А.С. АГАДЖАНЯНБИРМА:крестьянский мир
и государство
АКАДЕМИЯ НАУК СССР
Ордена Трудового Красного Знамени
Институт востоковеденияА.С. АГАДЖАНЯНБИРМА:крестьянский мир
и государствоМосква„НАУКА4'Главная редакция восточной литературы
1989
ББК 66.3 (5 Би) +60-55
А 23Ответственный редактор
В. Ф. ВАСИЛЬЕВРецензенты
С. А. ПАНАРИН, В. Г. ХОРОСУтверждено к печати
Институтом востоковедения АН СССРБирманская деревня рассматривается в работе комплексно.
Дается историческая ретроспектива, исследуется аграрная полити¬
ка современного режима, освещается реакция крестьянства на эту
политику. Анализируется, сложившаяся в стране устойчивая „го¬
сударственно-частнокрестьянская система", смысл которой — в
жестком коятроле государства над мелкотоварной ориентацией
крестьянского хозяйства.. 0804000000-117
А 013 (02) 89	165'89ISBN 5-02-016493-3 © Главная редакция восточной литературыиздательства „Наука", 1989
ВВЕДЕНИЕЗа последние 100—200 лет восточная деревня существенно измени¬
лась: она утратила замкнутость, инертность, законченность форм. Ее
место в обществе стало иным. Сегодня, в условиях переходности стран
Востока, роль центра прочно захвачена городом, ставшим инициатором
изменений; деревня становится все более глубокой периферией. Однако
с двух точек зрения деревня требует пристального внимания востокове¬
да: именно она связывает современное общество с его историческими
корнями и именно она дает массовый „социальный материал" для со¬
временных общественных процессов.Данная книга посвящена истории бирманской деревни или, точнее,
истории социально-экономических и политико-идеологических процес¬
сов, происходивших в ней в последние столетия вплоть до сего дня.Работа над книгой была закончена за несколько месяцев до того,
как в Бирме разразился политический кризис. События 1988 г. под¬
твердили некоторые выводы работы и поставили новые вопросы, отве¬
тов на которые пока нет. 1988 год стал, таким образом, вехой в новей¬
шей бирманской истории и конечным рубежом нашего исследования.Мы попытались охватить большой период начиная с доколониаль¬
ного. Композиция работы имеет следующую логику: деревня показа¬
на в прошлом и такой, какой она сложилась к началу 60-х годов, к мо¬
менту прихода к власти режима, провозгласившего некапиталистиче¬
ский путь развития; затем исследуются взгляды представителей этого
режима на деревню, их аграрная политика и ее результаты; наконец,
дается анализ „ответа" деревенского населения на эту политику. Не¬
смотря на охват большого исторического периода, в работе несомненен
акцент на современности; во второй и третьей главах масштаб иссле¬
дования становится намного мельче, чем в первой, а само изложение,
вероятно, более противоречиво — современный материал гораздо актив¬
нее сопротивляется законченным схемам. Несколько меняется и на¬
правление анализа, его предмет: деревня до 1962 г. в книге рассматри¬
вается как явление социологическое по преимуществу; после 1962 г.
мы оказываемся в сфере влияния экономики, идеологии и политики.Итак, наш главный интерес — это современная бирманская дерев¬
ня. Важно определить ее социально-экономические характеристики,
социальную структуру и политические настроения; все это мы рассмат¬
риваем через призму аграрных преобразований, проводимых режимом,
провозгласившим некапиталистический путь развития. Эта ориентация,
имеющая в данном конкретном проявлении во многом уникальный
бирманский характер, создала интересную ситуацию в аграрной сфере,
смысл которой мы и пытаемся раскрыть.1-2 1613
Работая над книгой, мы стремились преодолеть два барьера» кото¬
рые, увы, прочно закрепились в современной науке, мешая научному
мышлению работать более продуктивно. Первый барьер — между на¬
стоящим и прошлым; его печальное следствие заключается в весьма
распространенном еще мнении, что вовсе не обязательно знать историю,
чтобы понять современность; эту беспочвенную надежду мы постоян¬
но пытались опровергнуть, везде выискивая „традиционные" корни
современных явлений. Второй барьер — между „классическим" для
нашей науки социально-экономическим подходом, господствующим в
аграрных исследованиях, и другими научными дисциплинами. Дело
в том, что социально-экономический подход, долгое время не подкреп¬
ляемый другими, стал обнаруживать некоторую тяжеловесность и утра¬
тил свежесть; стало ясно, что деревню Востока невозможно понять без
привлечения новых данных, новых взглядов и подходов. В частности,
мы стремились говорить о деревне и об аграрной политике не только
языком объективных показателей — цифр, долевых соотношений,
абстрактных формул, — но и с помощью характеристики идеологиче¬
ского и духовнсуо облика тех людей, которые и составляют, собствен¬
но, конечный интерес всякого гуманитарного исследования. Иными
словами, мы старались уделить больше внимания су бъективной
стороне общественной жизни, приблизиться к крестьянскому созна¬
нию (в том числе в его ответе на реформы последних десятилетий),
найти идеологические и даже мировоззренческие корни взгляда на де¬
ревню ныне правящего в Бирме слоя, основы государственной поли¬
тики; обнаружить помимо процессов перемен некую константу в
крестьянской жизни, в функционировании власти и в отношениях
крестьян и власти между собой.Пытаясь преодолеть оба барьера и желая утвердить в правах ранее
недооцененные стороны деревенской проблематики, мы, возможно,
допускали некоторый перегиб. Но так или иначе наши попытки согла¬
совались с целью предложить • проблемную, а не тематическую органи¬
зацию исследований, включить все, что было важно в целях решения
проблемы, невзирая на дисциплинарные границы.Возможно, это удалось не до конца. Было, во всяком случае, одно
затрудняющее обстоятельство — бедность источников. От одного индо¬
лога автор слышал сетования на то, что не столько недостаток, сколько
избыток информации стал главной проблемой в изучении современной
Индии; исследователю Бирмы такая проблема кажется странной, если не
желанной: Бирма — одна из самых информационно бедных стран мира.
Это объясняется не столько ее слабой изученностью, сколько культурно¬
исторической традицией закрытости бирманского государства, которая
тянется с давних пор и сохраняется по сей день. Скудость источников
заставила нас, переходя от вопроса к вопросу, от периода к периоду,
несколько менять направление поиска и потому порой сбиваться с
проблемной установки на тематическую.В анализе традиционных факторов мы пользовались переведенными
нами с бирманского земельными договорами между жителями деревень4
(они в неопубликованном виде лежат в бирманских библиотеках, два де¬
сятка из них опубликованы нами [11]), изданными в переводе на
английский отчетами традиционных местных чиновников перед царской
властью [28] , полевыми исследованиями и некоторыми другими ис¬
точниками. Главы II и III написаны на основе источников принципиаль¬
но иного рода — официальных документов правящего режима, статис¬
тики и прежде всего прессы, которая, несмотря на ее стопроцентную
лояльность режиму и соответствующую ограниченность, дает незамени¬
мую информацию. Часто мы оперируем также фактами, содержащимися
в научной литературе.Эта литература по Бирме была не только источником фактов, но и
источником идей. Самыми ценными для книги были работы классика
бирманистики англичанина Дж. Фэрниволла [113; 114], советских
исследователей Vi.Г. Козловой [68] , А.Ф. Жабреева [57; 58] , В.Ф. Ва¬
сильева [39—42], американского антрополога М. Нэша [129]. Есть и
другие работы, но значение перечисленных — определяющее; содержащи¬
еся в них выводы представляют собой систему координат, без которой
настоящая работа не состоялась бы.Но был необходим и более широкий теоретический фундамент,
который позволил бы взглянуть на Бирму с высоты востоковедных
обобщений или, наоборот, изнутри одной страны — на всю огромную
перспективу аграрной проблематики развивающихся стран. С этой
целью мы стремились учесть многочисленные исследования — страно¬
ведческие, региональные и теоретические; стремление выйти из перво¬
начальных рамок исследования на более широкое и более абстрактное
научное поле представляется столь необходимым, что в конце работы
предпринята попытка включить наш предмет — бирманскую деревню —
в соответствующий контекст в масштабе всего зарубежного Востока.
Кроме всего прочего, этот выход в сферу общих проблем должен по¬
мочь в выполнении главной задачи работы — выявлении смысла со¬
циальной эволюции бирманской деревни в условиях быстро меняюще¬
гося мира.1-3 1Ы
ГЛАВА IДЕРЕВНЯ В ИСТОРИЧЕСКОЙ РЕТРОСПЕКТИВЕДеревенское общество Бирмы как определенная совокупность об¬
щественных связей и их носителей имеет свою историю. Структура свя¬
зей внутри него претерпевала важные перемены. Главные из них
произошли в последние 100—150 лет и были следствием мощного внеш¬
него воздействия — колониальной экспансии. Период независимости
внес, в свою очередь, новые изменения. В результате с аналитической точ¬
ки зрения современное деревенское общество Бирмы предстает как
продукт взаимодействия структурных элементов по крайней мере трех
типов; условно назовем их традиционным, колониальным и новейшим
(современным).В данной главе внимание будет сосредоточено на двух первых типах.
Они соответствуют двум в корне различным историческим периодам,
сравнение которых может быть сделано при одном существенном допу¬
щении: традиционное деревенское общество будем считать статичной,
застывшей, устойчивой системой, а деревенское общество колониально¬
го периода — системой динамичной, становящейся. При ином масштабе
и иных задачах исторического исследования подобное допущение было
бы не совсем корректным: в течение „традиционного" (доколониаль¬
ного) периода общество менялось, в нем была своя динамика, его раз¬
витие имело свои этапы; с другой стороны, колониальный период обла¬
дал своими устойчивыми характеристиками, его динамичность имела
свои пределы. Однако в данном исследовании такое допущение необхо¬
димо: антитеза „статика-динамика" применительно к двум периодам
играет роль ключевой посылки. Традиционное деревенское общество
можно рассматривать как исходный социальный материал; колониаль¬
ное время — как период трансформации этого материала.В соответствии с отмеченным допущением, влияние двух периодов
на современную деревню по типу своему кажется различным: влияние
традиционной структуры выступало и выступает в виде общественной
инерции, в виде „груза прошлого", пассивного сопротивления;
влияние колониального периода, наоборот, представляется исключи¬
тельно активным, наступательным и победоносным. Однако такой, на
первый взгляд логичный, вывод из нашего допущения является со¬
вершенно ошибочным.Тот факт, что столкновение „нового" и „старого" в истории при¬
водит в конечном счете к поражению последнего, является почти три¬
виальной истиной. Но несомненно также и то, что „старое" сопротив¬
ляется не только пассивно, как нечто остаточное и обреченное, оно не
только пассивный объект воздействия, но и активный субъект сопро¬
тивления. Две исторические силы сталкиваются, борются, взаимодейст¬6
вуют; в результате этого взаимодействия „старое" как некая целост¬
ность оказывается поверженным, но „новое" тоже теряет свою изначаль¬
ную целостность; в конечном счете устанавливается некое совершенно
новое синтезированное целое, сочетающее в себе элементы обеих взаимо¬
действовавших систем.Традиционные элементы общественной структуры бирманской де¬
ревни, на наш взгляд, столь же активно влияли на вводимую в колони¬
альный период новую буржуазную систему отношений, как и эта послед¬
няя воздействовала на традицию. Например, такой существенный, пожа¬
луй, наиболее важный элемент новой системы, как рынок, оказавший
разрушительное, исключительное по силе влияние на традиционную си¬
стему отношений и ценностей, сам, в свою очередь, оказался под влия¬
нием этих последних, значительно изменил свой облик и был интегриро¬
ван в бирманское общество при помощи механизмов, далеких от клас¬
сических, западных.Традиционные структуры не были неким покорным, безжизненным
материалом, безропотно деформирующимся под воздействием внешней
атаки. Иначе было бы трудно объяснить сохранение влияния традицион¬
ных институтов, норм и представлений на послеколониальную деревню,
вплоть до наших дней. Это очевидное обстоятельство делает анализ тради¬
ционной структуры деревенского общества необходимым для нашего ис¬
следования. При этом нас, разумеется, интересует не столько традицион¬
ная деревня сама по себе как историческая реальность прошлого, сколь¬
ко ее черты в современном облике деревни; поэтому мы постараемся
дать характеристику традиционной деревни не в синхронном срезе (на¬
пример, на начало XIX в., в канун английской экспансии), а в историче¬
ской ретроспективе; объектом изучения будет не столько то, что было
в какой-то определенный момент истории, сколько-то, что сохрани¬
лось до последнего времени1.Данная глава включает два этапа исследования: первый посвящен
влиянию традиции, преемственности общественных форм, а второй —
общественной динамике. С одной стороны, преемственность и сохране¬
ние, с другой — изменения, динамика. В совокупности эти два процес¬
са, или два механизма, дают то, что мы называем историей обществен¬
ной системы.§1. ТРАДИЦИОННОЕ ДЕРЕВЕНСКОЕ ОБЩЕСТВО И
МЕХАНИЗМ ПРЕЕМСТВЕННОСТИОсобенностью доколониального бирманского общества была от¬
носительно слабая политическая интеграция даже в периоды энергич¬
ных централизаторских усилий царской власти (например, с 1752 г. до
британской экспансии). Структура государственного аппарата была
рыхлой, со слабо выраженной иерархией, должности архаичны по свое¬1-Ц 1617
му происхождению, а функции должностных лиц мало детализированы.
Поэтому обширность имперских образований не должна вводить в за¬
блуждение : в действительности, фокусом интеграции было местное
общество —территория, находящаяся в юрисдикции наследствен¬
ного провинциального чиновника, обычно называвшегося туджи (мьотуд
жи) (подробнее см. [68; 30]). Местное общество представляло собой
и особый очаг власти, и особое общественное единство, жизнь которого
основывалась на специфически местных обычаях. Опустившись еще на
ступеньку ниже, мы окажемся на уровне отдельной деревни (в тех слу¬
чаях, когда юрисдикция провинциального чиновника включала не не¬
сколько, а одну деревню, понятия „деревенское общество" и „мест¬
ное общество" совпадали). Каждая деревня жила на основе собствен¬
ной системы норм обычного права, которые иногда отличались даже от
норм соседних деревень, входящих в тот же административный район.
Каждая социально-территориальная группа крестьянства отличалась от
другой по многим признакам.Однако при чрезвычайной пестроте местных обычаев существовало
типологическое сходство между отдельными местными группами
крестьянства, микросистемами отдельных деревень. В основе этого
сходства, позволяющего говорить о едином типе деревенского общест¬
ва, лежали общий набор естественных и производственных признаков,
единая культурно-историческая традиция, некоторые общегосударст¬
венные стандарты, выработанные в периоды централизации. Бирманское
крестьянское хозяйство было в большинстве своем рисопроизводящим;
сельскохозяйственная технология была почти одинаковой на всей терри¬
тории собственно Бирмы (исключение составляет лишь особая роль
ирригации в засушливых районах Центральной Бирмы); одинаковые
производственные циклы определялись тропическим муссонным кли¬
матом; побочные производственные занятия были везде примерно оди¬
наковы. Все бирманские крестьяне исповедовали буддизм тхеравады
(южная ветвь буддизма) в сочетании с местными анимистическими ве¬
рованиями и обычаями. Наконец, все крестьяне испытывали на себе
воздействие общегосударственной фискальной системы, мобилизаций
для участия в общественных работах, военных действиях.В целом, любая бирманская деревня как естественно сложившаяся
общность имела ряд типических черт и одну историческую судьбу. Но
акцент, который мы делаем на местной специфике каждого деревен¬
ского или местного общества, не случаен: хотя специфика не приводила
к качественной особенности каждой деревни, группы крестьянства, од¬
нако ее следствием были обособленность и социальная „дискретность",
которые сами по себе составляли чрезвычайно важную типическую черту
традиционного крестьянского социума.В качестве последнего замечания, предваряющего анализ истории де¬
ревенского общества, необходимо остановиться на различиях между
двумя историческими областями — Верхней Бирмой и Нижней Бирмой.
Эти различия не влияют на вывод о типологическом единстве, но тем не
менее они весьма важны для нашего исследования. Речь идет о двух аг*8
рарно-социальных подтипах. Их складывание заманчиво отнести к ко¬
лониальному периоду и объяснить деятельностью англичан: Нижняя Бир¬
ма (южные районы страны — дельта Иравади и область Хантавади) была
колонизована на тридцать лет раньше, чем районы Центральной (по
английской колониальной терминологии — Верхней) Бирмы; это обсто¬
ятельство, в сочетании с наличием прямого выхода к морским торго¬
вым путям, влажным муссонным климатом, исключительным плодоро¬
дием почвы и обилием свободных земель, способствовало стремительно¬
му развитию товарно-денежных отношений, сравнительно быстрому скла¬
дыванию поощряемых колониальными властями буржуазных элементов.
В результате Нижняя Бирма скоро превратилась в экономически передо¬
вой регион страны, куда переместился и политический центр и — вообще—	структурное ядро бирманского общества. Старое, доколониальное яд¬
ро бирманской империи — Верхняя Бирма в новых условиях стало об¬
щественной периферией, регионом более отсталым и традиционным. Это
структурно-функциональное различие сохранилось и по сей день.Зная особенности доколониальной бирманской истории, можно
утверждать, что предпосылки этого структурного перемещения сложи¬
лись гораздо раньше, чем началась трансформирующая деятельность ко¬
лонизаторов. Различия между двумя регионами заключались в том, что
Верхняя Бирма была областью с гораздо большей традиционной упоря¬
доченностью аграрных отношений, законченностью раздела земель, с бо¬
лее подробной оформленностью традиционных норм и институтов; Ниж¬
няя Бирма, напротив, представляла собой в значительной степени tabula
rasa в социальном смысле, а значит, была более гибким и поддающимся
трансформации социальным материалом, что, в сочетании с отмеченны¬
ми географическими и экологическими особенностями, определило
приоритетное внимание англичан к этому региону. Сильное консерватив¬
ное воздействие традиционной структуры в Верхней Бирме и его отно¬
сительная слабость в Нижней Бирме — таково решающее различие этих
регионов, определившее их будущее, когда они были поставлены в усло¬
вия ранее им незнакомой общественной динамики. Это различие возник¬
ло до британского завоевания, и, хотя мы будем говорить о традицион¬
ной бирманской деревне как о едином цельном типе, это различие не¬
обходимо постоянно иметь в виду2.1.	Крестьянское общество per seа)	крестьянское хозяйство и общинаИсточники, содержащие информацию о структуре деревенского зем¬
левладения, не оставляют сомнений в том, что бирманская деревня уже
к концу XVIII в. представляла собой, пользуясь выражением А.И. Неусы-
хина, ,,деревню, населенную соседями" [78, с. 189] , или, иначе гово¬
ря, совокупность формально свободных землевладельцев. Пахотная зем¬
ля была полностью поделена там, где начинал ощущаться земельный дс9
фицит: об этом свидетельствуют четкие описания границ участков в зе¬
мельных договорах [9; 11]. Субъектом владельческих прав на этих
участках была, как правило, малая семья. Эти владельческие права были
наследственными: крестьянское владение называлось бобабайн -
„владение предков"; в бирманском обычном праве существовали до¬
вольно четкие нормы наследования имущества [111, с. 120—125; 74,
с. 37—41], по всей видимости, распространявшиеся и на землю.Итак, перед нами — наследуемое хозяйство малой крестьянской
семьи, которое, как правило, составляло для крестьянина единственный
источник дохода. Такое самообеспечивающеесп, натуральное по преиму¬
ществу хозяйство до сих пор весьма характерно для Верхней Бирмы (и
в меньшей степени для юга). Земельный участок был и остался основой
жизни семьи, ее главным достоянием.В какой степени безусловным было крестьянское владение? Огра¬
ниченность владельческих прав заключалась, во-первых, в особых преро¬
гативах царской власти, выражающихся в праве на долю продукции
(обычно —1/10) с наследственных крестьянских земель (в действитель¬
ности облагалась не земля, а хозяйство и его глава — „крестьянская
душа"), а также в существовании категории „государственной зем¬
ли"; любая земля, попадая в эту категорию, оказывалась в полном
распоряжении государства. Угроза произвольного отчуждения земли
возникала, впрочем, лишь при наличии другого условия, которое за¬
ключалось в следующем: крестьянин не мог оставлять землю необра¬
ботанной в течение долгого времени, не подвергаясь риску утерять все
свои права на нее. Земля должна обрабатываться — такова цель аграрно¬
го права, таково условие владения. Наконец, право владения крестьян¬
ским участком ограничивалось властью местного чиновника над лич¬
ностью крестьянина и его притязаниями на продукты крестьянского
труда; в этом случае чиновник действовал также от имени царской
власти, но ради своей выгоды.Уже этого перечисления достаточно, чтобы заключить, что владель¬
ческие права малой крестьянской семьи на земельный участок не были
безусловными. Тем не менее четкость и прочность обычно-правовой
нормы крестьянского владения несомненны. Это важно отметить, так
как для осмысления последующих событий необходимо оценить сте¬
пень оформленности крестьянской парцеллы — основы индивидуаль¬
ной (фактически — семейной) крестьянской хозяйственной деятель¬
ности и степень развития навыков индивидуальной деятельности малой
семьи в рамках традиционного общества. Мы видим, что эта степень
весьма велика.Но было бы ошибкой отождествлять эту правовую норму с част¬
ной собственностью римского типа в ее буржуазном варианте, ввести
которую позже попытались англичане (они-то как раз эту ошибку
совершили!). Наиболее ясным критерием здесь может служить отчуждз-
емость земли. В традиционном бирманском обществе не существова¬
ло ни завещания, ни купли-продажи земли. Право наследования имел
широкий круг родственников, а отчуждение земли за деньги, по сути,10
напоминало заклад, причем возможность восстановления владельче¬
ских прав на „заложенную" землю подразумевалась сама собой3. Если
частная собственность римского типа имеет в качестве своего субъек¬
та индивида, то земельная собственность традиционного бирманского
крестьянства есть родовая собственность в том смысле, что она не мо¬
жет подвергнуться отчуждению по воле одного из членов рода. Это об¬
стоятельство важно помнить, когда речь идет об индивидуальном
крестьянском хозяйстве.Как соотносилось наличие общины с индивидуальным владением и
хозяйством? На наш взгляд, говоря об общине развитого аграрного об¬
щества, именно об общине соседского типа, можно сказать, что она
вполне оформилась только тогда, когда вполне оформились индиви¬
дуальные крестьянские хозяйства, и что развитие того и другого шло
параллельно (а не в обратной зависимости). Необходимость в сосед¬
ской общине возникает тогда, когда появляются частные хозяйствен¬
ные интересы, осознается разница общего и частного, ощущается не¬
обходимость „контроля всего общинного коллектива как совокуп¬
ности соседей, над общинниками-аллодистами как членами этой со¬
вокупности" [77, с. 90; 59, с. 30] 4. Это подтверждается многими при¬
мерами. Следовательно, было бы неверно говорить о слабости общины в
Бирме только потому, что там было сильно частнохозяйственное начало.
Правильно трактовать ситуацию в духе Марксова понятия д у а л и з-
м а крестьянского общества [3, с. 418].В традиционной бирманской деревне имелись несомненные признаки
общины как хозяйственно-регулятивного института. Индивидуальные хо¬
зяйства не могли существовать друг без друга, и их нормальное сущест¬
вование было возможно только через общинное их регулирование. Как
же действовал этот дуализм общинного и частного?Если мы возьмем, например, распространенную практику совладе¬
ния пахотными полями [114, с. 36], то это явление можно интерпрети¬
ровать как договорное совместное землепользование, регулируемое
множеством нефиксированных обычаев, но вовсе не как общинное вла¬
дение в полном юридическом смысле слова. Такое совладение практи¬
ковалось только на уровне большой семьи (или маленькой эндогамной
деревни) и рассматривалось как средство против дробления земли
[136, с. 532] . Далее, имеющаяся в каждой деревне общедеревенская зем¬
ля юа-упаза, на которой производился обмолот риса, и некоторые другие
земли общего пользования были поделены (по крайней мере существова¬
ла такая тенденция) на участки; постепенно за отдельными семьями за¬
креплялись владельческие права на эти участки [114, с. 35; 28, с. 437] .
Существовала и система открытых полей после сбора урожая [121,
с. 267], что, конечно, не исключает индивидуального владения этими
полями. Привязанность крестьян к земле и ограничения, накладываемые
на пользование деревенской землей чужаками, содержат в себе элемент
деревенской солидарности, но эта солидарность может быть объяснена,
скорее, духовными факторами; непризнание владельческих прав чужака,
как замечает Дж. Фэрниволл, лишь создает видимость коллективного от-11
ношения к земле' [114, с. 36]; как правило, это факт коллективного от¬
ношения к незнакомцу.Наконец, рассмотрим хозяйственное сотрудничество, или коопера¬
цию крестьян, не только в качестве одного из элементов общинности,
но и, в более узком смысле, как поведенческий стереотип, как тради¬
ционную форму хозяйствования, дошедшую до нашего времени. Коопе¬
рация (или взаимопомощь) была и остается основой всей деревенской
жизни. Ее простейшая форма — кооперация внутри большой семьи. Она
переходит в более сложную соседскую кооперацию, тем более что тен¬
денция к эндогамии и замкнутость социума часто делали условной грань
между родством и соседством. Иногда даже в большой деревне коопе¬
рация вырастает до общедеревенского уровня. Таковы три ступени
(формы) кооперации. Если первая из них очень архаична, а третья при¬
меняется лишь на единичных общедеревенских работах, от случая к слу¬
чаю (ремонт ирригационной системы, дорог, пагоды), то вторая сту¬
пень — соседская кооперация — наиболее существенна: она заключает
в себе отношения независимых хозяйств и, кроме того, связана с сезон¬
ным трудом, т. е. с основными видами сельского производства. Выращи¬
вание риса с помощью традиционной технологии требует — независимо
от того, в какой мере поделены пахотные поля и насколько выделилось
отдельное хозяйство, — объединения усилий группы соседей два раза в
году: во время высадки рассады и во время сбора урожая. Сегодня ве¬
дутся коллективные работы на одном участке, завтра его владелец
вместе с остальными членами группы трудится на следующем и т. д. Та¬
кая кооперация основана на простом обмене рабочими днями [130, с. 53].
Распространенная в землевладении чересполосица усиливает ее необхо¬
димость.В этой форме взаимопомощи с наибольшей отчетливостью проступа¬
ет тот дуализм общинного и частного, который, по выражению К. Маркса,
„может служить. . . источником большой жизненной силы" [3, с. 418].
Индивидуализация владельческих прав на средства производства сочета¬
ется с экономической взаимозависимостью владельцев. В современной
деревне этот классический дуализм сохранился.Суммируя признаки общности, можно сказать, что каждая бирман¬
ская деревня - традиционно — есть община. Это — соседская об¬
щина. В сфере производства идея соседства превалирует над идеей род¬
ства (несмотря на большое значение этого последнего [130, с. 53] ) и со¬
четается с представлениями об общности интересов соседей.В какой мере эта традиционная община являлась законченным обра¬
зованием, насколько правомерно называть ее общиной в полном смысле
слова (т. е. в соотнесении ее с классическим типом соседской общины) ?
Земли общего пользования, система открытых полей, кооперация и
т. п. — все это признаки общины. Но в бирманской деревне не было од¬
ного важнейшего признака: община не представляла собой законченного
политического института, как русский „мир", германская „мар¬
ка" или вьетнамская „са". Деревня не имела формального самоуправ¬
ления; с другой стороны, она не имела и назначенного сверху старосты12
[114, с. 30], она не была административной единицей, не представляла
собой политически оформленного единства (совет старейшин был нефор¬
мальным образованием, не включенным в систему администрации).
Центром такой интеграции, как мы говорили выше, было местное обще¬
ство, входящее в юрисдикцию провинциального чиновника — туджи, кото¬
рая охватывала в большинстве случаев несколько деревень. В этом одна
из причин отсутствия общинных учреждений. Другая причина — отсутст¬
вие в целом нехватки земель, а значит, и необходимости в институциона¬
лизации регулятивных норм и, как следствие, нежесткость этих норм.Но если верен постулат о параллельности и взаимообусловленности
развития частного и общинного применительно к классической сосед¬
ской общине, то сравнительная слабость общины, ее невключенность в
госаппарат в качестве его низшей ячейки, слабая формализация ее нор¬
мативной структуры и т. д. — все это позволяет считать и индивидуаль¬
ное землевладение и хозяйствование не таким оформленным, как, ска¬
жем, в феодальной России или позднесредневековом Вьетнаме.Таким образом, деревенское крестьянское общество представляло
собой соседскую общину, в которой сочетались индивидуальные семей¬
ные хозяйственные интересы с их общедеревенским регулированием.
Особенностью этой общины была относительно слабая формализация
обычно-правовых отношений, их архаичность и нечеткость, наконец, от¬
сутствие жесткой деревенской централизации.б)	многообразие и единствоИтак, традиционный крестьянский социум был совокупностью со¬
седей, каждый из которых являлся, как правило, индивидуальным зем¬
левладельцем и хозяином5. Естественное следствие — возникновение
и развитие имущественного неравенства. Уже земельные договоры сви¬
детельствуют, что жители традиционной деревни не представляли собой
однородной массы. По этим документам мы можем указать на одну
и, пожалуй, важнейшую форму процесса расслоения — выделение вер¬
хушки и постепенное накопление ею владельческих прав своих более
бедных соседей; представители этой верхушки именуются в догово¬
рах благодетелями — тага (букв, дарителями), т. е. людьми, которые
жертвуют крупные средства на религиозные цели, что было доступно
лишь богатым крестьянам; в подавляющем большинстве случаев они
являются заимодавцами, ссужающими деньги под залог земли. О нали¬
чии такой имущественной верхушки свидетельствуют и английские
газеттиры [27, с. 350—351]. Далее, при заключении договоров при¬
сутствовало то или иное количество посторонних свидетелей, и^ инте¬
ресно, что всегда в этом качестве выступал хотя бы один „благодетель".
Если учесть, что верхушка представляла собой своего рода совет ста¬
рейшин, деревенских патриархов, то можно предположить, что процесс
накопления владельческих прав на чужие земли этой группой происхо¬
дил под ее же контролем, мог направляться ею.13
Логично предположить, что существовал в деревне и слой крестьян,
выделяющийся своей относительной бедностью, хотя, вероятно, он был
невелик по численности. Разделение традиционного деревенского об¬
щества на три имущественные группы (богатые, средние, бедные) при
всей его условности и схематичности, в общем, допустимо. Подчеркнем,
что имущественное неравенство описанного типа традиционно по своему
происхождению. Современные полевые исследования и статистические
данные о неравенстве, прежде всего в верхнебирманских деревнях, сви¬
детельствуют, по крайней мере отчасти, о неравенстве традиционного ти¬
па [129, с. 28—29; 121, с. 265]. Во всяком случае, можно заключить, что
имущественное неравенство было присуще традиционному крестьянско¬
му обществу.Приводило ли, однако, имущественное расслоение к социальной диф¬
ференциации на его основе? Такое следствие не кажется самой собой
разумеющимся. Напротив, вся социальная структура и культурная атмос¬
фера крестьянского социума была направлена на то, чтобы воспрепят¬
ствовать статусному закреплению имущественного неравенства, его со¬
циальному оформлению.Из трех категорий сельского кзселения, выделенных по имуществен¬
ному признаку, средний крестьянин, обладающий достаточными для
самообеспечения участком, скотом, орудиями и ведущий хозяйство неза¬
висимо (взаимопомощь в данном случае не в счет), являлся идеалом
крестьянского общества [129, с. 31]. Именно такой крестьянин был
социально-экономической опорой не только деревенского, но и всего тра¬
диционного общественного уклада — в силу своего количественного
преобладания и хозяйственной значимости. Стабильное существование
этого слоя гарантировало не только нормальное течение внутридеревен-
ской жизни, но и нормальное функционирование всего общества. „Сре-
динность" была нормой, и всякое отклонение от этой нормы заключало
угрозу и деревне и обществу в целом. Именно поэтому крестьянский
социум — стихийно или сознательно — отрицал неравенство, т. е. выде¬
ляющиеся богатство и бедность, и стремился к „золотой середине''.Если говорить о сущности богатства в традиционной бирманской де¬
ревне, то надо иметь в виду, что по тем же земельным договорам про¬
цесс обогащения заключался, в силу специфики традиционного понятия
собственности, лишь в частичном увеличении объема владельческих прав,
почти никогда не переходящим в полное отчуждение этой земли. Объем
этих прав был текуч и подвижен, он мог колебаться, но возможность вы¬
купа земли, восстановления статус-кво не подвергалась сомнению. Час¬
то практиковалось совладение закладываемой земли. Все это не уничто¬
жало неравенства, но ослабляло его последствия или по крайней мере
отдаляло их на неопределенное время.Богатство в традиционной деревне „облагалось" социальными и
моральными обязательствами, и ни один богатый крестьянин не ставил
под сомнение их силу. Этот стереотип сохранился до последнего време¬
ни. Г. Лубежт пишет, что в случае стихийных бедствий более состоятель¬
ные крестьяне обязаны помогать пострадавшим [121, с. 262]. Богатые14
крестьяне брали и берут на себя основные расходы на религиозные це¬
ли (постройку и ремонт пагод и монастыря, организацию пагодных фес¬
тивалей, церемоний буддийской инициации — пострижения мальчиков в
послушники и т. д.). Интересна в этом контексте и традиционная прак¬
тика трапез в богатых домах, на которых присутствуют более бедные
соседи [129, с. 39]. Большая патриархальная семья, большая семья
свойственников и прочие формы большесемейных объединений склады¬
вались вокруг богатства, которое таким образом „растворялось" гре-
ди родственников. Богатство семьи и ее величина вообще находятся в
прямой зависимости [121, с. 266; 129, с. 49], и в этом тоже в какой-то
мере проявляются социальные и моральные обязательства богатых (тем
более что они подкреплены экономической целесообразностью).Рассмотрим теперь под тем же углом зрения противоположное яв¬
ление — бедность. Мы допустили выше наличие в традиционной дерев¬
не группы бедняков. Но вряд ли можно полагать, что это — совершенно
безземельные крестьяне, вынужденные батрачить или арендовать зем¬
лю. Шел процесс утери владельческих прав отдельными крестьянами, но
этому процессу были поставлены пределы, о которых мы уже говори¬
ли. Крестьянин не мог потерять землю навеки и полностью. Даже если
он фактически становился держателем чужих земель (по критерию рас¬
пределения продукта), традиционные нормы обычного права гарантиро¬
вали его от безземелья. Элементы подобной социальной гарантии сохра¬
нились и до самого последнего времени.Явления, внешне напоминающие аренду или батрачество, были широ¬
ко распространены в традиционной деревне. Но, по существу, они заклю¬
чали в себе отношения особого типа. Традиционная аренда была „веч¬
ной": „Арендатор трудился на земле владельца долгие годы, быть мо¬
жет, даже дольше, чем семья владельца имеет свои владельческие пра¬
ва" [114, с. 90]. Условия такой аренды, определяемые обычаем, были
довольно мягкими и исключали возможность резкого противостояния
обеих сторон [114, с. 95; 27, с. 352]. Батрачество либо представляло
собой обмен трудом в рамках соседской кооперации, так что „каждый
был батраком у своего соседа" [114, с. 57], либо выступало в форме
родственных отношений между „младшим" и „старшим" или клиентом
и патроном.Отношение крестьянского социума и к богатству и бедности имеет,
по существу, один и тот же источник: стремление к идеалу середины,
глубокая приверженность идее равенства, социально-экономического
равновесия. Р. Редфилд пишет, что богатство в крестьянских общест¬
вах рассматривается как благо, но не потому, что оно дает возмож¬
ность ущемить соседа, возвыситься над ним, а потому, что оно гаранти¬
рует спокойное существование на „нормальном" среднем уровне
[133, с. 315]. Иными словами, богатство есть благо лишь потому, что
оно гарантирует от бедности. Прав, видимо, М. Нэш, когда он пишет,
что для бирманского крестьянина богатство — далеко не наибольшее
благо, а бедность — лишь наименьшее из несчастий [129, с. 43]. Выдви¬
нутая Дж. Фостером теория „ограниченных благ" объясняет привер-15
женность крестьян „середине" и боязнь их выделиться в ту или дру¬
гую сторону тем, что в крестьянском социуме господствует представ¬
ление об ограниченности материальных благ в мире [112]; эта идея
интересна хотя бы потому, что представление об „ограниченности благ"
не есть миф крестьянского сознания, оно отражает реальную
ограниченность благ в пределах сильно изолированного крестьянского
социума. Чье-либо возвышение есть возвышение за счет другого; эту
истину Дж. Фостер считает чертой крестьянского сознания, что вполне
оправданно: в условиях первичной группы, какой является и крестьян¬
ский социум, ограниченность благ является вполне осязаемой, нагляд¬
ной и находит выражение в определенном мировоззренческом и по¬
веденческом стереотипе.В результате действия всех этих факторов богатство и бедность,
возникнув в традиционном крестьянском обществе, остаются ма¬
лозаметными, слабо закрепленными. Ни внешних атрибутов, ни осо¬
бых социальных статусов, фиксирующих неравенство, в деревне почти
не существовало [129, с. 29—30; 42—43] . Такое положение сохрани¬
лось вплоть до середины XX в. Царящий „дух равенства" отчасти
маскирует дифференциацию [189, с. 244]. Религиозные фестивали и
праздники, особенно церемония шинпхью (инициация), суть проявле¬
ния этого духа^. Наконец, как заметил еще Дж. Фэрниволл, в деревне
один монастырь на всех — богатых и бедных [114, с. 35] .И все-таки неравенство существовало. Как бы оно ни терялось в
густой сети эгалитаристских норм и идеалов, оно являло себя и в более
скрытом приглушенном виде — в различной экономической стабильно¬
сти хозяйств, и вполне реально, отчетливо — в распределении благ
„духовных": ведь накопленное богатство растворялось лишь внешне, в
сущности, оно обменивалось на „благодарность", т. е. на ответные
моральные обязательства, благоговение, уважение и пр. — на элементы
престижа, который в традиционном обществе был ценностью сам по себе
и являлся источником влияния и власти. Если также учесть буддийское
представление о богатстве как о воздаянии за религиозную благость, то
окажется, что богатые окружены мощным ореолом духовной силы, ко¬
торый, быть может, компенсирует слабость статусной закрепленности
богатства.Вообще, применительно к традиционному обществу следует гово¬
рить, по-видимому, об особых представлениях о богатстве и бедности,
особых субъективных значениях, вкладываемых в эти понятия. Вместо
материальных, вещных значений эти понятия в обществе, где
„социальные связи являются как бы продолжением индивида" [48,
с. 32], содержат в себе социальные значения: речь идет о со¬
циальном (и моральном) богатстве и социальной (и моральной) б ед-
ности, которые определяются прежде всего обилием или недостатком
социальных связей. Поэтому утеря гарантирующих статус связей гораздо
страшнее материального разорения. Поэтому же богатство не является
мотивом деятельности и, с другой стороны, вкладывается оно не в
хозяйство, а в благие дела (религиозные пожертвования) и приобретение16
связей. Неравенство существует, но богатый богаче не столько деньгами
и землями (хотя экономический достаток гарантирует все остальное),
сколько связями и „духовными накоплениями". Таково неравенство
традиционного типа.в)	индивид и общностьВыше было показано, что в традиционной бирманской деревне имеет
место экономически и социально обоснованная дифференциация. Одна¬
ко мы отметили сильные ее ограничения, которые сохраняли сообщество
как целое. Деревня всегда оставалась общностью. Каково же место в ней
индивида? Каково соотношение индивидуального и коллективного в жиз¬
ни деревни?Исследователи отмечают автономность и независимость бирманского
крестьянина, отсутствие четких норм межличностного общения, даже
„экзистенциальность" его восприятия и поведения (т.е., в данном контек¬
сте, непредсказуемость, иррациональность [128, с. 42; 129, с. 70].) Здесь
фигурирует примерно тот же набор характеристик, что и в отношении
личности тайского крестьянина в ряде западных исследований, которые
приходят к выводу об „отсутствии жестко институированного конфор¬
мизма" в крестьянском обществе в Таиланде [47, с. 23].Все это суть признаки стихийного индивидуализма личности, понять
который помогает выдвинутая на тайском материале концепция „рых¬
лой структуры” (традиционная бирманская общественная структура по¬
хожа на тайскую). Суть этой концепции такова: азиатские общества ти¬
па тайского традиционно отличались рыхлостью социальных отношений,
т. е. слабой их формализацией, отсутствием жестко детерминирующей
поведение нормативной системы (подробно см. [47]). Для объяснения
этого феномена, как правило, приводятся аргументы, относящиеся к
трем сферам — экономической, социальной, духовной. В первом случае
имеется в виду прежде всего такая принципиальная черта аграрного об¬
щества, как отсутствие в целом земельного дефицита, а также хозяйст¬
венный индивидуализм; во втором — особенности семейно-родственных
отношений; в третьем — то, что можно назвать нормативной мягкостью
буддизма. Рассмотрим эти аргументы применительно к Бирме.Действительно, обилие незанятых земель, невысокая степень аграр¬
ного перенаселения — чрезвычайно важный фактор, имеющий силу и се¬
годня. Благодаря ему Бирме всегда удавалось избегать продовольствен¬
ных кризисов и массовой деревенской пауперизации; миграция в горо¬
да и урбанизация, столь характерные для Востока в XX в., не приобрета¬
ли в Бирме масштабов, способных создать драматическую социальную
ситуацию, как это было во многих других странах. Наконец, наличие
земельных ресурсов делало излишней детальную и жесткую регламента¬
цию землепользования, строгую упорядоченность системы владельче¬
ских прав на землю. Весь комплекс аграрных отношений был нормиро¬
ван сравнительно нестрого, нежестко, был текуч и подвижен, во мно¬
гом именно потому, что идеальная „цена" земли была невысока.17
Крестьянин, поднявший новую землю (как правило, в составе группы),
мог основать свое хозяйство, через 3—4 поколения становившееся родо¬
вым крестьянским имением.Что касается семейно-родственных связей, то, по-видимому, верна
мысль Р. Редфилда о том, что отношения родства в крестьянском об*
ществе являются образцом для осмысления и описания всех отноше¬
ний [133, с. 242]. Несомненно, структура семьи и рода — важнейший
фактор структурирования всей системы социальных отношений тради¬
ционного типа. Если исходить из этого положения, то имеющиеся указа¬
ния на традиционно слабую структурированность бирманской крестьян¬
ской семьи (и рода) должны были повлиять на характеристику всего
крестьянского социума. М. Нэш указывает на сравнительную слабость
руководства старших в бирманской семье [129, с. 56]. Другим призна¬
ком рыхлости семьи является билатеральность родства и сочетание не¬
сомненно более высокого экономического и религиозного положения
мужчины с важной, скрепляющей ролью в семье женщины и отношений
между женщинами — прежде всего матерью и дочерью [129, с. 45, 51—
53]. Билатеральный принцип в отсчете родства и, как правило, матрило-
кальная основа брака — такое сочетание, дополненное правовым равен¬
ством полов [74, с. 3—9], вело к нечеткости, амбивалентности всей
системы отношений родства. В бирманском обществе сравнительно сла¬
бо развит культ предков; в нем никогда не существовало (и не сущест¬
вует сейчас) родовых имен — каждое имя индивидуальна7. Суммируя
сказанное, выделим как наиболее принципиальный момент отсутствие
однолинейной патриархальной генеалогической группы, типичной для
стран китайской культурной традиции и традиционных переднеазиатских
обществ.Рыхлость семейно-родственных отношений должна была повлиять
на все крестьянское общество, обусловить слабую структурированность
его социальной организации, и это предположение подтверждается не¬
большой статусной закрепленностью неравенства (о чем мы уже гово¬
рили) , малым количеством формальных групп и т. д. Если учесть, что
структура личности индивида есть отражение всей совокупности его об¬
щественных связей, то и сама эта личность действительно, окажется сла¬
бо включенной в структуру, в значительной степени автономной, „инди¬
видуалистичной". В современном бирманце можно увидеть следы этого
старого „индивидуализма".Рассмотрим наконец буддийские установки о соотношении личнос¬
ти и группы. Буддизм учит: „Будьте островами в самих себе, будьте убе¬
жищем сами для себя, не ищите убежища в других" [128, с. 3]. Воздая¬
ние в будущем существовании после перерождения (концепция каммы)
и спасение от цепи перерождений (концепция ниббаны) зависят исклю¬
чительно от воли, сознания и поведения индивида. Доктринальная буд¬
дийская мораль „скорее индивидуальна, чем социальна" [83, т. 1,
с. 364]. Эти положения буддизма, несомненно, влияют на личность
крестьянина. М. Нэш пишет о широкой вариативности его поведения
именно в соответствии с этой идеей [129, с. 294—296]. Доктрина буддиз¬18
ма относительно слабо детерминирует поведение, не налагает на него
строгие рамки социального контроля, т. е. слабо соотносит индивидуаль¬
ное благо с групповым. М. Мид даже пишет, что такое социальное дейст¬
вие, как „доброе деяние", совершается буддистом не для других, а для
себя, что для буддиста характерно „отсутствие фактического интереса
к другим", что он не может прийти на помощь другому, так как предло¬
жить помощь (без просьбы о ней) значит нанести оскорбление индиви¬
дуальной свободе ближнего [123, с. 40—42]\®.Мы рассмотрели три группы доводов в пользу рыхлой социальной
структуры и традиционного индивидуализма бирманского крестьянина.
Все они, безусловно, должны быть учтены. Но их абсолютизация ошибоч¬
на. Теперь мы покажем, что „рыхлость" весьма относительна, а индиви¬
дуализм чрезвычайно своеобразен.Социально-экономический аспект (соотношение крестьянского хо¬
зяйства и общины) уже был проанализирован нами в духе дуализма от¬
дельного и общего. Что касается отсутствия земельного дефицита, то
действие этого фактора было серьезно ограничено — и трудностью освое¬
ния целины силами семьи, и необходимостью поддержания в порядке
ирригационной системы там, где она существовала, и государственной
установкой на ограничение мобильности (невыгодной с точки зрения эф¬
фективности государственного контроля), и многими другими консер¬
вирующими факторами. Поэтому и регламентация поземельных отноше¬
ний, при всей ее нежесткости, была необходима.Родственные отношения, какими бы рыхлыми они ни казались, игра¬
ли важную интегративную роль. Быть может, впечатление о слабости род¬
ства создается потому, что в условиях деревенской эндогамии, охватив¬
шей до 93 % жителей деревни [129, с. 70; 123, с. 30], все отношения
являются, в сущности, родственными: разница соседства и родства не
столь существенна. Во всяком случае, категории родства используются
в бирманском языке в качестве обращений и встроены в систему имен;
возрастная титулатура (Маун — Ко — У: „младший брат" — „старший
брат" — „дядя") обязательна для любого мужского имени и ставится
перед ним. Возрастная семейная иерархия является в Бирме моделью
любой социальной иерархии, в том числе внутри деревни [129, с. 65]. От¬
ношения патрона и клиента, землевладельца и арендаторш возникали,
как правило, на основе отношений старшего и младшего родственников.
Вообще, любое горизонтальное и вертикальное отношение несло на себе
печать родственных связей, тем более что это, как правило, имело реаль¬
ную основу. Родство в бирманской деревне представляется слабым лишь
потому, что оно трактуется самими бирманцами расширенно и действи¬
тельно охватывает весь объем межличностных отношений, не ограничи¬
ваясь такими привычными ступенями родства, как нуклеарная семья,
расширенная семья, киндред. Все сказанное „реабилитирует" роль се¬
мейно-родственных отношений. Неопровержимым остается только од¬
но: отсутствие жесткого патриархального рода. И тем не менее ясно, что
рыхлость родства не позволяет считать жизнь бирманской деревни анар¬
хией, царством индивидуализма.2-2 16119
Может быть, для обоснования индивидуализма бирманского крестья¬
нина достаточно буддийских заповедей? Оказывается, и эти аргументы
не вполне убедительны. Во-первых, следует различать раннюю эзотериче¬
скую доктрину буддизма и систему бирманских деревенских верований,
которые не совпадают. Акцент на индивидуальное спасение в буддизме,
пройдя через период общественной адаптации, был ослаблен; буддизм,
став частью общественной системы, утратил доктринальную чистоту
и приобрел отчетливую социально-регулятивную функцию. Центр тя¬
жести в буддийском учении был перенесен на его этическую и куль¬
товую стороны в ущерб метафизической. В таком трансформированном
виде буддизм стал выполнять функцию скорее общественной интегра¬
ции и соответственно социализации личности, нежели индивидуального
спасения. Этические нормы стали ядром всего учения. Монастырь являет¬
ся центром деревенской духовной жизни. „Бирманец больше привязан
к монастырю, чем к родному дому", — пишет Г. Любежт [121, с. 264].
Религиозные праздники и церемонии, составляя содержание годового
ритуального цикла, постоянно поддерживают внутридеревенскую со¬
лидарность; монах — это учитель, формулирующий нормы, которые
принимаются в качестве руководства к поведению. Такой буддизм
является именно социализирующим началом. Эта его роль, безусловно,
сохранилась до сих пор.Во-вторых, следует различать две основные концепции буддийского
учения — кзммы и ниббаны, из которых первой в крестьянской среде
оказывается явное предпочтение [129, с. 311]. Но именно идея перерож¬
дения несет гораздо большую социальную нагрузку, ибо она в отличие от
второй предписывает человеку деяния, каждое из которых, даже
если оно выражется в религиозных пожертвованиях, есть так или иначе
социальное действие. Идея же „спасения от цепи перерожде¬
ний в блаженстве вечного небытия", т. е., по существу, проповедь
социального бездействия, ухода от мира, бирманскому
крестьянину непонятна и чужда9.Доводы в пользу „социальности" буддизма можно продолжить.
Но сказанного достаточно, чтобы понять, что применительно к деревен¬
ской религии доктринальный „индивидуализм" — бессмыслица. Де¬
ревенский буддизм тхеравада выполняет интегративную роль, хотя,
несомненно, в менее жесткой, менее принудительной форме, чем дру¬
гие крупные религиозные учения.Согласно теории рыхлой структуры бирманская деревня предстает
общностью со слабо формализованными социальными связями, слабо
интегрированной, и на этом основании крестьянин оказывается „авто¬
номным". Это вряд ли верно. Соотношение индивида и общности не вы¬
ходит за рамки фундаментального дуализма крестьянской жизни. За¬
падные исследователи a priori ожидали увидеть в тайском и бирман¬
ском обществах приписываемый Востоку традиционный конформизм,
упорядоченность, жесткость, но ничего этого не нашли; на таком осно¬
ваний они выдвинули идею индивидуализма крестьянина. Их ошибка
состояла в том, что „индивидуализм" они, быть может помимо своей20
воли, понимали в буржуазном смысле [48, с. 31] 10. Допустим, что
рыхлость социальной структуры предполагает индивидуализм; из этого
следует, что в крестьянском обществе царит дух соперничества и меж¬
личностных конфликтов. Ничего подобного не было в традиционной
бирманской деревне: есть много свидетельств в пользу весьма малого
числа подобных конфликтов — будь то тяжбы или уголовные дела
[123, с. 45] . Характерно, что основной идеей бирманского обычного
права было не определение истины, как в европейском праве, и не воз¬
даяние за поступок наказанием или наградой, как в Китае, а примирение
и согласие сторон [129, с. 80] . Г. Любежт приводит яркий пример аграр¬
ного конфликта и его разрешения, который доказывает, что эта право¬
вая идея распространена и в современной деревне: спорный участок
земли ради примирения тяжущихся сторон был просто передан в распо¬
ряжение государственного органа [120, с. 57—60]. Даже в Уставе
крестьянских организаций 70-х годов XX в. содержится параграф, соглас¬
но которому на собраниях членов организаций надо прежде всего стре¬
миться к достижению согласия конфликтующих сторон, и только в слу¬
чае отсутствия такового приступить к голосованию [13, с. 27]. Смягче¬
нию межличностных отношений способствовал и буддизм. Дух общнос¬
ти, деревенский солидаризм, несомненно, не допускали чрезмерной ав¬
тономности индивида.Индивидуализм западного типа, который исследователи желают
увидеть в личности бирманского или тайского крестьянина, надеясь
включить его в модернизацию западного образца, — это, видимо, миф,
в конечном счете — миф идеологический. Речь может идти только об
индивидуализме особого, традиционного типа — индивидуализме хо¬
зяина, не мыслящего своей хозяйственной (и всякой иной) деятельнос¬
ти вне неизбежного сотрудничества с другими членами крестьянского
социума. Вся совокупность общественных норм и представлений стави¬
ла свои пределы автономности и вариативности крестьянского поведе¬
ния. Это, однако, нисколько не противоречит выводу о рыхлости со¬
циальной структуры как особенности в рамках всего восточного тради¬
ционного общественного типа. Этот вывод мы разделяем.2.	Крестьянское общество и его окружениеПопытаемся теперь взглянуть на крестьянский социум не изнутри, а
извне, с точки зрения его соотнесенности с другими уровнями общест¬
венной интеграции, с макрообществом в целом. Этот внешний аспект
так же важен, как и внутренний, ибо он поможет понять существо и оце¬
нить перспективы включения крестьянства в изменяющееся современное
общество. Характеристика самого „внешнего мира" будет неполной и од¬
носторонней: мы будем смотреть на него через призму крестьянского
вопроса. Не забывая о соотношении частей и целого в самом крестьян¬
ском социуме, рассмотрим теперь этот социум как целое по преи¬
муществу или как особую часть более широкого целого.?-Э 16121
а) изоляция и открытостьВ условиях традиционного общества бирманский крестьянский со¬
циум был крайне замкнутым, в основном в силу двух причин: натураль¬
ной ориентации хозяйства и слабости средств коммуникации.Экономическая самодостаточность при отсутствии жесткой централь¬
ной власти приводила к социальной и духовной изоляции деревни. Слож¬
ная, хотя и весьма аморфная, система обычно-правовых норм была стро¬
го локализована в деревенских рамках; деревенская религия была так¬
же местнической по духу. Любая связь такой естественной общности с
внешним миром теряла качество естественности и рассматривалась уже
как инородная по типу, в какой-то мере излишняя. Расширение местного
пространства за счет освоения новых земель, где оно было возможно и
необходимо, не нарушало социальной обособленности деревни: отноше¬
ния по поводу новой земли включались в старую систему отношений.Неразвитость средств коммуникации сводила к минимуму контак¬
ты деревни с другими деревнями и с центрами городского типа. Это об¬
стоятельство до сих пор способствует изоляции крестьянских социумов
[120, с. 51]. Как отмечал М. Нэш [129, с. 282] , знания крестьян о том,
что происходит 9а пределами их деревни, были даже в 60-х годах XX в.
очень отрывочны, хотя к этому времени уже появились радио и газеты.
Сравнительно высокий (для Азии) уровень грамотности бирманского
крестьянина не менял дела, ибо эта грамотность находила только рели¬
гиозное применение [123, с. 48].Все это приводило к так называемому партикуляристскому созна¬
нию, к психологическому комплексу „мы — они" [48, с. 32] ,для кото¬
рого характерно неприятие чужаков, недоверие к ним. Такое явление
имело место и в Бирме [114, с. 36] . И наоборот: когда член данного
коллектива покидал пределы своей деревни, он оказывался почти без¬
защитным в социальном и политическом отношении.Главным каналом связи с внешним миром были крестьянские повин¬
ности перед монархией и бюрократическим аппаратом — связь, осу¬
ществлявшаяся, как правило, через местного чиновника. Других связей
почти не было. За исключением периодов войн, внутри страны бирман¬
ская деревня сохраняла стабильность, несмотря на катаклизмы, борьбу
за власть „наверху" и т. д. [140, с. 7]. Исследуя жизнь верхнебирман¬
ской деревни начала 60-х годов, М. Нэш делает вывод о существенном
разрыве между социально-политической организацией деревни, с одной
стороны, и остального общества — с другой [129, с. 101—103] . Это по¬
казывает, насколько сильной была традиционная изоляция крестьянско¬
го социума в макрообществе, сохранившаяся, несмотря на вековую
историю сравнительно интенсивных интеграционных процессов. Эта
изоляция имела прочную естественную основу.Однако закрытость крестьянского социума не была полной и за¬
конченной. В направлении, противоположном изоляции, действовали
несколько факторов.Важнейшей основой замкнутости любой общественной группы явля¬
ется экономическая обособленность. Такая обособленность в бирман-22
ской деревне была неполной. Сравнительная институциональная сла¬
бость общины, о которой мы говорили выше, делала эту обособлен¬
ность нежесткой. Экономическая самодостаточность не была совершен¬
ной: существовал междеревенский обмен ремесленными изделиями, с
зачатками специализации по деревням [114, с. 37-38]. К этим чисто
экономическим факторам следует добавить отсутствие или неэффек¬
тивность внутридеревенской политической организации.Дж. Фэрниволл, сравнивая бирманскую деревню с индийской дерев¬
ней-общиной, заключает, что ,,бирманская деревня, будучи населенче-
ской и земледельческой общностью, никогда не была экономической
единицей" [114, с. 37]. Добавим к этому, что деревня представляла со¬
бой социальную и духовную общность, но не была общностью полити¬
ческой.На наш взгляд, можно противопоставить два социальных образова¬
ния, два структурных уровня деревенской жизни: деревня как естествен¬
но сложившаяся общность, общность отчасти родственная, социальная и
духовная, и местное общество как образование по преимуществу эконо¬
мическое и политическое. Дело в том, что экономической и политико-
аДминистративной единицей бирманской социальной структуры было,
как мы уже отмечали, местное общество (как правило, мьо), объеди¬
ненное личной властью местного чиновника — туджи. Оно и было той
территорией, в границах которой были возможны междеревенские эко¬
номические контакты и осуществлялась налоговая и политико-админи¬
стративная интеграция. Местное общество, в свою очередь, было сильно
изолировано экономически и политически (за исключением фискальных
и административных контактов туджи с „верхами").Традиционный облик крестьянского социума представляется следую¬
щим: сильнейшая социальная и духовная изоляция, весьма значительная
экономическая изоляция и слабая политическая изоляция. И хотя мест¬
ное общество тоже ставило пределы открытости, в целом отрицать ее
невозможно. Что же касается разграничения двух уровней интеграции:
естественной — для деревни и политической — для местного общества,
то позднее оно имело важные последствия.б)	связи и зависимостиВ традиционном бирманском обществе крестьянство, составлявшее
подавляющее большинство непосредственных производителей, находи¬
лось в зависимости от трех „общественных сил": монархии, бюрократии
и города. Поскольку особенностью этого общества было преимущест¬
венное конституирование господствующего класса в виде аппарата влас¬
ти, можно говорить о зависимости прежде всего от центральной власти
и местной власти11.Отношения царской (центральной) власти и крестьянства были не¬
интенсивными и слабо затрагивали его непосредственные интересы. Хо¬
тя сложившийся в паганский период (XI—XIII вв.) культ бога-царя был16123
подробно разработан только в рамках элитарной (великой) культурной
традиции и со временем, к XIX в., ослабил свое значение, все же он до¬
ходил до крестьянства в упрощенной форме и, сочетаясь с концепцией
„буддийского царя" [138, с. 72], включался в синкретическую дере¬
венскую религию. Вера в символы царской власти и самого царя, пони¬
маемого в значительной степени как религиозный символ, была той ду¬
ховной данью, которую крестьянство платило за „заботу о сангхе и ре¬
лигии", считавшуюся основной функцией правителя [44, с. 80]. Это
религиозное единение с монархом не занимало большого места в дере¬
венской религии, но все же играло определенную роль.Гораздо более существенным является вопрос об отчуждении
крестьянского продукта в виде налога в пользу казны. Такое отчуж¬
дение было главным инструментом эксплуатации и главным каналом
перераспределения материальных богатств традиционного общества.
Восходящая к Законам Ману идея о том, что верховный правитель
как „источник закона в администрации и правосудии" [136, с. 531]
имеет право на десятую долю урожая своих подданных, вряд ли была
знакома крестьянам, которые не связывали свое благополучие с цар¬
ской опекой и не рассматривали налоги как плату за порядок. Изъя¬
тие налогов было основано на принудительных методах. Результатом
такой государственной эксплуатации было распространение среди
крестьян буддийского представления о центральном правительстве, о го¬
сударстве вообще как об „одном из пяти зол" наряду с такими стихий¬
ными бедствиями, как пожар, наводнение и т. п. [138, с. 61, 75; 149,
с. 9] . Будучи приравнено к стихийным бедствиям, государство оказы¬
вается в крестьянском сознании внешним, неизбежным, фатальным
злом. (На самого монарха, в оценке которого господствовали религиоз¬
ные критерии, это отношение, по-видимому, не распространялось.) Все
эти стереотипы, отражая сильнейшую реальную зависимость, прочно
укоренились в крестьянском отношении к государству и власти вообще,
не забыты они и сегодня.Непосредственную эксплуатацию крестьянства осуществляла мест¬
ная власть, как правило, в лице провинциального чиновника — туджи.
Здесь — источник большого антагонизма, ибо крестьянская зависимость
была зримой, очевидной. В границах местного общества туджи пользо¬
вался огромной и часто не контролируемой „сверху" властью, позво¬
лявшей ему усиливать давление на крестьян, основываясь на своей при¬
надлежности госаппарату и соответствующих прерогативах [30].Однако ситуация была сложнее, чем можно предположить. В общест¬
ве сложились механизмы, смягчающие антагонизм. Фигура провинци¬
ального чиновника была двойственной по происхождению и по существу:
он принадлежал не только госаппарату, но и местному обществу — как
наследственный местный лидер, власть которого скреплена местной тра¬
дицией. Он вырос из местного общества, представлял его во внешнем
мире, а потому был в какой-то степени „своим" для крестьян, не мог
быть отнесен ими к разряду „внешних стихийных сил". Это сообщало
отношениям крестьянства с туджи оттенок патриархальности, они напо¬
минали скорее отношения покровительства и повиновения, чем господ¬24
ства и подчинения. „Чиновник направлял, осуществлял арбитраж, но не
принуждал" [123, с. 43].Феномен вертикальных связей весьма характерен для того типа от¬
ношений господства-подчинения, который существовал в традиционной
Бирме и, по-видимому, не был чужд восточноазиатской общественной
традиции в целол*1-*. Его другим проявлением можно считать такой эле¬
мент крестьянской политической культуры, как внутридеревенское не¬
формальное лидерство, основанное отчасти на имущественном нера¬
венстве, отчасти на возрастном принципе и религиозных заслугах, отчас¬
ти же на представлении о харизме, „энергетическом" превосходстве от¬
дельных лиц13. Это приводило (и, видимо, приводит и сейчас) к груп¬
пированию вокруг сильных крестьян (обычно это луджи — „большой
человек") определенного числа клиентов (такая группа формируется
на производственной, родственной и соседской основе).Выдвижение таких лидеров как бы заключало в себе крестьянскую
„политическую альтернативу" (конечно, только на местном уровне):
деревенская верхушка оказывала давление на низшие звенья госаппара¬
та — на местного чиновника (тот, в свою очередь, часто вел свое проис¬
хождение от лидера такого же типа); это давление было иногда весьма
значительным [58, с. 24; 28, с. 415], и его можно считать своеобразной
формой крестьянского волеизъявления.Описанные механизмы смягчали социальный антагонизм в отноше¬
ниях крестьянства и местной власти. Сведения о взрывах крестьянского
недовольства крайне малочисленны. Как пишет Дж. Сильверстейн,
крестьянство в традиционном бирманском обществе „стоически перено¬
сило все насилия со стороны государства" [140, с. 10]. „Вертикальное"
смягчение социальных противоречий согласовывалось с буддийской иде¬
ей фаталистической предопределенности настоящего прошлым (соглас¬
но доктрине каммы) — идеей, которая связывала высокий социальный
статус с заслугами в предыдущих существованиях и тем самым делала
любую иерархию богоугодной.И тем не менее этот комплекс отношений и представлений сочетался
с идеей о чуждости государства как „внешней стихийной силы"; в ее
основе лежали отношения реальной зависимости, разрыв между крестьян
ством и элитой, усиливавшийся изоляцией крестьянского социума. Этот
разрыв ощущался не только в социально-экономической, но и в культур¬
ной сфере, и если такой культурный разрыв не столь очевиден на мест¬
ном уровне, то изощренная столичная религиозная культура была в це¬
лом чужда крестьянству. Отрицать единство бирмано-буддийской куль¬
туры было бы неверным, но о двух традициях внутри нее можно гово¬
рить с уверенностью.3.	Традиционное крестьянское сознаниеАнализ социально-культурной ориентации — совокупности представ¬
лений о мире, об обществе и о человеке — является непременным усло¬
вием полноты любого социального исследования. Истоки такой ориента¬25
ции, как верно отмечает Б.С. Ерасов [56, с. 6], отнюдь не только в сло¬
жившемся типе социальных отношений и культурных норм; „она выте¬
кает и из самих производственных факторов, их характера произво¬
дительных сил, основанных (если речь идет о традиционной ориентации.-	А.А.) в самом общем плане на преобладании живого труда над ове¬
ществленным, естественных элементов над преобразованным трудом ..В традиционном обществе „природа в небольшой степени зависит от
производящих функций человека, человек „находит" ее, соединяется
с ней в процессе труда, оказываясь сам зависимым от нее в трудовом
процессе и своем образе жизни". Эта основа — отношения человека и
природы — является своего рода экологической детерминантой, имен¬
но она в конечном счете формирует представления.Выше мы уже касались некоторых крестьянских представлений
(индивидуализм и социальность, взгляды на неравенство, на богатство
и бедность, на власть). Попробуем теперь выделить самые глубокие и
общие мировоззренческие стереотипы — представления о пространстве,
времени, обществе и человеке, о самой жизни.Бирманский крестьянин противопоставлял ограниченное пространст¬
во, на котором разворачивалась его жизнедеятельность, всему остально¬
му миру; усадьба, поле, деревенская пагода — таковы пространственные
границы его конкретных интересов.В представлении крестьянина ход времени был цикличным, что
определялось цикличностью земледельческих работ. Об этом пишет
А.Я. Гуревич, касаясь средневековой Европы: „Сельское время — вре¬
мя природное, не событийное, поэтому оно не нуждается в точном изме¬
рении и не поддается ему. Это время людей, не овладевших природой, а
подчиняющихся ее ритму” [50, с. 96]. Мировое время тоже понималось
циклически, и в Бирме этому способствовала буддийская (первоначаль¬
но - брахманистская) доктрина мировых циклов. Общее циклическое
восприятие времени приводило к тому, что „люди видели в природе
лишь регулярное повторение ... Не изменение, а повторение являлось
определяющим моментом их сознания и поведения" [50, с. 87] . Отсю¬
да — отсутствие „исторического сознания", интереса к прошлому и бу¬
дущему (за исключением его религиозного варианта — заботы о кам-
ме), которое находят исследователи в бирманском крестьянине [123,
с. 40] . В отличие от конфуцианских обществ в Бирме был слабо развит
и культ предков — историческое сознание рода. Если цикл — ключевая
матрица крестьянского мировосприятия, то вряд ли в нем есть большое
место для восприятия перемен, готовности к ним.Крестьянское сознание было слабо расчлененным, наивно-монисти¬
ческим, каждое конкретное явление как бы проецировалось на всеохва¬
тывающую идею мировой гармонии. Бирманской устной литературе
присуща „слабость эпических элементов, связанная с. . .неразвитостью
комплекса „борьба - победа", нераспространенность идеи борьбы доб¬
ра и зла" [55. с. 8].Говоря о буддийском элементе в крестьянском мышлении, следует
учитывать, что на крестьянина воздействует не столько доктрина (и у>к<26
конечно, не первоначальная доктрина), сколько сам дух буддийской фи¬
лософии (в данном случае мы не касаемся этического и культового со¬
держания буддизма). Мы имеем в виду прежде всего своеобразный буд¬
дийский „объективизм”. Буддийский закон — Дхамма есть объектив¬
ный поток становления, не зависящий ни от воли людей, ни от воли аб¬
солютного субъекта (понятия о благодати, Боге — Творце и Судие от¬
сутствуют) . Все, что есть, обусловлено объективными причинами и,
значит, должно быть [83, т. 1, с. 315]. Это положение антиномич-
но. На высоком уровне восприятия оно стимулирует познание мира, на
уровне народного мышления оно приводит к фатализму. Активному
субъективному творчеству здесь нет места. Призвание человека — не из¬
менять мировой процесс, а соответствовать ему как объективной даннос¬
ти. Точнб так же и крестьянская хозяйственная деятельность нацелена не
на воздействие на природу, а на соответствие ее законам. Таково же от¬
ношение к роли человека в обществе.В этом смысле очень важна идея „срединного пути", восходящая к
„восьмеричному пути'' палийского Канона114, как оптимального направ¬
ления человеческой деятельности: „срединный путь", собственно, пони¬
мается как „путь соответствия" (естественным законам). Вероятно, это
не только буддийская идея: „срединность", умеренность во всем, стрем¬
ление не выделяться — как уже отмечалось выше — важный закон
крестьянской жизни [133, с. 319] .„Иррационализм" крестьянина, ставший притчей во языцех в запад¬
ных исследованиях, весьма относителен; в данном случае само понятие
„рациональности" использовано неадекватно. Для крестьянина в извест¬
ном смысле „все действительное разумно", и в этом смысле он — рацио¬
налист. Но „разумное" понимается по-особому; его источник — в приро¬
де, т. е. вне субъекта, а поскольку природа живет по законам цикла,
повторения, разумное для крестьянина — есть повторяющееся, всегда
бывшее. Традиция есть источник разума; в рамках этой традиции
крестьянин достиг почти совершенства, например в земледелии: весь
трудовой процесс глубоко рационален с точки зрения использования ре¬
сурсов, средств труда, ритма и т. д.Буддийская установка на уход от мира может быть понята по-раз¬
ному. На уровне эзотерической доктрины она ведет к философскому
пессимизму; в крестьянском сознании, которое не может признать не¬
реальность мира, эта установка выразилась в довольстве жизнью во всех
ее проявления^15. Он удовлетворен всем, что дает природа.Перейдем ко взглядам крестьянина на общество. Реальное значение
для него представляла совокупность социальных связей в пределах де¬
ревенского общества. Внутридеревенское сотрудничество приводило че¬
ловека к ощущению себя частью конкретного первичного коллектива, в
рамках которого только и может реализовать себя индивидуальность.
Родство при этом понималось как опосредующее звено в ее социализа¬
ции. Вспомним, однако, о рыхлости социальной структуры — эта рых¬
лость отпечатывалась и на структуре крестьянской личности.27
Необходимым условием бытия в обществе считался труд; уважение
к тяжелому физическому труду — характерная черта крестьянского со¬
знания [133, с. 315]. Как верно пишет А.В. Гордон, „крестьянин — преж¬
де всего труженик и выполняет свой тяжелый труд с полным сознанием
необходимости собственной активности" [48, с. 33]. Но важно и другое:
труд был ориентирован на удовлетворение элементарных потребностей
семьи, поддержание веками выработанных норм потребления; он не
мыслился как источник накопления и богатства [129, с. 42].Источник богатства для бирманского крестьянина — в том сочетании
судьбы и моральности, которое заключено в концепции каммы (обуслов¬
ленность настоящего религиозной благостью в предыдущих существо¬
ваниях) . Богатство поэтому есть благо, но не цель. Главное для крестья¬
нина — не быть богаче, а быть не беднее других; как уже отмечалось,
средний крестьянин и был идеалом крестьянского социума (таков со¬
циальный аспект идеи „срединного пути"). Следовательно, риск ради
обогащения неприемлем: страх потерять то, что есть, превалирует в тра¬
диционном крестьянском сознании над желанием получить больше -
таков основной алгоритм крестьянского поведения.Как относится крестьянин к равенству и иерархии? Стихийный эга¬
литаризм сочетает^* здесь с признанием неравенства. Изоляция крестьян¬
ского социума, реальная ограниченность благ приводят к чувству тесной
взаимозависимости внутри этого социума: в этом смысле все равно за¬
висимы и равно свободны. Но существует иерархия заслуг и — параллель¬
но — иерархия влияния: так обосновываются отношения типа патрон —
клиент, так легитимируются преимущества крестьянской верхушки.За пределами крестьянского социума социальная иерархия призна¬
ется безоговорочно. Впрочем, в отличие от индуизма или конфуцианст¬
ва буддизм смягчает осознание иерархичности представлением о том, что
все миряне (король и крестьянин в равной мере) одинаково должны
благоговеть перед Буддой, перед любым монахом16. Кроме того, эле¬
менты „вертикальной" корпоративности делали это осознание менее чет¬
ким. И тем не менее равенство внутри деревни и вне ее суть разные ве¬
щи. Внутридеревенское равенство есть реальная необходимость, вытека¬
ющая из особенностей производства и всей крестьянской жизни. Равен¬
ство за пределами деревни весьма абстрактно, оно покоится только на
религиозном основании. Общество за пределами деревни — это стихия
власти, и крестьянин смотрел на власть со страхом и смирением.В политике крестьяне, как заметил К. Маркс, „не могут представ¬
лять себя, их должны представлять другие" [1, с. 208], и эта характе¬
ристика применима, видимо, к любому традиционному крестьянскому
обществу. Аполитичен и деревенский буддизм: он пытается быть в сто¬
роне от борьбы мирских интересов, что не могло не оставить следа на
крестьянской ориентации. И действительно, социальная и политическая
активность традиционного крестьянства весьма невелика — и в Бирме
особенно — в сравнении со многими другими обществами. Степень этой
активности может повыситься только тогда, когда поставлены под уг¬
розу основные средства крестьянского существования и традиционные
нормы, гарантирующие эффективность этих средств.28
Мы рассмотрели традиционное деревенское общество Бирмы в его
основных чертах. Без знания этих черт невозможно понять ни колони¬
альную, ни современную деревню. Традиционность — в хозяйственной
практике, землевладении, семейной и социальной организации, в систе¬
ме связей крестьянского социума с внешним миром, социально-куль¬
турной ориентации крестьянина — до сих пор продолжает играть важную
роль в жизни крестьянства. Полностью отошедших в прошлое элементов
традиционного деревенского общества немного, большинство их в той
или иной степени сохранили свое влияние, по крайней мере в качестве
компонентов, в сочетании с другими, новыми компонентами сложных
форм современной социальной организации и мировосприятия.§2. ДЕРЕВЕНСКОЕ ОБЩЕСТВО В КОЛОНИАЛЬНЫЙ ПЕРИОД:
ДИНАМИКА ИЗМЕНЕНИЙГлавным событием колониальной эпохи было включение традицион¬
ного бирманского общества в новую сферу социально-экономических и
культурных связей, охватывающую британскую колониальную империю,
а через нее — в мировые связи. Замкнутое крестьянское общество приш¬
ло в соприкосновение с мировым капиталистическим хозяйством, ко¬
торое „создает общественные классы, по необходимости стремящиеся к
связи, к объединению, к активному участию во всей экономической (и
не одной экономической) жизни государства и всего мира" [6, с. 382] .
Эти новые связи раскрыли описанный нами крестьянский социум, вклю¬
чили его во взаимодействие с совершенно новой для него, буржуазной
по своей сути системой институтов, норм и ценностей.Основные вопросы, стоящие перед нами, таковы: в чем значение это¬
го взаимодействия и каковы его результаты? Насколько изменилось де¬
ревенское общество? В какой степени эти изменения были формальны, а
в какой — существенны? Чем стали деревенское общество, крестьянское
хозяйство, крестьянин к концу колониального периода?Раскрытие восточного общества, его трансформация были насильст¬
венными; это общество было поставлено перед необходимостью приспо¬
собиться к навязываемым ему условиям. Поэтому трансформация про¬
исходила неравномерно в разные периоды, в различных социальных мас¬
сивах, в разных сферах общественной жизни; так были нарушены вре¬
менная преемственность, социально-территориальное единство, внутрен¬
няя интеграция общественной системы в целом и каждой его подсистемы
(в том числе деревенского общества) в отдельности.Говоря в самом общем плане, на Востоке наблюдалось несоответст¬
вие между двумя сторонами, присущими любому крупному обществен¬
ному сдвигу, — процессом разрушения и процессом созидания: второй
отставал от первого. Контакт с чуждой и очень активной системой приво¬
дил к разрушению традиционных структур; и тогда выяснялось, что ко¬
лониальная система не обеспечивала адекватного созидательного воспол-29
нения того, что было разрушено, не предлагала ничего такого, что было
бы в состоянии сразу и безболезненно заменить разрушающиеся тради¬
ционные связи, нормы, способы общественной интеграции. Какое-то вре¬
мя тот или иной комплекс общественных отношений (например, дере¬
венское общество) оставался как бы в виде развалин. Это длительное
промежуточное неприкаянное состояние запечатлелось надолго в обли¬
ке Востока и серьезно повлияло на пути и результаты усвоения нового -
усвоения, которое, несмотря ни на что, все-таки произошло.1.	Крестьянство и рынокЭпицентром всех общественных изменений, их источником и провод¬
ником был прежде всего рынок, и в узком значении — как локализован¬
ный институт обмена стоимостей, и в широком — как ключевой меха¬
низм системы общественных связей нового типа, пронизывающий все
общество, от основ его материального бытия до высших форм сознания.
Рынок, вторгаясь в традиционное общество, пронизывает его, разъедает,
разрывает, ломает его сопротивление. Крестьянское хозяйство как основ¬
ная ячейка этого общества неизбежно становится жертвой рынка.В доколониальном бирманском обществе, по имеющимся свидетель¬
ствам (см. тексты ситанов — отчетов чиновников перед казной [28]),
существовали некоторые элементы товарно-денежных отношений — в
форме сделок по купле-продаже движимости, закладов земли и даже
торговли рисом в городах. Общество в целом было готово к восприя¬
тию некоторых потребительских стоимостей как товаров. Факт наличия
денежных отношений не вызывает сомнений: об этом говорит, напри¬
мер, распространение денежной формы ренты-налога. Однако сфера
действия этих отношений была крайне узкой и территориально ограни¬
чивалась в основном лишь крупными прибрежными центрами, ориенти¬
рованными на морскую торговлю. Во внутренних же районах эти отно¬
шения (их зачатки, только отдельные элементы) были прочно встроены
в традиционную структуру, ни в коей мере не подрывая ее.К концу колониального периода положение в корне изменилось. В
товар превратилась основная крестьянская продукция — рис. Главной
целью британского колониализма, в соответствии с которой строилась
вся его политика в Бирме, было получение бирманского риса, и ради
этого делалось все. Англичане в этом преуспели. Приведем только две
цифры: в 1870 г. экспорт риса из Бирмы составлял 0,4 млн. т, в
1920 г. — 3,5 млн. т [113, с. 85]. Это — колоссальный рывок.По мнению Дж. Фэрниволла, два события лежали в основе этого
рывка. Во-первых, замена господствовавшей в первой половине XIX в.
доктрины либерализма (laissez faire) активной государственной, в
том числе колониальной, политикой, т. е. тщательно разработанной дея-
тельностью, призванной упорядочить колониальную структуру и сдв'
лать ее максимально эффективной [113, с. 62]. Второе событие — оТ'
крытие Суэцкого канала в 1869 г., создавшее бирманскому рису бяа-30
гоприятную конъюнктуру. До этого роста цен на рис не наблюдалось,
а освоение новых земель отставало от роста населения; начиная же при¬
мерно с 70-х годов XIX в. картина быстро меняется: рис превращается
в товар, имеющий большой спрос, а освоение целины идет огромными
темпами [16, т. 1, с. 441] . Нижняя Бирма начинает превращаться в наи-
более развитый и динамичный район страны; значительно увеличивают¬
ся такие статьи дохода (по округу Рангун), как земельный и подуш¬
ный налоги, а также морские пошлины [16, т. II, с. 569] . Это свиде¬
тельствует о быстром освоении земель, росте населения и увеличении
экспорта риса.Подобные факты говорят о возникновении нового для Бирмы типа
земледельческого хозяйства, ориентированного уже не столько на само¬
обеспечение (и в масштабах одной семьи, и в масштабах всего общества),
сколько на рынок. Прекрасной иллюстрацией может служить такое за¬
меченное Дж. Фэрниволлом обстоятельство: наиболее доходные и бога¬
тые районы были одновременно и районами с наименьшей плотностью
населения на единицу обрабатываемой площади [113, с. 80]. Такой аг¬
рарный тип структуры свидетельствует об ориентации производства не
столько на потребление, сколько на продажу земледельческой продук¬
ции.Спустимся теперь с макрообщественных процессов к главному
предмету исследования — крестьянскому хозяйству. Как ячейка аграр¬
ной экономики нового типа это хозяйство производило товарный рис —
продукцию, идущую на рынок, имеющую меновую стоимость; деньги
как средство обмена превратились в неотъемлемый элемент крестьян¬
ского хозяйства, чему способствовали введение денежной формы нало¬
га и образование рынка необходимых крестьянину импортных това¬
ров [113, с. 81] .Итак, крестьянское хозяйство перестало быть только самообеспе¬
чивающимся, оно было включено в рыночную экономику, подключено
к колониальной экономической системе. И тут возникает главный
вопрос: в чем была сущность этого подключения? Ответ зависит от то¬
го, какую модель крестьянского хозяйства взять за основу: традицион¬
ную или буржуазную (мелкобуржуазную). Первая предполагает само¬
обеспечение как основную целевую установку экономической деятель¬
ности, чисто натуральную или смешанную натурально-мелкотоварную
ориентацию, а также сочетание индивидуального владения и хозяйство¬
вания с общинными связями и общинным регулированием. Вторая мо¬
дель означает устойчивую установку на товарное производство — про¬
изводство меновой стоимости, вплоть до превращения средств произ¬
водства в капитал; полную индивидуализацию хозяйства, полную сво¬
боду от общинной опеки над всякой хозяйственной деятельностью. Го¬
воря словами Е. Клеера, первая модель может быть названа „домаш¬
ним хозяйством", вторая — „предприятием" [66, с. 58] .Если противопоставить друг другу две эти модели и предположить,
что влияние колониальной экономической системы двигало бирман¬
ское крестьянское хозяйство в направлении от первой ко второй, то31
поставленный вопрос приобретает такой вид: в какой точке пути ока¬
залось это хозяйство к концу колониального периода? Разумеется,
здесь есть некоторое упрощение, и конкретный материал поможет это
показать.Одним из ключей к ответу должен стать краткий разбор системы
землевладения и ее эволюции в колониальный период. Политика англи¬
чан в этой сфере была в определенной мере парадоксальна: колониаль¬
ное государство пользовалось правом верховной собственности на зем¬
лю для внедрения капиталистической частной собственности на нее.
Объявив своей целью унификацию системы землевладения на основе
частной собственности, англичане приняли ряд мер по ее закреплению
[58, с. 20]. Их целью, напомним, было получение бирманского риса лю¬
быми способами. Но в качестве идеала они видели создание крепких
фермерских хозяйств, ведущих интенсивное производство, ориентиро¬
ванное на рынок17.Результаты, однако, были совершенно иными. К началу второй ми¬
ровой войны бирманская система землевладения характеризовалась ши¬
роким распространением крупного землевладения абсентеистов, прежде
всего ростовщиков и торговцев, высоким уровнем крестьянского без¬
земелья и малоземелья, огромной задолженностью крестьянства, „веч¬
ной" арендой. В чем причина столь непредвиденного результата?Прежде всего, англичане не учли (а может быть, не захотели учесть)
такого простого обстоятельства, как отсутствие у крестьян достаточных
сил и средств не только для освоения новых земель, но и для налажива¬
ния стабильного хозяйства, могущего давать продукцию, предназначен¬
ную в конечном счете для рынка. Крестьяне были вынуждены обращать¬
ся за ссудами к обладателям крупных денежных сумм — так с самого
начала они оказывались в потенциальной зависимости от ростовщика. В
.результате земля концентрировалась в руках ростовщиков, в то время
как крестьяне, оставаясь де-юре собственниками земли, превращались
де-факто лишь в держателей чужих земель. Владельческие права
крестьянина — при неизменной, ненадежной технологической базе — ста¬
новились чрезвычайно хрупкими: в неудачные годы он был вынужден
продавать землю за бесценок или просто терять ее, а на эго место прихо¬
дил другой собственник, которого через несколько лет ждала та же
участь [113, с. 86]. И если в конце XIX в. крестьянское землевладение
даже в „новых" районах действительно преобладало [58, с. 32], то
приблизительно с начала XX в. не оформленное юридически крупное
частное землевладение ростовщиков и других абсентеистов стало быст¬
ро расти. В течение десяти лет между 1921 и 1931 г. общее количество
земледельцев, владеющих землей, уменьшилось более чем в 2 раза
[147, с. 140] . В годы мирового экономического кризиса, когда поиск
арендаторов был затруднен, правовая ширма была сброшена, и земель¬
ные регистры отразили реальное положение: господство крупной „па¬
разитической" собственности, с одной стороны, и чрезвычайно мелкое
землевладение или безземелье крестьян — с другой [113, с. 87; 127,
с. 18] . Крестьяне в массе своей работали на чужой земле или по край¬32
ней мере платили арендную плату (или ростовщический процент) реаль¬
ным собственникам.Этот беглый анализ изменений в системе землевладения не остав¬
ляет сомнений в том, что в массе своей бирманское крестьянство к кон¬
цу колониального периода не представляло собой (даже потенциально)
слоя „фермеров", обладавших прочными правами на землю и на продук¬
ты с нее. Тем более нереальной была устойчивая ориентация массы таких
крестьян на рынок. Но как же объяснить значительное повышение товар¬
ности сельского хозяйства?По всей видимости, причина в том, что в Бирме, как и в большинст¬
ве стран Востока, в колониальный период сформировался особый аграр¬
но-хозяйственный тип, характеризующийся асимметричным включением
крестьянского хозяйства в рыночную экономику. Это очень распростра¬
ненный и с политэкономической точки зрения очень важный феномен.В востоковедческой литературе он часто выявлялся. Наиболее четко
сказал о нем В.Г. Растянник.ов, отметивший различие понятий „товар¬
ность сельского хозяйства" и „товарное производство в сель¬
ском хозяйстве". Согласно этой точке зрения, крестьянин может произ¬
водить меновую стоимость, т. е. рыночную продукцию, но при этом
оставаться в рамках натурального по своей ориентации хозяйства. Он —
„простой производитель меновых стоимостей, осуществляющий воспро¬
изводство на натуральной основе'' [86, с. 9]. Отчуждение у него про¬
дукта (прибавочного прежде всего) происходило в форме арендной пла¬
ты или ссудных процентов, оно осуществлялось либо непосредственно
ростовщиком (и прочими крупными собственниками); либо через по¬
средство скупщика. Несмотря на некоторые видовые различия, полит-
экономическое содержание этого феномена оставалось единым: „Рази¬
тельная диспропорция (сложившаяся еще в колониальный период и не
устраненная и поныне) между уровнем товаризации результатов произ¬
водства (превращение продукта в товар в фазе выхода его из процесса
производства) и уровнем товаризации производственного процесса
(потребление товарного продукта во всем потребленном в производ¬
стве продукте). Первый намного выше второго" [59, т. II, с. 39].
Иными словами, крестьянский продукт превращался в товар лишь
после того, как он у крестьянина отчуждался, без его ведома и без ка¬
кого бы то ни было влияния на воспроизводственный процесс внутри
крестьянского хозяйства. В результате закон стоимости действует „в
искаженном виде" [53, с. 40—41].Такая асимметрия была серьезным препятствием для развития ка¬
питализма в сельском хозяйстве. Ни крупный владелец, ни арендатор
не были заинтересованы в повышении производительности труда [113,
с. 88] : оба они находились под грузом достоимостных отношений. И
наоборот, любое совершенствование сельскохозяйственной технологии,
если оно все же имело место, приводило только к усилению асимметрии
и еще большей их консервации.Итак, товаризация бирманского сельского хозяйства была, по су¬
ществу, однобока; она не сопровождалась складыванием такой струк¬з 1С133
туры крестьянского производства, которая была бы адекватна рыноч¬
ной экономике, возникновением той „юношески бодрой парцеллы"
(К. Маркс), которая стала бы венцом органичэски цельной аграрной
системы, развивающейся по направлению к капитализму.Главные причины данной структурной асимметрии были, видимо,
не только внешними, но и внутренними и заключались как в специфике
колониальной экономической системы, так и в особенностях традицион¬
ного аграрного производства. С одной стороны, сложившийся в рамках
колониального хозяйства тип „зависимого экономического развития"
не предполагал создания и не создал достаточно сильного внутреннего
рынка, чтобы бирманское крестьянское хозяйство могло быть вовле¬
чено в рыночную экономику на любой стадии воспроизводственного
процесса. С другой стороны, сами характерные особенности традицион¬
ного типа крестьянского хозяйства ставили препятствия для полного
усвоения новых, рыночных форм. Как отмечалось выше, индивидуаль¬
ное крестьянское землевладение разительно отличалось от введенной
англичанами частной капиталистической собственности на землю; по¬
следняя должна была стать своеобразной формой индивидуального ка¬
питала, средством получения прибыли, основой расширенного воспроиз¬
водства. Традиционное же крестьянское владение было средством су¬
ществования, органичным „продолжением" крестьянской семьи как
в значительной степени самодостаточной (ориентированной на самообес¬
печение) социально-хозяйственной единицы. Освоение свободных земель
Нижней Бирмы велось крестьянином прежде всего для воссоздания на
новом месте именно такой единицы, а вовсе не потому, что рыночные
стимулы побуждали его к налаживанию прибыльного хозяйства.Дж. Фэрниволл пишет, что надежды англичан на автоматическую по¬
ложительную реакцию жителей колоний на эти рыночные стимулы в
первый период — laissez faire — не оправдались [113, с. 28] , и лишь ак¬
тивная государственная политика, создавшая всю описанную выше си¬
стему отчуждения земледельческого продукта, дала свои, как мы виде¬
ли, весьма специфические результаты. Но и в новых условиях крестьян¬
ская система потребностей, как „идеальный, внутренне побуждающий
мотив производства, являющийся его предпосылкой" (К. Маркс),
оставалась во многом традиционной, ориентированной на потребление.Тем не менее вторжение рынка в крестьянскую экономику многое
переиначило. Влияние рынка, повторим, было в большей степени разру
шительным, чем созидательным, и в этом — причина образовавшихся дис¬
пропорций. Рынок привел не столько к возникновению адекватной емУ
„деревни на пути к капитализму", сколько к разложению деревни тради
ционной и консервации „продуктов" этого разложения.Под влиянием рынка довольно значительная часть крестьян включи¬
ла в свою производственную ориентацию мелкотоварный элемент. Но
ориентация в целом оставалась потребительской. В условиях бирманской
колониальной экономики говорить о мелкобуржуазной ориентации 6
крестьянской среде как о сколько-нибудь значительном явлении не при
ходится.34
Идеалом крестьянина в традиционном социуме, как мы отмечали вы¬
ше, был средний крестьянин. Под влиянием рынка в тех районах, где это
влияние было особенно сильно, сложилась новая аграрная структура, ко¬
торая существенно отличалась от традиционной: она уже в процессе скла¬
дывания имела в своей основе не традиционную прочность среднего
крестьянства, а, наоборот, говоря словами В.И. Ленина, „вымывание
средних членов и усиление крайностей — „раскрестьянивание"" [6, с. 174].
Этот процесс продолжался в Бирме в течение целого столетия.Расслоение крестьянства под воздействием рыночной экономики и
колониальной политики имело совершенно другие источники и другие
результаты, чем имущественная дифференциация, существовавшая в рам¬
ках традиционного крестьянского сообщества. Это расслоение склады¬
валось вне традиционных связей и было в какой-то мере свободно от их
сдерживающего влияния. Продукты этого расслоения — богатство и бед¬
ность нового типа — в гораздо большей степени определялись чисто эко¬
номическими различиями и четче закреплялись юридически.Выделяющиеся крайние группы отличались большим динамизмом
во всех отношениях. Сравнительно слабо связанные сетью старых свя¬
зей, они легче меняли свой образ жизни, производственный цикл и даже
технологию: по имеющимся свидетельствам полевых исследований, ини¬
циаторами изменений в аграрной технологии являлись всегда именно
представители крайних, новых групп крестьянства — богатые, разумеет¬
ся, в большей степени, чем бедные, — просто в силу ббльших возмож¬
ностей [129, с. 33; 121, с. 278; 57, с. 74—76; 125, с. 144]. Именно эти
новые группы оказывались потенциальными носителями буржуазных
ориентаций, агентами капиталистического развития в сельском хозяйст¬
ве.Но не была ли эта тенденция всего лишь потенциальной? Да, в значи¬
тельной степени. Конкретные условия колониального и позднее — разви¬
вающегося независимого общества сильнейшим образом сдерживали
эту тенденцию. Тому были две причины, уже отмеченные ранее: господ¬
ство традиционных норм и представлений крайне сужало сферу распро¬
странения отношений нового типа, а врожденные изъяны колониальной
экономики деформировали складывающиеся элементы этих отноше¬
ний18.Какую же роль в этой ситуации играло среднее крестьянство? Этот
вопрос представляет особый интерес. По сравнению с крайними группа¬
ми оно отличается наибольшей привязанностью к традиционным фор¬
мам хозяйствования и социальной жизни, сравнительно слабой эконо¬
мической мобильностью и адаптацией к изменениям.Однако крайне важно выделить два типа среднего крестьянства,
точно так же, как мы различаем традиционный и новый типы расслое¬
ния, а значит, богатства и бедности (конечно, это всего лишь „идеаль¬
ные типы", инструменты анализа). В новых районах, где крестьянское
хозяйство развивалось в условиях пусть даже весьма специфического
по своим формам развития рынка, среднее крестьянство есть всего лишь
оставшаяся после расслоения средняя группа, составляющая мень¬3-2 16135
шинство, притом крайне уязвимое меньшинство, имеющее тенденцию к
исчезновению. В старых, традиционных районах, вообще з традицион¬
ной структуре, среднее крестьянство составляет большинство, притом
устойчивое большинство, являющееся основным носителем традиции.
Поэтому, если в первом случае понятие „среднее крестьянство" озна¬
чает слой, находящийся посередине между преобладающими и опреде¬
ляющими характер аграрной структуры крайними группами, то во вто¬
ром случае это понятие несет в себе более глубокое содержание (быть
может, словосочетание „среднее крестьянство" здесь даже неуместно):
им мы обозначаем центральную структурообразующую социальную
группу, господство которой препятствует проникновению новых соци¬
ально-экономических форм.Второй тип в Бирме, безусловно, преобладал. Колониализм принес
не столько размывание основной традиционной крестьянской массы,
сколько обеднение этой массы в целом: общий уровень ее благосостоя¬
ния понизился, но сама она существенно не дифференцировалась. Диф¬
ференциация по законам аграрной структуры нового типа произошла
лишь в некоторых районах Нижней Бирмы, в весьма ограниченных
масштабах. Масса крестьянства оставалась „средней" в традиционном
значении.Но самое важное заключается в том, что это традиционное значение
начало деформироваться. Новый, рыночный тип расслоения, новый
тип аграрной структуры вообще, складывались не столько в чистом
виде — в социально-экономических анклавах, сколько в виде опреде¬
ленных компонентов, сочетающихся с преобладающими традиционными
компонентами. Традиционный комплекс деревенской социальной жизни
начинал постепенно включать в себя ранее не свойственные ему черты:
ориентацию на удовлетворение ряда потребностей через рынок, повыше¬
ние роли денег, увеличение пространственной мобильности, усиление
юридической и фактической закрепленности неравенства, большее влия¬
ние чисто экономических различий на социальную стратификацию.Размывание традиционного комплекса деревенской социальной
структуры облегчалось начавшейся в колониальный период дезинтегра¬
цией крестьянского общества. Здесь мы уже переходим в другую сфе¬
ру — сферу социально-политическую.2.	Дезинтеграция социальная и политическаяВлияние рынка, понимаемое в широком смысле, включение бир¬
манской экономики в мировое хозяйство было основной, но не един¬
ственной причиной изменений в жизни бирманского общества. Вторым
существенным фактором были события в политико-правовой сфере. Ко¬
лониальный период и первый период независимости привнесли в эту
сферу ряд новых, буржуазных по своему происхождению элементов,
многие из которых отличались от традиционных бирманских институтов
и норм или прямо противоречили им.36
Введение новых институтов привело к усилению асимметрии, сло¬
жившейся из-за двойственности экономического положения колонии.
Во-первых, реальные экономические отношения традиционного типа яв¬
но не соответствовали их юридическому оформлению. Во-вторых, в са¬
мой политической сфере сосуществовали различные по своей природе яв¬
ления (как представления, так и учреждения). Последнее противоречие,
впрочем, более характерно для периода независимости.Необходимо отметить, что далеко не все изменения имели одинако¬
вое значение для деревни и крестьянства. Изоляция крестьянского со¬
циума, разрыв между низшим (деревенским) и высшим (центральным)
уровнями политической структуры способствовали тому, что сама по
себе ликвидация суверенной центральной власти и установление коло¬
ниального правительства вряд ли существенно повлияли на крестьянст¬
во, по крайней мере в первое время. Однако смена режима постепенно
преобразила механизм политической интеграции на всех уровнях. Что
же касается изменений „наверху", то и они сами по себе не могли не
иметь последствий: бирманский король всегда воспринимался как
символ социальной гармонии, защитник ее основы — буддизма и сангхи,
а королевская столица была религиозным центром; в новых условиях
царственного буддиста не стало, столица же была перенесена на юг, в
Рангун — светский город нового типа; связь власти и религии
была нарушена [140, с. 21] . Сохранившаяся в крестьянской среде идея
„буддийского царя" возродилась в период крестьянского восстания на¬
чала 30-х годов [138, с. 72]. И все же в чисто экономическом плане отно¬
шения деревни и центра принципиально не изменились: правительство
по-прежнему было источником принуждения, а потому оно по-прежнему
представлялось крестьянам внешней, стихийной силой.Конечно, гораздо большее значение для крестьянства имели измене¬
ния, происходившие на местном уровне, ибо они коснулись крестьян
непосредственно. ГлавныК! событием в этом плане стал Закон о деревне
(1889 г.). Согласно этому закону, базовая административно-налоговая
единица была опущена с уровня округа (т. е. местного общества), как
правило, до уровня отдельной деревни; местная власть сконцентрирова¬
лась в руках деревенского старосты [113, с. 74]. Что касается бывших
округов, то их границы произвольно перекраивались в процессе искусст¬
венного создания новых единиц среднего звена. В результате местное об¬
щество — существовавшая в течение столетий традиционная форма тер¬
риториальной социально-политической интеграции — подверглось полно¬
му разрушению.Перенесение фокуса интеграции на деревню не привело к укрепле¬
нию крестьянского социума, скорее наоборот. Этот социум был не впол¬
не изолированным социальным организмом, он являлся органической
частью местного общества. Дезинтеграция местного общества неизбежно
приводила к нарушению функционального равновесия в пределах мест¬
ного общества, а значит, и к дезинтеграции самого крестьянского социу¬
ма. Новая система, введение которой было осуществлено англичанами на
основе индийского опыта (в Индии деревня была действительно „само-з-з 16137
достаточной" в любом смысле), оказалась чуждой бирманскому кре¬
стьянству и вызвала негативную реакцию с его стороны [113, с. 75].Колониальные власти, вызывая разрушение старых форм и источни¬
ков социально-политической интеграции, предлагали взамен нечто такое,
что б.iino, в сущности, не в состоянии их заменить. Вся колониальная по¬
литико-административная практика имела в качестве своей основы ев¬
ропейское право, проникнутое духом буржуазной рациональности. В
колониальной Бирме власть, основанная на законе, пришла на смену пер-
соналистской по своему характеру традиционной местной власти. Чинов¬
ник — туджи перестал быть источником закона, став лишь оплачиваемым
представителем безличного независимого правопорядка. Эта правовая
идея не понималась крестьянами и не принималась ими [123, с. 42—43;
140, с. 23]. •Изменилась и судебно-правовая практика. На место традиционного
права, ориентированного на арбитраж, на согласие тяжущихся сторон,
пришел независимый суд европейского типа, который, хотя и пытался
учесть нормы бирманского обычного права (такова была общая такти¬
ческая линия колониальной политики англичан), в целом отличался от
него по существу: он был направлен не на примирение сторон, а на
„обнаружение истины", следовательно, виновного, с последующим при¬
менением правовой санкции. Такая ориентация нового суда была также
непонятна крестьянству [113, с. 76].Вся политико-правовая система, строившаяся по европейскому об¬
разцу, была сильно дифференцированной по своей структуре: если ра¬
нее власть была структурно нерасчлененной и ассоциировалась с посто¬
янством, а все ее функции были объединены в руках местного чиновни¬
ка, который решал дела всех категорий (ибо не было понятия об их раз¬
личиях) , то теперь бюрократические функции, в том числе в среднем ад¬
министративном звене, были разделены. Кроме того, выполняющие их
чиновники часто сменялись.Эти и другие правовые идеи, неприемлемые для крестьянства, не
могли стать средством социальной интеграции. На смену разрушенной
традиционной системе местной власти не могла сразу прийти столь же
эффективная замена. Не случайно, например, резкое увеличение тяжб
и уголовных преступлений в колониальный период по сравнению с пе¬
риодом доколониальным [123, с. 45]. Как пишет Дж. Фэрниволл,
„чужеродная правовая система не была способна контролировать анти¬
социальные силы, которые она освободила" [113, с. 76]. Таков один из
внешних признаков дезинтеграции крестьянского социума.Наблюдался и другой процесс: бирманское общество стихийно пы¬
талось приспособиться к новым, навязываемым ему условиям. Вводи¬
мые нормы и институты, в свою очередь, деформировались, приспосаб¬
ливаясь к особенностям чуждой для них социальной среды. Однако
дезинтеграция традиционных связей стала устойчивой тенденцией. В ре¬
зультате несомненно уменьшилась изоляция крестьянского социума
(превращение деревни в низшую административную единицу в конечном
итоге только способствовало этому). Рынок и унифицированная поли-38
тико-административная система приблизили сельскую периферию к
местному, а через него и общенациональному центру. В качестве примера
можно указать на повсеместное появление начиная с 1915 г. политиче¬
ских крестьянских организаций — вунтану агин, созданных в деревнях
по инициативе лидеров общенационального движения за независимость.
Вунтану атины сделали крестьянство участником этого движения. Само
по себе это — важное изменение, несмотря на то, что на местах деятель¬
ность этих организаций принимала традиционные формы и часто руково¬
дилась монашеством [147, с. 189, 193].Дезинтеграция, как было сказано выше, выразилась в усилении
расслоения крестьян, хотя оно и было очень ограниченным. Другим
следствием стало выпадение крестьянина из стабильных, устойчивых,
программирующих его поведение связей. Все это было наиболее замет¬
но в новых районах, где действие рыночных отношений и соответствую¬
щих им социальных и правовых нововведений было особенно сильным.
И в старых районах дезинтеграция была ощутимее там, где производил¬
ся преимущественно рис — экспортная рыночная культура [129, с. 224].
Эта связь очень знаменательна.Уже само переселение крестьян — индивидуально или семьями — с
севера в новые районы юга означало отрыв от освященной традицией
привычной общинной жизни, которая не без труда восстанавливалась на
новом месте во вновь складывавшихся группах1,,9. Такому восстанов¬
лению препятствовали и особенности аграрной экономики нового ти¬
па. Во-первых, плодородие южных земель делало индивидуальное хо¬
зяйство менее зависимым от деревенской взаимопомощи (но более
зависимым от обладателей капиталов). Во-вторых, распространение
краткосрочной аренды, постоянная миграция арендаторов с места на
место, частое разделение хозяйственных функций на одной и той же
земле — т. е. отрыв крестьянина от полного аграрного цикла - все
это исключало стабильные и прочные социальные связи. В-третьих, срав¬
нительно низкая плотность населения в новых районах делала социаль¬
ную структуру в деревне еще более рыхлой. В результате сложилась
ситуация, при которой, по словам Дж. Фэрниволла, крестьянство со¬
хранилось лишь в тех районах, где земледелие было развито еще до
открытия Суэцкого канала (напомним, что именно это событие стиму¬
лировало освоение новых земель). Отсутствие социально-экономиче¬
ской сплоченности деревни сопровождалось ослаблением духовной
сплоченности крестьянских обществ: интегративная роль сангхи резко
снизилась — в Нижней Бирме один монастырь приходился не на одну,
а на три-четыре деревни [113, с. 57] .Дезинтеграция привычной традиционной жизни — явление всегда
болезненное, по крайней мере до тех пор, пока общество не усвоило
новых способов и форм интеграции. Пример нарушения всей дере вен¬
ской жизни приводится Дж. Фэрниволлом: в Тае-мьо (граница Верх¬
ней и Нижней Бирмы), где сравнительно небольшое количество осад¬
ков всегда требовало коллективного поддержания ирригационной
системы, при колониальном правлении традиционная кооперация разру-3-1* 26139
шилась и ирригационная система — основа основ сохранения материаль¬
ного равновесия — пришла в расстройство [113, с. 57] .Дезинтеграция крестьянского социума приводила и к раскрестья¬
ниванию в прямом смысле: сельские жители шли в города, преимущест¬
венно в Рангун, все более отрываясь от деревни.Наконец, дезинтеграция усиливалась вертикальным расслоением, ко¬
торое все больше и больше вырывалось из сдерживающих его рамок тра¬
диционного эгалитарного механизма.Весь этот процесс был в Бирме облегчен тем, что традиционная со¬
циальная структура не обладала достаточной жесткостью, не имела проч¬
ных социально-интегрирующих институтов, как китайский клан или ин¬
дийская каста; следовательно, сопротивляемость такой структуры в
этих условиях была пониженной. В частности, мы указывали выше на
сравнительную слабость общины как социально-экономического институ¬
та, на неполный характер деревенской изоляции, на вариативность буд¬
дийского поведенческого „алгоритма". Все это делало крестьянство срав¬
нительно мобильным, облегчало и переселение, и частичную трансформа¬
цию хозяйственной деятельности, и общее размывание социальных свя¬
зей. Но если традиционная рыхлость была стабильной и привычной и са¬
ма по себе представляла систему, то в колониальный период эта система
была утрачена, в крестьянской жизни появилась социальная неопреде¬
ленность.Конечно, было бы преувеличением сказать, как это делает М. Мид,
что элементы общинности к началу XX в. сохранялись „только механи¬
чески" [123, с. 45]. Новейшие полевые исследования даже периода не¬
зависимости противоречат этому выводу. Однако новые условия делали
дезинтеграцию крестьянского социума явлением постоянно прогресси¬
рующим и имеющим важные последствия. Этот процесс преломился и в
крестьянском сознании, находясь, в свою очередь, в зависимости от него.3.	Меняющееся общество и меняющееся сознаниеОбщественное сознание вообще характеризуется сильной инерцией, и
эта его особенность проявляется как на групповом, так и на индивидуаль¬
ном уровне. Сила инерции становится особенно очевидной в периоды
быстрых социальных изменений, тем более если источником изменений
является внешнее воздействие. 65 лет британского господства, как вер¬
но замечает Р. Тэйлор, было достаточно для перемен в институтах и эко¬
номической структуре, но крайне мало для существенных сдвигов в
системе ценностей [147, с. 71].Сознание бирманских крестьян, несомненно, отразило те процессы
социальной трансформации, которые составляли содержание колониаль¬
ного периода, однако в этом сознании продолжали преобладать тради¬
ционные элементы. Можно сказать, что эти элементы начали давать сбои:
меняющаяся социальная практика все больше им противоречила. И хотя
описанная выше социокультурная ориентация в целом все же оставалась
преобладающей, некоторые важные изменения должны быть отмечены.40
Несомненно, расширились пространственно-временные рамки
крестьянского мышления. Рынок и миграции приблизили крестьян к но¬
вым источникам информации; разложение крестьянского социума при¬
вело к некоторому ослаблению прежнего локального изоляционизма;
участие в национально-освободительном движении, в борьбе против
японской оккупации способствовало формированию у крестьян этниче¬
ского самосознания (раньше оно было присуще почти исключительно
элите), представления о единой исторической судьбе бирманского го¬
сударства [129, с. 97].Изменилась и социальная ориентация крестьян. Наиболее важным
представляется вопрос о том, в какой степени влияние рынка, склады¬
вание новых форм хозяйственной деятельности, размывание общинных
связей сопровождались освобождением человека как социального (и
прежде всего экономического) деятеля от традиционных связей, форми¬
рованием субъективной воли в противовес традиционному для крестья¬
нина буддийскому „объективизму" Речь следовательно идет о том,
в какой степени сложилась совокупность черт, свойственных буржуазно¬
му индивиду, ориентированному на расширенное воспроизводство в
рамках своего хозяйства и на политическое участие в качестве члена
гражданского общества.Формирование буржуазной (мелкобуржуазной) ориентации пред¬
полагает наличие частнособственнической крестьянской парцеллы, в ко¬
торой воспроизводство на всех стадиях является товарным.
В Бирме такой классической парцеллы не существовало: ни традицион¬
ное, ни созданное в колониальный период хозяйство не отвечало клас¬
сическим требованиям. Асимметричная модель колониальной аграрной
экономики препятствовала складыванию такой крестьянской собствен¬
ности, которая могла бы стать массовой опорой развитию капитализма
в сельском хозяйстве. Следовательно, буржуазная по своей природе
личность (homo oeconomicus) не могла стать здесь массовым типом20.
Выше отмечалось, что, как правило, бирманский крестьянин продолжал
ориентироваться на потребление и простое воспроизводство, а асиммет¬
ричная рыночная экономика не только не противоречила такой ориента¬
ции, но и предполагала ее.В принципе крестьянство не отвергало производства на рынок (пря¬
мое, без посредников), тем более что крестьянин нуждался в деньгах для
приобретения ряда необходимых товаров, которые иным способом уже
нельзя было достать, для выплаты налогов и компенсации ссуд. Однако
в своем сознании крестьянин часто рассматривал работу „на рынок"
как второстепенную, не обязательную, а работу для самообеспечения
как главную и необходимую21.Важным показателем характера хозяйственной ориентации служит
распределение расходов в крестьянском хозяйстве. Д. Пфэннер показал,
что основными статьями расходов крестьян в конце 50-х годов XX в.
даже в Нижней Бирме были продовольствие и религиозные пожертвова¬
ния. Вложение денежных средств в производство явно уступало по раз¬
меру этим статьям [130, с. 55]. Даже доходы от вновь освоенной сель¬41
скохозяйственной культуры, имеющей только товарное значение (на¬
пример, от земляного ореха), т. е. полученные вне натуральной системы
хозяйства, шли на удовлетворение традиционной системы потребностей
[130, с. 60]. Так рыночная ориентация включалась в традиционную,
потребительскую, становилась ее частью.Подобные явления представляются типичными, и это касается как
традиционных, так и новых районов. Складыванию мелкобуржуазных
черт крестьянской личности препятствовали традиционные стереотипы
сознания, а также значительные диспропорции колониального развития.
В крестьянской массе не сложилась психологическая переориентация на
материальное обогащение как цель производства и на упорный труд как
средство достижения этой цели. Преобладали старые представления о
богатстве и труде. Буддизм — основа всех этих представлений — продол¬
жал безраздельно господствовать в деревне, причем вряд ли он сущест¬
венно изменился; элита предпринимала попытки реформировать буд¬
дизм, например, оправдать материальный достаток и стремление к не¬
му, однако это не отразилось существенно на деревенской религии (о
реформационных тенденциях в буддизме см. [135] .)Крестьянство было по-прежнему привержено традиции, с трудом
принимало изменения, тем болез что большинство этих изменений бы¬
ли ему навязаны и резко противоречили его обычной практике. Реакция
крестьян на многие колониальные нововведения была негативной.
Наиболее радикальным проявлением крестьянского недовольства стали
выступления начала 30-х годов. Американский социолог Дж. Скотт,
исследовавший крестьянское восстание в Бирме и поставивший его в
ряд традиционалистских крестьянских движений, пишет об историче¬
ском парадоксе, заключающимся в том, что „для защиты самых необ¬
ходимых, элементарных прав обычно используются крайние средства"
[138, с. 66]. Действительно, когда под влиянием мирового кризиса
элементарные основы крестьянского существования оказались под уг¬
розой, крестьяне открыто восстали. Лозунгом восставших было восста¬
новление старого порядка, включая монархию. Поэтому, хотя объек¬
тивно восстание имело и национально-освободительное содержание, его
можно считать преимущественно традиционалистским по своей ориента¬
ции.Вообще, если о традиционном сознании мы говорили преимущест¬
венно в категориях цельности, единства, то крестьянское сознание новой
эпохи оказалось разорванным, единство его нарушено. Например, отно¬
шение к верховной власти оказалось лишенным того сакрального ореола,
который ранее маскировал социально-культурный разрыв господствую¬
щих и зависимых слоев населения; теперь этот разрыв между крестьян¬
ской массой и правящей элитой (как европейской, так и бирманской,
прочно связанной с колониальным аппаратом) обнажился со всей оче¬
видностью. По мере складывания этнического самосознания и разруше¬
ния традиционных основ системы политического управления и социаль¬
ной структуры крестьянство начинало осознавать, что страной управ¬
ляет „чужое правительство", которое руководствуется „чуждыми це¬
лями" [113, с. 77] .42
В результате дезинтеграции деревенского социума, особенно в но¬
вых районах, крестьянский труд оказался оторванным от коллективной
социальной и религиозной практики. Ломалась сама старая система: те¬
ряя землю, оказываясь в городе, бывший деревенский житель уже не
мог восстановить прежнюю систему ценностей в ее целостности.Как следствие, крестьянская личность перестала быть цельной;
крестьянское поведение определялось в разных ситуациях различными,
иногда противоположными социально-психологическими установками.
Общая социокультурная ориентация крестьянина сочетала в себе пре¬
обладавшую традиционную крестьянско-буддийскую систему представ¬
лений и отдельные, весьма существенные, но отрывочные, не до конца
оформившиеся и не составляющие систему новые элементы. Влияние
этих последних было особенно ощутимым в новых районах и прежде
всего среди наиболее зажиточной группы сельского населения.§3. КРЕСТЬЯНСТВО В ПЕРВЫЙ ПЕРИОД НЕЗАВИСИМОСТИ
(1948-1962): ПОСЛЕСЛОВИЕ К ИСТОРИИИсследователь, занимающийся длительным историческим перио¬
дом, заканчивающимся сегодняшним днем, всегда вынужден решать
вопрос: где та граница, которая отделяет „историю" от со¬
временности? В нашем исследовании было бы вполне естественным
считать „историей" доколониальную и колониальную дёревню, а совре¬
менностью - деревню после 1962 г. Но между этими двумя этапами,
выделение которых может быть оспорено, вклинивается промежуток
в 14 лет — от обретения независимости в 1948 г. до переворота 1962 г. и
провозглашения „Бирманского пути к социализму". Это небольшой,
но сложный период, в том числе и в контексте нашей темы. Чем его
считать: „послесловием к истории" или преамбулой к современности?
Назовем этот период переходным, ибо его можно с полным основанием
трактовать двояко. И освещение этого периода целесообразно разде¬
лить надвое.Период 1948—1962 гг. находился под тяжелым инерционным прес¬
сом эпохи колониализма. Накануне провозглашения независимости
бирманское общество пережило тяжелую японскую оккупацию. Раз¬
рушительный эффект оккупации и военных действий 40-х годов усу¬
губил дестабилизирующие факторы, вызванные диспропорциями коло¬
ниальной истории. Эти факторы серьезно сковывали деятельность пер¬
вых независимых правительств страны. Кроме того, оказавшиеся у
власти социальные силы либо не имели опыта самостоятельного управ¬
ления страной, либо не представляли себе других методов управления,
кроме тех, которые использовались колонизаторами. Поэтому, несмот¬
ря на решительные декларации и энергичные попытки быстро вырваться
из состояния зависимости и отсталости, построить новое общество, в
период 1948—1962 гг. существенной структурной перестройки в бир¬43
манском обществе не произошло. Выяснилось, что облеченные властью
люди не могут или даже не хотят коренным образом изменить общую
социальную и политическую ориентацию страны. Обретя независимость,
Бирма продолжала развиваться в буржуазном направлении; импульс
этому движению был дан в колониальный период и остановить его не¬
зависимое государство не смогло. Само государство строилось на прин¬
ципах, скопированных с английской системы буржуазного парламента¬
ризма; во внешней политике, несмотря на декларативное отмежевание
от прошлого, сохранилась прозападная ориентация.Итак, в истории первого периода независимости можно наблюдать
мощный инерционный поток, сохранение некоторых основных тенден¬
ций колониального периода. Желая найти „свой путь", какую-то аль¬
тернативу этому буржуазно-колониальному руслу, правительство У Ну
решило противопоставить ему сугубо традиционную в своей основе
программу „буддизации" государства — весьма искусственную и не¬
реальную. Скорее всего, это была попытка интегрировать страну перед
угрозой дезинтеграции, усилившейся с исчезновением „каркаса" ко¬
лониальной государственности. После завоевания независимости дезин¬
теграция с уровнд внутренних, глубоких, социально-культурных процес¬
сов перекинулась и в область политической жизни, которая была де¬
стабилизирована до предела: этим пределом стала вспыхнувшая граж¬
данская война и нависшая угроза отпадения некоторых национальных
районов.По-видимому, правительства этого периода безуспешно пытались
решить комплекс перешедших из прошлого проблем, но найти „свой
путь" они вряд ли могли. Переворот же 1962 г., несмотря на свою
бескровность и верхушечность, был началом чего-то совершенно но¬
вого. Мы согласны с выводом советских бирманистов о том, что, не¬
смотря на некоторые сдвиги, серьезных изменений в обществе до
1962 г., в том числе в деревне, не произошло [42, с. 97; 57, с. 49—84].Дезинтеграция традиционного деревенского социума и крестьян¬
ского хозяйства оставалась главной проблемой. Крестьянская зависи¬
мость росла, хотя уже не столь быстро. В 1960 г. 86 % крестьян в той
или иной степени находились в долговой зависимости. Удельный вес зе¬
мель арендаторов, несколько сократившись по сравнению с колониаль¬
ным периодом, все же был очень высок — 30 % [127, с. 43—44]. По
данным на 1960—1962 гг., в стране преобладали мелкие зависимые
крестьянские хозяйства [57, с. 56]. Преобладание мелких, в той или
иной степени зависимых крестьянских хозяйств можно назвать глав¬
ным итогом эволюции системы землевладения в период „вторжения
рынка" в аграрную экономику Бирмы. Наиболее явно такое преобла¬
дание было выражено в районах, освоенных при колониализме [57.
с. 73, 78].Вместе с тем господство крупного абсентеистского землевладения
не было серьезно поколеблено. В деревне продолжали развиваться ры-
ночные отношения и, как следствие, дифференциация по доходам. 8
имущественной структуре деревни, за столетие увеличилась доля поляр'44
ных групп. Вершину новой социальной пирамиды составлял слой бога¬
тых крестьян, в том числе зажиточных крестьян и арендаторов. Одним
из важнейших итогов переходного периода 1948-1962 гг. было усиле¬
ние значения как раз этого слоя. Некоторое ослабление колониального
пресса придало силы в первую очередь именно слою более или менее
крепких хозяев. Получив относительную свободу, эти хозяйства прояви¬
ли в переходный период повышенный интерес к рыночным операциям;
во многом благодаря их укреплению в 50-е годы был достигнут боль¬
шой подъем сельскохозяйственного производства, увеличился выход
товарного риса.Но можно с уверенностью сказать и больше: все крестьянство в це¬
лом продолжало постепенно втягиваться в рыночную экономику, как и
в колониальный период. И в этом смысле — по месту рынка в аграрной
экономике страны, по сложным последствиям его влияния на крестьян¬
ское хозяйство — первый период независимости также был продолже¬
нием колониального.Развитие рыночной ориентации было, однако, очень медленным.
М. Нэш и Д. Пфэннер сходятся в том, что крестьяне на рубеже 50-
60-х годов были все же далеки от „денежной экономики", хотя уже не
могли полностью обходиться без нее [129, с. 26; 130, с. 52—55].В политико-правовой сфере главным новшеством периода была
парламентско-представительная система, созданная по западному образ¬
цу и на основе колониального опыта. Она была продолжением ряда опи¬
санных выше буржуазных по своему происхождению институтов и учреж¬
дений, оказавших влияние на бирманское общество. Эта система оказа¬
лась чуждой и непонятной крестьянам. Вернее, она была им непонятна в
ее исконном значении; крестьянство приняло ее, вложив в нее другой,
более привычный ему смысл, соответствующий традиционной политиче¬
ской культуре: партийная принадлежность и голосование на выборах за
ту или иную партию связывались крестьянами с членством в традицион¬
ных деревенских неформальных группах, складывающихся вокруг пат¬
ронов [129, с. 76—79]. Однако следует учесть, что включенность в мак¬
рополитическую структуру страны, несмотря на традиционные способы
этого включения, была, во всяком случае, фактором увеличения откры¬
тости крестьянского социума, определенной политической активизации
крестьянства. Этому же в какой-то степени способствовало создание се¬
ти так называемых крестьянских союзов, ставших прототипами сущест¬
вовавших позднее (в 60—80-е годы) организаций.Подводя предварительный итог анализу первого периода независи¬
мости, повторим, что принципиальных сдвигов в это время не произош¬
ло. Продолжала существовать асимметричная аграрная экономика, сохра¬
нялось довольно сильное неравенство в землевладении, шла своим чере¬
дом дезинтеграция традиционного крестьянского социума. Устранение
колониального давления не изменило модели и основных тенденций раз¬
вития деревни.# # #45
Таким образом, в итоге наложения на традиционные элементы де¬
ревенской социальной организации и социально-культурной ориентации
крестьянства новых элементов, сложившихся в колониальный период
и первый период независимости, возник своеобразный тип аграрной
структуры, крестьянского хозяйства и крестьянской личности.Аграрная структура в Бирме на рубеже 50—60-х годов отличалась
сильными диспропорциями в землевладении: господствующее крупное
землевладение помещиков, ростовщиков и другого некрестьянского на¬
селения сочеталось с крестьянским малоземельем. Значительная масса
крестьян попадала благодаря ростовщичеству и аренде в сильную зави¬
симость. Аграрная структура этого типа была порождением колониаль¬
ного периода.Хотя бирманский крестьянский социум, как и в традиционной мо¬
дели, еще представлял собой совокупность индивидуальных владельцев,
к началу 60-х годов традиционное единство его было нарушено, и со¬
циально-имущественная дифференциация внутри него стала значительно
ощутимей. Выделившийся слой богатых крестьян более явно, чем вер¬
хушка традиционного крестьянского социума, стал выделяться на фоне
массы бедных (в абсолютном измерении) хозяйств.Бирманское крестьянское хозяйство к началу 60-х годов традицион¬
но ориентировалось на самообеспечение. Достигалось это сочетанием тра¬
диционного производства и некоторых рыночных операций. У наиболее
обеспеченных хозяев, постоянно прибегающих к рыночным операциям
без посредников, появились элементы мелкобуржуазной ориентации на
расширенное воспроизводство. Но для массы хозяйств выход на рынок
был второстепенным звеном хозяйственной деятельности, необходи¬
мым лишь в той степени, в какой рынок помогал достичь цели само¬
обеспечения. Несомненно, тенденция к развитию мелкобуржуазной
ориентации в рассматриваемый период существовала. Она могла уси¬
литься с ликвидацией еще живой колониальной аграрной системы.Сельская политическая организация была по-прежнему довольно
слабо связана с центральной. Доступ крестьянства к информации из
центра был ограничен. Крестьянство и деревня оставались сильно изо¬
лированными от внешнего мира, хотя степень этой изоляции стала го¬
раздо ниже. Что касается крестьянской политической активности, то
она оставалась потенциально невысокой и ориентированной, как пра¬
вило, на отстаивание свободы индивидуального владения и независимой
хозяйственной деятельности.Личность бирманского крестьянина сочетала в себе черты тради¬
ционной и переходной (на пути к буржуазной) социальных установок.
Традиционная установка проявлялась в преимущественной ориентации
на самообеспечение, хозяйственную взаимопомощь, общность интере¬
сов деревенского социума, политическую отстраненность и пассивность-
Новая установка была связана прежде всего с повысившимся интере¬
сом к. деятельности в сфере товарно-денежных отношений, а также к
новым формам социальной и политической интеграции, установившимся
еще в колониальный период. Эта новая установка значительно усилием46
ла индивидуалистическую ориентацию личности, ослабляла деревен¬
скую солидарность, разлагала традиционное социально-духовное един¬
ство крестьянского социума.Описанные выше деревня и крестьянство стали в 1962 г. объектом
глубоких преобразований со стороны нового бирманского режима. В
эволюции деревни начался новый этап.
ГЛАВА II„БИРМАНСКИЙ ПУТЬ К СОЦИАЛИЗМУ" И ДЕРЕВНЯ:
ВЗГЛЯДЫ, ПОЛИТИКА, ПЕРЕМЕНЫ§1. ПЕРВЫЙ ПЕРИОД НЕЗАВИСИМОСТИ (1948-1962):
ПРЕАМБУЛА ~К СОВРЕМЕННОСТИПереворот 1962 г. был началом глубокой переориентации всей об¬
щественной жизни страны. Однако перед тем, как приступить к новому
этапу, следует еще раз вернуться к первому периоду независимости.
Как уже говорилось, период 1948—1962 гг. может быть по праву назван
преддверием к „современности" с тем же основанием, с каким его
можно считать „послесловием к истории". Этот период все же сущест¬
венно отличен от колониального. Правительства этих лет вели актив¬
ную суверенную политику, утвердившую Бирму в качестве независи¬
мого государства; колониальное правление объявлялось мрачным лихо¬
летьем, с которым покончено безвозвратно; проводились мероприятия
по ликвидации зависимости страны; официально провозглашались пла¬
ны принципиального нового пути развития страны на основе демокра¬
тии и социализма; отвергались западные буржуазные ценности как не¬
приемлемые для социально-экономического, политического и культур¬
ного строительства в стране; на смену им выдвигались некоторые
возрожденные традиционные ценности, прежде всего буддийские, кото¬
рые соединялись с социалистическими идеями, особенно популярными
после исхода второй мировой войны. Все это, несомненно, составило
тот исторический опыт, который был необходим стране для будущих
перемен.Итак, в истории этого периода можно обнаружить поиск своего пу¬
ти в противовес медленному, уже дискредитировавшему себя колони¬
альному варианту буржуазного развития. Одним из следствий этого бы¬
ло некоторое восстановление традиционных доколониальных структур.
Но, кроме того, в деревне произошли некоторые перемены, русло бу¬
дущих преобразований было обозначено.Согласно первой Конституции Бирманского Союза 1948 г., нацио¬
нальное государство становилось верховным собственником всех зе¬
мель [18, с. 7]. Эта юридическая норма сама по себе не была для бир¬
манской деревни чем-то новым: верховной собственностью на землю
обладало и колониальное государство. Однако разница здесь весьма
существенна, поскольку независимое правительство в процессе использо¬
вания монопольного права на земельную собственность руководствова¬
лось национальными интересами и отчасти интересами крестьян. В
1953 г. после специального Акта о национализации земли эта монополия
стала довольно эффективным оружием в борьбе с крупными земле-
владельцами-небирманцами, прежде всегЬ индийскими ростовщика¬
ми — четтьярами. Конфискация крупных земельных владений этих аб-48
сеитеистов была не только экономической мерой, в ней выразились
сильные националистические настроения правящих слоев. В результате
многочисленные (хотя далеко не все) землевладельцы-небирманцы бы¬
ли вынуждены покинуть страну. Эти события в известной мере повлия¬
ли на структуру землевладения и социальную эволюцию в деревне.Естественным следствием стало определенное ослабление зависи¬
мости огромного слоя арендаторов, уменьшение размеров задолженнос¬
ти крестьян, т. е. то, что в какой-то мере сглаживало диспропорции в де¬
ревне. (Уже в 1947 г. был принят Акт об освобождении от задолженнос¬
ти, согласно которому крестьянству прощались все довоенные долги.)
Однако результаты этих мер были в целом невелики: сказались непосле¬
довательность и нерешительность правительственных реформ, общая про-
буржуазная направленность политики, несмотря на социалистические ло¬
зунги. Несомненно то, что государство в большинстве случаев отдавало
предпочтение интересам зажиточного деревенского слоя. В частности,
именно он выиграл от государственного кредитования, а те массы
крестьян, которым не хватало кредитов, вновь обращались к ростов¬
щикам. К началу 60-х годов число ростовщиков снова выросло [147,
с. 279]. И все же антиростовщические меры 50-х годов были прообра¬
зом той энергичной атаки, которую повел в 60-е годы военный режим.В социально-политической сфере первый период независимости
принес с собой парламентскую систему, которая не прижилась и, более
того, привела к нестабильности, глубокому внутриполитическому рас¬
колу. В результате началась гражданская война, непосредственно затро¬
нувшая деревню.Как следствие социальных процессов колониального периода и
военных событий, в деревне сформировались социальные силы, настроен¬
ные в политическом отношении весьма активно и радикально — бедней¬
шие слои деревни, утратившие традиционные социальные связи. Ушед¬
шая в подполье и страдавшая левачеством компартия нашла в этой сре¬
де активную поддержку. И все же аграрная программа компартии, внут¬
ри которой к тому же не было единства, переоценивала политические
потенции крестьянства в целом и была невыполнимой в условиях 50-х
годов, тем более что она не учитывала некоторых изменений периода.
Укрепление со временем зажиточного деревенского слоя, некоторый
общий подъем жизненного уровня в результате определенных полити¬
ческих мер сделали очевидной ошибочность выбранной компартией так¬
тики вооруженной борьбы с правительством и обрекли компартию на со¬
циальную изоляцию, от которой она так и не смогла избавиться вплоть
до 80-х годов. После 1962 г. новый режим доказал свои политические
преимущества в вопросе о том, за кем пойдет крестьянство: за прави¬
тельством или повстанцами; повстанческое движение неуклонно зату¬
хало.Итак, переворот 1962 г., несмотря на свое принципиальное нова¬
торство, был во многом обязан предыдущему периоду, подготовивше¬
му некоторые мероприятия и в самом общем смысле давшему богатый
опыт „социальных экспериментов".*• 16]49
§ 2. ДЕРЕВНЯ И КРЕСТЬЯНСТВО ГЛАЗАМИ ПОЛИТИКОВСущность военного бирманского режима, идейные и социальные
корни мировоззрения и политики правящей группы Не Вина, которая
удерживала власть в стране более 25 лет, проанализированы в исследо¬
ваниях, специально посвященных этой проблеме [39; 40 ] • Мы в целом
согласны с тем, что правящая группа, пришедшая к власти в 1962 г.
по сравнению с предыдущими правительствами в начале периода была
выразителем интересов более широких слоев населения страны, а ее
официальную концепцию — „Бирманский путь к социализму" - по
социальному содержанию и идейной ориентации — можно отнести к ле¬
вому направлению мелкобуржуазной мысли.Государственная концепция „Бирманский путь к социализму"
является, по существу, сложной и синтезированной; она содержит в
себе различные по происхождению идеи: традиционные бирманские, в
том числе буддийские черты; некоторые рационалистические и либераль¬
но-индивидуалистические представления, сохранившиеся от колониаль¬
ного и первого послеколониального периодов; некоторые социалисти¬
ческие идеи, в том числе ряд марксистских положений. Система взгля¬
дов правящей группы заключала в себе и попытку радикально пере¬
смотреть бирманскую политическую традицию, и в то же время свой¬
ственное националистическому мышлению желание вернуть стране са¬
мобытность, противопоставить „свое" — исконно бирманское — бур¬
жуазным западным формам общественной жизни, которые серьезно
дискредитировали себя ранее. Обращение к социализму можно во мно¬
гом объяснить этим естественным отталкиванием от западных образ¬
цов развития: не случайно „бирманский социализм" подчеркнуто ок¬
рашен в самобытные бирманские тона.Сложный, неоднозначный характер идеологии нельзя квалифици¬
ровать как бессистемное эклектическое смешение „выдернутых" ото¬
всюду идей. Эта идеология, на наш взгляд, лучше, чем какая-либо дру¬
гая из существовавших или возможных, отразила общее состояние пе¬
реходности и брожения, характерное как для общественных структур
и духовной атмосферы современной Бирмы в целом, так и для крестьян¬
ского хозяйства и крестьянской личности в частности.Сложный характер идеологии „бирманского социализма'' наложил
свой отпечаток на политическую практику режима во всех областях, в
том числе на аграрную политику, на решение аграрно-крестьянского
вопроса.Программа „бирманского пути к социализму" ставила задачи, ко¬
торые могут быть решены только в масштабах всего общества в целом,
во всех его подсистемах. Однако в аграрной стране приоритет деревен¬
ской проблематики подразумевается сам собой. И тем не менее в пер"
вых документах Революционного Совета1 аграрному вопросу уделялось
мало внимания по сравнению с другими. Более того, официальные взглЯ'
ды по этому вопросу так и не обрели формы законченной, подробно
разработанной программы, которая имела бы четко сформулированные50
I исходные позиции и цели. Это — следствие не только упрощенного пред-
■I ставления об экономическом рывке через город, минуя деревню, но и
I сложности, многомерности самой проблемы.| В результате политика в этом вопросе не носила характер последо¬
вательного осуществления заранее выдвинутой программы, она осу*|ществлялась методом проб и ошибок; аграрная политика в ее конкрет¬
ных проявлениях не всегда соответствовала официально декларируе¬
мым целям, а ее результаты часто оказывались непредвиденными для
самих политиков. Это не означает, что взгляды правящей группы на де¬
ревню и крестьянство совершенно бессистемны. Своя система была и
здесь. Эти взгляды покоились на фундаменте общей концепции „бир¬
манского пути к социализму".1. Сельское хозяйство в экономике:
официальный взглядБирманские лидеры, разумеется, видели страшную отсталость де¬
ревни в своей аграрной по преимуществу стране и целую сеть противо¬
речий, опутывающую аграрную систему. Первые несколько лет они пы¬
тались с той или другой стороны подойти к деревенским проблемам,
но позднее возобладало мнение о приоритете индустриализации за счет
сельского хозяйства, и внимание к деревне ослабло. Только в середи¬
не 70-х годов курс стал более прагматичным: аграрная проблематика
заняла в официальных взглядах то место, которое соответствовало зна-
| чению агросферы в экономике.t Правящие круги признавали необходимость обеспечить продоволь¬
ственные потребности страны, а также удовлетворить другие элемен-
i тарные потребности. Не Вин часто подчеркивал важность сельского хо¬
зяйства таким аргументом: ведь оно „дает нам пищу и одежду" [10,
с. 23]. Достижение этой цели в бирманских условиях не составляло
большого труда: несмотря на невысокий доход на душу населения и
весьма низкий уровень потребления (а, может быть, и благодаря ему)
в колониальный и первый послеколониальный периоды, эта страна не
знала острого недостатка в продовольствии и, как правило, производи¬
ла его больше, чем было необходимо для внутреннего потребления.С другой стороны, ограничиться только целью прокормления
страны значило бы повторить традиционную крестьянскую ориентацию
на простое натуральное воспроизводство, на самообеспечение. Идеал
I развития, с энтузиазмом выдвинутый новым руководством, требовал
г постановки новой рациональной цели: использовать сельское хозяйство
в качестве источника для развития всей экономики - в первую очередь
промышленности. При этом сельское хозяйство рассматривалось не
только как сырьевой источник, сколько как источник валютных по¬
ступлений; в связи с этим вопрос об экспорте аграрной продукции, преж¬
де всего, конечно, риса, приобретал в глазах правящей группы особое
значение. Формы решения вопроса о рисе как источнике валюты времяц~г 16151
от времени менялись, но сам вопрос никогда не снимался с повестки
дня.Такая установка в экономической политике закрепляла сложившую¬
ся в колониальный период монокультурную ориентацию сельского хо¬
зяйства и экономики в целом. Была ли в бирманских условиях какая-
либо другая возможность, более или менее надежная, для извлечения ре¬
сурсов экономического развития? По-видимому, нет — за исключением
принятия западной помощи, грозившего зависимостью, а потому прин¬
ципиально отвергавшегося. Вместе с тем такая установка не могла быть
панацеей. В сочетании с идеей „опоры на собственные силы" всегда и
во всем — идеей, характерной для военного руководства особенно на
первом этапе его деятельности, — она привела к абсолютизации постав¬
ленной цели (получения валюты за рис), в то время как проблема реа¬
лизации получаемых средств оставалась неразрешенной. Более того, же¬
лание максимально упростить механизм получения доходов от экспор¬
та риса привело к их сокращению в течение некоторого времени. Одна¬
ко здесь были другие, более глубокие причины, о которых речь пойдет j
ниже.	jВ официальных декларациях время от времени идея приоритета !
сельского хозяйства звучала вполне определенно. Но на практике вни- !
мание к этой отрасли экономики, повторим, далеко не всегда было !
действительно преимущественным. В течение примерно десятилетия '
власти считали, что быстрее добиться значительного экономического :
роста и покончить с отсталостью можно лишь обеспечив прежде всего |
развитие индустрии современного типа, причем не с опорой на сепь- |
ское хозяйство, а за счет сельского хозяйства. Хотя на первом съезде
правящей (и единственной) Партии бирманской социалистической !
программы (ПБСП) в 1971 г. сельское хозяйство было признано „глав- |
ной заботой" страны и говорилось о необходимости тщательно проду- !
манной аграрной системы [19, с. 47], все же вышеизложенное заблуж- !
дение не было и тогда преодолено.	jПримерно с первой половины 70-х годов начались изменения, за¬
тронувшие все сферы общественной жизни. Режим стабилизировался:
в 1974 г. была принята новая конституция и на ее основе создана слож¬
ная политическая система. Влияние военных в аппарате власти стало !
более опосредованным. Партия бирманской социалистической про- j
граммы превратилась из кадровой в массовую, ас 1971 г. стала регу- |
лярно проводить свои съезды и постепенно становилась ядром полити- !
ческой системы (подробнее см. [40] ). Несколько изменился эконо- ‘
мический курс: произошла некоторая либерализация экономики, част¬
ный сектор получил признание и большие гарантии, экономика страны
была приоткрыта для западной финансовой помощи. Кульминацией по- !
ворота был III съезд партии (1977 г.). Западная пресса заговорила о нэпе
и даже о „шагах к капитализму" f150; 156, 16.04.76; 146, с. 461].' 1
западные политики полагали, что это долговременная тенденция. Вре- ;
мя показало, что эти перемены означали прагматизацию или оптимиза- ;
цию некапиталистического курса (нашу позицию по этому вопросу !
см. [29] ).52
К этому времени надежды на скорую индустриализацию рухнули.
Сельское хозяйство оказалось сильно истощенным. Поворот в эконо¬
мической политике режима означал, в частности, что приоритет сель¬
ского хозяйства стал осознаваться более явственно и более последо¬
вательно претворяться в практических шагах. Официальная газета пи¬
сала в 1975 г., что „социалистическая революция, которая не начинается
с аграрной революции, будет непрочной, как здание на песке" [158,
27.08.75]. На III съезде правящей партии эта точка зрения, на наш взгляд,
уже полностью возобладала. В отчетном докладе сельское хозяйство
называлось „главной опорой страны", многие делегаты съезда выража¬
ли свое согласие с курсом на „исправление ошибки", заключающейся в
приоритетном внимании к индустрии, а не к сельскому хозяйству; от¬
мечалось, что приоритет индустрии преждевременен, что он в корне не
соответствует „общим экономическим директивам" [161, 23.02.77].
Эту пинию продолжил и IV съезд [161, 04.08.81]. Наконец,, V съезд
(198Ь г.) вновь ее подтвердил: в соответствующем разделе политиче¬
ского доклада о промышленности вообще говорилось очень мало и по-
новому: „Сельское хозяйство должно быть стабильным и сильным, а
индустриализация идти шаг за шагом" [161, 03.08.85]. Так сельское
хозяйство завоевало ведущее место в системе взглядов руководства
(по крайней мере на уровне деклараций).2. Крестьянство в социальной структуре и политике;
официальный взглядСоциальная философия правящей группы (1962-1988), как и ее
экономическая концепция, не входит в предмет нашего исследования.
Мы коснемся ее только под „деревенским" углом зрения. Прежде все¬
го необходимо отметить, что она содержит сильные популистские эле¬
менты (о популизме на Востоке подробнее см. [100]). Это заметно
хотя бы в том, что режим считал себя выразителем интересов всех
социальных слоев общества, за исключением „эксплуататорских".
Именно поэтому в идеологии центральным понятием является понятие
„народ", заменяемое иногда понятиями „народные массы" или „тру¬
дящиеся" [10, с. 142, 207, 215]. Как правило, „народные массы" озна¬
чают в официальной идеологии недифференцированное целое — явле¬
ние, типичное для восточных идеологий [80, с. 109]. Однако иногда
выделение социальных слоев, частей этого целого, все же происходит;
наиболее развернутым является трехчленное деление: крестьянство, ра¬
бочий класс, интеллигенция (средние слои). Еще чаще встречается
двухчленное деление: крестьяне и рабочие.В подавляющем большинстве случаев, если есть подобное деление,
крестьянству в перечислении отводилось первое место, а рабочему
классу — второе. Обычны были фразы типа такой: „В своем движении
к социализму Ревсовет будет опираться преимущественно ча союз
крестьян и других трудящихся, составляющих огромное большинство|,~ 3 16153
нации" [10, с. 148] . Подобные декларации повторялись на протяжении
всей истории режима. Крестьянство выделялось из всех трудящихся
как основная опора режима. Это может показаться естественным: ведь
действовать в интересах „народных масс" значит действовать в интере¬
сах того класса, который составляет большинство. Но, на наш взгляд,
апелляция к крестьянству имеет более глубокую основу, чем просто
признание статистической очевидности его преобладания. Традициона¬
листская направленность официальных взглядов объясняла симпатию
к массе носителей традиции, которой является крестьянство2.В официальной прессе нередки были утверждения, согласно кото¬
рым крестьяне, „кормящие страну и обеспечивающие развитие про¬
мышленности", занимают „фундаментальное положение" в классо¬
вой структуре бирманского общества и „играют стратегическую роль"
в истории Бирмы [160, 3.02.73]. В отчетном докладе I съезду ПБСП
крестьянство названо „базовым классом социалистической револю¬
ции" [19, с. 48].С признанием решающей роли крестьянства в бирманском общест¬
ве связана переоценка роли этого класса на протяжении всей истории
страны. В бирманской официальной литературе неоднократно повторя¬
лось, что в традиционном и колониальном обществах крестьянство име¬
ло низкий социальный статус и находилось в состоянии жестокого
угнетения. В этом виден отпечаток программного противопоставления
общества „бирманского социализма" как цели и „эксплуататорских
обществ", существовавших до него. Далее, в соответствии с принятой,
хотя и в несколько упрощенном виде, концепцией классовой борьбы,
за бирманским крестьянством признавалась большая роль в социальных
движениях прошлого, и прежде всего в национально-освободительном
движении. Если до 1962 г. в официальной бирманской историографии
имела место определенная недооценка крестьянского восстания Сая Сана
(начало 30-х годов), то после прихода к власти Ревсовета в трудах бир¬
манских историков появилась, напротив, тенденция к завышению значе¬
ния этого восстания [37, с. 21—22]. Сам Не Вин в одном из своих вы¬
ступлений решительно полемизировал с теми, кто называл восстание
Сая Сана безрассудной авантюрой. Он стремился доказать, что восстание
имело объективные причины и благородную цель и сыграло большую
роль в освободительном движении [10, с. 122-125].Несомненно, в идеологической атмосфере этого режима социально-
политический статус крестьянства повысился. Отчасти это можно объяс¬
нить чисто пропагандистскими целями правящих кругов. Но следует
все-таки учесть, что в такой степени У Ну и правительства до 1962 г. ни¬
когда не проявляли интереса к крестьянству. Это подтверждает мысль
об изменении подхода к деревенским проблемам, происшедшем в
1962 г. Повышение социального статуса крестьянства придало всей аг¬
рарной политике новую направленность: она официально проводилась в
интересах более широких слоев, а не в пользу деревенской верхушки,
как это было до 1962 г.54
До сих пор мы говорили о взглядах на крестьянство как на социаль¬
ное целое. Каким же виделся бирманскому руководству социальный об¬
лик современной деревни в его многообразии! И каким это руководство
хотело бы видеть крестьянство?Бирманские лидеры отдавали себе отчет в том, что „в крестьянских
хозяйствах форма производства и присвоения частная, поэтому крестьян¬
ство относится к частному сектору" (цит. по [64, с. 305]). Отсюда естест¬
венно вытекало признание социального неравенства в деревне или по
крайней мере возможности такого неравенства. Причем крайне интерес¬
но то, что возникновение неравенства в деревне относилось идеологами
„бирманского пути к социализму" к колониальному времени, а иногда
даже к последним его десятилетиям. В одной из речей Не Вин говорил:
„В годы моей юности, в 1924 или 1925 году, уровень жизни всех
крестьян был почти одинаков". Далее он нарисовал картину деревенской
жизни, основанной на равенстве и взаимопомощи. И только позже, по
его мнению, сложилось „неравномерное распределение богатства в де¬
ревне" [10, с. 68].Таким образом, бирманский лидер относил возникновение неравен¬
ства ноиого типа под влиянием рынка к несколько более позднему вре¬
мени, чем это было в действительности. Но здесь существенно другое:
объявление социального неравенства продуктом только колониального
времени содержало в себе элемент идеализации традиционной деревни.
Как мы помним, неравенство, хотя и особого типа, существовало и рань¬
ше. Вообще, критический пафос идеологии „бирманского пути к социа¬
лизму" был направлен в гораздо меньшей степени против доколониаль¬
ного общества (хотя его „эксплуататорский характер" формально при¬
знавался), чем против общества колониального и послеколониального
(до 1962 г.). Во взглядах на аграрный вопрос этот мотив очевиден. В не¬
котором смысле традиционная деревня являлась ориентиром, на кото¬
рый планировалось направить развитие деревни. Соответственно спосо¬
бом достижения этой цели признавалось уничтожение или по крайней
мере максимальное ослабление социального неравенства. Но надо пом¬
нить, что содержание „деревенского идеала" правящей группы ни в
коей мере этим не исчерпывалось.Официальная пресса развивала подобные взгляды. В статье „Бир¬
манская деревня'' (1966 г.) деревня была названа „основной еди¬
ницей производства и потребления", „основной единицей администра¬
тивной и политической организации"; только трансформация этой ба¬
зовой ячейки общества, утверждала статья, может обеспечить переуст¬
ройство всего общества в целом. Далее говорилось о том, что в коло¬
ниальный период деревенское общество подверглось глубокой дезин¬
теграции, причем в критическом анализе этой эволюции очевидны сим¬
патии к традиционной деревне. Важен вывод автора статьи о том, что
в первый период независимости процесс дезинтеграции продолжался,
ему не были поставлены преграды. Автор заключал, что „деревню не¬
обходимо спасти"; для этого должны быть установлены новые ин¬
ституционные рамки, созданы „ядро деревенской общественной струк¬16155
туры" (это понятие не раскрывается) и, наконец, „новый моральный
климат". После 1962 г., считал анонимный автор статьи, для всех этих
изменений есть реальные условия [161,23.01.66].	iВ этой статье проблема видится широко и во многом объективно. I
Это видение практически совпадало с официальным. Во многом оно
согласуется и с нашими предыдущими выводами: прежде всего с вы¬
водом о дезинтеграции как основном итоге колониального периода. !
Но не содержался ли в этом видении некоторый недоучет результатов
этого процесса; не крылась ли здесь опасность зачеркнуть то, что уже
стало неотъемлемым для деревни, вошло в плоть и кровь деревенской
структуры и уже не могло быть зачеркнуто?	(Остановимся на общих взглядах идеологов на политическую роль ;
крестьянства в обществе, идущем по „бирманскому пути к социализ- j
му". Ревсовет и ПБСП объявили крестьянство своей главной социаль¬
ной опорой. Естественно, надо было найти реальные способы и формы i
крестьянского политического участия, которые позволили бы, с одной
стороны, осуществлять политический контроль над сельским населе¬
нием, а с другой — втягивать крестьянство в проведение тех преобра¬
зований, в которых его участие было необходимо. Здесь ставка была 1
сделана на так называемые массовые и классовые организации, в част- J
ности крестьянские, созданные государством и действующие под его
контролем (подробнее см. гл. Ill).Не безразличен был для правящей группы вопрос о социально-пси-
хологических особенностях крестьянства, если учесть их повышенное i
внимание к морально-психологическим сторонам общественного раз- ,
вития вообще: здесь дала себя знать буддийская традиция осмысления t
общества в категориях морали. Как же видели бирманские лидеры
крестьянскую личность?	1В официальных материалах этого периода часто встречается понятие ,
„сознательность". Оно означает прежде всего согласие с официальным j
курсом и активное участие в мероприятиях правительства. Эта „созна- i
тельность" у крестьян, по мнению лидеров, была недостаточна. Причину
видели в пороках „старой системы", сложившейся при колониализме, j
но не только 8 этом. Лидеры считали, что у крестьянства нет достаточ- |
ной увлеченности строительством нового общества — и это уже упрек
в адрес традиционных крестьянских установок.	jВыделим только один вопрос: необходимость воспитания в кре¬
стьянах новой психологии труда. Это одна из сложнейших проблем, с
которой столкнулись власти.Натуральное крестьянское хозяйство с его традиционной ориента¬
цией на протяжении долгого времени приспосабливалось к противоре- i
чиям колониального общества. Продуктом такой адаптации стал потре- •
бительский стереотип крестьянина — результат несоответствия между |
темпами роста потребностей („революция растущих ожиданий") и
развитием соответствующих им производственных установок; чело¬
век хочет иметь больше, но, не умея распорядиться полученным по-но- -
вому, потребляет его по-старому. Этот стереотип бирманские лидеры56i
учитывали. В выступлениях Не Вина крестьянское „расточительство",
„нелепая расточительность" часто упоминались как одно из главных
препятствий для развития сельского хозяйства: „Поскольку крестья¬
не всегда были в долгах, они привыкли сразу тратить see деньги, кото¬
рые попадали к ним в руки . . . Поэтому я прошу крестьян самих сле¬
дить за тем, чтобы подобные вещи не повторялись". „Мы иногда теря¬
ем чувство меры -- это один из крупных недостатков нашего народа"
[10, с. 76, 110]. Говоря о предоставляемых крестьянам кредитах, он
призывал: „Не разбазаривайте их только потому, что вы их легко по¬
лучили", „Используйте их как капитал, не растрачивайте их" [10, с. 63,
69]. Мы видим попытки внушить крестьянам во многом новую, нетра¬
диционную производственную установку — установку, которой требова¬
ли выдвинутые „идеалы модернизации" (по терминологии Г. Мюрдаля).Мы рассмотрели общие взгляды режима на крестьянство и дерев¬
ню. Признание за крестьянством роли опоры режима уже само по себе
означало значительное повышение общественного статуса этого класса.
Государственная власть „приблизилась" к деревне, более непосредст¬
венно и решительно сосредоточив свое внимание на крестьянских пробле¬
мах; отношения властей и крестьянства стали более интенсивными. Мож¬
но сказать, что была декларирована прокрестьянская ориентация режи¬
ма (несмотря на то, что приоритет проблемам деревни утвердился не
сразу). Этот курс, по мнению бирманских руководителей, должен был
вызвать соответствующий позитивный ответ крестьянства, что сделало
бы его действительной опорой режима, подготовило бы почву для успеш¬
ных аграрных преобразований. Охарактеризованная выше идеологиче¬
ская атмосфера, несомненно, способствовала достижению этих целей.
Кроме того, как мы видели, хвалебный тон высказываемых взглядов на
крестьянство сочетался с элементами весьма трезвого подхода к пробле¬
мам деревни, включающего знание трудностей и препятствий экономи¬
ческого, политического и даже психологического порядка.Однако официальные взгляды, изложенные выше, не могли сами по
себе разрешить все вопросы. Главным средством гарантии приобретен¬
ного крестьянством высокого социального статуса, а также главным
фактором достижения целей аграрной политики является сама аграрная
политика. Политика же оказалась гораздо менее цельной, более противо¬
речивой, чем официальные взгляды. И это вполне объяснимо: практика
всегда сложнее любой теории. Но можно сказать, что практика выявила
и некоторые противоречия, изначально присущие самой идеологической
концепции.§ 3. АГРАРНАЯ ПОЛИТИКА ПОСЛЕ 1962 Г. И ЕЕ ИТОГИ1.	Характерные черты политики (общие замечания)Как мы уже отмечали, аграрная программа правительства не имела
законченной формы. Тем не менее можно перечислить ряд общих черт,
определяющих ее содержание и непосредственно связанных с особеннос¬
тями социальной философии „бирманского пути".57
Прежде всего-отметим исключительно энергичное вмешательство го¬
сударства в аграрную сферу. Аграрная политика рассматривалась как
призванная в корне изменить ситуацию в деревне и была официально
названа „аграрной революцией". Роль государства резко возросла.
Развитие сельского хозяйства и аграрных отношений уже ни в коей
мере не было предоставлено самому себе, оно стало планироваться3.
Более того, стали планироваться не только развитие экономики, но и
эволюция социальной структуры. Но если весомая роль государства в
экономике, в частности в сельском хозяйстве, сохранилась и в дальней¬
шем, вплоть до середины 80-х годов, то установка на резкую, глубокую
трансформацию социальной структуры деревни со временем, в 70-е го¬
ды, значительно ослабла.Второй важной чертой аграрной политики явилось вполне сознатель¬
ное разграничение технологических реформ и институциональных пре¬
образований как двух взаимосвязанных, но все же самостоятельных
частей единого целого. Бирманские лидеры были далеки от односторон¬
него подхода к технологическому обновлению производства как пана¬
цее от всех проблем деревни. Более того, приоритет всегда отдавался По¬
литике в области институциональной структуры аграрной экономики.
„Аграрная революция" должна была начаться с обновления институ- )
тов, а не технологии. Между тем 60-е годы были временем господства ^
в буржуазной науке и политике противоположных оценок и рекомен¬
даций [107; 75, с. 93—98]. С другой стороны, совершенствованию тех- |
нологии не всегда уделялось должное внимание. В 70-х годах положение
изменилось: интерес политиков к технологии повысился.Важной чертой аграрной политики был приоритет, отданный качест¬
венным параметрам развития — эволюции аграрных отношений как от¬
ношений социальных — перед количественными — ростом произвола- j
ва, выражаемым в экономических показателях. Это было, по-видимому,
сильной стороной политики. Вместе с тем количественные показатели
всегда оставались критерием правильности курса; поэтому спад произ- |
водства стал сигналом к некоторому изменению всей политики в сере¬
дине 70-х годов, которое, правда, было непоследовательным.	|Особенностью аграрной политики в 60-е годы была ее безусловная i
демократическая ориентация. И по официальным декларациям, и по ,
реальным шагам эта политика проводилась в интересах широких масс г
крестьянства. Об этом говорит хотя бы перечень аграрных мероприя- j
тий 60-х годов: новый Закон о ростовщичестве (1962), Закон о защи¬
те прав крестьянства. Закон об аренде (1963), радикальная поправка
к Закону об аренде (1965). Об этом же говорит и весь комплекс м®'
роприятий по повышению жизненного уровня крестьянства, широкие
социальные программы, проводившиеся в жизнь с невиданной ран#
энергией (кампания по ликвидации неграмотности, улучшение мед*1'
цинского обслуживания и т. п.). Не Вин говорил о принятии правитель
ственных решений: „Если решение идет на пользу большинству, а вре
дит лишь немногим, то мы считаем его правильным" [10, с. 79]-58ti
рарные преобразования, ориентированные таким образом, были в прин¬
ципе направлены против неравенства и эксплуатации в деревне.Демократизм аграрной политики проявлялся и в том, что она про¬
водилась в какой-то мере с учетом непосредственных пожеланий кре¬
стьян, консультаций с ними [57, с. 86]. Формой таких консультаций
стали крестьянские семинары и конференции крестьянских организа¬
ций (подробнее см. гл. Ill).Программные положения аграрной политики не ограничивались де¬
мократизмом популистского толка. Порой они шли еще дальше: на¬
пример, когда их целью провозглашалась „социализация сельского
хозяйства". Эта цель, сформулированная еще в первые годы режима,
была подтверждена со всей ясностью в Законе о кооперативных об¬
ществах (1970 г.) и на I съезде ПБСП в 1971 г. [19, с. 49-51]. Отсю¬
да - явное предпочтение коллективных форм производства, распреде¬
ления и прочих хозяйственных операций, критика крестьянского част¬
нохозяйственного индивидуализма, объявление кооперирования одной
из важнейших задач. Отметим, что весь комплекс мероприятий по фор¬
мированию „социалистических отношений" в сельском хозяйстве
проводился, несомненно, с учетом опыта социалистических стран. На
это имеются прямые указания. Например, на одной из конференций
Центрального крестьянского совета (о крестьянских организациях см.
ниже) в 1974 г. отмечалось значение опыта „тех стран Азии и Восточ¬
ной Европы, где были осуществлены аграрные революции" [158,
29.11.74].Руководители Бирмы пытались иногда в сжатом виде сформули¬
ровать свою аграрную программу. Они выделяли „три принципа",
лежащих в ее основе: 1) земля тем, кто ее обрабатывает; 2) приме¬
нение научных методов, механизация; 3) кооперирование [161,01.09.64]
Здесь перечислено то, на что режим всегда обращал главное внимание.
На наш взгляд, сущность „трех принципов" заключалась в том, что¬
бы перестроить в демократическом духе систему землевладения и зем¬
лепользования, обеспечить рост производства, наконец, кооперировать
деревню как высший этап преобразований.На I съезде ПБСП сжатое определение аграрной политики включало
улучшение системы землепользования и повышение урожайности [19,
с. 49]. В докладе ЮНИТАР, написанном в соответствии с официальными
взглядами, перечислено пять пунктов: 1) подъем сельскохозяйственного
производства через повышение производительности труда; 2) введение
научны^ методов в сельское хозяйство; 3) совершенствование аграрной
структуры; 4) улучшение социальных условий жизни в деревне; 5 ) ор¬
ганизация крестьянства [127, с. 48].Все эти лаконичные формулы, по существу, близки друг другу.и со¬
гласуются с общей ориентацией режима. Однако и перечисленные нами
черты аграрной программы, и ее сжатые официальные формулировки —
все это относится к сфере декларируемых целей, пожеланий и про¬
граммных установок. Попробуем теЬерь проанализировать сущность
аграрной политики.* " '59
2.	Сущность политики (дедуктивный подход)В специфических условиях современных восточных обществ полити¬
ческое творчество чаще всего осуществляется не в виде поиска новых, а
скорее в виде выбора готовых общественных форм. Фактор сознательно¬
го выбора оказывается часто решающим. Эти формы, или модели общест¬
венного устройства, сводятся на Востоке к трем главным: традиционное
общество, капитализм, социализм, и соответственно к трем аграрным мо¬
делям.Сравнивая аграрные модели, бирманские лидеры не могли выбрать
только одну из них, ибо все эти модели по тем или иным причинам не да¬
вали исчерпывающих, с точки зрения лидеров, решений. Синтезирован¬
ный, сложный характер общих идеологических установок приводил к
неприятию каждой из моделей целиком.Например, традиционная аграрная модель не могла быть принята хо¬
тя бы потому, что она была связана со стагнационным состоянием об¬
щества, отрицала развитие в широком смысле слова, в том числе эконо¬
мическое развитие, между тем как установка на развитие была неотъем¬
лемой чертой идеологии „бирманского пути к социализму". В совре¬
менном мире оставаться на позициях традиционного простого воспроиз¬
водства продукта и общественных отношений представлялось невоз¬
можным.Вторая аграрная модель — капиталистическая деревня, элементы ко¬
торой складывались в Бирме на протяжении столетия, также не могла
быть принята бирманским руководством. Она ассоциировалась с худ¬
шим проявлением колониализма, с дезинтеграцией деревенской соци¬
ально-политической структуры, наконец, с принципиально отвергаемым
идеологией „бирманского пути" капиталистическим путем развития
всего общества. Кроме того, буржуазная модель рассматривалась нацио¬
налистически настроенными лидерами как чуждая для бирманского об¬
щества и культуры.Третья аграрная модель — социалистическая деревня, в виде имев¬
шихся ее образцов, представлявших опыт социалистических стран, то¬
же была отвергнута в ее целостности, прежде всего на том основании,
что некоторые ее черты не соответствовали бирманским обществен¬
ным традициям. Однако отказ от социалистической модели в готовом,
цельном ее виде не мог иметь и не имел столь явного и однозначного
неприятия, как это было в отношении сельского капитализма. В данном
случае причинами отказа были, во-первых, национализм и, во-вторых,
„левизна" бирманских коммунистов, в частности в аграрном вопросе;
взгляды их часто отождествлялись с „социалистической аграрной про¬
граммой".Итак, все три модели, взятые в их целостности, были отвергнуты.
Однако это не значит, что каждая из них была отвергнута целиком-
Четвертой, совершенно новой модели не существовало, и поэтому иско¬
мая модель оказалась по необходимости синтезированной, причем в этом
синтезе приняли участие элементы всех трех „готовых" моделей. Ни60
одну из них нельзя было просто „отменить", и задача политиков за¬
ключалась как раз в том, чтобы найти оптимальное сочетание их элемен¬
тов. Таким образом, проблема выбора превратилась в проблему синтеза.Рассмотрим элементы аграрной структуры, заимствованные из каж¬
дой из трех моделей для аграрной программы режима.Из структуры традиционной деревенской организации были взя¬
ты прежде всего коллективизм, взаимопомощь, понимаемая в тради¬
ционном духе; равенство, понимаемое как „идеал срединности"; идея
самообеспечения индивидуальных крестьянских хозяйств; механизм
отношений государство — крестьянство, основанный ■ э непосредствен¬
ном (без посредства рынка) изъятии крестьянской продукции и госу¬
дарственном контроле над деревней.Хотя капиталистическая модель отвергалась наиболее решительно,
все ее элементы отвергнуты быть не могли. Рынок и связанная с ним
крестьянская экономика, товарно-денежные отношения и, в более об¬
щем виде, закон стоимости — все это уже пустило в бирманской дерев¬
не глубокие корни; особенности современного мирового хозяйства, к
которому Бирма была привязана, также были реальностями, от которых
нельзя было отказаться. Поэтому стоимостные отношения, распростра¬
ненные в период развития элементов капитализма, вошли в качестве
неотъемлемого компонента в синтезированную аграрную модель, хотя и
в урезанном виде. Рынок, свободная торговля продукцией была до¬
пущена в местном масштабе; освобождение мелкого крестьянского
хозяйства от оков сложившихся при колониализме форм эксплуатации
объективно расчищало путь развитию рыночных отношений; с середи¬
ны 70-х годов этим факторам все больше внимания уделялось и в отно¬
шениях между государством и крестьянством. В аграрной политике
учитывался, хотя не всегда в достаточной степени, фактор движения за¬
купочных цен и их соотношение с себестоимостью продукции. Кредиты,
ссуды и прочие денежные стимулы сохранились в политическом арсена¬
ле, хотя и в новой, жестко огосударствленной форме. Сохранились и
старые сбытовые, кредитные и прочие кооперативы, хотя ставилась за¬
дача их реорганизации. Итак, ряд элементов, сложившихся в период
„развития капитализма", был оставлен с одним существенным допол¬
нением: комплекс этих элементов оказался под всеобъемлющим го¬
сударственным контролем.Третья, социалистическая модель аграрной организации стала источ¬
ником некоторых важных компонентов синтезированной модели. Преж¬
де всего речь идет о производственной кооперации, рассчитанной на
расширенное воспроизводство, основанной на повышении производи¬
тельности труда. И коллективизм, и равенство приобретали здесь уже
иное, чем в традиционной модели, значение. Из третьей модели были
взяты также идея государственного регулирования товарно-денежных
отношений, принцип планирования и др.Задача синтеза всех этих элементов трех разных моделей оказалась
чрезвычайно сложной, и получившаяся модель не была лишена серьез¬
ных противоречий. Например, установка на самообеспечение крестьян-61
ского хозяйства отнюдь не всегда согласовалась с установкой на разви¬
тие, расширенное воспроизводство, адаптацию новой технологии и
т. д. (хотя прямого противоречия тут нет). Весьма значительно различа¬
лись два идеала равенства — традиционный и социалистический. Очень
крупным противоречием было несоответствие между двумя полити¬
ческими установками и соответственно результатами их воплощения:
освобождением мелкотоварного уклада от старых форм эксплуатации,
с одной стороны, и установлением непосредственного государственного
контроля над ним, давления на него — с другой. Эти и некоторые дру¬
гие противоречия приводили к колебаниям в аграрной политике, кото¬
рых мы ниже коснемся подробнее.Однако нередко обнаруживались и совпадения, соответствия или
хотя бы созвучия между некоторыми элементами, взятыми, впрочем,
отдельно, вне контекста их связей в целостных моделях, откуда они бы¬
ли заимствованы. В каких-то случаях мы действительно можем гово¬
рить о синтезе в самом прямом смысле слова. Например, признание тра¬
диционного индивидуального характера крестьянского землевладения
и хозяйственной деятельности соответствовало рыночной ориентации
мелкотоварного уклада — по крайней мере это были два однонаправлен¬
ных и потенциально сочетаемых вектора (I и II моделей). Далее, тра¬
диционная установка на коллективизм, кооперирование и равенство в
деревенской жизни, а также государственное вмешательство в экономи¬
ку соприкасались с социалистическими идеалами коллективизма, ра¬
венства и трансформирующей роли государства (сочетание I и III моде¬
лей) . Допущение закона стоимости в функционировании аграрной си¬
стемы вполне могло сочетаться с установкой на государственное регу¬
лирование связанных с действием этого закона отношений (взаимодей¬
ствие II и III моделей). Такой перечень можно продолжить.Таким образом, искомая модель решения аграрного вопроса имела
внутренние противоречия, но не была лишена и внутренней логики. И то
и другое сводилось в конечном счете к особенностям мировоззрения тех
социальных слоев, ориентацию которых выразила идеология „бирман¬
ского пути к социализму". Итак, мы подошли к вопросу о социально¬
классовой сущности аграрной политики режима, о его социальном „аг¬
рарном идеале", о том, в чьих интересах эта политика проводилась.Но ответ на этот вопрос возможен лишь на основе конкретного ана¬
лиза эмпирических данных.3.	История и практические результаты политики
(эмпирический подход)а)	вопрос о землеСистема землевладения — основа основ аграрных отношений. Поли¬
тика в этой области была наиболее интенсивной в 60-е годы: были про¬
ведены главные реформы, воплотившие в жизнь правительственные62
установки. Этот период реформ подробно исследован А.Ф. Жабреевым
[57]; поэтому мы постараемся не повторять уже известное, но пока¬
зать саму логику преобразований в этой сфере.Общая ориентация режима нашла свое выражение в резкой антипо-
мещичьей и антиростовщической направленности реформ. Политика в
этой области была призвана уничтожить крупное землевладение как та¬
ковое. В какой-то мере эта линия продолжала политику правительств до
1962 г. Однако тогда сходные меры были гораздо осторожнее и непосле¬
довательнее.После 1962 г. крупное землевладение вообще было, образно выража¬
ясь, предано анафеме. Это касалось прежде всего владений индийских
ростовщиков — наступление на последних подогревалось националисти¬
ческими настроениями и даже элементами ксенофобии, характерными
для идеологического климата тех лет. Однако с неменьшей решимостью
режим выступил и против инонациональных групп крупных земле¬
владельцев. Наиболее простой формой борьбы с крупным землевладе¬
нием была конфискация. Закон об аренде, Закон о защите прав крестьян
были, собственно, направлены против концентрации земли [57, с. 92].
Но значение этих законов было глубже: поскольку концентрация земли
есть не что иное, как условие закабаления крестьян с помощью институ¬
та аренды, борьба с крупным землевладением была, по сути дела, осво¬
бождением крестьян от арендной зависимости. Мероприятия по закреп¬
лению прав постоянной аренды тоже ограждали крестьян от произвола
тех, чью землю они арендовали. Но это были все еще довольно осторож¬
ные шаги. 5 апреля 1965 г. последовала поистине революционная мерз:
была принята поправка к Закону об аренде, в соответствии с которой
арендная плата отменялась вообще. Фактически аренда была запрещена.
В бирманских условиях того времени это означало, что юридически дер¬
жатели стали владельцами. Это был сильнейший удар по крупному зем¬
левладению: аренда была наиболее эффективным средством его исполь¬
зования. Само правительство оценило поправку к Закону об аренде как
„самое прогрессивное событие в аграрной истории Бирмы" [127, с. 48].Все эти мероприятия имели, как мы видели, две цели: уничтожить
крупное землевладение и освободить мелкое крестьянское владение.
Для успешного достижения этих целей была реорганизована организа¬
ционно-административная структура деревни. Были созданы новые ор¬
ганы власти — комитеты безопасности и администрации — вместо инсти¬
тута сельских старост, многие из которых были крупными землевлэдель-
' цами. В эти комитеты, по мнению правительства, должны были входить
в основном крестьяне [57, с. 105] . Были распущены старые земельные
комитеты и созданы новые, призванные также действовать в интересах
мелких землевладельцев. Впоследствии, в годы создания крестьянских
советов, был введен земельный ценз на членство в советах: те, кто вла¬
дел более чем 20 акрами, были лишены права на такое членство [161,25.02.67]. Можно перечислить и другие меры аграрной политики, кото¬
рые так или иначе направлялись против крупного землевладения и в
интересах средних и бедных крестьян.63
Главным орудием этих преобразований была государственная соб¬
ственность на всю землю. Верховная собственность государства была
узаконена еще в 1948 г., в 1953 г. это положение получило новый им¬
пульс, но после 1962 г. юридическая сила верховной государственной
собственности на землю значительно укрепилась, институт государствен¬
ной собственности действительно стал „гигантским ударом по частной
собственности на средства производства” [7, с. 418].Второй крупной проблемой было перераспределение земли. В пер.
вые годы оно рассматривалось как важная задача ввиду большого коли¬
чества малоземельных и безземельных крестьян. В 1964 г. Не Вин гово¬
рил: „Аграрная проблема будет действительно решена лишь тогда, когда
вся земля будет национализирована и справедливо распределена между ;
всеми крестьянами" [10, с. 74]. По правительственному постановле¬
нию земли крупных владельцев-крестьян, которые ими не возделыва¬
лись и потому рассматривались как „излишние", должны были распре¬
деляться среди безземельных. Однако правительство все же предпочита- i
ло раздавать бедным крестьянам вновь освоенные или заброшенные зем- '
ли, которыми никто не владел: именно такие примеры встречаются в i
прессе 60-х годов [161, 3.04.64; 161, 27.12.68]. Мы видим здесь непо- :
следовательность (или в какой-то мере объяснение колебаний курса); I
перераспределению (т. е. прямому выравниванию владений) предпочи¬
тается распределение новых земель. В 1968 г. представитель правитель¬
ства заявил, что государство не собирается отбирать земли у крестьян, ;
владеющих более чем 20 акрами; оно лишь предлагает таким крестья¬
нам добровольно отдать эти излишки бедным соседям [161, 04.03.68]. iИтак, решимость провести перераспределение постепенно сменялась 1
сомнением в его целесообразности, а затем и отказом от него. Этот от¬
каз аргументировался общей нехваткой земли (что само по себе невер¬
но), сложностью самого процесса передачи земли из рук в руки и т. д.
[57, с. 88—89]. Как бы ни были здравы эти аргументы, отказ от первона¬
чального решения знаменателен.На наш взгляд, более глубокой причиной отказа от кропотливого,
энергичного уравнивания земельных владений было то, что мы бы назва¬
ли „отрицанием крестьянской собственности на землю" — нигде не
сформулированной, но четко проступающей установкой творцов аграр- ;
ной политики. Эта установка крайне важна и созвучна некоторым поло- 1
жениям всей идеологии правящей группы. Она имеет традиционный ■
оттенок; в 1971 г. министр У Ба Нейн напомнил, что в бирманском тра¬
диционном обществе „в эпоху феодализма" частной собственности как
таковой не существовало и собственностью на землю в принципе „обла¬
дал народ"; при этом он явно проводил параллель между традиционный
и современным обществом [161, 26.04.71]. Частная собственность вооб'
ще и на землю в частности оказывается для бирманских лидеров нега
тивным наследием колониального периода и противоречит традицио”
ным бирманским государственно-правовым и общественным нормам-Это сочетание „социалистического" и „традиционалистского" иДе3
лов государственной („народной") собственности на землю и привоДи64
по к подчеркнутому невниманию к крестьянской собственности как та¬
ковой. Политика в данном вопросе заключалась в том, чтобы освободить
I крестьянское владение (в неизменном виде) от помещиков и ростовщи-
! ков, но при этом поставить его в зависимость от самого государства.! Крестьяне снова стали держателями — на этот раз держателями государ-
I ственной земли. Только что освобожденное крестьянское владение ока¬
залось в узде строгого государственного контроля. Любое волевое от¬
чуждение земли (продажа, заклад и т. п.) без ведома государства было
запрещено [57, с. 103] ; право наследования земли объявлялось „не
необходимым" [160, 23.02.65] ; правительство решительно выступа¬
ло против нарушений Акта о национализации 1953 г., призывая строго
наказывать крестьян, распоряжавшихся землей как своей собственно¬
стью [161, 02.09.70; 30.11.70]. Даже Закон об аренде, как показалА.Ф. Жабреев, освобождая крестьян, содержал в себе зачатки новой их
зависимости [57, с. 92] . Отношение к частной собственности на землю
приобрело вид следующей формулы: частная собственность сейчас „не
необходима и реакционна" [160, 27.02.65] .Подобный пренебрежительный взгляд на крестьянское владение
своеобразно преломился в интерпретации лозунга „землю тем, кто ее
обрабатывает". Он был основным лозунгом, объявлялся сутью аграр¬
ной политики. Впрочем, то же самое объявляли правительства до 1962 г.
Но с середины 60-х годов руководство стало вкладывать в него своеоб¬
разный смысл: упор стал делаться не на право владения, а на право об¬
работки земли, а это уже означало не гарантию собственности (или права
получения земли в собственность, например, в результате перераспреде¬
ления) , а гарантию права на обработку при сохранении статус-кво в зем¬
левладении. I съезд правящей партии подтвердил эту позицию [19, с. 48].
В докладе ЮНИТАР говорилось, что вместо лозунга „землю тем, кто
ее обрабатывает" первого периода независимости после 1962 г. был
провозглашен фактически новый, оригинально звучащий лозунг: „пра¬
во обрабатывать землю тем, кто ее обрабатывает" [127, с. 62].Рассматривая этот важный момент в земельной политике, мы можем
вновь засвидетельствовать наличие традиционных элементов во взглядах
ее творцов. Традиционное аграрное право не только не знало частной соб¬
ственности (на что сами же лидеры указывают определенно), но и пред¬
полагало именно обработку земли в качестве гарантии владения. Пере¬
кличка с современным акцентом на обработке, а не на владении здесь
чесомненна.Как же правящая группа сама объясняла (не с помощью историче¬
ских параллелей, а исходя из реальных задач) свое пренебрежение част¬
ной крестьянской собственностью, отказ от решения связанных с ней
проблем? При анализе земельной политики можно обнаружить одну важ¬
ную черту: установку на самообеспеченность крестьянского хозяйства.
Не Вин говорил: „. . .крестьянину должен быть предоставлен такой-учас-
ток земли, с которого можно было бы снять урожай, обеспечивающий
его с семьей всем необходимым" [10, с. 96]. Излишек же земли, как и
ее недостаток — для самообеспечения явление нежелательное [159,
24.02.65],5 161	65
На наш взгляд, содержание земельной политики в течение примерно
десятилетия сводилось к следующему: крестьянское владение освобож.
дается от ростовщической и помещичьей эксплуатации через ограничение
крупного землевладения; затем это владение ставится в зависимость or
государства как верховного собственника земли; наконец, крестьянину j
дается право обработки под контролем государства земли, достаточной I
для самообеспечения.	|С начала 70-х годов начинается поворот в экономической политике, iо	котором мы уже говорили выше. Это коснулось и земельного вопро-
са. Постепенно происходило признание частного крестьянского владения,
предоставление ему больших гарантий. Государственное давление на
крестьянскую собственность было ослаблено. Однако этот процесс про¬
явился не столько в сфере юридической (сфере землевладельческих прав
в узком смысле), сколько в области реализации продукции крестьян- i
ских хозяйств (об этом см. ниже). Теперь же ограничимся анализом ре- I
зультатов только земельной политики к середине 80-х годов.	1Радикальное реформаторство первых лет не осталось без последст- ■
вий. Оно нанесло ^иощный удар по индийскому ростовщичеству - самой j
острой проблеме деревни. Серьезно изменились к худшему позиции на- !
циональных ростовщиков, помещиков и вообще неземледельцев, обла-
давших правами на земли тех крестьян, которые были фактически их
держателями. Особенно большую роль сыграли законы об аренде 1963-
1965 гг.; бирманская пресса назвала их „первыми в истории Бирмы ре- :
формами в интересах крестьян" [161, 18.02.66].	IДействительно, все эти мероприятия освобождали мелкое крестьян¬
ское владение от зависимости. Арендаторы становились владельцами, :
часть безземельных крестьян наделялась землей, средние земельные |
владения обретали фактическую гарантию. Вывод А.Ф. Жабреева, еде- i
ланный в 1971 г., приложим ко всему периоду до середины 80-х годов: \
„В социально-экономическом базисе Бирмы заметно ослабли все основ- ,
ные звенья полуфеодальных и полукапиталистических производствен- .
ных отношений и форм хозяйства" [57, с. 221 ].	IУспех перечисленных реформ, однако, был далеко не полным. Зе- ;
мельная система, основы которой были заложены десятилетиями рань¬
ше (синтез традиционных и колониальных элементов), с большим тру- \
дом поддавалась перестройке, а аграрная политика была недостаточно j
последовательной.	{Например, имеются свидетельства о том, что после завершения Ре'
форм 60-х годов (периода „бури и натиска"), ростовщичество в бир' :
манской деревне сохранилось [161, 12.02.69]. Аренда, несмотря на от* ;
мену ее в 1965 г., сохранялась нелегально в значительных масштаба» ;
[161, 01.03.69], по всей видимости, она есть в деревне и сейчас. Поло-
жение на местах было сложным, власти не могли обеспечить эффектив
ную ломку старых социальных связей, на которых покоилась аренд3 ,
Причины трудностей многочисленны; главные из них — этносоциальна ;
неоднородность крестьянского населения, консервативное мышлен^ ;66
крестьян, зависимость местных представителей власти от деревенской
верхушки и т. д. (см. [75, с. 500—502]).Хотя курс на ограничение крупных владений был в целом успеш¬
ным, он сильно осложнялся сопротивлением на местах, а затем (в 70-е
годы) и ослаблением радикализма правительства; крупные владельцы
умудрялись находить десятки способов обойти законодательные огра¬
ничения на земельные владения; например, они распределяли свои зем¬
ли среди своих родственников или даже своих клиентов — так или ина¬
че зависимых людей; владения последних были фиктивны, а фактиче¬
ский владелец сохранял все реальные права [161, 27.02.67].Для анализируемого периода характерно и другое важное явление.
Статья, опубликованная в официальной газете в 1970 г., констатирует:
вместо „крупных помещиков", владения которых подвергались сокра¬
щению после 1962 г., возникло много „мелких помещиков", факти¬
чески богатых крестьян, продолжавших сдавать землю в аренду мало¬
земельным [161, 02.09.70] 4.Можно заключить, что землевладение лиц, которые сами всю свою
землю не обрабатывают (или обрабатывают не всю), не было ликвиди¬
ровано. О необходимости борьбы с крупными землевладельцами за зе¬
мельную реформу говорилось на заседании Центрального крестьянского
совета даже в 1975 г. [158, 28.02.75], когда самые энергичные рефор¬
мы казались уже завершенными. По данным на 1985 г., лица, владею¬
щие более чем 20 акрами (т. е. участками, которые, как правило, нельзя
обработать трудом членов одной семьи), составляли 2,7 % вссх вла¬
дельцев; в их распоряжении было 14,7 % обрабатываемых земель [25,
с. 46]. Эти земли являются, по крайней мере потенциально, источником
аренды и других нелегальных форм землепользования.Тем не менее в результате земельной реформы крестьянское владе¬
ние „вздохнуло" свободнее. Но, как мы уже говорили, государствен¬
ная монополия на землю, сыграв свою роль как орудие освобождения
крестьян, стала затем орудием подчинения крестьянских владений —
теперь уже самому государству. В принципе такого превращения могло
бы и не быть, если бы политика была гибче, если бы права мелкого вла¬
дения сразу были бы признаны государством и гарантированы им. Одна¬
ко оно произошло. Поэтому крестьянскую земельную собственность в
современной Бирме можно в известной мере назвать, используя встре¬
чающийся в литературе меткий Марксов эпитет, „призрачной” собствен¬
ностью [59, II, с. 56] .Государство стремилось к тотальному контролю над землями. Но
вых законодательных актов здесь не было, но эффективность действи.
старых резко повысилась. Имеются многочисленные свидетельства тому,
что деревня ответила негативно на это наступление. Нарушались госу¬
дарственные запреты на земельные операции (продажи, заклады и пр.),
сохранились частые земельные тяжбы [161, 28.02.67]. Контроль госу¬
дарства не смог стать полным, „движение земли" в той или иной фор¬
ме продолжалось — нелегально с точки зрения государственной полити-5-г 16167
ки, но вполне объяснимо исходя из реальной системы земельных отно¬
шений.Повторим верный, на наш взгляд, вывод А.Ф. Жабрееоа о том, что
„государственная верховная собственность на землю имеет подчас лишь
формально общественный характер. В фактическом распоряжении этой
собственностью еще сохраняются многие бюрократические методы ..
Государственная верховная собственность на землю, с одной стороны,
иногда противостоит интересам крестьянства в целом, с другой стороны,
нередко используется эксплуататорским меньшинством деревни в ко¬
рыстных интересах" [57, с. 222].Мы считаем, что на отношения, сложившиеся между государством
и крестьянством по поводу земли, повлияли некоторые традиционалист¬
ские установки правящей группы. Ограничения на крестьянскую соб¬
ственность, давление на нее со стороны государства, акцент не на соб¬
ственности как таковой, а на обработке как условии владельческих
прав — все это весьма напоминает принципы, описанные нами в I главе,
хотя, разумеется, полное отождествление здесь было бы упрощением.Мы рассмотрели существенные особенности аграрной системы 60-
80-х годов в целом; перейдем теперь к характеристике крестьянского
землевладения с точки зрения его дифференциации. Земельная полити¬
ка породила некоторые изменения в распределении земель среди групп
землевладельцев. По логике вещей, реформы должны были привести к
увеличению числа мелких владений за счет крупных, к уменьшению
среднего размера владения. Этот последний изменялся (в акрах) сле¬
дующим образом (здесь и ниже рассчитано по [25, с. 46; 20, с. 112-
113; 22, с. 50]):1961/62 1968/69 1981/82	1984/855,69	5,37	5,42	5,61В целом существенных перемен не произошло; сначала наблюдалось
некоторое понижение, но с 70-х годов движение показателя было обрат¬
ным.Приведем данные о динамике удельного веса различных групп вла¬
дельцев (%):Акры1961/621968/691981/821984/85менее 1083,886,585,885,710-2012,710,611,611.720-503,22,82,62,650-1000,20,060,050,04более 1000,020,010,010,02Анализ этих данных показывает, что доля трех верхних групп вла¬
дельцев (от 20 акров до 100 и более) сокращалась на протяжении всего
периода, причем наиболее интенсивное сокращение приходилось на от¬
резок до конца 60-х годов, а в 70-е годы это сокращение замедлилось
или вовсе остановилось (а доля самой верхней группы даже поднялась68
д0начального уровня). Доля группы владельцев от 10 до 20 акров сна¬
чала весьма заметно сократилась, а затем вновь несколько увеличилась,
но не достигла первоначального уровня. Наконец, динамика удельного
geca наиболее бедной группы была обратной: увеличение, затем частич¬
ное сокращение.Как оценить эти тенденции? Сначала следует оговорить значение каж¬
дой из выделенных нами групп. Верхняя группа (более 20 акров) — это
владельцы „богаче зажиточных", кулаки (хотя бы потенциальные),
бывшие старосты, владеющие землей предприниматели, ростовщики;
это владельцы, не способные обработать свою землю силами только сво¬
ей семьи и регулярно прибегающие к чужому труду. Вторая группа
(10-20 акров) — зажиточные по бирманским стандартам крестьяне, но
в основном работающие сами и могущие (опять же по крайней мере по¬
тенциально) продавать излишки. Третья группа — это крестьянская
масса, огромный слой бедных и средних крестьян, либо обеспечивающих
себя и семью, либо вынужденных подрабатывать.После этого разъяснения можно заключить: в течение всего периода
доля нетрудовых слоев сельского населения в целом сократилась, а тру¬
дящихся крестьян — увеличилась. Причем выделяется рубеж, приходя¬
щийся, видимо, на первую половину 70-х годов, когда начался поворот
в экономической политике. Этот рубеж отразил результаты первого,
радикального этапа преобразований: увеличение доли мелких владений
(многие держания просто превращались во владения, и статистика это
отразила), уменьшение доли крупных владений. Второй период — пе¬
риод некоторого „отката": доля мелких владений вновь несколько
сократилась, средних — несколько возросла, а сокращение крупных
приостановилось. Что это — просто уточнение статистики или нечто бо¬
лее существенное? На наш взгляд, приведенная динамика соответствует
общей эволюции режима: второй период (с 70-х годов) — это время не¬
которого (но не полного) отступления как реакция на крайности пер¬
вого, более радикального периода.Структура землевладения к середине 80-х годов была следующей
[25, с. 46]:Размер хозяйств.Удельный вес >акры%до 561,185-1024,5910-2011,6220-502,5550- 1000,05свыше 1000,01Как мы видим, в этой структуре преобладало мелкое и среднее
крестьянство. За четверть века это преобладание несколько увеличилось,
Диспропорции в землевладении уменьшились.Принципиально важен вопрос о соотношении бедного и среднего
кРестьянства. Грань между бедняком и середняком статистически уло-5'3 16169
вить очень трудно. На наш взгляд, середняк — это такой крестьянин,
который имеет свою землю, сам ее обрабатывает и полностью удовлет¬
воряет себя и семью. В таком случае есть основания полагать, что сред¬
ние хозяйства составляют большинство. Во всяком случае, обилие без¬
земельных и малоземельных арендаторов и находящихся в долгах
крестьян — наследие дезинтеграции деревенского социума в колониаль¬
ный период — ушло в прошлое.Оценивая систему землевладения, важно установить, в какой степе¬
ни она приспособлена для распространения передовых форм индивиду¬
ального хозяйствования (кооперации мы пока не касаемся) и складыва¬
ния устойчивой мелкотоварной ориентации. По-видимому, в анализируе¬
мый период у бедных и большинства средних владельцев ресурсов для
этого не было. В специальном исследовании (1981г.) бирманские эконо¬
мисты пришли к выводу, что оптимальный размер земельного владения
для создания ориентированной на рынок „фермы" в условиях Бирмы
равняется 9—10 акрам [118]; среднее же крестьянское владение в сере¬
дине 80-х годов, как мы видели, было гораздо мельче-.Далее, как видно из структуры землевладения, существует в де¬
ревне и слой, къторый безоговорочно может быть признан потенциаль¬
ной сельской мелкой буржуазией и даже буржуазией (размер владения
от 10 до 20 и более акров). Реализация этой возможности зависит от по¬
литики правительства.Завершая эту часть исследования, необходимо подчеркнуть, что воп¬
рос о земле — важный, но не решающий. Кто владеет землей, в каком
количестве, каково „движение" владельческих прав на землю — все это
необходимо учитывать при оценке современного состояния и перспектив
развития деревни, но если бы мы делали выводы только исходя из си¬
стемы землевладения, эти выводы были оы поверхностны и формальны.
Перейдем к более глубокой, сущностной проблеме, смысл которой -
взаимоотношения крестьянства с государством и рынком.б)	государство — крестьянство — рынокТреугольник „государство — крестьянство — рынок" обозначает
самую сердцевину аграрного вопроса в Бирме. Речь идет о государствен¬
ной политике и сложившемся положении в сфере реализации крестьян¬
ской продукции, т. е. о реальном социально-экономическом содержании
общественных процессов в современной деревне. Если выше мы говори
ли о земле, а главной была категория „крестьянское владение", то те¬
перь речь пойдет о продукте с земли и ведущей станет категория „кр*-
стьянское хозяйство”.Бирманское крестьянское хозяйство оказалось перед выбором, №
ред социальной дилеммой: продолжать двигаться по направлению к рь|Н
ку, как это было в течение предыдущего столетия, или приостановить
это движение и принять новые, предлагаемые государством формы &
циального бытия. Но это, разумеется, был далеко не совершенно свобод70
ныЙ выбор, так как государственная политика была энергичной, опреде¬
ленным образом ориентированной и не терпящей возражений.В аграрной политике в этой сфере можно выделить два пункта: от¬
ношение к изъятию крестьянской продукции и соотношение экономиче-
ских и внеэкономических методов изъятия.Первый пункт бирманским правительством был решен сразу и бес¬
поворотно. Ссылаясь на интересы всего общества в целом, стратегиче-
скую важность экспорта риса, задачу реконструкции экономики на
„социалистических принципах", государство взяло функцию изъятия
риса и другой продукции в свои руки. В дальнейшем уточнялась и от¬
части изменялась лишь степень решающего контроля государства в этой
области. Соответственно частная торговля этой продукции (оптовая
и розничная) оказалась фактически под запретом, который становился
строже или мягче, но никогда не отменялся.Правительство опиралось на верховную собственность государства
на землю — это была институциональная опора всего курса. Эффектив-
' ное осуществление закона о национализации земли делало эффективным
и государственный контроль над всем производственным циклом и осо¬
бенно над сферой обращения.В начале 1963 г. Не Вин заявил: „Дело крестьян - заниматься сель¬
ским хозяйством, а находить рынки для их продукции - наша задача"
[10, с. 21] . Его же устами бирманское руководство предписывало
крестьянам выращивать именно те сельскохозяйственные культуры, ко¬
торые, с его точки зрения, были наиболее выгодны, - прежде всего рис.
Причем были установлены сравнительно низкие закупочные цены на
рис, что с точки зрения рыночной экономики было невыгодно крестья¬
нам [10, с.120]. Эти заявления типичны; государство диктовало
крестьянину, что выращивать и где сбывать продукцию. Более того,
государство предписывало, где он должен был обрушивать рис [57,
с. 127]; предписывался и объем закупок.Но главным из этого ряда мер было официальное запрещение част¬
ной оптовой торговли рисом и другими важнейшими видами продукции
в декабре 1963 г. В 1964 г. была запрещена частная торговля всеми вида¬
ми продукции сельского хозяйства. Таким образом, все сельское хозяй¬
ство должно было оказаться под полным контролем государства.В этот момент впервые встал вопрос о степени такого контроля. В
1964 г. Не Вин в своей речи напомнил о традиционном буддийском сте¬
реотипе, относящем государство к одному из „пяти зол", наряду со сти¬
хийными силами. Он высказал пожелание, чтобы государство было ис¬
ключено из этого ряда [ 10, с. 88]. Однако именно в это время контроль
со стороны государства достиг своей кульминации. Одновременно в пра¬
вящих кругах появились сомнения в необходимости такого тотального
контроля.После неизбежно возникших экономических трудностей перегиб с
«огосударствлением" сельского хозяйства стал очевиден. Последовали
меры по „деконтролю" частной торговли в декабре 1966 г. и затем, в
июне следующего года — полное разрешение мелкой частной рисотор-16171
говли. Но скоро начался новый пересмотр этой меры, и в феврале 1968 г
частная торговля снова была запрещена {она допускалась лишь в мест¬
ном масштабе) [57, с. 130].Так отхлынула первая волна „огосударствления". Вторая волна на¬
катилась в начале 70*х годов в связи с экономическим кризисом. Ц
съезд ПБСП официально утвердил жесткие нормы продажи риса госу¬
дарству, разделив земледельцев на 4 категории таким образом, чтобы
норма продажи повышалась пропорционально урожаю [153, 13.10.73],
В мае 1974 г. государство объявило себя единственным покупателем
риса в 208 районах (т. е. частная торговля в них снова была полностью
запрещена). Усилился контроль над распределением сельскохозяйствен¬
ной продукции. Однако степень государственного контроля была не¬
сколько меньше, чем в первой половине 60-х годов. Контроль выражал¬
ся прежде всего в жестких планах закупок.Середина 70-х годов, как уже говорилось, ознаменовалась некоторой
либерализацией государственной политики. Однако контроль государ¬
ства над выходом крестьянской продукции сохранялся в почти неиз¬
менной степени.В конце 70-х — начале 80-х годов государство стало поддерживать
индивидуальные крестьянские хозяйства, выращивающие высокоуро¬
жайные сорта риса: им давались самые крупные кредиты, о них много
писала пресса, их опыт широко рекламировался. Но интересно то, что
поддержка таких индивидуальных хозяйств отнюдь не знаменовала
ослабление государственного контроля, наоборот, контроль над закуп¬
ками риса был наиболее строгим и эффективным именно в тех райо¬
нах, где выращивались высокоурожайные сорта [155, 1980, № 12].
Эта мера должна была, кроме всего прочего, ограничить рост индиви¬
дуальных доходов.В постановлении министерства торговли о продаже риса в
1985/86 фин. году было выделено 170 административных районов
с обязательной квотой продажи государству. В остальных 144 райо¬
нах либо риса нет вообще, либо его товарная масса невелика; одна¬
ко, согласно постановлению, власти могли объявить любой район „ри¬
сопроизводящим" и тем самым распространить на него государствен¬
ный план закупок. Далее, в соответствии с постановлением, продажа
обязательных квот должна была быть завершена в апреле 1986 г. Из¬
лишки разрешалось продавать на рынке, но только в пределах райо¬
нов, за исключением четырех областей, где разрешались рыночные
операции в областном масштабе. Предполагались строгие меры в от¬
ношении нарушителей этих предписаний — вплоть до „лишения пра¬
ва обработки земли" [161,15.08.85; 25, с. 205] .Этот пример иллюстрирует тот факт, что строго соблюдаемое го¬
сударственное изъятие крестьянской продукции было характернейшей
чертой аграрной политики правящего режима в 60—80-е годы. Событие,
происшедшее 2 сентября 1987 г., означало радикальный поворот в аг¬
рарной политике. В этот день правительство постановило полностью
снять запреты на свободную торговлю рисом и другой важной про¬72
дукцией сельского хозяйства. Государственная торговая монополия тем
самым была отменена. Экономические последствия этого шага нам
пока неизвестны (вряд ли он мог стать панацеей без целой серии глу¬
боких реформ, охватывающих все общество), но сам факт того, что ре¬
жим отказался от ключевого пункта своей политики, позволяет не¬
двусмысленно оценить ее первые итоги.Второй вопрос — соотношение экономических (рыночных) и вне¬
экономических (командных) методов, используемых государством
в процессе изъятия продукции, — не был решен однозначно, раз и на¬
всегда. В первые годы, годы наиболее жесткого контроля над аграрной
сферой, преобладали и наиболее жесткие внеэкономические методы. За¬
тем, в конце 60-х годов это преобладание стало не столь явным: закупоч¬
ные цены периодически повышались, приходя в большее соответствие с
издержками производства. В 70-е годы, кроме наиболее трудных лет,
этот процесс продолжался; два самых больших повышения закупочных
цен пришлись на 1973 и 1976 гг. [25, с. 205]. Однако надо принимать в
' расчет и сильнейшую инфляцию.Усиление внимания к стоимостным факторам в 70-е годы, особенно
со времени И1 съезда ПБСП (1977 г.), выразилось не только в прямом
повышении средней закупочной цены, но и в других мерах, в основе ко¬
торых лежало использование экономических методов [161, 4.08.81].
Например, согласно решениям IV съезда ПБСП (1981 г.), больше вни-
: мания стало уделяться созданию запасов риса, чтобы в урожайные годы
цены на него не падали, а экспорт в неурожайные годы не сокращался.
Более тщательной стала дифференциация закупочных цен на различные
сорта риса для стимулирования разведения высокоурожайных сортов
[155,1980, № 12].Осознание важного значения рыночных факторов, политики цен
; вообще к правящим кругам пришло уже давно; еще в 1970 г. министр
; сельского хозяйства Таун Чи говорил о том, что ничто так не убивает
энтузиазма крестьян, как жесткость планов, „бюрократическая не¬
гибкость", что самым эффективным стимулом для крестьян является
повышение закупочных цен, хотя оно и имеет свои границы [161,01.04.70]. На практике же внимание к рыночным факторам стало уде¬
ляться лишь позднее, с середины 70-х годов, и в весьма ограниченных
масштабах.Определенная переориентация аграрной политики в этом вопросе,
происшедшая в последнее десятилетие, все же не изменила приоритета
внеэкономических методов в отношениях государства с крестьянами
по поводу закупок продукции. А.Ф. Жабреев писал о 60-х годах: „За-
1 купая у крестьян рис по монопольно низким ценаЦ, государство про¬
должало отчуждать у них безвозмездно часть производимого продук¬
та" [57, с. 131]. Эту оценку можно перенести и на 70—80*е годы.Самым серьезным подтверждением преобладания внеэкономических
I Методов является стабильное существование на протяжении всех 27 лет
•черного рынка", через который производятся оптовые закупки, об-
! ^олот, транспортировка и розничная продажа риса, несмотря на все ме¬73
ры по пресечению его деятельности. „Черные" закупочные цены, ес¬
тественно, выше официальных, и поэтому государство вынуждено при¬
бегать к командным методам, чтобы быть „конкурентоспособным".Здесь мы подошли к главному вопросу, сформулированному в
начале этого раздела как дилемма „рынок — государство". Остановим¬
ся на отношении бирманского руководства к частному индивидуаль¬
ному крестьянскому хозяйству вообще. Как мы видели выше, правя¬
щая группа в своих заявлениях и в своей политике всегда стремилась
ограничить свободу частной хозяйственной деятельности — в любых
формах и сферах. Таков один из ключевых принципов социальной фи¬
лософии правящего режима. Этот принцип применим и к крестьян¬
скому частному хозяйству.Однако в той же социальной философии встречается установка на
действия в интересах трудящихся масс, прежде всего — крестьянских
масс, на их освобождение от эксплуатации. Основываясь на этом, можно
заключить, что новое государство поставило задачу освободить частное
крестьянское хозяйство6.Итак, отношение режима к частному крестьянскому хозяйству
двойственно; это хозяйство подлежит и освобождению, и ограничению!
Заложенное в самом мировоззрении правящего режима противоречие
проявилось в его политике, которая объективно способствовала осво¬
бождению частного крестьянского хозяйства, но затем была направле¬
на на ограничение этой едва обретенной свободы. К ограничению вели
и наступление на право частной собственности на землю, и государствен¬
ный контроль над частными операциями с землей и с продуктами с нее.
Такая политика имела несомненное антикапиталистическое содержание.
Но, говоря более широко, она имела и „антирыночное", „антимелко-
товарное" содержание. А раз так, то можно сказать, что эта политика
противоречила интересам крестьянства. Главная идея политиков заклю¬
чалась в следующем: масса частных хозяйств должна быть огосударствле¬
на, подчинена постоянному государственному контролю.Однако правящие круги отдавали себе отчет в том, что частная фор¬
ма крестьянской хозяйственной деятельности сложилась очень давно,
чрезвычайно прочна и устойчива. Эволюция официальной политики в
этом вопросе заключалась как раз в том, что признание этой формы
становилось все более явным и определяющим политику. Уже в конце
60-х государственные кредиты стали предоставляться не на коллектив¬
ной, а на индивидуальной основе, т. е. без круговой соседской поруки,
как это было в первые годы. То же касалось и закупок риса [161,
17.10.66; 161, 27.10.65]. В 70-е годы, в соответствии с некоторой пере¬
меной курса, процесс „признания" частного крестьянского хозяйства
(как и частного крестьянского владения) продолжался. В конце 70-х
— начале 80-х годов кампания по распространению высокоурожайных
сортов риса сопровождалась предоставлением преимуществ индивидУ'
альным хозяйствам, производящим такой рис. Успехи „образцовых'
земледельцев, повышающих производительность труда в своих хозяй¬
ствах, всячески пропагандировались. Иными словами, усилились ин-74
Терес к частнику и поддержка его. На IV съезде (1981) было заявле-
но, что партия будет в дальнейшем опираться также и на част¬
ный сектор [155, 1981, № 9]4?.Эволюция в сторону „признания" частного хозяйства очевидна.
Но значение этой тенденции нельзя переоценивать. Во-первых, госу¬
дарственный контроль по-прежнему очень силен, частноправовые отно¬
шения по-прежнему сильно ограничены. Во-вторых, эта эволюция была
естественной реакцией на крайности первого радикального этапа, при¬
званной смягчить вызванные им кризисные явления. В-третьих, режим
все это время преимущественно возлагал надежды на альтернативу
частному хозяйству — кооперацию.Каковы же результаты аграрной политики по этому направлению?
Крестьянское хозяйство жестко и постоянно контролируется. Государ¬
ственная монополия на землю эффективна. Государственная монопо¬
лия на закупки продукции строга и непререкаема (по крайней мере
до 1987 г.). Государство с помощью внеэкономического давления
изымает часть крестьянской продукции безвозмездно.Наиболее важным следствием жесткого государственного курса
стало снижение товарности сельского хозяйства в начале 70-х годов, на¬
турализация крестьянского хозяйства. Это проявилось в участившихся
фактах простого обмена риса на другие продукты и предметы потреб¬
ления [161, 25.04.67], оплаты труда сельскохозяйственных рабочих
в натуральной форме [157, 29.12.74] и др. Кульминацией этого про¬
цесса была первая половина 70-х годов, когда произошел общий спад
сельскохозяйственного производства: не только почти полностью пре¬
кратился экспорт риса, но даже для внутреннего потребления риса стало
недоставать — явление для Бирмы редчайшее, чрезвычайное [42, с. 153].
Последовавшие перемены помогли на некоторое время выйти из кризи¬
са товарности, хотя сложившаяся система отношений государства и кре¬
стьянства, по сути, не изменилась. Новый глубокий кризис с теми же
симптомами наступил накануне событий 1988 г.Сложившаяся аграрная система очень своеобразна и ни в одной дру¬
гой стране столь отчетливо не наблюдается. Она характеризуется силь¬
ной централизацией закупок сельскохозяйственной продукции, значи¬
тельным ограничением свободной оптовой торговли, большим или мень¬
шим несоответствием между издержками производства и закупочными
ценами. Значение этой системы — в тех препятствиях, которые она ста¬
вит для развития рыночных отношений и, если взглянуть еще дальше,
буржуазных отношений в сельском хозяйстве.Объективно эта своеобразная система приближается к традиционной
модели зависимого крестьянского общества, описанной в I главе. И
действительно, методы государственного регулирования крестьянского
хозяйства имеют сегодня некоторые традиционные черты. В современ¬
ной модели, как и в традиционной, есть тенденция: несмотря неопреде¬
ленные демократические симпатии режима, рассматривать крестьянство
как нечто целое и недифференцированное и противопоставлять государ¬75
ство как вполне обособленную общественную силу крестьянству как
пассивному объекту государственной эксплуатации.Однако современная и традиционная модели далеко не тождествен¬
ны. Смысл современного „огосударствления" не исчерпывается только
традиционализмом. Суть современной модели — не просто в возвращении
к прошлому, а в ликвидации явно негативных последствий развития
капитализма в его колониальном варианте. Некоторая нацеленность на¬
зад, в лоно традиции, способствовала, как это ни парадоксально, опреде¬
ленному движению вперед. Описанная система в значительной мере осво¬
бодила аграрную структуру от тяжелых диспропорций предыдущей
эпохи.В этом позитивный эффект политики режима. Но его нельзя пере-
оценивать. Руководство страны, по всей видимости, преувеличило мас¬
штабы и целесообразность государственного вмешательства в аграрную
сферу. Государство взвалило на себя слишком большой объем функций,
чтобы успешно справиться со всеми ими. Но самое главное, то что госу¬
дарство, ведя наступление на элементы капитализма и рыночной эконо¬
мики, недооценило степень развития этих элементов, прежде всего роли
ориентации на рынок в общей социальной ориентации современного
крестьянства. Выше мы говорили о том, что ко времени прихода к влас¬
ти правящей группы рынок стал уже неотъемлемым элементом кре¬
стьянского хозяйства, крестьянской жизни вообще. В массовом масшта¬
бе он не стал еще определяющим, но с ним уже нельзя было не считаться.
Это не было до конца осмыслено руководством. Пренебрежение зако¬
ном стоимости, запрещение свободной торговли в период радикальных
акций вызвали негативный „ответ" аграрного сектора. Выяснилось, что
крестьянское хозяйство уже не может быть натуральным, как в тради¬
ционной модели, что посреднический механизм рынка не так-то просто
ликвидировать.И рынок доказал свою живучесть. Появилось такое явление, как
„черный рынок": в условиях государственной монополии на торговлю
рынок стал неизбежно окрашиваться в „черный цвет". Крестьяне
осознавали тесную связь между отсутствием свободной торговли и
возникновением „черного рынка" [161,28.02.67] и часто предпочи¬
тали продавать рис частным торговцам, скрывая часть продукции при
государственных закупках [161, 27.02.67; 28.02.68] . С каждым годом
„черный рынок'' приобретал все большую силу, так что в 1975 г. офи¬
циальная газета вынуждена была признать, что он стал „почти легаль¬
ным" [158,27.02.75].Таким образом, „черный рынок" занял место рядом со сложившей¬
ся официальной системой отношений государства и крестьянства, стал
функционировать параллельно. В этом смысле его можно назвать па-
раллельной, или теневой, экономикой. Более того, „черный рынок
занял определенное место в функционировании аграрной экономики и
аграрных отношений в целом: он смягчал некоторые негативные послед¬
ствия политики режима. В результате государство было вынуждено при¬
знать его неизбежность и порой допускать его.76
Признание „черного рынка" было молчаливым признанием рыноч¬
ного фактора вообще, признанием значительной роли, которую играют
товарно-денежные отношения в современной деревне. По мере того как
Зта роль осознавалась руководством все глубже, оно переходило от
молчаливого ее признания к открытому. Поворот в этом пункте совпал с
общим поворотом в экономической политике. Все более открыто стала
подчеркиваться неизбежность длительного существования частного секто¬
ра в сельском хозяйстве; все большее значение отводилось развитию
именно этого сектора. Рубеж 70—80*х годов стал временем усиления под¬
держки частных хозяйств. Но при этом „официальная" аграрная модель
была в целом сохранена.С конца 70-х годов в бирманском сельском хозяйстве развернулась
несколько запоздалая, по сравнению с другими странами Азии, „зеленая
революция"; площади под высокоурожайными сортами риса в 1981/82 г.
достигли 51 % всех площадей [144, с. 167—168]. Важно учесть, что повы¬
шение урожайности риса, интенсификация происходят именно в частных
хозяйствах. Каковы же социальные последствия этого процесса?Начал формироваться и, по-видимому, будет продолжать формиро¬
ваться определенный слой крестьянских хозяйств, которые производят
риса значительно больше, чем масса остальных хозяйств. Теоретически
это может привести к новому увеличению диспропорций в доходах
крестьян - имущественной дифференциации (первоначально, как мы
помним, аграрная политика поставила препятствия этому процессу);
может выделиться, условно говоря, слой „фермеров", наладивших
относительно передовое и преуспевающее хозяйство, нацеленное на рас¬
ширенное производство. Анализ структуры землевладения, приведенный
выше, показал, что в деревне существуют группы владельцев, потенциаль¬
но способных, с точки зрения земельных ресурсов, наладить хозяйство
такого рода. Этот слой крестьян — в большинстве случаев наследник тех
групп богатых крестьян, которые накопили преимущества еще в коло
ниальный период и оживились в первый период независимости; после
1962 г. свобода этих зажиточных хозяйств была ограничена, долго они
чувствовали себя неуютно и неловко в условиях государственного дав¬
ления, сводившего на нет их преимущества. И вот теперь „зеленая ре¬
волюция" вновь высветила этот слой, очертила его контуры. Но следует
помнить, что хозяйствование этого слоя по-прежнему сильнейшим обра¬
зом ограничено; более того, он находится под наиболее тщательным
контролем государства.Подробный и четкий анализ проблематики „зеленой революции"
дан в работах В.Г. Растянникова. Он рассматривает в качестве исходной
м°дель „зеленой революции" в условиях четкой капиталистической
ориентации аграрной сферы и пишет, что „на путь развития новых си¬
стем производства стала стремительно вырываться. . . относительно не¬
большая, верхняя прослойка деревенского общества, главным образом
крупные землевладельцы" [59, II, с. 83]. К Бирме, однако, этот вывод
Приложим: крупное землевладение здесь сильно ограничено.77
Но есть более универсальные факторы „зеленой революции",В.Г. Растянников пищет: „Зеленая революция" коренным образом из¬
меняет условия существования эксплуатируемой массы деревенского
населения. Как процесс, предполагающий в качестве своей основы про¬
изводство исключительно меновой стоимости, она проявляется прежде
всего в том, что из аграрной экономики гораздо интенсивнее, чем рань¬
ше, вытесняются традиционные натуральные отношения. . [59, ||(
с. 87]. Этот вывод применим к Бирме. Натурализация постепенно сме¬
няется обратным процессом — втягиванием, пусть даже очаговым, пусть
даже косвенным, определенных слоев крестьян в производство мено¬
вых стоимостей. Специфика Бирмы в том, что торговым партнером
крестьянина является, как правило, государство, и его партнерство весь¬
ма своенравно и порой жестко.Далее, как пишет В.Г. Растянников, „зеленая революция" становит¬
ся мощным катализатором „вытеснения с земли исконно хозяйству¬
ющего, традиционного крестьянского населения" [59, II, с. 88]. Этот
вывод не может быть отнесен к Бирме. Крупных „латифундий", ко¬
торые могли бы стать форпостами „чистки" земли для развития капи¬
тализма, в Бирме нет. Что касается перспектив поглощения земель по¬
тенциально зажиточным слоем, то всякая деятельность, которая могла
бы быть использована для этой цели, находится под государственным
контролем и решительно сдерживается. Следовательно, тот вариант
„зеленой революции", который сложился в Бирме, к вытеснению
крестьянской массы с земли привести не мог и вряд ли в ближайшем
будущем приведет.Таким образом, в результате политических мероприятий режима в
Бирме сложилась своеобразная система, которую можно назвать „го¬
сударственно-частнокрестьянской". Наряду с ней существует вторая
аграрная система — рыночная. Обе системы находятся во взаимосвязи
и иногда пересекаются. В середине 80-х годов эта взаимосвязь стала бо¬
лее тесной. Тенденция к развитию ориентированного на рынок мелкого
производства, существовавшая всегда в эти годы, по-видимому, усили¬
лась. Теоретически это должно вести к новой волне развития элемен
тов капитализма в сельском хозяйстве (ранее оно было приостановле¬
но преобразованйями 60-х годов). Однако препятствия, поставленные
государством на пути этого развития, еще достаточно прочны: описан
ная выше огосударствленная аграрная система действовала до 1987-
1988 гг. весьма эффективно в политическом, но не в экономическом
смысле, балансируя между интересами государства и интересами
крестьянства. Это сдерживание, согласно логике аграрной политики,
было необходимо для того, чтобы реализовать альтернативный по отно¬
шению к рыночной тенденции план — план кооперации.в)	кооперацияС первых лет режим придавал кооперации вообще, особенно в сель
ском хозяйстве, значение „второй основы социалистической эконо78
мики" (после национализации и создания госсектора). Это нашло
подтверждение в Конституции, 19-я статья которой гласит: „Средства
производства в стране национализируются. Кооперируется все то, что
может быть кооперировано" [8, с. 27].Хотя в принципе внимание этой задаче уделялось всегда, в ее реа¬
лизации можно выделить три волны: в первые годы, когда была предпри¬
нята попытка решить все проблемы сразу; в конце 60-х — начале 70-х
годов (после некоторого ослабления акцента на кооперацию ввиду ост¬
роты земельного вопроса); в конце 70-х - начале 80-х годов, когда
ослабли тиски кризиса середины 70-х годов. Каждая из этих трех волн
имела свой особый оттенок.В первые годы новая власть стремилась к реорганизации старой
кооперативной системы. Главный орган аграрной политики назывался
Комитетом планирования аграрной революции и упорядочения коопера¬
тивов. Ставилась задача оживления старых кооперативов, ликвидации
в них коррупции, освобождения их от влияния помещиков, старост и
ростовщиков [10, с. 118]. Предполагалось и создание новых коопера¬
тивов, с тем чтобы в каждой деревне был кооператив [161, 12.04.64].
Создавались образцовые кооперативы [161, 25.01.66]. Явно преобла¬
давшие в стране так называемые многоцелевые кооперативы поощря¬
лись и поддерживались.К концу 60-х годов трактовка кооперативной проблемы стала бо¬
лее тонкой и тщательной: стали различаться типы кооперативов, появи¬
лось приоритетное внимание к производственному типу. Не Вин отме¬
чал, что многоцелевые кооперативы имеют тенденцию превращаться
не в производственные, а в потребительско-сбытовые, в то время как
именно производственный тип должен рассматриваться как желаемый и
высший [161, 12.11.69]. В дальнейшем этот приоритет всегда сохра¬
нялся. В мае 1970 г. был принят Закон о кооперативных обществах,
Устав кооператива, а также Кооперативный план, согласно которому
должна быть создана всебирманская сложная и разветвленная система
кооперативов. Очень энергично призывали к кооперации съезды ПБСП
начала 70-х годов. Перспективный 20-летний план, принятый в 1973 г.,
предполагал большое увеличение продукции кооперативного сектора
в стоимостном выражении — до 26 % ВНП (госсектор — 48 %, частный
сектор — 26 %), в том числе в сельском хозяйстве — до 50 % (госсек¬
тор - 10 %, частный сектор — 40 %) [38, с. 224]. На IV и V съездах
Движение кооперации получило новый импульс.Какое же место политики отводили кооперативам? В 60-х годах,
во время энергичной кампании по „огосударствлению", на коопера¬
тивы возлагались чуть ли не все функции по кредитованию, закупкам
Продукции, распределению недеревенских товаров, подъему целинных
земель и т. п. Распределение новых земель среди безземельных часто
сопровождалось их кооперированием. Позднее, как мы сказали выше,
Приоритет получила задача кооперирования самого производства, и
Эта задача оказалась наиболее трудной.79
Во взглядах руководства на существо кооператива следует особо
выделить один аспект: речь идет о социально-классовом значении дви¬
жения, как его (значение) понимают бирманские лидеры. На этот счет
они высказывались неоднократно, и эти высказывания свидетельству,
ют о довольно четком разграничении кооперативов „капиталистическо¬
го" и „социалистического" типов. Еще в 1963 г. Не Вин говорил, что
прежние кооперативы „являлись частными капиталистическими пред¬
приятиями", что нередко „капиталисты. . . используют эти органи¬
зации в своих интересах, обманывая трудящиеся массы" [10, с. 21],
Официальная пресса подчеркивала, что в новых кооперативах должно
быть предотвращено управление „в капиталистическом духе" [161,
15.06.64]. В партийной прессе рубежа 70—80-х годов это положение
раскрывается весьма подробно: люди, объединившиеся в кооператив,
должны действовать как единый коллектив, а не как коллектив частни¬
ков, как это часто бывает, когда получение частных прибылей руково¬
дит деятельностью пайщиков в большей степени, чем единые цели коопе¬
ративов [155, 1980, № 11]. Многие кооперативы критиковались за не¬
равномерность индивидуальных паев, в которой бирманские лидеры
не без оснований видели причину подрыва внутреннего единства коопе¬
ратива, коллектива как такового. Конечную цель „социалистического"
кооператива эти лидеры видели не з выгоде, не в чисто экономическом
интересе, а в благосостоянии членов, во-первых, и социально-политиче¬
ском единстве, во-вторых.Формулируя эти цели, бирманские политики ссылались, хотя и в
самой общей форме, на „опыт многих стран" [161, 13.01.69]. Нам
встречалось также мнение, согласно которому бирманские кооперати¬
вы „не будут похожи на кооперативы в социалистических и капитали¬
стических странах. Они будут служить делу социализма в Бирме”
[152, 25.10.70]. Была и еще одна, более осторожная формулировка:
„Создаваемые сейчас кооперативы не похожи на кооперативы в капи¬
талистических и некоторых (разрядка наша. — А. А.) социа
листических странах" [161, 27.09.71]. Здесь зидно, что социальная
ориентация кооперативного движения, как оно замышлялось лидера¬
ми, корректируется свойственным им национализмом.Рассмотрим теоретическую аргументацию в пользу кооперации. Эти
аргументы можно условно разделить на две группы: современные и
традиционные.К первой группе относится прежде всего суждение о том, что поли¬
тика государства, направленная против крупного землевладения, при¬
водит и уже привела к увеличению числа мелких крестьянских впаде¬
ний; это само по себе неплохо, но, в свою очередь, создает много проб¬
лем - таких, как экономическая слабость мелких хозяйств, консерва¬
тизм крестьян в отношении к новым методам хозяйствования, их №
желание рисковать и т. д. Отсюда делается вывод, что мелкое хозяйст¬
во не может быть конечной целью аграрной политики, что необходимо
кооперирование [161, 2.03.69] . Другой аргумент этого ряда - надежд3
на то, что кооперативы покончат с нелегальными операциями землей,ВО
укрепят верховную государственную собственность на землю [161,
08.03.72]. Совершенно очевидно, что государство рассматривает коопе¬
ративы, кроме всего прочего, как один из инструментов своего господ¬
ства в экономике деревни.Традиционные аргументы менее прагматичны: в их основе лежат на¬
ционализм и некоторая идеализация прошлого. В той своей речи, где
Не Вин вспоминает годы своей юности, в бирманской . деревне, по его
словам, господствовал дух единства, взаимопомощи, равенства. „Ка¬
ким радостным было это время, когда люди помогали друг другу!" —
восклицает он [10, с. 68]. Кооперация в подобной аргументации пони¬
мается как единство интересов внутри деревни, единство интересов меж¬
ду соседними деревнями, наконец, единство в общенациональном мас¬
штабе: „Все вы граждане Союза, и все вы должны в одинаковой степе¬
ни пользоваться всеми благами, равно как и делить поровну все обя¬
занности" [10, с. 69]. Кооператив, таким образом, полагался как мо¬
дель общества в целом, и это такая модель, которая имеет точки сопри¬
косновения с традиционной моделью. „Коллективная и скоопериро¬
ванная работа не есть что-то новое для бирманцев, которые традицион¬
но жили в единстве в социальной, религиозной и культурной сферах. Те¬
перь эта традиция должна быть распространена на сферу экономики", -
писапось в одной из статей, отражающих официальную точку зрения
[154, 03.03.70].Наконец, совершенно оригинальный взгляд на значение кооператива
содержался в речи Не Вина в 1969 г.: план правительства заключается в
том, чтобы все себя сами обеспечивали; фактически это и есть план
кооперации [161, 12.11.69]. Идеал кооперации оказывался прочно свя¬
занным с идеалом самообеспечения; в результате их соединения получа¬
лась почти в точности модель традиционного крестьянского социума,
сочетающего индивидуальный характер хозяйств с самообеспеченностью
каждого из них и всей деревни в целом.Таким образом, в основе взглядов бирманских лидеров на коопе¬
рацию лежал синтез нескольких мотивов, а сама идея кооперации покои¬
лась на ориентации, выраженной в следующих словах: „Мы стоим за кол¬
лективистский, а не индивидуалистский тип социальной организации"
[161,15.09.64].В чем же суть этого направления аграрной политики? Какая роль
отводилась кооперативу в деревне? Возможны два крайних ответа. Пер¬
вый: кооперация была задумана как дополнительный механизм „ого¬
сударствления" крестьянского хозяйства, „придаток и продолжение
государственного аппарата" [81, с. 124]. Второй: кооперация действи¬
тельно выдвигалась как оптимальная перспектива для деревни. На наш
взгляд, первый ответ слишком категоричен; на этапе замысла, в момент
Формирования политики кооперации отводилась существенная и отнюдь
не тоуько вспомогательная роль. Идея кооперированной деревни при¬
звана была стать венцом усилий в аграрном вопросе. Именно она должна
бьта свести на нет противоречия аграрной политики, оправдать пренебре¬
жение частным крестьянским владением и жесткий государственный
контроль над ним.6 161 81
Но и второй ответ не совсем верен. Это показали итоги кооперирования.Общий итог кооперативной деятельности однозначен: кооператив
ные планы не выполнены, и это несмотря на то, что на всем протяжении
истории режима эти планы выдвигались с неизменной решимостью и
настойчивостью. Согласно данным на 1985 г., в стране действовали при-
мерно 21 400 кооперативов, из них в сельском хозяйстве — 927 [161
27.11.85]. Существующие кооперативы подразделяются на три типа;
потребительские, кредитные, производственные (низшие, средние, выс¬
шие) ; хотя третьему типу придавалось особое значение, его развитие
явно уступало двум первым: на 1981 г. доля трех типов кооперативов в
общем числе обществ составляла соответственно 69, 25 и 6 % [161
27.11.81; -155, 1981, № 12] . Ни общее количество кооперативов, ни тем¬
пы их увеличения абсолютно не соответствовали планам.Но несравнимо большее значение имеют данные об удельном весе
всего кооперативного производства в аграрном производстве в целом.
По 20-летнему перспективному плану, как сказано выше, долю коопе-
ративного производства в сельском хозяйстве намечается поднять до
50 % (в 1993/94*г.). Реальная цифра на 1982 г. - 1,2 % [156, 02.01.82],
на 1985 г. — не более чем в два раза больше. Судя по материалам съездов
ПБСП, именно это отставание более всего беспокоило бирманских поли-
тиков в первой половине 80-х годов.Оказалось, что кроме количественной слабости кооперативного дви¬
жения создание кооперативов само по себе дело необычайно сложное в
бирманских условиях. При организации каждого отдельного кооперати¬
ва возникали многочисленные проблемы экономического и политическо¬
го характера. Отчасти это объяснялось особенностями современной си¬
туации в деревне, отчасти же — недостаточно эффективным руководст¬
вом.Остановимся сначала на объективных трудностях. Перестройка ста¬
рых кооперативов часто не имела успеха, а вновь создаваемые общест¬
ва наследовали старые недостатки. Одна из газет говорила в передовой
статье в 1970 г. об оставшихся с прошлых времен „следах коррупции
и непотизма" в кооперативах [161, 29.05.70] . Это означало, что, как
и в колониальный и первый послеколониальный периоды, кооперативы
по-прежнему несли на себе отпечаток внутридеревенского неравенства,
фиксировали в своей структуре социальную иерархию. Структура коопе¬
ратива (любого типа) формировалась по образу и подобию структуры
деревенского общества, была как бы сколом с нее. Социальный мате¬
риал обладал сопротивлением, десятилетиями складывавшиеся черты
воспроизводили себя вновь и вновь. В новых кооперативах, как и в ста¬
рых, часто делами заправляли представители деревенской верхушки '
мелкие государственные служащие, богатые землевладельцы, торгов¬
цы, прочие влиятельные лица; особенно это касалось всегда преобладав
ших непроизводственных кооперативов.На крестьянских семинарах второй половины 60-х годов (осеминз
рах см. ниже) сообщалось о несоответствии реального положения82
еЙ тем задачам и целям, которые были поставлены перед кооператив¬
ам движением. Участники рассказывали о крахе того или иного коопе¬
ративного общества из-за мощного влияния в них „плохих людей де¬
ревни", „денежных людей" и т. п. В одном из выступлений указывалось,
АО „нечестные люди", пользуясь своим положением, постепенно превра¬
тит кооперативы в „частные предприятия". Более того, тот же оратор
обвинил местные власти в союзе с кооперативной верхушкой [161,01.03.67). На другом семинаре кооперативы были названы „оружием
врагов" аграрных преобразований [161, 28.02.68]. В начале 70-х годов
были весьма часты сообщения о „заговорах в кооперативах", что
следует понимать, видимо, как узурпацию руководства кооперативами
деревенской верхушкой или ее сопротивление попыткам изменить
депо.Следует сказать и о том, что аграрная политика в вопросе коопери¬
рования строилась на не совсем верных посылках, прежде всего — на не¬
которой переоценке готовности бирманского крестьянства к коопери¬
рованию, а также почти полном невнимании к обобществлению собст¬
венности (прежде всего земли) в процессе производственного коопе¬
рирования. Это последнее обстоятельство позволяет считать представ¬
ление о производственных кооперативах „искаженным" (мы исполь¬
зуем выражение Г. Мюрдаля относительно Индии) [75, с. 513].Кроме того, руководству кооперативным движением не хватало
просто четкости и эффективности: поддержка „сверху", как указал
IV съезд, была недостаточной [161, 04.08.81]. Слабым было руково¬
дящее ядро кооперативов: партийный журнал писал о нечеткости работы,
неясности в разделении функций между членами руководства, которые
не только иногда дублируют работу друг друга, но часто „сообща зло¬
употребляют" своими полномочиями [155, 1980, № 11]. Наконец, как
верно замечает Г.В. Попов, дело кооперации явно проигрывало от „бю¬
рократической системы регулирования и контроля" над кооперативами
[8U.124].Среди других трудностей пресса называла, в частности, слабость фи¬
нансовой базы, не позволяющей приобретать в нужный момент то, что
необходимо (семена, технику и т. д.). или, например, расчистить целин¬
ную землю для расширения угодий.Но, пожалуй, наиболее чувственным недостатком (или проблемой),
ю мнению самих властей и официальных лиц, было неравенство инди¬
видуальных паев, само по себе уже подрывающее кооператив как хо¬
зяйственную единицу, препятствующее интеграции индивидуальной хо¬
зяйственной деятельности в рамках коллектива. Партийный журнал
Утверждал, что этот важнейший вопрос не рассматривается с должным
вниманием перед созданием кооперативов: так, с самого основания они
оказываются слабыми [155, 1981, № 11]. Здесь мы видим проявление
в<* того же расслоения внутри кооперативов, отражающее расслоение
самого деревенского общества.На наш взгляд, наиболее глубокой причиной неудач кооперативного
Движения была неготовность к нему крестьянства, несмотря на уверен*16183
ность правительства в обратном. Все крестьянские слои были прочно
привержены частной форме хозяйственной деятельности, а традиция взаи¬
мопомощи вполне совмещалась с этим хозяйствованием, но не могла
быть основанием для триумфа кооперации. В результате многие коопе¬
ративы стали „фальшивыми", представляли собой только „фасад", за
которым сохранялись старые формы хозяйствования [161, 09.06.72],
В 1981 г. один из депутатов Народного собрания прямо заявил о том, что
кооперация не расширяется, а частный сектор, напротив, растет доволь¬
но быстро [161, 21.03.81]. Нередко, будучи едва созданы, кооперативы
оказывались в зависимости от частного сектора. Партийный журнал кон¬
статировал, что, не имея необходимой поддержки, кооперативы вынуж¬
дены прибегать к помощи частных перекупщиков для осуществления
своих торговых операций; к частному сектору приходится обращаться
и для покупки сельскохозяйственных орудий, поскольку соответствую¬
щее министерство не всегда покрывает спрос на них [155, 1980, № Ц;
1981, №8].Итак, степень развития кооперации далеко не соответствовала тем
надеждам, которые, судя по официальным декларациям, на нее возла¬
гались. Уже в 1970 г. реальное положение дел в этой сфере позволило
известному журналисту (в прошлом — политику) Такину Чит Мауну
назвать кооперацию выпавшим звеном из „общей экономической це¬
пи"; при этом он добавлял, что оно „не просто выпало само по себе-
его заставили „выпасть"". [92, с. 166]. И тем не менее лозунг коопера¬
ции энергично повторялся, особенно настойчиво — с начала 80-х годов.Как же увязать это с отмеченной выше тенденцией к утверждению
частного крестьянского хозяйства в качестве основной экономиче¬
ской единицы в деревне? Очевидно, что эта тенденция затрудняет и в бу¬
дущем затруднит кооперирование. Сложившаяся аграрная система -
система огосударствленных индивидуальных хозяйств, хотя и продолжа¬
ет рассматриватьсп в качестве переходной к системе кооперативной,
приобретала на практике все большую устойчивость. Крайне низкие
темпы кооперирования подтверждают это.Можно выдвинуть также гипотезу, которую трудно документально
подтвердить, но которая кажется не лишенной оснований: кооператив¬
ная система мыслилась режимом, кроме всего прочего, как новая си
стема государственного контроля над деревней, которая могла бы прий¬
ти на смену прямому диктату. Однако создать ее оказалось непросто, и
власти сделали окончательную ставку на устраивающую их „государст¬
венно-частнокрестьянскую" систему.г)	общие итогиИтак, мы рассмотрели три направления аграрной политики совре¬
менного режима и их важнейшие результаты. Теперь мы можем вернуть-
ся к поставленному вопросу: чьим интересам эта политика отвечала?
Какова ее социальная сущность?84
Земельная политика была направлена на сокращение диспропорций
землевладении: крупные владения некрестьян ликвидировались;
крестьянские владения несколько выравнялись; широкая масса кре-
сТЬян легче вздохнула после удара по некрестьянской верхушке; затем
jTa масса оказалась под прессом государственного контроля, который
^пускал самообеспечение, но не оставлял места для обогащения сверх
необходимой нормы; кооперация в целом не удалась.На наш взгляд, пореформенный климат в деревне благоприятство¬
вал среднему крестьянству в большей степени, чем крайним группам -
бедной и зажиточной: бедняки свое положение в целом не улучшили
(на это указывает и А.Ф. Жабреев [57, с. 95]), богатые были „прижа-
Tbi". Предпочтение правительства средним крестьянам отражало прин¬
ципиальную ориентацию их мировоззрения, согласно которой колониа¬
лизм и его последствия (в частности, крестьянское расслоение нового
типа) должны быть „похоронены". Это предпочтение ясно выразилось
в упомянутом лозунге „прежде всего обработка, а не. владение". В са¬
мом деле, согласно этой установке, цель аграрной политики заключает¬
ся в том, чтобы крестьянин сам обрабатывал всю свою землю и обес¬
печивал себя и семью; с одной стороны, это предписание направлено
против богатых крестьян, которые не могут всю землю обработать свои¬
ми силами, т. е. имеют излишки (а аренда запрещена); с другой сторо¬
ны, оно ничего не дает беднякам, которым земли для самообеспечения
не хватает. Владение, собственность на землю интересует, хотя и по-раз¬
ному, именно бедных и богатых; отсутствие гарантий крестьянской
собственности в условиях давления государственной монополии объек¬
тивно противоречит интересам и тех и других. Следовательно, лозунг
„обработка, а не владение" отвечает интересам среднего обеспечиваю¬
щего себя крестьянства.В статье 1970 г. была принята трехчленная схема деления крестьян¬
ства: богатые, средние, бедные; далее разбирался вопрос о том, на кого
следует опираться в аграрной революции и в чьих интересах она должна
совершаться. Статья была полемически направлена против бирманской
компартии; эта последняя опирается лишь на бедняков, которых, по
мнению ПБСП, в деревне теперь немного, и именно это, говорилось вI	статье, приводит к неудачам коммунистов в деревне. ПБСП противо¬
поставляет этой политике свою линию, основанную на поддержке преж¬
де всего середняцкой массы, составляющей, по твердому убеждению
бирманских лидеров, подавляющее большинство в деревне [161,25.02.70]. Правда, в 1973 г. бедняки были названы основной силой,8 середняки — союзниками партии в сельском хозяйстве [42, с. 155].В статье, опубликованной в 1975 г., „левые" вновь критиковались
За неверную ставку только на бедных крестьян, которых весьма ма-
п°. а не на средних, составляющих, по мнению авторов статьи, 40-70 %
крестьян [158, 28.02.75] . Еще через пять лет, в 1980 г., министр
сельского хозяйства объявил в качестве одного из достижений режима
Т°Т факт, что „владения крестьян в Бирме по размеру различаются не-
сильно'', что невелика разница и в доходах [161, 11.03.80].lei85
Итак, мы видим, что руководство, во-первых, считало, что средн^
крестьянство в современной пореформенной деревне преобладает, и
во-вторых, не скрывало удовлетворения такой ситуацией. Можно за.
ключить, что это и было целью политики.В чем же социальный смысл ставки на среднее крестьянство? Сред¬
нее крестьянство было социальной основой всего традиционного об¬
щества, именно оно обеспечивало его нормальное функционирование-
средний крестьянин был своего рода символом традиционного общест¬
ва, именно оно обеспечивало его нормальное функционирование; сред¬
ний крестьянин был своего рода символом традиционного общества. В
ставке на среднее крестьянство, следовательно, мы видим присущий кон¬
цепции „бирманского пути к социализму" элемент традиционализма.
Не случайна поэтому упомянутая выше идеализация самообеспеченного
крестьянского хозяйства, традиционной взаимопомощи и равенства и
т.п. Прямое обращение „к забытому опыту прошлого" прозвучало из
уст Не Вина с трибуны I съезда ПБСП (1971): прошлое, по его мнению,
характеризовалось отсутствием классов, в согласии с социальными прин¬
ципами буддизма [19, с. 241—243]. В этом пункте идея „надклассовое-
ти" наиболее • ясно обнаруживает свою традиционалистскую основу.
В этом же пункте отчетливо виден традиционалистский элемент в ориен¬
тации на среднее крестьянство: ведь именно оно есть символ бесклассо-
вости (ибо „бесклассово" традиционное общество), и его преоблада
ние само по себе отрицает, по мнению идеологов, деление на богатых и
бедных.Но среднее крестьянство 60—70-х годов XX в. — это уже не тради¬
ционное среднее крестьянство. В него входили слои, которые или уже
были втянуты в течение столетия в мелкотоварное производство и но¬
вые, более широкие социально-политические связи, или потенциально
могли быть втянуты в это производство и эти связи на современном
этапе. Более того, часть этой массы, хотя и небольшая, стала актуальным
или потенциальным носителем мелкобуржуазности. Иными словами,
среднее крестьянство — это огромный социальный слой, находящийся в
переходном состоянии. Следовательно, в поддержке среднего крестьян¬
ства отразился переходный противоречивый характер самой идеологии
„бирманского пути"8.Однако, поддерживая средних крестьян, режим в одном и притом
самом существенном пункте действовал вопреки их интересам. Мы име¬
ем в виду уже давно возобладавшую линию на жесткий государствен¬
ный контроль над крестьянским хозяйством. Эта линия стала самодов¬
леющей, превратилась, в некотором смысле, из средства преобразовании
в политическую цель. Причина здесь — в недоучете тех перемен, которые
произошли в деревне в течение ста лет, в желании „забыть", ,.вь1‘черкнуть из памяти" эти сто лет дезинтеграции традиционной дерев-ни.Таким образом, анализ самой политики привел нас к следующему
выводу: идеал аграрной структуры, к созданию которого режим всегд3
стремился, — это деревня средних индивидуальных хозяев, произвол*'86
щих под контролем государства товарный рис; основная ячейка этой
искомой структуры - среднее „огосударствленное" хозяйство, обве¬
шивающее крестьянскую семью и отдающее (продающее) все- излиш¬
ки, минуя рынок, государству.Таков был идеал правящей партии. Воплощен ли он?9 В целом сло¬
ившаяся „государственно-частнокрестьянская" система является
действительно господствующей: с одной стороны, „черный рынок"
крайне задавлен и несвободен, с другой — кооперация не удалась. Одна¬
ко эта аграрная система оказалась неэффективной с экономической
точки зрения: стране так и не удалось выйти из кризиса, и полная отме¬
на государственной торговой монополии в сентябре 1987 г. была за¬
поздалой и недостаточной мерой, чтобы предотвратить революционные
события 1988 года. Продовольственные трудности, низкий уровень
экспорта аграрной продукции и общая нестабильность в деревне были
постоянными спутниками правившего в 1962—1988 гг. режимаV0.
ГЛАВА III
РЕФОРМЫ ГЛАЗАМИ КРЕСТЬЯНВ предыдущей главе деревня и крестьянство рассматривались как
объект политических усилий режима. В этой главе мы попытаемся
приблизиться к крестьянину как субъекту, определенным образом реа
гирующему на акты государственной воли, вырабатывающему свою по¬
зицию — положительную, отрицательную или нейтральную и соответствен
но принимающему участие, в той или иной форме, в государственных
начинаниях. Уже во II главе мы говорили о „сопротивлении социального
материала", сравнивая результаты аграрной политики с выдвигавшимися
целями. В конце концов любой итог политики есть результат взаимо¬
действия государственного начинания и „ответа" общества. Выше эта
реакция была представлена в абстрактных терминах; теперь попытаемся
осветить ее конкретные субъективные проявления.Прежде всего необходимо проанализировать официально созданную
и санкционированную режимом форму крестьянского движения. Опре¬
делив рамки этого движения, мы далее попытаемся за них выйти.§1. КРЕСТЬЯНСКИЕ ОРГАНИЗАЦИИ: МЕСТО В ПОЛИТИКЕ
И РЕАЛЬНАЯ РОЛЬ В ДЕРЕВНЕКрестьянское движение — это в той или иной мере организованное
действие, в котором участвуют широкие крестьянские массы. Такое
движение может принимать различные формы и иметь разную идейную
ориентацию. Но применительно к современной Бирме все эти вопросы
отодвигаются на второй план, пока не будет дан ответ на вопрос: на¬
сколько спонтанно крестьянское движение?В современной Бирме это движение — явление очень специфическое.
В прошлом такие движения возникали „снизу”, спонтанно, носили ха¬
рактер слабо организованных, стихийных выступлений, выражающих не¬
довольство крестьян существующим положением вещей. Особенность
современной ситуации — огромная роль государства в обществе - при
вела к тому, что крестьянское движение приобрело формы, санкции
нированные и даже созданные самим государством. Государственная
власть попыталась направить почти весь потенциал социально-политиче¬
ской активности крестьянства в русло, ею самой контролируемое. Пра-
вящая группа, согласно своей популистской ориентации, с первых ^
руководствовалась задачей активизации крестьянской инициативы,п0'
вышения уровня политического участия крестьянства таким образов
чтобь, эта инициатива и это участие обеспечили поддержку самому I*
жиму и курсу аграрной политики в особенности.88
Такая установка на мобилизацию крестьянства привела к некото-
|М любопытным последствиям. Во-первых, вовлечение крестьянства
в социально-политические процессы, развивающиеся в стране, и осо¬
бенно в деревне, достигло ранее невиданных масштабов, даже при учете
разницы между номинальным уровнем политического участия (соглас¬
но официальным данным) и его фактическим уровнем.Во-вторых, специфика „огосударствленной" формы крестьянско¬
го движения прирела к тому, что положительная реакция крестьянства
по отношению к режиму в целом и отдельным шагам правительства
стала .организованной и оформленной. Это значительно облегчило ис¬
пользование ее режимом. Элементы же негативной реакции либо нахо¬
дили выход в официальных каналах крестьянского движения — в до¬
пустимых режимом размерах, либо, имея чисто спонтанную природу
и не укладываясь в официальные рамки, искали иные формы проявле¬
ния. В результате правительство достигло большого пропагандистско¬
го эффекта, официально разрешая изъявления недовольства, и одновре¬
менно добилось того, что элементы „неофициального" стихийного не¬
довольства были фрагментарны, неорганизованы и окружены атмосфе¬
рой запретности. Таким образом, проявления негативной реакции были
в целом ослаблены.Третье следствие „огосударствления" крестьянского движения
заключалось в том, что крестьянское волеизъявление, лишенное спон¬
танности и стихийности, часто становилось слишком формальным, иног¬
да же полностью подгонялось под спускаемые сверху штампы, кото¬
рым власти, контролирующие механизм крестьянского движения, лег¬
ко могли придать видимость массовой крестьянской поддержки.С первых лет своего правления руководство страны ставило в ка¬
честве важнейшей своей задачи мобилизацию всей нации на движение
по „бирманскому пути к социализму". В платформе ПБСП (де¬
кабрь 1964 г.) говорилось о необходимости создания „а) партийных
кадров и б) классовых организаций трудящихся". Отмечалось также,
что народ должен „сознательно и добровольно" участвовать в строитель¬
стве нового общества; „партия будет изучать и анализировать требова¬
ния народных масс, воспитывать и организовывать их... " [10, с. 234].„Массовые и классовые организации" с самого начала мыслились
как сила, созданная самой партией (т. е. „сверху") и являющаяся ору¬
дием политики партии. Об этом прямо говорится в том же документе:
/.Партия является руководящей силой, в то время как классовые и мас¬
совые организации претворяют в жизнь политику и программу партии"
[10, с. 236].О планах создания Народных крестьянских советов впервые офи¬
циально заявил Не Вин в январе 1964 г. [54, с. 109]. Создание сети пер¬
вичных советов растянулось на несколько лет и завершилось лишь в
Феврале 1969 г. учредительной конференцией Центрального народного
крестьянского совета, увенчавшего собой организационную пирамиду.Все это время идея создания советов интенсивно обсуждалась,в част¬
ности на крестьянских семинарах (см. ниже). Было высказано, напри¬89
мер, предложение о превращении самих новых деревенских органов
(земельных комитетов), в классовые организации [160, 28.02.1965], од¬
нако возобладал план, предполагавший их параллельное существование
и несмешение функций. В 1966 г. обсуждался устав советов; 1967 г.
был наиболее продуктивным в работе их создания; в 1968 г. подводи¬
лись первые итоги; в 1969 г. работа была завершена.Крестьянские советы с самого их создания по замыслу правительст¬
ва должны были соответствовать общей социально-классовой ориента¬
ции режима. Поэтому правительство недвусмысленно заявило, что в
крестьянские советы должны входить только бедные и средние крестья¬
не и ни в коем случае — представители старой деревенской верхушки
[161, 02.03.1969]. Более того, был введен своеобразный ценз для
участия в работе советов, делящий саму крестьянскую массу (не¬
крестьянская верхушка сразу выносилась за скобки) на две категории:
категорию А, которую составляли владельцы участков до 20 акров,
и категорию Б — остальные. Если представители первой категории могли
быть избраны в члены исполкома первичного совета, то остальные имели
лишь право голоса [161, 25.02.1967].Численность советов росла очень быстро и в 1965 г. достигла 7 мил¬
лионов [155, 25.02.1975], т. е., согласно статистике, советы охватили
значительную часть мужского населения, занятого в сельском, лесном и
рыбном хозяйстве. Совершенно очевидно, что эти цифры были официаль¬
ной статистикой крайне преувеличены.Для уяснения того места, которое отводилось крестьянским сове¬
там в новой государственной структуре, рассмотрим положения их уста¬
ва, изданного в 1967 г.В первой главе устава говорится, что Бирма движется к социализму
и при этом направляющей силой этого движения является партия Ланзин
(ПБСП), а главной опорой ее — крестьяне и рабочие. Аграрные преобра¬
зования дали крестьянам возможность трудиться на своей земле и возло¬
жили на них обязанность обеспечить страну продукцией сельского хо¬
зяйства; для выполнения этого долга крестьянство должно быть органи¬
зовано в советы [12, с. 7—8].По уставу право участия в работе советов получают „все крестья¬
не — граждане Бирманского Союза". Устав не предписывает владельче¬
ского ценза, о котором мы говорили выше и который был учрежден в
отдельном порядке. Однако аналог такого ценза, хотя и в довольно рас¬
плывчатой форме, содержится во входящем в устав определении поня¬
тия „крестьянин": так называется тот, кто получает основные средства
к существованию с помощью собственноручной обработки земли [13«
с. 10]. Здесь два условия: во-первых, крестьянин (член совета) должен
жить доходами с земли; во-вторых, эти доходы он должен получать с
помощью личного труда.Структура советов включает три звена: первичные (деревенские и
квартальные) организации, районные советы, наконец, Центральный
народный крестьянский совет.90
Устав перечисляет основные задачи советов. Главная из них — спло¬
чение крестьян на поддержку аграрной политики правительства, укреп¬
ление союза крестьян и рабочих [12, с. 19—20). В производственных
вопросах первичные организации должны „давать советы в сфере земле¬
дельческого производства и в прочих отраслях сельского хозяйства в
соответствии с особенностями каждого района. . . для составления со¬
циалистических планов"; способствовать увеличению производства. В
вопросах организации советы должны объединять крестьян, с тем чтобы
все они приняли систему взаимопомощи, усваивали современные мето¬
ды хозяйствования. Следующая задача — единство, т. е. установление
„добрых сердечных отношений между крестьянами", сплочение жите¬
лей разных деревень и округов, укрепление союза крестьян с городски¬
ми жителями, изучение индивидуальных жалоб по различным вопросам.
В числе остальных задач — укрепление дисциплины, повышение уровня
грамотности, контроль за соблюдением крестьянами законов, профессио¬
нальное обучение крестьян, улучшение социальных условий в деревне
и др. [12, с. 20-22].Интересно то, что, перечисляя цели и задачи, устав ничего не гово¬
рит о тех полномочиях, которые гарантировали бы осуществление этих
целей. В его тексте ничего не сказано о соотношении функций советов
и других деревенских институтов (органов власти, кооперативов и др.).
Эта нечеткость организационно-уставных рамок привела к многочислен¬
ным практическим трудностям.В уставе перечисляются следующие обязанности членов советов:
беречь поля, работать с максимально возможной производительностью,
бережно использовать орудия труда, помогать друг другу; урожай про¬
давать государству, регулярно принимать помощь от государства и воз¬
мещать эту помощь выполнением планов; жить в согласии, соблюдать
дисциплину и законы, быть патриотами своей страны, охранять ее
безопасность [12, с. 26].Особенно важны в этом списке пункты, касающиеся единства и
согласия, здесь высоко оценивается традиционная солидарность и вид¬
но беспокойство по поводу ее пошатнувшихся устоев, а также причис¬
ление продажи урожая государству к основным обязанностям. Это
последнее предписание прямо направлено против крестьянина, работаю¬
щего на рбжок.И опять же бросается в глаза несоответствие между обязанностями
членов и их правами. Если первым посвящена целая глава устава, то от¬
меченное в самом начале текста право обрабатывать землю является,
судя по уставу, единственным правом крестьянина — члена совета.В нескольких главках документа содержатся параграфы, в той или
иной форме ставящие деятельность советов в зависимость от ПБСП и
правительства. Например, оговаривается право Ревсовета вносить/юправ-
ки в Устав. В другом параграфе указывается, что дело „уточнения и со¬
вершенствования" Устава является задачей ЦК ПБСП. Деятельность
советов, по Уставу, осуществляется, кроме прочих источников, на де¬
нежные дотации правительства, хотя самообеспечение по мере возмож-91
ности признается желательным. Наконец, сами деревенские, районные
и Центральный исполкомы состоят лишь на две трети из избранных
крестьянами лиц, а треть каждого органа назначается властями [12
с. 12,16. 30].Но, несмотря на то что государство прямо поставило эти органи¬
зации под свой контроль и открыто заявило о них как о средстве мо¬
билизации крестьянских масс, оно тем не менее пыталось объявить их
„крестьянским движением" в полном смысле слова, т. е. таким движе¬
нием, которое рождается не только „сверху", по инициативе властей,
но и „снизу", в самой крестьянской среде. Интересно, например, что
на I съезде партии утверждалась связь крестьянских советов с тради¬
циями крестьянского восстания начала 30-х годов [19, с. 176]. На
практике о крестьянской инициативе в данном случае говорить не при¬
ходится.Процесс ,с:о^дания советов был очень труден, скоро обнаружились
слабости и непредвиденные проблемы. На крестьянских семинарах зву¬
чали критические голоса, с критикой соглашались власти. В числе
проблем назывались труднодоступность некоторых районов, необхо¬
димость многократных выборов из-за неучастия крестьян и, главное,
препятствия,чинимые „капиталистами и помещиками” [161,29.02.1968].
Нечеткость уставных формулировок, о которой мы говорили выше, при¬
водила к тому, что полномочия советов были неясны для многих [161,29.02.1968].В некоторых случаях создание советов и их деятельность намеренно
блокировались представителями деревенской верхушки, проникавшими
в организации или вмешивающимися в процесс их создания. Эта причи¬
на, видимо, и обусловила отмечавшуюся и официально, и в крестьян¬
ских выступлениях пассивность советов, их безынициативность, постоян¬
ное ожидание команды „сверху" [161,29.02.1968].Но, пожалуй, главной, самой непредвиденной проблемой было то,
что крестьянские советы не вписывались в структуру деревенских поли¬
тических институтов и оказались в конфронтации с другими деревенски¬
ми органами. Передовая одной из газет употребила слово „антагонизм"
для характеристики отношений между крестьянскими советами, с одной
стороны, и комитетами безопасности и администрации (органами мест¬
ной власти), земельными комитетами, кооперативами, деревенскими от¬
делениями госбанка — с другой [161, 16.08.1968] . Наибольшие трения
возникали, судя по всему, с земельными комитетами, отчасти из-за дубли¬
рования функций (функциональное место советов, как мы помним, не
было четко определено), отчасти из-за менее демократического состава
земкомов, в которых большую роль играли представители верхушки
деревни (советы были созданы позднее и потому состав их, видимо, был
более демократичен), отчасти из-за личных разногласий между предста¬
вителями двух внутридеревенских фракций — той, которая группирова¬
лась вокруг земкомов, и той, которая делала ставку на советы. Об очень
сильных противоречиях между этими органами говорилось на крестьян |
ских семинарах [161, 28.02.1968].92
Критика деятельности деревенских и районных советов звучала на
негодных конференциях Центрального совета; говорилось, что членам
Цветов не хватает сознательности, что государственные и партийные ор¬
ганы допускают ошибки и иногда обнаруживают свою неосведомлен¬
ность о специфике района, в том числе незнание местных языков (это
касается обширных областей, заселенных небирманскими народностя-
МИ) [161,01.03.1972].Деятельность крестьянских советов критиковалась и на партийных
съездах. I съезд указал на недостатки руководства со стороны партии;
III съезд (наиболее „откровенный") признал деятельность советов не¬
удачной и назвал это в качестве одной из причин экономического кризи¬
са в страна В связи с этим в 1977 г. система советов была ликвидирована
и заменена новой — Крестьянской организацией Бирмы (КОБ), или
крестьянскими асиайонами (асиайон — объединение). Однако перестрой¬
ка не привела к существенным изменениям в структуре, функциях, за¬
дачах организации — власти и не собирались что-либо менять. Речь шла
лишь о повышении эффективности этой легальной формы „крестьян¬
ского движения".Усилилось влияние на асиайоны со стороны партии: все три кон¬
ференции КОБ состоялись в годы партийных съездов (1977, 1981,
1985), через несколько месяцев после их проведения. Большое значение
пало уделяться увеличению партийной прослойки в рядах КОБ [161,
29.11.1981]. Более подробно и тщательно были продуманы основы
организационной структуры, различные процедурные вопросы и т. д.Статистика асиайонов, как и их предшественников — крестьян¬
ских советов, внешне производит большое впечатление. Уже в 1981 г.
было создано 12 600 первичных и около 270 районных организаций;
на конец 1986 г. КОБ насчитывала 7,6 млн. членов официально, а фак¬
тически, по мнению руководителей, даже 7,9 млн. Что касается партий¬
ной прослойки, то за последние годы ее доля резко увеличилась: с
4,6% в 1981 г. до 11,2% в 1985 г. [155, 1981, № 9; 161, 27.11.1985;
3.08.1985]. Опять же надо сказать, что эта статистика не адекватна ре¬
альному членству в организациях.На трех конференциях КОБ были выделены два основных направ¬
ления деятельности организаций: производственное и политико-мо¬
билизационное. Первое из них нигде подробно не раскрывается, да в
этом и нет необходимости: ясно, что асиайоны должны обеспечить вы¬
полнение государственных планов, начинаний, мероприятий — всех иду-
чм „сверху" разнарядок, и прежде всего — закупочных. Но, кроме
^о, асиайоны могут иметь самостоятельное значение: например, для
распространения агрономических знаний, новых технологических ме¬
тодов (с этой целью созданы сельскохозяйственные школы) или для
выявления крестьянских пожеланий и требований (пресса называет
3то „консультациями с крестьянами"). В отчетном докладе одной
из конференций было сообщено, что Центральный исполком КОБ со-
'Ивил „документ по земельной проблеме" на основе дискуссии о
пРаве обработки земли", крестьянских.жалоб и сведениях о земельных93
тяжбах материалов, полученных членами ЦИК во время полевых об¬
следований. Этот документ был подан в качестве рекомендации в ЦК
ПБСП [161, 27.11.1981]. Перечисленный здесь набор данных интере¬
сен и разнообразен, но, к сожалению, ничего из этого списка не было
опубликовано.Второе направление деятельности асиайонов очень обширно и де¬
тально раскрывается во всех документах КОБ. Это прежде всего орга¬
низационные вопросы, например финансовое укрепление самих орга¬
низаций; до 1983 г. асиайоны существовали за счет государственных
дотаций, и это всегда считалось их крупным недостатком; наконец, с
1983 г. они стали обеспечивать сами себя, опираясь на членские взно¬
сы, — так утверждала 3-я конференция (1985). По-прежнему делалось
очень много нареканий в адрес пассивности первичных организаций,
связей их с районами и т. д.; устранение этих слабостей неизменно
выдвигалось в качестве задачи на будущее.Постоянно, из документа в документ как одна из важнейших за¬
дач назывался отпор повстанцам (имеется в виду повстанческое дви¬
жение на окраинах страны), „участие крестьян в деле национальной
безопасности" [161, 28.11.1985]. Большая роль отводится КОБ ив
реализации социальных программ различного рода.Подведем некоторые итоги анализу организованного „сверху"
бирманского „крестьянского движения". Его организации имеют
двоякое значение: с одной стороны, они созданы бирманскими влас¬
тями и призваны осуществлять политическую мобилизацию крестьян¬
ских масс в интересах самих властей; с другой — призваны быть дей¬
ствительно формой крестьянского движения, будить крестьянскую
инициативу. Характерная особенность их назначения — передача ин¬
формации в обе стороны: „сверху вниз" и „снизу вверх ".Какое же из этих направлений преобладало? Безусловно, первое.
Мобилизационное значение явно превышало значение передачи
крестьянской инициативы. Спонтанная крестьянская реакция явно
не умещалась в структурные рамки массовых организаций, отчасти по¬
тому, что каналы передачи крестьянской инициативы „снизу" были
сознательно сужены создателями организаций. Другой причиной бы¬
ла неготовность крестьян к волеизъявлению в подобной организован¬
ной форме. В результате крестьянская реакция в значительной мере
выражалась вне рамок организаций (см. ниже).Так или иначе, асиайоны — важный и с точки зрения государства
необходимый элемент в социально-политической системе современ¬
ной Бирмы; с их помощью правящий режим пытается расширить свою
социальную базу, активизировать производственную деятельность
крестьянства, сделать более эффективным воздействие официальной
пропаганды на деревню.Что же эти организации дали самим крестьянам? Они сыграли опре¬
деленную роль в пробуждении крестьянства в широком смысле слова.
Привлечение широких крестьянских масс к политической деятельнос¬
ти в рамках организаций медленно, но верно знакомило крестьян с со-94
временными формами политического участия, с принципами выборности
ицентрализма, с методами организованного действия и т. д. В этом смыс¬
ле крестьянские организации являются школой политической культуры
„втой ее форме, какую задали ей „преподаватели".Крестьянские массовые организации приблизили деревенскую пери¬
ферию к центру. Они несколько раздвинули перспективу крестьянского
политического кругозора, интенсифицировали связи деревни и города,
уплотнили сеть внутринациональных социальных коммуникаций кре¬
стьянской страны. Наконец, в меру своей эффективности официальное
„крестьянское движение" выявляло отношение крестьянства к аграрно¬
му курсу, что было важно для самого режима.§2. „ОТВЕТ" НА РЕФОРМЫ И ОТНОШЕНИЕ К РЕЖИМУМожно сказать, что крестьянское движение в описанной выше фор¬
ме далеко не вмещало всех проявлений крестьянской реакции. Но пе¬
ред тем как приступить к анализу проблемы, следует остановиться на
том, что мы понимаем под „реакцией", „ответом", каковы в связи с
этим наши источники.В нашем понимании „реакция " включает не только очевидные (до¬
пущенные официально) или скрытые заявления представителей крестьян
по поводу тех или иных конкретных шагов политического курса, но и
типичные формы экономического, социального и политического поведе¬
ния крестьян, складывающиеся под воздействием аграрной политики.
Поэтому материалами по данному вопросу служат не только заявления
делегатов и лидеров „крестьянского движения" на крестьянских фо¬
румах или в прессе, но и данные о действиях крестьян в той или иной
сфере. Кроме того, мы должны учитывать и ответные меры правящей
группы — как отдельные декларации и мероприятия, так и крупные, су¬
щественные вехи эволюции политического курса. Это — косвенные дан¬
ные о крестьянской реакции. Часто мы только ими и можем пользовать¬
ся: данных о ее непосредственных проявлениях, выраженных в форме
поддержки, протеста или предложений, крайне мало, особенно в 70-80-еГОДЫ-1.Реакция крестьян, как и само крестьянство, не была единой и моно¬
литной. Зажиточные крестьяне не всегда вели себя так, как средние, а
реакция средних отличалась от позиции бедных слоев. Имеем ли мы в
таком случае право говорить о крестьянском „ответе" как о чем-то
едином и целостном? В каких-то случаях такое обобщение оправдано,
если учесть, что политика режима часто исходила из взгляда на крестьян¬
ство как на недифференцированную массу. Кроме того, проследить от¬
тенки крестьянской реакции во всей полноте практически невозможно
потому, что и в самих источниках крестьянская масса не дифференци¬
ровалась; лишь иногда можно предполагать наличие оттенков. В боль¬
шинстве же случаев мы вынуждены условно исходить из допущения.95
что крестьянский „ответ" един, т. е. оперировать его усредненными
характеристиками.Наконец, последнее предварительное замечание. Реагировать зна¬
чит как-либо отзываться на воздействие извне. Таким воздействием
была идеология и политика „бирманского пути". Но изучение кре¬
стьянской реакции дает нам возможность затронуть и более широкую
проблему — проблему положения крестьянства в его субъективном
восприятии; изучение крестьянского „ответа" позволяет получить
некоторые выводы относительно характерных для современного
крестьянства стереотипов сознания и поведения2.Одним из важнейших лозунгов аграрной политики был прогресс
технологии; с середины 70-х годов, с начала поворота в экономиче¬
ском курсе, этот лозунг приобрел особенно реальные очертания. Как
реагировало крестьянство на необходимость модернизации производ¬
ства?В главе I говорилось о крестьянском консерватизме, об отсутст¬
вии у крестьян вкуса к предпринимательскому риску, недоверии к
любым новшествам — все это характерно для традиционного, нату¬
рально ориентированного хозяйства. В течение столетия эти установки
менялись очень медленно: после 1962 г. темпы этих изменений вряд
ли значительно увеличились. Усвоение новой технологии затруднялось
в силу и экономических и социально-психологических причин.Одна из бирманских газет писала в 1969 г., что причиной труднос¬
тей в сельском хозяйстве является сопротивление крестьян введению
научных методов в производство, его механизации. Та же статья ука¬
зывала на причину этого сопротивления: малоземелье крестьян, огра¬
ничивающее возможность риска и делающее крестьян „подозрительны¬
ми по отношению к новым методам" [161, 02.03.1969] .Кроме „вечных" причин крестьянского консерватизма — малозе¬
мелья, скудости средств, традиционной ориентации на самообеспече¬
ние - были и иные, вызванные политикой режима. Во-первых, антибур¬
жуазная направленность политики, ее ориентация на среднее крестьян¬
ство препятствовали принятию новой технологии зажиточными жите¬
лями деревень, а ведь именно они были в наибольшей степени к ней
готовы. Во-вторых, внедрение новшеств облекалось в форму коллек¬
тивных действий (как правило, через кооператив), и зависимость произ¬
водственного цикла от коллективного органа была новой и неожидан¬
ной для крестьян, привыкших хозяйствовать на семейно-индивидуаль¬
ной основе.Тем не менее есть сведения о некоторых сдвигах, особенно с кон¬
ца 70-х годов; как мы говорили выше, власти признали роль мелких
частных хозяйств и стали поощрять новые методы именно в таких хо¬
зяйствах; главным направлением здесь было распространение высоко¬
урожайных сортов риса; эта перемена влекла за собой и другие. Объем
продукции земледелия увеличился3. Видимо, часть крестьянства ис¬
пользовала появление новых возможностей, положительно отреагирова¬
ла на них. Это относится прежде всего к тем „образцовым" крестья-96
aNli о которых заговорила пресса в начале 80-х годов и которые соче-
гали лояльность государственным планам с известной технологической
„обильностью. В целом, однако, масштабы этих сдвигов не были вели¬
ки-Посмотрим теперь, как реагировало крестьянство на земельную по¬
литику правительства.Земельная реформа, или, как она часто официально называлась,
земельная революция", затрагивала интересы значительной части
сельского населения. Такие элементы аграрной политики, как быстрое
и решительное ограничение ростовщичества и некрестьянского круп¬
ного землевладения, встретили безусловную поддержку большинства
крестьян. Вообще, в первые годы, когда осуществлялась „демократи¬
ческая" часть аграрной программы, крестьянство было на стороне
реформаторов. Однако впоследствии, когда позитивная часть програм¬
мы обнаружила некоторую непоследовательность (отказ от перерас¬
пределения земли, эволюция лозунга „земля тем, кто ее обрабатывает"),
реакция крестьянства изменилась, появились элементы недовольства.Крестьянство активно поддержало первые мероприятия, особенно
в том, что касалось изгнания индийских ростовщиков и наступления
на крупное землевладение [161, 26.02.1985]. На одной из конферен¬
ций Центрального крестьянского совета (1975 г.) крестьянские делега¬
ты призывали к борьбе против „помещиков и деревенских джентри",
к проведению в жизнь задач земельной реформы [158, 28.02.1975].Однако уже в этом пункте (антипомещичьи настроения) позиция
крестьянства не была последовательной. Один из делегатов семинара
говорил, что земельного участка размером в 5 акров крестьянину ма¬
ло, в то же время помещики имеют по 50 акров, но затем неожиданно
делался вывод: надо поднимать новые земли [161, 04.03.1964]. На¬
прашивавшийся вывод о перераспределении земли крестьянин не ре¬
шился сделать. Впрочем, произнести его значило бы противоречить
правительству, которое сочло перераспределение нецелесообразным.Из обсуждений на семинаре 1965 г. официальная газета сделала вы¬
вод, что крестьяне в целом высказали согласие с лозунгом „землю тем,
кто ее обрабатывает" в той интерпретации, которая была предложена
правительством (право обработки, а не владения) [160, 27.02.1965].
Это согласие можно рассматривать либо как выражение лояльности, ли¬
бо как следствие искажения информации официальной прессой. На наш
взгляд, однако, оба эти варианта объяснения можно поставить под сом¬
нение: дело в том, что правительственная интерпретация этой формулы,
как мы выше пытались показать, согласуется с традиционными установ¬
ками значительной части крестьян.Но, повторим, сама позиция крестьян была довольно непоследова¬
тельной, как была непоследовательна и государственная политика. На-
Пример, отмена арендной платы была актом освобождения широких
МЭСС крестьян-арендаторов и должна была встретить поддержку. Эта
л°ддержка, действительно, имела место. Но встречаются и другие свиде¬
тельства: долгое время после реформы крестьяне продолжали платить97
арендную плату [57, с. 99]. Это было массовым явлением. Здесь сказа¬
лись приверженность крестьян традиции, боязнь изменить существую. I
тую структуру социальных связей в местном обществе, патриархальный
пиетет по отношению к богатым. Крестьянское сознание часто не было
достаточно динамичным, чтобы сразу принять ликвидацию привычной
многолетней практики аренды, осознать себя вне арендной зависимости.
Недостаточная эффективность политического курса тоже сыграла свою
роль. Наконец, деревенская верхушка, несомненно, с трудом уступала
свои позиции. Очень вероятно, что скрытая аренда сохранилась по сей
день.Как говорилось выше, освободив мелкое крестьянское владение от
различных видов зависимости, государство сразу же поставило его в за¬
висимость от самого себя, объявило частную крестьянскую собствен- i
ность „не необходимой", отказало ей в правовой гарантии. Крестьян- I
ское владение стало в известном смысле призрачным. Как же ответило j
крестьянство?	IСудя по имеющимся свидетельствам, крестьянский ответ на установ- |
ление жесткой монополии государства на землю был безусловно отри¬
цательным.Сразу же после запрещения аренды выяснилось, что бирманские
арендаторы стремились к частному владению и именно в этом видели
смысл реформы. А.Ф. Жабреев приводит следующее высказывание
крестьянина: „В сознании многих крестьян все еще преобладает тяга к
частному крестьянскому землевладению" [57, с. 118]; в этих словах
звучит и сожаление, но в данном случае нас интересует не оценка, а факт.
Представитель властей утверждал, что у правительства сложилось убеж¬
дение, что „крестьяне требуют землю, требуют в личную собственность1'[57, с. 102].Было бы неверно считать, что подобное частнособственническое рве¬
ние было присуще только верхнему слою — зажиточным крестьянам,
тем „почти фермерам", хозяйственной деятельности которых уже к на¬
чалу земельных реформ были присущи зачатки мелкобуржуазной ориен¬
тации. По-видимому, и бедные крестьяне, и бедные арендато¬
ры в особенности стремились получить землю именно на пра¬
вах гарантированного частного владения, ощутить себя собственниками.Даже масса средних крестьян, в наибольшей степени сохранивших тра¬
диционные установки, должна была ощущать потребность в свободном
владении землей. В I главе была показана определенная переориентация
крестьянского сознания в течение столетия, последовавшего за вторже¬
нием рынка в его хозяйствование. Переориентация выражалась в приня- ,
тии, пусть в упрощенной форме, допускаемой общими социально-эконо- |
мическими условиями идеи частной собственности на землю в ее новом, j
европейском понимании, тем более что эта собственность могла быть j
интерпретирована как продолжение традиционного индивидуального j
владения. Столетняя „школа частной собственности" (особенно в Ниж
ней Бирме) не прошла для крестьян даром, к 60-м годам они уже ocbow
ли ее уроки. Уничтожение одних элементов старой земельной системы"98
I| иды и ростовщичества — они связывали с укреплением другого ее
I здемент3 — частной собственности на землю. Этим и объясняется в целом
i оТРицательная реакция на пренебрежение частной собственностью, ограни-
j чеНие свободного частного владения.С акцентом на обработку, а не владение могла согласиться лишь та
,асть крестьянства, которая оставалась совершенно традиционной в сво-
„х ориентациях, и это согласие выражалось чаще всего в молчании, в рав¬
нодушии к данному вопросу. Правящая группа считала такую позицию
явно преобладающей. Однако большинство крестьян, в ориентации ко¬
торых утвердились новые элементы, в том числе в вопросе собственнос¬
ти, сочло свои интересы ущемленными.„Крестьяне одержимы правом частной собственности", — с горечью
писала в 1970 г. одна из столичных газет [161, 02.09.1970]. В это время
выявилось еще одно направление в крестьянском протесте. В конце
60-х годов правительство решительно усилило контроль над осуществле¬
нием закона о земельной монополии государства, и сразу же появились
многочисленные сообщения о нарушениях этой монополии крестьянами.
Речь шла о нелегальных операциях с землей (закладах, аренде, купле-про
даже), о том, что „некоторые крестьяне злоупотребляют государствен¬
ной политикой в области землепользования" [161, 30.09.1970;08.03.1972].Меры самого правительства свидетельствовали о тех же наруше¬
ниях. В 1970 г. директива Центрального земельного комитета предупреж¬
дала крестьян о необходимости соблюдать Акт о национализации - само
это напоминание говорит о том, что нарушений было много. Нарушения
продолжались и впоследствии. И хотя конец 70-х годов ознаменован
тенденцией к „признанию" частного владения и большим вниманием к
частнособственнической деятельности, в сентябре 1978 г. постановление
Госсовета подтвердило ст. 18 Конституции о верховной государственной
собственности на землю и было прямо направлено против произволь¬
ных действий крестьян в этой сфере.Сами инициаторы земельной политики вынуждены были признать
неоднозначность крестьянской реакции на нее. На одной из конферен-
ций Центрального крестьянского совета отмечалось, что крестьяне до
сих лор не понимают, что такое земельная революция [161, 02.09.1970].
Этому выводу вторит признание I съезда ПБСП в том, что крестьяне не
поняли смысла новой земельной системы [19, с. 50]. По нашему мне¬
нию, то, что власти считают непониманием, на самом деле является не-
пРиятием.Итак, реакция крестьян на земельную политику, на реформы в сфере
землевладения была неоднозначной: они поддержали борьбу с арендой
и крупным землевладением, но неохотно приняли монополию государст-
Ва на земельную собственность и ограничения на операции с частным
земельным владением. В этой позиции ощущается элемент новой кре¬
стьянской ориентации, но есть и традиционный элемент - неприятие
Всякого вмешательства извне, недоверие к государству и боязнь его.7-г hi99
Перейдем к вопросу об отношении крестьян к государственной по.
литике в сфере обращения, или, если придать этому вопросу более широ.
кое социальное звучание, к анализу крестьянского выбора в дилемме
„рынок или государство". Это поистине ключевой вопрос данной гла¬
вы и книги в целом.Напомним, что политика правящей группы в этой сфере, при всех
ее колебаниях, имела некоторые устойчивые черты. Она заключалась
прежде всего в решительном государственном вмешательстве в про-
цесс выхода крестьянской продукции, резком ограничении свободного
рынка, введении монопольных закупочных цен, преобладании внеэко¬
номических методов. В течение 70-х — первой половины 80-х годов по¬
степенно росло внимание к экономическим факторам, что сопровожда¬
лось некоторым улучшением условий для реализации рыночной ориента¬
ции крестьянства. Но в целом старый курс остался в силе.Крестьяне отнеслись к этому курсу отрицательно. Рынок уже стал
неотъемлемым элементом крестьянской жизни, и его фактическое за¬
прещение было встречено с недовольством, тем более что вмешатель¬
ство в крестьянское хозяйство было чрезвычайно энергичным.Например, в первое десятилетие режима, когда государство устано¬
вило монопольно низкую цену на рис, не рассматривая ее в качестве
стимула производства, многие крестьяне стали отказываться от выра¬
щивания риса и переходить к производству других культур, сулящих
им большие доходы на рынке. Об этом говорил в одной из своих речей
Не Вин [10, с. 120—121]. Об этом же говорил крестьянский делегат
на одном из семинаров: из-за контроля над закупками крестьяне, по его
словам, предпочитают сажать „внеконтрольные" культуры [161,28.02.1968].Сообщения о нарушении крестьянами государственных планов за¬
купки продукции (прежде всего риса) весьма многочисленны. Фактиче¬
ски это означало протест по отношению к безвозмездному отчуждению
части продукта. Нарушение государственных регламентаций по рисопро-
даже стало обычным явлением [57, с. 127]. Есть много свидетельств
того, что крестьяне, решая для себя дилемму „государство или ры¬
нок", предпочитают рынок. Об этом неоднократно говорили крестьян¬
ские делегаты на семинарах. При этом они называли простую и естест¬
венную причину такого выбора: крестьяне хотят получить больше до¬
ходов [161,27.02.1967; 31.01.1968].В одном из выступлений на семинаре 1967 г. прозвучал открытый
призыв к властям „разрешить крестьянам продавать рис где угодно',
т. е. фактически отменить государственную монополию на товарное об¬
ращение, полностью легализовать рынок. Судя по материалам семинаров,
сами коестьяне нередко оставляли часть урожая, чтобы продать ее позд¬
нее на „черном рынке” по более высокой цене [161, 28.02.1967;28.02.1968].Иногда оценки крестьян становились очень резкими. Один из деле-
гатов семинара 1968 г. заявил, что государственные центры закупок
эксплуатируют крестьян и потому крестьяне не выполняют планы: ПР0'100
1дают иногда в 10 раз меньше требуемого количества продукции [161,28.02.1968]. Здесь подвергались критике только конкретные центры
к0нкретного района, однако в этой критике слышится и общий кре-
! сТЬянский „ответ" на сверхжесткую политику в области закупок.| В статье 1967 г. „Желания нашего крестьянства" автор, по-види-
момУ государственный чиновник, называет свободную торговлю важ-
i нейшей необходимостью. Он утверждает, что любые меры, направленные
на ее ограничение, „рассматриваются крестьянами с враждебностью и
взывают сопротивление" в любых возможных формах. Вопрос, вы¬
играет ли крестьянство от полной свободы рынка — особый, ответ на
него, считает он, дать трудно; может быть, эта свобода обернется для
; крестьян еще большим злом, но сейчас важно учесть явно негативную
! реакцию крестьян на ограничение этой свободы. Автор утверждает, что
j заявление „правительство грабит нас" довольно часто звучит из уст
| крестьян. „Идет война между правительством и крестьянством", —\ заключает он; это положение дел „противоречит программе бирман¬
ского пути к социализму [161, 25.04.1967].; Таким образом, негибкая политика в этих вопросах вызывала об¬
винения правительства в „эксплуатации" крестьян, констатацию „вой-
; ны" между государством и крестьянством. Это признавали и сами твор¬
цы аграрной политики: вспомним уже приводившееся заявление ми¬
нистра о том, что „бюрократическая негибкость" охлаждает энтузиазм
крестьян. Чтобы пресечь недовольство крестьян, государство испробо¬
вало разного рода политические методы, в том числе наиболее жесткий
из них — аресты. Крестьянские делегаты на семинарах предлагали путь
убеждения: они призывали перетянуть на сторону правительства „черно-
. рыночников" и „преуспевающих земледельцев" [161,28.02.1968].Обратим внимание на эти слова. Упоминание этих двух категорий
| знаменательно: оно несколько уточняет социальный состав той части
крестьянства, которая безоговорочно выбирала рынок; „преуспеваю¬
щий" здесь означает то же, что и „зажиточный". Но, на наш взгляд,
выбор рынка в дилемме „государство или рынок" был более широко
распространен, объединял почти всех крестьян, имеющих излишки.
Не случайно в качестве главной проблемы в аграрном вопросе многие
: газеты называют „соблазн нелегальных, но выгодных операций на чер¬
ном рынке". „Соблазн рынка" был важным фактором крестьянского
поведения и оставался таковым вплоть до конца 80-х годов.Заявления партийных съездов подтверждают негативное отношение
! крестьян к „политике изъятия". На I съезде с сожалением констати-
j ровали, что „крестьяне не свободны от бремени частнохозяйственнойI	системы" [19, с. 51]. Вывод об „утрате интереса крестьян к земле¬
делию", сделанный на III съезде в 1977 г. [161, 22.02.1977], является,
на наш взгляд, признанием того, что крестьянство ответило снижением
Пудового энтузиазма на ограничение свободных рыночных операций.
Сам факт понижения товарности сельского хозяйства к началу 70-х го¬
дов говорит в какой-то мере о крестьянской реакции.’ ;ы	10»I
Государство пыталось привлечь крестьян с помощью кредитов. Од¬
нако часто крестьяне по-прежнему брали деньги у своих традиционных
кредиторов — там, где такие кредиторы сохранились [161, 02.03.1967].
Во всяком случае, государственные ссуды вряд ли компенсировали по¬
тери крестьян в результате „политики изъятия”.Говоря об истоках описанной выше крестьянской реакции, о при¬
чинах выбора рынка в означенной дилемме, мы отметили наличие ново¬
го, нетрадиционного, мелкобуржуазного вектора в крестьянской хо¬
зяйственной ориентации. Но здесь есть и традиционный компонент. Тя¬
га к частной собственности и частному хозяйству сочеталась у крестья¬
нина с непроизводительным использованием полученных излишков;
поэтому надо помнить, что крестьяне выбирали рынок часто не для
того, чтобы расширить свое производство или совершенствовать его.
И хотя власти много критиковали крестьян за их „праздную расточи¬
тельность", в этом пункте у крестьян и государства как раз не было рас¬
хождений: расточительность критиковалась с позиций призывов к эко¬
номии, к опоре на собственные силы.Интересно, чте автор упомянутой статьи („Желания нашего кре¬
стьянства") от лица крестьян выражает сожаление, что правительство
запретило простой обмен риса, к которому крестьяне имеют традицион¬
ную привычку; и тут же рядом выражалось сожаление по поводу за¬
прета свободной торговли [161, 25.04.1967]. Мы видим, как сочетаются
в крестьянской ориентации традиционный и мелкобуржуазный интере¬
сы.На наш взгляд, процессы определенной либерализации экономики,
начавшиеся в середине 70-х годов и выразившиеся в предоставлении
большей свободы рыночным отношениям, были вызваны отчасти и по¬
зицией крестьян — массы хозяев, вовлеченных в мелкотоварное про¬
изводство. Конкретно в сельском хозяйстве эта официальная „реак¬
ция на реакцию" выражалась в большем внимании к закупочной це¬
не, кредитам и т. д. как стимулам производства. На излишнюю центра¬
лизацию всей общественной и хозяйственной жизни ответило в лице
крестьянства само общество. Запоздалой „регистрацией" этого ответа
стала полная отмена контроля над рынком в 1987 г.Перейдем к рассмотрению крестьянской реакции на последнее круп¬
ное направление аграрной политики — кооперацию. В официальных
декларациях этому направлению придавалось очень большое значение,
но на практике усилия государства в этой сфере уступали усилиям по
„огосударствлению" частного хозяйства в описанном нами смысле
Отчасти это объяснялось теми трудностями, с которыми политики
столкнулись в процессе создания новой кооперативной системы.Планируя кооперацию в сельском хозяйстве, руководство исходи¬
ло из соображений целесообразности любого укрупнения хозяйственной
единицы, разумеется, при условии соблюдения принципа равенства вхо¬
дящих в кооператив членов. Но кроме этого, рационального, чисто эко¬
номического соображения у творцов аграрной политики была еще и ДРУ'
гая, традиционалистская, или, скажем, народническая идея. Аргумента102
руя целесообразность кооператива, они исходили из представления об
органической цельности крестьянского сообщества; точнее, они были
уверены, что эта цельность легко восстановима, стоит только затормо¬
зить действие дезинтеграционных тенденций предыдущего периода; они
читали, что коллективизм является главным социальным императивом
крестьянской жизни. Это должно было не только оправдать, но и облег¬
чить кооперирование.Делая акцент на традиционности кооперативной установки, правя¬
щая группа объединила эту традиционность с социалистическим пони¬
манием кооперации, если не отождествила ее с ним. Напротив, капита¬
листический тип кооперации, основанный на идее правового регулирова¬
ния прибыли без идеи равенства, подвергался критике и был официаль¬
но отвергнут. Этот критический акцент официальных взглядов, как и
оппозиция нового режима любым другим проявлениям неравенства
„нетрадиционного" типа, был, несомненна, поддержан крестьянами.
Кооперация старого образца ассоциировалась у крестьян с одним из спо¬
собов эксплуатации, порожденных колониальным и первым послеколо¬
ниальным периодами. В этом пункте крестьянская реакция могла быть
только положительной.Но позитивная часть программы кооперирования, предложенной
бирманскими лидерами, не встретила ожидаемой ими крестьянской под¬
держки. Это произошло, на наш взгляд, в силу по крайней мере двух
причин: одна из них сводилась к особенностям поведения крестьян,
другая — к курсу аграрной политики.Крестьяне не всегда имели четкое представление о намерениях пра¬
вящих кругов в кооперативном вопросе, относились ко вновь создава¬
емым кооперативам по-старому, с недоверием. Отчасти они были правы
в том отношении, что на практике новые кооперативы действительно
оказывались наследниками старых пороков: старые кооперативы нахо¬
дились под властью деревенской верхушки, которая, меняя способы и
формы действий, частично сохраняла свое влияние, используя любые
слабости политики на местном уровне.Крестьянские делегаты на семинарах говорили, что кооперативы
часто оказываются на практике „оружием врагов". В опубликован¬
ном в официальной газете письме представители крестьян выражали не¬
довольство нечеткостью и неэффективностью введенной правительст¬
вом системы категорий членов кооперативов (это было одной из попы¬
ток демократизировать их): она допускает слишком большую свобо¬
ду „чернорыночникам", т. е. зажиточным крестьянам и представителям
старой элить| [161, 13.10.1971 ].Неведение крестьян относительно политических идеалов аграрной
политики, а также неэффективность реализации программ приводили
к тому, что на местном уровне возникал своего рода союз государствен¬
ных чиновников и местной верхушки; мы уже говорили о том, что
крестьяне обвиняли местные власти в опоре на „плохих, денежных лю¬
дей" в создаваемых кооперативах [161,01.03.1968].7~‘. 161103
Другая причина отсутствия достаточной крестьянской поддержки
кооперативному движению заключалась в переоценке бирманскими ли¬
дерами значения традиционных корней кооперации — это было типично
народническим (популистским) заблуждением. Существо традицион¬
ного коллективизма, традиционной взаимопомощи, единства кре¬
стьянского сообщества было, по всей видимости, не таким, каким его
мыслило себе бирманское руководство.На крестьянском семинаре звучали призывы к введению практики
взаимопомощи [161, 27.02.1967]; по всей видимости, имелась в виду
действительно характерная для бирманской деревни традиционная прак¬
тика. Использование этих традиций было составным элементом по¬
литики кооперирования. Однако на этом и заканчивалось соответствие
государственной политики традициям коллективизма.Наиболее распространенной формой были кредитные кооперативы,
которые создавались по инициативе государства и вводили систему кру¬
говой поруки при уплате государству долгов. Не Вин отмечал нежелание
крестьян ручаться за односельчан [10, с. 101]. На одном из семинаров
крестьянские делегаты высказали предпочтение кредитам на индиви¬
дуальной, а не коллективной основе [161, 28.02.1968].Если не прижилось кооперативное кредитование, то еще труднее
обстояло дело с кооперативным производством. Как уже отмечалось,
статистика кооперативов, особенно производственных, весьма небла¬
гоприятна. Если же учесть, что лозунг кооперации постоянно и настой¬
чиво повторялся, то неудачи можно объяснить прежде всего неготов¬
ностью деревни, самого крестьянства к кооперированию.Индивидуальная форма семейного хозяйства была прочной кре¬
стьянской традицией; она допускала взаимопомощь — более регуляр¬
ную в рамках родственных коллективов, менее — в рамках группы со¬
седей. Но эта кооперация никогда не была постоянной и вседеревенской.
Поэтому надежда на быстрое усвоение крестьянами кооперативной
формы хозяйства в масштабах деревни имела под собой слабую почву4.Кроме того, политики не только не совсем правильно поняли тради¬
цию, но и переоценили ее силу. Не были учтены десятилетия „школы
частного хозяйствования", с уже юридически закрепленной частной соб¬
ственностью, с элементами рыночной ориентации.И то и другое охлаждало крестьянский интерес к кооперации. Кре¬
стьяне, „одержимые", по словам бирманского журналиста, частной
собственностью, были „психологически неподготовлены" к коопе¬
ративной системе [161, 23.12.1971]. Этой неподготовленностью и
определялась их реакция.Попытаемся теперь обобщить те немногочисленные данные, кото¬
рые отражают отношения крестьян к режиму в целом, к самому госу¬
дарству. Прежде всего следует вспомнить о типичном традиционном
взгляде крестьянина на государство. Любое вмешательство извне в
спокойное течение деревенской жизни традиционно оценивалось кре¬
стьянами в категориях насилия; государство рассматривалось ими как
„стихийная враждебная сила". Этот стереотип наложил свой отпе¬104
чаток на крестьянскую реакцию, вызывая недоверие ко многим го¬
сударственным начинаниям. Сравнивая доколониальное общество с
современным, Р. Тэйлор пишет: „Тогда, как и сейчас, значительная
доля времени и смекалки людей уходила на то, чтобы избежать дав¬
ления бюрократических структур и многочисленных требований го¬
сударства" [147, с. 20].Но в современной Бирме традиционный взгляд на государство
уже не мог безраздельно господствовать. Крестьянство осознавало не
только различие между иностранной (колониальной) и национальной
властью (этот опыт оно получило в период борьбы за независимость),
но и различие политических курсов до и после 1962 г. Общее повыше¬
ние социально-политического статуса крестьянства в 60-е годы спо¬
собствовало крестьянской поддержке властей. Крестьяне с энтузиаз¬
мом встретили решительную борьбу правительства с помещичье-рос-
товщической верхушкой деревни, с ее политическим влиянием [161,
15.09.1964]. Ограничение этого влияния было, пожалуй, наиболее важ¬
ным мероприятием режима в области политической структуры в де¬
ревне. Этот правительственный курс непосредственно затрагивал кре¬
стьянские интересы: крестьянское сознание всегда придает событиям
на местном уровне большее значение, чем каким бы то ни было пе¬
ременам „наверху”.Центральной фигурой старой политической структуры, сохранив¬
шейся еще с колониальных времен, был деревенский староста. Сохра¬
нение этого политического института, носившего иногда традицион¬
ное название туджи, не было оправдано в глазах крестьян (традицион¬
ная структура власти в местном обществе была иной). К 60-м годам, по
прошествии более чем десятилетия независимости, этот институт стал
анахронизмом. Его ликвидация и замена новыми органами власти была
звеном в цепи структурных преобразований 60-х годов. Крестьяне ре¬
шительно поддержали этот курс: они явочным порядком боролись со
старостами и это, безусловно, было выражением поддержки правитель¬
ству [161, 06.02.1964] .На месте института старост с 1962 г. стали создаваться новые органы.
Особое значение отводилось земельным комитетам, которые призваны
стать „орудием аграрной революции". Однако уже через несколько лет
после их создания на семинарах они были подвергнуты критике, их рабо¬
ту обвиняли в неэффективности [161,27.02.1967; 57, с. 107]; критико¬
вались и вышестоящие власти, допускающие в земкомы бывших ста¬
рост, „помещиков", других „врагов аграрной революции" [161,
26.02.1966]; земкомы обвинялись в коррупции [57, с. 117—118] и
Т. д. В этих вопросах реакция большинства крестьян была негативна:
поддерживая курс режима, они были недовольны его воплощением.Теперь посмотрим, как крестьяне отнеслись к такой политической
акции государства, как создание крестьянских организаций. В 1969 г.,
когда формирование структуры крестьянских советов было завершено,
всебирманская крестьянская конференция (1969 г.) выделила четыре
категории крестьян по их отношению к организациям: 1) крестьяне,7-5 161105
которые верят в миссию советов и приветствуют их; 2) крестьяне, ко¬
торые не поддерживают советы из-за страха перед повстанческим движе¬
нием (на окраинах страны); 3) несознательные; 4) зажиточные [38,
27.02.1969]. Итак, с самого начала идею массовых крестьянских органи¬
заций поддержало не все крестьянство. Судя по некоторым сообщениям,
большинство крестьян сначала встретило идею с энтузиазмом. Но через
некоторое время этот энтузиазм сменился скепсисом, так как крестья¬
нам не были понятны функции этих организаций. Власти утверждали, что
многим крестьянам — членам советов „не хватает сознательности".
Организациям недоставало сплоченности, а их действиям — эффектив¬
ности [65, с. 119]. Первичные организации были очень слабы и потому
не выполняли крестьянских ожиданий [161, 28.02.1968; 11.03.1972].Непонимание функций массовых организаций было фактически не¬
пониманием того, как мож&т данная ,,сверху", идущая от государства
инициатива быть формой крестьянского политического участия, кре¬
стьянского движения. Традиционное недоверие к государству, ко вся¬
кому его начинанию здесь, несомненно, нашло отражение. Крестьянские
советы иногда р|ссматривались крестьянством как новое дополнитель¬
ное бремя. Крестьяне порой не хотели вступать в советы потому, что
боялись новых обязательств. Характерный эпизод описан одним из де¬
легатов семинара: крестьяне, которых призывали голосовать на выбо¬
рах крестьянского совета, с недоверием спрашивали: „Если проголосу¬
ем, соль будет?" [161, 29.02.1968]. В этом вопросе выразилось все
крестьянское отношение к процедуре выборов: голосование есть обя¬
занность, выполнение которой должно быть вознаграждено.Аграрная политика, как мы уже говорили, нередко страдала излиш¬
ней жесткостью, а крестьянство по своему социально-психологическому
складу всегда неохотно втягивается в жесткую централизованную орга¬
низацию, тем более что она была основана на государственном регули¬
ровании, принципе командности. ТакинЧит Маун писал об этом в выра¬
жениях, близких к известным словам В.И. Ленина о неприемлемости
командных методов в отношении к крестьянству [92, с. 153]. Неучет
этого фактора вызывал в крестьянстве недовольство.Например, на семинарах делегаты критиковали власти за бюрокра¬
тизм в производственных отношениях между государством и крестьян¬
ством и в организационной сфере; подчеркивалась необходимость сле¬
довать принципу добровольности всегда во всем, что касается действий
в отношении крестьян [161, 28.02.1968; 9.03.1972] . На другом семи¬
наре именно политика властей называлась в качестве причины „разоб¬
щения и разлада" среди крестьянства [161, 28.02.1968] .Крестьянские оценки общественных преобразований режима в це¬
лом были весьма различными. Встречались, например, такие: „Ревсовет
сделал все, что было в его силах, для освобождения крестьян, но они еще
не полностью свободны" [161, 26.02.1966] . Были и другие оценки, бо¬
лее негативные. Так, один крестьянин в своем выступлении на семинаре,
хотя и признал, что правительство оказало крестьянам посильную по¬
мощь, стремилось „законодательно защитить крестьян от эксплуатации106
помещиков и капиталистов", предоставляло им помощь деньгами для
облегчения их расходов и т. д., однако делал малоутешительный вывод:
Судя по состоянию дел. сложившемуся в округе моей деревни, я дол¬
жен сказать, что я не заметил еще никаких существенных перемен к луч¬
шему в жизни крестьян" [161, 27.02.1967] .В 1972 г. в рангунской газете было опубликовано заявление рядово
го крестьянина о том, что власти, декларируя строительство социализма
в деревне, плохо представляют себе реальное положение крестьян, и это
приводит к неудачам в практической реализации деклараций [161,09.06.1972]	. Подобные высказывания подтверждают наши выводы об
ошибках, имевших место во взглядах политиков на реалии деревен¬
ской структуры и крестьянского хозяйства, приводивших к непредви¬
денным результатам.Положение в деревне дало основания официальной печати признать
в конце 60-х годов, что „цели аграрной политики не достигли хозяйства
и дома каждого крестьянина" [161, 16.08.1968]. В обществе не были
еще ликвидированы традиционные преграды между общенациональным
и деревенским уровнями общественной жизни. В этом — одна из причин
крестьянской пассивности, которая, несмотря на некоторые единичные
исключения, в целом господствовала в позиции крестьян.Подведем итоги нашему анализу. Антиколониальная и антикапитали-
стическая тенденция аграрной политики была встречена массой крестьян
с одобрением; в этом одобрении проявилась синтезированная, точнее пе¬
реходная ориентация, представляющая собой основную социокультур¬
ную характеристику современного крестьянства (его наиболее массово¬
го слоя). Эта ориентация и отрицала сложившиеся в деревне до 1962 г.
квазибуржуазные структуры.Но аграрная программа, как нам представляется, на практике недо¬
оценила новый компонент в синтезированной ориентации крестьянина, в
частности приверженность к рыночным операциям, к частному гаранти¬
рованному земельному владению и свободе хозяйствования. И наобо¬
рот, эта программа несколько переоценила динамизм и эффективность
традиционного типа отношений между государством и крестьянством,
который мыслился легко восстановимым и подходящим с точки зре¬
ния идеалов развития. Эта политическая тенденция, заметная в официаль¬
ных декларациях и особенно явно прослеживавшаяся в официальных ме¬
роприятиях, вызвала у большинства крестьян негативную реакцию —
у тех его слоев, которые в той или иной мере были носителями переход¬
ной ориентации.Режим придавал огромное значение активизации крестьянской под¬
держки своим начинаниям; усилия в этом направлении, несомненно,
имели положительные результаты: крестьянская позиция стала более
гласной, крестьянское волеизъявление в какой-то мере получило статус
общественного мнения, учитываемого в политическом курсе. Однако в
Целом бирманский режим не добился такого повышения политического
участия крестьянства, какого он хотел добиться. Крестьянство в массе
своей оставалось довольно пассивной силой, и иногда эта пассивность7-б 161107
скрывала недовольство. Исходя из анализа „крестьянского движения"
и крестьянского „ответа”, можно сказать, что крестьянство не вполне
оправдало надежды, возлагавшиеся на него режимом, видевшим в нем
свою социальную опору. И если в первое десятилетие общая ориентация
режима и политический климат, им созданный, были достаточно „про-
крестьянскими”, чтобы исключить возможность сколько-нибудь явной
оппозиции к нему со стороны деревни, то впоследствии сопротивление
нарастало. Но оно не принимало массовых стихийных форм, не говоря
уже о какой бы то ни было организованности. Местом открытых и мас¬
совых протестов в 1988 г. стали бирманские города5.
выводыВ 1962 г. бирманская деревня стала объектом энергичного полити¬
ческого воздействия режима, объявившего своей целью „движение к
социализму по бирманскому пути".Что представляло собой деревенское общество в этот момент? Со¬
седство крестьян, сохраняющее остатки общинных традиций. Совокуп¬
ность хозяйств, ориентированных в основном на самообеспечение. То¬
варно-денежные отношения довольно широко развиты. Связи крестьян
с рынком, как правило, служат той же цели самообеспечения. Мелкото¬
варное производство и элементы денежной экономики встроены в тра¬
диционную систему хозяйствования и потребностей. В деревне заметна
социальная дифференциация, выделился слой богатых крестьян. Боль¬
шинство крестьян находится в большей или меньшей арендной и денеж¬
ной зависимости от ростовщика или чиновника, живущих, как прави¬
ло, в городе. Продолжают развиваться такие процессы, как дезинтегра¬
ция внутридеревенских связей, миграция в город. Сильны напряже¬
ния по линиям город — деревня, ростовщик — крестьянин, богатый —
бедный. Медленно, деформированно, несвободно развиваются элементы
капитализма.В такую деревню в 1962 г. пришла новая власть. Цели ее аграрной
политики, как следует из изложенного выше анализа, сводились к сле¬
дующему: подчинить все общественные процессы в деревне государст¬
венному контролю, сделать их управляемыми; приостановить развитие
капитализма; резко ограничить свободу рынка и регулировать товарно-
денежные отношения; освободить крестьянство от земельной (аренд¬
ной) и денежной (ростовщической) зависимости; ликвидировать соци¬
альные различия внутри крестьянства, уравнять деревню; восстановить
деревенское единство, ослабить социальные и политические напряжения,
„успокоить" деревню и сделать все крестьянство лояльным власти, а
саму деревню источником и основой экономического развития.Эта аграрная политика, как и вся идеология режима „бирманского
социализма", была, по существу, синтезированной, сочетала мелкобур¬
жуазные и традиционные идеи с некоторыми элементами, взятыми из
опыта социалистических стран. Видя перед собой сложную, слабо фикси¬
рованную социально, находящуюся в брожении современную деревню,
политики стремились учесть всю эту сложность и упорядочить аграрную
сферу в соответствии с нуждами национального развития, как они их
Снимали, и интересами среднего массового слоя крестьян.Аграрный курс не был неизменным. Сначала, в 60-е годы, он был
проникнут революционным романтизмом, который привел и к самым
Мдикальным переменам, и к перегибам. Затем, в начале 70-х годов.109
пришлось перестраиваться для ликвидации кризисных явлений. С сере¬
дины 70-х годов шел_ медленный процесс стабилизации достигнутого,
курс стал более прагматичен и уравновешен; прагматизм означал, в
частности, усиление этатистских установок, склонность рассматривать
деревню прежде всего как источник обеспечения разбухшего госаппара¬
та. Основные принципы аграрной политики, изложенные выше, остава¬
лись в целом незыблемыми вплоть до кризиса 1988 г.В результате в бирманской деревне сложился очень своеобразный,
если не уникальный тип аграрной структуры, который можно назвать
„государственно-частнокрестьянским". Его смысл в том, что масса срав¬
нительно равных по размерам и доходам индивидуальных крестьян¬
ских хозяйств находится 8 непосредственной зависимости от контро¬
лирующего их государства. Социальная функция этой аграрной модели
в том, что она, во-первых, освободила индивидуальное (семейное) кре¬
стьянское хозяйство от колониальных по происхождению форм эксплу¬
атации, приоткрыв тем самым каналы развития товарной ориентации
этого хозяйства, а во-вторых, сама поставила преграды для такого раз¬
вития. Вековая тенденция была приостановлена. Ей на смену пришла
аграрная система, которая, при неизменности общего политического
климата в стране, способна была выдержать долгий срок.Все сказанное следует принимать с оговорками. Государству уда¬
лось ослабить напряженность внутри деревни, но возникло но¬
вое напряжение — между крестьянством в целом и государством; раз¬
личия в землевладении и доходах были ослаблены, их значение стало
менее явным, но полного уравнения, конечно, не произошло; не уда¬
лось уничтожить всех посредников между крестьянским хозяйством и
распределяющим его продукцию государством, и расцветший „черный
рынок" — тому подтверждение.Следовательно, сложившаяся в 60—70-е годы аграрная система, не¬
смотря на ее внешнюю устойчивость, содержала в своих недрах значи¬
тельные скрытые силы, опасные для нее и могущие при определенных
обстоятельствах вырваться наружу. До 1988 г., пока избранный курс
был непоколебим, эти силы носили в основном латентный ха¬
рактер. В какой-то мере можно сказать, что новая аграрная система
была надстроена над основанием, которое во многих отношениях ей
противоречило, и что она сохраняла устойчивость лишь благодаря мощ¬
ным контролирующим усилиям государства. Что же касается принци¬
пиально новых общественных отношений, формирование которых бы¬
ло объявлено целью „бирманского пути к социализму" и которые
сняли бы саму возможность возвращения деревни на колониально¬
буржуазный путь, то их создание фактически и не начиналось.Некоторые условия для таких перемен сложились за это время:
благоприятная для них идеологическая атмосфера, а именно повы¬
шенный социально-политический статус крестьянства, причем тру¬
дящегося крестьянства; неприятие капитализма как социаль¬
ной системы; растущий уровень крестьянского политического участия-
Был, однако, и фактор с обратным действием: недовольство деревни110
чрезмерным государственным давлением. Крестьянин оказался очень
чуток к той грани, за которой демократическое содержание государ¬
ственного контроля уступает место этатистскому.Таковы основные проблемные узлы бирманской деревни 80-х
годов. Бирманская действительность содержит некоторый опыт ре¬
шения аграрного вопроса в развивающемся обществе при „некапи¬
талистически ориентированном" режиме. Этот опыт подтверждает
существование в условиях слаборазвитости тенденции к устойчивос¬
ти синтезированных переходных форм. Он демонстрирует, как важно
и как непросто крестьянину и государству найти оптимальный тип
взаимоотношений друг с другом. Он показывает сложность соотноше¬
ния традиционных и мелкобуржуазных факторов крестьянского хо¬
зяйствования и крестьянского сознания и необходимость учета и тех
и других в политике. Он отражает принципиальную важность разрыва
культурной замкнутости деревенского мира и роста крестьянской
активности — экономической и гражданской. Этот бирманский опыт
очень своеобразен и требует осмысления в более широком контексте.
ЗАКЛЮЧЕНИЕБИРМАНСКАЯ ДЕРЕВНЯ В КОНТЕКСТЕ ОБЩЕВОСТОЧНОЙ
ДЕРЕВЕНСКОЙ ПРОБЛЕМАТИКИДо колониальной экспансии Восток представлял собой пестрое
множество обществ, различавшихся по многим параметрам. Были,
впрочем, и элементы сходства и даже типологического единства, ко¬
торые, однако, не выходили за рамки региональной общности (если
исключить некоторые универсальные черты, не имеющие отношения
к сравнительному анализу в масштабах Востока). Региональное сход¬
ство основывалось на сходстве экологических условий и (или) един¬
стве большой культурно-исторической традиции.Колониальный период изменил соотношение общего и особенного
в пользу первого в ущерб второму. Колониальная экспансия вызвала
появление многих общих для всего Востока черт, в значительной степе¬
ни снявших традиционные региональные различия, хотя и испытавших их
дифференцирующее влияние. Колониализм принес всему Востоку общие
закономерности.Освобождение стран Востока привело к возрождению различий тра¬
диционного происхождения; во всяком случае, гораздо более заметной
стала специфика в рамках общих закономерностей, сложившихся в ко¬
лониальный период. Но теперь фокусом различий стал уже не регион, а
национальное государство, а главным дифференцирующим фактором -
государственная политика, хотя и сама она отчасти определяется тра¬
дицией.Эту схему эволюции соотношения общего и особенного приложим
теперь к бирманской деревне. Эта деревня обладала традиционными
особенностями, имевшими аналогии в региональных границах; при ко¬
лониализме она приобрела черты, объединявшие ее с восточной дерев¬
ней в целом; независимый период придал ей отчетливое своеобразие. Эти
три пласта, наложенные друг на друга, создали сложную структуру, в
чем-то уникальную, в чем-то схожую с деревней других стран.Начнем с традиционных особенностей, кардинально повлиявших на
историю бирманской деревни. Бирманская аграрная экономика - это
по преимуществу экономика муссонного поливного рисоводства, при
которой максимально используются исключительное плодородие земли
и возможность интенсифицировать производство без каких-либо пере¬
мен в технологии (конечно, до известных пределов). Но если в районах
с избыточным населением и сильным давлением на землю, как в Китае,
Японии или на Яве, такая интенсификация была неизбежна, в Бирме
можно было обойтись без нее, используя простую аграрную экспансию,
так как здесь было сравнительно много незанятых земель и отсутство¬
вало демографическое напряжение. В этом смысле с Бирмой более все¬
го схож соседний Таиланд (возможны и случайные параллели, например,112
с Суданом). Отсюда — невысокая степень упорядоченности и земледель¬
ческих прав — ключевой фактор, вызывающий множество других: сла¬
бость формализации внутридеревенских отношений, отсутствие жест¬
кой институционализации общины и проч.И частные права, и общинное единство не достигли в бирманской де¬
ревне высокого уровня развития. Несомненно, крестьянский двор был
основной хозяйственной ячейкой, а малая крестьянская семья — явно
выделившейся социальной единицей общества. Это отличает Бирму вмес¬
те с другими континентальными странами Юго-Восточной Азии и Индо¬
незией от Индии, где, по мнению Л.Б. Алаева, не сложилось „классиче¬
ское крестьянское хозяйство" [95, с. 12], или стран с развитыми патро¬
нимическими структурами (Средний и Ближний Восток), где крестьян¬
ская семья и хозяйство утопает в большесемейных, общинных объеди¬
нениях (хотя А.Д. Давыдов полагает, что, несмотря на огромное влия¬
ние общинных связей, малая семья и здесь — основа деревенской струк¬
туры [52, с. 20—24]). Не было и нет в Бирме и общинно-клановых
структур китайского типа, в чем-то сходных с патронимией. Семейное
владение и хозяйство здесь кажется при сравнительном анализе вполне
самостоятельным, самодостаточным и независимым. (Заметим, что
это - преувеличение, помогающее сделать бирманскую специфику бо¬
лее выпуклой.)И этот крестьянский социум, с его горизонтальным атомизмом, об¬
ладал сильным механизмом сдерживания дифференциации по вертика¬
ли. Имущественное неравенство, естественное и неизбежное, почти не
фиксировалось в виде иерархии статусов, и эта особенность отличала
бирманскую деревню вместе с деревней некоторых других стран Юго-
Восточной Азии от Индии, с ее классической кастовой стратификацией,
арабской, иранской, китайской деревни. Ю.Г. Александров считает, что
даже к середине XIX в. крестьянская верхушка здесь (в Юго-Восточной
Азии) еще не выделилась социально [35, с. 13].В то же время особенностью традиционной социальной структуры
Бирмы был плавный, постепенный переход от крестьянской массы к
низшему слою господствующего класса. Часто лишь царское благосло¬
вение было внешним атрибутом, отличающим местного чиновника от
богатого крестьянина. Выше разница становилась разительной, но в са¬
мой деревне противостояние непосредственного производителя и „фео¬
дала" было менее очевидным и конфликтным, чем, например, в Ира¬
не и других странах, где связи крестьянина и помещика включали боль¬
ший элемент насилия со стороны последнего (см. например, [89, с. 108]).
Помещика, крупного землевладельца бирманская деревня не знала.
Условное владение туджи (местного чиновника), реализующееся в ви¬
де права на часть ренты-налога, почти не ограничивало мелкое само¬
стоятельное крестьянское землевладение.Буддизм тхеравада смягчал социальные напряжения и — в силу сво¬
ей уникальной отрешенности от мирской „суеты" - не предписывал де¬
ревенскому миру жесткой нормативной структуры или устойчивых
Форм социальной интеграции; в отличие от индуизма, конфуцианства113
или ислама буддизм не претендовал на роль организующего начала, свя¬
зывающего деревню с внешним миром, и тем самым закреплял локаль¬
ную изоляцию деревни.Присущий Бирме тип традиционной структуры часто именуется рых¬
лым; ее ближайшие аналоги — структура тайской и лаосской деревни.
Деревенское общество этого типа, с одной стороны, обладает сравнитель¬
но неразвитым комплексом таких элементов, которые стали актуальны¬
ми при колониализме: частная собственность, внутридеревенская диф¬
ференциация, аграрное перенаселение, товарно-денежные отношения, а
также неразвитостью тех социальных слоев, которые были (бы) агента¬
ми или инициаторами этих отношений. С другой стороны, эта деревня
была менее „защищенной", обладала меньшей сопротивляемостью имен¬
но потому, что ее традиционная структура не отличалась упорной жест¬
костью и отлаженностью.Надо упомянуть еще две традиционные особенности, действовавшие
в масштабе всего общества и прямо повлиявшие на деревню и ее буду¬
щее: этатистские притязания центральной власти как важнейшая черта
политической культуры и устойчивый изоляционизм традиционного го¬
сударства. Если первая из этих особенностей не является для Востока
чем-то исключительным, то вторая, хотя и имеет аналогии, нигде не
проявилась с такой силой. В большинстве стран столкновение тенденций
„открытия" и „закрытия" кончалось рано или поздно в пользу первой,
в Бирме — всегда в пользу второй. Эту традицию не искоренило столе¬
тие насильственного „раскрытия": сегодня Бирма — одна из самых за¬
крытых стран мира. Эта традиция закрепляла экономический и куль¬
турный партикуляризм, изоляцию деревни, притупляла динамичные им¬
пульсы, связанные с внешней торговлей. Магриб и Ближний Восток с их
густой сетью средиземноморских контактов, много торговавший с древ¬
них времен Иран, Индия с ее огромным морским побережьем, островная
Индонезия с развитой традицией торгового мореходства — в отличие от
всех этих стран Бирма находилась в стороне от традиционных коммуни¬
каций, и деревня не ощущала их влияния.Колониализм, как мы говорили, во многом унифицировал восточ¬
ную деревню, и на огромной территории от океана до океана возникло
множество сходных явлений. Но этот процесс имел местные особен¬
ности.Общим, характерным для Бирмы, как и для всего Востока, бы¬
ло включение общества в новую систему связей в качестве ее периферии,
повсеместное развитие элементов тех буржуазных отношений, которые
господствовали в эпицентрах этой новой системы связей; позднее об¬
щим стало „пробуждение Азии", постепенное нарастание освободительно¬
го движения, стремление вернуть независимость.Бирманская деревня, как и любая деревня колоний и полуколо¬
ний, все это на себе испытала, и мы можем найти в ней совокупность
черт, характерных для общей модели колониальной экономики. В си¬
лу упоминавшихся исходных особенностей диспропорции в землеполь¬
зовании не достигли здесь такой остроты, как в Южной Азии или Егил-114
те, но были гораздо заметнее, чем, например, в соседнем Таиланде (ибо
Таиланд избежал колониальной зависимости). Аграрное перенаселение,
приведшее впоследствии к острейшей ситуации „демографического
взрыва", в целом не было Бирме свойственно в той степени, в какой оно
было присуще странам, искони к нему предрасположенным.Как и везде, в Бирме крестьянская продукция становилась товаром
мирового рынка лишь после того, как она отчуждалась в виде налога,
ренты и ссудного процента; за этими тремя каналами отчуждения и фор¬
мами эксплуатации стояли, по ясному изложению Г.К. Широкова, соот¬
ветственно колониальный аппарат, помещик и ростовщик [95, с. 28].
Но соотношение этих трех форм и трех социальных сил было различным.
По сравнению с такими странами, как Иран, Филиппины, Египет или
Турция, где традиционные крупные владения преобладали и были проч¬
ны, где поместья делились на арендные участки, а помещик занимался
организацией и хозяйства и торговли и даже успевал играть роль рос¬
товщика [54, с. 38; 99, с. 177], в Бирме место нового сельского го¬
сподина было вакантно, и его занял ростовщик-индиец. Именно ростов¬
щичество в большинстве стран Юго-Восточной Азии стало важнейшей
экономической деятельностью, играло ключевую социальную роль и
было главным способом отчуждения и концентрации земли [35, с. 33].
Нигде в Азии, кроме этого включающего Бирму региона, позиции чуже¬
земных ростовщиков в деревне не были столь сильны. Кроме уже ука¬
занной причины — отсутствия крупной наследственной земельной знати
- была еще одна: исконная неразвитость городской торговой буржуазии,
которая в Иране или Турции оспаривала первенство у традиционных
помещиков в деревне.Итак, отличие „бирманского варианта'' колониальной трансфор¬
мации сельского общества — в явном преобладании торгово-ростовщи¬
ческих каналов связи деревенской экономики с мировым рынком при
том, что мелкое крестьянское хозяйство оставалось господствующим
типом хозяйствования (кстати, здесь и колониальные плантации не иг¬
рали существенной роли). Страны с крупным землевладением находи¬
лись на другом полюсе. „Китайский вариант", видимо, можно помес¬
тить посередине: по расчетам А.С. Мугрузина, крестьянских земель в
первой половине XX в. в Китае было не меньше, чем помещичьих [73,
с. 25—26]; то же относится к Индии. Но, несмотря на различия вариан¬
тов, колониальная „модель производства" была в чем-то инвариантна:
везде продукцию создавал работающий на своем участке крестьянин;
везде эта продукция превращалась в товар, идущий на внутренний и
мировой рынок; и везде был некий посреднический механизм, осу¬
ществлявший это превращение. Этот механизм, сочетая внеэкономи¬
ческие принципы с рыночными, заложил основы асимметричной, кон¬
сервативной аграрной структуры.Но при всем сходстве основных черт бирманский колониальный
механизм имел две особенности:, во-первых, посредник (индиец-рос¬
товщик) был национально чуждым элементом, не имевшим в дерев¬
не глубоких корней и потому сравнительно легко устранимым; во-вто¬115
рых, этот посредник, чувствуя непрочность своих позиций, не рисковал
заниматься буржуазным предпринимательством. Поэтому буржуазные
отношения в бирманском сельском хозяйстве были развиты гораздо
слабее, чем в Турции, Египте или в меньшей степени в Иране, Индии,
Китае, на Филиппинах, где часть крупных землевладельцев, связанных
с городским бизнесом, пыталась внедрить новые отношения в деревне.Но что же само крестьянское хозяйство? Как и везде на Востоке,
оно было задавлено, теряло свою продукцию по произволу колониаль¬
ных властей и деревенской элиты и практически не имело излишков, с
которыми можно было бы самому выйти на рынок. Все же происходи¬
ло его вовлечение в товарно-денежные связи нового типа, пусть даже в
форме „принудительного товарооборота” [73, с. 140]. Крестьянство
расслаивалось, деревенское единство распадалось. Но в Бирме из-за
слабой традиционной дифференциации контрасты, усиленные рынком,
были сравнительно незаметны. Увеличение крайних и наиболее динамич¬
ных крестьянских групп здесь было замедленным. Зажиточный кре¬
стьянский слой даже в деревне других стран с натяжкой можно назвать
„кулацким", ибо по методам хозяйствования это был скорее слой
мелких помещикЬв, чем мелкой буржуазии [73, с. 118; 126, с. 360];
что же касается Бирмы, то здесь зажиточный крестьянин был в лучшем
случае благополучным владельцем, свободным от арендной зависимос¬
ти и крупного долга. Впрочем, нигде на Востоке, кроме Японии, не по¬
явился мощный слой энергичных средних землевладельцев, в основном
из зажиточных крестьян, который повел бы деревню к капитализму
[126, с. 254].Для массы бирманских крестьянских хозяйств мелкотоварная
ориентация была менее характерна, чем для большинства других стран;
отчасти это объяснялось слабостью внутреннего рынка, отчасти — не¬
распространением технических, чисто товарных культур (как в Север¬
ной Африке или в малайском мире). В отставании от соседнего и во
многом сходного с Бирмой Таиланда решающее значение имел коло¬
ниальный статус (Таиланд колонией не был): британская администра¬
ция способствовала консервации посреднического механизма, отчуж¬
дающего излишки (в Таиланде этот механизм был более динамичен).
Значение последнего обстоятельства очень велико. По-видимому, лик¬
видация этого механизма делала приобщение бирманского крестьян¬
ского хозяйства к рынку легко достижимым, быть может, даже более
достижимым, чем в аграрных структурах, отягощенных крупным зем¬
левладением.Колониальный период везде привел к дезинтеграции крестьянско¬
го социума, вывел его из традиционного равновесия. На Филиппинах
рвалась сеть отношений патронов и клиентов [91, с. 37]. В Индии по¬
явились признаки определенного кризиса кастового строя, началась пе¬
рестройка внутридеревенской социальной структуры на соседской ос¬
нове [69, с. 200, 223]. На обширной территории Ближнего и Среднего
Востока уже в первой половине XX в., по мнению (пожалуй, слишком116
категоричному) А.Д. Давыдова, „община фактически исчезает” на зем¬
ля х, 1"де крестьяне теряют свои старые владения [52, с. 12] , и т. д.Сходный процесс дезинтеграции происходил и в Бирме, однако здесь
0н был, пожалуй, менее болезненным, ибо не осложнялся растущим
земельным дефицитом, обнищанием и маргинализацией. Кроме того,
рыхл'ая традиционная структура слабо сопротивлялась; „ломки" в пол¬
ном смысле слова здесь не было, и экспансия новых отношений и со¬
циальных форм не приводила к драматическому столкновению двух
враждебных систем или порядков; вживание нового происходило не
посредством конфликта, а скорее в виде постепенной модификации
традиции, сращивания, сочетания разных элементов. Может быть, поэто¬
му острые крестьянские волнения, которые сотрясали деревню мно¬
гих стран Востока, в Бирме были редки (степень социальной напряжен¬
ности прямо пропорциональна остроте формационного структурного
конфликта). Только дважды массовое крестьянское недовольство в
Бирме проявилось открыто: в годы мирового кризиса, показавшего,
сколь тесно крестьянин, сам того не ведая, связан с мировым хозяйст¬
вом, и в конце 40-х годов, когда пострадавшая от нарушения экономи¬
ческих связей деревня (урон, нанесенный войной, в отличие от многих
стран был в Бирме очень ощутим) оказалась как бы вне государствен¬
ного порядка: колониальный исчез, а новый еще не стабилизировался.
Сами перемены вызывали недовольство крестьян [152, с. XV; 133,
с. 321]. Когда перемены круты, крестьянин бунтует. Но в Бирме пере¬
мены не были так круты, как в Иране, Китае или на Филиппинах.В послевоенный период, в 50-е годы, закономерности предыдущей
эпохи как бы по инерции продолжали определять эволюцию восточной
деревни; повсюду, однако, крушение системы прямого европейского и
американского господства и появление социалистических стран как
глобального фактора рассеяли иллюзию однонаправленности развития
Востока к капитализму. Падение колониальных режимов обнаружило
огромное влияние традиционных структур, несколько даже укрепивших¬
ся. С другой стороны, новые правительства начали интенсивный поиск
новых вариантов развития; все эти варианты объединяло неприятие ко¬
лониального наследия, в частности зависимой, дезинтегрированной аг¬
рарной системы. В Бирме, как и везде, 50-е годы были временем поис¬
ка и первых робких шагов; зрели реформы; они разразились на всем
Востоке в 60-е годы (за некоторыми исключениями: например, в Ки¬
тае выбор был сделан раньше и реформы пришлись на 50-е годы).И тогда в силу вступил мощный фактор — государственный курс и,
в более широком плане, само государство как сила, преобразующая об¬
щество, деревню. Вопрос был в том, как поступить с колониальной аг¬
рарной системой: либо, уничтожая зависимость от бывших колониаль¬
ных центров, постепенно совершенствовать эту систему, сохраняя неиз¬
менным механизм, запущенный колонизаторами; либо очистить содер¬
жавшуюся в этой системе буржуазную тенденцию от колониальной „ше-
лУхи" и решительно ее поощрять; либо создать совершенно новую систе¬
му. Бирма, несомненно, входит в третью группу.117
Во всех случаях национальное государство стало ведущей силой. Оно
либо регулировало перемены в деревне со стороны, либо активно вторга¬
лось в деревенское общество. В Бирме это вторжение и было главным
содержанием перемен. Возникновение системы прямых отношений меж¬
ду государством и индивидуальным крестьянством — самая яркая осо¬
бенность современной Бирмы, не имеющая на Востоке сравнимых по
масштабу аналогий.Как и везде, пытаясь ликвидировать диспропорции колониальной
аграрной системы, бирманское национальное государство повело борьбу
против посреднического механизма изъятия крестьянской продукции.
В большинстве стран это означало ограничение крупной земельной соб¬
ственности и аренды в ее колониальном варианте. Бирма в этом плане
пережила одно из самых глубоких преобразований: полное, „физиче¬
ское" исчезновение слоя крупнейших ростовщиков-индийцев, ликви¬
дацию их „долговых" владений, полную отмену аренды — был осу¬
ществлен один из наиболее радикальных на Востоке арендных законов.
Весьма крутой курс в отношении колониальной деревенской элиты
велся в Сирии [97, с. 26], Египте после 1962 г.; в Алжире подобные ре¬
формы были уже менее решительны [61, с. 29] (хотя надо учесть, что
масса поселенцев-французов быстро покинула страну); в Индии их
непоследовательность оставила бывшим заминдарам множество шансов
выжить; обойти нормы о владельческом „потолке" было несложно
[95, с. 48; 121, с. 131]; в Индонезии похожие реформы были полностью
сорваны событиями 1965 г.; в Тунисе шаги в этом направлении были
очень осторожны, а в Марокко или Судане почти не делались [61, с. 55;98,	с. 193, 201] ; особняком стоят изменения в Иране („белая револю¬
ция") и на Филиппинах (курс на „новое общество"): здесь крупное
(или среднее) поместье выживало, когда оно перестраивалось на бур¬
жуазный лад.Первым итогом всех этих более или менее успешных реформ, об¬
щим для всех стран, было „высвобождение" мелкотоварной ориентации
массы крестьянских хозяйств, а также увеличение простора для дея¬
тельности зажиточных крестьян — „кандидатов" в мелкую буржуазию.
Это верно даже для социалистического Китая до начала кооперирования
(см. [43] ). Позднее эта тенденция усилилась в годы „зеленой револю¬
ции". В Бирме, как и везде, крестьянская масса „подвинулась" к
рынку; однако в отличие от Сирии, где, по подсчетам А.О. Филоника,
1/4 земель оказалась у кулаков [97, с. 35], или Ирана, где в ходе ре¬
форм кулак укрепился на бывших помещичьих землях, бирманская
мелкая буржуазия была малочисленна — о причинах сказано выше. Не¬
сомненно, что рано или поздно расслоение ускорилось бы; бирманская
деревня, превратившись сначала в ровную массу мелкотоварных хо¬
зяйств, могла бы развиваться, подобно соседней тайской деревне, в
сторону капитализма по пути, продемонстрированному Японией, Тай¬
ванем или Южной Кореей (разумеется, в другом темпе и в другой сте¬
пени) . Отсутствие прочных исконных традиционных структур только
облегчило бы это развитие.118
Но судьба бирманской деревни сложилась иначе: националистиче¬
ский военный режим отверг капиталистический путь. В отличие от
индийских деклараций о социализме при явной объективной пробур-
жуазности аграрных реформ [95, с. 134] или дустуровского провозгла¬
шения „страны средних классов", или марокканского „третьего пу¬
ти", или стремления режима Сухарто к „классовому миру" и „единой
семье" — в Бирме, при внешней схожести некоторых официальных
установок, аграрная политика оставалась действительно не-
кап и т алистической. Смысл призывов к усреднению здесь сов¬
сем иной: в середняке государство не видело будущего преуспевающего
на рынке фермера; кооперативы здесь настойчиво очищались от буржуаз¬
ных принципов организации; рынок как таковой сильно ограничивался.Ключевой пункт, повторим, — место и роль государства. Этот пункт
резко выделяет бирманскую деревню среди прочих. Государство везде
очень активно, но по-разному. В Судане, например, оно лишь „надстрои¬
лось" над существующей аграрной системой, мало что в ней меняя и
лишь создавая видимость контроля над деревней [98, с. 173—174, 201];
в Тунисе и Марокко государство настойчиво, но осторожно регулирова¬
ло стихию частного сельского производства, сглаживая его противоре¬
чия; примерно то же — в Индии и Малайзии; похожим был аграрный
курс в рамках „белой революции": инструментом государственного
регулирования была очень развитая кооперация [54, с. 200]; еще более
энергично вторгалось в деревню сирийское и особенно алжирское госу¬
дарство — последнее безраздельно господствует в „самоуправляющемся
секторе"; в Индонезии государство, как и в большинстве капиталисти¬
чески ориентированных стран, регулировало рынок с помощью политики
цен и ограниченных закупок, а в 1973 г. резко активизировало свою
деятельность, стремясь ввести свою монополию над сферой обращения;
эта попытка окончилась провалом [34, с. 135—137].Бирманское государство регулированием „издалека" не могло
удовлетвориться. Оно испробовало различные способы более „плотно¬
го" контроля над деревней, экономического и политического; но не¬
многочисленные госхозы себя не оправдали, кооперация развивалась
очень медленно. Со временем бирманское руководство пришло к выво¬
ду, что самый действенный способ контроля — почти полная государ¬
ственная монополия на закупки риса при резком ограничении свободно¬
го рынка.(Эта политика достигла масштабов, неведомых большинству
стран Востока и, главное, отличалось по средствам осуществления. То,
что для Индонезии 1973 г. было короткой и неудачной попыткой, стало
для Бирмы более или менее строгим правилом на четверть века. И сра¬
зу же отметим характерное и, видимо, неизбежное следствие — мощное
Развитие нелегального, „черного рынка".Кроме этой яркой особенности Бирму выделяет с колониальных
времен сравнительно благоприятная демографическая ситуация: аграр¬
ное перенаселение, резко обострившееся в ряде стран Южной и Юго-
Восточной Азии 179; 35; 36], бирманскую деревню в целом обошло
стороной, и это помогло Бирме скоро оправиться от продовольствен¬119
ного кризиса начала 70-х годов, вызванного радикальностью реформ,
снижением товарности сельского хозяйства. Еще одна особенность:
стратегия опоры на собственные силы, в которой, на наш взгляд, по
крайней мере отчасти проявился традиционный изоляционизм, приве¬
ла к тому, что Бирма не пережила в отличие от многих стран бурной
„зеленой революции" и всех ее позитивных и негативных последствий:
она запоздала на десять лет и была сравнительно ограниченной.Все это отразилось на деревенской социальной структуре. Во мно¬
гих странах реформы сначала укрепили средние слои, „усреднили" де¬
ревню, а затем вызвали новый виток расслоения, породив несколько
социальных слоев с устойчивой рыночной ориентацией: мелкотоварное
крестьянство, крестьянскую верхушку — потенциальных кулаков, не-
крестьянСкую элиту, меняющую способы ведения хозяйства. В одних
странах в деревне тон задает одна из этих сил, в других они действуют
в том или ином сочетании.В бирманской деревне „усреднение" произошло, а новый этап рас¬
слоения не состоялся: вмешалось государство, заморозившее эту тен¬
денцию. Даже в Сирии и в меньшей степени в Алжире исследователи
отмечают рост1 кулачества и вообще развитие капиталистических отно¬
шений [97, с. 3. 47—48; 61, с. 46—47], но о бирманской деревне этого
сказать нельзя. Если в большинстве стран Юго-Восточной Азии, и в пер¬
вую очередь — в силу особенностей социальной структуры — в Таиланде,
„зеленая революция" выявила ранее казавшуюся незначительной мас¬
совую базу для мелкобуржуазного уклада, то социальная структура
бирманской деревни, внешне напоминая тайскую, все же значительно
отстала в этом отношении. Разумеется, эту особенность деревенской
структуры нельзя переоценивать: ведь есть неравные излишки, есть
„черный рынок", есть скрытая аренда и множество других явлений,
сходных с тем, что происходит в деревне других стран Востока; но все
это в Бирме ограничено и носит скорее потенциальный, чем актуальный
характер. Этот „потенциал дифференциации" может даже накапливать¬
ся, но в условиях господствующей роли государства он остается только
потенциалом.Социальные напряжения в бирманской деревне в значительной ме¬
ре сняты; они есть, но уступают по своему накалу тем конфликтам, ко¬
торые знакомы деревне других стран, особенно быстро модернизирую¬
щихся в буржуазном направлении. Сравнительно невелика и политиче¬
ская активность крестьянства — следствие недостатка насыщенной и на¬
пряженной социальной практики; политически деревня контролирует¬
ся государством даже больше, чем экономически. Масштабы созданных
государством общенациональных крестьянских организаций превосхо¬
дят значимость Всеобщей крестьянской федерации в Сирии или кре¬
стьянских организаций, входящих в состав индонезийского Голкарэ, и,
как нигде, дают правящему режиму широкие возможности для полити¬
ческой мобилизации сельского населения.Таковы лишь некоторые, но, с нашей точки зрения, ключевые осо¬
бенности бирманского деревенского общества в прошлом и настоящем.120
^bi не стремились ни наметить типологию восточной деревни, ни ре¬
шить какие-либо общетеоретические проблемы ее развития; прибегнув
к характеристике общего фона восточной деревни, мы хотели лишь сде¬
лать более выпуклыми полученные в работе выводы.На общем фоне бирманская деревня кажется не столько более
традиционной, сколько менее развитой, чем в сред¬
ам на Востоке. Она лишена и преимуществ и „болезней", которые
приносит восточной деревне быстрая и всегда неравномерная модерни¬
зация. Замедленное движение приводит к ее отставанию, нЬ эта же за¬
медленность дает ей шанс сделать наиболее взвешенный и разумный вы¬
бор в поисках направления будущего рывка.В какой-то мере все сказанное можно отнести и к бирманскому об¬
ществу в целом.
ПРИМЕЧАНИЯГлава I1	Такой подход дает нам право использовать для характеристики „тради¬
ционной" деревни не только сведения, относящиеся к доколониальному периоду,
но и асе более поздние сведения, в которых мы, согласно нашей интерпретации
(в какой-то мере не без риска злоупотребить субъективной оценкой), видим
„традицию" „Традиционное" в современных источниках мы выделяем по прин¬
ципу сходства ранних и поздних форм. Основой, эталоном для сравнения здесь
служит доколониальная деревня по доколониальным источникам.2	Раньше всех и лучше всех эти различия Верхней и Нижней Бирмы проанали¬
зировал Дж. Фэрниволл [114]. Но абсолютизация этих различий, столь ярко
иллюстрирующих два разных вида реагирования традиционных структур на изме¬
нения, не должна заслонять принципиальное сходство обоих районов.3	Выводы сделаны на основе земельных договоров [9; 11] и английских га-
зеттиров [16; 27].4Мысль о том, что развитая соседская община без высокой индивидуализа¬
ции владений и хозяйств невозможна, ясно сформулирована Л.Б. Алаевым [32].5	Выявляя наиболее существенное, с нашей точки зрения, звено в традицион¬
ной системе отношений, мы абстрагируемся от множества его конкретных про¬
явлений: внешне организация крестьянства была чрезвычайно сложной, формы
повинностей и зависимости очень сильно различались между собой; крестьяне
группами (как правило, совпадающими с деревнями) были приписаны к опре¬
деленным разрядам, имевшим очень давнее происхождение. Каждая деревня или
несколько деревень сразу относились обычно к одному из таких разрядов, раз¬
личающихся по роду деятельности и типу повинностей, а также по их зависимос¬
ти от того или иного из центральных ведомств. Все это многообразие описано в ли¬
тературе, в частности М.Г. Козловой. Она же делает важный вывод о тенденции к
унификации крестьянства в основных чертах.6	Описание подобных церемоний как фактора социальной жизни введено в
современную социологическую литературу анализом мексиканской фиесты (см.[119,с. 45]) и яванского сламетана у К. Гирца [110, с. 11—14] .7Только в последние десятилетия под европейским влиянием бирманцы вво¬
дят в свои имена элементы родовой преемственности (переходящие от отцов к
детям слоги в именах), но для бирманской системы имен это до сих пор кажется
неестественным. Отсутствие родовых имен — столь необычная и поразительная
особенность бирманцев, что некоторые бирманские интеллектуалы пытаются на
ее основе делать далеко идущие выводы — например, о том, что бирманское об¬
щество никогда не знало аристократии: ведь не было ни имен, ни именных приви¬
легий, ни имений! На этом основании доказывается исконный демократизм бир¬
манцев. Мы не разделяем таких выводов, однако некоторые следствия этой осо¬
бенности действительно важны и в целом соответствуют концепции рыхлой струк¬
туры.QВсе эти и подобные высказывания о специфике социальной роли буддизма,
егс ценностно-нормативного „колорита" укладываются в концепцию различных
типов религиозной мотивации социального действия М. Вебера. Согласно этой122
концепции, буддизм в отличие от других религий предполагает спасение без по¬
средников (т. е. спасение подчеркнуто индивидуальное) ( и, кроме того, он наце¬
нен по своему духу не на упорядочение мира (как конфуцианство), не на завоева¬
ние мира (как ислам), не на труд в мире (как христианство), а на уход от мира
[63, с. 300—302; 151, с. 194]. В этом — кульминация буддийской „антисоциаль¬
ности".9	М. Спайро в своем кропотливом и вместе с тем прекрасно выполненном ис¬
следовании [141 ] противопоставляет доктринальному — „ниббаническому" буд¬
дизму „камматический" — более приземленный, практичный и доступный кре¬
стьянину, который, собственно, сам его и создал, адаптируя „заоблачную" доктри¬
ну к своему мышлению. По мнению М. Спайро, „камматический" буддизм без¬
раздельно господствует в духовном мире деревни.Ю вВполне возможно, что такое понимание индивидуализма было сознатель¬
ным. Ведь 50—60-е годы были периодом твердой веры в быструю модернизацию
„третьего мира" по западному образцу. Можно представить себе ослепление за¬
падных исследователей, радовавшихся любым облегчающим вестернизацию явле¬
ниям, когда они не нашли в Таиланде и Бирме „восточного конформизма": они
были уверены, что обнаружили блестящую возможность перенести в Азию запад¬
ные формы буржуазной демократии.11	Что касается города, то связи деревни с ним не играли большой роли в кре¬
стьянской жизни. Маленький город (мьо) отличался от деревни только статусом
центра местного общества, а крупные города и столица были далеки и оторваны от
сельской периферии. Вспомним у К. Маркса: „История Азии — это своего рода не-
расчлененное единство города и деревни (подлинно крупные города могут рассмат¬
риваться здесь просто как „государевы станы", как нарост на экономическом
строе) " [4, с. 470] .12	В некоторых концепциях „вертикальность" рассматривается в качестве
фундаментального принципа жизни обществ этого региона (см. концепцию япон¬
ской исследовательницы Чи Накане [108]).13	М. Нэш выделяет три составляющие этого превосходства: гоун — „заслуга",
озз — „авторитет", поун — „благодать" [129, с. 77] . Все вместе накладывает некую
печать избранности на любую властвующую личность.14	В палийском каноне „восьмеричный путь" есть тот самый путь, который ве¬
дет к освобождению от земных перерождений и страданий — т. е. к ниббане. „Сре¬
динный" (или „восьмеричный") путь есть четвертая Благородная истина, откры¬
тая Буддой. Смысл этого пути — избежание двух крайностей: чрезмерного аскетиз¬
ма и чрезмерного материального довольства. Эта идея очень созвучна крестьянско¬
му неприятию бедности и богатства.15	„Бирманская народная песня говорит только одно: радуйся. Радуйся, когда
играют свадьбу, радуйся, когда делают пожертвования монаху. . . радуйся, ибо
труд радостен, жизнь радостна, завтрашнего дня не существует; даже когда кого-
нибудь хоронят, радуйся!" [117, с. 98] .16	По-видимому, это буддийский аналог „отрицательного равенства перед бо¬
гом всех людей как грешников" [5, с. 637] .17	Другой опробованной в Бирме моделью было плантационное хозяйство на
юге страны. Большого места в экономике колонии оно не занимало. Характерно,
что рабочей силой плантаций были кули — индийцы, привезенные британцами из
восточных районов Индии; наемный'рабочий-бирманец — явление не типичное.8-2 161123
I оЗдесь уместно вспомнить слова 8.И. Ленина о том, что развитие торгово-
ростовщического капитала задерживает расслоение крестьянства [о, с. 178].19	О влиянии переселений на раскрестьянивание говорил в.И. Ленин [б
с. 175].20Подробнее о связи особенностей парцеллы и крестьянской личности (см(89]).21 Те же черты характерны и для тайских крестьян (см. [134]).Глава И1	Революционный совет — высший государственный орган, сформированный
сразу после переворота 1962 г. В 1974 г. была принята Конституция, власть фор¬
мально перешла к гражданскому правительству, произошла общая „институциона¬
лизация власти" [48]; Ревсовет как чрезвычайный орган был распущен.2	Р. Тэйлор объясняет прокрестьянскую ориентацию режима 60-х годов тем,
что при слабости новых городских классов крестьянство было единственной внут¬
ренней силой, способной свергнуть режим, и поэтому последний поставил целью
преодолеть „историческую антипатию этого класса к государству" [147, с. 300].
Такое объяснение кажется несколько наивным: боязнь массового крестьянского
недовольства вряд ли руководила действиями бирманских лидеров, опирающихся
на армию. Скорее они стремились обеспечить с помощью крестьянства экономи¬
ческую опору режиму, ибо при курсе на автаркию внутреннее аграрное производ¬
ство должно было неизбежно играть решающую роль.^ Такое изменение роли государства закономерно для любой развивающейся
страны в каком-то этапе: „... от стихийной эволюции аграрной экономики вообще
и отдельных ее подразделений в частности интенсивно осуществляется переход к
направляемому их развитию'' [59, II, с. 54] .4Разумеется, между богатым крестьянином и „помещиком" существует раз¬
личие, и мы о нем не забываем. Социально и по типу хозяйствования они относятся
к разным категориям. Но, во-первых, в Бирме это различие сравнительно незначи¬
тельно, а во-вторых, обе категории практически идентичны по своему месту в
земельной системе: одна заступила на место другой. С официальной точ¬
ки зрения, этого достаточно, чтобы с одинаковой антипатией относиться к обоим
слоям.5	Количество земли — важный фактор, но не всегда решающий. Те же авторы
оговариваются, что при верной политике цен, введении новой технологии и созда¬
нии новых институтов даже малые хозяйства способны на расширенное воспроиз¬
водство [118].6	Для иллюстрации того, какое место отводится идеологией „бирманского пу¬
ти" частному сектору вообще, процитируем 20-ю статью Конституции: „Государст¬
во может в соответствии с законом разрешать отдельным гражданам заниматься
частным предпринимательством, если это не наносит ущерба социалистической си¬
стеме экономики" [8, с. 27].Приведем только одну цифру: по плану на 1985/86 г. доля инвестиций в
частный сектор (в масштабах всей экономики) увеличилась с 18,5 до 20,8 %, при
сокращении доли вложений в госсектор с 80,2 до 74,5 % [25, с. 291].оВ каждом обществе тому или иному этапу развития соответствует некий
ведущий социальный тип, выделяющийся не столько в силу его статистического124
преобладания (этого может и не быть), сколько в силу того, что в его облике
наиболее концентрированно выражена решающая тенденция развития, главная
^иде»"*'данного исторического этапа.1 Такой социальный тип для нынешней Бир¬
мы*- это,-по-видимому, средний крестьянин лв, процессе перехода"> сочетающий в
своем сознании целый спектр различных установок. Иначе его можно определить
как тип крестьянина в процессе переселения в город, причем „переселение" здесь
можеть иметь переносное значение. Идеология „бирманского социализма", воз¬
можно, отразила мировоззрение именно этого социального типа.оПредварительно заметим, что уровень социальной дифференциации в бир¬
манском обществе в целом относительно невелик, и это отражало политику ре¬
жима, направленную на „усреднение". В частности, если говорить о городе, то раз¬
личия в городских доходах в Бирме не так заметны, как в соседних странах:
если в Индии (по данным мирового банке) 40 % городского населения с наимень¬
шими доходами в середине 70-х годов получало 15 % общей< суммы доходов, а в
Малайзии — 12 %, то в Бирме — 21 % [147, с. 341] .10	Р. Тэйлор писал в 1987 г., что, „несмотря на неэффективность современ¬
ной аграрной системы"; государство не имеет стимулов — ни экономических, ни
политических — для того чтобы ее изменить. Оба альтернативных варианта — ко¬
операция и свобода торговли — приведут, по мнению Р. Тэйлора, „к ненужным
для государства осложнениям" [147, с. 353] .Глава |||1	4t6' касается раннего* периода, то у нас есть один прекрасный источник —
материалы- .крестьянских семинаров второй половины 60-х годов. Они пришлись
на самый бурный период реформ. Всего состоялось восемь семинаров: по два раза
в 1963 и 1964 гг. и по одному разу в последующие четыре года. На каждом фору¬
ме участвовало от тысячи до двух тысяч делегатов-крестьян. По форме семинары
соответствуют названию: за вступительным словом высокопоставленного чинов¬
ника следовали короткие выступления делегатов, обобщаемые в конце представи¬
телем власти; несколько раз на семинарах выступал Не Вин.Вряд ли можно допустить, что крестьяне высказывали на семинарах все, что
думали, но безусловно, они имели возможность говорить достаточно откровенно.
„Гблос крестьян стал громким", — писалось в прессе тех лет, и не без оснований
[161/ 02.03.1964] . На семинарах уточнялась и аграрная политика. Семинары, по за¬
мыслу лидеров, ^решали сразу две задачи: пропагандистскую и прагматическую.
Но нас здесь интересует другое: семинары — почти уникальный источник для ис¬
следования крестьянской реакции, уникальный потому, что эта реакция здесь имеет
форму непосредственного высказывания.2Крестьянскую реакцию мы классифицируем, для удобства изложения, в со¬
ответствии с основными направлениями аграрной политики -г в том порядке, в ка¬
ком они рассмотрены в главе Н;! в заключение мы попытаемся выявить отношение
крестьянства к режиму в целом/и3	Наиболее очевиден был ;рост средней урожайности риса: до,конца 70-х годов
она колебалась в пределах 30—35 корзин необрушенного риса с акра (корзина —
?1 кг). Затем последовал взлет: 1978/79 — 40,8, 1979/80 — 45,6, 1980/81 — 53,8,
1981/82 — 57,1, 1984/85 - 60 ,6 корзин с акра. В последние годы показатель стаби¬
лизировался на этом уровне [ 145, с. 113; 29, с. 83; 23, с. 83; 25, с. 81 ].4Подобное же преувеличение роли кооперативного труда в традиционнойструктуре было свойственно i создателям танзанийских уджзмаа. Г. Хайден по¬
казал,': что ,,теория „танзанийского (африканского) социализма", распростриR-3 1С>’,125
нявшая внутрисемейную кооперацию на межсемейные отношения, переоценивала
традиции общинного коллективизма". Кроме того, в Танзании крестьяне „не про¬
явили особого интереса к уджамаа, ибо традиционный коллективизм был привязан
к конкретным деревням, ему были чужды более широкие цели" [101, с. 196].
Сходным образом критиковал теории „общинного развития" Г. Мюрдаль [75,
с. 510].5 По некоторым свидетельствам, в течение 1987 г. центральные районы страны
были охвачены крестьянскими волнениями, находящимися на грани открытого вос¬
стания. Именно эти волнения, по-видимому, и стали причиной высказанной в авгус¬
те того же года Не Вином установки на реформы и в конце концов полного осво¬
бождения от контроля внутренней частной торговли по постановлению от 2 сентяб¬
ря 1987 г. Возможно, такого рода волнения, скрываемые официальными органами,
случались и раньше.Отказ государства от контроля над частной торговлей рисом, при всех его ог¬
раничениях и новых жестких условиях, последовавших позднее, вероятно, несколь¬
ко успокоил деревню. Но у „молчания" деревни в ходе событий 1988 г. есть и бо¬
лее глубокая причина: к пол /традиционному варианту почти натурального хозяй¬
ства, гарантирующему минимум самообеспечения, крестьянству удалось как-то
приспособиться за четверть века. Городское же население, кроме военных и выс¬
ших слоев госаппарата, испытывало более острый недостаток, в продовольствии и
было настроено гораздо более радикально в силу совершенно другой социальной и
политической атмосферы в городе.
БИБЛИОГРАФИЯПроизведения основоположников марксизма-ленинизма*1.	Маркс К. Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта. — Т. 8.2.	Маркс К. Британское владычество в Индии. — Т. 9.3.	Маркс К. Наброски ответа на письма В.И. Засулич. Третий набросок. —
Т. 19.4.	Маркс К. Экономические рукописи 1857—1859 гг. — Т. 46. Ч.!.5.	Энгельс Ф. Из подготовительных работ к „Анти-Дюрингу". — Т. 20.6.	Ленин В. И. Развитие капитализма в России. — Т. 3.7.	Ленин В.И. Доклад по аграрному вопросу 28 апреля 1917 г. Седьмая (ап¬
рельская) всероссийская конференция РСДРП (б).—Т. 31.Источники8.	Конституция Социалистической республики Бирманский Союз. М., 1976.9.	Лэ-баун-са-джоу (Земельные договоры). Рукописные копии.10.	Не Вин. Бирма на новом пути. М., 1965.11.	Новые источники по традиционной бирманской деревне (земельные дого¬
воры) . — „Народы Азии и Африки". 1984, № 3.12.	Пьиду таун-ду-лэ-дама каун-си пхуэ-си-боун си-мьин (Устав Народного
крестьянского совета). Рангун, 1967.13.	Таун-ду-лэ-дама аси-айоун пхуэ-си-боун ачей-ган си-мьин лоутхоу лоуни-
мья (Процедурные вопросы Устава крестьянских организаций). Рангун,
1976.14.	Таун-ду-лэ-дама мье-я то-хлан-ей (Крестьянская земельная революция.
Текст резолюции исполкома Организации крестьянского единства Бирмы).
Рангун, 1955.15.	Ancient Proverbs and Maxims from Burmese Sources or the Niti Literature of
Burma. Ed. by J. Gray. L., 1886.16.	British Burma Gazetteer. V. 1—2. Rangoon, 1880.17.	Burma, Thailand. Quarterly.London.18.	The Constitution of the Union of Burma. Rangoon, 1957.19.	The First Party Congress 1971. Rangoon, 1973.20.	Report to the People by the Union of Burma Revolutionary Council for
1970/1971. Rangoon, 1971.21.	Report to the Pyithu Hiuttaw on the Financial, Economic and Social Conditions
of the Socialist Republic of the Union of Burma (далее— Report) for 1980/1981.
Rangoon, 1980.22.	Report for 1982/1983. Rangoon, 1982.23.	Report for 1983/1984. Rangoon, 1983.24.	Report for 1984/1985. Rangoon, 1984.25.	Report for 1985/1986. Rangoon, 1985.* Работы К. Маркса и Ф. Энгельса приводятся по 2-му изданию Сочинений,
В.И. Ленина — по Полному собранию сочинений.в-Ч 161127
26.	Report for 1986/1987. Rangoon, 1986.27.	Scott J.C., Hardiman J.P. Gazetteer of Upper Burma and Shan States. Vol. 1—5
Rangoon, 1900—1901.28.	Treger F.> Koenig*W. Burmese sit-tanS 1764—1826. Records of Rural Life and
Administration.'Tucson, 1979.Литература29.	Агаджанян A.C. Независимая Бирма: проблема ориентации. — Юго-Восточ¬
ная Азия на рубеже 70—80-х гг. (тенденции и перспективы развития); М.,1984.30.	Агаджанян А.С. Провинциальное чиновничество и государственный феода¬
лизм в Бирме. — Народы Азии и Африки. 1983, № 3.31.	Аграрный вопрос и роль крестьянства на современном этапе национально-
освободительного движения (Международная теоретическая конференция,
Улан-Батор). Прага, 1978.32.	Алаев Л. Б. Проблема сельской общины в классовых обществах. — Вопросы
истории, 1977, № 2.33.	Алаев Л.Б. Сельская община в Северной Индии. М., 1981.34.	Александров Ю.Г. Современная Индонезия. Аграрная политика 1965—1975 гг.
М., 1977.35.	Александров Ю.Г. Юго-Восточная Азия: проблемы аграрной эволюции. М.,
1979.36.	Александров Ю.Г. Аграрное перенаселение в странах Востока. М., 1988.37.	Барское Ю.К. Крестьянское движение в Бирме в 20-х —■ начале 30-хггг.
Канд. дис. Л., 1969.38.	Бирма. Справочник. М., 1982.39.	Васильев В.ф. Бирма на новых рубежах. М., 1965.40.	Васильев в.ф. „Бирманский путь к социализму": институционализация влас¬
ти и проблема национального единства. — Юго-Восточная Азия: современное
политическое развитие. М;, 1984.41.	Васильев В.Ф. Очерки истории Бирмы 1885—1947 гг. М., 1962.42.	Васильев В.Ф. Рабочий класс Бирмы. М., 1978.43.	Волкова Л.А. Изменения социально-экономической структуры китайской де¬
ревни в 1949—1970 гг. М., 1972.44.	Всеволодов И.В. Бирма: религия и политика (буддийская сангха и государст¬
во) . М., 1978.45.	Вяткин А.Р. Юго-Восточная Азия: демографический анализ. М., 1984.46.	Гэврилов Ю.Н. Борьба за независимость и прогрессивные преобразования в
Бирме. М., 1970.47.	Гордон А.В. Вопросы типологии крестьянских обществ Азии (научно-анали¬
тический обзор дискуссии американских этнографов о социальной организа¬
ции и межличностных отношениях в тайской деречне). М., 1980.48.	Гордон А.В. Личность в крестьянском обществе. — Азия и Африка сегодня.
1981,№ 12.49.	Государство и аграрная эволюция в развивающихся странах Азии и Африки.
М., 1980.50.	Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры. М., 1972.51.	Гуревич А.Я. Проблемы генезиса феодализма в Западной Европе. М., 1970.52.	Давыдов А.Д. Сельская община и патронимия в странах Ближнего и Средне¬
го Востока. М., 1979.53.	Данилов. В.Пц Данилова Л.BiJ, Расгянников в.Г. Основные этапы развития кре¬
стьянского хозяйства. — Аграрные структуры tстран. Востока:^генезис;^эво¬
люция, социальные преобразования. М.,,1977.54^ Демий А.И. Современная иранская деревня. М., 1977.128
55- Деопик Д.В. Основные черты фольклора народов Бирмы. — Сказки народов
Бирмы. М., 1976.56.	Ерасов Б.С. Социально-культурные традиции и общественное сознание в раз¬
вивающихся странах Азии и Африки. М., 1982.57.	Жабреев А.Ф. Аграрные отношения в современной Бирме. М., 1971.58.	Жабреев А.Ф. Некоторые вопросы,развития земельной собственности в Бир¬
ме. — Аграрные отношения в Юго-Восточной Азии. М., 1968.59.	Зарубежный Восток и современность. Т. I—III. М., 1981.60.	Зевелев И.А. Юго-Восточная Азия: урбанизация и проблемы социального раз¬
вития. М., 1985.61.	Зудина Л.П. Аграрные преобразования и развитие сельского хозяйства в стра¬
нах Магриба. М., 1983.62.	Иоанесян С.И. Сельское хозяйство стран Юго-Восточной Азии. М., 1980.63.	История буржуазной социологии XIX — начала XX в. М., 1979.64.	Кауфман А.С. Бирма: идеология и политика. М., 1973.65.	(Кива А.В. Страны социалистической ориентации: основные тенденции раэви-
|ития. Mv 1978.66.	Клеер Е. Анализ общественно-экономической структуры стран третьего мира.
М.. 1968.67.	Козлова М. Г. Английское завоевание Бирмы. М., 1972.68.	Козлова М.Г. Бирма накануне английского завоевания. М., 1963.69/ Кудрявцев М.К. Община и каста в Хиндустане (Из жизни индийской дерев¬
ни)- М.. 1971.70.	Левковский А.И. Мелкая буржуазия: облик и судьба класса. М., 1978.71.	Левковский А.И. Социальная структура развивающихся стран (Проблемы
многоукладного переходного общества). М., 1978.72.	Можейко И. В;, Узянов А.Н. История Бирмы. М., 1973.J73. Мугрузин А.С. Аграрные отношения в Китае в 20—40-е гг. XX в. М., 1970.74.	Мьянма далей тхоун амуэй-кхан (Обычное право наследования имущества
в Бирме). Рангун, 1979.75.	Мюрдаль Г. Азиатская драма. М., 1972.76.	Непомнин О.Е. Генезис капитализма в сельском хозяйстве Китая. М.. 1966.77.	Неусыхин А.И. Возникновение зависимого крестьянства как класса ранне¬
феодального общества в Западной Европе VI—VIII ев. М., 1956..78.	Неусыхин А.И. Проблемы европейского феодализма. Избранные сочинения.
М., 1974.79; Панарин С.А. Страны Востока: проблемы обнищания крестьянства и попытки
ее решения. М;, 1985.	'80.	Полонская Л.Р.,- Вафа А.Х. Восток: идеи и идеологи. М., 1982.81.	Попов Г.В. Кооперативное движение ё'Бирме. М., 1980.82.	Примаков Е.М. Восток после краха колониальной системы. М., 1982.83.	Радхакришнан Г. Индийская философия. Т. I—II. М., 1956.84.	Развивающиеся страны и зеленая революция. М., 1974.85.	Растянников В.Г. Аграрная эволюция^в,развивающихся странах Востока (не¬
которые вопросы методологического исследования). —Деревня современно¬
го Востока: основные пути эволюции. М.. 1973.86.	Растянников В.Г. Аграрная эволюция в многоукладном обществе: опыт не¬
зависимой Индии. М., 1973.87.	Ребрикова И.В. Таиланд: социально-экономическая история XIII—XVIII ев.
М., 1977.	?88.	Симония Н.А. Страны Востока: йути развития. М., 1975.89.	Смиренская Ж.Д. Крестьянство .в странах Азии. Общественное сознание и
общественная борьба.1 Mi,4979.90.	Старостин Б.С. Социальное обновление: схемы и реальность (критический
и анализ буржуазных концепций модернизации развивающихся стран). М.,1981.91.	Тайван Л.Л. Крестьянские восстания на Филиппинах в XX в. М., 1980.129
92.	Таким Чит Маун. Заметки о политической жизни Бирмы 1962-1971 гг. М.
1976.93.	Таун-ду-пэ-дама эси-айоун тамайн (История крестьянских организаций).
Рангун, 1982.94.	Теории экономического роста развивающихся стран Азии. М., 1973.95.	Традиционные структуры и экономический рост в Индии. М., 1984.96.	Ульяновский Р.А. Государство социалистической ориентации. М., 1975.97.	Филоник А.О. Аграрные проблемы современной Сирии. М., 1981.98.	Филоник А.О. Аграрный строй Судана. 1920—1971 гг. М., 1975.99.	Фридман Л.А. Египет 1882—1952. Социально-экономическая структура
деревни. М., 1973.100.	Хорос В. Г. Идейные течения народнического типа в развивающихся странах.
М., 1980.101.	Хорос В.Г. [Рец. на] G. Hyden. Beyond Uiamaa in Tanzania. Underdevelop¬
ment and Uncuptured Peasantry- L. 1980. — Народы Азии и Африки, 1982, ИГ 2.102.	Чиг Хлайн, Маун; Такин Ти Мья. Пьиду пати до (Очерки истории ПБСП).
Рангун, 1971.103.	Эволюция восточных обществ: синтез традиционного и современного. М.,1985.104.	Эй Маун. Бо. Каба то-хлан-ей тамайн (Всемирная история революций). Ран¬
гун, 1965.105.	Юго-Восточная Азия в мировой истории. М., 1977.106.	Юго-Восточная Азия: проблемы региональной общности. М., 1979.107.	Biggs S.P. A Need for Institutional Reforms. — Ceres, Rome, 1981, № 80.108.	Chi Nakane. Japanese Society. Berkeley, Los Angeles, 1970.109.	Geertz K. Agricultural Involution. Berkeley „.Los Angeles, 1963.110.	Geertz K. The Religion of Java. N.Y., 1960.111.	E. Maung, U. Buddhist Burmese Law. Rangoon, 1937.112.	Foster J.M. Peasant Society and the Image of Limited Goods. — American
Anthropologist. Vol. 67,1965, № 2.113.	Furnivall J.S. Colonial Policy and Practice. N.Y., 1956.114.	Furnivall J.S. An Introduction to the Political Economy of Burma. Rangoon,
1931.	...115.	Guthrie G. The Psychology of Modernization in the Rural Philippines. Querson
City, 1970.	ir,	■_116.	Jacobs N. Modernization without Development,;Thailand as an Asian Case Study.
N.Y. -L., 1970.117.	K. (U Khin Zaw). Burmese Culture. General and Particular. Rangoon, 1981.118.	Knin Maung Kyi, Myo Nyunt Economics of Rice Production in Burma. — The
South-East Asian Economic Review. Vol 2,1981, № 2.119.	Long N. An Introduction to the Sociology of Rural Development, L., 1977.120.	Lubeigt G. L'Administration rurale dej villages de Birmanie Centrale. — Monde
Asiatique. P., 1974-75, If» 4-5.121.	Lubeigt G. Les villages de la уаИёе de I'lrawaddy (Birmanie Centrale). — Etudes
rurales. АР 53—56,1974, janw. — d£c.122.	Maung Maung. Burma and General Ne Win. L., 1969.123.	Mead M. La Birmanie traditionnelle et rurale. — Approches de la science socio-
economique. P., 1971.124 Milis J.A. Burmese Peasant: Response to British Provincial Rule. 1852-1885.Peasants and Politics: Grass- Roots Reaction to Change in Asia. N.Y., 1979.125.	Moerman M. Agricultural Change and Peasant Choice in a Thai Village. Berkeley -
Los Angeles, 1968.130
126.	Moor в. Social Origins of Dictatorship and Democracy. Lord and Peasant in a
Making of the Modern World. Boston, 1966.127.	Mya Than. Agricultural Development of Burma. UNITAR, 1980.128.	Narada Thera. Buddhism in a Nutchell. Rangoon, 1978.129.	Nash M. The Golden Road to Modernity. N. Y. — L., 1965.130.	Pfanner D. A Subsistence Village Economy in Lower Burma. - Subsistence
Agriculture and Economic Development. L., 1970.131.	Peasants and Politics: Grass-Roots Reaction to Change in Asia. Ed. by D.B. Miller,
N.Y., 1979.132.	Phillips H. Thai Peasant Personality. Los Angeles, 1965.133.	Redfie/d ft. Human Nature and the Study of Society. Chicago, 1962.134.	Rural Development in Southeast Asia. New Delhi, 1979.135.	Sarkisyans E. Buddhist Background of the Burmese Revolution. The Hague,
1965.136.	Scott J.C. The Burman, his Life and Notions, N. Y., 1963.137.	Scott J.C. The Moral Economy of the Peasant. Rebellion and Subsistence in South-
East Asia. New Haven — London, 1976.138.	Scott J.C. Hegemony and the Peasantry in South-East Asia in a Changing World.
Tokyo,1980.139.	Sharp L„ Hanks L. Bang Change: Social History of a Rural Community in Thailand.
L.. 1978.140.	Siiverstein J. Burma. Military Rule and the Politics of Stagnation. L., 1977.141.	Spiro M.E. Buddhism and Society. A Great Tradition and its Burmese Vicissitudes.
L., 1971.142.	Spiro M.E. Kinship and Marriage in Burma: Cultural and Psychodinamic Analysis.
Berkeley, 1977.143.	Stavenhagen R. Social Classes in Agricultural Societies. N.Y., 1975.144.	Steinberg D.J. Burma in 1982:.Incomplete Transitions. — Asian Survey. Berkeley,
vol. XXIII, 1983, №2.145.	Steinberg D.J. Burma's Road Toward Development: Growth and Ideology Under
Military Rule. Boulder, 1981.146.	Steinberg D.J. Ne Win after Two Decades. — Current History, vol. 79. 1980,
N•461.	T147.	Taylor R. The State in Burma. L., 1987.148.	Than Nyun. Economic Development of Burma. UNITAR, 1980.149.	Trager F„ Koenig W. Introduction. ^Burmese sit-tans 1764—1826. Records of
Rural Life and Administration. Tucson, 1979.150.	Trager F., Scully W.L. Burma in 1977r4.Cautious Changes and a Careful Watch. —
Asian Survey. Vol. XYIII, 1978, fP 2>. 0,,151.	Weber M. Selections in Translation. New York — London — Melbourne, 1977.152.	Wolf E.R. Peasant Wars of the Tvierttieth Century. N.Y., 1969. 1: : - tПериодические издания153.	Ботатхаун. Рангун.	'	П	'	1154.	Лоута пьи ду нейзин. Рангун. !Г‘ - 1 ■	j;3:-	'155.	Пати ея. Рангун.	ги.'"' пг1-156.	Far Eastern Economic Review. Hong Kong.157.	Hantawaddy. Rangoon.158.	Mirror Daily. Rangoon.159.	Rangoon Daily. Rangoon.160.	Vanguard. Rangoon.161.	The Working People's Daily. Rangoon.131
SUMMARYA.S. Agadjanyan. Burma: the Peasants and the State. The book deals with
the urgent problems in the Burmese society; including the correlation between
the traditional and the modern factors in the evolution of the agrarian system,
the social and class structure of the countryside, the official agrarian policy and
its results, social and political status of jpedsants and their attitude to- political
regime in 1962-88.The book covers a large historical period from pre-colonial epoch !to the
1980s. In addition to general problems, the author addresses a number of
theoretical issues. Firstly, it is the problem of contemporary development of
the East and the role of traditional structures in it. Secondly, a combination
of factors, materijl and mental, in the history of the East.1 Thirdly* a problem
of the strategy of development. Fourthly, a problem of political stability in
contemporary Asian society. These problems are considered in relation to rural
society and culture.The book makes use of a wide range of sources in Burmese'(sbmeof them
are introduced for the first time), and English (sources of the colonical period),
including case studies, press reports and official documents.Chapter One deals with pre-colonial and colonial periods. It shows Burma's
traditional agrarian structure, the specific features of the traditional peasant
household, and of the Burmese peasants' personality and world view. \Tfie pre-eo-
lonial rural community is described as a dual combination of individual and
communal elements, a combination of self-sustaining households, linked by the
relations of dependence and interaction The traditional village was an isolated
entity with token ties with other higher, levels of social structure. This analysis
is followed by the study of the colonial period, marked by a conflict between
the traditional system and the elements of capitalism leaking into the village, the
most important of which were the market and the colonial political institutions.
The market prompted the spread of commodity exchange and money relations,
intensified the differentiation of the peasantry and changed its nature:eThe
colonial administrative system exerted a great impact on political and»socialai
structure of the rural community.Chapter Two demonstrates that after {independence, ethei agrarian policy У
of the new regime, which proclaimed "the Burmese Way to Socialism^ih'1962,
was ambiguous and contradictory. The same holds true of its results. A number
of directions are distinguished in the agrarian policy: landownership; and use,
marketing of farm products and the attitude to: private peasant households,
and cooperation plans.The agrarian policy in 1962-88 has resulted in the levelling of peasants
households, state monopoly of land was retained,'rigid state control over village
was established to stop the development of petti-commodity and market132
relations and a serious setback in the development of cooperation. The establish¬
ed agrarian system is ineffective which has been a major factor in the develop¬
ment of economic and political crisis in 1987-88.Chapter Three deals with "response” on the Burmese peasants to the
agrarian challenge of the government. The response, as the policy itself, is
contradictory. Agadjanyan attempts to differentiate peasants' response accord¬
ing to their status, of poor, middle, and wealthy sections. The analysis draws
in statements and their "behavioural response". The overall attitude of peasants
to the government has been moulded, on the one hand, by satisfaction of the
majority of them with the self-sufficient model which was to be revived under
the current agrarian policy. On the other, peasants opposed the government's
dictation in economic and political matters.In conclusion, the Burmese village is considered in a large Asian perspective.
The Burmese version of development of the countryside is analyzed on the basis
of the comparative method. There is a number of common elements between
Burma's and other countries' agrarian systems. But Burma has several dis¬
tinctions: the absence of land shortage, the low level of social stratification
and a strong government involvement in the affairs of the countryside.
СОДЕРЖАНИ ЕВведение 		2Глава!. Деревня 6 исторической ретроспективе		g§1. Традиционное деревенское общество имеханизм преемственности 		у1ч	Крестьянское общество (per se)		да)	крестьянское хозяйство и община 		дб)	многообразие и единство		12в)	индивид и общность		172.	Крестьянское общество и его окружение		21а)	изоляция и открытость 		22б)	связи и зависимости		233.	Традиционное крестьянское сознание		25§2. Деревенское общество в колониальный период:динамика измёнений 		291.	Крестьянство и рынок 		302.	Дезинтеграция социальная и политическая		363.	Меняющееся общество и меняющееся со¬
знание 		40§3. Крестьянство в первый период независимости(1948—1962): послесловие к истории		43Глава II. „Бирманский путь к социализму" и деревня:взгляды, политика, перемены		48§1. Первый период независимости (1948—1962): преамбулак современности		48§2. Деревня и крестьянство глазами политиков		501.	Сельское хозяйство в экономике: официальныйвзгляд 	 		512.	Крестьянство в социальной структуре и политике:
официальный взгляд 		53§3. Аграрная политика после 1962 г		571.	Характерные черты политики (общие замечания) 		572.	Сущность политики (дедуктивный подход) 		603.	История и практические результаты политики (эмпи-
рический подход) 		6^а)	вопрос о земле 		62б)	государство — крестьянство — рынок 		™в)	кооперация 		78г)	общие итоги		84Глава III. Реформы глазами крестьян 	§1. Крестьянские организации: место в политике и реаль-ная роль в деревне		°~.§2. „Ответ" на реформы и отношение к режиму	Выводы 	Заключение. Бирманская деревня в контексте общевосточной	2деревенской проблематики 	Примечания	'		127Библиография 			.«2Summary
Научное изданиеАгаджанян Александр СергеевичБИРМА: КРЕСТЬЯНСКИЙ МИР И ГОСУДАРСТВОРедактор Ж.Д.Смиренская
Младший редактор О.П.Вечерина
Художник В.В.Локшин
Художественный редактор В.J1.Резников
Технический редактор О.В.Власова
Корректор Р.Ш. ЧемерисИБ V 16190Сдано в набор 05.01.89. Подписано к печати 14.06.89
А-03359. Формат 60x90x/i6. Бумага офсетная N* 1
Печать офсетная. Уел. п.л. 8,5. Уел.,кр.-отт. 8,75
Уч.-изд. л. 9,61. Тираж 750 экз. Изд. № 6739
Зак. № 161. Цена 1 р. 50 к.Ордена Трудового Красного Знамени
издательство "Наука"Главная редакция восточной литературы
103051, Москва К-151, Цветной бульвар, 213-я типография издательства "Наука"107143, Москва Б-143, Открытое шоссе, 28
ГЛАВНОЙ РЕДАКЦИЕЙ
ВОСТОЧНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
ИЗДАТЕЛЬСТВА "НАУКА"готовится к изданию:Классообразование в южноазиатской деревне.20	л. 3 р. 60 к.В книге анализируются особенности развития
классовой структуры сельского населения четы¬
рех стран Южной Азии — Индии, Бангладеш, Не¬
пала и Шри-Ланки. Характеризуется социальное
и экономическое положение различных слоев
сельского общества.Заказы на книгу принимаются всеми магазинами
книготоргов и "Академкниги", а также по адресу:
117192t Москва В-192, Мичуринский проспект, 12,
магазин № 3 ("Книга — почтой") "'Академкниги".
1 p. 50 к.Неторопливый, размеренный ритм аграрных ра¬
бот; тихие молитвы перед золочеными статуями
Будды; наивное безразличие ко всему творяще¬
муся за пределами деревни — на первый взгляд
кажется, что эта идиллическая картина не меня¬
ется в Бирме уже несколько столетий. Но так ли
это? Извечный покой деревни нарушала дея¬
тельность сильного государства — традиционно¬
го, затем колониальною, наконец современного.
Деревенская жизнь, вопреки кажущемуся по¬
стоянству, менялась и принимала новый облик,
в чем-то схожий с другими странами Востока, в
чем-то — совершенно своеобразный.