РУССКОЙ МЫСЛИ
КНИГА ПЕРВАЯ

С.-ПЕТЕРБУРГЪ

1901

h

•J

39
,

S//

0. H. ОЫРОМЯТНИКОВЪ

/

(ОИГМА)

опыты
РУССКОЙ МЫСЛИ
КНИГА ПЕРВАЯ

С.-ПЕТЕРБУРГЪ

1901

ч/

«РУССКОМУ СОБРАННО))
опыты эти

СЪ НАДЕЖДОЮ ПРИНОСИТЪ

АВТОРЪ

2011143705
Типографія А . С. Суворина. Эртѳлевъ нѳр., д. 13

Не дорою цѣню я громкія права,
Отъ коихъ ne одна кружится голова.
Я не роггщу о томь, что отказали боги
Мнѣ вь сладкой участи оспаривать налоги,
Или мѣшать царямъ другъ съ другомь воевать;
И мало горя мнѣ,—свободно-ли печать
Морочить олуховь, иль чуткая цензура
Вь журнальныхъ замыслахь стѣсняеть балагура.
Все это, видите-ль, слова, слова, слова!
Ииыя, лучгиія мнѣ дороги права;
Иная, лучшая потребна мнѣ свобода...
Пушкинь.

Эти «ОпытыРусской Мысли», задуманные на
Персидскомъ заливѣ, были навѣяны мнѣ русскими переселенцами Приморской области.
Западный державы захватили Америку,
Авсгралію, Африку. Намъ русскимъ остался
одинъ изъ плохихъ кусковъ Европы и небольшая обитаемая полоса сѣвериой Азіи, ибо если
вычесть хребты, тайги и тундры, то изъ огромной территоріи Сибири останется не Богъ
вѣсть сколько. На нашу длинную, но узкую заимку в ъ Азіи мы должны смотрѣть какъ хорошій мужикъ смотритъ на собственную, не мірскую землю. Здѣсь, в ъ Европѣ, полунѣмецкій
пѳлицейскій строй, тамъ экономическія и общественныя новообразованія; здѣсь остатки
рабства, тамъ свободный, сильный, жестокій
человѣкъ, напоминающій типомъ ушкуйную
новгородскую Русь, не то купцовъ, не то разбойниковъ; здѣсь царство покорныхъ историческимъ традиціямъ, тамъ внуки и дѣти

непокорныхъ, злая, а часто и добрая воля
которыхъ не могла согнуться такъ, какъ того требуетъ государственный и общественный укладъ. Востокъ поэтому не только наша колонія: онъ
зародышъ новой Россіи,
по типу болѣе близкій къ Америкѣ, чѣмъ къ
Европѣ и Азіи, а современная Америка по
своему государственному и общественному
строю весьма близка къ удѣльной Руси, какъ
ни странно на первый взглядъ покажется
такое сравненіе.
Въ половинѣ октября 1897 г. я поѣхалъ
изъ Черниговки в ъ Меркушовку, смотрѣть
переселенческую деревню, которая осѣла в ъ
іюлѣ того же года, которой, другими словами,
было три мѣсяца отъ рожденія. Черниговка
# же —большое село в ъ 185 верстахъ къ сѣве' ру отъ Владивостока, или столько же верстъ
къ сѣверу отъ Флоренціи.
Былъ морозный день, безъ снѣгу, и я ѣхалъ
на телѣгѣ съ волосгнымъ старшиною, который все время занималъ меня разговорами.
Онъ былъ мужикъ умный, полухохолъ, и
зналъ, чтд сказать пріѣзжему человѣку, который близокъ съ п е тер б у ргскимъ переселеинымъ ревизоромъ и остановился у пристава.
Но меня интересовало не количество смертей

и браковъ у переселенцевъ, не число десятинъ, не попечителыюсть начальниковъ, имена которыхъ увѣковѣчены в ъ названіяхъ
окрестиыхъ селъ и деревень,—меня интересовала душа этихъ людей, которые прошли
10,000 верстъ отъ Чернигова, чтобы гдѣ-то
на Янчихѣ, впадающей в ъ озеро Ханку, среди
тайги и сопокъ, построить свою «Чериигоуку»—безконечное село бѣлыхъ мазаиокъ, с ъ
церковью, школой, фельдшеромъ, который
меня лечилъ и прописывалъ мнѣ лекарство
по-латыни, и этимъ мудрымъ старшиной, который говорилъ мнѣ, что только три года
они плакали но Россіи и только 9 лѣтъ ее
вспоминали, а что теперь имъ такъ хорошо
и привольно, что они объ ней и не думаютъ.
То, нто оиъ говорилъ мнѣ о переселеніи,
дышало дикимъ, увлекательнымъ эпосомъ.
Они шли сухопутьемъ, черезъ Сибирь. Сибиряки ихъ останавливали, обезкураживали.
«Куда вы идете, мѣста тамъ гиблыя, гнусъ,
паутъ, бабамъ придется шить штаны, тигра,
тайга... Всѣ погибнете». Они все шли. ГІриходятъ къ рѣкѣ, гдѣ теперь село Халкедонъ,
и не могутъ перейти рѣку. Тринадцать мѣсяцевъ строили мостъ. Въ Халкедонѣ жилъ
благочестивый старецъ - раскольникъ. Онъ

далъ и м , ПО парѣ животныхъ, одному барана и ярку, другому - свиныо и борова
третьему—пѣтуха и курочку. Онъ поучалъ
ихъ, какъ надо жить в ъ этихъ мѣстахъ, гдѣ
и солнце по-другому свѣтитъ и луна не съ
той стороны восходитъ, гдѣ нѣтъ ни церквей, ни поповъ, некому окрестить, о б л и чать... Потомъ старецъ ушелъ в ъ горы, потому что сдѣлалось шумно, а они поселились в ъ Халкедонѣ. Но тамъ было неудобно,
и они перебрались ближе къ озеру, подъ
сопку, которая выступала вдали широкимъ
туловищемъ, покрытымъ изжелта-сѣрымъ дубомъ, порыжішшимъ, но еще не скинувшимъ
свою сухую листву.
Я представлялъ себѣ, какъ они пришли в ъ
эту дикую мѣстность. Сопки хмуро синѣютъ
осенью среди желтой сухой травы, высокой,
в ъ ростъ человѣка, которая волнуется, какъ
желтое море. Въ рыжихъ дубовыхъ лѣсахъ
крадется тигръ, поддѣлавшій свою рубашку
подъ цвѣтъ сухого листа. Въ мочежинахъ
встала тайга, страшный, точно испуганный
лѣсъ, точно войско духовъ, разбитое и застывшее в ъ ужасѣ. Вотъ сломанная ель, вотъ
полуоголенная огромная кедра съ веерообразной вершиной, вотъ огромный дубъ—все

это тянется къ небу, все это протягиваетъ
къ солнцу корявыя, мозолистыя лапы, и все
это борется съ неистовыми бурями, страшными отзвуками тайфуновъ Охотскаго и Японскаго морей.
Они рубили тайгу, косили, притаптывали,
выжигали траву, раздѣвали кормилицу-землю
изъ ея шаршаваго, толстаго тулупа. Это была
чудная борьба, о которой у насъ здѣсь давно
пропала самая память, но о которой разсказываютъ своимъ строгимъ языкомъ новгородскія купчія XIII вѣка, когда строили села
на сыромъ коренѣ, когда то было мое, куда
мой плугъ и топоръ ходилъ. Помню, в ъ Копенгагенѣ, изучая древне-скандинавскій языкъ,
я читалъ «Landnamabok», книгу о заимкѣ
земли в ъ Исландіи норвежскими переселенцами тысячу лѣтъ назадъ, в ъ которой простымъ, но величавымъ языкомъ разсказывалось о первыхъ заимщикахъ, объ уложеніи,
которое они создали, о главномъ вѣчѣ, на
которомъ они тягались и рядили дѣла, о первыхъ христіанахъ, о договорахъ вѣча съ
епископомъ. У нашихъ приморскихъ Черниговокъ и Меркушовокъ нѣтъ своего Ара-бытодисца, который былъ у исландцевъ; можетъ быть, таинственный раскольникъ изъ

Халкедона записалъ нѣсколько строкъ ихъ
первоначальной исторіи на кускѣ березовой
коры или на переплетѣ псалтири. Но душевное с о с т о и т е было такое же и у тѣхъ, и у
этихъ переселенцевъ. Была строгость, серьезность, сознаніе важности положенія, стремленіе побѣдить въ борьбѣ съ дикою природой, которая безпощадна къ человѣку.
Прошло десять лѣтъ... Землю попритоптали, улетѣли тѣ испаренія, отъ которыхъ
обмирали первые косцы среди высокой травы. Скотъ вытопталъ личинки комаровъ и
мошекъ, осенніе «палы» пожгли всякую буйную травяную нечисть и грудь земли стала
обнажаться подъ плугомъ. Бабы, не тревожимыя больше комарами, сняли штаны и
превратились опять в ъ степенныхъ бабъ.
Пріѣхалъ попъ и благословилъ браки, крестилъ ребятъ, отпѣлъ покойниковъ, лежавшихъ за часовней. Началась сытая, привольная жизнь, безъ солдатчины, безъ налоговъ,
с ъ надѣломъ до ста десятинъ цѣлины на
семью, съ лѣсами, охотами и рыбными ловлями, какъ в ъ старину живали помѣщики.
Манза (китаецъ) открылъ в ъ селѣ лавочку,
кауль (кореецъ) пришелъ искать заработка.
Явился ремесленникъ японецъ. Дѣти стали

родиться красный да твердый, какъ рѣпа,
с ъ сѣрыми, ястребиными глазами, смѣлыя,
сильныя, здоровыя. Я видѣлъ, какъ они таскаютъ за косы китайцевъ, утверждая, что
китаецъ не человѣкъ. О смиреніи, долготерпѣніи, непротивленіи злу и прочихъ выдумкахъ обезпеченнаго человечества нѣтъ и помину. Смиреннаго заѣстъ тигръ, несопротивляющагося—убьетъ хунхузъ, китайскій разбойникъ. Только борьба вырабатываетъ человѣка, а не покладаніе рукъ. Нельзя поэтому
упадокъ духа заѣзженной клячи возводить
в ъ идеалъ для всякой лошади. Проповѣдывать ненротивленіе злу, съ точки зрѣнія приморскаго поселенца, могутъ только мірскіе
захребетники, которымъ привольно за войскомъ, за полиціей, за судами, за всѣмъ гражданскимъ иорядкомъ, который создавался
долгой борьбою.
Съ однимъ изъ важныхъ чиновниковъ Хабаровска я бесѣдовалъ о будущности русскихъ в ъ Азіи. «Вѣдь мы не в ъ состояніи
конкуррировать в ъ промышленности съ китайцами,— сказалъ онъ мнѣ.— Вы сами разсказываете, какъ развивается в ъ Китаѣ мануфактурная промышленность, бумаго-прядильни, мастерскія металлическихъ издѣлій.

Хлѣба нашего китаецъ не ѣстъ, ему нуженъ
рисъ. Что же мы будемъ сбывать в ъ Китай?
— Урядниковъ, становыхъ и исиравниковъ,— отвѣчалъ я.
Нигдѣ такъ ясно не видно, какъ на переселенцахъ Приморской области, что русскіе
есть начальствующее племя в ъ Азіи. У русскаго мужика работаетъ китаецъ и кореецъ,
а не наоборота,. Для корейца порядки Новокіевскаго и Полтавки есть высокій образчикъ
гражданственности, и сеульскіе полицейскіе
ѣздили в ъ ЬІовокіевское (800 верстъ по горамъ выочной тропой) заказывать себѣ форму, такую, какъ у русскихъ. Русскіе унтераинструкторы в ъ Сеулѣ держали себя по крайней мѣрѣ полковниками по сознанію своего
достоинства. Начальникъ сеульскаго арсенала Ремневъ, бывшій машинный указатель на
русскомъ военномъ суднѣ, с ъ честыо могъ
бы быть директоромъ любого механическаго
завода в ъ Россіи. Во Владивостокѣ мужикъ
идетъ охотиться на утокъ и беретъ съ собой манзу вмѣсто собаки, и манза лазаетъ
в ъ воду и таскаетъ убитую дичь. Въ каждомъ
казакѣ, в ъ каждомъ мужикѣ на границѣ сидитъ Невельской и Муравьевъ, ибо они не
видѣли канцелярщины, в ъ крови ихъ не бы-

ло крапивнаго еѣмени и для нихъ Россія не
«слабая», ничтожная страна на Тихоокеанскомъ прибрежьѣ, какъ любили повторять
иные изъ нашихъ тамошнихъ дипломатовъ,
a великій складъ жизненныхъ силъ и энергій.
Въ Америкѣ я очень интересовался судьбою русскихъ переселенцевъ. И всѣ, къ кому
я обращался за свѣдѣніями, отвѣчали мнѣ
неизмѣнно одно и то же: «Бѣглые матросы
и мужики устраиваются еще, интеллигенты
всѣ, кромѣ Тверского, бѣдствуютъ. Даже тѣ,
которые привезли съ собою деньги, даже тѣ,
которые трудятся какъ волы». И я самъ познакомился съ такимъ русскимъ въ Южной
Калифорніи, который вложилъ въ свое дѣло
5,000 дол., работаетъ, какъ волъ, и зарабат ы в а е м ^ долларовъ в ъ недѣлю, т.-е. около
120 руб. в ъ мѣсяцъ. Потому что интеллигентному русскому нехватаетъ дѣловитости, серьезности, почвенности, ибо двѣсти лѣтъ между
нимъ и міромъ стоитъ бумага,ибо онъ повитъ
канцелярскою тайной, окруженъ рапортами,
отношеніями, входящими, исходящими, которые висятъ в ъ воздухѣ, какъ владивостокскій туманъ, всегда вылѣзающій изъ «гнилого
угла».
Русскій мужикъ, напротивъ, очень близокъ

къ англичанину. Онъ дѣлаетъ свое общественное дѣло, онъ самоуправляется, а потому и Государево дѣло ему за обычай. Ибо
Государево дѣло такъ же просто, какъ просто дѣло всякаго добросовѣстнаго хозяина,
boni patrie fàmilias. Надо только знать, чего
хочешь, и не бояться никого, не дрожать за
свое положеніе, за свою карьеру, за свою
славу в ъ томъ или другомъ «идейномъ» кружкѣ, который тѣмъ деспотичнѣе, чѣмъ онъ
ничтожнѣе. Судили Муравьева-Амурскаго, судили Невельского, будутъ судить всякаго,
кто что-нибудь дѣлаетъ для дѣла, всей душой, смѣло, безъ задней мысли понравиться
кому бы то ни было.
И вотъ этихъ простыхъ людей со свѣжею
кровыо, с ъ сильными страстями, съ жаждой
кипучей дѣятельности, людей, предки которыхъ не дышали испорченными воздухомъ
приказа, не знаетъ и не хочетъ знать, не понимаетъ и не можетъ понять передовой полуинородческій ІІетербургъ, спорящій объ
искусствѣ, наживающій и безплодно гіытающійся излечить желудочные и всякіе другіе
катарры и возводящій в ъ нашъ народный
идеалъ наши тяжкіе историческіе недуги...
Прошло три года съ т ѣ х ъ поръ, что я былъ

у русскихъ переселенцевъ Приморской области. Впечатлѣнія, вынесенныя изъ знакомства съ ними, такъ же живы у меня теперь,
какъ и тогда. Вгіечатлѣніи эти и побудили
меня сдѣлать попытку проникнуть в ъ міросозерцаніе русскаго переселенца, иовторяющаго нынѣ на Дальнемъ Востокѣ ту же самую работу семейнаго и государственнаго
домостроительства, которую творили здѣсь
его предки назадъ тому десять столѣтій, и
разсмотрѣть устои нашей нынѣшней государственной и общественной жизни, исходя изъ
положеній исконнаго земскаго уклада русскаго народа.
Мнѣ кажется, что я судилъ о нашей Росши в ъ этихъ «Опытахъ» такъ, какъ судили
бы объ ней переселенцы, начииающіе на русской почвѣ новую жизнь и новую исторію.
Моя родина была для меня дорога и близка
в ъ этихъ «Опытахъ», какъ можетъ быть дорога и близка мать для ребенка, но в ъ то
же время она была для меня далека и чужда по тому полицейско - чиновничьему нѣмецкому строю, изъ-за котораго еле замѣтна
ея древняя земская мощь.
Какъ бѣгунъ-старовѣръ искалъ я ее, православную, сильную, мудрую, вольную, добоиыты

РУССКОЙ

мысли.

2

РУЮ, и я Вѣрю, что наіпелъ ее таков t
й н е
в ъ
однихъ мечтаніяхъ а
ности, не тол Г ; Г 1 и Г Й Д Ѣ Й С Т В И Т е Л Ь 3£ШИСяхъ
прошлаго а в ъ Z ,
пережитого

во B a r r e r Г т І иэтбудущемъ-

ТОВЪ» в о й д е м п ^
наго у п ^ а ^ щ Ц я и г > К Д Ѳ Н
книгѣ.

'

6, А д м и р а л т е й с к а я

В

<<0п

ьь

°ПР°С0ВЪ

° р ь і я У к а заны в ъ этой

набережная,

Сло., Май, 1901 г.

Э т и х ъ

I
Роееія и Европа
В ъ августѣ 1900 года мнѣ пришлось довольно долго ѣхать на пароходѣ по Персидскому Заливу с ъ однимъ нѣмецкимъ ученымъ, завѣдующимъ раскопками на развалинахъ Вавилона,—раскопками, предпринятыми германскимъ правительствомъ. Ученый
асиріологъ говорилъ весьма слабо на в с ѣ х ъ
другихъ языкахъ, кромѣ своего родного, а
на своемъ с ъ какой-то особой стремительностью, которая потомъ объяснилась его
баварскимъ происхожденіемъ. И вотъ, вспоминая свою старую гувернантку-нѣмку, которая заставляла меня играть с ъ ней в ъ
четыре руки Vergiszmeinnicht - Polka и за
каждую ошибку била по пальцамъ костяной
палочкой, отчего я возненавидѣлъ в ъ дѣтствѣ и нѣмцевъ, и музыку, я началъ пускаться в ъ германскія лингвистическія аван2*

тюры съ глаголами и предлогами на концѣ,
чтобы облегчить нѣмецкому ученому возможность высказать мысли, накопившшся
у него за полугодовое пребываніе въ пескахъ Вавилона, отъ величія котораго осталась нынѣ одна обгрызенная временемъ колонна.
Свѣдѣнія о Китайской войнѣ доходили до
насъ случайно. Но мы знали уже, что посланники в ъ Пекинѣ совсѣмъ не занимались убіеніемъ своихъ собственныхъ женъ и дѣтей,
какъ о томъ было опубликовано англійскими
политическими шуллерами, для отвлеченія
вниманія Европы отъ Трансвааля, а играли
в ъ lawn-tennis и кушали нѣжные абрикосы
и дыни, присылавшіеся имъ изъ садовъ вдовствующей богдыханши, нынѣ благополучно
разграбленныхъ и уничтоженныхъ во имя
европейской культуры. Англичане кричали
уже на всѣхъ пунктахъ залива, что посланники спаслись в ъ британскомъ посольству,
а британское посольство освобождено англшскими войсками. Разсказывая эти новости,
англичане говорили со снисходительнойулыокой ВЪ мою сторону, что и русскіе оказали
нѣкоторую помощь в ъ дѣлѣ взятія Пекина,
но конечно всѣ геройскіе подвиги совершены
были англичанами и японцами. Въ такъ называемыхъ public news, рейтеровскихъ теле-

граммахъ, сообщаемыхъ англійскими консулами в ъ Басрѣ, Буширѣ и Джаскѣ, тщательно
замалчивалась роль русскихъ въ освобождено! Сеймура и во взятіи Пекина, дабы туземцы
залива оставались в ъ прежней иллюзіи британскаго могущества. Но это къ слову. Британская лживость и политическая подлость
достаточно извѣстна не только русскимъ, но
и азіатамъ.
Итакъ мой нѣмецъ велъ со мной пространный бесѣды, причемъ поражалъ своимъ невѣжествомъ относительно всего,что касается
Россіи. Такъ, онъ думалъ, что сходство русскихъ спряженій съ латинскими зависитъ
отъ того, что римляне, облатинивъ славянъ
въ нынѣшней Венгріи, прогнали ихъ на сѣверъ, гдѣ они и образовали «великую новгородскую республику». Но при этомъ онъ
умѣлъ читать по-русски и у него былъ большой ящикъ съ грамматиками, словарями и
всякимъ ученымъ запасомъ по европейскому и азіатскому языковѣдѣнію.
— Вы, конечно, знаете программу русскаго
правительства относительно раздѣла Австріи,—говорилъ мнѣ ученый,—я ея не знаю,
но я думаю, что она такъ же хорошо извѣстна въ Берлинѣ, какъ и въ Петербургѣ. Если
мы присоединимъ къ себѣ Адріатическое побережье, то Германія будетъ отъ моря до

моря, каковой она и должна быть по законамъ исторіи. Тогда она войдетъ в ъ союзъ
съ Франдіей и не дастъ вамъ Константинополя. Вамъ, правда, достанется Галиція и
австрійская Польша, но все это только ослабитъ васъ. Мы вамъ дадимъ дары Пандоры.
Что вы будете дѣлать съ Богеміей?
— Я полагаю, что ничего дѣлать не будемъ.
— Вотъ и сдѣлайте федерацію. Вы уничтожили конституцию в ъ Финляндіи, а мы
вамъ навяжемъ конституционную Польшу,
конституціонную Галицію, конституціонную
Богемію. Это несомнѣнно ослабитъ ваше единство. Мы съ фронта создадимъ нѣмецкую
желѣзную дорогу отъ Гамбурга до ГІерсидскаго залива. Съ праваго фланга у васъ Германія. Съ лѣваго — Англія, Китай и Японія.
Что вы тогда будете дѣлать?
— Ничего. Мы превратимъ Австрію в ъ славянское королевство и будемъ ее охранять
отъ раздѣла.
— Да, но если Германія возьметъ нѣмецкія области Австріи?
— Тѣмъ лучше для насъ: усилится ея католически* югъ на счетъ прусскаго сѣвера.
А южная Германія ни для кого не страшна.
Страшна Пруссія, ибо она помѣсь славянъ
съ германцами. Чистые германцы слишкомъ
пластичны, чтобы могли образовывать новыя

государства. Творческій порывъ у нихъ уже
прошелъ.
— Но вы забываете, что націоналыюе сознаніе выше религіи. Васъ, русскихъ, будетъ
бить съ наслажденіемъ всякій германецъ,—
и голштинецъ, и баварецъ. Мы открыли вамъ
фонтанель на Востокѣ, чтобы ослабить вашу
западную границу. ЗанятіеПортъ-Артура есть
успѣхъ германской политики.
— A занятіе Кіао-Чао? Если бы Германія
не пошла сама в ъ Китай, а толкала бы туда
Россію, тогда это была бы огромная побѣда
германцевъ надъ нами. Но вы сейчасъ же
нарушили важный принципъ, принципъ, проведенный въ Чифу, когда адмиралъ Дитрихсъ
былъ отданъ в ъ распоряженіе адмирала Тыртова. Вы не доиграли своей роли. Вамъ надо
было развивать торговлю въ Китаѣ и прятаться за Россію въ восточной политикѣ. А
теперь вамъ придется ослаблять свою восточную границу, посылая войска и эскадры
в ъ Китай.
— Это ничего, мы войдемъ въ соглашеніе
съ Англіею. Мы можемъ гарантировать ей
Индію, а за это она отдастъ намъ Китай.
— А Индо-Китай?
— Что-жъ. Если пообѣщать Эльзасъ и Лотарингію Франціи, она будетъ нашимъ союзникомъ. Франція уже называетъ васъ измѣн-

ликами. А в ъ Констонтинополѣ, въ Сиріи, в ъ
Палестинѣ французы не только вамъ не союзники,—они вамъ враги.
— И вы думаете, что Германія можетъ возвратить Франціи Эльзасъ и Лотарингію?
— Зачѣмъ возвращать. Можно пообѣіцать...
— Да кто же повѣритъ вашимъ обѣщаніямъ? Да и одно такое обѣщаніе уничтожитъ
престижъ Германіи и превратитъ герольда
вооруженнаго кулака в ъ комическаго гистріона. Вѣдь сила страны не столько въ
войскѣ, сколько в ъ имени. Потеряно имя—
не поможетъ и войско. Помните nomen Populi
Romani, помните Pax Britannica.
— Я васъ не понимаю.
— Да неужели вы думаете, что можно создать хорошую армію безъ идеи, безъ идейнаго магнитизма? Неужели вы думаете, что
армія есть собраніе сытыхъ, хорошо одѣтыхъ
и хорошо обутыхъ молодыхъ людей, обученныхъ стрѣлять, маршировать, дѣлать по
командѣ разныя эволюціи. Въ арміи есть душа, которая соборно мыслитъ и чувствуетъ,
в ъ ней есть собирательны я идеи, стремленія, образы, какъ и в ъ отдѣльномъ человѣкѣ.
— Вы дали въ семидесятомъ году великую идею вашей арміи. Она должна была
бороться съ призракомъ Людовика XIV, съ
погіраніемъ вашей національности, вашего

языка, вашего сознанія, съ тѣми злыми волшебниками интернаціональной культуры, которые заставили одного изъ самыхъ великихъ вашихъ государей думать по-французски и презирать вашъ народъ. Теперь очарован іе, наведенное на васъ Франціей, кончилось. Вы свободные германцы. Чему же,
какой идеѣ будетъ служить ваша армія?
— Намъ тѣсно. Мы пойдемъ за новыми
землями. Россія населена очень рѣдко. Между
Эйдкуненомъ и Волгой помѣстится много
милліоновъ нѣмецкаго народа.
— Да, но между Эйдкуненомъ и Волгой
много сердецъ и много идей, идей столь же
великихъ, какъ идея германскаго единства.
А вы можете противопоставить идеѣ русскаго единства только одинъ кличъ: «жрать».
— Что же, вы думаете, что борьба народовъ есть только внѣшнее проявленіе борьбы
идей?
— Разумѣется. Вогъ создалъ человѣка не
для того, чтобы онъ жралъ и удовлетворяла^
физическимъ потребностями.. Въ оволюціи
суіцаго отъ камня до ангела человѣческая
исторія есть только ступень къ высшему состоянію. Потому-то всѣ лучшіе люди всѣхъ
вѣковъ и народовъ и отдавали свои силы на
созданіе Царства Божія на землѣ, что они не
сомнѣвались в ъ существовали этого Божья-

го Царства за предѣлами нашего міра, куда
уходитъ отжившее и отстрадавшее на землѣ
человѣчество. Въ какой бы области міровой
жизни мы ни докопались до сути, мы доходимъ до идеи, все равно, осуществилась ли
эта идея в ъ шестиугольныхъ звѣздочкахъ
кристала воды или в ъ душѣ Наполеоновъ,
Сократовъ, Кантовъ, Шекспировъ. Если мы
извлечемъ корни изъ борьбы народовъ, мы
получимъ борьбу идей. Стоитъ только распутать ту веревку, которая пригибаетъ нашу голову къ земному, встать на ноги и посмотрѣть на міръ в ъ его цѣломъ. Es ist der
Geist, der sich den Körper baut.
— Я не думалъ, что вы такой мистикъ.
Но скажите, какую же идею можетъ Россія
противопоставить нѣмецкому Fresztrieb, какъ
вы говорите, или Freszsucht, какъ сказалъ
бы я. Хваленую идею панславизма? Хваленую идею сельской общины? Хваленую идею
теократіи? Хваленую идею абсолютизма?
— Вы ставите меня в ъ трудное положеніе, потому что мнѣ противъ формулированныхъ столѣтіями общественныхъ понятій
приходится конструировать новое, признаки
котораго еще не осѣли, еще im Werden, in
statu ebullitionis. Если я назову мою идею
идеей духовнаго братства и соборнаго взаиморадованія, вы засмѣетесь и будете мнѣ

говорить о русской жестокости и опять протянете мнѣ нумеръ «Times of India», в ъ которомъ описаны возмутительныя звѣрства
русскихъ в ъ Манчжуріи. Я на это вамъ
отвѣчу, что я знаю о звѣрствахъ Висмана
и Аренберга в ъ Африкѣ. Вы будете возражать мнѣ Финляндіей, я вамъ — закрытіемъ
польскихъ и датскихъ школъ.
— Нѣтъ, я буду ждать и слушать. У насъ
много времени. Вы сегодня были такъ добры,
что дали мнѣ урокъ русскаго выговора. А
урокъ русской идеологіи для меня гораздо
дороже, Herr Doctor.
— Я не докторъ.
— Тогда вы профессоръ.
— Нѣтъ, я просто вольный русскій человѣкъ, которому тѣсно и тяжко на Западѣ,
задавленномъ культурой, философіей, этикой,
религіей брюха. Я врагъ вашей Bauchphilosophie, Bauchvergötterung, я гастрофобъ. Я
понимаю, что ваше наголодавшееся бюргерство и крестьянство набросилось на пищу
и преклонилось предъ ней и создало цѣлыя
теоріи о поголовномъ насыщеніи всѣхъ животовъ, сочинило ученія о томъ, какъ сдѣлать всѣхъ богатыми брюхомъ и нищими
духомъ. Я понимаю, что множество русскихъ
людей, частію по недомыслію, частію для
пріобрѣтенія власти надъ умами и сердцами

голодныхъ, поспѣшили сдѣлаться апостолами вашей гастрофиліи и гастрологіи, прикрывшихся именами соціализма, марксизма,
экономическаго матеріализма. Но я не страдаю отъ голода физическаго, отъ голода денегъ, женщинъ, комфорта, власти. Я страдаю
отъ голода духа, а удовлетворить этотъ голодъ нельзя в ъ современной Европѣ.
— Вы рыцарь духа, романтикъ.
— Нѣтъ, я не рыцарь духа, а собиратель
его, коллекціонеръ. Впрочемгь я собираю его
не для себя, а для своихъ согражданъ.
— Тогда вы писатель. Я такъ и думалъ.
Когда .мы говорили объ исторіи языка, я думалъ, что вы ученый. Когда вы говорили съ
англійскимъ лейтенантомъ о проходахъ в ъ
Индію, я думалъ, что вы офицеръ. Васъ, русскихъ, не поймешь. Вы всѣ im Werden. Но
я жду, чтобы вы конструировали мнѣ ту русскую идею, которая должна побѣдить нашъ
нѣмецкій Fresztrieb.
— Хорошо. Мы с ъ вами говорили за эти
дни о многомгь, и я сдѣлалъ передъ вами
маленькую выставку учености. Сдѣлалъ ее
не изъ хвастовства, а потому, что у васъ
на карточкѣ стоитъ титулъ: «Докторъ асирійской филологіи и корреспондентъ Берлинской академіи», а на моей стоитъ только мое
имя, которое здѣсь ровно ничего не гово-

ритъ. Теперь вы стали прислушиваться къ
моимгь словамъ, ибо убѣдились, что я знаю
вашу европейскую культуру и пережилъ ее.
Вотъ видите этого ласкара, индуса-матроса,
который пришелъ посмотрѣть показаніе лага. Онъ мнѣ милѣе, чѣмъ вы, и дороже васъ,
и с ъ моей русской точки зрѣнія онъ лучше
васъ. Вотъ этотъ арабъ, который везетъ лошадей на продажу в ъ Бомбей и который не
стѣсняется при гіубликѣ молиться на Мекку
трижды в ъ день, вотъ этотъ докторъ парсіецъ, который каждое утро мурлычитъ гимны
огню-Ормузду, тотъ китаецъ, который убилъ
вашего Кеттлера—всѣ они для меня дороже
и лучше васъ, потому что не заглушили в ъ
себѣ Бога и, несмотря на дикость свою и некультурность, не осмѣливаются на мѣсто головы и сердца поставить брюхо и кошель
с ъ деньгами.
— Русская идея есть идея братства людей,
какъ частицъ міра, не какъ повелителей міра,
не какъ истребителей жизни естественной,
не какъ замѣнителей ее жизныо искусственной. Наше братство есть братство охраны
міровой жизни. Вы хотите истребить всѣхъ
животныхъ и всѣхъ людей естественныхъ,
привести землю къ состоянію пустыни и в ъ
ретортѣ создавать своихъ ЬотипсиГовъ. Создать живую клѣтку, создать человѣка в ъ

ретортѣ — развѣ это не дьявольская мысль,
вложенная в ъ западное человѣчество Врагомъ жизни. Вотъ противъ этого истребления дѣла Божія на землѣ и должны объединиться народы Востока и бороться с ъ вами,
какъ с ъ собирательнымъ Антихристомъ,
противникомъ естественной жизни, противникомъ духовной и нравственной свободы.
Противъ вашего мозга будемъ бороться мы,
послѣдніе богоносцы. Будемъ бороться за
деревню, за лѣсъ, за чистое небо, за чистую душу, за чистую совѣсть, за звѣря,
за птицъ и за рыбъ, за в с ѣ х ъ нашихъ брат і й в ъ мірозданіи. Мы будемъ бороться за
жизнь противъ машины, за свободу противъ
соціальнаго цухтхауза, за бѣдность противъ
богатства. Обломки и отрывки этихъ идей
носятся отъ Dondra Head до Чукотскаго Носа, отъ Іезо до Варшавы. Мы сдѣлаемся предводителями бѣдныхъ матеріальными благами
и богатыхъ духомъ. Англичане предчувствуютъ наше значеніе в ъ Азіи и боятся насъ.
Потому что отнынѣ не будемъ мы защищать
грудью Европу отъ Азіи, какъ защищали ее
отъ натиска татаръ. Мы пойдемъ заодно с ъ
этой Азіей, ибо мы нашли себя и обдумали
себя и увидѣли, что вы идете не на дѣло
жизни и обоготворенія, а на дѣло смуты и
служенія дьяволу.

— Иншалла, — сказалъ смѣясь нѣмецъ,
но в ъ глазахъ его проскользнуло облачко
страха.
— Иншалла,— сказалъ барышникъ бенъДжасемъ, который не понималъ, объ чемъ
говорили невѣрные, но которому было пріятно, что и они признаютъ волю Аллаха.
II
0 еамодержавіи
На слѣдующій день мы сидѣли опять на
палубѣ съ нѣмецкимъ ученымъ и курили индѣйскія чирутки. Слѣва виднѣлись абрисы бѣловатыхъ скалъ Персидскаго берега,
круто выступающихъ изъ зеленыхъ волнъ
Оманскаго залива. Мой спутникъ писалъ
свой дневникъ. Капитанъ спалъ в ъ длинномъ креслѣ. Пароходъ чуть-чуть покачивало волной —послѣднимъ отраженіемъ окончившегося мусона. Нѣмецкій ученый опять
завелъ со мной разговоръ о Россіи.
— Какъ вамъ не стыдно, — сказалъ онъ
с ъ важностью в ъ голосѣ,—что у васъ нѣтъ
парламента. Вы освободили крестьянъ, сдѣлали новые суды и отдѣльныя земства, а
имперскаго земства у васъ нѣтъ.
— Скажите откровенно, отчего вамъ хотѣлось бы, чтобы у насъ было имперское

земство: оттого ли, что вы убѣждены въ
польз!» парламентской системы для всѣхъ
странъ безъ исключения, или у васъ есть
особая причина, по которой вамъ выгодно
бы было видѣть въ Россіи это парламентское управленіе?
— Еще Гете спрашивалъ, какое правительство самое лучшее, и отвѣтилъ: «die j e nige, die uns lehrt, uns selbst zu regieren».
— А вы думаете, что русское самодержавіе не учитъ насъ этому. Давайте говорить
откровенно. Вамъ, германцу, хотя и южному,
страшна та энергія, которая расходится изъ
Россіи во всѣ стороны вслѣдствіе того, что
наша государственность не беретъ нашихъ
энергій для законодательныхъ опытовъ, не
даетъ мѣста борьбѣ партій. Экстенсивность
нашей народной жизни по-моему есть слѣдствіе нашей правительственной системы.
Вѣдь если бы департаментъ Нижней Волги
послалъ Ермака депутатомъ в ъ московскій
парламентъ, онъ не пошелъ бы завоевывать
Сибирь, т.-е. быть самодержцемъ въ новой
странѣ, а тратилъ бы свои силы на парламентскія интриги и былъ бы, весьма вѣроят110, очень посредственнымъ политикомъ.
— Отчего же Англія успѣваетъ и завоевывать новыя страны, и давать своимъ гражданамъ самое широкое самоуправленіе?

— Англія управляется внутри не гіарламентомъ, что бы его члены ни говорили объomnipotentia parliamenti, а варварской системой наказаніп н самодержавнымъ судьей. Ан"
глійское государственное устройство нельзя
брать отдѣльно отъ судоустройства и системы наказаній, а в ъ судебной области Англіи мы наталкиваемся на такое жестокое самодержавіе, которое не было бы терпимо
даже в ъ Россіи.
— Можетъ быть вамъ неудобно толковать
о такихъ предмстахъ?
— Отчего неудобно? Вѣдь я буду говорить
вамъ—нѣмцу—здѣсь, вдали отъ родины, то
же самое, что сгалъ бы говорить тамъ, дома,
своимъ согражданамъ. И я не только не стыжусь самодержавія, по горжусь имъ, какъ
драгоцѣннѣйшимъ даромъ Востока, который
мы, русскіе, не русско-подданные только, а
и русскіс по рожденію, должны окружать сомоотверженіемъ и любовью совсѣмъ не за
страхъ, а за совѣсть, потому что самодержавіе есть защита русской народности. И если
бы одинъ изъ русскихъ государей, изнемогая иодъ бременемъ власти, пожелалъ возвратить народу то, что получилъ отъ народа его предокъ в ъ 1612 г., то я, его ничтожный и неизвестный подданный, иатиелъ бы
опыты РУССКОЙ мысли.

З

в ъ себѣ достаточно смѣлости, чтобы умолять
его не дѣлать этого.
— Да вы, вѣроятно, правительственный
чиновникъ?
— Совсѣмъ нѣтъ, да и правительственная служба не требуегъ у насъ нашей души, а только исполненія обязанностей. Напротивъ, въ Россіи большинство конституціоналистовъ—чиновники.
— У васъ все нелѣпо и дико. И нигилисты, и панслависты... Васъ не поймешь.
— Если захотите понять, такъ поймете,
только бросьте на время ваши западный феодальныя идеи, который до спхъ поръ живутъ у васъ, несмотря ни на соціализмъ,
ни на сравнительно долгую парламентскую
практику. Когда мы призвали варяговъ, мы
в ъ государственномъ смыслѣ были такими
же самоуправляющимися общинами, изъ какихъ состоитъ до сихъ поръ великорусская
Россія. Опытъ съ варягами оказался неудаченъ, намъ не везло съ заимствованіями отъ
германцевъ. Потомки перваго варяга не спасли насъ отъ рабства, ибо у нихъ самихъ и
у ихъ дружинъ не было государственной
идеи. Государственную идею намъ далъ Востокъ черезъ Византію и Орду, ибо византійское государство было идейнымъ наслѣдникомъ Персидской монархіи, а татары, ставъ

покорителями Китая, сдѣлались учениками
и проводниками китайской политической
философіи. Изъ рукъ византійскои церкви и
китайской государственной мысли (еще Карамзинъ говорилъ: «Москва обязана своимъ
величіемъ хану») мы вышли столь прочными,
что всѣ остальныя страны, кромѣ Щвеціи и
Китая, поражали насъ своимъ шатаніемъ.
И мы покупали, несмотря на нашу бѣдиость,
и литву, и поляковъ, и казаковъ, и нѣмцевъ,
и татаръ. Мы покупали англичанъ торговыми привилегіями. И вслѣдствіе презрѣннаго
образа дѣйствій представителей сосѣднихъ
народовъ мы выучились цѣнить наше собственное государственное устройство, демократии безъ вѣча, но съ думой.
«Какъ государь желаетъ въ ЬІовгородѣ государствовати?»—спрашивали Ивана III гіослѣдніе носители варяжской государственной мысли. Иванъ отвѣчалъ: «вѣчу не быть,
посадникамъ не быть». Новгородцы согласились, но просили, чтобы условія были скрѣгілены крестнымъ цѣлованіемъ царя. Иванъ
III отвѣчалъ, что государь не обязывается
крестнымъ цѣлованіемъ. Въ этомъ все отличіе нашей государственности отъ вашей, что
государь не обязывается крестнымъ цѣлованіемъ народу, хотя и присягаетъ на вѣрность церкви. Воиросъ церкви: «како вѣруез*

ши» при помазаніи на царство есть единственное внѣшнее ограшіченіѳ воли царя.
Но за то воля его всегда ограничена совестью, которая диктуетъ ему законы — ото
внѣшнее выраженіе государевой совѣсти,
обязательное для него еще въ большей мѣрѣ,
чѣмъ для его подданныхъ.
Государственный строй Запада исходитъ
изъ понятія о личности, persona римского
права, желающей осуществить себя, выразить себя здѣсь на землѣ. Государственный
строй Россіи исходитъ изъ вѣры и молитвы.
И онъ будетъ существовать до тѣхъ поръ,
пока русскіе не потеряютъ дара молитвы.
— Согласитесь, что это очень странно. Вы
вводите в ъ государственное право такія понятая, который нуждаются в ъ доказательствѣ. Если даже допустить необходимость
вѣры и молитвы, такъ вѣдь это особыя свойства далеко не каждой души. Нельзя же
строить государственный порядокъ на чемъто такомъ, что само уже оспорено и подвергнуто сомнѣнію.
— Я могъ бы отвѣтить вамъ, что государственное устройство Россіи есть особая форма теократіи,—это облегчило бы работу вашей мысли, но было бы невѣрно, ибо если
вашъ Вильгельмъ есть Верховный жреца.,
summits episcopus вашей церкви, то ничего

иодобнаго нѣтъ у насъ, гдѣ церковь принципіалыю должна быть свободной и гдѣ Сиподъ «но подобію древнихъ отъ аиостольскихъ временъ на коеждо лѣто собиравшихся соборовъ отъ блаженной памяти императора Петра Перваго во образѣ непрестающаго собора установленъ и отъ четырехъ
патріарховъ каоолическія восточный церкве
в ъ равнѣмъ съ ними достоинствѣ и власти
приананъ и утвержденъ». Но замѣтьте вотъ
что: какъ только западная мысль пришла, въ
Россію, такъ пришлось объяснять отъ разума русское, самодержавіе, сердцемъ понимаемое каждымъ русскимъ, ибо черезъ него
вводится в ъ жизнь государственную жизнь
міровая, сверхчеловѣческая, не выводимая
изъ одного мозга. При Петрѣ Первомъ хитрый хохликъ Прокоповичъ выводилъ самодержавіе изъ трактата Хоббса, написаннаго
в ъ защиту самовластія Стюартовъ. Онъ сочинилъ, что подданные заключили между собою договоръ отдать свою власть государю
и никогда ее назадъ не требовать. Они будто бы говорили: «согласны вси хощемъ, да
ты, государь, къ общей нашей пользѣ владѣеши нами вѣчно, т. е. понеже ты рмертенъ,
то по себѣ ты напередъ оставляешь намъ
наслѣднаго владѣтѳля; мы же однажды воли
нашея совлекшися, никогда же впредь, ниже

по смерти твоей, оной употребляти не будемъ, но какъ тебѣ, такъ и наслѣдникамъ
твоимъ подчиняться клятвенным!, обѣщаніемъ обязуемся».
При Екатеринѣ Второй тоже признано было
полезным!, объяснить необходимость самодержавія. Но нельзя уже было говорить о совлечепіи воли путемъ договора, ибо Руссо
дока за л ъ къ тому времени, что свобода народа по договору не отчуждается. Пришлось
обратиться къ Монтескье. И вотъ государыня говоритъ, что в ъ виду громадных!, размѣровъ Россіи для нея необходима власть
энергическая и быстродѣйствующая, а этими
свойствами обладает!, только власть монархическая. Александр!, I вступилъ на тронь
уже республиканцем!, и говорил!, на открытіи гіерваго сейма в ъ Польшѣ: «Образованіе,
существовавшее в ъ вашемъ краѣ, дозволяло
мнѣ ввести немедленно то, которое я вамъ
даровалъ, руководствуясь правилами законно-свободныхъ учрежденій, бывшихъ непрестанно предметом!, моихъ помышленій и которых!, спасительное вліяніе, иадѣюсь я, при
помощи Божіей, распространить на всѣ страны, Провидѣніемъ попеченію моему ввѣренныя». По счастію, опытъ былъ сдѣланъ in
anima vili и окончился, какъ извѣстно, неудачей. Еще при вступленіи па престола, Ан-

ны Іоанновиы А. И. Румянцева, писала, в ъ
частномъ письмѣ: «Слышно здѣсь, что дѣлается у васъ в ъ Москвѣ, чтобы у насъ быть респуб л и к . Я зѣло в ъ тома, сумнителенъ. Боже сохрани, чтобы не сдѣлалось вмѣсто одного
самодержавнаго государя десять самовластных!, и сильныхъ фамилій: и тогда мы, шляхетство, совсѣмъ пропадемъ и будемъ принуждены горше прежняго идолопоклонничать
и милости просить».
Нѣтъ никакого сомнѣнія,что западное мышленіе и оскудѣиіе вѣры в ъ восточную монархію, которая есть только государственная форма восточной демократіи, привело
бы наніе господствующее сословіе къ семибоярщинѣ, къ олигархіи, потомъ къ окончательному иридушенію народа, потомъ къ завоевание насъ вами, нѣмцами, которые дѣйствовали в ъ пронтломъ вѣкѣ в ъ Россіп совершенно такъ же, какъ вы дѣйствуете теперь в ъ Кіао-Чао и в ъ Африкѣ. Насъ спасли
императора, Павелъ I, императора, Николай,
славянофилы и покойный Государь. Одни изъ
нихъ сознательно, другіе безеознательно,
одни убѣжденнымъ словомъ, другіе деспотизмом!,, вызывавшимъ отвраіценіе в ъ обіцествѣ, удерживали насъ в ъ ряду восточных!,
демократій, поддерживая statum quo до т ѣ х ъ
поръ, пока русское національное творчество

не создаст!» для ноет» нпцюналвныхъ учрежден ій, пока кончится процесъ насильственного переодѣванія 130-милліоннаго народа въ не имъ и не для него сшитое платье
западныхъ конституцій.
— Несомненно, что мнѣ лично, какъ и
большинству русскихъ независимых!» людей,
было бы выгоднѣе и пріятнѣе быть депутатами и министрами конституционной монархии, чѣмъ людьми не у дѣлъ, безъ власти
проводить въ жизнь свои идеи. Но что бы
мы могли дать мужику взамѣнъ его целостного міропониманія? Соціализмъ? Анархію?
Если мы честно посмотримъ внутрь себя, мы
у видима», чтоза политической свободой кроется разрутеніе свободы нравственной, кроется
ограбленіе бедныхъ богатыми, кроется торжество техники и уничтоженіе природы.
— Но ведь и въ вашей Московіи были земскіе соборы.
— Да они есть и теперь, только созываются
для обсуждения отдельных!» вопросов!», подъ
именем!» сведущих!» людей. Я совсѣмъ не
защитпикъ бюрократического правленія. Да
теперь и нельзя управлять бюрократическими вдохновеніями, высасывая реформы изъ
пальца. Теперь по каждому вопросу необходимо мнѣніе спеціалистовъ и лицъ заинтересованных!». А ото и есть частичный зем-

скій соборъ, правда, безъ его торжественной
красоты и внушительности, но за то съ более серьезными практическими результатами... Если бы даже Государь и пожелалъ созвать земскій соборъ, то соборъ этотъ, по
Д у х у русского народа, можетъ давать только
советы верховной власти, а отнюдь не приказанія, въ чемъ и есть его отличіе отъ парламента.
— Теперь я знаю, что вы такое. Вы—крайній націоналистъ, руссификаторъ, вы—противник!» европейской культуры.
— Культуры—нѣтъ, техники—да и больше
всего противнике политической лжи и трусости, которая низвела европейцев!» до рабства передъ ростовщиками с ъ одной стороны
и Равашолями съ другой. Я одинаково врагъ
Ницше и непротивленія злу. Я защитник!»
космоса, лада, в ъ его греческомъ и его китайском!» смысле. Просвещайся, сколько хочешь,
мысли, что хочешь, но не ставь свое «я» выше
тысячелетняго опыта исторіи и не ставь свой
мозгъ выше соборнаго мозга и выше соборнаго чувства человечества. Не ставь Европу
выше міра, человека—выше Бога.
— Но вы, какъ защитникъ абсолютной
монархіи, ставите же одного человека выше
в с е х ъ другихъ и говорите: «regis voluntas
supreme lex esto».

— Да, но я беру абсолютнаго монарха в ъ
связи с ъ его религіей. Безъ религіи онъ будетъ только императоромъ, т.-е. начальникомъ арміи, какъ Александръ Македонскій
или Наполеонъ. ІІодъ сѣныо церкви, подъ
дѣйствіемъ религіи онъ будетъ царемъ, т.-е.
существомъ в ъ нравственномъ смыслѣ неизмѣримо болѣе высокими, чѣмъ императора..
— Это различіе, сколько я знаю, не вошло
ни в ъ одинъ учебникъ государственнаго
права.
— Но это различіе есть основное положеніе государственнаго права Востока, котораго
в ъ Европѣ, къ сожалѣнію, еще не изучаютъ.
Возьмите любой народъ, не потерявшій еще
связи съ Богомъ,— возьмите турка, араба,
индуса, китайца, русскаго. У каждаго изъ
нихъ есть представленіе о верховномъ отцѣ—
царѣ, черезъ котораго Божество выражаетъ
свою волю народу. Въ царѣ, какъ таковомъ,
стираются его человѣческія слабости, его
личные вкусьг и стремленія. Объ немъ молятся, не ему, а объ немъ. Онъ не идолъ, но
драгоцѣннѣйшее существо для народа, не
только defensor fidei, но и defensor populi. Каждый по своему думаетъ: «Господи (Аллахъ,
Брама, Вишну, Шива, Небо), просвѣти его
душу, очисти его, укрѣпи его руку». У него
есть все, ему нечего больше желать. Но на

немч. лежитъ страшная тяжесть власти. И
вотъ онъ, немощный смертный, стоитъ одинъ
предъ своей совѣстыо и своимъ богомъ, и
путемъ невидимыхъ токовъ льется къ нему
любовь подданныхъ и сходитъ на него благодать. Развѣ в ъ этомъ нѣтъ тайны? И развѣ
самодержавіе Востока не сдѣлало народами
больше добра, чѣмъ зла? Ибо только восточные самодержцы сохранили отъ расхищенія
народную душу и не позволили угаснуть
свѣту. Сравните средняго богдыхана с ъ королемт. бельгійскимъ и скажите мнѣ, что
создало хорошаго конституціонное право съ
неотвѣтственнымъ ни передъ народомъ, ни
передъ Богомъ королемъ? Оно превратило
его в ъ раба банкировъ, в ъ главнаго статиста историческихъ процессій.
— Вы думаете, что психологія восточныхъ
монарховъ другая, чѣмъ государей Европы?
— Внѣ всякаго сомнѣнія...
III
О божественности и народности еамодержавія
Я не продолжаю передавать наши споры
съ нѣмецкимъ учеными по поводу особенностей нашей политической жизни, потому
что мой противники были слишкомъ слабъ

в ъ восточной политикѣ и діалектическая побѣда надъ нимъ ничего не прибавила бы новаго къ тому, что уже извѣстно каждому изъ
моихъ читателей. В ъ вопросѣ о пригодности
той или другой политической идеи для Россия моимъ оппонентомъ были мои юношескія стремленія, мои надежды, мои мечты,
все лучшее и свѣтлое, къ чему стремится
свободолюбивая юность и что надо пережить,
переработать, побороть, чтобы возвыситься
до пониманія русских!, народныхъ потребностей и средствъ къ ихъ удовлетворенно.
Отнынѣ моимъ оппонентомъ буду я самъ,
такъ какъ я не хочу никого обманывать, а
хочу показать, какъ слагалось во мнѣ самомъ
то рѣшеніе, что спасеніе Россіи какъ политическаго цѣлаго лежитъ в ъ самодержавной
власти государя, а не в ъ парламентском!,
народоправствѣ. Но во всякомъ случаѣ мои
разговоры с ъ нѣмцемъ, которые я записал!,
со стенографической точностью, нужны были
какъ выясненіе основного принципа русской
государственной жизни. Россія — свободная
демократія с ъ свободным!, царемъ во главѣ,
ответственным!, лишь передъ Богомъ и совѣстыо. Эта совѣсть диктуетъ ему законы на
благо всего народа, а не отдѣльныхъ его
группъ, сословій и классов!,, и у него не
можетъ быть потребности нарушать законъ,

развѣ законъ этотъ вошелъ в ъ столкновеніе с ъ жизныо и осужденъ на измѣненіе или
уничтоженіе.
Поэтому каждая классовая или сословная привилегія подрываетъ самодержавную
власть. Поэтому императоръ Павелъ былъ
совершенно нравъ, говоря: «У меня дворянинъ только тотъ, с ъ кѣмъ я говорю и пока я
съ нимъ говорю». Вотъ почему Екатерина II
помѣстила в ъ первую дворянскую книгу лицъ,
которымъ дворянство было пожаловано государемъ, а в ъ послѣдшою—старинные дворянскіе роды, которые могли доказать свое
существованіе за сто лѣтъ до составленія
книгъ, благородное же начало коихъ было
покрыто неизвѣстностыо. «Дѣйствительное
дворянство, говорила она, не иные суть роды,
какъ тѣ, кои отъ Насъ самихъ и другихъ
коронованныхъ главъ в ъ дворянское достоинство дипломами, гербомъ и печатью пожалованы. Но дабы и тѣмъ родамъ оказать
справедливость, кои доказательство имѣютъ
на дѣйствительное дворянство до ста лѣтъ,
то дозволяемъ и сіи роды вносить в ъ сію
первую часть». И только самодержецъ могъ
освободить рабовъ, вопреки желанію большинства господствующего сословія, потому
что послѣ освобожденія дворянства отъ крѣпостного тягла государству 18-го февраля

1762 г. крѣпостное тягло крестьянъ было несправедливымъ обогащеніемъ одного класса
на счетъ другого и наносило умаленіе самодержавію, превращая демократическую страну в ъ феодальную.
Формула, что царь есть первый слуга своего народа, которую любилъ подчеркивать
Петръ и которая такъ велика в ъ сравненіи
с ъ фразою Людовика XIV, что онъ первый
дворянинъ Франціи,—эту формулу московскіе цари не повторяли потому только, что
она была всѣмъ извѣстна и всѣмъ понятна
иослѣ 1612 года. A ранѣе того Иванъ Грозный, до сихъ поръ любимый народомъ, боровшійся съ олигархіей такими средствами,
•который возмущаютъ насъ до глубины души
и которыя, отвративъ навсегда душу талантливаго любителя старой Россіи Алексѣя Толстого отъ Москвы, обратили его къКіеву и Новгороду,—Иванъ Грозный в ъ то же время выслалтэ князя Микулинскаго съ Двины и отдалъ уиравленіе Двинской землей выборнымъ
холмогорскимъ головамъ Филиппу Родіонову
да Фофану Макарову. И тотъ же Грозный
обращался къ Вассіану Топоркову, монаху
Волоколамскаго монастыря, с ъ вопросомъ:
«Какъ я долженъ править государствомъ?»
— Если хочешь быть самодержцемъ,—отвѣчалъ ему монахъ,—не держи при себѣ ни

одного совѣтника, который былъ бы умнѣе
тебя; держись правила: ты долженъ учить, а
не учиться, повелѣвать, а не повиноваться,
тогда будешь твердъ на царствѣ и страшенъ
боярамтэ».
Для волоколамскаго старца самъ Грозный
былъ слишкомъ либераленъ. Старецъ хотѣлъ бы, чтобы царь былъ безсознателыіымъ
медіумомъ между Богомъ и народомъ, медіумомъ, который дѣйствуетъ в ъ прямомъ
смыслѣ такъ, какъ Богъ ему положить на
душу. Но для чего это нужно было старцу?
Чтобы царь былъ страшенъ боярамъ, что
бы онъ не позволялъ имъ расхищать власть
и давить народъ.
Вспомнимъ при этомъ Конфуціевы правила:
«Руководя народомъ, ведите себя съ тою же
почтительной осмотрительностью, съ какою
вы совершали бы великое жертвогіриношеніе. Когда сумѣлъ быть почтительнымъ сыномъ, тогда можешь сдѣлаться отцомъ. Когда
сумѣлъ быть чиновникомъ, тогда можешь
быть государемъ. Когда сумѣлъ служить людямъ, то можешь и повелѣвать людьми. Если
государь даетъ наставлеиіе народу своимъ
собствегінымъдобродѣтельнымъповеденіемъ,
если путемъ соблюденія предуставленной
гармоніи управляетъ народомъ, то этотъ послѣдній питаетъ наилучшія чувства къ госу-

дарю, — нагіротивъ отвращается отъ него,
когда получаетъ с ъ его стороны одни формальный распоряженія и наказанія. Если
народъ пользуется отъ государя отеческою
любовью, искренностью, уваженіемъ, то и
самъ любитъ его, гіривязанъ къ нему, иослушенъ его волѣ... Низшіе, служа высшимъ, слѣдуютъ не приказаніямъ, a поведенію ихъ,—
если высшіе любятъ что-нибудь, то и народъ
начинаетъ любить то же; поэтому высшіе
должны быть очень осторожны в ъ направленіи на что-либо своей любви или ненависти.
Зачѣмъ вамъ, правителямъ народа, употреблять наказанія? Любите добродѣтель, и народъ будетъ добродѣтеленъ: ваше добродѣтельиое поведеніе уподобляется вѣтру, передъ которымъ, какъ трава, преклоняется
народъ. Возвышайте людей добродѣтельныхъ,
удаляйте людей исиорченныхъ, и народъ будетъ вамъ повиноваться,—въ противномъ
случаѣ возненавидитъ васъ. Ваши подданные
не будутъ ворами, если вы не присвоиваете
имущества другихъ, хотя бы и вознаграждали послѣднихъ за оное. Правитель народа
долженъ благодѣтельствовать безъ расточительности, облагать народъ повинностями,
не возбуждая ропота; удовлетворять своимъ
желаніямъ, не впадая в ъ алчность; сознавать

свое достоинство и не быть гордым ь, сохранять величіе и не быть надменнымъ».
Если, такимъ образомъ, самодсржавіе есть
произведеніе подчиняющей себя Богу всенародной, не классовой или депутатской воли;
если оно в ъ основѣ своей демократично,—то
всякая попытка ограничить его будетъ попыткой ограниченія демократіи. Но это не
значитъ, чтобы восточное сомодержавіе было
врагомъ свободы духа, свободы слова, свободы личности и врагомъ мѣстнаго самоуправленія. Напротивъ, чѣмъ болѣе развито
мѣстное самоуправленіе, тѣмъ ближе самодержавная власть къ народу, ибо при развитомъ мѣстномъ самоуправления самодержавная власть проводится в ъ народъ не посредствующими третьими лицами, воеводами,
думцами, дьяками и подъячими, a тѣми же
представителями народа, его излюбленными
головами, которые видятъ в ъ полнотѣ царской власти полноту народныхъ правъ, народной воли и народной чести. Вотъ почему
могучій идеологъ русскаго самодержавія
Иванъ Грозный былъ в ъ то же время п
однимъ изъ возстановителей земскаго самоуправленія.
Для того чтобы быть близкой народу и дѣйствовать на народъ, самодержавная власть
должна имѣть постоянное общеніе съ нароОПЫТЫ РУССКОЙ м ы с л и .

4

домъ, иначе самодержцами станутъ посредствующія звенья и царь будетъ царствовать, но не управлять.
Извѣстная жалоба императора Николая I,
что Россіею управляютъ 40,000 столоначальниковъ, такт. и осталась жалобой и еще не
много сдѣлано для освобождения самодержавія отъ нѣмецкой бюрократической системы. Государь не слышитъ живого голоса
народнаго, онъ читаетъ просьбы, доносимыя
ему сановниками, но и сановники эти не
всегда имѣютъ возможность ознакомиться
с ъ истинными нуждами населенія. Да и самая увѣренность, что царь выслушаетъ челобитье, что царь знаетъ нужду своихъ сиротъ, уже облегчитъ горе этихъ сиротъ, ибо
участіе часто дороже помощи. Тѣмъ и дорого было русскому народу московское самодержавіе, что царь былъ близокъ, вотъ тутъ,
на Красномгь крыльцѣ, въ Успенскомъ соборѣ, на Государевомъ верху, въ думѣ, на
ІІечатномъ дворѣ, въ монастыряхъ, вездѣ,
гдѣ сосредоточиваются самые крупные и дорогіе интересы его народа.
У русскаго народа есть одно право, которое не нарушает!. полноты самодержавной
власти, право бить челомъ или, какъ говорятъ китайцы, право поклониться престолу.
Но для осуществленія этого права у насъ

нѣтъ закониаго пути. Въ этомъ мы отстали
даже отъ корейцевъ. Вы видите в ъ Сеулѣ
толпу народа, живущую на улицѣ у дворца.
Это челобитчики. Они ждутъ, когда король
ихъ выслушаетъ. Они живутъ иногда по недѣлямъ на улицѣ, подъ дождемъ и снѣгомъ.
Они правятъ челобитье, которое, по восточной государственной философіи, есть естественное и неотчуждаемое отъ подданыхъ
право.
Канцелярія по принятію прошеній, на монаршее имя приносимых!., есть истинно русское учрежденіе, но она есть учрежденіе, гдѣ
между государевыми сиротой и чиновником!,
стоитъ бумага, а между государемъ и докладчикомъ другая бумага, представляющая экстракт!. изъ первой.
Бумага... Да вѣдь надо быть талантливыми
писателемъ,чтобы въ бумагѣ выразить жизнь.
Вѣдь надо умѣть выражать душу, а это умѣнье
называется литературными талантомъ. А за
неумѣньемъ писать стираются самыя нужныя, самыя драгоцѣиныя черты жизни, которую давитъ неправда, которую калѣчитъ
негодный или устарѣлый законъ. Только живое слово можетъ передать страдапія живой души.
Для полноты самодержавія необходимо
в к л ю ч е н і е з е м с к и х ъ людей в ъ Г о с у д а 4*

р е в у думу, дабы они самому Государю, в ъ
присутствіи его слугъ и совѣтниковъ, могли
бить челомъ о своихъ нуждахъ.
Для этого у насъ есть уже прецедентъ, учрежденный государемъ. Это—Комитетъ Сибирской дороги, находящихся подъ его личнымъ
предсѣдательствомъ. Въ Комитете присутотвуютъ не только министры, но и сведущіе люди. По крайней мере ст. 2-я УчреждеІ І І Я Комитета Сибирской ж. д. говорить: «Председателю Комитета предоставляется приглашать в ъ Присутствіе Комитета в с е х ъ т е х ъ
лицъ, участіе коихъ в ъ разсмотреніи делъ
будетъ признано полезнымъ». И то, что оказалось мерой столь мудрой, столь практичной, столь полезной для Сибири — сотрудничество местныхъ работниковъ, царскихъ
ближнихъ людей и Государя на пользу Сибири, то наверное окажется мерой спасительной и для залеченія общественныхъ
ранъ самой Россіи, и для уничтоженія того
шатанія мысли, которая отшатывается отъ
драгоценнейшаго дара русской исторіи ради
давно потерявшихч» реальную ценность фантомов!» Запада.
Царь в ъ думе—это все равно, что англійскій король в ъ тайномъ совет!;. Если, по мнеІіію многихъ лучшихъ русскихъ мыслителей,
необходимы в ы б о р н ы е о т ъ в с я к а г о ч и н у

людей при о б с у ж д е н і и з а к о н о в ! » в ъ Гос у д а р с т в е н н о м ! , С о в е т е , то необходимо
создать заседанія совета министровъ подъ
председательствомъ государя, с ъ участіемъ
земскихъ людей, н а з н а ч е н ы ы х ъ н а т о г о с у д а р е м ъ . ч е м ъ ближе будетъ верховная
власть къ практической работе государственной машины, темъ скорее пойдетъ эта машина, темъ лучше будетъ удовлетворять она
народнымъ нуждамъ.
То, что складывается в ъ моихъ мысллхъ
по поводу единенія царя и народа и что, я
верю, раздѣляютъ со мной многіе и многіе
русскіе люди, не есть земскій соборъ — не
есть обращеніе царя къ земле. Многимъ известно, какъ в ъ начале прошлаго царствсванія хотели собрать земскій соборъ в ъ Москве и покойному Ѳ. JI. Барыкову, бывшему
тогда начальником!, земскаго отдела, поручено было узнать, сколько человекъ можетъ
поместиться в ъ московскомъ экзерциргаузе.
Оказалось, что не могло бы поместиться и
четверти выборныхъ людей, и потому мысль
о созыве ихъ была оставлена. Но и в ъ самой
древней Россіи не в с е были довольны соборами, несмотря на то, что с ъ 1548 года
по день кончины Алексея Михаиловича на
Москве было созвано до 17 соборовъ. ПатріархъНиконъ такъ говорилъ о соборе 1G48 г.:

«И то всѣмъ видимо, что соборъ былъ не по
волѣ, боязни ради междоусобія отъ в с ѣ х ъ
черныхъ людей, а не истинныя ради правды». Ибо в ъ сущности, созывая соборъ, царь
говоршгь землѣ: «Помогите, братцы, воевать
с ъ Турціей или сдѣлать то или другое государственное дѣло».
Нынѣ вопросъ не в ъ томъ, могутъ ли служилые люди воевать с ъ Китаемъ или Германіей или не могутъ, a дѣло в ъ томъ, что для
оживленія русской общественной и государственной жизни, для исправленія машины,
которую всѣ бранятъ и относительно которой сами государственные люди говорятъ:
«Помилуйте, у насъ все сгнило, все надо перестраивать», — у наст, есть старое русское
національное средство, сотрудничество царя
с ъ народомъ, перенесете на выборныхъ и
назначенныхъ не изъ чиновныхъ, а изъ земскихъ лицъ т о г о б р е м е н и е д и н о л и ч н о й
р а б о т ы (не в л а с т и , а р а б о т ы ) , п о д ъ которою и з н ы в а е т ъ г о с у д а р ь к а к ъ челов ѣ к ъ , просвѣтленный таинствомъ мѵропомазанія, но все-таки человѣкъ. Западный
строй освободить конституціоннаго монарха
отъ работы и отъ отвѣтственности какъ передъ Богомъ, такъ и иередъ народомъ. І-Іашъ
строй, гюслѣ превраш,енія царства в ъ Импе-

рію, сдѣлалъ изъ верховной власти мученичество, подвигъ.
Когда министра. выходитъ изъ кабинета
государя с г ь кипой бумагъ, на которыхъ написано «согласенъ», онъ выходитъ самодержцемъ. Онъ знаетъ, что в ъ разныя стороны потекутъ волны его воли, что бытъ
цѣлыха. состояній измѣнится, что имущество
однихъ перейдетъ въ руки другихъ, что
полки пойдутъ в ъ негіріятельскую землю,
что пушки будутъ стрѣлять, что будутъ пролиты слезы отчаянія однихъ и слезы радости другихъ. Но, выходя изъ этого кабинета,
министръ оставилъ тамъ что - то огромное,
тяжкое, страшное. Онъ оставилъ тамъ отвѣтственность за всѣ тѣ потоки воли, которые
потекутъ ручьями по огромной имперіи. Отвѣтственность осталась на томгь, кого народъ
сдѣлала. своею совѣстыо.
Царь воленъ в ъ моей жизни и в ъ моемъ
имуществѣ. Но ему нѣтъ радости, если череза. силу приводятъ в ъ исполненіе его волю,
кое-какъ, формальныма. образомъ, когда извращаются его желанія и намѣренія. Въ дневникѣ Юста Юля читаема, подъ 1 6 - м ъ іюля
1710 года: «Изъ-подъ Выборга получено извѣстіе, что русскіе с ъ перваго же дня, какъ
пришлось обстрѣливать городъ, открыли в ъ
его валу такую широкую брешь, что в ъ нее

моги бы пройти батальонъ в ъ боевомъ порядкѣ. Лицами, завѣдывающимъ осадою, успѣхъ
ототъ достался легко, такъ какъ передъ своими отъѣздомъ изъ-подъ Выборга царь, осмогрѣвъ в ъ два иріема во время пріостановокъ
военныхъ дѣйствій все в ъ траншеяхъ, каждого научили, какъ ему взяться за дѣло генера л ъ-а д мира л а, инженеровъ, артилерійСКЙХЪ офицеровъ: ибо онъ весьма прозорливъ, отлично все знаетъ и имѣетъ вѣрный
взглядъ на все. Нѣтъ сомнѣнія, что безъ его
указаній все было бы сдѣлано навыворотъ
«Вообще всякая мѣра военная или гражданская должна быть обсуждена царемъ. Онъ и
сами ото видитъ и прекрасно сознаетъ. Нередко, когда, в ъ довѣрителыіыхъ бесѣдахъ
между мною и имъ,рѣчь заходила о счастіи
и подвигахъ великихъ государей, царь отдавали справедливость многими правителями
и государями, в ъ особенности королю французскому (Людовику XIV), говоря, что они заслуживаютъ величайшей славы и что в ъ виду
ихъ великихъ дѣяній отнять ее унихъ нельзя
НО,—прибавляли о н ъ , - б о л ь ш а я часть этихъ
государей, в ъ томъ числѣ и французскій король, обязаны своими успѣхами многими разумными и смышлеными людямъ, состоявшими у нихъ на службѣ. Совѣтами такихъ
людей они могли пользоваться во всѣхъ даже

наиважнѣйшихъ государственныхъ вопросахъ; между тѣмъ какъ онъ — царь — съ
самаго вступленія своего на ирестолъ в ъ
важныхъ дѣлахъ почти что не имѣетъ помощниковъ, вслѣдствіе чего поневолѣ завѣдуетъ всѣмъ сами. Ему-де приходится обращать скотовъ в ъ людей (скотами царь называетъ природныхъ своихъ подданныхъ) и
предводительствовать ими в ъ войнѣ с ъ одними изъ могущественнѣйшихъ,мудрѣйшихъ
и воинственнѣйшихъ народовъ в ъ мірѣ. Въ
сущности это справедливо, и остается только
удивляться съ. одной стороны уму этого человѣка, правящего всѣмъ самолично, съ другой—природными его силами, благодаря которыми онъ безъ утомленія выноситъ всѣ
заботы и труды, выпадающіе на его долю».
Съ т ѣ х ъ поръ прошло много лѣтъ, и государями россійскимъ не надо уже самими
осматривать укрѣпленія, строить флоты, ковать, чертить, предводительствовать на полѣ
сраженія. Ихъ воинская честь в ъ вѣрныхъ рукахъ, за нихъ умретъ, какъ одинъ человѣкъ,
милліонная русская армія. Но, сдѣлавшись
ратными людьми, служа в ъ войскѣ, ставъ болѣе императорами, чѣмъ царями, государи
наши правили народом!» не совмѣстною с ъ
земскими людьми службою, какъ цари московскіе, a повелѣніями и указами, выработка

которых!» была совершенно иеизвѣстна народу. Между тѣмъ духъ русской арміи совсѣмъ не пріобрѣтенъ откуда-то извнѣ, изъ
какихъ-то сиеціально воениыхъисточниковъ,
ибо русская армія есть только вооруженные
мужики. И если они с ъ оружіемъ в ъ рукахъ
являются оберегателями государевой чести,
то это потому, что они блюдутъ государеву
честь в ъ сердцѣ своемъ и до прихода на
службу. Вотъ почему во всякомъ трудномъ
дѣлѣ, когда с ъ престола раздастся голосъ,
русскій народъ сумѣетъ не только исполнить
волю монарха, но и сдѣлать больше, чѣмъ
сколько съ него спрашиваютъ. Когда государственная власть обращалась къ вольнымъ
русскимъ людямъ, они всегда оказывались
на высотѣ своей задачи. И.О. Аксаковъ вовружалъ для военнаго министра дружины в ъ
турецкую войну. Графъ Строгановъ сказалъ
мужественное слово в ъ знаменитомъ засѣданіи въначалѣ прошлого царствованія, когда
рѣшался вопросъ, быть или не быть такъ
называемой конституціи гр. Лорисъ-Меликова. Катковъ недаромъ получилъ чинъ тайного совѣтника. А вольные участники безчисленныхъ комиссій во в с ѣ х ъ вѣдомствахъ—
развѣ они не суть помощники правительства
в ъ государевомъ дѣлѣ. Надо только узаконить эти опыты сотрудничества правитель-

ства съ народомъ, вдохнуть широкую идею
в ъ отрывочный мѣропріятія, ибо не отдѣльными мѣропріятіями, а государственными
идеями оживляется общество.
Возьмите указы прошлаго вѣка, я уже не
говорю о московскихъ. Въ каждомъ есть государственная философія, государственная
идеологія. Правительство считало нужнымъ
сообщить народу свои идеи насчетъ главнѣйшихъ явленій государственной и общественной жизни. Даже в ъ самомъ Сводѣ законовъ,въего рубленыхъстатьяхъ сохранились
отрывки государственной философіи. Теперь
же законодательная дѣятельность имѣетъ
видъ какой-то посторонней работы. Общество
ждетъ большой, коренной, основной реформы,
ждетъ новаго духа для оживленія жизни, а
ему даютъ детальныя новеллы в ъ старые,
окаменѣвшіе законы. И оно невольно думаетъ: «Ахъ, это все не то».
А между тѣмъ, не видя принциповъ сверху,
созидаются принципы снизу, и принципы эти
требуютъ разрушенія вѣры в ъ нашъ историческій строй, а безъ вѣры и самому строю
грозить разрушеніе. Чиновники не вѣрятъ в ъ
то, что они пишутъ. Жизнь идетъ сама по
себѣ, а государственная работа сама по себѣ,
сосредоточиваясь вовходящихъ и соотвѣтствующихъ имъ исходящихъ. А точка при-

ложенія бумаги къ жизни дѣлается все неопредѣленнѣе и неопредѣленнѣе.
А в ъ то же время у насъ есть необъятная чудесная сила, которая на нротяженіи
пяти вѣковъ нашей исторіи спасала Россію
в ъ самые критическіе моменты нашей государственной жизни, и оту силу, которая способна воскрешать мертвыхъ, многіе изъ насъ
х о т я т ъ разбить на куски и уничтожить ради
созданія политической свободы нѣмыхъ русскихъ людей и громко кричащихъ инородцевъ. Гдѣ же тутъ правда?
IV
0 чиновничеетвѣ и зѳметвѣ
Подобно тому, какъ русскій государственный строй покоится на чуждомъ Западу принципѣ самодержавія,такъ непримѣнимы у насъ
и западный общественныя раздѣленія. Въ
Россіи, какъ и в ъ Китаѣ, есть только два
класса лицъ, служащія и неслужащія. Въ
Китаѣ, для того чтобы служить, надо выдержать два экзамена; ихъ надо выдержать и в ъ
Россіи, с ъ тѣмъ только исключеніемъ, что
дѣти наслѣдственнаго служила го сословія могутъ служить и безъ экзамена. Такъ, бывгній
министръ иностранныхъ дѣлъ гр. М. Н. Му-

равьевъ прошелъ только курсъ полтавской
гимназіи, а в ъ старину русскіе сановники
хвалились тѣмъ, что были домашняго образованія. Но сама жизнь заставляешь отдавать
на службѣ предпочтеніе тѣмъ, кто выдержалъ
два экзамена, такъ что в ъ недалекомъ будухцемъ китайскій принципъ д в у х ъ экзаменовъ будетъ проведенъ у насъ вполнѣ.
Какими бы людьми государство ни пользовалось для своихъ нуждъ и цѣлей, оно включаетъ ихъ в ъ чинъ, в ъ особое служилое и
поэтому господствующее сословіе. Другими
словами, государство раздѣляетъ своихъ подданныхъ на два класса: на участвующихъ
в ъ политической жизни страны и на неучаствующихъ. Нарушеніемъ этого принципа было крѣпостное право, мѣра временная, обусловленная смутнымъ временемъ, соотвѣтствующая полному закрѣпощенію служилаго
сословія государственной службѣ.
Если бы мы не были ослѣплены западными
формами жизни, то исконное восточное начало демократіи съ всесословными чиновниками спасло бы насъ отъ самодержавной буржуазіи и рабочего вопроса, ибо наша политическая жизнь являлась для русского человѣка не заманчивымъ правомъ, а тяжелой обязанностью и на политическую роль не только
не напрашивались,—отъ неябѣжали, не по не-

достатку государственного сознанія, а потому,
что государственная служба давала больше
тяготъ и страданій, чѣмъ наградъ и отличій.
Героизмъ чиновничества до - петровскаго
времени объясняется тяжестью условій, в ъ
которыя оно было поставлено. Это были начальники, которые стояли на передовомъ посту, а за воровство ихъ карали такъ, что
современные разбойники почувствовали бы
холодъ в ъ спинѣ, читая, какъ расправлялась
Москва съ своими недостойными служилыми
людьми.
Вмѣстѣ с ъ раскрѣпощеніемъ дворянства
при Петрѣ III и крестьянства при Александре И шло раскрепощеніе чиновничества, которое создавало себе наиболее выгодное и
привилегированное положеніе, пока не оказалось сословіемъ наивысшимъ, автономнымъ
и самодержавнымъ. Попытка призвать земскія силы къ местному управленію в ъ царствованіе Александра II была очень незначительна по объему сравнительно съ организацией земскихъ учрежденій в ъ XVI и начале XVII века. Тогда земскимъ властямъ
білли подведомственны не только экономическія дела, но и финансовый, судебный, полицейскія. Царь считалъ ихъ обязанностью
«управу межъ крестьянъ чинити, всякіе наши доходы собирати и къ намъ на срокъ

привозити». Земскія власти могли решать
дела даже о холопстве и судить преступивши, влекущія смертную казнь. Въ XVII вѣкѣ
губные старосты становятся товарищами
воеводъ, и власть ихъ, какъ теперь в ъ Корее, распространяется на в с е отрасли управленія и суда, а в ъ отсутствіе воеводъ на
нихъ переходили обязанности последних!,.
А какъ бы завопили теперь наши консерваторы, если бы по старине председатель земской управы былъ сдѣланъ ex officio вицегубернаторомъ и в ъ отсутствіе губернатора
управлялъ бы губерніею. Вгірочемъ даже в ъ
Индіи при каждомъ губернаторе есть совѣтъ
изъ выборныхъ людей, в ъ которомъ з а с е дают!, и туземцы.
Но если московское правительство умело
жаловать, оно умело и наказывать безъ сентиментальности. За преступленіе по службе
земскихъ властей казнили смертью. «А учнутъ т е выборные старосты и целовальники
судити не прямо и другу в ъ суде учнутъ наровити, а недругу мстити и посулы и поминки имати и нашего царскаго и земскаго
дела по нашему крестному цѣлованыо не
учнутъ беречи и правити по нашему уложеныо, и учинится каково лихо ихъ хитростью или небреженьемъ, а доведутъ на нихъ
и уличатъ ихъ в ъ томъ, — и т ѣ х ъ судей и

цѣловальниковъ казнити смертною казнью
безъ отпросу; и животы ихъ и статки взяти
да роздати исцемъ, а досталь тѣмъ людемъ,
кто на нихъ доведетъ».
По странной повторяемости исторіи, наше
земское дѣло страдаетъ теперь тѣмъ же, чѣмъ
страдало оно и во второй половинѣ XVII вѣка,
т.-е. отсугствіемъ прочно организованнаго
контроля со стороны избирателей и правительства. И вмѣсто того, чтобы улучшать,
оберегать и расширять земское самоуправленіе, какъ оберегали и расширяли его преемники Грознаго, у насъ думаютъ примѣнить
къ нему мѣру Петра Великаго, который, стремясь сдѣлать изъ Россіи полицейское государство по нѣмецкому образцу, уничтожилъ
10-го марта 1702 года древне-русскія земскія
и губныя учрежценія.
Вы помните, конечно, изъ исторіи русской
литературы о двоевѣріи,о смѣси язычества с ъ
христіанствомъ, в ъ которую вѣровалъ русскій народъ долгое время спустя послѣ крещенія, да в ъ которую кое-гдѣ вѣруютъ и по
сю пору. Вотъ такое же двоевѣріе царитъ и
в ъ нашей государственной жизни, в ъ которой западныя учрежденія до сихъ порт* я в ляются Тришкинымъ кафтаномъ. В ъ Московской Руси царь былъ естественнымъ попечителемъ земства, онъ охранилъ его отъ

чиновничества. У насъ земство было вызвано къ жизни какъ выборное учрежденіе, которое должно было служить матеріаломъ для выборовъ в ъ парламентъ, и самодержавное чиновничество смотрѣло скрестя
руки на груди, с ъ сардонической усмѣшкой,
какъ компрометировали себя «излюбленныя
головы», ибо всякая ошибка земцевъ была
успѣхомъ полицейскаго государства с ъ самодержавнымъ чиновничествомъ во главѣ.
Намъ говорили сначала, что коронный судъ
долженъ быть проводникомъ гуманности, а
потомъ, что судъ долженъ поддерживать царскую власть, какъ будто власть эта не жив е т ъ в ъ сознаніи каждаго русскаго человѣка,
тогда какъ земскій судъ всегда былъ строже
суда короннаго и на Москвѣ государь, убѣдившись в ъ неправо судіи своихъ органовъ,
долженъ былъ передать татиныя и разбойный дѣла губнымъ старостамъ, да и в ъ наше
время увеличеніе наказанія за конокрадство
былосдѣлано подъдавленіемъ народнагомнѣнія, выразившагося в ъ ужасныхъ самосудах!*
надъ конокрадами. Въ интересной, хотя и
юношеской книгѣ П. П. Шиловскаго «Судебные очерки» вы найдете правдивое и поучительное изображеніе англійскаго земскаго
суда по сравненію сънашимъ судомъ.Тамъ
судья есть самодержавный каратель. У насъ
ОПЫТЫ РУССКОЙ м ы с л и .

5

онъ—чиновники, в ъ юности проводящій в ъ
жизнь западны я теоріи, а в ъ старости провод я щій жизнь за винтомъ, старающійся прикрыться бумажною хитростью отъ бумажной
справедливости палаты и сената.
Возьмите нашу промышленность. IIa Moсквѣ она была тоже призываема къ политической жизни и тоже просила' о покровительствѣ. Помнится, московекіе купцы просили объ уничтоженіи торговыхъ привилегій
англичанъ такими словами: «англичане—люди сильные и намъ с ъ ними вмѣстѣ не мочно».
Правда, царь уничтожилъ англійскія привиллегіи, придравшись къ убіенію до смерти короля Карлуса, но тогда торговые люди постоянно служили государству целовальниками, возили къ Москвѣ подати, держали
на откупу косвенные налоги. Теперь русскіе
именитые промышленники сдѣлались чиновниками, которыхъ правительство должно поддерживать, но которые никакой службы не
несутъ, а главное не несутъ и никакой отвѣтственности. Былъ ли случай, чтобы недобросовѣстнаго желѣзнодорожнаго подрядчика казнили смертью, а животы его роздали
истцамъ?Напротивъ,ихъ жалуютъ въ коммерции- и мануфактуръ-совѣтники. Между тѣмъ
если промышленность не служитъ государству, она не имѣетъ права и на покрови-

тельство государства, а должна, какъ каждый
земскій, не-чиновный человѣкъ, бороться за
существованіе собственными силами. «Но у
насъ пошлина на сырые матеріалы, на машины». Но у насъ пошлина и на иностранные товары. И между тѣмъ какъ наши промышленники строятъ себѣ виллы и дворцы
на счетъ голодающаго народа, подъ бокомъ,
в ъ Турціи и в ъ Норвегіи, нѣтъ русскаго керосина, русского сахара, русскихъ ситцевъ.
И вотъ начинаются совершенно нелѣпые
с ъ русской точки зрѣнія разговоры о русской буржуазіи, о русскомъ пролетаріатѣ,
объ организаціи арміи рабочихъ, разговоры
столь нелѣпые, что даже проф. Исаевъ устыдился и сталъ доказывать, что не всѣмъ
народами обязательны западныя стадіи экономического развитія. Развѣ наше теперешнее отношеніе къ государственному хозяйству Запада не похоже на отношеиіе Петра
къ западными титулами, когда онъ Меишикова сдѣлалъ и генераломъ, и поручикомъ,
и дукой, и графомъ. Все западное не переварено, не понято, не соподчинено, но все
привлекательно, потому что оно не наше.
: Для того чтобы ясно видѣть разрушеніе
нравственных!» и экономическихъ устоевъ
при столкновении Запада съ Востокомъ, надо
пожить в ъ Индіи, которой Запади даетъ не5*

подкупныхъ судей, образованныхъ чиновниковъ, энсргичныхъ администраторов'!., такой псрсоналъ Civil service, какого нѣтъ ни
в ъ одной другой странѣ. Но вотъ какъ одинъ
изъ талантливѣйшихъ критиковъ индійской
жизни, умершій подъ Ледисмитомъ G. W.
Steevens, говоритъ о результатѣ дѣйствій на
Востокѣ этихъ неподкупныхъ и образованныхъ чиновниковъ Запада: «Наше правительство добивается не того, чтобы справедливость была достигнута, а того, чтобы закоиъ
имѣлъ силу. Богатые пользуются этимъ, ибо
правительство туземныхъ раджей рѣдко позволяло богатому выходить изъ судебной тяжбы съ полнымъ карманомъ; но бѣдный страдаешь отъ этого в ъ той же гіропорціи. Въ
прежніе дни бѣдный должникъ находилъ покровительство в ъ алчности гіравительственныхъ судей. Ростовщикъ не смѣлъ идти къ
раджѣ просить о наложеніи запрещенія на
крестьянскій инвентарь, урожай и землю.
Его величество сказалъ бы: «Ага, ты, кажется,
набиваешь карманы на чужой счетъ, мой
другъ! Мы должны принять это къ разсмотрѣнію». А в ъ британскомъ судѣ священный
договоръ займа долженъ быть иоддержанъ,
а мужикъ (ryot) долженъ быть разоренъ».
Пора вамъ проснуться, мои дорогіе сограждане. Всѣ вы видите то же, что я говорю,

потому что исторія, какъ будто для подкрѣпленія этихъ словъ, даетъ вамъ в ъ Африкѣ
и Китаѣ огромный иллюстраціи къ проповѣди
русскаго христіанско-восточнаго міросозерцанія. То, до чего такъ трудно было дойти
славянофиламъ, то, до чего лучшіе русскіе
люди доходили путемъ долгой борьбы, в ъ
пыли архивовъ, в ъ далекихъ путешествіяхъ,
то раскрывается предъ вами теперь какъ
огромная и поразительная картина на стѣнѣ
классной комнаты міра. Вы видите сами, что
западная цивилизація есть искусственное
распыленіе общества, приводящее его къ
озвѣрѣнію.
Это есть наука, какъ бѣдныхъ сдѣлать нищими, а богатыхъ — милліонерами. Это есть
средство снять крестъ съ шеи человѣка и
отнять отъ него совѣсть, честь и сомоуваженіе. Это значитъ отдать правительство в ъ
руки банкировъ. Это значитъ развратить
свободное слово и поработить творчество.
Это значитъ погубить народа., не успѣвшій
развиться. Вотъ до чего можешь довести
насъ насильственное укладываніе русскаго
народа в ъ западную форму, все равно полицейскаго или парламентскаго государства,
потому что свобода и рабство суть полюсы
одной идеи, потому что и за полицейской,

и за парламентской доктриной одинаково
скрывается болѣзнь и омертвѣніе духа.
Пусть они оскверняютъ храмы и гробницы
Китая, пусть жгутъ пекинскіе архивы, пусть
грабятъ китайскія лавки и дворцы. Это делали они в ъ Москве, предводительствуемые
темнымъ, сатанинскимъ геніемъ, в ъ которомъ
русскій народъ справедливо виделъ апокалиптическаго зверя, найдя, что сумма цифръ
его имени и титула была 666. Все это варварство должно повести къ одному великому
событію, къ объединение Востока.
И Богъ дастъ, на этомъ объединенномъ
востоке будетъ руководительницей русская
мысль, русская совесть и русская работа.
Но единственный залогъ нашего успеха
и внутри, и извне есть самое глубокое онароженіе нашихъ государственныхъ учрежденій, есть полный отказъ отъ Пуффендорфа
съ одной и Руссо съ другой стороны. Какъ
бы ни было могущественно надутое недомысліе, кичащееся обрывками западныхъ
идей и изяществомъ западныхъ павыковъ,
какъ бы ни были сильны наши западные
еврейскіе кредиторы, кабальное холопство
Рос ci и должно когда-нибудь кончиться, должны когда-нибудь явиться сильные мыслители, энергичные государственные люди и

горящіе верою и любовыо пастыри церкви.
Не могу я поверить, чтобы стомилліонный
великорусски! народъ съ тысячелетней исторіей не могъ выйти изъ того состоянія, в ъ
которомъ люди стыдятся думать и чувствовать по-своему. Не могу я себе представить,
чтобы наши государственные долги, золотая валюта, запродажа Ротшильдамъ русской земли и все ухищренія международнаго
права могли до такой степени связать по
рукамъ и ногамъ русскій народъ, что онъ
долженъ вечно находиться в ъ плену у чуждыхъ принципов!», чуждыхъ ученій и чуждой
безчеловечности. Идейная бироновщина сделается когда-нибудь столь же невозможной,
сколь невозможною стала теперь бироновщина государственная.
Германія сделала въ этомъ вѣкѣ переходъ
отъ полицейскаго государства къ государству парламентскому, впрочемъ безъ ответственности министровъ. Россія начала было
отъ полицейскаго государства тоже переходить къ государству парламентскому, между
темъ какъ естественный путь ея есть переходъ къ государству земскому, і£ъ организаціи жителей деревень и городовъ в ъ самоуправляющіяся всесословныя единицы, съ
выборными советами при губернаторахъ, с ъ
выборными советами при мииистрахъ. Вмѣ-

сто того, чтобы ломать старую чиновничью
машину, которая все-таки вертится, хотя и
кряхтитъ, слѣдуетъ сблизить ее с ъ обществомъ, примирить ея потребности съ потребностями страны. Мнѣ скажутъ, что и
такъ правительство беретъ на службу всѣхъ
способныхъ людей. Но это не только не улучшаетъ дѣла, а, напротивъ, ухудшаешь его,
потому что съ каждымъ днемъ рѣдѣютъ ряды независимыхъ критиков!*, самостоятельныхъ дѣятелей. Никто не отнимаешь заслугъ
урусскаго чиновничества, но чиновничество,
какъ всякая каста, вырабатываешь известный образъ мыслей и извѣстное бумажное
отношеніе къ дѣлу, а главное привычку къ
столь ограниченной отвѣтственности за свои
дѣйствія, что отвѣтственноеть эту нѣкоторыя проницательныя лица могутъ принять
за безотвѣтственность. Правда, «есть судьи
в ъ ГІотсдамѣ», но правосудіе у насъ беретъ
три года на выясненіе самаго простого дѣла
и, ожидая торжества справедливости, можно
разориться, умереть и быть забытымъ не
только согражданами, но и своимъ собственнымъ потомствомъ.
Надо влить живую струю в ъ нашу общественную жизнь, в ъ учрежденія государственный и церковныя, ибо съ каждымъ днемъ
все большее и большее число лицъ ждутъ

и жаждутъ найти авторитеты на сторонѣ, за
предѣлами русской церковной и государственной мысли. Можно конечно прибегнуть
къ морали предупрежденія и пресѣчеиія, но
если, по остротѣ средневѣковыхъ школьниковъ, слово canis происходитъ a non сапепdo, то и наши мѣры предупрежденія и пресѣченія происходитъ отъ того, что ничего
никогда не предупреждали и не иресѣкали.
Остановить движеніе человѣчества нельзя,
можно и должно прорыть правильное русло
для теченія общественной мысли и общественнаго чувства. Теперь же общественная
мысль и общественное чувство направлены
противъ русской государственности.
Y
О деревенскомъ и городекомъ етроѣ
Въ Россіи 15°/о населенія живутъ в ъ городахъ, а 85°/о—въ деревняхъ. Вотъ тотъ основной фактъ, который я кладу во главу религіи, экономики, политики, философіи, художественной критики русскаго народа. Пятнадцать процентовъ страстно желаютъ поработить восемьдесятъ пять, привить къ нимъ
свои вкусы и потребности, достигнуть СВОИХ!* задачъ и выгодъ посредствомъ гипноза

и принужденія, доказывая, будто идеи, желанія и интересы этихъ пятнадцати процентовъ и суть истинныя и необходимый желанія, интересы и идеи всей страны. Правда,
такъ дѣлается въ Европѣ, и потому горожане
какъ будто и правы. Но, по счастію, этого
не дѣлается в ъ Индіи, Китаѣ, Кореѣ, и потому горожане правы... только въ Европѣ,
по отношенію къ 245 милліонамъ людей,
но не правы по отношенію къ 800 милліонамъ деревенскаго населенія Россіи и Азіи.
Насиліе Европы надъ Азіей есть насиліе горожан!» надъ крестьянами.
Противъ этого на силі я, в ъ какой бы области оно ни выразилось, в ъ области ли государственной, художественной или религиозной, я и борюсь, чувствуя, что городъ есть
давно предсказанный Антихристъ, который
жаждетъ захватить въ свои лапы весь міръ,
развратить человѣчество, исказить в ъ немъ
природу, вытравить изъ него лучшія божескія черты. Русскій націонализмъ заключается в ъ борьбѣ съ городом!», съ городскими
представленіями и интересами въ области
права, религіи, искусства, философіи, въ изученіи восточныхъ деревенскихъ идей и проведеніи ихъ в ъ жизнь.
Основная восточная идея есть та, что земля
принадлежите тѣмъ, кто ее обрабатываетъ

и пока они ее обрабатывают!». Подать заключается в ъ десятинѣ съ урожая. Если земля
не родитъ, подать слагается, ибо ее не съ
чего платить. Царь есть первый воинъ во
время войны и первый пахарь во время мира. Онъ назначаете своихъ представителей
въ каждую самоуправляющуюся земскую единицу для объединенія этихъ единица», онъ
же, изъ народныхъ средствъ, поддерживаетъ
духовную связь своего государства, выражающуюся в ъ религіи, наукѣ и искусствѣ.
Но этотъ восточный политическій идеалъ
достижимъ только при оздоровленіи, развитіи и укрѣпленіи самоуправляющихся общинъ по мѣстамъ.
Возьмите Римъ, Парижа», Лоидонъ, великіе
города, города властелины. Вспомните выраженія, в ъ которыхъ отзывались о нихъ современники. Сначала «городъ»,потомъ«міръ»,
сначала urbs, потомъ orbis. Сначала VilleLumière, а потомъ Франція. Еще Юліанъ Отступникъ говорили: «Lutetia non urbs, sed orbis», a Генрихи IV: «Paris vaut bien une messe».
Горацій восхваляли дымъ, богатство, сутолоку Рима (fumum et opes strepitumque Romae), но прибавляли, что онъ—вѣтреникъ—
въ Римѣ любили Тиволи, а в ъ Тиволи—Римъ
(Romae Tibur amem, ventosus, Tibure Romam).
Августе хвалился, что нашелъ Римъ кир-

пичнымъ, а оставилъ его мраморнымъ (urbem
lateritiam invenit, marmoream reliquit). И только иарѣдка среди громкихъ криковъ городской рекламы раздавались робкіе голоса философовъ.
«Божественная природа дала намъ деревни,
человѣческое искусство построило города»,—
разсуждалъ римскій помѣщикъ Варронъ,—
«la ville est le séjour de profanes humains, les
dieux habitent la campagne»,— вторилъ ему
Руссо, a изысканные поэты мечтали о «rus
in urbe», о деревнѣ в ъ городѣ, гдѣ бы городской комфортъ соединенъ былъ съ деревенской природой и новые американскіе города
стремятся къ этому примиренію непримиримыхъ.
Но не в ъ томъ было дѣло, что любители
тонкихъ ощущеній, толпы, театровъ, бѣговъ,
борьбы, спорта, любили Римъ больше Италіи и подвластныхъ ей провинцій, а въ томъ,
что горожане свои городскіе взгляды в ъ правь, религіи, философіи, хозяйствѣ пытались
сдѣлать обязательными в ъ деревнѣ. Римъ
погибъ оттого, что городъ захотѣлъ передѣлать по-своему деревню, и по той же
лричинѣ недалека погибель Лондона. Мы еще
в ъ гимназіи учили фразу: «Latifundia perdidere Italian! ас fere et provincias» —крупныя
помѣстья погубили Италію да почти и про-

винціи, а въ этой фразѣ и заключается итогъ
римскаго капитализма и его осужденіе.
— Но позвольте, скажутъ мнѣ, мы и хотимъ разрушить деревенскую самодержавную Россію и слиться съ другими народами
в ъ одну интернаціоналку. Этого-то намъ и
надо. Мы хотимъ, чтобы не было русскаго
имени и русскаго народа, а были бы нѣкоторые культурные человѣки, работающіе на
нѣмцевъ, евреевъ, бельгійцевъ и другихъ капиталистическихъ рабовладѣльцевъ на разстояніи, замѣнившихъ рабовладѣльцевъ непосредственныхъ.
На такое прямое возраженіе я возражу
такъ же прямо, что в ъ Россіи всегда найдутся люди достаточно умные, чтобы видѣть нелѣпость и преступность капиталистической вѣры, и достаточно смѣлые, чтобы
бороться съ нею всякимъ оружіемъ, какое
пригодится къ мѣсту и времени. Смѣлыхъ и
сознательныхъ противниковъ Россіи я могу
только уважать. Но нельзя не презирать тѣхъ
россійскихъ глупцовъ, которые думшотъ, что
прогресъ Россіи заключается в ъ томъ, чтобы русскіе сдѣлались холуями на запяткахъ
у современныхъ потомковъ римскихъ публика но въ.
Мы всегда забываемъ, каковы задачи русской исторической жизни, a скорѣе мы и не

думаемъ ни о какихъ задачахъ, а просто живемъ изо дня в ъ день, стараясь и въ частной, и в ъ государственной жизни свести
концы съ концами и отвѣтить на требовательные запросы текущего дня. Наша историческая задача заключается не в ъ какомънибудь мессіанствѣ, не в ъ облагодѣтельствованіи всего міра, не в ъ образованіи всемірной монархіи, не в ъ превращеніи всѣхъ людей в ъ нашихъ рабовъ, а в ъ выраженіи нашихъ скрытыхъ народныхъ дарованій, в ъ
развитіи нашей народной личности, в ъ творчествѣ идей изъ тысячелѣтнихъ несознаваемыхъ впечатлѣній отъ нашей природы и нашей исторіи и во вступленіи в ъ семыо народовъ развитою, индивидуальною личностью, со своимъ обликомъ, со своими привычками и повадками. Наша теперешняя, ближайшая задача есть крайній націонализмъ,
в ъ насъ дорого теперь только то, в ъ чемъ
и чѣмъ мы не похожи на другіе народы, что
можемъ мы имъ сказать своего.
Какъ бы ни были близки намъ китайскія
политическія и философскія идеи, мы не Китай и никогда имъ не будемъ. Какъ бы ни
была намъ близка деревенская жизнь индуса
и его обычаи, мы не индусы и никогда ими
не будемъ. Только первичные изслѣдователи
ищутъ сходства между народами. Исканіе

сходства признаковъ въ какой угодно области можетъ установить нѣкоторую общность,
не болѣе, выясняется же предметъ и изучается только при выдѣленіи его изъ ряда
другихъ, только путемъ выясненія всѣхъ его
несходствъ съ другими предметами. Залогъ
развитія какъ человѣка, такъ и націи есть
развитіе его положительныхъ различій, а совсѣмъ не уничтоженіе всѣхъ различій отъ
другихъ людей или націй.
Двѣсти лѣтъ насъ заставляютъ кланяться
Западу. На Западѣ камзолы, шампанское, развратъ, безбожіе, наука, свобода—все хорошо, все прогрессивно, все достойно подражанія. Но развѣ идолопоклонство гіередъ
Франціей, Германіей, Англіей лучше идолопоклонства гіередъ Византіей или Китаемъ?
Почему же холопство передъ Англіей почтенно и заслуживаетъ всеобщей похвалы и умиленія, а холопство передъ Византіей вызываешь негодованіе, насмѣшку, обвиненіе в ъ
изувѣрствѣ. Потому что Англія по русскому
прогрессивному каталогу значится страной
прогрессивной, a Византія страной ретроградной, хотя на совѣсти Византіи не было
ни Ирландия, ни Индіи, ни Трансвааля, ни
Китая.
Конечно, легче переводить иностранный
книжки или даже ихъ переписывать, чѣмъ

создавать свое, но долиты же мы наконецъ
дать вѣрную оцѣнку тѣмъ фиглярамъ и шарлатанамъ, русской политической мысли, которые собственное невѣжество и скудоуміе
прикрываютъ обрывками нѣмецкихъ популярныхъ учебниковъ и обрывки эти выдаютъ за политическую и научную истину. Почему в ъ русской исторіи, в ъ исторіи русскаго права, исторіи Востока, исторіи
Византіи мы имѣемъ столько блестящихъ
имснъ и столько талантливыхъ изслѣдованій? Потому что самый предмета, заставлялъ
насъ коснуться родной почвы, родныхъ несходствъ съ общепризнанным!, Западомъ.
Напротив!,, какъ еще жалка наша философія,
критика, общественный науки. Потому что
онѣ не вышли изъ русскаго народа, а суть
только развитіе русскими мозгами и по поводу русскихъ явленій основоположеній Запада, мѣрокъ, къ намъ непримѣнимыхъ, для
насъ узкихъ, съ нашимъ матеріаломъ несовпадающихъ.
«Познай самого себя»—вотъ основное правило мудрости. Выясни различіе между тобою и окружающими, между твоимъ народом!, и его окружающими народами, между
твоей вѣрой и другими, между твоимъ творчествомъ и иноземными. Знай ихъ, но живи
своимъ. Потому что, изучая чужое, мы пре-

творяемъ изъ него въ свое собственное все
то, что намъ соотвѣтствуетъ. Но не вѣрь
в ъ существованіе народовъ избранныхъ. Всѣ
избранные, всѣмъ свой чередъ. Никто ничего не создалъ изъ одного своего. Только
невѣжество создало в ъ умѣ своемъ непроходимыя заставы между народами; такихъ застав!» въ дѣйствительности никогда не было.
Въ пограничных!, мѣстахъ международный
обмѣнъ былъ очень силенъ и замѣтенъ,вглубь
страны доходили волны обмѣна с ъ меньшей
амплитудой. Никогда не было ни одного народа, в ъ которомъ не было бы чужеземной
крови, чужеземных!, вліяній, чужеземныхъ
заимствована. Но бѣда была народу, который, заимствуя, презиралъ свое; не могъ,
не хотѣлъ, не умѣлъ претворить чужое въ
свое. Трагическая судьба Полыни тѣмъ и
объясняется, что она не могла переварить
чужого, но возлюбила его паче своего.
Вы видите, я не изувѣръ, какъ обо мнѣ
думаютъ многіе, да и странно бы было быть
изувѣромъ человѣку, всю свою жизнь учившемуся и на Западѣ, и на Востокѣ, и в ъ русской архивной пыли и намѣревающемуся
учиться до конца дней своихъ. Но меня
до глубины души возмущаетъ наше умственное, экономическое, общественное рабство
лередъ иноземнымъ и инородческимъ, слѣдоиыты

русской

мысли.

В

ствіе невѣжества и застарѣлаго холопства.
Меня возмущаетъ боязнь русской мысли, русскаго самосознанія, на мнѣ отзывается, какъ
личная обида, всякая опека надъ русскимъ
в ъ пользу Запада, извиненіе и расшаркиваніе передъ иноземцами за нашу грубость и
некультурность. Японцы пригласили къ себі,
иноземцевъ-инструкторовъ и совѣтниковъ,
но въ ихъ контрактахъ было сказано, что они
обязаны в ъ такое-то время приготовить себѣ
замѣстителей изъ японцевъ. Ихъ уже лѣтъ
десять какъ отпустили со службы. А у насъ
по хохлацкой пословицѣ: «Якъ бида, такъ
до жида», несмотря на то, что еще ГІетръ
показалъ, какъ надо относиться къ иноземнымъ учителямъ.
Упаси меня Богъ возбуждать національную ненависть и призывать къ утушенію и
истребленію инородческаго творчества. Да
пускай они процвѣтаютъ, я имъ ничуть, не
завидую. Но повѣрьте, что только націонализмъ сдѣлалъ великими Францію, Англію и
Германію, a интернаціонализмъ уничтожилъ
Австрію и Турцію.
Прежде, в ъ XVI вѣкѣ, намъ было такъ
обидно передъ Софьей Ѳоминишной ІІалеологъ и передъ польскими Ягеллонами, выводившими себя отъ никогда не существо^
вавшаго римскаго выходца Полемона, такъ

стыдно за нашу краткую независимую исторію и долгое татарское рабство, что «вѣнчанный гнѣвъ» Иванъ IV сочинилъ своему
настоящему предку Рюрику еще выдуманнаго
предка Пруса, якобы брата Октавія Августа.
«Чѣмъ я хуже Ягеллоновъ и византійскихъ
кесарей,—думалъ онъ,—я тоже могу сочинять». За царемъ послѣдовали московскія
боярскія нетитулованныя фамиліи: ЮрьевыЗахарьины, Шереметевы, Морозовы, Шеины,
Салтыковы, Воейковы и др., тоже сочинившія
себѣ предковъ «изъ Прусъ». Изъ числа болѣе 900 нашихъ старыхъ дворянскихъ родовъ только 90, т.-е. около 10 проц., не сочинили себѣ иноземнаго происхожденія, и
это отношеніе 90 проц. иноземцевъ къ 10
проц. русскихъ уличило старыхъ родословцевъ во лжи. Но, повторяю, тогда сочинительство это было понятно и простительно,
ибо передъ иноземцами было зазорно своего
рабства и невѣжества.
Но, слава Богу, со времени Грознаго мы
сдѣлали нѣчто не только на полѣ брани, но
и въ творчествѣ, наукѣ, художествахъ. Пора
бы прекратить выводить себя изъ «Прусъ»
и Прусамъ кланяться, хотя бы въ области
идей политическихъ и общественныхъ. Какой же прогресъ между боярами Грознаго и
б*

современными западниками, когда и тѣ и
другіе именуютъ себя Иванами, непомнящими родства?
VI
О деревенскомъ еамоуправленіи
У каждаго народа должны быть свои религіозные, государственные, нравственные,
художественные идеалы. Опредѣли.ть ихъ не
легко, ихъ можно выдѣлить изъ исторіи народной жизни, т ѣ х ъ ея эпохъ, когда угрожающія народу событія повысили его чувствительность или когда духъ его воспрянули подъ дѣйствіемъ горделиваго сознанія
народныхъ побѣдъ. Весь народъ говорите
очень рѣдко и очень рѣдко дѣйствуетъ весь
в ъ одномъ направленіи. А его уста не всегда
говорятъ то, что онъ, какъ большинство населенія государства, чувствуетъ, думаете и
хотѣлъ бы высказать. Но народная психологія существуетъ. Тонкіе аналитики работаютъ надъ созданіемъ методовъ этой науки. Мы же покамѣсгь должны практически
и умозрительно установить нѣкоторыя желанія, цѣли, намѣренія нашего народа.
Освобожденіе нашего народа изъ крѣпостной зависимости, разумѣется, разбило всѣ
основы народнаго хозяйства, выработанный

тремя вѣками. Крестьянская деревня обращена в ъ общину главными образомъ для облегченія сбора податей. Организована искусственная единица—волость. Дворянству оставлена его старая организація. Впослѣдствіи
ему дано участіс в ъ мѣстномъ управленіи черезъ уѣздныхъ предводителей и земскихъ начальников!». Но тѣмъ не менѣе населеніе страны разбито на разныя группы, не поставленный ни в ъ какое отношеніе одна къ другой,
связанный или, вѣрнѣе, разобщенный элементом!» чиновничьими. Другими словами, крестьянами предоставлено свое самоуправленіе и свой сословный судъ, дворяне сохранили прежнее устройство, но безъ государственныхъ и судебных!» правъ, a всѣ новые
обитатели деревни не поставлены ни в ъ какое отношеніе къ этими двумъ сословными
группами. Проекты всесословной волости,
возникавшіе еще во время освобожденія крестьян!», а потомъ, в ъ восьмидесятыхъ годахъ,
занимавшіе вниманіе петербургскаго дворянства и оставившіе небольшой слѣдъ в ъ трудахъ Кохановекой комиссіи, считались крѣпостническими. Говорили, что исторической
логикой дворянство, какъ самоуправляющееся сословіе, осуждено на умираніе и что государство не должно связывать своего будущаго С!» учрежденіемъ, осужденными исто-

ріей. Между тѣмъ сословіе ото не желаетъ
умирать и совершенно основательно борется
за свои сословныя права и интересы. Борется
за свои интересы и городское населепіе. Не
можетъ активно бороться крестьянство за отсутствіемъ просвѣщеиія и потому оно пустило в ъ х о д ъ старый русскій способъ борьбы—
бѣгство в ъ другія мѣста, извѣстное у насъ
подъ именемъ переселенческого движеиія.
Каждый изъ насъ, живавшій в ъ деревнѣ,
знаетъ, что какъ только мужикъ начинаетъ
богатѣть, такъ онъ старается купить себѣ
пустошь, логъ, прикупить земли, сдѣлаться
самостоятельнымъ хозяином!,. Община съ ея
передѣлами есть для него только учрежденіе, страхующее отъ конечного голода. Древній русскій крестьянин!, - своеземецъ есть
идеалъ едва ли не каждого мужика. Крестьянинъ - собственникъ обрабатываем землю
самъ и при помощи рабочих!,. Его дѣти учатся
в ъ школѣ, чтобы получить льготу по воинской повинности. К О Н Ч И В ! , службу, одни садятся но землю, другіе уходятъ изъ крестьянства на станцію желѣзной дороги, на фабрику, в ъ торговцы, ямщики, потомъ при удачѣ
в ъ купцы, a дѣти купцовъ в ъ чиновники,
дѣти ЧИНОВНИКОВ!, в ъ дворяне. Какъ бы ни
задерживалось полученіе дворянства, но пока
существуютъ сословныя прпвилегіи, всѣ му-

жики будутъ мечтать стать барами, какъ всѣ
солдаты должны мечтать получить фельдмаршальскій жезлъ. Кромѣ честолюбія, свойственного всякому сытому человѣку, ими двиг а е м сознаніе, что переходъ в ъ мѣіцане, т.-е.
перечисленіе изъ сословія деревенского в ъ
сословіе городское, спасаетъ ихъ отъ всѣхъ
капризовъ и угнетеній деревенского начальства, д а е м имъ гражданскія права, ставитъ
ихъ личности подъ большую охрану, чѣмъ та,
которою пользовались они, будучи крестьянами-общественниками. Кромѣ того чувство
свободы т ѣ х ъ мужиковъ, которые были юношами при освобождѳніи, навѣриое не было
менѣе глубоко, чѣмъ чувство каждаго юноши, кончающего гимназію. Мы снисходительно улыбаемся, когда наша молодежь напивается по полученіи атестата зрѣлости и
устраивает!» костры изъ латинскихъ и греческихъ грамматикъ. А пьянство цѣлыхъ деревень, вырубка и продажа лѣсовъ, отчужденіе угодій в ъ первый двадцать лѣтъ вольной жизни русскихъ крестьянъ могутъ быть
такъ же объяснены психологически, какъ
минутное опьянѣніе свободой, какія бы лишенія впослѣдствіи ни влекло за собой это
оиьянѣніе.
Главной задачей русской внутренней политики должно быть созданіе такого порядка

вещей, чтобы деревенская жизнь и занятіе
земледѣліемъ были и почетнѣе, и выгоднѣе,
и свободнѣе, чѣмъ городская жизнь и занятіе торговлею. А между тѣмъ при введеніи
земскихъ начальниковъ города оказались у
насъ островами личной свободы и неприкосновенности, такъ какъ в ъ городахъ разночинцевъ и мужиковъ не сѣкутъ, а в ъ деревняхъ сѣкутъ, несмотря на то, что еще Екатерина II освободила мѣщанъ отъ тѣлеснаго
наказанія.
Государство должно выработать для каждой губерніи мѣрку средняго своеземца, земледѣльца-собственника, къ какому бы сословію онъ ни принадлежала., и дать этому
своеземцу права мѣстнаго самоугіравленія,
организовать изъ такихъ своеземцевъ совѣтъ
вокругь ли земскаго начальника или судьи,
или другого правительственнаго лица, являющегося представителем!, власти в ъ мѣстной единицѣ, гораздо меньшей по пространству, чѣмъ уѣздъ. Такіе участковые совѣты
при земскомъ начальникѣ или администраторѣ другого наименованія необходимы для
пробужденія хозяйственного сознанія и хозяйственныхъ интересовъ по мѣстамъ и для
объединенія нынѣ разрозненныхъ обитателей деревни. Теперь наибольшее пространство правъ надъ деревней дано не только

городским!, жителям!., но и жителямъ столичнымъ, для которых!, деревня всегда будетъ невѣрнымъ источником!, дохода и мѣстомъ ссылки во время денежных!, затрудненій. Между тѣмъ по мѣстамъ вырабатывается
типъ мелкого хозяйства, которое и является
самой устойчивой единицей въ государственномъ отношеніи и в ъ который, за отсутствіемъ у насъ майората, должны неминуемо
раздробиться крупныя земельный единицы.
Если бы у насъ в ъ каждомъ уѣздѣ было
пять-шесть центров!, общественной жизни,
то конечно жизнь эта была бы гораздо живѣе, чѣмъ теперь, когда до уѣзднаго города
приходится ѣхать чуть ли не сто верстъ, и
уѣздный городъ этотъ не имѣетъ никакого
мѣста, в ъ которое могли бы сходиться дли
обсужденія своихъ интересовъ жители уѣзда,
разумѣется, кромѣ трактира. Между тѣмъ незамѣтно возникают!, общіе хозяйственные
интересы мелкихъ собственниковъ округа,
иногда не одинаковые на всемъ пространств!;
уѣзда. Хозяйственная эволюція совершается,
не обращая вниманія на желаніе или нежеланіе столичных!, политиков!.. Государство
должно воспользоваться этой эволюціей для
общегосударственнаго блага, а не бороться
съ ней во имя тѣхъ или другихъ классовыхъ идеаловъ.

Во всѣхъ соціалистическихъ реформахъ
есть та опасность, что онѣ превращаютъ
свободныхъ людей в ъ рабовъ. Покровительство есть одинъ изъ опаснѣйшихъ элементовъ политики. Должно ввести строгій и быстрый судъ, внушительныя наказанія и взысканія, дабы лицамъ благонамѣреннымъ дѣйсгвовать в ъ странѣ было легко и свободно;
но всякое принятіе общественныхъ гругіпъ
на государственное попеченіе ослабляешь
собирательную волю этихъ группъ и, видимо
усиливая могущество государства, на самомъ
дѣлѣ его подтачиваешь. Намъ кажется, напримѣръ, что, желѣзная дорога есть учреждеиіе,
работающее на основаніи статей такихъ-то
уставовъ. Между тѣмъ желѣзная дорога есть
организація личныхъ воль и энергій, наиравленныхъ къ одной цѣли. Какимъ же образомъ, раздавливая личныя воли, вы можете
придти къ могуществу воли собирательной?
Тушь происходитъ оптическій обманъ. Вамъ
кажется, что, скрутивъ въ одинъ узелъ
толпы людей, вы усилили ихъ энергіи. Но
меду на тарелкѣ не можетъ быть больше,
чѣмъ сколько его было в ъ сотахъ, который
вы выдавили. Его будетъ даже меньше: онъ
только собранъ в ъ одно мѣсто. Такъ и огромныя государственный предпріятія, давая повидимому огромныя средства государству,

на самомъ дѣлѣ раздавливаютъ общественный клѣтки страны, ослабляютъ народную
энергію и ведутъ страну къ разрушенію.
Главнѣйшая задача государства есть развитіе личной предиріимчивости, личной онерпи, личной воли, какъ бы она ни была шершава. Надо болѣе интересоваться тѣмъ, кто
не похожъ на всѣхъ, чѣмъ тѣмъ, кто на всѣхъ
похожъ. Государство должно брать подъ свое
покровительство только не похожихъ людей,
тѣхъ, кому при глубокомъ консерватизмѣ
общества нѣтъ возможности приложить свои
знанія и энергіи на дѣлѣ, такъ какъ государство мыслитъ глубже и шире, чѣмъ отдѣльные его классы и группы. Напротивъ
государство должно опасаться брать на себя
тѣ дѣла и обязанности, которыя могутъ быть
выполнены частными лицами. Правда, государство можетъ упорядочить ту или другую
область народной жизни, надавить на ту или
другую отрасль труда, но всякій захватъ
в ъ свои руки той или другой отрасли ведетъ
къ увеличенію класса чиновниковъ, которые,
разумѣется, не выпустятъ изъ своихъ рукъ
выгоднаго дѣла, разъ оно попало в ъ ихъ
руки. Могучая энергія государственныхъ
иредиріятій есть только кажущаяся. На самомъ дѣлѣ это элементы болѣзни государства, а не его процвѣтанія.

Наша государственная опека ведетъ къ
образованно болынихъ привилегированных!»
капиталистическихъ предпріятій, который
умѣютъ ладить съ ничальствомъ, и къ уничтожение всякихъ мелкихъ промышленников!» и людей гіредпріимчивыхъ: «Помилуйте,
съ ними одна возня». А если кто нуженъ
государству, такъ разумѣется мелкій землевладѣлецъ, мелкій промышленники, мелкій
собственники,—всѣ тѣ люди, которыми надо
прилагать онергію и творчество для того,
чтобы обезпечить себѣ существованіе.
Отчего же они не образуютъ союзы и синдикаты, эти мелкіе промышленники? возразят!» мнѣ чиновники. Да потому, что у насъ
синдикаты разрѣшены только для богатыхъ
фабрикантов!», но воспрещены бѣднымъ рабочими, потому что вся система отучивает т»
мелкихъ тружеников!» отъ этого, весь строй
полицейскаго государства, который не даетъ
мѣста личными волями и энергіямъ, а желает!» непремѣшю, чтобы каждый ѣлъ за
обѣдомъ курицу. Намъ совсѣмъ не надо государственныхъ курицъ за наши счетъ. Намъ
нужна возможность дѣйствовать в ъ предѣлахъ закономъ дозволеннаго такъ, какъ намъ
хочется. А наша чиновничья философія, отрицая за человѣкомъ личную свободу, в ъ т о же
время отрицает!» свою обязанность кормить

его, одѣвать, обувать и строитъ ему дома.
Если мы станемъ на точку зрѣнія разных!»
монополій, то государство обязано не только
брать на себя монополіи выгодный, какова
винная, табачная и т. п., но и невыгодный,
какъ-то постройку мостовъ, дороги, школъ,
городовъ и т. п., должно брать на себя всякое общественное предпріятіе, требующее
дешеваго капитала и опытныхъ, дорогихъ
исполнителей.
Я представляю себѣ нашу будущую деревенскую общину в ъ такихъ примѣрно чертах!». Подъ предсѣдательствомъ земскаго
начальника собираются съ осени до весны
разъ в ъ двѣ недѣли собранія всѣхъ самостоятельныхъ собственниковъ его участка,
представителей отъ каждаго сельскаго общества, священниковъ и сельскихъ учителей,
для обсужденія хозяйственных!» и духовныхъ
нуждъ участка и объединенія дѣятельностей.
Изъ этихъ лицъ выбираются и судьи, которые совмѣстно съ земскими начальникомъ
отправляютъ судебный обязанности в ъ округа. Приеутствіе такихъ судей позволило бы
значительно расширитькомпетенцію деревенскихъ судовъ и упрочить ихъ приговоры.
Собраніе это выбираете двухъ представителей отъ округа, для совѣщаній въ уѣздномъ
собраніи по хозяйственными нуждами уѣзда,

Ha этихъ засѣданіяхъ должны объединяться
всѣ сословія, образующія землю. Ибо всѣ
они имѣютъ нѣкоторые общіе интересы и
общія обязанности по отношенію къ землѣ.
Выборные этого собранія должны завѣдывать отдѣльными отраслями хозяйства такой
единицы, не только оказывать попеченія, не
участвовать, а работать. Вотъ ототъ господинъ отвѣчаетъ за состояніе дорогъ и мостовъ. Вотъ этотъ—за школьное дѣло, вотъ
этотъ—за народное продовольствіе, этотъ—
за удовлетвореніе церковныхъ нуждъ и т. д.
Нынче управленіе землей сосредоточивается въ городахъ и производится чиновниками, бродячимъ элементомъ, кочующимъ
изъ города въ городъ, привязаннымъ лишь
къ винту и пенсіи. На самомъ дѣлѣ деревня
должна управляться деревенскими жителями,
худы они или хороши, ибо искусство управленія пріобрѣтается не дипломомъ, a энергіею
и практикою при наличности нѣкотораго ума.
Тамъ, гдѣ участки велики, ихъ можно разбить на два. Но нельзя городу давать во
власть деревню, ибо у деревни своя жизнь,
свое дѣло, свое развитіе. Такое собраніе жителей подъ предсѣдательствомъ представителя государственной власти поможетъ образованно мѣстной общественной связи, мѣстнаго общественнаго мнѣнія, и люди толковые

и способные всегда будутъ такимъ путемъ
оказывать вліяніе на людей безтолковыхъ,
глупыхъ, неэнергичныхъ.
Въ деревнѣ каждый представитель власти
считаетъ себя не старшимъ братомъ своихъ
согражданъ, ввѣренныхъ его угіравленію, а
завоевателемъ в ъ покоренной странѣ. Населеніе смотрим на него, какъ на нѣкотораго
бога-громовика, гнѣвъ котораго умилостивляется жертвами. Существуем глухая борьба и глухое непониманіе между управляющими и управляемыми. Жить въ деревнѣ
такъ тяжело, что все самое способное бѣжитъ оттуда въ городъ, ибо городъ есть убѣжище общественной и политической свободы.
Такое положеніе подрываем в ъ корнѣ русскій государственный организмъ. Нужно сдѣлать, чтобы населеніе стремилось въ деревни,
а не въ города.
Государство, устроенное завоевателями въ
завоеванной странѣ, должно разъединять жителей, поддерживать противоположные интересы кастъ и сословій, искать себѣ опоры
то въ той, то въ другой части населенія.
Ничего подобнаго не можетъ быть в ъ великорусскихъ губерніяхъ Россіи, который своимъ самопожертвованіемъ создали Имперію.
Къ ихъ населенно правительство должно
относиться съ особымъ довѣріемъ, ихъ го-

сударственную снаровку должно развивать
оно, не жалѣя трудовъ. У насъ же создалось
такое положеніе, что калмыцкій нойонъ имѣетъ такія государственныя права, которыхъ
не имѣетъ русскій мужикъ.
Насъ привлекаютъ грандіозныя зрѣлища
и яркія краски. Одни изъ насъ хотятъ парламента съ его рѣчами и сильнымъ темпомъ
не политической, а политиканствующей жизни. Другимъ нуженъ земскій соборъ въ московскомъ экзерциргаузѣ или, еще лучше, въ
новой огромной палатѣ, способной вмѣстить
четыре тысячи выборныхъ. А на самомъ-то
дѣлѣ наша государственная жизнь требуетъ
иевеликаго: губной или земской избы и деревенскихъ депутатовъ въ тулупахъ, ѣдущихъ въ собраніе въ розвальняхъ на шершавыхъ лошаденкахъ.
Только тѣ учрежденія хороши, которыя соотвѣтствуютъ экономическому строю страны:
въ бѣдной странѣ должно быть и бѣдное
правительство.
Во время тушинскаго вора мужики просили у царя Василья «надежнаго крѣгікаго
воеводу», а когда такого воеводу царь не
присылалъ, то дѣйствовали избранными головами. Въ галицкой рати головою былъ
сынъ боярскій Второй Череповъ, въ тотемской рати—вдовый попъ Третьякъ Оимакинъ,

солигаличскими руководителями были священники.
Когда часть галицкихъ дѣтей боярскихъ
перешла на сторону вора, а потомъ принесла
царю Василію «въ измѣнахъ своихъ повинныя за своими руками», то мужики «тѣхъ
дѣтей боярскихъ до государева указа пометали въ тюрьму». Но когда пошли слухи,
«будто дворянъ и дѣтей боярскихъ черные
люди побиваютъ и домы ихъ разоряютъ»,
то поморскіе люди писали о себѣ, что они
чтутъ служилыхъ людей и «тому рады и
благодарятъ о томъ всемилостиваго Бога,
что Богъ соедйначилъ всѣхъ».
Я вѣрю, что Богъ опять соединачитъ всѣхъ,
если въ нашей мѣстной жизни мы послѣдуемъ завѣтамъ прошлого и раскроемъ творческія силы простого великорусскаго народа,
загнанныя въ темную глубь его души. Я не
берусь здѣсь сочинять новыя предположения
мѣстныхъ установлении Я говорю только,
что пора обратиться къ великорусскому домостроительству въ это время умственной и
всякой другой шатости.

ОПЫТЫ РУССКОЙ

мысли.

7

VII
Объ иетинномъ конеѳрватизмѣ
По странной ироніи судьбы, въ Россіи консервативную гіартію постоянно смѣшиваютъ
съ участкомъ и, встрѣчая консерватора, задаютъ себѣ тревожный вопросъ: «А вдругъ
онъ возьмешь да и донесешь». Отчасти это
происходить оттого, что вольный русскій
человѣкъ любитъ увѣрять себя, что онъ
очень опасснъ для государственнаго спокойствія и что за нимъ необычайно строго слѣдятъ. Отчасти потому, что наши консерваторы до сихъ поръ полагали, что консерватизмъ заключается въ томъ, чтобы указывать начальству на тѣхъ или другихъ недовольныхъ существующимъ порядкомъ, что
дѣйствительно дѣлало ихъ добровольцами
сыска, а также и въ томъ, чтобы во что бы
то ни стало защищать тѣ учрежденія, который противорѣчатъ живому народному духу.
Между тѣмъ истинный консерватизмъ, консерватизмъ не полицейскій, а государственный, есть сохраненіе живого и жизнеспособного въ народѣ, есть развитіе исторически
необходимого, есть защита испьТтаннаго своего противъ неиспытаинаго чужого, защита
не кулакомъ и палкой, a воспитаніемъ общественнбй мысли и чувства.

Наше общество еще не дошло до мысли, что
люди, проповѣдующіе возстановленіе крѣпостного права, отмѣну гласного суда, замѣну
выборныхъ чиновниками въ мѣстномъ управленіи, не суть консерваторы, a революціонеры, только революціонеры вправо, по существу столь же антигосударственные, какъ
и революціонеры влѣво. Въ то время, когда
освобождали крестьянъ, ихъ освободить было необходимо, для охраны всего порядка
въ Россіи, и освобожденіе было дѣломъ государственнаго консерватизма, замѣнившаго
безправную и безземельную массу милліонами мелкихъ собственниковъ. Оттого освобожденіе крестьянъ съ землею и вызвало брань
среди апостоловъ пролетаріата, что реформа эта задержала развитіе пролетаріата, т.-е.
была реформою въ государственномъ емыслѣ
консервативною.
Съ точки зрѣнія нашихъ консерваторовъ,
ссылка въ Сибирь отпавшихъ отъ православной церкви, отобраніе отъ нихъ дѣтей и
отдача ихъ православным!, родственникамъ
будетъ дѣяніемъ консервативнымъ, а съ точки зрѣнія живой апостольской церкви это
будетъ дѣйствіемъ, отрицаюіцимъ ся истинность, а потому и какимъ хотите, только не
консервативнымъ. Потому и трудно быть консерваторомъ, что надо знать, чтб защищать
7*

и какъ защищать. Нѣтъ пользы въ томъ, чтобы охранять гробы и могилы и допускать разрушеніс школъ, церквей, больницъ. Но и дорогія могилы нуждаются в ъ охранении
Народы погибали отъ того, что теряли способность различать, что главное, что второстепенное, что живое, что мертвое в ъ жизни.
Имъ казалось, что жизнь проста и однообразна, потому что у совершенного можетъ быть
только одно выраженіе. Между тѣмъ жизнь
принимаетъ безконечное количество формъ,
однообразна же только смерть. Каждому хочется быть единственными собствеиникомъ
истины и каждому хочется заставить другихъ вѣровать въ эту истину. Истинное только то, что не противорѣчитъ жизни, что не
ведетъ къ воцаренію смерти на землѣ. Смерть
придетъ в ъ свое время. Нельзя лишать жизни миріады еще не рожденныхъ, но предсказанныхъ и ожидаемыхъ.
Политическое образованіе гражданъ даетъ
имъ возможность отличать главное отъ второстепеннаго и пренебрегать мелкими различіями у тѣхъ, у кого общи съ вами идеи и
цѣли. Напротивъ, чѣмъ тупѣе, чѣмъ грубѣе
общество, тѣмъ нетерпимѣе оно къ мелочами, тѣмъ болѣе склонно оно считать своими носяіцихъ такое же платье, какъ и они,

хотя бы эти однонарядцы и разрушали твореніе рукъ ихъ.
Я не знаю, какъ вамъ, a мнѣ раскольникъ-безпоповецъ по духу ближе, чѣмъ самый великій атеистъ. У него есть в ъ душѣ
огонь вѣры, онъ живетъ, страдаетъ, стремится отыскать истину, а этотъ заранѣе уже
осудили то, чего не знаетъ, и съ увѣренностью говорите, что за стѣною постижимого нѣтъ болѣе ничего. Мнѣ кажется, что церковь должна бы была считать своими не
тѣхъ, кто православен!» по формуляру, а
тѣхъ, кто ищетъ и безпокоится и борется и
страдаетъ, горя страстью къ истинѣ, кто
плутаете, ища вѣрнаго пути.
У насъ больше всего цѣнится мышленіе
по трафарету. Даже такой повидимому оригинальный писатель, какъ Максимъ Горькій,
и тотъ, сочинивъ трафарета» возмущенного
босяка, печатает!» по нему десятки разсказовъ. А кругомъ мудрая толпа кричите: «Давай намъ, давай босяковъ, которые идутъ
уничтожать опротивѣвшія формы жизни, давай барышень, лупящихъ мокрыми полотенцемъ приватъ-доцентовъ, давай героевъ изъ
ночлежнаго пріюта»... Но, увы, ночлежный
пріютъ не даетъ героевъ. Сильные на месть,
а не на творчество, они пройдутъ, эти герои
Горького, какъ проходите грязная пѣна по

рѣкѣ, вздувшейся отъ ливня. Муть о с я д е м ,
вода просвѣтлѣетъ, и только въ мирной рѣкѣ живая вода.
Намъ надо поискать по Россіи людей сильныхъ духомъ и дисциплинировать ихъ и давать имъ не идеалы отвлеченнаго земного
рая, который будто бы послѣзавтра сойдетъ
на землю, а идеалы стараго, простого героизма, героизма въ трудѣ, героизма в ъ человѣколюбіи, героизма въ долгѣ. Истинный консерватизмъ есть охрана народпыхъ силъ отъ
напраснаго расточенія. Намъ кажется, что
мы несмѣтно богаты, что стоитъ только захотѣть, и явятся миліарды изъ земли и Невтоны съ Платонами изъ городовъ и весей.
Трудно думать, чтобы изъ ста тридцати миліоновъ не явилось ни одного Невтона. Ко
количество духовныхъ силъ, какъ и физическихъ, не безконечно. Послѣ объединенія в ъ
Германіи не появилось ни одного крупнаго
писателя, но зато сколько техниковъ, фабрикантовъ и торговцевъ. Между тѣмъ наши учителя и слѣва и справа даютъ народу недосягаемые идеалы, на достиженіе которыхъ
лучшіе люди парода понапрасну тратятъ
свои силы. Очень легко придумать красивыя
слова для политическаго знамени. Удивите лыіыя эмблемы масоновъ ровно ничего не
стоили. Очень не трудно изображать топо-

ры, горящія головни, бомбы. Но что за ними?
Послѣ политическаго пожара, какъ и послѣ
обыкновеинаго, остаются голые, холодные
погорѣльцы, которымъ придется опять строить избу. ГІо они посгроятъ ее по новому
плану? Изъ чего? Изъ тѣхъ же бревенъ, даже и не изъ бревенъ, а изъ жердей и грязи,
потому что отцовскіе лѣса повырублены. Исторія учитъ, что типъ избы сильнѣе любого пожара.
Съ другой стороны приходим учителя,
благородные и безкорыстные, которые хотѣли бы русскихъ людей превратить сразу въ
ангеловъ. Ихъ ученики должны жить внѣ
дѣйствія міра съ его соблазнами. Они должны быть внутренне чисты. Они должны намагничивать другъ друга той повышенной
нравственной силою, которая дѣлаетъ изъ
людей мучениковъ. Къ сожалѣнію, питомцы
такихъ обіцинъ выходятъ слишкомъ хрупкими для міра и при первомъ столкновеніи
съ жизнью разбиваются и физически, и нравственно. Потому что въ воспитаніи, въ самыхъ идеалахъ должны быть степени. Не
каждый способенъ принять посвященіе.
То, что предназначено для всѣхъ, то должно быть очень просто и очень ясно, своего
рода краткій катехизисъ личной и общественной нравственности. Почему христіан-

екая проповѣдь не сдѣлала никахъ успѣховъ въ Китаѣ? Потому что у китайцевъ есть
очень примитивный катехизисъ, которому
они неукоснительно слѣдуютъ, который они
зубрятъ съ четырыхъ лѣтъ, а у европейцевъ — очень глубокая этика, которой они
не слѣдуютъ. Не каждому все давно. Но китаецъ знаетъ, для чего онъ живетъ, для чего умираетъ, откуда онъ и куда идешь и какъ
долженъ онъ поступать въ тѣхъ или другихъ случаяхъ. Онъ презрительно посмотришь на того ученаго, который придетъ къ
выводамъ агностицизма. Можетъ такъ, можетъ не такъ. Лучше знать мало, но твердо,
чѣмъ много, да неясно,— думаешь китаецъ.
Отчего среди старыхъ солдатъ и старыхъ
боевыхъ офицеровъ мы встрѣчаемъ довольно много хорошихъ, энергичныхъ людей, простыхъ, справедливыхъ? Потому что военная
жизнь выработала свой, можетъ быть очень
узкій, можетъ быть очень фальшивый, но
тѣмъ не менѣе строго опредѣленный кодексъ,
который отвѣчаетъ на всѣ вопросы военной
жизни. А в ъ нашей общественной жизни
нѣтъ никакого кодекса, ни худого, ни хорошаго, а законамъ жизни выучиваются
изъ практики, когда погибла добрая половина жизни.
ГІамъ очень хочется осатанѣть и стать

сверхчеловѣками. Бѣдная обезьяна, въ мозгъ
которой запала искорка божества, все-таки
остается обезьяной. Почему эта искорка не
запала въ болѣе совершенную организацію?
Потому что ея не было на землѣ? Можетъ
быть на другихъ планетахъ природа озаботилась созданіемъ болѣе совершенныхъ
пріемниковъ божественнаго разума. Но изъ
того, что мы произвели Платона и Канта, изъ
того, что прорыли Сснъ-Готардскій тоннель,
еще не значитъ, что мы все можемъ. Намъ задана в ъ природѣ опредѣленная задача. Каждый народъ вносишь свое в ъ ея исполненіе.
Но ни одинъ народъ не устроитъ царства Божія на землѣ.
Подобно тому, какъ отдѣлыіый человѣкъ
можетъ лишить себя жизни, такъ можетъ лишить себя жизни и отдѣльный народъ, если
онъ будетъ растрачивать свои силы на вещи
недостижимыя. Мы имѣемъ в ъ Европѣ такой
народъ-самоубійцу—испанцевъ. Онъ хотѣлъ
заставить людей вѣровать по-своему. Это великая мечта, чтобы всѣ вѣровали такъ, какъ
я, если я увѣренъ, что моя вѣра самая правильная. Но это сверхчеловѣческая мечта,
мечта маніака. Въ ней есть предпосылка: «Я
лучше всѣхъ другихъ». А эта предпосылка,
очевидно, такая же ложная, какъ ложна будетъ предпосылка: «Я хуже всѣхъ другихъ».

Нѣтъ ничего болѣе опаснаго для народа,
какъ думать, что онъ народа, избранный. Судьба евреевъ и англичанъ убѣждаетъ насъ
в ъ этомъ. Чѣмъ выше мнѣніе о себѣ народа,
тѣмъ опаснѣе для него в ъ ис/горіи. Мы слыхали про magnum nomen populi Romani и про
pax Britannica. Вотъ почему народъ сильный
и здоровый не будетъ кричать по стогнамъ:
«Я сильнѣе другихъ, я лучше другихъ». Но
онъ долженъ знать, что онъ не хуже другихъ,
и отстаивать то святое, что есть въ немъ.
Но Богъ налагаетъ иногда тяжелую обязанность на народъ, обязанность управлять
другими народами. Этихъ народовъ-правителей немного въ исторіи. И всѣ они умирали
скорѣе, чѣмъ народы управляемые. Умерли
скиѳы, талантливые готы и всѣ другіе восточные германцы. Умерли сарацины и османы. Умерли гунны. Умерли татары. Нашъ народъ, тысячелѣтіи бывшій пахаремъ безъ
идей политическихъ, воспринялъ съ Востока
и Запада идеи имперіализма и, какъ опытный военачальникъ, онъ всегда думалъ о себѣ меньше, чѣмъ о своихъ подчиненных!..
Онъ страдалъ, умиралъ отъ голода и жажды,
а мечталъ о великомъ, о конечной побѣдѣ.
Вотъ отчего онъ и истощенъ физически.
Пять вѣковъ государственной неустанной
работы могутъ утомить хотя кого. Онъ не го-

нялъ наемников!, сражаться за свои святыни. Онъ защищалъ ихъ самъ, в ъ первомъ ряду, вмѣстѣ съ тѣми безгласными племенами,
которыхъ онъ вывелъ на арену исторіи и который заговорили его языкомъ.
Для такого народа, волею Божіею начальника многихъ языковъ, должна быть своя
болѣе высокая мораль, должна быть другая
болѣе строгая отвѣтственность, чѣмъ та, которая обязательна для народовъ-мѣщанъ,
вродѣ румынъ, бельгійцевъ, новогрековъ.
Онъ долженъ быть умнѣе, храбрѣе, энергичнѣе, сидьнѣе тѣхъ, кѣмъ онъ управляет!..
Они, ему подчинившіеся, могутъ быть богаче
его. Богатые народы были всегда рабами сильныхъ. Но онъ не можетъ быть слабѣе ихъ,
глупѣе ихъ, грубѣе ихъ. У него должна быть
способность проиикновенія въ инородческіе
души и характеры. У него должны быть болѣе широкіе идеалы, чѣмъ у нихъ. Онъ привела. в ъ свой гіантеонъ ихъ боговъ, потому
что его Богъ сильнѣе ихъ боговъ. Онъ долженъ взять отъ нихъ все лучшее, что таилось въ ихъ собирательной душѣ, и развить, пріумножить, расширить то, что получилъ отъ нихъ, не только на пользу себѣ, но
и имъ. Англичане погибаютъ потому, что
они брали у покоренныхъ только ихъ богатство и презирали душу покоренныхъ.

Каш» будто золото дороже души, этой жизненной силы, вырабатываемой народомъ изъ
земли, воды, воздуха и солнца и облагороженной прививкою надземиаго божествеинаго разума. Вотъ почему величайшая опасность заключается в ъ уничтоженіи духа покоренныхъ, какъ равно опасность для народа-правителя брать для своего обихода
право, мораль, философію побѣжденныхъ. Ихъ
идеалы слишкомъ узки для него и, отказавшись отъ своего в ъ пользу ихъ, онъ отнихмаетъ у себя силу, собранную борьбою.
Мнѣ всегда бываетъ смѣшно, когда евреи,
балтійцы, финны, армяне, поляки учатъ русскихъ тому, что русскіе должны дѣлать, даютъ намъ уроки политического благоповеденія. Мнѣ всегда смѣшно слушать, какъ В.
Д. Сгіасовичъ съ хитрой улыбкой доказываете наивными русскими, что русскіе писатели в ъ подметки не годятся польскими,
что у поляковъ истинная культура, а у русскихъ одно темное невѣжество. Мнѣ гадливо,
когда русскихъ юношей учатъ презирать
прошлое своего народа. Сколько бы лжи, обмана, хитрости, ловкости ни употребляли
инородцы, имъ не убѣдить насъ в ъ томъ, что
они призваны государствовать надъ нами, а
не мы надъ ними. Потому что, къ ихъ горю,
есть исторія, которая выводите наружу вся-

кую ложь, какъ бы искусно она ни была
сплетена.
Пусть они развиваются и хвалятъ Бога на
свосмъ языкѣ. Мы возьмемъ себѣ ихъ поэтовъ, писателей, ученыхъ, художниковъ.
Только бы мы любили СВОИХЪ ГІОЭТОВЪ, только
бы мы знали своихъ писателей, только бы мы
цѣнили своихъ ученыхъ, только бы мы уважали своихъ художниковъ,—волна инородческой культуры не только не захлеснетънасъ,
она никогда не достанете намъ до пояса. Но
мы должны быть русскими,—и языкъ нашъ
долженъ быть русскимъ, и идеи наши должны
быть русскими, широкими идеями народагосударя.
Государствовать—тяжелая обязанность и
можете быть на страницах!» всемірной истории нашъ вѣкъ будетъ короче вѣка армянъ
или финновъ. Но не въ долголѣтіи задача
человѣка. Онъ долженъ сдѣлать то, что в ъ
его силахъ, долженъ выполнить свой долгъ,
не имъ придуманный, а вложенный в ъ него
Тѣмъ, Кто направляете къ Своей цѣли и человѣка, и народы. Каждый долженъ играть свою
роль в ъ жизни, какъ бы она ни была тяжела
и неблагодарна.
Но, сознавая свои обязанности передъ своимъ народомъ, передъ своимъ государствомъ,
передъ человѣчествомъ, мы не можемъ гу-

бить тѣ силы и способности, который не нами
созданы, а собраны долгими рядами гіредковъ. Мы не можемъ отдавать ихъ чужимъ,
оставивъ голодать нашихъ дѣтей. Мы не
имѣемъ права растрачивать то, что не нами
собрано. И в ъ этомъ русскій консерватизмъ.
VIII
0 русской вѣрѣ
Главное отличіе русского народа отъ народовъ западныхъ есть его вѣра, чувство
связи съ Богомъ и всѣмъ Его твореніемъ.
Вѣра есть особое внутреннее чувство, которое даетъ вамъ сверхчувственную увѣренность въ существованіи невидимого и непостижимого надчеловѣческаго міра и внутреннее знаніе законовъ этого міра, которые выражаются въ требованіяхъ нашей совѣсти.
Развитіе пяти низшихъ чувствъ не уничтожило въ насъ, русскихъ, шестого, высшаго
чувства, посредствомъ котораго мы получаемъ ощущенія изъ другого міра, возбуждающая в ъ мозгу нашемъ нѣкоторые параллельные образы, называемые символами. Мы не
знаемъ Бога и міра духовъ, его окружающаго,
но мы чувствуемъ Его, и близость Его даетъ
в ъ нашемъ представленіи летучія картины,
имѣющія нѣкоторую связь съ тѣмъ міромъ,

отражающія Его подобіе,какъ тѣнь отражаетъ
въ двухъ измѣреніяхъ трехмѣрное тѣло человѣка.
Живое чувство вѣры даетъ намъ молитву,
таинственное средство усиливать единеніе
съ Божествомъ, путемъ перенесенія нашей
воли, нашихъ желаній, нашихъ надеждъ изъ
здѣшняго міра въ нездѣшній. Волна нашего
умиленія, просьбъ и благодареній, посланная усиліемъ нашей воли въ другой міръ,
приносишь намъ оттуда чувство благодати,
непонятный, но несомнѣнный даръ Того, Кто
услышалъ нашу молитву. Благодать же есть
сила, нарушающая законы здѣшней жизни.
Она измѣняетъ судьбу человѣка, она исцѣлястъ больныхъ, она осуществляетъ нравственный законъ, обычный порядокъ слѣдующаго надъ нами міра, но не обычный в ъ
царствѣ животномъ, являщійся конечною гіобѣдою добра надъ зломъ в ъ нашемъ мірѣ.
Молитва есть средство разбить стѣну, отдѣляюшую насъ отъ Божества, стѣну, построенную ненормальнымъ образомъ жизни
человѣчества, созданную отступленіемъ его
отъ естественных!* законовъ существованія.
Народъ вѣрующій есть народъ живущій не
только здѣшними,человѣческими средствами,
но и средствами слѣдующаго надъ нами божественнаго міра. И наша поговорка о Николаѣ

Чудотворцѣ есть только признаніе факта, котораго не можетъ объяснить нашъ умъ изъ
подлежащихъ его гюзнанію законовъ природы.
Не всякое призываніе Бога есть молитва,
а только призываніе, исходящее изъ души,
почувствовавшей отвращеніе къ злу, понявшей его, сознавшей, что за фантасмагоріей
подвиговъ и преступленій, за блескомъ пороковъ и добродѣтелей есть другая жизнь и
что та, другая жизнь, выше, чище, святѣе,
чѣмъ эта. Тоска по иномъ, горнемъ мірѣ, есть
одинъ изъ признаковъ нашей народной души,
отличающей ее отъ души западнаго европейца, который, в ъ болынинствѣ, потерялъ
уже это чувство, а потому потерялъ и помощь отъ токовъ благодати.
Существуетъ вѣчный эндосмоеъ и экзоемосъ между міромъ нашимъ и міромъ надземнымъ, вѣчное проникновеніе нашего міра
токами нездѣшнихъ силъ. Пока организмъ
человѣческій можетъ воспринимать эти токи,
пока онъ чувствуетъ жажду къ нимъ, до тѣхъ
гіоръ народъ развивается, преуспѣваетъ, совершенствуется, творитъ. Какъ только организмъ потерялъ по той или другой причинѣ
возможность воспринимать нездѣшнее, такъ
народъ начинает!, клониться къ упадку, разлагаться, засыхать. Истинное творчество всегда

служило Богу потому, что оно есть самое
свѣтлое выраженіе на землѣ божественнаго
порядка, прочувствованнаго человѣческимъ
геніемъ. Древніе жители Востока создавали
цѣлыя системы упражненій духа и тѣла, для
того чтобы поддержать и развить чувствительность и тонкость человѣка къ воспріятію токовъ благодати. Но до сихъ поръ только
рѣдкіе люди доходили отрѣшеніемъ воли отъ
своего «я», постомъ, молитвою, страданіями
до полнаго погруженія в ъ благодать. Такихъ
людей мы называемъ святыми, къ какой бы
церкви они ни принадлежали.
Если бы мы классифицировали народы съ
точки зрѣнія метафизики, то мы должны бы
были раздѣлить ихъ на народы, живущіе Божіею милостію, и на народы, живущіе своею
волею. Съ этой точки зрѣнія провозглашеніе воли народной какъ ultima ratio народной жизни—есть начало смерти народа, начало засыханія его, ибо онъ отрѣзалъ тѣ
корни, которые связывали его съ вѣчнымъ.
Если я объявлю в ъ какомъ-нибудь человѣческомъ обществѣ, что начало добра есть
глупое измышленіе трусовъ, что исканіе Бога
есть нервная болѣзнь, что задача человѣка
есть развитіе мозга и удовлетвореніе потребностей, и если общество это повѣрило мнѣ
и начало осуществлять мое ученіе, то можно
ОПЫТЫ РУССКОЙ мысли.
й

не обинуясь сказать, что оно засохнетъ иумретъ въ близкомъ будущемъ. Народы питаются не однимъ хлѣбомъ,но и токами благодати. Въ томъ и заключается двойственность
человѣка и положеніе его между звѣремъ и
ангеломъ, что онъ обладаетъ потребностями
и звѣря, и ангела и что только отъ гармонического удовлетворенія ихъ зависите его
счастіе.
Съ развитіемъ нашихъ знаній о духѣ все
в ъ болыиій и болыній кругъ людей будетъ
распространяться вѣра в ъ необходимость
искать для цѣлыхъ народовъ божественной
помощи въ ихъ политической жизни. Тогда
составятъ метафизическую политику, науку
о томъ, какими государственными установленіями способствовать къ сближенію человека съ благодатью. Теперь государство поддерживаете только традиціонныя формы, облегчают,ія это сближеніе, совершенно упустивъ изъ виду божественную тайну общенія человѣка съ Богомъ. Поддержка государственной церкви ограничивается выплатой
жалованья пастырямъ и построеніемъ и ремонтом!» храмовъ. A религіозная жизнь народа заключается далеко не в ъ этомъ. Опять
рано или поздно долженъ возродиться институте пророковъ, которые своимъ словомъ
и примѣромъ будутъ сдирать съ людей вет-

хую проказу грѣха и обнажать души ихъ къ
воспріятію благодати...
У насъ нѣтъ статистики вѣрующихъ и статистики невѣрующихъ, нѣтъ статистики вѣрующихъ и совлекшихъ съ себя грѣхъ и вѣрующихъ слабыхъ, безсильныхъ открыть своему духу путь къ Божеству. Но мнѣ кажется,
что въ Россіи гораздо больше людей, пользующихся помощью благодати, чѣмъ на Западѣ.
Это зависите и отъ болѣе тонкой духовной
организаціи деревенского жителя сравнительно съ городскимъ, и отъ нашей бѣдности,
не дающей заглохнуть потребности въ помощи изъ другого міра.
Надо имѣть большую душевную тонкость,
чтобы работать надъ вопросами вѣры, которые закрываются какъ листья мимозы отъ
каждаго грубого прикосновенія критики. Въ
то время, которое мы переживаем!», самый
факте вѣры даетъ грубой полуграмотной толпѣ поводъ къ насмѣшкамъ и издѣвательствамъ. А такъ какъ охлократія, господство
толпы, все громче и громча заявляете права
свои, то истинно вѣрующія тонкія и чистыя
натуры поневолѣ уходятъ въ катакомбы неизвѣстности, чтобы тамъ, въ тиши и во тьмѣ'
возлагать свои жертвы на жертвенника».
Вмѣсто того, чтобы спорить о различіяхъ
вѣры и проклинать другъ друга изъ-за ме8*

лочей, лучшимъ людямъ человѣчества давно
пора образовать одну церковь для борьбы
съ чертопоклонниками, число которыхъ увеличивается съ числомъ городовъ и съ увеличеніемъ богатствъ. Мы же, оставляя наше
духовенство кастой и наполняя почти насильно пастырскія мѣста людьми часто далекими отъ всѣхъ запросовъ вѣры и благодати,—людьми иногда безнравственными и
грубыми, мы подкапываемся подъ самое основаніе нашей церкви и изъ общества вѣрующихъ во Христа и Его ученіе, дѣлаемъ ее
вѣдомствомъ православнаго исповѣданія, такимъ же внѣшнимъ, канцелярскимъ, какъ и
всякое другое подъяческое присутственное
мѣсто.
Низкій уровень католического духовенства
привелъ къ выдѣленію изъ католической церкви многихъ милліоновъ людей, которые, спускаясь со ступеньки на ступеньку раціонализма, опустились до исповѣданія безбожія.
То же происходитъ теперь и у насъ. И нынѣшніе раціоналисты изъ простого народа
не замедлятъ придти къ тому же, къ чему
пришли уже наши такъ называемые интеллигентные классы, т.-е. къ безбожію, открытому
или прикрываемому лицемѣріемъ. Но еще не
поздно. Еще можно очистить здоровую сердцевину народа отъ гнилой коры и заболони.

Но вмѣсто улучшенія служителей церкви у
насъ налагаютъ мѣры взысканія на тѣхъ,
кто ищетъ лучшей вѣры, тогда какъ искаHie вѣры есть уже добродѣтель съ точки
зрѣнія религіи. Тѣ, кто ничего не ищутъ и
не желаютъ искать,—тѣ уже потеряны навсегда. A запрещеніе искать вѣры, добиваться истиннаго сближенія съ Божествомъ есть
такая же антирелигіозная мѣра, какъ и запрещеніе преподавать законъ Божій въ школа хъ Франціи.
Второе отличіе русского народа отъ народовъ западныхъ, тѣсно связанное съ чувствомъ вѣры, есть меньшая его жестокость
сравнительно съ народами Запада. Если вѣра ведетъ къ любовному, радостному отношение) къ жизни, то безвѣріе ведетъ къ истребленію жизни, путемъ самоубійства, убійства
и противоестественныхъ пороковъ. По словамъ одного замѣчательнаго англійскаго позто (Wilfrd Scawen Blunt), «разрушеніе красоты во имя науки, разрушеніе счастія во
имя прогреса, разрушеніе почтительности
во имя религіи—таковы фарисейскія преступленія всѣхъ бѣлыхъ племенъ; но есть нѣчто
еще болѣе жестокое въ англо-саксонскомъ
безбожіи (impiety), а именно—что оно разрушаешь, чего не дѣлаетъ пи одно другое
племя, ради одного тщеславного наслажде-

нія разрушеніемъ. Англосаксъ одинъ въ
наши дни истребилъ съ корнемъ и вѣтвями
цѣлыя племена человѣческія. Онъ одинъ лишилъ континенты, видъ за видомъ, ихъ удивительной животной жизни и ежегодно продолжаешь разрушать эт^ жизнь. И онъ дѣлаетъ это не для того только, чтобы занять
землю, ибо она лежитъ большею частью впустѣ, но ради своего нанасытимаго сладострастія сильныхъ ощущеній, чтобы побѣдить
другихъ количествомъ добычи и числомъ
убійствъ своихъ».
Когда я жилъ въ буддійскомъ монастырѣ
Иджомса, въ Алмазных!, горахъ Кореи, я
спросила, настоятеля, есть ли медвѣди въ
окружающихъ горахъ. «Если ямбань желаетъ
любоваться ими, то есть,—отвѣтилъ онъ, а
если убивать ихъ — то нѣтъ. Прошу позволить мнѣ почтительно замѣтить ямбаню, что
мы не даемъ пріюта убійцамъ звѣрей». Царь
Асока, этотъ индійскій Константинъ буддизма, строилъ по Индіи больницы ДЛЯ ЖИВОТНЫХ!. и теперь еще послѣдователи ученія
джайновъ, которыхъ въ Индіи до полутора
милліона, съ необыкновенной щедростью дѣлаютъ пожертвованія на больницы для животныхъ, завѣщанныя многимъ городам!. Индіи нѣжностыо КЪ ЖИВОТНЫМ!, древнихъ послѣдователей буддизма.

Любовь къ нищимъ и убогимъ, жалость къ
преступниками любовь къ животным!., отвращеніе отъ пролитія крови —таковы идеалы
русскаго народа, въ поэзіи котораго нѣтъ
про славлен ія вѣчныхъ охотниковъ, вѣчныхъ
убійцъ. Но вмѣстѣ съ тѣмъ у русскаго народа нѣтъ страха смерти, который распространяется вмѣстѣ съ уничтоженіемъ вѣры и который такъ знакомъ всѣмъ, кто отрицаешь
загробную жизнь.
Нельзя не сказать, что мы все дѣлаемъ,
чтобы убить въ народѣ чувство вѣры, лишить его этого драгоцѣннѣйшаго признака
тонкости нравственного организма. Вытравлять вѣру называется у насъ развиваніемъ.
И много тупыхъ и близорукихъ людей искренно увѣрены, что прогресъ заключается
въ томъ, чтобы человѣкъ не вѣрилъ ни въ
Бога, ни въ чорта, а только въ отвлеченный
идеалъ — науку, которая отожествляется у
насъ съ матеріализмомъ.
Та политика, которая говоритъ, что вѣру
надо поддерживать въ народѣ всѣми средствами, потому что вѣра позволяет!, легче
управлять народомъ, есть политика не только безбожная, но и грубая, не понимающая,
что такое вѣра, что такое христіанство, что
такое государство.
Нельзя чувство удерживать на той или

другой высотѣ мѣрами принужденія. Нельзя
заставить человѣка молиться, потому что и
самъ человѣкъ не всегда можетъ заставить
себя молиться. Нельзя думать, что благодать
можетъ сходить по приказу. Поддерживать
вѣру полицейскимъ циркуляромъ—это, иными
словами, распространять невѣріе. Ибо только
тотъ, у кого нѣтъ никакого чувства, будетъ
исполнять тѣ внѣшніе обряды, которые отъ
него требуются, но которые не соотвѣтствуютъ его настроенію. A воспитанія вѣры, воспитанія чувства у насъ нѣтъ, нѣтъ у насъ
и воспитателей чувства, есть только развиватели мозга, да дядьки для обученія хорошему поведенію.
Передъ нами стоитъ большой вогіросъ: желаемъ ли мы, чтобы въ нашемъ народѣ уничтожилась вѣра, или не желаемъ. Если мы
желаемъ этою, если мы хотимъ направить
нашъ народъ на путь западнаго безвѣрія, то
для этого нужно только поддерживать формальную сторону религіи, оставить духовенство въ томъ же видѣ, въ какомъ оно теперь, по прежнему преподавать въ школахъ
катехизисъ и игнорировать религіозное творчество Евангелія, отцовъ церкви и христіанскихъ мыслителей; для этого нужно назначать въ миссіонеры чиновниковъ консисторій, отдавать гражданской власти для по-

ступленія по законамъ всѣхъ ишущихъ
правды Божіей. Тогда желанное совершится
и въ неиродолжительномъ времени безбожіе
верхнихъ классовъ распространится и на
нижніе.
Но я не знаю, для кого это нужно.
IX
0 руеекомъ клаееицизмѣ
Школа должна не только развивать умъ,
но и сердце, и давать ребенку нѣкоторыя
опредѣленньщ формулы для его поведенія.
Давно сказано, что умственное развитіе безъ
общественной дисциплины можетъ такъ же
легко выработать негодяя, какъ и честного
и полезнаго общественнаго дѣятеля. А съ
другой стороны одно религіозное воспитаніе, какимъ было воспитаніе у нашихъ допетровскихъ предковъ и какимъ оно осталось у старовѣровъ и сектантовъ, потому
не удовлетворительно, что оно односторонно.
Ибо религія выноситъ человѣка превыше
всѣхъ рамокъ земной жизни и центръ тяжести существованія переносим на небо.
Жизнь же есть борьба со зломъ и работа,
творчество въопредѣленныхъ мѣстомъ и временем!, рамкахъ. Творчество во всѣхъ сфе-

рахъ, ибо каждый человѣкъ есть своего рода
лейденская банка,—зарядъ умственной и волевой энергіи, которая расходится отъ человѣка во всѣ стороны, покоряете его уму
и его волѣ окружающихъ людей и природу
и перерабатываете ихъ въ нѣчто новое по
его образу и подобію.
Если же задача каждаго человѣка есть твореніе ндвыхъ вещей, которыя бы отражали
его душу въ матеріальной и нравственной
областяхъ, если его задача есть такимъ образомъ одухотвореніе природы или способствованіе этому одухотворенію или «обоженію»,
какъ говорили наши монахи, то отсюда ясно,
что должно лечь основой воспитанія. Прежде всего понятіе о Томъ, Кого мы чувствуемъ,
но Кого не знаемъ, и къ сближенію съ Кѣмъ
стремится все человѣчество. Вмѣсто туманнаго, безсмысленнаго «прогреса»,вмѣсто изученія міра, какъ табакерки съ музыкой, которая только потому кажется намъ занятной въ молодые годы, что она обставлена
тысячами таинственныхъ, ученыхъ, полупонятныхъ намъ терминовъ, на мѣсто безжизненной механики должно быть откровенно
поставлено живое Божество, въ которое вѣровали наши предки и вѣруютъ всѣ глубочайшія сердца человѣчества. Наши учители
должны, наконецъ, побѣдить въ себѣ лож-

ный стыдъ, который запрещаетъ имъ признавать то, чего они не понимаютъ.
Если же жизнь есть приближеніе къ Божеству, то человѣческое общество, въ его современныхъ, повсюду несовершенныхъ формахъ, есть наивысшее орудіе къ этому приближенно. Государство же есть только внѣшняя форма, въ которую выливается общество, и его устройство естественно вытекаете изъ совмѣстной дѣятельности народной души и народнаго ума и исторіи, которая впрочемъ заключается уже и въ народномъ умѣ, и въ народной душѣ подъ видомъ
народнаго характера.
Государство есть только макрокосмъ каждаго общества, какъ микрокосма. Если цѣль
нашей дѣятелыюсти есть одухотвореніе природы и приближеніе къ Божеству, то изъ
жизни и дѣятельности нашихъ предковъ мы
должны брать въ примѣръ и подражаніе
только то, что не противорѣчитъ божественному идеалу человѣчества. Мы возьмемъ не
Ивана Грознаго, a Владиміра, отказавшегося
казнить разбойниковъ. Для примѣра князя—
мы возьмемъ дѣятельнаго и человѣколюбиваго и храбраго князя, для примѣра святителя—возьмемъ не Геннадія, который жаловался, что у насъ не жгутъ еретиковъ, а въ
Испаніи ихъ жгутъ, какъ говорили ему тор-

говые люди въ Новгородѣ, a Ѳѳодосія Печерскаго, Сергія, святыхъ московскихъ митрополитовъ, Дмитрія Ростовского. Изъ народныхъ героевъ въ примѣръ дѣтямъ будемъ
ставить не Ваську Буслаева и не Чурилу
Пленковича, а Илыо Муромца. Другими словами, мы будемъ изъ своей національной
исторіи и поэзіи брать только божественногероическое и воспитывать дѣтей на нашихъ
народныхъ герояхъ. Но почему же сонмъ національныхъ героевъ не пріумножить героями другихъ народовъ, которые, такъ же,
какъ и наши, путемъ страшныхъ усилій воли
и сердца, часто цѣною жизни, дѣлали тотъ
таинственный шагъ впередъ отъ своего народа къ Богу, который надолго оставался
опредѣленнымъ путемъ поступательного движенія ихъ сородичей? Чѣмъ Сократъ хуже,
какъ воспитательное средство, Ѳеодосія Печерскаго? Тѣмъ, что онъ былъ не русскій и
не христіанинъ? Но русская церковь всегда
давала намъ учителей безъ различія національности: и грековъ, и римлянъ, и сирійцевъ, и галловъ. А если вы прочтете, что Ѳеодосій писалъ и говорилъ Святославу и что
Сократъ говорилъ своимъ судьямъ («если вы
думаете,что,убивая людей, воспрепятствуете
кому-нибудь обличать васъ въ дурной жизни,
то думаете вы плохо»), вы убѣдитесь, что

и Ѳеодосій, и Сократъ думали одинаково. Вотъ
по исконнему святому обычаю нашей церкви
для насъ въ дѣлѣ воспитанія не должно быть
эллина и іудея, отъ всѣхъ странъ, отъ всѣхъ
81 народовъ должны мы брать героевъ, но не
героевъ отрицанія, а героевъ созиданія, и въ
общеніи съ ними воспитывать ребенка, воспитывать его для борьбы, а не для скорѣйшаго приспособленія къ житейской гадости.
Одинъ студентъ разсказывалъ мнѣ, что
многіе изъ его знакомыхъ и товарищей застрѣлились по окончаніи курса университета.
«Въ университетѣ они ждали чего-то хорошаго отъ жизни, жизнь была впереди, а какъ вошли въ жизнь, такъ и увидѣли, что ничего
сдѣлать не могутъ». Развѣ эти слова не самое ужасное осужденіе нашей системы воспитанія? Системы, называемой классическою,
а на самомъ дѣлѣ долженствующей называться грамматическою, бездушной, безбожной, ибо Богъ не въ буквѣ, не въ склоненіи и
спряженіи, все равно, латинское оно, греческое или русское,— Богъ въ чувствѣ и въ
разумѣ.
Возьмите букварь, гіо которому китаецъ
учитъ своего четырехлѣтняго сынишку, и
прочитайте его и посравните съ тѣмъ, чему
мы учимъ нашихъ дѣтей. Я приведу нѣсколько выдержекъ изъ Троесловія (Сань-цзы-

дзипь, трехзначный фразы) и Тысячесловія
(Цянь - цзы - вэнь, фразы изъ тысячи іероглифовъ):
«Люди рождаются съ добрыми наклонностями и по природѣ своей одинаковы, разнятся же только вслѣдствіе своихъ гіривычекъ; если не учить человѣка, то его добрая
природа извратится... Дѣти прежде всего
должны утвердиться въ сыновнемъ благочестіи и послушаніи старшимъ, затѣмъ уже
могутъ пріобрѣтать свѣдѣнія... Три въ природѣ главныхъ предмета: небо, земля и человѣкъ... Существуютъ три главныхъ категории отношеній: между государемъ и подданными, отцомъ и сыномъ, мужемъ и женою;
первое основывается на справедливости, вто рое на любви, третье на покорности... Человѣколюбіе, справедливость, соблюдете обрядовъ, знаніе, искренность—это пять коренныхъ основъ человѣческихъ дѣйствій... Любовь отца и сына; согласіе супруговъ; дружелюбіе старшаго брата; уваженіе со стороны
младшаго брата; порядокъ между болѣе старыми и молодыми, между друзьями и товарищами; уваженіе со стороны государя; преданность со стороны подданнаго,— вотъ общія всѣмъ людямъ обязанности... Собака
охраняетъ ночью, гіѣтухъ поетъ на зарѣ,—
можетъ ли считаться человѣкомъ тотъ, кто

не учится? Шелковичный червь доставляетъ
шелкъ, а пчела — медъ; если человѣкъ не
учится, то становится ниже тварей. Въ дѣтствѣ учитесь, въ зрѣломъ возрастѣ будете
примѣнять ученье къ дѣлу и тѣмъ самымъ
приносить пользу государю и народу; пріобрѣтя себѣ громкое имя, вы прославите своихъ родителей и предковъ, составите счастіе
потомству. Не говорите о недостаткахъ другихъ людей и не превозноситесь своими качествами. Когда человѣкъ утвердился въ добродѣтели, то его регіутація прочно обоснована. Несчастія являются слѣдствіемъ нашихъ дурныхъ поступковъ, а благо денствіе—
слѣдствіемъ добродѣтели. Сынъ долженъ истощать свои силы на служеніе родителямъ,
долженъ быть преданнымъ до самоотверженія, внимателенъ къ своимъ обязанностямъ
такъ же,- какъ если бы онъ подходилъ къ
пропасти или шелъ по тонкому льду, долженъ вставать рано, чтобы зимою согрѣвать
постель родителей, a лѣтомъ прохлаждать
ее. Мужъ долженъ главенствовать, а жена
ему слѣдовать. Старшіе и младшіе братья
должны быть проникнуты взаимною любовію,
потому что они имѣютъ одно и то же начало
жизни, они суть вѣтви одного и того же дерева. Не должно терять человѣколюбія, милосердія, сострадательности; должно во всѣхъ

превратностяхъ жизни сохранять правила,
справедливость, честность, смиреніе. Если
сохранять природную прямоту, то намѣренія
будутъ приводиться въ исполненіе; если дѣйствовать только подъ вліяніемъ внѣшнихъ
впечатлѣній, то мысли будутъ блуждать. Корень государственнаго управленія заключается въ земледѣліи,—займитесь этимъ послѣднимъ, дѣлайте посѣвы и собирайте жатву».
Видите, китайскаго ребенка не занимаютъ
пѣсенками: «Лягушка скачетъ по дорожкѣ,
кверху вытянувши ножки» или «У Тита было
семеро дѣтей, всѣ семеро малютокъ», ему говорятъ о самыхъ важныхъ вопросахъ жизни:
о семьѣ, обществѣ, государствѣ. Ему передаютъ съ дѣтства основныя жизненныя правила, начала общественной дисциплины, на
которой основанъ весь строй китайской жизни. То же и въ американской школѣ, которой
примѣръ я видѣлъ въ Лосъ - Анжелесъ, въ
Южной Калифорніи. Тамъ тоже ребенокъ
знаетъ всѣ устои своей общественной жизни.
Отчего же у насъ ребенокъ воспитывается
такъ, точно онъ осужденъ жить на необитаемомъ островѣ? Отчего онъ не знаетъ, какъ
живутъ люди его класса, какъ они управляются, какъ они относятся къ государству,
что они дѣлаютъ и что такое государство.
У насъ дѣти зажиточныхъ классовъ выно-

сятъ или глубокое сожалѣніе, или презрѣніе
къ мужику за то, что онъ бѣденъ, грязенъ, и
полное непониманіе своихъ будущихъ прав ь
и обязанностей... И вотъ выростаетъ юноша,
у котораго или внутри хоть шаромъ покати,
или такой пессимизмъ, который дѣлаетъ для
него жизнь невозможной и прямо съ университетской скамьи ведетъ его къ самоубийству. Потому что то, что онъ читалъ, не
имѣетъ никакого примиренія съ тѣмъ, что
онъ видитъ, у него нѣтъ мостика отъ идеаловъ къ жизни.
А между тѣмъ мостъ этотъ существуешь.
И воспитаніе должно давать его каждому
ребенку. Для этого только надо просто и
честно, по сердцу относиться къ такимъ
словамъ, какъ Религія, Царь и Россія. Относиться безъ идолопоклонства и безъ подвоха, безъ самооплеванія и безъ нахальства, и тогда отыщется смыслъ въ жизни.
К. П. Побѣдоносцевъ въ предисловіи къ
«Курсу гражданскаго права» говоришь о прекрасномъ воспитателыюмъ значеніи чтенія
нашихъ законовъ въ «Полномъ собраніи».
Отчего же наша школа совершенно игнорируетъ законы? Отчего юноша, окоичившій
среднюю школу, выноситъ такое впечатлѣніе, будто въ Россіи никакихъ законовъ нѣтъ,
и если онъ потомъ не учился юридическимъ
ОПЫТЫ РУССКОЙ м ы с л и .

9

наукамъ въ университет!», то на всю жизнь »
остается съ такими» впечатлѣнісмъ? Развѣ
ото правда, что въ Россіи нѣтъ законовъ, а
есть одинъ только произвола», а если это
неправда, такъ сообщайте же юношѣ законные способы выраженія своихъ мыслей, законные пути деятельности, дабы онъ зиалъ
мѣру дозволенного и недозволенного.
Если вы будете издали, объективно смотрѣть на систему русскаго воспитанія, то покажется, будто она сочинена какимъ-нибудь
злѣйіиимъврагомъРоссіи и ея вѣковыхъисторическихъ начала», будто кто-то нарочно работалъ надъ тѣмъ, чтобы русское юношество приходило къ отчужденію ото всего
того, на чемъ наши предки создали нашу
великую и славную землю. Языкъ нашихъ
предковъ намъ кажется смѣшнымъ, ихъ нравы — дикими, ихъ литература — ничтожной,
ихъ искусство—грубымъ и варварскимъ. Я
не говорю, что у наса» все было хорошо и
что наши историческія звѣрства надо подслащивать и заглаживать. Я говорю, что надо
быть справедливыми», а ва» особенности справедливыми» по отношенію къ предками», ибо
мы отъ нихъ все равно не избавимся, какъ
бы мы ни пробовали избавиться и какъ бы
ни хотѣли волгаться въ рода» аягличанъ
или французовъ и въ ихъ международные

«концерты». Но великій народъ не забываетъ
великиха» предковъ. Варягъ возродился въ
Петрѣ Великомъ, съ его характеромъ древнерусского князя, вродѣ Мономаха, пребывавшаго, какъ и Петръ, въ вѣчныхъ трудахъ и
ученіи и походахъ. Русская исторія тѣмъ и
велика, что въ ней славянство служило той
таинственной средой, въ которой претворились варяжскій берсеркъ и татарскій баскака» въ Пушкина, Лермонтова, Достоевского,
Толстого. И въ каждомъ изъ насъ возрождается то варягъ, то татаринъ. И въ этомъ
залогъ нашего великого будущаго, въ этой
вѣчной борьбѣ кровей, вѣчной борьбѣ Востока и Запада въ русском!» умѣ и въ русском!» сердцѣ. Не стихіей мира и молчаиія,
a стихіей борьбы проникнута русская исторія и борьба есть наша истинная атмосфера,
а «единачество» было только необходимое
условіе бытія кучки славяно-варяговъ, затерянныхъ среди тьмы враждебного имъ инородческого населенія, которое они освоивали.
Итака», русокій классицизмъ будетъ воспитаніе въ духѣ героевъ русскихъ и иностранных!». Русскій классицизмъ будетъ основаиъ на нашей исторіи и на нашей письменности. Русскій классицизмъ, окружая ребенка атмосферой Москвы, не будетъ закрывать
глаза его на Новгородъ и Кіевъ, на Монома9*

ха и Петра. И русскій классицизмъ не изгон и м Бога и Духа изъ школьнаго образованія и не позволим буквѣ, склоненію, спряшенію задавить живую человѣческую душу
и разстроить живое человѣческое тѣло.
Вотъ что такое, по моему, русскій классицизмъ.
X
Объ обруееніи школы
Нашъ страхъ порсдъ «Европой», такъ долго препятствовавшій нашему національному
возрожденію, является слѣдствіемъ не нашего невѣжества, а нашей полуобразованности, нашей книжности, нашего недостатка
въ личномъ опытѣ, нашей вѣры въ чужіо
авторитеты.
Правительство Павла I и Николая I, въ
другомъ пытавшееся кое-что сдѣлать для
подъема національнаго чувства, сыграло въ
руку врагамъ русской національной идеи, затрудняя путешествіе русскихъ за границу,
такъ какъ оно исходило изъ невѣрной мысли, что идеи нуждаются въ устной передачѣ для перехода черезъ таможенный заставы. Между тѣмъ едва ли найдется одинъ
мыслящій русскій, долго жившій за границею,
который бы не почувствовалъ, что въ Россіи лучше, a затѣмъ и не нашелъ бы логи-

ческихъ основаній для такого чувства. Лучше не только потому, что тамъ онъ не у
дѣла, a здѣсь его корни въ родной землѣ, а
и потому, что здѣсь городовоГі добрѣе, чѣмъ
тамъ, достоинство человѣка еще не зависим
отъ количества денегъ, есть остатки прежней доблести, есть вѣра, есть идеализмъ.
Живя внутри Россіи-—трудно не стать западникомъ. Всѣ получившіе образованіе русские — западники, въ этомъ наша гордость,
которая въ сущности есть робость и глупость.
Наши полуобразованные руководители и
воспитатели общества не могутъ не быть западниками, потому что иначе они потеряли
бы право на существование. Географію Рос• сіи з н а е м лучше насъ любой рабочій, переходящій съ мѣста на мѣсто ради заработковъ. Нашу старину знаетъ лучше насъ любой странники,, любой старый монахъ. Русскую литературу знаютъ иногда грамотные
мѣщане по уѣзднымъ городамъ лучше, чѣмъ '
мы, потому что иначе, какъ по-русски, они
читать не умѣюм. Я видѣлъ вгь одномъ уѣздномъ городкѣ мѣщанина, который знала, наизусть Карамзина и Геродота, въ старомъ
гіереводѣ Мартынова. А среди насъ, кончившихъ классическую гимназію, много ли найдется такихъ, кто могъ бы разсказать, о чемъ
собственно писалъ Городом.

Нельзя не признать, что наше образованіе
за XIX столѣтіе значительно измельчало,
хотя и расширилось. Уменьшилась и сила
мысли, потому что знать основательно одну
книгу — значитъ думать надъ ней, значишь
упражнять свою мысль, значитъ спорить, не
соглашаться, мыслить, a пробѣжать тысячу
книгъ, не помня ни одной, значитъ ослаблять
и обезцвѣчивать свои умственный способности.
У насъ каждый гимназиста* прочелъ больше книгъ, чѣмъ Платонъ и пожалуй даже
Аристотель, a мышлеиіе этого гимназиста не
только не стало глубже и острѣе, а напротив!*, онъ, по выраженію нянекъ, «зачитался
и зазубрился» до полнаго .отупѣнія. Но и
общество, и правительство требуютъ, чтобы
мы были западниками, чтобы «умѣли потолковать объ Ювеналѣ, въ концѣ письма поставить vale, да помнить, хоть не безъ грѣха, изъ Энеиды два стиха». Все наше образованіе построено на лжи, на пусканьи пыли
въ глаза, на умѣньи приводить цитаты на
иеизвѣстномъ языкѣ, и у насъ тѣмъ большим!» почетомъ пользуется общественный
дѣятель, чѣмъ больше хвастаешь онъ своею
образованностью и чѣмъ меньше имѣетъ ея
на самомъ дѣлѣ.

Россія такъ огромна, ея климаты и географическія данный столь разнообразны, ея населсніе говоритъ на стольких!» языкахъ, народная поэзія гражданъ Россійской имперіи столь богата, что одно основательное
изученіе Россіи дало бы цѣлую энциклопедію познаній и нескончаемое богатство мыслей. А мы годами учимся тому, что можно
узнать изъ одного путешествія по Европѣ
и что для насъ представляет!» умственную
роскошь, но не желаемъ изучать того, что
является для насъ предметомъ первой необходимости, но чего нельзя увидѣть изъ
окна вагона жслѣзной дороги. Каждый русскій обязанъ знать свою родину, —вотъ то
нравственное и умственное требованіе, которое должно лечь въ основу русскаго образован ія. Правительство должно помогать каждому русскому узнать свою родину. Помощь
эта должна выражаться въ облегченіи передвиженія народа, въ возможном!» уравненіи трудовой его энергіи. У насъ есть мѣста,
гдѣ много людей, есть мѣста, гдѣ ихъ нѣтъ.
А каждое передвиженіе сопряжено съ хлопотами- о паспортах!», прописками, бумажными дѣйствіями, ложащимися тяжелымъ
бременемъ па безграмотный народъ. Если для
цѣлей военной службы и необходима нзвѣстная бумажность, то во всякомъ случаѣ не

такая, которая затрудняла бы передвиженіе
населенія съ мѣста на мѣсто.
Только путемъ передвиженія привязанность къ своей деревнѣ, къ своему мѣсту
переходитъ въ любовь къ отечеству. Странники и солдаты—истинный образовательный
элемента въ нашей странѣ, ибо хотя они и
привираютъ въ своихъ разсказахъ, но разсказы ихъ все же неизмѣримо интереснѣе
географій Смирнова и Лебедева, по которымъ
мы учились отечеетвовѣдѣнію въ гимназіи.
Въ основу всего образованія должно быть
положено изученіе Россіи, a изученіе иностранных!. исторій, древнихъ и иовыхъ, естественно примкнетъ къ изученію Россіи въ
тѣхъ мѣстахъ и періодахъ, гдѣ исторія нашего народа соприкасалась съ другими народами и другими странами. Если исторію
Америки поставить въ связь не съ испанцами и съ квакерами, а съ признаиіемъ
ПІтатовъ Екатериной, съ посылкой эскадры
Лисовскаго, съ казаками въ Колифорніи, съ
заселеніемъ Аляски, съ продажей ея и съ
набѣгами американцевъ на чукотское побережье, то развѣ не выиграетъ интересъ
ребенка къ этой странѣ, съ которой у насъ
есть опредѣленныя связи. Съ Турціей, Австріей, Адріатическимъ побережьемъ, Римомъ
насъ связываютъ наши братья въ славян-

ствѣ, но они черезъ Гуса и Іеронима Пражскаго, жившаго нѣкоторое время въ Вильнѣ,
связываютъ насъ и съ реформаціей. Если
идти не изъ-за границы къ намъ, какъ шла
до сихъ поръ русская мысль и русская школьная исторія, а отъ насъ за границу, то такое
движеніе, давая не только не меньше, но еще
больше фактовъ, не разорветъ нашей связи
съ судьбами той страны, гдѣ мы родились и
работать на пользу которой есть нашъ долгъ
и наша гордость.
Если русскій народъ въ своей исторической жизни изучала, міръ по разсказамъ своихъ кугіцовъ, паломниковъ, солдата, матросовъ, пословъ, a послѣднее время по разсказамъ своихъ путешественниковъ, то таково же должно быть и школьное изученіе
міра. Оно должно исходить не отъ мидянъ
и персовъ, «исторія коихъ темна и непонятна», а отъ Кіева, Новгорода и Москвы.
Неужели вы думаете, что Цезарь, Брутъ,
Муцій Сцевола, Ѳемистоклъ были совершенно
такими, какими рисуетъ ихъ намъ школьный
учебникъ? Они вышли героями изъ-подъ пера
историка, сдѣлались образами его чувствъ и
мыслей, они имъ идеализированы. Пусть геніальные писатели нарисуютъ образы русских!. исторических!, дѣятелей и вамъ не
нужны будутъ Цезари и Александры, какъ

средство воспитательное, я не говорю, разумѣется, о необходимости знать ихъ исторію тамъ, гдѣ она сходится съ нашей, какъ
походъ Александра въ Индію и Среднюю Азію
и походъ Цезаря на Кавказъ.
Русски! народъ есть великій путешественники,, оттого и выработали онъ способность
проникать въ душу инородцевъ. Если до
насъ дошло отъ вѣковъ, предшествовавших!»
восемнадцатому, 8 записанных!, путешествій
въ Іеруеалимъ, три въ Царьградъ, одно въ
Италію, одно въ Индію, два въ Китай, то
сколько было тамъ русскихъ путешественников!,, которые не умѣли писать, или сочиненія которыхъ не дошли до нашего времени? A описаніе міра только тогда и можетъ быть полезно для юношества, когда
оно сдѣлано не иноземцами, а соотечественниками. Если арабъ говоритъ: «Тамъ прекрасная вода», если персіанинъ скажетъ:
«Тамъ прекрасный садъ», то русскій навѣрное скажетъ нѣчто совсѣмъ противоположное.
Кромѣ русскаго землеописапія и исторіи
русскихъ и другихъ народов!,, составляющихъ нашу имперію, мы должны изучать
народное творчество какъ наше, такъ и инородческое. ІТѢсня, сказка, пословица, характеризующая латыша, грузина, калмыка, сарта,

должны быть извѣстны русскому, потому что
этому русскому приходится рѣшать судьбу
этого латыша, грузина, сарта, а нельзя управлять человѣкомъ, не зная, каковъ онъ. Великая сокровищница нашего языка богата
не только нашимъ творчествомъ, но и творчествомъ многихъ малыхъ передъ исторіей,
которые внесли въ нашъ языкъ свои понятія, работу своей народной жизни. Зачѣмъ
растрачивать исторически скопленное? Они
и такъ заговорятъ по-русски, ихъ мѣстные
гіатріотизмы—вопроса, даже не сотенъ лѣтъ,
а десятковъ. Будучи воспитаны какъ русскіе, будучи вспоены сознаніемъ нашей народной силы, мы потеряемъ политическую
нервность, удѣлъ народовъ слабыхъ и жалкихъ, каждую минуту дрожащихъ за существованіе.
Но развитіе мѣстныхъ сепаратизмовъ несомнѣнно было поддержано нашею антирусскою классической системою образованія,
ыаслѣдіемъ государственника съ огромиымъ
характеромъ, но безъ всякаго поішманія
Россіи.
Скажите, есть ли у насъ книга о томъ, въ
чемъ права и обязанности русскаго гражданина? Скажите, учатъ ли въ школѣ гражданским!, правамъ и обязанностям!,? А человѣкъ безъ с-ознанія правъ и обязанно-

стей долженъ, если онъ съ сильнымъ характеромъ, развиться въ анархиста. И вотъ трусость, думающая, что вкорененіе идеи права
грозитъ патріархальности нравовъ, воспитываешь элементы, у которыхъ нѣтъ никакой
связи съ государственнымъ бытомъ страны
своей, но есть уже отвращеніе къ этому быту.
А это потому, что системы нашего воспитанія создавались людьми, презиравшими русскую дѣйствительность.
У насъ переходъ отъ нигилизма къ обскурантизму такъ легокъ, если онъ выгоденъ
для переходящего, что во многихъ отрасляхъ современной жизни замѣчается та же
мертвящая базаровщина, которая прожигала
насъ въ шестидесятых!, годахъ, но базаровщина уже не гонимая и не опальная, а торжествующая и «благонамѣренная». Эта базаровщина и затрудняет!, своимъ мертвымъ
скептицизмом!, развитіе національной идеи,
оживленіе общества, желаніе борьбы съ инородческой ложыо, хотя признаки этого оживленія уже не скроешь и не объяснишь желаніемъ заслужить одобреніе начальства.
На передвижной выставкѣ 1901 г. были двѣ
картины, въ которыхъ житейская правда выступает!. наружу и даетъ не мало пищи для
мысли. Я говорю о картинѣ H. П. БогдановаБѣльскаго «Ученицы» и о картинѣ А. Е. Архи-

пова «Прачки». Для меня не важно исполненіе этихъ картинъ: у Архипова оно выше,
чѣмъ у Бѣльскаго,—мнѣ нужны ихъ сюжеты.
Ученицы—двѣ крестьянскія дѣвочки съ блѣдными, глубокими, не по-дѣтски задумчивыми
лицами, а прачки —это адъ пара, сырости,
грязи, подвалъ,освѣщаемый полузамерзшимъ
окномъ. Когда я проходилъ мимо этихъ картинъ, я невольно спросилъ себя, что будетъ съ этими хрупкими, вдумчивыми, нѣжными «ученицами», когда судьба превратишь
ихъ въ «прачекъ» этого ада сырости и помоевъ? Изъ сопоставленія этихъ двухъ картинъ встаетъ передо мною осужденіе той нашей системы образованія, все равно, земской
или церковно-приходской, которая центръ
тяжести переноситъ въ міръ монашескихъ
идеалов!, и всѣхъ героевъ русскаго народа
стремится превратить въ героевъ святцевъ
и картинъ М. В. Нестерова.
Каждое воспитаніе должно развивать добрую волю и любовь къ добру. Безъ воли, съ
одною мечтательною любовыо, оно даетъ хрупкій матеріалъ, негодный для домостроительства жизни. Вотъ въ чемъ, по-моему, ошибка
всякихъ воспитательныхъ общинъ, съ монастырским!. или братскимъ уставом!., отдаляющихъ юношей отъ борьбы съ жизнью.
Русская школа должна создавать средняго

русскаго человѣка, не должна быть разсчитана пи на ангела, ни на генія. Но она должна очищать ребенка атмосферою русскаго
героизма, укрѣплять его вѣрою въ наши историческіе завѣты, ибо эти завѣты есть и могутъ,— теперь, какъ и прежде,—направлять
человѣка къ личному счастью и къ общественной пользѣ.
Мы идемъ въ университетъ, мы беремъ ученую книжку съ внутренней молитвой: «Дайте
намъ самый лучшій заграничный рецептъ,
какъ достичь счастья». И наши ученые и
писатели даютъ намъ самые лучшіе заграничные рецепты. Но русскаго счастья нѣтъ
и не будетъ по заграничному рецепту, ни
для наст* съ вами, ни для общество, ни для
народа, ни для государства. А наше старое
русское счастье есть устроеніе своего дома,
приведете въ порядокъ нашей жизни, которая вездѣ, и въ городахъ, и въ селахъ, представляетъ смѣсь дворца съ развалинами,
«ученицъ» съ «прачками».
Буржуазной, капиталистической, фабричной политикѣ страшно развитіе народной
энергіи, увеличеніе потребностей народа,
организація пародныхъ группъ. Ііолитикѣ
феодальной — тоже. Но для политики земской, земледѣльческой, управляемой идеею
самодержавія, развитіе народной энергіи не

только не страшно, но необходимо, потому
что народъ представляется съ точки зрѣнія
земскаго государства собраніемъ молкихъ
собственниковъ, живущихъ не съ помощью
частновладѣльческаго, а съ помощью общенароднаго капитала — земли. Вотъ почему
усиленіе образоваиія деревни, постановка его
на русскія не только религіозныя, но и государственныя основы не только не погубитъ нашъ историческій укладъ, какъ губитъ его современная гимназія, а даетъ ему
прочное основаиіе въ умахъ и сердцахъ
крестьянъ, т.-е. наиболѣе прочной и консервативной .части русскаго народа.
Дѣло не въ томъ, снимаетъ ли мужикъ
шапку передъ бариномъ или нѣтъ, a дѣло въ
томъ, сознаетъ ли онъ, что баринъ ему пуженъ, или не сознаетъ. Сознаніе взаимной
необходимости у барина и у мужика есть
нашъ государственный идеала», для достижения котораго надо воспитывать и мужика,
и барина.
Надо, чтобы русскій баринъ проникся
мыслью, что сюртукъ, фоколи и общепонятный французскія фразы (трудныхъ-то мы теперь и не знаемъ), не создаютъ ровно никакого права на расгіредѣленіе народного
труда и на руководительство народною массою. Начальники тотъ,кто знаетъ, куда вести

своихъ подчиненныхъ и что имъ надо дѣлать
въ каждую данную минуту не для его личнаго, а для ихъ общаго блага. А если начальники не могутъ сговориться о томъ,
куда идти, то какъ и куда поведутъ они подчиненныхъ?
Чѣмъ образованнѣе будетъ мужикъ, тѣмъ
болѣе онъ будетъ нуждаться въ образованномъ баринѣ, а не наоборотъ, какъ думаютъ наши пропагандисты лжеконсерватизма.
Тогда мужику надобенъ будетъ и ученый, и
писатель, а теперь ему надобенъ только деревенский грамотѣй, писарь, аблакатъ. Если
русское дворянство не желаетъ погибнуть,
оно долѵкно цѣль своей дѣятельности видѣть
въ образованіи мужика на русскихъ народныхъ основахъ.
Самое главное для всякаго дѣла, а въ особенности для русского дѣла,—есть спокойствіе духа, отсутствіе торопливости, настойчивость въ преслѣдованіи намѣченныхъ цѣлей. Только ничтожество желаетъ сразу
всѣхъ осчастливить, облагодѣтельствовать
и прославиться, только оно крикливо мечется изъ стороны въ сторону. Наше земское государево дѣло—дѣло старое и жизненное. Оно не боится прохожихъ иѣмецкихъ
теорій, оно не боится и торговцевъ консерватизмомъ или радикализмомъ. Отъ крику-

новъ, приговаривающих !» однихъ къ смерти,
другихъ къ причтенію къ геройскому сонму,
не останется даже и лопуха, а русское дѣло
будетъ расти, развиваться и питать все жизненное въ народѣ и приносить здоровые,
честные плоды. Потому что народъ нашъ
большой и сильный, и почетно служить такому народу, но только служить ему, а не
холопствовать передъ нимъ.
ХГ
О броженіяхъ учащайся молодежи
Умственная и психическая мгла, граничащая съ безуміемъ, несется на насъ съ Запада, и русскіе люди должны честно и мужественно провѣрить себя и спросить» себя,
за кого и за что они. Нравственная слабость
ведетъ къ нравственной неряшливости, нравственная неряшливость — къ преступленію.
Среди толпы безразличных!» скептиковъ, матеріалистовъ, людей, туманно мыслящихъ и
туманно чувствующих!», всегда найдется психопата, который, не встрѣчая психического
гіротиводѣйствія своимъ нелѣпымъ теоріямъ,
можетъ легко перейти отъ гнусной мысли къ
гнусному дѣянію. Удерживаете отъ преступныхъ безумій совсѣмъ не городовой, не сыщикъ, а ясное и мужественное настроеніе
ОПЫТЫ РУССКОЙ МЫСЛИ.

ы

общества. Общественный движенія зарождаются отъ сложенія одинаковыхъ чувствъ,
общественный движенія разрѣжаются отъ
возбужденія чувствъ противоположных!.. Ибо
общество есть одинъ огромный аккумулятор!,
психических!, токовъ.
Нѣтъ ничего вреднѣе и опаснѣе недомолвокъ гнуснаго эзоповскаго языка, выработанного рабами. Есть цѣлые кружки лицъ, который говорят!, и пишутъ намеками; есть цѣлыя
литературныя формулы, которыми прикрываются въ борьбѣ съ русскими началами нсдомысліе и зависть и нравственная неряшливость. Бороться съ этими рабскими явленіями должны всѣ честные люди, къ какой
бы партіи они ни принадлежали. Иначе двусмысленный слова и двусмысленный писанія
должны быть приняты какъ подстрекательство къ чему-то такому, что, я хочу вѣрить,
не входитъ въ программу ни нашего общества, ни нашей печати.
Я былъ бы радъ, если бы за границей,
разъ ужъ нельзя этого въ Россіи,образовался
журнала., который бы печатѳлъ программы
и требованія тѣхъ лицъ, который устраиваютъ забастовки молодежи, пишутъ прокламации, называютъ себя какими-то «иниціаторами». Тогда всѣ убѣдились бы, какіе
глупые планы и какія пошлыя и грязный

соображенія руководят!, тѣми, кто мѣшаетъ
нашей молодежи учиться и производишь смуту въ слабыхъ умахъ. Проповѣдь разрушенія не есть государственная программа, а
есть результата дурного чувства, чувства
обиды, чувства зависти, чувства злобы. На
дурныхъ чувствахъ никогда ничего не созидалось, въ исторіи же дурныя чувства никогда не служили дѣлу свободы. Напротивъ,
одно рабство замѣняли они другимъ, гораздо
горшимъ. Строили что-нибудь лучшее не
отрицатели, не критики, а спокойные здоровые люди, которые имѣли время и способность взвѣшивать, обсуждать, создавать.
Если же смуту дѣлать затѣмъ, чтобы на
мѣсто существующихъ министровъ посадить
другихъ министровъ, то кто поручится, что
новые министры не будутъ хуже смѣненныхъ.
Если одну государственную систему замѣнить другой, то нужно узнать, выработана
ли уже эта другая система или только носится въ туманѣ маниловскаго недомыслія,
а если выработана, то соотвѣтствуетъ ли
она потребностям!, и пользамъ большинства.
Ибо было бы и глупо, и преступно производить реформу въ интересахъ меньшинства,
все равно крупных!» землевладѣльцевъ, желающихъ семибоярщины, или гимназистовъ,
желающихъ засѣдать въ палатѣ депутатовъ.
10*

Правда, глупые, слабые, маловѣрные могутъ
быть напуганы уличными безпорядками, разбитыми стеклами и потушенными фонарями,
но умные, сильные, увѣренные, конечно, не
пойдутъ на политическія уступки вслѣдствіе
уличнаго скандала, а только накажутъ скандалистовъ.
Если честный русскій человѣкъ спроситъ
себя, чѣмъ онъ недоволенъ, онъ отвѣтитъ
себѣ, что его націоналыюе и нравственное
чувство оскорблялось ошибочными ходами
въ международной жизни, скажемъ Берлинскимъ конгресомъ, международными насиліями, каково насиліе англичанъ надъ бурами, иѣмцевъ надъ китайцами, Наполеона 1-го
надъ Германіей, и несправедливостями въ
жизни внутренней, когда богатые нарушали
интересы бѣдныхъ, когда сильные угнетали
слабыхъ, когда за людьми не признавались
ихъ естественныя права, осуществленіе которыхъ никому не вредило. Всѣ эти причины
неудовольствія честиаго человѣка могутъ
быть уничтожены только твердою, просвѣіценною и независимою властью, а съ ослаблен іемъ власти, напротивъ, причины эти
должны умножиться, потому что для меня
все равно, грабитъ ли Ваньку Гуся графъ
фонъ-Гогенбургъ или первой гильдіи купецъ Сидоръ Колупаевъ, Меня возмущаетъ

фактъ насилія и грабежа, а не то или другое сословное положеніе грабителя. Государство служитъ защитой не для богатыхъ и
сильныхъ, а для бѣдныхъ и слабыхъ. Слѣдовательно, расшатывая государство, мы
прежде всего работаемъ противъ бѣдныхъ
и слабыхъ, на руку сильнымъ и смѣлымъ,
которые выплывутъ еъ выгодой изъ всякаго
смутнаго времени.
А въ то время, когда люди власти заняты
борьбою съ уличными безпорядками, вопросы
народнаго блага, выработка необходимыхъ
реформъ, плодотворная государственная работа прекращены и забыты. Значитъ, смута
и посредственно и непосредственно направлена противъ слабыхъ, разъ она мѣшаетъ
правильной защитѣ ихъ интересовъ. И вотъ
молодежь, которая должна бы руководствоваться чистыми и свѣжими нравственными
чувствами, своей непродуманной и непрошенной политической работой играетгь въ
руку всѣмъ, кому вредно благополучіе, огражденіе и преуспѣяніе бѣдныхъ и слабыхъ.
Между тѣмъ важныя организаціонныя работы, важный задачи лежатъ передъ русскимъ обществомъ и правительствомъ. Нужно разработать и ввести эластичную систему
налоговъ, наиболѣе легкую для крестьянина.
Нужно общественную развалину деревни при-

звать къ общей жизни, объединить разношерстные элементы по мѣстамъ, создать земскія общины. Надо создать національную
школу, низшую, среднюю, высшую. Надо улучшить составъ и упорядочить духовенство.
Надо проводить дороги, развивать судоходство, улучшать земледѣліе. Надо поддерживать деревню и ея населеніе, чтобы народъ
не бѣжалъ въ городъ. Надо создать дешевый
кредита» не только для дворянина, но и для
кустаря, и для крестьянина.
Куда ни погляди, горы работы лежатъ и
ждут!» работников!». А молодежь, вмѣсто того, чтобы скорѣе приниматься за работу, которую отъ нея ждетъ родина, занимается
чтеніемъ прокламацій и уличными безпорядками. Развѣ серьезные, здравомыслящіе люди
сочли бы для себя возможным!» замедлять
своею дѣятельностыо улучгаеніе быта тѣхъ,
на чьи деньги они воспитываются? По-моему
это нечестно.
Учащаяся молодежь есть умственный капиталъ, сложенный изъ мѣдныхъ грошей мужика. Она въ неоплатном!» долгу у мужика.
Если она не понимаете своей отвѣтственности передъ мужикомъ, она поступает!» безсовѣстно.
Конечно, каждый уличный мальчишка можете сказать себѣ: «Дай-ка я устрою каму-

флетъ городовому», ибо въ головѣ мальчишки
городовой представляется самовластными»
тираномъ, эгоистически налагающими» препоны всякому, кто хочетъ надписывать на
заборахъ цвѣты своего остроумія, загрязнять
подворотни и гулять съ лотками и поклажами на головѣ по тротуарамъ, толкая прохожих!», обсыпая ихъ мукой и всякой дряныо.
Но о дѣятельности городового надо также
спросить няню съ дѣтьми, которая тщетно
пытается перейти черезъ улицу, женщину,
па которую нападаетъ пьяный наХалъ, и многих!» других!» лицъ, для которых!» защита
городового не только полезна, по и необходима. А государство есть не только городовой, оно и писатель, и художникъ, и финансиста, и учитель, и инженера». Разрушая государство или останавливая его творческую
работу, мы останавливаемъ не только деятельность городового, въ полезности которой уличные мальчишки выражаютъ понятное сомнѣніе, но мы останавливаема» дѣятелыюсть и учителя, и писателя, и художника. А это не только преступно, но и глупо.
Если такими» образом!» смуты въ нашей
академической жизни мѣшаютъ иногда правильной государственной работѣ, то совершенно ясно, что наши сосѣди должны всячески поддерживать эти смуты, потому что

они боятся правильного развитія силъ и могущества Россіи. Нѣтъ никакого сомнѣнія,
что вожаки русской смуты найдутъ себѣ радушный пріемъ и на берегахъ Шпрее, и на
берегахъ Темзы, потому что политики ѳтихъ
береговъ прибѣгаютъ къ субсидіямъ недовольнымъ элементамъ другихъ странъ, и
было бы съ ихъ стороны политическимъ промахомъ не дѣлать того же относительно Росши. А если это такъ, то какую же жалкую
роль играетъ русское юношество, дѣйствуя
подъ руководством!* непзвѣстныхъ и часто
безотвѣтственныхъ господъ, работающих!*
на пользу враговъ русскаго народа и русской земли!
Меня всегда особенно сильно трогаетъ все,
что относится до русской молодежи, потому
что между мною и ею всего какихъ-нибудь
двенадцать лѣтъ разницы. Двѣнадцать лѣтъ
назадъ мы тоже тянулись къ общественному
дѣлу, тоже хотѣли заниматься тѣмъ, что
насъ не касалось и чего мы не понимали;
но мы не били другъ друга, не выбивали
оконъ и не вступали въ союзъ съ уличными
мальчишками.
При насъ отмѣняли старый университетский уставъ, который былъ намъ дорогъ. Мы
хотѣли привлечь симпатіи общества на сторону уничтожаемого устава. Мы работали

надъ научнымъ и литературнымъ единеніемъ
студентовъ. Мы не переставали быть русскими людьми, со многими недостатками русскихъ людей, но съ русскимъ сердцемъ и
русскою совѣстыо. А теперь русская молодежь послушно, какъ стадо овецъ, идетъ за
всевозможными международными проходимцами, которым!» выгодно ловить въ мутной
водѣ рыбу и которые работаютъ изъ разныхъ португальскихъ, лапландскихъ, самоѣдскихъ патріотизмовъ.
Освободительная дѣятельность русскаго
общества и правительства открываетъ новые и новые слои русскаго народа, до сего
времени лежавшіе подъ тяжелымъ спудомъ.
Соприкасаясь съ западным!» просвѣщеніемъ,
слои эти немедленно начинают!» бродить,—
такое сильное дѣйствіе производит!» просвѣщеніе на умы, тронутые имъ впервые. Личность человѣка есть иѣчто цѣлостное, произведенное впечатлѣніями среды на призму
души. Университетъ есть новая среда для
русскаго юноши, и среда идеалистически западная. Русскій университетъ гораздо западнѣе, чѣмъ нѣмецкіе, французскіе, англійскіе
университеты, ибо слушатели тѣхъ знаютъ
не только положительные, но и отрицательные элементы своей націоналыюй жизни, а
слушатели нашихъ университетовъ, по боль-

шей части вышедшіе изъ бѣдности, знаютъ
только отрицательный стороны русской жизни, а изучаютъ только положительны« стороны жизни западной. Такимъ образомъ выходитъ то, что университетъ не только отрицаетъ русскую жизнь, но еще фальшиво
окрашиваетъ западную жизнь, выдавая за
западную реальность идеализаціи и системы
западныхъ учеиыхъ и писателей. Наша наука
насажена нѣмцами и до сихъ поръ не освободилась отгь нѣмецкаго колоніалыіаго идеализма. Д ействительно, вообразите себѣ русскаго, воспитаннаго, скажемъ, въ Турціи.
Естественно, самые недостатки Россіи будутъ
представляться ему достоинствами, потому
что онъ оторванъ отъ нея, а мысли и симпатии его стремятся къ ней. Вездѣ въ Европѣ
наука національна. Нѣмцы въ Страсбургъ
послали лучшихгь профессоровъ своихъ, которые и онѣмечили полуфранцузское юношество, ведя преподаваніе въ строго нѣмецкомъ духѣ. А мы выписывали учепыхъ изъ
Германіи, и ученые эти читали не о Россіи,
а о Германіи. Ихъ дѣти и внуки, академическіе и уииверситетскіе нѣмцы, люди честные
и ученые, сохранили отъ своихъ предковъ
то же боготвореніе Запада и то же иепониманіе Роесіи, потому что реальной западной
жизни они не знаютъ, а не зная Запада и не

будучи русскимъ, нельзя понять Россіи. Если
можно бы было Васильевскій островъ перенести лѣтъ на пять въ Пруссію, мы увидали
бы, какъ василеостровскіе академическіе нѣмцы измѣыили бы свои взгляды и запросились бы въ русскіе подданные. Потому что
тамъ, въ Пруссіи, идетъ жестокая націоналистическая работа; тамъ люди вѣруютъ въ
то, чему служатъ; тамъ люди работаютъ надъ
проведеніемъ не принциповъ международнаго блага, а принциповъ блага прусскаго.
A Ііруссія, какъ и Россія,—государство со
смѣшаннымъ населеніемъ и мѣстиыми патріотизмами.
Инородецъ въ Россіи есть существо идеализированное. Это тотъ пасынокъ природы,
котораго мы призваны облагодѣтельствовать.
Онъ долженъ платить меньше податей, чѣмъ
русскій, въ его землѣ должно быть больше
учебныхъ заведеыій, чѣмъ вч^ Россіи, за него
литература и печать. Между тѣмъ отсутствіе
ясной программы по отношенію къ инородцамъ ставитъ ихъ въ тяжелыя условія. Съ
ними кокетничаютъ до тѣхъ поръ, пока одни
изъ нихъ не начиутъ составлять карту независимой Арменіи съ Ростовомъ-иа-Дону,
другіе карту независимой Корсліи съ ІІовгородомъ, третьи независимой Забайкаліи, четвертые независимой Ферганы. И потомъ эти

инородческіе мечтатели, вскормленные русскимъ либерализмомъ, умираютъ въ Сибири.
Конечно, для студента Петрова очень легко
заключить трактата со студентомъ Армавирьянцемъ, по которому Армавирьянцъ получаешь и Батумъ и Ростовгь, а студента Петровъ—голоса армянскаго народа въ будущей федераціи, но каково будетъ Армавирьянцу потомъ, когда на основаніи трактата
онъ будетъ собирать свою партію, а Петровъ,
не дождавшись федераціи, уже произведенъ
въ коллежскіе секретари и служишь по акцизному вѣдомству!
Суровый русскій націонализмъ естьдолгъ
честнаго русскаго, ибо русская исторія никогда не станетъ ратификовать трактаты,
заключенные нашими либералами, свидетельство чему видимъ и въ Финляндіи, и въ
ІІольшѣ. Только тотъ поступаетъ честно съ
инородцами, кто говоритъ имъ голую правду,
кто не внушаешь имъ несбыточныхъ надеждъ.
А это возможно только при торжествѣ русской національной идеи.
При столкновеніи грезъ юности съ властными запросами дѣйствительной жизни, быстро опадаютъ лепестки надеждъ и часто
засыхаешь сердце. Благо тому, кто съ молокомъ матери, въ семьѣ, въ школѣ впиталъ
въ себя общественные и государственные

взгляды своего народа. Онъ будетъ цѣльной
натурой, спокойнымъ и убѣжденнымъ дѣятелемъ. Но кого жизнь оставляла въ туманѣ
международныхъ иллюзій, тому придется
рано или поздно сдѣлать надъ собой мучительную операцію націонализаціи. Но чѣмъ
раньше онъ ее сдѣлаетъ, тѣмъ лучше. Только
идя со своимъ народомъ можно дойти до
счастья.
XII
О недоетаткахъ высшаго образованія
Предыдущая глава, напечатанная въ газетѣ во время послѣднихъ студеическихъ
безпорядковъ, доставила мнѣ много писемъ,
въ болынинствѣ сочувственныхъ. Но дѣло
не въ сочувственныхъ отзывахъ, а въ тѣхъ
голосахъ изъ противнаго лагеря, которые
могли бы выставить какія-нибудь соображенія и сообщить какіе-нибудь факты въ
пользу заблудшихъ. Къ сожалѣнію, только
два письма моихъ противниковъ заслуживали вниманія. Третье, съ приложеніемъ прокламацій, написанныхъ не русскимъ языкомъ, повторяло лишь старыя ругательства
и всѣмъ надоѣвшія фразы о «дружномъ отпорѣ грубой, разнузданной силѣ и о призывѣ
ея къ законности», о томъ, что молодежьгордость Россіи и т. п.

Всѣ эти агитаціонныя средства, завѣщанныя нашему времени семидесятыми годами,
H тогда возбуждали только горькую улыбку,
и теперь не приведутъ ни къ чему путному,
потому что гордость Россіи не всякая молодежь, а только честная и трудолюбивая, и
потому что никогда нельзя было призывать
другихъ къ законности путемъ нарушенія
закона.
Изъ серьезныхъ писемъ, которыя я получилъ, одно говорило между прочимъ, что слѣдовало бы заставлять молодежь отбывать воинскую повинность до поступленія въ высшія учебныя заведенія, прямо по окончаніи
курса средней школы, дабы «познакомить
молодежь съ тѣмъ, что ей невѣдомо, и въ суровой школѣ дѣйствительности дать ей уравновѣшеішость въ поступкахъ, которой недостаетъ ей».
Одинъ юноша иишетъ мнѣ: «Я читалъ всѣ
прокламаціи, о которыхъ вы говорите и которыя дѣйствительно исходятъ изъ студенческой среды, и скажу, что содержаніе ихъ
въ общемъ довольно невинное, это призывъ,
глупый правда, поскандалить на улицѣ, безъ
всякой задней мысли поколебать правительство, у которого три милліона штыковъ... Но
не могу отрицать того, что если такое положеніе еще долго продолжится, то «проходим-

цы» имъ воспользуются для своихъ цѣлей,
но пока этого нѣтъ, дайте намъ какія-нибудь
уступки, не позволяйте пожару разгораться».
Изъ Кіева мнѣ сообщали: «А знаете ли,
что важакомъ кіевскихъ студентовъ оказался иностранный подданный? Студенты очень
озадачены».
Одна дама бранила матерей за то, что онѣ
совершенно не занимаются воспитаніемъ сыновей своихъ, и на матерей возлагаешь отвѣтственность за безпорядки молодежи. Другая прислала негодующее письмо по поводу
того, что скандалисты избрали мѣстомъ своихъ подвиговъ святыню русскаго народа, а
не Марсово поле или Семеновскій плацъ.
По поводу поступковъ молодыхъ людей въ
Казанскомъ соборѣ, одинъ кореспондентъ
сообщилъ: «Относительно имѣвшаго мѣсто
въ Казанскомъ соборѣ лучшими свидѣтелями
являются священники этого собора и сторожа, которые утверждаютъ противное (обвиненіямъ, взводимымъ нѣкоторыми на манифестантовъ). Отъ нихъ уже успѣли многіе и
многіе узнать сущую правду, а ее вамъ не въ
силахъ (sic) вычеркнуть изъ ихъ памяти».
Нѣкто, окончившій шесть лѣтъ назадъ
университетъ, служащій на государственной службѣ, потомственный дворянинъ, написалъ: «Вы находите, что все обстоишь бла-

гополучно, что мѣнять никого и ничего не
слѣдуетъ, такъ какъ перемѣны ослабляютъ
и прерываютъ дѣятельность властей, призванныхъ для осуществленія государственныхъ задачъ. Но, обращаясь къ выполненію
задачъ, что мы видимъ въ русской жизни?
«Система русскихъ налоговъ, говоритъ
онъ,—весьма далека отъ эластичности и легкости для наиболѣе слабаго и въ экономическомъ, и въ политическомъ отношеніи элемента населенія —крестьянства. Надѣльная
земля во многихъ мѣстностяхъ приноситъ
дохода меньше, чѣмъ причитается съ надѣла налоговъ, и потому она является не
«объектомъ обложенія», а только поводомъ
къ нему. Развѣ вамъ лично мало извѣстно
русскихъ мужичковъ, по го рода мъ и весямъ
земли русской отхожими промыслами собирающихъ деньги на уплату «поземельныхъ»,
«выкунныхъ» и другихъ платежей —за кусокъ земли, которымъ они не пользуются и
отказаться отъ котораго они не имѣютъ права? Налоги съ мужиковъ собираются осенью,
чѣмъ искусственно создается усиленный вывозъ хлѣба на рынокъ и рѣзкое ежегодное
паденіе объ эту пору цѣнъ на него. И бѣдные, и богатые обложены налогами одинаково въ процентномъ отношеніи, какъ будто
бы отдать въ казну въ видѣ подати или на-

лога 1 коп. изъ заработка въ 20 к. составит!»
то же, что отдать 1 р. изъ заработка въ 20 р.
Но не всегда есть и эта кажущаяся одинаковость обложенія: крестьянину живущій въ
городѣ и десятки лѣтъ не иользующійся своей землей, платитъ свои подати потому, что
онъ приписанъ къ опредѣленному крестьянскому обществу, откуда ему не выдадут!» до
уплаты податей паспорта; мѣщанинъ платитъ свои мѣщанскіе сборы за одну принадлежность къ мѣщанскому обществу, а что
платитъ наша интеллигенція и служилая, и
неслужилая, получающая за свои труды неизмѣримо больше простыхъ тружениковъ?
A вѣдь средства гіротивъ всѣхъ этихъ золъ
есть: созданіе сѣти элеваторовъ или по
крайней мѣрѣ организація выдачи дешевыхъ
ссудъ подъ хлѣбъ уничтожили бы необходимость спѣшной продажи хлѣба крестьяниномъ, а прогрессивный подоходный налогу обладая колоссальной эластичностью,
направленный главнымъ образомъ на крупныхъ собственниковъ, могъ бы дать государству огромныя средства, которыя дали
бы возможность облегчить податныя тяготы бѣдняковъ.
«Наша школа средняя и высшая такъ еіце
дорога, что уже по одному этому доступна
только для дѣтей болѣе обезпеченнаго класОІІЬІТЫ 1'УССКОЙ МЫСЛИ.

П

са населенія, что мы въ болыпинствѣ случаевъ и видимъ; но и это кажется малымъ,
и слышатся голоса въ пользу стѣсненія поступленія въ университеты огромнымъ группамъ лицъ и созданія дворянскихъ гіансіоновъ при высшихъ учебныхъ заведеніяхъ;
низшая школа такъ удалена отъ народа и
обладаешь такими ничтожными средствами,
что только самый незначительный сравнительно процента населенія можетъ проходить черезъ нее. Даже самыя заявленія общественныхъ группъ о желательности всеобщего обученія и необходимости всеобщей грамотности, безъ всякой платы за то,
считались лѣтъ 5—6 назадъ чуть ли не преступными и враждебными правительству... А
въ Парижѣ на каждомъ углу висятъ объявленія о безплатныхъ вечернихъ курсахъ для
всѣхъ желающихъ — по всевозможнымъ вопросамъ техническаго иобщественнаго характера,и въ pavillon de la ville de Paris на послѣдней Парижской выставкѣ можно было видѣть,
какое огромное число простыхъ рабочихъ
посѣщало эти курсы... А въ Ханькоу, когда
мнѣ было нужно попасть на русское кладбище, куда я не зналъ дороги, русскій консулъ
г. Ваховичъ написалъ на бумагѣ нѣсколько знаковъ, сказавъ, что в с я к і й китаецъ,
которому я покажу бумажку, укажетъ мнѣ

дорогу. Я нарочно подошелъ къ нищему, сидѣвшему у воротъ городской стѣны, и онъ
показалъ немедленно направленіе рукой, а
вѣдь это происходило въ дикой странѣ, которую обращаетъ теперь на стезю добродѣтели культурная Европа.
«Дешевый кредита у насъ есть для дворянства; онъ и прежде былъ дешевъ для
нихъ, но въ послѣднее время были даны
еще двѣ льготы — въ видѣ дополиительныхъ
ссудъ подъ соло-векселя до 90°/о оцѣнки и
выпуска послѣдняго дворянскаго займа, искусственно поддерживаемаго al pari пріемомъ
его по нарицательной стоимости въ казенные платежи... Недавнее же созданіе, Крестьянскій банкъ, снабженный весьма и весьма скудными для своей огромной задачи средствами, былъ обращенъ въ способъ еще
разъ оказать льготу дворянскому землевладѣнію; заложенный и непроданный на торгахъ вслѣдствіе слишкомъ высокой оцѣнки
и цѣлой кучи накопившихся недоимокъ и
потому оставшіяся за Дворянскимъ банкомъ
имѣнія пріобрѣтаются банкомъ Крестьянскимъ для своихъ кліентовъ.
«Скажите мнѣ, — спрашиваетъ мой критикъ, — какимъ образомъ во всемъ этомъ
можно увидѣть исполненіе государствомъ
роли защитника и охранителя. Можно скан*

зать, что многое сдѣлано. Все сдѣланное въ
этомъ направленіи я знаю, но все это крохи,
песчинки и капли сравнительно съ пустыней и моремъ!!..»
Я думаю, что мой опонеитъ пришелъ къ
тому же выводу, къ которому придетъ и всякій, а именно, что нечестно увлекать уличными скандалами вниманіе государственныхъ людей отъ той огромной творческой
работы, которая требуетъ массы силъ, ума
и энергіи и которую, по признанію моего
опонента, мы уже начали дѣлать. Только это
я говорилъ и говорю. Я говорю, что уличные безпорядки никогда не приводили ни къ
какой реформѣ и никогда не улучшали участи манифестантовъ.
Когда я былъ студентомъ, мнѣ тоже казалось, что ужасно легко управлять государствомъ. Но когда я поближе познакомился
съ русскимъ обществомъ и чиновничеством!»,
когда я въ двухъ путешествіяхъ попытался
сдѣлать кое-что для русскаго народа, я убѣдился, что эта огромная машина идетъ своеобразным!», хотя и тихимъ ходомъ, и что никакая реформа, если она серьезна и значительна, не можетъ быть сдѣлана въ часъ
времени, безъ изученія всѣхъ потребностей
и всѣхъ обстоятельствъ дѣла. Я далекъ отъ
идеализаціи чиновничества. Сколько могъ, я

писалъ противъ полицейскаго государства,
навязаннаго намъ нѣмцами. Я вѣрю, что дѣло оживленія русской земли идетъ впередъ.
Я хочу вѣрить, что наша родина минуетъ
парламентаризмъ и связанное съ нимъ жидовластіе. Но я вижу и обязанъ передъ Богомъ
сказать, что все, что дѣлаетъ наша учащаяся
молодежь, идетъ на пользу и на торжество
враговъ Россіи и на печаль и горе друзей ея.
Я знаю, что въ нашей академической жизни есть какая-то первоначальная ошибка,
тгрйхоѵ фе58о<;, которая приводитъ къ тому, что
академическія нестроенія продолжаются уже
40 лѣтъ. Но я знаю, что законъ не отмѣняется вслѣдствіе его нарушенія, а напротив!»
подкрѣпляется и поддерживается нарушеніями. Законъ отмѣняется тогда, когда устранилась причина, вызвавшая его изданіе.
Когда я говорилъ: «Суровый русскій націонализмъ есть долгъ честнаго русскаго, ибо
русская исторія никогда не станетъ ратификовать трактаты, заключенные нашими либералами», я, разумѣется, былъ неизмѣримо
далекъ отъ желанія казней и пытокъ. Суровость не значитъ жестокость. Суровость значитъ неуклонное примѣненіе закона, значитъ
неподатливость вліяніямъ, значитъ знаиіе
пути, по которому хочешь идти, значитъ готовность принять на себя отвѣтственность

за то, что иамѣреваешься дѣлать. Суровость
исключаетъ понятія: «Чего изволите», «какъ
вамъ угодно», «я, собственно,ничего не имѣю
противъ», и тому подобные остатки рабскаго
языка и рабскаго мышлеиія. Поэтому мнѣ
было странно читать такія наивныя строки
одного изъ моихъ критиковъ:
«Суровость націонализма» — какое страшное и жестокое слово. У насъ и такъ много
жестокости проявляется во всѣхъ сферахъ,
чтобы еще проповѣдывать жестокость націонализма. А вдобавокъ жестокость-то у
насъ наносная,татарскаго происхожденія, въ
славянскихъ народах!» жестокости нѣтъ, а
есть скорѣе мечтательная сентиментальность;
жестокость же не оправдывается и не основывается ни на духѣ русскаго народа, ни на
опытѣ русской иеторіи. Русскій человѣкъ—
простой, неиспорченный культурой, къ которому поэтому не относится упрекъ въ западничествѣ и въ идеализаціи инородца —
ведетъ себя въ чуждой ему по національности средѣ и внутри Росеіи—на окраинахъ
ея и за границей—отнюдь не сурово, не возбуждая вражды къ себѣ, не притѣсняя, а
ассимилируя исподволь, силой могучаго русскаго добродушія. Русскіе солдаты—осколки
великой русской души—никогда внѣ сраженія, предоставленные самимъ себѣ, не были

жестоки или презрительны къ инородцамъ,
а добродушно-дружественны. Свидѣтели тому—и кавказскіе горцы, и крымскіе татары,
и средне-азіатскіе мелкіе народцы, и теперь—
китайцы—наши недавніе враги».
На это замѣчу моему критику, что русское
добродушіе есть добродушіе къ побѣжденному, а не къ побѣдителю. Это невѣрно, будто
мы были добродушны къ полякамъ во время
двухъ воз стан ій, будто мы были добродушны
къ сартамъ во время подвиговъ андижанскаго Ишана, будто мы были добродушны къ
китайцам!» въ Благовѣщенскѣ. Мы добродушны къ тѣмъ, кто хочетъ мириться, а не къ
тѣмъ, кто хочетъ воевать съ нами. Tu, Roma,
memento parcere subjectis et debellare superbos. Если бы мы только были добродушнодружественны, то до сихъ поръ были бы въ
періодѣ удѣловъ.
Мнѣ кажется неосторожнымъ, разсчитывая
на русское добродушіе, для достиженія какихъ-то темныхъ цѣлей оскорблять лучшія
чувства русскаго народа и натравлять одинъ
классъ населенія на другой, одну народность
на другую. Для каждаго русскаго гражданина самое дорогое порядокъ. Какъ бы мы
ни симпатизировали нуждамъ того или другого класса населенія, каждый гражданинъ
въ правѣ требовать отъ правительственной

власти, чтобы она охранила его отъ уличныхъ безобразій, все равно, кто устроилъ
эти безобразія: студенту чернорабочій или
бэринъ.
Надо различать телефонную трубку отъ
того, кто говорите въ телефонъ. Надо отличать шумящую молодежь, возмущенную непорядками академической жизни, отъ тѣхъ
проходимцевъ, которые компрометируютъ эту
молодежь, стараются натолкнуть ее на политически преступленія, возбуждаютъ ее къ
поступкамъ, вызывающимъ чувство омерзеІІІЯ въ честныхъ гражданахъ.
Неразуміе всѣхъ этихъ скандаловъ вътомъ,
что они заставляютъ общественное мнѣніе
отшатнуться отъ первоначально пострадавітіихъ, переносятъ бремя защиты отъ оскорбителей на оскорбленныхъ, какъ это было
въ 1899 году. Въ общественномъ дѣлѣ, какъ
и въ частномъ, оскорбленный привлекаетъ
симпатіи окружающихъ только тогда, когда
ждете возмездія для оскорбителя. А если
онъ убьете оскорбителя, то симпатіи перенесутся на сторону послѣдняго.
Поэтому очевидно, что тѣ проповѣдники,
которые возбуждаютъ молодежь къ сопротивлении и бунту, суть враги ея, а не друзья.
Они хотятъ дискредитировать ее и въ глазахъ власти, и въ глазахъ общества. Въ выс-

шей степени нерасчетливо идти за врагами
и терроризировать друзей своихъ.
Намъ нужна націонализація русской школы, т. е. такая реформа образования, которая
позволила бы школѣ выпускать въ жизнь
не визіонеровъ, не мечтателей, а русскихъ
людей со знаніями и волей. Такая школа не
можете быть создана безъ сердца, одиимъ
формализмомъ и требовательностью. Насколько на улицѣ необходимъ строгій порядокъ,
настолько въ школѣ необходимы взаимное
довѣріе и любовь, а не одна тупая дисциплина. Въ школѣ надо преподавать то, что
интересуетъ юношу, что отвѣчаетъ запросамъ его души, иначе онъ будетъ брать недостающее ему изъ мутныхъ и невѣрныхъ
источниковъ.
Нельзя заставить вѣровать,если нѣтъ вѣры,
нельзя заставить любить, если любовь оскудѣла. Но надо, чтобы проповѣдники вѣры и
любви вѣровали и любили сами. И затѣмъ
надо уберечь школу отъ постороипихъ разлагающихъ элементовъ, отъ дѣятельности
тѣхъ лицъ, который хотятъ составить себѣ
гражданскія репутаціи и либеральный карьеры за счета несчастной молодежи.
У насъ скучиваютъ молодежь въ столицахъ,
гдѣ она ютится по меблированнымъ комнатами, безъ семьи и ея умиротворяющихъ

вліяній. Участіе «студентокъ» въ уличныхъ
безпорядкахъ показываетъ, какимъ сомнительнымъ женскимъ элементомъ окружена
молодежь. Молодежь не знаетъ иной городской жизни, кромѣ дешеваго ресторана, либеральная) листка да театра. Ей негдѣ отдохнуть. Ей не передъ кѣмъ высказаться. Въ
ея студенческіе рестораны-столовыя не вхожи профессора. Да и многіе ли профессора
найдутъ удовольствіе въ бесѣдахъ съ молодежью. А пропагаторы среди молодежи не
жалѣютъ клеветъ и лжи, чтобы дискредитировать въ ея глазахъ ея истинныхъ друзей
и превознести ея льстивыхъ и холопствующихъ враговъ.
Мы должны теперь сдѣлать усиліе воли и
усиліе любви. Мы обязаны проповѣдывать
правду и миръ и успокаивать возмущешшя
души. Мы должны внушить имъ, гдѣ правда
и въ чемъ правда. Жизнь общественная сосредоточивается не на площадяхъ, а въ домахъ и семьяхъ. Теперь общество и должно
быть особенно мягко и благожелательно къ
заблудшимъ, потому что они чувствуютъ,
что дѣлаютъ ошибку за ошибкой и что
только ухудшаютъ свое положеніе игрой въ
революцію, въ которую они сами не вѣрятъ.
Но общество, если оно разумно, не станетъ
подстрекать ихъ на новыя безумія. Тутъ

вопросъ не спорта и не самолюбія, чья возьмешь, ихъ или наша, а вопросъ жизни и
смерти. Для ста тридцати милліоновъ все
равно, сколько человѣкъ сидятъ въ тюрьмѣ.
Но для сидящихъ тамъ — разбитая жизнь,
разбитыя надежды и часто разбитое здоровье.
И во всемъ отомъ виновато само общество,
которое начинаешь суетиться только въ крайnie моменты жизни своей молодежи, но которое проявляешь очень мало истинного къ
ней сочувствія, и которое отдаетъ ее въ руки
международныхъ проходимцевъ. Начиная съ
хихиканья и скептицизма, общество доходишь до подстрекательства. А потомъ слезы
и обиваніе пороговъ у прокуроровъ, жандармовъ и министровъ. Западные недоучки втолковали нашимъ студентамъ нелѣпыя слова
«стачка и забастовка», и увѣрили ихъ, что
будто бы государственная жизнь останавливается, когда студенты не ходятъ на лекціи,
подобно тому, какъ экономическая жизнь
страны останавливается, когда рабочіе перестаютъ работать на фабрикахъ. И два года
эта нелѣпость ходила между молодежью, пока
московскіе профессора не рѣшились заявить,
что университета не фабрика. Но сколько
ложныхъ понятій надо еще разъяснить молодымъ дикарямъ, сколько тьмы надо разо-

гнать въ ихъ головахъ. Пора бы этимъ наконецъ заняться. Пора сплотиться для активной идейной борьбы съ политическою,
соціальною и общественною ложью, въ которую съ головой окутываютъ молодежь. Вѣдь
лживые инородческіе и международные агитаторы всегда ускользнутъ куда-то въ неизвѣстность, а вся тяжесть иаказанія ляжетъ
на тѣхъ, кого мы худо учили и еще хуже
воспитывали.
XIII
Объ анархизмѣ
Когда ребенокъ ушибся объ стулъ, онъ
начинаетъ бить этотъ стулъ кулачонками.
Когда кукла не слушается его приказаній,
онъ начинаетъ ее бить и ломать. Дѣтская
фаза развитія и отсутствіе воспитанія, все
равно, у юноши или у шестидесятилѣтняго
демагога не могутъ задержать порыва, къ
разрушенію, который обуздывается только
воспитаніемъ. Человѣкъ невоспитанный непремѣнно здѣсь или тамъ явитъ себя анархистомъ. Ибо тамъ, гдѣ человѣкъ воспитанный измѣняетъ и улучшаетч», тамъ человѣкъ
невоспитанный разрушаетъ. Воспитаніе есть
подчиненіе личной воли общественному порядку, есть приведете къ признанію преи-

мущественнаго значенія въ нѣкоторыхъ областяхъ жизни чужихъ воль передъ своею.
Анархизмъ же есть поставленіе своей волы
выше воль общественныхъ. Для выраженія
понятія анархизма есть прекрасное русское
слово «самодурство». Анархисты суть политичеекіе самодуры.
Когда вы спросите анархиста, что и какъ
онъ будетъ строить на развалинахъ прошлаго, онъ отвѣтитъ вамъ, что это дѣло лицъ,
убѣленныхъ опытомъ и полныхъ знаніями,
что они и будутъ строить новый политическія. и общественный зданія на расчищенной
имъ почвѣ. Анархизмъ предполагаешь вѣру.
Но такъ какъ ни одинъ анархистъ, ни Бакунинъ, ни Крапоткинъ, ни Реклю, не выработали серьезнаго плана будущихъ государственныхъ и общественныхъ построекъ, а
планы соціалистовъ представляютъ собою
полное отрицаніе какой-нибудь возможности
анархіи, то дѣлается яснымъ, что анархистъ
есть политическій самодуръ,разрушающій существующее не для опредѣленной цѣли, а
изъ неразумной вѣры в ъ неопредѣленное лучшее будущее. Если же анархисты выступаютъ
передовымъ отрядом!» соціалистовъ, то это
показываетъ, сколь они глупы, ибо едва идеалы соціалистовъ осуществятся, станетъ невозможный не только политическое само-

дурс/гво, но и политическая свобода. Идеалы
соціализма есть одинъ большой рабочій домъ,
безъ возможности для заключеннаго когданибудь измѣнить и улучшить свою участь.
А,разумѣется,глупо жертвовать жизнью ради
отрицанія той идеи, которую выставилъ на
своемъ знамени.
Но кто тѣ лица, въ которыхъ вѣрятъ анархисты и ради будущихъ архитектурныхъ
упражненій которыхъ они ломаютъ существующія общественный и государственный
зданія? Лица эти суть или наивныя полузнайки, или обманщики и лицемѣры.
Если я вамъ скажу, отведя васъ въ сторону, что я знаю секретъ счастья, а на ваши
разспросы буду отвѣчать тонкими намеками
и экивоками, это значитъ, что я щарлатанъ.
Все истинное ясно и просто. Чѣмъ значительнѣе истина, тѣмъ она очевиднѣе. То, что
говорилъ Христосъ, очень просто. То, что
говорилъ Моисей, очень ясно. Необычайно
просты слова Магомета, уроки Будды, правила конфуціанства. Еще древніе говорили,
что каждый краснорѣчивъ въ томъ, что онъ
хорошо знаетъ. Если трактата написанъ неясно и сбивчиво, это значитъ, что авторъ
писалъ о томъ, чего онъ не знаетъ. Я говорю не о мистикѣ, а объ этикѣ, о тѣхъ
правилахъ земной жизни, который выведены

изъ знанія какъ земныхъ, такъ и міровыхъ
законовъ. Мистицизмъ субъективенъ и символиченъ, потому что цѣль его — выразить
неземное земными образами, параллельными
неземному. А у каждаго параллелизмъ можетъ быть свой. Это все равно, что музыку
выражать словами.
Вотъ составною и необходимою частью
анархизма и является незнаніе, выдаваемое
за знаніе, т.-е. литературное, философское,
научное шарлатанство однихъ и наивное недомысліе другихъ. Я не говорю, что всѣ тѣ
общественные и государственные идеалисты, которые составляютъ для анархизма
проекты будущихъ построекъ, недобросовѣстны. Между ними могутъ быть и честные
люди. Но тогда эти честные люди наивны,
ограничены, односторонни. Поэтому анархисты работаютъ или для торжества обманіциковъ, или для торжества Маниловыхъ, а та
и другая цѣль едва ли достойна самопошертвованія. Изъ сильныхъ — к ъ нимъ примыкаютъ или иолитическіе честолюбцы, которые
хотятъ воспользоваться разрушительнымъ
матеріаломъ для своихъ цѣлей, или люди
недалекіе и недальновидные, не понимающіе,
куда идутъ они, и движимые личными чувствами обиды, зависти, мести, ревности.
Есть анархисты, которые работаютъ не

для соціалистовъ, не для самоотрицанія, а
для превращенія государствъ въ безсвязныя
массы, для торжества «нуль-правительства»,
т.-е. автономной, независимой личности. Они
говорятъ, что всеобщая подача голосовъ и
демократически! строй представляютъ в ъ
наше время столь же большую опасность
для свободы, какую олигархіи и тираніи представляли в ъ прошломъ. Не государство даетъ личности права ея, a отсутствіе государства. Анархія не значите отсутствіе порядка, а только отсутствіе принуждены на
основаніи закона.
Такой анѳрхизмъ, выступившій въ оорьбу
съ соціализмомъ, есть в ъ сущности идеализация африканскихъ деспотій, въ родѣ государства ашантіевъ, зулусовъ и тому подобныхъ, ибо послѣдователи его переносятъ
права государства на личность, не перенося
на нее обязанностей государства. Такъ какъ
законы вводились не для сильныхъ, а для
слабыхъ, то или надо прежде всѣмъ сдѣлаться сильными, а потомъ уничтожить законы, ограничивающие личную свободу, или
истребить всѣхъ слабыхъ и выработать правила дѣятельности одинаково сильныхъ личностей. Что касается закона, то чѣмъ онъ
строже, тѣмъ болѣе свободы въ странѣ. Въ
основу разсужденія о томъ, что рай наста-

нетъ, если отмѣнить законы, поставлено ложное и нелѣпое предположеніе, что люди суть
ангелы, что они не имѣютъ дурныхъ страстей и противообщественныхъ стремленій.
Отрицаніе наличности зла есть такой же
грѣхъ и такое же преступленіе, какъ и отрицаніе наличности добра. Пока же существуе т е различіе между добромъ и зломъ, между
силою и слабостью, до тѣхъ поръ «нульправительство» (no - government) анархистовъ будетъ африканскимъ общественнымъ
строемъ, в ъ которомъ сильный глушите дубиною слабаго и, поджаривъ его на вертелѣ,
спокойно и благодушно обѣдаетъ имъ.
Нѣтъ никакого сомнѣнія, что для созданія
этихъ дикихъ ученій нужна особенная нравственная, умственная и экономическая атмосфера, атмосфера, пропитанная обидой и несправедливостью. Бороться съ отдѣльными
личностями и вынимать ихъ изъ общественного тѣла недостаточно. Надо бороться съ
атмосферой, в ъ которой водятся противогосударственные и противообщественные
микробы, а не поступать съ каждымъ микробомъ отдѣльно по всей строгости законовъ,
когда законъ для нихъ представляется только насиліемъ. Борьба эта должна выразиться
въ рядѣ творческихъ и просвѣтительныхъ
мѣръ.
О П Ы Т Ы РУССКОЙ м ы с л и .

1 2

У каждаго гражданина, чтобы онъ цѣнилъ
свое государственное устройство и защищалъ его, должно быть сознаніе, что у него
есть законное средство для борьбы со зломъ,
каково бы ни было качество этого зла. Едва
государство отказываешь кому бы то ни было
в ъ защитѣ его признанныхъ закономъ интересовъ, оно уже само становится на путь
самоотрицанія. Едва оно отрицаетъ существующіе реальные права и интересы, оно
возбуждаетъ противъ себя работу обиженныхъ. Задача государства не в ъ дарованіи
свободы гражданамъ, такъ, какъ мы понимаемъ эту свободу. Это была бы дѣятельность совершенно отрицательная. Если бы
правительство сказало: «уѣдемте, господа,
в ъ Ниццу, а пусть ихъ тутъ управляются,
какъ знаютъ», то, я увѣренъ, черезъ мѣсяцъ
отъ всѣхъ земель пошли бы ходоки за правительством^ какъ ходили они во времена
Гостомысла и Тушинскаго Вора. Задача государства в ъ улаживаніи, симфонизаціи, гармонизаціи отдѣльныхъ воль и интересовъ.
Оно составляетъ росписаніе интересовъ и
средствъ къ ихъ удовлетворенно, оно оцѣниваетъ потребности и требованія, учреждаетъ имъ порядокъ и очередь. Оно говоришь:
теперь очередь за съѣздомъ врачей, учителей, сельскихъ хозяевъ, завтра за земскимъ

соборомъ. Но оно должно говорить о томъ,
что оно думаешь, ибо когда оно молчишь, то
за него начинаютъ говорить другіе и говорить нѣчто противоположное тому, ЧТО ОІІО
могло бы сказать.
Прежде, когда было крѣпостное право, правительство было ближе къ населенно, чѣмъ
теперь. Помѣщики окружали государя, составляли правительство и сообщали государственныя идеи своимъ «подданнымъ». Теперь помѣстное дворянство ничего не можешь сообщить народу, потому что оно отъ
него обособлено. А чиновничество по мѣстамъ очень часто своеобразно понимаешь
задачи и средства русской государственности. Мой покойный другъ Владиміръ Сергѣевичъ Соловьевъ, котораго наши либералы
облыжно стремятся перетащить в ъ свой лагерь, благо мертвый не можетъ защищаться,
такъ характеризовалъ внутреннее состояніе
Россіи: «Что касается политическаго строя
Россіи, то его великая сила в ъ царскомъ единовластіи и в ъ единодушной привязанности
народа къ царю. Слабость же этого строя
состоишь в ъ томъ, что между царемъ и народомъ нѣтъ в ъ настоящее время ничего
крѣпкаго, нѣтъ хорошо организованнаго и
дисциплинированнаго общества, нѣтъ ripaвящаго класса. Съ давнихъ временъ, в ъ осо12*

бённости же съ Петра Великаго и до Александра II, гражданскій строй Россіи опирался на двѣ опредѣленныхъ организаціи, соприкасавшихся одна съ другой, отчасти покрывавшихъ одна другую, но никогда вполнѣ не
совпадавших!» между собою: помѣстное дворянство и чиновничество. Это послѣднее было прямымъ орудіемъ государственной власти, дворянство же стояло ближе къ народу
и представляло до извѣстной степени русскую землю. Безъ помощи этихъ двухъ организацій Россія не могла бы сложиться в ъ то
однородное и плотное тѣло, какимъ она до
сихъ поръ представляется при всѣхъ своихъ нестроеніяхъ. Главный же недостатокъ
этой двойной организаціи состоялъ в ъ томъ,
что, будучи надежнымъ орудіемъ государственной власти, она не являлась вмѣстѣ съ
тѣмъ вѣрнымъ проводникомъ народныхъ потребностей отъ земли къ царю. И з м ѣ н е н і е
нашего гражданскаго строя сдѣлалось необходимостью. Этотъ строй былъ разрушен!»
реформами тдестидесятыхъ годовъ. Дворянство, лишенное самостоятельного значенія,
охладѣвшее къ землѣ и значительно разоренное (частью ио собственной винѣ), образовало
главный контингента той современной интеллигенции, которая не можетъ имѣть никакого
государственного и гражданскаго значенія,

ибо в ъ своей рутинной опозиціи правительству, в ъ своемъ отчуждсніи отъ народа она
никакъ не можетъ служить посредствующимъ звеномъ между царемъ и землею. Но
вмѣстѣ съ дворянствомъ рѣшителыіый ударъ
былъ нанесенъ также и старой бюрократіи, которая должна была раздѣлить свою
область съ учрежденіями иного характера.
Помимо этого, твердый государственный духъ
и гражданская дисциплина стараго чиновничества были в ъ корнѣ подорваны вліяніемъ новой интеллигенціи, вооруженной либерализмомъ рабьей печати. Что касается новыхъ учреждений, то они съ одной стороны
оказываются совершенно безсильными по несостоятельности того общественного элемента, который в ъ нихъ преобладаешь (остатки «разсыпаниаго» дворянства в ъ земскихъ
учрежденіяхъ); съ другой стороны иныя изъ
этихъ учрежденій не безъ основанія обвиняются в ъ томъ л о ж н о м ъ направленіи, в ъ
силу которого они служатъ не столько царю и
Россіи, сколько «либеральной» интеллигенціи
и ея общественному мнѣнію,—служеніе тѣмъ
болѣе безплодное, что ни настоящей интеллигенции, ни настоящего общественного мнѣнія въ Россіи быть не можетъ за отсутствіемъ
самого общества, за неимѣніемъ опредѣлен-

ныхъ еоціалыіыхъ группъ, организованныхъ
для совокупной дѣятелыюсти.
«Тѣ общественные элементы, которые составляюсь активную часть общества, у насъ
рѣшительно слабы и несостоятельны. ІІрежиій классъ служилыхъ людей, состоявшій
изъ дворянства и чиновничества, утратилъ
свои особенности и свое значеніе. Затѣмъ,
помимо учеиыхъ и литераторовъ по профессіи, которые ни въ какомъ случаѣ не составляют!» общества, а въ Россіи не представляют!» собою и крупной общественной
силы,— помимо ихъ у насъ существует!»
нѣкоторое число образованных!» и даже мыслящих!» людей, но, при отсутствіи объединяющего начала и ясной цѣли дѣйствія, ихъ
общественное значеніе совершенно ничтожно.
«Остается затѣмъ довольно большая и
постоянно возрастающая полуобразованная
толпа, способная иногда къ хорошимъ порывам!» и движеніямъ, но большею частью преданная грубымъ и мелкимъ инстинктамъ.
Настоящихъ элементовъ общественной организации не даетъ и эта среда. Существуетъ
у насъ организованная дѣятельность, но
только въ разрушительномъ направление, и
здѣсь лучшіе люди толпы являются безсознательными жертвами обмана...» (Еврейство
и христіанскій вопросъ, стр. 51, сл.).

Смута, которая существовала^гогда, когда
Вл. Соловьевъ писалъ эту характеристику,
ігь несчастью, дошла безъ измѣнеиія и до
настоящего времени. И теперь Россія представляешь собою котелъ, в ъ которомъ кипятъ и не могутъ осѣсть остатки ирошлаго
историческаго строя. Нѣтъ новыхъ организацій, даже нѣтъ новыхъ кристализацій. Поэтому каждый русскій человѣкъ доброй воли
долженъ объединять вокругъ себя тѣхъ, кто
можетъ отыскивать старыя народныя формы
и развивать ихъ до примѣнимости къ потребноетямъ настоящаго времени.
Не ненависть и не зависть ведутъ русских!» къ обособленно, къ выдѣленію себя
в ъ отдѣльную группу, а тяжелый опытъ кипѣнья въ одномъ котлѣ съ Западомъ и со
своими инородцами, давно уже обособившимися въ самостоятельный группы и выяснившими свои интересы.
Мы убѣдились, что наивныя заимствованія чужихъ формъ только затрудняютъ развитіе общества. Мы убѣдились также, что
старыя историческія формы давятъ и мысль,
и чувство, и волю. Что же надо дѣлать? Одни говорятъ — разрушать. Другіе — развивать и организовать. Ясно, за кѣмъ должно пойти большинство общества, въ основѣ своей консервативное и только изрѣдка

возбуждающееся быощими по нервамъ представленіями, которыми угощаютъ его отъ
времени до времени организаторы общественыхъ протестовъ.
По той дружной брани, съ которой встрѣчали эти мои «опыты» многіе изъ нашихъ либеральныхъ журналистовъ и дѣятелей, я вижу, что я не далекъ отъ истины, и что то,
что я совѣтую моимъ современникамъ, т. е.
организацию общественныхъ груипъ на русскихъ исторических!», a слѣдовательно земскихъ началахъ,—поможетъ проясненію того тумана невѣдѣнія и отчаянія, который
охватывает!» многихъ и многихъ въ Россіи.
Развитіе общества идетъ ступенями. И
чѣмъ человѣкъ развитѣе, тѣмъ болѣе точекъ соприкосновенія найдетъ онъ со своимъ народомъ. Только полуобразованность
презираетъ свой народъ. Владиміръ Соловьевъ в ъ «Трехъ разговорахъ», написаниыхъ имъ противъ толстовцевъ, дошелъ
черезъ годы отрицаиія и изученія до тѣхъ же
чувствъ и мыслей, которыя найдемъ у многихъ мужиковъ, солдате, монаховъ. Для побѣды русской идеи надо только снабдить
русскихъ людей тѣми же средствами выраженія, которыя есть у ихъ сосѣдей, т. е.
просвѣщеніемъ, подзаконной свободой слова
и поддержкою всего жизнеспособнаго.

XIV
О евободѣ
Молодость не умѣетъ ждать. Она не знаетъ,
что у нея есть союзница—смерть, которая,
какъ строгій полиціймейстеръ, расчищаете
для нея дорогу жизни. Конечно, будущее за
вами, молодые человѣки,кто же спорите противъ этого. ІІо имѣйте терпѣніе, имѣйте такте
ждать своей очереди. Нѣтъ ничего хуже и
безтактнѣе со стороны наслѣдниковъ, какъ
настойчиво освѣдомляться о здоровьи наслѣдодателя.
Такъ немного прошло съ того времени, что
я сидѣлъ на университетской скамьѣ, а какъ
круто измѣнилась съ тѣхъ поръ духовная
личность нашего общества. Тогда надъ нами
совершилось страшное злодѣяніе, оскорбившее насъ до глубины души, и мы обратились внутрь себя, загорѣлись желаніемъ очиститься, видѣли в ъ нравственномъ совершенствованы и в ъ дѣятельной любви къ
народу обязанность образованного человѣка.
Мы видѣли нѣчто самое ужасное в ъ мірѣ
своими глазами,намъ было тогда 16—17 лѣтъ.
Мы прочувствовали то время, которое теперь только начинаютъ описывать в ъ книгахъ и котораго, къ своему счастію, не знаетъ

современное поколѣніе. Можетъ быть это
насъ и сдѣлало вдумчивыми и серьезными,
можетъ быть это и обратило насъ къ неразумному знанію народа.
Гіотомъ началось развитіе личности безъ
воспитанія. Самый разнообразный индивидуалистическія ученія стали проповѣдываться во всѣхъ концахъ огромной державы. О динъ
за другимъ выходили на общественную арену
взбаломученной страны новые и новые пророки. Любвеобильные анархисты начали провозглашать заповѣди не-дѣланія, не-размноженія, не-присяги и не-Бога. Тощіе и жалкіе ученики псевдо-Маркса стали нападать
на народниковъ, мобилизировать армію пролетаріата и требовать обезземеленія мужика.
Еврей основалъ газету на биржевыя деньги
и сталъ проповѣдывать историческій матеріализмъ. Провалившіеся на экзаменахъ студенты занялись выработкой системы обструкции лошческаго развитія понятія недѣланш.
Наконецъ, помахивая томиками Горькаго, ввалился Камаринскій мужикъ, послѣднее слово россійскихъ политическихъ теорій, и послужилъ моделью для многихъ картинъ И. Е.
Рѣпина, и идеаломъ для многихъ «хулигановъ».
Всѣ эти пророки, придя на арену, провозглашали одинъ на другого хулу, поносили

и проклинали одинъ другого и наполняли
воздухъ клеветою и сплетней.
Мудрецы въ это время притихли. Они рѣшались высказывать свои мнѣнія лишь в ъ
интимныхъ бесѣдахъ, съ глазу на глазъ.
Всѣхъ больше пострадала в ъ это время
Свобода. Со всѣхъ сторонъ летѣли на нее
камни и палки. На нее кричали городовой
консервативный, городовой либеральный, городовой радикальный. Она была всѣмъ одинаково невыносима. Потому что—наивная—
она из!, міра немногихъ мудрыхъ хотѣла
проникнуть въ міръ безчисленныхъ сверхчеловѣковъ. A сверхчеловѣкъ не терпитъ
Свободы. Для себя онъ беретъ Своеволіе,
окружающимъ онъ даетъ Рабство.
Еще съ ранняго дѣтства я полюбила, Свободу. Я любилъ ее среди сѣвернаго лѣса,
среди тихихъ озеръ моей родины, среди зрѣющихъ нивъ, среди дымящихся иашенъ,
среди таюіцихъ весною снѣговъ. За нею я
переплывалъ океаны, взбирался на вершины загадочных!, горъ. И я встрѣчался съ
ней в ъ глинобитной хижинѣ китайца, въ
деревянныхъ домикахъ Японіи, в ъ горныхъ
деревняхъ Кореи, въ черныхъ шатрахъ бедуиновъ, въ цыновочныхъ шалашахъ индусов!,; я видѣлъ ее в ъ таежныхъ поселкахъ
Восточной Сибири, но я не видалъ ея в ъ тол-

пахъ Лондона, Парижа, Берлина, Петербурга. Въ городахъ этихъ она ютилась по кельямъ немногихъ ученыхъ и философовъ. Мнѣ
было тяжело, больно и скорбно, когда ее преслѣдовали красныя чернила цензора, но еще
больнѣе было мнѣ, когда ее преслѣдовали
радикальные цензоры лжесвободолюбивыхъ
газетъ и журналовъ.
Свобода одинакова для всѣхъ. Она не терпитъ, чтобы городовой не пускалъ въ Лѣтній садъ или на набережную людей, одѣтыхъ в ъ русское платье, чтобы онъ билъ
пьянаго, чтобы онъ вынуждалъ побоями признаніе у заподозрѣнныхъ въ кражѣ. Но она
не терпитъ также, чтобы учащіяся барышни
сбивали шапки съ городовыхъ и бранили
ихъ, когда тѣ требуютъ исполненія закона.
Свобода не терпитъ, чтобы подонки городского населенія бросались съ ножами на
прохожихъ; но она не терпитъ также, чтобы верхи этого населенія били прислугу и
извозчиковъ. Свобода не терпитъ, чтобы закрывали раскольничьи скиты и молельни. Но
она не терпитъ также, чтобы при мнѣ поносили мою вѣру, мои таинства, моего Бога.
Свобода была далека отъ феодального дворянства старой Франціи, отъ рабовладѣльцевъ Южныхъ Штатовъ, отъ Салтычихи и ея
эпигоновъ. Но Свобода столь же далека Оы-

ла и отъ Робеспьера, Марата, Дантона, и отъ
Стеньки Разина и Емельки Пугачева. Свобода далека отъ отцовъ, истязающихъ дѣтей
своихъ; но она далека и отъ дѣтей, гіоносящихъ своихъ отцовъ и выгоняющихъ ихъ
на улицу. Лучшій союзникъ Свободы—воспитаніе. Злѣйшіе враги ея: самолюбіе, самовластіе, самодурство. Безъ уваженія къ «я»
невозможна Свобода. Обоготвореніе «я» се
убиваетъ.
Именемъ ея злоупотребляютъ,какъ злоупотребляютъ всякимъ великимъ именемъ. Очень
часто, обращаясь къ наивной толпѣ, словомъ
Свобода прикрываютъ понятіе Власть. Сотни
борцовъ за Свободу суть в ъ дѣйствительности борцы за Власть. Чиновникъ побѣдилъ
маркиза и кардинала, — кардинала, маркиза
и чиновника побѣдилъ буржуа, буржуа побѣжденъ рабочимъ, рабочій будетъ побѣжденъ подрабочимъ, и такъ до безконечности
все новые и новые слои общества будутъ
выбиваться на верхъ. Каждый изъ нихъ борется за свободу. За свободу всѣхъ—теоретически, за свободу свою — реально. Но будетъ ли его свобода имѣть что-нибудь общее
со Свободой для всѣхъ? Если бы они были
смѣлы, они сказали бы, что они борются за
Власть.
Я не знаю, почему журналистъ будетъ луч-

шимъ королемъ, чѣмъ Бурбонъ или Гогенштауфенъ? Почему онъ будетъ болѣе ограничивать свою власть совѣстыо, чѣмъ ограничиваетъ ее Гогенштауфенъ, почему его
дворъ, прежніе товарищи по редакцш, будѵтъ болѣе умѣрены в ъ испрашиванш синек у р у чиновъ, орденовъ и прочихъ незаслуженныхъ милостей, чѣмъ старый, уже привыкшій къ нимъ дворъ Гогенштауфена? Наполеонъ взялъ в ъ свой дворъ, состоявішй
изъ прежних!» трактирщиковъ и сапожниковъ, которые были по крайней мѣрѣ храбрые солдаты, епископа герцога Талейрана,
который его продалъ, какъ продавалъ и Людовика XVIII. Но его продалъ и Фуше, сынъ
революціи, разстрига-попъ, сдѣланный имъ
герцогомъ Отрантскимъ. Какъ будто то или
другое происхожденіе представляетъ залогъ
добродѣтели.
Говорятъ, что Власть есть защитница Свободы. Какая Власть? Чтобы она была защитницей Свободы общей, нужно, чтобы она была
независима. Зависимая, она будетъ защитницей самой себя и тѣхъ, кто ее поставилъ.
Вотъ почему лучшая власть та, которая поставлена Богомъ. Она не обязана защищать
интересы поставившаго ее, потому что поставившій ее не нуждается в ъ земной защитѣ, а сила его такъ безгранична в ъ серд-

цахъ людей, что поставленный имъ не нуждается в ъ заискиваніи передъ управляемыми, разъ онъ правитъ по закону Бога, написанному на скрижаляхъ совѣсти.
Та Свобода, которую мы любимъ в ъ юности, такая же юная и наивная, какими были
мы сами. Предполагая всѣхъ людей одинаково
чистыми и честными, мы видимъ в ъ народоправствѣ торжество Свободы. За политическими дѣятелями мы не умѣемъ еще различать политическихъ дѣльцовъ. За звономъ
вѣчевого колокола до насъ не долетаютъ
звуки золота, привлекающаго симпатіи избирателей не къ Ивану, а къ Сидору. За сильнымъ краснорѣчіемъ трибуна мы не видимъ
гипноза, напускаемаго сильнымъ на слабыхъ,
краснорѣчивымъ на косноязычныхъ. И Свобода кажется намъ такой близкой, что стоитъ
только протянуть къ ней руку, чтобы овладѣть ею.
Свобода приходитъ къ намъ не одна в ъ
грезахъ юности. Съ нею приходитъ Равенство, величайшій изъ обмановъ, худшая изъ
иллюзій, созданная возмущенною Слабостью.
Отъ равенства передъ уголовнымъ закономъ
человѣчество въкакихъ-нибудь пять лѣтъ политической мысли дошло до равенства правъ
и имуществъ. «De l'égalité devant la loi à
l'égalité des fortunes il n'y a que la distance du

principe à l'universalité de son application»
ГОВОРИЛЪ Прудонъ. Если не всѣ люди равны,
;
они о б л а д а ю т одинаковою
способностью къ совершенствовашю^
Е с л и

PTRO

науки,

царство

прогреса.

Мы ^шзадумывались тогда
ЧТО

такое

прогрееъ.
изъ насъ не

достигается

Д

т

*

свободою и науи

прогрееъ

исполнешемъ

Свободные

врршенствуются,

освобождаютъ

когда

на

не будетъ

землѣ

и учатъ,

ни невѣждъ,

рабовъ^тогда с о й д е т ъ н а землю ^ т в о
греса, тогда

Т

«

"

наступить

земной

сердце
Гъ

ни
про-

рай, рай по

п а с т ы р е й ц е р к в и , в ъ наел»

ттТтская в ѣ р а , м ы н а ч и н а е м ъ
эемлѣ

и

Г п о М в р » к и старших., при от-

с у т с т і
І Т в ъ

^

равенство,

умалъ,что

неравенствомъ

обязанностей.

а

Свобода,

б р а т с т в о .. О н ъ д о с т и г а е т с я
Ж

^

прогрееъ,
И только
снова

Ш е н і Г

раетъ, чтобы

въ

начинаете
эта

вѣрить

матеріальный

подъ конецъ

міра,

^ ш р а ^ ь
въ
рай

на
на

юности, когда

биться въ

унисонъ

мозговая

дать мѣсто истинной

религш,

чувству и сознанію Бога въ мірѣ, чувству
и сознанію жизни в ъ мірѣ, какъ продолжению жизни земной.
Разница между огітимизмомъ юноши и оптимизмомъ мужа в ъ томъ, что юношѣ кажется, что человѣкъ всемогущъ, а мужъ понимаете, что всемогуществу человѣка есть
предѣлъ, и сознаніе этого предѣла есть самое тяжелое сознаніе для свободолюбивой
мечты. Если есть прсдѣлъ, то, значитъ, прогрееъ не безконеченъ... Если есть предѣлъ,
то нѣтъ полной свободы. A юношѣ самая
жизнь представляется безпредѣльной.
Чувство мѣры, сознаніе предѣла — самое
трудное дѣло в ъ юности. Въ дѣтствѣ лѣсъ,
озеро, рѣка кажутся безконечными. Какъ же
не покажутся юношѣ безконечными усовершаемость человѣка, свобода, сила, счастье.
Если мѣрить разстояніе отъ Петербурга до
Москвы вершками, то насчитаешь 14 съ половиною милліоновъ. Чѣмъ меньше мѣра,
тѣмъ ближе кажется безконечность.
Наука освобождаете насъ отъ страха передъ всѣми извѣстными силами природы, и
мы готовы повѣрить, что всѣ силы природы
извѣстны наукѣ. Б]я дары—свобода отъ лѣшихъ, отъ русалокъ, отъ чертей, отъ ада.
Она освобождаете насъ отъ вѣры в ъ зло. И
намъ кажется, что зла нѣтъ въ.мірѣ, а если
ОПЫТЫ РУССКОЙ

мысли.

13

оно и есть, то оно легко побѣдимо. Физическое зло, но счастью, рѣдко бывает!, удѣломъ
юности, а зло нравственное скользить по
поверхности юной совѣсти, потому что силы
для борьбы с ъ нимъ представляются безконечными. Первое зло, которое мычувствуемъ
на себѣ в ъ жизни, есть зло женщины—первозданный хаосъ съ зелеными сладострастными глазами. Только страсть къ женщинѣ
дѣлаетъ для насъ зло привлекательнымъ и
непреоборимымъ. Ревность, ненависть, зависть, злоба, сладострастіе—вотъ дары, которые приносить женщина юношѣ. Черезъ
нее онъ начинаешь чувствовать, что міръ
стоитъ во злѣ и что человѣкъ есть злое
животное, в ъ которомъ воспитаніе только
вогнало внутрь инстинктъ разрушенія и
смерти.
Вотъ понятіе зла, чувство зла, сознаше
зла, борьба со зломъ и разбиваешь образъ
юной райской Свободы и превращаешь ее изъ
свѣтлой воздушной феи в ъ усталую, утомленную борьбою, разочарованную, но проникновенную и добрую женщину. Не Равенство приводишь она съ собой в ъ этотъ
періодъ жизни, а Борьбу - мускулистую,
спокойную, увѣренную борьбу съ медлительными движеніями, съ расчетомъ силы противника. Разъ вы признали существованіе

зла в ъ мірѣ, существованіе вѣчнаго зла, не
минутнаго, не преходяіцаго, а висящаго свинцовок) тучей в ъ воздухѣ, вы стали на твердую почву жизни. Ваша мысль и ваше чувство приблизились къ вашей землѣ. Человѣкъ пересталъ в ъ вашихъ глазахъ казаться
ангеломъ. Свобода перестала быть панацеей.
Разъ есть зло, на мѣсто Свободы властителемъ душъ должно стать Воспитаніе.
Сколько молодыхъ поэтовъ слагали гимны
в ъ честь Свободы. Какъ это слово гремитъ
в ъ молодыхъ ушахъ, среди молодыхъ народов!,. Я слышалъ его в ъ Америкѣ на всѣхъ
перекресткахъ, я слышалъ его въ трактирахъ, ресторанахъ, клубахъ, в ъ муниципальныхъ совѣтахъ, в ъ редакціяхъ газетъ, даже
в ъ банкахъ. И это было во время войны съ
Филиппинами.
Отчего никто не воспѣваетъ Воспитанія,
борьбы со зломъ внутри человѣка? А оно заслуживает!, гимновъ, оно заслуживает!, хвалебныхъ рѣчей, оно заслуживаешь восторженных!, криковъ толпы. Оно, оно одно превращает!, умную обезьяну в ъ человѣка.
Геній и злодѣйство совмѣстимы. Но несовмѣстимы злодѣйство и добро. Добро имѣетъ
особый, терпкій вкусъ. Къ нему надо привыкнуть, чтобы оно нравилось. Но когда вы
привыкли къ нему, зло начинаешь казаться
VÔ*

безвкуснымъ, гру.бымъ, пошлымъ. Вотъ воспитаніё вкуса къ добру и есть задача жизни,
а не одна только борьба со зломъ во имя
прогреса, равенства, братства.
Весь міръ живетъ зломъ и во злѣ, только
человѣкъ пытается жить добромъ и для добра, пытается одухотворять матерію, населять надземный выси новыми и новыми ангелами. Все живое живетъ, причиняя другимъ страданія и истребляя окружающихъ.
Только человѣкъ пытается прекратить убійство и, какъ буддійскій монахъ, старается
любить и миловать и звѣрей, и рыбъ, и птицъ,
и насѣкомыхъ. Это ему не удается, потому
что онъ не можетъ изъять себя изъ общенія съ животнымъ міромъ, a общеніе неравносильныхъ животныхъ приводишь къ убийству. Но только у одного человѣка на землѣ
явилась мысль о всеобщей любви, и мысль
эта, столь противорѣчащая всему земному
строю, очевидно, не земного происхожденія.
Мысль и чувство всеобщей любви одно
изъ лучшихъ доказательств!» суіцествованія
Божія.
Только рука объ руку съ Сердцемъ Мысль
человѣка можетъ дойти отъ Свободы до Бога,
до нравственного закона міра. Это долгій и
трудный путь, но только онъ доводитъ человѣка до внутренняго успокоенія и увѣрен-

ности. Одинокая Мысль будетъ бродить по
мертвымъ пустынямъ и умретъ безплодная,
потому что, думая, что она изслѣдуетъ природу, она будетъ изслѣдовать самое себя и не
пойдешь далѣе открытія законовъ своего дѣйствія, далѣе опредѣленія рельсовъ, по которым!» она катится къ Тайнѣ. Только Сердце
подводитъ ее къ Тайнѣ и только Сердце
объясняет!» ей то, что находится за предѣлами разума, что не пять чувства», что не
алгебраическая формула, но что составляешь
отличіе человѣка отъ остальных!» земнородныхъ. Ибо, попирая ногами землю, онъ уходитъ головой въ небо.
Свобода попрежнему остается нашей возлюбленной. Но не свобода рѣчей и сходокъ,
не свобода оскорблять вѣряіцихъ и мыслящих!» не по вашему, не свобода ломать то,
что освящено исторіей и дорого иномысленнымъ людямъ, а Свобода любить, совершенствоваться, одухотворяться и Свобода помогать усовершенствованно и одухотворенію
другихъ. Всякая честная и совѣстливая мысль,
каждое честное и прямое слово, каждое доброе дѣло, каждое движеніе просвѣщенной
совѣсти служатъ дѣлу этой божественной
Свободы. А посадите ли вы вт» короли журналиста, офицера или адвоката,—или одного
короля замѣните десятью, это не обезгіечи-

ваетъ Свободы. Свобода обеспечивается только тЕми, кто не закрылъ ушей своихъ слову
Бога, кто не хочетъ быть равнымъ Богу, кто
сумѣлъ смирить свою личность, познавъ цѣну
своимъ добродѣтелямъ и своимъ слабостямъ.
И опять отъ Руссо и Прудона мы пришли
къ древней книгѣ, которая есть в ъ каждой
деревенской церкви и которая говоритъ, что
сердце царево в ъ рукѣ Божіей. Истинная Свобода есть Богъ и Его заповѣди суть заповѣди
Свободы.
XV
О Равенетвѣ
Когда мы молоды, намъ хочется сдѣлаться
вольною иерелетною птицею, рѣющей въ безконечномъ пространств!!, не стѣсняемой заставами, паспортами, законами, различіями
одного народа отъ другого. Но чѣмъ больше
живешь, тѣмъ больше начинаешь любить
землю; тѣмъ болѣе близкимъ кажется душѣ
образъ дерева, пускающего в ъ темную глубь
земли невидимые корни. Пусть весной теплый
вѣтеръ кружитъ в ъ воздухѣ бѣлые цвѣты
яблони. Пустьнѣжатся и благоухаютъ на СОЛНЦЕ блестящіе зеленые листья березы. Сила
ихъ не только в ъ зеленомъ хлорофилЕ, вырабатываемомъ солнцемъ, но и в ъ сокахъ, добы-

тыхъ изъ темной земли, ибо растеиіе есть дитя
Земли и Солнца. Кокіе бы идеалы мы ни лелЕяли внЕ пространства и времени, они тогда
только могутъ быть компасомъ человЕческой
жизни, когда ихъ прикрЕпили къ нашей почвЕ, когда между ними и той землей, которая
вскормила идущего къ нимъ человЕко, установлена прочная умственная и нравственная
связь.
Мы давно знали, что идея Равенства людей покоится на двухъ, не относящихся къ
дЕлу положеніяхъ, а именно, что всЕ люди
одинаково рождаются и всЕ люди одинаково
умираютъ. Митричъ изъ «Власти Тьмы» прибавилъ къ этимъ двумъ предпосылкам!» еще
предпосылку банную. «Ты посмотри на людей в ъ банѣ—всЕ равны», говорилъ онъ. Но
и эта третья предпосылка такъ же, какъ и
двЕ предыдущія, не можетъ служить прочнымъ оенованіемъ для заключенія, что всЕ
люди равны. ВсЕ животныя тоже одинаково
рождаются и одинаково умираютъ, однако
никто не скажетъ, что тигръ и овца равны
и что одинаковые законы должны управлять
жизныо тигра и овцы. А что касается до доказательства баннаго, то и в ъ этомъ эгалитарномъ учрежденіи атлетъ и чахоточный
будутъ представлять такія разновидности
человѣческаго типа, что едва ли кто сдЕлаетъ

обязательнымъ для того и другого одинаковый способъ банныхъ удовольствій.
Намъ говорятъ, что большинство общественныхъ различій являются слѣдствіемъ
окружающей среды и воспитанія. Если предположить, что человѣкъ рождается гіустымъ
сосудомъ, все содержаніе котораго дается ему
окружающими людьми и природой, то тогда
это положсніе будетъ имѣть какую-нибудь
цѣну. Но, къ сожалѣнію, дѣти одной и той же
семьи, воспитанныя одинаково, живущія в ъ
одинаковыхъ условіяхъ, очень часто совсѣмъ
не похожи одинъ на другого. Фактъ наслѣдственности, противъ котораго нельзя уже
спорить, Я В И Л С Я ОДНИМ!, изъ противников!,
сентиментальная предположенія, что всѣ
дѣти рождаются ангелами. Впрочемъ и до
научного изслѣдованія данныхъ наслѣдственности даже самые глупые ученые не могли
не видѣть, что есть дѣти-идіоты и есть дѣти
способный. Правда, никто не будетъ отрицать огромного значенія воспитанія в ъ дѣлѣ
облагороженія,оздоровленія, обобществленія
дѣтей. Всякій знаетъ разницу между дикими
яблоками и кальвилемъ. Но не слѣдуетъ забывать, что кальвиль вышелъ изъ дикаго
яблока воспитаніемъ не одного, а очень многихъ поколѣній. А в с е - т а к и способностей,
искры Божіей восгштаніе дать не можетъ,

оно можетъ только усилить горѣніе къ знанію и къ добру, развить волю, сдерживающую
дурныя страсти, вселить убѣжденіе в ъ постыдности пороковъ и преступленій и в ъ
привлекательности добродѣтели.
Намъ говорятъ, что признаніе неравенства
ведетъ къ тщеславію, къ преклоненію предъ
богатством!,, чинами, отличіями, умомъ, физическою силою и т. п. Что незаслуженное
уваженіе, питаемое къ такъ называемым!,
либеральным!, ирофессіямъ, ведетъ къ нарушенію гармоніи между одинаково необходимыми общественными функціями и къ ненужному обособленію одного какого-либо рода
труда, сопровождаемому неравнымъ развитіемъ умственныхъ и физическихъ силъ,
представляющимъ уже общественное зло.
Намъ говорятъ, что дары природы не составляюсь л ичныхъ заслугъ, и что поэтому нѣтъ причины окружать почетомъ одинъ только умъ.
Намъ указывают!,, что народное образованіе
уменьшает!, неравенство между классами.
И чѣмъ болыпимъ уваженіемъ пользуется
умственный трудъ в ъ обіцествѣ, тѣмъ болѣе
острымъ становится зло общественная Неравенства, тѣмъ болѣе усиливается предубѣжденіе противъ физическая труда, опасное для жизненности народа. Вѳликія нравственная и физическія выгоды проистекли

бы изъ равномѣрнаго физическаго и умственнаго труда каждаго гражданина. Къ такому
состоянію равенства умственнаго и физическаго труда мы должны стремиться даже при
нынѣшнихъ неблагопріятныхъ для него уеловіяхъ общественной жизни. Таковы возраженія противъ общественного Неравенства.
Нельзя не видѣть съ перваго раза, что в ъ
этихъ разсужденіяхъ заіцитниковъ Равенства дѣло идетъ о трудѣ и объ умѣ, а не о
геніи и не о талантѣ, дѣло идетъ о эемномъ,
а не о божественномъ.
Кто будетъ спорить, что всѣ общественныя перегородки, всѣ общественные классы—построенія временныя, уходящія вмѣстѣ
съ временемъ, установления, созданныя государственными нуждами, заставлявшими
представителей государственной власти выдѣлять изъ массы ту или другую нужную
группу лицъ и окрузкать ихъ особою властью,
особыми почестями, особыми богатствами?
Сама жизнь ломаетъ древніе роды и создаетъ
новые. Если разсматривать знатные роды
исторически, то в ъ темномъ началѣ ихъ всегда найдется человѣкъ изъ простого народа,
который возвысился надъ родичами и соплеменниками умомъ, храбростью, талаитомъ,
хитростью, жестокостью. Поэтому никто, понимающій исторію, не станет!» стоять* за не-

проходимыя общественныя перегородки между классами и сословіями. Непримиримые защитники древней аристократіи должны бы
были возвратить в ъ первобытное состояніе
девять десятыхъ русскаго дворянства, такъ
какъ дворяне эти возведены в ъ это достоинство всего в ъ теченіе какихъ-нибудь двухъ
сотъ лѣтъ нашей исторіи. Тогда сторонники
аристократического принципа должны бы
были отнять почетную частицу у 40,000 французскихъ семейства», возведенныхъ въ дворянство в ъ XVII и XVIII столѣтіяхъ. Ибо тат я массовыя воз веден ія в ъ дворянское достоинство есть несомнѣнное отрицаніе общественныхъ перегородокъ Неравенства. Но
рано или поздно все населеніе казкдаго государства долзкно сдѣлаться принадлезкашдімъ къ высшему сословію, потому что в ъ
каждой изъ безконечныхъ родовыхъ нитей
рано или поздно долженъ возникнуть геніальныйчеловѣкъ, который выразитъ всѣ до него
дрсмавшія в ъ потенціальномъ состояніи способности рода и выведетъ родъ свой изъ тьмы
неизвѣетности на вершину общественной и
государственной жизни. Дворянство уничтозкается не указомъ, a исторіей, ибо кругъ
его расширяется безконечно, чему примѣръ
видимъ в ъ Англіи, гдѣ каждый годъ десятки
богатыхъ, талантливых!» и ученыхъ людей

возводятся въ дворянское достоинство. Такимъ образомъ отрицаніе общественныхъ
перегородокъ не есть еще борьба за Равенство. Ни в ъ Америкѣ, ни в ъ Болгаріи, ни в ъ
Греціи, ни в ъ Норвегіи, гдѣ нѣтъ никакихъ
сословій в ъ нашем!» смыслѣ этого слова,
все-таки нѣтъ общественнаго равенство, ибо
если вы уничтожите старые гербы и титулы,
Богъ,посылаюіцій на землю таланты и геніевъ,
даетъ вамъ новую аристократію, истиниую
аристократію ума и таланта, которая всетаки взойдетъ Божіею милостью на вершину
общественной лѣстницы, все ровно, желаете
вы этого или нѣтъ.
Такимъ образомъ борьба съ Неравенствомъ
приводит!» къ борьбѣ съ Талантомъ иГеніемъ,
приводит!» къ отрицанію даровъ Св. Духа,
въ созданіи, произведеніи и воспитаніи которыхъ невластно человѣчество. Такимъ образомъ строгое проведеніе в ъ жизнь принципа Равенства будетъ борьбою противъ всего
талантливого, идеального, благородного, что
составляешь гордость и славу народа; такимъ образомъ борьба за Равенство будетъ
инквизиціею, отсѣкающею всѣ головы, возвышающіяся надъ произвольною мѣркою, указанною консервативным!» или радикальным!»
иачальствомъ.
Есть что-то завистливо-хамское в ъ отри-

цаніи геніевъ, в ъ оплеваніи народныхъ героевъ. Еще Монтень въ своихъ «Опытахъ» говорилъ: «Peu d'hommes ont esté admirez par leurs
domestiques» и эта истина, передѣлываясь на
разные лады, осталась столь же справедливою
и для нашего времени. Но этимъ служителямъ
Равенства основательно отвѣтилъ Пушкинъ:
«Толпа жадно читаетъ исповѣди, записки и
пр., потому что в ъ подлости своей радуется
униженно высокого, слабостямъ могущаго.
При открытіи всякой мерзости она в ъ восхищения «Онъ малъ, какъ мы, онъ мерзокъ, какъ
мы!» Врете, подлецы: онъ и малъ, и мерзокъ —
не такъ, какъ вы—иначе!»
Вы миѣ скажете на это, что я в ъ основу своихъ разсужденій о Неравенствѣ ставлю идею
Божества, a существованіе Божества не доказано. Но уже давно доказано, что идея Божества не можетъ быть отвергнута Разумомъ, и
этого съ меня достаточно. Вы не можете вырвать у меня этого устоя, но вы можете строить рядомъ другіе устои, которые льстятъ вашему самолюбію себѣ-служащаго и себѣ-гюклоняющагося существа. Но разъ вы взяли
устоемъ вашихъ построеній человѣка безбожного, значитъ не полного, значитъ посредственного,— всѣ ваши заключенія будутъ односторонних, какъ будутъ односторошш заключенія глухого о пѣніи Патти или заключе-

нія слѣпого о картинахъ Рафаэля. Но если в ъ
основу идеи Неравенства мы возьмемъ существованіе неравенства между Богомъ и человѣкомъ, между земнымъ и небеснымъ, то мы
должны будемъ отказаться отъ мысли о наслѣдственности аристократіи и видѣть cripaведливымъ выдѣленіе надъ народною массою
только трехъ представителей божественная:
священника, царя и поэта. И дѣйствительно,
на Востокѣ, гдѣ общественный укладъ покоится на идеѣобщенія земного съ небеснымъ,—
нѣтъ наслѣдственной аристократіи, тамъ
только жрецъ, царь и поэтъ или философъ
служатъ предметами народнаго поклоненія.
И наша церковь требуетъ, чтобы каждый царь
былъ помазанъ на царство, a совсѣмъ не довольствуется помазаніемъ его родоначальника. Ибо благодать, какъ и даръ поэзіи, не передается по наслѣдству.
Вы видите изъ этого, какъ я далекъ отъ защиты кастъ въ ихъ европейскомъ смыслѣ,
какъ я далекъ отъ иодчиненія живого человѣка его ремеслу или цеху его родителей.
Пусть крестьянинъ пашетъ; но если сынъ этого крестьянина Ломоносовъ или Кольцовъ, то
только инквизиторъ можетъ рѣшиться заставить его пахать.
Если вы обратитесь къ Индіи, вы увидите,
что причина ея паденія заключается не в ъ

кастахъ, а в ъ чемъ-то совершенно другомъ, о
чемъ только теперь стали догадываться европейскіе писатели. Такъ какъ мы привыкли ненавидѣть слово «каста», то я долженъ показать вамъ, что такое на самомъ дѣлѣ индійскія касты. Побѣдители Индіи—аріи образовали изъ себя три высшихъ «дважды рожденныхъ» касты: брахмановъ — жрецовъ, кшатріевъ—воиновъ и вайсіевъ—крестьянъ. ГІобѣжденные не-аріи составили касту судровъ—
рабовъ. Каждая изъ этихъ основныхъ кастъ
распалась на сотни новыхъ по своему географическому положенію и теперь в ъ Ындіи
ихъ насчитываютъ до 3,000. Члены одной касты не могутъ брать жену изъ другой касты.
Ни одинъ индусъ изъ хорошей касты не можетъ касаться до пищи, приготовленной членомъ другой касты. Каждая каста должна
оставаться при своемъ образѣ жизни и промыслѣ. Но даже и тамъ есть касты, которыя
перемѣнили свои занятія. Такъ вайсіи, которые были земледѣльцами, во многихъ провинціяхъ сдѣлались купцами и мѣнялами. Если
каста налагает!, на членовъ своихъ тяжелыя
обязанности, она оказываешь имъ такое же
покровительство, какое оказывают!, своимъ
членамъ современные рабочіе союзы Англіи.
Каста учитъ дѣтей своихъ своему ремеслу.
Она вырабатываетъ правила своей дѣятель-

ности. Она сближаетъ и сдружаетъ своихъ
членовъ поклоненіемъ одному богу, молитвою
в ъ одномъ храмѣ, храмовыми праздниками и
пирами. Знамениты я произведенія средневѣковой Индіи: муслины, шелка, парчи, булатное оружіе съ насѣчкой, чудныя ювелирныя
работы, нынѣ убитыя грошевыми машинными фабрикатами Англіи, родились и дошли до
великого совершенства благодаря работамъ
кастовой системы. Касты заботятся объ уничтожены конкурренціи и перепроизводства,
и в ъ этомъ смыслѣ уже тысячи лѣтъ ПОступаютъ такъ же, какъ поступаютъ теперь
англійскіе рабочіе. Въ 1873 г. в ъ Ахмедабадѣ
многіе каменщики не находили заработковъ.
Оказалось, что нѣкоторые члены этой касты
вставали раньше другихъ и работали большее
количество часовъ, чѣмъ другіе, а потому и
зарабатывали больше денегъ, чѣмъ ихъ товарищи. Каста каменщиковъ, собравшись, постановила, что такъ какъ для всѣхъ ея членовъ не хватаетъ работы, то сверхурочные
заработки должны быть прекращены. Въ томъ
же городѣ торговцы платьемъ пожелали понизить заработную плату штучниковъ-портныхъ. Каста штучниковъ оказалась работать
за пониженную плату и сдѣлала стачку, продолжавшуюся шесть недѣль. Подъ конецъ каста торговцевъ платьемъ и каста штучниковъ

вошли въ соглашеніе, и составили мировую,
в ъ которой опредѣлили заработную плату.
Каждая изъ высшихъ кастъ в ъ Ахмедабадѣ
беретъ съ юноши, рожденного в ъ кастѣ, вступительный взнос г ь за право войти въ кастовый
промыселъ. Доходъ съ этихъ вступительныхъ
взносовъ и с ъ пеней за нарушеніе кастовыхъ
правилъ расходуется на пиры членовъ касты
и на пособіе бѣднѣйшимъ членамъ и ихъ сиротамъ.
Въ Суратѣ члены торговыхъ кастъ назначаютъ праздничный день, в ъ который всѣ
лавки касты должны быть закрыты, кромѣ одной. Право имѣть открытой свою лавку в ъ
этотъ день продается с ъ аукціона и выручка
идетъ на устройство празднества. Каста не
даетъ своимъ членамъ умирать съ голоду. Самое ужасное наказаніе для индуса — быть
исключеннымъ изъ касты. Таковы касты
Индіи, которыя считаются причиной приниженности индусовъ, ихъ голодовокъ, ихъ невѣжесгва.
Но на самомъ дѣлѣ, при торжествѣ кастовой системы, в ъ средніе вѣка Индія была богатѣйшей и культурнѣйшей страною міра. Ее
ограбилъ и иринизилъ длинный рядъ варваров!», послѣдними изъ которыхъ были англичане. И эти англичане, обвиняя кастовую систему в ъ пониженіи умственного и экономиОПЫТЫ РУССКОЙ МЫСЛИ.

ческаго уровня Индіи, сами у себя дома
устраиваютъ касты, ибо ихъ рабочіе союзы
суть тѣ же касты, но только безъ союзнаго
храма, безъ религіи, безъ союзныхъ празднествъ и пиршествъ. И знаменитая интернаціоналка есть та же каста рабочихъ, в ъ которую принимаютъ и аріевъ и не-аріевъ, только
бы они занимались ремесломъ.
Разсматривая русскую жизнь такъ, какъ
она течетъ на самомъ дѣлѣ, а не такъ, какъ
она укладывается в ъ нашемъ по-западному
обработанномъ воображеніи, мы видимъ, что
Россія наполнена кастами, но только касты
эти носятъ иныя названія чѣмъ в ъ Индіи. Они
называются у насъ артелями, кустарями, сектами, обществами. Рогожское кладбище, осташи (рыболовы изъ Осташкова), духоборы, богомазы—суть русскія рабочія касты, устроенныя на т ѣ х ъ же самыхъ началахъ, какъ и касты индусскія. Ихъ цѣ ль та же, что ивъИндіи—
не дать умереть с ъ голоду человѣку, предоставленному самому себѣ. И дѣйствительно,
изъ жалобъ православного духовенства мы
видѣли, что безпоиовцы помогаютъ членамъ
своихъ общинъ платить подати, воспитываютъ сиротъ, содержать стариковъ. То же дѣлаютъ и члены артелей. Такъ почему же то
учрежденіе, которое служитъ залогомъ богатства и самостоятельности русскихъ гражданъ,

было бы причиною духовного паденія индусовъ?
Вотъ разсмотрѣніе системы инду сскихъ, русскихъ и китайскихъ кастъ и приводитъ насъ
къ человѣческимъ элементамъ Неравенства—
къ Труду, т.-е. количеству мускульной и нервной энергіи, затраченной на борьбу съ природой, и къ Знанію, т.-е. количеству мозговой
энергіи, затраченной на усовершенствованіе
способовъ борьбы съ природой. Такимъ образомъ неравномѣрное количество Генія, отпускаемого небомъ на землю черезъ людей наиболѣе тонкихъ организацій, неравномѣрное
количество Труда, которое можетъ произвести
человѣкъ, и наконецъ неравномерное количество Знанія, которое онъ пріобрѣтаетъ изъ
своего опыта и изъ опыта своихъ предшествеиниковъ, — таковы основы Неравенства.
Мнѣ скажутъ, что воспитаніе и правильная
организація Труда могутъ когда-нибудь сдѣлать такъ, что умный и глупый, сильный и
слабый будутъ производить одинаковое количество полезной работы, оцѣнивающейся
одинаковою цифрою. Мнѣ скажутъ, что усовершенствованіе образованія и орудій наблюденія, повыгаеніе умственной атмосферы общества, гипнотическое вліяніе ученыхъ на
неучей—могутъ когда-нибудь привести къ нулю теперешнюю разницу между учеными и не14*

учеными. Но никто мнѣ не докажешь, что когданибудь всѣ человѣческіе организмы будутъ
приведены къ одному знаменателю. Ибо это
возможно только въ двухъ случаяхъ: или
когда все человѣчество вымретъ, или когда
оно озвѣрѣетъ и лишится божественнаго Разума. Но этотъ второй случай есть только
разновидность первого: обраіценіе человѣка
в ъ животное есть его смерть, какъ человѣка.
XVI
О Братетвѣ
Третій членъ революціонного девиза, «Братство», какъ будто по ошибкѣ поставленный
французами рядомъ со Свободой и Равенствомъ, настолько же близокъ русскому сердцу, насколько онъ былъ далекъ отъ тѣхъ,
кто поставилъ его на своемъ знамени. Недаромъ Сиэйэсъ выражалъ недоумѣніе, увидавъ его на знаменахъ Дофинэ и Франшконтэ, на великомъ праздникѣ федераціи,
\ 4-го іюля \ 790 г. Недаромъ включеніе этого
слова въ революціонное credo оправдывали
только тѣмъ, что народы нуждаются въ туманныхъ словахъ, чтобы идти за вождями:
«les peuples ne se laissent jamais mener par
des idées précises», и что братство, какъ идея

неопредѣленная, будетъ манить людей къ
сопровождающим!» его Свободѣ и Равенству.
Пусть Прудонъ говорилъ, что людоѣдство
и братство суть двѣ крайнія точки экономической эволюціи, пусть слово fraternité написано на французских!» обществѳнныхъ зданіяхъ рядомъ съ liberté и égalité, — понятіе
«братство» есть отрицаніе равенства и свободы, ибо братство значитъ братство старшого и младшаго, сильного и слабого, и братство значите самоограниченіе въ пользу другого. Я не говорю, конечно, о другомъ девизѣ
французской революціи: «la fraternité ou la
mort», о которомъ кто-то остроумно сказалъ:
«L'aimable siècle où l'homme dit à l'homme:
. «Soyons frères ou je t'assomme».
Революціонная мораль, обоготворившая
одинокаго богоподобнаго, но безбожного, ничѣмъ и никѣмъ не связанного человѣка, выросшаго и живущаго на необитаемомъ островѣ, сочинила свою этику, свою соціологію,
свою экономію съ точки зрѣнія его автономныхъ желаній и потребностей. «Жизнь есть
борьба независимыхъ личностей»,— провозгласила революція. Рабы, захватившіе власть,
возвели въ начало свободы самовластіе своихъ господъ. Но робко, еле слышно, подъ
грохотъ революціонныхъ и монархическихъ
пушекъ сталъ раздаваться голоеъ братства,

старого, восточного, семейного братства,
основанного не на самоутвержденіи автономной личности, а на самоограниченіи въ пользу
брата. Въ міръ римской «persona», въ міръ
бездушной борьбы за право, въ міръ трескучихъ фразъ и холодныхъ поотроеній отвлекшагося отъ дѣйс/гвительной жизни разума
опять проникла древняя семья, повитая тайнами любви, самоотверженія, доброты, ласки
и жалости. Ибо слово «братство» невидимо
приносит!, съ собой тайны рошденія и смерти, черезъ материнство и отцовство.
Въ братьяхъ незримо присутствуешь отецъ.
Какъ бы они ни были разнообразны по характерам!, и природѣ, въ нихъ все-таки, за
исключеніемъ неравных!,, неодинаковыхъ ,
духовныхъ и физическихъ элементов!,, остаются элементы тождественные,элементы крови. Пусть Западъ отрицаешь права первородства, соблюдаемый Востокомъ, пусть культъ
предковъ съ принесеніемъ имъ три раза въ
день пиши етаршимъ сыномъ семьи возбуждает!, смѣхъ въ культурных!, европейцах!,,
но если не духовно, то физически общій предокъ присутствуетъ въ каждомъ изъ этихъ
лицъ, такъ далеко живущихъ одинъ отъ другого въ пространства и времени. Семитскій
Воетокъ принесъ намъ идею, что всѣ люди
братья, такъ какъ всѣ происходят!, отъ од-

ного человѣка (Адама) и всѣ говорили до вавилонскаго столпотворенія на одномъ языкѣ.
Но чтобы не оскорбить семейныхъ боговъ и
удовлетворить чувству народной гордости,
тѣ же семиты объявили себя народомъ избраннымъ. И только Христосъ подтвердил!,
старое преданіе о братствѣ людей и народов!,, признавъ всѣ народы достойными къ
воспріятію Его проповѣди. Но предположимъ
ли мы, что все человѣчество происходит!,
отъ одной пары, или отъ нѣсколькихъ паръ,
жившихъ въ разныхъ точкахъ земли, братство людей не изменится отъ этого. Люди
братья не только потому, что они вышли
изъ одной утробы земли, но и потому, что
идутъ къ одинаковому преображенію въ Духъ.
Начало наше одно и конецъ у насъ общій
намъ всѣмъ. Здѣсь, на землѣ, мы единственные носители духа: и семитъ, и негръ, и
эскимосъ, и англичанинъ, старшіе и младшіе роды человѣка—всѣ одинаково сутьдухоносцы.
Но нуженъ какой-нибудь другой болѣе высокій и искренно исповѣдуемый принципъ,
чтобы человѣкъ могъ родству по крови, по
исторіи, по СОВМЕСТНОЙ жизни предпочесть
родство по духу. Какъ между братьями есть
старшіе и младшіе, какъ между родственниками—болѣе близкіе и болѣе отдаленные, такъ

и между народами есть болѣе близкіе и болѣе далекіе, старшіе и младшіе въ большой
семьѣ человѣчества.
...«Нерѣдко
Онъ говорилъ о временахъ грядущихъ,
Когда народы, распри позабывъ,
Въ великую семью соединятся»...

«Усопшему отцу можетъ приносить жертвы только старшій сынъ... Право приносить
жертвы предкамъ переходите по первородству. Первородный потомокъ владѣете родовымъ могильнымъ полемъ, произведеніями
его онъ пользуется для принесенія ихъ въ
жертву въ храмѣ предковъ». Вотъ между
этими полюсами, между предписаніями Китай скаго законодателя и мечтаніями польскаго поэта вращается идея братства. Но
для воплощенія ея, какъ и для воплощенія
всякой идеи, нужна закономѣрная постепенность. Главное не въ идеяхъ, ибо онѣ давно
выработаны и число ихъ очень ограничено,
а въ томъ, какъ осуществить эти идеи въ
жизни.
Вы чувствуете, что этотъ негръ вамъ ближе
по духу, чѣмъ вашъ брата, и, оставляя вашего брата, вы вступаете въ духовное братство съ негромъ. Кто можетъ наложить путы
на духъ вашъ? Кто можетъ заставить васъ
любить своего брата, когда вы его ненави-

дите? Конечно никто. Но и духовная любовь
къ негру и отвращеніе отъ брата суть только
исключенія изъ правила, излюбленныя исключенія тѣхъ, кто боролся противъ исключительности семьи и рода и противъ замкнутости родовыхъ боговъ, Бога Авраама,
Исаака и Іакова, бога двѣнадцати колѣнъ
іудейскихъ или бога ста колѣнъ китайскихъ.
Но, разрушивъ узкіе предѣлы крови и кровной родовой религіи, христіанство невластно
нарушить историческій ходъ развитія идеи
братства и всѣхъ англичанъ сдѣлать братьями буровъ, a всѣхъ буровъ с.дѣлать братьями англичанъ. Какъ и всякій идеалъ,
братство народовъ есть дальнѣйшій выводъ
изъ братства сыновъ одного народа, а это
осуществленіе братства внутри одного и
того же народа есть такая огромная и трудная задача, что на нее мы и должны обратить наши творческія силы.
Прежде чѣмъ проповѣдывать идею братства между англичанами и бурами, между
нѣмцами и китайцами, надо проповѣдывать
идею братства между англичанами и ирландцами, баварцами и пруссаками, поляками и
русскими. Ничто въ мірѣ не совершается
скачками. Мы, конечно, будемъ братьями нѣмцевъ. Но ранѣе того мы должны быть братьями поляковъ, чеховъ, галичанъ, словен-

цевъ, сербовъ и болгаръ. Тогда, когда мы
возсоединимся въ старую славянскую семью,
эта старая славянская семья можетъ побрататься съ германской.
Будьте всѣ ягнятами или будьте всѣ волками. Христосъ училъ насъ братству ягнятъ,
антихристъ — братству волковъ. Но несомненно, для братства народовъ нужно известное равенство силъ и способностей.
Безъ этого равенства, которое дается трудомъ и талантомъ, вместо братства народовъ мы получимъ поглоіценіе однимъ народомъ другого. А каждый народъ дорогъ
человечеству не сходствами своими съ другими народами, a отличіями своими отъ других!» народовъ, ибо въ отличіяхъ этихъ заключаются творческіе этапы духа.
Народы тогда станутъ братьями, когда ихъ
собирательныя энергіи станутъ одинаковы,
тогда, когда въ человечестве не будетъгоръ
и долинъ. Можетъ быть англо-германская,
можетъ быть славянско-монгольская, можетъ
быть романско-семитская раса съестъ все
остальныя и человечество возсоединитея
подъ однимъ ЯЗЫКОМ!» и однимъ образомъ
мыслей и чувствъ. Но пока этого нетъ, до
техъ поръ идея братства можетъ осуществляться или внутри народа, или между нѣ-

которыми только, способными къ принятію
ея, народами.
Посмотрите вокруг!» себя и скажите себе,
имеемъ ли мы право мечтать о братстве между народами, о вЬчномъ мире, о прекращена войны, когда кругомъ лежатъ жертвы
отсутствія въ насъ братскихъ чувствъ къ
единоплеменным!» и единоверным!» согражданами Разве дети нашихъ неимущихъ и
сироты, наши старики, неспособные къ труду,
наши больные, увечные, умалишенные—братски содержатся нами и примирены съ жизнію нашею къ нимъ любовью? Разве мы исполнили обязанности старшихъ братьевъ
относительно чернаго,беднаго, невежественнаго народа? Разве мы исполнили братскія
обязанности по отношенію къ тысячам!» юношей, блуждающимъ во тьме духовнаго невежества, которую они тщетно стараются осветить лживыми факелами безбожных!» учеиій?
Разве мы по-братски относимся къ бедному,
невежественному, впавшему въ преетупленіе человеку?
Возьмите прекрасную книгу А. А. Папкова:
«Братства. Очеркъ исторіи западно-русскихъ
православныхъ братствъ», и скажите по совести, не является ли для насъ и теперь
идеаломъ братолюбія и творческаго ироведенія его въ жизнь деятельность западныхъ

родичей наших!» XVI и XVII столѣтій. Собираемся ли всѣ мы в ъ прочны я общественный
группы, какъ собрались, скажемъ, львовцы
в ъ 158G году для воспитанія сирогъ, для
прокормленія впадшихъ в ъ недугъ старости
или болѣзни, бѣдныхъ и дѣтей — большого
семейства, для призрѣнія странниковт», для
попеченія о сиротахъ и убогихъ, для пособія вдовамъ, для защиты обиженныхъ, для
помощи в ъ несчастіи отъ пожара и наводненія, для искупленія плѣнныхъ, для прокормлепія во время голода, для одѣянія и
погребенія умираюіцихъ в ъ бѣдности, для
поддержанія церквей и опустѣвшихъ монастырей (или школъ и университетов!» по
теперешней вѣрѣ),—словомъ для покрова и
утѣшепія живыхъ и поминовенія мертвыхъ?
Оберегаемъ ли мы нашъ народъ отъ «згиненія», можемъ ли мы назвать себя «сгіоспѣішшками благочестія, образцами благихъ
дѣлъ», обязанными «учить и любить дѣтей
в с ѣ х ъ одинаково: какъ сыновей богатыхъ,
такъ и сиротъ убогихъ и тѣхъ, которые ходятъ по улицамъ, прося нропитаніе; учить
ихъ, сколько кто по силомъ научиться можетъ, только не старательнѣе объ одиихъ,
нежели о другихъ»?
Куда вы ни посмотрите, самыя близкія къ
нашему дому полосы не распаханы и не за-

сѣяны любовью и братствомъ. И какъ же мы
будемъ соединяться с ъ другими народами
в ъ вѣчный миръ и союзъ, когда у насъ вѣчная война и вѣчное непониманіе тѣхъ, кто
ниже насъ в ъ обществѣ, ирезрѣніе къ тѣмъ
шюплемешшкамъ и иновѣрцамъ, которые
родились нашими братьями?
Во всѣхъ этихъ фразахъ о международномъ братствѣ, о международномъ человѣколюбіи есть ложь, и даже самыя дѣйствія
международного человѣколюбія основаны совсѣмъ не на. братскихъ ч у в с т в а х ъ , а н а ч у в ствахъ иного порядка. Американцы, посылавшіе хлѣбъ голоднымъ русскимъ, русскіе,
посылавшіе хлѣбъ голоднымъ индусамъ,—
развѣ на самомъ дѣлѣ дѣйствовали изъ
братского чувства къ иноплеменникамъ?
Я не говорю, что эти дѣйствія были дурными или неискренними, но я говорю, что
они были случайными, не туда направленными, удовлетворявшими чувству тщеславія
болѣе чѣмъ альтруизму.
Изъ страннаго чувства трусости и смертобоязни современная Европа не взлюбила
войны. Она хочетъ жить во что бы то ни
стало, ибо за этой жизныо она не видитъ
ничего и это темное Ничто наполняешь ея
старыя жилы холоднымъ ужасомъ. Она израсходовала свои силы на творчество, на

скопленіе богатствъ, на постройки культуры
и комфорта, на борьбу съ виномъ и табакомъ, на развратъ и объяденіе, и у нея осталось силъ меньше, чѣмъ сколько нужно для
вѣры и для надежды ' на будущее. Страхъ
смерти подсказываетъ ей идеи вѣчнаго мира
и братства. Она согласна пресмыкаться передъ всякимъ сильнымъ, только бы НЕСКОЛЬКО сотъ ея гражданъ, съ юности вооруженныхъ отъ головы до ногъ и тысячами погибающихъ отъ испорченнаго воздуха и вонючихъ газовъ мастерскихъ, фабрикъ, заводовъ и шахтъ, не были убиты на полЕ сраженія иностранцами, потому что не война
ужасна, а ужасны перемЕны, которыя вноситъ война в ъ гражданскую жизнь старой
Европы.
Въ ЕврогіЕ общественное устройство повсеместно принимает!, такой видъ: богатые
фабриканты, банкиры и ПОМЕЩИКИ являются
правителями народовъ. Они содержатъ войско, которое должно оберегать ихъ интересы
и защищать ихъ отъ народа, работающего
глубоко внизу. Войско должно быть сильнЕе
войскъ сосЕдей, потому что семь противъ
одного есть правило современной европейской стратегіи. Войско это можетъ сражаться в ъ отдаленныхъ колоніяхъ, но отнюдь
не на материкЕ, потому что побЕдоносные

солдаты всегда были склонны къ политическимъ перемЕнамъ. Разъ человЕкъ не боялся
смерти на полЕ битвы, то онъ не испугается
и замЕнить однихъ изъ правителей общества другими. И Европа понимаешь, что ей
очень трудно будетъ бороться со всякимъ
другимъ народомъ, который преслѣдуетъ политику не богатыхъ, a бѣдныхъ, а войско
котораго служишь защитиикомъ не банкировъ, а вЕры и народности. Вотъ почему
Европа дорого бы дала, чтобы мы прониклись духомъ. непротивленія злу и перековали мечи на рала. Но она этого никогда не
сдЕлаетъ, ибо войско у нея не для защиты
вЕры, народности и могилъ предковъ, а для
защиты банковъ и фабрикъ.
И вотъ мы, православные нищіе, можемъ
ли мы быть братьями западныхъ банкировъ?
И могутъ ли западные банкиры считать насъ
своими братьями, насъ—лапотниковъ и зипунниковъ? РазумЕется нЕтъ. ЧЕмъ же заслужимъ мы ихъ уваженіе? А намъ необходимо ихъ уваженіе или страхъ, ибо иначе
они будутъ мЕшать всЕмъ нашимъ международнымъ дЕйствіямъ. РазумЕется, не богатствомъ, котораго у насъ нЕтъ, не творчествомъ, котораго у насъ меньше, чЕмъ у
нихъ, хотя оно и не уступаетъ ихнему, а
доблестью, мужествомъ и презрЕніемъ къ бо-

гатствамъ, тѣмъ, что составляло всегда отличіе русскаго воина,, что было причиною
причтенія многихъ изъ русскихъ воиновъ
къ лику народныхъ святыхъ.
Каждый изъ насъ можетъ быть братомъ
нищаго мужика, зарабатывающего пропитаніе тяжѳлымъ трудомъ. У него одинаковый
со мною языкъ, вѣра, прошлое. Нашъ нищій
можетъ считать своимъ братомъ нищаго
нѣмца, ибо единственное стремленіе и того
и другого — найти себѣ кусокъ хлѣба. Но
между мною и нѣмецкимъ банкиромъ что
можетъ быть обіцаго? Шиллеръ и Вагнеръ?
Но надо знать, такъ ли близки ему Шиллеръ
и Вагнеръ, какъ могутъ быть близки они мнѣ.
А все остальное у на<?ъ разное: разныя цѣли жизни, разная вѣра, разныя мѣрки, которыми мы измѣряемъ цѣнноеть окружающаго.
И окружающее у насъ другое. Съ какой же
стати я буду тужиться любить его, съ какой стати я стану считать его своимъ братомъ? Онъ мнѣ чуждъ и никогда не будетъ
мнѣ близкимъ.
Когда вы бываете в ъ людныхъ мѣстахъ
Франціи, Англіи, Италіи, Германіи, Австріи,
вы присмотритесь къ небольшой сравнительно групгіѣ лицъ, чувствующихъ себя одинаково привольно вездѣ, гдѣ есть европейскій
комфорте. Люди эти называютъ себя космо-

политами и говорятъ на в с ѣ х ъ языкахъ. Они
богаты, они занимаются любовью, игрою,
спортомъ. Они считаютъ себя солью земли
и многіе изъ нихъ помѣщены в ъ «Готскій
Альманахъ».
Они между собою братья, они другъ друга понимаютъ и любятъ, насколько могутъ
любить другъ друга благовоспитанные свѣтскіе люди. Но есть ли между ними хотя бы
одинъ, не говоря уже геній, но хотя бы такой человѣкъ, который былъ бы нуженъ своему народу и который пользовался бы довѣріемъ и любовью своего народа? Такихъ
нѣтъ между ними. Они вывѣтрились и в ъ
народномъ и в ъ государственномъ смыслѣ
и ихъ носитъ вѣтеръ времени, какъ клочки
пѣны по берегу. Современный космополитизмъ есть ягалкій обманъ, или никому не
нужное ничтожество вырожденія.
Итакъ идея братства есть единственно живая идея революціоннаго трехчлена. Но она
жива только, пока ея корни в ъ семьѣ и в ъ
народѣ. Въ примѣненіи къ разноплеменнымъ
народамъ она теряетъ всякую жизненность
и дѣлается такой же отвлеченной алгебраической формулой, какъ и свобода и равенство. Братство народовъ возмояшо только
тогда, когда в ъ народѣ нѣтъ нищихъ и богатыхъ, ученыхъ и не ученыхъ. Пока же эта
о п ы т ы РУССКОЙ м ы с л и .

пропасть не заполнена братолюбіемъ, международное братство выразится или в ъ интернаціоналкѣ—союзѣ пролетаріевъ, или въ аристократіи, переѣзжающей изъ Ниццы в ъ Монако и изъ Монако на воды. А оба эти международныхъ братства очень далеки и отъ
свободы, и отъ равенства.
XVII
О русской еловееноети
Пушкинъ и Лермонтовъ
Два таланта отвоевали Россіи то почетное место, которое она занимаетъ нынѣ
между другими народами міра—талантъ военный и талантъ литературный. Изъ страшнаго дикаго городового Европы, которымъ
матери пугали детей своихъ передъ Севастополемъ, мы сделались предметомъ изученія однихъ изъ этихъ детей, предметомъ
любви и восхищенія другихъ, предметомъ
зависти третьихъ. Легенды о дикихъ казакахъ, питающихся сырымъ мясомъ, о царс т в е кнута, пытокъ и каторги, — почти совсѣмъ разсѣялись в ъ Европе подъ лучами
знанія и чтенія.
Предпочитая славную смерть безславной
жизни, отдавая нашу жизнь, которая боже-

ственна и вечна только за гробомъ, нашей
родине и нашему народу, которые вѣчны и
божественны на земле, мы обезсмертили
своими победами поля, горы и моря Европы,
степи и пустыни Азіи. Аравійскій шейхъ,
индійскій раджа, суматрскій султанъ, африканскій вождь знаютъ о русскомъ народе,
какъ о народе воиновъ, верныхъ еще завету Святослова: «луце же потяту быти нежели полонену быти».
Но воинская слава витала и надъ полчищами Атиллы, и надъ ордами Тамерлана и
Чингиса, распустившимися в ъ гущѣ побѣжденныхъ ими народовъ. Не грозитъ ли русскому народу та же самая участь, которая
выпала на долю в с ѣ х ъ тѣхъ, кому онъ платилъ дани и выходы? Одинъ мой пріятель
уверялъ меня, что черезъ двести летъ Россія будетъ принадлежать полякамъ, которые
напишутъ вт» своихъ учебникахъ о русскомъ
рабстве в ъ т е х ъ же выраженіяхъ, в ъ какихъ мы пишемъ теперь о рабстве татарскомъ. Другой уверялъ меня, что с ъ оскудѣніемъ центра, Россія будетъ съедена ея окраинами. Все это было бы допустимо, если бы
• у насъ не было русской словесности, такой
же выразительницы русскаго самосознанія
в ъ дѣлахъ внутреннихъ, какъ русскія по15*

бѣды являются выразительницами русскаго
самосознанія в ъ отношеніяхъ внѣшнихъ.
Если русская словесность есть выразительница духа русскаго народа, есть зеркало
его самосознанія, то она должна отличаться
отъ другихъ словесностей такими же признаками, какими создавшій ее народъ отличается отъ другихъ народовъ. Все, что в ъ
этой словесности западнического, что хочетъ поддѣлаться подъ западныя идеи и
ст^ремленія, все это не глубоко, не оригинально, не ново. Но способность проникать
в ъ глубину души человѣка, изображать страсти в ъ ихъ темныхъ корняхъ, раскрывать
религіозное чувство в ъ его глубочайшихъ
проявленіяхъ, символизировать темныя представленія народной души, возвышаться,
какъ Достоевскій, до рѣшенія глубочайшихъ
вопросовъ божественнаго и земного, отыскивать искру Божіювъ людяхъ-звѣряхъ —
способность эта счастливо отличаетъ художниковъ нашей словесности отъ ихъ западныхъ собратій.
Западъ вылился в ъ твердыя формы общественныхъ и политическихъ классовъ. Изображая внѣшнія общественныя формы, тамъ
изображаютъ самую жизнь. У насъ нѣтъ
еще устойчивыхъ формъ общежитія, онѣ переливчаты—in statu nascendi. Старый, крѣ-

постной бытъ, который и произвелъ в с ѣ х ъ
вожаковъ нашей литературы, не могъ, своею
несправедливостью, не вызвать отрицательнаго къ себѣ отношенія во всемъ, что было
чуткаго в ъ обществѣ. Всѣ поэты-дворяне
одинаково стремились къ уничтоженію того
строя, котораго они сами были пышными
и роскошными цвѣтами. А новый строй еще
не образовался и поэты и романисты освобожденной Россіи еще не создали ничего
такого, что было бы болѣе содержательно
и болѣе глубоко, чѣмъ интересы и запросы
нашей переходной эпохи, что явилось бы
свѣточемъ на пути къ будущему.
Онѣгинъ, Печоринъ, Райскій-Обломовъ, герои Тургенева, Левинъ, — все это люди не
опредѣленной, установившейся среды, а
отрицатели своей среды и начинатели новой
жизни, всѣ они такіе же творцы жизни,
какъ и ихъ авторы. Однимъ изъ нихъ удается творчество новой жизни, другимъ не
удается, какъ и художнику одно произведет е удается болѣе, другое менѣе. Но в ъ нашей жизни, в ъ жизни постоянно перемѣняющагося общества, слои котораго с ъ такой
быстротой стремятся снизу вверхъ и сверху
внизъ, какъ ни в ъ одномъ другомъ обществѣ,—художники При всемъ ихъ реализмѣ
являются не фотографами существующего,

а творцами новыхъ явленій, поэтами в ъ
древнемъ смыслѣ этого слова. Въ странахъ
со старой культурой они могутъ находить
в ъ обществе типы, достойные изображенія.
У насъ же общество хочетъ, чтобы поэтъ
давалъ ему образцы для подражанія, идеалы
по которымъ оно могло бы устраивать жизнь,
ибо, при огромномъ запасе идеализма в ъ
русскомъ народе, первый вопросъ, с ъ которымъ общество обращается къ писателю,
есть вопросъ: «что делать?». Въ Россіи писатель есть пророкъ, иначе онъ не нуженъ
для общества, какъ бы ни было велико его
художественное значеніе. Такія прилагательныя какъ «идейный, честный, передовой»
нигде в ъ міре не прилагались къ художникамъ слова, кроме Россіи. Въ Россіи хѵдожникъ творитъ жизнь по своему образу и
подобно,—такъ пластично то общество, которое поглащаетъ его произведенія.
Герои нашей словесности начали делать
что-нибудь только с ъ паденіемъ крепостного права. Что делалъ Онегинъ, что делалъ
Печоринъ, какъ граждане, какъ русскіе? Они
проводили жизнь в ъ любви, кутежахъ и
сумрачной дворянской оппозиціи, но и эта
оппозиція была уже дорога русскому обществу, ибо в ъ ней чувствовалось начало будущихъ реформъ. Рудинъ умеръ на фран-

цузскихъ

барикадахъ,

выдержавъ
Толстого

своего

Русскому
шихъ

Только

пытался создавать

писателю

и онъ

съ

самъ.

соображаясь ни

съ

на
на-

начинали
временемъ,

матеріаломъ.

При ничтожномъ распространено!
щенія

въ

приходилось строить

страдали отъ того, что они

не

герои

коренѣ. И многіе и з ъ писателей

строить, не
ни

отрицанія.

умеръ,

пытались создать что-то новое

Россіи, какъ
сыромъ

Базаровъ

въ

просвѣ-

стране, его жаждущей, при

ствіи политической

и общественной

отсутжизни,

при цензурныхъ тяготахъ писательства,
остаткахъ

вѣкового

культа

при

книги, книги по

п р е и м у щ е с т в у , т . е. Б и б л і и - с о з д а л а с ь в ъ Р о с ши т а к а я

любовь

къ литературе, такое

ува-

женіе к ъ печатному слову, к Я о р ы х ъ н ѣ т ъ
другихъ
нымъ

странахъ,

более

творчествомъ,

богатыхъ

словес-

несвязаннымъ

никаки-

ми путами. Р у с с к о е о б щ е с т в о требуешь
ко, ч т о б ы писатель
передъ
цепи

былъ

его

толь-

защитникомъ

нравительствомъ.
Достоевскаго, ссылка Пушкина, Лер-

монтова, Герцена,

Плещеева,

нева, ссылка Чернышевскаго,
стого—все

эти меры

ніе среди общества,
цами за

въ

правду,

Турге-

отлученіе

возвышали
делали ихъ

возводили

героевъ. Литература

ареетъ

въ

ихъ

Толооая-

страдальнародныхъ

была в ъ Россіи

пропо-

вѣдью политической и нравственной свободы, и только т ѣ х ъ писателей цѣнило русское общество в ъ своемъ болынинствѣ, которые вели его къ свободѣ политическихъ
и общественныхъ формъ или к ъ свободѣ
чувства и духа. Исторія русской словесности неотдѣлима, поэтому, отъ жизнеописанія русскихъ писателей.
Если физіономія русскаго образованная
общества отличается необычайною подвижностью, то физіономія русскаго простого
народа измѣняется гораздо медленнѣе, и
мужики в ъ изображеніи Пушкина и Григоровича мало чѣмъ отличаются отъ мужиковъ
Толстого. Наивная вѣра, отсутствіе страха
смерти, простота и неиспорченность вкусовъ,
гостеприимство** вѣрность, острая смётка,
вслѣдствіе близости къ природѣ, добродушіе
и в ъ то же время жестокость къ другимъ,
обусловленная привычкою страдать, — всѣ
эти качества нашего простого народа встрѣчаются в ъ нашихъ художественныхъ произведеніяхъ на всемъ протяженіи XIX вѣка.
Современное разложеніе простого народа
первымъ отмѣтилъ Толстой во «Власти тьмы»
и в ъ петербургскихъ кружкахъ говорили,
при появленіи в ъ с в ѣ т ъ этой трагедіи, что
Толстой очернилъ мужиковъ. По слѣдамъ
Толстого пошелъ в ъ своихъ «Мужикахъ» и

А. П. Чеховъ. Но и теперь мужики представляютъ для многихъ идеальную среду, противополагаемую рабскому и лакейскому быту
русскаго образованная общества. И теперь
еще есть писатели, которые посылаютъ насъ
в ъ народъ учиться его неразумному знанію.
Страданія народа, страданія дѣйствительныя, сравнительно съ жизнію привилегированныхъ классовъ, объясняютъ эту любовь къ мужику, преклоненіе передъ нимъ,
его идеализированіе.
Чѣмъ болѣе будетъ уменьшаться умственная и экономическая разница между мужикомъ и бариномъ, чѣмъ менѣе будетъ различія между мужицкими и барскими идеалами, тѣмъ народнѣе будетъ наша литература. Было бы странно читать страданія современная Печорина, если бы страданія эти
не стояли ни в ъ какомъ отношеніи къ страданіямъ его народа. Герои будущая, это
предводители народа, его излюбленные головы, нужные ему, понятные ему и любимые
имъ. Все равно, будутъ ли герои эти центростремительны или центробѣжны, все
равно, будутъ ли они Минины или Ермаки,
они будутъ постольку интересны и жизненны, поскольку они будутъ общенародны.
Страданія высокой души всегда вызываютъ
къ себѣ симпатіи читателя. Но страданія

эти только тогда истинно высоки, когда они
альтруистичны, каковы страданія Прометея,
укравшаго божескій огонь не для себя, а
для темнаго человѣчества.
Съ концомъ XIX вѣка закончился расцвѣтъ
русской литературы, какъ выраженія духовной жизни русскаго помѣстнаго дворянства.
Слѣдуюіцій періодъ ея будетъ періодъ средняго сословія, которое в ъ этомъ вѣкѣ должно выйти на общественную и государственную арену. Оно еще только начинаете формироваться, у него есть силы, но нѣтъ образованія, нѣтъ общественныхъ и политическихъ идеаловъ. Оно должно принести съ
собою идеалы труда и можетъ быть свой
прямолинейный эгоизмъ, котораго стыдилась литература помѣщичья. Имъ не в ъ чемъ
будетъ раскаиваться передъ народомъ, они
не владѣли рабами, они утончаются на
счетъ народа и будутъ еще утончаться на
его счетъ косвенно, улучшая производства,
устраивая синдикаты и новые промыслы.
Можетъ быть та нѣжность, то прикрытое
сочувствіе къ людямъ, которыя отличали
Тургенева и Достоевскаго, не повторятся болѣе в ъ русской литературѣ грядущего періода, можетъ быть она будетъ окрашена в ъ
ту же жесткую, хищную красоту ума и дѣловитость, в ъ которую окрашена была ан-

глійская литература конца прошлаго вѣка.
И намъ надо будетъ ждать прихода мужиковъ изъ деревни на нивы словеснаго творчества, чтобы придать нашей литературѣ ея
прежніе идеалы христіанскаго человѣколюбія, чтобы она снова сдѣлалась защитницей
обиженныхъ и угнетенныхъ.
Но в ъ каждомъ періодѣ русской словесности всегда будутъ силы созидательныя и
разрушительныя, силы, подчиняющія себя
народу, и силы, стрсмящіяся подчинить себѣ
народъ, а в ъ случаѣ неудачи уходящія изъ
него в ъ глубину своей души или за предѣлы страны своей. Поэзія примиренія и поэзія возмущеиія, поэзія личности и поэзія
соборности, творчество положительныхъ и
творчество отрицательныхъ типовъ идутъ
параллельно в ъ каждомъ періодѣ словесности. Тотъ, кто родился раньше своего времени, и тотъ, чей духъ не можетъ находить
радостей и примиренія в ъ жизни, будутъ
всегда отрицателями существующего. Человѣкъ можетъ быть доволенъ окружающимъ
или когда окружающее поддается его волѣ,
или когда в ъ сердцѣ его есть доброта и мягкость, позволяющая ему находить искру Божію в ъ т ѣ х ъ людяхъ, которые возмущаютъ
натуру страстную и пылкую.
Примѣръ такой двойственности в ъ твор-

чествѣ можно найти в ъ Пушкинѣ и Лермонтовѣ, которые стоятъ в ъ томъ же взаимномъ
отношеніи, какъ государственникъ и индивидуалистъ, какъ Мининъ и Стенька Разинъ.
Я беру ихъ здѣсь не только какъ писателей,
но и какъ русскихъ героевъ, творчество которыхъ было отраженіемъ ихъ дѣйствительной жизни. Ибо они не лгали, а выражали
то, что чувствовали.
Пушкинъ первый научилъ насъ говорить
на приличномъ намъ языкѣ и думать достойными насъ мыслями. Когда мы перечитываемъ его величавыя творенія, мы чувствуемъ,
что они—неотдѣлимая часть нашего «я». Мы
воспринимали его в ъ себя, начиная с ъ самаго дѣтства, съ т ѣ х ъ поръ, какъ стали понимать материнскія сказки, пѣсенки няни,
чтеніе старшей сестры. Онъ училъ насъ любви, когда она в ъ розовомъ покрывалѣ скользила в ъ отдаленіи, нѣжная и бѣгучая, по
волшебнымъ лугамъ юности. Въ немъ,находили отзыв!» первыя возмущенія молодой
души, в ъ которой ненависть къ злу и борьба
с ъ неправдой есть полюсъ любви къ И С Т И НЕ И вЕры в ъ добро. Въ немъ находили мы
наши первыя разочарованія, наши мысли о
самоубійствЕ, нашу скорбь, не сдающуюся
на соглашеніе, страсть, не идущую на само-

ограниченіе. И в ъ немъ видЕли мы примиреніе, спокойствіе, свЕтлую вЕру, когда опадаютъ великія мечты юности и воля изъ
шири идетъ в ъ глубину. И мы его любили,
какъ любимъ все лучшее, что есть в ъ нашей юности, лучшее, что развилось в ъ немъ
в ъ мыслителя, а в ъ насъ увядаешь какъ
цвЕты не по климату. И намъ трудно было
изъ чувствъ, впечатлЕній, воспоминаній ВЫД Е Л И Т Ь то, что его, а что наше. Онъ отдалъ
себя намъ, мы пріобщились ему и в ъ тотъ
ли, в ъ другой ли срокъ нашей жизни онъ
былъ властителемъ нашихъ думъ и начальникомъ нашего чувства.
Онъ былъ прирожденный начальникъ изъ
стараго рода земекихъ бояръ, не изъ нЕмцевъ, а изъ новгородцевъ, недаромъ второй
изъ извЕстныхъ его предковъ Якунъ Радшичъ былъ посадникомъ новгородскимъ, а
сынъ его—новгородскимъ бояриномъ, недаромъ Игнатій Васильевичъ Пушкинъ владЕлъ
в ъ Сабельскомъ погостЕ, Василій Константиновичъ—въ Шелонской пятинЕ, а Иванъ
Ивановичъ, тоже новгородскій бояринъ, заключилъ в ъ 1514 году договоръ с ъ ганзейскими купцами. Его предки были земскіе
люди, которымъ невмЕстно было торговать
блинами и дѣлать холопье дЕло, и онъ уродился в ъ нихъ сильнымъ и смЕлымъ началь-

никомъ и умеръ, какъ умирали они, ставя
свою честь выше жизни. И схороненъ онъ
в ъ древней новгородской пятинѣ.
Владиміръ Соловьевъ попытался разгадать
судьбу Пушкина и, вырвавъ нашего поэта
изъ его рода, изъ его жизни и уединивъ его
на аскетическую гору безплотнаго творчества, обвинилъ его в ъ униженіи своего генія, в ъ потерѣ в н у т р е н н я я самообладанія и
дошелъ до дикаго вывода, что Пушкинъ
убитъ не пулею Геккерна, а своимъ собственнымъ выстрѣломъ в ъ Геккерна. Но нельзя
выдумывать новыя мѣры для старыхъ жизненныхъ явленій и, подмѣняя жизнь разумомъ, сочинять гороскопы внѣ пространства
и времени.
Судьба Пушкина есть повтореніе судьбы
его родичей при Грозномъ, когда неукротимый духъ, и смѣлость, и самостоятельность,
и земство принесены были в ъ жертву сцѣпленію частицъ, когда для отдѣльныхъ великихъ характеровъ не было больше мѣста
в ъ русской исторіи и они гибли одинъ за
другимъ. «Аще праведенъ еси и благочестивъ,
почто не изволилъ еси отъ меня, строптив а я владыки, страдати и вѣнецъ жизни наслѣдити?» спрашивалъ Грозный Курбскаго,
не предполагая, что такой же вопросъ задаешь современемъ русскій философъ Пуш-

кину. Но Грозный исходилъ изъ другого, хотя тоже философская основанія. «А о безбожныхъ человѣцѣхъ что и глаголити», восклицаетъ царь, «понеже тіи вси царствіи
своими не владѣютъ: како повелятъ работные, тако и владѣютъ, a Россійское самодержавство изначала сами владѣютъ всѣми
царствы, а не бояре и вельможи».
Нравы перемѣнились ко времени Пушкина. Самодержецъ понялъ з е м с к а я боярина,
сталъ его защитникомъ и покровителемъ, но
не могъ защитить его отъ злобы т ѣ х ъ льстецовъ,которые хотятъ изъ державныхъ правъ
ограничить одну лишь милость, не могъ защитить его отъ злобы завѣщанныхъ Москвою и вновь созданныхъ Петербургомъ холоповъ, для которыхъ свобода мысли и слова была невыносима и отвратительна.
Черезъ много столѣтій, черезъ много поколѣній новгородскій посадникъ могъ бы
протянуть руку пѣвцу в ъ камеръ-юнкерскомъ
мундирѣ. Сѣдой бояринъ понялъ бы муки
своего потомка, понялъ бы его мысли и чувства.
Ученикъ Лагарпа, Александръ I вступилъ
на престолъ республиканцемъ, и самое малое, что онъ хотѣлъ даровать своему народу,
была либеральная конституция. Выше я приводилъ начало рѣчи, произнесенной имъ

15-го марта 1818 года при открытіи сейма в ъ
Польшѣ. Давая полякамъ конституцию, онъ
обѣщалъ распространить начала либеральных!» учрежденій на в с е страны, Провидѣніемъ попеченію его ввѣренныя. «Такимъ
образомъ, продолжалъ онъ, вы мнѣ подали
средство явить моему отечеству то, что
я с ъ давнихъ лѣтъ ему пріуготовляю и
чемъ оно воспользуется, когда начала столь
важнаго дѣла достигнутъ надлежащей зрелости. Докажите вашимъ современникамъ,
что законно-свободныя постановленія, коихъ
священныя начала смѣшиваютъ съ разрушительнымъ ученіемъ, угроікавшимъ в ъ наше время бѣдственнымъ паденіемъ нашему
устройству, не суть мечта опасная, но что
напротивъ, таковыя постановленія, когда
приводятся в ъ исполненіе по правотѣ сердца и направляются с ъ чистымъ намереніемъ
къ достиженію полезной и спасительной для
человечества цели, то совершенно согласуются с ъ порядкомъ и общимъ содействіемъ
утверждаютъ истинное благосостояніе народовъ».
Не только П. И. Пестель сочинялъ тогда для
Россіи республиканскую хартію, названную
имъ «Русскою Правдой», о которой Пушкинъ
писалъ: «порадуй ты меня не сказочкой арабской, а «Русской Правдою» твоей», но по по-

велѣнію государя сочинялъ конституціонную
хартію и Новосильцевъ в ъ Варшавѣ, гдѣ она
и была напечатана. «Въ лицее (того времени), разсказываетъ С. П. Шевыревъ, получались иностранные журналы для восгіитанниковъ, которые в ъ играхъ своихъ устраивали между собою палаты, спорили, говорили
речи, издавали между собою журналы.
Однажды императоръ Александръ, ходя по
классамъ, спросилъ: «Кто здесь первый?» —
«здѣсь нѣтъ, в. и. в., первыхъ: все—вторые»,
отвечалъ Пушкинъ».
Вотъ на фоне этихъ идеалистическихъ мечтаній государя и свободолюбивыхъ стремленій молодежи, среди этого общества, превратившагося в ъ одно тайное общество, выдвигается темная фигура Аракчеева, не имѣвшаго ни достаточно ума, ни достаточно сов е с т и и чести, чтобы предотвратить попытку
декабристовъ, угрожавшую тяжкими потрясеніями государственному организму Россіи.
Тяжелый гасильникъ, онъ возбуждал!» своимъ поведеніемъ общество противъ государя и революціонное движеніе находило
обильную пищу в ъ тупыхъ и ненужныхъ мѣропріятіяхъ реакціи.
Сцепленіе частицъ достило тогда того
апогея, когда самыя частицы едва не были
раздавлены. Мрачный идеологъ дисциплиниОПЫТЫ РУССКОЙ мысли.

16

рованнаго нѣмецкою муштрой Петербурга
хотѣлъ регламентировать не только вѣру,
совѣсть, слова, мысли и поступки, но и самую жизнь семейственную, и самое распредѣленіе труда и отдыха, веселья и горести.
Идеаломъ человѣческаго общежитія провозглашено было военное поселеніе. И в ъ это
время земскій сѣверный духъ, не сломленный ни Москвою, ни Петербургомъ, страстно
выливался нарушу в ъ эпиграммахъ Пушкина,
в ъ мятежѣ и возмущеніи его пылкаго духа,
пока молодой царь не протянулъ ему руку.
«Вы и Аракчеевъ,—говорилъ ІІушкинъ Сперанскому, вы стоите в ъ дверяхъ противоположныхъ этого царствованія, какъ геній
зла и блага». А между мягкимъ воплощеніемъ бюрократическаго либерализма и между
жестокимъ геніемъ солдатскаго соціализма
загорался молодой поэтъ, выразитель стараго земскаго духа свободныхъ сотрудниковъ и совѣтниковъ самодержавной государственности.
Мы читали попытку навязать Пушкину
ницшеанскія идеи, изобразить его первымъ
русскимъ сверхчеловѣкомъ. Но сверхчелов ѣ к ъ есть смѣющійся левъ, нрезираюіцій рабовъ—все слабое, торжествуюіцій надъ моралью чандаловъ, живущій на вершинѣ скалы и сиускающійся в ъ населенный долины

лишь за добычею, для грабежа и убійства.
Нѣтъ ничего болѣе несоотвѣтствующаго характеру нашего поэта и характеру его творчества. Прочтите его разговоръ съ англичаниномъ о русскихъ крестьянахъ, его «Деревню», его «Анчаръ». Онъ былъ полонъ жалости и доброты къ униженнымъ и оскорбленнымъ, но онъ чувствовалъ в ъ себѣ силу и мощь начальника и руководителя и не
отказывался отъ своей силы и власти и гордился ею, ибо эту силу и власть упражнялъ
онъ на пользу своего народа. Какъ древніе
воеводы, онъ не боялся войны и не плакалъ
надъ нею, ибо онъ зналъ и видѣлъ благо
болѣе дорогое, чѣмъ жизнь. Онъ ставитъ в ъ
заслугу царю, что «онъ бодро, честно прав и т е нами; Россію вдругъ онъ оживилъ войной, надеждами, трудами». Онъ не боится
воспѣвать суроваго Петра и нашихъ полководцевъ. Онъ не боится поминать Бородинскую годовщину и бросать вызовъ клеветникамъ Россіи. ГІо отношенію къ Полыпѣ в ъ
немъ слышится голосъ Минина и Пожарскаго и, кончивъ домашній старый споръ,
ужъ взвѣшенный судьбою, онъ протягиваете
руку Мицкевичу, жадно слушаетъ этого поэта, с ъ благословеніемъ провожаете его на
Западъ и просите Бога возвратить миръ в ъ
его озлобленную враждою душу.
іб*

Намъ нечего стыдиться Пушкина, намъ
недостойно просить у кого бы то ни было
извиненія за его стихи, намъ невмѣстно
искать для него оправданій, что онъ не принадлежа лъ къ той или другой партіи. Онъ
принадлежалъ къ породѣ тѣхъ сильныхъ,
которые ведутъ за собою народы, которые
создаютъ новыя царства, которые вѣнчаются лаврами, которые не боятся смерти, которые отдаютъ жизнь великой идеѣ или великой мечтѣ. И онъ создалъ новое царство,
царство русской поэзіи и умеръ молодымъ,
какъ всѣ великіе полководцы. Вокругъ такого человѣка могутъ соединиться не только люди, но и народы. И можетъ быть память объ немъ послужитъ къ ихъ соединенію. Недаромъ в ъ 1899 году праздновали
его годовщину Краковская Академія наукъ,
Львовскій и Краковскій университеты, которыхъ нельзя заподозрить в ъ желаніи подслужиться Россіи: недаромъ его помянули
добрымъ словомъ польскіе эмигранты, разсѣянные по Европѣ. Онъ — олицетвореніе
русской земской свободной государственности и не одни русскіе пойдутъ за его принципомъ. Можетъ быть одинъ изъ предковъ
Пушкина заключалъ договоръ Новгорода с ъ
Казиміромъ IV и говорилъ: «а держать тебѣ, честный король, Великій Новгородъ в ъ

воли мужей вольныхъ, по нашей старинѣ и
по сей крестной грамотѣ, а у насъ тебѣ, честный король, вѣры гречьскіе православные
нашей не отъимати, а римскихъ церквей тебѣ, честный король, в ъ Великомъ Новогородѣ не ставити, ни по пригородамъ новогородцкимъ, ни по всей землѣ новогородцкой,
а держати тебѣ своего намѣстника на Городищѣ отъ нашей вѣры отъ греческой, отъ
православнаго хрестьянства, a намѣстнику
твоему безъ посадника Новогородцкаго суда не судити, а судити твоему намѣстнику
по Новогородцкой старинѣ». И можетъ быть
другіе народы славянства дѣлаютъ теперь
в ъ своей совѣсти молчаливые договоры с ъ
русскимъ поэтомъ, не для измѣны своей вѣрѣ, своему языку, своей земской и исторической чести, а для сохраненія своей свободы отъ иноплеменныхъ враговъ с ъ Запада.
Отношеніе Пушкина къ чужеземной литературѣ то же, что и отношеніе русскаго простого народа къ чужеземцамъ. Мы не презираемъ ихъ, но и не считаемъ себя ниже ихъ,
какими бы красивыми словами и принципами они ни убирали свой государственный
нарядъ. Пушкинъ не кланялся ни передъ
Вольтеромъ, ни передъ Байрономъ и когда
его взоръ «прилежно разобралъ сей двойственный соборъ» англійскаго парламента

и увидалъ «здѣсь натискъ пламенный, а тамъ
отпоръ суровый, пружины смѣлыя гражданственности новой», то и в ъ немъ призналъ
онъ только одну изъ переходныхъ ступеней и не ропталъ о томъ, «что отказали боги мнѣ в ъ сладкой участи оспаривать налоги или мѣшать царямъ другъ с ъ другомъ
воевать. Зависеть отъ властей, зависеть
отъ народа — не все ли намъ равно?» Ибо
истинная свобода дальше и того, и этого
положенія.
Мы не только не переросли Пушкина, мы
не доросли до него—такъ глубоко открылъ
онъ намъ нашу русскую суть, такіе блестящіе просветы пока за лъ онъ намъ в ъ будущемъ. Многіе изъ заветовъ его исполнены.
Множайшее остается исполнить.
«Которого изъ государей Европы вы больше
всего боитесь», спросили однажды Фридриха
Великого.—Короля Вольтера,—отвѣчалъ тотъ.
Если бы меня спросили, котораго изъ царей русскаго творчества я люблю всего более, я отвѣтилъ бы, что царя-Пушкина.
Мне кажется, что новый періодъ русской
исторіи, періодъ еще далекій отъ заключенія, начался в ъ Москве, на коронаціи императора Николая I, в ъ тотъ часъ, когда государь познакомился съ Пушкинымъ. Молодой земскій бояринъ, потомокъ новгород-

скихъ посадниковъ, принялъ руку, протянутую ему молодымъ самодержцемъ, и остался вернымъ ему до конца своей слишкомърано пресекшейся жизни. Это былъ первый опытъ доверія власти къ обществу и
общество в ъ евоемъ геніальномъ сынѣ показало, что оно достойно было довѣрія.
«Нѣтъ, я не льстецъ, когда царю
Хвалу свободную слагаю:
Я смѣло чувства выражаю,
Языкомъ сердца говорю.
Я льстецъ? Нѣтъ, братья, льстецъ лукавь:
Онъ горе на царя накличетъ,
Онъ изъ его державныхъ правь
Одну лишь милость ограничить.
Онъ скажетъ: презирай народъ,
Гнети природы голосъ нѣжный!
Онъ скажетъ: просвѣщенья плодъ—
Развратъ и нѣкій духъ мятежный!
Бѣда странѣ, гдѣ рабъ и льстецъ
Одни приближены къ престолу,
А небомъ избранный иѣвецъ
Молчишь, потупя очи долу».

Пушкинъ былъ не только пѣвецъ,онъ былъ
и государственный мужъ. Честь и пользы русскаго государства были его личною честыо и
личными пользами, какъ бы ни старались близорукіе чиновники считать его неблагонадежными «Читалъ я в ъ газетахъ, что Lancelot
(французскій драматургъ) в ъ Петербурге, пишешь онъ в ъ 1826 году князю Вяземскому.

Чортъ ли в ъ немъ? Читалъ я татпке, что 30
словесниковъ давали ему обѣдъ. Кто эти без. смертные? Считаю по пальцамъ и не недосчитаюсь. Когда цріѣдешь в ъ Петербургъ,
овладѣй этимъ Lancelot (котораго я нисколько
не помню) и не пускай его по кабакамъ отечественной словесности. Мы в ъ отношеніяхъ
съ иностранцами не имѣемъ ни гордости, ни
стыда. При англичанахъ дурачили Василья
Львовича, переда, m-me de Staël заставили
Милорадовича отличаться в ъ мазуркѣ. Русскій баринъ кричитъ: Мальчикъ! забавляй
Гекторку ( д а т с к а я кобеля). Мы хохочемъ и
переводимъ эти барскія слова любопытному
путешественнику. Все это попадаетъ в ъ его
журналъ и печатается в ъ Европѣ. Это мерзко.
Я конечно презираю отечество мое съ головы до ногъ, но мнѣ досадно, если иноотранецъ раздѣляетъ со мною это чувство». Въ
письмѣ къ Чаадаеву в ъ 1836 году онъ такъ
объясняешь эту фразу о презрѣніи къ отечеству: «хотя я лично сердечно привязанъ
къ императору, но я далеко не всѣмъ восторгаюсь, что вижу вокругъ себя; какъ писатель — я раздраженъ, какъ человѣкъ с ъ
предразсудками—я оскорбленъ. Но клянусь
вамъ честью, что ни за что на свѣтѣ я не хотѣлъ бы перемѣнить отечество, ни имѣть другой исторіи, какъ исторію нашихъ предковъ,

такую, какъ намъ Богъ ее посла лъ». «Пусть позволятъ намъ,русскимъ писателямъ, отражать
безстыдныя и невѣжественныянападеніяиностранныхъ газетъ», писалъ онъ Бенкендорфу.—«Если государю императору угодно будетъ употребить перо мое для политическихъ
статей, то постараюсь съ точностью и съ
усердіемъ исполнить волю его величества.
Съ радостью взялся бы я за редакцію «политическая и литературная журнала», т. е.
такого, в ъ которомъ печатались бы политическія и заграничныя новости, около котораго соединилъ бы писателей съ дарованіями
и такимъ образомъ приблизилъ бы къ правительству людей полезныхъ, которые все
еще дичатся, напрасно полагая его непріязненнымъ къ просвѣщеиію». Читая эти строки,
осмѣлится ли кто нибудь сказать, что Пушкииъ похожъ былъ на тѣхъ писателей, которые обиваютъ пороги министерству прося
субсидій за вдохновленный и продиктованныя газетныя разсужденія? Не видимъ ли мы
тутъ русскаго гражданина, который, какъ равный равному, предлагаетъ свою помощь правительству своей страны, который хочешь
перомъ служить своему государю, верховному выраженію своего народа, какъ братья
его служили ему мечомъ.
«Бунтъ и революція мнѣ никогда не нра-

вились,—пишетъ онъ. Это правда, но я былъ
въ связи почти со всѣми и въ перепискѣ со
многими изъ заговорщиковъ. Всѣ возмутительныя рукописи ходили подъ моимъ именемъ». «Огражденіе дворянства, подавленіе
чиновничества, новыя права мѣщанъ и крЕпостныхъ,—вотъ великіе предметы», пишетъ
онъ въ другомъ писыйѣ. Куда бы онъ ни
проникъ мыслію, онъ всюду схватывалъ политическій интересъ Россіи. «Должно надЕяться, что эта завоеванная страна (Кавказъ),—пишетъ онъ послЕ поѣздки на Кавказа—по сихъ поръ не приносившая никакой существенной пользы Россіи, скоро сблизишь насъ съ персіянами безопасною торговлею, не будетъ намъ преградою въ будущихъ войнахъ—и можетъ быть сбудется для
насъ химерическій планъ Наполеона въ разсужденіи завоеванія Индіи».
«Я бы просилъ милостиваго дозволенія ПОСЕТИТЬ Китай вмЕстЕ съ миссіею, которая
туда Едетъ», пишетъ онъ Бенкендорфу въ
1830 году. Я не знаю, какія мысли продиктовали ему эту просьбу, но не спроста просился онъ туда. Русская исторія будущего
съ таинственной точностью открывалась передъ этимъ русскимъ націоналистомъ, сумЕвшимъ разбить самыя могущественный и пре-

красныя чары, чары западнаго художественнаго творчества.
«Какъ вѣрный подданный, долженъ я конечно печалится о смерти государя,—гшшетъ
онъ 4-го декабря 1825 года,—но, какъ поэтъ,
. радуюсь восшествію на престолъ Константина I; въ немъ очень много романтизма;
бурная его молодость,походы съ Суворовымъ,
вражда съ нЕмцемъ Барклаемъ напоминаютъ
Генриха V — словомъ я надЕюсь отъ него
много хорошаго!» Въ этомъ отрывкЕ особенно характерна «вражда съ нЕмцемъ Барклаемъ», привлекшая, между другими особенностями, сердце Пушкина къ цесаревичу Константину Павловичу.
«Говорятъ, ты писалъ стихи на смерть Александра, пишетъ онъ Жуковскому. Предмета
богатый! Но въ теченіе десяти лЕтъ его царствованія лира твоя молчала. Это лучшій
упрекъ ему. Никто болЕе тебя не имЕетъ
права сказать: гласъ лиры — гласъ народа,
слЕдственно я не совсЕмъ былъ виновата,
подсвистывая ему до самаго гроба». И. И.
Пущинъ, со словъ директора лицея Энгельгардта, передаешь такой разговоръ Александра I съ Энгельсардтомъ о ПушкинЕ: «Энгельгардтъ, сказалъ государь,—Пушкина надобно
сослать въ Сибирь... онъ наводнилъ Россію
возмутительными стихами; вся молодежь на-

изусть ихъ читаете. Мнѣ нравится откровенный его поступокъ съ Милорадовичемъ;
но это не исправляете дѣла». Директоръ на
это отвѣтилъ: «Воля вашего величества, но
вы мнѣ простите, если я позволю себѣ сказать слово за бывшаго моего воспитанника;
въ немъ развивается необыкновенный таланте, который требуете пощады. Пушкинъ
теперь уже—краса современной нашей литературы, а впереди еще большія на него надежды. Ссылка можетъ губительно подѣйствовать на пылкій нравъ молодого человѣка. Я думаю, что великодушіе ваше, государь, лучше вразумитъ его». «Видѣлъ я трехъ
царей, писалъ Пушкинъ къ женѣ: первый
велѣлъ снять съ меня картузъ и пожурилъ
за меня мою няньку, второй меня не жаловалъ; третій хотя и упекъ меня въ камѳръпаши подъ старость лѣтъ, но промѣнять его
на четвертаго не желаю; отъ добра добра
не ищутъ... Не дай Богъ ему (сыну) идти по
моимъ слѣдамъ, писать стихи да ссорится съ
царями. Въ стихахъ онъ отца не перещеголяете, а плетью обуха не перешибете»...
«Равнодушію правительства и притѣсненію
цензуры обязаны мы духомъ (отрицательнымъ) нашей словесности», — писалъ онъ
въ 1825 году. Ему, какъ глубокому и здоровому государственнику, отрицательный духъ

литературы былъ противенъ. «Право кажется,—писалъ онъ въ1836 году,—военные цензоры вымарываютъ для того, чтобы доказать, что они читаютъ. Цензура—дѣло земское; изъ нея отдѣлили опричину, а опричники руководствуются не уставомъ, а своимъ
крайнимъ разумѣніемъ. Тяжело, нечего сказать! И съ одною. цензурою напляшешься;
каково зке зависѣть отъ цѣлыхъ четырехъ?
Не знаю, чѣмъ провинились русскіе писатели, которые не только смирны и безотвѣтны, но даже сами отъ себя слѣдуютъ духу
правительства, но знаю, что никогда не бывали они притѣснены какъ нынче, даже и
въ послѣднее пятилѣтіе царствованія императора Александра, когда вся литература
сдѣлалась рукописною, благодаря (цензорамъ) Красовскому и Бирукову... Одно спас е т е намъ, если государь успѣетъ самъ прочитать и разрѣшить». Старая вѣра русскаго
народа, что государь есть его прирожденный
защитникъ, сказалась и у величайшаго русскаго поэта, къ счастью котораго императоръ Николай I понялъ свою обязанность
бытьзащитникомъ литературы своего народа.
«Жуковскій говоритъ, — писалъ онъ осенью
1825 года, — что царь меня проситъ за трагедію («Борисъ Годуновъ»). Наврядъ, мой милый! Хоть она и въ хорошемъ духѣ писана,

да никакъ не могъ упрятать в с ѣ х ъ моихъ
ушей подъ колпакъ юродивая: торчатъ!» Но
государь оказался милостивѣе, чѣмъ предполагалъ поэтъ.
Его удивительный даръ творчества дѣлалъ
его независимымъ и гордымъ, но онъ не чувствовалъ себя богомъ, какъ Гете, а честнымъ
работникомъ слова, такимъ работникомъ,
работа котораго есть серьезный, постоянный
трудъ, а не забава. «Ради Бога не думайте,
писалъ онъ в ъ 1824 году адъютанту Воронцова, чтобы я смотрѣлъ на стихотворство
съ дѣтскимъ тіцеелавіемъ риѳмача или какъ
на отдохновеніе чувствительная человѣка;—
оно просто мое ремесло, отрасль честной промышленности, доставляющая мнѣ пропитаніе и домашнюю независимость». «Стихозъ
твоихъ не читаю, писалъ онъ женѣ. Чортъ-ли
въ нихъ; и свои надоѣли». «Каково время,
пишетъ онъ Нащокину в ъ 1825 г.,—Пугачевъ
сдѣлался добрымъ, исправнымъ плателыцикомъ оброка, Емелька Пугачевъ оброчный
мой мужикъі Денегъ онъ мнѣ принесъ довольно, но какъ около двухъ лѣтъ жилъ я
въ долгъ, то ничего и не остается у меня за
пазухой и все идетъ на расплату».
Его тяготила неразвитость вкуса и отсутствіе образованія в ъ тогдашней пишущей
братьи, которая не прощала ему его шести-

сотлѣтнее дворянство и дружбу съ лучшими
представителями петербургской аристократіи. «Мы не имѣемъ ни е д и н а я комментарія,
ни единой критической книги,—писалъ онъ
А. А. Бестужеву. Мы не знаемъ, что такое
Крыловъ—Крылову который столь же выше
Лафонтена, какъ Державинъ выше Ж. Б. Руссо». «Братъ Плетневъ, говоритъ онъ в ъ 1825г.,
не пиши добрыхъ критикъ! Будь зубастъ и
бойся приторности». «Кабы я не былъ лѣнивъ,—пишетъ онъ в ъ 1831 г.,—да не былъ
женихъ, да не былъ очень добръ, да умѣлъ
бы читать и писать, то я бы каждую недѣлю
писалъ обозрѣніе литературное—да лихъ терпѣнія нѣтъ, злости нѣтъ,времени нѣтъ,охоты
нѣтъ». ГІо счастію, поэту не пришлось сдѣлаться газетнымъ обозрѣвателемъ, отъ этого
судьба его сохранила. Случайно, онъ бросилъ
намъ, журналистамъ, добрый совѣтъ:«Это мнѣ
наука: не имѣть дѣла съ полу-талантами».
«Зрѣлости нѣтъ у насъ на сѣверѣ,—говоритъ онъ в ъ другомъ письмѣ,—мы или сохнемъ, или гніемъ».
Какъ всѣ великіе люди, Пушкинъ былъ несчастливъ в ъ своей личной жизни. Исторія
никогда не знакомила великихъ мужей съ
великими женами. «Молодость моя прошла
шумно и безплодно,—писалъ онъ гіередъ
женитьбой.—До сихъ поръ я жилъ иначе

какъ обыкновенно живутъ. Счастья мнѣ не
было. Il n'est de bonheur que dans les voies
communes... Я женюсь безъ упоенія, безъ ребяческаго очарованія. Будущность является
мнѣ не на розахъ, но в ъ строгой наготѣ
своей. Горести не удивятъ меня. Онѣ вход я т ъ в ъ мои домашніе расчеты. Всякая радость будетъ мнѣ неожиданностью!» «Законная жена родъ теплой шапки с ъ ушами,—
пишетъ онъ по поводу женитьбы Баратынскаго.—Голова вся в ъ нее уходите. Бракъ
холодите душу». «... Я хладѣю, думаю о заботахъ жеиатаго человѣка, о прелести холостой жизни»,—пишетъ онъ женихомъ. «Ты
не можешь вообразить, какъ весело удрать
отъ невѣсты, да и засѣсть стихи писать.
Жена не то, что невѣста. Куда! Жена свой
братъ. При ней пиши сколько х о т ь , — а невѣста пуще цензора Щеглова, языкъ и руки
связываете». «Баратынскій говоритъ, что в ъ
женихахъ счастливъ только дуракъ; а челов ѣ к ъ мыслящій безпокоенъ и волнуемъ буду щи мъ».
«Нѣтъ у меня досуга,—пишетъ онъ в ъ
1833 году,—вольной холостой жизни, необходимой для писателя. Кружусь в ъ свѣтѣ,
жена моя в ъ большой модѣ; все это требуете
денегъ, деньги достаются мнѣ черезъ труды,
а труды требуютъ уединенія». «Говорятъ,

что несчастіе хорошая школа,—писалъ онъ
в ъ 1834 году. Можетъ быть. Но счастіе есть
лучшій университете. Оно довершаете воспитаніе души, способной къ доброму и прекрасному». «Мое семейство умножается, ростетъ, шумитъ около меня,—пишетъ онъ в ъ
1835 году.—Теперь кажется и на жизнь нечего роптать и старости нечего бояться.
Холостяку на свѣтѣ скучно: ему досадно
видѣть новыя молодыя иоколѣнія; одинъ
отецъ семейства смотрите безъ зависти на
молодость, его окружающую. Изъ этого следуете, что мы хорошо сдѣлали, что женились». Судьба доказала ему противное.
Но на самомъ одрѣ смерти Пушкинъ держалъ в ъ рукахъ собственноручную записку
царя, начинающуюся словами: «Любезный
другъ Александръ Сергѣевичъ». Слигакомъ
рано окончилась эта дружба. Но эта первая
дружба между вольнымъ русскимъ поэтомъ
и вольнымъ русскимъ царемъ открыла широт е просвѣты в ъ наше земское будущее.
«Нѣтъ, я не Байронъ», говорилъ намъ
Лермонтову но мы ему не повѣрили. Мы
отвѣтили ему: «Пусть такъ, но ты ученикъ
Байрона, ты подголосокъ европейскаго демоническаго романтизма, ты отзвукъ того Лермонта-пророка, которому Вальтеръ-Скотте
ОПЫТЫ РУССКОЙ м ы с л и .

посвятилъ одну изъ своихъ лучшихъ балла дъ
и который былъ похищенъ феями. Ты шотландецъ изъ Эдинбургскаго графства, какъ
Пушкинъ былъ абиссинецъ. Развѣ бываютъ
пророки изъ Назарета?» И тотъ же рабскій
стыдъ сознаться в ъ томъ, что мы—русскіе,
стыдъ, который заставилъ девять десятыхъ
русскаго боярства выводить себя изъ Прусъ,
изъ земли Кесарьской и изъ Орды,—онъ заставляетъ нашихъ критиковъ облекать величайшую русскую душу в ъ обрывки романтическаго плаща Германіи и Англіи. Но тогда
надо признать байронистами Ваську Буслаева, новгородскихъ ушкуйниковъ, и т ѣ х ъ
казаковъ, которыхъ еще в ъ 1502 году ИванъІІІ
рекомендовалъ, казнить княгинѣ Аграфенѣ
Рязанской: «А ослушается кто и пойдетъ
самодурыо на Донъ в ъ молодечество, ихъ
бы ты, Аграфена, велѣла казнити».
Лермонтовъ былъ на двѣ головы выше
того общества, среди котораго его поселила
судьба. И онъ вызывалъ его на бой, какъ
Василій Буслаевъ вызывалъ на бой весь
Новгородъ: «Напущаюсь я на весь Новгородъ битися, дратися со всею дружиною
хороброю». Потому что очень много Богъ
отпустилъ ему силы. «Одолѣла сила-удаль
меня, молодца, не чужая, своя удаль богатырская. А и в ъ сердцѣ тая удаль-то не

вмѣстится, а и сердце-то отъ удали разорвется». Точно русская исторія не знаетъ
этихъ центробѣжныхъ личностей, которыя
бѣжали изъ городовъ, чтобы быть самодержцами на украйнахъ. Лермонтовъ завоевалъ себѣ Кавказъ и вѣчно будетъ царствовать в ъ области могучей фантазіи, несмотря на то, что вся его поэзія есть только
автобіографія его великой, страдающей души.
Больной ребенокъ, трехъ лѣтъ потерявшій мать, воспитанный богатою, родовитою
бабушкой, которая не любила его отца за
то, что онъ былъ бѣдный армейскій офицеръ,—иитомецъ нѣмецкой мамушки, француза и англичанина, выгнанный изъ университета, пробывшій два тяжелыхъ года в ъ
школѣ гвардейскихъ подпрапорщиков!», человѣкъ, всю жизнь любившій женщину, которая была женою другого, лейбъ-гусаръ,
сосланный в ъ армію и убитый пулею злобнаго ничтожества,—Лермонтовъ былъ дѣиствительно пасынкомъ русской судьбы, жестокой ко всему талантливому, смѣлому, умному. Насъ учатъ, что в ъ Россіи не было
инквизиціи. Правда, у н а с ъ не было мрачныхъ Торквемадъ, выходившихъ на борьбу
съ Христомъ и распинавших!» Его, во славу
антихриста, в ъ тысячахъ жидовъ, мавровъ
и еретиковъ, но у насъ всегда была инкви-

зиція пошлости, тупости и ничтожества,
которая готова была рубить всѣ головы,
возвышавшіяся надъ ея тяжелыми, приниженными головами, если бы ей дали власть
дѣлать это. И Пушкинъ и Лермонтовъ суть
жертвы русской инквизиціи. Такія жертвы,которымъ позавидовала бы богатая жертвами
инквизиція Запада.
Онъ имѣлъ право сказать: «Я сынъ страданья. Мой отецъ не зналъ покоя по конецъ;
в ъ слезахъ угасла мать моя; отъ нихъ
остался только я... Ужасная судьба отца и
сына—жить розно и в ъ разлукѣ умереть, и
жребій чуждаго изгнанника имѣть, на родинѣ, с ъ названьемъ гражданина!..» Эта внутренняя неудовлетворенность и раздвоенность, эта одинокость генія среди непонимающей и несочувствующей толпы и сдѣлали изъ него Печорина, безпощаднаго обличителя гюшлыхъ Грушницкихъ. При другихъ условіяхъ, въ другой моментъ исторіи,
она сдѣлала бы изъ него великаго трибуна,
предводителя общества по пути обновленія.
Лермонтовъ родился не во-время и предчувствовалъ свою трагическую судьбу. «Въ
наружности Лермонтова было что-то зловѣщее и трагическое, разсказываетъ Турген е в у какой-то сумрачной и недоброй силой,
задумчивой презрительностью и страстью

вѣяло отъ его смуглаго лица». Въ пророческомъ стихотвореніи, написанномъ за десять
лѣтъ до смерти, онъ ясно видѣлъ уже свое
будущее, ибо пророчество есть только высшая степень иоэзіи.
«Моя душа, я помшо, съ дѣтскихъ лѣтъ
чудеснаго искала; я любилъ всЕ оболыценья
свѣта, но не свѣтъ... Какъ часто силой мысли
в ъ краткій часъ я жилъ вѣка и жизнію иной,
и о землѣ позабывалъ... И З В Е С Т Н О С Т Ь , слава,
что онЕ?—А есть у нихъ и надо мною власть...
Никто не дорожитъ мной на землЕ, и самъ
себЕ я в ъ тягость, какъ другимъ; тоска блуждаешь на моемъ челЕ. Я холоденъ и гордъ,
и даже злымъ ТОЛПЕ кажуся... ГІодъ ношей
бытія не устаетъ и не хладЕетъ гордая душа;
судьба ее такъ скоро не убьетъ, а лишь взбунтуетъ; мщеніемъ дыша противъ непобЕдимой, много зла она свершить готова, хоть
могла составить счастье тысячи людей: съ
такой душой ты богъ или злодЕй... Такт»
жизнь скучна, когда боренья нЕтъ... МиЕ
нужно дЕйствовать, я каждый день безсмертнымъ сдЕлать бы желалъ, какъ тЕнь
великаго героя; и понять я не могу, что
значитъ отдыхать. Всегда кипитъ и зрѣетъ
что-нибудь в ъ моемъ умЕ... Но что-жъ? МнЕ
жизнь все какъ-то коротка, и все боюсь, что
не успЕю я свершить чего-то. Жажда бьггія

во мнѣ сильнѣй строданій роковыхъ, хотя
я презираю жизнь другихъ... Я предузналъ
мой жребій, мой конецъ, и грусти ранняя
на мнЕ печать... И не забытъ умру я. Смерть
моя ужасна будетъ; чуждые края ей удивятся, а в ъ родной странЕ всЕ проклянутъ
и память обо мнЕ... Кровавая меня могила
ждетъ, могила безъ молитва, и безъ креста,
на дикомъ берегу ревущихъ водъ и подъ
туманнымъ небомъ»...
И дЕйствительно, похороны Лермонтова не
могли быть совершены по церковному обряду, несмотря на всЕ хлопоты друзей, похороны человЕка, который вЕрилъ такъ горячо,
какъ немногіе изъ русскихъ людей, который
видЕлъ ангела, несущаго душу изъ міра печали и слезъ, который всю жизнь свою чувствовалъ близость божества, такъ щедро
надЕлившаго его своими дарами. А по разсказу кн. А. И. Васильчикова, Петербургъ
встрЕтилъ извЕстіе о смерти поэта словами:
«Туда ему и дорога»...
У него было удивительно глубокое проникновеніе в ъ небесное, какъ ни у одного изъ
русскихъ поэтовъ, и онъ прошелъ всЕ стадіи религіознаго чувства, отъ дЕтской вЕры
(«дамъ тебѣ я на дорогу образокъ святой,
ты его, моляся Богу, ставь передъ собой»),
черезъ отрицанія («c'est terrible quand on

pense qu'il peut arriver un jour où j e ne pourrai pas dire «moi»: A cette idée l'univers n'est
qu'un morceau de boue») къ объединяющей
природу святости: «ЗавЕтъ ПредвЕчнаго храня, мнЕ тварь покорна тамъ земная, и З В Е З ДЫ слушаютъ меня, лучами радостно играя»...
Только люди городовъ, не деревень, а шумныхъ городовъ, черезъ которые торопливо
пробирался пророкъ, презирали его и бросали въ него каменья. Это были тЕ самые
«надменные потомки ИЗВЕСТНОЙ подлостью
проелавленныхъ отцовъ», тЕ самые наперсники разврата, которые убили нашего Пушкина и о которыхъ говорила, поэтъ: «О
какъ мнЕ хочется смутить веселость ихъ и
дерзко бросить имъ в ъ глаза желЕзный
стихъ, облитый горечыо и злостыо»...
Съ проникновеніемъ в ъ тайны жизни его
желЕзный стихъ терялъ отраву злости. «Диктуешь СОВЕСТЬ, пером!, сердитый водишь
умъ»—говорилъ онъ о своемъ творчествЕ.
«Словамъ моимъ вѣрить не станутъ, но клянуся в ъ нелживости ихъ»,—говорилъ онъ далЕе и признавался: «я чувствую, судьба не
умертвишь во мнЕ возросшій дЕятельный
геній». А когда геній возроеъ, онъ имЕлъ
право воскликнуть: «Твой стихъ, какъ Божій
духъ, носился надъ толпой и отзыва, мыслей
благородныхъ звучала,, какъ колоколъ на баш-

нѣ вѣчевой во дни торжествъ и бѣдъ народІІЫХЪ...»

Когда отца поэта упрекали в ъ его худородстве, когда поэте чувствовали», что онъ
«обломокъ игрою счастія обиженныхъ родовъ», онъ обращался думами къ той шкотской землѣ, выходецъ иэъ которой поручикъ
Георгъ Лермонтъ былъ въ 1619 г. верстанъ
помѣстьями в ъ Галичѣ. «Стоите могила Оссіана в ъ горахъ Шотландіи моей. Летите къ
ней духч» мой усыпленный родимымъ вѣтромъ подышать и отъ могилы сей забвенной вторично жизнь свою занять». «На зап а д у на западъ помчался бі»і я, гдѣ цвѣтутъ моихъ предковъ поля, гдѣ в ъ замкѣ
пустому на туманныхъ горахъ, ихъ забвении й покоится прахъ».
Но это геральдическое стремленіе на шотландскій Западъ не спасло его отъ презрѣнія къ Западу настоящему. Онъ говорите:
«Не такъ ли ты, о европейскій міръ,
Когда-то пламенныхъ мечтателей кумиръ,
Къ могилѣ клонишься безславной головою,
Измученный въ борьбѣ сомнѣній и страстей,
Безъ вѣры, безъ надеждъ—игралище дѣтей,
Осмѣянный ликующей толпою!
И предъ кончиною ты взоры обратилъ
Съ глубокимъ вздохомъ сожалѣнья
На юность свѣтлую, исполненную силъ,
Которую давно для язвы иросвѣщенья,

Для гордой роскоши безпечно ты забылъ.
Стараясь заглушить послѣднія страданья,
Ты жадно слушаешь и пѣсни старины,
И рыцарскихъ временъ волшебный преданья,—
Насмѣшлнвыхъ льстецовъ несбыточные сны».

Для него современный ему романтизма»,
снова возрождающійся в ъ наше время, былъ
только несбыточными снами насмѣшливыхъ
льстецовъ. Онъ, какъ и Пушкинъ, никогда
не видалъ Запада. Судьба хотѣла оставить
страну для его идеаловъ. Въ юности мы полагаемъ наши идеалы во Франціи и Германии, потомъ в ъ Англіи, в ъ Америкѣ, в ъ Индіи, а когда объѣдешь весь свѣтъ, тогда приходится помѣщать ихъ в ъ будущее своего
народа. Пушкинъ и Лермонтовъ не могли
этого сдѣлать, ихъ не пустили на Западъ,
точно для того, чтобы они своей могучей
рукой не сдернули съ Запада покрывало его
лживой, выдуманной прелести.
Онъ зналъ исторію Запада изъ книгъ и
изъ разсказовъ гувернера. «И Саша мой любилъ его разсказъ про сборища народный,
про шумный напоръ страстей и про послѣдиій часъ вѣнчаннаго страдальца... Надъ безумной парижскою толпою много разъ носилося его воображенье: томъ слышалъ онъ
святыхъ головъ паденье, межъ тѣмъ какъ
нищихъ буйный милліонъ кричалъ, смѣясь:

«Да здравствуешь законъ!» и, в ъ недостаткѣ
хлѣба или злата, просилъ одной лишь крови
у Марата...»
И ему хотѣлось сказать великому народу:
«Ты жалкій и пустой народъ! Изъ славы
сдѣлалъ ты игрушку лицемѣрья, изъ вольности—орудье палача, и всѣ завѣтныя отцовскія повѣрья ты имъ рубилъ, рубилъ съ
плеча». Страданія личныя, страданія Байрона, в ъ судьбѣ котораго онъ увидѣлъ сходство со своею, страданія всѣхъ тѣхъ, кто
имѣлъ несчастье перерости толпу — заставили его воскликнуть: «Надменно сброшу я
образованности цѣпи и вериги бытія».
Напротивъ, К а в к а з у гдѣ онъ былъ еще
ребенкомъ, своимъ дѣвственнымъ величіемъ
и своей восточной свободой полонилъ его
сердце. «Быть можетъ небеса Востока меня
съ ученіемъ пророка невольно сблизили»,—
говорилъ онъ.
«Право, мнѣ необходимо путешествовать,
я цыганъ», — пишетъ онъ Бахметевой. — Я
изъѣздилъ линію всю вдоль, — писолъ онъ
Раевскому, — отъ Кизляра до Тамани, переѣхалъ горы, былъ в ъ Шушѣ, въ Кубѣ, в ъ
Шемахѣ, в ъ Кахетіи, переодѣтый по-черкесски, с ъ ружьемъ за плечами; ночевалъ в ъ
чистомт» полѣ, засыпал!» подъ крикъ шакаловъ, ѣлъ чуреку иилъ кахетинское... Для

меня горный воздухъ—бальзаму хандра къ
чорту, сердце бьется, грудь высоко дышетъ—
ничего не надо в ъ эту минуту: такъ сидѣлъ
бы да смотрѣлъ цѣлую жизнь. Началъ учиться по-татарски, — я з ы к у который здѣсь и
вообще въ Азіи необходимъ, какъ французские в ъ Европѣ,—да жаль, теперь не доучусь,
a впослѣдствіи могло бы пригодиться. Я уже
составлял!» планы ѣхать въ Мекку, в ъ Персію и проч., теперь остается только проситься въ экспедицію в ъ Хиву с ъ Перовскимъ».
Въ деревнѣ и в ъ экспедиціяхъ онъ познакомился съ мужиками и солдатами. Еще в ъ
1831 году передал!» онъ в ъ «романтической
драмѣ» жалобы мужика, угнетаемаго жестокой помѣщицей, и соединилъ в ъ короткихъ
словахъ всѣ ужасы крѣпостного права. Его
герой, Владиміръ, приходитъ в ъ ужасъ отъ
разсказа мужика. «Ломать руки, колоть, сѣчь,
рѣзать, выщипывать бороду волосокъ по волоску... О, Боже, при одной мысли объ этомъ
я чувствую боль во всѣхъ моихъ жилахъ...
О, мое отечество, мое отечество!»
На Кавказѣ онъ встрѣтилъ свѣтлые образы
русскихъ солдатъ. «Одинъ солдата былъ на
колѣняхъ. Мрачно, грубо казалось выраженье лицъ, но слезы капали съ рѣсницъ, покрытых!» пылью. На шинели, спиною къ дереву, лежалъ ихъ капитанъ»... Что можетъ

быть сильнѣе этой бѣглой картинки, изображающей грубыхъ солдатъ, плачуіцихъ
надъ убитымъ капитаномъ и не хотѣвшихъ,
да и не могшихъ помнить, что капитанъ
этотъ былъ баринъ и могъ быть жестокимъ
бариномъ. Вся земная неправда стерлась
передъ лицомъ вѣчной жизни. Онъ влагаетъ
в ъ уста умирающему солдату такія слова:
«Скажи, что умеръ честно за царя, что плохи наши лекаря и что родному краю поклонъ я посылаю»...
Родина проникала во всѣ поры существа
его и мало было русскихъ, которые бы такъ
страстно любили Россію, какъ Лермонтовъ.
«Если захочу вдаться в ъ поэзію народную,—
пишетъ онъ 16-ти лѣтъ, — то вѣрно нигдѣ
больше не буду ея искать, какъ в ъ русскихъ
пѣсняхъ. Какъ жалко, что у меня была мамушкой нѣмка, а не русская,—я не слыхалъ
сказокъ народныхъ: в ъ нихъ вѣрно больше
поэзіи, чѣмъ во всей французской словесности».
Самый поэтическія русскія сказки ему разсказывала русская природа. Онъ видѣлъ Бога
в ъ небесахъ, и тревога души его смирялась,
когда онъ глядѣлъ на волнующуюся желтѣющую ниву, на свѣжій лѣсъ, на тѣнистый
садъ, тюдмѣчалъ привѣтливый кивокъ серебристого ландыша, под слушивалълепетъ сту-

денаго ключа.Онъ любилъ странною любовью,
несмотря на сопротивленіе свободолюбивого
разсудка, дрожащіе огни печальныхъ деревень, полное гумно, избу, покрытую соломой,
былъ «смотрѣть до полночи готовъ на пляску
съ топаньемъ и свистомъ подъ говоръ пьяныхъ мужичковъ». Онъ говорилъ: «Прекрасны
вы, поля в ъ землѣ моей родной, еще прекраснѣй ваши непогоды; зима сходна в ъ
ней съ первою зимой, какъ съ первыми
людьми страны моей народы!.. Взгляните,
какъ туманъ здѣсь одѣваетъ неба своды!
И степь раскинулась лиловой пеленой, какъ
будто такъ она свѣжа и такъ родна съ душой, какъ будто создана лишь для свободы...» Въ древнемъ Новгородѣ онъ видѣлъ
эту свободу и в ъ двухъ стихотвореніяхъ
привѣтствовалъ «воинственныхъ славянъ
святую колыбель... гдѣ вольности одной служилъ тотъ колоколъ на башнѣ вѣчевой,
который отзвонилъ ея уничтоженье и столько гордыхъ думъ увлекъ в ъ свое паденье!»
Его возмущенной фантазіи представлялся
«Россіи черный годъ», ужасное повтореніе
Пугачевщины, когда
«...Пища многихъ будетъ смерть и кровь;
Когда дѣтей, когда невинныхъ женъ
Низвергнутый не защитить законъ;
Когда чума отъ смрадныхъ мертвыхъ тѣлъ
Начнешь бродить среди печальныхъ селъ,

Чтобы платкомъ изъ хижинъ вызывать;
И станетъ гладъ сей бѣдный край терзать;
И зарево окраситъ волны рѣкъ.
Въ тот!» день явится мощный человѣкъ,
И ты его узнаешь,—и поймешь,
Зачѣмъ въ рукѣ его булатный ножъ.
И горе для тебя! Твой плачъ, твой стонъ
Ему тогда покажется смѣшонъ;
И будетъ все ужасно, мрачно въ немъ,
Какъ плаіцъ его съ возвышеннымъ челомъ».

Это «Предсказаніе» невольно напоминаетъ
намъ языкъ Ницше и «мощный человѣкъ»,
«демоиъ» Лермонтова, есть тотъ Uebermensch,
тотъ обожествленный эгоизмъ, который сдѣлался такъ понятенъ намъ в ъ концѣ XIX вѣка,
благодаря разнузданнымъ ирорицаніямъ онѣмеченнаго потомка польской шляхты.
Но честь Россіи и служба ей были главными заботами этого поэта, который всю
жизнь «ходилъ самодурью в ъ молодечество».
Мстиславъ, герой только намѣченной имъ
поэмы, умираетъ и проситъ, чтобы старый
воинъ по ставил ъ надъ нимъ кресте и чтобъ
раз сказа лъ его дѣла какому нибудь пѣвцу,
чтобы этой пѣснью возбудить жаръ любви
къ родинѣ в ъ душѣ потомковъ. Для этой
поэмы онъ написалъ двѣ русскихъ пѣсни,—
первые опыты настоящей русской поэзіи,
русской не только по духу, но и по формѣ,
никѣмъ непревзойденный образецъ которой

онъ далъ в ъ «Ііѣснѣ о купцѣ Калашниковѣ»,
ирямомъ продолженіи «Слова о полку Игоревѣ». «Не могъ щадить онъ нашей славы, не
могъ понять в ъ сей мигъ кровавый, на что онъ
руку подымалъ», говорите онъ объ убійцѣ
Пушкина. Каждый русскій знаетъ «Двухъ
великановъ», каждый русскій знаетъ этотъ
окрикъ: «Ребята, не Москва-ль за нами,
умремте-жъ подъ Москвой!» Каждый помнитъ его отвѣтъ новымъ клеветникам!» России, которыхъ раньше его одѣлъ покровомъ
порицанья «поэтъ, возставшій в ъ блескѣ
новомъ отъ продолжительного сна»: «Вамъ
солнца Божьяго не видно за солнцемъ русского царя!» Онъ вѣритъ, что надъ его гробомъ промолвятъ: «Онъ любилъ отчизну».
Онъ спрашиваете:
«Какія степи, горы и моря
Оружію славянъ сопротивлялись?
И гдѣ велѣныо русскаго царя
Измѣна и вражда не покорялись?
Смирись, черкесъ! И Западъ, и Востокъ,
Быть можетъ, скоро твой раздѣлятъ рокъ.
Настанетъ часъ,—и скажешь самъ надменно:
«Пускай я рабъ, но рабъ Царя вселенной!»
Настанетъ часъ,—и новый, грозный Римъ
Украситъ Сѣверъ Августомъ другимъ!»

Насколько Лермонтовъ не любилъ Петербурга («Увы, какъ скученъ этотъ городъ
съ своимъ туманомъ и водой, куда ни взгля-

нешь — красный воротъ какъ гаишъ торчитъ передъ тобой»), настолько онъ любилъ
Москву, в ъ которой протекла его юность,
Москву, в ъ которой онъ учился, и университета, который онъ считалъ святымъ мѣстомъ. «Moscou est et sera toujours ma
patrie»—писалъ онъ M. A. Лопухиной.
«Москва, Москва... Люблю тебя к а к ъ сынъ,
К а к ъ русскій,—сильно, пламенно и нѣжно!
Люблю священный блескъ твоихъ сѣдинъ
И этотъ Кремль зубчатый, безмятежный.
Напрасно думалъ чуждый властелинъ
Съ тобой, столѣтнимъ русскимъ великаномъ,
Помѣряться главою — и обманомъ
Тебя низвергнуть. Тщетно поражалъ
Тебя пришлецъ: т ы вздрогнулъ — онъ упалъ!
Вселенная замолкла... Величавый,
Одинъ ты живъ, наслѣдннкъ нашей славы...
...«Жалокъ и печаленъ
Исчезнувшихъ пришельцевъ гордый слѣдъ.
В отъ сабель ихъ рубцы, а и х ъ ужъ нѣтъ:
Одинъ в ъ бою упалъ на штыкъ кровавый,
Другой в ъ с л е з а х ъ безъ гроба и безъ славы.
Ужель изъ нихъ никто не добѣжалъ
До рубежа отчизны драгоцѣнной?
Нѣтъ, ирахъ Кремля к ъ подошвамъ ихъ присталъ,
И русскій Б о г ь отмстилъ за храмъ священный...
Сердитый Кремль въ огнѣ ихъ принималъ,
И проводилъ, пылая, свѣточъ грозный...
Онъ озарилъ имъ путь в ъ степи морозной —
И степь н х ъ поглотила, и о томъ,
Кто намъ грозилъ и плѣномъ, и стыдомъ,
Сталъ говорить съ насмѣшкой голосъ свѣта».

Воспитании къ дворянской земской Москвы,
не любнвшійчиновничьяго и солдатского Петербурга, Лермонтовъ раздѣлялъ взгляды
москвичей на петербургскихъ нѣмцевъ. Онъ
завидуетъ деревенскому некультурному человѣку, ибо тотъ не рѣшится
«Отъ одной лишь скуки
Писать стихи, марать в ъ черннлахъ руки,—
Или, трудясь, к а к ъ глупая овца,
В ъ рядахъ дворянства съ рабскнмъ уннженьемъ,
Прикрывъ мундиромъ сердце подлеца,
Искать чиновъ, мирясь съ людскимъ презрѣньемъ,
И поклоняться нѣмцамъ до конца...
И чѣмъ же нѣмецъ лучше славянина?
Не тѣмъ ли, что, куда его судьбина
Ни кинетъ, онъ вездѣ себѣ найдешь
Отчизну и картофель?.. Вотъ народъ!
И безъ таланта править, и за деньги служить,
В с ѣ х ъ давить самъ, а быотъ его — н е тужить!
Вотъ племя! Всякій чортъ у нихъ баронъ!
И ужъ профессор!. — каждый ихъ сапожникъ!
И смѣло здѣсь и в с л у х ъ глаголетъ онъ,
К а к ъ ІІиѳія, возсѣвъ на свой треножникъ!
Кричишь, шумишь... Но что-жъ? - Онъ не рожденъ
ГІодъ нашимъ небомъ; наша степь святая
Вт. его г л а з а х ъ бездушныхъ — степь простая,
Безъ памятниковъ славныхъ, безъ слѣдовъ,
Гдѣ-бъ могъ прочесть онъ повѣсть т ѣ х ъ вѣковъ,
Которые, с ъ ихъ грозными дѣлами,
Унесены забвенія волнами»...

Таковъ былъ Лермонтовъ, котораго ославили западникомъ, пѣвцомъ блестящихъфанОПЫТЫ РУССКОЙ м ы с л и .

18

тазій. Это былъ глубоко русскій человѣкъ,
но, в ъ противность Пушкину, центробѣжный,
не подходящій подъ общій уровень, натура,
не созданная для сцѣпленія, а для расширенія. Онъ былъ изъ породы тѣхъ, кто пріискивалъ нашему народу новыя землицы, кто
боролся за его земскую честь на окраинахъ.
Зачѣмъ же увѣряютъ русскихъ людей, что
творецъ Печорина—копія съ западныхъ романтиковъ. Романтизмъ в ъ крови русскаго
народа, это онъ иривелъ его отъ Карпатъ
къ Тихому океану и отъ Студеного моря къ
горнымъ хребтамъ, висящимъ надъ Индіей.
XVIII
О руеекомъ иекуеетвѣ
Въ какую бы область русской народной
жизни вы ни заглянули, вы вездѣ найдете
двоевѣріе и слабость, обусловленную отсутствіемъ вѣры в ъ себя и в ъ свой народъ, отсутствісмъ знанія своего народа и низкопоклонствомъ иерсдъ всѣмъ инострагшымъ.
Возьмемъ русское искусство. Выразило ли
оно силу и содержаиіе русскаго народа, тѣ
чувства, которыя его подвигаютъ на высокое, тѣ мысли и темныя представленія, которыя в ъ немъ бродятъ? Правда мы справедливо восторгались «Богатырями» В. М.

Васнецова. Но «Богатыри» эти—только первая попытка символизировать русскій народъ, попытка сильная и смѣлая, но, къ сожалѣнію, одинокая.
Между художествами изобразительными и
литературой та разница, что техника художествъ изобразительныхъ гораздо труднѣе,
чѣмъ техника художества словеснаго, которое рисуешь образы словами, созданными не
отдѣльнымъ лицомъ, a цѣлымъ народомъ,
вложившимъ в ъ слова свое чувство собирательной красоты. Тогда какъ живописецъ
долженъ долгіе годы наблюдать и изучать
природу человѣка, изучать технику кисти
своихъ предшественников!,, совершенствоваться в ъ томъ, что писателю приходишь
почти само собою. Къ этому надо прибавить и то обстоятельство, что литературныя упражненія требуютъ только пера и бумаги, a упражпегіія живописныя — полотна,
красокъ и натуры, которыя стоятъ во много разъ дороже несложныхъ орудій писателя. Ясно, что то искусство быстрѣе уйдетъ
впередъ, техника котораго проще и дешевле. Вотъ почему во всемъ мірѣ словесное
творчество гало и идетъ впереди живописи,
ваянія и музыки, хотя область музыки неизмѣримо шире чѣмъ область слова, ибо она
пользуется не только данными пяти чувства,,
18*

но и темными впечатлѣніями симпатическихъ нервовъ, впечатлѣніями, которыя только самые великіе поэты пытались символически выразить в ъ художественныхъ образахъ словесиаготворчества. Достаточно сравнить русскую лубочную картинку XVIII вѣка съ русской народной пѣсныо того же
времени, чтобы убѣдиться, что народное словесное художество много опередило художество изобразительное.
Отсутствіе художественнаго пошиба у Достоевскаго и Толстого не помѣшало имъ
сдѣлаться великими писателями, и за шершавымъ, тяжелым!» слогомъ этихъ художниковъ читатель легко чуветвуетъ великіе
образы, наполнявшіе ихъ воображсніе. Но
если бы Достоевскій былъ живописцем!», ему
никто не простилъ бы неумѣнья рисовать.
Люди техники съ аршиномъ мѣряли бы руки и ноги его фигуръ и отмѣчали бы погрѣшности перспективы. Ему сказали бы:
«Какое намъ дѣло, что ты геніаленъ: поди и
поучись рисовать,—тогда мы признаем!» тебя художником!»».
Живопись напоминает!» мнѣ изученіе китайскаго языка. Надо затратить три года
упорнаго труда, чтобы выучиться читать покитайски. А для того, чтобы изучить литературу, философію, исторію этого загадоч-

наго народа, для иностранца мало человѣческой жизни. Между тѣмтЛжакъ изучить,
положимъ, испанскій языкъ можно в ъ нѣсколько мѣсяцевъ и в ъ три года можно сдѣлаться серьезнымъ знатокомъ любой отрасли
испанскаго творчества.
Кому придетъ на мысль печатать гимназическія сочиненія? А этюды молодыхъ художыиковъ суть, по отношенію къ литературѣ, не иное что, какъ гимназическія упражненія. И вотъ мы видимъ, что художники
годами только учатся рисовать и въ этомъ
обученіи художественной грамотѣ часто
проходитъ жизнь человѣка, который пріобрѣлъ наконецъ искусство говорить, но не
успѣлъ узнать, что ему сказать. И в ъ исторіи нашего искусства былъ цѣлый періодъ
реализма, когда художники, вмѣсто того,
чтобы изображать в ъ образахъ стремленія,
чувства, идеалы своего народа, изображали
его пьяныя рожи, овчины, лапти, избы. Занятіе почтенное в ъ смыслѣ народовѣдѣнія,
но ни на волосъ не подвигающее ни самаго
искусства, ни развитія общества и народа.
Другихъ увлекла цвѣтистость жизни на
Заподѣ, обиліе солнца на Югѣ, сильныя страницы изъ чужих!» исторій, которыя можно
было прочитать в ъ популярных!» книжках!».
Итальянская таверна, конечно, колоритиѣе

русского кабакд. Но вѣдь и Марлинскій колоритнѣе Достоевскаго.
Два рода нашей живописи обратили нашихъ художниковъ къ народу: пейзажъ и
религіозная живопись. Изображеніе природы невозможно безъ чувства этой природы.
А чувства, навѣваемыя русской природой,
суть уже русскія чувства. И разъ ставъ на
твердое основаніе изученія родной природы,
русскій пейзажъ сдѣлался русскимъ и по
значепію, и по цѣлямъ,—сталъ прекраенымъ
отдѣломъ русской народной лирики.
Наша религіозная живопись стала могучей и сильной тогда, когда она оперлась на
нашу иконопись, на тѣхъ полузабытыхъ кустарей-богомазовъ, которые населяютъ Мстеру, Холуй, Палехъ, древнія иконописиыя села Владимірской губерніи, и которые представляютъ собою бѣдныхъ и скромныхъ
наслѣдниковъ когда-то богатыхъ художеством!, и духомъ изуграфовъ царей московскихъ.
Каждый русскій обрадуется, узнавъ, что
Государь взялъ недавно подъ свое покровительство русскихъ иконописцевъ, и что научную и художественную заботу объ нихъ
онъ поручшгь ученому и талантливому знатоку исторіи искусств!, Н. П. Кондакову, прекрасная книга котораго «Современное поло-

женіе русской народной иконописи» вызвала
верховную защиту иконописцевъ.
Что такое иконопись, какъ не портреты
христіанскихъ героевъ и бытовыя сцены изъ
ихъ жизни. Для того, чтобы писать ихъ, надо знать, кто они были, и вѣрить в ъ то, что
они были именно таковы, какими ихъ изображаем писаніе и преданіе и какими предс т а в л я е м ихъ тотъ народъ, который на нихъ
молится. Ясно, что для иконописи нужна вѣра, такая же, какая у молящагося народа. И
если в ъ живописи пейзажной вы пріобщаетесь къ природѣ, которая произвела вашъ
народъ, то в ъ живописи религіозной вы пріобщаетесь къ самому высокому выраженію
народа, къ самому возвышенному чувству
народной души — в ы пріобщаѳтѳсь къ народной вѣрѣ, и тамъ, гдѣ глупый реалистъ
усмотрѣлъ бы грязнаго безпаспортнаго бродягу, тамъ вы видите христіанскаго святого. Потому народъ и привязанъ такъ къ своимъ иконамъ, что иконы эти суть портреты
народных!, героевъ, болѣе близкихъ для него, чѣмъ Пушкинъ, и Достоевскій, и Мининъ,
и Петръ, и неизмѣримо болѣе близкихъ, чѣмъ
надѣлавшая шуму икона босоногаго философа, канонизированнаго И. Е. Рѣпинымъ.
«Въ искусств!, религіозномъ, — говорит!,
Н. П. Кондаковъ,— черта натуры, уловленная

художникомъ, должна еще быть сочетаема
съ извѣстною идеализаціею, помогающею отдалить ее отъ сырой натуры и ввести ее в ъ
ту мысленную духовную среду, которая создана вѣковымъ творчествомъ множества
народовъ христіаиской вѣры. Въ этой сред'Іі отложились реальные образы всевозможных!» народностей: коптской и сирійской,
восточных!» народностей Персіи и Арменіи,
грековъ и славян!» Балканскаго полуострова. Эти типы были затѣмъ переработаны в ъ
общемъ стилѣ грековосточнаго религіознаго
искусства, которое мы условно называемъ
«византійскимъ». Благодаря необыкновенной характерности и схематической отвлеченности этого стиля, словно отлитаго изъ
металла, впрокъ, византійская иконографія сохранилась съ такою устойчивостью
в ъ искусствѣ древнерусскомъ, юго-славянскомъ, во всѣхъ темахъ и формахъ представленія. Иное дѣло религіозные типы: они
измѣнялись невольно, противъ желанія, но
тѣмъ не менѣе рѣшительно и безповоротно.
Пересматривая (русскіе) лицевые подлинники и сравнивая и х ъ с ъ т ѣ м и византійскими
оригиналами, отъ которыхъ они возымѣли
свое образованіе, мы видимъ, какъ мало уцѣлѣло неизмѣненныхъ типовъ. Русскій народный типъ или вытѣснилъ греческій, или обез-

личилъ его, или, наоборотъ, усилилъ в ъ
немъ иныя аскетичеекія черты путемъ сочетанія суроваго греческаго типа съ лицомъ
строгаго пермскаго типа».
Если религіозная живопись есть изобраз и т е народныхъ героевъ, то чтобы живопись оставалась народной, чтобы она была
необходимою частью духовной жизни народа, а не только забавой богатыхъ его классовъ, необходимо, чтобы она изображала народныхъ героевъ прошлой и современной
эпохи. А герой есть тотъ, кто ведетъ за собой народъ къ правдѣ, добру, знанію, кто
расширяете народную душу, кто освобождаете народъ отъ государственнаго и духовного рабства. Не всякій государь, не всякій профессоръ, не всякій ученый, не всякій
генералъ суть народные герои, а только тѣ
изъ нихъ, кто двинулъ свой народъ по пути
добра, знанія, правды, свободы.
Вотъ искусство для того, чтобы стать народнымъ, должно сдѣлаться героическимъ.
Пусть нарисованы всѣ волоски бороды, пусть
изучены всѣ складки косоворотки, пусть переданы всѣ сборки голенищъ; но подъ этой
косовороткой должно биться сердце Минина,
а не Колупаева, чтобы изученіе этихъ складокъ заслужило признанія и было оправдано.
Я не отрицаю реализма, не защищаю невѣ-

жества в ъ анатоміи и незнанія перспективы;
но я говорю, что все это только средства,
а не цѣль искусства. Международнаго искусства, какъ и международной литературы быть
не можетъ. Все было слабо, что писатели
писали на чуждомъ имъ языкѣ. Бездарность
нашей дипломатіи XIX вѣка в ъ значительной степени обусловливалась тѣмъ, что она
не только во внѣшнихъ, но и во внутреннихъ
сношеніяхъ думала и писала по-французски.
То же и съ живописью. Тѣ русскіе художники, которые думали на греческомъ, французском!», итальянскомъ художественномъ языкѣ,были только подготовителями русскаго искусства, а не его творцами. Наше современное художественное развитіе ниже не только
французскаго, но и индійскаго, китайскаго,
корейскаго, японскаго, потому что каждый
изъ этихъ народовъ перерабатывалъ иноземные художественные образцы, а мы только
заимствуемъ то, что напечатано в ъ «L'Ornement polychrome» да в ъ «Moderne Kunst». Вся
окружающая насъ природа просится не только на полотно, но и в ъ заставку книги, и в ъ
архитектуру, и в ъ утварь, и на ткань одежды.
Китайскій драконъ, летучая мышь, килинъединорогъ, тапирт», цвѣты и растенія, скандинавскіе змѣи, кони, птицы, сассанидскіе
павлины и барсы, индійскіе лотосы, кобры,

слоны и тигры,—все это превратилось въ
украшеніе для окружающей человѣка обстановки. Только мы не послѣдовали за своимъ
народомъ, который пѣтуха, коня и травы сдѣлалъ украшеніями для своей незатѣйливой
утвари, и закрыли русской природѣ доступъ
в ъ наши дома. А будто в ъ природѣ нашей
нѣтъ элементовъ красоты, будто цвѣты наши
хуже аканѳа и лотоса, будто наши птицы и
звѣри не выражаютъ естественной красоты
такъ же, какъ выражаютъ ее животныя Китая или Рима?
Въ каждой газетѣ читаешь жалобы художников!» - неудачниковъ, которые не могутъ
найти сбыта своимъ полотнамъ. А во веѣхъ
уголкахъ народной жизни есть потребность
цъ красотѣ, на каждой коробкѣ съ леденцами, на каждомъ фунтѣ чаю требуется рисунокъ, который доставлял!» бы удовольствіе
неразвитому художественному вкусу простого человѣка.
Ни одинъ публицистъ, ни одинъ романистъ
никогда не имѣлъ такой широкой аудиторіи для распространенія идей своихъ, какія
имѣетъ художникъ, если онъ желаетъ творить в ъ доступной народу и в ъ понятной
для него формѣ. Лубочная картинка замѣняется нѣмецкой грошовой олеографіей.Развѣ
не дѣло русскихъ художников!» замѣнить эту

безвкусную и безобразную олеографію художественной лубочной картинкой, которая бы,
оставаясь русской, развивала народный вкусъ
и давала пищу острой потребности в ъ красотѣі А что в ъ народѣ нашемъ есть острая
потребность в ъ красотѣ, видимъ изъ того
явленія, что значительная часть художниковъ нашихъ вышли изъ крестьянъ и мѣщанъ.
Нѣтъ такого мѣста, которое дѣлало бы невозможной проповѣдь добра, правды, красоты. Нѣтъ такой газеты, черезъ посредство
которой истинно убѣжденный человѣкъ считалъ бы для себя невозможнымъ вести проповѣдь народу, такъ какъ газета только средство. Такимъ же средствомъ можетъ и должна
быть чайная обертка, коробка для леденцовъ,
ящикъ для пастилы, кусокъ обоевъ. Художники должны захватить всѣ эти средства для
распространенія своего вкуса, своего чувства
красоты. Ибо только этимъ подготовятъ они
будущихъ покупателей своихъ полотенъ и
картоновъ.
Но какъ бы художники ни концентрировали красоту, собираемую по атомамъ изъ
окружающей природы, какъ бы они ни подготовляли народъ къвоспріятію художественных!» произведеній, только большое идейное
искусство, искусство бодрое, полное вѣры и

возбуждающее дѣятельность, найдетъ признаніе народа. Народу нужны святые, проповѣдники, ангелы, нужны сильные тѣломъ и
духомъ, кому онъ отдаетъ свою волю, кому
онъ ввѣритъ свою судьбу. Вотъ почему образованіе художника должно быть національное, вотъ почему художника», не знающій своего народа и не понимающій его художественныхъ замысловъ и идеаловъ, осужденъ на
забвеніе, какъ осуждены на забвеніе романы
PI повѣсти изъ иностранной жизни, писанные русскими писателями.
A вмѣсто того, чтобы находить идеи и чувства, достойныя выработанной формы, утонченней) зианія красокъ, облагорожеинаго понимания красоты, новые художники уходятъ
в ъ культъ безъйдейной красоты, который выраждаетъ ихъ в ъ глупую и скверную манерность и натянутость. Имъ приходится изображать подстриженные парки и напудреиныхъ красавицъ вырожденія королевской
Франціи, они ищутъ рѣдкихъ сочетаній цвѣтовъ, они стремятся найти новыя окраски
предметовъ! Между тѣмъсто тридцать милліоновъ живыхъ людей и 51/» милліоновъ квадратных!» километровъ пространства, полные
живой и новой, невѣдомой Западу красоты,
ждутъ изученія и изображенія. Очевидно,
международная атмосфера, в ъ которой вое-

питываются наши художники, дѣлаетъ ихъ
слѣпыми къ окружающему, наполняем ихъ
отвращеніемъ къ русской дѣйствительности,
ибо дѣйствительность, в ъ которой они учатся,
не есть Россія, а только чухонское болото.
Искусство есть одно изъ выраженій народной психологіи и судить о немъ можно
только с ъ точки зрѣнія народной души, а не
с ъ точки зрѣнія умѣнья и тонкости глаза.
Между тѣмъ у насъ нѣтъ людей, которые бы
вели нашихъ художниковъ на путь русскаго
искусства, искусства идейнаго и народнаго. У
насъ идейность понимается какъ изображеніе
жандарма в ъ дверяхъ комнаты Бѣлинскаго,
или околодочнаго, везущаго студента на вокзалъ для отправленія по мѣсту жительства.
Но развѣ жандармъ и околодочный суть рѣшаюшіе моменты народной жизни? Развѣ настоящіе люди, которые вели свой народъ,
которые знали что сказать этому народу,
боялись околодочныхъ и жандармовъ? Жалкіе герои для жалкаго времени!
Надо ждать, что новыя художественныя
школы, школы русской иконописи, дадутъ
намъ здоровыхъ русскихъ художниковъ, воспитавшихся не на публикѣ петербургских!,
трактирчиковъ и не на критикѣ петербургских!, декадентовъ и «гіередовиковъ», а на
свѣжемъ воздухѣ старой русской деревни,

на русской природѣ и на бытогіисаніи своего народа.
Количество художниковъ, число производимыхъ ими полотенъ р а с т е м необъятно.
Но качество ихъ едва ли не падаетъ. А между тѣмъ не удовлетворены ни художественныя потребности образованнаго общества,
ни художественныя потребности народа.
Отчего это? Оттого, что русское искусство
стоитъ на ложной дорогѣ, потому что оно
само дѣлаетъ себя ненужнымъ для своей
страны.
XIX
Объ антигосударетвенномъ конеерватизмѣ
Эти «опыты» вызвали со стороны предводителя нашихъ консерваторовъ два возраженія,
написанныя настолько пространно, что я считаю не лишнимъ сказать объ нихъ НЕСКОЛЬКО
словъ. РазумЕется, кн. В. П. Мещерскій обвиняешь меня в ъ неискренности и в ъ желанін
потрясти основы. Онъ о б в и н я е м меня в ъ желаніи пріобщеиія выборного начала къ верховному управленію государствомъ, в ъ памЕреніи создать внутри управленія такихъ лицъ,
которыхъ самодержавная власть не имЕла
бы права назначать и СМЕНЯТЬ. Онъ заявл я е м , что земскіе выборные не СМЕНЯЮТСЯ.

какой бы вредъ они ни приносили народу,
и не подлежать никакой отвѣтственности,
что они могутъ идти в ъ злоупотробленіяхъ
безпредѣльно, что правительство никогда не
было равнодушно къ народному продовольствію, когда имъ завѣдывало, а земство,
шутка сказать, довело равнодушіе къ этому
вопросу до полнаго отданія народа в ъ ужасный объятія голода в ъ годины неурожая,
что земство выработало цѣлую практику назначенія людей по родству, кумовству и карманнымъ интересамъ, что комиссіи свѣдущихъ людей вносятъ одинъ сумбуръ в ъ
управленіе, что для исправленія дѣлопроизводства есть единственный и вѣрный путь—
децентрализація. «Эта мѣра не только совмѣстима с ъ самодержавіемъ, но единственная мѣра, его дѣйствительно укрѣпляющая».
Начну съ послѣдняго положепія, ибо старый
феодалъ нашей печати прикрылъ словомъ
децентрализація, словомъ, взятымъ изъ словаря либера ловъ и неославянофиловъ въродѣ
С. О. Шарапова, нѣчто в ъ высшей степени
далекое отъ того, что нами подразумѣвается
подъ этимъ словомъ.
Конечно, кн. В. П. Мещерскій желаетъ прежде всего упразднить земство. Потомъ децентрализировать область, в ъ которой уничтожено земское самоуправленіе. Что же изъ

этого выйдстъ? А выйдетъ персидская сптрапія.
Я, по счастію, лѣто 1900 года провелъ в ъ
странѣ, в ъ которой строго проведена государственная система кн. Мещерскаго. Я говорю о Персіи. Тамъ видимъ мы полное
самодержавіе, причемъ шахъ есть духовный
покровитель шіитовъ. Онъ иазначаетъ в ъ
свои области губернаторовъ, которые вполнѣ децентрализированы и вполнѣ свободны
отъ земства. Они содержатъ на счетъ областныхъ доходовъ войско, прежде даже чеканили монету, творятъ судъ, завѣдуютъ всѣми отраслями управленія, издаютъ законы,
кромѣ гражданскихъ, и грабятъ население,
у которого есть одно только средство защиты—мятежъ. При этомъ губернаторы гіограничныхъ областей продаютъ наиболѣе существенные интересы управляемыхъ иноземцамъ и, чтобы имѣть поддержку в ъ центрѣ,
платятъ пишкеши или подарки министрам!»
и шаху. И такая система управленія привела
богатѣйшую и культурнѣйшую страну древняго міра, которая когда-то пыталась завоевать Европу, которая произвела удивительныхъ поэтовъ и мыслителей, которая полна
колоссальными памятниками древняго зодчества и ваянія—на край гибели, обративъ
се в ъ пустыню, лишивъ ее народнаго духа.
ОПЫТЫ РУССКОЙ м ы с л и .

*

Вотъ что значитъ децентрализация безъ самоуправленія «для исиравленія дѣлопроизводсгва», какъ говоритъ кн. В. П. Мещерскій. Это значитъ убійство народа.
Теперь о земствѣ. Кто довелъ народъ до
голода, извѣстно всякому. Извѣстно, какъ
отказывалось в ъ земскихъ ходатайствахъ о
государственной помощи голодающимъ. Извѣстно, кто лишился царскаго довѣрія за сокрытіе голода. Извѣстио, какъ в ъ печати
запрещено было говорить о первомъ голодѣ
и мы должны были говорить о недородѣ.
Извѣстно также, кто создавалъ по мѣстамъ
трудовую помощь, кто посылалъ своихъ посланцевъ съ личными средствами для немедленной помощи голодающимъ.
Если земство при своемъ учрежденіи стало в ъ борьбу съ губернскимъ начальствомъ,
то чиновничество спустя много времеии по
окончаніи этой борьбы продолжало вредить
земскимъ дѣятелямъ вездѣ, гдѣ могло, и вся
публицистическая дѣятелыюсть кн. В. П. Мещерскаго была направлена къ возбужденно
вражды между чиновниками и земскими людьми по мѣстамъ и эту антигосударственную
дѣятельность онъ прикрывалъ «личиною
усердія къ Царю», противъ котораго онъ
безсознательно возбуждалъ русское общество.

Что касается безнаказанности земцевъ,
то это, разумѣется, только façon de dire в ъ
той странѣ, гдѣ есть судебная власть, судящая но указу Его Имиераторскаго Величества, а не по волѣ земскаго собранія. Но при
этомъ нужно замѣтить, что наша судебная
власть проявляешь необычайную робость в ъ
преданіи суду крупныхъ административных!»
лицъ и в ъ то же время возбуждаешь противъ себя нравственное чувство общества
процесами вродѣ процеса Тальмы, Палемъ
и т. п., во что бы то ни стало , желая казаться не судящей, а карающей.
Относительно

земскаго кумовства

рить не буду, потому что не могу

я

гово-

говорить

о кумовствѣ чиновничества, о кумовствѣ
которыхъ
нымъ

публицпстовъ

Казначействрмъ,

стоили

государству

люди, которые

съ
и

о

иные

нѣ-

государствентомъ,

сколько

государственные

тянули за собой десятки

род-

ственников!» и друзей, часто бездарныхъ,
способныхъ
имъ

къ

должностей,

ровавшихъ
которая

занятію
иногда

иредоставленныхъ
даже

компромети-

своихъ благодѣтелей и ту

облекла и х ъ

не-

силу,

властью.

Но дѣло не въ этомъ. Моею цѣлыо была
не критика существуіощаго бюрократического строя, о которомъ не можетъ быть двухъ
мнѣній, моею

цѣлыо

было

выясценіе

сред10*

ства борьбы съ антирусскими стремленіями,
который пытаются вытравить в ъ русскомъ
народѣ идею самодержавія, какъ почти вытравили ее уже в ъ русскомъ образованномъ
обществѣ. Пока русскіе ссмибоярцы, вродѣ
кн. Мещерскаго, в ъ интересахъ одного своего сословія и своихъ чиновныхъ друзей
работали надъ опороченіемъ идеи земскаш
самоуправленія, надъ ограниченіемъ народнаго образованія, надъ изгнаніемъ изъ средней школы русскихъ исконныхъ началъ,
надъ созданіемъ изъ должности земскихъ
началышковъ должности баскаковъ в ъ завоеванной ими странѣ, западническая и инородческая пропаганда показывала на нихъ
пальцемъ, какъ на служителей идеи самодержпвія, какъ на проводниковъ мыслей Того, Кто превыше сословныхъ интерссовъ и
сословныхъ эгоизмовъ и для Кого просвѣщеніе и благосостояніе всѣхъ классовъ народа составляютъ предметъ постоянныхъ
заботъ и самыхъ чистыхъ святыхъ желаній.
Мнѣ нечего подкапываться подъ древнее
московское самодержавіе, потому что почетъ,
популярность, выгода — в ъ лагерѣ его враговъ, а не в ъ лагерѣ его исповѣдников!».
Если бы я искалъ выгодъ, я проповѣдывалъ
бы разслоеніе общества и агрегацію арміи
пролетаріата, или необходимость оградить

самодержавіе губернаторовъ отъ ниспровергательныхъ покушеній перваго департамента
Сената. И в ъ томъ и в ъ другомъ случаѣ я
былъ бы превознесешь, а то, что я говорю,
иесетъ за собою не награды, a тернія.
Если бы, въ наказапіе за нашъ грубый
эгоизмъ и за забвеніе нами исконныхъ началъ русской исторической жизни, Богъ посадилъ на созданный русскими руками, на
укрѣплонный русскою кровью и русскимъ потомъ престолъ—банкира Зильбергроша, или
принца Гогенбурга, или королевича Владислава, то кн. В. И. Мещерскому и его приснымъ не было бы нужды опасаться за свои
права и преимущества. Приыцъ Гогенбургъ
и королевичъ Владиславъ признали бы в ъ
нихъ своихъ: одинъ аграріевъ и восточногірусскихъ юнкеровъ, другой—станчиковъ, а
банкиръ Зильбергрошъ выдалъ бы за нихъ
своихъ дочерей Сарру, Рахиль и Лію, ибо
нуждался бы въ древнихъ русскихъ именахъ
и титулахъ. Но меня, простого русскаго борзописца, и Зильбергрошъ, и Гогенбургъ и
Владиславъ одинаково неукоснительно сослали бы въ Шлиссельбург!», урѣзавъ языкъ,
урвавъ ноздри и наложив!» клеймо, потому
что я говорю о русскомъ самодержавіи, а не
о самодержавіи рубля, не о самодержавіи
бюрократіи, не о самодержавии интернаціо-

палки. И моей единственной защитой могли
бы явиться русскій Богъ, русскій народъ и
русскій Царь, три величайшихъ идеи, которымъ я служу не за страхъ, не за выгоду,
а за совѣсть и которыя одинаково опасны
и для Зильбергроша, и для Гогеибурга, и для
Владислава.
Я заговорилъ о себЕ, потому что надо было
разъ навсегда опредЕлить разницу во взглядахъ между мной, и кн. В. П. Мещерскимъ,
и господиномъ Грингмутомъ. Я не ищу ихъ
поддержки. Пусть они будутъ сами по себЕ,
а я самъ по себЕ, потому что мы идемъ отъ
разныхъ началъ къ разнымъ цЕлямъ и дороги наши никогда не сойдутся.
Что касается до фактической стороны моихъ ггредыдущихъ статей, то, разумЕегся,
кн. В. П. Меіцерскій невЕрно передалъ слова
мои и возражала, не противъ меня, а противъ своихъ выдумокъ. Я говорилъ не о парламентѣ, а о сближеніи самодержавія съ народом!,. Какъ же устроить это сближеніе?
Какъ И З В Е С Т Н О , Государственный СовЕтъ
есть учрежденіе совЕщателыюе, которое обсуждаетъ законы и смЕты и приноситъ монарху свое мнѣніе, съ которымъ Государь
можетъ согласиться или не согласиться. СлЕдовательно присутствіе в ъ СовЕтЕ выборныхъ «во фракахъ» ничуть не ограничивало

бы идею самодержавной власти, а ввело бы
въ СовЕтъ болѣѳ живой, может!, быть болЕе
молодой элементъ, в ъ котором!, еще не увяли
надежды и желанія изучать вопросы и бороться за свои убЕжденія. Что же касается
совѣта министровъ, то положеніе его утверждено в ъ 1861 году и в ъ учреждеши его
сказано, что онъ составляется подъ предсЕдательствомъ Государя изъ министровъ иглавноуправляющих!,, пользующихся правами министровъ, и изъ другихъ лицъ, призванныхъ сюда по -усмотрѣнію Государя. Значить, я своими словами пересказалъ только
составъ учрежденія, в ъ законЕ существующего и никогда не отмЕненнаго, къ сожалЕнію, вышедшего было изъ употребленія, но,
по счастью, возстановленнаго нынЕтпнимъ
Государемъ, который созывал!, его НЕСКОЛЬКО
разъ в ъ мартЕ 1901 г. Мало того, в ъ царствованіе императора Николая I было издано
ѵзаконеніѳ о назначеніи в ъ Комитета министров!, сверхъ лицъ, засЕдающихъ тамъ по
должности, также и лицъ посторонних!,. Значитъ, с ъ формальной стороны мои мысли
непротиворѣчатъ существующим!, законамъ.
оиЕ только направлены къ тому, чтобы влить
живую струю в ъ старый застывши учрежден і я.
.
,,
Въ заключеніе своихъ возражещй кн. Me-

щерскій говорите: «Когда печать станетъ
честною в ъ своей преданности русскому народу и порядку, тогда Царь найдетъ в ъ ней
себѣ помощь, пр т о , дѣйствнтельнѣе той, которую г. Сигма ждете отъ русскихъ выбрапныхъ людей во фракахъ».
Отъ человѣка, который всю свою жизнь
былъ журналистомъ, какъ кн. Мещерскій, конечно, надо ожидать сознанія и пониманія силы и значенія печати, но нѣсколько выше онъ
говорилъ: «Да возымѣемъ мужество сказать:
неправда в ъ чиновничьемъ мірѣ мала, сравнительно съ ложыо, наполнявшей 40 лѣтъ свободную печать». И онъ говорите ото съ легкимъ ссрдцемъ, не замѣчая,что самъ грѣшитъ
тѣмъ, в ъ чемъ обвиняетъ свободную печать.
Въ дѣйствительности же «свободная» часть
печати была продолжательницей государственных!» стремленій начала царствованія
Александра I и Александра II, когда само правительство было проникнуто желаніемъ ограничить самодержавіе, но дѣло в ъ томъ, что
русская печать никогда еще не была свободной. Но даже в ъ томъ состояніи терпимости, в ъ котором!» она находится теперь,
она является слугой верховной власти, поскольку в ъ ней передаются факты, совершающиеся в ъ дѣйствительности, a не измышленные. И если бы русская печать пользо-

валась тѣмъ правомъ, которым!» пользуется
каждый гражданин!» русскій, а именно правомъ не быть казнимой безъ суда, хотя бы
самаго жестокого, тогда выясненіе фактической стороны общественныхъ явленій, производство слѣдствій для публичного обвиненія было бы для нея возможно, а в ъ собираніи независимымъ лицомъ фактического
матеріала по мѣстамъ и заключается главная служба печати на пользу верховной
власти. Теперь же между верховной властью
и печатью стоите не только чиновничья цензура, дѣйствующая на основаніи «Устава о
цензурѣ и печати», но и циркуляры Главного
Управленія по дѣламъ печати, почти всегда
издаваемые в ъ иарушеніе закона, циркуляры,
не только подрывающіе авторитетъ закона,
но, что гораздо опаснѣе, дискредитирующіе
само правительство в ъ глазахъ общества.
Говорить, что «свободная» печать только
лгала—это значите говорить неправду, ибо
русская печать никогда не была свободной
и никогда не избирала ложь своей профессіей. Я никогда не былъ демагогомъ, никогда
не призывалъ къ водруженію красного знамени, но я часто в ъ моей службѣ журналиста переживалъ впечатлѣнія человѣка, сидя
щаго в ъ поѣздѣ, заторможенномъ на всемъ
ходу, потому что часто, когда сила нашей

аргументами достигала самой высокой степени, когда мы совершенно выясняли фактическую сторону вопроса, перо, по независящимъ отъ редакціи обстоятельствам!», замирало въ рукѣ, и написанное оставалось
въ гранкахъ или «въ портфелѣ редакціи».
Каждый изъ насъ, кто по мѣрѣ силъ и разума выполнял!» честно свою службу журналиста, ощущалъ обиду этого заторможенія поѣзда на всемъ ходу, когда наши противники бросали намъ въ лицо обвинѳніе:
«вы почувствовали, что в а т е дѣло проиграно,
и испросили себѣ циркуляр!»». Надо очень
сильно любить свой народъ и своего Государя, чтобы, будучи журналистом!», мириться
съ такими мѣрами: столь оскорбительно для
честнаго человѣка положение русскаго журналиста, стоящаго внѣ закона, развращаемого то незаслуженными карами, то незаслуженными заискиваніями.
Я не говорю, чтобы печать должна была
быть абсолютно свободна, потому что это
есть сила, которая должна быть обращаема
на благо народа и основных!» устоевъ его государственной и общественной жизни. Нельзя
журналисту дать право продавать свою родину ради отвлечепнаго принципа свободы
печати, какъ это дѣлаютъ во Францін. Нельзя
допускать, чтобы инородцы забрали печать

въ свои руки и говорили отъ имени русскаго
общества антирусскимъ языкомъ и антирусскими понятіями. Но нельзя также, чтобы на
одного изъ главныхъ слугъ самодержавія
можно было каждую минуту наложить печать
молчанія.
Не забудемъ, что первая газета въ Россіи
была заведена Петромъ Великимъ. Этотъ великій слуга русскаго народа издавал!» самъ
брошюры, которыя выясняли начала его политики, и распростраиялъ ихъ и въРоссіи,
и за границей. Не забудемъ, что Иваиъ Грозный писалъ политическіе шмфлеты, что Владиміръ Моиомахъ оставилъ политическое завѣщаніе своимъ дѣтямъ. Для самодержавного
государя печать есть слуга необходимый, а
такъ какъ истину не скроешь, а ложь нельзя
вѣчно выдавать за истину, то только въ свободномъ обмѣнѣ миѣиій и въ свободном!»
выясненіи фактов!» государь можетъ узнать,
кто пишетъ правду, а кто ведетъ газетный
интриги.
Но что, если печать оскорбить чиновника
при отправление его обязанностей, что, если
выскажетъ буйственныйобразъ мыслей, противный истинному любомудрію, какъ говорилъ Никитенко? Для обуздаиія печати долженъ быть изданъ строгій законъ, примѣняемый короннымъ судомъ, неспособнымъ

301

на увлеченія. Два —три строгихъ наказанія
лсгкомысленныхъ или злонамѣренныхъ журналистовъ прекратятъ неприличныя или несправедливыя выходки. A зажиманіе рта при
помощи циркуляров!», столь частыхъ только
потому, что никто еще изъ издателей не надумалъ обжаловать ихъ в ъ первый департамента Правительствующаго Сената, создаетъ
езоповскій языкъ и тайную пропаганду пол условъ и полунамеков!». Ахъ, какъ много дутыхъ репутацій лопнуло бы какъ мыльные
пузыри, если бы ихъ носителямъ позволено
было высказаться вполнѣ. Отчего такъ много
русскихъ революціонсровъ возвратилось изъза границы консерваторами? Потому что тамъ
они имѣли возможность высказаться и, высказавшись, убѣдились, что имъ нечего было
сказать.
• Подзаконная свобода печати и дарованіе
ея защитнику—Начальнику Главнаго Управления по дѣламъ Печати особаго доклада у
Государя наравнѣ съ министрами могли бы
разбудить заснувшаго русскаго чиновника,
котораго такъ эгоистически обоготворяешь
кн. Мещерскій, помогли бы, какъ въ Англіи,
сократить до минимума число чиновниковъ
и сдѣлать возможным!» качественное улучшеніе чиновничества.

XX
0 ложной и истинной культурѣ
Мнѣ говорили: «Вы отклонились отъ культуры, вы проповѣдуете солдатскій деспотизм!»».
Что же такое культура?
Есть двѣ культурныхъ заиовѣди, меньшая
и большая. Меньшая говоритъ: «Не дѣлай
другому того, чего себѣ не желаешь», а большая говоритъ: «Положи душу свою за друзей
своихъ». Культура есть процосъ одухотворения человѣка, уменьшения в ъ немъ животности. Отъ такой культуры не можетъ отклоишться человѣкъ, который вышелъ на
борьбу съ безвѣріемъ, матеріализмомъ, эгоизмомъ современного общества.
Но такой культуры мы не желаемъ. Мы хотимъ той, которая грязного лохматого пророка превращаетъ в ъ чистую, выхоленную и
выкормленную свиныо. И чѣмъ жирнѣе то
животное, которое замѣнило шершавого человѣка въ идеалахъ современного общества,
чѣмъ меньще оно затрачиваетъ энергіи на
свои жизненныя отправления, чѣмъ больше
отлагаетъ оно сала подъ своими покровами,
тѣмъ культура считается выше. И вы хотите,
чтобы русскій писатель поклонился и служил!» культурѣ свиноводственной, такъ ска-

зать .сіократической. Къ сожалѣнію, я могу
только ѣсть свиней, но никакъ не поклоняться имъ, какъ бы онѣ ни были чисто
вымыты и какія бы нѣжно - розовые тона
ни иросвѣчивали сквозь ихъ бѣлокурую щетину.
Былъ такой американскій поотъ, который
съ нѣжностыо воспѣвалъ паровозъ. Можетъ
быть,нашелся какой-нибудь умница, который
воспѣлъ Эйфелеву башню. Каждый день читаешь восторженный описанія телефоновъ,
фонографовъ и всякихъ другихъ великихъ
добычъ науки. Что-жъ, добыча науки тоже
культура? Корейцы выдумали необычайно
удобыыя рогульки, чтобы носить на спинѣ
выоки. Въ Европѣ такихъ рогулекъ иѣтъ.
Значите, корейцы культурнѣе еврогіейцевъ
по части носки тяжестей? Мнѣ скажутъ,что
техника есть такая же область творчества,
какъ поэзія, какъ философія. Да, но низшая
область творчества и противуестествеішая.
Она добивается того, чтобы человѣку было
хорошо на землѣ, чтобы можно было рай стащить съ неба и поставить его на землю. Но эта
конечная цѣль техники, увы! никогда не будетъ достигнута. Рай всегда останется на
небѣ, тамъ, гдѣ ему указано быть его Творцомъ.
Мнѣ скажутъ: «А врачебныя науки? Развѣ

это не культура?» Я отвѣчу, a болѣзни, а
слабость организма, все болѣе и болѣе пасующаго предъ Коховской палочкой, сапомъ, грипомъ, инфлуенцой,—развѣ это не
культура? То, что мы выигрываемъ на гигіенѣ, санитарномъ и лечебномъ дѣлѣ, то мы
проигрываемъ на ослабленіи организма в ъ
борьб!» его съ болѣзнетворными существами.
И микробъ дѣлаетъ свое спиритуалистическое дѣло, и онъ имѣегъ порученіе отъ
Строителя. «Не перекультуривайся, — говоритъ микробъ человѣку, — а не то я тебя
съѣмъ». Сколько потрачено силъ человѣкомъ, чтобы убить в с ѣ х ъ вредныхъ звѣрей и
гадовъ. Кажется, все было перебито в ъ культурныхъ странахъ, кромѣ кроликовъ. А теперь устраиваются охоты на микробов!» съ
хлорною нзвестыо, карболовой, борной кислотой, я не знаю еще съ чѣмъ. Но микробы
тоже не дураки. Они прочитаютъ книжку о
выживаніи способнѣйшаго и будутъ приспособляться къ антисептическимъ средствам!».
Врачебныя науки стараются исправить зло,
приносимое науками техническими, вотъ
и все.
«А свобода в ъ культурныхъ странахъ?»
Что такое свобода? Право совершать дѣйствія, не противныя общественному благополучно? Свобода возможна при однородности

общества. Свобода возможна в ъ отношеніяхъ
равныхъ величинъ. А какая свобода в ъ отношеніяхъ барана къ волку, даже когда этотъ
волкъ пресыщенъ пищею? — Но бараны могутъ составить союзъ для борьбы с ъ волками?
Могутъ уйти на Священную гору? Наконецъ
могутъ избить всѣхъ волковъ? Чтожъ пускай
пытаются, но на мѣсто однихъ волковъ сядутъ другіе, ибо дѣло тутъ совсѣмъ не в ъ
лицахъ, а в ъ противообщественности культурной жизни и ея отношеиій.
— «А народоправство? УвЕренность каждаго чистильщика сапогъ в ъ томъ, что онъ
можетъ быть президентомъ республики?» У
нашихъ предковъ была другая, гораздо болѣе
высокая увѣренность, что каждый можетъ,
если захочетъ, сдѣлаться святымъ, что мощамъ его будутъ поклоняться цари. А миогіе ли достигли святости? Мудрому бремя
власти кажется тяжелымъ, оно привлекаешь
тѣхъ, кто никогда не держалъ его в ъ своихъ
рукахъ. И если мы будемъ смотрѣть на ире- .
зидента, какъ на перваго слугу своего народа, когда за его правами увидимъ его обязанности, тогда убѣдимся, что власть его
куда меньше власти нашего волостного старшины.
Каждому климату, каждой МЕСТНОСТИ соотвЕтствуетъ свое правленіе. Потому-то за-

падники и оказались у насъ безпочвенными,
что хотЕли перенести къ намъ правы и учрежденія странъ, облитыхъ свЕтомъ и солнцемъ, не покрываемыхъ на полгода снЕгами,
какъ наша страна. Во Франціи И З В Е С Т Н О , ЧТО
революціи могутъ происходить только в ъ
солнечные дни, теплые, безъ дождя. Вообразите самого пылкого трибуна, произносящего
зажигательную рЕчь во время метели на
площади... А если нельзя дЕлать собранія на
площади, то свобода не можетъ быть полной.
Иародоправцы должны будутъ строить огромный домъ для собраній. А въ этомъ уже
первый актъ капитализма со всЕми его послЕдствіями.
У насъ в ъ вопросахъ внутренней политики
мнЕніе взрослыхъ и опытныхъ людей принято считать ретрограднымъ и гнуснымъ, а
мнЕніе ребятъ—прогрессивнымъ и честнымъ.
При этомъ политическія теоріи гимназистовъ
восьмого класса признаются незрЕлыми, а
политическія теоріи студентовъ перваго курса—самыми зрЕлыми. Бываетъ и такъ, что
студентъ первого курса моложе великовозрастного гимназиста, но все-таки по отвратительному политическому нисилію студентовъ надъ гимназистами, этимъ послЕднимъ
народными и инородными трибунами не предоставлено еще нолитическихъ правъ. По
о п ы т ы РУССКОЙ м ы с л и .

20

моему, если мужей совѣта, градскихъ старцевъ, дьяковъ в ъ приказѣ посѣдѣлыхъ замѣнять дѣтьми совѣта и градскими младенцами, то чѣмъ младше они, тѣмъ С О В Е Т Ы ихъ
будутъ болѣе новыми, болѣе прогрессивными,
СООТВЕТСТВУЮЩИМИ болЕе отдаленному будущему. И мнЕ кажется, слЕдовало бы серьезно
ознакомиться съ политическими стрѳмленіями
грудныхъ младенцевъ, ибо они неизмЕримо
прогрессивнЕе студеитовъ, изъ которыхъ
многіе успЕли уже сдЕлаться отцами.
Истинная культура говоритъ, что человЕкъ
долженъ заниматься политикой в ъ зрЕломъ
возрастЕ. У насъ же политикой занимаются
в ъ возрастЕ пезрЕломъ, а в ъ зрЕломъ ею
никто не занимается, предпочитая вопросамъ
обществениымъ дЕла семейный, карты и обогащеніе на счетъ ближгшхъ. При зтомъ зрѣлый взяточникъ, плутъ и нахалъ нерЕдко
говоритъ вамъ с ъ гордостью: «Вы говорите,
что мнЕ чужды общественный дѣла. Помилуйте, да я еще в ъ университетЕ далъ по
физіоиоміи педелю и пострадалъ за это».
Мы зиаемъ, что такое образованный англичанин!,. Это человЕкъ, который изучалъ исторію, право, общественные и економическіе
вопросы своей страны и ея колоній. Писалъ
в ъ университетЕ латинскіе и греческіе стихи и гіримЕрно рЕшалъ текущіе политиче-

скіе вопросы въ с туденческом!, обществ! дсбатовъ. Изучалъ свою литературу и исторію
литературы. Участвовал!, в ъ парусныхъ и
гребныхъ гонкахъ, въ партіи крикета, играла,
в ъ поло, травилъ лисицъ в ъ Англіи и свиной в ъ Годжератѣ. Обошелъ всЕ достопримЕчательности Фраыціи, Германіи, Италіи,
Швейцаріи, не говоря уже о Британском!, королевствЕ. ОбъЕздилъ свои колоніи, т. е. весь
свЕтъ. И послЕ такой подготовки приступила,
къ общественной и государственной дЕятельности, завелъ свою торговлю или постуиилъ въ чиновники. Другими словами, затратилъ очень болынія средства и долгій и упорный труда, на полученіе образованія изъ гіервыхъ источниковъ.
Что такое русскій образованный человЕкъ?
Это человЕкъ, читавшій русскую, французскую и рЕдко англійскую беллетристику, боящійся серьезнаго чтенія и позабывшій школьные учебники. ОбъЕхавшій главные рестораны, отели и кафешантаны Франціи, ГермаHin и Италіи. Имѣющій очень смутное понятіе о своемъ отечествЕ и полагающій, что
онъ призванъ управлять имъ вслЕдствіе своей образованности. ДЕятельно участвуюіцій
в ъ политической борьбЕ своего вЕдомства
со всЕми другими и изоіцряющійся в ъ раскритикованіи бумага,, приходящихъ изъ всѣхъ
20*

другихъ вѣдомствъ только потому, что онѣ
иновѣдомственнаго происхожденія. Считающій себя либераломъ вслѣдствіе того, что
предпочитаетъ дешевыя и чистыя нѣмецкія
гостинницы дорогимъ и «клопистымъ» своимъ, что предпочитаетъ варшавскихъ паненокъ московскимъ Ѳеклушамъ, что находить,
что въ Финляндіи спички, телефоны и сигары
дешевле, чѣмъ в ъ Россіи, и потому что видитъ въ кавказскомъ винномъ пьянствѣ преимущество передъ русскимъ водочнымъ.
Что такое культурный человѣкъ въ Россіи?
Это человѣкъ, который не знаетъ и не желаетъ знать своей родины, ходить во французскій театръ и итальянскую оперу, читаетъ
«Фигаро», коверкаетъфранцузскій языкъ, чтобы перевести на него имена отечественныхъ
департаментовъ и канцелярій, завтракаетъ
у Кюба, имѣетъ содержанку, ѣздитъ весной
на Стрѣлку, ходить на охоту, занимается
спортомъ, чистить ногти щеточкой, ІІОСИТЪ
фоколи и не занашиваетъ бѣлья. Вотъ русскій
культурный идеалъ. Во всякой странѣ такіе
люди считались бы буржуазными отбросами,
у насъ они считаются «европейцами». Какое
же ничтожество тѣ, для кого они слушать'
идеалами? Но Шекспиръ, Гете, Шиллеръ, Викторъ Гюго? Да развѣ свиньи понимали когданибудь разницу между Шекспиромъ и лордомъ

Кучерстономъ изъ Кузьмы Пруткова? Они понимали разницу между той или другой ѣдой,
тѣмъ или другимъ корытомъ, тѣмъ или другимъ стойломъ. Но было бы наивно требовать,
чтобы наши культурные люди интересовались
загіаднымъ творчествомъ. Оно имъ не подъ
силу.
Пора наконец!» перестать гордиться своимъ
отступничествомъ отъ родины, пора перестать продавать русскій народъ только потому, что онъ носить сермягу, а не пиджакъ.
Вѣдь никакіе французскіе порнографы, никакіе декаденты, никакія нѣмецкія популярный
книжки не дадутъ вамъ власти надъ людьми,
жизни которыхъ, мысли которыхъ, желаиій
которыхъ вы не знаете и весь строй которыхъ вы презираете. Назовите мнѣ такую
культуру, которая была бы основана на презрѣніи къ своему народу.
— «Помилуйте, вы отступились отъ идеаловъ свободы, равенства, братства. Мы хотимъ политической свободы, а вы проповѣдуете кнутъ!..»
A тѣ 129 милліоновъ, которые меня не читаютъ, а васъ не поиимаютъ, они развѣ не хотятъ политической свободы? Тоже хотятъ.
Не даромъ пошли они и къ Великому Океану, и
въ Фергану, плывутъ въ Канаду, уходятъ въ
тайгу. И если вы мнѣ докажете, что ваша по-

литическая свобода будетъ политической
свободой для нихъ, на которыхъ уже наложено кромѣ всего прочего пять милліардовъ государственнаго долга, тогда я соглашусь, что
я не правъ, что надо устроить парламентъ
съ правомъ каждого депутата получать суточный, подъемный и столовый и продавать
за границу соотвѣтственную часть имперіи.
Но я знаю, что такое парламентъ, ибо жилъ
достаточно в ъ парламентскихъ странахъ.
Созидать русское народное государство
нельзя путемъ умаленія самодержавной власти, единственной честной, народной, сильной власти в ъ странѣ. Надо организовать
приходъ или всесословную волость, т.-е. такую самоуправляющуюся единицу, в ъ которой сословія были бы объединены и работали бы вмѣстѣ, и одно сословіе вліяло бы
на другое. У насъ напротив!» все сдѣлано,
чтобы разъединить сословія, чтобы одно не
могло вліять на другое. Въ кажущейся автопоміи сословій свобода осталась только за
чпновпикомъ. Въ смыслѣ земского самоуправления современная Россія представляетъ
регресъ не только сравнительно съ . XVI и
XVII вѣкомъ, но пожалуй и съ концомъ XVIII,
когда низшія власти по мѣстамъ выбирались
дворянствомъ.

— Позвольте, возразил!» мнѣ одинъ образованный чиновникъ, чего вы распинаетесь
за народъ и браните чиновниковъ? Точно
вы не знаете, что народъ-подлецъ. Мы его
тянемъ къ добру, а онъ наровитъ украсть.
Подати надо изъ него выколачивать. Сотни
человѣкъ не хотѣли присягать и нести военную службу. Пьянство развивается. Въ церковь не ходить. Бабъ колотятъ. Что-жъ, такъ
ихъ и оставить?
— А если такъ и оставить, то вы думаете,
будетъ хуже? Какъ только они разживутся,
какъ разжились уссурійскіе переселенцы,
такъ потребуют!» и попа, и волостного писаря, и школу. Читайте старые столбцы, купчія, сговорныя, кабальный, всякія записи
до-петровскаго времени. Сколько мужицкихъ
подписей. Значитъ, были грамотные безъ
вмѣшательства западной школы. Но не сѣтуйте, что чужая культура, даже самая благожелательная и благонамѣренная, ихъ развратила и сбила съ дороги. Двѣсти лѣтъ
дѣлали изъ талантливаго и государственного
народа западное быдло по западнымъ рецептам!», а потом ь гражданскую свободу обложили такими налогами, что я увѣренъ, что
если бы разрѣшить теперь кабальныя записи,
то цѣлыя тысячи стали бы снова продавать
свою свободу за хлѣбъ и за землю. А между

тѣмъ, если кто остается русскимъ в ъ Россіи,
такъ это мужикъ и попъ.
Есть огромная разница между тѣмъ, что
я говорю, и идолопоклоиствомъ передъ простымъ народомъ. Не учиться у него надо,
а учить его, но чему? Тому ли, что должно
разрушить его бытъ и превратить его в ъ
безпочвеннаго пролетарія, готового тряхнуть
Петербургомъ, какъ волжская голытьба Разина тряхнула Москвой, или тому, что соотвѣтствуетъ его исконнымъ инстинктамъ земского самодержавного государства. Надо выяснить, нуженъ ли русскому народу западный классицизмъ, и если нѣтъ, то какъ создать классицизмъ русскій. Надо узнать, удовлетворены ли его религіозныя потребности,
и если нѣтъ, то что надо дѣлать съ духовенствомъ, чтобы мужикъ не шелъ в ъ секты.
Надо улучшить нравственный и умственный
составъ деревенской полуинтеллигенціи. А
все это, разумѣется, возможно только путемъ улучшенія экономического состояыія деревни.
Въ Китаѣ есть государственная церемонія,
уставъ которой помѣщеііъ в ъ 45-й части
свода законовъ Манчжурской династіи,—это
(по переводу Леонтьева, 1782 г.) обрядъ для
государя къ паханію земли. «Сей священный
обрядъ, сказано в ъ законѣ, исполняется в ъ

государствѣ нашемъ по преданію глубочайшей древности и бываете в ъ серединѣ времени весенняго, для почитанія работе пашенныхъ. Государи наши, имѣя таковое преданіе в ъ уваженіи великомъ, назначаютъ в ъ
пахари самихъ себя, и за собою трехъ князей и девять министровъ.. Вельможи приказа благочинія и вельможи приказа жертвенныхъ дѣлъ входите къ государю и просятъ его величество на мѣсто паханія. Государь шествуете, имѣя предъ собою чиновниковъ-предводителей и, зашедъ, становится
у мѣста паханія лицомъ къ югу. За государемъ слѣдуютъ назначенные къ паханію три
князя и девять министровъ, и каждый изъ
нихъ становится у своего мѣста паханія.
Прочіе же, какъ князья, такъ и всѣ чины
становятся стройно у нарочно поставленной
повѣти... При семъ начинается отъ церемониймейстера возглашеніе... «Подай соху!» Вельможа приказа доходовъ (министръ финансовъ), обратись лицомъ къ сѣверу и преклоня
колѣна, подаете соху государю. Государь
принимаете, накладываете (ярмо) на предуготовленного быка. «Подай бичъ!» Начальиикъ уѣздный, обратися лицомъ къ сѣверу
и преклони колѣна, подаетъ бичъ государю.
Государь принимаете. Начинаете его величество работу, идутъ впереди вельможи при-

каза благочинія, приказа стройностей, приказа дѣлъ жертвенныхъ, угіравляетъ государь, шествуетъ, пашетъ землю. ГІродолжаетъ
работу сію при воспѣваніи пахарныхъ гіѣсенъ, гіоютъ пѣвчіе. Оканчивает!, вспаханіе
земли государь тремя бороздами на тридесятт, т е с т о й пѣсни... Вельможа доходов!, и
уѣздный начальника, берутъ ящики съ сЕменами и сѣютъ сѣмена на вспаханную государемъ землю, а за ними семь крестьянскихъ
староста,, слѣдуя, покрывают!, сѣмена землею...»
Востокъ знаетъ государя-пахаря, государявоина, государя-инока, но онъ не знаетъ
государя-банкира, государя-купца, государязаводчика. Величайшая ошибка думать, что
можно уничтожить одну какую-либо часть
народной жизни, не разрушгтвъ народных!,
идоаловъ и совершенно неосновательно предполагать, что народъ, одѣтый в ъ иноземныя
формы, сохранишь свою сущность неизмѣнной. Нашъ историческій строй съ упраздненіемъ крѣпостного права долженъ былъ перейти в ъ земскій, т.-е. прежній воинъ-иачальникъ долженъ былъ войти равноправным!,
членомъ въ мужицкую общину, какъ в ъ ней
остаются богатые мужики. Если же дворянство уничтожено и въ деревню введена фабрика съ купцомъ-государемъ, а въ крестьян-

ской общинѣ нѣтъ государственного, независимаго отъ фабрики элемента (я не считаю
земскаго начальника, ибо онъ не членъ общины, а смотритель за множествомъобщинъ),
то въ государственное сознаиіе народа неминуемо вводится нѣчто ему не только чуждое, но прямо враждебное. РазумЕется,
нельзя уничтожить фабрики и власть капитала по мЕстамъ, но слЕдуетъ по другому
организовать сельскую общину, введя въ нее
элемент!, служилый и духовный, т.-е. сдЕлавъ ее маленьким!, государствомъ съ средствами самозащиты, съ государственнымъ
сознаніемъ, съ участіемъ представителя
церкви.
Одинъ сановникъ говорилъ мнЕ, что это
иллюзіи, что дЕйствителъная жизнь идешь по
другому пути. Я знаю, куда идетъ дЕйствителъная жизнь, знаю, что чиновничеству не
подъ силу бороться съ новыми пришельцами
и что деревня безъ государственного дЕла
погибнетъ, а съ нею вмЕстЕ омрачатся и дорогіе намъ идеалы. Я знаю также, что иллюзіи одного вѣка дЕлались иногда государственными фактами в ъ другомъ. Но я зншо
также, что приспЕло время организовать русскую деревню, пока еще не поздно. Если она
погибнетъ, погибнетъ и русская Россія.

Поелѣеловіѳ
Начиная съ Петра Великого Россія раздѣлилась но двѣ части и одна половина России, освободивъ другую отъ рабства при
Александрѣ II, до сихъ пор!» продолжает!»
смотрѣть на нее какъ на особое государство. То, что считается необходимым!» для
жизни Верхней Россіи, то считается не только ненужнымъ, но и вредиымъ для Рос cur
Нижней. Напротивъ, Нижняя Россія считает!»
необходимымъ для своего благополучія все
то, чѣмъ обладаете Верхняя, и стремится
перейти ту стѣну, которая раздѣляетъ отп
имперіи.
Мы считаем!» необходимымъ условіемъ своего быта свободу передвижекія, но не разрѣшаемъ ее мужикамъ. Мы считаемъ, что
каждый человѣкъ можетъ экономически развиваться только на правѣ личной собствен-

ности, а для мужиковъ мы признаемъ необходимой собственность общинную. Мы находимъ для себя невозможным!» отвѣчать
за дѣйствія третьихъ лицъ, намъ не подчиненныхъ, а для мужиковъ устраиваем!» круговую поруку. Мы требуемъ, чтобы насъ судили образованные судьи, а мужиковъ поручаемъ суду безграмотнаго старшины, полупьянаго писаря и находящихся подъ ихъ
давленіемъ выбориыхъ судей. Мы считаемъ,
что тѣлесное наказаніе позорите человѣка,
и запрещаемъ примѣнять его даже къ дѣтямъ; мы избавляемъ отъ него инородцевъ,
но разрѣшаемъ крестьянскимъ судамъ сѣчь
взрослых!» и свободныхъ гражданъ. Въ нашей арміи, когда мы хотимъ пристыдить новобранца, мы бранимъ его «мужикомъ», и
считаемъ званіе крестьянина позорнымъ, при
наличности 85 гіроцентовъ земледѣльческаго
населенія въ Россіи. Мы устроили званія коммерции- и мануфактуръ-совѣтниковъ и не додумались до званія агрикультуръ-совѣтника.
Мы тратимъ деньги, добываемые земледѣльцами, на воспособленіе промышленности и
почти ничего не тратимъ на улучшеніе земледѣлія. И мы сѣтуемъ, что мужики, пріобрѣтя какой нибудь достатокъ, бѣгутъ изъ
деревень въ города, изъ крестьянъ въ мѣіцане и купцы.

Мы сдѣлали все, что могли, чтобы для каждого сильного и умного мужика, несмотря
на всю его тысячелѣтшою привязанность къ
землѣ, жизнь въ деревнѣ стала несносной
и унизительной, и мы въ сотняхъ томовъ
описываемъ прелести такой сельской жизни,
жить которою мы не могли бы и недѣли. И
если каждый мужикъ стремится быть бариномъ, то ни одинъ барииъ не желаетъ быть
мужикомъ.
Иередъ нами, если мы хотимъ быть честными, долженъ всегда стоять этотъ двухсотлѣтній вопросъ о двухъ Россіяхъ, Верхней и Нижней, городской и сельской, барской и мужичьей, вопросъ о томъ, какъ возсоединить ихъ въ одно исконное, до-петровское цѣлое. Должны ли мы опростить и понизить себя до деревепскаго мужика или
должны мы полусвободнаго крестьянина повысить до уровня нашей свободы? Должны
ли мы создать русскую государственность,
образованность и гражданственность, на которыхъ сошлись бы и Верхняя и Нижняя
Россія; или мы не можемъ создать русскаго
земскаго строя и должны идти по торной
дорогѣ Запада и нашъ русскій народъ превратить въ западный пролетаріатъ и западную буржуазно?
Я вѣрю, что Россія должна быть единой

и русской. Я думаю, что то самоуправление,
которымъ обладаютъ теперь мужики, должно
быть распространено и на баръ, и на разночинцевъ. Я думаю, что та личная свобода и
неприкосновенность, которою пользуются теперь привилегированный сословія, должна
быть распространена и на непривилегированиыхъ гражданъ. И я увѣренъ, что, если
сословія русской деревни не будутъ объединены въ одной земской общинной работѣ,
то чиновничій цементъ не спасетъ отъ большихъ потрясеній наше русское государственное зданіе. Ибо русское самодержавіе
есть только завершеніе древне-русскаго общиинаго строя, — только на самоуправляющихся общинахъ, а не на арміи и не на чиновничествѣ оно и можетъ покоиться.
ІІо мѣрѣ моихъ силъ и знаній я попытаюсь, во второй киигѣ этихъ «опытов ь», дать
очеркъ тѣхъ измѣненій въ нашемъ мѣстномъ угіравленіи и самоуправленіи, которыя
помогли бы слить Верхнюю и Нижнюю Россіи въ Россію единую, самодержавную и
земскую.

Оглавленіе
СТРАН.

ІІредисловіе
I Россія и Европа
II О самодержавіи
III О божественности и народности самодержавія
IV О чиновничествѣ и земствѣ
V О деревенскомъ и городскомъ строѣ . . .
VI О деревенскомъ самоугіравленіи
VII Объ истинномъ консерватизмѣ
VIII О русской вѣрѣ
IX О русскомъ классицизмѣ
X Объ обрусѣніи школы
XI О броженіяхъ учащейся молодежи . . . .
XII О недостаткахъ высшаго образованія . .
XIII Объ анархизм!»
XIV О свободѣ
XV О равенствѣ
XVI О братствѣ
XVII О русской словесности
XVIII О русскомъ искусствѣ
XIX Объ антигосударственномъ консерватизм]»
X X О ложной и истинной культурѣ
Послѣсловіе

7
19
31
43
60
73
84
98
110
121
132
145
157
172
185
198
212
226
274
287
301
316