Автор: Лебина Н.
Теги: архитектура ссср советский союз архитектура зданий история советского союза хрущев
ISBN: 978-5-4448-2395-8
Похожие
Текст
Культура повседневности
Наталия Лебина
Хрущевка. Советское и
несоветское в пространстве
повседневности
«НЛО»
Лебина Н.
Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности
/ Н. Лебина — «НЛО»,
—
(Культура повседневности)
ISBN 978-5-4448-2395-8
Согласно официальной советской статистике, в 1950–1960-х годах в СССР
построили 1205,2 миллиона квадратных метров жилья: за этот период в
стране образовался новый территориально-социальный организм. Книга
Н. Лебиной посвящена построенным в эти годы домам — знаменитым
«хрущевкам», существующим и поныне. Рассматривая это жилье как особое
культурно-бытовое пространство эпохи оттепели, автор изучает внешний
облик этих зданий, формы их внутреннего устройства, предметное насыщение
нового жилого пространства и показывает, как изменилась жизнь советского
человека в контексте общемировых тенденций модернизации повседневности.
В этом разрезе «хрущевка» предстает как уникальный оттепельный феномен,
в котором смешиваются нелепое с созидательным, смешное с оптимистичным
и «советское» с «несоветским». Наталия Лебина — доктор исторических наук,
исследовательница советской повседневности, автор вышедших в «НЛО»
книг «Пассажиры колбасного поезда», «Советская повседневность: нормы и
аномалии», «Мужчина и женщина» и др.
ISBN 978-5-4448-2395-8
© Лебина Н.
© НЛО
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
4
Содержание
От автора
6
Преимущества пространства. Вместо предисловия
8
Часть I. Вид снаружи
19
Глава 1. «Хрущевка»: реальный мем и возможное определение
20
Глава 2. Геолокация и экстерьер: большие и средние границы
малогабаритного жилья
51
Часть II. Личные места общего пользования
94
Глава 1. Кухня: каноны питания в типовом жилье
96
Глава 2. «Гаванна»: санитарно-гигиенические возможности
типового жилья
124
Часть III. Жилая площадь
159
Глава 1. Спальня: интимность в малометражке для одной семьи
160
Глава 2. «Общая комната»: попытка возрождения гостиной
186
Финиш
223
Источники и литература
224
Сводные характеристики серийных «хрущевок»
233
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
5
Наталия Лебина
Хрущевка. Советское и несоветское
в пространстве повседневности
© Н. Лебина, 2024
© С. Кистенев, дизайн обложки, 2024
© OOO «Новое литературное обозрение», 2024
Вот передняя наша, вот и вешалка наша,
Наша комната, Саша, наша комната, Маша.
Вся квартира наша, наша. Кухня тоже наша,
наша.
Наши окна, наши двери, я глазам своим не верю.
Есть уютный кабинет, как стекло блестит
паркет.
Дуэт Саши и Маши из оперетты «Москва,
Черемушки», 1958.
Слова Владимира Масса и Михаила Червинского,
музыка Дмитрия Шостаковича
Памяти Марка Григорьевича Мееровича, архитектора и историка
(1956–2018)
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
6
От автора
Осенним днем 2003 года на кафедре Санкт-Петербургского государственного экономи-
ческого университета, где я тогда работала, появился элегантный моложавый мужчина. Он
пришел ко мне не с пустыми руками, а с традиционным в научной среде подношением – соб-
ственной книгой под названием «Жилищная политика в СССР и ее реализация в архитектур-
ном проектировании (1917–1941 гг.)». К сочинению прилагалась изящная коробка бельгий-
ского шоколада. Покрытая ярко-алым атласом, миниатюрная по размеру бонбоньерка сразу
привлекла мое внимание – и не потому, что я безумная сладкоежка. Поразила тактичность
–
презент «не напрягал» своими габаритами и «купеческим размахом». Он был лишь актом
внимания к автору-женщине, что всегда приятно.
Но еще больше меня порадовала надпись на книге: «Глубокоуважаемой Наталье Бори-
совне, чья удивительная монография „Советский город“ предопределила направленность
исследовательского интереса автора и привела к появлению данной книги». Речь шла о моей
работе «Повседневная жизнь советского города: нормы и аномалии. 1920–1930-е годы», издан-
ной в 1999 году.
И вот теперь настало мое время поблагодарить заслуженного архитектора России и
одновременно доктора исторических наук Марка Григорьевича Мееровича за навеянную его
трудами идею написать об историческом смысле и содержании понятий «жилое простран-
ство»/«жилая среда». К сожалению, я делаю это после смерти ученого в 2018 году. Так сложи-
лись обстоятельства.
Одна из многочисленных публикаций исследователя называлась «Превращение среды,
которой стыдятся и которую ненавидят, в осознанную ценность». Меерович писал о пока еще
существующей деревянной городской застройке Иркутска и судьбе архитектурных памятни-
ков XVIII–XIX веков. Но заголовок удивительно подходит к ситуации 1950–1960-х годов. Они
оставили нам в наследство жилую среду, которую тоже и стыдятся, и ненавидят. Это знаме-
нитые «хрущевки». О них, презираемых и многим мешающих, моя новая книга. Я попыта-
юсь осмыслить значимость неказистых зданий с малогабаритными квартирами не столько для
истории советского градостроительства, сколько для формирования советской повседневности
времен оттепели. Возможно, что-то и получится.
И еще немного сугубо личного. Эта книга, далеко не первая в моем послужном списке,
создавалась очень нелегко. Срок ее сдачи в издательство я все время откладывала! С годами,
говорят, прирастает мудрость – в этом я не очень уверена, но точно увеличивается волнение
за качество содеянного. Текст я сочиняла будучи в состоянии перманентного стресса, много
нервничала и донимала сотрудников издательства нелепыми вопросами и просьбами. Дорогие
моему сердцу НЛО-шники все это безропотно сносили. И за это им огромная благодарность:
и Ирине Дмитриевне Прохоровой, и редактору серии «Культура повседневности» Льву Обо-
рину, с которым мы работаем уже 10 лет, и Ольге Виноградовой, непосредственному редактору
этой книги, и руководителю отдела авторских прав Сергею Елагину.
Благодарна я и своему мужу, доктору технических наук, сотруднику системы «Росатом»
Олегу Никленовичу Годисову. Он помог мне превратить работу над книгой в эксперимент. Мы
гипотетически «проталкивали» мебель в малогабаритное жилье, оценивали его теплоизоляци-
онные свойства, которые зависят не только от толщины стен, но от конкретного расположения
квартиры в доме, наблюдали за освещенностью жилых пространств и т. д . Все это сравнивалось
с комфортом и удобством зданий новой массовой застройки, знаменитых «человейников».
В общем, шла любопытная игра, в которой самый важный элемент – адекватный партнер.
С этим мне действительно повезло. Мы вместе уже 50 лет.
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
7
Наталия Лебина
Январь 2024
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
8
Преимущества пространства. Вместо предисловия
Главный инструмент исторического исследования, конечно, «время». У этого понятия
есть много привлекательных качеств – прежде всего необратимость. Именно она позволяет
создать достоверную модель минувшего. Ведь его границы обычно отмечены конкретными
временными вехами. Так выстраиваются и хронология, и периодизация былого. Они, в свою
очередь, отвечают за «точность» и «реальность» любой исторической реконструкции, а также
за упорядоченность научных знаний о «былом». Но нельзя забывать, что время одномерно и
даже в какой-то степени плоско . У него есть начало и конец, но нет объема и предметности.
Кроме того, в прошедшее невозможно вернуться.
Другое дело – пространство. Оно трехмерно и, как правило, наполнено чем-то вполне
реально ощутимым. Более того, именно это сугубо «материальное», по мнению Альберта Эйн-
штейна, обеспечивает жизнеспособность пространства. Оно просто исчезнет, если утратит
свое вполне ощутимое содержание, потянув за собой в небытие столь почитаемое историками
время. И реально бытовавшие в прошлом, и ныне существующие локусы представляют собой
вместилища вещей, предметов и людей. Последние выступают в качестве носителей правил и
канонов поведения, ценностей и норм, появившихся под влиянием особых черт конкретного
пространства. Именно поэтому именно оно, а не время с его однонаправленностью и одномер-
ностью предоставляет огромные возможности для реконструкции минувшего с позиций соци-
альной истории и истории повседневности.
В начале 1970-х французский философ и социальный теоретик Анри Лефевр напи-
сал книгу «Производство пространства». Лефевровская концепция основывалась на идее не
столько физической, сколько культурной и общественной природы разнообразных локусов. По
мнению мыслителя, «социальное пространство... включает произведенные вещи и взаимоот-
ношения между ними в их сосуществовании и одновременности... [и] является результатом
последовательности целого ряда операций... действий, совершенных в прошлом, оно само поз-
воляет действиям происходить...». Лефевр уделил внимание и проблеме «репрезентации», то
есть способам самопредставления пространства с помощью разнообразных символов и знаков.
Их систему конструировали архитекторы, планировщики, скульпторы, дизайнеры, художники,
ученые. Жизнь обычных людей во многом подчинялась кодам нового социально-архитектур-
ного пространства, а оно, в свою очередь, изменялось под воздействием быта. Идеи Лефевра
становились особенно актуальными в условиях ускорения мировой урбанизации и роста мас-
сового жилищного строительства.
Известно, что на развитие индивидуальных и «коммунальных» характеристик человека
существенное влияние оказывают факторы среды его обитания. И прежде всего это относится
к жилищу. Оно всегда представляет собой некую сферу, особым образом сконструированную
и наполненную. Так возникает социальный институт, формирующий и дисциплинирующий
личность, стиль ее бытового поведения, культурные ориентиры, материальные запросы и т. д.
С этих позиций рассматривал человеческое жилище и французский социолог Пьер Бурдьё.
Он утверждал, что habitus (стремление действовать определенным образом в определенной
ситуации) складывается под влиянием структуры habitat (жилища). Жилье, будь то дворец или
хижина, представляет собой одновременно физическую и социальную сферы, где в первую
очередь разворачивается частная жизнь. «Дом» может дать людям не только защиту от холода
и непогоды, но и возможности для самовыражения и самоидентификации. Российский фило-
соф Валерий Подорога в книге «Феноменология тела. Введение в философскую антрополо-
гию» отмечал: «Ваша комната – продолжение вашего телесного образа и от него неотделима».
Действительно, люди заполняют собой, а также разнообразными вещами и предметами жилое
помещение и одновременно под влиянием его свойств и характеристик меняются сами. Детали
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
9
этого процесса могут рассказать многое о культурно-бытовых явлениях прошлого и настоя-
щего.
Физические локусы обладают свойством, которого нет у категории «время». Они
способны становиться своеобразными «проводниками в прошлое». Нашему современнику
довольно сложно войти в соприкосновение с минувшим. Но он может осмотреть тот или
иной архитектурный объект, а нередко и оказаться внутри жилья некой исторической эпохи,
ощутить его бытовую атмосферу, понять, насколько тепло, светло и комфортно было его
обитателям. Так, почти на уровне ощущений, приходит понимание условий, в которых фор-
мировались вполне определенные «границы тела» человека древнекитайской цивилизации,
европейской Античности, «золотого века» Екатерины Великой и многих других славных и
страшных, героических и трагических минувших времен. Главное здесь – это относительная
«сохранность» старинных локусов обитания. Крупнейший французский исследователь про-
блем социальной истории Фернан Бродель, автор знаменитого трехтомника «Материальная
цивилизация, экономика и капитализм XV–XVIII веков» («Civilisation matérielle, économie et
capitalisme, XVe
—XVIIIe
siècle»), писал о счастье изучать жилые пространства прошлого, когда
они являются «стабильными реальностями», сохранившимися или деликатно отреставриро-
ванными. Именно они переносят исследователя в минувшее.
Такое счастье доступно и исследователям российской истории 1917–1991 годов. Юрий
Слезкин создал эпический труд о Доме правительства, больше известном обычному читателю
как Дом на набережной. Книга «Дом правительства. Сага о русской революции» – аналитиче -
ское повествование о советской знати, своеобразной большевистской «секте», объединенной
не только идеей, но общей, сугубо элитной средой повседневности. Конечно, автор прорабо-
тал огромный массив письменных источников, без которых немыслимо историческое повест-
вование. Однако именно живой контакт с ареалами прошлого – и личный, и осуществленный
с помощью музейной экспозиции Дома на набережной – позволил Слезкину, по его собствен-
ным словам, воссоздать «тыл авангарда, частный мир общественных деятелей, место, где жили
революционеры и умерла революция».
Почти 20 лет назад попытку рассказать о складывающейся особой иерархии жилого про-
странства советской номенклатуры в 1920–1930-х годах на материалах знаменитого в Петер-
бурге дома 26/28 на Каменноостровском проспекте предпринял и автор этой книги (см.:
Источники и литература). Важным фактором интереса к быту ленинградских большевиков
было непосредственное соприкосновение с локусом их размещения – работа экскурсоводом
в Музее-квартире Сергея Кирова. Можно сказать, что здесь реализовалось счастье исследова-
теля: он оказался в той же бытовой среде, что и действующие лица им изучаемой эпохи.
И фундаментальный труд Слезкина, и издания, написанные на ленинградском материале,
продемонстрировали воздействие места повседневного обитания, в первую очередь структуры
жилья, на стереотипы поведения людей. Представители большевистской номенклатуры ока-
зались в специфическом бытовом пространстве. В Ленинграде они разместились в парадной
части здания, построенного еще в 1911–1913 годах архитекторами семьи Бенуа. Дом был обо-
рудован новинками того времени – лифтом, ванными комнатами, центральным отоплением,
телефонами, во дворе располагались фонтан и колоннада из красного гранита. Здание имело
собственную электростанцию и гараж. Новая власть успешно использовала уже существовав-
шее комфортное пространство, заселив его представителями ленинградской номенклатуры.
В Москве же в Доме правительства появился специально созданный анклав с продуманной
в деталях особой средой повседневного бытования. И в Москве, и в Ленинграде люди, при-
ближенные к власти и обласканные ею, сплоченные единым местом проживания, приобретали
специфические социальные черты. Так с помощью замкнутых жилых пространств формиро-
вались советские номенклатурно-элитные слои середины 1920-х
–
конца 1930-х годов.
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
10
В это же время в стране шло конструирование так называемых «коммунальных тел»,
наделенных особым чувством коллективизма. Жилье как формальный локус должно было сыг-
рать в этом процессе не последнюю роль. Так думали еще социалисты-утописты. Они пола-
гали, что в фаланстере – особом типе зданий – люди освободятся от тягот домашнего труда,
от всего мелкого и частного, что затормозит процесс формирования «нового человека». Боль-
шевики попытались воплотить эти идеи в реальности. В стране появились первые дома-ком-
муны с характерными для них специфическими чертами быта. Небольшая часть таких строе-
ний сохранилась и ныне.
В Петербурге до сих пор существует здание, прозванное «Слезой социализма». Оно
построено в 1929–1930-х годах в самом центре города, на улице Рубинштейна, по проекту
архитектора Андрея Оля. В доме присутствовали индивидуальные квартиры, но отсутствовали
личные ванные комнаты и кухни. Несколько лучше оборудовали и обустроили дом-коммуну
в Москве на Новинском бульваре. Этот комплекс проектировал архитектор Моисей Гинзбург.
Он настоял на включении в планировку элементарных гигиенических удобств, в основном
душевых кабин, часто на две квартиры. Появились и кухни, но чаще всего в виде так называ-
емого «кухонного элемента». Дома-коммуны рубежа 1920–1930-х годов – все же единичные
примеры особого типа жилья, предназначенного для формирования массовых «коммуналь-
ных тел». Весной 1930 года большевистское руководство страны сочло архитектурные проекты
домов-коммун непродуманными дорогостоящими начинаниями, дискредитирующими «идею
социалистического переустройства быта».
Власть, конечно, не оставляла идею конструирования «нового человека» с помощью спе-
цифических форм повседневного обитания. Какое-то время эту задачу пытались решить с
помощью бытовых коммун, небольших коллективов людей, связанных совместным прожива-
нием. Однако, кроме наивного желания «перескочить к коммунистическим отношениям», ни
у руководящих работников, ни у рядовых коммунаров ничего не было. В первую очередь
отсутствовало должным образом организованное пространство. Бытовые коллективы распола-
гались в старых казармах, красных уголках при клубах, нередко даже в комнатах коммуналь-
ных квартир. В 1934 году XVII съезд партии большевиков охарактеризовал движение по созда-
нию бытовых коммун как «уравниловско-мальчишеские упражнения „левых“ головотяпов».
«Коммунитаристские» начинания 1920–1930-х годов запечатлены в письменных источниках:
официальных документах властных инстанций, воспоминаниях, советской прессе. Но ощутить
сегодня специфику среды «бытовых коллективов» практически невозможно – их помещения
практически не сохранились.
Однако у исследователя, стремящегося понять особый стиль повседневности Советского
Союза, пока есть возможность соприкоснуться с множеством пространственных артефактов
обитания «человека советского». Эти локусы – результат повсеместного строительства типо-
вых квартир в 1950–1960-х годах. В то время в стране формировалось единое и внешне едино-
образное жилое пространство. Этот же процесс активно развивался и в послевоенной Европе.
Дома по типовым проектам для своеобразного обезличенного потребителя в странах
Запада появились еще во второй половине XIX века и достаточно активно продолжали стро-
иться в 1920–1930-х годах. Потребность в дешевом жилье обострилась после Второй мировой
войны в Германии, Великобритании, Франции и других странах Европы. Для ускоренного воз-
ведения пригодных для жизни, но недорогих зданий требовались материалы, альтернативные
кирпичу, легкие и дешевые одновременно. Так появились крупные блоки, каркасные конструк-
ции с облегченными заполнителями. Но не только нечто физически осязаемое, из чего можно и
нужно создавать массовое экономичное жилье, интересовало новое поколение зодчих. Архи-
текторы и проектировщики формировали специфические каноны обитания обычного чело-
века в условиях особого жилого пространства. Оно должно было обладать «открытостью»,
что отвечало новым представлениям о мировом локусе как «большом доме» всего человече-
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
11
ства. Одновременно в систему архитектурно-строительного формотворчества входило поня-
тие «среды» и ее границ.
Эти процессы можно наблюдать и в послевоенной истории СССР. Возведение типового
жилья шло во всех регионах страны. Стандартные и сравнительно дешевые дома задумыва-
лись в первую очередь для разрешения жилищного кризиса. Однако в советской действитель-
ности бурная строительная эпопея совпала с попыткой построения коммунизма за 20 лет. В
1961 году появилась новая программа Коммунистической партии Советского Союза. В доку-
менте подчеркивалась особая значимость для будущих социально-политических и экономи-
ческих преобразований воспитания «всесторонне развитого человека» со «здоровыми, разум-
ными потребностями». И конечно, жилье играло не последнюю роль в осуществлении плана
воспитания «достойных людей коммунистического будущего».
Согласно официальной советской статистике, в 1950–1960-х годах в стране построили
1205,2 миллиона квадратных метров жилья. Эта цифра впечатляет, особенно если перевести
ее в квадратные километры. Сегодня в мире существует около двадцати стран, территория
которых меньше 1205 квадратных километров. Среди них Мартиника, Мадейра, Доминикана,
Бахрейн. Можно считать, что за 10–15 лет в СССР образовался новый своеобразный террито-
риально-социальный организм. Здесь все подчинялось единому образцу: расположение улиц,
домов, магазинов и учреждений бытового обслуживания, конструкция придворовых террито-
рий, а главное – иерархия и структура жилья.
Локус бытования «нового человека» предполагалось стандартизировать до мелочей, что,
как казалось, могло обеспечить успешное формирование «всесторонне развитой личности»
коммунистического общества. В реальности все оказалось сложнее и противоречивее. Новое
пространство нередко существовало по своим законам. И осознать это сегодня вполне воз-
можно на практике, увидев действительные параметры типового жилья. Ведь оно, несмотря на
предполагавшуюся временность, и ныне составляет вполне объективную и весьма объемную
реальность. При желании исследователь может наблюдать ее, что называется, невооруженным
глазом. А если повезет, как автору предложенной вниманию читателя книги, возможно просто
поселиться в домах, возведенных в 1950–1960-х годах, и почувствовать их во многом преуве-
личенные недостатки, а также осознать невыявленные достоинства.
Строительство по стандартным канонам продолжалось в СССР до конца существования
самого государства. Но особый интерес для детализации картины советской повседневности
представляют пространства зданий, появившихся в годы оттепели. В то время в масштабе все-
общей десталинизации развернулся процесс деструкции сталинского «большого стиля» в архи-
тектуре в частности и в обычной жизни в целом. Новое жилье играло огромную роль в преоб-
разовании сталинского быта. Но ныне многие оценивают образцы массовой постройки 1950–
1960-х годов лишь как скучные однотипные и неудобные жилища для «серого примитивного
совка», приют лузеров и маргиналов. А в общественном сознании и коллективной памяти все
эти здания ассоциируются лишь с термином «хрущевка», который в большинстве случаев упо-
требляют в насмешливо-уничижительном смысле.
Книга, предлагаемая вниманию читателя, – попытка описать и осмыслить феномен мас-
сового типового жилья, появившегося в СССР во второй половине 1950-х
–
в начале 1960-х
годов. Этот сюжет достоин создания большого фундаментального труда, который можно было
бы назвать «Хрущевка: постоянность временного. Опыт толкового словаря». Но для этого сле-
дует объединить общегражданских историков и историков архитектуры. А пока, рассматривая
внешний облик зданий, построенных в годы оттепели, формы их внутриквартирного устрой-
ства, предметное насыщение нового жилого пространства, можно попытаться показать изме-
нения в жизни человека советского, связанные с общемировыми и европейскими тенденциями
модернизации повседневности. В общем, рассказать о «хрущевке» как о парадоксе, сочетаю-
щем в себе элементы «советского» и «несоветского».
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
12
Текст написан в жанре научно-популярных очерков. Отчасти поэтому читатель не встре-
тит в нем привычных ссылок. Тем не менее основа для рассуждений о «хрущевках» – широ-
кий круг и традиционных источников, и разнообразной литературы. Об этом свидетельствует
библиографический перечень, размещенный в конце книги. Хочется надеяться, что авторы
исследований, важных для раскрытия проблем повседневности 1950–1960-х годов, разыщут
себя в списке источников и литературы. В общем, используя лексику времен оттепели, можно
сказать, что для написания очерков «задействованы» мысли «людей великих, средних и песика
Фафика». Этот очаровательный герой будет периодически появляться в книге о «хрущевке»
как выразитель слегка крамольных мыслей автора. А вообще-то песик «жил» на страницах
польского журнала Przekrój с благословения его главного редактора Марияна Эйле. Фафик
оказался автором немалого количества афоризмов. Их с удовольствием публиковали и в совет-
ской, довольно серьезной периодике, прежде всего «Науке и жизни», в годы оттепели. Пес был
всегда краток, внятен и остроумен без злобной язвительности и политиканства. Вот, к при-
меру: «Сноб – это пес, блохи которого привезены исключительно из Лондона», или «Собака
любит косточку – лозунг, придуманный людьми, которые предпочитают съесть мясо сами»,
или «Люди печальны, потому что им нечем повилять».
Кроме чувства юмора, песик Фафик обладал вполне практическим умом. Ныне, когда
отечественное обществознание освободилось от цепких объятий единой (марксистской) мето-
дологии, перед исследователями открылась возможность применять в своих изысканиях самые
разные теоретические постулаты. И это прекрасно! Но в ситуации глобального плюрализма,
как правило, не находится места «методологии здравого смысла». Она, конечно, довольно при-
земленная, но ведь умеренный прагматизм еще никому не мешал, особенно в случае истори-
ческой реконструкции жилого пространства и его бытового наполнения. Именно в этом – важ-
ная роль «мыслей песика Фафика» при создании научно-популярного текста о «хрущевках».
Простой, человеческий и часто сугубо женский взгляд (хотя песик Фафик, в отличие от автора
книги, мужчина) – средство особой оптики при оценке качества жизни в пространстве типовых
квартир. Удобно ли хозяйничать на маленькой кухне, комфортно ли пользоваться совмещен-
ным санузлом, не сложно ли спать на кровати-трансформере, вкусно ли готовили в домовых
кухнях – многие проблемы повседневности малогабаритного жилья и можно, и нужно оцени-
вать с точки зрения здравого смысла современного человека. Он уже вполне информирован о
преимуществах и недостатках квартир-студий, большинство из которых по площади уступают
«хрущевкам». Сегодня привычной бытовой практикой стала интимизация жилого простран-
ства с помощью легко собираемой дешевой мебели еще недавно работавшей в России компа-
нии IKEA, а также отечественных производителей. Наши современники хорошо понимают,
насколько удобны для потребителя фасованные продукты и многочисленные заведения обще-
ственного питания, и одновременно критически оценивают пользу системы «быстрой еды».
Сегодня понятно, что стиральные машины в собственной квартире хотя вещь и комфортная,
но неспособная полностью заменить прачечные и химчистки. И это не следует забывать, оце-
нивая преимущества домашней техники, которая получила распространение именно во вре-
мена оттепели.
Конечно, хочется найти для очерков о «хрущевках» особый стиль изложения и написать
текст по возможности популярный, без особых терминологических сложностей. Возможно,
кому-то язык книги покажется своеобразной смесью «французского с нижегородским». Но в
данном случае «положение обязывает»: стандартное жилье в СССР в 1950-х
–
начале 1960-
х формировалось под сильным влиянием именно французской архитектурно-культурологиче-
ской традиции. Ну а ернический тон некоторых авторских сентенций – результат попытки про-
никнуться особым духом времен оттепели. Люди эпохи десталинизации называли это время
«уморительным». Так думал, например, признанный петербургский поэт Владимир Уфлянд.
В эпитете «уморительный» не было насмешки, литератор подразумевал прямые смыслы слова
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
13
– смешной, веселый, забавный. В 1950–1960-х годах шутить старались все: профессиональные
сатирики, первые участники КВН, физики и т. д. и т. п. Это обстоятельство потребовало обра-
тить особое внимание на некие специфические документы и расширить источниковую базу
очерков за счет фольклора и литературного нарратива.
Конечно, написать что-либо исторически достоверное, пусть даже в популярном жанре,
невозможно без использования разного уровня нормативных документов. Их лексика, как пра-
вило, нудновата и суховата. Но информативность официальных материалов неоспорима. Дело
в том, что важны не только реальные сведения об изменении тех или иных черт повседневно-
сти, но и намерения власти, ее представления о том, «что хорошо, а что плохо» для жизни рядо-
вого человека. В тексте книги, конечно же, будут цитаты из партийно-правительских решений.
А для ознакомления с особенностями официального языка эпохи оттепели и разнообразными
властными вариантами преобразований жилых пространств в 1950–1960-х годах, возможно,
стоит посмотреть на полные тексты партийно-государственных документов. Некоторые из них,
в частности текст Третьей программы КПСС (1961), сегодня можно читать как произведение
фантастического жанра. Но в целом знакомство с такими источниками довольно трудоемкий
процесс. И тем не менее скучные постановления и решения – это своеобразные вехи, марки-
рующие начало, кульминацию и конец хрущевской жилищной реформы. Именно поэтому в
тексте, посвященном строительству массового жилья, указаны точные даты появления тех или
иных нормативных и делопроизводственных документов.
И все же реальную живость научно-популярному тексту, к тому же историко-антропо-
логическому, конечно, придают нарративные материалы. В источниках личного происхожде-
ния, как правило, лучше отражены детали быта и разнообразные эмоции. Эти качества во
многом присущи и произведениям художественной литературы, написанным во время или
сразу после тех или иных исторических событий. Историки давно и многократно обсуждали
ценность литературного нарратива для реконструкции прошлого. Лев Гумилев в 1972 году в
статье со знаковым названием «Может ли произведение изящной литературы быть историче-
ским источником?» писал: «Каждое великое и даже малое произведение литературы может
быть историческим источником... как факт, знаменующий идеи и мотивы эпохи...» В тек-
сте научно-популярной книги о «хрущевке» читатель часто будет видеть отсылки к художе-
ственной литературе. Это произведения «подцензурных» советских литераторов, известных
и ныне читающей публике: Василия Аксенова, Натальи Баранской, Андрея Битова, Даниила
Гранина, Виктора Драгунского, Веры Пановой, Анатолия Рыбакова. Но есть и сегодня практи-
чески забытые имена: Александр Андреев, Иван Шамякин, Иван Шевцов. Возможно, это отча-
сти заслуженно. Шевцов, например, автор ряда просталинских, ксенофобских и даже антисе-
митских произведений. И они, конечно, интересны лишь как исторический факт. Что, казалось
бы, может роднить этих литературных антиподов? Ответ прост – наличие внешне второсте-
пенной, но потому и достаточно достоверной информации о бытовых реалиях жизни в СССР
в годы оттепели. На страницах очерков о «хрущевке» можно встретить много цитат из поэ-
тических произведений, написанных в 1950–1960-х годах или носящих характер стихотвор-
ных мемуаров. Примером последнего «нарратива» можно считать «Плач по коммунальной
квартире» (1983) Евгения Евтушенко. Чуть позже Луиза Хмельницкая написала музыку, и
появился романс, который иногда исполняют и сегодня. В эпоху оттепели стихи были нрав-
ственным ориентиром и образом мысли для многих людей. И строки Евтушенко из стихотво-
рения «Медленная любовь» именно об этом:
Шестидесятые, какие времена!
Поэзия страну встряхнула за уши.
Чего-то ожидала вся страна...
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
14
В книге используются и произведения иностранных авторов – немецких, французских,
английских и итальянских прозаиков: Генриха Бёлля, Франсуазы Саган, Эльзы Триоле, Джона
Брейна, Дачии Мараини. Этот литературный нарратив дополняет картину жизни европейцев
в типовом жилье, составленную на основе научных публикаций. Особую ценность представ-
ляет роман Триоле «Розы в кредит» (1959) – образец французской художественной прозы, что
важно для повествования о феномене массового жилищного строительства. Ведь в СССР пер-
воначально возводились дома по технологии, пришедшей из Франции. Книга по праву счита-
ется одним из первых произведений французской литературы, где освещалась тема общества
потребления. Творчество Триоле, как признавали французские литературные критики, всегда
опиралось «на реальность». Но описание, казалось бы, серой будничности не мешало демон-
страции серьезных социальных проблем, в данном случае – казусов всеобщего благополучия.
С точки зрения историка, особую ценность представляет указание на даты событий, происхо-
дящих в романе, – 1952–1953 годы. Это повышает достоверность литературно-художествен-
ной информации.
И последний по месту, но не по значению комментарий по поводу источников для
научно-популярной книги о «хрущевках». Хочется, чтобы читатели очерков прониклись атмо-
сферой юмора, царившей вокруг первых опытов индивидуального жилья в СССР. Существует
старый и беспроигрышный способ развеселить компанию или своего читателя – рассказать
хороший анекдот или использовать его в тексте. Однако в «большой исторической науке» это
считается дурным тоном, и вообще, чем скучнее текст, тем он ученее. На самом деле дурно-
вкусие скорее в том, что авторы научных фолиантов не относятся к своим безаппеляционным
выводам с должной самоиронией. А ведь способность слегка пошутить над содеянным можно
считать одним из признаков таланта.
В советском культурно-бытовом пространстве эпоха расцвета «научно-юмористиче-
ского» подхода к явлениям природы и общества – 1960–1970-е годы. В это время в СССР
появилась книга «Физики шутят», составленная учеными города Обнинска, центра ядерной
физики и атомной энергетики, метеорологии, радиологии, радиационной химии и геофизики.
Вдохновителем издания стал известный физик-теоретик Валентин Турчин. В 1968 году издали
еще один сборник под названием «Физики продолжают шутить». А потом пришло время бреж-
невского застоя, острить в публичной сфере на тему науки физики перестали.
В оттепельные годы позволяли себе пошутить и представители гуманитарных наук.
В 1966 году в стенгазете Института философии Академии наук СССР в связи с очеред-
ными выборами академиков появилась рубрика «Выберем кого надо». Современники вспо-
минали: «В академики был выставлен Митрофан Лукич Полупортянцев – обобщенный образ
номенклатурного философа, созданный по образцу Козьмы Пруткова, но насыщенный новым
комедийным смыслом. Это был продукт коллективного творчества талантливых сотрудни-
ков Института...» В стенгазете публиковались и «труды» большого ученого Полупортянцева.
Тогда, в 1960-х, особенно одиозным казался хвалебный отзыв на кандидатскую диссертацию
«О дальнейшем преодолении существенных различий между мужчиной и женщиной» некоего
Б. Б. Балаболкина. Ныне, в 20-х годах XXI века, шутить над такими изысканиями небезопасно.
Могут и обвинить в нетолерантности. Но тогда, в оттепельные времена, это казалось смешным
многим – и даже историкам. Они тоже иногда ерничали над объектами исследования и мето-
дическими приемами своей науки. Самый блестящий пример – небольшая книжка с эпатиру-
ющим названием «Восстановление ума по черепу». Выступивший под псевдонимом Д. Аль
профессор Даниил Альшиц издал в 1996 году текст капустника, посвященного 25-летию вос-
создания в Санкт-Петербургском (тогда Ленинградском) государственном университете исто-
рического факультета. Сам перформанс имел место в 1959 году.
Время хрущевских реформ осталось в памяти потомков благодаря огромному количе-
ству анекдотов. Удивительные артефакты смеховой культуры чрезвычайно ценны для рекон-
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
15
струкции советского прошлого. Об этом блестяще написал в статье «Анекдот. Опыт социоло-
гического анализа», опубликованной во втором номере журнала «Новый Леф» за 1927 год,
Виктор Перцов, позднее известный советский литературовед и критик:
Быстрота, с которой распространяется и доставляется потребителю
современный, по преимуществу политический, анекдот – анекдотична...
Как порыв ветра разносит семена – пух одуванчика, анекдот садится
сразу и одновременно в десятки тысяч голов, впивается верностью
ухваченного им соотношения, ошеломляет поразительным знанием предмета
и момента... Специальные экспедиции собирают частушки в деревне.
Анекдоты живут не записанные и не прописанные. Они уничтожаются в
едином акте потребления, как пища. Никто не слушает анекдот дважды;
одержимый анекдотом человек ревниво следит за тем, чтобы не попасть
впросак, рассказав его во второй раз.
Нет ничего более злободневного и принудительного, зовущего к
исполнению, чем анекдот. Нет ничего более фантастического, дикого,
невероятного, приподнятого над действительностью и в то же время
врезающегося корнями в реальность сегодняшнего дня...
С эпосом анекдот сближают его безымянность, неуловимость созидания,
коллективность обработки, враждебность письменности, отсутствие личной
славы выдумщика. Это индустриальный городской «эпос», однодневный,
телеграфно-экономный, портативный продукт общего пользования...
Анекдот, несомненно, служит хорошей почвой для укрепления
утилитарной литературной формы – газетного и журнального фельетона.
Краткость и энергия – черты, роднящие его с лозунгом.
Емкость материала и точность словесной отделки – признаки мастерства.
Вот в каком смысле следует говорить о культуре анекдота.
Пространное цитирование в этом случае – дань слогу Перцова. Современному исследо-
вателю, стремящемуся использовать анекдоты как исторический источник, очень повезло. В
2014 году в «Новом литературном обозрении» появилась книга «Советский анекдот. Указатель
сюжетов». Это подлинная антология небольших литературных текстов, объединенных прежде
всего по жанровому признаку. Следует отметить, что и ранее читатель мог встретиться с раз-
ного рода сборниками кратких юмористических текстов, посвященных специфике жизни в
СССР. Однако книга Михаила Мельниченко – фундированное научное издание, что позволяет
рассматривать приведенные в нем данные как достоверный исторический источник.
Важны для описания внешних и внутренних характеристик пространства «хрущевок»
материалы самого известного советского сатирического журнала «Крокодил». Результаты
фронтального просмотра номеров издания за 1952–1967 годы, а это 576 печатных единиц по
16 страниц каждая, позволяет утверждать, что «Крокодил» – настоящий кладезь сведений о
повседневной жизни в СССР. И это несмотря на откровенную «советскость» и политическую
заостренность журнала. Невольно вспоминается довольно злобная реплика одного из героев
фильма «Гараж»: «Занимаюсь сатирой. – Русской или иностранной? – Нашей. – По девятнадца-
тому веку? – Нет, современной. – Хм! У вас потрясающая профессия! Вы занимаетесь тем, чего
нет». Неправда! Были и юмор, и сатира, и хорошие авторы, которые и подсмеивались над при-
чудами советского быта, и довольно жестко его критиковали. Информативны не только «кро-
кодильские» тексты, но и то, что в 1950–1960-х годах называли изошутками. Журнал обла-
дал блестящим составом художников-карикатуристов. Здесь работали Геннадий Андрианов,
Александр Баженов, Юлий Ганф, Владимир Добровольский, Борис Лео, Наум Лисогорский,
Константин Ротов, Юрий Федоров и др. Они освещали такие проблемы типового жилья, кото-
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
16
рые трудно обнаружить в вербальных источниках. Карикатуры из «Крокодила» для научно-
популярной книги – не просто картинки для «оживляжа» текста. Они выполняют важную
роль визуальной детализации многих культурно-бытовых процессов типового жилища. Одно-
временно изошутки – носители действенного юмора и созидательной сатиры, а не мрачного
апокалиптического глума по поводу «хрущевок» и их вещного наполнения. Ныне важно не
только посмеиваться над спецификой нового жилого пространства времен оттепели, но и осо-
знавать его значимость для изменения жизни в СССР. Тем более что именно стандартные квар-
тиры являлись средой, где разворачивался процесс не только деструкции сталинского быта, но
и «вестернизации» обыденности человека советского. Изучая «хрущевки», их предметное и
социальное содержание, можно раздвинуть границы представления о советскости как стили-
стике повседневности, о степени асинхронности процессов модернизации быта в СССР и на
Западе после Второй мировой войны.
Достойным дополнением картины быта в новом жилом пространстве является и совет-
ская живопись, прежде всего, картины Юрия Пименова. Особую ценность для визуали-
зации специфики жизни в новом жилом пространстве представляют следующие полотна
художника: «Район завтрашнего дня» (1957), «Франтихи» (1958), «Свадьба на завтраш-
ней улице» (1962), «Первые модницы нового квартала» (1961–1963), «Движущиеся границы
города» (1963–1964), «Утро в городе» (1964), «Лирическое новоселье» (1965), «Тропинка к
автобусам» (1966), «Перед танцами» (1966). Многие суждения о «хрущевках» автор книги
сформулировал под влиянием визуальных источников, поэтому и картины, и «картинки» –
важная часть текста. Однако разного рода обстоятельства, в частности связанные с особен-
ностями российского авторского права, определили особенности работы с так называемым
«иллюстративным материалом». В книге используется прием «визуального цитирования», то
есть авторского изложения и осмысления «рисованных» материалов, а проще говоря, пересказа
их содержания с одновременной интерпретацией изображенных деталей.
Обращение автора книги о «хрущевке» к этой методике сродни эксперименту, такого
еще делать не случалось. Помощь пришла неожиданно. У прекрасного писателя Константина
Паустовского в первой части трилогии «Повести о жизни» – по сути дела, в мемуарах о ранней
юности, которые вышли в 1946 году под названием «Далекие годы», – есть забавное описание
практик изучения иностранных языков в российских гимназиях:
Француз Сэрму... приносил под мышкой большие олеографии и
развешивал их на стене. Сэрму развешивал олеографии, брал... указку,
показывал на поселян, танцующих с серпами, или на котенка и спрашивал
громовым голосом по-французски:
–
Что видим мы на этой интересной картинке?
Мы хором отвечали по-французски, что на этой картинке мы ясно
видим добрых пейзан или совсем маленькую кошку, играющую нитками
достопочтенной бабушки.
Много лет спустя я рассказал своему другу, писателю Аркадию Гайдару,
как мосье Сэрму обучал нас французскому языку по олеографиям.
Гайдар обрадовался, потому что и он учился этим же способом.
Воспоминания начали одолевать Гайдара. Несколько дней подряд он
разговаривал со мной только по методу Сэрму...
Когда мы возвращались в Москву по пустынной железнодорожной ветке
от станции Тума до Владимира, Гайдар разбудил меня ночью и спросил:
–
Что мы видим на этой интересной картинке?..
–
Мы видим, – объяснил Гайдар, – одного железнодорожного вора,
который вытаскивает из корзинки у почтенной старушки пару теплых русских
сапог, называемых валенками.
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
17
Сказав это, Гайдар – огромный и добродушный – соскочил со второй
полки, схватил за шиворот юркого человека в клетчатой кепке, отобрал у
него валенки... Испуганный вор выскочил на площадку и спрыгнул на ходу
с поезда. Это было, пожалуй, единственное практическое применение метода
господина Сэрму.
Опыт преподавателя французского применен и в книге о «хрущевке». Автор с большим
напряжением пытается облечь в словесную форму те или иные изобразительные приемы, кото-
рыми пользуются и живописцы, и художники-карикатуристы. Но эти потуги все же позволяют
избежать превращения визуальных источников в «развлекательные иллюстрации», не связан-
ные с общим исследовательским текстом, а также обойти возможные казусы, связанные со спе-
цификой авторского права.
Сразу надо предупредить читателя, что автору во избежание множественных тавтоло-
гий приходится употреблять разнообразные синонимы понятия «пространство». Иногда они
довольно точны, иногда парадоксальны, иногда носят социально-уточняющий характер. К
числу последних можно отнести, например, синонимы «плацдарм», «ристалище», «раздолье»,
«надел».
Текст очерков разделен на три части и организован по пространственному принципу.
Первая часть, «Вид снаружи», посвящена проблемам вербальных и территориальных гра-
ниц нового вида жилья, вживания «наделов» типового жилья в стабильные социально-геогра-
фические локусы, а также характеристикам внешнего вида домов, принципиально новых для
огромной территории СССР. Так следовало бы написать в исследовании архитектурно-антро-
пологического направления. Ну а если несколько снизить научный пафос, то обобщить содер-
жание глав первой части очерков о «хрущевках» можно следующим образом. Это рассказ о
появлении, существовании и смысле слова хрущевка; о феномене советского микрорайона
и георасположении типового строительства, о так называемых «зачистках пространства» –
вытеснении излишеств из архитектуры; о том, так ли однообразны были типовые здания.
Вторая часть, «Личные места общего пользования», – повествование о парадоксальных
аренах бытования в стандартном индивидуальном жилье, о персональных местах общего поль-
зования (МОП), прежде всего о кухнях и санузлах. В мире советских коммуналок их смело
можно было назвать ристалищами быта. В отдельных же квартирах, предназначенных для
одной семьи, функционально-гигиеническая и социально-психологическая атмосфера МОПов
менялась. Но процесс был непростым.
Третья часть очерков, «Жилая площадь», связана с «территориями» не подсобными, а
предназначенными для отдыха и свободного времяпрепровождения. В индивидуальных спаль-
нях и общих комнатах (гостиных) формировались новые черты частного, во многом схожие с
канонами европейской приватности.
Все три части книги, кроме материала о «хрущевках», содержат довольно объемные экс-
курсы в перипетии обыденной жизни «человека советского» дохрущевского времени. Без опи-
сания канонов быта российского, а главное – советского прошлого первой половины XX века
невозможно оценить масштабы изменений повседневности, произошедших в стране в резуль-
тате массового жилищного строительства.
Важная часть структуры очерков – приложение. Кроме традиционного списка лите-
ратуры, именного и предметного указателей, в него входит таблица «Сводные характе-
ристики серий „хрущевок“». Она выглядит непривычно для историко-антропологических
очерков: такой систематизированный материал нечасто встречается даже в литературе архи-
тектурно-строительного жанра. А ведь сведения о разных сериях типовых квартир в СССР
необходимы для знакомства с метрическими параметрами нового жилого пространства, харак-
теристиками строительных материалов, зонами размещения и, наконец, продолжительностью
существования «хрущевок». Автору удалось представить описание 22 серий домов, которые
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
18
строились с 1957 по 1963 год. Выборка, конечно, достаточно условна, но в то же время может
считаться репрезентативной. Ведь даже Филипп Мойзер и Дмитрий Задорин – создатели фун-
даментального издания «К типологии советского домостроения. Индустриальное жилищное
строительство в СССР» (2018) – привели данные всего лишь о девяти сериях «хрущевок». И
это не помешало построить грамотную модель архитектурно-строительного феномена. Дума-
ется, что для социально-исторических очерков 22 объектов хватит, чтобы сделать некоторые
выводы и обобщения – особенно если руководствоваться слоганом песика Фафика о мыслях
людей великих, средних и авторов научно-популярных книг.
А теперь совсем немного о программе реновации. Читатели (а хочется надеяться, что
таковые появятся) обязательно будут искать в книге ответ на вопрос о сносе зданий с первыми
индивидуальными квартирами для одной семьи. Так вот. Стремление освободить престижные,
ныне занятые «хрущевками», городские территории для возведения элитного и не очень, но
обязательно многоэтажного жилья – главная цель современной российской реновации. И это
первое и последнее упоминание о ней в книге «Хрущевка: советское и несоветское в простран-
стве повседневности».
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
19
Часть I. Вид снаружи
Пространство всегда имеет границы и видимые, и невидимые. Первые связаны с физиче-
ским обособлением локусов жилья и, как правило, метрически и географически обоснованы.
И размеры, и местоположение квартиры, конечно же, влияют на качество жизни людей ее насе-
ляющих. Но, как показывает практика жизни, для ощущения комфорта повседневного суще-
ствования немаловажны и социальный статус и престиж места обитания. А они формируются
с помощью знаковых названий тех или иных видов жилья. «Я живу в палатке» или «я живу в
палатах» – почувствуйте разницу! Да, слово – это сила . И это не излишняя эмоциональность,
а истина, особенно если речь идет о бытовых практиках. Еще в 1947 году немецкий философ
Мартин Хайдеггер отметил в «Письме о гуманизме»: «Мысль дает бытию слово. Язык есть
дом бытия». Несмотря на то что хайдеггеровский афоризм трактуют по-разному, бесспорно
одно – язык как универсальное явление культуры тесно связан с проблемами повседневности.
Он формирует речевые знаки новых бытовых реалий и одновременно сам трансформируется
под их воздействием. Именно поэтому, прежде чем начать описывать характеристики внеш-
него вида появившихся в СССР в годы оттепели принципиально новых домов, следует все же
попробовать разобраться, что все-таки означает понятие «хрущевка». Ведь в этом локусе фор-
мировались не совсем советские черты советской повседневности.
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
20
Глава 1. «Хрущевка»: реальный
мем и возможное определение
Итак, о слове, которое было, есть и, скорее всего, еще долго будет: о лингвистическом
артефакте «хрущевка». Это сугубо русское существительное. В иных языках у него нет аналога.
«Хрущевка» вращается в многообразных лингвистических средах вполне самостоятельно, без
перевода, и выглядит в латинской транскрипции следующим образом: «Khrushchyovka». Ее
можно причислить к так называемым русизмам, наряду со «спутником» и «перестройкой».
Правда, эти слова существовали в русской речи и до революции 1917 года. Они легко пере-
водятся на другие языки. «Спутник» в англоязычном варианте – это companion или satellite,
а перестройка – restructuring. Одновременно без перевода, с сохранением своего русского зву-
чания в латинской транскрипции обе эти лексемы превратились в советизмы, вошедшие в
мировое языковое пространство. Точно известны годы их рождения. «Спутник» появился в
иностранных языках в 1957 году, когда СССР приступил к активному освоению космоса, а
«перестройка» – в 1985 году, ознаменовав начало слома советской политической и экономи-
ческой системы.
С «хрущевкой» все несколько сложнее. Очевидно пока лишь одно: такого слова не
существовало в досоветском русском языке. Знаменитый лингвист Владимир Даль вообще не
зафиксировал каких-либо понятий с корнем «хрущ». Во всех советских изданиях «Толкового
словаря русского языка» под редакцией Дмитрия Ушакова фигурируют лишь «хрущ» и «хру-
щик» – названия жуков. Нет упоминаний о «хрущевке» и в словарях, выходивших до начала
1990-х годов под редакцией Сергея Ожегова, соавтора и преемника Ушакова, и в «Словаре
русского языка», выпущенном Академией наук СССР незадолго до перестройки (см.: Источ-
ники и литература).
Не дали результатов и поиски ответа на вопрос о времени появления слова «хрущевка»
в специализированной лингвистической литературе. С начала 1970-х годов в СССР периодиче-
ски выпускались издания, посвященные языковым новациям в контексте советского времени.
Первым таким опытом можно считать подготовленное Ленинградским институтом языкозна-
ния издание «Новые слова и значения. Словарь-справочник по материалам прессы и литера-
туры 60-х годов». Его с определенной долей условности можно назвать «глоссарием эпохи отте-
пели», прочно связанной с именем Никиты Хрущева. На уровне «устной памяти» это время
ассоциируется с хлесткими «хрущевизмами»: «кузькина мать», «пидарасы проклятые», «мы
вас закопаем» и др. Неудивительно, что советский фольклор наградил лидера десталинизации
званием «самого многоречивого премьера в Европе», а также прозвищем «трепло кукурузное».
В числе причин снятия Хрущева осенью 1964 года со всех постов острословы 1960-х годов
называли такие болезни, как «словесный понос и недержание речи». А знаменитое «армянское
радио» – устойчивый конструкт системы советской неофициальной сатиры – на вопрос «Воз-
можно ли в газету завернуть слона?» отвечало: «Да, если в ней напечатана речь Хрущева».
Но, как показал словарь-справочник, изданный в 1971 году, хрущевский сленг – лишь малая
толика лексикона 1960-х годов. Ленинградские лингвисты составили свой словарь из лекси-
ческих единиц, встречавшихся на страницах советских газет, звучавших в текстах радио- и
телепередач, использовавшихся в подцензурной художественной литературе. В книге, таким
образом, зафиксирован официальный язык эпохи десталинизации. И все же не следует думать,
что издание чрезмерно политизировано и дает искаженную картину действительности. К сча-
стью, слова – они как птицы, вылетели – не поймаешь. И в этом свободном полете происходит
множество, как выразился известный культуролог и литературовед Михаил Эпштейн, «плодо-
творных браков между языком и действительностью», которые и фиксируют словари. Книга
«Новые слова и значения», изданная в 1971 году, когда очередной поворот в политике Совет-
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
21
ского государства завершился и даже наметились некие ростки «неосталинизма», совершенно
лишена ханжества. В ней можно найти слова, связанные с модой (джинсы) и сексом (сексопа-
толог), с новыми танцами (твист) и довольно экзотическими для советского человека видами
спорта (культуризм), с достижениями советского автопрома («Волга») и пока еще необычной,
но уже изменившей советский быт техникой («пропылесосить»). Можно найти в словаре-спра-
вочнике и термины, относящиеся к технологиям строительства жилья. Это новые строймате-
риалы: гипсо- и пеплобетон, стевит, стекловата, стемалит, а также стеклопакеты, которые обы-
вателю представляются изобретением XXI века. Все эти новшества успешно применялись при
возведении жилья. Но «хрущевка» – знаковое слово, определяющая константа нового жилого
пространства, возникшего в СССР на рубеже 1950–1960-х годов, – в словаре отсутствует.
Проще всего эта ситуация объясняется соображениями цензурного характера. А возможно, в
бытовой речи конца 1950-х
–
первой половины 1960-х годов вообще не существовало уничи-
жительно-пренебрежительного названия новых жилых зданий и квартир. Напротив, общество
пребывало в состоянии явной эйфории, связанной с изменением пространственных канонов
повседневности.
Советское искусство в то время бурно и во многом искренне восхваляло хрущевское
жилищное строительство. Художник Юрий Пименов создал целую серию картин под общим
названием «Новые кварталы», за что был в 1967 году удостоен Ленинской премии. Для живо-
писца тема нового строительства – позднее пресловутых «хрущевок» – оказалась «очень при-
влекательной». В предисловии к альбому собственных картин, изданному в 1968 году, Пиме-
нов писал: «Прогулки по новым районам... это новый воздух – воздух новых хороших свежих
домов...» Более того, художник считал, что «старые города, которые не имеют вот этих новых
кварталов и новых районов, это все равно что бездетные семьи, которые не имеют детей, не
имеют потомства». Многим людям от искусства казалось, что новое жилое пространство помо-
жет «сконструировать» новые человеческие отношения. В 1958 году Дмитрий Шостакович
написал музыкальную комедию «Москва, Черемушки». Авторство идеи оперетты о жилищ-
ном строительстве конца 1950-х годов принадлежало к тому времени уже вполне знаменитым
поэтам-сатирикам Владимиру Массу и Михаилу Червинскому. К середине 1950-х годов они
создали тексты для таких известных советских музкомедий, как «Самое заветное» Василия
Соловьева-Седого, «Трембита» Юрия Милютина, «Белая акация» Исаака Дунаевского. Эти
советские мюзиклы пользовались в общем-то вполне заслуженной популярностью. Достойной
была музыка, а литературная основа – занимательной. И вот, как вспоминала, беседуя с сотруд-
ником журнала «Вопросы театра», дочь одного из сатириков, писательница Анна Масс, «на
волне успеха они (Масс и Червинский. – Н. Л .) решились на следующий шаг. У них зудело...
а давайте теперь с Шостаковичем напишем. И возникла идея оперетты „Москва, Черемушки“
о строительстве микрорайона Черемушки». В интервью, опубликованном в 2019 году, Анна
Масс так формулирует основную идею оперетты: «Тогда очень актуальная тема – начало строи-
тельства домов с отдельными квартирами, люди впервые выезжали из коммуналок, выбирались
из подвалов. Словом, написали либретто о радостных социальных переменах. Вот влюбленные
живут в коммуналке, не могут пожениться, им негде жить, и тут радость – крыша рухнула в их
доме в Теплом переулке, и они получили квартиру. Переезжают вместе с ними очень разные
жильцы, со своими маленькими историями: тут и комический чинуша, комическая мещанка
Вава и т. д. Мозаика типов, собственно, и составила либретто».
Шостакович не сразу взялся за новую для него работу: «Москва, Черемушки» – первая и
единственная оперетта в огромном музыкальном наследии композитора. Тем не менее музко-
медия получилась. Ее премьера состоялась в январе 1959 года в Москве. В спектакле участво-
вали настоящие звезды, на фоне которых выделялась тогда еще начинающая Татьяна Шмыга.
И все же у великого Шостаковича «Москва, Черемушки» вызывали противоречивые чувства.
В опубликованной в первом номере журнала «Советская музыка» за 1959 год статье под звон-
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
22
ким названием «Быть на высоте великих задач» он писал: «„Москва, Черемушки“ – это мой
первый и, надеюсь, не последний опыт в этом увлекательном жанре. Я работал над нею с боль-
шим увлечением и живым интересом. Мне кажется, что в результате наших общих усилий...
должен появиться на свет веселый, жизнерадостный спектакль. Тема оперетты в веселой, дина-
мической форме затрагивает важнейшую проблему жилищного строительства в нашей стране.
Либреттисты нашли немало забавных поворотов, вносящих оживление в спектакль и дающих
повод для использования разнообразных музыкальных приемов и требуемых жанром номеров.
Здесь и лирика, и „каскад“, и различные интермедии, и танцы, и даже целая балетная сценка».
Одновременно в письмах к друзьям, в частности к театроведу и либреттисту Исааку Гликману,
Шостакович с грустью констатировал: «Я аккуратно посещаю репетиции моей оперетты. Горю
со стыда. Если ты думаешь приехать на премьеру, то советую тебе раздумать. Не стоит терять
время для того, чтобы полюбоваться на мой позор. Скучно, бездарно, глупо. Вот все, что я
могу тебе сказать по секрету». Но произведение становилось популярным, как неудивительно,
на Западе и в США, благодаря талантливой пародийности музыки.
Уже в 1961 году Масс, Червинский и примкнувший к ним Гликман подготовили киновер-
сию мюзикла. Шостаковичу пришлось доработать музыкальную основу. В самом начале 1963
года на экраны страны вышел фильм «Черемушки», режиссером которого выступил Герберт
Раппапорт. Сюжет киноленты, как и оперетты, представлял собой водевильную историю пере-
езда интеллигентной девушки Лиды и ее старого отца в отдельную двухкомнатную квартиру в
новом микрорайоне Москвы. Главным героям мешали жулики в лице управдома и начальника
стройтреста. Но все завершилось победой новоселов. В роли Лидочки снялась ленинградская
балерина Ольга Заботкина, жуликоватых хозяйственников сыграли Василий Меркурьев и Евге-
ний Леонов. Блестяще играли и короли эпизодов 1950-х годов – Константин Сорокин, Рина
Зеленая, Сергей Филиппов, Михаил Пуговкин. Вокальные партии главных героев озвучивали
профессионалы, в частности Эдуард Хиль, а Меркурьев, Леонов, Сорокин и Филиппов свои
куплеты исполняли сами. Фильм Шостаковичу понравился больше, чем собственная оперетта.
А вообще-то гениальный композитор любил «похулиганить». Осенью 1965 года он сочинил
целых пять романсов на «слова», а скорее – на убогие тексты, размещенные в журнале «Кро-
кодил» в разделах «Нарочно не придумаешь» и «Листая страницы». Читать в «Крокодиле»
No 24 за 1965 год без смеха «перлы», вышедшие из-под пера жалобщиков и «правдорубов»,
невозможно и сегодня. Достаточно привести два примера: «В прошлом году в вытрезвитель
попало шесть отцов, из которых есть даже матери. (Из выступления)»; «Прошу выделить двух
техничек грабить территорию детского сада. (Из заявления)».
Юмористический вокальный цикл Шостаковича не развивал темы малогабаритного
жилья. А вот Масс и Червинский какое-то время еще писали о строительных проблемах.
Весной 1964 года они опубликовали в «Крокодиле» (No 11) стихотворение «Новые Чере-
мушки» (из цикла «Прогулки по городу»). Ритмически оно совпадало с лейтмотивом оперетты
и включало много реалий, связанных с самой знаменитой новостройкой конца 1950-х – начала
1960-х годов, начиная от метро «Новые Черемушки», открытого в 1962 году, и кончая «рас-
ползанием» новых домов по всей стране:
Мы ждем вас всех в Черемушки.
Найти нас не хитро —
К нам, в Новые Черемушки,
Доставит вас метро.
Доставит быстро, запросто.
Забудьте навсегда,
Как раньше с пересадками
Тащились вы сюда.
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
23
Возможно, что Черемушки
Когда-то знали вы
Как старую, убогую
Окраину Москвы.
Теперь здесь скверы, улицы,
Огни реклам горят...
«Дом мебели»,
«Дом обуви»,
«Дом тканей»,
Детский сад.
И фабрика текстильная,
Кафе,
И не одно,
И новые
Столовые,
И школы,
И кино...
Все ново!
Как с иголочки!
И все ласкает глаз,
Все только что прописано
В Черемушках у нас,
Ни улицы, ни здания
Старее нас тут нет,
И только лишь название
Осталось с давних лет.
Не только эти улицы
И новые дома —
На жительство прописана
Здесь молодость сама.
Она здесь людям дарится
Для самых смелых дел.
Еще никто состариться
У нас тут не успел.
Еще не все зеленые
Деревья расцвели,
Еще не все влюбленные
Друг друга здесь нашли.
Здесь новое рождается
Буквально на глазах,
А старожил тут бегает
В коротеньких штанах.
И ничего зазорного
И странного тут нет:
Ведь старожилу этому
Всего лишь десять лет.
К нам, в Новые Черемушки,
Мы ждем вас поскорей.
А впрочем, есть Черемушки
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
24
Московских поновей.
И чтоб попасть в Черемушки,
Узнать их благодать,
Совсем не обязательно
В столицу приезжать...
Есть минские Черемушки,
И киевские есть,
И омские,
И томские,
И всех не перечесть.
На юге и на севере
Они возведены.
Черемушки, Черемушки
Во всех концах страны!
И всюду, где Черемушки,
Черемуха цветет,
И все мечты сбываются
У тех, кто там живет.
С явным одобрением писали о новом строительстве и советские прозаики: «Мне при-
ятно, когда что-нибудь строят. Не знаю почему, но приятно. Новый дом, новый магазин, новая
мостовая, деревья, новая станция метро, новая автобусная линия. В этом новом доме буду жить
не я. Может быть, я ничего не куплю в этом новом магазине. Но то, что они новые, что раньше
их не было, а теперь есть, доставляет мне удовольствие». Это строки из повести «Приключе-
ния Кроша» (1960) Анатолия Рыбакова, того самого – автора «Детей Арбата», разоблачитель-
ного антисталинского произведения. Типовые дома с симпатией описывались и на страницах
журнала «Крокодил». Его авторы до начала массового возведения жилья нередко критиковали
строителей то за кривые полы, то за плохую штукатурку, то за неисполнение сроков сдачи
домов. В 1957–1958 годах главное сатирическое издание СССР с нескрываемым изумлением
сообщало о размахе и темпах возведения жилья. На рисунке из номера 31 за 1957 год под
названием «В Юго-Западном районе столицы» Александр Баженов изобразил мирную картину
сидящих у окна бабушки и внучки. Но тема их беседы более чем актуальная: «Бабушка! Как у
нас быстро дома строят, я за свою жизнь такое впервые вижу. – И я тоже». Не меньшим востор-
гом дышит рисунок Евгения Шукаева «На Юго-Западе Москвы» в восьмом номере «Кроко-
дила» за 1958 год. На фоне грандиозной стройки корреспондент интервьюирует монтажника:
«Сколько домов сдадите в этом квартале? – Квартал».
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
25
Крокодил. 1957. No 31. Рисунок А. Баженова
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
26
Крокодил. 1958. No 8. Рисунок Е. Шукаева
Обычные люди, ютившиеся в коммуналках и бараках, под воздействием пропаганды и
восторгов деятелей искусства начинали верить в реальность счастья жить в новой отдельной
квартире. Эрлена Лурье, ныне питерская поэтесса, художник и скульптор, а тогда – юная сту-
дентка одного из ленинградских техникумов, оставила в своем дневнике в декабре 1958 года
следующую запись: «Да, в „Ленинградской правде“ сегодня статья о грандиозном строитель-
стве в городе... очень много, 260 тыс. отдельных квартир!.. Господи, как я хочу отдельную
квартиру! Хоть крошечную!!» В атмосфере всеобщего и наигранного, и искреннего воодушев-
ления вряд ли мог появиться уничижительный термин «хрущевка». Удивляет другое: в словаре
новых слов 1960-х годов вообще отсутствуют какие-либо обобщающие понятия, характеризу-
ющие образцы массового типового жилья.
Однако время шло, дома массовой типовой постройки распространялись по всей стране,
и градус общественного одобрения начинаний власти явно понижался. В 1962 году вполне
советский писатель Александр Андреев, член КПСС, участник Великой Отечественной войны,
к тому времени автор нескольких романов, опубликовал книгу «Рассудите нас, люди». Ее герои
–
молодые люди 1950–1960-х годов, студенты и строители. В уста одного из них – передо-
вого бригадира – автор вложил такие слова: «Я только сегодня осознал, какие клетушки я
создаю... Мне кажется, что человек, который мог выдумать такие квартиры, – не квартиры,
а мышеловки какие-то! – совершенно безразличен к людям...» В тексте мелькают разнооб-
разные слова-знаки, характеризующие новые дома и квартиры в них: «конурки», «клетушки»,
«коробки» и т. д .! «Хрущевок», правда, пока нет. Власть еще не сменилась!
После смещения Хрущева критика быстро строившихся типовых зданий усилилась. Воз-
мутительным казалось единообразие новых районов, что действительно выглядело непри-
вычно для традиционных городов даже в середине XX века. Сначала в 1965 году по этому
поводу, пока довольно мягко, позволил себе пошутить в предновогоднем номере «Крокодила»
за 1965 год добрый и веселый художник Геннадий Андрианов. Он изобразил плачущих в отде-
лении милиции маленьких «новых 1966-х годиков». Они, как гласила надпись под рисунком,
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
27
«заблудились в новом жилом районе». В 1967 году появилась карикатура Евгения Мигунова,
которую уже можно смело отнести к жанру сатиры, а не доброго юмора. Архитекторы и пла-
нировщики с грустью смотрят на плоды нового строительства дома и размышляют: «Н-да.
Домик-то мрачноват. Может, позволим себе парочку архитектурных излишеств?» Примерно
тогда поэтической филиппикой под названием «Трагедия заблудившегося новосела» разра-
зился отец известного востоковеда и журналиста-международника Всеволода Овчинникова –
Владимир Федорович Овчинников. Он много чего построил в Ленинграде в 1930–1950-х годах
и остро переживал результаты «партийно-правительственных изменений» в градостроитель-
стве:
Налево, направо, бок о бок,
Повсюду – вдали и вблизи
Громады дырявых коробок
Стоят в непролазной грязи.
Среди одинаковых зданий
Стою одиноким столбом,
Вспотев от бесплодных стараний
Найти заколдованный дом...
Хотел обнаружить по звездам
Его габарит типовой —
Дома как грачиные гнезда,
Похожи один на другой!..
Увы, в однотипной неволе
Мне не дан магический нюх!
Стихи Вознесенского, что ли,
Начать декламировать вслух?
Сбегутся окрестные жители,
Услышав внезапный мой бред.
Отправят меня в вытрезвитель —
Там есть и ночлег, и обед!..
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
28
Крокодил. 1965. No 36. Рисунок Г. Андрианова
В 1969 году Эмиль Брагинский и Эльдар Рязанов написали пьесу «С легким паром! или
Однажды в новогоднюю ночь». Это был уже настоящий приговор домам массового строитель-
ства. Основную идею своего произведения авторы вложили в краткие комментарии ведущего
–
важной «идеологической» фигуры комедии:
Ведущий: Дома уже давно не строят по индивидуальным проектам, а
только по типовым. Прежде в одном городе возводили Исаакиевский собор,
в другом – Большой театр, а в третьем одесскую лестницу... Теперь во всех
городах возводят типовой кинотеатр «Ракета», в котором можно посмотреть
типовой художественный фильм...
Одинаковые лестничные клетки окрашены в типовой серый цвет,
типовые квартиры обставлены стандартной мебелью, а в безликие двери
врезаны типовые замки. Иногда типовое проникает и в наши души.
Встречаются типичные радости, типичные настроения, типичные разводы и
даже типовые мысли! С индивидуализмом уже покончено, и, слава богу,
навсегда!
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
29
Крокодил. 1967. No 13. Рисунок Е. Мигунова
И пьеса, и фильм «Ирония судьбы, или С легким паром!», снятый уже в 1975 году, вполне
забавны и в общем-то беззлобны. Но свою лепту в формирование отрицательного имиджа
малогабаритного жилья Брагинский и Рязанов внесли. С удовольствием присоединился к ним
и Виктор Драгунский. Герой его книг Дениска Кораблев сначала жил в довольно приличной
коммуналке (см. подробнее главу «Гаванна»), расположенной в центре Москвы. А потом автор
решил переместить своего героя в новые районы. В 1968 году – любопытное совпадение с датой
написания пьесы Брагинского и Рязанова – появился рассказ «Здоровая мысль». Неизменные
и бесконечно симпатичные персонажи Драгунского Дениска и Мишка на этот раз не могут
найти дорогу из школы домой:
Когда стали подходить к нашим домам, Мишка сказал:
– Я каждый день свою квартиру не нахожу. Все дома одинаковые, просто
путаются в глазах. А ты находишь?
– Нет, я тоже не нахожу, – сказал я, – не узнаю свое парадное. То зеленое,
и это зеленое, все одинаковые, новенькие, и балкончики тоже один в один.
Прямо беда.
<..> ...Я остался один в этих одинаковых переулках без названий, среди
одинаковых домов без номеров и совершенно не представлял себе, куда идти...
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
30
Крокодил. 1957. No 18. Рисунок В. Григорьева
Для лучшей ориентировки в пространстве нового строительства Дениска предложил
повесить на дом портрет своей мамы. Папа начинание одобрил словами: «Вполне здоровая
мысль».
Трудно сказать, что именно подстегивало представителей массовой культуры злословить
по поводу массового жилья. Действительно ли к концу 1960-х
–
началу 1970-х годов накопи-
лось раздражение некогда «счастливых новоселов» или апогея достигло недовольство Хруще-
вым? На фоне хаотических реформ поблекла радость от его антисталинской политики. Новые
домики-коробочки стали казаться нелепыми – как и повсеместная посадка кукурузы. Если в
1957 году на страницах «Крокодила» золотистый початок представлен в образе царицы полей,
то в 1963 году царствующая особа смиренно просит хозяйственников позаботиться о ней. А
еще через год, судя по карикатуре Анатолия Елисеева и Михаила Скобелева, урожай кукурузы
в стране выглядел плачевно. Для кинорепортажа о нем требовался реквизит в виде кадок с
высокорослой сельскохозяйственной культурой. С надоевшим злаком покончили сравнительно
быстро – в отличие от массового строительства. К концу 1960-х годов стандартные многоквар-
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
31
тирные дома превратились в неизменную черту городского пейзажа и в СССР, и в большин-
стве западных стран.
Неудивительно, что в это время в официальной лексике русского языка появляются
слова-знаки, связанные с новыми пространствами жилья. Ситуацию зафиксировали в 1984
году авторы книги «Новые слова и значения: Словарь-справочник по материалам прессы
и литературы 70-х годов». Лингвисты взвешенно комментировали статус нового типового
жилья в ключе своих изысканий. Они отметили такой принципиально новый способ решения
жилищного вопроса, как «поквартирное» заселение. До начала возведения столь раздража-
ющих небольших квартир, в просторечии «клетушек», «конурок» и «мышеловок», действо-
вал принцип покомнатного распределения жилой площади. Семье предоставлялась комната в
квартире с соседями, общей кухней, санузлом и т. д . Зафиксировали языковеды распростра-
нение (как в языке, так и в реальности) явления «микрорайона» – принципиально новой про-
странственно-социальной единицы, характерной для организации массового строительства в
городах. Одновременно появились подцензурные лексемы, фиксирующие недостатки массо-
вого жилья. Такой оттенок носил неологизм «распашонка»: квартира, план которой по форме
напоминал рубашку для грудного младенца: «большая проходная комната – и по бокам двери
в маленькие». Считалось, что такое расположение жилых помещений крайне неудобно. Еще
выразительнее выглядело понятие «малогабаритка» – «небольшая квартира с низкими потол-
ками». В 1970-х годах оно употреблялось чаще всего в разговорной речи и имело пренебрежи-
тельно-насмешливый характер. Одновременно использовался и еще один неологизм: малосе-
мейка – в просторечии квартира «для семейной пары или небольшой семьи (на строительстве,
в новом поселке, городе)». Малосемейка – это всегда отдельная квартира, что, по мнению жур-
налистов середины 1970-х годов, обеспечивало ей высшую ступень на своеобразной лестнице
«жилищного благополучия» в среде молодежи. Из малосемеек формировались дома – по сути
дела, общежития квартирного типа. Их тоже называли малосемейками. В общем, количество
слов, касающихся новых форм жилья, в конце 1960-х
–
начале 1970-х годов увеличивалось.
Более того, фольклор в это время зафиксировал появление неологизма с корнем «хрущ». Об
этом свидетельствует следующий анекдот: «Есть ли в СССР трущобы? – Нет, только хрущобы».
Остроумно, ядовито, но малоинформативно и пока еще не имеет места в пространстве под-
цензурного языка. Одновременно официальный лексикон неологизмов, имеющих отношение
к типовому жилью, продолжал расширяться.
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
32
Крокодил. 1963. No 20. Рисунок Е. Ведерникова
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
33
Крокодил. 1964. No 16. Рисунок А. Елисеева и М. Скобелева. В последний год правления
Хрущева над кукурузой уже иронизируют
В начале 1980-х в прессе и подцензурной литературе уже использовалось слово «пяти-
этажка» – «жилой дом в пять этажей». При этом в литературных и публицистических текстах
это не просто пятиэтажное здание, каких было немало и до хрущевских архитектурных рефор-
маций, а непременно типовое и панельное. Такой вид строений даже иногда называли «пяти-
этажниками». И все же само слово «хрущевка» – по-прежнему персона нон грата в официаль-
ном лингвистическом поле.
Все меняется в начале 1990-х . Каждый постперестроечный справочник по русскому
языку стал включать неологизм, образованный от корня «хрущ». Лингвистическое новообра-
зование вошло в многочисленные переиздания словарей Ожегова, который скончался в 1964
году. Его соавторы определили «хрущевку» как «стандартный пятиэтажный дом с малога-
баритными квартирами [по имени Н. С . Хрущева, при котором в городах велась массовая
застройка такими домами]». Это слово отнесено к разряду разговорной, бытовой лексики. Как
элемент русского арго (жаргона) уже в 1994 году расценил название типовых зданий известный
лингвист Владимир Елистратов.
Сравнительно долго сопротивлялись легализации подобных жаргонизмов авторы слова-
рей «Новых слов и значений». Лишь в 1997 году они включили в качестве примеров просторе-
чий, появляющихся в прессе и литературе конца 1980-х, понятия «хрущевка» («малометраж-
ная квартира в блочно-панельных домах, которые строились в конце 1950-х
–
1960-х гг.») и
«хрущоба» («блочно-панельный пятиэтажный дом с малометражными квартирами»). В обоих
случаях лингвисты обнаружили эти слова во вполне советской периодике: газетах «Правда» и
«Ленинградская правда» за 1989 год. Они маркировали «хрущевку» как устойчивый советизм.
Окончательную ясность в определение историко-политической принадлежности этого понятия
внес достаточно эпатажный, вышедший в 1998 году «Толковый словарь языка Совдепии». По
замыслу его авторов Валерия Мокиенко и Татьяны Никитиной, издание должно было «всесто-
ронне представить советскую эпоху в лексическом отображении». Словарь включает больше
шести с половиной тысяч слов. Правда, термины и понятия, так или иначе связанные со време-
нем десталинизации, составляют менее 1 % всех советизмов. Но в них «хрущовка» (орфогра-
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
34
фия Мокиенко и Никитиной), конечно же, присутствует. Согласно «Толковому словарю языка
Совдепии», это «малогабаритная квартира (обычно в типовом пятиэтажном доме, которые в
большом количестве строились в 50-х–60-х гг .)». Стилистическая помета «разг.» определяет
принадлежность этого слова к бытовой речи. А еще одно производное от корня «хрущ», слово
«хрущоба» (орфография Мокиенко и Никитиной) – «пятиэтажный блочный дом, построен-
ный во времена Хрущева»; «район таких домов»; «то же, что „хрущовка“», – авторы вообще
считают шутливым и ироническим выражением. Однако шутка совсем не добрая, а ирония
–
злая. И это вполне объяснимо. Ведь и «хрущевка», и «хрущоба» – советизмы, а они четко
делятся на положительные и отрицательные. Последних, как правило, больше.
Многие советизмы-неологизмы после распада СССР перешли в так называемую пас-
сивную лексику, в разряд историзмов. «Хрущевка» же оказалась очень живучей. Более того,
это слово превратилось в единицу информации о специфике обыденной жизни в СССР, в
устойчивый мем, который, как известно, не требует особых разъяснений. Он с легкостью фор-
мирует в сознании целых поколений устойчивые представления, сеть суждений, упрощая и
обобщая любую информацию. Достаточно простого упоминания мема, чтобы сконструировать
целую картину так или иначе связанных с ним явлений. Те же свойства и у «хрущевки». Этот
неологизм как порождение неподцензурного фольклора конца 1960-х
–
начала 1970-х годов
был легализован лишь на волне перестройки. Слово несет явно пренебрежительный и соци-
ально-агрессивный посыл по отношению к «сугубо советским» канонам строительства нового
жилья. Ныне из словаря в словарь кочуют одни и те же характеристики домов и квартир,
появившихся в СССР в годы оттепели. Общим местом является этажность зданий и техноло-
гия их возведения. В общем, «хрущевки» – это однотипные пятиэтажные блочно-панельные
здания, построенные по инициативе Хрущева и названные в его честь. Этот мем, вцепившийся
в культурную память по меньшей мере трех, а то и четырех поколений россиян, подпитывает
немало мифов, связанных с историей индустриального строительства в СССР.
На самом деле привязка появления типового жилья к эпохе власти Хрущева – чистая
мифология. Советские архитекторы уже в 1925 году начали проектировать стандартные дома,
призванные обеспечить каждую семью отдельной экономичной квартирой. В 1928 году в
Стройкоме РСФСР появилась Секция типизации. Возглавил ее Моисей Гинзбург – крупный
теоретик и практик конструктивизма. Члены Секции разработали жилые ячейки, рассчитан-
ные на заселение одной семьей. Проекты удалось реализовать в Москве, Свердловске и Сара-
тове. Самым известным детищем Гинзбурга считается Дом Наркомфина в Москве. Но поиски
действительно экономичного и доступного, а главное – некоммунального жилья на одну семью
на рубеже 1920–1930-х годов прекратились.
В апреле 1934 года вышло правительственное постановление «Об улучшении жилищ-
ного строительства». В документе указывались прежде всего существенные недостатки прак-
тик возведения жилья. К ним относились: «...а) низкое качество и небрежное выполнение
строительных и отделочных работ при постройке жилых домов – протекающие крыши, плохая
штукатурка и окраска, щели в полах и т. д .; б) низкие потолки и окна, узкие лестницы, теснота
таких обслуживающих помещений, как кухни, коридоры и проч.; в) отсутствие хозяйственных
построек – погребов, сараев и др. подсобных помещений; г) отсутствие внешнего благоустрой-
ства – тротуаров, зеленых насаждений и проч.» Все это, как формулировалось в документе,
не соответствовало «росту культурного уровня и потребностей широких масс трудящихся».
Выстроить прямую связь между уровнем интеллектуальных потребностей и высотой потолка
довольно сложно. Однако представители власти сочли нужным сформировать новые каноны
жилья, которые бы способствовали «окультуриванию масс». В результате в городах и даже в
рабочих поселках предполагалось строить «капитальные дома в 4–5 этажей и выше с водопро-
водом и канализацией», с толщиной стен «не менее 2 кирпичей» и высотой жилых помещений
3–3,2 метра, шириной лестничных клеток – не менее 2,8 метра. Так появился вариант массо-
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
35
вого типового жилья, но с иными параметрами, чем у конструктивистов. Они, как известно,
считали возможным в доступных домах потолок расположить на уровне 2,6–2,8 метра, а меж-
квартирные площадки сделать шириной 2,4 метра. В общем-то разница в размерах колебалась
в пределах полуметра и по ширине, и по высоте. Но так был волюнтаристски завершен первый
этап создания типового жилья, рассчитанного на одну семью. Об этих довольно драматических
событиях с явной печалью написал уже в начале XXI века выдающийся исследователь истории
советской архитектуры Селим Хан-Магомедов:
...Волюнтаристскими методами разрушили все созданное нашим
авангардом и творческую направленность стилистически развернули на 180
градусов. И четверть века наша архитектура развивалась в стилистике
неоклассики. Причем в художественном отношении – это была высокая
неоклассика, ориентированная на освоение наследия итальянского ренессанса
и русского классицизма и ампира. К середине XX века неоклассика
рассматривалась советскими архитекторами как характерное именно для
нашей страны творческое течение. Не ощущалось тогда внутренних кризисных
тенденций в процессах формообразования.
Мы называем сейчас эту неоклассику сталинским ампиром, но
в вопросах формообразования и стилеобразования это творческое
течение может и должно рассматриваться как высокохудожественный этап
отечественной архитектуры XX века.
Советский ампир своей помпезностью очень напоминал неоклассику 1910-х годов, а
главное – соответствовал духу имперского сталинизма, представляя собой важнейшую состав-
ляющую «большого стиля» конца 1930-х
–
начала 1950-х годов. Так можно назвать комплекс
визуальных приемов демонстрации могущества власти, «витрину» сталинского социализма.
Атмосфера «большого стиля» формировала в СССР всеобъемлющий симулякр, когда мате-
риальное и ощутимое для одних заменялось символическим для других. Термин, введенный
в научный оборот в начале 1980-х годов французским философом и культурологом Жаном
Бодрийяром, вполне применим к архитектуре жилья конца 1930-х – начала 1950-х годов. Тогда
в больших городах, прежде всего в Москве и Ленинграде, появились здания, которые до сих
пор именуются «сталинскими домами» или «сталинками». Их начинали возводить уже в сере-
дине 1930-х годов. Правда, в то время еще не существовало СНиПов – законодательно закреп-
ленного свода документов под общим названием «Строительные нормы и правила». Может
быть, поэтому в новостройках конца 1930-х годов при высоких трехметровых потолках, газе,
канализации и водопроводе вполне могли отсутствовать отдельные ванные комнаты (подроб-
нее см. главу «Гаванна»).
Война, конечно, затормозила процесс возведения «по-сталински» комфортного типового
жилья. Но на рубеже 1940–1950-х годов такие дома строились довольно активно, прежде всего
в Москве. В январе 1951 года на заседании Московского комитета ВКП(б) прозвучало следу-
ющее заявление: «Мы должны строить для советских людей на 100 лет, и нельзя из-за мело-
чей делать такие квартиры, которые бы вызывали нарекания. Они и через 100 лет должны
обеспечивать трудящимся уют, покой и максимально благоприятные условия». Новые пяти-
шестиэтажные дома, добротные и обстоятельные, символизировали незыблемость и вечность
социалистического строя. Здания выглядели гармонично и фундаментально как снаружи, так
и внутри.
Однако у сталинок с трехметровыми потолками и прочими «крупногабаритными» радо-
стями были свои существенные недостатки. Квартиры становились вариантами коммуналок.
Эту практику советской повседневности зафиксировала художественная литература конца
1940-х
– нача ла 1950-х годов, в частности роман Веры Пановой «Времена года» (1953). Книга
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
36
выросла из газетных публикаций, а, как известно, работа в прессе – прекрасная школа для
литератора. Так сформировалось целое поколение именно советских прозаиков. Для историка,
стремящегося использовать художественную литературу в качестве достоверного источника,
очень важна именно «свежеиспеченность» газетного текста. В нем и правдивость, и искажения
одинаково лишены последующих наслоений памяти, меняющейся политической конъюнктуры
ит.д.
В декабре 1949 года Панова подготовила для новогоднего номера «Литературной газеты»
небольшую публикацию. Писательница вспоминала: «Я непременно читаю свои вещи, когда
они приходят напечатанными. И всегда мне кажется, что в этом виде они звучат совершенно
иначе, чем в рукописи, даже завершенной. Прочла я и эту мою статью на газетной полосе, и
вдруг она мне показалась вовсе не статьей, а законченным вступлением в какой-то большой
роман». По словам Пановой, «это была длительная и очень трудная работа», которая стоила
автору «и раздумий, и крови». Сложность объяснялась прежде всего тем, что писательница
стремилась «сделать роман очень современным, на лицах и фактах сегодняшнего дня, и в то
же время дать много разных судеб, возвращаясь при этом к прошедшим годам, и в то же время
открывать какие-то просеки в будущее». Роман «Времена года» в полной редакции появился
вскоре после смерти Сталина, опередив знаменитую «Оттепель» Ильи Эренбурга. В центре
повествования – жизнь «большого периферийного города», рабочих его заводов, учителей,
студентов, управленцев разных уровней, домохозяек и медсестер. И конечно, большое место в
«городской прозе» заняли сюжеты, связанные с «квартирным вопросом». Человек своего вре-
мени, Панова с восторгом и оптимизмом пишет о размахе возведения жилья в конце 1940-х
–
начале 1950-х годов. Более того, один из явно милых сердцу писательницы нарочито положи-
тельных героев – молодой бригадир строителей Саша Любимов. Однако, как будто «по умолча-
нию», как о типичной бытовой практике в романе написано о коммуналках в сталинках. Сту-
дентка и квалифицированный рабочий накануне свадьбы получают жилье. Но это всего лишь
комната в новой квартире, где уже живет молодая семья с ребенком. И конечно, в таких усло-
виях сразу выстраиваются четкие правила регламентации жизни – уборка общих мест пользо-
вания по строгому графику. Навык, конечно, полезен для поддержания гигиены жилья, но ему
следовало подчинять все частное. В «элитной» коммуналке, опять-таки, в новом доме живут
еще два персонажа книги Пановой – учитель и капитан милиции: «У них было по комнате в
этой двухкомнатной квартире, а кухня и передняя общие».
Панова – одаренный, но сугубо советский литератор и к тому же трижды сталинский
лауреат – сумела зафиксировать в послевоенном быте и продолжение практики «награжде-
ния жильем». В середине 1930-х годов устойчивым маркером социального статуса человека
в СССР считалась отдельная квартира. Нужным власти людям полагалась комфортабельная
жилплощадь. Иногда стремление власти вознаградить представителей элиты советского обще-
ства, куда входили и «знатные рабочие», доходило до абсурда. Зачинатель трудового движения,
названного его же именем, шахтер Алексей Стаханов получил в качестве поощрения не про-
сто благоустроенную квартиру, а настоящие апартаменты со специально обставленным каби-
нетом, хотя необходимость этого помещения в жилье рабочего вызывает определенные сомне-
ния. Первая шикарная квартира Стаханова находилась в маленьком шахтерском поселке. А
потом был переезд в Москву в знаменитый Дом на набережной.
После войны норма – «предоставление жилья» за особые заслуги – продолжала действо-
вать. В романе «Времена года» есть персонажи, которые получают отдельные квартиры – отли-
чительный знак благополучия в СССР – и в конце 1930-х, и на рубеже 1940–1950-х годов. В
первом случае это высококвалифицированный лекальщик – представитель рабочего класса,
во втором – работник системы МВД. Ему, дослужившемуся до звания майора, «по должности
положена и квартира», жить в прежней небольшой коммуналке уже «неприлично». При этом
объектом такого распределения является жилплощадь в новых, «сталинских» домах.
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
37
Еще выразительнее ситуация складывалась в послевоенной Москве. Здесь, как известно,
в конце 1940-х – первой половине 1950-х годов строились так называемые сталинские высотки.
Решение о возведении восьми таких домов Совет министров СССР принял 13 января 1947
года. Высотки должны были продемонстрировать «величие сталинской эпохи, расцвет куль-
туры, героику созидательного труда советского народа». Действительно, в ходе реконструкции
столицы выстроили кольцо высотных зданий. Их иногда называют «сталинскими тортами» за
помпезность и особенность силуэта – последовательно сужающиеся и увеличивающиеся по
высоте ярусы со ступенчатой («тортовой») композицией. В высотках размещались админи-
стративные объекты, в частности МГУ и Министерство иностранных дел. Но одновременно
возводились и сугубо жилые здания в 24 и 32 этажа. В высотках были квартиры различной
площади: от 160-метровых в центральном корпусе до небольших 40-метровых в боковых кры-
льях каждого здания. Организация жилого пространства в «сталинских небоскребах» потре-
бовала от советских архитекторов новых разработок. Это касалось, в частности, принципов
проектирования особых систем вентиляции, благодаря которым в зданиях удалось создать
комфортные условия проживания. И конечно, здесь селились представители советской элиты.
В номере 12 журнала «Крокодил» за 1952 год размещены забавные рисунки, отражающие реак-
цию новых жильцов на квартиры в высотках. На первой карикатуре под названием «Высот-
ная серенада» художник Наум Лисогорский изобразил девушку, вынужденную слушать пение
любимого через специальное устройство, поскольку звук не долетает до верхних этажей зда-
ния.
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
38
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
39
Крокодил. 1952. No 12. Рисунок Н. Лисогорского
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
40
Крокодил. 1952. No 12. Рисунки С. Забалуева и В. Васильева
На рисунке Виктора Васильева можно увидеть очень грустную бабушку и следующую
подпись: «На старой квартире, бывало, сядешь у окошка – народу сколько увидишь. А здесь
на двадцать первом этаже, кроме птиц, ничего не увидишь!.. Вот глушь!»
Но эти два сюжета – выражение доброго юмора по поводу новых канонов городской
жизни. А в третьей изошутке художника Станислава Забалуева можно усмотреть подтекст,
о котором, скорее всего, не думали авторы рисунка и подписей к нему. Незамысловатая кар-
тинка сопровождается пространным диалогом: «Скажите, пожалуйста, Сидоров здесь живет?
Он должен был вчера сюда переехать. – Сюда все вчера переехали. – Он стахановец! – Здесь
все стахановцы. – Он сегодня справляет новоселье! – Здесь все сегодня справляют новосе-
лье». Из беседы гостя и хозяйки становится очевидным, что на такое жилье могут претендо-
вать лишь люди, обласканные властью. То же происходило и в Ленинграде. В романе Даниила
Гранина «Искатели», создававшемся в 1951–1954 годах, почти одновременно с «Временами
года» Пановой, отдельной квартирой награждается преуспевающий чиновник от науки Вик-
тор Потапенко. Он с явным удовольствием демонстрировал жилье бывшему однокашнику по
институту: «Дом был новый, еще пахло краской... Широким жестом Виктор распахивал бес-
шумные застекленные двери. Вот его кабинет... А ... ванная, душ, спальня! Да, квартира была
прекрасная». С последним утверждением трудно не согласиться.
Апофеоз художественной презентации роскоши первых так называемых сталинских
домов – картина Александра Лактионова «Переезд на новую квартиру» (1952). Это яркое и
далеко не однозначное полотно, несмотря на то что его автор объясняет свой замысел просто:
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
41
«Я хотел изобразить самую простую советскую семью. Большая семья жила в подвале. Сейчас
они получили новую квартиру. Семейное ликование по этому поводу я и стремился передать».
На самом деле художник сумел подчеркнуть особые «достоинства» счастливых новоселов.
Центральная фигура картины – подчеркнуто «простая женщина». Об этом свидетельствуют и
платок на голове, и натруженные руки, и поза «руки в боки» – демонстрация вызова, агрессии
и способности отстоять свое пространство. Однако лучшая защита, своеобразный «оберег» –
это медаль Материнства II степени, маркер «полезности» женщины для социалистического
общества. И хотя на картине всего двое детей, логично предположить, что их в семье больше,
не менее пяти.
Новое жилье – несомненная награда за «материнство». Впрочем, вопрос о том, велика
ли эта награда, спорный. В начале 1950-х годов, как известно, действовал покомнатный прин-
цип предоставления жилплощади. Вполне вероятно, что многодетной матери дали в шикарной
сталинке две смежные комнаты. Эта ситуация выглядит вполне реальной, если вглядеться в
странного мужчину на заднем плане картины. Официальный костюм и навязчиво выделенный
белый воротничок диссонируют с обликом центральной фигуры полотна. Мужчина не участ-
вует в общем ликовании, он почему-то увозит в соседнюю комнату, кстати уже вполне жилую,
в отличие от «хором» новоселов, велосипед. Этот предмет обычно держали в коридорах, о
чем свидетельствует, например, кинокомедия Константина Юдина «Сердца четырех» (1941).
В условиях «мирного сосуществования» соседей не было необходимости держать велосипед в
жилых помещениях. И тем более этого не следовало делать в отдельной квартире. При взгляде
же на холст Лактионова непонятно, зачем счастливый новосел заносит велосипед в комнату,
если вся квартира теперь принадлежит его семье. Скорее всего, мужчина в партикулярном
платье, явно не подходящем для перетаскивания мебели, – сосед, уже вполне обжившийся в
новом пространстве и не желающий мешать новоселам своим скарбом. А возможно, он просто
беспокоится за свой транспорт – ведь команда из пяти детей вполне может его повредить.
И еще одно соображение, на сей раз в стиле песика Фафика. По русским приметам при
вселении в новое жилье первой запускают кошку. У Лактионова мурлыка сидит на руках и
явно ждет своего часа. Ситуация разворачивается не в коридоре квартиры, а на пороге двух
смежных комнат – скорее всего, реального пространства обитания новых жильцов. В общем,
детали, казалось бы, лубочно-тоталитарной картины Лактионова – лишнее свидетельство того,
что советское изобразительное искусство фиксировало процесс решения жилищного вопроса
с помощью повышения статуса и комфорта именно коммунального жилья.
Сталинки-коммуналки как норму жизни отобразил и советский кинематограф. В кар-
тине «Дом, в котором я живу» (1957) Льва Кулиджанова и Якова Сегеля показана предвоен-
ная московская новостройка, состоящая из типовых домов конца 1930-х годов. Две смежные
комнаты в трехкомнатной квартире получает рабочая семья из пяти человек! Их соседями
оказывается молодая пара – геолог и художница по тканям. В сравнительно небольшой кухне
постоянно встречаются две хозяйки. Им приходится по очереди пользоваться одной газовой
плитой и одной раковиной. Кроме того, в квартире нет ванной комнаты – все жильцы моют
руки и лицо, чистят зубы в кухне! И это комфорт нового типа коммуналок.
В начале 1950-х годов ситуация в сталинском типовом строительстве меняется. Согласно
первому СНиПу (1954), в квартирах должны были наличествовать следующие помещения:
жилые комнаты, кухня, передняя, ванная (или душ), хозяйственная кладовая. Конечно, речь
шла о зданиях так называемых первого и второго классов с особой долговечностью «ограж-
дающих конструкций». Именно они, а не высотки в общественном сознании и сегодня ассо-
циируются с термином «сталинки». Действительно, можно считать, что в СССР появились
типовые жилые здания. В таком доме, как свидетельствует фильм Феликса Миронера и Мар-
лена Хуциева «Весна на Заречной улице», выпущенный в прокат в 1956 году, получает жилье
молодая учительница вечерней школы Татьяна Левченко. Действие кинокартины происходит
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
42
в Запорожье в первой половине 1950-х годов. Город металлургов активно застраивается луч-
шими образцами советской неоклассики. Но в новостройках располагаются в основном либо
отдельные квартиры советской знати, либо относительно комфортные коммуналки с ванной,
газовым отоплением и т. д. и обязательным взаимоконтролем соседей. В сталинках, согласно
СНиПу 1954 года, проектировались одно-, двух-, трех-, четырех-, пяти-, шести- и даже семи-
комнатные жилые пространства. Размер кухонь полагалось делать не менее 7 и не более 15
метров со всеми вытекающими удовольствиями. Но об этом позже, в главе «Кухня». А сей-
час важно понять, что все новые сталинские квартиры для рядовых граждан, кроме одноком-
натных, – это коммуналки. Татьяна Левченко, главная героиня фильма «Весна на Заречной
улице», получила, безусловно, комнату. Соседями оказались ее же ученики, молодая пара с
грудным ребенком. Кухня, конечно, была общей, и счастливые новоселы искренне надеялись,
что не поссорятся во время готовки или мытья посуды.
Крокодил. 1953. No 2. Рисунок Л. Генча
Два поколения советских людей к началу 1950-х годов как-то приспособились к усло-
виям огромных, иногда 30-комнатных коммуналок. Они образовались в результате «жилищ-
ного передела», уплотнения и самоуплотнения в зданиях еще дореволюционной постройки.
Заселялись и бывшие «меблирашки» с заранее задуманной коридорной системой. Эти про-
странства, как правило, имели большие кухонные помещения, где нередко хозяйничали сразу
по 20–25 человек. В новых сталинских коммуналках такого, конечно, не случалось, но суще-
ствовали свои проблемы. Далеко не всегда удачными оказывались планировки околодомовых
территорий, рядом с жилыми домами не предусматривалось строительство детских садов. Эту
проблему пытались поднять карикатуристы «Крокодила» еще в начале 1953 года. Леон Генч
разместил рисунок, где зафиксирована вполне идиллическая сценка – малыши строят домик
во дворе нескольких новых семиэтажных зданий. Вверху небольшая редакторская ремарка:
«Во вновь строящихся домах не планируются помещения для детских садов и яслей». Обра-
щает на себя внимание и текст, вложенный в уста детей: «Давай построим большой-большой
дом и ни одной комнаты не дадим дядям-архитекторам. Пусть они на улице играют». Даже
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
43
малышам казалась очевидной ситуация покомнатного распределения жилья в типовых сталин-
ках. Не идеальным было и качество строительства в начале 1950-х годов, еще до появления
«хрущевок». И об этом с завидной регулярностью напоминал «Крокодил». Евгений Щеглов
в 27-м номере за 1953 год опубликовал рисунок под названием «Размышления у парадного
подъезда» со следующей редакторской преамбулой: «Многие строительные организации не
уделяют должного внимания качеству выполняемых работ». Еще выразительнее текст, вло-
женный в уста персонажей карикатуры: «Дом выглядит так, будто его никогда не ремонтиро-
вали. – Совершенно верно, он только что построен». В первом номере 1954 года размещен изо-
материал Александра Баженова с подписью: «Как приятно войти в новую квартиру...» Ручка
от двери в долгожданное жилье отрывается от первого прикосновения! А весной 1956 года,
более чем за год до официального начала возведения «хрущевок», появилась карикатура Леона
Генча. Художник изобразил счастливого новосела, он тащил домой оконную раму, раковину,
батарею. Видимо, все это уже вышло из строя в только что полученной новой квартире. Кроме
того, типовые сталинки возводились очень медленно. Уже поэтому они не могли стать инстру-
ментом решения жилищной проблемы в СССР, острота которой нарастала. Об этом свиде-
тельствуют «письма во власть».
Крокодил. 1953. No 27. Рисунок Е. Щеглова
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
44
Крокодил. 1954. No 1. Рисунок А. Баженова
В 1955 году обычные люди направили сотни посланий в адрес II Всесоюзного съезда
советских архитекторов. Чаще всего это обращения людей, уже неспособных ждать повсе-
местного возведения монументальных сталинок: «Товарищи делегаты съезда! Разрешите вас
поприветствовать и передать пожелание как можно скорее перейти к строительству жилищ для
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
45
людей, для простых людей... К сожалению, никто из делегатов не выслушал тех, которые живут
в старых деревянных домах, ходят за водой в соседний переулок, затыкают стенные щели...
тряпками... Тех у которых во дворах, при чем в очень маленьких дворах, по 5–6 выгребных
ям и помоек... Не все беды этих людей кончаются вышеперечисленными условиями. Их мучит
теснота. Они не мечтают о местах для велосипедов и сезонной одежды... а лишь о месте, где
поставить кровать ребенку... Эти товарищи... могут быть служащими, инженерами, а боль-
шей частью рабочими, бывают на улицах, где строят высокие разукрашенные дома, любуются
ими, а потом приходят в свои жалкие обиталища, где негде толком отдохнуть... Вот с такими
москвичами делегатам съезда следовало поговорить. Так бы они поняли, что реконструкцию
Москвы следовало начинать не с гостиниц-миллионеров, а с простого человеческого жилья».
Одновременно звучала и конструктивная критика жилищной ситуации, порожденной принци-
пом покомнатного распределения жилья в новых домах: «Малонаселенные... квартиры... не
такая уж большая радость, т. к . каждый рискует вселиться с какими-нибудь хулиганствующими
типами и быть вынужденным до конца терпеть, т. к . свидетелей не будет».
Крокодил. 1956. No 3. Рисунок Л. Генча
Эта ситуация действительно превращалась в проблему, которую зафиксировали совет-
ская художественная литература и кинематограф. Виктор Драгунский в начале 1960-х годов
написал рассказ «Волшебная сила искусства». Главная героиня, пожилая учительница, полу-
чает новое жилье – комнату в двухкомнатной квартире. Дом явно новый, со всеми удобствами.
Но соседи – немолодая, очень наглая пара по фамилии Мордатенковы – «сразу поставили себя
хозяевами новой квартиры» и, прежде всего, мест общего пользования – кухни, коридора, ван-
ной комнаты. Урезонить сожителей по комфортной коммуналке было некому. Старая интел-
лигентная женщина оказалась с ними один на один. В рассказе и в фильме, снятом в 1970 году,
ситуацию удалось изменить, тем более что обидчиков в киноверсии привел в чувства сам Арка-
дий Райкин. Он сыграл роль бывшего ученика главной героини – артиста, талантливо изобра-
зившего возможного претендента на комнату учительницы. Перспектива получить в результате
обмена нового жильца, явного хулигана, который обещал «в лоб брызнуть» и «из прынцыпа
переменяться (поменяться. – Н. Л .)», изрядно напугал наглую парочку, не соблюдавшую пра-
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
46
вил общежития. Жизнь учительницы наладилась. В реальности все было несколько сложнее.
Неудивительно, что в обществе зрело напряжение, связанное не только с теснотой и неблаго-
устройством, но и с социальными недостатками принципа покомнатного распределения жилья.
Эти настроения получили отражение в художественной литературе. Герой романа Гранина
«Искатели» (1954) четко сформулировал свою позицию в жилищном вопросе: «Строить так
строить. Каждой семье отдельную квартиру. И никаких компромиссов». В общем, для реше-
ния жилищного вопроса требовалось не только увеличивать количество новых домов, но и
отказаться от покомнатного распределения жилплощади. Проще и быстрее всего осуществить
такую программу позволил полный переход на массовое типовое строительство с частичным
возрождением приемов и методик советских архитекторов-конструктивистов конца 1920-х
годов. Но об этом не расскажет агрессивный мем «хрущевка» – не расскажет он, впрочем, и
о довольно разнообразных планировках типовых домов, и о практиках применения блоков и
панелей задолго до начала хрущевского единоличного правления, а главное – о реализации в
новом строительстве принципа поквартирного распределения жилья.
В послевоенном мировом социуме уже на рубеже 1940–1950-х годов получила широ-
кое распространение идея индивидуализации жилого пространства. В Европе интенсивно шло
возведение доступных многоквартирных домов для широкого потребителя. Во второй поло-
вине 1950-х годов Советский Союз стал соучастником осуществления всемирной идеи решить
жилищный вопрос с помощью типовых квартир. Это «неофициальное присоединение» нашло
отражение в советских партийно-государственных документах 1957 года, который и без того
был наполнен знаковыми событиями. Среди них планетарно важными стали VI Всемирный
фестиваль молодежи и студентов в Москве 28 июля – 11 августа; запуск первой в мире межкон-
тинентальной баллистической ракеты Р-7 20 августа; вывод на орбиту первого в мире искус-
ственного спутника Земли («Спутник») 4 октября; спуск на воду первого в мире атомного
ледокола «Ленин» 5 декабря. Многократное повторение здесь слова «первый» вполне оправ-
данно. 1957 год запомнился и курьезами, связанными с именем Хрущева. Весной началась
эпопея празднования 250-летия Санкт-Петербурга (тогда Ленинграда). Этот юбилей вообще-
то планировали отмечать в мае 1953 года. Однако сразу после смерти Сталина пышный празд-
ник не рискнули проводить. А вот 16 мая 1957 года в СССР учредили медаль «В память 250-
летия Ленинграда». Через пять дней, 22 мая, Хрущев выступил на совещании работников
сельского хозяйства областей и автономных республик СССР и предложил идею «догнать в
ближайшее время США по производству мяса, молока и масла на душу населения». Само-
управство лидера, явно рвавшегося к единоличной власти, вызвало достаточно обоснованное
раздражение у представителей бывшей сталинской высшей номенклатуры. В стране назрел
политический кризис. 29 июня пленум ЦК КПСС снял со всех постов и вывел из состава
партийных руководящих органов представителей так называемой «антипартийной группы» –
Вячеслава Молотова, Георгия Маленкова, Лазаря Кагановича и «примкнувшего к ним» Дмит-
рия Шепилова. Неуклюжую партийную формулировку острословы тех лет мгновенно пере-
делали в самую длинную оппозиционную фамилию – «Ипримкнувшийкнимшепилов». А 31
июля появилось постановление ЦК КПСС и Совета министров СССР «О развитии жилищ-
ного строительства в СССР». Оно демонстрировало новые гуманистические цели советской
социальной политики, совпадавшие с общемировыми тенденциями. В отличие от достиже-
ний в космосе и ядерной энергетике, где Советский Союз действительно был в 1957 году пер-
вым, в сфере типового домостроения он выглядел как «Ипримкнувшийкнимшепилов». Совет-
ские высшие партийные и государственные инстанции считали необходимым, как указывалось
в постановлении, «в ближайшие 10–12 лет покончить в стране с недостатком в жилищах».
Решить такую задачу казалось возможным с помощью жесткого соблюдения норм типового
строительства.
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
47
Июльское постановление 1957 года можно считать законодательным оформлением
жилищной реформы Хрущева и датой если не рождения, то, во всяком случае, зачатия «хру-
щевок». До этого шла «постановка эксперимента», «зачистка архитектурного пространства»
с помощью своеобразной «архподготовки» (подробнее см. главу «Геолокация и экстерьер»).
«Начиная с 1958 г., – указывалось в постановлении, – в жилых строящихся домах, как в горо-
дах, так и в сельской местности, <необходимо> предусматривать экономичные благоустроен-
ные квартиры для заселения одной семьей » (курсив мой. – Н. Л .). Властные органы в дирек-
тивной форме нацелили Госстрой СССР на осуществление строительства «жилых домов...
по типовым проектам» на основе новых норм высоты помещений в возводимых зданиях. В
декабре 1957 года появилось отредактированное издание «Строительных норм и правил». В
документе подтверждалось положение о возведении благоустроенных квартир для заселения
одной семьей. Это было самым принципиальным новшеством, закрепленным в регламенти-
рующих строительных документах. Но на уровне бытовой памяти наиболее важным кажется
утверждение в измененных СНиПах предельной высоты потолков 2,5 метра. И это заслуга мема
«хрущевка». Бойкое словечко, не имеющее перевода на другие языки, – кирпичик в фунда-
менте мифологемы об особом пути развития России на любом этапе ее истории.
Специфика русской жизни имеет, как правило, лишь две оценки: исключительно поло-
жительную и исключительно отрицательную. И если при популярном ныне стремлении «умом
Россию понимать» информация о «сверхдостижениях», особенно советского времени, воспри-
нимается с большой долей скепсиса, то уникальность недостатков не подвергается сомнению.
Известный слоган времен СССР «Советское – значит отличное» на бытовом уровне модифи-
цируется в шутки вроде «Советское – значит непрактичное, неприличное, несимпатичное»
и т. д. – в общем, никудышное, низкокачественное, плохое. По аналогии можно предполо-
жить, что все появлявшееся в СССР и не отвечавшее социальным ожиданиям определенной
части населения рассматривалось как сугубо советское. Так получилось и с образцами мас-
сового жилищного строительства. «Хрущевка» – неоспоримый и к тому же политизирован-
ный элемент советского новояза – закрепила в бытовом сознании представление о том, что
блочно-панельные пятиэтажки с низкими потолками и малогабаритными квартирами – детище
системы социализма, расплодившееся на просторах России по инициативе Хрущева. На самом
же деле типовое домостроение – явление международное. Начинания западных архитекторов,
тяготевших к минимализму в жилищном строительстве, уже на рубеже 1920–1930-х годов про-
никали в СССР. Здесь сформировалась благодатная почва для развития системы доступного,
экономичного, современного жилья. В одном ключе с советскими конструктивистами работал
немецкий зодчий Эрнст Май, автор жилищной программы «Новый Франкфурт». Он проекти-
ровал дешевые дома с «квартирами прожиточного минимума» и с так называемыми «франк-
фуртскими кухнями» (подробнее см. главу «Кухня»). Однако система имперского сталинизма
и в конце 1930-х
–
начале 1950-х годов нуждалась прежде всего в помпезных архитектурных
доминантах. Одновременно в послевоенной Европе развернулось строительство доступного
муниципального жилья с довольно скромными габаритами. В качестве доказательства доста-
точно привести данные о высоте потолков в европейских типовых домах: Австрия – 2,25 метра,
Бельгия – 2,3–2,5 метра, Великобритания – 2,28 метра, Голландия – 2,6 метра, Дания – 2,8
метра, Италия – 2,5–2,8 метра, Норвегия – 2,35–2,5 метра, Португалия – 2,7–2,8 метра, Фран-
ция – 2,5 метра, Финляндия – 2,5 метра, Швеция – 2,5 метра.
В Европе широко использовались дешевые технологии быстрого возведения довольно
простых блочных жилых зданий на стальных, деревянных и даже алюминиевых рамах. Так,
в Великобритании появились префабы (prefabs, от prefabricated homes) – каркасно-модульные
дома. В СССР жилье, собранное по такой технологии, называлось блочным. Страна, строив-
шая коммунизм, не могла себе позволить использовать дорогостоящий алюминий, и бедность
в этом случае оказалась на руку властям. Англичане обозвали сборные строения на алюми-
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
48
ниевой основе «домиками из консервных банок». Можно себе представить, как бы характе-
ризовали такой феномен советские острословы, опираясь на потенциал «великого и могучего
русского языка». Не слишком привлекательно выглядели и возводимые на деньги английских
муниципалитетов кирпично-бетонные малоэтажки – длинные здания, в которых на открытые
галереи выходили двери квартир. Их внутренние габариты напоминали характеристики совет-
ских зданий второй половины 1950-х годов: потолки – 2,5 метра, кухни – около 6 квадрат-
ных метров. Конечно, британский «быстрострой» конца 1940-х
–
начала 1950-х годов вызы-
вал двойственные чувства. Это зафиксировала английская художественная литература 1950-х
годов, например роман Джона Брейна «Путь наверх» (1957). Его главный персонаж молодой
человек Джо Лэмптон из небольшого рабочего городка Дафтона, рассматривая бетонные дома-
коробки, которые «строит... муниципалитет», замечает, что «люди могут быть счастливы в
этих крошечных домиках... с ванной и без гаража... но только не я» (курсив мой. – Н. Л.) .
Кто-то, как амбициозный герой Брейна, мечтавший когда-нибудь поселиться в особняках и
многокомнатных апартаментах, действительно презирал префабы. Иные же довольствовались
арендой этого недорогого жилья с минимальным комфортом.
Типовое строительство в конце 1940-х
–
середине 1950-х годов развернулось во всех
странах Европы. Многие западные социальные историки и сегодня называют этот процесс
«прыжком в современность». Преимущества отдельного скромного жилья ощутили жители
послевоенной Франции. Там с 1950 года началось возведение так называемых ашелемов (от
аббревиатуры HLM [аш-эль-эм] – une habitation à loyer modéré – жилье за умеренную плату).
Уже в 1953 году французы построили 100 тысяч таких объектов, а в 1959-м – более 300 тысяч.
Все здесь было строго нормировано и ограничено – высота потолков, размеры комнат и кухонь,
наличие удобств. Но многим в начале 1950-х годов такое жилье казалось очень привлекатель-
ным, что опять-таки зафиксировала художественная литература. Француженка Мартина, геро-
иня романа Эльзы Триоле «Розы в кредит» (1959), «не мечтала ни о славе, ни о богатстве.
Она мечтала всего лишь о маленькой, со всеми удобствами, квартире в новом доме на одной
из окраин Парижа». Квартиру бездомной Мартине купили ее старшие друзья и благодетели
и подарили на свадьбу. Скромный ашелем мог бы осчастливить молодую семью, если бы не
безумная страсть Мартины к кредитам. Но это уже другая история, хотя и довольно поучи-
тельная...
Типовое строительство заполонило всю Европу и помогло на определенный срок решить
квартирный вопрос. Во Франции особенно прославилась методика инженера-архитектора Рай-
мона Камю. Уже в 1948 году он презентовал принципы крупноблочного строительства. По
системе Камю дома росли стремительно. И конечно, это обстоятельство оказалось очень при-
влекательным для советского политического руководства. Его представители выезжали во
Францию в 1955 году для ознакомления с западным опытом решения «квартирного вопроса».
Одновременно чиновники из строительного отдела ЦК КПСС посетили Англию, Австрию,
Голландию, Италию. Но французы оказались вне конкуренции и не только в сфере кино
и моды. В общем, выражаясь языком песика Фафика, можно сказать, что со второй поло-
вины 1950-х годов началась тотальная «камюлизация» жизни в СССР. Советские люди могли
пить коньяк семейства Камю, который с 1959 года импортировался в Страну Советов, читать
прозу Альбера Камю (роман «Посторонний» перевели на русский язык в 1966 году) и даже
жить в новых домах, построенных по проектам Раймона Камю. Он продал Советскому Союзу
свою технологию массового крупнопанельного строительства. Жилье а-ля Камю не отличалось
высокими потолками, считалось лишь, что они должны быть не ниже 2,5 метра, а кухни – не
меньше 6 квадратных метров, жилые комнаты полагалось проектировать не менее 9 квадрат-
ных метров. Ненужными оказались и лифты – ведь во Франции дома типовой застройки не
превышали четырех этажей. Природная французская экономность пришлась по вкусу антиста-
линской государственной элите, и прежде всего Хрущеву. Он же санкционировал использова-
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
49
ние в СССР и американского метода «подъема перекрытий», с помощью которого можно было
сократить затраты на подготовительные строительные работы.
Новое руководство страны явно спешило с реализацией программ жилищного строитель-
ства. Индивидуальное жилье превращалось в антитезу коммуналок – порождения советской
системы 1920–1940-х годов. Сооружение типовых домов являлось частью политики деста-
линизации общества и деструкции «большого стиля». Любопытно следующее совпадение.
В конце июня 1957 года Хрущев расправился с просталинской оппозицией. Ее представи-
тели, как указывалось в постановлении июньского пленума ЦК КПСС 1957 года, проявляли
«барски пренебрежительное отношение к насущным жизненным интересам широких народ-
ных масс...». И почти ровно через месяц появилось решение по возведению «хрущевок».
Создается впечатление, что существование оппозиции тормозило хрущевские преобразования
в строительной сфере. Действительно, бывшую сталинскую номенклатуру явно раздражало
стремление использовать в СССР западные методики разрешения «жилищного вопроса». В
начале 1970-х годов в беседе с писателем Феликсом Чуевым Вячеслав Молотов говорил: «Хру-
щев сыграл на обывателе, на мещанине... похуже да подешевле. Домов понастроили с низкими
потолками, скопировали за границей у капиталистов, но те-то заинтересованы лишь бы как-
нибудь впихнуть побольше рабочих». Сталинский нарком как будто понимал, что непривыч-
ное для СССР жилье потребует иных правил обычной жизни, которые уже существовали на
Западе. Так происходили модернизация и вестернизация советского быта. А типовые дома и
квартиры оказались своеобразными «иностранными агентами» этих процессов. Но закостене-
лый мем «хрущевка» об этом опять-таки ничего не расскажет. Наверное, можно продолжать
существовать в мире суждений и оценок, порожденных мифологизированными представлени-
ями о массовом строительстве в СССР. Но реалии современности требуют ясного понимания,
что такое «хрущевки» и актуальна ли необходимость их тотального сноса. Для этого необхо-
димо четкое определение понятия, которое на сегодня в общественном сознании носит харак-
тер мема.
Конечно, формирование канонов дефиниций предметов или явлений – дело непростое и
ответственное. Требуется очертить зримые и незримые границы объекта, выделить его осново-
полагающие характеристики и подчеркнуть тем самым его отличия от иных конструктов. А так
как определения служат для упрощения понимания природы явления, увеличения его нагляд-
ности и «осязаемости», следует сформулировать его необходимо кратко и четко. Конечно,
продуцирование определений – удел «большой науки», людей «великих», в крайнем слу-
чае «средних», а отнюдь не песика Фафика. Но для упорядочивания текста научно-популяр-
ного характера совсем невредно иметь инструмент дисциплинирующего характера. Им вполне
может явиться относительно строгое понятие «хрущевка». Сравнительно жесткие параметры
должны ограничить изучаемое пространство прежде всего во времени. И это очень важно,
ведь образцы советского типового домостроительства второй половины 1950-х – начала 1960-
х годов существуют и ныне. И все же не стоит руководствоваться слоганом из песни Вано
Мурадели на слова Юрия Каменецкого «Революционный марш» (1967): «Есть у революции
начало, нет у революции конца». Все на самом деле имеет и начало, и конец. И это напрямую
относится к «хрущевкам». Дата их появления отмечена постановлением ЦК КПСС и Совета
министров СССР от 31 июля 1957 года, а описание основных характеристик закреплено в
СНиПах 1958 года. И если следовать логике обозначения временных рамок с помощью нор-
мативных документов, то необходимо принять во внимание публикацию 21 августа 1963 года
постановления Совета министров СССР «Об улучшении проектного дела в области граждан-
ского строительства, планировки и застройки городов». Документ констатировал: «В типо-
вых проектах жилых домов имеются существенные недостатки: не всегда удобная планировка
квартир, иногда применяются конструкции, не обладающие достаточной звуко- и теплоизоля -
цией, что создает неудобства для проживания в жилых домах, построенных по этим проек-
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
50
там». А ниже в постановляющей части можно прочесть прямое указание в адрес Госстроя:
«В целях дальнейшего улучшения жилищных и бытовых условий населения... разработать и
утвердить типовые проекты жилых зданий...» С 1 апреля 1964 года стала действовать новая
редакция СНиПа, в которой фиксировались менее аскетичные параметры «отдельного жилья
для каждой семьи», а также большее разнообразие этажности зданий. Историки архитектуры
на основании этих документов считают возможным фиксировать в 1963–1964 годах оконча-
ние первого этапа индустриального домостроительства в СССР. Более того, ведущие западные
специалисты по типовому строительству в СССР полагают, что «хрущевками» можно назы-
вать лишь двух-пятиэтажные дома, построенные в 1957–1963 годах по особым проектам. Раз-
мер жилой площади здесь зависел от величины подсобных помещений (подробнее см.: Часть
II. Личные места общего пользования). Профессионалы-архитекторы, таким образом, заметно
облегчили создание некоего определения понятия «хрущевка», прежде всего ограничив его
реальное бытие хронологически. Однако историку повседневности хочется добавить в дефи-
ницию жилья, появившегося в СССР в 1957–1963 годах, немного социально-политического и
антропологического перца. И вот результат. «Хрущевка» – это архитектурно-строительное и
культурно-бытовое пространство, возникшее в эпоху оттепели; советская вариация общеми-
ровых способов решения жилищного вопроса; символ отрицания норм повседневности ста-
линского «большого стиля».
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
51
Глава 2. Геолокация и экстерьер: большие
и средние границы малогабаритного жилья
После напыщенно научного определения термина «хрущевка» как некоего пространства
следует заметить, что оно отнюдь не гомогенно/бесструктурно и состоит по меньшей мере из
трех взаимосвязанных локусов. Все они имеют свои границы, которые, следуя логике песика
Фафика, вполне можно назвать большими («великими»), средними и малыми. Внутри специ-
фического плацдарма «хрущевка» с тремя рядами «укреплений» в конце 1950-х – начале 1960-
х годов складывались антисталинские каноны советской повседневности. Они зарождались в
самой скромной по метрическим показателям части – в индивидуальной квартире. Одновре-
менно особые практики быта возникали и в объеме здания специфического типа. Оно объ-
единяло небольшие относительно комфортабельные помещения, предназначенные для жизни
одной семьи. Своеобразным полигоном освоения новых норм обыденной жизни стала и мест-
ность, где в конце 1950-х
–
начале 1960-х годов в СССР появились типовые жилые дома.
Две первые части общего «надела» – квартира и дом – ныне обладают на уровне мас-
сового сознания устойчиво отрицательным статусом совершенно неудобных жилищ, располо-
женных в уродливых архитектурных сооружениях. Мем «хрущевка» очень живуч! Третий же
локус, связанный с территорией, где разместили «угнетающе однообразные» дома со стандарт-
ными квартирами, сегодня приобрел репутацию места социально и географически ценного.
Польский градостроитель и исследователь архитектуры Куба Снопек дал любопытную харак-
теристику нынешнему виду районов, где началась эпопея хрущевского массового жилищного
строительства: «Простые силуэты бетонных домов разбросаны в бесконечном пространстве.
В промежутках между гигантскими прямоугольниками – буйство зелени, хотя вроде бы мы
и не в парке. Немногочисленные асфальтированные переулки соединены паутиной тропинок.
То там, то сям попадаются детские площадки... Все асфальтированные участки забиты маши-
нами, а на каждом перекрестке расположился ларек или маленький магазинчик... Простран-
ство ничем не примечательное или слегка хаотичное». Несмотря на последнюю фразу, в оценке
Снопека больше положительных, нежели отрицательных характеристик. Действительно, внеш-
нее обустройство пространства «хрущевка», очерченное «большими» границами, стало даже
привлекательным для проживания, а главное – для разного рода коммерческих проектов. Для
довольно большой площади плотность населения здесь очень скромная. И это заслуга пятиэта-
жек. Давно наладилась инфраструктура, обеспечивающая многие бытовые потребности. Рай-
оны «хрущевок» – самые зеленые городские локусы. Но главное – бывшие спальные районы
ныне превратились в почти центровые анклавы большинства городов, которые заметно раз-
рослись за шесть с половиной десятков лет жизни советских малогабариток. Кроме того, во
многих регионах бывшего СССР недалеко от мест появления первых «хрущевок» давно суще-
ствуют станции метро. Именно поэтому для сегодняшнего строительного бизнеса так соблаз-
нительны эти территории. А в начале 1960-х годов особая геолокация первых массовых совет-
ских ашелемов вызывала немало отрицательных эмоций. В перемене статуса местоположения
«хрущевок» опять-таки виноваты «заграница» и главный теоретик архитектурного функцио-
нализма Ле Корбюзье.
В 1928 году зодчие-модернисты объединились в организацию под названием Между-
народный конгресс современной архитектуры. Через пять лет Ле Корбюзье составил так
называемую Афинскую хартию – своеобразный градостроительный манифест. Архитектор
настаивал на необходимости разработки наиболее целесообразного типа жилища – много-
квартирного здания, расположенного в пространстве, разделенном на обособленные зоны:
бытовую, рабочую, досуговую и транспортную. Это позволяло избежать сооружения домов с
дворами-колодцами, обеспечивало хорошую циркуляцию воздуха, а также равномерную осве-
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
52
щенность всех помещений. Одновременно и западные архитекторы-функционалисты, и совет-
ские конструктивисты задумывались о необходимости проектирования в непосредственной
близости к жилью учреждений культурно-бытового обслуживания. В США сторонником прин-
ципов подобного обустройства городов был Кларенс Перри. Ему принадлежала идея создания
внутри городов территориально обособленных пространственно-бытовых сообществ, которые
получили название нéйборхуд (neighborhood). Квартиры здесь не относились к числу дешевых
и доступных, а социальное единение жителей базировалось на относительно высоком уровне
материальной обеспеченности.
В советских новых локусах рубежа 1920–1930-х годов, где замысливалась, кроме жилых
домов, постройка и культурно-бытовых объектов, соседство цементировалось единым местом
работы. Промышленное предприятие, неподалеку от которого возводился дом, предназначен-
ный для рабочих, брало на себя организацию лечения и питания, что стало особенно акту-
ально в условиях карточной системы конца 1920-х
–
середины 1930-х годов. Именно в это
время в ряде советских городов возникли жилмассивы – единые архитектурные комплексы.
В них существовали здания с жилыми помещениями (квартиры или общежития) и разного
рода учреждения культурно-бытового назначения: прачечные, магазины, библиотеки, поли-
клиники, детские сады, ясли и т. д. В Ленинграде, например, уже в конце 1920-х возвели Бабу-
ринский, Батенский и Кондратьевский жилмассивы. Об одном из них с восторгом писал в
середине 1930-х Юрий Герман в романе «Наши знакомые»: «Это огромный жилищный мас-
сив... несколько корпусов. Все это сейчас обсаживается деревьями, пустырь... превращается в
парк. Будет озеро – проточное, его соединят с Невой, будет театр, звуковое кино, ночной сана-
торий, – ведь тут очень хорошо, знаете, песчаная почва, отлично принимаются хвойные дере-
вья, воздух будет здоровый... Да много еще. Ну, столовая, колоссальное предприятие, ясли,
детский очаг, прачечные...»
Как известно, в советской действительности господствовал так называемый производ-
ственно-территориальный принцип организации не только общественно-политического про-
странства, но и локусов повседневности. В жилмассивах, в частности, формировался трудо-
бытовой коллектив. Этот термин ввел в научный оборот заслуженный архитектор России Марк
Меерович, памяти которого посвящена эта книга. По мнению ученого, так можно назвать
«целенаправленное объединение тех, кто вместе не только в производственно-управленческом
отношении, но и в территориально-бытовом – „вместе работаем, вместе живем“, „от станка
до пиджака“». Меерович акцентировал внимание на социальной однородности, легкой кон-
тролируемости и управляемости трудо-бытового коллектива. Этот конструкт выступает как
«производительная единица, организующая прикрепленные к месту труда и месту жительства
трудовые ресурсы». Внутри трудо-бытового коллектива «за счет тесного переплетения трудо-
вых и бытовых процессов» обеспечиваются «взаимовлияние и взаимная корректировка норм
бытового поведения людей и характера их отношения к труду». По мнению Мееровича, трудя-
щиеся и члены их семей «спаяны» не только трудовым законодательством, пропиской, обще-
ственными организациями, но и «полной зависимостью от администрации места приложения
труда в отношении обретения крыши над головой». Конечно, приведенные цитаты тяжеловаты
для чтения. Однако стоит донести до заинтересованного читателя идею Мееровича в предло-
женной им форме. Ученый смог обозначить связь архитектурного и социального аспектов в
градостроительной, а главное – в жилищной политике Советского государства дооттепельного
периода.
Действительно, в конце 1920-х
–
начале 1950-х годов власть стремилась к жесткой
жилищной сегрегации населения, особенно в тех случаях, когда речь шла о предоставлении
нового, специально построенного жилья. А само понятие «трудо-бытовой коллектив» заме-
няло, а главное – политизировало традиционный институт соседства, тот самый западный нéй-
борхуд. В нем, по мнению историков строительных практик в СССР, даже усматривали некий
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
53
космополитический смысл. Особенно ярко это проявилось во второй половине 1940-х годов.
Ряд советских архитекторов попытались вернуться к идее организации полноценной среды
обитания в небольших локализованных пространствах. Однако должной поддержки это начи-
нание не получило. Союз советских архитекторов летом 1947 года посчитал обращение к опыту
жилмассивов, а тем более нейборхудов «скандальной политической провокацией».
Перемены начались с переходом к массовому типовому зодчеству. Уже в 1951–1952
годах в строительно-архитектурной среде курсировали идеи о переходе от штучной и лен-
точной к поквартальной системе застройки. Подобная позиция оказалась особенно важной в
ситуации разворачивавшегося и в западном мире в целом, и в СССР массового строительства
жилья. Для реализации проектов возведения принципиально новых зданий, к тому же с деше-
выми квартирами требовались свободные площади. Неудивительно, что с конца 1940-х годов
строительство доступного жилья на Западе развернулось прежде всего на окраинах больших
городов. И этот феномен зафиксирован даже в художественных произведениях, написанных
почти одновременно с процессом организованного возведения типовых домов. В Германии,
если судить по роману Генриха Бёлля «И не сказал не единого слова» (1953), поселок, в кото-
ром предполагалось создать жилой комплекс для неимущих, находился в пригородной части
Берлина. В английском городке Уорли, где разворачивается действие книги Джона Брейна
«Путь наверх» (1957), муниципалитет строил стандартные дома на территориях, отдаленных
от делового и торгового центра. И ашелемы появлялись отнюдь не в фешенебельных частях
французских городов, что объяснялось в первую очередь ценой на землю, а также стремлением
обособить вполне определенный слой людей.
В советской же действительности времен десталинизации вопрос жилищной сегрегации
не имел остроты, характерной для конца 1930-х
–
начала 1950-х годов. Массовое возведе-
ние типовых домов с квартирами для одной семьи в СССР происходило на периферии город-
ских территорий, что обеспечивало своеобразное освобождение человека от контроля «трудо-
вого коллектива». Один из известных архитекторов конца 1950-х – начала 1960-х годов Борис
Светличный писал: «Социалистический город основывается на... равенстве классов в совет-
ском обществе, на отсутствии эксплуатации труда и безработицы, на уничтожении частной
собственности на землю; на плановой экономике и требовании создать наиболее комфорт-
ные условия для жизни людей. Все эти факторы представляют уникальные возможности для
создания незыблемого совершенства наших городов. Социализм полностью изменил жизнь в
городах. Город, который в прежние времена являлся инструментом социального подавления...
стал местом равенства и единения его жителей». Действительно, возникшие в ходе хрущев-
ской реформы спальные районы представляли собой особое пространство. Внутри него прио-
ритетными становились не производственно-политические, а общечеловеческие ценности. К
их числу относились доступность условий для индивидуального приготовления пищи и лич-
ной гигиены, самостоятельный досуг и обособленная интимная жизнь, а также многое другое,
вполне реальное в пределах микротерритории отдельной квартиры. Все эти плюсы приватно-
сти буквально расцветали благодаря специфическим «большим границам» нового строитель-
ства. Локусом размещения «хрущевок» стал не квартал – традиционная проектная единица
советского города, а микрорайон.
Этот термин в советских энциклопедиях и в иной справочной литературе обрел выра-
женный архитектурный оттенок лишь с 1960-х годов. Сообщество зодчих и историков градо-
строительства продуцировало немало определений понятия «микрорайон». Его пространное
описание можно обнаружить, например, в фундаментальном учебнике для вузов «Современ-
ная советская архитектура. 1955–1980 г. г.» (1985). По мнению авторов, в конце 1950-х годов
в связи с переходом «на комплексное строительство жилых образований» возникла необходи-
мость в разработке «ступенчатого построения системы культурно-бытового обслуживания»,
а соответственно потребовалось изменение «самой системы квартальной застройки». Тогда и
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
54
закрепилось и в архитектурной практике, и в обыденной речи «новое градостроительное поня-
тие – микрорайон, разбитый на жилые группы, численность населения которых определялась
первичной сетью детских учреждений . < ..> Несколько микрорайонов должны были составлять
район с учреждениями обслуживания районного масштаба ( спорт, кинотеатры, больницы и
т. д.), а несколько районов формировать города в целом с общегородскими элементами управ-
ления» (курсив мой. – Н . Л.) .
Более четко смысл термина «микрорайон» выражен в книге «К типологии советского
типового домостроения. Индустриальное жилищное строительство в СССР. 1955–1991». Фун-
даментальное исследование снабжено своеобразным словарем понятий, употребляемых в тек-
сте. Среди них нашлось место и «микрорайону». Это, по мнению авторов,
самая распространенная форма жилого массива и основная предметная
единица застройки советского города. М. предоставлял все функции
ежедневного обслуживания населения на своей территории в пределах
крупных транспортных артерий. Поэтому, наряду с группами жилых зданий,
М. включал детские сады, школы, местные производственные магазины, парки
и спортивные площадки. В зависимости от расположения – в больших и малых
городах, – климатических условий и периода проектирования количество
населения в М. варьируется от 6 до 20 тыс. человек .
А вот и еще одна, вошедшая в шестнадцатый том последнего, третьего издания «Большой
советской энциклопедии», дефиниция микрорайона: «Первичная единица современной жилой
застройки города. М. состоит из комплекса жилых домов и расположенных вблизи них учре-
ждений повседневного культурно-бытового обслуживания населения (детские сады и ясли,
школы, столовые, магазины товаров первой необходимости), спортивных площадок и садов.
Наиболее последовательное проведение принципа микрорайонирования возможно преим. при
застройке свободных территорий». В СССР последних было достаточно, ведь земля принад-
лежала народу!
Микрорайон с его особым внутренним устройством стал орудием разрушения трудо-
бытового коллективного пространства. В новом компоненте планирования городской
застройки отсутствовала важная часть человеческой жизнедеятельности – труд. На первое
место выдвигалось частное, семейное, досуговое. Правовые положения принципов микрорай-
онирования жилых локусов отражены в «Правилах и нормах планирования застройки горо-
дов». Документ, утвержденный в декабре 1958 года Государственным комитетом Совета мини-
стров СССР по делам строительства, предписывал: «Микрорайоны рекомендуется принимать
в качестве основной формы организации жилой застройки при строительстве на новых тер-
риториях и при реконструкции жилых районов с ветхой застройкой. Главным требованием
планировки микрорайонов является наиболее удобная организация быта и отдыха населения,
имея в виду: равномерное размещение обслуживающих учреждений повседневного пользова-
ния, выделение озелененных территорий и физкультурных площадок при удобной пешеход-
ной доступности их; изоляцию жилой застройки от неблагоприятного воздействия массового
городского движения с исключением на территориях микрорайонов транзитного городского
транспорта». Так в градостроительных практиках проявился эгалитаризм и гуманизм, во мно-
гом свойственные временам оттепели. В СССР в конце 1950-х
–
начале 1960-х годов форми-
ровалась универсальная жилая среда, которая, по мнению большинства архитекторов, позво-
ляла игнорировать традиционный городской контекст с привычными улицами. В «Правилах и
нормах планирования застройки городов» (1958) прямо указывалось:
В
архитектурно-планировочном
построении
микрорайона
рекомендуется широко использовать приемы свободной планировки и
застройки, при которых наиболее полноценно решаются архитектурные,
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
55
санитарно-гигиенические, функциональные и технико-экономические задачи.
Жилые и обслуживающие здания необходимо размещать с использованием
естественного рельефа территории в целях исключения излишних земляных
работ, сложных фундаментов и переработки типовых проектов, а
также сохранения имеющихся насаждений и почвенного покрова. При
этом необходимо считать основной задачей обеспечение благоприятных
гигиенических и бытовых условий для населения: инсоляции жилых
помещений, классов в школах, групповых комнат в детских садах и
яслях, площадок для игр детей, занятий физкультурой и отдыха взрослых;
проветривания зданий и внутриквартальных пространств; изоляции мест
отдыха населения от участков коммунально-хозяйственного назначения;
исключения автомобильного движения внутри жилой территории. Внешнее
благоустройство следует осуществлять в простых экономичных формах
с широким применением озеленения территории при максимальном
сокращении площади асфальтовых покрытий.
Интересны и следующие предписания: «Жилые дома должны размещаться с разрывами,
обеспечивающими, в зависимости от местных условий, проветривание жилой территории или
защиту ее от сильных ветров». Или: «Разрывы от односекционных жилых домов высотой 5
этажей и более допускается уменьшать на 20 % при условии, что они не затеняются многосек-
ционными домами, расположенными с южной стороны». И еще: «Входы в жилые дома реко-
мендуется устраивать со стороны двора. При фронтальном расположении домов с отступом
от красных линий не менее 6 м допускается устройство входов со стороны улицы». И совсем
интересно: «Ориентация окон жилых комнат квартир и общежитий на северную часть гори-
зонта в пределах 315–30° в I и II климатических районах и на западную часть горизонта в пре-
делах 200–290° в III и IV районах не допускается». Вся территория СССР делилась на четыре
огромные зоны (района) в зависимости от температурных показателей наиболее холодных и
оптимально жарких месяцев. В первом районе климат считался суровым, во втором – умерен-
ным, в третьем – резкоконтинентальным и теплым, в четвертом – жарким.
Пространное цитирование «скучных» нормативных материалов – авторский замысел.
Знакомство с достаточным количеством исследований, посвященных жилищному строитель-
ству в СССР, свидетельствует о явном пренебрежении к строительно-архитектурным предпи-
саниям, согласно которым возводились «хрущевки». Такая позиция невольно влечет перекосы
в построении историко-антропологической модели типового жилья конца 1950-х
–
первой
половины 1960-х годов. Конечно, «Правила и нормы планирования застройки городов» – обра-
зец «плохой литературы». Но выправлять его стилистику – дело неблагодарное и опасное с
точки зрения адекватности трактовки смыслов. Лучше попытаться перевести изложенное на
язык песика Фафика. После мысленного преображения канцеляризмов можно смело сказать,
что именно в советских микрорайонах все новоселы получали одинаково освещенное жилье.
Тень от соседнего дома не перекрывала естественные источники света. Планировка террито-
рий «усмиряла» порывы ветра и одновременно не давала застаиваться воздуху. И, кроме того,
все это великолепие ныне утопает в зелени. Правда, сначала последнее преимущество обеспе-
чивалось местоположением массового жилья, строительство которого, как правило, велось на
окраинах городов. В повести Анатолия Рыбакова «Приключения Кроша» (1960) есть довольно
выразительное описание «микрорайонной климатической ситуации»:
Был июньский, солнечный день. Не такой жаркий и утомительный, как в
центре города, а легкий и приятный. В нашем районе микроклимат! Особый
климат, гораздо лучший, чем климат других районов Москвы. Мы живем
на окраине города. Вернее, на бывшей окраине. Теперь здесь новый жилой
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
56
массив... Но раньше здесь была деревня. Я даже помню остатки этой деревни:
косогоры, овраги, разбитая булыжная мостовая, сельмаг, телефон-автомат,
один на всю улицу, деревянные домики, еще и сейчас сохранившиеся кое-
где на задних дворах. До сих пор мы употребляем названия, оставшиеся
от тех далеких времен: «Дедюкин лес», «косогор», «ссыльный овраг»...
Оврага и косогора больше нет. От леса осталось несколько деревьев, там
собираются разбить парк. Мы сидели во дворе, вокруг деревянного столика, и
наслаждались нашим микроклиматом.
Микрорайон, ядро теории и практики градостроительства конца 1950-х
–
начала 1960-
х годов, разрушил не только «трудо-бытовые локусы» – порождение раннесоветской эпохи.
Он резко противопоставил себя появившемуся еще в середине XIX – начале XX века важ-
ному и во многом системообразующему элементу урбанистических пространств и в России,
и на Западе. Разросшиеся в крупных городах доходные дома обязательно имели дворы. Они
делились на «чистые», ближайшие к улице, и хозяйственные. В первых, как правило, распола-
гались каретные сараи, а иногда даже и первые гаражи; во-вторых – сараи дровяные, просто
поленницы дров, выгребные ямы. Естественно, что комфортность квартир, в первую очередь
их освещенность и проветриваемость, напрямую зависели от статуса «патио». В больших рос-
сийских городах, прежде всего в Петербурге накануне революционных потрясений 1917 года,
наряду с шикарными курдонерами плодились и множились дворы-колодцы, куда никогда не
заглядывало солнце и где всегда стоял запах затхлости. Впрочем, на Западе было почти то
же самое, достаточно почитать произведения американских и европейских классиков XIX –
начала XX века. Главной «властной» фигурой любого «патио» в России был дворник. Он же
оставался «хозяином» дома и в обстановке «жилищного передела» 1918–1920 годов, и во вре-
мена нэпа. Современники вспоминали: «Каждый двор принадлежал как бы только тем, кто
живет в данном доме или флигеле; ко всем пришельцам относились настороженно, а дворник
имел право прогнать со двора любого чужака, если тот покажется ему подозрительным».
До начала хрущевской оттепели старший дворник дома следил за чистотой и порядком на
лестницах и во дворе, запирал на ночь ворота, а в некоторых случаях, по свидетельству исто-
рика-востоковеда Игоря Дьяконова, и парадные (подъезды). Традиция, безусловно, оберегала
покой жильцов, но одновременно жестко дисциплинировала ритм их частной жизни. Дворо-
вое сообщество могло не только обсуждать, но и осуждать стилистику быта соседей. Неудиви-
тельно двойственное отношение к атмосфере старых дворов – с одной стороны, заповедных
территорий повседневности, с другой – локусов постоянного контроля. Эту специфику отра-
зили литературные произведения шестидесятников. Герои повести Василия Аксенова «Звезд-
ный билет» (1961) – молодые бунтари, соседи по старому московскому дому, который до рево-
люции назывался «Меблированные комнаты „Барселона“», одновременно любят и ненавидят
пространство своего обитания:
У нас внутренний четырехугольный двор. В центре маленький садик.
Низкий мрачный тоннель выводит на улицу. Наш папа, старый чудак,
провожая гостей через двор, говорит: «Пройдем через патио»... Таким
образом он выражает свою иронию по отношению к нашему дому... В
нашем доме мало новых жильцов, большинство – старожилы... Все эти люди,
возвращаясь откуда-то от своих дел, проходят в четыре двери и по четырем
лестницам проникают внутрь нашей доброй старой «Барселоны», теплого и
темного, скрипучего, всем чертовски надоевшего и каждому родного логова.
У микрорайона тоже были свои границы, но они, в отличие от дворов, не имели «ворот» –
своеобразного оберега домашнего быта и одновременно преграды на пути в космос внешнего.
В рамках советской повседневности с середины 1950-х до начала 1990-х годов ворота вообще
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
57
превратились в некую фикцию. Они не появились в микрорайонах, где царила идея «сво-
бодной планировки» жилого придомового пространства, и практически исчезли в кварталах
домов старого фонда. И началось это в 1957 году почти одновременно с хрущевской жилищ-
ной реформой и, в частности, с массовым возведением квартир для одной семьи. Вместо домо-
управлений, институтов обеспечения нормального быта горожан, появились жилищно-эксплу-
атационные конторы (ЖЭК). Число дворников сразу резко уменьшилось, а вскоре перестали
закрываться и парадные, и дворы. Тактика «открытых дверей» вполне соответствовала попу-
лярной в то время у власти идее «полного доверия» советским людям. Она нашла выражение
в появлении магазинов без продавцов, столов-саморасчета в общепите, трамваев без кондук-
торов и практикой «взятия на поруки» мелких хулиганов. Дворовые ворота, к тому же еще
и запирающиеся на ночь, можно рассматривать как символ повседневности уходящей эпохи.
Ее тем не менее запечатлели в своем когда-то очень популярном «дворовом цикле» компози-
тор Александр Островский и поэт Лев Ошанин. На рубеже 1950–1960-х годов они написали
несколько сюжетно связанных между собой песен. Первая, начинавшаяся со слов «А у нас во
дворе есть девчонка одна», зафиксировала «уходящую натуру» – дворовые ворота. Так звучал
один из куплетов шлягера:
Вот опять вечерком я стою у ворот.
Она мимо из булочной с булкой идет.
Я стою и молчу, и обида берет.
Современному читателю не совсем понятны причины обиды. На первый взгляд может
показаться, что герой песни просто хочет булки. Но ситуацию разъясняет припев:
Я гляжу ей вслед:
Ничего в ней нет.
А я все гляжу,
Глаз не отвожу.
Любовная история в интерьере старого городского фонда в исполнении Иосифа Кобзона
получила развитие еще в трех песнях. Две из них спела Майя Кристалинская. И вновь Лев
Ошанин мастерски использует в тексте антропологический знак уходящего мира:
И все сбылось, и не сбылось,
Венком сомнений и надежд переплелось,
И счастья нет, и счастье ждет
У наших старых, наших маленьких ворот.
Микрорайоны меняли привычные знаковые локации свиданий. Конечно, в связи с пере-
меной места жительства и дружба, и любовь не исчезли, но называть их «дворовыми» станови-
лось явно некорректным. Кстати сказать, «хрущевки» – новый ареал обитания советских людей
–
нанесли удар и по таким привычным местам молодежных любовных практик, как парадные
и лестничные площадки. Их минимализм в «хрущевках» явно мешал интимным контактам
вне квартир.
В специфических геолокационных пределах нового строительства появилась и новая
система того, что условно можно назвать детский досуг. Известно, что в жизни детей совет-
ского города двор играл особую роль. Он становился, по словам современников, своеобразной
буферной зоной между семьей и улицей. Так было и до, и после Великой Отечественной войны.
Двор и в середине 1950-х годов считался территорией безопасного досуга. И в относительно
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
58
ухоженных курдонерах, соприкасавшихся с улицами, и в грязноватых проходных «патио», и в
сумрачных «колодцах» складывалась сеть неформальных связей, взаимопомощи и взаимоза-
висимости, а главное – «дворовое» братство. Прозаик и переводчик Елена Чижова умудрилась
в нежном возрасте социализироваться и в пространстве ленинградских микрорайонов, и во
дворе-колодце. В первом локусе дети, как пишет Чижова, «сбивались в мелкие стайки, соот-
ветствующие возрасту, так что дружить или воевать приходилось более или менее со сверст-
никами». Такие правила диктовали свободная планировка и отдельно стоящие жилые корпуса.
В старом районе существовала «одна большая стая», где важен был не возраст членов сооб-
щества, а единство особей, замкнутых в пространстве с жесткими, часто закрытыми на замок
границами.
Убогость дворового интерьера старого фонда компенсировалась возможностью выйти
на улицу и окунуться в атмосферу большого города. Дети новых микрорайонов, естественно,
лишались подобных привилегий: рядом шла перманентная стройка. Однако, судя по текстам
«Правил и норм планирования застройки городов», в местах возведения новых жилых масси-
вов на первых порах планировалось сохранение природного ландшафта. Так, например, раз-
вивалась ситуация в Пензе, где Старая Западная поляна – бывший окраинный район города
– стала
первой площадкой возведения «хрущевок». Строительство типовых домов здесь нача-
лось уже в 1958 году. В 1964 году микрорайон обрел законченный вид. Новое пространство
находилось на территории лесного массива, который, судя по опросам старожилов, удалось
сохранить, а затем и дополнить зелеными насаждениями внутри микрорайона. Непосредствен-
ная близость к новым домам свободных территорий, к тому же с неплохой экологией, спо-
собствовала развитию спорта в среде новоселов – как взрослых, так и детей. И те и другие
с успехом использовали кучи пока не убранной земли, извлеченной из котлованов для следу-
ющих домов, вместо саночных и лыжных горок. В повести Натальи Баранской «Неделя как
неделя» (1969), посвященной «нелегкой жизни» молодой семьи, владельцев новой 36-метро-
вой (метраж жилой площади) «трешки» на тогдашней окраине Москвы, есть описание весе-
лого гулянья: «Снаряжаемся, берем санки и отправляемся на канал кататься с гор. Съезжаем
все по очереди, а Гулька то с Димой, то со мной. Горка крутая, накатанная, санки летят, из-под
ног брызжет снежная пыль, переливается радужно, а кругом сияет и слепит снег. Иногда санки
переворачиваются, ребята пищат, мы все смеемся. Хорошо!» Вот такая семейная идиллия в
интерьере микрорайона.
Новоселы старшего поколения в выходные бегали на лыжах по пока еще не застроен-
ным окрестностям. Об этом с удовольствием вспоминают жители и Старой Западной поляны
в Пензе, и московских Беляева и Черемушек, и питерских Ульянки и Ручьев. Свободные про-
странства вокруг микрорайонов становились особым местом для развития именно лыжного
любительского спорта. Дело в том, что в конце 1950-х
–
начале 1960-х годов, параллельно с
бумом типового строительства, в СССР происходила своеобразная коррекция представлений
о спорте, который ранее существовал прежде всего как часть военной подготовки. Физкуль-
тура была гражданской обязанностью, а не формой досуга. Рядовой советский человек зани-
мался лишь теми видами спорта, которые соответствовали текущим государственным задачам.
В сталинском обществе массовые занятия спортом носили сугубо военизированный харак-
тер. Для получения значков БГТО, ГТО и ГЗР («Будь готов к труду и обороне», «Готов к
труду и обороне», «Готов к защите Родины»), очень популярных у молодежи конца 1930-х
годов, следовало не просто сдать нормы по легкой атлетике, лыжам и т. д ., но и продемонстри-
ровать умения пользоваться противогазом и стрелковым оружием. Даже подъем тяжестей –
традиционный элемент и показатель физической подготовки – у юношей назывался перетас-
киванием «патронного ящика», а у девушек – «переноской вдвоем раненого». В ходе дестали-
низации физкультурные занятия начали явно демилитаризировать. Сокращалось количество
людей, стремящихся выполнить нормы БГТО, ГТО и ГЗР. С 1950 по 1965 год число облада-
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
59
телей этих престижных в 1930–1940-х годах значков в массе физкультурников Ленинграда,
например, уменьшилось с 35,9 до 14,3 %. В 1960 году власти разрешили запрещенные в ходе
сталинской борьбы с «низкопоклонством перед Западом» занятия регби. Одновременно то,
что ранее выглядело лишь как тренировка тела и гражданская обязанность, становилось сред-
ством неформального и неогосударствленного досуга. Это отчетливо проявилось в росте попу-
лярности лыжного спорта как любительского занятия.
В отличие от любителей коньков, лыжники не зависели от специально организованных
катков, времяпрепровождение на которых невольно носило подконтрольный характер. Для
лыжных прогулок были нужны лишь снег, лыжи и хорошая компания, что придавало этому
виду спортивного отдыха определенный аромат свободы. Именно в годы оттепели лыжи наби-
рали популярность и становились одним из знаков принадлежности к людям нового поколе-
ния. Не случайно герои первой повести Василия Аксенова «Коллеги» (1959) – все заядлые
лыжники. Во фразу «поехать покататься на лыжах» они вкладывают не только спортивный, но
и некий коммуникативный смысл. Идеал телесности эпохи оттепели – это не лыжник -разряд-
ник 1930–1940-х годов, участник военизированных походов, а затем и боевых действий, а ско-
рее любитель-спортсмен, сочетающий в себе физическое и интеллектуальное совершенство.
К середине 1960-х годов любительское катание на лыжах превратилось в модный тренд
советской повседневности. Об этом, в частности, свидетельствует и официальная статистика. В
Ленинграде, например, в 1965 году в лыжных спортивных секциях занималось 88 тысяч чело-
век, а в баскетбольных – всего 52 тысячи. Для непрофессионалов в 1960-х годах на уже суще-
ствовавшие лыжные базы начали продавать однодневные путевки. Так, газета «Ленинградская
правда» сообщала в январе 1964 года: «Обладателям путевок выдается туристское снаряже-
ние, даются консультации по организации походов и лыжной техники, двухразовое питание».
Однако не все было так гладко. Советская легкая промышленность не успевала за новыми
потребностями населения: не хватало комфортной одежды для популярного зимнего спорта.
Не случайно журнал «Работница» время от времени публиковал в качестве бесплатных прило-
жений выкройки лыжных костюмов. Эта одежда шилась из фланели с начесом и быстро теряла
форму. В длительных лыжных вылазках она быстро промокала от снега. Правда, на рубеже
1950–1960-х годов в СССР, как и в мире в целом, начала бурно развиваться химическая про-
мышленность, появились первые изделия из синтетических тканей. Советские люди уже могли
приобрести для спортивных занятий брюки из эластика. Они не только не мялись, но и предо-
храняли от снега, хотя явно не предназначались для длительных зимних прогулок: в них не
было подкладки. На помощь в этой ситуации пришла новинка эпохи десталинизации – утеп-
ленные мужские кальсоны. Их в СССР стали поставлять китайцы. Голубое исподнее «с внут-
ренним начесом... с двумя пуговицами на гульфике» и неизменной биркой «Дружба» счита-
лось престижной и дефицитной вещью. Трудности с одеждой, как правило, не останавливали
заядлых лыжников-любителей. И уж совсем легко и просто бегалось на лыжах в пространстве
часто окруженных лесными массивами новостроек, а на первых порах даже внутри микрорай-
онов, которые часто занимали площадь от 10 до 15 гектаров. Дом находился рядом, и согреться
не составляло труда.
В микрорайонах новостроек распространились спортивные занятия, не требовавшие ни
технических приспособлений, ни особой экипировки. На свободных территориях играли в
демократичный вариант волейбола «в кружок», а главное – в остромодный бадминтон. Газета
«Комсомольская правда» осенью 1965 года писала: «Бадминтон принадлежит к числу самых
молодых видов спорта, пожалуй, самых распространенных. Легкий волан летает над дворами,
пляжами, полянами – словом, почти везде». Действительно, число поклонников новой спор-
тивной игры в начале 1960-х неуклонно росло. Популярность занятий бадминтоном фиксиро-
вало весной 1965 года и издание «Неделя»: «С катастрофической быстротой исчезают с при-
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
60
лавков магазинов изящные ракетки, ажурные воланы и сетки, которыми запасаются на лето
желающие обрести стройность и бодрость. Начинается очередная бадминтонная эпидемия».
Лингвисты зафиксировали использование термина «бадминтон» в качестве названия не
только спортивной игры, но и набора предметов для нее. Последнее значение подчеркивает
динамическую легкость и бытовую доступность нового спорта. Нетяжелый комплект из двух
ракеток и нескольких воланов многие брали с собой в поездки. В эпоху оттепели он стал мод-
ным спортивным аксессуаром. Он соответствовал эстетике отрицания напыщенной монумен-
тальности даже в любительском спорте и не требовал специально оборудованных мест для
игры, хотя и предполагал в спортивном варианте наличие сетки. Однако большинство поклон-
ников летающего волана вполне обходилось без нее, что невозможно при игре в большой тен-
нис. Доступность этого вида спорта существовала пока лишь в мечтах. Об этом писал Василий
Аксенов в повести «Звездный билет». Молодые жители старых районов Москвы буквально
грезили новостройками на юго-западе столицы. Там в их представлении строились «потрясные
дома», у которых «во дворах теннисные корты». Нет, таких высот физкультурный ландшафт
микрорайонов не достиг. Корты, как известно, требуют особого покрытия и постоянного спе-
циализированного ухода. А элементарные спортплощадки в шаговой доступности от «хруще-
вок» появились довольно быстро. Об этом свидетельствуют не только устанавливающие нормы
планирования территорий микрорайонов, но и материалы «Крокодила». Критическая инфор-
мация главного сатирического журнала позволяет получать и позитивные сведения о наличии
именно в районах новостроек мест для занятий спортом. Для примера можно привести две
«изошутки», обе на одну и ту же тему – новоселы сушат белье на территориях спортивных
площадок. В первом случае рисунок Бориса Савкова в 33-м номере «Крокодила» за 1961 год
сопровождается остроумной подписью: «Ведь у вас была спортплощадка? – Была, да бельем
поросла». У второй карикатуры, помещенной в 22-м номере «Крокодила» за 1962 год, – забав-
ное название «Открытие детской (одновременно – спортивной. – Н. Л.) площадки». Художник
Иван Семенов изобразил «торжественное перерезание» бельевых веревок, растянутых на тер-
ритории для подвижных игр.
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
61
Крокодил. 1961. No 33. Рисунок Б. Савкова
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
62
Крокодил. 1962. No 22. Рисунок И. Семенова
Микрорайоны стали и первыми городскими локусами, где официально отводились места
для автолюбителей. До Великой Отечественной войны обыватель выполнял в основном функ-
цию зеваки, наблюдавшего на улицах больших городов довольно редкие машины, в основ-
ном иностранного производства. В 1940 году в СССР произвели всего 5,5 тысячи легковушек.
После войны количество автомобилей, находившихся в частном пользовании, увеличилось за
счет трофейных, а главное – новых отечественных машин.
В начале 1950-х годов в СССР уже сложилась некая иерархия легковых автомобилей. Ее
отразил в стихотворении «Смена» (1952) Сергей Михалков:
В ЗИСе-110, в машине зеленой,
Рядом с водителем – старый ученый;
В ЗИМе – седой генерал-лейтенант,
Рядом с шофером – его адъютант;
В желтой «Победе» – шахтер из Донбасса,
Знатный забойщик высокого класса.
В синей «Победе» – известный скрипач,
И в «Москвиче» – врач.
Конечно, сразу после смерти Сталина автомобиль не стал для миллионов советских
людей средством передвижения, а автолюбительство – популярным и приятным занятием, но
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
63
определенные изменения можно было наблюдать и в этой области. Хрущевское руководство
выстраивало свою иерархию автомобилей. Любопытно, что в собрании сочинений Михалкова,
выпущенном в 1981 году, стихотворение «Смена» подверглось редактированию, и описание
«престижной лестницы» легковых машин выглядело по-другому:
В ЗИЛе-110, в машине зеленой,
Рядом с водителем —
Старый ученый.
В «Чайке» —
Седой генерал-лейтенант,
Рядом с шофером его адъютант.
В бежевой «Волге» —
Шахтер из Донбасса,
Знатный забойщик высокого класса.
В серой «Победе» —
Известный скрипач,
И в «Москвиче» – врач.
В декабре 1956 года начался выпуск автомашины «Волга», а с конца 1957 года и раз-
работка народного автомобиля эпохи десталинизации – «Запорожца». Он выглядел довольно
неказисто, за что и получил прозвище «горбатый». Автомобиль имел всего 17,5 лошадиной
силы, зато весил немного, так как корпус машины делался из довольно тонкого железа. Неслу-
чайна фраза начала 1960-х: «Консервная банка системы „Запорожец“». Тем не менее это был
первый доступный обычным людям автомобиль. Он появился в годы хрущевских реформ и
вполне соответствовал эпохе малогабаритных квартир и всеобщей минимизации быта, а также
общемировым и, прежде всего, европейским тенденциям. Как известно, в 1948 году французы
сделали миниатюрный «Ситроен» 2CV мощностью 9 лошадиных сил. В 1949–1955 годах в
Италии популярностью пользовался «Фиат» 500-с (16,5 л. с.). А в ГДР в 1957 году выпустили
знаменитый «Трабант» (18 л. с.) с частично пластиковым корпусом.
Первую модель советской малолитражки разработали в 1957 году в Москве, а в 1959-м
техническую документацию «горбатого» передали в Украинскую ССР, где через год с конвей-
ера сошла первая партия «Запорожцев». Стоила машина 800–900 рублей в ценах 1961 года.
Средняя зарплата тогда составляла 100–120 рублей.
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
64
Крокодил. 1962. No 36. Рисунок Ю. Федорова
Интерес народа к личному транспорту возрастал. Более того, персональный автомо-
биль, если легкомысленно истолковать ленинское определение материи, превращался в часть
«реальности, которая дана человеку в ощущениях». Иными словами, уже присутствовал в
сфере тактильности, визуальности, звука, запаха. В общем, как говорил персонаж актера Вяче-
слава Невинного, автослесарь из фильма Эльдара Рязанова «Берегись автомобиля» (1966),
осматривая «Волгу» Семицветова (Андрей Миронов), спекулянта из комиссионки: «Погля-
дим... Послушаем... Пощупаем... Понюхаем». И это действительно становилось возможным.
Превращение автомобиля из роскоши в средство передвижения советского человека
явно входило в планы хрущевского руководства. Оно наращивало промышленные мощности:
в 1951–1955 годах в СССР произвели 393 200 легковушек, а в 1956–1960 годах – уже 596 900.
Кроме того, велась и своеобразная идеологическая подготовка: в стране начали пропаганди-
ровать новую форму активного отдыха – автотуризм. Чуть ли не первым откликнулся Михал-
ков. В 1956 году он написал пьесу «Дикари». Ее герои приехали на юг на собственных маши-
нах. Пока это были демократичные «Москвичи»: один – потрепанный четырехсотый, другой –
четыреста второй, оттепельной модификации 1956 года. На тему автотуризма советские кине-
матографисты сняли несколько кинофильмов. В 1957 году на экраны вышла картина режис-
сера Андрея Тутышкина «К Черному морю» – сладенькая любовная история, знаковость кото-
рой все же бесспорна. Но апофеоз восхваления автотуризма – это, конечно, комедия «Три плюс
два» (1963) режиссера Генриха Оганесяна. Киносценарий написал Сергей Михалков, слегка
осовременив свою же пьесу «Дикари». И это вполне объяснимо. Со времени ее написания на
советском автомобильном рынке произошли значительные перемены. Именно поэтому муж-
ское племя дикарей – доктор физико-математических наук, дипломат и ветеринар – приехали
в Крым уже на «Волге», а женское, в составе укротительницы и актрисы, на «Запорожце».
Усиливали желание стать владельцем собственного авто и возобновившиеся в СССР с 1957
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
65
года денежно-вещевые лотереи. Еще одно поразительное стечение обстоятельств – в этот же
год началась эпопея строительства «хрущевок». В первом же розыгрыше, названном «фести-
вальным», так как он был приурочен к VI Всемирному фестивалю молодежи и студентов в
Москве, власть предоставила населению шанс за 5 рублей (цены 1947–1960 годов) стать обла-
дателем автомобиля. В результате за всю тиражную кампанию сорок счастливцев получили по
«Москвичу» и столько же – по «Волге». Так случалось не часто, но надежду на «халяву» власть
упорно подогревала. Не отставал и журнал «Крокодил». Стоит взглянуть на рисунок Юрия
Федорова, помещенный в одном из «крокодильских» номеров за 1958 год. «Купи, детка, мне
мыло, папе спички, а на сдачу лотерейный билет» – такие указания дает мать дочери, отправ-
ляя ее в магазин. «Мама, вот сдача», – объявляет девочка и везет на веревочке «Волгу» –
выигрыш в лотерее.
Крокодил. 1958. No 26. Рисунок Ю. Федорова
К 1960 году производство легковых автомобилей в СССР выросло по сравнению с 1945
годом почти в 28 раз. Увеличилось, конечно, и число автовладельцев. В 1956–1960 годах част-
ные лица в СССР приобрели 281 тысячу машин, а в 1961–1965 годах – уже 329 300. Правда,
радость обладания «средством передвижения» заметно омрачалась необходимостью самосто-
ятельного обслуживания автомобиля. Автолюбительство и до, и после ХХ съезда КПСС по
уровню затрат физических сил оказывалось сродни тяжелой работе. С удивительной точно-
стью и большим юмором это описали братья Стругацкие в повести «Понедельник начинается
в субботу» (1965):
Дома меня ждал мой «Москвич» и необходимость делать как ЕУ, так
и ТО. С ЕУ еще можно было примириться, это всего-навсего Ежедневный
Уход, всякое там вытряхивание ковриков и обмыв кузова струей воды под
давлением, каковой обмыв, впрочем, можно заменить при нужде поливанием
из садовой лейки или ведра. Но вот ТО... Чистоплотному человеку в жаркий
день страшно подумать о ТО. Потому что ТО есть не что иное, как Техническое
Обслуживание, а техническое обслуживание состоит в том, что я лежу под
автомобилем с масляным шприцем в руках... Под автомобилем жарко и
душно, а днище его, покрытое толстым слоем засохшей грязи...
Кроме того, легковушки портились из-за отсутствия нормальных условий содержания.
Дело в том, что большинство личных авто в 1940–1960-х годах практически не использова-
лось зимой. Железо, из которого их делали, гнило зимой, зимней резины не было вообще. Все
это усугублялось непростыми и очень разнообразными климатическими условиями в СССР. В
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
66
общем, машинам требовались гаражи. Конечно, их изобрели не в эпоху оттепели. Уже в начале
XX века в Петербурге в новых домах, расположенных в центре, часть так называемых «карет-
ных сараев» переоборудовали под очень немногочисленные помещения для легковых машин.
Во времена сталинского «большого стиля» здания для элиты, как правило, имели помещения
для частных автомобилей, хотя номенклатура, генералитет и высшая интеллигенция предпо-
читали использовать служебный транспорт.
С расширением производства легковушек и возможности их приобретения уже в конце
1950-х годов жители городов столкнулись с нехваткой гаражей и даже открытых автостоянок. И
следует отметить, что при формировании микрорайонов хрущевских новостроек эту проблему
тоже предполагалось разрешить. «Правила и нормы планирования застройки городов» пред-
писывали: «При проектировании застройки микрорайона должно быть предусмотрено разме-
щение... торговых и коммунально-хозяйственных помещений ( гаражей) – для автомобилей
индивидуального пользования...» (курсив мой . – Н. Л .) . Составители документа предусмат-
ривали активный рост числа автолюбителей в ближайшие 5–10 лет и указывали конкретные
показатели – 10–20 машин на тысячу жителей. Эта цифра казалась огромной. Неудивительно,
что «для постоянного хранения автомобилей индивидуального пользования» предусматрива-
лось в микрорайоне возвести: а) «гаражи боксового типа... вместимостью до 25 автомобилей,
в виде одноэтажных капитальных строений» как отдельно стоящих, так и пристроенных к глу-
хим торцам жилых домов; б) «гаражи манежно-боксового типа... в виде одноэтажных капи-
тальных зданий, вместимостью до 50 автомобилей; в) гаражи манежного типа... многоэтаж-
ные, вместимостью от 50 до 300 автомобилей». Кроме этого, «на территории микрорайонов...
должны быть предусмотрены открытые стоянки для автомобилей индивидуального пользова-
ния на участках, изолированных от жилых домов, мест отдыха населения и площадок для игр
детей».
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
67
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
68
Крокодил. 1960. No 15. Рисунок Б. Савкова
Все выглядело вполне предусмотрительно, но строительство государственных гаражей
разворачивалось очень медленно. Неудивительно, что властные структуры пытались разре-
шить проблему с помощью средств автовладельцев. Уже осенью 1960 года появилось поста-
новление Совета министров РСФСР «Об организации кооперативов по строительству и экс-
плуатации коллективных гаражей-стоянок для автомобилей индивидуальных владельцев». В
документе указывалось:
В целях улучшения хранения легковых автомобилей индивидуальных
владельцев и обеспечения их гаражами-стоянками Совет Министров РСФСР
постановляет:
1. Признать целесообразным организовывать кооперативы по
строительству и эксплуатации коллективных гаражей-стоянок для
автомобилей индивидуальных владельцев... Указанные кооперативы
осуществляют эксплуатацию гаражей-стоянок на правах кооперативной
собственности и на началах самоокупаемости.
2. Разрешить исполкомам Советов народных депутатов передавать
гаражи, освобождающиеся в связи с укрупнением автомобильных хозяйств,
а также другие свободные помещения, пригодные для переоборудования
под гаражи, в ведение домоуправлений, которые должны предоставлять их
под гаражи-стоянки автомобилей индивидуальных владельцев по договорам
в арендное пользование в первую очередь владельцам автомобилей,
проживающим в домах этих домоуправлений.
Но даже кооперативные гаражи возводились неспешно. Знаменитый режиссер Эльдар
Рязанов вступил в гаражный кооператив в 1969 году. К концу 1970-х годов рязановская
машина по-прежнему не имела «достойного жилья». Это, по воспоминаниям кинематографи-
ста, подтолкнуло его к созданию сатирического фильма «Гараж» (1979). Личный печальный
опыт стал источником творческого вдохновения. Однако Рязанова опередил журнал «Кроко-
дил». На его страницах карикатуры на гаражную тему, прежде всего в микрорайонах, появи-
лись почти одновременно с развертыванием массового жилищного строительства. Своеобраз-
ный триптих художника Бориса Савкова, опубликованный в 15-м номере «Крокодила» за 1960
год, отражает противоречивость ситуации. Рисунки, с одной стороны, «бичуют» новоселов,
захламляющих придомовые территории не только мусором, но и личным транспортом, а с дру-
гой – демонстрируют пренебрежение строителей к проблемам гаражей и автостоянок. Есть в
карикатуре и совсем «скрытая информация» – свидетельство наличия у жителей «хрущевок»
собственных автомобилей. Последнее обстоятельство требовало ускорения процесса строи-
тельства гаражей. В этом контексте довольно оптимистично выглядит изошутка художника
Евгения Мигунова под ерническим названием «Огараживают» в 10-м номере «Крокодила» за
1964 год. Как известно, огораживание – это, согласно «Большой российской энциклопедии»,
«процесс массовой экспроприации крестьянства крупными землевладельцами... Выражалось
в сгоне крестьян с земли с последующим обнесением ее изгородями». Традиционно счита-
лось, что огораживание следует рассматривать как проявление первоначального накопления в
Европе. Советский неологизм «огараживание» – словечко с подтекстом, как, впрочем, и сам
рисунок. Карикатура фиксирует наличие автомобилей именно у жителей пятиэтажек, ирони-
зирует по поводу окружения жилья гаражами, искажает узаконенные параметры размещения
хозяйственных объектов на территории микрорайона и намекает на вполне капиталистическое
разрастание личной собственности граждан СССР.
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
69
Крокодил. 1964. No 10. Рисунок Е. Мигунова
И все же автолюбительство постепенно демократизировалось и превращалось из изыс-
канного занятия представителей советской элиты в досуг обычного человека. Об этом, в част-
ности, свидетельствует появление в 1960-х годах в русском языке лексем для обозначения тех
или иных явлений, связанных с использованием автомашины. Филологи зафиксировали 58
совершенно новых сложных слов, первую часть которых составляет корень «авто». В их число
входили такие понятия, как «автолюбитель» и «автолюбительство», «автослесарь», «автостоп»
и «автостоповец», «автотуризм», «автотурист» и т. д. Кроме того, лексикон советского чело-
века пополнили слова: «гидроусилитель», «запаска», «кемпинг», «мотель», не говоря уже о
названиях принципиально новых марок машин – «Волга», «Запорожец», «Чайка». Конечно,
полностью обеспечить советского обывателя «четырехколесным другом» не удалось. В конце
1960-х годов автомобильная промышленность СССР не успевала удовлетворить растущий
спрос на свою продукцию. Приобрести машину становилось очень сложно. На предприятиях
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
70
создавались специальные комиссии, занимавшиеся распределением автомобилей. И все же
именно в годы оттепели в общественном сознании сформировалось представление о том, что
автомобилистом-любителем может быть не только Герой Советского Союза, академик или
очень крупный чиновник, но и военнослужащий, инженер, квалифицированный рабочий – в
общем, обычный человек. Это и означало «демократизацию» автолюбительства. Она в первую
очередь коснулась жителей именно новых пространств жилищного строительства. Здесь име-
лись свободные территории, как примыкающие к стройплощадкам, так и находившиеся внутри
микролокусов.
Однако, несмотря на прогрессивное насыщение и новым невоенизированным спортом,
и детскими площадками, и местами для будущих клумб и кустов сирени, и потенциальными
гаражами для потенциальных автомашин, микрорайоны на первых порах нравились не всем.
Слишком идеальным, далеким от реальности казался части новоселов текст песни о Черемуш-
ках из оперетты Дмитрия Шостаковича – по сути дела, гимна «хрущевок»:
Черемушки, вы помните
Почтовый адрес свой,
Живут в них в каждой комнате
С открытою душой,
Ни улицы, ни здания
Старее нас уж нет,
И только лишь названия
Остались с давних лет.
Черемушки, в Черемушках
Черемуха цветет,
И все мечты сбываются
У тех, кто тут живет.
Очень раздражали и строительный мусор, и необустроенность дорог внутри и вне мик-
рорайонов, и трудности с транспортом. Любопытно, что эти проблемы стали фоном оптими-
стической живописи Юрия Пименова – в первую очередь серии картин «Район завтрашнего
дня». Одна из них называлась «Первые модницы нового квартала» (1961). Пока еще не зако-
панные трубы магистрального водопровода – единственный сухой путь, по которому девушки
пробираются то ли на танцы, то в кино. Не менее выразительно знаменитое полотно «Свадьба
на завтрашней улице» (1962). По зыбким мосткам, проложенным через грязь неасфальтиро-
ванных дорог между корпусами «хрущевок», идет группа веселых людей. Впереди нарядные
и счастливые молодожены. Колоритна и другая пименовская живописная работа «Движущие
границы города» (1963–1964). На маленьком асфальтированном пятачке перед новым типо-
вым домом – несколько колясок, а дальше – ухабы строительных площадок. Еще одна кар-
тина – «Тропинки к автобусам» (1966). Этот холст демонстрирует транспортные проблемы
новостроек – по снежной целине от жилых массивов к шоссе, где есть городской транспорт,
протоптаны стежки-дорожки. Передвигаться по ним зимой, конечно, и скользко, и неловко. Но
сзади виднелись микрорайоны вожделенных отдельных квартир, на фоне которых трудности
пути домой и из дома казались вполне преодолимыми. Пименов не ерничал по поводу проблем
нового строительства, он их просто фиксировал и верил, что все рано или поздно обязательно
устроится.
Более жестко реагировали на проблемы микрорайонов сатирики «Крокодила», но по вре-
мени от Пименова они отставали. Художник изображал грязь и неустройство уже в 1961–1962
годах. «Крокодильцы» осмелели лишь во второй половине 1960-х, когда строительство «хру-
щевок», то есть только пятиэтажек, прекратилось. Трудности же микрорайонной жизни оста-
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
71
лись, более того, они переместились в новые пространства. Художник Евгений Ведерников в
34-м номере «Крокодила» за 1966 год изобразил «страдания» автомобилистов, пытающихся
проехать через строительный плацдарм. Лучше всех с поездкой справлялся тракторист. Он же
уговаривал других шоферов, застрявших в грязи: «Потерпите, сейчас проедем новый микро-
район – и будет хорошая дорога». В следующем номере появилась карикатура Владимира Доб-
ровольского. Огромная очередь тянется к будочке с вывеской «Чистка обуви». Чистильщик,
не отрываясь от работы, спрашивает клиента: «Никак новый микрорайон заселили?» Сюжет
перекликается с картиной Пименова «Франтихи», на которой две молодые особы моют в луже
резиновые боты, прежде чем спуститься в метро и начать фланировать по центру Москвы. Но
пименовское полотно написано в 1958 году. За восемь лет появились новые микрорайоны, в
старых хрущевских уже было заметно чище.
Крокодил. 1966. No 34. Рисунок Е. Ведерникова
Как и Пименов, сатирики «Крокодила» обратили внимание на транспортно-грязевые
трудности. Уже упоминавшийся Ведерников в третьем номере журнала за 1967 год, когда уже
не строили «хрущевки» в их первозданном виде и сместили с руководящих постов самого
Хрущева, опубликовал рисунок со следующей подписью: «В конце концов, чего не сделаешь
для удобства новоселов». Эту фразу произносил некий «строительный начальник», стоя на
крыше нового дома, так как это единственное незахламленное место в новом микрорайоне.
Для новоселов пришлось оборудовать своеобразную канатную дорогу. Она позволяла переме-
щаться между домами.
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
72
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
73
Крокодил. 1966. No 35. Рисунок В. Добровольского
Крокодил. 1967. No 3. Рисунок Е. Ведерникова
Обстановка микрорайонов периода строительства «хрущевок» нередко раздражала ново-
селов, среди которых встречалось немало жителей только что снесенных деревень. В нарочито
просталинском романе Ивана Шевцова «Во имя отца и сына» (1964–1968) описана ситуация,
возникшая в семье одного из главных положительных героев, старого рабочего Лугова. Все его
родственники переехали в новый дом, построенный заводом, а глава пролетарской династии
остался жить в деревянном гнилом домишке в Марьиной Роще. Не поехал из-за сада, который
когда-то давным-давно разбил возле своей избушки: «По правде говоря, в его саду на малень-
ком пятачке росли, сцепившись кронами, всего две старые яблони, очень старая груша, три
молодые вишни, куст сирени и куст жасмина». Старик зимой топил печку, воду носил из бли-
жайшей колонки. В общем-то передовой и разумный человек, он понимал, что Москва «шаг-
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
74
нула веселыми шагами многоэтажных домов уже за железную дорогу, сметая со своего пути
трухлявую рухлядь деревянных хибарок», что «новая жизнь наступала стремительно и неот-
вратимо». И все же Лугову не хотелось покидать насиженное место, и он пытался найти тому
оправдание: «Дескать, не дома жалко, а сада, вот этой зелени под окном. Он любил копаться в
земле: сажал цветы, удобрял почву, ухаживал за деревцами. В новом доме этого ведь ничего не
будет». Со временем все стало с точностью до наоборот. Предусмотренные СНиПами и осо-
бенно «Правилами и нормами планирования застройки городов» «зеленые» зоны около домов
стали раздольем (еще один синоним слова «пространство») для любителей что-нибудь поса-
дить. Вокруг «хрущевок» появились быстро растущие кусты сирени, черемухи, жасмина. А
совсем заядлые садоводы сажали яблони, груши, вишню. И если урожай маленькие новоселы
умудрялись съесть еще до созревания, то более взрослые соседи наслаждались буйным цвете-
нием плодовых деревьев уже через три-четыре года после вселения в новые дома.
Недовольны насильственным переселением в новые микрорайоны были и владельцы
частных домиков с большими приусадебными огородами. Эта категория новоселов теряла при-
работок – выращивание зелени, которая в городах ценилась почти на вес золота. Маленький
пучок, состоящий из одной-двух веточек петрушки, такого же количества укропа, кусочков
площадью со спичечный коробок корня сельдерея, брюквы и моркови, назывался у ленинград-
цев почему-то «корешки». Хватало этой зелени на один суп, а стоила она до 1961 года по 10
копеек за набор – и те же 10 копеек после реформы. Как известно, на «хрущевскую копейку»
можно было купить коробок спичек, а на «сталинскую» – увы, нет. В общем, пригородные
«зеленщики» зарабатывали и на спички, и на хлеб, и на масло. Образовавшиеся на окраинах
больших и малых городов микрорайоны подорвали мелкий бизнес советских людей. Не радо-
вали бывших селян и довольно ограниченные с их точки зрения размеры квартир, которые,
как известно, выдавались в соответствии с нормами – 9 квадратных метров жилой площади
на человека. А если еще была и какая-нибудь живность, на которую никаких метров не пола-
галось, переселение обретало трагический характер. Карикатуристы «Крокодила» не оставили
проблему без внимания. Анатолий Елисеев и Михаил Скобелев в 1963 году (No 32) опублико-
вали рисунок, где изобразили снос загородного дома. Его жители – старушка и три кошки –
отказываются покидать привычное место. Не действовали ни просьбы чиновников, ни ордер на
квартиру, ни бульдозер с агрессивно поднятым ковшом. Хозяйка выставила ультиматум: «Не
выеду до тех пор, пока Васеньке, Мурочке, Барсику не дадут по отдельной комнате». Эти кол-
лизии приобретали особую остроту именно в крупных городах, так как в небольших поселе-
ниях, где тоже строились «хрущевки», новоселам полагались еще и сараи в локусах микрорай-
она. Там можно было пристроить и питомцев, и деревенский скарб – лопаты, грабли, топоры,
старыебочкиит.д.ит.п.
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
75
Крокодил. 1963. No 32. Рисунок А. Елисеева и М. Скобелева
Шутка из «Крокодила» забавна и одновременно полна скрытого смысла: «хрущевки»
были ристалищем современной урбанистической и патриархальной деревенской повседневно-
сти. И сражения носили серьезный характер. Ведь городские черты в жизни обитателей микро-
районов появились не сразу, и часть новоселов тяготили трудности быта территорий типового
строительства. Петербурженка Елена Чижова так описывала «марсианский пейзаж» бывшей
ленинградской деревни Купчино: «По правилам местной грамматики... (двором.
–
Н. Л.)
называли прорехи между корпусами, заваленные кучами строительного мусора, лопнувшими
цементными плитами, гнутой арматурой...» Семья будущей писательницы получила там двух-
комнатную «хрущевку» взамен одной небольшой комнаты в коммуналке в районе Театральной
площади. В своем старом жилище они ютились впятером – бабушка, еще молодые мать и отец,
двое малолетних детей. Самый старший член семьи, петербурженка из «бывших», рассматри-
вала «купчинские декорации» как выражение убогого уродства. Когда бабушку доставили в
новое жилье, она воскликнула: «Господи, Вера, куда ты меня привезла?» – и долгое время
безвыходно сидела дома, не желая видеть странный строительный пейзаж. Мучения закон-
чились довольно быстро – распроклятая «хрущевка» сама же помогла выбраться из «убоже-
ства» новостроек питерским старожилам. Через несколько месяцев, что называется, за «казен-
ный счет» удалось обменять, как выразилась Чижова, двухкомнатный «отдельный курятник»
на две комнаты в коммунальной квартире в Адмиралтейском районе Ленинграда! В общем,
маленький бизнес сделать удалось: ведь изначально семья жила в одной комнате. При этом
следует учитывать, что, в отличие от французских ашелемов и прочих западных вариантов,
«хрущевки» предоставлялись бесплатно, а жители снесенных сельских индивидуальных домов
получали вместе с квартирой денежную компенсацию. Вот такая сугубо «советская черта».
Но были и другие судьбы. По воспоминаниям Андрея Битова, вполне обжились в мик-
рорайонах ленинградских новостроек, в том же самом Купчине, прозаики Виктор Голявкин
и Валерий Попов, а также поэт Семен Бытовой. Они получили квартиры от Союза писателей.
Техническая интеллигенция заселяла ведомственные и бесплатные «хрущевки» пензенского
массива Старая Западная Поляна. Рядом с массивом нового строительства находились вузы
Пензы, которые нуждались в научно-педагогических кадрах. Приглашенным преподавателям
предоставляли квартиры в строящемся микрорайоне. Сын одного из приезжих ученых вспо-
минал: «Когда приехали в Пензу, словно попали в другую цивилизацию: третий этаж, балкон,
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
76
централизованное отопление, колонка, горячая вода». А главное – рядом жили в основном
коллеги, вузовские работники. Описание подобной ситуации можно найти в опубликованном
дневнике Валерия Золотухина. В марте 1967 года артист получил наконец в Кузьминках –
одном из районов московских новостроек – отдельную квартиру: «Мои окна выходят в парк,
много деревьев и пространства под окнами. Виден балкон и окна Игоря Петрова (артиста
Таганки. – Н . Л.), ходим, гостимся. Где-то на повороте строится кооператив Калягина» (еще
одного артиста Таганки. – Н. Л .). То есть неподалеку уже жили или намеревались жить близкие
коллеги. В общем, в «хрущевках» обитали отнюдь не лузеры и не люмпены.
Но самая яркая фигура в пространстве микрорайонов массового жилого строительства –
это поэт, художник-график, скульптор, основоположник московского концептуализма в искус-
стве и литературе, «герцог Беляевский», Дмитрий Александрович Пригов. Он настаивал,
чтобы его всегда именовали по имени и отчеству, а главное – называл себя пионером заселе-
ния локуса бывшей подмосковной деревни Беляево. Она стала одним из тех мест, куда «вдруг
небольшие пятиэтажные дома как бросились вширь... как заполонили все собой». Так писал
Дмитрий Александрович Пригов в книге «Живите в Москве», а в эссе «Беляево 99 и навсе-
гда» уточнял, что оказался в микрорайоне «хрущевок», «когда вокруг не было еще ни метро,
ни строений, и только высился наш одинокий белый блочный сиротливый домик». Это было
в 1965 году. Первые пять лет Пригов обитал в «махровой», то есть пятиэтажной, настоящей
«хрущевке». В 1970 году он переехал в новый вид стандартного жилья – девятиэтажку. Такие
дома стали возводить в самом начале 1960-х годов, и они тоже считаются малогабаритками
первого поколения. До самой смерти в 2007 году литератор прожил в Беляеве. Он вдохнов-
лялся геометрией микрорайона, восхищался его территориальной свободой и, наверное, пред-
видел потенциальные перемены ландшафта и оценки геолокации бывшей деревни. В подтвер-
ждение этого – небольшой отрывок из приговского наследия:
Помню, как, прожив несколько лет в благостном и ненасильственном
Беляево... решил я ознакомить своего пятилетнего сына с истинными
красотами городского строительства и архитектуры. То есть с историческим
центром святой Москвы. Ну доехали. Походили. Посмотрели. Неосмысленный
ребенок и говорит мне:
–
Поедем назад к нам, в Беляево. Здесь так тесно и страшно. А у нас
светло и просторно.
Вот вам и вся архитектура с ее претензиями и амбициями.
В общем-то на этой цитате можно было бы и закончить повествование о микрорайонах
–
«больших границах малогабаритного жилья». Однако картина все же будет не полной без
сведений о географии «хрущевок» на территории СССР в целом. Как известно, типовые дома с
1957 года строились стремительно. В 1955 году новые квартиры составили чуть больше поло-
вины всего возведенного жилья, в 1960 году – 88 %, а в 1965 году – уже 95 %! Фундамен-
тальные послевоенные сталинки в первую очередь восполняли пробелы в урбанистическом
пейзаже. Там уже в конце 1930-х годов возникли кварталы строений в духе тоталитарного
«большого стиля». «Хрущевки» же коренным образом меняли облик прирастающих городских
территорий. Ведь стандартные дома возводились во всех советских республиках почти одно-
временно и, прежде всего, на окраинах крупных и средних населенных пунктов. 70 % всех
жилых построек располагалось на вновь осваиваемых территориях, в пределах новых границ
городов. Примерно 30 % домов возводилось внутри ранее сложившейся городской черты, на
месте снесенного «малоценного фонда»: ветхих строений и бараков. Конечно, объем домо-
строения зависел от величины территорий и плотности населения. На конец 1960 года в СССР
построили почти 2 миллиона 600 тысяч квартир, из них 1 миллион 554 тысячи – в РСФСР.
Остальные – чуть больше миллиона – в союзных республиках, прежде всего в УССР. Как
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
77
известно, ее площадь составляла всего лишь 604 тысячи квадратных километров, тогда как
Казахстан располагался на 2717 тысячах квадратных километров.
Уже первые образцы массового жилищного строительства отражали географические и
бытовые особенности различных регионов СССР. И это была чисто советская черта, которая
определялась размерами страны. На Западе в это время архитекторы пытались внедрить интер-
национальную стандартизацию домостроительства. Но все же здравый смысл восторжествовал.
Летом 1957 года в Берлине прошла конференция, посвященная типовому жилью в странах
СЭВ1. В результате появился документ, который историки архитектуры называют «манифе-
стом архитектурного строительства». Сообщество зодчих полагало, что «новое проектирова-
ние никоим образом не должно быть синонимом подавления национальной идентичности,
природных и исторических особенностей какой-либо страны». Такая позиция оказалась чрез-
вычайно актуальна именно для СССР, государства с огромной территорией, чрезвычайно пест-
рой по географическим и климатическим характеристикам. Уже в СНиПе 1954 года существо-
вали положения о необходимости учета особенностей геолокации строящихся жилых зданий.
Планировочные нормы требовали «привязки к месту» – вся страна делилась на четыре кли-
матических района. Документ предписывал в разных геоклиматических зонах строить дома с
разной высотой потолков – в I, II, III – 3,0 метра, а в IV – от 3,3 до 3,5 метра. Хрущевский
СНиП 1958 года подтвердил намерения возводить типовое жилье «с учетом бытовых и кли-
матических особенностей районов строительства». Согласно документу, «отнесение к тому
или иному климатическому району населенных мест» должно было производиться «с учетом
местных природных особенностей на основании метеорологических данных, полученных от
областных управлений гидрометеорологической службы». Правда, для удешевления, а следо-
вательно, для ускорения строительства высота потолков не должна была превышать 2,5 метра
«во всех климатических районах». Одновременно новые нормативы предусматривали «откло-
нения... в пределах 2 %», а для населения юга «во избежание перегрева жилых помещений в
летнее время» предлагалось «предусматривать соответствующие местным условиям защитные
устройства от солнечной радиации». То есть стандартизацию жилья нельзя называть всеобъ-
емлющей. Незыблемой величиной был, пожалуй, лишь микрорайон – большая граница мало-
габаритных квартир, «основная предметная единица застройки советского города». Здесь и
складывались новые коды оттепельной повседневности. Они отчасти совпадали с тенденциями
развития быта обычного человека на Западе.
Средние границы пространства «хрущевок» – здания специфического типа – по своим
внешним параметрам в основных чертах копировали западные образцы массового индустри-
ального строительства жилья. Иными словами, экстерьер «хрущевок» не уступал европей-
ским образцам: все сдержанно и весьма лаконично. Но в СССР типовые дома, в отличие от
своих европейских близнецов, родились в атмосфере бурных идеологических страстей. И это
можно считать сугубо советской характеристикой. Известно, что идея необходимости разви-
тия массового индустриального жилья появилась не в середине 1950-х годов. И Запад, и СССР
прошли довольно длительный период «постановки эксперимента». В советской ситуации на
рубеже 1920–1930-х годов даже опробовался опыт возведения домов из пемзобетонных плит.
Эту практику пропагандировал немецкий архитектор Эрнст Май. Экстерьер жилых зданий
характеризовался крайним аскетизмом. К мысли о важности стандартизации часть советских
зодчих обратилась и после Великой Отечественной войны, когда проблема жилья обостри-
лась до чрезвычайности. В этих условиях любое удешевление архитектурных проектов «рабо-
тало» на пользу населения. В 1947–1948 годах в Москве развернулось широкое эксперимен-
тальное строительство крупнопанельных домов в районе Песчаных улиц и Соколиной горы.
1
Совет экономической взаимопомощи – существовавшая в 1949–1991 годах межправительственная организация, зани-
мавшаяся экономическим и научным сотрудничеством социалистических стран.
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
78
В архитектурно-строительном сообществе росло осознание необходимости замены традици-
онного метода возведения жилья из кирпича, а также удешевления проектной стоимости зда-
ний за счет сокращения не всегда уместного украшательства. Весной 1948 года на архитектур-
ные темы пошутил «Крокодил», разместив в 14-м номере подборку рисунков Генриха Валька
под общим названием «Проекты и дефекты». Один из затронутых сюжетов напрямую свя-
зан со «средними границами» стандартных малогабаритных домов, с их экстерьером. Забав-
ный рисунок Валька создан на вполне реальной основе. В поселке Первоуральского трубного
завода при строительстве «двадцати четырех двухэтажных домов» проектировщики задумали
украсить жилье 250 колоннами «сложного ионического образца». Подпись под рисунком гла-
сила: «Коли надо, коль не надо, – Всюду колоннада». В это же время лексикон части зодчих
пополнился термином «излишества». В августе 1948 года он фигурировал в постановлении
президиума Союза советских архитекторов. Одновременно власть начала поощрять разра-
ботку стандартных проектов жилых домов. В 1951 году появились лауреаты Сталинской пре-
мии за выдающиеся изобретения и коренные усовершенствования методов производственной
работы. Это была целая группа архитекторов, конструкторов, управленцев, инженеров, кото-
рые внедрили в жизнь индустриальные методы строительства многоэтажных жилых домов в
Москве. «Ветер перемен» в архитектурной среде явно крепчал под влиянием подобных госу-
дарственных акций. Летом 1951 года состоялось собрание академиков архитектуры, посвя-
щенное типовым проектам массового жилищного строительства. А менее чем через год, вес-
ной 1952 года, в Москве в Доме архитекторов прошло бурное публичное обсуждение типовых
проектов жилых секций, разработанных Академией архитектуры. Можно считать, что все это
были попытки найти верные и лаконичные формы жилого пространства и решить наконец
пресловутый «квартирный вопрос». Ведь пока типовые дома для обычных людей строились
в очень небольшом количестве. Даже в Москве в 1954 году такие здания составляли всего
18 % от числа всего возведенного жилья. Процесс тормозила косность академического сооб-
щества архитекторов. Крупные зодчие предпочитали руководствоваться известным слоганом:
«Архитектура – это застывшая музыка». Они создавали нередко весьма тяжеловесные «сим-
фонии в кирпиче», зачастую декорированные множеством сомнительных деталей. В 1952 году
на проспекте Стачек в Ленинграде появился многоквартирный шестиэтажный дом с башней
по проекту архитекторов Валентина Каменского и Андрея Модзалевского. Они украсили свое
творение не только венками и якорями, но и рядом трехчетвертных колонн. Здание завер-
шала круглая ротонда, которая придавала всей башне образ факела. Его якобы скопировали
с декора погребального храма египетской царицы Хатшепсут! Все это вполне соответствовало
великолепию сталинского ампира. Но на фоне нехватки жилья и пока еще господствовавшего
принципа покомнатного распределения жилой площади и в обществе, и в архитектурно-стро-
ительной среде росло недовольство нелепой помпезностью зданий. Власть явно собиралась
дать команду «фас», чтобы натравить бывших конструктивистов и сторонников индустриаль-
ных методов возведения жилья на «академиков от сталинского ампира». Ведь «постановка
эксперимента» – постройка нескольких типовых зданий в Москве – удалась. Пришло время
повсеместной «зачистки пространства». Дальнейший сценарий оформления «средних границ»
«хрущевки» развивался в строго советском стиле. Все ждали указаний сверху, и они последо-
вали после смены политического руководства.
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
79
Крокодил. 1954. No 1. Рисунок Е. Гайкина
Новые тенденции в архитектуре жилья почти сразу отразили карикатуристы «Кроко-
дила». Уже в первом номере за 1954 год появился рисунок Евгения Гайкина под названием
«Творческие искания». Редакция сочла возможным разместить маленькую преамбулу к изоса-
тире: «Некоторые детали оформления новых зданий напоминают ножки роялей или флаконы
духов». Сам же рисунок сопровождала следующая подпись: «Флаконы „Белой сирени“, „Каме-
лии“, „Эллады“ на моих проектах уже украшают здания, а дальше хоть плачь – остается один
„Букет моей бабушки“».
Откликнулись на критику сталинского ампира и кинематографисты. Тогда молодой и
пока еще не слишком обиженный властью Александр Галич в соавторстве с маститым лауреа-
том двух Сталинских премий Константином Исаевым написал сценарий под названием «Вер-
ные друзья». Уже известный кинорежиссер Михаил Калатозов снял довольно милую светлую
кинокомедию о том, как три старых друга решили совершить путешествие по реке на плоту.
В фильме много хорошей музыки и песен, которые известны и сейчас. В общем, это, конечно,
винтаж, но смотрится и сегодня. Калатозову в 1954 году удалось сделать вполне оттепель-
ное кино. Одна из сквозных линий фильма – бичевание «номенклатурной спеси». Конечно,
такие мотивы можно увидеть и в более ранних советских кинокартинах. В фильме Григория
Александрова «Волга-Волга» (1938) главный отрицательный герой – зарвавшийся чиновник
Бывалов в исполнении Игоря Ильинского. В 1954 году носитель бюрократического чванства
–
уже участник строительства сталинских высоток академик архитектуры Нестратов (актер
Василий Меркурьев). Такие совпадения не могут быть случайностью. Они свидетельствуют
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
80
об угрозе, нависшей над апологетами зодчества «большого стиля». В детстве Нестратова драз-
нили «индюком» за важность и напыщенность. Эти не лучшие качества по замыслу создателей
фильма прорываются у преуспевающего архитектора и во вполне зрелом возрасте. В сценарии
есть, например, такие реплики, вложенные в уста бюрократа от зодчества: «Да не верьте вы
строителям, друг мой дорогой. Они, друг мой дорогой, люди сезонные, а мы с вами строим
на века!» Или фраза рабочего, задействованного на строительстве очередной высотки: «Ака-
демик Нестратов выше второго этажа не поднимается, а тут тридцать пятый». Кроме того,
друзья периодически «охлаждали» хвастливого Нестратова. Сопровождалось это словами «А
не макнуть ли нам академика?», после чего хвастуна должны были действительно макнуть
головой в речку. Такова была практика детской дружбы. Перспектива макания действовала
отрезвляюще, ведь киношный академик вообще-то был человек неплохой. Так что перевос-
питание сторонника сталинского ампира в кинофильме обошлось без жертв. По-иному ситуа-
ция складывалась в реальной жизни. И крокодильская шутка о флаконах духов как шаблонов
для декорирования жилых зданий в советской действительности, и подтрунивание киношни-
ков – первые знаки беды. А она надвигалась на сторонников идеи «строить на века» без учета
реальных потребностей повседневности первого послевоенного десятилетия. По-настоящему
«зачистка», можно сказать «архподготовка», началась после Всесоюзного совещания строите-
лей, архитекторов и работников промышленности строительных материалов. Оно состоялось
в Москве в декабре 1954 года. Перед самым окончанием Всесоюзного совещания перед его
участниками выступил Хрущев. Он заявил: «В нашем строительстве нередко наблюдается рас-
точительство средств, и в этом большая вина многих архитекторов, которые допускают изли-
шества в архитектурной отделке зданий, строящихся по индивидуальным проектам. Такие
архитекторы стали камнем преткновения на пути индустриализации строительства. Чтобы
успешно и быстро строить, надо проводить строительство по типовым проектам, но некоторым
архитекторам это, видимо, не по душе...» После такого заявления многие присутствующие
впали в шоковое состояние. Известнейший искусствовед и историк архитектуры Селим Хан-
Магомедов вспоминал:
И вот в одночасье все рухнуло. Были письма в ЦК КПСС
(1954) группы мало известных в то время архитекторов (Г. Градов, Н.
Щетинин, Прозоровский, Пожарский), которые критиковали творческую
направленность советской архитектуры, оценивая ее как эклектическую
стилизацию.
Эти письма объединили, размножили и разослали в научные и проектные
учреждения. Ознакомились с этими письмами и сотрудники НИИТИ АА
СССР. Из коллектива Института содержание этих писем никто не поддержал.
Все рассматривали эти письма как незначительный инцидент.
И для подавляющего большинства советских архитекторов было полной
неожиданностью, что руководство страны выступило на стороне авторов этих
писем. Как гром с ясного неба прозвучала тогда для нас речь Хрущева на
совещании строителей 7 декабря 1954 г. Я слышал эту речь, находясь в зале
заседаний Госстроя СССР (на Театральном проезде), куда транслировалось
совещание строителей. Я хорошо помню, как после речи Хрущева мы большой
группой шли к метро и обменивались впечатлениями. Все, что говорил
Хрущев о развитии жилищного строительства, о внедрении крупных панелей,
о снижении стоимости строительства, ни у кого не вызывало сомнений. А
вот вмешательство власти в художественные проблемы формообразования в
архитектуре и в стилистику у всех вызывало недоумение и неприятие. Я помню
даже такие реплики: «Дурак, куда он вмешивается».
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
81
Особенно возмутил всех Градов, который выступал до речи Хрущева,
поддержавшего его. Градов прямо критиковал стилистику советской
архитектуры. Он ненавидел ордерную классику и говорил: «Когда я
смотрю на Адмиралтейство, меня душит классовая ненависть». Кроме того,
Градов предложил вместо Академии архитектуры создать Архитектурно-
строительную академию.
Сразу ясно, что будущий великий Хан-Магомедов, как и многие другие, ни за карикату-
рами «Крокодила» не следил, ни фильма «Верные друзья» не видел. А кроме того, не читал
и журнала «Архитектура СССР», где с весны 1954 года систематически публиковались ста-
тьи о типовом и крупнопанельном строительстве. И власть, и противники сталинского ампира
настойчиво готовили плацдарм для массированного наступления будущих «хрущевок». Очень
старался «Крокодил». На страницах журнала с устойчивой периодичностью печатались кари-
катуры на любителей «излишеств». Изопубликация Гайкина 1954 года носила характер добро-
душного подшучивания над нелепыми страданиями архитекторов-украшателей. В 1955 году
«излишества» уже клеймились как явления, тормозящие процесс улучшения жизни людей. В
первом номере «Крокодила» за 1955 год появилась карикатура Константина Ротова со следую-
щей редакционной преамбулой: «В погоне за наружным украшением здания архитекторы-про-
ектировщики часто забывают об удобствах внутренней планировки жилищ». Непосредственно
под рисунком можно прочесть следующее: «Правда, жить в этом доме неудобно, зато снаружи
он, говорят, красив!..» Архитекторов явно обвиняли в пренебрежении к нуждам быта. В том
же номере Борис Лео тоже «ущипнул» украшателей. Он продемонстрировал нелепое расто-
чительство апологетов сталинского ампира, что на самом деле было правдой. Под рисунком
можно прочесть: «Издержались на колоннах – на достройку дома денег не осталось».
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
82
Крокодил. 1955. No 1. Рисунок К. Ротова
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
83
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
84
Крокодил. 1955. No 1. Рисунок Б. Лео
Летом 1955 года гонения приблизились к апогею. В передовой статье июльского номера
журнала «Советская архитектура» за 1955 год отмечалось: «Архаика и излишества в архитек-
турной отделке сооружений – все это вступило в острое противоречие с требованиями передо-
вой индустриальной техники и экономии строительства... Преобладающим критерием явля-
ется назначение здания, техническая и экономическая целесообразность». В августе 1955 года
объявили рассадником устаревших взглядов и ликвидировали Академию архитектуры. «Ака-
демики Нестратовы» теперь уже реально ощутили всю сложность своего положения. А осенью
1955 года сотрудники «Крокодила» начали клеймить любителей «излишеств» как ярых стали-
нистов. В 30-м номере журнала появилась карикатура Наума Лисогорского под названием «В
семье архитектора» с любопытным текстом: «Мамочка, посмотри, какой торт папа купил... –
Что ты болтаешь, это же проект его нового дома!» На первый взгляд и слова, и рисунок кажутся
просто забавными. Но на самом деле это был настоящий антисталинский выпад. Сталинским
тортом остряки конца 1940-х – начала 1950-х годов в узком кругу именовали знаменитые мос-
ковские высотки. Название странного «кондитерского изделия» позднее вошло в большинство
глоссариев советского арго и в «Толковый словарь языка Совдепии». И вот в середине 1950-
х годов «приторный» термин используется в лексике вполне официального одобренного вла-
стью, хотя и сатирического издания. «Крокодил» явно демонстрировал свою антитоталитар-
ную позицию.
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
85
Крокодил. 1955. No 30. Рисунок Н. Лисогорского
Трудно сказать, обратили ли внимание на это обстоятельство академики от архитектуры,
но буквально через четыре дня, 4 ноября 1955 года, появилось постановление ЦК КПСС
и Совета министров СССР «Об устранении излишеств в проектировании и строительстве».
Документ в довольно резких выражениях критиковал «показуху», царившую в советской архи-
тектуре. Пилястры и колонны, башенки и фигурные карнизы объявлялись «не соответствую-
щими линии КПСС и Советского правительства в архитектурно-строительном деле, направ-
ленной, прежде всего, на удовлетворение нужд широких масс трудящихся». Власть обязывала
перестроить работу проектных и строительных организаций и нацелить их силы на создание
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
86
типовых проектов жилых зданий. Для этого предлагалось проводить конкурсы с обязательным
премированием победителей. Одновременно уже в чисто советской традиции постановление
инициировало процесс «зачистки» сторонников сталинского ампира. Архитекторов Леонида
Полякова, Александра Борецкого, Евгения Рыбицкого лишили звания лауреатов Сталинской
премии из-за допущенных архитектурных излишеств при строительстве гостиницы «Ленин-
градская» и жилого дома на улице Чкалова в Москве. С высокими должностями расстались
несколько архитекторов за «допущение ими излишеств и расточительства государственных
средств при проектировании и строительстве и за неправильное руководство проектными орга-
низациями». Ломались и карьеры, и судьбы людей. Все эти инициативы власти шли в контексте
десталинизации советской действительности и советской архитектуры. Новое политическое
руководство страны действовало решительно не только в Москве, но и на местах. Драматично
развивалась ситуация в Ленинграде. В ноябрьском постановлении ЦК КПСС указывалось, что
именно в городе на Неве сторонники старых методов жилищного строительства сознательно
тормозили внедрение типовых проектов. В Ленинграде началась кампания критики «укра-
шателей». 13 ноября 1955 года в редакционной статье «Ленинградской правды» резкой кри-
тике подвергли целый ряд архитекторов. Они, по мнению партийных инстанций, придержи-
вались «порочных и архаичных эстетских взглядов» и продолжали «идти по пути ложного
украшательства и недопустимых излишеств, пренебрегая интересами государства, интересами
людей, для которых они строят». Неудивительно, что уже 15 ноября 1955 года Ленинградское
архитектурно-планировочное управление приказало «в месячный срок подготовить предложе-
ния по пересмотру проектно-сметной документации по строящимся в Ленинграде объектам с
целью решительного устранения в проектах излишеств в архитектурной отделке, планировоч-
ных и конструкторских решениях». В Ленинграде начали воплощаться в жизнь планы Хру-
щева, который, судя по его собственным воспоминаниям, всячески осуждал «старорежимные
штучки» и архитекторов, строивших «не для народа, а для господ».
В январе 1956 года вопросы жилищного строительства бурно обсуждались на конферен-
ции Ленинградской городской партийной организации. В выступлениях руководителей города
звучали уже прямые заявления об ответственности за «любовь к излишествам» главного архи-
тектора города Валентина Каменского. В ходе разгрома ленинградской архитектурной школы
Каменского отстранили от проектировочной деятельности, но оставили в должности главного
архитектора для «исправления ошибок».
Первый секретарь Ленинградского областного комитета КПСС, ставленник Хрущева
Фрол Козлов прямо заявил о том, что и главный архитектор Ленинграда, и директор инсти-
тута «Ленпроект» «пренебрегали типовым проектированием и поощряли других архитекторов
создавать вместо экономичных, удобных жилых домов „уникальные произведения“, рассчи-
танные на увековечивание имен их авторов». Это была неприкрытая атака на «сталинистов» от
архитектуры, предпринятая за месяц до ХХ съезда КПСС. Очередной форум коммунистов в
феврале 1956 года не только официально осудил культ личности Сталина, но и решил ускорить
темпы жилищного строительства «за счет широкого применения типовых проектов, внедрения
индустриальных методов работ... недопущения архитектурных излишеств...». И вскоре, менее
чем через два месяца после развенчания сталинизма, «Крокодил» дал «рецепт» осуществле-
ния грандиозных планов. 20 апреля 1956 года в журнале появился рисунок Юлия Ганфа под
названием «Крокодильская кибернетика». Художник изобразил некий «упростительно-удеше-
вительный агрегат для архитектурно-проектных организаций» (УУА) – верного помощника
сторонников типового строительства. Действительно, большинству архитекторов и проекти-
ровщиков пришлось, что называется, «перестраиваться на марше». Выразительно описал тех-
нику этой перестройки человек, непосредственно соприкасавшийся с разгромом архитектуры
сталинского неоклассицизма, – зодчий Владимир Овчинников. Он отозвался на «зачистку»
внешнего декора новых жилых зданий стихотворением «Отходная-архитектурная».
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
87
Архитекторы-мышки
Позабыли про вышки,
Эркера, парапеты,
Про шпили-силуэты,
Позабыли фасады
Украшать для парада,
И под звон похоронный
Обдирают колонны,
Обдирают излишки
Архитекторы-мышки.
Их дома, точно доски,
Безотрадны и плоски...
Эх, пришла, видно, крышка
Архитекторам-мышкам!
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
88
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
89
Крокодил. 1956. No 11. Рисунок Ю. Ганфа
Конечно, не все в реальной жизни было таким смешным, как у сатириков «Крокодила»,
и таким скоротечно трагическим, как у поэта-архитектора. В реальности велась, может быть,
поспешная, но огромная работа по перестройке принципов массового строительства вообще и
по оформлению экстерьера жилых домов в частности. В 1956 году прошел всесоюзный конкурс
проектов жилых домов с квартирами, рассчитанными на одну семью. Организовала меропри-
ятие Академия строительства и архитектуры СССР. Она заменила созданную в 1934 году Все-
союзную академию архитектуры, сталинское помпезное учреждение, сосредоточенное прежде
всего на развитии ордерного зодчества. Сразу началось и опытное возведение типовых зданий.
И это уже была не «постановка эксперимента», а «реализация проекта».
В обыденном создании и даже в исследовательской литературе ныне бытуют суждения
о вульгарном схематизме внешнего облика и полной безликости новых жилых зданий, наме-
ренном упрощении их объемно-пространственного построения. Можно встретить утвержде-
ние, что «для производства на домостроительных предприятиях были созданы проекты домов
с прямоугольной конфигурацией плана, зачастую без балконов и лоджий». Все эти «безобра-
зия» происходили на фоне прекращения практики «периметральной застройки кварталов с
замкнутыми пространствами дворов». Действительно, уничтожение «дворов-колодцев» благо-
даря реализации принципов конструкции микрорайонов – чистая правда. А вот представление
о полном единообразии типовых зданий – это влияние мифологического флера вокруг «хру-
щевок». И это утверждение вовсе не преувеличение, а следствие подробного рассмотрения
технических характеристики 22 серий малогабаритного жилья, возведенного в СССР после
постановления ЦК КПСС и Совета министров СССР «О развитии жилищного строительства
в СССР», принятого в июле 1957 года. Итак, немного скучной статистики. Из 22 серий три
начали строить в 1957 году, девять – в 1958-м, семь – в 1959-м и три – в 1961–1963-м . Внешний
облик «хрущевок» был далеко не монохромен. Восемь образцов из двадцати двух изначально
имели облицовку мелкой квадратной плиткой, каменной крошкой, цветным кирпичом. Эти
же дома даже раскрашивали обычно в пастельные тона, но с яркими торцами.
Нелепым выглядит утверждение об отсутствии балконов: эти архитектурные детали при-
сутствовали в семнадцати сериях из двадцати двух. Невольно возникает мысль о том, что «уче-
ные критики» типовых домов никогда их в жизни не видели! И это большое упущение – не
воспользоваться приемом «включенного наблюдения» объекта своего исследования. Ну, если
такая исследовательская методика кажется неприемлемой, можно хотя бы пролистать журналы
«Крокодил». Там часто размещались шутки именно по поводу балконов. Выразительны две
карикатуры Юрия Федорова. Первая появилась в 32-м номере за 1958 год, называлась «Архи-
тектурные излишества» и сопровождалась следующим текстом: «Архитектор создал проект
дома с балконами. А жильцы... оформили их гирляндами, отделали различными сортами дре-
весины, дополнили керамическими украшениями, украсили орнаментом из овощей, фруктов,
фигур животных, птиц и так далее». Еще забавнее рисунок под названием «Весенние балконы
(по индивидуальным проектам)» в 11-м номере за 1967 год. Но его надо не пересказывать, а
внимательно рассматривать – все очень поучительно.
Неточно и расхожее утверждение о поголовной «блочности» «хрущевок». В семи сериях
из двадцати двух в качестве строительного материала использованы разные варианты кирпича.
В остальных пятнадцати поражает разнообразие материалов, из которых делались наружные
стены. Показатели их толщины колеблются от 21 до 51 сантиметра, а в двух третях таких зда-
ний стены – в диапазоне 35–40 сантиметров.
В проекты пяти из двадцати двух серий входили мусоропроводы – бытовые устройства
довольно сомнительных санитарно-гигиенических характеристик, чаще всего рассадники мух,
тараканов, крыс и источники неприятных запахов. Отнюдь не однообразно выглядели вели-
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
90
чины высоты потолков жилых помещений. По СНиПу 1958 года предполагалось, что полоток
от пола должен быть отделен на 2,5 метра. В реальности в девяти образцах зданий новоселы
получали квартиры с высотой потолков 2,48 метра, а в тринадцати – от 2,5 до 2,72 метра. В
общем, эпитет «монотонная» не слишком подходит к характеристике «хрущевской архитек-
туры». Конечно, поклонникам мема о «хрущевке» это словосочетание кажется кощунствен-
ным. А ведь архитектура на самом деле существовала!
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
91
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
92
Крокодил. 1958. No 32. Архитектурные излишества. Рисунок Ю. Федорова
Крокодил. 1967. No 11. Весенние балконы (по индивидуальным проектам). Рисунок Ю.
Федорова
Известные зодчие присоединились к программе возведения жилья. Широкой публике
знаком в основном Виталий Лагутенко, дед рок-музыканта и лидера группы «Мумий Тролль»
Ильи Лагутенко. Но были и другие архитекторы, стремившиеся вписаться в процесс строи-
тельства массового жилья, и не только по карьерным соображениям. Это Георгий Павлов,
Бэлла Этчин, знаменитый Наум Остерман, создатель «дома нового быта», а также Валентин
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
93
Каменский. Он подвергся жесткой критике за «украшательство», но сумел найти себя в «типо-
вом строительстве» и даже предложить новации в этой сфере. Каменский выступал против
планировок с проходными комнатами, считая необходимым создать условия для обособления
жилого пространства даже в квартире на одну семью. На III съезде советских архитекторов в
1961 году он предложил на законодательном уровне запретить попытки образования комму-
налок в объектах нового строительства.
К возведению «хрущевок», а главное – к проектированию микрорайонов Конь-
ково-Деревлево, Беляево-Богородское, Теплый Стан и Бутово причастен Яков Белопольский.
Куба Снопек отмечает: «Белопольский много работал над ритмом застройки, играл с высот-
ностью, внимательно обустраивал внутренние дворы, пытался максимально приспособить и
использовать особенности конкретной местности».
В общем, типовые дома строили люди вполне творческого мышления. Может быть,
именно потому «хрущевки» прочно обосновались на многих территориях СССР и продол-
жают существовать доныне. Они, обладая четкой геолокацией, не влияли на архитектурный
облик и устоявшийся ландшафт центров больших городов, как нынешние элитные встройки.
Система микрорайонирования уничтожала атмосферу урбанистической тесноты и скученно-
сти, что чрезвычайно важно для комфортности быта. Ведь модернистская архитектура основы-
валась на принципе: «Дом, свободно стоящий в пространстве, – лучшее жилище». Ну а песик
Фафик обязательно бы добавил следующее: «Аскетический экстерьер „хрущевок“ предотвра-
щал развитие гиподинамии у жильцов из-за отсутствия лифтов, а скромный внешний декор
предохранял от травм в результате падения штукатурки, покрывавшей архитектурные изли-
шества».
И все же при всей благостности «вида снаружи» и «большие», и «средние» границы «хру-
щевок» формировали довольно жесткие формы типовых квартир. И в этих условиях надо было
научиться жить.
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
94
Часть II. Личные места общего пользования
И геолокация, и экстерьер «хрущевок» – конечно, важные факторы появления новых
практик повседневности новоселов. Однако наиболее выразительные перемены в бытовании
обычных людей происходили все же в небольшом по размерам пространстве «квартиры».
Определение этого локуса, а главное – описание его структурных элементов появилось уже
в СНиПе 1954 года, где закреплялись нормы «сталинского типового строительства». В доку-
менте указывалось, что новые типовые квартиры (и коммунальные, и отдельные) должны вклю-
чать «жилые комнаты, кухню, переднюю, ванну (душ), уборную, хозяйственную кладовку». Вся
площадь делилась на жилую и подсобную. Первая включала сферы, предназначенные для сна,
досуга, домашних занятий, еды и т. д . Вторая существовала для прохода в комнаты, гигиени-
ческих целей, приготовления пищи (кухня), иногда хранения вещей, не употребляемых еже-
дневно.
СНиП 1958 года зафиксировал положения «хрущевского типового жилья». Они отли-
чались от тоталитарных канонов комфорта, хотя на первый взгляд заметить это нелегко. По
жилищным нормам 1958 года «квартиры должны иметь следующие помещения: жилые ком-
наты, кухню, переднюю, ванную (или душевую), уборную и встроенные шкафы». В новострой-
ках, появившихся в результате постановления ЦК КПСС и Совета министров от 31 июля
1957 года «О развитии жилищного строительства в СССР», предполагалось наличие не «ванн
(душей)», а «ванных» или «душевых». Разница очевидна: ванна – это сосуд для омовения,
а ванная – это уже помещение. Поменял название и закуток (еще один синоним слова «про-
странство»), именовавшийся «кладовка». В русском языке это слово обозначает «небольшое
помещение без окон в жилом или общественном здании, предназначенное для хранения про-
дуктов питания, товаров и т. п.». «Кладовка» имеет тот же смысл, что и «чулан» или «клеть» –
понятия почти «домостроевские». Согласно хрущевскому СНиПу, в жилье тоже предусмат-
ривались внутриквартирные хранилища, но их уже называли «стенными шкафами». Казалось
бы, мелочь, но так уходила архаика быта. Однако самая существенная перемена заключалась
в смене «формы собственности». В сталинских типовых квартирах, которые в большинстве
случаев оказывались коммунальными, подсобными помещениями пользовались все жильцы
на правах соседства. В «хрущевках» и прихожая, и ванная, и кухня, и даже стенной шкаф
были сугубо «фамильным» достоянием конкретной семьи. Театр, как известно, начинается
с вешалки, а квартира – с прихожей. Это обстоятельство не подвергали сомнению ни ста-
линские архитекторы, ни проектировщики «хрущевок». Конечно, в высотках конца 1940-х
–
начала 1950-х годов существовали холлы с витражными стеклами в дверях, а иногда и ампир-
ными окнами. Но уже в первых типовых квартирах, относящихся к массовому строительству
дооттепельного времени, прихожие обрели ограниченные параметры. Согласно СНиПу 1954
года, «передние должны быть шириной не менее 1,4 м». Довольно узкими, правда не менее
1,1 метра, проектировались и так называемые «внутриквартирные коридоры», своеобразные
«путепроводы» – в основном из подсобных помещений в жилые. Попутно стоит заметить, что
ширина внутридомовых лестниц в сталинках составляла 1,3 метра, а площадок – 0,9 метра.
Таким образом, места общего пользования в середине 1950-х годов не отличались большими
размерами. В «хрущевках» все было несколько скромнее: передние сокращались на 20 санти-
метров, зато коридоры внутри квартиры сохраняли свои размеры (не менее 1,1 метра). На 10
сантиметров уменьшилась величина лестничных площадок. Но эти новшества в местах общего
пользования малогабаритных квартир не вызвали шока у новоселов, критики в прессе и зубо-
скальства в фольклоре. В книге Михаила Мельниченко «Советский анекдот: Указатель сюже-
тов» удалось обнаружить лишь одну шутку по поводу узких коридоров и лестниц в «хрущев-
ках»: «В одной из... квартир идет свадьба. Двери квартиры открыты настежь... и вдруг в эту
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
95
квартиру заносят гроб, проносят вокруг свадебного стола и выходят. „Вы что, с ума сошли,
ведь здесь же свадьба!“ – „Вы уж извините, но нам никак на лестничной площадке нельзя
было развернуться“». В общем-то это неправда. Размеры лестничных клеток в «хрущевках»
просчитывались с учетом минимальных потребностей, а именно возможности разминуться на
лестнице с соседом, внести вещи или даже вынести гроб двумя людьми средней комплекции.
Кроме того, анекдот датирован 2005 годом и не может считаться историческим источником,
в отличие от большого количества шуток на тему кухни и ванной. Эти пространства смело
можно назвать ристалищами быта коммуналок. Отдельная квартира для одной семьи поменяла
ситуацию. В местах общего пользования формировались новые принципы питания и каноны
чистоты и личной гигиены.
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
96
Глава 1. Кухня: каноны питания в типовом жилье
В русском языке слово «кухня» имеет по меньшей мере два смысла. Так называют и поме-
щение для приготовления пищи, и совокупность блюд с особыми вкусовыми приоритетами.
Так вот, понятие «хрущевская кухня» – это прежде всего «пространство». Его реальное суще-
ствование началось с переходом в 1957 году к строительству типового жилья, квартир, рассчи-
танных на одну семью. А уже через два года советский фольклор пополнился связанными с
размерами кухонных помещений анекдотами. Один из них в сокращенном виде выглядел так:
«Мы демонстрируем вам типовую однокомнатную квартиру... в современном „хрущобном“
доме. ... Кухня стоячая, табуретки не помещаются. – А почему у кастрюльки ручки внутри? –
Она специально сконструирована для малогабаритной квартиры». Знаменитое «армянское
радио» также отозвалось своеобразной критикой на габариты кухонь в новом строительстве,
заявив, что «нормальной женщине» такое помещение «узко в бедрах». А сразу после смеще-
ния Никиты Хрущева остряки сочинили следующую байку: «Что не успел сделать Никита Сер-
геевич? – Совместить кухню и лестничную площадку». Конечно, величина помещений для
приготовления пищи требует специального рассказа, и он, безусловно, будет присутствовать в
сюжете о кухне. А пока немного об общих переменах в сфере питания, которые происходили
в мире после окончания Второй мировой войны.
В начале ХХ столетия в европейской культуре стал постепенно формироваться новый
подход к пище: стремление к удовольствию от ее поедания, господствовавшее в буржуазных
эстетико-бытовых представлениях, заменялось оценкой значимости продуктов для жизнеде-
ятельности и здоровья. Сначала на Западе сложилась система рационализма в питании. Бур-
ный рост городского населения потребовал перехода от традиционных приемов приготовления
пищи к быстрому и хорошо отлаженному снабжению продуктами, часто заранее обработан-
ными и приготовленными. Так появилась «быстрая» еда, упрощенная, относительно деше-
вая, а также стандартизированный и рационалистический стиль питания. Даже в конце 1930-х
годов над ним пока подсмеивались. Достаточно вспомнить знаменитую сцену обеда из фильма
Чарли Чаплина «Новые времена» (1936). На герое испытывают нелепую машину для кормле-
ния. Кинолента выглядела как довольно злая сатира на попытки внедрения автоматизации в
традиционную процедуру потребления. Но остановить «индустриализацию еды» в модернизи-
рующемся мире уже не представлялось возможным.
Рационалистический подход к питанию получил особое развитие на Западе в 1950-х
годах. Научно-техническая революция позволила наладить производство удобных упаковок
для продуктов и расширить выпуск полуфабрикатов и концентратов. Теперь стало возможным
довольно быстро приготавливать многие блюда в домашних условиях. Фасованная продукция
облегчала процесс купли-продажи продовольствия. Во всех западных странах появились тор-
говые заведения, где использовался механизм самообслуживания покупателей. Еще в годы
Первой мировой войны в США начали работать «магазины без продавцов». В начале 1950-х
годов эта практика проникла и в Европу. В 1953 году в Англии насчитывалось почти 1200 про-
довольственных магазинов самообслуживания, в Швеции – 650, в Швейцарии – 165, в Дании
–
50, в Бельгии – 29. Довольно широкое распространение, особенно в США, после Второй
мировой войны получила торговля посредством автоматов. Эти новшества позволяли потреби-
телю приобретать некоторые фасованные продукты вне зависимости от времени работы мага-
зинов. Ведь автоматы иногда размещали просто на улице, что облегчало покупку необходимого
товара.
И конечно, пищевкусовые ориентиры населения и традиционные способы обязательного
приготовления еды дома менялись в условиях бурного развития заведений быстрого питания и
системы доставки готовых завтраков, обедов, ужинов. Предполагалось, что последним новше-
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
97
ством – кейтерингом – потребитель будет пользоваться не только на работе, но и в домашней
обстановке. Неудивительно, что период 1950–1960-х годов часто называют началом «эры гото-
вых блюд». В странах Запада доставка еды из ресторанов существовала еще до Второй миро-
вой войны. Но лишь технологии второй половины XX века, связанные с ростом производства
полуфабрикатов, упаковочных материалов, расширением транспортных сетей, увеличением
количества холодильников и промышленных, и домашних, превращали мечту об освобожде-
нии от лишних забот по закупке продуктов и их приготовлению в реальность. Наступление
эры готовых блюд позволяло отказаться от «кухарки» (домработницы в советском варианте). А
главное – изменилось представление о значимости для жилья городского типа величины кухни
–
разогреть готовую еду можно и в довольно скромном по размеру пространстве.
Идея постепенной девальвации роли домашней кухни в частной жизни получила раз-
витие уже в 1920-х годах. В так называемом социальном жилье, в частности в Германии,
отводились небольшие места для приготовления еды. Они соответствовали общему метражу
«франкфуртских типов» квартир. Однокомнатная обычно имела площадь 22–31 квадратный
метр, двухкомнатная – 31–40 квадратных метров, трехкомнатная – 41–51 квадратный метр.
Не случайно немецкий архитектор Эрнст Май – разработчик жилищной программы «Новый
Франкфурт» (1925–1930) – рассматривал кухню как небольшой локус для домашнего труда.
Дизайнер Маргарете Шютте-Лихоцки на основе тейлоровских представлений о рациональном
подходе к организации любого рабочего места сочла возможным примерно на 6 квадратных
метрах устроить вполне комфортный кухонный «плацдарм». Он обладал четко выраженной
функцией – приготовление пищи, не требующее больших временных затрат. Немецкой ком-
мунистке претило использование кухонь не по назначению: для сушки белья, светского обще-
ния, нередко гигиенических процедур, попросту мытья, и тем более сна. По замыслу Шютте,
в принципиально новом месте для готовки еды не предполагалось такое дремучее оборудова-
ние, как дровяная плита. Она выглядела громоздко и требовала дров или угля. И то и другое
в 1920–1930-х годах даже в чистоплотной Германии нередко хранилось в кухне. Считалось,
что жильцы «франкфуртских квартир» варить, жарить, а главное – подогревать пищу, а также
кипятить воду для чая и кофе будут либо на газе, либо на электричестве. Но до Второй миро-
вой войны далеко не все жилье европейцев обеспечивалось газом и для ванных, и для кухонь
одновременно. Чаще всего в квартирах делали одну точку газового обеспечения – сказывались
сложности производства теплораздаточного оборудования.
В скромных «франкфуртских квартирах» задумывалось создание не просто маленьких,
но довольно комфортабельных по меркам того времени кухонь. Большие же пространства
для готовки казались анахронизмом. От немецких архитекторов не отставали и их коллеги из
СССР. И это еще одно доказательство реального наполнения выражения «советское несовет-
ское» применительно к типовым квартирам. А скорее свидетельство взаимопроникновения
идей минимализма в архитектуре жилья. В 1927 году молодой зодчий и художник Моисей Лер-
ман разработал трансформирующуюся кухню-шкаф. Она выглядела как квадратная тумба, в
нижней части располагались полки для посуды, а в верхней – нагревательные приспособления
для приготовления пищи. Правда, на помощь газа и электроэнергии советские дизайнеры пока
не рассчитывали. Трансформер Лермана функционировал на базе примуса, который в кухне-
шкафу нагревал сразу четыре кастрюли и две духовки. После окончания готовки тумба покры-
валась внушительной шахматной доской. Конечно, в мощную теплоотдачу небольших нагрева-
тельных приборов верится с трудом. Но сама по себе идея, безусловно, любопытна и созвучна
западным тенденциям в оборудовании мини-кухонь. В 1927–1928 годах появился научно-
популярный фильм под названием «Как ты живешь?». Его авторы, в том числе архитектор
Глеб Глушенко, показывали так называемое образцовое жилище рабочего – «квартиру-ком-
нату». Предполагалось, что в ней будет и ванна, и даже газовая плита. Кухня соединялась
с прихожей и общей комнатой, границы пространства выделялись передвижными перегород-
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
98
ками. Примерно в это же время журнал «Современная архитектура» провел конкурс эскизных
проектов «жилого дома трудящихся». Почти все конкурсанты для увеличения в квартире мест
отдыха старались как можно компактнее спланировать именно кухню. Для этого создавался
так называемый «кухонный элемент». Он включал плиту (уже газовую), мойку, рабочий стол,
холодный шкаф (предтечу холодильника), полку для посуды, емкости для разных сухих про-
дуктов, выдвижную доску, дополнительную откидную плоскость, место для мусорного ведра и
даже термос для сохранения еды в горячем виде. И все это великолепие размещалось на пло-
щади 1,5 квадратного метра при высоте 2,1 метра! Комфорт жилья достигался за счет раци-
ональности организации пространства. Соблюдалась и определенная эстетика: рабочие зоны
закрывались складной створкой-ширмой размером примерно 2 на 2,1 метра или шторой. Про-
екты напоминают западное социальное жилье 1920–1930-х годов, а еще больше – современные
квартиры-студии.
Часть идей, связанных с новым взглядом на устройство кухонных помещений, удалось
реализовать не только в Германии, но и в СССР. Сюда в начале 1930-х годов приехала
целая группа немецких архитекторов во главе с Маем. За короткое время появились про-
екты застройки Магнитогорска, Нижнего Тагила, Щегловска, Кузнецка (Сталинска), Ленинска,
Автостроя (Нижний Новгород), Прокопьевска, Сталинграда и многих других городов. В боль-
шинстве возведенных домов кухни отличались вызывающей миниатюрностью. Почти одновре-
менно, в 1929–1930 годах в Ленинграде, в самом центре, на улице Рубинштейна, по проекту
архитектора-конструктивиста Андрея Оля построили дом-коммуну гостиничного типа «для
инженеров и писателей». В новом здании в небольших, но индивидуальных квартирах вообще
отсутствовали помещения для приготовления пищи. Жильцы сдавали свои продовольствен-
ные карточки в общую столовую, она находилась на первом этаже здания. Так виделась иде-
альная организация «еды» в новом обществе.
Архитектор Моисей Гинзбург в Доме Наркомфина в Москве настоял на включении в
квартирную планировку так называемого «кухонного элемента» – ниши площадью 1,4 квад-
ратного метра! Такого рода помещения предназначались в первую очередь для «доготовки»
полуфабрикатов – продукции фабрик-кухонь. Они стали советским вариантом предприятий
рационалистического стиля еды, уже существовавших на Западе. Первое учреждение инду-
стриального питания заработало весной 1925 года в Иваново-Вознесенске. При строительстве
активно использовался западный опыт, приглашались немецкие инженеры, закупалась специ-
альная техника в Германии и США.
В 1933 году в СССР функционировало 105 фабрик-кухонь. Наверное, при параллель-
ном развитии разнообразных форм общепита – заведений национальной и вегетарианской еды,
каких-нибудь блинных, пельменных, кафешек и пирожковых – обыватели быстрее бы при-
выкли к питанию вне дома. Многие архитекторы – авторы проектов и непосредственные сози-
датели типового жилья 1920–1930-х годов искренне верили, что квартиры с небольшими по
габаритам подсобными помещениями предназначены для освобождения человека от излиш-
них забот о быте. Май вообще считал, что в Советской стране уже существует коммунизм и
многое из старого быта, в том числе обременительные кухонные практики, выглядят архаично.
Об этом он писал в 1933 году после разрыва контракта с СССР. На самом деле после 1929
года здесь строился «сталинизм», которому не нужны были архитекторы-конструктивисты с
их идеями создания внутриквартирных пространств для организации экономного по времен-
ным затратам питания.
К середине 1930-х годов время восторгов по поводу фабрик-кухонь закончилось. Первые
советские центры не только быстрого, но и суперрационального питания для всего населения
превратились в обычные фабрично-заводские столовые, расположенные часто прямо на тер-
ритории предприятий. Одновременно в поле советской повседневности формировался некий
новый конструкт, который можно условно назвать «сталинской кухней». Эта идиома, конечно
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
99
же, в первую очередь о еде в условиях «большого стиля». Перефразируя название кулинар-
ной школы «Вкус и искусство» – детища героини романа Жоржи Амаду «Дона Флор и два ее
мужа» (1966), можно смело сказать, что «сталинская кухня» – это о «вкусе и политике».
В конце 1930-х советское руководство начало поощрять стремление к роскоши в сфере
питания, что подтверждают письменные свидетельства, ценнейшие источники – кулинарные
книги эпохи сталинизма. В 1939 году вышла в свет «Книга о вкусной и здоровой пище»,
на титуле которой редакция разместила посвящение: «Наркомпищепром СССР – домашней
хозяйке». Издание, как и первые образцы сталинского ампира в архитектуре, являло собой
символ формирующегося «большого стиля», но на этот раз в сфере питания. Незадолго до
смерти Сталина, в 1952 году, и всего лишь за пять лет до начала строительства «хрущевок»
появилась объемная шикарно изданная версия «Книги о вкусной и здоровой пище». В ней
публиковались и дореволюционные рецепты. Они оказались нужными власти для демонстра-
ции истинно имперской роскоши «сталинской кухни». На эту идею «работал» и специальный
раздел, посвященный обустройству пространства для приготовления пищи. Правда, никаких
метрических характеристик помещения авторы не предоставляли. Основное внимание они
сосредоточили на советах по поддержанию гигиены: «Уборку кухни производят ежедневно
утром или вечером, а раз в неделю надо убирать особенно тщательно... Если в квартире нет
специального мусоропровода, необходимо иметь ведро для сухих пищевых отходов... Место
под кухонной раковиной можно превратить в небольшой шкафик с дверкой и хранить в нем
мусорное ведро...» Вполне гламурным выглядело описание интерьера помещения. Его стены
предлагалось покрывать «керамиковыми плитками или... масляной краской». «Еще более
гигиенично, – указывали авторы издания, – если пол также выстлан плитками или покрыт
линолеумом, либо выкрашен масляной краской. При таких условиях помещение кухни легче
мыть и содержать в чистоте». Оспорить эти предписания трудно, но осуществить в коммуналь-
ных квартирах, а тем более в бараках их было практически невозможно. А ведь в начале 1950-
х годов в городах количество людей, проживавших в помещениях барачного типа, увеличилось
на треть по сравнению с 1940-ми годами. В стране насчитывалось около 4 миллионов «барач-
ных жителей». Только в Москве в бараках в 1952 году обитало почти 340 тысяч человек.
В главе «Кухня» подробно описаны всякого рода нагревательные приборы для готовки. И
в этом случае текст носит почти мифологический характер – слишком много внимания уделено
газовой плите. Она, как сказано в книге, «наиболее экономична и дает возможность быстро
приготовить пищу». Одновременно авторы подчеркивали, что газовая плита «требует посто-
янного (несложного) ухода – прочистки, регулирования и т. п. Главное же при пользовании
газом – это точное и строгое соблюдение установленных правил пуска газа в плиту, зажигания
горелок, регулирования силы пламени, прекращения горения и пользования духовым шкафом.
Как только начнется кипение, пламя надо убавить и готовить на слабом огне, так как в этом
случае сильное пламя бесполезно увеличивает расход газа, не ускоряя приготовления пищи.
По окончании пользования плитой и, особенно, на ночь все краны (в том числе и кран на газо-
проводе) нужно тщательно закрыть». Такие подробные предписания можно расценивать как
свидетельство очень поверхностного знакомства большей части советских людей с бытовыми
газовыми приборами.
Действительно, в царской России конца XIX – начала XX века городские обыватели, не
говоря уже о сельских жителях, мало соприкасались с преимуществами готовки «на газу».
До событий 1917 года в крупных российских городах существовали газовые фонари для осве-
щения улиц, газ применялся на заводах и фабриках, в технических учебных заведениях гото-
вили «инженеров-газовщиков». Эта же «индустриальная» тенденция использования природ-
ного газа сохранялась и после прихода к власти большевиков.
В 1922 году в стране добывалось всего 26 миллионов кубических метров газа. При таких
показателях его широкое применение в быту выглядело совершенно нереальным. В 1940 году
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
100
газодобыча в СССР достигла 3219 миллионов кубических метров. Но и этого было мало.
Конечно, в элитном жилье типа знаменитого московского Дома на набережной в квартирах
уже в 1930-х годах стояли газовые плиты, в основном американского производства. Накануне
Великой Отечественной войны газ появился и в Ленинграде. В центре города удалось гази-
фицировать почти 25 тысяч квартир. В начале 1946 года газом снабжалось всего 22 тысячи
ленинградских квартир. Сказывались последствия войны и блокады. Даже после завершения
в 1946 году строительства газопровода Саратов – Москва газификация развивалась неспешно.
Так что пищу в конце 1940-х
–
начале 1950-х годов готовили в основном на «керосиновых»
нагревательных приборах, в частности на керогазах. Они работали на смеси паров керосина
и воздуха, что позволяло нагреть литр воды примерно за шесть минут. Такая «шустрость»,
несомненно, привлекала хозяек. Но в керогазе, как и в примусе, важной деталью являлся
мини-насос, что повышало взрывоопасность устройства. Кроме того, оно требовало чистки
и ухода. Для достижения должного эффекта использовались часто «экзотические» предметы.
Несказанно повезло герою книги Виктора Драгунского Дениске Кораблеву: его соседка по мос-
ковской коммуналке в середине 1950-х годов, прочищая керогаз, использовала «драненький
рыжий хвостик с черными пятнами... от старой горжетки». Он дополнил Денискин карнаваль-
ный костюм «Кот в сапогах».
Крокодил. 1955. No 8. Рисунок Г. Пирцхалавы
И все же королевой советских кухонь после Великой Отечественной войны считалась
керосинка. Именно она заменила обычные дровяные плиты, на которых традиционно готовили
в городских квартирах. Очевидцы – жильцы коммуналок – вспоминали: «Иногда имели кухни
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
101
и плиты (дровяные. – Н. Л .), на конфорках которых можно было что-то сварить, разогреть,
поджарить. Но это бывало редко. Разве что по праздникам, когда плиту разжигали. А так как
это бывало нечасто, то плита была обычно занята... керосинками». Эту ситуацию, характер-
ную для сталинских кухонь, одновременно критикуя домострой в советских семьях, запечатлел
художник Георгий Пирцхалава в восьмом номере журнала «Крокодил» за 1955 год. Недорогой
керосиновый нагревательный агрегат мог иметь каждый жилец, что позволяло ему не зависеть
от соседей хотя бы во время приготовления пищи.
Керосинка действительно стала предметом сугубо индивидуального пользования. Ее
очень точное описание можно встретить в мемуарах ленинградской актрисы Елены Юнгер:
«Два широких, плоских фитиля, опущенные в резервуар с керосином, зажигались и закрыва-
лись чем-то вроде сплющенного металлического цилиндра со слюдяным окошечком. Сверху
помещалась чугунная решетка, на которую и ставились чайник или кастрюля. Глядя через
слюду, можно было регулировать огонь специальным винтиком, чтобы не коптило». Даниил
Гранин вспоминал, что керосинка, в отличие от примуса, который мог взорваться и сильно
шумел, «только виновато коптила и пахла керосином» и, следует добавить, работала неспешно,
грела литр воды за 12 минут. Авторы «Книги о вкусной и здоровой пище», конечно, не отри-
цали наличия на советских кухнях примусов, керогазов, керосинок и даже дровяных плит. И
все же газовое оборудование считалось приоритетным, что справедливо, но достаточно мифо-
логично. Ведь даже в 1954 году газовые сети имелись всего лишь в 56 городах СССР.
«Сказочная книга» о еде и отчасти о дизайне кухонь в эпоху сталинизма в нищей и еще
не оправившейся от войны стране пользовалась большим спросом. Ее тираж составил 500
тысяч экземпляров. Роскошно иллюстрированное издание не вызывало раздражения. Мно-
гие продукты люди видели в магазинах, а иногда и на праздничных столах. Сын знаменитого
актера Василия Меркурьева и режиссера Ирины Мейерхольд, артист Петр Меркурьев, запечат-
лел в своих мемуарах ассортимент известного ленинградского гастронома: «Чего там только не
было... рыба всякая: и холодного, и горячего копчения, и вяленая, и соленая... Там буженина,
языки, балыковая колбаса и любая другая... сыры... И швейцарский тебе, и голландский...»
Еда в витринах магазинов и на страницах кулинарных книг, а также информация об удоб-
ном оборудовании кухонь и шикарной сервировке стола воспринимались как некие образцы
мечты, к которой хотелось стремиться. И это был величайший парадокс обыденной жизни
горожан в начале 1950-х годов. Неудивительно, что острословы того времени, как свидетель-
ствует обстоятельное исследование Михаила Мельниченко «Советский анекдот», не сочинили
баек по поводу богато иллюстрированных мифов о еде эпохи сталинизма. В том и заключается
суть мифологии – некой общности искаженных представлений о действительности, которые
тем не менее не подвергают сомнению. И все же каждый миф живет в своем времени.
После смерти Сталина логично было ожидать появления в СССР некоего конструкта под
названием «хрущевская кухня». Действительно, с 1953 года прекратилось массовое издание
«Книги о вкусной и здоровой пище». Тиражирование исправленного и отредактированного
«краткого курса» сталинской кулинарии возобновилось лишь в 1965 году, после отстранения
Хрущева от власти. А пока в стране развивался процесс «десталинизации еды» и «минимиза-
ции кухонного пространства».
В первые два-три года после смерти Сталина оставалось прежним внешнее тяжеловес-
ное «оформление» достоинств советской гастрономии. Газеты активно рекламировали различ-
ные деликатесы и высококалорийные продукты питания. Вполне в духе сталинского «большого
стиля», показного изобилия и помпезности в приемах изготовления и оформлении блюд, были
и кулинарные книги первых лет хрущевских преобразований. В издании «Кулинария» (1955)
можно обнаружить следующий рецепт: «У жареного, охлажденного рябчика каждое филе над-
резать острым ножом вдоль на ровные ломтики. На образовавшееся между ломтиками про-
странство нанести слой сыра из дичи или мусса из дичи, обровнять так, чтобы выделились
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
102
полоски жареного филе и полоски сыра.... При подаче порциями рябчика положить на крутон
из желе или листья салата, на ножку надеть папильотку и гарнировать корзиночками из ман-
даринов с фруктовым салатом, украсить зеленью, салатом и фигурками из желе». Вот такая
почти имперская роскошь в еде. Книгу «Кулинария» «подписали в печать» в июне 1955 года –
неудивительно, что ее авторы руководствовались принципами приторного шика «сталинской
кухни». Гламур «большого стиля» еще царил и в моде, и искусстве, и в архитектуре. Однако
новое руководство страны, явно ориентированное на внедрение не только в политику и идео-
логию, но и в повседневную жизнь целого ряда демократических ценностей, может быть, неук-
люже и неумело, но активно приступило к разрушению бытовых составляющих сталинизма.
Навязчивое великолепие «сталинской кухни» явно не соответствовало демократическим
тенденциям в сфере питания, которые после окончания Второй мировой войны главенство-
вали не только в США, но и в Европе. Увеличение импорта и внедрение в быт элементов меха-
низации и автоматизации, характерные для жизни послесталинского советского общества, не
могли не содействовать развитию новых форм торговли продуктами питания в СССР.
Реформаторские начинания в сфере питания советские люди, в первую очередь жители
больших городов, ощутили с возникновением «магазинов без продавцов» – своеобразных
советских супермаркетов. Открытие магазинов самообслуживания шло в русле программы
«комплексной автоматизации» всех отраслей народного хозяйства СССР, утвержденной в
июле 1955 года. Первые советские «супермаркеты» появились уже в конце 1954 года, а к лету
1956 года в СССР насчитывалось уже 673 магазина без продавцов. Пионером по внедрению
новых форм торговли стал Ленинград. В 1955 году в городе работало 32 таких магазина, в
1956 году – 120, в 1957 году – 190. Они снабжали покупателей в первую очередь фабрично
упакованной или заранее взвешенной продукцией. Фасованной еды в то время в СССР явно
не хватало, а кроме того, специфичным был и ее ассортимент: макароны, крупы, концентраты
каш и киселей, молоко в бутылках, плавленые и творожные сырки, рыбные, мясные, овощные
консервы. Разделанные и подготовленные к процессу жарки или варки в домашних условиях
мясо и рыба практически отсутствовали. В 1956 году в упаковках выпускалось всего 10–12 %
мяса, поступавшего в торговую сеть крупных городов, столько же колбасы, 20–25 % сахара,
35–40 % кондитерских изделий. Несколько лучше обстояло дело со сливочным маслом: 60 %
фасовалось в пачки прямо на молочных комбинатах. Таким образом, в середине 1950-х годов
советский человек соприкоснулся с «быстрой едой» упрощенного типа. Так в СССР форми-
ровался окрашенный в советские тона, но вполне рационалистический стиль в питании. Но
более важная роль в этом управляемом сверху процессе отводилась заведениям общепита.
Меньше чем через неделю после окончания ХХ съезда КПСС, развенчавшего культ лич-
ности Сталина, идеолога «большого стиля», частью которого была и «сталинская кухня», 1
марта 1956 года, появилось важное партийно-правительственное постановление «О меропри-
ятиях по улучшению общественного питания». В документе указывалось: «Развитие и улуч-
шение общественного питания в стране имеют большое значение в решении важной полити-
ческой народнохозяйственной задачи – улучшении материально-бытовых условий советских
людей. Общественное питание способствует перестройке быта трудящихся на социалистиче-
ских началах и освобождению женщин от малопроизводительного домашнего труда». Еще
в 1918 году Ленин считал необходимым принять «...неуклонные, систематические меры к
(переходу к „Massenspeisung“2) замене индивидуального хозяйничанья семей общим кормле-
нием больших групп семей». В годы первых пятилеток государство старалось полностью ото-
рвать человека, в первую очередь женщину, от семейно-кухонных забот, для того чтобы напра-
вить все силы на расширение промышленного производства. «Учреждения еды» вне дома,
по мнению теоретиков общепита, представлялись «наковальней, где будет выковываться и
2
Общественное питание (нем.) .
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
103
создаваться новый быт и советская общественность». В середине 1950-х годов желание власти
отвлечь человека от домашнего питания проявлялось не столь агрессивно. Более того, с помо-
щью рационализации питания предполагалось укрепить семью. Эту проблему в конце 1955
года поднимали в письмах в адрес II Всесоюзного съезда советских архитекторов и рядовые
граждане:
Товарищи архитекторы! Мы, две женщины из одной семьи... считаем...
что вы не помните указаний Ленина о необходимости освободить женщину
от отупляющей, непроизводительной работы по приготовлению пищи в своей
кухне.
Мы обязаны строить новые дома и кварталы так, чтобы в каждом
большом доме или в 3–4 средних домах были или столовая, или кафе,
или диетстоловая, или специальная столовая для детского питания, или
учреждения по приготовлению заказанных полуфабрикатов, по отпуску обедов
на дом и т. д . ... Что же вы хотите – и при коммунизме обречь нас, женщин,
на ежедневное домашнее приготовление завтраков, обедов и ужинов?! Вы не
должны больше строить жилых домов, кварталов и улиц без предприятий
общественного питания! Нестерова, преподаватель института, Нестерова,
инженер.
Постановление 1956 года уделило внимание производству «готовой еды», рекомендова-
лось также расширить «отпуск завтраков, обедов и ужинов на дом». На Западе доставка блюд
прямо в квартиры вполне оправдала свое существование. В СССР пока не дошли до обширной
сети кейтеринга, но продажу готовых блюд к концу 1956 года предложили увеличить в три
раза. Действительно, уже в начале 1957 года по такой схеме заработали некоторые столовые.
Как правило, они располагались поблизости от крупных промышленных предприятий, в райо-
нах жилмассивов 1930-х годов. Газета «Ленинградская правда» от 20 января 1957 года писала
про такое заведение общепита: «Эта столовая обслуживает исключительно тех, кто обедает на
дому. В субботу вы можете заказать здесь для своей семьи воскресный обед: солянку, залив-
ную рыбу, пирог с рисом, жаркое. Все это будет доставлено вам на дом в судках в точно уста-
новленный час. Доставка производится бесплатно». Во второй половине 1950-х годов в совет-
ских хозяйственных магазинах в продаже появились даже специальные трехэтажные судки для
переноски таких обедов. Возможно, казенная еда не могла конкурировать по своим вкусовым
качествам с домашней, но зато жизнь хозяйкам она явно облегчала. Употребление в домаш-
ней обстановке блюд, приготовленных в системе общепита, – некий промежуточный вариант
между буржуазно-крестьянской индивидуализацией приготовления пищи и рационализмом в
еде, свойственным эпохе всеобщей модернизации.
Горожане Западной Европы быстро привыкли покупать готовую еду, приготовленную
в доступных по цене ресторанчиках, и есть ее у себя в квартире. Такие детали можно обна-
ружить, например, во французской художественной литературе 1960-х годов. Герой романа
Франсуазы Саган «Немного солнца в холодной воде» (1969) журналист Жиль иногда предпочи-
тает ужину в литературном клубе домашнюю трапезу из уже готовой тонко нарезанной холод-
ной телятины. А к приезду обожаемой им Натали – новой подруги из французской провинции
–
покупает жареную курицу. Запеченная целиком на гриле в ресторане, но собственноручно
разрезанная птица символизировала особую близость любовников.
В советских условиях альянс домашней обстановки и «казенной», то есть лишенной
индивидуальности и своеобразия, еды, конечно, не носил эротического подтекста. Напротив,
потребление где-то приготовленных блюд в собственном жилье рассматривалось как фактор
укрепления семьи. Женщина могла не напрягаться в жару и чаду индивидуальной кухни, а
уделить больше времени домочадцам и развлечениям в часы досуга. Однако для изготовления
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
104
и доставки потребителю блюд, пригодных для разогревания в домашних условиях, требовалась
перестройка работы заведений общепита, особая концепция еды и быстрота обслуживания.
Экономить время посетителей могли, например, буфеты без продавцов и столы самообслужи-
вания/саморасчета. Они появились еще до постановления 1956 года. Как писала «Ленинград-
ская правда» в феврале 1955 года, в помещении кафе или столовой располагался прилавок с
кулинарными и кондитерскими изделиями, а также «кофе и чаем в бачках». Около каждого
продукта имелся ценник. Посетитель сам брал продукты, клал деньги на специальный поднос
и забирал сдачу. В таких пока непривычных заведениях «самообслуживания» люди тратили
на обед всего лишь 15 минут вместо прежних 40. В освободившееся время в той же столовой
посетители покупали что-то пригодное для ужина и завтрака в домашней обстановке: котлеты,
сырники, запеканки и др. Еще накануне ХХ съезда КПСС в Ленинграде, например, начали
работу четыре магазина по продаже кулинарных изделий. В городе существовало 140 буфетов
без продавца, 290 столовых самообслуживания, в половине из них наладили отпуск обедов на
дом, появилась даже практика заказов тех или иных блюд по телефону. В прессе середины
1950-х годов перемены в общепите нередко маркировались как «ростки коммунизма».
Конечно, новые практики питания – покупка фасованных и консервированных продук-
тов, употребление готовых блюд из столовых в домашних условиях – могли использовать все
горожане, независимо от их бытовых условий. Но в качестве истинных разрушителей кано-
нов «сталинской кухни» должны были выступить жители типового жилья с характерными для
него специфическими сугубо индивидуальными кухонными помещениями. И произошло это
в массовом порядке после принятия постановления ЦК КПСС и Совета министров СССР от
31 июля 1957 года «О развитии жилищного строительства в СССР».
Вопрос об оптимальной величине кухни в типовом жилье муссировался еще при Ста-
лине. Уже в начале 1951 года на специальном совещании московских коммунистов ведущие
зодчие страстно спорили по вопросам архитектуры жилых зданий. Многим не нравились пла-
нировки экспериментальных квартир, при строительстве которых предлагалось экономить на
размерах помещений для приготовления пищи. Противники минимализма настаивали: «Кухня
должна иметь холодильные шкафы, мойки, стол, шкафы для посуды» – и вопрошали: «А
где это разместить?» Употребление названий предметов кухонного интерьера во множествен-
ном числе можно рассматривать как оговорку по Фрейду. Скорее всего, сторонники больших
кухонных пространств имели в виду коммунальные квартиры для нескольких семей. Иначе
откуда у обычного советского человека в начале 1950-х годов несколько «холодильных шка-
фов». До Великой Отечественной войны бытовые, домашние рефрижераторы – предмет рос-
коши, доступный лишь высшей номенклатуре. В квартире лидера ленинградских большевиков
Сергея Кирова, убитого в 1934 году, стоял американский холодильник. А при обыске у главы
НКВД Генриха Ягоды в 1937 году в ряду «различных заграничных предметов» (домашнего
обихода) обнаружились немецкие электрические ледники. В 1945 году обычные люди приоб-
рели всего 300 «холодных шкафов», скорее всего трофейных. Ведь выпуск бытовых отече-
ственных холодильников начался лишь в 1949 году. К середине 1950-х годов в домах совет-
ских граждан насчитывалось 120 тысяч домашних рефрижераторов. Это, конечно, в 400 раз
больше, чем в середине 1940-х, но явно недостаточно для того, чтобы семья имела несколько
холодильников. Иными словами, защитники больших кухонь в глубине подсознания грезили
о новых крупногабаритных сталинских квартирах. Их потенциальные жильцы – ценные для
власти люди, стахановцы, ученые, врачи. Им в виде социального поощрения предоставлялось
индивидуальное жилье с просторными местами общего пользования. В отношении же основ-
ной массы населения в начале 1950-х продолжал действовать принцип покомнатного распре-
деления жилья. Кухня в такой ситуации по-прежнему оставалась общей и, как в 1920–1930-
х годах, продолжала представлять собой арену социально-бытовых сравнений и возникавших
на их почве «сражений». Сколько анекдотов породила атмосфера «коммунального помещения
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
105
для стряпни»! Самая популярная тема – подсыпание, подливание, подбрасывание в кастрюли
неугодных соседей неких ингредиентов, не имевших никакого отношения к пище. Вот простой
пример из эпохи сталинской кухни: «Муж вернулся с работы. Жена подает ему обед. „Чего
у тебя суп керосином воняет?“ – „Видать, Манька (соседка. – Н . Л.) плеснула керосином в
суп“. – „Так ты плесни ей этого супа в керосин“». Месть заключалась в порче керосинки – она
после этого страшно коптила и скоро ломалась. С окончанием эры керосиновых агрегатов в
кастрюли с компотом сыпалась соль, в суп – сахар. Позже в дело пошло сочетание «стиральный
порошок – сахар». От первого пузырился суп, а от второго белье при кипячении склеивалось.
Однако не стоит развивать эту тему дальше: реальные приемы войн на коммунальных кухнях
иногда бывали и более изощренными. Важнее даже другое – обязательное подчинение стро-
гому режиму приготовления пищи.
Газ в коммуналках, конечно, сократил время приготовления еды, но проблем не убави-
лось. До начала газификации жилья каждый жилец имел персональную керосинку, она, как
правило, стояла на отдельном столике, реже – на дровяной плите, которой уже не пользова-
лись. Газовые плиты в 1940–1960-х годах обычно насчитывали четыре конфорки. То есть, если
в квартире проживало четыре семьи, каждой из них принадлежало одно «газоместо». В непо-
средственной близости готовились мясной суп, рыба, сладкая молочная каша, а иногда даже
кипятилось белье. Проще становился негласный контроль за содержимым соседских кастрю-
лек: ведь «на газу» (с ударением на «у») они стояли гораздо теснее, чем на индивидуальных
керосинках. Но справедливости ради следует сказать, что и в догазовый период кухонное сооб-
щество коммуналок следило за спецификой питания своих членов. Блестящий бытописатель
Пантелеймон Романов зафиксировал существование в одной из комнат московской комму-
нальной квартиры, где жил с семьей главный герой книги «Товарищ Кисляков» (1930), неко-
его таинственного места:
Это святилище было даже завешено ситцевой занавеской,
передвигавшейся сборками на проволоке. Тут был филиал кухни и помойной
ямы. Сюда ставилась на столик грязная посуда, кое-что из съестного. Здесь
же стояло помойное ведро для местных нужд, так как в редкие дни приходов
гостей закуски приготовлялись в этом закоулке. Это делалось из желания
избежать излишнего любопытства соседей, которые всегда стремились узнать,
сколько и какие закуски покупают их ближние. А потом, когда придет время
платить по разным коммунальным счетам, сказать:
–
Как по счетам платить, так спор затевают, а как разносолы всякие
покупать, так в этом себя не стесняют!
И вот, во избежание частого повторения таких замечаний, все
приготовления делались в комнате.
Ситуация практически не изменилась и в коммуналках 1950-х. Любопытная деталь, каса-
ющаяся атмосферы на коммунальной кухне, есть в фильме «Ночной патруль» (1957) режис-
сера Владимира Сухобокова по сценарию Михаила Маклярского и Льва Шейнина. В 1958 году
сценаристы опубликовали киноповесть с аналогичным названием, где полностью воспроизвели
«киношный» текст. В одном из эпизодов некий мелкий расхититель, очень трусливый граж-
данин Ползиков, роль которого, как всегда, с блеском сыграл актер Сергей Филиппов, жалу-
ется на трудности своего «коммунального бытия». На деньги, нажитые махинациями с «отре-
зами» – кусками дефицитных тканей, – он мог питаться более чем хорошо. Однако размеры
своих доходов приходилось скрывать: «Дома из-за проклятых соседей готовим два обеда! Один
– из расчета получаемой зарплаты – на виду. А настоящий обед – на керосинке в комнате, при
закрытых дверях!»
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
106
Пространство для приготовления пищи в квартире без ванной комнаты часто использо-
валось для мытья рук, лица и иных частей тела, а также стирки белья. Реальность и обыден-
ность этой практики запечатлел Николай Заболотский (не путать с поэтом Николаем Заболоц-
ким) на картине «Опять пятерка» (1954). Радостный школьник с сообщением об отличной
оценке влетает в кухню. Он застает мать за стиркой белья и «прокручиванием» мяса для кот-
лет. В непосредственной близости находятся оцинкованное корыто и мясорубка. Не прошли
мимо описания крупных и мелких постирушек в непосредственной близости от супов, котлет и
пирогов и советские литераторы. Евгений Евтушенко в стихотворении «Плач по коммунальной
квартире» (1983) посвятил две строфы особенностям «прачечных радостей» в общей кухне:
Стирка сразу шла на три корыта.
Лучшее в башку мне было вбито
каплями с чужих кальсон, висящих
на веревках в белых мокрых чащах.
Наволочки, будто бы подружки,
не скрывали тайн любой подушки,
и тельняшка слов стеснялась крепких
с вдовьей кофтой рядом на прищепках.
Конечно, надо быть гением, чтобы романтизировать и эти детали «коммунального
бытия», в котором «кухонька была исповедальней» и «в три ноздри три чайника фырчали, трех
семейств соединив печали». Но поэт «плакал» об общей кухне, где хозяйничали всего лишь
три семьи. Кроме того, «высокие отношения» в этом едином пространстве выстраивались в
годы Великой Отечественной войны. Тогда все трудности быта казались мелкими на фоне все-
общей беды. В середине 1950-х «победителям фашизма» уже хотелось жить в нормальных
бытовых условиях. В разного рода государственные организации массово поступали письма с
жалобами на «квартирные неудобства» в целом и на кухонные проблемы в частности. Ленин-
градцы, жильцы коммуналок старого фонда, даже уже газифицированного дома на Боровой
улице, писали о невозможности приготовить к нужному времени еду в узкой кухне без окон,
где на несколько семей имелась одна газовая плита. А в одной из квартир на Серпуховской
(центр города, около Технологического института) в 10-метровой кухне готовили пять хозяек,
стояло пять столиков и одна газовая плита.
И все же основная масса советских зодчих в первой половине 1950-х годов ориентиро-
валась на каноны сталинской архитектуры в типовом жилищном строительстве. Это отчетливо
видно из материалов первого издания СНиПа, датированного 1954 годом. 1 января 1955 года
новые строительные нормы уже начали действовать. С этого времени обязательным признаком
квартиры как пространства, предназначенного для жилья, стала отдельная кухня. Ее размеры
колебались от 7 до 15 квадратных метров в зависимости от величины квартиры. В одноком-
натных, двух- и трехкомнатных жилых локусах площадью 18–22, 25–32 и 36–50 квадратных
метров помещения для приготовления пищи составляли 7 квадратных метров. Но в сталин-
ских типовых зданиях планировалось делать четырех-, пяти-, шести- и даже семикомнатные
квартиры по 56–65, 80–95, 100–120 и 130–160 квадратных метров! Габариты кухонь увеличи-
вались и составляли 8, 10, 12 и 15 квадратных метров соответственно.
СНиП 1954 года зафиксировал как обязательный элемент кухонного комфорта середины
1950-х годов газификацию типовых квартир. В феврале 1954 года появилось специальное пра-
вительственное постановление «О дальнейшем развитии снабжения газом городов РСФСР».
Документ предписывал «при проектировании жилых домов в городах и рабочих поселках...
в обязательном порядке учитывать в проектах и сметах работы по газоснабжению этих жилых
домов». Иными словами, квартиры в новостройках, как правило, имели газовые плиты. СНиП
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
107
1954 года требовал делать «внутренний объем помещений кухонь», оборудованных газом, не
менее 17 кубических метров, что соответствовало примерно 5,9 квадратного метра площади.
Конечно, всеобщая газификация нанесла серьезный удар по империи керосинок. Евге-
ний Шварц в своих воспоминаниях-дневниках, написанных в оригинальной форме телефон-
ной книжки, с восторгом констатировал: «Когда появилась у нас в квартире газовая плита...
[и] газовая белая с раструбами, вроде пелеринки, наверху – колонка, жизнь приняла новый
оттенок. Чайник закипал через две-три минуты. <..> Электричество и водопровод мы не заме-
чаем, словно явление природы, а газ еще обсуждаем и находим в нем недостатки... Но, хваля
квартиру, уже говорят: центральное отопление, телефон, газ. <..> Все готовят на газовых пли-
тах и в газовых духовках». Драматург жил в центре Петербурга (тогда Ленинграда) вдвоем с
женой в трехкомнатной квартире нового дома, построенного для писателей в 1955 году еще в
стиле сталинского ампира. Власть по-прежнему заботилась о высших слоях советского обще-
ства, интересы обычного человека не слишком учитывались. При покомнатном распределении
в семикомнатную квартиру нередко вселяли семь семей и на 15 квадратных метрах кухни гото-
вили и мыли посуду семь хозяек! То есть на каждую женщину приходилось по 2 с небольшим
квадратных метра кухонной площади. На них предполагалось еще разместить и небольшую
индивидуальную плоскость для готовки. В общем, в сталинских типовых квартирах, по сути
дела, возрождалось пространство коммунальных кухонь.
Однако довольно скоро наступили перемены. Толчком можно считать принятое в ноябре
1955 года постановление ЦК КПСС и Совета министров СССР «Об устранении излишеств
в проектировании и строительстве». В документе не только бичевались архитекторы – при-
верженцы сталинского ампира, но и намечались новые каноны возведения именно типового
жилья, разработанного «с учетом лучших достижений отечественного и зарубежного строи-
тельства, на основе индустриальных методов производства». В СССР стремились использовать
западные наработки решения жилищной проблемы в целом и «кухонного вопроса» в частно-
сти. Советских архитекторов вдохновляли новации знаменитого французского зодчего Огю-
ста Перре. При возрождении Гавра после окончания Второй мировой войны он, продвигая
в реальную жизнь принципы стандартизации городской среды, широко использовал каркас-
ные модели домов и бетонные блоки. Перре в первую очередь создавал экономичное жилье,
доступное людям с невысоким достатком. Неудивительно, что в квартирах часто встречались
так называемые кухни-столовые, площадь которых не превышала 7 квадратных метров. При-
мерно такие же размеры помещений для приготовления пищи и даже ее «семейного поеда-
ния» в будние дни характерны и для парижских ашелемов 1950-х годов. Описание подобного
западного «комфорта» можно встретить в романе Эльзы Триоле «Розы в кредит»: «Утром они
обычно завтракали все вместе в кухне за столом, покрытым водянисто-зеленой пластмассовой
скатертью, всегда сверкающей, ослепительно чистой. Кофе в белом кофейнике, масло, варенье,
поджаренный хлеб... цветастые чашки, мельхиор... Радио потихоньку ворковало, но никто не
старался вслушиваться в передачу, будь то песня или беседа, просто на фоне этого привычного
шумка сильнее ощущался домашний уют». И все это происходило в купленной в рассрочку
парижской квартире экономкласса.
Преимущества малогабаритных кухонь советские чиновники от архитектуры и жилищ-
ного строительства наблюдали во время довольно многочисленных поездок за рубеж в 1955–
1956 годах. Одновременно власть провела мобилизацию сил отечественных архитекторов –
скрытых и явных противников сталинского ампира. В постановлении о борьбе с излишествами
указывалось на необходимость «в целях выявления лучших проектных решений организовать
конкурсы с широким привлечением архитекторов, инженеров и других специалистов, а также
коллективов проектных организаций». В ходе проведенного в 1956 году Всесоюзного кон-
курса на «составление новых типов трех, четырех и пятиэтажных домов» окончательно офор-
милась идея минимизации кухонного пространства. На самом деле досталось всем: и квар-
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
108
тирам в целом, и коридорам, и санитарно-гигиеническим удобствам. Дело в том, что для
решения проблемы индивидуального комфорта в скромных размерах архитекторы выбрали
особый метод. Еще в 1943–1944 годах известный советский зодчий, убежденный конструк-
тивист, работами которого восхищался сам Ле Корбюзье, первый президент Академии архи-
тектуры СССР Виктор Веснин предлагал увеличивать жилую площадь квартир за счет сокра-
щения, а главное – рациональной компоновки подсобной. Эта архитектурно-планировочная
хитрость вошла в историю как «веснинский прием». В пандан к нему во время Великой Оте-
чественной войны Академия архитектуры стала публиковать разработки советских специали-
стов в области дизайна кухонь. В 1944 году тиражом 3000 экземпляров вышла в свет бро-
шюра Лазаря Чериковера, который одним из первых начал применять в советском жилищном
строительстве принципы физиологического минимализма. Текст назывался «Типы и габариты
кухонного оборудования и планировка кухонь малометражных квартир». Его автор утверждал:
Кухня, в которой правильно организован процесс приготовления пищи
и имеется современное оборудование, требует меньшей площади и, что очень
важно, меньшей затраты энергии и времени. За границей, в особенности в
США, рациональной организации производственных процессов на кухне и
вопросу о наиболее рациональных типах и габаритах кухонного оборудования,
их унификации и стандартизации уделяется большое внимание. У нас, в СССР,
рациональному проектированию кухонь, составу кухонного оборудования и
его габаритам в зависимости от количества жильцов в квартире, наиболее
правильному расположению оборудования в зависимости от типа кухни
(кухня-ниша, кухня обычная, кухня-столовая) до сих пор не уделялось
должного внимания. В результате размеры кухонь в проектах жилищ и
размещение в них оборудования, как правило, были случайными и потому
не гарантировали действительных удобств работы в кухне и возможности
удобной расстановки оборудования. Между тем этот вопрос приобретает
особо важное значение в массовых малометражных квартирах, где наряду
с сохранением всех необходимых элементарных удобств площадь подсобных
помещений должна быть доведена до разумного минимума (курсив мой. – Н .
Л.) .
Из чертежей, предложенных Чериковером, становится очевидным, что кухни в типовом
жилье предполагалось делать площадью не более 6 квадратных метров.
В 1956 году архитекторы нового поколения, которым явно импонировал минимализм в
жилищном строительстве, предложили достаточное количество оригинальных решений пла-
нировки квартир минимального размера с довольно скромными кухонными пространствами:
от 4,8 до 7,06 квадратного метра. Любопытно выглядят идеи расположения помещений для
готовки в центре, между комнатами или в самой глубине жилья. Наиболее привлекательной
показалась модернизированная «веснинская схема». В квартирах такого типа проход в кухню
осуществлялся через жилую комнату.
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
109
Крокодил. 1958. No 28. Рисунок Е. Ведерникова
31 декабря 1957 года государственный комитет по делам строительства при Совете мини-
стров утвердил измененные каноны возведения типового жилья. Они начали действовать с
марта 1958 года. В нормативных документах много внимания уделялось газооснащению инди-
видуальных квартир. Они практически сразу задумывались как газифицированные – в СССР
в это время добывалось достаточно «голубого топлива». Мгновенно отреагировал на «газо-
вые достижения» власти «Крокодил». В 28-м номере за 1958 год появилась изошутка Евгения
Ведерникова. На ней изображена прокладка огромной трубы и в ужасе разбегающиеся дро-
вяные печки, керосинки, керогазы и примусы. На бегу они кричали: «Братцы! Наше дело –
труба...»
Новое издание СНиПа разрешило устанавливать газовые плиты на четыре конфорки в
помещениях уже не менее 15 кубических метров. А если строители делали вытяжку, которую
тогда называли «вытяжным зонтом», то объем кухни уменьшался до 12 кубических метров!
При этом в главном нормативном документе строителей и проектировщиков подчеркивалось:
«Планировка и размеры кухни должны обеспечивать возможность удобного расположения
оборудования. Площадь кухни должна быть не менее 4,5 м. кв. Ширина кухни должна быть не
менее 1,6 м.» Если помещение для приготовления пищи все же оказывалось чуть менее уста-
новленных норм, что было характерно для однокомнатных квартир, газовые плиты заменялись
на электрические, а пространство получало название «кухня-ниша».
При всей внешней четкости норм и правил, анонсированных в СНиПе, в них отсут-
ствовало указание диапазона величин «территорий стряпни». На самом деле, судя по кон-
кретным описаниям 22 серий типовых домов, новоселы домов гостиничного типа, о которых
мечтал Хрущев, вполне могли вообще не иметь индивидуальной кухни. В таких строениях
площадь квартир с удобствами составляла 13–21 квадратный метр. Существовали еще и «хру-
щевки-малосемейки», как правило однокомнатные, но уже с кухней 3,5 квадратного метра!
Правда, таких домов, принадлежащих к одной из 22 серий, оказалось немного. В зданиях
шести серий встречались кухонные помещения от 6,3 до 7,9 квадратного метра. В остальных же
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
110
строениях 14 серий жильцы готовили на площади от 4,6 до 7 квадратных метров. В любом слу-
чае на среднестатистическую хозяйку в типовых квартирах второй половины 1950-х
–
начала
1960-х годов места приходилось больше, чем в улучшенных сталинских коммуналках.
В архитектурном сообществе минимализм кухонных локусов, как, впрочем, и всего
остального, нередко объяснялся тем, что новое жилье предназначено для «нового потреби-
теля». Он ведь ранее обитал в бараках, коммуналках и землянках и не нуждался, в отличие
от советской знати, в услугах домработниц-кухарок и особой площади для них. Более того,
зодчим поколения 1950–1960-х годов казалось, что этот потребитель-новосел будет восприим-
чив к «продвинутым» идеям компоновки жилой территории. Возможно, это было правдой. В
«Крокодиле» недостатки/недоделки типового строительства – плохая звукоизоляция, тонкие
стены, кривые полы, захламленные балконы, дворы и др. – бичевались с завидным постоян-
ством. Доставалось даже совмещенным санузлам. Часто острили на тему готовки в коммунал-
ках. А вот критических статей и шуток на тему мини-кухонь обнаружить не удалось...
И все же не весь «народ» одобрял минимализм домашних пищеблоков и далеко не все-
гда безмолвствовал. Сначала было недопонимание. В письмах II Всесоюзному съезду архи-
текторов (конец 1955 года) можно обнаружить свидетельства страха обычных людей перед
перспективой вселения в «квартиру для одной семьи». Почему-то казалось, что такое жилье
будет однокомнатным, вне зависимости от числа домочадцев: «Квартира в одну комнату – дети
маленькие и большие. Очень часто и старички – дедушка или бабушка... Крохотная кухонька
для „одной хозяйки“, она же столовая для семьи в 4–5 человек». Чуть позднее стало ясно, что
«квартира для одной семьи» вовсе не «однокомнатная квартира», а кроме того, при наделении
новой жилплощадью вообще-то действовали санитарные нормы. Однако страхи, связанные с
малометражными, между прочим, индивидуальными кухнями, не исчезли, а лишь модифици-
ровались.
В 1958 году на Всесоюзном совещании строителей критика обрела более конкретный
характер: «Наши современные квартиры неудобны... Посмотрите, какие кухни в новом про-
грессивном строительстве... Ни одна хозяйка не скажет спасибо архитекторам, так как рабо-
тать в этих кухнях очень неудобно». Действительно, такая проблема существовала. Особенно
сильно неудобства ощущали «новоселы» из только что снесенных окрестных деревень. Здесь
располагались частные дома, их владельцы вынужденно переселились в квартиры городского
типа со специфическими практиками быта. Освоение новых правил ведения хозяйства, дикту-
емых скромным пространством для приготовления и хранения пищи, многим давалось с тру-
дом. Любопытные свидетельства таких ситуаций можно обнаружить в художественной лите-
ратуре. Герой повести Анатолия Рыбакова «Неизвестный солдат» (1970) 17-летний Сергей
Крашенинников по прозвищу Крош попадает в новый панельный пятиэтажный дом со всеми
удобствами, возведенный в небольшом городке. Молодого, но коренного горожанина удивляет
интерьер жилья: «Маленькая квартирка, в которую я попал... производила впечатление дере-
венского быта, втиснутого в городской дом. На полах цветастые дорожки. На нитках сушатся
грибы. Ведра на скамейке прикрыты плавающими в воде круглыми деревянными крышками.
Пахнет капустой и солеными огурцами».
Патриархальная привычка делать домашние заготовки, конечно, входила в конфликт с
резкой и нередко вынужденной урбанизацией питания в условиях типового жилья. И действи-
тельно, в мини-кухнях шинковать, солить, а особенно хранить капусту было нелегко. Белорус-
ский писатель, коммунист Иван Шамякин в 1974 году опубликовал книгу «Атланты и кариа-
тиды» о жизни советских архитекторов. Вопрос кухонных практик литератор затронул походя,
непреднамеренно, но буквально на первых страницах романа. Он с симпатией описал кухню
в трехкомнатной квартире одного из главных героев – отца пятерых детей – «тесную, прими-
тивно обставленную и загроможденную всякой всячиной». На блестящей медной проволоке,
протянутой через все помещение, висят детские штанишки (при наличии собственной ванной
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
111
комнаты?!), а также «большие вязанки крупного янтарного лука, поменьше – чеснока и пучки
каких-то трав». «У двери на балкон стояла большая бочка...» Хозяйка традиционно квасила
капусту и потом, чтобы «продукт не прокис», хранила ее на балконе. Деревянная бочка «вме-
щала восемь пудов капусты» (124 килограмма)! У друга семьи, зашедшего на ужин, тоже архи-
тектора, но еще немножко и дизайнера, сразу возникла идея перестановки в кухне. Он предло-
жил «шкафчик втиснуть между плитой и стенкой», холодильник пододвинуть к двери и найти
столу другое место. Но реформаторские предложения гостя не встретили понимания. Все при-
мирились за столом, заставленным «по-крестьянски простой, но очень аппетитной закуской
–
огурцы, капуста, селедка, грибки, жареное сало с домашней колбаской, картошка...». Осуж-
дать такое гастрономическое великолепие нелепо даже сегодня в эпоху всеобщего стремления
к «здоровому питанию». Кроме того, хозяйка явно готовила стол под выпивку и неспешную
беседу о жизни и перспективах советской архитектуры. И вот здесь уместно обратить внима-
ние на кухню как на культурный феномен.
В научной литературе сегодня можно встретить оценку помещения, вообще-то предна-
значенного для приготовления пищи, как некой зоны «свободы в несвободной стране», как
пространства «творчества, сотворчества, обсуждения художественных проблем». В качестве
источника такой информации обычно фигурируют воспоминания. Правозащитница Наталия
Садомская рассказывала, например, о том, как в пятиметровый локус иногда набивалось по 20–
25 человек, страстно обсуждавших культурно-политические проблемы! Песик Фафик бы ска-
зал, что это миф, и посоветовал бы руководствоваться методологией здравого смысла. Устра-
ивать политическое ристалище с буйными дискуссиями, этакий домашний «гайд-парк» в про-
странстве, не превышавшем 5 квадратных метров без учета мебели, трудно. На такой площади,
даже стоя плечом к плечу как в автобусе, могли разместиться не более пяти человек, если не
сидеть друг у друга на плечах. Да, конечно, первые жители «хрущевок» в маленьких, но инди-
видуальных кухнях, сидя на тонконогих табуретках, могли негромко поговорить о политике,
послушать «вражеские голоса» по «транзистору», попеть под гитару песни Окуджавы и Высоц-
кого. Хрущевская кухня, безусловно, помогала пошушукаться с двумя, максимум тремя дру-
зьями-подругами, пока в комнатах засыпали маленький ребенок и пожилые родители. Сюда же
можно было уединиться, покинув общее застолье, гостевой стол, за которым могли собраться
люди и разных возрастов, и разных устремлений. Между холодильником, газовой плитой,
раковиной-мойкой за маленьким столиком свободно выкуривалась сигаретка и выпивалась
рюмочка-другая без косого взгляда хозяйки. Ведь в субкультуре оттепели алкоголь играл не
последнюю роль. Питерский литератор Валерий Попов заметил: «Мы (поколение 60-х годов. –
Н. Л .) себя не считали алкоголиками, а пили „в контексте великих дел“». А Петр Вайль и Алек-
сандр Генис, авторы книги «60-е . Мир советского человека», называли одной из характерных
черт эпохи хрущевских реформ всеобщую дружескую попойку и искусство пьяного диалога.
В ходе выпивки осторожно нащупывалась совместная мировоззренческая платформа, общее
интуитивное родство душ. В кухне, конечно, делать это было комфортнее, чем в общей ком-
нате – гостиной времен оттепели. Правда, обстановка в локусах готовки, как писал Александр
Житинский в повести «Страсти по Прометею» (1973), «часто оставляла желать лучшего. Кру-
гом были кричащие диссонансы». Наличие в кухне центнера квашеной капусты, как у персо-
нажей книги «Атланты и кариатиды», гармонии явно не добавляло.
Возвращаясь к описанию канонов питания в советском массовом жилье, следует заме-
тить, что они не всегда соответствовали общеевропейским тенденциям «рационализации еды»
и часто входили в конфликт с новым кухонным пространством. В общем, для комфорт-
ного существования следовало обставлять мини-кухни с помощью эргономических приемов,
а также осваивать современные практики приобретения, хранения продуктов и приготовле-
ния пищи. И в планы политического руководства страны такие бытовые новации включа-
лись. В постановлении 1957 года «О развитии жилищного строительства в СССР» подчеркива-
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
112
лась важность задачи «организовать в необходимом количестве изготовление малогабаритной
мебели и встроенного кухонного оборудования для квартир нового типа».
Почти сразу инициативу центральной власти поддержали на местах, во всяком случае
в Ленинграде. Здесь главной политической фигурой в то время считался ставленник Хру-
щева, ярый сторонник типового строительства Фрол Козлов. Уже в августе 1957 года появи-
лось решение ленинградского руководства «Об утверждении типовых проектов оборудования
кухонь квартир жилых домов в Ленинграде». Для обладателей малогабаритного жилья начали
делать кухонные гарнитуры. Они включали навесной шкаф и кухонный стол трех размеров,
шкаф под мойку, навесной шкаф для посуды, обеденный стол 60 на 70 сантиметров и табуретки
трех видов (стремянка, круглая и квадратная). А в конце 1959 года в Ленинграде и вообще
провели эксперимент: новоселам предложили въехать в дома с уже обставленными кухнями.
Газета «Ленинградская правда» писала в конце зимы 1959 года: «Семья... входит в новую
квартиру... В кухне прекрасное, сверкающее белизной оборудование... шкафчики-столики со
встроенными мойками, навесные шкафчики, обеденный стол, табуретки». Советы по разме-
щению мебели и техники можно было увидеть и в центральной периодической печати. Весной
1960 года «Строительная газета» сообщила о выставке кухонной мебели: «В кухне на площади
в 6 кв. м . кроме плиты, рабочего стола-шкафа, шкафа-мойки и настенных полочек-шкафчиков
разместились холодильник, стиральная машина и небольшой обеденный стол с тремя табурет-
ками».
В 1959 году в свет вышло первое издание «Краткой энциклопедии домашнего хозяй-
ства». В двухтомной книге редколлегия разместила довольно объемную статью под названием
«Кухня». В контексте текущих инициатив власти в сфере жилищного строительства статья
начиналась следующими словами: «Кухня – помещение для приготовления пищи; в кухне
может также производиться стирка и глажение белья; в квартирах, заселенных одной семьей,
кухня часто является столовой» (курсив мой. – Н. Л .) . Авторы издания разместили много
материалов по благоустройству помещений для готовки именно в малометражных квартирах.
В энциклопедии можно увидеть иллюстрации под названиями «Общий вид кухни маломет-
ражной квартиры» и «Общий вид кухни-столовой», а также «План кухни малометражной квар-
тиры». Ее площадь составляла 4,8 квадратного метра, однако и в данной ситуации представ-
лялось возможным разместить здесь не только газовую плиту и раковину, но и разделочный
стол с ящиками и полками, покрытый линолеумом или слоистым пластиком. Любопытно пред-
ложение использовать в мини-кухнях одновременно «электрический» холодильник и «шкаф
холодный встроенный». Действительно, на первых порах в кирпичных типовых домах с умень-
шенными площадями последнее кухонное приспособление делалось взамен заоконных «холо-
дильников» – деревянных ящиков с дырками. Из стены просто вынимался один слой. Но эта
практика не являлась универсальной – основная масса зданий в новом строительстве все-
таки возводилась из готовых блоков и панелей. Устройство встроенных «холодных шкафов»
в этой ситуации оказалось невозможным. Счастливцев-новоселов выручали балконы, которые,
несмотря на борьбу с излишествами, все же наличествовали во многих сериях малометражек.
Ну а менее везучие и не имевшие ни балконов, ни электрохолодильников в зимнее время
скоропортящуюся еду вывешивали в авоськах за окна. В книге Виктора Драгунского «Денис-
кины рассказы» в числе прочих помещена смешная история «Куриный бульон» о кулинарных
потугах Дениски и его папы. Рассказ начинается следующими словами: «Мама принесла из
магазина курицу... Мама повесила ее за окно». Действие происходит в одной из московских
новостроек пока еще сталинского типа. По-видимому, у семьи не было иного места для хране-
ния скоропортящихся продуктов. Лишь к концу 1950-х годов в повседневную жизнь обычных
людей, и в том числе жителей типовых квартир, вошли электрические холодильники. Превра-
щению их в привычный атрибут домашнего обихода содействовали, как ни странно это звучит
для современного читателя, решения ХХ съезда КПСС. В 1956 году в очередном пятилетнем
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
113
плане развития народного хозяйства указывалось, что в 1960 году производство холодильни-
ков возрастет на 419 % по сравнению с 1955 годом! Выпуск всех остальных видов продукции
предполагалось увеличить в диапазоне от 145 (шерстяные ткани) до 388 % (газ).
Действительно, к концу 1950-х годов бытовые компрессионные и абсорбционные холо-
дильники появились в домах горожан. Самым престижным считался 165-литровый ЗИЛ. В
комедии «Жених с того света», снятой в 1958 году режиссером Леонидом Гайдаем по сцена-
рию Владимира Дыховичного и Мориса Слободского, есть такая фраза: «Обстановка стиль-
ная, ну, разумеется, холодильник ЗИЛ». Но жителям типовых малогабариток он был недосту-
пен не только по причине высокой цены, но и из-за своих габаритов – его ширина составляла
67 сантиметров. По планам же предметного наполнения малогабаритных кухонь «электриче-
скому шкафу» для хранения продуктов отводилось 50–55 сантиметров. Неудивительно, что
спросом именно у новоселов типовых домов пользовался «Саратов» – относительно компакт-
ный и сравнительно дешевый, правда пока с небольшой морозильной камерой. В 1960 году
население купило 518 тысяч холодильников.
И все же холодильники входили в разряд дефицитных вещей. И это зафиксировал фольк-
лор. В конце 1950-х хрущевская инициатива о временной отсрочке погашения советских
ценных бумаг получила хлесткое название «замораживания займов» и породила множество
анекдотов. Один из них зафиксировал не только иронию советского обывателя по поводу хру-
щевских финансовых манипуляций, но и бытовые реалии времен оттепели. Шутники пред-
лагали самостоятельно сделать холодильник – дефицитный предмет обихода в советской дей-
ствительности: «Взять любой ящик и оклеить его изнутри облигациями старых займов. Они
ж заморожены». Государство в свою очередь тоже предложило населению способ дешево и
быстро получить вожделенную кухонную технику – выиграть ее в денежно-вещевой лотерее.
Уже в первом фестивальном тираже 1957 года на 26 билетов выпал ЗИЛ и на один – деше-
вый «Север» без морозильной камеры. В 1961 году в апрельском розыгрыше «участвовало»
27 холодильников марки «Саратов-2» – самой популярной среди новоселов типового жилья.
Социологические опросы начала 1960-х годов зафиксировали рост интереса к приобре-
тению домашних холодильных шкафов. Они, по мнению респондентов, должны были улуч-
шить качество жизни обычных людей. Логичным выглядело предложение: «Все семьи снаб-
дить дешевыми холодильниками, а в новых домах их [надо] монтировать при строительстве».
По мере увеличения числа отдельных квартир возрастал и спрос на холодильники. В середине
1960-х годов населению продали почти 2 миллиона этих остро необходимых приборов. Так
в советской реальности постепенно появлялись черты западного быта. В случае с холодиль-
никами можно наблюдать развитие иного отношения горожан к ведению домашнего хозяй-
ства. Изменилась традиционная установка на ежедневное приготовление еды: борщ и щи, плов,
гуляш и компот стало можно состряпать минимум на два дня. Такие практики питания, без-
условно, облегчали существование владельцев кухонь небольших размеров.
Новые способы хранения пищи пошатнули привычку каждый день ходить в магазин.
Уходили в прошлое традиционные магазинные реплики: «Нарежьте 150 грамм колбаски. За
ужином съедим, а то завтра будет несвежая». Это, конечно, касалось всех горожан – владель-
цев холодильников. Но жители типовых домов особенно остро ощущали преимущества кухон-
ной техники – инфраструктура пространства новостроек налаживалась неспешно. Известно,
что в сталинских типовых домах на первых этажах обычно располагались продовольствен-
ные магазины. Об этом свидетельствуют материалы СНиПа 1954 года. Но уже в конце 1950-
х стало очевидным, что размещение торговых точек и общепитовских заведений непосред-
ственно в жилых зданиях ухудшало «санитарно-эпидемиологическую ситуацию», а попросту
способствовало появлению тараканов и крыс. Близлежащие территории захламлялись невы-
везенной тарой, в первую очередь ящиками. Конечно, такое встречалось и в старых районах
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
114
крупных городов, но чаще в местах благополучных сталинок. Все это не вписывалось в новую
концепцию жилого пространства «для строителей коммунизма».
Вопрос о размещении продовольственных магазинов решил новый нормативный доку-
мент «Правила и нормы планирования и застройки городов», утвержденный в декабре 1958
года. В новостройках «предприятия торговли» предписывалось открывать «в отдельно стоя-
щих специальных зданиях». Ограничивались и торцевые пристройки к домам для торговли
продуктами. Действительно, такие сооружения могли повредить внешние стены «хрущевок»,
явно не приспособленных к «излишествам». Из 22 серий новых домов, возведенных после
постановления 1957 года, лишь в одной – К-7, прозванной лагутенковской, – в ее московской
вариации весь первый этаж, кроме лестничных площадок, отводился под торговый зал. Вместо
панельных стен стояли стеклянные витрины, опиравшиеся на мощный металлический каркас.
Увидеть такой вариант магазина уже невозможно – все лагутенковские дома пошли под снос.
Торговых точек в виде отдельных зданий предполагалось строить немало. Радиус обслу-
живания у каждой из них, согласно нормативам, составлял не более полукилометра. Это
позволяло минут за десять дойти до местного лабаза. Замысел заслуживал всяческого одоб-
рения, тем более что количество магазинов самообслуживания – прогрессивной и прозапад-
ной формы торговли – в СССР увеличивалось. С 1955 по 1964 год их число выросло в 30
раз. В 1962 году ленинградцы познакомились с работой только что открывшегося магазина
«Стрела» – крупной торговой точки, занимавшей площадь 800 квадратных метров. Продава-
лось здесь более 850 наименований заранее расфасованных продуктов: уже привычная бакалея
в коробках, бутылочное молоко, масло в пачках и бутылках, не говоря уже об алкоголе. Сен-
сацией стала продажа мяса, рыбы и фруктов в целлофановой упаковке. Ленинградцы ходили в
«Стрелу», как в музей. Еще больший восторг у обычных людей вызывал открытый тоже в 1962
году, но уже в Москве, экспериментальный магазин «Прогресс». Он относился к категории так
называемых магазинов-автоматов и поражал посетителей отсутствием в торговых залах про-
давцов. Весь процесс купли-продажи, вплоть до расчета, осуществляли специальные агрегаты.
«Прогресс» специализировался на реализации молочных продуктов.
Конечно, и «Прогресс», и «Стрела» – проекты во многом демонстрационные. Они могли
засвидетельствовать успешное претворение в жизнь идеи о создании материально-техниче -
ской базы построения коммунизма в СССР. Кое-что даже удалось осуществить – в 1964 году в
стране насчитывалось 350 магазинов-автоматов. Одновременно в обиход обычной жизни горо-
жан входила привычка пользоваться разными автоматическими устройствами как инструмен-
тами розничной торговли. Наиболее известными из них, конечно, являются шкафообразные
автоматы для газировки. Их реальное существование в 1960-х годах запечатлел Леонид Гай-
дай в комедии «Операция „Ы“» (1965). Ее герой, не унывающий ни при каких обстоятель-
ствах студент Шурик (актер Александр Демьяненко), после удачно сданного экзамена долго и
с явным удовольствием пьет газировку, которую за 1 или 3 копейки с легкостью производит
чудо техники. И это реальность, а не кинематографическая выдумка. В начале 1960-х годов
в СССР насчитывалось почти 30 тысяч таких автоматов. Они «торговали» спичками, папиро-
сами, карандашами, тетрадями. Но наладить автоматическую продажу большого ассортимента
продуктов оказалось не так легко. СССР по-прежнему отставал здесь от Запада, и поэтому
неудивительно, что «Крокодил» периодически подшучивал над уровнем автоматизации совет-
ской торговли. Наум Лисогорский в 16-м номере за 1959 год изобразил вечные поломки авто-
матов, а Иван Сычев в 23-м номере за тот же год показал, какие усилия приходилось прилагать
для бесперебойной работы супертехники.
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
115
Крокодил. 1959. No 16. Рисунки Н. Лисогорского
Неудачной оказалась попытка создать устройство для реализации сосисок: оно работало
только при строго определенном весе и размере продукта, что соблюсти никак не удавалось.
Лучше всех трудился транспортер для картофеля – своеобразное чудо техники конца 1950–
1960-х годов. С его помощью клубни подавались из складских помещений к прилавку. Уже в
конце 1958 года в магазинах Ленинграда, например, работало почти 300 подобных агрегатов.
Появились во второй половине 1950-х
–
начале 1960-х годов и неизвестные ранее автомати-
ческие приспособления – дозаторы для продажи в магазинах разливного молока. Они приоб-
рели особую актуальность после того, как в мае 1957 года Хрущев выдвинул идею «догнать
США по производству мяса, молока и масла». В результате уже весной 1958 года представи-
тели Комиссии советского контроля зафиксировали дефицит молока и молочных продуктов в
стране. А в Ленинграде вообще разразился своеобразный «молочный кризис». В конце апреля
1958 года 99 из 102 имевшихся в городе специализированных молочных магазинов почти
неделю работали по полдня из-за отсутствия товаров. И тем не менее в одном из декабрьских
номеров журнала «Крокодил» за 1958 год появилась карикатура Константина Ротова «Дер-
жись, корова из штата Айова!». На рисунке наперегонки неслись на тележках, запряженных
дойными коровами, американский ковбой и советская доярка. Чего больше было в изошутке:
одобрения «линии партии» или хорошо закамуфлированного сарказма, определить трудно,
особенно если знать непростую судьбу художника. С 1940 года Ротов сначала отбывал срок
в исправительно-трудовых лагерях за «неправильное изображение советской действительно-
сти», а потом, в 1948 году, отправился на пожизненное поселение в один из поселков Крас-
ноярского края. Реабилитировали художника лишь в 1954 году. «Держись, корова...» – одна
из последних работ блестящего рисовальщика: в январе 1959 года он умер. И все же карика-
тура информирует не только о нелепой игре в догонялки, но и о своеобразном «молочном»
братстве стран-соперниц. И американский фермер, и рязанская колхозница используют совер-
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
116
шенно одинаковую тару для перевозки молока – большие металлические бидоны. Но на этом
сходство кончалось: в США молока хватало, а в СССР нет.
Крокодил. 1959. No 23. Рисунок И. Сычева
Крокодил. 1958. No 34. Рисунок К. Ротова
Еще выразительнее связь между советскими и западными бытовыми новшествами видна
на примере распространения бумажных упаковок для молочных продуктов. Эта практика
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
117
впервые появилась в СССР почти одновременно с типовыми экономдомами, в самом конце
1950-х годов. До этого времени молоко продавали либо в розлив, либо в тяжелых стеклянных
бутылках – по 1 и 0,5 литра. Легкие бумажные пирамидки объемом 0,25 и 0,5 литра начал про-
изводить первый в стране опытный молочный завод-автомат. Он располагался в Красном Селе,
небольшом городке под Ленинградом. На красносельском молокозаводе использовали швед-
ский расфасовочный автомат «тетрапак». Осенью 1960 года в Хабаровске заработал пищевой
комбинат, где появилась линия по розливу молока в «треугольники» – так в СССР часто име-
новались упаковки «тетрапак». Новая технология заменяла продажу молока в бидончики –
мелкую, до 3 литров объемом, алюминиевую тару, сосуд с крышкой и ручкой. В мировой прак-
тике очень скоро пирамидки заменили четырехгранниками – более экономичной упаковкой.
По подсчетам экономистов, при заполнении пирамидальных упаковок в СССР ежегодно выли-
валось около 20 тысяч тонн молока. И все же зря лившиеся молочные реки не остудили любви
горожан к не требующим мытья одноразовым бумажным упаковкам, к тому же еще и очень
легким.
Последнее качество особенно радовало жителей новостроек. Здесь быстро росли дома,
медленно появлялись магазины, а также отсутствовали колхозные рынки. Любопытно, что об
этом последнем обстоятельстве сочли возможным заявить даже создатели оперетты «Москва,
Черемушки». В эпизоде освоения новоселами жилого микрорайона звучат, сопровождаемые
мелодией, такие слова:
А где здесь близко обувной?
Универмаг у нас большой!
А рынка нет? Да, рынка нет!
А как без рынка жить?
Неудивительно, что новоселы мечтали о приближенном к жилью и структурно сбалан-
сированном пространстве для покупок продуктов, а градостроители продолжали размышлять,
как этого можно достичь. В марте 1960 года газета «Правда Востока» разместила статью под
обнадеживающим названием: «Это придет к нам завтра». Автор материала писал: «Много вре-
мени нужно хозяйке, чтобы сделать все необходимые для семьи покупки. Часто тяжелую сумку
она несет с базара еще и в магазин, расположенный в центре города... А если все это сделать не
выходя за пределы одной площади?» Так рассуждали проектировщики нового жилого района
в Ташкенте, жители которого вообще не могли представить своего существования без рын-
ков. Именно поэтому в центре нового Чиланзарского микрорайона предполагалось спроекти-
ровать просторную площадь, где «раскинутся рыночные ряды... вырастут двухэтажные здания
магазинов». Такое строительство началось в Ташкенте в 1963 году, но прервалось страшным
землетрясением 1966 года. А вот в районе московских Новых Черемушек уже в 1962 году
появился большой и вполне соответствовавший законам типового строительства продоволь-
ственный рынок.
В других регионах страны «магазинная оснащенность» микрорайонов развивалась
неспешно. Об этом свидетельствуют материалы журнала «Крокодил». Художник Иван Семе-
нов изобразил в 16-м номере за 1965 год «технику снабжения» новоселов посредством верто-
летов. Изображенные на карикатуре чиновники заявляли: «Обслуживание покупателей в рай-
оне новостроек у нас на высоте». Михаил Соколов в 1966 году тоже отозвался на проблему
снабжения питанием в новых районах. На карикатуре в 11-м номере изображен маленький
ларечек с продовольственными товарами, почти незаметный на фоне новых домов. На рисунке
расположен следующий текст: «Магазин-то уж очень маленький. – В самый раз! Ведь у нас
–
микрорайон!» Эти карикатуры относятся ко времени, когда и Хрущев, и «хрущевки» пере-
стали быть трендами десталинизации. И совершенно очевидно, что на рубеже 1950–1960-х
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
118
годов в большинстве случаев владельцы нового индивидуального жилья в основном закупали
продукты в центре. Здесь было значительно больше магазинов.
Крокодил. 1965. No 16. Рисунок И. Семенова
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
119
Крокодил. 1966. No 11. Рисунок М. Соколова
Весной 1964 года ленинградские социологи провели опрос семей-новоселов. В резуль-
тате выяснилось, что почти четверть всего времени, затраченного на всякого рода хозяйствен-
ные хлопоты, уходило на приобретение продуктов и, прежде всего, беготню по магазинам и
ожидание в очереди. Прекрасное описание практик жизни новоселов можно найти в пове-
сти Наталии Баранской «Неделя как неделя» (1969). Главная героиня очень счастлива: «...все
хорошо, все прекрасно. Мы получили квартиру в новом доме». Она занята интересным делом,
она научный сотрудник в лаборатории по разработке новых образцов вида стеклопластика, у
нее благополучный брак и двое маленьких детей. Но тяготы магазинных походов это не облег-
чает. Ее сослуживицы тоже живут в новостройках и поэтому по очереди «затовариваются» во
время обеденного перерыва: «Продукты на всех – нелегкое дело. Не только потому, что тяжело
тащить. А потому, что тебя непременно будет ругать очередь, хоть и самая маленькая... С
видом угрюмым и замкнутым покупаю я в гастрономическом отделе три полкило масла, шесть
бутылок молока, три – кефира, десять плавленых сырков, два кило колбасы и дважды по триста
граммов сыра». Из текста Баранской, кстати сказать, становится ясно, что именно новоселы
охотились за молоком «в треугольниках» – легких и компактных.
На фоне тоскливого описания тягот жизни новоселов вполне жизнеутверждающей
выглядит фраза: «Подгружаюсь еще в полуфабрикатах четырьмя десятками котлет и шестью
антрекотами». Это уже элемент почти европейской свободы – можно не выкраивать из неважно
разрубленного мяса куски, пригодные для быстрого приготовления, а главное – не молоть
фарш. У населения больших городов «казенные котлеты», судя по книге Баранской, пользо-
вались успехом. Старшему поколению они могли напоминать «микояновские» мясные полу-
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
120
фабрикаты. Их начали делать еще в конце 1930-х. Как пишут Ольга и Павел Сюткины, авторы
книги «Русская кухня: от мифа к науке», в середине 1950-х годов в СССР продолжали про-
изводить изделия из молотого мяса. Более того, как сообщала общероссийская газета мясо-
перерабатывающей промышленности «За мясную индустрию», 17 июля 1957 года на одном
из крупных столичных мясокомбинатов начала работать поточная линия по выпуску москов-
ских 50-граммовых котлет. Интересны хронологические совпадения – выдвижение лозунга
«Догнать и перегнать Америку за три года по производству мяса, молока и масла на душу насе-
ления» 22 мая 1957 года, внедрение механизации разного рода конвейеров и автоматов для
производства котлет 17 июля, судьбоносное постановление о массовом жилищном строитель-
стве 31 июля. «Московские котлеты» многим нравились, хотя, в отличие от «микояновских»,
половину массы их фарша составлял хлеб.
Всякого рода мясные полуфабрикаты делали и в домовых кухнях. Они возникли почти
одновременно с «хрущевками», представляли собой нечто среднее между магазином и заведе-
нием общепита и по праву могут считаться характерной приметой быта оттепели. Символично
звучало название новой институции. Привязанное к слову «дом», оно выглядело как антаго-
нист популярному в 1920–1930-х годах термину «фабрика-кухня». Дом всегда является сосре-
доточием частной жизни человека. Этот постулат лежит в основе западных представлений о
личной свободе. Домовая (с ударением на третьем слоге) кухня – демонстрация демократиче-
ских перемен в советском обществе в эпоху десталинизации. Питаться, оказывается, можно не
в фабрично-заводской или учрежденческой столовке, а дома, затратив на приготовление пищи
минимум времени.
В феврале 1959 года властные структуры сформировали целую концепцию развития
системы общественного питания. Предполагалось, что оно станет «массовым, удобным и
выгодным для населения». Правительственное постановление «О дальнейшем развитии и
улучшении общественного питания» предусматривало увеличение сети столовых, чайных,
кафе и различного рода закусочных. Одновременно при них предполагалось создать отделы
для продажи различных полуфабрикатов. В целом все соответствовало развивавшимся тогда
в мире тенденциям автоматизации общественного питания. В СССР власти все же пыталась
политизировать эти процессы, считая их «важной государственной задачей» периода «развер-
нутого строительства коммунистического общества». Правда, эта «советская несоветскость»
на первых порах не мешала развитию сети домовых кухонь. Они стали распространителями
полуфабрикатов – своеобразного пищевого фетиша времен оттепели.
Сеть домовых кухонь быстро расширялась. В начале 1959 года только в Ленинграде
работало 13, а в конце того же года уже 22 таких заведения. С 1959 по 1965 год количество
домовых кухонь в РСФСР возросло более чем в 10 раз – с 90 до 1000. «Краткая энцикло-
педия домашнего хозяйства» (1959) – знаковое издание, запечатлевшее многие бытовые реа-
лии эпохи «хрущевок», – разместила на своих страницах подробное описание принципиально
нового учреждения советского общепита, организуемого, как правило, «в больших жилых мас-
сивах в первых этажах жилых домов». По данным энциклопедии, домовые кухни имели обычно
три отдела: отпуска обеда на дом, полуфабрикатов и кулинарии, а также кондитерский. Инте-
ресна и информация о возможности предварительных заказов блюд по телефону, а также о
доставке еды на дом.
На первых порах об открытии каждой домовой кухни, тем более в новых районах, с
восторгом писала советская пресса. В «Ленинградской правде» летом 1958 года сообщалось:
«Здесь (в домовой кухне. – Н . Л .) готовят не только вкусные блюда, но и всегда разнообраз-
ные. На выбор всегда три первых, пять-шесть вторых блюд... В продаже – в широком ассорти-
менте изделия мясной и рыбной кулинарии, полуфабрикаты, пироги, пирожки, кондитерские
товары». Новые институции общественного питания появились в годы оттепели и в перифе-
рийных городах. Настоящим событием для жителей Хабаровска стало открытие летом 1960
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
121
года в здании новой постройки первой в городе домовой кухни. Предполагалось, что она смо-
жет «отпускать» на дом до 350 обедов ежедневно. Новые заведения общепита вызывали инте-
рес и у жителей центральных городских районов, и у новоселов, получивших наконец вожде-
ленные отдельные квартиры.
Ныне трудно сказать, нравились ли советским людям блюда, которые готовили в системе
хрущевского быстрого питания. В газетах конца 1950-х
–
первой половины 1960-х годов то
и дело печатались восторженные письма по поводу работы новых учреждений «недомаш-
ней» еды. Некая ленинградская пенсионерка, судя по публикации «Ленинградской правды»
в январе 1962 года, очень хвалила работу одной из домовых кухонь: «Здесь всегда большой
выбор первых, третьих и особенно вторых блюд – мясных, рыбных, овощных, – писала жен-
щина. – Стоимость одного обеда, как правило, не превышает 50 копеек. Покупателю остается
лишь принести обед домой, подогреть его и есть на здоровье». В постперестроечных воспо-
минаниях, напротив, заведения готовой еды в основном ругали. Известный питерский искус-
ствовед Михаил Герман характеризовал домовые кухни как «вонючие лавочки, где торговали
полуфабрикатами для очень здоровых желудков». Но одновременно, сам того не желая, талант-
ливый мемуарист отразил специфическую знаковость новых форм общепита. В 1964 году Гер-
мана, тогда еще начинающего ученого, автора недавно вышедшей книжки о художнике Оноре
Домье, пригласил в гости известнейший художественный критик Александр Каменский. Дело
происходило в Москве. Молодой исследователь был смущен лаконичностью пространства оби-
тания маститого искусствоведа: «Нельзя даже сказать, что здесь было „презрение к быту“. К
быту вообще не было никакого отношения, он не был сюжетом. Я не знал тогда, какой простой
может быть настоящая московская интеллигенция». Так вот, в доме такого человека не постес-
нялись накормить гостя купатами из домовой кухни – быстро, не слишком дорого и вполне в
контексте современных мировых тенденций.
В художественной литературе 1960-х годов тоже можно обнаружить свидетельства
вполне лояльного и заинтересованного отношения жителей типовых квартир к новым
формам общественного питания. Главный герой повести Анатолия Рыбакова «Каникулы
Кроша» (1964–1965) живет в новом, построенном в 1958 году доме, где есть домовая кухня.
Это приводит юного Кроша к логичному умозаключению: «Питаться можно». И это правда.
Ведь справлялись с проблемой еды экономные французы, владельцы ашелемов, сдержанные
англичане, селившиеся в «префабах», организованные немцы, осчастливленные «франкфурт-
скими кухнями», а также финны, шведы, итальянцы, греки и т. д . и т . п. – в общем, все те,
кто жил в 1950–1960-х годах в социальном жилье. Их не слишком угнетали размеры кухонь,
так как на Западе уже повсеместно функционировали универсамы, торговавшие полуфабри-
катами, и существовала развитая сеть общепита. Но главное, что там не было «советскости
по-хрущевски», явления, постоянно погружавшего обывателя в состояние стресса. Сначала
разразились молочный и мясной кризисы 1957–1959 годов – результат игры в «догонялки»
с США. Затем возник хлебный коллапс 1962–1964 годов – последствия чрезмерного увлече-
ния посадкой кукурузы повсеместно. Правда, власть все списала на бесхозяйственное расхо-
дование хлеба и зерновых самим населением. Свидетельством тому является опять-таки мате-
риал из «Крокодила», а именно карикатура Ивана Сычева «На выпасе» в 28-м номере журнала
за 1962 год. На рисунке изображена мерзкая и наглая корова, пожирающая свежеиспеченный
хлеб в булочной. Все это происходило на фоне перманентной нехватки рыбы как последствия
форсированного строительства гидростанций и затопления посевных земель.
К середине 1960-х годов домовые кухни явно перестали быть интересными власти, что
сразу отразилось на их численности. В Ленинграде, например, за 1960–1963 годы открыли
всего лишь 19 домовых кухонь, тогда как за один только 1959 год – 18. Проблему готовой еды
начали решать кулинарии при больших ресторанах, располагавшихся, как правило, в центре.
А страдали от подобных новаций в первую очередь жители «хрущевок». «Крокодил» не обо-
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
122
шел своим вниманием и эту ситуацию, о чем свидетельствует рисунок Юрия Федорова в 10-м
номере журнала за 1964 год. Показательна символика карикатуры: на домовых кухнях ставится
жирный крест, хотя могут возникнуть и более вольные ассоциации... Вездесущая советскость,
подразумевавшая отсутствие любой частной инициативы, что так важно именно в сфере пита-
ния, не позволила создать за короткий срок широкую сеть ресторанов, кафе, а уж тем более
заведений «рационального и дешевого питания». Их посещение не превратилось в традицион-
ную практику быта новоселов. В общем, западные каноны питания формировались медленно,
но размеры кухонь тут были совершенно ни при чем.
Крокодил. 1962. No 28. Рисунок И. Сычева
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
123
Крокодил. 1964. No 10. Рисунок Ю. Федорова
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
124
Глава 2. «Гаванна»: санитарно-
гигиенические возможности типового жилья
1 января 1959 года на Кубе под натиском повстанцев во главе с Фиделем Кастро рухнул
режим американского ставленника, диктатора Фульхенсио Батисты. Название острова в Кариб-
ском море для многих в мире превратилось в своеобразную метафору нового витка мировой
революции, которая еще волновала умы и сердца. Особую симпатию вызывали бородатые рево-
люционеры, родиной которых была «зеленая длинная ящерица с глазами как мокрые камни».
Так писал о Кубе поэт Николас Гильен – кубинский коммунист, участник войны в Испании.
На рубеже 1950–1960-х годов культурное пространство жизни в СССР наполнилось разнооб-
разной информацией об Острове свободы. В 1955 году в журнале «Иностранная литература»
появилась повесть Эрнеста Хемингуэя «Старик и море», действие которой разворачивалось на
Кубе. А в 1959 году советские интеллектуалы не без удовольствия прочли пародийный шпи-
онский детектив Грэма Грина «Наш человек в Гаване». О «милых бородачах», Фиделе, Рауле и
команданте Че с нежностью и восторгом писали Роберт Рождественский и Евгений Евтушенко.
В воспевание революционной Кубы включился и советский кинематограф. В 1962 году
появилось сразу два фильма о кубинской жизни. Это «Кубинская новелла», короткометражка,
снятая Сергеем Колосовым по сценарию Генриха Боровика, и «Черная чайка», где и режиссе-
ром и сценаристом был Григорий Колтанов. В том же году Александра Пахмутова во время
поездки в Братск написала на слова Николая Добронравова и Сергея Гребенникова песню
«Куба – любовь моя». В сибирском городе ее впервые спел Иосиф Кобзон. А в мае 1963 года
зрителям популярной в СССР программы «Голубой огонек» представили вокально-танцеваль-
ную версию произведения Пахмутовой. Кобзон с наклеенной бородой и автоматом неизвест-
ного образца, больше похожим на немецкий «шмайссер», нежели на знаменитый советский
«калаш», выступал с большой «подтанцовкой». Девушки и юноши лихо отплясывали под лати-
низированный маршевый мотив. Подвиг начинал превращаться в буффонаду. Неудивительно,
что неплохой текст песни Пахмутовой подвергся ернической переделке. Появилась, в частно-
сти, бойкая песенка, которая начиналась такими словами: «Куба, отдай наш хлеб. Куба, возьми
свой сахар» – дальше шли непечатные выражения. Не исправил ситуацию и совместный совет-
ско-кубинский фильм «Я – Куба». Его снял в 1964 году Михаил Калатозов по сценарию Евге-
ния Евтушенко и кубинца Энрике Пинеды Барнета. Впечатляюще выглядела работа блестя-
щего оператора Сергея Урусевского. Но зритель не принял кинокартину. В советском прокате
1964 года она заняла предпоследнее, 39-е место. Реальная ситуация в экономике и политике
СССР и Острова свободы заметно охладила революционный пыл и «братскую любовь» совет-
ского и кубинского народов. В контексте экономических трудностей и продуктового кризиса в
СССР людей начала раздражать военно-финансовая и продовольственная помощь правитель-
ства режиму Фиделя. В июне 1962 года недовольство повышением цен на продукты питания
вылилось в открытый протест и расстрел демонстрантов в Новочеркасске. И почти одновре-
менно общественное пространство наводнили анекдоты о Кубе. Сначала подшучивали над
кубинским лидером, намекая, что он – переодетый советский агент. Фидель якобы жаловался
Хрущеву на жуткую жару и надоевший сахарный тростник и, срывая приклеенную бороду,
просил отпустить на родную Рязанщину. Однако просьбу знаменитого «барбудес» не уважили,
сопроводив отказ словами: «Надо, Федя, надо. Социализм без жертв не построишь». Аллюзии
в данном случае очевидны – в 1961 году вышел знаменитый фильм Леонида Гайдая «Операция
„Ы“ и другие приключения Шурика», где и появилась знаменитая фраза об осознанной необхо-
димости неотвратимого наказания. Более жестко звучал также датированный 1961 годом анек-
дот, в котором использовался прием перефразирования известного революционного лозунга:
«Куба – да, янки – нет». Советский вариант выглядел следующим образом: «Куба – да! Мясо –
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
125
нет! Куба – да, масло – нет!» После смещения Хрущева осенью 1964 года в СССР курсировали
шутки, где в числе 5 или 10 «К» (причин отставки говорливого лидера) наряду с кукурузой и
кузькиной матерью обязательно фигурировала Куба.
Антикубинские настроения в самом начале 1960-х годов, как это ни странно звучит, про-
никли и в новое жилое пространство, а главное – в повседневную речь его обитателей и осуж-
дателей. Исследователи советского фольклора зафиксировали появление в начале 1960-х годов
следующего анекдота: «Армянское радио спрашивают: „Что такое Гавана?“ После недолгого
размышления армянское радио ответило: „Совмещенный санузел“». По свидетельствам совре-
менников хрущевской жилищной реформы, в быту помещение с унитазом и ванной чаще име-
новали «гаванной». В интернете ныне даже курсирует «расшифровка» забавного слова, оно и
сегодня у многих успешно монтируется с мемом «хрущевка». Первый слог «га» считают про-
изводным от известного слова из пяти букв, которым в просторечии обозначаются фекалии.
Наличие в грубоватой лексеме двух «о» и отсутствие буквы «а» никого не останавливает, Дели-
катный и относительно грамотный песик Фафик счел бы возможным предположить, что стран-
ный советизм образовался от двух слов – «гальюн» (туалет на кораблях) и ванна. «Гаванна»,
конечно, мем не такой известный, как «хрущевка», но достаточно яркий, и это обстоятельство
дает возможность использовать его в книге.
Совмещенные санузлы – излюбленная тема анекдотов хрущевского времени. «Армян-
ское радио» и вообще полагало, что историческая заслуга Хрущева состоит в разъединении
обкомов (областных комитетов КПСС – властно -идеологических институтов советского вре-
мени) на промышленные и сельскохозяйственные и создании совмещенных санузлов. Распро-
странены были шутки, построенные по принципу ответа на вопрос: «Что успел и что не успел
сделать Хрущев?» По версии анекдотов, лидер антисталинских реформ не успел «соединить
водопровод с канализацией» и «сделать санузел проходным», но успел «объединить уборную
с ванной». За это остряки 1960-х годов называли Хрущева царем Никитой Объединителем. И
все же думается, что «гаванны» должны были быть объектом скорее мягкого юмора, нежели
жесткого сарказма. Ведь именно они наряду с широко распространенными в 1950–1960-х
годах раздельными санузлами приобщили рядового советского горожанина к новым бытовым
практикам. Программа массового жилищного строительства – возведения домов по типовым
проектам для многочисленных, но анонимных потребителей – преследовала цель создания
максимально комфортной среды обитания при минимальных затратах. Вполне «бюджетные»
объединенные санузлы, сидячие ванны, скромные душевые установки позволяли решить важ-
ные санитарно-гигиенические проблемы городского населения. Так поступали во всем мире
после окончания Второй мировой войны.
В начале XX века доступ к комфортному мытью и благам цивилизованной уборной даже
в чопорной Великобритании имели далеко не все. Лишь в 5 % домов промышленных городов
Северной Англии ванны присоединялись к водопроводу и канализации. Общий вид рабочих
районов Великобритании незадолго до начала Первой мировой войны описан в романе Арчи-
бальда Кронина (1896–1981) «Звезды смотрят вниз» (1935): «Здесь было царство почернев-
ших от грязи и копоти каменных домов... Длинный ряд крыш из-за оседания домов тянулся
волнообразной линией, напоминая море в бурную погоду. Дворы были обнесены заборами,
сооруженными из чего попало... В каждом дворе была общая уборная, и в каждой такой убор-
ной стоял железный бак. Уборные были похожи на сторожевые будки между рядами домов...» 3
Для гигиенических целей в таких условиях использовали большие оловянные или жестяные
лохани. Вода туда наливалась из чайников и кастрюль. Кронин фиксирует в романе и эту про-
цедуру: «Посмотрев на часы... она (мать главных героев романа. – Н . Л .) подтащила к огню
жестяную лохань и принялась носить кипяток из прачечной. Она черпала воду железным вед-
3
Здесь и далее роман Кронина цитируется в переводе Марии Абкиной.
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
126
ром, и хождение с тяжелой ношей сильно измучило ее... Пробило пять часов, и очень скоро
с улицы донесся топот – медленные, тяжелые шаги утомленных людей. Работать девять часов
в смену, а потом еще взбираться на самый верх холма, на Террасы... Но это хорошая, честная
работа, на ней они выросли, и она тоже. Ее сыновья молоды и сильны. Они шахтеры. И дру-
гой работы она для них не желала... Она... указала кивком головы на приготовленную ванну
с водой и, отвернувшись, принялась накрывать на стол... Несмотря на присутствие матери,
все трое сняли башмаки, куртки, фуфайки и брюки – рабочий костюм шахтера, насквозь про-
питанный потом, водой и грязью шахты. Раздевшись догола, они стали все вместе мыться в
жестяной ванне, из которой поднимался пар». Не везде работала и канализация. Даже в начале
1930-х годов в рабочих кварталах Глазго один туалет часто предназначался для нескольких
десятков человек. Из-за антисанитарии и грязи некоторые родители запрещали детям пользо-
ваться подобным «удобством».
Не все благополучно с гигиеной в первой половине XX века обстояло и во Франции,
традиционно ассоциирующейся с модой и роскошной парфюмерией. «Для городского жилья
XX век еще не наступил... В Руане... в более чем в половине многоквартирных домов, не
было водопровода... Общественными колодцами и водоразборными кранами на улицах все
еще пользуются часто. На многих улицах нет канализации. Санитарное оборудование более
чем рудиментарно. Конечно, нет никаких ванных комнат там, где даже кран с холодной водой
над мойкой был редкостью. Никаких уборных в квартирах, все те же выгребные ямы во дво-
рах и грязные сортиры на лестницах»4. Это цитата из пятого тома фундаментальной «Истории
частной жизни», выпущенной под редакцией знаменитых французских социальных истори-
ков Филиппа Арьеса и Жоржа Дюби. В Германии между двумя мировыми войнами сани-
тарно-гигиеническая обстановка выглядела более благопристойной, благодаря возведению в
ряде крупных городов и, прежде всего, в Берлине социального жилья. В 1926 году немцы
построили чуть более 200 тысяч, а в 1929-м
–
около 320 тысяч квартир, дешевых, маломет-
ражных, но оснащенных водопроводом и ватерклозетами.
В российских городах начала XX века специально обустроенное помещение для мытья
считалось настоящей роскошью и привилегией обеспеченных слоев населения. Во время
«жилищного передела» 1918–1920 годов в «богатые» квартиры вселили в большинстве слу-
чаев людей, ранее не имевших привычки «брать ванну». В Петербурге, в Москве и других
крупных городах бывшей царской России, где до событий 1917 года уже действовала система
водоснабжения и канализации, все пришло в упадок. Ужас запустения фиксировали предста-
вители большевистских властей, опасавшиеся эпидемий. В материалах обследования, прове-
денного летом 1921 года в Петрограде, можно прочитать следующее: «Водопровод во всем
доме (на Большой Морской улице. – Н. Л .) не действует. Уборные не действуют... Чем ниже
спускаться, тем этажи представляют картину разрушения и антисанитарного состояния все
мрачнее и мрачнее. Все донельзя загажено и полы поломаны».
«Новая жилищная политика» времен нэпа порождала надежды на исправление ситуации.
Правда, власть решила переложить тяготы ремонта разрушенных и запакощенных зданий и, в
первую очередь, водопровода и канализации на городских обывателей. В начале 1920-х годов
возникли обновленные жилтоварищества. В годы нэпа в них вступали не только пролетарии,
но и бывшие владельцы квартир, а также и недавно появившиеся представители новой буржу-
азии. Они чаще всего заботились о состоянии жилья. В Петрограде, например, жилтоварище-
ство дома на Невском проспекте, которое возглавлял известный фотограф Моисей Наппель-
баум, за два года восстановило в здании и водоснабжение, и канализацию за счет жильцов.
Одновременно в стране появились ЖАКТы – жилищно-арендные кооперативные товарище-
ства. Их члены могли участвовать не только в управлении жилищным хозяйством, но строить
4
Пер. Ольги Панайотти.
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
127
на собственные средства жилье, а главное – его ремонтировать. В середине 1920-х годов в
крупных городах СССР в ведении ЖАКТов находилось 75 % всех городских домов. В кварти-
рах жактовских домов в большинстве случаев функционировали и ванные, и туалеты. Однако
расползающаяся муниципализация жилья – попросту рост числа коммуналок, а также появле-
ние бытовых коммун затормозили внедрение в быт цивилизованного использования ванных
и туалетов. Помещения первых нередко превращались в обычное жилье. Писательница Вера
Панова вспоминала, что в начале 1920-х годов ее ростовские друзья, объявив себя коммуна-
рами, «поселились в ванной комнате какой-то коммунальной квартиры, один спал на подокон-
нике, двое на полу, лучшим ложем, занимаемым по очереди, была ванна».
В огромных коммуналках практически никто не мылся в специально отведенных для
этой цели помещениях, даже если они не были заняты под жилье. Талантливый литератор Пан-
телеймон Романов – «живописатель» советского быта 1920-х – начала 1930-х годов – в романе
«Товарищ Кисляков» (1927–1930) представил впечатляющее описание санузла в московской
коммуналке:
Ванная совокупными усилиями всех жильцов уже давно была приведена
в такое состояние, что каждый желавший помыться подозрительно и
осторожно заглядывал в нее, но сейчас же, махнув рукой, отходил... В ней
было темно, а с потолка, где была уборная верхнего этажа, постоянно капала
на голову вода, и на полу была лужа, доходившая своей глубиной иногда
до уровня порога. Поэтому там всегда были набросаны кирпичи. Каждый
становился на них и, стараясь сохранить равновесие, делал, что ему было
нужно. Сходить за водопроводчиком никто принципиально не хотел...
Параллельно в немногочисленных «новостроях» 1920-х годов, копируя европейский, в
первую очередь немецкий, опыт массового жилья, советские зодчие активно предлагали про-
ектировать дома и квартиры не только с туалетами, но и с ванными комнатами. Они расцени-
вались как знаки социального превосходства, доступные в советской действительности и рабо-
чим. Такую практику в 1925–1927 годах использовали в Ленинграде в жилищном массиве на
Тракторной улице. Здесь планировалось построить жилье со светлым отдельным помещением,
где бы размещались раковина и мойка для посуды, а также ванна и бучильник – приспособле-
ние для кипячения и дезинфекции белья, прообраз стиральной машины. Позднее ограничи-
лись просто кухней. Там же разместили ванну с водогрейной дровяной колонкой. Архитекторы
и проектировщики ссылались в этом случае на страны Запада, где использовались различные
варианты совмещенных санузлов. Правда, в окончательном варианте первым жильцам домов
на Тракторной так и не удалось понежиться в ваннах, пусть даже стоящих в кухнях. Советская
промышленность не выпускала достаточного количества «резервуаров» для купания.
Еще более курьезная ситуация сложилась в Екатеринбурге (тогда Свердловске). Там по
проекту архитектора Сигизмунда Домбровского в 1927–1929 годах построили четыре жилых
комплекса. Их назвали Домами Горсовета. Спроектированные по канонам раннего конструк-
тивизма, здания предполагали наличие санузлов с ванными. О счастливой жизни новоселов
Владимир Маяковский написал в 1928 году стихотворение «Рассказ литейщика Ивана Козы-
рева о вселении в новую квартиру». Там были такие строки:
Все хорошо.
Но больше всего
мне
понравилось —
это:
это
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
128
белее лунного света,
удобней,
чем земля обетованная,
это —
да что говорить об этом,
это —
ванная.
Стихотворный гимн гигиеническим практикам советской власти опубликовала и цен-
тральная, и местная пресса. Но на деле ванн на всех не хватило, и рабочие по привычке
ходили в баню, благо Домбровский спроектировал на территории, расположенной поблизо-
сти с новыми домами, банно-прачечный комплекс. Внутриквартирные помещения помывоч-
ного предназначения или пустовали, или использовались в качестве кладовок. В этой ситуации
раздельный санузел выглядел явной насмешкой и примером нерационального использования
площади. Но, несмотря на явные неудачи с индивидуальными ванными, в пропагандистских
целях они использовались активно. Ветераны Сталинградского тракторного завода, введенного
в эксплуатацию в 1930 году, вспоминали обещания представителей власти построить одно-
временно с заводом «социалистический город», где «каждый рабочий будет иметь отдельную
квартиру» с ванной комнатой. Более реалистичными в сложной экономической ситуации пер-
вых пятилеток выглядели принципиально новые идеи предметно-пространственного решения
санитарно-гигиенических проблем в массовом жилье.
В 1928 году группа архитекторов-конструктивистов во главе с Моисеем Гинзбургом заду-
мала строить довольно скромные по размерам жилые ячейки с совмещенными санузлами. Их
предполагалось размещать в некой «заниженной» части квартиры (потолок не выше 225 санти-
метров) вместе со спальней. Предлагались и совсем эргономичные варианты «удобств». Жилые
комнаты соединялись попарно с помощью пространства, в котором находились одна раковина
с унитазом и две душевые точки, отделенные друг от друга непромокаемой занавеской. Суще-
ствовали проекты индивидуального жилья с туалетом в тамбуре и складывающейся кабинкой
для душа, на месте которой появлялся откидной обеденный стол! С середины 1930-х годов в
среде советских архитекторов считался прогрессивным «американский канон» проектирова-
ния массового жилья, где широко использовались совмещенные санузлы с душевыми кабин-
ками. В общем, способов относительно дешевого «индивидуального мытья» придумывалось
немало. Но, как и в случае с отдельной ванной, далеко не все удавалось осуществить.
Однако все это не означало, что горожане в СССР не следили за чистотой своего тела.
Соблюдать элементарные правила гигиены помогали общедоступные бани. Они успешно функ-
ционировали и до революции. В Москве, например, в начале XX века насчитывалось 86 бань, а
в столице Российской империи в это же время – 165. Справлялись с проблемой гигиены и про-
винциальные города. Накануне событий 1917 года в стране относительно регулярно работало
384 городских помывочных. Деревенские жители чаще всего имели персональные баньки.
Революционные катаклизмы не изменили социального назначения традиционных заве-
дений коллективного мытья, хотя большинство из них большевики национализировали. В сен-
тябре 1920 года СНК принял специальный декрет «Об обеспечении населения Республики
банями». Документ этот предписывал местным властям охватить всех трудящихся «банной
помощью». Но повсеместный развал городского хозяйства не позволил организовать должным
образом работу учреждений гигиены. Здания некоторых из них использовались не по назна-
чению: в Петрограде, например, в помещении одной из бань в 1920–1921 годах функциони-
ровал крематорий. Нередко желающие помыться стояли в длинных очередях, так как доступ
к благам гигиены предоставлялся прежде всего красноармейцам. Их водили в бани строем:
новая власть активно боролась за чистоту армейских рядов в самом прямом смысле слова.
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
129
Обычные же горожане, например в Вятке в 1920 году, вообще не имели возможности побывать
в учреждениях гигиены, так как военные использовали их для массовых стирок обмундиро-
вания. Население могло спокойно поблаженствовать в бане лишь в так называемые «недели
чистоты». Методика их проведения ярко описана в рассказе Пантелеймона Романова «Терпе-
ливые люди» (1920).
Период нэпа частично реанимировал банное хозяйство. В 1921 году в Петрограде, напри-
мер, работала 21 баня, а в 1927 году – уже 65, причем 15 из них принадлежали частникам.
И все же состояние этой сферы коммунального хозяйства оставляло желать лучшего. Сценки
из «банной жизни» – одно из самых популярных и до сих смешных произведений Михаила
Зощенко. Однако особую остроту проблема бань обрела в конце 1920-х – начале 1930-х годов,
когда в условиях форсированной индустриализации начался бурный рост городского населе-
ния. В Новосибирске в это время на 150 тысяч человек имелось 3 бани. В 1930 году в Москве
на 2,7 миллиона человек приходилось всего 44 бани, а в подмосковном городе Люберцы на
65 тысяч жителей – ни одной. Не лучше обстояло дело и в Ленинграде, где в 1932 году было
всего 55 государственных помывочных заведения. В этой ситуации люди не имели возмож-
ности помыться даже два раза в месяц, не говоря уже о еженедельном купании. В РСФСР в
начале 1930-х годов в среднем на человека приходилось 6,2 банного похода в год, а в отдель-
ных областях и того меньше.
Весной 1931 года Народный комиссариат труда РСФСР собрал экстренное совещание
по проблемам организации санитарно-гигиенической работы в старых и новых промышлен-
ных центрах. На нем было заявлено: «Могущие встретиться на пути организации банно-пра-
чечного хозяйства трудности под руководством Ленинской партии и ее ЦК непременно будут
преодолены». В годы первых пятилеток действительно построили немало бань. Некоторые
из них спроектировали ведущие советские архитекторы. Особую славу приобрели в 1930-х
годах «учреждения чистоты», возведенные под руководством ленинградского конструктивиста
Александра Гегелло. Он вспоминал, что многие зодчие считали работу над санитарно-гиги-
еническими объектами делом скучным. Сам же Гегелло «всегда находил творческий инте-
рес в любой поставленной... архитектурной задаче. Ясно представить себе сложный комплекс
вопросов, распутать его и „уложить“ в здание, для которого правильная организация функци-
ональных процессов имеет первостепенное значение... всегда казалось таким же увлекатель-
ным, как и поиски верного решения трудной математической задачи, и не менее интересным,
чем нарисовать красивый фасад». По гегелловским проектам, конечно, строились своеобраз-
ные бани-дворцы. Неудивительно, что приезжавшие в СССР иностранные специалисты с удо-
вольствием приобщались к русской традиции «попариться по субботам». Доротея Элтентон,
жена английского физика, работавшего в Ленинграде в 1933–1938 годах, в своей книге вос-
поминаний сочла необходимым подробно описать поход в общедоступную городскую баню.
Мемуаристка передала не столько удивление, сколько восторг, охвативший ее после приобще-
ния к экзотическим для европейцев водным процедурам.
Полностью решить проблему обеспечения полноценным мытьем бурно растущее населе-
ние советских новых и старых городов накануне Великой Отечественной войны не удалось. В
1940 году в СССР насчитывалось 1336 бань, рассчитанных на 172 400 мест. Индивидуальные
же, совмещенные и не совмещенные санузлы, а также ванны и души по-прежнему остались
своеобразной коммунальной мечтой для обычных горожан и одновременно реальной приви-
легией новой советской аристократии. В элитных домах, возведенных прежде всего в Москве,
уже в конце 1930-х годов жильцов поджидали в основном раздельные санузлы. Они были снаб-
жены мыльницами, стаканами для зубных щеток, вешалками для полотенец, французскими
умывальниками на подставке с американским смесителем для воды и др. В специальных поме-
щениях туалетов часто находились унитазы с резервуаром для воды, доставленные из США,
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
130
французские биде и даже английские держатели для туалетной бумаги – невиданной в СССР
роскоши.
И все же повседневность сталинского «большого стиля» не способствовала развитию
новых гигиенических практик в среде обычных советских горожан, а Великая Отечественная
война и страшная послевоенная разруха лишь усугубили ситуацию. На рубеже 1940–1950-
х годов разрастался не только жилищный, но и своеобразный санитарно-гигиенический кри-
зис. Индивидуальные ванны по-прежнему были немногочисленны. В Москве в 1947 году они
имелись менее чем в 10 % домов. При этом больше половины внутриквартирных санузлов
не функционировали из-за нехватки дров, элементарной поломки водопроводного и канали-
зационного оборудования, а также использования ванных комнат в качестве жилых помеще-
ний. Даже в начале 1950-х годов в жизни большинства горожан мало что изменилось. В это
время тогда еще начинающая певица Галина Вишневская переехала в Москву, обменяв свою
комнату в Ленинграде на клетушку в столичной коммуналке. В квартире жило 35 человек,
вспоминала будущая оперная прима, и «все пользовались одной уборной и одной ванной, где
никто никогда не мылся, а только белье стирали и потом сушили его на кухне. Все стены
ванной завешаны корытами и тазами – мыться ходили в баню. По утрам нужно выстоять оче-
редь в уборную, потом очередь умыться и почистить зубы...» В квартире с 22 соседями в
1943–1955 году жила великая Майя Плисецкая. В ее коммуналке «на всех был один туалет,
запиравшийся на кривой крючок, сделанный из простого гвоздя... Ванная, – как зафиксиро-
вала в своих мемуарах звезда советского балета, – была тоже одна. Пользовались ею по стро-
гому расписанию. Хорошо, что театр был напротив, в полминуте хода. Кое-кто из нетерпе-
ливых жильцов бегал в Большой театр по малой нужде». Подобных свидетельств множество,
особенно если обратиться к жалобам по жилищным вопросам. Впечатляет письмо жителей
одного из домов переулка Ильича (ныне Большой Казачий) в Ленинграде. Оно поступило во
властные структуры города в 1959 году. «Жалобщики» сравнивали свой быт с повседневно-
стью блокадной зимы 1941/42 года, ведь почти через 15 лет после победы в Великой Отече-
ственной войне у них более полугода не действовали вододопровод и канализация. И все же
советский человек послевоенной эпохи не был вызывающе грязным. И Вишневская, и Пли-
сецкая довольно быстро и безусловно заслуженно обрели вполне комфортное жилье. А многие
потомственные горожане даже в условиях коммуналок умели поддерживать достойный уро-
вень гигиены. Петербургский искусствовед Михаил Герман, описывая свою первую встречу в
1957 году с музыковедом и композитором Александром Розановым, отмечал его «душистую
чистоту», свежую до стерильности, отлично отутюженную одежду. От Розанова «пахло Пари-
жем», хотя он пользовался самым обычным мылом. Жили они с женой, известной художницей
Верой Милютиной, в коммуналке «неустроенно, просто плохо... ванной не было и... [они],
исповедовавшие вполне „аглицкие“ понятия о гигиене, плескались каждое утро в тазиках у
себя в комнате за ширмой». Часто в квартирах старого жилого фонда жильцы сами устанав-
ливали ванны в кухнях даже коммунального назначения. Мылись и, кстати, стирали там по
строго установленному порядку. Иногда полуофициальным путем в малонаселенных комму-
нальных квартирах соседи обустраивали себе душ. Так поступила известный ученый, филолог
Лидия Гинзбург. Она прожила более 30 лет в питерской коммуналке. Литератор Елена Кумпан
вспоминала: «Были (в квартире. – Н. Л .) строгие правила общежития, которые Л. Я. (Лидия
Яковлевна. – Н. Л .) свято выполняла. Был душ, его поставили сами жильцы в кухне, отделив
небольшое место». А художественная литература начала 1950-х годов зафиксировала насто-
ящие бытовые изыски, казавшиеся людям того времени почти нормой. Герои романа Веры
Пановой «Времена года», два холостяка в новой, но лишенной ванной комнаты коммунальной
квартире поддерживают личную чистоту следующим образом: «Павел Петрович взял махро-
вое полотенце, отправился в кухню и смыл с себя пыль и пот городского дня. Для этой проце-
дуры Войнаровский (молодой сосед. – Н . Л .) приспособил душевой резиновый аппарат, похо-
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
131
жий по конструкции на клистирный». Скорее всего, Панова имела в виду кружку Эсмарха.
Этот медицинский предмет вмещал 2–3 литра воды, тогда как обычная клизма – максимум
100–200 миллилитров. Ну и в завершение рассказов об ухищрениях горожан, вынужденных
блюсти чистоту тела в жилье без специальных гигиенических удобств, стоит привести цитату
из романа Андрея Битова «Пушкинский дом». Книга создавалась в 1964–1971 годах и напол-
нена реалиями оттепельной повседневности. Люди, лишенные нормального жилья, а соответ-
ственно, условий для мытья и пользования туалетом в удобное для себя время, изворачива-
лись как могли. Так поступил друг семьи главного героя дядя Митя, или дядя Диккенс. Он сам
спроектировал себе пространство обитания, удивительную квартиру:
Она и вся была забавна, выделенная из большой квартиры в отдельную
(«поделенная»), – так она была мала, так немного ей досталось от дележа
так называемой общей площади (не входящей в ордер), и так в ней все было
из того, что никак не могло поместиться, но было необходимо холостому
джентльмену, каким и был дядя Диккенс. Так в ней все было и так не
могло поместиться, что все как бы переехало, вытеснив друг друга: на месте
ванной получилась кухонька, вместо «сортира» («туалет» – более неприличное
слово, чем «сортир», говаривал дядя Диккенс) – душ; оставшемуся последним
унитазу – деться было некуда, и он встал в передней, под вешалкой
(неизвестно, как дядя Диккенс уговорил техника-смотрителя, но он умел
разговаривать с ними, его воле подчинялись с охотой). Так что первое, что
мы видели входя, был унитаз, впрочем, необыкновенной белизны и изящества
–
та же, излюбленная дядей Диккенсом, линия «либерти» наблюдалась в его
томных утренних изгибах. Кто сиживал на нем? – дядя Диккенс уверял, что
«особы», а теперь он сам, по собственным словам, сиживал, завесившись
старой, избитой молью, барской шубой, доставшейся ему тоже по какому-то
случаю, – но мы никогда не заставали его за этим занятием.
В общем, архитектура советского абсурда. Хотя почему только советского? Ну, об этом
чуть дальше.
В послевоенном советском обществе основным способом поддержания личной гигиены
по-прежнему оставался поход в баню. Но и это не всегда получалось. В 1946–1948 годах горо-
жане в среднем могли помыться с ног до головы и попариться, как испокон веков заведено в
России, всего один-два раза в месяц. Разоренное войной коммунальное хозяйство страны стало
возрождаться лишь в начале 1950-х годов. В 1953 году в СССР вместимость бань в городах и
поселках городского типа составила 433 тысячи мест.
Городское население испытывало сложности и со стиркой белья. В 1917 году в России
насчитывалось всего 11 крупных механических прачечных. И, несмотря на определенные уси-
лия советской власти, их число росло не слишком быстро. В 1937 году в стране функциониро-
вало 110 централизованных учреждений механической стирки. К началу Великой Отечествен-
ной войны большинство горожан стирало одежду и предметы обихода вручную. Одновременно
местные власти строго следили, чтобы жильцы коммуналок «не разводили сырость» в кварти-
рах и не разрушали жилой фонд. В крупных городах при многоэтажных домах существовали
специально оборудованные помещения: общедомовые прачечные. Даниил Гранин вспоминал:
«Валил пар из прачечной. Там, в тумане, наши матери кипятили, стирали, полоскали белье.
День, когда подходила очередь на прачечную, был день Большой Стирки – тяжелый день, когда
мы все помогали матери носить дрова, развешивать тяжелые мокрые простыни. Их синили.
Для этого имелись ярко-синие шарики „синьки“. В прачечной стояли корыта, баки, чаны; жен-
щины приносили с собой стиральные доски из гофрированного оцинкованного железа. Только
теперь я понимаю, какой тяжелейшей работой была стирка». Ситуация не изменилась и в
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
132
начале 1950-х годов. Большинство жителей городов стирали по старинке. Корыта и тазы –
обязательные атрибуты жизни в коммуналках послевоенных городов, хотя механические пра-
чечные для обычных горожан в СССР строились. Более того, в 1951 году Совет министров
СССР предписал Министерствам путей сообщения, торговли и здравоохранения организовать
дополнительные прачечные для своих нужд и тем самым освободить часть уже имеющихся и
передать их в распоряжение населения. Но процесс этот развивался медленно. В 1960 году в
СССР действовало всего 900 крупных заведений для механической стирки белья. В общем,
централизованным образом полностью решить проблему стирки одежды и белья не удалось.
Облегчить жизнь горожанина могла своеобразная индивидуализация санитарно-гигие -
нических процедур. Такой путь использовался в западных странах. Ведь и здесь после войны
существовало немало проблем бытового характера. Послевоенная Западная Германия пока
предлагала своим малоимущим гражданам для жилья съемные меблированные комнаты, где
«вместо умывальника стоит обыкновенный кухонный столик с умывальным тазом, который
можно убирать внутрь». Это строки из романа Генриха Бёлля «И не сказал ни единого слова».
Опубликованная в 1953 году книга рассказывает о жизни простой немецкой семьи, которая
выжила в пекле войны. В Италии в съемных пансионатах посреди жилой комнаты могло стоять
«жестяное биде на колесиках» – псевдороскошь, которая казалась нелепой даже воровке из
повести Дачии Мараини «Записки Терезы Нумы» (1972). Странности гигиенических помеще-
ний сопутствовали повседневности основной массы французов. В романе Эльзы Триоле «Розы
в кредит» (1959) рабочая семья жениха подруги главной героини Мартина обитает в квартире,
где туалет находится на общей лестнице. Удобствами приходится пользоваться по очереди с
соседями по дому.
Об архаике жизненных практик во Франции 1940–1950-х говорят и следующие цифры.
В 1954 году лишь половина всего жилого фонда страны обеспечивалась водопроводом, в трех
четвертях квартир туалет находился на улице (во дворе), а ванна и душ имелись только в
каждом десятом жилье. Неудивительно, что в первые послевоенные годы для многих францу-
зов «гигиенические удобства» казались невиданной роскошью. Так считала Мартина, попав в
«буржуазный» дом провинциальной парикмахерши мадам Донзер: «„Современный комфорт“
внезапно предстал перед ней во всем своем великолепии в виде водопровода, канализации,
электричества». Она так и не смогла привыкнуть к этому, и всякий раз, когда мама Донзер
предлагала ей принять ванну, «Мартина испытывала волнующее чувство блаженства».
Свидетельства сложной ситуации с индивидуальным мытьем можно найти и в англий-
ской художественной литературе 1950-х годов, например в книге Джона Брейна «Путь
наверх» (1957). Ее главный персонаж – амбициозный молодой человек Джо Лэмптон из
небольшого рабочего городка Дафтон был потрясен видом чистой ванной комнаты в съем-
ной квартире. В юности он мылся в помещении, где раньше располагалась спальня: «В те
годы (перед Второй мировой войной. – Н. Л.) ... считалось, что рабочим ванны ни к чему.
Ванная комната в доме тети Эмили представляла собой каморку с некрашеным деревянным
полом (нужно было всегда быть начеку, чтобы не засадить себе в ногу здоровенную занозу)
и забрызганными мыльной водой коричневыми обоями... На подоконнике лежали зубные
щетки, бритва, кусок мыла, тюбик зубной пасты и еще всякий хлам: старые лезвия, салфетки
для компресса и по меньшей мере три чашки с отбитыми ручками, которые должны были, по-
видимому, служить мисочками для бритья, но, если судить по густому слою пыли, покрывав-
шему их и снаружи и изнутри, никогда не были в употреблении».
Индивидуальная ванная для англичан – важнейший способ поддержания чистоты, ведь
общественные бани в Великобритании не так популярны и востребованны, как у советских
людей – преемников русских гигиенических традиций. Справедливости ради надо отметить,
что в Италии – стране не столь благополучной, как туманный Альбион, – после Второй миро-
вой войны существовала сеть не только городских бань, но и так называемых «дневных гости-
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
133
ниц». В этих заведениях, судя по литературным источникам, в частности по роману Мара-
ини «Записки Терезы Нумы», предоставлялась возможность помыться в отдельной ванной.
Она казалась героине романа, воровке Терезе, «настоящим раем... белая плитка, горячая вода,
чистые полотенца, гвоздичное туалетное мыло, словом, все-все». И это в 1950-х годах. Однако,
несмотря на несомненные удобства общественных бань, горожане в послевоенной Европе бук-
вально жаждали иметь специально отведенное пространство для мытья и других естественных
потребностей человека. При всей разнице стремлений англичанина, парижанки и, кстати ска-
зать, бездомной итальянской воровки, ванная комната – обязательный атрибут комфортного
обитания.
Наращивание темпов массового жилищного строительства вполне могло решить про-
блему личной гигиены. В послевоенной Европе малогабаритные квартиры изначально задумы-
вались как индивидуальное пространство для одной семьи, у членов которой есть свободный
доступ к гигиеническим удобствам. В СССР наряду с расширением объемов строительства
комфортного жилья необходимо было поменять принципы расселения новых жильцов. Ста-
линские типовые лома послевоенного времени имели специализированные помещения для
гигиенических целей. В первом советском СНиПе – своде строительных норм и правил, –
появившемся в 1954 году, подчеркивалось: «Квартиры должны иметь... ванную (или душ),
уборную...» Правда, тот же СНиП допускал «при устройстве ванн в одно-двухкомнатных квар-
тирах... устройство объединенных санитарных узлов». Так в советском жилищном строитель-
стве приобретали некое правовое положение будущие «гаванны» – объект насмешек шутников
1960-х и надуманный символ мизантропии хрущевской жилищной реформы. Справедливости
ради следует сказать, что в жилых одно-двухэтажных зданиях, возводившихся в основном в
маленьких городках и поселках, ванны считались излишеством. Такие строения предназнача-
лись для временного жилья, в этой ситуации достаточной казалась установка умывальника.
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
134
Крокодил. 1955. No 6. Рисунок М. Вайсборда
Чаще в первой половине 1950-х годов в крупных городах старались строить так назы-
ваемые сталинки с ванными комнатами и изолированными туалетами. Такие квартиры, как
правило, превращали в коммуналки. Условия жизни в них, конечно, были комфортнее, чем в
коллективном жилье старого фонда городов или в бараках. Но должной интимизации мытья
и других естественных потребностей в сталинских типовых зданиях не наблюдалось: чужие
люди пользовались одними и теми же гигиеническими удобствами. Иными словами, даже в
сталинках и ванну, и туалет приходилось делить с соседями. Но самое удивительное, что оче-
реди в санузлы – серьезная бытовая проблема – не были предметом резкой сатиры. «Кроко-
дил» всего лишь мягко пошучивал на тему ванно-туалетных неудобств. В феврале 1955 года
журнал поместил на своих страницах карикатуру художника Марка Вайсборда. Сидящего в
ванне мужчину поторапливает сосед традиционной репликой: «Вы скоро?» – и получает ответ:
«А куда спешить. Надо мною не каплет». Автор предлагал посмеяться над отсутствием воды
в душе, а не над очередью в ванную комнату – это пока считалось нормой жизни. Совсем
курьезно с современной точки зрения выглядит изошутка Евгения Горохова в «Крокодиле» от
20 января 1960 года. Люди в коммуналке толпой собрались перед дверью в ванную. Ситуация
не кажется им необычной. Более того, они готовы подождать. Ведь «сосед акваланг купил»
и осваивал новую модную практику досуга в обычной квартире. Одновременно карикатуры,
опубликованные до начала типового хрущевского строительства, лишний раз свидетельствуют,
что до конца 1950-х годов индивидуальное помещение для мытья – признак роскоши и принад-
лежности к элитным слоям советского общества. Показателен рисунок Александра Зубова «В
квартире одного перестраховщика», размещенный в номере «Крокодила» от 10 ноября 1956
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
135
года. Художник изобразил ванную комнату в отдельной квартире. Это явно немаленькое про-
странство, пол покрыт кафелем. Единственным недостатком можно считать не газовую, а дро-
вяную колонку для нагрева воды, что выглядит анахронизмом. Не случайно авторы «Краткой
энциклопедии домашнего хозяйства» (1959) сравнивали устройство этого прибора для подо-
грева воды с самоваром. Такая колонка занимала в ванной комнате много места – ведь она сто-
яла на специальном огнеупорном постаменте. Кроме того, для получения горячей воды тре-
бовался постоянный запас дров или специальных брикетов. Их хранили в старых дровяных
сараях или непосредственно в помещениях для мытья. Все это не соответствовало ни тенден-
циям минимализации размеров жилья, ни новым требованиям к гигиене. Всеобщая газифи-
кация могла помочь решить эти проблемы, а она, как известно, развернулась лишь в середине
1950-х годов, практически одновременно с началом кампании массового типового жилищного
строительства.
Крокодил. 1960. No 2. Рисунок Е. Горохова
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
136
Крокодил. 1956. No 31. Рисунок А. Зубова
И все же эра истинной индивидуализации санитарно-гигиенической сферы наступила
лишь после провозглашения принципа поквартирного распределения площади. Нововведения
такого рода власть закрепила постановлением ЦК КПСС и Совета министров СССР от 31 июля
1957 года «О развитии жилищного строительства в СССР». В ряде официальных документов,
сопутствующих постановлению, указывалось, что состояние государственного жилого фонда
вызывает большую тревогу. Тогдашний председатель Госстроя Владимир Кучеренко прямо
заявлял, что уровень благоустройства быта в советских городах отстает от западных показа-
телей. По данным 1957 года, сохранившимся в фондах Российского государственного архива
экономики, водопроводом обеспечивалось 49 % всего жилья в стране, канализацией – 45 %,
ваннами и душами – 18 %! В Перми, например, в 1955 году водопровод был в 15 % всех жилых
помещений города, канализация – в 2 %. Неудивительно, что сотрудники журнала «Крокодил»
пока еще с удовольствием посмеивались над «представителями советской буржуазии» – обла-
дателями персональных ванн. Именно так можно истолковать карикатуру Евгения Горохова
в июньском номере «Крокодила» 1958 года. Пышная дама – явная хозяйка отдельной квар-
тиры – присутствует при купании своего великовозрастного сына и дает следующие указания:
«Сынок, не заплывай далеко. Я вся изнервничалась...» Действительно, в сталинских домах
эмалированные «купели» располагали к кайфованию. Прозаик, сценарист и поэт-метареалист
Юрий Арабов в мемуарном романе-мартирологе «Биг-бит» (2003) писал о ваннах дохрущев-
ского времени: «Это было место, в котором рождались мечты. В трубах что-то гудело и плес-
калось, ванна напоминала подлодку, ложащуюся на дно сладких грез... В них (в ваннах. – Н.
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
137
Л.) можно было лежать в полный рост и даже утонуть, если такое желание возникнет». Правда,
в коммунальной квартире никто в ваннах не тонул – соседи бдительно следили за продол-
жительностью купания, ведь всем хотелось помыться. И, кроме того, для обычных советских
горожан в середине 1950-х годов индивидуальные и специально оборудованные помещения
для мытья и отправления иных естественных потребностей человека по-прежнему оставались
мечтой. Невольно хочется внести маленькую правку в текст, избранный в качестве эпиграфа
к книге. В ожидании новшеств в сфере санитарно-гигиенического обустройства жилья мечта-
тели-новоселы из оперетты «Москва, Черемушки» вполне могли бы петь:
Вот передняя наша, вот и вешалка наша,
Наша ванная, Саша, наша ванная, Маша...
Наши окна, наши двери, я глазам своим не верю:
Есть вода, и газ, и свет, и наш личный туалет5.
Крокодил. 1958. No 18. Рисунок Е. Горохова
Такая переработка текста дуэта «Когда по улицам брожу» – отнюдь не результат небреж-
ного отношения автора книги к «историческому источнику» – оперетте Дмитрия Шостаковича.
Вполне реальной представляется ситуация, когда сатирики Владимир Масс и Михаил Червин-
ский «в узком кругу» рифмовали слова «кабинет» и «туалет», а не «кабинет» и «паркет» (см.
5
Курсив мой. – Н.Л.
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
138
эпиграф к книге). Кабинет не входил в перечень жилых помещений «хрущевок» согласно СНи-
Пам 1958 и 1962 годов. И паркетные полы в типовом строительстве конца 1950-х
–
начала
1960-х годов встречались нечасто. Молодой паре на картине Юрия Пименова «Лирическое
новоселье» (1965) повезло – у них в квартире паркет. А вот Валерий Золотухин в своем днев-
нике зафиксировал иные реалии своей жизни в «хрущевке»: «Две комнаты по 16 м
2
, одинако-
вые, разнятся цветом обоев, светлые. Полы – линолеум, разживусь – настелю паркет...» Однако
вид пола на первых порах не мог испортить настроение владельцам новых квартир. Суще-
ствуют документальные данные, прежде всего воспоминания, в которых зафиксирован непод-
дельный восторг по поводу санобеспечения нового жилья.
После длительного проживания в условиях коммунальной квартиры многие по праву
считали индивидуальные удобства высшим показателем комфорта. Зять Никиты Хрущева,
известный журналист Алексей Аджубей, так описывал посещение одной из только что засе-
ленных «хрущевок»:
Когда гости собрались, хозяин (кандидат медицинских наук.
–
Н.
Л.) перерезал ленточку открытия своей квартиры. Она висела в дверном
проеме совмещенного с ванной клозета. «Впервые за сорок лет, – сказал
остроумный врач, – я получил возможность воспользоваться удобствами
данного заведения, не ожидая истошного вопля соседа: „Вы что там,
заснули?“»
Журналистка Татьяна Максимова вспоминала: «В „хрущобу“ я попала в двухмесячном
возрасте из прадедова дома... Вселение было радостным... Можно забыть о туалете во дворе и
каждый день принимать душ и ванну!» Бывший ректор Московского государственного универ-
ситета культуры и искусства Татьяна Киселева в июле 2001 года участвовала в экспресс-опросе
газеты «Вечерняя Москва» и на вопрос «Хрущевские пятиэтажки спасли Москву или испор-
тили ее?» ответила: «Да, „хрущобы“ – убогое градостроительное решение, но что по сравнению
с этим простое счастье мыться в собственной ванне? Моя семья из шести человек жила на 17
кв. метрах в коммуналке. И когда мы получили двухкомнатную квартиру в Филях, были по-
настоящему счастливы». В дневниковых записях Валерия Золотухина тоже нашлось место для
описания гигиенических удобств массового жилья: «Ванна, сортир раздельные... Вода холод-
ная-горячая пока бывает, течет нерегулярно. Есть, есть – вдруг исчезает, снова появляется.
<..>Зато за 10 дней мылся уже раз 6, если в баню бы сходил, оставил 96 коп. да на пиво, вот те
два рубля и сэкономил. А уж какое блаженство, когда свое и хоть спи в ванне, никто не имеет
права тебя беспокоить. Хорошо! Нет, жить можно, жаловаться грех».
Весной 1959 года журнал «Крокодил» провел спецрейд по районам новостроек в Москве.
Выяснилось, что «большинство жителей Юго-Запада не нарадуются на свои квартиры – с вен-
тиляцией, горячей водой... специальными регистрами в ванной для сушки белья». Персональ-
ные «удобства» становились знаком доступного комфорта советских новоселов и логичным
требованиям, предъявляемым к качеству жилья. На рубеже 1950–1960-х годов, судя по худо-
жественной литературе, так рассуждали и французские обыватели. Подруга главной героини
романа Триоле «Розы в кредит» отказывается выйти замуж за рабочего Жака, ведь в квартире
его родителей «ванной нет...».
В городах СССР после введения в строй малогабаритных квартир с личными ванными
комнатами для одной семьи люди получили шанс освоить новые бытовые привычки. Прежде
всего, это лежание или в крайнем случае сидение в ванне, практика скорее релаксации, чем
гигиены. Но до истинного блаженства в душистой пене советские новоселы добрались не сразу.
Жидкие мыльные растворы для гигиенических и расслабляющих процедур в конце 1950-х
годов были большой редкостью. Даже волосы люди обычно мыли кусковым мылом: глицери-
новым, дегтярным, детским. Иногда по совету журнала «Работница» использовались и такие
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
139
экзотические средства, как горчица или мыльный спирт. Правда, ускоренная химизация народ-
ного хозяйства, развернувшаяся в годы хрущевских реформ, постепенно приобщала жителей
СССР к новым средствам для гигиены. В 1959 году «Краткая энциклопедия домашнего хозяй-
ства» уже сообщала о появлении жидкого мыла под названием «Шампунь», замечая, однако,
что «длительное систематическое его применение может вызвать высушивание и истончение
волос»! Опасаясь пока шампуней, некоторые «продвинутые» особы пытались мыть головы в
пене от одного из первых советских стиральных порошков – знаменитой «Новости». По-види-
мому, эта сомнительная практика получила определенное распространение. Не случайно осе-
нью 1960 года журнал «Работница» разместил статью врача-косметолога о вреде для личной
гигиены средства «Новость». Автор заявляла: «Мыть им волосы нельзя, потому что в состав
порошка входят очень едкие вещества, как, например, серная кислота и щелочь, которыми
можно повредить не только волосы, но и кожу». К счастью, не удалось обнаружить свидетельств
попыток «полежать» в пене из отечественных стиральных порошков: «Снежинка», «Лебедь»,
«Универсол». Они появились уже в конце 1950-х. Чуть позже советский потребитель позна-
комился с моющими жидкостями «Автотурист», «Капронил», «Ракета», «Эра», «Синтол», а
в середине 1960-х с импортными сыпучими средствами для стирки «Мильва», «Мильвок»,
«Персиль».
Истинное блаженство принес «Бадузан» – импортное пенящееся средство для купания.
Любопытно, что мыльная жидкость оказалась предметом, достойным запечатления в большой
литературе. Арабов в романе-мартирологе «Биг-бит» дал следующее описание «Бадузана»:
«Это было первое пенящееся средство, завезенное в Москву из ГДР... Продавалось оно лишь в
ГУМе и двух парфюмерных ларьках на ВДНХ, одного колпачка было достаточно, чтобы Афро-
дита, запутавшись в пене, никогда бы из нее не вышла. „Бадузан“ пользовался ограниченным
спросом, трудящиеся его не покупали, не желая платить трояк за сомнительное удовольствие
и предпочитая хозяйственное мыло с оттиском на нем „65 %“. Экзотический немецкий товар
брала лишь интеллигенция, да и то когда выбросят на прилавки». Писал о гигиенической мечте
интеллигентов и поэт-концептуалист Дмитрий Александрович Пригов. Пенящуюся жидкость
он называл «Бадусаном». В цикле стихов «Апофеоз милицанера» (1978) есть такие строки:
Жизни античной цветы запоздалые —
Ванна и жидкость при ней Бадусан
Этим я нежился, помню и сам
Да вот отнежился – больше не стало
В смысле, в продаже исчез Бадусан.
Ванна сломалася, больше не стала
Вот и стою я – цветок запоздалый
Жизни античной – не верю и сам
Не прошла мимо новых гигиенических радостей и Наталья Баранская. Героиня ее пове-
сти «Неделя как неделя» неоднократно упоминает о преимуществах мытья и купания в новых
отдельных квартирах: «Я люблю вечер пятницы... можно сесть в ванну...» В персональной
ванной комнате героиня повести успокаивается после ссоры с мужем: «Я вскакиваю и ухожу в
ванную. Там я открываю кран и умываю лицо холодной водой... <..> Сейчас я влезу под душ,
сейчас приведу себя в норму... <..> Жалость и теплая вода делают свое дело – из-под душа я
выхожу подобревшая и освеженная».
В начале 1960-х перемены в бытовых навыках обычных людей заметили и карикатуристы
«Крокодила». В ерническом духе новую практику повседневности – «лежание в ванне» – изоб-
разил художник Юрий Узбяков. Изошутка, помещенная на страницах «Крокодила» летом 1965
года, носила название «Не выезжая на море...». Небольшая, судя рисунку, купель могла создать
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
140
иллюзию шикарного отдыха на морском берегу. В ней можно было лежать, надев остромодные
ласты, шляпу от солнца, покуривая сигарету и попивая нарзан. В карикатуре, конечно, суще-
ствовал намек на недоступность вожделенного южного отдыха для многих советских граждан.
Но одновременно художник – скорее всего, сам того не ведая – отразил новые возможности
расслабляющих удовольствий в персональных ванных комнатах.
В локусах совмещенных и раздельных санузлов «хрущевок» формировались и другие
навыки ухода за собой. Время строительства малогабаритных, но отдельных квартир совпало
с сексуальной революцией 1950–1960-х годов и бурным развитием химической индустрии. На
смену красоте естественной, природной приходила красота искусственная. Часто она создава-
лась в домашних условиях с помощью не только декоративной, но и гигиенической косметики.
На Западе использование средств по уходу за кожей в приватном пространстве уже преврати-
лось в обыденность. Эта практика пока носила в основном женский характер. В первую очередь
разного рода кремами, масками и лосьонами заполнялись ванные комнаты даже в скромных по
размерам ашелемах. В романе Франсуазы Саган «Сигнал к капитуляции» (1965) можно про-
честь следующее: «Полочка в ванной сразу выдавала присутствие женщины. Она была устав-
лена баночками и флаконами». Речь идет о маленькой квартирке любовника главной героини
книги. Логично предположить, что отдельная квартира с индивидуальным санузлом тоже рас-
ширяла пространственные возможности использования достижений советской косметической
промышленности. И соседи уже не могли потихоньку попользоваться новым мылом, стираль-
ным порошком или кремом. А ведь такая практика существовала в коммуналках. Для примера
можно привести анекдот, датируемый 1935 годом: «Молодая девушка принимает душ, сосед
по коммунальной квартире подглядывает в дверную щель. – Как вам не стыдно, Петр Никола-
евич, вы же женатик, в летах. – Нужна ты мне больно, дуреха! Смотрю, не нашим ли мылом
моешься. Что-то слишком быстро оно смыливается». Правда, до середины 1930-х годов рядо-
вой горожанин не знал ни о шампунях, ни о разнообразных питательных или увлажняющих
кремах. Соблазн заимствования подпитывался всего лишь мылом «Имша», кремом под таким
же названием, возможно, борным вазелином и мазью для уничтожения угрей «Адон». Кроме
того, в советском обществе культивировалось отрицательное отношение к всякого рода косме-
тическим ухищрениям. На страницах журнала «Работница» в 1926 году можно было прочитать
следующие сентенции: «Мы, коммунисты и комсомольцы, стоим за... естественную красоту,
а не подмалеванную». К технике «подмалевки» нередко относили и средства ухода за кожей.
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
141
Крокодил. 1965. No 22. Рисунок Ю. Узбякова
Во второй половине 1930-х годов в контексте сталинского гламура – составной части
«большого стиля» в СССР – многое изменилось. В 1936 году журнал «Работница» уже рас-
сказывал об открытии в здании гостиницы «Москва» образцового парфюмерного магазина
с косметическим кабинетом. Ведущий специалист кабинета заявила корреспонденту «Работ-
ницы»: «Оказывается, есть женщины, которые считают постыдным ухаживать за своим лицом
и телом... Все, чем располагает культура, должно стать достоянием масс». Однако далеко не
все представительницы «женских масс» накануне Великой Отечественной войны стали упо-
треблять «ухаживающую косметику». И не последнюю роль здесь играли стесненные жилищ-
ные условия и отсутствие нормальных, а главное – индивидуальных ванных комнат.
В годы оттепели благодаря развитию химии появилось много средств для ухода за кожей
лица, и всем им находилось место даже в пресловутых «гаваннах» – гигиенических центрах
новых квартир для одной семьи. Это подтверждает «Краткая энциклопедия домашнего хозяй-
ства» (1966): «Для хранения туалетных принадлежностей целесообразно над умывальником
на высоте не менее 40 см навесить специальную полочку. Над полочкой следует укрепить зер-
кало... достаточно большого размера (примерно 60 на 70 см)».
В середине 1950-х – начале 1960-х годов использование продуктов синтеза жирных кис-
лот позволило увеличить ассортимент косметических товаров. Важную роль в своеобразном
«приближении» кремов и лосьонов к жизни обычной женщины сыграл впервые выпущенный
в 1957 году по инициативе Государственного издательства политической литературы отрыв-
ной «Календарь женщины». Рекламируя новшество, журнал «Работница» в декабре 1956 года
писал: «Имеются в календаре заметки врачей-косметологов об уходе за кожей лица и рук, за
сухими волосами. < ..> „Календарь женщины“ – хороший новогодний подарок советским жен-
щинам». К середине 1960-х годов торговые сети уже предлагали женщинам кремы, которые
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
142
подразделялись на питательные, защитные, очищающие и «исчезающие». Последняя продук-
ция особенно любопытна с точки зрения косметологических новшеств. Речь шла о своеобраз-
ной основе под декоративную косметику, в современной лексике – «под макияж». О производ-
стве такого крема в 1963 году информировал Невский мыловаренный завод. В середине 1960-
х годов в арсенале средств для ухода за кожей лица появились кремы «Луч», «Молодость»,
«Сигулда», «Земляничный» и др. Явным новшеством стал и такой вид косметических средств,
как лосьон. «Краткая энциклопедия народного хозяйства» 1959 года уже сообщала о появле-
нии в СССР этого «косметического препарата», а в языковом пространстве он стал широко
употребляться как реалия повседневности в середине 1960-х годов.
В индивидуальной ванной комнате заметно облегчалась распространенная процедура
«интенсификации» женской красоты – окрашивание волос. Конечно, «менять цвет» лучше с
помощью профессионала, но вечная занятость толкала женщин на подвиги «самоокраски».
В ход шли прежде всего натуральные басма и хна, которые продавались в советских магази-
нах. Так достигали, в частности, красивого рыжего цвета, уже не используя при этом «крас-
ный стрептоцид», что в 1940-х годах считалось нормой. Успех мероприятия зависел лишь от
навыка «самобарберов». Блондинками в годы оттепели женщины становились уже с помощью
«Осветляющего шампуня», а не краденной в лабораториях перекиси водорода, как раньше.
Кроме того, в начале 1960-х фабрика «Свобода» освоила выпуск краски «Гамма» восьми
оттенков. Седину же часто тонировали с помощью синьки или фиолетовых чернил. В общем,
несмотря на вечное недовольство и советской косметикой, и квалификацией парикмахеров,
женщины эпохи хрущевской оттепели при должной сноровке могли себя порадовать сменой
имиджа. Главное – в отдельной квартире с «гаванной» процесс окраски шевелюры носил более
комфортный и менее нервозный характер, нежели в коммуналке, даже снабженной ванной
длиной 180 сантиметров. Ведь соседям могли понадобиться «удобства» в самый важный тех-
нологический момент: во время смывки хны, басмы, «гаммы» и т. д . В случае их «передержки»
волосы портились.
Изменения канонов гигиенического поведения, продиктованные появлением нового
пространства – отдельной ванной комнаты, коснулись и мужчин. В до- и послевоенных комму-
налках бритье, как правило, осуществлялось в обычных жилых комнатах. Характерное описа-
ние традиционной мужской гигиенической манипуляции можно найти в романе Пантелеймона
Романова «Товарищ Кисляков»: «Он снял пенсне... и начал бриться, но уронил на комоде
металлический стаканчик для воды. Сейчас же из-за стены... послышалось: – Может быть, вам
горячей воды? У меня есть в чайнике. – Тут он понял... она (соседка. – Н . Л .) по звуку упав-
шего стаканчика догадалась, что он хочет бриться». Это ситуация рубежа 1920–1930-х годов.
Мало что изменилось и в начале 1950-х. В книге Даниила Гранина «Искатели» (1954) можно
прочесть: «У окна, поставив на подоконник зеркало, брился пожилой мужчина в подтяжках» –
отец одной из героинь романа, семья которой живет в одной комнате огромной коммуналки.
В индивидуальной же «гаванне» можно было по совету «Краткой энциклопедии домашнего
хозяйства» (1966) разместить и бритвенные принадлежности. Попутно следует заметить, что в
первом издании справочника по организации быта такие советы отсутствуют. И это понятно –
в 1958 году, когда книгу сдавали в набор, типовые квартиры для одной семьи только начинали
строиться. К концу правления Хрущева бритье опасными и безопасными бритвами полностью
переместилось из жилых комнат в помещения, где была доступна вода, к тому же теплая. Ведь
«хрущевки» оснащались газовыми колонками.
На индивидуальные ванные комнаты возлагалась и еще одна важная санитарно-гигиени-
ческая функция, а именно стирка белья. Она в больших городах и в середине 1950-х годов,
особенно в условиях коммуналок, представляла серьезную проблему. В микрорайонах нового
строительства, как известно, планировалось возведение заведений механической стирки, но
планы претворялись в жизнь медленно. На эту ситуацию уже в 1955 году, до начала эпопеи
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
143
массового хрущевского строительства, реагировал «Крокодил». На рисунке Ивана Семенова в
31-м номере журнала за 1955 год толпа новоселов «осаждает» представителей местной власти и
спрашивает: «А где же парикмахерская, прачечная, ателье? Ведь они были в проекте!» Началь-
ство безапелляционно отвечает: «Там и остались...» Карикатура называется «Все в порядке»,
и даже беглый взгляд на нее позволяет понять, что самой важной проблемой быта жители
новых районов считали стирку. На картинке из шести новоселов, донимающих чиновников,
три женщины изображены с огромными узлами грязных вещей. Плохо организованными в
микрорайонах типового строительства оказались и места для сушки белья. Ситуацию ослож-
няло и устройство крыш в «хрущевках». В большинстве типовых строений чердаки – тради-
ционное пространство для развешивания выстиранных вещей – оказывались невысокими и
неудобными для хозяйственных целей. Белье приходилось сушить либо на балконах, либо во
дворах, варварски нарушая гармонию благоустройства в микрорайонах. (См. в части I, главе 2.)
И по-видимому, ситуация «напрягала» новоселов. «Крокодил» включился и в этот конфликт.
Карикатуристы высмеивали «захватчиков» спортивных и детских площадок, а также «хозяю-
шек», портящих общие зеленые посадки жильцов. «Коммунальные безобразия» изобразил в
своей изошутке Константин Елисеев. На рисунке из 12-го номера журнала за 1958 год – две
тетки (иное определение подобрать сложно) тащат целую корзину мокрого белья, чтобы разве-
сить в только что посаженном саду. Подпись под рисунком гласит: «Ну, вот теперь и у нас будет
к чему веревку привязать». Речь идет о тоненьких деревцах, молодых саженцах. Конечно, пра-
чечные, в которых вещи не только стирали, но и сушили и даже гладили, вполне могли спасти
внешний вид микрорайонов от бытового вандализма. Однако до начала 1960-х годов открыть
нужное количество учреждений стирки не удавалось ни в центральных, ни в новых районах
городов. В первом издании «Краткой энциклопедии народного хозяйства» (1959) специальная
статья о «прачечных самообслуживания» вообще отсутствует. И это неудивительно. В СССР
в 1960 году насчитывалось всего 900 прачечных. К 1965 году их число выросло почти в два
с половиной раза. Случилось это благодаря очередному правительственному решению высо-
кого уровня – постановлению ЦК КПСС и Совета министров СССР от 10 августа 1962 года
«О дальнейшем улучшении бытового обслуживания населения». В документе в директивной
форме указывалось на необходимость «разработать и осуществить мероприятия по... (созда-
нию. – Н . Л .) домашних прачечных». Их предполагалось разместить в первую очередь в «круп-
ных жилых массивах». И конечно, речь шла о пространствах новостроек. Неудивительно, что в
«Краткой энциклопедии домашнего хозяйства» (1966) уже можно прочесть следующее: «Пра-
чечные самообслуживания размещаются в отдельных зданиях и оснащены новейшим обору-
дованием. Зачастую в этих зданиях размещены также предприятия химчистки одежды, стирки
мужских сорочек и др. Пользоваться прачечными самообслуживания могут не только жильцы
одного или нескольких домов, но и население всего микрорайона » (курсив мой. – Н. Л .). Число
фабрик-прачечных росло в основном за счет домов быта в новых районах, о чем свидетель-
ствует не только статистика, но и художественная литература. В уже неоднократно упомянутой
повести Натальи Баранской о тяготах жизни советской женщины 1960-х есть обнадеживающие
строчки: «Разбираю белье... собираю для прачечной... Диме надо сходить в прачечную » (кур-
сив мой. – Н. Л .) . Муж и маленький сын отправляются вместе, несмотря на то что в прачеч-
ной душно, а грязное белье плохо пахнет. Но на обратном пути гуляют и катаются на санках.
Такие бытовые детали характеруют жизнь именно в районах нового жилищного строительства,
где предусматривалось строительство домов быта с химчистками и прачечными. Правду хоро-
шему бытописателю утаить сложно, хотя автор повести «Неделя как неделя» отнюдь не аполо-
гет социалистических норм обыденности. Книга Баранской – первоклассный нарратив, текст
дает представление не только о гендерных проблемах эпохи оттепели, но и о повседневных
практиках жителей «хрущевок». В воспоминаниях, как правило, отсутствуют описания реалии
гигиены. А из литературного произведения становится очевидным, что стирка в 1950–1960-х
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
144
годах – одна из трудоемких и затратных по времени домашних работ. Ведь далеко не все вещи
принимались в прачечные. Вероятно, именно поэтому Баранская часто описывает замоченное
на ночь детское белье или стирку с «Лотосом» – известным порошком той эпохи – своей и
мужниной одежды. В общем, прачечная, хотя она и есть в микрорайоне, не панацея от грязи.
Крокодил. 1955. No 31. Рисунок И. Семенова
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
145
Крокодил. 1958. No 15. Рисунок К. Елисеева
Конечно, реальную помощь могла оказать стиральная машина – бытовой прибор, не
слишком распространенный в советском быту дохрущевского времени. Известно, что в 1950
году обычные люди в СССР приобрели всего 300 стиральных машин! Сказывались и уровень
материального благосостояния населения, и масштабы производства электрических приборов
для домашнего хозяйства. Неудивительно, что на ХХ съезде КПСС в 1956 году было решено
за пять лет увеличить производство стиральных машин на 608 %. Но в 1957 году создатели
первой советской книги по ведению домашнего хозяйства, так и названной «Домоводство»,
давали лишь советы по отбеливанию, крахмалению и глаженью белья ручным способом. В
Западной Европе, судя по художественной литературе, наблюдалась иная картина. Конечно,
Франсуаза Саган ничего не писала о прозе стирки. Игнорировал эту гигиеническую практику
и Джон Брейн. Герой его романа стремится войти в английское «высшее общество», а там о
способах уничтожения грязи на белье не рассуждали. А для персонажей книги Эльзы Триоле
бытовая техника – важнейший фактор благопристойного быта: «Мадам Донзер не скупилась
на чистое белье: когда имеешь стиральную машину, не так уж важно – полотенцем больше или
меньше». Точно так же рассуждает и Тереза Нума. Для итальянки, принадлежащей к асоци-
альным слоям населения, стиральные машины не только предмет спекуляции, но и показатель
жизненного комфорта: «У нее (подруги Терезы. – Н. Л.) прекрасный дом... У них есть... элек -
тронагреватель в ванной, стиральная машина и супружеская кровать под балдахином».
Осознание бытового отставания, конечно, малоприятно. И все же жизнь в СССР в конце
1950-х годов менялась стремительно. В 1959 году в издании «Краткая энциклопедия домаш-
него хозяйства» уже нашлось место для обширной статьи о различных типах стиральных элек-
трических машин – насущно необходимом предмете домашнего обихода. В 1960 году в стране
обычным покупателям торговые сети продали уже 907 тысяч стиральных машин. И «чело-
век советский» прочувствовал преимущества технических новшеств. Показателен поступок
героя книги Александра Андреева «Рассудите нас, люди». Бригадир строителей, кстати ска-
зать, воздвигающих именно «хрущевки», покупает для своей жены стиральную машину, чтобы
облегчить тяготы домашнего хозяйства: «Часа через полтора я подъехал к общежитию в такси.
Шофер помог мне выгрузить из машины большую коробку. В нее была упакована стиральная
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
146
машина. Мы внесли ее в комнату. Жени дома не оказалось, и я, наспех распаковав машину,
включил ее. Она торжественно загудела. Я намеревался поразить Женю такой покупкой. Меха-
низация! Мне захотелось танцевать вокруг этой штуковины, которая наполняла помещение
таким величественным звучанием. В голову полезли слова, которые я приспособил к мотиву
„В лесу родилась елочка...“: „Стиральную машину купили мы с тобой. Волшебная машина нам
принесет покой!..“ Это был самый необыкновенный, самый неожиданный новогодний пода-
рок Жене!» Машинку предполагалось установить в большой кухне общежития и дать доступ
к стирке всем желающим. Инициатива похвальная, это, по сути дела, мини-прачечная само-
обслуживания. Однако жильцы индивидуальных квартир вправе были рассчитывать на соб-
ственные «стиралки», которыми можно пользоваться в любое удобное время.
Конечно, новая техника стоила недешево. Но в конце 1950-х годов в СССР возроди-
лась система продажи товаров в рассрочку, которая существовала еще в 1920-х. Достаточно
вспомнить героя повести Михаила Булгакова «Собачье сердце» Шарикова. Он, как известно,
охотился на бродячих кошек. Шкурки должны были пойти «на польты» вместо белок. Эта
«пролетарская роскошь» распространялась через систему рабочего кредита. По «рабкредиту»
Эллочка-людоедка – второстепенный, но колоритный персонаж романа Ильи Ильфа и Евге-
ния Петрова «Двенадцать стульев» – купила собачью шкуру, изображавшую «выхухоль» для
отделки вечернего туалета. Но в начале 1930-х годов система кредитования обычных людей
как-то заглохла. Она не вписывалась в модель сталинского «большого стиля».
Кредит по-советски, то есть под очень небольшой процент, возродился более чем через
20 лет, сначала в 1958 году в Украинской ССР. Чуть позднее, согласно постановлению Совета
министров СССР от 12 августа 1959 года «О продаже рабочим и служащим в кредит това-
ров длительного пользования», торговля в рассрочку появилась во всех регионах страны. Уже
осенью 1959 года так торговали в 88 магазинах Москвы и Ленинграда. Одним из предметов,
предназначенных для реализации в кредит, стала и стиральная машина. Первые советские
«стиралки» делились на две категории: с электронагревателем и без него. Вторая стоила зна-
чительно дешевле, но требовала ручной заливки горячей воды, слива и отжима. И те и другие
приборы, конечно, периодически ломались. Неслучайна карикатура Сергея Кузьмина, разме-
щенная в девятом номере «Крокодила» за 1958 год. Выразительны и подпись к рисунку – «Без
слов», – и он сам: женщина стирает белье вручную, используя сломанную стиральную машину
как таз!
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
147
Крокодил. 1958. No 9. Рисунок С. Кузьмина
Но для новоселов проблема состояла не только в деньгах и в необходимости частых почи-
нок стиральных агрегатов, но и в реальности размещения новой бытовой техники в ограничен-
ных размерах санитарно-гигиенических пространств «хрущевок». В «гаванны» явно не вле-
зало чудо советской техники – машина «Харьков». Она выглядела довольно «навороченной»
в рамках представлений 1960-х годов – подогрев воды, центрифуга для отжима, таймер, но
имела непозволительные габариты – 640 на 690 на 960 милиметров, а главное, вес – 110 кило-
граммов! Более скромная и дешевая «Рига» весила около 30 килограммов, представляя собой
цилиндр диаметром 440 миллиметров и высотой 750 миллиметров. Колесики позволяли легко
передвигать машину. Неудивительно, что вне процесса стирки ее использовали (у стирального
агрегата существовал чехол) как столик в прихожей и даже в комнате.
В некоторых случаях проектировщики советовали размещать прибор в шестиметровой
кухне. Это позволяли следующие параметры: форма в виде параллелепипеда и высота не более
800 миллиметров, так как «рост» всей кухонной мебели не превышал 850 миллиметров. Такие
агрегаты в СССР на рубеже 1950–1960-х годов уже производились. Это, например, стиральные
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
148
машины «Тула-2» и «Урал» с показателями: ширина 420, глубина – 475 и высота – 780 мил-
лиметров. Они весили больше «Риги» – примерно 40 килограммов. В общем, какой-то выбор
существовал. Однако для использования техники требовались и пространственное мышление,
и физическая сила. Конечно, удобства стирки на рубеже 1950–1960-х годов нельзя сравнивать
с современными. Но дело не в том, что в части жилых строений сегодня существуют вполне
вместительные ванные комнаты. Ныне практически почти у всех жителей пока еще здравству-
ющих «хрущевок» есть стиральные машины, но их конструкция именуется «узкой». Экономии
места помогают также агрегаты с вертикальной загрузкой, встроенные и вообще «компакт-
ные». При желании технику можно даже подвесить или установить на подставках, использо-
вав скромную высоту потолков. Все зависит лишь от фантазии клиента и средств. Во времена
оттепели и в СССР, и в Европе не существовало минимизированных и полностью автоматизи-
рованных стиральных машин. Для советского человека они входили в часть «большой мечты»
о материально-технической базе коммунизма. И все же не признать прорыв в сфере обеспече-
ния населения городов в 1960-х годах электротехникой для стирки невозможно. За пять лет с
1960 по 1965 год производство стиральных машин в СССР выросло с 895 тысяч до 3 милли-
онов 430 тысяч штук в год. Достижения научно-технического прогресса и индивидуализация
«подсобных площадей», конечно же, отразились на одной из самых затратных и по времени,
и по физическим усилиям областей домашнего труда.
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
149
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
150
Крокодил. 1962. No 30. Рисунки Г. Андрианова и М. Битного
Крокодил. 1962. No 31. Рисунок Г. Андрианова
Мытье в ванной постепенно становилось и привычкой, и удовольствием, а само отдель-
ное и к тому же еще и сугубо индивидуальное помещение – удобным пространством не только
для стирки, но и для разнообразных и неожиданных бытовых практик. Над такими нюансами
повседневной жизни новоселов «хрущевок» мягко подшучивали штатные юмористы «Кроко-
дила». В 1962 году в журнале появился шуточный изорепортаж под названием «Едут ново-
селы». Его авторы – Геннадий Андрианов и Михаил Битный в серии рисунков предложили
сюжет «Фотолюбитель принимает ванну». Новосел с удовольствием проявляет и печатает
фотографии в собственной ванной комнате! Еще выразительнее карикатура, авторство кото-
рой принадлежит одному Геннадию Андрианову. Она напечатана в 31-м номере «Крокодила»
за тот же год. Из ванной вылезает на три четверти черный и очень раздраженный отец семей-
ства. Подпись к рисунку следующая: «Кто налил в ванну проявитель?» Конечно, современ-
ный читатель может не понять ситуацию. Для этого надо иметь представление о специфиче-
ских процедурах проявления пленки и печатания фотографий – обязательных составляющих
фотолюбительства. Люди делали снимки, используя так называемые пленочные фотоаппараты.
Затем из них в темноте извлекались кассеты с пленкой и начинался тоже (именно так. – Н .
Л.) требующий «интимного освещения» процесс проявления и закрепления заснятого мате-
риала. Это делалось с помощью химических реактивов и большого количества воды для про-
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
151
мывки. Не менее сложной и «водозатратной» была и техника печати фотографии. Все в идеале
осуществлялось в темном закрытом помещении, слегка освещаемом тусклой лампочкой крас-
ного света. Отпечатанные снимки назойливо пахли проявителем и закрепителем, их остатки
смывались под обильной струей воды. В общем, личная ванная представляла собой идеальное
место проведения досуга для фотолюбителей. В коммуналке, даже снабженной сангигиени-
ческими удобствами, такое, конечно, не поощрялось. Доказательством «узаконивания» про-
явления пленок и печати фотоснимков в ванных комнатах отдельных, даже малогабаритных
квартир можно считать наличие в «Краткой энциклопедии домашнего хозяйства» (1966) спе-
циального раздела «Домашняя фотолаборатория». В нем указывалось: «Для занятий фотогра-
фией необходимо помещение, изолированное от естественного освещения. Под фотолабора-
торию можно использовать ванную комнату. Ее легко затемнить, и в ней есть вода, что имеет
существенное значение, так как промывка отпечатков и пленки требует много воды. На ванну
кладется деревянный щит, на котором устанавливается необходимое оборудование». Ничего
подобного не публиковала двухтомная «Краткая энциклопедия домашнего хозяйства» 1959
года издания, хотя в ней есть немало материалов, посвященных фотолюбительству.
Переход к массовому жилищному строительству по типовым проектам, по сути, обес-
печил начало гигиенической революции в СССР со всеми вытекающими радостями и трудно-
стями. В сравнении с 1956 годом, согласно государственным планам, предусматривалось через
четыре года увеличить вдвое объем выпуска ванн и в 2,4 раза умывальников и унитазов. И
это похоже на правду. Ведь в СНиП 1962 года полностью исчезли примечания из предыдущих
изданий со строительными нормами и правилами, касающимися возведения новых строений
без ванн или душей.
Изменения в гигиенических практиках горожан отразили появившиеся именно во
времена оттепели издания, предназначенные, по мнению их авторов, «помочь советским
людям лучше организовать свой быт и досуг». В «Краткой энциклопедии домашнего хозяй-
ства» (1959) еще можно найти статью «Баня». Это «оборудованное помещение, предназначен-
ное для мытья тела теплой и горячей водой с одновременным действием горячего воздуха».
Присутствие такого текста наводит на мысль о том, что походы в баню даже в декабре 1958 года
(время подписания книги к печати) рассматривались как устоявшаяся норма быта горожан.
В издании 1966 года материал о банях отсутствует вообще. Зато заметно увеличились статьи
«Ванна» и «Ванная комната». В первой из них в 1966 году имелось уже описание сидячих ванн.
Они, по данным энциклопедии, имели размер 1200 на 700 миллиметров и устанавливались в
«небольших санитарных узлах жилых зданий». В 1960 году ГОСТы, касающиеся оборудования
помывочных помещений в квартирах, дополнили техническим описанием миниатюрных сидя-
чих емкостей для купания. Сугубо «сантехнические подробности» в данном случае – реальное
свидетельство появления в системе массового жилищного строительства «гаванн». Однако это
не означало, что с середины 1950-х годов в новых отдельных квартирах существовали лишь
совмещенные санузлы – некий мифический символ хрущевского насилия над человеческой
природой. Проектные и реальные варианты «хрущевок», несмотря на свою априори заданную
стандартность, многочисленны и довольно многообразны. Анализ 22 серий домов демонстри-
рует, что к вопросу о видах санитарно-гигиенических помещений подходили по-разному. В
девяти сериях изначально планировались лишь пресловутые «гаванны»; в двух – раздельные
санузлы; еще в девяти – жильцы трехкомнатных апартаментов имели и ванную комнату и
туалет, но остальные новоселы домов этих серий получали в каких-то случаях раздельный,
в каких-то
–
объединенный санблок; в других двух сериях так называемых малосемеек из
«удобств» числились только унитаз и душ. Наиболее интересным представляется следующий
факт. В широко известных домах серии 1-511, которыми застраивались Москва и ближнее
Подмосковье, в начале проектировались лишь совмещенные санузлы площадью примерно 2,5
квадратного метра. В этих зданиях потолки располагались на высоте 2,72 метра. Однако в
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
152
более поздних вариантах они опустились на 0,22 метра, а санитарно-гигиенические помещения
в двух- и трехкомнатных квартирах разделились на туалет и ванную комнату. Однако наблю-
дались и другие ситуации. В домах серии 1-515/5 изначально планировались лишь раздельные
санузлы с полутораметровой ванной. Но в торцевых однокомнатных квартирах жильцам при-
ходилось пользоваться настоящей «гаванной» с сидячей купелью.
Новые СНиПы, появившиеся в 1962 году, детально описывали размеры и совмещен-
ных, и раздельных помещений, предназначенных для поддержания личной чистоты чело-
века и отправления физиологических нужд. Так, площадь туалета «при открывании дверей
наружу» должна была составлять 0,96 квадратного метра (0,8 метра в ширину и 1,2 метра в
длину), а «при открывании дверей внутрь» – 1,2 квадратного метра (0,8 метра в ширину и 1,5
метра в длину). Не меньше внимания уделяли вопросу размещения входа в «удобства» отдель-
ных квартир. Строго запрещалось делать доступ «в уборную или объединенный санитарный
узел из жилых комнат и кухни». Одновременно под влиянием западных гигиенических прак-
тик в советских типовых домах допускалась возможность расположения ванной (без унитаза,
конечно) в непосредственной близости к кухне, а тем более к спальне. Последняя дислокация
помывочного помещения действительно удобна.
Эти сведения – несомненное доказательство разнообразия вариантов обустройства про-
странства сугубо частной жизни в типовом строительстве 1950–1960-х годов. Но, несмотря
на все радости «ванно-унитазной собственности», в начале 1960-х годов проявились признаки
недовольства благоустройством нового жилья. Новоселов раздражала плохая звукоизоляция
в «хрущевках», узковатые коридоры и др. Но самой главной причиной скептических настрое-
ний оказались размеры и туалетов, и ванных комнат. Споры о площадях и объемах санузлов
в архитектурной среде велись задолго до реального появления «гаванн» в быту горожан. Еще
в январе 1951 года в условиях господства сталинского «большого стиля» и в зодчестве, и в
официальных канонах быта на партийном совещании, посвященном, в частности, и архитек-
туре жилых зданий, прозвучали следующие слова: «А не будет ли нам стыдно за квартиры,
которые мы построили в это время? <..> Мы предлагаем здесь объединенный санитарный узел,
[где] нельзя поставить стул около ванны». Выступающий, по-видимому, имел в виду первые
опытные блочные малогабаритки. В конце 1955 года, то есть до официального старта возведе-
ния «хрущевок» с «гаваннами», в разного рода контролирующие инстанции начали поступать
письма с критикой нового стиля в строительстве жилья. Так, в адрес II Всесоюзного съезда
советских архитекторов приходили жалобы, правда, как правило, анонимные, где утвержда-
лось: «Теперь архитекторы... места общего пользования до того сократят, что уборной нужно
будет пользоваться стоя».
Трудно сказать, кто предъявлял такие претензии: недовольные самоуправством нового
партийно-советского руководства архитекторы, приверженцы канонов «большого стиля» или,
действительно, новоселы. Важнее другое – власть явно раздражали претензии к размерам сану-
добств. Современники вспоминали, что Хрущев во время одного из посещений московских
строек в конце 1950-х годов категорически запретил увеличивать туалеты даже на полметра.
Он опасался, что это приведет к потерям 2,5 миллиона квадратных метров жилья. Партийный
лидер, выслушав жалобы на тесноту отхожего места, сам зашел в него и заявил: «Ничего, я
пролезаю, и другие пролезут».
Неудивительно, что СНиПы 1962 года так подробно прописали размеры уборных в
системе нового строительства. Гипотетически застрять в туалете размером 0,8 на 1,2 или на
1,5 метра можно при окружности бедер 2,5 метра! – и при таких габаритах фигуры раздельный
санузел вообще-то менее удобен, чем совмещенный. Но именно он стал объектом наибольшего
общественного недовольства. Журнал «Крокодил» отразил эту коллизию в сфере быта ново-
селов. В восьмом номере журнала за 1962 год можно увидеть карикатуру Юрия Федорова в
серии «Весенние изобасни» со следующим текстом: «Хорошо Аисту (так в источнике. – Н. Л.)
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
153
в малогабаритной ванне – он всю жизнь на одной ноге стоит». Художник аллегорически изоб-
разил проблему «крупной фигуры» в сидячей ванне размером 1,2 на 0,7 метра. Не ускользнули
от внимания карикатуристов и совсем пикантные подробности существования в квартирах с
совмещенными санузлами. Об этом свидетельствует изошутка художника Сергея Кузьмина:
«Умоляю тебя, нырни на две минутки...» в четвертом номере «Крокодила» за 1962 год. Созда-
ется впечатление, что из памяти новоселов довольно быстро стерлись воспоминания о тазиках
и корытах, в которых приходилось мыться на кухнях, а нередко и прямо в комнатах коммуна-
лок и бараков. Похоже, что бывшие их жители забыли и реалии анекдота, появившегося еще в
1930-х годах: «Откуда пошла чечетка? – Из большой коммунальной квартиры, где на восемь
семей – одна уборная».
Конечно, размер и раздельных, и совмещенных санузлов «хрущевок» невелик, хотя непо-
нятно, с чем его следует сравнивать. Ведь до середины 1950-х годов в СССР не существовало
четко установленных норм индивидуальных помещений для мытья. Кроме того, каноны мало-
габаритного строительства заимствовали на Западе, в частности во Франции. В парижских
ашелемах, появившихся в конце 1950-х – начале 1960-х годов, санузлы не отличались большим
метражом. Конечно, маленькая ванная комната с унитазом в «квартирке» молодого любов-
ника, представляющей «нечто среднее между логовом студента и солидного человека», сму-
щала героиню романа Франсуазы Саган «Сигнал к капитуляции» (1965) Люсиль. Ей, вообще-
то постоянно живущей в загородном замке своего пожилого покровителя, одинаково миниа-
тюрные ванная и жилая комнаты кажутся странными. Однако основную массу французов в
1960-х годах устраивали удобства возводимых муниципалитетами ашелемов, хотя приобрести
их могли далеко не все.
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
154
Крокодил. 1962. No 8. Рисунок Ю. Федорова
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
155
Крокодил. 1962. No 4. Рисунок С. Кузьмина
В советской действительности многое было по-другому. Очередникам, жителям комму-
налок и бараков, жилье в новостройках предоставлялось бесплатно. А вот жителям располо-
женных на городских окраинах полусельских поселений, где в конце 1950-х
–
начале 1960-х
годов начали возводить новое многоэтажное жилье с удобствами, выплачивалась компенсация
за сносимые, часто не слишком презентабельные домишки с удобствами во дворе. Этот кон-
тингент новоселов оказывался в непростом положении. Власть хотя и небезвозмездно, но все
же лишала их собственного, пусть непрезентабельного жилья с небольшим кусочком земли,
примитивной баньки и уже, конечно, индивидуального туалета. Последний чаще всего снаб-
жался выгребной ямой, зато его площадь вполне могла превышать размеры из советских СНи-
Пов конца 1950-х
–
начала 1960-х годов. А главное – в случае затрудненного доступа к удоб-
ствам, расположенным на пленэре, жители пользовались самим пленэром. В данном случае
не надо было заставлять домочадцев нырять «на две минуты», чтобы самому справить нужду.
В общем, сельское жилье без удобств явно имело свои преимущества. А если серьезно, то
бывшим жителям окраин приходилось осваивать новые бытовые практики гигиены, присущие
именно городской жизни. И это оказалось для многих непростым испытанием. В 1961 году
журнал «Крокодил» опубликовал материал под названием «Осквернение действием». В тексте
рассказывалось о «бесчинствах» в новых квартирах новоселов – бывших жителей подмосков-
ных сел. В фельетоне есть, конечно, элементы гиперболизации. Так на первый взгляд выгля-
дит сюжет купания козы Машки в ванне. Теща хозяина квартиры-малогабаритки не хотела
расстаться со своей питомицей и кормилицей. Животное, предварительно вымытое дегтярным
мылом, решают поселить в стенном шкафу. Однако в статье приводятся и совершенно кон-
кретные примеры «конфликтов» жильцов с сантехническими удобствами. В только что возве-
денном доме в Москве на 1-й Хорошевской улице, на месте села Хорошева, иные обладатели
квартир «явно не любят своих жилищ... тоска их гложет... кажется, согласились бы в сарае или
даже в хлеву жить, только б отдельно, на отлете. Имели они где-то в подмосковном селе свою
хатенку, а там сейчас большое строительство. За их хатенки заплатили, дали хозяевам хорошие
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
156
квартиры, а они недовольны... В ванну, например, могут картошки насыпать. В мусоропровод
дряни какой-нибудь натолкать, да и засорить его. [Одна] семейка прибыла сюда из персональ-
ной избенки, получив за нее приличные деньги и квартиру вдобавок. Но через некоторое время
новое жилье им почему-то разонравилось». Раздражали такой контингент и «гаванны» – и как
мем, связанный с хрущевским строительством, и как вполне конкретные реалии новых кано-
нов гигиены, вполне прижившихся в европейском быту. Трудно представить себе, что фран-
цузы, немцы, англичане и «прочие всякие шведы» позволяли себе держать домашних питом-
цев в ванных своих малогабариток. А вот юному москвичу герою книги Виктора Драгунского
«Денискины рассказы» такая идея кажется вполне нормальной: «Люблю читать сказки про
Канчиля. Это такая маленькая, умная и озорная лань... Когда мы будем жить просторнее, мы
купим себе Канчиля, он будет жить в ванной». Семья действительно через некоторое время
получила отдельную квартиру в московской новостройке. Это подтверждают и литературный
текст Драгунского, и реалии жизни его семьи. Неизвестно, купили ли счастливые новоселы
лань, но практика такого использования санитарно-гигиенических локусов выглядит абсурд-
ной. Кстати, тот же Драгунский не мог пройти мимо варварского отношения к коммунальным
удобствам. Конечно же, не случайно в рассказе «Волшебная сила искусства» (см. в части I,
главе 1) в уста якобы хулигана, а на самом деле актера писатель вложил следующие слова: «Ну,
что ж, ванна хорошая, емкая. Мы в ей огурцов насолим на зиму». По-видимому, такое можно
было наблюдать и в реальной жизни.
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
157
Козу Машку купают в ванне. Крокодил. 1961. No 9
В целом же правилам жизни в новых условиях тоже пришлось учиться. Интересное под-
тверждение этой в общем-то банальной сентенции удалось обнаружить в материалах сравни-
тельно недавних опросов жителей пятиэтажек Сталинграда-Волгограда. Одна из респонденток
рассказывала: «Так, чтобы каждый день купаться, – такого не было, это пришло со временем.
Может, раза два в неделю мы основательно купались. Не приучены мы были, мама у меня из
деревни, не приучены были купаться часто, хотя в квартире все было». Действительно, новосе-
лам, обладателям индивидуальных «гаванн», приходилось выстраивать целую политику осво-
ения нового пространства. Оно задумывалось как сугубо гигиеническая среда, рассчитанная в
первую очередь на поддержание определенного уровня чистоты тела и его ухоженности. Уже
упоминавшийся Арабов писал: «В пятиэтажных хрущобах ванны были... чаще всего сидячие,
а рядом с ними уже появился зловещий унитаз. До маленьких белых квадратов, на которых
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
158
можно только стоять, обливаясь душем, фантазия не доходила, они появились лет через пят-
надцать и окончательно свели на нет место, где рождались мечты. Теперь оно превратилось в
банальную помывочную».
Аскетическая прагматика санузлов в «хрущевках» соответствовала особой западной сти-
листике быта. Лежание в ванной как гедонистская практика все же требовало не только соот-
ветствующего пространства, но и некоего объема свободного времени. Расслабляющие водные
процедуры из домашнего пространства в СССР стали перемещаться в бани. Эти учреждения
при наличии персональных ванн утрачивали свое значение как места просто гигиенического
характера. Показательна карикатура, помещенная в одном из номеров журнала «Огонек» за
1961 год. На ней изображен эстрадный оркестр, играющий в бане. Подпись под карикатурой
гласила: «У всех квартиры с ваннами. Приходится как-то завлекать посетителей». Конечно,
это преувеличение. Многие жители советских городов по-прежнему пользовались банями и
в 1960-х годах, и позже. Но для обладателей ванн поход в баню становился приятной экзоти-
ческой формой досуга, а не простой гигиенической практикой. Любопытную характеристику
этого процесса дал в своих воспоминаниях Олег Куратов, представитель советской техниче-
ской интеллигенции, прошедший в 1960–1980-х годах путь от простого инженера в Новоси-
бирске до руководителя Главка атомного ведомства СССР. «В шестидесятые-восьмидесятые
годы, – пишет Куратов, – в Москве и во многих других городах бани становились все более
популярными. Все, кто раньше посещал их исключительно в гигиенических целях, доволь-
ствовались домашними душами и ванными. Бани превращались в народные клубы с парной,
мытьем, выпивкой, закуской и неспешным свободным разговором».
Изменение культурно-бытового феномена бани зафиксировал и советский кинемато-
граф. 1 января 1976 года по советскому телевидению с невиданным успехом прошла картина
Эльдара Рязанова «Ирония судьбы, или С легким паром». В разряд афоризмов вошли реплики
актеров о традиции похода в баню перед Новым годом. Менее популярной, но более знаковой
представляется фраза, вложенная в уста Ипполита (актер Юрий Яковлев), человека слишком
рационального, лишенного фантазии: «Зачем вы в баню пошли? У вас что, ванной в доме нет?»
Действительно, ванная, совмещенная с туалетом или раздельная, уже появилась у тех, кто в
конце 1950-х
–
начале 1960-х годов поселился в «хрущевках». Но со временем и это обесце-
нилось. Ведь то, что есть у всех, – уже не предмет вожделения.
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
159
Часть III. Жилая площадь
И маленькие кухни, и «гаванны» – локусы так называемой подсобной площади мало-
габаритных отдельных квартир, – безусловно, изменили быт советских горожан. В их жизни
появились новые практики питания и гигиены. Одновременно «личные места общего пользо-
вания» косвенно влияли и на другие сферы обыденности. Небольшие размеры кухонь и сануз-
лов в типовых квартирах позволили увеличить так называемую жилую площадь. Ее террито-
рия включала места для сна и прокреации, проще говоря, секса и зачатия потомства, а также
разного рода домашних занятий.
Пространства, предназначенные для отдыха и приятного во всех отношениях время-
препровождения, еще до хрущевской жилищной реформы согласно СНиПу 1954 года счи-
тались обязательными структурными элементами квартиры. С началом эры «хрущевок», на
первый взгляд, ничего не изменилось. Это зафиксировал СНиП 1958 года. В документе под-
черкивалось обязательное наличие в комфортном городском жилье помещений «неподсобного
характера». Они и в строительно-проектировочных нормах и 1954 и 1958 годов делились на
«спальни» и «общие комнаты». Однако в первом случае речь шла о квартирах так называемого
покомнатного заселения, а проще говоря, об элитных сталинских коммуналках, а во втором –
о «хрущевках», предназначенных для одной семьи. Именно в первые годы хрущевского мас-
сового жилищного строительства обрело особый смысл понятие «зонирование». Так архитек-
торы называют «принцип компоновки квартиры, основанный на четком распределении поме-
щений на дневную и ночную зоны». Одну, нередко именуемую «гостевой», предполагалось
размещать у входа в жилье в непосредственной близости к прихожей и кухне. Другая, свое-
образная «тихая территория», находилась в глубине квартиры и включала в себя спальню. С
этого специфически обособленного в общем пространстве «хрущевок» локуса, пожалуй, стоит
начать повествование о жилой площади в объектах типового строительства времен оттепели.
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
160
Глава 1. Спальня: интимность в
малометражке для одной семьи
Люди 60-х любили и пошутить, и покритиковать. Возможно, это была реакция на неожи-
данную, хотя и дозированную свободу, а скорее на фантастическую действительность времени
десталинизации. Доставалось многим: чинушам, стилягам, бракоделам, бюрократам, взяточ-
никам, «модницам», социальным иждивенцам и т. д. и т. п. Эти сюжеты встречались и на
страницах журнала «Крокодил». Одновременно детали советской жизни, достойные не только
мягкой иронии, но и жесткого сарказма, зафиксировал лишь неофициальный фольклор 1950–
1960-х годов, и прежде всего анекдоты. Их «героями» становились и сам лидер оттепели, и
его любимый злак – кукуруза, и наивно-грандиозные планы построения коммунизма к 1980
году, и даже специфика интимной жизни советских граждан. Социально значимой можно счи-
тать короткую байку, датируемую 1960 годом: «Жанры современной любви. Комедия – когда
есть ЧЕМ и ГДЕ, но нету КОГО. Драма – когда есть КОГО и ГДЕ, но нету ЧЕМ. Трагедия –
когда есть КОГО и ЧЕМ, но нету ГДЕ». В общем-то смешно! Однако обращает на себя вни-
мание тщательный подбор определений эротических перипетий, разворачивающихся в СССР.
Физиологический контекст проблемы связывают с понятием «драма». Последнее, если верить
материалам толкового словаря русского языка, подготовленного сотрудниками Академии наук
СССР и изданного в 1984 году, означало в переносном смысле «тяжелое событие, несчастье,
переживание, являющееся причиной нравственного страдания». Отсутствие же пространства
для любви маркировано словом «трагедия». Им, по данным того же глоссария, в русском языке
именовались и литературные произведения, и жизненные ситуации. В основе и тех и других
заложен «непримиримый жизненный конфликт, острое столкновение характеров и страстей»,
как правило заканчивающиеся «гибелью героя». И это уже не смешно.
На протяжении всей истории человечества формировались выраженная функциональ-
ность и культурно-бытовая значимость пространства сна. Оно одновременно являлось и
местом прокреации. Практически во всех относительно постоянных жилищах спальные
локусы иерархически распределены. Главным традиционно считалось супружеское ложе хозя-
ина и хозяйки, специально выделенное, нередко пышно украшенное и, как правило, стацио-
нарное. По-иному организовывались территории отдыха других членов семьи. Для них, как
и для гостей, «постель» могли сделать в любом месте и на разных «плоскостях». Так было в
античную эпоху. В европейском средневековом обществе супружеское ложе хозяина и хозяйки
тоже выделялось и местоположением, и убранством. В это время, кстати сказать, появились
кровати с балдахинами, они занимали центральное место в парадных спальнях – важнейшей
составляющей репрезентативной части богатого жилища. И в интерьере состоятельного рус-
ского дома, в первую очередь царского дворца, с конца XV века специальное помещение для
сна обретало уже самостоятельный статус. Однако, как писал знаменитый историк, один из
первых бытописателей российского прошлого Николай Костомаров, даже в конце XVII века
«постели (в первую очередь кровати и особые лавки. – Н. Л .) были принадлежностью только
богатых людей, да и у тех стояли больше для вида в своем убранстве, а сами хозяева охотнее
спали на простой звериной шкуре или на матрасе. У людей средственного состояния обычной
постелью служили войлоки, а бедные поселяне спали на печах... или же на голых лавках».
Примерно такую же картину фиксировали ученые-фольклористы в российской деревне и во
второй половине XIX века. Для стариков и детей предназначались печь и полати, взрослые
располагались на скамьях и на полу.
На рубеже XIX–XX веков повсеместно бурно росли города. И в Европе, и в России появи-
лись слои населения, для которых особую важность приобрела так называемая индивидуали-
зация пространства для сна, а не парадно-демонстративное великолепие постели. В жилье не
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
161
только знати, но и купечества, городского мещанства, разночинцев иногда с помощью стен, а
чаще ширм и занавесок выделялись специальные спальные места. Это, без сомнения, можно
считать свидетельством системных культурно-бытовых изменений. Сон, а также сексуальность
и прокреация становились компонентами сферы приватности и элементами частной жизни. Ну
а появление отдельных комнат для детей и родителей можно рассматривать как признак нарас-
тающей автономизации личности не только в обществе в целом, но и внутри семьи. Считается,
что в начале XX века европейская культура вступила в так называемую «фазу собственной
кровати».
Так схематично выглядит «генеральное направление» развития пространства сна. Но
в реальности модернизация повседневности шла медленно. Индивидуально-гигиенические
практики обеспеченных и малоимущих горожан резко различались и на рубеже столетия. Эко-
номист и социолог Михаил Туган-Барановский (1865–1919) так описывал санитарно-гигиени-
ческие условия жизни основной массы российских фабрично-заводских рабочих: «Только на
некоторых фабриках были особые спальни – но что за спальни! Мужчины, женщины, дети
спали внавалку на нарах, без различия пола и возраста, в сырых, душных и тесных казармах,
иногда в подвалах, иногда в каморках, лишенных света. Но на большинстве фабрик и таких
спален не было».
В европейских странах люди из простонародья тоже обитали в тесноте, не подразуме-
вавшей обособления спального места. Их жилье часто состояло из одной комнаты, она совме-
щала и прихожую, и кухню, и спальню. Французские гигиенисты начала XX века всегда под-
черкивали, что в одном помещении располагалось сразу несколько кроватей. На каждой из
них люди спали как минимум по двое. Французский педагог и литератор Жан Геенно (1890–
1978) вспоминал о «квартирном комфорте» своего детства: «У нас была всего одна комната.
Там работали, ели, иногда по вечерам даже принимали гостей. Вдоль стен стояли две кровати,
стол, два шкафа, буфет, газовая плита, по стенам были развешаны кастрюли, рядом – семейные
фотографии, портрет царя и президента Республики. <. .> Через всю комнату были натянуты
веревки, на которых всегда сушилось белье. <..> Под высоко расположенным окном была обу-
строена „мастерская“ – стояла мамина швейная машина, отцовский сундук и большой бак с
водой, в котором всегда плавали обувные заготовки и подошвы». В общем, об интимизации
пространства для сна и речи не было...
Такая же ситуация наблюдалась и в Англии. Здесь в конце XIX века маленькие двух-
этажные коттеджи для рабочих стали строить в непосредственной близости к предприятиям,
прежде всего к угольным и гематитовым шахтам. На первом этаже располагалась кухня, на
втором – спальня, в которой размещались все члены семьи: бабушка и дедушка, мать и отец,
а также разнополые дети.
В России в начале XX века предпринимались попытки изменить пространственную среду
обитания неимущего населения, прежде всего промышленных рабочих. В 1904–1906 годах в
Петербурге возникло Товарищество устройства и улучшения жилищ для трудящегося нужда-
ющегося населения. Его организаторы – юрист Дмитрий Дриль и психиатр Михаил Нижего-
родцев – поставили целью создать рационально обустроенное жилье «для бедного населения».
Так появился Гаванский рабочий городок – пятиэтажный архитектурный ансамбль на окраине
столицы. В нескольких флигелях располагалось двести семейных двух-трехкомнатных квар-
тир с отдельной передней, кухней, кладовой для продуктов, туалетом и отдельным ходом с
общей лестницы. Были в домах Дриля и комнаты для одиноких и бездетных пар. Во всех зда-
ниях рабочего городка действовали водопровод и водяное отопление. Но главное – это явное
наличие индивидуального пространства, где идея «интимизации сна» вполне могла быть реа-
лизованной. Почти одновременно с Гаванским рабочим городком крупный заводчик Франц
Сан-Галли построил в районе знаменитой петербургской Лиговки целый квартал домов-котте -
джей на три-четыре рабочих семьи каждый. Рядом располагались трактир, общая прачечная,
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
162
клуб, библиотека, парк с детской площадкой. Городок, судя по описаниям, выглядел вполне
благопристойно, в отличие от английских жилищ для шахтеров. И все же и российский, и
европейский опыт модернизации условий жизни малоимущих слоев населений явно демон-
стрировал необходимость серьезных социально-политических перемен для изменения кано-
нов повседневности.
После Первой мировой войны – эпохального события, прежде всего для жителей Европы
–
активно развернулся процесс формирования «человека индустриального». Стилистика его
быта предусматривала индивидуализацию жилого пространства не только для высших слоев
общества, но и для рядового человека. Так в мире появился феномен массового жилищного
строительства. Пионером архитектуры такого рода начинаний стала Германия. Основной своей
задачей немецкие зодчие считали «формирование самой жизни» с помощью жилого простран-
ства. Уже в 1923 году в Веймаре на выставке работ знаменитого Баухауса – Государственной
высшей школы строительства и формообразования – архитекторы-новаторы представили стан-
дартный дом с плоской крышей и стенами без декора. Внутренняя организация впечатляла
рациональностью и функциональностью. Скромными выглядели коридоры, иногда их ширина
не превышала 60 сантиметров. В некоторых местах, в помещении для прислуги например,
архитекторы спланировали низкий потолок. Но одновременно в первых вариантах массового
жилья всегда отводились особые места для сна. Более того, директор школы Баухаус в 1919–
1925 годах, а позднее руководитель творческих мастерских Государственной высшей школы
строительства и формообразования Вальтер Гропиус считал, что «каждый взрослый человек
должен иметь отдельную комнату, какой бы маленькой она ни была». И не без основания можно
предположить, что речь шла именно о спальне. Одновременно немецкие архитекторы, так же
как и голландские, и французские сторонники рационализма в жилищном строительстве, стре-
мились найти способ выделить индивидуальное место для сна с помощью перегородок, раз-
движных стен и особой мебели. Зонирование проводилось в рамках бытового пространства
для одной семьи, что, конечно, способствовало ее укреплению.
В России в 1920-х годах тоже шли поиски особого типа жилья для преобразования
патриархально-крестьянской стилистики повседневности в индустриально-урбанистическую.
Но в представлении пришедших в 1917 году к власти большевиков параллельно должен был
появиться и «массовый человек» – опора советского режима. Самым подходящим «материа-
лом» для воспитания личности принципиально нового типа лидеры большевизма считали про-
летариат. Ему приписывались особый классовый инстинкт и социальное чутье – специфиче-
ские качества бессознательного, которое лишь нужно пробудить и направить в должное русло.
Большевики намеренно раздували чувство рабочей гордости, некое «классово-нарциссическое
самоутверждение». Не последняя роль отводилась и коллективизации быта, важной для пре-
одоления инстинкта индивидуализма. Уже французские социалисты-утописты, высокочтимые
большевиками, считали необходимым создание фаланстеров – зданий нового вида. В них люди
могли приучаться к коллективизму. Фаланстеры задумывались как дома в три-пять этажей, с
общими помещениями для отдыха, образования, детских игр, питания, но с частными апар-
таментами для каждого члена фаланги. То есть утопический социализм отнюдь не отрицал
важности индивидуального места для сна и интимно-прокреационных практик. Однако как
должным образом организовать такие локусы, было не совсем ясно.
Создатель первой послереволюционной антиутопии «Мы» (1920) Евгений Замятин опи-
сывал дома будущего как «божественные параллелепипеды прозрачных жилищ». Люди в таких
зданиях существовали «всегда на виду, вечно омываемые светом», так как им «нечего скрывать
друг от друга». И все же в городе-государстве под властью «Благодетеля» существовало «право
штор» – выделение с помощью кусков материи небольшой части общего пространства. Здесь
в специально обозначенное время по предъявлению розовых билетиков можно было «творить
любовь». Кажется, что идею подобной интимизации места для секса и отчасти актов репродук-
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
163
ции потомства Замятин «списал» с практик жизни в российских дореволюционных казармах
для рабочих. Там семейные пары тоже отгораживали свои «спальные места» занавесками.
После окончания Гражданской войны российские архитекторы-конструктивисты пред-
лагали разнообразные способы индивидуализации пространства для сна и секса. В большин-
стве случаев «как бы» спальни планировалось выделять в строящихся домах-коммунах. В
середине 1920-х сотрудники Бюро научно-технических кружков Ленинградского института
коммунального строительства разработали проект под звонким названием «Октябрь в быту».
Его создатели предложили возвести здание, в котором будет проживать «одинаковое количе-
ство мужчин и женщин». Их размещали в двухкоечных спальнях для супружеских пар и в
четырехкоечных «холостых кабинах».
Еще в более жесткой форме идею коллективизации быта презентовал архитектор Нико-
лай Кузьмин. Он планировал сделать в доме-коммуне общие спальни на шесть человек. Муж и
жена на законном основании могли в соответствии с особым расписанием уединяться в «дву-
спальню», или «кабину для ночлега». Кузьмин позиционировал себя принципиальным сто-
ронником разрушения традиционной семьи и полагал, что она в доме-коммуне будет реализо-
вана «как чисто товарищеский, физиологически необходимый, исторически неизбежный союз
рабочего мужчины и работницы-женщины». При таком подходе казалось вполне достаточным
выделения для секса и сна условных помещений. Неудивительно, что они носили название
«кабин для ночлега» (курсив мой. – Н. Л .) . Ведь в русском языке словом «ночлег» обозначают
отдых «вне дома». Советские конструктивисты, таким образом, явно не стремились к утвер-
ждению статуса постоянной спальни в массовом жилье и к повышению престижа брачного
союза. Эта позиция во многом соответствовала инициативам большевистской власти.
В России с конца 1917 года начались активная либерализация половой морали и демон-
таж того, что Владимир Ленин называл «мещански-интеллигентски-крестьянским... пошлым
и грязным браком без любви». Этому способствовал целый ряд советских законодательных
документов. К их числу относятся декрет СНК от 16 декабря 1917 года «О расторжении брака»,
изымавший развод из ведения церкви и до предела упрощавший его процедуру; совместное
постановление Наркоматов юстиции и здравоохранения РСФСР от 18 ноября 1920 года о лега-
лизации абортов; Кодекс законов о браке и семье 1926 года. Косвенным образом позиция вла-
сти в вопросе матримониальности не могла не отразиться на статусе пространства спальни или
хотя бы индивидуальной постели как признаков прочности семьи.
Однако значительно более разрушительные последствия имела социальная политика
Советского государства в 1920–1930-х годах. Все началось с большевистского «квартирного
или жилищного передела». Помещения квартир утрачивали свои изначальные функции, что
с документальной точностью описано в булгаковском «Собачьем сердце». Профессору Пре-
ображенскому удалось отстоять свое право «спать в спальне». Большинству «уплотняемых»
повезло меньше. Недавние жители фабричных окраин вместе с клопами и нехитрым скар-
бом внесли в бывшие квартиры «буржуев» привычки и нравы городских трущоб. Они бесце-
ремонно пользовались принадлежавшими прошлым хозяевам вещами, а главное – требовали
закрепить их за собой навечно. Из любопытных документов – так называемых «мебельных
дел», – которые власти оформляли в ходе «квартирного передела», становится очевидным, что
«пролетарии» тем не менее стремились получить и специфическую «спальную мебель». Она
воспринималась как некий знак социального благополучия. Ведь, как правило, речь шла не
о простой кровати. Один из «новых хозяев жизни», управляющий делами Северо-Западного
бюро ЦК РКП(б) в 1922 году, требовал отдать ему в безвозмездное пользование набор мебели
для спальни, состоящий из 12 предметов.
Однако вторжение в чужие спальни и возлежание на чужих кроватях на самом деле не
гарантировали поголовного овладения привычкой обособления места сна. Уже осенью 1924
года центральные регламентирующие органы партии большевиков охарактеризовали появ-
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
164
ление большого количества мебели в жилищах коммунистов как проявление «социальной
болезни». Она получила название «хозобрастание» и могла стать причиной дисциплинарного
взыскания, вплоть до исключения из партийных рядов. Викентий Вересаев, блестящий быто-
писатель эпохи 1920-х годов, не случайно вставил в роман «Сестры» (1928–1931) сюжет, свя-
занный с осуждением тяги коммунистов и комсомольцев к бытовой роскоши: «Большая ком-
ната. Все в ней блестело чистотою и уютом. Никелированная полутораспальная кровать с
медными шишечками, голубое атласное одеяло; зеркальный шкаф с великолепным зеркалом в
человеческий рост...» Все это не импонировало активистке – гостье комсомольского вожака:
«Что это у тебя за мебельный магазин? <..> Кокотки комната, а не комсомольца. <..> Говорить
нам с тобой не о чем. Надо с тобой бороться как с классовым врагом!»
В середине 1930-х годов виток политических репрессий практически уничтожил тех, кто
в годы «жилищного передела» приобщился к «альковным практикам жизни буржуазии». К
этому же времени политика «уплотнения», менявшаяся в контексте колебания общего поли-
тического курса, привела к тому, что подавляющее большинство городского населения в СССР
проживало в коммунальных квартирах и, как правило, в стесненных условиях. Небольшие
помещения не способствовали созданию индивидуальных мест для сна. Типичную картину
можно найти в воспоминаниях современников эпохи расцвета коммуналок: «И вот мы четверо,
с ребеночком, няней – в одиннадцатиметровой комнате... Няня стелется на ночь в коридор-
чике на полу». Еще более ущемленными чувствовали себя люди, в недавнем прошлом имевшие
вполне приличное, соответствовавшее их социальному статусу жилье. Пантелеймон Романов
с документальной точностью описал эту ситуацию в книге «Товарищ Кисляков» (1928–1930).
Бывший инженер Ипполит Кисляков на рубеже 1920–1930-х годов оказывается в огромной
московской коммуналке, в одной комнате с женой и теткой. Новая жилплощадь «...совмещала
в себе решительно все, что потребно человеку, – столовую, гостиную, кабинет, библиотеку,
спальню, кухню, переднюю и даже иногда дровяной сарай. Посредине стоял стол... Против него
около одной стены – диван турецкий с недружно стоящими подушками-спинками... Около
другой стены – кровать Елены Викторовны (жены главного героя. – Н. Л.) и в углу по той
же стене – кровать тетки, всегда закрытая ширмой». Неудивительно, что в такой обстановке
нарастал конфликт между супругами: представить их интимные отношения довольно сложно.
Через некоторое время супруга Кислякова «поселила у себя приехавшую из провинции свою
племянницу». Комната приобрела «вид лазарета для выздоравливающих: около всех четырех
стен стояли кровати». Хозяину предназначалась «старая узенькая походная постель».
Характерная черта повседневности коммуналок – обнаженность личного и сокровенного.
И конечно, в рамках этой субкультуры не было места для обособления спальни как некоего
знака устойчивости частной жизни и семьи. Но в конце 1930-х годов власть уже не собиралась
разрушать традиционный брак. Более того, если в конце 1920-х годов советские философы
утверждали, что «социализм несет с собой отмирание семьи», то через 10 лет они же объяв-
ляли традиционную семью базовой ячейкой нового общества, которая будет существовать и
при коммунизме. Такой устойчивой ячейке требовалось и соответствующее пространство для
существования. Неудивительно, что в немногочисленных довоенных сталинках, в случае засе-
ления их семьями социально ценных для власти людей, уже существовали специальные ком-
наты для сна. Однако подавляющему числу горожан такие удобства оказались просто недо-
ступны. На семейный комфорт для всех не хватало материальных средств, но зато появились
способы принуждения, которые якобы могли укрепить брачно-семейную жизнь. Главным из
них было правительственное постановление 1936 года о запрете абортов. Так в СССР фак-
тически ввели жесткий контроль над частной жизнью людей: в первую очередь тех, кто был
лишен нормального жилья.
Справедливости ради следует сказать, что и в Европе между двумя мировыми войнами
тоже не произошло тотальной интимизации пространства сна. Свидетельства отсутствия при-
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
165
стойных условия жизни в 1920-х годах можно обнаружить в художественной литературе. Арчи-
бальд Кронин в романе «Цитадель» (1937) фиксирует реакцию молодого врача Эндрю Мэн-
сона на бытовые условия шахтерского городка в Южном Уэльсе. События книги начинаются в
1924 году: «Они ехали городом... который казался... беспорядочной кучей низеньких серых
домишек...» Встреча Мэнсона с первой пациенткой происходит в таком домике под синей
крышей. Врач осматривает молодую женщину «в присутствии мужа... в тесной, скудно осве-
щенной кухоньке с каменным полом». Спальное место больной расположено в алькове кухни.
Все остальные члены семьи ютятся в так называемой спальне на втором этаже! Не лучше жили
в это же время и малообеспеченные французы. Мишель Куост (1921–1997), известный фран-
цузский священник, социолог и писатель, автор классического метода «городского опроса», в
одном из своих исследований отмечал: «Довольно часто в домах бывает всего одна кровать.
На ней спят вдвоем, вчетвером, впятером, а иногда и больше».
Условия жизни в довоенной Европе наводят на мысль о том, что существование устой-
чивого частного пространства могло стать реальностью лишь в контексте массового жилищ-
ного строительства. Вторая мировая война усугубила ситуацию – разрушенные дома европей-
цев не представляли собой локусы, где в должной форме складывались бы новые стереотипы
частного. Это остро ощущали в Германии, хотя именно здесь в 1920-х
–
начале 1930-х годов
осуществлялись попытки возведения дешевых доступных квартир. На рубеже 1940–1950-х
годов «квартирный вопрос» и связанная с ним проблема выделения места для сна и прокре-
ации для многих жителей немецких городов носили катастрофический характер. Читатель
сможет узнать об этом, например, из уже упоминавшегося романа Генриха Бёлля «И не ска-
зал ни единого слова». Мир не принес героям ни комфорта, ни покоя. Герои Фред и Кэте,
еще довольно молодые мужчина и женщина, с детьми вынуждены сосуществовать впятером
в страшной тесноте. Их квартира представляет собой «одну-единственную комнату, от кото-
рой... отделили фанерной перегородкой небольшую каморку, где спит малыш и куда... свали-
ваем всякий хлам». Убого выглядят постели старших детей: девочка «спит на американской
складной кровати», которую днем подвешивают к потолку! Мальчик ютится «на старом плю-
шевом диванчике, который уже давно слишком короток для него». У взрослых место для сна
вообще носит символический характер. Отец семейства не в состоянии справиться с убоже-
ством быта и уходит из дома. Однако раз в неделю он снимает на ночь номер в гостинице,
«чтобы спать со своей женой». «Когда было по-настоящему тепло, – говорит главный герой, –
мы иногда встречались в парках или в парадных разрушенных домов, в самом центре города,
чтобы быть уверенными, что нас никто не застигнет врасплох. У нас слишком маленькая ком-
ната – вот и все. Кроме того, стена, отделяющая нас от соседей, слишком тонкая». Полные
настоящего драматизма слова вкладывает Бёлль в уста Кэте: «Я бросаю тесто на стол, раскаты-
ваю его... колочу по тесту и думаю о миллионах поколений бедняков, которые жили на земле,
не имея места для любви...» (курсив мой. – Н. Л .).
Но не только свобода секса регламентировалась отсутствием индивидуального места для
сна, ограничивались и другие проявления приватного. Даже в конце 1950-х годов для боль-
шинства немцев отдельная спальня представляла собой скорее мечту, нежели реальность. Уро-
женка Берлина Сибилла Анн, автор книги «Почему женщины сегодня другие» (2002), вспо-
миная о своей молодости, утверждает, что почти все горожане «жили в стесненных условиях»,
«до получения аттестата зрелости... не имели собственной комнаты». Неудивительно, что для
западноевропейского горожанина небольшого достатка наличие спальни для пары или отдель-
ного человека являлось свидетельством роста социального статуса личности.
В середине 1950-х годов во многих европейских странах развернулось массовое строи-
тельство доступного жилья. Французские исследователи не случайно называют 1954 год свое-
образной вехой, «начиная с которой получил распространение прогресс». В квартирах новых
домов, кроме других помещений, обязательно наличествовали отдельные спальни для взрос-
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
166
лых и детей. Неудивительно, что такое жилье становилось «обывательской» – в хорошем
смысле этого слова – мечтой. Француженки, например, считали наличие индивидуальной ком-
наты для сна обязательным условием для заключения брака. Подруга главной героини романа
Эльзы Триоле «Розы в кредит» четко формулировала свои взгляды на супружеский быт: «Чего
бы она достигла, если бы вышла замуж за Жака? Жак живет со своими родителями-рабочими,
у него даже нет своей комнаты. Пришлось бы спать в столовой... Хотя Жак и зарабатывает на
жизнь, им все равно не хватило бы на отдельную квартиру, и, когда Сесиль в тысячу первый раз
сказала ему, что надо подождать, что она не будет жить с ним, пока нет уверенности, что у них
будет квартира, он вдруг обиделся и заявил, что больше не хочет ее видеть». Возможно, Жаку,
молодому человеку из рабочей семьи, требования невесты показались, как сказали бы в СССР,
мещанскими, но в них закодированы многовековые представления о значимости отдельного
места для сна и прокреации.
Возведение в большинстве стран Европы дешевого жилья совпало с «великой сексуаль-
ной революцией» рубежа 1950–1960-х годов. Самый известный российский, а тогда еще совет-
ский сексолог Игорь Кон в 1967 году выделил основные черты этого явления: «дезорганизация
семьи, ослабление регулятивной функции брака, либерализация половой морали, растущая
свобода половых отношений». Через 30 лет ученый добавил к этому перечню терпимое отно-
шение к добрачной сексуальности и внебрачному сожительству; повышение общественного
интереса к эротике; либерализацию взглядов на нетрадиционные формы интимных контактов
и т. д . Конечно, в условиях отдельной спальни осуществлять все перечисленное в обыденной
практике несколько проще, чем в тесноте и неустроенности. Если принять во внимание бурное
строительство доступных квартир, то можно сказать, что западный обыватель подготовился
к изменению кодов прокреационного поведения, связанного с проблемой пространства сна.
Однако Кон упустил важную характеристику сексуальной революции – разрешение прерыва-
ния беременности по желанию самой женщины.
Скорее всего, невнимание видного ученого к важнейшей составляющей комфорта
интимности связано с нежеланием признавать явное отставание Запада в этой сфере. Ведь в
СССР аборты легализовали уже в 1920 году. Желающим предоставлялась возможность сде-
лать бесплатную операцию по прерыванию беременности в специальном медицинском учре-
ждении, независимо от того, составляет дальнейшее вынашивание плода угрозу здоровью жен-
щины или нет. Это положение закреплено в брачно-семейном кодексе 1926 года. Получалось,
что за 40 лет до начала «великой сексуальной революции» именно у советских женщин появи-
лась возможность реализовать свои интимные потребности вне связи с обязательным воспро-
изводством потомства. Одновременно материнство могло становиться результатом свободного
выбора. В общем, используя выражение Юрия Визбора, популярнейшего барда 1960-х, можно
констатировать, что СССР «впереди планеты всей» оказался не только «в области балета», но
и «в области абортов».
Однако предлагаемые «льготы» в сфере прокреации не имели должной пространствен-
ной составляющей. А в середине 1930-х годов официальная советская «сексуальная револю-
ция» и вовсе завершилась: в 1936 году в СССР запретили аборты без явных медицинских
показаний. В стране резко выросло количество криминальных абортов, увеличилось и число
детоубийств, в конце 1930-х годов они составляли более четверти всех убийств в стране.
Запрет на искусственное прерывание беременности продолжал действовать в СССР и
после Великой Отечественной войны. И в этом смысле советских женщин «уравняли в пра-
вах» с западноевропейскими. В Европе до конца 1970-х годов репродуктивность по-прежнему
регулировалась государством – аборты были табуированы. В Восточной Германии операцию
по искусственному выкидышу легализовали в 1972 году. Западные немки под лозунгом «Мой
живот принадлежит мне» добились разрешения абортов в 1976 году. За год до этого во Фран-
ции власти наконец отреагировали на призыв феминисток «Мое тело – мое дело». До 1975
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
167
года даже счастливые обладательницы отдельного жилья, но принадлежавшие к малообеспе-
ченным слоям населения, в случае нежелательной беременности прибегали к услугам подполь-
ных абортмахеров. Об этом, в частности, писала в середине 1960-х годов Франсуаза Саган.
Люсиль, героиня романа «Сигнал к капитуляции» (1965), живет с любимым, но весьма небо-
гатым мужчиной в его маленькой квартирке, где спальня немногим больше кухни. Идиллия
рушится, когда обнаруживается, что Люсиль беременна и явно не готова стать матерью. Аборты
во Франции запрещены. Героиня оказывается перед нелегким выбором: «Презрительное выра-
жение, похоже, никогда не сходило с плоской, некрасивой физиономии лекаря-недоучки. Не
совсем ясно было, относится ли оно к нему самому или к женщинам, которым он помогает
„избавиться от неприятности“. Он занимался этим уже два года и ценил свои услуги недорого
–
восемьдесят тысяч франков. Но оперировал на дому у клиенток и без анестезии. Случись
осложнение, обращаться не к нему. Прийти он должен был завтра вечером... У Люсили был
еще адрес врача в Швейцарии, под Лозанной. Но у того операция стоила двести тысяч плюс
дорога. Это совершенно нереально... Это – для избранных. Клиника, медсестры, обезболива-
ние – все это не для нее. Она пойдет под нож к мяснику, авось как-нибудь выкарабкается».
В общем, француженки в сложной ситуации с полным правом могли говорить: «Заграница
нам поможет, но за приличные деньги». Впечатляюще выглядят подробности описания под-
польного аборта и в мемуарной повести «Событие» французской писательницы Анни Эрно,
лауреата Нобелевской премии по литературе 2022 года. Так что, несмотря на появление у зна-
чительной части европейцев отдельных спален в «доступном жилье», развитие «сексуальной
революции» тормозилось из-за отсутствия должной правовой базы, а конкретнее, гуманного
абортного законодательства. В СССР ситуация развивалась по иному сценарию.
Хроническая нехватка жилья в советских городах усилилась разрушениями Великой
Отечественной войны. Интимизированные пространства для сна и любви по-прежнему были
редкостью даже в домах новой постройки – и одновременно признаком принадлежности людей
к советским элитам. Даниил Гранин в романе «Искатели» (1954) с легкой иронией пишет о
спальне в квартире чиновника от науки Виктора Потапенко: «Солнце забиралось в спальню с
утра. Сперва оно захватывало тот край подоконника, где стоял столетник. Потом лучи вспы-
хивали радугой среди туалетных флаконов, ползли по стене, двигались к картине... Из детской
доносился приглушенный шум – это Клава [няня] торопила Наденьку одеваться и уводила в
детскую группу. Лиза оставалась одна... Солнце подступало все ближе к кровати. Косая тень
изголовья тянулась через ковер... Лиза ждала, когда солнечный квадрат окна вползет к ней
на подушку. Она могла лежать хоть до вечера». Так выглядела вполне буржуазная роскошь в
духе канонов сталинского гламура. Одновременно в книге есть и описание обыденной жизни в
коммуналке семьи Марины, возлюбленной главного героя Андрея Лобанова. Семья из четырех
человек обитает в одном помещении: «Это была большая, в два окна комната; несколько кро-
ватей отгорожены ширмами...» Здесь происходило все и сразу. Отец семейства брился, разло-
жив на подоконнике приборы для традиционной мужской процедуры: зеркало, стаканчик для
приготовления мыльной пены, помазок и бритвенный станок. Младший сын за общим (обе-
денным) столом делал уроки. Хозяйка дома наводила порядок в буфете, а Марина перебирала
ягоды для варенья. В общем, об интимизации пространства рассуждать не приходилось.
Условия существования многих семей мало чем отличались от быта послевоенных совет-
ских общежитий. Писатель сугубо советской ориентации Вера Панова не могла поступиться
правдой и включила в свой вполне советский роман «Времена года» описание «радостей»
общежитского быта в городе Энске в начале 1950-х годов. Картина сталинского «бытоустрой-
ства» получилась далеко не гламурной: «Приземистый двухэтажный дом старой постройки.
<..> Еле светит пыльная лампочка, освещая лестницу. Стертые каменные ступени. Расшатан-
ные перила. Площадка. Дверь. Сюда почти не доходит свет снизу. <. .> Шибает в нос дезинфек-
цией...» В таких условиях живут работницы химического завода. Кто-то из них пытается даже
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
168
«построить семью» в углу общей комнаты, ограничив свое пространство ширмой: «За ширмой
ужинали мужчина и женщина. Больше ни души сейчас не было в комнате, и стол, стоявший
посредине, был свободен, но женщина кормила мужчину в своем уголке, у тумбочки. Вторая
тарелка на тумбочке не умещалась, женщина держала ее на коленях. Она сидела на кровати,
муж на стуле. Им было тесно и неудобно, но это все же был свой угол, своя тумбочка; здесь
был коврик над кроватью, и прошивки на наволочках, и цветочки на ширме, это был очаг;
в час семейного отдыха они льнули к очагу». В другом углу комнаты за простынями ютилась
еще одна семейная пара... Так протекала интимная жизнь – основа семейного союза. Смелость
Пановой впечатляет, ведь роман написан в 1950–1952 годах и опубликован в конце 1953 года,
вскоре после смерти Сталина. Неудивительно, что сталинисты от литературы ополчились на
писательницу. Ее обвиняли в «объективизме» и «обывательщине». Но дело было сделано –
советский литератор прямо заявил о важности вопроса интимного пространства повседневно-
сти, а проще говоря, отдельной спальни для прочности брака. В уста коменданта общежития
Панова вложила следующие слова: «Вот... говорят – для семейной жизни требуется любовь, а
я тебе скажу: жилплощадь ничуть даже не меньше! Без площади любовь не держится...»
Художественная литература – безусловно, важный источник для осмысления бытовых
проблем. Она доступна любому интересующемуся сравнительно недавним прошлым и вполне
верифицируема с помощью традиционных исторических документов. И вот один из них:
«Докладная записка консультанта приемной председателя Президиума Верховного Совета
СССР... Н . М. Швернику „О результатах проверки материально-бытовых условий инвалида
Отечественной войны второй группы... и его жены. 2 ноября 1949 г.“» Несмотря на корявость
лексики документа, стоит привести пространные цитаты из него. Суть дела сводится к следу-
ющему:
Инвалид Отечественной войны 2 группы, получает пенсию в размере 200
рублей, учится на портного... женат с 1946 года, имеет полуторагодовалого
сына, с которым проживает в мужском общежитии... В комнате общежития
проживает еще 3 инвалида Великой отечественной войны... Его жена...
проживает в семье мачехи. В комнате 18 кв. м. проживают: мачеха 58 лет с
тремя дочерьми (двое из них замужем)... Таким образом, на площади 18 кв. м .
проживает 7 человек... [Жена] зарабатывает в среднем 500 рублей, из которых
200 рублей платит мачехе за сына, за которым та ухаживает днем, пока отец
и мать на работе, и через месяц платит за квартиру 80 рублей... Отношения
между ней и семьей мачехи очень плохие... Когда он [муж] изредка остается
ночевать, это приводит к страшным скандалам, вплоть до того, что мачеха
вызывает домоуправа или милиционера. Ребенка приходится каждый вечер
носить к отцу в общежитие... В настоящее время [жена] снова беременна.
Муж и жена ... заявили... что в этих условиях они не могут воспитать второго
ребенка... в виду чего они и обратились... с просьбой сделать аборт.
Консультант приемной, проверив реальность жалобы, заключил: «Супруги... в тече -
ние трех лет не могут жить вместе и перспективы на получение семейной жилплощади...
не имеют, что создает совершенно невозможные условия для нормального воспитания име-
ющегося ребенка. Рождение второго ребенка поставит семью в безвыходное положение». На
заявление молодой семьи 11 ноября 1949 года наложили следующую резолюцию: «По указа-
нию тов. Шверника Н. М. разрешить аборт». Трагикомизм ситуации очевиден: сугубо част-
ный вопрос в СССР на рубеже 1940–1950-х годов решился только после вмешательства номи-
нального главы государства. И тем не менее факт остается фактом – женщина сделала аборт
легально и к тому же бесплатно, в отличие от многих и многих француженок, немок, италья-
нок и др. Но, конечно, просьб всех желающих избавиться от незапланированной беременности
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
169
крупный государственный деятель не мог удовлетворить. Советские женщины жили под стра-
хом нежелательной беременности и наказания за избавление от нее. Одновременно количе-
ство искусственных выкидышей неуклонно росло. Треть из них совершалась, как отмечалось
на заседании Коллегии Министерства юстиции СССР в мае 1950 года, по причине тяжелых
бытовых условий.
Однако на рубеже 1940–1950-х власть не смогла решить пресловутый «жилищный
вопрос». Дома в СССР строились, но медленными темпами, а главное – площадь в них распре-
делялась «покомнатно», что уничтожало саму идею спальни как изолированного пространства
сна, прокреации и секса. Некую разрядку ситуации внесло правительственное решение о лега-
лизации абортов в СССР. В августе 1954 года отменили уголовную ответственность беремен-
ных женщин за совершение искусственного выкидыша. А в ноябре 1955 года Указом Прези-
диума Верховного Совета СССР «женщине (предоставили. – Н . Л .) возможности самой решать
вопрос о материнстве». Власть поняла наконец, что «нельзя превращать женщину в суще-
ство, которое должно рожать и рожать!». Эти слова приписывают министру здравоохранения
РСФСР с 1950 по 1953 и СССР с 1954 по 1959 год Марии Ковригиной. Современному про-
свещенному читателю она известна в основном благодаря роману Людмилы Улицкой «Казус
Кукоцкого», где описана как «немолодая женщина, опытная чиновница, партийная от пегой
маковки до застарелых мозолей». За ней якобы «с давних лет держалось прозвище Коняги»,
отчасти связанное «с ее неутомимостью и редкой способностью идти, не сворачивая, в указан-
ном направлении». Характеристику Ковригиной придется оставить на совести талантливого
автора. Однако использование оценки советского министра здравоохранения даже в тексте
научно-популярного толка некорректно. Ведь роман Улицкой написан в 2000 году, почти через
полвека после событий, связанных с развитием антиабортного законодательства в СССР, и не
может служить историческим источником. А жаль – текст более чем антропологичен.
В середине 1950-х годов даже во властном дискурсе произошло разделение медицин-
ского и социального аспектов оценки операции по предотвращению беременности. В 1956
году на Всесоюзном совещании актива медицинских работников та самая «Коняга», тогдаш-
ний реальный министр здравоохранения СССР, главный инициатор отмены запрета на аборты,
обратила особое внимание на медико-гигиеническую пропаганду противозачаточных средств
как способ борьбы с абортами. Конечно, это был знак свободы. Но решить бытовой аспект про-
блемы контрацепции оказалось непросто. Непросвещенность населения в вопросах регулиро-
вания рождаемости требовала решительных мер. Справедливости ради следует сказать, что
они принимались. В 1959 году в «Краткой энциклопедии домашнего хозяйства» отмечалось:
«Если беременность противопоказана по состоянию здоровья или нежелательна по тем или
иным причинам, то, чтобы не прибегать к абортам, следует предупреждать зачатие. Для выбора
противозачаточного средства следует обратиться к врачу». В женских консультациях преду-
сматривалось введение специальных картотек по учету эффективности применяемых противо-
зачаточных средств. Женщинам, пользующимся контрацептивами, настойчиво рекомендовали
находиться под наблюдением специалистов. Советские медики отдавали предпочтение тради-
ционным видам предохранения – мужским и женским протекторам. Одновременно фарма-
цевтическая промышленность предлагала населению и такие средства регулирования рождае-
мости, как грамицидиновая паста, метаксил гидрохинон, алкацептин и др. Но эти препараты
были сложны в применении, особенно если места сна и прокреации не выглядели должным
образом интимизированными, а санитарно-гигиенические локусы являлись в прямом смысле
«местами общего пользования». Выходом могли стать таблетированные гормональные контра-
цептивы. Первый оральный препарат для предупреждения беременности – эновид – появился
в США в 1960 году. Примерно тогда же в СССР в качестве «пилотного» варианта разработали
средство оновлар, аналог западного контрацептива ановлара. Однако советские гинекологи в
то время считали гормональные средства хотя и эффективными, но далеко не безвредными.
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
170
Справедливости ради следует отметить, что в Западной Европе гормональная контрацепция
внедрялась тоже неспешно. Западногерманские гинекологи до начала 1970-х годов прописы-
вали противозачаточные таблетки лишь семейным парам, уже имевшим детей. Но, как и в слу-
чае с абортами, материально обеспеченные немки и немцы могли съездить за вожделенными
таблетками «для любви» в соседние европейские страны. У среднестатистической советской
женщины такой возможности не было.
Малокомфортное жилье осложняло частную жизнь советских горожан. Странно разви-
валась детская и подростковая приватность, в пространстве которой формировалась искажен-
ная модель сексуальности. Высокообразованные мемуаристы, например искусствовед Михаил
Герман, чья юность пришлась на середину 1950-х годов, писал об этом феномене в деликатной
форме: «Странной жизнью жил я... с мамой и теткой, втроем в одной комнате (проходной,
соседи попадали из кухни к себе через тамбур, отгороженный занавеской); я мечтал только о
собственном жилье, об уединении». Более жестко высказываются об «эротической» атмосфере
тесных жилищ респонденты социологических опросов начала XXI века. Женщина 1946 года
рождения информировала своих интервьюеров: «Я... с раннего детства много времени про-
водила на улице, играя с детьми разного возраста из разных семей. Из-за плохих жилищных
условий, не очень высокого материального и культурного уровня этих семей дети рано были
осведомлены о половых отношениях и в меру своего понимания делились своими знаниями
с более младшими детьми». Сексолог Кон, юноша из советской послевоенной коммуналки,
утверждал: «Когда позже я писал, что самым страшным фактором советской сексуальности
было отсутствие места, я знал это не понаслышке».
Жилищные условия вынуждали самостоятельно конструировать своеобразные локусы
интимности в коммунальном быту. У Иосифа Бродского и его ближайшего окружения «не
было своих комнат, чтобы заманивать туда девушку, и у девушек не было комнат. Романы...
были по преимуществу романы пешеходные и романы бесед...». Как и большинство его совре-
менников, поэт, «когда и количество книг, и потребность в уединении драматически воз-
росли», выделил в общей с родителями комнате в коммуналке свое спальное пространство
с помощью книжных полок и шкафа. Локус получил название «закуток». Друзья проникали
сюда, не тревожа родственников будущего нобелевского лауреата. А чтобы скрыть сексуаль-
ный подтекст некоторых визитов, хозяин часто заводил проигрыватель. По традициям «интел-
лектуального интима» 1960-х годов звучала музыка Иоганна Себастьяна Баха.
По свидетельству питерского «стиляги» писателя Олега Яцкевича, «пуританства не было
никакого, просто условия ужасающие...». Первый эротический опыт проходил в комнате ком-
муналки: «Мамы не было – уехала куда-то к родственникам. Брат на занятиях. Но все время
заглядывали соседи, звали к телефону». Тот же Яцкевич вспоминал, что любовные практики
осваивались и на лестницах старых городских домов с большими подоконниками и межквар-
тирными площадками. Здесь все и проделывали, предварительно вывернув лампочки, чтобы
соседи пользовались парадным входом и не мешали бурной половой жизни подрастающего
поколения. В такой обстановке использование кратковременно действующих женских кон-
трацептивов (пасты, мази, свечи, спринцевание) становилось проблематичным. Возможно,
отчасти и о проблемах предохранения в сложных бытовых условиях писал искусствовед Гер-
ман: «Коммунальные квартиры, бездомность и бесприютность придавали течению серьезных
и несерьезных романов нечистую поспешность».
Отсутствие нормального жилья превращало даже относительно стабильные добрачные
отношения вполне взрослых людей в эротические приключения с постоянным поиском мест
для встреч. Ситуацию недвусмысленно изобразил оттепельный кинематограф, в частности
фильм «Девять дней одного года» (1961) режиссера Михаила Ромма. Кинолента рассказывала
о молодых ученых-физиках, в то время самой прогрессивной части советского общества. В
кинокартине спокойно, правда, иносказательно обсуждаются проблемы интимности. Главный
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
171
женский персонаж, физик Леля (актриса Татьяна Лаврова), с явным раздражением рассказы-
вает о местах своих встреч с любимым человеком: «Я устала от того, что это тянется шесть
лет. От того, что за все эти годы он был в Москве четыре... нет, пять раз. Гостиница „Укра-
ина“..., „Турист“... А то еще комната подруги, которая ушла в кино...» Следует заметить,
что влюбленным в определенной мере повезло. Физик Гусев (артист Алексей Баталов) приез-
жал в Москву в командировки. Ему полагалось официальное место в гостинице, возможно,
даже номер на одного человека, а следовательно, право днем пригласить к себе гостя (гостью).
Людей с постоянной пропиской в гостиницы своих городов не пускали, и это очень осложняло
интимные практики. Кон вспоминал: «В конце 50-х гг . на партийном собрании философского
факультета... слушали персональное дело тридцатилетнего студента, который в пьяном виде
привел в общежитие проститутку и расположился с ней в коридоре у дверей соседней ком-
наты. Разумеется, мужику объявили выговор. А между собой преподаватели говорили: „Ну, а
что ему делать? Пятилетнее половое воздержание в его возрасте затруднительно и вредно. В
гостиницу не попадешь. В парке холодно, да и милиция. Единственный способ не нарушать
норм советского права и коммунистической морали – заниматься мастурбацией“. Но публично
это сказать, даже в шутку, было нельзя».
Люди, конечно же, видели связь между качеством интимной жизни и «квартирным
вопросом». Однако публично посмеиваться на эту тему пока не решались. При фронтальном
просмотре журнала «Крокодил» за 1952–1967 годы не удалось обнаружить ни фельетонов,
ни карикатур, посвященных «половому вопросу». Встречались, правда, шутки о слишком ста-
рых мужьях молодых прелестниц и о странностях процедуры развода – в частности, о всем
надоевших обязательных объявлениях в газетах о расторжении брака. Как знак робких пере-
мен и попытку критики ханжества можно лишь отметить карикатуру-диптих художника Льва
Самойлова. Он изобразил своеобразный учительский «аврал» перед культпоходом в театр.
На первом рисунке изображалось заседание педсовета. Директор сообщал коллегам: «Завтра
десятиклассники идут в театр. Примем меры предосторожности!» Меры предосторожности
заключались в переименовании пьес, которые будут смотреть старшеклассники. На втором
рисунке педагоги спешно меняли на афишах слово «любовь» на не слишком точные сино-
нимы – «дружба» и «уважение»: «Коварство и любовь» («Коварство и уважение»), «Любовь
Яровая» («Друг Яровая»), «Любовь к трем апельсинам» («Уважение к трем апельсинам»),
«Любовь с первого взгляда» («Дружба с первого взгляда»).
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
172
Крокодил. 1962. Рисунок Л. Самойлова
Однако сомнительный камуфляж мало помогал решению интимных проблем. В сексу-
альных автобиографиях шестидесятников, правда написанных часто через 40 лет после самих
событий, можно прочитать: «Эти встречи были ради секса, который буквально помогал жить
счастливо мне и ему. Я стала задумываться, почему так происходит, почему нам так хорошо, и
пришла к заключению, что... нам никто и ничто не мешало заниматься любовью. У него дома
двое маленьких детей, молодая жена и маленькая неудобная квартира». Впечатляющим выгля-
дит описание супружеской «любви» в комнате коммуналки в середине 1950-х годов: «Все про-
исходило в одной комнате, где рядом с нашей постелью спали на оттоманке мама и бабушка.
Мы ждали, когда они уснут и мы сможем, как говорят сейчас, заняться любовью... Конечно,
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
173
мы иногда, только оставшись наедине (а это в наше время было невозможно, практически вся
жизнь интимная проходила на глазах близких), позволяли себе свободу действий, без явных
или косвенных (спящих рядом) свидетелей».
Настоящую «трагичность» развития семейного союза вне комфортного жилья отразили
авторы оперетты «Москва, Черемушки» в тексте дуэта Саши и Маши. Молодые люди пожени-
лись полгода назад, но она по-прежнему живет в общежитии, а он с замужней сестрой и ее
детьми – в проходной комнате. Пара встречается то в кино, то в парке, но лучшим местом счи-
тает вокзал, где можно без стеснения целоваться, изображая провожающих. Для современного
человека ситуация выглядит абсурдной, но в середине 1950-х годов – это реальность. Она не
вызвала отторжения как некая выдумка авторов оперетты. Ведь многие молодые пары могли
примерить на себя детали жизни Саши и Маши:
Когда по улицам брожу,
В чужие окна я гляжу.
О, как мечтаю я давно
Иметь свое окно!
Жаль, общей крыши нет у нас,
И врозь должны мы жить.
Как жаль, что каждый раз должны
Друг другу мы говорить:
–
До свиданья, Маша!
–
До свиданья, Саша!
–
Значит, встретимся завтра?
–
Ровно в шесть у театра.
Очень трудно, между прочим,
Говорить «спокойной ночи»,
Если в разные районы
Спать идут молодожены.
–
До свиданья, супруг!
–
До свиданья, мой друг.
Забавно, не правда ли? Но Генрих Бёлль написал на эту тему трагедийный роман «И не
сказал ни единого слова». А вот Шостакович в компании с Владимиром Массом и Михаилом
Червинским – некий водевильчик. И это еще один яркий пример «советского несоветского».
Молодожены Саша и Маша, судя по тексту оперетты, не теряли надежды на изменение быта:
Придет пора, и в новый дом
С тобою вместе мы войдем.
–
Ах, это сон.
–
Да, это сон.
Но знай, он сбудется, наш сон.
Сон действительно сбылся – в районе московских Черемушек появились первые «хру-
щевки». И все же оперетта Шостаковича – лишнее подтверждение того, что анекдот о том, что
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
174
трагедия – это «когда есть КОГО и ЧЕМ, но нету ГДЕ» – не ерническая выдумка, а реалисти-
ческое отражение деталей советской послевоенной повседневности.
Пространство, именуемое «спальней», в условиях коммунально-барачного быта и поком-
натного распределения жилья выглядело как химера – неосуществимая, несбыточная и стран-
ная мечта. Официальные документы в этом случае менее правдивы, нежели такие источники,
как анекдоты или литературные тексты. Действительно, странной выглядит в СНиПе 1954 года
– к ано ниче ском документе сталинской жилищной архитектуры – фраза о том, что «спальни не
должны быть проходными». Возможно, в жилье для советской элиты так и было. Ведь людям,
особо ценным для власти, могли предоставить отдельную квартиру из двух, трех, четырех, пяти
и даже шести комнат. Но основная масса счастливых новоселов сталинских новостроек имела
по одной комнате, где по-прежнему приходилось обособлять места для сна подручными сред-
ствами. Семья героев «Денискиных рассказов» Виктора Драгунского получает «новое жилье,
со всеми удобствами и, между прочим, с мусоропроводом». Последняя деталь – свидетель-
ство приобщения к благам архитектуры «большого стиля». Действительно, там были высокие
потолки, раздельные ванные и уборные, довольно широкие коридоры. Но все это великолепие
лишь модификация обычной коммуналки: мама, папа и Дениска живут в одной комнате. Вто-
роклассник Кораблев спит на раскладушке в закутке за шкафом, да и у родителей нет обособ-
ленного спального места. Но перемены явно близились.
В 1956 году Госстрой и Союз архитекторов СССР провели конкурс проектов пятиэтаж-
ных жилых домов. Зодчие много экспериментировали с размерами кухонь и санузлов и одно-
временно заботились об обособлении спального места. В однокомнатных квартирах плани-
ровалось обустройство специальных ниш для кровати – «заемов». В некоторых вариантах
«хрущевок» они достигали 4–4,5 квадратного метра. Так предполагалось осуществить инти-
мизацию мест приватности. Однако реально спальня как отдельное пространство для сна и
прокреации стала появляться лишь после июльского постановления ЦК КПСС и Совета мини-
стров СССР 1957 года «О развитии жилищного строительства в СССР» – официального реше-
ния о строительстве экономичных, благоустроенных квартир «для заселения одной семьей».
В СНиПе 1958 года указывалось: «Площадь спальни должна быть не менее 8 кв. м., а
ширина спальни – не менее 2,2 м.». Во французских ашелемах «жилые» комнаты, которые
использовали и под спальни, тоже были маленькими – от 9 квадратных метров. Те же размеры
фигурировали и в сталинских СНиПах 1954 года. Получается, что в «хрущевках» предлагалось
сократить площадь специально обособленных спальных локусов всего на метр, а ширину и
вообще на 30 сантиметров! Но почему-то противники типового оттепельного строительства
все это не принимали во внимание.
Обзор 22 серий «хрущевок», возведенных по СНиПам 1958 года, показывает, что самый
маленький размер спальни равнялся 6,6 квадратного метра и встречался лишь в одном типе
зданий. А в остальных серийных строениях площадь помещений для сна составляла 8,6, 9,3
и даже 11,3 квадратного метра. В 1959 году в «Краткой энциклопедии домашнего хозяйства»
появляется специальная статья «Спальня». Пока это информационный материал о простран-
стве вообще, без уточнения его конкретных размеров, но с довольно подробным описанием
предметного оснащения: «СПАЛЬНЯ. В набор мебели для спальной комнаты входят при-
мерно следующие предметы: две кровати, две прикроватных тумбочки, туалетный столик (или
комод), два-три стула, шкаф для платья, обычный переносной, иногда стенной встроенный.
В некоторых квартирах вместо шкафа для платья и белья устраивается гардеробная. Если в
спальне для родителей находится ребенок, то в набор мебели входит детская кровать».
Этот достаточно приземленный текст полон важных бытовых знаков. Они свидетель-
ствуют о серьезных социальных процессах в пространстве советской повседневности, связан-
ных с новыми телесными практиками. Внимание привлекает пока еще каноническая мар-
кировка кровати – центрального предмета в спальне. В «Краткой энциклопедии домашнего
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
175
хозяйства» даже имеется отдельная статья «КРОВАТЬ», где, правда, уже фиксируются нов-
шества в конструкции спальных мест: «Кровать – деревянный или металлический каркас, на
который укладывается матрас, наматрасник и постельные принадлежности». Необычно упо-
минание дерева в качестве материала, поскольку долгое время ножки и спинки постели дела-
лись из никелированных и эмалированных металлических трубок, нередко украшенных круп-
ными металлическими шарами. Кровать именно такого типа упоминается в советском фильме
«Подвиг разведчика» (1947). В качестве пароля и отзыва герои используют следующие фразы:
«У вас продается славянский шкаф? – Шкаф уже продан, могу предложить никелированную
кровать с тумбочкой» (курсив мой. – Н. Л .) . Деталь очень живая, а главное – правдивая.
Мебель сталинского гламура, действительно, часто украшалась нелепыми деталями. К
их числу относились и шары. У нового поколения советских людей такой декор ассоцииро-
вался с эстетикой «большого стиля». Петр Вайль и Александр Генис не случайно подчеркивали
особую ненависть романтиков 1960-х годов к сталинской мебели, и прежде всего к кровати
с шарами. Интересно, что еще в 1947 году о непреднамеренном, но радостном расставании
с этим мебельным декором написала Вера Панова в романе «Кружилиха». Старый рабочий
заставил дочь и зятя привезти из деревни хорошую кровать с «никелевыми шарами». «Одр»
оказался очень тяжелым и слегка ржавым. Молодые с трудом сложили его, предварительно
отвернув три «никелевых шара». Один остался на спинке – резьба пришла в полную негод-
ность. По дороге к поезду выяснилось, что с таким громоздким предметом в пассажирский
вагон не пустят. Кровати просто оставили на станции, шары с облегчением выбросили уже в
городе. Ситуацию можно рассматривать как акт бытового протеста. Панова описала расправу
с устаревшей мебелью на 10 лет раньше Виктора Розова, автора знаменитой антимещанской
пьесы «В поисках радости» (1957).
Отказ от громоздких предметов в спальне – основа серьезной модификации простран-
ства для сна. Авторы «Краткой энциклопедии домашнего хозяйства» обращали внимание на
новый, «утилитарный, а не декоративный» характер мебели: «Формы и отделка ее должны быть
простыми, облегчающими содержание ее в чистоте. Ножки мебели должны быть достаточно
высокими, чтобы легко убирать пыль из-под мебели. Матрацы в кроватях должны легко сни-
маться и переноситься»! И это, безусловно, новый подход к предметному наполнению спальни.
Но значимость именно кровати как мебельного атрибута отдыха и любви пока оставалась
незыблемой. В назидательном тоне в книге подчеркивалось: «Кровать, в отличие от дивана,
предназначается только для сна». В общем, все в духе песика Фафика: «Четвероногий друг
человека? Кровать!» В 1959 году в первом издании энциклопедии домашнего хозяйства ни
о тахте, ни о диване-кровати как спальных местах речь еще не шла. Вариабельность мебели,
столь почитавшаяся конструктивистами, пока была не в моде.
Но новые дома строились очень быстро, и одновременно менялось отношение к спаль-
ному месту. Привычная кровать нередко оценивалась негативно, как элемент бытовой куль-
туры эпохи сталинского «большого стиля». Известный детский писатель Лев Кассиль еще в
1958 году в книге под названием «Дело вкуса» резко осудил «пристрастие людей с неразвитым,
плохим вкусом к семейным кроватям, выставленным напоказ». «В комнате и без того не повер-
нешься, – рассуждал литератор, – но кровать занимает самое главное место». Скорее всего,
речь шла не об отдельной спальне, а о комнатах в коммуналках. Однако и в новых отдельных
квартирах возникала потребность в минимализме оснащения спален, где иногда предусмат-
ривалось место и для письменного стола, и для небольшой полки с книгами. В книге «Домо-
водство», изданной в 1960 году, уже предлагалось «кровать... заменить тахтой, накрытой ков-
ром или какой-нибудь декоративной тканью». Авторы издания советовали одеяла и подушки
«убирать на день в тумбочку или скатывать в валик и убирать в чехол из ткани, подходящей
к тахте». Постельные принадлежности, убранные таким образом, могли лежать на месте для
сна в виде длинного диванного валика.
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
176
Привычная кровать как высокий одр с горой подушек и пышной периной, обязательно
стоящий у стены, заменялся или постепенно вытеснялся разнообразными видами легко транс-
формируемой мебели. Ведь отдых предполагал не только сон, но и иные не слишком актив-
ные формы досуга – например, возможность поваляться с любимой книжкой или послушать
музыку. В отдельной спальне советской «хрущевки» возможно было и это. Так уже жили в
послевоенной Европе: герой романа Джона Брейна «Путь наверх», молодой англичанин, пре-
бывает в полном восторге от комнаты, которую он снял в небольшом городке: «Эта комната
была, в сущности, первой, которую я мог по-настоящему назвать своей... Моя комната у тети
Эмили... не шла в счет. И это была, в сущности, только спальня. <. .> Здесь же, пройдя... в
мою комнату, я вступил в совершенно новый мир... Раскладной диван-кровать, нисколько не
напоминающий кровать, вид которой при свете дня всегда так неприятно наводит на мысль о
сне или о болезни. Два кресла, туалетный столик, гардероб и письменный стол – вся мебель
из светлого полированного дерева. На книжной полке кремового цвета – ваза с анемонами».
Советские проектировщики мебели планировали обставлять таким же образом и «хрущев-
ские» спальни. Пространство в результате могло соединить в себе элементы интимности и
современный подход к наполнению локусов приватности.
Эту новую тенденцию в сфере частной жизни советских людей, в первую очередь именно
жителей «хрущевок», отметил Александр Андреев в романе «Рассудите нас, люди» (1962).
Сетуя на излишнюю миниатюрность новых отдельных квартир – «одна комната шестнадцать
метров, вторая – двенадцать», автор все же осознает, что и здесь вполне можно организовать
комфортное пространство для интимной жизни: «Вот здесь мы поставим кровать, низкую и
широкую-широкую (для этой кровати отводилась почти половина комнаты. – Н. Л .) . И здесь
же поставим шкаф для платья... А рядом с кроватью – радиоприемник... чтобы можно было
включать и выключать его, не вставая с постели».
На рубеже 1950–1960-х появилась мода ставить постель в семейной спальне поперек ком-
наты. У супругов появлялась возможность подходить к кровати с обеих сторон. Казалось бы,
мелочь, но так разрушалась привычка отводить место с краю для женщины. Она по патриар-
хальным обычаям должна была просыпаться первой для приготовления пищи, а также вста-
вать к ребенку. Мужа при этом полагалось не беспокоить. При новой компоновке интерьера
спальни оба супруга могли и уделять внимание малышу, и не тревожить партнера. Кстати ска-
зать, присутствие в отдельном месте для сна ребенка дошкольного возраста считалось нормой.
В «Краткой энциклопедии домашнего хозяйства» (1959) можно прочесть следующее: «Если
в спальне для родителей находится ребенок, то в набор мебели входит детская кровать». В
литературном нарративе тоже можно найти свидетельства «детской оккупации» пространства
сна и прокреации. В том же романе «Рассудите нас, люди» молодые супруги планировали: «А
вот здесь мы поставим маленькую кроватку... А в кроватке – крошечная писклявая девочка
с черными кудряшками. На кудряшках голубой бант, как радар». В общем-то в 23-метровой
спальне такое вполне реально. Одновременно не стоит забывать, что в трех- и четырехком-
натных квартирах согласно СНиПу 1958 года задумывалась организация двух спален площа-
дью не менее 6 квадратных метров и шириной не уже 1,8 метра каждая. То есть при нали-
чии двух и более детей для них отводилось отдельное от родителей помещение. Жизненность
ситуации подтверждает художественная литература. Наталья Баранская в повести «Неделя как
неделя» (1969) сообщает о пространстве существования своей героини следующее: «Условия
у меня прекрасные – новая квартира, тридцать шесть метров (это только жилая площадь. –
Н. Л .), три комнаты...» Этот метраж, предоставленный молодой интеллигентной паре с двумя
детьми, делился на три локуса: «общая комната» и две спальни – детская и супружеская.
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
177
Крокодил. 1959. No 35. Рисунок М. Черемных
Новоиспеченным владельцам отдельных квартир, судя по художественному нарративу,
доставляло удовольствие именовать жилые комнаты «спальнями». Этот феномен отметил
Иван Шамякин в романе «Атланты и кариатиды»: «Функциональное, как говорят архитекторы,
назначение комнат в квартире... было весьма условно, потому что спали, к примеру, во всех
трех комнатах, но семья твердо придерживалась названий, которые бытовали в других много-
комнатных квартирах: столовая, спальня, детская. „Спальня“ одновременно служила хозяину
кабинетом и была завалена его проектами».
Однако у новоселов конца 1950-х
–
начала 1960-х годов и в отдельных спальнях возни-
кали серьезные проблемы. Старая мебель не желала размещаться в малогабаритных простран-
ствах. Кровати отличались громоздкостью и «тяжеловесностью», что талантливо изобразил
художник Михаил Черемных в карикатуре «Полуторка с прицепом», размещенной в журнале
«Крокодил» за 1959 год. Но пригодной по размерам мебели для заполнения пространств мало-
габаритных спален выпускали мало.
Не следует, конечно, думать, что власть ничего не предпринимала для решения мебель-
ной проблемы. Сначала появились законодательные документы, например постановление
Совета министров СССР от 19 марта 1958 года, которое так и называлось «Об увеличении
производства мебели для продажи населению в 1958–1960 годах и улучшении ее качества».
В 1958 и 1961 годах прошли два Всесоюзных конкурса на лучшие образцы мебели. В 1961
году определяющей стала идея трансформации предметов домашнего интерьера. Проектиров-
щики мебели настойчиво предлагали обставлять спальни диванами-кроватями. Они преобра-
зовывались в постель и с помощью откидной спинки по образцу раскрывающейся книжки,
и с использованием выдвижных ящиков, примерно как еврософа. Вся эта мебель стала зна-
ком хрущевской трансформации семейного быта, а слово «диван-кровать» – неологизмом
эпохи десталинизации. Об этом свидетельствуют изыскания лингвистов. Они включили поня-
тие «диван-кровать» в издание «Новые слова и значения. Словарь-справочник по материалам
прессы и литературы 60-х гг .». И это, конечно, фиксация прогресса в организации спального
места для малогабаритных локусов отдыха и прокреации. Однако и здесь возникали свои труд-
ности.
Непросто оказалось обставить должным образом домашний быт ребенка: детской мебели
явно не хватало. Журнал «Крокодил» достаточно регулярно информировал публику о мебель-
ных проблемах подрастающего поколения. Достаточно взглянуть на рисунок Константина Ели-
сеева в 23-м номере журнала «Крокодил» за 1958 год, чтобы осознать трудности быта родите-
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
178
лей с детьми. Отец семейства опиливает ножки у стульев и столов, чтобы дети могли нормально
ими пользоваться.
Крокодил. 1958. No 23. Рисунок К. Елисеева
И все же «постельная революция» в СССР на рубеже 1950–1960-х годов состоялась!
Новые компактные предметы интерьера меняли стилистику повседневного поведения боль-
шинства людей. И в первую очередь это происходило в миниатюрных пространствах для сна
и прокреации. Конечно, и жители так называемого старого фонда использовали складные
диваны и кресла-кровати. Они в годы оттепели считались брендовыми вещами. Но у жителей
«хрущевок» любовь к спальным трансформерам – осознанная необходимость.
Малогабаритное строительство оказалось благодатной почвой для развития идей «встро-
енной мебели» как для общих комнат, коридоров и кухонь, так и для спален. В первом издании
«Краткой энциклопедии домашнего хозяйства» (1959) можно прочесть: «Встроенная мебель
–
мебель, устроенная в нишах капитальных стен или образованная специально расположен-
ными перегородками: шкафы, столы, скамьи, кровати... Встроенная мебель не загромождает
помещение (что особенно важно при меблировке небольших комнат), а также рационально
позволяет использовать объем помещения». В книге приведены фотографии трансформеров.
На первой из них – ниша, созданная двумя шкафами, между ними постель, которая в дневное
время поднимается и закрепляется на стене. На второй фотографии представлено два варианта
кроватей, убирающихся в «нишу-шкаф», в одном случае даже с книжной полкой.
Доступные широкому читателю справочные издания по обустройству домашнего быта
в конце 1950-х
–
начале 1960-х годов обращали внимание на необходимость в пространстве
спальни туалетного столика. Его присутствие в помещении приватного характера свидетель-
ствовало о новом отношении к косметике и парфюмерии. Ярче всего это проявлялось в сфере
женской повседневности. В первое десятилетие существования Советского государства боль-
шевики придерживались формулы «Чистота – лучшая красота». Особы, употреблявшие деко-
ративную косметику, считались отрицательными типажами. Журнал «Работница» в 1924 году
рассказывал о девушках одной из фабрик, которые на комсомольском собрании постановили:
«Не пудриться и не мазаться. Лицо портится, и нехорошо. Как будто обман какой». А в одной
из статей в журнале «Работница» за 1927 год можно было прочесть следующее: «При повыше-
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
179
нии культурного уровня женщины вся эта косметика сама по себе ликвидируется». Но в реаль-
ности горожанки пользовались и пудрой, и духами, и губной помадой. Ведь, пропагандируя
аскетизм, власти одновременно возрождали производство косметики и парфюмерии в Совет-
ской стране. В 1922 году вновь начала работать знаменитая фабрика Брокара. Но теперь она
называлась Государственный мыльно-парфюмерный завод No 5 «Новая Заря». На ее этикетках
наряду с названием продукции стояла аббревиатура ТЭЖЭ – Трест «Жиркость». Как писали
современники, «под этим салотопенным названием кроются самые изящные продукты: ...духи
в волнующих флакончиках, пудра – мечта, ну, словом, все такое, за что „жирно“ платят».
В 1930-х годах выпуск косметических и парфюмерных товаров заметно вырос. Сталин-
ское руководство охотно размещало средства «искусственной красоты» на «витрине» строяще-
гося социализма. Только одна фабрика «Северное сияние» в Ленинграде во второй половине
1930-х годов ежедневно выпускала 70 тысяч флаконов духов и одеколонов более ста наиме-
нований. Большевики с удовольствием позаимствовали придуманные парфюмерами фабрики
Брокара духи. До революции они назывались «Любимый букет Императрицы», но в историю
вошли под названием «Красная Москва». Аромат превратился в так называемый «советский
запах», знак сталинского гламура, пока доступный лишь новой элите. Довольно изящные фла-
коны духов, коробочки с пудрой и прочие женские радости, изготовленные советскими про-
изводителями в эпоху «большого стиля», могли приобщить горожанок к вполне буржуазным
практикам «чистки перышек». Так, героиня трилогии Алексея Толстого «Хождение по мукам»
Катя, в предреволюционной действительности вполне обеспеченная жена питерского преуспе-
вающего адвоката, называла процедуру домашнего ухода за собой. Она делала маникюр, про-
бовала разные виды косметики, и все это происходило в ее собственном гнездышке – спальне -
будуаре. Основная масса горожанок и до, и после Великой Отечественной войны не имела ни
пространства, ни мебели, пригодных для женских косметических практик.
Ситуацию и в этом случае могло изменить интенсивное жилищное строительство и вве-
дение поквартирного распределения жилья. С началом «хрущевской жилищной реформы»
в квартирах для одной семьи появился официально презентованный властью локус, где можно
было комфортно использовать средства декоративной косметики, одеколоны и духи, а также
делать домашний маникюр и модные прически. Конечно, женщны наводили красоту и в убо-
гом общежитии, и в многонаселенных коммуналках. Особа в папильотках и бигуди, а иногда
и с омолаживающими масками из клубники, огурцов и т. д. – постоя нная фигура советских
фильмов 1940–1950-х годов. Презентация ухода за собой в публичном пространстве – при-
вычка не слишком хорошая. Важным здесь является результат, а не процесс. Женское стрем-
ление приукрасить себя порой не раздражало, а, напротив, умиляло мужчин. Андрей Битов в
романе «Пушкинский дом» (1978) описал мужскую реакцию на повседневные дамские прак-
тики в коммуналках конца 1950-х годов: «Его радовала закопченная железная вилка, которую
Фаина уходила калить на кухню на газе, возвращалась, отставив руку в сторону с раскален-
ной вилкой и помахивая ею (на вилку она наматывала прядь, совершая последний и самый
выразительный локон), и столовый нож, которым она с поразительной ловкостью загибала себе
ресницы, и иголка, которой она разделяла по отдельности ресницы уже накрашенные...» Уди-
вительно созвучны эти строки с настроением героя романа Эриха Марии Ремарка «Три това-
рища» (1936). Чахоточная Пат, любовница главного героя романа, наводила красоту в комнате
жалкого пансиона, но это не мешало ей выглядеть обворожительной в глазах возлюбленного:
«Никогда еще я не чувствовал с такой силой вечную, непостижимую тайну женщины, как в
минуты, когда она тихо двигалась перед зеркалом, задумчиво гляделась в него, полностью
растворялась в себе, уходя в подсознательное, необъяснимое самоощущение своего пола...
Я любил мягкие и плавные движения Пат, когда она стояла у зеркала; какое это было чудес-
ное зрелище... или бережно и осторожно, как стрелу, подносила к бровям карандаш. В такие
минуты в ней было что-то от лани, и от гибкой пантеры, и даже от амазонки перед боем». Но
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
180
для такого восторга надо иметь литературный талант. Ведь при всей трогательности описаний
и Ремарка, и Битова убогость косметических потуг в сложных бытовых условиях очевидна.
В Европе после окончания Второй мировой войны обособление сугубо приватных мест
для наведения «красоты» происходило быстрее, чем в СССР, и темпы строительства индиви-
дуальных малогабаритных квартир играли здесь не последнюю роль. Появление «хрущевок»
с выделенными спальнями приближало каноны советской повседневности к западной стили-
стике частной жизни. Женские практики ухода за собой явно вестернизировались. Одновре-
менно в СССР увеличивалось производство парфюмерной продукции. Советские женщины
получили возможность пахнуть по-иному. До конца 1950-х годов в стране чаще всего про-
изводились духи «парадного» характера. Изысканно выглядели и флаконы, и коробки. Наи-
более яркий пример – известный советский парфюм «Каменный цветок». Духи разработали
в 1958 году специалисты «Новой зари». В том же году советский аромат получил Гран-при
на промышленной выставке в Брюсселе. Никита Хрущев в 1961 году подарил «Каменный
цветок» Жаклин Кеннеди. Коробка духов по расцветке напоминала уральский малахит и
внутри была покрыта золотой фольгой. Кроме того, по форме она напоминала знаменитые
ювелирные яйца Фаберже. Довольно дорогой по меркам начала 1960-х годов парфюм источал
шикарный, но довольно традиционный аромат, который многим казался старомодным. Дей-
ствительно, «Каменный цветок» скорее соответствовал тяжеловесным канонам женственности
«большого стиля». Женщина оттепели стремилась к мобильности и легкости. Нелепо «зву-
чали» тяжелые роскошные ноты «Красной Москвы», «Красного мака», «Голубого ларца» и др.
в транспорте, когда жительницы новых районов ехали на работу или возвращались домой. И
можно предположить, что именно на туалетных столиках в маленьких спальнях «хрущевок»
нашлось место флаконам новых парфюмов, изготовленных из синтетических масел. Произ-
водство таких духов росло. Только на ленинградской фабрике «Северное сияние» в 1958 году
изготовили 850 тысяч, а в 1966 году – уже более 1 миллиона 300 тысяч подарочных коро-
бок с духами. Популярностью пользовались новые ароматы «Весенний вальс», «Волшебница»,
«Голубые цветы», «Горный хрусталь», «Мечта», «Опера», «Ромео и Джульетта» и др. В начале
1960-х советские женщины уже познали прелесть импортной парфюмерии. Появились в сво-
бодной продаже недорогие и пикантно свежие польские духи «Быть может», «Болгарская роза»
с довольно приторным запахом, навязчивый болгарский же «Сигнатюр». А в кондовом романе
Всеволода Кочетова «Секретарь обкома» (1961) высмеивалась «пышная гражданка, опорож-
нившая на себя, должно быть, целую бутылку духов „Красная Москва“». Одновременно автор
трогательно описывал восторг жены главного героя, партийного функционера Денисова, от
флакона «французских духов в белой с золотом коробочке, которую симпатичная девушка
в магазине ТЭЖЭ вытащила Василию Антоновичу из-под прилавка». Однако рядовым горо-
жанкам, в том числе жительницам «хрущевок», с французской парфюмерией все же не везло.
Прямое свидетельство тому – очередной анекдот времен оттепели, а точнее, 1962 года: «Жен-
ская жалоба: „В магазинах у нас французское мясо и русские духи. Хотелось бы наоборот!“»
В общем, полная вестернизация практик употребления парфюмов все же не состоялась.
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
181
Крокодил. 1962. No 13. Рисунок Ю. Андреева
Декоративная косметика тоже, конечно, присутствовала в локусах спален хрущевских
малометражек. В СССР в 1950-х
–
начале 1960-х годов довольно успешно производилась,
например, тушь для окраски бровей и ресниц. В ее состав входили мыло, стеарин, пчели-
ный воск, церезин, масло вазелиновое, сажа, отдушка. Это совершенно натуральные ингре-
диенты. В советских магазинах можно было купить пудру, румяна, губную помаду, а главное
–
женщинам хотелось использовать все это в реальной жизни. Шагом к раскрепощению счи-
тала свой ярко накрашенный рот Галина Волчек, в годы оттепели студентка школы-студии
МХАТ. Правда, в пока еще идеологизированной периодической печати критиковалось чрез-
мерное употребление декоративной косметики. В 1956 году журнал «Работница» позициони-
ровал как отрицательный женский образ особы 40 лет с «густо накрашенными ресницами и
вечно фиолетовыми губами». Для советских сатириков 1950–1960-х годов женщина, исполь-
зующая слишком много туши и помады, – излюбленный предмет острот. Довольно забавно и
сегодня выглядит героиня изошутки художника Юрия Андреева, размещенной в 13-м номере
«Крокодила» за 1962 год. Рисунок назывался «Подготовилась к техосмотру...»: на фоне гряз-
ного и явно неисправного автомобиля молодая особа истово наводит «искусственную кра-
соту» с помощью пудры и помады. Советские женские журналы пока еще довольно назойливо
утверждали, что «применение так называемой декоративной косметики без всякой надобно-
сти лишает кожу естественной свежести». Кроме того, злоупотребление макияжем считалось
западным поветрием. Старший художник отдела мод ГУМа писала в 1962 году на страницах
журнала «Работница»: «Откуда пришла к нашей советской молодежи такая, с позволения ска-
зать, „мода“ [делать макияж]? Вредное влияние оказывают на молодежь некоторые загранич-
ные фильмы, появляющиеся на экранах наших кинотеатров, кричащие рекламы косметики в
зарубежных журналах». Тем не менее подобные высказывания не были прямым следствием
решений власти, которая по мере сил поддерживала производство косметических товаров.
Правда, темпы развития индустрии «искусственной красоты» не отличались стремительно-
стью. В «Краткой энциклопедии домашнего хозяйства» (1959) размещены три статьи о деко-
ративной косметике: «Духи», «Пудра» и «Румяна». Во втором издании книги, вышедшем в
1966 году, можно прочесть тот же материал. Единственным произошедшим за семь лет изме-
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
182
нением стала информация о «прессованной пудре». Вывод очевиден – в сфере «искусственной
красоты» революционных изменений не наблюдалось. Конечно, в 1950–1960-х годах никто не
мазал щеки свеклой и не пудрился мукой, но тушь для ресниц из мыла, свечки и пробки мно-
гие регулярно варили дома, и пространство отдельной квартиры этому способствовало.
Одновременно советские женщины успешно осваивали модные в западном мире при-
чески. Они довольно легко сооружались в локусах отдельных спален около зеркал туалет-
ных столиков, на плоскостях которых хватало места не только для расчесок и щеток, но и
для баллончика или в крайнем случае пульверизатора с лаком для волос. «Западность» попу-
лярнейших в конце 1950-х
–
начале 1960-х годов «колдуньи» и «бабетты» очевидны. О них
советские женщины узнали из французских фильмов: «Колдунья» (1956) и «Бабетта идет на
войну» (1959). Обе киноленты показали в СССР через год после выпуска, в 1957 и 1960 годах
соответственно. Все французское оказалось на пике моды именно в период строительства «хру-
щевок». И это символично. Ведь сами новые здания во многом напоминали жилье, возводимое
и в Париже, и в Марселе, и в Бордо. Так что прически а-ля Марина Влади и Брижит Бардо –
актрис, исполнивших главные роли в популярнейших в СССР на рубеже 1950–1960-х годов
фильмах, – часть всеобщей «камюлизации» советской жизни (подробнее см. в части I, главе
1), и кино сыграло не последнюю роль в этом процессе.
И распущенные по плечам прямые волосы – «колдуньи», и конусообразные высокие
копны – «бабетты» женское население «подсмотрело» в кино, что не слишком нравилось вла-
сти. Еще в 1955 году в «Крокодиле» появилось четверостишие Владимира Иванова «Тонкий
вкус»:
–
Была в кино, иду опять:
Понять,
Запомнить,
Перенять...
–
Что вам так нравится в картине?
–
Прическа киногероини.
Подражать прическам из французского кино хотели многие. Форма «колдуньи» с явным
намеком на интимность привлекала молодежь и раздражала старшее поколение. Андрей Битов,
вспоминая ситуацию 1957 года, писал: «Меня поджидала моя „колдунья“ (тогда вошла в моду
Марина Влади, и... „моя“ шла по улице с распущенной рыжей гривой...), нам вслед сви-
стели и плевались...» Даже в середине 1960-х годов журнал «Работница» указывал: «Неэсте-
тично выглядят и обесцвеченные перекисью длинные распущенные волосы: они всегда кажутся
нерасчесанными, пристегиваются пуговицами [то есть зацепляются за пуговицы]».
Доставалось от властей и «бабетте», она считалась вредной из-за начеса и закреплявшего
его лака. Василий Аксенов зафиксировал это в повести «Пора, мой друг, пора» (1963): недву-
смысленно звучат слова «вшивка» и «блохастик», которые употребил администратор ресто-
рана по отношению к модно причесанной девушке, к тому же «твистовавшей» в паре с юношей
«в яркой штапельной рубашке». И все же и длинные волосы и начесы оставались модными.
«Колдунья» делалась легко в домашних условиях. Сложнее было с «бабеттой». Ее
обычно сооружали в парикмахерских. Однако именно жительницы новых районов оказались
лишены этого счастья: того, что ныне именуется салонами красоты, в местах расположения
«хрущевок» практически не было. Не случайно в правительственном постановлении «О даль-
нейшем улучшении бытового обслуживания населения» от 10 августа 1962 года поднимался
«вопрос о создании в крупных жилых массивах комплекса бытовых мастерских, в которых
трудящиеся обеспечивались бы основными видами бытовых услуг по месту жительства».
Документ предписывал обратить особое внимание «на увеличение числа дамских парикмахер-
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
183
ских» (курсив мой. – Н . Л .) . И если следовать логике песика Фафика, то именно жительницам
«хрущевок» приходилось чаще сооружать «бабетты» самим. А туалетные столики в отдельных
спальнях облегчали задачу.
В индивидуальном пространстве появлялась возможность поддерживать красоту жен-
ских рук с помощью самостоятельного, а точнее, самодельного маникюра. В книге «Домовод-
ство» (1957) проблема ухода за руками подавалась как сугубо гигиеническая. Авторы сосре-
доточили свое внимание на предохранении кожи «от грязи во время работ», на ее защите от
длительного воздействия холодного воздуха и воды. Эстетический аспект ограничивался лишь
советом подстригать ногти, придавая их кончикам полукруглую форму. Более широкий под-
ход к проблеме ухода за руками проявили составители «Краткой энциклопедии домашнего
хозяйства», вышедшей из печати в 1959 году. В издании присутствовали как гигиенические
советы, помещенные в раздел «Кожа», так и гламурные, сконцентрированные в статье «Мани-
кюр»: «Цвет лака выбирают по вкусу... Естественнее всего выглядят ногти, покрытые розо-
вым лаком». В 1960 году авторы заметно расширенного варианта книги «Домоводство» уже
рассуждают о возможности «делать маникюр и в домашних условиях» (курсив мой. – Н. Л.) .
Дальше предложен вполне конкретный совет: «Надо распарить пальцы рук в теплой мыльной
воде и, отодвинув тонкой палочкой кожицу вокруг ногтя возможно ближе к его краю, осто-
рожно срезать ее, после чего очистить и подрезать ногти и покрыть их лаком». Любопытно
заимствование примеров самостоятельного ухода за ногтями из западной, прежде всего фран-
цузской практики, что подтверждает умозаключение в духе песика Фафика о «камюлизации»
жизни в СССР. В 1961 году журнал «Работница» перепечатал из французского еженедельника
«Эрклер» советы, как быть опрятной. В их число входила следующая сентенция: «Ваши руки,
особенно ногти, всегда в безукоризненном состоянии; достаточно для этого иметь крем для
рук, пилку для ногтей. Не употребляйте ярко-красный лак, если не можете уделять достаточно
времени постоянному уходу за ногтями; пользуйтесь скорее бесцветным лаком, на котором
царапины менее заметны, а что еще лучше – обходитесь совсем без лака». В одной из первых
советских книг о личной гигиене «Вам, девушки» (1961) можно было прочитать следующее:
«Надо иметь дома флакончик с лаком, ацетон и в случае необходимости, удалив остаток лака,
вновь покрыть ноготь». То есть в советских властных суждениях рубежа 1950–1960-х годов
явно прослеживалось некое «одомашнивание» процедуры по уходу за ногтями, которую ранее
выполняли лишь в парикмахерских. Действительно, почему бы не поточить ноготки в про-
странстве, приспособленном не только для сна и прокреации, но и для наведения «красоты»?
Конечно, все это в основном касалось женщин.
Для мужчины самыми важными практиками ухода за собой в те годы считались стрижка
и бритье. Самостоятельно сделать даже самые банальные прически – бокс, полубокс, полька –
практически невозможно. Руки мастера требовали и модные «бродвейки» двух видов – длин-
ные зачесанные назад волосы или короткая стрижка, увенчанная длинной прядью спереди,
которую взбивали, превращая в высокий кок. Без вмешательства парикмахеров могли обой-
тись лишь поклонники нестриженой гривы, но за это полагалось не только уничижительное
прозвище «волосатик», но нередко и публичное порицание и наказание в виде насильственной
стрижки. Все сказанное касалось и жителей малогабаритных квартир.
Бритье же чаще всего и до появления «хрущевок» осуществлялось в приватном про-
странстве. Но в новом жилье удалять растительность на лице оказалось возможным в индиви-
дуальной ванной, на худой случай в «гаванне», поближе к источнику проточной воды. Правда,
с наращиванием производства электроприборов появился предмет, который помогал проник-
новению мужчины в спальню с целью приведения себя в порядок. Речь идет о появившихся
на рубеже 1950–1960-х годов механических и электрических бритвах, считавшихся вещами
остромодными. Восторженное описание технических новшеств для бритья можно найти в
романе Всеволода Кочетова «Секретарь обкома» (1961). Во время пленума ЦК КПСС в Грано-
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
184
витой палате Кремля в специальном киоске продавалось много «интересных новинок: необык-
новенных электрических бритв , перочинных ножей со множеством предметов, механических
точилок для карандашей» (курсив мой. – Н. Л.). А петербургский искусствовед Михаил Гер-
ман вспоминал, что «джентльменский набор современного мужчины» 1960-х годов состоял
из «китайской авторучки, кожаной папки на молнии вместо портфеля, электрической бритвы
„Харьков“». Последний предмет, как известно, не требовал воды и потому мог использоваться
и в спальнях, тем более что розетки в «мокрых местах» пока еще были большой редкостью и
символом опасности в быту.
И все же в пространстве для сна и прокреации главенствующую роль играла женщина.
Она определяла не только декор локуса, но и вопрос о присутствии в нем детской мебели в
прямом и переносном смысле. Мать и жена решала, где ставить детскую кровать и, главное,
будет ли в семье ребенок. Последнее стало возможным после отмены запрета на аборты и повы-
шения уровня культуры контрацепции. Предполагалось, что исторически традиционная «жен-
скость» спален, приумноженная в «хрущевках» благодаря обособлению частной жизни, укре-
пит институты семьи и дома. В этом, пожалуй, заключалось самое серьезное отличие жилых
пространств 1950-х
–
начала 1960-х годов в СССР от построек советских конструктивистов.
Достаточно вспомнить возведенный в 1927–1929 годах в Москве дом-мастерскую по проекту
архитектора-авангардиста Константина Мельникова. В здании зодчий-новатор не только рабо-
тал, но и жил со всеми родственниками. Согласно концепции Мельникова ночью семья превра-
щалась в так называемый коллектив спящих людей. Их сон протекал в едином пространстве, на
ночь разделяемом очень условными узкими вертикальными плоскостями. По такому же прин-
ципу планировалось организовывать и спальни для отдыхающих в «Зеленом городе». Этот реа-
билитационный центр в 1930–1931 годах начали строить под Москвой. Здесь, конечно, инди-
видуализация спального места не представляла большой важности. Ведь в «Зеленом городе»
предполагалось восстанавливать здоровье коллектива, а не укреплять семью. В оттепельное
время, совпавшее, как известно, с периодом построения коммунизма в СССР, семейные тра-
диционные ценности приобрели особый смысл.
Одновременно следует признать, что, несмотря на нравственные предписания идеологи-
ческих структур и наличие отдельных спален, отношения супругов, а также детей и родителей
далеко не всегда складывались благополучно. Младшее поколение подрастало, и через некото-
рое время новоселы «хрущевок» начинали жаловаться на неудобства. Характерным примером
может служить жалоба-просьба, которая поступила в 1962 году в Ленинградскую комиссию
советского контроля. Обычно люди сетовали на протечки и плохую косметическую отделку
новых домов. Но появились и иные проблемы. Жилец одной из ленинградских малогабари-
ток просил предоставить ему новое жилье. В полученной им пять лет назад двухкомнатной
квартире (14,5 и 15,2 квадратного метра) с небольшой кухней и, возможно, «гаванной» раз-
мещались уже две семьи – дочь выросла и вышла замуж. Конечно, новую квартиру в таком
случае предоставляли нечасто, а главное – не быстро. Для разрешения ситуации в ход шло
зонирование имеющихся локусов, а также легко трансформирующиеся предметы обстановки,
в первую очередь постельные места. Неудивительно, что во втором издании «Краткой энцик-
лопедии домашнего хозяйства» (1966) статья «Встроенная мебель» увеличилась почти в три
раза. Из материала читатель мог получить довольно полезную информацию о том, как «можно
при желании в одной и той же квартире изменять назначение имеющихся в ней помещений».
«Краткая энциклопедия» предлагала сразу несколько вариантов интимизации мест сна и про-
креации. Многие советы и сегодня выглядят вполне разумными и «пространствосберегаю-
щими».
Однако попытки «обустроить интим» посредством зонирования пространства или
использования особой мебели раздражали публику, о чем свидетельствует довольно длинный
анекдот 1959 года. В нем описаны детали существования в малогабаритке. Ее жильцам якобы
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
185
надо пользоваться «спецкастрюлей» с ручками внутри или авоськой с шипами для вывешива-
ния за окно младенца «на предмет гулянья». Шипы нужны, чтобы «голодные соседские кошки
не могли выкрасть ребенка на мясо».
Демонизировались в анекдоте и «новации» спального места:
–
Что это за стульчик?
–
Трехспальная кровать.
–
А как же три человека могут на ней поместиться?
–
По очереди. Ночь ведь длинная.
–
Спать сидя?
–
Да, спать сидя. Ванна тоже сидячая...
Конечно, анекдот с полным правом можно отнести к жанру советского черного юмора.
Кроме того, все «ужасы» быта характеризуют типовую однокомнатную квартиру. Действи-
тельно, в ней существовали вполне объяснимые сложности с интимизацией места сна и про-
креации. В западной практике жилье из одной комнаты, как правило, предназначалось для
одинокого человека и нередко называлось «гарсоньеркой». Но французское словечко, мель-
кавшее даже в русской художественной литературе конца XIX – начала XX века, отсутствовало
в лексиконе новоселов периода хрущевского строительства. Ведь даже при поквартирном рас-
пределении жилья власть придерживалась формулы N = n – 1, где N – количество комнат, а n
–
количество человек. То есть молодая супружеская пара, конечно же, получала однокомнат-
ную квартиру. Перспектива прибавления семейства в расчет не принималась. И обладателям
«однушек» после появления детей долго приходилось обустраивать локусы отдыха и интима
с помощью всякого рода перегородок.
И все же появление в квартирах для одной семьи специально организованных про-
странств под официальным названием «спальня» можно расценивать как свидетельство нового
отношения к частной жизни людей, особенно к проблемам прокреации. Ведь отнюдь не слу-
чаен следующий анекдот 1959 года: «Как будут делаться дети при коммунизме? – Так же, как
сейчас, только в отдельной комнате».
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
186
Глава 2. «Общая комната»: попытка возрождения гостиной
Все-таки анекдот – удивительный исторический источник, полный скрытых смыслов
и подтекстов. О чем, например, может поведать следующая байка: «Советский гражданин,
посетив жилье рабочего в западноевропейской стране: „Спальня, столовая, детская, гостиная,
кухня... Да и у нас это все есть, только без перегородок“»? Можно подумать, что шутка зафик-
сировала абсурд организации жизни в комнате коммуналки. Но у анекдота есть точная дата
рождения – 1961–1962 годы – пик строительства «хрущевок». Известный литературовед Вик-
тор Перцов утверждал, что едкие шутки требуются обществу «для разрядки досады и страсти».
Уместно предположить, что социально-бытовым раздражителем, виновником появления
байки про тяжелую жизнь советского обывателя в начале 1960-х годов, стали реалии хрущев-
ского жилищного строительства. Правда, в анекдоте нет упоминаний ни о низких потолках,
ни о маленьких кухнях, ни о совмещенных санузлах. Нервировало почему-то отсутствие пере-
городок. А они на самом деле в «хрущевках» имелись и к тому же самые разные: и капиталь-
ные, и отделявшие места общего пользования от жилой площади, и декоративно-зональные как
следствие личной инициативы. Последний вид перегородок всячески поощрялся при органи-
зации пространства однокомнатных квартир. А главное – в малометражных отдельных кварти-
рах реально существовали не только отгороженные друг от друга спальни, кухни и «гаванны»,
но и еще один вполне обособленный локус. Он назывался «общей комнатой» и был впервые
зафиксирован уже в 1954 году принятым органами исполнительной власти сводом норматив-
ных документов в области строительства.
СНиП 1954 года содержал обязательные требования к возведению массового жилья «по-
сталински». В их число входило наличие в квартирах «общих комнат». Их площадь зависела от
величины апартаментов. В двух-трехкомнатных квартирах полагалось делать некие совмест-
ные (не лучший, конечно, синоним) помещения размером не менее 16 квадратных метров,
в четырех – 18, в пяти – 24, в шести-семи – 30! При этом в документе уточнялось: «Общая
комната может быть проходной в двух-, трех- и четырехкомнатных квартирах не более чем в
одну жилую комнату, в пяти-, шести- и семикомнатных – не более чем в две жилые комнаты».
Предписания выглядят довольно странно в ситуации покомнатного распределения жилья. Этот
принцип предопределял наличие в стандартных сталинках коммуналок, и становилось очевид-
ным, что кто-то из жильцов коммунального жилья имел некий общий локус, а кто-то явно нет.
СНиП 1958 года – детище строительных представлений времен оттепели и господства идеи
предоставления отдельной квартиры одной семье – на первый взгляд рисует более аскетичную
картину: «Площадь общей комнаты в двух-, трех- и четырехкомнатных квартирах должна быть
не менее 14 кв. м .» Одновременно устанавливается и местоположение локуса: «Общая ком-
ната должна быть непосредственно связана с передней и может быть проходной – в спальни и
кухню». Такая ситуация вполне допустима в индивидуальном жилье.
И тем не менее ни первый, ни второй сборник нормативных документов не разъясняют
функционального назначения «общих комнат». И вот здесь может помочь анекдот 1961–1962
годов о якобы бесперегородочном житье-бытье советских людей, скорее всего новоселов «хру-
щевок». В тексте фигурируют ареалы с вполне понятными бытовыми назначениями: в спальне
следует спать, в столовой, правда нередко совмещенной с кухней, по выражению профессора
Преображенского – «принимать пищу», в кухне – ее готовить, в детской – размещать детей
для сна и игр. Упоминается в шутке и гостиная, но что полагалось делать в этом помещении
людям эпохи 1960-х
–
неясно.
Сам термин явно вызывал ассоциации с дореволюционной повседневностью обеспечен-
ных слоев населения. В «Толковом словаре живого великорусского языка», созданном Влади-
миром Далем и опубликованном впервые в 60-х годах XIX века, можно прочитать: «... гостú-
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
187
ная ж. покой или комната, гдѣ принимаютъ гостей». В первом издании «Большой советской
энциклопедии» (1930. Т . 18) такой термин отсутствует вообще. В середине 1930-х годов в
толковом словаре русского языка под редакцией Дмитрия Ушакова «гостиная» – это и «ком-
ната в квартире для приема гостей», и «комплект мебели, специально предназначенный для
такой комнаты». На рубеже 1970–1980-х годов лингвисты Института русского языка АН СССР
фиксируют некую «устарелость» лексемы, обозначающей комнату «в квартире , богатом доме
для приема гостей» (курсив мой. – Н. Л .) . Одновременно сохраняется «мебельный» контекст
толкования понятия как специфического интерьерного набора – особых стульев, столов, кре-
сел и т. д. Принципиально новым можно считать следующее уточнение слова «гостиная». Так
в позднее советское время называлась «общая комната для отдыха» (курсив мой. – Н . Л .).
Ну а если следовать логике песика Фафика, то вполне барский локус обретал право на жизнь
и в пространствах типового строительства. Это предположение подтверждает и анекдот, при-
веденный в начале главы. Кроме ерничества по поводу советской действительности, шутка
содержит информацию о появлении в обычном жилье специфических бытовых сфер. Можно
предположить, что здесь зарождались ранее неизвестные и совершенствовались уже существо-
вавшие формы отдыха. Не связанные с территориями спален и проблемами деторождения и
секса, в научном дискурсе они часто маркируются термином «рекреация».
Это понятие существовало в русском языке уже в середине XIX века. Даль толковал его
как некий галлицизм, означающий «отдых от службы, от учения, праздники, каникулы». Гени-
альный языковед зафиксировал и наличие словосочетания «рекреационная зала». В словаре
Ушакова, где отражены и языковые новации 1930–1940-х годов, и устойчивые лексемы про-
шлого, есть существительное «рекреация». Имеется и производное от него прилагательное.
Оно толкуется как устаревшее понятие, означающее перерыв между школьными занятиями, –
синоним слова «каникулы». Судя по третьему тому «Словаря русского языка» (1983), в позд-
несоветский период слово «рекреация» анахронизмом уже не считалось. Оно означало «отдых,
восстановление сил человека, затраченных на трудовую деятельность», а также время, локусы
и некие мероприятия, необходимые для успешного осуществления этих процессов. Своеоб-
разная «лингвистическая реабилитация» в данном случае свидетельствует о гуманизации не
только языка, но и практик повседневности. По данным «Большой российской энциклопедии»,
уже со второй половины 1960-х в СССР для описания ситуаций, связанных с отдыхом, упо-
треблялся термин «рекреация».
Нормальный отдых человека в первую очередь зависит от продолжительности его пре-
бывания на производстве, в офисе, в учебно-исследовательском заведении или в учреждении
сферы торговли и бытового обслуживания. Так формируется важнейший показатель свобод-
ного времени – его объем. Он, в свою очередь, казалось бы, косвенно, но вполне ощутимо
влияет на поведенческие стереотипы людей. Не случайно в обществах индустриального толка
время для отдыха и сна регулируют прежде всего с помощью законодательства о продолжитель-
ности рабочего дня. Это понимали и мыслители, и предприниматели уже во времена первой
промышленной революции конца XVIII – начала XIX века. Именно тогда появилась идея «трех
восьмерок»: восьмичасового рабочего дня, восьмичасового сна и восьмичасового отдыха, но
уже без погружения «в объятия Морфея».
У классиков марксизма в тексте «Капитала» можно встретить рассуждения о свободном
времени, которое предназначено не только для образования и интеллектуального развития, но
и для «выполнения социальных функций, для товарищеского общения, для свободной игры
физических и интеллектуальных сил...» Не обошел вниманием важную проблему повседнев-
ной жизни и Ленин. В работе «Новый фабричный закон» (1899) он отметил, что дни и часы,
не занятые производственным трудом, нужны личности «для отдыха, для своего развития, для
пользования своими правами как человека, как семьянина, как гражданина».
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
188
Осенью 1917 года большевики приняли декрет о восьмичасовом рабочем дне в России.
Внешне он носил буржуазно-демократический и филантропический характер. И тем не менее
этот документ представлял собой своеобразный инструмент управления частной жизнью, а
точнее, ее нормирования. Декрет гарантировал наличие у населения 16 часов внерабочего вре-
мени.
В начале 1920-х годов, после возвращения к нормам мирной жизни, появилась возмож-
ность реализации декларированных в 1917 году трудовых прав населения и создания условий
для увеличения объема внерабочего, свободного времени. Правовые положения нового совет-
ского Кодекса законов о труде 1922 года позволили уменьшить длительность рабочего дня. В
1924–1925 годах он составлял 7,5, в 1925–1926 – 7,4, а в 1926–1927 – 7,3 часа. Люди могли
больше спать и больше отдыхать.
Внешне эта тенденция продолжала развиваться и в начале 1930-х. Более того, в 1927 году
ЦИК СССР провозгласил переход на семичасовой рабочий день. К концу первой пятилетки по
официальным статистическим показателям средняя продолжительность труда составляла 6,6
часа в день. «Помогла» так называемая шестидневка. Но скоро стало очевидным, что сокра-
щение рабочего времени на один час одновременно с введением шестидневной недели при-
вело к потере более 30 часов в месяц. Это отрицательно сказалось на развитии промышленно-
сти, о чем в начале 1960-х годов писал известный советский экономист и статистик Станислав
Струмилин. Он отмечал, что «переход к 7-часовому рабочему дню оказался явно преждевре-
менным». В 1938 году в стране началась кампания постепенного перевода промышленных
предприятий вновь на восьмичасовой режим труда, что обычно объяснялось необходимостью
укрепления обороноспособности. Эпопея с самым коротким в мире рабочим днем законода-
тельно завершилась Указом Президиума Верховного Совета СССР от 26 июня 1940 года «О
переходе на восьмичасовой рабочий день, на шестидневную рабочую неделю и о запрещении
самовольного ухода рабочих и служащих с предприятий и учреждений». Уплотнение рабочего
времени провели в кратчайшие сроки – от трех до шести месяцев. Время досуга сократилось.
Эта тенденция, конечно, получила развитие в годы Великой Отечественной войны. Указ Пре-
зидиума Верховного Совета СССР «О режиме рабочего времени рабочих и служащих в воен-
ное время» от 26 июня 1941 года ввел обязательные сверхурочные работы от одного до трех
часов в день. Кроме того, в военный период отменили очередные и дополнительные отпуска
рабочих и служащих. Конечно, эти меры носили чрезвычайный характер и после окончания
боевых действий подлежали ликвидации. Уже в конце июня 1945 года появился указ Президи-
ума Верховного Совета СССР «Об отпусках рабочим и служащим». Правительство в приказ-
ном порядке требовало «восстановить с 1 июля 1945 г. очередные и дополнительные отпуска
рабочим и служащим, отмененные на период военного времени».
Но переход к полностью мирному распорядку жизни, в рамках которого вновь могла
бы стать актуальной формула «трех восьмерок», развивался не слишком стремительно. Лишь
летом 1953 года Совет министров СССР обратил внимание на грубые нарушения трудового
законодательства. В августовском постановлении 1953 года «О режиме рабочего дня в мини-
стерствах, ведомствах и других советских учреждениях» прямо указывалось, что правовые
огрехи лишают людей «необходимого времени для культурного и политического роста и повы-
шения деловой квалификации», для воспитания детей и для заботы о семье, а труд в ночное
время отрицательно влияет на здоровье работников и снижает их трудоспособность. Совет
министров СССР постановил: «обязать министров, руководителей ведомств и других учре-
ждений строго соблюдать установленный распорядок рабочего дня, категорически запретив
вызывать сотрудников на работу в неурочное время и удлинять рабочий день в учреждениях и
организациях. В тех же случаях, когда работа в неурочное время вызывается крайней необхо-
димостью, выплачивать сотрудникам с нормированным рабочим днем за сверхурочные часы
работы дополнительное вознаграждение в соответствии с действующим законодательством».
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
189
Но самые важные перемены в трудовом законодательстве, действительно повлиявшие на
объем свободного времени, оказались связанными с оттепелью.
25 февраля 1956 года закончил работу ХХ съезд КПСС. Он, как известно, анонсировал
отказ от канонов сталинизма и в политике, и в повседневности. 8 марта 1956 года появилось
постановление Совета министров СССР «О сокращении продолжительности рабочего дня для
рабочих и служащих в предвыходные и предпраздничные дни». Согласно властному предпи-
санию с 10 марта «для рабочих и служащих предприятий, учреждений и организаций в пред-
выходные и предпраздничные дни» вводился «сокращенный, против нормального, на два часа
рабочий день, то есть продолжительностью шесть часов». По договоренности администрации
с профсоюзными организациями перед праздниками и выходными можно было трудиться и
без обеда! В контексте антисталинских мероприятий по либерализации трудового законода-
тельства логичным выглядел и указ Президиума Верховного Совета СССР от 25 апреля 1956
года «Об отмене судебной ответственности рабочих и служащих за самовольный уход с пред-
приятия и за прогул без уважительной причины». А 7 мая 1960 года появился Закон СССР «О
завершении перевода в 1960 году всех рабочих и служащих на семи- и шестичасовой рабочий
день». В тот же день Верховный Совет СССР постановил внести соответствующие изменения
в конституцию страны. С этого времени статья 119 о праве советских граждан на отдых дей-
ствовала в следующей редакции: «Право на отдых обеспечивается установлением для рабочих
и служащих семичасового рабочего дня и сокращением рабочего дня до шести часов для ряда
профессий с тяжелыми условиями работы и до четырех часов – в цехах с особо тяжелыми
условиями работы; установлением ежегодных отпусков рабочим и служащим с сохранением
заработной платы; предоставлением для обслуживания трудящихся широкой сети санаториев,
домов отдыха, клубов».
К началу 1960-х годов в СССР завершился повсеместный переход на семи- и шестичасо -
вой рабочий день с установлением 41-часовой рабочей недели. Отсюда вполне возможен вывод
в духе размышлений песика Фафика. Итак, вне производственного процесса любого профиля
человек проводил в будние дни по 17 часов, по 19 – в субботние и, конечно, по 24 – в вос-
кресенье. В общем, за 168-часовую неделю у жителей городов СССР накапливалось 128 часов
свободного времени. Если продолжить эти же забавные в простоте своей подсчеты, то полу-
чается, что в годы оттепели среднестатистический советский горожанин почти три четверти
своей жизни не трудился, а спал и был предоставлен сам себе. А в 1961 году XXII съезд КПСС
в официальном документе – в третьей и, как известно, последней программе коммунистиче-
ской партии – и вообще поставил задачу перехода «на шестичасовой рабочий день – при одном
выходном дне в неделю или на 35-часовую рабочую неделю – при двух выходных днях, а на
подземных работах и производствах с вредными условиями труда – на пятичасовой рабочий
день или на 30-часовую пятидневную рабочую неделю». Это, как казалось политическому и
государственному руководству страны, позволило бы сделать Советский Союз «страной самого
короткого в мире и в то же время самого производительного и наиболее высокооплачиваемого
рабочего дня». Одновременно возрастала и величина свободного времени граждан. А ведь оно
вполне могло стать «внепространственным пространством» личной свободы, индивидуализма
и эскапизма, что не совсем соответствовало коммунистическим идеалам. Неудивительно, что
государство, желающее воспитать человека коммунистического общества, стремилось контро-
лировать поведение обычных людей вне трудового коллектива.
Уже в первое десятилетие своего существования советская власть всячески поощряла
статистико-социологические исследования, которые бы могли помочь найти «согласие» между
свободой «нерабочего времени» и целенаправленной гражданской позицией граждан. В начале
1920-х годов появились прекрасные исследования Станислава Струмилина. Он изучал «вре-
менные» и «денежные» показатели повседневной жизни в Советской стране, а также предметы
домашнего обихода как материальные свидетельства изменений быта. Его вещная и в общем-
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
190
то определяющая составляющая вполне наблюдаема в пространстве каждодневного обитания
людей, а проще говоря, в их жилище. Идеи Струмилина получили развитие в трудах целого
ряда советских статистиков и первых социологов: Елены Кабо, Симы Лапицкой, Владимира
Лебедева-Патрейко и др. В середине 1930-х годов исследования такого рода практически пре-
кратились и возобновились лишь в годы оттепели на фоне новой советской социальной поли-
тики. И это был настоящий интеллектуальный взрыв, спровоцированный партийно-государ-
ственной политикой.
Над проблемой свободного времени в СССР работали академично строгий Герман Пру-
денский, феерически талантливый Борис Грушин, широко одаренный Овсей Шкаратан, яркий
этнограф-историк Иван Труфанов и многие другие. Их труды, основанные прежде всего на дан-
ных социологических опросов и наблюдений, – кладезь сведений о советском досуге. Иссле-
дователи смело ввели в сферу научного языка этот термин, насытив его особым социальным
смыслом. В бытовой русской речи слово «досуг» употреблялось еще во времена Даля и обо-
значало «свободное, незанятое время... простор от дела». В глоссарии под редакцией Ушакова
можно встретить более развернутое толкование лексемы: «1. Время, не занятое работой или
другим делом... 2. Отдельные моменты свободного времени, промежутки между работой... 3.
Развлечение, личные занятия в свободное от работы время (устар.)». А в одном из последних
советских словарей русского языка, подготовленном учеными Академии наук СССР в самом
начале 1980-х годов, досуг толкуется как «свободное от работы, от дела время». Общей, можно
сказать, системообразующей характеристикой для всех определений является «безделье».
Для большинства обычных людей необходима работа, чтобы жить, и, кроме того, сон-
прокреация, а также и отдых-рекреация, чтобы работать. Правда, такая «простота» не устра-
ивала и властные структуры. В последней программе КПСС указывалось: «По мере сокраще-
ния времени на материальное производство расширяются возможности для развития способ-
ностей, дарований, талантов в области производства, науки, техники, литературы и искусства».
Свободное время следовало посвящать «общественной деятельности, культурному общению,
умственному и физическому развитию, научно-техническому и художественному творчеству».
Намерения весьма благородные. И действительно, в СССР немало делалось для духовного раз-
вития населения. Во второй половине 1960-х годов в стране действовало 124 тысячи массо-
вых библиотек, почти 150 тысяч киноустановок, 508 профессиональных театров, почти тысяча
музеев, кроме того, клубы с разнообразными кружками, любительские театральные коллек-
тивы и библиотеки при учебных заведениях и т. д . И это, конечно, прекрасно. Однако иногда
на ум невольно приходит вполне подходящее к данному случаю следующее замечание песика
Фафика: «При одном виде музея ноги уже устают». Кроме того, действительно ничем не заня-
тых моментов жизни у обычных граждан СССР было не так уж много. Еще в 1925 году Михаил
Зощенко написал рассказ «Чудный отдых», где есть такие строки: «А что касается воскресе-
нья или праздничных дней, то какой же это отдых? Сами понимаете: то маленько выпьешь,
то гости припрутся, то ножку к дивану прикрутить надо. Мало ли делов на свете у среднего
человека?» Эта характеристика подходит ко всем этапам советской, а может быть, и несовет-
ской истории России.
В самом начале 1970-х годов появилось официальное определение досуга. Оно вошло
в третье, последнее издание «Большой советской энциклопедии» (т. 8) и выглядело следую-
щим образом: «Досýг. Часть внерабочего времени, которая остается у человека после испол-
нения непреложных непроизводственных обязанностей (передвижение на работу и с работы,
сон, прием пищи и др. виды бытового самообслуживания)». Деятельность, входящую в сферу
досуга, предлагалось разделить на учебу, самообразование и иные «различные формы... освое -
ния культуры: посещение публично-зрелищных мероприятий и музеев». Видами досуга счита-
лись «самодеятельные занятия и увлечения (хобби), физкультура и спорт, туризм и экскурсии и
т. д .». Все вышеперечисленное совершалось, как правило, в публичных местах: клубах, киноте-
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
191
атрах, библиотеках и т. д . Однако в том же энциклопедическом издании уже можно обнаружить
свидетельства признания права человека на отдых в приватном пространстве, а проще говоря,
в домашней обстановке. Здесь значительно эффективнее, чем в неких «общих местах», реали-
зуются рекреационные функции свободного времени. Для восстановления сил, потраченных
на труд, безусловно, важен не только ночной и непрерывный сон, но и некий пассивный отдых,
доступный в домашних условиях. И это необязательно непродолжительная дрема днем. Сво-
бодное время, проведенное вне работы и вне публично-развлекательных пространств, очень
важно для человека. Оно связано с развитием внутреннего мира личности и обычно харак-
теризуется индивидуальными признаками. Здесь уместно вспомнить книгу «Физики шутят».
Авторы – группа серьезных ученых физиков – разместили в тексте байку о великом Эрнесте
Резерфорде:
Однажды вечером он зашел в лабораторию. Хотя время было позднее, в
лаборатории склонился над приборами один из его многочисленных учеников.
–
Что вы делаете так поздно? – спросил Резерфорд.
–
Работаю, – последовал ответ.
–
А что вы делаете днем?
–
Работаю, разумеется, – отвечал ученик.
–
И рано утром тоже работаете?
– Да, профессор, и утром работаю, – подтвердил ученик, рассчитывая на
похвалу из уст знаменитого ученого.
Резерфорд помрачнел и раздраженно спросил:
–
Послушайте, а когда же вы думаете?
Умозаключение гениального ученого вполне подходит и к бурному проведению свобод-
ного времени. То поход в кино, то в театр, то на вернисаж, то в «кружок кройки и шитья» и т. д.
и т. п. Невольно хочется спросить: «А когда вы все это осмысливаете и думаете о жизни?»
На самом деле досуг дома можно провести не только в одиночестве, но и с членами семьи,
друзьями, соседями. Правда, не стоит думать, что общественно-политическая обстановка в
стране никак не влияет на сугубо приватные формы отдыха. Даже в собственном жилье чело-
век ощущает воздействие разнообразных социально-экономических факторов, что отчетливо
проявлялось в условиях именно советской повседневности.
Один из самых популярных видов отдыха и релаксации дома – гостевое общение. Еще в
первой половине 1920-х годов, исследуя бюджеты времени населения Советской России, Стру-
милин писал: «Из пассивных развлечений первое место занимает прием и посещение гостей
–
весьма естественная дань присущему нам всем инстинкту общительности». «Квартирный
передел» 1918–1920 годов привел к уничтожению феномена «гостиной», некоего специфи-
ческого пространства для проведения свободного времени дома, в первую очередь именно
для приема гостей. Это, конечно, касалось горожан с «излишками площади». В условиях нэпа
темпы «уплотнения», как известно, замедлились, а практика покупки и комнат, и даже квар-
тир частично возобновилась. В более или менее приличном жилье возобновлялись и доре-
волюционные практики «гостевания». Художник Константин Сомов описывал в своем днев-
нике детали визита в семью Бенуа в рождественско-новогодние праздники 1923 года. Там и
нарядились «в халаты, платки», и мазали «лицо жженой пробкой», и танцевали «в смешных
шароварах, цилиндре и в фантастических орденах», плясали и польку, и русскую, и общую
кадриль. Все это буйство происходило сразу в двух расположенных поблизости квартирах. Воз-
родилась и интеллигентская практика художественных или научных «понедельников», «втор-
ников», «сред» и т. д. Дмитрий Лихачев вспоминал о кружке известного философа, историка
и врача Ивана Андреевского. В «двух тесных комнатах» по средам слушали и обсуждали раз-
ные, довольно серьезные доклады. Правда, добром в условиях советской повседневности такое
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
192
закончиться не могло. Через некоторое время, на рубеже 1920–1930-х годов, и хозяин, и неко-
торые гости, в том числе Лихачев, оказались на Соловках. Неудивительно, что многие предпо-
читали обойтись в гостях без научно-политических баталий.
В контексте новой волны «квартирного передела» 1927–1929 годов частное жилое
пространство горожан резко уменьшилось. Гостиная как локус домашнего свободного вре-
мени вновь превращалась в фикцию. Городские обыватели непролетарского происхождения,
конечно, пытались и в крайне стесненных условиях придерживаться традиций гостевого обще-
ния, но это было непросто. На рубеже 1920–1930-х годов начались гонения на религиозные
праздники, которые обычно сопровождались хождением в гости в Пасхальные и Рождествен-
ские недели. Современники вспоминали: «Новогоднюю елку ставили тайно. Окна занавеши-
вали одеялами, чтобы никто не видел». В наиболее сложном положении оказывались люди,
жившие в коммунальных квартирах, и «если устраивали елку для детей, то старательно запря-
тывали ее, чтобы ни соседи, ни управдом ее не заметили. Боялись доносов, что празднуем цер-
ковные праздники». Общий слом ритма повседневной жизни переходом на пятидневку привел
к тому, что дни отдыха не совпадали в разных организациях. При увеличении выходных сокра-
тилось число праздничных дней. Религиозные же праздники исчезли из календаря вообще.
В мемуаристике можно прочесть: «Собираться вместе стало еще труднее. Обязательно кому-
нибудь на другой день приходилось работать. Наши встречи свелись к государственным дням
отдыха 1 мая, 7 ноября...» В общем, сужалось не только пространство, но и время домаш-
него досугового общения. Количественно оно не уменьшалось, но явно трансформировалось.
Властным структурам больше импонировал публичный отдых людей, его содержание легче
контролировалось. При такой ситуации в специальных локусах для приема гостей необходи-
мости в общем-то и не было.
В 1940 году чехарда с пяти- и шестидневками закончилась. У основной массы населения
образовался единый выходной. Кроме того, в предвоенной повседневности, где активно раз-
вивался феномен «награждения жильем», появились обладатели отдельных квартир с локу-
сами, напоминавшими дореволюционные гостиные. Ситуация получила дальнейшее развитие
во второй половине 1940-х
–
середине 1950-х годов. Новый слой советской аристократии рас-
ширялся, а элитное жилье всегда предполагало пространства для домашнего досуга, и прежде
всего для приема гостей. В романе Веры Пановой «Времена года» (1954) есть описания обста-
новки домашнего праздника в семье крупного хозяйственника Борташевича: «План был таков
–
званый обед... потом большой вечер с танцами, ужином, мороженым, коктейлями и всем,
что полагается». По-видимому, помещение позволяло такие досуговые радости, но далеко не
для всех. Согласно СНиПу 1954 года, 30-метровые локусы для приема гостей проектировались
в шести- и семикомнатных квартирах. Они, как правило, были коммунальными или предна-
значались для «особо ценных» людей. Возможно, поэтому в регламентирующих документах не
объяснялось функциональное назначение «общих комнат». А люди, не приобщенные к подоб-
ным привилегиям, и в крайне стесненных условиях все же продолжали и ходить в гости, и
приглашать к себе друзей и родственников. Тяга к неформальному общению особенно усили-
лась в начальный период оттепели. Алексей Аджубей отмечал: «Люди соскучились по обще-
нию, соскучились по возможности говорить громко обо всем, что тревожило». Однако, кроме
свободы политической, для гостевой формы общения требовалось и относительно просторное
жилое пространство.
На формы домашнего городского досуга оказывали влияние и идеологические установки
власти. Гостевое общение в Российской империи часто сопровождалось игрой в карты. Боль-
шевики в 1917 году объявили их социальной патологией, учредили должность комиссара «по
борьбе с алкоголизмом и азартом» и даже запретили производство игральных карт.
И тем не менее в качестве сугубо домашнего, почти семейного развлечения карты суще-
ствовали вне зависимости от смены политических приоритетов власти. По данным обследо-
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
193
вания Струмилина, в 1923–1924 годах «картежничество» занимало в досуге рабочих столько
же времени, сколько танцы, охота, катание на лыжах и коньках, игра на музыкальных инстру-
ментах, в шахматы и шашки вместе взятые. У интеллигенции дореволюционного поколения
карточные игры ассоциировались с бытовыми практиками прошлого, некой мини-салонной
жизнью, которая протекала до 1917 года практически во всех домах среднего слоя горожан.
Художник Валентин Курдов, сын земского врача из Перми, в середине 1920-х приехал учиться
в Ленинград и снимал комнату. «Мои немолодые и бездетные хозяева-супруги оказались доб-
рыми людьми, – вспоминал Курдов. – Мужа можно было видеть только по утрам, ежедневно он
играл в карты в компании нейрохирурга Поленова, где, кроме того, по субботам танцевали. Его
жена, полуфранцуженка, была также пристрастна к преферансу, и в нашей квартире играли
каждую неделю». Менее светская семья поэта Вадима Шефнера даже на рубеже 1920–1930-
х годов собиралась за картами. Мать и тетка писателя любили «расписать пулечку», когда к
ним приходили нечастые гости. Игры на деньги никогда не было, основное за карточным сто-
лом – это беседа, воспоминания о прошлом. В начале 1930-х годов политика наступления на
приватное пространство отразилась и на отношении к распространению карточных игр в быту
горожан. Эта форма досуга стала рассматриваться как времяпрепровождение, граничащее с
криминалом. Бюро ЦК ВЛКСМ в августе 1934 года приняло специальное постановление «о
борьбе с хулиганской романтикой в рядах комсомола». Даже домашний «картеж» ставился в
один ряд с пьянством и хулиганством как пережиток прошлого, как явление почти криминаль-
ного характера. Карты перешли в ту сферу культурно-бытовых практик, где в период «боль-
шого стиля» успешно действовала система двойных стандартов. Ничто не изменилось и позд-
нее, в годы десталинизации. Обыватель с удовольствием перекидывался дома в «картишки», а
иногда тайно играл и по-крупному на частных квартирах. В общем, для этого почти тайного, не
поощряемого властью домашнего досуга тоже требовалось удобное сугубо частное простран-
ство.
Еще одна форма «пассивного отдыха» – чтение художественной литературы или перио-
дики в локусе приватности. Занятие это не только познавательное и развивающее, но и рас-
слабляющее: физические силы тратились лишь на добывание книг. В 1920-х годах разного рода
чтиво обыватель в основном брал в библиотеках. Известная советская писательница Мариэтта
Шагинян в начале 1925 года отметила в дневнике, что основная масса людей из среды рабо-
чих приобретала в основном газеты и журналы, и то не чаще одного раза в месяц. Частные
магазины и книжные развалы предлагали в годы нэпа огромный выбор печатной продукции
на любой вкус. Все объяснялось скромными доходами населения и в определенной мере стес-
ненными бытовыми условиями. Ведь личные книги требовали места для хранения в доме. В
некоторых городских семьях чудом сохранились библиотеки, сформировавшиеся еще до 1917
года. Книжными собраниями такого рода пользовались и сами домашние, и друзья, и знако-
мые. Питерский поэт Вадим Шефнер вспоминал: «Личные книги... постоянно кочевали по
родственникам и порой исчезали безвозвратно; зато и у нас все время сменялись, а порой
навеки оседали чьи-то чужие, не библиотечные книги».
Конечно, для превращения чтения в сугубо досуговое занятие требовалось, чтобы книги
попадали в систему приватности, а для этого необходимы были не только средства, но опре-
деленный жилищный комфорт. Последнее утверждение подходит к ситуации середины 1950-
х годов. В стране резко выросло количество издаваемой художественной литературы. Совет-
скому читателю стали доступны произведения ранее неизвестных западных литераторов – это,
несомненно, результат оттепельных процессов. Не случайно появление в недрах «интеллигент-
ского фольклора» следующего анекдота: «Выпустили Хемингуэя. – Сейчас многих реабилити-
руют». Шутку привел в своей книге «Фарисея. Послесталинская эпоха в преданиях и анекдо-
тах» известный литератор и филолог Юрий Борев.
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
194
В годы оттепели советскому читателю стали доступны книги Анны Ахматовой, Алек-
сандра Грина, Михаила Зощенко, Андрея Платонова и др. Их произведения практически не
издавались в позднесталинское время. Во второй же половине 1950–1960-х годов Советский
Союз переживал настоящий книжный бум. В стране увеличили выпуск так называемых лите-
ратурно-художественных серий. Их число в 1964–1966 годах более чем вдвое превысило дан-
ные 1946–1947 годов. Огромной популярностью пользовалась поэзия, особенно произведения
Евгения Евтушенко, Роберта Рождественского, Андрея Вознесенского. Скромный, тоненький
сборник стихов считался шикарным подарком. Но и это «малогабаритное богатство» тоже надо
было где-то хранить. Проблема усугублялась и повышением интереса публики к периодиче-
ской печати.
Газетами времен оттепели интересовались все, и не только из-за публикаций там реше-
ний съездов коммунистической партии или тиражных таблиц денежно-вещевых лотерей.
Такие материалы обычно бесплатно просматривали на остановках общественного транспорта,
где стояли специальные щиты. На них размещали свежую прессу текущего дня. Но когда в
«Известиях» и «Литературке» появлялись новые литературно-публицистические произведе-
ния типа «Теркина на том свете» Александра Твардовского, «Бабьего Яра» Евгения Евту-
шенко или отрывков из автобиографии Чарли Чаплина, большинству нормальных людей хоте-
лось почитать их в спокойной обстановке, а может быть, даже и сохранить, предварительно
вырезав из газеты. Некоторые варварски кромсали библиотечную периодику. Даже положи-
тельному герою повести Анатолия Рыбакова «Каникулы Кроша» пришла в голову крамольная
идея: «Я мог бы вырезать эту статью, но если все начнут вырезать нужные им статьи, то от
газет останутся одни названия». «Преступный замысел» юноши можно в какой-то мере оправ-
дать: источник информации – газета конца сороковых годов – хранилась в библиотеке. Поря-
дочному обывателю удовлетворить потребность в тех или иных материалах из текущей пери-
одики становилось проще после покупки нужного издания или оформления подписки на него.
Последняя практика очень распространилась в годы оттепели. За пять лет с 1959 по 1964 год
подписка на газету «Известия», например, выросла в 22 раза, с 400 тысяч до 9 миллионов
экземпляров. Люди активно выписывали литературно-художественные и научно-популярные
журналы. Они печатались в СССР и до хрущевских реформ, но в 1950–1960-х годах появились
новые издания. В 1955 году начал выходить журнал «Здоровье». На его страницах размеща-
лись не только статьи врачей и гигиенистов, но и остроумные афоризмы на медицинские темы
известного сатирика Эмиля Кроткого (Эммануила Германа). Его остроты вызывают улыбку
и сегодня: «Лучшее средство от бессонницы – сон»; «Все артерии у него были сонные»; «Не
всякая грязь целебна»; «Весна прошла. Он приносил ей уже не ландыши, а ландышево-вале -
рьяновые капли»; «Жил как термометр: чужим жаром»; «По боли в сердце узнаешь о том, что
оно существует». Тираж журнала, первоначально составлявший 50 тысяч экземпляров, к 1959
году вырос в 10 раз, а к началу 1970-х годов – в 200 раз!
В том же 1955 году читающая советская публика познакомилась с «Юностью». Первым
ее редактором стал Валентин Катаев. Он до снятия с должности в 1961 году успел напечатать
и стихи, и прозу тех, кого позднее назовут литераторами-шестидесятниками: Василия Аксе-
нова, Евгения Евтушенко, Беллы Ахмадулиной, Роберта Рождественского и многих других. К
«Юности» относились по-разному. Ее обожали молодежь и свободомыслящая интеллигенция,
независимо от ее профессиональной принадлежности. Ее не терпели и считали «разносчиком
антисоветчины» идейные сталинисты и партийные бонзы. Но равнодушных не было. Неуди-
вительно, что в романе «Во имя отца и сына» Ивана Шевцова, пытавшегося создать сатиру
на оттепельные нравы, свежий «сногсшибательный» номер журнала «Юность» выступает как
лучший подарок молодой девушке, стремящейся не отстать от жизни.
В отличие от европейских и американских обывателей многие советские люди читали
именно серьезную литературную периодику и следили за новинками прозы и поэзии. Однако
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
195
оттепельная свобода приобщила публику и к практике «листания журналов». В продаже появи-
лись западные иллюстрированные ежемесячники на русском языке. Самое важное место зани-
мал, конечно, журнал «Америка». Он начал печататься в США еще в 1946–1948 годах. Потом
был почти десятилетний перерыв, и c 1956 года, практически одновременно с ХХ съездом
КПСС, «Америка» вновь пришла в СССР. Журнал поражал читателя и содержанием, и каче-
ством полиграфии. Его хотелось не только вдумчиво читать, но небрежно перелистывать,
наслаждаясь великолепием иллюстраций и лоском бумаги. В годы оттепели в Советском Союзе
стали доступны и модные журналы социалистических стран, издаваемые на русском языке:
болгарские «Божур» и «Одивани», популярные польские Świat Mody, Przyjaciółka и Kobieta i
Życie. Так происходила трансляция западных культурно-бытовых ценностей. Объемы издавае-
мой журнальной периодики увеличились. О ее реальном существовании в советском быту сви-
детельствует рисунок «Новорожденные» Наума Лисогорского из последнего номера журнала
«Крокодил» за 1956 год. Молодая женщина-почтальон в детской коляске везет сразу несколько
новых журналов, появившихся на свет в год ХХ съезда КПСС. Это «Молодая гвардия», «Юный
техник», «Веселые картинки», «Костер». Изменилось в период оттепели и содержание уже
знакомых изданий: «Нового мира», «Иностранной литературы», «Знамени» и др. В общем, в
конце 1950-х
–
начале 1960-х годов было что почитать в домашней обстановке. Правда, пока
не все горожане имели индивидуальные локусы для вполне интеллектуального расслабления.
Крокодил. 1956. No 36. Рисунок Н. Лисогорского
В советской повседневности 1950–1960-х возникли и принципиально новые виды досуга,
вполне реализуемые в обычном жилье. Это происходило по мере развития техники. Уже в
начале 1920-х годов обыватель приобщился к радио. В публичном пространстве больших горо-
дов на столбах появились тарелки-громкоговорители. Начиная с 1927 года они переместились
в квартиры. Так горожанин мог слушать радиопередачи у себя дома. Правда, радиовещание,
пока очень политизированное, велось тогда лишь на двух волнах, пять дней в неделю, по восемь
часов. В воскресенье передач не было вообще. Первый крупный музыкальный радиоконцерт, в
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
196
котором участвовали радиостанции Москвы, Ленинграда и Харькова, состоялся в январе 1927
года. В общем, появилась некая возможность не выходя из дома приобщиться и к культурной
информации. В 1932 году в СССР произвели 29 тысяч, а в 1937-м
–
уже 200 тысяч радиопри-
емников. Затем наблюдалось резкое уменьшение объема выпуска радиотехники для домаш-
него пользования – сказывалось влияние Великой Отечественной войны. Однако уже в 1950
году показатели производства радиоприемников, нередко совмещенных с радиолами, выросли
в пять раз по сравнению с предвоенными. И конечно, наиболее резкий скачок произошел в
годы хрущевской строительно-жилищной реформы. В 1965 году на предприятиях страны под-
готовили к выпуску в продажу 5 миллионов 160 тысяч единиц аудиотехники разных видов.
Ее наличие в личной собственности увеличивало стремление к интимизации рекреационного
досуга. Правда, радиоприемники и радиолы эпохи хрущевских реформ требовали много места
в жилом пространстве. Неудивительно, что первые транзисторные аудиогаджеты, сравнительно
небольшие по размеру, вызывали настоящий восторг. Так же реагировали на новинки техники
и западные обыватели. В романе Эльзы Триоле «Розы в кредит» упоминается «маленькое чудо-
радио», «приемник без проводов» в скромном малогабаритном жилье главной героини Мар-
тины.
Слово «транзистор» – признанный неологизм 1960-х годов – означает полупроводнико-
вый прибор для усиления и преобразования электрических сигналов. Появление транзисторов
совершило настоящую революцию в радиотехнике: они пришли на смену традиционным, мас-
сивным и довольно дорогостоящим радиолампам. Миниатюрность и сравнительно невысокая
цена полупроводниковых составляющих позволила создавать маленькие переносные радио-
приемники. Их в разговорной речи 1960-х годов и стали называть транзисторами. Уже в конце
1956 года московский завод «Красный Октябрь» выпустил небольшое количество портатив-
ных радиоприемников «Дорожный». В сентябре 1957 года появился транзистор «Сюрприз».
Его опытная серия составляла уже 3 тысячи штук. Потребителя, конечно, радовали скромные
габариты технических новинок, но соперничать со стационарными аудиоагрегатами они все
же не могли, так как работали лишь на длинных и средних волнах. Это ограничивало доступ к
прослушиванию западных радиостанций. Неудивительно, что самым вожделенным из перенос-
ных приемников считалась «Спидола», по тем временам казавшаяся небольшой (27,5 × 20 × 9
сантиметров) и сравнительно легкой – всего 2,3 килограмма. Ее выпускал с 1962 года рижский
электронный завод VEF. Правда, купить «Спидолу» мог далеко не каждый советский гражда-
нин. Ее цена составляла 75 рублей (в масштабе реформы 1961 года) при средней зарплате 150–
170 рублей в месяц. Вид приемника, а главное – его звук и способность принимать большое
количество радиостанций вызвали у не избалованных в то время техникой советских людей
восторг. Литератор Анатолий Найман вспоминал изумление Анны Ахматовой, услышавшей
в дни Пасхи 1964 года по «Спидоле» русскую обедню из Лондона. Счастливые обладатели
такого мощного транзистора могли, несмотря на глушители, слушать по нему и «вражеские
голоса» – передачи Би-би-си, «Голоса Америки», радио «Свобода». «Спидола» для многих
советских людей пробила брешь в «железном занавесе». И все же в стесненных бытовых усло-
виях и ламповые приемники, и транзисторы доставляли хлопоты своим владельцам. Стацио-
нарные аудиоприборы требовали довольно большого места для постоянного расположения и
издавали громкий звук. «Радиомалогабаритки» тоже шумели: наушники для прослушивания
передач в 1950-х
–
начале 1960-х годов не употреблялись. В общем, для релаксации и рекреа-
ции с помощью музыки, спектаклей, концертов и др., звучавших из домашних радиоприемни-
ков, явно требовалось расширение и обособление личного пространства. Правда, позже выяс-
нилось, что в новых домах очень неважная звукоизоляция и радиопередачи можно слушать
через стену, из квартиры соседа. А вот магнитофоны действительно нуждались в особых локу-
сах.
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
197
Первые бытовые звукозаписывающие устройства магнитофоны «Днепр», дорогие и гро-
моздкие, с габаритами 510 × 390 × 245 миллиметров, появились сразу после войны. Они имели
довольный удобный футляр для переноски. Но вес 29 килограммов мог, конечно, «взять» не
каждый. Неподъемной была и цена престижной техники. Любопытную деталь удалось найти в
романе-воспоминаниях поэта Дмитрия Бобышева. Он описал состоявшуюся где-то на рубеже
1950–1960-х годов поездку на дачу к литературоведу Борису Мейлаху. В качестве своеобраз-
ного подарка хозяевам фигурирует «магнитофонная лента с голосами московских поэтов».
«Весь фокус состоит в том, – отмечал мемуарист, – что ее негде проиграть, а у Мейлахов навер-
няка есть магнитофон, и голоса эти будут если не подарком, то особым аттракционом к семей-
ному празднику».
В начале 1960-х годов звукозаписывающая техника заметно модифицировалась: в про-
даже появился магнитофон «Астра». Он имел две скорости, лучшее качество звучания, допол-
нительные выносные акустические системы, кассету с длиной ленты 350 метров вместо 160
метров. «Астра» выглядела поизящнее «Днепра». Ее габариты составляли 450 × 335 × 235
миллиметров, а вес —16,5 килограмма. Правда, стоил агрегат немало – 230 рублей (в ценах
1961 года) при средней зарплате 120 рублей. Кроме того, кассетные магнитофоны нужда-
лись в «спецобслуживании». В памяти современников сохранились детали процесса записи
на магнитофоны 1960-х годов: «Кассет тогда не существовало, и мы пользовались бобинами.
Пленка постоянно рвалась, ее приходилось склеивать самодельным клеем с жутким запахом.
Перемотка часто давала сбой, приходилось мотать руками». Работа в результате оказывалась
нелегкой. Тяжкий процесс перемотки забавно изобразил в карикатуре, опубликованной в 16-
м номере журнала «Крокодил» за 1962 год, Юрий Черепанов. Как большинство шуток совет-
ского времени, его рисунок и подпись под ним имеют несколько смыслов. Это и закрепление
существования новых бытовых практик, и фиксация определенного отрицательного отноше-
ния к ним. Последнее становится явным из текста, сопровождавшего карикатуру: «Бедный
мой Вовочка, совсем замотался», – причитает мать над обмотанным магнитофонными лентами
пьяным спящим сыном. Сарказм стал следствием настороженного отношения власти к музыке
«Битлз», которая в СССР в начале 1960-х годов официально не тиражировалась. Вездесущая
цензура не давала обычным людям доступа к новинкам западной музыки, иногда прорывав-
шейся в эфир. Тогда на помощь пришли магнитофоны, у них появилась особая миссия распро-
странения запретного, в первую очередь песен «Битлз». Можно сказать, что четыре английских
музыканта спровоцировали «магнитофонную революцию» в советской стране.
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
198
Крокодил. 1962. No 16. Рисунок Ю. Черепанова
Магнитофон стал неизменным спутником бардовской (авторской) песни. Она сфор-
мировалась как важный пласт советской культуры и повседневности в 1960-х годах. Песни
Александра Галича и Юрия Визбора, Булата Окуджавы и Новеллы Матвеевой, Юрия Кукина
и Юлия Кима, а главное – Владимира Высоцкого распространялись в советском обществе
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
199
именно благодаря магнитофонам. Использование звукозаписывающих устройств на первый
взгляд не подвергалось контролю и цензурированию. И все же их эксплуатацию следовало про-
изводить с определенной долей аккуратности, дабы не оказаться заподозренным в копирова-
нии, а еще хуже – в распространении «чего-либо не совсем советского». В общем, с магнитофо-
нами комфортнее жилось пусть в небольшом, но частном пространстве. Неуклюже массивные,
они могли нарушать покой соседей по коммуналке не только шумом, но и запахом клея и аце-
тона.
Научно-технический прогресс способствовал рождению нового вида рекреационного
досуга – просмотра телепередач. Этот структурный элемент свободного времени напрямую
зависел от наличия в домашнем быту обычных людей вполне конкретной вещи – телевизора.
Сеансы опытного телевещания проводились в СССР и до Великой Отечественной войны. Но
относительно систематическими они стали в начале 1950-х годов. Тогда и появились в квар-
тирах горожан первые телеприемники, прежде всего знаменитый КВН-49, диагональ экрана
которого составляла 18 сантиметров при общих габаритах 38 × 49 × 40 сантиметров. Весил
телевизор 29 килограммов. Он мог работать на трех каналах. Но качество КВНов вызвало
немало нареканий. Уже в начале 1950-х годов в быту курсировал следующий анекдот: «Как
расшифровывается КВН-49?» – «Купил, включил, не работает 49 раз». Действительно, уро-
вень телевещания и телеприема в то время оставлял желать лучшего. В комедии «Она вас
любит», снятой в 1956 году на студии «Ленфильм» по сценарию известного сатирика Влади-
мира Полякова, есть показательная фраза: «Он так красив, что его даже телевизор исказить не
может». Изображение на телеэкранах изначально было черно-белым, но светились они голу-
боватым светом, что породило новое словообразование «голубые экраны». Оно превратилось
в своеобразное клише при описании работы телевидения, в первую очередь в периодической
печати. После КВН-49 советская промышленность наладила выпуск 12-канальных телепри-
емников. Появился массивный и стильный «Авангард» со специальной сдвижной деревянной
шторкой и с экраном диагональю 30 сантиметров, а затем «Темп-1», «Темп-2», «Луч», «Ленин-
градец», «Рекорд» и др. Призванные разнообразить домашний досуг советского обывателя,
телевизоры конца 1950-х
–
середины 1960-х годов представляли собой довольно дорогие и с
трудом перемещаемые предметы быта. Их вес колебался в диапазоне от 35 до 45 килограммов.
При таких показателях неудивительно раздражение потребителя, телевизор которого нуждался
в ремонте. Художники «Крокодила», конечно же, зафиксировали и эту проблему. В номере 35
за 1959 год появилась карикатура Наума Лисогорского «Новости техники». Художник в ответ
на жалобу читателей журнала, физически неспособных донести бытовую технику до ателье
ремонта, предложил использовать чудо-машину – шагающий телевизор.
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
200
Крокодил. 1959. No 35. Рисунок Н. Лисогорского
Габариты видеоприемников определяли и трудности их размещения в жилье. Требова-
лись специальные тумбы и пространство, отделяющее телевизор от зрителя. В первом изда-
нии «Краткой энциклопедии домашнего хозяйства» (1959) сообщалось: «Располагаться перед
телевизором следует на расстоянии, равном примерно 8–10 размерам экрана по высоте. Сере-
дина экрана должна находиться на уровне глаз зрителя». Сложно представить, как можно «пра-
вильно» смотреть телевизор в 10–12-метровой комнате коммуналки. А ведь так жили в сере-
дине 1950-х годов многие.
Телевещание зародилось в недрах сталинской повседневности. Тоталитарный подход к
досугу граждан проявился во введенной еще в конце 1940-х годов системе обязательной реги-
страции телевизоров, сохранившейся даже в годы ранней оттепели. Об этом, в частности,
свидетельствует ежегодная публикация в прессе следующих объявлений дирекций городских
радиотрансляционных сетей: «К сведению владельцев телевизоров и радиоприемников... <. .>
Регистрация телевизоров (независимо от регистрации в телевизионных ателье) и радиоприем-
ников обязательна: гражданами – в почтовых отделениях по месту жительства. Радиоприем-
ники подлежат регистрации в течение трех дней со дня приобретения, телевизоры – в течение 5
дней». Так, по сути, осуществлялся прямой контроль над частной жизнью. Но в середине 1950-
х годов это не слишком раздражало население. Мало кто мог устоять перед обаянием ящика
с экраном. Питерский искусствовед Михаил Герман вспоминал: «В воскресенье 25 мая 1953
года я специально пришел в наше академическое общежитие (общежитие студентов Академии
художеств. – Н. Л .) посмотреть телевизор. До тех пор я видел этот диковинный прибор только в
кино и волновался... Я присутствовал при событии несомненно историческом – так мне каза-
лось». В сложных жилищных условиях городских коммуналок появилась практика хождения
в гости «на телевизор». И конечно, эту ситуацию мгновенного отразил фольклор: «Звонок в
дверь. Гость входит в коридор коммунальной квартиры. „Леночка, а где мама?“ – „Спит в ван-
ной“. – „А где папа?“ – „Читает в уборной газету“. – „Так веди меня в комнату“. – „Нельзя.
Там соседи смотрят телевизор“». Анекдот датирован 1953 годом – это «заря советского теле-
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
201
вещания». Но справедливости ради следует заметить, что в начале 1950-х далеко не все горо-
жане внешне благополучной Западной Европы имели возможность смотреть телепередачи у
себя дома. Еще недавние провинциалы, герои романа Триоле «Розы в кредит» построили в
кредит квартиру в Париже, но телевизор купить не смогли. Для того чтобы увидеть интересу-
ющую их программу, семейство владельца небольшого салона красоты обычно отправлялось
«к одному из двух работавших в парикмахерской мсье Жоржа молодых подмастерьев, у кото-
рого был телевизор, купленный, само собой разумеется, в кредит...». Так что практика кол-
лективного просмотра телепередач отнюдь не проявление стадного советского коллективизма,
а всего лишь следствие экономико-технологической ситуации. Но в СССР она просущество-
вала дольше. Об этом свидетельствуют, в частности, материалы пятого номера «Крокодила» за
1965 год. Художники Анатолий Елисеев и Михаил Скобелев изобразили типичную ситуацию в
коммуналке – люди собрались посмотреть телевизор. Однако нудная передача не смогла сопер-
ничать с их отражением в явно дефектном зеркале шкафа. Внутри обычной жилой комнаты
получилась «комната смеха» – так называли распространенный в 1950–1960-х годах аттрак-
цион. На территории городских парков культуры строили специальные павильоны, стены кото-
рых увешивали «кривыми зеркалами». Они забавно искажали фигуры посетителей, и все это
выглядело довольно смешно. Как всегда, в советских шутках закодировано несколько смыс-
лов. Во-первых, информация о плохом качестве мебели, во-вторых, констатация живучести в
первую очередь в стесненном, коммунальном жилье привычки «заходить на телевизор», а в-
третьих, критика содержания телетрансляции.
Крокодил. 1965. No 5. Рисунок А. Елисеева и М. Скобелева
Надо сказать, что сделать интересные передачи оказалось проще, чем выпустить высоко-
качественную мебель и сами телеприемники. Властные структуры придавали большое значе-
ние «телефикации» страны, хотя до середины 1950-х годов телевещание даже в Москве имело
только одну программу. В Ленинграде вторая программа появились в 1963 году и работала
только днем. Однако повсеместно в 1950–1960-х годах телетрансляция начиналась в будние
дни с 19 часов. По воскресеньям были и дневные передачи, но в основном детские. В пер-
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
202
вой половине 1960-х годов появились программы, которые с удовольствием смотрели многие.
В 1964 году и маленькие, и взрослые зрители познакомились с передачей «Спокойной ночи,
малыши». Еще раньше, весной 1962 года, снабженная телевизорами публика пристрастилась
к просмотру «Голубого огонька». Такое название в итоге получила художественно-публици-
стическая программа «Телевизионное кафе». Сначала «Голубой огонек» выходил только по
субботам. Постепенно появились трансляции в официальные праздничные дни, а с 1964 года
и в новогоднюю ночь. В марте 1960 года начал выходить в эфир «Клуб кинопутешествий».
Его первый ведущий – известный режиссер-документалист Владимир Шнейдеров – работал
в программе 12 лет, до своей кончины в 1972 году. Нравилась публике и телепередача «Здо-
ровье», первый раз появившаяся на экранах в 1960 году. Но особой популярностью пользова-
лась «Кинопанорама». Уже первый выпуск ежемесячного кинообозрения в 1962 году проде-
монстрировал ярко выраженный оттепельный характер программы. Рубрика «На съемочных
площадках страны» проинформировала зрителей о съемках сразу двух фильмов по произведе-
ниям Василия Аксенова «Коллеги» и «Звездный билет» (киновариант «Мой младший брат»).
Первым ведущим «Кинопанорамы» стал Зиновий Гердт, а на исходе оттепели о советских и
зарубежных киноновинках рассказывал опальный при Сталине Алексей Каплер.
Выпуск отечественной видеотехники нарастал: в 1950 году в стране произвели 119 тысяч,
в 1960-м
–
1 миллион 726 тысяч, в 1965-м
–
3 миллиона 655 тысяч телевизоров. К началу
1960-х годов «голубые экраны» считались для большинства советских людей окном в мир.
Уже в 1961 году, по данным социологического анкетирования, просмотр телепередач занимал
четвертое место среди разнообразных форм досуга. «Из 100 опрошенных 67 в течение недели
пользовались телевизором», – констатировали социологи и предположили: «По-видимому, в
крупных городах телевидение вообще выдвигается на одно из первых мест среди других форм
культурного воздействия на массы». Безусловно, телевещание подвергалось жесткой цензуре,
но в начале 1960-х годов обязательную регистрацию телевизоров в почтовых отделениях нако-
нец отменили. И это следует расценивать как знак свободы. В 1965 году обладателями «голу-
бых экранов» в зависимости от размера денежного дохода были от 68 до 92 из 100 человек, а
регулярные просмотры телепередач занимали от 20 до 40 % свободного времени. Эти данные
свидетельствуют, что граждане все больше ценили досуг в пространстве приватности.
На Западе домашний отдых чаще всего связан с гостиной (общей комнатой) – обяза-
тельным локусом относительно комфортного жилья. В таком жилье могло не быть отдель-
ной спальни у каждого члена семьи, но некое совместное пространство, как правило, име-
лось. Немка Сибилла Анн отмечает, что до конца 1950-х годов «вся жизнь семьи проходила
в общей гостиной». Каноны использования таких помещений хорошо знали французы, вку-
сившие радости быта в ашелемах уже в начале 1950-х годов. В романе Эльзы Триоле «Розы в
кредит» подробно описаны практики предметного наполнения гостиных и их функциональное
назначение. В таком пространстве можно посидеть всей семьей после ужина на кухне:
Когда покончили с воздушным пирогом, мсье Жорж перешел в
гостиную, а женщины принялись за мытье посуды и уборку кухни. При
наличии мусоропровода и горячей воды мсье Жоржу недолго пришлось
читать в одиночестве газету, вскоре мама Донзер подсела к нему и вытащила
свое вязанье из рабочего ящика; Мартина делала маникюр Сесили, а радио
тихонько напевало. И пусть себе на улице сколько угодно идет дождь.
–
Красота, красота...
–
снова начал мсье Жорж, вытягивая ноги и
откладывая вечернюю газету на низенький столик.
Последний предмет явно свидетельство газетно-журнальной революции, проходившей в
мире именно в 1950–1960-х годах. Триоле в подробностях описывает обстановку гостиной,
где в наилучшей форме осуществлялся процесс рекреации. Обязательными элементами «тер-
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
203
ритории домашнего отдыха» считались «маленький диван», который «заменит... несколько
стульев, в случае необходимости на нем можно и спать... над ним еще и полка для книг...».
Находилось место для радиоприемника, проигрывателя и, конечно, для телевизора. Все это
великолепие обеспечивало идиллию полуинтеллектуального расслабления.
В гостиной обычно присутствовал «складной стол» и «сервант для посуды, в нем можно
держать и столовый сервиз, и хрусталь...» – предметы необходимые для ритуалов гостевого
общения. Действительно, герои «Роз в кредит» праздновали «в новой гостиной-столовой... и
новоселье, и получение диплома». Еда должна была всегда выглядеть как церемониал, в кото-
ром даже при ужине на две персоны используются «подставки для блюд, бокалы трех видов,
подставки для вилок и ножей. Два ножа, две вилки, две чайных ложечки и очень много тарелок
–
больших, маленьких, глубоких...». Невольно вспоминается реплика Шарикова из повести
«Собачье сердце» Михаила Булгакова: «Вот все у вас, как на параде... салфетку – туда, галстук
–
сюда... а так, чтобы по-настоящему, – это нет».
Некая манерность быта, во многом навязанная пространством ашелема, раздражала воз-
любленного главной героини, селекционера роз Даниэля. Ему казалось, что «Мартина сама
превратилась в предмет стандартного гарнитура», в элемент типичного доступного жилья.
Благодаря появлению доступных квартир во многих странах Запада активизировался процесс
врастания рядового обывателя в систему общества потребления. Оно при всем своем роско-
шестве имело и недостатки, и это чувствовали многие европейские интеллектуалы. Их раздра-
жала несамостоятельность человека в потребленческом континууме; происходящая там «мас-
совизация» культуры, ее чрезмерная материализация и одновременно имитация роскоши. С
помощью целого ряда симулякров – пластмассы и мебели из древесно-стружечных плит, обли-
цованных полимерными пленками, – у обывателя возникало ощущение причастности к «бога-
той жизни».
Процесс формирования среднего класса, по-видимому, невозможен без искусов и мни-
мого и реального изобилия. В советском обществе испытание вполне конкретными благами в
середине 1930-х
–
начале 1950-х годов прошел довольно большой слой партийно-советского
чиновничества, высшей научной и художественной интеллигенции, военных и «рабочей ари-
стократии». Все они еще до Великой Отечественной войны приобщились к предметам бытовой
роскоши «большого стиля», в число которых входили и атрибуты гостиных, пространство кото-
рых заполняла темная полированная мебель, бархатные портьеры, ковры, фарфор, хрусталь
и столовое серебро. В качестве осветительных приборов использовались бронзовые люстры
со стеклянными колпаками, шелковые, нередко расшитые бисером абажуры, манерные бра.
Стилистику интерьера гостиных можно смело причислить к феномену сталинского ампира –
«вид изнутри». Мебель изготавливалась из натурального дерева, в основном из дуба. Стулья,
буфеты, тумбы украшались резьбой. Шик обстановке гостиной, если это был советский ново-
дел, придавали гарнитуры из дорогих пород дерева с резьбой: лавровыми венками, колосьями и
вполне политической символикой – пятиконечными звездами. По мнению современных исто-
риков советского дизайна, эти детали делали бытовые интерьеры похожими на административ-
ные. Ситуацию усугубляли не раскладывающиеся диваны с обязательными валиками по бокам.
Сталинский «мебельный ампир» продолжил свое развитие и после Великой Отечествен-
ной войны. Обстановку гостиных в «типовых сталинках» конца 1940-х
–
первой половины
1950-х годов запечатлел советский послевоенный кинематограф. Например, роскошно обстав-
лена квартира профессора Никитиной в фильме Григория Александрова «Весна» (1947).
В 1952–1953 годах советская мебельная промышленность выпустила первые гарнитуры,
которые уже прямо называли гостиными, то есть наборами предметов для особых комнат. Они
изначально рассматривались как локусы домашнего отдыха и рекреации. Внешний вид столов,
стульев, буфетов и т. д. во многом повторял форму и конструкцию мебели эпохи модерна.
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
204
Внедрение «большого стиля», мебельного ампира в повседневную жизнь продолжалось
и после смерти Сталина. И это неудивительно. Ведь СНиПы 1954 года закрепили существова-
ние в сталинках «общих комнат». Небольшая часть новоселов из среды советской аристокра-
тии использовала их как вполне буржуазные гостиные. Местная власть инициировала выпуск
вещей, которыми было бы не стыдно обставить новое жилье представителей номенклатуры и
высших слоев интеллигенции. В январе 1955 года партийное руководство Ленинграда специ-
ально обсудило вопрос о производстве мебели. Выяснилось, что горожане «лишены возмож-
ности приобретать в магазинах столы, стулья и другие изделия одного и того же цвета, стиля,
чтобы со вкусом обставить свою квартиру». Власти в приказной форме призвали к увеличе-
нию «выпуска добротной, красивой мебели, отвечающей высоким требованиям населения».
Отчеты о работе мебельных фабрик дают представление о престижных предметах интерьера
начала оттепели. «Ленинградская правда» писала в феврале 1956 года: «Фабрика театраль-
ной мебели приступила к выпуску дубовых буфетов, оформленных художественным стилем...
Фабрика мягкой мебели осваивает производство изящных изделий из красного дерева...»
В общем, все в духе сталинского гламура в интерьере. Его детали можно увидеть в филь-
мах 1954–1957 годов. Дорогая, сделанная из натурального дерева мебель заполняет квартиру
крупного конструктора Ершова из фильма «Неоконченная повесть». Фильм в 1955 году снял
режиссер Фридрих Эрмлер, главную роль сыграл Сергей Бондарчук. В 1956 году вышел фильм
Леонида Лукова «Разные судьбы». Его герой композитор Рощин в исполнении Бруно Фрейнд-
лиха вполне комфортно обитает среди массивных буфетов, диванов с валиками и прочих инте-
рьерных радостей тоталитарного шика.
В реальной жизни «гламурная» мебель выпускалась малыми партиями. В советской
прессе даже в середине 1955 года попадались публикации о том, что обычные граждане «со сто-
ическим терпением ждут... появления в магазинах» вожделенных предметов мебели вообще
и в частности наборов для гостиных. Все эти предметы пока еще носили отпечаток сталинской
имперской роскоши, что рождало зависть и ненависть обывателя, а также раздражение раз-
работчиков мебели – сторонников конструктивистского подхода к предметам быта. Они еще
на рубеже 1920–1930-х годов предлагали принципиально новые виды мебели для того, чтобы
достичь «уравнения всех слоев населения в своих потребностях». Так, например, рассуждал
архитектор-авангардист Лазарь (Эль) Лисицкий, сторонник конструктивности, рационально-
сти и экономичности. Весной 1928 года «Ленинградская правда» и вообще прорекламировала
проект «комнаты в чемодане». Ее обстановка состояла из складных матерчатых стола, двух
табуретов, кровати, кушетки, а главное – двух шкафов-чемоданов, в которых все это размеща-
лось. Этажерки, шифоньеры, резные столы, напротив, объявлялись мещанскими. Отрицатель-
ный герой одного из киносценариев Владимира Маяковского носил фамилию Шкафолюбов.
Питерский прозаик Даниил Гранин вспоминал: «Само название „комод“ отзывалось мещан-
ством. Комод, пузатый, с тяжелыми крепкими ящиками, он был капитальным, несокруши-
мым... его основательность раздражала, она была вызовом, она была признаком обыватель-
щины». Многим людям, сформировавшимся в 1920-х
–
начале 1930-х годов, импонировала
простота авангардистской эстетики быта. Они, как и литературовед Лидия Гинзбург, ненави-
дели «зеленый и розовый плюш» и «неправдоподобные альбомы с розами на крышке», кано-
низированные в сталинское время, как и мебельные изыски «барских» гостиных высших слоев
советского общества.
Такие же чувства могли вызывать и осветительные приборы. Для героев романа Миха-
ила Булгакова «Белая гвардия» «бронзовая лампа под абажуром» – символ семейного благо-
получия. Но после событий 1917 года она превратилась в признак «мелкобуржуазного, мещан-
ского уюта». В 1920-х годах комсомольские газеты требовали «освободить лампочку Ильича
от пыльных тряпок буржуазии». Молодые дизайнеры – конструктивисты и супрематисты –
тоже ополчились на абажуры, называя их предметами малофункциональными и конструктивно
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
205
непрактичными. Партийные активисты на страницах журнала «Революция и культура» кри-
тиковали «буржуазный уют» и призывали «апеллировать к гордости пролетариата», которому
больше понравятся «стены без картин, окна без занавесей, свет без абажуров». А молодые
поэты, друзья Маяковского, как свидетельствовал Валентин Катаев в мемуарно-автобиогра-
фической повести «Алмазный мой венец» (1975–1977), прямо называли оранжевые абажуры
мещанскими.
В эпоху до- и послевоенного сталинизма прекратились характерные для 1920-х годов
нападки на осветительные приборы, пышно украшенные сборками из шелковой ткани. Они
даже стали знаками культурной и зажиточной жизни при социализме. В пропаганде мягкого,
почти интимного освещения жилых помещений, эффекта которого можно достичь, прикры-
вая лампочку колпаками из ткани различной формы, особенно преуспел журнал «Обществен-
ница». Его первый номер вышел в 1936 году, когда была принята сталинская конституция. Аба-
жур считался обязательным атрибутом сталинского шика в интерьере. Действительно, неплохо
было «перекинуться в дурачка» или «расписать пульку» в собственной гостиной, за массив-
ным круглым столом с резными ножками и к тому же под уютной сенью светильника с карка-
сом, прикрытым для уюта и особого интима оранжевой тканью. В послевоенном сталинском
обществе, где пышно расцветал «большой стиль», абажуры оказались очень популярны. Даже
в декабре 1955 года представители торговых организаций выступили в прессе с резкой крити-
кой артелей, прекративших выпускать эти пока востребованные народом предметы интерьера.
В эпоху сталинского гламура во вполне «буржуазном» стиле декорировались и окна в
домах. Престижным элементом интерьера, в первую очередь гостиных, являлись портьеры на
дверях. О выборе тканей для них рассказывал журнал «Работница» в ноябрьском номере за
1955 год. Предпочтение следовало отдавать тяжелым тканям типа бархата, создававшим ощу-
щение богатства и пышности. Интерьер квартир позднего сталинизма предполагалось напол-
нять предметами мелкой пластики. Считалось, что они придают уют жилому пространству
и, прежде всего, локусам рекреации. В советской действительности 1930–1950-х годов счи-
талось, что декоративные предметы из него должны воспитывать обывателя в нужном духе.
С конца 1930-х годов в советской фарфоровой промышленности сформировался почти кано-
нический свод тем и сюжетов для изделий мелкой пластики. Статуэтки изображали вождей,
героев, детей, советских тружеников, персонажей русских сказок, скульптурные аллегории,
связанные с дружбой народов. В 1949 году на Ленинградском фарфоровом заводе появилась
фарфоровая многофигурная композиция «Спасибо товарищу Сталину на наше счастливое
детство!», созданная скульпторами Владимиром Богатыревым и Галиной Столбовой. Совет-
ские магазины предлагали многочисленные варианты бюстов Ленина и в детском возрасте,
и в облике вождя мирового пролетариата. Кроме советских вождей, в фарфоре конца 1940-
х – первой половины 1950-х годов часто изображали политических лидеров дружественных
СССР стран. В 1955 году на фарфорово-фаянсовой фабрике в Риге создали статуэтку «Джа-
вахарлал Неру», а в 1957 году в Чудове появилась фарфоровая группа «Индира Ганди и пио-
неры». Упорно ваяли из фарфора и изображения русских писателей, прежде всего Александра
Пушкина. Все началось с празднования 100-летия со дня смерти поэта в 1937 году. Появились
статуэтки «А. С. Пушкин на прогулке», «Пушкин перед дуэлью» и созданная Натальей Данько
чернильница «А. С . Пушкин за работой». Этот предмет оказался очень популярным и выпус-
кался массовыми тиражами даже в середине 1950-х годов. Осенью 1955 года журнал «Работ-
ница» с пафосом еще писал о том, как «красивы фарфоровые фигурки балерины, девушки-
украинки, узбечки с хлопком и другие, выпускаемые нашей фарфоровой промышленностью».
Однако судьба «сталинского гламура в интерьере» решилась довольно быстро. В реаль-
ной повседневности появлялись иные предметы для внутреннего убранства жилья, более
созвучные новому времени. И конечно, развитию этого процесса должна была способствовать
хрущевская жилищная реформа, фетишем которой являлась индивидуальная квартира для
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
206
одной семьи. Французский вариант доступного жилья «обуржуазивал» своих владельцев, ранее
нередко люмпенизированных пролетариев. Советские же ашелемы становились пространством
распада сталинского гламура – советского варианта мещанства. Этот процесс наиболее ярко
проявлялся в традиционно наполняемых и специальными вещами, и особыми практиками
локусах частной рекреации, в так называемых «общих комнатах».
Прошедший во второй половине февраля 1956 года ХХ съезд КПСС формально не рас-
сматривал проблему уничтожения тоталитарного мебельного шика. Однако в важном итого-
вом документе антисталинского форума коммунистов указывалось на необходимость устра-
нения «всякого рода архитектурных излишеств» и усиления внимания «к повседневным
бытовым нуждам населения». Этого оказалось достаточно для начала наступления на атрибуты
советской «буржуазной» роскоши. Уже в апрельском номере «Работницы» за 1956 год народ-
ный художник РСФСР Николай Жуков в статье «Поговорим о вкусах» писал: «Быт советского
человека должна отличать строгая продуманность, строгий отбор всех деталей, устранение
всех и всяческих излишеств». Все это касалось и личного пространства для отдыха.
Постепенно начала втягиваться в процесс критики сталинского мещанства и литератур-
ная элита. В конце 1956 года драматург Виктор Розов завершил работу над комедией «В поис-
ках радости». В декабре 1957 года пьеса уже шла на сцене Центрального детского театра в
Москве. Розов написал о конфликте между членами ранее дружной семьи. Женитьба на хоро-
шенькой пустышке отдалила старшего сына от родных. Сноха загромоздила «родительское
гнездо» мебелью для создания уюта в новой квартире. Полированные шкаф, сервант, стол,
прикрытые тряпками, мешали жить всем остальным членам семьи. В тесноте младший брат
героя – 15-летний школьник – случайно проливает на стол чернила. В отместку жена старшего
брата выбрасывает из окна банку с живыми рыбками, которых тут же съедают уличные коты.
Потрясенный подросток начинает громить мебель темной полировки, образец сталинского гла-
мура. В качестве инструмента расправы с «ненужным хламом» используется отцовская имен-
ная сабля. Особенно эффектно мебельный погром выглядел в фильме «Шумный день». Его
по мотивам пьесы Розова в 1961 году сняли режиссеры Георгий Натансон и Анатолий Эфрос.
Тогда еще юный Олег Табаков рубил все с потрясающей экспрессией.
Нагромождение знаковых ситуаций в пьесе явно преследовало цель возродить характер-
ную для 1920-х годов борьбу с мещанством. Но в новых условиях мещанским уже считалось
все, относящееся к повседневности сталинского времени. Солидность мебели ассоциировалась
с прошлым, от которого необходимо было отмежеваться. Новое поколение с удовольствием
расставалось не только с идеями сталинизма, но и с его внешней атрибутикой, элементами
«большого стиля».
Власть, со своей стороны, также уже предлагала новые эстетические ориентиры, касав-
шиеся обстановки помещений для индивидуального отдыха. В конце 1956 года состоялось
Всесоюзное совещание работников мебельной промышленности, сопровождавшееся неболь-
шой выставкой опытных образцов изделий для обстановки квартир. Участники совещания
констатировали серьезные недостатки советской фабричной мебели. Очень громоздкая, она
занимала 40–50 % площади пола даже в массовом жилье, построенном по нормам 1954 года.
Дизайнерская мысль начала работать над созданием новых экономичных и лаконичных пред-
метов мебели для комнат отдыха. На рубеже 1956–1957 годов советские обыватели увидели
символический атрибут домашней релаксации эпохи хрущевских реформ – низкие журналь-
ные столики. Мебельщики особенно гордились «гнуто-прорезными ножками» своих изделий.
Такая деталь удешевляла производство. Почти одновременно конструкторское бюро знамени-
той ленинградской фабрики «Красный Октябрь» для экономии дорогостоящего сырья и для
удобства размещения в домах нового строительства разработало модели малогабаритных пиа-
нино. И это, бесспорно, вещь, предназначенная для домашнего отдыха и для скромных по раз-
меру пространств.
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
207
Крокодил. 1957. No 26. Рисунки Е. Щеглова
Создание малогабаритной мебели, в первую очередь для общих комнат, превратилось
в действительно острую проблему после государственных решений о переходе к строитель-
ству отдельных квартир для одной семьи летом 1957 года. И конечно, на ситуацию мгновенно
отреагировал «Крокодил». В номере 26 за 1957 год появилась карикатура Евгения Щеглова
под названием «Рацпредложение Крокодила». Рисунок изображал обстановку комнаты, пред-
назначенной именно для пассивного домашнего досуга. Это явно не спальня, а некое про-
странство рекреации. Глава семьи прилег ненадолго с газетой, ребенок рядом играет с кошкой.
Хозяйка дома явно пытается улучшить интерьер жилья. Но это не так легко, так как женщина
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
208
с большим трудом дотягивается до плоскости, где уместно разместить и цветы, и преслову-
тых слоников – признак благополучия сталинского времени. Дело в том, что вместо дивана
и компактных вместилищ для одежды и полок приходится использовать огромный старомод-
ный платяной шкаф с громоздкими декоративными деталями. Ведь «мебельные фабрики не
выпускают малогабаритной мебели», – гласит надпись на рисунке. Реальность ситуации под-
тверждают и нормативные документы.
В марте 1958 года появилось постановление Совета министров СССР «Об увеличении
производства мебели для продажи населению в 1958–1960 годах и улучшении ее качества».
Несмотря на махрово административный язык документа, есть смысл процитировать наибо-
лее содержательные места из него. Первое – это констатация сложностей: «Совет Министров
СССР отмечает, что мебельная промышленность не удовлетворяет широкого спроса населе-
ния на мебель. Мебельные предприятия производят мебель в недостаточном количестве и в
ограниченном ассортименте». Второе – указание на связь расширения прироста жилого фонда
с задачами «резкого увеличения производства мебели, потребность в которой будет из года
в год возрастать». Третье – детализация мелочей, определяющих содержание повседневно-
сти, а именно требования обеспечить выпуск «однородных типов мебели и унифицирован-
ных узлов и деталей и... недорогих наборов и отдельных предметов бытовой мебели для одно-
комнатных и двухкомнатных квартир; наладить производство специальных тканей для обивки
мягкой мебели (макета, гобелена, плюша)», организовать изготовление «типовых блоков для
встроенной мебели»; «обеспечить выработку... мебельного дерматина... мебельного грани-
толя... строганой фанеры... костяного клея ... шлифовальной шкурки». Кроме этого, поста-
новление предписывало «провести в 1958 году всесоюзный конкурс на создание лучших образ-
цов мебели для новых квартир, рассчитанных на одну семью» и «организовать в 1958 году в
г. Москве постоянную выставку мебели».
Небезынтересны некоторые совпадения, а именно выход постановления Совета мини-
стров СССР о развитии мебельной промышленности (март 1958 года) и начало Всемирной
выставки в Брюсселе (апрель 1958 года). Советский Союз, кроме достижений в науке и тех-
нике, продемонстрировал и успехи в организации быта советских людей. В павильоне СССР
отвели место образцам компактной мебели, предназначенной для эффективной организации
пространства, в первую очередь в малогабаритных квартирах. «Хрущевки», построенные по
образцам французских ашелемов, предполагалось и обставить на европейский манер, а именно
облегченными, недорогими и сугубо функциональными предметами.
Советский Союз всячески стремился вписаться в общемировой процесс создания
«образцовых квартир для людей среднего достатка». Конечно, в Брюсселе отечественные
мебельщики представили опытные образцы своей продукции. В реальности промышленность
продолжала выпускать старомодные вещи. В Ленинграде, например, осенью 1958 года в ходе
проверки выполнения мартовского постановления Совета министров выяснилось, что «управ-
ление деревообрабатывающей и мебельной промышленности Ленсовнархоза плохо справля-
ется с заданием правительства по выпуску мебели и улучшению ее качества». Остродефицит-
ными товарами считались стулья, диваны, раздвижные обеденные столы, серванты, тумбы под
телевизоры, то есть именно мебель, необходимая для семейного отдыха. Большинство изде-
лий, как и раньше, производилось из полноценного дерева в духе мебели сталинского ампира.
Это удорожало продукцию мебельщиков. Карельская береза, дуб, граб – высококачествен-
ный, но довольно тяжелый материал. Он не подходил для мебели, которую предстояло разме-
стить в малометражках. Для постоянного генерирования новых идей наполнения пространства
хрущевских типовых квартир в СССР начали создавать специальные конструкторские бюро.
Конечно, успешнее всего этот процесс шел в крупных городах: в Москве и Ленинграде. Уже
в конце 1958 года «Ленинградская правда» сообщала: «Мебельная фабрика треста „Ленгор-
лес“ начала выпуск малогабаритных, удобных и красивых... гарнитуров из древесностружеч-
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
209
ных плит. Сейчас фабрика готовится расширить производство дешевой мебели». Рвение, с
которым мебельщики искали замену дорогостоящему натуральному дереву, зафиксировала и
советская художественная литература. Вадим Кожевников, автор знаменитого романа «Щит и
меч», в самом начале 1970-х годов написал книгу «В полдень на солнечной стороне». В общем,
это почти военная проза, но ее главный герой в мирной жизни решает сначала заняться ремон-
том мебели, а затем становится директором крупной мебельной фабрики. Здесь он долго пыта-
ется «прочно впрессовать в древесноволокнистые плиты полимерное покрытие „под орех“ и
„под птичий глаз“» – иными словами, придать должный внешний вид прессованным из стру-
жек и прочих столярных отходов плитам. Из них в конце 1950-х
–
начале 1960-х годов изго-
тавливали мебель для массового потребителя. Обработанные таким образом ДСП, по словам
Кожевникова, походили на «древесный зеркально-лаковый поток, как бы источающий теплый
свет, глянцевое сверкание». Сегодня такой блеск выглядит дешево, однако на рубеже 1950–
1960-х годов якобы полированная мебель восхищала неизбалованного советского покупателя.
В 1958 году в стране прошел I Всесоюзный конкурс на лучшие образцы бытовой мебели
для типовых квартир. Перед разработчиками и производителями мебели стояла задача рацио-
нального использования жилого пространства. Предполагалось, что стулья, столы, диваны, сер-
ванты будут занимать не более трети площади пола помещения, предназначенного для домаш-
него досуга. Неудивительно, что участники конкурса всячески пропагандировали секционную
и стеллажную мебель. Оба вида обстановки были эргономичны и рациональны, все составля-
ющие можно было легко перевозить и собирать внутри квартиры из унифицированных эле-
ментов.
Конечно, и до времен оттепели столы, шкафы и прочие предметы интерьера не выдалб-
ливали из единого куска дерева, как Робинзон Крузо лодку на необитаемом острове. Однако
сборка изделий была крайне трудоемкой: требовалась индивидуальная подгонка соединений
и их склейка. Именно поэтому мебель перевозили в собранном виде. И здесь проявлялись
«страдания новоселов», пытающихся внести громоздкие вещи прошлого в новое жилое про-
странство, и в частности в локусы домашнего отдыха. «Крокодил», конечно, реагировал на
беды жильцов новостроек. В 1956 году, еще до начала эры «хрущевок», на страницах журнала
в разделе «Фотовитрина» появился материал, зафиксировавший «внос шкафа через балкон».
Все происходило в поселке Заволжье Горьковской области. Строительство пока еще велось в
рамках СНиПов 1954 года, то есть по канонам сталинского типового жилья. Ту же проблему –
застревание мебели во входных дверях – ощутили и жильцы «хрущевок». В 1965 году худож-
ник Игорь Сычев изобразил тщетные попытки пронести через парадные двери новых домов,
спроектированных по СНиПам 1958 года, предмет почти антикварной мебели. Карикатуру
сопровождал текст: «Дверь узкая; шкаф не пройдет... Попробуем в блочные швы протолк-
нуть». В общем, типовое жилье требовало мебели других габаритов, а главное – легко соби-
раемой. Один из руководящих работников Госстроя в августовском номере журнала «Архи-
тектура СССР» за 1959 год опубликовал статью со знаковым названием «В новые квартиры
–
удобную, красивую и дешевую мебель». Автор текста с явным удовольствием отмечал зна-
чимость Всесоюзных мебельных конкурсов для разработки новых наборов мебели массового
производства. Более того, в статье формулировалась и главная задача легкой промышленно-
сти – «быстрейшее налаживание массового производства новых образцов мебели». «Устарев-
шая мебель, не соответствующая требованиям нового жилищного строительства, должна быть
снята с производства», – настаивал автор публикации. О проблемах наполнения интерьеров
малогабаритного жилья на рубеже 1950–1960-х годов часто писали искусствоведы и только что
появившиеся дизайнеры. В брошюре Владимира Кантора «Искусство и быт» (1961) привле-
кает внимание следующая сентенция: «Непрерывно идущая вперед жизнь, изменения в обще-
ственных отношениях, успехи науки и техники отметают старые представления о красоте и
уюте и рождают у людей новые вкусы, новую эстетику. Безвозвратно уходят в прошлое гро-
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
210
моздкие славянские шкафы, колоссальные буфеты и „трехспальные“ оттоманки, занимающие
больше половины всей площади квартиры. На смену им идет легкая, простая и строгая мебель,
дающая максимум удобств и не загромождающая комнаты». Со старыми вещами приходилось
расставаться. Так появлялась новая вынужденная практика – ликвидация старых громоздких
предметов при переезде в новую квартиру. Новоселы отдавали предпочтение более аскетиче-
ским предметам интерьера по причине прежде всего нехватки места. Питерские ученые-фило-
логи, супруги Тамара Сильман и Владимир Адмони вспоминали, как нелегко им было обустра-
иваться в доме постройки конца 1950-х. Из-за низких потолков они ликвидировали старинные
книжные шкафы.
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
211
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
212
Внос шкафа через балкон. Крокодил. 1956. No 32
Крокодил. 1965. No 5. Рисунок И. Сычева
Участники конкурса 1958 года прекрасно осознавали проблему и настойчиво советовали
внедрять в жизнь встроенные шкафы – платяные и книжные, а также всякого рода вещи-транс-
формеры. В первую очередь это касалось традиционных атрибутов гостиной – диванов и кре-
сел. Они быстро превращались в спальные места в случае необходимости оставить ночевать
припозднившихся гостей. Разработчики мебели предлагали трансформировать и всякого рода
столы, превращая их в тумбы или сочетая с сервантом. Такие предметы могли укомплектовать
скромное по размерам, но многофункциональное пространство для домашнего отдыха. Неуди-
вительно, что наивысшую оценку на конкурсе получили таллинские дизайнеры Александр Аус,
Удо Умберг, Аре Кала и Валентин Кууск. Они создали набор вещей для общей комнаты, некий
комплект, который именовали «гостиной».
Серьезным новшеством в мебельной сфере стал «окрас» столов, стульев, сервантов и
т. д . Новое поколение дизайнеров предпочитало светлые тона. Наборы, рекомендованные для
массового производства, предлагалось отделывать светлым шпоном. Возможно, такая мебель
у молодого поколения ассоциировалась со свободой, пришедшей в страну после мрачных лет
сталинизма. Но скорее сказывалось влияние общемировой мебельной моды. Кроме того, свет-
лые предметы интерьера не поглощали свет и визуально расширяли жилое пространство.
Советское руководство, явно вдохновленное успехами массового малометражного стро-
ительства, не возражало против заимствования западного опыта создания интерьера малога-
баритных квартир. В 1959 году в Москву с визитом приезжал Пол Райли, глава Британского
совета дизайнеров. Его контакты с советскими проектировщиками помогли создать в СССР
бюро технической эстетики на предприятиях. Во времена оттепели разработчики интерьеров
получили возможность общаться с Ле Корбюзье и его сотрудником – польским архитектором
Ежи Солтаном, который часто посещал СССР с деловыми целями. Популярностью у мебель-
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
213
щиков пользовались идеи Джо Коломбо – итальянского дизайнера, увлеченного идеями супер-
рационализма в создании и производстве мебели.
В условиях интенсивного строительства проблемой становилось не только производство,
но торговля мебелью, спрос на которую с 1954 по 1958 год вырос почти в два раза. Количе-
ство же мебельных магазинов по не совсем ясным причинам сократилось. Выходом казалась
«торговля по образцам» – новшество эпохи хрущевских реформ. Покупатель мог заказать в
магазине столы, шкафы и т. д. по предлагаемым шаблонам, в некоторых случаях даже с изме-
нением стандартных размеров. В Ленинграде первые учреждения такого профиля появились
еще в 1955 году, а к концу 1950-х годов они обрели особую актуальность. Правда, чтобы полу-
чить понравившуюся обстановку, требовалось записаться в очередь. Примерно в это же время
заработали периодические выставки-продажи образцов новой мебели для квартир односемей-
ного заселения. Властные структуры полагали, что это поможет «воспитывать вкус советских
людей». Однако не все шло гладко – и, конечно, на «показуху» новых форм торговли отреаги-
ровал «Крокодил». В 28-м номере за 1963 год редакция разместила диптих Льва Самойлова.
В первой части изображена молодая пара, она с восторгом осматривает выставочные образцы.
Под рисунком подпись: «Какой славный гарнитур! Скорей бы его выпустили в продажу!» На
втором рисунке та же пара уже в отделе продажи. «Немая сцена» все говорит сама за себя
–
«продажные» варианты ужасны. И все же люди, переселявшиеся в новое жилье, инстинк-
тивно стремились обставить его по-новому. Это замечает и герой повести Анатолия Рыбакова
«Приключения Кроша» (1960): «В наших домах жильцы, въезжая, стараются привозить новую
мебель». В 1964 году автор статьи «Какой будет наша мебель» в журнале «Одежда и быт»
отмечал: «Каждый день заселяются тысячи новых домов. И почти никто из новоселов не хочет
въезжать в свою квартиру со старой мебелью. Те, кто ждут своей очереди, и те, кто сравни-
тельно недавно отмечал новоселье, стремятся обновить теперь обстановку своей квартиры,
сделать ее более... современной».
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
214
Крокодил. 1963. No 28. Рисунок Л. Самойлова
Обычная житейская логика подсказывает, что именно жители «хрущевок» наиболее
активно стремились приобщиться к так называемому современному стилю повседневности.
Приобретать новые вещи и осваивать непривычные бытовые практики их вынуждала особая
конфигурация пространства нового жилья в целом и общих комнат в частности. Так про-
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
215
изошло с осветительными приборами. Они в условиях малогабаритных советских гостиных
выполняли как функции «большого, верхнего», так и «интимно локального» света. При невы-
соких потолках «хрущевок» от 2,49 и до 2,7 метра нелепыми становились сталинско-мещан-
ские помпезные люстры. Уже в 1957 году в книге «300 полезных советов по домоводству»
можно было прочесть следующий совет: «Лучше не приобретать претенциозные люстры,
обильно украшенные стеклянными подвесками... Для небольших комнат хороши простые, но
красивые подвесные лампы в виде плоских чаш, отражающие свет в потолок». Такие потолоч-
ные осветительные приборы нередко делали из популярной в те годы пластики. Упорство неко-
торых руководителей, не желавших использовать новые материалы, критиковалось в печати.
Борис Лео разместил в первом номере «Крокодила» за 1960 год карикатуру под названием
«Оторвался от пластмасс». На рисунке изображен некий чинуша, сидящий на огромной люстре
в духе сталинского ампира и с презрением взирающий на всякого рода пластик. Конечно, у син-
тетических материалов были недостатки. Пластмассовые светильники требовали аккуратного
обращения и использования лампочек строго определенной мощности. Это помогало избежать
оплавления плафонов. В условиях бурного развития научно-технической революции приходи-
лось учиться многому.
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
216
Крокодил. 1960. No 1. Рисунок Б. Лео
Над морально устаревшими матерчатыми абажурами смеялись художники «Крокодила».
В 28-м номере журнала за 1960 год Евгений Шукаев в рубрике «Рацпредложения Крокодила»
дал совет «Как использовать залежавшиеся абажуры». Он предложил сделать из колпаков све-
тильников одежду для бабушки, ее дочери и внучки. Получилось не только смешно, но и
модно: в мире в это время еще господствовал стиль New Look с его пышными широкими
юбками.
В январе 1961 года главный товаровед Ленторга в статье «Новые добротные товары поку-
пателям», напечатанной в «Ленинградской правде», охарактеризовал абажуры как «изделия,
уже не пользующиеся спросом». А в 1962 году журнал «Одежда и быт» изложил целую про-
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
217
грамму организации освещения в квартире современного человека, жителя малометражки: «В
наши дни на смену большому матерчатому абажуру пришли новые осветительные приборы из
современных материалов, которые позволяют комбинировать освещение комнаты, не ограни-
чиваясь только верхним светом. Кроме того, эти приборы, отличающиеся оригинальной фор-
мой и декоративностью, украшают квартиру. <. .> Их обтекаемая форма и роспись хорошо гар-
монируют с новой мебелью, тканями, посудой. Торшер создает уют, его свет удобен для глаз».
Крокодил. 1960. No 28. Рисунок Е. Шукаева
В малогабаритных квартирах появились и новые приемы отделки стен. В городском
жилье в XX веке для этой цели служили бумажные обои. Эта практика в середине 1950-х
годов осталась неизменной, в то же время рисунки обоев и их колористика трансформирова-
лись. Экономичные «хрущевки» многим казались тесными, и жилые пространства пытались
зрительно расширить при помощи разнообразных дизайнерских приемов. «Ленинградская
правда» летом 1960 года сообщала о разработке для отделки интерьера отдельной квартиры
некоего эталона. Он учитывал «законы освещенности и колористики, а также особенности вос-
приятия человеческим глазом элементов замкнутого пространства. Все это направлено к одной
цели – созданию ощущения простора и изобилия света». Первое издание «Краткой энцикло-
педии домашнего хозяйства» (1959) настойчиво рекомендовало оклеивать небольшие по раз-
меру жилые локусы обоями с мелким неброским рисунком, а большую общую комнату, где
предполагалось декорирование стен с помощью небольших картин, эстампов, фотографий, –
почти однотонными. Журнал «Декоративное искусство СССР» в 1961 году советовал исполь-
зовать в «северных комнатах ярко-желтый и розовый оттенки для создания ощущения солнеч-
ного света». Однако реальная ситуация в области отделочных материалов не всегда позволяла
осуществить предписания дизайнеров. В 35-м номере журнала «Крокодил» за 1959 год появи-
лась карикатура Аминадава Каневского под названием «Неожиданный успех». Новоселы окле-
ивают комнату обоями с нелепым рисунком, который пришелся по вкусу лишь козе и коровам.
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
218
Крокодил. 1959. No 35. Рисунок А. Каневского
На самом деле многие жители «хрущевок» стремились приобщиться к требованиям
«современного стиля» в интерьере. Им вполне импонировали новые тенденции оформле-
ния окон и прочие приемы тканевого декора жилья. Советские текстильщики только в 1960
году разработали и выпустили ткани с непривычными названиями – «Квадраты», «Олени»,
«Посуда», «Соломка», «Мозаика», «Дождь». Они предназначались для занавесок и покрывал
и производились в основном из хлопка и льна. Так постепенно из домашнего быта вытеснялись
бархатные и вышитые гладью портьеры, а также вязанные из белых крученых ниток накидки
на диванные подушки, вышитые дорожки и разнообразные салфетки, которые располагали на
разного рода плоскостях. Как явный китч в начале 1960-х годов выглядел телевизор, накрытый
таким хенд-мейдом.
Новшества в интерьере советских псевдогостиных нравились многим. Современники
вспоминали, что литературовед Лидия Гинзбург, в годы оттепели человек пожилого возраста,
в быту вела себя как убежденная поклонница современности: «Каждая мелочь у Л. Я. была
подобрана с тем самым, столь любезным ей, авангардистским вкусом. Вплоть до занавеси на
окне и тряпочки на тахте – и то и другое обязательно с абстрактным рисунком...» С удоволь-
ствием давали советы по поводу организации современного быта в жилище литературно-пуб-
лицистические журналы. Зимой 1963 года журнал «Юность» предлагал раскладывать «на раз-
ноцветных покрывалах... подушки двух или трех цветов», например «серо-синие покрывала
и малиновые, желтые и зеленые подушки», а также для усиления эффекта тепла размещать в
квартире броские предметы оранжевого, желтого и красного цвета.
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
219
Эстетические ориентиры времен оттепели изменили и вид предметов мелкой пластики
и фарфоровых изделий, которыми нередко украшались сталинские общие комнаты-гостиные .
Произошло это в результате распространения и в декоративно-прикладном искусстве так назы-
ваемого современного стиля. Как утверждают специалисты по истории советского фарфора,
постепенно исчезли статуэтки общественных деятелей и деятелей культуры. Падение спроса на
фарфоровых лидеров партии и государства можно объяснить изменившейся после ХХ съезда
идеологической ситуацией. И, кроме того, «общая комната» в квартире все же пространство
приватное, и людям хотелось заполнить его чем-то личным, напоминающим о событиях соб-
ственной жизни, например сувенирными статуэтками и вещицами, связанными с путешестви-
ями. Такую роль выполняла дымковская игрушка, изделия из Гжели или какие-нибудь забав-
ные фарфоровые фигурки типа группы купальщиц под общим названием «Сюита „Пляж“»
скульптора Ольги Рапай. И конечно, фаворитом интерьера именно типового малогабаритного
строительства стала керамика – небольшие скульптурки из обработанной и глазированной
глины. Керамические изделия, по мнению Алика Крамера, одного из юных бунтарей, героев
повести Василия Аксенова «Звездный билет» (1961), представляли собой «удивительное соче-
тание современного стиля и национальных традиций». Огромной популярностью пользовался
глиняный «Жирафенок». Скульптурку высотой 25 сантиметров создали в 1960 году Владимир
Сергеев и Фаина Крохина, а в 1961 году показали ее на Всесоюзной выставке «Искусство – в
быт». Длинношеее существо, в каком-то смысле символ освобождения Африки, в 1965 году
появилось в заставке к передаче «Спокойной ночи, малыши!».
«Современный стиль» изменил требования к бытовому фарфору – чайным, кофейным,
столовым сервизам и цветочным вазам, к их рельефному и лепному декору. Всюду стал про-
являться так называемый декоративный минимализм. В фарфоровых изделиях времен отте-
пели цветочные мотивы носили стилизованный характер, колористика выглядела сдержанной,
форма отличалась лаконичностью и простотой. Вазы, чашки, блюда расписывались не пафос-
ными, часто политизированными сюжетами или навязчиво пышными цветами, а скромными
тростниками, стилизованными деревьями и простыми, но изысканными ветками. Художники
по фарфору старались избегать устарелой симметрии в расположении рисунков. Не случайно
аксеновский Алик Крамер, большой поклонник всего нового в быту и искусстве, утверждал,
что «асимметрия – символ современности». Ну, и в стиле песика Фафика можно прибавить: «И
абстракция тоже». Все это противопоставлялось пышности декора эпохи «большого стиля».
В середине 1960-х годов теоретики дизайна писали о новой стилистике фарфоровой посуды
и ваз: «Нарядность этих изделий не в парадности, она особого рода: уютная, обжитая. И отно-
шение к ним – как к человеку, который никого из себя не корчит, к которому легко и при-
ятно обратиться». Более того, многое из фарфора оттепели вполне может быть использовано
в интерьере и сегодня.
Удивительна своим символизмом и лаконичностью ваза «Кристалл» художника и скуль-
птора Владимира Семенова. Она с середины XX века считается одним из самых популярных
изделий Ленинградского фарфорового завода имени Ломоносова. И сегодня поражают «гар-
моничный диссонанс» сочетания белого и черного цветов, матовой и гладкой поверхностей
вазы и ее волнообразная форма. Семенов «вырастил» свой «Кристалл» в 1957 году, почти
одновременно с началом хрущевской строительной реформы. А в 1958 году ваза получила
Гран-при на международной выставке в Брюсселе. Ее выпуск с 1958 по 1964 год увеличился
в 15 раз!
Самыми выразительными цветами оттепели можно считать черный, похожий на мок-
рую, уже оттаявшую, землю, – и белый, напоминающий пока нетронутый снег. Этот феномен
использовал и Семенов. Его изделие довольно миниатюрно – высота 15 сантиметров, диаметр
17 сантиметров, объем примерно 0,8 литра. В «Кристалле» строго выдержан принцип зони-
рования внутреннего пространства, оно поделено на почти изолированные три части. Они и
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
220
врозь, и вместе, ведь у разных локусов одна цель – продлить жизнь цветов. Форма вазы диктует
правила ее использования, а проще говоря, порядок расстановки цветов. В «Кристалл» нельзя
небрежно всунуть массивный букет или длинный веник из роз со стеблями в полметра. Один
не влезет из-за толщины основания, а другой попросту перевернет изящную вазу. Но как гар-
монично в ней выглядят так называемые «прозрачные» букеты, составленные из разновысоких
растений, а также из почитаемых дизайнерами оттепели элегантно изогнутых веток. В общем,
с вазой Семенова надо уметь обращаться! Как, впрочем, и с малогабаритным жильем.
Постепенно в стране налаживалось и массовое фабричное производство современной
мебели. В 1950 году в СССР изготовили 2 миллиона 200 тысяч столов, 54 тысячи буфетов и
полубуфетов, а также 12 миллионов стульев. В 1965 году цифры заметно выросли: потребитель
получил 10 миллионов 400 тысяч столов, 2 миллиона 381 тысячу буфетов и 35 миллионов
стульев. Песик Фафик по этому поводу сказал бы: «Сейчас уже невозможно понять, зачем
Людовику XIV нужно было столько столов и стульев». Но новоселам «хрущевок» такая мебель
явно требовалась. Тем более что уже в 1959 году власть сформировала свое суждение по поводу
того, что есть «общая комната» в условиях советской типовой квартиры для одной семьи.
В издании «Краткой энциклопедии домашнего хозяйства» (1959) пока еще отсутствовала
специальная статья, посвященная структуре и организации нового вида жилого пространства.
Но упоминание об этой территории можно найти в разделе «Обстановка квартиры»:
Общая комната... обычно выполняет назначение столовой, гостиной,
а иногда и рабочей комнаты. В связи с этим и должны выбираться и
размещаться предметы ее обстановки. Большой столовый стол, поставленный
в центре комнаты, занимает слишком много места. Лучше заменить его
раздвижным или складным столом и поставить у стены, вблизи от двери.
Громоздкие столовые стулья с высокими спинками, обычно выставляемые
вокруг обеденного стола, желательно заменить легкими стульями с низкими
спинками, разместив их у стен. При такой расстановке мебели вся комната
будет казаться более просторной. Если есть возможность поставить у окна
удобный диван и кресло, а напротив них столик с телевизором, можно таким
образом устроить в комнате уголок отдыха.
В общей комнате для каждого члена семьи должно быть предусмотрено
удобное для работы и развлечений место. У окна можно поставить небольшой
стол для занятий и расположить неподалеку от него книжные полки.
Специальное место со столиком, удобным стулом и отдельной лампой
должно быть отведено для шитья. Для младших членов семьи надо выделить
уголок для игр (курсив всюду мой. – Н. Л .) .
В определении невольно ощущается дух «протестантской этики», в системе которой нет
места праздному досугу, а отдых должен вдохновлять человека на усердный труд. Реализовы-
вать этот постулат было вполне возможно в гостиной, в общей комнате по-советски. Вряд ли
об этом задумывались авторы «Краткой энциклопедии домашнего хозяйства». Но оговорка
по Фрейду – она и есть оговорка. Правда, причина ее появления вовсе не следование кано-
нам религиозно обоснованной доктрины Макса Вебера, а малогабаритность локуса отдыха и
рекреации.
К началу 1960-х годов в архитектурно-эстетическом и бытовом дискурсах сложились
представления о принципах использования «общих комнат» в малометражном жилье и кано-
нах их обстановки. Точное описание ситуации удалось обнаружить в романе Ивана Шевцова
«Во имя отца и сына». Трудно сказать, чего в этом тексте больше – насмешки над потугами
уничтожить «большой стиль» в интерьере или восторга от интерьерных новаций периода отте-
пели? Скорее все-таки первого. Ярый сталинист Шевцов описывает квартиру «идейно гни-
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
221
лых интеллигентов» – они получили жилье в новом доме, построенном согласно требованиям
СНиПа 1958 года, иными словами, в «хрущевке». Однако и «из такого сора» можно извлечь
очень интересные свидетельства не только об идеологических распрях 1960-х годов. Не слиш-
ком любимый автором романа герой Николай Григорьевич
...занимал квартиру из четырех (на самом деле из трех. – Н . Л .) комнат...
кабинет сына Макса, комната дочери Клары, студентки первого курса МГУ,
спальня родителей и столовая, отделенная от кабинета Макса раздвижной
стеклянной перегородкой.
Нынче (на вечеринке по поводу Нового года и дня рождения хозяина. –
Н. Л .) перегородка распахнута настежь, и в образовавшемся большом, почти
сорокаметровом зале накрыт стол на двадцать персон. В нише балкона
сверкает разноцветными гирляндами нарядная елка. Изящная, привезенная из
Франции модерн-люстра (без банального хрусталя) погашена. Через всю стену
столовой – лесенка полочек по диагонали из угла в угол, от пола до потолка. На
полочках забавные безделушки, томик стихов Евтушенко, Назыма Хикмета.
На стене портрет Ремарка, рисунок Пикассо, вырезанный из журнала. Стена
кабинета Макса – сплошной книжный стеллаж.
Несмотря на явную ненависть к оттепельным переменам, Шевцов описал вполне правдо-
подобный вариант эксплуатации и декорирования «общих комнат». Их во многих случаях уда-
валось преобразовать в «гостиные» – места для домашнего отдыха. Такие локусы представляли
особую актуальность именно для жителей районов нового жилищного строительства. Переме-
щенные на окраины городов, они тратили много времени на поездки в транспорте. А после
длительной тряски в автобусах и толкания в метро хотелось отдохнуть и не хотелось ехать в
центр – в театры и музеи. Телевизор действительно стал «окном в мир», как в географиче-
ском, так и в культурном смысле. «Общие комнаты», несмотря на присутствие в них «рабочих
мест», оказались удобными для дружеских встреч. Сравнительное социологическое исследо-
вание досуга советских и польских рабочих, проведенное в середине 1960-х годов, показало,
что западные коллеги по соцлагерю уделяли в субботу 15 % свободного времени походам в
кафе. На посещение или прием дома гостей они отводили 11 % своего отдыха. Молодежь и
вообще почти четверть своего свободного времени «тусовалась» в относительно элегантных
заведениях общепита. Жители по-настоящему Западной Европы и США еще чаще расслаб-
лялись в кафе и ресторанчиках. В советской ситуации вопрос о посещении таких заведений
обычно даже не включался в социологические опросы об отдыхе в выходные дни. Объяснялось
все это элементарно – отсутствием в 1960-х годах достаточного количества приличных мест
для встреч с друзьями в центральных районах городов и уж тем более в местах новостроек.
Даже знаковые институты культурного досуга периода оттепели – молодежные кафе – сюда
пока не забредали. Жителям «хрущевок» значительно удобнее оказалось приглашать гостей к
себе домой, в собственные «общие комнаты». Во второй половине 1960-х годов социальный
статус этих пространств явно повысился. В «Энциклопедии домашнего хозяйства», изданной
в 1966 году, появилась специальная статья под названием «Общая комната». Возможно, при-
чиной тому перемены в типовом строительстве, начавшиеся согласно постановлению Совета
министров СССР «Об улучшении проектного дела в области гражданского строительства, пла-
нировки и застройки городов» от 21 августа 1963 года. С весны 1964-го стала действовать
новая редакция СНиПа. Документ зафиксировал деформацию хрущевских положений о мало-
габаритном жилье. Действительно, размер общих комнат вырос. Однако по-прежнему локусы
домашнего отдыха – самые большие по площади помещения в квартире для одной семьи –
рассматривались как некая смесь столовой, гостиной, комнаты для занятий, места для ночного
сна кого-нибудь из членов семьи. Попытка возрождения отдельной гостиной не удалась. Виной
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
222
тому стала система распределения жилплощади в отдельных квартирах, а именно формула N
= n − 1, где N – количество комнат, а n – количество человек, живущих в квартире. И это уже
чисто советская практика.
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
223
Финиш
Забавное это явление – структура научных книг. Она обязательно включает небольшой
раздел под названием «введение». Это понятие после развязно-эротической шутки Сергея
Довлатова из книги «Соло на ундервуде» все время хочется заменить на «предисловие». И это
довольно просто.
Сложнее обстоит дело с заголовком последней, завершающей части, которую обычно
маркируют термином «заключение», в котором есть какой-то тюремно-криминальный отте-
нок и фатальный смысл. Не случайно в числе синонимов «заключения» фигурируют: тюрьма,
срок, суд, приговор, заточение, лишение свободы, отсидка и многое другое. В общем, в научно-
популярных очерках не хочется его употреблять, так же как и витиеватое «послесловие». Пусть
будет «финиш», внятный и короткий, без неясностей и двусмыслиц. В этой ситуации для завер-
шения текста, возможно где-то тягучего, а где-то сумбурного, лучше всего проверить коррект-
ность двух моментов – эпиграфа к книге и определения «хрущевка».
Краткая цитата из оперетты «Москва, Черемушки» действительно поясняет основную
идею хрущевской жилищной реформы – предоставление каждой семье отдельной квартиры с
должным уровнем комфорта. Он обеспечивался геолокацией новых домов, наличием специ-
ально выделенных санитарно-гигиенических локусов, помещений для приготовления, потреб-
ления и хранения пищи, мест для сна, прокреации и рекреации. В переводе на язык песика
Фафика – в новом жилье имелись и ванные, и кухни, и спальни, и даже «общие комнаты» –
своеобразные псевдогостиные. И все они сугубо персональные, « наши», как пели герои Шоста-
ковича, Масса и Червинского. Принципиально новые образцы мебели и приемы зонирования
пространства позволяли даже в однокомнатной квартире сконструировать обособленные поме-
щения для разнообразных занятий. В общем, все в духе вполне буржуазного индивидуализма.
«Хрущевка» в книге определена как архитектурно-строительное и культурно-бытовое
пространство, возникшее в эпоху оттепели; как советская вариация общемировых спосо-
бов решения жилищного вопроса и как символ отрицания норм повседневности сталинского
«большого стиля». Продуцирование этого пространства началось в 1957 году после ликвида-
ции антипартийной группировки Молотова, Маленкова, Кагановича и прекратилось в конце
1963 года незадолго до отставки Хрущева. Истинные «хрущевки», многие из которых суще-
ствуют и сегодня, реально перестали строить с 1964 года. На смену пришли новые дома, отно-
сящиеся ко второму поколению советского типового домостроительства. А с 1971 года их, в
свою очередь, сменило третье поколение массового жилья. Хронологические рамки хрущев-
ского периода массового возведения жилья – 1957–1963 годы – совпадают со своеобразным
акме оттепельных перемен. Именно в это время и руководство страны, и ее общественность
стремились к самым радикальным переменам в политике, экономике, культуре и, главное, в
сфере быта и повседневности.
В 1957–1963 годах наиболее ярко проявилась связь западных и советских практик
решения жилищного вопроса. В СССР активно использовались европейские, в первую оче-
редь французские стандарты строительства. Так происходило ускоренное приобщение населе-
ния СССР к практикам модерности. Этому процессу помогала и отечественная «протокуль-
тура» типового жилья – наследие советских конструктивистов 1920–1930-х годов. Выраженная
советскость феномена «хрущевок» проявлялась в распределении жилья по формуле N = n – 1, в
сдерживании частных инициатив по организации быта. Здесь придуманная песиком Фафиком
«камюлизация» развивалась неспешно. И все же из «хрущевки» получился антипод архитек-
турного и бытового гламура эпохи «большого стиля», эмблема легкости, спортивности, если
угодно, природности и экологичности, а главное – символ разрушения сталинского комму-
нального мира.
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
224
Источники и литература
Абрамов Р. «Это был интеллигентский район...»: Ностальгические репрезентации про-
шлого в воспоминаниях жителей района Западная Поляна г. Пенза // Власть времени: соци-
альные границы памяти. М., 2011. С . 122–141.
Аванесова Г. А. Культурно-досуговая деятельность. Теория и практика организации. М.:
Аспект Пресс, 2008.
Аджубей А. И. Те десять лет. М.: Советская Россия, 1989.
Аксенов В. П . Апельсины из Марокко. М.: Эксмо, 2005.
Аксенов В. П . Затоваренная бочкотара. М.: Эксмо; Изографус, 2002.
Андреев А. Д . Рассудите нас, люди. М.: Гослитиздат, 1962.
Андреев Л. Г . Современная литература Франции. 60-е годы. М.: Московский универси-
тет, 1977.
Андреева И. А . Частная жизнь при социализме: Отчет советского обывателя. М.: Новое
литературное обозрение, 2011.
Аль Д. Н. Восстановление ума по черепу. СПб.: Международный благотворительный
фонд спасения Петербурга – Ленинграда, 1996.
Анн С., Глазырина В. Женщина в потоке времени. Адаптация. Эмансипация. Фемализм.
СПб.: Астерион, 2005.
Арабов Ю. Н. Биг-бит. М.: Андреевский флаг, 2003.
Архитектура СССР. 1954. No 8.
Аствацатуров К. Р., Кольгуненко И. И. Косметика для всех. М.: Медицина, 1966.
Бардецкая И. Абортная культура // Итоги. 2001. No 12. С . 49–53.
Беззубцев-Кондаков А. Е . Производственно-бытовые коммуны Москвы и Ленинграда.
1923–1934 гг. Магистерская диссертация. СПб., 2003.
Беловинский Л. В . Энциклопедический словарь истории советской повседневной жизни.
М.: Новое литературное обозрение, 2015.
Бёлль Г. И не сказал не единого слова / Пер. с нем. Л. Черной, Д. Мельникова. М.: Изд-
во иностранной литературы, 1957.
Беляев Э. В ., Водзинская В. В . и др. Изучение бюджета времени трудящихся как один из
методов конкретно-социологического исследования // Вестник Ленинградского университета.
Серия экономики, философии и права. 1961. No 23. Вып. 4. С. 98–112.
Берггольц О. Ф . Дневные звезды. Л.: Советский писатель, 1960.
Битов А. Г. Империя в четырех измерениях. Т . 2. Пушкинский дом. М.: АСТ; Харьков:
Фолио, 1996.
Битов А. Г . Неизбежность ненаписанного. М.: Вагриус, 1999.
Бобышев Д. В . Я здесь (Человекотекст). М.: Вагриус, 2003.
Богданов К. А . Бытовой жанр и его роль в деле коммунистического воспитания // Новое
литературное обозрение. 2018. No 4 (152). С . 24–33.
Богдашина И. В . Женская память о гигиенических практиках 1950–1960-х гг. (на при-
мере Сталинграда/Волгограда) // Via in tempore. История. Политология. 2022. Т. 49. No 2. С.
433–439.
Борев Ю. Б . Фарисея. Послесталинская эпоха в преданиях и анекдотах. М.: Конец века,
1992.
Борисов С. Б. Энциклопедический словарь российской повседневности XX века: В 3 т.
Шадринск: Шадринский гос. пед. ун-т, 2016.
Бродель Ф. Структуры повседневности: возможное и невозможное. XV–XVIII вв. Т. I /
Пер. с фр. Л. Е. Куббеля, вступ. ст., ред. Ю . Н. Афанасьева. М.: Прогресс, 1986.
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
225
Бродский И. А . Меньше единицы: Избранные эссе. М.: Независимая газета, 1999.
Букин С. С ., Исаев В. И. Жилищная проблема в городах Сибири (1920–60-е гг.) . Ново-
сибирск: Параллель, 2009.
Булгаков М. А . Избранные произведения. Киев: Днiпро, 1990.
Быков В. Русская феня: Словарь современного интержаргона асоциальных элементов.
Смоленск: Траст-Имаком, 1994.
В Питере жить. М.: АСТ; Редакция Елены Шубиной, 2019.
Вайль П. Л ., Генис А. А . 60-е . Мир советского человека. М.: Новое литературное обозре-
ние, 1996.
Вам, девушки. М.: Медгиз, 1961.
Вараксин Ф. В новые квартиры – удобную, красивую и дешевую мебель // Архитектура
СССР. 1959. No 8. С. 7–8.
Варга-Харрис К. Хрущевка, коммуналка: социализм и повседневность во время «отте-
пели» // Новейшая история России. 2011. No 1. С . 160–166.
Васильева А. В. Американский опыт жилищного строительства в московской архитек-
туре второй половины 1930-х
–
начала 1940-х годов // Architecture and Modern Information
Technologies. 2017. No 4 (41). С. 44–56.
Васькин А. А . Повседневная жизнь советской столицы при Хрущеве и Брежневе. М.:
Молодая гвардия, 2018.
Вересаев В. В . В тупике. Сестры. М.: Книжная палата, 1990.
Вечерний Ленинград. 1963. 15 апр.
Виниченко И. В. Механизмы трансляции моды в СССР в период «оттепели» // Омский
научный вестник. 2008. No 6 (70). С. 50–53.
Вишневская Г. П. Галина. М.: Вагриус, 2006.
Вишневский Б. Л . Аркадий и Борис Стругацкие. Двойная звезда. М.: АСТ; СПб.: Terra
fantastica, 2004.
Вольфсон С. Я. Семья и брак в их историческом развитии. М.: Соцэкгиз, 1937.
Гаглоева Н., Кудрявцев А. Новое в торговле мебелью (из опыта работы магазинов Ленме-
бельторга). Л.: Гос. изд-во торговой литературы, 1961.
Гасникова Ю. В . Развитие архитектуры в г. Свердловске в 1955–1964 гг. в отечественной
историографии // Актуальные проблемы гуманитарных наук. Всероссийская научно-практи-
ческая конференция. Нижневартовск, 2021. С. 15–19.
Герман М. Ю. Сложное прошедшее. СПб.: Искусство-СПБ, 2000.
Герман Ю. П . Наши знакомые. Л.: Советский писатель, 1961.
Годы и фильмы. Избранные киносценарии. М.: Искусство, 1980.
Горлов В. Н. Жилищное строительство в Москве как социокультурная проблема (1953–
1991 гг.). Дис. ... д-ра ист. наук. М., 2005.
Горлов В. Н . Послевоенные дворы Москвы как особая московская общность // Вест-
ник Московского государственного областного университета. Серия: История и политические
науки. 2017. No 4. С . 108–113.
Горлов В. Н . Опыт Франции в решении жилищного кризиса в СССР // Вестник Москов-
ского государственного областного университета. Серия: История и политические науки. 2018.
No 4. С . 213–218.
ГОСТ 1154-60. Ванны чугунные эмалированные. М., 1960.
Гранин Д. А . Искатели. Л.: Лениздат, 1979.
Гранин Д. А . Ленинградский каталог. Л.: Детская литература, 1986.
Грушин Б. А . Свободное время: актуальные проблемы. М.: Мысль, 1967.
Гумилев Л. Н. Может ли произведение изящной словесности быть историческим источ-
ником // Русская литература. 1972. No 1. С. 73–82.
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
226
Гущин А. А . Положение в сфере жилищно-коммунального хозяйства г. Пензы в начале
1950-х гг. // Культурно-исторические исследования в Поволжье: проблемы и перспективы:
материалы III Всероссийского научно-методологического семинара, 26–27 октября 2015 г.
Самара, 2015. С . 96–101.
Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1955. Т. I, IV.
Дежурко А. К. Атрибуция мебели, массово производившейся в СССР в 1960-е годы //
Художественная культура. 2020. No 3. С. 320–341.
Дежурко А. К. Всесоюзные мебельные выставки в 1956–1968 гг. // Terra artis. Искусство
и дизайн. 2021. No 3. С . 60–77.
Дежурко А. К . Всесоюзный конкурс на лучшие образцы мебели 1958 года: поворот от
исторических стилизаций к модернизму // Коммуникации. Медиа. Дизайн. 2021. Т. 6. No 1. С.
112–138.
Декоративный минимализм. «Оттепель» в советском фарфоре. СПб.: Изд-во Гос. Эрми-
тажа, 2020.
Дервиз Т. Е. Рядом с большой историей. Очерки частной жизни XX века. СПб.: Журнал
«Звезда», 2011.
Десятилетие «оттепели». Архивные документы и публикации (составитель Ю. Л.
Косенко) // Эстетика «оттепели»: новое в архитектуре, искусстве, культуре. М.: РОССПЭН,
2013. С. 402–477.
Директивы КПСС и советского правительства по хозяйственным вопросам: 1917–1957:
В 4 т. Т . 4: 1953–1957. М.: Госполитиздат, 1958.
Довженко Г. И. К 125-летию клиники акушерства и гинекологии (1842–1967). Л .:
ВМОЛА, 1967.
Домоводство. М.: Сельхозгиз, 1957.
Домоводство. М.: Сельхозгиз, 1960.
Дьяконов И. М. Книга воспоминаний. СПб.: Фонд регионального развития Санкт-Петер-
бурга; Европейский Дом; Европейский Университет в Санкт-Петербурге, 1995.
Дятлов В. И. «Частный сектор» советского города: дома, дворы и люди в словах и обра-
зах // Ойкумена. Регионоведческие исследования. 2021. No 1. С . 19–21.
Елистратов В. С . Словарь московского арго. Материалы 1980–1994 гг. М.: Русские сло-
вари, 1994.
Житинский А. Н. От первого лица: Повести. Л.: Лениздат, 1982.
Заветам Ленина верны. Сборник документов и материалов из истории костромской ком-
сомольской организации (1917–1970). Кострома: Верхне-Волжское книжное изд-во, 1974.
Замятин Е. И. Мы: Роман. М.: Художественная литература, 1989.
Здоровье. 1955. No 3.
Здоровье. 1956. No 3.
Здравомыслова Е. А ., Темкина А. А . Государственное конструирование гендера в совет-
ском обществе // Журнал исследований социальной политики. 2003. Т. 1. No 3/4. С . 299–321.
Зеленин Д. К. Восточнославянская этнография. М.: Наука, 1991.
Золотоносов М. Мы и она. История туалетной бумаги в России // https://gorod-812.ru/
myi-i -ona -istoriya-tualetnoy-bumagi-v -rossii/ (дата обращения: 30.12.2023).
Золотухин В. Таганский дневник. Кн. 1. М.: ОЛМА-ПРЕСС; Авантитул, 2002.
Зощенко М. М. Избранное. Л.: Лениздат, 1984.
Зубкова Е. Ю. Первый секретарь ЦК КПСС Никита Сергеевич Хрущев. М.: Комсомоль-
ская правда, 2015.
Иванова-Романова Н. М. Книга жизни // Нева. 1989. No 4. С. 68–102.
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
227
Из писем, поступивших в адрес Второго всесоюзного съезда советских архитекторов
(октябрь – декабрь 1955 г.) / Сост. Ю. Л. Косенкова // Эстетика «оттепели»: новое в архитек-
туре, искусстве, культуре. М.: РОССПЭН, 2013. С. 478–494.
Иконников А. В . Утопическое мышление и архитектура. М.: Архитектура-С, 2004. Иллю-
стрированная Бытовая Газета. 1929. 31 мая.
История Германии: Учебное пособие / Под общ. ред. Б . Бонвеча, Ю. В . Галактионова.
М.: КДУ, 2008.
История частной жизни. Т. 5: От I Мировой войны до конца XX века / Пер. с фр. О.
Панайотти. М.: Новое литературное обозрение, 2019.
Калабин А. А., Куковякин А. Б. Массовая жилая застройка: проблемы и перспективы //
Академический вестник Уралниипроекта РААСН. 2017. No 3. С . 55–60.
Каменский Л. В . Какой будет наша мебель // Одежда и быт. 1964. Вып. 6. С . 24–25.
Кантор В. И. Искусство и быт. М.: Советский художник, 1961.
Кассиль Л. А . Дело вкуса. М.: Искусство, 1958.
Катаев В. П . Алмазный мой венец. М.: Советский писатель, 1981.
Ковригина М. Д. О мерах по дальнейшему улучшению медицинского обслуживания насе-
ления. М.: Медгиз, 1956.
Когда писались оперетты, в доме было шумно. Беседа Анны Масс с Александром Колес-
никовым // Вопросы театра. 2019. No 1–2. С. 412–425.
Кожевников А. Ю. Большой словарь. Крылатые слова отечественного кино. СПб.: Нева;
ОЛМА-ПРЕСС, 2001.
Кожевников В. М . В полдень на солнечной стороне. М.: Воениздат, 1973.
Колосова И. И., Удод М. А . Особенности проектирования мебели для типового малога-
баритного жилья в России в 1960–1970-е годы // Вестник ТГАСУ. 2013. No 4. С. 37–53.
Комсомольская правда. 1965. 16 сент.
Кон И. С . Социология личности. М.: Политиздат, 1967.
Кон И. С . Сексуальная культура в России: Клубничка на березке. М.: ОГИ, 1997.
Кон И. С . 80 лет одиночества. М.: Время, 2008.
Константин Андреевич Сомов: Письма. Дневники. Суждения современников. М.: Искус-
ство, 1979.
Костомаров Н. И. Очерк домашней жизни и нравов великорусского народа в XVI и XVII
столетиях. М.: Республика, 1992.
Кочетов В. А . Секретарь обкома // Роман-газета. 1961. No 18.
КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Т. 8. М.: Поли-
тиздат, 1971.
Крайняя Н. П . Трансформация градостроительной модели массового жилища 1960–
1970-х годов: собственные ценности и глобальные влияния // Academia. Архитектура и стро-
ительство. 2013. No 3. С. 100–104.
Краткая энциклопедия домашнего хозяйства: В 2 т. М.: Сов. энциклопедия, 1959.
Краткая энциклопедия домашнего хозяйства. М.: Сов. энциклопедия, 1966.
Крокодил. 1948. No 14; 1952. No 12; 1953. No 2, 27; 1954. No 1; 1955. No 1, 6, 8, 30, 31, 33;
1956.No3,11,31,32,36;1957.No18,26,31;1958.No8,15,18,23,26,28,32,34;1959.No9,
16,23,35;1960.No1,2,15,28;1961.No3,9,31;1962.No4,8,13,16,22,28,30,31,36;1963.
No20,28,32;1964.No10,16;1965.No5,7,16,22,29,36;1966.No11,34;1967.No3,11,13.
Кронин А. Цитадель / Пер. с англ . М. Абкиной. М.: Изд-во лит. на ин. яз., 1955.
Кронин А. Звезды смотрят вниз / Пер. с англ . М. Абкиной. Л.: Лениздат, 1958.
Кузнецов С. О . Н. С . Хрущев и борьба с излишествами в советской архитектуре (1949–
1954 годы) // Academia. Архитектура и строительство. 2019. No 3. С . 5–10.
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
228
Кузьмин Н. О рабочем жилищном строительстве // Строительство и архитектура. 1928.
No 3. С. 82–83.
Кузьмин Н. Проблемы научной организации быта // Строительство и архитектура. 1930.
No 3. С. 14–16.
Купман Е. А . Вспоминая Лидию Яковлевну // Звезда. 2002. No 3. С . 135–156.
Курдов В. И. Памятные дни и годы: Записки художника. СПб.: АО «Арсис», 1994.
Лебина Н. Б. Ищите женщину, или Размышления в пустой спальне // Звезда. 1997. No 10.
С. 125–138.
Лебина Н. Б . О пользе игры в бисер. Микроистория как метод изучения норм и аномалий
советской повседневности 20–30-х гг . // Нормы и ценности повседневной жизни: становление
социалистического образа жизни в России, 1920–30-е гг . СПб.: Журнал «Нева», 2000. С . 9–26.
Лебина Н. Б. Петроград – Ленинград 1920–1930-х годов: этапы социально-простран-
ственной сегрегации // Город и горожане в России XX века: Материалы российско-француз-
ского семинара. СПб.: Контрфорс Сити, 2001. С . 58–67.
Лебина Н. Б . Энциклопедия банальностей. Советская повседневность: контуры, символы,
знаки. СПб.: Дмитрий Буланин, 2006, 2008.
Лебина Н. Б. «Навстречу многочисленным заявлениям трудящихся женщин...» Аборт-
ная политика как зеркало советской социальной заботы // Советская социальная политика
1920–1930-х годов: идеология и повседневность. М.: Вариант; ЦСПГИ, 2007. С . 228–241.
Лебина Н. Б . Хлеб – имя прилагательное (новые документы о хлебном кризисе 1962–
1963 гг.) // Новейшая история. 2011. No 2. С. 210–220.
Лебина Н. Б. Алчность «всякому горю начало» (Эмоциональный фон «жилищного пере-
дела» 1918–1922 годов) // Город и горожане в советской России 1920–1930-х годов: Мир эмо-
ций и повседневных практик. Краснодар: Традиция, 2017. С . 155–173.
Лебина Н. Б., Чистиков А. Н. Обыватель и реформы. СПб.: Дмитрий Буланин, 2003.
Лелеко В. Д . Пространство повседневности в европейской культуре. СПб.: СПбГУКИ,
2002.
Ленинград за 50 лет. Статистический сборник. Л.: Лениздат, 1967.
Ленинградская правда. 1954. 7 дек.; 1955. 14 янв., 16 фев., 13 авг., 13 нояб., 22 дек.;
1956. 13 янв., 10 февр., 27 февр.; 1958. 8 окт.; 1959. 10 июня; 1960. 21 июля; 1961. 12 янв.;
1964. 15 янв.
Ленинградская промышленность за 50 лет. Л.: Лениздат, 1967.
Лефевр А. Производство пространства / Пер. с фр. И . Стаф. М.: Strelka Press, 2015.
Литвинов Г. Стиляги: как это было. М.: Амфора, 2009.
Лихачев Д. С . Беседы прежних лет // Наше наследие. 1993. No 26. С. 33–60.
Лотман Ю. М. Избранные статьи: В 3 т. Т. 1. Статьи по семиотике и типологии культуры.
Таллинн: Александра, 1992.
Максимова Т. Я родом из «хрущевки» // Родина. 2006. No 8. С. 19–20.
Малкаева И. Фарфоровый портрет // Нева. 2005. No 12. С . 259–268.
Марш ударных бригад: Молодежь в годы восстановления народного хозяйства и социа-
листического строительства 1921–1941 гг. Сборник документов. М.: Молодая гвардия, 1965.
Материалы XXII съезда КПСС. М.: Госполитиздат, 1961.
Матссон С. Всемирная история туалетов. СПб.: Алетейя, 2023.
Меерович М. Г . Жилищная политика в СССР и ее реализация в архитектурном проекти-
ровании (1917–1941 гг.). Иркутск: Изд-во ИрГТУ, 2003.
Меерович М. Г. Эрнст Май и метод ускоренного поточно-конвейерного строительства
массового рабочего жилища // Известия вузов. Инвестиции. Строительство. Недвижимость.
2012. No 1 (2). С . 159–169.
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
229
Меерович М. Г. От коммунального – к индивидуальному: неизученные страницы жилищ-
ной реформы Н. С . Хрущева // Вестник Томского государственного архитектурно-строитель-
ного университета. 2016. No 2. С . 28–33.
Меерович М. Г . Человек и микрорайон: история хрущевских реформ в СССР // Innovative
project. 2016. Т. 1. No 4. С . 8–12.
Мельниченко М. Советский анекдот (Указатель сюжетов). М.: Новое литературное обо-
зрение, 2014.
Михалков С. В. Смена // Михалков С. В. Собрание сочинений: В 6 т. Т. 1. М.: Художе-
ственная литература, 1981. С . 194–196.
Михейкин Д. И. Дематериализация пространства в архитектуре СССР на рубеже 1950-х
–
1960-х годов // Architecture and Modern Information Technologies. 2019. No 1 (46). С. 95–110.
Мойзер Ф., Задорин Д. К типологии советского типового домостроения. Индустриаль-
ное жилищное строительство в СССР. 1955–1991 / Пер. с англ . Д . Задорина. Berlin: DOM
Publishers, 2018.
Мокиенко В. М ., Никитина Т. Г . Толковый словарь языка Совдепии. СПб.: Фолио-пресс,
1998.
Найман А. Г . Рассказы о Анне Ахматовой. М.: Художественная литература, 1989.
Народное хозяйство в СССР в 1967 г. Статистический ежегодник. М.: Статистика, 1968.
Народное хозяйство СССР. 1922–1982. Юбилейный статистический ежегодник. М.:
Финансы и статистика, 1982.
Нарский И. В . Жизнь в катастрофе. Будни населения Урала. 1917–1921 гг. М.: РОС-
СПЭН, 2001.
Неделя. 1956. No 20.
Нендза-Щикониовска К. Частное – значит политическое . Утопия дома-коммуны Николая
Кузьмина и современный ей дискурс коллективизации приватного / Пер. с польск . Т. Пирус-
ской // Новое литературное обозрение. 2021. No 1 (167). С . 49–61.
Новые слова и значения: Словарь-справочник по материалам прессы и литературы 60-х
годов / Под ред. Н. З. Котеловой и Ю. С . Сорокина. М.: Сов. энциклопедия, 1971.
Новые слова и значения: Словарь-справочник по материалам прессы и литературы 70-х
годов / Под ред. Н. З. Котеловой. М.: Русский язык, 1984.
Новые слова и значения: Словарь-справочник по материалам прессы и литературы 80-х
годов / Под ред. Е. А . Левашова. СПб.: Дмитрий Буланин, 1997.
О'Махоуни М. Спорт в СССР / Пер. с англ . Е. Ляминой, А. Фишман. М.: Новое литера-
турное обозрение, 2010.
Обертрейс Ю. «Бывшее» и «излишнее» – изменения социальных норм в жилищной
сфере в 1920–1930-е годы. На материалах Ленинграда // Нормы и ценности повседневной
жизни. Становление социалистического образа жизни в России: 1920–1930-е годы. СПб.: Жур-
нал «Нева», 2000. С . 75–98.
Общественница. 1936. No 2.
Оглезнева Е. В ., Руцкая Г. С . Психологизм и деталь в романе Г. Бёлля «И не сказал ни
единого слова» // Евразийский гуманитарный журнал. 2019. No 4. С . 77–82.
Одежда и быт. Комбинат прикладного искусства. 1962. No 2.
Оленина Г. В . Пространственно-временной континуум досуга и развитие личности в
зарубежной науке: теоретико-методологический анализ // Мир культуры, науки, образования.
2014. No 6 (49). С . 203–208.
Орлов И. Б. Коммунальная страна: становление советского жилищно- коммунального
хозяйства (1917–1941 гг.) . М.: ИД НИУ ВШЭ, 2015.
Оттепель. М.: Гос. Третьяковская галерея, 2017.
Очерки истории советского радиовещания и телевидения. М.: Мысль, 1972. Ч . I, II.
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
230
Память тела. Нижнее белье советской эпохи. Каталог выставки. М., 2000.
Панова В. Ф . Спутники. Кружилиха. Ясный берег. М.; Л.: Гослитиздат, 1951.
Панова В. Ф . Времена года. Л.: Гослитиздат, 1954.
Панова В. Ф . О моей жизни, книгах и читателях. Л.: Советский писатель, 1980.
Паперный В. Культура Два. М.: Новое литературное обозрение, 1996.
Партийная этика. Документы и материалы дискуссии 20-х годов. М.: Политиздат, 1989.
Паустовский К. Г . Собрание сочинений: В 6 т. М., 1957. Т . 3.
Перцов В. Анекдот. Опыт социологического анализа // Новый Леф. 1927. No 2. С. 41–43.
Пименов Ю. И. Новые кварталы. М.: Сов. художник, 1968.
Письма к другу: Дмитрий Шостакович – Исааку Гликману. М.; СПб.: ДСХ, 1993.
Плеснер Х. Ступени органического и человек / Пер. с нем. А . Филиппова // Проблемы
человека и западной философии. М.: Прогресс, 1988. С . 96–151.
Плисецкая М. М. Я, Майя Плисецкая. М .: Новости, 1997.
Подорога В. А. Феноменология тела. Введение в философскую антропологию. М.: Ad
Marginem, 1995.
Постановления КПСС и Советского правительства об охране здоровья народа. М.: Мед-
гиз, 1958.
Правила и нормы планировки и застройки городов. М.: Гос. изд-во литературы по стро-
ительству, архитектуре и строительным материалам, 1959.
Пригов Д. А. Разнообразие всего. М.: ОГИ, 2007.
Пригов Д. А. Живите в Москве. М.: Новое литературное обозрение, 2009.
Пруденский Г. А . Время и труд. М.: Мысль, 1964.
Пушкарева Н. Л . Гендерная система советской России и судьбы россиянок // Новое лите-
ратурное обозрение. 2012. No 5. С . 8–23.
Работница. 1924. No 2; 1926. No 27; 1927. No 37; 1955. No 9, 11; 1956. No 4, 9, 12; 1960.
No9;1961.No7,10;1962.No4;1964.No7.
Райкина М. Галина Волчек: как правило вне правил. М.: Новое литературное обозрение,
2004.
Раскатова Е. М. Кухня как культурное пространство в постсталинскую эпоху // Интел-
лигенция и интеллектуалы: генезис, формирование, развитие, деятельность. Иваново, 2021. С.
38–43.
Революция и культура. 1928. No 24.
Ремарк Э. М. На западном фронте без перемен. Возвращение. Три товарища / Пер. с нем.
Ю. Н . Афонькина, И. А . Горкиной, И. М. Шрайбера, Л. З. Яковенко. Л.: Лениздат, 1959.
Решения партии и правительства по хозяйственным вопросам: В 5 т. Т. 4: 1953–1961.
М.: Политиздат, 1968.
Роткирх А. Мужской вопрос: любовь и секс трех поколений в автобиографиях петер-
буржцев. СПб.: Изд-во Европейского ун-та в Санкт-Петербурге, 2011.
Рыбаков А. Н . Приключения Кроша. Повести. М.: Эксмо, 2007.
Рязанов Э. А . Неподведенные итоги. М.: Союзтеатр, 1991.
Саган Ф. Ангел-хранитель / Пер. с фр. А. Новиковой // Саган Ф. Избранные произведе-
ния. М.: Рипол-Классик, 2004.
Садвокасова Е. А. Социально-гигиенические аспекты регулирования размеров семьи. М.:
Медицина, 1969.
Сапанжа О. С., Баландина Н. А . Советская фарфоровая мелкая пластика в пространстве
повседневной культуры 1950-х
–
1960-х годов: к вопросу развития художественных образов //
Новое искусствознание. 2019. No 51. С . 64–70.
Сафонов М. М. Краткий курс «Beatles story» // Родина. 2003. No 5–6. С . 174–176.
Семенов А. В . Дизайн мебели в СССР. Кн. III. СПб., 2018.
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
231
XVII съезд Всесоюзной Коммунистической партии (б). Стенографический отчет. М.:
Партиздат, 1934.
Сидорчук И. В. Особенности изучения советского досуга в англоязычной историогра-
фии // Международные отношения и диалог культур. 2020. No 8. С. 221–234.
Сильман Т., Адмони В. Мы вспоминаем. СПб.: Композитор, 1993.
Скрябина Е. А. Страницы жизни. М.: Прогресс-Академия, 1994.
Слезкин Ю. Дом правительства. Сага о русской революции. М.: АСТ; Corpus, 2019.
Словарь новых слов русского языка (середина 50-х
–
середина 80-х годов) / Под ред. Н .
З. Котеловой. СПб.: Дмитрий Буланин, 1995.
Словарь русского языка. Т . I. А – Й . М.: Русский язык, 1981.
Словарь русского языка. Т . IV. С – Я . М.: Русский язык, 1984.
Снопек К. Беляево навсегда. Сохранение непримечательного. М.: Strelka Press, 2012.
Собрание законов СССР. 1928. No 27.
Собрание законов СССР. 1929. No 63.
Собрание постановлений и распоряжений правительства РСФСР. 1960. No 33.
Собрание узаконений и распоряжений рабочего и крестьянского правительства РСФСР.
1929. No 33.
Советская архитектура. 1955. No 7.
Советская жизнь. 1945–1953 / Сост. Е . Ю. Зубкова, Л. П . Кошелева, Г. А . Кузнецова, А.
И. Минюк, Л. А . Роговая. М.: РОССПЭН, 2003.
Современная советская архитектура 1955–1980 гг. Учебник для вузов / Под ред. Н . П .
Былинкина, А. В. Рябушина. М.: Стройиздат, 1985.
Социальные проблемы труда и производства. Советско-польское сравнительное исследо-
вание. М.; Варшава: Мысль, 1969.
Справочник физкультурника Ленинградской области на летний сезон 1938 года. Л.,
1938.
Степанян Н. Конаковский фаянс // Декоративное искусство СССР. 1965. No 1. С. 19–23.
Столович Л. Н. Смех против тоталитарной философии // Звезда. 1997. No 7. С. 222–278.
Строительная промышленность. 1926. No 12.
Строительные нормы и правила. Ч. II. Разд. В. Гл. 10. Жилые здания. М., 1954.
Строительные нормы и правила. Ч. II. Разд. В. Гл. 10. Жилые здания. М., 1958.
Строительные нормы и правила. Ч. II. Разд. Л. Гл. 1. Жилые здания. М., 1963.
Строительство и реконструкция городов. 1945–1957: В 2 т., 3 ч. М.: Гос. изд-во лит . по
строительству и архитектуре, 1958.
Стругацкий А. Н., Стругацкий Б. Н . Понедельник начинается в субботу // Стругацкий А.
Н., Стругацкий Б. Н . Собр. соч. Т. 4. М.: Текст, 1992. С. 5–196.
Струмилин С. Г . Рабочее время в промышленности СССР (1897–1935 гг.) // Струмилин
С. Г . Избранные произведения: В 5 т. Т. 3. М.: Изд-во АН СССР, 1964. С. 363–368.
Струмилин С. Г . Проблемы экономики труда. М.: Наука, 1982.
Сюткина О., Сюткин П. Русская кухня: от мифа к науке. М.: Новое литературное обо-
зрение, 2022.
Таранов Е. Хрущевки. Этажи «Великого десятилетия» // Родина. 2002. No 1. С . 81–86.
Твердюкова Е. Д. Contradictio in adjecto: «буржуазные» ценности советской торговли
1950–1960-х гг . // Советский мегаполис: Ленинград в процессе модернизации: Сборник ста-
тей. СПб.: Санкт-Петербургский институт истории РАН, 2014. С . 152–187.
Твердюкова Е. Д . Антисервис: личный автомобиль и его техническое обслуживание в
СССР (1960-е
–
1980-е гг.) // Новейшая история России. 2018. Т. 8. No 3. С. 659–678.
Толковый словарь русского языка: В 4 т. / Под ред. Д . Н . Ушакова. М.: Сов. энциклопедия,
1935. Т. I, III.
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
232
Триоле Э. Розы в кредит. Петрозаводск: Петроком, 1992.
300 полезных советов. Л.: Лениздат, 1957.
Третий всесоюзный съезд советских архитекторов. 18–20 мая 1961 г. Сокращенный сте-
нографический отчет. М., 1962.
Туган-Барановский М. И. Русская фабрика в прошлом и настоящем. Историческое раз-
витие русской фабрики в XIX веке. М.: Пролетарий, 1926.
Уфлянд В. И. Уморительные шестидесятые // Звезда. 1997. No 7. С. 94–95.
Физики шутят. М.: Мир, 1966.
Фильцер Д. Опасности городской жизни в СССР в период позднего сталинизма. Здоро-
вье, гигиена и условия жизни. 1943–1953 / Пер. с англ . П. Бавина, Е. Гранкиной, А. Пешкова.
М.: РОССПЭН, 2018.
Хайдеггер М. Время и бытие / Пер. с нем. В . В. Бибихина. М.: Республика, 1993.
Хан-Магомедов С. О . Пионеры советского дизайна. М.: Галарт, 1995.
Хан-Магомедов С. О . Хрущевский утилитаризм: плюсы и минусы // Academia. 2006. No 4.
С. 4–7.
Хрущев Н. С . Воспоминания. М.: Вагриус, 1997.
Художник и современность: Ежегодник Академии художеств СССР. М.: Академия худо-
жеств, 1961.
Черепахина А. Н. Эстетика современной мебели. М.: Лесная промышленность, 1986.
Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. Из дневника Ф. Чуева. М.: ТЕРРА, 1991.
Шагинян М. С . Дневники. 1917–1931. Л.: Изд-во писателей в Ленинграде, 1932.
Шевцов И. М. Во имя отца и сына. М.: Московский рабочий, 1970.
Шефнер В. С . Имя для птицы. Л.: Сов. писатель, 1977.
Шефнер В. С . Бархатный Путь // Звезда. 1995. No 4. С . 26–80.
Шик И. А . Флоральные мотивы в фарфоре «оттепели» // Новое искусствознание. 2020.
No 4. С. 52–59.
Шкаратан О. И. Материальное благосостояние рабочего класса СССР в переходный
период от капитализма к социализму (по материалам Ленинграда) // История СССР. 1964. No 3.
С. 17–44.
Шостакович Д. Д. Быть на высоте великих задач // Советская музыка. 1959. No 1. С . 7–10.
Шульгин В. В. Три столицы. М.: Современник, 1991.
Щеглов Ю. К. Романы Ильфа и Петрова. Спутник читателя. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха,
2009.
Экономико-статистический справочник Ленинградской области. Л.: Изд-во Облиспол-
кома и Ленсовета, 1932.
Эпштейн М. Н. Слово как произведение: о жанре однословия // Новый мир. 2000. No 9.
С. 207–213.
Эрно А. Событие / Пер. с фр. М. Красовицкой. М.: No Kidding Press, 2021.
Эстетика «оттепели»: новое в архитектуре, искусстве, культуре. М.: РОССПЭН, 2013.
Юганов И., Юганова Ф. Словарь русского сленга: Сленговые слова и выражения 60–90-
х годов. М.: Метатекст, 1997.
Яковлева С. М. Противозачаточные средства. М.: Медицина, 1966.
Н. Лебина. «Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности»
233
Сводные характеристики серийных «хрущевок»
В основном дома пятиэтажные (редко четырехэтажные) без лифтов.
Обозначения в таблице:
a
Балконы в квартирах;
b
Мусоропровод в каждом подъезде;
c
Варианты: 9–12-этажные с лифтом;
d
«малосемейки», санузел – душ + унитаз.
Таблица составлена на основании следующих источников: электронный ресурс
www.russianrealty.ru (дата обращения: 03.01.2024); Мойзер Ф., Задорин Д. К типологии совет-
ского типового домостроения. Индустриальное жилищное строительство в СССР. 1955–1991 /
Пер. с англ . Д . Задорина. Berlin: DOM Publishers, 2018.