Автор: Бочаров М.П.
Теги: всеобщая история биографические и подобные исследования связь с общественностью (public relations, pr) история экономика экономические науки монография реклама
ISBN: 978-5-93441-774-2
Год: 2020
Текст
АКАДЕМИЯ ТРУДА И СОЦИАЛЬНЫХ ОТНОШЕНИЙ
МИХАИЛ БОЧАРОВ
ЛИЧНЫЙ PR
ВЕЛИКОЛЕПНОГО ДИКТАТОРА КВАТРОЧЕНТО.
РИТУАЛЫ ПРИ ДВОРЕ ФЛОРЕНТИЙСКОГО КНЯЗЯ
ЛОРЕНЦО МЕДИЧИ
МОНОГРАФИЯ
Москва
2020
УДК 94(450)06’’15”:929Лоренцо Медичи Великолепный:659.4
ББК 63.3(4Ита)4+65.291.3
Б86
Художник – Егор Курочкин
Рецензенты:
генеральный директор ООО «Международный пресс-клуб. Чумиков ПР
и консалтинг», доктор политических наук, профессор А. И. Чумиков;
заведующий кафедрой международной коммуникации факультета
мировой политики МГУ, заслуженный профессор МГУ
им. М.В. Ломоносова, доктор филологических наук Л. В. Минаева.
Б86
Бочаров, Михаил Петрович.
Личный PR великолепного диктатора Кватроченто. Ритуалы
при дворе флорентийского князя Лоренцо Медичи : монография /
М. Бочаров ; худ. Е. Курочкин ; Акад. труда и соц. отношений. –
Москва : АТиСО, 2020. – 266 с.
ISBN 978-5-93441-774-2.
Монография посвящена личному PR Лоренцо Великолепного
Медичи. Она продолжает цикл книг по PR королей и императоров
Европы, начинавшийся с Людовика XIV, Людвига II и Рудольфа II.
Лоренцо Медичи принадлежал к семье крупнейших флорентийских банкиров, внук Козимо Медичи Старшего. В декабре
1469 года, после смерти своего отца Пьеро Медичи, встал во главе
Флорентийского государства как некорованый король. Медичи
создал настоящую школу для художников, продолжил собирание
рукописных книг, которые в XVI веке легли в основу флорентийской библиотеки Лауренциана, создал дактилиотеку античных
гемм, возродил Академию в Пизе.
Адресовано бакалаврам и магистрам по специальности «Реклама и связи с общественностью», преподавателям и всем, интересующимся историей, и технологиями имидж-позиционирования.
УДК 94(450)06’’15”:929Лоренцо Медичи Великолепный:659.4
ББК 63.3(4Ита)4+65.291.3
ISBN 978-5-93441-774-2
© Бочаров М.П., 2020
© Оформление ОУП ВО «АТиСО»,
2020
2
1. ПРЕДИСЛОВИЕ
Помни, кто во цвете лет,
Юн не будешь бесконечно.
Нравится – живи беспечно,
В день грядущий веры нет.
Ждать до завтра заблужденье,
Не лишай себя отрад:
Днесь изведать наслажденье
Торопись и стар, и млад.
Пусть, лаская слух и взгляд,
Праздник длится бесконечно.
Нравится – живи беспечно;
В день грядущий веры нет…
Лоренцо Великолепный,
«Вакхическая песня»
Лоренцо ди Пьеро де Медичи (Lorenzo di Piero de Medici) –
вошел в историю Италии под именем «Великолепный»
(il Magnifico), что во многом объясняет важную роль, которую
этот выдающийся государственный деятель сыграл в экономической, политической и культурной жизни страны. (Иллюстрация – далее Ил. 1-2) Талантливый управленец, искусный дипломат, щедрый меценат, покровитель представителей искусства и
науки эпохи Возрождения – все это разные ипостаси имиджа
флорентийского некоронованного правителя, сумевшего в период своего нахождения у власти превратить республику в благоденствующий край и центр европейской цивилизации. Это пример государственного деятеля, создавшего себе личный имидж
неоспоримым авторитетом единоличного правления при сохранении всех демократических институтов.
Благодаря Лоренцо, семья Медичи стала одной из самых могущественных в Европе: его сын Джованни, ставший кардиналом уже в тринадцать лет, в 1513 году был избран папой римским под именем Льва X; его племянник Джулио взошел на папский престол в 1523 году под именем Климента VII; его правнучка Екатерина Медичи вышла замуж за французского короля
3
Генриха II и родила троих сыновей, которые по очереди занимали французский престол. (Ил. 1-3) Таким образом, бренд семьи
Медичи возвысился в веках. Среди династии (Ил. 1-1) двигателем этого бренда стал Лоренцо.
Высоко ценивший Лоренцо как политика, Макиавелли писал: «Он был в высшей степени возлюблен удачей и Богом: все
его замыслы были успешны, а замыслы его врагов проваливались… Его образом жизни, его благоразумием и удачей восхищались государи всей Италии и отдаленных стран… Его добрая
слава росла день ото дня благодаря его разуму: в спорах он был
красноречив и внятен, в решениях мудр, в исполнении скор и
отважен. Великие качества эти не омрачались никаким пороком,
хотя он был на редкость склонен к делам любовным, ему нравилось бывать у остроумных и насмешливых людей и развлекаться
пустяками более, чем то подобает столь важной персоне: например, часто видели, как он играет с маленькими мальчиками
и девочками. Видевшим его в делах серьезных и в развлечениях
казалось, будто в его лице невозможным образом соединились
два разных человека»1.
Разноцветная мозаика. Лоскутное одеяло. Собрание ревнующих друг к другу родственников. Примерно так выглядела
с сегодняшней позиции Италия XV века. Красивейший полуостров, как на лоскуты-огороды, разрезан границами. Посредине
всего Папская область – светское государство с религиозным
полумонархом – папой. Южнее – Неаполитанское королевство.
Севернее – «города-государства»: Миланское герцогство, Генуя,
Венеция. И Флорентийская республика (Ил. 4-19). «Властные
элиты» – знаменитые и мощные фамилии того времени – Медичи, Сфорца, Орсини, Колонна, делла Ровере. Сегодня союзники,
завтра опять враги, прогноз развития событий на долгий срок
неизвестен. И регулярно влезающие в итальянские владения
«внешние игроки» – Франция, Испания.
Флорентийская республика, меняя степень гражданских
свобод и представительство во власти разных социальных групп,
1
Николо Макиавелли. «История Флоренции» // Государь. М., 1999.
С. 197–624.
4
просуществовала на протяжении более чем четырех веков. Все
это время внутри практически не прекращалась борьба партий,
которые распределились по двум основным осям – по происхождению и по внешнеполитической ориентации. По первому признаку флорентийцы делились на нобилей, то есть аристократовземлевладельцев, и пополанов – представителей торговобанковско-ремесленных кланов (которые, в свою очередь, в зависимости от экономических факторов были «жирными» и
«тощими»). По второму признаку – на гвельфов и гибеллинов,
а после изгнания гибеллинов – на черных и белых гвельфов. Небольшое государство постоянно находилась на стыке интересов
Святого престола и императора Священной Римской империи,
и нуждалось в покровительстве кого-либо из этих титанов. Партия гвельфов выступала за альянс с папой, партия гибеллинов –
за союз с императором. Борьба гвельфов и гибеллинов продолжалась на протяжении всего XIII века, и победа той или иной
партии сопровождалась репрессиями и изгнанием из города потерпевших поражение. В жернова этой борьбы попал Данте, который был изгнан из Флоренции в 1302 году и больше не вернулся на родину.
В городской общине огромный удельный вес имели состоятельные банкирские семьи и ремесленные цеха, они и являлись
часто заказчиками архитектурных сооружений и произведений
живописи и скульптуры. Также, вне зависимости от партии,
верховенствующей в тот или иной отрезок времени, решения,
касающиеся общегородской жизни, принимались коллегиально
представительным органом республики. Это касалось и решений о возведении и украшении муниципальных зданий и кафедрального собора. Так что за мастерами Проторенессанса, как
правило, не стоит никаких покровителей или меценатов, их
труд оплачен из казны города или состояния богатейших семей
и цехов.
2. Кватроченто (1400-е гг.) – уникальный период в жизни
уникального города, города-государства, Республики Флоренция; но и закономерный, предопределенный веками предшествующего развития. Небольшой по размерам город с древней историей, населенный энергичными, мыслящими людьми, которые
5
ценили свободу и независимость. Ремесла, торговля, банковское
дело, искусства расцветали в «Цветущей» (так переводится
с латинского название города). Расцветала и сама Флоренция –
здесь работали замечательные архитекторы и скульпторы, художники и поэты. Потому и оказалось здесь закономерным
пришествие гуманизма. В чем суть жизни – задавали себе вопрос
гуманисты, флорентинцы треченто – XIV века. И отвечали:
суть – в человеке. Главное – человек. Мыслящий, нравственный,
активный. Жизнь познается через изучение человека, его духовной и, одновременно, телесной природы. И постигаться смысл
жизни должен не верой, а разумом, основывающимся на опыте.
Гуманистическое мировоззрение именно во Флоренции достигло подлинного расцвета. Квинтэссенцией кватроченто можно
считать слова Пико делла Мирандола (Ил. 7-52): «Человек – великое чудо… Бог не создал человека ни небесным, ни земным,
ни смертным, ни бессмертным для того, чтобы человек сам сделался творцом собственной формы, и чтобы он мог, согласно
своей воле и своему выбору, или вырождаться в низшее и грубое
существо, или возродиться в существо божественное»2.
Лицом к лицу со всем этим Лоренцо столкнулся уже
в двадцать лет. Его больной отец правил недолго – не обладая
особыми политическими талантами, он стал лёгкой мишенью
интриг и хитрых планов. Семья Медичи резко теряла влияние и
союзников. Внутри Флоренции (формально – республики) они
ещё сохраняли достаточное число друзей в Синьории (некий
аналог парламента и правительства одновременно). Но заботиться Медичи должны были уже о сохранении влияния (в их
случае, читай – о выживании).
Отец умер, и депутация самых богатых, самых уважаемых
горожан Флоренции приходит к молодому Лоренцо. И просит
его стать первым – приором республики, первым гражданином,
как бы принять на себя ответственность, заботу о том, чтобы
в республике, в этом городе-государстве был мир, красота, по2
Джованни Пико делла Мирандола. «Речь о достоинстве человека».
Перевод Л. Брагиной // http://platonizm.ru/content/piko-della-mirandolarech-o-dostoinstve-cheloveka
6
кой. Об этом подробный рассказ ниже. Но можно сказать сразу,
что он оправдал их надежды, более чем они могли ожидать.
Есть версия, что к этому времени он уже имел прозвище «Великолепный».
О его мудрости слагали легенды, его тонкий художественный вкус ценили далеко за пределами Италии, скромности не
переставали удивляться, а власти и могуществу редко когда осмеливались бросить вызов. С его именем навсегда останутся
связаны расцвет Флоренции, творения и жизнь гениев Возрождения, великолепие Ренессанса.
Это, что называется, типичный титан Возрождения – его
жизнь была полнокровна, противоречива, с избытком и радостей, и горестей… Родился – чтобы эту жизнь прожить за сорок
три года… Чтоб смыслом был наполнен каждый день из отпущенных судьбой.
7
2. СЕМЬЯ И ДЕТСТВО
Яблоко от яблони…
Лоренцо происходил родом из могущественного клана Медичи и приходился внуком Козимо Старого (Cosimo di Giovanni
de’ Medici), основателя династии, известного как успешный банкир, политический деятель и обладатель самого большого состояния в Европе.
Он родился 1 января 1449 года – или, если по флорентийскому счету, 1448, поскольку во Флоренции начало года отсчитывалось с Благовещения, то есть с 25 марта.
Мальчик, родившийся в семье сына Козимо – Пьеро I Медичи (Piero di Cosimo de’Medici – Ил. 2-4), был долгожданным (перед ним родилось две девочки, а нужен наследник), но слишком
уж неказистым. Это была эпоха, когда народ легко раздавал прозвища и целым группам людей, и конкретным правителям. Внук
Козимо Старого и сын Пьеро Подагрика (il Gottoso), названный
Лоренцо, имел все шансы остаться в истории каким-нибудь
«Лоренцо Некрасивым» или «Лоренцо Кривым». Но он стал
«крёстным отцом», пожалуй, самой красивой эпохи истории человечества. Эпохи, которая, возможно, ближе всего подошла
к абсолюту прекрасного. Эпохи Возрождения.
Крестины новорожденного наследника отложили на неделю – специально, чтобы дотянуть до Богоявления, одного из самых любимых флорентийцами праздников, когда по улицам шествуют ряженые волхвы в компании доброй ведьмы Бефаны,
которая тащит на спине мешок со сладостями для детей. Посыл,
транслируемый семейством Медичи, был ясен: внемлите, добрые горожане, у нас родился ребенок-подарок! Так сказать,
практически дар божий, ничуть не менее ценный, чем те дары,
которые привезли с собой из дальних стран i Re Magi – «короливолхвы».
Крестины проходили в церкви Сан-Лоренцо, и в качестве
крестных выступили одноглазый кондотьер (и по совместительству князь Урбино) Федерико да Монтефельтро и старый
8
друг дедушки Козимо, архиепископ Флоренции Антонино Пьероцци, будущий святой Антонин Флорентийский (про крестных женского пола история почему-то умалчивает). А после
крестин дедушка Козимо на правах главы семьи Медичи закатил пир на весь мир – с изысканным банкетом для вип-персон
и раздачей всякого съедобного и несъедобного добра флорентийцам.
По прошествии нескольких лет выяснилось, что восторги
семейства были вполне оправданными: сынок у Лукреции
(Ил. 2-5) и Пьеро получился на редкость смышленый, бойкий и
обаятельный. Правда, внешность малость подкачала: довольно
рослый, но неуклюжий, челюсть ящиком, рот до ушей (через
полвека Макиавелли, описывая кого-то особо большеротого,
скажет: «Рот, как у Лоренцо Медичи»), глаза близорукие, с тяжелыми веками, а нос свернут на бок, словно утиный клюв. Изза дефекта носовой перегородки, унаследованного от мамы Лукреции, Лоренцо не различал запахов, и голос у него, по воспоминаниям современников, всю жизнь был неприятный – резкий,
хриплый и гнусавый.
Среднего роста, но мускулистый, с львиной шеей, Лоренцо,
благодаря своей несомненной харизме, выделялся в толпе. Лицо
его было некрасиво, кожа часто поражалась экземой. Нижняя
челюсть так сильно выдавалась вперед, что казалось, когда он
входит в комнату, подбородок его опережает. Прямые каштановые волосы закрывали уши. Зрение у него было слабое. Не унаследовав ничего от представительности отца, он был похож
на мать – как ее карикатура. Лукреция, как впоследствии принцесса Пфальцская в отношении Филиппа Орлеанского, могла бы
сказать, что «не передала сыну красоты, поскольку сама ею
не обладала».
Кто другой на его месте, пожалуй, заработал бы себе кучу
комплексов – особенно если учесть, что рядышком уже подрастал младший братик Джулиано, который как раз был красавчик
хоть куда. Но с Лоренцо этот номер не прошел: то ли натура
была такая счастливая, то ли просто воспитывали правильно.
Так или иначе, Лоренцо вырос в твердом убеждении, что он
вполне себе хорош и любим.
9
Несмотря на отсутствие внешней привлекательности, Лоренцо излучал достоинство и самообладание. Удивительно, что
при такой невыигрышной наружности он был неотразимо обаятелен. В темных, слегка навыкате, близоруких глазах угадывалась необычайная проницательность. Даже в окружении врагов
Лоренцо казался спокойным. Недоброжелатели сложили сатирические стихи:
«Великолепный» – так тебя зовет
Флоренция, в чем нет ни капли лести.
Великолепней, чем Лоренцо, бестий
Нет ни на суше, ни в пучине вод.
Великолепен твой коровий рот,
Твой нос, которому, сказать по чести,
В ином бы надо находиться месте.
Его портреты вводят в заблуждение о его имидже. На медали в память подавления заговора Пацци перед нами предстает
образ изможденного страдающего человека. На картине «Поклонение волхвов» Гоццоли превратил его в прекрасного принца, Боттичелли изобразил его задумчивым, гордым и нелюдимым мечтателем, Гирландайо – благодушным зрелым мужем
с ласковой улыбкой, Верроккьо, а потом Бронзино – мудрым,
расчетливым государственным деятелем.
Кстати, о любви. Вот эти все идеи насчет того, что родительская любовь к детям – это едва ли не современный конструкт,
а в прежние века на ребенка всем было наплевать, пока не вырастет – сильное преувеличение. Нет, конечно, были в тогдашней
Флоренции и родители-уроды, воспринимавшие собственных детей как бесправных холопов, и моралисты вроде поэта Пуччи, рекомендовавшего чаще лупить потомство кнутом и кожаным ремнем, а с пятнадцати лет еще и палкой, – но такого и в наше время,
к сожалению, много. Большинство же флорентийцев были совершенно нормальными родителями: детей своих любили, заботились
не только о воспитании-обучении, но и об игрушках, и прочих
детских радостях, и даже не брезговали, к вящему восторгу своих
отпрысков, иногда с ними в эти самые игрушки поиграть.
Вот и Лоренцо тоже любили. Его любил папа Пьеро, его
любила мама Лукреция, его обожали старшие сестры и младший
10
братик, а уж дедушка Козимо в любимом внуке вообще души не
чаял. У Гирландайо есть такая замечательная картина, «Старик
с внуком» называется, – изображены на ней, конечно, не Козимо
с Лоренцо, но вот где-то так их отношения и выглядели.
Сохранились воспоминания феррарского хрониста Лодовико Карбоне о том, как однажды Козимо принимал послов из
Лукки, и прямо в разгар аудиенции в комнату влетел маленький
Лоренцо с корыстным вопросом: а не мог бы дедушка вырезать
из вот этой вот камышины настоящую дудочку? Дедушка взял
камышину, ножик и, прервав переговоры, принялся вырезать
дудочку. А потом, когда довольный Лоренцо ускакал со своей
дудкой, Козимо выдал следующую сентенцию: «Разве вы сами
не отцы, не деды? Вам еще повезло, что мальчик не попросил
меня поиграть на своей новой флейте. Иначе я бы наверняка повиновался».
История эта, конечно, не делает особой чести Козимо
в смысле дипломатического этикета (разве что он, воспользовавшись случаем, решил таким хитрым манером взять паузу
в переговорах), но, в общем, весьма показательна. Наверное, при
таком воспитании из Лоренцо запросто могло бы вырасти очередное «мне все должны», но, к счастью, дедушка умел не только баловать. С пятилетнего возраста бойкого мальчика запрягли
в учебу, приставив к нему известного латиниста Джентиле Бекки
(впоследствии благодарный ученик сделает его епископом
Ареццо), а также приучали к представительским функциям.
В 1454 году пятилетний Лоренцо, разодетый в пух и прах по последней французской моде, встречал во главе шикарной свиты
приехавшего во Флоренцию Иоанна Анжуйского, сына короля
Рене.
Когда ему исполнилось десять, а его младшему брату Джулиано шесть, во Флоренцию приехали с визитом папа Пий II
и наследник миланского престола Галеаццо Мария Сфорца.
На обоих малолетних Медичи возложили ответственное задание: зачитать стишки – торжественные приветствия во время
визита высоких особ в палаццо Козимо, а Лоренцо еще и ангажировали потом участвовать в приеме Галеаццо на вилле Кареджи. Там старший внучек Козимо на пару со своим дядей
11
Джованни (которого тогда еще не разбил инфаркт) в знак особого почтения прислуживали миланскому гостю за обедом, не садясь за стол.
На площади Синьории создали огромную арену, куда выпустили двух львов (лев с красной лилией и красным крестом на
белом фоне – символы Флоренции), двух лошадей, четырех быков, двух волов, корову с теленком, дикого медведя, волка и жирафа. Крики толпы не разъярили, а напугали зверей, застывших
как вкопанные. На арену вышли двадцать молодцов, ставших
катать большой деревянный мяч среди хищников.
Но главный бенефис младших Медичи состоялся через неделю, когда во Флоренции затеяли торжественный парад шестьдесят тысяч флорентийцев в честь папы Пия и Галеаццо. Лоренцо, верхом на белом коне, одетый в костюм из белой парчи,
расшитой золотом, возглавлял кавалькаду из двенадцати всадников, а за ними ехала другая кавалькада – под предводительством шестилетки Джулиано, тоже, естественно, расфуфыренного
и увешанного драгоценностями как новогодняя елка. Позже
Гоццоли изобразит всю эту процессию, включая Лоренцо в белой парче, на знаменитой фреске в Капелле Волхвов (Ил. 2-8).
Правда, из-за чрезмерной идеализации от портретного сходства
не останется практически ничего (Ил. 2-9). Впрочем, есть мнение, что на этой фреске Лоренцо изображен дважды: в виде волхва Гаспара, возглавляющего процессию, – и просто в толпе,
во втором ряду после Пьеро, Карло и Козимо (Ил. 2-10). Во всяком случае, во втором варианте своеобразный прикус и фирменный нос мамы Лукреции налицо.
За всадниками проехала аллегорическая колесница, изображавшая триумф Любви. Прошествовав по улице несколько раз,
молодые патриции вместе с Лоренцо отправились во дворец,
где их ждали изысканные яства. Так Лоренцо в постоянных
праздниках и удовольствиях готовился к светской жизни.
Ещё за несколько поколений до Лоренцо его предки, вопреки своей фамилии (Медичи – «медик», «аптекарь»), начали заниматься ростовщичеством. Козимо Старый (дед Лоренцо) достиг вершин экономического и политического (тогда это было
примерно одно и то же) могущества. Он владел крупнейшим
12
во Флоренции банком. Его отделения были к тому времени разбросаны по всей Европе, а золотой флорин прочно занял место
общеевропейской валюты. То было самое начало пробуждения
Флоренции, укрепления ее благосостояния и могущества. Хитроумный и жёсткий банкир Козимо долго и упорно воевал
с конкурентами, завистниками и должниками, в итоге поднялся
на самую высоту власти. Но умения, в отличие от состояния и
банка, по наследству передать нельзя. Козимо серьёзно планировал будущее семьи. Он пригласил «к своему двору» великих
учёных того времени, которые занимались как с его детьми, так
и с внуками. Например, обучением маленького Лоренцо занялся
знаменитейший на тот момент философ Марсилио Фичино.
Когда ты должен много денег кому-то могущественному,
например, королю, ты в неудобном положении. Но когда король
должен тебе – ты в смертельной опасности. Клану Медичи были
должны слишком многие, чтобы можно было спокойно жить.
Своим преемником Козимо видел сына Джованни (в ущерб первенцу Пьеро), которого и готовил к будущей карьере. Пьеро не
рассматривался как будущий наследник, в первую очередь, по
медицинским (ирония судьбы для фамилии Медичи) показателям. Он страдал подагрой настолько, что фактически не мог свободно передвигаться. Замкнутый в четырёх стенах инвалид –
не боец в жестокой драке за власть, особенно в те времена.
Но всё же он был Медичи. Поэтому Пьеро женится (естественно,
по решению отца) на Лукреции – представительнице союзной
фамилии Торнабуони (Lucrezia Tornabuoni – Ил. 2-6). Она была
нехороша собой, но невероятно умна, воспитана, религиозна и
образованна. «Дряхлой», а не «прекрасной» называют ее писатели того времени. Она была даже поэтом – ее поэтическое наследие включает пять поэм на основании «священной истории»
из Библии (stories acre), восемь литургических гимнов (laudi),
один сонет на местном наречии вольгаре и одну канцону c особым почитанием Иоанна Крестителя, манускрипты о жизни которого она заказывала. Пять поэм и две laudi были опубликованы при ее жизни.
Она была близорукая, с уродливым носом, безголосая и
не различала запахи. Но в остальном это была женщина высо13
чайших качеств души и ума, достойная жена Пьеро Подагрика,
слабого телом, но самого здравого рассудка и крепкого духом.
Помимо интеллектуальных занятий, Лукреция Торнабуони
была отличной хозяйкой, как то следует из ее писем родным:
«Посылаю вам шестнадцать бутылок улучшенного греческого
вина; восемь бутылок «Поджибонси», помеченных чернилами,
и восемь «Колле». Нам все они кажутся хорошими». Она продолжала экономить, выгадывая на всем своем добре, даже
на своих «пиппиони», то есть домашних голубях: «Здесь остается около двадцати пар “пиппиони”, – писала она свекрови с виллы Кафаджоло, – было бы неплохо сбыть их во Флоренции,
так как здесь это трата бесполезная».
Кстати, до нас дошло сорок девять её писем с 1446 по 1478 год.
Она не была скаредной и охотно посылала подарки, как
и получала их: «Апельсины, печенья и marino будем встречать,
подняв знамена». Пьеро оставил ей право использовать в благотворительных целях доход от некоторой части семейной собственности. Она вкладывала средства в недвижимость, оказывала
финансовую поддержку мелким торговцам и ремесленникам.
Помогала бедным женским монастырям, низшему духовенству,
девушкам в приданом. Ее меценатская деятельность способствовала укреплению влияния Медичи, хотя мотивы ее в значительной степени не были политическими и корыстными.
Она лично заботилась о детях и оповещала об этом больного
мужа: «Вчера я писала тебе, что Джулиано лучше. Я преувеличила изменение, о котором сказал маэстро Мариотто (врач,
которому слишком поспешно доверилась); а этой ночью ему
сообщила, что Джулиано, как прежде, слег в жару».
Она заботилась также о воспитании культуры детей, всегда
уведомляя мужа: «Лоренцо здоров, и вы для него словно до сих
пор здесь. Мы хорошо продвинулись в чтении Овидия (Ил. 2-11),
и Джулиано прочел четыре книги из истории и сказок».
Свекр, Козимо Старый, оценивал ее как «единственного
в своем роде человека в семье», а во Флоренции ее называли
«приютом всех несчастных». Когда она умерла в 1482 году, Лоренцо писал Элеоноре д’Эсте: «Пребываю безутешен, потеряв
не только мать, но единственное прибежище от многих моих
14
тревог и облегчение многим заботам». И с еще большей скорбью: «Лишь вспомню о ней – разрывается сердце!»3.
Лукреция занималась финансовыми делами дома Медичи
и была главным советчиком Лоренцо по любым вопросам. Она
всегда проявляла большой интерес к общественной жизни, благотворительности и пользовалась непоколебимым авторитетом
в семье. Младший брат, Джулиано Медичи (Giuliano de’ Medici),
который был убит в двадцатипятилетнем возрасте в результате
заговора, устроенного флорентийскими патрициями и их сторонниками, также помогал Лоренцо во всех его начинаниях, стараясь быть верным другом и помощником. И, возможно, именно
это спасёт потом семью Медичи.
Ещё при жизни Козимо умирает его планируемый наследник Джованни. Внезапно преемником на «троне» могущественнейшего человека во Флорентийской республике становится инвалид Пьеро Подагрик. С женой Лукрецией и четырьмя детьми
на руках. Его старшему сыну Лоренцо на тот момент было
пятнадцать лет (Ил. 2-12).
Начальное образование Лоренцо получил в знаменитом тогда заведении Джентиле да Урбино (Джентиле де’Бекки), хотя,
наверное, изначальную тягу к учёбе и познанию он впитал
из самой атмосферы своей блистательной семьи: дед Козимо
часто беседовал с юношей на философские темы. Отец, не имея
времени лично заниматься с мальчиком, тщательно следил
за процессом его образования.
Потомок влиятельного клана Медичи получил блестящее
образование и стал одним из самых просвещенных людей своей
эпохи. Еще в детстве он проявлял острый ум, незаурядные способности и таланты ко многим наукам. Лоренцо свободно владел
иностранными языками, в том числе греческим и латынью, великолепно знал литературу, философию, словесность, обладал
поэтическим даром, умел играть на нескольких музыкальных
инструментах (Ил. 2-13). Наставниками и учителями юноши,
ставшими впоследствии его настоящими друзьями, были про3
Барджеллини Пьеро. «Женщины Лоренцо де Медичи»
https://www.liveinternet.ru/users/stewardess0202/post324878742/
15
//
славленные гуманисты эпохи Возрождения: знаток древнегреческой литературы и философии Иоанн Аргиропулос (Giovanni
Argiropulo) из Византии; Андроник из Фессалоник; мыслитель,
филолог, преподаватель поэтики и риторики Кристофоро Ландино (Cristoforo Landino, написавший «Камальдолийские беседы», 1474 г.); драматург и поэт Анджело Амброджини (Angelo
Ambrogini detto Poliziano); настоятель прихода Сан-Джованни
Джентиле Бекки; архитектор и философ Леон Батиста Альберти
(посвятил Лоренцо «Тривиум», излагающий искусство обсуждения государственных дел); соборный органист Антонио Скварчалупи и уже названный нами философ и астролог Марсилио
Фичино (Marsilio Ficino).
В 1457 году, когда Кристофоро Ландино был приглашён во
Флоренцию в качестве профессора по истории поэзии и риторики, Пьеро Медичи немедленно сделал его преподавателем своих
сыновей. Между Лоренцо и Ландино сразу же установилась взаимная симпатия, что помогло Лоренцо с ещё большим рвением
штудировать не только греческий, латынь, этику и античную
поэзию, но и произведения, написанные на вольгаре (народном
языке), в частности, особенно любимую им «Божественную комедию», впервые прокомментированную Кристофоро. Во Флоренции был широко известен выдвинутый им революционный
девиз: «Самым законным основанием для действия является высокая идея и знание». Впоследствии он видел в лице Лоренцо
героя Платоновой «Республики»: «Идеальный правитель города – это ученый».
С ранних лет Лоренцо много путешествовал и, благодаря
стараниям Козимо Старого, видевшего во внуке будущего приемника, успешно познавал тонкости политических дел. Так,
например, уже в шестнадцатилетнем возрасте он был вхож
во дворы глав европейских держав, и по поручению отца выполнял важные дипломатические миссии. Первым поручением
был официальный визит в Милан, где герцог Джан Галеаццо
крестил наследника и выдавал свою дочку Ипполиту Марию
замуж за сына неаполитанского короля Ферранте. На дорожку
папа Пьеро выдал своему дипломату-тинейджеру следующую
инструкцию: «Веди себя достойно и бдительно. Будь мужчи16
ной, а не мальчиком. Выказывай здравый смысл, трудолюбие,
поступай по-мужски так, чтобы впредь ты мог выполнять более
важные поручения». Лоренцо писал в своих воспоминаниях:
«Я был великолепно принят, удостоившись больших почестей,
нежели кто-либо другой, прибывший с той же целью, даже если он был более этого достоин, чем я; … герцог пожелал,
чтобы я был крестным отцом всех его детей» 4. Лоренцо побывал при дворах правителей Неаполя, Болоньи, Милана, Венеции. Тогда состоялось личное знакомство юного флорентинца
с людьми, которые в то время вершили судьбы Италии и Европы в целом.
После смерти Козимо Медичи главой клана стал отец Лоренцо Пьеро. Его право на власть во Флоренции никто не оспаривал. Людовик XI назначил Пьеро членом своего Совета.
Французский король надеялся поправить свои финансовые дела
за счет банкирского дома Медичи. Но и для Пьеро союз с Людовиком был очень выгоден: он укрепил его репутацию в глазах
всей Европы. Однако для нового главы клана Медичи еще важнее было заручиться поддержкой внутри Италии, с этой целью
Пьеро отправил шестнадцатилетнего Лоренцо с визитом вежливости к основным союзникам и клиентам дома Медичи. Самый
главный из них – миланский герцог Сфорца. Миссия Лоренцо в
Милане была успешной, столь же плодотворным оказался его
визит в Рим, ко двору папы.
В то время папа римский обладал монополией на добычу
в районе Толфи квасцов, необходимых для окраски тканей,
а дом Медичи имел исключительное право на продажу квасцов
от имени папы. Но папа ограничивал общий объем производства
квасцов, хотя спрос на них был очень высок. Лоренцо же удалось договориться с папской курией о том, что Медичи сами будут определять объем добычи и продажи этого ценного минерального сырья. Их роль как банкиров папского двора еще более
возросла. «Сделка века», заключенная Медичи, вызвала ревность конкурентов.
4
Майорова Е. «Вокруг трона Медичи». М: ООО «Издательский дом
«Вече», 2012. С. 7.
17
В этот момент в Рим пришла весть о смерти миланского
герцога Франческо Сфорца, с которым совсем недавно встречался Лоренцо, и Пьеро направил находившемуся в Риме сыну новое поручение, на сей раз политическое, – добиться от папы признания прав на Милан сына покойного, Галеаццо Мария. Удача
и в этом сопутствовала Лоренцо. Ему удалось, оказав услугу
Сфорца, еще прочнее связать союзническими узами Милан
и Флоренцию. При этом банкиров Медичи отнюдь не смущало,
что молодой Сфорца имеет садистские наклонности.
Но на этом миссия юноши не закончилась: Лоренцо отправился в Неаполь, где он еще раз скрепил союз Милана, Флоренции и Неаполя. Искусная дипломатия Медичи вновь принесла
свои плоды – позиции Флоренции на Аппенинском полуострове
оказались сильны как никогда, хотя сам город-государство
не имел ни сильной армии, ни талантливых военачальников.
Оружием Флоренции был политический маневр, дипломатическая интрига, умелый выбор союзников. Легенда говорит, что
мозаика в Риме «Искушение Исуса Христа» делалась Сандро
Боттичелли под впечатлением дипломатических поездок Лоренцо, где искушений у него было достаточно. (Ил. 2-14).
Несмотря на столь плотную занятость, у Лоренцо оставалось
достаточно свободного времени, чтобы проводить его в свое
удовольствие. Надо сказать, что по складу характера наш вундеркинд был далеко не «ботаник»: он обожал танцы, молодежные пирушки, охоту, конные и пешие состязания и вообще всякий спорт.
18
3. ВЗРОСЛЕНИЕ И ЛЮБОВЬ ЛОРЕНЦО
«Признаюсь, что я из тех, кто любил чрезвычайно часто,
и, однако, как любовник, рассуждая здраво, должен был сомневаться более, чем надеяться; прибавлю также, что за
всю свою жизнь, хотя и получил я более почестей и отличий, чем мне подобало, но мало утех и мало моих желаний
исполненными увидел; о них скажу, что, ради утешения
в заботах и испытаниях общественных и частных их дозволяет иногда душа наша».
Лоренцо Медичи
Лоренцо, будучи знатным юношей, имел компанию друзей
(«бригаду»), которых по жизни выдвигал на различные посты
в республике.
Браччо Мартелли – его ближайший приятель. Позднее, благодаря Лоренцо, Браччо прошел все ступени общественных
должностей: приор, подеста флорентийской округи, посол и,
наконец, гонфалоньер справедливости.
Сиджисмондо делла Стуфа – член «бригады» Великолепного, которому Лоренцо доверял как самому себе. И тот в награду
за преданность получал самые важные должности в государстве:
приора, морского консула в Пизе, гонфалоньера справедливости.
Сиджисмондо был помолвлен с красавицей Альбьерой дельи
Альбицци, смерть которой в 1473 году потрясла всю Флоренцию
и вдохновила поэтов на множество прочувствованных стихотворений. Репутация безутешного красавца окружила Сиджисмондо
каким-то ангельским ореолом, делавшим его совсем непохожим
на товарищей по бригаде, весельчаков, гуляк и волокит.
В «бригаду» входил сын провинциального юриста Анджело
Полициано (1454–1494 гг.) (Ил. 7-48), который был личным секретарем Лоренцо и наставником его сыновей Пьеро и Джованни
(будущего папы Льва X). Анджело Амброджини (Полициано –
литературный псевдоним, производное от названия родного городка поэта – Монтепульчано – Monte Pulciano или Mons Politianus)
может служить примером личной заботы, переходящей в сердечную дружбу, обязанный Лоренцо всем, даже образованием.
19
Он родился 14 июля 1454 года на юге Тосканы. Отец Бенедетто Амброджини предполагал пустить сына по своим стопам,
позаботившись об его образовании с ранних лет. Однако скучные пандекты мало привлекали юношу, навсегда пленившегося
величественной латинской, а затем и греческой словесностью.
Вергилий, Овидий и Цицерон стали его неизменными спутниками на всю жизнь. Полициано учился во флорентийском Studio
у тех же учителей, что и Лоренцо, и тогда же был замечен отцом
последнего, мессером Пьеро. Так произошло сближение двух
поэтов и, несмотря на разницу в возрасте, их дружба продолжалась до самой смерти Лоренцо. Полициано несказанно повезло:
он раз и навсегда обрел себе друга, единомышленника и могущественного покровителя в одном лице. Впоследствии он стал
наставником старшего сына Лоренцо. В отсутствие Лоренцо
друзья писали ему письма с рассказами о детях. Сохранились
трогательные письма Полициано о том, как «Джованни не может
сосать грудь, но прекрасно кушает супчик».
Поэтому отнюдь не стоит осуждать Полициано за не в меру
пышные похвалы, расточаемые им дому Медичи – это не заискивание, а вполне искреннее чувство признательности и благоговения перед меценатами. Не стоит приписывать возвышение
Полициано сугубо покровительству Лоренцо. Он проявил такие
незаурядные способности, что вскоре встал на один уровень
со своими недавними учителями, и они сами приходили послушать «гомеровского юношу», с кафедры страстно вещавшего
о тонкостях языков классической древности. Столь же блистательно он освоил и древнегреческий, на котором писал стихи
в малых формах. В двадцать шесть лет он уже профессор красноречия во Флорентийском университете, переводчик на латынь
трех песен «Илиады» Гомера, комментатор и текстолог Аристотеля, Вергилия, Квинтиллиана и др. Латинское творчество Полициано обширно и многообразно, на нем лежит отпечаток филологических исследований. Так в стихах и прозе он создает ряд
литературных вступлений к комментируемым им авторам, и эти
плоды его пера не лишены достоинств изящной словесности.
До конца жизни Анджело был признателен Великолепному
и считал его своим патроном и другом. «Тенью» Лоренцо назвал
20
Полициано один из исследователей. Действительно, никто
не пользовался таким доверием и расположением Великолепного, как его ближайший друг, писавший и импровизирующий на
трех языках и бывший сам по себе замечательной фигурой зрелого европейского гуманизма. Знаток латинского и греческого
языков, тонкий ценитель античной филологии, философии Аристотеля и Платона, и, кроме всего прочего, гениальный поэт,
Полициано, в свою очередь, снискал восхищение и искреннюю
дружбу своего покровителя. Для «уединённого досуга» Анджело
была подарена вилла во Фьезоле. Впоследствии попечению Полициано будет вверено детище Медичи – коллекция манускриптов и античных редкостей.
Наряду с научными заслугами Полициано хорошо вписывался во всю бесшабашную жизнь лоренцевой «бригады». Тот
называл его в своих стихах не иначе как «приятель» (comparon),
и в этом видится признак особенной задушевности в их отношениях. Для прочих же поэтов медичейского круга, и прежде всего
для Луиджи Пульчи, Полициано – авторитетный арбитр в вопросах стихотворства и красноречия. Если его латинское творчество представляет сейчас в основном только исторический
интерес, то слава Полициано-поэта до нынешнего времени покоится на его итальянских песнях, «Орфее» и «Стансах». В отличие от многих современников, он не подпал под влияние петраркизма, а сочинял изящные страмботти (краткие стихотворения, обычно в одну октаву), а также в большом количестве танцевальные, майские и карнавальные песни на народном языке.
Поэзия, рождавшаяся «среди танцев, празднеств и пиршеств»
и доступная для простого народа, служила политическим целям
правителя: чем больше народ отвлекался на развлечения, тем
меньше Лоренцо тревожился за непоколебимость своего господства. Полициано и в этом плане прекрасно соответствовал устремлениям покровителя.
В семнадцать лет, по заказу кардинала Франческо Гонзага,
не без протекции Лоренцо Медичи, Полициано всего в несколько дней создает «Орфея». Пьеса предназначалась для представления при дворе герцогов Гонзага в Мантуе. Готовилось масштабное зрелище с костюмами и декорациями, и требовалось
21
написать речи для персонажей. Учитывая малое количество
светских драм в то время (комические фарсы не в счет) и скудость уже имевшихся образцов, становится ясно, что, создавая
стихотворную пьесу на античный сюжет, Полициано был новатором. «Орфей» сымпровизирован блестяще: в 400 безукоризненных строк ему удалось вместить и красочную эклогу, и лирическую песнь, и латинский гимн в честь мантуанского кардинала, и краткие, емкие диалоги мифологических героев, в том
числе, колоритных фурий, Плутона и Прозерпины, и песнь
исступленных вакханок в финале. Действие в пьесе развивается
стремительно, даже экспрессивно, каждой деталью автор угождает вкусам образованных людей эпохи. «Орфей» заложил
основу и стал образцом светской драмы Ренессанса, вплоть
до «Аминты» Торквато Тассо. Успех и признание молодому
автору были обеспечены.
Знаменитые «Стансы» Полициано создавал спустя четыре
года после «Орфея» буквально по горячим следам ярких
событий в жизни двора Медичи. В последних числах января
1475 года на площади Санта-Кроче в дань средневековой традиции рыцарских турниров была устроена джостра. В ней принимал участие Джулиано, избравший дамой сердца юную красавицу Симонетту Веспуччи. Выступавшему под стягом с ее аллегорическим изображением работы Боттичелли, младшему Медичи,
разумеется, присудили победу в рыцарском поединке. К тому
времени уже существовала традиция сочинения подобных поэм
на случай: Луиджи Пульчи написал «Стансы» в честь победы
Лоренцо на турнире 1469 года. Перед Полициано стояла задача
не только превзойти ближайшего предшественника, но и создать
долговечный памятник всему великолепию эпохи, верным сыном которой он являлся. И в этом он преуспел. Несколько громоздкая и растянутая поэма Пульчи не могла соперничать с тем
замыслом, который возник у великого импровизатора. Полициано предстояло воплотить в изысканных стихах всю свою лирическую утонченность, вооружившись мифологической эрудицией, знанием античных классиков, и создать памятник поэзии
новой эпохи. Ведущей темой была избрана высокая любовь.
Поэма представляет собой ряд живописных эпизодов, скреплен22
ных между собой незатейливым сюжетом. Во вступлении автор
как бы вскользь упоминает заслуги своего покровителя и намекает на собственные – важный для науки того времени перевод
из Гомера. Джулиано в начале повествования предстает диковатым гонителем бога любви Амора и произносит риторическую
инвективу против него, в идиллических нотах, с грустью по утраченному Золотому веку. Далее, в противовес риторике, следует динамичное описание охоты, сделанное в угоду Лоренцо,
к тому времени уже автора «Соколиной охоты». Как художник
Полициано идет гораздо дальше предшественника – его мифологические метафоры придают охоте как бы тонкий аромат,
представляя нашему воображению всю сцену более выпукло
и ярко. Например, шум, производимый всадниками, сравнивается с топотом кентавров, несущихся по склонам древнего Пелиона или Гема. Чувствуется увлечение автора ученой александрийской поэзией. Мир поэмы – языческий, христианским реалиям
в нем нет места. Симонетта, героиня поэмы, в первой части
предстает нимфой, а по сути – идеальной дамой куртуазной лирики, силой своей красоты, пробуждающей в Джулиано то чувство, против которого он еще недавно восставал. Джулиано
в эти мгновения проходит инициацию, которая в итоге должна
была завершиться превращением его в идеального рыцаря. Такова месть Амора, и ликующий бог улетает во владения своей
матери Венеры, дабы похвастаться победой. Здесь на нас буквально обрушивается поток описаний земного рая, тоже, кстати,
языческого Кипра – резиденции Венеры. Описание ее садов, по
примеру Овидия, предваряется воззванием к Эрато, музе любовной поэзии. После традиционного ряда аллегорических фигур
и резвящегося «воинства» Венеры, маленьких купидонов, продолжается каталогизация красоты выразительным перечислением всевозможных видов цветов, деревьев, животных, птиц и
рыб. Полициано не утомляет читателя/слушателя, а заставляет
его смаковать красоту природы в мифологическом ракурсе. Создается впечатление, что вся поэма была задумана ради перечисления, столь любимого античными поэтами приема. Когда любования природой исчерпываются, Полициано готовит «новую
волну», изображая дворец Венеры, описанию ворот которого
23
уделено целых двадцать три строфы. Здесь он как будто задается
целью переложить в октавы как можно больше сюжетов из мифологии, взяв за образец «Метаморфозы» Овидия, цитатами из
которых пересыпан текст. Апофеозом выводится картина рождения Венеры, вдохновившая Боттичелли на создание живописного шедевра. Для автора чрезвычайно важны детали: так он
приковывает наше внимание к лепесткам роз, рассыпаемым купидонами над ложем любовников, Марса и Венеры.
Через год после состоявшегося турнира, когда Полициано
начал сочинять вторую часть «Стансов», двадцатитрехлетняя
Симонетта умерла от чахотки. Сюжетная линия не могла не пострадать, но «гибкий» Полициано, поворачивает ее в нужное ему
русло. Теперь красавица живет в воображении героя, на ней уже
не наряд нимфы, а доспехи Минервы с ее страшным атрибутом –
головой Медузы Горгоны. «Безжалостная донна», совершающая
поругание над Амором, воплощает триумф Целомудрия в противовес триумфу Любви в первой части. Таким образом, «Стансы» перекликаются с «Триумфами» Петрарки, несомненно, превосходя их силой фантазии. Мрачные атрибуты изменившейся
героини (голова Горгоны, змеикерасты) знаменуют появление
новой аллегорической фигуры – Фортуны, темного Рока, губителя земной красоты. И дальше следует еще один, последний,
триумф – Доблести над Фортуной. Череда аллегорий своей последовательностью должна была привести к развязке – собственно к турниру. Но рок воспрепятствовал замыслам поэта: восстание Пацци и убийство Джулиано выбило почву из-под его
ног. «Стансы» утратили смысл, а завершать серию триумфов
торжеством Смерти их автор не захотел. Поэма так и осталась
формально незавершенной, но ее замысел был исчерпан. Подводя итог, можно вспомнить Филиппа Монье, назвавшего октаву
Полициано «легким и звучным инструментом, который будут
подносить к своим губам Ариосто и Тассо».
Другой близкий друг Лоренцо – Луиджи Пульчи происходил из знатного, но обедневшего старинного рода. Он родился
во Флоренции 15 августа 1432 года. В семье Якопо Пульчи и
Бриджиды ди Бернардо де Барди было пятеро детей. Старший
сын Лука также был поэтом, его идиллию «Дриадео» иногда
24
вспоминают исследователи. Младший, Бернардо, писал лирику,
теперь напрочь забытую. Как расцветал поэтический гений
среднего брата можно только догадываться, так как проб его пера не сохранилось. Но, видимо, Пульчи сочинял стихи с ранних
лет в избытке; он предстает нам сразу зрелым мастером, со сложившимся, отточенным стилем. Якопо прочил своих сыновей
по финансовой части, с этой целью Лука был послан в Рим обучаться банковскому делу, обучался ему и Луиджи. Но конкурировать с Медичи было бесполезным делом, и финансовые дела
семьи оставляли желать лучшего. Неудачливый банкир Лука
умер в нищете.
Луиджи, положение которого не позволяло существовать
без покровителя, в 1460 году состоял писцом и счетоводом
при Франческо ди Маттео Кастеллани. А уже через год его
«переманила» к себе Лукреция Торнабуони, оказавшая ему
расположение. Так он стал вхож в дом Медичи, где ему суждено было провести лучшие годы жизни. К тому времени, когда
Лоренцо и Полициано находились в нежном возрасте, а Пульчи
достиг тридцатилетия, поэзия на народном языке, так называемом вольгаре, процветала благодаря щедрому меценатству Козимо и Пьеро Медичи. По заказу Лукреции, матери Лоренцо
Великолепного, Пульчи приступил к обработке популярной
в Италии с XIII века темы о подвигах Роланда и других рыцарей Карла Великого. Традиция обязана своим происхождением
кантасториям, уличным певцам-буффонам, сочинявшим поэмы
о приключениях рыцарей, пересыпавшим их острым словцом
и шутками в народном стиле с необузданными, часто нелепыми
выдумками. Итальянские версии, возникшие на почве «Песни
о Роланде» и других, только формально походили на свои французские образцы. Луиджи предстояло из этого громадного, но
еще сырого средневекового материала создать первый ироикомический эпос Возрождения. Благодаря его стараниям, традиция
получила свое блестящее развитие и, через Маттео Боярдо,
в следующем веке достигла совершенного воплощения у Ариосто. «Большой Моргант» был завершен в апреле 1468 года и
разросся до небывалого размера – 28 песен, иные из которых
включают по 200–250 октав. В его основе множество сюжет25
ных линий, самая яркая – история двух сарацинских великанов
Морганта и Маргутта, забияк и обжор. Гротескный мир пульчевских великанов напоминает «пантагрюэлизм» Рабле, однако
влияние Пульчи на прославленного француза до сих пор, кажется, достаточно неизучено. Каждая песнь начинается реминисценциями из Священного Писания. Открываясь библейским
«Вначале было Слово…», поэма завершается страстным гимном
в честь Богородицы, но вместе с тем многими современниками
была сочтена кощунственной и подвергалась резкой критике.
Прикрываясь маской народной буффонады, Пульчи выразил
в ней всю широту своих взглядов и интеллектуальных пристрастий, проявляя интерес к магии, эзотерике, аверроизму, ветхозаветным легендам. В уста демона Астаротта он вложил свое
скептическое отношение к феодально-католическим устоям.
Еретиком, чуть ли не атеистом, слыл Луиджи при жизни. Впрочем, такая репутация автора вполне соответствовала стилю бурлеска, великим памятником которого явился «Моргант».
Пульчи и Маттео Франко, капеллан богатого прихода Святого Михаила в Бисдомини, также поэт, состояли на службе
у Лоренцо и были непримиримыми соперниками. Оба писали
полемические, по сути ругательные, сонеты друг против друга.
Разгар их знаменитой дуэли приходится на середину 1470-х годов. Пульчи, как и его оппонент, проявлял мастерство версификации, умело использовал приемы Буркьелло, в основном опираясь на взаимные оскорбления. Латинские цитаты из Библии
и римских классиков, философские понятия, мифологические и
исторические имена, употребленные в заведомо абсурдном значении, сплетены в один клубок с простонародными и жаргонными выражениями, детским лепетанием и непристойностями.
Относительно последних Пульчи проявлял особую изощренность, дав тем самым целую коллекцию обсценных намеков
и выражений, по которым можно изучать городской диалект
XV века. В последующие века сочтут это пошлым и непозволительным, но на фоне эпохи (вспомним «Карнавальные песни»
Лоренцо) такие вольности считались уместными. Буркьелловым
абсурдом и шутовством прикрывал Пульчи свои нигилистические взгляды. Мишенью для язвительных его нападок и инвек26
тив становились и другие видные деятели, такие как Бартоломео
Скала и Марсилио Фичино. В знаменитом сонете «Достопочтенный сыч…» Фичино предстает уродливой фигурой, напоминающей чудовищ Босха. Но и этим Пульчи не ограничивался:
в сонете, обращенном к другу Пандольфо, метя в Фичино, он
высмеивает неоплатоническое учение о душе, которому следовал Лоренцо. Сонет, адресованный путешественнику Бенедетто
Деи, содержит нападки на религию, а в посвященном Бартоломео делл’Авведуто сонете лейтмотивом проходит тезис о том,
что все ветхозаветные тексты лживы.
Маттео Франко был остряком и в эпиграммах высмеивал
Луиджи Пульчи, писал бурлески, воспевая тощую клячу, разрушенный дом, дурной ужин.
Надо понимать, что к концу XV в. ситуация литературного
затишья, наступившего после яркого явления «tres coronae» (три
короны – Данте, Петрарка и Боккаччо), начинает медленно меняться. Первый подаёт признаки именно Пульчи. Луиджи Пульчи, самый младший из братьев, пользовался наибольшим доверием и привязанностью Великолепного, который упомянет его
в своей «Соколиной охоте». Основную работу Луиджи Пульчи –
«Моргайте» – Лоренцо читал и перечитывал иногда в тяжёлые
для него минуты, наслаждаясь тем искрометным весельем,
на которое столь щедра эта книга.
Лоренцо не сильно обременял поэта службой, однако часто
поручал ему несложные дипломатические миссии. Во время путешествий по городам Италии Пульчи писал ему письма, являющиеся любопытными историческими документами и одновременно блестящими образцами эпистолярной прозы. В одном
из писем содержалась двойная канцона Пульчи, в которой символически изображалась юношеская любовь Лоренцо к Лукреции Донати. Для наблюдателя и острослова Пульчи поездки
в Рим, Милан, Пизу, Сиену, Неаполь и другие города не пропадали даром. В комическом плане он обрисовывает на смех патрону нравы жителей. Так неаполитанцы – воры и грязнули,
опорожняющие ночные горшки на головы прохожим; сиенцы
твердолобы; миланцы столь глупы, что предпочитают мясной
кухне репу и салат и т. д. Для пущей убедительности автор
27
стилизует язык сонетов под местные диалекты, зачастую коверкая, разбивая слова, подбавляя долю тарабарщины. Странствия
по городам Италии приводят Луиджи в 1482 году в Венецию,
центр книгопечатания того времени. Здесь анонимно он публикует «Морганта», правда, в сокращенном варианте, в двадцати
трех песнях. От прежнего, первого издания поэмы, ни одного
экземпляра не сохранилось. Примечательно, что в списке книг
личной библиотеки Леонардо да Винчи значится и «Моргант».
В это же время обострился конфликт Пульчи с Марсилио Фичино. В 1484 году Лоренцо отправил поэта в свите Роберто Сансеверино в объезд по своим провинциям. Простудившись по дороге, Пульчи умирает в Падуе от воспаления легких. Католическая
Церковь отомстила своему насмешнику только после его смерти: как еретик, он был похоронен в неосвященной земле.
Близким другом Великолепного был также Никколо Микелоцци, сын архитектора. Он был на два года старше хозяина Флоренции. Он и его брат Бернардо росли в доме Медичи. Никколо
стал начальником секретариата Лоренцо, а потом его личным
канцлером. Он читал курьерскую почту и отвечал на нее, если
хозяин не желал делать это сам. Он же принимал гостей и выполнял деликатные дипломатические поручения. Он также следил
за здоровьем детей и писал Лоренцо отчеты. Такие отчеты сохранились и от Кристофоро Беннини, в одном из них он пишет
о маленькой Лукреции, которая всех зовет: «Няня, тятя, мама!».
C 1464 года канцлером стал Лоренцо Бартоломмео Скала,
на двадцать один год старше Лоренцо, советник, к которому
он всегда прислушивался. Скала информировал его о дебатах
в Сеньории и других собраниях, он представлял партию Медичи
в высших государственных инстанциях.
Под влиянием таких одарённых личностей, как Кристофоро Ландино, Марсилио Фичино, братья Пульчи, а впоследствии и Анджело Полициано, Лоренцо не мог не начать своих
упражнений в стихосложении ещё в самые ранние юношеские
годы.
Баччо Уголини, которому Великолепный доверял, был также духовным лицом и любил в стихах высмеивать ближних.
Он сочинял музыку и играл на лире. Этими талантами заслужил
28
милость Лоренцо и всех дворов Европы, к которым его посылали. Он отстаивал интересы хозяина в Риме, Неаполе, во Франции
и Германии.
Ф. Стендаль пишет, что друзья по очереди приезжали погостить у Лоренцо в загородных дворцах, которые он любил строить между очаровательными холмами, давшими основание называть Флоренцию городом цветов. Роскошные сады Кареджи
оглашались философскими спорами, облеченными фантазией
в изящные формы. Иногда все общество отправлялось на самые
жаркие месяцы в очаровательную долину Ашано, где природа
старалась подражать усилиям искусства, или отправлялись посмотреть, как достраивают прелестную виллу Кайано, которую
Лоренцо воздвигал по собственному плану, и которая получила
от Полициано поэтическое название «Амбра». Среди необычайной роскоши и утонченных наслаждений, сосредоточенных
в этом доме богатейшего в мире человека, сам он непрестанно
был озабочен лишь тем, как бы заставить своих друзей позабыть
о том, что он здесь хозяин.
Никколо Макиавелли назвал Лоренцо «необычайно увлеченным чувственными делами», а Франческо Гвиччардини определил, как «сладострастного и исполненного похоти»?
«Кто хвалится богатством и святостью, – гласит поговорка, – тому и наполовину веры нет». Точно так же и наполовину
нельзя верить подсчетам любовных историй, приписываемых
самым знаменитым историческим личностям, которые, кроме
всего прочего, поставлены в условия, не позволяющие чересчур
предаваться удовольствиям любви.
В комментариях к своим стихам, как тогда было принято –
почти полностью любовного содержания, Лоренцо делает признание, звучащее совершенно искренне: «Признаюсь, что я из
тех, кто любил чрезвычайно часто, и, однако, как любовник,
рассуждая здраво, должен был сомневаться более, чем надеяться; прибавлю также, что за всю свою жизнь, хотя и получил
я более почестей и отличий, чем мне подобало, но мало утех и
мало моих желаний исполненными увидел; о них скажу, что,
ради утешения в заботах и испытаниях общественных и частных, их дозволяет иногда душа наша».
29
Итак, он видел от женщин более сомнения, чем надежды;
и получил больше почестей и испытаний, чем удовольствий, при
достигнутом им положении в мире.
Он выражал себя в поэзии любовной – но это согласно гуманистической традиции, тогда как слава любителя наслаждаться жизнью побудила толковать деловое письмо, задуманное так:
«Пришлите пятьдесят кож, все из Скъявонии» (Spedite cinquanta
pelli di Schiavonia tutte), как следующее послание: «Пришлите
пятьдесят красивых турецких рабынь» (Spedite cinquanta belle
schiave turche).
Мать Лоренцо, когда пришла пора, озаботилась тем, чтобы
дать сыну добрую, верную и красивую жену. И прежде всего,
здоровую – ради продолжения рода, или лучше сказать – ради
будущего семьи Медичи.
Флорентийские девицы были грациозны, остроумны и элегантны, но их здоровье оставляло желать много лучшего. Чтобы
позолотить волосы они часами оставались на крышах под палящим солнцем, «так что потом умирали от простуды», как уже
написал Франко Саккетти.
Носившие открытые платья и неистовые в танцах, они подхватывали скоротечное воспаление легких, как это произошло
с красавицей Симонеттой Веспуччи – возлюбленной Джулиано
Медичи.
Лоренцо женился по настоянию матери, когда ему исполнилось восемнадцать лет. Брак с Клариче Орсини (Clarice Orsini –
Ил. 3-15), дочерью римского патриция Джакомо Орсини да Монтерондо, происходившей из знатного и богатого аристократического рода, близкого к папскому престолу, был выгоден клану
Медичи по политическим соображениям. Она была племянницей кардинала Наполеоне и двоюродной сестрой знаменитого
воина Вирджинио Орсини. В приданое за римской принцессой
давали 6000 римских флоринов. Девушка отличалась красотой,
скромностью и набожностью. Мать даже описывала Лоренцо
претендентку, словно это были сообщения с ярмарки. Остались
письма, где она уведомляет мужа о своих изысканиях: письма
тонкие, остроумные, но также полные житейской мудрости и
прежде всего здравого смысла.
30
После некоторых бесплодных поисков на горизонте возникает фигура серьезной девушки из знатной и могущественной
семьи Орсини, и Лукреция пишет мужу: «В четверг утром
по пути в собор Святого Петра я случайно встретила мадонну
Маддалену Орсини, сестру кардинала, с которой была дочь
на шестнадцатом году». Возраст как раз подходящий, и Лукреция начинает раздевать своими близорукими глазами молодую
Орсини, в которой, как было сказано, ее интересовали более
достоинства тела, нежели ума: «Она была одета на римский лад
и под покрывалом, в этом наряде она показалась мне очень пригожей, белолицей и рослой. Но, так как девица была под покрывалом, я не могла ее рассмотреть, как хотела».
Лукреция пишет: «Как я и говорила, девушка статная и
светловолосая, с приятными манерами – конечно, не такими
изысканными, как у наших дочерей, но она очень скромна и выглядит способной быстро перенять наши обычаи. Она не блондинка, потому что блондинок тут нет, волосы у нее скорее рыжеватые».
Тогда Лукреция постаралась разглядеть ее лучше, в домашней одежде, во дворце дяди-кардинала: «Клариче была в узкой
юбке на римский манер и непокрыта; мы долгое время беседовали. И я имею на примете эту девицу, которая, как говорю, довольно высока и бела».
Затем она перешла к более подробному описанию. «Она
не белокура, так как здесь это не принято. У нее рыжие волосы,
довольно густые. Лицо ее несколько круглое, но это мне по нраву. Шея достаточно развита, но, на мой взгляд, несколько тонка,
или, лучше сказать, нежна».
С лица взгляд Лукреции опускается на грудь девушки, которую она хотела бы найти «крепкой»: «Груди не видно, так как
здесь ее совсем закрывают, – писала она, разочарованная, – но,
видимо, грудь хороша».
По сравнению с флорентийками, Клариче Орсини выглядит
немного неуклюжей и застенчивой: «Голову она не держит дерзко, как наши, но немного выставляет ее вперед; думаю, происходит это от стыдливости, однако не вижу в ней ничего, чего
следовало бы стыдиться».
31
Гордость матери побуждает ее добавить: «В общем и целом,
девушка это незаурядная, но не идет в сравнение с Марией, Лукрецией и Бьянкой» (ее дочерями).
Существует «Портрет молодой женщины» кисти Боттичелли, предположительно написанный с Кларичи Орсини. На ней –
рыжеволосая женщина, рассмотреть ее выражение лица невозможно: она написана в профиль.
И самонадеянность свекрови вынуждает ее закончить: «Она
очень скромна и быстро приспособится к нашим обычаям». Чего
не произойдет, так как у Клариче Орсини был твердый характер
римлянки. «Vultui suavis, aspera manui», как было написано на медали, на обратной стороне которой суженая Лоренцо была представлена как роза с шипами: «На вид нежна, сурова под рукой».
Первое знакомство будущих супругов, кажется, состоялось
в Риме, куда Лоренцо приехал якобы поучиться банковскому
делу у своего дядюшки Торнабуони, управляющего римским
филиалом банка Медичи, а на самом деле – выбивать из папы
Павла монополию на квасцы.
Лукреция писала мужу: «Лоренцо ее видел: пусть скажет
тебе, понравилась ли». Она понравилась на вид, а шипов он
не боялся по двум причинам. Прежде всего, потому что он
не слишком ее ласкал. А еще, потому что чувствовал: его руке
достанет силы. Быть может и он, как и мать, думал только о детях. Он пошел на обручение, не слишком занимаясь римской
девицей, которая молилась и трепетала перед будущим турниром, где Лоренцо участвовал под знаменами другой Лукреции.
Позднее он записал в дневнике: «Я, Лоренцо, взял донну
Клариче, дочь синьора Джакобо Орсини, или же мне ее дали».
Последняя фраза открывает нам чувства Лоренцо, который
в девятнадцать лет женился на восемнадцатилетней Клариче.
В декабре 1468 года молодые обручились, а летом это отпраздновали: были организованы два военных представления,
одно из которых изображало битву двух конниц, а другое – осаду и штурм цитадели.
Зимой 1469 года молодоженов обвенчали по доверенности,
но Клариче пока еще оставалась в Риме. А Лоренцо во Флоренции
отжигал вовсю: 1 января этого самого 1469 года ему исполнилось
32
двадцать лет, и Медичи решили отметить это событие со всем
причитающимся размахом. Размах получился настолько размашистый, что празднование пришлось перенести аж на февраль.
Как раз через четыре месяца у Медичи появился повод устроить еще один праздник: до Флоренции наконец-то доехала
Клариче Орсини. Новоиспеченная супруга Лоренцо въехала
в город на белом коне – на том самом, которого подарил жениху
неаполитанский король Ферранте, молодые сыграли свадьбу
(гражданскую: церковным венчанием их повенчали еще полгода
назад) и стали жить-поживать и добра наживать.
Брачные торжества запомнились флорентийцам обилием
подарков: 150 телят, более 20 тысяч каплунов, цыплят и гусей,
несметное количество рыбы, сладостей, миндаля, сосновых
орешков, сушеных фруктов, воска, много бочек и тысячи бутылок вина, мешки с мукой, с зерном и разная прочая снедь. Мажордомы, увидев, что провизии намного больше, чем нужно для
праздничного стола, приказали раздавать мясо народу. Восьмистам горожанам досталось по 10–20 фунтов телятины на человека. У ворот дворца накрыли столы на 1,5 тысячи персон.
Недавно в Мадриде был найден один из свадебных подарков
на этой свадьбе – «Часослов Лоренцо Медичи» XVI века, знаменитый шедевр ренессансной миниатюры, авторами которого
считаются отец и сын Боккардино и Стефано ди Томмазо Джованни. Книга размером 40 х 50 мм в кожаном переплете с серебряным замком имеет многочисленные миниатюры, ее страницы
украшены причудливыми орнаментами. Это издание стало свадебным подарком кардинала Джованни Медичи его племяннику,
главе Флорентийской республики, Лоренцо Медичи.
Будучи юношей сильным и жизнерадостным, Лоренцо любил турниры и часто принимал в них участие – на одном из них
(состоявшемся 7 февраля 1468 г. на площади Санта Кроче) он
завоевал серебряный шлем с фигурой Марса на гребне, в то время как в другом туре победил его брат, пятнадцатилетний Джулиано, что впоследствии, как мы уже отмечали, послужило поводом для написания двух выдающихся поэм XV в: «Стансы на
турнир Лоренцо Медичи» Луиджи Пульчи и «Стансы» Анджело
Полициано.
33
Пастух Валлера, упоминая маленькие городишки и поселения Тосканы (Монтичели, Сан Кашано, Колле, Поджибонси, Сан
Донато, Гриеве, Декомано, Кастельфранко, Сан Пьеро, Борго,
Мангоне, Гальяно), своим посещением как бы удостоверяет существование этого мирка и, одновременно, организует его в систему, которая структурируется вокруг неоспоримого для влюбленного сельского юноши «вселенского центра» – деревни Барберино, где проживает Дама его сердца.
На площади Санта-Кроче в 1469 году был устроен реконфест – рыцарский турнир, на котором Лоренцо выступал в костюме, изобильно украшенном жемчугами, алмазами и прочими
побрякушками, верхом на белом скакуне каких-то особо породистых кровей, присланном в подарок неаполитанским королем
Ферранте.
Участники турнира – сплошь золотая молодежь, в большинстве своем друзья-приятели Лоренцо – тоже нарядились как
на выставку. Правда, переплюнуть Лоренцо и его младшего брата Джулиано не удалось никому – да, впрочем, кажется, никто и
не стремился (в конце концов, это было бы просто неприлично –
ведь всем понятно, кто тут главный герой дня).
С главным призом вышло то же самое – получил его, естественно, именинник, который потом с подобающей долей скромности писал: «Мне дали первый приз, при том что оружием я владею не слишком хорошо и не особенно ловко отражаю удары соперника». Тут Лоренцо сказал чистую правду: хотя он был, в общем-то, неплохим поединщиком, но фамильная близорукость давала о себе знать – вдаль Лоренцо видел довольно плохо, что
не могло не сказываться на результате. Так что, не будь он устроителем турнира, скорее всего, он бы не победил. Зато как раз
в роли устроителя Лоренцо показал себя во всей красе (теоретически организатором празднества считался Пьеро Подагрик,
но поскольку Пьеро с постели не вставал, имениннику пришлось
заниматься всем самому). Помимо своих прочих дарований наш
герой был еще и прирожденным режиссером, причем талант этот
с одинаковым успехом проявлялся как в большой политике, так и
в организации массовых зрелищ. Турниры стали устраиваться
зимой, в январе и феврале, после карнавала.
34
Официальные сведения о таком турнире нам известны от
флорентийского хрониста Лионардо Морелли: «A' dì 28 di
Gennaio 1474 si fe una maggior giostra in su la piazza di S. †, e
furono ventidua Giostranti molto degnamente a ordine, con gioie e
perle in quantità; et l'onore maggiore ebbe Giuliano di Piero di
Cosimo dei Medici, e il secondo ebbe Iacopo di Mess. Luca Pitti».
«Дня 28 января 1474 года был большой турнир на площади
Санта-Кроче, и было двадцать два поединщика, выстроившихся
весьма достойно по порядку, изобильно украшенных драгоценными камнями и жемчугами; и первую награду получил Джулиано, сын Пьеро, сын Козимо Медичи, а вторую получил
Якопо, сын мессера Луки Питти». Между прочим, упоминаемый
Лука Питти – тот самый Лука Питти, который учинил в свое
время заговор против Пьеро, папеньки Джулиано. Медичи
не были мстительны: и Козимо Старый, и Пьеро Подагрик, и
Лоренцо предпочитали политику примирения, так что сын
опального заговорщика спокойно себе входил во флорентийскую золотую молодежь, и никто с него за грехи отцов не спрашивал. Впрочем, миролюбию Медичи тоже имелся предел,
и очень скоро Лоренцо придется продемонстрировать это всей
честной Италии…
Хронист, как видим, довольно скуп на описания, но по свидетельству других современников, турнир был воистину что-то
с чем-то – как в зрелищном, так и в культурном плане. Достойно
выстроившиеся поединщики поражали глаз не только жемчугами и драгметаллами, но и шикарными доспехами, и штандартами, расписанными ребятами из мастерских Вероккьо и Боттичелли на всякие мифологические темы. На штандарте Джулиано
красовался портрет его дамы сердца – прекрасной генуэзки
Симонетты Каттанео, жены Марко Веспуччи (и, по слухам,
предмета тайной и неразделенной любви Боттичелли, а также
еще целой кучи достойных флорентийских деятелей, включая
чуть ли не самого Лоренцо Великолепного).
С точки зрения Медичи (и в первую очередь самого Лоренцо), все эти публичные праздники были очень важны. Лоренцо,
с детства участвовавший в торжествах, устраиваемых дедушкой
Козимо, очень рано понял: чтобы народ тебя любил, его надо
35
не только подкармливать, но и развлекать. Это как раз полностью соответствовало его склонностям и способностям. Лоренцо
и сам обожал праздники, и зрителей радовать любил, и вообще,
какая жалость, что он разминулся во времени с барочной оперой – вот этот весь героико-фантазийный пафос с волшебницами, зачарованными островами и прочими завораживающей театральной мишурой – ему так недоставало.
Законная жена Клариче так и не стала для Лоренцо самым
близким человеком. Она родила ему 10 детей. Близнецы и первая дочь Контессина умерли в младенчестве, Луиза – в возрасте
одиннадцати лет, а остальные жили и процветали (Ил. 3-16).
Лоренцо своих детишек очень любил и охотно с ними возился.
Как с легким неодобрением сообщает нам Макиавелли: «Он
любил детские забавы более, чем это, казалось бы, подобало
такому человеку: его не раз видели участником игр его сыновей и дочерей».
Все свое время Клариче посвящала домашним заботам и
церкви. Она была по-прежнему очень привязана к своим родителям, могущественным Орсини. В мае–июне 1472 года Клариче
гостила у них в Риме и оказалась свидетельницей необычайного
события: совершившегося в Ватикане заочного бракосочетания
русского царя Ивана III (строителя Кремля), которого представлял Иван Фрязин, с византийской принцессой Зоей Ветхословец
(Софьей Палеолог), родной племянницей последнего императора Византии, матерью Василия III, бабкой Ивана Грозного. Клариче сопровождал Луиджи Пульчи. Чтобы позабавить Лоренцо,
остававшегося во Флоренции, он сочинил шутовской отчет
о визите к будущей царице.
«Мы вошли в комнату, где на высоком помосте сидела
в кресле раскрашенная кукла. На груди у нее были две огромные
турецкие жемчужины, подбородок двойной, щеки толстые, все
лицо блестело от жира, глаза распахнуты, как плошки, а вокруг
глаз такие гряды жира и мяса, словно высокие дамбы на По.
Ноги тоже далеко не худенькие, таковы же и все прочие части
тела – я никогда не видел такой смешной и отвратительной особы, как эта ярмарочная шутиха. Целый день она беспрерывно
болтала через переводчика – на сей раз им был ее братец, такая
36
же толстоногая дубина. Твоя жена, будто заколдованная, увидела в этом чудище в женском обличье красавицу, а речи переводчика явно доставляли ей удовольствие. Один из наших спутников даже залюбовался накрашенными губами этой куклы и счел,
что она изумительно изящно плюется. Целый день, до самого
вечера, она болтала по-гречески, но есть и пить нам не давали ни
по-гречески, ни по-латыни, ни по-итальянски. Впрочем, ей както удалось объяснить донне Клариче, что на ней узкое и дурное
платье, хотя платье это было из богатого шелка и скроено,
по меньшей мере, из шести кусков материи, так что ими можно
было накрыть купол Санта-Мария Ротонда. С тех пор мне каждую ночь снятся горы масла, жира, сала, тряпок и прочая подобная гадость»5.
Пульчи умрёт лет через двенадцать. И место ему определят
из-за несдержанного языка, как богохульнику, вне церковной
ограды. Клариче, надо сказать, нравился стиль Пульчи и его шутовские рассказы, позволявшие ей отдохнуть от плоских комплиментов придворных и просителей, которых она ежедневно
принимала.
Но ни для Лоренцо, ни для города его жена не стала особенной любовью.
Клариче была слишком набожна, чтобы понравиться избалованной флорентийской публике эпохи Возрождения. Этот династический союз не был счастливым. Клариче не разделяла интересов мужа к музыке, поэзии и искусству, ей претила кипучая
и яркая жизнь во Флоренции, и большую часть времени она
находилась c детьми на загородной муджелланской вилле в Кафаджоло (villa Medici di Cafaggiolo).
То не был очень счастливый брак, прежде всего потому, что
Лоренцо был лишен серьезного характера своего отца Пьеро,
а Клариче – ума свекрови Лукреции.
Хозяин Флоренции, не слишком любивший охоту, наведывался на виллу редко. Это жена посылала ему дичь к ужинам
на Виа Ларга: «Шлем вам 17 серых куропаток, которых добыли
сегодня ваши птицеловы».
5
https://humaninside.ru/za-uglom-istorii/49106-neformat_.html
37
По некоторым тонким деталям видно ее щедрую и не замкнутую на себе натуру: «Все мы, благодарение Богу, здоровы.
Шлю вам фазана и зайчиху, так как стыдно, мне кажется, есть их
здесь только нам одним».
Каждый день она надеялась, что покажется ее супруг, который ее часто разочаровывал, ссылаясь на дела или политику.
«Так славно бы было, если бы вы к нам сюда приехали, что мы
вас ждали уже три вечера до трех часов», – и в его оправдание
твердила, – «думаю, что лишь дела вас там так стесняют».
Напоминанием о ее любви, таким образом, служили зайцы:
«Шлю вам этих двух зайцев, чтобы ради моей любви, получив
их, вы вспомнили обо мне».
В Кафаджоло Клариче была не одна. С ней были дети, особенно часто три мальчика: Пьеро, Джованни и Джулиано, которым она не могла, в отличие от Лукреции, давать уроки латыни.
Поэтому Лоренцо избрал наставником своих детей поэта Анджело Полициано, его Лукреция Торнабуони подобрала сиротой
и вырастила со своими детьми. Десяти лет он опубликовал свои
сочинения на латинском языке, двенадцати был приглашен
во флорентийскую общину ученых, где с ним занимались Фичино, Ландино и греческие ученые из Византии. В шестнадцать лет
он перевел несколько песен «Илиады» Гомера.
Другим поэтом под покровительством Лукреции был Луиджи Пульчи. Фичино, к сожалению, поссорил его с Лоренцо Великолепным.
Супруга Лоренцо умерла в возрасте тридцати семи лет от
туберкулеза, когда муж все еще был далеко от нее, в Баньо ди
Вилла близ Лукки, где лечился, будучи серьезно болен.
Лоренцо ценил и мужскую красоту. Ходили слухи, что его
любовниками побывали юный Микеланджело и Сандро Боттичелли, и Пико Мирандолла, и Франческо Нери. Но это не было
грязным развратом: просто сливались две мощные волны ощущений – восторг душевного и чувственного влечения. Это соответствовало платоновскому учению о передаче мудрости через
страсть от учителя ученику. Враги обвиняли Лоренцо в бесстыдном сладострастии, в том, что Флоренция во время его правления
стала средоточием вечных праздников и удовольствий.
38
Единственной любовью и музой правителя республики была
одна из первых красавиц Флоренции Лукреция Донати (Lucrezia
Donati – Ил. 3-17). Лоренцо горячо влюбился в нее, будучи еще
шестнадцатилетним юнцом, и сохранил это нежное чувство на
долгие годы, воспевая даму сердца в стихах. В своих нежных
сонетах он называл возлюбленную богиней, сравнивал ее с Мадонной, но принадлежность к могущественной династии Медичи не позволяла заключить брак по любви. К тому же сама Лукреция была замужем, и по свидетельству современников оставалась верной мужу.
Уймитесь, не упорствуйте жестоко,
Мечты и вздохи вечные о ней,
Чтоб тихий сон не миновал очей,
Где слёз не просыхает поволока.
Эти стихи (даны в переводе Е. Солонович) – фрагмент одного из множества произведений, написанных Лоренцо в честь
Лукреции. В её честь он выступал на рыцарских турнирах,
а на торжествах он выходил в венке, который она сплетала для
него из цветов. Он называл её богиней, сравнивал с Мадонной,
но быть с ней не мог. Лоренцо встретил её, когда она уже была
замужем. А он, нося фамилию Медичи, не имел ни единого
шанса жениться по любви. Лукреция так и осталась главной
увлечённостью Лоренцо. Она же стала тем, чего он так и
не смог добиться – их роман до самого конца оставался платоническим:
Конец свиданья мне, увы, неведом,
Растаял мимолётный сон, и следом
Награда улетучилась моя.
(Перевод Р. Дубровкина)
«Любил он молодую даму из семьи Донати редкой красоты,
высочайшей добродетели, и рода знатнейшего, – писал Никколо
Валори, первый биограф Лоренцо, – в честь которой Лоренцо не
только слагал изящнейшие стихи на тосканском языке, но также
устраивал великолепные на удивление зрелища, среди которых
был турнир»6.
6
https://www.liveinternet.ru/users/stewardess0202/post324878742/
39
Ничто не могло воспрепятствовать браку с девушкой из семьи даже более знатной, чем Медичи. Что до здоровья, при том,
что Клариче Орсини умерла в тридцать восемь лет, Лукреция
Донати дожила до пятидесяти двух, пережив на девять лет также
Лоренцо.
Лоренцо питал странную любовь к Лукреции. Это была
любовь исключительно литературная, поэтическая, об этом написал сам господин Флоренции, представляя читателю свои
стихи.
После смерти знаменитой Симонетты Каттанео, любимой не
им, а братом Джулиано, Лоренцо пишет: «Начал я мысленно искать, не было ли в нашем городе другой, достойной такой же
чести, любви и похвалы. Я потратил несколько времени, ища и
не находя ту, которая, по моему рассуждению, была бы достойна
истинной и самой постоянной любви».
Наконец, возникает фигура Лукреции Донати, таким образом: «Среди других дам была одна, в моих глазах красоты величайшей, и облика столь милого и привлекательного, что стал я,
видя ее, говорить: “Если она столь же нежна, умна и учтива, как
была умершая, то, несомненно, красоты и изящества в ней куда
больше”».
Позднее Лукреция Донати вдохновила его на сонеты в
обычном стиле петраркистов:
Как много прелести в моей любимой!
Все совершенства в ней слились одной,
И каждый случай, добрый или злой,
Глашатай этой истины счастливой.
Застав ее с молитвою святой,
Я вижу, как смирение прекрасно,
А если на душе ее ненастно,
Сама Любовь утратила покой.
Ее печаль прекрасна и нежнa,
Ее красе не страшно быть унылой, В своем дворце Венера так грустила.
Но если б мир ничтожный подарила
Ты, милая, своей улыбкой милой,
Другая мне отрада не нужнa.
40
Известно, что Лукреция была помолвлена с Никколо Ардингелли, который, впрочем, был изгнан из Флоренции. Не кто иной
как Лоренцо, за три года перед тем, как женился на Клариче,
в 1465 году, сделал возможным их брак, позволив Ардингелли
вернуться во Флоренцию на несколько дней.
Почему? Он отлично мог помешать этому союзу, и ему, действительно, не сделало бы чести намерение тешиться женой
изгнанника. Все было бы хотя бы понятно, если бы встреча
с Лукрецией Донати произошла после брака с Клариче Орсини.
Но, как мы уже подчеркнули, Лоренцо сражался на турнире под
знаменами Лукреции, в то время как невеста в Риме дрожала
за него.
Куда как развязнее вели себя друзья Лоренцо, услужливые
сводники, в его отсутствие державшие его в курсе насчет новобрачной. Он находился в Милане у Франческо Сфорца, когда
Ардингелли сочетался с Лукрецией Донати. Браччо Мартелли
тогда писал Лоренцо: «Хоть и знаю я, мой милый Лоренцо, что
поведать тебе о том, что последовало за твоим отъездом, означает причинить тебе и даже увеличить горе от того, что ты здесь не
находишься, тем не менее, с другой стороны, желая показать
тебе труды наши за тебя, в твое отсутствие не меньшие, нежели
при тебе, хотел я этим письмом скорее доставить тебе несколько
горьких удовольствий, чем молчать об этом нашем счастье;
для полноты его недостает лишь твоего, весьма желанного для
нас и опять же для Лукреции, присутствия».
Задача этих благородных господ состояла в том, чтобы напоминать новобрачной ее далекого поклонника. «Много раз я
видел, – продолжает Мартелли, – в глазах ее мучительную к тебе
жалость, и как скрывает она за смехом такую печаль!»7.
То, что затем рассказывает Мартелли, имеет пикантный
привкус прямо в духе Боккаччо, так как после свадьбы девять
молодых мужчин и девять женщин, включая молодую супругу,
удалились на виллу в Сан Джеврасио, предаваясь «великим наслаждениям, не сравнимым ни с какими другими, ибо мед был
без мух», то есть дамы были без мужей!
7
https://www.liveinternet.ru/users/stewardess0202/post324878742/
41
Год спустя, в марте 1466 года, к Лоренцо, находившемуся
в Риме, писал Сиджисмондо делла Стуфа, сообщая, что встретил
Лукрецию «на улице де Серви, идущую, видимо, от исповеди
и покаявшуюся во всех прегрешениях, совсем не нарумяненную
и красоты невиданной, в черном платье и с покрытой головою;
шаг ее был так тих, что казалось, будто камни и стены благоговеют, когда она идет по улице».
И заканчивал: «Не хочу говорить ничего более, дабы не вводить тебя в грех в эти святые дни».
Сразу же после свадьбы Никколо Ардингелли был отправлен на Левант, где наживал огромные деньги, в то время как
Лукреция оставалась во Флоренции.
От бдительнейшей дамы, Алессандры Мачинги Строцци,
матери других высланных, мы знаем, как старался Лоренцо, чтобы изгнание Ардингелли было отменено, «для своей жены и для
жены Никколо, так как за этим стоит она»8. Но разве не было бы
для Лоренцо лучше, чтобы муж был далеко? Может быть, он
боялся, что тот призовет жену к себе?
«Жена его здесь и так веселится, – еще писала госпожа Мачинги Строцци с женским лукавством, смешанным с некоторой
ревностью, – что справила себе новый наряд своих цветов и
с жемчужинами – немногими, но большими и прекрасными.
И третьего дня в ее честь был дан бал в папской зале Санта
Мария Новелла, по приказу Лоренцо ди Пьеро. Он был там
с компанией молодых людей, и они были наряжены в ее цвета:
темно-лиловые чоппетты (cioppa), расшитые чудным жемчугом». Наряд Лукреции в оригинале называется librea9. И сыну,
хлопотавшему при неаполитанском дворе, чтобы вернуться
во Флоренцию, она писала, намекая на удачу Никколо Ардингелли: «Иметь жену-красавицу может быть полезнее, чем кла8
Об этом узнаем из писем Алессандры Мачинги Строцци (1406–
1471) – супруги Маттео Строцци к трем сыновьям, которые служат
ценным источником по истории повседневной жизни Италии в XV в.
9
В книге Maria Grazia Pernis, Laurie Adams «Lucrezia Tornabuoni
de' Medici and the Medici family in the fifteenth century» это переведено
как a dress in her particular colors. (P. 74) – «платье ее особых цветов».
42
няться сорок седьмому». Под номером сорок седьмым значился
король Неаполя Фердинанд, а женой-красавицей была никто
иная как Лукреция Донати, всеми признанная возлюбленной
Лоренцо.
Но как возлюбленной? Платонически? Поэтически? Чувственно?
Лоренцо так и не занял место Никколо. Если верить его
компаньону Браччо Мартелли, который 21 апреля 1465 года
подсматривал за первой брачной ночью Лукреции, супруг обладал необыкновенными мужскими достоинствами. Браччо определил размер его детородной тычины – с бычий рог.
Это не помешало Лоренцо на большом турнире 1469 года
объявить имя Лукреции рядом с Кларичи Орсини, своей будущей женой, и получить из ее рук награду победителя – каску
с шишаком в виде бога войны Марса. Штандарт Лоренцо,
написанный Верроккьо, изображал молодую женщину, плетущую венок из зеленых и бурых листьев лавра, над ней была
радуга в солнечном небе с личным девизом Лоренцо «Эпоха
возвращается», который вскоре стал слоганом всей эпохи
Возрождения. Он говорил о возврате культа Красоты и Разума,
новом открытии античной мудрости, начиная с древних греков
и кончая гностиками, развивавшими философское учение Платона.
Когда мы узнаем, что Клариче в 1471 году стала крестной
матерью ребенка (una figliola) Лукреции, нам кажется невероятным, чтобы Лоренцо мог дойти до такого неуместного поступка,
если бы его отношения с женой Ардингелли зашли слишком
далеко.
Изображение Лукреции увековечил итальянский скульптор
и художник Андреа дель Верроккьо (Andrea del Verrocchio)
в работе «Флора».
Совсем иначе выглядят отношения Лоренцо с Бартоломмеей
Нази, на которую Гвиччардини указывает как на последнюю
любовь Лоренцо: «Последней его любовью была Бартоломмеа
Нази, жена Донато Бенчи, которой, хоть была она некрасива,
но учтива и мила, он до того прельстился, что как-то зимой,
когда она находилась на вилле, отправился к ней из Флоренции
43
в пять или шесть часов ночью, с немногими сопровождающими,
и посетил ее, отправившись назад, тем не менее, в такое время,
чтобы быть во Флоренции до света дня»10.
Историк, как обычно, осуждает подобное поведение, главным образом, из-за ранга и возраста «обольщенного».
«Не безумие ли думать, что человек столь великий, столь
уважаемый и столь осмотрительный в возрасте сорока лет мог
быть так увлечен женщиной некрасивой и уже в годах!»
Как будто любовь не была никогда безумием, которое играет величием кого угодно, не говоря об уважении и осмотрительности!
Что до возраста, то, если Лоренцо было сорок лет, Бартоломмее было тридцать, и на самом деле ее нельзя назвать женщиной «в годах».
Лоренцо, конечно, был уже тяжело болен и должен был
умереть четыре года спустя, на исповеди написав мелом дошедшие до нас слова – отзыв о своих нечастых любовных историях
за счет слишком многих почестей и чрезмерных забот его сана:
«Еще жил я, не жалуясь, и очень доволен моей судьбой»11.
***
«Великолепный рассказывает...», из личных дневников
Лоренцо Медичи
Сам Лоренцо лаконично напишет в своих воспоминаниях:
«Так я и взял её в жёны, вернее, так она была дана мне в жёны»12.
Сделал он это «с тяжёлым сердцем и весьма неохотно», ибо
это отрывало его от спокойной созерцательной жизни и излюбленных занятий 13.
10
https://www.liveinternet.ru/users/stewardess0202/post324878742/
(с) Piero Bargellini (autore) //http://valya-15.livejournal.com/357087.html
12
Tenenti A. Firenze dal Comune a Lorenzo il Magnifico 1350–1494. Milano, 1970.
13
Armstrong Е. Lorenzo de Medici and Florence in the Fifteenth 2 Century.
N.Y.; L., 1897.
11
44
Недолгий период жизни во Флоренции преисполнен триумфом красоты Симонетты. «Богиню» изображали на полотнах великие живописцы Боттичелли, Гирландайо, Поллайоло
и другие.
«Я знаю, мой брат хотел рассказать всему миру о своей
любви, но это было непозволительно. Пришлось завуалировать
праздник в честь Симонетты под торжественный турнир в ознаменование дипломатического успеха – заключение союза между
Миланом, Венецией и Флоренцией (1474 г.)». Дата проведения рыцарского турнира на площади Санта Кроче – 28 января
1475 года – «как бы случайно» совпала с днём рождения Симонетты Веспуччи. В турнире участвовал Джулиано, перед ним
ехал оруженосец со штандартом, на котором Боттичелли изобразил Минерву и Амура. Симонетта была представлена в виде
Афины Паллады со щитом, копьём и головой Медузы Горгоны
в руках. Свою победу Джулиано посвятил Симонетте, перед
всей Флоренцией провозгласив её королевой турнира и дамой
сердца. Любовь эта была прекрасной и платонической, что
соответствовало традициям куртуазной жизни флорентийского
двора.
Через год после триумфа, в возрасте двадцати трех лет Симонетта заболев чахоткой покинула этот мир.
«С непокрытым лицом несли её из дома до склепа, и много
слез она заставила пролить тех, кто видел её… Она внушала
сострадание, но также и восхищение, ибо в смерти превосходила
ту красоту, которую при жизни её считали непревзойденной.»14
14
https://www.facebook.com/Гид-Флоренция-Сиена-Провинция100558461289999/videos/всем-привет-из-флоренциипобедитьзаговорвеликолепный-рассказывает-из-личныхднев/2961464733933375/
45
4. ЛОРЕНЦО – ПРАВИТЕЛЬ ФЛОРЕНЦИИ
Tal popolo, tal principe
(Каков народ, таков и князь)
1469 год. Лоренцо всего двадцать лет, он просто молодой
начинающий политик (правда, уже с хорошим послужным списком). Через полгода после его свадьбы с Клариче умирает папа
Пьеро – событие скорбное, но не то чтобы неожиданное: Пьеро
давно уже был очень плох.
Пьеро, напоминаю, официально был никем – всего лишь рядовым флорентийским гражданином. Лоренцо тоже был никем:
если папа Пьеро успел побывать хоть гонфалоньером в свое
время, то у Лоренцо на такие глупости просто не хватило времени – в двадцать лет он оказался фактическим правителем Флоренции, и проходить этот мишурный cursus honorum, завещанный старыми обычаями, было уже некогда.
По факту, о «коронации» Лоренцо мы уже писали: к нему и
его брату Джулиано явилась делегация инициативных флорентийских граждан, принесла свои соболезнования по поводу
смерти Пьеро Подагрика, поплакалась на тему «как же мы, бедные, теперь будем без его мудрого руководства» и тут же стала
уговаривать Лоренцо «вслед за отцом и дедом взять на себя заботу о городе». Возглавлял эту делегацию Томмазо Содерини,
старый соратник Пьеро и муж любимой тетки Лоренцо, Дианоры Торнабуони. Он уже вечером в день смерти Пьеро устроил
манифестацию в поддержку Медичи из семисот горожан всякого
состояния.
Лоренцо – еще совсем молодой – «говорил с такой вдумчивостью и скромностью, что все могли убедиться, кем он станет
впоследствии». Естественно, заботу о городе на себя Лоренцо
взял. Впоследствии он описывал это дело так: «Против этого
(предложения) восставали все мои юношеские чувства. Опасаясь, что не выдержу бремени власти и сопряженных с ней опасностей, я согласился с очень большой неохотой. Мне казалось,
что эта должность не подобает моим летам, тягостна и опасна.
46
Я принял ее единственно для того, чтобы обеспечить безопасность моих друзей и сохранность нашего состояния, потому что
во Флоренции нелегко жить богатому человеку, если он не обладает властью в государстве»15.
Насчет большой неохоты – это, конечно, чистой воды кокетство: Лоренцо с самого детства готовили к роли некоронованного короля, так что бремя власти и все такое прочее отнюдь
не было для него какой-то новостью.
Впрочем, альтернативы у Лоренцо все равно не было: вздумай он вдруг отказаться – и его семейство вышибли бы из Флоренции как минимум на следующей же неделе. Уж больно много
конкурентов было вокруг (олигархическая республика – это
своеобразный аквариум с пираньями), и только железная рука
Козимо, а затем и Пьеро, не давала недоброжелателям съесть
Медичи с потрохами. О чем Лоренцо чистосердечно и написал:
«Я сделал это для того, чтобы защитить наших друзей и собственность, ибо плохо приходится тем, кто богат, но не имеет никакого влияния на власть».
Однако декорум был соблюден: в ответ на предложение власти Лоренцо, по словам Макиавелли, произнес перед делегацией
благодарственную речь «с такой вдумчивостью и скромностью,
что все могли убедиться, кем он станет впоследствии. Прежде
чем разойтись, все присутствующие поклялись, что будут видеть
в юных Медичи родных сыновей, а те заявили, что почитают
собравшихся здесь старших за отцов. После этого решения
Лоренцо и Джулиано стали чтить как первых в государстве,
они же во всем руководствовались советами мессера Томмазо
(Содерини)».
Про «во всем руководствовались» Макиавелли, конечно,
малость слукавил: Лоренцо практически сразу дал понять всем
окружающим, что последнее слово в любом случае остается за
ним. К советам дядюшки Содерини он, конечно, прислушивался, но не более того. Для Флоренции начиналась новая эпоха,
которую впоследствии так и назовут – эпоха Лоренцо Великолепного.
15
Tenenti A. Firenze dal Comune a Lorenzo il Magnifico 1350–1494.
47
Таким образом, горожане первым приором выбрали этого
юношу, к тому времени уже показавшего себя разумным и смелым политиком. Что было важно именно для Флоренции – юный
правитель города отличался высокой образованностью, был интеллектуалом, следовал семейной традиции в любви к искусствам (Ил. 4-18). Не обладая внешней привлекательностью, особенно в сравнении со своим младшим братом, он отличался особым обаянием. «На свете нет ничего более достойного, чем превосходить других в щедрости», – так, по легенде, еще подростком сказал по какому-то частному случаю Лоренцо Медичи.
Сказал ли на самом деле – не так уж важно. Важно, что такому
принципу он следовал всю жизнь. Мир, красота и благосостояние – обеспечить все это просили Лоренцо горожане; и все это
они получили сполна (Ил. 4-20). Главный специалист по политике, создатель образа идеального государя, Никколо Макиавелли,
не склонный к сантиментам, написал о Лоренцо в конце пути:
«Никогда еще не только Флоренция, но и вся Италия не теряла
гражданина, столь прославленного своей мудростью и столь горестно оплакиваемого своим Отечеством»16 (Ил. 4-21). Он был
умелым, дальновидным политиком. Гибким, изворотливым, готовым идти на компромиссы – и в итоге добивался своей цели.
Не везде приводится этот рассказ – наверное, может быть,
мифологический, но очень интересный. Еще в детстве маленький Лоренцо получил из Сицилии от родни в подарок лошадь.
В ответ он отдал что-то свое, гораздо дороже. И ему сказали:
«Ну почему же ты в ответ-то такой дорогой подарок отдаешь?»
Он ответил: «На свете нет ничего более достойного, чем превосходить других в щедрости». Это станет девизом его жизни.
Воспользовавшись смертью Пьеро, во Флоренцию вторгся
военачальник Нарди. Пока Лоренцо везло – Нарди потерпел поражение и погиб.
Вместе с некрасивой внешностью Лоренцо унаследовал ум
своей матери. Усилил этот природный дар прекрасным образованием и врождённой решительностью (Ил. 4-22). Умножил финансовыми возможностями банка Медичи. Наградами и интри16
Макиавелли Н. История Флоренции // Государь. М., 1999. С. 197–624.
48
гами Лоренцо умножил число друзей и скоро фактически получил неофициальное единовластие во Флоренции. Во всём ему
помогали мать и младший брат Джулиано. Он стал некоронованным королем формальной республики.
Историк Франческо Гвиччардини назвал Лоренцо «любезным тираном», tiranno picevole. С 1478 года до самой смерти
в 1492 году он управлял Флоренцией. Среди качеств, позволяющих Лоренцо удерживать политическое господство, следует отметить его равнодушие к традиционным титулам Флорентийского государства. В отличие от отца, он никогда не избирался
членом синьории – это позволяло ему всегда стоять выше приоров и гонфалоньера. Зато он внимательно следил за финансовыми делами как член Комитета 12 прокуроров в 1484–1489 годах, как и чиновник городского казначейства в 1487-90 гг.
Дважды, в 1481–1482 и 1490–1491 годах, плачевное состояние бюджета требовало создания специальной балии – так называемых балий 17 реформаторов. Это был новый комитет, поставленный над Советом 70 для его нейтрализации и ограниченного по времени оздоровления государства – проведения непопулярной денежной реформы 1490 года, что повредило популярности Лоренцо, входившего в комитет. Совет вывел из обращения серебряные монеты старой чеканки под тем предлогом,
что они износились и почернели. Отчеканили новые, чистые
деньги с содержанием серебра 2 унции на фунт, которые стоили
на четверть дороже прежних. Соляной сбор у городских ворот
и в провинции должен был оплачиваться этими монетами.
Их принимали только в городском казначействе за четыре пятых
номинала. Само же государство выпускало их на рынок для уплаты долга по рыночной стоимости. Реформа временно сбалансировала бюджет: доходы государства выросли на 20 процентов.
Но она вызвала резкий рост цен и сильнейшее недовольство
народа манипуляциями с государственными займами, прекращением выплат по процентам, уменьшением дотаций государства
на приданое. Восемь стражей (полицейский комитет) с большим
трудом то здесь, то там предотвращали народные возмущения.
Одно из них произошло в январе 1489 года. О нем рассказывал
Гвидони – посол Эрколе д'Эсте. Некоего молодого человека при49
влекли к суду за убийство агента, состоявшего на службе у Восьмерых стражей. Народ встал на его защиту и помог ему убежать.
Но Восемь стражей схватили молодого убийцу. Старшины ходатайствовали перед Лоренцо о его помиловании. Среди них были
троюродные братья Лоренцо и Джованни. Хозяин города наговорил им любезностей, а сам поторопил судей. Те вынесли смертный приговор, который тотчас был приведен в исполнение –
убийца был повешен на решетке Барджелло. Четырех человек,
помогших обвиняемому бежать, арестовали и приговорили
к четырем ударам бичом и четырехлетнему изгнанию. Случай
очень характерный: чтобы строго поддерживать порядок, Лоренцо не нужно было входить в полицейский комитет. Воля Восьми
стражей была его волей. Когда он подавлял заговор Пацци, народ
избрал его в состав Восьмерки, но через восемнадцать дней он
подал в отставку, желая показать, что злоумышленники наказываются за государственное преступление, а не из личной мести.
Зато во время войн, последовавших за заговором Пацци,
он был неизменным членом военного комитета.
В делах городских советов Лоренцо Великолепный участвовал постоянно. В 1466 году он специальным декретом был назначен членом Совета ста вместо своего отца. В 1484 году, достигнув положенного возраста – тридцати пяти лет, он вошел
в него уже вполне легитимно. Кроме того, с 1481 по 1489 год
Лоренцо был членом Совета семидесяти и исполнял должность
аккопьятора (выборщика, вынимавшего из избирательных сумок
карточки с именами кандидатов на должности в различные магистратуры, в том числе в Синьорию). Наконец, роль аккопьятора в избирательной комиссии 1484 года позволила ему повлиять
на отбор доверенных людей, поставлявших впоследствии кадры
для государства. Но Лоренцо не только назначал должностных
лиц, он призывал их к порядку, когда это было необходимо.
Хронисты Джованни Камби и Аламанно Ринуччини приводят один случай, взволновавший жителей Флоренции. Это было
в 1489 году, во время жеребьевки постов провинциальной администрации. Жеребьевку должна была проводить Синьория вместе с коллегиями. Но в нужное время в Коллегии гонфалоньеров
не собралось кворума. Приоры послали за отсутствующими.
50
Нашли всех, кроме шестидесятилетнего Пьетро Боргини, который уехал на охоту. Он явился только поздним вечером в охотничьих сапогах и черной шапке. На другое утро Синьория
по предложению гонфалоньера справедливости Нери Камби
решила наказать Боргини и еще трех уклонистов поражением
в гражданских правах на три года.
Лоренцо Великолепный тогда был в Пизе. Возмущенный таким приговором, он передал Синьории через своего канцлера
приказ отменить решение. Приоры отказались. Тогда по настоянию Лоренцо Совет семидесяти и комитет по внутренним делам
наказали трехлетним лишением гражданских прав самого гонфалоньера, а четырех членов коллегии восстановили в правах.
Общество сочло это решение справедливым. На самом деле
Лоренцо схитрил, взяв под защиту якобы преследуемых. В сущности, они принадлежали к тому же привилегированному классу, что и Камби – единственная разница была в их положении
по отношению к народным массам. Члены коллегии были как бы
представителями народа при Синьории. Тронуть их – означало
тронуть народ. Лоренцо не хотел ссориться с народом по процедурному вопросу. Удовлетворив горожан, он без труда завоевал
себе популярность.
Или другой случай, поднявший авторитет Лоренцо. Старый
мост служил домом для дубильщиков и красильщиков, которые
сбрасывали ядовитые отходы прямо в реку Арно. Лоренцо воспротивился такому порядку. В результате река почти совсем
очистилась, а дубильщики и красильщики теперь работали
в специально отведенном для них районе города.
Городскую бедноту Великолепный привлекал беспрестанными праздниками и бесплатной раздачей пищи. Он взял на себя
обязанности своей матери Лукреции, которую во Флоренции
называли «приютом всех несчастных».
Его часто утомляли требования играть роль великого учителя и всеобщего наставника. Временами он жаловался: «Ну
хоть бы один горожанин женился, не прося моего благословения!» И он не преувеличивал. Ни один отпрыск знатной фамилии не осмеливался вступить в брак без его одобрения, и большинство семейств предпочитали, чтобы именно Лоренцо выбирал для их детей достойную пару.
51
Между тем он по-прежнему жил жизнью простого гражданина. Лоренцо уступал дорогу любому, кто был старше его. Зная,
что в Милане и в Риме его сыну Пьеро непременно предложат
почетное место, он советовал ему скромно держаться во втором
ряду. Он никогда не отказывался посетить в гостинице послов
других иностранных держав или проезжих кондотьеров, хотя
с течением времени все больше страдал от подагры и ревматизма.
Если Лоренцо не мог явиться на собрание, он посылал туда своего
представителя Пьера Филиппо Пандольфини, советы которого
высоко ценил, или же своего канцлера Пьеро де Биббиену.
Но он всегда был в курсе всех дел и всегда умел выдержать
паузу, чтобы вместе со своими советниками обдумать проблему
и найти наилучшее ее решение. Каким бы напряженным ни был
его распорядок дня, он находил время для расслабления и созерцания. В дипломате, финансисте и политике не умер коллекционер, знаток и любитель искусства, поэт. Официально Лоренцо
был членом двух правительственных комиссий, отвечавших за
культурную жизнь города. С 1472 по 1484 год он входил в правление Флорентийского университета, благодаря нему был создан
университет в Пизе. Восстановление Академии в Пизе объясняли стремлением отвлечь всеобщее внимание от резни в Вольтерре, случившейся за месяц до отъезда Великолепного в Пизу.
В этом городе вдруг обнаружились богатейшие залежи квасцов,
и Вольтерра объявила их городской собственностью, что никак
не могло устроить ни Флорентийское государство, в состав которого входил город, ни Медичи, являвшихся монополистами
на торговлю данным видом сырья. На совете магистратов консул
республики Содерини, однако, высказался против вооружённого
вмешательства, но его доводы были повержены блистательной
речью Великолепного, который закончил её исторической фразой: «В смутные времена», – сказал он, – когда смерть и разрушение можно остановить лишь решительными мерами, именно
те люди, которые кажутся наиболее сострадательными, оказываются наиболее жестокими». К сожалению, при достаточно
мирной сдаче Вольтерры, произошло настоящее разорение города: по одной версии, которую выдвигал сам Великолепный, солдаты самовольно стали грабить беззащитный город, и Лоренцо,
слишком поздно узнавший об этом, мало что смог поправить.
52
Согласно другой, которая кажется более исторически правдоподобной, Медичи прямо не санкционировал грабёж Вольтерры,
но сделал всё возможное, чтобы эта новость дошла до него
как можно позднее. Руководствовался он, как всегда, не личной
неприязнью, а боязнью возникновения дурного примера для остальных городов, некогда свободных, но попавших под юрисдикцию Флорентийской республики. И хотя потом он постарался возместить городу нанесённый ущерб, по Италии о нем пошла крайне дурная слава. К тому же в 1470 году Лоренцо жестоко подавил восстание в тосканском городке Прато, казнив многих зачинщиков смуты. Может быть, чтобы бороться c негативным общественным мнением, со слухами не словом, но делом,
Лоренцо и затеял восстановление Академии, но, скорее всего,
побуждение это лишь частично было вызвано политическими
соображениями, а в основном – искренним стремлением сделать
что-то во благо распространения гуманистической учености.
Будучи членом Комиссии дворцовых дел (Gli operai del
Palagio) с 1479 года до смерти, он познакомился с величайшими
художниками своего времени, и общение с ними, как и с представителями изящной словесности, доставляло ему одну из величайших радостей, доступных человеку.
***
«Великолепный рассказывает...», из личных дневников
Лоренцо Медичи
«Меня обвиняли в излишнем стремлении к власти, хотя я
сомневался в этом грехе. Флоренция испробовала множество
форм правления, но, увы, ни одну из них нельзя наполнить
смыслом свободы. Мы, Медичи, боролись не за ограничение
свободы горожан, а за то, чтобы вырвать власть из рук наших
противников. Мы бросили им вызов, и, если выиграли, – это виной не назовёшь»17.
17
https://www.facebook.com/Гид-Флоренция-Сиена-Провинция100558461289999/videos/всем-привет-из-флоренциипобедитьзаговорвеликолепный-рассказывает-из-личныхднев/2961464733933375/
53
5. ЗАГОВОР ПАЦЦИ –
ЗАГОВОР ПАПЫ ПРОТИВ МЕДИЧИ
В 1476 году в Милане в соборе Св. Стефана был убит герцог
Галеаццо Сфорца. Трое молодых дворян из личной ненависти
нанесли ему несколько ударов кинжалом в живот и горло, потом
его добили наемные убийцы.
Галеаццо не был гуманным правителем. По малейшему подозрению он приговаривал к смерти. Рассказывали, что любимым
его зрелищем была казнь, придуманная им самим: приговоренного зарывали по шею в землю и насильно вливали в рот нечистоты,
пока тот не испускал дух. Худшие из его пороков были отмечены
характерной для династии Висконти печатью безумия. Но его непопулярность обусловливалась скорее высокими налогами, чем
характером самого Галеаццо. Он оставил вдовой савойскую
принцессу Бону. Слава о красоте Боны гремела по всей Европе,
но муж скоро охладел к ней. Она стала матерью двух его сыновей
и дочери. Теперь престол Миланского герцогства должен был перейти к старшему сыну убитого герцога, восьмилетнему Джану
Галеаццо под регентством вдовствующей герцогини. Ведущие
итальянские державы отправили герцогине своих послов, чтобы
выразить соболезнование и в случае необходимости предоставить
свою помощь. Сикст IV особо пообещал использовать все находящиеся в его распоряжении средства, как духовные, так и материальные, чтобы предотвратить беспорядки.
Младший брат тирана Людовико, прозванный Моро, решил
захватить власть. Его первая попытка потерпела неудачу, и он
был изгнан из Милана.
Перемена власти в Милане не могла не затрагивать интересов Флоренции. К счастью, первое время отношения обоих государств мало изменились.
В это время воспряли противники дома Медичи во Флоренции: Питта, Аччиаоли, Строцци, и особенно – надменные Пацци.
Они являлись самыми опасными противниками Медичи в банковском ремесле и особенно ненавидели Лоренцо, обвиняя его
в том, что он закрыл им пути на политическую арену. Они воз54
ражали против передачи власти Лоренцо после смерти Пьеро.
Эта семья занимала положение не ниже Медичи, была так же
богата, но принадлежала к значительно более знатному роду.
Один из Пацци, известный еще во время первого Крестового
похода, когда о Медичи не упоминалось вовсе, участвовал
во взятии Иерусалима. Из Палестины он привез три камня
от подножья Святого Гроба Господня. Во время церковных
праздников эти святые камни торжественно вывозили на специальной тележке. Дворяне-банкиры вели свои финансовые операции с коронованными особами Европы, пользовались расположением папского престола и имели много сторонников в городе.
Одному из Пацци Медичи отдали в жены свою принцессу, но
не упускали возможности ослабить конкурентов.
Пресловутый денежный вопрос еще более накалил отношения между соперничающими фамилиями. Джованни Пацци женился на очень богатой наследнице Беатриче Борромсо. Перед
смертью ее отец передал все имущество дочери, но не составил
завещания. Лоренцо решил отобрать у Пацци это наследство.
Он провел закон, по которому при отсутствии завещания все
добро переходило ближайшему родственнику мужского пола.
В 1474 году этот закон был признан имеющим обратную силу.
Наследство досталось Карло, племяннику Борромео, стороннику
Медичи. Ни с точки зрения справедливости, ни согласно нормам
права, это решение не было безупречным.
Джулиано Медичи неоднократно выражал по этому поводу
свое негодование Лоренцо, убеждая его, что можно все потерять, когда желаешь приобрести слишком много.
Злопыхатели во главе с Пацци обвиняли Лоренцо в том, что
он простирает руку к общественному достоянию, чего никогда
не делал Козимо; что он берет деньги на покрытие своих расходов не только из «Кассы государственного долга», но даже наложил руку на благотворительный фонд «Касса для девиц»,
в которой хранилось приданое бедных девушек – капитал, составленный из частных пожертвований. Он всегда считался неприкосновенным.
Когда папе Сиксту IV потребовались деньги на покупку
Имолы, он был не настолько наивен, чтобы просить кредит для
55
этого у своих банкиров, которыми являлись Медичи. Зато Пацци
успели снискать его расположение. Сикст вопреки традиции,
просуществовавшей несколько поколений, отказался от услуг
Медичи как банкиров и стал вести финансовые дела с домом
Пацци, чем нанес жестокое оскорбление Лоренцо.
Нетрудно догадаться, как был разъярен Великолепный, когда узнал, что Пацци предоставили папе долговременный кредит
для покупки Имолы.
Вокруг Пацци сплачивались недовольные. Их предводителем стал Франческо Пацци, один из трех сыновей старого Якопо. Ненавидя флорентийских правителей, он по большей части
жил в Риме и состоял в большой дружбе с графом Джироламо
Риарио. Вместе они часто жаловались на поведение Медичи и,
наконец, рассудили, что необходимо произвести во Флоренции
переворот, который может кончиться удачей, если убить Лоренцо и Джулиано. К младшему Медичи Франческо испытывал
особо лютую ненависть: может быть, предмет его воздыханий,
прекрасная Примавера Руччелаи, слишком часто останавливала
на Джулиано нежный взгляд.
В свой замысел заговорщики посвятили пизанского архиепископа Франческо Сальвиати. Прелат, связанный родством
с домом Пацци, не был другом Медичи. Пиза, полностью зависимая от Флоренции, заслуживала духовного пастыря из правящего дома. После кончины предыдущего архиепископа Филиппо
Медичи Лоренцо яростно возражал против назначения Сальвиати, хотя личной вражды к нему не испытывал, и предлагал папе
Сиксту кандидатуру своего ставленника. Мстительный Сальвиати стал смертельным врагом Лоренцо.
Сальвиати, Пацци и Джироламо Риарио привлекли к заговору Джованни Монтесекко, папского кондотьера. Поначалу тот
не желал принимать участие в таком недобром деле, но его убедили. Вовлекли в это преступление Бернардо Бандини и Наполеоне Францези, юношей сильных и смелых, многим обязанных
Пацци. Папа и неаполитанский король Ферраите обещали заговору свою поддержку.
Вообще, политическая роль пап в это время в Италии была
достаточно мрачной. Получив когда-то в VIII веке от Капетин56
гов государство в центре Италии, они его преумножали, укрепляли. И больше всего стремились к тому, чтобы рядом с ними
не было никого сильного. Чтобы папы могли диктовать свою политическую волю, чтобы у них не было конкурентов. И естественно, что в Лоренцо папа Сикст IV, сначала очень мирно и дружески с ним повстречавшись, увидел конкурента. А сначала между ними были дары, подарки, Лоренцо даже подарил что-то из
своей обожаемой коллекции медалей и антиков – он любил мелкую пластику, и это была его личная привязанность. И потом
вдруг папа собирает вокруг себя всех недовольных, отбирает ведение своих финансовых дел у банка Медичи – а это серьезный шаг.
«Папа этот был первым, кто показал, насколько большой
властью он обладает и сколько дел… можно скрыть под плащом
папского авторитета»18, – так ещё один великий уроженец Флоренции Никколо Макиавелли писал впоследствии о папе римском, известном как Сикст IV. Он стал папой в 1471 году, когда
в соседней Флоренции семья Медичи ещё занималась возвращением своего влияния. Но куда важнее то, что папа принадлежал
к семье делла Ровере. И возможности папского престола для решения светских вопросов (в первую очередь, во благо своей семьи) он использовал максимально. На десятом году правления
Лоренцо Медичи, в 1478 году, в родном городе, во Флоренции,
возник заговор Пацци. В него были вовлечены местные купцы,
финансисты и политики. Среди заговорщиков были даже архиепископ и кардинал. Собственно, сам папа стоял за всем заговором, и об этом было известно. Формально заговорщики собирались «вернуть во Флоренцию республику». Но на деле папа планировал вручить власть и богатство Флоренции своему племяннику. Этот план не предполагал существования на земле семейства Медичи.
Сикст IV направил Лоренцо просьбу принять его внучатого
племянника Риарио со свитой во Флоренции. Правитель, неизменно дипломатичный, пошел навстречу святому отцу и решил
оказать гостеприимство племяннику папы, семнадцатилетнему
кардиналу Рафаэлю Риарио, как почетному гостю. Юноша учил18
Макиавелли Н. История Флоренции. С. 197–624.
57
ся в Пизанском университете на юриста. Лоренцо воспринял визит Риарио как предлог его дяди пойти на мировую и собирался
после мессы устроить в честь него великолепное пиршество.
Каноническая открытка Флоренции – собор Санта-Мариядель-Фьоре. Великолепный собор, знаменитый своим бесподобным красным куполом. Именно под этот купол 26 апреля
1478 года приходит группа заговорщиков, чтобы убить Лоренцо
и Джулиано Медичи. Планировалось, что во время молебна братья будут беззащитны. Два брата Медичи оказались в соборе,
наполненном заговорщиками, под одеждами которых спрятаны
кинжалы. Даже служивший молебен кардинал Риарио был заговорщиком – именно он был племянником папы римского,
который должен был «возглавить» Флоренцию». Служба шла
по сценарию – кардинал поднял Святые Дары. Братья Медичи
встали на колени. И тогда на них набросились титулованные
убийцы (Ил. 5-23). Джулиано погиб сразу. Лоренцо спасла физическая форма и решительность. Он начал сопротивляться –
его удалось только ранить, не ожидавшие жёсткого отпора заговорщики на время отступили.
Лоренцо Великолепный был ранен в плечо, но совершенно,
по описаниям, не растерялся – на здоровую руку, на не раненное
плечо, намотал свой плащ, сделал что-то вроде щита, в правую
схватил меч и приступил к обороне. Тут друзья плотной кучкой
его окружили, его удалось толкнуть в ризницу, и великий поэт
Полициано, который входил в его постоянный интеллектуальный кружок, изнутри на засов закрыл медную дверь. Боясь, что
кинжал, которым был нанесен удар, отравлен, друзья высосали
кровь из его раны на плече и смогли как-то его донести до дома
темными переулками Флоренции. Но в это время в город вступили две тысячи наемников, которых наняли Пацци. И, по идее,
должна была быть страшная резня и гибель Медичи. Но народ,
тот самый народ, который так переменчив в своих привязанностях, сказал здесь свое слово. Он растерзал большую часть этих
заговорщиков, вступил в бой с наемниками. Те, не ожидая серьезного сопротивления, бежали, и власть Медичи сохранилась.
Вот что писал об этих событиях в своих «Мемуарах» французский дипломат Филипп де Коммин: «Распря, из-за которой
58
король меня отправил туда (в Бургундию), происходила в связи
с соперничеством двух могущественных и знаменитых родов.
Один – род Медичи, а другой – Пацци, который, пользуясь поддержкой папы (Сикст IV) и короля Ферранте Неаполитанского,
замышлял убить Лоренцо Медичи со всеми его сторонниками.
Однако им это не удалось, и они убили в соборе Флоренции
только его брата Джулиано Медичи (26.04.1478) и одного человека по имени Франческино Нори, который был слугой дома
Медичи и хотел прикрыть своим телом Джулиано. Лоренцо был
тяжело ранен и скрылся в церковной ризнице за медными дверями, изготовленными по заказу его отца. Один его слуга, которого он за два дня до этого выпустил из тюрьмы, сослужил ему
верную службу в этом деле, приняв на себя несколько ударов.
И случилось это в час большой мессы. Условным знаком, по которому должно было начаться избиение, были слова молитвы
Sanctus, которые произнесет священник во время литургии»19.
Ответ Лоренцо не заставил себя ждать. Пользуясь своим
влиянием в городе на все слои населения, Медичи мобилизовал
все возможные силы. Большинство заговорщиков было найдено
сразу же (это были известные в городе люди). С ними не стали
даже разговаривать – часть была буквально растерзана сторонниками Лоренцо. Тех, кто скрылся от мгновенной расправы,
ждала не лучшая участь. Лоренцо был непреклонен – участников заговора вешали на окнах Палаццо Веккьо – того самого
дворца, где заседает Синьория и откуда они хотели управлять
Флоренцией. Находили и вешали несколько дней. Архиепископ
Пизанский, участник заговора и (таких совпадений не бывает)
родственник папы римского, был повешен прямо в своём парадном облачении. Невзирая на угрозы и мольбы, его втащили
внутрь дворца, закрепили верёвку в помещении, накинули на
архиепископскую шею петлю и толкнули священника в окно.
Вся Флоренция видела, как враг Медичи дёргался в петле в своей ярко-красной мантии и в тщетной попытке спасти себе жизнь,
даже вцепился зубами в тело висящего рядом представителя семейства Пацци.
19
Филипп де Коммин. «Мемуары». М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2004. C. 304.
59
Брат Лоренцо Джулиано был любимцем флорентинцев,
и многие молодые горожане еще долго носили по нему траур.
Уже после его смерти Лоренцо узнал, что у брата был внебрачный сын от некой простой девушки по имени Фиоретта. Он забрал мальчика, которого звали Джулио, в свой дворец и воспитал его; позднее тот стал папой Климентом XVII.
Заговор, который должен был ликвидировать всю семью Медичи, лишь сплотил людей вокруг Лоренцо. Лоренцо добился от
Синьории конфискации имущества Пацци и других аристократов,
причастных к заговору, осуждения, изгнания заговорщиков и
вынесения около 400 смертных приговоров, а также личной охраны в 20 человек. На стенах Барджелло Сандро Боттичелли и другие художники написали фрески с изображением казненных, которые были уничтожены в 1494 году во время изгнания Медичи
(Ил. 5-24 – набросок Леонардо да Винчи к фреске).
Семьи врагов Лоренцо швыряли в тюрьмы. Не укрылся даже
заговорщик, бежавший в Константинополь ко двору султана Магомета II. Но дело в том, что у Магомета II к этому моменту были некоторые отношения с Лоренцо: был обмен некими депутациями, и подписан взаимовыгодный договор, который привел
к интенсивной торговле между Лоренцо и Александрией. И султан решил выдать этого беглеца, и в цепях его доставили к Лоренцо. Расправа с ним, как и со всеми, была жестокой: его повесили на окне Палаццо Веккьо. Девятилетний Макиавелли видел
эту расправу: «Не было гражданина, который безоружный или
вооруженный, не являлся бы теперь в дом Лоренцо, чтобы предложить в поддержку ему себя самого и все свое достояние, –
такую любовь и сочувствие снискало себе это семейство мудростью своей и щедротами»20.
С момента заговора тогда прошло уже полтора года. Лоренцо был неумолим в своём мщении.
Папа стоял за заговором. Папа планировал убить семью Медичи. Но после мести Медичи папа не простил их. Святой престол начал полноценную войну с Лоренцо по всем направлениям. В папской области все операции банка Медичи, которые
20
Макиавелли Н. История Флоренции. С. 197–624.
60
проходили, были закрыты, тамошнее имущество конфисковано.
Папа мобилизовал свою армию (тогда это была серьёзная сила)
и обратился за военной поддержкой к королю Неаполя Фердинанду. Жестокий и беспринципный Фердинанд поддержал папу,
имея виды на флорентийское богатство. Объединённая армия
вторглась во Флоренцию. Казалось, республика падёт – Лоренцо
хотел помощи от Милана и Венеции, но те не стали воевать против папы. Флорентийцы проиграли ряд сражений, а Сикст IV
начал действовать и по своей главной – идеологической – линии.
Он отлучил от церкви сначала лично Лоренцо Медичи, затем
всю Синьорию, а когда и это не сработало должным образом –
вообще всю Флоренцию.
Выразил поддержку действиям Лоренцо Медичи и расценил
покушение на него и убийство его брата Джулиано в ходе заговора Пацци как оскорбление величества (lesemajeste) в письме
к флорентийцам от 12 мая 1478 года французский король Людовик XI. Он пишет также, что отправляет во Флоренцию своего
советника и камергера сеньора д’Аржантона (т. е. Филиппа
де Коммина, который получил сеньорию Аржантон в качестве
приданого своей жены), которому он целиком доверяет, дабы
тот сообщил о намерениях короля. Причем он отмечает, что руководители Флоренции могут довериться посланнику так, как
если бы это был сам король. В июне Коммин отправился в путь.
Он ехал через Турин и 18 июня был уже в Милане. 2 июля Коммин прибыл во Флоренцию.
24 августа он отправился в обратный путь: 28 августа он прибыл в Асти, 30 – в Павию, с 3 по 10 сентября находился в Милане.
Затем через Турин, который он покинул 21 сентября, он отправился во Францию и в начале октября приехал в Лион. Таким образом, во Флоренции он был с начала июля по 24 августа. По дороге во Флоренцию он встретился в Турине, где пробыл, по его
словам, 2 или 3 дня, с герцогиней Савойской Иоландой Французской и с Роберто ди Сансеверино, который пытался заручиться поддержкой французского короля. 21 июня уже в Милане
Коммина приняла Бона Савойская. Позиция Миланского герцогства была неоднозначной, впрочем, как и самого Людовика XI.
Во время аудиенции у герцогини Коммин поведал ей о своей мис61
сии во Флоренцию. В то же время в его компетенцию входили
переговоры об оммаже (присяге, оформлявшей заключение вассального договора) герцога Миланского за Геную и Савону. Условиями возобновления прав на эти территории были выплата
определенной суммы и прекращение всяких переговоров с Максимилианом Габсбургом и Фридрихом III, которые велись при
посредничестве Жана де Шалона, принца Оранского. Пребывание
Коммина в Милане было кратким, уже 2 июля он прибыл во Флоренцию. Лоренцо Медичи, заинтересованный в укреплении своих
международных позиций и в поддержке Милана, убедил мемуариста снять все ограничения при возобновлении прав на Геную и
Савону. Таким образом, были уничтожены все препятствия для
принесения оммажа герцогом Миланским и для заключения Лиги
между Флоренцией и Миланом. 18 августа договор был подписан,
а 7 сентября Бона Савойская принесла оммаж за Геную и Савону.
В архивах имеется патентное письмо Людовика XI, в котором он
подтверждает полномочия Лоренцо Медичи и Филиппа де Коммина на заключение договоров, датированное 13 июля 1478 года.
Коммин пишет в «Мемуарах», что Лоренцо «пользовался
своею большой властью умеренно, поскольку был одним из самых мудрых людей своего времени»21.
Правительство Флоренции, именуемое Синьорией, получило в этот момент из городка Сан Миниато Тедеско, расположенном на дороге из Флоренции в Пизу, письмо, в котором, в частности, было написано следующее:
«Так как мне принадлежат и почести, и ответственность
в размерах, больших, чем у среднего гражданина города, то я
и обязан служить Флоренции больше других, даже если тем самым я и ставлю свою жизнь в опасность. С этим намерением я и
отбываю…
Может быть, господу угодно, чтобы эта война, которая началась с пролитой крови моего брата и меня, тем же и закончилась. Я желал бы, чтобы моей жизнью или моей смертью, моим
разорением или моим процветанием, я мог бы послужить нашему городу…
21
Филипп де Коммин. «Мемуары». C. 356.
62
Я уезжаю, полный надежды и моля господа даровать мне
милость сделать то, что любой гражданин в любое время должен
быть готов для своего государства.
Остаюсь готовым к услугам вашим светлостям, членам
Синьории, Лоренцо Медичи…».
Это письмо нуждается в комментариях. Почему, собственно,
Лоренцо решил «отплыть в Неаполь» да еще и немедленно,
и почему он пишет, что господу, возможно, будет угодно «чтобы
эта война, которая началась с пролитой крови моего брата и меня, тем же и закончилась»?22
Дело тут в том, что опасность, связанная с покушением
Пацци, не исчезла с их казнью. Франческо Пацци и Франческо
Сальвати получили благословение на свое дело от самого папы
Сикста. Он, правда, оговорился, что «не хочет ничьей смерти»,
но выразил желание, чтобы правительство во Флоренции было
смещено, и этот негодяй Лоренцо Медичи был каким-то образом
отстранен от власти вместе со своим братом Джулиано. Не будем принимать оговорку насчет нежелания смерти никому.
А каким же еще образом можно устранить заговором действующего главу иностранного государства, если не прибегать при
этом к покушению?
Более того – в заговоре непосредственно участвовал и папский племянник, Джироламо Риарио, и солдаты на его службе
были двинуты из Имолы к Флоренции с тем, чтобы оказать помощь заговорщикам. Джироламо, правда, повезло в том смысле,
что сам он во Флоренцию не поехал – под горячую руку могли
бы повесить и его.
Получив вести о провале заговора и о том, что случилось
потом, папа Сикст IV пришел в такую ярость, что велел схватить
флорентийских послов, находившихся в Риме. Ну, с ними ничего особо страшного не случилось – за послов заступились все
прочие дипломаты от всех дворов, аккредитованных в Риме,
к тому же во Флоренции находился и кардинал Риарио – то ли
как «гость», то ли как «заключенный». В просторечии его следовало бы именовать заложником, но Лоренцо не хотел никаких
22
Макиавелли Н. История Флоренции. С. 197–624.
63
крайностей, и насмерть перепуганного кардинала, как-никак
внучатого племянника папы Сикста, содержали в хороших
условиях.
В конце концов произошел обмен – Сикст отпустил ни в чем
не повинных флорентийских дипломатов, а «гостя Республики»
кардинала Риарио тоже благополучно отпустили в Рим.
Но надежды Лоренцо на то, что конфликт удастся спустить
на тормозах, увы, не оправдались. С Римом началась война.
Папа Сикст сумел привлечь к ней и короля Неаполя Ферранте I.
Неудача убрать братьев Медичи «изнутри» привела только
к тому, что за дело взялись снаружи. Началась война.
Так что в письме Лоренцо, которое мы цитировали, вообще
говоря, написано гораздо больше, чем может показаться с первого взгляда.
Прежде всего, Лоренцо Медичи, «гражданин, смиренно обращающийся к членам Синьории», на самом деле – первое лицо
государства. Едет он не куда-нибудь, а в Неаполь, к королю
Ферранте. Король – один из злейших врагов Флоренции и ведет
с ней войну в союзе с папой римским Сикстом IV, который отлучил Флоренцию от церкви.
Мы уже говорили, что в детстве у Лоренцо были блестящие
учителя. Его воспитывала умная, образованная итальянская аристократка. Лоренцо не был бы Великолепным, если бы не выкрутился и из этого положения. В эту тяжелую для Флоренции минуту, когда на Флоренцию войной пошли римский папа и король
Неаполя, Лоренцо совершил смелый и рискованный шаг – он отправился в Неаполь на переговоры, которые и положили конец
войне. Он пробыл в своего рода заложниках три месяца, он рисковал жизнью. И ему удалось найти аргументы, проявить свое
обаяние, которого явно не был лишен. Он уговорил. Редкий мир,
который он уговорил заключить. Лоренцо пошёл на переговоры
напрямую с врагом – но не с папой (это было бесполезно), а с его
главной военной опорой – Фердинандом Неаполитанским. Тот
был насколько беспринципен, настолько же и умён. Баланс сил
можно было поддержать, лишь не давая кому-то из врагов слишком усилиться. И Фердинанд передумал поддерживать всё возрастающие аппетиты папы римского. Более того, Лоренцо связал64
ся (или сумел внушить папе, что связался) с Францией, и она якобы благосклонно отнеслась к идее возможного союза с Флоренцией против папы. Дипломатический успех был полным – сначала
из войны выходит Неаполь, а затем и папа заключает мир.
Макиавелли отмечает высокую оценку, данную Лоренцо королем неаполитанским Фердинандом во время ведения рискованных для Медичи мирных переговоров 1479 года: «Лоренцо
прибыл морем, и был не только королём, но и всем городом
принят с великим почетом и интересом. Ведь война была предпринята для того, чтобы погубить его, и величие врагов Лоренцо
лишь содействовало его собственному величию. Когда же он
явился к королю, то заговорил о положении всей Италии,
о стремлениях ее государей и народов, о надеждах, которые
могло бы возбудить всеобщее замирение и опасностях продолжения войны; и речь его была такой, что король, выслушав Лоренцо, стал больше дивиться величию его души, ясности ума и
мудрости суждений, чем раньше изумлялся тому, как этот человек может один нести бремя забот военного времени»23.
После примирения с агрессивным Сикстом IV, на протяжении последующего десятилетия (1481–1488 гг.) у Лоренцо оказалось достаточно времени для осуществления «политики равновесия», основанной на балансе сил различных итальянских
государств. Лоренцо полагал (и не без основания), что итальянские государства слишком близко расположены друг к другу и
обладают небольшими территориями, поэтому они находятся
в состоянии перманентных военных действий, губительных для
них и благостных только для иностранных держав – Франции,
Испании, Германии и Турции. Поэтому он всячески пропагандировал (письмами, через своих посланников и лично) идею
своевременного дипломатического разрешения конфликтов,
поддержку маленьких государств и сдерживание аппетитов
больших.
При возвращении Лоренцо во Флоренцию восторг был совершенно немереный, потому что, вот, например, Полициано,
его лучший друг и великий поэт, не смог пробиться к нему
23
Макиавелли Н. История Флоренции. Гл. 8. С. 197–624.
65
сквозь толпу, чтобы обнять его. Но разразился восторженными
стихами. Очень быстро это было забыто. Как-то отодвинуто
в сторону. Есть такое вот свойство людей.
Правда, в это время умирает мать Лоренцо, и он сам пишет,
что это страшное горе, так как она была и главным его вдохновителем.
Его снова попытались убить: инициатива исходила от кардинала Джироламо Риарио, который не мог простить Лоренцо
свою неудачу в заговоре Пацци. Исполнителем на этот раз был
Баттиста Фрескобальди, попытавшийся заколоть Лоренцо кинжалом в церкви Кармелли 31 мая 1481 года. Но друзья Великолепного, которые были теперь всегда настороже, защитили его,
а Фрескобальди схватили.
Лоренцо Медичи, как и было сказано, оказался превосходным дипломатом. Новый папа Иннокентий VIII был настолько
им очарован, что они породнились – папа женил своего сына
Франческетто Чибо на дочери Лоренцо Маддалене. Дело тут
в том, что Джанбаттиста Чибо, ставший папой Иннокентием,
учился в Падуе и Риме. Плодом его бурной молодости было
многочисленное внебрачное потомство – отсюда и сын… Союз
семейств Чибо и Медичи имел последствия – папа назначил
Джованни Медичи, сына Лоренцо, кардиналом. Пикантность
назначения состояла в том, что мальчику шел всего лишь четырнадцатый год, но Иннокентий VIII ни в чем не мог отказать своему любезному родственнику Лоренцо Медичи. Факт этот был
настолько явным, что его отмечали иностранные дипломаты.
Именно Лоренцо уговорит папу оставить в покое короля
Неаполитанского Фердинанда, на королевство которого с вожделением поглядывал Иннокентий VIII, для чего всеми силами
и поддержал восстание неаполитанских баронов. Одними уговорами, впрочем, дело не обошлось, и Лоренцо был вынужден
собрать магистратов Флорентийской республики и попросить
у них вооружённое подкрепление. Совет с возмущением отказался, мотивируя это тем, что Медичи впутывает республику
в свои личные дела. Но Лоренцо удалось обосновать своё решение государственными соображениями, и такова была сила этой
необычайной личности, что он убедил-таки совет в необходимо66
сти предоставления армии. «Это выступление, – напишет Валори, – запечатлённое на бумаге одним из слушателей, я лично
прочитал с огромным вниманием: невозможно было составить
речь более содержательно, более изящно и убедительно»24. Затем Великолепный уговорил выступить Лодовико Сфорца, герцога Миланского, и практически принудил знатную римскую
семью Орсини поднять мятеж. Папа согласился на перемирие,
король Фердинандо заплатил понтифику контрибуцию и, вернувшись домой, сразу же перевешал интригующих против него
баронов, хотя Лоренцо мягко намекал ему, что негоже править
как тирану террором и советовал быть полиберальнее.
Тогда утверждалось, что «папа смотрит на мир глазами Лоренцо», и что сам Лоренцо – «стрелка компаса итальянской политики».
Компас, собственно, был известен в Европе уже довольно
давно, но после того, как магнитную стрелку надели на вертикальную шпильку, а к стрелке прикрепили легкий круг, разбитый по окружности на румбы, слово «компас» стали использовать и как метафору.
Так что сравнение Лоренцо с магнитной стрелкой, неизменно указывающей верное направление, было в высшей степени
комплементарным.
И, размышляя над имиджем двух братьев Медичи в условиях смертельной опасности, хочется отметить следующее.
В капелле Медичи в Сан-Лоренцо стоят копии бюстов Лоренцо
и Джулиано работы Вероккьо (оригиналы находятся сейчас
в Вашингтоне). Это очень поучительное зрелище. Особенно
вживую – потому как фотографии всей прелести не передают.
Смотришь на бюст Лоренцо и понимаешь – реально великий
человек, гений, талантище и все прочее. С таким не то что поговорить – тихонько посидеть в уголочке, умные разговоры
послушать уже было бы большой честью; но Боже упаси встать
этому талантищу поперек дороги – раздавил бы и даже глазом
не моргнул. В лучшем случае, гениальные стихи потом написал
бы о тяжком бремени политической необходимости. Когда де24
Валори Н. «Жизнь Лоренцо Медичи» в изложении У. Роско, 1795.
67
ло касалось политики, он становился диктатором. Вот так посмотришь-посмотришь на Лоренцо, проникнешься, а потом
поворачиваешься к Джулиано – а с ним, вообще-то, тоже все
непросто. Да, красавчик, да, обаяшка, да, наверное, легкомысленный по молодости лет – но есть что-то такое – то ли в его
улыбке, то ли где-то еще, отчего как-то сразу возникает подозрение, что становиться ему поперек дороги тоже не стоит.
И вообще, еще неизвестно, кому небезопаснее перечить – великолепному старшему или этому кудрявому молодцу. Может,
конечно, это всего лишь воображение, может, Вероккьо чегонибудь приукрасил, может, копия всего не показывает, но
складывается впечатление, что этот веселый и легкомысленный
Джулиано потенциально был волевым, просто развернуться в
политическом смысле не успел.
***
«Великолепный рассказывает...», из личных дневников
Лоренцо Медичи
«Dei Pazzi veramente pazzi» (Пацци – фамилия семьи, вступившей в заговор против Медичи, – на русский язык переводится как «сумашедшие»; таким образом, «Dei Pazzi veramente
pazzi» – «Пацци действительно сошли с ума»).
«Благодаря моему деду Козимо, семья Пацци смогла увеличить свой достаток и влияние в обществе. Но, увы, в стремлении
к власти человек идёт по костям. Подкупив Папу Сикста IV, получив его благосклонность и должности, Пацци пытаются прийти к власти во Флоренции.
26 апреля 1478 года мы с Джулиано не ожидали никакого
подвоха от Франческо Пацци и Бернардо Бандини, встретивших
нас у дворца. Их объятия не вызвали у нас опасений, хотя таким
образом они проверяли, безоружны ли мы.
Во время мессы в Храме – да они действительно сумасшедшие! Никак не пойму, почему моё убийство они поручили двум
бестолковым священникам, а с Джулиано расправились собственноручно. Мне повезло случайно: верный друг Франческо Нори закрыл меня.
68
Мой брат убит, Пацци кричит народу: “Смерть предателям!” – но тут толпа набрасывается на Пацци и его союзников.
Они раздавлены толпой.
Мы, Медичи, вопреки ударам судьбы вновь идём к победе,
но схватка ещё не закончилась.
После смерти брата я осознал, что удача не всегда будет на
моей стороне.
Победа над Пацци была лишь частью реванша.
Месть врагам. Я возненавидел папу Сикста IV и всю его семью. Он пригрозил отлучением города от церкви, его войска под
стенами города, но это нас не пугает, мы готовы защищать Флоренцию. И нам нужна помощь.
Король Неаполя Фердинанд поддерживает папу войсками,
поэтому моя поездка к нему связана с риском для жизни.
Что обнадёжило меня? Фердинанд желает безотлагательной
встречи со мной, и в результате нашей беседы я понимаю, что он
непротив выйти из войны.
Мои встречи с королём принесли плоды: он поверил, что
амбициозный папа преследует только свои интересы. Поддержка
Фердинанда позволила Флоренции выйти из войны непобеждённой.
В итоге эта победа стала моим триумфом. Папа понял, что
без помощи Неаполя нас не раздавить, и ему пришлось удовлетвориться лишь флорентийской делегацией, членов которой выбрал я лично, да нашим отказом от Сиены. Я понимал, что это
временно, – а сейчас Герцог Калабрии и сын короля Неаполя
подписали мирный договор.
Каков же результат? Я смог сформировать новое правительство – Совет Семидесяти – и получил возможность направлять и
контролировать его решения.
Не сила (и это понятно), а ум – важнейшее оружие в победе»25.
25
https://www.facebook.com/Гид-Флоренция-Сиена-Провинция100558461289999/videos/всем-привет-из-флоренциипобедитьзаговорвеликолепный-рассказывает-из-личныхднев/2961464733933375/
69
6. ЛОРЕНЦО – ПОКРОВИТЕЛЬ ИСКУССТВА.
МИКЕЛАНДЖЕЛО, БОТТИЧЕЛЛИ,
ЛЕОНАРДО ДА ВИНЧИ, АНДРЕА ДЕЛЬ ВЕРРОККЬО,
ДОМЕНИКО ГИРЛАНДАЙО.
ГАЛЕРЕЯ УФФИЦИ (GALLERIA DEGLI UFFIZI)
«Лоренцо – величайший покровитель литературы и
искусства среди всех князей».
Макиавелли, «История Флоренции»
Лоренцо Великолепный, сразивший внутренних и отбившийся от внешних врагов, был фактически монархом. Он полностью подчинил себе правительство, а Флоренция с удовольствием приняла его как господина. С удовольствием потому, что
он был не только политиком и олигархом. По тогдашней моде,
Лоренцо был покровителем искусств. Меценатами были все –
от жестоких тиранов до римских пап. Но Медичи пошёл дальше
многих. Сам будучи философом и поэтом, он покровительствовал всем искусствам. Ещё до него развившаяся в культурную
столицу Италии, Флоренция при нём достигла невероятных
высот. Лоренцо приглашает самых талантливых художников и
скульпторов, он щедро одаривает их и раздаёт постоянные заказы, спонсирует школы искусств.
Лоренцо сыграл важную роль в определении и решении декоративного убранства Зала Лилий Палаццо Веккьо, во всеуслышание заявляя, что он не «повелитель Флоренции», а лишь
«гражданин с определенным авторитетом». В этот зале на фоне
южной стены в 1416 году по инициативе Медичи была перенесена статуя Давида Донателло с символической надписью на
пьедестале: «Бог помогает тем, кто сражается со страшным врагом во имя отечества». Через 60 лет, 10 мая 1476 года, Синьория
приобрела у Лоренцо и Джулиано еще одного Давида работы
Андреа дель Верроккьо, который был помещен на площадку перед входом в Зал Лилий – Порта делла Катена. Последняя
скульптура была вдохновлена бронзовой статуей Донателло, которая тоже оказалась в 1495 году в Палаццо делла Синьория.
70
Таким образом, посетитель Синьории не мог избежать встречи
многочисленными образами библейского царя, которые вновь
и вновь напоминали о необходимости защитить республику от
тирании. Из дворца Медичи в Синьорию были перенесены полотна Антонио дель Поллайоло, посвященные Гераклу. Геракл
был любимым героем Лоренцо, своеобразным символом семьи
Медичи.
Сейчас профессию «продюсер» обрисовывают как «бизнесмен с функцией творческой оценки». Неизвестно, каким было
бы искусство (и мир в целом) без творческой оценки Лоренцо
Медичи. В одной из школ скульпторов он разглядел талантливого пятнадцатилетнего ученика. Он узнаёт его имя – Микеланджело ди Буанаротти – и забирает под свою непосредственную
опеку. При дворе Медичи гений остаётся работать до самой
смерти Лоренцо.
«Придворным» художником и организатором торжеств
во Флоренции был знаменитый Вероккьо. Он прославился и
как живописец (преимущественно по заказам, разумеется, Лоренцо), и как учитель искусств. Одному из учеников Вероккьо
по имени Сандро Ботичелли (Ил. 6-25) молодой ещё Лоренцо
на заре своего правления начинает обеспечивать серьёзные
заказы – например, портрет своего брата (Ил. 6-40). Слава
всех художников и скульпторов, среди которых и Ботичелли,
и Микеланджело (Ил. 6-35), и Вероккьо, разносилась по всей
Италии (читай – по сердцу Европы), превознося Флоренцию и
оставляя потомкам множественные шедевры. Даже на фоне
щедрости Милана, Неаполя и Рима Лоренцо выделяется настолько, что впоследствии его назовут «крёстным отцом Ренессанса».
Из мастерской Вероккьо (Ил. 6-45) выходит ещё один сверхталантливый ученик. Приглашенный во дворец Медичи Леонардо да Винчи (Ил. 6-37), – в ту пору молодой красавец, прозябавший без работы, – пришел с лютней собственного изобретения
в форме лошадиной головы и получил первые серьезные заказы.
Редкий в ту эпоху мир в государстве и щедрые заказы позволяют
ему даже основать в городе свою мастерскую, и уже вскоре весь
мир узнаёт его имя.
71
Лоренцо Великолепный не часто баловал художников заказами, да и то лишь с целью преподнести их работы в качестве
подарка папе, что случалось редко. Примечательно, что Леонардо не получил от него ни одного заказа.
И все же слава быстро нашла красивого молодого человека,
а за ней последовали зависть, оговор и донос. По письменному
доносу, анонимно брошенному в tamburo (барабан для жалоб),
Леонардо вместе с несколькими другими художниками был обвинен в содомии, изнасиловании и прочих постыдных поступках. Не это ли послужило тайной причиной того, что Лоренцо
всегда отказывался поручать Леонардо функцию своего представителя за пределами Флоренции? Хотя у современников Леонардо да Винчи никогда не было сомнений относительно его
гомосексуальных наклонностей, его биографам потребовалось
пять веков, чтобы осмелиться публично признать этот факт.
Состоялся судебный процесс, за ходом которого с напряженным интересом следила вся Флоренция. Леонардо толькотолько получил выгодные заказы, такие как портрет Джиневры
Бенчи, наследницы одного из наиболее знатных семейств Тосканы, и с оптимизмом смотрел в будущее. Увы, из-за tamburazione
все его надежды пошли прахом: ему пришлось исчезнуть из
Флоренции на два года. Вероятно, для того чтобы о нем забыли,
он укрылся в Винчи26.
Правитель Флоренции привил своим согражданам, и в первую очередь богатым жителям города, любовь к прекрасному,
к античности, хороший вкус и стремление наполнить жизнь
произведениями истинного искусства. В этом он продолжал
дело, начатое еще его дедом, Козимо Старым, большим почитателем и знатоком древности.
Самостоятельные объединения художников, скульпторов и
ремесленников начали формироваться во Флоренции в XV веке.
К 1472 году здесь было зафиксировано 40 боттег (ит.– мастерских) живописцев, 44 боттеги ювелиров, 55 боттег граверов
и более 80 мастерских, объединивших резчиков, мастеров интарсии и инкрустаций.
26
Шово Софи. «Леонардо да Винчи» // https://biography.wikireading.ru/135741
72
Знаменитые семейства Флоренции постоянно заказывают
работы великим скульпторам и живописцам. Многие из произведений, которые ныне мы найдем в знаменитой галерее Уффици (Ил. 6-31), раньше украшали частные виллы. Время Лоренцо – это период зрелого творчества крупнейшего художника
XV века Сандро Боттичелли. Именно в это время Боттичелли
сближается с гуманистами из Академии и пишет великие картины «Весна» и «Рождение Венеры» (написаны по заказу родича Лоренцо Великолепного – Лоренцо ди Пьеро Франческо),
«Мадонну дель Магнификат», «Мадонну делла Мелаграна» и
«Благовещение». На его картинах можно увидеть Симонетту
Веспуччи.
Особые отношения связывали братьев Медичи с Симонеттой Веспуччи (1453–1476). Она родилась в семье крупных торговцев в Генуе, куда ее отец был изгнан из Флоренции. Ей были
присущи хрупкость фигуры, изящество рук, красивые ноги и
зубы, тонкая и восхитительная элегантность. Ее блестящие золотые волосы спускались ниже пояса. Светловолосая, светлоокая,
она словно излучала светоносное сияние. Прекрасное образование Симонетта получила как какая-нибудь принцесса, обладала
широким развитым умом, но никогда не использовала его
во вред окружающим. Ее доброжелательность, очаровательная
мягкость всегда вызывали в сердцах людей отклик, ее почти совершенная нежная красота трогала самые черствые души. Выражение ее лучистых глаз, казалось, несло отблеск нездешнего
мира. Редкая изысканность, пронзительная жажда жизни, тихий
свет, исходящий от всего ее существа, не оставляли никого равнодушным. Ее боготворили.
В пятнадцать лет Симонетту выдали за Марко Веспуччи,
ее ровесника, ученика в банке ее отца. После женитьбы Марко
переехал в свою родную Флоренцию. Братья Марко встретили
их с радостью. Молодая чета обосновалась в семейном доме
Барго д’Оньисанти.
Считается (впрочем, с оговорками), что почти все прекрасные полотна Боттичелли вдохновлены Симонеттой: она и Весна,
и Венера, и Минерва. Симонетта служила музой не только Боттичелли. Ее прекрасное лицо запечатлел на своем полотне
73
«Смерть Клеопатры» известный живописец Пьеро ди Козимо;
ее же он изобразил на своей картине «Смерть Прокриды».
Художник писал ее по памяти, когда ее уже несколько лет
не было в живых.
По-видимому, Симонетта была близка с обоими братьями
Медичи, но ее внимание не разжигало между ними ни ревности,
ни соперничества. Ничто не мешало им радоваться жизни независимо один от другого (Ил. 12-67).
Зато проявлял недовольство супруг красавицы, Марко Веспуччи, который, хотя и был другом Медичи, горько сетовал, что
они украли у него жену.
Совсем молодой Симонетту настигла смерть. Лоренцо направил к ней лучших врачей, в том числе своего личного лекаря,
маэстро Стефано, но в те времена лекарства от туберкулеза
не существовало.
Вся Флоренция скорбела по своей красавице. Она и в смерти
была так прелестна, что в могилу ее понесли на открытых носилках. На Симонетте было надето белое платье с длинными
рукавами; волосы, заплетенные в косы, не украшало ничего,
кроме лент. Лицо ее было напудрено и белело, как слоновая
кость; она лежала на ложе из цветов. Плачущие, скорбящие люди из окон бросали на траурную процессию пригоршни цветочных лепестков.
Нести ее тело доверили друзьям Лоренцо из самых видных
семей города. Красивые юноши были в предписанных трауром
цветах: темно-красном, темно-зеленом и коричневом. Флоренция оплакивала свою королеву красоты. Горожане рыдали в голос и разрывали на себе одежды, как будто это была их сестра
или дочь.
Особенно глубоко страдал Алессандро Филипепи, известный в истории искусств как Сандро Боттичелли (1445–1510).
Он принадлежал к числу состоятельных флорентийцев: у его
семьи был дом в одном из центральных кварталов города –
Санта Мария Новелла – и доход от загородной виллы. Боттичелли прославился не только тонким эстетическим вкусом,
но и такими произведениями, как «Благовещение», «Покинутая» и др. На восемь лет старше Леонардо да Винчи, ученик
74
Филиппо Липпи, он, однако, испытал влияние и других школ,
например, Вероккио. Его прозвище («Боттичелли» – бочонок)
казалось насмешкой, стоило посмотреть на его стройную фигуру и красивое породистое лицо. Дело в том, что это прозвище
носил старший брат Сандро и оно подходило к нему как нельзя
более; по традиции прозвище перешло к младшему. Молчаливый, вечно погруженный в созерцание каких-то невидимых
другим красот и образов, он казался загадкой, которую хотелось разгадать.
Боттичелли был из семьи ювелиров и должен был заниматься золотом и другими драгоценными металлами. Однако
выполнять эскизы, рисовать мальчику нравилось гораздо
больше. Погружаясь в мир фантазий, Сандро забывал об окружающем. Он превращал жизнь в искусство, и искусство становилось для него жизнью. Среди своих современников Боттичелли не воспринимался как гениальный мастер. Да, хороший художник. Но то был период, когда творили многие мастера, ставшие впоследствии известными. Для XV века Сандро
Боттичелли был надежным мастером, которому можно было
доверить роспись фресок или иллюстрацию книг, но никак
не гений.
Боттичелли занял особое место среди художников Кватроченто, увлеченных разработкой перспективы. Его не занимали
придворные празднества и пышные парады. Эпикурейский дух,
царивший при дворе Лоренцо Великолепного, был ему чужд.
Одухотворенность и мягкий лиризм стали характерной чертой
его творений. Его кисти принадлежит портрет Джулиано Медичи, но особенно примечательны его полотна «Весна» и «Рождение Венеры». На первой картине, написанной по мотивам
стихотворения Полициано, Весна, юная и прекрасная, с лицом
задумчивым и, пожалуй, несколько грустным, окружена сказочными существами, олицетворяющими божественную душу
молодой природы. Здесь и Флора, древняя италийская богиня
цветов, рассыпающая по траве свои яркие весенние подарки;
и юные грации в полупрозрачных трепещущих одеждах.
Но весна недолговечна; не случайно справа художник поместил зловещее существо, нападающее на одну из граций.
75
Согласно легенде, живописец был безответно влюблен
в свою восхитительную натурщицу. И действительно, глядя
на эти чудесные картины, трудно представить, что автор был
равнодушен к модели.
Одной из самых изумительных картин Боттичелли по праву
считается «Рождение Венеры». Юная богиня с лицом Симонетты стоит на перламутровой раковине, плывущей по морю.
Створки раковины мгновение назад раскрылись и еще словно
влажны. Зефир смешно и старательно раздувает щеки, как бы
помогая таинству преображения мира. Безграничное море, небо,
волнистые линии берега, деревья и цветы, рассыпанные Флорой,
обрамляют стройную фигуру Венеры. Боттичелли изобразил
не языческую богиню, неверную супругу Вулкана, любовницу
сурового Марса и покровительницу любовных похождений.
Ее девственная чистота не таит в себе чувственных соблазнов, ее
тонкое одухотворенное лицо напоминает лик мадонны. Венера
Боттичелли сродни платоническим идеалам Марсилио Фичино,
для которого Любовь олицетворяла слитность Бога и мира,
а красота представлялась лучом божества, пронизывающим своим сиянием земную сферу. Как писал Л.М. Баткин, то же самое
происходило с новоевропейской культурой в ее ренессансной
купели: она впервые высвобождалась из мифа и становилась
культурой par excellence (по преимуществу).
Лоренцо покровительствовал и Сандро Боттичелли, в доме
которого он исполнил некоторые вещи: Палладу под пламенеющими деревьями (не сохранилась); изображение Св. Себастьяна;
политическая аллегория «Паллада и кентавр» – Паллада с флорентийской алебардой (Флоренция) прогоняет кентавра (Рим
Сикста IV), а действие разворачивается на фоне морского неаполитанского пейзажа (намёк на помощь Фердинанда, короля Неаполитанского). Однако Сандро Боттичелли был более дружен
с другим Лоренцо, троюродным братом Великолепного.
Лоренцо Медичи сделал заказ Боттичелли проиллюстрировать «Божественную комедию» великого флорентийца Данте.
Боттичелли смог создать десятки манускриптов, подробнейшим образом иллюстрирующих литературный шедевр XIV века. Наибольший интерес вызывает своего рода инфографика
76
Ада – карта, следуя по которой за героями «Божественной комедии» можно в деталях рассмотреть мучения, которым подвергаются грешники. Зрелище не для слабонервных. Боттичелли изобразил Ад в виде воронки. Некрещеные младенцы и добродетельные нехристиане в лимбе преданы безболезненной скорби.
Сладострастники, попавшие во второй круг за похоть, терпят
кручение и истязание ураганом. Чревоугодники в третьем круге
гниют под дождём и градом. Скупцы и расточители перетаскивают тяжести с места на место в четвертом круге. Гневливые
и ленивые вечно дерутся в болотах пятого круга. Еретики и лжепророки лежат в раскалённых могилах шестого. Всевозможные
насильники, в зависимости от предмета надругательства, мучаются в разных поясах седьмого круга – кипят во рву из раскаленной крови, терзаемы гарпиями, или изнывают в пустыне под
огненным дождем. Обманщики доверившихся томятся в щелях
восьмого круга: кто влип в кал зловонный, кто кипит в смоле,
кто в цепи закован, кто мучим гадами, кто выпотрошен; и девятый круг уготовлен тем, кто обманул. В числе последних и
вмёрзший в лед Люцифер, который терзает в трёх своих пастях
предателей величества земного и небесного (Иуду, Марка Юния
Брута и Кассия – предателей Иисуса и Цезаря соответственно).
Тут можно в подробностях разглядеть мучения грешников. Эмоции и чувства каждого из персонажей подробно выписаны. Карта Ада была частью большого заказа – иллюстрирования «Божественной комедии» Данте. Неизвестны точные даты создания
манускриптов. Исследователи сходятся, что Боттичелли начал
работу над ними в середине 1480-х и с некоторыми перерывами
был занят ими до смерти заказчика – Лоренцо Великолепного
Медичи. Сохранились не все страницы. Предположительно, их
должно быть около 100, до нас дошло 92 манускрипта, из них
полностью раскрашено четыре. Несколько страниц с текстом
или цифрами пусты, что говорит о том, что Боттичелли не завершил работу. Большинство же – это эскизы. В то время бумага
была дорогой, и художник не мог просто взять и выбросить лист
с неудавшимся наброском. Поэтому Боттичелли сначала работал
серебряной иглой, выдавливая рисунок. На некоторых манускриптах видно, как менялся замысел: от композиции в целом
77
до положения отдельных фигур. Только когда художник был
удовлетворен эскизом, он обводил контуры чернилами. На оборотной стороне каждой иллюстрации Боттичелли указал текст
Данте, который пояснял рисунок.
Художник хорошо понимал, что «Божественная комедия» –
это своего рода ответ Данте на события его собственной жизни.
Потерпев фиаско в политической борьбе во Флоренции и будучи
изгнанным из родного города, он посвятил себя просвещению
и самообразованию, в том числе изучению античных авторов.
Неслучайно в «Божественной комедии» проводником является
Вергилий, древнеримский поэт.
Темный лес, в котором герой заблудился, это метафора грехов и исканий поэта. Вергилий (разум) спасает героя (Данте)
от страшных зверей (смертные грехи) и проводит через Ад
в Чистилище, после которого на пороге рая уступает место Беатриче (божественная благодать).
Цикл «Божественной комедии» был одним из последних
творений художника.
Считается, что живописец последние годы жизни провел
чуть ли не в нищете. Однако есть сведения, что Боттичелли был
не таким бедным, каким хотел казаться. Тем не менее, ни своего
дома, ни семьи у него не было. Сама идея брака его пугала.
После знакомства с монахом Джироламо Савонаролой, который в своих проповедях убедительно призывал покаяться и
отказаться от прелестей земной жизни, Боттичелли и вовсе впал
в аскезу. Скончался художник на шестьдесят шестом году жизни
во Флоренции, где и сегодня покоится его прах на кладбище
церкви Всех Святых.
Сам Лоренцо дает возможность художникам получить заказы для работы в соборах Флоренции. Гирландайо создает фрески
в Зале Лилий в Палаццо Веккьо, церкви Санта-Тринита и капелле Торнабуони в Санта-Мария-Новелла. Во Флоренцию по приглашению Лоренцо приезжает Перуджино.
Но похоже, что Лоренцо интересуют больше не конкретные
творения скульпторов, архитекторов и живописцев, но сами люди, мастера Возрождения, которые, следуя за полетом своего духа, творят во славу прекрасного. Что может он сделать для них?
78
Валори пишет: «Он делал своим домочадцем всякого, в ком
распознавал природные дарования или художественные таланты, милостиво обходился с такими людьми, лелеял их и никогда
не покидал»27. Знаменитые сады Медичи, расположенные между
дворцом Медичи и монастырем Сан Марко, становятся прообразом первой Академии изящных искусств в Европе. Под руководством старого архитектора Бертольдо, ученика Донателло и
хранителя коллекции античного искусства правителя Флоренции, Лоренцо создает школу для молодых художников и ваятелей. Не свои личные вкусы и пристрастия желает утвердить
здесь Лоренцо, но хочет задать направление развития всему
флорентийскому искусству. Он убежден, что молодые художники должны учиться на лучших образцах античного искусства, но
не для того, чтобы просто копировать их. Нет! Для того чтобы
создавать совершенно новые произведения.
Искусство рисунка в садах Сан Марко изучали Джованни
Франческо Рустичи, Торриджани, Лоренцо ди Креди, Андреа
Сансовино. Сюда же к Бертольдо ди Джованни, поставленному
Лоренцо во главе школы ваятелей – Академии изящных искусств, придет учиться пятнадцатилетний Микеланджело. Бертольдо был дряхл и почти слеп, но при этом обладал навыками
хорошего реставратора. Здесь заметит молодого Буонарроти Лоренцо, станет юноше отцом и другом, пригласит его жить к себе
во дворец.
Вазари пишет: «…И, решив оказывать Микеланджело помощь и взять его под свое покровительство, он послал за отцом
его Лодовико и сообщил ему об этом, заявив, что будет относиться к Микеланджело как к родному сыну, на что тот охотно
согласился. После чего Великолепный отвел ему помещение
в собственном доме и приказал его обслуживать, поэтому тот
за столом сидел всегда с его сыновьями и другими достойными
и благородными лицами, состоявшими при Великолепном, который оказывал ему эту честь; и все это происходило в следующем году после его поступления к Доменико, когда Микеланджело шел пятнадцатый или шестнадцатый год, и провел он
27
Валори Н. «Жизнь Лоренцо Медичи» в изложении У. Роско, 1795.
79
в этом доме четыре года, до кончины Великолепного Лоренцо,
последовавшей в 1492 году. Все это время Микеланджело получал от синьора этого содержание для поддержки отца в размере
пяти дукатов в месяц, и, чтобы доставить ему удовольствие,
синьор подарил ему красный плащ, а отца устроил в таможне»28.
Что же касается папы Лодовико, то, чтобы этот старый аристократ не возмущался, Лоренцо дал ему должность на местной
таможне. После чего в семействе Буонарроти окончательно восстановилось спокойствие.
Вазари подробно описал историю одной из встреч Микеланджело и Лоренцо в саду. По его словам, наш тинейджер в тот
день принялся ваять статую ухмыляющегося старого фавна – по
мотивам натыканных вокруг античных скульптур. Лоренцо увидел Микеланджело, похвалил работу, но не преминул указать на
ошибку – мол, у такого старого фавна не может быть всех зубов.
Микеланджело обозлился, и, пока Лоренцо гулял себе по саду дальше, быстро отколол фавну один зуб и замазал лунку так,
чтобы у зрителя уже не оставалось никаких сомнений: зуб вывалился от старости. А потом гордо продемонстрировал вернувшемуся Лоренцо новый вариант, и все завертелось. Медичи посмеялся и рассказал об этом своим друзьям, но был приятно
удивлён любезностью юноши и в дальнейшем не только стал его
личным покровителем, но и позаботился о престарелом отце
Микеланджело и обо всей многочисленной семье. С этого времени и до самой смерти (случившейся 4 года спустя) Микеланджело проживал во дворце Медичи и ел с ним за одним столом, словно близкий друг и почётный гость.
Правда это или нет – никто не знает (но, может быть,
и правда: Вазари был близко знаком со старым Микеланджело,
и, вполне возможно, не слишком сильно переврал эту историю).
Во всяком случае, у нас есть исторический факт: в 1490 году
Лоренцо берет Микеланджело под свою личную опеку.
28
Вазари Дж. Жизнеописание Микеланджело Буонарроти флорентинца живописца скульптора и архитектора // Вазари Джорджо «Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих». М.:
Альфа-книга, 2008.
80
Микеланджело имел возможность познакомиться с молодыми представителями семейства Медичи, двое из которых позже
стали римскими папами (Лев X и Климент VII). Джованни де
Медичи впоследствии стал папой Львом X. Хотя он был всего
лишь подростком в то время, но уже был назначен кардиналом
католической церкви in pectore (такая специальная «секретная»
разновидность кардинала, которого папа назначает по всей форме, но при этом имеет право не объявлять имя назначаемого
публично, пока не решит, что наконец-то пора). Микеланджело
также встретился с Джулиано Медичи. Десятилетия спустя,
будучи уже прославленным скульптором, Микеланджело работал над его усыпальницей.
Надо сказать, что к описываемому времени семейный круг
Медичи, увы, изрядно поредел. Уехала из дома старшая дочь
Лоренцо Лукреция, дама яркая во всех отношениях, а вслед
за ней и ее сестра Маддалена, любимица отца: Лукрецию в рамках примирения со старыми врагами выдали замуж за Якопо
Сальвиати, кузена повешенного архиепископа, а Маддалену –
за внебрачного сына папы Иннокентия Франческетто Чибо.
Как мы уже отмечали, в 1482 году умерла любимая мама Лоренцо, великолепная Лукреция Торнабуони, успевшая пережить
мужа и младшего сына, а за два года до появления Микеланджело в палаццо Медичи скончалась от туберкулеза и жена Лоренцо, Клариче Орсини.
Сам Лоренцо тоже чувствовал, что ему осталось недолго.
Даже если история о встрече в саду Сан-Марко действительно
имела место быть, то вряд ли Лоренцо гулял по этому саду на
своих двоих – к этому времени передвигался он уже в основном
на носилках. Наследственная подагра медленно, но верно доканывала Великолепного. Это не было для него сюрпризом: на каком бы уровне ни находились тогдашние медицинские знания,
но даже в пятнадцатом веке было понятно, что если твой дедушка всю жизнь страдал подагрой, а папа умер от нее же, едва перевалив за полтинник, то вряд ли тебе светит долгая и счастливая старость. Лоренцо это знал с юных лет и боролся с болезнью
как мог. В качестве профилактики он выбрал здоровый образ
жизни и этот же способ советовал в письмах своему сыну Джо81
ванни: «Питайтесь только простой пищей и много упражняйтесь
телесно, иначе Вас может сразить неизлечимый недуг... Вставать
утром следует рано, потому что это не только для здоровья полезно, но и позволяет исполнить все дневные дела: молитвы,
учение, прием просителей...»29.
При дворе Медичи Микеланджело становится своим человеком, и попадает в круг просвещенных поэтов и гуманистов.
Лоренцо Медичи окружил себя наиболее выдающимися людьми
своего времени. Идеи платоновской академии, созданной под
покровительством Лоренцо, оказали огромное влияние на формирование мировоззрения молодого скульптора. Он увлекся поисками совершенной формы – главной, по мнению неоплатоников, задачей искусства.
Некоторые из главных идей круга Лоренцо Медичи послужили источником вдохновения и терзаний Микеланджело в его
дальнейшей жизни, в частности, противоречие между христианским благочестием и языческой чувственностью. Считалось, что
языческая философия и христианские догматы могут быть примирены (это отражено в названии одной из книг Фичино – «Платоновская теология о бессмертии души»); что все знания, если
они правильно поняты, являются ключом к божественной истине.
Физическая красота, воплощенная в человеческом теле, является
земным проявлением красоты духовной. Телесная красота может
прославляться, однако этого недостаточно, ибо тело – тюрьма
души, которая стремится вернуться к своему Создателю, но может осуществить это только в смерти. Согласно Пико делла Мирандола, в течение жизни человек обладает свободой воли: он
может вознестись к ангелам или погрузиться в бессознательное
животное состояние. Молодой Микеланджело находился под воздействием оптимистической философии гуманизма и верил в безграничные возможности человека. В роскошных палатах Медичи,
в атмосфере новооткрытой Платоновской академии, в общении
с такими людьми, как Анджело Полициано и Пико Мирандола,
мальчик превратился в юношу, возмужал умом и талантом.
29
Клулас И. «Лоренцо Великолепный». Стр. 65. //
https://www.litmir.me/br/?b=111892&p=65
82
То, что делал с камнем Микеланджело, поднимало искусство над законами физического мира и возносило в область чистого духа, как заявил Марсилио Фичино на одном из собраний
Лоренцо Медичи.
Восприятие Микеланджело реальности как воплощенного
в материи духа, несомненно, восходит к неоплатоникам. Для
него скульптура была искусством «вычленения» или освобождения фигуры, заключенной в каменном блоке. Не исключено,
что некоторые из его самых поразительных по силе воздействия
произведений, которые кажутся «неоконченными», могли быть
намеренно оставлены такими, потому что именно на этой стадии
«освобождения» форма наиболее адекватно воплощала замысел
художника.
В этом смысле совершенно по-другому воспринял неоплатоников Леонардо да Винчи. Вероятно, из-за этого – наветы на
Леонардо и покидание им Флоренции в 1481 году. Фичиновский
неоплатонизм с его тяготением к мистике и объявлением высшей целью человека познание бога был чужд Леонардо. Флорентийские платоники открыли путь савонароловским мистикам.
И хотя флорентийские платоники находились под особым
покровительством самого Лоренцо Великолепного, Леонардо
не побоялся вступить в ожесточенную борьбу с ними. Эта борьба отразилась в литературном наследии гуманиста горькими пометами обид и едкими насмешками над своми противниками –
«трубачами и пересказчиками чужих произведений»:
«Они расхаживают чванные и напыщенные, разряженные
и разукрашенные не своми, а чужими трудами, а в моих мне же
самому отказывают… хотя бы я и не умел так хорошо, как они,
цитировать авторов, я буду цитировать гораздо более достойную
вещь, ссылаясь на опыт, наставника их наставников»30.
Леонардо выказывал самостоятельность перед Лоренцо.
Он должен был выполнить заказ на алтарный образ для капеллы
Святого Бернардо во Дворце Синьории (январь 1478 г.), уступленный Леонардо Пьером Поллайоло, который нашел для себя
лучшую работу. Заказ не был выполнен, и его пришлось передать Филлиппино Липпи. Леонардо, чьи внерелигиозные взгля30
Леонардо да Винчи. Избр. ест.-науч. произвед. С. 25.
83
ды уже сложились (еще во Флоренции его пытались предать
церковному суду за атеизм), даже остро нуждаясь, не хотел своей кистью прославить Бернарда Клервоского, воинствующего
мистика XI века, зверски погубившего вольномыслящего Абеляра и преследовавшего его ученика Арнольда Брешианского,
затем загубленного папой.
Вероятно, такое независимое поведение молодого художника раздражало Лоренцо. Поначалу это не привело к разрыву.
После заговора Пацци Леонардо был допущен к созданию фрески, представляющей очередную победу Медичи над их врагами. Вот почему не столь живописный, сколько тщательный рисунок Винчи «Повешенный Бандини» (заговорщик, выданный
турецким султаном), снабжен пунктуальными указаниями цвета
всех частей одежды казненного. Но есть основания полагать, что
фреска была заказана послушному Боттичелли, а тот от себя
передал Леонардо часть заказа. Палачески-триумфальная фреска
была оплачена в размере 400 флоринов в июле 1479 года Советом Восьми Боттичелли, но нет никаких данных об оплате работы да Винчи. Неизвестно, что произошло, но создается впечатление, что с этого времени Лоренцо решительно отвернулся
от непослушного художника. Леонардо записал о себе и своем
отъезде из родного города:
«Это был некто, кого государь выпроводил из Флоренции,
чтобы он исполнил свои творения, …но кто должен сделать
столь много, о, так много сделать, что, как мне кажется, он их
никогда не закончит»31. Леонардо вернулся во Флоренцию только в 1500 году, когда Медичи были изгнаны из города.
В это время, окруженный роскошью, прекрасными картинами и скульптурами, в изящных интерьерах дворца Медичи, имея
доступ к богатейшей коллекции памятников античной культуры – монет, медальонов, камей из слоновой кости, украшений –
Микеланджело постигал основы изобразительного искусства.
Вероятно, именно в этот период он выбрал ваяние делом всей
своей жизни. Приобщившись к высокой утонченной культуре
двора Лоренцо Медичи, проникнувшись идеями передовых
31
The notebooks of Leonardo da Vinci. Vol. 2. P. 548.
84
мыслителей того времени, усвоив античную традицию и высокое мастерство непосредственных своих предшественников,
Микеланджело приступил к самостоятельному творчеству, начав
работу над скульптурами для коллекции Медичи. Первой работой Микеланджело в доме Лоренцо Великолепного был барельеф, получивший название «Мадонна у лестницы».
Покровительство Медичи, и в частности Лоренцо, художникам было максимальным. Он и в этом следует античному образцу.
Ну, кто такой меценат? Ведь это имя собственное – один из друзей Октавиана Августа, принцепса сената в древнем Риме – и когда-то это было имя собственное. Теперь оно уже нарицательное.
И Лоренцо подражает ему, чтобы войти в историю. Да, он уделял
искусству и культуре внимание больше, чем укреплению флорентийского флота, за что его упрекали современники.
К сожалению, высокий покровитель Микеланджело умер
слишком рано, и хотя молодой скульптор был обласкан его сыном Пьеро, но несчастливый жребий и заурядность последнего,
словно тень, упали также и на Микеланджело: вместо того, чтобы создавать бессмертные шедевры из меди или мрамора, он
вынужден был строить скульптуры из снега.
Сегодня историки немало спорят о том, был ли и в самом
деле Лоренцо столь великим покровителем искусств и меценатом, как о том говорят легенды. Находят факты и свидетельства,
что якобы не так уж много художников работало по его прямому
заказу. Возможно, это так. Но очевидно другое – в своем внимании к людям искусства и их творчеству Лоренцо Великолепный
открыл столь много самых разных форм поддержки художников
и архитекторов, что впору говорить о настоящей и хорошо продуманной политике в сфере искусства.
Архитектурные вкусы Медичи были сформированы Л.Б. Альберти, под руководством которого он в 1465 году знакомился
с античными памятниками Рима и который посвятил ему первое
издание «Десяти книг о зодчестве» (1485 г.). Медичи также покровительствовал Дж. да Сангалло; благодаря авторитету своего
патрона, да Сангало получал не только частные заказы – от самого Медичи (вилла в Поджо-а-Кайано, строилась с 1485 г.), но и
общественные заказы (сакристия церковь Санто-Спирито во Фло85
ренции, 1489 г.; церковь Санта-Мария-делле-Карчери в Прато,
1485 г.). Медичи планировал перестройку района Сан-Джованни
в соответствии с принципами регулярности, инициировал работы
по созданию фасада собора Санта-Мария-дель-Фьоре (оба проекта остались неосуществленными); вероятно, оказал влияние на
некоторые архитектурные проекты (Палаццо Строцци, с 1489 г.,
архитектор Б. да Майано и др.; все – во Флоренции).
Во Флоренции и зависимых от нее городах, несмотря на
традиционную конкурсную систему при выполнении общественных заказов, выбор художников чаще всего осуществляется
с одобрения Медичи (так победителем конкурса 1476 г. на создание кенотафа Н. Фортегуэрри для собора Сан-Дзенов Пистоле
был А. дель Поллайоло, однако по инициативе Медичи заказ
передан А. дель Верроккьо).
Частью дипломатической политики Медичи являлись его
художенственные рекомендации и подарки: герцогу Калабрийскому (1484 г.) он рекомендовал Дж. да Майано для строительства виллы Поджо-Реале (1487–1489 гг., не сохранилась), кардиналу О. Карафа (1488 г.) – ФилиппиноЛиппи, расписавшего капеллу Карафа в церкви Санта-Мария-сопра-Минерва в Риме,
А. Сансовино в качестве эмиссара Медичи работал при дворе
португальского короля Жуана II, венгерскому королю Матьяшу
Хуньяди – два мраморных рельефа работы Верроккьо, Леонардо
да Винчи прибыл в Милан в 1482 году ко двору герцога Сфорца
с рекомендательным письмом Л. Медичи.
В своём ответе на письмо Франческо де Медичи, который
возвёл огромный особняк в Майано и по ходу строительства был
вынужден сделать несколько дорогостоящих изменений, Лоренцо замечает: «Вместо того, чтобы возводить твоё здание из модели, тебе следовало бы вывести модель из построенного дома».
Фердинанд, король Неаполитанский, никому кроме Лоренцо
не захотел доверить выбор проекта для своего дворца; подобную
услугу Великолепный оказал герцогу Миланскому и Филиппо
Строцци. Намереваясь построить виллу Поджо а Кайано (возводилась с 1480 по 1485 г.), он рассмотрел проекты нескольких
архитекторов и остановился на варианте, предложенном Джулиано да Сангалло. К этому проекту Великолепный самолично
86
спроектировал особые пролёты лестниц, которые позволяли
подниматься и спускаться по ним прямо на лошади, и настоял на
том, чтобы потолок в главной зале держался бы на единственной
арке – таким образом, это было самым большим арочным перекрытием в Италии тех времён. При нём же была возведена Вилла делло Спедалетто близ Вольтерры и большой монастырь
Св. Августина (разрушен в 1529 г.).
Кроме этих начинаний, он достраивал и перестраивал начатое его предками: к примеру, церковь Сан Лоренцо, заложенную
прадедом Джованни да Биччи и дедом Козимо, а также по
просьбе Маттео Боссо довершает начатый Брунеллески монастырь во Фьезоле.
Сам Лоренцо жил в просторном палаццо на Виа Ларга, который было возведено ещё Козимо. Дом построен по проекту Микелоццо, в то время как проект Брунеллески отвергли, потому что
тот предлагал «слишком большое и пышное сооружение», которое могло вызвать зависть и недовольство других флорентийских
граждан. Этот простой, но исполненный внутреннего благородства и соразмерности дом послужил образцом для последующей
флорентийской архитектуры вплоть до Палаццо Строцци Бенедетто ди Майано. «При Козимо Старом в просторном доме … царил хороший буржуазный уклад. Художники и гуманисты приходили к Козимо как к себе домой, и чувствовали себя с ним совсем
просто. При Лоренцо Великолепном стало пышнее в том же палаццо, выстроенном Микелоццо, но продолжало быть почти так
же просто. Лоренцо сам был художником и любил общество людей с творческими замыслами. Полициано у него был свой человек, Боттичелли, который не утратил ещё своего весёлого характера и радостного всегда настроения, не стеснялся нисколько,
а Луиджи Пульчи бесцеремонно лез со своими народными словечками и народными песенками, когда хотел. Лоренцо и мать его
Лукреция Торабуони умели ценить искусство и литературу,
не жертвовали этикету дружбой и добрыми отношениями»32.
32
Дживилегов А.К. «Вазари и Италия». // Избранные статьи по литературе и искусству. // http://svr-lit.ru/svr-lit/dzhivilegov-izbrannyestati/vazari-i-italiya.htm
87
Церкви Флоренции производили огромное впечатление
своими фресками и мозаиками, которые Лоренцо Медичи особенно любил. В 1490 году Вазари записал разговор Лоренцо
с экстравагантным художником Граффьоне об украшении собора Санта-Мария дель Фьоре.
«Хочу украсить его мозаиками и лепниной», – сказал Лоренцо. «Но у вас нет для этого мастеров», – ответил Граффьоне.
Лоренцо возразил: «У нас столько денег, что и мастеров сделаем». – «Нет, Лоренцо! – воскликнул Граффьоне. – Не деньги делают мастеров, а мастера деньги». Впрочем, денег и вправду
хватало: после закрытия одного за другим зарубежных банковских филиалов во Флоренцию возвращались большие суммы
денег, и их предпочитали вкладывать не в рискованные предприятия, а в роскошные сооружения. Притом, что работа художников оплачивалась, в общем-то, скромно, золотой поток питал
все новые и новые проекты. Лоренцо по достоинству оценил
реставрацию мозаик баптистерия Сан-Джованни, начатую в середине века, которой долго занимался Алессио Бальдовинетти.
Он же восстановил и мозаики Сан-Миниато-аль-Монте.
Благодаря этим работам Флоренция превзошла в мозаичной
технике даже Венецию.
Благодаря Франческо Сассетти и художнику Гирландайо
церковь Санта-Тринита стала местом своеобразного поклонения
Лоренцо Великолепного. Главная капелла церкви была расписана ныне утраченными фресками, где изображался Лоренцо в окружении видных представителей флорентийского общества.
Бонджанни Джанфильяцци, которому Лоренцо много раз поручал важные миссии, и чей дворец тоже стоял недалеко от СантаТринита, заказал их учителю Гирландайо – Алессио Бальдовинетти. Заказчик с семейством был изображен на них рядом с Лоренцо, Луиджи Гвиччардини, Лукой Питти, Филиппо Строцци
и другими знаменитыми флорентийцами.
Санта-Тринита стала как бы пантеоном фамилий, близких
к Медичи. Недалеко от капеллы Сассетти, в капелле Ардингелли, в 1501 году была похоронена муза Лоренцо Лукреция Донати.
Джованни Торнабуони приглашал Гирландайо работать
в Риме: он заказал ему фрески в Санта-Мария сопра Минерва,
88
где похоронил свою супругу Франческу ди Лука Питти, скончавшуюся в 1477 году. Франческо Сассетти, товарищ и соперник
Торнабуони в делах, не желал отстать от него. Он только что
закончил строительство роскошной виллы в Монтуги и собирался устроить себе достойную своего богатства погребальную капеллу. Переговоры с монахами Санта-Мария Новелла закончились ничем. Тогда Сассетти договорился с церковью СантаТринита, расположенной неподалеку от своего городского дворца. Ему выделили северную капеллу на хорах. Там он велел выбить напротив друг друга по обе стороны от алтаря две ниши
под арками, украшенными резьбой. В нишах установили для него и для его жены Неры Кореи порфировые саркофаги работы
Джулиано да Сангалло. Вокруг гробниц по заказу Сассетти Гирландайо изобразил его символы – кентавра и пращу, а также написал гризайлем сцены в античном духе и на сводах – фигуры
сивилл. Но главное внимание было уделено алтарной части. Для
нее Гирландайо написал картину «Рождество»: пастухи (в которых можно узнать коммерсантов из семьи Сассетти) преклоняют
колени перед младенцем Иисусом, изображенным у подножия
саркофага. Святой Иосиф смотрит вдаль – там поднимаются
в гору три волхва (тонкий намек на семью Медичи). В общем,
как и было принято, библейские сцены на картине содержали
намек на современность. Над алтарем расположено несколько
рядов фресок. Здесь художник изобразил эпизоды жития святого
Франциска – покровителя Сассетти. Есть среди них и чудо, случившееся рядом с церковью Санта-Тринита – на той площади,
где стояли дворцы Сассетти, Спини и Джанфильяцци. Благодаря
святому Франциску там был воскрешен мальчик из семьи Спини, выпавший из окна и разбившийся насмерть. На фреске изображен мальчик, поднимающийся с ложа, и Франциск, с неба
благословляющий его. Созерцают это чудо известные современники Сассетти – по словам Вазари, это Мазо дельи Альбицци
с прелестными дочерями Альбьерой и Джованной, Аньоло Аччайуоли, и Палла Строцци.
На верхней фреске, якобы изображающей утверждение устава францисканского ордена Гонорием III в 1223 году, в самом
парадном виде написаны Сассетти с сыновьями Галеаццо, Кози89
мо и Теодоро, а вместе с ними и Лоренцо Великолепный
со своими сыновьями Пьеро, Джованни и Джулиано. Дети поднимаются по лестнице; перед ними идет их наставник Анджело
Полициано, а сзади – Маттео Франко и Луиджи Пульчи (Ил. 28).
Лоренцо с полуулыбкой смотрит на церемонию, стоя между стариком, в котором иногда признают Антонио ди Пуччо Пуччи
(1418–1484), и своим главным управляющим Сассетти, которые были обязаны своим состоянием и положением семье Медичи. Рядом с Франческо Сассетти – его младший сын Теодоро
(Ил. 6-26). Спокойная и величественная фигура Лоренцо в длинном пурпурном плаще привлекает больше внимания, чем папские служители, изображенные на переднем плане (Ил. 6-27).
В глубине фрески – площадь Синьории. Там, перед дворцом,
собираются по двое, по трое горожане и ведут разговоры. Папа
на престоле и преклонивший вместе с кардиналами колени святой Франциск – чуть ли не статисты, посетившие официальную
церемонию в Синьории, одну из тех, что слепили глаза своим
блеском, покуда в сторонке Лоренцо и его приближенные вершили свои дела.
В конце 1480-х годах Великолепный уделяет особое внимание поощрению изящных искусств. Из ваятелей и живописцев
особенно близки ему Поллайоло, который посвящает Лоренцо
скульптурную группу «Геркулес и Антей», а на фреске «Встреча
царицы Саввской с царём Соломоном» придает Соломону схожесть с обликом Медичи; его черты отражает и Доменико Гирландайо в церкви Тринита, этот же живописец напишет для него
в Спедалетто «Мастерскую Вулкана», где несколько обнажённых
людей куют молнии для Юпитера; из-за смерти Лоренцо Гирландайо не довёл до конца мозаичную отделку капеллы Св. Зиновия
во Флоренции, которую спонсировал Великолепный.
Вхож к нему во дворец Андреа дель Кастаньо, который в то
время начинает свои эксперименты с масляными красками, при
нём работает скульптор Андреа Вероккьо.
В начале XV века Донателло нашёл своего покровителя
в лице Козимо Медичи, и именно ему было поручено создать
коллекцию антиков; его сын Пьеро выделил 28000 флоринов
на её увеличение, но лишь Лоренцо пополнил коллекцию на90
столько, что сделал её одной из самых известных не только
в Италии, но и в Европе. «Он был таким любителем всего того,
что осталось от Античности, – пишет Валори, – что, казалось,
не было для него ничего более драгоценного. Те, кто хотели доставить ему удовольствие, были вынуждены собирать по всему
свету медали и монеты, ценные своим возрастом или примечательные мастерством, в них вложенным, статуи, бюсты или любые другие предметы, хранящие на себе хотя бы отблеск античности»33. Так, Лоренцо пришёл в необычайный восторг, когда
Джироламо Рошо из Пистойи преподнёс ему мраморную статую
его любимого философа Платона, скульптурное изображение
которого он давно мечтал иметь. Коллекция, однако, никогда
не была для него самоцелью.
Восхищаясь прекрасными формами античности, он сетовал
на несовершенство мастерства современных ему художников и
для того, чтобы привить им хороший вкус, Лоренцо предлагал
копировать классические образцы, собранные им. С этой целью
он отвёл территорию своих садов, примыкающих к Сан Марко,
под школу (или академию) античности и расположил там статуи,
бюсты и другие образцы классического наследия. Как мы уже
отмечали, скульптора Бертольда он назначил смотрителем и
распорядителем в этой необычной школе и выделял суммы
денег как на стипендии учащимся, так и на поощрительные премии для особо преуспевших в мастерстве. «Возвращаясь к саду
Лоренцо Великолепного, – писал Вазари, – добавим, что был он
переполнен древностями и убран картинами, собранными сюда
красоты ради, для изучения и наслаждения...».
Эти сады Лоренцо Великолепного часто описываются историками искусств как ясли для гениальных людей, но даже если
бы из них не вышло никаких других художников кроме Микеланджело, они бы уже оправдали чаяния создавшего их. Лоренцо попросил Гирландайо послать самых лучших его учеников на
практику в его садах, и тот отобрал двух юношей – Франческо
Граначчи и Микеланджело, который, по иронии судьбы, в этих
садах встретил своего будущего оппонента, Торриджано.
33
Валори Н. «Жизнь Лоренцо Медичи» в изложении У. Роско, 1795.
91
***
«Великолепный рассказывает...», из личных дневников
Лоренцо Медичи
«Меня обвиняли в излишнем пристрастии к искусству. А вы
видели, как братья Полайолло изображают человеческие тела,
“оживающие” на их полотнах? А Вероккьо, учитель молодого
Леонардо, преуспевший и в живописи, и в скульптуре? А Боттичелли с его поэтичностью и чувственностью, покорившими меня
навсегда?»34
34
https://www.facebook.com/Гид-Флоренция-Сиена-Провинция100558461289999/videos/всем-привет-из-флоренциипобедитьзаговорвеликолепный-рассказывает-из-личныхднев/2961464733933375/
92
7. ЛОРЕНЦО – ПОКРОВИТЕЛЬ НАУК.
АКАДЕМИЯ КАРЕДЖИ: ПОЛИЦИАНО, ФИЧИНО,
ПИКО ДЕЛЛА МИРАНДОЛА.
ТРАКТАТ «СЕЛЬВА ЛЮБВИ»
«Хвала нашему веку, который является золотым благодаря золотым дарованиям».
Марсилио Фичино
«В то время как ум мой был погружён в бурю общественных дел, а в ушах моих звучали возмущённые крики
граждан, разве я мог обрести то удовлетворение, какое
сейчас нахожу в науках?»
Лоренцо Медичи
«Без платоновского учения никто не может быть ни хорошим гражданином, ни хорошим христианином», – любил говорить Козимо Медичи. Его внук Лоренцо Великолепный хорошо
усвоил завет своего мудрого деда...
Тексты Платона были возвращены в XV веке – их в Италию
привезли греческие беженцы из Малой Азии, спасавшиеся
от набиравшей силу Османской империи. Осев в городахгосударствах, таких как Флоренция, эти беженцы привезли с собой манускрипты и стали учить итальянских ученых древним
языкам.
Дело в том, что в Кареджи располагалась так называемая
Платоновская академия (Ил. 7-47), которую основал еще Козимо
Медичи. Он подарил ей свои редкие греческие манускрипты,
а во главе академии встал Марсилио Фичино (Ил. 7-49), сын
врача, сам медик и священник, посвятивший свою жизнь переводу Платона, Плотина и Прокла на латинский язык.
Трудно вообразить, чтобы Фичино предпринял свои труды
по овладению «платонической наукой» из страсти к «чистому»
познанию, или желания обрести громкую научную славу, или,
скажем, нажиться и «сколотить» себе состояние: все эти резоны,
очень понятные современному человеку и, вполне возможно,
не чуждые в какой-то мере «главе платонического семейства»
93
(как друзья именовали Фичино), тем не менее не в состоянии
объяснить его ученое подвижничество, ближе напоминающее
духовное тягло, добровольно, ради каких-то особых целей возложенное им на себя. Но что это были за цели, нам точнее может
сказать сам гуманист, даже если он из священного трепета перед
ними не часто о них упоминает, или же кто-то из круга его друзей, для пользы которых он, в первую очередь, и работал и которые, воспитанные в одной с ним культуре, прошедшие ту же, что
и он, образовательную подготовку, должны лучше кого бы то ни
было его понимать. Ибо невозможно не согласиться с тем, что
«поступки людей мотивировались ценностями и идеалами их
эпохи и среды»35.
Биограф использовал позднее признание самого Фичино
в предисловии к комментариям на Плотина (увидели свет в
1492 г.) о том, что «Козимо Великий во время собора, состоявшегося между греками и латинянами во Флоренции при папе
Евгении IV, часто слушал рассуждения о платоновских таинствах греческого философа по имени Гемист Плифон, представавшего как бы вторым Платоном; с самого начала вдохновившись и воодушевившись его пылкими речами, он (Козимо) с тех
пор своим высоким умом замыслил при первой подходящей
возможности создать некую академию. Затем, дабы осуществить
такой замысел, сей Великий Медичи предназначил для столь
важного дела меня, тогда еще юнца, сына своего лучшего врача;
имея в виду эту цель, он воспитывал меня изо дня в день»36.
В частности, именно вышней волей был определен Фичино
к тому, чтобы служить восстановлению платонизма, о чем будто
бы горячо мечтал Козимо Медичи, фактический правитель
Флоренции, восхищенный речами Георгия Гемиста Плифона,
философа-платоника, находившегося в 1439 году в качестве участника византийской делегации во Флоренции на церковном соборе, который завершился подписанием унии между католиками
и православными.
35
Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры. М., 1972. С. 8.
Ficinus M. In Plotinum Ad magnanimum Laurentium Medicem patriae
servatorem Prooemium // Op. om. P. 1537.
36
94
В результате Фичино получил полное рукописное собрание
сочинений Платона, чрезвычайно редкий и дорогой манускрипт,
цена которого могла превышать и стоимость полученного
гуманистом дома во Флоренции, и стоимость имения в Кареджи.
Эту рукопись, изготовленную с греческого оригинала, которым располагал член византийской делегации Георгий Гемист
Плифон, Медичи приобрел, по-видимому, во время ФеррароФлорентийского собора 1438–1439 годах, вполне возможно,
в обмен на финансовую помощь, которую, как известно, правитель Флоренции оказал делегации с Востока.
Фичино и его последователи читали Платона как истинные
христиане: для них аллегория пещеры в «Государстве» означала
контраст между темным миром безверия и истинным миром,
озаренным сиянием Божественной благодати. Поскольку идеи
Платона были известны христианским авторам: автору Евангелия от Иоанна, святым Павлу и Августину, читатели эпохи Возрождения понимали эти тексты. Но это чувство знакомого могло
быть и обманчивым. Красота платоновского языка и радость открытия так ослепили Фичино, что он пытался прочитать диалоги
как изложение взглядов самого Платона, а не как беседы разных
людей неравного ума, – а именно так их понимали древние.
Но все равно мы должны быть благодарны Фичино. Его видение
платонической традиции, которая сама по себе прекрасна, вдохновило многих других на прекрасные идеи и прекрасные произведения. И ничто из этого не сравниться с фреской Рафаэля
«Афинская школа», написанной на стене Апостольского дворца
для папы Юлия II.
Родился Марсилий 19 октября 1433 года в местечке Фильине (Figline), расположенном в долине р. Арно, в округе Флоренции. Семья его принадлежала к знати и даже располагала собственным гербом, который на одном из ранних манускриптов воспроизвел неумелой рукой сам Марсилий: на голубом поле серебряный меч, и с той, и с другой стороны от него по золотой
звезде. Когда Фичино родился, его отец Диотифечи д’Аньоло ди
Джусто изучал врачебное искусство, которое он практиковал
поначалу в своей округе, а затем во Флоренции, где с 1446 года
95
владел собственностью – домом на улице Санта Мария Нуова.
Приобретя славу лучшего врача, в особенности в области хирургии, Диотифечи стал пользовать высшую знать города и был
особенно ценим Медичи; конечно, не без их помощи он, переменивший свое имя на Фичино (Fecinus, Ficinus), производное от
Диотифечи (Diotifeci), получил права флорентийского гражданства; в связи с чем его сын, до 1456 года подписывавшийся
«Марсилий из Фильине» (Marsi-lius Feghinensis), с 1457 года начал представлять себя как «Марсилий Фичино флорентиец»
(Marsilius Ficinus Florentinus). Марсилий «в юности получил изрядное образование в гуманитарных дисциплинах», «обучившись латыни, он изучал греческий во Флоренции и в Пизе»,
а это могло относиться к концу 1448–1449 годов, когда из-за чумы вместе со многими флорентийцами Фичино пришлось бежать в Пизу. Естественно, что знакомство с греческим языком
в этот период должно было быть самым общим.
«Как только университет (lo studio pubblico) возобновил занятия, (Марсилий) принялся за логику, риторику и философию,
а именно перипатетическую, и в ней имел учителем (dottore)
Никколò Тиньози из Фолиньо, который ее читал в тогда вновь
открывшемся университете Флоренции».
В письме к Лоренцо Медичи Фичино горячо рекомендует
другого своего наставника Командо, который, по словам гуманиста, «держал во Флоренции школу в течение сорока пяти лет,
и многие из его учеников стали людьми достойными; в числе его
воспитанников был и я, впрочем, не знаю, делаю ли ему этим
честь»37.
Фичино был студентом, по крайней мере, с осени 1451 года
и слушал курс у профессора флорентийского университета Пьеро ди Антонио ди Джованни Дини по «Логике» Паоло из Венеции, преподававшего в начале XV века в Падуе. Кроме того,
Фичино, как видно, едва достигнув восемнадцати лет, пользовался уже хорошей репутацией за свою образованность, если
подвизался в качестве частного учителя (ripetitore) при тридцатипятилетнем Пьеро де Пацци, одном из богатейших и влия37
Ficinus M. Ad Laurentium medicem // SF. Vol. II. P. 182.
96
тельнейших людей Флоренции, обладателе превосходной библиотеки, поддерживавшем отношения с видными гуманистами
своего времени.
Автор «Второго жизнеописания» Фичино утверждает, что
отец «заставил его изучать философию Аристотеля и математические дисциплины, имея намерение сделать его медиком», покладистого же сына, который «серьезно занимался Аристотелем
и медициной, дабы сделать приятное отцу», тем не менее, больше влекла Академия, то есть Платон, нежели Ликей, то есть
Аристотель; и даже попытки его наставника Никколò Тиньози,
убеждавшего ученика «покинуть Академию ради Ликея», к успеху не привели. Столь же безрезультатными оказались, как
видно, и предостережения против чрезвычайного увлечения
Платоном, высказанные старшими товарищами начинающего
гуманиста Лоренцо Пизано и Антонием Альиплодом. Результатом его ревностного изучения платоников на этом этапе стали
утраченные четыре книги «Наставлений в платонической науке»
(Institutiones ad Platonicam disciplinam), обозначенные у Корси
как комментарий, созданные в 1456 году Кристофоро Ландино.
«Когда… прочитал его вместе с Козимо Медичи, то оба они
одобрили, но посоветовали не публиковать, доколе не обучусь
греческому языку и буду черпать из источников платонического
учения», как видно, у гуманиста формируется установка, направлявшая всю его последующую деятельность, – разрабатывать христианскую апологетику, опираясь на философскобогословское наследие античности.
Как бы то ни было, а до своей смерти 1 августа 1464 года,
10 платоновских диалогов сумел освоить в Фичиновом переложении на латынь Козимо Медичи.
В момент кончины патрона гуманист работал над переводом
псевдо-платонова трактата «Аксиох», автором которого он считал Ксенократа. Этот перевод Фичино посвятил уже сыну Козимо Пьеро Медичи (1414/1416–1469), которого провозгласил
«столпом Академии» в надежде обрести в нем верного продолжателя культурных интересов его отца.
Руководитель Платоновской академии Марсилио Фичино –
один из ближайших друзей правителя Флоренции. По описани97
ям, этот тщедушный, невысокий человек, страдающий ипохондрией, несмотря на недуги, стал живым справочником по древней
философии. Он уже официально в 1469 году в одном из своих
трудов называет Лоренцо «Великолепным», Magnifico, и с этим
Лоренцо уже останется, с титулом, который как бы Фичино ему
присвоил. Однако у этого прозвища есть и другие смыслы: прекрасный, роскошный, пышный, славный, блестящий, щедрый.
В предисловии к публикации Платона, посвященной Лоренцо
Медичи, Фичино писал, что для Козимо он перевел десять диалогов, после же его кончины «Пьеро, превосходнейшему мужу,
давал читать девять диалогов». Речь должна идти о «Гиппии
большем», «Лисиде», «Теэтете», «Евтидеме», «Гиппии меньшем»,
«Хармиде», «Лахете», «Кратиле», «Критии». «После ухода из
жизни Пьеро, – сетовал Фичино Лоренцо Медичи, – фортуна …
вопреки моей воле отрывала меня от занятия переводами (Платона). Ты же, почитатель религии и покровитель философии, (своими) милостями и содействием вернул меня к ним».
Прямые контакты Фичино с Лоренцо начались довольно
рано, по крайней мере, с 1462 года, когда гуманист на положении фактически «домашнего» философа стал близким Козимо
Медичи человеком. Однако документально зафиксированы первые контакты Фичино с Лоренцо к исходу жизни Козимо:
в письме Лоренцо, составленном в сентябре 1474 года, гуманист
вспоминает, как он в его присутствии читал лежавшему на
смертном одре Козимо платоновские диалоги «Парменид» и
«Филеб»; вскоре после окончания чтения больной преставился.
Это случилось 1 августа 1464 года, Лоренцо тогда было пятнадцать лет. Вряд ли Фичино проводил с Лоренцо какие-то особые
занятия (это входило в обязанности Джентиле Бекки), хотя его
встречи и беседы с Лоренцо, подобные тем, которые гуманист
имел со старшими представителями семьи Медичи, Козимо и
Пьеро, при их жизни, не вызывает сомнений. Обсуждаться там
могли не только диалоги афинского философа и позднеантичные
писания герметического, орфического, зороастрийского толка,
но и теоретические проблемы науки, искусства, политики, морали, богословия. Лоренцо в качестве персонажа произведения
несколько раз упоминает – надо полагать, имея в виду реальные
98
события, – о том, что Фичино разъяснял ему Платона, что вместе
они изучали диалог «Тимей», что сам он, наконец, даже читал
ранний Фичинов трактат «О наслаждении».
Лоренцо имел отношение к переводам Платоновых сочинений уже в 60-е годы, в частности, к переводу диалога «Ион».
Тем не менее, в первом печатном издании Платона все его произведения – включая диалоги, посвященные ранее Козимо и
Пьеро Медичи, а также собственное сочинение гуманиста
«Комментарий на “Пир” Платона» – он преподнес Лоренцо Медичи в 1482 году.
В «Комментарии на “Пир” Платона, о Любви» в латинском
варианте, завершенном не позднее лета 1469 года, инициативе
«прославленного мужа Лоренцо Медичи» (vir clarissimus
Laurentius Medices) Фичино приписывал «возобновление платоновского пира» 7 ноября 1468 года, которым по примеру древних платоников был отмечен день рождения и смерти афинского
философа; устройство празднества Лоренцо будто бы возложил
на Франческо Бандини, собравшего девять сотрапезников на
вилле в Кареджи.
«Божественное провидение, – писал гуманист, обращаясь
к Лоренцо Медичи в предисловии к комментариям на труды
афинского философа, – решило священную религию не только
укрепить пророками, сивиллами и святыми учителями, но также особенным образом возвеличить посредством некой безупречной философии». И поэтому не иначе, как волей «всемогущего Бога», душа Платона снизошла в мир, дабы «наставить
людей в священной религии» – писал Фичино далее – и убежденность в этом позволяла ему рассчитывать на то, что и в распространении Платонова наследия среди латинян, «деле сколь
необходимом, столь и благочестивом», к коему его будто бы
приставил Козимо, он «не будет лишен Божественного содействия».
Полициано также свидетельствует о том, что Лоренцо к философии приобщал Фичино, переводчик Платона, наряду с Аргиропулом, переводчиком Аристотеля. О том, что между Фичино и юным Лоренцо уже сложились добрые и даже близкие отношения говорит приписка к посланию Франческо Берлингьери
99
за 1466 год, в которой гуманист просит этого Медичи поддержать ходатайство их друга, Берлингьери, о получении одного из
освободившихся церковных приходов.
Безусловно, в раннем возрасте Лоренцо стал проявлять активный интерес к делу, которому предназначил себя Фичино, –
возрождению и освоению великой древнеязыческой богословской традиции, наиболее полным образом обобщенной и истолкованной, как считалось, Платоном и его продолжателями.
Не случайно еще при жизни Пьеро Медичи Фичино посвятил перевод некоторых диалогов Платона, например, «Иона»,
не ему, а Лоренцо. В предисловии к выполненной, скорее всего,
в том же 1469 году итальянской версии «Комментария на “Пир”
Платона…» Фичино само появление этого своего произведения
объяснял опять же настоянием Лоренцо: «Для пользы латинян я
перевел книгу Платона («Пир») и, побуждаемый нашим великолепным Лоренцо Медичи, прокомментировал наиболее трудные
таинства, в ней содержащиеся»38.
Еще раз о присущем Лоренцо великолепии – вместе с необыкновенным человеколюбием – гуманист заявил в эпистоле,
адресованной в январе 1474 года непосредственно своему покровителю39.
Фичино видел или хотел видеть в нем образец социального
поведения, достойный того, кто призван воплощать собой эту
добродетель. Прежде всего, он оценил, конечно, поддержку
и прямое участие Лоренцо в делах и начинаниях Платоновской
академии.
Заинтересованный в сохранении этих отношений, Фичино
на правах наставника (роль, которую он сохранял и после прихода Лоренцо к власти во Флоренции) старался не только
приобщать его к своим трудам и идеям, но и ориентировать
на подражание Козимо или, как он писал в послании к Ло38
Ficino M. El libro dell’Amore. Proemio di Marsilio Ficino fiorentino
sopra El libro dell’Amore, a Bernardo del Nero e Antonio di Tuccio
Manetti… P. 4.
39
Ficinus M. Mirabilium author Deus est, non homo // Ep. lib. I. P. 622.
100
ренцо, «Великого Козимо, твоего деда, моего Покровителя»
(Magnum Cosmum,… avum tuum, Patronum meum), рисуя нравственный портрет которого, гуманист не забыл тут же упомянуть о справедливости и великолепии, проявляемых им в отношении людей (erga homines iustum, atque magnificum) 40. Послание следует датировать концом сентября 1474 года.
Быть, как Козимо, продолжать его дело означало, среди
прочего, проявлять заботу о Платоновской академии, основателем и неусыпным попечителем которой представлял Фичино
этого Медичи в трудах, адресованных Лоренцо.
Трудно сказать, чем конкретно обязан был Фичино Лоренцо Медичи, внуку Козимо и сыну Пьеро, в освоении Платонова
наследия, хотя, как сообщает Никколò Валори, первый биограф
Лоренцо, этот молодой Медичи, пройдя курс обучения у грека
Аргиропула перипатетической науки, обратился к освоению
Платонова наследия под руководством Марсилия Фичино,
«с которым тесно общался и благодаря которому очень преуспел в постижении глубин и тайн Платонова учения», «стремясь, лишь только был свободен от общественных дел, как
можно больше внимать ему и беседовать с ним». И вполне закономерно, что в первом печатном издании Платона все его
произведения – включая диалоги, посвященные ранее Козимо и
Пьеро Медичи, а также собственное сочинение гуманиста
«Комментарий на “Пир” Платона…» – он преподнес Лоренцо
Медичи.
Следующие за переводами Платона значительные труды гуманиста, латинская редакция «О христианской религии» и фундаментальное «Платоновское богословие о бессмертии душ», были также адресованы Лоренцо Медичи. Фичино писал своему патрону в направляемом ему предисловии к «Платоновскому богословию»: «Я посчитал необходимым посвятить тебе, Великодушный Лоренцо, предпочтительно перед другими сей труд не для
того, чтобы сообщить тебе философские (истины), в коих ты давно уже сведущ – ибо не столько тебе, сколько другим я хочу
открыть тайны древних, тебе уже известные, – но потому что
40
Ficinus M. Imitatio potior quam lectio // Ep. lib. I. P. 648–649.
101
по твоей милости мы обрели досуг, облегчивший нам возможность заниматься философией, и потому еще, что наш Платон,
мне кажется, весьма порадовался бы, увидя в тебе то, чего очень
желал великим людям прошлого: соединение философии с наивысшей гражданской властью»41.
Фичино недвусмысленно признавал первостепенную роль
представителя третьего поколения правившего Флоренцией семейства Медичи в создании необходимых условий для того,
чтобы можно было целиком предаться делу, к которому считал
себя предназначенным. Но, кроме того, гуманист изображал Лоренцо воплощением платоновского идеала государя-философа,
мудреца во власти – тех самых качеств, сочетание которых необходимо, по его мнению, для возвращения «Золотого века», не
случайно приурочиваемого медичейской пропагандой к правлению Лоренцо.
Равным образом все последующие крупные свои работы
Фичино полагал необходимым посвящать Лоренцо, не упускавшего случая идентифицировать себя с новой гуманистической
культурой Флоренции, с идеями Платоновской академии, оказавшими сильнейшее влияние на направление духовных исканий
в Италии и других европейских странах.
12 ноября 1490 года Лука Фабиани, писец и друг Фичино,
изготовил для Лоренцо Медичи кодексы с Фичиновыми переводами и толкованиями Плотина, украшенные иллюстрациями;
оплатил работу Филиппо Валори42. А вот типографские расходы
по изданию Плотиновых «Эннеад» в переводе Фичино и с его
же комментариями взял на себя сам «покровитель Академии»
Лоренцо Медичи, которому оно было посвящено. Правда, вышло в свет оно через месяц после его смерти, в мае 1492 года.
В конце 1489 или в начале 1490 года Лоренцо был посвящен кодекс с переводами всех крупнейших представителей языческого
неоплатонизма III–VI веков Порфирия, Ямвлиха, Прокла, раннехристианского философа-неоплатоника Синезия и византийско41
Ficinus M. Prooemiumin Platonicam Theologiam
immortalitate. P. 78.
42
Kristeller P.O. Introductio. P. CXXVIII.
102
de
animorum
го платоника Михаила Пселла, а кроме того, Прискиана Лида43.
В то же почти время, осенью 1489 года, иждивением Филиппо
Валори был подготовлен хорошо иллюстрированный миниатюрами кодекс с «Тремя книгами о жизни», созданными в значительной мере по мотивам комментариев к Плотину, а уже в начале декабря 1489 года это произведение, посвященное все тому
же Лоренцо Медичи, вышло во Флоренции из печати; и снова
финансировал это издание Фалиппо Валори.
Получая все эти посвящения, Лоренцо афишировал свою
исключительную роль в отношениях с главой Платоновской
академии; чтобы претендовать на нее, мало было быть фактическим главой Флорентийского государства; нужно при этом, по
примеру Козимо Старого, проявлять активную заинтересованность в том духовном предприятии, которое олицетворяла собой
Платоновская академия, и оказывать ему поддержку; но Лоренцо сумел пойти дальше предшественников – в определенный
момент он стал соучастником философского дела Фичино,
в собственных поэтических сочинениях популяризируя идеи
своего наставника. В поэме «Спор» (или «Препирательство»,
«L’Altercazione»), написанной в 1473–1474 годах, по свидетельству Фичино, после их совместного и «подробного обсуждения в
Кареджи разных аспектов счастья», Лоренцо вложил в уста главы Академии, этого «нового Платона», пространное рассуждение, которое воспроизводит трактовку этой темы, данную гуманистом в одном из его писем к патрону. Другие произведения
Лоренцо также излагают мысли и положения, которые можно
найти в трудах Фичино44. Надо полагать, что стремление Лоренцо быть на уровне интеллектуальных запросов времени, быстро
реагируя своим творчеством на религиозно-философские разра43
Ficinus M. Prooemium in libros primo quidem missos ad Laurentij filios
et Valorem, deinde ad Laurentium Medicem // Ep. lib. X. P. 905. 4.
44
Bonardi C.M. Le orazioni di Lorenzo il Magnifico e l’inno finale della
“Circe” di G.B. Gelli // GSLI. 1899. Vol. 33. P. 223–228; Gentile S.
Introduzione. P. LI; Copenhaver B.P. Lorenzo de’Medici, Marsilio Ficino
and domesticated Hermes // Lorenzo il Magnifico e il suo mondo. A cura di
G.C. Garfagnini. Firenze, 1994 (P. 225–257).
103
ботки Фичино, не могло не способствовать росту престижа
трудов и концепций этого мыслителя в глазах современников.
Не случайно и Фичино, в свою очередь, подчеркнуто демонстрировал привязанность к Лоренцо и заинтересованность в нем.
«Умоляю тебя, мой Лоренцо, – обращался к нему Фичино
в письме от 21 января 1474 года, – как ради Академии, которая
благодаря тебе процветает, так и ради твоего отечества, которое
тебе дороже всего на свете, о том, чтобы ты заботился о твоем
здоровье: ибо если не будет благополучно с твоим здоровьем, то
с того же момента не будет благополучно и в Академии, и в отечестве»45.
«После Аристотеля, воспламенившись любовью к Академии,
он самым тесным образом общался с Марсилием Фичино
с большой пользой для себя, – писал о Лоренцо Никколò Валори, – проникнув в самые глубокие и тайные мысли (sensus) Платона, о чем свидетельствует весьма часто в своих писаниях сам
Фичино. Ведь, по его словам, Лоренцо имел обыкновение говорить, что без платонической науки (Platonica disciplina) никто не
будет ни добрым гражданином, ни сведущим в христианском
учении. Поэтому, рассуждая таким образом, Лоренцо всякий раз,
когда был свободен от дел государственных, всецело посвящал
себя Академии, горя желанием слушать Фичино и беседовать
с ним. И так, усердно занимаясь с Фичино, от которого он воспринимал некое тайное учение божественного Платона, для отдохновения ума он весьма охотно припоминал жизнь и нравы
деда (своего) Козимо, при этом интересуясь, какими качествами
он достиг столь высокого достоинства»46. Конечно же, Лоренцо
хотел походить на прославленного деда, и Фичино всячески поощрял в нем это стремление. «Подобно тому, как Бог сотворил
Козимо по образу мира, так же и ты, продолжая начатое, формируй себя по образу Козимо», – взывал к Лоренцо гуманист47.
А в послании к Никколò Микелоцци, секретарю и близкому
к Лоренцо человеку, Фичино в явном расчете на то, что адресат
45
Ficinus M. Mirabilium author Deus est, non homo // Ep. lib. I. P. 622. 1.
Valori N. Op. cit. P. 49–50, 100.
47
Ficinus M. Imitatio potior quam lectio // Ep. lib. I. P. 648–649.
46
104
познакомит с ним своего патрона, писал: «Я находил в этом старце (Козимо) доблесть не человека, но героя. Теперь я ясно узнаю
в этом молодом человеке (Лоренцо) – узнаю целиком того старого, я вижу феникса в фениксе, свет в луче. Наш Лоренцо постоянно и многообразно обнаруживает теперь эту блистательность Козимо, светоч для откровения латинским народам и славы Флорентийскому государству»48. Фичино стремился в этом молодом и
честолюбивом, искушенном в политике и хорошо образованном
Медичи обрести столь же неравнодушного к нему и его делу,
щедрого и участливого покровителя, какого он имел в лице Козимо Старого. Похоже, надежды Фичино оправдались. По отношению к Лоренцо, правда, он уже выступал не в роли подопечного
воспитанника, как с Козимо, но в роли наставника, что, впрочем,
не мешало им обоим в письмах, проникнутых мотивами платонической любви (amatoriae), признаваться друг другу в глубокой,
сердечной привязанности. «Все, что исходит от тебя, благо; все,
о чем ты помышляешь, праведно; поэтому все, что ты напишешь,
для нас ценно и приятно», – обращался Лоренцо к Фичино в январе 1474 года и вскоре отправлял ему новое послание с уверениями: «Ты принадлежишь уже не Марсилию, но Лоренцо, который
не меньше твой, чем ты его»49. Фичино вторил ему в письме к его
секретарю Никколò Микелоцци: «Лоренцо принадлежит мне по
причине своей необыкновенной человечности. В свою очередь,
я – Лоренцо из-за бесподобных дарований его души. Он заплатил
за меня высокой ценой, то есть самим собой»50. Обращенное
к Лоренцо увещевание рачительно обходиться со временем вынудило его признаться наставнику: «…Ты первенствуешь в любви
ко мне и намного превосходишь всех других в дружбе; …ты способен в изобилии наделять такими дарами дружбы, какими другие
не в состоянии… ибо ничто не может просветить мое существование более, чем твои исполненные великого смысла и великой
любви наставления, твои сладчайшие речи»51. Конечно же,
48
Ficinus M. Laudes Laurentij Medicis mirae // Ep. lib. I. P. 622. 2.
Ficinus M. Invitatio ad scribendum // Ep. lib. I. P. 620. 2.
50
Ficinus M. Laudes Laurentii Medicis mirae // Ibid. P. 622. 2.
51
Medici Lorenzo de’. Lettere. Firenze, 1977. Vol. II. P. 37–39. № 178.
49
105
Фичино спешил подтвердить свои чувства, намекая при этом на
то, что их глубину не дано изведать, ибо он любит Лоренцо
больше, чем хвалит его.
Между Фичино и Медичи никогда не было настоящей сердечности и близости, а после 1474 гога отношения главы Платоновской академии и Лоренцо серьезно испортились и на какоето время (до 1487 г.) даже прекратились по причине разных политических установок, неодобрительного восприятия Фичино
все более ужесточающегося режима личной власти, который
Лоренцо навязывал Флоренции, а также по причине будто бы
сочувствия философа заговору Пацци. Признаки охлаждения
находим уже в их переписке за 1474 год, а в письме Фичино Лоренцо за 1476 год с жалобой на небрежение благочестивым обычаем праздновать день Космы и Дамиана (27 сентября), в который отмечался заодно и день рождения Козимо Медичи, можно
усмотреть доказательство тому, что «отношения Фичино с Медичи были тогда решительно плохими». Отношения Фичино и
Медичи были гораздо более сложными, чем можно это себе
представить. Гуманист никогда не отвергал патроната Лоренцо.
Нельзя объяснять причины разлада между ними только разницей
в политических предпочтениях, нужно искать более глубокие
причины – несовпадение фундаментальных ценностей (basic
values), на которые они ориентировались; в частности, Фичино и
другие современники, несмотря на их привязанность к Лоренцо,
не принимали новый образ жизни, который подразумевал под
патриотизмом лояльность Медичи. Мы видим сокращение корреспонденции между ними и несколько фраз из писем гуманиста, имеющих антимедичейскую направленность. Но ведь надо
признать, что Лоренцо Медичи, на котором реально лежала
ответственность за управление Флорентийским государством
со всеми проблемами его внешней и внутренней политики,
а также надзор за делами и имуществом своей семьи и многие
другие обязанности, не мог постоянно поддерживать столь же
тесное общение с Фичино, хотя бы перепиской, каким оно было
в 1473–1474 годах.
Сходное обращение к Лоренцо – как к «единственному покровителю», более того, к «единственному отцу» – содержится
106
в письме, отправленном гуманистом на следующий день после
похорон его отца, врача Диотифечи (22 марта 1478 г.), которые по поручению Лоренцо почтил присутствием Пьеро Медичи52. Как можно заключить из предисловия к трактату «О христианской религии», Лоренцо подвиг Фичино принять священнический сан в декабре 1473 года, и почти сразу, уже в январе
1474 года, помог ему получить в управление церковь Сан Кристофоро в г. Новоли. Из благодарственного письма, направленного Фичино Лоренцо 13 января 1474 года, явствует, что гуманист еще прежде имел от юного покровителя «много и больших
благодеяний»; в числе прочего он, возможно, подразумевал церковь Сан Бартоломео в Помино53. Ходатайством Медичи Фичино были переданы в управление церкви Сан Бартоломео в Помино (диоцезе Фьезоле) и Сан Кристофоро в Новоли, ежегодный
доход от которых он оценивает как «порядочный».
Благодаря Лоренцо и папскому согласию, Фичино, в концеконцов, получил важнейший в городе бенефиций – место каноника кафедрального собора Флоренции Санта Мария дель Фьоре. Избрание Фичино в марте 1489 года на это место, которым
по традиции располагала семья Медичи, стало возможным после
отказа от него Иоанна, сына Лоренцо; ежегодные поступления
от этой должности не превышали 40 флоринов54.
На этот раз Лоренцо наделил Фичино не чужим, а находившимся в его распоряжении имуществом. Стоит отметить еще
одно обстоятельство: Лоренцо, вопреки собственному обыкновению, проявил несвойственную ему скромность, избегая привлекать широкое внимание к этому своему благодеянию. Такое
поведение патрона свидетельствовало о том, что он, несомненно, дорожил отношениями с Фичино и был готов всячески содействовать его материальному благополучию. После выхода
52
Kristeller P.O. Marsilio Ficino and his works… Appendix I. P. 46, 47;
Maiorem charitatem nemo habet, quam ut animam suam ponit quis pro
amicis suis // Ep. lib. V. P. 799. 3
53
Ficinus M. Gratiarum actio // Ep. lib. I. P. 621. 2
54
Della Torre A. Op. cit. P. 620 № 1; Marcel R. Op. cit. P. 481–483;
Picotti G.B. La jeunesse de Léon X le pape de la Renaissance. (1-е изд. на
итальянском яз., 1927). Paris, 1931. Р. 53–54.
107
в свет в первой половине 80-х годов. «Платоновского богословия» и сочинений Платона в Фичиновом переводе престиж флорентийского философа резко возрос, в качестве главы платоновского направления он стал авторитетом первой величины между
мыслителями эпохи. Последующими трудами он должен был
закрепить за собой этот статус.
Можно сказать, что и в прямом, и в переносном смысле Фичино зажег негасимую лампаду перед бюстом Платона как «самого лучшего из учеников Христа» – это было одновременно и
ересью, и извращением истории, за что Рим мог отлучить его от
церкви. В этом смысле Лоренцо довольно сильно рисковал.
Среди итальянских и европейских интеллектуалов началось
повальное увлечение идеями Платоновской академии, повысился – если уместно так сказать – «спрос» на того, кто выступал их
хранителем и популяризатором. В этих условиях Лоренцо поспешил приблизить и «обласкать» Фичино, который готовил ему
посвящение новых трудов. Для демонстрации их тесных отношений Лоренцо в мае 1490 года пригласил в свой дворец на чествование венецианского гуманиста Эрмолао Барбаро в узком
кругу, помимо Джованни Пико делла Мирандола и Анджело
Полициано, также Фичино. Тогда же, в 1490 году, по-видимому,
не без помощи Медичи Фичино был освобожден от налогов на
клир, установленных в пользу университета Пизы. В 1491 году
Лоренцо оплатил издание выполненного Фичино перевода «Эннеад» Плотина.
Отзывавшийся благодарностями на всякую оказанную ему
милость, глава флорентийских платоников вместе с тем избегал
злоупотреблять ролью просителя, стараясь не докучать Лоренцо
Медичи, который, по заверению самого Фичино, без всякой
инициативы с его стороны по собственному почину то и дело
щедро его одаривал; впрочем, временами он жаловался патрону
на аппетиты своей родни, не оставлявшей его в покое бесконечными требованиями материальной поддержки. «В самом деле,
Лоренцо, философия велит мне жить, довольствуясь тем, что я
некогда получил от тебя; однако племянники в моем доме не
в состоянии удовольствоваться немногим», – признавался Фичино в марте 1487 года.
108
Внимание Лоренцо к трудам и идеям Фичино стимулировало творчество гуманиста, повышало общественный престиж его
философского дела, того «древнего богословия» и «платонического учения», которое он взялся возродить. Именно Лоренцо,
по уверениям гуманиста, побудил его после перевода диалога
«Пир» составить знаменитый комментарий к этому произведению, поощрял и помог вернуться к переводам наследия Платона,
чтобы довести их до конца, подвиг к написанию трактата
«О христианской религии», проявлял интерес к работе над
«Платоновским богословием».
Помощь, которую оказывал Лоренцо гуманисту, была далеко не бескорыстна; правда извлекаемая им выгода имела не материальный характер. Многие положения философской доктрины Фичино, почерпнутые из его трудов, наставлений и бесед,
отразились в произведениях самого Лоренцо. В итоге ему посвятил гуманист главные труды своей жизни – перевод всех сочинений Платона, а также «Эннеад» Плотина, трактаты «Платоновское богословие», «О христианской религии», «О жизни»,
а его брату Джулиано Медичи – первую книгу своих «Эпистол».
Он уже не только «вкладывал» в дело, осуществляемое Фичино, но и пожинал плоды долгого покровительства семейства
Медичи Платоновской академии, ибо европейская известность
ее главы, огромный и повсеместный интерес к ее трудам и идеям, несомненно, повышали общественный и международный
престиж Лоренцо, служили укреплению его власти и авторитета.
Сообразуясь с новыми моральными постулатами, выдвигаемыми
ренессансным неоплатонизмом, Лоренцо – недаром уже прозванный Великолепным – сумел соединить свое имя со всеми
крупными свершениями Платоновской академии и благодаря,
в частности, этому как бы претворить в своей персоне образ
мудрого государя-мецената, щедрого и чуткого к новым духовным веяниям, и в силу этого имеющего право претендовать на
главенство в обществе не только гражданское, но также нравственное и культурное.
Состав Фичинова кружка весьма разнообразен, среди его
участников не только выдающиеся гуманисты Флоренции и
Италии, философы, богословы, знатоки древних языков, истори109
ки, юристы, космографы, преподаватели школ, университетские
профессора, врачи, поэты и музыканты, но также церковные иерархи, священники, монахи, флорентийская политическая и
деловая элита, представители семей, которые вместе с Медичи
сосредоточили в своих руках контроль за государственными
институтами и огромные материальные богатства. И, тем не менее, далеко не все те, кто имел прямое отношение к ученому сообществу, известному теперь под именем Платоновской академии, указаны ее руководителем – Фичино – в составленном им
списке из 80 человек. Не назван Якопо ди Поджо Браччолини,
сын прославленного гуманиста, близко общавшийся с Фичино,
в 1478 году казненный за участие в антимедичейском заговоре
Пацци, из-за чего, по-видимому, ему не нашлось места в предаваемом огласке перечне друзей «главы платоников». Не упомянут состоятельнейший Джованни Ручеллаи, хотя известно, что
Фичино ему толковал о том, что такое фортуна и можно ли ей
противостоять (сохранилось послание на эту тему 1462 г.). Равно
как и представитель следующего поколения этой семьи Бернардо Ручеллаи, который не стал финансировать издание Платона
1484 года и поэтому, разумеется, не мог попасть в число лиц,
причастных Фичинову делу. Не значатся среди них по непонятной причине поэт-платоник Джироламо Бенивьени, одно время
очень дружный с Фичино, и венецианский посол, известный
гуманист Бернардо Бембо, участник собеседований и пиров
Платоновской академии второй половины 70-х годов XV века;
а также Бернардо дель Неро и Антонио ди Туччо Манетти, хотя
им Фичино посвятил основные свои переводы на итальянский
язык и собеседования на темы политики. Пропустил Фичино –
опять же неизвестно, почему – Лоренцо ди Пьерфранческо Медичи, с которым сохранял до последних своих дней тесные и
добрые отношения; в списке Фичино нет имен иноземных гуманистов и студентов, которых он приобщал к своим трудам. Наконец, особого внимания заслуживает то обстоятельство, что
в Фичиновом товариществе не было ни одного представителя
художественной культуры Флоренции – живописца, ваятеля,
зодчего, а ведь их произведения (в которых, как показано исследованиями историков искусства XX века, заметно влияние рели110
гиозно-философских идей и эстетических концепций главы флорентийских платоников) высоко ценились его высокопоставленными друзьями-покровителями (прежде всего Медичи, Бенчи,
Ручеллаи). Да и сам он не был обойден вниманием мастеров искусства, будучи при своей жизни запечатлен Доменико Гирландайо (он создал портрет Фичино, находящийся сейчас в Антверпене и изобразил его на фреске «Патриарх Захария во храме»
в церкви Санта Мария Новелла), Козимо Росселли (на фреске
«Шествие со святыми дарами» в церкви Сант’Амброджо), на
медали Никколò Фьорентино, а также на многих миниатюрах
рукописей с его работами.
В числе учеников Фичино в 1479 году, сразу после окончания дела с заговором Пацци, появился необыкновенно одаренный молодой человек, Джованни Пико де Мирандола. Он был
из знатной аристократической семьи Пико – властителей Мирандолы и Конкордии, связанной родственными узами со многими владетельными домами Италии – но увлекся философией,
и при этом настолько, что в четырнадцать лет окончил университет в Болонье. Попав во Флоренцию, он очень сблизился
с Лоренцо Медичи. У того поистине была страсть к коллекционированию, и больше всего он любил коллекционировать таланты. Пико де Мирандола, право же, был чудом – помимо освоения права, древней словесности, философии и богословия,
он изучал новые и древние языки, и не только традиционные
латинский и греческий, но еще и еврейский, арабский, и халдейский – всего 22 языка. Он даже одно время увлекался Каббалой.
Жизнь у столь яркого человека, конечно же, была нелегкой.
Пико предложил провести в Риме всеевропейский конгресс ученых и составил «900 тезисов по философии, каббалистике и теологии» для обсуждения. Папа объявил часть тезисов еретическими. Когда де Мирандола не согласился с такой оценкой, папа
объявил еретическими все тезисы, запретил проведение конгресса, а от самого Пико потребовал предстать перед судом инквизиции. Гуманист был вынужден бежать и скрываться. Во Франции, куда он попал, решив позаниматься в Сорбонне, его посадили в тюрьму. Лоренцо вытащил его оттуда. Весной 1486 года
111
двадцатитрехлетний Пико возвращался из Франции в Рим, где
он собирался обнародовать «900 тезисов» для вселенского диспута. По дороге, во время недолгой остановки в Аррецо, Пико
влюбился в монну Маргариту, жену Джулиано Мариотта деи Медичи, родственника Лоренцо, и похитил ее почти на глазах
у мужа – бросил женщину на круп своего коня и пустился в галоп.
Муж тут же ударил в набат и бросился с множеством сородичей
и соседей в погоню. Пико преградили дорогу работавшие на аретинских полях крестьяне. В ожесточенной стычке были убиты
несколько человек, а сам Пико де Мирандола получил два ранения, был схвачен и водворен в городскую тюрьму, откуда его намеревались препроводить во Флоренцию. Лоренцо удалость
быстро замять дело. Фичино обнародовал в связи с этим шутку
«Апологию о похищении нимфы Маргариты героем Пико».
Пико полгода залечивал раны в Перудже, изучал с помощью
друзей восточные языки, обдумывал свои будущие произведения.
В 1488 году, по просьбе Лоренцо, папские власти разрешили
Пико де Мирандола поселиться близ Флоренции.
В городе ему дивились, пожалуй, не меньше, чем знаменитому жирафу Медичи, которого в 1486 году подарил Лоренцо
Медичи египетский правитель Кайт-бей в знак установления
дружественных и торговых отношений между Флоренцией и
Египтом. Пико де Мирандола скончался в тот самый день, когда
во Флоренцию вошли войска Карла VIII. Вот такие люди входили в философский круг Лоренцо.
Одна из учёных бесед между Лоренцо и Марсилио на вилле
Кареджи была настолько приятна, что они оба пожелали сохранить воспоминание о ней: Марсилио в небольших прозаических
сочинениях, которые мы находим в его письмах, а Лоренцо –
в маленькой поэме на итальянском языке под названием
«Alterca zione» или «Диспут». Поэма настолько понравилась
Фичино, что в письме к Бернардо Ручеллаи он даже вставил
прозаический перифраз из поэмы «Диспут». В этой поэме Лоренцо создаёт образ человека, сбежавшего от городского шума
и суеты, дабы насладиться прелестями сельской жизни. Идиллические размышления прерываются появлением пастуха, ко112
торый привёл на водопой стадо, и Лоренцо рассказывает ему
о суете городской жизни, утверждая, что сельская жизнь ему
гораздо больше по нраву. Пастух не отрицает преимуществ
жизни на лоне природы, но, в свою очередь, замечает, что в ней
сокрыто много трудностей. Природа здесь выступает сначала
в своей идиллической ипостаси (такой её видит городской житель) как тезис. Затем вводится антитезис, и природа предстаёт
в более суровом, но всё равно достаточно идеализированном
аспекте (сложные условия жизни пастуха составляют органичную часть, к примеру, поэтики Вергилия). Но и теза, и антитеза,
как и все идиллические красоты природы, нужны лишь как
предпосылка логической обоснованности синтеза. Поэтому
в разгар диспута появляется старец (Марсилио Фичино), выслушивает разные мнения и, пользуясь случаем, спешит изложить некоторые положения платоновской философии. Выявив
истинную (ничтожную) ценность окружающих их предметов,
он доказывает своим слушателям, что Высшее Благо не может
заключаться ни в высоком положении в обществе, ни в радостях
скромной жизни пастуха. Высшее Благо обнаруживается только
в познании Великой Первопричины.
Даже столь ужасное событие, как покушение на его жизнь,
было воспринято Великолепным как повод для живописных
и скульптурных аллегорий: Орсини, известный ваятель по воску,
выполнил в полный рост статую Лоренцо в момент, когда тот
только что получил страшную рану в плечо. Антонио Поллайоло
высек большой медальон, на котором изображалась сама сцена
нападения на Beликолепного. Медальон был помещён Лоренцо
во флорентийском Соборе. В этих, странных на первый взгляд,
заказах проявлялось, как нам кажется, осознание бренности самой природы человеческой жизни и одновременно осознание
вечной природы искусства, которое одно только и может противостоять текучести времени.
Являясь покровителем и активным участником всех дел и
жизни Академии Платона во Флоренции, Лоренцо следует не
только духовному завещанию Козимо Медичи, стоявшего у истоков ее создания и открытия в 1461 году. Он следует велениям
души и сердца. Это дело он считает главным в своей жизни.
113
Возрождение философии как любви к мудрости, учения
Платона и мудрости древних времен Alterca zione – вот цель
Академии. То были люди, осмелившиеся бросить вызов старому
образу жизни и предложить новый, пронизанный стремлением
возродить те классические идеалы, на которые опирались великие цивилизации прошлого. Они говорили о новом значении человека, зависящем от его способности ощущать себя частью
Вселенной и, следовательно, создавать свой собственный мир и
свою судьбу, и религии, все их применяя с уважением. Марсилио Фичино пишет о том, что «…человек старается сохранить
свое имя в памяти потомства. Он страдает от того, что не мог
быть прославляемым во все прошлые времена, а в будущие
не может иметь почести от всех народов»55.
Можно сказать, что в Академии слились воедино три различные традиции: гуманистическая, традиция платоновской и
неоплатоновской философии, дополненная и обогащенная средневековым томизмом. Синтезом этих трёх традиций может быть
объяснено восхищение Данте, который являлся, по мнению
неоплатоников, «переводчиком» классическо-христианской философии на язык поэзии, доступный большей массе людей.
Его фигура прекрасно соответствовала идее Марсилио Фичино
о «pia religione» (благочестивая религия), которая существовала
в различных верованиях на протяжении тысячелетий, но была
сокрыта от профанов за иносказательностью языка искусства.
Мыслители Кватроченто открыли в итоге новые пути в науке, религии, политике и искусстве. Их вдохновляло классическое, но они внесли его в свое настоящее, уверенные в том, что
ценная идея остается таковой в любое время и в любом месте,
так что нет необходимости «копировать» ее такой, какой она
была в прошлом.
Не надо думать, что это было какое-то здание, учреждение.
Это был круг. И главное, это не впервые в Европе. В конце
VIII века при Карле Великом был такой же круг, и они тоже называли себя академией – возглавлял ее Алкуин. Вот эта страсть
55
Монье Ф. Опыт литературной истории Италии XV века: Кватроченто. СПб., 1904, C. 37.
114
вернуть ту блистательную точку, какой была античность, блистательную, непревзойденную в интеллектуальном плане, как
свет далекой звезды – она временами охватывает Европу. И основной формой деятельности, если можно так сказать, этой академии, были дружеские собрания-пиры. Они их называли симпосионы или симпозиумы, как мы сказали бы сегодня. Как известно, Платон очень любил эту форму общения, она тоже для
него была главной. Здесь главным был пир не только натуральный – и он имел место: выпить хорошее вино, вкусно его закусить – но и пир души, пир интеллекта. Интеллект должен был
кипеть, эта была такая религия интеллекта. Академики чтили и
воспевали добродетель великолепия, которую понимали, как
большие траты на общественные нужды. И создали что-то вроде
ученой религии, если можно так выразиться. Они выводили ее
из античных времен. Совершенно откровенно подражали древним в этом. Прекрасно понимая, что весь народ Флоренции
не может быть этим охвачен.
Гости, усаживающиеся перед каждой трапезой за стол,
не соблюдали ни старшинства, ни какого-либо протокола, подчиняясь лишь порядку, определяемому временем появления во
дворце. Так что маленький Микеладжело сидел по правую руку
от Лоренцо, тогда как Полициано или Боттичелли довольствовались местами в конце стола, но независимо от этого все на равных правах могут участвовать в ученых беседах. Еда простая,
но разговоры отмечены самой утонченной и раскрепощенной
интеллектуальностью. Тот же, кто не чувствует себя способным
участвовать в этих дискуссиях, помалкивает и скромно слушает
других.
Звучат диалоги Платона, эпиграммы Мелеагра, трагедии
Софокла, которых постоянно цитируют за столом и без конца
комментируют. В высказываниях знаменитых эмигрантов из Византии Ласкариса, Георгия Тробзонского, Музуроса, Калькондилоса, Хризолораса раскрывается вся божественная античная
мудрость.
Как мы уже отмечали, члены Академии возобновили обычай, забытый со времен Плотина и Порфирия, чтить день смерти
Платона, устраивая дружеский пир. Первый банкет такого рода
115
был особенно торжественным, чтобы подчеркнуть всю важность
возобновления традиции, прерванной на двенадцать столетий.
На церемонии во Флоренции председательствовал флорентиец
Франческо Бандини, чьё ревностное изучение трудов великого
философа предоставило ему такое право; затем благородное собрание переместилось на виллу в Кареджи, где во главе пиршества был уже Лоренцо, который и являлся инициатором празднества (Ил. 7-47). На этих встречах, как и вообще в процессе
общения между членами Академии, бытовала традиция после
трапезы устраивать дискуссии по самым важным или наиболее
спорным вопросам платоновской философии.
Подобно своему деду, ученые собеседования с главой флорентийских платоников очень ценил Лоренцо Медичи. Приобщиться к ним он должен был еще в юности при дворе Козимо
Старого. Они имели продолжение и засвидетельствованы как
в сочинениях Лоренцо, так и Фичино. Одну из подобных бесед,
посвященную выяснению вопроса о том, что такое счастье, Лоренцо воспроизвел в поэме «Спор» («Altercazione», 1473–1474);
Фичино также вспоминал об этом их разговоре в адресованном
Лоренцо письме-трактате: «После нашего недавнего и подробного обсуждения в имении Кареджи разных аспектов счастья,
ведомые разумом мы, в конечном итоге, пришли к одному и тому же заключению. Ты тогда умело привел некоторые новые
аргументы в пользу того, что счастье заключается скорее в действии воли, чем в действии интеллекта. Ты пожелал изложить
этот диспут стихами, меня же просил записать его прозой. Ты
уже погасил свой долг элегантной поэмой; теперь и я, с Божьей
помощью, как можно более кратко выполню мое задание»56.
Сведения о другой такой встрече содержатся в письме Фичино, адресованном в мае 1492 года, уже после смерти Лоренцо,
его сыну Пьеро и сопровождающем издание латинского перевода «Эннеад»: «Ноябрьскими идами (1491 г.), когда мы прогули56
Ficinus M. Quid est felicitas, quod habet gradus, quod est aeterna // Ep.
lib. I. P. 662–665. См. перевод О.Ф. Кудрявцева в изд.: Сочинения
итальянских гуманистов эпохи Возрождения (XV век). Составитель
Л.М. Брагина. М., 1985. С. 222–228.
116
вались в имении Кареджи с Великим Лоренцо Медичи и толковали друг с другом многие Платоновы тайны…»57 – далее сообщается коротко об их беседе, связанной с переводом Плотина,
наиболее значительным трудом Фичино этого периода, публикацией коего он был занят. Этими двумя дискуссиями участие
Лоренцо в философских обсуждениях, имевших место в кругу
флорентийских платоников, дело не ограничилось. Филиппо Валори, передавая Лоренцо Фичиновы переводы Альбина, Спевсиппа и Пифагора, в сопроводительном письме вспоминал о состоявшемся между ними ученом собеседовании: «Прежде, когда
мы вели речь о Плотине, книги коего ты, покровитель Академии,
позаботился напечатать, пойдя на большие издержки, мне показалось, не знаю почему, что ты, при твоих великих способностях, отчаиваешься постичь самые глубокие тайны Плотина;
словом, ты интересовался, неужели нет краткого, ровного,
доступного пути к Академии (т. е. к учению Платона и его последователей, включая Плотина)? И тогда я сказал: “Путь сей
проложил платоник Альбин”», – и после этих слов Валори рекомендовал Лоренцо ознакомиться с трудом Альбина, который
и направлял ему58.
«Платон, отец философов, – говорится в начале «Комментария на “Пир” Платона, о Любви», созданном по свежим впечатлениям от состоявшегося философского застолья, – умер в возрасте восьмидесяти одного года, в день своего рождения седьмого ноября, возлежа на пиру, после окончания трапезы. Такой
же пир, в котором, соединяя, праздновали дни рождения и отмечали дни годовщины смерти Платона, устраивали ежегодно
древние платоники, вплоть до времени Плотина и Порфирия.
Но после Порфирия в этих торжественных пирах наступил
перерыв, продолжавшийся тысячу двести лет. Наконец, в наше
время прославленный муж Лоренцо Медичи, пожелавший возобновить платоновские пиры, назначил главой их Франческо
57
Ficinus M. Magnanimo Petri Medici // Op. om. P. 1538.
Kristeller P.O. Marsilio Ficino and his work after five hundred years //
MFRP. Vol. I (P. 15–196). P. 32. О Фичиновом переводе Альбина см.:
Гл. I. С. 57–58. Примеч. 115.
58
117
Бандини. Когда же Бандини решил праздновать день седьмого
ноября, он с царской роскошью принял в вилле Кареджи девять
платоновских сотрапезников…»59.
В написанном гораздо позже этого комментария послании
к Якопо ди Поджо Браччолини (ок. 1475 г.) речь идет, правда,
уже о двух чествованиях. По словам Фичино: «…Организованных теперешними платониками, в городе и за его пределами;
в нашей книге “О любви” рассказано о том, которое произошло
за городом, в имении Лоренцо Кареджи; в городе же Флоренции
празднование с королевским размахом организовал Франческо
Бандини, муж выдающегося ума и великолепия; здесь были ты и
Биндаччо Риказоли, и наш Джованни Кавальканти, и многие
иные академики, а также я»60. В другом послании еще более
позднего времени уточняется, что Бандини в обоих этих празднованиях принадлежала основная роль: «…Счастливо живет сей
мой Бандини, который некогда по-королевски и из своих средств
чествовал божественного Платона во Флоренции; и он был первым вне пределов города, когда такой же пир был задан у наших
славнейших Медичи»61.
Вместе с тем, обычай устраивать философские застолья поминальным днем Платона не ограничивался. В шестой книге
«Платоновского богословия» Джованни Кавальканти напоминал
Фичино о пире, устроенном в 1480 году у Бернардо Бембо, посла
Венецианской республики, участники которого – а в их число
входили также: Антонио Кронико из Венеции и Деметрий Аттик, охарактеризованные как «острые полемисты», «прославленные перипатетики»; Риккардо Анджеллерио д‘Англиари и
Оливьеро Ардуини из Флоренции; «три друга и ученейшие мужа» Нальдо Нальди, Бартоломео Фонцио и Джованни Баттиста
Бонинсеньи; а кроме того Пьер Леоне из Сполето, «блестяще
соединивший доводы платоников и перипатетиков» – были за59
Ficinus M. Commentarium in Convivium Platonis, de amore. I. 1 // Op.
om. P. 1320–1321.
60
Ficinus M. Commentarium in Convivium Platonis, de amore. P. 1320–
1321.
61
Ficinus M. Prooemium Marsilii Ficini in opusculum eius de vita
Platonis // Ep. lib. IV. P. 782.
118
няты обсуждением вопроса о бессмертии души62. О пире, устроенном в 1489 году Лоренцо Медичи вместе с диспутом на тему
первородного греха, с участием Фичино, Джованни Пико, Анджело Полициано и других ученых мужей упоминал трансильванский доминиканец Николай де Мирабилибус, давший описание этих богословских прений. Автор характеризует Лоренцо
как «principem et auctorem tam convivii quam disputationis
nostrae»63 («главные зачинщики развлечений во время наших
обсуждений»).
Что сделал для Фичино Лоренцо Медичи? Подарил ему виллу, чтобы ему можно было спокойно – рядом с ним, на окраине
Флоренции – заниматься своими трудами.
Участников дружеских сходок Платоновской Академии
встречала надпись: «Все идет от благого к благому. Радуйся настоящему, но не цени имущества и не гонись за почестями.
Cторонись крайностей. Избегай излишнего, избегай суетных
трудов, радуйся настоящему»64.
Кроме того, одну из стен кабинета украшала картина назидательного характера, изображение на ней Фичино передавал
в своем письме к Пьеро Ванни, Керубино Кваркальи и Доменико
Галетти следующим образом: «Вы видели в моей гимнасии
изображения земного шара и с двух сторон от него Демокрита и
Гераклита, одного – смеющегося, другого – плачущего. Над чем
смеется Демокрит? Что оплакивает Гераклит? Чернь, это отвратительное, безумное и ничтожное животное».
В письме к Риккардо Анджельери, Оливьеро Ардуини и Антонио Серафико Фичино давал еще одно толкование этих двух
фигур, впрочем, не расходящееся с первым, но, скорее, его уточняющее: «Что заставляет Демокрита так сильно смеяться, а Гераклита – плакать? Один, полагаю, смеялся над глупостью людей, другой же оплакивал их ничтожество»65.
62
Ficinus M. Theologia Platonica. VI. 1. P. 156.
Nicolaus de Mirabilibus. Op. cit. P. 353.
64
Ficinus M. Medicina corpus, musica spiritum, theologia animum curat //
Ep. lib. I. P. 609. 2.
65
Ficinus M. Stultitia et miseria hominum // Ep. lib. I. P. 636. 2.
63
119
В своем главном труде «Платоновская теология о бессмертии души» Фичино изображает мир в духе платонизма как гармоничное целое. Высшей ступенью является Бог, первопричина
всего сущего и вся вселенная. Ниже бога – ангелы, или небесные
духи. Срединное положение во вселенной занимает человеческая душа. Она двоякой, небесной и земной природы, существует и в вечности, и во времени, находится между божественным
и материальным началом, поэтому может возноситься к Богу.
В то же время только душа, наделенная разумом, способна быть
творческим и созидательным началом в телесном мире.
Следующую ступень составляют качества, которые придают форму пассивному, низшему, аморфному началу – телесности – простой телесной материи. Эта бесформенная материя
далее всего отстоит от творца и не принадлежит ничему. Таким
образом, центральное место в мироздании принадлежит душе,
являющейся связующим звеном, посредником между высшими
и низшими субстанциями, скрепой вселенной (copula mundi).
Это соотносится с комментарием Фичино «Пира» Платона.
«Божественная сила, все превосходящая породив ангелов и
души, тот час же милосердно вливает в них, как в своих сыновей, сияние свое, в котором заключена плодоносная сила всего
создаваемого. В ангелах и душах, как наиболее близких к божественной силе, она начертала гораздо более тщательно, чем
в мире материи, строй и порядок всего мира. По этой причине
та картина мира, которую мы видим, отчетливее всего сверкает
в ангелах и душах. В них заключена форма каждой небесной
сферы, Солнца, Луны и прочих светил, камней, деревьев, каждого из животных. Картины этого рода называются у платоников в ангелах – прообразами и идеями, в душах – логосами и
понятиями, в материальном мире – формами и образами; ясные
в материальном мире, они более ясны в душе и наиболее ясны
в уме ангела.
Таким образом, один лик божий сияет в трех по порядку
расположенных зеркалах: в ангеле, в душе и в теле мира. В отличие от средневекового взгляда на человеческую природу как
на нечто недостойное, орудие сатаны, Фичино видит в ней
частицу и отражения божества, получающую от него сияние
120
и являющуюся частью гармоничного мироздания. Бог, оставаясь замкнутым в себе. Вместе с тем находится везде»66.
Материальная вселенная вращается вокруг него, чтобы воспринять Бога каждой своей частицей. Нет ничего другого, кроме
всеобщей природы вещей, которая и является Богом. Не Бог растворяется в мире, а мир заключен в Боге.
И пусть еще иерархически понятое единство мира и Бога
свидетельствует о принципиально иной по сравнению с ортодоксальным креационизмом диалектической картине мира, исходящей из признания глубочайшей внутренней взаимосвязи
природы и Бога. Бог является воплощением блага, добра, красоты, которые он изливает на вращающиеся вокруг него душу,
природу, материю. Это неразрывное целое, состоящее из бесчисленного множества частиц, проникнуто любовью. Враждебность духа и плоти исчезает.
Незримый свет Бога служит источником света, пронизывающего вселенную и проявляющегося в красоте, любви, тепле,
которое ведет свое происхождение от света. Душа, воспламененная любовью, тем ярче светит, тем глубже видит и ощущает
тем большее блаженство, чем сильнее она пылает. Счастье людей заключается в отдаче себя тому, кто олицетворяет высшую
красоту, и путем полной самоотдачи люди вновь обретают себя.
Солнце притягивает к себе цветы и листья, Луна движет водами
и Марс – ветрами… Так каждого притягивает то, что доставляет
ему радость. Высшее счастье заключается в мистическом созерцании Бога и слиянии с ним. Но Фичино, как и его коллеги,
в отличие от средневековых богословов не отрицает красоту
земного мира, а признает ступенью на пути к высшему счастью:
«Красота есть некая прелесть, живая и духовная, сияющим лучом Бога сначала в ангела, затем в души людей, в формы тел и
звуки, которая посредством разума, зрения и слуха движет и услаждает наши души, услаждая, влечет, и, увлекая, воспламеняет
горячей любовью»67.
66
Эко Умберто «Искусство и красота в средневековой эстетике».
СПб.: Алетейя, 2003. 256 с. (Серия «Библиотека средних веков»).
67
История эстетики, т. I, С. 505.
121
Любовь занимает огромное место в жизни людей, она дает
возможность и силу человеческой душе воспарить ввысь, превращает душу в Бога. Но душа питает любовь и к телу, о котором она повседневно заботится. С помощью естественного света
душа взирает на себя и тело, посредством сверхъестественного
света, побуждаемая любовью («божественным безумием»), она
созерцает высшие ступени иерархии мироздания.
Картина мира Фичино – в движении и необыкновенно поэтична, полна возвышенной красоты. А Полициано прославляет философа за возрождение платоновской философии, «чья
кифара намного успешнее, чем кифара фракийца Орфея, вернула к жизни подлинную Эвридику, а именно – мудрость Платона»68.
Академики собирались и в Кареджи, и при дворе Лоренцо, и
в Камальдоли, и в соборе Санта Мария дель Фьоре, где Фичино
читал лекции.
Смех и печаль выражали амбивалентность философской
мудрости, ибо философ, рождающийся под знаком Сатурна,
должен быть погружен в платоническую меланхолию, но созерцание высоких тайн и отрешенность от суетных забот даруют ему также спокойную ясность и блаженство души, делая
божественно веселым. Веселость и серьезность философа, таким образом, проистекают из одного источника, «плач» и
«смех» предполагают друг друга. Поэтому Фичино и его корреспонденты обменивались двусмысленными шутками, в скандированном ритме латинской речи с этрусскими оборотами
(с загадочной и архаичной непристойностью) объявляли себя
служителями вымышленной нимфы Маммолы, отпускали словечки в духе площадного карнавала, фацетии (шутки). Прогулки по тосканским холмам считались лекарством от меланхолии, залогом здоровья и стимулом к медитации. Музицирование на вилле Кареджи, пение соло и вместе под лютню Фичино, которой он, по-видимому, прекрасно владел, проходили
под знаком Орфея, чье изображение было нанесено на инстру68
Kristeller P.O. Die Philosophie des Marsilino Ficino. Frankfurt am Main,
1972, S. 10, Anm. 10.
122
мент. Застолье на вилле с реальными возлияниями означало
для участников трапезы двойной пир, один из которых подкреплял тела, а другой – души.
В одном из писем Фичино рассказывает о том, как они
с Пико делла Мирандола гуляли в окрестностях Фьезоле и восхищались открывшейся оттуда панорамой Флоренции. Они говорили о том, что здесь было бы хорошо поставить жилище. Дом
должен быть повернут на юг, хорошо снабжен водой. Нужно
сделать его укромным и вместе с тем оставить выход в открытое
и полное воздухом пространство – поставить на границе уединения и общения. Нужно, чтобы рядом были леса и обработанные
поля. И вдруг Пико вскричал. То, чего желали, форма, созданная
в уме, – вот, перед глазами. Они забрели в место, где расположилась вилла, построенная для Леонардо Бруни; здесь поблизости
когда-то жил Боккаччо, а затем Пьерфилиппо Пандольфини69.
В Кареджи юноши с приятностью и легкостью усваивают
посреди забав наставления в нравах или посреди игр учатся искусству рассуждать. Зрелые мужи здесь основательно изучают
науку о семейных и общественных делах, старцы готовятся заменить смертную жизнь на жизнь вечную. В саду поэты внимают Аполлону, в вестибюле ораторы видят декларирующего
Меркурия, в портике и зале юристы выслушивают Юпитера.
Во внутренних помещениях философы познают своего Сатурна,
созерцателя небесных тайн.
Светит яркое солнце, ветерок овевает близлежащие холмы,
которые полукругом замыкают горизонт, а в тени виноградной
лозы на вилле Медичи в Кареджи ведут неторопливую беседу
о высшем благе Марсилио и Лоренцо. Вокруг цветут розы,
оливковые деревья зеленеют в полях, всё благоухает, сверкает
светом и красотой.
В одном из писем Фичино пишет о том, как к нему из своего
Кверчето «внезапно заглядывает Пико делла Мирандола и, застав врасплох, исторгнув из убежища, ведет с собой к маленькой
трапезе, воздержанной, но зато полной тонких приятных речей и
шуток ... по части винного погреба с ним он может потягаться».
69
Ficino M. Theologia Platonica, lib. XIV, cap. 2, p. 247.
123
Знаменательной для Академии становится полемика Пико
делла Мирандола и Эрмолао Барбаро в письмах о философии и
красноречии. Примечательны утверждения Пико об отсутствии
разницы между оратором и философом. Но в высоких материях
красота слога лишь вредна – недаром святое писание изложено
«скорее грубо и неуклюже, чем изящно». Вакханалии неуместны
у подножия храма Весты. Здесь важно только что, а не как.
Вот почему Платон хотел изгнать поэтов из города, где правят
философы. Только три вещи украшают философию: находящаяся в согласии с нею жизнь автора, истинность, скупость речи
(brevitas styli). Философия должна предстать перед нами нагой,
без ораторских покровов, «вся перед глазами» (tota sub oculos).
«Тот, кто лишен литературного изящества, – недостаточно человечен; кто чужд философии – не человек». Пико пишет, что он
из школы северо-итальянского аристотелизма перешел во флорентийскую гуманистическую среду неоплатонизма и отдался
изучению греческого. У него желудок сводит от некоторых
грамматиков, которые входят в раж из-за этимологии двух слов
настолько, что философов не ставят ни во что. Ничего странного, что им не нужна философия. «И собаки не пьют фалернского». Письмо это вызвало раздражение в ответе у Барбаро и среди
схоластов. Но их ритуал беседы соответствовал диалектике гуманистической мысли, хотя некоторые эксперты считают эту
переписку самопровокацией.
В своей Академии Лоренцо Медичи содействует возвращению древнего знания, переводу рукописей и манускриптов древних мудрецов, способствует становлению во Флоренции книгопечатания, развитию итальянского языка, более глубокому пониманию своего великого соотечественника Данте и возвращению в Италию литературного наследия античных времен – Гомера, Овидия, Вергилия.
Душа самого Лоренцо – это, скорее, душа поэта и философа.
Как писал о Лоренцо известный русский исследователь В. Муратов: «Флоренция Лоренцо Великолепного казалась явлением
древнего божества в человеке, посетившим итальянскую землю.
Простое обращение к ней возвышало дух».
Современник Лоренцо Великолепного Альберти в своем
трактате об архитектуре пишет: «Хорошо будет пойти по стопам
124
Платона, который на вопрос, где найти то преславное государство, которое он себе вообразил, ответил: мы его не ищем, но стараемся установить, какое приходится назвать лучшим из всех.
Ты же считай наиболее предпочтительным то, которое меньше
всего будет отличаться от этого образца».
Лоренцо написал серьезнейший трактат «Сельва любви».
В сущности, это философский трактат о гармонии бытия: неба,
земли, дня, ночи, весны, осени. Думаю, что Микеланджело-то
это читал, а воплотил потом в гробнице Медичи. Сейчас такие
сочинения мы уже не читаем, у нас это читают только профессионалы. А Микеланджело читал.
Лоренцо Медичи делал все возможное, чтобы приблизиться
к образцу. И его время назовут «Золотым веком» эпохи Возрождения. Правитель Флоренции всегда оставался как бы в тени великих титанов Возрождения. Но он всегда стоял рядом с ними.
Платоновская академия во Флоренции не была единственной в Италии: в 1460-е года возникли ещё две академии – в Риме, где её возглавил гуманист Помпонио Лето (Ил. 7-51), и
в Неаполе (под покровительством короля) во главе с поэтомгуманистом Джованни Понтано (Ил. 7-50), поэт, секретарь Ипполиты Марии Сфорца, правительницы Неаполя. Во время
депутации Лоренцо Медичи в Неаполь Джованни Понтано
показал ему наставление для герцога Калабрийского, названное «Государь», задолго до Макиавелли. Лоренцо запомнил,
что государь должен быть мудрым, добрым, справедливым и
доступным. Гуманистические академии стали новой формой
самоорганизации интеллигенции – учёными сообществами, отмеченными свободой развития мысли и обращения к самым разным философским традициям. Это отличало их от университетского корпоративизма и привязанности лишь к учению Аристотеля, которое занимало в университетах прочные позиции. Академии способствовали широкому распространению гуманистических знаний, которые рассматривались в среде создателей новой культуры как всеобщее достояние, как важный фактор совершенствования человека и общества.
В 1904 году Томас Манн написал довольно странное и необычное для него произведение – пьесу «Фьоренца». В итальян125
ском есть правило, согласно которому в словах греческого происхождения – «планета», например, – буква «л» редуцируется и
получается «пьянета». Такая же история с вроде не греческой
«блондиной» – она делается «бьонда». Hy, a «флора» – «фьоре»,
«Флоренция» – «Фьоренца».
Соответственно, все, что происходит в пьесе, происходит во
Флоренции – и в тексте даже сказано, что «… время действия –
послеполуденные часы 8-го апреля 1492 года…», а место действия – «… вилла Медичи в Кареджи…».
Первое действие начинается в кабинете кардинала Джованни Медичи, ему всего семнадцать лет, но он уже прелат и князь
Церкви, хотя и не имеет духовного звания. Папа римский, Иннокентий VIII, сделал столь необычное исключение для сына своего друга Лоренцо.
Кардинал беседует со своим воспитателем – мы его, кстати,
уже знаем. Это Анджело Полициано, профессор филологии. Разговор начинается с того, что Полициано выражает надежду, что
когда-нибудь его питомец поспособствует тому, что Платона,
великого философа античности, Церковь все же сделает святым,
несмотря на его язычество. Но кардинал Джованни меняет тему
и переходит на обсуждение фра Джироламо Савонарола, монаха
из Феррары, который стал настолько популярен, что на его проповеди собираются тысячи людей. Джованни Медичи находит
их «… интересными и занятными...», а вот профессор Полициано считает их возмутительными.
И тогда Джованни говорит своему учителю следующее:
«…Голос у него (проповедника) странно тихий, и устрашающая
громоподобная сила, с которой звучит его речь, всецело исходит
от взора его и движений. Хочу вам признаться … зачастую, когда я один, я беру венецианское свое зеркальце и пытаюсь подражать ему в его повадке, когда он мечет свои молнии против
духовенства…».
И приводит цитату из услышанной им проповеди: «…Ныне
простер я десницу мою – глаголет господь – ныне иду я на тебя,
церковь продажная и непотребная, церковь злодейская, нечестивая, бесстыдная! Меч мой сразит непотов твоих, игрища твои,
блудниц твоих, дворцы твои, и познаешь ты правосудие мое…».
126
Мы как бы внутри пьесы Т. Манна – но припомним всетаки, что Джованни Медичи и сам один из тех «непотов», против которых ополчается проповедник – но он хороший ученик
Анджело Полициано, проповедь его восхищает с чисто эстетической точки зрения. Ну, и забавляет, конечно – чувство, которого его учитель совершенно не разделяет. Он видит в проповеди узкий нетерпимый фанатизм, отвергающий жизнь со всеми ее
радостями, отвергающий античность и гуманизм, которым профессор Полициано предан всей душой, наконец, он отрицает
Флоренцию, прекрасную делами своих художников воспевающую красоту человека.
И Анджело Полициано говорит: «… Я презираю этого червя, презираю его за то, что мнит, будто обрел истину. Хотя бы
мимолетная улыбка, всеблагие боги! Хотя бы легкая скрытая
насмешка! Одно лишь словечко, поверх голов черни брошенное,
и я простил бы ему все…».
Пьеса Т. Манна растет и обретает новые голоса. Число персонажей увеличивается – на сцене появляется Пико де Мирандола, и он, как ни странно, берет в споре сторону Джованни Медичи, а не его воспитателя. Нет, он вовсе не находит фра Джироламо забавным, но он взывает к идее терпимости. Ведь eгo
проповеди столь пламенны и искренни, что и их можно считать
произведениями искусства, и, следовательно, и их следует
включить в обширные коллекции прекрасного, собранные во
Флоренции. T. Манн добавляет к Полициано и Пико де Мирандола и художников, толпящихся в садах виллы Кареджи. Один
из них жалуется на напрасный поклеп – его обвинили в том, что
он мадонну изобразил с лицом своей любовницы, и фра Джироламо видит в этом кощунство и поношение веры.
«Но ведь совсем не это имелось в виду, – восклицает художник, – мне просто хотелось поймать чудесный эффект сочетания зеленого с красным!»
Появляется и старший брат Джованни, Пьеро Медичи,
старший сын и предполагаемый наследник Лоренцо – ему вся
эта дискуссия неинтересна. Что ему за дело до каких-то проповедей и тем более, что ему за дело до «… красивых сочетаний
зеленого и красного…», когда он готовится к турниру, на котором сможет показать всю свою рыцарскую удаль?
127
Пьеса так хороша, что ее хочется цитировать и цитировать
без конца, но все-таки надо бы перейти к сути дела. Одним из
центральных персонажей «Фьоренцы» является некая дама, прекрасная Фьоре, возлюбленная Лоренцо Медичи. Он, ее любовник, вознесший ее на пьедестал, умирает и знает это.
Знает это и она, и, пожалуй, даже сожалеет о нем – но сейчас ей хочется новых впечатлений. И одним из тех, кого она бы
поманила, является тот самый неистовый монах-проповедник,
который, кстати, в проповедях своих поносит ее последними
словами.
Если выйти на секунду из пространства пьесы Манна, то
становится понятно, что Фьоре вовсе не реальная женщина
того времени, а как бы персонифицированный образ самой Флоренции.
И она говорит фра Джироламо, что его поношения ее не задевают: «…Для хулы потребно такое же дарование, как и для
похвал. А что, если я во всем этом усматриваю некий предельный, дерзновенный вид поклонения?»
Лоренцо желает говорить с Савонаролой. Он готов покаяться в своих грехах – и в суетности, и в пристрастии к земным наслаждениям – но монах требует большего. Он хочет, чтобы Лоренцо вернул Флоренции ее свободу.
«Для кого?» – спрашивает Лоренцо. «Ты ничтожен в моих
глазах, – отвечает ему монах, – ты умираешь, а я силен… Флоренция – моя».
Лоренцо кричит, что этого он не допустит. Слишком поздно – с криком уходят последние силы, он умирает.
На сцене появляется Фьоре, и говорит монаху, что огонь, им
возожжённый, спалит и его, дабы очистить его от скверны,
а мир – от него. И добавляет, что удел монаха – не желать ничего, и что он должен отречься от своих стремлений. А дальше
следует последняя реплика «Фьоренцы», ею кончается пьеса.
Фра Джироламо поворачивается и говорит Фьоре: «Я люблю
огонь».
Эта пьеса, написанная на основе реальных событий, итожит
жизнь и философский смысл служения своей стране Лоренцо
Медичи.
128
В 1471 году, вернувшись из Рима, где Лоренцо познакомился с папой Сикстом IV, он предпринимает длительную поездку
в Пизу, и там практически из небытия восстанавливает некогда
прославленную Академию. Изначально были назначены четыре
наблюдателя из числа знатных флорентийских граждан, но Лоренцо незаметно устраняет их и занимается обустройством Академии уже самолично, добавив к ежегодным тратам на её содержание, составляющим 1600 золотых флоринов, солидную
сумму из своего кармана. Профессорами в Пизе сразу же соглашаются стать самые известные учёные Италии. Византийские
мудрецы и ученые, бежавшие на Запад после взятия Константинополя в 1453 году, также становятся в нем преподавателями.
В 1488 году они осуществляют первое печатное издание произведений Гомера. «Однако, – пишет В. Роско, – преподаватели
эти были столь же спесивы, сколь и учёны, поэтому Лоренцо
не раз приходилось уделять своё драгоценное время для личного
улаживания различного рода неурядиц в Академии».
129
8. ОСНОВАНИЕ ПЕРВОЙ В ЕВРОПЕ
ПУБЛИЧНОЙ БИБЛИОТЕКИ ЛАУРЕНЦИАНЫ
«Никогда еще не видано было изящества более смелого как
в целом, так и в частях, как в консолях, в нишах и в карнизах; не видано было и лестницы более удобной, с ее столь
причудливыми изломами ступенек, и все это настолько
отличалось от общепринятого другими, что поражало
каждого...»
Дж. Вазари о библиотеке Лауренциана
Еще Козимо, дед Лоренцо, основал во Флоренции библиотеку в 1444 году. Но сделал ее огромной Лоренцо Великолепный.
Лоренцо дополнил семейное собрание книг и сделал его первой
публичной библиотекой в Европе, включавшей тогда более десяти тысяч ценных экземпляров. Позже она была названа в его
честь Лауренциана (biblioteca Medicea Laurenziana – Ил.8-53).
Сегодня фонды библиотеки насчитывают примерно 150 тысяч
печатных изданий.
Библиотека Медичи Лауренциана – знаменитая своими манускриптами Государственная библиотека Италии. В фондах
библиотеки находятся инкунабулы (книги, изданные в Европе от
начала книгопечатания и до 1 января 1501 года). Издания этого
периода очень редки, так как их тиражи составляли 100–300 экземпляров. Также это издания XV и XVI веков, а также около
11000 рукописей и 2500 папирусов.
Подобной библиотеки не было нигде со времен Александрии. Поражает воображение само здание библиотеки, спроектированное до мельчайших деталей Микеланджело.
Одно время коллекция хранилась в библиотеке монастыря
Сан-Марко. После изгнания Медичи из Флоренции в 1497 году
библиотека перешла в руки городских властей. Когда власть
Медичи вновь утвердилась во Флоренции в 1512 году, они
вернули свои книги. Библиотека была перенесена в комплекс
храма Сан-Лоренцо, где в это время работал Микеланджело.
В 1571 году Козимо I, герцог Тосканский, торжественно открыл
ее для ученых, хотя здание было еще не вполне завершено.
130
Таким образом, представители семейства Медичи, которые были
известны и как преуспевающие банкиры, и как взыскательные
меценаты, и как деспотичные правители, показали себя просвещенными властителями. В XVIII веке коллекцию значительно
пополнил знаменитый библиофил Анжело Мария Бандини,
с 1757 года ведавший каталогами Лауренцианы.
Постройка состоит из двух основных частей: вестибюля и
библиотечного зала. Она опирается на остатки предшествующих
зданий монастыря. В первую очередь начали строить читальный
зал (в 1525 г.). Когда Микеланджело покидал Флоренцию
в 1534 году, были возведены лишь его стены. В дальнейшем
над библиотекой, пользуясь эскизами и устными указаниями
главного автора проекта, трудились уже другие флорентийские
мастера – Никколо Триболо, Джорджо Вазари, Бартоломео Амманати. Через два года началось проектирование вестибюля, однако его сооружение завершилось лишь много лет спустя.
В 1559 году Микеланджело прислал из Рима глиняную модель
лестницы, следуя ей, архитектор Амманати построил настоящую
лестницу. Хотя он допустил некоторые изменения в проекте
(в частности, выполнил в мраморе детали, которые мастер предполагал изготовить из дерева), в целом идея сохранена.
Как и в Старой сакристии, в библиотеке Лауренциана сочетаются контрастные композиционные и декоративные решения:
в зале все детали строгие и уравновешенные, в то время как
в вестибюле каждый фрагмент насыщен динамикой, все как будто приведено в стихийное движение. Но это не случайное решение, обе части были задуманы Микеланджело как целое и поставлены в тесную композиционную связь. Они представляют
собой части единой архитектурной идеи и дополняют друг друга: вестибюль, с его учащенным, тревожным ритмом, служит
подготовительной ступенью для читального зала, в котором царят спокойствие и тишина. Возможно, в этом столкновении архитектор выражал момент перехода от одной эпохи к другой,
когда еще живы традиции, но уже отчетливо видны и перспективы. Отметим, что это был первый проект, где выразительности
мастер добивался только архитектурными средствами, без использования скульптуры.
131
Создавая архитектурный образ вестибюля и читального зала, Микеланджело отталкивался от традиций Брунеллески и его
последователей: архитектурный каркас, состоящий из ордерных
элементов, подчеркнут темным камнем и выступает на фоне белых стен. Но Микеланджело ввел в привычный стиль огромное
число новых идей, которые резко контрастируют с прежней архитектурой Кватроченто.
Итак, сначала посетитель попадает в вестибюль, известный
также под своим итальянским названием – ricetto. Его очертания
представляют собой практически квадрат (длина – 19,5 метра,
ширина – 20,3 метра, высота – 14,6 метра). Он был построен над
восточной частью монастырского клуатра (внутреннего дворика). Стены поделены на два яруса. В том, что первый из них занимают объемные полуколонки, а второй – плоские, более легкие пилястры, прочитывается влияние неосуществленного проекта фасада церкви Сан-Лоренцо. Если бы он был выполнен,
то обе части архитектурного ансамбля монастыря удачно резонировали друг с другом. И полуколонны и пилястры сдвоены.
При этом полуколонны утоплены в толще стены и сжаты таким
образом, что создается впечатление, будто им тесно, и они стремятся раздвинуть каменный массив вокруг себя. Между опорами
размещены окна. Изначально Микеланджело хотел спланировать вестибюль таким образом, чтобы в потолке было большое
окно, но папа Климент VII воспротивился такому решению, считая, что тогда крыша будет пропускать воду. Поэтому окна, как
обычно, сделаны в стенах, хотя, несомненно, первый проект выглядел бы более эффектно. Слепые узкие окна, помещенные
в рамки из темного камня, увенчиваются треугольными или сегментными фронтонами. Дверной проем оформлен разорванным
фронтоном, углы которого как будто случайно прорезают фланкирующие его полуколонны. Вместо мощных пьедесталов под
опорами расположены консоли в виде волют (итал. voluta,
букв. – завиток), архитектурный мотив в форме спиралевидного завитка с «глазком» в центре. Составная часть ордерных
капителей, архитектурная деталь карнизов, порталов, дверей,
окон, легкость которых явно не соответствует тяжелым формам,
опирающимся на них. Также легковесным кажется антаблемент
132
(франц. entablement, от table – стол, доска), верхняя горизонтальная часть сооружения, обычно лежащая на колоннах, –
составной элемент классической архитектуры ордера, расположенный под ними. Полуколонны, таким образом, теряют свое
конструктивное значение, которое должны были нести, так как
необходима дополнительная разгрузка общей массы стен. Опоры слабо поддержаны снизу, ничего не держат сверху. При этом
консоли повторяются также в оформлении самой лестницы, изза чего кажется, что они непрерывно двигаются, как будто это
единая лента, то уходящая в толщу стены, то появляющаяся из
нее в неожиданных местах.
Дж. Вазари говорил об архитектуре Микеланджело: «Безгранично и всегда должны быть благодарны ему художники, ибо
он сорвал путы и оковы, в которых шли они проторенной дорогой». Это относится в полной мере и к этой библиотеке.
Массивный декор глухих и сквозных окон, объемные полуколонны контрастируют с нарочито легкими консолями, филенками (рамами) и медальонами, которые дополняют оформление. Во всем этом ощущается пульс живого организма. Здесь
будто бы теряется сила тяжести, необходимость опоры, а порядок форм становится почти произвольным, ничем не обусловленным.
Почти весь вестибюль занимает лестничный пролет. Это
наиболее оригинальная часть ансамбля. Лестница оставляет мало места для входящего в помещение и таким образом, будто
подталкивает к тому, чтобы он как можно скорее поднялся по
ступеням и вошел в читальный зал. Первоначальный план лестницы был немного изменен: предполагалось возвести два пролета, но в итоге построили три, отделенные друг от друга низкой
балюстрадой. Ступеньки почти втрое расширяются книзу, что
породило их сравнение с потоком разливающейся лавы. Это
действительно удачная метафора для такой тектонической формы: из узкой двери стремительно вырывается бурная масса, похожая на водопад с порогами. Пороги создают три марша. Центральный пролет наиболее массивный и разработанный: все ступеньки имеют скругленную форму, и из небольших и узких
в верхней части они превращаются в крупные и овальные внизу.
133
Со второго марша поток ступенек разделяется на две боковые
«струи» с помощью балюстрад. Ступеньки в этих второстепенных пролетах прямоугольные, по бокам никак не огорожены.
Общее плавное движение поддерживается изогнутыми боковыми волютами, которые становятся похожими на гребешки волн.
Подобная форма напоминает барочные системы дворцовых фонтанов, гораздо более поздние.
Планировка вестибюля, трактовка декоративных деталей
достигают невиданной прежде рельефности и динамики. Весь
образ строится на неожиданных контрастах. Конфликт между
заполнением и обрамлением, перегрузка стены декором используются Микеланджело для того, чтобы вызвать у вступившего
в вестибюль чувство зажатости, необходимость выйти отсюда
как можно скорее. Тогда, преодолев лестничный подъем, посетитель попадает в читальный зал – и напряжение спадает. Здесь
все дышит покоем и приглашает к созерцательному размышлению.
Читальный зал (длина – 46,2 метра, ширина – 10,5 метра,
высота – 8,4 метра) довольно прост по планировке и декору: это
вытянутое прямоугольное помещение, стены которого украшены ритмичными рядами пилястр. Они значительно легче декора
вестибюля и более уравновешены по своим пропорциям и ритму. Конструкция стен сделана таким образом, что часть распора
и тяжесть перекрытий распределены и на стены, и между пилястрами, которые обычно являются лишь декоративными элементами. Между ними располагаются окна и филенки с самым незамысловатым рельефным оформлением в виде рам-наличников.
Вдоль стен размещены деревянные пюпитры для книг, которые
Микеланджело задумывал как неотъемлемую часть интерьера.
Центральная часть зала оставлена свободной. Под современным
деревянным полом были найдены остатки крупных квадратных
панелей из терракоты (сторона 2,6 метра), которые были частью
оригинальной облицовки пола.
Библиотека Лауренциана не имеет себе равных в эпохе
Позднего Возрождения. Она является смелым, новаторским решением, которое лежит у истоков архитектуры маньеризма и
барокко будущих веков.
134
9. ДАКТИЛИОТЕКА ЛОРЕНЦО МЕДИЧИ
Шкатулка драгоценностей
Первые упоминания о дактилиотеке Медичи (Ил.9-56) относятся еще к 1428 году. Именно тогда дед Лоренцо, Козимо Медичи Старый, начал коллекционирование гемм (произведений
глиптики, ювелирных камней, обычно округлой или овальной
формы, с вырезанными изображениями из агата и оникса), которых при нем было учтено в количестве тридцати. Лоренцо Великолепный прибавляет к этому ядру собрание мантуанского герцога Франческо Гонзага и коллекцию гемм Пьетро Барбо, насчитывавшую 821 предмет. В 1471 году Лоренцо получил от
вновь избранного папы Сикста IV ценные приобретения, заслужившие описания в его воспоминаниях: «...Я был выбран послом в Рим на коронацию папы Сикста, где был очень обласкан
и откуда привез две античные мраморные головы – портреты
Августа и Агриппы, которые мне подарил названный папа
Сикст, затем привез нашу резную чашу из халцедона со множеством других камей и медалей... и среди прочих халцедон...»70.
Это были римская инталия с изображением Диомеда, гемма
с изображением похищения Палладия и эллинистическая агатовая чаша, получившая позже наименование «Тацца (чаша)
Фарнезе».
Благодаря умелым агентам Лоренцо узнал о появлении
в Венеции знаменитой инталии из сердолика времен Августа,
«Печати Нерона», упоминаемой Светонием, с изображениями
Аполлона, Олимпа и Марсия. В 1478 году ювелир Доменико
ди Пьеро уступил ее Лоренцо.
К кончине Лоренцо в кабинете, в Трибуне и Гардеробной
герцога во дворце на Виа Ларга его собрание насчитывало более
200 золотых медалей, 1000 серебряных, 60 резных камней, много ваз и сосудов. В инветаре 1492 года значилось 77 произведений глиптики и 31 камея в изысканных золотых оправах с рез70
http://www.binetti.ru/content/1259
135
ными или чеканными гербами и девизами семейства Медичи
на оборотной стороне. Иногда в античные камеи вносились современные времени Лоренцо добавления. Это было в камеях
«Минерва и Геркулес» (Ил. 9-57) и «Ганимед, Юпитер и Юнона»
(Ил. 9-54).
Распыление собраний Медичи началось в 1494 году, после
изгнания Пьетро Медичи, наследника Лоренцо, из Флоренции
в результате восстания. Геммы были перемещены сначала в Рим
(Палаццо Мадама и Палаццо Фарнезе), а позднее – в Неаполь.
Сейчас части его коллекции обнаружены в Неаполе, во Флоренции, в Лондоне, в Париже, в Гааге и Петербурге.
Отождествление гемм из коллекции Медичи было бы
трудно, если бы не то, что Лоренцо Великолепный имел
обыкновение лучшие резные камни своего собрания помечать
гравированными по минералу инициалами, своеобразным
ex gemmis – надписью «LAV.R.MED». Это расшифровывается
как LAVRENTIVS MERDICES или MEDICEVS – Лоренцо Медичи, но букква R, всегда написанная в отрыве и выделенная
точкой, невольно воспринимается как сокращение слова REX
(король), превращаясь в тайное указание на царственный титул
Лоренцо, который он не мог носить официально. Всего, включая геммы, лишенные инициалов, отождествлены всего шестьдесят три геммы из огромного собрания, насчитывавшего
не одну сотню ценных экземпляров.
Гости Лоренцо могли смотреть эту коллекцию; например,
Медичи писал: «Он выглядит как знаток древностей, который
наслаждается их созерцанием. Поэтому мне хотелось бы, чтобы
ты допустил его ко всем коллекциям – и тем, которые находятся
в саду, и тем, которые находятся в кабинете»71.
Они располагались в их дворцах и виллах. Фасад одного
из них, дворца на улице виа Ларга был украшен мраморными
барельефами, копировавшими античные камеи из собраний,
а над дверями дворца размещались скульптурные головы античных персонажей, выполненные скульптором Донателло и
его учениками. Эти изображения можно считать попыткой
71
https://studfile.net/preview/5439611/page:4/
136
сформулировать музейную программу Медичи, заключавшуюся
в трансляции, передаче античного наследия современникам.
Миниатюра оказала большое влияние на эволюцию художественных вкусов. В людях, которые ежедневно разглядывали их
в часы медитации и молитвы, они пробуждали мечтательность.
Медальоны с различными персонажами, пути (художественный
образ маленького мальчика), стилизованные листьями и плодами, с детства определяли взгляд на мир. Первый учебник по математике маленького Джулиано, сына Лоренцо, был иллюстрирован прелестными рисунками купцов и тюков с товарами. Часослов Лоренцо читал по книге, разрисованной цветами миниатюристом Франческо д'Антонио. Он изучал переводы Фичино
с греческого в рукописях, украшенных портретами знаменитостей. Когда во Флоренции за его счет были напечатаны «Творения Гомера», Лоренцо отдал иллюминировать свой экземпляр.
Между прочим, в книге появился его портрет в ярко-красном
одеянии, пилимо, работы Гирландайо (Ил. 9-55, 9-58).
Любовь к миниатюре унаследовали и дети Лоренцо. Папа
Лев X, в частности, велел Джованни Боккарди исполнить портрет своего отца на переплете рукописи, ныне хранящейся в Национальной библиотеке в Париже. На полях этой книги множество традиционных эмблем Лоренцо Медичи: шесть (вместо
восьми) шаров, страусовые перья с девизом «Semper» («Всегда»), лавровые ветви, сучья с обрубленными ветвями, а также
более редкие: улей – символ трудолюбивого негоцианта и политика, и попугайчик – символ знатока, с французским девизом:
«Nul ne le set (вместо sait) qui ne l'essaie» – «Кто не смеет,
тот не умеет». Богатство образов объясняет, почему миниатюристов привлекали в артели мозаистов: там также надо было на
ограниченном пространстве изобразить сложные декоративные
символы. А мозаики собора братья дель Фора создавали вместе
с Сандро Боттичелли, тоже мастером изящных живописных аллегорий.
137
10. ЛОРЕНЦО МЕДИЧИ – ПОЭТ ВОЗРОЖДЕНИЯ
«В твоих стихах серьезность философской мысли смешана
с забавами влюбленных, она придает им достоинство,
а они ей – привлекательность и изящество».
Джованни Пико
Лоренцо – не просто властитель, он – широко образованный
человек, у которого глубокие и разносторонние познания в культуре, подтверждением чему служит разнообразие и плодотворность его личностное самовыражение в поэтическом творчестве.
В одном из писем Джованни Пико расхваливает Лоренцо
за то, что тот сумел превзойти и Данте, и Петрарку, избежав их
недостатки и соединив их достоинства. Петрарка чересчур изыскан и красноречив, он многое обещает, но затем разочаровывает:
ему не хватает философской глубины, возвышенности содержания, Данте же – красоты и отточенности формы: в соответствии
со своим веком в том, что касается стиля, неприятен, резок и сух,
ибо слишком груб и неотёсан. «У тебя же все слова необходимы
по смыслу не менее, чем уместны по красоте. … В твоих стихах
серьезность философской мысли смешана с забавами влюбленных, она придает им достоинство, а они ей – привлекательность и
изящество». У Лоренцо красноречие (dicendi gratia) – блеск выражений, их расположение, связь, каденции – заслуживает самой
высокой похвалы, будучи соединено с глубиной72.
Лоренцо хорошо знал и восхищался Данте, который «столь
полно и убедительно доказал, с какой лёгкостью этот “итальянский” язык может отображать любое чувство»; он превозносит
Петрарку, великий поэт, по его мнению, трактовал любовные
темы с большим изяществом, нежели Овидий, Катулл и Проперций. Лоренцо Медичи ставит в пример своим друзьям учёность
и красноречие Боккаччо, элегантность его стиля; в «Декамероне» его привлекает «разнообразие сюжетов», то серьёзных и
72
Prosatori latini del Quattrocento. Author: Eugenio Garin. Publisher: Milano, R. Ricciardi [1952], p. 796–800.
138
трагических, то шутливых; восхищает мастерство Боккаччо
в изображении пертурбаций человеческой жизни, в описании
страсти, «которые находят столь истинное выражение в нашем
“итальянском” языке».
Достаточно сложно выстроить в хронологическом порядке
фазы творчества Лоренцо Великолепного. Итальянское литературоведение разделяет его литературную карьеру на три периода, в «Истории всемирной литературы» указываются всего лишь
два.73 Первый период включает юношеские произведения, написанные в 1465–1472 годах; второй – тексты, созданные с 1472
по 1484 год; третий – произведения последних лет жизни, т. е.
до 1492 года.
Первый период составляют стихи, в которых очевиден эклектизм автора, который пишет почти во всех литературных жанрах,
использовавшихся в его эпоху. В небольшой поэме в октавах
«Ненча из Барберино» (Nencia da Barberino), атрибуция которой
до сих пор окончательно не установлена, крестьянин Валлера говорит о красоте своей возлюбленной, пастушки Ненчи, выражая
своим грубым, но колоритным языком классическую хвалу любимой женщине. Красавица, правда, к пастуху не очень благосклонна, но пастух не сдается: слагает к ее ногам богатые дары –
белила, брошки и булавки, «что за кваттрино взял в базарной лавке», а также лепешки, виноградное сусло и прочую изысканную
еду. Ну и, как положено лирическому герою, воспевает свою возлюбленную… короче, как может, так и воспевает: Ненча у него
«приземиста, упитанна, дородна», «задорна, бойка, так бы ущипнуть!» (в общем, кровь с молоком девка), и вообще, она «самой
муки белее» и «прекрасней, чем сам папа». Поэма несет на себе
отчетливый отпечаток реалистичности и отражает некое любопытство автора к поведению и языку сельских жителей, даже
с учетом того, что подобная литературная модель – сатира на «деревенщину» (satira del villano) была достаточно популярна еще
в средние века. С другой стороны, текст представляет собой и пародию на достаточно распространенный в то время жанр пасторальной поэзии, подражавшей античным авторам. «Ненча из Бар73
«Истории всемирной литературы». М.: Наука, 1984. Т. 3.
139
берино» сохранилась в нескольких вариантах – частично исправленных (с выкинутым содержанием 18+), частично досочиненных
кем-то другим, потому как автор так и не удосужился ее дописать.
Это у Лоренцо вообще была болезнь: за всю жизнь практически
ни одно свое крупное произведение он не закончил – то ли времени не хватало, то ли просто не считал свое стихосложение чем-то
настолько серьезным. А зря: «Ненча» сразу же возымела такой
успех, что была растащена на цитаты и породила целый шквал
подражаний (подражания, правда, до оригинала не дотягивали,
и помнят их теперь только литературоведы). Ну и заодно навечно
прописалась во всех учебниках итальянской литературы: итальянская школота до сих пор зубрит ее в старших классах.
Другая небольшая поэма в октавах – «Соколиная охота»
(L’uccella gione di starne). В ней описывается сцена охоты, которая завершается богатым застольем.
Таким образом, наряду с женщинами и поэзией в досугах
молодого флорентийского правителя была и третья, не уступающая им, страсть – охота. В развлечениях «бригады» Лоренцо
охота играла важную роль, имелись все условия для этого. Лоренцо предпочитал соколиную охоту как поистине королевскую
забаву. Его соколиному двору могли бы позавидовать многие
монархи. Причем тренировкой ловчих птиц и уходом за ними
занимался сам Лоренцо, а сокольничие и псари были у него
в большой чести. Не оставлял он своим вниманием и гончих
псов, имена которых обессмертил в «Соколиной охоте». Незатейливый сюжет поэмы ограничен одним днем из жизни «бригады». После красочного, мажорного описания раннего летнего
утра, Лоренцо сразу переходит к действию. Звук рога призывает
его самого и друзей на птичью охоту, и вот выводят горячих,
заждавшихся коней, привязывают на сворки псов; суетятся псари (канатьеры) и сокольничие; звук рога смешивается с громким
лаем своры. Всё с необыкновенным задором и лаконичностью
вмещено в рамки всего лишь трех начальных октав. И вдруг неожиданный пассаж: четвертая октава почти полностью состоит
из прозвищ собак, участвующих в охоте. Их 25! И не стоит сомневаться: эти псы реальные любимцы Лоренцо, особенно у него в почете старый Счастливчик (Buontempo). По мере развития
140
действия мы встречаем многих из этих четвероногих, у которых
заботливый автор постарался даже выписать определенные черты характера. Такой прием, безусловно, ассоциируется с традицией перечислений войск и племен в эпических поэмах, начиная
с «Илиады» Гомера. Действительно, «Охота» может восприниматься и как пародия на героический эпос, а пародия в творчестве Лоренцо этого периода занимала первое место. Поэма
написана в специфическом жанре фроттолы – короткого юмористического рассказа, байки, облеченной в поэтическую форму.
Фроттолы принадлежали к комико-реалистическому жанру и
писались, как правило, с большой примесью народных выражений. Уже в пятой октаве мы знакомимся с героями: это люди из
ближайшего окружения, которым Лоренцо и адресовал свою
«Охоту». Дальше весь сюжет распадается на ряд комических
эпизодов, произошедших с отдельными персонажами. Всё пестро, живо и красочно. Вот Диониджи, видимо, еще не окончательно отошедший от попойки накануне, сонный, падает с коня
в овраг прямо на своего ястреба, помяв тому крыло и бок; рассерженная птица пыталась атаковать обидчика, но тот с досады
сел на нее и «сплющил в блин». Луиджи Пульчи (тоже персонаж
поэмы) не попал на охоту, потому что ему пришла в голову
«фантазия» сочинить сонет, и он заплутал в роще, а некий Носач
высморкался так, что распугал стоявших коней. Впечатляет и
баталия двух сцепившихся ястребов, повлекшая за собой ссору
их хозяев, и ловкость старой куропатки, оставившей без перьев
незадачливого ястребка. На «сцену» выступает и суровый
Строццо из рода Строцци, прежде могущественных противников
Медичи. Одна из октав состоит полностью из охотничьих криков и команд, как будто Лоренцо передает акустическую запись
с места событий. День малоудачной охоты заканчивается веселой пирушкой и примирением враждовавших. Тема охоты
в итальянской поэзии не была нова. Достаточно вспомнить, что
первой поэмой Боккаччо была «Охота Дианы», где маски охотниц-нимф носят светские дамы Неаполя. Но именно Лоренцо
передает весь накал страстей охоты так, что мы всё воспринимаем как вживую, как будто присутствуем при всех описываемых
событиях. И в этом, кажется, есть высшее достижение его зре141
лой поэзии. Он использует «камерную» лексику, где нет риторики, а вместо нее царит необыкновенная гибкость, красочность
народного языка. О прежней «искусственности» Лоренцо здесь
нет и речи. Думается, не прав был нобелевский лауреат Джозуэ
Кардуччи, обвиняя эту поэму в малосодержательности.
Терцинами написана еще одна поэма этого периода –
1469 года «Пир, или Пьяницы» (Simposio, altrimenti i Beoni),
своего рода сатирическое перечисление всех самых известных
пьяниц Флоренции того времени – в ней Лоренцо пародирует
литературную модель «списка» известных и знатных людей, которая использовалась уже во времена Данте. Это довольно язвительная пародия на «Божественную комедию» Данте и «Триумфы» Петрарки, уникальный пример травестирования обеих поэм. «Пир» изобилует скрытыми реминисценциями и намеками
в таком количестве, что можно в нем видеть целую мозаику
из слов и выражений классической литературы.
Как и «Ненча», поэма предназначалась не столько для широкой публики, сколько на «поржать» в узком дружеском кругу.
Сюжет у «Пьяниц» следующий: лирический герой, возвращаясь
с загородной виллы Кареджи во Флоренцию, встречает у городских ворот огромную толпу, которая спешит куда-то за город.
Завидев в толпе своего знакомца по имени Бартолино, герой выдергивает его и требует объяснений. Бартолино сообщает: это
флорентийские любители выпить спешат к мосту Рифреди,
в кабак некоего Джанесси, – а потом, аки Вергилий, рассказывает о каждом пьянице, живописуя его конкретные подвиги на нелегкой ниве пития. В пятой главе (капитоло) его заменяет сер
Настаджо Веспуччи, отец знаменитого мореплавателя Америго.
А первый «проводник» или, по дантовски, «вождь», несовершенный, т. е. рассказывает сбивчиво и торопливо, боясь опоздать на попойку. Между тем Настаджо лишен таких недостатков и может гротескно олицетворять Беатриче, проведшую Данте через сферы Рая. В ходе действия, которого и нет как такового, перед читателем проходит огромная вереница шаржированных персонажей: политиков, чиновников Синьории, нотариусов,
ученых, богословов, священников. Всё это реальные люди, занимавшие важные посты, настоятели богатых приходов, пред142
ставители знатных фамилий. Смеяться над ними было бы далеко
не безопасно, но только не для Лоренцо Медичи. Правда, он зачастую называет их по прозвищам, но так, чтобы в «бригаде»
знали, о ком идет речь, и на что дан тот или иной намек. Большинство таких прозвищ и намеков исследователями до сих пор
не расшифровано. Лоренцо не пощадил ни своих, ни чужих: тут
вам и господин Ачинуццо (то есть «Виноградная косточка» – это
наш старый знакомый, великий гуманист Марсилио Фичино),
и «в незакатной славе Боттичелли… жадный, ненасытный Боттичелли, пред ним и муха будет не у дел». Хотя здесь не совсем
понятно, кто именно из Боттичелли имеется в виду: то ли живописец Сандро, то ли его старший брат Джованни, который, собственно, первым заработал прозвище botticello («бочоночек»),
вроде бы как раз за свои неумеренные аппетиты.
Здесь и «приятель» Анджело Полициано, и другие. Изображая своих героев закоренелыми обжорами, пьяницами, людьми
недалекого ума, Лоренцо не прибегает открыто к морализаторству, его цель позабавить читателя, но за этим добродушным
тоном мы можем легко ощутить весь ужас и отвратительность
чревоугодия и пьянства. По мере действия пьяницы как бы разоблачаются, представая нам со всевозможными увечьями, припадками, идиотизмом. Целая галерея уродов. Некто Скассина
«до подбородка и ноздрей / Распялил губы, как в огне недуга» –
прямая отсылка к раздутому чудовищной водянкой фальшивомонетчику Адамо, встреченному Данте в одном из кругов Ада.
Подвижный и дряблый зад пастыря Леонардо (кстати, облеченного высоким духовным саном в те годы) напоминает трубу,
что, в свою очередь, Данте приписывал одному из бесов. Важный Строццо издали кажется автору башней, а от его голоса
у слушателей закладывает уши, как от близкого колокола или
шума нильских водопадов. Перечень можно продолжить. Многочисленные чудеса из «Божественной Комедии» в пародии
имеют необычное отражение: плевок одного из пьяниц на глазах у героев превращается в… лягушку. Сама метаморфоза передается через реминисценцию из Лукреция и Овидия, описывавших такими словами сотворение мира. Но, издеваясь над
духовенством, экспериментируя с двойным смыслом и языком,
143
Лоренцо идет дальше. Особое место в поэме занимают дерзкие
переклички со Священным Писанием, столь пугавшие прежде
издателей, что они, как правило, заменяли их многоточием.
Слова Иисуса, обращенные к самарянке: «всякий пьющий воду
сию, возжаждет опять» в устах пьяницы применяются к вину.
С тем же смыслом звучит и «жажду!» (в оригинале латинское
«sitio!»), произнесенное Спасителем на кресте. Божественное и
грешное соседствуют в утонченной игре слов: «divin» (божественный) и «di vin» (относящийся к вину). Привлекает внимание
язык поэмы. По дантовски вычеканенные терцины изобилуют
оборотами, идиомами народной речи. Именно за этот «низкий
штиль» через несколько столетий некоторые классицисты будут
упрекать автора «Ада». Те или иные словосочетания, фразы
Данте Лоренцо подает комически, уже с новым смыслом, в новом ракурсе, приноравливая высокое к низкому. Пестрота стиля, поистине, великолепна. При переводе поэмы болезненно
ощущалось даже малейшее упущение авторской мысли. Исключительное богатство русского языка позволило свести такие
потери к минимуму. Например, идиоматический оборот «poi
come 'l finocchio» в ту эпоху мог означать «придти поздно, пропустить что-либо», по-русски ему соответствует «придти к шапочному разбору», что применено нами. Точность канонического перевода «Божественной Комедии», выполненного М. Л. Лозинским, дала нам возможность сохранить большей частью текстовые переклички обеих поэм, передавать скрытые цитаты и
заимствованные слова. К финалу шутки Лоренцо становятся
грубее, сравнения резче, и на весьма пикантном эпизоде поэма
внезапно обрывается, как будто кто-то из рьяного благочестия
вырвал последние страницы рукописи. «Пьяницы» остались незавершенными: даже до обещанного в заглавии пира автор не
дошел. Но и в таком виде поэма уникальный памятник бурлеска, умножающий славу ее создателя.
К первому периоду творчества Лоренцо относится и поэма
«Спор» (L’altercazione – Ил. 10-60), хотя и контрастирует
с предыдущими текстами. В ней поэт излагает основные положения теории своего друга Марсилио Фичино о Высшем Благе
(на нее позднее будут опираться и его «Капитоли»).
144
В «Стихотворениях» (Rime) Лоренцо следует схеме Петрарки, используя идеи неоплатонизма, очевидные, прежде всего,
в трактовке любви как духовного возвышения. Одновременно
стихотворения продолжают традицию литературы на вольгаре
(итал. lingua volgare italiana – буквально «простонародный язык
Италии»), сторонником которой был не только Лоренцо, но
большинство флорентийских гуманистов74.
Самое значительное произведение Лоренцо второго периода – это «Комментарий к некоторым сонетам о любви» (Comento
ad alcuni sonetti d’amore), во многом построенный по схеме «Новой жизни» Данте. В книге автор комментирует языком прозы
некоторые свои стихотворения, созданные с 1477 по 1484 год.
Поэт пытается связать поэтические принципы Петрарки с традицией «стильновизма»75 и Данте. В этот период были также
написаны «Религиозные капитоли» (Capitoli religiosi), перифразы в терцинах, основанные на библейских и религиозных текстах и проникнутые пессимистической тональностью.
В число произведений третьего периода входят тексты, основанные на классических сюжетах и реминисценциях: «Похищение Венеры и Марса» (il Furto di Venere e Marte), «Аполлон и
Пан» (Apollo e Pan) (обе поэмы написаны терцинами), «Амбра»
(Ambra), в октавах. Написанная октавами поэма «Коринф»
(Il Corinto) опирается на «Буколики» Вергилия: на лоне природы, в окружении нимф и пастухов, главный герой Коринф возносит жалобы о своей несчастной любви. В поэме «Леса любви»
(Selve d’amore, другое название «Стансы» – Stanze), написанной
октавами, элементы античной поэзии переплетаются с типичными чертами поэзии XV века, в которых ощутимо влияние философии Марсилио Фичино. Некая дама вызывает у поэта чувственную страсть, однако постепенно любовь превозмогает земные чувства и возносится к Высшему Благу.
Флорентийская республика переживала относительно мирные времена, поэтому ежегодные специальные мероприятия –
74
Флорентийский вольгаре (тосканский диалект) лёг в основу современного итальянского языка.
75
«Сладостный новый стиль» – поэтическая школа, зародившаяся
в Болонье и оформившаяся во Флоренции в конце XIII в.
145
карнавалы справлялись там с необыкновенной пышностью. Среди прочих развлечений принято было представлять некие аллегорические группы, которые назывались «триумфальные шествия»
или «триумфы». Они представляли собой торжественный проезд
аллегорических колесниц и колесниц с трофеями; иногда разыгрывались сценки из древнеримской истории, шествие сопровождалось музыкой, песнями и танцами. Под предлогом языческой
традиции по улицам на повозках могли возить раздетых нимф и
обнаженных юношей. Сооружение «триумфов» было настоящим
соревнованием для флорентийских художников, каждый из которых старался сделать колесницы более интересными, экстравагантными или устрашающими. Шествование проводилось, в основном, ночью или в сумерках, чтобы скрыть недостатки декораций и дать волю фантазии толпы. «Безусловно, – напишет Вазари, – это было потрясающее зрелище видеть двадцать или тридцать дюжин всадников, богато разодетых согласно своему чину
и званию, за которым шли пешие, а потом следовала триумфальная колесница со знаками победы и знамёнами».
Весёлый праздник иногда прерывался нравоучительными
уроками, когда актёр, пользуясь моментом, мог затронуть самые
глубинные чувства зрителей. Обычно распевались народные
или на скорую руку сочинённые пояснительные песни. Лоренцо
был первым, кто стал писать карнавальные песни (Canti
carnascialeschi) осознанно и целенаправленно, возводя тем самым их в ранг своеобразного малого жанра. Затем, вдохновлённые его примером, многие поэты продолжили его начинание
в этой области; их работы впервые были собраны Антонио
Франческо Грацини в сборнике с расхожим названием II Lasca,
опубликованном во Флоренции в 1559 году.
«Карнавальные песни» являются очередным свидетельством
многогранности личности Великолепного: перед нами загадочный человек, который любит добрую шутку и хорошо повеселиться, но в то же время держит в уме какие-то политические
соображения, и одновременно осознанно даёт начало новой
жанровой разновидности! Маска, в которой Лоренцо неизменно
предстаёт перед нами – не классически чёрно-белая, она не бинарная вообще. Маска подразумевает два плана, один – показной, защитный; другой – настоящий. Но у Лоренцо за этой ка146
жущейся дуальностью: политик-меценат, политик-гуманист, политик-философ, политик-семьянин, дипломат-простой и искренний человек – всегда наготове третий, четвёртый планы.
В 1490 году, по случаю карнавала, Лоренцо пишет знаменитую «Песнь Вакха», или «Триумф Вакха и Ариадны» (Canzone
di Bacco – Trionfo di Bacco e Arianna – Ил. 10-59), которая призывает наслаждаться молодостью и радостным восприятием
жизни, пока они не исчезнут бесследно. Здесь Лоренцо обращается к теме, очень характерной для эпикурейской философии,
воспринятой через произведения Горация – к гедонизму, очень
характерному для лирики этого периода. Восхваление наслаждений однако окрашивается в меланхолические, задумчивые
тона, особенно в заключительной части, где речь идет о том, что
все человеческое преходяще.
В ряду последних произведений Лоренцо стоят и тексты религиозного характера, такие как «Представление о Св. Иоанне и
Павле» (Rappresentazione di San Giovanni e Paulo) из времен
Юлиана Отступника, мистерия-драма, поставленная в 1491 году,
незадолго до его смерти, и «Лауды» (Laude).
Литературное творчество Лоренцо затрагивает многие жанры, но это не умаляет его глубины. Уже в интерпретации философии Эпикура и Фичино очевидны черты ярко выраженной
самостоятельности; мир крестьянства, изображенный в «Ненче
из Барберино», вполне реалистичен и интересен автору.
Произведения периода зрелости несут некоторый отпечаток
автобиографичности, связанный, прежде всего, с такими драматическими моментами, как заговор Пацци. Такие моменты становятся поводом для размышлений и «бегства» (evasione) от реальности.
Общие трансформации, которые происходили в лирике
Лоренцо в 1470-х годах: овладение языком стильновизма с проникновением фичиновской философии любви, что находит
обоснование в призыве Марсилио соединять поэтические образы с философскими идеями. Из позднего творчества рассматривается произведение «Сельвы любви», которое показательно
по причине того, что одновременно представляет три доминанты творчества Лоренцо: неоплатонизм содержания, классицизм
формы и полуфольклорность исходного материала.
147
В произведениях третьего периода, которые были написаны
в более спокойный период жизни и при большей политической
стабильности, снова появляется пасторальная тематика, которая
находит иное, более традиционное решение, чем ранее. В последний период творчества Лоренцо ощутимо стремление к
классической форме, к спокойной, умиротворенной поэтической
атмосфере. Многие его произведения были посвящены природе,
которую он любил и умел описать в ярких красках. Пейзажи
всегда присутствуют, хотя бы в качестве фона, в стихотворениях
Лоренцо, в том числе любовных. Несмотря на то, что круг затрагиваемых сюжетов не слишком широк, эти произведения нельзя
назвать однообразными. Как и многие поэты своего времени,
Лоренцо часто вдохновлялся античными образцами и обращался
к античным сюжетам, достаточно вспомнить хотя бы его стихотворения, посвященные Венере и Марсу – те же персонажи, которых мы встречаем у Боттичелли. В то же время он любил и
использовал в своих произведениях тосканские народные мотивы; многие его стихи прекрасно ложились на музыку, под которую танцевали в те времена. Лоренцо и сам любил принимать
участие в масштабных народных празднествах, совершенно не
считая это зазорным для человека своего положения.
***
«Великолепный рассказывает...», из личных дневников
Лоренцо Медичи
«Не спрашивайте...
Почему я любил писать стихи? Думаю, на понимание философской мысли и магии слова меня вдохновляли братья Пульчи,
Пико дела Мирандола, Марсилио Фичино, а особенно Полициано.
Почему я не уверен в себе, в своей правоте? Создатель – это
любовь? Не любовь христианская, а любовь чувственная. Потому что в Его послании, где говорится о сотворении и приумножении сущего, нет ничего о наслаждении, воссоединении тела
с душой»76.
76
https://www.facebook.com/Гид-Флоренция-Сиена-Провинция100558461289999/videos/всем-привет-из-флоренциипобедитьзаговорвеликолепный-рассказывает-из-личныхднев/2961464733933375/
148
11. БАНК МЕДИЧИ
Донаторы: не в деньгах счастье, но
Счастье покупается за деньги.
Как мы уже отмечали, Лоренцо произвёл на папу Сикста IV
самое благоприятное впечатление, о чём свидетельствуют многочисленные подарки, среди которых мраморные бюсты Августа
и Агриппы, а также античные камеи и медали для коллекции
Великолепного. К сожалению, исторические обстоятельства
способствовали тому, чтобы эти два выдающихся человека превратились в заклятых врагов. Папа поначалу благодарил Лоренцо за то, что его банк стал ссудной кассой понтифика.
Среди множества государственных дел, обрушившихся на
него, Лоренцо не переставал заниматься традиционным семейным делом – банковской коммерцией (Ил. 11-61). В течение
37 лет Великолепному удалось прибавить к и без того баснословному состоянию 660 тысяч золотых флоринов, сумму, которую он и сам называл невероятной. Доходы семьи происходили
из разных источников: во-первых, из поместий в Поджо и Кафаджоло, содержавшихся в образцовом порядке; во-вторых, немало денег приносила и добыча полезных ископаемых: серебра,
меди, свинца и серы, Медичи держали монополию на торговлю
квасцами (употреблялись для обработки тонких тканей и закрепления краски в текстильном производстве). 15 января 1459 года
Лоренцо и Джулиано были приняты в корпорацию торговли
тканями, несмотря на то, что они были совсем мальчиками 10 и
6 лет. Через 7 лет отец записал их в корпорацию менял (30 декабря 1465 года). В 1469 году только Лоренцо стал членом корпорации шелковщиков. Нет доказательств того, что он находился в списке корпорации шерстяников, но, возможно, записи просто не сохранились.
Но основным пунктом дохода стали банки и их филиалы,
разбросанные не только по Италии, но и по всей Европе (отделения банков открыли даже в Лионе, Женеве и Лондоне), и они
приносили баснословные барыши. Поэтому Пьеро в 1466 году
149
послал 17-летнего Лоренцо в римский филиал банка к Джованни
Торнабуони, чтобы тот получил навыки бухучета и, вернувшись
во Флоренцию, сумел доложить о том, как там обстоят дела.
Но такие периодические контакты с деловым миром были недостаточной заменой систематической подготовке.
Между тем, от нового папы Сикста IV, которого Лоренцо
поспешил поздравить с получением сана лично, он получил право на пополнение папской сокровищницы, что удесятерило доходы римского банковского филиала. Но в связи с заговором
Пацци и участием в нем непосредственно папы право на пополнение папской сокровищницы было утрачено.
К середине XV века банк Медичи открыл свои филиалы в
важнейших финансовых центрах Европы – Женеве, Авиньоне,
Лондоне и Брюгге.
Лоренцо поначалу управлял своим банком через Джованни
ди Биччи, который умер между 1420 и 1429 годами. По воспоминаниям Лоренцо, Биччи после смерти оставил имущество
почти в 180 тысяч флоринов и отказался составлять завещание.
Возможно, это решение было как-то связано с учением церкви
о ростовщичестве. Распорядившись в завещании возместить
крупный ущерб, он бы признал себя ростовщиком и, возможно,
создал значительные трудности для своих наследников. Во всяком случае, предпочтительнее было подстраховаться.
Важность семейных уз в коммерции шла на убыль, но их
общественная значимость по-прежнему не уменьшалась. На похоронах Джованни ди Биччи оплакивали 26 мужчин, носивших
фамилию Медичи. Некоторые из них состояли в самом отдаленном родстве с усопшим банкиром, которого как старейшего члена всего клана считали главой дома Медичи.
Потом Лоренцо воспользовался услугами другого советника
отца Франческо ди Томмазо Сассети (1421–1490), много лет успешно прослужившего управляющим женевским филиалом банка и приехавшим в 1459 году во Флоренцию. При Лоренцо он
стал всесильным.
Великолепный стал выдающимся государственным деятелем своего времени, но деловые вопросы интересовали его в
меньшей степени. Как-то Анджело Тани, не согласный с поли150
тикой Сассети относительно лондонского филиала, обратился
к Лоренцо, тот ответил, что «он не разбирается в таких вещах».
Поэтому Медичи в делах банка полностью положился на Сассети, тот упустил работу с филиалами. В конце своего жизненного
пути Сассети написал Лоренцо: «Мне не следовало умалчивать
о том, что, если вашими старшими служащими не управлять
с большей дисциплиной и твердостью, чем в прошлом, трудности возобновятся, потому что любое ослабление авторитета –
соблазнительная наживка, которая ведет к привилегиям и непослушанию».
Перед смертью почти все состояние Сассети безвозвратно
пропало. Его поглотил катастрофический крах лионского филиала и другие неудачные инвестиции. В 1489 году он писал из
Лиона Лоренцо, что уже не богат и сожалел, что не может предложить финансовую помощь. В другом письме он выражал желание как можно скорее разделаться с долгами, потому что проценты поглощают его имущество. После поездки в Лион у него
случился инсульт, парализация и потеря дара речи, а 31 марта
1490 года он умер.
Через 10 лет в продиктованном им меморандуме Лоренцо
признал, что в силу недостатка познаний был введен в заблуждение представителями банка в Милане и Брюгге. В 1487 году
Лоренцо Спинелли из лионского филиала написал Медичи:
«Мне доставляет удовольствие видеть, что Вы начинаете проявлять интерес к Вашим делам и управлять ими лучше, чем они
управлялись в прошлом, потому что, если Вы проявите упорство, выгоды и честь окружат Вас». (Ил. 11-62)
По словам Макиавелли, «Лоренцо Великолепному не везло
в его коммерческих начинаниях из-за ненадлежащего управления его агентов, которые вели дело так, как если бы они были
князьями, а не просто частными лицами, почти все его богатство
было потеряно за границей; в результате государству пришлось
поддерживать его крупными суммами».
Чтобы спасти банк, Медичи заставил городские власти проводить оплату военных расходов через свой банк, и в итоге присвоил 8 процентов военного бюджета! В последние годы его
правления налоговый гнет значительно увеличился – прямые
151
налоги со 100 тысяч флоринов возросли до 360 тысяч. Иногда
прямые налоги взимались по 10–12 раз в год. Торговобанкирские дома были недовольны опекой Медичи, население
возмущено налогами.
Флоренция, по сути, стала тиранией. Лоренцо стал запускать
руку в городскую казну. Он слишком любил стиль жизни крупного землевладельца, чтобы уделять достойное внимание деловым операциям. Финансовая мощь семейства Медичи начала
ослабевать, и закономерным итогом стало крушение филиала
банковского дома в Брюгге – важнейшем торговом центре Северо-Западной Европы. Лишь путем завуалированного государственного банкротства Лоренцо смог избежать краха всего банковского дома Медичи. Государственные кассы были опустошены; Флоренция воочию увидела, какая опасность заключается
в соединении политической власти и частных денежных интересов. Раньше Медичи с помощью денег умножали свою власть,
теперь они начали обратный процесс.
В последние годы своего правления Лоренцо не делал
большой разницы между общественными и личными финансами. Он на казенные деньги организовывал праздники и представления, укреплявшие популярность Медичи. А общественные
выплаты проводил через подконтрольные Медичи банки и получал свой коммерческий процент (Ил. 11-63, 11-64).
30 января 1495 года Коммуна Флоренции подала иск к доверительным хранителям имущества Медичи на 74948 «широких»
флорина, которые выплатил в несколько приемов Лоренцо или
его агентам Франческо Делла Тоза, управляющий Monte Comune
(государственным долгом). В этом архивном документе Строцци
утверждается, что эти платежи проводились «без какой-либо
утвержденной законом санкции и без полномочий, в ущерб и
вред Коммуне».
Банкирские дома тоже были недовольны теми преференциями, которыми пользовался дом Медичи. Но до открытого
выражения недовольства дело так и не дошло.
Между тем, финансовое положение банка все ухудшалось.
Было закрыто отделение в Лондоне. Резко сократился объем
операций. Первичные резервы банка давно уже стали покрывать
152
менее 50% обязательств по вкладам до востребования. Эта тенденция появилась где-то в конце 1470-х. В последние годы существования коэффициент резервирования упал ниже 10% от
общих активов. Этого было недостаточно для удовлетворения
обязательств банка во время спадов.
В последние два года жизни Лоренцо Банку Медичи позволили скользить по наклонной плоскости, и он вплотную приблизился к яме банкротства. Это падение резко ускорилось после
его смерти. Три сына Великолепного не смогли наследовать
Банк. Пьеро ди Лоренцо (1472–1503), крепкий любитель спорта,
не обладал ни дипломатическими, ни организаторскими способностями. Второй, Джованни (1475–1521), в семнадцать лет стал
кардиналом, более одаренный, проявил склонность к неумеренным тратам, которые ускорили разорение семейного банкирского дома, а позже, став папой, своей расточительностью вызвал
финансовый крах папского двора. Третий, Джулиано (1479–
1516), когда отец умер, был совсем мальчиком. По слухам, Лоренцо любил повторять: «У меня три сына: один дурак, второй
умный, а третий добрый».
К несчастью для Медичи, наследником Лоренцо стал человек, который менее всего подходил как для роли главы государства, так и для роли главы банкирского дома. Пьеро ди Лоренцо
передал заботу о делах государственных своему секретарю Пьеро Довици да Биббьена, а управление делами – своему двоюродному деду Джованни Торнабуони.
153
12. ДВАДЦАТЬ ЛЕТ ПРАВЛЕНИЯ
ФЛОРЕНТИЙСКОЙ РЕСПУБЛИКОЙ
«Для реализации тех добродетелей, на которых основывается гражданская жизнь, необходимо состояние».
Поджо Браччолини, «О благородстве»
Образованный, талантливый, мудрый правитель, Лоренцо
Медичи стал главой Флорентийской республики всего лишь
в двадцать лет, в 1469 году. В политике главным среди направлений его деятельности значилось усиление абсолютной власти
его семьи, ее политической мощи на трагической и кровавой
арене борьбы за власть. Но пристальное внимание к политическим вопросам не сделало Лоренцо менее зорким в вопросах
культурной сферы. Даже достигнув положения, при котором
Флоренция сохраняла республиканскую форму правления лишь
номинально, а государственная казна сделалась почти личной
собственностью Медичи, свою неограниченную власть он употреблял к пользе государства, не забывая о патронаже деятелей
искусства, культуры, философии.
Даже его младший современник, флорентийский историк
Франческо Гвиччардини, который постфактум будет критиковать его за то, что он возвышал всяких простолюдинов (что, по
мнению Гвиччардини, было «не айс») и вообще был тиран и угнетатель, напишет: «Хотя при нем город и не был свободен, однако невозможно было иметь тирана лучше и приятнее (un
tiranno migliore e piú piacevole)».
Великолепный находился у власти более двадцати лет. Время
его правления стало для Флорентийской республики периодом
мира, стабильности и благосостояния (Ил. 12-65). Однако Лоренцо
нимало не колебался, когда – в подходящий момент и без особых
затрат – можно было увеличить территорию Флоренции с помощью военной силы. Он не мог избежать участия в войнах, в которые были вовлечены крупные державы Апеннинского полуострова. В 1482 году это была борьба за Феррару, а в 1485 – конфликт
между папой и Неаполем, в котором Флоренция выступила
154
на стороне Неаполя. Были установлены добрососедские отношения с Миланом. Благодаря капиталу семьи Медичи, тонкому искусству дипломатии и широкой сети агентов-осведомителей удалось достичь больших успехов во внешней политике. Не имея
мощную армию, Флоренция приобрела весомый авторитет в Италии. Государство оказывало поддержку бедным слоям населения.
Крестьяне были освобождены от выплат тяжелых повинностей
феодалам. Отсутствие непосильного налогового гнета способствовало развитию сельского хозяйства и ремесленничества. Популярность Лоренцо в народе достигла небывалых высот. Какое-то время во Флорентийской республике сохранялась конституция и основные институты власти, но все они носили формальный характер. Строй правления все больше приобретал черты единоличной
и абсолютной монархии. При этом любые мятежи, заговоры и попытки устранения клана Медичи встречали безжалостный отпор.
«Речь идет сейчас не об оценке стиля правления, не о спорах,
начавшихся еще при жизни Лоренцо Великолепного и продолжающихся до сих пор, не о том, в какой мере это правление было
действительно просвещенным, на удивление мягким и гибким
(даже после подавления заговора Пацци, о чем свидетельствует
история беспрепятственного возвышения Савонаролы). Речь идет
о самом механизме власти Лоренцо. Он, как и его дед Козимо,
не имел никаких официальных прерогатив и не занимал ключевых государственных должностей, оставаясь частным лицом...
Все это, пожалуй, больше напоминает, при всем анахронизме такого сопоставления, роль лидера правящей партии, чем владычество, пусть и некоронованного, государя. Но еще примечательней
то, что индивидуальность Лоренцо Великолепного утвердилась
не только на главном его поприще. Свое заслуженное прозвище
он получил в особенности за сочетание в нем политического дара
с подлинно художественной натурой, с многообразным и часто
весьма живым поэтическим творчеством, прекрасной гуманистической выучкой. Представитель крупнейшей купеческой и банкирской семьи из “нарождающейся буржуазии” Лоренцо писал
в своих знаменитых стихах, положенных на музыку и распеваемых флорентийцами на карнавалах: “Но на скуку обречен, кто
вменил себе в закон наживаться бесконечно”.
155
Ранний закат прожившего только сорок три года Лоренцо
Медичи почти совпал с возмужанием и восходом звезды Никколо Макиавелли. Понадобились два века флорентийской социальной и культурной традиции, чтобы выработать подобного
человека. Многие историки считают Лоренцо гением, и это, повидимому, правда, но его одаренность сказалась не столько
в отдельных сторонах и результатах его деятельности, сколько в
ее «универсальности». Более того – в доведении самого типа ренессансной личности до такой полноты и шлифовки, до такой
показательности, что мы говорим “среда Лоренцо Медичи”,
“эпоха Лоренцо Медичи”. Мы соединяем среду и эпоху с его
именем отнюдь не формально хронологически, они уже немыслимы без него самого. Вовсе не только благодаря общественному положению, участвуя в интеллектуально-художественной
жизни Флоренции увлеченно и на равных, он сумел занять свое
место среди сошедшихся в ней в этот исторический момент гениев. Какое характерное опять-таки затруднение! При всей пластичной ощутимости личности Лоренцо, в ней нельзя указать
центр. Нельзя и укрыться за привычной отговоркой насчет «противоречивости»: напротив, контрастные свойства и склонности
совмещаются в ней, ничуть ее не разрывая, легко, с непостижимой естественностью. В этом как раз и сказывается нечто очень
ренессансное. Индивидуальная определенность словно бы не
могла осуществиться без некоторой размытости очертаний, без
тревожащего нас “сфумато”. Рождение новой личности предусматривало нечеткость фокусировки (или, если угодно, “универсальность”) в качестве не достоинства или изъяна, а конструктивного условия. Поэтому в зрелом Возрождении то и дело
встречались люди, производящие впечатление «загадочных».
Так часто называют и Лоренцо»77.
В 1480 году для укрепления власти Лоренцо ввел несколько
реформ: был распущен старый парламент и введен новый «парламенто», который назначил балию из тридцати его ставленников. Они избрали еще сорок граждан и создали Совет Семиде77
Л. М. Баткин. Европейский человек наедине с собой. М., 2000.
С. 690–692.
156
сяти – законодательный и исполнительный орган управления,
сформированный из союзников и сторонников семьи Медичи,
который, в отличие от всех других коллегий, переизбирался
лишь раз в пять лет. Ни одно важное государственное решение
не принималось без согласия новой коллегии. Две коллегии по
внешнеполитическим и финансово-правовым вопросам находились под контролем правителя республики. Затем выдвинулись
две новые коллегии – одна из 8 членов, ведала политическими и
военными делами, другая коллегия из 12 членов, распоряжалась
государственным кредитом и юрисдикцией. Старые органы
Синьории были сохранены, но по существу стали фикцией.
Ни одно решение, касаемо внутренней или внешней политики,
не принималось без участия и одобрения Лоренцо. С ним согласовывались даже браки, заключенные между влиятельными горожанами. При этом важные посты могли занимать люди, не
принадлежащие к высшему сословию, но обладавшие определенными управленческими талантами. Примечательно, что один
из самых ярких представителей династии Медичи не был титулован: официально Лоренцо не имел государственных званий
или руководящих должностей, хотя в любой момент мог объявить себя королем или герцогом.
В поисках верных людей Лоренцо активно организовывал
социальные лифты. Помимо проверенных кадров из старинных
флорентийских семейств, он охотно привечал талантливых администраторов «из низов» (вспомним бравого гонфалоньера Чезаре Петруччи), за что историк Франческо Гвиччардини (младший современник Лоренцо и большой фанат олигархической
республики а-ля Венеция) вылил потом на Великолепного немало грязи.
«Во главе банка Монте был поставлен ремесленник Антонио ди Бернардо, и ему даны были такие полномочия, что, можно сказать, в его власти оказалось две трети города; также сер
Джованни, нотарий отдела приказов коммуны, сын нотария из
Пратовеккио, снискал такую благосклонность Лоренцо, что,
пройдя через все магистратуры, чуть не стал гонфалоньером
справедливости; и мессер Бартоломео Скала, сын мельника из
Колле, будучи старшим секретарем Синьории, стал гонфалонье157
ром справедливости, что всеми порядочными людьми было
встречено с шумным негодованием», – ябедничает нам Гвиччардини и, дабы читатель осознал весь ужас положения, добавляет:
«Мало того что люди, подобные перечисленным выше, вмешивались в управление городом; в Совет Ста и в комиссии по голосованию и сбору налогов Лоренцо ввел столько простолюдинов,
с которыми сговорился, что они-то и стали хозяевами положения».
Сера Франческо, конечно, можно понять: очень обидно, когда знатное и уважаемое семейство Гвиччардини оттирают
от корыта какие-то там плебеи и прочие сыновья мельников.
Но, что правда, то правда, «старым» семьям Лоренцо особо воли
не давал, ибо повторение истории с Пацци ему было не нужно.
Patriae decus, familiae amplitudo, incrementum atrium – «польза отечества, величие семейства, возрастание искусств» – вот
три принципа, которыми руководствуется во всех делах правитель Флоренции, никогда не отделяя одного от другого.
Он покупает земли, и великолепие его построек на них достойно скорее короля, нежели обычного гражданина. Автор
«Жизни Лоренцо Медичи» Никколо Валори пишет: «Он любил
архитектуру, особенно же в античном вкусе, что можно видеть
в Поджо а Кайано – месте, где явилось древнее великолепие...»
(Ил. 12-68)
Лоренцо не только строит виллы в окрестностях города, но
и занимается увеличением и украшением Флоренции. Среди незастроенных и безлюдных пустырей он велит проложить новые
улицы. Город растет и хорошеет. В 1489 году выходит декрет
Синьории о существенных налоговых льготах для нового строительства. Чтобы обеспечить безопасность республики, Лоренцо
укрепляет крепости на подступах к Флоренции. Современник
пишет: «Кто ныне в Италии и вне ее хочет что-нибудь построить – спешит обратиться во Флоренцию за архитекторами».
В годы пребывания Лоренцо Великолепного у власти Флоренция «цветущая» (именно так переводится название города
с итальянского) заиграла самыми яркими красками. Возводились
новые здания и дороги, облагораживались улицы. Жизнь в городе кипела: постоянно проводились пышные празднества, рыцар158
ские турниры, карнавалы, маскарады и театральные постановки.
Лоренцо Великолепный так же, как и его знаменитый дед Козимо Медичи, был щедрым меценатом, коллекционером книг и
ценных произведений искусств. Он приглашал талантливых художников и скульпторов, обеспечивал их выгодными заказами
и предоставлял достойные условия работы.
Сам же Лоренцо освоил жизнь помещика. Выписал из Неаполя 20 кобыл, привез от берберов отменных жеребцов и занялся разведением лошадей. Из Калабрии привезли отменных
свиней, приплод которых щедро раздавался окрестным крестьянам, чтобы улучшить породу их хрюшек. Его коровы стали
лучшими в Италии, сыр славился на всем полуострове. К столам
монархов и просто богачей поставлялись сицилийские фазаны.
В огромных садах-запрудах разводились осетры и миноги. Было
высажено множество тутовых деревьев – для прокорма шелковичных червей. Большой сад снабжал плодами и ягодами
не только семью новоявленного фермера. Оказалось, что кормиться можно, не только давая деньги в рост, но и фермерствуя.
Но вложить и сил, и средств пришлось немало. Удивительно,
что Лоренцо был счастлив именно в эти годы.
М. Верини так описывает тогдашнее хозяйственное устройство одной из вилл Медичи – Поджо в Кайано: «Из-за обильной
поливки летом поместье настолько плодородно, что с полей
в год снимают три покоса. В некотором отдалении от самой виллы расположены весьма обширные стойла, пол которых из соображений чистоты выложен камнем. Эти сооружения окружены
высокими стенами и глубоким рвом, кроме того там есть четыре
башенки, как в замке. Здесь содержится большое количество
плодовитых и обильных молоком коров, что делает возможным
производство сыра, столь необходимого для города и пригородов и, следовательно, нет более необходимости покупать оный
в Ломбардии. В усадьбе также много птицы, а сады и огороды её
весьма обширны»78.
Лоренцо также является владельцем огромного поместья
в Каффаджоло, заложенного ещё Козимо Старым, поместья
78
Verini М. Epistola XVI. Ар. Bandini. Cat. Bib. Laur, 483.
159
в Агуане и земельного владения близ Вольтерры. С друзьями
(Полициано и Пико делла Мирандола, Кристофоро Ландино,
Бартоломео Скала и Марсилио Фичино) однако он предпочитает
проводить редкие минуты отдыха и учёного досуга на вилле
в Кареджи, но более всего – на вилле во Фьезоле.
Все ли были согласны с политикой семьи Медичи и Лоренцо Великолепного? Конечно, нет. За ползучую тиранию их критиковали даже гуманисты.
Трактат Поджо Браччолини «О благородстве», законченный
24 февраля 1440 года, является ничем не меньшим, как открытым нападением на иерархическую схему политической власти,
которая преобладала в средние века и при переходе к Возрождению во Флоренции.
Поджо Браччолини (1380–1459) родом из Терранова, из
бедной семьи. Образование получил во Флоренции, где сделал
большие успехи в изучении латинского языка. Зарабатывал первое время на жизнь перепиской рукописей. На формирование
Поджо как гуманиста оказал влияние Салютати, которого Поджо
высоко ценил и называл «общим отцом всех ученых». С известным флорентийским гуманистом Никколо Никколи Поджо
сближала страстная любовь к древности: большинство писем,
где Поджо сообщает о своих книжных находках, адресовано
Никколи (см. The Renaissance book hunters. The letters of Poggius
Bracciolini to Nicolaus de Niccolis, by Ph. Walter Goodhart Gordan.
N. Y. – London, 1974).
В 1403 году молодой Поджо отправляется в Рим, где по ходатайству Салютати получает должность апостольского писца
в римской курии. В 1414 году Поджо вместе с курией прибыл
на Констанцский собор. К теологическим спорам он был совершенно равнодушен и занимался поисками древних кодексов
в монастырях. В 1416 году вместе с Чинчо Романо и Бартоломео да Монтепульчано он нашел в монастыре Санкт-Галлен
трактат Колумеллы «О сельском хозяйстве», «Сильвы» Стация,
«Астрономикон» Манилия, поэму о Пунической войне Силия
Италика, трактат Квинтилиана «Об образовании оратора», оказавший сильное влияние на развитие гуманистической педагогики; весной 1417 года – «Историю» Аммиана Марцеллина, по160
эму Лукреция «О природе вещей», одно из ярчайших произведений античного материализма, сочинение, которое способствовало распространению идей Эпикура в гуманизме. Летом, путешествуя по Франции и Германии, Поджо нашел восемь речей
Цицерона.
Поджо занимался не только поисками древних рукописей,
ио и их перепиской; даже в зрелые годы, как свидетельствуют
его письма к Никколи, он делает копии с книг и просит Никколи
присылать ему книги быстрее, он подчеркивает заинтересованность многих в этих книгах (в частности в сочинении Лукреция – ер. XXXIV) и заявляет, что делает копии не только для себя, но и для других, и даже для потомков (ер. LXV).
В 1418 году Поджо, приняв приглашение Бофора, епископа
Винчестерского, отправился вместе с ним в Англию, где провел
около четырех лет. В 1423 году он снова вернулся в Рим и
до 1453 года с перерывами служил в курии в должности апостольского секретаря. В 1436 году пятидесятишестилетний
Поджо женился на восемнадцатилетней девушке из аристократической семьи Буондельмонте. В 1453 году он оставил курию и
принял должность канцлера Флоренции, которую занимал почти
до смерти еще при отце Лоренцо. Якопо Браччолини, запутавшегося в долгах сына гуманиста Поджо Браччолини, хорошо
знал Лоренцо Великолепный, а трактат его отца «О благородстве» стал его настольной книгой, тем более что один из ведущих
диспут – Лоренцо Медичи Старший, младший брат Козимо.
В начале трактата «О благородстве» Поджо пишет о важности темы, он осознает несоответствие ее малого освещения
в литературе и широкого распространения благородного звания
в жизни, поэтому он и решается положить начало широкому обсуждению этого вопроса, надеясь, что его продолжатели напишут об этом предмете «ради общей пользы» лучше.
В отличие от раннего гуманизма, тема благородства становится у Поджо не просто предметом специального, но и всестороннего обсуждения, что говорит о ее растущей злободневности, а также о способностях гуманиста откликаться на требования времени. Сам Поджо так определяет ее актуальность:
«Я удивлен, – пишет Поджо, – что этот предмет не обсуждался
161
ни латинскими авторами, кроме как кратко, ни также греческими авторами, кроме Аристотеля и Метродора, которые обращались к благородству в отдельных книгах».
Трактат посвящен гуманисту Джерардо Кумано. Трактат состоит из введения и основной части. Он также построен в форме
диспута, который происходил в доме Поджо. Участники спора –
реальные личности: гуманист и меценат Никколо Никколи и Лоренцо Медичи Старший. Сам Поджо как персонаж в начале диалога побуждает их к обсуждению проблемы благородства, но
в дальнейшем не принимает участия в диспуте.
Никколо Никколи и Лоренцо Медичи как персонажи диалога были выбраны Поджо не случайно. И Никколи, и Медичи –
представители богатейшей верхушки флорентийского общества,
их обсуждение данной темы более всего естественно. Само возникновение спора между ними говорит об изменениях традиционных представлений о благородстве, о богатстве и бедности.
Оглянувшись вокруг, Лоренцо, улыбаясь, говорит: «Наш хозяин вычитал, что у древних выдающихся мужей существовал
обычай ради славы и облагораживания рода (ad gloriam et
nobilitandum genus) украшать дома, виллы, садики, портики, гимнасии различными изображениями и картинами, а также статуями предков. И вот он пожелал за неимением изображений родоначальников прославить это место и себя, прежде всего, этими
жалкими и развалившимися остатками мрамора, чтобы благодаря
новизне дела какая-то слава о нем дошла до потомков».
«Если он желает этого, – замечает Никколи, – то должен основание для славы искать в другом. Не из изображений и разрушенных остатков мрамора, к собиранию чего мудрому человеку
совсем не следует стремиться, мы можем извлекать славу, но
из души, то есть из мудрости и из добродетели (ex animo, hoc est
ex sapientia et virtute), и только она одна (добродетель) возвышает людей до славы благородства (ad laudem nobilitatis)».
«Хотя добродетель, – говорит Лоренцо, – на мой взгляд,
очень помогает достижению благородства, так как она почитается божественной вещью и должна быть предметом всеобщих
стремлений, однако мы видим, что даже те, кто не блещет каким-либо украшением добродетели, приобретает благородство
162
с помощью картин и различных изображений, а также изысканной жизни, состояния, богатства, должностей и вдобавок власти.
И (в книгах) мы читаем, что ко всему этому стремились и этим
усердно занимались выдающиеся мужи. Известно ведь, что
древние и притом ученейшие мужи прилагали много труда и
стараний, чтобы приобрести изображения и картины. Сам Цицерон, Варрон, Аристотель и другие, как греки, так и латиняне,
мужи, выдающиеся во всех науках, обратившиеся к научным
занятиям ради красоты и добродетели, украшали подобными
вещами свои библиотеки и сады для облагораживания тех мест,
где они были поставлены; и хотели, чтобы это способствовало
славе и усердию. Ибо, считали они, для облагораживания и побуждения души очень полезны выставленные на виду изображения тex, кто отличился некогда славными и мудрыми делами
(qui gloriae et sapientiae studiis floruissent)».
Далее Лоренцо говорит: «Хотя благородство многолико в
зависимости от разнообразия народов, однако все, кого ты только что перечислил, являются и, думаю, справедливо могут именоваться благородными. В самом деле, не всякие законы пригодны для всех государств, они разнообразятся в зависимости от
государственного блага и пользы (pro rerum publi carum
commodis et utilitate), и когда одним (государствам) полезны,
другим могут оказаться во вред. И, однако, они сохраняют силу
и авторитет законов и не перестают считаться законами оттого,
что не для всех одни и те же. Я, таким образом, считаю, что галлы, германцы, британцы, варвары справедливо называются благородными в соответствии со своими законами. И я не назову
более благородными жителей города, нежели сельских жителей,
торговцев, которые похвальным образом занимаются управлением своим государством, нежели тех праздных, кто считает
похвальным выставлять себя напоказ, сидя в атриях и бездействуя. Ведь мы должны, словно вождю, следовать обычаю
(consuetudinem), который, как учитель людских нравов, имеет
над ними огромную власть. И хотя говорят, что обычаи несколько отличаются в зависимости от различий у разных народов, однако признаком благородства все считают следующее: превосходить прочих более обширным наследием или более честной
163
жизнью, свободой от стяжания (vacatione quaestus) или славой
оружия, более пышным образом жизни или достоинством
(dignitas)».
«Ты сильно заблуждаешься, Лоренцо, – говорит Никколи. –
Ведь одобрить и принять следует тот обычай, который не удаляется от справедливого основания (a recta ratione), в противном
случае его следует назвать злоупотреблением. Законы имеют
в виду пользу и благо (utilitatem et commoda) тех, кому даны,
и поскольку эти благо и польза не являются повсюду и для всех
народов одинаковыми, то, в зависимости от разного понимания
пользы, и законы должны меняться. Однако все законы имеют
одно и то же происхождение, так как ведут начало от источника
равенства и справедливости (ab aequitatis et iustitiae fonte), с тем,
чтобы, видимо, предложить и предписать каждому то, что для
него честно и полезно. Те же виды благородства, которые я
только что перечислил, будучи противоположными и враждебными друг другу, так между собой различаются, что не обнаруживают никакого определенного начала, никакого определенного происхождения (nullum сеntrum genus), которое опиралось бы
на некое разумное основание (ratione aliqua); но, видимо, происходят от одного только мнения (opinione) и какого-то произвольного обычая (institu-toque quodam voluntario), подлинная
причина которого не может быть открыта».
И здесь Никколи говорит: «Если становятся благородными
те, кто имеет у себя дома изображения и картины, то тогда гораздо значительнее превосходят остальных признаками благородства скульпторы и художники. Тогда и ростовщики, если они
очень богаты и обладают должностями и властью, становились
бы благородными, сколь бы ни были они бесчестными и преступными. Но нет ничего недостойнее, чем открыть себе какойлибо доступ к благородству позорными делами или грабежом
либо каким-нибудь бесчестным стяжанием» (turpi quaestu).
Тогда Лоренцо замечает: «Если вглядеться в понятие “благородный”, то мы по справедливости назовем благородными
(nobiles) скульпторов и художников, кого их искусство прославляет и делает известными, а также влиятельных людей, известных
повсюду каким-либо деянием, даже связанным с величайшими
164
преступлениями. Поэтому можно называть благородным человека, выдающегося в литературе, и знаменитого разбойника – одного за оставшееся в памяти позорное деяние, другого за науку и
исключительную мудрость. Кв. Цицерон в письме брату по поводу притязания на должность консула говорит о соперниках – Антонии и Катилине: “Они отнюдь не выдаются происхождением и
не прославлены (nobiles) пороками”. Древние называли благородным того, кто в силу какой-то исключительной причины становился широко известным, был знаменит каким-нибудь деянием
и искусством, и чье имя было на устах людей. Наш Цицерон говорит: “Пифагор известен благодаря исключительной мудрости и
славе (nobili-tate)”. В другом месте он пишет о том же: “Знаменитый (no-bilis) философ, который оказал влияние не только на Грецию и Италию, но и на весь варварский мир”. А в речи в защиту
Архия (он говорит) о философах, которые, презирая славу и известность (nobilitatem), тем самым желают прославиться и сделаться известными. Ливий также (писал): “Эта битва почти равна
по известности (nobilitate) поражению при Аллии”. И в другом
месте: “Хотя прежде деяние прославляли (nobilitassent) мужественными речами”. Из этих слов ясно, что благородным называлось деяние, ставшее у людей широко известным и славным».
«Если, – говорит Лоренцо, – ты согласишься с голосом ученейших людей или не будешь им противиться, ты, как и подобает, проиграешь в споре. Ведь против тебя восстает Аристотель,
определяющий благородство и показывающий, что оно представляет собой нечто, а он остротой ума превосходит всех философов. Мудрость же его во всех вещах столь велика, что противоречить ему кажется безумием».
«Я согласен, – говорит Никколи, – что он называется главой
философов, однако ничей авторитет не помешает мне говорить и
думать то, что кажется мне схожим с истиной».
«Как угодно, – говорит Лоренцо, – по мне, соблюдай свой
обычай противоречить всем (morem tuum omnibus adversandi per
me observes licebit), как ты и начал. Я не буду мешать тебе слушаться самого себя, быть в ладу со своим давним принципом
(non impendiam quo minus tibi obsequaris, ne veteri tuo instituto
repugnes)».
165
Тогда Лоренцо говорит Никколи: «Хотя ты высказался пространно, но, на мой взгляд, не сказал ничего достойного ученого
мужа. Уверяю, что взгляд Аристотеля, если ты вникнешь в
смысл греческого слова, в высшей степени верен. Ведь то, что
латиняне называют nobilitas (благородство), греки – eugenia,
правильно назвать нашим словом generositas – родовитость. Ибо
те, кто рождались в древнем роду, прославленном добродетелью
и подвигами, становились, благодаря славе семьи и рода, родовитыми – generosi, то есть рожденными в знаменитом роду».
«Думай о смысле слова как тебе угодно, – замечает Лоренцо, –
я, следуя неотступно за Аристотелем, полагаю, что приобретению
благородства способствуют не только добродетель, но и богатства,
род, родина, телесные помощники и помощники со стороны судьбы. В самом деле, богатства дают возможность проявлять щедрость – добродетель более приятную, чем все прочие. В войне,
а также в мирное время, когда чрезвычайно необходимыми становятся денежные расходы, этим приобретается слава, из которой
рождается благородство, а также величие души; по этой причине
наша известность и слава весьма приумножаются. Никакого благородства не будет без благ судьбы (absque fortunae bonis)».
Далее Лоренцо говорит: «Даже если к благородству, как я
полагаю, относится и имеет важное для него значение добродетель, по-видимому, все же не от нее одной все зависит. Тому,
кто кажется достойным благородного имени, должны помогать
также и внешние блага, каковые немного выше ты отвергал:
а именно, атрии, наполненные изображениями, портики, театры,
а также зрелища, устраиваемые для народа, охота и тому подобное, благодаря чему имя становится славным и широко известным. Ведь это выделяет славных и знаменитых людей и делает
их благородными. Как слава является спутником добродетели
и справедливого деяния, так и из этих вещей рождается некое
величие (splendor), то есть не общедоступные известность и слава, что и называется благородством».
Лоренцо заметил: «…Наш (Никколи), объявив своим правилом всем противоречить и всех опровергать, осуждает взгляды
каждого, а сам ничего не приводит, чтобы мы могли узнать, что
же он думает».
166
В трактате видна внутренняя противоречивость гуманизма
как просветительской формы антифеодальной идеологии. Это
отражает незрелость социального сознания ранних гуманистов.
Они видят и метко критикуют пороки феодалов, явно симпатизируют горожанам; и, подмечая многие присущие им недостатки, отказываются признать более высокую нравственность труда
ремесленника деятельности купца. Никколи не может согласиться с тем, на что указывает ему (в диалоге Поджо) Лоренцо Медичи: «Для реализации тех добродетелей, на которых основывается гражданская жизнь, необходимо состояние». Гуманистам не
ясна еще объективная антифеодальная сущность самого буржуазного богатства и торгово-предпринимательской деятельности
поднимавшейся буржуазии. Вот почему (хотя по сути спора
Никколи высказывает мысли несравненно более глубокие и
справедливые, нежели Лоренцо Медичи) упрек со стороны Лоренцо в том, что Никколи выражает точку зрения стоиков, оказывается в известной степени обоснованным: его идеал слабо
связан с жизнью и выражает только благие намерения обособленной просвещенной личности. Ведь и стоицизм пытался компенсировать социальное бессилие личности ее внутренней силой
и высокой устремленностью.
Итак, Лоренцо, по сравнению с прочим, надо более возделывать добродетель, которая делает нас не только благородными, но и блаженными (beatos), и воздает нам бессмертием благодаря славе и памяти у людей (redditque fama et memoria hominum
immortales). С ее помощью следует искать благородства, славы и
жизненной дороги, с ее помощью постигать основания справедливой жизни.
Примечательно, что в диалоге Поджо тот же Лоренцо Медичи, отстаивающий традиционный взгляд о решающей роли
для благородства таких предпосылок, как родовитость и богатство, вместе с тем верно нащупывает слабости индивидуалистической позиции Никколи, который пренебрегает внешними условиями жизни и поведения человека. «Большую поддержку
благородству оказывает... родина, – говорит Лоренцо. – Выходец
из какого-нибудь местечка не будет обладать такой же возможностью добиться славы, что и флорентийский гражданин».
167
«В самом деле, – спрашивает он, – какую поддержку в повседневной жизни доставит мне щедрость стоиков? Их добродетели – только в склонности души, а не в действии».
Как и в своем первом трактате «О жадности», Поджо обращается к теме хорошего и дурного правления, и, в первую очередь, к проблеме тирании. Он рассматривает пути получения
власти тиранами, их моральный облик, поведение и политику,
как внешнюю, так и внутреннюю, а также основные черты тирании и пути борьбы с ней. Говоря о тирании, Поджо неизбежно
касается и понятий свободы, справедливости, законности. Поджо выдвигает концепцию идеального государственного мужа –
Браччолини, углубляет и дополняет свои выводы по теме тирании, специально останавливаясь на проблемах несправедливости
и жестокости правителей79.
Как мы уже отмечали, Лоренцо Великолепный глубоко изучил этот трактат, где героем был его двоюродный дед, и старался максимально демократизировать свое правление.
79
Bracciolini Poggio. De infelicitate principum. P. 392.
168
13. РАННЯЯ КОНЧИНА.
У ПОСТЕЛИ УМИРАЮЩЕГО – САВОНАРОЛА
Лоренцо Медичи – одинокий, боящийся выходить за стены
своих убежищ, сгорбленный меланхолик со сморщенным
некрасивым лицом обитателя винного погреба и поэтическими опытами о чистой любви – алчет роли нового
Нерона, обретает надежду навсегда отпихнуть от своих
ног ненавистную флорентийскую «чернь», окружив себя
придворными художниками, музыкантами и философами,
выписанными со всего света.
Если от своей матери Великолепный Медичи унаследовал
ум и внешнюю непривлекательность, то от отца – банк, могущество и подагру. Болезнь доводит его до состояния отца, Лоренцо
редко может свободно передвигаться.
Отдавая дань правильности и своевременности воспитания,
обеспеченного ему Пьеро Медичи, Лоренцо рано начинает посылать своего младшего сына Джованни к разным итальянским
дворам, но, прежде всего, к папе. В 1484 году Джованни в сопровождении Полициано и Бартоломео Скала едет в Ватикан.
Отец из Флоренции пишет ему письмо-инструкцию, свидетельствующее о мудрости и дипломатическом гении пославшего его.
Лоренцо советует Джованни говорить всегда естественно, без
излишней надуманности и не слишком поспешно демонстрировать свои познания; использовать изысканные выражения и демонстрировать своё продуманное, но без излишней тягостной
серьёзности отношение ко всему на свете.
В этом же году Великолепный устраивает свадьбу старшего
сына Пьеро с Альфонсиной, дочерью Роберто Орсини, а также
договаривается о браках своих трех дочерей с отпрысками знатных и влиятельных семейств, а несколько лет спустя младший
сын Джованни отбывает в Рим для принятия кардинальского сана.
Кроме того, Лоренцо тесно общался с учителями религии:
много времени провел в беседах с августинским монахом Мариано Дженацано. Впоследствии Лоренцо по его просьбе построил
в окрестностях Флоренции здание под монастырь, который и сам
169
посетил с несколькими избранными друзьями. Обычными предметами для учёных диспутов были атрибуты Божественного,
тщетность временных наслаждений, неспособных успокоить
страждущий ум; вопреки расхожему мнению о светскости религии людей круга Великолепного, речитативом звучала фраза:
«Тот умер для этой жизни, кто не уповает на жизнь другую».
Лоренцо Медичи был также очень привязан к фьезоланскому канонику Маттео Боссо, который являлся его исповедником.
С ним Великолепный любил беседовать о природе наслаждения.
Боссо презентовал Лоренцо копию своего известного трактата
«De veris animi gauditis».
Как отмечалось в пьесе Т. Манна, как раз в это время во
Флоренции набирает силу яростный проповедник Джироламо
Савонарола. Это был доминиканский священник, он происходил
из старинного падуанского рода. В 1475 году он тайно бежал из
родного дома в Болонью, где поступил в монастырь. В 1482 году
его отправили проповедовать в разные города. Друг Лоренцо,
Пико делла Мирандола, по своему обыкновению, переживал
очередной приступ поиска смысла жизни и услышал Савонаролу, и его проповеди попали философу в самую масть. Он отписал Лоренцо во Флоренцию: мол, слушай, amice carissime, тут
такой самородок объявился – весь из себя праведник, с пороками
борется, а уж какие проповеди читает! Цицерон молча курит
в уголке! Давай его назад к себе во Флоренцию переманим, а?
Опять же, у тебя Джованни-кардинал подрастает, надо ж ему
хоть какой-нибудь пример истинного благочестия показать…
Против последнего аргумента Лоренцо возразить ничего не
мог: действительно, надо. Толстенький Джованни, лодырь и умница, хоть и преуспевал в науках, которые ему преподавал друг
отца Полициано, но насчет истинной горячей веры, как подозревал Лоренцо, там все было глухо. Да и то сказать, набраться такого добра в палаццо Медичи было, собственно, неоткуда: кругом одни гуманисты. Бабушка Лукреция, самая верующая из
всего семейства, давно уже умерла, а мама Клариче, как ни крути, была теткой недалекой, а посему ее влияние на умного подростка в этом смысле было равно нулю.
Находясь в поисках новых мыслей и идей и под влиянием,
Пико делла Мирандола, Лоренцо в 1490 году на свою голову
170
вызвал во Флоренцию уже снискавшего известность Савонаролу, обличителя расточительства и пороков церкви, приверженца
аскезы и провозвестника Реформации.
Пламенный, убежденный и фанатичный Савонарола снискал
огромную популярность.
Самому же Лоренцо, крутившемуся как белка в политическом колесе, уж тем более было не до благочестия – перспективы загробного бытия его хоть и беспокоили (все-таки он был
сын своей матери), но заняться ими вплотную времени, хоть
убей, не хватало.
Со временем Савонарола осмелел настолько, что начал поливать с кафедры самого Лоренцо. Итак, Медичи – тиран, самовольно захвативший власть в свободной республике (почти правда),
безбожный нечестивец (это еще с какой стороны посмотреть),
разоривший государство (вранье) и присвоивший городскую кассу Монте (а вот это, увы, святая истина). Флоренция замерла,
ожидая, как отреагирует Лоренцо на такую крамолу. Лоренцо…
не отреагировал никак. С одной стороны, он, видимо, считал, что
проповеди Савонаролы – неплохой способ для народа выпустить
пар: все равно при любом режиме всегда будут недовольные, так
пусть уж лучше они повопят себе в церкви да пойдут дальше поститься-молиться в ожидании грядущих небесных удовольствий.
А с другой стороны, Лоренцо все-таки был гуманист. Будь
это обычная политическая борьба за право присосаться к флорентийской кормушке, он стер бы Савонаролу в порошок и глазом не моргнул (Пацци подтвердят!). Но гнобить противника за
идею ему глубоко претило: ну, не нравится человеку Ренессанс,
так что теперь, сажать его, что ли? Тем более что Савонаролу,
при всех его «тараканах», упрекнуть было совершенно не в чем.
Бичуя пороки, этот праведник сам ни в одном из этих пороков
замечен никогда не был. Призывая всех к аскетизму, честно вел
аскетический образ жизни – да еще такой, что кто другой, послабее здоровьем, давно бы уже загнулся. Да и вообще, как вы
себе представляете борьбу с человеком, который всего-навсего
призывает исполнять заповеди Божьи?
Итак, Лоренцо решил терпеть – видимо, в надежде, что со
временем Савонаролу или попустит, или он переключится
171
на какую-нибудь менее скользкую тему. Савонаролу однако
не попускало: сев на любимого конька, он теперь обличал Медичи с кафедры Сан-Марко каждое воскресенье.
В конце концов, Лоренцо не выдержал. Пятеро почтенных
флорентийских граждан посетили Савонаролу в его убогой монастырской келье и намекнули, что его проповеди – как-то
не совсем комильфо. В ответ Савонарола отрезал: «Пусть он
(Лоренцо) знает: я здесь пришелец, а он хозяин города, но я останусь, а он уйдет».
Намек был тонок, как корабельный канат. Лоренцо и сам
знал, что дни его сочтены: болезнь прогрессировала, и он уже с
трудом мог встать с постели. Но все-таки он еще раз попробовал
уладить дело миром. Савонаролу как раз избрали приором СанМарко, и по традиции новоиспеченный приор должен был
явиться в палаццо Медичи – со времен Козимо Старого Медичи
были главными покровителями монастыря. Естественно, Савонарола никуда не явился (впрочем, на это Лоренцо и не рассчитывал), поэтому Великолепный самолично отправился на обедню в Сан-Марко.
Обедня закончилась, но новый приор и не подумал изъявить
Лоренцо свое почтение. Лоренцо некоторое время прождал
в церкви, затем в монастырском дворике, но Савонарола так
к нему и не вышел. Даже деньги, принесенные Лоренцо в качестве традиционного пожертвования монастырю, взять отказался,
велев раздать их нищим. Лоренцо вышел из положения, с улыбкой заметив своей свите, что новый приор очень толковый мужик, раз отправляет благотворительные средства сразу по прямому назначению, без всяких монастырских проволочек.
«Толковый мужик» тем временем продолжал свою подрывную деятельность. В одной из воскресных проповедей он провозгласил, что ему было видение: скоро Лоренцо Медичи, папа Иннокентий и неаполитанский король Ферранте покинут этот мир.
Пророчество было из разряда «спасибо, капитан Очевидность»: из папы и Ферранте, что называется, уже давно «песок
сыпался», а о состоянии здоровья Лоренцо в городе не сплетничали разве что новорожденные младенцы, но общественный резонанс вышел что надо. Тут еще, как на грех, словно из рога
172
изобилия посыпались всякие знамения: то вой волков вдруг начнет слышаться не пойми откуда, то какая-то истеричка в СантаМария-Новелла принимается блажить, что, мол, чудовищный
бык с огненными рогами поджег город. Львы, жившие в клетке
на Виа деи Леони, – символ Флоренции и гордость всех горожан – ни с того ни с сего передрались и загрызли друг друга насмерть, а в небесах появилась комета, которая проплыла по небу
и якобы остановилась прямо над виллой Кареджи, куда отвезли
больного Лоренцо.
В довершение всего в новый фонарь, установленный на куполе собора Санта-Мария-дель-Фьоре, ударила молния и вышибла из купола несколько камней. Есть байка, что Лоренцо, узнав
об этом, спросил, на какую сторону собора упали камни. Ему ответили, что на северо-западную. «Это та сторона, на которую выходит мой дом», – сказал Лоренцо. – Значит, я скоро умру».
То, что конец уже близок, к сожалению, было ясно и без
всяких камней. Врач Лоренцо Пьеро Леони вместе с коллегой,
присланным герцогом Сфорца из Милана, перепробовали все,
включая модные тогда пилюли из толченых жемчужин – но все
было без толку. На виллу Кареджи начали съезжаться родственники и друзья. Из Венеции спешно прискакали Пико и Полициано, бросившие корректуру своих книжек, которые они как
раз собирались сдать Мануцию в печать. Приехал и верный друг
Марсилио Фичино (кстати, именно он якобы увидел комету –
или «звезду» – над виллой Кареджи) – за свою жизнь он успел
похоронить Козимо Старого, его сына Пьеро Подагрика и вот
теперь прибыл попрощаться с Лоренцо, которому было всего
сорок два года.
Впрочем, еще до своего отъезда в Кареджи, Лоренцо успел
пережить последний в своей жизни триумф. Папа Иннокентий
наконец-то во всеуслышание объявил его сына Джованни кардиналом. Джованни, проходивший тогда курс богословия в Пизе, вернулся во Флоренцию и торжественно проехал по городским улицам под восторженные вопли толпы.
Приезд Джованни во Флоренцию обставили как праздник
в честь официального визита князя Церкви. В начале марта родной брат Пьеро в сопровождении патрициев выехал за пределы
173
города встречать Джованни. В свите юного кардинала были епископы и прелаты, собранные со всей Тосканы. Несмотря на
сильный дождь, множество флорентийцев выстроились вдоль
дороги, чтобы приветствовать кортеж.
Кардинал сначала отправился в церковь Благовещения на
благодарственную службу, потом во Дворец Синьории, где его
приняли гонфалоньер и приоры, а оттуда на Виа Ларга. Народ
провожал его до ворот дворца и попрощался рукоплесканиями.
Вечером на площадях зажгли иллюминацию. Звон колоколов,
песни и музыка звучали во всех кварталах города. Народное ликование тешило отцовскую гордость прикованного к постели
Лоренцо.
На другой день состоялась торжественная месса в соборе,
потом городские старшины, послы, члены Синьории и Советов
вместе с юным кардиналом верхами отправились с визитом
к Лоренцо, который не мог выйти из комнаты. Во дворце Медичи все поднесли Джованни дары, но тот их принял только от
родных и от Синьории. На этом он распрощался с флорентийцами: ему теперь надлежало вернуться в Рим.
Лоренцо благословил сына и вверил его своему старому наставнику, епископу Аретинскому Джентиле Бекки. Двум патентованным дипломатам, Франческо Валори и Пьерфилиппо Пандольфини, он поручил консультировать юного кардинала в хитросплетениях политики. Лоренцо сказал им, что сам он уже не
справится с этой задачей, потому что больше не увидит сына.
Когда они попытались ему возразить, он ответил: «Дух с небес,
всегда хранивший мое тело, ныне велит мне отложить всякое
попечение и помышлять только о смерти».
Впрочем, отцовская любовь побудила Лоренцо написать
Джованни письмо, в котором он дает ему наставления, советы и
предостерегает от капканов, расставляемых завистниками.
«Мессер Джованни... Призываю Вас всегда быть благодарным Господу нашему Богу, всякий час вспоминая, что кардиналом Вы стали не благодаря заслугам своим и усилиям, а единственно действием благодати Божьей. Во свидетельство своей благодарности Ему живите всегда свято, примерно и честно...
В прошлом году я был очень рад, узнав, что Вы без чьего-либо
174
напоминания исповедовались и несколько раз причащались...
в Риме – вертепе всяческих пороков... Вам нелегко будет
делать то, о чем я Вам сейчас говорил... Ваше производство
в кардиналы вызвало много зависти, и те, кому не удалось помешать Вам получить этот сан, изобретут хитрые уловки, чтобы
унизить его, станут клеветать на Ваш образ жизни, силясь и Вас
низвергнуть в тот ров, куда сами упали, причем будут уверены
в успехе, потому что Вы молоды. Чем меньше добродетелей ныне в Коллегии кардиналов, тем более Вы должны быть стойки».
Лоренцо указывает Джованни, как он должен себя вести
с Иннокентием VIII: не докучать ему и всегда разделять его
мнение. Наконец, он дает ему советы по гигиене и распорядку
дня: «Питайтесь только простой пищей и много упражняйтесь
телесно, иначе Вас может сразить неизлечимый недуг... Вставать
утром следует рано, потому что это не только для здоровья полезно, но и позволяет исполнить все дневные дела: молитвы,
учение, прием просителей... Советую Вам непременно, особенно
на первых порах, продумывать накануне все, что надлежит исполнить завтра, кроме непредвиденных дел... Будьте всегда
в добром здравии».
Горожане ликовали: это был первый раз за много лет, когда
кардиналом стал флорентиец, так что Джованни с Лоренцо в эти
дни были воистину народными героями. В палаццо Медичи было устроено сногсшибательное торжество, но Лоренцо уже в нем
не участвовал. Он, так любивший праздники, был вынужден,
лежа на носилках, наблюдать за веселящимися гостями из окна,
к которому его поднесли, – да и то недолго. Сил бороться с болезнью у него уже не было.
«Что, – скажет он, – может быть более желанным для уравновешенного ума, чем достоинство правильного наслаждения
досугом? Это то, чего стремятся достигнуть все люди, но только
великие люди могут себе позволить. Среди бури государственных треволнений нам только и разрешено, что заглядывать в будущее в надежде на день отдыха; но никакой отдых не может
отвлечь внимание от дел нашей страны. Не стану отрицать, что
та дорога, которой мне суждено было идти, была суровой и крутой, а также полной опасностей и преграждаемой предательст175
вом, но я утешаю себя мыслью, что поспособствовал благу моей
страны ... Не был я невнимателен и к интересам, а также всяческому продвижению моей семьи, всегда держа за образец подражания моего деда Козимо, который в равной мере следил за
государственными и за семейными делами. Достигнув теперь
объекта своих усилий, я надеюсь, что мне будет позволено насладиться сладостью досуга ... и воспевать славу моего родного
края»80.
Однако этим мечтам не дано было осуществиться. Наступает внезапное обострение давней болезни наследственного характера – подагры. Полициано описывает его состояние как весьма
необычную лихорадку – казалось, она идёт не по венам и артериям, но по суставам, конечностям и нервам. Медики, курировавшие Лоренцо Медичи, пожалуй, ускорили фатальный исход,
нежели предотвратили его – микстура из толчёного жемчуга и
драгоценных камней вряд ли могла служить другой цели, нежели произвести впечатление на окружавших умирающего. В последние часы Лоренцо призвал к себе сына Пьеро и долго беседовал с ним, будто стараясь за последнее отведённое ему время
передать сыну всю свою мудрость. В частности, он наставлял
его, что республика имеет одно тело, но много голов, и не надо
стремиться угодить каждому, так как это бесполезное занятие,
однако стоит придерживаться интересов всей коммуны, а не
какой-либо одной партии.
Когда в августе 1488 года умирала Клариче, жена Лоренцо,
это стало ударом для Великолепного. В то время он был в горячих ваннах, т.к. с юности его преследовали боли в желудке и
в конечностях, и не воспринял серьёзно известие, что жена заболела, а когда приехал во Флоренцию, было слишком поздно.
Ходили слухи, что он нарочно медлил, не желая присутствовать
при смерти жены, но кто с уверенностью может знать, что действительно творилось в этой великой, но замкнутой душе.
В последние месяцы жизни Лоренцо двери его дома всегда
были открыты для друзей; своим гостям он предлагал простую,
но изящную еду, покончив с еще господствовавшей в то время
80
Valori A. Vita Laurentis. Florentiae, MDCCIL. P. 249.
176
традицией превращать обед в роскошное пиршество. Здесь уместна история, которая прекрасно характеризует Лоренцо.
Один из отпрысков папы Иннокентия VIII, Франческо Чибо,
должен был жениться на дочери Лоренцо Маддалене. Этого папского любимца, развратного Франческо, из-за его карликового
роста называли Франческетто. Он был ровесником Лоренцо и
славился пристрастием к карточной игре, причем не всегда играл честно. В марте 1487 года в Ватикане состоялась свадьба
Маддалены, самой красивой дочери Великолепного, и немолодого папского непота. Папский сын, картежный мошенник, завсегдатай публичных домов, расхититель папской казны, получил в свое полное распоряжение девочку, ломкая нежность и
беззащитность которой так трогали Лоренцо и всю Флоренцию.
После тяжелой беременности она родила сына. Он прибыл во
Флоренцию, чтобы лучше познакомиться с семейством Медичи;
глава семейства устроил в его честь пару пышных торжеств. Однако после этого гость, к своему удивлению, обнаружил, что
обед в доме Медичи напоминает трапезу у горожанина средней
руки. Франческо испугался – даже не за себя, а за свою свиту,
которая была размещена в соседнем здании и могла весьма негативно воспринять подобную перемену. Посетив своих людей,
он, однако, вновь изумился – для них по-прежнему устраивали
богатые пиршества.
За столом Лоренцо вел себя как хозяин дома, но не как хозяин Флоренции. Он выходил навстречу своим гостям и принимал их со всем радушием, которое только было возможно.
Впоследствии папа назначил своего Франческетто верховным кондотьером церкви, но силы понтифика таяли. Распродав
все, что должен был охранять – имущество церкви, церковные
города и земли к северу от Рима, Чибо, переодетый, бежал из
Вечного города, не пожелав остаться у смертного ложа отца,
бросив жену с ребенком на милость врага.
За несколько дней до смерти Лоренцо спросил у своей любимой сестры Наннины, есть ли для него какая-нибудь надежда. «Брат, вы всегда были мужественным человеком, и уйти
из жизни вам подобает отважно и благочестиво», – ответила
Наннина. Лоренцо все понял, призвал к себе своего старшего
177
сына Пьеро, ввел его в курс всех политических раскладов,
а затем попросил привезти к нему в Кареджи Савонаролу.
Зачем ему понадобилась эта последняя встреча с пламенным
проповедником – одному богу известно. Может быть, Лоренцо
решил еще раз попробовать с ним договориться, чтобы не оставлять Пьеро в наследство «висяк» такого масштаба. А может,
и в самом деле желал получить прощение грехов от человека
безупречно праведной жизни – в конце концов, таких экземпляров во Флоренции было немного, и выбирать особо было не из
кого, а качество отпущения грехов заботило умирающего Лоренцо ничуть не меньше, чем любого его современника.
Насчет подробностей визита Савонаролы к Лоренцо есть две
версии (Ил. 13-69). Первая (авторства то ли самого Савонаролы,
то ли кого-то из его сторонников): Лоренцо хитёр, честолюбив,
тщеславен. Савонарола – фанатичен, он попрекает Медичи богатством, ему чужд расцвет искусства. Дипломату и правителю
Лоренцо не могут понравиться и призывы Савонаролы сжигать
тех, кого он считает еретиками, на кострах. Проповедник же,
уверяющий (и, похоже, действительно верящий), что через него
говорит сам Бог, не приемлет аргументов Медичи. Савонарола
согласился отпустить Великолепному грехи, если он:
а) исповедает веру в Бога,
б) вернет все неправедно нажитое имущество,
в) возвратит свободу Флоренции, восстановит республиканские институты.
Первое требование Лоренцо якобы выполнил без вопросов,
но уже после второго отвернулся к стене и замолчал.
Савонарола отказывает Лоренцо в отпущении грехов. Но
Великолепный остаётся при своём мнении. Он помнил слова
своего деда о том, что «развращённый город лучше города разрушенного, а с чётками в руках не построишь государства».
В итоге Савонарола плюнул и ушел, а Лоренцо так и умер непрощенным грешником.
По другой версии (авторства Полициано, который присутствовал при этой последней исповеди), никаких ультиматумов
Савонарола не выдвигал, а просто напутствовал Лоренцо стандартным порядком: храните веру, покайтесь в совершенных
178
грехах, без страха предстаньте перед лицом смерти и т. д.,
и т. п., – после чего прочел отходную и отпустил умирающему
грехи.
Сложно сказать, кому тут можно верить, ибо оба источника – лица заинтересованные. Хотя, в общем-то, версия Полициано больше походит на правду: если бы Савонарола действительно оставил Лоренцо умирать без покаяния, то назавтра об этом
уже знала бы вся Флоренция. А между тем, Савонарола вроде
как озвучил свою версию гораздо позже – причем при таких обстоятельствах, когда сторонники Медичи уже никак не могли
ему помешать.
Благословив сына, Медичи позвал к себе Полициано и, не
в силах говорить от обуревающих его чувств, схватил обе руки
друга и прижал их к себе. Полициано едва удержался от слёз при
столь искреннем и глубоком проявлении чувств. Затем они долго говорили, и вдруг Лоренцо спросил, почему с ними нет делла
Мирандола, или его общество Пико неприятно? Полициано ответствовал, что, напротив, Пико боится потревожить больного.
Медичи, заверив, что тот нисколько его не потревожит, послал
за ним, и делла Мирандола тотчас прибыл.
Оставленный Савонаролой, Лоренцо скончался не в смятенном страхе, а в мире и спокойствии духа. Об этом свидетельствуют его приближенные Пико делла Мирандола, Паоло Черретани,
Бартоломмео Деи (автор «Хроники лет с 1400 по 1500 год»,
назвавший Лоренцо «великим мастером» и «хозяином мастерской» – «gran maestro», «maestro della bottega») и Полициано. Они
вели с ним учтивые и тонкие речи, «sermons urbanos». Он заметил
друзьям, что «охотно отсрочил бы смерть до того дня, когда
вполне довел бы до конца создание вашей библиотеки». Ему поднесли еду и спросили, понравилось ли. Лоренцо шутливо ответил:
«Qam solet morienti» («Насколько это уместно для умирающего»).
Лоренцо попросил почитать ему фрагмент из Евангелия о Страстях Господних. Когда началось чтение, он утратил дар речи, но
шевелил губами, следя за чтецом.
Через несколько дней, 9 апреля 1492 года Лоренцо Великолепный испустил дух, как подобает христианину, прижимая
крест к губам (Ил. 13-70, 13-71).
179
В рамках «Проекта Медичи», целью которого ставилось
изучение болезней семьи, в 2004 году было эксгумировано сразу
несколько тел представителей династии. Целью проекта было
восстановление истории болезни как можно большего количества Медичи.
Вот как описывают в проекте болезнь суставов у Лоренцо
Великолепного: «В начале 1492 года болезнь Лоренцо приняла
опасный характер, появилась изнурительная лихорадка, силы
больного таяли на глазах». Его дед, Пьеро Медичи с 1450 года
болел полиартритом. «Вскоре он стал инвалидом, обреченным
на постоянное пребывание в четырех стенах, откуда мог отправиться в путь только на носилках. Он унаследовал отцовский здравый смысл и ясность ума, но болезнь испортила его
характер, развила склонность к скупости и некоторой мелочности». Поскольку эта болезнь преследовала Медичи на протяжении столетий, можно предположить, что это наследственная
предрасположенность.
Появился даже термин «синдром Медичи». Сюда относятся хроническое воспаление кожи (в большинстве случаев – экзема), а также воспаление и припухлость суставов. Третьим
компонентом было дегенеративное заболевание позвоночника,
сегодня известное как диффузный идиопатический скелетный
гиперостоз (болезнь Форестье). На картине Вазари изображен
Лоренцо Великолепный (Ил. 6-38). Обращает внимание его осанка – «поза просителя» и припухлость пястно-фаланговых суставов кистей. Проанализировав все эти данные, не исключено,
что за термином «синдром Медичи» кроется псориатический
артрит, проявлявшийся либо периферическим артритом как
у Пьеро Медичи, либо спорндилоартритическим вариантом
по типу болезни Бехтерева, как у Лоренцо Великолепного, либо
преимущественным поражением кожи, ошибочно трактованным как сифилитическое поражение. Вот такие историкомедицинские параллели.
Лоренцо похоронили в капелле Медичи (Ил. 13-74), рядом
с его любимым братом Джулиано. Проживи Лоренцо еще хотя бы
год, до него успели бы дойти вести о том, что генуэзец Колумб
открыл «новый путь в Индию», а проживи еще лет пять – и Фло180
ренция не оказалась бы в том положении, в котором она оказалась… но это уже дебри альтернативной истории. А в истории
реальной, к сожалению, все закончилось так, как закончилось.
Старый король Ферранте, доживавший свои последние дни
в Неаполе, узнав о смерти Лоренцо, мрачно изрек: «Для себя
самого он прожил достаточно, но для блага Италии слишком
мало. Дай Бог, чтобы никто не воспользовался его смертью и
не стал строить козни, на которые не дерзал при его жизни».
Опасения старого психопата разделяли многие: кто-то любил Лоренцо, кто-то люто ненавидел, но всем было ясно, что
вместе с ним уходит целая эпоха. Самая яркая звезда рода Медичи закатилась. Золотой век Флоренции прошел – наступали
тяжелые времена.
В книге «Загадка Микеланджело» написано вот что: «Необычная гроза разбушевалась над городом в апреле 1492 года и
разрушила башенный фонарь наверху знаменитого купола собора. Обугленные куски упали напротив дворца Медичи. Через три
дня Лоренцо поразила загадочная болезнь, он пригласил нескольких суеверных знахарей, которые пытались спасти его
жизнь настойкой из жемчуга и драгоценных камней. Это только
ухудшило его состояние, и он послал за Савонаролой, чтобы тот
отпустил ему все его грехи и молился за его душу. Не существует достоверной информации о том, какие слова были произнесены у постели, но похоже, что Савонарола, как всегда непреклонный, проклял Лоренцо и ушел. Великолепный умер в мучениях
вскоре после этого».
И почему он выбрал именно этого брата-доминиканца, который называл его в своих проповедях посланцем дьявола? Это
так и останется загадкой. Как останется загадкой и тот факт, что
9 апреля 1492 года, на другой день после смерти Лоренцо де
Медичи, тело его персонального врача Пьеро Леони было найдено на дне колодца. Кто-то считает, что это было убийство,
кто-то – что самоубийство.
Лоренцо де Медичи не стало в ночь с 8 на 9 апреля 1492 года. Ему было сорок три года, и умер он от лихорадки, вызванной
подагрой, но он также страдал от резких болей в желудке, что
делает вполне допустимой и версию об отравлении.
181
***
«Великолепный рассказывает...», из личных дневников
Лоренцо Медичи
«Я, Лоренцо Великолепный, сегодня расскажу о вызове,
брошенном мне вместо благодарности.
Тирады этого доминиканца смешны. Мир уже давно разрушен. О чём он говорит? Ведь мир разрушен с момента его создания.
И потом: моя Флоренция, по его словам, будет наказана
больше всех... Это абсурд. Непонятно – за что наказана?!
Флоренция не Вавилон; не Земля Греха, здесь всё так же,
как и в других местах.
Савонарола, у тебя проблемы с богатыми! С теми, кто добыл
славу этому городу, и первые среди них – Медичи.
Монах говорит о добре. Какое оно? Надежда на манну небесную? Тогда мы по разные стороны. Добро для меня – накормить голодных и творить красоту, а для этого нужны деньги.
Он ещё говорил: “Придёт время, когда Флоренцию заклеймят стыдом, назовут приютом разбойников...” Я ненавижу этого
монаха, он проповедует ложь.
Но этому будет конец. Я не знаю, но предчувствую, что мой
город ждёт великое будущее.
Не думаю, что он мне завидует как обычный человек, но подозреваю, что в его сердце затаилось желание стать Господином
человеческих душ. Проповедником над проповедниками».
***
В своей «Истории Флоренции» младший современник нашего героя Н. Макиавелли написал о Лоренцо Великолепном:
«Никогда еще не только Флоренция, но и вся Италия, не теряла
гражданина столь прославленного своей мудростью и столь горестно оплакиваемого своим Отечеством. И небо дало весьма
явные знамения бедствия, – о которых Вы только что говорили –
вызвав всеобщее изумление и ужас». Это слова человека критического ума, не склонного к фальшивым восторгам.
182
Объективно посмотрим на жизнь и деятельность Лоренцо
Великолепного, ее положительные и отрицательные последствия
(табл. 1).
Расточительность некоронованного монарха и беспечность
к финансовым делам дома Медичи привели к печальным последствиям. К тому же семейный банк кредитовал глав и влиятельных особ крупных европейских государств, которые не
спешили погашать долги. Непомерные траты из личных средств
и государственной казны вынуждали поднимать налоги, которые
к концу правления Лоренцо увеличились более чем в три раза.
Простые граждане выказывали недовольство, но до открытых
восстаний дело не доходило.
В 1492 году, когда один из самых ярких представителей
клана Медичи скончался, все жители Флоренции вышли на улицы, чтобы проститься с любимым правителем. «С уходом Лоренцо закончился мир во Флоренции», – так сказал папа, узнав
о смерти Лоренцо Медичи, и воскликнул: – Мир погиб»!
А король Неаполя сказал: «Он прожил достаточно долго для
себя самого, но слишком мало для спасения Италии».
Синьория и Cоветы Флоренции издали указ: «Принимая
во внимание, что самый выдающийся человек всего этого города, недавно умерший Лоренцо Медичи, в течение всей своей
жизни не пренебрегал возможностью защищать, увеличивать,
украшать и поднимать этот город, но всегда был готов с советами, властью и кропотливостью, в мысль и дело, не избегая ни
бед, ни опасностей для блага государства и его свободы Сенату
и народу Флоренции показалось добрым сделать публичное свидетельство благодарности памяти такого человека, для того,
чтобы добродетель не была бесценна среди флорентийцев,
и чтобы в ближайшие дни другие граждане могли быть побуждены служить содружеству с силой и мудростью».
Природа по-своему отозвалась на это событие: молния с такой силой ударила в купол церкви Санта Репарата, что часть его
рухнула, вызвав всеобщее изумление флорентийцев.
Как и Джулиано, Лоренцо похоронили в мемориальной часовне базилики Святого Лаврентия (basilica di San Lorenzo).
В 20–30 годах XVI столетия саркофаги братьев были декориро183
ваны мраморными статуями, выполненными Микеланджело
Буонарроти (Ил. 6-36 – Лоренцо Медичи). В основе идеи украшения усыпальниц прослеживается глубокая аллегория. Прославленные правители Флоренции представлены в виде античных полководцев, по обе стороны которых расположены фигуры, символизирующие день и ночь (у саркофага Джулиано –
Ил. 13-73) и утро и вечер (по обе стороны от гробницы Лоренцо – Ил. 13-72) – напоминание о быстротечности и беспощадности времени.
Выдающийся русский скульптор Сергей Коненков писал:
«Жизнь Микеланджело складывалась так, что он был вынужден
прославлять ватиканских правителей и тираническое семейство
Медичи... От прихотливой, изменчивой требовательности римских властителей Микеланджело ищет спасения в свободной
Флоренции. Но его родной город в опале. На Флоренцию идут
приступом наемники семейства Медичи. Гений Буонарроти (он
был и замечательным военным инженером) обеспечил хитроумную и прочную оборону республиканской Флоренции, но предательство свело на нет его усилия: 12 августа 1530 года Флоренция пала. Затравленный, пораженный в самое сердце Микеланджело вскоре снова принимается за работу, теперь во славу тех,
против кого сражался: он принужден создавать гробницу семейства Медичи». «Не статую Медичи изваял он, – пишет Ромен
Роллан, – а свое отчаяние!».
И хорошо, что в начале ХХ века замечательно написал о Капелле знаменитый русский историк искусства, знаток флорентийского Ренессанса Павел Муратов: «В Новой сакристии СанЛоренцо, перед гробницами Микеланджело, можно испытать
самое чистое, самое огненное прикосновение к искусству, какое
только дано испытать человеку. Все силы, которыми искусство
воздействует на человеческую душу, соединились здесь – важность и глубина замысла, гениальность воображения, величие
образов, совершенство исполнения. Перед этим творением Микеланджело невольно думаешь, что заключенный в нем смысл
должен быть истинным смыслом всякого вообще искусства.
Серьезность и тишина являются здесь первыми впечатлениями,
и даже без известного четверостишия Микеланджело едва ли
184
кто-нибудь решился бы говорить здесь громко. Есть что-то
в этих гробницах, что твердо повелевает быть безмолвным, и так
же погруженным в раздумье, и так же таящим волнение чувств,
как сам «Pensieroso» (Задумчивый) на могиле Лоренцо. Чистое
созерцание предписано здесь гениальным мастерством. Но в атмосфере, окружающей гробницы Микеланджело, нет полной
прозрачности, она окрашена в темные цвета печали. Вместе
с этим здесь не должно быть места для отвлеченного и бесстрастного созерцания. В сакристии Сан-Лоренцо нельзя провести
часа, не испытывая все возрастающей острой душевной тревоги.
Печаль разлита здесь во всем и ходит волнами от стены к стене.
Что может быть решительнее этого опыта о мире, совершенного
величайшим из художников? Имея перед глазами это откровение искусства, можно ли сомневаться в том, что печаль лежит
в основе всех вещей, в основе каждой судьбы, в самой основе
жизни? Печаль Микеланджело – это печаль пробуждения. Каждая из его аллегорических фигур обращается к зрителю со вздохом: “Non mi destar (не буди меня)”. Традиция окрестила одну из
них “Утром”, другую – “Вечером”, третью и четвертую – “Днем”
и “Ночью”. Но «Утро» осталось именем лучшей из них, лучше
всего выражающей главную мысль Микеланджело. Её следовало
бы называть «Рассветом», вспоминая всегда, что на рассвете каждого дня есть минута, пронизывающая болью, тоской и рождающая тихий плач в сердце. Темнота ночи растворяется тогда
в бледном свете зари, серые пелены становятся все тоньше
и тоньше и сходят одна за другой с мучительной таинственностью, пока рассвет не станет, наконец, утром. Этими серыми пеленами еще окутано неясное в своих незаконченных формах
“Утро” Микеланджело. Пробуждение было для Микеланджело
одним из явлений рождающейся жизни, а рождение жизни было,
по мнению Патера, содержанием всех его произведений. Художник никогда не уставал наблюдать это чудо в мире. Соприсутствие духа и материи стало вечной темой его искусства,
и создание одухотворенной формы – его вечной художественной
задачей. Человек сделался предметом всех его изображений, потому что в человеческом образе осуществлено самое полное соединение духовного и материального. Но ошибочно было бы
185
думать, что Микеланджело видел гармонию в этом соединении!
Драматизм его творчества основан на драматической коллизии,
в которую вступают дух и материя при каждом рождении жизни
и на всех её путях. Чтобы охватить величие этой драмы, надо
было так чутко слышать душу вещей и в то же время так остро
чувствовать их материальное значение, как было дано только
одному Микеланджело... На работу ваятеля он смотрел лишь как
на освобождение тех форм, какие скрыты в мраморе и какие было дано открыть его гению. Так прозревал он внутреннюю жизнь
всех вещей, дух, живущий в мертвой только с виду материи камня. Освобождение духа, образующего форму из инертного и бесформенного вещества, всегда было главной задачей скульптуры.
Преобладающим искусством античного мира скульптура сделалась потому, что античное миросозерцание держалось на признании одухотворенности всех вещей. Чувство это воскресло вместе
с Возрождением – сперва, в эпоху французской готики и проповеди Франциска Ассизского, только как ощущение слабого аромата, легкого дыхания, проходящего сквозь все сотворенное
в мире; и позднее это оно открыло художникам кватроченто неисчерпаемые богатства мира и всю глубину доставляемого им
душевного опыта. Но родным домом духа, каким он был для греческих ваятелей, или новой прекрасной страной его, какой он был
для живописцев раннего Возрождения, мир перестал быть для
Микеланджело. В своих сонетах он говорит о бессмертных формах, обреченных на заключение в земной тюрьме. Его резец освобождает дух не для гармонического и по-античному примиренного существования вместе с материей, но для разлуки с ней. Веры
в освобождение духа Микеланджело не нашел в течение всей своей долгой жизни. В сакристию Сан-Лоренцо мы возвращаемся
снова, чтобы собрать последние плоды его мудрости и опыта».
Один из любителей Капеллы Медичи лично убедился в правильности слов Муратова, что «в Новой сакристии Сан-Лоренцо,
перед гробницами, выполненными Микеланджело, можно испытать самое чистое, самое огненное прикосновение к искусству,
какое только дано испытать человеку», и там же в Капелле записал возникшие чувства и мысли, получившиеся в зарифмованной форме:
186
Оковы, красоты и сходства бремя
Несущие, уснувшие навек,
Ведь только в вас и воплотилось Время –
Предел того, что может человек.
Томленье Утра, чистое желанье,
Проснись и огляди Весну вокруг,
Возьми всё то, чем славно мирозданье,
И Дня открой прекрасный, дивный круг.
Но пики заострили облик piazza,
И красота гуманность не спасёт:
Свои кинжалы наточили Пацци,
И колокол к заутрене зовёт.
Гудит Дуомо, кардинал бледнеет,
Сигнал к молитве – он к резне сигнал.
Последнее мгновенье цепенеет –
Граница жизни, времени, начал,
Которым никогда не завершиться.
А Утро просыпается почти
В предчувствии и страсти: ей всё снится
И слышится – неясное «прости».
В толпе крадутся папские легаты.
Флоренции последний сладкий миг.
За блеск и яркость жёсткая расплата.
Удар и крик. Ещё удар и крик.
Ещё... И вот повержен Джулиано.
Кровь в Синьории, кровь на алтаре.
И пробуждаться – поздно или рано?
Спи до конца, люби теперь во сне.
Из Утра ты сейчас же станешь Ночью,
Не просыпайся – ты уже не та.
Убийство в Храме видела воочью.
Лоренцо гнев. Отчаянье Христа.
Студент Архитектурного института в пятидесятых годах
прошлого века, Андрей Вознесенский вспоминал, что его однокурсница как величайшую ценность подарила ему фоторепродукцию фрагмента «Ночи».
187
Поэт Александр Кушнер попал во Флоренцию впервые
в 1998 году, что не помешало ему написать в 1983-м по фоторепродукциям Капеллы Медичи замечательное стихотворение:
Ватикана создатель всех лучше сказал: «Пустяки,
Если жизнь нам так нравится, смерть нам понравится тоже,
Как изделье того же ваятеля». Ветер с реки
Залетает, и воздух покрылся гусиною кожей.
Растрепались кусты... Я представил, что нас провели
В мастерскую, где дивную мы увидали скульптуру.
Но не хуже и та, что стоит под брезентом вдали
И еще не готова. Апрельского утра фактуру,
Блеск его и зернистость нам, может быть, дали затем,
Чтобы мастеру мы и во всем остальном доверяли.
Эта стать, эта мощь, этот низко надвинутый шлем.
Ах, наверное, будет не хуже в конце, чем в начале.
И трудно написать о Капелле лучше Иосифа Бродского:
«Солнечный луч, разбившийся о дворец, о купол собора, в котором лежит Лоренцо, проникает сквозь штору и согревает вены...» Кстати, у самого собора Сан-Лоренцо нет купола, он есть
у Капеллы Медичи, примыкающей к собору.
Американский автор Ирвинг Стоун в своем романе «Агония
и экстаз» (вышедший в России в 1985 году в издательстве «Художественная литература» под названием «Муки и радости»
в переводе Н. Банникова) пишет: «Любовь и скорбь, жившие
теперь в сердце Микеланджело, толкали его к одному: сказать
свое слово о Лоренцо, раскрыть в этой работе всю сущность человеческого таланта и отваги, ревностного стремления к знанию;
очертить фигуру мужа, осмелившегося звать мир к духовному
и художественному перевороту. Ответ, как всегда, вызревал
медленно. Только упорные, постоянные думы о Лоренцо привели Микеланджело к замыслу, который открыл выход его творческим силам. Не раз вспоминались ему беседы с Лоренцо о Геракле. Великолепный считал, что греческая легенда не дает права понимать подвиги Геракла буквально. Поимка Эриманфского
вепря, победа над Немейским львом, чистка Авгиевых конюшен
водами повернутой в своем течении реки – все эти деяния, возможно, были лишь символом разнообразных и немыслимых
188
трудных задач, с которыми сталкивается каждое новое поколение людей. Не был ли и сам Лоренцо воплощением Геракла?
Разве он не совершил двенадцать подвигов, борясь с невежеством, предрассудками, фанатизмом, ограниченностью и нетерпимостью? Когда он основывал университеты и академии, собирал
коллекции предметов искусства и манускриптов, заводил печатни, когда он воодушевлял художников, ученых, знатоков древних языков, поэтов, философов заново объяснить мир, рассказав
о нем свежими, мужественными словами и тем расширив доступ
к интеллектуальным и духовным богатствам, накопленным человечеством, – разве во всем этом не чувствовалась у Лоренцо
поистине Гераклова мощь! Лоренцо говорил: “Геракл был наполовину человеком, наполовину богом; он был рожден от Зевса и
смертной женщины Алкмены. Геракл – это вечный символ, напоминающий нам, что все мы наполовину люди и наполовину
боги. Если бы мы воспользовались тем, что в нас есть от богов,
мы могли бы совершать двенадцать Геракловых подвигов ежедневно”. Да, необходимо изобразить Геракла так, чтобы он был
в то же время и Лоренцо; пусть это будет не просто сказочный
силач древнегреческих сказаний, каким он показан на Кампаниле Джотто или на четырехаршинной картине Поллайоло, – нет,
надо представить Геракла поэтом, государственным мужем,
купцом, покровителем искусств, преобразователем... Мрамор
был девственным, но не холодным: пламень, которым горел ваятель, охватывал и его. Мрамор рождает статуи, и рождает их
только тогда, когда резец глубоко вторгнется в него, оплодотворит его женственные формы. Только любовь порождает жизнь.
Он старательно протер изваяние пемзой, но не стал полировать
его, боясь, что это нарушит впечатление мужественности. Волосы и бороду он почти не отделывал, лишь наметил кое-где завитки и кольца; при этом он действовал своим маленьким трезубым резцом так, чтобы к камню притрагивался и резал его только крайний зуб. Теперь он впервые по-настоящему задумался,
как изваять лицо Геракла. Да, это должен быть образ, портрет
Великолепного – и не вздернутый нос, нечистая кожа и жидкие
волосы Лоренцо де Медичи, а его внутренняя сущность, его дух.
В нем должна быть гордость и в то же время смирение...»
189
Борясь против притеснителей свободы в лице представителей одного поколения семьи Медичи, Микеланджело обожествлял (по-другому и не скажешь) и увековечивал в своей Капелле
представителей предшествующего поколения республиканских
правителей Флорентийского государства.
Другое объяснение найти трудно. Конечно, это один из секретов Капеллы и самого Микеланджело, поскольку он никогда и
нигде не мог сказать вслух и написать все, что он думал. Однако
известный искусствовед Джеймс Бек предполагает, что сидящие
фигуры герцогов, несмотря на отсутствие портретного сходства,
прежде всего, представляют и двух старших Медичи, а потому
неудивительно, что одна из важнейших статуй в Капелле – статуя Лоренцо Медичи. Он сидит, опираясь левой рукой на шкатулку, из которой выглядывает мордочка, похожая на мышиную.
Что это может означать? Объяснения, в общем-то, нет. Высказывались мнения, что животное – это летучая мышь, шкатулка
предназначена для денег, а головка – просто украшение. Однако,
создавая статую своего духовного отца, Микеланджело не мог
допустить никаких случайностей. Тут уместно вспомнить, что
если в западной христианской культуре мышь не значит ничего,
то в индийско-тибетской цивилизации это – священное животное, символ, наделенный множеством смыслов. Необходимы
исследования, чтобы уточнить возможность того, что Микеланджело в начале XVI века мог находиться под влиянием индийско-тибетской культуры, поэтому он и использовал изображение мыши в скульптуре, посвященной столь дорогому ему
человеку. И опять здесь нужно вспомнить высказывание Антонио Паолуччи о важности фотографии для восприятия деталей
Капеллы Медичи. Мышиная мордочка находится на высоте около трех метров и при невооруженном взгляде выглядит этаким
ушастым Микки-Маусом. Так и воспринимали мышку во времена скульптора и до сравнительно недавнего времени, пока возможности современной оптики не позволили приблизить и запечатлеть на снимках вторую зубастую пасть и почти львиный
приплюснутый нос головы животного. Ученик скульптора Кондиви вспоминает, что Микеланджело говорил ему, что хотел
изобразить в Капелле мышь как символ времени, Лоренцо Ме190
дичи изображен в позе, выражающей медитацию, глубокую погруженность в мысли, недаром эту статую называют «статуей
мыслителя». Его ноги скрещены в щиколотках. Еще немножко –
и одна нога была бы приподнята, и тогда это была бы почти та
поза, в которой мы видим многих индуистских и буддийских
святых.
Мы живем в западной цивилизации, в достаточно замкнутом
пространстве, и классическое искусство у нас начинается
с Древней Греции. Но индийская цивилизация существовала на
четыре тысячи лет раньше христианской и на два тысячелетия
раньше иудейской. Хотя Индия находилась от древнегреческих
поселений в Малой Азии на расстоянии вдвое меньшем, чем
расстояние от тех же древнегреческих поселений до Италии, тогдашнее влияние индийской культуры на европейскую почемуто кажется многим почти невероятным, и восточный символ
в творчестве Микеланджело пока остается тайной, которая только ждет разгадки81.
«Пусть Медичи покоятся с миром в своих мраморных и
порфировых гробницах, ведь они сделали для всемирной славы
более чем кто-либо из принцев, королей и императоров, как предыдущих, так и последующих эпох», – так отозвался о Лоренцо
и Джулиано Александр Дюма.
Уже вскоре, несмотря на старания сына Лоренцо Пьеро,
не унаследовавшего в полной мере талантов отца, итальянские
государства снова начинают войны. Семейство Медичи изгоняется из Флоренции, их дворцы грабят. Во главе города фактически встаёт фанатичный Савонарола, уже вскоре на кострах сжигают тех, кого он считает еретиками, недуховные книги и даже
музыкальные инструменты. Но даже эта чёрная полоса не затмевает значения Лоренцо. В конце концов, его семья вернётся во
Флоренцию и снова возглавит её. Его второй сын и племянник
станут Римскими Папами, а правнучка Екатерина – королевой
Франции. И наследием Лоренцо станут не фамилии на табличках, а важный этап ярчайшей эпохи цивилизации – Возрождения. Эпохи, в которой у всего были простые прозвища. Сын
81
www.florentine-society.ru/Zagadki_Kapelly_Medici.htm
191
Пьеро Подагрика, отец Пьеро Невезучего. Можно легко оценить,
какой высоты достиг Лоренцо Медичи, чтобы в эпоху бесподобного Возрождения называться Великолепным.
Таблица 1
Деяния Лоренцо Медичи Великолепного
в период его правления
Положительные стороны
Отрицательные стороны
Создал первую в Европе публичную библиотеку Лауренциану на основе литературного
наследия деда, Козимо Медичи.
Покровительствовал многим
деятелям искусства того времени, преимущественно Сандро Боттичелли, Леонардо да
Винчи, Донателло, Микеланджело Буонаротти.
Страсть Лоренцо к расточительству на благо искусства
привела банкирскую компанию его семьи в упадок.
Прославление
низменных
плотских страстей, развращение флорентийской общественности, погружение ее
в греховное существование,
отступление от догматов
христианской церкви.
Основал университет во Фло- Узурпация власти над Флоренции.
рентийской республикой в
одних руках.
Содержал академию Каренджи.
Открыл школу для молодых
художников и ваятелей в знаменитых садах Медичи.
Предотвратил несколько назревавших войн путем вложения средств в необходимые
сферы искусства.
Расширил флорентийские владения за счет присоединения
крепостей Пьетросанта, Сарцана и Пьянкальдони.
192
14. ЛОРЕНЦО – БРЕНД ТОСКАНЫ И ИТАЛИИ
По свидетельству современников, глава Флорентийской
республики внешне не отличался красотой и привлекательностью: ходило много шуток о его длинном, кривом носе и выдвинутой вперед челюсти, однако он обладал невероятным природным обаянием и легким характером, что позволяло быстро располагать к себе людей. Нос «уточкой», напоминающий скорее
карниз крыши, да ещё и свёрнутый набок. Выдвинутая вперёд
нижняя челюсть, из-за которой губа кажется непропорционально
большой, а весь вид – угрюмым.
До наших дней сохранилось несколько работ итальянских
мастеров с изображением Лоренцо Великолепного. Самой известной считается картина кисти известного архитектора, историка и,
по выражению П. Муратова («Образы Италии»), «ея (Флоренции
кватроченто) верного летописца, но плохого художника», Джорджо Вазари (Giorgio Vasari – Ил. 6-32), написанная в 30-х годах
XVI столетия, по заказу Алессандро Медичи (Alessandro di
Lorenzo de’ Medici). На портрете Лоренцо изображен уставшим,
он сидит, наклонив голову, погруженный в свои мысли, устремив
вдаль задумчивый и сосредоточенны взгляд. В этом портрете, как
пишет П. Муратов, «странно воскресла еще раз гениальность старой Флоренции, создавая его (Вазари) нечуткими руками глубокое и прекрасное произведение». Произведение действительно
прекрасное. Худое лицо Великолепного флорентинца – это лицо
человека уставшего, изможденного погоней за мгновением («Лови мгновенье!»). Об усталости говорит и поза, согбенность широких плеч, наклон головы. Но это именно усталость, а не пресыщенность разврата. В прошлом – и обретения, и потери, тем более
горькие, что не уходят из памяти. Кисти рук с длинными пальцами – свидетельство натуры художественной, утонченной. В общем колорите картины выделяется длинная алая мантия, подбитая белым мехом, и красное пятно – бархатный кошелек, знак
принадлежности к корпорации и богатству, к которому он равнодушен. Правая рука его держит носовой платок, свисающий с широкого кожаного ремня, которым он подпоясан по старой моде,
193
и опирается о мраморный пилястр, который держит старинный
кусок порфира. На стенной панели написаны слова: «Как мои
предки сияли своими добродетелями, так и я сияю для моих потомков». На пилястре – мраморная голова Неправды, кусающая
себя за язык. Рядом устрашающая маска, олицетворяющая Зло,
попираемая вазой с розами и фиалками. Лицо Лоренцо обращено
к предметам искусства, на вазе читается надпись: «Сосуд всех
добродетелей». На носике вазы – еще одна чистая и прекрасная
маска, увенчанная лавром со словами «Награда за добродетели».
В письме Вазари заказчику Алессандро Медичи описывал
замысел: «Рассматривая портрет, надо постоянно помнить, что
он не прижизненный. Он не фиксация внешности человека.
Вазари представил нам образ, воспоминание. Мечту, обращенную в прошлое. Или плач о Лоренцо Великолепном и о “Золотом веке”, какой при этом государе пережила Флоренция». Увидеть этот знаменитый холст можно в галерее Уффици.
Существует письмо художника заказчику: «Синьору герцогу
Алессандро Медичи. По поводу портрета великолепного Лоренцо
Медичи, сделанного Вазари. Ваше Превосходительство, славнейший мой господин, очень похвалили картину с изображением
усопшего Христа, которую я выполнил для кардинала... И так как
Ваше Превосходительство довольны тем, что я сделал картину,
речь пойдет о портрете великолепного Лоренцо Старшего в платье, как будто бы он находился дома, мы попробуем достать один
из этих портретов, что имеют с ним наибольшее сходство, и c него скопируем изображение лица, а остальное я задумал изобразить следующим образом, если только Ваше Превосходительство
это одобрит. Хотя Вам лучше меня известны деяния этого особеннейшего и редчайшего гражданина, я желал бы этот портрет
украсить образами всех тех высоких достоинств, которыми так
щедро наградила его жизнь, пусть он и не нуждается в украшениях, сам по себе прекрасный. Напишу его, следовательно, сидящим, одетым в длинное одеяние темно-лилового цвета, отделанное мехом белого волка, и в опущенной руке он держит большую
косынку, она, как это у древних, ниспадает с широкого ремня,
перехваченная посередине; рядом с ней (на поясе) будет прикреплена сумка из красного бархата, наподобие кошеля, и локтем он
194
будет опираться на пилястр из мрамора, что держит античную
порфировую статую; на сказанном пилястре Вы увидите голову
Лжи, выполненную из мрамора, которая прикусила себе язык,
разоблачена рукой великолепного Лоренцо.
На постаменте будут вырезаны такие слова: «Sicut maiores
mihi ita et ego posteris mea virtute preluxi (Как предки меня, так
потомков и я осиял добродетели светом)». На нем самом я помещу крайне ужасающую маску, призванную символизировать
Порок, она будет лежать лицом вверх, ее попирает чистейшая
ваза, наполненная розами и фиалками, а на вазе – слова:
«Virtutum omnium vas» (Сосуд всех добродетелей). На трубочке
этой вазы, сделанной, чтобы лить воду, будет надета маска чистая, прекраснейшая, увенчанная лавром, и на ней, то есть на
трубочке, такие буквы: «Praemium virtutis» (Награда за добродетель). На другой стороне будет сделан из того же порфира светильник в античном стиле, с фантастической ножкой и с причудливой маской наверху, (светильник) в какие наливают масло;
можно сделать (маске) рожки на лбу и изо рта торчит язык, через который продет папирус и таким образом делается свет, –
это все призвано показать, что великолепный Лоренцо в свое
уникальное правление не только красноречием, но всякой вещью, наиболее же – благоразумием стал источник света для своих потомков и для сего великолепного города...»82.
Это видимое расхождение замысла и воплощения, пространство, ими образованное, само по себе представляется удивительным: в нем возможно менять композицию и материал вещей, а также там вполне может найтись нечто наподобие фразы
герцога, которую предположила одна дама: «Не надо фиалок,
Джорджо». Или вот, появляется надпись «Vitia virtuti subiacent»
(Пороки подвластны добродетели), призванная, надо полагать,
обозначить характер взаимоотношений вазы и маски. Etc.
Также существует любопытное наблюдение: «Когда Вазари
создавал посмертный портрет Лоренцо де Медичи (Ил. 6-44), он
включил в композицию вазу с надписью «Virtutum omnium
82
Письмо Вазари из Поджо-а-Каяно Алессандро Медичи во Флоренцию, январь 1533 года // https://seventh-veil.livejournal.com/1010.html
195
vas» – одновременно и указание на Лоренцо как сосуд всех добродетелей, и символическую подпись. Ваза или сосуд с означенной надписью также имеет отношение к рассказу Вазари о подарке, который дед Вазари сделал Лоренцо, а именно: о таких
вазах – как если бы картина увековечивала этот случай, реален
он или же вымышлен. Мог Вазари изобрести историю о вазах,
подаренных Лоренцо дедом Вазари, Джорджо, не подразумевая
символическое изображение на портрете, созданном им ранее?
Как бы ни было, в свете истории о даре Лоренцо Великолепному
вазарианская ваза на вазариевском портрете становится символизированной услугой, которая была оказана семейством Вазари – Медичи. Рассказ Вазари повествует о даре его деда и об услуге семейству Медичи, и какими бы ни были источник рассказа
и его касательство к портрету Лоренцо, это часть возвеличенного изображения Вазари им самим. Согласно Демосфену, из всех
видов обмана самый легкий и желанный – самообман, ведь человек верит в то, что желает называть правдой.
Младший Вазари прекрасно помнил (и записал это), что его
отец, скромный, едва образованный горшечник, подарил Лоренцо в 1474 году в коллекцию этрусские древности – четыре сосуда: «Говорят, что, разыскивая древние сосуды в одном месте,
где, как он полагал, находилась древняя гончарная мастерская,
он нашел три арки древних печей и вокруг них много разбитых
сосудов и четыре целых из упомянутого состава. Когда же
в Ареццо прибыл великолепный Лоренцо деи Медичи. Джорджо
чрез посредство епископа поднес их ему в дар, и они, таким образом, послужили причиной и началом его службы этому счастливейшему роду, которая с тех пор стала постоянной. Джорджо
отлично работал в круглой скульптуре, о чем можно судить по
нескольким головам, находившимся в его доме»83.
Примечательно, что все картины с изображением одного из
самых выдающихся представителей клана Медичи были написаны посмертно. Считается, что художники, работая над полотнами, использовали для ориентира и точного портретного сходства
барельефную скульптуру, созданную Андреа дель Верроккьо,
83
Вазари. Жизнеописание Ладзаро Вазари, аретинского живописца.
196
друга и любимого мастера Лоренцо. Лоренцо, этот бренд Флоренции и Тосканы, рисовали вплоть до Рубенса (Ил. 6-46), продолжают рисовать и сегодня (Ил. 14-82).
В книгах английского писателя-фантаста Пратчетта правителем города Анк-Моркпорта является хитроумный и хладнокровный лорд Витинари (Vetinari). Его фамилия, происходящая
от слова «ветеринар» – отсылка к Медичи («медик»). Использованы некоторые черты Лоренцо Великолепного, например, Витинари покровительствует изобретателю Леонарду Щеботанскому, подобно тому, как Медичи покровительствовали Леонардо да Винчи.
В современном искусстве образ Лоренцо и других представителей знаменитой флорентийской династии – семейного бренда Медичи – ярко и детально представлен в кинематографе,
в многосерийном фильме «Великолепные Медичи» (Medici:
The Magnificent). Историческая драма вышла в 2018 году и завоевала сердца миллионов зрителей. Над проектом работали
британские и итальянские кинематографисты. Роль Лоренцо
играет английский актер Дэниэл Шарман.
В видеоигре Assassin"s Creed II представлен заговор Пацци
против семьи Медичи. Лоренцо Медичи также является одним
из ключевых персонажей данной игры.
В видеоигре Eternal Champions: Challenge from the Dark Side
персонаж София Риптайд является членом семьи Медичи.
Для любителей игр под брендом Лоренцо в 2016 году вышла
настольная игра «Lorenzo il Magnifico» с именем Simone Luciani
на коробке (Ил. 14-78).
В инструкции к игре читаем: «Лоренцо Медичи был одним
из наиболее влиятельных людей эпохи Возрождения в Италии.
Несмотря на войны, эпидемии и религиозные распри, ему удавалось оставаться не только мудрым и осторожным политиком,
но также страстным меценатом, чьими стараниями итальянское
искусство достигло величия. Станьте во главе знатного флорентийского рода! Захватывайте новые территории, возводите
прекрасные здания, воплощайте в жизнь смелые проекты, поддерживайте или критикуйте церковь и привлекайте на свою
сторону выдающихся современников: Леонардо да Винчи,
197
Никколо Макиавелли, Мартина Лютера, Микеланджело Буонаротти и даже самого Лоренцо Великолепного!
Потрясающе красивый город, построенный на воде, оказал
огромное влияние на политическое и культурное развитие Италии. Флорентийскую республику возглавляли прогрессивные
аристократы, активно вовлекавшие граждан в управление государством и покровительствующие деятелям наук и искусств.
Одним из таких выдающихся аристократов был Лоренцо Медичи, вошедший в историю как Лоренцо Великолепный».
Игра «Лоренцо Великолепный» входит в топ-200 (169 место) лучших мировых настольных игр и в топ-100 (93 место)
лучших стратегий по версии BGG. Более 3,5 тысяч игроков
со всего мира высоко оценили эту игру. Около 2,5 тысяч человек
поставили игре от 8 до 10 баллов, а средняя оценка 7,8.
Это глубокая и комплексная настольная игра с множеством
путей развития. Игра длится строго 3 периода, каждый из которых разделён на 2 раунда, то есть за партию вы отыграете ровно
6 раундов. Но какие это раунды! Каждый ход открывает настоящий простор для принятия решений – хочется всего и сразу, но
запас действий серьёзно ограничен. Вдобавок вам придётся считаться с действиями соперников и результатами бросков кубиков, которые будут определять влияние членов семьи игрока на
текущий ход. Естественно, кубики не станут краеугольным камнем вашей стратегии – в игре есть множество способов повлиять
на результат броска, увеличив свое влияние. Игра рассчитана на
четырёх игроков, но российское издание игры также включает
дополнение «Дома эпохи Возрождения», которое не только увеличит вариативность партий, но и позволит насладиться игрой
впятером. В среднем на партию у вас уйдёт около двух часов.
Разработкой игры «Лоренцо Великолепный» занималось
трио профессиональных геймдизайнеров из Италии: Вирджинио
Джильи, Фламиния Бразини и Симоне Лучани, известный российским любителям настольных игр такими хитами, как
Tzolk’in, «Путешествия Марко Поло» и «Гранд-отель “Австрия”». Авторский стиль хорошо чувствуется благодаря кубикам,
вносящим в игру элемент непредсказуемости, но оставляющим
участникам возможность повлиять на ситуацию, заранее к ней
198
подготовившись. Как говорит сам Симоне, разработка серьёзной
стратегической игры напоминает работу скульптора: начиная
с идеи, вы придаёте ей форму, понемногу то добавляя, то убирая
различные элементы, пока не получите хороший результат.
Над оформлением работал один из самых известных иллюстраторов настольных игр – Клеменс Франц, чьи необычные рисунки украшают классические евроигры «Гавр», «Каверна»,
«Гранд-отель “Австрия”» и «Кланы Каледонии». В издании
в коробке находятся компоненты базовой игры «Лоренцо Великолепный» и дополнения «Дома эпохи Возрождения».
Размер коробки – 32 х 32 х 7,5 см., а вес составляет почти
3,5 килограмма!
Компоненты базовой игры «Лоренцо Великолепный»:
• игровое поле,
• 4 планшета игроков,
• 4 планшета личных бонусов,
• 3 разноцветных кубика,
• 21 жетон анафемы,
• 4 закрывающих жетона,
• 16 деревянных маркеров,
• 16 наклеек,
• 16 фишек родственников,
• 12 кубиков анафемы,
• 96 карт развития (44 х68 мм),
• 20 карт деятелей (55 х 88 мм),
• 63 деревянных фишек ресурсов разной формы (дерево,
камень, слуги),
• 33 монеты,
• правила и памятка.
Компоненты дополнения «Дома эпохи Возрождения»:
• 1 планшет игрока,
• 1 планшет личных бонусов,
• 3 жетона анафемы,
• 5 фишек родственников,
• 5 наклеек,
• 4 деревянных маркера,
• 3 кубика анафемы,
199
• 48 особых карт развития (44 х68 мм),
• 20 карт деятелей (55 х 88 мм),
• 30 фишек ресурсов,
• накладка с консульскими привилегиями,
• 2 накладки-модификатора,
• поле с особой башней,
• 5 жетонов аукциона,
• 10 жетонов семей,
• 30 особых жетонов,
• 3 особых жетона веры,
• правила и памятка.
Игру и дополнение на английском языке выпустила в свет
компания CMON. Можно посмотреть тизеры (на английском
языке), в которых хорошо видны все компоненты: «Лоренцо Великолепный», «Дома эпохи Возрождения».
В русскую версию игры входит два редких промонабора
карт деятелей, которые можно было получить лишь на выставке
в Эссене в 2016 и 2017 годах и которые после этого стали предметом коллекционной ценности (Ил. 14-79).
Подготовка к игре:
• Положите игровое поле посередине стола.
• Разделите карты развития четырёх цветов по типам и периодам. По отдельности перемешайте их и сформируйте четыре
игровые колоды, выложив карты разных периодов последовательно друг за другом.
• Разложите жетоны анафемы в стопки по периодам, как
следует перемешайте их и выложите по одному жетону из каждой стопки на соответствующие ячейки игрового поля.
• Выложите фишки ресурсов и жетоны монет в общий
запас.
• Разместите рядом с игровым полем три кубика влияния.
• При игре вдвоём и втроём закройте определённые игровые области специальными жетонами – эти локации не будут
участвовать в игре.
• Каждый игрок выбирает себе цвет и получает два игровых планшета, четыре фишки родственников (три цветных и одну бесцветную), три кубика анафемы, четыре маркера для от200
слеживания перемещений по различным трекам, стартовый запас ресурсов – 2 дерева, 2 камня и 3 слуги. Затем случайным образом определяется первый игрок. Он получает 5 монет, второй
игрок – 6, третий – 7, а четвёртый – 8 (Ил.14-80).
Можно начинать!
Процесс игры:
Каждый игровой раунд разбит на четыре простые фазы.
1. Сначала на поле выкладываются новые карты развития.
Затем первый игрок бросает кубики и выкладывает их в обозначенные на поле ячейки, определяя влияние членов всех семейств
на текущий раунд.
2. Начинается фаза действий, в которой игроки поочерёдно
выставляют фишку одного своего родственника на одну из ячеек
игрового поля, получая указанные на ней преимущества. Но,
в отличие от обычных игр на размещение рабочих, в «Лоренцо
Великолепный» у каждой локации есть требования к влиянию
размещаемого на них члена семьи. Влияние родственника можно повысить, потратив сколько угодно слуг и увеличив влияние
на один за каждого. Также влияние может быть увеличено эффектами карт развития. У большинства карт есть мгновенные
и постоянные свойства, которые активируются по-разному.
Для получения карт территорий участники должны прокачивать свою военную силу. Эти карты отражают завоёванные
игроками новые земли, служащие постоянным источником ресурсов. Карты зданий требуют оплаты своей постройки и позволяют получать победные очки, влияние и военную силу. Карты
персонажей приобретаются за деньги, наделяя вашу семью особыми свойствами. И, наконец, карты проектов при выполнении
определённых условий принесут вам победные очки в конце
партии.
Также на большинство игровых локаций действует правило,
по которому вы обязаны дополнительно заплатить три монеты за
выставление родственника, если в этой локации уже есть фишка
соперника или другой ваш родственник. При этом вы не можете
выставить более одной своей цветной фишки родственника на
одну локацию. Для этого в игре и есть один особый, «бесцветный», член семьи.
201
3. Происходит переход к фазе поддержки Ватикана, которая отражает непростые взаимоотношения свободолюбивых
жителей Флоренции и католической церкви. Эта фаза отыгрывается только во втором, четвёртом и шестом раундах, и в ней
определяется, кто из игроков совершил больше богоугодных
дел, сделав пожертвования церкви. В каждом периоде есть минимальная планка, которой необходимо достичь, после чего
шкала веры обнуляется, и вам снова предстоит заработать благосклонность Ватикана. Если же кто-то из игроков не набрал
достаточно очков веры или не захотел обнулять их, то на него
накладывается анафема, наказывающая постоянным отрицательным свойством.
Это очень интересная игровая фаза, так как выгода от пожертвований относительно небольшая, а анафема может серьёзно ослабить игрока. Поэтому игрокам предстоит балансировать
на тонкой грани, выбирая между большим и меньшим злом.
4. В заключительной фазе с поля убираются все неразыгранные карты развития, и меняется очерёдность хода игроков,
которая зависит от того, посещали ли члены семьи локацию
«Дворец консула». Первым игроком становится тот, чья фишка
родственника занимает крайнюю левую ячейку дворца. Следом
за ним таким же образом определяются позиции остальных игроков. Можно начинать новый ход!
***
Успешный политик, поэт, меценат, коллекционер, положивший начало большинству сокровищ Флоренции, таких как собрание галереи Уфицци, библиотека Лауренциана, покровитель Ботичелли и Микеланджело, Лоренцо остался в памяти города настолько, что многое во Флоренции напоминает о нем. Давайте
вместе, пройдем по местам памяти этого удивительного человека.
Дворец Медичи-Риккарди (Ил. 2-7)
Дворец Медичи-Риккарди был построен дедом Лоренцо –
Козимо Старым. Козимо успел дожить до завершения строительства, однако самое знаменитое помещение дворца – Капелла
Волхвов оформлялась уже при его сыне Пьеро Подагрике. Один
202
из центральных персонажей росписи изображает Пьеро, другой – его наследника, молодого Лоренцо. Другие персонажи
росписи капеллы изображают современников Лоренцо, в том
числе его брата Джулиано. Положение Лоренцо свидетельствует
о его значимости уже в период правления отца. Лоренцо в золотом одеянии на белом коне на переднем плане.
В тяжелые блоки ввинчен ряд железных колец, к которым
когда-то посетители дворца привязывали своих лошадей, по углам укреплены массивные бронзовые петли – на ночь в них
вставлялись факелы. Вокруг цоколя, по обеим прилегающим
улицам, до сих пор тянется высокая каменная скамья, на которой
общительные флорентийцы могли вволю поболтать и погреться
на солнце.
Под фундамент дворца Медичи со стороны Виа де Гори пошла часть второй стены, некогда окружавшей город. Здание это
построил архитектор Микелоццо тридцать лет назад для Козимо.
Оно было достаточно просторным, чтобы в нем разместилось
большое, разветвлявшееся на три поколения семейство, правительство республики, банкирская контора, отделения которой были раскиданы по всему свету, убежище для художников и ученых,
съезжавшихся во Флоренцию. Это был одновременно жилой дом и
государственное учреждение, лавка и университет, художественная мастерская и музей, театр и библиотека; и все тут носило печать строгой, величавой простоты, свойственной вкусам Медичи.
«В этом дворце нет плохих произведений искусства», – сказал Бертольдо.
«Мастерство, с которым был отделан камень, восхищало
Микеланджело; любуясь дворцом, он даже задержался на минуту на Виа Ларга. Каждый камень рустованных у основания стен
был отделан так, как отделывают драгоценное изваяние; выпуклая поверхность блоков была хитроумно прострочена насечкой,
а по их скошенным краям вырезаны тонкие и изящные завитки –
большущие каменные глыбы словно бы пели. И не было среди
них двух таких которые бы походили друг на друга в большей
степени, чем две разные статуи, изваянные Донателло»84.
84
И. Стоун. «Муки и радости», Кишинев, 1976. С. 96.
203
Во дворце можно увидеть гостинную – строгую комнату,
лишенную картин и статуй. Края панелей, наличники окон и
дверные косяки в ней обиты листовым золотом, стены выкрашены в кремовый цвет, сдержанный и спокойный. Стол, вернее,
три отдельных стола, поставлен буквой «П»; перекладина этой
буквы – стол самого Лоренцо; подле него 12 легких золоченых
стульев, а у боковых столов, с внешней и внутренней стороны,
стояло по 24 стула – таким образом, все обедавшие, общим числом 60, оказывались неподалеку от хозяина.
В приемной Лоренцо на стенах висят: карта итальянских городов-государств, карта мира, изображение замка Сфорца в Милане; в шкафах стоят множество драгоценных ваз, изделий из
слоновой кости, книги Данте (Ил. 14-77) и Петрарки в багряных
кожаных переплетах, Библия в красном бархатном переплете
с серебряными украшениями.
В коридоре около приемной находится мраморный барельеф
Донателло. В комнате Джулиано – написанная на деревянной
доске картина Пезеллино «Богоматерь с Младенцем и двумя ангелочками», у капеллы – «Богородица с Младенцем» фра Филиппо Липпи, «Богородица» Нери ди Биччи, «Божья матерь
с младенцем» Луки делла Роббиа, в спальне Лоренцо – тондо
Сандро Боттичелли «Мадонна Магнификат» («Мадонна с Младенцем и пятью ангелами»).
Санта Мария дель Фьоре
Центральный собор Флоренции на площади Дуомо тесно
связан с семьей Медичи. Но одно из первых мест в истории этого храма занимает покушение на Лоренцо и его брата Джулиано
в 1478 году. Покушение произошло во время мессы в центральной части собора. Джулиано был убит, а Лоренцо успел спастись, скрывшись в ризнице. Смерть брата настолько сильно потрясла Лоренцо, что он завещал похоронить себя вместе с ним.
Новая Сакристия
Место упокоения Лоренцо Великолепного, где также похоронены его брат – Джулиано Медичи, а также Джулиано – сын жулиано, герцог Немурский, и внук Лоренцо, герцог Урбинский.
Ризницу отличает аскетичное оформление, на фоне которого
204
скульптуры Микеланджело, воздвигнутые на гробницах, производят ошеломительное впечатление. Новая Сакристия стала отражением изысканности, которую предпочитал в искусстве Лоренцо,
в отличие от находящейся рядом монументальной Капеллы принцев, где похоронены герцоги Тосканские из семьи Медичи.
Галерея Уффици
Само здание галереи было построено значительно позже
правления Лоренцо Великолепного. Однако в основу коллекции
легло собрание Лоренцо. В благодарность за заслуги перед Флоренцией его статуя находится в одной из ниш на фасаде здания
галереи (Ил. 6-30; 6-39). Посмотрим на эти произведения.
Филиппо Липпи был любимым художником Пьеро Подагрика, человека образованного и мудрого. Великий живописец и
его не менее великий покровитель скончались в один и тот же
год – 1469. Сотрудничество продолжилось между их детьми.
В 1485 году Лоренцо Великолепный заказал Филиппино Липпи
«Алтарный образ для салона Дуэченто» в Палаццо Веккьо.
На картине изображена Мадонна с младенцем в окружении святых. Дата внизу гласит: 2 февраля 1485 года (Ил. 6-43).
В залах 10–14 представлены работы Сандро Боттичелли, многие из которых связаны с семьёй Медичи, в частности, с фигурой
Лоренцо Великолепного и его гуманистическими идеями, и любовью к античности. «Весна» Боттичелли была написана около
1482 года и долгое время хранилась на вилле Медичи в Кастелло.
Вероятно, произведение было создано по случаю бракосочетания
кузена Лоренцо Великолепного Лоренцо ди Пьерфранческо Медичи (Ил. 6-42 – см. портрет Рафаэля Санти – Ил. 6-29) и Семирамиды Аппиани. Джорджо Вазари первым даёт описание картины,
интерпретируя композицию как наступление весны, где главной
фигурой является богиня Венера. Сюжет позаимствован из античной литературы и философии. Картина читается справа налево: крылатый бог ветров Зефир, влюбленный в нимфу Хлорис,
настигает ее, чтобы насильно взять в жены. Раскаявшись в содеянном, он превращает ее во Флору, богиню природы и весны.
В центре изображена богиня любви Венера. Группа слева – три
танцующие грации. Сцену заключает Меркурий, рассеивающий
205
зимние тучи своим магическим жезлом. Прекрасный цветущий
сад с вечнозелёными лавровыми и цитрусовыми деревьями и мифологическими персонажами символизирует процветающую
Флоренцию времен Лоренцо Великолепного, в которой наступила
эпоха Возрождения. У ног Хлорис зацветает ирис – символ города, который изображен также на его гербе. Даже само название
города означает «цветущая», ведь Флоренция была основана
древними римлянами в 59 году н. э. во время флоралии – официального древнеримского праздника, посвященного языческой богине весны Флоре.
Богиня любви и красоты также является центральной фигурой другого шедевра Боттичелли – «Рождение Венеры». Античная богиня любви, рожденная из морской пены, на огромной
ракушке плывёт к берегу Кипра. Слева изображены фигуры весеннего ветра Зефира и его возлюбленной нимфы Хлорис, которые летят, рассыпая розы, цветы, посвященные богине любви.
На берегу Венеру встречает Ора, держащая манто, расшитое
цветами. Эта Венера является олицетворением красоты античного мира, которая прибывает к итальянским берегам. Картина
символизирует начало эпохи Возрождения во Флоренции. Сюжет произведения, вероятно, был предложен Боттичелли Лоренцо Великолепным. Напоминание о Лоренцо Великолепном мы
находим на заднем плане картины, где изображены лавровые
деревья (имя Лоренцо, с ит. Лаврентий, происходит от названия
дерева лавр). К тому же, в античной мифологии лавр был символом Аполлона, покровителя муз и поэтов. Как мы уже писали,
моделью для Венеры послужила муза Боттичелли и первая красавица Флоренции Симонетта Каттанео. За необыкновенную
красоту её прозвали La Sans Pareille, что в переводе с французского значит «несравненная».
«Паллада и кентавр» в Уффици, как и другие произведения
Боттичелли с аллегорическими сюжетами, достаточно сложна для
интерпретации. Перед зрителем предстает прекрасная Афина
Паллада, одетая в платье с вышитыми на нем бриллиантовыми
кольцами – эмблемой Медичи. Богиня мудрости легким жестом
укрощает кентавра – олицетворение людских чувств, порожденных не разумом, а инстинктом. Одно из толкований картины свя206
зано с политическими событиями того времени. Лоренцо Великолепному пришлось совершить путешествие в Неаполь, чтобы отговорить неаполитанского короля от участия в антифлорентийской коалиции, возглавляемой папой Сикстом IV. Лоренцо, подвергая свою жизнь опасности, один предстал перед правителем
Неаполя и, благодаря своей высокой культуре и тонкой дипломатии, добился восхищения и благосклонности противника. Согласно этой интерпретации, Афина, чьё платье украшено оливковыми
ветвями, символизирующими мир, олицетворяет Флоренцию, которая «укротила» воинственно настроенный Рим – кентавра,
а морской пейзаж на заднем плане – это Неаполитанский залив.
«Портрет неизвестного с медалью», на которой (медали)
в профиль изображен Козимо Старый, был написан Боттичелли
около 1475 года. Возможно, изображенный юноша – либо один
из членов семьи Медичи, либо кто-то из их близкого окружения,
либо сам Боттичелли. Медаль с профилем Козимо Старого и
надписью «Pater Patriae» (отец отечества) была отчеканена сразу
после его смерти в 1464 году.
«Поклонение волхвов» было заказано Боттичелли купцом из
окружения Медичи флорентийцем Гаспаро ди Дзаноби дель Лама для церкви Санта-Мария-Новелла. Согласно описанию
Джорджо Вазари, Боттичелли представил в образе волхвов, поклоняющихся младенцу Христу, членов семейства Медичи:
пожилой мудрец, стоящий на коленях перед Христом – Козимо
Старый, в центре композиции в красной мантии, подбитой горностаем – сын Козимо Пьеро Подагрик, справа от него в белых
одеждах – его брат Джованни. Возле Джованни стоит мужчина,
изображенный в профиль, в котором можно узнать сына Пьеро
Подагрика Лоренцо Великолепного. Юноша, стоящий возле
лошади в группе слева, младший брат Лоренцо Джулиано Медичи. Купец Гаспаре дель Лама изображен среди группы справа – пожилой человек в голубом плаще и белых перчатках. Наконец, в правом нижнем углу на зрителя смотрит закутанный
в рыжий плащ сам Боттичелли.
«Мадонна с младенцем» или «Мадонна Медичи» была написана в 1490 году. Согласно Вазари, художник Лука Синьорелли подарил эту картину Лоренцо Великолепному вместе с дру207
гой своей работой «Воспитание Фавна» (была утеряна в Берлине
во время Второй мировой войны). До 1779 года «Мадонна Медичи» хранилась в вилле дель Кастелло, принадлежащей династии, потом произведение вошло в коллекции Уффици.
Микеллоцо ди Бартоломео (Карреджи)
Микеллоцо ди Бартоломео – вилла под Флоренцией, унаследованная Лоренцо от Козимо, где собиралась Платоновская академия. Классическая архитектура загородной виллы с видом на
холмы и долины Тосканы с апельсиновыми рощами и оранжереями, с античными статуями из коллекции Медичи и фонтанами – в этом изящном обрамлении проходили встречи. На изысканных пирах играла музыка, звучали стихи, велись философские беседы, читали Платона, говорили о прекрасном и восхищались произведениями искусства.
Поджо а Кайано
Резиденция Лоренцо, построенная Джулиано да Сангало как
ренессансная вилла. Он воссоздал образ античной виллы и украсил фасад портиком, увенчанным фронтоном, впервые введя
в жилую постройку элемент храмовой архитектуры.
Сады Боболи
Сад Эдема, более знакомый нам под названием Рай или библейский «Божий сад», упоминается в книге Бытия: «И произрастил Господь Бог из земли всякое дерево, приятное на вид и хорошее для пищи, и дерево жизни посреди рая, и дерево познания
добра и зла. Из Эдема выходила река для орошения рая; и потом
разделялась на четыре реки» (Быт. 2: 9–10).
Название сада, предположительно, происходит от аккарского «edinnu», что означает «простой». Это один из вариантов.
Между тем, есть множество других объяснений, среди них – намекающее на то, что Господь «насадил сад Удовольствий».
Конечно, каждое толкование имеет право быть, хотя не все
ученые уверены в самом существовании этого сада. Как бы то
ни было, но Адам был сотворён в чудесном месте, где всякое
дерево было прекрасно. Люди веками желали воссоздать утерянный Рай.
208
Монахи при монастырях разбивали сады-огороды и находили в них покой, совмещая труд с молитвой. Светские люди
стремились создать свой сад мечты, где в тени деревьев отдыхали от городской суеты. Важно то, что эти желания в итоге принесли свои плоды – появились новые стили разбивки садов.
Один из них, итальянский, предполагает архитектурный подход,
обязательный план, проще говоря, чертёж. Архитектор на бумаге изображал будущий сад, уделяя внимание симметрии, предназначенной вызывать у зрителей состояние душевной гармонии.
Как правило, в центр сада помещались озеро или фонтан. Ещё
возводились гроты, похожие на украшенные пещеры, где владельцы проводили время в жаркие дни. Выращивание редких
растений также чем-то напоминало возвращение в утерянный
Рай. Сады Боболи – такой «Райский уголок», созданный династией Медичи.
Визитной карточкой садов Боболи является мотив гротеска с
дельфинами в настенных граффити и в декоративной пластике
фонтанных композиций в малых фонтанах садов.
***
Как мы уже отмечали в начале книги, династия банкиров
из этого города подарила миру трех римских пап, двух королев
и бесчисленное количество шедевров мировой культуры. Но
300 лет назад род начал угасать. Журнал «Вокруг света» поговорил с одним из последних Медичи, князем Оттавиано.
«Глава Дома Медичи и президент Международной ассоциации Медичи по защите искусства, науки и литературы.
Родился 31 января 1957 года в Милане.
Учился в классическом лицее Джузеппе Парини.
В 1980 году окончил Флорентийский университет (экономика).
В 1998 году уехал в Лондон, где работал в страховой компании Lloyds. Вернувшись в Италию, стал представителемкорреспондентом Lloyds в Специи, Ливорно и Флоренции.
В 2010 году учредил фонд по защите Флоренции от неконтролируемого потока туристов, Save Florence.
209
– Ваши предки практически построили Флоренцию, которую сегодня посещает множество людей из разных уголков
мира. А вы хотите оградить ее от туристических потоков.
Но ведь туристы – это и деньги, и слава…
– Флоренция – город моей семьи, поэтому я обязан заботиться о ней. Я основал ассоциацию Save Florence, чтобы защитить город предков от уничтожения. Каждый год во Флоренцию
приезжает несколько миллионов туристов, которые ходят по
трем-четырем общеизвестным местам. Мне жаль это признавать,
но массовый туризм наносит Флоренции непоправимый вред.
Например, чтобы попасть в галерею Уффици, люди стоят часами
в очереди, опираясь о колонны галереи, которые уже ободраны
от основания на высоту человеческого роста. К сожалению, государственные департаменты лишь дерут втридорога за входные
билеты в городские музеи.
– Что нужно сделать, чтобы и город был цел, и туристы
довольны?
– Главная идея ассоциации и моя главная забота сегодня –
распределить туристические массы на ближайшие городки и
расширить сезонность туризма.
– Почему вы решили заняться спасением Флоренции? Ведь
родились и выросли в Милане...
– Медичи сделали очень много для Флоренции, меня тут все
знают, я член знаменитой исторической семьи де Медичи ди
Тоскана ди Оттайяно. Во Флоренции у меня всегда особое чувство – здесь я дома и часто на улице слышу от незнакомцев:
“Привет, Оттавиано. Как ты?” Они воспринимают меня как
часть Флоренции. Жители города постоянно просят разобраться
с той или иной проблемой. Вот, например, городские власти
удумали пустить первый во Флоренции трамвай – вырубить зеленый бульвар и сделать конечную остановку прямо у мужского
достоинства статуи Давида! У меня нет тех финансовых возможностей, что были у предков, но есть связи, имя, идеи – в общем, я помогаю городу не материально, а ментально. Большинство зданий в историческом центре было построено по приказу
Медичи и принадлежало моей семье. Быть членом такой великой семьи – значит управлять своим культурным наследием, как
промышленники управляют предприятиями.
210
Герб семьи Медичи: на желтом щите пять красных шаров и
один синий с тремя золотыми лилиями – символом французских
королей. Синий шар семейству Медичи даровал в 1465 году
Людовик XI. Две французские королевы происходили из этой семьи: Екатерина Медичи, супруга Генриха II, короля Франции
из династии Валуа (известна как королева-отравительница,
правила Францией с 1547 по 1559 г.), и Мария Медичи, вторая
жена Генриха IV Бурбона, мать Людовика XIII. Красные шары
символизируют пилюли. По одной из версий, глава рода заслужил
герб, работая лекарем при дворе, отсюда и фамилия Медичи.
– У вас есть опыт управления предприятиями? Чем занимались ваши родители?
– Они были фабрикантами. В 1920 году мой дед переехал из
Неаполя в Милан, где открыл фабрику по производству химических веществ. После окончания университета я работал там три
года и, может быть, проработал бы всю жизнь, как дед и отец,
но мысли о Флоренции, о том, чтобы вернуться на историческую
родину и сделать для нее что-то полезное, как великие предки,
были сильнее.
– А что делают другие потомки Медичи для исторической
родины? Вот молодой принц Лоренцо Медичи активно участвует в общественной жизни, ездит по миру с пиар-визитами...
– Это самозванец. Дом Медичи выиграл дело против мистера Лоренцо, так называемого Медичи, и суд постановил, что
единственные законные потомки королевского рода Медичи –
это члены моей семьи. Нас сегодня всего восемь с фамилией
Медичи, я имею в виду потомков по мужской линии. Мой кузен
Джованни Баттиста живет в Неаполе, у него три сына. Старший
принимает участие в моей программе. У меня тоже три сына,
один из них живет в Лондоне. Есть еще ветвь Медичи Торнаквинчи в Риме. Наша ветвь Оттайяно ближе всего к королевской
линии великого герцога Алессандро. В данный момент я самый
старший мужчина из линии Гранд-Дюка. И поскольку я живу во
Флоренции, меня назначили официальным представителем династии и главой Дома Медичи.
Известно, что Алессандро был весьма жестоким. При нем
в ходу были пытки и казни. И умер он не своей смертью. Его
211
убил кузен Лоренцино де Медичи, который потом объявил, что
сделал это во благо города. А Александр Дюма в романе “Ночь
во Флоренции при Алессандро Медичи” изобразил все в романтическом свете. Так вот, Алессандро не оставил законного наследника. С супругой Маргаритой Пармской он не прожил и года. Ребенка ему родила любовница. Родоначальнице нашего рода Оттайяно, Джулии Медичи, был всего год, когда отца убили.
В 1567 году она с мужем Бернардетто приобрела поместье
Оттайяно (ныне дворец Palazzo Mediceo в коммуне Оттавиано).
С них началась наша линия Медичи ди Оттайяно.
Медичи не только боролись за власть и покровительствовали деятелям искусства, они были известны как любители
роскошных банкетов, ценители хорошей еды, вина и воды.
В 1564 году на территории семейного охотничьего поместья был
обнаружен минеральный источник, и эту мягкую вкусную воду,
оказавшуюся еще и полезной, начали поставлять в бочках для
членов семьи Медичи во Флоренцию. И вот уже 450 лет вода
Acqua Panna высоко ценится во всем мире.
– Кто из великих предков вам наиболее близок по духу?
– О, это, конечно, наша Джулия, Козимо I и Лоренцо Великолепный. Они жили в замечательное время и делали то, что
я хочу делать для Флоренции сейчас. Они не только управляли
финансами, но также старались сохранить и приумножить
экономику и традиции, установить отношения с художниками
и скульпторами, помогать людям. У меня есть мечта собрать
всех оставшихся Медичи во Флоренции, чтобы вместе поднять
город. Пусть у нас нет реальной политической власти, но зато
есть имя и документ от папы римского Пия, согласно которому
власть навеки принадлежит роду Медичи.
– Есть ли места во Флоренции, где вы чувствуете особую
связь с предками?
– Если хочу помолиться, иду в церковь Сан-Лоренцо. Это
семейная церковь Медичи. Там наш фамильный склеп, гробницы самых известных представителей рода. Церковь небольшая,
в ней бывают в основном местные.
Когда я переехал во Флоренцию, купил тут историческую
виллу, раньше она принадлежала семье Медичи. Но ее отобрала
212
моя жена. Шучу: я просто решил, что общественная жизнь для
меня важнее личной, и развелся, оставил супруге виллу, а та
продала особняк каким-то русским богачам. Теперь я работаю
здесь, в Палаццо на улице Борго-Санти-Апостоли, делю это
помещение со школой экономики, а живу в апартаментах, напротив.
Но везде во Флоренции чувствую себя уютно. Когда я впервые привел четырехлетнего сына во двор галереи Уффици,
то сказал ему: “Сынок, это твой дом!” С тех пор мы часто бывали с ним там – заходили поиграть, поговорить, полюбоваться
фресками, как делали наши предки на протяжении нескольких
веков.
У большого дерева Медичи некоторые важные ветви со
временем высохли. Сегодня князь Оттавиано ди Оттайяно представляет самую близкую к королевской ветке семью и уверен,
что его род никогда не угаснет»85.
Бренд Lorenzo de' Medici принадлежит одному из потомков
Лоренцо Великолепного, по стечению обстоятельств – тоже Лоренцо. Молодой человек имеет дипломы бакалавра по международной политологии и магистра по международным бизнескоммуникациям, а занимается в основном кинобизнесом (пишет
сценарии, что-то продюссирует и т. п.). И попутно выпускает
различные дорогие аксессуары под своим (и знаменитого предка) именем.
Среди ароматов этого бренда:
Lorenzo Classic for Men
Magnifico for Men
Lorenzo Florence for Men
Caterina for Women
Les Jardines de Caterina for Women
Вероятно, женские ароматы посвящены не столько французской королеве Катерине Медичи, сколько родной сестре
современного Лоренцо, которую родители (итальянский дипломат и польская аристократка) назвали именем великой родственницы.
85
http://www.vokrugsveta.ru/article/210345/
213
Замечу, что «современный» Лоренцо – весьма эффектный голубоглазый блондин под 1м. 90 и (видимо сказывается славянское
происхождение его мамы) свободно владеет русским языком.
***
Понятие «эффект Медичи» ввел в научный оборот американский публицист Франс Йоханссон, который объяснил его
в 2004 году следующим образом: «Медичи были банковской
семьей во Флоренции и спонсировали таланты в широком спектре различных занятий. Благодаря этой семье и немногим другим подобным ей, скульпторы, ученые, поэты, философы, финансисты, художники и архитекторы концентрировались во
Флоренции. Здесь они находили друг друга и учились друг
у друга, разрушая барьеры между разными дисциплинами и
культурами. Совместно они создали новый мир, базирующийся
на новых идеях, который назвали Ренессансом. В результате город стал эпицентром вулканического творческого извержения,
одного из наиболее инновационных периодов истории. Эффект
семьи Медичи продолжает ощущаться и сегодня. Мы тоже можем создать “эффект Медичи”. Мы можем все создать “эффект
Медичи”, потому что мы все можем достичь взаимодействия
между дисциплинами и культурами, реализуя преимущество
людей с открытым умом и стремлением выйти за пределы сферы
только своей экспертизы»86.
Сегодня с брендом Медичи тесно связаны Международный
фестиваль хорального пения Лоренцо Великолепного (Ил. 14-75),
фирма флорентийского печенья «Медичи-флорентини», модный бутик da.Lorenzo (Ил. 14-79), филателистические редкости
(Ил. 14-76).
Осенью 2011 года музеи Кремля представили выставку «Сокровища Медичи».
Микеланджело, Боттичелли, Боккаччо, Петрарка... Любое
имя потускнеет в сиянии сонма имен знаменитых флорентийцев.
86
F. Jonansson. The Medici Effect. Harvard Businaess School Press,
Boston, 2004. Pp. 3, 189.
214
Даже такое гордое как имя Медичи. Фамильное. Династическое.
Но Медичи не были бы Медичи, если бы ушли в историческую
тень навсегда. Им же удается время от времени возвращаться из
небытия. Если есть повод. Ведь не зря писал о них Александр
Дюма: «... Они сделали для всемирной славы более, чем ктолибо из принцев, королей и императоров».
Наверное, во всей европейской истории не найдется другого
семейства, сделавшего для своего города или страны столько,
сколько сделали для Флоренции, Тосканы и Италии в целом Медичи. В конце концов, они стали великими герцогами Тосканскими и даже породнились с королевскими домами, но вошли
они в историю как великие банкиры, политики и меценаты. Одной из последних Медичи была Анна Мария Луиза, подвиг которой заключался в том, что она, передавая трон правителей
Флоренции Габсбургам, поставила одно жесткое условие: все
коллекции рода должны перейти городу. Все – это галерея Уффици, дворец Питти, вилла Медичи в Риме, все библиотеки семьи, этрусская и египетская коллекции. Благодаря этому пакту
картины и скульптуры, за которыми нынешние туристы едут во
Флоренцию, остались в Италии, а не переехали в Вену или даже
Чехию (ведь эрцгерцог Франц-Фердинанд, да-да, тот самый, изза убийства которого в Сараево началась Первая мировая война,
вывез практически все из Тиволи в замок Конопиште). Стоял бы
Давид сейчас где-нибудь в парке Шенбрунна…
Удивительное семейство. Из бедности и безвестности рванувшее к богатству, славе и власти. Давшее миру четырех понтификов, двух королев. Триста лет управлявшее Флоренцией.
Флоренция творила гениев, Флоренцию творили Медичи. Они
не только изменяли архитектурную «физиономию» Флоренции,
делая заказы гениальным скульпторам, художникам и архитекторам, они создавали, созидали культурную среду города.
Козимо Старый – первый практически полновластный правитель города-государства, увлекающийся философией, поощрял
приобретение и перевод древних греческих философских трактатов. Во многом благодаря его энтузиазму Флоренция, Италия,
да и вся Европа познакомились с трудами Аристотеля и Платона.
Козимо собрал огромную коллекцию латинских и греческих ма215
нускриптов и сделал свое книжное собрание доступным для всех
желающих, заложив основы первой публичной библиотеки в Италии, а его собрание произведений искусства, главным образом
античных редкостей, послужило «протомузеем», прообразом
будущих музеев самого различного профиля. По его инициативе
во Флоренции была создана Платоновская академия – кружок интеллектуалов-философов. Как писал выдающийся английский
историк Э. Гиббон: «... Его богатства были поставлены на службу
человечеству. В одно и то же время он вел дела с Кипром и Лондоном, и груз индийских пряностей очень часто прибывал на одном корабле с греческими рукописями». Чтобы поставить богатства на службу человечеству, их надо было иметь. Для этого нужна власть. Поэтому, отрываясь от философских бесед, Козимо
Старый возвращался к своим повседневным делам: политической
борьбе и основной «специализации» клана Медичи – банковскому
делу. Дело было поставлено еще его отцом Джованни Биччи и
теперь, благодаря усилиям Козимо, процветало.
Традиции Медичи с успехом продолжил внук Козимо Лоренцо, получивший почетное прозвище Великолепный. Он
вполне соответствовал этому титулу, ибо был личностью вполне
легендарной.
«Он был в высшей степени возлюблен удачей и Богом: все
его замыслы были успешны, а замыслы его врагов проваливались... Его образом жизни, его благоразумием и удачей восхищались государи всей Италии и отдаленных стран... Его добрая
слава росла день ото дня благодаря его разуму: в спорах он бывал красноречив и внятен, в решениях мудр, в исполнении скор
и отважен. Великие качества эти не омрачались никаким пороком, хотя он был на редкость склонен к делам любовным, ему
нравилось бывать у остроумных и насмешливых людей и развлекаться пустяками более, чем то подобает столь важной персоне: например, часто видели, как он играет с маленькими мальчиками и девочками. Видевшим его в делах серьезных и в развлечениях казалось, будто в его лице невозможным образом соединились два разных человека», – писал о нем Н. Макиавелли.
Политик, дипломат, поэт, блистательный меценат, взявший «под свое крыло» Боттичелли, Микеланджело, Леонардо
216
да Винчи. «Он был создан, чтобы все знать, все понимать,
все чувствовать» (Шарль Леонар Симонд де Сисмонди).
Жизнь кипела вокруг. Войны сменялись великолепными
празднествами, писались бессмертные картины, возводились
дворцы и виллы. Лоренцо делил свое время между государственными делами, дипломатическими миссиями, поэтическими
опытами и рыцарскими турнирами. Это был «Золотой век» Флоренции. «Эпоха возвращается» – было написано на штандарте,
сделанном для него Вероккьо, под которым он выступал на роскошном рыцарском турнире. И это было правдой. «Естественный продукт своего времени и своей страны: гений Флоренции
XV века, которого не коснулись более поздние идеи пуританизма и либеральной демократии... На самом деле сам Лоренцо и
был Возрождением, и ничто в искусстве и мысли его времени
не может быть по-настоящему понято вне связи с ним и его жизнью» (Х. Р. Уильямсон, 1975 г.).
Лоренцо продолжал пополнять фамильную сокровищницу:
собирал произведения глиптики, коллекционировал живопись
и старинные манускрипты. Собрание манускриптов послужило
в будущем основой знаменитой флорентийской библиотеки
Лауренцианы. Великолепное здание для нее создаст великий
Микеланджело. Он же построит и знаменитую капеллу Медичи.
Во славу знаменитого рода.
Сын Лоренцо Великолепного Джованни достигнет вершины
духовной власти – станет понтификом под именем папы Льва X.
И отнесется к этому очень философски: «Будем наслаждаться
папством, раз Бог нам его дал». Таким его изобразит Рафаэль,
эпикурейцем с лупой в руках, рассматривающим украшенную
драгоценностями миниатюру. Любимая Флоренция тоже не будет
забыта. По его поручению Микеланджело начнет работу над фамильной усыпальницей в семейной церкви Медичи Сан Лоренцо.
Титул Великого герцога Тосканского, который уравняет
его с европейскими венценосными особами, получит представитель побочной линии Медичи, Козимо I. Он выступит собирателем итальянских земель, проявит себя талантливым военачальником и организатором – станет основателем тосканского флота.
Его жена, испанская аристократка Элеонора Толедская, принесет ему огромное приданное и приобретет для семьи новую
217
резиденцию – Палаццо Питти. Сейчас здесь расположен Музей
серебра, хранящий львиную долю сокровищ Медичи.
А до королевского трона доберутся женщины из клана Медичи. Трон будет французский, а первой королевой из рода
Медичи будет Екатерина. Несмотря на то, что французы встретят итальянскую «выскочку» в штыки, Екатерина не только
«приживется» во Франции, но и сумеет сохранить трон после
смерти мужа для своих детей в очень непростые для Франции
времена религиозных войн. Ей придется проявлять и осмотрительность, и мудрость, и коварство, и хитрость. Но Екатерина
справится, на то она и Медичи.
Мария Медичи станет матерью короля Людовика XIII. Обе
королевы сделают французский двор более изящным и утонченным. Екатерина введет в моду придворный балет и тосканскую
кухню, ставшую основой знаменитой французской кухни, а Мария прикажет выстроить изящный Люксембургский дворец и
разбить прекрасный Люксембургский сад. Она будет покровительствовать Пуссену и Рубенсу.
Род Медичи прервется в XVIII веке. Последней Медичи станет Анна Мария Луиза. У нее не будет детей. Не поможет даже
подарок-талисман от мужа. Великолепная барочная жемчужина,
напоминающая младенца в колыбельке. После кончины её мужа
Козимо III, на земли Тосканы придут испанцы, а затем армия
Франциска Лотарингского, будущего императора Священной
Римской империи Франца II.
Но она сумеет сделать любимой Флоренции королевский
подарок, достойный славного рода Медичи, завещав родному
городу собственность своего семейства: художественные собрания, коллекцию антиков и драгоценностей, книги и рукописи,
с тем условием, что они никогда не покинут город.
Вот такие они, эти Медичи, «явившиеся» в Кремль, в одностолпную палату Патриаршего дворца со своими сокровищами.
Выставка «Сокровища Медичи» открылась в мае. Кому-то,
из посмотревших ее друзей, выставка нравилась, кто-то ругал.
Наиболее строгий вердикт вынес продвинутый сын подруги:
«Ерунда (он сказал по-другому), тесно, темно, шедевров нет,
сплошной гламур эпохи Возрождения! Идите лучше в ГМИИ
218
на «Даму с единорогом!» Но услышав словосочетание «гламур
эпохи Возрождения» мы помчались в одностолпную палату
на следующий же день. На аудиенцию к «гламурным» Медичи.
И не пожалели. Шедевры были. Чего стоил, например, портрет папы Льва X, кисти Рафаэля. Но, главное, в одностолпной
палате явно витал дух семейства Медичи. «Теснота и темнота»
не мешали, а мистическим образом «работали» на эту идею. Таинственно поблескивающие в полутьме портреты создавали
«эффект присутствия» членов великой династии.
Медичи не стали «прятаться» за гениальными произведениями великих соотечественников. Из живописи – только фамильные портреты. И личные вещи – уникальная коллекция драгоценных артрефактов, расположеная в хронологическом порядке. От кубков и античных ваз Козимо Старшего, камей и гемм
Лоренцо Великолепного, восхитительных флорентийских мозаик герцогов Тосканских до барочных драгоценностей Марии
Луизы Медичи, украшений, подвесок из жемчуга, золота и многоцветных эмалей.
К минусам выставки можно отнести только отсутствие каталога экспонатов, представленных Музеем серебра Палаццо Питти, Музеем Барджелло, Галереей Палатина и Галереей Уффици,
но скорее всего этот недостаток уже устранен. Выставка продлится до 1 августа.
В Москве были представлены следующие шедевры из
Тосканы:
Джованни Антонио деи Росси. Камея «Портрет Лоренцо
Великолепного». 1556–1558 гг., агат, золото. Музей серебра,
Палаццо Питти;
Александр и Олимпиада. III в. до н. э. Сардоникс. Нац. археологический музей;
Император, приносящий жертву Надежде (камея). II–IV в.
н. э. Оникс, металл, позолота. Нац. археологический музей;
Гермафродит, лежащий под дереовом, и три эрота. III в.
н. э. – камея, XVI век – оправа. Халцедон, гранаты, изумруды, золото, эмаль. Нац. археологический музей;
Чаша для соли. Чаша – середина XVI в.; оправа – 1560–
1567 гг. Оправа – Франсуа Кревкюэр (даты жизни не известны, упоминается в 1555–1567 гг.);
219
Перламутр, покрытый резьбой и гравировкой, раскрашенный, серебряное литье с чеканкой и позолотой. Флоренция,
Палаццо Питти, Музей серебра;
Рафаэль Санти. Папа Лев X с кардиналами Джулио Медичи
и Леон Росси. 1518 г. Галерея Уффици. Флоренция;
Баччо Бандинелли. Бюст Козимо I Медичи. 1558 г., бронза.
Галерея Палантина;
Доменико Кампаньи. Портреты Козимо I и Элеоноры Толедской. Камея. Ок. 1574 г. Палаццо Питти. Музей серебра.
Флоренция;
Портрет Джироламо Савонаролы. Джованни делле Корниоле.
Италия. 1498–1616 гг. Палаццо Питти. Музей Серебра.
Флоренция;
Портрет королевы Франции Екатерины Медичи 1547–
1559 гг. Холст, масло. Жермен Ле Маннье;
Портрет королевы Франции Марии Медичи. Холст, масло.
Франс Поурбус Младший (Антверпен, ок. 1569 г. – Париж,
1622 г.). Флоренция, Палаццо Питти;
Герб Медичи – Герб герцогов Лотарингских. Ок. 1589 г.
Мастерские Великого герцога Тосканского. Флоренция,
Музей флорентийской мозаики. Мозаика из мягкого камня;
Козимо II Медичи с женой Марией Маддаленой Австрийской и сыном Фердинандом II. Ок. 1640 г. Последователь
Юстуса Суттерманса (Карло Босси?) (работал между 1633–
1655 гг.). Холст, масло. Флоренция, Галерея Уффици;
Мастерские Великих герцогов Тосканских. Портрет Козимо
II Медичи. 1620–1630 гг., халцедон, яшма, золото. Флоренция, Музей флорентийской мозаики;
Джузеппе Антонио Торричелли. Бюст Виттории делла Ровере. Ок. 1697 г., полудрагоценные камни. Музей серебра,
Палаццо Питти;
Виттория делла Ровере (1622–1694 гг.) – супруга Фердинандо
II Медичи и мать следующего Великого герцога Тосканского
Козимо III Медичи. Бюст Великой герцогини собран из нескольких частей, вырезанных из полудрагоценных и поделочных камней. Так, вуаль и корсаж сделаны из фламандского парагонита, сорочка – из белой яшмы из Вольтерры, волосы – из окаменевшей древесины. Единый кусок халцедона
220
использован для лица с инкрустированными яшмой губами,
радужными оболочками глаз из прозрачного халцедона, со
зрачками из сардоникса и бровями из египетского галечника;
Маттео Пьятти, Доспех Франческо I. Сталь; чеканка. Флоренция, Национальный музей Барджелло;
Мастерские Великого герцогов Тосканских. Ex Voto Козимо
II Медичи. 1617–1624 гг. Поделочные камни, алмазы, золото, бронза, позолота, эмаль. Музей серебра, Палаццо Питти;
Рельеф с изображением Козимо II Медичи – центральная
часть роскошного палиотто (декоративной фронтальной панели, закрывающей алтарь). Герцог намеревался украсить
престол церкви Св. Карла Борромео в Милане в качестве
вотивного подношения (ex voto) в надежде избавиться от
тяжелого недуга – туберкулёза. Козимо II Медичи скончался в возрасте 31 года, так и не успев передать рельеф храму;
Мастерские Великого герцогов Тосканских. Портрет Фердинанда I Медичи. Конец XVI – нач. XVII в., мозаика из цветного стекла. Флоренция, Музей флорентийской мозаики;
Пластина с попугаем на ветке груши. XVII в. Мастерские
Великих герцогов Тосканских. Флоренция, Музей флорентийской мозаики. Мозаика преимущественно из мягких
камней на фоне из черного мрамора;
Портрет Лоренцо Великолепного. Джорджо Вазари. 1533 г.
Галерея Уффици. Флоренция;
Мастерские Великих герцогов Тосканских. Панель с подсолнухом. Середина XVII в., мозаика из полудрагоценных
камней. Флоренция, Музей флорентийской мозаики;
Портрет Козимо Старшего. 1519–1520 гг. Якопо Понтормо.
Галерея Уффици. Флоренция;
Кубок двойной. Вторая половина XIV в. – первая половина
XV в. – ваза, аметист, серебро, литьё, чеканка, гравировка,
позолота. Музей серебра, Палаццо Питти;
Ваза с двумя ручками и крышкой. Конец XVI в. – ваза,
1463–1465 гг. – оправа, яшма, серебро, позолота. Музей серебра, Палаццо Питти;
Путто, пускающий мыльные пузыри. XVII в. Круг Франсуа
Дю Кенуа (1597–1643 гг.). Слоновая кость, подставка из дерева. Флоренция, Палаццо Питти, Музей серебра;
221
Портрет Филиппа II Испанского (лицевая сторона); портрет
Дона Карлоса (оборотная сторона). Ок. 1559–1562 гг. Якопо
Ниццолла да Треццо. (Треццо, 1514 г. – Мадрид, 1589 г.).
Оникс, золото, цветная эмаль. Флоренция, Палаццо Питти,
Музей серебра;
Голова Медузы. XVI в. Миланская мастерская. Халцедон,
золото, эмали. Флоренция, Национальный археологический
музей;
Поклонение волхвов. Иоганн Кристиан Браун (1654–
1738 гг.). XVII в. Слоновая кость. Флоренция, Палаццо Питти, Музей серебра;
Маска. Оправа – первая четверть XVII в. Французский ювелир. Бирюза, алмазы, золото, позолоченное серебро, эмали.
Флоренция, Палаццо Питти, Музей серебра;
Подвеска в форме гондолы. Ок. 1568 г. Джованни Баттиста
Сколари. Золото, цветная эмаль, жемчуг, рубины, изумруды, алмазы. Флоренция, Палаццо Питти, Музей серебра;
Чаша. Древний Рим эпохи поздней Империи – чаша. 1588 –
оправа. Агат, мрамор, золото, эмаль. Музей серебра, Палаццо Питти;
Флорентийский мастер. Камея «Портрет Козимо Медичи
Старшего». 1465–1475 гг., раковина, серебро, позолота.
Музей серебра, Палаццо Питти;
Портрет Лоренцо Великолепного Медичи, 1555–1565 гг.
Аньоло ди Козимо, прозванный Аньоло Бронзино; мастерская. Олово, масло. Флоренция, Галерея Уффици;
Башмачник. Конец XVII в. Немецкий ювелир;
Подвеска с драконом и пчелой. Немецкий ювелир. Ок. 1580 г.
Золото, эмали, рубины, барочная жемчужина Флоренция,
Палаццо Питти;
Стрекоза. Фламандская мастерская. XVII в. Золото, эмали,
алмазы, рубины, жемчужина барочной формы, серебро;
Колыбель с барочной жемчужиной в виде младенца. Голландский мастер. Ок. 1695 г.;
Чаша. Флорентийская мастерская, Джованни Батиста Черви.
Ок. 1576 г., лазурит, золото, эмаль. Музей серебра, Палаццо
Питти;
222
Чаша. I в. до н. э. – I в. н. э. – чаша. После 1589 – оправа.
Агат, золото, эмаль. Музей серебра, Палаццо Питти;
А. Верроккьо. Лоренцо Великолепный;
Гаспаро Мизерони. Чаша в форме раковины. Ок. 1557 г.,
гелиотроп. Музей серебра, Палаццо Питти;
Чаша Флорентийская мастерская, Ганс (Джованни) Домес.
1579 г., лазурит, золото, бронза, эмаль, позолота. Музей серебра, Палаццо Питти;
Кувшин для омовения. Флорентийская мастерская, Ганс
Домес. 1577–1578 гг., лазурит, золото, бронза, эмаль, позолота. Музей серебра, Палаццо Питти;
Геракл. Винченцо ди Росси. Ок. 1560–1574 гг., мрамор. Музей серебра, Палаццо Питти;
Венера и купидон. Пьер Мария Сербальди де Пеша. Начало
XVI в. Порфир. Музей серебра, Палаццо Питти;
Перстень с инталией с портретом Кристины Лотарингской.
Флорентийская мастерская. После 1592 г., сердолик, золото.
Музей серебра, Палаццо Питти;
Подвеска с Венерой и Марсом. Последняя четверть XVI–
XVII вв. Немецкая мастерская. Золото, цветная эмаль, жемчуг, рубины, изумруды. Флоренция, Палаццо Питти, Музей
серебра;
Кубок. Середина XVII в. Флорентийская мастерская (?).
Восточный агат, золоченое серебро;
Флоренция, Палаццо Питти, Музей серебра;
Речной пейзаж. Первая четверть XVII в. Мастерские Великих герцогов Тосканских;
Мозаика из твердого камня. Флоренция, Музей флорентийской мозаики;
Печать с Гераклом. Ок. 1532 г. Неизвестный флорентийский
ювелир; Доменико ди Поло (Флоренция, 1480 г. – около
547 г.). Темно-зеленый халцедон, бронза, позолоченное серебро, частично покрытое эмалью. Флоренция, Палаццо
Питти, Музей серебра;
Чаша для окропления святой водой. 1513–1521 гг. Валерио
Белли (Виченца, ок. 1468–1546 гг.).
Горный хрусталь, золото, прозрачная эмаль. Флоренция,
Палаццо Питти, Музей серебра.
223
МУЗЫКА ВО ФЛОРЕНЦИИ
ПРИ ЛОРЕНЦО ВЕЛИКОЛЕПНОМ
Musica a Firenze al tempo di Lorenzo il Magnifico
L'Homme Armee
Это тематический диск ансамбля L’Homme Armeé, посвященный, как следует из названия, музыке, звучавшей во Флоренции во время жизни Лоренцо Медичи Великолепного, а также отчасти самому этому персонажу. Лоренцо Медичи своим
активным участием в музыкальной и околомузыкальной жизни
Флоренции вполне заслужил титульное положение. Он зазывал
из других мест певцов, музыкантов и композиторов, оказывал
им покровительство (платил жалование, женил на местных жительницах, крестил их детей), активно продвигал фламандскую
полифонию и, наконец, писал тексты песен.
Концептуально диск разделен на Пролог (то есть до рождения титульного персонажа), Карнавальные песни и лауды (в сочинение текстов которых персонаж внес свой посильный вклад),
Религиозную музыку, Придворную музыку, На смерть Лоренцо
и Эпилог (музыка после).
В Пролог вошел мотет Salve Flos Tuscae Gentis (Florentia)
(Да здравствует Флоренция, цветок Тосканы), один из нескольких, написанных Гийомом Дюфаи в честь города. Дюфаи сам
какое-то время жил во Флоренции (был знаком с дедом титульного персонажа, Козимо) и, что самое интересное, восхвалял
город не только на заказ, но и просто так, от чистого сердца, как
в данном мотете. Более того, если верить флорентийскому органисту Скварчьялупи, Медичи-внук был фанатом музыки Дюфаи.
Карнавальные песни исполнялись, соответственно, во время
карнавала, а лауды – во время сменяющего его Великого поста.
В принципе, карнавал и пост олицетворяли две стороны (телесную и духовную) одного и того же явления – человеческой природы, поэтому песни нередко исполнялись на одинаковые мелодии. Здесь мы имеем возможность сравнить карнавальную
«Trionfo di Bacco» (Триумф Вакха и Ариадны, самую известную
вещь Лоренцо Великолепного, которая начинается «Quand’e
224
bella giovinezza…» – «Как прекрасна молодость…») с написанной им на ту же мелодию лаудой Quand’e grande la bellezza
(«Как велика краса»), посвященную Деве Марии. А также Canto
de’ Profumieri/Canto de’ Valenzani (песню торговцев духами), под
завязку набитую всякого рода игрой слов и намеками на человеческое плодородие, и O maligno e duro core, покаянными размышлениями приболевшего Лоренцо о своем злом и строптивом
сердце, исполненном греха.
Часть, посвященную собственно религиозной музыке, составили Hodie nobis caelorum rex, то есть третий рождественский
кондак «Дева днесь рождает», авторство Алессандро Коппини,
композитора, близкого дому Медичи, мотет Rogamus Te
(piissima Maria) Генриха Изака, известный так же под оригинальным названием La mi la sol и его же Prophetarum Maximae
(natusque princeps). Мотет «Молим тебя», если верить агенту
герцога Эрколе д’Эсте, был сочинен Изаком за пару дней в доказательство скорости работы, и было это уже после смерти Лоренцо Медичи. Однако по поводу точной даты возникновения
мотета уверенности нет (впервые опубликован вместе с текстом
он был в 1503 г.), поэтому его, видимо, и включили. «Родился
великих пророков князь» написан на день святого покровителя
Флоренции Иоанна Крестителя (Джованни Баттисты) и исполнялся, соответственно, в праздник.
Следующая часть с некоторой натяжкой названа «придворная музыка», но ни титулов, ни, собственно, двора у Медичи тогда не было, так что скорее это музыка круга Медичи. На диске
представлены композиции из «нотного альбома» Джулиано,
младшего сына Лоренцо Великолепного: Un di lieto giammai
Изака на текст самого Лоренцо и спорного авторства Questo
mostrarsi adirata (здесь автором значится Пинтелло) на стихи Полициано, близкого друга Великолепного и самого прославленного флорентийского поэта того времени.
Естественно, кому как не Полициано было писать элегию на
смерть друга и патрона, а музыку в рекордные сроки сочинил,
конечно же, Изак. Начальная строфа «Quis dabit capiti meo
aquam» (О, кто даст голове моей воду и глазам моим источник
слез!) была позаимствована из Книги пророка Иеремии (9:1)
225
Ну и последняя композиция написана по случаю триумфального
возвращения Медичи – детей и внуков Лоренцо – во Флоренцию, и возобновленного ими карнавала. Это уже были совсем
другие Медичи, и другой город, только старенький Изак тот же
самый, не забытый бывшими учениками.
1. Salve flos Tuscae gentis
2. O maligno e duro cuore
3. Canto de' Profumieri
4. Iamo alla caccia
5. O Jesu dolce
6. Quand'e granda la bellezza
7. Il trionfo di Bacco
8. Hodie nobis caelorum rex
9. Rogamus te
10. Prophetarum maxime
11. Un di lieto giammai
12. Je voy
13. Questo mostrarsi adirata
14. Senzo titolo (pezzo per 3 liuti)
15. Piangneranno gli occhi miei
16. In mortem Laurentii
17. Canto delle Dee
APE потрековый + covers и доп. информация 280 Mb
http://files.mail.ru/WTLMP4WTLMP4WTLMP4WTLMP4WTLMP4XX
226
227
228
229
230
231
232
233
234
235
236
237
238
239
240
241
242
243
244
245
246
247
248
249
250
251
252
253
254
255
256
ЛИТЕРАТУРА
1. Абрамсон М.Л. От Данте к Альберти. М.,1979.
2. Акопян О.Л. Волки в овечьих шкурах: «Рассуждения
против прорицательной астрологии» и ренессансная мысль Италии конца XV – начала XVI в. – М., СПб.: Центр гуманитарных
инициатив, 2018. – 256 c.
3. Андреев М.Л., Хлодовский Р.Л. Итальянская литература зрелого и позднего Возрождения. М., 1988.
4. Баткин Л.М. Итальянские гуманисты: стиль жизни,
стиль мышления. М., 1978.
5. Баткин Л.М. Европейский человек наедине с собой. М.,
2000.
6. Баткин Л.М. Итальянское Возрождение: проблемы и
люди. М., 1995.
7. Брагина Л.М. Идеи гражданского гуманизма в речах
флорентийских магистратов XV в. // Средние века. М.. 1982.
Вып. 45. С. 14–15.
8. Гвиччардини Ф. Заметки о делах политических и гражданских // Сочинения. М., 1934.
9. Брагина Л.М. Итальянский гуманизм: этические учения
XIV–XV вв. М., 1977.
10. Брагина Л.М. Культурная жизнь Флоренции первой половины XV в. оценке современников // Средние века. М., 1997.
Вып. 60. С. 325–241.
11. Брагина Л.М. Проблема власти в творчестве Франческо
Гвиччардини // Культура Возрождения и власть. М., 1999.
С. 55–67.
12. Брагина Л.М. Самосознание флорентийцев по сочинениям гуманистов XV в. // Город в средневековой цивилизации
Западной Европы. В 4 т. Т. 3. Человек внутри городских стен.
Формы городских связей. М., 2000. С. 299–306.
13. Брагина Л.М. Социально-политические идеи в итальянском гуманизме в XV в. // Культура Возрождения и общество.
М., 1986. С. 32–41.
14. Баренбойм Петр, Шиян Сергей, Микеланджело. Загадки Капеллы Медичи, Слово, М., 2006.
257
15. Брион М. Микеланджело. – М.: Мол. гвардия, 2002.
16. Буркгардт Я. Культура Италии в эпоху Возрождения,
2 тт., СПБ, 1905–1906.
17. Буркхардт Я. Культура Возрождения в Италии. М.,
1996.
18. Бутовченко Ю.А., Дмитриева О.В. Медичи. Властители
Флоренции и покровители искусств. – М.: Музеи Московского
Кремля, 2011.
19. Buser, «Die Beziehungen der Medici zu Frankreich» (Лпц.,
1879).
20. Виллари П., Джироламо Савонарола и его время, т. I,
СПБ, 1913; Никколо Маккиавели и его время, СПБ, 1914.
21. Valori A. Vita Laurentis. Florentiae, MDCCIL.P. 249.
С. 107–231.
22. Гвиччардини Ф. История Флоренции // Сочинения великих итальянцев XVI в СПб., 2002. С. 72–141.
23. Гвиччардини Ф. Семейная хроника // Сочинения. – М.,
1934. С. 231–301.
24. Гарэн Э. Проблемы итальянского Возрождения. – М.,
1986.
25. Гаспари А. История итальянской литературы: В 2 т. –
СПб., 1897. Т. 2.
26. Гергей Е. История папства. М., 1996.
27. Гомбрих Э. Символические образы. Очерки по искусству Возрождения. – СПб., 2017.
28. Гращенков В.Н. Портрет раннего итальянского Возрождения: опыт социологической характеристики // Культура Возрождения и общество. – М. 1986. С. 53–59.
29. Гуковский М.А. Итальянское Возрождение. – Л., 1990.
30. Garin Eugenio. Prosatori latini del Quattrocento. Publisher:
Milano, R. Ricciardi (1952), p. 796–800.
31. Della Torre A. Op. cit. P. 620 N 1; Marcel R. Op. cit.
P. 481–483; Picotti G.B. La jeunesse de Léon X le pape de la Renaissance. (1-е изд. на итальянском яз., 1927). Paris, 1931. Р. 53–54.
32. Bonardi C.M. Le orazioni di Lorenzo il Magnifico e l’inno
finale della «Circe» di G.B. Gelli // GSLI. 1899. Vol. 33. P. 223–228;
Gentile S. Introduzione. P. LI; Copenhaver B.P. Lorenzo de’Medici,
258
Marsilio Ficino and domesticated Hermes // Lorenzo il Magnifico e il
suo mondo. A cura di G.C. Garfagnini. Firenze, 1994 (P. 225–257).
33. Дажина В.Д. Портретная иконография Медичи: от республики к монархии // Культура Возрождения и власть. М.,
1999. С. 130–144.
34. Данилова И.Е. Итальянский город XV века: реальность,
миф, образ. М., 2000.
35. Де Санктис Ф. История итальянской литературы. М.,
1963.
36. Де Санктис Ф. Макиавелли // Макиавелли Н. Государь.
М., 1999. С. 624–654.
37. Дживилегов А.К. Франческо Гвиччардини // Гвиччардини Ф. Сочинения. М., 1934. С. 7–34.
38. Дживилегов А.К. Начало итальянского Возрождения,
изд. 2-е, Гиз, М. – Л., 1925.
39. Дживилегов Л.А. Творцы итальянского Возрождения:
В 2 кн. М. 1998. Кн. I.
40. De Sanctis F., Storia della letteratura italiana, v. I, Bari, 1925.
41. Жебар Э. Начало Возрождения в Италии СПб., 1900.
42. Зайчик Р. Люди и искусство итальянского Возрождения. СПб., 1906. История эстетики, т. I, С. 505.
43. Клулас И. «Лоренцо Великолепный» (перевод Н.Н. Зубкова) – М.: Издательский дом: Молодая гвардия, 2007.
44. Коммин, Филипп де «Мемуары» – М.: ОЛМА-ПРЕСС,
2004.
45. Котельникова Л.А, Феодализм и город в Италии в VIII–
XV веках. М., 1987.
46. Краснова И.А. Деловые люди Флоренции XIV–XV вв.:
занятия, образ жизни и обыденное сознание. В 2 ч. Ч. I. Ставрополь. 1995.
47. Краснова И.А. Идея гражданского единства и власть во
Флоренции XIV–XV вв. // Культура Возрождения и власть. М.,
1999. С. 17–27.
48. Краснова И.А. Представление о свободе у флорентийских граждан // Город в средневековой цивилизации Западной
Европы. В 4 т. Т. 4. Extra muros: город, общество, государство.
М., 2000. С. 79–84.
259
49. Краснова И.А. Проблемы воспитания делового человека во Флоренции XIV в. // Гуманистическая мысль, школа и
педагогика эпохи позднего Средневековья и начала Нового времени. М., 1990. С. 60–62.
50. Краснова И.А. Суждения о бедности и благотворительности в купеческой среде Флоренции XIV–XV вв. // Средние
века. M., I997. Вып. 59. С. 3–21.
51. Кудрявцев О.Ф. Меценатство как политика и как призвание: Козимо Медичи и флорентийская Платоновская академия // Культура Возрождения и власть. М., 1999. С. 37–49.
52. Кудрявцев О.Ф. Миф о «золотом веке» в культуре Возрождения // Личность-идея-текст в культуре Средневековья и
Возрождения. Иваново. 2001. С. 84–92.
53. Кудрявцев О.Ф. ФЛОРЕНТИЙСКАЯ ПЛАТОНОВСКАЯ
АКАДЕМИЯ (Очерк истории духовной жизни ренессансной
Италии). – М.: ЛУМ, 2018.
54. Kristeller P.O. Introductio. P. CXXVIII.
55. Kristeller P.O. Marsilio Ficino and his works… Appendix I.
P. 46, 47; Maiorem charitatem nemo habet, quam ut animam suam
ponit quis pro amicis suis // Ep. lib. V. P. 799. 3.
56. Kristeller P.O. Marsilio Ficino and his work after five hundred years // MFRP. Vol. I (P. 15–196). P. 32.
57. Kristeller P.O. Die Philosophie des Marsilino Ficino.
Frankfurt am Main, 1972.
58. Луначарский А., История западно-европейской литературы в ее важнейших моментах, ч. 1, Гиз, М. – Л., 1930.
59. Lebey A., Essai sur Lorenzo de Medici dit le Magnifique,
1900.
60. Loth D.G., Lorenzo the Magnificent, 1929.
61. Lissa, «Famiglie celebri italiane» (Лпц., 1879).
62. Лозинский С.Г. История папства. М., 1986.
63. Майорова Е.И. Вокруг трона Медичи. М., 2019.
64. Мокульский С.С. Итальянская литература Возрождения
и Просвещения. М., 1966.
65. Макиавелли Н. История Флоренции // Государь. М.,
1999. С. 197–624.
66. Макиавелли Н. К Франческо Гвиччардини//Средние века. М., 1997. Вып. 60. С. 457–458.
260
67. Медичи // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона: 86 томах (82 т. и 4 доп.). – СПб., 1890–1907.
68. Михальчи Д.Е. «История всемирной литературы», Т. 3. –
1985. – С. 108.
69. Монье Ф. Опыт литературной истории Италии XV века:
Кватроченто. СПб., 1904, C. 37.
70. Medici Lorenzo de’. Lettere. Firenze, 1977. Vol. II. P. 37–
39. № 178.
71. Nicolaus de Mirabilibus. Op. cit. P. 353.
72. Незерсоул С. История об искусстве Флоренции. Город
и миф. Ренессанс в Италии. Перевод с англ. П. А. Зайкова. – М.:
Слово, 2020.
73. Опыт тысячелетий. Средние века и возрождение: быт,
нравы, идеалы. М., 1996.
74. Оветт А., Итальянская литература, Гиз, М. – Л., 1923.
75. Opere, a cura di A. Simoni, 2 vv., Bari, 1913–1914; Canti
carnascialeschi, 1925.
76. Павлищева Н.П. Лоренцо Великолепный. – М.: Эксмо,
2019.
77. Полициано А. Анджело Полициано приветствует Якопо
Антикварио // Сочинения итальянских гуманистов эпохи Возрождения. М., 1985. С. 235–242.
78. Полициано А. О заговоре Пацци // Культура Возрождения и Средние века. М., 1993. С. 204–217.
79. Постников В.А. Франческо Гвиччардини о политическом строе Флоренции // Средневековый город. Саратов. 1981.
Вып. 6. С. 171–179.
80. Ролова А.Д. Личное участие Тосканских великих герцогов в деловой жизни. – В кн.: Средневековый город, вып. 8.
Саратов, 1987.
81. Ролова А.Д. Возникновение сеньории Медичи и культура Возрождения. – В кн.: Культура и общество Италии накануне нового времени. М., 1993.
82. Ролова А.Д. Итальянский купец и его торговобанковская деятельность в XIII–XV вв. // Средние века. М., 1994.
Вып. 57. С. 62–74.
261
83. Ролова А.Д. Налоговая политика тосканских герцогов
во второй половине XVI в. и в начале XVII в. // Средние века.
М., 1983. Вып. 46. С. 50–77.
84. Рувер Раймонд де «Возвышение и упадок Банка Медичи. Столетняя история наиболее влиятельной в Европе династии
банкиров». – М.: ЗАО Центрполиграф, 2019. – 510 с.
85. Рутенбург В.И. Жизнь и творчество Макиавелли // Макиавелли Н. История Флоренции. М., 1987. С. 354–390.
86. Рутенбург В.И. Итальянский город от раннего Средневековья до Возрождения. Л., 1987.
87. Рутенбург В. И. Народные движения в городах Италии.
М. – Л., 1958.
88. Рутенбург В. // Очерк из истории раннего капитализма
в Италии. М. – Л., 1951.
89. Рутенбург В.И. Примечания // Макиавелли Н. Избранное. М., 1999. С. 693–796.
90. Ринуччини А. Диалог о свободе // Сочинения итальянских гуманистов эпохи Возрождения. М., 1985. С. 162–181.
91. Роланд И., Чарни Н. Коллекционер жизней Джорджо
Вазари и изобретение искусства. М., 2019.
92. Roscoe W., Life of Lorenzo de Medici, London, 1872.
93. Сокровища Медичи. М.: ФГУК «Государственный
историко-культурный музей – заповедник «Московский Кремль»,
2011.
94. Стам С.М. Корифеи Возрождения. Искусство и идеи
гуманистического свободомыслия. Саратов, 1991. КнЛ.
95. Стам С.М. Средневековый город и развитие социальной структуры феодального общества // Избранные труды.
Средние века: город, ереси, Возрождение, Реформация. Саратов,
1998.
96. Стам С.М. Город и развитие политической структуры
феодализма // Избранные труды. Средние века: город, ереси,
Возрождение, Реформация. Саратов, 1998.
97. Стам С.М. Культура Возрождения: вопросы содержания, эволюции, периодизации // Избранные труды. Средние века: город, ереси, Возрождение, Реформация. Саратов, 1998.
262
98. Стам С.М. Высокое Возрождение: идейное содержание,
социальные истоки, общественное значение // Избранные труды.
Средние века: город, ереси, Возрождение, Реформация. Саратов,
1998.
99. Стам С.М. Гуманизм и церковно-реформационная
идеология // Избранные труды. Средние века: город, ереси, Возрождение, Реформация. Саратов, 1998.
100. Стратерн Пол. Медичи. Крестные отцы Ренессанса. М.,
2010.
101. Тевяшова, А.С. Меценатство Лоренцо Медичи Великолепного как центральный фактор расцвета искусства
эпохи Ренессанса / А.С. Тевяшова. – Текст: непосредственный //
Культурология и искусствоведение: материалы III Междунар.
науч. конф. (г. Санкт-Петербург, июль 2017 г.). – СанктПетербург: Свое издательство, 2017. – С. 68–71. – URL:
https://moluch.ru/conf/artcult/archive/247/12674/ (дата обращения:
23.07.2020).
102. Филельфо Ф. Флорентийские беседы об изгнании // Сочинения итальянских гуманистов эпохи Возрождения. М., 1985.
C.110-121.
103. Фойгт Г., Возрождение классической древности, М.,
1884.
104. Фриче В. Очерк развития западных литератур. М., 1931.
105. Фичино М. «Платоновская теология о бессмертии души
в XVIII книгах» – М.: Владимир Даль, 2020.
106. Ficinus M. Imitatio potior quam lectio // Ep. lib. I. P. 648–
649.
107. Ficinus M. Prooemiumin Platonicam Theologiam de
animorum immortalitate. P. 78).
108. Ficinus M. In commentaria Platonis Prooemium // Op. om.
P. 1129).
109. Ficinus M. Prooemium in libros primo quidem missos ad
Laurentij filios et Valorem, deinde ad Laurentium Medicem // Ep.
lib. X. P. 905. 4.
110. Ficinus M. Mirabilium author Deus est, non homo // Ep.
lib. I. P. 622. 1.
111. Ficinus M. Imitatio potior quam lectio // Ep. lib. I. P. 648–649.
263
112. Ficinus M. Laudes Laurentij Medicis mirae // Ep. lib. I.
P. 622. 2, Ibid. P. 622. 2.
113. Ficinus M. Invitatio ad scribendum // Ep. lib. I. P. 620. 2.
114. Ficinus M. Gratiarum actio // Ep. lib. I. P. 621. 2.
115. Ficinus M. Quid est felicitas, quod habet gradus, quod est
aeterna // Ep. lib. I. P. 662–665.
116. Ficinus M. Magnanimo Petri Medici // Op. om. P. 1538.
117. Ficinus M. Commentarium in Convivium Platonis, de
amore. I. 1 // Op. om. P. 1320–1321.
118. Ficinus M. Prooemium Marsilii Ficini in opusculum eius
de vita Platonis // Ep. lib. IV. P. 782. 2.
119. Ficino M. El libro dell’Amore. Proemio di Marsilio Ficino
fiorentino sopra El libro dell’Amore, a Bernardo del Nero e Antonio
di Tuccio Manetti.
120. Ficinus M. Theologia Platonica. VI. 1. P. 156.
121. Ficinus M. Medicina corpus, musica spiritum, theologia
animum curat // Ep. lib. I. P. 609. 2.
122. Ficinus M. Stultitia et miseria hominum // Ep. lib. I. P. 636. 2.
123. Ficino M. Theologia Platonica, lib. XIV, cap. 2, p. 247.
124. Хейк Э. Медичи. СПб.: «Евразия», 2019. – 128 c.
125. Хлодовский Р.И. О Никколо Макиавелли, секретаре
Флорентийской республики, гуманисте, историке, авторе комедий, а также поэте трагическом // Макиавелли Н. Избранное /
Пер. с ит. М., 1999. С. 5–79.
126. Хлодовский Р.И. Лоренцо Медичи // История всемирной литературы: В 9 т. М., 1985. Т. 3. С. 102–105.
127. Шевлякова Д.А. Цвет Тосканы: Лоренцо Великолепный
и поэтика слова в ренессансной Флоренции.
264
СОДЕРЖАНИЕ
1. ПРЕДИСЛОВИЕ ……………………....…………..…….....…
3
2. СЕМЬЯ И ДЕТСТВО ……………………..……...……...….....
8
3. ВЗРОСЛЕНИЕ И ЛЮБОВЬ ЛОРЕНЦО …………………….…..
19
4. ЛОРЕНЦО – ПРАВИТЕЛЬ ФЛОРЕНЦИИ ………………….…..
46
5. ЗАГОВОР ПАЦЦИ – ЗАГОВОР ПАПЫ ПРОТИВ МЕДИЧИ ….....
54
6. ЛОРЕНЦО – ПОКРОВИТЕЛЬ ИСКУССТВА. МИКЕЛАНДЖЕЛО,
БОТТИЧЕЛЛИ, ЛЕОНАРДО ДА ВИНЧИ, АНДРЕА ДЕЛЬ
ВЕРРОККЬО, ДОМЕНИКО ГИРЛАНДАЙО. ГАЛЕРЕЯ УФФИЦИ
(GALLERIA DEGLI UFFIZI) ……………………..….........…...
70
7. ЛОРЕНЦО – ПОКРОВИТЕЛЬ НАУК. АКАДЕМИЯ КАРЕДЖИ:
ПОЛИЦИАНО, ФИЧИНО, ПИКО ДЕЛЛА МИРАНДОЛА.
ТРАКТАТ «СЕЛЬВА ЛЮБВИ» …………….……………….... 93
8. ОСНОВАНИЕ ПЕРВОЙ В ЕВРОПЕ ПУБЛИЧНОЙ БИБЛИОТЕКИ
ЛАУРЕНЦИАНЫ ...……….………...……..…………………. 130
9. ДАКТИЛИОТЕКА ЛОРЕНЦО МЕДИЧИ ……………...…......... 135
10. ЛОРЕНЦО МЕДИЧИ – ПОЭТ ВОЗРОЖДЕНИЯ ……………….. 138
11. БАНК МЕДИЧИ …………..……………………..................... 149
12. ДВАДЦАТЬ ЛЕТ ПРАВЛЕНИЯ ФЛОРЕНТИЙСКОЙ РЕСПУБЛИКОЙ 154
13. РАННЯЯ КОНЧИНА. У ПОСТЕЛИ УМИРАЮЩЕГО –
САВАНАРОЛА ………………………………………………... 169
14. ЛОРЕНЦО – БРЕНД ТОСКАНЫ И ИТАЛИИ ….......................... 193
МУЗЫКА ВО ФЛОРЕНЦИИ ПРИ ЛОРЕНЦО ВЕЛИКОЛЕПНОМ ….. 224
ИЛЛЮСТРАЦИИ ………..……..………………………………... 227
ЛИТЕРАТУРА …………………...…………………...…….......... 257
265
Научное издание
Бочаров Михаил Петрович
ЛИЧНЫЙ PR
ВЕЛИКОЛЕПНОГО ДИКТАТОРА КВАТРОЧЕНТО.
РИТУАЛЫ ПРИ ДВОРЕ ФЛОРЕНТИЙСКОГО КНЯЗЯ
ЛОРЕНЦО МЕДИЧИ
Компьютерная верстка – Е. А. Беркина
Подписано в печать 08.10.2020 г.
Формат А5. Усл. печ. л. 15,5. Тираж 1000 экз.
Заказ № 126.
Информационно-издательский центр «АТиСО»
Адрес редакции: 119454, Москва, ул. Лобачевского, 90
Тел.: 8-499-739-62-81, 8-499-739-63-50
Отпечатано в копировально-множительном отделе «АТиСО»
8-499-432-47-45
Отпечатано в копировально-множительном отделе «АТиСО»
8-499-432-47-45
266