаже.
Господи! Неловко-то как! — сказала Римма Тимофеевна, глядя на кнопку звонка. Она так и не решилась позвонить.
Вместо нее позвонила Самбо. Все умолкли. Долго стояла полная тишина, потом кто-то спросил басом:
— Кто там?
—г Гражданин, извините, пожалуйста,— неестественным голосом проговорила Римма Тимофеевна.— Ладушкины не здесь живут?
— Ну, я Ладушкин. А что?
— Товарищ Ладушкин... вы извините, конечно. Только как бы нам поговорить... Дело у нас очень важное.
— Какое дело?
Римма Тимофеевна с тоской смотрела на закрытую дверь и тискала худенькие пальцы.
■ Товарищ Ладушкин, вы такого мальчика^ Митю Клюквина, н§ знаете? Он вашему Феде,приятель.
137


— Ну, знаю. Бывал.
— Так вот, гражданин Ладушкин, исчез мальчишка-то. Нам бы поговорить о вами, порасспросить кое о чем.
— Погодите, оденусь,— сказал гражданин Ладушкин, и за дверью послышались шаркающие шаги.
Через некоторое время дверь открылась. Римма Тимофеевна и ребята вошли в переднюю, так заставленную старыми шкафами, какими-то ящиками и сундуками, что повернуться было негде. Товарищ Ладушкин встретил экспедицию в майке и широких черных брюках. Он был такого же роста, как Дер Элефант, только жилистый и худощавый, с мясистым носом и резкими морщинами на лице. Скрестив на груди волосатые руки, он смотрел на пришедших подозрительно и недружелюбно.
— Гражданин Ладушкин, вы очень простите нас, что мы так поздно...— заговорила Римма Тимофеевна.— Вы, наверно, спали, а мы... Вы уж нас простите... Только, понимаете, какое дело, мальчишка мой пропал, Митька. С вашим сыном он в пионерлагере познакомился, а с ним еще девочка убежала, вот ее сестра.— Римма Тимофеевна кивнула на Самбо.— Вот мы и пришли... Может, о них ваш Федя чего-нибудь знает?
— А откуда ему знать? Он четвертый день корью болеет.
Члены экспедиции переглянулись и стали пятиться к двери.
— Корью...— пробормотала Римма Тимофеевна.— Ну, тогда извините! Вы уж простите нас, что мы вас разбудили.
Римма Тимофеевна вышла на лестницу, Самбо хотела последовать за ней, но детектив удержал ее за локоть и обратился к гражданину Ладушкину:
— Скажите, это правда, что у вашего сына не хватает одного пальца на руке?
— Чего?..— не понял гражданин Ладушкин.
— Я хотел спросить... Ну... Нам казалось, что у вашего сына нет большого пальца... Я только не знаю, на какой руке, на правой или на левой...
— А куда ему деться, большому пальцу? — сказал гражданин Ладушкин и с еще большей подозрительностью уставился на Петю.
Римма Тимофеевна, Самбо и детектив смущенно заизвйня- лись и поспешно удалились. Они услышали, как гражданин Ла-
138


душкин захлопнул дверь на английский замок, потом брякнул цепочкой, потом задвинул какой-то засов.
— Что же это такое? — сказала Самбо.— Значит, он не Четырехпалый?..
— Да, Четырехпалый где-то еще,— грустно ответил детектив.
Всю дорогу до метро Римма Тимофеевна гадала, который из Митькиных друзей может оказаться Четырехпалым.
Вагоны метро были уже на две трети пусты. Римма Тимофеевна и Петя сели, а Самбо не села. Правой рукой она ухватилась за поручень над своей головой, а локтем левой руки закрыла глаза и заплакала.
— Маш, ну чего это ты? Маша, да ну, будет тебе! — стала успокаивать ее Римма Тимофеевна, а сама еле сдерживала слезы.
— Это я ее довела всякими там своими подозрениями. Это я ее все время отлупить хотела, вот она и...— Самбо еще плотнее уткнула лицо в локоть и зарыдала так громко, что пассажиры стали оглядываться.
Римма Тимофеевна успокаивала Машу, но у нее самой дрожал голос и вдоль остренького, внезапно покрасневшего носа скатилась слеза.
Детектив сидел совсем растерянный, не зная, что ему делать, что говорить. С облегчением он почувствовал, что поезд замедляет бег, приближаясь к станции «Аэропорт».
— Вставайте! Приехали! — сказал он своим спутницам и первым подошел к двери.
Самбо и Римма Тимофеевна стали за его спиной.
Кончился тоннель. Перед глазами замелькали редкие пассажиры на перроне станции.
— Вот они! — вдруг на весь вагон закричала Самбо.— Вот они! Вот они!
Петя увидел Занозу и Митьку, ждущих вдоль перрона вместе с каким-то гражданином, который явно нетвердо держался на ногах.
Пока поезд останавливался, пока открывались двери, к противоположной стороне платформы подошел поезд, идущий в обратном направлении.. Оба поезда остановились почти одновре¬
139


менно. Выйдя на перрон, наши герои увидели, что Люся, Митька и неизвестный гражданин садятся в один из первых вагонов поезда, идущего к центру.
— Бежим! Скорей! — вскрикнула Самбо и понеслась через платформу к этому поезду.
Петя помчался за ней. Двери захлопнулись сразу, как только ребята ворвались в вагон. Растерявшаяся Римма Тимофеевна осталась стоять на платформе.
СЕСТРЫ ОБЪЯСНЯЮТСЯ
Самбо и детектив оказались в предпоследнем вагоне, а Митька с Занозой — во втором. Вбежав в вагон, Самбо снова заплакала, но теперь она уже не прятала лицо в локоть.
— Ну куда она едет! Ну что ей там нужно? — сказала она, скривив рот и глядя полными слез глазами на детектива.
Петя понял, что сейчас он должен быть мужчиной, взять все руководство на себя.
— Слушай! — сказал он Самбо.— Перестань реветь! Действовать нужно. Во-первых, мы на каждой станции должны перебегать из вагона в вагон. Так мы приблизимся к ним. Во-вторых, во время этих перебежек мы должны следить, не вышли ли они из поезда.
Это деловое предложение очень благотворно подействовало на Самбо. Она сразу подтянулась, вытерла слезы и тут же предложила подойти к передней двери вагона, чтобы легче было перебежать на остановке в следующий вагон.
Ребятам повезло. Когда поезд подошел к станции «Динамо», платформа ее оказалась совсем пустой. Самбо и детектив рванулись и, миновав один вагон, заскочили в следующий за ним. То же самое они проделали у Белорусского вокзала, затем на станции «Площадь Маяковского». А когда они выскочили на платформу станции «Площадь Свердлова», то увидели следующую картину: из переднего вагона вышел неизвестный гражданин, за ним — Люся и Митя. Неизвестный чуть покачивающийся гражданин очень уважительно, с поклоном пожал руку Занозе, затем так же распрощался с Митькой и ушел в центральный зал
140


станции, к эскалаторам. Заноза и Клюквин к эскалатору не пошли. Они прошли в самый дальний конец платформы, туда, где стояла будка дежурного по станции, и стали смотреть на какую- то синюю машину, стоящую возле этой будки.
— Это же поломоечная машина,— прошептала Самбо.— Это же они ее осматривают!
Изобретатели пошептались о чем-то, глядя на машину, потом повернулись, чтобы уйти, но тут же остановились, разинув рты, увидев Машу и Петю.
Самбо рванулась к ним, детектив побежал за ней.
Обняв Занозу, Самбо снова разрыдалась.
— Люська! Ну дура! Ну зачем ты таилась!.. Разве я знала, что ты поломоечную машину... Ну что я тебе, не помогла бы? Разве... разве я не человек? — Самбо, заливаясь слезами, обняла Занозу за голову и стала целовать ее в макушку.— Люська! Глупая ты какая!.. Ну глупая!..
Клюквин стоял неподвижно и оцепенело смотрел на своего соавтора по изобретению.
Заноза растрогалась. Она поцеловала сестру, похлюпала носом и сказала прерывающимся голосом:
— Я сама хотела тебе обо всем рассказать... а потом... потом подумала, что, может быть, не нужно...
Самбо перестала обнимать сестру и плакать над ней. Она наклонилась, опираясь руками о колени, и, глядя Занозе в лицо, спросила ее уже другим, более деловым тоном:
— Люська, а что вы тут делаете? Ведь вас скоро прогонят, скоро закроют метро!
Заноза поколебалась, посмотрела на Клюквина.
— Митька, сказать? — спросила она его.
Клюквин тоже поколебался, помолчал.
— Ну... валяй,— не очень-то охотно согласился он.
В ином случае Заноза раз десять заставила бы Машу по клясться, что та не выдаст ее, не будет ей мешать, но сейчас после трогательной встречи, она прониклась таким доверием т сестре, что сразу, понизив голос, сказала:
— Мы хотим поломоечную машину разобрать.
-— Что? Как это разобрать?..— вытаращила глаза Самбо,
Люся еще больше понизила голос:
141


— Ну, разобрать, понимаешь? Чтобы узнать, как она устроена.
Самбо завертела головой.
— Подожди! Ты подожди!.. Петька, как ты думаешь: последний поезд еще не скоро уйдет?
— Минут через десять уйдет,—сказал детектив.
— Тогда, значит, есть время. Люська, скорее! Расскажи подробнее, что вы такое задумали.
— Клюквин, рассказать? — спросила Митю Заноза.
— Н-ну, валяй,— по-прежнему неохотно согласился Клюквин и даже отвернулся, сунув руки в карманы пальто.
Все четверо медленно пошли вдоль платформы, и Заноза повела свой рассказ.
В том, что они с Клюквиным собирались только попугать домашних, чтобы им не попало за полотер и пылесос, она так и не призналась. Заноза сказала, что они в самом деле собирались бежать, но не знали, куда им деться, и долго ездили в метро. Судя по всему, изобретатели неплохо провели время. Они захватили из дому все свои сбережения (один рубль девяносто копеек) и все время питались мороженым. Они сделали несколько кругов по кольцевой линии метро, побывали на станции «ВДНХ» и на станции «Новые Черемушки».
Потом они, в который раз уже, попали на «Площадь Свердлова».
— Тут, Маша, ты понимаешь... мы поняли свою ошибку и поняли, как волнуются, наверно, наши родители, и решили вернуться домой.
Я уж не буду излагать все, что врала сестре Заноза. Я ун: Лучше расскажу, как было на самом деле. Об этом я узнал лишь год спустя, когда Люсю даже перестали звать Занозой.
Короче говоря, изобретатели почувствовали усталость, почувствовали, что проголодались (на одном мороженом долго не проживешь), и пришли к заключению, что, пожалуй, уже пора возвращаться домой. Они прошли в конец платформы, чтобы сесть в передний вагон, и тут Клюквин обратил внимание на две машины, стоявшие у стены. Обе они были на колесиках, обе онп были Запрятаны в синие капоты, обе имели ручки, чтобы их удобней было возить. Одна машина была поменьше, а другая —
142


большая, с какой-то невысокой мачтой, на которую был намотан провод. Митя заинтересовался машинами, спросил у Люси, как, по ее мнению, для чего они служат. Люся не смогла ответить на этот, вопрос. Недалеко от машин прохаживалась девушка — служащая метро, в светлом кителе и красной фуражке. Клюквин только потом заметил, что у нее лицо сердитое и заплаканное: то ли она поссорилась с кем-то, то ли ей от начальства попало. Он обратился к ней, указывая на машину поменьше:
— Тетенька, скажите, для чего вот эта машина?
— Пылесос,— сказала девушка и отвернулась.
— А вон та, которая побольше?
— Поломойка,— не глядя на Клюквина, ответила девушка в красной фуражке.
Изобретатели оцепенели. Они долго в полном обалдении смотрели друг другу в глаза. Потом Клюквин снова обратился к девушке:
— Тетенька, эта машина для того, чтобы полы мыть?
— Чтобы полы мыть,— ответила девушка.
— Тетенька, а скажите, как эта машина устроена?
— А я почем знаю! — сказала девушка и ушла к середине платформы встречать очередной поезд.
Митя стал на четвереньки и заглянул под машину. Но кузов машины стоял очень низко от пола, поэтому Клюквин ничего не разглядел. Он сунул руку под машину и стал ощупывать ее нутро.
— Ничего не понять...— пропыхтел он.— Вот... вот вроде резинки какой-то... вроде она винтом сделана... А к чему она, не понять.
Пока он елозил по мраморному полу перед машиной, девушка в красной фуражке проводила поезд и подошла к ребятам. Она все еще была чем-то очень расстроена, на ресницах у нее блестели слезы.
— А ну давай отсюда! Чего ты здесь щупаешь? — сказала она плачущим голосом.
Митька поднялся и ушел с Занозой под одну из арок, отделявшую платформу от центрального зала.
— Хочешь узнать^ как она сделана? — почти шепотом рцро- сил он.
143


— Ну? -г сказала Заноза,
— Метро когда закрывается?
— Не знаю. Не то в полпервого, не то в час,
— Нам нужно гаечный ключ достать или хотя бы плоскогубцы. Потом снова пойдем в метро и будем скрываться, пока его не закроют. А когда его закроют, ночью подберемся к машине и... там, понимаешь, нужно только несколько гаек отвинтить и снять эту штуку... как она называется... Капотом, кажется. Ну, словом, которая весь механизм закрывает. И все узнаем!
Люся была человеком отнюдь не трусливым, но все же и ее взяла оторопь.
— А ты... ты уверен, что нас не поймают?
— Ну и пусть поймают! Лишь бы после того, как мы машину осмотрим. За пылесос нам попадет, за полотер попадет, за то, что убежали из дому, попадет... Чего нам еще бояться?
Заноза в раздумье грызла ноготь на указательном пальце. Митькины слова ей показались очень убедительными. В самом деле: попадет им за многое, и неужели все зря? А вот если они узнают конструкцию поломоечной машины, тогда окажется, что не зря они испортили пылесос, испортили полотер, не зря пропадали в метро, не зря остались в метро на ночь. Люся представила себе, с каким уважением станет относиться к ней после этого Эдик Лазовский. Она перестала грызть ноготь и тихо спросила Клюквина:
— А где ты достанешь гаечный ключ или плоскогубцы? Домой ведь ты не пойдешь!
— У Мишки Бузыкина достанем,— ответил Клюквин.— Он в сороковой квартире у нас в доме живет.
— А почему у Бузыкина?
— Потому что его мать и отец оба в ресторане работают. Они только после двенадцати возвращаются. А у него инструменты есть. Я сам видел: целый ящик!
— Ладно. Поехали! — сказала Заноза.
Они приехали на станцию «Аэропорт». С большими предосторожностями, опасаясь встречи с родителями, проникли во двор своего дома, поднялись на лифте к сороковой квартире. Им пришлось долго звонить, потому что Мишка Бузыкин крепко спал. Минуты через две за дверью послышалось:
144


— Кто там?
— Мишка!.. Мишка, отопри! Это я, Клюквин!
Дверь открылась. Заноза увидела круглоголового, остриженного под машинку ТИишку, на котором ничего не было, кроме трусов. Он сонно моргал глазами и даже не взглянул на нее.
— Мишка, гаечный ключ есть или хотя бы плоскогубцы?
Мишка даже не поинтересовался, зачем в такой поздний час
нужны инструменты. Он широко зевнул и ответил:
— Плоскогубцы... они в ящике у меня.
Мишка, шлепая босыми ногами, направился в комнату. Клюквин пошел за ним. Через несколько секунд он вернулся ужо без Мишки.
—■ Порядочек! Во! — сказал он, показывая Люсе большие плоскогубцы.
Как видно, Мишка, отдав Митьке инструмент, тут же завалился спать.
Клюквин сам выключил в передней свет, сам открыл дверь и подтолкнул к ней Занозу:
— Пошли.
Они благополучно спустились по лестнице, благополучно, никого не встретив, выбрались из двора и пришли к станции метро. Тут оба заколебались: а пустят ли их в такой поздний час в метро? Но им очень повезло. К ним подошел небольшого роста небритый дяденька и, чуть покачиваясь, сказал:
— Ребятки, вам в метро?
Клюквин и Заноза молча кивнули.
— Ребятки, вы, конечно, извините, я немножко выпимши. Я боюсь, что меня в метро не пустят, а денег на такси нет. Вы возьмите меня за руки, будто вы мои дети, с вами меня пропустят: все-таки детишки же!
Люся и Митька переглянулись, взяли пьяного дяденьку за руки и пошли с ним в метро. Он даже не позволил им заплатить за себя. Он разменял двадцать копеек и дал каждому изобретателю по пятаку, чтобы они опустили его в автомат. В метро их пропустили, только девушка, дежурившая у турникетов, проворчала вслед:
— Сам нажрался и еще детей за собой таскает!


НОЧНОЕ МЕТРО
— Иу и вот,— закончила свой рассказ Заноза,— вот мы и хотим спрятаться здесь, пока станцию не закроют и пока все отсюда не уйдут. А потом посмотреть, как она устроена, эта машина.
— Люська! — сказала Самбо.— Да вас же наверняка поймают, неужели ты не понимаешь!
— Ну и пусть потом ловят,— ответил за Люсю Клюквин.— Ничего нам особого не будет: мы не для баловства ведь, а для дела.
Самбо замолчала. Она знала, что Занозу не переспоришь, вместе с тем она понимала, что нельзя позволять ребятам оставаться на ночь в метро.
— Бон она, поломоечная машина,— понизив голос, сказала сестре Люся.
Все остановились, издали глядя на синюю машину.
Потом Самбо тихонько потянула Петю за рукав назад, и они стали шептаться за спиной изобретателей.
— Петька, сейчас подойдет последний поезд... Мы хватаем их, вталкиваем в вагон, и ты доставляешь их домой.
— А ты?
— А я остаюсь и узнаю конструкцию машины. Я у Митьки плоскогубцы отниму.
— Ты что, в милицию захотела?
— Не бойся, может, еще и не попаду! А если мы ничего не узнаем про машину, Заноза мне такого предательства не простит. Понимаешь, говорила, говорила по-хорошему, выведала у нее все, а потом раз — и силой в вагон! Это же вроде предательства, понимаешь?
Петя не возражал против поручения доставить изобретателей домой. Он их доставит в целости н сохранности, будет чувствовать себя героем в доме Пролеткиных, потом придет к себе домой и оправдается перед своими родителями, сказав, что снова помог отыскать сбежавших ребят. Однако то, что Самбо задумала сама остаться в метро, казалось ему чистым безумием.
Со стороны противоположной платформы слышался нарастающий гул. Это приближался поезд, идущий к «Аэропорту».
146


— Петька, приготовиться! — тихо сказала Самбо.— Я Митьку хватаю, а ты Люську.
— А что твоему отцу сказать?
— Скажи все как есть. Петька, приготовиться, поезд идет!
В тот момент, когда поезд ворвался на станцию, Самбо выхватила большие плоскогубцы, торчащие из кармана Клюквина, сунула их себе в карман плаща и потащила изобретателя через центральный зал на другую платформу. Детектив схватил Люську сзади за локти и стал подталкивать ее впереди себя.
— Машка! Как не стыдно! Как не стыдно! Бессовестная ты! — заплакала Заноза.
— Люська! Ну милая: мама волнуется!—одновременно с ней закричала Самбо.— Я сама останусь здесь. Я сама узнаю конструкцию! Мама волнуется!
—г Бессовестная! Бессовестная! Бессовестная! — продолжала плакать Заноза.
Самбо втолкнула изобретателей в вагон, помогла Пете удержать их, пока не захлопнулась дверь.
Всю эту довольно бурную сцену наблюдал дежурный по станции. Он подошел к Маше:
— Девочка, поездов больше не будет. Ты почему осталась?
— А я не еду, я провожала,— сказала Самбо и пошла к тому эскалатору, который был подальше от дежурного.
Самбо не очень-то представляла себе, что она будет делать ночью на станции, как она с помощью одних плоскогубцев сможет разобрать поломоечную машину. Но она понимала: если бы она не осталась, чтобы завершить Люсино дело, то Заноза очень долго считала бы ее предательницей. А сестры хотя и часто ссорились между собой, но все же очень любили друг друга. И еще кое-что заставило Самбо пойти на эту авантюру. Она представляла себе, как бродит одна по трем центральным станциям метро* соединенным длинными переходами и неподвижными эскалаторами, как ей будет жутко и одиноко одной в этом опустевшем подземном лабиринте... И Самбо представляла также, с каким удовольствием она будет рассказывать ребятам об этих похождениях, свидетельствующих об ее отчаянной храбрости.
Самбо подошла к эскалатору. Он был уже совершенно пуст, но двигался наверх. На эскалатор Маша не пошла. Она решила
147


спрятаться в одной из арок, соединяющих центральный зал с платформой. Она стала под сводом арки, но тут со стороны платформы к ней подошел милиционер.
— Девочка, поездов больше не будет. Давай подымайся,— сказал он.
Волей-неволей Самбо пришлось стать на эскалатор и поехать вверх.
Она думала, что из ее затеи ничего не выйдет, что ей ничего не остается, как сесть в троллейбус, пока те еще ходят, и отправиться домой. Но, как только Самбо поднялась в вестибюль на «Площади Революции», планы ее снова изменились.
Свет в вестибюле был наполовину погашен. Никто не дежурил у выхода с эскалатора, как это бывает обычно. Слева Самбо увидела эскалатор, ведущий к «Площади Революции», справа, за поворотом, как видно у самого входа в метро, слышалась пьяная ругань, возмущенные женские голоса, строгие милицейские окрики:
— А ну, гражданин, перестаньте хулиганить!
— Ты давай силу не применяй! По указу пойдешь! Тебе сказано, поезда не ходят уже. Понял?
Вдруг какая-то женщина громко заплакала, послышался шум возни, кряхтение, снова пьяная ругань.
Самбо поняла, что надо действовать. Она бесшумно добежала до другого эскалатора, пригнулась так, что ее макушка оказалась на одном уровне с резиновыми поручнями, и стала спускаться по уже неподвижным ступенькам. Спускаться7 в такой позо было очень трудно: каждую секунду голова могла перевесить и Маша рисковала полететь носом вниз. Но она так и не разогнулась, пока не прошла больше половины эскалатора.
— Эй, кто там есть? — послышался сверху мужской голос.
Самбо оглянулась. На самом верху, держась за поручни, стоял милиционер. Наклонный ход эскалатора был освещен тускло, но красный Машин плащ бросился милиционеру в глаза, а ее странная поза вызвала у него самые худшие подозрения.
— А ну, гражданка, вернитесь! — Милиционер еще не заметил, что перед ним девчонка.
148


В одно мгновение Самбо подумала о многом: о том, что вот сейчас ее заберут в милицию, о том, что родители зря прождут ее еще несколько часов, пока их самих в милицию не вызовут. Подумала Самбо и о том, что из милиции обязательно сообщат в пгколу, родителей вызовут на педсовет, а потом ее одну вызовут на совет дружины и, может быть, снимут перед линейкой галстук.
И такое отчаяние взяло Машку, что она больше ни о чем не стала думать. Она оглянулась еще раз на милиционера — тот все еще стоял наверху — и со всех ног понеслась вниз.
— Эй, вернись! А ну, вернись, говорю! — закричал милиционер.
Самбо услышала наверху топот, затем продолжительный свисток. Этот свисток звучал удивительно громко и раскатисто под сводами пустого эскалаторного хода.
Самбо бежала быстрее милиционера, обутого в тяжелые сапоги. Она влетела в центральный зал станции и заметалась по нему, не зная, куда ей деться. Первое, на что она наткнулась, была громоздкая синяя поломоечная машина, та самая поломоечная машина! Машина ползала по мраморному полу, делая его чистым и влажным, а ею управляла немолодая женщина в синем халате. Женщина удивленно взглянула на Самбо, но продолжала работать. Тогда Самбо метнулась к одной из арок, соединявших зал с платформой, но тут же наткнулась на другую женщину, уже совсем молоденькую. Одетая в черный комбинезон, повязанная красным платочком, она стояла на какой-то подставке и протирала тряпкой бронзовую фигуру студентки с книгой в руках.
Милиционер еще не сбежал с эскалатора, но снова заливисто засвистел.
— Это тебе, что ли, свистят? — спросила девушка Самбо, однако не слезла со своего возвышения.
Самбо отпрянула от нее и понеслась по залу вдоль ряда арок, под которыми в неестественных позах присели бронзовые фдгуры. Казалось, что эти фигуры тоже подозрительно смотрят на Самбо: пограничник с овчаркой, мать с ребенком, изобрета- тедь с циркулем...
И вдруг в противоположном конце зала из арки вышел ещо
149


один милиционер. Как видно, он услышал свистки первого. Он молча двинулся к Самбо. Та уже ничего не соображала, ни о чем не думала. Ею руководил только один инстинкт: раз преследуют — бежать! Она рванулась немного назад, обогнула барьер, ограждающий лестницу, которая вела к подземному переходу с «Площади Революции» на «Площадь Свердлова», и помчалась вниз по ступенькам. Она вбежала в широкий коридор с белым сводчатым потолком и желтоватыми кафельными стенами. В одном месте стоял монтер на стремянке и что-то делал со светильникам^ запрятанными в углублении стены. Чуть подальше несколько рабочих сооружали помост из металлических труб и досок. Еще дальше целая бригада женщин в комбинезонах протирала кафель мокрыми тряпками, надетыми на палки с планками на конце.
— Девушки, а ну, задержите ее! — крикнул один из милиционеров, бежавших за Самбо.
Почти все девушки растерялись. Не растерялась лишь одна из них, полная, с добродушным широким лицом. Она бросила палку с тряпкой и, улыбаясь, расставила руки, загораживая дорогу Маше.
— Эй ты, шустрая! Погоди, погоди!
Ей удалось схватить Машу* и она дружелюбно заулыбалась, глядя Маше в лицо, но та уже ничего не соображала. У Маши было только одно стремление: бежать. Ни о чем не думая, совершенно машинально она оправдала свою кличку «Самбо». Одной рукой она вцепилась девушке в плечо, другой ухватилась за рукав комбинезона у правого локтя, двинула ногой, и девушка шмякнулась об пол. Самбо снова бросилась вперед, но что тут началось за ее спиной! Не только женщины, мывшие стену, но и другие рабочие оставили свое дело и пустились в погоню. Свистели милиционеры, слышались голоса:
— Хулиганка!
— Распустили их, бесстыдниц!
— Эй ты, слышишь? Остановись!
Перед самой станцией широкий тоннель разветвлялся на два сравнительно узких коридора. Самбо пронеслась сквозь один из них, вылетела на платформу «Площадь Свердлова» и... увидела перед собой целую толпу человек в пятнадцать. Тут был и де-
150


журный в красной фуражке, и милиционер, и уборщицы, и другие рабочие. Вое, кто был на станции, услышав свистки и крики, сбежались к выходу на платформу. Машу схватили сразу несколько рук.
— Во! — удивился милиционер.— Я ее недавно прогнал, а она опять здесь!
Тут сбежались и те, кто преследовал Самбо. Все тяжело дышали.
— Ну и хулиганка! Ну и хулиганка! — повторял какой-то пожилой рабочий.
— Я с ней по-хорошему... я с ней по-хорошему... а она, глядите, что со мной сделала,— задыхаясь, говорила девушка, которую Самбо свалила.— Еще не знаю, нет ли сотрясения мозга!
Тяжелее всех дышал милиционер, первым увидевший Самбо. Это был человек немолодой и довольно грузный. Он пыхтел, отдувался, сняв фуражку, вытирал платком лицо и говорил:
— Подхожу, понимаешь, к эскалатору, гляжу, внизу что-то
151


красное такое и вот таким манером вниз идет.— Милиционер согнулся под прямым углом и показал, каким «манером» спускалась Самбо.— Я ее окликнул, понимаешь ты, а она как драпанет!..
ТОВАРИЩ ЮРОШИН
В это время в тоннеле послышался нарастающий рокот, и через несколько секунд к платформе подкатил маленький синий вагончик, и сразу на станции запахло бензиновым дымом.
Из вагончика вышли водитель и пожилой человек в форме. Судя по всему, человек в форме был большим начальником: при его появлении все почтительно притихли.
У этого человека были седые волосы, вздернутый нос и очень большие, с длинными ресницами глаза.
— Здравствуйте, товарищи! — сказал он, чуть улыбаясь.— По какому поводу митинг?
— Вот, товарищ Юрошин, экземпляр поймали,— сказал дежурный по станции и кивнул на Самбо.
Милиционер рассказал, как он увидел Машу на эскалаторе, рабочие говорили о том, как Самбо мчалась по переходу, как она свалила девушку, пытавшуюся ее удержать.
— Так! — сказал товарищ Юрошин.— А зачем ей все это нужно?
— А вот вы спросите ее, товарищ Юрошин,— сказал дежурный по станции.— Может быть, она вам чего-нибудь и расскажет.
Заложив руки за спину, товарищ Юрошин подошел вплотную к Самбо. Лицо его было совершенно серьезно, но Самбо почему-то почувствовала, что он улыбается про себя.
— Моему старшему приблизительно столько же лет,— сказал он, потом несколько минут молча разглядывал Самбо.— Вроде ребенок как ребенок. Вполне нормальный ребенок. А ты как
о 	себе думаешь, а?
Самбо молчала.
— Ну, скажи мне, у тебя были какие-нибудь причины2 чтобы прятаться ночью в метро?
152


Всем показалось, что Самбо опять ничего не ответит^ но вдруг она выпалила:
— Были!
Самбо решила, что лучше всего будет говорить правду.
— А какие именно, ты не хочешь нам сказать?— негромко спросил товарищ Юрошин.
Этот мягкий голос так подействовал на Самбо, что ей почему-то захотелось плакать.
— Могу! — всхлипнув, но вместе с тем несколько вызывающе сказала она.
— Так! Слушаю.
— Я не из хулиганства сюда пришла,— сдерживая рыдания, проговорила Самбо.— Я хотела конструкцию поломоечной машины узнать.
— Позволь! Что ты хотела узнать?
— Конструкцию поломоечной машины. Вот плоскогубцы! — Самбо вынула из кармана плоскогубцы и потрясла ими перед своим носом.— Я хотела снять эту... ну, в общем, эту штуку, которая закрывает машину, посмотреть, как она устроена. Я понимаю, конечно, что это очень глупо, но... но у меня другого выхода больше не было.
Самбо заплакала.
— Во как! — сказала девушка, которую Маша свалила на пол.
— Ну, погоди! Ну, ты перестань плакать! — сказал товарищ Юрошин.— Ну, ты объясни нам: почему же другого выхода не было? Что, ты днем не могла обратиться к кому-нибудь из служащих и спросить, как устроена эта машина?
— А потому выхода не было... потому что Люська... потому что Заноза... потому что моя сестра...— пробормотала
153


Maina и заплакала так, что уже ничего нельзя было разобрать.
— Хорошо, перейдем на другую тему,— сказал товарищ Юрошин.—- У твоих родителей есть телефон?
— Есть,— сквозь слезы ответила Маша.
— Ну вот, скажи нам телефон, скажи нам имя-отчество отца или мамы, и мы позвоним, чтобы они за тобой приехали.— Товарищ Юрошин взглянул на пожилого милиционера:—Я думаю, этим можно ограничиться. Как вы считаете, а?
Милиционер пожал плечами, ухмыльнулся, переглянулся с другими милиционерами.
— Да уж не знаю,— неопределенно сказал он.
— Надо принять во внимание, что человек за делом пошел, а не для баловства.— Товарищ Юрошин обратился к Самбо: — Ты правду говоришь, что техникой увлекаешься?
— Я в Клубе юных конструкторов состою. При школе.
— И вы задумали поломоечную машину построить, чтобы полы в классе мыть?
— Да. Только это не я задумала, а моя младшая сестра.
Работница, которую Самбо свалила, хлопнула себя руками
по бедрам.
— Ну и девки теперь родятся: и дерутся не хуже, чем мальчишки, и конструкции у них какие-то там...— Она внезапно двумя руками пожала руку Самбо.— В общем, я тебе прощаю. Дамочки, пошли, а то за нас тряпки сами работать не будут.
Девушка ушла в коридор, за ней удалились ее подруги. Стали расходиться и другие рабочие. Товарищ Юрошин вынул из кармана шинели большой блокнот, записал телефон родителей Самбо, имя-отчество ее отца. Он вырвал листок из блокнота и передал его дежурному по станции.
— Позвоните, пожалуйста, товарищ Кузнецов. Пусть Михаил Андреевич возьмет такси и приезжает за своей авантюристкой. Ну... хотя бы к вестибюлю на «Площади Революции».
Дежурный ушел. Товарищ Юрошин взглянул на ручные часы:
— Минут пять у меня еще есть. Пойдем пройдемся немного. Я тебе кое о чем расскажу.
154


Он неторопливо зашагал по платформе, Самбо пошла рядом с ним.
— Видишь, какая штука... Поломоечные машины, которые на станциях работают, для школы не годятся: они очень громоздки, берут много энергии... Позволь! Ты, кажется, упомянула, что твоя сестра изобретает такую машину?
— Да! Она уже испортила пылесос,— ответила Самбо.
— Гм! Твоя сестра была на правильном пути. Видишь ли, на одном из заводов московского метро создана конструкция стекломоечной машины — машины, предназначенной для мытья окон,— но она вполне может мыть и полы. Даже если ее назначить только для мытья полов, конструкция станет проще. А главное — для ее постройки требуется всего лишь пылесос «Уралец», затем кое-какие подручные материалы.
Самбо не верила своему счастью.
— А вы не скажете... А как она устроена? Вы мне чертеж не набросаете?
Товарищ Юрошин снова взял блокнот.
— Садись! — Оба сели на ближайшую скамыо.— Только я тебе ее в несколько измененном виде нарисую, чтобы вам легче было ее строить. У стекломойки, например, два насоса. Один насос подает воду вверх, к окнам, а пылесос ее отсасывает. Вам наверх качать воду не надо, на пол она сама побежит. Значит, требуется только один пылесос.
— Но ведь вот моя сестра пылесосом воду отсасывала и спалила пылесос!
— Ты постой! Гнать воду через пылесос совсем не нужно. Это, конечно, испортит его. Вот, смотри!
И товарищ Юрошин принялся водить по блокноту пером авторучки. Он нарисовал два расположенных рядом прямоугольных бака. Левый бак был предназначен для чистой воды, а в верхней стенке правого бака было сделано отверстие, и на нем установлен пылесос с таким расчетом, чтобы он вытягивал воздух из бака. Оказалось, что мыть полы можно тем же самым алюминиевым наконечником, каким обычно убирают пыль, только его нужно несколько переделать. Щель наконечника должна быть закрыта металлической пластинкой с тремя небольшими отверстиями. Среднее отверстие соединяется с тонкой резино¬
155


вой трубкой, а эта тонкая трубка пропускается внутри дюралевой трубы пылесоса и внутри его гофрированного шланга. Сам гофрированный шланг прикрепляется к правому баку, а тоненькая трубка, пройдя через этот бак, соединяется с левым. Края наконечника облицовываются мягкой резиной, которая должна плотно прижиматься к полу.
— 	Вот и все! — сказал товарищ Юрошин.— Советую поставить машину на колеса повыше, чтобы вода легко стекала к полу. Теперь рассмотрим принцип ее действия.
Маша очень легко усвоила этот принцип: по средней трубке стекает чистая вода, резина трет пол, но, окружая со всех сторон воду, не дает ей разбегаться повсюду. Работает пылесос, в правом баке создается разрежение, и вода, уже грязная, вымывшая пол, поступает в этот бак. Когда правый бак наполнится, в левом уже не окажется воды, поэтому она и не попадет в пылесос.
156


— Позвонил, товарищ Юрошин,— услышала Самбо голос дежурного.— Сказали, что немедленно едут.
Товарищ Юрошин поднялся:
— Ну, вот и хорошо, спасибо! И мы тут все свои разговоры переговорили, и мне по делам пора. Получай! — Товарищ Юрошин передал Маше листок с чертежом.
Самбо вскочила со скамьи.
— Спасибо! Ой, большое вам спасибо! — забормотала она, бережно складывая листок.— Ой, ну прямо такое, такое спасибо!
— Не за что.— Товарищ Юрошин протянул Маше руку.— Привет твоей сестре!
— И вашим детям привет! Спасибо! Большое спасибо!
Кто-то тронул сзади Самбо за плечо.: Это был милиционер,
который первым погнался за ней.
— Ну-ну, будет! Не задерживай товарища, пойдем!
И они стали подниматься по неподвижному эскалатору.
Поднявшись примерно на треть, милиционер стал вытирать платком лоб.
— Вот пыхти теперь из-за тебя! Знаешь, сколько здесь ступенек? Сто двадцать восемь!
Маше очень хотелось быть со всеми доброй и вежливой.
— А почему дежурный не пустил для вас эскалатор? Наверно, мог бы и пустить.
— А кто его знает почему. Может, работы какие-нибудь там ведутся.
Наконец они поднялись наверх и постояли несколько минут в полутемном вестибюле перед застекленной дверью. Самбо из вежливости старалась поддержать разговор, расспрашивала милиционера, есть ли у него дети, и сколько им лет, и как они учатся.
Но вот к подъезду подкатила «Волга» с шашечками на кузове, и из нее вышел Михаил Андреевич.
— Папа! — сказала Самбо.
Милиционер сразу открыл дверь.
— Боевая у вас дочка, гражданин,— сказал он не то осуждающе, не то одобрительно.
Д57


— Извините, товарищ, за беспокойство! — сказал Машин папа и пошел с дочкой к такси.
В машине он долго молчал, и при свете уличных фонарей Самбо заметила, что лицо его очень холодно.
Самбо заранее знала, что через несколько минут он скажет что-нибудь вроде такого: «Да, Мария! То, что простительно одиннадцатилетней Люсе, непростительно тебе». Поэтому Маша вынула из кармана сложенный листок, развернула его и протянула отцу.
— Что это такое?
— Чертеж поломоечной машины,— сухо ответила Самбо.— И дал мне его не кто-нибудь, а, кажется, крупный начальник Московского метрополитена.
Папа поднес листок к окну машины и стал его рассматривать при довольно тусклом освещении. Затем, вместо того чтобы читать Самбо нотации, он спросил ее, каким образом действует машина.
А потом они приехали домой, и мама с бабушкой долго отчитывали Самбо. Потом ее отправили спать. В комнате было темно, но Самбо услышала, как заворочалась в постели Заноза.
— Люська, ты не спишь? — шепотом спросила Самбо.
— Не сплю. А что? — прошептала Заноза.
Самбо включила торшер, подошла к Люське и вручила ей листок с чертежом поломоечной машины.
— На! Держи!
ЭПИЛОГ
Все, что происходило дальше, вы, пожалуй, можете сами представить себе. Вам, я надеюсь, не будет трудно вообразить, с каким видом явилась в клуб Заноза, с каким видом она в присутствии Эдика Лазовского вручила Дер Элефанту листок с чертежом поломоечной машины.
— Это, правда, не совсем моя техническая идея, но все-таки — вот!
Митрофан Фомич от Самбо знал, что это вовсе не Занозина
158


идея, но все-таки принял ее в клуб. На средства* собранные за металлолом, был куплен пылесос «Уралец». Машину строили до конца декабря. От самой Занозы было довольно мало проку: ее пришлось долго учить, как сверлить отверстия дрелью, как сглаживать напильником заусеницы на металле. Тем не менее она так заважничала, что стала дерзить классной руководительнице Вере Прокофьевне, и директору школы пришлось вызвать Люсиных родителей на педсовет.
Клюквина тоже приняли в клуб, но с ним дело обстояло лучше: он слесарничать уже умел.
Детектив не принимал участия в постройке машины. Он этим делом не интересовался. Но ему не давала покоя одна мысль: куда делся четырехпалый сообщник изобретателей? И Люся и Клюквин клялись всеми клятвами, что никакого третьего сообщника у них не было и нет, но детектив не верил им и удивлялся: зачем изобретателям нужно так упорно врать?
Первое испытание машины проводилось в строгой тайне. Помещение клуба было невелико, а народу в него могло набиться так много, что с машиной негде было бы и повернуться. Поэтому решили, что испытывать машину будут те, кто ее строил (двенадцать человек). В порядке исключения на испытания пригласили Петю Калача.
После семи часов, по окончании занятий во второй смене, все участники испытания заперлись в помещении клуба. Среди них был, конечно, и Митрофан Фомич. Все столы были вынесены из передней комнаты в заднюю, а из задней комнаты Эдик Лазовский вывез поломоечную машину. Это был блестящий синий ящик на двух велосипедных колесах. Над ним торчал пылесос «Уралец». Машина немного смахивала на тележку для продажи газированной воды, только кузов ее был значительно меньше.
— 	А воду так и не приготовили? А ведро для слива воды?— сказал Эдик.
Тотчас несколько мальчишек и Самбо выбежали из клуба и через несколько минут вернулись. Мальчишки принесли четыре ведра воды, а Самбо — пустое ведро, щетку для мытья полов и половую тряпку.
Д59


— На всякий случай захватила,— пояснила она.
— Ну-с, торжественный момент наступил. Заливайте воду! — сказал Митрофан Фомич.
Эдик отвинтил крышку бака и налил туда два ведра воды* Завинтив крышку, он сказал:
— Можно начинать, Митрофан Фомич?
— Я думаю, надо предоставить право первого испытания машины инициаторам этого дела,— сказал Дер Элефант.— А? Как вы полагаете?
Ни Заноза, ни Клюквин не поняли, что эти слова относятся к ним.
— Ну, инициатор, иди! — сказала Маша и подтолкнула сестру к машине.
— И ты тоже иди! — сказал один из конструкторов Клюквину.
Оба изобретателя подошли к машине. Но они все еще не верили, что им предоставлена такая честь. Заноза, как всегда в подобных случаях, стояла, прижав растопыренные пальцы к ногам, склонив голову набок, чуть приоткрыв рот. Клюквин сосредоточенно ковырял в носу. Эдик подошел к Люсе.
— Бери наконечник, ты будешь мыть пол,— сказал он и обратился к Клюквину:— А ты будешь возить машину.
Двух человек вовсе не требовалось для работы с машиной: тот, кто мыл пол, мог свободной рукой подтягивать машину к себе. Но сегодня нужно было, чтобы оба изобретателя участвовали в работе.
Заноза схватила двумя руками дюралевую трубу и прижала облицованный резиновый наконечник к полу. Митя Клюквин схватился за поручень, который помогал таскать машину за собой. Эдик Лазовский взял провод, оканчивающийся вилкой, воткнул эту вилку в штепсель. Потом он подошел к машине, цовернул краник, пускающий воду, и тронул выключатель пылесоса.
Пылесос завыл. Люся растерялась: она чуть оторвала от пола обрамленный резиной наконечник, и из него полилась струйка воды.
— Три!
100


— Ну, три его, три!
— Ну, мой же пол, чего ты стоишь!
Вся красная, вся в испарине, Заноза прижала наконечник к полу и начала тереть им доски, выкрашенные масляной краской.
— Моет! Смотрите! Моет! — сразу в восторге закричало несколько человек.
Пол, по которому скользил обрезиненный наконечник, действительно становился чистым и влажным. Только, пожалуй, слишком уж влажным: вода не полностью втягивалась в шланг, часть ее растекалась по половицам.
Самбо накинула тряпку на щетку и стала вытирать ею оставшуюся воду.
— Подтекает,— заметил Дер Элефант.
— И все равно хорошо работает,— возразила Изюмина.— Смотрите: только чуть-чуть протереть, и пол уже совершенно сухой.
Под вой пылесоса заговорили о том, что надо сменить резину на более мягкую, чтобы она лучше прилегала к полу. Эдик предложил:
— А что, если попробовать поролон? Митрофан Фомич, как вы думаете?
Учитель не успел ответить,
— Все! Нашел! — завопил детектив таким голосом, что на него набросились:
— Что ты людей пугаешь!
— Ты что, спятил?
— Что ты нашел?
— Машка! Самбо! Никакого у них сообщника нет! Никакого Четырехпалого! Ты только посмотри, как она трубу держит!
Самбо взглянула на сестру и поняла все. Только четыре пальца Люсиных рук обхватывали трубу. Большие пальцы лежали на указательном и среднем. Поэтому они и не могли отпечататься!
От Петиных воплей Заноза растерялась и снова приподняла наконечник. Вода опять тоненькой струйкой побежала на пол.
161


— Ну, чего остановилась! — закричали ей.— Давай три!
— Вода же течет! Три! Надраивай!
Заноза опомнилась и принялась «надраивать».
Вот и все. О том, как доделывали машину, как совершенствовали ее, вам, пожалуй* неинтересно будет читать. Поэтому — до свиданья!


Ладо Мрелашвили
ПОВЕСТЬ


Перевод с грузинского ЭЛ. ЭБАНОИДЗЕ


В ГРОЗУ
Гром грохотал с такой силой, что заглушал треск и скрип деревьев, сгибающихся под порывами ветра. Ливень хлестал как из ведра. Шумные ручьи сломя голову неслись по скатам и низвергались в овраг Икалто, где пенился и рычал, ворочая камни, вздувшийся поток. Вокруг не было ни души. балконах домов и под балконами, уткнув носы в теплые пушистые хвосты, лежа¬
165


ли лохматые псы. И только за околицей, возле леса, в старом, заброшенном сарае молния высвечивала два мальчишеских лица. Судя по их выражениям, мальчишкам были нипочем гроза и ветер, бушующие за стенами.
— Ну и ночка! — проговорил один из них и опустился на солому, устилавшую весь сарай.
— Да, вовремя мы сюда добрались, не то не просохнуть бы нам до утра.
— Ха-ха-ха! Дома-то сейчас уверены, что я у тебя. А твои старики думают, что ты у нас.**
— Потише, Гоги, не смейся так громко!
— Ничего, Сандро, в таком шуме все равно никто не услышит.
— Да, хороший хозяин сейчас и пса не выгонит из дому, но нам все-таки лучше не шуметь,— сказал тот, которого назвали Сандро, и тоже присел на солому.
— А ночь прямо для нас. Что скажешь?.. В погожий день собака Грозного и птицу не подпустит к этой яблоне. Хотя, между нами говоря, я не понимаю, почему мы крадем именно у него. Разве у Мёлано не те же яблоки? — Гоги попытался разглядеть в темноте лицо друга, но, так ничего и не увидев, неуверенно добавил: — Давненько мы с тобой не таскали яблок...
— И слава богу! Уж не маленькие — яблоки таскать! — строго сказал Сандро.— В пятом классе учимся, голова твоя садовая!
— Да, но... Мелано ведь тоже не собрала еще своего «тура- шаули» \ а ее сад куда как ближе.
Сандро вытянулся на соломе и, глядя в двускатный потолок сарая, раздумчиво сказал:
— Мелано — женщина одинокая, единственный ее внук погиб на фронте. Не красть у нее, а помогать ей надо! Мы и у Грозного не крадем. Нет, дело совсем в другом: помнишь, мы просили его пустить нас в подземный ход академии?..2—Сандро
1 Турашаули (груз.) — сорт яблок.
2 Академия.— Имеется в виду знаменитая академия в Икалто, где, до преданию, во второй половине XII века учился великий грузинский поэт Шота Руставели.
166


помолчал.— Грозный не только не дал ключей, но так погнал нас, что мы еле ноги унесли.
— Ну и что?
— А то, что теперь мы обдерем его любимую яблоньку, и пусть старик позлится!
— А куда мы их денем, яблоки-то?
— Схороним здесь же, в соломе.
— И зимой съедим! Верно? —- оживился Гоги, и солома под ним зашуршала.
— Э, брат, ты только думаешь, чем бы брюхо набить! —рассердился Сандро.— Нет, мы заставим его покряхтеть, попотеть, а потом откроемся: «Так, мол, и так, дедушка Димитрий, если ты пустишь нас в подземный ход, мы найдем пропавшие яблока и все до единого вручим тебе», Понял?
Гоги молчал и скреб в затылке. Он думал.
— Понять-то я понял,— наконец сказал он,— но почему мы не взяли с собой остальных ребят? Ведь Грозный их тоже не пустил в подземный ход. А нам они ох как пригодились бы.
— На что нам целая орава? Яблонька эта маленькая. Мы и вдвоем отлично управимся.
— Хотя бы Снайпера взяли! — не унимался Гоги.
— Снайпер не в нашем звене.
— Ну и что? Парень он что надо, а звено тут ни при чем. Мы же из одного класса...— Гоги опять замолчал и вдруг, словно ему в голову пришло то, что давно должно было прийти, крикнул: — Сандро, давай примем его в наше звено!
— Да ты, никак, спятил! Ты же был там, когда Нико чуть не надавал нам подзатыльников из-за этого. Да и старший пионервожатый не разрешил, говорит: «Нельзя же, чтоб в звене собрались одни ребята, извольте двух девочек к себе взять».
Гоги задумался, и через некоторое время при свете молнии Сандро увидел его открывшиеся в улыбке зубы.
Чего смеешься?
— Послушай, Сандро. Давай мы никому не скажем и примем его тайно?
— То есть как это тайно?
— Будут знать только наши ребята и он сам, а вожатому ни слова.
167


Сандро помолчал, обдумывая предложение друга,
— А ты молодец, голова два уха! — Он хлопнул Гоги по плечу.— Ведь мы можем и других так принять. Тех, которые не маменькины сынки..<
— А я о чем говорю! — Гоги даже подскочил от возбуждения.— Тогда и футбольная команда у нас будет своя! Представляешь, Сандро? Футбольная команда из одного класса* Да нет, не из одного класса, а из одного звена! Все в звене будут футболистами! Звено Бучукуртёли — футбольная команда! Ты пен нимаешь, Сандро, что это такое?
Сандро присел на соломе и, довольный, рассмеялся:
— Черт, ты прямо мудрец! Как это тебе в голову взбрело? Я буду капитаном!
— А я твоим заместителем,
— Еще чего! Не бывает у капитана никакого заместителя.: Если хочешь, поставлю тебя вратарем.
— Нет, Сандро, в ворота поставим Хахабб. Он ни единого мяча не пропустит: у одной штанги ляжет, головой запросто в другую упирается. А я во вратари не гожусь. Лучше мне в нападении играть — буду центром нападения.
— Не пойдет. Центром нападения буду я.
— Ну, хочешь, пусть Вано стоит в воротах, только лучше Хахабо никого не найти.
— Вано пригодится в защите. Вот если б и Туджишвили был в нашем звене, знатная у нас подобралась бы защита.
— За чем же дело стало? Примем и его.
— Надо принять, верно. А Нугзар вспыльчивый, будет хорош крайним нападающим.
— Лео тоже горяч, а вот Залико немного неповоротлив, но он сильный и в защите сойдет.
— Не напоминай мне о Залико.
— Почему?
— Залико — ябеда и завистник. Он не будет играть в нашей команде.
— Что же это получается: в звене числится, а играть не будет?
— Не будет! Я исключу его, а вместо негр приму другого. Он мне «Как закалялась сталь» не дал, жадина!
168


— А ребята поддержат тебя? Он ведь 1ут же поб<ежит жаловаться вожатому,— сказал Гоги.
— Пусть только попробует! Увидишь, как я ему тогда всыплю. А с ребятами нужно договориться.
— Ладно, поговорим с каждым в отдельности. Но трогать его не советую: он парень не промах и, чего доброго...:
Сандро вскочил, словно его подкинули, и зло прорычал:
— Заткнись, Гоги, не то и тебе перепадет!
— Ладно, ладно,— пошел на попятную Гоги.— Ты настоящий Караман Ч Безвинного не обидишь, но и себя в обиду не дашь... А все-таки интересно, что за кулаки были у этого Кара- мана?
— Откуда я знаю, какие у него были кулаки?
Гоги задумался, припоминая приключения и битвы Карама- на, рассказанные ему другом, потом спросил:
— Интересно, курил Караман или нет?
— А как же! «Казбека» из зубов не вынимал! — фыркнул Сандро.
— Слушай, о папиросах заговорили, мне что-то покурить захотелось,— оживился Гоги.
— Погоди ты. Нельзя здесь курить. Лучше скажи, который теперь час.
Гоги извлек из кармана огромный будильник,
— Ну, ты даешь!..
— Ночь-то безлунная. На маленьких часах и не разглядеть, чего они показывают.
— Лишний груз, да и ваши могут догадаться.
— Ни о чем они не догадаются. Я их провел: остановились, говорю, часы, к дяде Левану в починку, мол, отнесу. Мои старики знают, что твой отец умеет чинить часы.
— Все равно лишний груз... Ого! Без десяти двенадцать. Гаси спичку — увидят. Пора!
— Да, но как ты собираешься перебраться на ту сторону? Перед сельсоветом, у моста, слишком светло, а в других местах не пройти: река взбесилась так, что даже твоему Караману ее не одолеть.
1 	Караман — герой средневековой грузинской героической повести «Караманиани».
169


— Не беспокойся — об этом я позаботился. Вот смотри... Сам наточил.
— Да, брат, хороша. Но ведь это пила, а не ковер-самолет?
— Возле родника, ты знаешь, река сужается — там русло не шире шести-семи шагов, а прямо над рекой стоит высоченный тополь. Он-то нам и нужен.
— Неужели ты хочешь спилить такой тополь?
— Много ты понимаешь! Не орех же это, в конце концов, чтобы о нем жалеть. Да и ветер его достаточно потрепал.
— Ну, положим, мы спилим, только на что тебе этот тополь?
— Ох и глуп ты, однако! Он стоит на скате над обрывом. Надо его немножко подпилить, а дальше он сам свалится и упрется в противоположный берег. Лучшего моста нам и не надо!
Гоги от удивления разинул рот.
Мальчишки разделись, припрятали одежду и в одних трусах вышли из сарая в дождь и ветер. И, словно с трудом дождавшись их выхода, ливень обрушил на них целые потоки воды, и ветер хлестнул по плечам и спинам. Вокруг гнулись и скрипели деревья, захлебывались ручьи, шумела листва под ливнем. Сандро шагал, перекинув через плечо невесть где найденный потертый хурджйн 1 и то и дело сдувая капельку, повисающую на кончике носа. Молния освещала путь мальчишкам. Но они даже с закрытыми глазами нашли бы старый тополь, растущий на склоне у реки.
А через некоторое время заскрипело подпиленное дерево, рухнуло, ломая сучья, и уперлось верхушкой в противоположный берег. Сандро взобрался верхом на ствол, дополз до веток, поднялся и через минуту был на том берегу.
Когда Гоги услышал под собой шум вздувшейся реки, ему сделалось не по себе. В свете молний он увидел разъяренную стремнину, несущую мутные волны, и попятился назад. Но в это время Сандро окликнул его. Гоги приободрился, собрался с духом и решительно ступил на шаткий мост.
Минут через десять они были уже в саду у Грозного.
1 	Хурджйн — переметная сума.
170


— Переходя через реку, никогда не смотри на воду — голова может закружиться.
— Ладно, без тебя знаю.
— Все-то ты знаешь, а вот испугался... Хорош же солдат из тебя будет!
— Ты опять за свое?.. Погоди, кажется, пришли. Вроде вот эта яблоня-то.
— Тише! Видно, Грозный забыл спустить своего пса, рычания чего-то не слыхать. Обойдем-ка с той стороны, чтобы не с подветренной...
Отвесно падал дождь на яблоню и на двух мальчишек. Грохотало небо. Молния, вылетавшая из черных, жутких туч, гасла и тут же вспыхивала с новой силой.
Глухо урчал забившийся в кусты смородины огромный пес.
Мальчишки наполнили свой хурджйн и пошли прочь от яблони.
— Тьфу ты! И это называется пес! А страху-то, страху сколько было... Давай, Сандро, закидаем его камнями, недотепу этого?
— Ты что, одурел? Не болтай лишнего да пошевеливайся, скоро светать станет! А пес... Попробовал бы ты с подветренной стороны подступиться к яблоне, пол-ляжки оставил бы ему на завтрак. Пошли быстрее, не то я скоро в сосульку превращусь.
Гоги, услышав, что Сандро тоже холодно, перестал стискивать челюсти, и его зубы отбили такую дробь, что Сандро чуть не рассмеялся.
Когда мальчишки вернулись в сарай, до рассвета оставалось не больше трех часов и ливень уже затихал. Они спрятали добычу в солому, отжали трусы, надели сухую одежду и сразу же улеглись спать. От разворошенной соломы душновато пахло прелью. Шум дождя за стенами постепенно слабел.
Едва Гоги согрелся и задремал, как Сандро ткнул его в бок и велел поставить будильник на восемь часов — хотя бы в половине девятого нужно быть в школе.
— Ты что, рехнулся! — недовольно заворчал Гоги.—Целую ночь промучались, надо хоть до десяти поспать.
— Делай, что тебе говорят!
171


Гоги, ворча, приподнялся на соломе, зажег спичку и посмотрел на часы. Потом он подморгнул кому-то в темноту, с плутоватой улыбкой поставил будильник на половину десятого и снова улегся. «Ничего страшного, если мы пропустим первый урок...»
Когда Сандро раскрыл глаза, яркий утренний свет бил в щели между бревнами и в тесовой крыше. Будильник молчал. «Видно, Гоги забыл завести его»,— подумал Сандро и даже обрадовался, так как звонок, доносившийся из заброшенного сарая, мог услышать какой-нибудь прохожий.
Он растолкал сладко посапывающего дружка.
— Вставай, соня! Погляди, который час.
Гоги протер глаза и недовольно уставился на Сандро.
— Ну куда ты спешишь? Не на свадьбу же! Еще только восемь.
— Вставай! Расхныкался вроде моей бабушки!
Зная, что дальнейший разговор ни к чему не приведет, Гоги вскочил, сунул будильник в бездонный карман своих штанов; хлеб и курятину, завернутые в бумагу, сунул под мышку и побежал за другом.
Мальчишки умылись у родника на опушке и, весело шагая по дороге, принялись на ходу закусывать.
В ШКОЛЕ
Школа стояла на берегу реки. Широкий двор с одной стороны граничил с пришкольным участком. С другой стороны двора тянулась тенистая проселочная дорога, сзади зеленел фруктовый сад, а перед школой внизу текла река. По склону, словно рыбаки, засучившие штаны, стояли огромные вязы и гляделись в воду.
Солнце жарко и высоко взошло над селом Икалто, и от промокшей земли валил пар. Мальчишки, пришедшие до начала занятий, толпясь за школой, жадно глазели на краснобокие яблоки в соседнем саду и сочные желтые груши и принюхивались, как ищейки. Прозвеневший звонок прервал их мучения, и они, галдя и толкаясь, вбежали в классы*


Немного погодя появились Сандро и Гоги. Они поздоровались с ребятами и сели за парты.
К ним подошел Вано Бердзенишвйли.
— Хотел бы я знать, где вы пропадали вчера ночью. Пришел к Сандро — мне говорят: он у Гоги занимается. Я подался к Гоги, и на тебе — его папаша чуть секачом меня не хватил! «Ты, говорит, не по хорошему делу сюда повадился, сбили моего мальчишку с панталыку! Книгу в руки не берет».
Гоги усмехнулся.
В классе стоял визг и гвалт. Мальчишки срывали с девчонок банты, дергали их за косы, перебрасывались шапками и как оглашенные носились по партам.
Сандро наклонился к Бердзенишвили и что-то прошептал ему на ухо. У Вано вытянулось лицо, глаза от удивления полезли на лоб. Он задрал голову, словно собирался чихнуть, и закричал:
— Ура! Ур-а-а!.. Вот это да-а! — И так как шапки на нем уже не было, он стянул с ноги ботинок и швырнул его вверх.,
Вахтанг Мрелашвйли, прозванный Снайпером за меткость в стрельбе из рогатки, с трудом пробился к друзьям. Узнав, в чем дело, он поднял правую руку и повелел:
— Бант Лили — ко мне!
Нугзар Гареджёли сорвал с визжащей Лили бант и поднес его Вахтангу.
Снайпер внимательно оглядел девочек и опять воздел руку<
— Булавку Дали — ко мне!
Гареджели тотчас исполнил приказ.
Вахтанг приколол бант к груди Сандро и объявил:
— Награждается за верную службу во славу школы, звена и отечества!
— Да тише вы! Разорались на весь свет! — обозлился Гоги.— Хоть святых выноси.
Снайпер вдруг сорвался с места и побежал к своей парте.
В дверях стоял учитель географии. Дети бросились по местам. Не поспел только один —увлекся рисованием у доски.
Учитель географии — Сардибн Аладашвйли — состарился на преподавательской работе. Ему уже не раз советовали выйтй на пенсию, но старик и думать об этом не хотел. День, когда он не


слышал шума и гомона детей, был ему не^в радость.
Учитель медленно подошел к столу, положил классный журнал и обернулся к доске.
На доске был нарисован лысый, носатый мужчина.
Учитель не сказал ни слова. Заложив руки за спину, прошелся перед доской, затем вернулся к столу и внимательно оглядел класс.
Класс насторожился.
— 	Я немного опоздал, и вы, конечно, тут же воспользовались этим,— сказал учитель.— Чье это рукоделие — пусть встанет.
Класс молчал.
— Лучше, если он признается сам. Вы же знаете, что от меня ничего не скроешь.
Класс молчал.
— Значит, смелости не хватает?
Класс не реагировал.
Учитель выпрямился и внимательно поглядел на смуглого черноволосого мальчика, сидящего перед ним.
— Ну-ка, Бачиашвйли, пойдем-ка к доске, дорогдй! — ласковым голосом проговорил он.
Мальчик вышел к доске.
— Ну-ка, дорогой, сотри это «прекрасное» творение.
Мальчик стер с доски рисунок.
— Ну-ка, теперь выйди из класса. И чтоб я тебя сегодня не видел! — вдруг крикнул учительг и морщинистое лицо его покраснело от натуги.
Бачиашвили вышел.
Класс облегченно вздохнул.
Учитель подсел к столу и стал читать список*
174


Отсутствовало четверо учеников.
— Что вы все вместе отвечаете! Разве у вас нет дежурного?
— Как же, как же! Сегодня у нас Лукич дежурит.
— Я тебе покажу Лукича! Неужели вы не понимаете, что прозвище унижает вашего товарища. Это же простая истина: прозвище — признак неуважения.
— И вовсе не мы его так прозвали. Он и есть Лукич. Папашу его Лукой величают.
— А ты, Бердзенишвили, не адвокатствуй! Он сам сумеет за себя постоять! — Учитель рассеянно похлопал по карманам, достал очки и, водрузив их на длинный нос, сказал: — Дайте-ка мне учебник.
Гоги подал учителю книгу.
Тот перелистал ее от корки до корки и, не найдя нужного материала, недоуменно уставился на обложку.
— Что за чертовщина! Где же этот урок? — пробормотал старик, снова принимаясь листать. Наконец он сообразил, что в обложку учебника для пятых классов был вложен учебник для шестых классов.— Торадзе!
Гоги поднялся, встревоженно поглядывая на Сандро.
— Не стыдно тебе? Что все это значит?
— А что? — не понял Гоги.
Учитель вынул книгу из обложки и показал ему обе половины. Гоги сразу же узнал работу Лукича-Снайпера. Он стоял опустив голову, не зная, как выкарабкаться из такой ситуации. Предать товарища он не мог.
Учитель не без удовольствия смотрел на взволнованного мальчишку.
— Стало быть, дружок, ты хотел протянуть время и придумал такую хитрость? Не надеешься ли, что я и тебя выставлю из класса? — Голос у учителя подобрел.— Нет, мой дорогой, изволь-ка выйти к карте,— заворковал он.
Гоги направился к карте.
«Этот чертов Снайпер мог хотя бы предупредить!» — подумал он, неохотно принимая протянутую ему указку.
Учитель еще раз оглядел стоящего перед ним мальчишку, и тут его внимание привлек непомерно раздувшийся карман штанов Гоги. Он поправил очки и пригляделся.
175


— Ах, вот оно что! —• Учитель встал.— Скажи-ка, это вчерашние трофеи или с утра успел? Ну-ка, поделись, чьи баштаны осчастливил ты своим посещением. Черт возьми, это же простая истина: все знают, какой ловкач Гоги Торадзе, и карман у него достаточно раздут, так сказать, соответственно его достоинствам. Что это — яблоки или груши? Не успел по дороге съесть?..— Учитель, притворно сокрушаясь, покачал головой.
Гоги стоял притихший и смущенный. Щеки его пылали, оя не знал, куда девать огромный, страшно оттопыренный карман.
— Значит, не говоришь? — вкрадчиво продолжал учитель и подошел к притихшему мальчику.— А карман у тебя что надо, с запасом...
И он потянулся было к карману мальчика, но в ту же секунду, словно рука угодила в крапиву, отдернул ее — карман затрещал, зазвенел с такой силой, что заглушил все другие звуки.
Класс напрягся — он весь был внимание и ожидание. И наконец, когда учитель извлек из кармана одеревеневшего Гоги огромный будильник, класс взорвался.
Ребята от смеха буквально валились друг на друга и утирали слезы. Учитель смотрел то на примолкшего у доски мальчишку, то на будильник.
— Черт меня побери, если я хоть что-нибудь понимаю! Таскать с собой такие часы очень неудобно — это же простая истина.
— Они испортились, я нес их в починку,—исподлобья поглядывая на учителя, проговорил Гоги.
Учитель недоверчиво покосился на него.
— Но ведь я учитель, а не часовщик. К тому же они совсем не похожи на испорченные.
Только сейчас Сандро понял, почему утром молчал будильник. Но он не мог оставить друга в беде и сказал, поднимаясь:
— Это правда. Гоги просто не успел передать мне часы. Мой отец умеет их чинить.
— Дорогой мой, ему не нужно твое заступничество. С его язычком и черта провести нетрудно. Хотел бы я знать, что не в порядке в часах, которые так чудесно звонят,
— Там не хватает камней.
— Каких еще камней?
178


— Сандро прав,— вскочил Снайпер,— этим часам явно не хватает камней! Дайте их мне, и чинить не придется!
Учитель глянул на встревоженного Гоги и вернул ему будильник.
— Если ты прйнес их не ради баловства — бери, но, если еще раз отнимешь у нас учебное время, твои часы перейдут на расправу в руки Мрелашвили. Уж он-то найдет для них подходящие камни...
В глуме развеселившегося класса учитель так и не успел рассказать нового урока. Он понял это, когда прозвенел школьный звонок, и со вздохом развел руками.
Стоило только ему закрыть за собой дверь, как в классе поднялся такой гвалт, что Сандро пришлось кричать во все горло:
— Гоги, предупреди звено о сборе! Этих, с бантиками, не надо —- дело будет серьезное.
СВОР ЗВЕНА.
После уроков в опустевшем классе собралось человек десять мальчишек.
— Прочти список! — сказал Сандро.
И Гоги, который к этому времени совсем оправился от смущения, раскрыл тетрадь.
— Гигаури Алёкси!
— Здесь.
— Харатишвйли Ладо!
— Тут.
— Бучукуртели Сандро!
— Я.
— Бердзенишвили Вано!
— Ваш покорный слуга.
— Энукишвйли Сосо!
— Здесь.
— Энукишвили Серго!
— Их бин хир
1 Я здесь (нем.).
у Библиотека пионера, том 8
177


Сандро покосился на него.
— Ты что, по-грузински разучился?
— Гареджели Нугзар!
— Я.
— Бачиашвили Луарсаб!
— Тут как тут.
— Лачашвйли Залико!
— Здесь.
— Торадзе Гоги! Это я.— Гоги ткнул себя пальцем в грудь и продолжал: — Давиташвйли Лена.
— Нет ее.
— Джавахишвйли Лили.
— И она не соизволила.
— Вот и отлично! И не нужно, у нас дело серьезное.— Сандро встал и, оглядев притихших ребят, сказал: — Среди нас есть предатель!..
Мальчишки настороженно переглянулись.
У Залико забегали глазки.
— Что это за сбор звена! — вскочил он.— Ни пионервожатого, ни учителя!
Сандро зло уставился на него.
— Классный руководитель и вожатый не могут присутствовать на каждом сборе. И не твое дело, где они.— Он обернулся к остальным мальчишкам.— Ребята! Я не раз замечал, что Ла- чашвили ябедничает. Что бы мы только ни делали в звене, пока эта ябеда находится среди нас, мы всегда будем преданы. Правильно я говорю?
Мальчишки переглянулись, потом посмотрели на Залико и, оттого что им чем-то был неприятен этот аккуратный и хитрый малый, в один голос сказали:
— Правильно! Верно!
— Так нужно нам или нет избавиться от него?
— Нужно!
— Кто за то, чтобы из звена Сандро Бучукуртели был исключен Залико Лачашвили?
Семь рук медленно поднялось вверх.
Залико от удивления разинул рот. Он пришел в себя только тогда} когда Сандро велел ему покинуть сбор*
178


Задыхаясь от слез, Залико вскочил и закричал:
— Кто дал тебе право исключать меня?! Ты и так без всякого. разрешения принял в звено Энукишвили. Я же молчал! Я же никому не говорил... Значит, ты меня исключил, да? Ну ладно!..
— Ты еще грозишься? Уноси ноги, пока цел, ябеда! Это дело решенное!
Залико Лачашвили, грозясь и ругаясь, выбежал из класса.
— Энукишвили, ступай за ним и постой возле учительской, чтобы он не сунулся туда по привычке.
Серго вышел следом за Залико.
— Теперь второй вопрос: прием в звено нового члена — Автандйла Туджишвйли!
Из-за парты поднялся рослый для своих лет, плечистый малый.
— Кто может его охарактеризовать?
Худенький, шустрый Сосо Энукишвили завозился за партой и встал, весело озираясь.
— Ну-ка, Блоха, доложи!
— Что скажешь, Блоха?
— Он в этом году перешел в нашу школу. Он мой двоюродный брат,—бойко начал Блоха, поглядывая смешливыми глазами на своего «подопечного».
— Этого недостаточно.
— Он смелый парень и сильный.
— Вот это другое дело.
— Не то говоришь. Он просто хороший парень!
— Ладно, зациши его, Гоги. Дальше. Лукич тоже переходит в наше звено.
— Ох, он и че-орт!
— Кремень!
— Принимаем! Принимаем! — зашумели мальчишки.
— Еще бы не принять... Остался Вахтанг Дедабришвйли.
— Этого каланчу все знают!
— Что и говорить! Вахтанг такой длинный, что даже лая собак не слышит.
— Он через Алазани вброд пройдет, не замочив колен!
— Примем его?
179


— Примем!..
— Ну хорошо. А теперь третий, самый главный вопрос: мы должны узнать, в самом ли деле подземный ход, начинающийся за оградой академии под Преображенской церковью, выходит к пещере святого Шйо...— начал Сандро.
— Как мы можем это узнать, когда подземный ход закрыли и навесили на него пудовый замок? — прервал его Блоха.
— А ключ от замка у Грозного в кармане,— прибавил Вано Бердзенишвили.
— Говорят, это подземелье кишмя кишит змеями и ящерицами,— вмешался долговязый Дедабришвили,— а вокруг только скелеты и черепа человеческие...
— Верно. Я тоже слышал, что так говорят. Все за версту обходят эти пещеры.
Сандро насмешливо оглядел встревоженных мальчишек. Пожалуй, только Гоги и шустряга Снайпер казались беспечными:
один верил Сандро и готов был идти за ним хоть на край света, другой же вообще не знал, что такое страх. Никто никогда не видел слез на его светлых нагловатых глазах, хотя бабка Мелано не раз стегала его крапивой по голым ногам, перехватив в своем саду, куда Снайпер забирался, как только на яблонях завязывались плоды.
— Что с вами, ребята!—возмутился Сандро.— Стыдно нам не знать Икалтойской академии. Ведь там учился Шота Руставели!
— Мы знаем! — зашумели мальчишки.— Мы по сто раз обшарили в ней все ниши и назубок знаем, где лежит каждый черепок.
— А ведь подземный ход находится на территории академии. Еще ни один человек не спускался туда, и неизвестног вправду ли он выводит к пещере святого Шио. Говорят, что раньше, во время нашествий, туннелем пользовались как потайным ходом. Но это еще не доказано, и никто не должен опередить нас.— Сандро сделал небольшую паузу и сказал: — Я знаю наверняка, что Грозный что-то затевает там...
Мальчишки оживились: если уж сторож академии посмел приблизиться к таинственному подземелью, то им и сам бог велел.
180


— Идем туда! — зашумели они.— Хоть сейчас пойдем!
У звеньевого отлегло от сердца.
— Да, но как мы собираемся осмотреть подземный ход, когда ключи от него у Грозного и неизвестно, где спрятаны?! — спросил Лукич.
— Снайпер прав: если не получим ключей, извини-подвинь- ся, туннеля мы не увидим! — согласился с ним Вано.
— Стянем!
— Сломаем замок!
— Если у кого есть похожий ключ, пусть принесет — примеримся.
— Можно гвоздем отомкнуть!
Гоги еле успокоил расшумевшихся мальчишек.
— Я вот что предлагаю: поручим Снайперу выпилить
ключ — его дядя кузнец, ему и карты в руки.
— Всегда пожалуйста! — согласился Лукич.— Но я никогда не видел ключа от туннеля.
Мальчишки приуныли.
Гоги немного приободрил их:
— Мы с Луарсабом видели его, когда сажали деревья в монастыре... Помнишь, Луа?
— Конечно, помню, я даже могу нарисовать.
— Ух ты!—вскричали мальчишки.— Луа так рисует, что одно загляденье! Пусть он нарисует, а Снайпер по рисунку выточит ключ.
— Верно, так и сделаем.
— А когда мы пойдем туда? Если Грозный нас заметит, достанется нам дубинки.
— Вот мудрец! Просто Соломон! — Сосо искоса поглядел на Хахабо.— Никто и не собирается Грозному на глаза попадаться.
— Надо туда ночью отправиться,— сообразил Хахабо.
— Ребята, ночью там ничего не увидишь,— заволновался Туджишвили,— если уж осматривать, то днем.
Снайпер выругался и насмешливо уставился на крепыша.
— У тебя, братец ты мой, вместо головы тыква на плечах. В этом туннеле, поди, и днем ни черта не видать!
— Ты бы укоротил свой язык! — взъерепенился Туджишвили.
181


Снайпер оглядел внушительные плечи и кулаки Автандила и рассмеялся:
— Ты просто пестрая кукушка, вот ты кто!
Автандил вскочил и, толкая Харатишвили, стал выбираться из-за парты.
— Пусти-ка меня, Ладо! Пусти к нему!..
Гоги понял, что пора вмешаться — иначе будет поздно.
— Тише, ребята! — крикнул он.— Нашли время ссориться! Мы решаем серьезный вопрос, а у них руки чешутся.
— Верно, не время драться,— поддержал его Алекси.— Подземный ход нужно осмотреть ночью.
— Да, но нам понадобится свет.
— А как же без света! Вот у Сандро есть карманный фонарик.
— Фонарика недостаточно, пусть каждый принесет по свечке,— посоветовал Алекси.
— Но как же мы туда спустимся, если там змеи и ящерицы? — опять засомневался Туджишвили.
— Да ты что, неужели гадюки боишься? — подзадорил его Блоха.— Снайпер вон их за хвост ловит.
Снайпер даже бровью не повел на эту похвалу и важно сказал:
— Надо будет захватить твой маузер, Сандро!
— Я так и сделаю! — с той же важностью в голосе ответил звеньевой.
— На раскопках в монастыре я нашел кинжал,— вскочил Гигаури.— Пожалуй, он нам пригодится!
— А я прихвачу шампур,— заявил Туджишвили.
— Ты и треножник не забудь,— еле проговорил сквозь смех Вано Бердзенишвили,— шашлык станем жарить.
— Ладно, будет вам! Кому что подвернется, то и берите.
— Но мы совсем забыли о стене, о каменном заплоте. Хотел бы я знать, как вы собираетесь перемахнуть через него. Ворота в академию заперты, да если и не заперты будут, нам все равно не пройти — Грозный засечет.
— Ты прав, перемахнуть через заплот невозможно,— закивал долговязый Хахабо.
— Невозможно? — передразнил его Снайпер.— Вот еще! Со
182


стороны вырубок стена почти развалилась и только для вида восстановлена.
•— Мы знаем это место, Лукич,— посадил Гоги на место разгорячившегося Снайпера.— Этот участок сложен из здоровых валунов, так что без шума его не разобрать.
— Что же делать?
— Нужно перейти через стену,— сказал Сандро.— Мы уже выработали план этой операции.
Под «мы» звеньевой подразумевал себя и Гоги. Услышав это, мальчишки с уважением посмотрели на «правую руку» командира, а тот зарделся от удовольствия.
— Выкладывайте, что у вас за план! — крикнул кто-то.
— Мы перейдем через стену по лестнице,— сказал Сандро.
— Вот это голова! Вот это капуста!..
— Нет, брат, я не согласен тащить лестницу в такую даль.
— Что ты дрейфишь, Снайпер! Не из села вовсе мы будем ее нести.
— Не хочешь ли ты сказать, что Грозный сам подставит нам лестницу и еще попридержит, чтобы мы не ушиблись, а?..
— Нам и не нужна лестница Грозного. Мы сами ее сделаем.
— Тю-тю! Вот так-та-ак! Сколачивать лестницу, да еще в лесу, ночью. Нет уж! Слуга покорный...
— Не паникуй, Снайпер, не такое это сложное дело, как кажется.
— Тогда скажи, что ты задумал.
— А вот что: я недавно прочитал, как в одной стране руководитель восстания рабов спас свое войско...
— Расскажи, Сандро!
— Расскажи!..
— Теперь не время. После как-нибудь расскажу. Ну, а Спартак — его Спартаком звали, мы о нем и по истории будем проходить — вот что придумал: с трех сторон они были окружены, а с четвертой — скала высоченная. Он и решил сделать лестницу и по ней спустить свое войско.
— Враки все это! Где он мог взять такую длинную лестницу?
183


— Если тебя припрет, ты тоже найдешь, где взять лестницу...
— Э, брось! Вы с Гоги мастаки рассказывать сказки.
— Это не сказки,— обиделся Сандро,— это быль. Он велел сплести из прутьев лестницу и по ней спустил со скалы свое войско!
— Выдумка все это! — крикнул кто-то.
— Рационализатор он, твой Спартак, что ли?
— Что ж, сплетем и мы лестницу,— согласился Вано Бердзенишвили.
— Да, но как мы спустимся в туннель? Он глубокий,—удивился Туджишвили.
— Нужно добыть веревку,— сказал Сандро.
— Где ты найдешь такую длинную? — не унимался Туджи- швили.
— Можно связать несколько.
— Нет, на связанную веревку надежда плохая.
Блоха, до сих пор помалкивавший в уголке, хитро прищурился и сказал:
— Я принесу веревку, ребята.
— Где ты ее возьмешь? — заинтересовались мальчишки.-
— Не ваше дело. Я принесу веревку — и баста!
— Отлично! — сказал Сандро.— Твой отец работает на ферме, у вас должны быть веревки.
— У нас такой длинной не найти, но зато виноградник бабки Мелано граничит с нашим.
— При чем тут виноградник?! —возмутились мальчишки.— Мы тебе одно, а ты нам...
Блоха ухмыльнулся.
— Когда корову Мелано не забирают в стадо, старуха привязывает ее на краю виноградника. Веревка на корове толстая и достаточно длинная,— сказал он.
— А если старуха заметит?
— Не...— скривился Блоха.— Мы спустимся в туннель, а потом опять привяжем корову.
— Ладно, так и сделаем.
— А когда мы пойдем туда?
— Нам нужна только темная ночь, и больше ничего,— Санд¬
184*


ро встал.— Гоги оповестит всех* На этом закончим наш сбор, а следующий проведем на опушке леса, в старом сарае. Не то, если Залико хоть краем уха услышит о нашей затее, раздует слона из мухи и оповестит все село. Как вы считаете, ребята?
Мальчишки поддержали это предложение.
— Ну, а теперь по домам, я зверски проголодался.
И звено, пополненное новыми членами, высыпало из школы ео двор.
БАБУШКА
Сандро застал дома только больную бабушку и маленького брата. Сестра Эмма, почти ровесница Сандро, еще не возвращалась из школы.
Маленький братишка, вскарабкавшись на стул, смотрел в окно. Его смуглое личико с живыми черными глазками выражало восторженное удивление. Увидев Сандро, он ткнул пальцем в стекло и сказал:
— Вон птица свистит. На чем это она?
— На флейте! — буркнул Сандро.— Где Эмма?
Бабушка обрадовалась приходу внука и попросила подать ей воды.
— Сейчас, бабушка! — отозвался Сандро.— Но если воды нет, учти, я не смогу принести — у родника очередь за версту, до вечера не дождаться...
Бабушка Барбале была крепкая старуха. Пока ее не свалила болезнь, она не сидела дома без дела: надевала чувяки, брала мешок и корзину и шла в лес. И в долгие зимние месяцы у ее внуков было вдоволь вкусных диких груш, ягод боярышника, сушеного кизила и орешков. А теперь она захворала и с трудом, опираясь на палку, выбиралась из дому посидеть на солнышке и погреть старые кости.
— Налей же, чертенок, что ты возишься? Там она, в кувшине, вода-то.
— Знаешь что, бабушка, подари мне свечу!
— Какую еще свечу?
— Да вот ту, большую, что в сундуке у тебя спрятана,
— На что она тебе, сынок? Пусть лежит в сундуке4
185


— Я же не чурчхелу1 прошу, бабушка. Дай мне свечу. Ты же добрая!
— Вот чертенок, ничего без корысти не сделает. На кой шут тебе свеча? Так и быть — бери!
Обрадованный мальчишка выбежал из дому и по наружной лестнице вскарабкался на чердак.
Чердак был просторный, и по нему можно было ходить но сгибаясь. Обычно Сандро спал там, пока не наступали холода, и уверял всех, что на чердаке особенно чистый воздух. Оттуда была видна почти вся деревня: и сарай за околицей, на опушке, и сад Грозного, и розовое здание школы над рекой.
Сандро перерыл тайничок, извлек из него разобранный затвор винтовки, пращу, кучу круглых камней, заячью и рысью
шкурки, трактор, сделанный из пустых катушек, корабль с моторчиком на резинках, несколько глав «Сказания о Карамане». Маузера не было видно. Наконец Сандро вспомнил, что перенес его в сад, под орешник. Он спустился с чердака и вошел в дом за порохом и свинцом для пуль.
К этому времени вернулась Эмма. Она стояла посреди комнаты с маленьким братом на руках и что-то ласково шептала ему.
— Мама дома? — спросил Сандро.
— Мама с утра в колхозе... Где ты пропадал ночью?
— Я был у Гоги, мы занимались русским.
— То-то одни пятерки стал получать! Связался с лодырями и отдуваешься за всех. Вот придет отец, я ему все расскажу. А ты теперь только посмей меня тронуть... Заладил: история, литература да география! Лучше, вместо того чтобы стишки кропать, примеры бы решал.
— Не лезь не в свое дело! Язык у тебя больно длинный!.. Слушай,— голос у Сандро вдруг сделался ласковым и вкрадчивым,— я тебе завтра скворца поймаю. Погладь мне галстук, ладно? У меня и силки уже расставлены...
Эмма недоверчиво посмотрела на брата — такое обещание показалось ей слишком щедрым.
— Поклянись!
1 Чурчхела — виноградно-ореховые сладости.
186


— Клятвы — девчачье дело, а мое слово — слово!
— Ладно, поверю тебе на слово,— сказала Эмма.
Сандро выбежал из дому, обежал большую яму, оставшуюся на том месте, где когда-то был хлев, и направился к саду. Раньше это была яма для навоза, а теперь в нее сваливали золу и мусор. Через яму проложена длинная неширокая доска, но Сандро предпочел обойти ее стороной.
В саду, в тени огромных деревьев, в густых зарослях орешника Сандро отыскал старый дедовский кремневый длинноствольный маузер, выпростал его из тряпья и стал очищать от масла. Чистил он его долго, и только когда ствол и рукоятка заблестели, он опять завернул маузер в тряпье и положил на место.
— Если его теперь зарядить, порох может отсыреть, а ведь неизвестно, скоро ли нам в академию... А вот свечу нужно нынче же взять у бабки, не то она передумает,— решил Сандро.
Не доходя до дома он услышал шум — что-то рухнуло в яму с золой, и оттуда поднялась такая туча пыли, что Сандро зажмурился и замахал руками. Он подбежал к яме, заглянул — и так расхохотался, что чуть сам не свалился туда.
А дело было вот в чем.
Бабушка оделась и вышла из дому погреться на солнышке. Обходить яму ей было неохота — долго, и она ступила на доску, проложенную над ямой, дошла до середины, и тут доска под ней заплясала... Слава богу, что упала она на горку золы и не ушиблась.
— Помоги мне, чертенок! Чего гогочешь?
— Не бойся, бабушка! Раз — и я тебя вытащу.
Он пробежал по доске до середины, потом повис на ней, спрыгнул в яму и помог старухе подняться. Стал отряхивать ей платье и, смеясь, выговаривал:
— Ну, скажи на милость, канатоходец ты, что ли? Даже мне трудно по этой доске ходить.
— Ладно, хватит... Не отбей мне бока.
— Ба, ключи от сундука дай.
— Бери, только, кроме свечи, не тронь там ничего.
— А мне ничего и не нужно. Ты же знаешь, мое слово — слово!
187


— Знаю... Ты у меня настоящий мужчина, мордочка твоя чумазая! На ключ.
Получив ключ, Сандро тут же бросился ворошить кованый сундук своей бабушки.
НА ПРОСЕЛОЧНОЙ
Рядом с густым тенистым садом стоял красивый дом, крытый черепицей. Перед домом зеленел обширный, поросший травой двор. В тени орехового дерева, склонившись над миской со сладкой кашей, сидел Сандро и уплетал за обе щеки. Рядом на низеньком табурете примостилась его тетушка.
— Нет, сынок, нельзя так. Не пойму, чего не поделили ты и Залико. Он приходил ко мне и все рассказал. Почему ты исключил его из звена?
Сандро был баловнем и любимцем тетушки. Дня не проходило без того, чтобы она не угостила мальчика сладостями, а когда Сандро отправлялся домой, тетушка совала ему в руку толстую аппетитную чурчхелу и говорила:
— Будешь умницей — получишь еще.
Вот и сейчас тетушка наставляла племянника и думала, что
Сандро, энергично орудующий деревянной ложкой, внимательно слушает ее, на самом же деле он был увлечен одной только сладкой кашей.
Проповедь кончилась. Сандро отставил тарелку, переждал немного, попрощался и вышел со двора на проселочную.
Чудесная тенистая эта дорога тянулась мимо дома Джахуна- швйли, вплоть до участка Грозного, и полого сбегала к реке.
Сандро медленно, что-то насвистывая, шел по проселочной. Он был еще далеко от двора Джахуна-
188


швили, когда с той стороны донесся сиплый лай и чей-то крик. Сандро сразу же оценил обстановку и поспешил на помощь.
Едва он успел выдрать из изгороди кол, как на него налетел разъяренный пес. Сандро огрел его так, что пес осел на все четыре лапы, но не струсил —- бросился снова, перед самым носом мальчишки сверкнули белые клыки. Сандро ловко пнул пса ногой, тот грохнулся на спину, крякнул и вскочил, но Сандро увернулся, и новый удар осадил наконец свирепого волкодава. Он отступил, скуля и повизгивая. Сандро преследовал его до самого двора. С видом победителя вернулся он на дорогу и увидел девочку, испуганно притулившуюся к плетню.
Это была Лена, внучка Грозного. Она училась в одном классе с Сандро, но перешла к ним недавно, и потому Сандро почти не знал ее.
Встреча была не из приятных.
Девочка встревоженно оглядела его и спросила:
— Не укусила?
Сандро презрительно сцлюнул и помог ей выпутать платье из колючек.
— Большое спасибо!
Лена отошла от плетня и оправила платье.
— Тебе тоже в нашу сторону? — спросила она, кивая на дорогу.
— Да,— коротко ответил Сандро.
Не в правилах Сандро было ходить с «косичками», и он с неудовольствием думал о том, что дорога до дома садовника очень длинна, просто конца ей не видно... Эта девочка раньше училась в Тбилиси. Говоря по правде, Сандро не слышал о ней ничего плохого: она не болтлива, как все девчонки, не кривляется, хотя и хорошенькая, и Сандро не знает, как отвечать на ее вопросы — по-настоящему или огрызаться, как он огрызается всегда, разговаривая с девчонками.
189


— Если б не ты, собака наверняка покусала бы меня,— сказала Лена.
Сандро молча шагал рядом.
Девочка с любопытством поглядывала на своего спутника.
— В нашем дворе бывают почти все мальчишки — играют в мяч, а тебя я никогда не видела.
«И не увидишь!» —хотел ответить Сандро, но вместо этого сказал:
— Мне некогда. У меня неладно с арифметикой и русским. Я занимаюсь.
— С арифметикой и русским? — переспросила девочка.— Я, пожалуй, могла бы тебе помочь.
— Верно! — обрадовался Сандро.— Твой дед знаком с учителем арифметики. Он сумеет уговорить поставить мне четверку! — Но тут ему вспомнилась дождливая ночь в саду Грозного, и он осекся.— Да нет, спасибо, не надо...
— Нет, Сандро, ты неправильно меня понял. Я могу сама тебе помочь. Приходи к нам после уроков.
— Прийти к вам? А твой дед? Он попрет меня за милую душу, как только увидит.
Девочка обиделась.
— Он очень добрый. Ты просто не знаешь его. А хочешь, я сама приду к тебе?
Ну этого еще не хватало! Недоставало ему девчонок к себе водить...
— Нет, нет, у нас... бабушка больна, и вообще...
— Ну хорошо,— сказала Лена.— Но если тебе нужна будет моя помощь, скажи.
Некоторое время они шли молча. Потом девочка словно вспомнила что-то и обернулась к Сандро.
— Я слышала, был сбор звена. Почему мне не сказали?
— Откуда ты знаешь? — спросил он.
— Залико, этот красавчик с вьющимися волосами.— Лена сделала жест рукой, показывая, какой Залико кучерявый.— Говорят, ты исключил его из звена.
Сандро искоса поглядел на девочку. «Ого, у Залико появилась заступница!»
— Он опять наябедничал? Ладно, учтем. Встречу его где-ни¬
190


будь, такого красавчика из него сделало, что родная мама не узнает.
— Ты его правда исключил?
— Правда. Я понарошке никого не исключаю.
— А что сказали остальные члены звена?
— Остальные сказали то же, что и я.
— Почему все-таки не всех позвали на сбор звена? Такие вещи нельзя делать тайно,— сказала Лена.
— Вот еще! Могла остаться, если так уж хотела,— обозлился Сандро.— Не хватало еще бегать за вами!
Одним движением он снял с себя широкий офицерский ремень, сложил его вдвое, заложил камень, раскрутил самодельную пращу и метнул. Камень ударился о высохшую ветку вишневого дерева и, отскочив, рикошетом скользнул по плетню. Потревоженный ястреб отделился от дерева и бесшумно полетел к реке.
— Тьфу, опять промазал! — сплюнул Сандро.— Что-то глаз стал мне изменять.
Девочка поглядела на ремень, которым подпоясался Сандро, и заметила выжженные на нем инициалы.
— Что же ты испортил такой отличный ремень? — примирительным тоном сказала она.
— А ты об этом не беспокойся. Ремень очень хороший, и если пропадет, я легко найду его.
— Почему ты злишься, Сандро? — еще мягче заговорила девочка.— Ведь мы можем стать друзьями? Ты приходи к нам. Дедушка больше ухаживает за академией, чем за своим садом. Дома только я да тетя... У меня много интересных книг.
Сандро еще раз оглядел свою спутницу. Странная эта горожанка. Неужели она думает, что Сандро станет дружить с девчонкой? У него достаточно верных друзей, и новые ему ни к чему.
Девочка остановилась у своей калитки.
— До свидания, Сандро. Приходи, когда захочешь... Если б не ты, собака покусала бы меня.— Она засмеялась и ушла.
Калитка со скрипом затворилась за ней.
Сандро задумчиво побрел дальше.
«Она благодарит меня так, словно я и вправду сделал для нее что-то особенное. Но она, наверное, неплохая... Нет, брат, шу¬
191


тишь! Не хватало тебе с «косичками» связываться». И он, напевая, спустился к реке.
Река текла мутная после дождей, и захлебывалась, и хлюпала на перекатах.
В ОРЕШНИКЕ
Утром в саду трижды прокричал удод. Сандро вскочил, оделся, отыскал тетрадь и карандаш и, громко топая, вышел из комнаты.
— Не разбуди ребенка, горе ты мое! — проговорила бабушка.
В дверях Сандро вдруг нагнулся, схватил за хвост прошмыгнувшую было кошку и ударил ее о косяк.
— Сколько раз повторять: чтобы духу ее не было в доме!
— Что она сделала тебе, сынок? Никому-то она не мешает. Ходит себе, мышей пугает.
— В том-то и дело, что мышей она пугает. Из-за нее ни одна птичка не подходит к моим силкам. Спрячется там, вроде охотника, и ловит сама ловко! Гоните ее к черту, не то я не знаю, что с ней сделаю!
Он опять схватил кошку и хотел еще раз швырнуть её, но подбежала Эмма, вырвала кошку у него из рук и, прижимая к груди, внесла в дом.
— Не плачь, кошечка. Больно тебе? Больно небось... У-у, зверь!.. Не бойся, миленькая. Вот вернется папа, я ему все расскажу.
— Ты брось это: «Расскажу, расскажу»! Не то и до тебя руки дойдут.
Из сада опять донесся крик, и Сандро побежал туда.
В орешнике под деревьями сидел Гоги Торадзе. Рядом с ним лежала рогатка, а сам он, важничая, очищал от перьев убитого Дрозда.
— Вот это да! — У Сандро заблестели глаза.— Как это ты?
Гоги, не меняя выражения лица и не отвечая на вопрос,
осторожно дергал перья. Можно было подумать, что он разделывает оленя и боится испортить шкуру.
Сандро присел рядом на корточки и потянулся к добыче.
192


— Ух ты! В самое сердце угодил, Где это ты?
— Здесь, в орешнике,— не поднимая головы, отозвался Гоги.
— Когда же ты успел?
— А чего тут успевать,— напыжился Гоги.— Стрельнул, и дело с концом.
Его высокомерие оправдывалось тем, что дрозд был редкой добычей мальчишек.
Сандро хлопнул дружка по плечу.
— Глаз у тебя что надо, черт бы тебя побрал, и рука верная! Давай зажарим его.
— Как хочешь.
— Ладно. Давай зажарим с яйцами.
Сандро вскочил, намереваясь бежать к дому, но Гоги вдруг схватил его за руку.
— Погоди, куда ты? Я к тебе по делу.
Сандро удивленно обернулся:
— По какому делу?
Гоги таинственно огляделся по сторонам и сообщил:
— Нико уже не наш пионервожатый.
— Врешь!
— Нет, правда. Сейчас, когда шел к тебе, встретил Джава- хишвили Лили у родника, и она мне сказала.
— Э, разве девчонкам можно верить! — махнул рукой Сандро.
— Она от Лены узнала.
— А Лене кто сказал?
— То есть как кто? — удивился Гоги.—Ее тетя заведует аптекой.
— Ты что, спятил? При чем тут аптека?
— А при том, что у пионервожатого кашель и лекарства против кашля он покупает в аптеке.
— A-а, ну, значит, все верно.
Сандро достал припрятанную в орешнике коробку папирос. Там лежали две папиросы. Одну он протянул другу, а вторую оставил в коробке.
— Покури и оставь мне.
— Тут и так чинарик. Возьми вторую.— Гоги затянулся и пустил светлый дымок в спутанные ветви орешника.
193


Сандро почмокал губами и глотнул слюну.
— Хватит тебе, давай. Не всю же тебе скурить.
Гоги отвел протянутую руку Сандро.
— Еще и двух аатяжек не затянулся. Покури ты вторую — мы еще найдем. А если нет, у моего отца такой запас табачных листьев, что нам до весны хватит.
— А они крепкие?
— Ха, такие крепкие, что отец об них топор затупил!
Оба засмеялись этой шутке, и, так как весть, принесенная Гоги, была пределом мечтаний для Сандро, он достал из коробки последнюю папиросу и закурил.
— Если ты не соврал, честь и хвала тому, кто вытурил его из вожатых...— Сандро вдруг остановился.— Погоди, но ведь отряд не могли оставить без вожатого. Ты не знаешь, кого назначили на место этой мартышки?
— Гиви Вардишвйли.
— Как — Гиви? — удивился Сандро.
— Да вот так,— коротко ответил Гоги.
Сандро махнул рукой.
— Хрен редьки не слаще! Тоже футболист... Кто предложил его?
— Он сам напросился. Давно уже просился. И в комитете комсомола утвердргли.
— Ну, теперь он нас погоняет.
Мальчики задумались.
Первым поднял голову Сандро.
— Ну как, нашел свечу?
— Что за вопрос! В магазине их завались.
— Привезли, стало быть. Позавчера не было ни одной.
— Вчера завезли, и наши ребята набрали по пять штук.
— А как насчет того дела?
— Пока никак. Луа не может в точности вспомнить форму ключа. Я решил отнести Грозному грушевых саженцев. Старик хорошо ко мне относится, учил прививать деревья. Думаю, он обрадуется, а я тем временем успею срисовать ключ и измерить.
— Эх, брат, ленитесь вы, ленитесь! Могли бы давно все узнать и измерить.
194


— Лень тут ни при чем. Дело такое: маленькая неосторожность — и прощай!
Сандро помолчал, сознавая несправедливость своего упрека, потом спросил:
— Ты не ходил к старому сараю?
— Вчера вечером был там, вспомнил, что яблоки мы в дождь нарвали, и разворошил солому, чтоб дать им просохнуть. Всю ночь они у меня на сквознячке лежали, сохли, только к рассвету снова укрыл.
Сандро по достоинству оценил сообразительность друга и, похлопав его по плечу, сказал:
— Ты молодчина, Гоги!
— Молодцы-то мы молодцы, но если в школе узнают, кто украл эти яблоки, из звеньевых тебя попрут, и скажи спасибо, если со школой не распрощаемся.
— Откуда им узнать? Не думаю, чтобы новенькие нас выдали, а из старых и клещами слова не вытянешь.
— Даже если и не узнают, мне почему-то кажется, что все равно свалят на нас это дело и не миновать нам головомойки.
— Не думаю, Гоги. Мы же не для себя украли эти яблоки! А если нас все-таки исключат...— Сандро призадумался.— Если нас исключат, я не оставлю тебя в беде.
Мальчики долго сидели молча.
— Но все-таки, за что сняли Нико? — снова заговорил Сандро.
— Не знаю... Слушай, Сандро, ты обещал рассказать сегодня «Сказание о Карамане»,— напомнил Гоги.
— Нет, сегодня мы должны написать стихи для стенгазеты.
— Сначала «Сказание о Карамане», а потом стихи.
Сандро поглядел в просящие глаза Гоги и, так как он любил
своего друга и любил рассказывать, сказал:
— Историю Карамана мы уже закончили, историю Наримана, его сына, тоже, теперь пришла очередь Кучук-Карамана...
И начался рассказ о войне между Кучук-Караманом и Зар- багдевом, властелином черного царства.
...Кончился десятый сказ «Сказания о Карамане», а Гоги все еще сидел притихший, глядя перед собой широко раскрытыми глазами.
195


— На сегодня хватит. Остальное в другой раз. Я обещал написать стихи для газеты и не хочу подводить.
— И когда ты успеваешь столько читать? — вздохнул Гоги.
— По ночам иной раз до рассвета сижу. Какой-то дурачок сказал недавно моей маме: «Не давайте ему много читать — глаза испортит»: Она и поверила. Прячет от меня книги и гасит свет, но, как только она уснет, я опять включаю.
Гоги задрал голову и долго глядел на запутавшуюся в ветвях орешника сияющую лазурь неба.
— Видно, Кучук был сильнее, чем его дед Караман...
— Голова два уха, не время об этом. Я еще ничего не ел,— сказал Сандро.
— Я тоже,— спохватился Гоги.
— Ну так давай поскорей сочиним стихи и поедим как следует. Дрозд на вертеле — это вещь! Пальчики оближешь!
СТЫЧКА
На большой перемене Сандро с несколькими членами своего звена стоял в стороне и что-то рассказывал. Мимо прошел их бывший вожатый и остановился неподалеку. Мальчишки умолкли и недружелюбно уставились на красиво причесанного Нико.
— Подойди-ка ко мне, руководитель бунта!
Никто из мальчишек не тронулся с места.
— Я тебе говорю, вобла!
— Мне? — ткнул себя в гр^дь долговязый Хахабо.
— Пусть Бучукуртели подойдет ко мне!
Сандро пнул ногой мяч, который гоняли по двору старшеклассники, и, не оборачиваясь, ответил:
— А ты что, ходить разучился?
— Когда говорят старшие, нужно слушаться! — насупился Нико.
— Старший, говоришь? Поглядите-ка на этого начальника!
Нико засопел от злости и сжал кулаки.
Давно не нравится ему этот своенравный мальчишка. Он и раньше ни во что не ставил вожатого, а сейчас, подумать только, дурачит на глазах у всей школы.
196


Ребята окружили противников.
— Может, ваше сиятельство и мне прикажут что-нибудь? — поинтересовался Гоги.
— А ты, Торадзе, побереги шкуру и не суйся не в свое дело! — огрызнулся Нико.
— Или со мной соизволите побеседовать? — расшаркался Бердзенишвили.
— Готов исполнить любое ваше приказание! — вытянувшись по стойке «смирно», гаркнул Снайпер.
Нико махнул рукой и повернулся, намереваясь уйти, но тут же лицо его покраснело, как ломоть арбуза,— стройная, красивая девушка в черном переднике пробежала мимо и кивнула ему.
Нико просверлил глазами Сандро Бучукуртели.
— Мы еще встретимся, Караман!..— крикнул и ушел.
Мальчишки провожали его дружным хохотом.
— Видали, что с ним стало при виде докторовой дочки?
— Чуть не спятил!
— Она-то его ни во что не ставит! Верно, умная девчонка.
— А что он? Ходит гоголем — петух! Чего ему надо, он же не вожатый больше?
— С нами он смельчак! Видно, мелковаты мы, на его взгляд,— сказал Сандро, направляясь в класс.
Остальные последовали за ним.
Звенел школьный звонок.
Сандро зол и без энтузиазма размахивает киркой: их оставили после занятий вместе со старшеклассниками разравнивать небольшой пригорок на месте будущей спортплощадки. А дома Сандро ждут дела. Он вяло замахивается киркой. Остальные мальчишки тоже работают нехотя. Ползут минуты, долгие, как часы. Звякают заступы, скрежещут лопаты об камни.
Сандро чувствует на себе чей-то взгляд, кто-то присматривается к его работе. Мальчишка долго не поднимает головы, словно не замечает, затем взглядывает исподлобья.
Это Нико! Решил, наверно, придраться, вот и пришел.
197


Сандро, насмешливо цокая языком, разглядывает Нико и качает головой.
— Ты что встал над головой? Знай свой шесток и не суйся...
Нико краснеет от злости, как свекла.
—■ Ты не сачкуй, а работай, не то я научу тебя уму-разуму. На что тебе этот камень, почему не отбросил в сторону? — Нико пинает голыш, лежащий у ног Сандро.
— А я его с хлебушком хочу поесть.
— Ладно, Бучукуртели! — взрывается Нико.— В школе ты смельчак, но погоди, попляшешь у меня!
Кто-то дергает Нико за рубаху. Он оглядывается и видит Гоги.
— А тебе чего?
— Как бы бутсы с твоей ноги получить! Осчастливь...
— Не влезешь ты в них.
— А я насильно...
Вокруг все весело гогочут.
Нико озирается. За Гоги стоит вспыльчивый, как порох, Харатишвили. Рядом с ним плечистый Туджишвили и бесстрашный Снайпер. Слева—Бердзенишвили и Гигаури, улыбаются непонятно. Справа — Бачиашвили Луарсаб, долговязый Хахабо и Энукишвили, мрачнее тучи. А перед ним взъерошенный Сандро, и кто это еще с ним рядом? Свел брови в одну полоску... A-а! Это новенький. Гареджели, кажется. Говорят, драчун и заводила.
Нико отступает. Он знает, что драка с этими волчатами кончится не в его пользу. Минута, и от него останутся рожки да ножки.
— Долг за мной, Караман! — бросает он Сандро и уходит.
Мальчишки хохочут.
— Присмотри лучше за врачовой дочкой!
Нико, словно притянутый на резинке, возвращается.
— Ступай, ступай! — советует ему Сандро.— Что ты все кружишь вокруг да около? Может, я и мал рядом с тобой, но если дотянусь — спуску не дам!
Старшеклассники удерживают Нико.
— Пустите!..
Сандро отбрасывает кирку и тоже выходит вперед.
198


— Пустите его, ребята! Я превращу его нос в синенькую сливу!
За командиром, готовое к драке, стоит его звено, но появление преподавателя усмиряет всех. Ребята берутся за заступы и лопаты.
Учитель обходит работающих мальчишек, останавливается возле хмурого Сандро и похлопывает его по худой жилистой спине.
— Как дела, Караман?..
НОЧНАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ
Низкие тучи затянули луну, погасили звезды. Со стороны Цивгомборского хребта едва дул ветерок, кроны деревьев дрожали и чуть слышно шелестели. Открытый чердак под двускатной кровлей походил в темноте на кита, разинувшего пасть. На чердаке спал Сандро. Он то и дело вскакивал с постели и глядел в темноту широко раскрытыми глазами. Из сада доносились холодящие кровь крики совы.
— Сидеть мне нагишом в крапиве, если я завтра не намну бока Ефремычу! Кто его знает, может, он дрыхнет без задних ног и до полудня не собирается вставать. А ночь сегодня хорошая, лучше и не придумаешь... Что с ним могло приключиться? Я же предупреждал его,— бормотал изведенный бессонницей мальчишка и снова ложился в постель.
И только он задремал, как в саду защелкала сорока.
Сандро вскочил и стал быстро одеваться. Он знал — это Гоги. Они уговорились, что Гоги теперь будет по-сорочьи щелкать.
Сунув за пояс маузер, Сандро вылез на крышу, спустился по черепичной кровле, с кошачьей ловкостью перебрался на ветку яблони и сполз на землю. Тут он сам щелкнул разок, как сорока, и поспешил к силуэту, отделившемуся от черноты инжиро- вых деревьев.
— Где ты пропадал? — строго спросил он.
— Все готово, Сандро. Ребята ждут в сарае.
— Веревку достали?
199


—^ Достали и веревку,
— Тогда пошли.
Вскоре командир звена и его «правая рука» присоединились к остальным ребятам.
Сандро посветил своим карманным фонариком и похвалил ребят за снаряжение: самопалы, сделанные Лукичом, основательно заряжены дробью — оставалось только поднести к отверстиям у их стволов зажженную спичку, и они загремели бы на всю округу; «сабли», пригодные для всего, кроме рубки; найденный где-то в развалинах изъеденный ржавчиной трехгранный клинок; длинные крепкие дубинки и шампур, глядя на который мальчишки посмеивались до тех пор, пока его хозяин не обозлился и не нахохлился. Командир успокоил разворчавшегося Туджишвили и приказал звену выступать в сторону монастыря и древней академии.
В полной тишине двигалось в ночи вооруженное звено, изредка останавливаясь по сигналу высланных вперед дозорных. В такие минуты командир неслышно отдавал приказ, и звено исчезало с дороги; только из кустов, растущих по обочине, сумрачно торчали направленные на дорогу стволы самопалов и маузера или звякала о камень сабля, и опять вокруг воцарялась мертвая тишина.
Звено перешло через овраг и потянулось вверх, по левой стороне заросшего ежевикой неширокого ущелья. Далеко на горе возник контур Молочного храма, откуда дорога круто спускалась к академии. Если верить легендам, этот храм для прочности был построен на извести, замешанной молоком. Но века разрушили его южную стену и низвергли с колоссальной скалы вниз, в долину Икалто.
Едва мальчишки выбрались на ровную дорогу, как впереди раздался крик выпи, и все разом припали к земле.
Высланный в разведку Снайпер ползком приблизился к командиру и доложил, что неподалеку от храма бродит кто-то, громко сопя и вздыхая. При этих словах у бесстрашных мальчишек мурашки побежали по спине, но ни один не показывал виду.
— Нугзара я оставил последить, а сам вернулся за советом. Что будем делать: атаковать его в лоб или обойдем стороной?
200


Сандро оглядел распластанных на земле мальчишек и обернулся к Снайперу.
— Как по-твоему, кто это может быть?
— Я подошел не настолько близко, чтобы разобрать, а во- обще-то темно.
Командир с минуту подумал, потирая лоб, затем приказал:
— Идем прямо в атаку! Приблизиться всем ко мне!.. Так. Ложись! Братьев Энукишвили поведет Ладо. Обойдете храм с правой стороны. Осторожнее на скале, оступитесь— костей не собрать.
— Я знаю эту скалу как свои пять пальцев. Днем даже спускался по ней до самого низу.
— Гигаури и Луарсаба заберет Бердзенишвили. Поднимитесь вверх по ущелью и устройте засаду в орешнике у Декано- сйдзе.
— Нам не подходить к храму? — поинтересовался Вано Бердзенишвили.
— Ждите моего сигнала.
— Ясно!
— Ладо Харатишвили, Авто и Вахтанга Хахабо возглавит Снайпер. Вы минуете орешник Деканосидзе и обойдете храм сзади.
— Дай мне одного Гоги, остальных можешь оставить себе,— сказал Снайпер.
— Как ты смеешь не подчиняться приказу?!
— Хахабо я все-таки не возьму,— заупрямился Снайпер.— Как ему ползти, такому длинному.
— Ладно,— смягчился командир,— Вахтанг останется со мной, но и Гоги тоже... Ну, задания ясны? По местам! Главное — быстрота и натиск.
«Боевые группы» растворились в ночи, а командир, Хахабо и Гоги поползли в ту сторону, где, по их предположениям, оставался Нугзар, наблюдавший за вздыхающим привидением.
Разведчик так ловко замаскировался в глубокой, затянутой травой борозде, что Сандро не смог обнаружить его. Нугзар сам пополз навстречу командиру и, добравшись, без слов указал в сторону черневших в темноте развалин. Сандро долго, напрягая зрение, смотрел туда и наконец различил тень, которая двига¬
201


лась по направлению к ним, издавая при этом странные звуки.
— Как по-твоему, Нугзар, что это?
— Не знаю, Сандро! — зашептал испуганный Нугзар.— То ли волк, то ли медведь, то ли еще кто-то.
— Я тоже что-то не разберу. А ты как думаешь, Гоги?
— Кто его знает. Подойдем поближе и, коли это волк, заорем благим матом, он и убежит, а коли медведь...
— Не болтай глупостей. Откуда в наших лесах быть медведю?
— Не скажи, Сандро! — вмешался Хахабо.—Тут раньше был дубняк, и мой дед однажды убил в нем большого медведя. Я, говорит, даже не испугался, когда увидел его. Сидел на кизиловом дереве, срывал ягодки и сыпал себе за пазуху.
Мальчишки прыснули.
— Твой дед славился не только как охотник, он и бегать был горазд!..— смеялся Гоги.
— Кончай, Гоги!—прервал его Сандро.— Мы забыли об осторожности. Нужно узнать, что это за штука там бродит. Нельзя идти к академии, оставив в тылу какое-то чудище.
— Да ничего, наверное, особенного! Скорее всего, это волк. Лес тут под боком, может, он и выбрался подышать. Помнишь, Парнабз Лапабйдзе убил здесь одного?
— Верно, на этой же опушке было дело. Он оставил какую- то падаль на приманку, а сам спрятался в развалины. Но эта штука что-то не похожа на зверя.
Мальчишки не были трусами, однако, когда они пошли на сближение со вздыхающей тенью, к их любопытству примешался страх.
А тень вдруг остановилась, приглядываясь к темным кочкам, надвигавшимся на нее. Потом вскинула голову, со стоном выдохнула воздух и грузно побежала к лесу.
Сандро встал.
— Тьфу, черт! Корова! — смеясь, проговорил он.— А я-то думал, что-то стоящее.
— Мы тоже ее разглядели,— сказал Ладо.— Но ждали твоего сигнала.
— И чего она тут таскается в полночь?
202


— Верно, отстала от стада, а пастух не заметил. Нашла вкусную травку, вот и решила полакомиться вволю.
— Хотел бы я знать, о чем думает ее хозяин? Не боится, что волки ее задерут, тоже полакомиться не откажутся.
— Меня это как-то не тревожит! Лучше подадим-ка мы сигнал Снайперу и Вано и поспешим к академии. Не то уж часа два, а время не терпит.
— Сходи-ка, Гоги, крикни три раза по-лисьи...
Первой вернулась группа Бердзенишвили.
— Ну как, Вано?
— Все в порядке. Что-то пробежало в темноте мимо, да, по- моему, это корова была,
— Точно, корова. Я прятался под корнем ореха, так она чуть не наступила на меня.
— Снайпера не видели?
— Нет, он расстался с нами у орешника и пошел вдоль опушки.
— А вот и он.
К мальчишкам приблизился рассерженный Снайпер.
— Что ты заставляешь этого беднягу лаять по-лисьи? Я чуть не уложил его на месте. Хорошо, что он встал на лужайке.
— Ладно, Вахтанг, не злись. Ты не заметил ничего странного?
— Ничего. Откуда-то прибежала запыхавшаяся корова, отдышалась и стала щипать траву на опушке. А больше ничего.
— Стало быть, и вправду корова,— решили мальчишки и осторожно двинулись под гору.
Громадные ореховые деревья, распластав ветви, еще больше затемняли подступы к монастырю и академии.
Идущий впереди Снайпер подал знак — подошли к речке. По ветвистому дереву, сваленному бурей, мальчишки перебежали на противоположный берег, густо поросший ежевикой, и остановились в зарослях бурьяна.
Отсюда начиналось кладбище.
Тихо, затаив дыхание, пошли дальше.
На пути попадались надгробные плиты и свежие могильные холмики. Буйно разросшаяся крапива мешалась с терновником и папоротником. Темнели обелиски со звездами, памятники с
203


крестами и ангелами, огражденные железными решетками и проволочной паутиной. По мощным стволам деревьев вилась повитель и полз мох, а местами взметнувшиеся ввысь кипарисы разрывали отточенными верхушками темную гладь неба.
Здесь царила особая кладбищенская тишина. И лишь где-то далеко в кромешной тьме ухали совы:
«Уу-у! Уу-у!..»
Мальчишки замерли. Далекие крики сов леденили душу.
Сандро, улыбаясь в темноте, оживленно зашептал:
— В горах, когда отец в первый раз взял меня туда, совы кричали совсем как люди. Я не знал, что птицы могут так кричать. А косари меня надули. Это, говорят, Шашуа поколотил своего мальчишку и погнал домой, но тот, видать, не пошел, а теперь никак нашего шалаша не найдет, вот и зовет. Я тоже хорош—развесил уши, пожалел беднягу и давай орать во все горло: «Эгей, Дато! Сюда, Дато, сюда-а!» А косари посмеиваются и советуют: «Видно, он тебя не слышит, поди к нему навстречу!..» Я и пошел через весь скошенный луг, аж до самого леса, и оттуда стал звать: «Дато! Это я, Сандро! Иди сюда...» И посмеялись же тогда косари! Луг ну прямо ходуном заходил от хохота. Потом один сказал: «Надули тебя». Я и вернулся в шалаш злой как черт...
Мальчишек развлек рассказ Сандро. Страх исчез. Они стали припоминать разные предания о совах и так, негромко переговариваясь, шли дальше.
Шуршала под ногами густая трава, с еле уловимым шорохом падали с вековых дубов желуди, да изредка кто-либо неровно вздыхал, обходя свежую могилу.
— Стойте, ребята! Кажется, пришли,— прошептал Гоги.
Звено, невольно замедляя шаги, подошло к железной ограде,
окружавшей могилу с большим черешневым дёревом в изголовье.
— Ну-ка, Гоги, сбегай за лестницей! Она в кустах за дичками. Одна нога здесь, другая там, понял?
Гоги помчался выполнять приказание.
— И чего только мы плели лестницу? Дурная голова рукам покоя не дает. Срубили бы эту черешню, перевалили через стену и тихо, мирно перешли бы по ней во двор академии..
204


— Ладно, Снайпер, не ворчи. Ни одна живая душа, кроме несчастной коровы, нас не видела, а ты хочешь оставить такую улику. К тому же у нас есть отличная лестница... Гоги, давай ее сюда! Видишь, какая длинная?
Мальчишки развернули лестницу и положили у ног командира. Это была довольно длинная — метров до десяти — лестница, сплетенная из гибких и прочных кизиловых прутьев. Гоги уверял, что она выдержит любого человека, сколько бы он ни весил. «Хоть полтора центнера»,—говорил он, с вызовом оглядывая товарищей. Лестницу прикрепили к ветке черешни, сбросили по ту сторону стены, во двор академии, и она закачалась, как корабельный трап.
Снайперу очень хотелось спуститься по лестнице, держа кинжал в зубах, как он видел это в кино, но клинок был изъеден ржавчиной, и Лукич раздумал. Он легко сбежал по шаткой лестнице, спрыгнул на землю и присвистнул от удовольствия:
— Вот это да-а! Хоть еще раз спускайся!
Гоги засмеялся, крикнул ребятам, чтобы они не тянули волынку, а сам присоединился к Снайперу, и они вместе стали сдерживать раскачивающуюся лестницу.
Мальчишки с воинственными и решительными лицами спускались по лестнице и собирались во дворе академии.
Последним спрыгнул со стены командир.
— Ребята! — сказал он.— Теперь начинается самое главное: мы должны спуститься в подземный ход. Кому это не улыбается, пусть остается наверху — здесь нам тоже нужны часовые. Те, кто готовы к спуску, встаньте рядом со мной.
Мальчишки один за другим стали переходить на сторону Сандро.
Командиру пришлась по душе смелость друзей.
— Не выйдет, ребята, всем в туннель нельзя! — сказал он.— Автандил и Сосо вернутся на стену — караулить лестницу. Если что неожиданное, подаете сигнал стоящим у лаза. Остальные спускаемся... Да! Надо еще навестить Грозного и узнать, спит старик или бодрствует...
Зашуршала трава, и два силуэта, как призраки, растворились в ночи. Над стеной у лестницы возникли головы часовых. Снова стало тихо.
206


Разведка принесла добрую весть:
— Грозный так храпит, что мы сперва испугались: уж не душит ли его кто.
— Пор-рядок! — потирая руки, проговорил Снайпер.— Пошли, что ли!..
И мальчишки направились к Преображенской церкви. Прошли мимо знаменитого памятника древних веков — Икалтой- ской академии, оставили позади огромную, в три обхвата, липу, пересекли небольшую лощину, поросшую высокой травой, и подошли к лазу, ведущему в подземелье.
— Ну-ка, Снайпер, посмотрим, что ты за мастер. Доставай свои отмычки и приступай!
Снайпер с трудом извлек из кармана большущий ключ, вставил его в замок, но дальше дело не пошло.
Ропот пробежал по рядам.
— Я тут ни при чем, братцы. Какой рисунок мне дали, такой ключ я и выпилил. Хотя погодите...
Снайпер пошарил в кармане и достал рашпиль.
— Ну-ка, посветите мне!
Зажгли свечи.
Лукич долго оттачивал все выемки и зазоры на ключе, потом обернулся к ребятам и сказал:
— Теперь вроде хорош...
Он снова сунул ключ в замок, цовертел его и так и эдак, но куда там — ключ не только не отомкнул замка, но и застрял в нем намертво.
Каждый из ребят по очереди попытал счастья, но замок заупрямился не на шутку. Наконец Нугзар под общий вздох извлек ключ из замка и, насмешливо улыбаясь, протянул его Снайперу.
— Лукич, дорогуша, продырявь его с другой стороны — хороша будет уздечка!
Снайпер раскрыл было рот, чтобы съязвить в ответ, но в это время со стены, оттуда, где были оставлены часовые, послышался тревожный крик выпи.
Мальчишки растерянно переглянулись.
Выпь закричала снова, громко и испуганно. К ней присоединилась другая.
207


Словно по уговору, мальчишки бросились к выходу. Лишь у самой стены сообразили они погасить не потухшие на бегу свечи.
Над стеной возвышался один Сосо. Авто распластался у его ног и смотрел в сторону леса.
Гоги подбежал к лестнице.
— Наверх, ребята! За мной!
Мальчишки набежали со всех сторон и, толкаясь, перевалили через стену.
Сандро сбросил им лестницу, а сам перебрался по ветке черешни.
— Что случилось, Сосо?
— Там, на опушке... Ты ведь тоже слышал, Авто?.. Погодите, вот опять! Слышите?..
До затаивших дыхание мальчишек донесся тяжелый топот и испуганное мычание. Они слышались все ближе, ближе. Затем вдруг смолкли, и послышался вой, похожий на плач.
— Что это, ребята? — заволновался Снайпер.— А, ребята? — оглядывал он всех.
— На мычание похоже.
— На волчий вой, а не на мычание!
Сандро оторвал взгляд от опушки и достал из-за пояса свой маузер.
— Снайпер прав,— сказал он.— Видно, на корову, что напугала нас возле храма, напали волки, и дела ее плохи. Надо ей помочь, ребята! Самопалы у нас заряжены. Не бойтесь! Нас двенадцать лбов, и двух-трех волков мы погоним так, что пыль столбом завьется! Подумаешь, волк! Дикая собака, только и всего. За мной, ребята!
Мальчишки не двигались с места. Переминались с ноги на ногу, не глядя друг на друга, и молчали.
Тогда Сандро схватил Гоги за руку.
— Побежали, Гоги, пусть эти трусы остаются!
За ними бросились Снайпер и Вано Бердзенишвили, а затем и остальные присоединились к командиру.
Миновали цепкие заросли ежевики и затрусили вдоль опушки леса, но тут же изменили направление вой волка донесся со стороны Молочного храма.
208


Мальчишки обернулись на звук, да так и обмерли.
Луна, прорвав тяжелую завесу туч, залила ясным светом развалины и лужайку перед храмом. У огромного рассеченного молнией дуба, всем крупом вминаясь в выжженный ствол, стояла корова и, наклонив голову, выставив рога, отбивалась от волка. Иногда она мычала, словно вскрикивала, когда волк доставал ее клыком, и тогда взвывал волк, поддетый и отброшенный рогами.
— Ложись, ребята! Вишь, корова-то что делает?
Мальчишки припали к земле.
— Давай повременим, Сандро! Уж коли он завалит ее, другое дело, а так больно зрелище занятное!
— Эх, мамочка! Сдается мне, что серый еле на ногах стоит. Видно, корова намяла ему бока. Ай да молодец! Вог это да-а!
— Занятное зрелище, ничего не скажешь. Вот уж чем можно будет похвастаться. Такого и в кино не увидишь! Корова-то, корова!.. Вот дает!..
— Братцы, изувечит ее волк, грош цена нам тогда! Поможем ей! Чего мы ждем?..
Ни малейшего страха не было теперь в сердцах мальчишек.
— Пугнем, что ли?
— Чего там «пугнем»! Я его за хвост сейчас поймаю!
К Сандро вернулось самообладание.
— Потише ты, Снайпер! Это все же волк, а не куропатка. Ловить его незачем, но и живым не выпустим. Пора, ребята! Подступаем с четырех сторон. Все по местам! Гоги и Вано — с флангов. Снайпер и на этот раз заходит в тыл!
— Ну, пошли. Быстрота и натиск!..
«Группы» рассыпались по опушке.
Корова чувствовала, что пришла ее смерть, но защищалась из последних сил. Волк тоже бился не на жизнь, а на смерть и, позабыв об осторожности, нападал яростно и жадно, боясь упустись редкую добычу. Вдруг он присел на все четыре лапы и повел вокруг горящими глазами. Чутье не обмануло матерого, и волк, тут же оставив корову, затрусил к лесу. Но нё успел оп
g Библиотека пионера, том 8
209


добежать до оврага, как Сандро почти в упор выстрелил в него из засады.
— Кажется, попал! Не упускайте его, братцы!..
Перепуганный зверь поджал хвост и припустил к зарослям
кустарника. Но оттуда выскочил Гоги с ребятами. Затрещали Самопалы. Засвистели дубинки. Волк завертелся юлой, неловко поворачивая во все стороны лобастую голову и щелкая зубами.
— Бей его!
— Иэ-х!
— Бей, не робей!
— Так его!..
Волк заскулил по-собачьи и, затравленно озираясь, бросился к орешнику. Но и здесь его ждала засада. Тогда он изменил на- пр!авление и, провожаемый криками, свистом и пальбой, припустил к Молочному храму.
— Пропали, братцы! — завопил командир.— Снайпер не успел обойти его!
Волк широким скоком шел в гору, уже не сомневаясь в спасении. Еще немного, и он перевалит через бугорок, скатится под гору, нырнет в заросли бурьяна, а там ищи-свищи...
Но только он добежал до развалин храма, как из камней выскочил запыхавшийся Снайпер и с такой силой хватил его дубинкой, что чуть не раскроил череп.
Волк кубарем покатился по земле.
Поотставший от Снайпера Туджишвили ловко всадил в него свой шампур.
Волк взвыл, лязгнул зубами по шампуру и обежал было перепуганного мальчишку, но тут перед ним, как из-под земли, вырос долговязый Хахабо.
— Ты, кажется, не туда идешь, серый!
Зверь взвыл от удара дубинки и осел на задние лапы. В ту же минуту отовсюду с криками набежали мальчишки. Они стали окружать волка.
Подоспел Сандро и снова выстрелил. Зверь одним прыжком развернулся к мальчишке. Но сзади на него упал Ладо Харта- швилй. А вслед за ним навалились и все остальные. И пошла куча мала. Не виДать бь!ло ничего, кроме вороха мальчишек, слышались лишь гортанные возгласы и сопение.
210


Наконец все было кончено.
Медленно один за другим отделились от кучи мальчишки.
Последним, ворча и потирая спину, поднялся Ладо.
-т Ослы вы, вот кто! Тоже мне дурачье! Чуть меня заодно с волком не придушили!
При виде всклокоченного, тяжело дышащего Ладо мальчишек разобрал смех.
Каждый пытался доказать, что его доля в охоте особенно велика.
— Не спорьте! — прервал их Снайпер.— Мы все, черт побери, молодцы! Я и сам не ожидал!.. Ну-ка, берите его за хвост, и потащим к развалинам. Здесь, нельзя, свежевать, костер, за; версту увидят.
.г-г Отнеситесь к нему с уважением! — осклабился Вацо Бердзенишвили.— А мы посмотрим, что стало с коровой.
Корова встретила мальчишек все в той же воинственной позе. Увидев двигающиеся к ней тени, она наклонила голову и выставила рога, но, когда мальчишки подошли ближе, бедняга вздохнула с облегчением и повалилась на. землю.
— Прирежем ее, Сандро! Как бы не подохла.
— Оставь. Она просто устала.
Мальчишки присели на корточки возле коровы: и стали гладить ее, шепча ласковые слова.
— Эге-е!—вдруг воскликнул Блоха.— Да это >ке корова бабки Мелано!
— Не может быть!
;Дай-ка погляжу..*
Корова приподняла голову, обвела большущими глазами своих спасителей и, словно благодаря их,, лизнула мальчишку в руку жарким шершавым языком.
ЧЕРТИ ИЛИ АНГЕЛЫ?
Долго ждала бабка Мелано свою корову. Деревенское стадр, подняв пыль, медленцо, прошло в сумерках мимо, ее двора ц по- тянудось дальше,, но к калитке Мелано ци, одда скотина не. завернула.
211


Тогда старуха побежала к пастуху.
— Не может быть! — возмутился пастух.— Второй год хожу за стадом и не то что коровы, ягненка ни разу не терял.
— Что же ты на этот раз сплоховал, козлиная твоя голова!
— Не знаю, бабка... Может, она где в виноградник завернула или в сад к кому-нибудь?
— А это мне неинтересно знать. Сию же минуту ступай и найди мою Цаблу! Не то, клянусь Чукой, я спущу с тебя штаны и так отделаю крапивой, что забудешь, на чем люди сидят!
Пастух знал, что Мелано никогда не клялась впустую своим покойным мужем. Не доев ужина, поднялся он из-за стола и нехотя поплелся к дверям.
— Где ее теперь искать, волки ее дери!
— Ладно, ладно! Молод еще!..
Мальчишка-пастух прихватил длинный кнут и побрел за старухой, энергично шагавшей по проселочной. Кнут полз за ними, как змея.
Долго они искали пропавшую корову и вместе и порознь. Долго звали ее, ласково и терпеливо. Потом терпение у старухи лопнуло, и она в сердцах пообещала прирезать корову, если та не появится сейчас же. Но Цабла либо в самом деле не вернулась в село, либо стала настолько бесстрашной, что не обраща¬
ла ни малейшего внимания на угрозы хозяйки.
Наконец Мелано сжалилась над уставшим пастухом и отослала его домой, а через некоторое время и сама последовала за ним — бог с ней, утро вечера мудренее.
Легла она спать, но долго ворочалась с боку на бок.
Уснула наконец, и все ей снилась Цабла.
То словно волки ее задирают и рвут на клочья, то будто бы она сама поддевает волков на рога, а раз приснилось, что сорвалась корова со скалы в пропасть.
Мелано вскрикнула во сне, но не проснулась.
А под утро вроде нашла наконец корова свой дом, подошла к хлеву и замычала.
Мелано раскрыла глаза.
Светало. Серый свет утра брезжил в окна. Было тихо. «Будь оно неладно! — Мелано вспомнила прошедшую ночь.— Давно не бывало такого скверного утра».
212


Старуха приподнялась на кровати и замерла.
Со двора донеслось мычание коровы.
— Боже мой! Это же моя Цабла!..
Мелано вскочила с постели и, путаясь в наскоро надетом платье, выбежала во двор.
На траве, под сливовым деревом, то и дело оборачиваясь и облизывая бока, лежала привязанная к частоколу корова.
Мелано на радостях расцеловала ее морду, глаза и уши и, успокоившись, стала осматривать.
Голова и бока у коровы были в крови, а на задней ляжке явственно виднелись следы клыков.
Вздыхала и причитала старуха и обеими руками била себя по коленям. Наконец, осмотрев корову от рогов до копыт, она попросила ее встать.
Корова не послушалась.
— Встань, Цабла, встань, моя добрая!
Корова не шевелилась.
Мелано обозлилась и крикнула:
— Вставай, волки тебя дери! Что ты ломаешься? Не так уж ты изранена, чтобы на ноги не подняться!
Корова замычала и отвернулась.
— Верно, она голодна, бедняжка,— проговорила Мелано,— а я ругать...
Прихватив серп, старуха побежала в сад, срезала охапку сочной травы и вернулась.
Корова нехотя принялась жевать траву, потом опять замычала.
— Горе ты мое! Небось водички захотела...
В мгновение ока старуха принесла сверкающей родниковой воды в ведре и поставила перед коровой.
Та отпила несколько глотков и опять отвернулась и вздохнула.
— Ей соли хочется, а я, глупая, не соображу ничего от радости. Сейчас, моя Цабла...
Мелано принесла лизунец, но корова только раза два ткнулась в него мордой й грустно уставилась на хозяйку.
Мелано схватила ее за хвост, потянула, пытаясь поднять.
213


Корова зашевелилась, вроде бы встала, но ноги не держали ее, и она с тяжким вздохом улеглась на брюхо.
На этот раз Мелано встревожилась не на шутку, сунула ноги в разношенные чусты, повязалась платком и понеслась к колхозной конторе за ветеринарным врачом. Только черное платье ее развевалось на проселочной да испуганно шарахались индюки и куры. Во дворе перед конторой толпилось много народу. Одни ждали машину на кукурузные плантации, другие — в виноградники на сбор урожая, третьи пришли по своим делам или вовсе без дела.
Ветеринарного врача среди всех этих людей не оказалось.
Мелано обошла весь двор, и тут ее внимание привлекла группа колхозников, столпившихся у забора вокруг сторожа Грозного. Видно, Грозный рассказывал что-то занятное — слушатели его то и дело ахали от удивления и смеялись. Мелано подошла поближе, сдвинула платок на голове, чтобы лучше слышать, да так и застыла: Грозный бил себя кулаком в грудь и клялся единственной внучкой, что прошлой ночью видел во дворе академии чертей.
— А может, это были ангелы, дедушка Димитрий? — посмеиваясь, спросил его кто-то.
— Не знаю, сынок! Может, и ангелы.
Стоящие вокруг громко рассмеялись.
— Признайся, дед Димитрий, сколько ты выпил перед сном?
Старик обиделся, хватил шапкой оземь.
— Пусть вот так рухнет мой дом, если мне это приснилось! Я видел все, как тебя сейчас вижу!
Смех на этот раз был сдержаннее. Все поняли, что старика обидело недоверие.
Грозный и сейчас казался навёсёлё.
— А хвосты у них были? — поинтёресовался седой коренастый мужчина с красным лицом — бригадир овцеводов.
— Нё знаю. В такой тьме при свечах не разглядишь ничего.— Грозный опйть подобрел к слушателям.
— На что тебе свеча-то понадобилась, а, дед Димитрий? Ты же мог спугнуть их? — спросил молоденький звеньевой, весело щурясь и пощипывая жидкий ус.
— Да не у меня была свеча. Свечи у них были!
214


— Ого! У них?!
— Ну да, у них!
— Стало быть, это ангелы! — заключил свинарь со свинофермы и подморгнул звеньевому.
— Да, наверное, ангелы,— обрадовался старик.— У одного, высокого, в руках горел светильник.
— Верно, это был архангел!
— Возможно, это был сам архангел Михаил...
В группе вокруг Грозного опять захохотали.
Мелано протиснулась поближе.
— Дедушка Димитрий, а архангел ничего не сказал тебе?
Грозный почувствовал подвох и заволновался.
— А что он должен был мне сказать?
— Не знаю... Например, когда собирается забрать тебя,— Звеньевой возвел глаза к небу.
Кто-то прикрикнул на него:
— Знай, как шутить, молодой!..
— По-моему, он вовремя навестил тебя, Грозный,— вытряхивая погасшую трубку и улыбаясь в усы, проговорил древний дед Нико.
— И ты туда же, старик? Если кого пора забирать, то твоя очередь вперед будет! — огрызнулся Грозный,
— Погоди, дед Димитрий, не обращай на них внимания. Ск.ажи-ка лучше, много ли их было,— встудил в разговор еще кто-то.
— Я не считал, сынок, но думаю, не меньше десяти — двенадцати.
— А откуда они проникли во двор академии?
— Да не во двор вовсе! Они как сумасшедшие вылетели из Преображенской церкви и исчезли за стеной.
— Ну-у! — протянул седой мужчина с красным лицом.— Если они выбежали как сумасшедшие, значит, это черти.
— Что верно, то верно,— осклабился шофер председательской машины.— Ангелы — народ степенный, положительный.
— Не чета тебе, во всяком случае,— поддели его.
Значит, не верите мне, люди? — хмурился Грозный.
— Признайся, дедушка Димитрий, .сколъод ты все-таки выпил?
215


— Клянусь моей Леночкой, не больше одного кувшина.
По слушателям пробежал смешок.
— От одного кувшина, мой дорогой, даже буйвол красавицей покажется. Все это тебе померещилось! — уверял дед Нико.
— Нет! Ей-богу, нет! — божился Грозный.— Как раз в это же время со стороны Кикабаури послышалось мычание коровы и вой волка, а потом крики этих ангелов или чертей — черт бы их побрал совсем: скорее, мол, на помощь!
На этот раз даже самые сдержанные не смогли удержаться от смеха.
Но Мелано было не до веселья.
Услышав последние слова Грозного, она растолкала людей и выступила вперед.
— Как ты сказал, Димитрий? Корова, говоришь, мычала?
— Да вот, бабка Мелано, оказывается, в Преображенской церкви ангелы объявились! — зашумели вокруг.
— Может, они из подземелья выбрались?! — крикнул кто-то.
— Погодите. Дайте человеку сказать. И что же, дед Димитрий? Спасли корову-то твои ангелы?
— Э-э, молодежь! Никак не дает до конца договорить.—Грозный отмахнулся от слушателей и обернулся к Мелано.— Поверь мне, я вот так же видел все своими глазами, как тебя сейчас вижу.
— Говори, бездонная бочка, говори, что ты такое увидел? — торопила его бабка Мелано.
— А то, что от ограды академии они с криками бросились в сторону Кикабаури. А потом поднялась пальба. Такую затеяли перепалку, что хоть уши затыкай.
На этот раз смех грянул так дружно, что все стоящие во дворе обернулись и поспешили узнать, в чем дело. Даже деревья зашумели, как от ветра.
— Уах-ха-ха-ха-ха! Вы слышали?! — надрывался молоденький звеньевой.— Ангёлы-то, оказывается, ружьями обзавелись!
— Хи-хи-хи-хи-хи! — вторил ему фальцетом свинарь со свинофермы.— Раньше они обходились саблями да копьями!
— Ничего не поделаешь,—утирал слезы седой краснолицый чабан.— Техника идет вперед, ангелы, видать, тоже не хотят отставать^
216


— Дед Дивдтрий, а ты не заметил, может, у кого из них атомная бомба висела на поясе?..
Грозный молча стоял посреди гогочущей толпы. Мелано смотрела то на рассказчика^ то на слушателей. Наконец она решительно обернулась к толпившимся вокруг:
— Люди! Этой ночью у меня пропала корова. Искала я ее, искала — все попусту, а утром выхожу из дому, а она, кормилица моя, во дворе лежит, к плетню привязана. И вся покусанная, исцарапанная...
Стоящие вокруг примолкли.
— Что ты говоришь, бабка Мелано?
— Покусанная корова,, говорит, вернулась...
— Все бока у несчастной покусаны. Я вот сюда за доктором. Не ест, не пьет она ничего...
Грозный так и просиял.
— А я что говорил? — с победным видом оглядел он всех.— Корова, говорю, мычала. Верно, ее корова была!
— Да, наверное, моя,^ согласилась Мелано.— От стада она отбилась, и волки ее покусали. Доктор-то где? Вы не видели его?
— Он, бабуся, на ферму отправился, на Алазань, до вечера не вернется.— Председательский шофер распахнул дверцу обшарпанной «Победы».— Садись, бабуся, прокачу за спасибо.
Но Мелано наотрез отказалась. Она вспомнила больную Цаблу и поспешила к дому, оставив во дворе повеселевшего Грозного и не на шутку удивленных колхозников.
Вечером старуха заявилась прямо домой к ветеринару.
— Где ты был до сих пор, черт кудлатый?! Чего не видел на Алазани?
— О-о, бабка Мелано! Пожалуйте, пожалуйте!.. Чем могу служить? Уж не беда ли какая?
Нужен ты мне, вот и пришла.— Мелано присела па ступеньку лестницы.— Где таскался до сих пор, спрашиваю?
— На ферму заглянул, да и порыбачил маленько.
Старуха огляделась и увидела на балконе садок с крупней
рыбой» Темные, даже на вид скользкие спинки линей поблескивали, мешаясь с серебристыми телами усачей и карпов.
217


— Откуда столько рыбы, кудлатая твоя, голова?
— Из Алазани, бабушка, все, из Алазани...
— Как же ты ее поймал, а?
— А она выбралась на косу, мы и перекрыли ей дорогу,
Мелано поднялась и строго сказала:
— До каких пор ты шутки шутить будешь? Сейчас же перестань потрошить рыбу и ступай за мной! Мою корову покусали волки! На ноги, бедненькая, встать не может.
Ветврач от удивления чуть не выронил нож, которым собирался взрезать очередного линя, но быстро оправился и, улыбаясь, сказал:
— Не бойся, бабушка, корова от хромоты не помрет.—Он обернулся и крикнул в дом: — Эй, сынок, вынеси-ка бабушке стул... Посиди, Мелано, рыбки отведай, а твоей корове я дам такого лекарства, что через два-три дня она запрыгает, как теленок на радостях... Когда ее угораздило?
— В прошлую ночь. Задняя ляжка чуть до кости не съедена, и вер голова, все туловище ободрано-исцарапано!
Хозяин помолчал, с сомнением глядя на гостью.
— Если она забрела в чужой виноградник и на нее собаку спустили, то урок ей на пользу. А с чего ты решила, что это волки? Я вот давеча вздул своего мальчишку—будь здоров! Он тоже прошлую ночь таскался где-то. Утром просыпается мать и видит; весь исцарапанный сынок ее спит как убитый, а на полу рваная рубаха, валяется и полуразвалившийся ботинок. Перепугалась мать, растолкала его и спрашивает, что это с ним, где так ободрался, а он говорит: «Во сне... Корову бабушки Мелано волк задирал, так я его своими руками задушил».
Бабка Мелано даже подскочила от удивления.
— Да что вы, сговорились, что ли, сегодня?!
— А в чем дело? — не понял ветврач.
— Утром прихожу за тобой в контору,— бойко начала старуха.— Там во дворе садовник Грозный собрал людей и божится, внучкой своей клянется: прошлой ночью, мол из Преображенской церкви выбежали ангелы с зажженными свечами и брооилисъ на помощь корове, которую волк задирал.
— Не может быть! — поразился ветврач.— Погоди, верно, мой мальчишка знает что-нибудь об этом... Ладо! Эй, Ладо!
218


Из дому никто не отзывался.
Ветврач отбросил нож и вошел в дом. Было слышно, как он хлопает дверьми, двигает стулья, удивленно бормочет что-то. Потом он вернулся и, разводя руками, сказал:
— Не пойму, ну хоть убей меня, не пойму: черт он, разбойник или и то и другое! Я его запер в комнате за вчерашнее, а он открыл окно и был таков.
— Пропади вы оба пропадом! — обозлилась старуха.— У меня корова подыхает, а ты байки рассказываешь!
Ветврач заспешил, засуетился, убрал садок с рыбой повыше, чтобы кошка не достала, и вымыл руки.
— Ну пошли, бабка!
— Лекарства несешь, что ли?
— Несу, несу...
Они поднялись на небольшой пригорок и зашагали дальше по проселочной, обсаженной акацией, липой и платанами.
— Выходит, это твой парень спас мою корову,— заговорила Мелано.
— Э-э, чего он только не наврет! — обозлился ветврач.— На днях забрал коня и до вечера не появлялся. Ждал я его, ждал, а потом встал да и пошел к ущелью. Сижу на камне, папироску покуриваю. Слышу, копыта цокают по камням: идет вдоль берега мой сивый, а на нем мальчишка, голову на грудь уронил. Пошел я рядом, спрашиваю: «Где пропадал до сих пор?» Куда там! И не отвечает. Потом видит, что я не отстаю, и как прикрикнет: «Оставь меня! Видишь, я сплю».— «И с чего, говорю, тебя в такую рань да еще прямо на коне сморило. Ночи напролет, что сова, бодрствуешь». А он мне: «Так, говорит, делали Георгий Саакадзе и Суворов. Они, говорит, на коне спали». Ну, я его спустил с коня и взгрел порядком.
Вскоре показался зеленый двор бабки Мелано и ее корова у забора под сливами.
Ветврач обошел «пациента» со всех сторон, осмотрел, поцокал языком, потом обернулся к Мелано.
— Не бойся, бабка, через неделю будет на ногах.
219


— Да ей, видать, уже полегчало. Без меня вон травки поела и воды попила.
— Ты бы ее отвязала, что ли, веревка больно тяжелая. Не убежит она больше, не до того ей теперь.
— Ах, садовая моя голова!—Старуха хватила себя по лбу.— Совсем позабыла. Замучилась небось в петле, бедненькая. Ничего, я сейчас.
Она бросилась отвязывать веревку, а ветврач тем временем раскрыл прихваченную с собой сумку, достал из нее лекарства, бинты и вату и подошел к корове.
Но только он начал промывать раствором раны, как какой-то непонятный звук привлек его внимание. Он оглянулся и увидел, что Мелано удивленно разглядывала снятую с коровы веревку и что-то шептала.
— Что с тобой, бабка? — спросил ветврач.
— Погоди, погоди... Ведь эта веревка с неделю назад пропала у меня из виноградника. Будь оно неладно!.. Как она оказалась на шее у Цаблы?
Некоторое время ветврач смотрел то на старуху, то на веревку у нее в руках. Потом недоуменно пожал плечами и покачал головой.
В САДУ
После исключения из звена для Залико наступили тяжелые деньки. Сандро все время следил за ним, надеясь перехватить где-нибудь в укромном местечке и проучить за все. Но Залико осторожен: он так ускользает из-под самого носа бывшего командира, что даже сам диву дается.
Давно Залико не навещал соседних садов — ребята настрого запретили ему. Но теперь он исключен, и их запрет не может связать его по рукам. Однако забираться далеко все-таки не следует, не то нарвется на Карамана, а это ему не улыбается. Дай бог здоровья Грозному: что-что, а фрукты у него никогда не переведутся. Особенно хороши груши! Залико уже и плетень в его саду осмотрел, и лазейку высмотрел. Пусть потом ищет его сторож академии: не пойман — не вор. Так-то!..
Залико направился к саду Грозного, как ящерица прошмыг¬
220


нул сквозь лазейку в плети, миновал инжировые деревья, кизиловый, весь в красных крапинках ягод кустарник, обошел яблоневую рощицу и забрался на высокое грушевое дерево. Бояться было нечего. Грозный, после того как обобрали его любимую яблоню, собаки не держал, считал, что теперь это бесполезно.
Несколько сочных плодов Залико торопливо съел прямо на дереве. Затем он накидал груш за пазуху и подался вниз. Уже сползая по стволу, он оскользнулся, но кто-то бережно поддержал его.
— Спокойнее, дорогой, не бойся...
Залико глянул вниз и чуть не свалился.
Под деревом стоял Сандро.
Подняться наверх было уже невозможно, спуститься — страшно.
Недолго думая Залико прыгнул на Сандро, но бывший звеньевой подставил ему ножку, и Залико, больно шмякнувшись, растянулся на траве.
Сандро сел на него верхом и, схватив за грудки, проговорил:
— Ну, теперь тебе хана. Птица твоей жизни навсегда покинет тебя!
Залико знал, что эти слова говорил Караман, становясь на грудь поверженным врагам и замахиваясь, чтобы отсечь им голову. Видно, и почитатель Карамана готовил над ним суровую расправу.
— Помогите! Помогите! — истошным голосом завопил Залико и изо всех сил стал отбиваться.
И вот когда они, сопя, отдуваясь и покрякивая, тузили друг друга, кто-то вдруг дал Сандро хорошего подзатыльника и оторвал от жертвы. Залико вскочил с радостным криком: его бывший вожатый, мертвой хваткой вцепившись в бывшего звеньевого, тряс и болтал парня, как пустой бурдюк.
Залико напоследок запустил в Сандро камнем и бросился наутек. Рубаха на бегу вылезла у него из штанов, и краденые груши покатились во все стороны. Когда он добежал до лазейки в плетне, за пазухой у него не осталось ни одной груши.
А Нико торжествовал. Он перехватил своего врага в таком месте, где ни одна живая душа их не увидит. Он залепил Сандро оплеуху и зло засмеялся.
,221


:-гт~ Ну, как дела, Караман?
Сандро выскользнул у него из рук, отскочил, как драчди- вый петух, И: замахнулся.
— .На этот раз я посчитаю тебе зубы! — крикнул. Нико и толчком отшвырнул подбежавшего мальчишку.
Сандро тут же поднялся, бросился опять, но на этот раз ему досталось еще сильнее.
Нико встал у него над головой.
.— Ну, как дела? Что-то ты сегодня неразговорчивый!..
— Погоди, поднимусь — отвечу! — процедил сквозь зубы одурманенный ударами мальчишка.
Он еще нетвердо стоял на ногах, когда новая оплеуха свалила его и вместо одного Нико он.увидел десятерых разом: они выскочили из кизилового кустарника и крадучись надвигались на-, него.
В ту же минуту Нико почувствовал, что что-то обвилось вокруг его ног. Он отступил назад и наткнулся на какой-то пень (будь он.неладен, как раньше не заметил, что тут торчит пень!). Кто-то сильно дернул его сзади — Дико так и сел на землю. Над ним ^выросла знакомая фигура Гоги Торадзе.
— Держите его крепче, ребята! —громко прошептал он.
Нико зажмурился, тряхнул головой, но видения не пропадали, и в вечерних сумерках он отчетливо увидел лица взъерошенных мальчишек.
А дело было дот в чем: мальчишки пошли искать Сандро и, зная, что он собирается вздуть Залцко, направились к его двору. Не застав у Залико ни души, Гоги заподозрил неладное и поспешил к саду Грозного. Здесь они и увидели все, в критическую минуту перемахнули через плетень, и вот уже бывший отрядный лежит у их ног.
Откуда только у этих шпингалетов столько сил!
Смуглое лицо Нико краснеет, как редиска. Слезы душат его, но? он не кричит, потому что Грозный может услышать, крик, и тогда сраму не оберешься.
—г Салаги чертрвы!, Пустите!..— хрипит Нико, извиваясь всем телом; (Этот, цроклятьщ Снайпер уселся ему на коленки и насмешливо заглядывает в глаза.) —Пустите, не то!..—Нико задыхается рт злости, жилы у.него ца щее готовы лопнуть.
,222


К нему подходит избитый звеньевой: На Сандро страшно смотреть. Глаза его сверкают, как у рыси.
— Ну, так как дела, ответь мне! В расчете мы или нет? Скажи, скажи, дылда ты эдакая! С маленькими ты герой! Так, что ли? Ну, будь героем! Встань на ноги, встань, чтобы я залепил тебе! Ты же знаешь — лежачего не бьют.
Разъяренный Сандро забыл свое правило — один против одного. Он ни слова не сказал ребятам, когда те, по совету Снайпера, сняли ремни и связали Нико по рукам и ногам, а сами расселись вокруг пленника.
— Пустите меня!..
Гоги подошел поближе к Нико й пригляделся.
— Пустите, говоришь? А что ты все шпионишь за нами, что злобствуешь?
Не слушая угроз Нико, мальчишки накрепко привязали его ремнями к стволу грушевого дерева.
— Торчи здесь до третьих петухов!
— Если не отвяжешься от нас, еще не то с тобой будет!
— Не ставь нам палки в колеса!..
И в мгновение ока двенадцать чертенят исчезли из сада.
СТАРЫЙ САРАЙ
Поздно вечером мальчишки собрались в заброшенном сарае и, рассевшись вокруг избитого командира, стали обсуждать план дальнейших действий:
Они еще не остыли после событий в саду.
— А хорошо мы его прилепилй к дереву! Прямо что твой столистник! — негромко засмеялся Гоги.
— Ему остается вырвать дерево с корнем и поволочь на себе...
— Продержим его там всю ночь,— вкрадчивым голоском предложил Снайпер.
Сандро молчал. Он никак не мог пережить оскорбление, нанесенное ему, и лишь сознание того, что «пижон» не ушел безнаказанным, немного утешало самолюбивого мальчишку.
— И чего ему надо было в такое время в саду?..
223


— Верно, полакомиться захотел. А мы его к дереву. Видит око да зуб неймет. Пусть теперь поглотает слюнки.
— Привязать-то мы его привязали, но с нас теперь пгганы падают. Пожалуй, придется его отпустить, не то, если садовник увидит ремни, все пропало: на них ведь наши имена выжжены.
— Верно, ребята! Если они попадут в руки Грозного, прощай школа! — сказал командир.— Кроме того, хоть он и Нико, все равно мы поступили не по-мужски — всей ватагой на одного. Я был тогда на взводе, не то не разрешил бы вам привязывать парня к дереву.
— Как-никак он был нашим вожатым...
— Каким еще вожатым?! Ни в кино, ни на экскурсии не водил. Что это за вожатый, скажи на милость?! Подзатыльниками только одаривал налево и направо.
— Ни слова по-человечески не говорил. Надувался, как индюк, и командовал!
— Снайпер прав. На днях вот мы в «лахти» 1 играли, и когда игра пошла на всю катушку, заявился Нико с дружками: «Ступайте, говорит, отсюда, мы играть хотим, и вы нам мешаете». Почему ему захотелось чертить круг именно там, где мы резались в «лахти»?
—■ Нет уж, пусть теперь поторчит под деревом!
— Это-то все так, но нельзя допустить, чтобы Грозный нашел наши ремни. Нелегко нам будет выкрутиться.
— Верно!
— Нужно его отвязать.
— И жалко все-таки парня!
— Жалеть его нечего, но отвязать придется. Сосо, Серго и Луа сейчас же сбегают и отпустят Нико на все четыре стороны. Если Нико потянется бить вас, рвите об него когти, а если кому-нибудь все-таки перепадет, обойдемся с ним построже.
Предосторожность никому не показалась излишней. В ту же секунду трое мальчишек приоткрыли двери сарая и исчезли во тьме.
Не прошло и часа, как из лесу за сараем послышался крик выпи.
1 «Л а х т и» — грузинская народная игра. Цель — утащить ремень из круга и этим же ремнем «наказать» противника.
224


Сандро вскочил. Остальные притихли, вытянув шёй. Слабый ветерок, подувший с гор, донес шелест леса. Командир звена опустился на солому.
— Ложная тревога.
— Нет,— возразил Снайпер,— это наши вернулись. Неужели ты не слышишь шагов?
И действительно, скрипнула дверь сарая, и трое мальчишек, опустив голову, предстали перед товарищами. Все сразу почувствовали неладное.
— В чем дело, ребята?
Вошедшие молчали.
— В чем дело? Языки, что ли, у вас отнялись?
Энукишвили поднял голову.
— Мы опоздали, Сандро.
— Ну и ладно...— не сразу понял командир.— Нико-то вы отвязали?
— Его отвязали до нас! — жалобно пропищал Блоха.— Мы не застали Нико на месте.
— Что-о?! — забыв об осторожности, вскричали мальчишки и, как один, вскочили на ноги.
— Ничего там нет: ни Нико, ни ремней.
Сандро порывисто опустился на солому и закусил травинку.
— Пропали, братцы! Вот беда-то! — захныкал Авто.
— Вот так та-ак!..
— Да, скверная, брат, история! Ясно, как день, скверная,— заключил Снайпер.
— Как ему удалось освободить руки?
— Может, он разорвал ремни?
— Ерунда, я знаю свой ремень — его так просто не порвешь.
— Неужели я так бездарно привязал его? — дивился Гоги.
— Что будем делать, Сандро?
Командир, задумавшись, уставился на почерневшие от дождей стены сарая.
— Да, история не из приятных. Не думаю, чтобы Нико был способен на такое геройство. Нас кто-то предал. А теперь уж он не станет молчать.
Мальчишки повесили носы*
— Пока наши ремни в руках у Нико, мы его пленники. В эту
225


же ночь их нужно выкрасть.— Сандро решительно поднялся^— Дело не терпит отлагательств. Снайпер, ты берешься это сделать?
— Еще бы!
— Кого тебе дать в подмогу?
— Ремни — штука не тяжелая.
— Как знаешь! Вся надежда на тебя!
— Не подкачай, Снайпер!
— Желаем удачи!..
Поручив сложную операцию ловкачу Снайперу, мальчишки немного успокоились и бесшумно высыпали из сарая.
ВОРИШКА
Дед Димитрий с мальчишеских лет любил садоводство. Всю Кахетию исходил он вдоль и поперек и, где только находил хорошую породу деревьев, любыми путями добывал саженцы. Свой участок он превратил в чудесный сад, такой густой и зеленый, что казалось — зелени этой тесно в саду и она рвется наружу, распирая ограду. Лучше всех на селе умел дед Димитрий прививать деревья. На особо выделенном участке у него было множество саженцев, за которыми приезжали люди из соседних деревень. Как за младенцами, ухаживал садовник за ними и знал и помнил не только день, но и час, когда они были посажены.
Добрый по природе, Димитрий приходил в ярость, когда кто- нибудь забирался в efo сад. Верно, за эту вспыльчивость и прозвал его «Грозным» русский старик Григорий, поселившийся в Икалто во время войны.
Прозвище так быстро и прочно пристало к садовнику, что теперь все Икалто величало его Грозным. Да и Димитрий привык к этому имени, Словно был от рождения наречен им.
После смерти младшей дочери — любимицы ~ Димитрий пристрастился к вину. Вино сделало свое дело — Грозный отяжелел, обмяк, но делу своему не изменил. Хотя был он назначен сторожем Икалтойской академии, и там не' расставался с
226


садовыми ножницами и во дворе академии насажал деревьев л ухаживал за ними.
Долгое время жил он один в своем большом доме, но потом не выдержал и написал зятю, прося прислать к нему внучку. Его вторая дочь пожалела одинокого отца и, так как .за девочкой нужно было присматривать, переехала на работу в село.
Лена очень любила деда. И село Икалто ей нравилось.
В этот вечер Лена сидела на балконе деревенского дома и крупным старательным почерком писала письмо отцу, который остался в городе.
Девочка бдаа задумчива и грустна. .У ее ног, положив мор^ ду на лапы, лежал лохматый пес Алмаса. Он то и дело поднимал голову и смотрел на хозяйку, не понимая, почему сегодня на него не обращают внимания. Рядом в плетеном кресле сидела подружка Лены Лили Джавахишвили и терпеливо ждала, когда т.а кончит писать.
— Вот и все, Лили.— Лена пробежала глазами письмо, помахала им и вложила в конверт.— Скоро цапка его получит!..
— Наконец-то! И как ты только можешь писать такие длинные письма?
— Если бы ты знала, какой у меня папа, ты бы не удивлялась,— Лена улыбнулась.
— Но мне уже пора идти,— огорченно сказала Лили,— а мы так и не успели позаниматься.
— Не бойся. Еще успеем.
— Когда же? Вон уже темнеет.
— Твоя мама,ведь знает,.что ты у нас. Да и ваш дом в двух шагах. Я провожу тебя, если ты так уж боищься. Или останься у нас на цочь...
Лена вдруг замолчала, прислушиваясь к чему-то, потом схватила подружку за руку и испуганно сказала:
— Ты ничего не слышишь?
— Нет. Д что? — встрепенулась Лили.
— Вроде плачет кто-то.
— Плачет?
— Или смеется... Я что-то не пойму.
— Кто бы это мог быть? А, Лена?
— Не знаю,;
227


*— Наверное, какой-нибудь мальчишка забрался в сад, и твой дедушка поймал его.
Хочешь, сходим посмотрим, а?
— Нет, Лена, я боюсь. Там совсем темшх
—- Да нет же, еще не темно. Еще только вечереет.
— Ладно, пойдем, только возьмем с собой Алмасу,-- наконец сдалась Лили.
— Верно. Алмаса сильный. Возьмем его!
— Бери за ошейник.
Лохматый пес не возражал против прогулки.
Девочки с собакой по каменной лестнице спустились с балкона, пересекли двор, прошли мимо обобранной яблони, миновали инжйровые деревья и углубились в сад. Собака вдруг заволновалась, зарычала и потянула их вправо, к большому грушевому дереву. Девочки, робея, следовали за ней.
Откуда-то из-под дерева, из сгустившегося мрака, послышался стон и скрежет зубов.
Пес залаял и рванулся туда.
Девочки напряженно вглядывались в сгустившиеся сумерки. Там не видно было ни души, но стон слышался совершенно явственно. Они посмотрели вверх — ни один листик на дереве не шелохнулся.
Пес лаял и рвался из рук.
Подружки обошли грушу кругом и вдруг вскрикнули и замерли, не в силах сдвинуться с места.
К дереву был привязан человек.
Девочки в ужасе попятились, с трудом сдерживая взбесиБ- шегося пса.
Привязанный к дереву человек поднял голову. Его невозможно было разглядеть в темноте. Он стонал, страшно скрипел зубами и мотал головой.
Наконец Лена набралась духу и дрожащим голосом крикнула:
— Кто ты?
Человек тяжело вздохнул:
— Отвяжите меня!
Голос показался девочкам знакомым.. Они немножко осмелели.
228


— Почему ты стоишь под деревом?
— Ты привязан?
— За что?..
— Эх, девочки! Только ваших вопросов мне недоставало... О, чтоб им ни дна ни покрышки! Я не буду Нико Дагелашвили, если не отомщу этим молокососам!
— Нико! — в один голос вскричали подружки.
— Живее, девочки, живее! Чего уши развесили?
Девочки, осмелев, приблизились к дереву.
— Ух, вот это привязали! Я не знаю, как распутать такие узлы, Нико!
— А ты зубами...
Наконец оковы спали. Нико, пошатываясь, отошел от дерева и, даже не поблагодарив своих спасительниц, припустил из сада.


ЧЕРТ
Выйдя из сарая, Снайпер направился прямо к дому Нйко. Шел он и обдумывал, как бы ему стащить ремни, если Нико окажется дома.
— Надо же, сумел выпростать руки! А ведь Ефремыч связал его своим знаменитым узлом. Нелегкое дело мне предстоит, что верно, то верно.
Он был уже возле дома Нико, когда черный кот перебежал ему дорогу. Снайпер терпеть не мог кошек, а этот черный да еще в такое время был совсем уж некстати. Он кинул в него камнем. Кот взвизгнул и захромал.
Снайпер остановился у перелаза через плетень. «Если Нико дома, всыплет он мне по первое число, как пить дать, всыплет... Если, конечно, догонит. Кликну-ка его сестренку...»
— Циала! А, Циала!..
На балкон вышла маленькая девочка.
— Кто меня зовет? — отозвалась она в темноту звонким детским голоском.
— Это я, Вахтанг!
— Чего тебе?
— Поди-ка сюда, у меня к тебе дело...
Девочка сбежала по лестнице и направилась к плетню. Пес, почти достающий ей до плеча, трусил рядом с ней.
— Нико' не приходил еще? — спросил Снайпер, когда девочка подошла к плетню.
— Нет. А я была у Дали и только сейчас вернулась. Если бы ты видел, какую куклу купила ей мама, какое на ней платьице, она закрывает глазки и пищит...
Пока девочка тараторила, Снайпер соображал, как ему быть дальше. Не исключено, что Нико уже побывал дома и пошел к кому-нибудь из дружков отвести душу после сегодняшнего. Девчонка может ничего не знать...
— Циала, Нико просил передать: пусть, говорит, она отыщет ремни, что я принёс, и даст? тебе.
— Какие ремни?
— Не знаю, он так велел. Тм сбегай и поищи. Только поскорее — я спешу.
230


Девочка побежала в дом.
Снайперу пришлось довольно долго ждать ее.
Наконец она вернулась.
— Я все обыскала, никаких ремней не нашла. Папа всегда; забирает свой ремень; да и Нико тоже. У Далиной куклы тоже есть ремешок, но он матерчатый. Ой, если б ты только видел, какие у нее глазки, как она разводит руками и плачет,, а косы...
—т Твоя мама дома?
— Мама и папа ушли в клуб, на собрание.
— А бабушка?
— Бабушка в погребе, перебирает кукурузу. Если хочешь, пойди к ней, а я должна отнести вот этот кусочек материи к Дали, будем шить кукле шляпу.
Снайпер не стал слушать Циалу, почесал за ухом пса (дружба с собакой всегда может пригодиться) и, зная теперь наверняка, что Нико нету дома, направился к погребу.
Старуха сидела досреди погреба, заваленная кукурузными початками, и перебирала их.
Услышав скрип дверей, она подняла голову и не поверила собственным глазам.
— Ах, чтоб у тебя ноги поотсыхали! Тщ и сюда забрался? Небось за кошкой охотишься!..
Снайпер только сейчас заметил черного кота, сидящего у ног. старухи. Кот облизывал раненую лапку и жмурился.
«Он сегодня намозолит мне глаза»,— подумал мальчишка и, не обращая внимания на проклятия старухи, сказал:
—- Бабушка, меня прислал Нико — ремни ведел взять, с которыми он вернулся домой.
Ремни, говоришь? Не ремнями, а кнутом тебя стегать, розгами, чертово семя! Управы на тебя нет. Ну-да, погоди... Я тебе, задам ремней!
Делать было нечего. Пришлось Лукичу поскорее убраться,, HQ; старуха усцела-таки запустить в него клюкой.
Мальчишка сперва хотел убежать, но; лотом обозлился, и. стал кричать:
Ух ты, баба-яга! Кошатница! Вот ув.идищь, всех дх передушу!..
231


Старуха погналась за ним и до тех пор, пока вихрастый мальчишка не исчез в темноте, не умолкала:
— 	А ты как думал? Думал, забыла я, что ты моего любимого кота удушил,— ирод ты, душегуб! Как ты только посмел явиться ко мне... Ремни, говоришь? Ах, чтоб тебя разразило!,.
Снайпер выбежал из погреба, притаился неподалеку от дома и стал обдумывать, как быть дальше. Он почему-то был уверен, что Нико отдал ремни на хранение бабке, а у нее и в дождь воды не выпросишь.
Долго мальчишка ломал голову, перебирая всевозможные способы. Наконец он встал, обежал дом вокруг. Из застекленного окна падал свет. Хорошо, что дом еще не доделан и под оконной рамой сквозит какая-то щель. Пока старуха сидит в погребе, пути туда заказаны. А вообще-то самое толковое — снять башмаки, добраться до окна и обождать, когда старуха вьшдет...
Снайпер разулся, поплевал на ладони и осторожно пополз по стене.
Почти целый час просидел он у окошка, держась за раму. Но. бабка, видно, всю ночь напролет намеревалась перебирать кукурузу.
Наконец, когда терпение у Снайпера готово было лопнуть и он собрался податься вниз, старуха встала, отряхнула подол и направилась к двери. В мгновение ока Снайпер, как жук, пролез в щедь под окном, спрыгнул в комнату и стал искать ремни. Куда только он ни заглядывал, где только ни шарил, все напрасно — ремней нигде не было!
Долго еще носился бы мальчишка по погребу, но со двора донесся шум. Снайпер выгдднул за дверь, и вовремя — старуха возвращалась. Итак, путь через двери отрезан — старуха была на подходе, улизнуть через окно тоже не удастся. Недолго думая Снайпер подлез под гору кукурузных листьев.
Только затих их сухой шелест, как старуха вошла в погреб, плотно закрыла дверь и села, бормоча под нос:
-т- И куда это Нико запропастился? Болтается где-то до полуночи. Даже ворон свое гнездо знает, а он все носится по селу...
Старуха опять принялась перебирать кукурузу. Ей и в го¬
232


лову не могло прийти, что рядом, под горкой листьев, сложившись, как перочинный ножик, сидит мучитель ее кота.
Снайпер долго сидел не шевелясь. Потом ему пришло в голову, что рано или поздно вернется Нико. Тогда он, можно сказать, сам прыгнет в пасть заклятому врагу! Нет, нет, надо выбираться! Но каким образом? Дверь плотно закрыта, да и пока он добежит до двери, бабка не раз огреет его палкой. Через окно тем более не выскочить. Нужно что-то придумать.
И старуха вдруг увидела, как горка листьев зашевелилась, зловеще и таинственно шелестя, приподнялась почти до ее плеча и осела, затихла.
— Что за чудеса, прости господи!..
Старуха от удивления разинула рот.
Долго глядела она на затихшую горку листьев. Листья не шелохнулись, и старуха решила, что ей все померещилось. Но только она бросила в кучу еще один початок, как горка опять зашуршала, вздулась, поднялась выше ее и опять со вздохом осела.
Старуха перепугалась не на шутку. Когда же горка в третий раз начала расти и из нее высунулись маленькие рожки, бабка вскочила, истошным голосом заверещала:
— Помогите! Черти! — и с неожиданным для ее возраста проворством бросилась к дверям.
Снайпер мигом выбрался через окно. В саду он отыскал свои башмаки, надел их и со всех ног понесся к дому Бучукуртели.
В ВИНОГРАДНИКЕ
Мрачнее тучи шагал Нико по проселку.
Нет, цодумать только, как они его отделали, его — знаменитого футболиста! Хорошо хоть, никто не видел.
Ну разбойники! Теперь он заставит их покаяться. Уж он-то с ними рассчитается! Связали его, как быка в кузнице, и к дереву!.. К дереву привязали, как собаку!..
Ну хорошо-о! Нико этого никогда не простит. Он переловит их поодиночке, как зайчат, как малейьких зайчат... И Нико не
233


будет мужчиной, если не намылит им шеи, если не разукрасит их так, что ни одна больница их не примет!..
Странно, однако: он влез в сад, чтобы рассчитаться с Сандро, Сандро охотился за Залико. Но откуда там взялась вся шайка?.. Это черти! Черти, а не мальчишки! И все один к одному. Все заодно. Водой их не разольешь.
Нет, Нико не простит им своего позора!
Так думал Нико, шагая вдоль акаций по неширокой проселочной. Потом он свернул вверх на аробную дорогу, ведущую в соседнее село, и перелез в свой виноградник. Земля была сырая, но Нико, не обращая на это внимания, лег на траву под черешней^
К этому времени уже наступила ночь. Небо, затянутое облаками, почернело, местами сквозь облака проглядывали звезды.
Слышался далекий лай собак, гул машин на приемном пункте винзавода, голоса работающих допоздна колхозников.
Долго лежал Нико без движения, отдыхая от событий прошедшего дня. Вдруг в тишине виноградника он услышал осторожные шаги.
Нико приподнялся, прислушался.
Прошло несколько минут, и вот где-то совсем рядом послышалось чмоканье и чавканье.
«Собака,виноград поедает»,— сообразил Нико.
Он на ощупь отыскал приваленные по низу плетня камни, отобрал покрупнее, потом переполз к рядам винограда и глянул вниз.
В темноте что-то неясно белело под кустом винограда.
Нико вскочил, гикнул и запустил камнем.
Видимо, камень попал, в цель — собака взвизгнула и, скуля, побежала под гору.
— Ах, вот ты откуда? Все ясно,— проговорил Нико и, пустившись следом за собакой, подошел ко двору Бахсолиани.
— Георгий!.. Эй, Георгий!
Никто не отозвался.
лДико цозвал еще раз.
В доме скрипнула дверь, полоска света упала на балкон, и чей-то силуэт обозначился в дверях.
— Кто там?
234


Нико узнал голос приятеля.
— Это я — Нико,— ответил он.
— Чего тебе?
— А ничего! Собаку привяжи, коли она своего и чужого не различает.
— Какую еще собаку?
— Самую обыкновенную. Твою обжору! Видите ли, без винограда она жить не может, лакомка...
— В чем дело? Объясни толком.
— А в том, что лучше отучи ее по чужим виноградникам шляться. Сколько можно предупреждать?! Вот возьму бердайку и влеплю ей промеж глаз. И не обижайся на меня потом — честью предупредил.
— Но, но, но! Ты не того! Велика важность, если собака съела две-три кисточки. Она, можно сказать, заслужила. Ты же сам радуешься, когда она гоняет из твоего виноградника коров й свиней.
— Ладно, хватит об этом! — сказал Нико.— Дело есть!
Бахсолиани подошел к ограде виноградника.
— Что за дело, полководец в отставке?
— Лезь сюда, поговорить надо.
— Говори, я и тут хорошо слышу.
— Да лезь же, дело серьезное, так сразу не скажешь!
Георгий перескочил через плетень. Приятели сели под черешней, и Нико рассказал Георгию о своих злоключениях.
Потом они долго молчали. Слышно было только, как повизгивает и позвякивает цепью пес в конуре да где-то в селе хрипло кричит молодой петушок.
Сухой и сладкий запах винограда, занесенный ветерком из долины, щекотал ноздри. Тихо свиристели сверчки.
Наконец Георгий прервал молчание.
— Много йх было? — спросил он.
— Все звено в полном составе.
— Чего же ты с ними связывался?
— Да у тебя не все дома! — вспылил Нико.—- Не я с ними связался, а они на меня набросились и связали!
— Все одно, ты с ними йли они с тобой... Не стоит об них руки марать. Оставь их в покое.
2S5


— Оставить, говоришь?! — вскочил Нико.— Нет уж! Был бы ты на моем месте, поглядел бы я на тебя. Прикрутили к дереву, как собаку...
— Зачем же мне быть на твоем месте? Тебе привычнее теперь, ты и сиди на привязи!
— Не до шуток мне! Посоветуй лучше, как быть.
— Что я могу посоветовать? — развел руками Бахсолиани.— Могу только сказать — не гонись за ветром в поле! Оставь в покое этих сорванцов, иначе все это добром не кончится. Ну скажи на милость, чего ты не видел в саду у Грозного? Зачем полез туда?
— То есть как — зачем?! — вскричал Нико.— Что же я, должен был простить этому Сандро его издевки? От горшка два вершка, а туда же — драться лезет, петушится.
Георгий нащупал в темноте куст винограда, сорвал две грозди и одну протянул Нико.
— На, поешь, может, злость немножко поуляжется.
— Оставь меня в покое! — отвел его руку Нико.— Я не успокоюсь, пока не разделаюсь с ними.
— Ну хорошо. Коли никак не остынешь, скажи, что ты надумал.
— Я должен во что бы то ни стало снова стать вожатым этого отряда. Тогда покажу им, где раки зимуют!
— У них уже вожатым Вардуашвили Гиви.
Нико замотал головой, как от боли.
— Я схожу к Гиви и скажу, чтобы он отказался от отряда!
— Да ты совсем одурел! — покачал головой Георгий.— Как он может отказаться? Комитет комсомола поручил ему отряд, а тебя отстранил. Гиви просто поднимет тебя на смех. И будет прав. Драться с ним тоже не советую — парень он крепкий и не из робкого десятка. Эх, Нико, куда ни кинь, всюду клин! Даже и не знаю, что тебе посоветовать. Гиви уже и в Телави своих ребят свозил на экскурсию, и замок царя Ираклия1 им показал.
! Ц а р ь: Ираклий — один из последних грузинских царей;
выдающийся полководец; сторонник сближения с единоверной Россией.
236


В будущее воскресенье собираются в пещеру Башй-Ачуки1, а ты целый год только грызся с ними да подзатыльники давал...
— Сказки все это! — желчно оборвал его Нико.— Одна болтовня! Он и по скале святого Шио в пещеры хотел подняться, да пороху не хватило. Не такой уж смельчак этот твой Гиви! А отряд я правдами или неправдами, а снова заполучу!
В это время Георгий схватил Нико за руку и, приложив палец к губам, прошептал:
— Тсс! Тише...
Вдоль забора легонько пробежал кто-то и припустил к реке.
— Кто это?
— А черт его знает. Пробежал кто-то.
— Ну и ладно, нам-то какое дело!
Снова стало тихо.
Нико нервно грыз травинку, то и дело поглядывая на друга. Вдруг, словно его осенило, он привстал на колени и хлопнул себя по лбу.
— Так ты говоришь, что Гиви собирается вести отряд в пещеру Баши-Ачуки?!
— Да.
— Георгий, я придумал!
— Что ты придумал?
— А то, что и мы должны пойти с ними.
— Вот и отлично! Я и сам хотел.
— Нет, Георгий, ты меня не понял. Мы с тобой должны пойти отдельно.
— Отдельно? — удивился Бахсолиани.
— Мы должны обойти их через Вардисубани и обогнать.
— Это еще зачем? Обгонять да еще по бездорожью?
— Послушай: мы их обгоним, а когда они начнут подъем, покатим на них камни.
Георгий даже подскочил от возмущения.
— Ты что, рехнулся? Убить ведь можно!
— Погоди, не кричи.
— Нет, брат, я на такое дело не пойду! И не думай.
— Погоди, дай сказать.
1 Б а ш й - А ч у к и — народный герой, прославившийся в борьбе с турками. !
237


— И слушать не хочу! Ты просто спятил... Хм, камни! А ес- ди попадет в кого-нибудь!
— Дай же мне сказать, наконец! Я ж не сумасшедший, чтобы людей убивать. Мы маленькие камешки покатим, такие, чтобы шишку набили на голове или ушибли лёгонько.
— Ну и что дальше?
—г А то, что Гиви за такое дело всыплют и отряд у него отберут! Понял?
— Нет, и это не годится! Придумай, что-нибудь другое. А лучше вообще забудь о мести, как другу говорю. Ну, будь здоров! Спать давно пора, а мы тут зубы полощем...
(Георгий сорвал еще одну кисточку винограда и ушел.
Нико крикнул ему вслед:
— Я все равно пойду туда. Без тебя пойду!—и направился к дому.
Во дворе было очень тихо. И дом вдруг показался каким-то чужим и незнакомым.
Нико поднялся на балкон. Дверь оказалась заперта.
— Ушли они, что ли?..
Он навалился на дверь. Она заскрипела, и из комнаты послышался свистящий шепот:
— Господи, спаси меня и помилуй, и укрой от злых духов!.. Нико узнал голос бабушки.
г- Вы что там заперлись? Нашествия, что ли, испугались? -т-т Это ты* Нико? — слабым голосом отозвалась старуха.
— Конечно, я, кому же еще быть в такое время? Отопри! Прошло минуты две. Дверь не открывалась. Тогда Нико стал
трясти ее.
— Что с тобой, бабушка? Открой, замерз я совсем, здесь холодно.
— Это и вправду ты, Нико? послышалось через некоторое время.
— Ну, я, я! Конечно, я! Что там случилось с вами? Открой! Еще через некоторое время зашаркали шлепанцы по полу,
кто-то подошел к дверям, й слабый старческий голос спросил:
— Нико, это ты, сынок?
— Они сегодня сговорились доконать; меня! — заорал Нико.— Я* я, я, я! Да, это я1.Открой, наконец!
238


Но дверь оставалась запертой. Тогда Нико выхватил из кармана ножик, просунул его в щель между косяком и дверью и, прйподняв крючок, вошел в темную комнату.
Бабка испуганно вскрикнула. Нико нащупал в темноте выключатель. Вспыхнул свет, и Нико даже отступил на шаг: забившись в угол за комодом, пряча искаженное страхом лицо и дрожа всем телом, бабка прижимала к себе маленькую Циалу и шептала молитву.
Не скоро она пришла в себя. Наконец, убедившись, что перед нею внук, она уложила девочку в постель и без сил опустилась на край кровати.
— Что случилось, бабушка? Что с тобой? Где наши? — спросил встревоженный Нико.
— Запри хорошенько дверь, сынок. У нас в погребе черт!
Нико остолбенел от удивления.
— Что ты сказала?
— В погребе сидит черт, сынок! — упавшим голосом повторила старуха.
Некоторое время Нико стоял, бессмысленно уставившись на бабку. Потом он снял со стены кинжал, прихватил карманный фонарик и спустился в погреб. Никаких подозрительных следов он там не нашел. Давильня оказалась на месте. И кадка все так же прислонена к стене. На полках стояли банки и крынки всех размеров. Снопы неочищенной кукурузы аккуратно сложены. И только кучка избоя была разворошена и разбросана в беспорядке.
— Либо они спятили, либо я не в своем уме!..
Нико в недоумении вышел из погреба.
ЛЕНА
«Надо сходить к Лене»,—решил Сандро.
Он хотел предложить девочке перейти в другое звено, а на ее место принять Снайпера, который позарез нужен в футбольной команде. Но главное было не это. Сандро решил уговорить Лену выкрасть у деда ключ от подземелья. Надежда на успех была мала. «Слишком! уж она тихая да старательная, но попыт¬
239


ка ке пытка»,— говорил себе мальчишка, шагая йо кремнистой проселочной, вдоль заросших ежевикой плетйей и частоколов.
Наконец показался дом Грозного, окруженный желтеющим садом. Лохматый пес Алмаса беззлобно залаял на гостя и, словно зная, к кому тот пришел, побежал к увитой сиренью беседке.
В беседке сидела Лена. На столе перед ней лежали тетради и книги.
— Готовишь уроки? — начал издалека Сандро.
— Да. Ведь завтра воскресенье — я иду на уборку кукурузы.
— По-моему, девочкам там нечего делать,— сказал Сандро.
— Вот еще!—Лена вздернула губу.— По-твоему, только мальчишки могут работать?
— Я совсем так не думаю,— рассеянно ответил Сандро.
— А ты сам идешь на плантацию?
— Иду.
— Ну, если ты идешь, почему бы и мне не пойти. Я не хуже тебя умею обламывать кукурузу.
— Да, конечно. Ты вообще молодец, Лена! — Сандро посмотрел на круглый просвечивающий потолок беседки.— Потому мы и оставили тебя в своем звене.
— То есть как это — оставили? Разве вы и меня собирались исключить?! — заволновалась Лена.
Сандро замялся:
— Нет, не исключить. Я просто хотел попросить тебя перейти. А на твое место мы бы приняли Снайпера.
— Ты хочешь, чтобы я перешла в другое звено? — все еще не верила девочка.
— Нет, я только хотел попросить тебя...
Вскочившая было Лена опустилась на стул и, отломив веточку сирени, стала обрывать на ней лепестки.
— Хорошо, я уйду из твоего звена,— исподлобья глядя на гостя, проговорила она.
— Я всегда говорил, что ты отличная девчонка! — обрадовался Сандро.— Теперь, если и Лили удастся уговорить, будет полный порядок — команда в полном составе!
— Какая команда?


— Футбольная! Представляешь, Лена, футбольная команда из одного звена! Только наше звено, и никого больше... Команда Бучукуртели! Здорово звучит, верно?
Девочка закрыла книгу и подперлась кулачками.
Сандро так увлекся первым успехом, что чуть не позабыл о главном деле. Но тут взгляд его упал на лохматого пса, сидящего у входа в беседку, и он все вспомнил.
— Что это деда твоего давно не видно, Лена? — спросил мальчишка.— Где он?
— В академии он.— Лена вдруг оживилась, позабыв минутную обиду.— Представляешь, Сандро, дедушка видел там чертей! Они выбежали из Преображенской церкви с зажженными свечами в руках!
Сандро помедлил с ответом.
— Все это враки, Лена, никаких чертей не было!..— Он огляделся по сторонам, потом перегнулся через стол и прошептал:— Эти черти были мы!
Девочка отпрянула от неожиданности.
— То есть как вы?!
— Мы пошли туда ночью, хотели спуститься в подземелье, но наш ключ не подошел к замку.
— Вы хотели спуститься в подземелье?!
— Да, а для освещения прихватили с собой свечи.
>— А почему вы убежали?
— В ту ночь на корову бабки Мелано волк напал,— усмехнулся Сандро.— Мы его убили!
— Так это вы спасли корову бабушки Мелано? — Глаза у Лены округлились от удивления.
— Ну да, мы.
— Погоди, Сандро! Я..* ты знаешь... вроде не очень верю.
— Не веришь? Хочешь, приходи, я покажу тебе волчью шкуру! Она у меня на чердаке хранится. Соли у меня не хватило, так я ее золой пока обсыпал.
— Правда, можно прийти, Сандро? — просияла Лена.
Сандро вдруг замялся немного, но потом сказал:
— Приходи, только никому ни слова!
— Я буду молчать, клянусь!
— Вот и хорошо!..
g Библиотека пионера, том 8
241


Сандро поскреб подбородок, потом изменившимся голосом ласково спросил:
— Лен, а ты сама никогда не спускалась в подземный ход академии?
— Нет, что ты! — Девочка затрясла косичками.
— И тебе не интересно посмотреть?
— Очень интересно, но дедушка не пускает туда, боится.
— Чего боится?
— Не знаю.
— Может быть, чертей? — осклабился Сандро.
— Не знаю. Может быть, и чертей.— Лена пожала плечами.— А как по-твоему, черти водятся?
— Тем, кто боится, разное мерещится по ночам,— уклончиво ответил Сандро.
— А тебе мерещилось когда-нибудь?
— Было дело,— признался Сандро.
Лена помолчала, потом сказала:
— Сандро, ты, наверное, опять собираешься в подземелье?
— Да. Не я один — все звено,— ответил Сандро.
— Днем?
— Нет, днем твой дед погонит нас оттуда взашей. Мы ночью пойдем.
— А меня вы не можете... взять с собой?
— Тебя? Ночью, в подземелье?! — Сандро растерянно посмотрел на Лену.
— Да, Сандро.
— А не боишься?
— С вами мне не будет страшно. Вообще-то я не трусиха.
— Передрейфишь!
— Что?
— Испугаешься, говорю.
— Нет, не испугаюсь.
— Ты пожалеешь об этом, Лена!
— Не пожалею! — твердо сказала она.
Сандро заложил руки за спину и с важным видом прошелся перед столом.
— Хорошо, пойдешь с нами! — наконец с достоинством произнес он.
242


Лена от радости захлопала в ладоши.
— Вот хорошо, отлично! Я пойду с вами. Когда вы идете?
— В том-то все и дело...— сказал Сандро и покосился на нее.
— В чем?
— В том, что... у нас нет ключей от подземелья, а твой дед их не дает.
— Что же нам делать? — Настроение у Лены сразу упало.
Мальчишка огляделся по сторонам и скороговоркой прошептал:
— Ты должна выкрасть ключи!
Лена в ужасе замотала головой:
— Нет, Сандро, этого я не смогу!
«Эхма! Неужели весь разговор пошел насмарку?» — подумал Сандро.
— Как хочешь, Лена, а без ключей нам в подземелье не пробраться! Да не потеряем мы их, не бойся. Вернемся и положим на место.
— Не могу, Сандро!
Сандро приуныл.
— А как-нибудь иначе туда нельзя спуститься?
— Туда только один вход. Другой дороги нет. Это же не кража, Лена! Поверь, если бы это было кражей, я бы сам не предложил тебе. Ключи мы положим на место, когда вернемся.
Лена все еще с сомнением смотрела на Сандро.
— А если потеряем?
— Не потеряем, даю тебе честное слово!
— Хорошо, Сандро! — наконец согласилась Лена.— Только ключ ты будешь держать при себе.
Сандро от радости подпрыгнул, оттолкнул стул и закричал:
— Молодец, Ленка! Мы обязательно возьмем тебя с собой!
— А когда пойдем-то?
— Доставай ключи, и я сообщу тебе. Днем предупрежу, а ноч)ью Гоги крикн'ет три раза филином в вашем саду и подождет тебя у засохшего ясеня.
— Хорошо, я приду туда.
243


— Ну, а теперь мне пора,— заторопился Сандро.— До встречи на плантации.
Он вышел из беседки и направился к дому, но Лена вдруг окликнула его. Сандро забеспокоился: уж не передумала ли она. Лена подошла к калитке.
— Скажи, из-за чего ты подрался с Нико?
Мальчишка от удивления хлопнул себя по бокам.
— Откуда ты знаешь?
— Да так, говорят...
— Кто говорит? Тебе Залико наябедничал? — загорелся Сандро.
— Я с Залико не разговаривала.
— Неужели из нашего звена кто-нибудь?
— Из ваших ребят клещами слова не вытянешь. Я сама знаю.
У Сандро немного отлегло от сердца.;
— Глупости ты говоришь!
— Глупости?..— переспросила Лена.— Обожди минутку, я сейчас.
Она побежала домой и вскоре вернулась со связкой ремней.;
— Бери, Сандро! — сказала она, протягивая всю связку.— Это я отвязала Нико от дерева. Я узнала твой ремень и спрятала.
УЧИТЕЛЬ АРИФМЕТИКИ
С минуты на минуту должен был прозвенеть звонок. В пятом классе чувствовалось необычное волнение* Ждали появления нового учителя арифметики.
Мальчишки то и дело выглядывали за дверь. Девочки поправляли чернильницы на партах, одергивали фартуки и о чем- то перешептывались.
Сандро было не до этого.
«Сегодня Лена обещала принести ключ* Если все пройдет гладко, совсем скоро ключ от люка будет у меня в руках. Но Лена почему-то запаздывает* Может, она попалась и сейчас вместо нее в класс ворвется ее грозный дед и рявкнет: «Где
244


мальчишка, который научил мою внучку воровать?» Нет... Куда она в самом деле могла деться? Тут люди, можно сказать, все глаза проглядели, а она! Как ни крути, а девчонка остается девчонкой, и толку от нее не добьешься. Пусть только придет без ключа, ни за какие коврижки не возьму ее в подземелье!»
Так думал Сандро, кусая ногти и поглядывая на дверь, возле которой толкались мальчишки. Но вот они с криком: «Идут, идут!» — разбежались по классу.
В дверях показался классный руководитель. За ним вошел молодой человек с журналом в руках.
Класс выжидающе молчал.
Классный руководитель представил нового учителя, пожелал ему успехов и вышел.
Новый учитель раскрыл журнал и стал знакомиться с учениками. Дочитав список, он встал, поправил галстук и улыбнулся.
— Судя по отметкам, многие из вас не в ладах с арифметикой. Хромают, так сказать, на обе ноги.
По классу прошел несмелый смешок.
— В этом наш старый учитель виноват! — робко крикнул кто-то.— Он плохо объяснял...
— Верно! — поддержал другой.— Он только и делал, что хвастался своими собаками.
— У него было три собаки...
— Ищейки.
— Даже в школу наведывались! — зашумели в классе.
— Точно! — вскочил Снайпер.— Мы приносим завтраки, а он: «Киньте-ка Мерцхале, проглотит или нет зараз...» А пасть у нее что калитка!..
В классе засмеялись громче и вольнее.
— Почему вы прерываете меня? — нахмурился учитель.— И нечего валить вину на преподавателя, это некрасиво! Многие считают, что арифметика не нужна им. Они очень ошибаются...
«А, мозги вправляет»,— решил Сандро и отвернулся. Он внимательно вглядывался в школьный двор и подступы к школе, где вот-вот должна была появиться Лена.
Через двор пробежал малыш-первоклассник с испуганным лицом, в вылезшей из штанов клетчатой рубашке. На дорогу
245


откуда-то вышла большая свинья и, тычась мордой под каждое дерево и каждый камешек, побрела прочь. Красавец петух вскочил на плетень, ограждающий пришкольный участок, и громко прокукарекал и закатил глазки. Лены не было видно. Куда она могла деться? Наверняка попалась!..
Тут Сандро обратил внимание на то, что в классе стало очень тихо. Он обернулся и прислушался.
— 	Не знаю, многие ли из вас играют в шахматы,— говорил учитель,— но думаю, что слышал о шахматах каждый. Так вот... Эта игра была придумана в Индии. Ее мудрость и глубина привели в восторг индийского царя, и, узнав, что человек, который придумал эту игру, живет в его царстве, он призвал его во дворец. Это был небогатый ученый.
«Нам стало известно,— сказал ему царь,— что ты изобрел чудесную игру, напоминающую столь близкие нашему сердцу битвы. Я хочу наградить тебя за это. Что пожелаешь — твое!»
Ученый поклонился царю в знак благодарности, но промолчал.
Царь удивился.
«Говори, не бойся! Я богат и могу удовлетворить любое твое желание!»
Мудрый ученый еще раз поклонился.
«Велика твоя милость, о повелитель! — сказал он.— Вели слугам своим положить на первую клетку шахматной доски одно пшеничное зерно».
«Простое пшеничное зерно?» — удивился царь.
«Да, государь,— отвечал ученый,— одно пшеничное зерно, на вторую клетку — два зерна, на третью — четыре, на четвертую — восемь, на пятую— шестнадцать, на шестую — тридцать два, на седьмую...»
«Довольно! Хватит! — прервал его раздосадованный царь.— Ты получишь зерна на все свои шестьдесят четыре клетки (на шахматной доске ровно столько клеток!). Значит, на каждую клетку нужно класть зерен вдвое больше предыдущей. Ступай! Мои слуги дадут тебе мешок зерна. Но за свою игру ты мог попросить и большего».
Ученый улыбнулся, поклонился, вышел и стал ждать...
246


В эту минуту в класс вдруг вошла Лена. Она извинилась за опоздание и, ни на кого не глядя, прошла на свое место. Сандро так круто обернулся к ней, что сбил с парты чернильницу.
Лена была бледная, растерянная и, что совсем странно, растрепанная. Сандро пялился на нее во все глаза. Несколько раз даже привстал и помахал рукой, стараясь привлечь ее внимание. Наконец он состроил такую страшную рожицу, что новый учитель отошел подальше и спросил:
— Что с вами, молодой человек?
А Лена хоть бы хны — и бровью не повела!
«Что бы это могло значить? — думал озадаченный мальчишка.— Я вон и ребят уж настропалил...»
Учитель тем временем продолжал рассказ, прерванный появлением Лены.
— После обеда царь вспомнил об ученом и послал узнать, забрал ли тот зерно.
Посланный вернулся крайне удивленный.
«Твоя воля исполняется, о повелитель! Придворные математики подсчитывают, сколько зерен пшена должен получить ученый».
Царю не понравилось, что его приказ выполняется так долго.
Вечером он снова спросил:
«Этот чудак, наверное, забрал свою награду и даже успел скормить ее курам...»
Но ему снова доложили, что математики все еще считают и надеются к утру закончить подсчеты.
«Что они там мудрят! — рассердился царь.— Чтобы к утру до моего пробуждения зерно было выдано!»
Наутро ему доложили:
«Старший придворный математик просит принять его».
«Введите!» — велел царь.
Вошел старейшина математиков в халате, усыпанном звездами.
«Получил ли создатель чудесной игры свое вознаграждение?» — спросил царь.
Старший математик низко поклонился:
«Я об этом и пришел сообщить тебе, о повелитель! Мы под¬
247


считали, сколько зерен должен получить ученый, и число это настолько велико, что...»
«Как бы оно ни было велико,— прервал его разгневанный царь,— мои закрома от этого не обеднеют! Немедленно выдайте ему награду».
Старший математик склонился до земли и, не поднимая головы, сказал:
«Это выше твоих сил, о повелитель! Столько зерен, сколько нужно выдать ученому, нет не только в твоих закромах, но и на всей земле. Для того чтобы получить столько зерна, нужно высушить все моря, растопить все ледники, вспахать всю эту сушу — только тогда урожай, собранный с такой необъятной пашни, даст число, полученное нами в результате вычислений».
Царь молча слушал своего придворного математика,
«Назовите мне это число»,— сказал он наконец.
Старший математик назвал...
Учитель взял мел и стал писать.
Когда он, с улыбкой поглядывая на класс, отошел от доски, ученики увидели страшную цифру:
18446744073709551614.
— Ух ты-ы! Без сноровки и не выговоришь! — вырвалось у кого-то.
— Да. Было ли на самом деле то, что я рассказал, или это легенда, неизвестно,— сказал учитель,— но награда, которую должен был получить ученый, действительно выражается этим числом. И не знающий арифметики царь попал впросак. А знай царь арифметику, он легко избежал бы неприятностей...
— Как?
— Каким образом?..— посыпались вопросы.
— Очень просто: он предложил бы изобретателю шахмат самому отсчитать количество зерен, которое тот запросил.
— Как, поштучно? — возмутился Вано Бердзенишвили.
— Вот именно. И если бы ученый каждую секунду откладывал одно зерно, то за сутки — предположим, что он работал круглосуточно,— он насчитал бы 86 400 зерен. Миллион зерен
248


он насчитал бы за десять суток, и если бы он всю свою жизнь считал зерна, то все равно это составило бы лишь мизерную часть его вознаграждения.
Ученикам не часто приходилось слушать такие интересные истории. Они сидели затаив дыхание.
Но вот прозвенел звонок. Мальчишки повскакали с мест.
— Задание остается прежним,— сказал учитель.— Мы отстаем, и нужно нагнать упущенное.
Он забрал журнал со стола и вышел.
Не успела захлопнуться за ним дверь, как над партами вихрем пронесся Сандро Бучукуртели. Он спрыгнул около Лены и положил руку ей на плечо. Лена подняла голову.,
«Ну как?» — глазами спросил Сандро.
Лена провела рукой по лицу.
— Чуть не попалась!...— еле слышно прошептала она в ответ и передала Сандро небольшой сверток.
Сандро пощупал сверток, весь просиял и, обернувшись к друзьям, закричал:
— Ура-а-а! Крепость взята!..
В ПОДЗЕМЕЛЬЕ
В гранатовых кустах трижды ухнул филин.
Лена приподняла голову с подушки и огляделась: тетя спала, отвернувшись к стене. Дед громко храпел.
Почти неслышно Лена встала, взяла с кушетки несколько подушек и, как научил ее Гоги, сунула их под одеяло. Потом быстренько оделась и на цыпочках пошла к дверям.
Снова трижды прокричал филин.
Лена осторожно приподняла крючок на дверях, он звякнул. Девочка испуганно прижалась к косяку и застыла.
Дед все так же громко храпел, словно булькал набранной в рот водой. Тетушка завозилась, укуталась потеплее и затихла.
Лена вышла из дому и перевела дух.
Весело помахивая хвостом, к ней подбежал пес Алмаса. Девочка прикрикнула на него, отогнала, торопливо пересекла двор и замерла.
249


Тусклая луна слабо освещала окрестности. Со стороны оврага тянуло сыростью. Девочке стало холодно. Она застегнула пальто и пригляделась к темнеющим вокруг деревьям. Затененный деревьями спуск к оврагу зиял, как отверстие пещеры. Лене стало страшно. Какая глупость идти сейчас в старую академию! Вокруг по лесам рыщут волки, шакалы. А дома тихо, уютно. Двери заперты, и постель теплая, и теплая подушка под щекой... Может быть, лучше вернуться?
Опять зловеще гукнул филин.
Девочка обернулась.
Высохший ясень, раскорячив ветви, чернел на фоне неба.
От черноты ствола вдруг отделилась неясная фигура и вышла на залитую лунным светом поляну. Лена испуганно отступила.
— Это ты, Гоги?
— Какой еще, к черту, Гоги?.. Чего топчешься на месте? Идем, коли идешь!
Лена по голосу узнала Снайпера.
— Вахтанг, ты?
— Конечно, я. Никак, ослепла с перепугу! Не ори так громко, и идем в тень поскорее.
Снайпер схватил ее за руку и чуть не силой потащил к оврагу.
Лена дрожала от страха и слабо сопротивлялась.
Прошли густо затемненный овраг и спустились к реке. В лунном свете белели прибрежные камни. Лена немного успокоилась,
— А где Гоги? Разве не он должен был зайти за мной?
— Что? — оскорбился Снайпер.— Он лучше меня, что ли, подражает филину? Это я всех научил... А ребята в орешнике, возле Джахунашвили, снаряжение проверяют. Сами не изволили пойти, меня послали. Ну, что ты ломаешься? Идем быстрее!
— Здесь камни... Все под ноги подворачиваются.
— Не они подворачиваются, а ты спотыкаешься. Может, тебе фаэтон подать? Хотел бы я знать, какого черта они тащат тебя туда.
— Не знаю, обещали, сказали, возьмут, вот я и иду...
250


Вышли на проселочную, как крышей перекрытую сплетающимися ветвями деревьев. Стало совсем темно.
— Иди вперед, Вахтанг! Я ничего не вижу.
— Я же не святой — дорогу тебе нимбом освещать!
Некоторое время шли молча. Лена слышала рядом дыхание
мальчика и иногда касалась в темноте его плеча.
— Нет, все-таки интересно,— опять заговорил Снайпер.— Прешь в такую темень! Ты хоть знаешь, куда мы идем?
— Не ругайся, Вахтанг. Я же не по своей воле! Мне сказали, вот я и иду.
— Кто сказал, пусть те тебя и тащат.
Лена остановилась от возмущения.
— Меня не нужно тащить! — Она повысила голос.— Никому! Слышишь, никому! А если ты не хотел звать меня, не шел бы. И все!
— Не кричи, Лена, не то, клянусь покойной бабкой, я тебя мигом домой верну,— спокойно проговорил Снайпер.
— Мне нет дела до твоей бабки! Скажи, где ребята, и я сама дойду.
— Дойдешь! Как же, держи карман шире! Да ты в собственном дворе дрожала, как цыпленок. Ну, иди, иди, если ты такая смелая!
Снайпер повернул назад и, отойдя на несколько шагов, спрятался за деревьями. Лене показалось, что он и в самом деле ушел. Она стояла, боясь сдвинуться с места, боясь даже оглянуться, и наконец, не выдержав, закричала:
— Вахтанг! Вернись, Вахтанг!
Мальчишка еще некоторое время не отзывался, но потом решил, что его спутница может и не так раскричаться с перепугу, да и времени оставалось в обрез, он вернулся и взял Лену за руку.
— Говорил тебе — испугаешься! Больно мы гордые! Но это еще цветочки. Посмотрю я на тебя, когда мы через бурьян на кладбище выйдем. Придется тебя за пятки держать, чтоб сердце не выскочило.
— Ладно, Вахтанг, не пугай.
— А я не пугаю. Сама увидишь. Вся дорога, все кусты вокруг кишат чертями и оборотнями.
251


— Правда?
— Вот те крест... А у каждого когти что серпы.
— Но ведь оборотней нет, Вахтанг.
— Есть, не везде, правда*.. Вот на кладбище их частенько
видели.
— Что ты говоришь, Вахтанг?
— А то, что слышишь. Тут самому хоть назад возвращайся...
— Может, тогда вернемся, а?
— Теперь уже поздно. Теперь на проселочной не пройти
из-за них, тьма-тьмущая собралась, шабаш устроили.
Девочка перепугалась не на шутку. В это время вдруг кто-то отделился от ствола огромного дерева и направился к ним. Лена вся съежилась и прижалась к Вахтангу.
— Ты что, не узнаешь «правую руку» нашего полководца? — усмехнулся Снайпер.— Правда, этот еще почище черта будет.
— Ах, Гоги! — обрадовалась Лена.
— Что вы так долго? — строго спросил Ефремыч.— Скорее сюда! — Он отошел и сказал куда-то в темноту: — Ну пошли, Сандро!
И когда из-за деревьев бесшумно высыпала целая орава мальчишек, Лена облегченно вздохнула. От страхов не осталось и следа.
— Ты почему опоздала? — строго спросил ее Сандро.
— Тетушка поздно легла спать! — возбужденно зашептала Лена.— Ну и никак невозможно было выйти из дому! А Вахтанг всю дорогу пугал меня. Ты же сам обещал меня взять, зачем же теперь так?
— Снайперу влетело от меня за неявку на плантации, вот он и ходит злой.
— А он пристал: куда тащишься в такую темень, сидела бы дома, на кладбище, говорит, привидения бродят...
Сандро засмеялся.
— Хотел напугать тебя и домой вернуть. Он со мной из-за тебя с утра ругается.
— Может быть, и ты не хочешь, чтобы я шла с вами?
— Вольному воля, Лена. Но я обещал тебе и выполняю
252


обещание... Эй, торопитесь там, ребята! — негромко крикнул Сандро ушедшим вперед.— Не оступитесь...
— Ты за барышней присмотри, а мы и без твоих советов обойдемся! — отозвался голос Снайпера*
— Видишь? — тихо засмеялся Сандро.,— Зол как черт*, Ты уж не обижайся на него.
Подошли к крутому подъему и стали карабкаться вверх, осторожно, поддерживая друг друга и подбадривая. Сандро вел Лену за руку.
Тропинка становилась все круче и кремнистее.
Пересекли аробную дорогу и пошли дальше, по ущелью. Здесь уже было не так темно. По обочине росли лишь хвощ да ежевика, и, едва отделяясь от темноты гор, неширокой полосой извивалось наверху небо.
Изредка что-то шуршало в кустах или с негромким хрустом ломалась подвернувшаяся под ноги ветка, и снова становилось тихо.
Лена опять заговорила:
— Сандро, а когда мы пойдем в пещеру Баши-Ачуки?
Сандро помолчал.
— Лена, ты осталась в нашем звене! — сказал он наконец значительным тоном.— То, о чем мы говорим между собой, ты должна знать, но не дай бог сболтнуть где-нйбудь. Понимаешь?
— Понимаю, Сандро.
— Тогда слушай...
И Сандро рассказал Лене, о чем разговаривали ночью в винограднике их бывший вожатый Нико с Георгием Бахсолиани.
— Он хотел вперед нас подняться на гору и закидать отряд камнями.
— Не может быть, неправда это! — не поверила Лена.— Неужели он такой злой?
— Неправда, говоришь? Да Снайпер своими ушами слышал...
История Снайпера, насмерть перепугавшего старуху, так насмешила Лену, что идущие впереди мальчишки недовольно зашипели:
— Нашли время смеяться! Идите живее!
У зарослей бурьяна, там, где начиналось кладбище, экспе-
253


дпция остановилась, стали ждать высланных вперед дозорных,
Разведка вскоре вернулась и доложила, что дорога была свободна. Лестницу уже подтащили под черешню.
Лена схватила Гоги за руку.
— Ты чего дрожишь? — спросил Гоги.— Холодно?
— Я не дрожу... Вроде прохладно немножко.
— Перейдем через стену, там потише будет, без ветерка. Твой дед в самом деле дома?
— Да. Спит.
Мальчишки привязали лестницу к ветке черешни и готовились спустить ее за стену. Все собрались под деревом. Сандро нащупал в кармане ключ от туннеля и крепко сжал его — наконец-то они увидят этот загадочный, таинственный подземный ход.
Лестница спущена. Один за другим с ловкостью морских пиратов перебирались по ней мальчишки. Подошла очередь Лены.
— И здесь мне тебя тащить! — ворчал Снайпер, придерживая то одну ногу девчонки, то другую.
Лена медленно спускалась по шаткой висячей лестнице. Она никак не могла унять дрожь, от которой, как ей казалось, и раскачивалась лестница.
Вот все собрались во дворе.
— Ну, ребята, поставим теперь часовых, и за дело! Кто хочет встать на пост?
Встать на пост никто не соглашался. Все рвались в подземелье. Кое-как удалось уломать долговязого Вахтанга Де- дабришвили, пообещав сменить его.
— Оставайся, Хахабо, тебе и без лестницы через стену все видать,— поддел его Снайпер.
— Ладно, ладно, ты тоже каланча порядочная!
Мальчишки вошли в церковь.
Перед лазом опять разгорелся спор — кому оставаться на часах у люка. Но споры скоро были улажены.
Вход в церковь закрыли. Зажгли свечи. Неясные лики святых проступили на стенах, тускло поблескивая золотом нимбов и окладов.
254


Сандро не удержался — глубоко вздохнул и сунул ключ в замок.
Замок щелкнул.
Мальчишки бросились к металлическому люку. Тяжелая, многопудовая крышка со скрежетом приподнялась, словно страшное чудовище разинуло пасть. Из туннеля пахнуло затхлой сыростью подземелья. Все невольно расступились.
— Откройте двери! — приказал Сандро.— Надо немного проветрить эту пещеру, не то там задохнешься.
Вход в церковь открыли и опять столпились вокруг отверстия, ведущего в подземелье.
Непроглядный мрак равнодушно и грозно ждал смельчаков.
Теперь уже многие пожелали бы остаться наверху, на часах.
Лена прижалась к облупившейся от сырости колонне.
— Уйдем домой! — всхлипнула она.— Я не хочу! И вы не спускайтесь туда! Пойдемте домой, мальчики! Пойдемте домой!..
— Замолчи! — нахмурился Сандро.— Только твоих слез нам не хватало. Гоги, привяжи веревку к колонне и спусти вниз.
— Пойдем домой, Сандро!
— Сперва мы должны спуститься в туннель, Лена, а потом домой. Мы и сами не намерены там поселиться.
— Тогда я уйду одна.
— Иди, никто тебя не держит!
— Катись колбаской! — крикнул Снайпер.
— Но я не могу одна... Ой, как там темно, Сандро! Прошу тебя, уйдем, потом вы без меня вернетесь. Сандро!
— Говорил, не надо ее тащить! — Снайпер сплюнул.— Возись теперь с ней, а потом еще домой проводи, чтобы не споткнулась нигде!
— Ладно, Лена, не хнычь! — прикрикнул Гоги.— Надо было раньше думать. Ты же знала, что подземелье не колхозный клуб.
— Мальчики, проводите меня, пожалуйста! Только до нашего сада проводите. Тетушка, наверное, проснулась и ищет меня. Дедушка проснулся... Мальчики!..
255


— Кончай концерт! — прикрикнул Гоги.
— Выключай давай! — поддержал Снайпер.
— Вывести, что ли, ее во двор? — сжалился Гоги.
— Да, да, выведите меня, я хочу выйти! —умоляла девочка.
— Лена, ты останешься с часовыми. Иди к ним. Не бойся, мы скоро вернемся,— сказал Сандро.
Лена поспешно направилась к выходу.
— Ну, ребята, я пошел, кто со мной? — добавил командир.
Смельчаки переминались с ноги на ногу и молчали.
В церкви стало очень тихо. Страшным черным пятном, как пасть, готовая поглотить всех, зияло отверстие подземелья. Чуть слышно потрескивали свечи. Их свет трепетно перебегал по лицам мальчишек,
Сандро оглядел всех и с горькой усмешкой сказал:
— Хорошо еще, девчонка ушла и не видит, какие мы герои!
— Ладно, нечего время терять! — сказал Снайпер.— Я иду первым.
— Нет, Лукич, ты, как всегда, обеспечишь наш тыл. Так кто же пойдет?
Гоги отделился от звена, выхватил у остающегося на часах Алекси самопал и направился к люку. Вано Бердзенишвили взглянул на Сандро, стоящего у колонны под аркой, и последовал за Гоги. Зашевелились и остальные, но звеньевой жестом остановил всех.
— Командир всегда впереди. Я возглавляю оперативную группу, а Снайпер, как было сказано, замыкает. За мной, ребята! — Сандро подвесил карманный фонарик на пуговицу куртки и, держась за веревку, стал медленно спускаться по мокрым и скользким ступенькам лестницы.
Мальчишки с зажженными свечами в руках следовали за ним и один за другим исчезали в мрачном отверстии.
Последним спустился Снайпер. Он высоко поднял свечу и оглядел стены храма. На него таинственно и безмятежно взирали прекрасные ангелы и суровые святые с копьями и огненными мечами в руках. Снайпер, улыбаясь, оглядел их, подморгнул кудрявому херувиму г парящему в куполе над ним, и исчез под землей.
256


Лестница отсырела и стала скользкой. Нужна была большая осторожность, чтобы не оступиться и не полететь вниз, во мрак, кажущийся бесконечным.
То и дело слышались предостережения:
— Не оступись.
— Здесь сточен камень.
— Вижу.
— Осторожнее.
— Порядок...
Наконец предводитель
отряда достиг основания лестницы и посветил фонарем вверх: мальчишки висели на веревке, как орехи, нанизанные на нитку для чурчхел.
Вскоре они присоединились к своему командиру.
Непроглядная темень преграждала мальчишкам путь. Пламя свечей красновато озаряло небольшой участок. Это был довольно широкий лаз, метров до десяти в ширину. Длину его трудно было определить. От основания лестницы начиналась известковая стена вышиной эдак в метр? которая тянулась вдоль лаза и пропадала где-то во


мраке. По обе ее стороны зияли ямы. Мальчишки, глотая слюну, прислушивались к темноте. Ни звука, кроме их собственного неровного дыхания.
Наконец раздался голос Сандро. Все подземелье отозвалось гулким эхом, и у мальчишек мурашки побежали по спине.
— Видно, эта стена служила своего рода тропинкой. Она тянется через лаз и ведет в глубь туннеля. Гоги, пойдешь со мной, самопал держи наготове! Идем как можно осторожнее. Стенка хоть и широкая, но в такой темноте недолго и оступиться. Пошли...
Отряд медленно следовал за командиром и его помощником. Один только Снайпер просил пропустить его вперед, но командир, «строгий в деле», приказал ему выставить у лестницы пост, чтобы защищать отряд на случай нападения с тыла, а самому замкнуть цепочку.
Отряд медленно подвигался вперед. Ямы по обе стороны тропинки становились все глубже, и все мрачнее зияла их чернота.
Пока мальчишкам не попалось ничего особенного. Даже летучие мыши покинули это темное, затаившееся, полное неведомых опасностей подземелье.
Что-то холодное и шершавое скользнуло по ногам Снайпера. Он зло сплюнул, потом посветил свечой.
— Ничего особенного! — отозвался он на вопрос командира.
Готовый к любой неожиданности, до боли в глазах вглядываясь в темноту, отряд смельчаков медлецно продвигался все дальше и дальше.
Вдруг вязкая чернота подземелья кончилась, длинный луч фонаря уперся в серую известковую стену. Стена все яснее и четче выступала из темноты, и не оставалось сомнения, что она прочно перекрывала дорогу.
Мальчишки подошли к ней и остановились.
Это была надежная грубая каменная кладка, местами отсыревшая, с осыпавшейся штукатуркой. Ям здесь не было, и можно было спокойно осмотреть всю плоскость стены.
Мальчишки удивленно разглядывали ее.
«Эх, попусту поднял ребят в полночь, да и сам не выспал¬
258


ся,— подумал Сандро, как на врага, глядя на стену.— Наверно, все, что говорят об этом подземелье,— сказки».
Гоги, как лиса, бегал вдоль стены и к чему-то принюхивался. Снайпер обстоятельно, как знаток, исследовал кладку, преградившую дорогу «экспедиции». Командир угрюмо опустился на землю.
— Напрасно мы мучались, ребята! Видно, этот туннель или погреб, черт бы его побрал, кончается стеной. Тропинка упирается в него, и нам остается только обследовать пройденный участок.
— Тьфу, какая вонь! — сплюнул Гоги.— Сюда без противогаза нельзя. И холодно как-то... Значит, здесь кончается этот знаменитый туннель, будь он неладен?
— Гоги, Гоги, поди сюда!
Гоги подбежал к Снайперу.
— Чего тебе, Лукич?
— Погляди-ка. Что это?
— Стена.
— Умница! Судя по всему, этот участок клал никудышный каменщик.
— Думаешь, это его вина? По-моему, здесь просто очень сыро. Видишь, тут даже вода сочится. Наверное, она и смыла известку.
Командир, заметив, что Гоги и Снайпер заинтересовались чем-то, подошел к ним.
— Нашли что-нибудь, ребята?
— Да нет, ничего. Стена здесь тонкая, и вода сквозь нее сочится.
— Ну-ка, подвинься... Ого! Видишь, из каких мелких булыжников она сложена.
— Я и говорю. А сверху и снизу здоровыми валунами зажата.
— Странно, почему между такими камнями заложили эту мелюзгу? Она аж почернела от воды.— Сандро опустился на колено и стал разглядывать камни.— Известь недавно смыло, иначе в этой яме должно было быть полно воды. А в ней даже лужицы не видать.
— А может, она вниз стекает, в землю?
259


— Тоже не исключено. Ну-ка, Снайпер, подай мне твой кинжал. Какие хилые стенки клали наши предки, а? Даже вода в них просачивается.
Стоя на коленках, Сандро стал ковырять кинжалом стену, чуть не раскрошил кинжал, но вынул-таки из кладки один камень и бросил его в яму.
—■ Хм, поддается легко! Жаль, нет у нас с собой шампура. Мы бы проковыряли ее насквозь. Она, наверное, неширокая в этом месте.
— Это легче легкого. Я сейчас принесу шампур. Ты только одолжи мне фонарь.
Сандро взглянул на Снайпера и только сейчас заметил* что тот без башмаков.
— Ты чего босиком?
— Не знаю, думал, так будет лучше. Босиком я по этой стене хоть куда залезу, было бы за что ногтем зацепить.
— Ты кошка, а не человек!.. На тебе фонарь, иди!
До возвращения Снайпера Сандро извлек из стены еще один камень. Когда же появился шампур, дело пошло живее.
Долго ковыряли мальчишки стену, долго, сменяя друг друга, сопели и совали в зазоры меж камней то кинжал, то шампур, то саблю и наконец пришли к выводу, что здесь когда-то была ниша или полка. Это предположение подкреплялось тем, что со всех сторон углубление было обложено большими плоскими плитами. Мальчишки опять навалились на кинжал и шампур, вынули последний камень.
И в то же мгновение подземелье словно ожило!
Что-то ужасно зашипело, заклокотало, засипело за стеной. Лица мальчишек обдало холодом. Волосы у всех встали дыбом. Мальчишки отпрянули от стены.
— Назад, ребята! Снайпер, сюда!.. Не бойтесь!.. Ко мне!
В это время издалека донесся пронзительный свист часового, что стоял у лестницы. Свист этот налетел, как вихрь, смешался с шумом, вырвавшимся из-за стены, ударился об своды туннеля, разросся, зазвенел в ушах, и даже самые смелые из мальчишек дрогнули.
— Назад, ребята! Не бойтесь! Без паники. Сейчас выйдем к лестнице!
260


Мальчишки шустро бежали по тропинке к лестнице. Снайпер, Гоги и Сандро медленно отходили, прикрывая это неорганизованное отступление, дрожа от страха и пяля в темноту глаза. Сандро не отрывал луча фонарика от щели, пробитой в стене. Вот и она исчезла во тьме, но страшное шипение, клекот и
будто кашель все еще преследовали их, словно ползли по пятам.
Наконец добежали до лестницы.
— Ты чего свистел, Блоха? — набросились на часового.
— Не знаю... Услышал шум, вот и свистнул.
Перед лестницей образовалась сутолока.
— Живее, ребята!
— Теперь наверх!
— Осторожнее!
— Ничего страшного, братцы!
— Не дрейфь!..
Выбравшись из подземелья, мальчишки сломя голову кинулись к плетеной лестнице у стены.
Часовых сдуло как ветром.
Лена ревела в голос и звала на помощь своего деда.
Последними вылезли из подземелья Сандро и Снайпер. Они подтянули веревку, поспешно закрыли люк и уселись на него.
Снайпер отыскал замок. Сандро просунул в него ключ и запер.
— Не забудь веревку, Сандро.
— Нет, я уже отвязал.
— Ну, побежали.
И они припустили со всех ног. К этому времени уже весь отряд был по ту сторону ограды.
Только Лена никак не могла взобраться по лестнице и ревела в три ручья. Гоги, ворча, пытался помочь ей. Лестница билась о стену, как трап в бурю. Все четверо кое-как перебрались через стену.
Никто не вспомнил, что лестницу нужно отвязать и спрятать.
— Я же говорил, что придется тащить тебя! — цедил сквозь зубы Снайпер.
У Молочного храма они задержались и глянули вниз. Где-то далеко мелькали тени бегущих мальчишек.
261


Бежали все. Бежали не разбирая дороги, очертя голову, кто куда.
Лена, Снайпер, Гоги и Сандро тоже бросились под гору. Возле окраинных садов все четверо остановились, запыхавшись.
Мальчишки были мрачны.
Лена перестала плакать.
Отсюда начиналось село.
СОВЕЩАНИЕ
После этой треклятой ночи мальчишки ходили как в воду опущенные. Избегали друг друга, словно после ссоры, и так тихо сидели на уроках, что учителя ждали от них какого-нибудь особого подвоха. Пожалуй, только командир звена, Гоги да Снайпер перебрасывались изредка несколькими словами.
Лена знала, что ей нужно молчать о происшедших событиях, и, когда Лили и Дали приставали к ней с расспросами, старалась как-нибудь отделаться от них.
Встревоженный Гиви — их новый вожатый — назначил на пятницу сбор отряда.
Звено Бучукуртели заволновалось. Решили собраться дня за два до общего сбора.
Из девочек присутствовала только Лена.
Совещание состоялось в школе после уроков.
Гоги, как обычно, зачитал список и сел. Его место занял командир звена.
— Поговорим о нашей экспедиции, ребята.
Мальчишки переглянулись и уставились на Лену.
— Ты бы сняла бант, что ли. Видишь, и тебя в мальчишки произвели.
Все, кроме Снайпера, засмеялись.
— Сейчас вы смеетесь, а когда по склону Чичкани налегке бежали, небось не до смеху было! В туннель-то вы ее пригласили, а тащить мне пришлось, — заметил Снайпер.
Мальчишки сразу же осеклись, примолкли. Лена покраснела и опустила голову.
262


— Хватит, Вахтанг! Если сделал человеку добро, не надо попрекать его этим.
— Я и не попрекаю, Гоги,— сказал Снайпер, и в его голосе действительно не было упрека.— Я только хотел бы знать, о чем они думали, когда бежали во все лопатки. Вдруг с нами что случилось, может, мы ноги себе переломали... Надо же было хоть разок оглянуться.
Алекси что-то пробурчал себе под нос. Бадо Хараташвили исподлобья покосился на Снайпера. Хахабо стал разглядывать потолок.
Остальные тоже прятали глаза, и только Вано Бердзенишвили оскорбился и стал оправдываться.
— Мы шли первыми, потому и выбежали раньше из туннеля. А будь ты впереди цепочки, за тобой сам черт не угнался бы. Уж я-то знаю, как ты бегаешь.
Все немного приободрились: в самом деле, пожалуй, Лукич слишком много берет на себя...
Снайпер состроил кислую рожу, словно раскусил зеленый лимон, и, судя по всему, собирался сказать какую-то колкость, но командир звена опередил его:
— Не спорьте, ребята. Мы все в ту ночь бежали без оглядки. Одни впереди, другие сзади — не в этом дело. Но вы же знаете, что именно в такую минуту нельзя оставлять товарища в беде,— продолжал командир.— Вы сами согласились взять Лену в экспедицию, а потом бросили ее и убежали.
Мальчишки пристыженно молчали.
— Ладно, Сандро, хватит и того, что ты им сказал! А Ленку оставим в нашем звене: она бежала последняя да еще развлекала нас — ревела, как на поминках.— Снайпер искоса взглянул на Лену.— Можно сказать, с музыкой бежали.
Лена молчала, теребя кончик косы и покусывая губу.
— Опять ты, Снайпер? Что было, то было. Кто старое помянет, тому глаз вон! — отрезал Сандро.— Давайте теперь сознаемся, кто первый прибежал к Икалто.
Мальчишки, смущенно улыбаясь, переглянулись, и потом все, как один, уставились на долговязого Дедабришвили.
— Чего вы на меня уставились! — ощетинился Хахабо.— Вон Туджишвили бежал впереди меня.
263


— Это я-то бежал впереди тебя?! — возмутился Авто.— Я и Гигаури вместе рванули к огородам бабки Мелано.
— Нет, меня там не было,— обиделся Алекси.— Я и Блоха побежали к дому Журулиани.
— Ну и ну! — засмеялся Ладо Харатишвили.— Ты, видно, здорово перепугался, если не узнал меня. Ведь это я бежал с тобой к дому Журулиани.
— А ты, Вано, небось просто поотстал от них. Не под силу было тягаться?
У мальчишек постепенно отлегло от сердца.
— Сначала я бежал первым и думал, что никто меня не обгонит. Но не тут-то было: Хахабо как размахался своими костылями, ох-хо-хо, меня только ветром обдало. Все, думаю, ему до самой Алазани не затормозить...
Мальчишки весело смеялись. Даже Лена заулыбалась.
— Мы-то ясно почему бежали, но почему часовые наши не устояли на посту? Их как ветром сдуло.
Серго исподлобья взглянул на брата.
— Не знаю... Не успели Ладо с Луарсабом выбраться из туннеля, как дурными голосами заверещали: «Бегите! Спасайся, кто может!» — и наутек. Мы решили: раз они бегут, и нам незачем ворон считать.
— А почему вы Лену оставили?
— Мы ее не оставляли.— Серго замялся.— Мы думали, что она за нами бежит.
— И вообще, чего вы все на нас сваливаете? — вмешался Авто.— Вы первыми побежали, а потом уж мы. Вы струсили, а потом нас напугали.
— Что могло быть такого в этом пустом туннеле, что вы рванули, не разбирая дороги? — оживился Хахабо.
— Был бы ты там, Хахабо, полюбовался бы я на тебя....
— Пустой, говоришь, туннель-то? Нечего сказать — пустой! У меня до сих пор в ушах этот шум и свист стоит.
Снайпер взглянул на Сандро.
— Всегтаки, что ты об этом думаешь, Бучукуртели? Что там могло шипеть, в этом чертовом подземелье? Я нет-нет да и задумаюсь.
264


— Не знаю, Лукич, просто ума не приложу. Всю ночь я ломал себе голову... Да и сейчас этот шум из головы не идет. Ясно одно: за стеной что-то есть— либо туннель, либо комнаты, похожие на те, что мы видели.
— Неужели за стеной есть еще что-нибудь?
— Конечно, есть,— вмешался в разговор Дедабришвили.— Мой дед говорил, что туннель этот ведет прямо к пещере святого Шио.
— Опять Хахабо своего деда вспомнил! Тебе и невдомек, что старик фантазировал, как всегда. Где это слыхано, чтобы медведи кизил за пазуху пригоршнями кидали. Ты, верно, был плакса в детстве, вот он «заговаривал» тебя разными небылицами. Ну, а теперь уж пора забыть дедушкины сказки.
— А ты, Лукич, все помнишь... и про кизил, и про медведя. Но про туннель не только мой дед, все село говорит: он ведет к пещере святого Шио.
— Почему же тогда там стена на пути?
— Может быть, ее позже выложили?
— Меня мало беспокоит, когда ее выложили. Я только хотел бы знать, что за штука перепугала нас до полусмерти. Я прямо- таки почувствовал, как сердце в пятки ушло.
— Не забудь вернуть его на место...— бросил Снайпер.— По-моему, там были змеи. Они всегда гнездятся в сырых местах.
— Снайпер прав. Все слышали, как за стеной что-то шипело.
— Ну, брат, если это змеи, они должны быть порядочных размеров!..
— А в таких местах змеи ого как вымахивают! В Гнилом озере, говорят, видели одну, толщиной с аробную ось была, гадина.
— Я тоже об этом слышал.
— Не болтайте, чего не знаете. Я бывал у Гнилого озера и ни разу не видел змеи. Правда, мой отец убил там одну, но она была не толще моего запястья. Однако сильна была, стерва, Еокруг орешника обвилась — кусты аж затрещали. Потом отец хватил ее кизиловой палкой посередке — и хорош!,*
— А ты не испугался, Гоги?
265


— Чего мне было пугаться? В руках я держал секач, да и отец стоял рядом.
— Мальчики, неужели в подземелье были змеи? — испуганно спросила Лена.
— Похоже, что так,— ответил Сандро.
— Хорошо, что я не спустилась вниз!
— Что верно, то верно! Неважно ты провела бы там времечко! — хохотнул Снайпер.— Увязалась за нами и потопала! Какова? Голова два уха!
— Лена молодец, Вахтанг! Ты на нее напраслину не возводи. Другая девчонка просто померла бы от страха, а она всплакнула немножко да и утерлась.
Лена с благодарностью взглянула на командира.
— Лили тоже оказалась правильной девчонкой.
— Интересно, с каких это пор?
— А вы послушайте: Нико отвязали от дерева Лена и Лили, и Лили до сих пор нигде об этом не проболталась. Верно, Лена?
— Да, она поклялась молчать и сдержала слово.
— Вот видите, ребята,— командир обернулся к мальчишкам,— Лили тоже надо оставить в звене.
— Раз такое дело, то и Залико возвращай: вон он как на плантации вкалывал! Кукурузу ломал что твой комбайн.— Снайпер сощурился и выжидающе уставился на звеньевого.
Сандро помолчал.
— Думаю, что говорить об этом пока рано. Обождем еще.
— А чего ждать? Восстановим, и дело с концом.
— Нет, пока посмотрим, как он будет себя вести. Со дня исключения он ничего плохого не делал и не кляузничал. Но лучше обождать.
— А в туннель не сходим еще разок?
Мальчишки, как один, обернулись к Снайперу, задавшему этот вопрос.
— Ты что? — улыбнулся Сандро.—Хочешь засечь, за сколько минут добежишь оттуда до села?
По рядам пробежал смешок.
— Он думает, что и на этот раз отделается легким испугом...
— Ух, вы! — взъерепенился Снайпер.— Болтать-то вы горазды! А там бросились врассыпную, как куры от ястреба!
266


— Не шуми, Вахтанг. Может, еще раз и сходим в академию!
Мальчишки избегали взгляда командира и молчали.
— Ну ладно,— сказал Сандро,— отложим. Дел и других достаточно. А как быть с Гиви? Скажем ему о нашей экспедиции?
— Пока не стоит.
— Лена, твой дед ничего не пронюхал?
— Вроде ничего.
— Порядок!.. Значит, молчим как рыбы.
— Не как рыбы, а как куры.
— Верно,— заухмылялся Гоги.— Если мы станем молчать, как гигилашвилевские куры, то будет полный порядок.
Мальчишки расхохотались. Дело в том, что двор Гигилашви- ли почти примыкал к школьному зданию и в классе не было покоя от крика тамошних горластых петухов и кудахтанья кур.
— Ладно, ребята, посмеялись, и будет. Вроде от сердца немного отлегло. Теперь разойдемся и ни слова о нашем деле. Пошли. Все по домам!
ОБЯЗАТЕЛЬСТВО
Вместо того чтобы провести намеченный сбор отряда, новый вожатый Гиви Вардуапгвили неожиданно вызвал на переговоры Сандро и Гоги.
Мальчишка-третьеклассник в непомерно большой белой кепке принес им записку:
«Сандро Бучукуртели и его правой руке Гоги Торадзе. Нам необходимо встретиться — есть важное дело. Местом встречи предлагаю ваш штаб. Ответьте через моего посыльного — вложите ответ в его кепку, это самое надежное, так как он не расстается с ней ни днем ни ночью. С комсомольским приветом. Г. В.».
Сандро прочитал записку и показал ее Гоги. Тот пожал плечами.
— Что ему надо?
— Не знаю. Наверное, серьезный разговор.
267


— Серьезный разговор через таких посыльных не начинают.— Сандро нахлобучил кепку на нос мальчишки.
Тот засопел, вылезая из-под козырька, наконец выбрался и бросил на Сандро такой свирепый взгляд, что Сандро рассмеялся.
— Ну ты и сердитый! Откуда только в таком маленьком столько гордости? Извини, я больше не буду...
— А может, это хитрость, а? — прервал его Гоги.— Почему Гиви именно в нашем штабе предлагает встретиться? Может, он что-нибудь пронюхал?
— Пожалуй, ты прав. Встретиться мы с ним можем, но где- нибудь в другом месте...
И Сандро написал на обороте записки:
«Если дело важное, через два часа буду в пионерской комнате. Командир звена Сандро Бучукуртели».
Через два часа встреча между новым вожатым и командиром звена действительно состоялась. На ней не было ни одного свидетеля, даже Гоги Торадзе прокараулил все время у дверей, так что, о чем шел разговор, осталось неизвестным. Но последующие события пролили на это некоторый свет.
...Возвращаясь с рыбалки, Снайпер еще издали заметил на калитке своего двора две буквы, выведенные мелом: «О» и «С» — общий сбор. Снайпер заторопился, забросил удочку на чердак, низку с несколькими чахлыми бычками погрузил в жбан и, вытирая об штаны мокрые руки, выбежал на дорогу.
Вечерело. Нежаркое осеннее солнце уже закатилось, и сумерки окутали село. «И чего им такое приспичило? Может, случилось что? Если они заставляют меня по пустякам топать из конца в конец села, я им задам жару. Завели моду: собрание да совещание!.. Дело надо делать, а не зубы полоскать...»
Так думал Снайпер, шагая по безлюдной проселочной, и вдруг прямо нос к носу столкнулся с бывшим вожатым.
Нико преградил ему дорогу и, не дав опомниться, схватил за грудки.
— Ага, попался, чертов Лукич! Если не ошибаюсь, ты тоже в тот вечер нападал на меня?!
268


— Но, но, но!.. В какой еще вечер? Знай, что говоришь! — не смутился Снайпер.
Нико заколебался. «Может, и в самом деле обознался в темноте...—подумал он.—Да все одно — из их банды!» И он покрепче встряхнул мальчишку.
Снайпер обозлился не на шутку.
— Пусти, слышь!... Чего торчишь на дороге, как разбойник. Нет человеку прохода*
— Не ругайся!
— Не твое дело!
— Я из тебя всю душу вытрясу!
Нико поддал ему коленкой и отпустил.
— Ну подожди еще! — огрызнулся Снайпер и припустил к сараю.
— Где ты пропадал? — набросились на него ребята, когда он вошел в сарай.
Снайпер смачно сплюнул.
— Это все Нико, будь он неладен! Встретил меня, как разбойник на большой дороге!...
— Ну ладно, садись и слушай. Садитесь все, ребята, да потеснее. Читай, Гоги.
Гоги улегся на соломе, положил перед собой лист бумаги и, светя фонариком, стал читать:
Обязательство
Мы, звено Бучукуртели, и все, кто хотят дружить с нами, обязуемся:
1. Не лазить без разрешения по чужим садам.
2. Слушаться родителей и вообще старших и не изводить учителей.
3. Стать членами одного из кружков и не получать больше плохих отметок.
4. Не обижать маленьких, а если увидим, что кто-то их обижает, приходить на помощь.
5. Не лгать, не курить и не ругаться. Кто не выполнит этих обязательств, будет без разговоров исключен из звена.
— А говорили, что исключать без разрешения больше нельзя! — прервал чтение Снайпер.— И вообще, на кой шут нам такие обязательства! У нас ведь есть «Правила поведения учащихся».
269


— Не прерывай! — сказал Гоги.— Текст обязательства мы уже обсудили. Читаю дальше: «Всем, всем, всем членам звена запрещается разговаривать и общаться с теми, кто не выполнит этих обязательств».
Гоги дочитал и передал листок Сандро.
Сандро подписался, пустил обязательство по кругу. Листок обошел всех и дошел до Снайпера.
— Эта штука и без моей подписи хороша,—сказал Снайпер.
— Обязательство составлено без тебя, но мы же не виноваты, что ты опоздал!
— Эх, Хахабо-о! Я совсем не потому отказываюсь подписать эту бумажку. Составили, и ладно...
— Почему же ты не подписываешь?
— Потому что я все равно буду ругаться и курить тоже.
— Но в обязательствах сказано: «не ругаться».
— Вот я и не подписываюсь.
— Значит, не подпишешь? — вмешался Сандро.
— Не могу! — Снайпер развел руками.— Рад бы, да не могу...
— Ну ладно!.. Отныне ты не член нашего звена, и с нашими ребятами у тебя не может быть ничего общего. Ребята, с сегодняшнего дня Мрелашвили Вахтангу Лукичу воспрещается вход в этот сарай и общение с нами! По требованию звена Снайпер сейчас же должен покинуть наш штаб.
Мальчишки удрученно молчали.
Снайпер опешил. Он беспокойно оглядел лица товарищей, но все отводили глаза и хмурились.
— Так и быть, я брошу курить.
— Это само собой.— Гоги строго поджал губы.— А как насчет ругани?
— Не знаю. Ты думаешь, мне самому хочется ругаться?
Сандро был беспощаден.
— Не может быть никаких разговоров. Кроме того, вместо докторской курицы, которую ты укокошил камнем у своего плетня, ты отнесешь ему другую и попросишь прощения.
Снайпер просто не знал, как быть. Расстаться с ребятами — этого он не мог даже представить. А если он подпишет бумажку, а потом вдруг не сдержится?.. А ребята? Правильные ведь
270


парни, черт бы их побрал. И чего они выдумали? Нет, лучше все-таки уступить. Пропади она пропадом, всякая ругань да курение! Лучше вовсе зашить себе рот, чем потерять таких Друзей.
— Давайте вашу бумажку! — еле выдавил Снайпер.
Гоги протянул ему листок.
Лукич долго разглядывал его со всех сторон и наконец, глубоко вздохнув, подписался.
Мальчишки сразу повеселели.
— Теперь, ребята,— сказал Сандро,— мы должны закончить все дела, связанные с этим сараем. Мы больше не будем здесь собираться.
— Что случилось?
— Почему? — посыпались вопросы.
— С сегодняшнего дня нам незачем прятаться и скрываться. Яблоки, что хранятся здесь в соломе, мы должны вернуть хозяину.
— Обрадовал, нечего сказать! — скривился Снайпер.
— Так ни одного яблочка и не попробовали.
— Хоть бы на зубок, ради забавы!..— зашумели мальчишки.
— Тише! — повысил голос Сандро.— Яблоки мы вернем, но грозы нам все-таки не миновать. Вы же знаете Грозного? Нужно сделать для него что-то такое, чтобы он и эти яблоки ном простил, и уж заодно в туннель пустил бы днем.
— Чего ему сделаешь?
— Грозный не старуха — дров ему не наколешь!
— Да, задачка...
— А вот что: его куры на ночь устраиваются на высохшем дереве...
— Приучить их спать на невысохшем!—хохотнул Снайпер.
— Не дурачься, Лукич!.. Давайте выстроим ему курятник.
— Что?!
— Курятник?
— Да разве мы плотники или каменщики?
— Плотничать там и не надо: вобьем в землю столбы и оплетем их прутьями. А сверху покроем камышом.
— Вот это дело! Поработаем!
271


— Верно! Хватит, сколько дурачились, пора и за ум браться!
— А может, куры Грозного не соизволят спать в нашем курятнике?
Мальчишки рассмеялись.
— Думаешь, они соображают, что их хозяин сам Грозный?
— Кончайте дурачиться. Нельзя же все на смех поднимать! Давайте лучше подумаем, как нам построить курятник, чтобы Грозному на глаза не попасться. Если он увидит нас, непременно прогонит.
— Зачем нас гнать? Он и сам будет рад.
— Э-э, с его характером — расшумится, не уймешь потом.
— Что же нам делать?
— А вот что: Лена говорила, что скоро, через неделю, она вместе с тетушкой и дедом едут по делам в Тбилиси дня на три. Приналяжем за это время ударным порядком. Курятник не птицеферма — выстроим...
— Конечно, выстроим! — зашумели мальчишки.
— За три-то дня? Запросто!
— За три дня можно пятиэтажный курятник выстроить...
— Давайте электричество туда проведем. Пусть все будет как положено. Вот Лукич умеет с проводами возиться.
— Брось! На что им электричество? Не станут же куры романы читать?
— Романы!.. Слышал звон, да не знаешь, где он. Вот запрем с ними Сандро и Гоги, они мигом научат рябушек стишки кропать.
Ребята рассмеялись.
— Ты, Снайпер, не смейся надо всем! — обозлился Гоги.— А то доведешь меня, расквашу я тебе нос.
— Потише, Ефремыч, не вывихни руку!
— Ладно, ладно, кончайте! Не хватает только вам подраться... Значит, так: с сегодняшнего дня мы собираемся в классе.
— Я хочу тебя о чем-то спросить, Сандро.
— В чем дело, Снайпер?
— Ты говорил о кружках каких-то: что за кружки и что там делать?
— Это кружкй по тем же предметам, которые мы проходим.
272


Гоги, например, записывается в географический, я записался в кружок русского языка, Бердзенишвили — в исторический. Есть и другие. Ты запишешься, в какой тебе больше хочется.
— Мы все должны быть в разных кружках?
— Да нет, зачем? Кто куда хочет, туда и записывается.
— У меня двойка по арифметике. Мне исправят ее, если я запишусь?
— Видно, Нико порядком тебя растряс! — фыркнул Блоха.— Ты вроде не в своем. Не будешь заниматься, так тебе никакой кружок не поможет.
— А ты, Блоха, не суйся!.. Если нет от этих ваших кружков никакого толку, то вы сами туда и записывайтесь, а мне они не нужны.
— Ладно, хватит вам грызться! Кружки — дело добровольное, но вот двоек никому не спустим...
Последний сбор в заброшенном амбаре на опушке объявили закрытым.
Мальчишки выходили по двое и, подняв воротники курток и оглядевшись, быстрыми шагами направлялись к селу.
Как только их шаги стихли вдали, от задней стены сарая отделилась еще одна тень и неслышно растворилась в ночи.
ЗАСТИГНУТЫЙ НА МЕСТЕ ПРЕСТУПЛЕНИЯ
Ребята настояли, чтобы Снайпер начал заниматься с Леной по арифметике.
Очень не по душе было это Снайперу, но он все-таки пошел.
Поблуждал по саду, разглядывая опустевшие деревья. Потом приблизился к дому и позвал Лену. Но вместо Лены из-за кустов выскочил лохматый пес.
Снайпер хотел набрать камней и достойно встретить нападение, но раздумал и кинулся к клену, растущему рядом, забрался повыше и удобно устроился на одной из веток.
Собака села под деревом и, задрав кверху морду, стала разглядывать мальчишку.
— Лена! Лена-а! Оглохла ты, что ли? — опять закричал Лукич.
^0 Библиотека пионера, том 8
273


Собака недовольно заурчала.
Снайпер с улыбкой победителя глянул вниз.
— Чего тебе, дура?.. Лаешь, вроде и ты собака. Тьфу на твою породу! У тебя под носом всю яблоню обобрали, а ты даже и не тявкнула. Тьфу, я бы на твоем месте сгорел от стыда.
Алмаса будто понял и обиделся, вскочил, но, сообразив, что ему все равно не дотянуться до мальчишки, опять сел под деревом.
— И долго ты собираешься там сидеть? — спросил Лукич.
Пес недовольно глянул вверх, словно говоря: «Не твое
дело».
— Ну хорошо. Я тоже не спешу. Посмотрим, кто кого пересидит.— Снайпер прислонился к стволу и запел во все горло:
Кучук силен, Кучук могуч.
Перевалил он через горы И так побил он пса Алмасу,
Что бедный пес повесил уши!
Арало, арулало!..
Арулало, хе-е-ей!..
Он вдруг умолк и глянул вниз — пес все скулил.
— Ах ты, несчастный! И ушей-то у тебя с гулькин нос. Обкорнали, видать...
Алмаса заскреб лапами.
— Волки тебя дери, на что тебе столько шерсти? Будь Грозный заведующим фермой — на заготовку сдавал бы, а так одна видимость. Пыль в глаза это называется, вот как. Показуха сплошная — вроде такой уж ты большой и страшный, уродина лохматая...
Пес вдруг умолк, встал и завилял хвостом.
Снайпер сразу понял, что в саду кто-то появился.
Под кленом стоял Грозный и, затенив рукой глаза, разглядывал мальчишку.
— Вот вовремя-то, дедушка Димитрий! — с облегчением вздохнул Снайпер.—* Ваш Алмаса готов живьем съесть меня.— И, кивая псу, засюсюкал: — Ну, что тебе, мой умница? Что я тебе сделал плохого? Ах, какие у тебя ушки! Какая шерстка! Не сердись, лапочка...
274


— Что ты там запел, негодник? Заведующим фермой, говоришь, мне быть?! — рявкнул Грозный и снял с плеча кирку.— Ну-ка, спускайся, я напомню тебе мою должность!
Вместо того чтоб спуститься, Снайпер поднялся повыше. «Кажется, он и сегодня выпил. И как ему не надоест?»
—- Ты что, не спускаешься? — спросил старик.
— Что-то мне не очень хочется.
— Ну, так сейчас захочется! — Старик обернулся к дому и крикнул: — Лена! Принеси-ка топор! Давно я собирался срубить этот высохший клен, да все память моя дырявая. Я тебя спущу оттуда, будь спокоен! Сидишь там, ровно голубок, и воркуешь. Сейчас спрыгнешь за милую душу.
— Чего ты хочешь, дед? — забеспокоился Снайпер.— Что задумал?
— Ничего, не слышишь, что ли? Топор я прошу у внучки.
— На что тебе топор-то?
— Сейчас увидишь.
— Лены нету дома.
— Откуда ты знаешь?
— Знаю.
Грозный замялся.
— В самом деле нету?
— В самом деле.
275


— Алмаса, посиди-ка здесь и не спускай с него глаз*
Грозный направился к дому.
Лукич состроил собаке рожу*
— Да-да-да-да... На кого ты похож, дурило!
Грозный обернулся.
Снайпер послал собаке воздушный поцелуй.)
— Ах ты красавец! Ах ты умница!
Потоптавшись немного в доме, старик вернулся*
— Совсем забыл: топор-то я к твоему дядьке отнес.
— Да я еще сказал ему: «Закали как следует, ты же знаешь, что это топор дедушки Димитрия, а не чей-нибудь...»
— Подожди-ка, схожу я к соседям...
Внизу рычал и скалил клыки Алмаса. Другого выхода не оставалось, и Снайпер сказал:
— Хорошо, дедушка Димитрий, я подожду.— Вдруг он Естал на ветке и крикнул:— Не ходи, дедушка Димитрий! Вернись!
Старик обернулся.
— Что? Слезаешь?
— Нет. Просто не нужно ходить за топором.;
— Это почему же?
— Принеси пилу вместо топора.
— Пилу? — Грозный, щуря один глаз, уставился на мальчишку.—Издеваешься, да? Хотя можно и пилой...—решил наконец старик, опять направился к дому и вернулся с пилой.— Ах пройдоха! Ну и рожа у тебя!.. Это ты помял мои плетни и обобрал яблоню? Сейчас я тебе покажу, где раки зимуют...
Пила скакала по комелю и никак не входила в ствол. Долго возился старик, примеряясь с разных сторон, но все было напрасно.
Снайпер видел, что пока ему ничто не грозило. Он сидел верхом на ветке и, болтая ногами, напевал:
Принесу топор с пилою,
Срублю дерево гнилое,
Не оставлю даже веток,
Съем тебя и твоих деток...
1 Слова из популярной грузинской народной сказки о лисице п птичке.
276


Грозный выпрямился и рукавом отер пот со лба.
— Что? Тяжко, дедушка Димитрий?
— Нелегко, будь оно неладно! — сознался Грозный.
— Это так,— мудро заключил Снайпер.— Одинокого человека даже за бутылкой вина жалко...
— Что же делать, сынок! — вздохнул старик.— Вот так я всю жизнь одинок. Если бы не приехала Лена, жизнь не в жизнь, хоть ложись и помирай...
— Лена хорошая девочка, круглая отличница!
— Учителя тоже не нарадуются на нее, хвалят,— поддержал старик.
— Как же не хвалить? Хорошая девочка!
Оба замолчали.
Грозный взглянул на мальчишку.
Снайпер опытным глазом окинул дерево и похлопал по стволу:
— Хороши выйдут дровишки! Не придется в лес ходить.
— Да, сухие будут дрова. Горячие.
Опять помолчали.
Пес косился на дерево и урчал.
Снайпер свесился со своей ветки и спросил старика:
— Что не пилишь больше, дед Димитрий?
Грозный махнул рукой.
— Никак пилу не приспособлю.
— Эх, такова жизнь, дедушка! Опять же, если я не помогу, ничего у тебя не получится.
Снайпер обхватил ствол руками и ногами, соскользнул по нему и в мгновение ока предстал перед оторопевшим стариком.
— Ну-ка, дед, навалимся...— Он взял пилу и вставил ее в неглубокий распил.
Грозный растерянно поднялся и взялся за другую рукоятку.
Пес, недоумевая, сел поблизости и, мотая головой из стороны в сторону, стал следить за пилой.
Дойдя до середины ствола, пильщики остановились перевести дух. Потом приступили снова, и не прошло и сорока минут, как высохший клен, ломая сухие сучья, рухнул на землю.
— Так-то. Один человек хорошо, а два лучше,— сказал Снайпер.
277


— Дай тебе бог радости, сынок!'— Грозный присел на пень, покрасневшими от вина глазами заглянул в кисет, достал оттуда табаку, набил трубку и раскурил. Душистый дымок окутал его и мальчишку.
— Дай-ка и мне, дедушка Димитрий! — зачмокал губами Снайпер.
Старик удивился, но все-таки протянул мальчишке кисет.
Снайпер вытащил откуда-то из штанов клочок газеты, свер- вул цигарку и закурил.
— Хороший у тебя табачок!
— Не жалуюсь,— согласился хозяин.— Очень хороший!
— Ну ты и силен, дедушка Димитрий! — польстил Снайпер старику и дотронулся до его плеча.— А я-то думал, что ты сдал, постарел...
— Как тебе не стыдно, Вахтанг! — раздался в это время над ним негодующий возглас.
Снайпер обернулся и увидел Лену.
— Что ты делаешь? Выбрось сейчас же эту гадость!
Наконец-то Снайпер сообразил, что речь шла о самокрутке.
Он отбросил ее подальше и, краснея, попросил:
— Лена, не говори ребятам!
— Я скажу об этом на сборе.
— Что ты, Лена! Ребята меня сразу же выгонят из звена.
— Ты подписался под обязательством, а не выполнять обязательства — не по-мужски.
— Я не виноват, Лена. Меня твой дедушка соблазнил, рас* курился тут...
— Что?! — вскочил Грозный.— Это я тебя соблазнил?
Мальчишка кубарем скатился в овраг.
Пес погнался за ним, но брошенные снайперской рукой камни вернули его назад.
— Ты куда, Вахтанг? — крикнула Лена, встав над обрывом.
— Твой дед хочет вздуть меня! — донеслось снизу.
— Идем заниматься, а оправдываться будешь на сборе.
— Ты все-таки скажешь?
— Скажу.
— Ну, тогда не нужны мне твои занятия! Хитрая ты дев¬
278


чонка оказалась: пряталась в доме, а когда я закурил, вылезла и накрыла меня.
— Я только сейчас вернулась. Меня не было дома.
— Нет уж... Теперь я знаю тебе цену. Эх, жаль, возился с тобой в ту ночь! Знал бы, бросил бы на полпути!..
— Что он там несет? — раздался голос Грозного.— Вот я его...
Снайпер кинулся вверх по берегу, только пятки его засверкали.
СИЛА ОСТРОГО СЛОВЦА
Поздно вечером Сандро вызвал к себе Гоги.
— Обойди всех и передай, что Лена с дедом уехали. Завтра воскресенье, но придется встать пораньше и сходить в лес. В девять сбор у поваленного тополя. Поспеши, не то ночь на носу.
«Строительный материал» решено было вывезти из леса на арбе Гоги. Но для столбов нужна была еще одна арба. И Сандро попросил ее у отца.
На следующий день Сандро с утра побывал в лесу и приглядел деревья для порубки.
Он раньше других вернулся в село, заглянул на участок Грозного и увидел развалившегося на травке под кустами «изабеллы» Ладо Харатишвили.
— Ребята не появились? — спросил Сандро.
— Гоги и Вахтанг были,— ответил Ладо,— сказали, что придется еще ездку сделать... Да привяжи ты эту собаку. Пасть у нее — страшно смотреть!
Сандро подозвал Алмасу и привязал к стволу кипариса. Потом он прошел в глухую, заброшенную часть сада, где решено было строить курятник. Там вовсю кипела работа. Трое ребят рыли ямы для столбов.
— Хватит, что ли, глубины? — спросил один из них.
— Хватит,— ответил Сандро.— Вы по мерке, не глубже... Я спущусь узнаю, почему ребята задержались.
Он сбежал по тропинке к реке.
На дороге, ведущей к лесу, не было ни души. Сандро забеспокоился, пошел вверх мимо школы и вдруг увидел порожние
279


арбы, направляющиеся ему навстречу. На арбах, повесив носы, сидели Гигаури и Гареджели.
— В чем дело? Почему пустые? — крикнул Сандро.
Мальчишки не поднимали головы.
— Лесничий наложил арест на наши деревья,— наконец сказал Алекси,— думал, что мы дрова воруем.
— То есть как это — наложил арест?
— Да так, сделал срез на одном бревне и написал: «Эти дрова арестованы».
Сандро от досады хлопнул себя по бокам.
— Эх, никуда вы не годитесь! Не смогли ничего придумать. Жаль, не было с вами Снайпера или Ефремыча, уж они нарассказали бы лесничему с три короба... Слезайте с арб, мокрые курицы! Хотя нет, вы мне пригодитесь — будете бревна грузить.— Сандро развернул быков и повел их в гору.
По дороге мальчишки пытались оправдаться перед командиром.
— У нас не было разрешения на порубку, и мы испугались. Ты же сам знаешь, что мы без разрешения рубили.
— Ладно, ладно. Соображать надо, а не нюни распускать!..
Выехали на просеку, где лежал заготовленный строительный
материал. Спрыгнули с арб.
Сандро отыскал меченый ствол.
«Эти дрова арестованы. Миша Демурханашвили»,— было выведено химическим карандашом на свежем, еще не пожелтевшем срезе.
Сандро велел мальчикам срубить одно дерево.
Меченый ствол он положил на виду. Остальные погрузили на арбу, перетянули ремнями, стегнули быков и покатили под гору.
Арба скрипела и скрежетала по камням.
Недалеко от родника напоролись на лесничего.
Мальчишки побледнели и вобрали головы в плечи. Сандро даже бровью не повел.
— Здравствуйте, дядя Миша! — приветливо поздоровался он.
— Здравствуй и ты, коли не шутишь! — Лесничий подошел к арбе и уставился на перетянутые ремнями стволы.— Так... Я наложил арест на эти дрова, а ты их все-таки вывозишь.
280


Сандро почесал в затылке и, хитро сощурясь, ответил:
— Ствол, который вы арестовали, я оставил на месте, честное слово! Если хотите, обыщите. Найдете — оштрафуйте меня, а нет — разрешите ехать дальше!
Лесничий оглядел притихших ребят и улыбнулся, прикрывая рот тыльной стороной ладони.
— Ну, ты и хитер, братец! Так и быть, на этот раз прощаю. Но чтоб больше без моего разрешения леса не трогали.
Он долго смотрел вслед мальчишкам, качал головой и усмехался.
НАДО ВСЕ ОБДУМАТЬ
— Вахтанга Мрелашвили в учительскую! — крикнул на перемене дежурный.
Не на шутку встревоженный, Снайпер вышел из тесного круга друзей и побрел на второй этаж.
— Зачем его вызвали? — недоумевали ребята.
— Наверное, натворил что-нибудь...;
— А может, ничего страшного?
— За ним разве уследишь!
Снайпер шел и озирался по сторонам, искал Лену. Встретить бы ее с глазу на глаз и оттаскать за тоненькие косички. Ох, он дурак, индюк!.. Поверил девчонке! А она таки наябедничала, сказала, что он курил. Надо было в ту ночь припугнуть ее как следует, сбить с дороги, водить по колючкам да кустарникам, чтобы она изорвала свое пестрое платьице, чтобы расцарапала лицо... Нет, если сегодня пронесет, если обойдется, он бросит курить! Хорошо еще, что она сказала учителю, а не мальчишкам.
Вахтанг открыл двери учительской и вошел.
В комнате за длинным столом, покрытым зеленой скатертью, сидел делопроизводитель. Он что-то записывал в толстую тетрадь. А в углу, возле тумбочки, в которой держали мел, с журналом в руках стоял классный руководитель.
Заметив вошедшего мальчишку, он подозвал его ш1 не скрывая беспокойства, спросил:
— Зачем тебя вызвал директор?
281


— Директор? — вытаращил глаза Лукич.— Директор или вы?
— Я тоже хотел поговорить с тобой,— ответил учитель.— На тебя жалуются — опять плохо готовишь уроки.
«Только и всего! — с облегчением вздохнул Снайпер.— А я- то перепугался».
— Я не успеваю,— сказал он, с виноватым видом опуская голову.
— Почему все успевают, а ты один не успеваешь?
— Потому что... потому что трудно мне.
— По-твоему, это труднее, чем размахивать молотком в кузнице? Нет, брат, сперва школа, а потом все остальное.
Мальчишка исподлобья взглянул на учителя.
Тот выразительно кивнул в сторону директорского кабинета:
— Иди, он ждет тебя.
Снайпер изменился в лице. «Ну, от директора так просто не отвертишься... Ух, Ленка-трусиха, доберусь я до тебя!»
Он осторожно приоткрыл дверь кабинета.
— А, Мрелашвили! Прошу, прошу! — Директор вышел из- за стола и выключил негромко напевающий репродуктор.— Ты чего стал? Подойди поближе.— И он протянул Снайперу руку.
Парень совсем растерялся и нерешительно пожал протянутую руку.
«Говорили, директор — что тигр лютый, а он руку подает. Нет, здесь что-то не так. Держи ухо востро, Снайпер!»
И он тихонько встал у стола.
Директор пододвинул ему стул.
— Садись, дорогой!
— Ничего, я постою.
— Садись, садись, еще успеешь вырасти!.. Вот видишь, наши опять проиграли.— Директор протянул мальчику газету.— Не читал о вчерашнем матче?
Мальчишка покачал головой.
— О! А до меня дошли слухи, что ты любишь футбол и сам неплохо играешь. Говорят, Сандро Бучукуртели сколотил из своего звена футбольную команду. Это правда?
— Правда,— нерешительно подтвердил Снайпер.
— И ты тоже играешь в этой команде?
282


— Играю.
— Молодцом! Молодцом! Прямо удивительно, как ты успеваешь и в футбол играть, и уроки готовить.
Мальчишка забеспокоился. «И этот об уроках. Чего они привязались ко мне сегодня?»
— Мы перед игрой рассказываем друг другу уроки, а уж потом играем,— сказал он.
— Хорошо! Отлично! — сказал директор.— И Бучукуртели готовит уроки?
— Конечно, и он тоже. Мы все готовим, вся команда.
— Ну-ка, сбегай позови ко мне Сандро.
— Сандро сегодня не пришел в школу,
— Почему?
— Он поехал в Телави за лекарствами для бабушки.
— Но ведь у нас есть своя аптека.
— Такого лекарства, которое ей нужно, здесь не оказалось.
— А он отпросился у классного руководителя?
— Не знаю.
Директор покачал головой.
— Плохо, если он уехал не отпросившись. А тебе я вот что скажу, Вахтанг. Сегодня ко мне приходил Миха Базерашвили...
Директор замолчал и внимательно посмотрел на мальчика.
Снайпер побледнел от этого сообщения, а директор, словно ничего не замечая, продолжал:
— Приходит, значит, ко мне Миха Базерашвили и говорит: «Ваши ученики бегают через мой виноградник и каждый день срезают по лозе».
«Ну и хитрец этот директор! Тенерь-то он все выложил. Начал за здравие, а кончил за упокой. «Ты любишь футбол?..» Хотел бы я знать, чего привязался ко мне этот Миха? Верно, за то, что я его кобыле хвост отрезал. И поделом, нечего ей по чужим огородам шляться. Небось когда мой отец дома, Миха ее крепко к колышку прикручивает... А того, что он поймал меня однажды и отшлепал, как маленького, я ему ни в жизнь не прощу. Потому и подрезаю его лозы каждый раз, как они на пути у меня окажутся. Вот и вчера...»
— О чем задумался, Вахтанг?
— А? — вздрогнул мальчик и поднял голову.
283


— Я тоже много думал об этом,— продолжал директор,— но так ни до чего и не додумался. Кто мог срезать лозу? — Директор растерянно развел руками.— К сожалению, Миха тоже не смог назвать преступника.
— Что? — насторожился Снайпер. «Да разве не Миха гнался вчера за мной до самой больницы? Хорошо, ноги меня не подводят — такого задал стрекача, что земли под собой не чуял...»
— Целый день ломаю себе голову,— продолжал директор,— кто из наших учеников может причинять такой вред родному селу, ронять честь нашей школы. Разве можно резать лозу? В нее вложено столько труда, столько забот!..
Директор опять замолчал, внимательно поглядел на мальчика и, поймав его встревоженный взгляд, сказал:
— Ну ладно, Вахтанг, раз ты ничего не знаешь, ступай.
Снайпер растерянно потоптался на месте, взглянул на директора и вышел.
«Неужели Миха притащился в школу и не выложил, что это я резал виноградники? Здесь что-то не так... Верно, Миха сообразил, что меня исключат за такое дело, ж пожалел, вошел, так сказать, в положение. А я?.. Ох, будь проклят день и час моего рождения! Я срезал виноградник, как камыш. Нет, Лукич, не выйдет из тебя человека! И ведешь ты себя, как дурачок-третьеклассник»,
Снайпер задержался на последней ступеньке лестницы.
«Но если Миха и не заикнулся обо мне, почему директор вызвал именно меня, а не кого-нибудь из этих маменькиных сыночков? Да, дела!.. Будь осторожнее, Снайпер, здесь что-то неладно. Видно, директор хочет вывести меня на чистую воду, но я стреляный воробей, меня на мякине не проведешь!»
Вахтанг направился к своему классу, но у дверей опять остановился.
«Сказать ребятам или не говорить?.. Нет. Сначала надо все обдумать. Так и чую я какой-то подвох. После уроков подамся в сарай, завалюсь на солому и все хорошенько обмозгую. Правда, Сандро запретил ходить туда, но меня ни одна живая душа не увидит. На то я и Снайпер, черт побери!..»
И, задрав голову, он с деланной беспечностью распахнул двери класса.


ЧРЕЗВЫЧАЙНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ
Всю ночь напролет Сандро читал «Таинственный остров» и уснул только под утро.
Ему снились необыкновенные сны: то огромная пещера, из которой он не мог найти выхода, то бушующее море, то джунгли, перевитые лианами, и, наконец, маленькая поляна, как частоколом, обсаженная неведомыми деревьями. На поляне росли незнакомые цветы, среди которых попадались и фиалки, и ромашки, но были они непомерно высоки. Странные пестрые птицы кружились и пели над ними. Местами ярко краснела земляника величиной с яблоко. А на огромном, как дерево, кусте розы сидел незнакомый мальчишка и рвал цветы. Вдруг он заметил Сандро, спустился на землю и окликнул его.
Сандро не отозвался.
Незнакомый мальчишка разозлился и стал ругаться и обзывать его лентяем, соней и лежебокой. Потом он вдруг превратился в медведя, набросился на Сандро* и стал мять и трясти его.
Сандро выхватил кинжал и всадил в медведя. Но тот не сдох, а, напротив, еще сильнее обхватил Сандро и поволок к розовому дереву.
Тогда-то пожалел Сандро, что не было с ним Снайпера и Гоги. Хотя бы Гоги был рядом!..
Вдруг, откуда ни возьмись, появился Гоги, пинком ноги отогнал медведя и стал поднимать лежащего без движения Сандро.
— Вставай, что ты лежишь, как мертвый?
Сандро так обрадовался его появлению, что закричал сквозь сон:
— Гоги, дорогой! Это ты?..
— Конечно, я, кто же еще? Вставай, не то Снайпер закоченеет, нас ожидаючи.
Сандро протер глаза и огляделся: ни тебе джунглей, ни медведя. Стоит над ним живой Гоги, злой, как черт, и ворчит:
— Фу, еле добудился! Столько тряс, а ты с кулаками и все в морду норовил. Вставай скорее! Дрыхнешь, как сурок, а говорил: «Чутко сплю, идущую по двору кошку слышу».
285


Сандро внимательно посмотрел на Гоги, потом еще раз огляделся, прикрыл рукой глаза и смущенно проговорил:
— Goh, черт бы его побрал! А страшный...
— Ты встань и узнаешь кое-что и вправду страшное.
— А в чем дело? — Сандро приподнялся на локтях.
— Вставай, вставай...
Говори, не тяни резину! — не выдержал Сандро.
— Идем. На дворе Снайпер ждет.
Не на шутку встревоженный Сандро мигом вскочил и оделся.
Не слушая вопросов и не обращая внимания на проснувшихся бабушку и Эмму, Гоги вытолкал друга в двери и вышел за ним.
Во дворе, под акацией, стоял Снайпер. Он стоял так, словно утренний мороз приморозил его к земле, и только под насупленными бровями горящими угольками сверкали глаза.
— В чем дело, Вахтанг? — бросился к нему Сандро.
— В сарае нет больше яблок! — был ответ.
Если бы в эту минуту на акации выросли арбузы, Сандро поразился бы гораздо меньше. Он встряхнул Снайпера и, заглядывая ему в глаза, спросил:
— Ты не шутишь?
— Мне сейчас не до шуток. Хоть голову под топор!
— Ты сам видел?
— Сам, а на рассвете и Гоги туда сводил.
Сандро взглянул на Гоги. Тот кивнул.
— Ни одного яблочка! Даже отведать не удалось.
— Когда ты узнал об этом, Снайпер?
— Вчера.
— Что же ты сразу не сказал?
— Когда я мог тебе сказать?! — обозлился Снайпер.— Вчера весь день тебя не было.
Мальчишки еле отсидели в школе все уроки и, как только прозвенел последний звонок, гурьбой направились к старому сараю.
Обследовали вокруг каждую пядь земли, но никаких следов обнаружить не удалось.
286


Вошли в сарай и, чуть не плача от досады и бессилия, столпились вокруг разворошенной соломы.
Они долго стояли, как над могилой, потом подняли глаза на командира.
— Кто, по-вашему, мог это сделать? — спросил Сандро.;
Мальчишки переглянулись и пожали плечами.
— Что скажешь, Гоги?
— Что я могу сказать? Мы берегли эти яблоки, не ели, а у кого-то губа оказалась не дура.
— Но если кто-то заходил сюда, почему не осталось никаких следов?
— Эх, Блоха, Блоха! — вздохнул Снайпер.— Можно красть яблоки и не оставляя следов.
— А может, это свиньи сюда забрались?
— Свиньи! Уж они-то как раз насвинячили бы.
— Мой дед говорил...
— Да иди ты со своим дедом! Не до него нам теперь!
— Дайте сказать, может, я дело скажу...
— Лучше послушай умных людей.
— Ну-ну, давайте! Спорьте! Перегрызите друг другу глотки. Так-то: злая собака и сама не съест, и другому не даст.
— А ты не злорадствуй, Лукич! — обозлился Сандро.— Все знают, для чего нам нужны были эти яблоки.
— То-то и оно: запретил нам ходить сюда, а теперь расхлебывай!
— Не выводи меня из терпения, Снайпер!
— Говори лучше о деле,— сказал Гоги.
— А я о деле! Не о твоем же чубчике мне говорить.
— Мог бы не кусаться! — Гоги обиженно тряхнул чубчиком, закрученным, как поросячий хвостик.
Снайпер рассмеялся.
Командир звена вдруг как-то обмяк, опустил плечи и, закрыв лицо руками, тихо проговорил:
— Оставь его, Гоги. Он прав. Мы не вернули вовремя яблок, а теперь уже поздно. Оставь его!..
Гоги отошел от Снайпера и прилег на солому.
— Что будем делать, Сандро? — не выдержал наступившей тишины Блоха.
287


— А может, Залико спер наши яблоки? — спросил Алекси.
Все ожили, зашевелились.
У Залико Лачашвили, который на этот раз был допущен на сбор звена, забегали глазки.
— Что вы, ребята! Я... я... я же только сегодня узнал, что у вас здесь хранились яблоки.
—- Не прикидывайся простачком! Ты, верно, и раньше знал,— надвинулся на Залико Ладо Харатишвили.
— Может, и вправду он, а? Шныряет всюду, как лиса.
— Конечно, он...
— Кому же еще быть!..
— Говори: ты или не ты?
— Ну!..
Залико похолодел от страха и с мольбой уставился на командира звена.
Сандро устало приподнялся.
— Оставьте его, ребята. Он наших яблок и не видел.
Залико облегченно вздохнул.
— Клянусь, ребята! Что вы! Да я... Вы можете не говорить со мной, если я вру. Клянусь, я ваших яблок и не видел,
— Кто же мог их взять?
— А хороши были яблоки! Хоть бы одно отведать!.—мечтательно произнес Туджишвили.
— Не напоминай лучше!..
Сандро оглядел свое звено.
— Нехорошо получается, ребята. Яблок Грозному мы не вернули, и неизвестно, как это все еще обернется для нас. Мы во что бы то ни стало должны найти вора и наказать его.— Голос мальчика окреп, в нем не было прежней растерянности.— На ближайшие дни это становится нашей главной задачей. Давайте подумаем, с чего начать поиски.
Раззадоренные мальчишки зашумели!
— Найдем вора!
— Никуда не денется!
— Хоть из-под земли достанем!
Снайпер, стоявший позади всех, глянул на Сандро и пожал плечами.
288


— 	То он мне кажется толковым парнем, то..* эх! — Он махнул рукой и сел в общий кружок.
Стали обсуждать, как найти вора2 не оставившего никаких следов.
РОДИТЕЛЬ
Последнее время Снайпера часто грызла совесть за свои грехи. Но сколько он ни старался исправиться, ничего у пего не получалось.
Говорят, что было, то быльем поросло.
А как в таком случае быть с врачом, у которого он год назад подбил курицу? Извиниться? Курица от этого не воскреснет. Теперь вот Сандро велит отнести ему другую.
И однажды холодным росистым утром мальчишка поймал в своем дворе красавца петуха с алым, как цветок граната, гребешком, связал ему ноги и потащил в школу, с тем чтобы после занятий зайти к врачу и отдать ему.
Два урока петушок прослушал внимательнее хозяина, но на третьем, на географии, вдруг завозился. Снайпер решил, что петух проголодался, и накрошил в парту хлеба. Учуяв еду, петух осмелел и стал клевать, да с таким шумом, словно собирался продолбить парту насквозь. Снайпер перепугался, зажал ему клюв и несколько раз щелкнул по голове. Петух вроде бы притих, но только мальчишка отпустил его, как в парте опять затарахтело,— петух клевал, отбивая настоящую пулеметную очередь.
Снайпер схватил его за голову и наугад хлопнул по чему попало. Петух задергался, затрепыхался, замахал крыльями, выскочил на парту, прокукарекал на радостях и, надеясь вырваться на волю, перелетел через весь класс и ударился об окно.
Что тут началось! Все вскочили и бросились ловить нарушителя спокойствия. Крики, вопли и смех не смолкали до тех пор, пока ошалевший от страха горлопан не налетел на долговязого Вахтанга Дедабришвили. Словно поймав диверсанта, Хахабо с достоинством прошествовал через весь класс и вручил петуха учителю. Петух все не мог успокоиться, тряс алым гребнем и отчаянно и смело озирался вокруг.
289


Его хозяин, поникший и бледный, стоял у своей парты и не смел поднять головы.
— Значит, ты опять за старое, Мрелашвили!
Мальчишка молчал.
— Ну, раз так — бери своего красавца и ступай вон! И если ты завтра же не приведешь родителей, можешь не приходить в школу!
Снайпер даже не взглянул на петуха, забрал свою сумку и вышел.
На следующий день учитель географии сдержал слово и не допустил Вахтанга в класс. Снайпер не стал просить прощения. Он вышел из школы и понуро побрел мимо высаженных прошлой весной лип, мимо раскидистого орехового дерева за ворота, перепрыгнул через ручеек и спустился к реке.
Долго он брел вдоль берега, обдумывая свое положение, потом остановился у скалы, над которой нависал крепкий, коре¬
290


настый дубок, с поразительной ловкостью взобрался по скале и сел под деревом, свесив ноги с обрыва.
Что же теперь делать? Как сказать родителям, что их опять вызывают в школу. Или как объяснишь ребятам, зачем он приволок в класс этого красавчика петуха? Будь оно неладно, все пошло шиворот-навыворот. Хотел в бахче у бабки Мелано слив посадить вместо срубленных когда-то на качели, так она Застала и, не разобравшись, в чем дело, взгрела Снайпера его же саженцами пониже спины. А саженцы были не какие-нибудь— из запасов Грозного!
Вот еще неделю назад он натерпелся сраму — стыдно вспомнить: приняли его в школьный хор, велели принести свирель, и черт его дернул доложить старшему вожатому, что он умеет играть! Ну, принес он свирель, осторожно так положил в парту, а сам побежал во двор в «лахти» поиграть. На уроке истории (а был это предмет, который очень нравился ему) Снайпер заметил:, что свирель лежит не слева, как он ее положил, а справа от сумки. Ясно, что кто-то ее трогал и, наверное, испортил. Снайпер забыл, где он находится, поднес свирель к губам и, пробуя, пробежал пальцами по дырочкам. Веселая трель рассыпалась в притихшем классе. Придя в себя, Снайпер растерянно огляделся. Мальчишки смеялись, а учитель, хмурясь, смотрел на него и качал головой. Конечно, ему не удалось оправдаться. Ну, кто бы поверил, что все это вышло случайно. Его тогда наказали. Что-то будет на этот раз?..
Он не может сказать родителям, что их опять вызывают в школу. У него и без того слишком много «заслуг». А ребятам он обещал исправить отметки. Как же он их исправит, если его на пушечный выстрел не подпускают к школе?
Погруженный в такие невеселые мысли, Снайпер вдруг заметил на дороге какого-то мужчину, который миновал амбулаторию и, с любопытством озираясь по сторонам, направился к школе. Когда мужчина подошел шагов на тридцать, Снайпер был уже совершенно уверен, что никогда не видел этого человека в Икалто, и счастливая идея осенила мальчишку. Он поспешно сполз по скале вниз, спрыгнул на дорогу и, отряхивая штаны, поздоровался:
— 	Здравствуйте, дядя!
291


— Здравствуй!—приветливо улыбнулся незнакомец.—Только тебе я, пожалуй, не в дядья, а в дедушки гожусь. Что ты здесь делаешь? Разве уроки уже кончились?
— Нет, еще не кончились.
— Тогда почему ты не в школе?
Снайпер чистосердечно рассказал ему свою историю.
— А теперь он говорит: «Не допущу, пока не приведешь родителей», А мне стыдно сказать им. Пожалуйста, пойдемте со мной вместо них. Не бойтесь, учитель у нас не здешний и еще никого в селе не знает. Он поверит, что вы мой отец.
— Как же не поверить!..— с улыбкой сказал незнакомец.
— Ух, вы просто молодец, дяденька! Пойдемте поскорее, я вас прямо на урок заведу! — загорелся Снайпер.:
— Пойдем, раз это так спешно.
Снайпер буквально ошалел от радости, «Вот это да! Вот это человек! Вот это мысль пришла мне в голову!»
Он шустро бежал рядом с незнакомцем и то и дело не без удовольствия взглядывал на его темный костюм и седые виски, придававшие мужчине солидность.
Все в порядке! Кто, кроме него, сумел бы провернуть такое дело? Поррядок! Снайпер потирал руки. Новому учителю ни за что не узнать, что это не отец Снайпера. Он почти никого не знает в Икалто, а ребята своего дружка не выдадут.
А незнакомец, казалось, совсем позабыл о своих делах и только спешил увидеться с учителем.
Едва они вошли в школу, как прозвенел звонок с урока. Учитель географии вышел из класса и направился к учительской. Снайпер подбежал к нему.
— Я привел родителя.
— A-а, очень хорошо...
Учитель обернулся. Некоторое время он изумленно смотрел на незнакомца, потом вдруг бросился к нему с объятиями:
— Отец, дорогой! Какими судьбами?
У незнакомца глаза были полны слез,
— Как ты нашел меня, отец? Давно ли из Владивостока?
— Найти тебя было нетрудно. Село, видать, большое, но вот этот мальчик привел меня прямо к тебе. Он рассказал мне все. Прости его на этот раз — он не хотел, все нечаянно вышло...
292


Учитель ничего не ответил, обнял отца за плечи и повел его к учительской.
Снайпер, разинув рот от удивления, смотрел им вслед. Мальчишки вокруг перемигивались, острили на его счет и смеялись.
ПОДЗЕМНЫЙ МАРАНИ1
В полдень в калитку академии громко постучали. Грозный прервал свою работу в саду и пошел открывать.
Перед ним стояла экспедиция в составе четырех человек: вожатый Гиви и Георгий Бахсолиани с двустволками за плечами и неразлучные друзья — Сандро и Гоги. В руках они держали заступы, а из-за их ремней торчали самострелы особой усовершенствованной конструкции.
Члены экспедиции знали: для того чтобы навеки завоевать признательность Грозного, нужно осмотреть его опытный участок, разбитый в саду академии, и они направились прямо туда.
Участок был огражден проволокой и поделен на аккуратные квадраты. Грозный провел членов экспедиции за ограду:
— Здесь у меня новый сорт шелковицы. У нее плоские большие листья. А это саженцы нынешнего года — дичок, скрещенный с культурной яблоней. Там вы видите антоновку, а с этой стороны александровка — первая и вторая. Здесь шафран, а там крупная вишня и поздняя черешня...
Потом Грозного попросили открыть вход в туннель. Старик не заставил себя упрашивать.
— А где ваша остальная бражка? — спросил он у Сандро.
— Пока нам ни к чему всем спускаться в подземный ход. А Снайпер наш так набедокурил, что уже три дня никто из ребят с ним не разговаривает. Если бы ты только видел его, дедушка Димитрий: ходит как убитый!
— Что он такого натворил?
— Петуха в школу приволок и на уроке выпустил, а потом, когда ему велели привести родителей, он привел папашу нашего нового учителя и уверял, что это его собственный отец. Но учитель-то лучше знал, чей это отец!
1 М а р а н и —• помещение для хранения вина,
293


При этих словах все рассмеялись, а старый садовник нахмурился и сказал:
— Врать, конечно, нехорошо, но, если он сам это понял, нужно простить его.
— Конечно, мы так и сделаем, дедушка Димитрий.
Все вместе подняли люк, ведущий в подземелье.
— Осторожнее, лестница скользкая...— Тут Грозный увидел заступы в руках у мальчишек.— А это что такое? На что вам заступы?
— Они расковыряли в подземелье какую-то стену,— кивая на мальчишек, объяснил Бахсолиани,— и уверяют, что за ней туннель продолжается.
— Кто расковырял? Где? Что ты несешь?
— Да вот они. Спустились туда и продолбили стенку,
— Когда это было? Почему я не видел? — заволновался Грозный.
— Ну уж об этом они позаботились — ночью туда лазили.!
— Ночью? Да что ты мелешь, дурная твоя башка! Я туда днем боюсь спуститься, а они — ночью?
— Хм, трусить — это не по-ихнему,
— Ты смотри! Вот нечистая сила! Когда же они туда спус- кались-то?
— Да недельки две назад,— сказал смущенно один из мальчишек.
— Вас двое было?
— Нет. Все звено и еще человека четыре посторонних. А помнишь, дедушка Димитрий, когда ты увидел чертей со свечами? Это тоже были мы!
— Не может быть! Неужели вы?
— Да, мы!
— Так это вы спасли корову Мелано?*
— Да,— закивали мальчишки.
Старик, восторженно улыбаясь, оглядел их и покачал головой.
— То-то я удивился: замок вроде стал шалить. Сказали бы мне, я бы вам ключи дал.
— Мы думали, ты рассердишься.
— Однажды ты уже погнал нас отсюда.
294


— Э-э, тогда я просто был не в духе. А туннель я для того и караулю, чтобы люди могли осмотреть его. Я и сам пробовал туда спускаться, лестницу хотел подремонтировать, да в одиночку ничего не получилось. А эти чертенята, а? Хороши!.. Слава богу, что не оступились нигде...
Гиви и Георгий изумленно озирались по сторонам. Лучи их фонариков блуждали по ямам, стенам и влажным подтекшим сводам.
На исходе тропинки послышалось шипение. Звук словно выползал из-за стены.
Подошли поближе.
— По-моему, это вода. А? Что скажешь, дедушка Димитрий? Вот и сквозь щель натекло.
Садовник внимательно рассматривал щель в стене.
— Я тоже так думаю, сынок. Наверное, там ключ бьет из земли, и булькает, и шипит.
— Погляди-ка, Георгий. Видно, это место выложено позже всей стены.
— Верно, здесь был вход. Вероятнее всего, дверь, которую потом почему-то заложили.
— Попробуем разобрать...
Целый час все пятеро работали. Наконец проход в стене сделался таких размеров, что в него можно было пройти почти не сгибаясь.
Шум, доносящийся из-за стены, усилился.
Гиви и Бахсолиани с ружьями наперевес нырнули в проем. За иими последовали остальные.
Откуда-то снизу под напором била вода, и ее мельчайшие капли брызгали в лица мальчишкам.
Члены экспедиции сбились в кучу и затаив дыхание прислушивались к вздохам, всхлипываниям и шепоту воды, доносившимся из разных концов подземелья.
Здесь подземелье казалось огромным. Возле стены было что- то вырыто. Зияющая чернота привлекла внимание экспедиции.
— Видимо, сюда была подведена вода, это похоже на водохранилище.
— Да. Только теперь оно засыпано.
Бахсолиани достал нож и принялся копаться в бассейне.
295


Дед Димитрий удивленно озирался и трогал влажные стены. Сколько лет знал он об этом подземелье, лет десять чуть ли не жил в нем и ни разу не подумал, что здесь, за стеной, есть что-то более интересное, чем по ту сторону стены,
— Труба! — крикнул в это время Георгий.— Я нашел трубу! — Он стал руками разгребать землю — не могло быть никаких сомнений: через бассейн тянулись глиняные трубы древнего водопровода.
Георгий на ощупь двинулся за трубами туда, где журчала и булькала бегущая в глиняном русле вода.
— Потише! Потише! — вдруг закричал старый садовник.— Не расколи!
Бахсолиани присел на корточки и стал руками очищать трубу от мокрых комьев.
— Я так и знал!—воскликнул он.— Вода течет откуда-то издалека, в этом месте труба кокнута, и часть воды бьет наверх, а другая часть несется вниз, к Роднику бессмертия!..
— Гиви, Гиви! Смотри, что мы нашли: миски и кувшин, сломанный правда... Тьфу, червяк к нему прилип! Вот, погляди...— Гоги и Сандро обнаружили в стене что-то вроде ниши и шарили в ней,
Гиви внимательно стал разглядывать остатки глиняной утвари.
— Это не простые черепки. Видите, на них голубовато-синие разводы. Такую посуду и сегодня делают в Икалто. А этот осколок к тому же разрисован. В древности такие кувшины назывались кашанури, по иранскому городу Кашана, откуда завозилась краска. При раскопках часто находят ожерелья, браслеты, серьги, а также оружие, посуду и другие предметы материальной культуры... Все это помогает изучать жизнь наших предков.
Мальчишки внимательно слушали вожатого и даже не заметили, как старый садовник оступился в пустой чан и чуть не сломал себе ногу,
Бахсолиани помог ему выбраться, приговаривая:
— Зачем же ты так, дед Димитрий? Будем ходить рядышком. У тебя нет фонарика, а без фонарика в этом подземелье можно свалиться куда-нибудь похлеще чана.
296


А старик, разглядывая собственные ноги, бурчал, что замочил их в вине.
Георгий и Гиви долго крутились над чаном, и так и эдак освещая его фонарями, но ничего, кроме водички на донышке, обнаружить не удалось.
Гоги и Сандро, услышав, что найден чан, бросили свои черепки и побежали на голоса.
— Если здесь жил сумасшедший, то чан этот будет один. Но если он был не дурак, мы найдем еще! — заявил Бахсолиани и ударил заступом землю. В ответ гулко отозвалась пустота.
— Есть! — крикнул Георгий.
Это был довольно большой квеври1, прикрытый крупным гладким валуном. Но и он оказался пуст. И старик садовник совсем потерял надежду промочить чем-нибудь горло.
— Не видать мне света белого, если здесь не марани! Ну- ка, Гиви, поднажми! — Разгоряченный Георгий стал колотить заступом во все стороны, прощупывая и прослушивая землю.— Еще один! Вот!.. Да квеври, я вам говорю!
И действительно, вновь обнаруженный квеври, разинув круглую глотку, глядел из темноты.
Но и в нем не оказалось вина.
Напрасно Грозный проклинал тех, кто выдул все вино из чанов, напрасно он упрекал их в обжорстве и невоздержанности — старинные чаны стояли, стиснутые землей, но вина в них не было ни капли.
В надежде промочить горло Грозный был способен вспахать все вокруг. И, чтобы немного охладить его пыл, Гиви предложил выбраться из подземелья и отдышаться.
Наверху, на земле, ярко светило солнце и теплый воздух был напитан запахами лип, кипарисов и увядающих акаций. Члены экспедиции расселись недалеко от огромных давилен, стоящих под стенами академии. Давилен было две, обе таких размеров, что без труда могли вместить по десятку арб винограда. При виде их дед заговорил:
— Давильни, видимо, того же возраста, что и академия. В одной из них делали красное вино, а в другой — белое. По
1 Квеври — огромные глиняные чаны для хранения вина. Как правило, зарывались в землю.
297


трубам вино бежало в подвалы, может быть в то самое подземелье, откуда мы сейчас выбрались. Здесь вот — посмотрите, не ленитесь! — вы видите с дюжину маленьких чанов. Здесь вино проверялось на вкус, дегустировалось.— Старик зачмокал губами и покачал головой.— А там, где арка, были ворота, служебный вход, оттуда во двор академии въезжали арбы с виноградом. На окрестных горах в те времена не было никаких лесов, а росли сплошные виноградники. И ученые старцы, вечная им память, не испытывали недостатка в вине. По подземному ходу, в котором мы с вами побывали, во время нашествий вино носили в пещеру святого Шио, оттуда в монастырь Шуамта, а из монастыря лесами могли пробраться куда угодно...
На этот раз деда Димитрия слушали не приезжие экскурсанты, а уроженцы Икалто. И им не хуже старика было известно все это. Но они знали, как любит дед Димитрий поговорить о прошлом их деревни, и с особым вниманием слушали старика.
— Но ты же сам видел, дедушка Димитрий, что подземный ход никуда не ведет. А пройти по нему до пещеры святого Шио никак невозможно,— сказал Гиви Вардуашвили.
— Не знаю, сынок, не знаю. Так передали нам наши отцы и деды, а предания не из пальца высосаны. Я ведь тоже не думал, что за этой стеной есть что-то, ан оказалось. Наверняка могу сказать тебе, что в этом подземелье был марани и, может быть, как раз оттуда начинается тайный подземный ход.
— Даже сейчас нелегко проковырять такой туннель, а если там ход к пещере Шио, нечего было закладывать его стеной. Что скажешь, Георгий?
— Я тоже так думаю. Видно, там был марани, который потом почему-то отгородили... А ведь это твои пионеры обнаружили его, ты можешь гордиться!
— Да, они оказались настоящими археологами!
Гоги и Сандро переглянулись.
— Мне казалось, что за стеной нам не хватит воздуха. Но там было не так уж душно. Как ты думаешь, Гиви, откуда там взяться чистому воздуху?
— Не знаю, брат. Одно ясно: кроме нашей дыры, туда еще откуда-то поступает воздух. Может быть, часть воды, которая
298


бьет из сломанной трубы, проточила себе Дорогу и стекает где- нибудь в ущелье.
— Почему же до сих пор там никто не заметил источника?
— В тех местах не шибко заметишь — все склоны поросли ежевикой, бурьяном и-папоротником.
— А на что им была вода под землей?
— Вода нужна всюду, сынок,— степенно заметил Грозный.— А мыть эти чаны — на каждый по бочке изведешь! И в осаде вода под рукой — не надо за стену вылезать и башкой рисковать из-за глотка воды.
— В таком случае зачем выводить ее из подземелья? Ты же сам видел там трубы.
Старик задумался.
— Ума не приложу,— сознался он наконец.
— По-моему, все-таки это та самая вода, которую мы называем Родником бессмертия.
— Может быть, может быть...
Мальчишкам не терпелось вернуться в подземелье.
— Мы хорошенько накачались чистым воздухом!
— Нечего тут рассиживаться! Пошли вниз.
— Давай, дедушка, прихвати свой большой фонарь,— предложил Гиви старику.— Да керосину не жалей, я возмещу.
Экспедиция опять спустилась по скользкой лестнице в подземелье. Прошли через пролом в стене, и тут Георгий Бахсолиани поскользнулся и, не устояв, плюхнулся в лужу.
Мальчики схватили его за руки и помогли подняться.
Бахсолиани отжимал штаны и отплевывался.
Вдруг Гиви перестал смеяться и попросил старика посветить ему большим фонарем. Лучи двух фонарей уперлись в землю. Все замолчали.
Ломящая зубы ледяная вода, лопоча и захлебываясь, била из-под земли и струилась по руслу, проложенному с незапамятных времен.
— Ребята! — закричал Гиви Вардуашвили.— Вы знаете, что мы открыли, ребята?!
— Что случилось? — недовольным тоном спросил Бахсолиани.
— Вода, Георгий! Настоящая вода!
299


— Вот обрадовал! Воды, что ли, тут мало? — Георгий похлопал себя по мокрым штанам и выпрямился.— Какая еще вода?
— Холодная вода, чистая вода, сладкая вода! — поч^ги пропел Гиви.
Бахсолиани не понял, в чем дело, и решил подразнить приятеля.
— Кому воды? Холодной воды? Стакан две копейки! Стакан две копейки!
— Ты шутишь, Георгий, а от радости плясать бы должен.
— Всегда пожалуйста! «Гандаган» или «Хоруми» 1 тебе?
Гиви, светя себе фонарем, присел над водой и, улыбаясь,
сказал:
— Эх, дорогие вы мои парни! — Он вдруг вскочил, схватил в охапку опешившего Гоги и расцеловал его.— Вы не парни, а тигры! Настоящие тигры! Теперь в Икалто будет воды хоть залейся! Урра-а!
Члены экспедиции переглянулись, лица их просветлели. Они сгрудились вокруг родника и молча присели на корточки. Так промокшие в дождь до костей пастухи садятся потом у костра.
СБОР ОТРЯДА
Звено Бучукуртели было очень удивлено, когда на большой перемене у них в классе собрались вожатый и совет отряда в полном составе.
Нугзар Гареджели сообщил:
— Заседание совета отряда...
Когда же по окончании уроков вожатый объявил сбор отряда, удивление мальчишек достигло предела.
— Ого! — воскликнул Бучукуртели.— Что-то этого сбора я в плане не помню. Почему так неожиданно?
— Верно, какое-нибудь такое дело...
— Какое еще такое?
— Да уж какое-нибудь эдакое.
— Не дурачься!
1 «Гандаган» и «Хоруми»— грузинские народные танцы.
300


— А ты не лезь в бутылку! Подожди немного и узнаешь, в чем дело.
— Стоп! — вскочил Гоги.—Может быть, хотят объявить благодарность за воду, которую мы обнаружили?
— Верно! Я тоже так думаю.
— Посмотрим, что нам скажут интересного. Может, наградят? — обрадовался Сандро,
— Еще бы! За такое-то дело?
— Если награждать, то всех! — насупился Вано Бердзена- швили.— Вы смылись с Гоги, ни слова нам не сказали. И вам еще награду за это?!
— Верно! Верно! — зашумели остальные,
— Мы тоже колупались в той стене,
— Всем награды!
— Всему звену!
Сандро успокоил ребят, пообещав, что награда, какой бы она ни была, достанется всем. И звено шумной, взволнованной гурьбой ввалилось в класс.
Вошли мальчишки в класс да тут же от удивления рты поразевали: за столом, кроме классного руководителя и старшего вожатого, сидели их бывший вожатый Нико и Георгий Бахсолиани. Но больше всего ребят удивила большая корзина на столе, прикрытая синим сукном.
Дав мальчишкам сесть за парты, Гиви объявил собрание открытым и предоставил слово председателю совета отряда.
Сандро Куршиташвили, простывший после купания на Алазани, встал и, шмыгая носом, сообщил, что красть чужие фрукты стыдно и что это позорит пионеров.
Ребята слушали, недоумевая, зачем ради такого ясного дела затевать длинный разговор.
Члены звена Бучукуртели тоже переглянулись и пожали плечами.
Сидящий за первой партой долговязый Хахабо потянулся к корзине и тихонько приподнял край сукна.
В первое мгновение мальчишкам показалось, что Хахабо хватил столбняк.
Потом он вдруг отдернул руку, словно наткнулся на раскаленный добела шампур.
301


Через минуту он обернулся к товарищам, и лицо у него было испуганное и растерянное.
Мальчишки не могли понять, что с ним происходит.
— Ребята, там яблоки!.. Наши яблоки! — еле слышно прошептал Хахабо.
Куршиташвили дал слово бывшему вожатому отряда.
Нико встал...
И сразу все стало ясно.
Так вот кто украл яблоки из их сарая! Но каким образом этот шакал учуял их? Не по запаху же?..
Послушаем, что он скажет...
А Нико говорил:
— Вы все знаете, что комсомол направил меня вожатым в ваш отряд и я добросовестно выполнял свои обязанности.—Кто- то в классе фыркнул, но Нико не обратил внимания.— Однако если в двух звеньях мне удавалось вести какую-то работу, то с третьим звеном я ничего не мог поделать. Я говорю о звене Сандро Бучукуртели. В нем как на подбор собраны все нерадивые и недисциплинированные ученики этого класса. Самоуправство Бучукуртели зашло так далеко, что он самовольно исключил из звена пионера Залико Лачашвили.
По классу прошел гул.
— Ссылалась лиса на собственный хвост! — послышалось из задних рядов.
Нико глянул туда и недовольно поморщился.
— Он исключил Лачашвили и вместо него тайно принял в звено братьев Энукишвили, Вахтанга Дедабришвили и самого испорченного во всей школе Вахтанга Мрелашвили, а также Туджишвили Автандила, который сначала был примерным учеником, а теперь...
— Ты о Туджишвили не беспокойся! — обиделся Автандил.— Если хочешь мне что-нибудь сказать, скажешь наедине.
Классный руководитель призвал учеников к порядку.
— Пожалуйста, конкретнее...— добавил он, обращаясь к Нико.
— А разве это не конкретно? Он не допускал девочек из своего звена на сборы, а сборы устраивал где-то в сарае на опушке леса.
302


— Ты выкладывай, что у тебя на душе. А про звено тебя никто не спрашивает: хотим — и устроим сбор у черта на куличках!
Гиви строго глянул на Сандро.
— Видите, он и сейчас не дает мне говорить!
— Ну и не беда! Будто у тебя что ни слово, то золото!..
— Тише, ребята! — встал председатель.
— Вот такие хулиганы и бездельники собрались в его звене.
— Сам ты бездельник!
— Неправда! — горячился Нико.— Значит, я вру? Ну-ка, спросите у своего звеньевого, какие у него отметки по русскому и по арифметике! А кто в вашем классе вечно препирается со старшими? Спросите, кто таскается ночью по чужим садам?
— Что до чужих садов, ты тоже был не прочь прогуляться! — крикнул Гоги.— Но после одного вечера тебе отбили охоту...
От этого напоминания Нико пришел в ярость.
— Вы предлагаете мне говорить конкретнее? Хорошо, я буду конкретнее. Однажды ночью этот Бучукуртели, его «правая рука» Ефремыч, Бердзенишвили, Гигаури, Харатишвили, короче, все, кто входит в его звено, спилили у родника тополь, перекинули через разлившуюся речку, перебрались на другую сторону, залезли в сад к дедушке Димитрию и обобрали его лучшую яблоню. Добычу они спрятали в сарае, чтобы зимой съесть яблоки... Вот они, те яблоки! — С этими словами Нико сорвал с корзины покрывало, и оттуда розово засветились, словно заулыбались, гладенькие, краснощекие «турашаули».
По классу пробежал гул.
Нико наслаждался произведенным впечатлением.
Хахабо глотнул слюну и, чтобы избежать искушения, отвернулся. Старший пионервожатый молчал. Гиви крутил в руках указку и исподлобья оглядывал свой отряд.
Только учитель арифметики не смог скрыть удивления:
— Неужели все это правда?
— Истинная правда! — приложил руку к груди Нико.— Я и Бахсолиани забрали эти яблоки из их сарая! — Он обернулся к своему приятелю: — Верно, Георгий?
— Верно,— как-то неохотно подтвердил тот.*
303


— А как вы узнали, что яблоки хранятся у них в сарае?
Нико заколебался.
Члены третьего звена подозрительно оглядели друг друга, потом все, как один, уставились на Лену. Девочка почувствовала, что на нее смотрят, и заволновалась, заерзала на парте, «Неужели они думают, что я их выдала?»
Десять пар глаз с презрением и угрозой смотрели на нее.
Нико преодолел минутное колебание и продолжал:
— Однажды на проселочной мне повстречался Мрелашви- ли. Ни с того ни с сего он обругал меня, запустил камнем и попал в ногу...
— Хорош левша!
— Молодец Снайпер! — послышалось с разных сторон.
— Тише, ребята! — Старший пионервожатый поднял руку.
— А сам убежал,—продолжал Нико.—Я погнался за ним. Уже вечерело, но я не выпускал его из виду. Он вышел за село, у последних плетней пошептался с кем-то, а потом направился к старому сараю на опушке. Я обошел стороной их «часового», пробрался к сараю и, прижавшись ухом к стене, стал слушать. Мне все было слышно. Там я узнал и про эти яблоки. Я сходил к Бахсолиани и уговорил его забрать яблоки из сарая.
Сандро постепенно приходил в себя.
— Кто тебя просил забирать их оттуда?
— Может, его под конвоем вели?..
— Не-е, он добровольный!
— Знаем таких!
— Кто тебе сказал: пойди и забери эти яблоки?
— Мне сказала моя совесть! — торжественно ответил бывший вожатый и огляделся.
— Тогда докажи, что у тебя есть совесть! — вскочил Сандро.— А я докажу, что не крал яблок.
— Здесь нечего доказывать. Все и так ясно.
Класс гудел. Председатель совета отряда опять призвал пионеров к порядку.
— У тебя все? — спросил Гиви у Нико,
— Нет, еще не все.
— Ну, тогда продолжай.
— И продолжу. Такова, товарищи, история ограбления де¬
304


душки Димитрия. А кто, по-вашему, обобрал бахчу бабушки Мелано? Кто срубил у нее чернослив? Кто пропорол плетень у Захарии? Кто обрезал хвост кобыле Михи Безарашвили? А?..
Нико прервал град «обвинений» и перевел дух.
Гоги воспользовался этим и продолжил вместо него:
— А по чьей вине волки задрали корову бабки Мелано? А? По чьей вине у Ильи перевернулся «Москвич» и Илья вывихнул ногу? А почему у Отара Шатирашвйли прыщ на носу вскочил, а у Давидки-косого глаза в разные стороны глядят?
Гиви еле унял вошедшего в раж Ефремыча.
— А что он все на нас сваливает? — не успокаивался Гоги.
— Кроме нас, мальчишек, что ли, в деревне нет?
— Тоже фашистов нашел! — зашумели и остальные.
— Все на наш счет хочет списать!
— С больной головы на здоровую валит! Дудки!..
— Отдышись, Нико! Небось от такой болтовни коленки подкашиваются.
— Оставь нас в покое, не то груша у Грозного еще не срублена!..
Нико густо покраснел.
— Что вы тут базар устроили! — вскочил Гиви.— Дайте друг другу высказаться. Ты что хочешь сказать, Бердзенишвили?
— Я? — удивился Вано.— Что я скажу? Что Нико не мешало бы поумнеть? Но это и без меня всем ясно.
— Будет болтать! —посадил его Гиви на место.— Если тебе есть что сказать, говори, а нет — не отнимай время, выставлю вон из класса! — Он обернулся к своему поникшему однокласснику.— Продолжай, Нико.
— Что еще я могу сказать? — проговорил Нико.— Даже здесь они мне рот затыкают! Ну, что я мог с ними сделать, когда был вожатым?! С этим звеном невозможно работать. Я предлагаю освободить Бучукуртели от обязанностей звеньевого.
— А тебя, между прочим, никто не спрашивает, что ты предлагаешь! — крикнул Сандро.
— Если бы ты был хорошим парнем,— надул губы Хахабо,— тебя оставили бы нашим вожатым. Мой дед говорил...
Гиви вовремя унял Дедабришвили, строго оглядел класс и обернулся к Нико:
Библиотека пионера, том 8


— Ты кончил?
— Да.— Нико опустился на свободный стул у доски и утер лоб.
— Кто хочет выступить?
В классе стало тихо.
Потом кто-то сидящий у окна поднял руку.
К столу вышла звеньевая первого звена Дали Поцхишвили.
Она нервно отбросила назад коротенькие косички и сказала:
— Все, что здесь говорилось о Сандро Бучукуртели, правда...
Девочка замолчала и обвела взглядом класс.
Вахтанг Дедабришвили, выпятив губы, смотрел на нее и хмурил бровь.
Луарсаб прижимал мизинец к носу и усмехался.
Гигаури и Харатишвили одновременно с сожалением качали головами.
А Вано Бердзенишвили постукивал кулаками друг об дружку, словно грозился.
Дали заметила это.
— Ты меня не пугай, я не из пугливых! Нико говорил чистую правду. Сандро переманил из моего звена трех мальчишек, и теперь в его звене пятнадцать человек, а в моем только семь.
Дали перевела дух, взглянула на старшего пионервожатого и быстренько закруглилась:
— Поэтому я предлагаю вернуть членов моего звена, а Сандро примерно наказать.
На место Дали вышла Зизи Арсенишвили.
— Раньше Сандро и вправду был шалун. Но теперь он не безобразничает, только придумывает вечно что-нибудь. Взбрело ему сделать из своего звена футбольную команду! Вот он и стал переманивать мальчишек. Луарсаб Бачиашвили раньше был в моем звене, а потом попросился к Сандро. Он был хороший, умный мальчик, мы с ним вместе занимались по арифметике, а теперь он и близко ко мне не подходит: «Я же не девчонка, чтобы быть в твоем звене. Все настоящие мужчины собрались у Сандро»! — передразнила она Луарсаба.— А Сандро пользуется их доверием и заставляет делать все, что захочет..,
— А что мы сделали плохого? — вскочил Сандро.
306


— Сядь, Сандро! — прикрикнул на него Гиви.— На твоем месте я постеснялся бы людям на глаза показываться.
Сандро раскрыл рот, словно хотел что-то сказать, но смолчал и порывисто сел на место.
— Я тоже прошу вернуть обоих членов моего звена и наказать Сандро за самоуправство. И еще за кражу яблок. Переизбрать его!
Сандро встревоженно огляделся.
Большинство друзей избегали его взгляда.
— Гоги! — шепнул Сандро.— Ты должен выступить, Гоги!
— Я не смогу,— шепотом отозвался тот.
— Иди, не бойся!
— Я не боюсь, я просто не смогу...
— Кто еще хочет сказать что-нибудь? — во второй раз спросил председатель совета отряда.
— Иди, иди!
Гоги неохотно поднялся и вышел к столу.
— Нико все наврал! Мы никаких яблок не крали и в сарае не прятали. Наверное, это он сам нарвал их и принес туда, чтобы свалить на нас,— негромко, но внятно проговорил он.
Это неожиданное заявление взволновало весь отряд.
Те, кто понаивнее, поверили:
— Молодец Ефремыч!
— Вот это выдал!
— Так его!..— послышалось со всех сторон.
Поддержка друзей раззадорила Гоги*
— Он с самого начала привязался ко мне и Сандро: без конца подзатыльники, ни в «лахти», ни в мяч нельзя было поиграть. Теперь он не может ничего с нами сделать, потому как не вожатый он больше, вот и пришил нам новое дело.
Шум в классе усилился.
— Бердзенишвили, ты что там мельтешишься? Никак покоя не найдешь! Выйди скажи, в чем дело?
— А дело, по-моему, в шляпе.
— Ты все-таки выйди сюда, вместо того чтобы сколачивать кружок...
Вано, зло косясь на Нико, вышел к столу и поглядел на классного руководителя.
307


— Ну говори..*
Вано молчал.
— Ты что, язык проглотил? — крикнул Нико.—Там он у тебя до полу свисал! Говори!
Вано с презрением оглянулся на Нико, но смолчал.
— Что ты хотел нам сказать? Говори, не стесняйся,— вмешался старший пионервожатый.— Ты признаешь вину?
— Какую вину? — удивился Вано.— Пусть вину признает тот, кто провинился. А я только хотел сказать, что на прошлой неделе в колхозе пропал комбайн, и как бы теперь и это на нас не свалили.
В ответ на его слова класс грохнул, да так весело, что даже старший вожатый и учитель арифметики рассмеялись.
Бахсолиани не хотел обижать приятеля, но и он не удержался от улыбки.
— Ступай на место, Вано,— сказал Гиви,— и будь паинькой, если не хочешь смотреть на наше собрание через окно. Комбайн никуда не пропадал, его просто отвели в МТС...
— Погоди, Гиви! — вскочил Нико.— Ты даешь слово тем, кто молчит о его проступках. Ну-ка, пусть Залико Лачашвили выступит!..
— Не могут же все говорить одновременно! — обиделся Гиви.— Залико, у тебя есть что сказать?
— Я с места...
Звено Бучукуртели насторожилось.
У Сандро пропала последняя надежда. Теперь Залико «заведется» и выложит все. Жаль, нет Снайпера — этот черт придумал бы что-нибудь. Надо же — накануне собрания приволок в класс петуха! А позавчера разбил окно в клубе и ругал завклу- бом за то, что его в кино не пустили. День без кино у Снайпера — траурный день... И такой парнишка шатается где-то как неприкаянный, а Залико тут разглагольствует. Но погоди, что это он говорит?..
— Сначала мы были в плохих отношениях,— говорил Лачашвили,— во всем соперничали друг с другом..«
— То же мне Кучук-Караман!
Сандро коленкой толкнул друга.
— Помолчи, Гоги, пусть говорит.^
308


— Ну, он взял и исключил меня из звена.
Нико улыбнулся и кивнул на Залико с видом фокусника, которому удался фокус.
— Говори, Залико! И никого не бойся,
— А за что он меня исключил? За то, что я наябедничал на Вахтанга Мрелашвили, когда тот докторову курицу камнем пристукнул.
У Нико от удивления отвисла нижняя челюсть,
Залико умолк и стал пальцем что-то чертить на столе, но, видно, чертеж не получился, он поднял голову и продолжал:
— Конечно, Сандро не имел права исключать меня, но сейчас я понимаю, что он поступил правильно. Вот... Последнее время Сандро хорошо относится ко мне. Мы вместе работали на уборке кукурузы. Он позвал меня на сбор звена, и теперь мы с ним товарищи.
— Ну, эту песенку мы слышали!
— Мы совсем помирились. С тех пор я не ябедничал ни на кого и не буду ябедничать... Клянусь, не буду!
Залико так расчувствовался, что чуть не заплакал, но пересилил себя и сел, закрыв лицо руками.
Девочки с сочувствием смотрели на его кучерявую голову, лежащую на парте.
Нико был вне себя.
Что за муха укусила этого Лачашвили?
Кто-то еще в задних рядах поднял руку. Ему дали слово.
Это был Како Шашвиашвили. Он вышел к столу и застрочил как из пулемета:
— Виновных нужно строго наказать! Что мы тут цацкаемся? Украл Сандро чужие яблоки? Значит, отстранить его от звена. А Лачашвили тоже не святой. Его и вовсе надо исключить из школы. Сначала они были дружки, потом рассорились, а теперь, по всему видать, опять снюхались. Если спросить меня, то не только Сандро — все звено нужно исключить из школы. Намедни они чуть на кол меня не посадили. Хорошо, что не дотянулись. А всему Снайпер заводила, в стороне стоял и ржал.
— Да мы хотели просто попугать тебя! Эх ты, трусишка!
— Ты это потому, что мы в звено тебя не приняли!.<
309


— А почему вы не приняли его в свое звено? — спросил классный руководитель.
— Потому, что он трус! — крикнул Ладо Харатишвили.
— Хорошо, Ладо, сядь! — Учитель обернулся к старшему вожатому.—- А самому Сандро вы не дадите слова?
— Конечно, дадим... Мы слушаем тебя, Сандро, говори.
Сандро вышел к столу, красный как помидор.
Некоторое время он стоял, низко опустив голову, потом заговорил глухо, не поднимая головы. Но постепенно он овладел собой, и отряд услышал его прежний твердый и звонкий голос.
— Да, это мы обобрали яблоню деда Димитрия. Но в ту ночь в саду у Грозного нас было только двое: я и Гоги Торадзе.
— А когда вы все вместе лазили к Грозному? — спросил старший вожатый.
— Только один раз. И то не за яблоками.
— Что же вы там делали, в таком случае?
— Лучше всех об этом знает Нико...
Бывший вожатый готов был сквозь землю провалиться.
— Чья-то корова забралась в сад, и они гнали ее оттуда,— соврал он.
— Верно! — засмеялся Гоги.— Мы ее поймали и привязали к дереву, чтобы она не попортила весь сад.
Нико позеленел от злости.
— Да, но зачем за одной коровой гонялось целое звено?
— Такая уж эта корова! Поодиночке она всех нас вздела бы на рога.
— Она лягаться большой мастер!
— Нашли время говорить о корове! — заметил учитель.— Продолжай, Сандро. Значит, яблоки украли только ты и Гоги.
— Мы собрали эти яблоки, но мы их не крали,— сказал Сандро.
— Как тебя понимать?
— Мы собрали эти яблоки не для того, чтобы, как говорил Нико, съесть их зимой...
— Может, ты скажешь, что хотел школьную елку ими украсить? — вскочил Нико.
— Нет. У нас была своя цель: дед Димитрий не пускал нас в подземный ход, где мы обнаружили воду... Вот мы и решили
310


собрать урожай его «турашаули», припрятать, а потом сказать, что мы вернем все яблоки до единого, если старик даст нам ключ от туннеля... Потом мы долго не собирались в сарае и слишком поздно узнали о пропаже яблок и не смогли их вернуть хозяину. В этом вся наша вина! За это мы попросим прощения у деда Димитрия...
Гиви радостно заулыбался и закивал Сандро.
— Есть у кого-нибудь вопросы? — спросил он.
— Какие могут быть вопросы? Все и так ясно! — бросил Нико.
— Ладно. Ты сядь, Сандро. Пусть Лена скажет, что она думает обо всем этом.
Лена вышла к доске.
— Сандро говорит, что ты знала об их намерении вернуть яблоки. Это правда? — спросил Сандро Куршиташвили.
— Правда,— сказала Лена.
— Но почему ты не пришла к нам и не сказала обо всем?
— Это еще зачем? — Лена косо глянула на председателя.— Я знала, что наши яблоки в надежных руках. К тому же дедушка решил подарить их третьему звену.
— Неправда! — вскинулся Нико.— Это неправда! Она боится, что Сандро прибьет ее, и врет, чтобы спасти шкуру.
— Не Лена, а ты врешь! — не удержался Бучукуртели.— Когда это было, чтобы я девчонок трогал?
— Я не боюсь ни Сандро, ни вас, Нико! — рассердилась Лена.— Я говорю правду: дедушка подарил эти яблоки всему звену за то, что они выстроили нам курятник. И Нико не имел никакого права брать из сарая чужие фрукты. Значит, он их украл. А если такой взрослый мальчик крадет чужие фрукты, чего же он удивляется, что наши мальчишки лазают по садам?
— Говорил я тебе — не затевай этого дела! — шептал Бахсолиани на ухо приятелю.
Нико вспотел от волнения и то и дело утирался рукавом рубахи.
— Я требую...— сказала Лена.— Я считаю,— поправилась она,— что Нико должен вернуть яблоки звену Сандро Бучукуртели... Это все равно, что вернуть их дедушке.
После выступления Лены больше никто не брал слова.
311


...Все ушли. Оставили Сандро одного и ушли.
Только Гоги задержался, уговаривая его идти вместе со всеми, но Сандро, не поднимая головы, локтем оттолкнул его.
И вот он сидит один-одинешенек в пустом классе.
Как чудесно все началось!
Спасибо еще, оставили его звеньевым. Но ребят у него отобрали — эх, каких ребят! Один только Снайпер стоил троих! А остальные?.. Хахабо, славного долговязого губошлепа Хахабо, в звено к Зизи, Луарсаба — к Дали. Да что перечислять! Видать, конец твоему звену, Бучукуртели!
Тьфу, на кой черт в самом деле потащились они в ту дождливую ночь в сад к Грозному? Нет. Никогда еще Сандро не вел себя так глупо. И этот курятник ничуть не искупает его вины. Просто нужно было раньше шевелить мозгами и выпросить у Лены ключ от подземелья. Хотя и ей порядком перепало за кражу ключа.
Эх, все смешалось, брат, все пошло к черту! Как ложка дегтя портит бочку меда, так и эти яблоки испортили все их славные дела, и даже подземное водохранилище не кажется уже большой заслугой. Наверное, теперь и письма о нем не пошлют в «Юный ленинец», а напишут совсем о другом, и все будут потешаться над Сандро и его звеном. Да, думает человек одно, а получается совсем другое.
Давно мечтал Бучукуртели совершить какой-нибудь славный поступок, и на тебе! Смехота одна!
Мальчишка застонал от горечи и стыда и медленно поднял голову.
Перед ним сидела Лена.
Никто никогда не видел слез на глазах этого крепкого, как кремень, мальчишки, и ему был не по душе свидетель минутной слабости. Он поджал губы, собираясь сказать колкость, но в лучистых глазах девочки было столько сочувствия, что Сандро передумал.
— Ты давно здесь?
— С самого начала,— ответила Лена.— Я ждала тебя во дворе, но ты все не выходил, и я вернулась.
— Зачем меня ждать? До дому я и сам дойду.
312


■— Не сердись, Сандро! Что с того, что тебя поругали? Ты, конечно, был неправ, но не настолько.
Сандро махнул рукой.
— Нечего меня утешать, Лена! Ты-то ведь знаешь, что яблоки мы украли не с дурной целью. А вот как оно обернулось! Теперь дари их нам или не дари, делу уже не поможешь... А все-таки когда он сказал, что дарит нам яблоки?
— Никогда, Сандро! — еле слышно проговорила девочка.— Никогда дедушка не говорил этого. Он и сейчас не знает, кто украл яблоки.
— Что?! — вскочил Сандро.— Но ты же перед всем отрядом сказала...
— Да! — прошептала Лена.— Я обманула...
Сандро во все глаза смотрел на Лену.
Значит, эта девчонка, которая никогда не лгала, сказала неправду, чтобы облегчить его положение. Вот она, оказывается, какая!..
Сандро почувствовал, как какой-то комок подкатил ему к горлу.
— Ладно, Ленка, хватит об этом! Кто старое помянет, тому глаз вон! Только бы с Нико рассчитаться!
Лена замотала головой.
— Сандро, обещай мне, что ты не станешь мстить ему.
— Нет, Лена, что касается Нико — либо я, либо он. Вот увидишь, мы такое ему устроим, что придется самим же на носилках тащить.
— Ох, Сандро! Ты только о драках и думаешь. Ты и раньше говорил: к носилкам прикуем его. Что это еще за затея?
— Ладно, Лена, хватит о нем. И, пожалуйста, при мне не упоминай его имени. А теперь пойдем. Я должен попросить прощения у твоего дедушки.
Лена радостно схватила сумку и пошла к двери,
Сандро, опустив головуА вышел следом за нею


СУРОВЫЙ ПРИГОВОР
Утром мальчишки собрались у родника, возле срубленного тополя, и направились вверх вдоль речки. У каждого за ремнем был просунут секач — предстояло срезать прутья для прохудившегося плетня вокруг пришкольного участка.
Шли молча, широко, по-мужски ступая по берегу.
Песок и галька хрустели под ногами.
Вдоль ущелья тянуло сквозняком. Ветер холодил и освежал лица.
Изредка перебрасывались несколькими словами.
Так дошли до Родника бессмертия и остановились передохнуть.
От реки в гору поднимались две арбы, с верхом груженные речным песком.
Со стороны кладбища, грохоча кузовом, спускался самосвал. Он проехал мимо мальчишек, обдав их цементной пылью и запахом перегоревшего бензина.
Стоящий на кузове Парнабз Лацабйдзе выставил в улыбке белые зубы, помахал рукой и что-то крикнул, но мальчишки не расслышали его.
— Подвозят цемент и гальку,— сказал Вано Бердзенишвили.— Видно, начали строить водохранилище.
Мальчишки смотрели, как, размеренно ступая и мотая головами из стороны в сторону, приближаются снизу мощные буйволы с ярмом на крепких натруженных шеях. За ними со скрипом катились тяжелые арбы.
— Нет, ребята, не впустую мы таскались сюда по ночам! — Ладо Харатишвили взбежал на пригорок и встал, уперев руки в бока.
Остальные тоже вдруг так загордились, что еле ответили на приветствие старого аробщика, сидящего на нагруженной арбе. Старик фыркнул и поперхнулся табачным дымом.
— Что, шпана, носы до неба задрали? Стойте, что воины царя Ираклия! Не велика заслуга копаться в земле и дуриком натолкнуться на воду.
Мальчишки обиделись. Кто-то хотел, огрызнуться, но Гоги остановил его:
314


— Оставь! Это дед нашего вожатого...
Гигаури подобрал с земли камешек и бросил старику.
— Заложи его в фундамент, дедушка!
— На твое имя! — Старик ловко перехватил камешек и воткнул в песок.
Вторая арба, наехав на валун, застряла на дороге. Мальчишки мигом расчистили ей путь.
— Какую ездку делаете? — спросил Сандро у аробщика.
— Вторую.
— Много еще гальки понадобится?
— Не знаю. Сколько нужно, столько и подвезем. Питьевая вода в селе появилась, а ты о таких пустяках спрашиваешь!
— А воду скоро проведут?
— Уложат трубы, тогда и водичка по ним побежит. Не беспокойся, никуда теперь она не денется.
Мальчишки опять гордо переглянулись и по обе стороны арбы, как почетный кортеж, зашагали в гору.
У ограды академии арбы свернули в сторону, а мальчишки пошли дальше и через некоторое время вошли в лес.
Сперва все обступили огромную дикую грушу, растущую на опушке, но ни на дереве, ни под деревом не нашлось ни одного дичка.
— Э, вся свиноферма сюда таскается. Разве они оставят чего-нибудь человеку!
— Точно! Что бы они ели без этой груши?
— Пойдем дальше, может, там осталось, чем поживиться.
— Там и прутьев будет больше. Здесь вон все повырубали, подлеска не видать...
Мальчишки шумной гурьбой стали углубляться в лес.
— Ребята! — вдруг остановился Блоха.— Я утром видел Нико: он вел запряженных в ярмо буйволов, а из-за ремня у него торчал секач. Верно, тоже в лес направлялся.
«Что? Нико? Стало быть, он в лесу. Ого! Куда же ему еще с буйволами и секачом направляться. Не на танцульки же!»
— А ты не знаешь, в какую сторону он подался?
— Не знаю. Я видел его возле дома, там дорог много.
— Эх, Блоха, вышел из тебя толк* и осталась одна бестолочь! Надо было проследить, куда он идет.
315


— Ребята, давайте прутьями в следующее воскресенье займемся,— предложил Луарсаб,— а сегодня прочешем лес и найдем его.
Мальчишки возбужденно зашумели.
— Бросьте! — махнул рукой Сандро.— Искать человека в таких лесах, что иголку в стоге сена,— весь день угробим попусту. Если уж он сам нам встретится, другое дело.
— Почему мы должны бросать? — возмутился Ладо Хара- ташвили.— Забыл, как он валял тебя по траве?
— А как он провел нас с яблоками?..
Мальчишки в упор смотрели на своего командира.
— Будь тут Снайпер, он из-под земли достал бы Нико!
Но Снайпера вот уже который день не видать. Ни в школе,
ни на улице. Последнее, что о нем слышали, был рассказ Авто:
— Вечером он работал в кузнице у дяди. «Я, говорит, для вашего Бучукуртели кандалы кую, чтобы он не таскался по чужим баштанам да по подземельям. А вы, говорит, индюки, и больше ничего. Посадили его себе на голову, а он и поплевывает. Присваивает ваши дела и все благодарности один загребает. В этом чертовом туннеле я и Гоги обнаружили воду, а он сводил туда Гиви Вардуашвили, ни слова никому не сказав, и теперь они герои, первооткрыватели, а вы сбоку припека».— «Что же ты, не придешь больше к нам?» — спросил я и посоветовал вернуться в школу. А он как замахнется на меня кувалдой. «Проваливай, говорит, пока цел, не то расколю твой череп, как пустой орех». Я испугался и убежал, а он вышел за порог кузницы и кричит мне вслед: «Не велика важность, если у меня на уроке петух из рук вырвался! И директору клуба от моих слов худо не будет — он больше заслужил. А на меня можете жаловаться где угодно, не нужна мне ваша школа!..»
Странно подействовал на мальчишек этот рассказ. Все любили смелого и независимого Снайпера. Они так привыкли быть в одном звене! Их разогнали на собрании, но они все равно вместе. И будут вместе! Эх, Снайпер, Снайпер! Отчаянная твоя голова! Но ничего, тебя вернут в школу. Ты и в прошлом году бросал учебу... Что скрывать, есть их вина в этом деле. Да и Сандро тоже виноват. А Сандро? Неужели он и .вправду сел им на голову? И они, как овцы, идут за ним всюду...
316


— Ребята! — Бердзенишвили поглубже сунул секач за ремень.— В конце концов не может один человек решать все. Если Сандро боится, что Нико еще раз взгреет его, мы-то не боимся! Пусть он остается, а мы пойдем.
— Пойдем, пойдем! — зашумели мальчишки.
Гоги с болью посмотрел на Сандро и развел руками, словно говоря: что делать, ты мне дороже брата, но я пойду с ними.;
И только Залико не двинулся с места.
Еще никогда Сандро не чувствовал себя таким потерянным.
Что же это происходит? Друзья покидают его, своего командира?..
— Пошли, Залико! — вдруг сказал он.— Эгей, ребята! Погодите, мы тоже идем!
— Урра-а-а! — закричали мальчишки.— Вперед! — и рассыпались по лесу.
Нико они не нашли, но зато набрели на нетронутую яблоню, сплошь усыпанную вкусными дичками. Это несколько остудило их пыл.
— Дураки мы, брат! — Гоги присел на мшистый пенек.— Кто его знает, в какой части леса работает Нико? А возвращаться без прутьев нехорошо.
— Верно,— согласился с ним Ладо Хараташвили,— давайте нарежем прутьев, а потом, если останется время, поищем Нико.
— Здесь нет никаких прутьев, одни ясени да клены без подлеска,
— Тогда спустимся пониже.
Мальчишки подались назад.
Не по-осеннему густо шелестели темные липы, алела осина, и, растопырив корни, стояли мощные дубы. Шуршали листья под ногами. Но прекрасные звуки осеннего леса не достигали слуха мальчишек.
— Ох, сейчас бы встретить эту конопатую мартышку! — мечтательно произнес Вано Бердзенишвили и вдруг вздрогнул и, подняв указательный палец, огляделся.— Тсс! Тише...
Мальчишки замерли и прислушались, вытягивая шеи.
Откуда-то издалека, из-за горки, слышались удары топора.
— Это он! — крикнул Сандро,
— Веди нас, Караман!
317


*— Ты опять наш командир!..
Мальчишки понеслись, перепрыгивая через невысокие кусты и рытвины. Под ногами у них шуршала прелая листва и трещал валежник.
— Сейчас мы за все рассчитаемся!
— Никуда он не денется!
— Железно, братцы!
— Не спешите, финиш близок!
— Давай, Хахабо! Расправь свои костыли!
— Потише, ребята!
— Не ленись, Ладо! Нужно налететь на него, как стервятникам, чтобы он и рукой не успел пошевелить.
— И глазом не дадим моргнуть!
— Позвольте человеку завещание написать...
— Никуда он не денется!..
И вдруг где-то рядом что-то оглушительно затрещало, рухнуло, да так, что дрогнула земля, и послышался душераздирающий вопль.
Мальчишки остановились.
Опять послышался отчаянный крик: «Помогите!» И они сорвались с места.
Обежали маленькое озерцо на пути, сломя голову скатились в овраг, взмыленные выбрались оттуда и...
Под срубленным ясенем лежал кто-то и, прижатый ветвями, кричал дурным голосом.
Мальчишки подошли поближе и, словно наткнувшись на невидимую стену, остановились.
— Да это же Нико, ребята!..
Первым пришел в себя Бердзенишвили. Он выхватил топорик и обрубил ветку, давившую на ногу Нико.
Сандро тоже бросился к Нико и, схватив его за плечи, попытался приподнять.
Нико стонал и закатывал глаза. Узнав мальчишек, он замолчал, но выдержки хватило ненадолго — и бедняга опять заскулил и застонал, кусая губы.
На левом бедре у него была содрана кожа, окровавленные пальцы правой ноги казались перебитыми. Для лучшего футболиста школы это была ужасная травма.
318


Гоги старательно обшарил все свои одиннадцать карманов и, не найдя ничего, обратился к мальчишкам:
— У кого есть платок?
Мальчишки тоже полезли по карманам.
Платки оказались только у троих. Повязка из них получилась плохая — она намокла, сквозь нее просачивалась кровь.
Нико стонал и дрожал.
Мальчишки беспомощно переглядывались.
Тогда Бучукуртели отбросил пальто, скинул блузу и снял с себя полосатую тельняшку, подарок отца.
С минуту Сандро смотрел на нее, потом схватил секач и разрезал надвое.
Обе половинки намотали на ноги пострадавшему и еле остановили кровотечение.
— Нужно отнести его в больницу...— пробурчал Нугзар.
— Нарежьте прутьев! — сказал Бердзенишвили, а сам пошел срезать палки для носилок.
Через полчаса были готовы носилки, сплетенные из гибких прутьев орешника, застланные маленькими веточками.
— Лучше застелить пальто,— сказал Сандро и бросил свое пальто на носилки.
— Холодно! — поежился Хахабо.
— Брось, Хахабо, еще запаришься этого верзилу тащить! — Гоги свернул свою куртку и подложил ее Нико под голову.
— Ну, теперь все раздеваются! Ни в чем меры не знают!..
— Часть останется здесь. Нужно расчистить срубленные им деревья,— Сандро кивнул на Нико,— и свезти их вниз.
Рядом буйволы пережевывали жвачку и изредка, вздыхая, поглядывали на мальчишек огромными черными глазами.
Мальчишки осторожно уложили раненого на носилки. Он не сопротивлялся. Носилки подняли и медленно пошли под гору.
До родника шли не останавливаясь, сменяясь каждые сто шагов. Там передохнули и пошли дальше.
Нико лежал с закрытыми глазами и облизывал потрескавшиеся губы.
У входа в село мальчишки встретили Лену.
При виде странной процессии она с перепугу чуть не выронила кувшин.
319


— Что случилось, Вахтанг?
Шагавший впереди Хахабо надул губы.
— Проходи с дороги! Пропусти!
— Что случилось, Вано?.. Кто это?—Лена бросилась к Бердзенишвили.
Вано лукаво глянул на небо.
— Солнце вроде вовсю светит, а ты почему-то ничего не видишь.
— Нико! — вдруг вскрикнула Лена и пошла рядом с носилками, потом она остановилась и, сжав руками лицо, проговорила: — Сдержал-таки слово, Сандро! Значит, это была не пустая угроза?!
— Что? — не понял Сандро.
— «Придется самим же на носилках его нести...»—напомнила Леиа,
320


— A-а,— улыбнулся Сандро.— Ты же знаешь, я слов на ветер не бросаю.
— Не бросаешь?.* Хорошо! Вот увидишь, если и тебя не исключат из школы, как исключили Мрелашвили.
— Что ты сказала?
— Снайпера исключили?!
Мальчишки чуть не выронили носилки.
— Что ты говоришь, Лена? Повтори!
— Я вчера своими глазами видела классный журнал. Его фамилия зачеркнута. Увидите, и с вами будет то же самое! — Лена схватила кувшин и быстрыми легкими шагами пошла от своих одноклассников.
Мальчишки опустили носилки.
Никто не произнес ни слова.
— Теперь уж наверняка распалось звено Бучукуртели! — вздохнул Вано Бердзенишвили.
НЕОЖИДАННОЕ ОТКРЫТИЕ
Ох, как неохота было Снайперу отправляться в лес за хворостом! Но когда дома нет ни щепки и не на чем испечь хлеба, другого выхода не остается,— и мальчишка подпоясался поверх пальто широким ремнем, сунул за ремень секач и вышел на дорогу.
Хмурый, шагал он по проселочной.
Ребята, которых можно было позвать пособить, все сидели в школе.
Последние дни, завидя где-нибудь Снайпера, они с виноватым видом обходили его.
Позавчера вот встретился ему Сандро, прошел мимо, дуясь, как индюк, но когда Снайпер оглянулся, он увидел, что звеньевой тоже смотрит ему вслед и словно хочет что-то сказать. Но Бучукуртели так ничего и не сказал.
Правда, вчера вечером явилась Лена и залилась было соловьем: «Ах, как можно не учиться! Ах, ты должен извиниться!..» Но Снайпер напомнил ей случай в саду, когда она так подло накрыла его с папиросой, и отпустил девчонку но солоно
321


хлебавши. А сам опять остался один. Один-одинешенек, без друзей, без товарищей.
Сегодня с особенной силой ощутил он горечь одиночества...
Последним на краю деревни стоял дом Како Шашвиа- швили.
Когда Снайпер проходил мимо, за плетнем вдруг зарычал и залаял пес, бросился к калитке, лапами распахнул ее и, скаля клыки, выскочил на дорогу. Снайпер замахнулся на него секачом, свистнул, затопал ногами. Пес, трусливо поджав хвост, тут же ретировался и долго еще повизгивал во дворе.
— Злой и трусливый, вроде своего хозяина! — брезгливо проговорил Снайпер и зашагал дальше.
За околицей дорога делилась на три тропинки и расходилась в разные стороны.
Снайпер остановился. В это время его нагнал старик Вардуашвили, известный на селе балагур и сказочник, и полушутя, полусерьезно сказал:
— Налево пойдешь — скоро воротишься, прямо пойдешь — поздно воротишься, а направо пойдешь,— старик махнул рукой в сторону пещер святого Шио,— и вовсе не вернешься! — И он, посмеиваясь, стал набивать свою трубку.
Снайпер поглядел направо, где в конце тропинки на вершине скалы едва виднелось старое, заброшенное кладбище, и угрюмо взглянул на старика.
Дед раскурил свою трубку и, рассеивая рукой махорочный дым, сказал:
— Ты чего уставился, как баран на новые ворота? Тебе непременно камень на распутье нужен с надписью да со стрелками? Говорят тебе — нельзя направо, так ты верь бывалому человеку! — И старик зашагал в ту сторону, откуда, по его словам, он воротился бы хоть и поздно, но с миром.
Снайпер проводил взглядом сверкающее лезвие топора у старика на плече и, так как не в его правилах было слушаться чьих-либо советов, повернул именно направо, к ущелью Турдо и пещерам святого Шио.
Эта дорога, в свою очередь, тоже делилась надвое: одна тропинка сбегала вниз, к мельницам, другая огибала кладбище и, минуя скалистое ущелье, вела к Гнилому озеру.
322


Скала была отвесная и вся изрытая пещерами. От рождения и до самой смерти каждый истинный уроженец Икалто мечтал хоть одним глазком заглянуть в эти пещеры. Но суровая неприступность скалы многим отбивала охоту.
Говорили о двух или трех смельчаках, которые все-таки попытали счастья. Но одного из них нашли на другой день под скалой, и даже братья еле опознали его, а двое других как в воду канули: то ли земля их поглотила, то ли небо.
И даже тихую обитель — монастырь святого Шио — люди обходили стороной, как страшное и подозрительное место.
Дальше — больше: одичало все на много верст вокруг; лес разросся буйно, безалаберно; деревья всех пород, перетянутые непролазной повителью, встали, как стена; затянуло тропки, заглохли дороги. Тихо и дико стало в окрестностях монастыря. И пока монастырские постройки пятого века не были взяты под охрану государства, к ним даже близко никто не подходил. По преданиям, где-то здесь начинался большой туннель, тот самый подземный лаз, существование которого было опровергнуто звеном Бучукуртели.
Дорога, по которой шагал Снайпер, огибала монастырь, оставляя его в стороне, и только еле заметная тропинка ныряла в чащу и пропадала в ней, как камень в воде. Каждый раз, когда Снайперу случалось попасть в эти места, тропинка так и манила его. И каждый раз он клялся себе, что непременно узнает тайну страшных пещер, пусть только вырастет...
За поворотом дороги Снайпер неожиданно увидел телегу, груженную хворостом. У лошади, запряженной в телегу, так и ходили худые бока, а из влажных ноздрей вырывались две струйки пара. Лошадь была короткохвостая... Хотя погоди! Хвост у нее обрезан! Да, да, да...
Снайпер встревоженно огляделся — это была его работа.
Лошадь тоже, будто признала своего «парикмахера», застенчиво дернула обрубком хвоста и с укором скосила на мальчишку усталые лиловые глаза.
Как только из-за тележки высунулась голова хозяина — Ми- хи Безарашвили, Снайпер осклабился во весь рот и даже помахал рукой.
— 	Не сломалось ли чего, дядя Миха? Могу пособить...
323


У Михи от возмущения глаза полезли на лоб, и Снайпер осекся на полуслове.
— Ты чего зубы скалишь, ровно кунак мой? Видишь, ноги сами привели тебя на расправу.— Миха срубил хворостину потолще и обежал тележку.— Ну-ка, обожди меня минутку!..
Но Снайпер уже не слушал его. Он со всех ног припустил под гору. Миха бросился за ним и уже настиг было мальчишку, но тот, переменив направление, подался наверх. Минут десять они, к удивлению лошадки, носились вокруг телеги. Наконец Миха сообразил вскарабкаться на воз хвороста, но тогда Снайпер опять во все лопатки понесся вниз.
Дорога была хорошая, а Миха бегал пошустрее многих мальчишек, и вот, когда он уже настиг своего врага и схватил было его за полы пальто, Снайпер свернул в сторону и, как заяц, помчался по тропинке, ведущей к монастырю святого Шио.
В первое мгновение Миха испуганно остановился, но, сообразив, что теперь мальчишке никуда не деться (не станет же он прыгать со скалы), затрусил за ним следом.
— Попался! Теперь-то тебе крышка!..
Снайпер зацепился обо что-то штаниной, здоровый клок с треском оторвался от штанов и затрепыхался на ветру. Ветки деревьев, колючки и кусты хлестали его по лицу, но мальчишка мчался что было духу. По обе стороны тропинки мелькали стволы. В поредевших ветвях путалось небо. Снайпер ветром несся по тропинке. Миха не отставал от него. Он дышал тяжело, но не сдавался. Тоненькая фигурка, маячившая перед ним, дразнила его, как заяц борзую. Так ворвались они во двор монастыря. Раза три обежали его вокруг, и вдруг мальчишка нырнул в открытые двери монастыря. Запыхавшийся Миха кинулся было за ним, но, сообразив, что шустряга Лукич мог спрятаться в любой нише и уйти у него из-под носа, решил взять мальчишку измором.
Он сел у входа на камень и крикнул:
— Ты в моих руках! Я за тобой не полезу. До утра просижу здесь, но тебя дождусь. А не вылезешь, так голодом заморю! Лучше уж сам выходи!
Из монастыря никто не отзывался. Прошло с полчаса.
— Мне некуда спешить,— проворчал Миха, устраиваясь по¬
324


удобнее.— У меня вон и хворост уже нарублен и собран. Посижу подожду...
Прошло еще полчаса.
Вдруг сзади, за монастырем, что-то тяжело шмякнулось на землю.
Миха прислушался, потом вскочил и обежал монастырь.
Недалеко от монастырской стены валялась четырехгранная каменная плита. Немного поодаль, под старым огромным грабом, легонько шевелились заросли ежевики.
Миха глянул вверх, на узкое, как бойница, окно монастыря. Судя по всему, камень вывалился оттуда. Но если он упал у стены, отчего же колышутся эти заросли?
Миха пожал плечами, вернулся на прежнее место и сел у входа, чтобы ненароком не упустить Снайпера.
— Ладно, Лукич! Так и быть, надеру тебе уши и отпущу с богом,— почти дружелюбно пообещал он.
Но Лукич не появлялся.
Солнце пошло за полдень.
— До каких пор ты думаешь там торчать? Выходи сейчас
же!
Гробовое молчание было ответом.
Вот и время обеда подошло.
— Не выводи меня из терпения, не то я взгрею тебя, вовек не забудешь!..
Стемнело, и Миха проголодался. Проголодался и пригрозил надеть мальчишку на шампур или даже съесть живьем, если тот не появится сейчас же. Но Снайпера «не соблазнило» это обещание. Тогда Миха нерешительно вошел в монастырь.
Там было темно. Под ногами похрустывали щебенка и сухой навоз*
Миха то и дело замирал, прислушиваясь к темноте, но ничто не нарушало тишины старой обители.
Вытянув руки, как слепой, он шарил по стенам и нишам. Все было пусто. Миха робко продвигался дальше, не отрывая взгляда от входа, обозначенного жидким вечерним светом.
Снайпера нигде не было.:
Тогда Миха выбрался наружу и, не на шутку встревоженный, направился к скалистому обрыву. Все предания и страш-
325


иые истории, связанные с этим глухим и забытым местом, разом припомнились ему. И если бы этот чертов мальчишка объявился сейчас живой и невредимый, Миха расцеловал бы его на радостях. Но Снайпер как в воду канул. Что за проклятое место! Люди пропадают здесь без следа, как иголка в сене, словно какое-то чудовище глотает их...
Проходя мимо старого раскидистого граба, Миха вдруг так и обмер. Волосы у него встали дыбом, ноги приросли к месту, глаза от удивления и страха полезли на лоб: заросли ежевики ожили, верхушки кустов закачались, раздвинулись, что-то острое, как кол, выросло над ними. И наконец страшное привидение, с головы до ног закованное в броню, вылезло из чащобы. Тускло поблескивал в сумерках шишак шлема. Грозно позвякивала длинная, изъеденная ржавчиной кольчуга.
На огромном кованом щите поблескивало чудище с длинным раздвоенным языком.
Воинственно сверкала сталь не тронутого временем меча.
Позвякивая кольчугой и тяжело опираясь на меч, привидение прохромало к лесу.
Миха долго не мог оторвать от него глаз.
Потом он обернулся и тупо уставился на заросли ежевики. Заросли не шелохнулись. Миха плюнул в сердцах и тут же испуганно огляделся. Все было тихо. Ничего подозрительного. Монастырь в сгустившихся сумерках, старые деревья, камень... Но теперь Михе казалось, что отовсюду, из-за каждого дерева могут полезть вооруженные до зубов призраки. Лучше всего бежать отсюда, пока не поздно.
Одна-единственная тропинка вела с монастырского подворья в лес, и Михе не оставалось ничего лучшего, как пуститься следом за железным страшилищем.
Когда он вышел на дорогу, там не было ни лошадки, ни телеги. Ползущее далеко по дороге облако пыли говорило о том, что перепуганная насмерть лошадка понеслась во весь опор.
Миха не удивился тому, что лошадка его перепугалась. Он лишь забеспокоился, как бы она не разнесла телегу или сама не свалилась в пропасть. Отбросив хворостину, он погнался за ней.
Там, где кончался лес, Миха остановился, запыхавшись.
326


Внизу в долине раскинулось село. В домах уже светились огоньки.
Долго он не мог отдышаться. Прилег на сухую и стынущую землю. Ноги не несли его дальше. Усталость смыкала веки. Наконец он все-таки заставил себя подняться и медленно побрел к селу.
Дома его ждала новая неожиданность: лошади и телеги на месте не оказалось, а жена взволнованно рассказала, что часа полтора назад телега вихрем ворвалась во двор и, промчавшись вокруг дома, вылетела на улицу. Взмыленная лошадь хрипела и неслась галопом, а на облучке сидело странное существо в шлеме и позвякивало бубенцами.
Миха не сказал жене ни слова. Вышел из дому, отыскал след своей телеги на проселочной и пошел по нему. Видимо, хворост свисал с задника телеги и скреб по земле, вся дорога казалась чисто выметенной. И Безарашвили ни разу не сбился со следа.
Так дошел он до дома Мрелашвили и с удивлением увидел, что здесь след обрывается.
327


Жена Луки Мрелашвили возилась возле тонэ \
Пляшущее над печью пламя освещало весь двор.
— Где твой мальчишка? — спросил Миха.
Недалеко от тонэ, под забором, лежала большая куча хвороста.
— Он пошел к тебе,— отозвалась женщина, подбрасывая хворосту в печь.— Ты не видел его на дороге?
— Не видел. А где телега с лошадью?
— Ты меня так расспрашиваешь, как будто я тебе денег должна! Если сделал доброе дело и одолжил мальчишке телегу, не надо теперь попрекать...
Миха от возмущения хлопнул себя по бедрам.
— Я одолжил ему телегу?! Да кто тебе сказал?
— Ну, что ты никому ее не подаришь, это все село знает...
Злой язычок был у матери Лукича!
— Ты лучше скажи мне, где лошадь и телега?
— Не бойся, не съест он твою лошадь! К тебе на двор повел.
Миха собрался было уходить, но тут заметил висящую на
балконе кольчугу и шлем, меч, прислоненный к перилам, и огромный щит, по которому ползло распластанное чудовище с раздвоенным сверкающим языком.
Миха покосился на все это вооружение и мрачно проворчал:
— Хворост, что уже наломала, можешь сжечь, а остальной не тронь — я заеду за ним и заберу.
И он повернул к калитке под недоуменный взгляд матери Лукича,
В полдень Снайпера позвали из калитки. Он привстал на тахте, отворил окно и крикнул:
— Входите, я дома! Вот он я!..
По балкону протопали три пары ног. И через минуту в комнату ввалилась неразлучная троица: Сандро, Гоги и Вано.
Снайпер уже опять лежал на тахте, заложив руки за голову, и жмурился, как кот на солнышке.
Все произошло, как он и предполагал: не успели ребята
1 Тонэ — специальная печь для выпечки хлеба.
328


поздороваться, как все трое онемели, разинув рты и выкатив глаза. Долго стояли они не шелохнувшись и затаив дыхание.
Наконец Гоги глотнул слюну и робко спросил:
— А это... откуда это? А, Снайпер?
Снайпер молчал. Он почесывал себя за ухом и наслаждался произведенным впечатлением.
— Где ты это нашел? — спросил звеньевой.
— Скажи пожалуйста, настоящее! — Вано провел рукой по шлему, надетому на меч.
Снайпер был на седьмом небе,
— Это все твое?
— Мое.
— Где нашел-то?
— Место одно знаю...
— Там есть еще такие щиты и кольчуги? — подскочил Бучукуртели.
— Сколько угодно! Ни объехать, ни пройти...
— А ты, часом, не спятил, Снайпер?
— Я самое плохое приволок. Оно мне первым под руку подвернулось, да вроде и полегче показалось.
Вся троица переглянулась, потом одновременно облизнула пересохшие губы и опять уставилась на грозно поблескивающее оружие.
— Поклянись!
— Чего мне клясться? Можешь потрогать, если глазам своим не веришь.
— Где ты это нашел? А, Лукич? — дрожащим от возбуждения голосом спросил Гоги.
Снайпер со стоном перевернулся на бок. Глаза его недобро засверкали.
— Так. Вы, значит, думаете, что меня исключили из школы, как дурачка? Очень ошибаетесь. Я не глупее вас...
— Что ты, Снайпер! Кто мог подумать, что ты глупее нас? — заволновался Гоги.
— Ты и твои дружки. Думаешь, мне изменила память?.. Или вам хочется еще раз увидеть в газете свои кривые рожи. Ладно, первооткрыватели! Я вам скажу, где я нашел все это, а вы пустйте вперед Гивд Вардуашвилиг как козла вперед ста¬
329


да, и идите за ним... Только не забудьте еще Лену захватить,.. Знаете, чего мне стоило обнаружить все это? Вот смотрите! — И Снайпер стал переворачиваться с боку на бок, демонстрируя товарищам ободранные в кровь бока, ноги и спину.— «Где ты их нашел»? — передразнил он Гоги.— Вон как нежно запел!.. А хотел бы я знать, где ты был, когда меня исключали из школы. Или вы где были? Никто не вспомнил обо мне, никто! А теперь, когда вы узнали... Погоди, а кто вам сказал? — вдруг спохватился Снайпер.— Или Миха наябедничал? Хотя он и сам ничего не знает. Ни одна живая душа не знает, где я был и что видел. Если я вам скажу, не поверите. Но я ничего не скажу! Ничего!..
Ребята слушали, изредка переводя взгляд с израненного товарища на сложенное возле него оружие.
— Миха?... Скажи, пожалуйста, а при чем тут Миха?
— Миха действительно ни при чем. Хотя он был при лошадке и при тележке.
Мальчишки переглянулись, а Вано Бердзенишвили подвинулся поближе к Снайперу и потрогал рукой его лоб.
— Ты вон у своих дружков измерь температуру! — огрызнулся Снайпер, отводя его руку.
Вано пожал плечами.
— Вроде все в порядке.
Гоги и Сандро молчали.
Наконец Сандро перевел взгляд со щита на Снайпера и заговорил потверже:
— То, что я скажу, я скажу не для того, чтобы ты выдал нам свою тайну. Мы не знали о твоей находке и Михи Безара- швили не видали. Мы просто пришли сообщить, что все наши ребята просили классного руководителя и директора восстановить тебя в школе и дали за тебя обещание. Так что с завтрашнего дня ты можешь ходить на уроки.
Снайпер все еще наслаждался впечатлением от своих слов, но постепенно довольная и насмешливая улыбка сходила с его лица. Он притих, потом вдруг вскочил и, морщась, сел на тахте.
— Чего врете, болтуны? Нашли дурачка! Вы это Залико расскажите, а меня нечего утешать. Как-нибудь проживу... С вас хватит и той ямки, что вы выкопали под Преображенской
330


церковью. А настоящий подземный ход обнаружил я. Я, а не вы, и я не скажу вам, где он. Я много еще чего обнаружил, но не для вас, нет!.. Я могу вашу подземную водичку так перекрыть за две версты, что туда и двух капель не дотечет. Я могу все, что вами сделано, пустить по ветру. Я могу... хотя с вами не стоит даже разговаривать! Вы предали человека и забыли про него... И вы еще думаете, что я поверю вашей болтовне? — Снайпер опять лег на спину и уставился в потолок блестящими от слез глазами.
А Сандро, Гоги и Вано стояли над ним и ломали головы: где и что такого необычайного мог обнаружить Лукич и как это может отразиться на их находках в старом подземелье?
— Мы не врем, Снайпер! Тебя в самом деле восстановили,— сказал Сандро.
— Ты опять в списках. Я сам видел в классном журнале,— заискивающе подтвердил Ефремыч.
— Почему ты нам не веришь?
Снайпер приподнялся и недоверчиво оглядел лица дружков.
— Остальные ребята знают об этом?
— Вся школа знает. Гиви сказал, что ты можешь прийти завтра и прямо сесть за свою парту.
— А если я криво сяду?..
На этот раз Гоги обиделся.
— Он опять за свое!
— Ты вправду Фома неверующий! — повысил голос Сандро.— Говорят тебе, восстановили!
— А ты поклянись Леной.
— При чем тут Лена? — Сандро вспыхнул и, увидев насмешливую ухмылку Снайпера, шагнул к нему.— Скажи спасибо, что ты лежишь с больной ногой, не то ни твой щит, ни кольчуга не спасли бы тебя! Чего ты разложил все это оружие и развалился, как умирающий хевсур \ Тоже мне гусь! Пошли, ребята! — Сандро повернулся и пошел к дверям.
— Сандро! Погоди, Сандро, я пошутил! — крикнул Снайпер.— Вот человек! Да пошутил же я!
Гоги и Вано нагнали звеньевого на лестнице pi схватили его га руки.
1 X е в с у р ы — грузины-горцы; отличаются особой воинственностью.
331


Ну что ты, в самом деле, как ошпаренны!! Нельзя чело- веку пошутить, что ли?
— Пустите меня! Если ему шутить охота, пусть едет в город и поступает в клоуны!
— Ну, теперь этот заупрямился..*
Мальчишки чуть не силой вернули назад рассерженного звеньевого.
— Ты, как подожженный динамит, того и гляди, взорвешься! Я, можно сказать, на радостях пошутил немного — как- никак в школе восстановили, а ты в бутылку полез! Ну ладно, садитесь и слушайте... Только в воскресенье поможете нарубить хворосту,
— Ты давай, Снайпер! А за нами дело не станет. Если хочешь, весь двор тебе хворостом завалим.— Гоги пододвинул стул поближе и сел.
— Значит, так,— начал Снайпер.— Рано утром пошел я в лес. Только вышел за село, тут меня старик Вардуашвили нагоняет: ну, думаю, сглазит он меня, как пить дать... Хотел я прямо идти, но, как увидел, что и он туда прет, раздумал. Повернул направо. Пошел к ущелью Турдо, но он таки меня сглазил: смотрю — на повороте дороги телега стоит и Миха Беза- рашвили в колесе ковыряется. Увидел меня — и как коршун!.. Бегали мы, бегали, добежали аж до монастыря Шио и давай вокруг кружить. В лес бежать боязно, застрянешь в зарослях, что твой волк. Я взял да и шмыгнул в монастырь. А Миха, видно, устал, не полез за мной, сел у входа — караулит. Ну, думаю, этот индюк тут меня до утра продержит, измором возьмет. И полез я К окну, что на задней стене. Смотрю, там камень один выпал из стены, я пролез в щель и недолго думая прыгнул вниз, прямо в заросли ежевики, чтобы помягче было. Прыгнул и вдруг как провалюсь куда-то!..— Снайпер оглядел слушателей расширившимися от ужаса воспоминания глазами.— Провалился я, братцы, черт знает куда! Вот и ногу там ободрал. Вот поглядите...
— Ты дальше, дальше рассказывай! — Гоги глотнул слюну.— А ногу твою потом посмотрим,
— Провалился я куда-то, так и не понял: то ли сам проломил, то'ли была там дыра, но мягко как-то упал... Ну, думаю,
332


помер. Тут, чую, бока у меня горят и нога болит, а из носу кровь течет. Лежу, не шевелюсь, чтобы кровь остановить. Не помню, сколько пролежал, но, когда встал2 кровь уже не шла. Достал я папиросу...
— А ты что, куришь опять? — прервал его Сандро,
— Погоди, Бучукуртели! Я, можно сказать, помирать собрался, а ты папиросу запрещаешь выкурить,
— Может быть, ты забыл наше обязательство?
— Это ты забылг что я не состоял тогда в вашей «конторе».
— Ладно, давай дальше!
— Если ты каждую минуту будешь затыкать мне рот, я ничего не расскажу,
— Погоди, Сандро! Пусть рассказывает.
— Лежу я и думаю: не хватает могильной плиты сверху и причитаний Михи Безарашвили, и буду я настоящий покойник..,
— Нет, погоди, ты говорил, что полез за папиросами.
— Да, верно, достал я папироску и закурил. При свете спички вижу — из ямы моей во все стороны щели ведут, в рост человека. Что за черт, думаю! Куда это я угодил? Глянул вверх — темно, слева — темно, справа —■ темно. Пошел в ту сторону* где суше. Иду, подвигаюсь помаленьку и вдруг... Ба! Что такое?..
— Ну и что?
— Что ты увидел?! — подскочили слушатели,
— Ничего.
— То есть как — ничего?
— Да так... Скелет рассыпавшийся лежит, а рядом вот этот щит и меч,
— И это, по-твоему, ничего?!
— По сравнению с тем, что было дальше,— ерунда.
— Что же там было такое?
— Говори, Лукич! Прямо всю душу вымотал,
— Да разве вы дадите хоть слово сказать!
— Ну выкладывай. Будет тебе!
— Пока я бегал от Михи, секач свой где-то обронил, а тут оружия — завались! Взял я эту кольчугу, вытряхнул из нее все и натянул на себя. Шлем тоже рядом валялся неподалеку.
333


А щит оказался слишком тяжелым. Я его вскинул на плечо, взял в руки меч, нагрузился, как ишак, и тут только сообразил, что далеко так не дойдешь. Темень кругом, хоть глаз выколи. Руки теперь у меня заняты, спичек зажечь нечем... Бросил я щит и пошел дальше. Вижу, еще скелет, но без кольчуги, одни кости.
— А не страшно было?
— Чего бояться-то — я вооружен до зубов!
— Ну, а дальше?
— Дальше — смотрю, далеко впереди что-то поблескивает.
— Ну?
— Иду, иду, и вдруг... Ребята! — Снайпер вдруг привстал и почти простонал.— Ребята, из монастыря в академию ведет туннель, точно говорю! И родник оттуда течет. Я сам видел огромный каменный бассейн. Оттуда по глиняным трубам вытекает вода. А пещер там полно! И все гладкие, как комнаты, проходами соединены, как в доме настоящем. На одном только проходе дверь дубовая висит и заложена изнутри на засов... Я не смог все комнаты обойти. А ущелье Турдо оттуда как на ладони. Комнат сколько угодно, целое село можно уместить... Оружия? Бери —- не хочу! Много чего там интересного. Я бы и сам пошарил, да побоялся до ночи оставаться... Но к академии оттуда наверняка ход ведет. Это точно! Я не нашел его, но голову даю на отрез — есть ход!
— Как же ты назад выбрался?
— Той же дорогой. Как свалился туда, так и вылез. Мечом этим лесенку вырубил по стенкам ямы и выкарабкался, даже оружие с собой прихватил.
— Вот это да!
— Ну, а Миха чего?
— Миха? Вылез я из ямы в кольчуге и шлеме. В одной руке щит, в другой — меч. Раздвинул заросли ежевики: ушел, думаю, Миха. Ан нет, стоит: прижался к стене, рот разинул, глаза вылупил, а шапка на голове ходуном ходит — видно, за привидение меня принял. Я спокойненько мимо него, только кольчугой позвякиваю да щитом поигрываю. Думаю, сейчас он сообразит и взгреет меня. Хотел сбросить с себя все это железо и рвануть во все лопатки, но потом раздумал. Ковыляю по до-
334


роге, позвякиваю. И вдруг на пути его телега. Обрадовался я, забрался на облучок, огрел лошадку разок, она и понеслась... До самого дома не смог остановить.
— Дома небось подивились на тебя?
— Мою мать ничем не удивишь. Только Миха вот заявился и хворост забрал.
— Это ничего. Мы хворосту тебе нарубим. Ты только скажи, где эта яма, в которую ты провалился?
— A-а! Как бы не так! Пока у меня не пройдет нога, я ничего вам не скажу.
— Да ты же уже сказал — под большим грабом*
У Снайпера загорелись глаза.
— Если ты пойдешь туда без меня, можешь заранее причаститься!
— Снайпер прав! — сказал Сандро.— Не бойся, пока ты не поправишься, к старому грабу ни одна душа не подойдет.
— Ладно, Сандро. На тебя вроде еще можно положиться.
— А ты давай поправляйся поскорее!
— Может, тебя тоже в больницу отвезти? Там твою ногу мигом подлечат.
— Эх, Вано, ты, верно, забыл, что в нашей больнице одна- единственная палата и лежит в ней Нико.
— Теперь он ни слова тебе не скажет.
— А дальше в глубь туннеля ты не пробовал забраться?
— Там под уклон дорога идет, и к тому же мокро было. Я побоялся свалиться куда-нибудь впотьмах, А там... Эх, ребята! Вы даже не можете себе представить! Вся пещера полна...: Нет, вы все равно не поверите, пока не увидите своими глазами* Скорей бы нога моя зажила!..


Юрии Томин
повесть


НА МАРС!
В этой школе учился еще Петр Первый.
В длинных коридорах, притихших после-звонка, шаги звучали особенно четко, по-солдатски. На лестничных площадках каблуки цокали звонко, как подковы. Оглушительно кряхтел под ногами паркет.
В других школах люди ходят в тапочках, оставляя ботинки в раздевалке. А здесь — нет. Здесь все по-ненормальному: дубовый рассохшийся паркет, кафельные площадки, мраморные ступени, на которых визжит каждая попавшая под ногу песчинка, коридоры длиной метров по сто.
И уборная, где можно спрятаться до перемены,— на втором этаже, опять-таки в конце коридора.
339


Но второй этаж — другое, там только классы.,
Костя на цыпочках крадется вдоль стены. От одной ниши до другой: короткая перебежка и — стоп. Можно послушать, что делается в чужом классе.
За первой дверью ведут разговор два голоса — девичий, неуверенный, тихий, и мужской — раздраженный,
— Синус — это есть... это...
— Отношение!
— Отношение...
— Ну! Катета!
— Катета...
— Какого катета?
— Катета... который...
«Пара»,— безразлично подумал Костя и сделал еще одну перебежку. За второй дверью, захлебываясь от нетерпения, отвечал урок какой-то отличник. Он так торопился получить свою пятерку, что не обращал внимания на запятые. Костя услышал примерно следующее: «Ещевдревностиученыезаметиличтостек- ляннаяпалочканатертаяшелкомобладаетспособностыопритягива- тьмелкиепредметыипришликвыводу...»
Костя сделал рывок.
Третья, последняя ниша, третья дверь.
— «Как хо-ро-ши майские ве-че-ра, когда...» Написали? «Ве- че-ра, когда...»
«Перед «когда» — запятая»,— машинально отметил Костя и с удовольствием подумал о том, что там, в классе, кто-то этой запятой не поставил.
До угла коридора оставалось шагов двадцать. По пути была еще одна дверь, уже без ниши. Костя переступил с ноги на ногу и пошел, не отводя взгляда от этой двери с сине-белой табличкой — «Зав. учебной частью».
Паркет постанывал, скрипел под ногами, и Костя, впившись глазами в сине-белую табличку, даже замедлил шаги. Все равно он был обречен. Костя хорошо знал свое счастье.
«Шмель, ты почему разгуливаешь во время урока?» — спросит Вера Аркадьевна.
«За мелом»,— ответит Костя.
«Ах, за мелом,— скажет Вера Аркадьевна.— Так вот...»
340


И Вера Аркадьевна уведет его в кабинет. Она будет говорить, о том, что миллионы людей трудятся для того, чтобы Костя мог учиться; и о том, что она не знает, как быть с ним дальше; о том, наконец, что в его возрасте она готовила бы себя к полету на ракете, а он, способный, но лентяй, не хочет учиться. Вера Аркадьевна была уверена в том, что все ученики, даже девочки, мечтают улететь на ракете.
И все это было правильно, все говорилось уже в сотый раз. И отвечать было нечего.
Говорят, что перед смертью человек за одну секунду вспоминает всю свою жизнь. Костя сделал три шага, и вспоминать было уже нечего. Все пронеслось перед глазами в одно мгпо- вение...
— Шмель, так какой же корень у кукурузы?
Костя прекрасно знает, что мочковатый. У всех у них: у кукурузы, у ржи, у пшеницы — мочковатые корни.
Мочковатый — это значит: как мочалка, как старый, растрепанный веник, как борода у козла, как щупальце осьминога. Триста слов может сказать Костя про этот корень. Четыреста! Но среди них нет того, которое нужно. Он знает, и учительница ботаники знает, что он знает. И все ребята знают — второй урок ходят по рукам высохшие ломкие стебли. А у Шмеля просто язык не поворачивается повторить это слово в десятый раз. И он говорит:
— Висюльками.
Ребята только этого и ждали. Они смеются. В руках учительницы вздрагивает сухой кукурузий скелет.
— Шмель, будешь стоять за партой до конца урока. Пусть на тебя полюбуются твои товарищи.
— Но ведь правда же — висюльками,— говорит Костя уже серьезно, изумленный нечаянным открытием: это ведь очень точно — висюльками.
Ребята опять смеются. Они знают Костю. Они уже привыкли и смеются раньше, чем Костя открывает рот. И, сами того не желая, они толкают Костю в пропасть.
— А теперь, Шмель, ты будешь стоять до конца урока у двери.
Костя идет к двери. Вика Данилова смотрит на него с ужа¬
341


сом, как на прокаженного. Урок продолжается. Половина класса смотрит на учительницу, половина следит за Костей: что он будет делать?
И в самом деле, не стоять же так просто.
Костя слюнит палец и от глаза вниз по щеке проводит мокрую полосу. Это значит, у него текут слезы. Еще раз проводит — теперь оп уже рыдает, даже вздрагивают плечи и морщится нос. Костя рыдает, а ребята хохочут. Им-то что?
— А теперь, Шмель, ты будешь стоять до конца урока за дверью,— говорит учительница, не оборачиваясь.
Костя выходит и слышит за спиной постепенно затихающий смех. Но стоять у двери — безумие: может пройти завуч или даже директор. И Костя отправляется в далекий путь до уборной на втором этаже. Теперь он смотрит на дверь с сине-белой табличкой, и ему кажется, что какие-то звенящие нити тянутся от него к этой двери. Она обязательно откроется... Вот сейчас! Еще шаг... И она открылась.
— Шмель, ты почему гуляешь во время урока? — спросила Вера Аркадьевна.
— А я... за мелом.
— Зайди в кабинет.
Вера Аркадьевна села за стол, а Костя остался стоять посреди комнаты.
— Опять выгнали?
— Почему выгнали? — пробубнил Костя.
— Я не знаю почему, это ты должен знать.
— А что мне, за мелом сходить нельзя? — вяло возразил Костя. Он понимал, что выкручиваться бесполезно, и сейчас сопротивлялся просто по привычке.
— Сколько раз на этой неделе ты ходил за мелом?
Костя промолчал.
— Уже два раза ученик Шмель ходил за мелом. Это — третий. Верно?
Ученик Шмель молчал. Да и что сказать? Такое уж Костино счастье. В третий раз на этой неделе выгоняют его из класса, и ни разу не удалось добраться до уборной. Сначала встретилась Елизавета Максимовна, потом Лина Львовна и вот теперь — завуч.
342


— Я уже не знаю, Шмель, что с тобой делать. Ну скажи сам — что мне с тобой делать?
Костя молчал, тоскливо глядя на картину, висящую за спиной Веры Аркадьевны. Мальчик в белой рубашке с пионерским галстуком, подбоченясь, трубил в горн. При этом он улыбался. Картина называлась «Горнист», хотя и без того было ясно, что это не водолаз или кто-нибудь там еще.
Костя молчал и чувствовал, что в нем просыпается ненависть к Петру Первому, ради которого выстроили эту школу с длинными скрипучими коридорами. Именно из-за него, царя дурацкого, стоит Костя перед столом и не знает, что ответить на вопрос Веры Аркадьевны; А если и ответит, то ему зададут новые, и если он в конце концов раскается, то будут опять вопросы, чтобы проверить, действительно ли он раскаивается или все это просто так.
— Ты ведь способный мальчик, Шмель, ты можешь учиться отлично, если захочешь,— сказала Вера Аркадьевна.— Тебе все дано: тысячи людей работают, чтобы ты мог учиться. А ты... Какой у вас сейчас урок?
— Ботаника.
— Вот видишь. Разве без знания ботаники можно стать хорошим агрономом или садоводом? А вдруг ты и сам станешь учителем ботаники?
— Я?! — На лице Кости такое отвращение, что Вера Аркадьевна начинает сердиться.
— Да, да, ты. Эта профессия ничуть не хуже других. Тебе уже пора подумать о своей будущей профессии. Ты ведь не маленький. Еще год, два, три... Время летит быстро. И я думаю...— Морщинистое лицо Веры Аркадьевны добреет.— Я думаю, что где-то уже строится ракета, на которой полетят в космос твои ровесники. Может быть, кто-нибудь из твоего класса. А может быть, и ты, а? Но нет.— Вера Аркадьевна с сожалением покачивает головой.— Тебя не возьмут на ракету. Полетят люди дисциплинированные и прежде всего обладающие прочными знаниями. Кстати, и знающие ботанику тоже.
Костя уныло смотрит на горниста. Ботаника, ракета... и опять ботаника. Вот если бы вдруг ожил и затрубил горнист на картине, было бы здорово! Вера Аркадьевна упадет в обморок и все
343


забудет. Костя не хочет быть; учителем ботаники. Он сам не знает, чего хочет. Просто еще не думал об этом.
— Неужели тебе не хотелось бы слетать на Марс? — И Вера Аркадьевна смотрит на Костю так, словно пропуск на Марс у нее в кармане.
Горнист на картине оживает. Его розовое лицо и галстук наливаются светом. Он чуть шевельнул головой. «На Марс! — трубит он.— На Марс!» Костя широко открывает глаза. Снится, что ли? Да нет, просто солнце вышло из-за облака и осветило картину.
— На Марс, Шмель, на Марс, а? — повторяет Вера Аркадьевна.
И тут Костю вдруг осеняет.
— А знаете, Вера Аркадьевна,— говорит он,— мне один раз снилось. Я лечу... и кругом одни звезды! Я даже одеяло сбросил. Честное слово!
И Вера Аркадьевна верит. Она уже сорок лет работает в школе. Тысячи таких, как Костя, прошли через ее руки. Но по- прежнему ей всегда легче поверить хорошему, чем плохому.
— Вот видишь, Костя,— говорит она,— ты ведь все понимаешь. Иди извинись перед учителем. Иди и обещай, что это — последний раз.
Не столько в словах ее, сколько в голосе — доброта и мудрость старой женщины, которой гораздо приятнее похвалить или простить, чем наказать или выругать.
А Костя, собачий сын Костя Шмель, если не умом, то чутьем понимает это. Он опускает глаза, будто ему и в самом деле стыдно. Он переступает с ноги на ногу и чуть наклоняет голову, будто и вправду чувствует себя неловко.
— Я обещаю, Вера Аркадьевна.— Он степенно идет к две¬
344


ри, оборачивается.— Спасибо, Вера Аркадьевна,— произносит Костя, вроде бы и не кстати, а на самом деле так кстати, что Вера Аркадьевна только машет рукой и уже больше ничего не говорит.
Дверь открывается и закрывается. Сине-белая табличка остается за спиной. Звенит звонок.
Костя идет по скрипучему коридору, лихо печатая шаг. На лестнице он ложится животом на перила и мчится вниз, грохоча ботинками по мраморным ступеням.
Он вбегает в буфет, где уже выстроилась ребячья очередь.
— 	Алё! Вы на Марс? — орет он.— Кто последний — я первый! Вчера занимал! — и с разбегу вклинивается в очередь.
ПРО АНТЕННУ
Сегодня после уроков в класс прибея^ал Владик — наш вожатый из восьмого «Г». Он спортсмен и очень подвижный. Даже когда он стоит, то кажется, что все равно бегает. Вообще-то он — ничего, потому что никому не дает никаких поручений. Заглянет в дверь, спросит:
«Ну как дела?»
Ему отвечают:
«Так себе».
«Хорошо!»
«Плохо».
А Владик скажет:
«Ну и молодцы. Жми дальше»,— и опять убежит.
Но сегодня Владик убежал не сразу. Мы уже расходились, но Владик загородил дверь и сказал, чтобы мы остались.
Я спросил:
— А зачем?
— А затем, что вы не ведете никакой работы и мне из-за вас влетело.
— А зачем вести работу?
— Потому что вы пионеры.
— А зачем мы пионеры?
— Ты что, ненормальный? — сказал Владик.
345


А я снова сказал:
— Зачем ненормальный?
Я уж знаю: если все время задавать один и тот же вопрос* то можно разозлить любого человека. Вообще-то Владик — ничего, но мне просто интересно, что я могу разозлить кого хочешь.
Владик, конечно, разозлился.
— Тебя, Шмель,— сказал он,— сегодня опять выгнали из класса, можешь и сейчас уходить.
— Могу? — спросил я.
— Можешь!
— А остаться могу?
— Как хочешь.
— А уйти тоже могу? — снова спросил я.
Тут Владик покраснел. Он сжал кулаки. И ребята перестали смеяться. Ну, и я замолчал.
— Так, значит, ребята,— сказал Владик,— нужно чего-нибудь придумать. А то у вас пионерская работа отстает. Я, как вожатый, за вас отвечаю, а у меня и без вас дел хватает. Даже сегодня соревнование. Давайте думать быстрее.
Ребята помолчали, помолчали, потом Алик Летицкий предложил:
— Давайте бумагу собирать.
— Нет, лучше железо,— сказал Мишка Летицкий.
Алик и Мишка — близнецы. Они просто терпеть не могут, что похожи друг на друга. Им надоело, что их все время путают. Поэтому они всегда спорят и даже в школу ходят по разным улицам.
Владик обрадовался:
— Очень хорошо. Давайте — бумагу. Знаете, сколько из нее тетрадей можно сделать?
— Лучше железо. Бумагу уже собирали,— возразил Мишка.
— Железо тоже хорошо,— согласился Владик.— Стране очень нужно железо. Вот... А у меня сегодня соревнование. Давайте решать быстрее. Все равно собирать чего-нибудь нужно.
— А ты лучше помолчи,— повернулся Мишка к Алику.— Железо тоже собирали.
— Не стоит спорить, ребята,— сказал Владик. Он все время
346


бегал вдоль доски и поглядывал на часы.— Какая разница, чего собирать? Пускай половина собирает бумагу, половина — железо. А потом подведем итоги. Договорились?
Я сидел и думал: ничего мы не договорились. Мне-то все равно: хоть железо, хоть бумагу, хоть Исаакиевский собор. Конечно, потом ребята будут говорить, что я не активный. А учителя говорят, что я даже слишком активный. Тут не разберешь. Если все пойдут — и я пойду. А не пойдут — и я не пойду. Или можно еще так: все пойдут, а я — нет. Или так: все — нет, а я пойду.
В общем, пока я думал, встал Борька Таланов.
— Знаешь, Владик,— сказал Борька,— а может, лучше сделать антенну?
— Какую антенну?
— Такую... Телевизионную, направленную. Чтобы можно было принимать разные города. Москву, например, или Киев...
— И Африку? — спросила Вика Данилова.
— Африку — не знаю. А Лондон или Париж — может быть. Я читал, что даже на обыкновенной принимают. Случайно. Только антенна должна быть специальная...— начал было Борька, но Владик его перебил:
— Вот и хорошо, Боря. Здорово придумал! Насчет Парижа вы тут сами разберетесь. А я побегу. Только вы мне потом покажите, когда сделаете. Ладно? — И Владик убежал.
Ребята обступили Борьку:
— А как ее сделать?
— А где ее поставить?
Они спрашивали, а Борька рассказывал, что антенна должна быть в несколько рядов, большой высоты, вращающейся. И чтоб моторчиком можно было управлять из комнаты...
Все думают, что мы с Борькой друзья. А я не знаю — друзья или нет. Мы с Борькой никогда не ссоримся надолго. Я не могу долго сердиться, а Борька не любит драться. Я тоже не люблю драться, но зато могу разозлить кого угодно. А Борька не любит злиться. Вот я и не знаю — друзья мы или нет. По крайней мере, целоваться я с ним не буду, хоть он и живет на моей лестнице и все время строит какие-то приемники. Даже наоборот,
347


мне стало обидно, что он раньше ничего не говорил про антенну. Я протиснулся к Борьке и сказал:
— 	Борька, ты все знаешь, да? И про антенну... И еще, может быть, про Снежного человека... Или про Марс... А когда на балконе ходят, знаешь?
Борька засмеялся.
— 	Когда ходят, тогда и ходят. Отвяжись, Костя.
— 	Нет, ты ответы
— 	На бал кони никогда не ходят,— сказал Борька и принялся дорисовывать свою антенну.
А Вика Данилова посмотрела на ме-
яя, как на чучело, и сказала:
— Старо. Это еще из второго класса. Ты, Шмель, придумай чего-нибудь поумнее.
— Могу и умнее,— ответил я.— Ты дура и староста — вот тебе и поумнее.
— А ты хулиган!
Ребята захохотали. Они уже не глядели на Борькину бумажку, а глядели на меня и ждали, чего я отвечу,
Я сказал:
— Африканская принцесса.
А Вика мне:
— Шмель несчастный!
А я Вике:
— Почему несчастный?
— Потому что клоун.
— А почему клоун?
— Потому что потому.
— А почему потому что потому?
Чем больше я спрашивал, тем громче хохотали ребята и сильнее злилась Вика. И все забыли про Борьку и про его парижскую антенну. А я все спрашивал. Но когда я снова взглянул на Борькину парту, то его уже не было в классе.
А Вика побежала за ним.


СНЕГ ИДЕТ,
С утра падал снег — легкий, чистый. В белые береты оделись фонари. На пиках чугунных решеток выросли белые наконечники. Снег падал на мостовые, на тротуары. Дворники, воюя с зимой, безжалостно сгребали его в люки, и это было даже обидно, потому что от снега город становился светлее и лучше, а прохожие — добрее.
Только крылатые львы на мосту через канал стали еще угрюмее. Им было холодно под снежными попонами. Но они не смели пошевельнуться, они сжимали зубами цепи, на которых держался мост.
У конца моста Бориса догнала Вика.
— Ты почему ушел? — спросила она,
— Я не ушел.
— А кто же ушел? — засмеялась Вика.
— Да я просто так. Я и сам антенну сделаю. Не хотите — и не надо.
— Вот и как раз все хотели,— сказала Вика.— А твой Костя... Я его ненавижу! Лучше бы его совсем не было.
Ничего он не мой.
— Нет, твой.
Вика нахмурилась, вспоминая только что пережитую обиду. Борька взглянул ей в лицо и тоже нахмурился. Он не слишком сердился на Костю. Он вообще не любил сердиться.
— Что ты, Костю не знаешь? — сказал он.— Он всегда такой.
— А я не хочу,— сказала Вика.
— Чего? — спросил Борька.
— Ничего.
Они замолчали. Вика сняла варежку и стала постукивать ею по перилам, сбивая снег. И Борька тоже сбивал снег, только голой рукой, и старался придумать что-нибудь такое, отчего им обоим стало бы вдруг весело.
— Очень много уроков задали,— сказал наконец Борька.
— Ага,— отозвалась Вика.
Еще несколько хлопьев упали в воду.
— А давай пойдем вместе уроки делать? — вдруг сказала Вика.— Пойдешь к нам?
349


Борька провел рукой по перилам и сгреб снег метра на полтора.
— Пойду,— решительно сказал он и торопливо добавил: — А может, пойти к нам? Хочешь?
— Сегодня у меня, завтра у тебя,— весело подхватила Вика.— Ладно?
— Ладно, завтра — у меня,— храбро сказал Борька.
— А твоя мама не будет беспокоиться?
— Обо мне вообще никогда не беспокоятся,— отрубил Борька.
И они ушли. На перилах остались следы их рук. Но ни один следопыт не узнает по ним, что произошло сегодня на этом мосту. Тем более, что снег все идет и идет, и прежде чем зажгут фонари, все опять станет как было.
ПРО ЛИНУ ЛЬВОВНУ
Сегодня я пришел в школу на целый час раньше. До этого я, наверное, еще час стоял у гастронома и смотрел, как одна пенсионерка кормила голубей семечками. Правда, может быть, она и не пенсионерка, это уж я точно и не знаю. Но мне не понравилось, как она их кормила. Я бы взял все семечки и высыпал на мостовую. А она насыпала понемножку на ладонь и потряхивала, чтобы голуби садились к ней на руку. Один, самый нахальный, садился и клевал. А у ее ног была еще целая куча голубей, но им ничего не досталось.
Она стояла согнувшись, вытянув руку, и говорила: «Кушай, кушай» — и называла голубя «мой ласковый», хотя он был не ласковый, а просто нахальный.
И вообще она так старалась, словно это был не голубь, а ее внук или кто-нибудь там еще.
Я зашел в магазин, купил кедровых орехов на весь полтинник и высыпал их на тротуар. Все голуби перелетели ко мне, а тот ласковый — самый первый. Пенсионерка обиделась и сказала, что я бездельник. И мне было очень приятно. Мне нравится, когда меня ругают люди, которые мне не нравятся.
Вот когда меня ругает Елизавета Максимовна, наша класс-
350


пая руководительница, мне как будто даже щекотно. Потому что она мне не нравится.
Если Вика Данилова — мне всегда смешно. Я ее терпеть не могу. Она староста.
Только когда ругают папа и мама, выходит как-то непонятно. Я их люблю, но все их слова уже наизусть выучил. Поэтому получается не смешно и не обидно.
А если бы меня выругал какой-нибудь фашист, я бы, наверное, на небо залез от радости.
Почему мне не понравилась пенсионерка, это уж я не знаю. Но из-за нее я истратил последний полтинник. А Зинаида больше денег не даст до конца недели. Она и сегодня дала, просто чтобы отвязаться., С утра она не пошла в институт, потому что не успела приготовить чертеж. Она приколола к столу большой лист бумаги и принялась чертить. Когда она чертит, к ней лучше не подходить — дрожит над своими чертежами, будто они из золота.
Я ходил, ходил по комнате и завел «Бамбино». Это моя любимая пластинка. Проиграл раз десять. Потом — на другой стороне. Там похуже, но тоже ничего. Потом опять поставил «Бамбино». Зинаида мне говорит:
— Костя, тебе не надоело?
— А тебе?
— Мне надоело!
— А мне нет.
— Мне мешает.
— Почему мешает? — спросил я.— Ты же чертишь, а но поешь.
— Я тебе сейчас объясню,— говорит Зинаида.— Подойди поближе.
Я, конечно, не подошел. Но «Бамбино» поставил еще раз и говорю:
— Попробуй тронь. Я тебе весь чертеж тушью залью — и тебя из института выгонят.
Зинаида подняла голову, посмотрела на меня сквозь свои очки.
— До чего же ты вредный, Костя! Неужели ты сам не видишь, какой вредный?
351


Я говорю Г
— У меня очков нет, вот и не вижу. Дай твои поносить.
В это время пластинка кончилась, и я завел ее снова.
— Ты пользуешься тем, что мама в отъезде,— говорит Зинаида.— И еще ты пользуешься тем, что тебя бить жалко, потому что ты маленький.
А я отвечаю:
— Это мне тебя жалко.
С Зинаидой я всегда спорю, потому что она меня все время воспитывает. Я вообще люблю спорить. Папа говорит, будто внутри меня сидит невидимка. И будто когда у меня получается что-нибудь хорошее, то это я сам делаю, а когда спорю или дразнюсь, то это — невидимка. Папа говорит, что раньше невидимка был сильнее меня, а теперь у нас силы примерно равные*
Но с Зинаидой я и без невидимки справлюсь одним пальцем,
— Неужели у тебя совсем совести нет?—говорит Зинаида.— Вот хоть настолько,— и показывает ноготь.
А я отвечаю:
— «В лесу родилась елочка...»
Это очень просто: если хочешь разозлить человека, нужно отвечать совсем не то, что он спрашивает. Например, тебе говорят: «Ножик есть?» А ты отвечаешь: «Спасибо, я уже пообедал». Или: «Куда идешь?» А ты: «Ага, у кита хвост большой».
Зинаида увидела, что от меня не отделаться, и говорит:
— Ладно, я тебе тридцать копеек дам. Сходи в кино.
— Дай пятьдесят — тогда пойду.
— Вымогатель,— говорит Зинаида.
И тут вдруг я обиделся: я всегда обижаюсь, если меня хвалят или обзывают. Наверное, я все-таки гордый.
— Раз так,— говорю,— раз вымогатель, то я бесплатно уйду.
Снял «Бамбино», выключил приемник, надел пальто и пошел
к двери. Зинаиду сразу совесть заела. Идет сзади и сует мне полтинник.
— Возьми, не ломайся.
Но я с ней даже разговаривать не стал. Захлопнул дверь и спускаюсь по лестнице. Прошел третий этаж. Идуг и мне приятно, что я такой принципиальный.
На втором этаже постоял немного.
352


На первом — тоже ничего.
Но только на улицу вышел до того мне в кино захотелось! Даже в горле зачесалось! Пошарил в карманах — четыре копейки. Что же мне, перед Зинаидой унижаться! Этого еще не хватало! Просто взял и позвонил из автомата, тут же, в парадной.
— Ладно, — говорю, — брось полтинник в форточку. И учти — это в долг. Пока мама приедет.
Зинаида завернула полтинник в бумажку и выбросила в форточку. А я его поймал одной рукой, левой.
Но в кино я так и не пошел, потому что встретил эту пенсионерку. И пришлось мне идти в школу на целый час раньше. Знал бы — на улицу не выходил, потому что этот час получился не очень веселый.
Сначала я заглянул в пионерскую комнату. Там была только Лина Львовна — наша старшая пионервожатая. Я просунул голову в дверь и жду, пока она заметит. Терпеть,не могу лезть, если меня не зовут. А зайти мне очень хотелось. Лина Львовна нравится мне больше всех, потому что она красивая. Даже красивее тех пионервожатых, которые в кино. Там ведь их специально гримируют, а здесь — настоящая. У нее все красивое: и кофточка, и лакированный поясок, и маленькие золотые часы. Мне-то, конечно, на все это чихать, а вот ребята из девятого класса ходят вокруг нее и подмигивают друг другу, как ненормальные.
Лина Львовна меня сразу заметила:
— Костя, заходи.
— А зачем заходить? — говорю я.— Разве обязательно?
— Обязательно. Я как раз про ваш класс думала.
— Про наш, Лина Львовна, ничего хорошего не придумаешь. Мы неорганизованные. Работы не ведем... И вообще мы хуже всех. А еще хуже всех — я.
Лина Львовна засмеялась!
— Ладно, Костя, не кокетничай. Ведь ты говоришь про себя — «хуже всех», а сам, наверное, думаешь — «лучше всех». Верно?
Я говорю:
— Лина Львовна! но ведь вы тоже про себя не думаете, что вы хуже всех.
353


— Нет, конечно.
— Тогда почему мне нельзя так думать?
— Но ты говоришь.
— А разве на самом деле я хуже всех?
— Нет, конечно.
— Значит, я правильно думаю, что лучше всех?
— Кого всех?
— Кто хуже меня. Ведь если, Лина Львовна, взять кого- нибудь лучше всех, то все остальные будут хуже. А если взять кого-нибудь хуже всех, то все остальные будут лучше. Получается, что все лучше кого-то и все хуже кого-то. А лучше всех быть нельзя, потому что тогда нужно быть лучше самого себя. И хуже всех быть нельзя по той же причине. Вот и получается, Лина Львовна...
Я еще долго рассказывал Лине Львовне про лучше и хуже. Это я не сам придумал, а прочитал в одной книжке. Но Лина Львовна не знала, что я *— не сам придумал. Она смотрела
на меня, и от смеха у нее дрожали губы. А мне нравилось, что ей хочется смеяться, хоть она и сдерживалась изо всех сил. Ведь она — старшая пионервожатая и должна нас воспитывать. А она совсем никого не воспитывает. За это у нас ее все ребята любят.
Наконец Лина Львовна не выдержала и засмеялась громко. Вот тут мы с ней и попались.
Открылась дверь, и вошла Елизавета Максимовна.
Лина Львовна сразу перестала смеяться. А я замолчал.
354


— Как у вас тут весело! — сказала Елизавета Максимовна.
Лина Львовна вскочила с места и подвинула стул.
— Садитесь, Елизавета Максимовна. Это мы так... вспомнили...— сказала она, поправляя свой поясок.— Вы знаете, Елизавета Максимовна, Райкина вспомнили.
— Талантливый актер,— сказала Елизавета Максимовна.— Очень талантливый.
Мне всегда казалось, что Лина Львовна немножко боится нашей классной. Наверное, от страха она и придумала про Райкина. Ведь Лина Львовна кончила десятый класс в позапрошлом году. Она тоже училась у Елизаветы Максимовны. А потом она прошла какие-то курсы и осталась в школе вожатой. Только мне было непонятно: без Райкина смеяться нельзя, что ли?
— Мы только что собирались поговорить с Костей о вашем классе,— сказала Лина Львовна,— о том, как наладить работу.
— Почему именно с ним? — спросила Елизавета Максимовна*
— Просто он сам зашел.
— Это самый разболтанный ученик в классе,— нахмурилась Елизавета Максимовна.— Ведь так, Шмель?
Я промолчал. Не хватало еще самого себя ругать.
— Отвечай, когда тебя спрашивают старшие.
— Ладно, так...
— Ах вот как! — сказала Елизавета Максимовна.— Значит, ты сам понимаешь, что твое поведение невыносимо. Почему же ты не задумаешься над этим?
Я молчал.
— Ты сознаешь, что дезорганизуешь весь класс?
Я снова промолчал. Я стоял и думал про книгу «Тиль Уленшпигель». Там монахи хватали кого-нибудь невиноватого и пытали горячей водой до тех пор, пока он не сознается, что он колдун. Или — на костре. Тут любой сознается...
— Отвечай, Шмель!
Я знал, что она не успокоится, пока не отвечу. И я сказал, чтобы ответить:
— Сознаю.
— Почему же ты не задумаешься и над этим?
— Я задумывался.
355


— Ну и что?
Я молчал. Чего тут отвечать? Я снова думал об «Уленшпигеле». Там, если человек не сознается, что он колдун, его замучают до смерти. А если сознается, то сожгут за то, что колдун. Какая же разница! И я решил молчать. Только мне жалко было Лину Львовну. Она открыла альбом и уже, наверное, десять минут смотрела на одну фотографию.
— Так что же, Шмель?
Я молчал.
— 	Ты будешь отвечать?
А я молчал.
— Да-а...— сказала Елизавета Максимовна.— И это сын полярника...
И тут мне так захотелось ответить, что даже мурашки по спине забегали. Но я промолчал. Только руки из карманов вынул.
— Да-да,— обрадовалась Елизавета Максимовна.— Сын полярника. Героя. Отважного человека. На него смотрит весь мир. А кто смотрит на тебя, Константин Шмель? Что ты сделал полезного? Отец дрейфует на льдине, терпит лишения и голод, а сын...
Больше выдержать я не мог. Мой отец плавает на СП, а не она! Он м о й отец, а не ее!
— Никаких лишений у них нет! — сказал я.— Им на самолетах цветы возят и шоколад. И даже елки к Новому году. И льдина у них толстая, как... как дом. Они получше всех живут!
Я говорил и уже никак не мог остановиться. Расписывал, какая у них прекрасная жизнь. Что они просто объедаются шоколадом и задыхаются от жары в своих домиках. Я говорил назло. И я, и мама, и Зинка читали в газетах, что у них два раза лопалась льдина и они в пургу перетаскивали палатки на другое место. Папа писал веселые письма. Но и я, и мама, и Зинка понимали, что он пишет неправду, чтобы мы не волновались. И я волновался за своего отца. И пускай она за м о е г о отца не волнуется.
— Достаточно, Шмель,— сказала Елизавета Максимовна.— Больше говорить не о чем. Приедет мать, мы пригласим ее на
356


педсовет. Или... или вот что. Лучше мы пошлем твоему отцу радиограмму прямо на льдину.
—: Вы не имеете права! — крикнул я.
— 	Мои права — не твоя забота. Иди и закрой плотнее дверь. Мне нужно поговорить с Линой Львовной.
Я посмотрел на Лину Львовну. Она сидела и рассматривала ту же фотокарточку. Она была вся красная, но на меня не смотрела.
Я повернулся и ушел из пионерской комнаты. А мог бы не уходить, потому что пионерская комната — наша комната. Она для ребят. Никто не имеет права отсюда меня выгонять. Но мне было обидно на Лину Львовну за то, что она все время молчала. Она струсила. Я больше с ней разговаривать не хочу. И я на все это чихать хотел с высокого места.
ПРО СОБРАНИЕ
На это собрание я бы за тысячу рублей не пошел, если бы не боялся, что Елизавета Максимовна пошлет телеграмму на льдину. Интересно, почему так получается: не хочешь идти, а все равно идешь. Я ведь знал, что будут ругать. Меня на каждом собрании ругают, будто я хуже всех. Может быть, я просто родился недисциплинированный, а потом стану таким дисциплинированным, что у них слюнки потекут. Папа говорит: «Человек все время меняется». И я тоже меняюсь. Раньше я был еще и похуже, а сейчас стал лучше. А буду еще лучше. Может быть, лучше всех. А как человек себя ведет — это еще ничего не значит. Мы вот играем в войну. Одни бывают фашистами, а другие — нашими. Так что же, те, которые изображали фашистов, когда станут взрослыми, будут фашистами, что ли?
А я про шпионов люблю читать. Может быть, я шпионом
буду?
И еще я ненавижу, когда врут по-настоящему. Если сказать, что видел собаку, у которой хвост на носу, а нос на хвосте, то это будет неправда, но вроде шутки. А если тебя спросят: «Выучил урок?» — а ты не выучил, но говоришь: «Выучил» — то это будет настоящая брехня.
357


Когда меня спрашивают, я всегда говорю, как было. Но у меня все получается как-то неудачно.
Например, мне говорят:
— Готов отвечать?
Я говорю:
— Нет.
— Почему?
— Не выучил.
— Почему не выучил?
— В хоккей играл.
Ребята начинают смеяться. Учитель сердится. А я — виноват? Я сказал правду. Я на самом деле играл в хоккей. Чего ж тут смешного?
Учитель говорит:
— Разве ты не понимаешь, что это безобразие: играть в хоккей вместо уроков?
Я отвечаю:
— Понимаю. Но у меня так вышло.
Ребята опять смеются. А я виноват, что у меня так вышло? Я не забывал, что надо уроки делать. И я не буду врать, что я там заигрался и забыл или что у меня бабушка заболела. Я все помнил. Только мне со двора уходить не хотелось. И я сказал правду. Значит, нужно мне поставить двойку — и все.
Но меня начинают спрашивать:
— Если понимаешь, то почему не делаешь?
— Тебе что — хоккей важнее уроков?
— Ты что, и дальше намерен так поступать?
Я очень не люблю отвечать на такие вопросы. Хотя ответить ничего не стоит. Сначала нужно сказать: «Я понимаю, что это нехорошо». Потом: «Извините, пожалуйста». И под самый конец: «Честное слово, больше не буду».
Тогда получится, что я осознал свою вину и хочу исправиться. А я еще не знаю, исправлюсь я или нет. Или, может, я завтра под трамвай попаду и снова уроков не выучу... Тогда мне опять скажут, что я не держу своего слова.
358


У нас в классе есть Вовка Дутов. Он всегда говорит: «Извините, пожалуйста, это в последний раз». Но с этим последним разом он уже два года сидит в шестом классе. Он скоро дырку просидит на своей парте. А у меня только две тройки: по ботанике и по поведению. Но все равно на собраниях меня ругают.
На прошлом тоже ругали.
Сначала все было ничего.
Елизавета Максимовна сидела за столом, Лина Львовна села за мою парту — наверное, хотела, чтоб я ее простил. Но я нарочно от нее отвернулся.
Елизавета Максимовна постучала по столу карандашом, и мы стали выбирать разные должности.
— Ребята, вы должны отнестись к сегодняшнему собранию серьезно, вдумчиво, по-пионерски,— сказала Елизавета Максимовна.— Если кто-нибудь хочет высказаться, не стесняйтесь, говорите прямо. Начнем со старосты. Как вы думаете, хорошо работала в прошлом году Вика Данилова?
Ребята молчали. Никто не хотел начинать первым. Потом Вовка Дутов запыхтел. Он всегда пыхтит, прежде чем сказать что-нибудь. Елизавета Максимовна посмотрела на него.
— Ну, Дутов?
— Хорошо,— сказал Вовка.
— Значит, возражений нет? Данилова остается старостой. Кто за это предложение?
Все подняли руки. А я не поднял. Я не был «против», по «за» я тоже не был. У нас в классе вообще никакой работы не ведется. Один раз только стенгазету сделали: вырезали из «Огонька» картинки и наклеили на лист бумаги. Сверху написали: «За отличную учебу». Только там никакой учебы не было. Вырезали одни самолеты и еще про служебных собак.
Данилова тоже работы не вела. Она из класса всех выгоняла в переменку. Если уж она так хорошо выгоняла, то пожалуйста... Я бы еще лучше выгнал.
— А ты, Шмель, почему руки не поднимаешь? — спросила Елизавета Максимовна.— Ты — против?
Я говорю:
— Нет, Елизавета Максимовна, не против. Я не согласен, что «хорошо». Данилова нас из класса выгоняла. Если даже
359


она очень хорошо выгоняла, то все равно больше ничего не делала.
— А ты сам что делал? — крикнула Вика.— Я тебя больше всех выгоняла.
Я повернулся к Вике и говорю:
— Ну и что? Если бы я из класса сам выходил, тебе вообще было бы делать нечего. Вот и получилось бы, что ты плохо работала. А так, из-за меня, ты хорошо работала.
Ребята засмеялись. И Лина Львовна засмеялась. А Елизавета Максимовна сказала:
— Тебя, Шмель, почему-то не зыбирают. Садись на место и не мешай.
— Я не мешал, вы сами спросили.
— Хорошо, хорошо. Довольно разговоров.
Я сел и показал фигу Вовке Дутову. А он погрозил мне кулаком. Тогда я быстро нарисовал в тетрадке человека с еловой шишкой вместо головы и опять показал Дутову. Он запыхтел и снова погрозил кулаком.
Пока я рисовал, Борьку выбрали председателем совета отряда за то, что он клеил газету. Он и в прошлом году был председателем, потому и газету сделал. За Борьку я голосовал — все- таки мы с ним живем на одной лестнице.
В это время открылась дверь, и вбежал Владик, наш вожатый — весь красный и волосы мокрые.
— Уф! — сказал он.— Извините, Елизавета Максимовна, что я опоздал. Только что тренировка кончилась.
— Нужно уметь рассчитывать свое время,— сказала Елизавета Максимовна.— Садись. Мы сейчас звеньевых выбираем.
— Не могу,— сказал Владик.— Я только на минутку... у меня кончилось по волейболу... Сейчас будет по баскетболу... Соревнования! Я потом прибегу.— И Владик исчез.
Елизавета Максимовна строго взглянула на Лину Львовну. Лина Львовна посмотрела на открытую дверь. Но там, где только что стоял Владик, никого не было, одни пылинки кружились в луче солнца.
Лина Львовна встала и закрыла дверь.
— Будем продолжать,— сказала Елизавета Максимовна.— Лина Львовна, у вас есть какие-нибудь предложения?
360


Лина Львовна встала из-за парты и принялась теребить концы галстука. Наверное, раньше она так же стояла перед Елизаветой Максимовной, когда отвечала урок.
— Я не знаю...— тихо сказала Лина Львовна.— Мне бы хотелось... пусть ребята сами... пусть подумают и выберут. Мне кажется, им даже думать лень. Они привыкли, что им подсказывают. Ну и...
— Кто же им, по вашему мнению, подсказывает? — спросила Елизавета Максимовна.
— Ну... я... и другие...
— Хорошо,— спокойно сказала Елизавета Максимовна.— Но давайте об этом мы с вами поговорим после собрания. И без посторонних.
— Они не посторонние...— едва слышно сказала Лина Львовна.
В классе было так тихо, что если бы Лина Львовна не сказала, а только подумала, мы бы и то, наверное, услышали. Ребята прямо замерли на местах. А мне даже показалось, что Елизавета Максимовна сейчас выгонит Лину Львовну из класса. Но Елизавета Максимовна сделала вид, что не расслышала. Я сижу на второй парте, и мне было видно, что она изо всех сил старается показать, будто ничего не случилось. Только ничего у нее не вышло. Я сразу понял, что она злится. Потому что она сначала стала поправлять прическу, а у нее прическа и так всегда гладкая — ни один волосок в сторону не торчит. Потом она полистала журнал. А журнал листать нечего — это ведь не урок. Я по себе знаю: если тебе нужно сдерживаться, то обязательно или нос зачешется, или кашлять захочется и вообще начинаешь без толку руками возить.
Но Елизавета Максимовна все-таки сдержалась. Она даже улыбнулась чуть-чуть. Только смотрела она не на нас, а куда-то вверх, на стенку. Там у нас висит портрет Дарвина. Наверное, Дарвину она и улыбнулась.
— Ну что же, ребята,— сказала Елизавета Максимовна.— Я жду. Пора заканчивать. Нам нужно выбрать звеньевых и редактора газеты. Предлагайте кандидатуры.
Ребята сидели молча и посматривали то на Елизавету Максимовну, то на Лину Львовну. А Лина Львовна сидела рядом со
361


мной и рисовала на бумажке звездочки. Она нарисовала восемь звездочек и стала их зачеркивать.
— 	Я думаю, что звеньевыми можно поставить Jle- тицкого, Никифорову и Дутова,—сказала Елизавета Максимовна.
Ребята засмеялись и все сразу посмотрели па Вовку Дутова. Мы думали, что она шутит. Вовка Дутов — второгодник. У него тройки пополам с двойками. Правда, он здорово в футбол играет, особенно головой. Мы его так и зовем: «Вовка — футбольная головка». Он длиннее всех в классе. И сильнее всех. Ну и что? Из-за этого звеньевым выбирать? Он даже и сам удивился, что его назвали. Надулся и запыхтел.
— Ты что-то хочешь сказать, Дутов? Ты не согласен? — спросила Елизавета Максимовна.
Дутов поднялся с места.
— Я?
— Ну конечно, ты.
— Пых...— сказал Дутов.— Пых... Согласен.
— Видишь ли, Дутов,— сказала Елизавета Максимовна.— Конечно, следовало бы подождать, пока ты исправишь свои двойки. Но... класс оказывает тебе доверие. Класс надеется, что ты изменишь свое отношение к учебе. Может быть, новые обязанности помогут тебе в этом. Как ты на это смотришь, Дутов?
— Пых...— сказал Дутов.— Я... изменю... Пых...
Все снова засмеялись. Но Елизавета Максимовна сказала, чтобы мы сидели тихо и не превращали собрание в забаву. Она еще сказала, что нехорошо смеяться над товарищем, а надо ему помочь. Как будто мало Дутову помогали! И учителя с ним си¬
362


дят все время... Он сам учиться не хочет. Он говорит, что после восьмого класса его возьмут в футбольную команду мастеров.
Всем было так смешно, что уже хотели голосовать за Дутова, чтобы посмотреть, какой из него получится звеньевой. Я взглянул на Лину Львовну и увидел, что она поднимается с места. У нее было такое обиженное лицо, как будто ее ударила. Она стояла очень серьезная и очень бледная. И я даже испугался, что она заплачет.
— Елизавета Максимовна...— сказала Лина Львовна.
Елизавета Максимовна сразу как будто окаменела. Она сидела очень прямо и смотрела на портрет Дарвина.
— Елизавета Максимовна,— уже громче сказала Липа Львовна.
Елизавета Максимовна медленно повернулась к Липе Львовне.
— Я вас слушаю.
— Елизавета Максимовна, мне нужно с вами поговорить. Я прошу вас... давайте выйдем в учительскую.
— Выйти? — удивилась Елизавета Максимовна.— Почему такая срочность? — Она взглянула на Лину Львовну и вдруг быстро поднялась из-за стола.— Ну хорошо, идемте.
Они вышли в коридор и закрыли дверь.
Ребята сразу повскакали с мест и окружили парту Дутова. Его в классе никто не любит. У нас говорят: если Дутову голову поменять на футбольный мяч, а вместо мяча дать футболистам Вовкину голову, то ни учителя, ни футболисты не заметят разницы. Но его не любят не за то, что он глупый, а за хитрость. При учителях он — тихий-тихий. Учителя думают, что он неспособный, но зато послушный. И Дутов в классе сидит тише всех. Только он все запоминает. Не уроки, конечно, а кто что про него сказал. А после уроков подойдет и — раз кулаком или портфелем! Да еще обязательно подкараулит, когда человек идет один. С ним один на один никто не может справиться.
Мне-то вообще неважно, кто будет звеньевым — все равно никто работы не ведет. Но уж Дутов — извинит^, пожалуйста!
Когда мы обступили Дутова, он завертел головой, запыхтел, а сказать ничего не может.
Тогда Вика Данилова спросила:
363


— Дутов, ты правда хочешь быть звеньевым?
— А твое какое дело!
— Конечно, мое дело,— сказала Вика.— Ведь я же тебя выбираю.
— Ну и выбирай.
— А я не хочу тебя выбирать.
— Сама ты дура,— сказал Дутов.
Ребята засмеялись. Только смеялись они как-то не очень весело — как будто их нарочно заставляли смеяться.
— А я тоже не хочу! — крикнул Алик Летицкий.
— Сам дурак,— ответил Дутов.
Теперь никто не засмеялся. Это уже получалось вроде игры. Все стали говорить: «И я не хочу! И я...» Дутов сначала отвечал, а потом перестал. В общем, половина класса у нас получились дураки, а остальные — неизвестно кто.
Тогда я сказал:
— Ребята! Алё! Знаете что...
Договорить я не успел. Сзади кто-то запустил в Дутова учебником. Книжка пролетела над партой и ударила Вовку по затылку.
Дутов вскочил. Он стоял, оглядывая ребят, и никак не мог догадаться, кто это сделал. Дутов стоял и краснел. Даже затылок у него стал красный. И вдруг он схватил самого ближнего и изо всей силы рванул за гимнастерку. Гимнастерка разорвалась, а пуговицы запрыгали по полу.
Это был Гера Попов. Он самый тихий у нас в классе. Оп даже не говорил ничего. Только его парта — рядом с партой Дутова, и когда все ребята встали, то встал и он.
Гера испуганно посмотрел на Дутова, затем провел рукой по гимнастерке — она была разорвана до пояса. Гера наклонился и молча стал собирать пуговицы.
Я видел, что он чуть не плачет. Я знаю, что он не жадный. Ему чихать на гимнастерку. Только его дома будут за это бить — у него отец пьяница.
Ребята молча смотрели на Дутова.
Дутов пыхтел и краснел еще больше,
Гера собирал свои пуговицы.
А мне вдруг стало жарко от злости. Даже голос охрип.
364


Я залез на сиденье и сказал:
— Ребята! Герка самый слабый в классе. Верно? А Дутов — самый сильный. Он всех бьет поодиночке. Давайте мы сейчас разорвем ему гимнастерку.
— Попробуй,— сказал Дутов.
— И попробую.— Я соскочил с парты и сказал Борьке: — Борька, покарауль у двери. Если Елизавета Максимовна пойдет...
— Не надо, Костя,— ответил Борька.— Сейчас придет кто- нибудь. Лучше потом.
Но я так разозлился за Геру, что мне уже ничего не было страшно. Наоборот, мне было даже как будто весело.
— Ты председатель отряда, и тебе нельзя драться,— сказал я Борьке.— Не бойся. Я тоже драться не буду. Только разорву ему гимнастерку. Ведь Елизавета Максимовна всегда говорит: никогда не надо откладывать на завтра то, что можно сделать сейвдня. Вот я и не буду откладывать. А ты покарауль.
Борька направился к двери.
А я подошел к Дутову.
Я протянул руку. Дутов с размаху ударил меня по голове. И тут на него бросились все ребята. Оказалось, что Дутов вовсе уж не такой большой. Его облепили со всех сторон, и никак нельзя было просунуть руку, чтобы его стукнуть. Я хотел дотянуться до гимнастерки, чтобы ее разорвать, но ничего не получилось. Получилась куча мала, а Дутов был где-то внутри. Наконец мы засунули его под парту и не выпускали оттуда, хотя он щипал нас за ноги.
— Идет! — крикнул Борька.
Все разбежались по местам.
Открылась дверь, и на пороге показалась Елизавета Максимовна. Она была одна.
Дутов ворочался под партой; он никак не мог вылезти — его затиснули между перекладинами.
— Что ты там делаешь, Дутов?
Дутов только пыхтел. Наконец он выбрался и, весь красный, с расстегнутым воротом, уселся на скамейку.
— В чем дело, Дутов?
— Пых...— сказал Дутов.— Пых... Искал... промокашку...
365


Мы захохотали так, что с потолка даже мел посыпался.
— Сидите тише и не превращайте собрание в забаву,— сказала Елизавета Максимовна.— А ты, Дутов?.. Нечего сказать, хорош звеньевой.
— Я не буду... пых... звеньевым...
'— Почему не будешь?
Дутов уставился в парту и запыхтел еще сильнее.
— Что здесь произошло? Староста!
Встала Вика Данилова.
— Ничего, Елизавета Максимовна. Мы сидели и ждали.
— Таланов?
Встал Борька.
— Ничего, Елизавета Максимовна. Мы просто... сидели.
— Дутов?
Встал Дутов. Он краснел и пыхтел. И... молчал.
— Я жду, Дутов.
Дутов прямо завертелся на месте, так ему хотелось сказать. Ведь если он не скажет, то получится, что он непослушный. А если он плохо учится да еще и непослушный, так его вообще из школы выгонят.
— Пых...— сказал Дутов.— Промокашка... Упала... Я больше не буду, Елизавета Максимовна.
— Что не будешь?
— Пых...— сказал Дутов.— Вот... промокашка...
— Садись,— сказала Елизавета Максимовна.
Дутов сел и стал вытирать лицо рукавом.
— Может быть, у кого-нибудь все же хватит мужества сказать, что случилось? — спросила Елизавета Максимовна.— Или вы пионеры только по названию?
Когда она начала говорить про мужество, я не вытерпел.
— Елизавета Максимовна,— сказал я.
— Помолчи, Шмель. Я уже устала от твоих глупостей.
— А вы послушайте. Может, и не глупости.
— Что-то не верится,— сказала Елизавета Максимовна.— Ну, говори.
— Я и говорю. Ничего не случилось. Просто мы не хотим выбирать Дутова звеньевым.
— Почему?
366


— Потому... не знаю... Он нам не нравится.
— Это интересно,— медленно проговорила Елизавета Максимовна.— Это что-то новое, Шмель. Я не знаю, сам ты это придумал или... Впрочем, это неважно.— Елизавета Максимовна села за стол, помолчала. Затем она взглянула на меня и даже улыбнулась. Чуть-чуть. Так, будто ее дернули ниточками за губы и сразу отпустили.— Ну, а если, например, вам не понравится вожатый? Вы тоже будете против?
— Конечно,— сказал я.— Если не нравится... так чего же?..
— Это тем более интересно.— Елизавета Максимовна говорила, будто по радио: очень ясно, каждую буковку было слышно.— Ну, а если вам не понравится старший вожатый?
Я не понимал, чего она хочет. Да хоть тридцать раз старший. Если не нравится, значит, не нравится. Если бы я один... Ведь все против Дутова. А когда все против — это же случайно не бывает. Значит, сам виноват.
Я сказал:
— Ну и пускай старший. Если плохой... Только мы ведь их не выбираем. Мы звеньевых выбираем.
— Достаточно, Шмель,— сказала Елизавета Максимовна.— Мы еще к этому вернемся.
— Итак, ребята,— Елизавета Максимовна поднялась с места.— У нас было три кандидатуры: Никифорова, Летицкий, Дутов. Давайте голосовать. Кто за Никифорову?
Все подняли руки.
— Кто за Летицкого?
Опять все подняли руки.
— Кто за Дутова?
Никто даже не шевельнулся.
— Кто против Дутова?
Все подняли руки как один. Даже Дутов.
— Ну что же,— сказала Елизавета Максимовна и взглянула на меня.— Давайте на сегодня закончим. Я подумаю, кто может быть третьим звеньевым. И вы подумайте. В следующий раз обсудим. До свиданья.
Елизавета Максимовна повернулась и торопливо пошла к двери. По дороге она еще раз взглянула на меня. И опять как-
367


то странно, будто я не человек, а какое-нибудь растение. Тропическое.
Ребята бросились к выходу. Всем уже надоело сидеть в классе. А я еще немножко посидел. Мне хотелось понять, почему Елизавета Максимовна все спрашивала про вожатых. Но я так и не догадался. Собрал свои тетради в портфель и вышел.
Когда я проходил мимо пионерской комнаты, мне показалось, что там кто-то поет. Тонким таким голосом. Пропоет несколько слов, замолчит, опять запоет. Я открыл дверь и заглянул.
За столом, положив голову на руки, сидела Лина Львовна. Она не пела. Это мне из-за двери показалось, что пела. Она плакала. У нее даже слезы текли.
Я смотрел на нее и не знал, что сказать. Мне всегда жалко, если плачут взрослые.
А она заметила меня и сказала:
— Иди, Костя... пожалуйста... Зайди после...— И она снова заплакала.
Я закрыл дверь и выбежал на улицу.
Во дворе были почти все ребята. Они по дороге вспомнили, что когда выбирали Летицкого, то даже забыли спросить, какого Летицкого — Мишку или Алика?
— Да все равно, они ведь близнецы,— сказал я.— Пусть будут звеньевыми по очереди. Никто и не заметит.
— Ты, Шмель, можешь не острить,— сказал Мишка Летицкий.
— Извини, Алик, больше не буду,— нарочно ответил я.
— Я вот тебе сейчас дам за Алика,— сказал Мишка.
— А ты разве Мишка? — спросил я.
— А ты сам не видишь!
— Не вижу,— сказал я.— Я думал, ты — Алик. Ребята! А знаете! Лина Львовна...
Я хотел сказать, что видел сейчас, как Лина Львовна плачет, и не сказал. Сам не знаю почему. Я повернулся и побежал в школу. У пионерской комнаты я снова услышал, как плачет Лина Львовна. Тогда я вырвал из тетради листок бумаги и написал на нем:
368


Затем я положил листок у двери завуча, постучал и спрятался за углом. Я видел, как Вера Аркадьевна подняла листок, посмотрела, пожала плечами и пошла в пионерскую комнату.
Когда я вернулся к ребятам, они уже выбрали Алика. Делать было нечего, но ребята почему-то не расходились. Все начали вспоминать, как не выбрали Дутова. Мне тоже нравилось, что его не выбрали. Тут дело даже не в Дутове. А в том, что мы все делали вместе. Вместе засунули его под парту — теперь пусть попробует кого-нибудь тронуть. А потом вместе его не выбрали.
Это у нас первый раз, честное слово.
СЛЕДЫ НА СНЕГУ
Костя стоял у окна и смотрел вниз, на штабеля дров, засыпанные снегом. Сверху двор выглядел как город: дома — поленницы и между ними — улицы, покрытые только что выпавшим чистым снегом. По одной из улиц пробежала кошка, и на снегу
Библиотека пионера, том 8
369


остались четкие отпечатки лап. «Можно выследить,— подумал Костя.— Если бы у меня была собака, я бы пустил ее по следу, и они бы подрались».
Мысль о собаке, идущей по следу, натолкнула Костю на другую мысль. Он подошел к столу и полистал книгу «Щупальца осьминога». Хорошая книга, в зеленой обложке, очень толстая. Там описано, как один шпион...
Зазвонил телефон на столике.
— Подойди,— сказала Зинаида.— Если меня, то нет дома.
— Почему нет, когда ты дома? — сказал Костя.
— Костенька, у меня послезавтра зачет,— взмолилась Зинаида.
Телефон все звонил.
— А будешь на меня маме жаловаться?
— Не буду, не буду,— нервно сказала Зинаида.
Костя снял трубку.
— Алло! Зину? — Костя искоса взглянул на Зинаиду п ухмыльнулся.— Сейчас посмотрю.
— Ты что, с ума сошел? — прошептала Зинаида.
— А ты сначала объясни, почему ты врешь? А еще — почему я должен врать из-за тебя? — шепотом ответил Костя, прикрывая трубку ладонью.
— Костя!
— Нет, ты объясни. Ну чего ж ты молчишь? Смотри, а то позову. Сама всегда говоришь: Костя да Костя... Врать нечестно!.. А сама — честно?
— Господи! Ну ладно, нечестно! — простонала Зинаида, прикрывая рукою рот.
— Сознаёшься?
— Сознаюсь.
— Так ты запомни,— прошептал Костя.— Алло! Вы слушаете? Зины нет дома.
Едва сияющий Костя повесил трубку, Зинаида бросилась к нему. Костя, хохоча, нырнул под стол и вылез с другой стороны. Зинаида обежала кругом, а Костя — снова под стол.
— Чертежи опрокинешь! — крикнула Зинаида.
— А ты не ври! — отозвался из-под стола Костя.— Вам можно, а мне нет, да?
370


—1 Ты со мной не сравнивайся, тебе еще до меня учиться и учиться.
— У тебя научишься,— ответил Костя.
Спорить с Костей было бесполезно. Зинаида знала — у него всегда в запасе тысяча слов; только папа мог его унять. Но папа далеко, он на льдине. Зинаида вздохнула.
— Вылезай, не трону.
— Дай слово!
— Даю.
— Дай честное комсомольское.
— Честное комсомольское. Пластырь! Липучка! Зануда!
— Студентка-лаборантка-врунья, — немедленно отозвался Костя, вылезая из-под стола.
Нет, соревноваться с Костей было бесполезно. Зинаида снова вздохнула и взялась за чертеж. Костя уселся на диван и принялся вспоминать, о чем он только что думал. Это было что-то очень важное. Следы на снегу... Собака... «Щупальца осьминога»... Вспомнил!
Костя побежал к телефону и набрал номер. После короткого разговора он схватил пальто и устремился к двери.
— Куда? — крикнула Зинаида.— Поешь сначала.
Но Костины каблуки грохотали уже где-то на третьем этаже.
На втором этаже Костя позвонил. Дверь открыл Борис.
— Здорово! — сказал Костя.
— Тихо ты,— прошептал Борис.
— Чего тихо?
— Указатель велел не шуметь. Он пишет чего-то.
Указатель — подполковник в отставке и Борькин сосед —
был очень строг. Он состоял в домовой комиссии. Он наблюдал за порядком и ругался с дворниками. В остальное время он писал стихи для детей. Эти стихи не печатали. Их возвращали Указателю в конвертах со штампами: «Комсомольская правда», «Мурзилка», «Пионерская правда», «Костер», «Пионер», и за это Указателя в доме уважали и побаивались.
— Подумаешь, Указатель...— сказал Костя.— Идем во двор.
— Некогда.
— Всегда тебе некогда!
371


— Я приемник собираю,— сказал Борис.
— Всегда ты приемник собираешь. Не видал я твоих приемников! Какой приемник? Покажи.
Борис повел Костю в комнату. На столе, покрытом газетой* лежали какие-то детальки, проволочки, кусочки олова. Рядом на проволочных козлах дымился электропаяльник.
— А где приемник? — спросил Костя.
Борис засмеялся:
— На столе.
Костя еще раз внимательно оглядел стол, но не увидел ничего, похожего на приемник.
— Да вот же! — Борис показал на маленькую дощечку, на которой были прикреплены белые и красные проводки и какие- то маленькие детальки.
— A-а,— протянул Костя.— А я думал, что это телевизор. «Знамя» или «Рубин».
— Честное слово, приемник,— сказал Борис.— Он на полупроводниках, потому и маленький. Его можно в карман засунуть и слушать.
— Врешь,— вяло сказал Костя. Он понимал, что Борис не врет; он слышал уже о таких приемниках, они действительно помещаются в кармане. Можно на уроке слушать трансляцию со стадиона или если зададут на дом стихотворение, а его передают по радио... Слушай и повторяй за артистом. Костя давно мечтал о таком приемнике. А Борис вот взял и сделал. Костя даже чуть-чуть обиделся.
— Хочешь, я потом тебе сделаю? — предложил Борис.
— Я и сам сделаю,— презрительно сказал Костя.— Сто штук! Один выберу, самый лучший. А остальные выброшу!
Борис опять засмеялся. Он ничего не говорил, а только смеялся. И Костя, который никогда не терялся, сейчас не знал, что сказать. Уж лучше бы Борис спорил. Но Борис не спорил — все было ясно. Костя стоял и придумывал какие-то самые остроумные слова, которые должны были уничтожить Бориса, несмотря на его приемник.
В это время отворилась дверь, и в комнату заглянул Указатель.
372


— Что тут за веселье? — строго спросил он.— Почему шум на всю квартиру?
Ох и не вовремя появился Указатель! На свою голову открыл он дверь в Борькину комнату. У Кости даже мурашки по спине пробежали от удовольствия. Он знал свои права.
— А разве нельзя смеяться? — вежливо спросил Костя.
Борис подозрительно взглянул на Костю. Он не доверял Костиной вежливости, а с Указателем лучше не связываться.
— В общем, так,— сказал Указатель,— прекратить смех. Вьт мешаете мне работать.
Костя думал недолго. Он очень не любил Указателя.
— Ха-ха-ха,— четко произнес Костя, глядя прямо в глаза Указателю.— Это я смеюсь,— пояснил он.— Очень тихо. Так можно?
Лицо Указателя налилось свекольным цветом.
— Как твоя фамилия? — грозно спросил он.
Костя зачем-то обошел вокруг стола и снова уставился на Указателя.
— Извините, пожалуйста, я буду смеяться еще тише,— прошептал он.— Ха-ха-ха...
Глаза Указателя, округлились. Он открыл рот и закрыл глаза. Затем голова его исчезла. В коридоре послышался скрежет телефонной вертушки.
— В милицию звонит,— прошептал Борис.— Он всегда ругается, если кто-пибудь шумит. Даже если мимо ходят... Он какие-то стихи пишет. Давай уйдем лучше.
— Испугался я милиции,—сказал Костя, подвигаясь к двери.
Через минуту ребята уже стояли внизу.
— А мне всего чуть-чуть осталось,— огорченно сказал Борис.— Полчасика попаять — и все. Теперь он маме будет жаловаться.
— Ну и пускай; не знает она его, что ли! — отозвался Костя.— Идем, будешь у нас радистом.
— У кого — у вас?
— Узнаешь.
Во дворе между штабелями дров уныло слонялись Мишка и Алик.
— Чего ты так долго? — спросил Алик.
373


— Меня в милицию чуть не забрали,— ответил Костя.— Давайте скорее. Кто будет лейтенантом?
— Я! — крикнул Мишка.
— Ты уже был в прошлый раз,— возразил Алик.— Костя, пусть он лучше будет майором.
— Правда, Мишка,— сказал Костя.— Давай майором. Все равно лейтенанта в середине ранят. А майор все-таки главный.
Мишка для виду поупирался немного, но согласился на майора.
Борька знал азбуку Морзе, и поэтому само собой выходило, что его нужно назначить резидентом вражеской разведки. Он должен был передавать по радио всякие сведения и вербовать новых агентов.
— А как это делать? — спросил Борька.
Борька был малообразованным человеком — он не читал книжек про шпионов.
Славные книжечки в зеленых и голубых обложках! Их читают до и после уроков. Иногда — во время уроков. А чаще всего — вместо уроков. А Борька читал рассказы Аркадия Гайдара и Джека Лондона. «Тома Сойера» он прочел восемь раз. Ничего не поделаешь — такой уж чудак Борис Таланов. Он даже не знал толком, как закапывать парашюты, каким способом при случае можно отравить знакомого, как пользоваться для шифровки донесений стихами Лермонтова, как обезвредить бомбу за пять секунд до взрыва, куда должен целиться шпион, чтобы не убить, а только легко ранить лейтенанта госбезопасности (лейтенант должен продолжать погоню), как... Впрочем, нам следует остановиться, перечислять можно без конца. А у Кости и без Бориса достаточно трудностей. Попробуйте сделать, чтобы все было по-настоящему, как в книге, если у вас всего трое помощников.
Где взять молодую красивую шпионку? (Эх, Лина Львовна! Вот ее бы сюда.)
Откуда на дровяном дворе возьмется колхозный сторож Карим Умаров? (Он же — Вернер фон Штраух, он же — мистер Глэн Поуз, он же — сэр Арчибалд Дуглас.)
А инженер, который должен влюбиться в шпионку?.,
А бандит-уголовник?.4
374


А запутавшийся шофер, который развозит агентов на машине директора одного из крупных заводов?
Нет, людей не хватало. Костя понимал, что у них получается не совсем как в книге. Пропадали лучшие страницы. В особенности плохо было- без красивой шпионки. Поэтому, как всегда перед началом, Костя был озабочен. На вопрос Бориса-резиден- та он ответил:
— Ничего тебе делать не нужно. Будешь говорить: «Помните, у нас длинные руки» — раз! «Он слишком много знал»—два! Понял? Еще будешь стучать на ключе — какие-нибудь цифры. Шифр. Понял?
— Понял,— согласился Борис.— Только неинтересно.
— Поинтереснее, чем твои проволочки.
Костя залез на поленницу. Там он постоял немного и спрыгнул вниз. На снегу отпечатались следы его галош. Теперь это были уже следы вражеского агента.
Борис и Алик (пограничники) бросились к Косте. Они навалились на него, выворачивая руки.
— Пустите! С ума сошли! — зашипел Костя.— Нельзя сразу. Я же еще только на границе.
Пограничники расступились. Костя сердито посмотрел на них и вдруг, что-то вспомнив, бросился к ближайшей парадной. Скоро он вернулся с большой метлой.
— Отвернитесь.
Пограничники послушно отвернулись. Костя бесшумно прошел между ними, заметая следы метлой, и скрылся за одной из поленниц. Можно было начинать.
— Следы,— сказал Мишка.
— Следы,— согласился Алик.
— Интересно, чьи же это следы?
— Правда, интересно,— подтвердил Алик.
Мишка встал на четвереньки и понюхал снег.
— Посыпано каким-то порошком,— сказал Мишка.— Собака потеряла чутье. Звоните на заставу.
— Есть звонить на заставу! — отозвался Алик.
Алик приложил кулак к уху:
— Алло! Квадрат 47. Какой-то неизвестный человек с неизвестной целью перешел границу.
375


— А мне чего делать? — спросил Борис, у которого начали мерзнуть ноги.
— А ты молчи, ты уже в тылу,— сказал Мишка и тоже приложил руку к уху.— Вас понял. Продолжайте наблюдение. Докладываю генералу.— Мишка крутнул воображаемый диск.— Алло! Товарищ генерал! Докладывает майор Летицкий...— Внезапно Мишка опустил руку и заорал: — Костя! Костя! Про генерала забыли, кому звонить?
Из-за поленницы выглянул рассерженный Костя. Он обвел взглядом двор. У самой стены дома, размахивая продуктовой сумкой, шла Люська — дочка дворничихи.
— Люська! Хочешь играть?
Белые Люськины брови полезли вверх. Она подумала, что ослышалась.
— В кого... играть?..— тихо сказала она.
— С нами, будешь генералом.
— Я не умею... генералом...— прошептала Люська.
— Мишка тебе будет звонить, а ты отвечай: «Это задача со многими неизвестными».
— Со многими... неизвестная...— повторила Люська и вдруг вспомнила: — А меня мама за хлебом послала.
— Все равно не успеешь, скоро перерыв.
— Скоро перерыв...— согласилась Люська.
Костя снова скрылся в дровах.
— Алло, товарищ генерал! — повторил Мишка.— Докладывает майор Летицкий...
— Со многими... неизвестная...— отозвалась Люська.
Игра продолжалась. Теперь все шло как по книге. Алик и Мишка носились по двору, разыскивая Костю. Алик все время рвался вперед, а майор Мишка (он любил лейтенанта как родного сына) одергивал его. Одновременно майор разговаривал на многих иностранных языках:
— Ит из э лэмп! Гив ми зе эппл! Нина хзз э дог! 1 — орал майор, вспоминая учебник пятого класса.
Несколько раз ребята пробежали мимо сарайчика, из которого торчали Костины ноги. Но сейчас Косте нельзя было мешать,
1 Это лампа! Дай мне яблоко! У Нины есть собака! (англ.)
376


он ставил бомбу замедленного действия; Под ногами путалась счастливая Люська. Она бегала, размахивая продуктовой сумкой, и распевала: «Много неизвестна... много неизвестная». Только Борис, не зная, что ему делать, тоскливо уминал снег. Он хотел было побежать разыскивать Костю, но ребята не разрешили. Они сказали, что резидент вообще должен сидеть в подполье.
Наконец Костя свистнул. Алик и Мишка рванулись к сараю, выхватив пистолеты. Шпион бешено отстреливался.
— Сдавайтесь! — крикнул майор.
— Сдавайся! — взвизгнула Люська.
В ответ из сарайчика вылетело полено. Оно слегка задело по ноге Люську. Люська подумала немного, села на снег и заплакала. А борьба только еще разгоралась.
— К-х-х-х, к-х-х... — слышалось из сарая.
— Та-та-та-та...— отвечал автомат лейтенанта.
Увлекшийся Костя высунулся из сарая.
— К-х,— сказал майор.— Я тебя убил. Вылезай.
Это было уже не по книге. Шпиона нельзя убивать сразу. Разгневанный Костя открыл было рот, но майор уже осознал свою ошибку.
— Пуля просвистела у тебя около уха! — крикнул Мишка.
Перестрелка продолжалась.
Наконец майор бросился к двери. Оттуда высунулась рука шпиона. Пистолет был направлен прямо в сердце майора. Но оба — и шпион и майор — смотрели на лейтенанта. Лейтенант, позабыв свои обязанности, продолжал строчить из автомата.
— Алик! — крикнул шпион.
Только тут лейтенант опомнился. Он бросился вперед и грудью заслонил майора.
— К-х-х.
Лейтенант со стоном опустился на снег. Майор прыгнул на шпиона. Они катались по полу сарайчика, и Мишка никак не мог одолеть Костю. Он был слабее. А Костя, ушибив ногу об угол, обиделся и не хотел сдаваться. Костя подмял под себя майора, сел на него верхом и принялся кормить снегом. Мишка извивался и выл такг что даже Люська удивилась и перестала плакать.
378


— Пусти! Пусти, а то узнаешь, вот дам сейчас! — кричал майор.
Но тут Костя пришел в себя. Он слез с майора и поднял руки. Помятый майор поднялся, отряхивая снег.
— Не буду я играть,— буркнул он.
— Но я же сдаюсь, Мишка! Смотри, я руки поднял. Допрашивай.
— Ит из э лэмп? — неохотно спросил Мишка.
— Нихт,— ответил Костя.
— Гив ми зэ эппл,— строго сказал Мишка.
— Нихт.
— Нина хэз э дог! — крикнул Мишка.
— Нихт,— ответил Костя.— Можете меня расстрелять,— добавил он на чистом русском языке.
Повеселевшая Люська с восторгом слушала этот волшебный разговор.
Она ничего не понимала с самого начала, и от этого все казалось ей еще интереснее. Она даже попробовала вставить: «Со многими... неизвестная». Но на нее прикрикнули.
Легко раненный лейтенант тоже принял участие в допросе. Допрашивал он почему-то на французском языке.
— Сэ си бон? — спросил лейтенант.
— Нихт,— ответил Костя.
— А где сэ си бон? — нахмурился лейтенант.
— Нихт. Не скажу,— ответил Костя.
Допрос длился не очень долго — пока хватило иностранных слов. Теперь шпион должен был скрыться. Его следовало упустить — так говорила книга. Алик и Мишка отошли в сторону, и Костя скрылся «в неизвестном направлении». Снова начались поиски. Ребята обшарили сарайчики, заглядывали под доски, залезали под поленницы. Шпиона не было.
Откуда-то из угла двора донесся торжествующий смех и крик Люськи:
— Вот он! Вижу, вижу, спрятался.
Алик и Мишка побежали на крик. Но только лишь затем, чтобы стукнуть Люську по шее.
Генерал не должен был принимать участия в операции. Это было не по книге.
379


Между тем Костя разыскивал резидента. Он должен был передать срочное донесение, а тот словно сквозь землю провалился.
— Эй, ребята! — крикнул Костя.
— Ага,— отозвались Мишка и Алик.
— А где Борька?
— Не знаем.
Костя объявил перемирие, и все трое принялись искать резидента.
— А он домой ушел, я видела,— объявила вездесущая Люська после десятиминутных поисков.
— Чего ж ты раньше не сказала?
— Я боялась.
— Чего боялась?
— Бить будете,— честно призналась Люська.
Ребята захохотали. Кажется, Люська всерьез вообразила себя человеком. Бить такую пигалицу! Смешно. Можно, конечно, мимоходом шлепнуть по затылку. А бить... найдется кто-нибудь и постарше.
Люська не знала, почему смеются ребята. Но ей было приятно, так приятно, как никогда в жизни. Ведь все-таки ее не гнали, с ней разговаривали.
— Можно, я за него буду? — храбро спросила Люська.
Костя снисходительно усмехнулся:
— Тоже мне резидент. Может, тебя еще президентом?.. Эйзенхауэром можешь?
— Эйзенхауром... могу.— Люська мотнула головой. Она была готова на все.
Ребята снова захохотали. Засмеялась и Люська. Она повизгивала, запрокинув голову, и даже слегка приплясывала. Она была счастлива. Вдруг Люськино лицо вытянулось. Она застыла, глядя в сторону дома.
— Что же это такое? — закричала дворничиха еще издали.— Суп на стол поставила! За хлебом послала...
Люська с надеждой взглянула на ребят: может, заступятся? Но ребята даже отодвинулись немного в сторону. Люська стояла одна — беспомощная и виноватая.
— Да ты, никак, и не ходила! Где ж ты была? — спросила дворничиха, выхватывая из Люськиных рук сумку.
380


— Я была... перерыв...— прошептала Люська.
— Да перерыв-то час назад кончился! Иди домой сейчас же, уродина! — Дворничиха грозно оглядела ребят: — Господи! Вот она, метла-то где! А я ее целый час искала. Вы зачем метлу взяли?
— Мы двор подмести хотели,— льстиво сказал Алик.
Но дворничиха хорошо знала своих жильцов.
— У-у, чучелы! — Метла взметнулась в воздух и опустилась на спину майора.
Шпион и лейтенант не стали дожидаться своей очереди. Все трое разбежались в разные стороны.
Их легко можно было найти по следам на снегу. Но дворничиха, очевидно, не читала зеленых книг. Она вздохнула и пошла к дому, волоча за собой Люську. Люська не плакала.
Даже дома, получив свою порцию подзатыльников, Люська молча села есть суп без хлеба. Плакать ей не хотелось. Она вспоминала, как была генералом и как чуть было не стала президентом. Это был лучший день в ее жизни.
„ВЫ МЕНЯ ГУБИТЕ!“
К физкультуре можно было не готовиться.
С географией Костя справился. С арифметикой тоже. И только на литературу не хватило времени: проиграл в шпионы. Конечно, если подумать, то именно задание по литературе нужно было подготовить в первую очередь. Тогда можно было бы спокойно ждать Владимира Ивановича.
С Владимиром Ивановичем шутки плохи. Нет, не так... С ним шутки хороши. Или нет... Короче говоря, разговаривать он умеет не хуже Кости. Даже лучше. И разозлить его невозможно. Никогда не кричит, а все слушаются — даже странно.
Косте, например, самому было удивительно, что он слушается Владимира Ивановича. Как-то все само собой получается — не хочешь даже, а слушаешься. Так было с самого начала.
К доске Владимир Иванович вызывал редко, и только ленивых. Обычно он расхаживал по классу и разговаривал, просто разговаривал. И все время задавал вопросы. Ему отвечали
381


с места. И всегда получалось так, что неверный ответ поправляли сами ребята. А когда разгорался спор, Владимир Иванович садился за стол и слушал. Ему нравилось слушать, как ребята спорят. А в конце урока человек пять или шесть получали отметки. Обычно уроки литературы проходили шумно. Поэтому всегда можно было узнать, кто не подготовился. Они сидели тихо.
Сегодня Костя должен был сидеть тихо. Это получалось даже обидно. Не выучил, например, географию и сиди себе ти¬
хо. Повезет — не спросят, и — все в порядке. А здесь не спросят — все равно видно, что не выучил. В общем, чем тише сидишь, тем хуя^е.
Перед уроком Костя полистал хрестоматию. Он читал, перескакивая со страницы на страницу. В голове у него ничего не осталось. Почему-то запомнилась только одна фраза: «Вы меня губите! — закричал Дубровский». Но зато эту фразу просто невозможно было выбить из головы. Костя помнил даже страницу — 183. И чем больше старался Костя вспомнить что-либо другое, тем назойливее лезла в голову эта фраза. Костя даже видел ее — черным по белому: «Вы меня губите!» Страница 183.
Когда Владимир Иванович вошел в класс, Костя вскочил и громче всех хлопнул крышкой. Владимир Иванович отметил, кого нет на уроке. Костя громко подсказывал дежурному, хотя его не спрашивали. Вообще Костя начал суетиться с самого начала — он боялся сидеть тихо.
— Ну вот. Мы теперь уже прочли всего «Дубровского»,— сказал Владимир Иванович.— Так?
— Так! — согласились ребята.
— Так! — крикнул Костя.
382


— Давайте поговорим об основных героях. Только, пожалуйста, сами. Кто хочет?
Лена Никифорова подняла руку.
— Я хочу про Дубровского. Он был смелый. И сильный. И никого не боялся. И... и вообще он был хороший.
— Почему ты думаешь, что он был хороший?
— Потому что он был смелый. И еще — он любил Марью Кирилловну...— Лена замолчала.
— Что ты еще знаешь о Дубровском?
— Вообще он мне понравился.
— Мне он тоже нравится,— сказал Владимир Иванович.— Только понимаешь, когда ты говоришь о человеке, что он хороший или плохой, то этого мало. Нужно еще объяснить, почему ты так думаешь. Чтоб и другим было ясно, что он хороший. А то ведь тебе могут просто не поверить.
— Он ненавидел Троекурова,— сказал кто-то.
— За что?
— За то, что Троекуров отнял у них дом.
— Правильно,— сказал Владимир Иванович.— За это, конечно, не полюбишь. Но человека прежде всего узнают по его поступкам. Какие же поступки Дубровского говорят о том, что он смелый, сильный и, как сказала Лена, хороший?
— Он не побоялся и убил медведя,— сказала Лена.
— Верно, Владимир Иванович, он же не побоялся,— вставил Костя.
Владимир Иванович мельком взглянул на Костю. Затем он встал, прошелся по классу. Так он ходил с минуту. Пользуясь передышкой, ребята зашелестели страницами: они выискивали поступки Дубровского.
— Ну, вот что,— сказал Владимир Иванович.— Слушайте: в Кистеневку пришли фашисты. Что делает Дубровский?
Шелест страниц прекратился. Все с удивлением смотрели на Владимира Ивановича. Он сел за стол и веселыми глазами оглядел класс.
— Тогда еще фашистов не было,— неуверенно сказал кто-то.
— Не было,— согласился Владимир Иванович.— Но мы на минуту представим, что были.
— Он будет с ними сражаться,— сказала Лена.
383


— Пожалуй. Почему ты так думаешь?
— Потому, что он не побоялся медведя.
Но тут уже с Леной стали спорить другие ребята. Одно дело — медведь, а другое — вооруженные фашисты.
Кто-то сказал, что Дубровский Троекурова не побоялся: выгнал его, а у Троекурова было много слуг. С Троекуровым все боялись связываться, а Дубровский не испугался. Наконец вспомнили, что сто пятьдесят солдат штурмовали укрепления Дубровского. А он, раненный, был впереди.
— А еще влюбился в Марью Кирилловну,— басом сказал Дутов.— И еще он...
Но Дутову говорить не дали: речь шла о мужестве, любовь тут ни при чем.
Постепенно выяснилось, что Дубровский был смелый и решительный человек. Теперь это стало совершенно ясно по его поступкам.
Все были согласны — Дубровский не согнется перед фашистами и вообще перед кем угодно.
— А Шабашкин? — спросил Владимир Иванович.
— У-у-у...— завыл класс.
— Этот гад Шабашкин стал бы, конечно, полицейским или старостой.
— Почему? — спросил Владимир Иванович.
С Шабашкиным расправились в две минуты. Каждому ясно, что человек, который кланяется богатому и издевается над бедными,— человек трусливый и подлый.
Владимир Иванович больше молчал. Говорили ребята. Только Костя, которому говорить было нечего, время от времени кричал: «Верно!» — или: «Неверно!» Зато кричал он громче всех,— Костя боялся сидеть тихо.
Потом фашисты ушли из Кистеневки, и там стало спокойно. Потише стало и в классе. Но ненадолго.
— В реке тонет человек,— сказал Владимир Иванович.— Подумаем, кто как поступит.
Через несколько минут выяснилось:
Дубровский поплывет спасать. Троекуров пошлет слугу. Кузнец Архип бросится в воду во всей одежде (если тонет не Шабашкин) ,
384


Шабашкин подождет, пока человек утонет, и составит протокол.
Марья Кирилловна разнервничается и заплачет.
И каждый раз .Владимир Иванович спрашивал: «Почему?» И ребята старались доказать почему. Это было очень интересно — доказать. И это было не так уж трудно для тех, кто заранее прочитал повесть. Только для Кости время тянулось медленно. Он уже чуть не охрип, вставляя свои «правильно» и «неправильно». А как он старался! Он ужом вертелся на парте, вскакивал, садился, прикладывал руку к сердцу и даже погрозил кулаком Дутову, когда тот сказал про Марью Кирилловну. Но, кажется, он немного перестарался. Забывшись, он грохнул кулаком по крышке в тот момент, когда случайно в классе было тихо.
— Неправильно! — рявкнул Костя.
— Что неправильно? — спросил Владимир Иванович.
Костя ошалело заморгал глазами. Он и сам не знал, что неправильно.
— Так что же неправильно, Костя? — повторил Владимир Иванович.
Костя мучительно соображал. Он даже запыхтел, как Дутов. На секунду ему стало противно. Но только на секунду. Нужно было выкручиваться.
— Неправильно... вот это... что Дутов говорил!
— Про Марью Кирилловну?
— Ага! — обрадовался Костя.— Про Марью Кирилловну. Верно, неправильно, Владимир Иванович?
— Ну, это ведь мы давно выяснили,— сказал Владимир Иванович.— А сейчас что неправильно?
— Сейчас?
— Да, сейчас.— В глазах Владимира Ивановича запрыгали веселые огоньки.
— Сейчас... А вот...— Костя напрягся, ожидая подсказки.
Но класс молчал. Все ждали, что скажет Костя. Ведь это же
Костя! Никому и в голову не пришло, что ему нужно подсказывать.
— Вот это...— И тут Костя вспомнил: — Они хотели его погубить! — воскликнул он.
385


— Кого погубить?
— А Дубровского! — радостно сказал Костя.— Он сам кричал: «Вы меня губите!»
— Ну и что же?
— Вот и неправильно, что его хотели погубить.
Владимир Иванович улыбнулся. Косте стало нехорошо.
— Кто же хотел его погубить?
— А там... на странице сто восемьдесят три.
Ребята еще ничего не поняли. По классу пронесся шелест страниц. Все искали страницу 183. Там действительно было написано: «Вы меня губите! — закричал Дубровский».
— Так кто же хотел его погубить? — спросил Владимир Иванович.— Эти слова он говорит Марье Кирилловне.
— Вот она и хотела.
Ребята засмеялись. Но не от восторга. Смеялись над Костей; он чувствовал это.
— Но сейчас мы говорили об Андрее Гавриловиче,— сказал Владимир Иванович.
Владимир Иванович по-прежнему улыбался. Голос у него был ровный. Казалось, он просто не понимает, что Костя не подготовился.
«Притворяется»,— подумал Костя. Но отступать было некуда.
— Андрей Гаврилович тоже хотел его погубить!
Ребята захохотали.
— Эх, Костя,— сказал Владимир Иванович.— А ведь Андрей Гаврилович — отец Дубровского.
Костя насупился и сердито взглянул на Владимира Ивановича.
— Я не читал про Дубровского.
— Не успел?
— Не успел.
— Чем же ты был занят?
— А я не был занят.
— Не был занят и не успел. Непонятно.
Ребята снова задвигались, на лицах появились улыбки. Они знали Костю. А Костя знал, что в этот момент весь класс смотрит на него и ждет, что он скажет. И все же Костя задумался.
386


Владимир Иванович — это не Владик и не Зинаида. Он разговаривает, как будто приятель. Только от таких приятелей будешь два дня в затылке чесать.
Нет, лучше не связываться.
— Владимир Иванович, я не выучил,— сказал Костя.— Я же честно признался. Поставьте мне двойку — и все.
— Да мне двойки не жалко,— весело сказал Владимир Иванович,— мне тебя жалко, что ты Пушкина не читаешь.
Костя почувствовал, как невидимка толкнул его в бок маленьким своим кулачком. «Смотри-ка, тебя жалеют»,— шепнул он.
И Костя, подчиняясь невидимке, послушно открыл рот.
— Почему это меня жалко? — сказал он.— А может, Дубровского вовсе не было. Может, его выдумали? Я, например, никакого Дубровского не видел.
— Ну, конечно,— согласился Владимир Иванович.— Индийского океана тоже нет.
— Почему это нет? Он около Индии!
— А ты его видел?
— Не видел.
— Значит, нет Индийского океана,— вздохнул Владимир Иванович.— Раз ты не видел,— нет — и все. И Австралии нет. И Африки.
Ребята засмеялись. А Невидимка уже барабанил кулаками в Костину спину и зудел: «Смелее, смелее!»
— Вы про географию не спрашивайте,— сказал Костя.— Сейчас литература.
— Но ведь литературы ты не знаешь. Как же я с тобой буду разговаривать о литературе?
— А я, может, вообще литературу не люблю. Мне не нравится литерату¬
387


ра. Вот! — выпалил Костя и втянул голову в плечи.
Костя стоял и ждал казни. Сейчас Владимир Иванович скажет: «Вон из класса». Костя даже вышел из-за парты и стал рядом, чтобы удобнее было идти к двери.
— Так,— сказал Владимир Иванович.— Ты не любишь литературы...
«Смелее, Костя! — шепнул невидимка.— Все равно выгонит».
— Не люблю,— твердо сказал Костя и сделал один шаг к двери.— Я честно. Вы же сами говорили, что лучше неприятная правда, чем приятная ложь. Вот я и говорю правду.
Владимир Иванович, улыбаясь, смотрел на Костю. Знает Костя эти улыбочки. С такими улыбочками в два счета за дверь вылетишь. И Костя уже совсем готов был вылететь. Он даже не очень боялся, даже как будто немножко хотел, чтобы его выгнали. Все-таки — за правду.
Владимир Иванович взглянул на часы.
— Семь минут осталось,— сказал он.— Успеем. Давай, Костя, выкладывай, чего ты еще не любишь.
Костя не удивился. Он вздохнул и снова встал за парту. Такое уж его, Костино, счастье: хочешь, чтобы выгнали,— не выгоняют, хочешь остаться,— выгонят.
Костя опять вздохнул.
— Мне не нравится, когда врут,— сказал Костя.
Владимир Иванович кивнул. Мила Орловская хихикнула*
хотя пока ничего смешного не было.
— Еще мне не нравится смех без причины. Это признак дурачины,— сказал Костя, покосившись на Милу.
Теперь засмеялись несколько человек сразу. Костя приободрился.
— Мне не нравится, если я чего-нибудь не люблю. А если люблю,— пожалуйста,; сколько угодно. Вот ботанику я не люблю — там цветочки всякие. Что я, буду
888


цветочки нюхать? Или, может, духи?.. Я духи вообще терпеть не могу. А рисование еще, например, хуже духов. Рисуют всякие домики или кроликов. А если я хочу лошадь нарисовать или спутник, а не кролика? Может, я сегодня кролика не могу нарисовать, у меня настроение такое. Завтра нарисую, пожалуйста, а сегодня — лошадь. Конечно, я примерно говорю: пускай не лошадь, а корову или паровоз — это все равно. А может, я совсем рисовать не люблю. Зачем тогда рисовать? Знаете, Владимир Иванович, картина такая есть, называется «Опять двойка»? Все говорят: хорошая, прекрасная. А если я хочу другую картину посмотреть, например «Опять пятерка»? Есть такая картина?
— Нет такой картины,— сказал Владимир Иванович.
— Вот видите! — обрадовался Костя.— Сами говорите,— нет. Зачем тогда мне рисование, если художники даже нарисовать не могут? Я ведь не художник.
— Не художник,— согласился Владимир Иванович.— Ну, а что ты любишь?
— Папу,— сказал Костя.
Класс дружно захохотал. Наконец-то дождались. Костя любит папу! Смех, да и только.
— И маму,— подсказал Алик.
— Бабушку,— добавил Дутов и захохотал басом.
— Еще? — спросил Владимир Иванович, как будто не замечая шума.
Что-то обидное в смехе класса почудилось Косте. Папу-то он на самом деле любит. Над чем же тут смеяться? Костя обвел класс сердитым взглядом.
— Еще мороженое,— сказал он, внезапно обидевшись на Владимира Ивановича.
— Еще?
— Северное сияние! — отчеканил Костя.
— И дедушку,— снова пробасил Дутов.
— А тебя я сейчас выставлю, Дутов,— сказал Владимир Иванович.— Мы говорим серьезно. Ведь так, Костя?
— Так,— сердито отозвался Костя.
Дутов сразу же съежился и проговорил неизвестно откуда взявшимся тонким голосом:
389


— Владимир Иванович, я больше не буду.
Учитель встал, прошелся вдоль доски, выжидая, пока утихнут ребята.
— Честное слово...— опять заканючил Дутов.
— Я слышу, Дутов,— сказал Владимир Иванович.— Садись, Костя. Времени осталось мало. Я постараюсь ответить на твои вопросы. Если, конечно, ты говорил то, что думал.
Владимир Иванович взглянул на Костю очень внимательно. Косте внезапно показалось, что учитель волнуется. И почему-то Косте вдруг стало неловко — не за себя, а как будто за Владимира Ивановича, который вместо того, чтобы выгнать Костю из класса, собирался отвечать на нелепые вопросы про кроликов, лошадей или несуществующую картину «Опять пятерка». Все, что говорил Костя, было правдой только наполовину. Он не любил ботанику потому, что ему не нравилась Елизавета Максимовна. Он не любил рисовать — не хватало терпения. Но никто не заставлял его рисовать кроликов. Просто с кроликами получалось более складно. И картина «Опять двойка» ему нравилась. Просто «Опять пятерка» — выходило смешнее и интереснее. И Костя уже жалел, что он влез в эту историю. А еще он жалел, что не выучил литературу. Лучше было не выучить географию.
— Знаете, ребята,— сказал Владимир Иванович,— раньше у каждого человека был хвост. Правда, это были не совсем люди, они только собирались стать людьми. Тогда еще не умели разговаривать. Даже ходили на четвереньках и только изредка вставали на задние ноги. Но вот постепенно эти будущие люди стали выпрямляться. Руки у них становились всё свободнее. И вот, наконец, кто-то из них взял в руки палку. Он повертел ее и бросил, так как не знал, что с нею делать. Потом взял палку другой, третий... сотый... А сто первый, вместо того чтобы убежать от хищника, взял и огрел его палкой по голове. Это был уже почти совсем человек, потому что у него были настоящие руки. Затем в руках появились камни и первые топоры. И вот оказалось: чем больше работали руки, тем умнее становилась голова. А чем умнее становилась голова, тем больше работы находилось рукам. И однажды чьи-то руки сделали как будто ненужную и совсем бесполезную работу — рисунок. А голова по-прежнему не
390


давала рукам покоя. Она изобрела книги: сначала каменные, потом рукописные, наконец печатные. В книгах записывались забавные истории и научные открытия, описания путешествий и способы лечения болезней. Но главное — без книг люди быстро забыли бы, чему они научились за тысячи лет своего существования. Ведь нельзя все помнить. Без книг не было бы ни кино, ни радио, ни даже мороженого, которое так любит Костя Шмель. Ведь рецепт изготовления мороженого забыть недолго, лет двести для этого вполне хватит. Тебе, Костя, не нравится делать то, что ты не любишь. Конечно, каждый чего-то не любит. Один не любит арифметику, и для него дважды два — восемь. Другой не любит ботанику и уверен, что арбузы растут на дереве. Третий не любит читать, и поэтому у него в запасе всего пятьдесят слов, из них тридцать ругательных... Конечно, можно жить и так. Но мне всегда кажется, что у такого человека под одеждой спрятан маленький хвостик. И каждый раз, когда он отшвыривает книгу, отказывается сходить в театр или музей, хвостик вырастает еще немного. А ведь так можно дойти и до того, что в руках у такого человека сперва окажется палка, а потом он станет на четвереньки...
— Ой, Владимир Иванович! — не выдержала Мила Орловская.— Я видела один раз, как пьяные дрались! Я сразу на другую сторону перешла. Они как раз палками дрались...
Раздавшийся звонок помешал Миле досказать про пьяных. Она пошла досказывать в коридор. Костя остался в классе.
Владимир Иванович, поглядывая на Костю, собирал со стола тетради.
— Владимир Иванович, вы мне лучше двойку поставьте,— мрачно сказал Костя.
— Уже поставил.
— Правда?— с надеждой спросил Костя.
— Правда. А ты чего радуешься?
— Не знаю,—вздохнул Костя.—У меня характер такой. Если меня прощают, мне всегда обидно.
— Хорошо,—сказал Владимир Иванович.—Я тебя прощать никогда не буду.
Дверь класса приоткрылась, и в щели показалась голова Дутова.
391


— Извините, Владимир Иванович,—умоляющим голосом произнесла голова.
Владимир Иванович махнул рукой, и голова, сделав страшные глаза, исчезла.
— А про литературу я нарочно...— сказал повеселевший Костя.— Я сам не знаю, нравится она мне или нет. Я книжки люблю читать.
— Про шпионов,— уточнил Владимир Иванович.
— Откуда вы знаете?! Вам Милка Орловская сказала! — возмутился Костя.
— Нет, не Орловская. Ты лучше объясни, что это за северное сияние.
— А я и сам не знаю,— сказал Костя.— Мне папа писал, что оно очень красивое. А раз папе нравится, мне бы тоже понравилось. А раз я знаю, что понравилось бы, то это все равно, что уже нравится. Вот я и сказал. Верно, Владимир Иванович?
Учитель кивнул, и Костя вдруг подумал, что с Владимиром Ивановичем все-таки дружить лучше, чем ссориться. И еще Костя понял, что Владимир Иванович не рассердится, если его спросить о чем хочешь. А если можно спросить, то молчать будет кто угодно, только не Костя.
— Владимир Иванович, а правда, что есть планета, на которой люди сделаны из керосина?
— Возможно,— согласился Владимир Иванович.
— А из кефира люди бывают?
— Видишь ли...— Владимир Иванович задумался.— Как бы тебе объяснить?.. Допустим так: в лесу родилась елочка...
— Что? — Костя вытаращил глаза.— Какая елочка?
— Спасибо, я уже пообедал,— вежливо сказал Владимир Иванович и, подхватив папку, вышел из класса.
Костя немножко постоял с открытым ртом, потом выбежал в коридор. Владимир Иванович был уже далеко, почти у самой учительской, возле которой его поджидал Дутов, чтобы еще раз извиниться.


ПРО лыжи
В воскресенье мне здорово хотелось спать. У меня всегда так: если не нужно, просыпаюсь хоть в пять часов, а если нужно, никак не встать.
Зинаида разбудила меня в семь часов. Я сказал «сейчас», на минуточку закрыл глаза и сразу открыл. Но за это время прошло пятнадцать минут. Потом я еще немного поспал сидя, когда надевал ботинки. Потом — в ванной. Я открыл кран, чтобы Зинаида думала, что я умываюсь, и поспал еще минут десять.
— Какой ты счастливый! — сказала Зинаида.— Поедешь на лыжах. А мне нужно зубрить эту проклятую математику.
— Это ты счастливая,— сказал я.— Можешь спать сколько угодно.
— Не хочешь, не езди, тебя никто не заставляет.
— А ты не зубри,— ответил я.— Если она уж такая проклятая, тебя тоже никто не заставляет. А вообще зубрить вредно. Нужно понимать. Ясно?
С Зинаидой мы поговорили еще минут десять. Мы с ней по утрам всегда ругаемся.
Мама говорит, что это вместо утренней гимнастики. И правда, мне спать расхотелось.
Когда я зашел к Борьке, они все сидели за столом и пили чай. Я сказал «здравствуйте». А Борькин отец посмотрел на меня и заулыбался.
— А за тобой милиция приходила,— сказал он.
— Откуда вы знаете?
— Да уж знаю. Чего же это ты безобразничаешь?
— Как — безобразничаю?
— Да вот сосед жаловался. Смеешься.
— А что, смеяться нельзя?
— А ты как думал! Сегодня ты смеешься, а завтра, может быть, еще петь будешь?
— Может быть, и петь буду.
— А потом тебе танцевать захочется?
— Захочется,— сказал я,— и буду танцевать. Хоть «Лебединое озеро» или там еще танго какое-нибудь.
393


Они все засмеялись. Борька даже чаем подавился. А Борь- кина мать сказала:
— Костя, откуда у тебя язык такой? Ты даже когда правду говоришь, всегда как-то поперек получается.
Я отвечаю.
— Тетя Вера, я всегда правду говорю. Вот им и не нравится.
— Кому это им?
— Всем людям.
— Здорово,— сказал Борькин отец.— Молодец. Вот за это, Костя, ты мне и нравишься. За правду. Для тебя нужно построить башню — высоченную. А ты будешь стоять наверху и говорить правду. Всем людям. Им, конечно, не понравится. Но ведь до тебя не достать. Поневоле придется слушать. И постепенно все станут очень хорошими.
— А что же, врать нужно? — спросил я.
— Зачем врать? Только одних разговоров мало. Делать надо чего-нибудь.
— Чего делать?
— Руками делать. Головой. А не просто разговаривать. Тебе правится, когда грязь на улице?
— Какая грязь?
— Ну, окурки, бумажки... Хлам всякий.
— Почему это мне окурки нравятся?
— Ясно — не нравятся. Но все же их бросают. Ходят и бросают. А ты, наверное, будешь ходить позади таких людей и говорить им правду: нехорошие вы, такие-сякие, зачем мусорите. А они мусорят. Но к утру улица все же чистая.
— Подумаешь,— говорю я,— дворник подмел — и все.
— Верно. Так от чего же пользы больше — от метлы или от твоей правды?
— Вы это не сравнивайте. И вообще мы на поезд опоздаем. Идем, Борька.
На Финляндский вокзал мы пришли за десять минут до отхода. У четвертого вагона стояли Владимир Иванович и Лина Львовна.
— Давайте скорее полезайте,— сказал Владимир Иванович.— Сидячие места есть. Уже все наши собрались.
394


Я посмотрел табличку на вагоне. А там крупными буквами написано: «Детский». Я говорю:
— Я в детском не поеду. В другом поеду.
— Затолкают. Смотри, народу сколько.
— Пусть толкают.
— Ой, Костя,— сказала Лина Львовна,— там же все ребята едут. Не можешь ты без выдумки.
Я говорю:
— Лина Львовна, я с ребятами хоть до Владивостока поеду. Только не в детском.
— Ну и хорошо,— сказал Владимир Иванович.— Пусть потолкается. Ему полезно.
Вдруг Борька говорит:
— Я тоже с Костей поеду.
Владимир Иванович посмотрел на него и улыбнулся.
— Молодец, Таланов.
Мы залезли в соседний вагон. Мы стояли на площадке, и я уже думал, что больше никто поместиться не может. Но потом снаружи нажали, и влезли человек двадцать, все с лыжами. Потом еще нажали, и опять влезли человек двадцать. У меня в кармане было два бутерброда с колбасой. Я прямо чувствовал, что они сплющились и стали тонкими, как блин. Я и сам, наверное, стал как блин, только мне не видно было. Но тут снова нажали, и снова влезли двадцать человек. Так до самого отхода все нажимали и влезали, и я никак не мог понять, куда они помещаются.
Мы с Борькой всю дорогу молчали. Попробуйте разговаривать, если у вас все кишки выдавливают. И я все думал, почему это Борьку Владимир Иванович назвал «молодец», а меня нет. Мы же ехали в одном вагоне.
В Кавголове мы все вылезли.
Владимир Иванович привел нас на большую гору. Эта гора, сказал Владимир Иванович, называется «Семейная». Тут могут кататься даже бабушки и дедушки. Я заглянул вниз. Ничего себе бабушки! Гора крутая, народу много. И все едут как попало.
Первым съехал Владимир Иванович. У него лыжи тяжелые и толстые. Крепления железные. На каблуках большие пружины. На таких лыжах и я бы съехал. Владимир Иванович ска¬
395


зал, что они специально для гор — слаломные. А ехал он ничего, даже красиво — змейкой. Он остановился внизу и помахал палкой.
— Теперь вы давайте, ребята,— сказала Лина Львовна.
Я опять посмотрел вниз. Владимир Иванович был маленький, как букашка.
— Лина Львовна,— сказал я,— вы нам покажите пример. Потому что вы старшая пионервожатая. Вы, наверное, здорово катаетесь.
— Я? — Лина Львовна засмеялась.— Я? Здорово!
Лина Львовна оттолкнулась палками и поехала. Она проехала немножко и почему-то начала садиться. Она ехала все быстрее и все-таки садилась. Потом — трах! Будто бомба взорвалась. Снег полетел в разные стороны, а Лины Львовны нет. Мы думали, что она провалилась. Но она сразу встала. Оказывается, ее снегом засыпало.
Тут же она поехала дальше и опять начала садиться. Мне даже смешно стало. Чего она садится? Стояла бы прямо. Наконец Лина Львовна спустилась к Владимиру Ивановичу.
Тогда поехал я.
Я здорово разогнался — даже шапка слетела. Но я стоял крепко и только на бугорках приседал. Не то что Лина Львовна! Вдруг сбоку кто-то как заорет:
— Дорогу! Дорогу!
Я посмотрел и вижу: прямо на меня летит какой-то дядька. Летит как реактивный: ноги расставил, а на коленях у него шаровары трепыхаются от ветра. Кажется, будто у него ноги дрожат со страху.
Я кричу:
— Сворачивай! Сворачивай!
А он:
— Не могу!
А я вижу — прямо на меня летит. Сейчас пырнет лыжами в бок. И вдруг у меня колени начали подгибаться. Я их выпрямить хочу, а они подгибаются. Сам не знаю почему. И я стал садиться — не нарочно, так само получилось. Садился, садился и — трах об снег! А он своими лыжами на мои наехал. Закачался, замахал руками, но устоял. Только ногу одну задрал вместе
396


с лыжей. Помчался дальше, вылетел на бугор, опять задрал ногу и пропал.
Куда уж он с бугра делся, не знаю. Может, прямо в Москву помчался.
Подошли ко мне Владимир Иванович и Лина Львовна. А я лежу.
— Костя, что с тобой?
— Ничего,— отвечаю.— Тут сумасшедшие ездят. Видели, как я его чуть не сбил?
Лина Львовна сразу повеселела.
— По-моему, наоборот было.
Владимир Иванович помахал ребятам и закричал:
— Стойте, не спускайтесь.
Поднялись мы наверх. А ребята прямо стоять не могут от смеха, будто им страшно приятно, что меня чуть не убили.
— Пойдем на другую гору,— сказал Владимир Иванович.— А то здесь таких удальцов много: на лыжах — как корова на льду, а на самую крутую гору лезет. Сам разобьется и других покалечит.
Владимир Иванович привел нас на другую горку. Она была поменьше, и мы стали кататься кто как может. Владимир Иванович натыкал на склоне ветки и стал ездить между ними.
Мы с Борькой полезли на самый верх. И Вика полезла с нами. Она вообще всегда за Борькой бегает. А он к ней ходит уроки делать. Ко мне он редко ходит. А в классе все думают, что мы друзья. Мне, может, и на Борьку чихать. Только мне не нравится, что он к ней ходит.
Наверху стояли двое ребят. Они были совсем молодые, но с бородами. Они не катались, а просто стояли — палки под мышкой — и покуривали. Постоят, постоят, перейдут шага на три и опять стоят. Лыжи у них были как у Владимира Ивановича, с пружинами. Но между ветками они не ездили. Вообще не знаю, зачем они там стояли. Правда, они немного катались, но странно как-то. Выплюнет сигарету, съедет на два шага, шикнет лыжами по снегу и остановится. А потом вернется назад и снова закуривает.
Один увидел Вику и говорит:
— Стильный ребенок.
397


У Вики были брюки и синий свитер. Она покраснела и ничего не сказала. А Борька насупился. Тогда он опять говорит:
— Дети, не путайтесь под ногами, не мешайте мыслить.
Я говорю:
— Мы не мешаем.
Он посмотрел на меня и выплюнул сигарету.
— Не заставляйте меня снимать мое пенсне,— сказал он.— Я страшен в гневе.
Второй заулыбался и тоже выплюнул сигарету.
Вика потянула меня и шепнула:
— Идем, Костя, не связывайся.
Но я не хотел уходить. Мне было непонятно, что им нужно. Что это, их гора, что ли? И Борька тоже ничего не понимал. Вообще они были какие-то как лунатики, хоть и не пьяные.
398


Мы взялись за руки и съехали пониже. Только сначала я сказал этому бородатому, чтобы он лучше не стоял, а катался, а то у него борода простудится. А они даже- не пошевельнулись.
Так и остались наверху.
Мы катались долго, часа три. Потом Владимир Иванович сделал воротики, и мы стали кататься на другом склоне. На время — кто быстрее. Под конец даже Лина Львовна проехала через воротики и не упала.
Уже начало темнеть, когда мы пришли на базу. Сняли лыжи, и всем сразу захотелось есть. Владимир Иванович принес ведро
399


кипятку и кружки. Каждому он дал по два бульонных кубикя. А всю еду, какая была, сложили на столе в кучу. Любой брал и ел что хотел. Все устали, но было очень весело. Было не так, как в городе. Почему-то все стали ужасно вежливые. Говорили: «Возьмите, пожалуйста», «Передайте, пожалуйста». А когда Лина Львовна скомандовала мыть посуду, бросились как сумасшедшие.
И я тоже побежал и вымыл два стакана. Если бы это увидела Зинаида, она бы, наверное, в обморок упала.
— А вы все-таки ничего ребята, дружные,— сказал Владимир Иванович.
Он показал на стол. Там остался лежать бутерброд с икрой.
— Чей?
— Это я принесла,— сказала Лена Никифорова.
— Что же ты не съела?
— Не знаю. Он только один был.
— А ты? А ты? — начал спрашивать Владимир Иванович по очереди.
Кто говорил, что не любит икру, кто — потому, что только один был, кто — не заметил.
— А ведь я его на самый верх положил,— сказал Владимир Иванович.
Уже не знаю почему, но всем было очень приятно, что никто не съел этот бутерброд. Мне тоже это понравилось, хотя я не могу объяснить почему.
По дороге до станции мы пели.
Только нам не повезло. Или, может, повезло! Тут не поймешь. Подошла не электричка, а какой-то старый поезд. У него вагоны маленькие и с печкой. Мы еле забрались на высокие ступеньки.
Народу было не так уж много. И тут нам повезло. То есть сначала опять не повезло, но зато потом было здорово.
Мы сидели посередине. В одном углу была печка, а в другом ехали какие-то ребята. Один из этих ребят — здоровый такой парень — протиснулся к печке и стал греть руки. Я еще, когда он мимо шел, заметил, что у него вид противный: нос маленький, а лицо круглое и жирное, как блин. Даже шел он как-то
,400


противно — бочком, приседая, и все извинялся: «Пр-р-сс-тите, пр-р-сс-тите».
Он погрел руки и вернулся к своим.
Через минуту у меня защипало в носу, и я чихнул.
— Будь здоров,— сказал Владимир Иванович и вдруг сам чихнул.
— Будьте здоровы! — ответил я и опять чихнул.
Потом начали чихать ребята и остальные, кто ехал в вагоне.
Сначала было смешно, а затем начался кашель. В горле першило страшно. Никак не откашляться. Я так кашлял, что даже пополам согнулся. И круги у меня в глазах забегали.
Рядом с нами ехали студенты с гитарой. Сначала они смеялись, а потом тоже начали кашлять. Весь вагон чихал и кашлял, и никак нельзя было остановиться. Да еще глаза здорово щипало. И никто ничего не понимал.
Вдруг один из студентов подошел к печке и закричал:
— Ребята, он перца насыпал на печку!
Только он это сказал, Лина Львовна сорвалась с места и подбежала к этому парню.
— Мерзавец! — крикнула она.— Ты не видишь, что здесь дети едут!
Эти ребята сгрудились кучкой. А Лина Львовна стояла перед ними, сжав кулаки, и кашляла. Владимир Иванович встал и подошел к ним. Мы тоже хотели подойти, но Владимир Иванович сказал, чтобы мы сидели.
— Тихо, детка, пошутить нельзя,—сказал этот, с круглой рожей.
В вагоне сразу все закричали:
— Нашел чем шутить!
— Сдать его в милицию!
— Пятнадцать суток!
Студенты закричали, что его надо из окна выбросить. Они даже подошли, чтобы выбросить. Но Владимир Иванович их остановил:
— Охота вам из-за этой мрази в тюрьму садиться. А что он мразь, это понятно,— сказал Владимир Иванович.
В этот момент подошел какой-то старичок с корзиной. Оп все еще не мог откашляться.
Библиотека пионера, том 8


— Знаете, граждане... кхе-кхе... Это, конечно, хорошо — пятнадцать суток... кхе... модно. А вот когда я был помоложе... кхе... нас за такие дела пороли. Может, его выпороть, а?
— Ура! — заорали студенты.— Выпороть! Качать деда!
Мне даже издали было видно, как побледнел этот парень.
— Граждане...— прохрипел он.— Граждане... Вы что... За такое дело... Я убив-вать буду.
Но убивать ему не дали. Там же весь вагон собрался. Его вытащили из угла и разложили на скамейке. Ох и выл этот парень! Он даже скамейку кусал от злости. Он выгибался и дергался, как параличный. Но его человек десять держали.
Студент с гитарой взял ремень.
— Девушки,— сказал старичок,— вы бы шли в тот конец. Мы его по голому будем. Давай, студент, по голому.
Парень опять завыл и задергался.
Лина Львовна подошла к нам. У нее даже слезы были на глазах от смеха. Только она зря отворачивалась. Мы на скамейки залезли — нам и то ничего видно не было. Его кругом обступили. Зато было слышно, как ему влепили двадцать пять штук. Старичок сказал, что двадцать пять — норма.
Когда парня отпустили, он опять завыл и бросился на первого попавшегося. Его отшвырнули. Тогда он повернулся и, придерживая штаны, убежал в тамбур. И его дружки тоже выбежали. Больше мы их не видели.
А весь вагон хохотал до самого Ленинграда.
Мы жалели, что нас не пустили. Мы бы его не хуже студентов выпороли.
ЗЕМЛЯ — НЕБО — ЗЕМЛЯ
В тот вечер шестому «Г» не хотелось расходиться. Ребята шли по Литейному к Невскому. Их было не так уж много — один класс, но издали могло показаться, что идет целая школа. Идущие сзади перекликались с передними. Передние, не расслышав, все же отвечали, потому что сейчас было все равно говорить, петь или просто орать. Важно, чтобы все видели, что они — лыжники и возвращаются оттуда, где прыгают с трамплина и занимают первые места в лыжных гонках.
402


Ребята шли по проспекту, и каждому из них казалось, что прохожие смотрят на них с удивлением и завистью, как на победителей.
А прохожие смотрели по-разному.
Некоторые еще издали обходили шумную ватагу и хмурились. В их взглядах была настороженность, а в движениях — торопливость. Эти боялись хулиганов.
Другие улыбались, но тоже обходили. Эти не хотели мешать. Они понимали, что не каждый день человеку хочется петь и орать, и, значит, на это есть своя причина.
Около улицы Некрасова у Вики развязался ремешок, скрепляющий лыжи. Она остановилась и, присев на ступени подъезда, стала завязывать ремешок. Смерзшийся, окостеневший, он был как проволочный. Вика просидела всего минуты две, но за это время класс ушел далеко. Шестой «Г» был равнодушен к отставшим.
Шестой «Г» стремился вперед и не заметил еще одной потери. Но Вика заметила. Она заметила и потому еще ниже наклонила голову и некоторое время усердно трудилась над уже завязанным ремешком. Сначала она сделала это просто так — неизвестно почему. Потом ей стало приятно, что Борька топчется возле нее, молчит, но не уходит. Потом ей стало смешно.
Ей было смешно, а сказала она сердито:
— Чего ты стоишь, помоги!
— Как помогать?
— Ремешок развязался.
— Давай я завяжу.
— А я и сама завяжу,— сердито ответила Вика и вдруг рассмеялась.
Борька смотрел на нее и не понимал, почему она смеется: ведь он не сказал и не сделал ничего смешного. Он просто хотел помочь. Он все делал правильно. А Вика — наоборот: она просила помочь, но не дала лыжи. Она все делала неправильно, но Борька чувствовал себя глупым и маленьким. А это очень неприятно — чувствовать себя глупым. Любой на его месте шлепнул бы Вику по затылку раза два и ушел бы с победой — в другой раз не засмеется. Но Борька не шлепнул и не ушел. Он потоптался на месте, поправил шапку и тоже засмеялся.
403


— Ой, не могу!— простонала Вика, вскакивая на ноги.
Вика оглядела Борьку и снова прыснула. А Борька добросовестно улыбнулся в ответ, хотя ничего смешного не видел.
Потом они притихли и пошли рядом вдоль проспекта.
Далеко впереди светился угол Невского и Литейного. Огни карабкались в небо, затем падалж вниз ж гасли. Другие огни гурьбой, теснясь, обгоняя друг друга, стремились через перекресток и справа и слева. Над крышами плыли красные колеса, голубые буквы. Они вспыхивали и гасли или просто светили не мигая. Сквозь пелену снегопада не было видно ни домов, ни машин, что несли этот свет. Там были только огни. И машины, обгонявшие ребят, стремились туда, словно для того, чтобы вспыхнуть и сгореть в этом фейерверке.
Всему виной был, конечно, снег. Если бы не снег, то огни карабкались бы по стенам кинотеатра «Титан», прочно стояли бы на крышах и проезжали бы через перекресток не иначе как с автомобилями. Но снег шел. Взбунтовавшиеся огни блуждали сами по себе, без людей. И Вике, когда она подумала об этом, стало вдруг легко и радостно. Вика не сразу поняла, что случилось. Почему и откуда пришла к ней эта радость? Она никак не могла вспомнить какое-то слово — очень красивое и очень знакомое. Это слово было уже на кончике языка, но ей помешал Борька, которому надоело идти молча.
— Вика,— спросил он,— ты есть хочешь? Я хочу.
— Ой, какая я дура! — прошептала Вика.
Борька с удивлением уставился на нее. Сегодня он не понимал Вику, и он, конечно, не мог догадаться, что то важное слово, наконец, вспомнилось. Вика, широко открыв глаза, смотрела Еперед вдоль проспекта, где вспыхивали и гасли огни реклам, где шел снег и белые шары фонарей уютно, как кошки, спали на вершинах столбов. Из всего этого почему-то получалось, что она будет актрисой.
Вика подумала об этом впервые неожиданно для себя. Но уже через секунду ей казалось, что она знала это всю жизнь. А еще через секунду Вика, повернув голову, с каким-то радостным удивлением разглядывала свое отражение в темной витрине. Там за стеклом, не отставая от нее ни на шаг, шла стройная лыжница в шапке, отороченной пушистым снегом. Она
404


смотрела на Вику внимательно и немного загадочно, и Вика ничуть бы не удивилась, если бы витрина вдруг вспыхнула, как экран, и оттуда донеслась бы музыка.
— Боря,— спросила Вика,— как ты думаешь, я на кого- нибудь похожа?
— На маму, наверное,— недоуменно ответил Борька.— Ну еще, может быть, на папу. Я его не видел. Сама, что ли, не знаешь, на кого похожа?
— Я тебя про другое спрашиваю!
— Про чего другое?
Господи, какие дураки все мальчишки! Они ничего не понимают — вот настолько не понимают. Даже Борька Таланов — лучший из их класса, который... Который вовсе не лучший! Он, наверное, самый худший. Он самый ненавистный.
Вика презрительно (как актриса) взглянула на Борьку. Другой бы умер на месте от такого взгляда. Но Борька — это Борька. Он не бил девочек по затылку и не умел умирать от взглядов. Просто он был немного растерян и не мог понять Вику.
— Про чего ты спрашиваешь? — повторил он.
405


Вика пнула ногой подвернувшуюся ледышку.
— Ии про чего!
— А на кого ты похожа?
Вика промолчала.
Вот теперь-то и было самое время шлепнуть ее по затылку, потому что есть вещи, которых нельзя терпеть даже от тех, кто тебе правится. Но Борька не сделал этого. И очень хорошо, что не сделал, ибо на длинном пути до дома Борьку еще ждала награда за его терпение: награда, о которой может только мечтать мальчишка, если ему нравится какая-нибудь девочка.
Но пока что они молча стояли перед витриной гастронома, где в холодном голубом свете стыли деревянные колбасы, а деревянные поросята держали подносы с грудами деревянных сосисок.
— Смешные поросята,— сказал Борька.
— На тебя похожи,— отрезала Вика.
И опять Борька пе стукнул Вику по затылку. Он стоял и молчал; и, пока он соображал, что бы еще сказать, Вика перешла к следующей витрине. Борька подошел и стал рядом. Ему очень хотелось придумать что-нибудь смешное, но ничего не придумывалось. Правда, он не обязан был говорить, потому что Вика тоже молчала. Но как-то уж так получалось в этот вечер, что кругом виноватым выходил Борька.
За витриной около кассы стояла толстая тетка с лотком. Она беззвучно шевелила губами — наверное, уговаривала покупать пирожки. Пирожков никто не брал. Тогда тетка запустила руку в лоток, достала пирожок и стала есть его, сердито поглядывая на покупателей.
Борька сглотнул слюну и искоса посмотрел на Вику. Лицо Вики было задумчивым и строгим.
— Вика, давай пирожков купим.
— Я не хочу,— сказала Вика голосом Снежной Королевы.
— С мясом!
Вика пожала плечами. У нее был такой вид, словно Борька сказал ужасную глупость. И голос у нее был такой, будто она никогда не ела пирожков с мясом. Борька покраснел неизвестно почему. Может быть, если бы он знал, что Вика — актриса, он
406


предложил бы ей шоколадный торт или килограмм халвы... Но Борька ни о чем не догадывался. Денег у него было только на трй пирожка. Ему нравилась Вика и очень хотелось есть. И Борька взбунтовался. Борька закипел. В эту минуту он мог бы взорвать город или даже нагрубить милиционеру. Еще никогда в жизни Борька не чувствовал себя таким злым и решительным. Он сказал:
— Тогда я сам куплю.
И дверь магазина захлопнулась за Борькой.
Вика повернулась и пошла к Невскому. Теперь — одинокая и покинутая — она еще больше чувствовала себя актрисой. Снег оседал на ее бровях, таял, по щекам текли снежные слезы, и Вике вдруг захотелось плакать по-настоящему.
Сзади послышался топот. С пирожками в одной руке, с лыжами — в другой догонял Вику раскаявшийся Борька.
— На, ешь.
Спокойствие и презрение. Нет, холодное спокойствие и ледяное презрение! Медленный, плавный поворот головы направо. Взгляд Снежной Королевы. И голос из страны вечного холода:
— Ешь сам.
Но Борька до сих пор не понимает, что он предлагает пирожки актрисе. Он опять добродушный и очень преданный.
— Ешь, они теплые.
От пирожков идет пар. Вика ощущает запах промасленного, чуть сыроватого теста. Оно должно быть очень мягкое и теплое. Такие пирожки нужно откусывать половинками.
— Ешь сам; чего пристал! — говорит Вика, чуть не плача.
— Я уже съел.
— Ах вот оно что! Он уже съел! — В голосе Вики снова появляются королевские интонации.— Сколько?
— Три штуки,— нахально врет Борька.— Три тебе, три мие.
— Ладно,— соглашается Вика.— Один я съем.
— Ешь все. Чтобы поровну было.
Но Вике хочется еще немного пострадать.
— В крайнем случае — еще один,— строго говорит она.— Пусть тебе будет четыре, а мне два.
— Ладно, пусть четыре,— уступает Борька.
407


Борькин пирожок исчезает мгновенно. А Вика ест медленно, наслаждаясь своим благородством и королевской щедростью: Борька съел четыре, а она — два. Откуда ей знать, что у Борьки денег было только на три пирожка.
Жуя, они пересекли Невский. И вот уже огни остались позади. Пирожки съедены. Вику снова одолевают прежние мысли. Ей хочется поговорить о своей будущей актерской жизни, но глупый Борька ничего не понимает. Когда-нибудь он пожалеет об этом. Когда-нибудь... Но Вике нужно сейчас. Вика идет и мысленно представляет себе такой разговор:
«Боря, я решила стать актрисой»,
«Ой, Вика, правда?»
«Конечно».
«Ой, Вика, здорово!»
«Может быть, певицей...»
«Ой, Вика!..»
«Или лучше — в кино».
«Ой, Вика...».
«Или, может быть, в театре».
«Ой, Вика, как же я?»
«Ты? Ты будешь смотреть меня по телевизору»,— холодно скажет Вика, и они разойдутся в разные стороны.
Так думала Вика. Наконец ей надоело разговаривать с собой, и она сообщила Борьке:
— Боря, я, наверное, буду актрисой.
— Актрисой? — спросил бесхитростный Борька.— А примут?
Вика посмотрела на Борьку сузившимися глазами.
— Кого примут?
— Тебя,— пояснил Борька.— Туда ведь только со способностями принимают.
— Уходи лучше отсюда,— сказала Вика.
Борька оторопел. Он никак не мог сообразить, что произошло с Викой. Разве он сказал что-нибудь обидное? Или, может быть, в актеры берут теперь и неспособных? Как их понять, девчонок?
И все же Борьке не хочется уходить. И по затылку бить тоже не хочется. Такой уж чудак Борис Таланов.
408


Он идет рядом с Викой и, как нам это ни противно, пытается с ней разговаривать.
— Вика, смотри, «Чайка» идет...
— Вика, Владимир Иванович здорово катается. Да?..
— Вика,..
А Вика моявдит, как фонарный столб.
Молчание тяготит Борьку. Ему хочется разозлиться, а он не может, потому что он такой человек. Они идут вдоль забора, и Борька заглядывает в дверку. С груды кирпича смотрят на него, не мигая, два желтых огня.
— Вика! Кошка!
Вика останавливается. Кошка — это не Таланов, на кошку можно взглянуть.
Желтые огни уставились на Вику.
— Киса,— ласково зовет Вика.— Кис-кис-кис...— В ее голосе столько нежности, что трудно не понять, насколько кошка милее для нее, чем Таланов.
Но Борька все же не понимает.
— Хочешь, я тебе ее поймаю?
Вика пожимает плечами.
Борька взлетает на груду кирпича. Желтые огни исчезают. Борька осматривается и видит торчащий рядом рельс. Он уходит куда-то в небо. Борька задирает голову. Рельс оказывается ногой крана. Кран такой большой, что вблизи его незаметно.
— На кран полезла,— говорит Борька.
— Не остроумно,— отзывается Вика.
— Вика, я на кран полезу! — кричит Борька.
— И не остроумно,— повторяет Вика.
«Не остроумно? Прекрасно». Борька ставит ногу на лестницу и быстро взбирается на площадку, где расположена кабина. Сейчас он на уровне третьего этажа. Отсюда прекрасно видно, что делается в окнах дома на другой стороне улицы. В одной комнате ужинают под голубым абажуром, во второй — под оранжевым, в третьей — смотрят телевизор. Они не знают, что их видят. Борьке становится весело.
— Боря, слезай.
Вика стоит уже под краном. Борька смутно видит, как белеет ее лицо. Вика смотрит на него, задрав голову. Сейчас бы
409


самое время плюнуть на нее сверху. Но Борька не любит таких штучек. Ведь уже говорилось, что он человек особенный.
Перебирая руками заснеженные перекладины, он лезет все выше. Он старается смотреть только вверх и неожиданно замечает, что улица придвинулась почти вплотную. Она прямо под ногами. Борька стоит на верхней площадке, держась руками за перила, и слышит голоса прохожих. Оказывается, сверху еще лучше слышно. Во всяком случае, голос Вики доносится совершенно отчетливо.
— Боря, слезай, пожалуйста.
«Пожалуйста? Прекрасно!» Теперь — на стрелу. Здесь уже пет лестницы. Стрела наклонно уходит в небо. Борька ползет по косым перекладинам. Ему жарко и весело. Ну что, Данилова! Смотри. Любуйся.
Рука Борьки скользит по металлу, из-под нее срывается пласт снега. Снег падает долго-долго. Борька провожает его взглядом и вдруг неожиданно сознает, что от него до земли как раз столько, сколько падал снег. И тут же с ужасом Борька всем телом ощущает, что вокруг ничего нет — ни внизу, ни сбоку, ни сверху. Он уже не может смотреть по сторонам, он боится пошевелиться. Он смотрит только вниз. А внизу, словно маятник, раскачивается маленькое пятно — Вика.
— Боря!
Борьке кажется, что Вика кричит очень громко, так громко, что он может свалиться от одного этого крика.
— Замолчи,— шепчет Борька.
И тут же начинают бить часы на башне в доме напротив. Никогда раньше Борька не слышал, чтобы они били. Бом! Бом! Все сильнее, все громче... Эти удары отдаются в голове. И Борьке кажется, что если часы не умолкнут, то сейчас все дома и кран — все вокруг начнет рушиться и падать.
— Боря, я боюсь...
Это Вика раскачивается на земле. Она плавно ходит: вперед — назад, вперед — назад. Почему она так маячит? Борька смотрит вниз, широко открыв глаза. И вдруг понимает, что Вика раскачивается вместе с землей. И это значит, что качается кран.
— Боря, я позову кого-нибудь... Боря...,
«Не надо»,— хочет сказать Борька и не может. Ему кажется,
410


что если он произнесет хоть слово, то сейчас же сорвется. Но Вика и сама понимает, что не надо. И вот голос ее доносится уже с первой площадки, где кабина.
— Боря... Боря, не молчи. Почему ты молчишь?.*
Голос Вики теперь ближе, и это придает Борьке храбрости. Медленно он передвигает руку вдоль перекладины. Так же медленно вытягивает ногу. Теперь он на несколько сантиметров ниже. Снова рука, снова нога...
Внизу беззаботно шумит улица. Никто не видит Борьку. Никому нет до него дела. У кабины тихонько скулит Вика. Она боится лезть выше. И слезть она теперь тоже боится. Она плачет, задрав голову, и мысленно клянется, что никогда не будет актрисой. Никогда! Лишь бы спустился Борька.
А Борька уже на верхней площадке. Стараясь не смотреть вниз, он осторожно нащупывает подошвами перекладины лестницы. На Вику сыплется снег. И вот Борька ставит ногу на нижнюю площадку. Ставит осторожно, так же, как делал это наверху.
— Ты чего?..— говорит он дрожащим голосом.— Видишь... я же слез.
— Дурак,— всхлипывает Вика.— Идиот ненормальный... Я маме расскажу... Елизавете Максимовне... всем...
Борька и Вика спускаются вниз. Борька впереди, Вика — сзади. На твердой земле все кажется проще: часы бьют негромко, дома не раскачиваются, кран — самый обыкновенный.
Вика уже не плачет. Борька, хотя у него все еще дрожат руки, подбирает свои и Викины лыжи. Они выходят на улицу и идут рядом.
— Боря, смотри, опять «Чайка»,— мирно говорит Вика.
Борька улыбается и кивает головой.
— А тебе страшно было?
Борька снова кивает. Такой уж он человек.
— Очень?
— Ага.
— И мне очень.
Они идут по улице, и Вика уже не разглядывает себя в витринах.
Оставим их на время. Пусть идут. Им еще долго идти вместе.


ПРО УРОК ТРУДА
Уроки труда у нас ведет Алексей Иванович. Он не учитель, а просто рабочий. Он давно на пенсии, потому что ему семьдесят два года. Но работает он больше всех —целый день в мастерской. На него если посмотреть, сразу скажешь, что он не учитель, а рабочий. И даже лучше, что он не учитель. Потому что он никогда не жалуется классному руководителю. А если кто плохо себя ведет, он говорит:
— 	Уходи, пожалуйста. Не хочешь работать — уходи. Казнить я тебя не буду. Даже отметку поставлю — четверку. Только не мешай.
Но из нашего класса еще никто не ушел. Ребята его любят. Потому что он какой-то честный. Если у нас чего-нибудь не получается, он прямо переживает. Будет по два часа показывать и объяснять, пока не получится. И если там напильник сломал нечаянно или заготовку испортил, ничего не скажет. А вот если кто лодырничает, он обижается, как маленький. Честное слово, просто по лицу видно, что обижается. Как будто он никогда лодырей не видел.
В шестом «Б» он одному тоже сказал про четверку. А тог говорит: «Поставьте». Алексей Иванович взял и поставил. А тот ушел. И Алексей Иванович никому не жаловался. На другой день тот ученик снова пришел. Алексей Иванович ему сказал: «За отметкой пришел или работать?» А он говорит: «За отметкой». Алексей Иванович опять поставил четверку. Так Алексей Иванович наставил ему целую кучу четверок. Тот просто не знал, что делать с этими четверками. А ребята перестали с ним разговаривать. Тогда он говорит ребятам: «Исключайте меня из пионеров». А ребята говорят: «Мы тебя нарочно не исключим, чтобы тебе было стыдно галстук носить». Тогда он пошел к Алексею Ивановичу, попросил вычеркнуть четверки. Алексей Иванович сказал, что просто так он не вычеркнет, но может обменять каждую отметку на деталь. И тому ученику пришлось работать в два раза больше — за новые уроки и за старые. А ребята с ним не разговаривали, пока он не обменял последнюю четверку. Они сговорились и не замечали его, как будто его вообще нет. А после того как он обменял последнюю четверку,
413


ребята встретили его у школы и стали по очереди с ним здороваться:
— Здравствуй!
— Привет!
— С добрым утром!
Он обрадовался, что с ним разговаривают, и стал пожимать всем руки. А его спрашивают:
— Как поживаешь?
Он отвечает:
— Ничего.
Ему говорят:
— Что-то тебя давно видно не было.
Он говорит:
— Как — не было? Я же каждый день в школу хожу.
А ребята говорят:
— Что-то мы не замечали,— и начали спрашивать друг друга: — Ты видел? А ты видел? И ты не видел?
И сами отвечают:
— Я не видел.
— И я не видела.
— Не было его.
— Совсем не было.
— Начисто!
Так и говорили ему, пока он чуть не заревел. А потом каждый дал ему по одному пенделю за Алексея Ивановича, и его простили. Теперь, когда ему даже за дело четверку ставят, у него коленки дрожат.
Меня Алексей Иванович зовет «форсун» — за разговоры. А Борьку — «трудяга». Он всегда нам Борькины детали показывает, как они хорошо сделаны. Борьку Алексей Иванович очень любит за его приемники. Он говорит, что из Борьки получится настоящий механик высшего разряда. Я спросил Алексея Ивановича, что из меня получится.
— Из тебя пока неизвестно что получится.
— Вот и хорошо,— ответил я.— Из Борьки — уже всем из¬
414


вестно. Механик. А из меня — неизвестно. Может быть, артист или водолаз.
— 	Артист из тебя уже получился. Язык у тебя хорошо работает. Вот только руки за языком не поспевают.
Мне Алексей Иванович всегда про язык говорит. Но я на него не обижаюсь. Он мне нравится. И очки у него интересные — с двойными стеклами. Одна половинка для ближнего зрения, другая для дальнего. Наверное, у него специальные очки, чтобы видеть* кто лодырничает.
Вначале по труду мы делали такие угольнички. На них полки подвешивают. Нам давали полоски железа. Их нужно было опилить напильником. Потом наметить керном, где сверлить, и просверлить дырки. А дальше уже и делать нечего — в тиски вставить и загнуть. Нам больше всего нравилось сверлить на станке. Дырочки ровные получались, как по циркулю. Только этот станок очень быстро сверлит. Возишь, возишь напильником — даже устанешь, пока заготовку опилишь. А к станку подошел — чик! — пожалуйста, четыре дырки. И удовольствия всего на полминуты. Мне даже поэтому сверлить жалко.
Но я и так больше всех насверлил. Десять дырок я выменял у Алика за два мелкокалиберных патрона. Восемь дырок мне подарил Борька. А шестнадцать дырок я стащил у Вовки Дутова. Мне просто надоело, что он всегда жадничает. Другие сделают заготовку и бегут к станку. А Дутов не бежит. Он весь урок дырки копит. А потом подойдет к станку и наслаждается, и сияет, будто его маслом намазали. Сразу по двадцать дырок сверлит.
Я подговорил Алика, чтобы он отозвал Дутова, а сам взял Вовкины заготовки и пошел к станку. Вот насверлился! А ребята по очереди отвлекали Дутова. Эх, он разозлился тогда. Он сразу сказал, что это я сделал, хоть и не видел. Он обещал меня подкараулить после школы. Но после школы мы пошли с Борькой. А на двоих Дутов никогда не нападает.
Алику я за это отдал три своих дырки.
А Дутов теперь заготовки к тискам проволокой прикручивает, чтобы не украли.
Алексей Иванович нам все время обещал, что скоро шефы
415


привезут токарные станки. На токарных ведь еще интереснее, чем на сверлильном. Алексей Иванович нам объяснял, как резцы устанавливать, как затачивать. На доске чертил. Только это неинтересно — на доске. Это все равно, что голодному про еду рассказывать.
Ребята давно этих станков ждали.
Один раз мы пришли на урок, а Алексей Иванович говорит:
— Урока не будет.
А сам очень довольный. И в новой рубашке,; Даже галстук надел. Никогда он галстука не носил.
Мы спрашиваем:
— Алексей Иванович, у вас сегодня день рождения?
Он говорит:
— Вроде того. Станки привезли. Пошли встречать.
Девчонки завизжали и стали прыгать. Много они в станках понимают. Просто обрадовались, что на уроке визжать можно.
Мы вышли во двор, а там — грузовик. И на нем два станка. Ничего станочки, с моторами. Рядом с грузовиком стояли парни, человек десять. И еще один толстый, в сапогах с галошами. Когда мы подошли, толстый закричал:
— А вот орлы идут! Токари! А где равнение? Барабан где?
Мы думали, он кому-нибудь другому кричит, позади нас.
Обернулись, а там никого нет. Это он нам кричал. А чего кричать, если мы рядом стоим.
Толстый крикнул Алексею Ивановичу:
— Это ты у них учитель? Здоров, учитель! Принимай подарочек!
— Вот уж спасибо вам,— сказал Алексей Иванович.— Давно ждали.
— Дела, учитель, дела! Без дела не сидим! У меня весь завод вот он где! — И толстый стукнул себя по шее.
Шея у него ничего, тоже толстая. Только завод на ней не поместится.
— Да еще вот эти орлы! — Толстый показал на парней.— Они еще с меня за разгрузку на пол-литра стребуюте
— С вас дождешься,— сказал один парень.
Толстый захохотал*
416


— Именно! Именно не дождешься! У меня — порядок!
Пока парни сгружали станки, толстый командовал. Он мне
не понравился, хоть он и директор завода.
— Станочки-то не на ходу! — весело закричал директор.— Ты, учитель, не обижайся!
— Какая обида? — сказал Алексей Иванович.— Спасибо вам большое. Наладим.
— Точно! Точно, учитель! С такими-то орлами, с барабанщиками!
Пока он кричал, парни затащили станки в мастерскую. Она у нас на первом этаже. Алексей Иванович еще заранее катки приготовил, а то бы им ни за что не втащить.
— Расписывайся, учитель! — Директор протянул Алексею Ивановичу какую-то бумагу.— Чтобы все точно, четко! А если неграмотный, ставь крест вместо подписи! — И он захохотал.
Алексей Иванович расписался. Парни сели в кузов, а директор — в кабйну. Он еще и в кабине что-то кричал, но мы уже ничего не слышали из-за мотора.
Грузовик уехал.
— Ну, ребятки, пойдем,— сказал Алексей Иванович. — Будете теперь вы токари.
Мы пришли в мастерскую. Алексей Иванович походил вокруг станков, погладил их. Потом покрутил рукоятки. Чем больше Алексей Иванович крутил, тем больше хмурился. Затем он постелил на пол рогожку, лег на спину и начал высматривать что-то снизу.
— Чего вы смотрите, Алексей Иванович? — спросил Борька.
— Ничего, ничего... Погоди.
— Ой, Алексей Иванович, давайте скорее работать! — завизжала Мила Орловская.— У меня даже ладони чешутся.
— Не визжи! — сказал я Миле.— Не мешай Алексею Ивановичу. Работать еще тебе надо! Сама не знаешь, с какого бока к станку подойти. А если у тебя ладони чешутся, возьми и почеши. Вон, рашпилем.
— А ты знаешь, с какого боку? Ты знаешь? — затараторила Милка.
417


— Я-то не знаю. Зато я и не визжу.
В это время Алексей Иванович вылез из-под станка.
— Да, ребятки,— сказал он,— тут не визжать надо, а плакать.
— Почему?
— Этим станкам на свалке место, а не в мастерской.
Алексей Иванович сел на табуретку и закурил. Мы никогда
не видели, чтобы он курил в мастерской. И вид у него был очень растерянный. Он даже сразу стал какой-то старый* будто ему не семьдесят два года, а сто или больше.
— Алексей Иванович, как же теперь? — спросил я.
— А никак,сказал Алексей Иванович.— Будешь сверлить дырки. Ты же любишь дырки сверлить. Это шефы называется! Совестно даже. Тьфу!
— Может, все-таки включить, попробовать?
— Эти станки из-за угла включать надо,— махнул рукой Алексей Иванович.— С ними рядом стоять опасно.
В это время раздался звонок, мы пошли в свой класс. Ребята прямо расстроились. Ведь все думали, что мы первые на этих станках поработаем. А я разозлился на толстого директора. Я шел и думал, что бы я с ним сделал, если бы разрешили. Сначала я подучил бы Борькиного братишку, чтобы тот на него плюнул. Потом посадил бы его на пятнадцать суток... Больше я ничего придумать не успел — мы встретили Владимира Ивановича.
— Вот, Владимир Иванович, это шефы называется! — сказал я.
— А что такое?
— Станочки привезли — их только из-за угла запускать.
— Неисправные?
— Им на свалке место! — завизжала Милка Орловская.
— Плохо дело,— сказал Владимир Иванович.— Я помню, вы мне давно про эти станки говорили. И Алексей Иванович их все ждал. Чего ж теперь делать будем?
— Про них надо в суд написать, чтобы их всех уволили! — сказал я.
— Кого —всех?
— Шефов.
418


— Так уж и всех,— засмеялся Владимир Иванович.
— А чего они? — сказал я.— Они, может, нарочно. Может, они вредители.
— Эх, Костя,— сказал Владимир Иванович,— тебя бы прокурором поставить.
— А чего? — говорю.— Этот директор точно вредитель. Он кричал все время. И про барабаны чего-то говорил.
—т Ладно, ребята,— сказал Владимир Иванович.— Суд, вредители — это все хорошо. Только вам ведь станки нужны. Вот вы и боритесь за то, чтобы они у вас появились. Попробуйте без суда.
— Владимир Иванович,— сказал Борька,— но ведь мы же сами станки сделать не можем.
— Верно. Зато многое другое можете.
— Что — другое?
— Подумайте сами. Ладно? Даю вам неделю сроку. Вы же большие. Вместе подумайте. Не может быть, чтобы сорок пионеров с таким пустяком не справились. Ведь это же пустяк!
— Ничего себе пустяк,— сказал я.— Вы, наверно, чего-то про этих шефов знаете.
— Может, и знаю,— сказал Владимир Иванович.— Но вы все же подумайте. Сами.
После уроков, мы остались и думали часа два, но в тот день ничего не придумали.
ПРО КОШКУ И МЫШКУ
Утром я сказал Зинаиде:
— А нам вчера два станка привезли.
— Ну и хорошо,— ответила Зинаида. Она одной рукой держала ложку, а другой листала учебник.
— Их только из-за угла включать,— сказал я.
— Ага,— отозвалась Зинаида.
— Ты лучше не агакай, ты лучше придумай, чего делать.
— Что делать?
— Чтобы нам их на хорошие обменяли.
Зинаида перевернула страницу и ничего не ответила. Мне
419


надоело, что она не слушает. Сама же всегда говорит, чтобы я советовался со старшими. А я даже не советовался, очень нужно мне с ней советоваться. Я просто спросил.; Потому что сам ничего придумать не мог.
— Я, может, тебя первый раз в жизни спросил. И последний. Это ты учти,— сказал я.
— Отстань, Костя. У меня экзамены на носу«
Я говорю:
— Покажи нос. Никаких экзаменов на нем нет. Очки есть, а экзаменов нет.
— Господи! — простонала Зинаида. — Когда же мама приедет?
Я говорю:
— Правильно. Вот мама приедет, я ей все расскажу: что ты мне ни разу посоветовать не хотела и что ты за едой читаешь...
Зинаида уставилась в книжку, а на меня даже не смотрит.
— От этого еда плохо переваривается,— сказал я.— Ведь ты же сама говорила, что плохо.
А Зинаида на меня внимания не обращает.
— К экзаменам надо готовиться в течение всего года, а не в последний день. Ты же сама говорила..®
Зинаида молчит.
— И не горбись за столом. Будешь ходить с искривленным позвоночником.
В общем, я повторил Зинаиде все, что она мне раньше говорила.
Она всегда меня учит, как что делать. А Зинаида молчала. Это она решила от меня отмолчаться* Она знает, что мне неинтересно, если не отвечают.
Тогда я сказал:
— Все равно будешь со мной разговаривать.
А Зинаида — ни слова.
Я надел пальто и говорю:
— У меня вот уроки не выучены, а я гулять пойду.
А Зинаида даже не оборачивается.
Тогда я спустился по лестнице и снизу позвонил из автомата.
420


— Алло!
— Алло! Я слушаю,— ответила Зинаида.
— Это Костя,— сказал я.— Видишь, вот ты со мной и разговариваешь.
В трубке сразу запищали короткие гудки. Но это уже неважно. Все-таки она сказала мне три слова: «Алло», «я» и «слушаю». Вот, наверное, сейчас злится. Зато в другой раз будет разговаривать. Я ведь ее по делу хотел спросить. А про уроки я нарочно сказал. Я их еще вчера выучил.
Только я вышел на улицу, как около кино увидел Борьку. Он стоял в очереди у телефона. Зачем ему из будки звонить? У нас же в парадной есть автомат. Я хотел подойти и спросить. Но потом я подумал, что спрашивать неинтересно. Борька сразу скажет. Он всегда отвечает, если его спрашивают. Лучше я сам узнаю. Так, чтоб он не заметил.
Я подождал, пока Борька войдет в будку, и незаметно подкрался. Сквозь стекло было плохо слышно. У меня даже в ушах закололо — так я старался расслышать.
— Алло! Это редакция газеты? — спросил Борька.
Тут Борька повернулся, и я еле успел отскочить. Больше я ничего не услышал.
А когда Борька вышел из будки, я заметил, что на другом углу его ждет Вика. Они поговорили немного и вместе пошли к Фонтанке.
Борька всегда с Викой ходит. Даже со мной меньше ходит, чем с Викой, хоть мы и живем на одной лестнице. Вместе мы редко бываем. И все из-за Вики. Староста несчастная! Невеста без места! Я ей даже сказал один раз:
— Данилова, ты что, Борькина невеста? Чего ты за ним бегаешь?
— А ты болтун,— ответила Вика,— поэтому с тобой никто из девочек дружить не хочет.
— Со мной? — сказал я Вике.— Со мной хоть тысяча девчонок дружить будут. Я, может, сам не хочу. Захочу — так будут.
— Захоти!
Рядом стояла Мила Орловская. Я ее спросил:
— Мила, будешь со мной дружить?
421


Мила покраспела и ничего не ответила.
Тогда я сказал Вике:
— Пожалуйста! Видишь — молчит. Молчание — знак согласия.
После уроков Мила подошла ко мне и шепотом сказала, что она будет дружить, только чтобы никто не знал.
— Почему это ты шепчешь? — спросил я.
— Чтобы не услышали,— прошептала Мила.
— А почему «чтобы никто не знал»?
— Так интереснее,— прошептала Мила.
— Кому это интереснее? — сказал я.— Вот еще! Что я, с тобой буду шепотом дружить? Да я и не собирался с тобой дружить. Это я нарочно спросил. С тобой дружить — ты еще в газету напишешь.
Мила обиделась и назвала меня грубияном. А сама правда в газету писала. Она написала: «Дорогая редакция! У нас в классе все интересуются, можно ли дружить мальчику и девочке. Ответьте, пожалуйста». Ну чего тут ей отвечать? Ей что, от редакции специальное разрешение нужно? А если ей ответят «нельзя», так она дружить не будет, что ли?
Пока я думал про Милу, Борька и Вика ушли совсем далеко. Я побежал их догонять. Только я старался, чтобы они меня не заметили. Мне было интересно узнать, куда они идут.
Они перешли через Фонтанку и остановились около большого дома. На дверях была вывеска: «Редакция газеты «Ленинские искры». Тут я вспомнил, что Борька по телефону спрашивал редакцию. И у меня внутри все перевернулось от смеха. Я сразу догадался — они пришли спрашивать, можно ли им дружить или нет.
Я подождал, пока они немного пошептались, и подошел.
— Борька, ты чего тут делаешь?
— А ты чего делаешь? — спросил Борька и вдруг обрадовался.— Ты, значит, тоже догадался?
— Конечно, догадался,— сказал я.— Только ты в редакцию не ходи. Все равно тебе разрешат.
— Чего разрешат?
— Дружить с девочкой.
— С какой девочкой?
422


— С Даниловой. Хоть она и староста, все равно разрешат.
Вика посмотрела на меня и сказала:
— Боря, может быть, у него температура? Смотри, какой он красный.
—^ Нет у него, никакой температуры,— мрачно сказал Борька.
— Это у тебя температура! — сказал я Вике.— А то бы вы не спрашивали про мальчика с девочкой.
— Про кого? — спросил Борька.
— Не притворяйся,— сказал я.— Думаешь, не знаю, зачем ты пришел?
— Зачем?
— Спрашивать: можно или нет дружить мальчику и девочке.
Борька с Викой переглянулись, и вдруг Вика захохотала. У нее даже шея покраснела от смеха. Она так смеялась, что на нее прохожие оборачивались.
Я говорю Вике:
— Смейся, смейся. Только учти — у меня был один знакомый. Он от смеха лопнул.
Она еще сильнее захохотала. Я отвернулся, как будто мне до них никакого дела. Она видит, что я не смотрю, и перестала смеяться. Борька говорит:
— Пойдем с нами. Сам увидишь, зачем пришли.
— Нужно мне с вами идти!
— Зачем же ты за нами шел?
— Я не за вами шел, а по улице.
— Идем, Боря,— сказала Вика.— Все равно его не переговоришь. Он как долгоиграющая пластинка.
— Чего? — сказал я.— Какая пластинка?
— Долгоиграющая. Тридцать три оборота. До-олго играет...
Я говорю:
— Борька, дать ей за пластинку?
— Попробуй дай.
— Может, заступишься?
— А ты попробуй дай.
— За невесту заступишься?
— Дурак,— сказал Борька.— Идем, Вика.
423


Я стоял и думал: идти мне за ними или нет? Ведь если я пойду, то получится, что я за ними бегаю. А если не идти, то, значит, я Вики испугался. И потом, мне очень хотелось узнать, зачем они пришли.
Все-таки я пошел. Поднялся по лестнице. А там длинный коридор. И на всех дверях написано: «Ленинские искры».
Вдруг одна дверь открылась, и оттуда вышел какой-то человек. Пока он выходил, я увидел1, что в комнате сидят Борька и Вика. Я заглянул. Они сиделж на диване, а рядом с ними сидел молодой парень в зеленом пиджаке. Он меня увидел.
— Ну, заходи,— сказал парень.— Не бойся.
— Я и не боюсь.
— У тебя дело есть?
— Может быть, и есть, — говорю я.— Еще не знаю,
— Ну тогда посиди. Я с ребятами закончу.
А Борька и Вика посмотрели на меня и ничего не сказали, будто меня не знают.
— Так, значит, вы ждали, ждали...— сказал парень Вике.
— Ага,— ответила Вика.— Не только мы, все ребята ждали. И Алексей Иванович тоже. А потом посмотрели — они совсем сломанные.
— Алексей Иванович сказал, что им на свалке место,— добавил Борька.
У меня сразу лоб вспотел. Значит, они не про мальчика и девочку, они про станки пришли разговаривать. А Борька мне ничего не сказал. Ну ладно, я ему припомню.
— Так что же вы теперь думаете делать? — спросил парень.
— Не знаем.
Тут я уже не мог вытерпеть. Если не знаешь, так и не ходи в редакцию. Лучше письма пиши. Про мальчика и девочку,
— Их засудить надо — вот что делать,— сказал я.
Парень повернулся ко мне.
— Кого засудить?
— Шефов.
— А ты здесь при чем? — спросил парень,
— Он из нашего класса,— сказала Вика.
— Вот оно что.— Парень засмеялся.— Значит, тебе тоже без станков плохо?
424


— Очень плохо,— сказал я.— Просто жить невозможно.
Они все трое засмеялись. И я тоже засмеялся, хотя мне и
не хотелось с Викой смеяться. Но я просто удержаться не мог.
— Ну ладно,— сказал парень,— пошутили мы с вами, а теперь давайте думать...
В это время позади меня скрипнула дверь. Но я смотрел не на дверь, а на парня и заметил, что он сразу съежился. Лицо у него стало обиженное, как у маленького. Я обернулся и увидел Указателя.
Сначала я испугался. Я думал, что он меня специально выслеживает, когда я в газету приду. Но Указатель на меня даже не посмотрел. Он заулыбался и протянул руку.
— Приветствую вас, Игорь Владимирович.
Игорь Владимирович сморщился, будто ему в рот клюкву положили.
— Здравствуйте.
— Рад видеть вас в добром здравии.
— Спасибо.
— Як вам по делу. Вот, так сказать, новые плоды трудов моих. Надеюсь, на этот раз подойдут. Мне кажется, это тог что нужно.
Указатель не говорил, а прямо орал, как будто с глухим разговаривал. Игорь Владимирович даже вздрагивал.
— Ребята, — попросил Игорь Владимирович, — обождите, пожалуйста, минутку в коридоре.
Я говорю:
— Мы же первые пришли.
Это я нарочно сказал. Я мог бы хоть целый час ждать. Просто мне Указатель не нравится.
Указатель вытаращил свои глаза и спрашивает:
— Тебя как зовут?
— Костя меня зовут.
— Фамилия?
Тут я совсем разозлился. Мне даже как-то обидно стало, что он меня не узнал, и я уже хотел спросить у него разрешения посмеяться. Но Игорь Владимирович тихонько мне глазами показывает на дверь: «Выйди, пожалуйста»*
Тогда я говорю:
425


— Идем, Борька, я тебе тоже труды плодов моих покажу.
Мы вышли, но дверь я не закрыл и стал слушать, как Указатель читает свои стихи. Вот какое было стихотворение:
Жил да был мышонок Петя В чудной клетке на окне.
Все его любили дети,
Очень нравился он мне.
Непослушный был мышонок,
Дисциплины он не знал.
Только вышел он из дверцы,
В лапы кошке он попал.
Пионерам скажем мы:
Знайте, зпайте, детки,
Если хочешь долго жить,
Не вылазь из клетки.
Указатель кончил читать и сказал:
— Жду вашего суда. По-моему, тема важная и, так сказать, пионерская.
— Да... конечно... — пробормотал Игорь Владимирович. — Только вот... Я не совсем понимаю, почему вы советуете пионерам сидеть в клетке.
— Ну, Игорь Владимирович, Игорь Владимирович! Не ожидал. Разумеется, клетка — это в переносном смысле. А главная мысль — нужно быть дисциплинированным. Нельзя совершать недозволенных поступков. Разве вы против этой мысли?
— Я — за,— ответил Игорь Владимирович.— Но...
Дальше я не расслышал, потому что к нам подошел какой-то
человек со значком «Ленинградская правда». Он заглянул в щелку и сразу отшатнулся. Потом он осторожно прикрыл дверь, погрозил мне пальцем и спросил:
— Давно сидит?
— Кто?
— Вон тот.
— Минут десять.
— Стихи читал?
— Ага.
— Про кого?
425


— Про кошку и мышку.
В это время по коридору проходил еще один, тоже со значкам, только на значке было написано: «Смена».
— Женя,— сказал «Ленинградская правда»,— удирайл пока цел.
— А что?
«Ленинградская правда» кивнул на дверь.
— Опять пришел.
— А у тебя уже был? — спросил «Смена».
— Был. Я ему про птичку вернул, он мне про мышку оставил.
— Вот черт, — сказал «Смена».— Сейчас его из «Искр» спровадят, он ко мне придет. А я как раз уйти не могу — приемный день.
— Сочувствую,— сказал «Ленинградская правда».
И они ушли.
Я снова открыл дверь. Указатель стоял посреди комнаты и кричал:
— Вы систематически отказываетесь печатать мои стихи! Повторяю: систематически!
— Но ведь стихи-то плохие,— жалобно сказал Игорь Владимирович.
Указатель прямо завертелся на месте.
— А вы только хорошие печатаете? Вот я выписал: «У
меня зазвонил телефон.— Кто говорит? — Слон». Это от 14 октября сего года. Что это, по-вашему! Когда вы видели, что слоны говорят по телефону? Или вот: «Когда же ты снова
пришлешь к нашему ужину дюжину новых и сладких калош!» Что это, по-вашему? Дети должны верить, что можно питаться калошами? Вы представляете, что будет, если каждый пионер съест по калоше!
Тут уже заорал Игорь Владимирович:
— Это же Чуковский! Понимаете? Чу-ков-ский!
А Указатель почему-то ответил тихо:
— Вот именно. Товарищ Чуковский пишет всякие небылицы, вы их печатаете. Вам приносят стихи о дисциплине, вы их не принимаете. Разрешите доложить, Игорь Владимирович, я буду жаловаться.
427


— Пожалуйста,— сказал Игорь Владимирович.
А Указатель — еще тише:
— Вплоть до Центрального Комитета...
Указатель повернулся и помчался к двери. Мы еле успели отскочить. Он выбежал из комнаты, пронесся наискосок по коридору. Там была дверь с надписью: «Смена». Туда он и забежал. А мы зашли к Игорю Владимировичу.
Он сидел за столом и держался за щеку, будто у него зубы болят.
— Вам, ребята, чего?
— Это же мы, помните? Насчет станков.
— Ничего я сейчас не помню,— сердито ответил Игорь Владимирович.— Вы садитесь. Вспомним.
Мы сели, помолчали немного. Потом Борька говорит:
— А я его знаю, он в нашей квартире живет.
Игорь Владимирович даже па стуле подскочил.
— В вашей? Может быть, он тебе родственник?
Борька сразу испугался:
— Нет, не родственник! Честное слово, не родственник,
— Тебя как зовут?
— Боря.
— Слушай, Боря, — сказал Игорь Владимирович очень ласково,— а как там... вообще... Ну, как у него здоровье? Болеет часто?
— Он никогда не болеет. По утрам гимнастику делает. Оя двухпудовую гирю выжимает: левой восемь раз, а правой одиннадцать. Я <сам видел.
— Ага. Значит, не болеет,— вздохнул Игорь Владимирович.— Ну ладно, пусть выжимает...
По-моему, взрослые хитрее всех. Я же видел, что Игорю Владимировичу прямо убить хотелось Указателя, но он при нас ругать его не стал и еще вид сделал, будто ничего не было. Это потому, что взрослый взрослого при ребятах никогда ругать не станет. Они авторитет потерять боятся. Игорь Владимирович даже сразу .про станки вспомнил.
— Знаете, ребята,— «сказал он.— Я вам постараюсь помочь. Даю слово. Не знаю, что выйдет, но постараюсь. Только сегодня пе могу: голова у меня просто чугунная.
428


Наверное, он честно говорил. Потому что вид у него правда был как у больного. Мне даже его жалко стало. Я говорю:
— Мы в другой раз придем. Верно, Борька?
Борька головой закивал, А Вика будто ничего и не понимает:
— Игорь Владимирович, а сегодня совсем нельзя?
Девчонки, они вообще настырные. С ними много разговаривать — только хуже. Я ткнул Вику локтем в бок — сразу поняла.
— Или лучше завтра, — сказала Вика и — мне локтем в живот.
— Пожалуйста, — обрадовался Игорь Владимирович. — Давайте завтра. Я вас буду ждать в это же время. А сейчас идемте, провожу до лифта.
Только вышли в коридор, на другой стороне открылась дверь с табличкой: «Смена». Оттуда, пятясь, появился Указатель. Он крикнул кому-то в комнату:
— Вплоть до Центрального Комитета! — и пронесся мимо нас — меня даже ветром обдало.
Когда мы вышли на улицу, Вика стала говорить, что мы зря ушли и что надо было сходить к главному редактору. Она так говорила, будто она одна все понимает, а мы — вообще ноль без палочки. Я даже разозлился. И тогда я сразу придумал. Я, когда злюсь, очень быстро думаю. Я говорю:
— Данилова, Владимир Иванович станки делает?
— При чем тут Владимир Иванович?
— Вот и я говорю — пи при чем. Только мы у него помощи просили.
— Ну и что же?
— А ничего. И у Игоря Владимировича просили. Может быть, он станки делает? Ты мне лучше ответь на один вопрос: у тебя своя голова есть?
— Не умничай, Шмель.
Я говорю:
— А ты не умничаешь?
— И не думаю даже.
Тогда я говорю:
— Это потому, что тебе умничать нечем. У тебя своей го¬
429


ловы нет. А у меня есть — вот я и умничаю. Зато я и придумал чего-то.
Борька меня просит:
— Костя, ты покороче не можешь?
— Нет, не могу. Я когда много молчу, у меня голова болит. Ты лучше скажи: станки откуда привезли?
— Ну, с завода.
— Вот и надо на завод идти, а не в редакцию.
— Нас туда не пустят.
— А может, и пустят. Только надо всем идти. Может, этот толстый, если все придут, испугается.
ПРО ДИРЕКТОРА
Весь день на уроках я думал о толстом директоре. Я даже разговаривал с ним мысленно. Я сказал ему:
«Дайте, пожалуйста, другие станки».
А он будто бы ответил:
«Не дам».
«Вам что, жалко?»
«Не твоего ума дело».
Это мне Зинаида всегда говорит: «Не твоего ума дело». Только говорит она так, когда ответить не может. Я ее спрашиваю:
— Зина, почему ты маме сказала, что в библиотеку идешь, а у самой билеты в кино?
— Не твоего ума дело.
— Нет, моего. Ты мне всегда говоришь: «Врать нехорошо. За столом чавкать некрасиво». А сама врешь и чавкаешь, потому что всегда с книжкой ешь. Значит, тебе врать и чавкать хорошо, а мне — нехорошо?
— Отстань. Не твоего ума дело.
Вот и весь разговор. Как будто у нее уж такой ум большой, что она умнее всех и ей можно врать и чавкать. А на самом деле я знаю — ей просто сказать нечего. Взрослые всегда так: не любят, если за ними ребята следят. А когда их спросишь чего-нибудь неприятное, говорят: «Вырастешь — поймешь». Да
430


еще погладят по голове, будто я им страшно понравился. А я не люблю, когда меня по голове гладят. Я не маленький и не кошка. Это кошку гладят, чтобы она мурлыкала. А я мурлыкать не умею. И вообще я не люблю, когда со мной как с маленьким говорят. У мамы с папой есть один знакомый. Он, когда меня увидит, всегда говорит:
— A-а, вот он, наш герой!
Я спрашиваю:
— Почему это я герой?
— Ну как же! — кричит он.— Конечно, герой! Ведь ты танкистом будешь?
Я говорю:
— Почему это танкистом! Даже и не думал про танкистов.
Папа мне подмигивает: «Помолчи, Костя». Я ему тоже подмигиваю: «Ладно, помолчу». А знакомый все спрашивает: про отметки и сколько я голов забил. Уж лучше не спрашивал бы, если не знает. Я в футбол не играю, а в шайбу. Мы и летом на асфальте в шайбу играем. А он все добивается, чтоб я ему ответил про героя и когда я в космос полечу. Тогда я на кухню ухожу.
Вообще с ними неинтересно разговаривать. Не со всеми, конечно. С Владимиром Ивановичем — пожалуйста, он веселый. С Алексеем Ивановичем — пожалуйста, он честный. И с Линой Львовной — она всегда слушает и не перебивает. Ей про что угодно можно рассказывать.
А толстый директор мне не понравился. Он нас орлами называл, а ведь это тоже вроде героев. Наверно, никаких станков он нам не даст.
После уроков мы с Борькой стали кричать, чтобы ребята остались.
Они сначала не хотели, но я сказал, что мы чего-то про станки знаем.
Борька вышел к доске ы сказал, что у нас сегодня не собрание, а просто так. Я когда услышал, что «просто так», меня будто что-то толкнуло. Я хотел сказать: «Если просто так, то нечего оставаться». Это я по привычке. Но я сразу вспомнил, что сам уговаривал ребят остаться. И ничего не сказал. А то был бы один смех, и ничего бы не вышло.
431


Борька сказал ребятам:
— Давайте сходим на завод. Попросим* чтобы нам хорошие станки дали. Они ведь обещали,
А ребята закричали:
— Он все равно не даст!
— Нас на завод и не пустят!
Тогда я тоже крикнул:
— А вы пробовали — пустят или не пустят?
— А ты пробовал?
— Не пробовал,— говорю я.— Значит, нужно попробовать. Нужно бороться, чтобы станки были.
— Ты языком только можешь бороться,— вставила Милка Орловская.
У меня даже голос охрип от удивления. Не оттого, что она про язык сказала,— это все говорят,— а потому, что она вообще рот раскрыла. Она только с девчонками шушукается. А меня она боится. Она ведь знает, что могу ее словами заговорить хоть до смерти. И я уже хотел сказать ей про мальчика и девочку. Но тут я подумал, что опять будет один смех, а станков у нас так и не будет. И я сдержался. Наверное, я все-таки очень выдержанный. Я на нее даже не посмотрел, как будто это муха пискнула.
— Так что,— говорю,— пойдем или не пойдем?
Одни говорят: «пойдем», другие — «не пойдем». Ничего не разберешь. Все кричат, спорят между собой — дадут или не дадут. А чего тут спорить? Нужно попробовать — и все. И вдруг я придумал.
— Але! Ребята! — сказал я.— Если мы станки достанем, в шестом «Б» все лопнут от зависти.
И сразу стало тихо.
Шестой «Б» мы просто ненавидим. У нас в классе про шестой «Б» даже говорить воспрещается. За это пенделей дают. Они нас все время дразнят из-за пузырьков. Главное, что мы не виноваты. Из-за этого еще обиднее.
В самом начале года мы собирали аптекарские пузырьки. Владик, наш пионервожатый, вызвал их на соревнование. А нам забыл сказать. Они набрали сто пятьдесят два, а мы всего восемь штук. Просто нам не повезло — в наших домах все какие-
432


то здоровые, пузырьков не было. Да еще ребята не знали про соревнование — зайдут в одну-две квартиры, а больше не ходят. Я бы, если знал, в доме все лекарства вылил. У нас пузырьков штук десять. А так я даже и не ходил по квартирам. Я в шайбу играл.
А теперь они нас дразнят. Главное, они придумали, чтобы все время про пузырьки говорить. Им говори что хочешь, а они— обязательно про пузырьки.
— Ну и классик у вас,— говорят они.— Сплошные бездельники.
Мы отвечаем:
— Сами вы бездельники. У нас, например, Таланов сам приемники делает.
Они говорят:
— Это мы знаем. Приемники — конечно, хорошо. А вот как у вас с пузырьками?
Мы отвечаем:
— У нас Гера Попов — чемпион района по шахматам.
Они говорят:
— Верно. А как насчет пузырьков?
Мы отвечаем:
— У нас пять круглых отличников.
А они говорят:
— А пузырьков сколько?
Просто замучили нас с этими пузырьками. Мы понимаем, что они нарочно говорят. Они видят, как мы злимся, и говорят назло. Но мы от этого еще больше злимся.
И вот когда я сказал про шестой «Б», сразу стало тихо. Потом Дутов запыхтел:
— Пых... пых... Шмелю — пендель.
Дутов встал, чтобы дать мне пендель. Но его усадили на место и пригрозили, что опять под парту засунут.
И все закричали, что нужно идти на завод. Борька сказал, чтобы подняли руки, кто пойдет. Ребята подняли по две руки. И мы договорились встретиться завтра около кино в половине десятого.
Мы уже хотели уходить, и вдруг прибежал Владик.
— А я думал, вы уже ушли,— сказал он.
Библиотека пионера, том 8


— Чего ж ты пришел, если думал? — спросил я.
— Это не твое дело, Шмель! — сказал Владик.— Ребята, у меня важное задание. Завтра в десять часов вы пойдете на сбор пузырьков.
Ребята прямо ахнули. У нас никто слова такого слышать не может — «пузырек». Я сначала даже подумал, что Владик нарочно говорит.
— У т е б я важное задание? — спросил я Владика.
— Ну да, важное.
— Чтобы мы пузырьки собирали?
— Ну да. Тебе, Шмель, непонятно?
— Непонятно. Задание у тебя, а мы собирать будем. Вот ты сам и собирай.
— Ты, Шмель, брось эти штучки,— сказал Владик.— Это пионерское поручение.
— А ты пойдешь?
— Я не могу, ребята. У меня завтра соревнование — за честь школы.
— Ну тогда и мы не пойдем.
— Ты говори за себя. Чего ты за весь класс говоришь!
— Вот весь класс и не пойдет. Мы уже договорились...
И тут ребята начали гудеть. Мы всегда гудим, если нам что- нибудь не нравится. Можно так гудеть, чтобы рта не открывать. Я посмотрел на Борьку и увидел, что он тоже гудит. И даже Вика. Только Дутов не гудел. Наверно, он боялся, что его назовут недисциплинированным.
— Ну, ладно! — сказал Владик.— У вас есть председатель отряда. Вот он и будет отвечать. А мне некогда с вами разговаривать.
— Подожди, Владик,— сказал Борька.— Ребята, тише!
Все перестали гудеть.
— Владик,— сказал Борька,— давай лучше не пузырьки. Хочешь, мы бумагу соберем? Или железо? Только не завтра. Завтра мы на завод идем.
— Про завод я ничего не знаю,— ответил Владик,— Знаю про пузырьки. В десять часов. И все.
Владик убежал.
А мы все равно не пошли собирать пузырьки. Утром в по¬
434


ловине десятого мы собрались у кино. Пришли все до одного человека. Даже Дутов пришел, хоть он и боялся, что, если будет недисциплинированным, так его вообще из школы выгонят. А потом мы сели на четырнадцатый трамвай и поехали на завод. Ребята всю дорогу молчали. Мне тоже было немножко страшно. Из-за этого мы даже на всех билеты купили. Кондукторша нас три раза считала и сказала, что в первый раз видит таких сознательных школьников.
Трамвай остановился у самого завода.
Мы подошли к проходной, а там сидит дежурный. Он нас спрашивает:
— Вы, ребята, куда?
— Мы к директору.
— А заявка на вас есть?
— Какая заявка?
— Пропуск нужен. Позвоните в Бюро пропусков.
Я говорю;
— А где звонить?
— Вон телефон на стенке. Набирай пятый номер.
Я набрал пятый номер. Мне отвечают:
— Бюро пропусков.
Я говорю:
— Можно нам на завод пройти?
— Кто говорит?
Костя.
—■ Фамилия!
— Фамилия — Шмель.
— Как?
— Шмель! — кричу я.— Насекомое такое знаете?
— По какому вопросу?
— Мы не по вопросу. Нам станки плохие прислали. Мы — к директору.
— Передайте трубочку вахтеру.
Дежурный взял трубку, послушал. Потом говорит:
Товарищ Шмель, давайте паспорт.
Я говорю:
— У меня нет паспорта.
— А без паспорта я пропуск выписать не могу.
435


Ребята стоят и переминаются с нога на ногу.
Дутов запыхтел.
— Лучше пойдем пузырьки собирать. Еще успеем.
Если бы он про пузырьки не сказал, может быть, мы так на завод и не попали бы. Ушли бы — и все. Но ребята как услышали про пузырьки, прямо задрожали, будто их током дернуло. Кричат:
— Никуда не пойдем!
— Хоть до вечера будем ждать!
И я тоже решил: буду сидеть хоть до вечера. Потому что мы пузырьки собирать не пошли, и теперь нам без станков лучше в школу не ходить. Вообще-то Владик не ябеда. Он только все Еремя носится как угорелый, а не жалуется. Но ведь и так все заметили, что мы не пришли. Сейчас, наверно, говорят: «Конечно... шестой «Г»... ничего удивительного». А мы ведь не для себя стараемся. Может быть, вся школа станков ждала. И шес- стой «Б» — тоже, хоть они пузыречники.
Я говорю дежурному:
— Сами станки испорченные прислали и сами еще не пускаете.
А он говорит:
— Про станки, ребята, я не знаю. А пускать не положено, если без заявки.
Мы вышли из проходной и стоим.
Вика говорит:
— Костя, а ты позвони директору.
Я отвечаю:
— Сама позвони. Пусть он на тебя кричит, а я не хочу, чтобы он на меня кричал. Я ведь не орел. Это ты, может, орел. Ты и звони.
Это я так сказал, потому что разозлился. А Вика просто под руку подвернулась. И еще мне было обидно, что я ничего придумать не мог.
— А я позвоню,— сказала Вика.
Она опять зашла в проходную. А мы стоим, и нам даже разговаривать не хочется. Да еще дождик пошел. У нас в Ленинграде зимой всегда дождик идет. А Первого мая — снег..,
Вдруг Вика выбежала из проходной.
436


— Ребята, идем. Пропустили! Я с директором говорила — он всех пропустил.
На заводе во дворе я так головой вертел, что чуть под паровоз не попал. Там на рельсах паровозик стоял — маленький такой. То есть я не совсем не попал, а так... Если бы он ехал, то попал бы. Машинист мне пальцем погрозил. Значит, я все-таки мог попасть.
Когда мы подошли к зданию, где директор, у меня ноги стали какие-то слабые. Как тогда, на лыжах. Один бы я ни за что не пошел. Все кругом бегают, какие-то тележки ездят. И еще я думал, что директор нас сейчас орлами назовет и выгонит. У нас в школе все директора боятся. А этот, наверное, еще хуже.
На третий этаж мы поднимались медленно-медленно. Ребятам тоже как-то страшновато было. А я ведь еще впереди шел, чтобы не думали, что я струсил.
Я подошел к двери и открыл. А Борька меня подтолкнул, и я влетел прямо в комнату. Там сидела какая-то женщина. Около нее — четыре телефона. Но это я потом разглядел телефоны. Сначала ничего не разглядел. Женщина спрашивает:
— Тебе кого нужно, мальчик?
Я говорю:
— Ой, подождите, там еще ребята стоят.
И выскочил обратно. И дверь закрыл.
— Ты чего толкаешься? — шепчу я Борьке.
А он тоже шепчет:
— Я не толкаюсь.
Тут дверь открылась. Подошла эта женщина, посмотрела на нас и засмеялась.
— Вот оно что. Ну, проходите. Сергей Васильевич вас ждет.
Она подвела нас к двери с табличкой: «Директор». Она открыла дверь, и я зажмурился. Я думал, толстый меня сразу узнает.
— Входите, не бойтесь,— сказал директор.
Я открыл глаза и увидел директора. Он был не толстый. Это был совсем другой человек. И шея у него не толстая.
— Ну, входите, что ж вы у двери топчетесь? Кто из вас Данилова?
— Я.
437


— Это с тобой я по телефону говорил?
— Со мной.
— Чего же вы от меня хотите?
Ребята молчали. И я молчал. Не знаю почему. Комната была очень большая. И ковер на полу большой. И вообще громко говорить было страшно.
— Вот чудаки,— сказал директор.— Пришли и молчат. Вы садитесь.
Перед столом директора стоял другой стол, длинный. И возле него стулья. Мы сели на стулья.
— Так в чем же дело?
А мы молчим.
— Ну молчите,— сказал директор.— Я работать буду. А вы вспоминайте, зачем пришли.
Директор придвинул к себе бумаги и начал их черкать карандашом. Но я заметил, что он все время на меня поглядывает. Я сидел ближе всех, потому что первый вошел. Мне было видно, что он не пишет, а рисует. Он меня рисовал. Я сразу узнал, потому что он веснушки нарисовал на лбу и на носу. Только очень много — все лицо как рябое. Я вытянул шею, чтобы рассмотреть получше, а он спрашивает:
— Похоже?
На самом деле было не очень похоже,_ по я боялся, что он рассердится, и говорю:
— Очень похоже. Только веснушек много. У меня столько нет.
— А я еще и те, что на затылке, поместил.
Ребята тихонько засмеялись. Они очень вежливо смеялись, просто шепотом.
Я говорю:
— На затылке не бывает.
— Бывает,— сказал директор.— Вот будешь лысым, тогда увидишь.
Ребята засмеялись уже громко. У меня тоже немножко страх прошел.
Я говорю:
— А раньше у вас тут другой директор был?
— Когда раньше?
438


— Во вторник.
Он посмотрел на меня, сморщился и вдруг как захохочет. И ребята захохотали. А чего смеются, сами не знают. Наверно, для директора смеялись. Если бы он заплакал, они бы тоже плакать стали.
— Кого же ты во вторник видел? — спрашивает директор.
А ребята хохочут как сумасшедшие.
Я говорю:
— К нам в школу один приезжал. Он станки привез. Я думал, директор.
А ребята еще сильнее хохочут. Ну сейчас-то чего смешного? Я же про станки говорю. Я повернулся к ребятам и сказал:
— Чего вам смешно-то? Сами же думали, что он директор.
А они все хохочут, как заведенные. Я думаю: «Ну и смейтесь, а я смеяться не буду». Только я так подумал, у меня щека задергалась. Я ее прижал рукой, а она еще сильнее дергается. Я изо всех сил стараюсь, чтобы не смеяться, но от этого мне еще сильнее хочется. И я не удержался. Тоже начал смеяться. Сам злюсь, а смеюсь. Ребята понемножку перестали, а я все смеюсь. Я, чтобы на ребят не смотреть, смотрел на стенку. Там часы висели с секундной стрелкой. Эта стрелка прыгала, а мне почему-то смешно было, что она прыгает. Я нарочно отвернулся от часов и посмотрел на другую стенку. Там висел барометр. У него стрелки не прыгают. Но от этого мне еще смешнее стало. Никак остановиться не могу. Ребята видят, что я смеюсь, и опять начали хохотать. Может быть, мы бы до вечера смеялись. Но тут на столе у директора загудело что-то. Все сразу притихли. Директор щелкнул рычажком и говорит: «Занят». Потом он нас спрашивает:
— Так чем же я могу вам помочь?
Вика говорит:
— Товарищ директор, станки совсем неисправные. На них работать нельзя.
— А я тут при чем?
— Вы нам обещали...— сказала Вика.
— Наконец-то понял,— вздохнул директор.— Вы, значит, наши подшефные, и вам привезли неисправные станки. А вы хотите, чтоб вам дали исправные?
■439


— Если можно... если вы...— сказала Вика и замолчала. Директор протянул руку к ящичку на столе и щелкнул рычажком. Там что-то вякнуло, а директор сказал:
— Снабжение? Товарищ Петляев, зайдите.
Через минуту в дверь постучались.
— Да? — сказал директор.
И вошел этот толстый, который к нам приезжал в школу. Я думал, он сейчас заорет: «Здорово, директор! Здорово, орлы! Где равнение? Барабан где?» — и потом sac выгонит.
А он сказал очень тихо:
— Здравствуйте, Сергей Васильевич.
— Здравствуйте, товарищ Петляев. Присаживайтесь. У меня к вам вопрос: вы станки в школу возили?
— А как же, Сергей Васильевич! Сам лично. Молодежь... Так сказать, смена.
Станки в рабочем состояний?
— Да как сказать, Сергей Васильевич..,
— Где брали?
— Те, Сергей Васильевич, что во втором цеху, в кладовушке.
— Рагозинские?
— Точно так, Сергей Васильевич*
— Так это же лом!
— Как сказать, Сергей Васильевич... Ребятишкам, им что? Покрутить... повертеть... принюхаться, так сказать.
— Эти ребятишки через два года к нам придут,— сказал директор.
— Это точно, Сергей Васильевич.
— Что точно?! Что точно, товарищ Петляев? — Директор приподнялся со стула. Этот толстый даже попятился. Но тут директор посмотрел на нас и снова сел.— Обождите в приемной, товарищ Петляев,— сказал он совсем спокойно.
И толстый вышел из комнаты. Шел он как-то боком, даже на ковер не наступал.
— Ну ладно,— сказал директор.— А зачем вам станки? Ребята переглянулись. Что, ему непонятно? Милка подняла
руку, как на уроке.
— Мы хотим быть токарями. Вот. Чтоб помогать старшим.
— Все хотите?
440


— Все.
— И ты хочешь быть токарем?
— Я? Я... не знаю.
— А ты? — спросил меня директор.
— Я про это еще не думал,— сказал я.— Просто мне интересно на станке работать. Особенно если дырки...
И я рассказал директору, как мы сверлили дырки. А потом Вика рассказала про Алексея Ивановича, какой он хороший мастер. И другие ребята говорили. Но больше всего рассказывали про дырки. Борька даже нарисовал чертеж угольника.
— Ну, а со станками вы все-таки что будете делать?
— Ну, чего-нибудь обтачивать,— сказал я.
— Чего-нибудь — неинтересно,— улыбнулся директор.— Хотите, я вам задание дам?
— Какое задание?
Директор подошел к шкафчику и вынул оттуда железную коробку. Она была вся в дырках. Дырки были не только круглые, но и продолговатые.
— Вот смотрите. Это панель для монтажа.
— Это для приемника! — обрадовался Борька.
— Верно,— сказал директор.— Таких панелей выпускаем много. Одних дырок — миллионов пять в месяц.
Ребята прямо ахнули. Мне тоже завидно стало. Вот бы на этом заводе поработать! Я могу хоть целый день дырки сверлить.
— Так вот,— сказал директор.— Возьметесь такие панели делать? Заготовки мы вам дадим.
— Пять миллионов? — спросил я.
Директор засмеялся.
— Пять не пять, но немного дадим. Для начала. Посмотрим, как вы будете справляться. Согласны?
Все закричали, что согласны. А Дутов даже покраснел от жадности. Он уже, наверное, думал все дырки себе заграбастать.
— Только вот что,— сказал директор.— Это уже серьезно. На этих панелях монтажники будут схемы собирать. Значит, тут не может быть никакого баловства. Считайте, что вы рабочие» И работать надо честно; Считайте, что у вас не мастерская, а завод. Маленький пионерский завод. Вы поговррите со своим
441


учителем труда. Я не знаю, какая у вас программа. Когда подучитесь, мы сможем вам дать токарные заготовки.
— У нас же станков нет,— сказал я.
— Будут,— сказал директор.
— Правда? — спросил я.
— Честное пионерское,— сказал директор.
Ребята засмеялись. Я опять посмотрел на секундную стрелку, и у меня снова щека задергалась. Тогда я сказал, чтобы не засмеяться:
— Честное пионерское не в счет. Вы же не пионер! Вы какое-нибудь другое дайте.
— Честное директорское! И партийное, если хочешь.
Когда он сказал про партийное, я поверил. Я по своему папе
знаю. Он никогда зря партийное не дает. Он когда после школы Зинаиде часы купил, мама его спросила: «Сколько стоят?» Он говорит: «Двадцать»,— а сам смеется. Мама говорит: «Обманщик. Дай слово». Он говорит: «Даю».— «Нет, дай честное слово». «Даю».—«Нет, дай партийное...» Тогда он схватил маму в охапку и стал целовать. А партийного слова не дал. Потому что часы стоили пятьдесят рублей. Мама тогда еще сказала, что тридцать рублей за поцелуи — очень дорого.
И я сказал директору:
— Раз партийное, то мы теперь в школу пойдем, Алексею Ивановичу расскажем.
Мы попрощались с директором и вышли из кабинета. Во* тогда я и сосчитал, что около женщины стояло четыре телефона. А еще там на диване сидел толстый Пеутляев. Мы шли мимо него и говорили по очереди «до свидания». Мы не дразнились, а по-честному. А он, наверное, подумал, что дразнились. Первому он ответил, а остальным нет. А когда я подошел, он вообще отвернулся.
Пока мы шли по заводу, то старались не шуметь. А когда на улицу вышли, все начали орать. Кто кричал «ого!», кто «ура», а кто — вообще неизвестно что. Я так орал — у меня глаза чуть не выскочили.
Дежурный вышел из будки и что-то сказал, но его не было слышно. Даже я не услышал. Я громче всех орал. А Милка Орловская просто визжала. У нее голос тонкий — противно да¬
442


же. Но она хитрая. Хоть она и визжала, а все-таки заметила, что наш трамвай подходит.
Она еще сильнее завизжала и бросилась к остановке. И все ребята побежали к трамваю. Только мы не успели. Трамвай под самым носом ушел.
Я кричу:
— Але! Ребята! Догоним! — и — за трамваем.
Все бросились за мной. Мы пробежали целую остановку и чуть-чуть не догнали.
Я опять кричу:
— Все равно догоним!
И мы пробежали еще остановку. И опять чуть-чуть не догнали, потому что трамвай долго стоял у светофора. Мы бы и дальше за ним бежали, но школа была уже совсем рядом, А мне все еще бежать хотелось. Поэтому я не в ворота вошел, а через забор перелез.
ЧЕСТНОЕ СЛОВО!
В тот день шестой «Г» на уроках сидел плохо. Все ждали большой перемены. Но маленькие перемены тоже не пропали даром. Стоило только учителю выйти из класса, шестой «Г» срывался с места и мчался на второй этаж. Там были владения ненавистного шестого «Б». На втором этаже шестой «Г» выстраивался парами и начинал делать круги возле двери шестого «Б». Неизвестно, кто первый сказал «лично», но всем очень понравилось это выражение. Пары прогуливались по коридору и, встречая «шестибешника», говорили какие-то, не очень понятные слова.
— Лично мы сделаем большой ПеЗе.
— Лично мы будь здоров!
— Лично я на ПеЗе пойду. А лично ты?
— Лично еще как!
— А лично тому-то — фига!
— Лично ПеЗе?
— Лично ага.
— Конечно, фига. Лично им — фига.
— Лично, значит, шиш.
443


«Шестибешники» были тоже не дураки. Они, конечно, понимали, что все фиги имели к ним самое прямое отношение и таинственное ПеЗе — тоже. Но они не знали, что такое ПеЗе. В этом-то и скрывалась главная обида. Можно сказать человеку:
«Эх ты, верблюд!»
И он ответит:
«Сам верблюд».
Это очень просто. Тут не нужно ломать голову.
«Болтун!»
«Сам болтун!»
«Нахал!»
«Сам нахал!»
«Хулиган!»
«Сам хулиган!»
А вот если человеку сказать:
«Лично ты ПеЗе».
Тогда что отвечать?
«Сам ПеЗе»?
Конечно, так отвечать нельзя. Просто глупо. И вот человек начинает мучиться. Сначала он переворачивает слово — и получает «ЕЗЕП». Чепуха какая-то! Затем он начинает переставлять буквы, и у него по очереди получается: «ЗЕПЕ, ЕЕЗП, ЕЕПЗ, ПЗЕЕ, ЗПЕЕ, ЕПЕЗ». Опять ерунда. Наконец он начинает расшифровывать буквы. И опять непонятно — то ли это «противная зануда», то ли «прекрасный-замечательный».
«Шестибешники», конечно, сделали вид, что им на все наплевать. Но именно потому, что они делал!! вид, было понятно, что они растеряны. Правда, они попытались спрашивать насчет пузырьков. Но даже такое испытанное средство на этот раз не помогло. Им отвечали:
— Лично с пузырьками? Плоховато. А вот лично ПеЗе!.. Лично мы, конечно. А лично кому-то — фига.
Стасик Лоскутов — староста и самый заядлый «шестибеш- ник» — пустился на хитрость.
— Какое-то ПеЗе! Такого и слова нет,— сказал он, обращаясь к стенке.
— Есть такое слово,— сказал Костя, обращаясь к той же степке.— Пе й Зе... Значит — Пу-Зырьки.
444


И шестой «Г» захохотал, очень довольный.
На большую перемену шестой «Г» не вышел. В дверную ручку засунули швабру, и староста Вика Данилова не сказала ни слова, хотя ей следовало выгнать всех из класса. Сейчас было не до соблюдения формальностей. Шестой «Г» обсуждал дела ПеЗе. ПеЗе откроется в мастерской, как только привезут станки. Это было решено. Даже, может быть, он откроется раньше. Ребята уже говорили с Алексеем Ивановичем. Правда, он сказал, что в школе не одни они учатся...
— А на завод кто ходил? — закричали ребята.
— Верно. Вам за это спасибо,— сказал Алексей Иванович.— Только надо и о других подумать.
— Конечно, надо,— сказал Костя.— А на завод кто ходил?
— Ну ладно,— спросил Алексей Иванович,— сколько вам нужно? Сто?
— Не делится,— сказал Костя.— Нужно всем поровну — сто восемь. И, чур, сверла сами вставлять будем...
Алексей Иванович покачал головой. Но тут его обступили девочки. Они заглядывали ему в глаза и говорили всякие льстивые слова: о том, что они его очень любят, что он очень добрый. Они с самого начала поняли, какой он добрый. Если он хочет, они будут ему каждый день гладить галстук.
Алексей Иванович только крякал, слушая такую нахальную лесть. Ребята стояли рядом и удивлялись, что девчонкам прощается такое, чего бы им никогда не простилось. В конце концов Алексей Иванович учитель и рабочий. А бесстыжие девчонки теребили его за рукав и говорили тянучими голосами:
— Ну-у, Алексе-ей Иванович...
И Алексей Иванович сдался. Он пообещал сто восемь первых панелей шестому «Г». А еще он пообещал пока никому ничего не говорить... Это было самое главное.
Никогда еще шестой «Г» не чувствовал себя так хорошо. Они сидели в классе и обсуждали, кого принимать на ПеЗе и кого нет. Шла большая перемена. Швабра, просунутая в ручку двери, дергалась и подпрыгивала. «Шестибешники» ломились в дверь. Они придумали месть.
— Надо принимать, у кого троек нет,— предложила Вика.
445


Костя подозрительно взглянул на Вику. Он хорошо помнил свои тройки — по ботанике и по поведению.
— Почему это —троек! — сказал Костя.—Надо принимать, у кого двоек нет. Тройку всегда можно случайно получить.
У окна тоскливо переминался с ноги на ногу Дутов. Он хотел предложить, чтобы принимали и с двойками, но боялся, что его опять засунут под парту.
А швабра все подпрыгивала. В дверь стучали ногами и кулаками. Костя подошел к двери и выдернул швабру.
Перед дверью стоял Стасик Лоскутов. Остальные «шестибешники» сгрудились за ним. Они казались очень довольными.
— Чего надо? — спросил Костя.
— Есть загадка,— сказал Стасик.— Тридцать шесть дураков собрали восемь пузырьков. Ответьте на следующие вопросы: что это за пузырьки, кто эти дураки и сколько будет на каждого?
«Шестибешники» дружно вздохнули. Они пол-урока сочиняли эту задачу. Теперь они хотели насладиться. Они вздохнули и закрыли рты, чтобы засмеяться. И в это время Костя захлопнул дверь. «Шестибешники» запоздало хохотали за дверью. Им было не очень весело. С ними даже не хотели связываться.
— А из других классов принимать? — спросил Борька.
— Может, еще из шестого «Б» принимать? — сказал Костя.
— Еще не известно, кто будет принимать,— возразил Борька.— Если Алексей Иванович, он примет.
— Нужно тогда экзамен устроить. Может быть, кто-нибудь только портить будет. Это же настоящие панели, а не игрушечные,— сказал Костя.— А шестому «Б»...
В этот момент опять затряслась швабра. В дверь застучали.
— Постучи лбом, тогда откроем! — крикнул Костя.
— Что? — спросили за дверью.
— Лично лбом постучи! — крикнул Костя.
Костя подбежал к двери, выдернул швабру, и... Костин^ сердце сжалось и медленно поползло куда-то в низ живота.
Перед дверью стояла Елизавета Максимовна.
— Шмель,— сказала Елизавета Максимовна, глядя на портрет Дарвина,— зайди к Вере Аркадьевне. Вера Аркадьевна тебя* ждет.
446


Елизавета Максимовна отступила на шаг и пропустила Костю. Сама она вошла в класс и закрыла дверь.
— Данилова,—услышал Костя,—почему сегодня класс не вышел на сбор аптекарской посуды?
Костя медленно брел по коридору. Вокруг свистела, кричала и топала Большая Перемена. Какие-то счастливые мальчишки жевали бутерброды и дергали девчонок за косы. Счастливые девчонки визжали и делали вид, что им это не нравится, но далеко не убегали.
Счастливые рыбы плавали в аквариумах на подоконниках.
А несчастный Костя приближался к двери с сине-белой табличкой. Он шел и думал о чуде. Ведь бывают же чудеса... Бывают же всякие Хоттабычи и волшебные лампы! Или все это придумано для того, чтобы дразнить несчастных людей? Бывают ведь пожары и наводнения. Почему сейчас нет ни пожара, ни наводнения? Это всегда так: когда нужно — нет. Бывает, что люди неожиданно ломают ногу...
Костя вышел на лестницу и прыгнул через три ступеньки. Но чуда не случилось. Нога осталась цела.
У двери Костя помедлил. Кто-то положил руку ему на плечо. Костя вздрогнул. Рядом стояла Лина Львовна.
— Вызвали?
Костя кивнул.
— Тебе не будет неприятно, если я тоже зайду?
— Все равно,— сказал Костя.
Лина Львовна прищурилась, и Костя вдруг заметил, что у нее очень пушистые ресницы. Глаза, спрятанные за этими ресницами, смотрели сочувственно. И Косте вдруг стало очень тоскливо и жалко себя до слез.
Он осторожно открыл дверь.
— Можно, Вера Аркадьевна? — спросила Лина Львовна.
— Входи, Линочка,— сказала Вера Аркадьевна.— Входи и садись. Привела?
— Нет,— ответила Лина Львовна.— Он сам пришел.
— Ну, ученик Шмель,— сказала Вера Аркадьевна,— ты знаешь, зачем я тебя вызвала?
— Не знаю.
— Тогда давай считать.— Вера Аркадьевна вздохнула.—Бу-
447


дем считать только за последние две недели. Выгнан из класса— три раза. Чуть ли не сорвал пионерское собрание...
Лина Львовна шевельнулась на стуле.
— Ты хочешь что-то сказать, Лина?
— Нет, Вера Аркадьевна, я потом.
— Чуть не сорвал пионерское собрание,— повторила Вера Аркадьевна.
— Я не срывал,— сказал Костя. Он покосился на Лину Львовну. Ведь Лина Львовна знает, что не срывал, почему же она молчит? Они всегда заодно — взрослые!
— Хорошо, мы выясним. Сначала давай досчитаем. Итак, пионерское собрание...
— Я не срывал,— сказал Костя.
— Ты мне дашь договорить? — Голос у Веры Аркадьевны был противный, квакающий.— Итак, собрание. И вот уже сегодня, вместе со всем классом, ты не вышел на сбор аптекарской посуды.
— Мы договорились...— сказал Костя.
— Это еще хуже,— сказала Вера Аркадьевна.— Выходит, вы сознательно не пошли! Что значит «договорились»? А если вы договоритесь не ходить на уроки?
— Мы про это не договаривались.
Костя с тоской смотрел на портрет горниста. При чем тут уроки? И зачем все спрашивать и спрашивать? Почему нельзя просто сказать: «Ученик Шмель, мы исключаем тебя из
школы»? Разве обязательно сначала помучать, а потом исключить?
А Вера Аркадьевна смотрела на Костю. Она думала: «Вот стоит ученик Шмель. Я научила его читать и писать. Как быстро он вырос. У него уже — характер. Он уже обо всем имеет собственное мнение. Интересно, что он о нас думает? Например, обо мне. Наверное, что я противная старуха, что мне очень приятно мучать его вопросами. Может быть, он ненавидит меня в эту минуту. И от этого нам обоим трудно. Мне трудно помочь, а ему — понять. Конечно, можно пригрозить. Можно заставить его бояться. Но человек, научившийся бояться с детства, вырастает злым. А злоба — плохой спутник в жизни...» у
Вера Аркадьевна задумалась. На какое-то время ^на забыла
448


о Косте и Лине Львовне. Она смотрела на них, но не^ видела, погруженная в свои мысли. И только когда Лина Львовна снова шевельнулась на стуле, Вера Аркадьевна спохватилась. Исчезли тысячи лиц, только что проплывшие перед ее глазами. Остались Лина Львовна и Костя. «Я слишком много вспоминаю,— подумала Вера Аркадьевна.— Слишком много. Наверное, это уже старость».
— Так почему же вы не пошли на сбор аптекарской посуды? Почему не пошел ты, Шмель? — сказала Вера Аркадьевна.
— Мы ходили на завод.
— На какой завод?
— Откуда нам станки привезли.
— При чем здесь станки?
— Они для школы.
— Теперь понимаю,— сказала Вера Аркадьевна уже не таким противным голосом.—Вы ходили на завод обменять станки? Так?
Костя молчал, наклонив голову. Он знал, что будет дальше. Сейчас Вера Аркадьевна спросит: «Разве вы не могли пойти в другое время?»
— А вы не могли выбрать другое время? — спросила Вера Аркадьевна.
— Мы с вечера договорились,— сказал Костя.— А потом нам объявили про пузырьки. А мы уже договорились...
Вера Аркадьевна внимательно взглянула на Костю. А Костя подумал: «Сейчас она спросит: «Значит, раз вы договорились, то для вас уже не обязательно подчиняться?»
— Вам дали станки? — спросила Вера Аркадьевна.
— Дали. И еще панели дадут,— оживился Костя, радуясь, что разговор уходит в сторону.
— Вы все ходили? — с удивлением спросила Лина Львовна.
— Весь класс! — с гордостью сказал Костя.
— А что ты натворил на собрании? — скучным голосом спросила Вера Аркадьевна.
«Про пузырьки спрашивать больше не будет»,— промелькнуло в голове у Кости. И вдруг — на какуньто секунду — у него появилась надежда, что его сегодня не исключат. Ведь уже спра¬
449


шивает про собрание, а не про пузырьки. Может быть, удастся объяснить Вере Аркадьевне и про собрание?
— Я ничего не натворил, Вера Аркадьевна. Честное слово!
— Почему же на тебя жалуются?
— Кто жалуется?
— Это неважно,— сказала Вера Аркадьевна.— Важно, что жалуются. Будь любезен, отвечай на вопросы.
— Я говорил, что не надо выбирать Дутова, а она говорит— надо.
— Кто «она»?
— Елизавета Максимовна.
— Значит, не «она», а Елизавета Максимовна. Тебе, Шмель, понятна разница?
«Исключит»,— подумал Костя. И внезапно все стало ему безразлично. Ему больше не хотелось отвечать. Все они заодно.
— Куда хотели выбирать Дутова?
Молчание. Счастливый горнист с картины победно смотрел на Костю. Дать бы ему, чтобы не трубил!
— Костя, я тебя спрашиваю.-— Голос Веры Аркадьевны уже не такой скучный.
— Звеньевым.
— Дутова? — с удивлением спросила Вера Аркадьевна.
— Дутова! — воскликнула Лина Львовна.— Вера Аркадьевна, ведь Дутов...
— Хорошо, Линочка, хорошо...— проговорила Вера Аркадьевна.— Дутова я знаю.
«Может, не исключат?» — подумал Костя.
— Костя, а с уроков тебя тоже напрасно выгоняли?
«Все-таки исключит»,— подумал Костя. Ему было очень
жалко себя. Он стоял — одинокий и беспомощный. Он отвечал на один вопрос, а ему задавали другой. И весь этот разговор не имел смысла — все равно исключат.
— Я жду, Костя.
— Не напрасно.
— Хорошо, что ты хоть это понимаешь,— сказала Вера Аркадьевна.— Но разве нельзя сделать так, чтобы не выгоняли?
450


Ты думаешь,, учителю приятно тебя выгонять? Ты ведь способный мальчик, Шмель..>
Голос у Веры .Аркадьевны уже совсем не противный. Она смотрит на Костю так, будто ей очень обидно, что есть на свете человек Константин Шмель, который способен сделать много хорошего и не делает этого. А Костя в этот момент думает, что сейчас самое время сказать про ракету и тогда еще можно на что-то надеяться. Ведь Вера Аркадьевна очень любит, когда говорят про ракету.
Но в этот момент Костя замечает, что Вера Аркадьевна бледнеет. Она наклоняет голову, и лицо ее становится беспомощным. Она как будто хочет проглотить что-то и не может. Руки ее шарят по карманам кофты. Она достает стеклянный пузырек. Она делает все это очень спокойно, но в спокойствии этом есть что-то страшное.
— Вера Аркадьевна! — Лина Львовна вскакивает со стула.
Вера Аркадьевна открывает пузырек и лижет пробку.
— Вера Аркадьевна, я позову кого-нибудь! — взволнованно говорит Лина Львовна.
— Что с тобой, Лина? — спрашивает Вера Аркадьевна.— Ничего не случилось. Мне просто нужно принимать это время от времени... Так что же, Костя?
А Костя, который не знает, что у Веры Аркадьевны больное сердце, все же понимает — чуть не случилось что-то ужасное. Такое, когда звонят телефонные звонки и приезжает машина «скорой помощи». И люди тогда толпятся у этих машин, как будто это очень важно —заглянуть в лицо тому, на носилках. Костя не знает, что у Веры Аркадьевны бывает так и дома, когда она проверяет тетради, и в трамвае, когда она едет в школу с другого конца города. Косте кажется, что это он виноват во всем. Приготовленные слова вылетают из его головы, и он торопливо говорит. Не для себя — для Веры Аркадьевны, чтобы ей было лучше, чтобы вокруг стало светлее, чтобы все быстрее кончилось.
— Я обещаю, Вера Аркадьевна. Честное слово!
В эту минуту он верит в свои слова. Он верит, что будет собирать пузырьки, дружить с Викой Даниловой, перестанет строить рожи на уроках и дразнить Дутова.
451


А Вере Аркадьевне уже лучше. Это прошло. Когда это не проходит быстро, пузырьки уже бесполезны. И Вера Аркадьевна верит Косте. Ей всегда легче поверить хорошему, чем плохому.
— Иди на урок, Костя,— говорит она.— Только на урок, а не слоняйся по коридору. Скажи, что я тебя задержала.
Дверь открывается и закрывается.
— Вера Аркадьевна, вам плохо? — спрашивает Лина Львовна.
Вместо ответа Вера Аркадьевна достает из стола бумажку. Она показывает ее Лине Львовне. Там написано: «Вера Аркадьевна, зайдите срочно в пионерскую комнату. Неизвестный».
— Помнишь, Лина,— говорит Вера Аркадьевна,— я к тебе заходила... Ну, тогда... Это ведь он написал. У него с первого класса буква «д» с закорючкой. Никак я не могла отучить его от этой закорючки.
Но Лина Львовна все еще не может опомниться.
— Ой, Вера Аркадьевна, как я испугалась! Вы такая бледная стали.
— Ты знаешь, зачем он это написал? — спросила Вера Аркадьевна.
— Не знаю,— говорит Лина Львовна.
— Он ведь тебя пожалел. Они очень теряются, когда плачут взрослые. Им кажется, что весь мир рушится.
— Я больше не буду плакать,— смущенно говорит Лина Львовна.— Я постараюсь никогда не плакать, Вера Аркадьевна.
— Так уж и обещаешь,— улыбается Вера Аркадьевна.— Не обещай. Никогда не плачут только равнодушные люди. Я думаю, ученик Шмель тоже умеет плакать. Только он уходит плакать в уборную. Ты пойди, Линочка, разыщи его. Он сейчас, наверное, стоит в коридоре и думает — исключу я его или нет? А с Елизаветой Максимовной я о нем поговорю.
— Ой, Вера Аркадьевна! — восклицает Лина Львовна, вдруг снова почувствовавшая себя ученицей*
Вера Аркадьевна засмеялась.
452


— Иди, иди, Линочка.
Тем временем Костя шел по коридору третьего этажа. Он так и не понял, исключили его или нет. Скорее всего, нет. А может быть^ исключили... Костя представил себе, как от станции к станции летит на папину льдину радиограмма. И везде — на Диксоне, на Вайгаче, на Земле Франца-Иосифа — полярники хмурятся и переживают за папу, потому что его знают на всем Севере.
Задумавшись, Костя опустил голову, а когда поднял ее, услышав шаги, прятаться было уже поздно. Рядом с ним стояла Елизавета Максимовна.
— Почему ты не на уроке?
— Вы же сами...
— Я знаю, что сама,— спокойно сказала Елизавета Максимовна.— Почему ты не торопишься?
Костя стоял, переминаясь с ноги на ногу. И вдруг он ощутил короткие и злые толчки пульса, будто невидимка стучал по его голове маленьким молоточком. Костя понимал, что лучше не связываться, лучше молчать, но и на этот раз невидимка оказался сильнее его.
— А я что, бежать должен?
— Должен,— твердо сказала Елизавета Максимовна.— Если тебе приказывает учитель, будешь бегать — и все, что угодно.
— Я не буду бегать,— ответил Костя.
Елизавета Максимовна смотрела на Костю очень холодно и спокойно. Она смотрела так, будто за его спиной стоял другой человек, к которому она и обращалась. Костя потупился.
— Почему ты боишься смотреть мне в глаза?
— Нипочему,— сказал Костя.
«Нет, это невозможно,— подумала Елизавета Максимовна.— Или я, или этот мальчишка. Неужели я не могу сломить его? Да, да, именно так. Ибо воспитывать — значит ломать, неумолимо отсекать все гнилое. Пусть сейчас ему больно, но потом он сам будет мне благодарен. Пусть сейчас смотрит на меня зверем — детские обиды проходят быстро... Но если я сегодня разрешу ему со мной спорить, то завтра... Кто знает, что будет
453


завтра! Они не любят меня,—думала Елизавета Максимовна,— Но это не имеет значения. Я выполняю свой долг, и нужно быть твердой».
Мысль о том, что она всегда была решительна и справедлива, наполнила гордостью душу Елизаветы Максимовны. Прошедшие годы казались ей подвигом, который никогда и никто не оценит. Это было немного грустно, но во всякой грусти есть что-то приятное. Вспоминая о своей жизни, человек всегда становится немного добрее, и сейчас Елизавета Максимовна, пожалуй, могла бы простить Костю.
— Если ты, Шмель, дашь мне честное слово...
— Я не дам слова.
— Тогда, Шмель, кончено.
Елизавета Максимовна повернулась и медленно пошла прочь. А из кабинета завуча, навстречу ей, вышла Лина Львовна. Они встретились на середине коридора, и Лина Львовна посторонилась, пожалуй, слишком поспешно.
«Вот Лине я сумела внушить уважение,— подумала Елизавета Максимовна.— Это уже на всю жизнь». И внезапно, повинуясь какому-то неожиданному для нее порыву, быть может все еще продолжая спор с учеником Шмелем, она спросила:
— Линочка, скажи мне... Вот ты у меня училась... Как относился ко мне твой класс?
Лина Львовна широко открыла глаза: не в обычае Елизаветы Максимовны было задавать такие вопросы.
— Только говори честно.
— Мы... к вам?
— Ну, ну, смелее.
— Мы вас боялись,— тихо сказала Лина Львовна.— Мы всегда вас боялись.
И теперь уже Лине Львовне показалось, что за ее спиной стоит человек, на которого смотрит Елизавета Максимовна.
— Мне нужно идти,— еще тише сказала Лина Львовна.
— Иди.
Елизавета Максимовна твердым шагом подошла к двери с сине-белой табличкой и взялась за ручку.
454


Только теперь Лина Львовна увидела Костю.
— Что же ты не идешь в класс?
— А меня исключили? — спросил Костя.
— Пока нет.
— А на льдину она все равно напишет,— уныло сказал Костя.
— Не «она», а Елизавета Максимовна.
— Ну да, Елизавета Максимовна...
— Не напишет,— сказала Лина Львовна.—Я тебе обещаю. Если, конечно, ты еще чего-нибудь не выкинешь.
— Правда? — спросил Костя.
— Правда,— ответила Лина Львовна.
— Тогда я вам про ПеЗе расскажу. Вы ведь про ПеЗе еще не знаете.
— Знаю,—сказала Лина Львовна.—Мне уже рассказали. По секрету. Очень вы хорошо придумали.
— Кто рассказал? Орловская?
— Так ведь по секрету же, Костя.
^ Конечно, Орловская! — возмутился Костя.— Ну, она еще у меня получит!
— А обещание? — спросила Лина Львовна.
— А она не сейчас получит. Летом. Когда в седьмой класс перейдем. А я вам тогда про школу расскажу! Вы знаете, в нашей школе Петр Первый учился, царь. Все ребята говорят.
— Ты забыл, Костя, что я тоже здесь училась. Я это давно знаю. Только не понимаю, как он мог здесь учиться. Ведь он построил наш город, когда уже был взрослым.
Но Костю сбить не так просто.
— А он сначала построил, а потом стал учиться. Тогда все цари неграмотные были. Они только по-немецки читать умели.
И Костя убежал, не дожидаясь ответа. Последнее слово осталось за ним, а это всегда приятно. Особенно если говоришь с человеком, который понимает шутку.


про СТАСИКА
Когда меня вызвали к Вере Аркадьевне, я здорово напугался. Я думал, меня вообще исключат. А меня не исключили. За что меня исключать? Я же ничего такого не сделал. У меня просто характер нетерпеливый. Если за это исключать, так, может, в школе одни первоклассники останутся. Они как раз терпеливые. А я вот никак не могу терпеть. Когда нам станки привезли новые, я прямо с урока хотел бежать. И все ребята хотели. Нам было в окно видно, как их выгружали. Я даже Владимиру Ивановичу сказал:
— Владимир Иванович, отпустите нас. Мы, честное слово, все дома выучим.
— Хорошо,— сказал Владимир Иванович,— я вас отпущу за пять минут до конца. Только не шуметь. Идти на цыпочках.
Я говорю:
— Владимир Иванович, это же мы на завод ходили. Помните, вы нам советовали подукать? Мьг думали... Отпустите хоть за десять минут.
456


— Ладно. Отпущу за десять.
— Владимир Иванович, а может быть, за пятнадцать? Владимир Иванович засмеялся и сказал:
— Торговаться мы не будем. Отпущу за десять. Только за вычетом тех минут, которые мы с тобой проговорили.
Я сказал:
т Владимир Иванович, ведь это д от нетерпения,
А он говорит:
г 457


— Девять,
Ребята повернулись ко мне и зашикали. И я больше ничего говорить не стал. Я знаю, что Владимир Иванович всегда выполняет обещание.
Только мы зря торопились. Владимир Иванович отпустил нас за девять минут, и мы очень тихо спустились на первый этаж. Нам хотелось первыми посмотреть на станки. Но мастерская была заперта. Алексей Иванович уехал на завод получать еще какие-то станки и панели. Мы решили, что первыми его встретим. Следующий урок у нас как раз был Алексея Ивановича. И мы пошли его встречать к воротам. Мы постояли немножко, и началась перемена. И тут во двор выбежал шестой «Б». Они подошли к воротам и стоят.
Мы говорим:
— Вы чего тут стоите?
А они говорят:
— Просто так. Погода хорошая. А вы чего стоите?
Я говорю:
—; У нас голова болит. Мы подышать вышли.
А Стасик Лоскутов спрашивает:
— У вас на всех одна голова, что ли?
Я говорю:
— У нас голов сколько угодно. Можем одолжить, если хотите. Берите вон Вовкину, у него футбольная.
Вовка мне говорит:
— Сам дурак!
А Стасик думал, что Вовка ему сказал. Он скатал снежок и запустил в Дутова. А мне стало обидно, что он в Дутова запустил. Все-таки Вовка из нашего класса. За своих всегда надо заступаться. И я тоже залепил снежком в Стасика. И тогда все стали бросаться снегом. Ребята перемешались и начали бегать по двору друг за другом. Но я не за всеми бегал. Я Стасика искал. Он у них самый главный. Я догнал его на волейбольной площадке, и мы стали бороться. Мы прямо на снегу боролись. У меня даже в уши снег набрался. Но у него еще больше набралось. У него все лицо в снегу было и за шиворотом тоже.
Мы долго боролись. Я уже почти совсем его поборол, но
458


только вдруг устал. Борюсь, а мне уже бороться не хочется. Я его отпустил и сел. И он тоже сел.
Я говорю:
— Ну, будешь еще?
А он говорит:
— А ты будешь?
Я говорю:
— Иди сюда.
— Иди ты сюда.
А чего идти, если мы рядом сидим. Просто устали очень. Вдруг Стасик говорит:
— Костя, а я знаю, что такое ПеЗе.
Я говорю:
— Лично ты?
Он говорит:
— Это пионерский завод.
А я отвечаю:
— «В лесу родилась елочка».
Он спрашивает:
— Думаешь, ты один там будешь работать? Мы все будем. А я отвечаю:
— Спасибо, я уже пообедал.
Он говорит:
— Лина Львовна сказала, что там все будут работать. Нам тоже задания будут давать.
А я говорю:
— Вот Алексей Иванович едет.
В это время машина как раз к воротам подошла. Я еще издали увидел в кузове Алексея Ивановича и Лину Львовну. Только я Стасику не говорил, чтобы раньше его успеть.
И мы побежали.
И все.


ЧЕТЫРЕ ПОВЕСТИ ПОД ОДНОЙ ОБЛОЖКОЙ
В этой книге под одной обложкой, словно под одной крышей, живут четыре повести трех разных писателей. Случайно ли эти произведения стали соседями, поселились в одном томе? Что их роднит, объединяет?..
Свою повесть «Борька, я и невидимка» ленинградский писатель Юрий Томин посвятил «другу, физику, товарищу по странствиям». Вот мне и кажется, что герои повестей Юрия Сотника, Юрия Томина и Ладо Мрелашвили — это тоже «товарищи по странствиям». Все они — искатели, фантазеры, стремящиеся к смелым открытиям. Повести утверждают, что за этими открытиями не надо отправляться за тридевять земель: человека, ищущего находки, ждут повсюду. И везде есть место отважным поступкам, рыцарству, благородству!
Отец Кости Шмеля из повести «Борька, я и невидимка» дрейфует где-то далеко, на Севере. А его сын вместе со своими друзьями отправляется в путь, ведомый увлекательным делом, не удаляясь при этом от своего дома и от школы. Мальчишки из Икалто — герои одноименной повести Л. Мрелашвили—проникают в тайны древности, обнаруживают водохранилище, очень нужное их колхозу, и при этом не покидают своего родного села.
«Приключение не удалось» — так называется одна из повестей Юрия Сотника, опубликованная в этом томе. Но, по сути дела, все приключения юных героев повестей удались, потому что удачи и неудачи, открытия, победы и промахи — все это учит ребят, закаляет их волю, помогает вырабатывать в себе качества, которые так пригодятся в будущей взрослой жизни*
460*


В иных произведениях труд и общественные поступки школьников выглядят «игрой в труд» и «игрой в полезные дела». А вот герои талантливых книг Юрия Сотника тоже всегда в игре; они — озорные и веселые ребята, но результаты их поисков и смелых, находчивых действий, выводы, которые они делают для себя и которыми делятся с юным читателем,— это уже не шутка, не игра, а дело серьезное и большое. То же можно сказать и о действиях юных героев Ю. Томина и JI. Мрелашвили.
Один юный читатель написал мне: «Я люблю, чтобы в книге все время что-нибудь происходило». В повестях, собранных в этом томе, как раз все время происходят события, интересные, увлекательные, веселые, а по сути своей — очень серьезные и поучительные. Я много раз писал о том, что некоторые наивные люди ставят знак равенства между словами «весело» и «несерьезно». А между тем юмор и занимательность—вернейшие помощники самых глубоких проблем, которые хотят дойти до юного ума и юного сердца. Вот почему Алексей Максимович Горький и утверждал, что с юными читателями надо разговаривать «забавно».
Скольких ребят на белом свете научил добру и справедливости неунывающий выдумщик и фантазер Том Сойер! Скольким юным читателям столь убедительно показал разницу между вчерашним и сегодняшним днем, между старым и новым добрый, чудаковатый Хоттабыч! А изобретатель и весельчак Витя Малеев? Он заговорил с детьми не о проблеме двоек и пятерок, а о том, что и у маленького гражданина должно быть большое чувство ответственности за свои поступки, о том, что быть неучем в наши дни очень стыдно да и попросту невозможно, о том, что трудолюбие не заменить никакими другими качествами характера... Значит, можно поставить знак равенства между словами «весело» и «серьезно». А вот слова «серьезно» и «скучно» в самом деле полярно противоположны друг другу!
Остроумные и весьма серьезные произведения Ю. Сотника, Ю. Томина и JI. Мрелашвили, на мой взгляд, яркое подтверждение всем этим мыслям.
Мне уже приходилось как-то цитировать отрывок из одной своей повести, посвященной столь дорогим для меня школьным годам. Позволю себе процитировать этот отрывок еще раз:
461


«Эту дорогу я знаю наизусть, как любимое стихотворение, которое никогда не заучивал, но которое само запомнилось на всю жизнь. Я мог бы идти по ней зажмурившись, если бы по тротуарам не спешили пешеходы, а по мостовой не мчались автомашины и троллейбусы...
Иногда по утрам я выхожу из дому вместе с ребятами, которые в ранние часы бегут той самой дорогой. Мне кажется, что вот-вот сейчас из окна высунется мама и крикнет мне вдогонку с четвертого этажа: «Ты забыл на столе свой завтрак!» Но теперь я уже редко что-нибудь забываю, а если бы и забыл, не очень-то прилично было бы догонять меня криком с четвертого этажа: ведь я уже давно не школьник.
Помню, однажды мы с моим лучшим другом Валериком сосчитали зачем-то количество шагов от дома до школы. Теперь я делаю меньше шагов: ноги у меня стали длиннее. Но путь продолжается дольше, потому что я уже не могу, как раньше, мчаться сломя голову. С возрастом люди вообще чуть-чуть замедляют шаги, й чем человек старше, тем меньше ему хочется торопиться.
Я уже сказал, что часто по утрам иду вместе с ребятами дорогой моего детства. Я заглядываю в лица мальчишкам и девчонкам. Они удивляются: «Вы кого-нибудь потеряли?» А я и в самом деле потерял то, что уже невозможно найтИ| отыскать, но и забыть тоже невозможно: свои школьные годы.
Впрочем, нет... Они не стали только воспоминанием,— они живут во мне!»
Я благодарен повестям, собранным в этой книге, еще и за то, что они вновь привели меня в светлый, радостный мир школьных и пионерских дел, в солнечный мир детства. В тот замечательный мир, в котором живете, мечтаете и творите вы, дорогие наши юные читатели!
АНАТОЛИЙ АЛЕКСИН, лауреат премии Ленинского комсомола


СОДЕРЖАНИЕ
Юрий Сотник
Приключение не удалось. Рисунки О. Коровина . 5
Машка Самбо и Заноза. Рисунки О. Коровина . . 65
Ладо Мрелашвили
Мальчишки из Икалто. Рисунки С. Спицына . . 163
Юрий Томин
Борька, я и невидимка. Рисунки С. Спицына . . 337
А. Алексин. Четыре повести под одной обложкой 460
Оформление Е. Савина


Для среднего возраста
БИБЛИОТЕКА ПИОНЕРА
Том 8
Сотник Юрий Вячеславович ПРИКЛЮЧЕНИЕ нЕ УДАЛОСЬ
МАШКА САМБО И ЗАНОЗА
Мрелашвили Владимир Леванович
МАЛЬЧИШКИ  ИЗ ИКАЛТО Томин Юрий Геннадьевич
БОРЬКА, Я И НЕВИДИМКА
Ответственные редакторы Н. С. Абрамова и Р. Д. Кафр и э л я н ц. Художественный редактор И. Г. Найденова. Технический редактор Н. Ю. Крапоткина. Корректоры Е. Б. Кайрукштис и Г. С. Мук о в о з о в а.
Сдано в набор 16/Х 1973 г. Подписано к печати 3/VII 1974 г. Формат 60x90  1/16- Бум. типогр. № 1. Усл. печ. л. 29. Уч.-изд. л. 25,13. Тираж 200 000 (1—100 000) экз. А03853. Заказ № 1559.
Цена 1 руб. 05 коп.
Ордена Трудового Красного Знамени издательство «Детская литература». Москва, Центр, М. Черкасский пер., 1. Ордена Трудового Красного Знамени фабрика «Детская книга» № 1 Росглавполиграфпрома Государственного комитета Совета Министров РСФСР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли. Москва, Сущевский вал, 49.