Текст
90 коп.
Е Р Е М Е И
ПАРНОЕ
ЛАРЕЦ.
МАРИИ
МЕДИЧИ
БИБЛИОТЕКА ПРИКЛЮЧЕНИЙ
И НАУЧНОЙ ФАНТАСТИКИ
-- <£>> •
МОСКВА
Е р е м е й Парнов
ЛАРЕЦ
МАРИИ
МЕДИЧИ
РИсунк и
И. Ильинского
0
«ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА» 1972
Р2
П18
ок-language
Электронная копия
никогда не заменит
книгу
Глава 1
АМЕТИСТОВЫЙ ПЕРСТЕНЬ
Хуже нет, когда пропадают иностранцы. Этот же,
очевидно, пропал вчера где-то между двенадцатью
пополудни и семью вечера.
В двенадцать его видели за вторым завтраком в рес-
торане гостиницы «Россия», а в семь он должен был за-
нять кресло в третьем ряду театра на Таганке. Кресло,
правда, пустовало недолго, но сел в него не иностранец,
а если даже и иностранец, то вовсе не тот. Сведения эти
были совершенно проверенными. Билет в театр доста-
вала гид «Интуриста» Женевьева Овчинникова, и она
же не дождалась там своего подопечного. Что же ка-
сается второго завтрака, то официант Витя прекрасно
помнил, как усатый, с благородной сединой на висках
господин из 1037 номера заказал апельсиновый сок, па-
ровую осетрину, сыр и кофе с булочкой. Было это что-
то в начале первого.
Если присовокупить сюда, что означенный господин
в номере не ночевал, а на следующее утро не сел в экс-
курсионный автобус, направлявшийся в Загорск, то
вполне обоснованным выглядит и печальный вывод:
иностранец исчез и произошло это в промежутке 12—
19 часов. Более того, промежуток можно сузить. Ведь в
начале первого человек еще сидел за столиком, а ровно
в семь прозвучал третий звонок в театре. Итак, остается
узнать, что же произошло за эти пять, ну от силы шесть
часов.
5
Легко сказать, конечно, «остается узнать»! Поди-ка
узнай! Кроме того, иностранец, вполне возможно, еще и
объявится. В самом деле, почему решили, что он пропал?
Не пошел в театр на «Пугачева»? Не явился ночевать
в гостиницу? Не поехал к мощам Сергия Радонежского
в Загорск? Чепуха какая-то! Кто сказал, что каждый
иностранец должен вести себя, как среднестатистиче-
ский интурист? А если этот усатый господин просто не-
много перебрал за обедом и вообще решил загулять?
Могла же ему подвернуться такая возможность? Вот и
плюнул он, как говорится, на святое искусство, на ико-
ны да семиглавые церкви. Или в Москве он этих церквей
не видел? Только возле гостиницы их три или даже че-
тыре. Свежевыкрашенные. С узорной резьбой, что твои
печатные пряники. Вроде никто и не замечал их в За-
рядье, а тут рядом с серым квадратом отеля заиграли
они вдруг детской игрушечной красой. Одним словом,
загулявший иностранец вполне мог пренебречь Загор-
ском.
Но поди изложи все эти разумные доводы, когда раз-
растается лавина телефонных звонков. Сначала эта са-
мая Женевьева Овчинникова сообщила, что пропал ино-
странец. Потом звонило высокое начальство, куда
обратился представитель консульского отдела одного из
посольств с просьбой помочь отыскать гражданина дан-
ной западноевропейской страны. А там пошло... Отдел
виз и регистраций, соотечественники пропавшего, адми-
нистратор гостиницы и т. д. и т. п. Были, конечно, и
встречные звонки. Во все указанные адреса и еще мно-
гим другим абонентам московской АТС. Уведомили де-
журного по городу, справились в больницах и моргах,
посоветовались с компетентными товарищами. Ведь если
не загулял человек, то могло с ним приключиться не-
счастье, а ежели не то и не другое, то приходилось учи-
тывать третий вариант. Самый неприятный. Респекта-
бельный интурист смывает искусно наложенный грим,
отклеивает усы, снимает парик с алюминиевой проседью
и превращается совсем в другого человека. Разумеется,
с заранее припасенными соответствующими документа-
ми. Потом, попетляв по городу и убедившись в отсутст-
вии слежки, оный господин с обновленной внешностью
отправляется на какой-нибудь вокзал или, схватив так-
си, мчится в один из аэропортов. А там ищи-свищи. На-
6
до было предусмотреть такой поворот событий? В том-то
и дело, что надо. Вот и пришлось подключить к этому
делу соответствующих товарищей.
Не удивительно, что порой звонят все три телефона
одновременно. А рук-то только две и, что особенно не-
удобно, всего два уха. Так, опять звонит главный...
— Люсин слушает. Да, товарищ генерал. Сейчас и
выезжаю. Проверю все на месте. Конечно, распорядил-
ся, чтобы в номер никто не входил. Разумеется, все са-
мым тщательнейшим образом осмотрю. Безусловно, в
присутствии сотрудника посольства. А третьим лицом
может быть хоть та же Женевьева Овчинникова — гид
«Интуриста». Слушаюсь. Попросим поприсутствовать
кого-нибудь из друзей пропавшего. Так точно. До конца
расследования не будет никаких сообщений для печати.
Есть, товарищ генерал! Большое спасибо.
Владимир Константинович Люсин положил трубку
и достал из кармана тонкий костяной мундштучок от
опийной трубочки, которую купил когда-то в качестве
экзотического сувенира на Занзибаре. Еще вчера, ка-
жется, сидел он в комитете комсомола мурманского тра-
лового флота, а теперь вот должен искать пропавшего
иностранца. А это совсем не то, что искать в море хека,
или сельдь, или даже зелено-пятнистую рыбу зубатку.
Начальству, конечно, виднее. Может, понравилось,
как ловко отыскивал он пропавших мариманов с нор-
вежских или, скажем, с голландских судов. Правда, там
иностранец был попроще, и отыскать его особых трудов
не составляло. Заморские рыбачки всё больше загулива-
ли. А найти такого человека несложно, если, кроме
«Заполярья», в городе «Морской клуб» и что-нибудь
полтора десятка шалманчиков. Была, конечно, и своя
специфика. Работать приходилось в темпе, пароходы не
ждут. Но зато минимум формальностей. Нашел, отгру-
зил на борт — и привет! Шесть футов воды вам под киль
и попутного ветра! Работа, скажем прямо, не очень ве-
селая, зато здоровая. В смысле психики. Никакой тебе
нервотрепки и никаких международных осложнений.
Все, к обоюдному удовольствию, обходилось без дипкор-
пуса.
Теперь же генерал инструкцию дает, переговоры с
инстанциями, визиты представителей консульского от
дела. Но, надо признать, работа, конечно, поинтересней.
7
Первый сорт работа. Как бы это поточнее сказать: ра-
бота что надо! Люсин достал крохотный аэрофлотовский
календарик и отметил сегодняшний день — 21 июля
1971 года.
Кажется, телефонная атака отбита. Короткое за-
тишье. Перекур перед боем. Перекур не перекур, а тру-
бочку пососать можно. Мегрэ тут, конечно, ни при чем.
И Шерлок Холмс тоже. Просто ходил Володя Люсин
три года вторым помощником на танкере. Белая такая,
здоровенная посудина. Там не раскуришься. В один миг
святым можно стать в ореоле коптящего пламени. С тех
пор и трубка. Английская, прямая, из настоящего ве-
рескового корня. Купил, уже прокуренную, у радиста с
БМРТ, у которого из-за курения стала неметь нога. Ку-
рить после танкера так и не стал, только трубочку по-
сасывал или мундштучок занзибарский. Ребята говорят,
что это дешевый мегризм, который, как и молодость,
проходит со временем. Им, конечно, не докажешь. Су-
хопутная психология. Семь баллов в арктических морях,
когда фальшборт в ледяной глазури, а шканцы прихо-
дится ошпаривать из кишки,— это ж испытать надо!
А нефтью даже хлеб, даже простыни пахнут. Нет, брат-
цы, трубка эта не дешевый мегризм, это вещь, и чем паху-
чей она, тем скорее на язык набегает спасительная слю-
на. Это ж понимать надо, что такое семидневная качка
на танкере!
Но к делу, однако. Машину к подъезду. Соберем
портфельчик и покатим в Зарядье. Номер, если не изме-
няет память, 1037. Номер, как говорится, полулюкс. Че-
рез двадцать минут Люсин стоял в вестибюле гостиницы.
Лифта долго не было. Мигали огоньки на табло. Ка-
бину перехватывали на других этажах. Наконец двери
ушли в резиновые пазы, и Владимир Константинович
вошел в ярко освещенную зеркальную кабину. Поправил
галстук перед зеркалом. Послюнив руку, пригладил во-
лосы. Критически оглядел себя. Ничего себе парень!
Внешность, как принято говорить, приятная, хотя и прос-
товатая малость. Зато сразу видно, что человек добрый
и с юмором, открытый и если не рубаха-парень, то, по
меньшей мере, душа-человек. Жаль, немножечко нос
подкачал. Следы давнего обмороза легко принять за
тревожный сигнал любовно проспиртованного организ-
ма. Не будешь же рассказывать каждому встречному,
8
что эта краснота и некоторая припухлость совсем не от-
того. Господи, о чем только не думает человек.
Тут лифт остановился.
В холле у столика дежурной его уже дожидались.
Высокий парень с черной бабочкой и удлиненными, све-
жеподбритыми висками — официант Витя, миниатюрная
блондинка в голубой плиссированной мини-юбке и ней-
лоновой насквозьке — та самая Женевьева, пожилой,
лысеющий администратор и какая-то незнакомая дама,
с вычурной, легкого чернильного оттенка прической.
Люсин хмыкнул, заулыбался вдруг и, бросив в глу-
бокое модерновое кресло портфель и скомканную бо-
лонью, спросил:
— Ну как, не отыскался еще?
— Никак нет, товарищ Люсин,— трагически развел
руками администратор.— Никаких следов. Вот...— Он
кивнул на незнакомую даму, и улыбка, промелькнув, по-
гасла на его лице, как перегоревшая лампочка.— Со-
гласно вашим распоряжениям, мы пригласили мадам
Локар... Она,— администратор вдруг перешел на ше-
пот,— обычно сидела за одним столиком с... Ну, вы
понимаете...— Он печально опустил голову и едва слыш-
но выдохнул: — С исчезновением.
Словно о покойнике сказал...
— Здравствуйте, мадам Локар. Благодарю вас, что
вы согласились оказать нам помощь.— Люсин неуклюже
раскланялся и опять улыбнулся. Ему очень понрави-
лось собственное произношение. Он и впрямь недурно
говорил на родном языке мадам Локар, а втайне очень
гордился, что и по-английски говорит не хуже. Пожалуй,
даже лучше, с тем особым романтическим шиком, при-
сущим одним морякам.
Мадам протянула ему тонкую, в кружевной перчатке
руку и нежным, детским голоском прощебетала:
— К вашим услугам, мосье. Вы из полиции? Это
серьезный случай?
— Ничуть!—отмахнулся Люсин.— Уверяю вас, все
скоро разъяснится... Ключ от номера у вас?—повернул-
ся он к администратору.
— Так точно. Этот... уходя, как всегда, оставил его
у дежурной.
— А где дежурная?
— Я отослал ее,— он опять понизил голос до шепо-
9
та,— из конспиративных соображений. Ключ теперь у
меня.— Он тотчас же вынул из кармана тяжелую нике-
лированную грушу и завертел вокруг нее тонкий золо-
тистый ключик.
Люсин пожал плечами и, осторожно присев на самый
краешек соседнего с мадам Локар кресла, шепнул ей:
— Как придет представитель посольства, так и нач-
нем.— Потом он повторил это по-русски для всех.
От мадам веяло тонким, чуть горьковатым арома-
том. Люсин уселся поплотнее и вытащил свою трубку.
— О,— оживилась мадам,— комиссар Мегрэ.
«А чтоб тебя! И эта туда же!» — выругался про себя
Люсин и спрятал трубку.
— Это для того, чтобы производить более солидное
впечатление на администраторов отелей,— шепнул он
ей,— Специально захватил с собой.
Она заговорщически улыбнулась и милостиво кивну-
ла ему.
«Как королева держится,— подумал Люсин.— И пра-
вильно, в сущности. Отчего бы нет?»
Но он заставил себя думать о другом. Оборвал
мысль. Не дал себе прийти к банальному открытию, что
каждая женщина, чувствующая себя королевой, оной
особой и кажется. Мадам ему понравилась, и он внут-
ренне немного стеснялся того мига, когда станет в ее
присутствии рыться в вещах господина из 1037 номера.
Тут бы и выручила трубка! Она бы придала всей про-
цедуре гениальный мазок законченности, высокой какой-
то значимости. Но Люсин уже стыдился ее, как, навер-
ное, стыдился бы лупы в руках.
Он встал, подошел к столику и позвонил в вестибюль.
Спросил, не появлялся ли человек из посольства, и ве-
лел фотографу подниматься. Фотограф, увешанный ап-
паратами, с его ослепительной вспышкой будет явно
уместен. Во всяком случае, он мог с лихвой компенси-
ровать отсутствие лупы и трубки.
— Как прибудут из посольства, так сразу и
начнем,— опять пообещал Люсин.
Заложив ногу на ногу и оттянув носок, Женевьева
покуривала «Кент» и любовалась новенькой, синего ан-
глийского лака туфелькой. Администратор о чем-то пе-
решептывался с официантом.
— А вы, Витя, собственно, можете быть свободны,—
10
сказал Люсин,—Спасибо вам за помощь. У вас ведь,
наверное, дела есть?
— Ну что вы!—Витя снисходительно улыбнулся.—
Какие уж тут дела. Я вот вспоминаю подробности вче-
рашнего дня, и мне кажется, что он очень торопился за
завтраком.
— Почему же это вам кажется?
— А как же!—Витя даже подался вперед.— Осет-
ринку только, извините, вилкой потыкал, а кофе...
— Осетрина свежая была?
— Помилуйте!
— Ну ладно, еще раз спасибо, Витя. Увидимся!
Витя недовольно пожал плечами и направился к лиф-
ту. Но только нажал кнопку вызова, как двери раскры-
лись, и из кабины вышел высокий, представительный
мужчина в отлично сшитом синем в белую полоску кос-
тюме. Блеснув обворожительной и чуточку меланхолич-
ной улыбкой, он направился прямо к Люсину, хотя ви-
делись они впервые. Следом за ним вышел ощетинив-
шийся просветленными объективами и блендами
фотограф.
Люсин обменялся с сотрудником посольства крепким
рукопожатием и представил ему присутствующих. При-
слушиваясь к своей красивой, уверенной речи, он ввер-
нул даже один столичный оборот, с которым познако-
мился на просмотре фильмов последнего каннского
фестиваля. Дипломат это явно оценил.
— Вы превосходно знаете наш язык, господин Лю-
син,— поклонился он и вдруг спросил по-русски:— Ну
что ж, начнем, пожалуй?
— Ключ,— сказал Люсин и протянул администрато-
ру раскрытую ладонь.
Тот осторожно опустил в нее тяжелую грушу.
Непринужденным жестом Владимир Константинович
пригласил всех проследовать по коридору. Пропустив
дипломата, мадам и Женевьеву, тихо спросил админи-
стратора:
— Что-то они у вас такие тяжелые?
— Чтоб постояльцы в карманах не таскали,— жарко
шепнул тот в самое ухо.
— Умно придумано,— хмыкнул Люсин.— Вы задер-
житесь тут, в холле, и проследите, чтоб нам не мешали.
Ладно?
11
Администратор разочарованно склонил голову набок.
— Посидите немножко с Витей,— сказал Люсин.—
Я вижу, он еще не уехал,— кивнул он на топтавшегося
перед лифтами официанта.
С озабоченным лицом зашагал он по красной ков-
ровой дорожке мимо отделанных под орех дверей, почти
касаясь головой низкого, пылающего люминесцентными
трубками потолка. Вся компания почтительно ждала
его у двери 1037 номера. Фотограф, прижав к уху япон-
скую вспышку, выслушивал, есть ли в ней ток. Вспышка
явно не жужжала.
Люсин повернул ключ и распахнул дверь. В номере
был полумрак. Нашарив выключатель, зажег свет, ко-
торый включился не сразу, а нарастающими конвульсив-
ными всполохами. «Дроссель плохо контачит»,— отметил
он и пригласил представителя посольства первым про-
следовать в номер. Затем он предложил мадам и Же-
невьеве Овчинниковой задержаться у входа, пока фото-
граф произведет съемку. Когда все было сделано, он
усадил дам в глубокие огненные кресла и приступил к
детальному осмотру вещей. Предстояла большая кани-
тель, увенчать которую должны были опись вещей и
протокол осмотра. И один только бог знал, пригодится
ли хоть что-нибудь из этого для нужд следствия.
В стенном шкафу стоял легкий кожаный чемодан.
Наклейки гостиниц, кемпингов, мотелей. Возможно, хо-
* зяин водил автомобиль.
Чемодан был не заперт. Люсин положил его на стол
и раскрыл. Серый, исландской шерсти свитер, рубашки,
галстуки, пара замшевых перчаток, какая-то легкая кур-
точка, два ящичка гаванских сигар «Корона коронас»
(куплены, очевидно, в Москве, благо дешевы), электро-
грелка и другие мало о чем говорящие вещи. Другое де-
ло нейлоновая, на «молнии» папка. Ее следует осмотреть
особо.
Люсин уложил вещи обратно в чемодан и опустил
крышку. Рядом на полированной поверхности стола ос-
талась только папка и маленькая сафьяновая коробоч-
ка. Он повертел, повертел ее и, нажав незаметно йа
какой-то потайной гвоздик, раскрыл. Вид у Люсина при
этом был такой, словно он чему-то неожиданно уди-
вился.
Коробочка была выложена серым лоснящимся атла-
12
сом, на котором тяжелым лиловым светом переливался
золотой аметистовый перстень. На внутренней стороне
его было вырезано имя «Гвидо». Люсин вытащил перс-
тень и, прищурившись, поглядел на свет. Фиолетовые,
изломанные огни закружились в калейдоскопической
разгранке. Перстень был явно мужской. Об этом гово-
рила и величина камня и массивность зажавших его зо-
лотых лап. Но предназначался он для пальца тонкого,
женственного...
Люсин положил перстень в коробочку, отметив в па-
мяти марку известнейшего магазина Картье. Он вновь
откинул крышку чемодана и разворошил вещи. Достал
двумя пальцами перчатку и, высоко подняв, повертел ее,
словно кисть винограда.
Перчатка и перстень предназначались для разных
рук. Логичнее предположить, что в чемодане хранят
свои перчатки и чужой перстень, чем наоборот. Более
того, именно перстень, а не перчатки может быть, ска-
жем, предназначен для подарка. Кому? Может быть, то-
му самому Гвидо?
— Скажите, мадам Локар, какие руки были у мосье?
— Простите?
— Ну, большие, маленькие...
— Средние. Нормальные мужские руки.
«Значит, колечко кому-то предназначалось».
— Волосатые?
— Да, немного.
• А какого цвета волосы?
— На руках?
Разумеется.
— Такие же... Я имею в виду, как и на голове. Тем-
ные.
«Окажись они светлыми, сразу бы завертелся третий
вариант. Хорошо хоть, волосы как будто свои...»
— Составим опись сейчас или после осмотра сразу
все и перепишем?—спросил Люсин посольского чинов-
ника.
— Как вам будет угодно,— улыбнулся тот и развел
руками.
— Тогда после,— решил Люсин. Бросил коробочку в
чемодан и защелкнул замок.— Папку тоже под самый
конец поглядим.
В шкафу висели два костюма: черный — вечерний и
13
серый — деловой; на полках были уложены сорочки и
голубая пижама.
— Скажите, мадам Локар,— спросил Люсин,— в ка-
ком костюме вы видели его последний раз?
— Б сером.
— Бот в этом?—Люсин снял вешалку с пиджаком.
— Нет. Тот был в клетку.
«Значит, он не переодевался после завтрака».
Люсин легко прошелся по карманам. Вроде ничего
интересного. Мелочь наша и не наша, троллейбусные
билеты и билеты в кино, крошки табака...
— Он курил?
— О да! Сигары,— ответила мадам.
«Значит, не только сигары. Ну конечно!—обрадовал-
с г Люсин, обнаружив смятую целлофановую пачку
«Филипп Моррис». Но тут же лежала и сигара в алю-
миниевом футляре.— Сигареты мог держать для угоще-
ния. Бывает и такое».
— Он носил кольцо?
— Да. Золотое обручальное, но как вдовец, и на
среднем пальце правой руки массивное серебряное с
чернью кольцо с черепом.
— Ну, масонское?—оживился чиновник.
— Не знаю,— равнодушно повела плечом мадам.
«Масонское? Любопытно... А вот это еще любопыт-
ней!» Люсин извлек из бокового кармана серого пид-
жака несколько квитанций комиссионных магазинов.
— Так... Куплено в комиссионном на Арбате,— ска-
зал он.— Рисунок Ю. Анненкова тушью «Женщина в
ванне», тридцать два на двадцать восемь, цена сорок
пять рублей. Любопытно... Это тоже на Арбате — худож-
ник Сомов «Арлекин и Смерть», девяносто четыре рубля.
«Сомов потянул больше».
Люсин скользнул взглядом по стенам. Кроме гости-
ничной картинки, изображавшей каких-то людей, лю-
бующихся с Ленинских гор Лужниками, других шедев-
ров живописи не было.
«Где же они, эти Арлекин и женщина в ванной?»
Третья квитанция, выписанная антикварным магази-
ном на улице Горького, лаконично сообщала, что про-
павший владелец этих костюмов, покупавший картины,
приобрел еще и Будду, позолоченного, высотой 14 см, с
дефектами. Стоил Будда полсотнп.
14
Но его тоже не было видно.
«Искусством интересуется... Божественным... И чего
он в Загорск-то не поехал? Что ж с ним, беднягой, при-
ключилось?»
Люсин закрыл шкаф и еще раз оглядел номер. За
сдвинутыми шторами привычно гудел город.
«Зачем это я свет зажег, когда на дворе день? Надо
было только штору раскрыть. А публика небось поду-
мала, что так надо...»
Он подошел к телевизору и раскрыл столик. Там,
рядом с экспортной «Столичной», изготовленной из от-
борной пшеницы (отлитые на стекле английские буквы
гарантировали однократное употребление стеклотары),
скрывался позолоченный Будда. Был он страшен, трех-
голов и толстопуз и вид имел неприличный.
«А я-то представлял себе Будду по-другому. Думал,
что он как человек, а у этого морда кабанья и черепа
на голове. Но им виднее. Высота та же, позолочен, по-
терт, пальцы сломаны. Так что, несомненно, с дефекта-
ми. Он самый и есть. За полсотни я бы такого купил.
Забавно».
«Столичную», которую надпись на этикетке рекомен-
довала слегка охладить, пропавший иностранец в хо-
лодильник не ставил, видимо, вообще к ней не притра-
гивался, так как была она завернута в первозданный
целлофан.
«Неужто тоже для кого-то припас? Тут, наверное,
ноль восемь. Удивительный человек!»
Дошла очередь до письменного стола. Там-то и оты-
скались в среднем ящике завернутые в бумагу «Жен
щина в ванне» да «Арлекин и Смерть». Женщина была
голой, но выглядела скромно. Люсин решил, что за не-
сколько штрихов черной туши сорок пять рублей мно-
говато. Зато другая картина была многоцветной аква-
релью. Желтый скелет в черном, забрызганном жемчуж-
ными слезками плаще выглядел весьма внушительно.
К тому же он еще наигрывал на скрипочке из берцовой
кости.
«Тоже дороговато»,— решил Люсин.
В тумбе стола он нашел две нераспечатанные короб-
ки шоколада («Поистине этот человек живет для дру-
гих!») и план ВДНХ.
Не обрадовала его и ванная. Там на зеркальной по-
15
лочке стояли всевозможные флаконы, мыльница с тремя
сортами мыла, какая-то ароматичная соль и бритва «Зо-
линген» в кожаном футляре.
«Опасная!—с уважением подумал Люсин.— Не ка-
кая-нибудь электрическая. Значит, выбрит всегда, как
биллиардный шар».
Еще висел там мохнатый халат, стояли поролоновые
туфли, и прямо в ванной валялась мочалка, вернее, на-
стоящая морская губка.
«Вот и всё. Документы, деньги и сертификаты у него
при себе. Человек он небедный и со вкусом. Но все в
меру. Джентльмен».
— Он ведь настоящий джентльмен, не правда ли?—
спросил Люсин, выходя из ванной.
— Думаю, что да,— согласилась мадам Локар.
— И конечно, вчера за завтраком он был гладко вы-
брит?
— Конечно.
— У брюнетов это, знаете, целая проблема: не прой-
дет и часа, как снова синева проступает.
— Он всегда был гладко выбрит.
«Отлично! Это хорошо, что у него опасная, очень хо-
рошо... Но ведь перед вечером ему надо было где-то по-
бриться?»
— Ну что’ж, дамы и господа, осмотрим теперь эту
папку и приступим к описи.
Люсин прошел к столу, раскрыл папку и аккуратно
вывалил на стол ее содержимое.
Фотограф на всякий случай сделал несколько сним-
ков.
— У вас все?— спросил его Люсин.
— Всё.
— Тогда раздвиньте, пожалуйста, шторы и погасите
свет.
При дневном свете все как-то повеселели. Мадам по-
дошла к окну. В обесцвеченное жарой июльское небо
весело изливали лиловые, клубящиеся струи трубы ТЭЦ.
По реке медленно тащился белый прогулочный катер.
Женевьева закурила новую сигарету и длинным перла-
мутровым ноготком время от времени сбивала с нее се-
рую колбаску пепла. Фотограф перекручивал пленку, а
посольский чиновник, откинувшись в кресле, вдохновен-
но разглядывал потолок, словно стихи сочинял.
16
Никто уже не ожидал от осмотра никаких чудес, и
потому предметы, хранившиеся в нейлоновой папке, не
вызывали особого интереса.
А напрасно...
Там был туристский план Москвы, черный пакет с
фотографиями, колода карт, путеводитель по Ленингра-
ду, изданный на английском языке АПН, и еще какая-то
безделушка не безделушка, брелок не брелок, в общем,
ярко-синяя керамическая фигурка величиной с мизинец.
Видно, старинная.
Сначала Люсин взялся за план. Метро «Калужская»
было обведено карандашом. На обороте, в списке транс-
порта, был отмечен автобус 531 красный, курсирующий
от Калужской до Красной Пахры.
Не обнаружив на плане других пометок, Люсин шаг-
нул к гардеробу и, еще раз тщательно осмотрев карма-
ны, забрал все найденные в них билеты. Затем, вернув-
шись к столу, он взялся за карты. Такие ему еще никог-
да не встречались, хотя он повидал немало различных
колод. Нет, это были карты, одинаково не похожие ни
на обычные игральные, ни на те изображения экзоти-
ческих стран и ярких, весьма легко одетых женщин,
которые можно купить в первом же заграничном порту.
Даже масти здесь были особые. Не какие-нибудь «крести»
и «буби», а желуди с дубовыми листьями и неведомые
желтые шары. Только пики, или, как их чаще именуют
в кубрике, вини, были еще малость похожи на настоя-
щие.
Иначе выглядели и фигуры. Валеты, дамы и короли
совершенно на себя не походили, и, кроме них, Люсин
обнаружил еще свечи, булавы и шпаги. Всего он насчи-
тал в колоде семьдесят восемь, листов. Иного названия,
как чертовы карты, он для них не нашел.
Путеводитель по Ленинграду никаких явных пометок
не содержал, а в черном пакете лежали шесть совершен-
но одинаковых снимков какого-то рваного, истершегося
на сгибах манускрипта. Тонким старорежимным стилем
рондо на русском языке с ером и ятью было записано
стихотворение.
Люсин прочел его два раза, облизал губы, потом, за-
бывшись, достал злополучную трубку и принялся упор-
но грызть мундштук. Прочел стихотворение в обратном
порядке, вздохнул и сказал:
17 г
ok-language
Электронная копия
никогда не заменит
книгу
— Все ясно, дамы и господа, а также дорогие това-
рищи... Более или менее ясно. В этом смысле, конечно...
Сунув фотографии в пакет, он все уложил в nani<v
и опять полез в чемодан. Извлек оттуда коробочку с
перстнем и переложил ее в папку. Некоторое время мол-
ча сидел в кресле с весьма озабоченным видом, но вдруг,
точно на него снизошло откровение, вскочил и кинулся
в ванную.
Все с вялым интересом следили за тем, что будет.
Из ванной Люсин вернулся со стаканом для полоска-
ния, который он бережно нес на собственном носовом
платке. Поставив стакан на стол и осторожно вытянув
из-под него платок, Люсин стрельнул глазами по ком-
нате и подхватил стакан для питья и крышку графина.
Все эти нехитрые изделия Гусь-Хрустального завода он
уложил в коробки с ватой, которые извлек из портфеля.
Эта работа далась ему, по-видимому, не так-то лег-
ко— затылок его побагровел, а розово-лиловые пятна на
носу обозначились ярче. Уложив коробки в портфель,
Люсин употребил платок по назначению. Покашлял в
него и отер себе лоб и затылок.
— Эту папку я забираю до конца расследования,—
сказал он чиновнику.— А остальные вещички можно
сдать пока в камеру хранения. Давайте составим опись.
Изнывавший от скуки чиновник на секунду оживил-
ся и робко спросил:
— Может, перепишем одну только папку? Ведь
остальные вещи будут в камере хранения.
Мысль эта показалась Люсину довольно здравой. Он
подумал с минуту и, как бы извиняясь, развел руками:
— К сожалению, таков порядок... Но мы быстро с
этим справимся. Вроде бы я все помню, потом проверим,
не упустил ли чего.
Он достал из портфеля портативную машинку «Ко-
либри», заправил в нее три экземпляра и принялся бод-
ро отстукивать опись. Но, дойдя до «Сигар гаванских
(«Корона коронас») — 2 ящ.», он перестал вдруг печа-
тать, поднялся и вновь полез в чемодан. Достав эти са-
мые «2 ящ.», он быстро раскрыл их один за другим перо-
чинным ножом. В первом ящике действительно, как сна-
ряды, были уложены длинные алюминиевые футляры с
великолепными, золотисто-серого цвета сигарами. Зато
второй ящичек вместо тривиальных сигар порадовал хо-
18
рошенькой иконкой. Была она на гнутой доске и выгля-
дела весьма старой, хотя краски, слегка, правда, облу-
пившиеся, сверкали удивительно свежо. Фон иконы был
светлый, как вечереющее тепло-латунное небо. Три синих
фигуры с крыльями и золотистыми нимбами вокруг го-
лов сидели за овальным столом, уставленным одними
только чашами. В руках небожителей были длинные тон-
кие копья. Складки их синих хитонов были очерчены
схематично и резко.
Бесстрастная, не проронившая за все это время ни
слова Женевьева Овчинникова при виде иконы явно
взволновалась.
— Вам она знакома?—спросил ее Люсин.
— Нет!— почти выкрикнула Женевьева и, отрица-
тельно покачав головой, уже спокойно добавила:—
Эта,— здесь она сделала ударение,— мне незнакома. Но
точно в такой же манере выполнена знаменитая рублев-
ская «Троица»... Может, всего лишь копия?
Засыпавший уже чиновник тоже несколько ожи-
вился.
— Это криминал?—спросил он по-русски.
Тут только Люсин сообразил, что все это время раз-
говор шел на другом языке. Впрочем, такое было в по-
рядке вещей. Не переводить же специально для фото-
графа, которому было, как говорится, до лампочки.
— Криминал?—-переспросил Люсин, как будто слово
его озадачило.— Это уже как взглянуть. Во всяком слу-
чае, если она оригинальна, то вывозить ее из страны
нельзя. Тем более таким способом.— Он покрутил паль-
цами и кивнул на раскрытый ящик.— Даже на эти кар-
тинки, на женщину эту и Смерть, нужно специальное
разрешение. Ведь не все, что продается, можно выво-
зить, не так ли?
— Конечно,— понимающе согласился чиновник. —
У нас тоже такие законы.
— Ну вот видите...— поскреб подбородок Люсин.—
Эта находка сообщает всему делу определенный ню-
анс... Вы понимаете в иконах, Женевьева Александров-
на?— спросил он вдруг по-русски, резко повернувшись к
девушке.
— Немного разбираюсь,— скорчив пренебрежитель-
ную гримаску, сказала она.— Я же кончала искусство-
ведческий.
19
— Это прекрасно, это очень прекрасно! — Люсин да-
же руки потер.— Вы непременно дадите мне консульта-
цию.
— Если смогу, пожалуйста,— равнодушно согласи-
лась Женевьева.
— А вы почему не были вчера в театре на Таганке,
мадам Локар?— вдруг неожиданно спросил Люсин.
— Я?—удивилась мадам.— Но что мне там делать,
когда я ни слова не знаю по-русски? Это ведь не опера
и не балет: нельзя же смотреть пьесу с переводчиком! Раз-
ве не так?
— Ну конечно, конечно, я как-то не подумал об этом.
Простите... А он разве говорил по-русски?
— Говорил!—неожиданно ответила за мадам Локар
Женевьева.
— Хорошо?— мгновенно обернулся к ней Люсин.
— Да, почти без акцента.
— Вы мне об этом не рассказывали...
— Значит, как-то запамятовала, да вы и не спраши-
вали.
— Да,— кивнул ей Люсин.— Конечно... Вы говорите,
почти без акцента, в чем же выражалось это «почти»?
— Трудно сказать... Это так неуловимо. Промелькну-
ло, и не вспомнишь потом. Одним словом, понять это
можно только в том случае, если вы специально вслу-
шиваетесь. Я неясно объясняю?
— Нет, ясно.— Люсин выглядел явно раздосадован-
ным.— Хорошо, пока кончим с этим.
Он вновь сел за машинку и не поднимался уже, пока
не отпечатал всю опись.
— Проверьте, пожалуйста, не упустил ли чего,— ска-
зал он чиновнику, отделяя отпечатанные листы от ко-
пирок.— И подпишите.
— Все правильно,— сказал тот, бегло проглядев спи-
сок, и, достав авторучку, поставил подпись, прижимая
листок к колену.
— Теперь подпишите вы, мадам, и вы, Женевьева
Александровна,— взяв у чиновника листок, сказал Лю-
син,— а я тем временем закончу еще одну маленькую
формальность.
Он извлек из тумбы коробки с шоколадом, разорвал
целлофан и раскрыл их. Обычные шоколадные конфеты,
ничего более.
20
— Ну и отлично,— вздохнул Люсин,— все же наход-
ка иконы проливает свет на некоторые контакты этого
господина?— склонился он над сидящим в кресле чинов-
ником.
Тот многозначительно кивнул.
— И мы должны проверить их, если хотим разыс-
кать его?
Чиновник согласился и с этим.
«Какой покладистый малый»,— подумал Люсин.
— Следовательно, у вас не возникнет возражений,
если мы не будем сдавать вещи на хранение, а временно
задержим их у себя?
Чиновник сначала широкой улыбкой дал понять, что
никаких возражений у него не возникнет, а затем
сказал:
— Конечно, конечно... Поступайте, как считаете нуж-
ным. Мы все это сейчас и оговорим в протоколе. Я вижу
свою задачу в том, чтобы всемерно сотрудничать с ва-
ми, ни в чем более... Скажите мне только, что это за
снимки там у вас в описи? Что на них?
«Глаз-алмаз!—восхитился Люсин.— Вроде бы даже
и не глядел, а сразу суть ухватил».
— Так, пустяки...— сказал он.— Стишки какие-то. Но
в интересах следствия лучше их до времени не очень
того...— Он пошевелил пальцами, подыскивая подходя-
щее слово.— В общем, я вам покажу их при личном сви-
дании, если не возражаете, конечно.
Покладистый чиновник кивнул.
Люсин уже проникся к нему уважением, смешанным
с настороженностью.
— А что это за карты у него такие странные?—-ре-
шился спросить он.— Вы, случайно, не заметили? Так я
их сейчас покажу.
— Не надо. Заметил,— маскируя зевок, задвигал
нижней челюстью чиновник.— Это тарот
Ах, тарот!— понимающе покачал головой Лю-
син.— Небось это посложней преферанса или там
бридж-белота?—тихо спросил он, еще ниже склоняясь к
собеседнику.
— Конечно,— ответил тот.— Тем более, что чаще та-
рот используют не для игры, а для гадания.
— Ну, разумеется!—развел руками Люсин.— Конеч-
но, для гадания. Это само собой... Для чего же еще?
21
— Конечно, сейчас трудно сказать, сколько времени
займет это дело?—спросил чиновник.
— Да,— сказал Люсин.— Возможны любые неожи-
данности. Я уж не говорю о том, что пропавший может
сам преспокойненько объявиться в любой момент.
— Если он жив.
— Разумеется. Во всяком случае, к дорожным ка-
тастрофам за последние сутки он отношения не имел.
— Внезапный сердечный приступ?
— Справлялись уже... А кстати, как у него со здо-
ровьем?
Чиновник улыбкой продемонстрировал свою полную
неосведомленность.
«Богатая мимика»,— подумал Люсин.
— Когда к нашим властям обращаются за загранич-
ным паспортом, то, как правило, не спрашивают о здо-
ровье.
«И напрасно»,— мысленно прокомментировал Лю-
син.
— Знаете что?—Чиновника словно осенило:—Сде-
лайте нам официальный запрос, и мы быстро наведем
необходимые справки об этом человеке. Вам это может
помочь.
— Спасибо,— сказал Люсин.— Я немедленно доло-
жу о вашем любезном предложении.
— Вот и хорошо. А теперь позвольте задать вам
совершенно неофициальный вопрос.
— Пожалуйста.
— Видите ли, господин Люсин, я большой любитель
детективов. Это мое хобби, весьма неоригинальное, как
вы понимаете. Но что делать? Такова жизнь. Мне, по-
нимаете ли, более всего интересно следить за прихот-
ливой нитью догадки. Здесь Шерлок Холмс или, ска-
жем, патер Браун не имеют себе равных. Это победа
железной логики. Я имею честь быть другом господина
Сименона, приходилось мне беседовать и с мадам Крис-
ти. В вашем лице, господин Люсин, я вижу представи-
теля следственной школы иного типа. Я вас не утомил
своим многословием?
Люсин молча поклонился.
— Тогда я, с вашего разрешения, продолжаю. Ка-
кой ускользнувший от моего поверхностного взгляда
факт, какая, может быть, случайная деталь заставили
22
вас обратить внимание на аметистовый перстепь? Поче-
му вы вдруг опять полезли в чемодан?
Люсин спешно придумывал правдоподобный ответ.
— Я понимаю, когда вы, печатая опись, спохвати-
лись, что не проверили коробки с шоколадом... Честно
говоря, я, как увидел их впервые, так сразу решил, что
вы их вскроете.
Люсин закусил губу.
— Это ведь только естественно, господин Люсин, не
правда ли? Но перстень! Чем он привлек ваше внима-
ние? Быть может, он как-то связан с теми фотогра-
фиями?
«Во шурует тралом парень!»
— У меня есть приятель,—• засмеялся Люсин.—
Жонглер. Любитель, конечно. Так он запросто работает
с пятью мячиками. Я его как-то попросил объяснить мне
всю технологию. Он начал было объяснять, но тут же
сбился и в первую минуту не то что с пятью — с тремя
мячами не мог совладать. Боюсь, что и я не сумею удов-
летворить ваше любопытство. Надеюсь, что в ближай-
шее время все разрешится, и вы сами поймете, в чем тут
дело. И конечно, быстрее, чем я, как это уже было с
конфетами.
Они дружелюбно посмеялись.
— Ну, вот и все как будто,— сказал Люсин, пригла-
див волосы.— Большое спасибо всем вам за помощь. На-
деюсь, мадам Локар, что мне удастся с вами еще встре-
титься...
— Послезавтра группа мадам Локар улетает в Ле-
нинград,—сказала Женевьева Овчинникова.
— Надолго?
— На пять дней,— ответила мадам одновременно с
Женевьевой.
Они улыбнулись друг другу.
А потом назад?
— Нет,— энергично покачала головой Женевьева, и
золотистые кудряшки на миг отделились от ее висков.—
Из Ленинграда — на три дня в Киев, а потом уже в
Москву.
— Ну и отлично,— сказал Люсин.— Желаю вам при-
ятного путешествия. А вы, Женевьева Александровна,
навестите меня как-нибудь перед отъездом.
— Когда? Завтра?
23
— Можно и завтра... В пятнадцать часов вас
устроит?
Женевьева кивнула и, решительно смяв сигарету в
массивной мраморной пепельнице, поднялась. Бросила
на плечо синюю сумку на длинном ремне с эмблемой
авиакомпании «Сабена» и подошла к мадам Локар на-
помнить, что сегодня будет экскурсия по вечерней Мос-
кве с посещением Останкинской телебашни. Сдержан-
ным кивком распрощалась со всеми и ушла. Люсин стал
собирать вещи пропавшего иностранца.
— Давайте я помогу вам уложить костюмы,— пред-
ложила мадам.— Мужчины, как правило, этого не
умеют.
Они управились с этим делом в пять минут, после
чего Люсин прошелся по шкафам и ящикам, не забыл
ли чего. Все оказалось в полном порядке.
— Еще раз спасибо, мадам,— сказал Люсин, осто-
рожно пожимая тонкую, затянутую в перчатку ручку.—
Счастливого вам пребывания в нашей стране.
Она ушла, и вскоре где-то по соседству хлопнула
дверь ее номера.
Потом Люсин -обменялся крепким рукопожатием с
чиновником, заверив того, что в случае чего немедленно
даст знать.
Оглядев в последний раз опустевший номер — огнен-
ные кресла, телевизор, полированный стол, раскрытые
шкафы, блеск голубых и белых кафельных плиток в не-
притворенноп двери ванной, раздвинутые шторы цельно-
стеклянного окна, потолок со скрытым освещением и
серый плюш сплошь закрывавшего пол ковра,— Люсин
склонился над широкой деревянной кроватью и быстро
осмотрел ее, потом отворил балконную дверь.
Ворвался тугой ветер. Затрепетали легкие занавески.
Вместе с уличным шумом в комнату проник легкий
аромат бензинового перегара. Солнце уже закатывалось
за крыши домов. Противоположные окна превратились в
ослепительные оранжевые зеркала.
Балкон был пуст.
Люсин вернулся в номер, с усилием притянул дверь
и повернул ручку. Еще раз прошел в ванную, побыл там
с минуту, после чего тщательно осмотрел плетеную кор-
зину для бумаг. Разочарованно сморщил нос и, взяв в
одну руку портфель с плащом, а в другую чемодан ино-
24
S
странца, мотнул головой на дверь. Фотограф, который,
глубоко усевшись в кресло и вытянув ноги, пускал коль-
ца, загасил «беломорину» и неторопливо стал навеши-
вать на себя аппаратуру.
Люсин пропустил его вперед.
В коридоре, притулившись к стене, стояли админист-
ратор и официант Витя.
— Ну, нашли чего-нибудь?—спросил администра-
тор, расплываясь до ушей.
— Нет,— сказал Люсин.— Просто вещички перепи-
сывали. Пошли теперь вниз. Оформим. Нате-ка вашу
гантель.— Заперев номер, он отдал администратору
ключ.
Официальный рабочий день был окончен. Оставалось
только вернуться на работу, доложить обо всем началь-
ству и все, как полагается, занести на бумагу.
...Возвратившись в кабинет, Люсин узнал, что фото-
графии пропавшего уже размножены и разосланы по
отделениям милиции.
— Сообщите по отделениям,— первым делом распо-
рядился он в телефон,— пусть побывают во всех парик-
махерских. Может, он вчера вечером или сегодня утром
куда заходил побриться. И вот еще что: кроме городской
милиции, подключите сюда и Старую Калужскую доро-
гу, пока до сорок пятого километра. Там тоже пусть
пройдутся по парикмахерским.
После этого он принялся исследовать содержимое
папки. Начал с билетов. Отделив троллейбусные от ав-
тобусных, он остановился на двух соединенных воедино
контрольных билетах московского автобуса, ценою по
10 копеек каждый. Записал индекс: Ма 19з, 762-71, се-
рию: ЗЕ-109 и, конечно, номера 770266 и 770267. К ним
же, возможно, примыкал и обычный пятикопеечный
билет.
Сказать наверняка, конечно, нельзя, но, поскольку
все три билета первоначально были смяты в один комо-
чек, Люсин решил остановиться пока на том, что иностра-
нец совершил поездку за 25 копеек.
Оставалось выяснить, куда и когда. Записав все ха-
рактеристики третьего билета, Люсин стал названивать
по автобусным паркам и транспортным управлениям.
После десятого, а может, пятнадцатого звонка он уже
знал, что билеты могли быть приобретены у кондуктора
25
В. С. Антиповой, обслуживающей автобус номер 73-21.
Автобус совершал рейсы по маршруту 531: станция мет-
ро «Калужская» — 45-п километр, что согласовывалось с
пометками на плане Москвы. Билеты могли быть при-
обретены что-то около 16 часов; разумеется, вчера
А это совпадало с роковым временем: промежутком
12—19 часов.
Все, таким образом, пока сходилось. Почему же тог-
да Люсин записал «могли быть приобретены», а не «бы-
ли приобретены»?
Прежде всего, из неисправимого рыбацкого суеве-
рия. Удачу ведь легко вспугнуть. Даже виду не надо
подавать, что замечаешь, как благоприятно склады-
ваются события. Впрочем, честно говоря, суеверие игра-
ло в этом деле последнюю роль. Все было значительно
сложнее.
Чаши весов все еще колебались у точки равновесия.
Пз двух возможных версий—«иностранец пропал, по-
тому что с ним что-то приключилось» и «иностранец про-
пал, потому что это ему было зачем-то надо»,— обе бы-
ли пока равноправны.
В самом деле пометки на плане и эти билетики мог-
ли быть намеренно оставлены, чтобы сбить со следа.
Если так, то он идет сейчас у иностранца — дыру ему
под ватерлинию!— на поводу, словно лосось какой на
спиннинге. Но тогда и остальное сделано намеренно —
иконка эта, стихи...
«Вроде бы и ни к чему все это... Слишком странно
тогда это дельце выглядит. И если уж уводить из го-
рода, так почему столь близко? Почему на 30—38 кило-
метров (зона действия билета в 25 коп.), а не, скажем,
в Одессу или тот же Ленинград? Что ж, расширить зону
поисков всегда можно. Подождем первых результатов,
а там видно будет...»
— Лаборатория? Это Люсин говорит. Вещички по-
лучили? Начните, пожалуйста, с серого костюма. Осо-
бенно низ брюк.
«Если все это не подстроено, то можно с уверен-
ностью сказать, что человек ехал на автобусе именно в
том костюме, в кармане которого лежат билеты. Вроде
бы так?.. Ха! Как это ускользнуло от внимания? Брюки
серого костюма, кажется, с манжетами... Старомодно
вроде и как-то не вяжется...»
26
Люсин опять придвинул к себе внутренний телефон.
— Катя? Это Люсин говорит. Катечка, золотце, ска-
жи мне, как там в Европе сейчас насчет брюк с манже-
тами? Не в моде? Ну погляди, погляди и сразу же мне
позвони...
Он положил трубку и тут же взял ее:
— Лаборатория? Люсин. Брючки те вроде с манже-
тами? Ага! Так вы их выверните... Да что вы, ей-богу!..
Я совсем не учу... Просто так, к слову пришлось...
Люсин покраснел. Яростно почесал макушку и, су-
нув в рот трубку, стал грызть мундштук.
Позвонила Катя и сообщила, что еще в прошлом се-
зоне ателье Лианье предложило модель делового костю-
ма с манжетами у брюк. Фотографии были помещены во
многих парижских журналах, а также в женском швей-
царском еженедельнике «Вы и он».
«Уже легче... Было бы неприятно, если бы этот
джентльмен отставал от моды. Это как-то не гармони-
ровало бы...»
Позвонили из лаборатории. На брюках обнаружили
небольшие пятна грязи; похоже на брызги желтой гли-
ны и строительного цемента. В манжетах сбившаяся в
комки пыль и кусочек прелого листика. Микроскоп вы-
явил ольху. Сжигание пыли и последующий спектраль-
ный анализ показали линии, которые можно отнести к
свинцу и кадмию. Заключение по другим вещам обеща-
ли дать завтра.
«Ну что ж, завтра так завтра. И это уже кое-что.
Улов, конечно, незначительный, но похоже, что эхолот
пишет косяк. Утро вечера, конечно, мудренее, но пока
еще не вечер».
— Гараж? Люсин говорит. Машину бы мне, если
можно... Нет, не очень надолго. Часа на три... Во, спаси-
бо! Так я минут через пять спущусь.
Он спрятал документы в сейф. Подумав, положил
туда же и портфель. Запер. Вдавил нитку в розовую
пластилиновую нашлепку, разгладил пальцем и прило-
жил печать. Взял плащ. Закрыл кабинет и отдал ключ
в соседнюю комнату. Увидев на всех лифтах красные
огоньки, махнул рукой и весело затрусил по гулкой
лестнице.
Глава 2
CIKVMI КАЛУЖСКАЯ ДОРОГА
Серая «Волга» миновала завод фруктовых вод, уют-
но расположившийся в бывшей церквушке из ядовито-
малинового кирпича, и, сбавив скорость, аккуратно про-
ехала мимо кукольного домика ГАИ, возле которого
стоял милицейский синий мотоцикл с коляской. Инспек-
тор в кожаной куртке разговаривал с кем-то по телефо-
ну. Совершив плавный поворот, машина на скорости
90 км влетела на мост через реку Десну. В зеленом
зеркале тихой воды отражались береговые кусты и раз-
ноцветные лодки. Вдали вода горела вишневым огнем.
Люсин засмотрелся на всю эту красоту. Потом вдруг
обратил внимание, как легко и артистически большие
Колины руки ложатся на кремовый обод руля, трогают
переключатель скоростей или электрическую зажигалку.
Заметив на красной, обветренной коже, золотящейся
редкими волосками, венозный контур якоря с рулевым
колесом, а чуть поодаль, ближе к большому пальцу,
оплетенный вывалившей жало змеей меч, спросил:
— Во флоте служил, Коля?
— Почти, Констиныч. В береговой обороне,— улыб-
нулся шофер.
— Ну все равно, кореша...
— Мы друзья — сухопутные крысы?—засмеялся
шофер.
— Только не я, Коля!—покачал головой Люсин.—
Я, брат, арктические моря бороздил за рыбой на белом
пароходе БМРТ.
— Это что же за «бормоте» такое, Констиныч?
— Большой морозильный рыболовный траулер —
это, понимаешь, Коль, громадный такой плавучий завод.
Вроде до сих пор наплавался.— Он постучал ребром ла-
дони чуть ниже подбородка.— А вспомнишь, так сердце
заноет... Весной особенно в море тянет.
— Чего же ушел?
— Да, наверное, не ушел бы, не случись со мной
травма. Взяли мы, понимаешь, сельдь, а это дело такое,
что, пока весь улов не попадет в бочки, палуба от че-
шуи да молок скольжины неимоверной, ну я возьми и
приложись темечком. И готово. Сотрясение мозга. Меня
28
па базу, в лазарет. Вылечили вроде, но только я на па-
лубу— горизонт под сорок пять градусов. Понимаешь?
Море не могу с палубы видеть! Страшное дело. Хоть
совсем уходи с тралового флота. Хорошо, ребята в ко-
митет комсомола избрали, и стал я освобожденным
секретарем. Но разве может моряк усидеть в управле-
нии, когда рядом море? А что делать, если в море
нельзя? Тут как раз комсомольский набор у нас объяви-
ли. Так оно и получилось, Коля, что решил я податься
подальше от соленой воды, чтоб соблазна не было.
— А не жалеешь?
— Не. Не жалею... Сбавь, Коля, ход до самого ма-
лого. Мы теперь медленно будем ехать аж до Красной
Пахры, смотреть будем во все, как говорится, пери-
скопы.
Проехали участок дороги от двадцать восьмого ки-
лометра до сорок пятого, то есть до самой Красной
Пахры.
По обе стороны дороги как минимум семь строитель-
ных площадок — значит, везде есть цемент. А глины, что
называется, навалом. Всюду полно желтой глины. А уж
сколько этой глины да цемента в стороне от шоссе, даже
страшно подумать!
На сорок пятом километре, сразу за почтой, разво-
рот. Отсюда автобус отправляется в обратный путь.
«Волга» медленно съехала с шоссе и по отпечатанной
на шлаковой крошке колее свернула к дощатому забо-
ру, посеревшему от дождей. Остановилась у телеграф-
ного столба, на котором висел оранжевый почтовый
ящик и была прибита покореженная жестяная доска с
расписанием автобусного движения.
Напротив, через дорогу, у бетонного закутка стояли
на остановке люди.
Машина развернулась и все так же медленно двину-
лась в обратный путь. Но только она поравнялась с
деревянным, под красной железной крышей домиком
почты, Люсин велел остановиться.
Перебежав шоссе, он прямиком через картофельные
грядки по утоптанной до металлического блеска тропке
заспешил на почту.
В Москве ни вчера, ни третьего дня дождей не было.
Но они вполне могли пройти по области. Ведь даже в
сводках погоды чуть дело доходит до области, как де-
29
лается полная свобода самым фантастическим предпо-
ложениям: и если в столице тепло и ясно, то по области
возможен град, суховей и заморозки местами. Итак, если
по области, в особенности в районе Пахры, прошли
дожди, то брызги на серых, с манжетами брюках лучше
забыть. Другое дело, если дождя не было. В дождь че-
ловека может забрызгать любая пролетевшая мимо
машина. И эта же случайная машина притащит на сво-
их протекторах и глину, и цемент, и даже птичье гуано.
Вы можете стоять на сухом тротуаре, а вокруг вас за
сотни миль не будет ни песчинки портландского, скажем,
цемента, но вылетит из-за какого-то там поворота деся-
титонный самосвал с тремя ведущими осями, окатит
мутной струей и улетит в небытие по мокрой мостовой,
вихляя железными бортами и гремя цепочками. А вот
ежели никакого дождя не было, забрызгать брюки
можно лишь при соблюдении ряда специфических
условий. Тут уж нужно ступить в лужу где-нибудь на
стройплощадке или, что, в сущности, то же самое, дать
окатить себя проехавшей через эту лужу машине. Это
уже значительно лучше. Все же в сухое время глинистые
лужи не так часто встречаются возле цементных куч.
Можно, конечно, попасть случайно под струю из шлан-
га во время приготовления бетонной массы, и тут все
разговоры о дождях окажутся неуместными. Но надо
же на чем-то остановиться, выбрать что-то одно, глав-
ное... И тут не идет из ума ольховый листок. Сама собой
вырисовывается картина: подступающий к поселку оль-
шаник, уводящая в лес тропинка, вся в рытвинах и кол-
добинах, наполненных застоявшейся на глинистой почве
водой. И тут же, на окраине, строящийся домик из ка-
ких-нибудь плит или панелей со шлаковой засыпкой.
Все это, конечно, чистейшая фантазия. Но картина по-
лучается! Живая, яркая, словно все это видено глазами,
и не раз видено. Поросшая чахлым клевером поляна,
лениво жующая корова, почему-то черная с белыми
пятнами, ржавая перекладина импровизированных фут-
больных ворот...
Конечно, картину можно и разрушить. Начисто
смыть эту жалкую фантазерскую акварель. Во-первых,
чтобы забрызгать костюм, не надо отправляться на Ста-
рую Калужскую дорогу. Слава богу, это не трудно сде-
лать и в Москве. Ольховый листок, правда... Но кто,
30
черт возьми, сказал, что он застрял в манжете в то же
или примерно в то же время, когда иностранец забрыз-
гал свои брюки от Лианье или как там его?.. Картина
может оказаться построенной из событий, разделенных
во времени и пространстве. В этом случае она никуда
не годна. К тому же, если здесь прошли дожди, то и
вовсе говорить не о чем. Вероятности всех иных собы-
тий, кроме случайной машины, окажутся ничтожными.
А на случайной машине далеко не уедешь.
Люсин присел на корточки. Щелчком сбил с бледно-
лилового картофельного цветка какую-то букашку, рас-
тер серый комок земли между пальцами и сдул мягкую,
как пудра, пыль. Она не пачкала рук.
Вроде бы дождя не было.
Он потянул на себя скрипучую, обитую черным, по-
трескавшимся дерматином дверь.
В отделении связи было сумрачно. Крохотные окош-
ки скупо пропускали грустный предвечерний свет. У две-
ри с прорезным овальчиком, за которой что-то кричала в
трубку телефонистка, ожидал старик с маленькой де-
вочкой.
За деревянной стойкой одиноко стучал телеграфный
аппарат. Чуть поодаль, у столика с весами, дремала
женщина. В руках у нее было вязанье. Красный клубо-
чек упал в консервную банку с застывшим сургучом.
На стойке лежали стопка газет и жестянка с гвоз-
дями для заколачивания посылок.
Люсин кашлянул.
Женщина приоткрыла один глаз.
— Можно газетку у вас купить?—спросил Люсин.
— Свежих нет. Остались только вчерашние.
— А мне все равно! Хочу кулек сделать, а то, боюсь,
грибы некуда будет класть.
Он взял первую попавшуюся газету и положил на
стойку медяк.
— Только мало что-то грибов!— вздохнул Люсин.
— А откуда им взяться, если дождей нет?— провор-
чал старик.
— А что, разве вчера у вас дождя не было? У пас
в Москве был,— не удержавшись, зачем-то соврал Лю-
син и тут же добавил:—Местами, по области.
— Не было у нас,— сказала женщина и закрыла
глаз.
31
— Почитай, неделя уже, как последний прошел.—
Старик погладил девочку по голове.— Мы вот с Ироч-
кой подберезовиков опосля собрали и рыжиков малость.
Да, Ирочка? Конечно, ему, грибу-то, не только дождик,
но и сухость нужна, тепло для созревания, но все едино:
без дождя грибов не будет.
— Я слышал, дедушка,— Люсин пододвинул табурет
к старику,— что в тутошних ольшаниках бывает много
грибов. А?
— Ольха, она больно воду любит...— Старик с сожа-
лением покачал головой.— Может, опенка какая-то там
и уродится... Али свинушка...
— А у вас тут где поблизости ольха растет?
— Да не знаю, милок. Везде понемногу.
— Серпухов будет говорить!— выкрикнула из-за
двери телефонистка.— Пройдите в кабину!
Старик суетливо подхватил девочку и зашаркал к
кабине.
Люсин отворил дверь и вышел на крыльцо. Солнце
уже закатилось за синюю кайму леса. Вечерняя тоска
окрасила листья и травы.
Но картина недостроенного домика на поляне все
стояла перед его глазами.
Прямо наваждение какое-то...
Если верить билету, иностранец сошел где-то между
тридцатым километром и тридцать восьмым. По шоссе
он мог пройти от остановки либо километр назад, либо
километр вперед. Не больше.
Получается зона в десять километров. В сторону от
дороги вряд ли кто пойдет пешком больше пяти кило-
метров. Нет смысла. Проще доехать по другим путям.
Значит, пять километров в одну сторону, пять в дру-
гую— получается прямоугольник в сто квадратных ки-
лометров. Территория приличная, но не безнадежная.
Глина, цемент, ольха плюс застойная вода — такое со-
четание вряд ли часто встретится. Весь вопрос в том,
как его отыскать. Первым делом проверить, какие на
этой территории есть объекты, могущие заинтересовать
заведомого шпиона. Если возле них указанных призна-
ков нет... Одним словом, понятно... Но сегодня, пожалуй,
уже ничего больше не сделаешь. Смеркается уже.
— Поехали назад, Коля,— сказал Люсин, усажива-
ясь рядом.— Всё на сегодня.
32
— Я вот что хочу спросить тебя, Констиныч,— сказал
Коля, включая зажигание.— Какое у тебя образование?
— Чтой-то вдруг?
— Да так просто... Я ведь пе впервой тебя вожу.
Работаешь ты быстро, точно... Интересно мне знать, по-
нимаешь, талант это у тебя такой или научился где?
— А откуда ты знаешь, как я работаю? Ты же ни-
когда из машины не вылезаешь.
— Э, у нас, шоферов, своя телепатия есть! Запомни,
Констиныч, может, пригодится в работе. Хороший шо-
фер все про свое начальство знает. До тонкости!
— Ну, если так... Я, Коля, мореходку закончил, а
потом заочный юридический.
— Обучали, значит, тебя...
-— Ты как машину водить выучился?
— Курсы такие прошел на военной службе.
— А первый класс как приобрел?
— В процессе работы и жизни. Рос, значит, над
собой.
— Вот и я так: в процессе работы и жизни... Только
мне, Коля, в отличие от тебя, до первого класса еще
далеко.
— У кого же тогда первый класс? У вашего хозяина
или у этого, у Мегрэ?
— Конечно, у Мегрэ,— чертыхнувшись про себя, зев-
нул Люсин.— Куда хозяину до него! Только ты об этом,
Коля, ни гугу.
...Следующий день был похож па костер, который
сперва никак не желает разгораться, а после вдруг на-
чинает полыхать со страшной силой, требуя все больше
и больше топлива. Одним словом, костер разгорелся во-
всю, но было сомнительно, удастся ли на нем что-нибудь
сварить.
Встреча с кондуктором Антиповой В. С., как и следо-
вало ожидать, решительно ничего ле дала. A priori кон-
дукторша сказала, что не запоминает пассажиров, по-
тому как их у нее за день перебывает столько, что если
всех запоминать, то недолго и па Капатчикову дачу
угодить. Люсин целиком согласился с ней, но па всякий
случай все же показал карточку 9x12 усатого мужчины.
Антипова В. С. с ходу его не признала, а когда, уже в
процессе душевного, никакого отношения к делу пе
имеющего, разговора она, видимо проникшись к Влади-
2 Ларец Марии Медичи
33
миру Константиновичу симпатией, сказала, что вроде
этот усатый ей кого-то напоминает, Люсин понял свою
ошибку и быстро дал задний ход.
Если она скажет еще хоть слово, он погиб. По от-
мякшим, переливающимся сочувственным блеском гла-
зам ее было видно, что ей ничего уже не стоит вспом-
нить, что усатый, скажем, вышел у Десны и, не разде-
ваясь, сиганул с моста или, допустим, вылез на
конечной остановке, воровато пряча под пиджаком ме-
шок, в котором было что-то круглое.
Люсин ловко перевел разговор на цемент и ольху, но
и здесь товарищ Антипова не смогла сообщить ему ни-
каких полезных сведений.
Из лаборатории принесли полное заключение экс-
пертизы. Ничего нового по части костюма от Лианье
оно не содержало. Остальные вещи, увы, тоже не дали
никакой информации. За одним, впрочем, исключением.
На левом лацкане пиджака все того же щедрого кос-
тюма были замечены две крохотные капельки эпоксид-
ного клея. Следы клея оказались также на галстуке и
на одной из рубашек.
Ну клей так клей, и черт с ним! Мало ли что может
склеивать человек! Некоторые только и делают, к при-
меру, что склеивают свою жизнь, которая почему-то да-
ет трещины. Но почему именно на лацкане? Вот в чем
вопрос.
Люсин спустился в лабораторию и велел принести
манекен. Его обрядили в сорочку иностранца, завязали
на нем галстук, руководствуясь едва заметными скла-
дочками.
После надели пиджак. Так и стоял без штанов посре-
ди ярко освещенной лаборатории этот розовый пижон с
безупречной укладкой.
Эпоксидные капли дали, как говорят артиллеристы,
незначительный эллипс разброса: лацкан, галстук —
чуть пониже узла, рубашка — как раз в вырезе пиджа-
ка. Это можно было бы понять, если бы пропавший
иностранец обладал редким даром рыдать эпоксидными
слезами или, что дает сходный результат, пускать клее-
вые слюни.
Абсурд, конечно. Но что-то в этом эллипсе все же
было. Какая-то очень неслучайная сумасшедшинка.
— Что можно клеить этой штукой?— спросил Люсин
34
высокого химика с вьющейся ассирийской бородой, вы-
зывающе черневшей на безупречно белом халате.
— Все, что угодно: бумагу, дерево, камень, металл,
шерсть, стекло, фаянс.
—• Капли упали сверху вниз?
— Конечно.— Химик поднял брови.— Как же иначе?
— Вот и я говорю: как же иначе?.. Он что-то клеил
у себя на голове. Надо послать людей в гостиницу. Пусть
тщательно исследуют пол в ванной и перед гардеробом,
у зеркала... А что у него там в пузырьках оказалось?
— Ароматические соли, эссенции, шампунь, бесцвет
ный лак для ногтей, ацетон, всевозможные кремы и, ко-
нечно, кельнская вода.
— Что?
— Одеколон.
— Ах, одеколон...—-Люсин покосился на химика.—
Для бритья, надо полагать... А зачем ацетон? Для ма-
никюра?
— Видимо. Лак смывать, если начнет отставать.
— А больше ничего им смыть нельзя? Вот это нель-
зя?— Люсин кивнул на бесштапный манекен.— Я про
клей говорю.
— Сейчас проверим.— Химик вынул стеклянную
пробку из бутылки с ацетоном, набрал его в бюретку и
смочил ватку. Вынув лупу, он подошел к манекену и
потер ваткой лацкан.— Начисто,— сказал он, помахав
перед носом ладошкой, чтобы развеять запах.— Пре-
красно растворяет.
«Что же он клеил и что смывал, гад? Парик небось.
Неужели все же парик? А вдруг это он не для конспи-
рации, а потому что лысый? С него станется. Вполне.
Лак, маникюр — абсолютно в стиле.
Будем рассуждать последовательно и строго. Мало
ли что мог он клеить? И когда? Ведь никто не сказал,
что он делал это вчера или позавчера? А вдруг это было
еще до приезда в Москву? Э, нет, так не пойдет. Рубаш-
ка, она о многом говорит. У него же дюжина рубашек.
Зачем? Очевидно, чтобы чаще менять. Восемь из них
первозданной свежести, четыре, в том числе и эта, ле-
жали па отдельной полке. Нет, недавно он клеил, под-
лец! Теперь — что клеил? Если нечто, к внешнему виду
отношение не имеющее, то пока можно вообще всю эту
историю отложить. Поэтому станем полагать, что дело
35
все-таки касалось внешности. Если он заклеивал себе
пролысину на макушке — это не наше дело, пока во
всяком случае. В итоге остается лишь вариант с более
или менее радикальной переменой физиономии. Тут дело
закручено туго: не нос же он себе подклеивал и не глаза.
Либо волосы, либо усы, либо бороду. Здесь, как говорит
«Бюллетень по обмену жилплощади», возможны различ-
ные варианты.
Если у него косметический парик, то пока позволи-
тельно на это закрыть глаза, все равно как на природ-
ную шевелюру. Парик — штука постоянная. Остаются
усы и борода. Бороду можно наклеить, куда-то там схо-
дить, в укромном месте снять и вернуться в первоздан-
ном виде домой, в гостиницу то есть. То же относится и
к усам. С той лишь разницей, что в документах дядя
фигурирует в усах, но без бороды. Отсюда с неизбеж-
ностью вытекает, что меньше всего мороки с усами.
Вышел из гостиницы, отклеил, сделал свое, неведомое,
но, наверное, не очень благородное дело (иначе зачем
же маскироваться?), наклеил усы и предстал перед
людьми в привычном облике.
В таком случае наши фотокарточки помогут как
мертвому припарки...»
Люсин поднялся к себе в кабинет и занялся полуки-
лометровой картой, на которой был обозначен интере-
совавший его отрезок дороги с прилегающими окрест-
ностями.
Но тут зазвонили сразу два телефона.
Одна трубка принесла весть, что вблизи наиболее
важных объектов ольхово-цементного комплекса вкупе
с лужами не наблюдается. Другая обрадовала, что па-
рикмахерский цех человека на фотокарточке 9X12 не
признал.
— Спасибо! Хорошо,— сказал в одну трубку Лю-
син.— Хорошо! Спасибо,— сказал он в другую и доба-
вил:— Мы вам пришлем другие фотокарточки.
Положил обе трубки и взял третью, внутреннего
телефона:
— Фотолаборатория? Это Люсин говорит. У вас фо-
тография, что вы для нас размножили? Так вот, сделай-
те, пожалуйста, три варианта: номер один — с усами и
с бородой, номер два — с бородой, но без усов, номер
три — без усов и без бороды... Какую бороду? Ну сред-
36
нюю, не очень большую... Да и размножьте тоже... Мы
разошлем.
«Ощущение, будто гоняешься за пустотой. Человек-
невидимка. Фантомас... Что же еще можно сделать?
Антикварными магазинами и образами займемся завтра.
Зарубежные сведения поступят пе скоро. Что же сейчас
еще можно сделать?»
Он позвонил дежурному по городу и попросил дер-
жать его в курсе всех происшествий, будь в них что-то
невыясненное или же странное. Особо упирал па послед-
нее, ибо чувствовал, что дело ему досталось очень стран-
ное. Надо сказать, что па то у него были некоторые осно-
вания. Зато уверенности, что дежурный понял его пра-
вильно, не было.
Глянул на часы — самое время обедать. Позвонил,
справился об антикварных магазинах. Пх оказалось
довольно много: главные — на Арбате и Горького, а
также магазины на Беговой, на проспекте Мира, Ком-
сомольском проспекте и антикварной мебели около
Бородинского моста.
Но без фотографий туда нечего и соваться. Хочешь
не хочешь, а надо ждать.
Пошел в столовую. Бросил грохочущий поднос на
дюралевые направляющие, положил на пего алюминие-
вые ложки и вилку. Стал толкать вперед, продвигаясь
в небольшой очереди. Есть особенно не хотелось. Взял
четыре стакана компота и полную тарелку борща, по-
думал и добавил еще порцию кальмаров под майонезом.
Стоявший сзади незнакомый, коротко остриженный
парень покосился на его поднос и вдруг засмеялся:
— Скажи мне, что ты ешь, и я скажу тебе, кто ты...
— Ну кто?—лениво повернулся к нему Люсин.
— Вы, товарищ, имели отношение к плавсоставу, где,
кроме как пить компот или перетягивать канат, делать
абсолютно нечего.
— Почему же? Можно еще в домино сыграть.
— Во-во!—обрадовался парень.— Забить «козла», а
после кукарекать под столом... И еще вы, товарищ, жи-
ли в высоких широтах.
— А это откуда видно?
— Вы взяли одно только первое.
— Может, я есть пе хочу?
— Нормальный человек — я имею в виду жителей
37
средней полосы,— когда не очень голоден, берет все-та-
ки второе.
— Обычно.
— Совершенно верно: обычно. Полярник обычно бе-
рет первое.
Люсин рассмеялся.
— Ладно, ваша взяла. Меня Люсин зовут, Володя.
— Очень приятно, Володя.— Он пожал протянутую
Люсиным руку,—Гена Бурмин.
Люсин слегка поморщился.
— Ну и хватка у вас, Гена!—сказал он, помахав
ладонью.— Дзю-до небось какое-нибудь?
— Подымай выше —карате.
— Это что — когда кирпичи ладонью разбивают?
— Можно и кирпичи.
Они сели за один столик.
— Очень вы подготовленный товарищ,— сказал
Люсин.
— К чему это?—ухмыльнулся Гена, поднимая глаза
от тарелки.
— К нашей работе.
— Промах, товарищ Люсин. Я здесь случайный
гость. Я, видите ли, редактор. Редактирую приключен-
ческие книги. Поскольку же в последнее время многие
из ваших коллег подались в литературу, я вынужден
их время от времени навещать. То они ко мне в редак-
цию приходят, то я к ним в этот богоугодный дом —
так и живем.
«Занятный парень»,— подумал Люсин. Гена ему опре-
деленно понравился.
— A-вы, случайно, не пишете? — спросил Гена, выти-
рая губы салфеткой.
— Не пишу,— сокрушенно вздохнул Люсин,— не
умею. У меня товарищ пишет. С историческим уклоном.
— Кто же это, если не секрет?
— Юрий Березовский. Может, слыхали?
— Ну как же!—Гена всплеснул руками.— Это же
мой автор и приятель.
«Занятно»,— подумал Люсин, не очень удивляясь
привычному коловращению жизни.
Только вчера он думал о том, что надо бы повидать-
ся с Березовским, и вот пожалуйста, случайная встре-
ча — за столом сидит человек, который отлично знает
38
Березовского. Что это — чудо? Или свойство мира, кото-
рый, как уверял один ученый чудак, есть только воля и
представление?
Люсин знал, как иные случайные совпадения укла-
дывают человеческую жизнь в такую железную прямую,
что только разводи пары и дуй по пей, словно по рельсам.
В сущности ведь ничего не меняется. Все равно даже
без этого знакомства в столовой встреча с Березовским
состоялась бы. Потому что это необходимо, потому что,
кроме Юрки, ни один человек в мире с этим делом не
справится. Тут все ясно. Но если этот коренастый черно-
глазый парень Юркин приятель, то и с ним тогда рано
или поздно пришлось бы встретиться. Вот в чем скрыта
страшнейшая диалектика. Как будто случайность, а
попробуй избегни ее? Минуешь один закоулок, где опа
подстерегает тебя, так она все равно столкнется с тобой
носом к носу за ближайшим поворотом.
- В таких случаях говорят: мир тесен,—сказал Гена.
— Он и вправду тесен,— согласился Люсин.— Толь-
ко ты в пом как иголка в стогу, ищущая другую иголку.
Они рассмеялись и встали из-за стола.
— Пу, рад был познакомиться с вами, проницатель-
ный мастер карате,— сказал Люсин и пожал на проща-
ние Генину железную руку.— Думаю, встретимся еще,
и не раз.
— При нашей работе да еще Юрка Березовский —
и не встретиться?—Гена свистнул.— Это, как говорят в
Одессе, надо уметь.
И они расстались. Гена умчался в свою редакцию
пли еще куда-нибудь навстречу приключениям, которые
редактировал, а Люсин прошел к себе в кабинет, куда
вскоре должна была прийти Женевьева Овчинникова.
На столе его ожидали дактилоскопические отпечат-
ки. На стакане и на пробке от графина иностранец ос-
тавил-таки капиллярные линии четырех пальцев правой
(если, конечно, он не был левшой) руки. Остальные от-
печатки оказались смазанными. Люсин повертел фото-
графии и убрал их в папку. Пока они были ни к чему,
но, конечно, могли пригодиться в дальнейшем,
Глава 3
СВЯТАЯ «ТРОИЦА»
Женевьева явилась точно в 15.00, ну, может, было
каких-нибудь три-четыре минуты четвертого. Люсин вы-
шел из-за стола, поздоровался, усадил гостью на ди-
ванчик.
Она закинула ногу на ногу, расстегнула «молнию»
своей стратосферной сумки и, достав сигареты, спроси-
ла, можно ли курить.
«Ну конечно, можно, Женевьева. Конечно, можно.
Отчего бы и нет? Суть в том, Женевьева, что пока толь-
ко ты одна, быть может, хранишь ключ к разгадке этой
нелепой истории. Ты сама даже можешь не знать об
этом. Но то, что видели твои голубые глаза, слышали
твои хорошенькие ушки, розовеющие сейчас в прямом
свете окна, не могло исчезнуть бесследно. Пусть неосоз-
нанно, но ты впитала это в себя, и оно спит сейчас где-
то в таинственных глубинах, которые называются под-
сознанием. Как разбудить тебя, Женевьева? Как сде-
лать, чтобы сумела ты рассказать то, что нужно, то, что
ты, возможно, знаешь? Человек человеку рознь. Одни и
те же вопросы рождают совершенно различные ответы.
Фантазия освежает слабые следы в памяти, позднейшая
догадка оборачивается вдруг истинно пережитым эпи-
зодом. Но где же здесь истина, позвольте спросить?
И это все, Женевьева, когда люди не имеют основания
лгать, скрывать истину. Если же есть у них такие осно-
вания, то тут уж совсем нелегко докопаться до правды.
Но сейчас тебе нечего скрывать, Женевьева. В этом деле
нет и не может быть у тебя никаких интересов. Так как
же спросить тебя поудачней, чтобы ты могла рассказать,
что знаешь, что видела и слышала, вовсе не думая в тот
момент, как какие-нибудь сутки спустя все это станет
удивительно важным.
С чего же начать? Допустим так: «Сколько времени,
Женевьева Александровна, вы работаете с этой делега-
цией?» Конечно, очень оригинальный вопрос. Его так
трудно было найти. Вот оно и получается, что весь
сложный, живущий в тебе мир вдруг выливается в блед-
ный стереотип. II ты думаешь, что этот стереотип спо-
собен пробудить не менее сложный мир чужой души?
40
Каков же будет ответ тогда? Впрочем, все это филосо-
фия. С чего-то надо начать. Пусть это что-то будет оп-
ределенным и однозначным. Однозначный вопрос и
однозначный ответ. Плавание всегда начинается ог
твердой земли, от берега».
— Вы давно работаете с этой делегацией, Женевье-
ва Александровна?
— Неделю... Восемь дней, если быть точной.
— И за неделю этот господин уже сумел откопать
древнюю иконку!
— Это еще вопрос!— усмехнулась Женевьева, смяла
недокуренную сигарету.
— То есть?
— В смысле древности... Я, знаете, не верю, что
можно так запросто купить пятнадцатый или шестна-
дцатый век. Даже если речь идет о семнадцатом, то и
здесь легко нарваться на подделку.
— Мы отправили иконку на экспертизу.
— Не сомневаюсь в ответе.
— Думаете, фальшивая?
— Нет, что вы!—Женевьева пожала плечами.—
Подлинный Рублев или, в крайнем случае, его ближай-
ший ученик. У нас же такие вещи на улице не валяются.
— Понимаю вашу иронию, Женевьева Александров-
на,— беспомощно развел руками Люсин.— Вы уж, бога
ради, простите мое невежество. В этих вещах я совер-
шеннейший профан.
— Тогда тем более не стоит вам возиться с этой
иконкой. Она вам вряд ли поможет отыскать ино-
странца.
— Вы думаете?—Люсин забарабанил пальцами по
столу. Краем глаза он следил за тем, как Женевьева до-
стала новую сигарету и осторожно прикурила от газовой
зажигалки, выбросившей неожиданно высокое пламя.
«Что-то задела тебя эта иконка, Женевьева... И чего
ты сердишься, чего нервничаешь? Я-то, конечно, в этом
деле нн бум-бум, но тебе-то чего волноваться? Или это
настолько очевидная фальшивка, что ты как профессио-
нал-искусствовед возмущаешься моей непроходимой
тупостью? Нет, Женевьева, тебе бы больше пошла сни-
сходительная усмешка и короткая, полная тонкой иро-
нии разъяснительная лекция. Чего же ты сердишься на
простоватого милиционера? Просвети его... Впрочем,
41
разве я знаю тебя? Может, так и нужно: молчаливо не-
годовать на тупые действия профана и дубаря, который
только теряет время, возясь с какой-то фальшивой
иконкой?»
— Дайте-ка я отрегулирую вам пламя, Женевьева
Александровна.
Люсин взял ее изящную перламутровую зажигалку
и осторожно повернул блестящее рифленое колесико.
— Вот теперь в самый раз!— сказал он, любуясь
крохотным голубоватым огоньком.
— Спасибо,— холодно кивнула ему Женевьева.
«Это-то вы можете...»— подумал за нее о своей пер-
соне Люсин.
— Видите ли, Женевьева Александровна, в нашей
работе очень много всякой формалистики, между про-
чим отнюдь не лишней, а очень даже необходимой. Что
бы я лично ни думал об этой иконке, мне все равно нуж-
но официальное заключение экспертов. Будь на моем
месте даже такой специалист, как вы, то и ему при-
шлось бы обратиться за таким заключением.
«Специфика жанра, как любит говорить мой друг
Березовский».
— Я понимаю,— отчужденно согласилась Женевье-
ва, всем своим видом как бы говоря: «А мне-то какое до
всего этого дело?»
«Во!—обрадовался Люсин.— Это уже совершенно
правильная реакция. Это как раз в твоем духе, Же-
невьева!»
— Как говорится, не в службу, а в дружбу, ответьте
мне, Женевьева Александровна, на совершенно частный
вопрос. Выгодное дело подделывать иконы?
— Что?—Она широко раскрыла великолепные, та-
кие синие, такие сердитые глаза.— Вы меня,— на этом
слове она повысила голос,— спрашиваете?
— Я вас обидел?
— Нет...— Она на секунду смешалась.— Но при чем
здесь я?
«Опять сила эмоции не соответствует ничтожности
информации. Хоть убей, не пойму, почему она так кипя-
тится... Постой. Может, она думает, что я подозреваю ее
в этом деле с иконой? Неужели она такая дура? До чего
же обманчива внешность. Или это нам, мужчинам, про-
сто свойственно — каждую красивую девушку автомати-
42
чески зачислять в разряд хороших и умных? У-ди-ви-
тельно!»
— А что, если иностранец вовсе и не покупал этой
иконы у нас, а, наоборот, сам ввез ее из-за границы,
чтобы выгодно продать?
Люсин опять откинулся на стуле, с удовлетворением
наблюдая, как Женевьева, наморщив лобик, обрабаты-
вает брошенную им мысль. Она пришла к нему только
что, и он не верил в нее ни на грош.
— Очень может быть,— сосредоточенно закивала
Женевьева, легонько покусывая нижнюю губку, чуть
тронутую перламутровой помадой.— Он ввез ее, чтобы
сбыть здесь какому-нибудь дураку.— Лицо ее проясни-
лось.
«Конечно... И ввез в коробке, на которой стоит штамп
ресторана «Россия». Тем более, что буфетчица помнит,
как указанный господин третьего дня приобрел у нее
обе коробки».
— Так,— одобрительно склонил голову Люсин,— но
весь вопрос в том, насколько это выгодно?
— Очень выгодно!—Женевьева прижала ладошки к
груди.-— Шестнадцатый век — это уже тысячи.
— Ну?— удивился Люсин.
— Я вам говорю.— Она многозначительно постучала
кулачком по колену.— Только они там перестарались.
Не надо было копировать Рублева, от этого за милю
несет липой.
«Не за милю, Женевьева, за версту... Но дело не в
этом. Главное, что ты уже больше не опасаешься за
себя».
— А другой сюжет прошел бы?
— Конечно. Спас, Никола или там, скажем, Ивер-
ская, Троеручица... Лучше всего Одигитрии, конечно!
От них так и веет стариной.
— От кого, простите?
— От Одигитрий. Это божья матерь такая... Или
«Неопалимая Купина»! Тоже очень эффектная икона.
— А! Понятно... Простите, если не так спрашиваю,
но разве только от сюжета зависит...
— Древность иконы?— оживленно перебила его Же-
невьева.— Нет, конечно.— Опа снисходительно рассмея-
лась.— Просто для фальшивки лучше выбирать привыч-
ный, я бы сказала — рядовой сюжет. Для надежности!
43
Это не так внушает подозрения, как «Троица» или «Ар-
хангел Гавриил» в рублевской манере. О возрасте же
судят по многим признакам: доска, патина *, манера
письма, трещины на краске, сама краска, наконец, да
мало ли... Если доска, допустим, выпилена, то я сразу
скажу, что это самое большее конец восемнадцатого
века!
— Почему?
— Да потому, что пила в России появилась только
при Петре!— с торжеством подбоченилась Женевьева.
— Ух ты!— восхитился Люсин.— Почище любой де-
тективной науки.
— А вы думали..
— Здорово, здорово, чего там говорить... А кому он
надеялся продать ее?
А я почему знаю? — Глаза Женевьевы вновь на-
стороженно сузились.
— Конечно, вы не можете знать, Женевьева Алек-
сандровна, разве я не понимаю? Но может быть, он
спрашивал у вас или еще у кого-нибудь о художниках,
антикварах там, любителях...
— Нет, не спрашивал.
— По комиссионным он один ходил?
— Видимо, один, меня, во всяком случае, при этом
не было.
— Ну что ж, Женевьева Александровна, спасибо за
консультацию. Счастливо вам поездить по Союзу. Пере-
дайте привет мадам Локар, скажите ей и другим членам
группы, что мы сделаем все, чтобы найти их товарища.
Все, что возможно.
Он взглянул на часы и подписал Женевьеве пропуск.
Шел уже пятый час. За окном потемнело. Солнце скры-
лось за грозной асфальтовой завесой. Порывы ветра
безжалостно трепали пыльную листву, раскачивали
ветви. Вот-вот мог хлынуть ливень.
Зазвонил телефон. Люсин сразу же взял трубку.
Звонили из гостиницы. Какой-то молодой человек спра-
шивал администратора об иностранце. Интересовался,
когда его можно будет застать.
— Скажите, что иностранец ненадолго вышел, вер-
нется минут через пятнадцать! Ясно? Пусть подождет в
1 Патина — налет времени.
44
холле. Под любым предлогом задержите его до моего
прихода!
Люсин положил трубку и сразу же позвонил по
внутреннему телефону в гараж.
Только успел он сесть в машину, как начался грозо-
вой ливень. И какой! Серые струи хлестали по мостовой.
Из водосточных труб бежали пузырящиеся молочные
реки. Прикрываясь газетами и портфелями, разбегались
люди. В мгновение ока попрятались они под навесами
подъездов и киосков, прижались к стенам домов и к
стволам деревьев в саду «Эрмитаж».
«Прелестно!— подумал Люсин.— Чудненько! Волей-
неволей этот тип останется в гостинице!»
«Волга» неслась в каком-то тумане. /Мостовые дыми-
лись. Серые фонтаны вздымались выше крыльев. Но до-
садно стонущие «дворники» не успевали отгонять набе-
гающую, пузырящуюся воду. Едва прочерчивался на
ветровом стекле дрожащий, искажающий очертания
сектор, как его сразу же затягивала слепая шевелящая-
ся плесень.
Люсин вспомнил вдруг, как тревожно ревут в туман
тифоны в порту.
Машина остановилась у самых дверей северного
входа. Подняв воротник пиджака и пряча голову в пле-
чи, Люсин открыл дверцу и неуклюже запрыгал к две-
рям. Всего три шага. Но спина успела намокнуть, а
залившая гранитные ступени ледяная вода, взлетев
вверх, окатила его до колен. Целую неделю в предви-
дении непогоды он таскал с собой свою коричневую бо-
лонью, а сегодня забыл в кабинете.
Администратор дожидался у самого входа, стоя ря-
дом со швейцаром.
— Тут!— Он шепнул Люсину и мотнул головой в сто-
рону газетного киоска, возле которого уютно устроился
в кресле парень с пышной, вьющейся шевелюрой и по-
лубаками.
Он лениво листал югославский журнал «Филмски
свет» и, видимо, совсем не торопился идти под дождь.
Благо были на нем лишь легкие да кроновые брюки и
серая нейлоновая водолазка.
— Это вы ждете иностранца из 1037 номера?—спро-
сил Люсин, вытирая платком мокрую шею.
— Да. А что? — Он согнул журнал и поднял голову.
45
— Мне придется задать вам несколько вопросов.—
Люсин протянул ему раскрытое удостоверение.
— Пожалуйста,— равнодушно согласился парень,
мельком глянув на документ.
— Какое у вас к нему дело?
— Личное.
— Это не ответ. Предупреждаю, что положение
очень серьезное. Иностранец вот уже двое суток как ис-
чез. Я должен официально допросить вас как свидетеля.
— Свидетеля чего?— Он подчеркнул последнее сло-
во.— Я ничего пе видел.
— Свидетель — это юридический термин. Ваше заяв-
ление в данном случае тоже свидетельство.
— В таком случае свидетельствую! — усмехнулся мо-
лодой человек и небрежно поднял руку.
Люсин вытер наконец мокрый затылок и, скомкав
платок, спрятал его в карман. Огляделся. Кресло, в ко-
тором сидел парень, стояло у квадратной мраморной
колонны, других кресел вблизи не было. Киоскерша вся
46
подалась вперед, подмяв стопки заграничных газет, и
буквально поедала их глазами.
Люсин улыбнулся ей и, достав кошелек, сказал:
— /Мне «Юманите», «Уоркер» и «Морнинг стар».
— Тут не совсем удобное место для беседы,— сказал
он парню, свертывая газеты в трубку.— Люди делом за-
няты, а мы им мешаем. Пройдемте-ка лучше в комнату
администратора.
Тот нехотя поднялся и, равнодушно пожав плечами,
пошел вслед за Люсиным.
Веселая, окрашенная бледно-желтой эмульсионной
краской администраторская после сумрака холла бук-
вально слепила глаза. Дождь уже прошел. За окном
сверкало свежее ярко-синее небо. В бездонных солнеч-
ных лужах купались взъерошенные голуби. Все блесте-
ло и переливалось. Откуда-то сверху еще срывались тя-
желые, напитанные светом капли.
Люсин приоткрыл форточку. В комнату влетел влаж-
ный электрический ветер. Шурша, заколыхался на стене
отклеившийся рекламный плакат компании «Эйр-Ин-
дия» с темнолицым белозубым сикхом в зеленом тюр-
бане.
— У вас есть с собой какие-нибудь документы? —
спросил вдруг Люсин.
Парень весело похлопал себя по брючным карманам
и развел руками.
— Не держу. Не предусмотрел допроса. Виноват.
— Фамилия?
— Вы сперва скажите, что я такого сделал предосу-
дительного или незаконного? На каком основании вы
учиняете мне допрос?
— Я же все вам объяснил, дорогой товарищ.— Лю-
син закрыл фортку.— Человек пропал, его надо найти.
Только поэтому мы с вами здесь и встретились.
— Но вы же допрашиваете меня!
— Правильно, допрашиваю. Но в качестве свидете-
ля. Если бы у вас оказался при себе паспорт, я бы
просто выписал оттуда все необходимые данные. Таков
порядок. Свидетель — лицо юридическое, и нужно уста-
новить его личность.
— У меня нет документов.
— Знаю. Вы уже говорили мпе это. Поэтому я и
спрашиваю вашу фамилию.
47
— II вы поверите мне на слово?—усмехнулся па-
рень.
— Отчего же не поверить?—удивился Люсин.— По-
верю. Вы скажете, я позвоню, проверю, и мы вместе с
вами съездим к вам домой за документами.
— Ах вот как!
— Ну да! А как же еше?—Люсин опять удивленно
выпятил нижнюю губу.
— А звонить-то тогда зачем?
— А это,— Люсин заговорщически подмигнул,—
чтобы не пришлось лишний раз съездить совсем в дру-
гой конец города и по другому адресу. Бывают, знаете
ли, такие простаки, что вместо своей фамилии называют
чужую.
— Неужели бывают?— Парень сокрушенно покачал
головой.— Действительно простаки. Их небось не пре-
дупреждают, что будут звонить и проверять, а потом все
равно возьмут да поедут к ним на дом. Нелогично как-то
получается. Если уж ехать, то зачем звонить? Себя за-
чем утруждать?
— Ну ладно.— Люсин зевнул, прикрыв ладонью
рот.— Уговорил. Звонить не будем. Время дорого. Фа-
милия, имя, отчество, адрес?— Он достал блокнот.
— /Михайлов Виктор Михайлович. Малая Бронная,
семнадцать, квартира шесть.
— Где работаете?
— Нигде.
— Как так?
— Я нигде официально не числюсь.
— А неофициально?
— Художник.
— Ну вот, а говорите, что нигде не работаете. Рабо-
таете, значит. В мастерской работаете, дома.
— Для вас же если не член МОСХа, так уже и не
художник вовсе, а почти тунеядец.
— Для кого — для меня?— Люсин ткнул себя в
грудь.
— Ну, может, не для вас лично, а так... вообще.
— Ну, напрасно это вы, Виктор Михайлович. У меня
друг есть, писатель. Хороший, настоящий писатель, хотя
и не член союза. Но будет, конечно, в союзе, обязатель-
но будет... У вас дома телефон есть?
— Нет. А зачем вам?
48
— Да все за тем же. Больно уж не хочется мне
ехать с вами за паспортом. Человек вы нервный, раз-
дражительный. Вместо того чтобы помочь мне найти
пропавшего иностранца, вы... К чему это все, Виктор
/Михайлович?
— Скажите мне, я обязан быть этим — как его?—
свидетелем?
— Обязаны, товарищ Михайлов. А когда я вызову
вас к себе или, если для вас это более удобно, нанесу
вам визит, то попрошу подписаться, что вы уведомлены
об ответственности по закону за дачу ложных пока-
заний.
— Я? Уведомлен?
— Ну разумеется! Я ведь обязан буду уведомить вас.
— Сейчас, значит, составлять протокол не будете?
— К сожалению, бланков не захватил. Вы давно
знаете этого человека?
— Недавно. Случайно познакомились.
— Где, если не секрет?
— Какой же тут секрет, если я обязан по закону?
В магазине с ним разговорился, в антикварном, на Ар-
бате. Между прочим, имейте в виду, я только сейчас от
вас узнал, что этот субъект иностранец!
— А фамилия?
— Мало ли у нас людей с нерусскими фамилиями?
Может, он из Прибалтики?
— Резонно. Но все это к делу отношения не имеет.
Он что, картину у вас хотел купить?
— Можно сказать, что и картину,— усмехнулся Ми-
хайлов.— Во всяком случае в этом роде.
— Вы-то сами картины пишете?
— Я, знаете ли, больше реставратор. Но и пишу, ко-
нечно, немного, для себя.
— Он у вас уже что-нибудь приобрел?
— Так, одну штучку. Пустячок.
— Платил советскими деньгами?
— Я же сказал вам, что принял его за нашего! А с
валютой никогда дела не имел.
— Понимаю! — кивнул Люсин,— Сколько вы взяли
с него за рублевскую «Троицу»?
— Ух ты! Не в бровь, а в глаз, товарищ начальник!
Все знаете!
— Да нет, Виктор Михайлович, к сожалению, не все.
49
— Это он сам вам об иконе сказал или своим умом
дошли? Дедуктивным, так сказать, методом?
— Я охотно отвечу на ваши вопросы, но сначала
все же позвольте спрашивать мне. Сколько вы получили
за икону?
— Пятьсот.
— Это за рублевскую-то школу?
— Она такая же рублевская, как...—Силясь найти
сравнение, он пошевелил пальцами, словно раздавал
карты.— Это старая, безнадежно испорченная доска,
вновь расписанная в девятнадцатом веке. Цепа-то ог
силы ей рублей семьдесят. Ну, сто!
— Сознательно, значит, обманули покупателя?
— Обманул? И не думал. Она ему понравилась, я
назвал цену, а он взял. Все законно.
— Выходит, он сам обманулся? По неопытности?
— Нс думаю. Рублевская школа потянула бы как
минимум еще на два нолика. Эта же штучка вполне ка-
чественная, редкая. Где ее достанешь? Тут и перепла-
тить не грех. И тем более, вы говорите, что он иностра-
нец. У них там она столько и потянет, да еще в долла-
рах. Прямой смысл ему был купить.
— А вывезти?
— Это уж его дело. Я не знал, что он иностранец.
— Когда вы с ним познакомились?
— В понедельник.
— Где передали икону?
— У меня дома, на другой день.
«То есть во вторник, а в среду он уже не вернулся
ночевать в свой номер. Так-то вот...»
— Кто-нибудь еще знал об этом?
— О чем это вы?
— Я имею в виду, знал ли кто-нибудь, что этот че-
ловек купил у вас за пятьсот рублей, как вы говорите,
копию рублевской «Троицы»?
— Не думаю. Я-то, во всяком случае, никому ничего
не рассказывал, но за иностранца, конечно, не пору-
чусь.
— А если бы кто-то случайно узнал про это и, не
будучи, конечно, осведомлен, что икона на самом деле
представляет собой всего лишь копию, сделанную в
прошлом веке, попытался ею завладеть? Улавливаете
ли мою мысль? >
50
— Тюкнул иностранца, чтобы присвоить ее?
— Ну не обязательно это...— поморщился Люсии,—
но примерно. Возможно такое?
— Вам виднее,— пожал плечами /Михайлов.— Скажу
только, что и за меньшее убивают.
— Что вы имеете в виду?
— А вон таксиста позавчера какая-то сволочь по го-
лове трахнула. Мне нынче шеф все рассказал, пока сюда
в гостиницу вез. У него всего выручки-то семь рублей
было, как потом по счетчику определили. А тут икона,
за которую полкуска плачено, а она, может, куда боль-
ше стоит... Могли соблазниться...
— Не подозреваете кто?
— Кто ж его знает, с кем он тут познакомился?
— А с вами как?
— Да разговорился я с ним, на свою беду, в комис-
сионке. Там три миниатюрки продавались на финифти:
«.Преподобный Серафим», «Сергий Радонежский» и
«Нечаянная радость»—всего сто рублей. Он их в лупу
разглядывал, сомневался насчет трещин. Финифть, ко-
нечно, дело верное, чистый восемнадцатый век. Я ему и
посоветовал купить. Он уже и чек велел выписывать, да
махнул вдруг рукой и сказал, что возьмет одного Буд-
ду— он еще и Будду там присмотрел,— потому как хочет
настоящую, писанную на доске икону и, по возможности,
древнюю. Ему, конечно, идола завернули и говорят, что
иконами не торгуют! Тут я сказал,- что зря он миниа-
тюры не купил, долго они на прилавке не пролежат.
Я как в воду глядел, потому что в среду их уже не
было. Будь у меня тогда деньги, я бы сам их купил.
Одним словом, вышли мы из магазина вместе, разгово-
рились, я и пригласил его к себе кое-что поглядеть, не
для продажи, конечно, тогда я об этом и не думал. „
— У вас много икон?
— Нет, не очень... Случайно попадаются, конечно,
я же реставратор.
— Ваши иконы, Виктор Михайлович, меня не волну-
ют,— заверил его Люсин,— собирайте себе на здоровье,
дарите их или там продавайте, если это не нарушает
закона. Меня только иностранец интересует. Он что, сам
предложил вам продать ему икону?
— Конечно, сам! Он сразу па нее глаз положил.
«Подлинник?» — спрашивает.
51
— А вы?
— А что я? Я говорю: «Подлинник, хотя и не руб-
левской школы». Разве не правду сказал? Он же спра-
шивает: «А время приблизительно то же?»—«Ну,—
сказал ему я,— время ючно установить не удалось».
Он тут же полез за бумажником и спросил: «Сколько?»
Я назвал ему цену, он без звука отдал. Вот так...
— Вы говорите, он в тот день приобрел в магазине
Будду?
— Да, в понедельник.
— Не сможете ли описать мне его?
— Отчего же? Бронзовый, со стершейся позолотой.
Страшный такой. Волосы как пламя, пузатый, с нату-
ралистическими подробностями.
«Он самый и есть. Надо будет позвонить — справить-
ся, когда продали!»
Люсин сделал в блокноте пометку, потер лоб, смор-
щившись, помолчал с минуту, потом спрятал свои запи-
си и сказал:
— Ладно, товарищ Михайлов. Спасибо за информа-
цию. На сегодня, думаю, все. Простите, что отнял у
вас,— он взглянул на часы,— двадцать пять минут. Вы
сейчас куда?
— Домой, с вашего позволения. Не возражаете?
— Помилуйте, Виктор Михайлович, какие могут
быть возражения? Я вас даже подвезу.
— Ай, спасибо, дорогой!— Михайлов вскочил, рас-
кланялся, поводя по полу пером воображаемой шляпы.—
Вот уважил! А если я пешком хочу прогуляться, поды-
шать свежим воздухом после дождя? Имею право?
— И то правда,— согласился Люсин,— воздух све-
жий, чистый, пыль всю прибило Давайте пешочком
пройдемся. А машина за нами поедет на тот случай, ес-
ли устанем.
— Во! То-то и оно. Зачем же спрашивать да запи-
сывать, если у вас с самого начала доверия к челове-
ку пет?
— Э, Виктор Михайлович, опять старая песня! Пой-
мите же вы наконец, что я на работе и есть определен-
ный порядок... Ну что, опять все надо сначала? У меня
ведь,— он опять глянул на часы, которые по старой мор-
ской привычке носил циферблатом внутрь,— рабочий
день уже кончился. Неужели надо милицию вызывать?
52
Они, конечно, быстро установят вашу личность п все по-
том мне доложат. Но спрашивается: по какому мораль-
ному праву я так с вами поступать буду? В благодар-
ность за ваш рассказ, который очень нам помог? Право,
Виктор Михайлович, давайте уважать друг друга... Ну
что, поедем или пройдемся пешком?
— Ладно,— махнул рукой Михайлов,— поехали.
Только в гости к себе я вас не приглашаю. На лестницу
паспорт вынесу, а то не поеду.
«Боится за свои иконы»,— решил Люсин и, улыбнув-
шись, спросил:
— У вас лестница не очень темная?
— На площадке окошко есть, разберетесь,— ответил
Михайлов и вдруг рассмеялся.
«Ну и жук ты, парень! Самый настоящий жук».
Люсин раскрыл дверь и чуть це зашиб притуливше-
гося к косяку администратора.
— Виноват. Мы заняли ваше помещение? Простите,
уважаемый, и большос-пребольшое спасибо.
Он раскланялся с администратором п, пропустив впе-
ред Михайлова, пошел к выходу.
Швейцар предупредительно распахнул стеклянные
двери. «Капитан-директор»,— определил Люсин, взгля-
нув на пышные швейцарские галуны.
...Они свернули с улицы Горького на Садовое кольцо,
и, когда проезжали мимо «Аквариума», Люсин заметил,
что там идет «Бей первым, Фреди!». Приятели совето-
вали посмотреть. Люсин решил, что на обратном пути
обязательно слезет у «Аквариума», благо было недале-
ко и рабочий день действительно кончился.
А через минуту «Волга» развернулась и, сделав пра-
вый поворот, въехала на Малую Бронную. Промчавшись
мимо Патриарших прудов, машина, взвизгнув тормоз-
ными колодками, резко остановилась у подъезда желто-
го четырехэтаж:ного дома № 17.
— Кажется, приехали?—спросил Люсин, раскрыв
дверцу.— Прошу вас, Виктор Михайлович. Я лучше в
машине подожду.
Он вылез на тротуар; придержав дверцу, помог вый-
ти Михайлову п пересел к шоферу. Как только Михай-
лов скрылся в подъезде, Люсин снял белую телефонную
трубку:
— Нужна срочная справка. Михайлов Виктор Ми-
53
хайлович. Около тридцати лет. Предполагаемое место-
жительство: Малая Бронная.
Как только адрес подтвердили, Люсин велел уезжать.
Они быстро развернулись и поехали обратно.
«Конечно, это кавалергардство. Ничего страшного,
правда, через шестую квартиру я его все равно найду,
кем бы он там ни был, но это кавалергардство, чистей-
шей воды гусарство».
И все же он был доволен, что послушался внезапно-
го побуждения. Голос интуиции? Навряд ли... Но что-то
мерещилось ему, где-то провидел он, что этот совершен-
но неожиданный для Михайлова отъезд еще сослужит
свою службу.
У «Аквариума» он попросил остановиться. Попро-
щался с шофером и ленивой походкой фланирующего
моряка устремился в сквер, прямо к зелененьким кассам.
Глава 4
ВЕРА ФАБИАНОВНА И ЛЕВ МИНЕЕВИЧ
— Слышу, иду!—пропел Лев Минеевич и, теряя
шлепанцы, засеменил к двери.
Звонок — кто-то намертво вдавил кнопку—неприят-
но резал уши.
— Иду, иду! Нельзя же так... — бормотал Лев Ми-
неевич, открывая крепостные ворота.
Пали оковы и скрепы. Два верхних, один нижний,
задвижка, цепочка — все!
Дверь распахнулась, и в прихожую влетел Витюся,
единственный, но весьма беспокойный сосед Льва Ми-
неевича.
— Опять ключик забыл?— сладенько спросил Лев
Минеевич.
Но Витюся был невменяем. Он пронесся как вихрь,
наполнив тихую, заставленную всяким ненужным скар-
бом полутемную прихожую грохотом и свистом.
Лев Минеевич, крохотный, но весьма бодрый и розо-
венький пенсионер, едва успел отскочить.
Где-то на Витюсиной половине уже нервно позвяки-
вали ключи. «Значит, не забыл ключик,— покачал голо-
54
вой Лев Минеевич.— Ни спасибо, ии здрасте. Воспига-
ние-с».
Он вздохнул и прошлепал в ванную, чтобы вымыть
руки после прикосновения к дверным запорам.
Но не успел повернуть фарфоровую ручку допотоп-
ного выключателя, как грохот корыт и шелест бумаж-
ных рулонов в прихожей возвестили, что беспокойный со-
сед проследовал в обратном направлении. Загремели
замки, оскорбленно звякнула нетерпеливо сорванная це-
почка. Потом гулко загудели каменные ступени лест-
ницы.
«Так и есть, дверь не захлопнул!» Лев Минеевич
скорбно кивнул грустному лысому человечку, который
смотрел на него из сумрачных глубин рябого и ржавого
зеркального осколка.
Он машинально намылил руки, но тут же спохва-
тился, что дверь на лестницу открыта. Ее следовало не-
медленно запереть, и мытье, таким образом, пропадало
зря. Но руки уже были намылены... Лев Минеевич при-
бавил струю в кране. Тщательно вытерев пальцы розо-
вым, с желтыми пуховыми цыплятками полотенцем, он
погасил свет.
Но тут он услышал, как скрипнула входная дверь, и
чьи-то растерянные шаги вновь разбудили ворчливое
эхо прихожей. Лев Минеевич затаился и, приоткрыв
дверь своего убежища, приник к щели. К величайшему
облегчению, он распознал в сумраке знакомую тень не-
угомонного соседа.
«Вернулся».
Лев Минеевич властно распахнул дверь и, пройдя к
выключателям, осветил прихожую.
Витюся стоял перед своей дверью, опустив голову и
раздумчиво выпятив нижнюю губу. В поникших руках
он держал какой-то истрепанный и засаленный предмет,
в котором только наметанное око Льва Минеевича мог-
ло распознать паспорт. «Совсем рехнулся. Это уже ал-
коголический маразм»,— определил Лев Минеевич.
— Заприте, пожалуйста, за собой дверь, Витюся,—
строго сказал он.— Я уже вымыл руки.
Лев Минеевич прошел в комнату и неторопливо при-
нялся за свой туалет. Достал из глубин мрачного темно-
красного шифоньера полосатую шелковую рубашку.
Вдел в нее запонки, прикрепил свежий, с длинными ост-
5
рыми концами воротничок; благодушно и снисходитель-
но оглядев себя в зеркале, выбрал зеленый, в широкую
полоску галстук. С костюмом дело обстояло проще — он
был у Льва Минеевича единственным.
Отойдя от шифоньера, Лев Минеевич любовно огля-
дел собрание своих картин (за резными завитушками и
золотом багетов не было видно изодранных, в потеках
и пятнах обоев), взял давно потерявшую форму фетро-
вую шляпу с широченной засаленной лентой и прошел
к стеклянной этажерке. Там среди великолепных, копен-
гагенского фарфора безделушек он углядел пузырек.
На дне его вязкой янтарной полоской еще теплилась
жизнь каких-то неведомых духов. Притукав горлышком
галстук и пиджачные отвороты, Лев Минеевич покинул
наконец свою резиденцию.
— Витю-уся! Ухо-жу-у!—пропел он, закрывая дверь.
Лев Минеевич направился с традиционным визитом
к давнему и единственному другу, Вере Фабиановне
Чарской, урожденной Пуркуа. Жила Вера Фабиановпа
неподалеку, на улице Алексея Толстого.
Лев Минеевич неторопливо шел вдоль Патриарших
прудов, уверенно поигрывая свернутым зонтом. Он на-
слаждался нежарким летним вечером. Теряя остроту и
пронзительность лучей, солнце уже опускалось за уты-
канные телевизионными антеннами крыши. В голубова-
том еще, но уже невесомом небе таяла, расширяясь, бе-
лая полоса реактивного самолета. Шумел поток машин
на Садовом. Меж стволов лип и тополей метались маль-
чишки, треща автоматами, в которых вспыхивали крас-
ные лампы. Но, несмотря на эти осязаемые приметы
времени, Лев Минеевич видел зеленые пивные ларьки,
где грудились пунцовые раки и тяжело провисали связ-
ки баранок, слышал звон трамваев, явственно ощущал
давным-давно забытые, но все еще такие тревожные,-
такие влекущие ароматы...
Легкие рессорные экипажи пролетали мимо, и он
долго смотрел вслед раскрытому кружевному зонтику,
что-то провидя за ним, что-то угадывая, с чем-то про-
щаясь.
Может, во всем было виновато вневременное, невесо-
мое, грустно зеленеющее небо?
Лев Минеевич ощутил легкую жажду. Еще как бы
окончательно не проснувшись, смутно возжелал он ка-
56
кого-то ситро, ароматной воды «Фиалка», а может быть,
квасу или пива, но, уже пробуждаясь, огляделся и
узрел поблизости красную батарею газированных автома-
тов. Не то чтобы плоха ему была эта шипящая н фыр-
кающая за три копейки струя, напротив, он очень любил
автоматы, потому что мог всласть намыть свой стакан,
но стало ему грустно и тяжело, ибо, пробудившись, ощу-
тил он себя старым и одиноким. Так оно, в сущности, и
было.
Инстинктивно стараясь не касаться лишний раз губами
стакана, допил Лев Минеевич свою отдающую хи-
мией крем-соду и поспешил затеряться в улочках и пе-
реулках, еще знакомых, еще не окончательно перестро-
енных, как будто могла в них, как в сонных излуках, за-
стояться хоть частица прежнего времени.
Оставив в стороне высокий дом звукозаписи, нырнул
он в подворотню и длинным туннелем проследовал куда-
то на задний двор, где не закрываются ни окна, ни две-
ри, а дома не стыдятся своего необлнцованного кирпич-
но-малинового нутра.
Возле одного из подъездов Лев Минеевич задержал-
ся. Там сидела на табуретке полная женщина и вязала
что-то на круговых спицах.
Монументальная нога ее покоилась на крохотной
скамеечке, под которой в красном пластмассовом шаре
плясал клубок шерсти. Краем глаза она следила за ма-
лышом в коляске, который отчаянно тряс начиненного
каким-то мусором целлулоидного попугая.
Лев Минеевич расшаркался перед дамой, похвалил
малыша и попросил одолжить ему скамеечку. Женщина
молча кивнула и убрала ногу. Лев Минеевич подхватил
скамеечку, приставил ее к самой стене и, встав на цы-
почки, потянулся к окну в бельэтаже.
— Тю-тю-тю!— пропел он, вытянув губы трубочкой,
и ласково застучал подушечками пальцев по стеклу.
Кружевная занавеска дрогнула. На подоконник бес-
шумно прыгнула дымчатая грациозная кошка, за ней
последовала несколько простоватая белая кошечка, а
немного погодя к ним добавился еще огромный тигро-
вый котище. Презрительно щурясь, глядела на Льва
Минеевича эта необычная троица сквозь двойную окон-
ную раму.
— Тю-тю-тю!—игриво повторил он, расплющивая
57
носик о стекло.— Ставенки не заперты, значит, дома
кто-то есть или баю-баюшки, милая хозяюшка?
Вертикальные прорези кошачьих зрачков не дрогну-
ли. Лев Минеевич забарабанил настойчивее. По кош-
кам прошло движение. Дымчатая красавица полуобер-
нулась куда-то в глубину комнаты, белая резвушка
выгнула спину и пистолетом подняла хвост, а котище
тяжело спрыгнул вниз. Занавеска раздвинулась, и в тем-
ном ее разрезе появилось чуть одутловатое старушечье
лицо. Бескровные тонкие губы раздвинулись то ли в
улыбке, то ли в коротком слове «сейчас».
Лев Минеевич спрыгнул вниз. Сдул со скамеечки
прах ног своих и с поклоном возвратил ее хозяйке.
— Тю-тю-тю!—сурово насупившись, погрозил он
пальцем малышу, который уже дошел до того, что пы-
тался разгрызть попугая.
Но тут же полное личико Льва Мипеевича разглади-
лось п с улыбкой шутника — хе-хе-хе!—предназначен-
ной охранительнице младенца, вступил он в каменный
сумрак пропахшего кошками подъезда.
Поднявшись на четыре ступеньки, он остановился
перед дверью, увешанной почтовыми ящиками и звон-
ками, и замер в ожидании. Защелкали замки, громых-
нул откинутый крюк, и его впустили.
Очутившись в комнате, Лев Минеевич галантно по
целовал Вере Фабиановне руку, стараясь не замечать
сидящего на ее плече мистического чудовища. Это была
любимая кошка Веры Фабиановны — тощая, шелковая
и абсолютно черная. Глаза ее переливались влажных?
янтарем, внезапно вспыхивая, как дорожные знаки в
ночи. «Моя египетская»,— называла ее хозяйка. У Веры
Фабиановны было четыре кошки, но белую резвушку и
тигрового страшилу Лев Минеевич видел сегодня
впервые.
— У вас прибавление семейства, Верочка?
— Да, Лев Минеевич, да, дорогой, так получилось...
Это,— она указала на тигрового, который примостился
на сундуке, застланном свернутым гобеленом,— Леонид
(она произнесла «Лэонид») с бульвара. Я назвала его
так, потому что принесла бедняжку с Гоголевского. Его
мучили какие-то ужасные мальчишки. Насилу удалось
вырвать из когтей этих извергов несчастное животное...
— А эта беляночка? Я ее вроде раньше не видел.
58
— Ах, эта! Ее пришлось взять у соседей. У них под
растает ребенок, и они, странные люди, по этой причине
решили расстаться с кошкой. Не понимаю! Я подумала,
что это будет хорошая подружка для Леонида. Они со-
четаются, не правда ли? Странный такой колорит. Как
Рембрандт с Саскией. Вы не находите? Я назвала ее
Саскией, но — вы сейчас будете смеяться, Лев Минеевич,
я знаю!—понимаете ли, выяснилось, что Саския — кот!
Ужасно, не правда ли?
Лев Минеевич рассмеялся.
— Вы очаровательны, Верочка!—сказал он, скло-
няясь к сухой морщинистой руке.
На пальцах Веры Фабиановны поблескивали старин-
ные перстни с огромными, мутными от пыли камнями.
Вся внешность этой старой женщины и то, что окру-
жало ее, характеризовались какой-то болезненной не-
сопоставимостью. На ногах ее были старые боты, тра-
ченная молью шерстяная вязаная кофта вытянулась и
висела почти до колен, ногти были обломаны и обку-
саны. Зато совершенно свежий перманент, несметной
цены кольца и янтарное ожерелье из округлых, с до-
брую картофелину, бусин.
Так же странно выглядела и ее комната, где нельзя
было сесть, чтобы не придавить невзначай кошку. На
туалетном столике стояли хрустальные флаконы с дра-
гоценными, но давно высохшими эликсирами, шкатул-
ки с неоправленными самоцветами, тантрическая по-
золоченная статуэтка, изображавшая тесные объятия
трехголового восьмирукого юдама со своей шактп1,
пыльные, сухие бессмертники, ту г же небрежно брошен-
ное ожерелье, составленное из синих фаянсовых фигурок
богов Верхнего и Нижнего Египта. Позолоченную ста-
туэтку, напоминающую сплетенных по весне пауков,
Вера Фабиановна иногда надевала на цепочке в театр,
что всегда вызывало самый пристальный интерес, древ-
неегипетское же ожерелье она даже не примерила. Бы-
ли у нее и скарабеи из оникса, аметиста, горного хрус-
таля и нефрита, редчайшие геммы и камеи, античные
пряжки и знаменитые эмали, принадлежавшие когда-то
семье Борджиа.
В бездонных ее сундуках и шкафах хранились на-
Юда м, шактп — ламаистские божества.
59
броски Врубеля и театральные эскизы Рериха, японский
веер русской императрицы Александры Федоровны, об-
раз, подаренный Распутиным камер-фрейлине Вырубо-
вой, молитвенная мельница из Тибета и огромный хрус-
тальный шар для гадания. Да разве все перечислишь?..
И надо ли? Не лучше ли сказать о банках с какой-то
наливкой, тазах, дачном рукомойнике, который висел
на стене, хотя в квартире был водопровод. Или, может,
упомянуть о персидском ковре, на котором валялись ли-
няющие кошки, о лоскутном одеяле, которое хозяйка бе-
регла пуще своих гобеленов?
Все московские коллекционеры благоговейным шепо-
том говорили об этой 'комнате. И если даже молва пре-
увеличивала размеры сокровищ старухи Чарской, все
равно им могли бы позавидовать многие музеи мира.
Пусть была подделкой висевшая над софой тряпичная
кукла (Вера Фабиановна выдавала ее за орудие любов-
ного приворота), пусть сама она скопировала врубелев-
ские наброски (Вера Фабиановна слыла способной ху-
дожницей) и вылепила из воска венценосные фигурки,
которыми якобы несчастный Ла_Моль пытался вызвать
ответное чувство у Маргариты Наваррской, пусть даже
каменные скарабеи извлечены не из царских некропо-
лей одиннадцатой династии, а куплены в знаменитых
парижских магазинах для туристов,— пусть, все это воз-
можно! Но эмали-то Цезаря Борджиа не подделаешь —
секрет утерян, но пасторальный гобелен, принадлежав-
ший Марии-Антуанетте, описан в литературе, а перстни
Веры Фабиановны с закрытыми глазами возьмет любой
ювелир. Так-то...
Конечно, между нами, старуха любила приврать. Но
врала она бескорыстно, не надеясь на выгоду, не пыта-
ясь кого-то обмануть, врала для интереса. Впрочем, са-
мо грубое слово «врать» совершенно к ней не подходило.
Она не врала, она совершала полет, она творила. Любя
все старинное и таинственное, проникаясь скрытой
жизнью вещей, заражаясь какой-то непостижимой, на-
копленной в них энергией, она скользила сквозь стены
домов, вопреки запретам времени и пространства, вита-
ла среди давно исчезнувших городов, запросто общаясь
с умершими маркизами и царями.
Любопытна была и ее небольшая библиотека: «Вели-
кие посвящения» Шюре, все пять книжек йога Рамача-
СО
раки, «Тайная доктрина» Блаватской, «Прижизненные
призраки», «Символы Таро» Успенского, полное собра-
ние Крыжа новской, «Сокровенная религиозная филосо-
фия Индии» брахмана Чаттерджи, несколько антиквар-
ных брошюр конца восемнадцатого века о знаменитом
деле с ожерельем, в котором участвовали королева
Франции, кардинал Роган и граф Калиостро...
Но есть ли нужда продолжать этот сам по себе весь-
ма примечательный список?
Нет, Вера Фабиановна не врала. Все было куда
сложнее. Жила она на небольшую пенсию, довольство-
валась ржаным хлебом, картошкой, селедкой и кислой
капустой. В капусту любила она мелко покрошить лучок
и полить все постным маслом. Зато для своих кошечек
никогда не забывала купить на рынке мясных обрезков.
Да и себе не отказывала в хорошем кофе и фруктовом
торте, который брала всегда в знаменитой филипповской
(бывшей, конечно) булочной. Совершенно самозабвенно
обожала она кино и старалась не пропускать немногих
шедевров театрального сезона, которые удостаивались
снисходительной похвалы знакомых. На это на все и
уходила ее скромная пенсия. Тряпок она никогда не по-
купала.
Но иногда, не совладав с собой, Вера Фабиановна
приобретала какой-нибудь приглянувшийся ей раритет,
и тогда на долгие дни приходилось ей отказываться от
театра, от кофе и от залитого клюквенным и абрикосо-
вым вареньем филипповского торта. Но кошки и кино
от этого не страдали. В самом крайнем случае она могла
что-нибудь продать. С принадлежащими ей редкостями
она расставалась очень неохотно, можно даже сказать,
болезненно. Напрасно обхаживали ее со всех сторон
богатые, а также едва сводящие концы с концами кол-
лекционеры. Она почти ничего не продавала.
Иногда, правда, дарила знакомым что-то не очень
значительное, какой-нибудь второстепенный свой дубли-
кат. Ее несметные сокровища прозябали, часто портясь
и погибая, в темных хранилищах. Она сама уже точно
не знала, что у нее есть. Иногда заново открывала вещи,
изумленная и обрадованная, но чаще безуспешно искала
какой-нибудь предмет, который, может быть, был у нее
раньше, но, вернее всего, который ей просто когда-то
хотелось иметь. Такие бесплодные поиски приводили ее
С1
в дурное настроение. Она начинала подозревать какие-
то кражи, аферы и, запершись в тесном своем мирке,
не выходила па улицу и никого не принимала.
Она не просто жила среди своих вещей — она жила
их собственной потаенной жизнью, которая непостижи-
мым образом виделась ей. Как-то она приобрела копию
античной бронзовой чаши. Этот предмет из шпиатра ’, из-
готовленный в прошлом веке на саксонской фабрике, не
мог бы обмануть мало-мальски понимающего человека.
Отдав за чашу восемьдесят старых рублей, Вера Фа-
биановна тоже не питала на ее счет никаких иллюзий.
Полюбовавшись рогатыми головами сатиров, она спря-
тала чашу куда-то в закрома и с тех пор ни разу не
извлекла на божий свет. Но знакомых уверила, что об-
ладает тем самым сосудом, из которого Сократ, не
дрогнув, выпил настой едкой цикуты. Постепенно рас-
сказ ее обогащался красочными подробностями, и
настал день, когда правда и вымысел слились в голове
бедной женщины воедино. С того дня Вера, Фабиановна,
отдыхая на софе с книжкой или возясь с кошками, не
раз думала о страшной участи великого мужа древности.
Сократ вошел в ее крохотный, но безграничный и не-
подвластный времени мир и тихо зажил в нем. Одной
тенью стало больше.
Теперь, зная все или почти все, решитесь ли вы об-
винить Веру Фабиановну во лжи? Впрочем, на все это
можно взглянуть и совершенно иными глазами. Есть
люди, для которых Вера Фабиановна всего лишь лжи-
вая, нечистоплотная старуха, для некоторых же она
просто свихнувшаяся, малограмотная, нахватавшаяся
каких-то оккультных верхушек баба, для третьих —
эдакий Гобсек л юбке.
Что ж, может, в каждой из этих характеристик и есть
доля истины.
Но для Льва Минеевича эта старая женщина — вер-
ный, испытанный друг. Бог весть когда и при каких
обстоятельствах они познакомились. Никто не знает это-
го, и сами они никогда о том не говорят. Может, оттого,
что неприятно вспоминать, но скорее всего потому, что
быльем поросло, растворилось в радужном тумане, стало
еще одной тенью кошачьей комнаты. Они часто виде-
1 Ш п и а т р — легкий сплав.
62
лись и, старея вместе, не замечали потому тех беспо-
щадных изменений, которые, говоря научным языком,
преподнесли им постепенно и необратимо деструкти-
руюшие белки, липоиды и коллагены. В его глазах она
была все той же милой, но такой взбалмошной и
увлекающейся Верочкой, такой сумасбродной фантазер-
кой. А он... Но это уже сложнее. Так случилось, что на
протяжении жизни, в разные ее стадии, Вера почти
готова была выйти замуж за этого человека. Но каждый
раз что-то мешало. Непредвиденное, разное, неумоли-
мое. И лишь теперь, по прошествии лет, старуха Чарская
с обнаженной ясностью видит, что главной причиной
всего был смешной маленький пустяк — рост Льва Ми-
неевича. Он едва достигал ее подбородка, и это решало,
даже если и казалось, что дело вовсе не в том. Именно
в том! Теперь с дальнозоркой и мудрой усмешкой она
понимала это. Но мысли ее текли легко и спокойно, от-
решенно, сонливо текли. Давно уже думы о прошлом не
вызывали в ней никаких чувств. Чужую любовь на кино-
экране переживала она куда сильнее.
— Не хотите ли кофе, голубчик?
Лев Минеевич осторожно втянул ноздрями сладко-
вато-затхлый кошачий дух и покачал головой:
— Благодарю, Верочка. Я уже пил.
Прошлое тоже мало мучило его. Он сентиментально
жалел о нем, но не более. Гораздо сильнее волновал
Льва Минеевича сегодняшний день. Годы не приглу-
шили в нем ни остроту желаний, ни деловую сметку.
Одна, но пламенная страсть владела маленьким, но та-
ким постоянным кавалером некогда прекрасной Веры.
Лев Минеевич собирал картины. И кто знает, что силь-
нее влекло его в этот пропахший кошками дом: воспоми-
нания юности или надежда в один прекрасный день
стать обладателем небольшого наброска Врубеля.
Кажется, Блок, а может, вовсе и Брюсов, в общем,
кто-то из них, вспоминал, что видел у Врубеля — худож-
ник работал тогда над Демоном поверженным — голову
сверхчеловеческой красоты. Врубель уничтожил рису-
нок. Много раз он потом пытался восстановить его, вновь
поймать этот промелькнувший отблеск непостижимого.
Демон, которого мы видим теперь в Третьяковке,— лишь
слабая тень того исчезнувшего наброска.
Так вот, Вера Фабиановна владела одним из тех кар-
63
тонов, на которых гениальный художник пытался вос-
кресить утраченное, а Лев Минеевич готов был отдать
последнее, чтобы этот картон заполучить.
Но Вере Фабиановне ничего от Льва Минеевича не
было нужно, а он ничего не смог бы отдать ей, посколь-
ку ничем не владел. То есть у него было великолепное
собрание картин русских художников начала двадцато-
го века: Ларионов, Сомов, Лансере, Билибин, ранний
Кончаловский, Сарьян, Пастернак, Петров-Водкин, Ост-
роумова-Лебедева, Яковлев, Рерих, Давид Бурлюк и
даже Василий Кандинский. Один этот ранний Кандин-
ский мог бы дать Льву Минеевичу безбедное существо-
вание до конца дней.
Но маленький пенсионер жил только ради своей кол-
лекции. В отличие от подруги юности, он не любил ост-
рые блюда. Предпочитая всем яствам кефир с белой
булочкой и горошину поливитамина, он вкушал люби-
мую пищу три раза в день, лишь изредка разнообразя
ее чаем или антоновскими яблоками. Костюм из корич-
невой жатки верно служил ему вторую пятилетку, в кино
же он не ходил, ибо купил за 15 рублей в комиссионке
телевизор «КВН» с крохотным экраном. Книги Лев Ми-
неевич брал в библиотеке.
Все наличные деньги уходили на пополнение коллек-
ции. Поэтому можно без преувеличения сказать, что Лев
Минеевич готов был отдать за Верочкиного Врубеля
все, кроме, конечно, картин, которые ему ие принадле-
жали, так как были частью его существа.
Так, по сути, не принадлежит нам наше собственное
тело. Оно дается нам как бы взаймы. Парадокс настоль-
ко древний, что сделался банальностью.
— У меня тахинная халва есть,— сказала Вера Фа-
биановна и полезла в какой-то шкафчик.
Она долго возилась там, шурша и погромыхивая, на-
конец извлекла заветный сверточек. Долго отлипала
суровую оберточную бумагу, но халва держалась стой-
ко, как замазка на олифе.
— Ради бога, Верочка!—запротестовал Лев Минее-
вич, страдальчески глядя, как оставляет лоскутья отди-
раемая бумага.— А у меня вчера Дормидонтыч был,—
то ли похвастался, то ли некстати выпалил он.
— Вот как?—Вера Фабиановна положила халву на
подоконник.
61
Саския обнюхал загадочный предмет и легонько
ударил его лапкой. Лев Минеевич даже глаза закрыл,
до того живо представились ему кошачьи шерстинки,
приставшие к халве.
«И ведь не болеет ничем!—тайно вздохнул он.— Од-
но слово — колдунья!»
— Так что же Дормидонтыч?
— Ах, Дормидонтыч,— спохватился Лев Минеевич,—
он... ничего, он Яковлева приходил у меня торговать.
— Это которого же?
— «Букет ландышей», конечно. Все же знают, что с
персидским натюрмортом я не расстанусь.
— Конечно,— кивнула Вера Фабиановна.— Больно
много хочет этот Дормидонтыч! Он меня тоже обхажи-
вает. Так и вьется, так и вьется... Кстати, Лев Минеевич,
вы не думаете, что его деловые визиты ко мне только
предлог?
— Предлог?
— Ну да! Временами мне кажется, что все его раз-
говоры об обменах, все хитроумные комбинации только
уловка.
— Да о чем это вы, Верочка?!
— Ну как вы не понимаете? Ах уж эти мужчины!..
Просто ему приятно быть со мной...
— Да?..— Лев Минеевич тут же представил себе вы-
жигу Дормидонтыча, рябого и белого как лунь старца.—
Очень далее возможно,— хмыкнул он. отворачиваясь.
— Вот и я так думаю!— всплеснула руками Вера
Фабиановна.— Иначе он бы не закидывал удочку нас-
чет этого...— усмехнувшись, она погладила вытянувшую-
ся на сундуке Мою египетскую.
— Ну об этом и говорить нечего!— Лев Минеевич
пренебрежительно вскинул подбородок.— Все знают
этому истинную цену. Больше для очистки совести ста-
раются: вдруг да клюнет? Такова уж природа челове-
ческая.
— Смешно! Да всех их сокровищ не хватит! Я уж не
говорю о завещании покойного отца. Ну ладно, допус-
тим, это совершенно случайная для меня вещь и я го-
това ее уступить. Но что, позвольте спросить, они дадут
мне взамен? А? Ничего!
— Ничего...— согласился Лев Минеевич.— Между
прочим, Верочка, Дормидонтыч как будто готов отдать
3 Ларец Марии Медичи
65
свою «Изиду». Вы же всегда хотели «Изиду»? Богиня
волшебства, покрывало Изиды и все такое прочее.
— И что он хочет?
— Яковлева и еще одну штучку.
— Ага! А вы потом потребуете моего Врубеля?
— Что вы, Верочка!— сразу же дал задний ход Лев
Минеевич.— Я и не думаю меняться с Дормидонтычем.
Это я так, для вашего сведения. Может, вы сами с ним
договоритесь?
— Вот как?— недоверчиво подняла бровь Вера Фа-
биановна.
— Ну, Верочка!—Лев Минеевич прижал ручки к
сердцу.
— Ах, ладно, ладно... Я вам верю,— смягчаясь, ска-
зала она.— Как там ваш драгоценный сосед?
— И не спрашивайте!— отмахнулся Лев Минеевич.—
Табуном к нему валят. Все эти непризнанные художнич-
ки, бородатые гении в свитерах, девчонки голоногие...
Одним словом, народ подозрительный и ненадежный.
А мой еще их подзуживает. Дескать, у соседа, у меня то
есть, настоящий третьяковский запасник. Очень этого я
боюсь, Верочка,— вздохнул он.
— А вы запирайтесь, запирайтесь. Замочки-то ваши
мне, правда, не очень нравятся. Винтовой вам нужен,
на шлицах.
— Что замочки! Стукнут по голове—и конец.
— Тогда дома сидите, не вылезайте, если у вашего
изверга гости.
— Я и то стараюсь. Да разве убережешься? Намед-
ни, Верочка, у него архимандрит был.
— Архимандрит? У него?
— Может, и не архимандрит, но очень властитель-
ный поп, вальяжный такой иерей с золотым крестом и в
орденах церковных.
— Иконами интересовался?
— Не скажу точно, потому как не присутствовал.
Витюся потом хвастался на кухне, что важный заказ
получил.
— На реставрацию?
— На реставрацию. На сей раз в самой лавре рабо-
тать будет, в Троицко-Сергиевской. Ба-альшие деньги
платят!
— Не люблю я попов.
66
— ...Вот как?—недоверчиво подняла бровь Вера Фабиановна.
—- Знаю, знаю, сколько раз говорили... Только не-
понятно как-то: в приметы вы верите, в гадания всякие,
о боге и дьяволе порассуждать любите, а церкви не
признаете. Почему так?
— Моя религия вне исповедания, Лев Минеевич.
Что знаю, то знаю. Ни бога, ни диавола, может, вовсе
и нет. Но что-то есть такое. Что-то есть! Астраль или
что другое, только не все так просто. Далеко не так
просто...
— Аян не говорю...
— Вот и не говорите! Случайностей не бывает! Ни-
что не случайно, поимейте это в виду! Вот хотя бы ваш
Витюся. Почему вы этого дылду все Витюсей зовете?
— Повелось уже так. Мать его, покойница, все Ви-
тюсей звала, ну и я привык... Как-никак тридцать лет
в одной квартире.. Признаться, мне скучно без него
бывает. Вот завтра уедет он со своей пассией в Питер,
неделю его не будет, так, думаете, я радуюсь? Ничуть!
Это я сначала обрадовался, когда он мне сказал, а по-
том подумал: как останусь один в пустой квартире,
так...— Лев Минеевич махнул рукой.— Привык я к нему.
Он хоть непутевый, но человек очень даже по нынешним
временам неплохой.
— Дождетесь вы с вашей добротой, с толстовским
всепрощением вашим.
— А что мне всепрощать? Чего он мне плохого-то
сделал? Ну, погулять любит, выпьет там — так дело
молодое. А ко мне он ничего, не обижает... Конечно,
шумно, боязно, но ведь знаю я его с малолетства.
— Чегой-то мы все про вашего Витюсеньку распре-
красного?
— А я... не знаю. Вы сами зачем-то спросили.
— Я? Ах да, конечно... Я к тому, что в мире, доро-
гой мой, нет ничего случайного. Будет вам через этого
Витюсеньку беда, помяните мое слово. Предчувствия
меня никогда не обманывали.
— Не каркайте, пожалуйста, не каркайте! Я пред-
чувствиям не верю!—Лев Минеевич украдкой постучал
три раза о ножку стола.
— Что знаю, то знаю. Вот...— Она кивнула на куклу
над софой.— Вроде бы пустяк, тряпки, но я сама, своими
глазами видела, как простая деревенская баба приво-
рожила этим великолепного кавалера. Жену и детей
68
бросил ради нее. «Никого, говорит, мне, кроме тебя, не
надо». Это он ей говорил.
— А к вам-то как куколка попала?—лениво спросил
Лев Минеевич, слышавший эту замечательную историю
много раз.
— Она подарила. Приглянулась я ей.
— Зачем же дарила такую важную вещь?— привыч-
но подыграл Лев Минеевич.
— К тому времени все у них кончилось. Он к жене
вернулся.
— Не помог, значит, приворот?
— Отчего же не помог? Помог. Просто ей надоело
держать его силой воли. Устала она. Да и пил он сильно.
Как приходил — так она сразу бутылку на стол. Без это-
го он и говорить-то не мог.
— Да-а...— протянул Лев Минеевич, про себя усме-
хаясь. Он-то давно смекнул, что именно за бутылкой и
приходил великолепный кавалер, которого излечили
потом в больнице Ганушкина и от любви и от водки с
помощью инъекций.
В Верином изложении это, правда, звучало так: бед-
няга не вынес семейной жизни и угодил в психиатричку,
откуда вышел настолько сломленный, что даже пить
бросил.
— Вот и говорите после!—заключила Вера Фабпа-
новна.
- - Чего уж тут говорить,— несколько двусмысленно
согласился он.— Скажите мне, Верочка, лучше, какая
тайна особая скрыта здесь?— Он двинул подбородком в
сторону покрытого гобеленом сундука, на котором свер-
нулись клубком уже две кошки: Моя египетская и еще
какая’-то, имя которой забылось.— Вы давно уж обеща-
ли, да все как-то...— Лев Минеевич неопределенно помо-
тал рукой.
— Не знаю. До конца так и не знаю! Эту тайну отец
унес с собой. Вы ведь хорошо знали моего отца, Лев
Л\инеевич?
Он закивал, скорбно опустив уголки рта.
— Вы же помните, какой это был необыкновенный
человек? Он так много ездил! Был в Египте, Мексике...
Он никогда не рассказывал мне об этой вещи. Все обе-
щал, обещал, но так и не успел. Ему постоянно не хва-
тало времени. Ученые занятия, чтение старинных иику-
69
набул на разных языках... Но при всем при том он очень
любил людей и был необыкновенно обаятелен. Его жи-
вой, истинно галльский ум... Не правда ли, у него был
настоящий галльский ум?
— Еще бы! Он ведь француз!
— Наполовину, Лев Минеевич, только наполовину.
По отцу. Вообще-то наша фамилия Пуркуа де Кальве.
Но дед — он был таким демократом, тогда это считалось
модным,— решительно отбросил де Кальве. «Почему,—
спросил он,— де Кальве? Пусть будет просто Пуркуа,
раз мы живем в России». Возможно, он уже тогда пред-
видел революцию.
— Какую?
— Ну, декабристов там, пятый год,— небрежно мах-
нула ручкой Вера Фабиановна, которая была отнюдь не
сильна в истории. — Не в этом дело. Просто отцу ни-
когда не хватало времени на меня. Вы же знаете!
Лев Минеевич опять прижал руку к сердцу и, за-
крыв глаза, поклонился. Он отлично знал, как порхала
по балам очаровательная Верочка Пуркуа и как однаж-
ды сбежала она, так и не закончив гимназии, с актером
Чарским, подвизавшимся в странствующих труппах на
амплуа героя-любовника. Но Верочка, на которой он
зачем-то женился, оказалась его последней ролью. Об
этом ползли тогда какие-то глухие слухи, но толком ни-
чего не было известно. Верочкин побег вызвал, конечно,
громкую сенсацию, но что значил он в сравнении с по-
следовавшей вскоре за ним революцией? Право, все
знакомые и родные быстро забыли даже о Верочкином
существовании, как, верно, и она забыла уже о своей
юности, легко мешая теперь быль с небылицей. Чарский
же не то спился, не то повесился, а может, и вовсе был
расстрелян каким-нибудь «батькой». Верочка возврати-
лась в родной дом только в двадцать третьем году. Она
быстро пришла в себя после бурных и неустроенных лет.
Еще больше похорошела и вскоре сделалась широко-
известной в районе Столешникова и прилегающих улиц,
где, как известно, гуляла тогда вся нэпманская Москва.
Последний представитель захудалого дворянского рода
Пуркуа де Кальве умер год с небольшим спустя после
возвращения дочери. С ним случился удар — недуг, поч-
ти наследственный в этой семье, — который лишил его
дара речи и возможности двигаться. Лев Минеевич слу-
70
чайно был при этом. Он-то и вызвал «скорую помощь»,
сбегал за докторами, достал сиделку.
Сознание вернулось к больному только на пятый
день. Он что-то мучительно пытался сказать, глаза его
молили о чем-то, но лицо оставалось неподвижным, как
гипсовая маска. Через неделю он умер. В доме в этот
момент никого не было. Первой нашла его женщина, ко-
торая приносила молоко и возилась со стиркой. Она
подняла шум, вызвала милицию, потом кто-то отыскал
Верочку.
Когда она вбежала в квартиру, то застала странную
сцену. В столовой толпились какие-то люди. Бледный
милиционер что-то втолковывал пьяному дворнику. Она
вбежала в комнату отца и замерла в дверях. Голова его
была запрокинута. Черная, халдейским клинышком бо-
родка воинственно поднята вверх. Эту даже в смерти
прекрасную голову окружал венец из пяти кошек. Оси-
ротевшие животные, подняв хвосты и выгнув спины, жа-
лобно мяукали.
За квартирой Пуркуа утвердилась нехорошая репута-
ция. Вера Фабиановна сначала подумала выбросить ко-
шек на улицу, но и ей они внушили какой-то суеверный
страх. Постепенно она привыкла и полюбила эти зага-
дочные существа, о которых так хорошо сказал Бодлер:
Эреб в свой фаэтон охотно впряг бы их,
Когда бы сделаться они могли рабами.
С тех пор у нее не переводились кошки. Как она
уверяла, это была наследственная черта.
Сколько лет минуло с тех пор...
Теперь и Лев Минеевич, вспоминая мучительную не-'
моту в глазах парализованного, думал, что тот хотел
тогда сообщить нечто необыкновенно важное, но не
успел. Воспоминания вспыхивали, как солнечные блики
на туманной реке. Вспышки, вспышки — отдельные, не-
соединимые... Может, и вправду необычный этот человек,
который раньше был управляющим какого-то поместья,
а потом сделался антикваром, предавался таинственным
ученым изысканиям? Может, и намекнул он дочери о
важной тайне, да только не нашел времени рассказать
все до конца? Сначала занят был, потом болезнь обру-
шилась — не успел.
71
Многое порассказала Льву Минеевичу Вера Фабиа-
новна за долгие годы. В том числе и такое, чему пове-
рить было никак невозможно хотя бы потому, что про-
тиворечило собственным Льва Минеевича наблюдениям.
Но Вера Фабиановна так часто повторяла свою версию
тех давних событий, что постепенно они стали представ-
ляться совсем по-иному.
Вот и теперь, слушая монотонную, но убедительно-
вкрадчивую речь Веры Фабиановны и упорно борясь с
дремотой, Лев Минеевич не находил в себе сил про-
контролировать рассказ о завещании Пуркуа собствен-
ной памятью. Туманная река этой памяти лениво побле-
скивала глянцевитыми вспышками, и Лев Минеевич не
хотел окунаться в нее. Было холодно да и лень.
— Он часто говорил мне: «Веруся, это дело предсто-
ит довершить тебе. Я не успею». Помню, возвратясь из
Александрии, он привез ожерелье, составленное из глав-
ных богов. Вот это.— Она махнула рукой на туалетный
столик.— Да вы знаете его.
Лев Минеевич прекрасно знал это голубое ожерелье,
но знал он и то, что Верин отец никогда не был ни в
Египте, ни в Мексике, ни даже в Париже, откуда исхо-
дил корнем и -куда каждый год ездил погулять какой-то
бывший его хозяин.
Но так убаюкивающе сверкала, так вкрадчиво роко-
тала вода (или это Верочка что-то говорила?), что уви-
дел Лев Минеевич, как высокий седой человек с черной
бородкой клинышком стоит возле большого белого па-
рохода и следит за носильщиком, перевязывающим рем-
нем его чемоданы. А рядом — тоненькая гимназисточка
с атласным белым бантом, который едва удерживает
толстую, несколько раз сложенную русую косу. Чело-
век раскрывает ручной саквояж и, лукаво улыбаясь,
медленно вытягивает оттуда синие, сверкающие на солн-
це бусы...
— «Здесь не хватает только фигурки, — как-то ска-
зал он.—-Бога Анубиса, у которого голова шакала. Ко-
гда она найдется, мы узнаем все».
— Как так найдется? — чуть встрепенулся заклевав-
ший было носом Лев Минеевич.— Она потерялась?
— Я дословно передаю вам его слова. Так он отве-
тил мне на мои расспросы. «При чем здесь это оже-
релье?»— спросила я его. «Ни при чем,— ответил он,—•
72
просто фигурка Анубиса — это знак причастности к тай-
не». Он еще сказал, что есть много других знаков, но
нас они не касаются. «Мы все узнаем в назначенный
срок» — так всегда говорил он, когда я начинала слиш-
ком надоедать расспросами.
— Что же, он и сам всего не знал?
— Он? Он, я думаю, знал. Просто не хотел мне рань-
ше времени говорить, ведь я была тогда еще так моло-
да: в этом, мне кажется, все дело. Он не думал, что ра-
но умрет. Все надеялся, что я повзрослею.
На миг осветился в памяти Льва Минеевича Вероч-
кин облик тех лет (короткая стрижка и тускло-желтое
платье цвета танго с вырезом на левом плече), потом
толпы какие-то оживленные увиделись, то ли на трибу-
нах ипподрома, то ли еще где-то. Но все потонуло, едва
он успел разглядеть, выхватить что-то из небытия. Вме-
сто того все та же гимназисточка возникла, сидящая в
кожаном кресле у отца в кабинете. Она о чем-то спроси-
ла, наморщив лобик, а он снисходительно усмехнулся,
погладил ее по головке и отпустил.
А Вера Фабиановна говорила всерьез. Ей и впрямь
было приятно вспомнить, что-то такое по-новому осмыс-
лить, понять наконец непонятное. Она совершенно
искренне пыталась вспомнить, как все было на самом
деле, в действительности. И не могла! Она уже давно
верила всему тому, в чем сама себя убедила. Она уже
не могла выскользнуть из сотворенного ею же замкнуто-
го круга. Словно белка в колесе, была обречена бежать
и бежать, наматывая новые выдуманные подробности,
украшая свою постоянную орбиту несуществующими де-
талями. Как и старому, верному другу Льву Минеевичу,
ей внезапно мерещилось что-то. В отличие от него (ему
просто лень было шевелить мрзгами, поскольку вся эта
история его совершенно не трогала), она замирала в
своем замкнутом беге, прислушивалась к себе и, гото-
вая понять что-то необыкновенно важное, пыталась по-
вернуть назад, размотать нити бесцельного своего вы-
мысла. Но инерция привычного бега увлекала ее впе-
ред. Какое-то мгновение она еще сопротивлялась, мед-
лила, потом вновь бросалась в полет. Вот и теперь:
— Как-то упомянул он еще об одном знаке... Не
помню точно, но речь шла как будто о епископ... Лев
Минеевич?
73
— М-м? Простите, голубушка, задремал. У вас все-
гда так спокойно, так хорошо, а я ведь ночи не сплю!
Маюсь до самого рассвета. Все думы свои стариковские
думаю. Так что простите... Я ведь все слышал. Это я
только сейчас, на минуточку.
Но все было испорчено. Мелькнуло, и нет его. Теперь
не вспомнишь. Когда-то, в вихре удовольствий и развле-
чений, она мало думала об отцовских делах. У нее бы-
ла своя, совсем отличная от его забот жизнь.
Она не думала, она просто как бы изначально зна-
ла. что так будет всегда. Конечно, она понимала, что
молодость проходит. Но ведь воспоминания-то остается.
Отец живет своими воспоминаниями, она, когда наста-
нет ее час, будет неторопливо ворошить цветные стек-
лышки яркой и шумной нынешней жизни своей, соста-
влять из них пленительные калейдоскопические узоры.
Но вышло так, что своих воспоминаний у нее не оста-
лось, не о чем было вспоминать. Мысли о кутежах в
«Праге» или, скажем, о поездке в Ялту с симпатич-
ным — как же его звали? — молодым адвокатом не вы-
зывали в ней никаких чувств. Они не согревали, не про-
буждали в душе того запоздалого эха, которым откли-
каются уснувшие радости и печали. Как-то так получи-
лось, что самым важным для нее стало отцовское наслед-
ство. Кроме немалой денежной ценности, оставленные ей
вещи имели еще и свою историю. Но историю эту она
не знала, а деньги сами по себе ее не интересовали. Ни
молодость, ни те удовольствия, которые можно было
получить за деньги в молодости, купить она уже не
могла. Конечно, мысль о ценности раритетов была при-
ятна. Но не более. А чем-то же должен жить человек?
Интересами? Привязанностями? Да и на расспросы зна-
комых хотелось отвечать, возбуждать зависть хотелось.
Вот и пришлось заново создавать историю для вещей
Нет, не выдумывать, а именно создавать, реконструиро-
вать. И никто не виноват, что в процессе этой рекон-
струкции первоначальная история совершенно затеря-
лась, стерлась, исчезла, как исчезает под слоем краски
старый и облупленный фресковый слой.
Вопреки всему, дочь сделалась наследницей отца, но
она творчески переработала его наследство.
— Что же вы, Верочка? Я слушаю, — робко прервал
затянувшееся молчание Лев Минеевич.
74
•— Ах, всегда вы все портите! Теперь я сбилась с
мысли. Теперь я сама уже не знаю, что хотела сказать...
Так вы не хотите халвы?
Он отрицательно помотал головой.
— Так чего же вы хотите?
Он сам не знал, чего хотел. То есть, конечно, знал,
поскольку хотел (и это слово в данном случае лишь
бледная тень действительности) Врубеля. Но о том нель-
зя было говорить прямо. Можно было все испортить.
А Лев Минеевич умел ждать и надеялся, что наступит
его час. Он верил, что создастся такое благоприятное
стечение обстоятельств, когда Вера согласится на что-
нибудь обменять свой бесценный картон. Возможно, она
даже просто подарит его. Нужно только терпеливо до-
ждаться упомянутого выше стечения и, конечно, соответ-
ствующего настроения Веры. Сейчас у нее оно явно пор-
тилось.
— Чего же вы хотите от меня, Лев Минеевич? —
нахмурясь, требовательно спросила она. Это звучало
почти как: «Чего вам здесь, собственно, надо? Не пора
ли вам домой?»
— Может, погадаете, Верочка? — робко попросил он,
чтобы умаслить капризную подругу.
— Погадать? — преувеличенно удивленно подняла
она брови. Испытанное средство начинало действо-
вать.— Но я же гадала вам на прошлой неделе!
— Так то на прошлой!
— Какие же у вас дела, что быстро так все может
перемениться?
— Дела? Нету особых дел-то.
— Зачем же гадать?
— Так... о судьбе вообще, о надеждах
— Каких надеждах?
— Ну что вы, ей-богу, Верочка! Разные могут быть
надежды. Если человек стар, так ему, выходит, и на-
деяться не на что?
—• На что же надеяться?
— Да мало ли на что! Обстоятельства там разные...
Перемены.
— Ну ладно, коли перемен ждете.
Она достала колоду засаленных карт. Они уже не
тасовались, и их приходилось перекладывать стопками
на столе.
75
Трефовый король выпал с валетом той же масти.
— Ваши хлопоты, — сказала гадалка.
«А то чьи же еще?» — скептически прокомментиро-
вал Лев Минеевич.
— И втайне хлопоты скрываете,—погрозила она
пальцем. — Только напрасны они, эти ваши хлопоты...
— Почему же напрасны? — обидчиво спросил он.
— Не выйдет из них ничего — пиковый валет. Ну да
ладно, посмотрим, что будет дальше.— Она быстро раз-
бросала вокруг короля с напрасными хлопотами четы-?
ре кучки и развернула их в цыганский крест.— Так! —
сказала она, любовно раскрывая карты.— На пороге у
вас благородный король из казенного дома.
— Кто же это? — зевнул Лев Минеевич, прикрывая
рот ладошкой.
— Вам виднее.
— И когда это будет?
— Скоро. Очень даже скоро. Завтра, послезавтра...
— Завтра — суббота, послезавтра — воскресенье.
В казенных домах выходные,— резонно заметил он.
— Ну, тогда в понедельник,— равнодушно согласи-
лась Вера Фабиановна.
Она быстро раскрыла значения карт, потом, отделив
одинаковые, разложила пять троек — «на будущее».
В настоящем, кроме означенного визита и пустых хло,-
пот, ничего существенного Льву Минеевичу не выпало.
Картишки подобрались все мелкие и невыразительные —
нечто вроде преферансного мизера. Зато в будущем обо-
значилось некое темное облачко, которое гадалка оха-
рактеризовала как неприятную неожиданность. Но не
успел Лев Минеевич встревожиться, как открылась де-
сятка червей. Сердце его, таким образом, должно было
успокоиться радостью.
— Ну, спа...
— Типун вам на язык! — разгневалась гадалка.—
Сколько раз было говорено, что благодарить нельзя! Не
сбудется!
— Так я же не успел, Верочка, и вообще...
— Ладно уж! — отмахнулась Вера Фабиановна.—
Так не будете кофе пить?
— Нет, голубушка, благодарствую. Бежать надо.
Я еще к Дормидонтычу зайти должен.
— Это зачем же?
76
— А я разве не говорил? — На лице его обозначи-
лось удивление.— Он же Изиду свою с Гором-младен-
цем на коленках отдать соглашается.
— Вас-то это почему интересует?
— Меня? Да я о вас, Верочка, хлопочу.
— Вот как? Тронута... А за хлопоты чего потре-
буете?
— Ничего. Ровнехонько ничего. Скажите только, что
ему взамен предложить?
— Это подумать надо... Скарабей его не заинтере-
сует?
— Сомнительно, — помотал головой Лев Минеевич и
равнодушно так, безразлично ударил в самое больное
место. — Помнится, он насчет эмалей крючок закиды-
вал, но это ведь пустое? Вы же решительно нет?
— Еще чего?—низким контральто произнесла возму-
щенная Вера Фабиановна. — А этого он не хочет? —
Она изобразила с помощью трех пальцев нехитрую, но
весьма выразительную фигуру.— Вы еще и его потре-
буйте!— хлопнув ладонью по сундуку, она разбудила
одну из кошек.
Моя египетская выгнулась и, вытянув когти, в слад-
кой истоме вонзила их в гобелен.
— Лично я,— он ткнул себя в грудь пальцем,— ничего
не требую. Скажу ему, что не состоялось, и все!
— Вот как! А скажите-ка лучше, почему он с вами
готов на какого-то Яковлева сменяться, а с меня драго-
ценные эмали требует?
— Во-первых, Яковлев — это не «какой-то»... — Лев
Минеевич вкрадчиво понизил голос: в груди у него тре-
вожно екнуло, словно и в самом деле на циферблате су-
деб пробил его час.— Во-вторых, он хотел еще подлинную
«Маркизу» Сомова и «Версальские фонтаны» Лансере,
но это неважно, потому как в-третьих... в-третьих, вы са-
ми можете предложить что-либо из живописи или же
графики...
— О! Что же вы раньше не сказали? — всплеснула
руками Вера Фабиановна.— Может, ему Врубеля предло-
жить?
— М-можно.— Голос почему-то вдруг изменил Льву
Минеевичу. Он неопределенно махнул рукой, глотнул два
раза сухим, опаленным горлом и прокашлялся.— Мож-
но... Я так думаю — можно... Но надо поговорить.
77
— Ах, поговорить! — Она согласно кивнула.— Ну ко-
нечно же, поговорить! — И, беспощадно улыбнувшись, по-
качала вдруг головой.— Ай-я-яй, Лев Минеевич! А еще
старый друг называется, верный рыцарь! Я же нагадала,
вам напрасные хлопоты. Чего же вы лезете? Не видать
вам Врубеля как своих ушей... — и звучно припечатала
ладонь к клеенке стола.
— Позвольте! — возмутился Лев Минеевич.— Как вы
могли подумать? Конечно, я хочу Врубеля, но ваши инте-
ресы...
— Бросьте, бросьте!.. Лучше замнем для ясности. Пе-
редайте своеь?у Дормидонтычу, что я хочу его видеть.
Пусть зайдет. Авось сами как-нибудь столкуемся.
Униженный Лев Минеевич нашарил свой зонтик и
взглядом стал отыскивать шляпу.
— Да вон она! — сказала Вера Фабиановна, отнимая
шляпу у Саскии, который уволок ее на другой конец со-
фы и брезгливо обнюхивал.
Лев Минеевич вздохнул и поцеловал хозяйке руку.
— Заходите. Не забывайте,— сказала она, провожая
его к дверям.
Г ла в а 5
ПРЕДНАЧЕРТАНИЕ СВЕРШИТСЯ
Люсин вышел из кино, когда на Садовом уже за-
жглись фонари. Тополиный пух кружился в немигающем
ртутном свете. Старушки в белых фартуках торговали
цветами. Куда-то бПеШили люди. У телефонных кабин
стояли очереди. Вечер только еще начинался.
Люсин прошел мимо концертного зала и, увлекаемый
людским потоком, машинально спустился в метро. Де-
лать было решительно нечего. Смутно хотелось куда-то
пойти, стряхнуть с себя ленивую тревогу этого вечера.
Получив в кассе четыре пятака, он двинулся к турни-
кетам, но свернул вдруг направо и подземным перехо-
дом вышел на другую сторону улицы Горького. В ярких
витринах магазина лоснились свисающие с потолка кол-
басы. У дверей ресторана «София» безнадежно темнела
очередь.
78
Одинокий автомат оказался свободным. Словно ре-
шившись на что-то, Люсин вошел в кабину и, порывшись
в карманах, отыскал двушку. Но автомат с отвратитель-
ным лязгом сглотнул монету, едва Люсин набрал первую
цифру. Тихо ругнувшись, он вышел из кабины и перебе-
жал к табачному ларьку. Купив ненужную ему коробку
спичек, выпросил заветную медяшку. Не доверяя пират-
скому телефону, не поленился дойти до желтого здания,
где раньше был Кукольный театр. Там обошлось благо-
получно.
Юрка, на удивление, оказался дома. Люсину опреде-
ленно начинало везти. Очевидно, первый автомат сыграл
роль алтаря, на котором боги благосклонно приняли
жертву.
— Ты где сейчас, старик? — радостно спросил Бере-
зовский.— Ах, у Кукольного! Это же рядом. Немедленно
приезжай!
Люсин сел в троллейбус и, доехав до Белорусского, по-
шел по Лесной.
Юрка открыл дверь и сразу же потащил его в зава-
ленную книгами комнатенку. Был он всклокочен, словно
только что встал ото спа, тренировочный костюм приятно
округлялся на его пополневшем брюшке. Папки с какими-
то рукописями, всевозможные газеты и журналы загро-
мождали стол и подоконник, небрежно валялись на полу.
Сняв с кресла энциклопедический том и очистив ногой
проход, Юрка торопливо усадил гостя.
— Ну и нюх у тебя, старикан! — Он вкусно причмок-
нул губами, порываясь бежать в кухню.— Я, брат, раз-
добыл бутылочку шотландского «Лонг Джон». Сейчас мы
ее с боржомчиком...
— Погоди, Юр,— остановил его Люсин.— Повремени
малость. Ладно? Давай сперва просто так поговорим, а
то потом делами заниматься не захочется.
— У тебя есть дело?
— Дело, оно всегда есть. Была бы шея.
— Насчет шеи у тебя все в порядке. Бычья!
— Я тебе не помешал, Юр? Ты чем занимался?
- - А ничем! — отмахнулся Березовский.
— Это хорошо,— кивнул Люсин. Он-то уже успел за-
метить на диване стопку исписанных безобразным Юрки-
ным почерком листков.
Это было в порядке вещей. Друзья, как правило, все-
79
гда заставали Березовского за работой, а он пренебре-
жительно махал рукой и говорил, что ни черта не делал.
Вид у него при этом был самый искренний, может быть
потому, что Юрка всегда радовался гостям.
Вот и сейчас он скакал вокруг Люсина, как стосковав-
шийся после долгого одиночества веселый щенок.
— А ты, часом, не голоден? — участливо спросил он.
— Вообще не помешает, но, если можно, несколько
погодя.
— Как скажешь, так и будет,— заверил Березовский.
Сам того не ведая, Люсин уже безмятежно улыбался.
Лениво потянувшись, он уютно устроился в кресле и
шлепнул пританцовывавшего вокруг него Березовского.
— Да сядь же ты, ради бога!
Юрка сразу же привычно растянулся на диване.
— Выкладывай,— сказал он, стыдливо прикрывая
свою писанину раскрытой книгой.
— Понимаешь, Юр! —Люсин шумно вздохнул и при-
гладил макушку.— Есть одно дело, кажется, по твоей ча-
сти.
— Давай,— с готовностью согласился Юрка.
— Не все так просто, дружище... Я и сам еще точно
пе знаю, что из этого выйдет, но на всякий случай хочу
заручиться твоим согласием.
— Да брось ты... Что за церемонии?!
— Нет, ты погоди,— остановил его Люсин,— не все
так просто. Я не знаю пока, понадобится ли это, но, если
понадобится, могу ли я рассчитывать на твою помощь в
качестве консультанта?
— Ты что, сдурел?-—возмутился Березовский.— С ка-
ких это пор ты стал таким... сумнительным?
•— Э, Юр,— досадливо поморщился Люсин,— если бы
это было мое личное дело!.. Тут материя тонкая. Служеб-
ная тайна. Понимаешь?..
Березовский выжидательно смотрел на него, подперев
подбородок руками.
— В ходе следствия — а речь идет именно о следст-
вии,— могут возникнуть всякие неожиданные нюансы.
Я как чиновник и человек подчиненный могу действовать
только в определенных рамках. Ну да ты понимаешь: по-
рядок есть порядок.
— Не нами заведено,— машинально поддакнул Юра.
— Во-во! В моих личных делах ты как был Юркой Бе-
80
резовским, так им и останешься. Тут все ясно. В наших
же,— он сделал на этом слове едва заметное ударение,—
служебных делах ты, если понадобится, можешь участво-
вать только в качестве о-фи-ци-ального — понимаешь! —
консультанта товарища Березовского. Ясно?
— Более менее. Давай дальше.
— Дальше — проще. Если ты согласен, то будь готов
дать письменную экспертизу и все такое прочее, конечно,
с полным соблюдением служебной тайны. Опять же, если
в этом окажется необходимость.
— А ты лично в этом очень заинтересован?
— Конечно, Юрик! Это же моя работа!
— Тогда об чем разговор? Давай свои бумаги и гово-
ри, чего подписывать.
— Пока ничего. На данном этапе я привлекаю тебя
к работе, как говорится, на свой страх и риск. Ведь мо-
жет получиться так, что все это не стоит выведенного
яйца.
— Выеденного.
— Чего?
— Выеденного яйца!
— Ну да, конечно, не в этом дело.
— Значит, ты просто подстраховался? Боялся, что ес-
ли дело осложнится, а я уйду в кусты, у тебя будут не-
приятности?
— В принципе это так. По существу же совсем не так!
Я ничего не боялся. И не боюсь. Мне очень нужна твоя
помощь, и я ни на минуту не сомневался, что ты меня
выручишь. Просто не хотел ставить тебя перед свершив-
шимся фактом. Хочу, чтобы ты сам видел все, как оно
есть.
— Значит, пока тебе достаточно только моего чест-
ного слова?
— Просто твоего согласия.
— Ладно. Считай, что ты его получил Благодарю за
доверие.
— Да брось ты, Юр! Чего ты?
— А ты чего? Мог бы в двух словах сказать. Так,
мол, и так. Помоги, Юра, и подпишись в соблюдении
тайны.
— Так ведь не надо пока.
— Что «не надо»? Подписываться или соблюдать?
— Подписываться. Соблюдать на всякий случай надо.
81
— Так бы и сказал.
— А я так и сказал. Только в более деликатной форме.
— Ладно. Инцидент исперчен. Рассказывай.
— Рассказывать, собственно, нечего. Прочти-ка вот
эту штуку.— Люсин достал из внутреннего кармана чер-
ный пакет из-под фотобумаги и извлек из него снимок.—
Что ты насчет этого думаешь?
Юра ловко поймал фотографию и зажег лампу у из-
головья.
— Чтоб не сверлить тебя глазами, я пока в кухне чего-
нибудь перехвачу.
— Ветчина и сыр в холодильнике, хлеб в шкафу. Есть
еще какие-то консервы.
— Хватит одной ветчины, а потом выпьем.
Люсин прошел в кухню и принялся методично гото-
вить себе бутерброды.
— Тебе принести? — спросил он, уже откусывая.
— Нет. Спасибо. Слушай.
Предначертание свершится!
Сим заклинаем семерых.
Капитолийская волчица
Хранит завязку всей игры.
Пусть Монсегюр в огне падет,
Лютеции звезда затмится,
Все ж с розой крест соединится
И в их единство ключ войдет.
Итак, свершится: роза — крест
Под кардинальским аметистом.
Следите ж за игрою мест!
Звезда Флоренции лучиста,
Но на подвязке будет кровь.
Обеих их соединит
Холодный камень Сен-Дени.
Отличный от других алмаз —
Бордоское вино с водою.
О семеро, мы молим вас,
Не обернитесь к нам бедою!
Из пепла Феникс оживет
В снегах страны гиперборейской,
Когда на смерть — не на живот —
Пальмира Севера пойдет
Против когорт и ал лютейских.
82
На четках Феникса как раз
Седьмая есмь тигровый глаз.
Жезл победителя мальтийский
Хранит содружество ключа.
Не перепутай сгоряча
Порядок мест в игре их строгой!
Ни эшафотом, ни острогом
Нельзя прервать игру судеб.
Последний есмь наследник—Феб.
Не токи родственной крови,
А волю звезд — небесных судей-—
В игре той строгой улови
И разгадай наследство судеб:
Сатрап лакею передал
Цареубийственный кинжал.
Ты положи игре конец
И отыщи жену младую,
Чье имя носит тот ларец,
Чьи звезды — чистый Козерог.
В ночь тихую и ночь святую
Дано узреть концы дорог.
Итак, внемли же: крест и роза,
Затем латинский аметист,
Подвязка и бордоской лозы
Огонь, которым камень чист,
Звезда Флоренции, конечно,
Льнет к италийским городам,
Тигровый глаз теперь навечно
Жезлу мальтийскому отдан —
Вот слуги тайные ларца,
Таящего грозу дворца,
Взращенного на молоке волчицы.
Храни же Тайну до поры!
Предначертание свершится!
Сим заклинаем семерых.
Люсин с наслаждением жевал бутерброд с ветчиной,
уставившись на заросшее буро-зеленой слизью стекло ак-
вариума, сквозь которое безуспешно пытался разглядеть
рыб. Это настолько его заинтриговало, что он поднял по-
крывавшую аквариум фанерку. В сумрачной воде про-
мелькнули темные рыбьи спинки.
И увидел он залитую тяжелым живым серебром палу-
83
бу. Лазоревый блеск прыгающих сельдей. Мокрые рока-
ны товарищей. И волны, чуть тронутые суровым глянцем
просвечивающего сквозь облака северного солнца.
То-то потешались они, когда узнали, что пойдет вме-
сте с ними в трехмесячное плавание какой-то корреспон-
дент из Москвы. Но встретили как полагается — уважи-
тельно, широко. Кеп омаров принес из морозильника, де-
сяток лангустов. Ребята морского карася вяленого
принесли собственной заготовки. Коньячок был, лососи-
на — все чин чинарем, по самому высшему классу. Даже
шашлык из зубатки.
Люсин хотел уступить гостю свою штурманскую каю-
ту, только тот наотрез отказался. Сразу же полез в куб-
рик, занял свободную койку и, разложив вещички, плот-
но там обосновался. Первые дни только бродил по паро-
ходу, выспрашивал все и тут же в блокнотик записывал.
Все углы облазил и, составив планчик БМРТ, аккуратно,
как что называется, записал. А потом график для себя
сочинил, чтобы каждого человека на судне продублиро-
вать. И сети чинил, и бочки забортной водой заливал, вы-
трясал рыбу и шкерил ее, на муку молол и в камерах
замораживал. Стоял он на вахте, дежурил в радиорубке,
пачкался тавотом в машинном отделении, пытался овла-
деть секстаном, путался в радионавигации и ревниво сле-
дил, как Люсин прокладывал курс. Это дело ему вроде
бы больше всего понравилось. Хотел он и кепа продубли-
ровать, да не стал: видно, плохо эту работу изучил или
командовать стеснялся.
Проку от него, честно говоря, мало было. Он это и сам
понимал. На любую работу, как это у новичков заведено,
не бросался, но все, что ему поручали, делал старательно,
вдумчиво. Выходил на авралы, драил палубу, смывал из
шланга кровавую рыбью чешую.
Но по-настоящему оценила корреспондента команда,
когда настала в его графике пора дублировать кандея.
Тут уж он себя показал! Первым делом выдал ребятам
буайбес по-марсельски — изысканную французскую уху.
А дальше—больше: «шатобриан» из мороженой говяди-
ны, пюре «сен-жермен», соуса «да парфе» — просто зака-
чаешься. Тут уж его ребята всерьез стали просить бро-
сить к черту график и до конца плавания остаться в кам-
бузе, чтобы тамошние работники могли перенять
бесценный опыт.
84
Французская кухня очень всем пришлась по душе
Первый помощник так просто стонал, когда тарелку вы
лизывал, бил себя кулаками в грудь, ругался по привыч-
ке, ну только не плакал...
Вот как сходил в Атлантику специальный корреспон-
дент «Комсомолки» Юрий Березовский. Память об этом
походе сохранится в легендах.
Когда же целиком вышла в столичном журнале его
документальная повесть «Рыба под нами, рыба над нами»
(это он летучек, очевидно, имел в виду), Люсин как раз
пришел из последнего, столь неудачного для него плава-
ния. Весь траловый флот читал эту повесть запоем. И не-
важно, хорошо или плохо была она написана. В этом ма-
ло кто по-настоящему разбирался, да и думать о том
ребята не хотели. Это была повесть о них. И это была
правда о них. Взглянув на себя как бы со стороны, как
бы с высоты себя оглядев, они очень сами себе понрави-
лись. Только решили написать автору коллективное бла-
годарственное письмо,постановив после отчаянных спо-
ров начать его просто: «Дорогой Юра! Пишут вам...», как
в адрес тралового флота пришел крупный перевод.
«Дорогие ребята!—говорилось в листочке для пись-
ма.— Вышла повесть, которую все мы вместе писали.
Очень жалею, что из-за командировки в Среднюю Азию
не могу к вам приехать, да и не уверен, что застану всех
вас на берегу. Но банкет в «Заполярье", как я понял, де-
ло святое. По сему приглашаю вас на банкет, который
имеет место быть в оном ресторане в удобное для вас
время. Всем сердцем с вами. Мою особу будет представ-
лять штурман товарищ Володя Люсин. Я уверен, что он
не откажется принять на себя и все хлопоты, связанные
с проведением данного мероприятия. Крепко всех обни-
маю. Высылаю бандеролью авторские экземпляры на
весь экипаж.
Ваш дублер Ю. Березовский».
Что там ни говори, но это было красиво. Ребята поня-
ли все как надо и оценили...
-— Как там у тебя? — позвал Березовский.
— А? Все в порядке. Подзаправился.
— Тогда иди сюда.
Люсин убрал хлеб, стряхнул крошки с тарелки и, вы-
85
пив чашку воды из-под крана, вернулся в комнату. Юра
лежал вытянувшись на диване и глядел в потолок.
— Как это к тебе попало? — спросил он.
— Найдено в папке исчезнувшего иностранного ту-
риста. Собственно, именно его мы и разыскиваем.
— И что ты думаешь по этому поводу?
— Мне кажется, это зашифрованная инструкция. Речь
идет, вероятно, о том, как использовать, а может быть, и
как отыскать какой-то старинный предмет.
— Весьма здраво. Продолжай.
— Э, нет, брат. Это ты продолжай! За тем я к тебе и
пришел.
— А что я? Могу только повторить твои слова. По-
моему, ты на верном пути, старик.
— Понимаешь, Юр, для меня тут наверняка больше
непонятного, чем для тебя. Я и слов-то многих не знаю.
Поэтому давай выжмем из этой штукенции все, что толь-
ко можно. Считай, что дело ведешь ты, а я только при
сем присутствую.
86
— Ладно! Давай попробуем.— Он сел, подтянул к се-
бе ноги и, положив сбоку фотографию, скосил на нее
глаза.
Люсин вынул блокнот.
— Так, стариканчик! — Юра зажмурился и потер ру-
ки.— Прежде всего линия историческая. Начинается она
в Риме, может быть, даже в Древнем Риме.
— Почему?
— «Капитолийская волчица хранит завязку всей иг-
ры»,— наизусть процитировал Юра.— И потом в кон-
це,— он взял фотографию в руки,— так: «...таящего грозу
дворца, взращенного на молоке волчицы». Это же явно
про римских цезарей! Капитолий, может быть...
— А если это аллегория?
— А если все здесь аллегория? На черта тогда мы те-
ряем время? Нет уж, голубчик, давай сначала исследуем
буквальный смысл.
— Согласен,— кивнул Люсин.
— Итак, мы останавливаемся на античном Риме или,
по меньшей мере, на Риме раннего средневековья. До Ре-
нессанса.
— Почему?
— Потому, что далее следует Монсегюр. «Пусть Мон-
сегюр в огне падет».
— Что такое Монсегюр?
— Об альбигойских войнах слышал?
— Приблизительно.
— Это последняя твердыня альбигойцев.
— Какой век?
— Тринадцатый, по-моему.. Что-то в этом роде, од-
ним словом.
— Значит, сначала Рим, потом сразу тринадцатый
век?
— Вроде бы,— пожал плечами Юра.
— Дальше давай.
— «Лютеции звезда затмится...» Лютеция — древнее
название Парижа. Хоть убей, не пойму, почему должна
была затмиться его звезда. Но оставим пока... Далее
следуют роза и крест. Тут у нас дело обстоит благопо-
лучно.
— Благополучно?—удивился Люсин.— А мне это
место^показалось, наоборот, самым темным!
— Ничуть. Роза и крест — мистические атрибуты ор-
87
дена розенкрейцеров. Это шестнадцатый-семнадцатый
века, во всяком случае, так говорится в масонских пре-
даниях.
— Масонских? Это правда?!
— А что тебя так удивляет?
— Ты золотой человек, Юрка! Я с самого начала
знал, что никакой академик, никакой криминалист тут
не разберутся. Только ты. Во-первых, ты ходячая энци-
клопедия, во-вторых, наделен богатейшим воображением,
в-третьих, ты, журналист и писатель, сразу ухватываешь
суть, в-четвертых...
— Благодарю, польщен,— прервал его Юра.— Но не
отвлекайтесь, мамочка. Почему на вас так подействова-
ли масоны?
— Да потому, что советник... одним словом, свидете-
ли показали, что исчезнувший иностранец носил сереб-
ряный перстень с черепом, а это...
— Определенно указывает на принадлежность к ма-
сонству. Ты это хочешь сказать?
— Не знаю, как насчет принадлежности, но какое-то
отношение все же имеется.
— Резонно,— одобрил Юра.— Продолжим наши иг-
ры.— Он опять взял фотографию, молча пробежал
строчки и, найдя нужное место, прочел: — «Все ж с ро-
зой крест соединится, и в их единство ключ войдет. Итак,
свершится: роза — крест...» — Он поднял палец.— Это
явная кульминация. Чувствуешь? «И в их единство ключ
войдет». Здорово! Роза и крест превратились в роза —
крест. Улавливаешь нюанс? Это уже, как ты справедли-
во заметил, похоже на начало инструкции. Но продол-
жим историческую нить. Тем более, что нас тут же при-
зывают ко вниманию: «Следите ж за игрою мест!» Давай
следить!
— Ты пропустил «под кардинальским аметистом»,—
остановил его Люсин, который уже знал стихотворение
наизусть.
—- Сознательно! Сознательно, отец. Эта строфа не
является исторической вехой...
— Но для меня она важна. Что такое кардинальский
аметист? Особая разновидность? Или просто аллегори-
ческий намек на нечто фиолетовое?
— Не думаю. Скорее всего, речь идет именно о кар-
динальском или, точнее, епископском аметистовом перст-
88
не. Согласно древнему обычаю, папа, назначая очеред-
ного епископа, дарил ему аметистовый перстень.
— И какой он из себя?
— Не знаю точно... Полагаю, обычное золотое кольцо
с аметистом.
— Превосходно! — Люсин хлопнул в ладоши.
— Чему ты, собственно, радуешься?
— Этот перстень у меня. Как-нибудь я тебе его по-
кажу. .
— Вот как? Дело и впрямь становится интересным!
— Или я к тебе приду с плохим, Юра? — как истый
мурманчанин спросил Люсин.
— Разве я тебя не знаю, Володя? — в тон ему отве-
тил Березовский.
Они рассмеялись.
— Дальше давай,— сказал Люсин.
— «Звезда Флоренции лучиста, но на подвязке бу-
дет кровь...» — Юра погладил обросший к вечеру под-
бородок.— Не очень ясно. Что такое звезда Флоренции?
Орден? Первая красавица? Или это надо понимать в том
же смысле, что и «звезда Лютеции»? Остановимся пока
на этом. Звезда, то есть судьба Лютеции, затмится, а
судьба Флоренции лучиста... «Но на подвязке будет
кровь...» Идет ли тут речь о британском Ордене подвяз-
ки или же просто о предмете туалета? «Будет кровь...»
Подвязка будет оплачена кровью? Тут нужно хорошо
покопаться, иначе черт ногу сломит.
•— Покопаться? Думаешь, это что-то даст?
— Не сомневаюсь. Ведь дальше следует: «Обеих их
соединит холодный камень Сен-Дени». О чем это нам
говорит?
— О чем?
— Сен-Дени — фамильная усыпальница французских
королей. Один холодный камень, то есть одна могильная
плита, соединит там звезду Флоренции и окровавленную
подвязку. Неужели это прошло мимо французских исто-
риков? Да не может того быть! История Франции почти
не знает темных мест. За исключением Железной маски
почти все в ней ясно. Тем более, что речь тут идет об
особах королевской крови. Нет, просто надо основатель-
но порйться в истории.
— А без истории ты не знаешь, о чем может идти
речь?
89
— Нет.
— Жаль, я думал, ты все знаешь... Но ты, во всяком
случае, пороешься?
— Обязательно! Мне же самому интересно. Под каж-
дую строфу этой великолепной поэмы я подведу етрогую
историческую базу. Я это подработаю! Что же у нас
дальше? Ага! «Отличный от других алмаз — бордоское
вино с водою». Как и аметист, это в смысле истории нам
ничего не дает. Разве что намек... Дескать, действие все
еще протекает во Франции.
— Все еще?
— Ну да! Сен-Дени...
— Ага.— Люсин сделал в блокноте памятку.— Зна-
чит, Рим, Монсегюр, затмившийся Париж, розенкрейцеры
шестнадцатого века, потом Флоренция с подвязкой в Сен-
Дени. Действительно, все еще происходит во Франции.
— Разобрался? Ну и прекрасно... «Бордоское вино с
водою...» Видимо, здесь имеется в виду окрашенный в
красный оттенок алмаз. Очень редкая и дорогая разно-
видность. Его у тебя, случайно, нет?
— Нет,— вздохнул Люсин.
— Жаль. Очень жаль. На одних аметистах дачу не по-
строишь. Ну да ладно... «Из пепла Феникс оживет в сне-
гах страны гиперборейской, когда на смерть—не на жи-
вот — Пальмира Севера пойдет против когорт и ал лютей-
ских...» Тут, без сомнения, действие переносится в Рос-
сию-матушку. Можно даже побиться об заклад, что оно
происходило во время войны 1812 года. «Пальмира Севе-
ра пойдет против когорт и ал лютейских» — парижских,
значит. Ясно?
— Вполне. А что такое алы? Это вроде когорт?
— Из той же оперы. Ала — нечто вроде конной полу-
роты. Значит, Россия... «На четках Феникса как раз седь-
мая есмь тигровый глаз». Это уже из области инструкции.
Тигровый глаз, кстати, тоже драгоценный камень, корич-
невый такой, надо думать, что четки — вещь вполне ре-
альная. «Жезл победителя мальтийский хранит содруже-
ство ключа...» «Содружество ключа», как это следует из
нашего анализа, означает единство розы и креста. Теперь
это содружество перекочевывает в Россию, и спрятано
оно, возможно, в жезле победителя.
— Почему «мальтийский»?
— Очень даже потому. После победы над Наполео-
90
ном союзники сделали Александра Первого гроссмейсте-
ром ордена мальтийских рыцарей.
— Ну ты даешь, Юра!
— Спрашиваешь, Володя!.. Но идем далее. Нас опять
призывают к внимательности. Потом утешают, что ни
эшафот, ни острог не могут прервать игру судеб. К чему
бы это? Раз мы все еще находимся в России, то чисто
хронологически речь может идти, скажем, о декабристах.
Предположительно, конечно. Кто же такой последний на-
следник Феб, я решительно не знаю. Вряд ли тут имеется
в виду древнегреческий Феб — Аполлон. Во всяком слу-
чае, наследник он не очень-то законный.
— Почему?
— «Не токи родственной крови, а волю звезд— небес-
ных судей — в игре той строгой улови и разгадай наслед-
ство судеб...» Наследство судеб, мой дорогой, это не на-
следство крови. Тут уже в полном смысле игра судьбы.
Судьба играет человеком, а человек играет на трубе. Со-
гласен?
— Довольно убедительно.
— Тем более, что потом следует: «Сатрап лакею пере-
дал цареубийственный кинжал». Какие уж тут токи род-
ственной крови! Но постой! — Юра вскочил с дивана и
кинулся к книжной полке.
На самой верхотуре отыскал какой-то коричневый то-
мик и начал его нетерпеливо листать. Люсин молча за-
таился в кресле, боясь спугнуть неведомую догадку, столь
внезапно пришедшую. Примерно так он и представлял
себе поэтическое вдохновение.
Перелистав несколько раз книжку туда и обратно,
Юра в сердцах захлопнул ее.
— Нет, не могу найти! Всегда так, когда нужно...
Помню, что где-то здесь. Терпеть не могу, когда в книге
нет алфавитного списка имен!
— А что ты ищешь?
— Да у Пушкина! «Цареубийственный кинжал»! Хо-
рошо помню, что это из «Евгения Онегина», но пролистал
весь роман, и нет нигде.
— Так ты не там ищешь. Посмотри в примечаниях.
Это же: десятая глава, которая была уничтожена. Оста-
лись только отрывки.
— Это точно? — удивился Юра.
— Конечно! Можешь не искать. Я знаю это место:
91
Друг Марса, Вакха и Венеры,
Тут Лунин дерзко предлагал
Свои решительные меры
И вдохновенно бормотал,
Читал свои поэмы Пушкин,
Меланхолический Якушкин,
Казалось, молча обнажал
Цареубийственный кинжал...
— Покорен, отец. Покорен и подавлен! Но что я тебе
говорил?
— Что?
— О декабристах!
— А я разве спорил? — улыбнулся Люсин.
— Слушай, идея! То, что Якушкин на совещании у
Муравьева предлагал убить Александра Первого, хорошо
известно. Но что, если этот цареубийственный кинжал не'
только поэтическая метафора. А? Это тоже надо будет
как следует подработать.
— Может, не стоит так уже широко забирать?—спро-
сил несколько обеспокоенный Люсин.— Время, оно не
ждет.
— Старик, твои интересы не пострадают!
— Уж пожалуйста... Продолжим?
— Ага.-—Юра отложил Пушкина и взял снимок.—Соб-
ственно, мы дошли уже почти до конца. Тут так и гово-
рится: «Ты положи игре конец и отыщи жену младую,
чье имя носит тот ларец, чьи звезды чистый Козерог...»
— Ларец... — начал было Люсин, но Юра не дал ему
договорить:
— С ларцом погоди. Это особь статья. Давай закон-
чим сперва одну линию.
— Давай,— согласился Люсин.— Козерога я уже про-
верял. Под этим знаком находится тот, кто родился в ян-
варе. Имени же мы не знаем.
— Все равно,— одобрил Юра.— Добавить ничего не
имею. «В ночь тихую и ночь святую...»
— На рождество, но это уже, по-моему, чистая травля.
— Очень даже может быть,—опять согласился Юра.—
Рад, что наши мысли совпадают. Итак, с первой нашей
линией покончено, поскольку далее идет повторение уча-
ствующих в игре мест. Подытожим?
— Подытожим! Я уже набросал тут схемку.— Он пе-
92
ресел к Юре на диван и показал ему блокнот.— Разви-
тие, так сказать, во времени и пространстве.
Рим (? год)—Монсегюр (XIII в.)—Париж (ХШ—
XV вв.)—розенкрейцеры (Париж, XVI—XVII вв.) —
«звезда Флоренции» и «кровавая подвязка» (Сен-Дени,
XVI—XVIII вв.)—Россия (XVIII в.— 1812 год) декаб-
ристы (?)—Феб (?)...
— Все верно! — одобрил Юра.— Значит, моя задача
подработать историю... К Риму концов не подберешь, по-
этому я начну с альбигойцев, кстати, и год уточню. С ро-
зенкрейцерами дело темное, но что-то узнать будет мож-
но. Сен-Дени — пара пустяков. Дальше — хуже, в общем,
что-нибудь сделаем... Пройдемся теперь по линии инст-
рукции?
— Да. Нам нужно определить для себя следующее...—
Люсин забрал блокнот.— Что такое ларец и кто его слу-
ги? Очевидно, их семеро. Но по стиху вроде получается
больше.
— Знаешь что? Давай для контроля проведем парал-
лельное исследование? Ты дашь свою версию, я — свою, а
потом сравним. А?
— Лады!—Они хлопнули по рукам.
Юра остался на диване, а Люсин вернулся в кресло.
Минут через двадцать обе схемы были готовы.
Версия Люсина
/. Ларец хранит драгоценности или важные
исторические документы.
II. Слуги ларца:
1. Крест и роза
2. Кардинальский аметист
3. Звезда Флоренции
4. Кровавая подвязка
5. Алмаз красного цвета
6. Седьмая четка Феникса
7. Мальтийский жезл (он же ключ?)
8. Цареубийственный кинжал
Ц того: восемь.
Примечание. В конце стихотворения пере-
числение слуг повторяется:
93
1 Крест и роза
2. Кардинальский аметист
3. Кровавая подвязка
4. Алмаз красного цвета
5. Звезда Флоренции
6. Седьмая четка Феникса
7. Мальтийский жезл
Итого: семь.
О кинжале говорится лишь, что он хранится
в ларце (гроза дворца?).
Версия Березовского
/. В ларце спрятаны сокровища или указа-
ние, где их найти
II. Слуги ларца:
1. Роза — крест
2. Аметистовый перстень
3. Звезда Флоренции
4. Подвязка
5. Винный алмаз
6. Четка из тигрового глаза
7. Жезл (он же ключ)
Итого: семь.
В повторе порядок мест несколько меняет-
ся. Но повтор только перечисляет слуг. Внача-
ле же, напротив, нас заклинают не перепутать
сгоряча порядок мест в игре их строгой.
— Это же прекрасно, голуба! — восхитился Юра, ко-
гда сравнил записи.— Мы пришли к одинаковым выво-
дам! Расходимся только в порядке мест. Но я продолжаю
настаивать на своем варианте. Он гораздо более логичен.
— Да. Я понял это, когда прочел твою версию. Зна-
ешь, Юр, в этих бумажках полностью отразились наши
характеры.
— Не понял!
— Ну, я имею в виду ход мышления. Ты хватаешь
94
истину сразу, интуитивно, а я, как черепаха, двигаюсь о г
пункта к пункту.
— Я тебя умоляю!—запротестовал Юра.—Единствен-
ное, в чем прав, так это в интуиции. Имеет место. Но эта
же интуиция заставляет меня упускать существеннейшие
вещи! А ты, старик, страдаешь порой от излишнего фор-
мализма. Одним словом, оба хороши. Я, между прочим,
только сейчас обнаружил, что загадка кардинальского
аметиста решается совершенно однозначно.
— Разве первое предположение не верно? — огорчил-
ся Люсин.
— Верно. Очень даже верно. Просто надо было пе га-
дать, а внимательнее прочесть стихотворение. Ведь в кон-
це его говорится: «латинский аметист». Латинский! Като-
лический, значит. Ведь именно так именовали в России
католическую веру. Более того, определение «латинский»
даже содержит намек на иезуитов! Православные свя-
щеннослужители в своих проповедях против латинства в
первую голову обрушивались на иезуитов. Они и добп-
лись-таки, что иезуитский орден был изгнан из пределов
Российской империи.
— Только иезуитов нам еще не хватало! — вздохнул
Люсии.-— И без того полный букет.
— Не в этом же дело. Досадно просто, что я сразу
не углядел этот «латинский аметист».
Зазвонил телефон. Юра взял трубку.
— О, Гена! Как? Ну и распрекрасненько! Ничего за-
хватывать не надо — все есть, ну разве что... Ладно... Да-
вай, старик!.. У нас еще много на сегодня дел? — спросил
он, положив трубку.
— Да нет. Вроде все уже сделали. А что?
— Тут один приятель хочет завалиться с оч-чарова-
тельпейшей блондинкой. Посидим, поболтаем... Люди они
очень милые и интересные. Ты пе против?
— Пу что ты, совсем наоборот!
— Вот и я так думаю. Поработали мы сегодня не-
плохо, пе мешает и отдохнуть.
— Как зовут этого твоего знакомого?
— Гена Бурмин. Да ты его вряд ли знаешь. А блон-
диночку -^Марусей. Она у нас очень серьезный хирург...
Так ты говоришь, что кинжал в десятой главе? — Он рас-
крыл книгу.— Ага, вот она. Действительно сплошные
точки.
95
Властитель слабый и лукавый,
Плешивый щеголь, враг труда,
Нечаянно пригретый славой.
Над нами царствовал тогда.
Здорово! — Юра погрузился в чтение.
Люсии поднял с пола словарь Ларусса и лениво начал
его перелистывать.
— Ого! — Юра вскочил с дивана.— Ты посмотри, что
я нашел! — Он протянул Люсину пушкинский томик, ног-
тем отметив место.
Тряслися грозно Пиренеи,
Вулкан Неаполя пылал,
Безрукий князь друзьям Морей
Из Кишинева уж мигал.
Кинжал, тень Б...
— Ты думаешь? — недоверчиво улыбнулся Люсин.
-— А то нет! И почему бы нет? Это ведь та же самая
глава! Может, Пушкин и знал что-то об этом кинжале?
— Сначала нужно доказать, что кинжал был на са-
мом деле.
— Вот этим-то мы и займемся!
— Только в свободное время, Юр. Умоляю! Иначе мы
потонем без возврата. На дно пойдем.
— Но мы же обо всем договорились. Ты, ради бога,
не беспокойся. Все будет тип-топ.
— Только не очень увлекайся, Юр! То есть увлекайся,
конечно, но не забывай про стержень. Я очень уважаю ху-
дожественную литературу, но ты все же больше на исто-
рию нажми. Ладно? Александром Сергеевичем лучше
потом займемся...
— Все будет в полном порядке! Ты только не волнуй-
ся В процессе работы многое прояснится. Художествен-
ная же литература тоже может дать важные исторические
свидетельства.
Мелодичными колокольчиками заиграл дверной зво-
нок.
Гости идут! — обрадовался Юра и подбежал к
двери.
В коридоре уже рокотал довольный бас Гены Бур-
мина.
— Здорово, старик! Здорово... Как дела?
96
Глава 6
КОВЧЕГ ГРААЛЯ
Были страшные знамения. Хвостатая звезда пронес-
лась, и говорили, что подобна она срезанной голове. От-
сюда, с гор, по ночам хорошо были видны зарева догора-
ющих деревень. Воронье тянулось к старой Каркассон-
ской крепости, к Тулузе, Фу а.
Арденнский вепрь опустошал страну. Крестьяне кину-
лись в горы, да поздно. Повсюду на перевалах стояли
уже Монфоровы стрелки.
Только о горной тропе на замок Юссон, у самой испан-
ской границы, еще не дознались крестоносцы. Благодаре-
ние доброму богу, ослики, груженные золотом, прошли
благополучно. Вчера гонец воротился с письмом от юс-
сопского барона, что груз получен в целости и караван
снаряжен для обратного пути. Значит, на другой день
если ничего не случится, следовало ждать подкреплений.
В круглой башенной келье делалось все сумрачней.
Но за мавританской решеткой оконца горел, плавился
такой невероятно золотой и зеленый предвечерний свет,
что епископ медлил зажечь плавающий в масле фитиль.
— Сколько мы еще сможем продержаться, как вы ду-
маете, Мирпуа? — спросил он коменданта, не отходя
от окна.
О, сколько угодно! —с излишней, может быть, бес-
печностью отозвался комендант.— Наши горы неприступ-
ны, вы же знаете это, Наставник Совершенных.—Он вы-
ступил из пыльного сумрака как был, в одной только по-
лотняной рубахе до пят, не остывший еще после вылазки.
Расстегнутые доспехи его лунной синевой поблескивали
возле холодного очага.— К сожалению, я не могу сказать
того же о самом Монсегюре... Вы тогда не захотели при-
слушаться к моим советам...
— Ты все о том же, Мирпуа? — Епископ резко обер-
нулся, п коменданту показалось на миг, что горнее сия-
ние исходит от темного на фоне зарешеченного оконца ли-
ка его.— Теперь уже бесполезно спорить.
— Да, теперь бесполезно. Но тогда, когда вы приняли
крепость от Рамона Пиреллы и начали ее перестройку,—
тогда следовало одобрить мой план.
— Монсегюр предназначался для иных целей.
J Ларец Марии Медичи
97
— Я знаю это, Наставник Совершенных! Мне ли не
знать! И я ценю, что именно мне вы доверили высокую
ответственность оборонять наш Солнечный храм. Но не-
ужели нельзя было соблюсти минимальнейшие требова-
ния безопасности?
— Какой смысл говорить об этом сейчас?
— Кое-что еще можно изменить.
— Что именно?
— Пробить новые амбразуры.
— Они нужны?
— Безусловно. Все наши амбразуры, равно как окна,
арки и двери, нацелены на солнечный восход, а вовсе не
на возможного противника. У меня же нет никакой уве-
ренности, что крестоносцы пойдут на штурм с первыми
лучами. Скорее всего, они сделают это под покровом
тьмы.
— Вели пробить амбразуры. Что еще?
— Нужно разобрать внутренние мостики. Кроме того,
пилоны...
— Они необходимы для наблюдения восхода в день
летнего солнцестояния.
— Я знаю, Наставник Совершенных, знаю. Но вооб-
разите себе, что враг завладел стеной и сумел перепра-
виться через второй ров... Что тогда?
— Но день солнцестояния близок, и я боюсь, что все
эти перемены...
— А я боюсь, что мы не доживем до святого дня.
— Ты же только что сказал, будто мы сможем про-
держаться долго! Как я должен понимать тебя, рыцарь?
— Необходимо укрепить замок и усилить его гарнизон.
— Хорошо. Поступай, как знаешь. Какие еще требу-
ются перестройки?
— Простите меня, Наставник, но я солдат, и если мне
приходится кощунствовать, то только ради вашей же бе-
зопасности.
— Говори, Мирпуа, говори же!
— Вы согласились пробить новые амбразуры, но ведь
этого мало. Нужно еще заделать добрую половину ста-
рых. Согласитесь вы на это?
— Но зачем? — Епископ удивленно воздел руки.
— Любой амбразуре, Наставник, соответствует точно
такая же на противоположной стене.
— Конечно. И ты знаешь почему;
98
— Знаю.— Комендант почтительно склонил могучую
голову.— Но опять же допустите на миг, что они овладе-
ли одной из стен... В этом случае их лучники, прячась за
зубцами, смогут пускать стрелы через амбразуры точно
в цель, что сделает невозможной оборону противолежа-
щих стен. Поэтому я предлагаю заделать часть амбразур
и защитить сзади подпоры для стрелков. Тогда мы смо-
жем сопротивляться, если даже они возьмут одну стену.
— Хорошо, Мирпуа, передам твои предложения астро-
логам.
— Совершенные могут не согласиться, Наставник. Да-
же наверняка не согласятся. Неужели лучше всем погиб-
нуть, чем пожертвовать хоть крупицей привычного рас-
порядка?
— Ты говоришь так потому, что сам не являешься
Совершенным.
— О да! Вы правы, Наставник. Я всего лишь Верую-
щий. Но я солдат! И поскольку закон не позволяет Со-
вершенным брать в руки оружие, умоляю вас внять гласу
солдата. Поверьте, что в деле фортификации я разбира-
юсь не менее Совершенных астрологов.
— Я знаю это, Мирпуа... Но ты можешь поручиться,
что если я удовлетворю все твои требования, Монсегюр
устоит?
— Кто может поручиться в этом, Наставник! Разве
мир этот не паутина, протянутая между добром и злом?
Укрепите Монсегюр, и я сделаю все, чтобы она не порва-
лась под нами! Согласитесь, хорошо укрепленную кре-
пость все же легче защитить. Должен сказать, что особое
беспокойство внушает мне северо-восточная стена. В том
месте, где проходит насечка, ее необходимо спрямить.
Простите мне невольное кощунство, но до праздника
солнцестояния еще далеко, притом астрологи давно уже
составили календарь на много лет вперед... А ведь именно
в этом месте враг оказывается вне досягаемости наших
стрел. Стену не только необходимо спрямить, но и усилить
здесь выступом.
— Одним словом, ты хочешь превратить Монсегюр в
простую крепость,— тихо сказал епископ.
— В неприступную крепость, Наставник. Притом вре-
менно! Когда настанут лучшие дни, ничто не помешает
нам вернуть Монсегюру прежний облик.
— Боюсь, что такие дни настанут не скоро,— вздохнул
99
епископ.— Монсегюр не только последнее наше убежище,
Мирпуа, но и последнее святилище. Если нам предстоит
умереть здесь, то мы хотели бы умереть достойно, в пол-
ном сиянии нашей веры. В этом все дело. Не в упрямом
фанатизме, как ты, наверное, думаешь, отнюдь.
— Зачем же умирать, Наставник? Зачем? Разве нет у
нас подземного хода, наших тайных пещер? Да и путь на
Юссон пока еще свободен! Разве не можем мы отступить,
если почувствуем, что военное счастье нам изменяет?
— Оно давно уже изменяет нам, рыцарь! Да и куда
мы можем отступить, если вся страна предана огню, ме-
чу и разбою? Во имя чего нам спасать себя? Ради каких
целей жить? Нет, Мирпуа, катакомбы предназначены для
другого. Мы спрячем там до срока наш невидимый свет,
наше сокровенное знание, Мирпуа, нашу тайну. Нам же
предстоит иное. Мы должны умереть, принять мучениче-
скую смерть,— вот что мы должны... Это не легкое дело.
Но труднее всего ждать, пока оно наконец свершится...
Ожидание это страшнее смертной страды.
— Но зачем? Зачем, Наставник? — шепотом крикнул
комендант и упал перед епископом на колени.— Ведь они
сожгут нас!
— Да, сожгут. Но пламя наших костров навсегда
останется в людских сердцах. Оно-то и обессмертит нашу
веру. И когда настанет день возрождения и люди кинутся
искать сокровище Совершенных, тогда и станет видимым
сокрытое в подземельях сияние. Ты понял меня, Верую-
щий?
«Понял, Совершенный, понял, Наставник»,— хотел от-
ветить комендант, но только беззвучно пошевелил губа-
ми и, все так же стоя на коленях, поник головой перед
черной тенью, окруженной остывающим светом прорезан-
ного в толстой каменной кладке окна.
— Говорят, они убивают всех.— Голос наконец воз-
вратился к нему.— Й женщин и стариков...
— Да. Таков приказ папского легата. Но и сами они
таковы, эти люди тьмы, рожденные на ночных зимних
кладбищах из холодного пара могил... Лишь случайно и
изредка даруют они жизнь тем, кто принимает их веру и
целует их крест — орудие варварской пытки... Ты бы хо-
тел купить жизнь такой ценой?
— Я? Нет, Наставник, конечно же, нет! Я солдат и го-
тов умереть в бою. Но, сознаюсь, Совершенный Настав-
100
ник, пытка страшит меня и костер тоже страшит... Не
смерти боюсь, а муки телесной, Наставник.
— Если случится, что ценой формального вероотступ-
ничества можно будет сохранить жизнь, я разрешаю тебе
это, Верующий,— мягко сказал епископ и, сделав шаг к
коленопреклоненному воину, возложил на его склоненную
голову сухую и легкую старческую руку свою.— Ты понял
меня? То же передай от моего имени своим людям... Но
не сейчас, а тогда... Ты понимаешь, когда... Верующие мо-
гут бороться за свою жизнь любыми путями, когда ору-
жие будет выбито из их рук. Клянитесь и лжесвидетель-
ствуйте, но не раскрывайте тайны. Вот мой завет. Мы же,
Совершенные, должны будем принять муку. Иначе все
вы, кто только останется в живых, утратите веру в душе
своей и дети ваши и дети детей ваших останутся глухими
к зову истины. Только костром своим поддержим мы
пламя наших пещерных факелов.
А теперь иди, рыцарь. Вели заделать амбразуры и
пробить новые — никаких иных перестроек я не разре-
шаю. Если суждено дожить нам до великого дня солнце-
стояния, мы встретим светило, имя которому Добро, так,
как велят нам наши священные свитки... А людей своих
обрадуй, что караван с золотом и самоцветами благопо-
лучно прошел. Папа не получит наших сокровищ. Даже
если и падет Монсегюр, вера не погибнет. Она будет
тайно гореть невидимым факелом в неведомых подзе-
мельях, пока не настанет время выйти на солнечный свет,
перед которым все людские огни только тень. Еще мо-
жешь сказать, что близится помощь, не называй лишь
сроков, чтоб не было отчаяния, если помощь вовремя не
поспеет... Хозяин Юссона уже отправил нам сыр, мед,
пшеницу и масло... Не знаю только, послал ли он еще и
людей. Й если послал, то сколько? Десять? Двадцать?..
— Каждый человек дорог,— сказал комендант, под-
нимаясь с колен.— У меня всего сотня профессиональных
военных. Остальные—-дети, женщины, старики. Совер-
шенным же закон не позволяет браться за оружие.
— Да, рыцарь, для нас оно — олицетворение зла.
— Неужели нельзя освободить на время хотя бы не-
которых Совершенных от их обета, Наставник? В виду
крайней опасности? Я знаю многих молодых поэтов, ма-
тематиков и астрологов, которые готовы... Я даже осве-
домлен, что они сами хотят просить вас...
101
— Я откажу им, Мирпуа, откажу. Сколько можем мы
еще противостоять десяти тысячам крестоносцев, охва-
тивших нас смертельной петлей?
— До конца, Наставник, как велит нам долг...
— Так.— Епископ сделал коменданту знак прибли-
зиться.— Именно до конца, как велит нам долг! — И уже
тише, словно кто-то мог их услышать:—А как ты ду-
маешь, когда он придет, конец-то? На -сколько нас еще
хватит?
— Без осадных орудий они вряд ли решатся на
штурм,— так же тихо ответил воин.— Пока мы не даем
им втащить на эти кручи катапульты и тараны, но вы-
лазки обходятся нам не дешево. Я уже докладывал вам,
что сегодня мы потеряли молодого Рюи, а мой брат и
еще четверо получили ранения. Кроме того, люди очень
измотаны. Сколько-то мы еще, конечно, продержимся,
без катапульт они нас не возьмут.
— А если Монфор перережет юссонскую тропу?
— Неприкосновенных запасов у нас ровно на три ме-
сяца. Учитывая, что людей в крепости значительно при-
бавилось,— скажем, на полтора... Рацион, правда, можно
будет еще уменьшить, но даже в этом случае больше
трех месяцев мы не протянем. Зато с водой все благо-
получно.
— «Зато»! — усмехнулся епископ.
— Да. Воды нам хватит. Пещерные источники не ис-
сякнут.
— Как с оружием?
— Оружия достаточно. На складах полно алебард,
пик, протазанов, есть лишние арбалеты с большим запа-
сом стрел... Оружия хватает... людей вот маловато.
— Теперь ты понимаешь, почему я не могу освобо-
дить Совершенных от обета? — все так же тихо спросил
епископ.
— Потому что Монсегюр обречен?
— Да, рыцарь, именно поэтому. Раз нам все равно не
продержаться достаточно 'йолго, Совершенные должны
жизнью, точнее, смертью своей явить последний пример.
Мы умрем мужественно и достойно, как борцы и пророки,
не осквернив своих рук человеческой кровью.
— И кто увидит этот последний подвиг? Палачи?
— Среди наших врагов не только палачи, там много
невежественных душ, блуждающих. в потемках. Пусть
102
они видят все, может быть, это пробудит в них искру
добра. И не сомневайся, Мирпуа, она разгорится. В ве-
ках, в поколениях она разгорится, Мирпуа. И я верю,
что настанет день, когда мир ужаснется и восхитится
дальней памятью нашего подвига, нашей доброты, Мир-
пуа, нашей мученической кончины! Поэтому мы должны
быть безупречны в свой последний час. Иначе люди ско-
ро позабудут нас, и мы действительно погибнем, и наше
дело тоже погибнет. Это будет торжество зверя над че-
ловеком, торжество наших палачей и гонителей... О, я
знаю, что требую от своих Совершенных почти невоз-
можного! Я требую от них борьбы, но не даю им взять
в руки мечей, зову их на смерть и отнимаю все надежды
на спасение. Но на то они и Совершенные, чтобы свер-
шить то, на что обычный человек редко способен по че-
ловеческой натуре своей. Я люблю Совершенных, но про-
стых страдающих и заблуждающихся людей я люблю
еще больше.
Поэтому передай, когда настанет время, Верующим
последние слова Наставника Совершенных. Скажешь, что
это были воистину последние слова: клянитесь и лже-
свидетельствуйте, но не раскрывайте тайны! И пусть
великий пример Совершенных укрепит их мужество...
Возвращайся же на стены, рыцарь!
...В ту же ночь крестоносцы втащили на скальный
карниз тяжелую катапульту, захваченную ими в бою под
Каркассоном.
Хмур и холоден был рассвет следующего дня. Каза-
лось, что за ночь весна повернула вспять и в горы опять
возвратилась зима. Колючий снег засыпал перевалы,
а когда рассвело, из ущелий поднялся белый, пронизы-
вающий до костей туман. Стража едва различала крас-
новатые масляные пятна факелов на соседних зубчатых
башнях.
Но незадолго до полудня солнце растопило облачную
завесу и яростно обрушилось на снежные островки, ко-
торые туман покрыл льдистой, ноздреватой коркой. Те-
перь этот снег таял заодно с туманом. В горах зашумели
ручьи, мутные, глинистые потоки побежали с черных,
влажно блестящих скал.
Люди всё еще ежились от холода, но с наслаждени-
ем вдыхали сырой свежий ветер и щурились на яркое,
в легкой дымке водяного пара солнышко. Туман отсту-
103
пал, оседая в ущелья, и горные, шумящие водопадами
дали раскрывались все шире и шире.
Но прежде чем с башен Монсегюра сделался види-
мым тот зловещий скальный выступ, на котором уже
была установлена готовая к работе катапульта, осаж-
давшие увидели темные контуры пятиугольной крепости.
Катары1 не сразу поняли, какую кару обрушило на
них это веселое, проясняющееся к вёдру небо. Огромные
камни один за другим полетели на головы осажденных.
С силой ударяясь о стены, выбивая осколки, искры и
душную известковую пыль, обрушивая зубцы и прола-
мывая крыши, они заставили немногочисленных Верую-
щих в панике бежать под защиту каменных сводов. Но
даже там было не безопасно. Перекрытия и купола гу-
дели и содрогались, как при землетрясении. Да, в укры-
тии было еще страшнее, потому что казалось, стены и
потолок вот-вот обрушатся и навеки похоронят под свои-
ми обломками.
В нескольких местах зашатались языки огня. То ли
само загорелось от факелов, то ли крестоносцы вместе с
камнями обрушили на Монсегюр горшки с горящей смо-
лой.
Они бомбардировали крепость основательно и мето-
дично, но было непохоже, что готовился скорый штурм.
Очевидно, хотели смести каменным градом самую волю
к сопротивлению. Когда окончился наконец этот ужас-
ный истребительный день и ранние сумерки — погода
вновь испортилась — заставили осаждавших прервать
камнеметание, настала грозная тишина.
Сперва никто не расслышал ее, потому что в ушах
еще дробились и лопались камни, потом же никто ей не
поверил, ибо людям показалось, что их поразила глухота.
Страшное зрелище являл собой заваленный каменны-
ми ядрами Монсегюр. Стены его обломанными зубцами
напоминали пришедшие в негодность гребни. Слепые,
развороченные, забрызганные кровью бойницы были по-
хожи на глаза прокаженных.
1 Катары (альбигойцы) — религиозная секта на Юге Фран-
ции в XII—XIII вв. Под знаменем катаров объединились против
католицизма сеньоры, городская буржуазия, ремесленники и крестья-
не. На подавление альбигойской ереси выступили король, папа и
феодалы отсталого Севера. Крестовый поход против катаров был
начат в 1204 г.
104
Хотя убитых насчитали много меньше, чем полагали
вначале, а ушибы и раны уцелевших оказались большей
частью сравнительно легкими, стало ясно, что крепость
не переживет новой атаки и, когда крестоносцы ринутся
на штурм, некому будет ее защищать.
Епископ кликнул пажа и велел ему как можно ско-
рее разыскать коменданта Арно-Роже рыцаря де Мир-
пуа.
Мальчик нашел его на конном дворе. Было слышно,
как бьются в агонии лошади под провалившейся кров-
лей. Воины расчищали подступы к конюшням. Комен-
дант возвышался посреди всего этого содома, щека его
была исцарапана и выпачкана сажей, лоб перевязан ка-
кой-то грязной тряпкой, сквозь которую проступали ржа-
вые, расплывающиеся пятна. У одной из коновязей жар-
ко пылало сено. Змейки жгучего пепла с дымом улетали
во тьму.
— Вы хорошо знаете своих людей, A'lnpnya? — спро-
сил коменданта епископ, как только паж провел воина
в башню.
— Хорошо? — не сразу понял воин.— Наверное, хоро-
шо. Да, думаю, хорошо.
— Настолько хорошо, что могли бы поручиться за
них, как за самого себя?
— Нет.— Он помотал головой, все еще тяжело дыша.
Грудь его ходила, как кузнечные мехи.— Только немно-
гих я знаю так уверенно.
— Найдется среди этих немногих хотя бы пять чело-
век?
— Найдется,— подумав, ответил комендант.— Столь-
ко найдется.
— Пришлите их ко мне не мешкая. А ты, дитя мое,—
обратился он к пажу,—ступай приведи членов Высокой
коллегии... Всех семерых, если, конечно, никто из них не
погиб в этот страшный день... Твоим людям предстоит
умереть, Мирпуа,— поднял он глаза на коменданта.
— Как и всем нам,— вздохнул тот.
— Этим в особенности,— многозначительно нахму-
рился епископ, выпроваживая пажа.— Так и передай им.
— Что передать? Приказ умереть?
— Да, приказ умереть, Мирпуа... Сейчас здесь будет
вся Высокая коллегия. Совершенные соберут наши тай-
ные свитки и завет, который своей рукой начертал сам
105
Мани ’. Все это они опустят в ковчег, да сохранят его не-
дремлющие грифоны наши святыни!..
— В священный ковчег, в котором хранится... — Ко-
мендант запнулся, не находя в себе сил или просто не
смея произнести.
— Да. Все, чем мы дорожим в этой жизни, будет
спрятано в нашем священном ковчеге. Совершенные от-
несут его в известное им место, где он пребудет в
безопасности до лучших дней, когда бы они — ты пони-
маешь меня, рыцарь? — ни наступили. Такая вылазка
связана с опасностью, и твои люди будут охранять Со-
вершенных. Они останутся на своем посту до конца, до
самого конца... Когда подойдут враги, они вступят с ни-
ми в схватку, в которой и погибнут. Все... Ты хорошо по-
нял меня, рыцарь?
Комендант молча поклонился.
— Тогда ступай и пришли мне таких людей.
— Позвольте и мне, Наставник, быть в числе тех...
— Ступай, ступай... У тебя иная задача. Поспеши,
разве ты не слышишь шаги на лестнице? Это уже подни-
маются Совершенные. Иди же, рыцарь!
...В ту же ночь семеро Посвященных коллегии в со-
провождении пяти воинов вынесли ковчег через подзем-
ный ход за пределы крепостной стены. Это была послед-
няя ночь Монсегюра, льдистая и удивительно ясная ночь.
Пройдя священную рощу, задержавшись на миг, чтобы
молча постоять у каменного жертвенника, они начали
осторожно спускаться во тьме вдоль пологого, защищен-
ного от ветров склона, мимо рядов голых еще, узловатых
от времени лоз. Там, в самом низу виноградника, нахо-
дился потаенный грот, откуда уходил в скалу бесконеч-
ный и запутанный каменный коридор.
...С рассветом бомбардировка возобновилась. На этот
раз катары попрятались в убежище с первыми же пу-
щенными в крепость ядрами и оставались там до полу-
дня, когда головорезы у катапульты, устав наконец, ре-
шили дать себе небольшой отдых. Это-то Короткое время
и надумал использовать комендант де Мирпуа для по-
следней отчаянной вылазки.
И пока крестоносцы, разложив на голой земле, сре-
1 Мани — легендарный пророк катаров.
106
ди редких и ранних альпийских цветов, скатерть, под-
креплялись мясом и вином, двадцать шесть вооружен-
ных короткими мечами катаров незаметно выскользнули
из люка под восточной стеной и пошли в обход, чтобы
спуститься на занятый врагом карниз сверху и захва-
тить катапульту.
...В этот час недолгого затишья перед грозой в баш-
ню Наставника провели запыленного, бледного от поте-
ри крови гонца, с туго перетянутым над страшной копье-
вой раной предплечьем. Это был один из тех пяти, кото-
рые составили прошлой ночью конвой коллегии Совер-
шенных. У самого грота тайный отряд катаров наткнул-
ся на ночной патруль из конных, закованных в железо,
тяжелых рыцарей. Воины вступили в схватку, прикрывая
Совершенным отход, но тяжелый ковчег не давал дале-
ко уйти.
Когда из пяти воинов в живых осталось только
двое — сам гонец и пятнадцатилетний мальчик по имени
Риччо,— трое Совершенных подняли оружие павших и
яростно атаковали конный отряд. Ободренный неожи-
данной подмогой, Риччо бросился под ноги лошадей,
норовя перерезать им сухожилия, но пал с проломлен-
ной протазаном головой. Пока трое Совершенных и ра-
ненный в руку гонец сдерживали натиск крестоносцев,
остальные члены Высокой коллегии раскрыли ковчег и,
разобрав спрятанные там сокровища, стали карабкаться
на скалы.
Когда они оказались вне досягаемости закованных в
доспехи конников, Совершенные, оттеснив рыцарей от
гонца, швырнули мечи наземь и бросились на копья.
Исполняя их последний приказ, гонец поспешил скрыть-
ся, чтобы предстать перед очами Наставника.
— Четверо Совершенных унесли наши святыни на
себе и скрылись в скалах...— торопясь, прокричал он и
вдруг захрипел, подавшись вперед.— А мы... мы выпол-
нили твою волю,'Наставник: все умерли, и вот теперь я
тоже умираю.— Глаза его широко раскрылись, готовые
вот-вот выскочить из орбит, и он вдруг обрушился на
каменный пол, как подрубленное дерево, и удивительно
алая кровь, пузырясь, хлынула из его горла.
А потом к епископу допустили лазутчика. Он поведал
Наставнику, что высланный на захват катапульты отряд
был внезапно атакован у седловины, по ту сторону пика.
107
Одиннадцать человек пали в бою, остальные были взяты
в плен.
— Им обещали жизнь,— рассказывал лазутчик,— ес-
ли они отрекутся от ереси и признают святые таинства,
троицу и папу — наместника святого Петра. Я сам все
слышал, ибо стоял под дубом, в толпе солдат де Монфо-
ра, одетый, как и они, с крестом паладина. Тех, которые
отказались, тут же повесили, остальные же, став на ко-
лени, заявили о своем отречении. Тогда какой-то офицер
распорядился привести собаку и стал поочередно совать
всем нашим в руки нож, чтоб испытать/насколько тверды
они в своем отречении. Но ни один из них не взял гре-
ха на душу и не напитал землю кровью невинной твари.
Тогда их всех повесили на ветках дубов...— Лазутчик, да-
вясь рыданиями, поклонился и хотел было незаметно
уйти, но глухой удар и задрожавшие вслед за тем стены
возвестили о возобновлении обстрела.
— Они готовятся к штурму! — крикнул вбежавший в
епископскую келью комендант.— Как только их передо-
вой отряд покажется на опушке, они остановят катапуль-
ту и полезут на стены.
— Мы примем этот бой, Мирпуа, мы примем его... Но,
пока они не перестали забрасывать нас камнями, вели
отрядить небольшую охрану для Рено, которого вместе
с двумя Совершенными я посылаю в скалы. Может быть,
им удастся незаметно выйти...
— Но у нас и без того остается не больше шестидеся-
ти солдат!
— Я знаю, Мирпуа, знаю... Этого вполне достаточно
для последнего боя, вполне достаточно. Торопись же...
Большое ядро, сломав мраморную решетку, влетело
в келью и, свалив на пути стоявшего в дверях лазутчи-
ка, застряло в стене, рядом с висящей у дверей мандоли-
ной.
— Вот видишь? — тихо сказал епископ, откашляв-
шись от каменного дыма.— Торопись же... ибо превыше
всех нас, вместе взятых, священная чаша'. Пусть они
скорее разыщут в скалах наших людей! Чаша и свитки
не должны погибнуть, а тем паче попасть в руки папистов.
Иначе вся жизнь была напрасной... Вся жизнь. И вот еще
что...— Старый епископ поднял руку и указал куда-то за
1 На «ок» — провансальском языке чаша называется «грааль».
10S
очаг...— Там спуск в подземелье, четвертая плита от
очага. Подыми ее, ибо у меня не хватит на это сил, и по-
зови сюда Марка... Но сперва подыми.
Это были последние слова, которые слышал де Мир-
пуа от Наставника Совершенных. Отвалив тяжелую ка-
менную плиту, он сбежал вниз, в общую залу, и, кликнув
пажа, велел ему подняться к епископу. Минуту спустя он
уже прыгал по заваленному битым камнем и щебнем
двору, содрогающемуся под ударами ядер. Штурм мог
начаться с минуты на минуту, но ни одного лучника не
было на стенах, и под котлами с оловом еще не горел
огонь.
— Подойди ко мне, мое дитя,— ласково улыбнулся
епископ, увидя в дверях своего пажа.— Найди мою шка-
тулку и спрячь ее хорошенько, а после полезай туда.—
Он указал на черный провал в полу.— Отсидись там,
пока не станет тихо, а потом уходи в горы. Может,
встретишь кого из наших или сумеешь пробраться в
Юссон... Одним словом, сбереги шкатулку и хранящийся
в ней кинжал... Кто знает, не будь его, все могло бы сло-
житься иначе... Жизни стран и народов, дитя мое, порой
зависят от пустяков. Много превратностей пережил мир
из-за этого кинжала, который достался мне от... Все рав-,
но, мой мальчик, ты не знаешь этого человека. И дело
не в нем. И даже не в самом кинжале, коснуться которо-
го не позволяет мне обет совершенства. Просто помни,
Марк, что радикальной переменой ничего нельзя улуч-
шить. Можно только ухудшить... Это мой завет тебе —
все, что я могу подарить на прощанье... Ну, ну, сту-
пай...— Епископ д’Ан Марти поцеловал мальчика в лоб
и подтолкнул его к дверям.— Разыщи шкатулку в моей
библиотеке и без промедления возвращайся сюда.
...Больше они никогда не увидели друг друга. Только
рыцарю де Мирпуа в тот момент, когда палач ломал ему
кости, довелось увидеть епископа в последний раз.
Он стоял у столба со связанными за спиной руками,
обложенный поленьями и хворостом, а белые волосы его
тихо шевелились под ласковым весенним ветерком.
Мелькнули суровые, измученные лица Совершенных,
сквозь темный частокол копий блеснули шлемы и кресты
построенных в каре христовых воинов. Потом все пото-
нуло и исчезло в водовороте нечеловеческой боли...
Предание говорит, что когда остыл страшный закат
109
и длинные лиловые тени легли на подернутые белой
пыльцой кучи угольев, слетели с неприступных вершин
Монсепора бесшумными птицами последние хранители
тайны. Они были невесомы, эти четверо Совершенных,
и невидимы для людского глаза. Едва касаясь ногами
земли, проскользнули они через вражеский лагерь, не
потревожив даже горький голубой пепел. Никто не ри-
дел, как спустились они с высот, и никто не слышал, йак
прошли они мимо, унося с собой тайные, неведомые свя-
тыни. Все было так, как обещал когда-то в своих пропо-
ведях великий Мани. Исполнилось предначертание.
Мертвая материя ц грубая живая плоть стали подвласт-
но
ны Совершенным, пространство покорилось им, и даже
необоримое время избавило их от своего извечного гнета.
Навсегда молодыми й бессмертными ушли четверо Со-
вершенных в неведомые земли, и сокровенная сила их
ушла с ними.
Один только Мирпуа узрел вдруг, как мелькнули
в дрожащем над отгоревшим пепелищем воздухе четыре
стеклистые тени, но тут загоняющий деревянные клинья
палач растращил ему на ногах кости.
Глава 7
ПОНЕДЕЛЬНИК —ДЕНЬ ТЯЖЕЛЫЙ (В МОСКВЕ)
Ибо сказано: понедельник—день тяжелый. В 9.15
Люсина вызвали к начальству. Он спустился двумя эта-
жами ниже и длинным коридором, устланным красной
ковровой дорожкой, прошел в приемную. Секретарша
сразу же доложила о нем. Закончив телефонный раз-
говор, генерал нажал кнопку звонка, и Люсин прошел
в кабинет.
Пробиваясь сквозь колеблемую ветерком шелковую
занавеску, солнечный свет падал на красивый, навощен-
ный паркет размытыми квадратами. Крохотные зайчики
бодро метались по кремовым стенам. Ослепительно бле-
стели в золотой раме портрета Ленина и на полирован-
ной доске стола заседаний. Зеленые огоньки весело горе-
ли на серых панелях селектора и сложных телефонных
агрегатов.
Но Люсин зуал, насколько непрочна эта безмятежная
солнечная тишина. Сейчас генерал подымет голову от
бумаг, отложит в сторону ручку и... Люсин уже хорошо
изучил все предшествующие разносу признаки. Если вхо-
дящий в этот необъятный кабинет заставал генерала с
пером в руке, можно было готовиться к непогоде. При-
мета была верная. Словно солнышко в океане, садящее-
ся на горизонте в тучу.
Если солнце село в тучу,
Жди к утру большую бучу.
111
— Ну, как там у вас, товарищ Люсин? — Генерал су-
нул ручку с ракетным оперением в гнездо, отодвинул
бумаги и снял очки.— Продвигается?
— Пока не очень, товарищ генерал,— честно сознал-
ся Люсин.
— Хоть что-нибудь есть?
— С полной уверенностью сказать нельзя,— диплома-
тично увильнул Люсин и едва заметно выдвинул ногу
вперед, будто готовился встретить порыв ветра.
Но генерал сегодня проявлял редкостное терпение.
— Садитесь,— пригласил он, разглаживая розовые
вмятины от очков на переносице.
Люсин молча наклонил голову, прошел через весь
кабинет и сел сбоку от генерала, за крохотный столик
для стенографистки.
— Когда сможете доложить? — Генерал подвинул к
себе перекидной календарь.
— Понадобится еще трое суток,—сказал почти на-
обум Люсин.
— Ох, Люсин! Нет у нас этого времени, никак нет.
Жизнь торопит. Вон,— генерал протянул ему папку со
свежими газетными вырезками,— правая печать уже за-
шевелилась.
Люсин раскрыл папку и бегло проглядел заголовки:
«Загадочное исчезновение...», «Зловещее молчание ком-
петентных органов», «Жив ли...?» и т. д.
— Еще не так страшно,— заметил Люсин.
— Ишь какой храбрец! А это видел? — Генерал вы-
шел из-за стола и, быстро перелистав подколотые вы-
резки, нашел небольшую, в две колонки, статейку с жир-
ным подзаголовком: «Туристическая поездка в Советский
Союз становится рискованным предприятием».— И МИД
и «Интурист» уже обратили внимание.
— Желтая газетенка, совершенно не имеющая веса.
— Завтра подхватят и солидные органы. Нет, то-
варищ Люсин, там, где отсутствует информация, находит
пищу дезинформация! Надо в кратчайший срок это дело
прояснить. Понятно?
— Так точно, товарищ генерал.
— Трое суток дать не могу. Нам нужно хоть что-то
ответить, и не позже, чем через... — он помедлил,— сорок
восемь часов... Но перейдем к делу. Выясняются любо-
пытные обстоятельства. Посольство любезно предоста-
112
вило нам кое-какие материалы на этого деятеля.— Он
подвинул к Люсину еще одну папку.— По национально-
сти он русский, сын белоэмигранта. Настоящая фамилия
Свиньин... Да, вот такую нам свинью подложили... Андре
Свиньин, Андрей Всеволодович Свиньин, год рождения
1923, родился уже там, в 1944 году получил семь лет ка-
торги за коллаборацию с нацистами, в 1948 году досроч-
но освобожден. Вот какой фрукт этот пропавший. Они и
отпечатки пальцев прислали.
— Очень хорошо!—обрадовался Люсин.— У нас они
тоже есть. Не понимаю только, почему такой шум подня-
ли из-за этого подонка?
— Вот как? — Генерал не любил говорить о вещах,
которые казались ему сами собой разумеющимися.— Во-
первых, это правая печать, а во-вторых, в газетах могут
еще и не знать всей подноготной,— пробурчал он.— Так-
то, инспектор.
— Зато теперь узнают.
— Все это не снимает наших с вами проблем.— Гене-
рал надел очки, и Люсин понял, что аудиенция законче-
на.— Я передаю в ваше распоряжение Светловидова,
Шуляка и Данелию. В среду в шестнадцать часов доло-
жите, как идут дела.— Генерал .сделал на календаре по-
метку.— Идите.
— Слушаюсь, товарищ генерал! — Люсин встал и,
взяв досье Андрея Всеволодовича Свиньина, пошел к
двери.
Вернувшись к себе в кабинет, он нашел на столе за-
ключение эксперта по поводу найденной у иностранца
иконы.
«Икона «Троица» воспроизводит мотив знаменитой
рублевской «Троицы». Ярко выпячена тенденция дока-
зать равенство трех лиц святой «Троицы» для назида-
ния инакомыслящим. В ряде деталей икона существенно
отличается от рублевской. Художник несомненно был
знаком с произведениями сиенских живописцев. Этим он
как бы дополняет своего предшественника, исходившего,
главным образом, из византийских источников палеоло-
говской эпохи.
Композиционным центром рублевской иконы являлась
чаша с головой жертвенного тельца. Поскольку телец
есть ветхозаветный прообраз новозаветного агнца, по-
стольку чаша рассматривалась как символ евхаристии.
113
Руки среднего и левого ангелов благословляют чашу, что
дает ключ к раскрытию сложной символики композиции.
В данном же произведении перед каждым ангелом
стоит по обычной чаше. Это подчеркивает усиление тен-
денции к полному равноправию всех лиц «Троицы».
Известно, что замечательное произведение Рублева
вызвало бесчисленные подражания. «Троица» была лю-
бимейшей иконой древнерусских художников. Но ни один
из них не сумел достичь высот рублевского искусства.
Данге сам Рублев, создавший свою икону в момент вели-
чайшего взлета, не смог потом написать ее безупречно
точных копий.
Данное же произведение, несомненно бол^е позднее,
выгодно отличается от многих старых копий. Неизвест-
ный московский живописец достиг в цветовом строе ико-
ны трехкратного, истинно рублевского звучания голубца.
Икону можно приблизительно датировать 1450—
1500 гг. Она, безусловно, является выдающимся памят-
ником древнерусской живописи Московской школы.
Доска липовая, шпонки врезные, встречные, дубовые,
более поздние. Левкас. Яичная темпера, 22,5Х 14».
Люсин несколько раз прочел заключение, поругивая
про себя эксперта за ненужное многословие, потом запи-
сал в блокнот резюме: «Подлинник. 1450—1500 гг. Мос-
ковская школа. Автор неизвестен. Выдающийся памят-
ник».
Экспертиза резко меняла дело. Виктор Михайлов
представал теперь в несколько ином свете.
«Поистине день неприятных сюрпризов. Иностранец
оказывается белоэмигрантом и немецким прихвостнем;
икона девятнадцатого века стареет на четыреста лет и
превращается в «выдающийся памятник». А как же икон-
щик? Знал он или не знал? Если не знал, то пентюх он,
а не иконщик! Еще художником-реставратором назы-
вается! Но ведь и сам эксперт, когда ему позвонили, ска-
зал, что не верит в пятнадцатый век, который находят в
сигарных ящиках. Что получилось? Сам же и пишет те-
перь: «выдающийся», «поистине рублевское звучание»
или как там у него?.. И это профессор, знаток! Не какой-
то там спекулянт-реставратор. Выходит, что Михайлов
мог и не знать... Но не верить — одно, а не ведать — дру-
гое. Профессор не поверил, но, увидев, убедился; этот же
держал у себя дома сокровище, пребывая в полном не-
114
ведении. Сомнительно что-то. У него же, наверное, и лю
ди бывают, не исключено, что и знатоки. Раз он этим
делом промышляет, должен же... Но в картотеке он не
числится. Ни разу в спекуляции не попадался. Очень ло-
вок? Но- мог ли такой ловкач не распознать подлинную
икону, чистейшую, можно сказать, свою выгоду? Опять
же сомнительно. Нельзя, конечно, со счетов сбрасывать
и другую возможность. Работяга-реставратор иконами,
как правило, не торгует, ну, если случай сам в руки идет,
одну-другую продаст, а так — чист. Этим, кроме ловко-
сти, можно объяснить то обстоятельство, что данный
гражданин не известен коллегам из ОБХСС. Но чем объ-
яснить промашку с иконой? Разве что и на старуху бы-
вает проруха? Но ежели он знал, то, конечно, врет, что
продал ее за пятьсот рублей. Сам сказал, что подлинник
стоит на два нолика дороже. Сумма солидная. Да и кто
поручится, что брал рублями, а не валютой? Тут, пожа-
луй, даже прокурор выдаст ордер без звука... Ларчик
ведь, как правило, отпирается просто. Одно преступление
тянет за собой следующее. Получил крупную деньгу, за-
хотел получить еще больше... Стоп! Стоп! Что же выхо-,
дит? Завлек иностранца, ограбил его и убил? Больно
уж просто... И вел он себя совсем не так, и в гостиницу
нечего было ему потом приходить. Впрочем, это я думаю,
что нечего. Он-то ведь мог и не знать, что никаких кон-
цов у нас нет. Кто-то видел его из знакомых, кто-то мог
о сделке узнать, вот он и явился в отель свою непричаст-
ность продемонстрировать. Наверное, и алиби надежное
себе заготовил... Вот это мы и выясним!.. В самом деле,
зачем приехал этот Свиньин —ну и фамилия, прав гене-
рал!— в СССР? И как он мог исчезнуть? Шпионаж? Ма-
ловероятно. JBo-первых, этот вариант проверяют специа-
листы, во-вторых, не стали бы там своего человека деза-
вуировать, отпечатки пальцев присылать, А вдруг
отпечатки липовые? Ну, это мы тут же проверим. А как,
спрашивается? Сравним с отпечатками на стакане? Но
они тоже могут оказаться липой, заранее заготовленной,
привезенной издалека липой. Все эти соображения нуж-
но будет доложить начальству. Пусть соображает, ему
сверху виднее. Но это — опять прав генерал — не снимает
с нас наших задач.
Посему же, оставляя шпионаж в стороне, приходим
к довольно правдоподобному выводу. Этот тип приехал
115
к нам из сентиментальных побуждений, поглядеть на
страну, из которой сбежал когда-то его папаша. Кроме
того или, вернее, прежде всего он решил сделать на этом
бизнес. Скупает по антикварным магазинам картины и
статуэтки, по частным коллекциям — иконы, чтобы вы-
годно все это перепродать по возвращении. На русских
иконах они там, говорят, все помешались... В Мурманске
мариманы больше насчет мехов проворили... Но они лю-
ди простые, в искусстве не искушенные. А тут глаз ну-
жен, образование. Он вот и в магазине картинки выгля-.
дел, и ту икону распознать сумел. Ведь и пятьсот за нее
не всякий даст. Тут понимать нужно. Какое, кстати, у не-
го образование? Ух ты! Магистр Сорбонны,~если, конеч-
но, не врет досье... Историк-искусствовед, -'так и есть!
И откуда они взялись на мою голову, эти искусствове-
ды?.. Историк-искусствовед! Нет, такой вряд ли станет
делать обычный бизнес на иконах. Иконы для него так,
пустяки, побочный заработок. Вся суть, конечно, в сти-
хотворении. Он же из эмигрантов, в их-то среде он и от-
копал это стихотворение. Явно охотится за чем-то круп-
ным! За чем-то таким, перед которым и пятьдесят ты-
сяч— мелочь. Получается, что ларчик открывается не
просто, и простота тут хуже воровства. Но это опять
лишь одна сторона. Есть и другая. Художник-реставра-
тор Виктор Михайлов. Он-то ведь мог, не мудрствуя
лукаво, ограбить иностранца? Вот и накрылась вся слож-
ная игра мосье Свиньина! Опять же могли они и в согла-
шение войти. Иностранцу понадобился помощник, вот он
и доверился спекулянту. В его-то положении это вполне
возможно. Тот же не захотел делиться и... Нет, опять
все слишком просто получается! А нет в этом деле такой
простоты, никак нет... Куда более возможно, что иностра-
нец пропал сознательно, по собственной воле, но не для
шпионажа, а для реализации своей шифрованной ин-
струкции. Впрочем, тут уже граница между бизнесом и
шпионажем становится довольно зыбкой... И ведь даже
в этом случае он мог привлечь Михайлова в помощни-
ки!.. А так ли? Сразу взял да и раскрылся? Не побоял-
ся? В таком-то деле! А почему обязательно сразу? Сколь-
ко таких вот «туристов» приезжали сюда! Свиньин сво-
бодно мог ехать на верное, подготовленное дело, по са-
мым надежным адресам.
Случайное знакомство в комиссионке? А что, если это
116
заранее спланированная встреча? Если этот Мг. .аилов
уже многим иностранцам продавал иконы, то они вполне
могли рекомендовать его Свиньину в качестве человека
услужливого и надежного... Вариантов много, конечно,
но как там ни крути, а Михайлова надо прощупать. Все
пока на нем сходится».
Вошли ребята из соседнего отдела. Доложили по всей
форме, что направлены в его, Люсина, полное распоря-
жение.
— А что это у вас физиономии такие кислые? —
спросил Люсин.
— Так ведь своих дел позарез! — развел руками вы-
сокий, белый, как альбинос, Шуляк.
«Ему бы фамилию Светловидов носить»,— подумал
Люсин.
— Начальству виднее,— одернул Шуляка корена-
стый, чуть сутуловатый Данелия.
Из всех троих Люсин знал его лучше всех. Данелия
часто выходил победителем в соревнованиях по самбо.
— Я тут, ребята, не виноват,— объяснил Люсин.—
Георгий все правильно понял: приказ сверху.
— Чего тут объяснять? — прервал его Данелия.—
Командуй!
— В полном вашем распоряжении! — подтвердил
Шуляк.
Они, а вслед за ними и молчаливый Светловидов взя-
ли стулья и расселись вокруг Люсина. Одного стула,
правда, не хватило, и Люсин уступил Светловидову
свой, а сам пристроился на краешке стола.
— Вас с обстановкой познакомили? — спросил Люсин.
— В самых общих чертах,— сказал Шуляк.
— Мы со Светловидовым в курсе,— кивнул Дане-
лия.— Курковгнас вызывал, а его,— он улыбнулся Шуля-
ку,— не было в тот момент в отделе.
— Ну и прекрасно! Вы его и проинформируете потом
или я, когда время будет. Сейчас, простите, каждая ми-
нута дорога,— извинился Люсин.— Ты, Георгий, поезжай
на Старокалужскую дорогу. Обойди все парикмахерские
между двадцать пятым и тридцать восьмым километра-
ми. Может, опознают... Тут новые варианты появились.—
Он вручил ему пакет фотографий, на которых лик мосье
Свиньина был представлен в различных ипостасях: от
гладко выбритого до усов с бородой.
117
— Будет сделано! — Данелия веером выбросил фото-
графии на стол.— Какая?
Люсин ткнул пальцем в вариант «только усы».
— Но есть подозрение, что вот эта.— И он показал
бритого Свиньина всем присутствующим.— Вы тоже возь-
мите полный набор,— улыбнулся он, выдавая Светлови-
дову другой пакет.— Вас я попрошу обойти все анти-
кварные магазины. Вы же, товарищ Шуляк, пойдете со
мной. По дороге я введу вас в курс дела. Вопросы есть?
— Нет, все ясно! — сказал Данелия.— Можно выпол-
нять?
Люсин попрощался с товарищами и проводил их до
дверей. Шуляк ушел вместе со всеми: ему нужно было
кое-что собрать у себя на столе.
Зазвонил городской телефон.
— Люсин слушает!
— Товарищ Люсин, с вами говорит дежурный по го-
роду. Здравствуйте.
— Здравствуйте, товарищ дежурный. Есть новости?
— У меня тут в журнале записано, что вы просили
докладывать вам о странных происшествиях. Так?
— Так, так! Что-нибудь есть?
— Не знаю, как вы на это посмотрите, но, на мой
взгляд, дело самое что ни на есть странное.
— Так, так! Слушаю...
— В цирке питона украли, товарищ Люсин! Пони-
маете?
— Да. Ну и что?
— Как — ну и что? — обиделся дежурный.— Очень
странное происшествие. Непонятно, кому этот питон мог
понадобиться?..
— А он не сам, часом, уполз? — осторожно высказал
предположение Люсин.
— В том-то и дело, что нет! Клетка взломана. Сейчас
оперативная группа выезжает. Вы не заинтересуетесь?
«Только змей искать мне еще не хватало...»
— Спасибо, что сообщили, товарищ дежурный. Но это
не то, что нас интересует. У нас по части икон, искус-
ства, вообще древней истории. Понимаете?
— Ну, как знаете!.. В случае чего будем держать в
курсе.
— Большое вам спасибо.— Люсин положил трубку и
рассмеялся.
118
— Чего это вы? — удивленно спросил вернувшийся
Шуляк. На руке у него был плащ.
— Питона в цирке украли,— все еще смеясь, объяс-
нил Люсин.— Представляете? Это ж надо уметь!
— Действительно...— покачал головой Шуляк.— Ка-
кие будут распоряжения?
— Мы сейчас с вами поедем в гости к одному худож-
нику.— Люсин набрал по внутреннему номер гаража.—
На Малую Бронную. Дело в том... Гараж? Минуточку,—
он кивнул Шуляку,— Люсин говорит. Машину, пожалуй-
ста. Сейчас... Пошли. По дороге все объясню.— Он быст-
ро убрал все со стола. Запер ящик. Спрятал докумен-
ты в сейф.
— Кто там? — робко спросил чей-то тоненький голо-
сок, когда они позвонили в квартиру № 6.
— Отворите, пожалуйста. Мы к Виктору Михайлови-
чу,— ответил Люсин.
— А его нет дома.
— Вот как? Когда же его можно будет застать?
— А кто его спрашивает?
— Да отворите же! — возмутился Шуляк.— Мы по
важному делу. Нельзя же разговаривать через дверь!
— Ничего не знаю,— отозвались по ту сторону,— Вик-
тора Михайловича нет дома.
— Когда он будет? — опять спросил Люсин.
— Не скоро, не скоро. Он уехал.
— Уехал? — озадаченно переспросил Люсин, а Шу-
ляк состроил ему назидательную мину: «Вот тебе!»
За дверью послышались удаляющиеся шаги. Очевид-
но, невидимый собеседник счел свою миссию закончен-
ной.
Люсин решительно позвонил еще раз. Долго ничего не
было слышно. Он выждал и вновь нажал кнопку.
— Вы перестанете хулиганить? Или, может быть, ми-
лицию вызвать? — возмущенно спросили по ту сторону
обитой черным обшарпанным дерматином двери.
— Откройте, пожалуйста,— попросил Люсин.— Мы и
есть милиция.
— Ах, милиция! Так я вам и поверил! А ну убирай-
тесь немедленно, пока вас не спустили с лестницы!
— Сказано вам — милиция! — стараясь не переполо-
шить всю площадку, тихо и грозно сказал Шуляк.— Не-
медленно откройте!
119
— Всю жизнь мечтал! — издевательски отозвались
из-за двери.— Почему же вы тогда не приведете двор-
ника, если вы милиция? Почему соврали, что пришли по
делу? Вот я сейчас покажу вам милицию!
«Милиция обычно приходит именно по делу»,—
усмехнулся Люсин и мигнул Шуляку. Тот понимающе
кивнул и пошел к лестнице.
—• Сейчас приведут дворника,— пообещал Люсин.
— Да? — удивились за дверью.— Ну-ну, посмотрим.
Получалось, что Люсин свалял дурака.
«Вот оно, гусарство... Конечно, мы его найдем! Но
ведь время, время! И главное, как теперь объяснишь?
Эх, если б знать наперед, как все оно сложится! А теперь
он и дома следы замел, и сам неизвестно куда скрылся.
Положеньице».
— Вы еще здесь? — тихо осведомились за дверью.
— Здесь, здесь! — успокоил Люсин.— Сейчас дворни-
ка приведут.
•— А вы правда... из милиции?
— Правда. Это вы с нами изволите шутки шутить.
— По я же не знал! Я же не мог знать, так ведь?
И вообще я человек совершенно посторонний. Вы же к
нему, а не ко мне?
— А кто вы?
— Сосед. Всего лишь сосед, старый, больной человек.
Внизу гулко хлопнула дверь. Люсин узнал низкий го-
лос Шуляка. Он что-то втолковывал человеку, который
то и дело кашлял и чертыхался.
— Ну вот и дворник! — проинформировал Люсин не-
видимого собеседника.
Тот ответил на сообщение тем, что отодвинул какой-
то засов. Дальше, однако, разоружаться не стал. Вы-
жидал.
— Это дворник? — спросил Люсин, когда Шуляк в
сопровождении кашляющего человека появился на пло-
щадке.
— Дворник. Прокоп Васильевич,— кивнул Шуляк.
— Хе-хх!— задохнулся в кашле Прокоп Василье-
вич.— Дворник! Дворник, будь оно неладно! Хех-х-га-кх!
Ой! — Он покачал головой и тылыюй стороной ладони
отер выступившие слезы.— Прохватило меня вчерась,
товарищи! Во!
— Это ты, Прокоп? — осведомились с той стороны.
120
— Я, «Пев Минеевич, я! Прохватило меня, слышь?
Открывай, не опасайся! Гха-кх-ка-ка!
Лев Минеевич, очевидно, Прокопа признал, потому
что ответом на кашель был лязг открываемых замков.
Однако, оставив все же дверь на цепочке, он осторожно
приоткрыл ее, чтобы удостовериться, так сказать, лично.
Своими очами.
— Добро пожаловать! — приветливо высунулся в
щель сухонький старичок.
— Здравствуйте, здравствуйте,-—кивнул ему Шуляк.
— Проходите, пожалуйста, милости просим — Лев
Минеевич сбросил цепочку и широко распахнул дверь.
— Спасибо вам, Прокоп Васильевич,— входя в квар-
тиру, обернулся Люсин к шедшему сзади дворнику.
— Так что могу быть свободным? — затоптался тот
на месте, мешая пройти Шуляку.
— Иди отдыхай, отец.— Шуляк похлопал дворника
по спине и вошел следом за Люсиным.
Дворник сейчас же закашлялся и сказал, что он про-
стыл.
— Холодное пиво? — понимающе усмехнулся Люсин.
— Кх, какое там пиво? — Дворник вытянул руки и
раскрыл ладони, словно показывал, что у него ничего там
нет.— Какое пиво? Не пью, язва потому как. Вчерась па
дачном участке сено косил. По росе, босиком. И все!
И простыл. Дела? _
— Дела! — согласился Люсин и помахал на прощание
рукой.
— Спасибо тебе, Прокоп,— кивнул ему Лев Минее-
вич.— Иди теперь, отдыхай.
И запер дверь.
«Занятно»,— подумал Люсин.
— Значит, вы сосед Михайлова, Лев Минеевич? —
спросил он, осматривая прихожую.
Ржавая лампочка под непривычно высоким потолком
бросала тусклые блики на помятые днища тазов, зава-
ленный бумагами шкаф и подвешенный возле самой две-
ри старый велосипед.
— Лев Минеевич, с вашего позволения... Да, я со-
сед!— Старичок гордо вскинул голову.— Угодно прой-
ти?— Жестом уличного регулировщика он указал на
свою дверь.
— Простите, Лев Минеевич! — Люсин протянул ему
121
свое удостоверение.— Мы, Лев Минеевич, действительно
из милиции.
— Нет!—Старик картинно выбросил вперед руки,
словно ему предлагали не удостоверение, а незаслужен-
ные миллионы.— Не надо. Я вам и так верю.
— Гм...— хмыкнул Шуляк.
— Верите так верите,— согласился Люсин.— Очень
хорошо.
Лев Минеевич забежал вперед и с поклоном отворил
дверь.
— Э, да у вас тут целый музей! — заметил Шуляк,
и было не понятно, то ли он восхищается, то ли, напро-
тив, самым решительным образом осуждает.
«Действительно, самый настоящий музей,— подумал
Люсин, оглядев увешанные картинами стены.— Везет
мне на этих искусствоведов-коллекционеров, как утоплен-
нику».
Он с удивлением поймал себя на том, что проникся
к старичку недоверием и неприязнью.
«За что? Из-за картин, что ли? С каких это пор я так
реагирую на искусство? А с тех самых, Люсин, как при-
шлось тебе взять это непонятное дело...»
— Завидное у вас собрание,— одобрил Люсин.
— Ну что вы! — Старичок был заметно польщен, но
гордость за свои сокровища боролась в нем с недовери-
ем.— Все русские-с художники. Начало двадцатого ве-
ка.— Это был определенно голос гордости, но если учесть
очевидную, конечно, некомпетентность слушателей, то
можно сказать, что в нем звучала опаска.— Всю жизнь
собирал...
— Прекрасное дело сделали, Лев Минеевич. Хорошее
дело. Но мы к вам, извините, совершенно за другим. Где
находится сейчас сосед ваш Михайлов?
— В отъезде он со вчерашнего дня,— с готовностью
ответил Лев Минеевич.— Отбыл в Питер, то есть в город
Ленинград.
— Надолго?
— Сказывал, на несколько дней.
— А по какому делу, случайно, не знаете?
— Так он, Витюсенька, Виктор Михайлович то есть,
к своей барышне поехал,— заулыбался старик.— Дело
молодое, понятное. Она у него постоянно в разъездах,
а он что? Свободный художник, сел и поехал! Он ча-
122
стенько к ней ездит. То в Ереван, то в Баку, а в Питер
уж который раз!
— А как девушку зовут, не знаете?
— Нет.— Старик сокрушенно покачал головой,—За-
памятовал. Их у него, извините, много перебывало. Всех
не упомнишь. Дело-то его молодое...
— Жаль. Очень жаль, что запамятовали. А он что,
просто так взял и уехал, ни с того ни с сего?
— Да к барышне же, говорю, уехал! Не впервой, чай.
— Это он сам вам сказал?
— Он скажет, дождешься! Слышал я.— Старичок не-
терпеливо хлопнул себя по колену.— Была она у него
тут на неделе. Они в кухне кофеек себе варили, а я по
соседству был и все слышал.
— Что же вы слышали?
— А то, что уговаривались они в Ленинграде встре-
титься. Вот что. Она, вишь, раньше должна была уехать,
а он обещался в воскресенье вечерним рейсом прилететь.
Впоследствии перед самым отъездом я у него и спросил:
куда, мол?
— А он?
— «Не твое дело,— говорит.— Вернусь через несколь-
ко дней. Газеты да письма складывай в кухне». Вот и
весь разговор. «Так, спрашиваю, и знакомым вашим от-
вечать?»— «Так и отвечай»,- — говорит.
— Девушка-то его как выглядит? Не разглядели?
— Почему же не разглядел? Разглядел! Сколько раз
дверь им отворял. Ведь он то ключ дома забудет, то про-
сто отпереть поленится. Так что я разглядел, разглядел...
Очень, можно сказать, красивая барышня. Белокурая
такая, тонная вся. Но из этих, нынешних. Юбка до пупа,
извините, и курит, как мужик.
— Вот видите, Лев Минеевич, все вы разглядели, все
знаете, а самого главного — имени девушки не запомни-
ли,— покачал головой Люсин, стараясь заглушить в себе
преждевременную догадку, потому что она наверняка
могла оказаться ошибочной.
— Не запомнил,— развел руками Лев Минеевич.
— А как вы думаете, что у нее за работа такая, что
все время ездить приходится?
— Работа? Ну, тут думать нечего. Это я доподлинно
знаю. Гид она, в «Интуристе» работает, иностранцев в
разные города возит.
123
«Так и есть — Женевьева! Она как раз теперь в
Ленинграде. А как икона эта ее взволновала! Значит,
субъект этот был прекрасно информирован обо всем.
Играл с открытыми картишками, так сказать. А кто пер-
вый поднял тревогу? Опять же Женевьева! Сутки еще не
прошли, как пропал человек, а она уже всех на ноги под-
няла. Да, плохо пришлось иностранцу, хоть гад он и шку-
ра, силы были явно не равны. Что же им от него было
надо? Деньги? Или нечто большее — очень большие день-
ги?.. И все же не верится! Не такое впечатление она про-
изводит... Ах уж эти сантименты! Впечатление! При чем
тут впечатление? Совпадение! Вот чего нужно опасаться.
Мало ли кто работает в «Интуристе»? Мало ли иностран-
ных групп находится сейчас в великом городе Ленингра-
де? Вот на чем можно споткнуться, если действовать сго-
ряча, вот где легко очутиться в дураках! Очень уж это
неосторожно — встретиться в Ленинграде! Им вообще, по
всем канонам, противопоказано сейчас встречаться. На-
оборот! Разойтись, затаиться, выждать, пока уляжется
кутерьма... И все же они — если, конечно, это они — без-
мятежно гуляют в эту минуту по Невскому или, скажем,
по Литейному, где продаются отличные краски. Бездум-
но и гибельно летят, как летучие рыбы на огни парохода.
Почему? Считают, что разработанный ими план удался?
Уверены поэтому в собственной безопасности? Ах, как
это самонадеянно и неумно!.. Или просто надеются, что
никому и в голову не придет предусмотреть этот чертов-
ски глупый ход? А в самом деле, что я знал бы сейчас
о них, не будь этого старика? Как бы вообще я сопоста-
вил его с ней? Соединил их имена. Соединил их поступ-
ки. Но старик-то существует на свете, и было бы наивно
полагать, что я не войду с ним в контакт. Раз я вышел
на иконщика, на квартиру его номер шесть, то и знаком-
ство мое с милейшим Львом Минеевичем было раз и на-
всегда предопределено, жестко детерминировано. Думать
иначе непростительно. Но знакомство знакомством, а раз-
говор о Женевьеве мог бы и не завязаться. Собственно,
почему? Глаза старика ее видели, уши слышали милый
ее голосок. Куда все это денется, пока он, дай бог ему
здоровья, жив? Никуда! К тому же старик словоохотлив,
благодушен и трусоват. И нечего надеяться, что из всей
богатейшей информации, которой вольно или невольно
располагает старик, так-таки ни крошки не перепадет
121
-Картинками любуетесь? — заискивающе улыбаясь, спросил Лев
Минеевич.
следователю. А ведь порой и крошки достаточно. Выхо-
дит, гражданин Михайлов, что вы просто не имели пра-
ва лететь сейчас в Ленинград. А вы, Женевьева? В чем
же дело? Почему они так поступили? Наивны и неопыт-
ны? Настолько беспечны, что позволили себе необдуман-
ные действия? Излишне самоуверенны? Чересчур хитры
и поэтому переиграли? А может, невинны и непричастны,
и все это роковое стечение обстоятельств разлетится как
дым? Не исключено, наконец, что они вовсе не знакомы
друг с другом и все есть чистейшее совпадение, игра слу-
чая. Бывает ведь и такое...»
— Картинками любуетесь? — заискивающе улыбаясь,
спросил Лев Минеевич. Но в глазах тревога стояла. Тре-
вога и напряженность.
— А?—-Люсин с трудом отвел от картины глаза:
в минуты острой сосредоточенности взгляд его казался
угрюмым и даже несколько злым.— Да-да, прелестные
вещицы! — Он, собственно, их даже не успел разгля-
деть.— Особенно эта, зелененькая,— показал на первую
попавшуюся.
—• Эта? — благоговейно прошептал Лев Минеевич, ла-
сково погладив золоченый багет скромненького пейзажи-
ка из синих, зеленых и красных пятен.— Вы, я вижу, зна-
ток! Это ранний Кандинский. Кандинский, так сказать,
реалист. Ей цены нет!
Шуляк, который стоял лицом к окну, перестал бара-
банить пальцами по стеклу и обернулся.
— Это какой же? — с интересом спросил он.—
Этой? — Он подошел к картине, нагнулся над ней, даже
потрогал ногтем засохшую колбаску щедро выдавлен-
ной из туба краски.— А что в ней такого особенного?
— Василий Кандинский — основатель абстракциониз-
ма!— блеснул эрудицией Люсин.— Тут одна подпись ты-
сячи стоит. Правда?
— Совершенно справедливо,— подтвердил Лев Ми-
неевич.— Пабло Пикассо недавно понадобился особой
конструкции комод. Он набросал эскиз и вызвал к себе
самого знаменитого парижского мебельщика. «Сможете
сделать такой из розового дерева с инкрустациями?» —
спросил Пикассо. «Очень даже свободно»,— ответил ему
краснодеревщик. «А сколько это будет стоить?» — «Вам
маэстро, ни одной копеечки, сантима то есть, подпишите
только эскиз». Вот что значит подпись... А недавно Пи
126
кассо,— Лев Минеевич оживился и обнаружил незауряд-
ную осведомленность об интимных сторонах жизни вели-
кого художника,— пришел в знаменитый парижский ре-
сторан Максима босиком и в белых индийских брюках,
вроде наших кальсон, а все встали и устроили ему
овацию.
— Занятно,— недоверчиво покачал головой Шуляк.
— Да-с! Святое искусство!—Старик назидательно
поднял палец.—А скажите мне, молодые люди, если, ко-
нечно, не секрет, чего такого мог натворить мой сосед?
Парень он, знаете ли, неплохой, только непутевый. Гуль-
лив очень!
— Ничего он не натворил! — пренебрежительно мах-
нул рукой Люсин.— Просто он срочно понадобился нам
в качестве свидетеля. Но это как раз секрет! Так что
никому... Ясно?
Лев Минеевич понимающе прикрыл глаза и прижал
руку к сердцу.
— Ключи от его комнаты у вас? — спросил Шуляк,
— Мы друг другу ключей не оставляем.
— А Виктор Михайлович кому-нибудь свои ключи до-
веряет? — задал вопрос Люсин.
— Ни разу не видел, чтоб его апартаменты кто-то
другой открывал.
— И хорошо. Если даже кто придет от имени Викто-
ра Михайловича, так вы не впускайте,— посоветовал
Люсин.— Скажите, чтоб дожидались возвращения хо-
зяина.
— Что я, дурак?
Люсин вспомнил недавний диалог сквозь запертые
двери и улыбнулся.
— Скажите,— Лев Минеевич деликатно потянул его
за рукав,— есть тревожные симптомы?
— Вы о чем? — не понял Люсин.
— О нашей квартире! О чем же еще? Кто-то подби-
рается к Витюсиной коллекции? Или...— Не решаясь
произнести роковые слова, чтобы не накликать невзна-
чай беду, Лев Минеевич мотнул головой в сторону своих
шедевров.
— Нет, знаете ли, дыма без огня.— Люсин едва сдер-
жал улыбку.— Будьте осторожны, это никогда не мешает.
Так ведь?
Старик закивал головой. Глаза его расширились,
127
в них промелькнула покорная, обезьянья какая-то
скорбь. Люсину стало его очень жалко.
— Вы не волнуйтесь, папаша,— сказал он.— Мы по-
стараемся не дать вас в обиду.
— Имейте в виду! — Лев Минеевич сразу ожил и да-
же погрозил Люсину пальцем.— В сохранности моего
собрания должно быть заинтересовано все государство...
Я ведь одинок.— Голос его упал.— И, верно, недолго про-
живу. Все это...— вялым жестом обвел он стены комна-
ты,— достанется им.— Он кивнул на окно, за кото-
рым была тихая летняя улица.— Наследников у меня
нет.
— Вы бы заявили об этом официально,— посоветовал
Шуляк,—Вам бы помощь оказали, жилплощадь улуч-
шили.
— А мне ничего не надо,— горько усмехнулся ста-
рик.— Ни помощи, ни жилплощади. Все у меня есть,
всем доволен. Человек смертен, но жить, знаете ли, нуж-
но без этих мыслей, иначе все ненужным становится.
Умру— пусть делают с этим что хотят. Но пока я жив —
это мое. Иначе зачем все? Для чего? Чем-то же должен
жить человек? Не хлебом же единым?
Шуляк снова безразлично забарабанил по стеклу.
— Одним словом, не беспокойтесь, Лев Минеевич,—
поднимаясь с колченогого венского стула, сказал Лю-
син.— В случае чего тут же мне позвоните.— Он вырвал
из блокнота листок и записал на нем номера своих теле-
фонов.— Это прямой, а если меня не будет, позвоните по
другому. Мне передадут.
— Спасибо! — с чувством сказал старик, бережно
складывая бумажку.
— О нашем разговоре—молчок!—Люсин приложил
палец к губам.
Лев Минеевич кивнул.
— И сообщите, как только вернется Михайлов,— ска-
зал Шуляк.
— Нет уж, увольте!—обнаружил неожиданное несо-
гласие Лев Минеевич.— В чужие дела не вмешиваюсь.
Он вам нужен, вы его и караульте. Я на себя поручений
сомнительных и даже неблаговидных принять не могу-с.
— Ладно. Не волнуйтесь,— успокоил его Люсин.— Все
будет в порядке.
Попрощавшись с хозяином за ручку, они удалились.
128
— Зловредный старикашка. Себе на уме,— проком-
ментировал Шуляк, когда они вышли из подъезда.
— Не,— покачал головой Люсин,— не зловредный.
Несчастный, скорее. Обломок старого мира.
— Это верно. Собственник. Куркуль!
— Я не про то... Попрошу вас, товарищ Шуляк, уста-
новить наблюдение, чтобы возвращение Михайлова не
застало нас врасплох.
— Ас этим как? — показал глазами вверх Шуляк.—•
Если он его захочет предупредить?
— Такое возможно,— согласился Люсин.— Это,
конечно, надо предусмотреть. Но, пожалуйста, осто-
рожно...
— Понятно,— кивнул Шуляк.
— Машину я пока у вас забираю. Отсюда я прямо в
аэропорт. Вернусь завтра, часов в одиннадцать. Вы
остаетесь за меня.
— Слушаюсь. Вы в Ленинград?
Люсин развел руками: «Что делать, мол? Надо!
Приходится».
Шуляк понимающе улыбнулся, и они пошли к ма-
шине.
Шуляк сел на переднее сиденье и сразу же снял труб-
ку. Все, как положено, доложил, отдал необходимые рас-
поряжения, обо всем с кем надо договорился.
— Ну, ни пуха вам, ни пера! — пожелал он, вылезая
на тротуар.
— К дьяволу! — благодарно кивнул Люсин.— В Ше-
реметьево, пожалуйста,— сказал он шоферу.
Прежде чем сесть в самолет, Люсин проверил реги-
страционные списки за вчерашний день. Он обнаружил
в них целых шесть Михайловых. Инициалы в билетах,
к сожалению, не записывались. Вечерними рейсами
в 20.55 и 22.05 улетели два Михайлова. Но это, увы, ров-
но ничего не говорило. Если бы этой распространенной
фамилии не оказалось вовсе, можно было бы сделать
два вывода: первый — Михайлов взял билет на чужое
имя, второй — он вообще не улетал в Ленинград. Но при-
мечательная фамилия была дважды упомянута в реги-
страционных ведомостях вечерних рейсов. Поэтому ни-
каких выводов сделать было нельзя...
Глава 8
ФИЛИПП КРАСИВЫЙ
Сбылось страшное проклятие старого тамплиера'.
Прошел только месяц со дня аутодафе на острове, и вот
уже умер папа Климент, всеми покинутый и забытый,
терзаемый на смертном одре видениями больной совести.
Верил ли король Франции Филипп Четвертый, про-
званный за внешность, поистине ужасающую, Красивым,
что его самого ожидает в скором времени внезапная
смерть, которая последует в тот же роковой 1314 год от
загадочной болезни?
Но и в последний свой день человеку присуще мнить
себя бессмертным.
Король был доволен. Многолетняя борьба его с пап-
ским престолом приближалась к благополучному окон-
чанию. Филипп IV готовился к последнему акту и точил
кинжал для завершающего удара, которым рыцарь до-
бивает поверженного соперника. На языке куртуазности
это называется «ударом милосердия». Но король Фран-
ции, вероятно обмолвившись, сказал как-то: «Костер ми-
лосердия...»
Семь долгих лет продолжалась эта отчаянная борьба,
начавшаяся еще в войну с графом Фландрским. Пред-
мет спора был извечным: власть. Впрочем, и папа и
король предпочитали говорить более определенно — день-
ги. С денег, собственно, все и началось. В январе 1296 го-
да папа Бонифаций VIII издал знаменитую буллу, кото-
рой воспрещал духовенству платить подати светской
власти.
— Старый нечестивец! — простонал Филипп, ознако-
мившись с буллой великого понтифика.— Пропороть та-
кую дыру в моей мошне! Он что, хочет сделать из фран-
цузской казны коровье вымя и слюнявым ртом своим
сосать золотое молочко?
Судорожно подергиваясь, Филипп вызвал к себе Пет-
ра Флотта — великого искусника по части изобретения
новых податей, налогов и всяческих финансовых хитро-
стен.
1 Тамплиеры (храмовники) — члены духовно-рыцарского
ордена, основанного около 1118 г. В 1312 г. орден, мешавший укреп-
лению королевской власти, был упразднен.
130
— Пиши мой ордонанс, Флотт. Под страхом смерти
воспрещаю вывоз за границу оружия, лошадей, метал-
лов, как в звонкой монете, так и в слитках. Записал? Ну
берегись же, святейший дуралей... Что еще можно к сему
присовокупить, Флотт?
— Полагаю, сир, что полезно было бы ограничить
трассирование иностранных векселей французскими день-
гами. Это сразу же восстановит против его святейшества
все италийские города. Купцы Флоренции, Генуи, Вене-
цианской республики усмотрят в действиях римского
престола посягательство на свободу торговли. Лица же,
кои пользуются во Франции рентой с предоставленных в
пользу церкви имений, станут вполне справедливо сето-
вать на пресечение своих доходов. А кто виноват? Ко-
роль? Увы, Франция была вынуждена защищаться!
— Полагаешь, все так и поймут?
— Как же иначе, сир? Более того, чтобы еще острее
направить недовольство по нужному адресу, не надобно
вообще упоминать великого понтифика в ордонансе.
И эту буллу его, продиктованную сердцем горячим, но
поспешным...
— Ты учишь своего короля смирению, Флотт?
— Я учусь у него мудрости и... Ах, право, сир, папа
наполовину испортил свою буллу хулой. Это от слабости.
Силе присуще хладнокровие. Станем же наслаждаться
чистотой удара.
— Это дает наслаждение?
— Отчего же нет, сир? Как всякая точная игра. Уве-
ряю вас, папа в ослеплении гнева не предвидел нашей
ответной меры. Мы же, напротив, способны с холодной
кровью предугадать его следующий ход.
— И как выпадут кости, Флотт? — Лицо короля иска-
зила улыбка.— Скажи мне.
— Никак, сир. Что еще может предпринять против
нас Рим? Полагаю, что святейшая лиса подожмет хвост.
Ну, появится новая булла, почти дословно повторяющая
прежнюю... это только ослабит силу папских постановле-
ний. Возможно, добавятся мелкие дипломатические ин-
триги. Только и всего.
— А мы, Флотт?
— Будем гнуть свое. Твердо и неуклонно. Пусть вра-
гам станет еще страшнее от нашего упорства, которое,
я уверен, они назовут тупым. Что ж, тем лучше, сир.
131
— Как ты, человек высокоученый и тонкого ума, мо-
жешь ратовать за грубую силу? Разве это пристало тебе?
— Мне — нет, но вам, сир, безусловно пристало.
А я всего лишь ваш советник. Не более...
— Выходит, я груб?
— Вы сильны, государь. Сила же может быть только
грубой. Это пугает тех, кто считают себя хитрецами.
Филипп не мог не подивиться правоте своего финан-
сового гения. Все так и случилось, как предвидел Флотт.
Против Бонифация поднялась вся Италия, что и застави-
ло великого понтифика сделать еще один шаг к пропасти.
Папа подарил «граду и миру» новую буллу в которой,
подтверждая свои прежние повел, hi .я, обрушился на
>ранц (с ого коро 1Я с наге ан 1я .и за постоянные рас-
при с Эдуагдог I Английским и тер- акскпм императо-
рам \дол
Филипп >о о рассмеялся в отвёт. Он даже закаш-
лялся от .окота. -.го] касное лицо покраснело от нат? ги
и пошло пятнами
Петр Флотт, принесший в королевские покои копию
папской буллы, отвернутся к витражно’л aap'tiii ченно-
цу окну и позволил себе легкую улыбку, которую тут же
замаскировал надушенным кружевным платком.
— Возьми,— сказал Филипп, снимая с себя толстую
золотую цепь.— Ты оказался прав. Где бы нам раздобыть
еще денег, Флотт?
— Ваша щедрость безмерна, сир.— Флотт подкинул
цепь на ладони — она тянула изрядно — и спрятал пода-
рок в кожаную суму, подвешенную к широкому поясу.—
С деньгами худо. Деньги — это не папские козни. Фран-
ция выжата как губка.
— Так придумай же, как снова швырнуть ее в воду...
Отчего ты не надел мою цепь?
— Я не маркграф, сир. Зачем возбуждать излишнюю
зависть?
— Хочешь, чтобы я сделал тебя бароном?
— Нет, сир.
— Могу ли я доверять человеку, лишенному често-
любия? Чего же ты хочешь, Флотт?-
— Самого утонченного наслаждения на земле, сир...
Тайной власти. И она доступна мне... Благодаря вам,
сир. А цепь я продам, чтобы еще лучше служить своему
королю.
132
•— Ты хочешь вернуть мне обращенный в червонцы
подарок?
— Да, сир, но особым способом. Деньги пойдут на
оплату моих агентов в Италии, Фландрии, Лангедоке,
Франш-Контэ.
— Пусть так... Займемся делами, Флотт. Что будем
делать с нашим вонючим папой и где взять золото?
— Это две стороны одной и той же монеты, сир. Если
мы завладеем римским престолом, то добудем и сред-
ства для дальнейшей борьбы с сутанами. А это долгая
война, государь. Поверьте, что с папой будет куда легче
справиться, чем с легионом его епископов. Вот кого надо
подрезать под корень... Не теперь, разумеется.
— А деньги? Папа беден, как церковная крыса.
— Не совсем так, сир. Но мы искусно разоряем его.
— Так где же взять золото? У кого мы можем его от-
нять?
— Тамплиеры, сир. Нужно вспороть брюхо ордену,
ибо оно начинено червонцами.
— Рыцари храма — это большая сила, Флотт. И пока
мы воюем с папой...
— Истина, сир! — С неожиданной горячностью Петр
Флотт устремился к королю.— Орден можно свалить
только с помощью папы!
— Это немыслимо,— холодно отстранился король.—
Ты рехнулся, мой бедный Флотт... Бонифаций никогда не
пойдет на это... Да и мне уже поздно мириться с ним.
Я же ненавижу его, Флотт!
— О сир! Разве я говорю о Бонифации Восьмом?
Просто нам нужен новый папа, наш, послушный, кото-
рый покорно отдаст нам золото храмовников.
— Но прежде нужно еще свернуть шею старому...
Да, сир. Это и есть оборотная сторона монеты.
— А так ли уж богаты храмовники, как говорят?
— Они значительно богаче, чем думают самые ярост-
ные их завистники.
— Вот как? Я хочу знать об этом, Флотт. Я хочу
знать!
— Извольте, сир... От доверенных лиц и шпионов, за-
сланных в сердце ордена, я знаю почти достоверно, что
богатства храмовников неисчислимы. И этого вполне до-
статочно для того, чтобы усмотреть в них опасную угрозу
французской короне. Независимость же и гордый нрав
133
этой духовно-рыцарской республики увеличивают такую
угрозу вдвойне. Орден, государь, это невидимое госу-
дарство, опутавшее всю Европу, черпающее силу крови
и духа в Азии.
—• Я уже подумывал о том, что храмовникам не ме-
шает подрезать крылышки. Но теперь я вижу —этого
мало... Ты прав, лучше вспороть золотое брюшко. Пусть
над этим поразмыслит Гильом Ногарэ. Он великий ма-
стер выискивать законные предлоги.— Заметив, что гу-
бы Флотта сжались, король довольно рассмеялся.— Не
надо ревновать, Флотт. Это не подобает тому, кто стре-
мится к тайной власти. Учись владеть собой, оставайся
бесстрастным... Разве ты не учил тому же своего коро-
ля? Да, Флотт, я груб и люблю грубую силу, явную силу,
мой верный слуга. И потому у меня два советника... Чтоб
никто и подумать не осмелился, что направляет волю
своего короля.
— Да, сир,— пролепетал советник, на висках и на лбу
его выступил пот. Но Флотт не посмел отереть лицо, хотя
и сжимал в руке влажный, ставший вдруг таким жар-
ким платок.
— Значит, решено. Все, что у тебя есть о храмовни-
ках, передать мессиру Ногарэ... Теперь рассказывай.
— Что угодно услышать вашему величеству?
— Что мне угодно? — Лицо короля вновь исказилось
гримасой улыбки. Филипп был явно доволен смятением
и страхом, которые выказал вдруг холодный и точный
Флотт.— Ты что, боишься? Я же люблю тебя и верю тебе...
Скажи-ка мне, Флотт, вот что... Допустим на минуту, что
мы победили Бонифация и держим за глотку нового па-
пу... Да, держим за глотку! С чего мы начнем борьбу с
орденом? В чем можно обвинить храмовников? Это прав-
да, что они предаются разнузданным, богомерзким ор-
гиям?
— Именно так, государь. Обвинение, которое мы мог-
ли бы в будущем предъявить рыцарям Храма, букваль-
но лежит на поверхности. С одной стороны, они ведут
жизнь праздную, позорят себя неумеренными роскоше-
ствами, с другой — проявляют удивительное равнодушие
к своему истинному предназначению: войне с неверны-
ми, которую столь доблестно ведет христианский мир в
лице Тевтонского ордена.
— Слабенько, Флотт, очень-очень жидко. Кого толь-
134
ко нельзя обвинить в роскоши и небрежении христиан-
ским долгом?..
— Вы говорите о правосудии, сир?
— О чем же еще?
— Приношу свои извинения. Я не понял вас. Пола-
гал, что речь идет всего лишь о... предлоге.
— Вот как? Но разве предлог не должен звучать до-
статочно убедительно?
— Любому предлогу нужную убедительность прида-
дут только две вещи: диктат уверенной в себе силы и...
свершившийся факт.
— Отлично, Флотт! Продолжай.
— За первоначальным обвинением обычно следует
дознание. Оно и может подтвердить все то, о чем умал-
чивает юридическая формула предлога.
— Ты имеешь в виду богохульство?
— Да, сир. Оно будет выглядеть весомее, если
вскроется уже по ходу дела. А вскроется оно всенепре-
менно. Известно же, что посвящение в рыцари Храма со-
провождается тайными обрядами, а на собраниях ордена
совершаются богохульные отправления. Этого вполне до-
статочно для того, чтобы уничтожить орден и истребить
его командиров.
— Вместе с фамилиями.
— Да. Плевелы лучше вырывать с корнями. Это,
кстати, тоже даст добавочные поступления в казну.
Освободятся ленные владения, майораты... Этот орден
страшен хотя бы уж тем, что проповедует равенство. Лю-
бой рыцарь одет так же, как сам гроссмейстер, и все
равны в разврате й осквернении святынь. Недаром хра-
мовники подвергают своих неофитов столь сложной це-
ремонии тайных посвящений. Мне ведомо, государь, что
посвященного в рыцари принуждают, в знак повинове-
ния старшим, отречься от Христа, плюнуть на святое
распятие и растоптать его!
— А ты сам веришь в это, Флотт?
— Народ верит, государь.
— Народ? Ну хорошо, Флотт, что же еще творят
храмовники? Пожирают младенцев? Приносят в жертву
молодых девушек?
— Всякое говорят, сир... Но достоверно известно вот
что... Мой шпион в ордене — он уже добился посвящения
в дьяконы — доносит, что в подземном храме тамплиеры
135
поклоняются мерзкому идолу под именем Баффомет.
А вид тот идол имеет козлиный и во лбу, меж рогами
его, вставлен невиданный алмаз винно-красного цвета.
Тот алмаз, как говорят, и есть философский камень, по-
зволяющий делать из свинца золото. Вместе с другими
сокровищами катаров он перешел, после альбигойских
войн, во владение Храма.
— Если это правда, то из-за одного этого камня сле-
дует истребить тамплиеров! Моей казне как раз он очень
требуется.. Но все это пока лишь мечты. У меня нет по-
- ушного папы. Напротив, в Риме сидит самый скверный
ш всех пап. И гн мой враг Чем ответим мы ня его но-
вую ^лл$?
- Мы нанесем святейшем, удар, KOT^p'.iii еще поолу-
1т нам в б\ ще м деле В Лаш - дсп. опасны к шмат,
сир. Так не забыли альбигойские войны, В Тудузе, Ф\а,
Каркассоне всюду глею г угли ереси и мятеж а. Южане
равно ненавидит и святейший трасгол и власть христиан-
нейшей >.орояя
- Пусть i к ней видят папу.. Ты. одн;Ки. иткло-
IIЯ1 ШЫ Я, Ф ОТТ.
— Напротив, государь. Я хочу обратить ваше высо-
чайшее внимание именно на юг, где тамплиеры имеют об-
ширную собственность. Там сосредоточены главные их
силы. В накаленном климате Лангедока может легко
вскружиться голова. Среди тамплиеров, сир, отпрыски
лучших семейств королевства. Это всё холостая горячая
молодежь, которой беззаветно преданы служилые люди
ордена. Именно в Лангедоке, где процветают ненависть
и разврат, остатки катарской ереси мешаются с тайными
учениями Востока, которые исповедует орден.
— Что же это за страшные учения? Напугай же ме-
ня, мой Флотт.
— Вас, сир? Это невозможно! Я думаю лишь о том,
как будут напуганы'судьи.
— Хорошо сказано. По крайней мере, им придется
принять испуганный вид.
— Это одно и то же, сир. Позвольте продолжить...
запугивание?
Филипп молча кивнул.
— Учение тамплиеров — это чудовищнейшая смесь
азиатских культов. Здесь и атеизм радикальных сект
ислама, и обряды, которые справляют в далекой Индии,
136
и проклятый еще библией богомерзкий ритуал вавилон-
ских жрецов. Орден давно уже превратился в тайный
союз, который все ненавидят. Поэтому мы тут же приоб-
ретем новых друзей взамен старых врагов.
— Если, конечно, победим.
— Да, сир. Те, кто унаследуют титулы и земли хра-
мовников, едва ли станут жалеть об уничтожении орде-
на. Следует учесть так же, что у духовенства тамплиеры
тоже не в чести.
— Это можно понять. Богатым и сильным завидуют.
— Истина, сир. К тому же богохульства...
— Все это прекрасно. Я .усвоил уже твою мысль о
том, как дрожащий от омерзения судейский обнаружит
здруг, что за белым плащом командора скрывается чер-
ное обличье богомерзкого грешника. Пусть так... Но что
ты можешь сказать мне об этом, кроме общих фраз.
Флотт? Где богохульство? Где оргии? Где козни дьяво-
ла? Погоди! — Видя, что Флоп рвыся возразить, ко-
роль сделал отстраняющий жест.— Я знаю, что под пыт-
кой люди обычно сознаются в любьг, обвинениях. Мне
просто любопытно знать, на самом ли пеле в замках ор-
дена творятся все эти непотребства’
О мой государь! Достаточно взглянуть только на
скульптурные украшения за стенами этих 'амков, что-
бы убедиться в истинности народной ,лвы. Тамплиеры
действительно вын< ели с Востока постыдный символы и
обряды... Если же принять во внимание образ жизни ры-
царей итальянского ордена Веселых братьев, которых
церковь наделила правом открытого разврата и мотовст-
ва, то, правда, любые преувеличения на счет наших рев-
нителей веры христовой не вызовут удивления. Эти ве-
селые братья...
- Ну, итальянцы меня не интересуют... Пока.
— Не осмелюсь возражать, но...
— А ты осмелься.
— Итальянцы пользуются большим влиянием на
юге Франции, особенно среди тамплиеров. Доколе хри-
стианский мир будет терпеть изнеженность и роскошь
своих духовных пастырей? — С наигранным пафосом, но
сохраняя полную серьезность на неподвижном лице,
Петр Флотт поднял руку.— Доколе Рим, аки блудница
вавилонская, будет отвращать сердца сынов и дочерей
христовых от истинной веры примером гнусной жизни
137
своей?.. Что скажете, государь? — Флотт скрестил на
груди руки и вернулся к окну.
— А ведь неплохо, Флотт!.. Клянусь ослицей, непло-
хо. Записывай мой ответ.
— Я готов, сир! -— Флотт метнулся к конторке, где
уже были приготовлены письменные принадлежности и
пергамент.
— Начало, значит, обычное... Его ты после припи-
шешь. Потом я задам свой вопрос: «Из одного ли духо-
венства состоит христианская церковь? Дают ли ему его
старинные привилегии право отнимать у государей
средства к управлению и защите их государств? ЛАожно
ли оставлять духовенство утопать в неге и сладострастной
роскоши, когда отечество нуждается в их деньгах?..» Ка-
ково, Флотт?
— Это пощечина, сир. Непревзойденная по форме
пощечина.
— Тогда ступай заканчивать ордонанс. И пришли ко
мне Гильома Ногарэ. Сегодня мы объявили войну тамп-
лиерам, но они еще не знают о том...
— И не скоро узнают, сир.
— Да. К сожалению.
— Медленный яд — самый надежный, сир. Итальян-
цы уверяют, что от него нет противоядия, а они в таких
делах мастаки...
Но, к тайному разочарованию короля, папа неожи-
данно отступил. На потеху всему христианскому миру он
громогласно заявил, что обе его буллы о налогах на ду-
ховенство к Франции никакого касательства не имеют и
на права Филиппа не посягают. Волей-неволей при-
шлось сделать шаг к примирению и христианнейшему
королю. Скрепя сердце Филипп принял папское посред-
ничество в затянувшемся споре с Англией и Фландрией.
В королевстве и на его границах установилось не-
привычное спокойствие. Оно-то и не давало покоя коро-
лю. На очередной, прошедший без особых потрясений
день он смотрел как на впустую растраченный капитал.
Тем более, что настоящих-то капиталов как раз и недо-
ставало.
— Черт бы побрал этого папу! — не выдержал как-
то на соколиной охоте король и, дав шпоры коню, догнал
Гильома Ногарэ.— Мне это надоело,— сказал он тихому
профессору права, оставившему ради суетной придвор-
138
ной жизни кафедру в Монпелье.— Придумай что-нибудь.
Неужели старой лисице нельзя наступить на лапу? Эй,
Бертран! — крикнул король сокольничему, надевая на
свирепую птицу, нетерпеливо когтившую королевскую
перчатку, клобучок.— Возьми Жан-Жака, и продолжай-
те ловитву без меня. У меня дела, клянусь ослицей, а се-
рую цаплю пусть подадут мне на ужин... Ты со мной,
Ногарэ. Мы возвращаемся.
Ногарэ неуклюже поворотил своего коня и, припадая
к холке, поскакал за королем, больше всего на свете бо-
ясь отстать. Но он отстал. И очень скоро.
— Дай же ему шпоры! —• недовольно крикнул ко-
роль и, нетерпеливо, натянув поводья, попридержал ко-
ня.— И не подскакивай так в седле. Ты что, не можешь
пришпорить?
— Да, сир,— тяжело дыша, выдохнул Ногарэ, когда
поравнялся с королем.— И все оттого, что у меня не зо-
лотые шпоры,— находчиво добавил он.
— Как? — удивился Филипп.— Ты мечтаешь о золо-
тых шпорах? Хочешь стать рыцарем? Странно... А вот
Флотт отнюдь не гонится за дворянским гербом, хотя он
наездник не чета тебе. И ноги у него подходящие: кри-
вые, как у доброго рейтара.
— Что ноги, государь? Было бы сердце верным...
— Ты хочешь сказать, что у Флотта его нет?
— Я говорю о себе, сир. Надеюсь, что преданность
моего сердца заставит вас забыть о недостатках брен-
ной оболочки.
— Короля никто и ничто не может заставить. Ты по-
нял?
— Да, сир. Простите мне невольную обмолвку.
— Пусть так... Но запомни еще одно, метр Ногарэ.
Королю нет дела до твоего сердца. В душе можешь хот1>
ненавидеть меня, но служи верно, а прикажу — умри.
Я приблизил тебя не за сокровища твоего сердца, в кото-
рые можно либо верить, либо... Вот так, Ногарэ. Меня
нельзя тронуть заверениями в любви и преданности...
Да ты не волнуйся.— Филипп, брезгливо выпятив губы,
опустил тяжелую рыцарскую руку на плечо профессора,
дрожащего от волнения и тряски.— Не волнуйся. Я не
лишаю тебя своей милости, нет. Где уж мне найти себе
еще такого крючкотвора, как ты!
Ногарэ облегченно всхлипнул и засопел.
139
Они скакали по пересохшей земле, не разбирая доро-
ги, топча посевы, перелетая над убогими крестьянскими
изгородями. Клубы белой удушливой пыли тянулись за
ними, расплываясь и медленно оседая.
Ногарэ непочтительно чихнул. Раскрыл рот, глотнул
воздуха и чихнул еще раз, да так сильно, что чуть не
сорвал голос.
— Ты бы смог обелить сатану, Ногарэ, на процессе?—
спросил король.
— Да, да, сир,— пролепетал профессор и, выпучив
глаза, часто-часто закивал.
— Л Христа очернить?
— Я верующий христианин, сир.
— Ну, а если бы твой король решил начать с Хри-
стом тяжбу?
— Да, государь.
— Ты бы помог мне выиграть процесс против бога?
— Да, государь.— Ногарэ проглотил слюну и выпу-
стил поводья. Его сейчас же тряхнуло, и быть бы ему на
земле, если бы не могучая рука Филиппа, схватившая
профессора за шиворот.
—• Ногами надо держаться,— усмехнулся король.—
Как мне ущемить старого лиса? А? Скажи, Ногарэ, если
ты такой искусник.
— Нет ничего проще, сир,— с готовностью ответил
приободрившийся профессор.— Памьс, сир.
— Вот как? — Король прищурился и как-то искоса
поглядел на юриста.
Кажется, этот Ногарэ подал ему недурную мысль.
Спор вокруг города Памье явно обещал взбаламутить
церковное болото. Один из предшественников Бонифация
на папском престоле, по сути, украл этот самый Памье
у французской короны. Во всяком случае, нс заручился
согласием короля, когда отделил город от тулузской
епархии и образовал самостоятельное епископство. Мно-
го охотников было прибрать к рукам обожженные кост
рами земли катаров. Много... Дело прошлое, да и жалкий
этот городишка не стоит особых забот. Но лучшего пред-
лога возобновить распри не придумаешь. Это, что назы-
вается, па мозоль наступить. С одной стороны, претензии
французского короля на епископство Памье неоспоримы,
с другой — дело это чисто церковное.. У Бонифация ра-
зольется желчь.
140
— У тебя и в самом деле золотая голова, Ногарэ,—
Король натянул поводья, и кони пошли шагом.— Зачем
тебе еще и золотые шпоры?
Ногарэ промолчал.
— Что, хочется? — не отставал король.
— Да, сир, хочется.
— Если все поилЯг, как мы думаем,— получишь!
А теперь плетись домой, отдохни. К вечеру жду тебя здо-
рового и бодрого. Будем работать. Флотту я велю осто-
рожно продолжить финансовые санкции. Бонифаций, ко-
нечно же, сразу почует, откуда дует ветер, и попытается
ущемить меня в Памьс. Так?
141
— Истинно- так, государь.
•— Ну, тогда прощай, Ногарэ.
Король перевел коня в галоп и поскакал к серевше-
му сквозь пыльную завесу городскому валу.
Стояло холодное осеннее утро. Город только начинал
просыпаться, окутанный редеющим туманом. Филипп бро-
сил поводья, и серый, в яблоках конь его печально про-
искал копытами по узким и грязным улицам, мимо домов
с закрытыми ставнями и нависающими друг над другом
этажами.
Король был доволен, что Ногарэ сразу же назвал
Памье. Значит, они действовали верно. Флотт, кажется,
и на этот раз не ошибался..
...Так и случилось. Ответом на финансовую войну бы-
ло назначение нового епископа Памье. Римский перво-
священник ответил, как по подсказке. Но подсказчиком
ему был лютый враг.
На пост памьеского епископа Бонифаций подобрал
человека безгранично ему преданного, безусловно чест-
ного, но недалекого. Получив епископский посох и коль-
цо с аметистом, Бернар Саниссетти не придумал ничего
лучшего, чем бросить вызов французскому королю.
В первой же публичной проповеди он провозгласил пол-
ную свою независимость от светской власти и, презрев
приличия, отказался поехать в Париж.
— Памье—не Франция,— сказал он местному ба-
льи.— А власть Филиппа не от бога. Он дьявол, и обличье
у него дьявольское, гнусное. Кто служит ему, проклят бу-
дет во веки веков!
Бальи выслушал пастыря в глубоком смущении и не-
замедлительно послал в Париж гонца с подробнейшим
донесением.
Филипп буквально затрясся от бешенства. И хотя
все протекало, как было намечено, смертной ненавистью
возненавидел дурака-епископа, чья епархия была лишь
пешкой в великой игре сильных мира сего.
Но французский король сумел сдержать неукроти-
мый нрав свой, а папа не сумел. Филипп затаился, сжал-
ся, проглотил как будто бы оскорбление, а Бонифаций,
распаляясь от кажущегося успеха, пошел дальше, сде-
лал еще один шаг к пропасти. На удивление всей Европе,
епископ памьеский получил назначение при французском
дворе. Великий понтифик назначил его своим легатом в
142
Париже. Так Бернар Саниссетти стал дипломатическим
старшиной и ближайшим кандидатом на красную кар-
динальскую шапку.
Филипп Красивый и на этот раз смолчал, хотя мог
не задумываясь вышвырнуть из своей столицы ненави-
стного дурака. Но он метил выше и оставил епископа в
покое. На время, разумеется, ибо не умел и не желал
ничего забывать.
Папа и его верный клеврет торжествовали. Смахнув
с доски две королевские пешки, Бонифаций решил, что
настало время объявить Филиппу шах, и передвинул
свою победную пешку еще на одно поле.
На первом же приеме послов Саниссетти надменным,
почти угрожающим тоном потребовал освобождения гра-
фа Фландрского. Это был уже открытый удар по поли-
тическим интересам Франции. Маленький епископ явно
вышел за рамки извечных споров между светской и ду-
ховной властью. Он оскорбил короля, проявил явную
неучтивость к французскому двору, поставил себя в один
ряд с владетельными особами.
Филипп мог больше не церемониться. И странно: те-
перь, когда в его власти было дать выход своему гневу,
он этого гнева не чувствовал. Было лишь упоительное
торжество ловкого охотника, загнавшего в ловушку сви-
репого вепря. Но правила охоты требовали проявления
королевского гнева. И Филипп дал ему волю. Более то-
го, он дал понять всем, что ослеплен бешенством, ибо
этого требовали его дальнейшие планы.
Папского легата с позором выгнали из Парижа, а
мессир Ногарэ составил специальный протокол, в кото-
ром Бернар Саниссетти обвинялся в оскорблении величе-
ства, измене, лихоимстве и других преступлениях. Юри-
дически документ был составлен образцово, и лучшие
законоведы Европы могли лишь восхищаться искусством
французских коллег, которые ухитрились даже отсутст-
вие доказательств лихоимства обратить против обвиняе-
мого, а юридически спорную измену превратить в оче-
видность.
Зерна, которые посеял еще дед Филиппа, дали первый
урожай. Процветание наук и университетов принесло ко-
ролю Франции чисто практическую пользу.
Филипп по достоинству оценил громкий обвинитель-
ный акт против памьеского епископа. Мессир Ногарэ
143
получил свои золотые шпоры. Он получил даже большее:
баронство и два больших ленных поместья.
После скандального изгнания своего легата папа по-
требовал предоставить ему как высшему духовному су-
дье решение по делу епископа Памье. Но Флотт и Ногарэ
холодно отвергли все домогательства Рима. Процесс
был начат. Оправданий епископа даже слушать не ста-
ли. Он был лишен власти и как преступник препровож-
ден под конвоем в парижскую тюрьму.
Папа Бонифаций, подгоняемый бешенством, пошел на
крайние меры. В декабре 1301 года он обнародовал бул-
лу, в которой утверждал за собой право верховного суда
не только в вопросах веры, но и в светских делах. Это
была роковая ошибка. Флотт и Ногарэ могли поздравить
себя с успехом. Свирепый вепрь попал в вырытую для
него яму. Папские притязания, против которых великий
Данте написал впоследствии свою бессмертную книгу,
всколыхнули весь христианский мир. Лишая француз-
ских королей всех преимуществ, формально подтверж-
денных грамотами предыдущих понтификов, булла Бо-
нифация VIII ударяла не только по короне, но прежде
всего по интересам дворянства и горожан. Вся Франция,
вся Италия встали на сторону Филиппа. Папа проиграл.
И финал его упорной войны с французским королем был
тем самым уже предрешен.
Отправив в Италию своего Гильома Ногарэ, снабжен-
ного огромными денежными суммами, король уединился
с Петром Флоттом. Он уже подыскивал подходящую кан-
дидатуру на римско-католический престол. Шахматная
партия вот-вот должна была увенчаться матом.
Ногарэ между тем вместе с ярым врагом Бонифация,
римским патрицием Колонной, напал на папу в Ананьи
и полонил его. Три дня не выпускали они Бонифация из
его собственного дома, морили голодом, не давали спать.
Колонна, впрочем, этими притеснениями не ограничивал-
ся и частенько давал волю рукам. На третий день, у па-
пы, доведенного до белого каления, разлилась желчь, и
он впал в полубезумное состояние. Дни его были со-
чтены.
Французский король поэтому вполне мог заняться по-
исками более приемлемой кандидатуры. Перед его глаза-
ми стоял сверкающий мираж тамплиерских сокровищ.
Красный алмаз, превращающий свинец в золото, снился
144
ему ночами. Воспаленным светом мерцал он во тьме ко-
ролевского балдахина беспокойным, зовущим огнем.
Но сначала этот огонь должен был пожрать старого
тамплиера...
Г ла в а 9
ПОНЕДЕЛЬНИК —ДЕНЬ ТЯЖЕЛЫЙ (В ЛЕНИНГРАДЕ)
На аэродроме Люсина встретили ленинградские кол-
леги— расторопный Шуляк прекрасно обо всем позабо-
тился. Они сообщили, что группа, которую сопровождает
Овчинникова, разместилась в гостинице «Ленинград».
В той же гостинице занял вчера забронированный зара-
нее номер Виктор Михайлович Михайлов, художник из
Москвы.
Все выглядело предельно простым. Даже досада бра-
ла. Не расследование, а скучища.
Понятно, что номер для Люсина был заказан в той
же гостинице. Впервые предстояло ему работать, что на-
зывается, на дому.
Через пятнадцать минут они, дождавшись красного
сигнала и зеленой стрелки, свернули с Московского про-
спекта налево, прямо к новому многоэтажному зданию
гостиницы. Как и можно было ожидать, ни Виктора, ни
Женевьевы на месте не оказалось. Дежурная по этажу
пообещала позвонить Люсину, как только они возьмут
ключи от своих номеров. Благо его комната была со-
всем рядом.
Он вошел к себе в номер, снял пиджак, умылся и,
сбросив ботинки, завалился на кровать. Делать пока бы-
ло нечего, и он взялся за журнал «Химия и жизнь», ко-
торый купил в Шереметьеве. Лениво пролистал он пер-
вые страницы, а дойдя до статьи «Элемент № 12 — угле-
род», и вовсе заскучал. Уронив журнал на пол, обвел
взглядом пустые стены стандартного своего жилья и
припомнил вдруг лихорадочные ночи в мурманской об-
щаге. Кто-то уходит в море, оставляя нехитрые вещички
в камере хранения, и дает отходную на десять персон
прямо тут, в комнатенке, раздобыв стаканчики и пару
тарелок, откупорив пиво, размотав серую проволочку с
серебряного горла шампанского. Но кто-то и возвра-
145
щается, заработав большую деньгу, преисполненный
светлых надежд и особой рыбацкой нежности...
«Общежитие да гостиница — вот дворцы твои клео-
патровы...» — стал насвистывать, напевая про себя, Лю-
син, хотя давно уже не живал в общежитиях, поскольку
владел однокомнатной кооперативной квартирой.
Полежав малость, он встал, подошел к телефону и
поднял трубку. Набрал 07, сказал, что говорит из гости-
ницы, и, назвав свою фамилию и номер комнаты, попро-
сил соединить его с Москвой.
Березовский оказался дома. Очевидно, у него начал-
ся очередной «запойный» период. Когда он писал, то,
случалось, по нескольку дней не покидал дивана.
— Откуда ты? — удивился Юра.
— Из Ленинграда.
— Чего тебя туда занесло? Что-нибудь срочное? На-
долго?
— Нет. Завтра буду. Очередная текучка, понимаешь.
Как ты? Новости есть?
— Кое-что. Но это не для телефона. Надо поговорить.
— Что-нибудь любопытное?
— Так себе... Одним словом, подрабатываю историю.
— А!.. Я так и думал. Тебе интересно?
— Да, старик! Честно говоря, чертовски интересно.
— Ну, очень рад. Хоть ругать не будешь...
— Кстати, коль уж ты попал в Ленинград, то, мо-
жет, узнаешь об одной вещи? Ты не очень занят?
— Какой там занят! Делать нечего.
— Вот и прекрасно. Узнай тогда, нет ли в Эрмитаже
того самого мальтийского жезла. Понимаешь?
— Конечно.
— Сможешь узнать?
—• Проще простого. А если есть, что тогда?
— Хочу подержать эту штуковину в руках. Поспро-
шай, что для этого нужно. Могу сам приехать, если толь-
ко вы не сумеете затребовать его на. время к себе.
— Все узнаю самым тщательнейшим образом... Рад
был с тобой поболтать.
— Я тоже. Ты где остановился?
— В гостинице «Ленинград».
— А, в новой! Знаю... Если будет время, сходи по-
обедать в «Неву». Там кухня хорошая. Может, угри бу-
дут или миноги.
146
— Эх ты, гурман! На это времени, думаю, пе оста
нется.
— Жаль... Между прочим, я гурмэ, а не гурман.
— Не понял.
— А еще говоришь по-французски! У французов, к
твоему сведению, гурманами называют обжор, которые
переедаются вкусными вещами. Знатоков же изыскан-
ной пищи, тонких кулинаров, дорогой мой, именуют гур-
мэ. Понял разницу? Так что, если хочешь польстить, на-
зывай меня гурмэ.
— Понятно. Ты, Юра,— гурмэ. Спасибо за науку,
авось пригодится... Ну, до скорого.
— Пока, старик.
Не успел Люсин подобрать с пола журнал и улечься,
как ему позвонили со станции и сообщили, что он раз-
говаривал четыре минуты. Он поблагодарил. Из головы
не шла Женевьева Овчинникова. Не могла эта девица
быть замешанной в преступлении! Стоило вспомнить ее,
увидеть, как сидит она, положив ногу на ногу, покачивая
туфелькой и стряхивая пепел лакированным ноготком,
как рушились все логические построения...
«Модная, стильная, но знающая себе цену, серьезная
и очень себе на уме. Очень. И волевая к тому же. Такие
ничего не делают сгоряча. А дело, если допустить, что
она все же к нему причастна, вырисовывается глупым,
кустарным каким-то и уж очень вульгарным. Ведь если
только они замешаны в исчезновении иностранца, то это
выяснится в ближайшие же часы. Главное, это можно
было предвидеть. Такая Женевьева просто не могла это-
го не предвидеть! Вот в чем загвоздка. Только совершен-
но крайние обстоятельства, когда уже и выхода нет, мог-
ли вовлечь ее в эту игру... Может, конечно, так оно и
было. Что, собственно, свидетельствует против них? То,
что они связаны — теперь это уже не предположение, а
непреложный факт,— еще ни о чем не говорит. Все та
же игра случая. Мир тесен, в конце концов. Конечно, она
узнала тогда эту икону. Это факт. Даже если она и не
знала, что Михайлов продал ее иностранцу, даже если
знакомство (не слишком ли много случайностей?) Ми-
хайлова с иностранцем состоялось без ее участия, то и
тогда, со всеми этими скидками, она солгала. Ее, прав-
да, не спрашивали. Но умолчанием своим она солгала.
Конечно, люди есть люди. Не всем можно предъявлять
147
высокие требования. Ну, умолчала об иконе, чтобы не на-
влечь неприятностей на близкого человека. Это не пре-
ступление. А если допустить, что Михайлов мог ошибить-
ся по поводу истинной цены своей «Троицы», то для
Женевьевы это тем более простительно. Прямо против
них ничто не свидетельствует, косвенно их обвиняет мпо-
। ое. Доказать, конечно, не просто, но житейская логика
подсказывает, что именно Женевьева свела иностранца
с иконщиком. Здесь на долю случая вряд ли перепадет
( ольше доли процента Но это, мягко говоря, явно, на-
пуцюние служебной этик” Он могла пойти уд это, трео-
Во и сшюдно прикинув, что в данной случае тайное £рнд
ли станет явным Что же, вполне логично и не выходит
за грани .пскхслогичеткого рисунка. Но тогда исчезнове-
ние иностранна и интбежио связанное с этим р.чсслсдо-
швние для нее должны быть явво нежелательны Значит,
нее это совершилось не по ее воле, если не предполо-
,-лИТ1, JTOHC [Ичто события неожид.шн" не вышли аз-под
контротя. В последнем случае ее могли просто вынул гь
продолжать игр' . X »тл бы во спасение дорогого еч Вик-
юра, неожиданно для нее наделавшего глупостей. Но
это уже область гипотез. Во всяком случае, есть все осно-
вания задать этой парочке несколько вопросов. При пол-
ном отсутствии других линий этого вполне хватит, чтобы
получить разрешение на арест. В конце концов, Михай-
лов сам сознался, что продал икону, которая, по заклю-
чению эксперта, является чуть ли не национальным
достоянием. Всех этих мотивов, конечно, недостаточно,
чтобы передать дело в суд. Но предварительного заклю-
чения в качестве меры пресечения на период следствия
можно было бы добиться. Для Михайлова, конечно. С Же-
невьевой сложнее. Пока ей можно поставить в вину лишь
неблаговидное поведение, не больше. Все, конечно, решит
причастность их к исчезновению иностранца».
Зазвонил телефон. Дежурная сообщила, что Михай-
лов и Овчинникова только что взяли у нее ключи и про-
шли в номер 436. Его занимала Женевьева.
Люсин поправил галстук, надел пиджак и, прихватив
портфель с бумагами, вышел в коридор. Серая ворсистая
дорожка совершенно заглушала шаги. Остановившись
у двери 436-го, Люсин осторожно постучал.
— Войдите! — услышал он голос Женевьевы и отво-
рил дверь.
148
Опа, видимо, шла ему навстречу, потому что они
встретились на самом пороге.
— Вы?! — Брови ее удивленно вскинулись вверх, а в
глазах было смятение.
— Можно войти? — тихо спросил Люсин.
Она молча посторонилась и пропустила его в ком-
нату. Михайлов выгружал из авоськи какие-то бумаж-
ные свертки. Он обернулся и как-то весь передернулся.
Видимо, как и Женевьева, оп меньше всего ожидал уви-
деть сейчас следователя.
— Здравствуйте,— сказал Люсин, испытывая неко-
торую неловкость. Ему всегда становилось немного не
по себе, когда оп видел, что его слова или действия вызы-
вают в людях страх.
— Чем обязана? — сухо спросила быстро овладевшая
собой Женевьева.
— Мне нужно задать вам несколько вопросов...
обоим.
Колючие, суженные зрачки Михайлова все еще бега-
ли, как загнанные зверьки. Но Женевьева держалась
молодцом. Спокойная и холодная, как всегда.
— Понятно,— кивнула она, вытаскивая сигарету.—
Мы уже думали об этом. Просто нс ожидали, что вы так...
быстро.— Она отбросила коробочку сигарет «Лорд» и
щелкнула зажигалкой.
— Если позволите, Женевьева Александровна, я по-
говорю сначала с Виктором Михаиловичем. Покурите
пока в моем номере. Это четыреста девятнадцатый, непо-
далеку. Я вам позвоню. Ключ в дверях.
— Хорошо,— кивнула она и пошла к выходу Но
вдруг задержалась и, не оборачиваясь, медленно, словно
сквозь зубы, произнесла: — Расскажи все, как есть, Вик-
тор. Нет смысла...
— Благодарю за доброе побуждение! — резко пре-
рвал ее Люсин.— Я позвоню вам, Женевьева Александ-
ровна!
Все так же, не оборачиваясь, она чуть склонила го-
лову набок, и вдруг ее плечи как-то поникли. Она помед-
лила, потом, словно решившись на что-то, резко тряхнула
платиновыми волосами и вышла, осторожно прикрыв за
собой дверь.
Михаилов молча следил за ней. Глаза его перестали
бегать, напротив, сосредоточившись на закрывшейся
149
только что двери, они обрели выражение трагическое и
обреченное.
— Имейте в виду,— тихо, едва шевеля губами, ска-
зал он,— она абсолютно непричастна. Абсолютно... Если
из нас кто-то действительно виноват, так это я.
— Я не тороплюсь обвинять, Виктор Михайлович,—
мягко сказал Люсин, давая Михайлову собраться с мыс-
лями и прийти в себя.— Да и не мое это дело — обви-
нять... Я вынужден задать вам несколько вопросов, что-
бы прояснить некоторые обстоятельства. Вы не волнуй-
тесь, а лучше помогите мне кое в чем разобраться. Это
и для вас будет лучше, Женевьева Александровна права.
— Спрашивайте,— все так же тихо ответил Михай-
лов.
— Подумайте хорошенько, прежде чем давать отве-
ты,— предупредил Люсин,— потому что я буду вести
протокол.
Он вынул из портфеля зеленоватый бланк, прошел к
письменному столу и, отодвинув его так, чтобы Михай-
лов мог сесть напротив, сказал:
— Прошу.
Михайлов опустился в кресло и невидящим взглядом
уставился в окно. Выходило оно на внутренний двор, на
пыльный пустырь, где уже стояли строительные краны
и высились груды кирпича.
— Сейчас-то паспорт, надеюсь, при вас?—чуть улыб-
нулся Люсин.
Михайлов полез во внутренний карман.
— Я выносил вам его... тогда,— сказал он, протяги-
вая Люсину свой до невозможности истрепанный доку-
мент.
— Знаю,— кивнул Люсин и раскрыл паспорт.—
Так...— Он начал аккуратно заполнять бланк.— Михай-
лов Виктор Михайлович, год рождения 1934, место рож-
дения Москва, прописан по Малой Бронной улице, но-
мер семнадцать, квартира шесть. Художник-реставра-
тор... Вы по договорам ведь работаете, Виктор Михай-
лович?
— В основном...
— Значит, работа по договорам с различными орга-
низациями. Так?
Михайлов молча кивнул.
— Ну и прекрасно... А сейчас ответьте мне на такой
150
вопрос: продали ли вы иностранному гражданину ико-
ну под названием «Троица»?
— Продал... Но я уже говорил вам, что не знал...
А впрочем, чего уж? — Оп махнул рукой.— Знал! Да, я
продал эту икону иностранному гражданину.
— Хорошо. Я так и записываю... Сколько вы полу-
чили за нее?
— Пятьсот рублей советскими деньгами.
— Когда это было? Где?
— Во вторник на прошлой неделе. У меня на квар-
тире.
— Кто при этом прис} тствовал?
— Никто.
— Так... Теперь такой вопрос: знали ли вы, что эта
икона представляет собой памятник древнерусской жи-
вописи?
— Эта икона написана в прошлом веке! Я знал и
знаю, что никакой исторической ценности она не пред-
ставляет.
— Вы утверждаете это?
— Конечно.
- Тогда ознакомьтесь, пожалуйста, с заключением
эксперта.— Люсин протянул ему отпечатанный на ма-
шинке листок.
Михайлов бегло просмотрел экспертизу, словно хо-
тел ес моментально сфотографировать, а не прочесть. Но
вдруг, схватив бумажку обеими руками, поднес ее почти
к самым глазам, отвернувшись па полоборота от света.
Чтобы не мешать ему, Люсин сделал вид, что заинтере-
совался каким-то документом в одном из отделений сво-
его портфеля. На самом же деле оп напряженно ждал,
что скажет Михайлов, подстерегал первую, самую непро-
извольную реакцию.
— Да. Очень может быть...— тихо сказал Михайлов
и отер лоб. И вдруг, словно высвободилась в нем какая-
то до отказа натянутая пружина, оп сцепил руки в еди-
ный кулак и, болезненно сморщившись, уперся в него зу-
бами.— У меня было подозрение,— раскачиваясь, сказал,
будто простонал, он.— Я же видел и это вохрение жидкой
плавыо, золотистой охрой с подрумянкой по светло-олив-
ковому сапкирю! А белильные оживки мелкие такие, ре-
денькие, нанесенные короткими штришками? Я же сам
говорил, что опа какая-то первозданная. Эта голубизна
151
на хитоне исконная какая-то... И серо-синие пробелы на
гиматии левого ангела... Но поймите же: она ведь так хо-
рошо сохранилась! Есть бесчисленные подражания,
многочисленные копии... Да и не верю я, что можно слу-
чайно, у какой-то старухи купить за двадцатку пятнадца-
тый век!.. Не верил... — Голос его упал.
Люсин удивился, что Михайлов сказал почти то же,
что и профессор-эксперт. Оба они сказали «не верю».
И Женевьева — он тут же вспомнил — тоже, кажется,
сказала так.
«Может, в этом все дело? Это «не верю» продиктоваз
ни профессиональный опыт, притаившиеся где-го н-1 дне
души разочарования, развеявшиеся нат' жды. Безусловна
искренне Но профессор с8й <ал, не видя доски. У этого
же онл была черт знает сколько. Впр >4<j л, профессорское
звание то> цедарох дают...»
— Вначкт если 1 правильно вас Ц0Н1.Л,— Люсин опять
ВЗЯЛ Р5'1“.}, bl лбхлн зись в этой пко
- Л а.
— Хорошо. Так как вы отвечаете на вопрос с древно-
сти?
— Отрицательно. Я не знал.
— Это было во вторник?
— Что?
— Продажа иконы.
— Да, во вторник. Часов около четырех.
— Ваш сосед был в то время дома?
— Не знаю... Не помню...
— А что вы делали после того, как иностранец
ушел?
— Поехал к одному старичку-коллекционеру, к Дор-
мидонтычу. Это можно проверить...
— Когда вы ушли от него?
— Часов в семь.
— Как вы провели среду?
— Среду?
— Да, что вы делали назавтра после продажи?
— В среду?.. Постойте! Кажется, я был весь день до-
ма. Отделывал интерьер.
— Кто-нибудь может это подтвердить? Лев Минеевич?
—• Не знаю, право... Возможно. Мы уже так привык-
ли к совместному существованию, что перестали замечать
друг друга. Я по крайней мере... И он, наверное, тоже...
152
Хотя именно в тот день — да, совершенно точно, в сре-
ду, часов около пяти,— ко мне приходил Кирилл Лиа
тольевич Воздвиженский!
•— Кто он, этот Воздвиженский?
— Проректор духовной академии.
— Он согласится подтвердить, что приходил к вам?
Я так думаю! Он же действительно приходил. Лев
Минеевич, вспоминаю теперь, даже открыл ему дверь.
«В таком случае у тебя железное алиби. И па втор-
ник и даже на среду... Как я и ожидал, налицо алиби..л
— Как, где и когда вы познакомились с иностран-
цем?
- В комиссионном на Арбате, в понедельник, совер-
шенно случайно разговорились.
Вы продол - т пзсг ивлть • ’ прежней версии?
— Не пони?- ю
— О случайном . я в м гс тис я уже слышал
or к а первую няшу встречу.
Ну и что? Как бы то. так и жорю.
Люсин чуть приподнял брови и повис плеч< >1, всем
своим видом показывая, что лично ему совершенно без-
различно, врет Михайлов или же говорит правду.
Я же вам правду говорю! — наклонился к нему
Михайлов.
— Сколько раз вы встречались ним после знаком-
ств f — Люсин • обратит внимания на эти сло-
ьа Мих iii т тва
- Один-единс гвенный раз, у меня на квартире.
— Что вы можете сказать по поводу его исчезнове-
ния? Что знаете об этом?
— Абсолютно ничего. Я к это”; причастен.
Он не делился с вами планами на будущее? Не го-
ворил, к примеру, как собирается провести завтрашний
день?
Нет. Мы говорили только об искусстве.
- - Где вы приобрели эту икону?
— У одной старухи. Купил.
За сколько?
— Не помню... точно. Задешево.
— Только что вы упомянули, что не верите в древние
иконы, которые можно случайно купить у старухи за
двадцатку.
— Разве?
153
•— Представьте себе.
— Ну, двадцатку я употребил в фигуральном смыс-
ле, в том смысле, что дешево.
— А продали за пятьсот... Вы часто так продавали
иконы?
— Нет. Это был первый и последний раз.
— А покупали?
— Я, знаете ли, чаще меняюсь.
— Это как понять?
— Старухи любят яркие, новые иконы, без дефектов,
и охотно отдают за них старые образа. Порой ведь бе-
решь совершеннейшего кота в мешке — абсолютно чер-
ную доску! Никогда заранее не знаешь, что из нее полу-
чится. Отмоешь, потратишь время и труд, а там,— он
развел руками,— только пятна облупленной краски и
дырки от оклада.
— Вот вы то и дело говорите: «Старуха, старухи...»
Это основная ваша клиентура?
— Нет, конечно... Но с ними, естественно, чаще всего
приходится вести дело. Да и кто, в основном, вокруг
церквей трется? Старухи опять же...
А у вас какие дела с церковью?
— Я же реставратор!
— Кто назначил цену за «Троицу»?
- Я.
- И он сразу согласился?
— Сразу. Сам даже взял стремянку и полез снимать.
— Видимо, не в пример вам, он правильно распознал
ценность вещи.
— Вряд ли...
— Почему вы так думаете?
— Они там за рубежом наслышаны о русском Эльдо-
радо, думают, что у нас Византия чуть ли не на улицах
валяется. Купит какой-нибудь дурак попорченную доску
восемнадцатого века, а дома у себя кричит, что это
Рублев или Дионисий.
— А вы-то откуда знаете?
— Люди говорят.
— Они-то, конечно, все там простофили,— усмехнул-
ся Люсин.— Этот, который у вас «Троицу» купил за пять-
сот целковых, тоже, видимо, очень наивный мужик...
С кем из иностранцев вы имели дело раньше? Кому и
когда продавали иконы?
154
— Иконы я не продавал и с иностранцами, кроме
этого, никаких дел не вел.
— Раньше вы утверждали, что и этого приняли за
русского, поскольку он говорил без акцента, но потом
одумались и сознались. Откуда на самом деле вы узна-
ли, что он иностранец? Он вам представился?
— Женевьева сказала...
— Стоп! Значит, Овчинникова имела касательство к
этому делу? Вы подтверждаете?
Михайлов кивнул и опустил голову.
— Вы подтверждаете? — чуть повысил голос Люсин.
— Да, подтверждаю.
- Какое?
— Она познакомила нас.
— Но вы утверждали, что познакомились случайно,
в магазине на Арбате.
— Оно и было случайно в том самом магазине. Же-
невьева зашла с ним туда. Мы и встретились. Случайно.
Мы ведь не договаривались встретиться.
— А что было потом?
— Потом она извинилась, сказала, что торопится, и
ушла, мы же остались в магазине. Разговорились. Он
спросил моего совета по поводу финифти... Одним сло-
вом, на улицу вышли вместе, он заговорил об иконах, и
я пригласил его к себе. Тогда я и не собирался ему ниче-
го продавать.
- Как она вас представила друг другу? Какими сло-
вами?
— Как обычно. Это ':ой друг, худо?кник, а это мосье
такой-то, историк.
— А Овчинникова не сказала, куда торопится?
— Нет.
— И потом вы ее об этом не спросили?
— Как-то не пришлось... Я думаю, ей просто надоело
возиться с ним. Она часто жаловалась, что приходится
таскаться по всему городу.
— Она знала, что вы пригласили его к себе?
— Нет. Мы в тот день больше не виделись. И на дру-
гой день тоже.
— А о вашей сделке знала?
— Нет. Вообще она тут абсолютно ни при чем.
— Ну, а теперь-то она, надеюсь, знает, что вы прода-
ли икону?
155
— Конечно.
— Почему?
— Она же была там... в номере, когда вы распечата-
ли коробку.
— Ну и...
— Она долго ругала меня, что я это сделал.
— Вы, конечно, рассказали ей о нашей встрече в гос-
тинице?
— Конечно. Она сказала, чтобы я все рассказал вам,
но я ведь и так все рассказал!.. Почти все...
— Когда она сообщила вам, что видела икону?
— В тот день, когда вы меня... домой отвезли. Вече-
ром.
— Что она имела в виду, когда только что поре-
комендовала вам говорить правду? Какую правду?
— О том, как все случилось... О знакомстве в мага-
зине...
— Тем не менее вы не сразу и не очень охотно по-
следовали ее совету.
— Не хотел ее впутывать. Разве не понятно? Она-то
ведь ни в чем не виновата.
— Так. Хорошо. Теперь попрошу вас внимательно
прочитать протокол и подписать его. Проследите, пра-
вильно ли я записал ваши ответы.
ЛАихайлов пробежал глазами по строчкам — ему явно
не читалось, он все думал о чем-то своем, потаенном —
и взял ручку, которую предупредительно пододвинул
ему следователь.
— Все правильно.
— Благодарю.— Люсин промокнул подпись и спря-
тал протокол в портфель.— Вынужден предупредить,
что нам еще придется, и, видимо, не раз, побеседовать с
вами. Поэтому вам нужно будет возвратиться в Москву
и на некоторое время воздержаться от поездок.
— Я арестован? — спросил Михайлов.
— Нет. В настоящее время я не нахожу эту меру не-
обходимой. Но подписку о невыезде с вас возьмут.
— Хорошо,— с готовностью согласился он.
— Лучше всего нам будет вылететь в Москву сего-
дня же.— Люсин акцентировал слово «нам».
— Хорошо,— тут же согласился Михайлов и, чуть
помедлив, спросил:—Женевьеве тоже надо будет воз-
вратиться?
156
— Не-ет! — протянул Люсин.— Пусть Женевьева
Александровна спокойно занимается своим делом... Хо-
рошо, что напомнили! Она, поди, совсем уж заждалась.
Люсин позвонил к себе в номер и пригласил Женевь-
еву прийти.
— Заходите, пожалуйста! — крикнул он, когда она
постучалась.— А вас попрошу побыть пока в моем номе-
ре,— шепнул он Михайлову и, легонько придержав его в
кресле, метнулся навстречу Женевьеве, словно собирал-
ся открыть ей дверь.
Но она уже входила. Люсин посторонился, пропустил
ее и резко поверну 1ся. Он .хотел видеть лицо выходяще-
го Михайлова.
Тот, видимо, смотрел Женевьеве в глаза. Когл они
поравнялись, он едва заметно хивнул. Это могло озна-
чать все, что угодно: от простого одобрения до «Я сде-
лал так, как ты сказала-». Люсин подумал, что, скорее
всего, именно это и имел в в„д7 Михайлов.
*Если, конечно, юворит, в основном, правд, Коли
соврал, то кивок этот надо понимать гак: «Все идет по
плану, отвечай, как договорились». Но успели ли они
сговориться полностью, вех отработать, предусмотреть...
К моем) приезду они, во всяком случае, подготовлены не
были».
— Вы каким рейсом прилетели, Виктор Михайло-
вич?— быстро 'бернуьшись, спроык: Люсин.
Михайлов был t одной ногой с коридоре. Едва не
споткнувшись, он "амер и, медленно поворачивая голову,
переспросил:
— Каким рейсом?
— Да Во сколько вылетети из Шереметьева?
— В восемь пятьдесят пять...
— Ваше место было четырнадцать «Б»?
— Да... кажется,— озадаченно протянул Д4ихайлов.—
А что?
— Ничего! Ничего... Благодарю вас.
«Значит, билет он брал на свое имя, не таясь или не
сообразив просто, что нужно таиться... Страху-то я на
парня нагнал. Она же,— краем глаза глянул он на Же-
невьеву,— просто уверена, что за ним следили... Ну что
же, это, пожалуй, не повредит...»
— Что, некрасиво с иконкой-то вышло, Женевьева
Александровна? — спросил он, усаживая ее в кресло.
157
— Да, некрасиво! — Лицо ее покрылось красными
пятнами.
— Вы должны были мне сказать...
— Я и хотела, но там были посторонние.— Она явно
старалась побороть волнение.— Потом, мне нужно было
поговорить с Виктором, выяснить... Иначе это походило
бы на предательство.— Последнее слово она произнесла
уже твердо и холодно.
— Понимаю ваши чувства. Вполне понимаю... Но
прошел день. Вы встретились, возможно, и не раз, с Вик-
тором Михайловичем, могли все спокойно обсудить, и
тем не менее... Вы помните наш последний разговор, Же-
невьева Александровна?
Она опустила голову. На влажном виске ее в ро-
зоватой тени идеально причесанных платиновых волос
мелко-мелко билась голубая жилка.
— Мы целый час беседовали с вами. Помните? И все
об этой злополучной иконке. Ведь вы тогда уже не про-
сто умалчивали, а сознательно старались увести меня с
курса. Запиши я тогда ваши показания, вам бы при-
шлось подписаться под заведомой ложью. Разве не так?
— Так.— Она подняла голову и, чуть нахмурясь, по-
смотрела прямо в глаза. В сером свете пасмурного ле-
нинградского дня ее удивительно голубые радужки каза-
лись почти такими же черными, как и зрачки. Или она
сильно волновалась.— Я не думала, что это может быть
так... важно.
— Это очень важно! Очень. Правда всегда важна,
Женевьева Александровна, и для всех важна. Поверьте,
мне неприятно говорить вам это. Но положение достаточ-
но серьезно... Я хочу официально привлечь вас в качест-
ве свидетеля и задать в этой связи несколько вопросов.—
Он вынул чистый бланк.— Овчинникова Женевьева
Александровна, год рождения?
— Тысяча девятьсот тридцать девятый.
— Адрес?
— Москва, Ленинский проспект, сорок семь, кварти-
ра шестнадцать.
— Место работы?
— Агентство «Интурист».
— Подпишите, пожалуйста, здесь, что осведомлены
об ответственности, согласно УК РСФСР, за дачу лож-
ных показаний.
158
Она подписала.
— Вы давно знакомы с Михайловым Виктором Ми-
хайловичем?
— Давно... Скоро два года.— И, словно предупреж-
дая новый вопрос: — Он близкий мне человек.
— Вы осведомлены о характере его доходов?
— Что вы имеете в виду?
— Торговлю иконами.
— Он коллекционер, товарищ Люсин, а коллекционе-
ры постоянно что-то выменивают, продают, покупают, но
это не является для них заработком, поверьте! Я хорошо
знаю Виктора и думаю, что этот случай единственный.
Я сама уговорила его рассказать вам всю правду. Да
мне и не пришлось его особенно уговаривать. Если бы
не этот ваш приезд... он бы сам пришел к вам...
— Охотно верю. После нашего с ним знакомства в
гостинице «Россия» безусловно следовало прийти к та-
кому решению. Но до этого! Вы помните, что было до?..
Вы как раз сидели у меня, когда мне позвонили, что ка-
кой-то человек спрашивает иностранца. Вспоминаете?
159
Я сам вам могу сказать, к каким выводам пришли вы с
Михайловым, так сказать, по первому варианту. Вы ре-
шили умолчать, а если удастся, даже запутать следствие,
потому что были уверены в собственной безопасности.
Надеялись, что мы не узнаем, откуда эта икона.
— Это не так,— все еще глядя прямо в глаза, пока-
чала она головой.— Допускаю, хотя на самом деле все
обстояло не так просто, но допускаю, что в отношении ме-
ня ваши обвинения справедливы. Но он здесь совершенно
не виноват! Совершенно! Мы же не сговаривались с ним.
Понимаете? Мы вообще не виделись до того случая в гос-
тинице. Иначе зачем было ему приходить туда? Специаль-
но, чтоб навести вас на след?
«Совершенно резонно! Ах я дурак!..— Люсин был
раздосадован тем, что позволил себе увлечься и выпу-
стил из рук нить допроса.— Непростительно! Надо не-
медленно что-то придумать, иначе инициатива будет по-
теряна и мое эффектное появление пойдет насмарку».
— К этому я и хотел вас подвести,— улыбнулся он.—
Как вы думаете, зачем он пришел в гостиницу?
«Господи, что это сегодня со мной?! Я же забыл за-
дать этот вопрос ему! Не напомни она, я бы вообще, на-
верное, выпустил это из виду! Во килька какая...»
— Виктор рассказывал мне, что иностранец очень ин-
тересовался старинной мебелью, он действительно инте-
ресовался, спрашивал, нет ли у кого знакомых торгов-
цев. Конечно, он имел в виду не торговцев, а таких, как
Виктор, коллекционеров.. Виктор пообещал разузнать,
разузнал, конечно, и, одним словом, нашел такого ста-
ричка. С этим и пришел он в гостиницу, чтобы отвести
иностранца к стари 1ку или же дать его адрес. Ясно?
— В общих чертах... А незаконность, неэтичность по-
добных операций его не смущали?
— Он, товарищ Люсин,— я о Викторе говорю — не-
сколько не от мира сего. Мне кажется, что он видел в
этом человеке не столько иностранца, сколько коллек-
ционера. Понимаете?
— Нет,— жестко сказал он.— Этого я понять не мо-
гу... Кстати, этот изысканный, прекрасно говорящий по-
русски джентльмен в недавнем прошлом был судим на
своей родине как фашистский прихвостень... Это, так ска-
зать, для общего сведения.
— Ой! — Она прижала ладони к щекам.
160
— Почему Михайлов просто не позвонил по теле-
фону ?
— Не знаю. Это уж вы у него спросите. Может, близко
в этот момент находился, а может, номер забыл...
— Значит, вы говорите, что с того момента, как уви-
дели икону, до того, как Михайлов пришел в гостиницу,
вы не виделись с ним?
— Ну конечно!
— Почему? Разве не естественней было бы преду-
предить друга о грозящей ему опасности? Или, скажем,
потребовать у него объяснений? Ведь вы же не знали,
что он собирался продать икону?
— Не знала. Но...
— Вот видите! Но вы почему-то предпочли выжи-
дать. Почему?
— Я тут же поехала к Виктору — у него, к сожале-
нию, нет телефона,— но не застала его дома.
— Во сколько это было?
— Не помню точно... Вечером где-то, часов около
семи...
«Он сказал, что принимал в это время попа...»
— Соседа тоже не оказалось?
— Нет, он был дома. Он сказал, что Виктор пошел
провожать какого-то священника. Я не стала ждать —
дедь иди знай, что он отправится завтра в гостиницу!—
и поехала домой. Утром была занята на работе, меня по-
гоянно куда-то вызывали, минуты на месте посидеть
не пришлось, потом была встреча с вамп.
— На которой вы сделали все, чтобы запутать ис-
1'нну
Да. Но он об этом не мог знать...
Почему вы не попросили Льва Минеевича пере-
дать Виктору, что он вам очень нужен?
— Я попросила.
«Прекрасно! Это легко проверить».
— Л он?
- Обещал передать. Но Виктор вернулся в тот день
поздно, старик уже спал, а утром, наверное, забыл...
Если бы я только знала, что у нас так мало времени! Но
кто мог подумать, что вы так быстро...
— Да, я понимаю вас,— кивнул Люсии,— не приди
тогда Виктор в гостиницу, вы бы успели обо всем догов >-
риться и истина никогда бы не выплыла наружу. Так?
Ларец Мариа Медичи
Она молча кивнула. Красиво очерченные нервные
ноздри ее дрогнули, словно она вот-вот собиралась рас-
плакаться.
— Я не думала, что все так серьезно... Мне казалось,
что погоня за этой иконой только собьет вас с правиль-
ного пути. Иначе бы я все вам рассказала еще в тот раз,
честное слово! Я-то ведь знала, что Виктор не имеет ни-
какого отношения к этому исчезновению.
— Как иностранец познакомился с Михайловым?
— В комиссионном магазине, случайно.
— Расскажите, пожалуйста, подробней.
Он — я имею в виду иностранца — как-то сказал
мне, что очень интересуется искусством и собирает кар-
тины, бронзу и все такое. «Есть ли в Москве подобные
магазины?» — спросил он. «Конечно,— сказала я,—
есть». И он попросил меня сводить его в один из них в
свободное от экскурсий время. Я обещала. В тот день...
— В какой?
— В понедельник... В тот понедельник у нас была
только одна экскурсия, в Кремль. Сразу же после нее
он подошел ко мне и напомнил о моем обещании. Мы
взяли такси и поехали, сначала на Горького, потом на
Арбат. Только входим мы в магазин, как вижу, стоит
там Виктор и рассматривает картины! Я его окликну-
ла. Он подошел, и, естественно, пришлось их познако-
мить.
— И как вы это сделали?
— Очень просто! «Познакомьтесь, говорю, это мой
друг, он, как и вы, интересуется искусством».
— По-русски?
— Разумеется.
— Что же дальше?
— Завязался разговор, самый общий, конечно, ниче-
го не значащие фразы. Потом он повел Виктора к при-
лавку посмотреть какие-то миниатюры, а я воспользова-
лась случаем и удрала.
— Не прощаясь?
— Ну что вы! Извинилась, сказала, что очень тороп-
люсь и не хочу им мешать обстоятельно разглядеть каж-
дую вещь. Тем более, что моя миссия, в сущности, была
окончена. Он, правда, интересовался еще антикварной
мебелью. Я объяснила, что такой магазин есть неподале-
ку, у Бородинского моста. Но он только записал адрес и
162
сказал, что как-нибудь заглянет туда сам, а сегодня он
и так мне бесконечно обязан.
— Он произнес это все там, в магазине? При Вик-
торе?
- - Нет. Это было в такси, сразу же после улицы
Горького.
— Значит, вы ушли тогда и больше с Михайловым не
встречались до самого четверга?
— Да.
•— На нашей последней беседе вы, между прочим, то-
же отмечали интерес, проявленный иностранцем к ан-
тиквариату. Правда, тогда вы говорили, что по комис-
сионным он ходил один... Что вы можете сказать по по-
воду его исчезновения?
— Ничего.
— У вас есть какие-нибудь соображения на этот
счет?
— Никаких!
— Что вы делали в тот самый день, перед тем как
пошли в театр?
— В тот день? Я встретила на улице свою школьную
подругу. Это было днем. Мы пошли в кафе-мороженое
и просидели там часа два. Потом я поехала домой. Не-
много отдохнуть перед театром, переодеться. Вот, ка-
жется, и все...
«Это еще ничего не доказывает. Это только подтверж-
даются предположения. Но все же и у нее есть алиби.
Железное. Из напряженного железобетона. Но не лоп-
нет ли оно от излишнего напряжения?»
— Билеты в театр трудно было достать? — словно
переводя разговор на другое, улыбнулся Люсин.
— Не очень. У нас же есть бронь.
— И кто там у вас этим занимается? Авось и на мою
долю чего-нибудь перепадет? А?
— Тамара Сергеевна,— не принимая его шутливого
тона, ответила она.
Но он как будто не обратил на это никакого внимания
и продолжал расспрашивать о посторонних, как ей ка-
залось, делах, все чаще сбиваясь на тон уличного при-
ставалы, назойливый, подчеркнуто дружелюбный и вме-
сте с тем напряженный.
— Небось подружке-то вашей, ну, той, с которой в
кафе сидели, тоже билетик достали?
163
— Нет.
— Значит, другой какой-нибудь?
— Я никому ничего не доставала! — Она даже не пы-
талась скрыть раздражение.
—г Что же тогда получается, Женевьева Александров-
на? — В притворном возмущении он развел руками.—
Вам пришлось сидеть в театре одной?
- Да.
— Никогда не поверю!
— Ваше дело.
— Может, скажете, что и знакомых вы там не встре-
тили? В буфете? В фойе?
— Представьте себе.
— Не сердитесь, пожалуйста...— Он перестал улы-
баться.— Не сердитесь...
«Вот за этой-то гранью и кончается их алиби. Его
минуты истекают в девятнадцать часов. Михайлов ушел
от старичка-коллекционера именно в это время. Она бы-
ла в этот час в театре, но никто этого не сможет под-
твердить... И где-то в промежутке шестнадцать тире...
пет, уже не девятнадцать, а икс часов пропал иностра-
нец. Совпадение? А если нет? Если они встретились в
тот вечер втроем и куда-то поехали? Но тогда почему они
не запаслись алиби именно на это время? Ослепление
придуманной ими версией? Крайняя наивность? Ошиб-
ка? Все бы выглядело совершенно иначе, если бы Ми-
хайлов не пришел тогда в гостиницу! Этот шахматный
ход создал весьма двусмысленное положение на доске.
Что это? Находка гения или случайная удача простака?
Его приход свидетельствует либо о полной их непричаст-
ности, либо о какой-то ошибке, которую они допустили в
игре. Могла у них быть ошибка или, скажем, помеха,
исправить, устранить которую можно было только этим
идиотским (или гениальным?) ходом. Черт возьми, ведь
приход в гостиницу тоже своего рода алиби, и она суме-
ла дать мне это понять. Итак, все сводится к отрезку вре-
мени девятнадцать часов тире утро следующего дня.
Если я сумею узнать, что они делали в это время, зада-
ча будет решена однозначно: либо — либо...»
— После театра вы поехали домой?
— Разумеется.
— И провели ночь дома?
— Ну знаете ли...
164
— Прошу вас ответить, Женевьева Александровна!
Мне очень важно знать, где вы были в тот день... Во
сколько закончилось представление?
— В начале десятого.
«От Таганки до Ленинского минут двадцать — два-
дцать пять...»
— Когда вы были дома?
— По-моему, часов в одиннадцать... Я прокатилась
немного на речном трамвайчике.
— Больше вы из дому не выходили?
— Нет. Родители, бабушка и младший брат засви-
детельствуют вам это. Достаточно?
— Вполне. Хватило бы и одной бабушки. Я лично,
знаете ли, как-то больше предпочитаю бабушек.
«Пробел в четыре часа... А за четыре часа можно сде-
лать очень многое .. У Михайлова, вероятно, этот пробел
еще больше... Лев Минеевич вряд ли годится в надежные
стражи. Уж он-то завалился спать, верно, часов в десять.
Откуда ему знать, когда возвратился сосед? Сосед — не
дочь... Итак, если проверка подтвердит все их показания,
останутся невыясненными эти четыре или пять часов. Не
бог весть какая, но все же определенность. Уже кое-что
К сожалению, сегодняшний день почти пропал. Многого
нс сделаешь. Остается завтрашнее утро... Для успеха опе-
рации надо, чтобы, во-первых, они нс общались друг с
другом, во-вторых, не передали некоторых подробностей
нашей беседы родным и знакомым. Проще всего было бы
их на короткое время изолировать, но...»
— Женевьева Александровна, какие мероприятия на-
мечены у вас на завтра?
— Поездка в Царское Село.— Она несколько удиви-
лась.— Потом...
— Во сколько поездка?
— Сразу же после завтрака
— Вы могли бы сказаться больной и не поехать? Вас
есть кому заменить?
— Наверное... Но зачем это? Почему? — Теперь она
казалась не столько удивленной, сколько испуганной.
— Не в службу, а в дружбу. Так надо! Я хочу...— он
доверительно понизил голос,— посадить вас и Виктора
Михайловича под домашний арест,— о, всего на несколь-
ко часов! — понимаете? С этого момента и до... ну, ска-
жем, до обеда оставайтесь у себя в номере, и втдрая
165
просьба: не звоните в Москву. Понимаете? Вот все, что
от вас потребуется. Согласны?
— А что мне остается делать? Ведь если Я' не согла-
шусь, вы, очевидно, сумеете как-то... заставить меня со-
гласиться?
— Ах, Женевьева Александровна! Неужели вы не
можете подняться над этой альтернативой? Попробуйте
взглянуть на все иными глазами! Почему бы вам, в кон-
це концов, просто не помочь мне? А? Загладить вред,
который принесла делу ваша неправда... Ну как? Дого-
ворились?
— Договорились.— Она слегка покраснела и неожи-
данно улыбнулась.— Я сделаю все, как вы скажете.
Обещаю!
— Ну и прекрасно! Теперь прочитайте, правильно ли
я записал ваши показания, а я позвоню потом Виктору
Михайловичу.
Она внимательно прочитала протокол и подписала
его. Люсин сложил бумаги в портфель и позвонил к се-
бе в номер:
— Хочу пригласить вас к нам, Виктор Михайлович.
Зайдите, пожалуйста.
Когда Михайлов пришел, Люсин еще раз объяснил им
обоим, какой помощи он от них ждет.
— Сразу же после обеда вы, Женевьева Александров-
на, можете вернуться к своим обязанностям. Вы же, Вик-
тор Михайлович...— Люсин на минуту задумался,— то-
же делайте что хотите! — Он рассмеялся.— Можете вер-
нуться в Москву вместе с Женевьевой Александровной.
Ежели, паче чаяния, вы мне понадобитесь, я вызову вас
по телефону. А сейчас,—он зачем-то взглянул на часы,—
мы начнем нашу совместную операцию и разойдемся по
своим номерам.
Попрощавшись с Женевьевой, они вышли в коридор
и, кивнув друг другу, расстались.
Возвратясь к себе, Люсин сразу же позвонил одному
из встречавших его коллег и дал самые точные инструк-
ции.
— В случае чего сразу же поставьте меня в изве-
стность,— сказал он, заканчивая разговор.— Пожалуй-
ста... Наконец, еще одно. Нужно разузнать в Эрмитаже,
нет ли у них в хранилище так называемого мальтийского
жезла... Да, запишите, пожалуйста. Мальтийский жезл —
166
жезл великого магистра Мальтийского ордена, который
был пожалован Александру Первому. Вот, кажется, и
все... А я подамся до дому... Чго-нибудь через часпк
Только перекушу малость.
Он быстро собрал бумаги в портфель и со спокойным
сердцем пошел к лифту За соблюдением договора, за-
ключенного в номере Женевьевы, отныне следили вполне
надежные товарищи. Можно было заняться яйцами и
ветчиной в крохотном белом буфете на двенадцатом
этаже.
«При всех обстоятельствах я их опережу... О чем бы
они ни договорились потом, это уже не будет иметь зна-
чения. Если же они попробуют... Что ж, так будет даже
лучше, по крайней мере все прояснится. Я-то ведь об
этом узнаю...»
Уже потом, когда с трудом втиснулся — пришлось по-
добрать ноги — в кресло «ТУ-104А», Люсин мысленно
проанализировал последние события.
Пожалуй, все было правильно. Он не сделал ошиб-
ки. Теперь, когда неразгаданными оставались именно те
вечерние часы, от девятнадцати до одиннадцати, все об-
ретало совершенно иной смысл. Даже первоначальный
след, который пока так никуда и не привел, выглядел со-
вершенно иначе; цементные кучи, застарелая желтая
вода в глиняной луже, прошлогодние ольховые листья
под ногами — все эги по-другоч\ i-дд юсь в вечернем
остывающем свете. Солнце кануло счной зубчатой
каймой леса. Холодные полосы тумана поползли меж
стволов. Мягче сделалась окаменевшая глина, а на тра-
вы пала роса... Темная тень человека, идущего извили-
той тропкой сквозь черный ольшаник, контуры веток на
•4 эне заметной еще синевы... Все менялось в вечернем
свете, даже пси ологгческие оттенки неизвестных пока
поступков. Таяла определенность; дрожа, растворялась
в ночи изначальная простота, которая, как правило, ле-
жит в основе человеческой низости.
Что ж, все его действия были правильны. У обоих не
было алиби именно на эти столь значимые часы. Если
оба они непричастны, то исчезнет и эта зыбкая, расплыв-
чатая определенность. Пока же он сделал все, чтобы ее
сохранить. Она могла рухнуть только извне, под напором
новых фактов. И он сделал все, чтобы ее не разрушили
изнутри...
167
«Каждый! раз они стремятся втиснуть в салон новый
ряд кресел.— Люсин с неодобрением помянул «Аэро-
флот», стараясь просунуть ногу под переднее кресло.—
Повернуться негде! Конечно, они добавили еще ряд или
два, иначе я бы не сидел между двух иллюминаторов.
Ведь иллюминатор должен быть возле каждого кресла.
Недаром говорят: где начинается авиация, там кончает-
ся порядок. Особенно верно это для «Аэрофлота», где
так уж стремятся побольше выкачать из порочного прин-
ципа максимальной загрузки».
Как и многие моряки, Люсин недолюбливал авиа-
цию. И надо сказать, у него были на это причины. Кресло
перед ним неожиданно опустилось и основательно стук-
нуло его по колену.
«О черт! Хоть бы предупредили, оглянулись бы, что
ли...» Он еле вытянул ногу обратно.
— Воды не желаете? — Девушка в голубом формен-
ном жакете чуть наклонила в его сторону поднос с пласт-
массовыми стаканчиками, в которых пузырились золо-
тистая фруктовочка и бесцветная минералка.
Нет! — сказал он, не поворачивая головы, и, мор-
щась, потер ушибленное колено.— Спасибо,— подумав,
покосился он на бортпроводницу, но она уже прошла
дальше, и Люсин увидел только, как напряглись полные
икры, туго обтянутые ажурными чулками пепельно-жем-
чужного цвета.
Он поймал себя на том, что потерял какую-то важную
мысль.
«Нет, нет, как будто все правильно! — поспешил он
успокоить себя.— Очень хорошо, что я позвонил Михай-
лову именно в самый последний момент. По-моему, он
это правильно воспринял...»
Он действительно, вернувшись в номер из буфета,
чтобы забрать портфель, позвонил Михайлову.
— Виктор Михайлович! — сказал он.— Я не хотел из-
лишне нервировать Женевьеву Александровну, но почти
все, что я сказал вам раньше, остается в силе. Мне нуж-
но, чтобы вы вернулись домой. Но сделайте это по соб-
ственной инициативе, пусть это исходит от вас. Пони-
маете?
— Понимаю,— сразу же согласился он.— Вы правы,
так будет лучше. Спасибо... Ехать сейчас?
— Нет. Завтра после обеда. Я попрошу, чтобы вам
168
оставили в аэропорту билет. Хорошо? Как только при
летите, сразу же, никуда пе заходя, приезжайте ко мне
Ладно?
Потом он позвонил Женевьеве. Попрощался. Просил
передать привет мадам Локар. И как бы между прочим
сказал, что посторонним совсем не обязательно знать о
том, как у них — надо было понимать: у него и у нее с
Виктором — идут дела. Женевьева вроде бы все поняла
как надо.
— Само собой, я никому ничего не скажу,— сказала
она.— И мадам Локар тоже.
Он продумал теперь каждое слово и в целом остал-
ся доволен. Можно было, конечно, избежать некоторых
сложностей. Едва ли проявленная им деликатность вы-
глядела искренней. Скорее, напротив. Но это, честно го-
воря, его не очень пугало. Сам-то он знал, что действовал
отнюдь не по четко разработанной линии, а скорее, со-
образно с обстоятельствами. Но Михайлов и Женевье-
ва никак не должны были почувствовать это, иначе он
терял важное преимущество. Отсюда и сложность, пожа-
луй даже с эдаким оттенком иезуитства. Она должна
была замаскировать некоторые его противоречия. Как
будто бы это удалось...
Бортпроводница обходила пассажиров с подносом,
полным театральных конфеток. Световое табло, запре-
щавшее курить и приказывающее надеть привязные рем-
ни, горело. Самолет шел на посадку.
Люсин мог теперь разглядеть девушку, что он и сде-
лал, потому как делать было совершенно нечего, а на
душе стало спокойнее.
— Не может быть! — вскрикнул он, рванулся из
кресла, но ремень бросил его назад.
Она удивленно взглянула на него. А он, потеряв уже
уверенность, с которой непроизвольно только что оклик-
нул ее, и все больше смущаясь, перевел взгляд с золо-
тых, рассыпающихся по плечам волос и полного, чуть
нахмуренного лица на форменную птичку над кармаш-
ком и белое кружево блузки. Здесь уверенность, что он
знает ее, покинула Люсина, и он жалко пролепетал:
— По-моему, мы с вами где-то встречались...
— В самом деле? — Она насмешливо склонила голо-
ву набок, продолжая при этом раздавать конфеты.
— Вроде бы...— виновато и вместе с тем обезоружи-
169
вающе улыбнулся Люсин.— Помните, у Березовского?
Вы еще были тогда с Геной Бурминым...
Прищурившись, она пристально посмотрела на Лю-
сина, словно только что впервые увидела его и он чем-
то се заинтересовал.
— Ах, это .вы, Мегрэ! — вдруг узнала она и засмея-
лась, так что стали видны и великолепные зубы ее, и
дальние боковые коронки. Но тут же спохватилась и
сконфуженно оглянулась вокруг.
— Ага, я! — кивнул Люсин и даже достал в доказа-
т< льство свою знаменитую трубку — традиционный атри-
бут насмешек и дружеских шуток.— Здравствуйте, Маша.
— Здравствуйте! Одну минуту.
Он сидел почти в самом конце, и она, быстро обеспе-
чив конфетками оставшихся пассажиров, возвратилась к
нему. Он сделал попытку встать, но она ласково его удер-
жала и склонилась над ним. Волосы ее тяжело упали вниз
и затенили лицо. Глаза поэтому сделались темными и
большими.
— Вот уж никак не ожидал встретить вас здесь! —
сказал он.
—- Это почему же?
— Но вы же.. кажется, врач?
— Ну и что?
— Как — ну и что?
— А вот так: «ну и что?»! — передразнила она, по-дет-
ски кривя полные яркие губы.— Я н<е не простой врач,
а аэрофлотский. Понятно?
— Ах вот как! А я не знал... Да, но почему вы...—
Он сделал вид, будто в руках у него поднос.
— Ну, это!..— опять рассмеялась она.— Я часы нале-
тываю! Чего ж мне в кабине сложа руки сидеть?
Самолет тряхнуло, и Люсин ощутил, как что-то внутри
него отжалось книзу.
— Ну вот, на посадку идем,— сказала она и распря-
милась.— Минут через десять сядем. Мне пора идти объ-
являть... В Москве, знаете ли, непогода. Дождь. До свида-
ния. Увидимся!
— Обязательно! — крикнул он вдогонку, а уши уже
заложило и потрескивало в барабанных перепонках.
...Утро следующего дня началось с докладов временно
прикомандированных к Люсин,) сотрудников. Первым со-
общение сделал Данелия:
170
— Понимаешь, парикмахер сразу же его опознал!
Только глянул на фотографию, так и опознал! «Знаю, го-
ворит, брил я его, как сейчас помню, во вторник вече-
ром».— «Во сколько, говорю, это было? Точно можете
указать?» — «Точно, говорит, не помню. Часов, наверное,
в семь или восемь». Я тут же...
— Погоди, Гоги, не горячись,— остановил его Лю-
син.— Какую карточку он опознал?
«Надо же, такая удача, и тут же досадное невезение!
Легко сказать «семь-восемь»! Ну почему не пять-шесть?
Или восемь-девять? Так нет же: «семь-восемь»! Это же
пограничная зона! Тут нельзя «семь-восемь»! Или семь,
или восемь! От этого многое зависит. Семь — один вари-
ант, восемь — другой...»
— Вот эту! — сказал Данелия, отыскав нужный сни-
мок.— Без усов и без бороды. Понимаешь? Без усов и
без бороды! Усы фальшивые, значит. Улавливаешь?
И знаешь, зачем он приклеивал себе усы?
— Чтобы на тебя походить,— буркнул Люсин.
— Э-э! — покачал головой Данелия.— Чтобы на ме-
ня походить! Как же, держи карман шире! Шрам у не-
го на верхней губе. Понял? Большой, уродливый шрам
изогнутой формы начинается сразу под носом и спус-
кается к уголкам рта. А ты говоришь, чтобы на меня по-
ходить! — Он ткнул себя в грудь большим пальцем.— Но
все же ты молодец! Предвидел, что усы у него могут
оказаться фальшивыми. Шрама только не предвидел.
— Это парикмахер про шрам рассказал?
— Кто же еще? Конечно, парикмахер! Такой боевой
лысый старик. Все помнит: и как одет был, и как от оде-
колона отказался.
«Еще бы не отказаться! «Полетом», что ли, ему осве-
жаться или «Шипром»!»
— Все помнит, а время точно сказать не может.
— Не может! — вздохнул Данелия.— Никак не мо-
жет, говорит, что уже вечер был, но светло еще, часов
семь-восемь.
— Где эта парикмахерская, Гогн?
— Тридцать шестой километр, дорогой! Там от шос-
се поворот идет к таким воротам. Сразу за ними длин-
ный такой трехэтажный дом из кирпича. Овощной мага-
зин, почтовое отделение «Ватутинки-один», парикмахер-
ская — все в одном доме! Очень удобно. Я на радостях,
171
знаешь, бо-ольшой арбуз купил! Вот такой.— Он изоб-
разил руками окружность.— Но зеленый оказался, как
трава... Шесть парикмахерских обошел, эта седьмая
была. Ватутинки. Тридцать шестой километр.
«Тридцать шестой километр!» — мысленно повторил
Люсин.
— Милиция в тот раз что, эту парикмахерскую про-
пустила? —• спросил он.
— Зачем пропустила? Просто этот замечательный
парикмахер в другую смену работал. Понимаешь?
«Действительно, все очень просто. Куда только деться
нам от этой простоты!»
— Значит, они просто опросили парикмахеров, не
удосужившись даже поинтересоваться, кто именно рабо-
тал в тот день?
И из-за таких вот штучек проваливаются порой боль-
шие операции! Ну что ты будешь делать...»
— Чего не знаю, того не знаю! Да и что толку? В тот
раз ведь у них только одно фото было — с усами. Могли
и не опознать... Хотя, я думаю, мой парикмахер все рав-
но бы его узнал, цаже с усами. Он так и сказал мне
— О чем говорил с парикмахером клиент?
— Молчал, к сожалению. Велел побрить, освежиться
не захотел, дал рубль на чай и ушел. Вот и все сведения.
— Все равно богатые сведения, Георгий. Спасибо те-
бе... Придется взять эти Ватутинки на заметку, как ты ду-
маешь?
Данелия улыбнулся и молча развел руками.
Все было Ясно-
Потом докладывал Светловидов:
— Посетил комиссионные магазины, где продаются
украшения и предметы искусства. Был на Арбате, улице
Горького, Комсомольском проспекте и на Беговой. Встре-
тился со всеми продавцами, которые работали в прошлый
вторник. Ни один из них не опознал.
— А ведь он был и на Горького и на Арбате! Причем
именно во вторник.
— Знаю,— кивнул Светловидов.— Но не опознали.
Народу, говорят, много проходит, каждого не упомнишь.
— Верно, конечно,— вздохнул Люсин.
— Ага, верно,— подтвердил Светловидов.— Еще у
нас ведь, знаете, продавец и не смотрит на покупателя.
Не замечает. Будто никто перед прилавком и не стоит.
172
Ждешь иногда, ждешь, да так и уходишь... Разве их до-
зовешься?
— Точное наблюдение,— вежливо прервал обычно
молчаливого Светловидова Люсин — Значит, нс опо-
знали...
— Я не докончил, простите... Посетил я еще магазин
старой мебели у Бородинского моста. Там старший про-
давец, товарищ Васильев Н. Н., опознал вот эту фото-
графию.— Светловидов побарабанил указательным
пальцем по глянцевитой поверхности снимка, на кото-
ром был запечатлен вариант «без бороды, но с усами» —
дежурный, так сказать, облик. Везение продолжалось.—
Иностранец — продавец Васильев принял его за русско-
го — проявил интерес к старинным сундукам. Просил
подобрать ему за неделю — он сказался иногородним, из
Баку,— сундук под черное дерево, все равно какой, лишь
бы побольше да постарее.
«На кой ляд ему этот сундук? Или у них мода теперь
такая пошла?.. Кто-то говорил мне, что в Европе очень
ценятся крестьянские лапти, деревянные прялки всевоз-
можные... Отчего бы и не сундук?»
— ...дал ему десятку в виде аванса,— все так же мо-
нотонно и обстоятельно тянул Светловидов,— обещал как
следует отблагодарить.
— Ну и как? Подобрал ему товарищ Васильев Н. Н.
сундук?
— Пока еще нет. Не часто встречается. Я интересе
вался.
Когда он был у них?
— Кто, сундук?
Иностранец.
- В понедельник вечером и во вторник после пере-
рыва.
«Ого, какая прыть! Видно, очень нужен ему этот сун-
дук... Значит, во вторник днем он был в мебельном...»
— Видать, очень нужен ему этот сундук! — телепа-
тически воспринял Светловидов,— Во вторник он опять
Васильеву про него втолковывал, торопил очень, по-
скольку, значит, приезжий... Большой магарыч сулил.
—- Это все?
— Других сведений у меня нет.
— И на том спасибо, товарищ Светловидов. Очень вы
мне помогли.
173
Шуляк, получивший задание опекать Льва Минееви-
ча, естественно, не мог похвастаться особыми новостями.
Он только сообщил, что Михайлов на квартире не появ-
лялся, а старик сосед ходил в гастроном за кефиром,
после чего посетил старуху пенсионерку, которая жила
в доме неподалеку, на улице Алексея Толстого. Лев Ми-
неевич пробыл там часа полтора, погулял немного и воз-
вратился домой. Судя по всему, эти действия в прямой
причинной связи с Михайловым не состояли...
Сам же Михайлов должен был вскоре приземлиться
в аэропорту Шереметьево. Салюта наций и почетного
караула по этому поводу, понятно, не предвиделось.
Пора было идти на доклад к начальству.
— Есть новости? — сразу же, как только Люсин во-
шел, спросил генерал.
— Так точно.— Люсин подошел к столу и, став сбо-
ку от генерала, раскрыл перед ним папку.— Это донесе-
ние Данелии, товарищ генерал. Оно полностью под-
тверждает первоначальные выводы относительно Старо-
калужской дороги. Мосье Свиныш за короткое время
пребывания в Москве был в -том районе минимум два
раза. Сейчас удалось точно локализовать место: три-
дцать шестой километр, Ватутинки.
— Секретных объектов там ведь, кажется, нет?
— Так точно, нет.
— Значит, здесь другое...
— По всей видимости, товарищ генерал. Очевидно,
визиты на тридцать шестой связаны с какими-то розыс-
ками. Я вам об этом уже докладывал.
— Да, я знаю... Что еще?
— Еще один любопытный штрих. Удалось подтвер-
дить предположения, которые возникли после химэк-
спертизы. Он действительно прибегал к маскировке.
Усы фальшивые. Ватутинский парикмахер, опознавший
Свнпьина по фотографии, подтвердил, что тот приходил
к нему без усов. Кстати, на верхней губе у него большой
шрам.
— Шрам? Это любопытно. Тогда усы могут нести еще
одну нагрузку — косметическую. Естественно, отправля-
ясь к парикмахеру, он должен был их снять. Глаз про-
фессионала сразу ведь различит, что они фальшивые...
Очень интересно! Молодцы, ребята! Хвалю... Что еще?
— Пока все. Остальное еще требует проверки. Но
174
антикварная версия как будто бы подтверждается по
всем пунктам... Пока. Особый интерес он проявил к ме
бельному магазину. Ему зачем-то нужен старый деревян-
ный сундук. Возможно, что по этому поводу он обращал-
ся и к частным лицам.
— А там, в Ватутинках этих, случайно, нет какого-
нибудь старого сундучника или кого-то в этом роде?
— Очень возможно. Выясняется... Страсти улег-
лись?— Люсин кивнул на раскрытое досье с газетными
вырезками.— Заметок вроде сегодня поменьше?
— «За-аметок»! — передразнил его генерал.— Это у
нас в стенгазете заметки... Ну конечно! — Он усмехнул-
ся.— Вы же у нас редактор.
— Заместитель,— уточнил Люсин.
— Нет, товарищ Люсин, страсти не улеглись. Просто
кратковременное затишье... Правительственный официоз
дал несколько строк по поводу личности этого «туриста».
Это вода на нашу с вами мельницу. Серьезные органы
после этого вряд ли станут раздувать пламя, им шумиха
теперь не к лицу. Зато ультра подымут вой, что в России
тайно арестован сын белоэмигранта, сотрудничавший с
немцами.
— Этому многие поверят. Звучит-то правдоподобно.
— Ничего. К такому мы уже давно привыкли. Не ис-
пугаешь. Главное, что провокационная кампания в прес-
се' явно сорвалась. Тут надо отдать должное этой замет-
ке.— Генерал щелкнул пальцем по вырезке из официоза.
- Заметке? — с невинным видом переспросил Лю-
син.
— А? — Генерал озадаченно посмотрел на него и
вдруг рассмеялся.— Ладно, один-один... Между прочим,
у меня был утром сотрудник консульского отдела. Вы,
кажется, с ним знакомы?
— Да. Он присутствовал при осмотре вещей в гости-
нице.
— Знаю,— кивнул генерал.— Он производит хорошее
впечатление. Прекрасно понимает, что за тип этот Свинь-
ин, но дело есть дело... Теперь, после раскрытия этого
маскарада с усами, они вряд ли станут нас особенно то-
ропить. Совершенно ясно же, что тут нечисто... Так вот,
он осведомился о вашем здоровье, тепло отзывался о
вас и просил передать, что тот аметистовый перстень
епископский и, безусловно, не принадлежит Свинышу—
175
у того пальцы толще. Откуда этому очаровательному
дипломату известно, что вы заинтересовались колечком?
— Не так-то он прост,— буркнул Люсин.— Его пове-
дение при осмотре заставило меня насторожиться. Бо-
юсь, что все его очарование, великосветские манеры, так
сказать, только маска. Под его доброжелательной неза-
интересованностью и внешним безразличием на самом
деле скрывается пристальное внимание... Возможно, он
тоже, пусть косвенно, участвует в этой игре.
— Вот как?.. Хорошо. У вас все, товарищ Люсин?
— Все. Разрешите идти?
— Пожалуйста.— Генерал привстал и протянул ему
руку.— Вы хорошо поработали. Продолжайте в том же
духе. У нас с вами ничего не меняется. Дело нужно кон-
чать.
Глава 10
БЕДА
Вера Фабиановна была серьезно больна. Льва Ми-
иеевича поразил витавший по квартире горьковатый
больничный запах. Он чувствовался в кухне, где на заса-
ленной четырехконфорочной плите кипели какие-то ка-
стрюльки и зеркальные коробочки со шприцами, в ком-
нате же больной — там хлопотала сиделка в белом ха-
лате — даже пощипывало глаза.
Но беспокойство Лев Минеевич ощутил еще раньше,
во дворе.
Как стремительно нарастали тревожные признаки...
Лев Минеевич, по привычке, хотел было заглянуть в
окно... Но у кого он мог одолжить скамеечку? Полная
дама с вязанием сидела, очевидно, дома или ушла на ба-
зар. Вообще двор был пуст, хотя день стоял жаркий и
душный. Лев Минеевич отступил назад и, встав на цы-
почки, попытался все же разглядеть, что происходит за
кружевной занавесью. Но что он мог увидеть сквозь
узорчатые дырочки? Темноту? Что же тогда поразило
и даже слегка взволновало его? Он не увидел на подо-
коннике кошек...
Впрочем, можно ли считать все это предвестьем
176
тревоги? Вряд ли... Просто Лев Минеевич вошел в подъ-
езд, мучимый сомнениями: Верочки могло не оказаться
дома.
Но когда на его стук дверь открыла незнакомая жен-
щина в белом халате, открыла, не спросив, он сразу по-
нял, что случилось неладное.
— В чем дело? — шепотом спросил он сиделку.
Но та только приложила палец к губам и провела его
в кухню, где колыхались в струях пара подвешенные над
плитой какие-то белые тряпки. Тут-то и уловил Лев Ми-
неевич специфический этот запах лекарств не лекарств,
карболки не карболки, а грозной какой-то беды. Сердце
сразу защемило, а глаза и ноздри как бы учуяли накат
слез, словно вдохнул Лев Минеевич лютый дух свежена-
резанного лука.
— В чем дело? — Он едва шевелил посеревшими от
волнения губами
— Вы кто будете этой гражданочке? — Сиделка по-
вела головой в сторону темневшего за кухонной дверью
коридора.— Не родственник?
— Приятель я ей, близкий, можно сказать, друг.
А что случилось?
— Случилось,— вытянув губы, энергично кивнула
она, и белый треугольник косынки взметнулся и тотчас
опал, как флаг капитуляции.— То и случилось, что ин-
сульт у нее, удар, значит.
— Как же так? — Лев Минеевич выбросил вперед
раскрытые ладони и завертелся на одном месте.— Как
же так?
Кого он спрашивал? Пожилую сиделку? Бога? Оку-
анные горьким паром никелированные бачки?
— Очень даже просто. Сосудик в мозгу лопнул, и го-
ово!—охотно объяснила словоохотливая сиделка и со
нанием дела добавила: — Видать, давление подскочило
.1 .и там протромбин.
— Это опасно?
— Еще бы не опасно! — Она даже улыбнулась наив-
ности маленького старичка и, видимо решив, что, в от-
личие от близких родственников, друзей щадить нечего,
любезно добавила: — Исключительно опасно! Положе-
ле очень даже серьезное. У-гро-жа-ющее!
«Вот оно как!» Едва сдерживая слезы, Лев Минеевич
убоко и шумно вдохнул через нос.
177
— Ho otia... не умрет? Нет? — Голос его сорвался.
И-и, милый! Кто же это знает? Только врач сказы-
вал,— она вновь заговорила шепотом,— случай очень
тяжелый. Так-то... Может, и помрет.— Но, глянув на оце-
пеневшего от горя старичка, она сжалилась.— А ежели
выздоровеет, то, бог даст, может, и не помрет.
— Когда это случилось?
— А я почем знаю? Меня дежурить сюда прислали, а
что да как, не сказывали. Инсульт кон-стан-тировали
тяжелый, полный почти паралич.
— Паралич! — схватился за голову Лев Минеевич.
- Ага. Раз инсульт, так, стало быть, паралич. Так
что я ничего тут не знаю. Я здесь с двух часов.
Сиделка, простая душа, говорила правду. Ее при-
слал врач «неотложной помощи» подежурить у постели
тяжелой больной и сделать ей необходимые вливания.
Он поступил так на свой страх и риск, ибо не должен
был да и не имел на то права — ради одного больного
посылать медсестру, которую практически не мог заме-
нить. Тем более, что был он уверен в скором конце. Впро-
чем, может быть, именно поэтому и послал он Пелагею
Кузьминичну, опытную сестру с тридцатилетиим стажем,
к умирающей одинокой старухе.
«Неотложку» вызвала Эльвира Васильевна — сосед-
ка по квартире. Торопясь на работу, вышла она утром в
кухню вскипятить чайничек, но не нашла спичек. Поша-
рила на деревянной полочке возле плиты, заглянула в
шкафчик: сначала — в свой, потом — в соседский, но
спичек не обнаружила.
Тогда она осторожно, чтобы не разбудить, постучала
в дверь Веры Фабиановны. Никто не отозвался. Она по-
стучала сильнее, но опять соседка не откликнулась на ее
стук.
Эльвира Васильевна в досаде пожала плечами, на
всякий случай стукнула в дверь кулаком и при этом слу-
чайно отворила ее.
«Как? Вера Фабиановна ушла, не заперев комнату?
Нет, этого просто не может быть»,— подумала Эльвира
Васильевна и, решительно откинув загремевшую бамбу-
ковую занавесь, вошла. И тут же в ужасе закричала.
Вера Фабиановна лежала на полу, неестественно за-
ломив под голову левую руку, в правой она крепко сжи-
мала старинный черепаховый лорнет. Один глаз ее был
178
прищурен, а другой широко и страшно открыт. Не мигая,
пристально глядел он на окаменевшую Эльвиру Василь-
евну.
Кто может сказать теперь, как долго длилась эта не-
мая сцена? Эльвире Васильевне показалось, что прошла
чуть ли не вечность. Но, скорее всего, она сразу же ки-
нулась прочь и, как была, в скромном халатике и бигуди,
понеслась к соседям на второй этаж.
Что было потом? А все, что бывает в подобных слу-
чаях. Побежали вниз и всем скопом, а потом еще раз,
уже по одному, вошли в комнату. Убедились. Затем, при-
сев на корточки, по очереди пощупали отсутствующий
пульс, приложили зеркальце к губам, спорили — запоте-
ло оно или нет? Наконец сошлись на том, что старуха,
возможно, все же еще жива, хотя находится в глубоком
обмороке, и вызвали «неотложку».
Врач, таким образом, застал больную, лежащей на
полу. В спорах и хлопотах никто почему-то не догадался
перенести Веру Фабиановну на кровать. Возможно, по
той простой причине, что в глубине души каждый считал
ее мертвой, а в этом случае до прихода официальных лиц
лучше оставить все, как есть. Но, может, это и к лучше-
му, потому как, перенеся больного на кровать, состояние
его вряд ли улучшишь, навредить же можно всегда.
Одним словом, когда молодой, симпатичный врач с
чемоданчиком в руке и болтающимся на груди стетоско-
пом вбежал в развевающемся халате в комнату больной,
он застал ее лежащей на полу в неестественной позе, с
лорнетом в руке. Все говорило за то, что недуг захватил
Веру Фабиановну врасплох.
На столе стояли две чашки с сухими чаинками и
слипшимися корочками сахара на высохшем дне,
остывший чайник, банка с вареньем, над которой кружи-
”ись мухи, почти опорожненная бутылка водки и тарелка
с любительской колбасой, тронутой уже увяданием. Ско-
рее всего, это были остатки вчерашнего пиршества.
Остается только удивляться, как это кошки не сожрали
за ночь колбасу подчистую. Но, очевидно, столь велика
была власть повелительницы, что, даже недвижимая, она
по-прежнему внушала любовь и страх.
Пользуясь всеобщей суматохой, кошки разбрелись по
квартире или даже, проскользнув в наружную дверь, от-
правились погулять по крышам. Только Моя египетская
179
неподвижно застыла в головах у бедной хозяйки. Она
словно несла почетный караул, подобно тем замечатель-
ным кошкам, которые, если верить молве, образовали
живой нимб вокруг почившего в бозе господина Пуркуа,
батюшки Веры Фабиановны.
Но уместны ли здесь такие слова, как «почетный ка-
раул»? И суть не в том, что они кощунственно, как ска-
жут иные, отнесены к кошкам. Нет, ибо животные — на-
ши друзья. Дело совершенно в другом. Ведь никто, в
том числе и красавец врач с чемоданчиком, не сказал,
что Веры Фабиановны больше нет с нами. Никто! При
"ем же здесь почетный караул? К счастью, ни при чем,
и автор сознается, что увлекся и совершил ошибку.
Жизнь еще теплилась в этом распростертом посреди
комнаты теле. Врач быстро определил это. Остается объ-
яснить только, почему он сначала столь внимательно
осмотрел стол и только потом занялся больной. Пусть
это не кажется странным.
Во-первых, он, человек еще молодой и чуткий, нахо-
дился под впечатлением предыдущего вызова — ночного.
Это был в самом деле необычный случай. Целая семья
отравилась деревенским самогоном из свеклы. Выпивка
состоялась по случаю праздника троицы, когда старушки
покупают на базаре зеленые ветки, чтобы разбросать
их потом по полу. Там, куда вызвали «неотложку», то-
же валялись под ногами съежившиеся за день листья.
Но старушки среди жертв суеверия не было. Старушка
как раз осталась невредимой, поскольку и в рот не брала
проклятого зелья. Именно она-то и вызвала врача! Пере-
пились, увы, несознательные лица более молодого возра-
ста. Всем им сделали уколы и увезли в больницу. В дан-
ный момент их состояние уже не внушало опасений. Так
что дело вовсе не в этом, надо сказать, редкостном слу-
чае, а лишь в том впечатлении, которое произвел он на
молодого доктора.
Понятно теперь, почему он не сразу склонился над
бедной Верой Фабиановной, а сперва внимательно из-
учил все, что было на столе, благо там стояла бутылка
из-под водки. Врач понюхал колбасу; она хоть увяла и
заветрилась, но была свежей, так что острое отравление—
ботулизм — казалось маловероятным.
Да, врач не знал Веры Фабиановны, а соседи не
смогли сообщить ему сколько-нибудь ценных сведений,
180
поэтому он мог предполагать все, что угодно: отравлепш.
сердечный приступ, глубокий обморок, одним словом, все
Итак, если не ботулизм, то, быть может, водка? Но па с го-
ле были две рюмки, а пол-литра на двоих — это еще не
смертельно. Правда, бутылка была скорее 0,7, чем 0,5, по
что-то в ней еще оставалось, граммов этак сто пятьдесят.
Притом это была изумительная экспортная водка из от-
борной пшеницы, а не мутный, как сыворотка, свеколь-
ный самогон. По личному, хотя и весьма скромному опы-
ту— он лишь однажды пробовал эту исключительную
водку, которую фирма-изготовитель рекомендовала пе-
ред употреблением охладить,— доктор знал, что от этой
штуки не заболеешь.
Отравление, таким образом, исключалось. Вид стола
и состояние постели—софа была убрана и застлана
шотландским пледом цветов клана Мак-Грегоров — сви-
детельствовали о том, что Вера Фабиановна не ложи-
лась. А поскольку Эльвира Васильевна вспомнила, что
вчера в девятом часу вечера к ней пришел какой-то
гость — лично она его не видела, но слышала грубый
мужской голос и шум, как будто волокли тяжелый
ящик, — легко было заключить, что несчастье случилось
вчера, поздно вечером. Если это сердечный приступ, то
драгоценное время было безнадежно упущено.
Как видите, врачу тоже подчас приходится стано-
виться следователем.
Молодой доктор присел возле Веры Фабиановны и
раскрыл чемоданчик, в котором в многочисленных гнез-
дах покоились всякие ампулы, лежала коробка с уже про-
кипяченным шприцем, аппарат для измерения кровяного
давления, какие-то блестящие пинцеты, тюбики с лекар-
ствами, бинты и вата — все (точнее, почти все, так как
существуют еще реанимационные установки), что нужно
для спасения человеческой жизни. Если, конечно, не упу-
щено время. Но время как раз и было упущено.
Эльвира Васильевна, увы, рано ложилась спать, и по-
этому даже случайно она не могла бы зайти в эту ком-
нату вчера. Если Вера Фабиановна и звала на помощь,
соседка все равно бы ее не услышала. Ведь даже какой-
то грохот и тяжелый скрип, которые почудились сквозь
сон, не -разбудили ее. Утром она забыла об этом, а сей-
час вспомнила и укоряла себя.
Как-то Вера Фабиановна рассказывала ей о спирити-
181
ческих явлениях, в том числе и о характерных стуках, ко-
торые производят беспокойные духи. Что, если душа
умирающей Веры Фабиановны стучала и звала этой
ночью? Но Эльвира Васильевна, хотя и находилась под
длительным влиянием соседки, которую иначе как ведь-
мой, конечно за глаза, не называли, была женщиной со-
временной. Она быстро прогнала мысль о потусторонних
явлениях, но раскаяние (в каких грехах?), но какая-то
смутная тревога и неуверенность все же остались.
Поколдовав над Верой Фабиановной — он выслуши-
вал ее и через стетоскоп и непосредственно приложив
у ко к груди, мерил давление, щупал пульс и лоб, колол
иголками в руки и ноги, оттягивал веки и прочее,-—врач
сделал укрепляющий укол и стал собирать чемоданчик.
Он определил двусторонний паралич и решил, что стару-
ха на этом свете уже не жилец.
Потом он уехал в кремовой «Волге» с красным кре-
стом на другой вызов. Припудрив лицо и подкрасив чуть
заплаканные глаза, ушла с опозданием на работу Эль-
вира Васильевна. Бедная старуха осталась одна. Ее,
правда, перенесли и бережно уложили на софу. Только
грациозный черный зверь остался на страже. Бесшумно
прыгнув вслед за хозяйкой, Моя египетская в позе сфинк-
са улеглась на разноцветные квадраты клана Мак-Гре-
горов и замерла как изваяние. Кто-то попытался ее со-
гнать, но она молча ударила, не выпуская, однако, ког-
тей, обидчика по руке. Ее оставили в покое.
Потом — это было еще до прихода сиделки — в ком-
нату, со скрипом отворив дверь, вернулся с гулянки здо-
ровенный котище Леонид. Черной тенью метнулась на-
встречу ему Моя египетская и молниеносно ударила его
по наглой морде. Леонид сморщил нос и, собрав щеки в
яростные складки, обнажил клыки. Но черная кошка не
испугалась и продолжала теснить его. Он попятился, со-
брался в комок для прыжка и нетерпеливо забил хво-
стом, но вдруг повернулся и пустился в постыдное бег-
ство. Моя египетская все так же бесшумно возвратилась
на свое место. Только когда пришла сиделка (Эльвира
Васильевна оставила для нее ключи у соседей), священ-
ное животное, словно сдавая дежурство, покинуло свой
пост.
Вот как обстояли дела до прихода Льва Минеевича.
Надо сказать, паршиво они обстояли...
182
Насмерть перепуганный добродушной хлопотуньей-
сиделкой, вошел он к больной. Она, казалось, безмятеж-
но спала. Но только Лев Минеевич наклонился над пей,
глаза ее раскрылись. Они смотрели с какой-то невырази
мой мукой и вместе с тем строго, обвиняюще смотрели
па него эти глаза, такие близкие, такие знакомые...
«Видишь, что со мной? Видишь? Я даже говорить и то
пе могу! Даже пожаловаться, насколько мне плохо, и
то нельзя. А мне ведь очень плохо! Очень-очень... Что же
ты молчишь, остолоп? Отчего стоишь как пень? Неужели
ты не видишь, что со мной? Ты должен кричать, бить во
все колокола, созвать сюда самых лучших докторов, а ты
стоишь и ничего не делаешь, и пользы от тебя как от коз-
ла — молока».
Это хотела сказать своему бедному другу Верочка?
Кто знает...
— Как вы себя чувствуете, Верочка? — робко спро-
сил он.
Ее глаза остались такими же, как и в дни юности, а
красные жилки да скользкая желтизна на белках ни-
сколько не портили их. Но они молчали, эти переполнен-
ные мукой глаза.
— Вам нисколечко не лучше? — тщетно продолжал
расспрашивать Лев Минеевич.— А где у вас болит?
Он чувствовал себя преотвратно. Чуть улегшееся вол-
нение сгустилось в гнетущий чугунный шар, а страх все
холодил ему спину, готовый каждую минуту вырваться
на волю и схватить цепкой костлявой рукой за горло.
И еще: под молчаливым и требовательным взглядом
этим он почувствовал себя виноватым. В чем? Он даже не
тч ,тался себя об этом спросить.
— Ничего-ничего... Все скоро пройдет... И доктор
так говорил, что ничего опасного нет,— фальшиво лепе-
: 1л Лев Минеевич, потирая горячие, потные руки.— На-
до только немножечко полежать, совсем немножечко...
Он старался больше не встречаться с ней глазами. Но
колдовской — словно и впрямь была на ней какая-то ма-
на 1 — взгляд ее гипнотизировал его.
— Вам что-нибудь надо, Верочка? — Он был просто
вынужден посмотреть ей в глаза.— Может быть, попить
1 Мана — причастность к сверхъестественному.
183
дать? Или сиделку позвать? Она сейчас в кухне. Пого-
дите, я покличу ее.— Он, крадучись, метнулся к двери,
будто собирался спастись бегством, но она остановила и
заставила его обернуться.
Когда они вновь встретились взглядом, ее глаза, как
бы закрепляя успех, пристально задержались на нем, а
потом чуть передвинулись, сохраняя все то же требова-
тельное и сосредоточенное выражение. Лицо при этом не
шелохнулось.
Чего же хотела она? Лев Минеевич попробовал про-
следить, куда направлены сейчас ее расширенные мукой
. рачки. Он повернул голову, скользнув взглядом по тум-
бочке, японской ширме, покрытой черным лаком, в кото-
рый были врезаны перламутровые пластинки, составляв-
шие сложный замысловатый узор, и вдруг его глаза оста-
новились на сложенном гобелене, к которому пристали
клочки свалявшейся кошачьей шерсти. Именно сюда и
смотрела она! Он сперва ничего не понял, глаза его за-
бегали, он хотел обернуться, как вдруг страх, холодивший
спину, вырвался на волю. Так и есть! Горло перехватило,
сердце застучало, как пневматический молот, и юрячая,
расслабляющая усталость разлилась по всему телу. Сра-
зу же стали противно подкашиваться ноги. Он бы упал,
наверное, если бы нашел в себе силы оторвать взгляд от
гобелена. Но в том-то и беда, что все силы разом ушли!
И все дело было только в том, что гобелен валялся на
полу. А раньше? О, могли ли быть тут хоть какие-то
сомнения? Раньше этот сложенный вчетверо гобелен по-
крывал это!
«Видишь теперь? Ах, какой ты неповоротливый, какой
тугодум. Как поздно все до тебя доходит! Но сейчас-то
гы видишь?! У меня больше нет этого! Это уже не сто-
ит здесь, на своем месте. Теперь ты понимаешь, почему
я умираю?»
— Его больше нет?! — задыхаясь, спросил он.— Вы
это хотели сказать, Верочка?
Он сказал это, будто отвечал на ее невысказанные
слова. И она поняла его, потому что и он — теперь это
было ясно ему — ее правильно понял. «Да, его больше
здесь нет»,— сказали ее глаза, но губы не шевельнулись,
лишь едва уловимая судорога промелькнула по подбо-
родку, как отсвет улетевшей грозы.
Лев Минеевич лунатически нашарил стул и тихо сел.
184
Теперь все стало понятно. Веру Фабиановну ограбили и
почти убили. Очевидно, ее сильно ударили по голове, от
чего и проистек паралич, протромбин же и высокое кро-
вяное давление были здесь ни при чем. Вера Фабиановна
никогда особенно не жаловалась на здоровье. И вот ле-
жит она, умирающая жертва ограбления, и не может да-
же сказать о своей беде. Он так понимал, так жалел ее
в эту минуту! Сами собой полились из глаз бесшумные
старческие слезы. Он плакал совершенно молча, но его
добродушное личико сминалось и корчилось, как от не-
удержимого смеха.
У Веры Фабиановны похитили это! Самую ценную
вещь в ее доме, давным-давно превращенном в лавку
драгоценностей. Ее можно было и не бить по голове
(Чем? Конечно, обухом топора!) —сам факт похищения
сразил бы бедняжку столь же успешно.
Лев Минеевич подумал, что вместе с этим могли про-
пасть и другие ценности, в том числе, конечно, и врубелев-
ский набросок. Он скосил глаза на пузатый комод, в ко-
тором, как он знал, хранился предмет его вожделений, но
тут же устыдился низости этой невольной мысли. Под не-
подвижным и, конечно, всевидящим взглядом умираю-
щей это было даже как-то подло.
Лев Минеевич по-детски растер кулачком подсыхаю-
щие слезы, высморкался в застиранный батистовый пла-
। эчек. Он овладел собой, как и положено настоящему
мужчине.
- - Верочка. Я обещаю, нет, я клянусь, что верну вам
это! — мужественно провозгласил он, стараясь прогнать
I итавшего перед внутренним оком карандашного демо-
на— Вы еще не 'наете. Вы •"огого I "ц- не знаете! Вче-
а, когда я забегал к вам, чтобы рассказать об этом, вы
были заняты, готовились принять гостей.— Лев Минеевич
чжосился на экспортную бутылку с зеленой завинчиваю-
щейся пробкой: «Вон они, ваши гости! По темечку топо-
ром...»— Потому и не знаете вы, хотя и раскладывали на
меня, что у незаметного Льва Минеевпча есть теперь ру-
ка. Да-с! И не где-нибудь, и самом нужном для вас
учреждении.
Далее он понес какую-то околесицу насчет благород-
ного короля пик и пограничных собак, но вовремя спо-
хватился и даже застеснялся собственных слов, когда до-
шел до того, что сказал:
185
— Вы можете быть совершенно спокойны, ибо добро
всегда побеждает зло!
Бедная Вера Фабиановна никак не прореагировала
на страстный монолог верного поклонника.
Раздвинув плечом бамбуки, в комнату спринтерским
шагом вошла сиделка, неся на вытянутых руках полотен-
це, в которое был завернут горячий стерилизатор.
— Очистите-ка мне здесь! — скомандовала она, кив-
нув на стол.
Лев Минеевич сорвался с места, но вдруг как бы
ГЧекся и, наклонившись к столу, простер над ним руки,
словно наседка, защищающая яйца.
— Нет! Ни в коем случае! Пусть все остается как
есть! Это очень важно. Многое мне здесь не ясно.— Он
выпрямился и погрозил кому-то пальцем.— Я вам лучше
табуретку организую.
Он сбегал в кухню и принес облупленную табуретку.
Застелив ее выхваченным где-то куском марли, соорудил
у изголовья Веры Фабиановны нечто вроде больничной
тумбочки.
Сиделка раскрыла полотенце, исходившее, как комп-
ресс в парикмахерской, сухим, горячим паром. Ловко вы-
хватила из стерилизатора затуманенный шприц и вогна-
ла в него неподатливый от нагрева поршень.
— Вы еще побудете? — спросил ее Лев Минеевич.
— До конца работы побуду, часов до семи, а там уж
как знаете...— певуче ответила она, с хрустом сломав на-
конечник ампулы.
— Вот и хорошо! — заторопился Лев Минеевич.—Вот
и хорошо... Я тут сбегаю кое-куда... Время больно доро-
го, а промедление смерти подобно. Но я скоро вернусь
и подменю вас.
Сиделка равнодушно двинула плечом и резко всади-
ла иглу в бессильную, вялую руку больной.
— Только на столе прошу до моего возвращения ни-
чего не трогать! — распорядился, уходя, Лев Минеевич,
и бамбуки, гремя, закачались за ним.
Все было ему совершенно ясно. Он едва сдерживал
нетерпение, готовый в любую минуту кинуться бегом.
Никогда не ощущал он уникальности и невозвратимости
каждого мига и никогда изученный до полной неразличи-
мости домов и предметов путь от Верочкиной улицы до
родной Малой Бронной не казался ему таким длинным.
186
На улице продавали с лотков цветную капусту и бол-
гарский виноград. Поливная машина безуспешно пыта-
лась остудить раскаленный асфальт. Черная блестящая
полоса за ней светлела прямо на глазах, невидимым па-
ром улетая в пыльное жаркое небо.
Ничего существенного не происходило на улице, по-
этому не мудрено, что Лев Минеевич не заметил ни вино-
града, которого никогда не покупал, ни машины, которая
его совершенно не интересовала.
Гл а в а 11
ГЕРЦОГ-КАРДИНАЛ
Арман Дюплесси де Ришелье зябко поежился и вытя-
нул ноги поближе к каминной решетке. Буковые поленья
уже рассыпались на тлеющие угли и давали ровное,
убаюкивающее тепло. Старинное кресло с высокой спин-
кой и широкими, смягченными атласными подушками
подлокотниками навевало дремоту. Высокие стрельча-
тые окна потемнели и превратились в синие зеркала, за
которыми.уже едва угадывались очертания веток.
Большой зал, где герцог-кардинал предавался прият-
ной грусти вечерних часов, только что опустел. Писцы, ко-
торые сидели вокруг овального стола, заваленного воро-
хом книг и бумаг, чинно вытерли свои перья, отдали поч-
тительный поклон креслу у камина и отправились по до-
мам. Дежурные пажи ушли в свою каморку, отделен-
ную от кабинета фламандским гобеленом.
Камин догорал. Красноватый отсвет его сумрачно
дрожал в застекленной черноте книжных шкафов, горячо
и суетливо теплился на золоченой бронзе канделябров.
Великий человек тронул колокольчик. Возник длинноно-
гий паж в зеленых чулках и по знаку кардинала зажег
свечи.
Ришелье блаженно потянулся, стряхнул с атласного
шлафрока вылетевшую из камина снежинку пепла, по-
правил красную крохотную скуфейку и глянул в вене-
цианское зеркало. Его редкие белесые волосы явно тре-
бовали завивки, да и миниатюрную седую бородку не
мешало немного подправить. Придется отдать завтраш-
187
нее утро куаферуКак-никак, а вечером парижский пар-
ламент дает ежегодный бал.
Лицо кардинала нахмурилось, уголки узких губ заост-
рились. Он увидел в зеркале, что у скрывающего дверь
гобелена стоит францисканский монах в серой, подхва-
ченной веревкой рясе и сбитых сандалиях на босу ногу.
Отец Жозеф, как обычно, вошел совершенно бесшум-
но. В сотый раз Ришелье поймал себя на том, что испы-
тывает в присутствии капуцина странную скованность,
какое-то гадливое опасение. И это чувство было подобно
тому безотчетному ощущению, которое вызывает бли-
зость затаившейся змеи.
Ришелье с минуту всматривался в темное, изрытое ос-
пой лицо отца Жозефа, которого называли заглазно «се-
рым преосвященством» и «тенью кардинала».
И это была правда. Отец Жозеф был его тенью.
И ведь чем ярче сияет солнце над человеком, тем чернее
становится тень.
Отец Жозеф поймал в зеркале настороженный взгляд
кардинала и наклонил голову. Мелькнула свежевыбритая
тонзура.
— А, это вы, дорогой Жозеф? — С наигранной жи-
востью Ришелье повернулся на каблуках.— Как всегда,
вовремя.— Он повернул кресло боком к камину и сел,
поставив ноги на скамеечку, под которой устроилась
свернувшаяся в пушистый ком кошка.
Не ожидая приглашения, отец Жозеф взял стул и под-
сел к кардиналу. Кошка встрепенулась, недовольно мур-
лыкнула и прыгнула кардиналу на колени. Ришелье при-
ласкал и успокоил ее.
— Что скажете? — спросил он, легонько щекоча теп-
лое кошачье ухо.
— Есть новые сведения о завещании Нострадамуса,
монсеньор.
— Я ничего не слыхал о таком завещании. Разве оно
есть?
— Нострадамус сделал предсказание на сто лет впе-
ред. В частности, он предсказал, что...
— Я не интересуюсь предсказаниями.
Быстрые, чуть косящие глаза отца Жозефа нетерпели-
во сверкнули.
Куафер — парикмахер.
IS8
— Но великий астролог оставил наследство...
— Вот как? И большое?
— Да, монсеньор. Огромное. Неисчислимое.
— Неисчислимых капиталов не бывает. На то и су-
ществует у нас сюринтендантство. Сколько?
— Это не деньги, монсеньор.
— Что же? Предсказания грядущих событий? За это
я не дам и одного су.
— Нет, монсеньор, не предсказания.— Отец Жозеф
помедлил, сросшиеся над переносицей лохматые брови
его недовольно дрогнули.— Наследство Нострадамуса—
это власть над видимым миром и миром невидимым. Это
долголетие, монсеньор. Возможно, даже бессмертие.
— В самом деле? •— Ришелье сухо рассмеялся.—
Судьба видимого мира в этой руке.— Он крепко сжал
костлявый кулачок и сунул его монаху под нос.— Над
миром невидимым властен только бог, а бессмертие —
враки. Если Нострадамус знал такой секрет, то отчего
же не испробовал на себе? Разве прах его вот уже много
десятилетий не покоится в земле? Что скажете на это,
Жозеф?
— Вы, как всегда, правы, монсеньор. Быть может, на-
следство чернокнижника и не стоит внимания, но все дело
в том, в чьи руки оно попало...
— Договаривайте!
— Известно, что у Нострадамуса, были магические
четки, сделанные из индийских самоцветов, которые име-
нуются «глаз тигра» за свое поразительное сходство с
глазами оных хищников,-—Отец Жозеф покосился на
блаженно урчащую кошку.
И, словно почувствовав это, животное приоткрыло
сверкнувшее золотым пламенем око.
— Мне рассказывали об этих четках, на которых ка-
балистическими знаками была вырезана какая-то чушь.
— Секретная формула, монсеньор. Причем только
на одной четке, седьмой от конца.
— Знаю, знаю.— Кардинал небрежно махнул ру-
кой.— Сказки для малых детей. Кому же досталось это
сокровище?
— Клоду де Ту, монсеньор.
—• Клоду де Ту? Кажется, мне знакомо это имя. Кто
он, Жозеф?
— Монсеньор должен помнить этого шевалье по не-
189
которым событиям, имевшим место сразу же после пере-
говоров с Испанией.
— Так вот он кто! Ну конечно, Жозеф, я помню. Во-
локита и заговорщик! Как же! Дамский любезник и опас-
ный смутьян в одном лице. Почему он не попал тогда в
тюрьму, Жозеф? Что спасло его от эшафота на Гревской
площади?
— Вашему преосвященству было не до него.
- Вы хотите сказать, что я просто забыл о нем?
— В то время нам было не очень удобно задеть отцов-
иезуитов.
— Де Ту — иезуит?
— Более того... Фаворит генерала ордена.
— Это ничего не значит. Если он опасен...
— Фаворит прежнего генерала, монсеньор.
— Тем паче.
— Но шевалье состоит в чине провинциала. Он ис-
панский гранд и родственник герцога Медины.
— Какого Медины? Медины-Сели или Медины-Сидо-
нии?
— Медины-Сели, монсеньор.
— Это не спасает, Жозеф, вы хорошо знаете. Будь он
хоть принцем крови... Так он опасен?
— Несомненно,— жестко сказал отец Жозеф.— А сво-
им положением в ордене и связями в Эскуриале опасен
вдвойне.
— Тогда устраните его, и дело с концом... Но послу-
шайте, Жозеф! — Ришелье всплеснул руками.— При чем
здесь четки Нострадамуса?
— Вы не желаете слушать о тайнах, монсеньор.
— Не желаю слушать о тайнах? Да я только то и де-
лаю, что занимаюсь ими! Тайные заговоры, тайные ин-
триги... Я защищаю от них Францию, сударь!
— Здесь иная тайна, монсеньор. Она не в сфере поли-
тики.
— Тогда вы правы, Жозеф, черная магия меня дей-
ствительно не занимает.
— А алхимия, монсеньор?
— Алхимия — другое дело. Это наука о природе. Но,
насколько мне известно, еще никто не научился превра-
щать металлы и не добыл философский камень, дарую-
щий ясновидение и бессмертие. И при чем здесь астролог
Нострадамус?
190
— Есть в Сорбонне один студиозус, говорят, способ-
ный алхимик. У него крохотная лаборатория в Ситэ, не-
далеко от Нотр-Дама. Ежели монсеньору будет угодно,
я прикажу доставить его сюда. Он может рассказать
много любопытного и о четках Нострадамуса, и о Крас-
ном льве алхимиков, и о похождениях некоего друга гер-
цогов Медина-Сели и Альба...
— Давайте его сюда, Жозеф, этого вашего студиозу-
са.— Ришелье схватил колокольчик, но не позвонил и
медленно, словно о чем-то раздумывая, поставил на ка-
минную доску.— Очевидно, мне предстоит услышать ин-
тересную историю?
— О да, монсеньор! Весьма интересную.
— И конечно же, про чудеса?
— Про чудеса, монсеньор.
— Тогда я предпочитаю увидеть молодого алхимика в
более привычной для него обстановке... Ну, скажем, в ла-
боратории. Быть может, там буду более склонен поверить
в чудо, чем у себя в кабинете. Вы сможете найти логово
студиозуса?
— Я бывал там, монсеньор.
— Мы застанем его?
— Скорее всего. Он работает по ночам, а днем отсы-
пается, если, конечно, не надо идти в Сорбонну.
— Тогда едем! Разумеется, инкогнито.— Кардинал
вновь схватился за колокольчик и потряс им над голо-
вой.— Оливье! — бодро улыбнулся он вбежавшему на
звонок пажу.— Мундир и карету.
И едва только паж скрылся, в коридоре послышался
зычный голос дежурного лейтенанта:
— Карету его преосвященства!
— Карету его преосвященства! — уже лучше отклик-
нулся другой караульный.
...Капуцин и его властный спутник в мундире капита-
ia кардинальской гвардии, осторожно нащупывая в тем-
ноте скрипящие ступени ветхой лестницы, спустились в
сырой подвал. Каменные стены пахли плесенью и еще
чем-то острым, пронзительным, как кислота. Монах шел
впереди, по каким-то ему одному известным приметам
>тыскивая путь. Но вскоре впереди показалась полоска
света под дверью, и полночные гости зашагали уверен-
ее. Монах толкнул дверь коленом, и она распахнулась,
ротивно скрипя.
191
Хозяина они застали склонившимся над обезглавлен-
ной бараньей тушей. Вспененная кровь стекала по же-
лобу в каменном полу и собиралась в большом тигле. На
алхимике были кожаные панталоны и рубашка с засучен-
ными рукавами. И хотя руки его были обагрены кровью,
на белом полотне нельзя было заметить ни малейшего
пятнышка.
— Что вы делаете, дорогой метр? — спросил удивлен-
ный монах.— Разве вы гадатель или, того хуже, некро-
мант? — Он быстро перекрестился.— Спаси нас господь и
святая Женевьева!
Алхимик поднял голову и неприветливо оглядел не-
званых гостей. Но тотчас же выпрямился и почтительно
поклонился.
— Входите, господа.— Он сделал приглашающий
жест.— Чем обязан?
— Вы не ответили на мой вопрос,— вкрадчиво попе-
нял ему монах.—-А мне желательно знать: для чего вам
нужна эта кровь?
Я намереваюсь приготовить кровяную соль, святой
отец.
— Разве такая есть?
— Кровяная соль — непременный компонент алхими-
ческих превращений. Мы получаем ее путем прокалива-
ния смешанной с поташом и костяной мукой животной
крови на медленном огне.
— А человечья кровь для таких целей пригодна?—
все любопытствовал монах.
— Все живое на земле имеет сходную кровь,— пожал
плечами алхимик и, указывая на покрытую бараньей
шкурой лавку возле горна, пригласил: — Садитесь, свя-
той отец, и вы тоже, благородный господин. Я весь к ва-
шим услугам.
— Значит, можно и человечью... Так-так,— не отста-
вал капуцин. •— И вы пробовали?
— Разве похож я на людоеда? — Студент угрюмо раз-
вел руками.— Барана и то жалко забить. Одно только, что
надо. Да и ем я его после... Что ?к делать, коли господь
так создал мир, что живой живого ест?
— Но все равно, господин студиозус! — Монах шутли-
во погрозил алхимику пальцем.— Кровь — дело опасное.
Она...— он понизил голос,— костром пахнет!
— Что это вы такое говорите, святой отец! — закри-
192
чал алхимик.— Разве не видите, что это баран? За что
же костер? А? Что вы такое говорите, святой отец?
— Святой отец пошутил,— сурово сказал офицер и,
отстранив монаха, прошел к скамье. Увидев на полке ске-
лет летучей мыши и связки сухих трав под закопченным
потолком, усмехнулся: — Не бойтесь, сударь, никто вас не
тронет.
— Как же можно так пугать человека? — всхлипнул
горлом студиозус и, вытерев руки льняной салфеткой,
приблизился к офицеру. Он заметно старался не глядеть
на страшного монаха.— Время-то теперь какое! Небезо-
пасно и так науками заниматься. А тут костер...
— Успокойся. Я действительно пошутил,— ласково
кивнул монах.
— Вы знакомы с Каббалой, сударь? — спросил офи-
цер.
— Мое занятие—великое искусство алхимии, и пото-
му интересуюсь я также другими герметическими 1 нау-
ками. И хотя мне удалось изучить греческий, латынь, ев-
рейский и арабский, истинным каббалистом считать се-
бя не могу. Впрочем,— развел руками студиозус,— в наш
век каббалистов уже не осталось. Последним из великих
был Лев ибн Бецалель, создавший глиняного великана
Голема. Ныне же скрытый смысл каббалы утерян и тай-
ны забыты. И стали священные книги «Сефер Ецира» и
«Зехер» тайной за семью печатями. «Горе человеку,— го-
ворит книга «Зехер»,— который в законе не видит ничего
другого, кроме простых рассказов и обыкновенных слов!
Если б он действительно не содержал ничего более, то
мы могли бы и в настоящее время точно так же написать
закон, столь же достойный удивления». Но, сударь, мы не
можем этого сделать. Мы читаем слова, но смысл их ли-
бо темен, либо слишком прост для нас. А квинтэссен-
ции, духа, мы не постигаем.
— Ну, а сама алхимия? Нашли вы свой философский
камень?
— Нет, сударь,— печально ответил студент.— Мне не-
чем похвастаться. Я проштудировал «О природе вещей»
Парацельза и попытался создать по его рецепту гомунку-
луса, но потерпел неудачу. Или я что-то не так делаю,
Г ерметические — закрытые, тайные.
7 Ларец Марии Медичи
193
или Парацельза нельзя понимать буквально. Знание
утекло между букв, как вода сквозь решето. Не помогли
мне и Василий Валентин и Альбрехт Болыитедский, про-
званный Великим за свое магическое искусство, и Жан
де Мён, и Гебер, и даже сам божественный Раймонд Лул-
лий. Я попытался получить по рецепту Артефиуса крас-
ный камень и прожить, как и он, тысячу лет или научить-
ся с помощью философского камня воскрешать мертвых,
как это учит делать в «Золотом трактате» Лансиоро. Но
и здесь у меня ничего не вышло. А я ведь знаю почти до-
стоверно, что красный камень в природе есть! И в руках
человеческих он был. Только не удержали его, исчез.
— Отчего же? — Офицер огладил бородку и с любо-
пытством прищурился на реторту с синей водой, в кото-
рой отмокал корень мандрагоры.
— В нечистые руки попал.
— Что за странное суеверие? Разве золотой, скажем,
пистоль не остается оным и в кармане убийцы и в цер-
ковной кружке? — Офицер начал выказывать признаки
раздражения.— А мне рекомендовали вас как человека
просвещенного.
— Таково уж свойство тонкой материи, сударь,—
вздохнул студент.— Философский камень потому и назы-
вается так, что находится в контакте с философом, кото-
рый сумел его получить. У людей же корыстных и низких
он долго не задерживается, исчезает, переходит к дру-
гим.
— Сомневаюсь,— хмыкнул офицер.—А вы сами его
видели, этот ваш красный камень, или — как там еще? —
красный лев?
— Сам не видел. Но знаю человека, у которого он
был.
— Кто же этот счастливец?
Студент вопросительно взглянул на монаха, который
согласно кивнул ему.
— Можете говорить все.
— Шевалье де Ту.
— У него, кажется, еще и четки Нострадамуса
есть? — небрежно спросил офицер.— Откуда такая ми-
лость судьбы?
— Я мало знаю об этом, но о многом догадываюсь.
— Ну-ка, ну-ка, поделитесь со мной вашими догадка-
ми, любезный.— Кавалер вынул из кармана кошелек и
194
бросил его на полку со склянками.— Вот вам пятьдесят
пистолей в задаток.
— Покорнейше благодарю,— поклонился студент и,
боком скользнув к полке, схватил кошелек, в котором
звякнуло золото.
— Впервые этот красный камень получил великий
Совершенный, который во время Людовика Святого жил
в Безье, а потом переселился в Альби. Там он и совер-
шил свое великое делание, которое продолжалось ровно
семнадцать лет. Все эти годы Совершенный не выходил
из своей лаборатории... Святой человек!
— Вы это о еретике-катаре говорите? — усмехнулся
офицер.
— О том, в чьих руках родился красный лев,— благо-
говейно прошептал студент.— Сей красный, как вино, ка-
мень, игрою и твердостью граней превосходящий лучшие
бриллианты, наделил своего создателя даром видеть
сквозь стены и дали, проникать в скрытую сущность
вещей.
— И конечно, даром бессмертия?
— Если бы Совершенный того пожелал.
— Но он, разумеется, не пожелал...— Офицер раз-
драженно постучал пальцами по стеклу реторты. — Где
теперь камень?
— Неизвестно. После Симона де Монфора, кото-
рый...— Студент осекся и краем глаза взглянул на мо-
наха.
— Понятно,— сказал офицер.— После усмирения ере-
тиков он исчез, не так ли?
— Да, сударь. Катары спрятали его вместе с другими
святынями. Потом он попал на короткое время к тамп-
лиерам и вновь исчез, когда орден стали преследовать.
Говорят', что судьи короля Филиппа страшной пыткой
'отели вырвать у Якова де Молэ тайну, но он так и не
сказал, где спрятан камень. И еще говорят, что на кост-
ре, с которого призвал короля на божий суд, он крик-
нул тайно стоящим в толпе тамплиерам, чтоб берегли
сокровище.
— Очень интересная история.— Офицер встал и не-
терпеливо зашагал по сумрачному подвалу алхимика,
освещенному тремя лишь шаткими фитилями в глиняных
плошках с жиром.— Кто следующий? — резко спросил
н.— Нострадамус?
195
— Так говорят,— угрюмо пожал плечами студент.—
Только он упустил чудесный камень.
— Руки оказались нечистыми?
— Не знаю.
— Ну, а четки из камня, который индусы называют
«глазом тигра»? Они какую силу имели?
— На одной из них буквами священной книги был вы-
резан главный секрет камня. Тот, кто поймет, о чем го-
ворит четка, смоЯ№т с помощью камня обрести жизнь бес-
конечную.
— Нострадамус не смог.
— Не смог... Он неправильно разгадал надпись, и
камень исчез.
— Скажи-ка какой прыткий камешек! Значит, теперь
четки у шевалье де Ту? Так?
— У него.
— Но камня у него нет?
— Камень пропал. Может, потом и объявится, а пока
его нет.
— Так... Понимаю.— Офицер ходил мимо горна от
стены до стены, сосредоточенно покусывая тонкие гу-
бы.— Вы ведь и сами хотели получить такой камень пу-
тем алхимических превращений? Зачем?
— Надеялся прочесть четку и вдвоем с де Ту обрести
счастье.
— Счастье? Бесконечное пребывание на грешной этой
земле, по-вашему, счастье? Глупец! — Оказавшись рядом
с обезглавленной бараньей тушей, офицер брезгливо по-
морщился и вынул хрустальный флакончик с ароматиче-
ской эссенцией.— Отчего же вы рассорились с вашим
другом де Ту? — спросил он, понюхав флакон.— Ведь вы
поссорились с ним?
— Он мне не друг. Я работал на него три года, не
видя белого света, а когда стало ясно, что пошли по не-
верному пути, он бросил меня без всяких средств. Не дал
даже тридц'ати ливров на голландское стекло.
— Значит, это шевалье де Ту заставил вас делать для
него философский камень?
— Он.— Студент кивнул.— Де Ту и заставил, будь он
проклят!
— И что он надеялся в итоге получить? Богатство?
Бессмертие?
— И то и другое.
196
— Неужели? — Офицер не мог сдержать улыбки.—
А я-то почитал этого господина за умного человека.
— Он и есть умный. Это я дурак.
— Не берусь спорить с вами... Итак, у шевалье все
же есть четки, а у вас нет ничего. Даже денег на лабора-
торную посуду.
— Теперь у меня есть ваши пятьдесят пистолей
— Верно. Я и забыл. Но де Ту все же в лучшем, чем
вы, положении?
— Еще бы! Он богат, знатен, его любят женщины...
— И у него есть четки, — настойчиво гнул свою линию
офицер.— Но без камня они бессильны?
— Не совсем так. С их помощью можно легко усы-
пить человека и наслать на него безумие. Я думаю, что
именно так он и сводит с ума женщин, в том числе и мо-
нахинь-кармелиток. Все, все они влюблены в него до бе-
зумия. Даже мать-настоятельница Бригитта де Бельвиль.
— И та юная дама, в которую влюблены вы? — тонко
улыбаясь, спросил офицер.
— Откуда вы знаете? — встрепенулся студент.
— Успокойтесь, милейший,—остановил его офицер.—
Это видно по вашим глазам. Ну, святой отец,— офицер
повернулся к капуцину,— мне все ясно. А вы, мой бед-
ный студиозус...— Он опять улыбнулся насмешливо и в
то же время сочувственно, мягко.— Не надо горевать о
любви, которую покупают, не надо. Даже если ее поку-
пают ценой невиданных камней. И четка, которая без
красного алмаза ни на что не пригодна, пусть не манит
вас более. Для чего вам она? — Офицер кивнул и напра-
вился к двери.
— Дайте мне еще пятьдесят пистолей, и я открою
зам последнюю тайну! — устремился вдогонку студент.
— Что? — Офицер удивленно поднял брови.—Вы ска-
зали мне не все? Святой отец,— обратился он к франци-
сканцу,— что есть за этим человеком?
— Самые пустяки,— тихо и вкрадчиво ответил мо-
нах.— Сбежал из иезуитской школы, занимался черной
магией, украл как-то кусок веревки от удавленника на
Гревской площади...
— Сжальтесь! — Студент упал на колени.
— Были и кое-какие мелкие шалости с воспитанницей
кармелитского монастыря,— неумолимо загибал пальцы
монах.
197
— Умоляю, святой отец! — Студент истово заломил
руки.— Пощадите хоть вы меня, сударь! — На коленях
подполз он к офицеру.
— Хорошо Пусть будет по-вашему.— Офицер под-
крутил жиденькие усы.— Вы, кажется, собирались мне
что-то сказать?
— Да, сударь, да! Я про четки. Про эти проклятые
четки! В них ключ к кинжалу справедливости!
— Какой такой кинжал справедливости? Первый раз
слышу.
— Тот, кто поразит этим кинжалом сердце тирана,
сразу же станет невидимым.
[98
— Неужели? А вы разве не знаете про Равальяка,
преступника, поднявшего руку на славного короля Ген-
риха? Он ведь тоже хотел стать невидимым, но вместо
этого угодил на эшафот. Говорите все, что знаете. Где
кинжал? Для кого он предназначен? Кто тот тиран, кого
вы готовились убить?
— Ничего не знаю! Ничего не знаю! — Все еще стоя
на коленях, студент замотал головой и рванул руками во-
рот рубашки, словно задыхаясь. — Ей-богу, дорогой гос-
подин, я все вам сказал, что только знал!
— Посмотрим, — сказал офицер, поворачиваясь к вы-
ходу.
Монах услужливо раскрыл перед ним дверь.
— Из всей этой поистине чудовищной мешанины ска-
зок и суеверной чепухи я заключил одно, — сказал офи-
цер, когда монах вывел его на улицу, где дожидалась
карета. — Иезуиты плетут политические интриги и, воз-
можно, готовят очередное убийство. Этот юный невежда
ничего не знает, но он сумасшедший и может стать
опасным орудием в преступных руках. Его нужно изоли-
ровать.
— Бастилия, монсеньор?
— Да, Жозеф, как обычно. За шевалье де Ту устано-
вить наблюдение. С кем встречается, куда ходит... Потом
накрыть всех колпаком — и в тюрьму. А дальше посмо-
трим.
— Будет исполнено, монсеньор... Вы довольны таин-
ственной историей?
— Увы, мой Жозеф! У тебя прямо-таки чутье на вся-
кие заговоры.
Глава 12
ВЕЧНОЕ ИСКУССТВО
— Там она и висела. — Михайлов указал пальцем под
самый потолок, где белел квадратик стены. Все осталь-
ное пространство сплошь было закрыто иконами. Они
висели одна к одной, плотнее, чем на церковном иконо-
стасе, хотя были различных размеров и форм.
— Очень наглядно и убедительно, — одобрил Лю-
син.— Как глянешь, так сразу и поймешь, что больше
нигде она и быть не могла.
199
On с любопытством оглядел комнату. Кроме стены-
иконостаса, в ней не было ничего особо примечательного.
Старая, шелушащаяся проржавевшим никелем кровать,
потерявшая почти все шарики, чертежный светильник над
ней на телескопической штанге; три запыленных, явно
неисправных самовара в углу; кипарисовый крестик и ве-
ревочные, старого обряда четки па свободной стене;
письменный стол и застекленный шкаф, в котором стояли
книги по искусству, какие-то статуэтки, маленькие образ-
ки, бронзовые складни, а также утративший все зубы,
кроме одного, желтый человеческий череп.
На столе были всевозможные баночки с краской, фла-
коны с какими-то растворителями, громоздились смятые
и запачканные высохшей краской темперные тубы; в пол-
ном беспорядке валялись плохо отмытые кисти, какие-то
иглы, стеклянные трубочки для туши, бритвенные лезвия,
шпатели и комья посеревшей ваты.
Возле самой двери высился внушительный мольберт,
к ножкам которого притулились фанерки; на них со сред-
ним мастерством были выписаны темные деревянные
церквушки на фоне вещего сумрачного неба, прорезанно-
го латунной полоской зари, грустные, скорее всего ка-
рельские, пейзажи. Было там и несколько портретов: рас-
члененных на плоскости в манере Брака 1 и более менее
реалистических, но в зеленых и синих, как у «голубого»
Пикассо, тонах. На одной фанерке Люсин узнал Овчин-
никову. Она была не так хороша, как в жизни, но яркий,
изумрудный стронций лица и легкий кобальт волос в фио-
летовых брызгах краплака сообщали ей какую-то таин-
ственную значительность.
—• Вы продаете свои работы? — спросил Люсин.
— Очень мало. Редко покупают, — усмехнулся худож-
ник. — На мне даже фининспектор не заработает.
Люсин спросил его просто так, совершенно позабыв
о том, что Михайлов видит в нем только следователя —
не более.
«Нехорошо как-то получилось. Килька какая-то. Это
же нормально для художника —продавать свои картины,
и очень плохо, когда они не идут».
— Странно, — сказал он. — Мне лично нравятся эти
северные виды. Что это? Кижи? Валаам?
1 Брак — основоположник кубизма.
200
— Не знаю. Я там не бывал. Это так... больше из го-
ловы.
— Очень похоже получилось. Север! Я его хорошо
знаю. Необъятное какое-то небо там. Не горизонт, а имен-
но окоём, а сосны и ели кажутся перед ним крохотными.
Сумрачные облака. Все такое суровое, значительное, кра-
ски большей частью синие, зеленые, сиреневые, вода свин-
цовая, хоть и прозрачная... — Он остановился, тщетно
ища ускользающие слова. — Вы любите Рериха? Весь он
с Валаама начинается... — Но это было уже не его, это
он слышал от Березовского.
— Я иконы люблю. Здесь подлинное. Рисовать бога —
это все равно что каждый раз выше себя прыгать. Сверх-
человеческая сущность. Да разве ее постигнешь? Пры-
гать прыгают, да не больно-то высоко. Тем и хороша на-
стоящая древняя живопись, что запечатлелся в ней и
высокий полет души, и смешной, неудачный прыжок непо-
слушного тела. Глаз видит что-то такое, а рука не может
передать.
— Таланта, что ли, не хватало?
— Таланта! При чем здесь талант? Его хватало, не
занимать стать... Просто человек одно, а бог совсем дру-
гое. Как же его человеческой рукой передашь? Как его
высокую суть постигнешь?
— Так ведь нет его.
— Кого? — не понял Михайлов.
— Бога.
— Ах вот оно что! Это для нас с вами его нет, а для
них, — он кивнул на иконы, — был! Без бога в душе раз-
ве так нарисуешь?
— Выходит, что все иконописцы были верующими? —
наивно спросил Люсин.
— В старину, знаете ли, почти все веровали. Только
е в том дело. Можно ведь в бога как в такового не ве-
>игь, но стремиться изобразить что-то непостижимое. По-
шмаете? Рублев или там Феофан Грек могли и не верить,
лавное, что тянулись они хоть глазком заглянуть за не-
есную — как бы это сказать? — твердь. Халтурщик же,
емесленник, вернее, не халтурщик, пусть он поклоны
оьет и свечи ставит, все равно ничего, кроме жалкой ко-
.ши, не создаст. Он же деньгу зарабатывает а не творит.
К чему ему эти прыжки выше собственной головы? По-
• лму-то хорошие иконы так редки. Ведь сколько черных
201
досок отмоешь, сколько поту прольешь, пока хоть что-
нибудь стоящее тебе блеснет!
Люсин с интересом слушал художника, все более про-
никаясь к нему если не симпатией, то сочувствием. Но
слово «стоящее» напомнило ему, что именно этот вдохно-
венный, с горящими глазами человек продал иностран-
цу— да еще какому! — один из тех «сверхчеловеческих»
шедевров, о которых столь взволнованно сейчас рас-
суждал.
Налицо была та роковая противоречивость человече-
ского естества, которой Люсин все еще не уставал пора-
жаться... Даже самые последние подонки — Михайлова
к ним он, конечно, не причислял — и те любят порой пого-
ворить о величии человеческой души, обличить чью-то
низость. И самое странное, что при этом они совсем не
притворяются, более того — бывают совершенно искрен-
ними.
«Мысль о том, что подлости не место в человеческом
обществе, с детства усваивает почти каждый. И если кто-
то и становится подлецом, то мысль эта уже прочно жи-
вет в нем. Он с ней никогда не спорит, поскольку она
отнюдь не мешает ему быть негодяем. Напротив, она да-
же утешает его, нашептывая, что другие люди по-преж-
нему обязаны к нему хорошо относиться. А уж до чего
легко облапошивать этих доверчивых, так и оставшихся
порядочными людей! Поэтому совершенно искренне воз-
мущение подонка, когда он сталкивается с чужой под-
лостью. В этом вся суть. Людям же не столь испорчен-
ным, да и вовсе хорошим людям также свойственно
судить о своих знакомых и о человечестве в целом, пол-
ностью исключая себя... Он очень искренен, этот Михай-
лов, рассуждая сейчас о святом искусстве, которому сам
лично не столь уж доблестно служит. Сейчас он загово-
рит, наверное, о Леонардо да Винчи...»
— Возьмем Рафаэля! — Михайлов почему-то показал
на потолок, где висела лампочка без абажура. — Разве
он не иконописец? Он же почти все время писал божью
матерь! Знаете его мадонну с золотыми волосами? Вот
она, величайшая попытка познать непознаваемое, сверх-
чувственное... Только она одна и отличает мастера от бо-
гомаза.
— Понятно,— кивнул Люсин. — Какие из этих икон,
по-вашему мнению, лучшие?
202
— Богоматерь «Умиление», потом...— Михайлов вдруг
замолк и, бросив исподлобья недоверчивый взгляд, равно-
душно сказал: — К сожалению, по-настоящему хороших
икон у меня сейчас нет... Была одна, да и ту я, как дурак,
проглядел.
— Намек понял.
Люсин подошел поближе к иконам.
В окладах из жести, позолоченного серебра или сафья-
на, расшитого северным жемчугом, и вообще без всякого
оклада, украшенные самоцветными каменьями или стек-
ляшками, черные, облупленные с изъязвленными ликами
и яркие блестящие, как олеографии, отпечатанные на бу-
маге или штампованной жести, гнутые на шпонах доски
из липы, сосны или кипариса и таинственные серебряные
образки, поблескивающие в глубине божниц, — чего там
только не было!..
Особенно поражала колоссальная, два метра на пол-
тора, толстая доска. В красноватом, закопченном сумра-
ке угадывались страшные глаза византийского Спаса.
Икона выглядела сильно попорченной, краска местами
отслоилась и вспучилась, а кое-где даже осыпалась, оста-
вив после себя меловые углубления.
— Старая? — спросил неопытный Люсин.
— Начало двадцатого века, — усмехнулся Михайлов.
— Отчего же она такая попорченная?
— Из погоревшей церкви. Старушка одна уберегла.
— А вам она зачем? Вы ее реставрируете? — Люсин
наклонился к образу и увидел отмытый с одного бока
светлый участок, где весело проблескивал розоватый фон.
Оспины были там умело зашпаклеваны и подкрашены.
— Такую хорошо повесить в центре белой стены, что-
бы только она одна и висела. Будь у меня хата побольше,
я так бы и сделал... Впрочем, эта штука не моя. Заказ
высокого духовенства.
— Выгодный?
— Да, весьма. Они хорошо платят.
Люсин поднял голову. Над «Спасом» висели еще ка-
<ие-то запыленные, в серых лоскутьях старой паутины,
иконы, а на самом верху виднелся чистый квадратик.
— Значит, там она и висела? — как бы про себя ска-
5ал Люсин. — Вы сами ее снимали?
— Нет. Он полез. Не утерпел... — усмехнулся Ми-
.айлов.
203
— И как же он полез?
— Обыкновенно. Поставил стремянку и полез.
•— А ну принесите стремянку!
— Отпечатки пальцев смотреть будете?
— Побеленные стены шершавы, на них не остаются
отпечатки, — серьезно ответил Люсин. — Так дайте же
мне, пожалуйста, лестницу!
Михайлов принес из туалета забрызганную известкой
и краской стремянку.
— Поставьте ее, как тогда, — попросил Люсин.— По-
старайтесь вспомнить.
Михайлов установил лестницу, почесал лоб и немного
передвинул ее вправо.
— Вроде бы так...— сказал он и, немного отойдя, кри-
тически взглянул на стремянку, словно оценивал верность
только что положенного мазка. — Пожалуй, чуть побли-
же к стене,— и придвинул алюминиевые, с резиновыми
наконечниками ножки к самому плинтусу.
Люсин стал медленно подниматься по ступенькам.
Оказавшись лицом к лицу с богом, он взглянул вниз; по-
кусывая губы, что-то прикинул и полез выше. Встав на
верхнюю ступеньку, дотянулся до того места, где раньше
висела «Троица», и опять посмотрел вниз. Ноги его были
как раз на уровне реставрируемой части. Он сделал вид,
что икона все еще висит под потолком и ему надо ее
снять. Встал поудобнее, повертелся, словно проверяя
устойчивость лестницы, и поднял руки. Коснувшись остав-
шегося в стене гвоздя, он спросил:
— Она на гвозде висела?
— Да. По-моему, еще веревочкой ее для верности при-
хватил.
Люсин сделал руками движение, должно быть озна-
чавшее, что он принял веревочку в счет. При этом он
опять посмотрел вниз.
Запыленные иконы были на уровне его груди. Маши-
нально он провел по ним рукой, снимая пропыленную пау-
тину. Жестяные колючие оклады от этого мало просвет-
лели. Но что-то, видимо, его заинтересовало. Он еще раз
погладил их ладонью и прислушался. Явно что-то шур-
шало. Тогда он осторожно просунул руку за иконы и по-
шарил.
По стене медленно посыпались на пол ломкие кусочки
сухих листьев.
204
jIiucuh стал медленно подниматься по ступенькам.
Люсин проводил их взглядом и вытащил из-под икон
сухую черную ветку.
— Что это? - спросил он.
— Это? Ах, это! я как-то писал... В декоративных це-
лях мне нужно было видеть, как выглядят украшенные
ветками деревенские образа. Случайно осталось...
— Это ольха?
— Не помню точно. И вообще, откровенно говоря, в
деревьях не разбираюсь.
«Сомнений нет, это именно ольха. Вот ведь какая
килька! Иди знай! И кто бы мог подумать? Так вот и ру-
шатся башни, если построены они на песке... Ну что ж,
тем лучше! Чуть раньше это был бы серьезный удар, поч-
ти крушение. Теперь же просто раскрыта загадка ольхо-
вого листика. Не нужно искать этот проклятый оль-
шаник».
Люсин внимательно прислушался к себе. Как ни
странно, почти ничего не менялось. Картина черного, ве-
череющего леса и угасающего в глинистых лужах заката
не исчезала.
«Что же это за лес? Смешанный? Чистый ольшаник?»
Но было слишком темно. Солнце уже село за черную
зубчатую линию, и хоть небо еще не остыло и грустное
зеркало луж горело вишневым золотом, но кусты и де-
ревья уже не сквозили на свет. Слившись в единую тем-
ную массу, они стали неразличимыми. Только воздух си-
нел чуть-чуть в просветах ближней листвы и смутно беле-
ли березовые стволы.
«Иди разберись, где тут ольха...»
Люсин решительно слез со'стремянки и взял порт-
фель. Достав стеклянную банку с притертой шлифован-
ной пробкой и вату, он подошел к большому «Спасу» и
несколько раз мазнул по свежему месту, легонько, не-
брежно так мазнул. Положил использованную ватку в
банку, аккуратно прикрыл ее чистым куском и сделал еще
несколько мазков по нетронутой реставратором шелуша-
щейся части.
Михайлов с интересом следил за тем, что будет даль-
ше. Но дальше ничего не последовало. Люсин закрыл
банку и спрятал ее обратно в портфель.
— Что вы делали после того, как проводили вашего
гостя — проректора?
В том, что означенный факт действительно имел ме-
206
сто, Люсин уже не сомневался, поскольку успел прове-
рить. Все алиби железно действовали до девятпадц<ии
часов. Далее начиналась неопределенность.
— Что делал? Ничего. Погулял и вернулся домой. По-
том лег спать.
— Во сколько вы возвратились?
— Часов в десять. А что?
«Допустим, что действительно в десять. Но ведь и
тогда получается целых три часа».
— Разве вы долго провожали гостя? До самого За-
горска, что ли?
— Почему до Загорска? Я же говорю, что гулял! Или
нельзя?
— Э, Виктор Михайлович! Я-то думал, что это прой-
денный этап. Зачем вы возвращаетесь на исходные
круги?
— Не понимаю.
— И я не понимаю. Неужели последние события ни-
чему вас не научили?
— Вы икону имеете в виду?
— И ее тоже. Почему, вместо того чтобы помочь мне,
вы... Право, Виктор Михайлович, только что вы вдохно-
венно рассказывали о древней живописи, а теперь вдруг
уперлись и не хотите отвечать на самые элементарные
вопросы. Или ваше нежелание отвечать вызвано тем, что
вы все же причастны к исчезновению этого субъекта?
— Не причастен,— отчеканил Михайлов.
— Тогда в чем же дело?
— Во-первых, у человека, к вашему сведению, может
быть какая-то личная жизнь, в которую нечего соваться
другим, а во-вторых, вы все равно мне не верите.
— Это уж мое дело! Я задаю вопросы, вы отвечаете—
схема простая. А как я ваши ответы квалифицирую, это,
.тростите, вас не касается...Тем более, что мыслей моих
вы знать не можете.
— Как же! Пробы с потолка берете, краску с икон
снимаете. Целая, можно сказать, химия! Где уж тут о
мыслях догадаться...
— В самом деле?—улыбнулся Люсин.—Вот уж не
думал, что это произведет на вас столь сильное впечат-
ление. Между прочим, Виктор Михайлович, мне удалось
получить ясное доказательство правильности некоторых
ваших показаний! И именно благодаря этой, как вы го-
207
ворите, химии. Иностранец действительно был у вас и, в
полном соответс1вии с вашим рассказом, сам полез сни-
мать икону. Хотите узнать, как я это установил?
— Нет. Я в чужие дела не вмешиваюсь.
— Ладно. Пусть будет так... А где в тот вечер были,
скажете?
— Даю честное слово, что моя прогулка никакого от-
ношения к иностранцу не имела. Это сугубо частное дело.
Личное, понимаете?
— Вы виделись в это время с Женевьевой Александ-
ровной?
— Нет, не виделся. Она же была в театре! Я вообще
пи с кем не виделся, и никакого алиби на тот вечер у ме-
ня нет. Хотите верьте, хотите не верьте, но все, что ка-
сается иностранца, я рассказал. Больше абсолютно ни-
чего не знаю. Какие еще будут вопросы?
— Видите ли, Виктор Михайлович, чтобы правильно
вести следствие, я действительно должен быть уверен в
правильности ваших показаний, точнее, в справедливости
ваших заверений. Меня совершенно не интересует ваша
частная жизнь, но я должен быть уверен — вы понимаете,
что значит это слово! — уверен, что вы не были в те часы
с иностранцем. Верить вам на слово я, откровенно гово-
ря, не могу, и это, пожалуй, главное, просто не имею
права. Заставить вас отвечать вопреки вашему желанию
я тоже, как видите, не могу. Что же нам остается? Сло-
жить руки и ждать у моря погоды? А в это время быв-
ший фашистский прихвостень, знающий наш язык, где-то
обделывает свои темные делишки, прикрываясь фальши-
выми усами и, наверное, фальшивыми документами...
— Разве у него фальшивые усы?
— Именно это вас больше всего трогает?
— Нет... Почему же... Просто это, согласитесь, как-то
неожиданно...
— Не в усах дело, Виктор Михайлович... И даже не в
иконке, которую вы продали. Все это, так сказать, второ-
степенные подробности, выплывавшие по ходу след-
ствия.— Люсин застегнул портфель, словно проверяя пе-
ред уходом, не забыл ли чего, внимательно оглядел ком
нату.—Где он сейчас? Зачем он приехал в Союз? Вот что
нужно знать нам, Виктор Михайлович. Это для нас сей-
час важнее всего. Что вы можете сказать по этому по-
воду?
208
— Ничего...— Казалось, Михайлов внимательно раз
глядывает какие-то темные пятна на пыльном паркете.—
Я правда ничего больше не знаю... Вы не думайте, будто
я что-то скрываю. В тот вечер я не виделся с иностран-
цем. Я вообще с ним больше не виделся после продажи
иконы, будь проклят этот день!
— Что же вы делали в тот вечер, Виктор Михайло-
вич?— грустно и как-то безнадежно спросил Люсин.
Он стоял у двери с портфелем под мышкой, готовясь
уйти, и уже не ждал, казалось, ответа на свой вопрос. Но
Михайлов ответил, и та же неуловимая тень безнадеж-
ности почудилась в его словах.
— В этот вечер я случайно встретил на улице свою
бывшую жену.
— Вы были женаты?! — Люсин тут же устыдился это-
го непроизвольного вопроса, не вопроса даже, а удив-
ленного восклицания. Меньше всего он ждал от Михай-
лова таких слов.
Покраснев от неожиданности и, пожалуй, еще от сты-
да, но более всего от досады на самого себя, он положил
портфель на стул.
Как многие холостяки, Люсин почему-то полагал, что
Михайлову говорить о бывшей жене будет не только не-
приятно, но даже как-то болезненно. Недаром же он стал
упорно уклоняться от такого разговора. Теперь же, ког-
да Михайлов готовился все объяснить, Люсин немного
растерялся. Он не знал, как себя вести: то ли деликатно
свернуть беседу, то ли, напротив, выразить Михайлову
свое сочувствие.
«Но в чем? Уже не в том ли, что человек встретил на
улице бывшую жену? Смешно!»
Но ему было совсем не смешно.
— Почему же вы сразу не сказали, Виктор Михайло-
вич? — с неподдельной досадой спросил он, и, кажется,
этот недипломатичный вопрос был найден удачно. Ми-
хайлов откликнулся.
— Так... не хотелось как-то... Вы, конечно, можете
проверить у нее, но я говорю чистую правду... Мне бы это
было очень неприятно. Зачем еще ее впутывать?
— Я не совсем понимаю вас.
— Не понимаете? Я говорю, что лучше бы вам не про-
верять у нее правильность моих,— он усмехнулся,— пока-
заний. Поверьте, если можете, на слово... Впрочем, как
209
хотите. Ее фамилия Яковлева. Мария Дмитриевна Яков-
лева. Она работает врачом в «Аэрофлоте».
Люсин не сомневался, что Михайлов говорит правду.
Но вспомнил вдруг телевизор, и кадры какого-то фильма
понеслись один за другим, словно разладилась настрой-
ка частоты. И все же что-то различалось в этом мелька-
нии: складка на синей форменной юбке, белый воротни-
чок кружевной блузки, и блеск тяжелых золотистых ло-
конов, и шелковистый блеск туго натянутых чулок — все
промелькнуло перед ним, перевернулось, сместилось... По-
том из голубой тьмы памяти сквозь зигзаги помех вы-
плыл светлый и теплый уголок. Комнатка Березовского
с белым медведем на полу («Ах, Машенька, зачем вы
сбрасываете туфли? По нему же ходят! Ходят!»), звон
веселых рюмочек и Гена Бурмин — мастер карате, эру-
дит и полиглот...
— И еще...— Михайлов сделал паузу и многозначи-
тельно заглянул Люсину в глаза.— Мне бы очень не хо-
телось, чтобы Женевьева... Одним словом, вы меня пони-
маете? Я, собственно, потому и не желал говорить...— Он
опять угрюмо уставился в пол.
«Господи! Такие отличные девочки! И что они в нем
нашли?.. Очень ведь обыкновенный человечишко, скорее,
даже неприятный. Определенно неприятный... Но поче-
му? Почему вдруг он показался мне таким неприятным?
Или это было с первой же встречи? Просто сразу как-то
не осозналось?..»
— Все это, вы правы, ваше частное дело, Виктор Ми-
хайлович,— сухо сказал Люсин.— Конечно, я никому ни-
чего не скажу. Меня это не касается. До свидания.— Он
взялся за ручку двери и вдруг совсем для себя неожидан-
но, с затаенной, очень затаенной, почти даже несущест-
вующей, мстительной ноткой сказал: — С Марией Дмит-
риевной я летел одним рейсом из Ленинграда. Она про-
ходит сейчас летную практику — Он кивнул на проща-
ние и толкнул дверь.
У Михайлова опять было железное алиби. Не стоило
даже проверять его. Люсин старался не думать о том,
сколь неприятна была бы для него такая проверка. Что
же поделать? Это были издержки профессии. Не столь
часто и неодинаково резко они все же давали о себе
знать. И становилось тошно...
Михайлов испуганно поспешил за ним— то ли помочь
210
разобраться в крепостных запорах, то ли что-то такое
объяснить, а всего вернее, спросить. Но Люсин мгновен-
но постиг всю премудрость механики Льва Минееви-
ча, еще раз кивнул на прощание и сбежал вниз по лест-
нице.
На выходе из подъезда он и столкнулся носом к носу
с ключарем и фортификатором квартиры номер шесть.
— Вот так встреча!—не столько удивился, сколько
обрадовался старик.— А я к вам!
— Ко мне? — озадаченно спросил Люсин, одинаково
удивленный и неожиданной радостью Льва Минеевича,
и его восклицанием.— Вы думали найти меня у вас дома?
— Ах нет, конечно! — досадливо поморщился ста-
рик.— Просто у меня дома ваш телефон, а вы мне очень
срочно нужны!
— Вот, значит, как, — понимающе кивнул Люсин.—
Тогда к вашим услугам...
— Так, уожет быть, подымемся ко мне? На пороге
неудобно как-то... А?
— Давайте лучше пройдемся немного.— Люсин сде-
лал попытку увести Льва Минеевича от подъезда за ло-
коток.
— Но почему? Почему? В комнатах же удобнее!
Я чайком вас папою.— Лев Минеевич ловко выскользнул
и, в свою очередь, попытался обнять Люсина за талию.
Это ему почему-то не удалось, и он грудью стал загонять
следователя в подъезд, наскакивая на него, как бойцовый
петушок.— У меня к вам приватный разговор. Совершен-
но, можно сказать, конфиденциальный! Почему вы не
хотите подняться?
Что мог ответить ему Люсин? Он сам не знал, почему
столь упорно не хочется возвращаться в квартиру Михай-
лова и Льва Минеевича.
Нелепо или там даже смешно... Какое кому до этого
цело? Не хотелось, и все!
— У меня что-то голова разболелась, милый Лев Ми-
неевич,— соврал Люсин и даже потер, поморщившись,
лоб.— Давайте все же пройдемся немножко или, если
угодно, посидим на свежем воздухе.
— Будь по-вашему! — махнул рукой Лев Минеевич.
И они пошли к свободной скамейке, манящей куцыми
пятнами тени. Это была самая рядовая садовая скамья.
На Патриарших прудах стояло много точно таких же, бе-
211
лых когда-то скамеек, и жестяная урна возле нее, и пыль-
ные акации тоже были совершенно рядовыми.
— Так я вас слушаю,— сказал Люсин, усаживаясь
вслед за Львом Минеевичем.
Глава 13
ТАМПЛИЕРЫ
Все семеро неизвестных собрались в Париже. Говори-
ли, что были они невидимы и жили на земле вот уже мно-
го веков, следя с высот своей мудрости за ничтожными
страстями и великими муками людскими. Они принесли
с собой семь книг, в которых содержалось сокровенное
знание, дающее власть над живой и мертвой натурой и
душами людей, а в последней книге были сведены воеди-
но законы, по которым живут и разрушаются государст-
ва. Каждый неизвестный владел одной только книгой,
которую пополнял и совершенствовал всю свою долгую
жизнь. И если кто-то из них, устав от хрупкой оболочки,
подвижнической мудрости и блужданий по дорогам зем-
ли, хотел успокоиться, то созывал остальных. Непод-
властные времени и расстояниям, они тут же спешили на
печальный зов собрата, чтобы отпустить его на вечный
покой. Но прежде они должны были познакомиться с тем,
кого уходящий избрал своим преемником. И если канди-
дат казался достойным, допускали его к великому посвя-
щению, пройдя которое он получал книгу и магическое
кольцо.
И вот семь неизвестных тайно встретились в Париже,
чтобы увидеть того, кому отныне суждено было сотни лет
владеть третьей книгой, повествующей о трансмутациях
элементов...
Им предстояло сделать особенно ответственный выбор,
ибо сокровенное знание третьей книги, похищенное тыся-
чу лет назад, частично было разглашено алхимиками, а
хранимый в Монсегюре кристалл, вобравший в себя та-
инственную энергию звезд, уже почти триста лет нахо-
дился в руках непосвященных. И никто из них не знал
точно, где был спрятан этот звездный кристаллик, похо-
жий на удивительно яркий бриллиант красной воды. Про-
212
ницающий дали времен и пространств, взор неизвестных
не мог им помочь, ибо по закону, установленному еще ин
дийским царем Ашокой, утраченное знание уже нельзя
было возвратить. Кто-то должен был открыть его вновь.
Поэтому неизвестные и не пытались разыскать могущест-
венный камень, который Ашока назвал «третьим глазом».
Тот, кто владел ныне книгой трансмутаций, всю свою дол-
гую жизнь посвятил кропотливой работе у горна, среди
клокочущих реторт и раскаленных тиглей. Он далеко про-
двинулся вперед, но не ему суждено было вырастить но-
вый кристалл. Теперь его путь близился к концу, а он
вызвал к себе остальных, чтобы указать им преемника.
По обычаю, просветленные задали уставшему брату
семь вопросов: '
— Кто он?
— Человек.
— Достоин ли он унаследовать тайну?
— Достоин.
— Поймет ли он ее?
— Поймет, ибо достиг высшего знания в герметиче-
ских науках и несравненного мастерства в поэзии, му-
зыке и живописи.
— Не употребит ли во зло доверенный ему свет?
— Вы укажите ему благой путь, о просветленные!
— Чужд ли он низкой корысти?
— Он благороден духом, и неограниченные средства,
которые вы вручите ему, не совратят его с верного пути.
— Устоит ли он перед искусом вечности?
— Обретя жизнь долгую, он найдет в себе силы пре-
одолеть искушение и вечности не захочет. В надлежащий,
им самим назначенный срок уйдет он в небытие среди
вечных снегов поднебесных гор.
— Подготовлен ли твой избранник к просветлению?
— Он подготовлен. Я следил за ним с самых первых
дней его жизни и вел по ступеням мудрости. Он прошел
через все испытания и удостоился посвящения в высшую
степень золотых розенкрейцеров
1 Розенкрейцеры — масонское общество, организованное
будто бы еще в XV в. Хрнстнаном Розенкрейцером. Розенкрейцеры
распространяли всевозможные слухи о сверхъестественном могуще-
стве своих анонимных руководителей. Под влиянием розенкрейцер-
ства находились многие высокопоставленные лица: Фридрих Виль-
гельм II, Екатерина I, Павел I и др.
213
— Передай же ему кольцо и книгу,— с грустной улыб-
кой сказали шестеро.— И назови нам его имя.
— У него нет имени, ибо отныне он просветленный, но
здесь, в этом городе, он известен как граф Сен-Жермен...
Лейтенант серых мушкетеров Антуан ле Карре, как
и было условлено, пришел на закате дня к мосту святого
Михаила. От реки веяло прохладой, в тревожном весен-
нем небе неслись по ветру рваные лиловые облака.
Ле Карре запахнул плащ и, взойдя на мост, тесно за-
строенный угрюмыми домами, прислонился к ограде.
Хмурая вода угрюмо трепала черные бороды тины у
оснований быков. Вдали, уже у самого острова, река раз-
глаживалась и тускло отсвечивала серовато-зеленым че-
шуйчатым блеском. Долго и пристально смотрел ле Кар-
ре на этот затуманенный островок, где в незапамятные
времена Филипп IV Красивый сжег, с благословения па-
пы Климента, гроссмейстера ордена тамплиеров Якова
де Молэ.
Вырвав после двух лет упорнейших домогательств
согласие папы на формальный процесс против ордена,
Филипп разослал всем бальи в провинциях тайное пове-
ление арестовать, согласно предварительному исследова-
нию инквизиционного судьи, в один и тот же день всех
тамплиеров, а до времени хранить это дело в глубочай-
шей тайне. Приказ короля был выполнен с неукоснитель-
ной точностью, и в роковой день ареста рыцари были
захвачены абсолютно врасплох. Тогда же было конфиско-
вано и все имущество ордена. Всех арестованных под-
вергли немедленному допросу с применением пытки. Тем,
кто, не выдержав мучений, соглашался оговорить себя на
суде, обещали прощение. Упорствующим грозили ко-
стром.
Лица, производившие следствие, руководствовались
при этом заранее присланным из Парижа списком вопро-
сов. Суд, таким образом, начался процедурой, возмож-
ной только по византийско-римским понятиям королев-
ских советников о правах и отправлении инквизиционно-
го суда. Подобный способ ведения дела полностью про-
тиворечил законам и обычаям франков. Дальнейший ход
следствия лишь умножил число явных и тайных неспра-
ведливостей. Король находился в очевидном сговоре и с
темп, кто в красных мантиях судей выносил приговоры,
и с теми, кто, в белых прокурорских одеждах, требовал
214
для рыцарей Храма мучительной смерти. На защитников
же было оказано сильнейшее давление как со стороны
светской, так и духовной власти. Королю почти не при
шлось подгонять судей, которые все, как один, были лю-
тыми врагами ордена. Приговор был предрешен, и ничто
не могло изменить предначертанный королевской рукой
ход разбирательства. Тем более, что главным следовате-
лем назначили мессира Ногарэ, новоиспеченного барона
и канцлера.
Тюрьма и пытка сделали свое дело. Один за другим
сознавались рыцари в самых страшных грехах. Но след-
ствие еще не было вполне закончено, как нетерпеливый
король приступил к казням. В 1309 году под Парижем
мучительную смерть на медленном огне приняли 54 ры-
царя, осмелившихся отказаться от своих вынужденных
показаний. Среди них был и кавалер ле Карре — далекий
пращур лейтенанта. Это он сказал своим судьям слова,
ставшие потом достоянием истории: «Разве это я сознал-
ся на вашем допросе? Разве это я взял на душу чудовищ-
ный и нелепый плод вашей фантазии? Нет, мессиры! Это
пытка вопрошает, а боль отвечает!»
Слухи о неправедных, страшных процессах вызвали в
народе глухой ропот. Это заставило короля дать согла-
сие на то, чтобы привезенным в столицу узникам было
разрешено прибегнуть к законной защите генерал-проку-
рора ордена Петра Булонского. Впрочем, это была лишь
пустая формальность, вынужденная уступка обществен-
ному мнению. Все защитительные акты генерал-прокуро-
ра суд оставил без ответа.
По принуждению короля папа созвал в Виенне в ок-
тябре 1311 года собор. Но из королевских особ на нем
присутствовал лишь сам Филипп, остальные владетель-
ные особы прислали только своих представителей. Король
французский потерпел постыдное поражение. Собор от-
казался проклясть усопшего папу Бонифация, а за уни-
чтожение ордена из ста сорока кардиналов проголосова-
1И только четверо. Напрасно король и папа уговаривали
прелатов осудить тамплиеров заглазно, не выслушав
оправданий измученных пыткой командоров славного
ордена. Кардиналы требовали беспристрастного рассле-
дования. После шести месяцев бесплодных пререка-
гельств Филипп плюнул на нелепую затею с собором и
потребовал у папы единоличного решения. 2 мая 1312 го-
215
да Климент подписал бумагу, начинавшуюся словами:
«К провидению Христа...», в которой упразднялся орден
Храма. Но сказочные богатства тамплиеров отходили в
руки церкви, а не к французской короне. Филипп пришел
в бешенство. Из-за чего же он затеял тогда весь этот
процесс? Выставил себя вероломным чудовищем в гла-
зах всей просвещенной Европы? Неужели только для то-
го, чтобы присутствовать на церемонии передачи всего
движимого и недвижимого имущества в чужие руки?
По совету верного Флотта, Филипп смирил и гордость
и ненависть. Он даже выразил свое формальное согла-
сие на то, что наследником рыцарей Храма будет орден
иоаннитов. Но, пока выполнялись необходимые формаль-
ности, Флотт опутал имения ордена такими долгами, что
иоанниты обеднели от неожиданного наследства. Все зо-
лото, все лены и майораты достались королю. Исчезли
только тайные святыни тамплиерские: кинжал справед-
ливости и красный алмаз.
В розыске пропавших сокровищ не помогли ни пытки,
ни костры, ни дьявольское искусство мессира Ногарэ...
Последний же гроссмейстер ордена Яков де Молэ, вы-
званный перед началом следствия с Кипра во Францию,
все еще сидел в башне. Чтобы не возбуждать страсти,
Филипп удовольствовался тем, что приговорил гроссмей-
стера к пожизненному заключению. Но на публичном
чтении приговора упрямый храмовник отрекся от всех
данных под пыткой показаний и заявил протест против
незаконного ведения процесса. Это окончательно взбе-
сило и без того огорченного короля, который незамедли-
тельно отдал гроссмейстера палачу. На другой день,
марта 18 дня 1314 года, Якова де Молэ сожгли на мед-
ленном огне. Он геройски вынес мучительную смерть и,
перед тем как предстать пред очами высшего судьи,
громко призвал на суд божий короля—чудовище и от-
ступника — папу...
С той поры минуло больше четырех с половиной сто-
летий, но орден Храма не умер. Антуан ле Карре знал
это лучше, чем кто бы то ни было другой. Это днем он
был лейтенантом серых мушкетеров, преданным королю,
его величеству Людовику XV. По ночам же, каждую суб-
боту, отправлялся он тайной дорогой к Тамплю, сохра-
нившему' остатки былых привилегий и вольностей... Он,
потомок Феба ле Карре, не забудет, как его, с черной по-
216
вязкой на глазах, провели в подземелье, как три острые
шпаги уперлись в его обнаженную грудь и пламя свечи
опалило лицо. И клятву свою он никогда не забудет, ибо
она ввела его во внутренний круг тайного ордена тамп-
лиеров...
— Готов ли ты? — услышал он голос из подземелья.
— Готов,— прошептал тогда ле Карре.
— Во имя Молоха, Асторота, Баал-Зебуба и Люци-
фера!— колоколом гудела тьма..
— Во имя вечного обновления природы,— смиренно
ответил он.
— Откуда пришел ты? — спросили его.
— Из вечного пламени!
— Куда идешь?
— В вечное пламя!
— Тогда войди, брат.
И руки, державшие его, разжались, и он покатился по
мокрым гранитным ступеням в огонь.
Но в последний момент чьи-то крепкие руки вновь
подхватили и понесли его куда-то, в сырую затхлость
каменных коридоров. И хотя кругом обступала его все
та же кромешная тьма, повязка была снята с глаз.
Далеко впереди засинел рассеянный свет, и сделалось
легче дышать. Тут невидимые спутники покинули его, и
он продолжал путь в одиночестве.
Каждый шаг отдавался протяжным вздохом, нехотя
замиравшим в каменных сводах. Размытые тени броса-
лись под ноги и уплывали во тьму. Но все светлело и
светлело впереди. И тогда увидел ле Карре крылатого
козла со страшной мордой и бычьими, гневно раздутыми
ноздрями. Между крутыми, могучими рогами горел фа-
кел, и свет его собирался в серебряной пятилучевой звезде
на лбу. Грудь у козла была человечья, женская, а живот,
<ак у гада, чешуйчатый и зеленый. Правой рукой указы-
вал он на висевший меж колонн белый рог месяца, левая,
опущенная, уткнулась когтистым перстом в черный рог.
Чресла чудовища были задрапированы огненной юбкой,
спускавшейся до вывороченных колен. Твердо, уверенно
стояли на земле козлиные ноги, попирали ее раздвоенны-,
ми копытами. Черно-белые крылья почти целиком закры-
вали неф. Лишь между распущенных перьев проблески-
вали письмена какие-то, молнии и стрелы всевозможные,
Нептунов трезубец и символы темного могущества.
217
Справа от козла стоял обвитый пифоном столб с зо-
лотым треугольником на вершине. От треугольника ис-
ходили колючие лучи, а внутри него словно застыло в
вечном удивлении широкое, раскрытое, чернью по метал-
лу изображение — око с зеленым зрачком. Слева же
подымался на хвосте ушастый бронзовый змей. Как зача-
рованный, глядел он на удивительного козла, и злой
огонь переливался в его рубиновых глазах. А имя было
его Баффомет...
— Озирис?— услышал ле Карре тихий вопрос и так
же тихо дал условный ответ:
— Темный бог.
Послышалось печальное пение. И чей-то хриплый,
надтреснутый голос провозгласил:
— Баал-Зебуб! Баал-Зебуб! Баал-Зебуб!
И то, что этот Баал-Зебуб не забытый демон халдей-
ский, а попросту Вельзевул, означало, что тайные там-
плиеры стали исповедовать ту самую веру, которую без-
успешно пытались навязать их предкам палачи Филиппа
Красивого...
— Ормузд? — услышал у себя за спиной ле Карре.
— Ариман,—-не оборачиваясь, отозвался он.
— Тогда пойдемте со мной, сударь.
Ле Карре помедлил, убрал локти с парапета и, повер-
нув голову, увидел незнакомого дворянина в черном кам-
золе и лиловых чулках.
— Прошу вас,— учтиво поклонился дворянин и же-
стом предложил проследовать за ним на другой конец
моста, где виднелся дом под темной остроконечной кры-
шей.— В трактире «Под старой шпорой» нашей беседе
никто не помешает. Там в этот час мало посетителей.
Они прошли через мост и, нырнув под низкую прито-
локу, с которой свешивался заменявший вывеску драный
ботфорт с ржавой шпорой, оказались в полутемной ком-
нате.
— Добро пожаловать, сиятельные господа.— Неведо-
мо откуда вынырнула бойкая служанка в чепце и перед-
нике и принялась вытирать стол из струганых досок.
— Где хозяин, красотка? — осведомился дворянин,
поправляя напудренный парик.
— Уехал в Отейль, сударь, за каплунами. Что угодно
господам?
— Комнату, свечу и бутылку анжуйского. Живо! —
218
Дворянин, поклонившись ле Карре, указал на винтовую
лестницу в углу.— Проследуем наверх.
Служанка бросила тряпку и метнулась в кладовую:
— Сейчас, благородные господа, сейчас будет вам ви-
но и свеча.
Оыа провела гостей в мансарду, окно которой было
закрыто ставнями, зажгла свечу на колченогом столе и
побежала в погреб за вином.
Дворянин в черном предложил ле Карре занять един-
ственный стул, а сам без особых церемоний уселся на
узкую кровать, под которой поблескивали таз и ночная
ваза. Других предметов в комнате не было, если не счи-
219
тать, конечно, кипарисовый крестик па грубо побелен-
ной стене.
— Шевалье ле Карре? — осведомился дворянин.—
Я не ошибся?
— Да, сударь,— с достоинством наклонил голову
лейтенант.— С кем имею честь?..
— Вы пришли вовремя,— словно не расслышав во-
проса, выразил свое удовлетворение дворянин.— При-
знаться, мы ждали вас с нетерпением.
— Я жду, сударь,— напомнил ле Карре.
Но вместо ответа дворянин вскочил с кровати, кото-
рая скрипнула всеми своими рассохшимися досками, и,
подскочив к стене, сорвал с нее распятие.
— Проклятие Адонаи!— воскликнул он и совершен-
но спокойно возвратился на место.
— Здравствуй, брат.— Ле Карре встал и поднял
вверх левую руку, образовав указательным и большим
пальцами кольцо.
— Здравствуй, брат во Люцифере,— торжественно
ответствовал дворянин, повторяя тайное приветствие.
А теперь рассказывайте, ле Карре, время не терпит. Вы
и так отсутствовали слишком долго.
— Задача была не из легких, сударь... Кстати, я до
сих пор не знаю, как мне именовать вас.
— Меня зовут ла Моль, шевалье.
— Рад познакомиться с вами, граф! — привстал в по-
лупоклоне ле Карре.— Много о вас наслышан!
— II я, шевалье, и я... Но не будем терять времени
на пустые любезности! Что вам удалось узнать об этом
авантюристе? Орден очень интересуется им. Вы это знас
те, ле Карре.
— Да, граф. Знаю. Тем более, что вот уже скоро год.
как я только этим и занимаюсь. Вчера я имел честь до-
ложить командору...
— Забудем это, ле Карре, забудем,— с живостью
перебил его ла Моль.— Было ли у меня время расспра-
шивать про ваш доклад в Тампле? Не лучше ли вам бу-
дет просто ответить на мои вопросы касательно самозвап
ного графа? Если только вы ничего не имеете против?
-— Спрашивайте, господин л"а Моль, я весь к вашим
услугам... Только Сен-Жермен вряд ли самозванец.
— Но помилуйте, сударь! — Ла Моль развел рукамн
и засмеялся.— Я никогда не слышал о таком графстве1
220
— Это верно,— согласился ле Карре.— Такого граф-
ства нет. Но это не значит, что тот, кто носит это имя, не
является человеком благородной крови. Напротив, граф,
уверяю вас: это человек очень высокого происхождения.
— Вам удалось раскрыть его инкогнито? — удивлен-
но воскликнул ла Моль.— Это же великолепно!
— Не совсем так, граф,— несколько охладил его по-
рыв ле Карре.
— Но, по крайней мере, национальность?
— Одно тесно связано с другим.
— Тогда рассказывайте, как знаете! Я постараюсь не
мешать вам своими вопросами. Но учтите, шевалье, я
умираю от любопытства.
Граф- совершенно отбросил ритуальную условность и
говорил с ле Карре как светский человек со светским че-
ловеком. Лейтенант воспринял это как должное.'
Служанка принесла вино в пыльной бутылке.
— Что ж, дорогой граф...— Ле Карре наполнил бока-
лы анжуйским и встал, приглашая ла Моля присоеди-
ниться.— Я менее всех расположен мучить вас... Не угод-
но ли?
Они стоя чокнулись и, пригубив вино, возвратились
на свои места.
— Он действительно сказочно богат? — не выдержал
ла Моль.
— Во всяком случае, он не знает нужды в деньгах.—
Ле Карре допил свой бокал и потянулся за бутылкой.—
Поэтому не выгоды ищет он, когда прибегает ко всякого
рода мистификациям. Да, дорогой ла Моль, дело обстоит
именно так, что бы ни болтали в свете его завистники.
И он, повторяю, не самозванец, а действительно при-
надлежит к знатному роду.
— Весь вопрос — к какому?!
— Да,— согласился ле Карре.— Это серьезный во-
прос. Но, уверяю вас, у него есть веские причины скры-
вать свое происхождение.
— И национальность, шевалье!
— Я же сказал, что одно связано с другим. Впрочем,
последнюю ему вовсе не надобно скрывать. Достаточно
одного умолчания. Ведь он без всякого акцента говорит
на многих языках. Он всюду выставляет себя как ино-
странец, хотя в Париже его без труда можно принять за
француза, во Флоренции или Риме — за итальянца, в Пе-
221
тербурге —за русского. Но он обожает, разъезжая по
свету, менять имена. Чуть ли не на каждой почтовой
станции... В Генуе и Ливорно он назвался русским гра-
фом Салтыковым, в Голштинии и Гессене выдал себя за
испанского гранда.
— Вы настаиваете на этом слове — «выдал»? — под-
черкнуто акцентировал ла Моль.
— Простите, граф? — не понял ле Карре.
— Суть в том, что многие полагали, будто бы он в
действительности испанец: незаконный сын испанской
королевы Марии и неведомого красавца простолюдина.
— Очередная легенда о Сен-Жермене! — отмахнулся
ле Карре.— И менее всего претендующая на то, чтобы
оказаться правдой.
•— Вы полагаете, шевалье?
— Уверяю вас, граф.
— Где же тогда истина?
— В поисках ее я и убил столько времени и сил.
-— Я весь внимание, шевалье!
— Мне удалось установить, милый ла Моль...— Лей-
тенант медленно выцедил вино.—-Да, мне удалось уста-
новить, что он сын венгерского князя Ференца Ракоци,
поднявшего народное восстание против австрийской вет-
ви Габсбургов!.. Как вам это понравится, граф?
— Невероятно!—прошептал пораженный ла Моль.—
Этого я меньше всего мог ожидать...
— И тем не менее именно это и есть истина. Если,
конечно, она вообще возможна там, где прошел Сен-
Жермен.
— Расскажите подробнее!
— Родился он 28 мая 1696 года и был наречен Лео-
польдом-Георгом, по-венгерски Липот-Дердь. Но через
четыре года вдруг было объявлено о кончине малолетне-
го сына князя Ференца...
— И что?
— Это было ложное известие, сударь. Наследник Ра-
коци был жив и здоров. Его укрыли в надежном месте,
отдали под надзор верных, испытанных друзей. Ференц
Ракоци, которого самого чуть не отправили в детстве на
тот свет, сделал все, чтобы обезопасить сына, оградить
его от наемных убийц.
— Да, на это у него были основания,— прошептал
ла Моль.
222
— Еще бы! Особенно если учесть, что год спустя по-
сле мнимой кончины сына князь и княгиня были аресто-
ваны.
— Все это выглядит достаточно убедительно.—
Ла Моль потянулся к столу поставить бокал.— Вы, ко-
нечно, располагаете доказательствами?
— Несомненно. Если вы знаете, у Ракоци после Лео-
польда-Георга было еще трое детей — два сына и дочь?
Граф молча кивнул.
— Так вот, в его завещании были упомянуты четверо!
Черным по белому князь Ференц написал, что поручил
старшего сына заботам друзей.
— И сказано, каких именно?
— Герцога Бурбонского, герцога де Мейна, графа
Шарлеруа и...— Ле Карре сделал небольшую паузу.—
И... графа Тулузского.
— Что? Графа Тулузского? Чародея и ясновидца, ко-
торый исчез при загадочных обстоятельствах?
— Именно так, милый ла Моль! Чародея и ясновид-
ца... Добавьте к этому еще и наследника тулузских гра-
фов Раймундов...
— Замечательно, ле Карре! Это заставляет нас на
многое взглянуть иными глазами... Недаром же сей за-
гадочный Сен-Жермен особенно выделял из своих зна-
комых именно этих четырех!
— Обратите также внимание, ла Моль, что в числе
многочисленных псевдонимов Сен-Жермена есть и та-
кой...— Ле Карре вновь на мгновение замолк, как бы
подчеркивая этим всю значимость своих дальнейших
слов.— Граф Цароки!
— Граф Цароки? — нахмурился, словно что-то при-
поминая, ла Моль.— Это мне ничего не говорит.
— Анаграмма, фамилии Ракоци,— подсказал
ле Карре.
— Ах да! Действительно... Вы просто великолепны,
ле Карре!
— Благодарю, граф.
— Кто еще, кроме вас, посвящен в тайну?
— Четверо наших аристократов, которых я имел
честь вам назвать, если, конечно, граф Тулузский жив...
— И больше никто?
— Затрудняюсь вам сказать со всей определенно-
стью.
223
— Ах, дорогой ле Карре, это же очень и очень важно
для меня! Разве командор не сказал вам, что орден по-
ручил именно мне вступить в контакт с этим загадочным
Сен-Жерменом?
— Сказал, что такое поручение уже дано. Но имени
и? назвал.
— Так вот, это я, дорогой лейтенант.
— Сочувствую, граф. Не в обиду будет сказано, но
вам предстоит неравное партнерство.
— Я знаю,— сокрушенно поник ла Моль.— А что де-
лать?
— Делать нечего,— согласился ле Карре.— Но вер-
немся к тайне. Если вас интересует мое мнение, то в нее,
по-моему, посвяшен еще и сам король!
— Возможно...— задумчиво кивнул ла Моль.— Лю-
довик действительно слишком благоволит ему...
— Более того. Он распорядился воздавать Сен-Жер-
мену почести как принцу крови.
— Да-да. Это очень странно.
— Вам все еще странно, ла Моль?
—• Нет, дорогой ле Карре, теперь уже нет... После
вашего рассказа я все вижу в ином совершенно свете.
Раньше я полагал, что король выделяет Сен-Жермена
в благодарность за услугу.
— Вы имеете в виду трещину в бриллианте?
— Да, ле Карре, король очень дорожил этим камнем
и, когда Сен-Жермен уничтожил трещину, был совер-
шенно счастлив. Кстати, как это возможно — устранить
трещину?
— Есть много путей,— усмехнулся ле Карре.— Во-
первых, просто подменить королевский камень, подсунуть
вместо него очень похожий, только целый.
— А во-вторых?
— Во-вторых, можно так же хорошо изучить науки,
как граф Сен-Жермен.
— Вы это серьезно, ле Карре? <
— Вполне, граф... Но это не исключает, конечно, бо-
лее простой версии с подменой. Сен-Жермен сказочно
богат и располагает, конечно, обширным собранием брил
лиантов. На балу в Версальском дворце его видели с
такими бриллиантовыми пряжками на туфлях, что двор
был потрясен... Говорят, что маркиза де Помпадур не
сводила с них глаз.
224
— Но он-то сам уверяет, что действительно умеет ле-
чить камни и научился этому в Индии.
— Он многое говорит...— протянул ле Карре.—
Больше всего он любит, как бы случайно проговорив
шись, упомянуть о давно прошедших событиях, в кото-
рых якобы принимал участие.
— Да. Знаю,— согласился ла Моль.— Недавно в све-
те зашла речь о Франциске Первом, и Сен-Жермен при-
вел всех в великое смущение, обмолвившись, что часто
беседовал с покойным Франсуа.
— Ну это что! Франциск умер всего лишь двести лет
назад. А что вы скажете про воспоминания Сен-Жерме-
на и Христе?
— Он и на это решается?
— «Решается»?! Слишком слабо сказано, граф!
Слишком слабо... «Мы были друзьями,— сказал он о
Христе.— Это был лучший человек, какого я знал на
земле, но большой романтик и идеалист. Я всегда пред-
сказывал ему, что он плохо кончит». Как вам понравит-
ся такое?
— Неслыханно!
— Отчего же? — усмехнулся ле Карре.
- Как свет терпит столь очевидную ложь?
— А разве Сен-Жермен хоть кому-нибудь пытался ее
навязать? Такие вещи он роняет на ходу, с рассеянным
видом, словно по забывчивости. Одни считают это чуда-
чеством, другие относятся серьезнее. Тем более, что за-
гадочный граф действительно умеет творить чудеса. Он
прославился как живописец, создавший светящиеся в
темноте картины; его великолепные стихи полны недо-
сказанностей и тревожат потаенным каким-то смыслом;
сочиненные им сонаты и арии вызывают зависть профес-
сиональных музыкантов. Разве вы не знаете, что очаро-
вавший наше общество скрипач-виртуоз Джованнини
был не кто иной, как наш проказник граф?
— Я уже устал удивляться, ле Карре,— покачал го-
товой бедный ла Моль.— Вы уничтожили меня. Теперь
мне понятно, почему Джованнини выступал в маске.
— Это понять не трудно, ла Моль. Труднее объяс-
нить те чудеса, которые показывал Сен-Жермен королю
в своей алхимической лаборатории в замке Шато де
Шамбор.
— Я вижу, дорогой лейтенант, что вы всерьез про-
% Ларец Марин Медичи
225
никлись верой в его сверхъестественные способности?
Быть может, вы поверили и в его бессмертие? Простите
меня, это несерьезно. Одно дело наши таинственные иг-
ры в подземельях Тампля. Это занимает ум, щекочет
нервы. Но относиться ко всему этому всерьез? Нет уж,
увольте.
— А легендарный красный алмаз, граф?
— Кто его видел, ле Карре?
— Мой пращур, который сгорел на костре, но так и
не выдал тайны.
— Мой пращур тоже сгорел.
— Я знаю, что вы потомок гроссмейстера,— кивн л
ле Карре.
— Дело не в том,— отмахнулся ла Моль.—-Знаете,
в чем главная беда наших предков? В том, что им нече-
го было выдавать. Иначе они спасли бы себя и от пытки,
и от костра. Я не верю в красный алмаз.
— Признаться, я тоже, но, мой милый граф, Сен-
Жермен заставил меня многое пересмотреть. Нет, я, ко-
нечно, не считаю его бессмертным. Хотя бы по той при-
чине, что он сам не считает себя таковым...
—• Парадокс?
— Отнюдь. Я слышал, как он сказал одному знако-
мому: «Эти глупые парижане воображают, что мне пять-
сот лет. И я даже укреплял их в этой мысли, так как
вижу, что им это безумно нравится. Но если говорить
серьезно, то я на самом деле намного старше, чем вы-
гляжу». Так-то, ла Моль... Сен-Жермен и вправду мнот
тому научился на Востоке. У него нет эликсира бессмер-
тия, но он знает тайну целебных трав. «Чай Сен-Жерме-
на», которым он пользует короля, действительно
оказывает животворное действие. Это необыкновенный
человек, граф, говорю вам открыто и честно. Не обижай-
тесь, но не вам тягаться с ним... И не мне.
— Вы бы лучше высказали все это командору!
— Я и высказал. Но он одержимый!
— Хорошо, ле Карре, вы всё знаете лучше меня,
скажите же, что вы думаете о Сен-Жермене? Кто он?
— Я все сказал, граф. Он сын Ференца Ракоци и ве-
ликий человек. Всесторонне одаренный от природы и ши-
рокообразованный!
— Откуда тогда у него деньги? Только не уверяйте
меня, что он их делает из свинца.
226
— Ничуть не бывало. К его услугам все золото ма-
сонских лож. Он достиг высших степеней посвящения...
Быть может, даже самой высшей, единственной.
— Вы полагаете, он руководит всеми ложами?
— Да, граф, полагаю. Его приезд в Санкт-Петербург
летом 1762 года несомненно был продиктован далеко
идущими целями масонов. Мне достоверно известно, что
фаворит императрицы Екатерины — Григорий Орлов
вручил ему очень крупную сумму.
— За какие заслуги?
— Не знаю. Возможно, наш подопечный содейство-
вал воцарению императрицы. Это тайна, покрытая мра-
ком. Известно только, что Орлов, обращаясь к Сен-Жер-
мену, называл его саго padre — дорогой отец.
— Да, все это возможно,—задумчиво произнес
ла Моль.— В конце концов, мы, тамплиеры восемнадца-
того века, тоже своего рода тайное общество.
— Именно поэтому командор и стремится привлечь
к нам такого блестящего человека, как Сен-Жермен.
— Уж лучше нам сразу идти под его начало,— усмех-
нулся ла Моль.— Так было бы правильнее...
Ле Карре сделал вид, что пропустил откровенное вы-
сказывание графа мимо ушей.
— Командор убежден, что Сен-Жермен располагает
красным алмазом,— сказал он.
— С каких пор, хотелось бы знать? — скептически
улыбнулся ла Моль.
— С тех самых, как он объявился внезапно в Пари-
же под именем графа Сен-Жермен,— ответил ле Карре,
и ни одна жилка не дрогнула па его лице.
Гл а в а 1 4
СВЯЩЕННОЕ ЖИВОТНОЕ
Когда Люсин следом за Львом Минеевичем раздви-
нул гремящую занавеску и вошел в комнату, им навстре-
чу поднялась разгневанная сиделка:
— Что же это получается такое?
— Разве я опоздал? — забеспокоился Лев Минее-
вич.— Сейчас, по-моему, и шести еще нет.— Он вынул
227
из кармана старый брегет и щелкнул крышкой.—Так и
есть! Двадцать минут пятого.
— Да не про то я!—досадливо отмахнулась сидел-
ка.— Тут же полно кошек! — Опа похлопала себя по со-
лидной груди.— Я их и так терпеть не люблю, а тут по-
любуйтесь!..— Она указала куда-то в противоположный
угол.— Полюбуйтесь!
Лев Минеевич и Люсин последовали настоятельному
приглашению и увидели на полу белую тощую кошку.
Она лежала на боку, вытянув лапы, и, судя по откинутой
голове, была мертва.
— Это же Саския! — ьсплеснул руками Лев Минее-
вич. •—Что же с ним? Бедное животное! Бедная, бедная
Верочка...
— Не знаю, кто здесь бедный...— Сиделка энергично
замахала рукой, будто ковер выбивала.— Только я здесь
не останусь ни на минуту. Мало того, что делаешь лю-
дям одолжение, с работы ради них срываешься, так тут
еще дохлые кошки! Как вам это понравится?! То-то, чую,
запах какой-то вонючий. «Не может быть, думаю, чтоб
это от кошек. Кошки так не пахнут, хотя и противные».
Принюхалась, принюхалась и — нате вам! — нашла ее
углу: лежит себе, околела! Чтобы я после этого кого по-
слушалась? Да ни в жисть! Сейчас же ухожу...
— Никуда вы не пойдете! — с неожиданной твердо-
стью остановил ее Лев Минеевич.— Оставайтесь на сво-
ем посту! Этот товарищ,— он небрежно кивнул на Люси-
на,— из милиции.
— А мне плевать!—Она глубоко вдохнула воздух,
словно и впрямь собиралась плюнуть как можно даль-
ше.— Мне за это зарплату не прибавят,— добавила она,
печально выдохнув.— У меня у самой, может, мальчик
больной...— Она вдруг зашмыгала носом.— Ножки у него
не ходят, так и то посидеть с ним некогда... Работаю,
как медведь.
Лев Минеевич беспомощно развел руками и умоляю-
ще посмотрел на Люсина.
— Не расстраивайтесь, мамаша.— Следователь осто-
рожно погладил ее по спине.— Надо ведь подежурить,
раз такой критический случай. А насчет денег не беспо-
койтесь— это мы сделаем!
— Так я их терпеть пе могу, кошек этих! — сказали
она, усаживаясь.
228
— Я тоже,— сказал Люсин, наклоняясь над Саскией.
Бедняга скончался, видимо, под утро, а может, и
ночью. Глаза его помутнели, и внутренний свет их погас.
Они казались огромными, эти расширенные внезапной
смертью глаза.
Люсин уже знал от врача все подробности утреннего
переполоха. Но сейчас, рассматривая Саскию, он усо-
мнился в правильности диагноза.
«Старуха могла, в конце концов, отравиться и колба-
сой. Кошка доела остатки и околела. Так хоть концы с
концами сходятся... А то чего вдруг, спрашивается, опа
подохла? Не от испуга же...>ч
— Где у нее холодильник? — спросил он.
— Вы хотите положить его в холодильник? — ужас-
нулся Лев Минеевич.
— Нет,— поморщился Люсин.— Я хочу узнать, нет
ли в холодильнике остатков колбасы.
— У нее нет холодильника.— Он указал глазами на
софу, где лежала неподвижная и безмолвная Вера Фа-
биановна.— Все остатки — на столе. Я знал, что они вам
понадобятся...— Он гордо взглянул на сиделку.— И велел
все сберечь, как есть.
— Боюсь, что эта колбаса слишком долго пролежала
в тепле,—вздохнул Люсин.— Но анализ мы на всякий
случай все же сделаем... А где остальные кошки?—Бла-
годаря Льву Мииеевичу он был уже прекрасно осведом-
лен о комнате и ее обитателях.
— Шляются туда-сюда! — встряла в разговор си-
делка.
— Кис-кнс-кнс! — позвал Лев Минеевич, приманивая
когр-то невидимого согнутым указательным пальцем.
На зов явилась только шелковистая черпая кошка с
янтарно-зелеными глазами. Она бесшумно спрыгнула
откуда-то стерху и прогнулась вся, вытянув вперед лапы.
Царапнула пол и, спрятав когти, потерлась вдру! мор-
дой о ногу Люсина. Но тут же отпрыгнула в сторону, за-
шипела на мертвого Саскию и полезла под софу
— Похоже па то, что разбежались кошечки,— заме-
тил Люсин.
— Да,— согласился Лев Минеевич.— Я лично только
Леонида сегодня видел.
— А вы, случайно, не знаете, как реагируют кошки на
смерть своих товарищей?
229
«Фу ты, как глупо сказано! И все ведь знать надо,
черт его дери!»
— Не знаю,— вздохнул Лев Минеевич.— Наверное,
они печалятся.
«Держите меня, ребята, или я сейчас что-то над собой
сделаю, как говорил мои кореш Жора Васильков... Что-
то неладно с этой кошкой. Тут, пожалуй, не в колбасе
дело. Вроде ее удушили. Жаль, неизвестно, кого прини-
мала вчера старуха. Он и ее мог удушить. По пьянке...—
Люсин покосился на бутылку.— Нет, мало слишком,
капля одна... Хоть и есть такие, что кошек по пьяной
лавочке душат или в собак стреляют, но им для этого
побольше надо, что-то в районе кило...»
Он осторожно взялся двумя пальцами за кончик мох-
натого уха и приподнял кошачью голову.
«Явно задушена кошка. Зверски задушена. Словно
кто-то полотенце вокруг нее затянул».
Он разжал пальцы и брезгливо потер их, словно сти-
рал прилипший к ним смертный холод.
«И чего это я сразу за кошку принялся? Ах да, си-
делка подсуропила, хотя, конечно, спасибо ей: может
пригодиться».
— Где этот ларец стоял? — спросил он, выпрям-
ляясь.
— Вон там.— Лев Минеевич кивнул на свернутый
гобелен.— Он был этим покрыт, а сверху обычно лежали
кошки.
На полу явно различался темный и пьпьный прямо-
угольник.
— Такой большой? — спросил Люсин.
Лев Минеевич кивнул.
— Разве это ларец? Это целый ларь! Сундук, можно
сказать.
— Так он везде называется,— вздохнул Лев Минее-
вич.— Ларец Марии Медичи.
— Где же это везде?
— Во ticex антикварных каталогах мира.
— Ух ты, как громко!
— Да,— просто ответил Лев Минеевич.— Ларец Ма-
рии Медичи.
— Я не про это,— усмехнулся Люсин.— Ларец — это
не громко. Я про весь мир.
— Он и вправду всемирно известен. Ради бога! —
230
Лев Минеевич умоляюще сложил ручки у подбородка.—
Разыщите его, иначе она умрет. Никакие доктора ей нс
помогут, никакие лекарства! Без этого проклятого сунду-
ка она не станет жить.
«В том-то и дело, что сундук... За ним-то он и охо-
тился. Только зачем он, скажите на милость, в мебель-
ный полез? Не знал настоящего адреса? Надеялся на
случайность? С трудом что-то верится... Нет, все он знал
распрекрасно! И водка эта его! Это из его купленных на
валюту московских запасов... Неужели этот гад, пока мы
тут с ног сбиваемся в поисках, где-то бродит, обкрады-
вает старух и душит котов? Прямо чертовщина какая-
то! Ведь это он, он — поскольку некому больше! — был
здесь вчера вечером! Ах, мразь какая! Ну и мразь! Но
на что надеется? Как думает выбраться из страны? Нет,
не такой он пентюх, чтоб надеяться на чудо. По лезвию
ходит, знает, что по пятам за ним идут. В чем же здесь
дело? Неужели и впрямь этот сундук оправдывает лю-
бой риск? Ничего, решительно ничего я в этом деле не
понимаю...»
Люсин достал из портфеля пакет с гигроскопической
ватой, разорвал его, осторожно собрал со стола и укутал
в вату бутылку, рюмки, вилки и ложечки.
— Я знал, что это вам понадобится,— удовлетворен-
но заметил Лев Минеевич.— И велел, чтоб все осталось,
как было.
— Спасибо,— сказал Люсин, приседая на корточки.
На полу хорошо были видны длинные полосы и цара-
пины. «Не побоялся выволочь такую громадину! И как
он только управился? В такси сундук явно не влезет.
Значит, пришлось ему ловить левака... Грузовик, микро-
автобус, по меньшей мере, «пикап»... Неужели же никто
этого не видел и не слышал? Или была у него наготове
своя, договоренная, машина? Притом все произошло
ночью, когда люди обычно спят... Все же надо будет хо-
рошенько порасспросить соседей. Особенно эту Эльвиру
Васильевну!»
— Какой высоты была эта штука? — спросил он, до-
став из кармана стальную рулетку.
Лев Минеевич подошел к прямоугольному отпечат-
ку на полу и показал примерную высоту.
Люсин все вымерил и записал в блокнот. Потом при-
ложил рулетку к притолоке и стал измерять дверь.
231
— Проходит? — осведомился Лев Минеевич.
— Проходит. С трудом, но проходит.— Люсин раздви-
нул занавес и вышел в коридор.
Сиделка как завороженная глядела ему вслед.
— Криминалистика! —приложив палец к губам, разъ-
яснил Лев Минеевич.— Дедуктивный метод. Я это пред-
видел.
И милое, забытое детство открылось ему вдруг в
пыльном солнечном луче. Он не помнил, а может быть,
и вовсе никогда не знал, что представляет собой дедук-
тивный метод. Но разве это что-нибудь меняло? Слово
утратило конкретный смысл, но отнюдь не умерло, на-
против, оно расширилось и стало своего рода паролем.
Он произнес его невзначай, а где-то, в уже несущест-
вующем прошлом, кто-то откликнулся: Шерлок Холмс,
Ник Картер, Этель Кинг, кольт, мокасины, бизоны, пе-
щеры; словно пылинки в косом столбе света, танцевали
и вспыхивали в памяти имена и названия, и были они
столь же хаотичны, как пылинки. Но на душе стало
грустно и хорошо.
Солнечный луч высветил на пыльном полу яркое ма-
стичное пятно. Оно показалось Льву Минеевичу таким
теплым и милым, что захотелось погладить рукой. Он и
в самом деле нагнулся и потрогал нагретый солнцем пар-
кет.
— Что это вы делаете, Лев Минеевич? — спросил,
возвратившись, Люсин.
— Я? — испуганно обернулся застигнутый врасплох
старик.— Я, видите ли, осматриваю место... Может, зло-
умышленник что-нибудь случайно обронил. Или следы
какие оставил.
— Ах, вон оно что... Ну-ну... Простите, можно вас на
минутку? — Он наклонился к сиделке и поманил ее в ко-
ридор.
Тщательно прикрыв за собой дверь, чтоб ненароком
не услышала больная, он тихо спросил:
— Ну как вы ее находите?
— Плоха она! — решительно заявила сиделка.— Ни-
почем не выживет.
— Почему вы так думаете?
— Полный паралич. Не пьет, не ест. В больницу ее
надо, на искусственное питание. Только переезда она не
перенесет.
232
— Значит, полагаете, спрашивать ее о чем-нибудь
бесполезно?
— Мертвое дело. Ничего не соображает. Ее бы в хо-
рошую больницу пристроить, может, и выходят... А так
помрет ни за грош одинокая старуха...
— Так, значит... Ну что ж, в больницу, думаю, мы
ее устроим. Ладно. Спасибо вам.
— За что спасибо? Мне-то что? — Она махнула ру-
кой и ушла в комнату.
Люсин немного походил в одиночестве по коридору,
посасывая занзибарский мундштучок и прислушиваясь к
тихому жужжанию счетчика. «Грабитель — будем пока
именовать так, хотя не исключено, что сундуком он мог
завладеть и путем шантажа,— тащил добычу до самой
подворотни. Там он, очевидно, погрузил сундук на ма-
шину. Далее следы, естественно, теряются. И напрасно
Лев Минеевич все уши прожужжал про умную собаку-
ищейку. Дальше подворотни она не поведет...»
Возвратившись в комнату, он решительно пододвинул
стул к изголовью Веры Фабиановны, но сел весьма роб-
ко, на самый кончик.
— Вы видите меня? — спросил он, поймав ее напря-
женный и неподвижный взгляд.— Вы видите меня, Вера
Фабиановна? — чуть громче повторил он.
Но ничто не шевельнулось в ее лице. По-прежнему
она смотрела прямо в его глаза, но вроде не видела, а как
бы проницала насквозь, будто был он для нее прозрач-
ным духом.
— Вы можете закрыть глаза?
Старуха тут же сомкнула веки, но минуту спустя
вновь уставилась на него трудным, проницающим взором.
Контакт все же оказался возможным, и Люсин облег-
ченно вздохнул. Чтобы подбодрить для начала Веру Фа-
биановну, он решил внушить ей, что обязательно оты-
щет исчезнувшее сокровище.
— Я найду ваш ларец...— Он говорил медленно и на-
стойчиво, как гипнотизер на сцене.— Я обязательно най-
ду его! Вы понимаете?
Старуха с готовностью моргнула. Дело явно шло
на лад.
— Вера Фабиановна! — Незаметно входя в роль, Лю-
син даже прижал ладонь к сердцу.— Я стану называть
вам буквы в порядке алфавита, и, как только дойду до
233
нужной, вы мне просигнальте. Так вы поможете мне
узнать имя похитителя. Хорошо?
Сморщенные, пронизанные извилистыми малиновыми
жилками веки чуть заметно дрогнули. Лев Минеевич, ко-
торый, понятно, знал старуху куда лучше, чем Люсин, от
удивления даже подался вперед. Сомнений быть не мог-
ло: Вера Фабиановна явно кокетничала. Даже на смерт-
ном одре она хотела остаться женщиной, которая нра-
вится, чьи «нет» или «да» — это чет и нечет судьбы. Не
более и не менее!
Да и что изменилось за эти тридцать или там сорок
лет? Разве этот молодой человек с приятным, хотя и про-
стоватым, лицом не ждет от нее ответа с тем же напря-
жением, что и те, другие, чьих лиц и имен она уже не по-
мнит? Что же изменилось тогда? Что?
О, если бы Люсин знал Веру Фабиановну так же хо-
рошо, как Лев Минеевич... Он бы вскочил со стула и
встал перед ней, как раньше говорилось, во фронт. Но
нет, пожалуй, лучше бы он опустился на одно колено и
склонил голову на грудь. А то и вовсе поклонился ста-
рухе в пояс...
Но он не знал ее и ничего не понял. Эти старческие
сухие веки и беспощадные гусиные лапки у ее глаз
ничего не значили для него, ни о чем ему не говорили.
Дрогнув, опали и поднялись эти веки. Он увидел в том
только согласие; не более. Да так оно, собственно, и бы-
ло. Вера Фабиановна прекрасно поняла, чего он хочет,
и была готова ему помочь. Вот и все. Остальное — толь-
ко неосознанная дань привычке, инстинктивная, автома-
тическая, как застарелый условный рефлекс.
— А! — как на первом школьном уроке, произнес Лю-
син, широко раскрыв рот.
Веки не шелохнулись.
— Бе-е! — Он подумал, что ему здорово пригодилась
бы сейчас школьная касса с буквами.— Ве-е!.. Ге-е!..
Дэ-э!..
Вера Фабиановна моргнула.
— Значит, «дэ»? — с надеждой оживился Люсин.
Она молча подтвердила.
Через три минуты он уже точно знал имя, и было
оно: Д-И-А-В-О-Л.
•— Вы хотите сказать, что ларец украл дьявол? — пе
респросил на всякий случай Люсин.
234
Старуха просигналила, что он понял ее совершенна
правильно. Именно это она и хотела сказать.
— Так...— Он облизал пересохшие губы.— На сего-
дня хватит. Не буду вас больше утомлять. Отдохните
хорошенько... Мы еще побеседуем.
И, стараясь не замечать пристального, требователь-
ного взгляда старухи, которой необходимо было столько
еще рассказать, он полез в свой портфель.
Великое благо грамотность! Особенно знание ино-
странных языков. Что бы делал без этого Люсин сейчас,
в такую трудную для него минуту? Но внимательно сле-
дящий за международной прессой товарищ Люсин был
на высоте. Достав из портфеля несколько заграничных
газет, он аккуратно подсунул одну из них под Саскию,
а другой накрыл его, как фараона в саркофаге, и быст-
ро сварганил вполне приличный сверток.
— На предмет яда будут исследовать! — шепотом
прокомментировал Лев Минеевич. Он весь так и лучился
сопричастностью к высоким задачам и, само собой, по-
ниманием величия этих задач.
Люсин взял портфель, сунул под мышку сверток и
кивком вызвал Льва Минеевича из комнаты.
— Как вы думаете, она не тронулась рассудком? —
Люсин покрутил рукой на уровне виска.
— Кто? Вера Фабиановна?! Ну что вы! Как можно!
Она в здравом уме. Теперь я в этом не сомневаюсь.
— Тогда как это понимать?
— Насчет диавола, что ли?
— Именно.
— Вы же не дали ей договорить! То есть я понимаю,
что так разговаривать очень трудно — по отдельным бук-
вам, но все-таки надо иметь терпение. Притом у нее весь-
ма своеобразный склад ума. Она гадалка как-никак, ве-
рит во всякие гороскопы и заговоры. И изъясняется она
не всегда, как другие. Для нее все этп суккубы, инкубы
и прочая нечисть вроде... близких, что ли... Уж не знаю,
как вам сказать...
— А дьявол?
— Ну, не знаю... Это могло быть сказано фигу-
рально...
— Хорошо. Я приду завтра с разрезной азбукой... Вы
пока побудьте с ней, а я пришлю врача и сиделку.
«Утоплюсь. Вот пойду отсюда прямо к реке и прыгну
235
с. моста. Негоже, конечно, моряку тонуть в пресной воде.
Только это и останавливает...»
Плотнее прижав локтем сверток с дохлой кошкой,
Люсин пощупал свободной рукой глубокую, явно све-
жую борозду на лестничной стене. Наверняка она была
оставлена углом проклятого сундука.
Драгоценные трофеи этого нескончаемого душно, о
дня он отвез в лабораторию. Пока объяснял, что и как,
пока спорил и выслушивал мнения специалистов, подкра-
лась гроза. За окнами потемнело, где-то вдали беззвуч-
но вспыхивали розовые зарницы. Но ветра не было. Это
предвещало длительный ливень.
Люсин не требовал от аналитиков невозможного, нс
расслаб "яющий зной и распространившаяся по террито-
рии Прибалтики и центральных районов европейской
части Союза область депрессии делали свое дело. Рабо
чий день уже кончился, и никто не хотел брать новых за-
казов на завтра. Послезавтра — другой разговор. А тут
еще электрический привкус летящей грозы... Тончайшие
антенны человеческих нервов уже ловили сигналы ее
далеких молнии, а это, как известно, влияет на настрое
ние.
И все же Люсину удалось, пользуясь привилегией
особой срочности, оставить почти все свои сокровища в
лаборатории. Почти! Потому что осложнения возникли
из-за Саскии, которому не было покоя даже после
смерти.
В Древнем Египте кошка считалась священным жи-
вотным. Даже непредумышленное убийство ее каралось
смертной казнью. Бальзамировщики-парасхиты проде
лывали с мертвой кошкой те же манипуляции, что и с
почившим в бозе фараоном. Недаром современные архео-
логи так часто находят саркофаги с кошачьими мумия
ми. Во всем этом был глубокий смысл. Ведь даже сейчас
находятся люди, впадающие в дурное настроение при
виде переходящей дорогу кошки. Поэтому можно толью
догадываться о той неистовой буре чувств, которую вы
зывала в душе древнего человека кошка мертвая. Пс
широко распространенному в те далекие времена убеж
дению, она, не будучи похороненной согласно обряду
могла навлечь несчастье.
Люсин, понятно, не знал тайн парасхитов и, откро
венно говоря, не собирался мумифицировать Саскию
236
Более того, он красноречиво убеждал людей в белых ха-
латах подвергнуть труп священного животного немысли-
мому поруганию! Конечно, такое святотатство не могло
пройти бесследно, и древнее проклятие сбылось.
Взять кошку на исследование отказались наотрез.
Впрочем, надо сознаться, что в этом случае Люсии хотел
от аналитиков почти невозможного. Увы, ему мало было
обычных анализов: авторитетную экспертизу о причине
преждевременной смерти Саскии он соглашался принять
только в качестве программы-минимум.
Этот ослепленный гордыней человек требовал... Он
даже осмелился подкрепить свои неслыханные домога-
тельства телефонным звонком высокому начальству.
И только тем обстоятельством, что начальство тоже уста-
ло и было ему, возможно, некогда, сотрудники лабора-
тории объяснили ту решительную поддержку, которую
получил окончательно зарвавшийся Люсин. Но даже и в
этом случае Саскию согласились принять только услов-
но. Люсин не возражал. Он знал, что необходимый ему
анализ удается довольно редко, в лучшем случае в отно-
шении 1:35. Но таковы же примерно шансы сорвать
ставку на номер в рулетке! А тысячи людей — Люсин
знал об этом из газет — бросают свои фишки на волю
куда менее вероятных событий. Те же, кто играют толь-
ко на цвет, даже при большом везении получают слиш-
ком мало.
Расширенные, оледеневшие от ужаса глаза Саскии
внушали ему оптимистичную веру. Сбыв его наконец с
рук («Аллах с ними, пусть хотя бы условно!»), он под-
нялся к себе за плащом. Первые напитанные электриче-
ством капли уже обрушились на кусты сирени. Пыльная
листва стала блестящей, а умопомрачительный запах
проник сквозь двойные рамы и распространился по всей
лаборатории. Его чувствовали даже в боксах качествен-
ного микроанализа, несмотря на аммиак и сероводород.
На своем столе Люсин нашел записку от секретарши,
которая уже ушла домой:
«Звонили по поручению мадам Локар. Она досрочно
возвратилась из поездки, потому что ей необходимо сооб-
щить вам какие то о1 ень важные сведения. Просила
принять ее. Я назначила на 13 часов. Если вас это не
устраивает, позвоните ей». Далее следовал номер теле-
фона.
237
«Устраивает. Очень даже устраивает!» — повеселел
Люсин и раскрыл досье с вырезками, присланное от ге-
нерала. К нему была подколота бумажка, рекомендовав-
шая (две размашистые строчки наискосок красным ка-
рандашом) в первую очередь познакомиться со статьей
из коммунистической газеты «Комментарии к делу Андрэ
Савиньи». Газета дала и снимок, на котором мосье
Свиньин был запечатлен в черной форме СС.
Сенсация с похищением туриста лопалась как мыль-
ный пузырь. Но тем важнее было его найти.
Гроза за окнами бушевала во всю мочь. Для личных
дел Люсину машины по штату не полагалось. Хочешь не
хочешь, а приходилось пережидать. Он пошел в буфет.
Глава 15
МАДАМ ЛОКАР
— Мой муж был моложе меня на четыре года. К то-
му же он, как принято говорить, «из семьи» — это зна-
чит из аристократической семьи. Их род восходит еще
к Капетингам. Они .особенно гордились своим древним,
почти забытым теперь феодальным титулом — видам.
Кто-то из них спас Людовика Святого, кто-то привез из
Италии жену для Генриха Четвертого. Одним словом,
очень древний и славный род. Где-то в шестнадцатом ве-
ке они вступили в династический брак с Роганами. Один
из Роганов говаривал: «Королем я быть не могу, герцо-
гом не желаю. Я — Роган!»
Мои же родители мелкие рантье. Наша семья могла
похвастаться только генералом, вознесенным революци-
ей, да и тот кончил жизнь на эшафоте во время якобин-
ского террора.
Таким образом, все противилось нашему браку. Я да-
же не могла принести мужу то, что получают обычно обед-
невшие аристократы взамен громкого титула,— деньги.
Мои отец едва сводил концы с концами. Только любовь
была на нашей стороне. Это звучит громко, смешно и
чуточку старомодно. Я понимаю, но это так! И ничего
тут не поделаешь...
Странное предвоенное время. Больное, лихорадочное,
238
но такое прекрасное! Горьковатый привкус был у нашей
молодости, неповторимый и пленительный. Я так помню
свет ночных фонарей и жужжание майских жуков во-
круг праздничных свечек каштана! Древние сиреневые
камни и длинные тени фланирующих прохожих на них,—
мы шли тогда, взявшись за руки, как школьники, и по-
чему-то смотрели себе под ноги, поэтому и видели одни
тени. Это было смешно... Нарядные, надушенные дамы и
господа превращались в длинные плоские тени... Но чей-
то смех в вечереющих улицах, шарканье ног и волны, не-
видимые волны духов... Все казалось немного таинствен-
ным, пронизанным ожиданием чего-то... Словно в пред-
дверии сказки.
Потом мне почему-то вспоминается мыза в далекой
провинции. Остроконечная крыша, окошко мансарды,
увитая плющом белая, растрескавшаяся стена. Хозяйка
в накрахмаленном чепце. Холодное, неприютное море,
серые волны в пене, и выброшенные на мокрый песок
устрицы. Мы собирали их по утрам. Шли дожди. Мокли
капуста, салат и артишоки на грядках. Я собирала вино-
градных улиток и почти каждый вечер готовила эскар-
го — его любимое блюдо. Уныло скрипела мельница,
крытая позеленевшей черепицей; по утрам с земли под-
нимался холодный туман, снаружи запотевали стекла,
а дождинки потом оставались на них хрустальной клино-
писью. Где-то кричали петухи, безуспешно пророча пере-
мену погоды, и удивительно пахла дождевая резеда.
Этот запах до сих пор преследует меня. Невольно навер-
тываются слезы. Ах, какое неудачное — я говорю о по-
годе— было оно, лучшее наше лето! По воскресеньям я
ездила на велосипеде к рыбакам и привозила к завтраку
скумбрию, а то и живого омара. Какой ликующий крас-
ный цвет был у его опустошенных клешней!.. Теперь
мне все вспоминается, как один день...
Потом началась война. Филиппа призвали в армию,
но каждое воскресенье он приезжал домой. Это была
странная война, и мой лейтенант не принимал ее всерьез.
Но вдруг все кончилось... Выброшенная взрывом черная
неистовая земля, запруженные толпами беженцев доро-
ги, брошенные на шоссе автомобили. Где-то жгли нефть,
и жирными хлопьями медленно оседал черный снег.
Отец Филиппа приехал и забрал меня с собой. На
какой-то миг у меня появилось вдруг все то, о чем я
239
раньше только читала: драгоценности от Картье, лучшие
герленовские духи, туалеты от Балансиаго, пармские
фиалки на туалетном столике... Не знаю, долго ли дли-
лось это время... Я не ощущала его реальности. Знаете,
как во сне, когда видишь какую-то вещь и начинаешь в
нее всматриваться, а она вдруг меняет свои очертания.
Все становится таким текучим, зыбким, проскальзывает
сквозь пальцы, как ртутный шарик, который хочешь под-
нять с пола.
Сон кончился, когда пришла оккупация. Приказы, ко-
торые всегда кончались одним лишь словом «расстрел»,
с писки заложников, бесконечные очереди. Помню печаль-
ный обед — мы только что узнали, что Филипп в плену,—-
в большой сумрачной столовой, обшитой темным арденн-
ским дубом. Нас только двое по краям колоссального
стола, сервированного фамильным серебром с гербами
и сумрачным богемским хрусталем. Старик видам но-
жом и вилкой берет какую-то корочку с литого серебря-
ного блюда и аккуратно переносит к себе на тарелку, я
делаю то же, и мы молчаливо ждем, когда дряхлый дво-
рецкий торжественно внесет главное блюдо, подымет
сверкающую крышку и водрузит перед нами тарелку с
двумя исходящими паром желтоватыми картофелинами.
Pommes de terre des gourmets — картофель для гурмэ
времен оккупации...
Но суть, конечно, не в нем. Все нехватки и тяготы мы
сносили довольно легко. Особенно я. Чуть лучше, чуть
хуже — разве от этого что-то менялось? Филипп бул жив.
И я не хотела большего. Боялась прогневить судьбу.
Но чужие солдаты на улицах и площадях, но седой
булыжник под сапогами трубачей в черных касках... Их
ненавистные знамена, облавы, грозные слухи о зверствах
в гестапо, расстрелы...
Однажды ночью вернулся Филипп. Небритый, с кро-
воточащей царапиной на лбу, в прожженной солдатской
шинели. Как он был прекрасен и как я была счастлива!
У меня нет слов, чтобы это рассказать. Просто нет слов,
как не нашлось их тогда, когда я помогала ему раздеть-
ся, готовила ванну. О, я целый час простояла, прижав-
шись ухом к двери! Слушала, как он плещется, и плака
ла. Это почему-то запомнилось особенно ярко. На мн
был еще передник в разноцветный горошек. Пустяк
врезаются. Почему?..
240
Филипп быстро наладил связь с Сопротивлении
Я стала ему помогать, все глубже втягиваясь в jiy оп и
ную, но такую необходимую работу. Все как-то преобра
зилось. Безысходный, тупой страх, который душил меня
по ночам, не давал жить, смеяться,— этот страх печет
Понимаете? Совсем исчез. Я, конечно, боялась, попав
вдруг в облаву, когда у меня в сумочке лежал валыер,
боялась, когда нужно было стать лицом к стене вместе
с другими задержанными, а какой-то солдафон обходил
нас сзади и обшаривал с головы до ног. Даже простой
проверки документов в вагоне я тоже боялась, хотя бу
маги у меня находились в полном порядке. Но это был
уже совсем другой страх! Он исчезал, как только прохо-
дила непосредственная опасность... И возвращалась
жизнь. Тот же нестерпимый, даже во сне не оставлявший
меня тошнотворный гнет больше не возвращался. Рань-
ше я просыпалась с мыслью, что у меня страшное, непо-
правимое несчастье. Хаотичные проблески пробуждения
обрушивались на мою бедную голову; я пыталась вспо-
мнить, кто я и что со мной произошло, и тут же ощущала
комок в грудщ Дневной кошмар обступал меня, и выхода
из него не было. Теперь же я вставала сразу, с нетерпе-
ливым каким-то предчувствием, как когда-то в детстве
утром долгожданного праздничного дня.
У меня была очень скромная роль, но я делала на-
стоящее дело, и Филипп был рядом со мной. Я могла
радоваться, что живу,— раньше я себя за это ненавиде-
ла. Свекор все видел и понимал. Он, безусловно, полно-
стью сочувствовал нам, но делал вид, что ни о чем не
догадывается. Почему? Не знаю... Может быть, не котел
мешать или чувствовал себя слишком старым. Но я ни-
когда не забуду, как ои пытался стрелять из дамского
пистолетика с перламутровой ручкой в гестаповцев, ко-
торые пришли за мной. Их было двое, в плащах и шля-
пах, но с кавалерийскими шпорами на сапогах. Я ин-
стинктивно рванулась к туалетному столику, где стояла
фотография Филиппа (уголок картонки был пропитан
ядом), но они истолковали это по-своему. Один из них
стал выкручивать мне руки. Тогда-то старый видам и
навел на него дрожащей рукой пистолетик. Второй геста-
повец выхватил парабеллум и выстрелил старику в го-
лову. Когда тот ничком упал на ковер, немец еще раз
выстрелил ему в спину. Старик дернулся и затих, а ковер
241
под ним потемнел. Кровь впитывалась плохо, и медлен-
но ширилось страшное густое пятно... Так и стоит перед
глазами... Знаю, что вспомню это во всех подробностях,
когда буду умирать...
Но пора сказать о главном, а то я слишком увлеклась
воспоминаниями. Право, в моей довольно-таки обычной
судьбе мало интересного для других. И то, что бесконеч-
но важно и значимо для меня, не имеет особого смысла
г. чужих глазах. Я понимаю это. Но ведь редко бывает
иначе.
У Филиппа был приятель — я не хочу говорить
«друг.;,—с которым он вместе учился в университете.
Это и есть тот самый Андрей Свиньин, или Андрэ Са-
виньп. как он называл себя. Вчера я случайно прочла в
газете, что мой пропавший коллега и есть тот самый —
будь навеки проклято его имя! — Савиньи. Я видела его
раза два или три, да и то мельком... Притом прошло
столько лет... И эти усы. Они совершенно изменили его...
Кстати, на верхней губе у него должен быть шрам в фор-
ме подковы. Однажды — тогда уже все знали, что он со-
бой представляет,— Савиньи неосторожно зашел в бист-
ро. Один парень схватил бутылку, отбил дно о край" сто-
лика и рваным горлышком ударил эту собаку в лицо.
Видимо, он целился в глаз или в висок... Жаль, что про-
махнулся... Его потом расстреляли... Шрам должен
остаться, потому что рана, рассказывали, была страшная,
сквозная. У Савиньи оказалась сломанной верхняя че-
люсть... Хороший молодой парень отдал за это жизнь.
В причудах судьбы мало смысла. Не правда ли? Как и
Филипп, Савиньи увлекался ориенталистикой *. Муж
рассказывал, что они часами могли обсуждать назначе-
ние каких-нибудь тибетских ритуальных труб, сделанных
из берцовых костей. Древность и темные предания наше-
го рода —я говорю «нашего», потому что как-никак была
законной женой Филиппа, нас даже венчал епископ
Льежский, уж так получилось,— тоже, очевидно, как-то
привлекали Савиньи. Хотя после университета они встре-
чались значительно реже, после нашей женитьбы совсем
редко: я видела его у нас два или три раза, Филипп ча-
сто вспоминал о нем, высоко отзывался о его познаниях
по части истории. Если бы он только знал...
1 Ориенталистика — востоковедение.
242
На общую нашу беду, Филипп привлек его к работе
в Сопротивлении. Не особенно активно и без большого
риска для себя он помогал нам. Через него, например,
мы установили связь с русскими военнопленными. Но
организовать побег не удалось. Нам это стоило многих
жертв, а тех русских, на которых пало подозрение, рас-
стреляли. Савиньи открыл нам доступ и в эмигрантские
круги. Надо сказать, что мы нашли там несколько пре-
красных товарищей. В живых никого из них не оста-
лось...
В общем, как говорится, в одно прекрасное утро ге-
стаповцы задержали Савиньи при попытке нелегально
пробраться в неоккупированную зону. При нем нашли
компрометирующие письма. Конечно, этого было более
чем достаточно...
Не знаю, пытали они его или нет, но он выдал всех...
Я понимаю, что тут не может быть никаких оправданий.
Когда люди знают, на что идут, они должны быть готовы
ко всему. Надо либо не попадаться вообще — легко, ко-
243
печно, сказать,— либо ухитриться вовремя умереть, хотя
и это очень непросто, я знаю по себе. Все же чисто по-
человечески я сознаю, что очень трудно выдержать все
И не выдать товарищей под пыткой. Многие не выдержи-
вали. Есть предел и для мук. Его не перейти. Просто для
каждого он разный, и не всегда палачи добираются до
этих жутких глубин. Кроме того, некоторым людям
свойственна спасительная способность терять сознание...
Да, так вот, признание под пыткой я еще могла бы... нег,
не простить, но хотя бы понять. Нас предупреждали о
пытках. Наш командир прямо так и говорил: «Лучше не
попадайтесь живыми — есть пытки, которых не выдер-
живает никто. И не надейтесь удовлетворить их частич-
ным признанием. Стоит вам раскрыть рот, и они вытянут
из вас всё. Так даже хуже. Они будут продолжать му-
чить, когда вам уже нечего станет выдавать». Я крепко
запомнила эти слова. Мы не шутили, знали, на что идем.
Всегда при мне был цианистый калий. Но они захватили
меня врасплох, дома, в пеньюаре, и не дали взять в тюрь-
му спасительную фотографию мужа. Враг часто оказы-
вается хитрей, чем мы думаем... Но я опять отвлекаюсь.
Савиньи выдал всех. Повторяю: у меня нет сведений
о том, как это было. Может быть, его и пытали. Но по-
том, потом, когда были казнены преданные им друзья,
он не пустил себе пулю в лоб и не выбросился из окна
на мостовую, но продолжал служить гитлеровцам уже
не за страх, а за совесть, если, конечно, можно назвать
рвение палача и доносчика совестью...
Он_ стал работать в их контрразведке. Сам обходил
явки, врывался в квартиры, арестовывал. Не знаю толь-
ко, избивал ли он заключенных у себя в кабинете. На-
верное, избивал...
Он быстро продвигался по службе и стал вскоре
гауптштурмфюрером СС. Тогда из отдела по борьбе с
саботажем его перебросили на работу с русскими воен-
нопленными, благо он был русским и хорошо знал язык
Он выискивал потенциальных изменников, вербовал в
школы диверсантов, в «Русскую освободительную ар-
мию», в украинские отряды СС.
Ему помогал в этом некий Ванашный — настоящее
исчадие ада, садист с белыми глазами. Когда Савиньи
получил у немцев повышение, он забрал его с собой. А по-
знакомились они в тюрьме. Сразу нашли друг друга.
244
Я хорошо смогла рассмотреть Вакантного в переры-
вах между обмороками. Он меня обрабатывал — так это
у них называлось,— потом отливал водой...
Что я еще могу сказать о Савиньи? Очень мало и
очень много. В камерах гестапо мы встречались нс чаще,
чем в той, другой жизни, которая исчезла, когда аресто-
вали Филиппа.
Было это ночью, и шел страшный дождь. Мосговые
блестели, как антрацит. Мутные ручьи шумя стекали в
сточные решетки. Из гудящих жестяных труб лились
пенные потоки. Я случайно выглянула в окно и увидела,
как по улице плывет чей-то свадебный венок. Смешно,
правда? Или это было предзнаменование? Блеск камней
и воды, ночной, мелькающий свет, холодный страшный
огонь... и этот венок... Очень странно. Будто символ ка-
кой-то, будто чья-то унесенная мутными водами жизнь,
чье-то давным-давно прошедшее счастье.
Внезапно громко застучали в дверь. Мы с Филиппом
подумали, что это гестапо, но беспорядочный грохот тут
жечсменился условным стуком. Видно, стучавший сначала
был очень взволнован, но быстро опомнился. Филипп
надел халат и пошел открывать.
Вошел Люк — какой это был чудесный парень! — во-
да сбегала с него тонкими непрерывными струйками.
Вскоре он оказался в окружении луж. Грудь его ходила,
как кузнечные мехи, он задыхался; наверное, долго
бежал.
Я налила ему немного арманьяка и принесла полотен-
це. Он опрокинул рюмку, но поперхнулся. Долго кашлял,
тпяся головой и рассыпая мелкие брызги.
— Савиньи апестован! — сказал он наконец.— Люсье-
на случайно была на вокзале и видела, как его вывели
из вагона в нар; чнихах.
— Когда? — сгэосил Филипп.
— В девять вечера.
Нам не надо было объяснять, что это значит. На вся-
кий случай следовало предупредить товарищей, сменить
квартиры и явки. Когда-то это должно было случиться,
мы знали; теперь оно случилось. До сих пор мы теряли
людей только при выполнении боевых операций. Теперь
один из нас оказался в руках гестапо. Это могло закон-
читься провалом всей организации. И не потому, что
арестовали именно Савиньи. Окажись па его месте тот
245
же Люк или Филипп — я уж не говорю про себя,— орга-
низация поступила бы точно так же.
Филипп быстро оделся и сунул в карман револьвер.
— Надеюсь, у нас еще есть время,— сказал он.— Мы
с Люком пройдем по цепочкам, а ты собери вещи. Утром
мы переедем.
Почему мы не ушли тогда вместе? Я все еще спраши-
ваю себя об этом. Мне все еще кажется, что мы допусти-
ли страшную ошибку, которую можно исправить. Думаю,
думаю об этом, вспоминаю каждое слово, каждое движе-
ние, как будто и в самом деле могу переиначить ставшее
далеким уже прошлое. Но нет, прошлое неизменно. Это
неумолимый закон смерти. И жизни, наверное...
Конечно, Филипп рассудил тогда правильно. Он не
мог знать, что ожидает его через минуту. Будущее из-
менить можно, но его нельзя знать заранее. Это тоже
закон. Я, как видите, создала свою — наивную, навер-
ное,— философскую систему. Но, открывая для себя
что-то, пусть давным-давно известное, человек все же
совершает открытие, и оно ему дорого — свое, личное,
выстраданное.
Была ночь и комендантский час. Поодиночке Люк и
Филипп могли проскочить незамеченными. Я бы только
ему помешала. И еще у нас были вещи, снаряжение, из-
рядный запас оружия, наконец... Нет, все правильно,
следовало подождать до утра. Не могли же мы знать,
что он все, решительно все расскажет им в первую же
ночь. О, мы сурово предусмотрели человеческую сла-
бость! Слабость страдающего, истерзанного тела... По-
этому и были готовы к тому, что Савиньи не выдержит.
Но не в первую же ночь! Вы понимаете?! Не в первую же
ночьКДопрос же не начинают с пыток! Сначала спраши-
вают, потом угрожают, бьют, наконец, и лишь после все-
го этого отдают в руки специалистов. Вот на чем мы
споткнулись... Мы как-то совсем не ожидали, что Са-
виньи выдаст нас в первую же ночь. Конечно, они могли
начать допрос и с избиения. Но избиение — это не пытка.
Выбитых зубов недостаточно, чтобы убить в человеке
бессмертную душу. Я это знаю. У меня у самой все зубы
искусственные. Это особый американский пластик.. Со-
всем не заметно, правда?
Филипп и Люк ушли. Я же первым делом сожгла в
камине кое-какие бумаги, уложила в картонные ящики
246
жестянки со спаржей — в них были запаяны «лимонки -
и загримированный, под хозяйственное мыло тол. В ту
ночь у нас в доме находился целый арсенал, который мы
собирались постепенно перетащить на загородную базу.
Покончив с неотложными делами, я прошла к себе в
спальню, чтобы собрать необходимое. В этот момент и
явилось гестапо. Они постучались условным стуком. Са-
виньи рассказал им и это... Потом, уже в тюрьме, я узна-
ла, что Филиппа арестовали в ту же ночь. На квартире,
куда он должен был прийти, его уже ожидала засада.
Та же участь постигла и Люка. Просто ему чуточку боль-
ше повезло: он был убит в завязавшейся перестрелке.
Савиньи знал очень много. Гестапо послало сразу
несколько машин, чтобы взять нас всех одновременно.
Так оно на самом деле и вышло. Организация была уни-
чтожена почти целиком, мало кому удалось спастись.
Мужа я больше никогда не видела. Его расстреляли
вскоре после ареста вместе с остальными.
...Почему они не убили и меня? Это еще одна нераз-
решимая загадка, которая и теперь мучает меня. Конеч-
но, кое-какие догадки у меня есть... Но они многого не
объясняют. Тут какая-то тайна. И то, что Савиньи —под
чужим именем! — опять оказался возле меня, только лиш-
ний раз убеждает, что тайна действительно есть. Но
ключ к ней только у него. Вы знаете: его необходимо как
можно скорее найти и арестовать! Простите, я говорю
глупости, вы все знаете лучше меня...
После освобождения Савиньи куда-то исчез. И только
поэтому его не повесили. Когда же его опознали и аре-
стовали, были уже иные времена. Политика беспринцип-
на по. своей сути. Давность лет, перерождение души,
иной человек, снисходительность победителей — боже,
чего только не говорили! Даже об уникальности каждого
человеческого существа! Слова, слова, слова... Тысячи
были расстреляны и миллионы отравлены газом. И каж-
дый из них был уникален, каждый неповторим. И руки
} них были чистыми от чужой крови...
Савиньи получил двадцать лет. Потом по какой-то
амнистии, что ли, его досрочно освободили. Он переменил
имя и куда-то уехал, иначе его бы все равно убили. Без
суда. Точнее, по приговору нашей расстрелянной орга-
низации.
Хорошо, что я время от времени читаю коммунисти-
247
ческие газеты, иначе бы я и не узнала про Савиньи! Мне
и в голову не могло прийти, что это он! Как он только
решился поехать сюда в одной группе со мной? Сидеть
за одним столом! Разговаривать! Открывать дверь в оте-
ле! Подавать руку при выходе из автобуса!.. Нет, это
совершенно непостижимо! Пусть он изменил свою внеш-
ность, пусть даже надеялся, что я забыла его... Но ведь
он убил моего мужа и старого свекра! Он истязал —
пусть тоже чужими руками — меня в камере! Как же
можно?! Ну как?!
Очевидно, что-то ему было нужно, причем так нуж-
но, что все отступило перед этим на задний план. В том
числе и соображения личной безопасности. Ведь он ри-
< ковал, очень рисковал... Но как я не распознала его?!
Интуитивно, шестым чувством... После этого говорите,
чго есть телепатия. Вздор! Этот выродок казался мне
даже симпатичным. Я ничего не почувствовала. Абсолют-
но ничего.
Не попадись мне случайно эта статья... Нет, я, конеч-
но, не коммунистка. Я слишком погружена в себя, чтобы...
Не знаю, как вам это объяснить... Одним словом, я не
состою в партии. Хотя голосую всегда за коммунистов
и читаю их прессу. Это как бы дань молодости. Отголо-
ски Сопротивления. Среди нас было много коммунистов.
И я счастлива, что была тогда вместе с ними... Знаете,
я до сих пор с гордостью вспоминаю, что и у меня была
своя подпольная кличка. Значит, ко мне относились
всерьез. Меня звали мадам Герлен. Почему? Ну, во-пер-
вых, я душилась именно... впрочем, дело, конечно, не в
этом... Просто однажды я предложила замаскировать
капсюль-детонатор под герленовскую помаду. Забавно,
верно? Почему я теперь мадам Локар? Очень просто.
Это была кличка Филиппа. Война закончилась, я пере-
стала быть мадам Герлен, но осталась женой Локара.
Дениза Локар — это как-то больше, согласитесь, идет
мне, чем видамесса Мадлен-Дениза де Монсегюр графи-
ня де Ту. Разве не так? Волей судьбы я стала единствен-
ной наследницей громкого имени. Но это чистейшая фор-
мальность. У меня нет никаких прав на него. Я совершен-
но не знаю генеалогии и геральдики и, кроме нескольких
семейных преданий, ничего не могу рассказать о про-
шлом видамов де Монсегюр. И вообще это смешной
анахронизм. Всё в прошлом...
213
Подумаем лучше о будущем. Очень важно понять
все же, чего он хотел от меня. Я говорю о Савиньи.
Тогда, в тюрьме, он ясно дал понять мне, что я цели-
ком нахожусь в его власти. «Вы моя военная добыча,—
сказал он.— А если хотите, плата за измену» Да, он
был очень откровенен! Можно было кричать, биться в
истерике, осыпать его самыми страшными оскорбления-
ми — на него ничего не действовало. Он молча выжидал,
потом как ни в чем не бывало продолжал разговор.
Он приходил в темный каменный коридор — гулкий,
в нем всегда вздыхало и шелестело эхо,— останавливал-
ся у нашей камеры, у решетчатой двери в зарешеченной
стене, и подзывал меня. Я, конечно, не шла и как загнан-
ная крыса забивалась в дальний угол. Тогда появлялся
Ванашный с большим железным крюком и начинал охо-
титься за мной сквозь решетку. Сначала он забавлялся,
но быстро бледнел от бешенства и начинал полосовать
меня этим самым крюком. Когда я падала, он подтаски-
вал меня к решетке, как смотритель зоопарка несъеден-
ное львом мясо... Говорили, что он и работал до войны
не то в зоопарке, не то в цирке. После второй такой
охоты я уже шла к двери по первому зову.
Чего хотел от меня Савиньи? Я и знаю это, и не знаю,
вернее, не совсем понимаю. Его почему-то очень интере-
совали старинные реликвии нашей семьи — семьи Филип-
па. Он требовал от меня какие-то четки, какой-то
флорентийский орден и, главное, подвязку Генриха Четвер-
того. Все добивался, где они спрятаны. Уговаривал, гро-
зил, потом отдавал меня в руки Ванашного. Нет, ко мне
не применяли изощренных пыток, но меня так зверски
избивали, что я неделю не могла прийти в себя. Потом
все повторялось. Уговоры, угрозы и, конечно, обработка.
Но я ничего не знала об этих вещах. Наверное, если бы
я и знала о них, то все равно не смазала. Пусть были
бы они даже пустыми безделушками, все равно я бы не
сказала о них Савиньи, несмотря на то что мне было
больно, очень больно. Сказать — означало бы предать
память Филиппа. Но все это досужие разговоры. Тогда
я не знала об этих вещах и поэтому не могла ничего вы-
дать. Сейчас, конечно, легко говорить, но тогда... Я могу
только благодарить бога, что тогда мне нечего было вы-
давать. Все мои товарищи были арестованы, да меня о
них и не спрашивали, а о реликвиях я не знала.
249
Савиньи перерыл весь наш дом, но ничего не нашел,
от меня же он ничего не добился. Возможно, поэтому
они и выпустили меня, чтобы следить. Они, вероятно,
надеялись, что я сама наведу их на след. Но ведь я
действительно ничего не знала! О подвязке я хоть слы-
шала от Филиппа, но понятия не имела, где она нахо-
дится. Меня тогда это совершенно не интересовало.
О четках же и флорентийском ордене никто мне ничего
не рассказывал. Скорее всего этот орден был такой же
королевской наградой одному из Монсегюров за верную
службу, какой был удостоен Жиль де Монсегюр — коню-
ший великого Генриха Четвертого. Я имею в виду коро-
левскую подвязку. Это длинная история, и мы к ней еще
вернемся. Мысли скачут, и я чувствую, что совсем не
могу рассказывать последовательно, как-то одно само
собой набегает на другое...
Значит, выпустили они меня из тюрьмы. Было это в
ноябре сорок третьего года. Слежку я обнаружила до-
вольно скоро. Пригодились уроки Люка. Несколько дней
я потратила на изучение их «расписания». Потом, обна-
ружив в нем слабое место, сумела перехитрить шпи-
ков — одним из них был, кстати, насильно навязанный
мне дворецкий — и как-то ночью выбралась из дома.
Я бежала из города и цепой неимоверных усилий добра-
лась до отдаленного приморского городка, где жила моя
старая крестная. У нее я и прожила до конца войны.
После освобождения я вернулась в наш опустевший
и совершенно разоренный особняк. Это был мой нравст-
венный долг. Да и куда еще я могла пойти?! Мои роди-
тели погибли в бомбежку при освобождении... Правда,
можно было остаться у крестной, но меня так тянуло
туда, где хоть стены помнят о Филиппе. Первым делом
я занавесила зеркала. Они видели его в последний раз.
Пусть же никто больше не смотрится в них, чтоб не
стереть его невидимую тень...
А через несколько лет — Савиньи тогда уже сидел в
тюрьме — ко мне явился незнакомый молодой человек
Оказалось, что это внук нашего Уго, старика дворецкого.
На другой день после моего ареста Уго уехал в провин
цию. Потом я поняла, что на это у него были причины.
Внук Уго передал мне конверт и рассказал, что перед
смертью дед поручил ему обязательно разыскать моло-
дую видамессу или, если ее не окажется в живых, ста
250
рую графиню де Фуа — очевидно, дальнюю родствен-
ницу.
На конверте четким, очень характерным почерком
свекра — он писал рондо без всякого нажима — было
написано: «Филиппу-Ангеррану-Августу графу де Ту,
наследному видаму Ле Монсегюр, или супруге его Мад-
лене-Денизе де Ту, урожденной Одасе. В случае, если не
окажется возможным никому из них вручить этот пакет,
просьба передать его Мари-Клер графине де Фуа, урож-
денной де Роган. Ежели никого из поименованных лиц
не удастся разыскать в течение двадцати лет, пакет
сжечь. В случае полной уверенности в смерти всех ука-
занных лиц сжечь незамедлительно».
Нет, нет, пакет ничего не разъяснил. Разве что я со
всеми подробностями узнала историю королевской под-
вязки и еще несколько подобных же старинных преда-
ний... Впрочем, и это произошло некоторое время спустя.
В пакете был только номер счета, депонированного в
одном из швейцарских банков. Впоследствии я получила
оттуда эти самые документы, драгоценную подвязку и
небольшую сумму денег, от которых после всевозмож-
ных девальваций почти ничего не осталось. Вот, собст-
венно, и вся история. И я по-прежнему не знаю, за чем
столь упорно охотился Савиньи. Подвязка действитель-
но существует, она находится у меня, вернее, следуя
примеру свекра, я храню ее в банковском сейфе, хотя
ничего замечательного, а тем более ценного в ней нет.
Историческая реликвия — всего лишь...
На что я живу? А почти ни на что. Немного осталось
от свекра, сколько-то я выручила от продажи земли, на
которой стоял домик моих родителей, а несколько лет
назад я неожиданна получила наследство. Та самая
графиня де Фуа оставила мне все свое движимое и не-
движимое имущество. В итоге у меня достаточно денег,
чтобы скромно прожить до конца дней. Иногда я, как
видите, даже позволяю себе попутешествовать. Европа,
конечно, не в счет. Но была я и в Индии, и в Канаде, и,
даже на острове Мадагаскар. Небольшую сумму я вно-
шу ежегодно в фонд компартии и столько же — вам это
покажется смешным — жертвую Союзу титулованных
монархистов. Что поделаешь? Свекор был убежденным
монархистом! Можно лишь удивляться, что он позволил
Филиппу открыто придерживаться левых убеждений. Но
251
такой уж он был человек. Так что, видите, я действи-
тельно вся в прошлом. И в прямом и в переносном смыс-
ле слова. Ничего не поделаешь — судьба.
Сейчас я хочу только одного. Пусть это глупо, мо-
жет быть, жестоко, но я этого очень хочу! Избави бог,
чтобы этот Савиньи причинил вашей стране какой-то
вред, нет, я не могу этого желать, но пусть он нарушит
самые важные ваши законы, какие угодно, только чтобы
его могли здесь повесить! По-ве-сить! Конечно, конечно,
я все понимаю, но хотеть-то я могу?! Вот я и хочу...
Хорошо, обещаю вам, если вы поймаете его, я при-
шлю вам копии всех наших семейных архивов и самое
детальное описание подвязки И снимок, конечно, тоже.
Только поймайте его и хотя бы засадите в вашей Си-
бири. Я не верю, что он не даст вам на то оснований.
Не такой это человек. Ведь он приехал сюда не только
из-за меня. Это очевидно. А раз уж он приехал...
Кровь и мерзость — вот его следы. По ним и ищите
его — не ошибетесь.
Глава 1 6
ОБЕД НА ВЕРАНДЕ
Березовский зазвал Люсина пообедать в Дом лите
раторов. Они приехали довольно рано и сумели захва-
тить столик на летней веранде. Под полосатым тентом,
сквозь который просвечивали листья, было свежо и при-
ятно. Дикий виноград декорировал сумрачную кирпич
ную стену, за которой находился посольский сад. Оттуда
изредка доносились короткие выкрики и глухие удары
теннисных ракеток.
Опытный Березовский подвинул столик в самый уго
и оттащил подальше лишнее креслице из голубого плас
тика и дюралевых трубок. Теперь желающему подсесть
к ним пришлось бы прийти вместе со стулом, а это, как
известно, довольно затруднительно. Операция была про-
ведена быстро и своевременно. Ресторан наполнялся с
катастрофической быстротой.
Они заказали салаты из редиски и помидоров
окрошку и фирменную вырезку с грибами. Густая, замо-
252
рожениая сметана сама ложилась на тоненький, влаж
ный от свежести ломтик ржаного хлеба. Ели быстро и
молча, можно сказать — уплетали молниеносно. И не му-
дрено. Вчера вечером за деловой и важной беседой они
немножко «перебрали». Легли в третьем часу — Люсин
остался ночевать,— а утром в рот ничего не лезло, разве
что горячий чай, крепкий и без сахара.
Когда немолодая, но очень милая официантка при-
несла окрошку, острый приступ голода уже малость
поутих.
— Может, холодного пивка взять?— нс очень уве-
ренно, как бы прислушиваясь к себе, предложил Бере-
зовский.
— Хватит. Хорошенького понемножку.— Люсин тро-
нул ложкой темный айсберг льда посреди зеленой, как
лесное озеро, тарелки.— Мне еще работать надо. К ве-
черу должны быть готовы анализы.
— Да?— вяло удивился Березовский и тоже взялся
за ложку. Запотевший мельхиор приятно позвякивал о
лед.— Отменнейшая окрошка, старик! Очень-очень поль-
зительно... Что скажешь?
— Не нахожу слов! В самый раз. Особенно в такую
жару... А здесь вообще хорошо, прохладно.
Й тут словно какая завеса спала с него. Он увидел
в голубом небе резкие очертания веток и каждую жилку
на пронизанных солнцем листьях, услышал оглуши-
тельное щебетание, без которого не может быть настоя-
щей тишины. Воробьи перепрыгивали с ветки на ветку,
с дерзостью штурмовых самолетов хватали со столиков
хлебные крошки.
— А здорово мы вчера с тобой...— то ли укоризненно,
то ли, напротив, одобрительно заметил Люсин. Ему было
хорошо и покойно, чуточку даже клонило ко сну.
Студеная окрошка оказала свое целительное воздей-
ствие и на Березовского.
— Пожалуй, и впрямь пива не надо.— Он удовлетво-
ренно вздохнул и вытер губы бумажной салфеточкой.—
А все же мы с тобой и поработали неплохо. Кое-что ведь
проясняется. Согласись...
— Нет, еще не проясняется, но уже брезжит. И это
можно считать колоссальным успехом.
— Вот именно, старик! Мы теперь идем друг другу
навстречу, как строители Симплонского туннеля.
253
— Ми, канешна, нэ знаем, что такой Симплонский тун-
нель,— дурашливо выпятил губы Люсин.— Но твоя ис-
тория явно начинает проявлять благосклонность. Она
идет на сближение... Да, повтори, пожалуйста, что ты
говорил вчера насчет мальтийских рыцарей?
— А мне казалось, что ты все так хорошо понял...—
удивился Березовский.
— Может, я п понял тогда, но теперь все подчистую
забыл. Ты вроде говорил, будто что-то такое напутал?
— Напутал, голуба.— Березовский изобразил глубо-
чайшее раскаяние.—-Прости мя, грешного. Напутал...
Помнишь, когда мы расшифровывали стихотворение, я
сказал тебе, что гроссмейстером Мальтийского ордена
был Александр?
— Ну конечно. Мы потом даже запрос в Эрмитаж
дали.
— Так вот...— Березовский уронил голову на
грудь.— Ничего такого не было. И запрос наш безгра-
мотный.
— Что?!—Люсин так резко подался вперед, что
звякнули тарелки.— Ты это серьезно?
Березовский только глаза прикрыл и тяжело
вздохнул.
— Выходит, что и жезл мальтийский...
— Нет, нет, нет!— Березовский задрал подбородок и
нацелил на обескураженного Люсина указующий
перст.— Все остается в силе!— И вдруг засмеявшись:—
Просто я кое-что перепутал. Но ты не волнуйся, наша
схема от этого не пострадает.
•— Рассказывай,— буркнул Люсин, не выносивший
подобных сюрпризов.
Он готов был терпеливо строить, сотни раз переде-
лывать и совершенствовать конструкцию, доводить ее дс
блеска. Но если возведенное сооружение вдруг обруши-
валось... Нет, даже думать о таком он не мог спокойно.
Начинал волноваться, беспокоиться, с трудом сдержива.1
раздражение. Поэтому и любил он больше работать в
одиночку, инстинктивно избегая поручать другим важ
ные участки. Этим он существенно ограничивал приток
информации и замедлял ход дела, зато и вероятность
неприятных неожиданностей становилась меньше. Нс
работать один он, естественно, долго не мог, и приходи-
лось балансировать между двумя' крайностями, о кото
254
рых нельзя было сказать четко: это вот достоинство,
это — недостаток.
— Рассказывай!—Люсин покосился на Березовско
го и мысленно обратился к нему с горячей молитвой:
«Конечно, братец, мне без тебя не обойтись. Это было
ясно с самого начала. Но и другое было ясно!.. Ты же
не терпишь спокойной жизни! Последовательное течение
сюжета не для тебя. Ты все готов сломать и перекоре-
жить ради эффектного и неожиданного конца. Юрочка!
Умоляю! Не надо неожиданностей! Семь раз отмерь...
Но не говори вдруг, когда все уже почти ясно, что ты
перепутал!»
— Я перепутал Александра с Павлом, отец...
— То есть?— Еще не осознав, чем грозит эта исто-
рическая ошибка, Люсин инстинктивно понял, что ни-
чего страшного не произошло.
— Понимаешь, гроссмейстером мальтийцев был не
Александр, а его отец, Павел.
— И только-то? Значит, жезл все же должен где-то
быть?
— Несомненно. Насчет жезла не волнуйся: если он
только уцелел, то уже никуда не денется,— успокоил Бе-
резовский.— Но я не только это перепутал.
— Что еще?— вновь обеспокоился Люсин.
Я сказал тогда, что Александра сделали гроссмей-
стером в честь победы над Наполеоном, а на самом деле
гроссмейстерский жезл подарил Павлу сам Наполеон!
Все я перепутал, родной.
— Ну это одно к одному,— утешил его повеселевший
Люсин.— Мелочи жизни. Был бы сам жезл, а кому он
им принадлежал — это нам без разницы.
— Не говори! Это далеко не безразлично. У каждой
эпохи свои нравы. А Павел и Александр — это две раз-
ные эпохи в жизни России. Ведь достоверная реконст-
рукция имевших место когда-то событий возможна лишь
тогда, когда она не противоречит духу эпохи. Понима-
ешь? Стоит нам ошибиться, и все пойдет кувырком! Это
очень тонкое дело. Ты же сам говорил, что в кримина-
листике не бывает мелочей. Исторический же анахро-
низм тем паче не мелочь. Перефразируя Талейрана, ска-
жу, что это даже больше, чем преступление,— это ошиб-
ка. Это, если хочешь, криминалистическая ошибка!
А ты лучше меня знаешь, что за ней следует.
255
— Но теперь-то у тебя все правильно?—Люсин
опять ощутил легкое беспокойство.
— По части мальтийцев — да. С этим теперь все.
Ошибка, старик, своевременно ликвидирована. Можешь
быть спокоен. Березовский дал маху, но вовремя спохва-
тился, и вот он снова стоит на стреме твоих интересов.
— Ладно! Рассказывай...
— Рассказывать, собственно, почти нечего. Голые
факты. Обнаженный костяк истории. Но зато на этот
раз все абсолютно достоверно. Впредь тоже буду все
проверять, не полагаясь более на дырявую и — чего гре-
ха таить?—он безнадежно развел руками,— стареющую
память.
— Хватит паясничать!— раздраженно прервал его
Люсин.
— Прости, кормилец. Это я так... Одним словом, вы-
даю тебе историческую справку... Мальтийский орден —
не знаю, надо ли это нам,— основан в 1530 году. До это-
го мальтийских рыцарей называли госпитальерами,
иоаннитами, родосскими братьями. Так что, как видишь,
это древнейший феодально-мистический институт. Маль-
тийцами они сделались, повторяю, в 1530 году, когда
император Священной Римской империи Карл V даро-
вал ордену остров Мальту. Рыцари обязались за это
защищать Европу от турок и берберийских пиратов.
В 1797 году Павел Первый заключил с мальтийцами
конвенцию, направленную против французов и турок, и
учредил в России великое приорство Мальтийского ор-
дена... Чувствуешь, чем это пахнет?
— Прямая связь?..
— Ну конечно! Вся эта древняя чертовщина с лар-
цом и его слугами могла свободно перекочевать к нам
в Россию! Это же мост! Правда, роль подобного же мос-
та могли сыграть и отцы-иезуиты или, скажем, идейные
их противники масоны — вольные каменщики. Но не бу-
дем ломать над этим голо’ву. Пока достаточно и того, что
начало связи рыцарской чертовщины со специфическим
россейским колоритом могло быть положено деятель-
ностью приорства... Это логично?
— Вполне.
— Ия так думаю! А на данном этапе нам большего
и не требуется. Логичность и непротиворечивость гипоте-
зы дает нам право идти дальше. ..
256
— Но ведь историческая логика не чета нашей, сию
минутной!—спохватился вдруг Люсин.— Одно дело,
когда криминалист развивает версию событий, имевших
место неделю или даже год назад, другое — когда поиск
направлен во тьму столетий. Ведь так? Вот ты говоришь,
что перепутал Павла с Александром, но и что с того?
Сейчас вот все вроде хорошо и логично, но ведь и версия
с Александром казалась нам такой же? Можно ли па
деяться на историческую логику?
— Ну, старик, ты смешиваешь совершенно разные
вещи! Версии с Александром не было. Была просто ис-
торическая ошибка. Теперь она устранена, и осталась
только одна-единственная верная версия. Это ты мо-
жешь сомневаться, кто совершил то или иное деяние:
Павел Иванов или Александр Сидоров. История дает
нам куда большую определенность. Магистром Маль-
тийского ордена был не какой-то Павел Иванов, а импе;
ратор Павел, но если так, то его сын, император Алек-
сандр, тут ни при чем. Вот что говорит история. Тут все
определенно.. А то, что у тебя такой плохой помощник,
который все путает, тут, извини, история ни при чем!
— Ладно! Убедил,— подумав, согласился Люсин.—
Значит, тот самый, как ты говорил, дух эпохи в том и
заключается, что, допустим, Павел кем-то там был, а
Александр не был... И это все?
— Ой, кореш!— Березовский погрозил ему паль-
цем.— Ты вульгаризируешь. Нельзя быть таким злым...
Я ошибся, каюсь, но ведь ошибка исправлена! Чего же
ты придираешься?
— Не придираюсь, Юра. Понять хочу.
Правда?— Березовский подозрительно посмотрел
на него. Но, видимо, простодушный взгляд, которым
встретил его Люсин, рассеял подозрения.— Тогда прос-
ти, тогда все в порядке...
Официантка подала вырезку. Великолепный кусок мя-
са, блестяще-каштановый снаружи и сочно-розовый
внутри, был проложен жирными грибками, от которых
подымался духовитый парок; румяная картофельная со-
ломка еще лениво пузырилась кипящим маслом.
«Это настоящее искусство — так приготовить,— по-
думал Люсин, вспомнив вдруг объяснения Березовского
по поводу гурмэ и гурманов, а потом, по ассоциации, и
рассказ мадам Локар о картошке времен войны.— Это
g Ларец Марии Медичи 257
пустяк. Конечно, пустяк. Но через него я вижу, как от-
даленное замыкается в близком, как история пронизы-
вает сегодняшний день и... Но есть ли слова, чтобы пе-
редать это ощущение? И есть ли четкие грани между
случаем и обусловленностью. В чем же здесь дело?»
Но что есть туманные философские рассуждения пе-
ред реалиями жизни, особенно если последние предста-
ют во всей своей пленительной, так сказать, красоте?
А блюдо было действительно красивым. И когда Люсин,
отрезав кусочек, увидел, как брызнул розовый сок и
смешался с коричневой подливкой, он уже не только
потерял логическую нить, но даже не пытался ее найти.
Березовский же, как истый литератор, в тех же реалиях
видел прежде всего толчок для метафор. Подсозна-
тельная работа сочинителя никогда не прекращалась в
его голове. Даже во сне она потаенно раскручивала
деревянные колеса своих удивительных прялок. Поэто-
му он иногда просыпался с готовым решением какой-то
мучившей его проблемы. Здесь нет преувеличения или,
тем более, шаржа. Березовский настолько свыкся с этой
постоянной раздвоенностью, что перестал ее замечать.
Но когда его спрашивали, много ли он работает, он от-
вечал, что много, по сути всегда. И говорил при этом
чистую правду. Поэтому, когда он вслед за Люсиным
взялся за вилку и нож’, речь его не прервалась, а при-
вычная отточенность мысли приобрела даже некоторый
блеск.
— Дух эпохи трудно передать словами. Его надо чув-
ствовать.— Отрезав кусочек, он мимолетно подумал
вдруг о феодальных баронах, разрывающих зажаренно-
го целиком быка под закопченными сводами каменного
замка. Но, повторяем, столь мимолетной была эта
мысль, что он не задержался на ней, напротив, она как
бы помогла подыскать новые, более убедительные сло-
ва:— Каждый раз, старик, приходится перевоплощаться!
Как актер становится на время Гамлетом или, допустим,
Тузеибахом, так и настоящий историк, словно при по-
мощи машины времени, переносится в другие эпохи. Он
ходит на работу, ездит в метро и троллейбусах, заправ-
ляется в столовке, но все это только видимость. Он не
с нами, старик, нет! В нем незримо бушует прошлое.
Иные языки, иные страсти, шум и веселье неведомых
нам пиров! Это...— Он потряс ножом и вилкой.
258
— Это всё философия.— Люсин прервал его. - Ты
говорил о духе эпохи. Так?
— Но разве сейчас я говорю не о том же?!—искреп
не удивился Березовский.
— Нет!— жестко отрезал Люсин.— Это философия
и, если угодно, лирика. Все это я и без тебя знаю. Ска
жи-ка мне, конечно применительно к нашему делу, в
чем ты видишь конкретное — понимаешь?— конкретное
отличие эпохи Павла от эпохи Александра?
— Ну, старик!— словно стыдя его, протянул Бере
зовский и даже сделал отстраняющий жест.— Неужели
надо объяснять? Во-первых, война 1812 года, опа
как бы...
— Стоп-стоп!— опять остановил его Люсин.— Это
все ясно! Ты давай о духе, притом применительно к на-
шему делу.
— Значит, сугубо утилитарный подход?— Березов-
ский был ленив и благодушен, и ему хотелось легко и
изящно порассуждать.
— Сугубо.— Люсин, который, напротив, обрел после
еды полную ясность мысли и был преисполнен энергии,
упорно загопял его в угол.
— Хорошо.— Березовский легонько припечатал ла-
донь к столу.— Я постараюсь объяснить тебе. Но давай
уговоримся, что ты не буд°шь пока вытягивать из меня
больше, чем я хочу сегодня сказать. V меня, понимаешь,
есть уже какие-то наметки, определенные даже подозре-
ния. Но — ты должен понять это, ибо творчество есть
творчество,— мне нельзя выбалтывать раньше срока.
Понимаешь? Иначе моя версия увянет, она самому мне
может разонравиться, и тогда я не смогу идти дальше.
Я не ясно сказал?
— Ясно,— кивнул Люсин, хотя не понял, почему вер-
сия может ни с того ни с сего увянуть.
«Правильная версия не увянет. Напротив, совмест-
ное критическое обсуждение только отточит ее! Но Юрка
знает, что говорит... Очевидно, он и мыслит иначе... Ну
да я же прекрасно знаю, что он интуитивист. Даже сре-
ди следователей есть такие. Вся черновая мучительная
работа проделывается у них внутри, подсознательно,
они выдают уже готовые результаты. Причем зачастую
великолепные, которых нс достигнешь кропотливым ко-
панием. Зато если они ошибутся, то словно крушение
259
терпят... Идут на дно, даже не пытаясь схватиться за
круг или случайно уцелевшую мачту. Как правило, по-
вторно сотворить они уже не могут... И кому-то другому
приходится браться за гиблое дело, когда и время упу-
щено, и следы успели остыть... Тут либо пан, либо про-
пал. Ох, чует мое сердце, устроит мне он сабантуй...»
Березовский молчал, сосредоточенно катая хлебные
шарики.
— Хорошо пообедали, старик?— неожиданно спро-
сил он.
•— Отменно... Интересно, как нас сюда пустили,—
ты же вроде еще не член?
— Просто физиономия моя примелькалась... Но я
вроде мальтийскую историю не досказал?
— Разве? А приорство?
-— Тогда, значит, осталось только закончить. Да...
Год спустя Наполеон, чтобы вбить клин между Россией
и Англией, подарил Павлу недавно отнятую у англичан
Мальту. Так великий магистр Мальтийского ордена стал
еще полноправным сюзереном средиземноморского ост-
рова... Ав 1817 году мальтийское приорство в Санкт-Пе-
тербурге было закрыто. Вот тебе и дух новой эпохи!
Крохотная брызга грозных мировых бурь. Но в капле
отражается, как известно, мир.. Это, старик, раз... Ты,
кажется, меня сам и нацеливал на масонство?
— Нацеливал? Нет, я тебя не нацеливал. Просто из-
ложил все обстоятельства дела и предоставил тебе са-
мому делать выводы. Ведь эксперт-то ты...
— Ну ладно, неважно... Суть в том, что при Павле
русские масоны процветали: он сам был первым масоном
и великим мастером главной ложи, оставаясь при этом
магистром католического ордена.
— Царю все дозволено?
— Нет. Масоны терпимо относились к различным
религиям. Свобода совести, так сказать. Но, конечно, ты
тоже прав. Царям все дозволено, особенно таким само-
держцам и самодурам, как Павел... Но я, собственно, о
другом. В 1823 году масонские ложи в России были на-
долго закрыты. Другая эпоха, приятель. Совсем другая...
При Павле русская аристократия просто играла в страш-
ные тайны и гробовые клятвы, как играют дети; при Алек-
сандре же секретный ритуал масонства стал прикрытием
для собраний декабристов. Улавливаешь дух эпохи?
260
— Да,— кивнул Люсин.— Улавливаю. «Пи эшафо-
том, ни острогом...»
— «...нельзя прервать игру судеб»,— подхватил Берс
зовский.— Вот именно, в самую точку! Это уже начина-
лась новая эпоха — эпоха Николая Палкина... Ну
пойдем, что ли?—Он положил деньги на оставленный
официанткой счет, и они поднялись.— Между прочим,
здесь помещалась ложа московских масонов,— сказал
Березовский, когда они проходили через внутренний
зал, и обвел рукой массивные деревянные балки готи-
ческого потолочного свода, стрельчатые витражные ок-
на, уютный камин и узорную, ведущую на хоры лест-
ницу.
— Да ну!—удивился Люсин. Колесо кармы1 продол-
жало безостановочно раскручивать нить причин и след-
ствий, а он не уставал поражаться их неожиданным со-
ответствиям.
— Вот тебе и «ну»! — передразнил Березовский.—
А это последние масоны, уцелевшие, так сказать, розен-
крейцеры или тамплиеры,— давясь от смеха, шепнул он
другу на ухо и украдкой кивнул на двух молодых поэ-
тов, приютившихся у столика под окном.
Они находились, что называется, подшофе, а разно-
цветный рассеянный свет сообщал их лицам какую-то
диковатую жуть.
Глава 17
ЛЮЦИФЕР СВЕТОЗАРНЫЙ
На улице Воровского Люсина подкарауливала не-
ожиданность. Проходя мимо серого посольского особня-
ка, он увидел за оградой знакомое, улыбающееся лицо.
Очевидно, консульский чиновник первым заметил Люси-
на, и встреча была неминуемой.
«Что он делает в чужом посольстве?—не слишком
удивился Люсин.— Поистине мир тесен и полон неожи-
данностей».
— Какая встреча!— Дипломат приветственно пома-
хал рукой и отворил калитку.
1 Карма — в данном случае судьба.
261
Кивнув козырнувшему милиционеру, он подошел к
Люсину.
«Наверное, это он и играл»,— догадался Люсин, уви-
дев спортивную сумку и торчащие из нее ручки ракеток.
— Вот уж приятная неожиданность!— Рукопожатие
дипломата было крепким и дружеским.— Я, знаете ли,
только что закончил партию в лаун-теннис. Вы играете?
— Нет,— вздохнул Люсин,-— Не умею.
— Если хотите, могу дать вам несколько уроков.
— Очень признателен, но, боюсь, мне сейчас не до
тенниса...—Он рассмеялся.— Да и погода больше рас-
полагает к бассейну.
— Понимаю, — сочувственно кивнул дипломат. —
У вас, конечно, сейчас самые жаркие дни. Туго идут ро-
зыски?
— Нет. Я бы этого не сказал... Надеюсь в самое бли-
жайшее время сообщить вам более конкретные све-
дения.
— Лично меня после всего, что стало известно, совер-
шенно не трогает судьба этого негодяя, но...
— Я понимаю,— кивнул Люсин.— Дела есть дела.
Не мы их выбираем.
— Вот именно! Скорее, напротив, они выбирают нас,
и, должен признаться, что в отношении меня этот выбор
часто бывает неудачным... Вам в какую сторону? Мо-
жет быть, нам по пути?— Он кивнул на притулившийся
у бортика красный «ситроен».
— Благодарю, но мне хотелось бы немного прой-
тись... Подышать воздухом.
— Очень жаль,— вздохнул дипломат.— А я-то наде-
ялся воспользоваться случайной встречей... Да, мосье
Люсин!—Он как будто только что вспомнил.— Ведь вы
обещали рассказать о фотографиях! Помните?
— Конечно, помню, и в свое время...
— Оно еще не настало?
— Надеюсь, вам не придется долго ожидать. Впро-
чем, вы наверняка разочаруетесь. Эти фотографии мало-
интересны... неспециалисту. Ведь для криминалиста
любой пустяк — это по меньшей мере потенциальный
след. В девяноста случаях из ста он так и остается по-
тенциальным.
— Вы даже не представляете себе, как меня волну-
ют подобные вещи! Не помню, говорил ли вам, но я
262
обожаю детективы! Особенно если в них есть элемент
странности. А тут и перстень епископа римско-католи-
ческой церкви, и масонское кольцо с Адамовой головой,
и эти таинственные фотографии...
— Таинственные? Вы преувеличиваете...
— Но ведь связь между ними и аметистом есть?!—
Дипломат словно одновременно и спрашивал и ут-
верждал.
— Возможно,— равнодушно усмехнулся Люсии.—
Очень даже возможно. Но это пока секрет.— И, довери-
тельно наклонившись к собеседнику, многозначительно
акцентировал:— Сек-рет!— и замолчал.
Он по-прежнему не знал, какой особый интерес пре-
следует очаровательный сотрудник консульского отдела.
Поэтому и решил дать ему хоть видимость ниточки.
Авось ухватится, начнет действовать и проявит тем са-
мым тайные намерения. Особенно озадачивала настыр-
ность. Дипломат с бесхитростностью мальчишки пытался
выспрашивать, что называется, в лоб. Мягко говоря, это
было наивно.
Люсин хорошо помнил наблюдательность и цепкость
памяти, которые проявил этот не очень понятный чело-
век при осмотре гостиничного номера.
«Может, вправду на ловца и зверь бежит? Стоит ли
тогда закрывать глаза? Не лучше ли метнуть приманку?
Но такой вряд ли даст себя подсечь! Перекусит поводок
и уйдет... И пусть! Одно то, какую именно приманку он
возьмет, уже многое объяснит. Да и как иначе его рас-
кроешь? Надо заставить его действовать, а мы пока
устранимся и подождем...»
— Следы, видите ли, вед} г в глубь истории...— после
продолжительной паузы счел нужным добавить Люсин.
— Чьей? — мгновенно отреагировал дипломат.— Ва-
шей или нашей?
— И вашей и нашей.— Люсин улыбнулся уже довер-
чиво и простодушно, и мало-мальски проницательному
человеку должно было стать ясно, что больше ничего из
этого парня не вытянешь.
— Ничего не поделаешь,— сокрушенно вздохнул
дипломат.— Придется ждать!
— Да, придется ждать,— подтвердил Люсин.
«Взял или не взял?— подумал он, внимательно вгля-
дываясь в лицо собеседника и маскируя это сочувственной
263
и как бы иолуобещающей улыбкой.— Действительно,
придется обождать».
Они простились, договорившись созвониться при слу-
чае— это был лишь минимум, к которому обязывало
приличие,— и разошлись.
Консульский чиновник направился к своей машине,
а Люсии, войдя в пятнистую тень лип, зашагал, позвя-
кивая подкованными каблуками, по железным узорам
решеток, защищающих древесные корни.
Он решил пешком дойти до самой Арбатской площа-
ди, а уж там сесть на троллейбус. Но на Тверском буль-
варе дорогу ему неторопливо перешла очень похожая
на покойного Саскию кошка. Поэтому Люсин не очень
удивился, когда узнал, что анализы еще не готовы п
вряд ли будут сегодня вообще.
Повинуясь свойственному некоторым морякам не-
сколько скептическому фатализму, он решит использо-
вать оставшееся время для беседы с Верой Фабианов-
ной. Впрочем, слово «фатализм» здесь как-то не совсем
уместно. Скорее, можно говорить об известной ассоциа-
ции. Действительно, кошка на бульваре напомнила
Люсину Саскию, и он решил навестить осиротевшую
хозяйку. Конечно, это больше соответствует истинному
положению вещей, чем какой-то там фатализм. Но...
Недаром говорят, что мысль изреченная есть ложь.
В том-то и закавыка. Не так прост Люсин и вообще че-
ловек не так прост, чтобы его поведение можно было
объяснить простейшей ассоциацией. В самом деле, разве
нельзя здесь применить совсем иную схему? Хотя бы та-
кую, например: Люсин шел на работу, подсознательно
или даже пусть сознательно размышляя о всяких анали-
зах, и о Саскии в частности. Именно поэтому совершен-
но случайная бродячая кошка и показалась ему похожей
на Саскию. Улавливаете мысль? Не кошка напомнила
о Саскии, а Саския заставил обратить внимание на кош-
ку! Произошла своего рода сублимация. Подсознатель-
ная мысль конкретизировалась, и Люсин совершенно
правильно решил, что, раз анализов все равно пока нет,
он может побеседовать со старухой. Он же придавал
этой беседе большое значение! Она была просто необ-
ходима для дальнейшего продвижения следствия. Люсии
даже купил накануне в «Детском мире» азбучную кассу.
Стоит ли удивляться поэтому, что.он поехал на улицу
264
Алексея Толстого? Удивление, конечно, тут тоже ни при
чем. Ведь речь идет о том, чтобы разобраться в могивп
ровке тех или иных поступков следователя. Для того,
собственно, и затеян весь этот вроде бы совершенно
пустой разговор... Мы располагаем тремя вариантами,
как говорят психологи, установок, один из которых, оче-
видно, и обусловил принятое Люсиным решение. Но
возможен и четвертый, если не пятый и шестой, вариант.
Люсин не думал об анализах и не обратил внимания па
ту совершенно не относящуюся к делу драную кошку.
Он просто пришел на работу и, узнав, что экспертиза
еще не готова, поехал к Вере Фабиановне. Этот прос-
тейший, почти на уровне рефлексов, вариант можно
подкрепить, как и предыдущие, двумя соображениями:
а) визит к старухе стоял первым в списке неотложных
дел и б) на работе делать все равно нечего, а сидеть в
духоте не хотелось.
Теперь, после кропотливого анализа сознания и под-
сознания главного героя — поступок, надо прямо ска-
зать, не очень корректный с чисто литературной точки
зрения,— позволительно произвести некоторый синтез.
Он предполагает слияние всех вариантов в немыслимую
мешанину, в которой изредка вспыхивают и гаснут мгно-
венно разноцветные лампочки, лишь отдаленно напоми-
нающие ясность и логику наших простейших вариантов.
Сюда же придется добавить и ту ужасную историческую
кашу, которая образовалась в голове Люсина после при-
ятной беседы с Березовским; свежие воспоминания, отяг-
ченные неясными опасениями и всяческими предполо-
жениями, о встрече, так сказать, на дипломатическом
) ровне, а дальше сплошной поток: Лев Минеевич, икон-
щик, Женевьева, неизвестная пока какая-то соседка
Эльвира Васильевна, ватутинский парикмахер, горько-
ватые, тревожные духи мадам Локар, ее расстрелянный
муж, подвязка Генриха Четвертого, почему-то тугие,
блестящие чулки Марии (Люсин твердо решил, что не
станет проверять последнее алиби Михайлова) и, ко-
нечно, картинки природы в лунном и солнечном освеще-
нии— ольшаник, дорога в колдобинах, лужи, глина, це-
мент... все тот же, как говорится, сон.
Перечислять, конечно, легко... Но Люсин-то жил
всем этим. Для него здесь не было второстепенных и
малозначительных эпизодов. Каждый ведь мог в конце-
165
то концов привести к раскрытию. Перечисление после-
довательно по природе и статично по естеству! Мышле-
ние же процесс активный, высокоскоростной и непости-
жимый.
Вот почему нам лучше всего принять поступок Лю-
сина как нечто данное извне и не подлежащее обсужде-
нию. Для нас ясно теперь, что его решение возникло не
случайно и, уж конечно, не по капризу автора. Была
проделана колоссальная, но недоступная пока для ана-
литического ока науки мыслительная работа, и она дала
результат. Пусть он кажется нам тривиальным, необя-
зательным или даже вовсе недостоверным. Не нам
судить. Все нити, все тонкие, неизвестные нам обстоя-
тельства дела хранятся пока только в голове одного
человека. И этот человек — Люсин. Точно смоделиро-
вать его мышление, как уже отмечалось, нельзя. Более
того, оказывается, мы и права-то не имели задаваться
такой задачей, поскольку не были посвящены во все
тонкости.
Это, как говорят математики, граничные условия.
Они необходимы для Уого, чтобы создать модель той
сложной ситуации, в центре которой оказался Люсин.
Всего лишь модель... Ибо книга — не более чем модель
реальной жизни, как, скажем, знаменитая теория отно-
сительности тоже только модель нашей очень сложной
Вселенной, которая хотя и конечна, но безгранична.
Итак, это несколько затянувшееся отступление под-
водит нас к тому моменту, когда Люсин, сидя у изго-
ловья бессловесной Веры Фабиановны, развернул кассу,
кармашки которой были туго набиты картонными бук-
вами.
Беседа протекала по выработанному в прошлый раз
методу: Вера Фабиановна подтверждала правильность
названной буквы опусканием век. Собственно, Люсин
даже не называл теперь буквы вслух. Он просто водил
пальцем по рядам с кармашками, пока Вера Фабианов-
на не закрывала глаза. «Эта?»—спрашивал для контро-
ля Люсин и, если ошибки не было, вынимал картонную
буковку. Составив слово, он — опять-таки для контро-
ля!— показывал его больной, которой оставалось только
молча зажмуриться. Ошибок не было...
Поэтому мы можем представить эту несколько не-
обычную беседу в виде самого элементарного диалога.
266
— Вы знаете этого человека?—спросил Люсии, рас-
кладывая перед больной фотокарточки разыскиваемого
Свиньина, на которых во всех вариантах был изображен
волосяной покров.— Не знаете?— повторил он вопрос,
потому что старуха, к его удивлению, не подала утвер-
дительного знака.
Но она все смотрела ему в глаза зорко и отрешенно.
Словно тесна была ей беседа по методу старика Нуартье.
— Значит, это не он был у вас в тот вечер?— еще
раз спросил Люсин и скользнул пальцами по кассе,
словно слепой по своей книге.
— Нет,— просигналила старуха.
— Кто же?
— Слуга.
— Какой слуга?
— Слуга диавола.
— Ах, «слуга диавола»! Ну конечно... В прошлый
раз вы, правда, говорили, что сам дьявол.
— И диавол.
— Значит, у вас были и слуга дьявола и сам дьявол?
- Да.
— Как они выглядели? Как выглядел слуга?
— Хромой.
— Еще как?
— Здоровый битюг.
- Отлично. Цвет волос?
— Темпо-рыжий.
— Рыжий как от хны или как медная проволока?
Старая медная проволока?
— Проволока.
— Отлично! На какую ногу хромал?
— Левую.
— Особые приметы есть? Шрамы, бородавки, накол-
ки. может быть?
—• Бельмо в глазу.
— В каком?
— Левом.
— Не иначе, это слуга дьявола с левым уклоном.
А сам дьявол каков?
— Змей.
— Какой еще змей?
— Огненный.
— Так... понятно. Вы знаете, кто я?
267
— Следователь.
— А это?—Люсин показал на сидящую в углу жен-
щину в белом халате.
— Санитарка.
— А до нее кто за вами ухаживал?
— Сиделка.
— Как зовут вашу соседку?
— Эльвира Васильевна.
— Где она сейчас?
— На работе.
Старуха явно была в полном порядке Но если дьяво-
ла Люсин еще хоть как-то мог принять, то со змеем ог-
ненным мириться решительно не хотел.
— У вас что-нибудь похитили?
— Ларец.
— Какой?
— Марии Медичи, старинный.
— Кто похитил?
— Они.
— Дьявол со своим слугой?
- Да.
— Они что, вместе к вам пришли?
- Да.
— И как это выглядело? Кого вы увидели, когда
раскрыли дверь?
— Слугу.
— Одного слугу?
— Да.
— А где же был дьявол?
— В мешке.
«Хорош дьявол! Впрочем, кузнец Вакула тоже, по-
моему, таскал чертей в мешках».
— Значит, вы открыли дверь и увидели здорового
мужика, хромого, рыжего, как потемневшая медная
проволока, и с бельмом на левом глазу. Так?
- Да.
— В руках он держал мешок?
- Да.
— Ав мешке сидел дьявол?
- Да.
— Откуда вы об этом узнали? Кто вам сказал, что
в мешке дьявол?
— Никто.
268
— Тогда почему вы говорите, что дьявол был в
мешке?
— Он достал его из мешка.
— Кто—-он? Слуга?
- Да.
— Сразу взял и достал?
— Не сразу. Потом.
— Значит, в тот момент, когда вы открыли дверь,
вам не было точно известно, кто сидит в мешке?
— Я догадывалась.
— Догадывались? Почему же?
— Он обещал показать мне диавола.
— Слуга?
- Да.
— Ладно. Значит, вы были знакомы с этим слугой
ранее?
- Да.
— Давно?
— Нет.
— Сколько раз вы его видели до того вечера?
— Один.
— Когда?
— На топ неделе.
— При каких обстоятельствах?
- Пришел ко мне.
- - В гости?
— Да.
—- Выходит, что вы знали его еще раньше, раз при-
гласили в гости?
— Не приглашала, сам пришел.
— Ага, понятно. Слуга дьявола пришел незваным
И как же он вам отрекомендовался?
— Посланец.
— Какой такой посланец?
— Посланец хозяина ларца.
— Он сказал вам, что послан владельцем того само-
го ларца Марии Медичи, который у вас похитили?
- Да.
— Разве не вы хозяйка ларца?
— Я — хранительница.
— Кто же завещал вам хранить его?
— Отец.
— И до каких пор?
269
— До посланца.
— Посланцем должен был быть именно тот хромой
и рыжий?
— Нет. Прийти мог любой.
— Как же вы узнали, что именно он и есть посла-
нец? Поверили на слово?
— Знак был.
— Какой еще знак?
— Фигурка с ожерелья.
— С какого ожерелья?
— Египетского. В шкатулке, у зеркала.
Люсин подошел к трюмо, раскрыл шкатулку и, по-
рывшись там, вытащил знаменитое ожерелье из фигу-
рок синего фаянса, в точности похожих на ту, что ле-
жала тогда в чемодане у пропавшего иностранца.
— Отсюда фигурка?— спросил Люсин, возвратив-
шись с ожерельем.
- Да.
— Где же она?
— У него осталась.
— Сколько же их существует, этих недостающих фи-
гурок?
— Одна.
«Странно... Уже получается как минимум две: одна
у этого посланца, другая у меня».
— Вы хорошо это знаете?
— Да.
— Ладно, допустим... Вы что же, должны были от-
дать этот ларец-посланцу?
— Нет. Не знаю.
— Отец вам не говорил?
— Жди, говорил, посланца. Он скажет.
— И что сказал посланец?
- Отдай сундук.
— Это было в первое его посещение?
- Да.
— И что же вы?
-- Не отдала.
— Почему?
— Жалко было.
«Весьма резонно! Очень даже убедительно».
—- Как же прореагировал посланец?
-— Велел отдать.
270
— В каких выражениях?
— Смертью грозил от имени самого Князя Тьмы.
— Дьявола то есть?
- Да.
— И вы что?
— Сказала, что только диаволу и отдам.
— Но вам же велено было слушаться посланца?
— То было давно.
— Это не аргумент.
— А если посланец поддельный? Вдруг он украл
тайну?
— Понятно... Ну и как он прореагировал на ваш
отказ?
— Опять пригрозил. Придет через неделю, сказал,
с ним...
— С дьяволом,значит?
- Да.
— И когда он пришел, вы сразу догадались, что в
мешке дьявол?
- Да.
— Теперь все понятно, Вера Фабиановна, все понят-
но. Вы верующая?
— Не знаю.
— В бога-то верите?
Не знаю.
А в дьявола?
Верю.
Почему?
Видела.
— Вы это про змея огненного?
- Да.
— А гадание ваше, Вера Фабиановна, оно от кого?
От дьявола или же от бога?
— От мудрости.
—• От какой же это мудрости?
— Цыганской, египетской...
— Вы, случайно, на тароте не гадаете?
Нет тарота.
Если бы был, гадали?
Да. Книга у меня есть.
- О гадании на тароте?
— Да.
— Вам никто не обещал достать тарот?
271
— Нет.
«Очевидно, исподволь готовился. Все, все про стару-
ху знал, до самых мелочей... Не надеялся, что так прос-
то отдаст она свое сокровище. Только зачем же он с
угроз начал? Почему сразу смертью стал грозить? Или
это уже самодеятельность пособника, слуги этого хромо-
го, с бельмом?.. Почему тарот под конец приберег опять
же?.. Так вроде бы хорошо подготовился и так неуклю-
же себя повел. Одно с другим как-то не вяжется. Или
они работают параллельно? Нет, черт возьми, в такое
совпадение я никогда не поверю».
— Как же назвался ваш посланец? Имя-отчество у
него есть?
— Не сказал.
— Ладно, вернемся к дьяволу. Значит, на ваш отказ
отдать ларец посланец ответил угрозами и пообещал
вернуться вместе с дьяволом?
- Да.
— Ну, а уговаривать он вас не пытался? Денег, к
примеру, не предлагал?
— Предлагал.
— И много?
— Десять тысяч долларов.
— Ого! Почему же вы не согласились?
-— А на коп они мне, эти доллары? В тюрьму из-за
них сесть?
«Ей-богу, молодец старуха! Уж такой молодец!..
Очень понятное у нее мышление. Одно слово — га-
далка».
— Он, случайно, не иностранец, ваш гость?
— Нет. Наш. Из малороссов.
— Почему вы так думаете?
— «Г» глухо выговаривает.
— Вместо долларов рубли спросить не догадались?
— Девять тысяч по курсу.
Да, девять тысяч... Значит, спрашивали?
- 11ет.
- Почему?
— Сам предлагал.
— Девять тысяч?
— Тридцать.
- Но по курсу-то девять? Откуда же тридцать?
— Сама сообразила. Мне так выгоднее.
272
— Вы сообразили, что выгоднее взять тридцать ты
сяч рублей вместо десяти тысяч долларов, которые по
курсу составят только девять тысяч?—догадался
Люсин.
— Да. II рублями спокойнее...
«Н> и старуха! Просто клад, а не женщина...»
— Значит, вы согласились все же продать ларец?
— Нет.
— Почему?
— Он дороже стоит... Я диавола поглядеть хотела.
— Давайте разберемся, Вера Фабиановна... Выхо-
дит, вы отклонили предложенную сумму в надежде, что
сумеете в следующий раз получить больше? Так?
- Да.
— Кроме того, хотели полюбоваться на дьявола?
- Да.
И не страшно вам было?
- Страшно.
— И все же хотелось?
- Да.
— Так, понятно... Значит, в глубине души вы все же
решили так или иначе расстаться с ларцом?
— Не знаю.
— То есть как это не знаете?
— Я ничего не решила. Пусть приходит, подумала, а
там как будет, так будет..— Старуха быстро принорови-
лась к буквенному разговору, и, сперва односложные,
ответы ее становились все более обстоятельными.— Мо-
жет он и деньги отдаст и сундук потом оставит Диавол
все ж как-никак.. Вдруг, думаю, это он испытывает
меня?
Люсину все стало ясно.
— Как же протекала ваша вторая встреча? Водку
он принес?
- Да.
— А закуска ваша?
— Да. Он еще колбасу принес.
«Вот уж никак не вяжется. Экспортная водка и лю-
бительская колбаса. Водка, конечно, от Свиньина, а
колбаса —это уже местный колорит. Значит, посланец
этот, к сожалению, соотечественник. И не очень высокого
пошиба Пз тех. кто соображает па троих...я
— Он много пил?
273
— Все он и выпил. Я только две рюмочки.
— Ио чем же вы беседовали за ужином?
— О всяком.
— А о деле?
— И о деле.
— Он набавлял сумму?
— Нет.
— Почему?
— О деньгах разговора не было.
— Значит, ни он, ни вы в этот вечер о деньгах даже
не заикались?
— Да. Я, правда, сказала что-то.
— Может, припомните?
— Сказала, что мало пятидесяти.
— А он?
— Ответил, что диавол платить не велел.
«Это уже совсем интересно».
— Почему?
— Не велел, и все.
— Что же тогда велел дьявол?
— Забрать сундук так.
— Вы говорите то «ларец», то «сундук»— это что,
одно и то же?
— Да. Я так называю.
— Хорошо. Вы попросили, вернее, намекнули, что
пятидесяти тысяч мало... Кстати, почему? Это же колос-
сальная сумма!
— Да. Но если можно взять больше, то почему бы
не взять?
«Очень даже логично с чисто формальной, конечно,
стороны. А так на кой тебе ляд больше? И этого бы за
глаза хватило до конца жизни...»
— Понятно. Как же прореагировал на это посланец?
Сказал, что дьявол не разрешает?
- Да.
— А вы что ответили?
— Сказала, что не верю. Пусть диавол сам подтвер-
дит, сказала.
— И он подтвердил?
— Не знаю.
— Что же было дальше? После того как посланец
допил почти всю водку, а вы сказали, что ждете... авто-
ритетного подтверждения.
274
— Развязал мешок.
— Посланец? Он же слуга?
— Да. Задернул штору, погасил свет и развяззл
мешок.
— И что потом?
— Змей огненный. На хвосте плясал. Извивался
Вышины неимоверной.
— И это был дьявол.
— Кто же еще?
— Так. Чем же кончилась эта пляска? Змей заго-
ворил?
— Нет. Дальше не помню ничего. Очнулась только
ночью, парализованная.
— Вы хорошо разглядели огненного змея?
- Да-
— Он что же, дышал огнем?
- Да. И весь был огненный.
— Почему же ничего у вас в комнате не загорелось?
— Холодный огонь, люциферский.
— Понятно, Вера Фабиановна, от холодного огня
ничего, конечно, не воспламенится. II какого же цвета
был огонь?
— Желтый с зеленью. Самый змеиный такой, лю-
циферский.
— И свет от этого огня был?
— Да. Только не сильный.
— Ровный или же мигающий?
— Ровный, скорее.
— Попробуем восстановить, как все это произошло.
Вы сказали, что хотите подтверждения, а он задернул
шторы, погасил свет и в темноте — подчеркиваю: в тем-
ноте!— стал развязывать мешок. Так?
— Нет.
— Как же тогда?
— Задернул шторы сперва, потом зажег лампу на-
стольную.
— Эту?—Люсин указал па небольшую лампу в виде
гриба-мухомора.
- Да.
— Прекрасно... Итак, он задернул шторы, включил
вот эту лампу и погасил люстру. Так?
- Да.
— Что было дальше?
275
— Взял лампу и полез под стол, где лежал мешок.
— Ага, мешок лежал под столом... Что же делал там
этот ваш посланец с лампой?
— Точно не скажу. Вроде сначала мешок развязал,
потом лампу туда сунул.
— Лампу? В мешок? Зачем же это, как вы думаете?
— Может, искал что в мешке?— выдвинула предпо-
ложение Вера Фабиановна.
— Дьявола искал...— развил ее мысль Люсин.— Бо-
ялся, что не найдет, что тот в мешке затеряется. Он ведь
малюсенький, этот ваш дьявол?
— Нет. Большой мешок был. Тяжелый и полный.
— Значит, дьявол облика своего не менял и в мешке
находился в той же змеиной ипостаси? Так вас следует
понимать?
— Так, наверное.
— Зачем же посланец засунул в мешок лампу?
Не ведаю.
- Что же было потом3
— Подержал он лампу в мешке, повозился там ми-
нут с пяток, и лампа вдруг погасла.
— Погасла или ее выключили?
— Не знаю. Темно, одним словом, стало. Тут вдруг
что-то зашипело, застучало так, что мои коты вой под-
няли.
— Интересно. Что же дальше?
— Выпрыгнул он и заплясал на хвосте посреди ком-
наты.
— А вы не думаете, что все это было только ловким
фокусом.
— Нет.
— Почему?
— Змей настоящий был. Каждая чешуйка его огнем
горела... Пасть опять же, зубы и жало раздвоенное...
И шипел он страшенно.
— Может, гипноз?
— Як гипнозу не чувствительна. Сам Мессинг про-
бовал — отказался.
— Не гипноз, значит...
— Нет. Он же Олечку мою проглотил.
— Кто это-—Олечка?
— Кошка сиамская. Светлая вся, ушки черненькие,
глаза голубые...
276
— А Саскию кто задушил?
— Саскии нет в жйвых?
- Да.
— Бедное животное... Зачем только я его на воспн
тание брала? Жил бы себе на лестнице...
— Так вы не видели, как был задушен Саския?
— Нет.
— Хорошо. Большое спасибо вам, Вера Фабиановна.
А теперь расскажите мне, чем, собственно, замечателен
ваш ларец? Почему даже сам дьявол проявляет к нему
такой интерес?
— Это долгая история. Ее по буквам не расскажешь.
— Ладно. Подождем, когда к вам вернется речь. Но,
может быть, вы все же сумеете объяснить, почему за
этот сундук вам готовы были заплатить столь много?
— Древний он очень.
И это все?
— Он еще у Марии Медичи был. Это ее приданое.
- - А у кого он находился до этого?
— Не знаю... Может, забыла.
— Как же он здесь, в России, очутился?
— Не то его Калиостро сюда привез, не то царь. Не
помню точно...
— Какой царь?
— Русский.
- Это я понимаю, что русский. Но кто именно?
— По-разному говорили.
— А отец ваш как рассказывал?
— Он и сам не знал. Ларец-то хозяину принадлежал,
у которого батюшка в управляющих служил. Хозяин же
вроде по-разному объяснял. То ли Павлу его подарили
масоны, то ли Александр его масонам подарил.
— Допустим, верно первое предположение. Но тог-
да вновь возникает вопрос: как ларец попал к государю
императору Павлу?
— Не знаю. Про Павла ничего не знаю. Может, Ка-
лиостро еще до Павла его сюда привез. Он же бывал в
России.. А вот про Александра говорили, будто бы ему
этот ларец преподнесли французские дворяне.
— В честь победы над Наполеоном?
— Может, и так.
— Как же эта историческая реликвия очутилась
вдруг у хозяина вашего отца? Он кто был?
277
— Действительный статский советник Всеволод
Юрьевич Свиньин, помещик и бывший тверской губер-
натор.
— Он, конечно, был важной шишкой. Это я пони-
маю. Но ведь не настолько же, чтобы прямо от царя
получить сундук французской королевы?
— Нет. Ларец у них в семье хранился. Прадед Все-
волода Юрьевича был большим масонским начальником.
Ему-то царь и передал этот ларец.
— За особые заслуги? Или просто в дар?
— Чего не знаю, того не знаю. Батюшка покойный
рассказывал, что это масонская тайна.
— А он, случайно, не был масоном?
— Был, и еще каким! Казначеем ложи «Белый ло-
тос» в губернском городе Твери он был. А Всеволод
Юрьевич—мастером ложи, предводителем, значит.
— Выходит, Свиньины все масоны? Это что же, на-
следственное у них?
— Я только про Всеволода Юрьевича знаю и про
ихнего прадедушку, который от государя сундук полу-
чил. Потом он пострадал за декабристов.
- - Ну что ж, в истории сундука мы с вами немного
разобрались... И все же, Вера Фабиановна, мне не сов-
сем понятна непомерная его ценность. Он очень древний,
побывал у французских королей и русских царей, у гра-
фа Калиостро и тверских масонов — все это так. Но со-
гласитесь, что одного этого мало. Почему за этот ларец
буквально с ходу готовы были заплатить вам десять
тысяч долларов? Более того, вы сами мне сказали, что
он стоит гораздо дороже. Откуда вы это взяли?
. — Так батюшка завещал. Он говорил, что в нем все
наше состояние.
— Может, здесь какая-то масонская тайна?
- И тайна. Но суть-то не в ней. У ларца секрет есть.
Какой же?
— Этого никто не знает. Сам Всеволод Юрьевич не
знал.
— У вас есть какие-нибудь догадки на этот счет?
— Догадок никаких нет. Только знаю, что ларец этот
волшебный.
— В чем же выражалось его волшебство?
— Всякое волшебство к одному сводится.
— Любопытно узнать.
278
— Власть, деньги да любовь — ведь этого от волшеб-
ства ждут. Оно и дает.
— Дает?
— А как же! Если знать, как спросить, то все полу-
чить можно... Только недобрая эта сила. За нее потом
расплачиваться приходится. Оттого все волшебники и во-
рожеи такие несчастные. Плохо они кончают. Со мной то-
же плохо будет... Сбылось уже.
— Э, нет, Вера Фабиановна, вас мы в обиду не да-
дим! Мы вас подымем... Скажите-ка мне лучше, откуда
вы знаете, что сундук был волшебным?
Об этом все знали.
— Кто же именно?
— Всеволод Юрьевич, батюшка-покойник, люди —
все.
— Люди — это значит слуги?
— Да, все говорили, что сундук волшебный. Только
секрет к нему утерян. Его, говорили, Калиостро с собой
унес. Он с этим сундуком большие чудеса выделывал.
— И неужели никто ни разу не пытался отыскать
этот секрет?
— Многие пытались. Всеволод Юрьевич из-за этого
в отставку ушел и большие деньги потратил.
— На что именно?
— Этого не знаю.
— Что случилось с Всеволодом Юрьевичем после
революции?
— За границу уехал. Боялся, что его как губернато-
ра в ЧК расстреляют. Только он'хороший человек был,
никому зла не делал.
— Он с семьей уехал? С женой, детьми?
— Вдовый он был. Жена рано умерла от скоротеч-
ной чахотки, чуть больше года вместе прожили. Кажется
сын у него был маленький
— Братья, сестры у него были?
— Только кузены да кузины. По прямой линии он
последний был.
— А из-за границы он вестей о себе не подавал?
— Не знаю. Лично я никаких связей с заграницей
не поддерживаю.
— Выходит, что хозяева сундука перемерли, а сек-
рет его утерян... Зачем же тогда явился этот ваш посла-
нец? И от чьего имени?
279
— Имени этого знать нельзя.
— Почему же?
— Человеку не дано знать настоящего имени Князя
Тьмы, как не дано ему знать настоящего имени бога.
— Это ваш батюшка-масон говорил?
— Я и сама знаю.
— Значит, вы все еще уверены, что сундук похитил
дьявол?
— Кто же еще? Значит, так надо, значит, сомкнулся
круг, и пришло время. Через этот сундук много душ бы-
ло погублено, видать, кончился его срок на земле.
— Плохи тогда дела. Где уж нам тягаться с самим
сатаной! Выходит, что и искать ларец ваш нам теперь
не надо? Как вы полагаете, Вера Фабиановна?
— Это почему же не надо?— Впервые после постиг-
шего Веру Фабиановну’несчастья глаза ее вдруг утра-
тили свою сквозящую рентгеновскую напряженность.—
Вы обязаны найти мою вещь!
— Даже если ее украл дьявол? — Люсин с удовле-
творением отметил этот робкий признак начинающего
улучшения. Значит, посланный им врач не ошибся, ког-
да после осмотра больной опроверг первоначальный диаг-
ноз. По его мнению, никакого инсульта у Веры Фаби-
ановны не было, а всего лишь вызванное испугом и силь-
ным волнением застойное шоковое состояние. Но и оно
само по себе внушало серьезные опасения.
— Я ведь только предполагаю так...— Больная за-
моргала заметно живей, словно подгоняла этим возив-
шегося с буквами следователя.— Вы-то ведь в диавола
не верите? Вещь украдена, потому вы обязаны найти ее
и возвратить владельцу.
— Хорошо, хорошо! Не волнуйтесь. Я только пошу-
тил. Мы обязательно отыщем ваш ларец... Вдруг дьявол
здесь не виноват? А, Вера Фабиановна?
— Это уж как хотите. Раз вам про диавола и думать
не положено, вы, может, и отыщете ларец. А то как
потом перед начальством оправдаетесь? Не на диавола
же сошлетесь?— просигналила неугомонная старуха.—
Я жалобу напишу, если не отыщете.
Люсин только подивился тому, как мирно уживаются
в ней темные, мистические суеверия с дотошным жи-
тейским прагматизмом.
— Ладно, Вера Фабиановна.—г Люсин стал собирать
280
свою азбуку.— На том с вами и договоримся. Мы бу
дем искать, а вы нам в этом поможете. Первым делом
слушайтесь врачей и поправляйтесь. Это первейшая
ваша обязанность. На досуге же постарайтесь припом-
нить всякие мелкие подробности, связанные с вашим
сокровищем. Кто чего говорил, о чем, возможно, вы сами
догадываетесь. Все это может существенно облегчить
нашу работу... Ну как, подходит вам такая программа?
Старуха с готовностью моргнула.
— Вот и прекрасно! Большое спасибо, и простите,
что утомил. Отдыхайте спокойно и поправляйтесь, а я
к вам еще забегу.
На том они бы и расстались, если бы не одно ма-
ленькое обстоятельство... Люсин страшно устал. Непри-
вычные к раскладыванию букв руки даже слегка дро-
жали. И хотя под конец разговора он мог бы уже сорев-
новаться с наборщиком средней квалификации, па всю
беседу ушла бездна времени. Клочок неба за кружевной
занавеской заметно потемнел. Поэтому, когда Люсин
пожелал Вере Фабиановне спокойного отдохновения и
встал со стула, молчаливая санитарка с готовностью за-
двинула плотные шторы, и в комнате стало сумеречно.
В этом, собственно, и заключалось то самое маленькое
обстоятельство. Оно позволило Люсину обратить внима-
ние на то, чего он по причине, которая сейчас станет по-
нятной, не увидел в прошлый раз.
Как только санитарка задвинула шторы, на полу ров-
ным желто-зеленым светом зажглись какие-то бесфор-
менные пятна и неровные, прерывающиеся полосы. От-
даленно они напоминали Млечный Путь. Эксплуатируя
и далее тесно связанные с астрономией изобразительные
средства, можно сказать, что пыльный, давно не метен-
ный угол превратился в шаровое скопление, а па што-
рах в трех-четырех местах слабо засветились волокна
диффузных туманностей.
Очевидно, это были следы той сумасшедшей пляски,
которую учинил посреди комнаты огненный змей. Сам
же он, видимо, находился в состоянии линьки.
Люсин сразу же полез в портфель и достал оттуда
неизменные баночки и бритвенное лезвие. Аккуратно в
нескольких местах он собрал образцы «змеиной кожи»,
которая почему-то уже превратилась в порошок.
Кроме чисто профессионального удовлетворения, он
281
испытал в тот момент весьма сложное, близкое к зло-
радству чувство, ибо знал, что все это пойдет в пере-
груженную лабораторию, которая и без того не выдер-
живает назначенных сроков.
Так закончилась совершенно фантастическая исто-
рия, которая началась с бродячей кошки, перебежавшей
дорогу на Тверском бульваре. Собственно, история не
закончилась, более того — конца ее не было даже видно.
Люсин вышел от Веры Фабиановны с легкой голов-
ной болыо и полной неразберихой в мозгу. Что-то у него
составлялось, что-то безвозвратно рушилось. Все время
появлялись какие-то концы, но они исчезли, едва он пы-
тался связать их между собой. Одним словом, только
сейчас это было единственное, что он ясно понял: рас-
следование вступило в решающую фазу. Симплонский
туннель еще не был прорыт, но где-то за скальной тол-
щей уже различались глухие удары. Это работала
встречная бригада. Сквозь глухую стену, разделяющую
сегодняшний день от вчерашнего, прорывалась ис-
тория.
Если уподобить человеческое сознание, скажем, ра-
диолампе, то вольт-амперная характеристика Люсина
вышла на плато. Он достиг насыщения информацией из
высшего накала умственного напряжения. Он лютой не-
навистью ненавидел дьявола и все его племя.
Глава 18
К ВЯЩЕЙ СЛАВЕ ГОСПОДНЕЙ
(Донесение генералу иезуитского ордена Часть 1)
«Монсеньор!
Согласно Вашему высокому повелению, направляю
Вам законченный отчет о нашумевшем деле с бриллиан-
товым ожерельем и роли, которую сыграл в нем вверен-
1 Иезуиты (общество Иисуса)—католический монашеский
орден, основан в 1534 году Игнатием Лойолой. Главные задачи орде-
на: борьба за чистоту католицизма и его повсеместное распростра-
нение, борьба за укрепление неограниченной власти папы. Мораль
иезуитов: все средства хороши для достижения цели. Орден возглав-
ляется пожизненно избираемым генералом.
282
ный моему наблюдению Джузеппе Бальзаме (он же
граф Калиостро, граф Феникс, Ахарат и Пеллегрини).
Состоя ранее провинциалом ордена в российских зем-
лях, я уже докладывал об этом опасном, меняющем
имена с переменен! стран своего пребывания человеке,
который колесит по Европе, везде оставляя за собой
след в виде, всевозможных слухов. Ныне можно с уве-
ренностью сказать, что зародившиеся ранее подозрения
насчет его особы полностью подтвердились.
В характере Джузеппе Бальзамо непостижимым об-
разом сочетаются достоинство и коварство, образован-
ность и невежество. Этот человек, впрочем великодуш-
ный и одаренный увлекательным, хотя несколько
варварским красноречием, представляет собой странную
помесь миссионера и авантюриста, что делает его особо
опасным. К тому же он обладает талантом привлекать
к себе людские души.
Приехав в Митаву, он не замедлил очаровать тамош-
нее высшее общество. Двух часов ему оказалось вполне
достаточно, чтобы совершенно покорить таких знатных
и ученых вельмож, как граф Медели, граф Ховен и май-
ор фон Корф. Влияние же его на особ женского пола не
поддается никакому описанию.
Алхимик, врач розенкрейцерской школы, астролог,
физиономист и жрец тайны, Бальзамо должен был ка-
заться лакомой приманкой для всех богопротивных сек-
ретных обществ. Так оно, собственно, и случилось. Как
я уже писал в свое время, иллюминаты1 завербовали его
в свою среду, когда самозванный граф приехал во
Франкфурт-на-Майне.
Посвящение его происходило недалеко от города, в
подземной пещере. Глава местных иллюминатов (есть
основания утверждать, невзирая на маску, которая
скрывала его лицо, что это был небезызвестный мон-
сеньору барон Вейсгаупт) раскрыл железный ящик, на-
полненный бумагами, и вынул оттуда рукописную кни-
гу, начинавшуюся словами: «Мы, гроссмейстеры ордена
тамплиеров...» Далее следовала формула присяги, на-
чертанная кровью, и одиннадцать (позволю вновь обра-
тить внимание монсеньора на это число!) подписей.
В этой написанной на французском языке книге пря-
1 Иллюминаты — разновидность масонства.
283
мо говорилось, что иллюминизм есть заговор против
тронов. Мне удалось узнать, монсеньор, что первый удар
постигнет Францию, а после падения христианнейшего
короля настанет очередь Рима. Иллюминаты, таким об-
разом, выступают как идейные наследники тамплие-
ров — злейших врагов папской и королевской власти.
Остается только сожалеть, что ордену не удалось пода-
вить это движение в зародыше. После церемонии посвя-
щения Бальзамо уведомили, что общество, в которое он
вступил, уже пустило глубокие корни и располагает
крупными суммами в банках Амстердама, Роттердама,
Лондона, Генуи и Венеции
В иллюминатских верхах утверждают, будто все
средства общества составляются только из ежегодных
членских взносов, что не представляется убедительным.
Нельзя верить и широко распространенной легенде, со-
гласно которой иллюминаты обратили в деньги тайное,
наследие тамплиеров — огромную статую Люцифера, от-
литую из чистого золота. Денежный источник, питающий
это движение, остается, таким образом, невыясненным.
Пройдя полную церемонию и получив крупную сум-
му на расходы, а также секретные инструкции, Бальзамо
сразу выехал в Страсбург.
Там он прожил некоторое время богатым и щедрым
барином, давая много, но ничего и ни от кого не прини-
мая. Людей состоятельных он дарил своими советами, а
бедняков — советами и деньгами, что вскоре превратило
его в предмет народного обожания.
В то же самое время по соседству, в Саверне, про-
живал некий прелат, чья любовь к тайнам и смелые
амурные похождения привели наконец к нынешнему
скандалу. Смею, таким образом, обратить высокое вни-
мание монсеньора на то, что знакомство Бальзамо (тог-
да он выступал под именем Калиостро) с кардиналом
де Роганом произошло именно в Страсбурге, и в указан-
ное время, а не теперь, в Париже.
Узнав, что поблизости поселился чародей и философ,
принц-кардинал Роган поспешил завязать с ним знаком-
ство и направил своего егермейстера Миллиненса ис-
просить у Калиостро аудиенцию.
Но насколько самозванный граф был ласков и любе-
зен с бедняками, настолько же любил он посмеяться над
знатными особами. Но таковы люди. Именно это свой-
281
ство заставляло аристократов еще сильнее заискивать
перед Калиостро. Посланца кардинала он встретн i весь-
ма надменно. «Если это у князя пустое любопытство,—
резко ответил он,— то я отказываюсь его видеть; если
же он имеет надобность во мне, то пусть скажет». Не-
чего говорить, что этот высокомерный ответ не только
не рассердил кардинала, но, напротив, очень ему понра-
вился.
Неотступные униженные просьбы этого блестя-
щего кавалера, более знатного, чем сам король, победи-
ли наконец непонятное упорство таинственного ино-
странца, и он, как, впрочем, следовало ожидать,
согласился дать князю церкви, пэру и великому
милостынераздавателю Франции аудиенцию. С того мо-
мента Роган сделался нежным другом и восторженным
почитателем графа Калиостро. Ловец душ, как всегда,
не промахнулся.
Вот, собственно, все, что знали о Калиостро до того,
как он решил поселиться в Париже на постоянное жи-
тельство. Ходили, правда, смутные слухи, что таинствен-
ный граф обладает даром ясновидения и, кроме того,
открыл эликсир бессмертия. Как утверждали некоторые,
Роган сумел выпросить малую толику этого эликсира
для себя и проживет теперь лет четыреста, оставаясь
молодым и неутомимым... Возможно, что именно благо-
даря этим слухам Калиостро заинтересовался сам ко-
роль. Nomina sunt odiosa *, я уже докладывал монсеньо-
ру о тех затруднениях, которые испытывал Людо-
вик XVI, вступив в брак с юной австрийской принцессой.
По всей видимости, оные трудности, невзирая на рожде-
ние инфанта и мадам1 2, не преодолены и по сей день, ибо
только этим можно объяснить беспрецедентную под-
держку. которую оказывает король всем начинаниям
сомнительного авантюриста. Объявление двора, что
всякая критика по адресу Калиостро будет рассматри-
ваться как антигосударственное деяние, неслыханно!
Бедная Франция! Она поистине на краю пропасти. Узда
правления находится в слабых руках, а церковь после
изгнания ордена бессильна предотвратить разложение
общества и падение нравов.
1 Не будем называть имена, не называя имен (лат.).
2 Титул королевской дочери.
285
Благородные манеры, огромное влияние при дворе,
апокалипсическое красноречие и сказочное богатство —
все это быстро сделало Калиостро кумиром парижан.
Неувядающая красота его жены Лоренцы Феличиани
вновь возбудила толки об эликсире бессмертия. Погова-
ривали, будто итальянская красавица была когда-то
вавилонской царицей Семирамидой, а сам Калиостро
якобы хорошо знал Христа и частенько беседовал за
чашей фалернского с Юлием Цезарем, Суллой и Понти-
ем Пилатом. Даже сомнительность богатств и доброде-
телей графа служили его популярности. Парижане бук-
вально толпами осаждали его дом.
Поселился Калиостро на улице Сен-Клод в самом
красивом особняке квартала. Причудливость и сказоч-
ная роскошь обстановки только укрепили за ним славу
алхимика и некроманта'. В салоне, убранном с восточ-
ной пышностью и погруженном в полумрак, если только
его не заливали светом сотни канделябров, можно было
угадать характер хозяина — философа, заговорщика и
чудотворца. В центре этого салона стоит бюст Гиппо-
крата, а на восточной стене висит в верной раме мра-
морная доска, на которой золотыми буквами начертан
параграф всеобщей молитвы богоотступника Попа: «От-
че Вселенной, Ты, Которому все народы поклоняются
под именами Иеговы, Юпитера и Господа! Верховная
и первая причина, скрывающая твою божественную
сущность от моих глаз и показывающая только мое не-
ведение и Твою благость, дай мне в этом состоянии сле-
поты... различить добро от зла и оставлять человеческой
природе ее права, не посягая на Твои святые заповеди.
Научи меня бояться пуще ада того, что мне запрещает
моя совесть, и предпочитать самому небу то, что она мне
велит!»
Из одной этой надписи, которую я видел собственны-
ми глазами, следует, что указанный Калиостро — розен-
крейцер, иллюминат и вольный каменщик. И в самом
деле, секта, которую представляет этот самозванный
граф, не признает никакой религии, кроме деизма, и про-
поведует служение не истинному христианскому Богу, а
нечестивому Верховному Существу. В самом этом слове
«Существо» кроется мерзкое оскорбление божественной
1 Некромант—волшебник, имеющий власть над мертвыми.
286
сущности. Однако число приверженцев «Существа», осо-
бенно в среде парижских аристократов, неуклонно мно-
жится. И в этом немалая заслуга Калиостро, который
основывает здесь, как делал это в Митаве, Петербурге
и Варшаве, египетские ложи, в которых подвергаются
поношению и расшатываются основы религии и государ-
ства. Но было бы неправильно видеть в этом человеке
последовательного заговорщика, ибо он постоянно пе-
реходит роковую черту, отделяющую заговор от обыкно-
венного обмана. У него происходят какие-то сборища,
на которых занимаются не столько политикой, сколько
фокусами и некромантикой. Постоянно можно слышать,
что Калиостро то вызвал какого-то именитого покойни-
ка, то уничтожил трещинку или пузырек воздуха в
чьем-то фамильном камне, и тому подобное.
Более того, мне удалось установить, что даже его за-
нятия алхимическим искусством тоже не более чем об-
ман. Чтобы замаскировать источник своих богатств, ко-
торыми его, конечно, снабжают рассеянные по всему
свету члены секты, он в конце каждого месяца притвор-
но запирается у себя в кабинете, где якобы изготовляет
золото.
Многозначительными намеками и как бы случайными
оговорками он дает понять, что после каждого такого
уединения его слуга относит ювелиру слиток, проба ко-
торого почти всегда выше луидоров.
Еще дает он понять, что его внезапные отлучки свя-
заны с процессом омоложения, который постоянно при-
ходится поддерживать. Этот шарлатан воображает, буд-
то состоит в общении с семью ангелами, коим, согласно
обряду египетских лож, поручено управление семью пла-
нетами (обращаю высокое внимание монсеньора на это
число семь!); приписывает себе власть временно мате-
риализовать духов через посредство молодых девушек,
которых называл голубицами или питомицами. Приоб-
щая невинные души к чародейству, он, возможно, спо-
собствовал и растлению телесных оболочек, хотя досто-
верных сведений на сей счет не имеется.
Если и можно хоть что-нибудь сказать в защиту это-
го человека, то это будет лишь одно: он постоянно
пятнал низким обманом «возвышенную» цель своего об-
щества, состоящую в ниспровержении тронов. Но одно-
временно он привлекал к себе этим все новые и новые
287
толпы черни Поэтому неизвестно, какой мятеж более
опасен: тот ли, что свершается руками возвышенных
идеалистов,, или же тот, который несет на своих зна-
менах пятна разнузданной низости. Во всяком случае,
оба они одинаково нежелательны. Поэтому граф Кали-
остро должен быть устранен наряду с известными мон-
сеньору лицами, которые открыто проповедуют свои фи-
лософские взгляды и тайно плетут заговоры против
церквей и королевской власти.
Заканчивая характеристику Калиостро, упомяну, что
в числе его ярых приверженцев можно найти представи-
телей всех сословий. Здесь князья, прелаты, ученые, во-
енная и гражданская знать, ремесленники, простолюди-
ны. Даже такая высокая особа, как, например, герцог
Люксембургский, не устоял перед его чарами. Все эти
люди называют своего учителя не иначе как обожаемый
отец и с готовностью повинуются ему. Они повсюду но-
сят с собой его портреты: на медальонах, часах, веерах.
Бюсты с надписью «Божественный Калиостро», изваян-
ные из мрамора и отлитые из бронзы, украшают аристо-
кратические дворцы. Сам король оказывает ему свое
покровительство.
И вот теперь, монсеньор, этот самозванный граф, этот
авантюрист, являющийся на самом деле, как установи-
ла тайная служба ордена, сыном палермского купца,
оказался замешанным в скандальном деле, и его имя
стоит рядом с именем кардинала Рогана и королевы
Франции!
Возможен ли еще больший позор, еше более глубокое
падение?! Поистине господь прежде ослепляет того, кого
решает наказать. Королевская власть, монсеньор, нахо-
дится в преддверии краха. Вместе с ней окончательно па-
дет и влияние Матери Нашей Апостольской Католической
церкви.
О глубоком кризисе, охватившем общество, можно
судить хотя бы по слухам, которые распространяются
сейчас по поводу предсказания Казота. В последнем до-
несении я уже имел честь указать высокому вниманию
монсеньора этого опасного вольнодумца. Присовокуплю
лишь следующее: ныне стало достоверно известно, что
Жак Казот является видным иллюминатом-мартинис-
том. Оный господин был приглашен в числе многих
придворных на обед, который давал один известный
288
академик. Среди приглашенных находилось также лицо,
всецело преданное интересам ордена, чье свидетельство
поэтому внушает полное доверие. По словам указанного
лица, обед проходил чрезвычайно весело. Говорили об
успехах человеческого ума и о грядущих событиях, в
которых присутствующие заранее приветствовали «осво-
божденный разум» Один только Казот казался груст-
ным и хранил глубокое молчание. Когда его спросили о
причине столь странного поведения, он ответил, что
провидит в будущем страшные вещи. В ответ на это гос-
подин Кондорсе стал с присущим ему остроумием
вышучивать Казота, всячески вызывая его на откровен-
ность. В конце концов Казот, грустно улыбнувшись, ска-
зал ему: «Вы, господин Кондорсе, отравитесь, чтобы из-
бегнуть смерти от руки палача». Грянул дружный смех.
Тогда Казот поднялся и, отодвинув бокал с вином, обвел
присутствующих взглядом. «Вас, мой бедный Шамфор,—
тихо сказал он,— заставят перерезать себе жилы. Вы же,
Бальи, Мальзерб и Рушер, умрете на эшафоте, посреди
заполненной народом площади».
Он хотел еще продолжить свое мрачное пророчество,
по герцогиня де Грамон, смеясь, перебила его: «Но наш
пол, по крайней мере, будет пощажен?»—«Ваш пол?—
переспросил Казот.— Вы, сударыня, и много других дам
вместе с вами, вы будете отвезены на телеге на ту же
площадь со связанными назад руками- Сказав это, Ка-
зот изменился в лице; его голубые глаза, казалось, вот-
вот наполнятся слезами. И этот шестидесятивосьмилет-
ний человек, с убеленной сединой головой патриарха,
был так величествен в своей безысходной печали, что
смех гостей внезапно умолк. Только госпожа Грамон
сохраняла еще шутливое настроение. «Вы сейчас увиди-
те,— воскликнула она,— что он даже не позволит мне
исповедаться перед казнью».—«Нет, сударыня,— пока-
чал головой Казот, — последний казнимый, которому
сделают такое снисхождение, будет...— Он запнулся на
мгновение:— Это будет... король Франции...»
Взволнованные гости стали подниматься из-за стола.
Казот молча поклонился хозяину, извинился и собрался
уходить. Но герцогиня Грамон преградила ему дорогу.
Принужденно улыбаясь и досадуя на себя за то, что
вызвала своими вопросами столь мрачные пророчества,
она, как бы призывая Казота закончить все шуткой,
Ларец Марии Медичи
289
спросила: «А вы, господин пророк, какая участь ожидает
вас самих?» Он ничего не ответил ей, но и не трогался
с места, уставясь глазами в пол. Потом вдруг поднял
голову и равнодушно, ни к кому особенно не обращаясь,
сказал: «Во время осады священного города один чело-
век семь дней подряд ходил вокруг его стен, взывая к
согражданам: «Горе вам! Горе!» На седьмой день он
вскрикнул: «Горе мне!» В этот момент огромный камень,
пущенный неприятельскими осадными машинами, попал
в него и убил наповал». С этими словами Казот вновь
поклонился и вышел.
Таково, монсеньор, умонастроение французской воль-
нодумной аристократии. Жизнь монарха более не яв-
ляется священной в ее глазах.
Еретик Вольтер обрушивался на церковь, преследовал
едкой клеветой наш орден, а Руссо проповедовал равен-
ство и единство всех человеческих душ... Посеянные ими
плевелы дали теперь страшные всходы. Но какова будет
жатва? Не такова ли, как предсказывает господин Ка-
зот? Не раскрывает ли нам его «предсказание» планов,
которые лелеют заговорщики в своих подземных ка-
пищах?
Можно лишь посетовать, что орден слишком снисхо-
дительно отнесся к первым росткам вольнодумства в
этой стране. Генрих Наваррский погиб слишком поздно.
Он вообще не должен был царствовать. Теперь, когда
заговор охватил все слои общества, а гонители Христо-
вы добились запрещения ордена, справиться с положе-
нием едва ли удастся. И менее всего способно на это ко-
ролевское семейство.
На парижской сцене только что была представлена
«Женитьба Фигаро», и вызванное этой комедией броже-
ние умов все продолжается. Возможно, по той лишь при-
чине, что общественным мнением владеет иная комедия,
более глубокая и, увы, реальная. Вот ее герои: королева
Франции, могущественный прелат, авантюристка коро-
левской крови, куртизанка, сомнительный дворянин,
жандарм и таинственный иностранец — помесь шарла-
тана с заговорщиком. Действие происходит в зале суда.
Публика — вся Европа».
Глава 19
ПЕРВОЕ УБИЙСТВО
Придя на работу, Люсин, как обычно, позвонил в ла
бораторию.
— Доброе утро!—сказал он, хотя утро было парши-
вое: брызгал надоедливый мелкий дождь.
— Можете приходить,— сразу узнал его голос на-
чальник лаборатории.— Только что получили эксперти-
зу из Института криминалистики... Так что приходите.
— Это по поводу Саскии?— не утерпел Люсин.
— Что еще за Саския? Вы же нам только кота сда-
вали!
— Это он и есть,— рассмеялся Люсин.— Бегу!
В анатомичке Люсин надел белый халат и мельком
глянул на своего двойника, опрокинутого в голубом ка-
феле пола. В расплывчатой глубине, где угадывалась
голова двойника, мутными пузырями горели лампы.
Пройдя вдоль стеллажей со всевозможным стеклом
и нелетучими реактивами, Люсин на секунду задержался
у вытяжного шкафа, где хлопотала смуглая чернявочка.
— Сколько бутылок у вас, Наташа!—восхитился
Люсин, схватившись за голову.— Как вы только их раз-
личаете?— Он провел пальцем вдоль длинного ряда пу-
затых, с притертыми пробками бутылей и всевозможных
пузырьков, словно всю клавиатуру на рояле пробежал.
— По этикеткам,— сухо ответила девушка.
— И никогда не ошибаетесь?— настырничал Лю-
син.— Они же такие незаметные да и почернели все от
этой отравы!
Он отлично видел, что, кроме этикеток, бутыли с кис-
лотами и щелочами были помечены соответствующими
химическими символами, крупно написанными воско-
вым карандашом. Надписи же на сосудах со спиртобен-
золом, эфиром или четыреххлористым углеродом можно
было прочесть еще в дверях, а хранившаяся под слоем
мутноватой водицы ртуть вообще ни в каких этикетках
не нуждалась.
Поэтому лаборантка имела полное право игнориро-
вать столь неуклюжие попытки завязать профессиональ-
ный разговор, что она, собственно, и сделала.
Конечно, она могла бы сказать Люсину, что его ана-
291
лиз готов и находится сейчас у начальства, но стоило
ли? Пусть себе юлит и бьет хвостом — она с удовольст-
вием поглядит, как это у него выходит, хотя наперед из-
вестно, что выходит плохо. И вот когда он, ничего не
добившись, в конце концов прямо спросит о своих лис-
тиках, она, так и быть, обрадует его. А может, и не
обрадует. Поведет равнодушно плечами и включит элек-
трические микровесы.
Люсин все это прекрасно видел. Он-то ведь знал, что
заказ уже выполнен. Не для него бежала вода в зеркаль-
ных шариках холодильника, не для него кипели на
плитках с закрытой спиралью экстракторы. Слывший
среди сослуживцев простодушным, Люсин был очень
себе на уме! И с Наташей он заигрывал, как говорится,
на будущее... Это был всего лишь беглый штрих в его
гениальной системе, с помощью которой он заставлял
людей, неведомо для них самих, работать на себя. Во-
обще-то систему он перенял у Березовского, когда тот
дублерил на БМРТ. Но до какого блеска она теперь
доведена! Заказы Люсина всегда выполнялись в первую
очередь. И для этого совсем не нужно было указаний
сверху. Никакое начальство ни кнутом и ни пряником
не смогло бы свершить тех чудес, которые тихой сапой
творила его система. Другие сотрудники только сдавали
анализы и приходили потом за готовой экспертизой.
Конечно, они еще и звонили, напоминали, порой жало-
вались. Люсин же приходил в лабораторию, как к себе
в кабинет. Этой великой привилегии он тоже добился
весьма нехитрым приемом. Просто пришел и сказал, что
хочет научиться делать такой-то анализ. Постепенно он
прошел выучку у спектроскопистов, аналитиков и ра-
диохимиков, потоптался у электронного микроскопа.
Конечно, он не бог весть чему научился. Нахватался вер-
хушек, получил, что само по себе весьма полезно, общее
представление о возможностях того или иного метода.
Зато он так искренне восхищался всем и так наивно
удивлялся, что стал здесь своим человеком. А ведь он
даже не старался запомнить, чем, скажем, склянка Ти-
щенко или дрексель отличаются от сокслета *, а спектр
поглощения в инфракрасной области от ультрафиолета.
Все это было ему совершенно ни к чему, а он берег свою
1 Сокслет, дрексель — стеклянные химические сосуды.
292
память, так как прочел где-то, что за всю жизнь чело
веческий мозг способен переработать только 10э единиц
информации. Вот, собственно, чем отличалась его усо-
вершенствованная система от примитивной схемы жур-
налиста Березовского. Зато он прекрасно ориентировал-
ся в общих проблемах и, собирая так называемые ве-
щественные доказательства, уже заранее мог знать, что
сумеет вытащить из них физхимия. Наконец, зайдя в
нужный момент в лабораторию, он мог и малость пора-
ботать на подхвате, продвигая тем самым своп анализ.
Конечно, столь примитивная хитрость не могла пройти
незамеченной. Аналитики за глаза потешались над тем,
как хлопочет и восторгается Люсин, когда помогает ко-
му-нибудь работать на себя. Но ведь и такая помощь
уже благо. Другие-то так не делают. Кроме того, Люсин
время от времени заходил в лабораторию и совершенно
как будто бы бескорыстно, когда никаких анализов ему
не требовалось. Другое дело, что наблюдательный чело-
век мог бы подметить любопытную закономерность.
«Бескорыстные» визиты, как правило, предшествовали
особенно большим и кропотливым заказам. Но кому,
собственно, надо было это подмечать? Да и Люсин слыл
человеком простодушным, которого с головой выдает
неуклюжая хитрость.
— Не расползется, Наташенька?—Люсин указал на
колбу, где был подвешен патрон из фильтровальной
бумаги, в котором кипело в парах спиртобензола какое-
то экстрагируемое вещество.
— Не расползется,— не слишком дружелюбно отве-
тила чернявая лаборантка, но вдруг не выдержала:—
Готов, готов ваш анализ, Люсин! Идите уж-в кабинет...
И Люсин, как и полагалось ему по неписаной роли,
радостно удивился, сделал попытку поцеловать Наташу
в щечку и побежал в кабинет, куда нетерпеливо стремил-
ся с самого начала.
— Ох, до чего он мне надоел!—сказала Наташа
подруге, конечно, так, чтобы слышал и Люсин.— Ходит
и ходит...
— Сама виновата,— ответила подруга, освещенная
заревом муфельной печи, где прокаливались фарфоро-
вые тигли.— Правила для всех одинаковые. А этому, ви-
дите ли, всегда,срочно!
Она захлопнула муфель, и миловидное личико ее
293
мигом утратило дьявольскую и, увы, никем не замечен-
ную красоту.
Люсин обернулся и погрозил им пальцем. Он знал,
что, когда будет нужно, обе девицы, пусть ворча и не-
годуя (притворно!), первым делом сделают именно его
анализы.
Так же поступят и за этой черной занавесью, откуда
пахнет озоном и нагретой резиной, где пробиваются го-
лубоватые вспышки и что-то тихо и ровно гудит.
Система работала безотказно. С мыслью о системе
Люсин отворил дверь кабинета, в котором сидел един-
ственный человек, на которого люсинские чары совер-
шенно не действовали. К сожалению, человек этот был
начальником лаборатории. Он никогда, даже с санкции
руководства, не брал сверхочередных анализов. Люсин
знал это по себе. Поэтому трижды гениальна была сис-
тема, которая могла успешно этому противоборствовать.
— Ну и везунок вы, Люсин!—встретил его хозяин
кабинета и протянул фотоснимок.
— Что значит везунок, Аркадий Васильевич?
— А то, что везет вам!.. Вы в карты, случайно, не
играете?
— В карты? Хотите сыграть? Так я могу! Бридж-
белот, преферанс, покер, шестьдесят шесть — все, что
угодно.— Люсин взял снимок.
— Э, нет! С вами бы я не рискнул... Вы же типичный
везунок. Взгляните-ка на это.
Люсина не надо было приглашать. Он так и впился
глазами в снимок, где на черном, засвеченном поле бе-
лели два круга. Они были совершенно удивительны.
Аналитик не ошибся: Люсину чертовски везло. И что
там карты? Бридж-белот или шестьдесят шесть? Это
был куш, сорванный на номер в рулетку. В обоих кругах
четко запечатлелась приготовившаяся к прыжку змея.
Даже раздвоенный узкий язык можно было разглядеть
в ее разъяренно распахнутой пасти. Она стояла на хвос-
те, чуть откинувшись назад, перед смертельным броском.
На заднем плане смутно угадывались знакомые Люсину
детали интерьера. Так что сомнений быть не могло. Фо-
тоснимок был сделан не в амазонской сельве и не
во влажной римбе острова Борнео, а, как это ни уди-
вительно, в комнате Веры Фабиановны Чарской. Но
стоит ли удивляться этому, если змею засняли не
294
Он так и впился глазами в снимок.
автоматическим аппаратом «Киев-10» и не шедевром
японской оптики — камерой «Канон»?
Это бедный Саския сфотографировал обоими глаза-
ми последнее видение своей безвременно оборвавшейся
жизни. Люсин держал в руках увеличенные снимки с
мертвой сетчатки. Пурпур пли, как он там еще назы-
вается, глаз Саскии не успел разрушиться и сохранил
свой страшный отпечаток. Кошки не обладают цветным
зрением, и снимок вышел черно-белым. Но и на нем бы-
ло хорошо видно, что изготовившаяся к броску змея
светится. Она горела, как струя расплавленного метал-
ла, и даже освещала ближайшие к ней предметы. То же
обстоятельство, что на снимке, несмотря “Ma темноту в
комнате, оказался еще, хоть и смутный, задний план,
можно объяснить лишь совершенством кошачьего ночно-
го зрения.
Итак, огненный змей Веры Фабиановны оказался не
видением больного мозга и не гипнотическим наважде-
нием. Об этом с бесстрастной объективностью свидетель-
ствовали глаза мертвого животного. Саскии очень не
везло в жизни. Во-первых, у его хозяев родился ребенок,
и бедный кот остался, подобно чеховскому чиновнику,
«без места», во-вторых, новая хозяйка не только отняла
у него прежнее имя Барсик, но и превратила на первых
порах в кошку. И все же это были обычные преврат-
ности, с которыми еще можно мириться. Но быть заду-
шенным в собственном доме тропической змеей — это,
знаете ли, слишком! Это уж невезение так невезение...
Мудрено ли, что глаза Саскии и после смерти взывали
к отмщению?
— Ну как?—спросил начальник лаборатории.
— Класс!— восхищенно прошептал Люсин, держа
снимок обеими руками.— Как это только им удалось?
Это же...— он даже задохнулся, не находя слов,— войдет
во все учебники!
— А то нет!—довольно откинулся на стуле началь-
ник.— Ювелирная работа! Ну что, доволен?
— Еще бы!.. А змею они не определили?
— Ох и нахал же ты, братец!—Начальник лабора-
тории от избытка чувств перешел на «ты».— Тебе и это-
го мало! Еще хочешь змею знать?!
— Отчего бы и нет?— С олимпийским спокойствием
Люсин положил снимок на стол.
296
— То есть как это?—Аркадий Васильевич даже по-
краснел.— Это же такой дикий шанс! Вы же сами дол-
жны знать, как редко оно удается! И после этого вы еще
хотите...
— Конечно, хочу!— перебил его Люсин и вдруг рас-
смеялся,— Я ведь все понимаю и ценю, Аркадий Ва-
сильевич. Более того, я просто преклоняюсь... Но раз уж
снимок получился, почему бы не вытянуть из него мак-
симум возможного? Одно к другому-то не касается?
— Теперь я понима-аю!—протянул Аркадий Василь-
евич.— Наконец-то я вас, Люсин, раскусил. Вы ведь
не просто везунок! С этим еще примириться можно.
Не надо только за карты с вами садиться... Везунков
порядочные обычно люди недолюбливают...
— Из зависти.
— Понимаю, понима-аю! Из зависти! Согласен... Но
вы-то ведь хуже, чем простой везунок... Хотите знать,
кто вы?
— Конечно.
— Вы привыкший к везению и потому совершенно
заевшийся и обнаглевший везунок! Нравится?
— Вполне,— кивнул Люсин.
— Хоть самокритичен,— вздохнул начальник лабо-
ратории.— Мне даже противно,— он дружески подмиг-
нул,— сообщать вам результаты экспертизы. Ведь вы их
воспримете как должное. Не как чудо, а как восприни-
мает закормленный карапуз очередную порцию манной
каши! Вы же не удивитесь, вас не проберет благоговей-
ная дрожь перед мощью человеческого гения... Не про-
берет ведь?
— А чего ей меня пробирать? Я же и сам вижу, что
эта змея питон, не знаю только, как она там по-латы-
ни...— Он равнодушно пожал плечами, но краешком гла-
за все же глянул на собеседника — хотел насладиться
произведенным впечатлением.
— Что?—Аркадий Васильевич был ошарашен.— От-
куда вы знаете, что это питон?
— Ежу и то ясно! Вы что, питона никогда не видели?
— Видел! Видел, черт его дери! Но почему именно
питон, а не анаконда или этот боа — как там его?—
констриктор? Как вы могли это различить?
— Различить? Очень просто... Только мне и разли-
чать-то не надо. Я ведь многое наперед знаю. Не вери-
297
те? Разве принес бы я вам дохлую кошку, если бы не
знал заранее, что запечатлелось в ее глазах?
— Да?—Аркадий Васильевич уже не шутил, он и
впрямь был слегка озадачен.— Вы что же, яснови-
дящий?
— Вроде... Про телепатию слыхали?
— Разумеется. Будете выступать в цирке — пришли-
те контрамарочку.
— Ладно.
— Все же, Люсин, скажите правду — я ведь терпеть
не могу загадок!— как вы узнали, что это питон?
— Значит, питон?— поймал на слове Люсин.
— Да, питон.
— Это секрет.
— Вы считаете, что у нас к вам недостаточно вни-
мательно относятся?
— Ну, Аркадий Васильевич, это запрещенный прием!
Это шантаж и скрытая угроза. Нельзя смешивать лич-
ные отношения с чисто деловыми...— Он рассмеялся.—
Три внеочередных анализа — и секрет ваш!
— Если я шантажист, то вы бессовестный и небла-
годарный вымогатель... Три анализа?
— Три серии,— поправился Люсин.— Три заказа.
— Один.
— Ладно. Не ваша, не моя... Два!
— Идет.
— Хотите, значит, узнать, как я определил питона?
— Хочу.
— Мне об этом дежурный по городу еще на той не-
деле звонил. Уж кто-кто, а он все наперед видит!.. Толь-
ко я, дурак, тогда внимания не обратил...
— Что именно сказал дежурный по городу?
— Питона, понимаете, в зоопарке украли, а дежур-
ный мне тут же и позвонил... Как в воду глядел!
— Так-таки ни с того ни с сего и позвонил? Ой,
Люсин, хитришь!
— Какой там «хитришь»! Я сам напросился,— не-
охотно объяснил Люсин.— Хотел быть в курсе всех не-
обычных происшествий. Следов-то ведь не было, а дело
необычное...
— А, понимаю!—догадался начальник лаборато-
рии.— Вы увидели снимок и сообразили, что это мог
быть тот самый украденный питон! Верно?
298
— В общих чертах.
— На сообщение же дежурного вы сперва нс про-
реагировали? Решили, что не по вашей части?—Арка-
дий Васильевич даже руки потер от удовольствия.
— Угу,— буркнул Люсин.
— Кража питона не показалась вам необычным про-
исшествием! Ведь питонов-то, поди, каждый день вору-
ют?— Аркадий Васильевич вот-вот готов был расхохо-
таться.
— Вот именно!—улыбнулся и Люсин.— Теперь вы
все знаете. Давайте мои экспертизы, и я пошел... За ва-
ми два заказа!—Он взял бумаги и фотоснимки, благо-
дарно пожал руку Аркадию Васильевичу и вышел из
лаборатории.
Чего он добился откровенным признанием? Права
на два экстренных заказа? Завоевал сердце начальника
лаборатории и тем самым сделал свою систему абсо-
лютной? В известной мере все это так, но — как бы это
объяснить?— Люсин достиг, если только он и впрямь к
этому стремился, еще одного. Он разрушил впечатление,
которое неизбежно должно было сложиться о нем...
Это и впрямь тонкий вопрос! Одно дело, если Люсин
поступил так бессознательно, другое — если был у него
здесь холодный расчет. Действительно, Люсин взялся
за очень сложное и запутанное дело, которое сделало бы
честь любому книжному детективу. Более того, он с
блеском, надо сказать об этом прямо, принялся его рас-
путывать. Про ошибки, которые он допускал по ходу
следствия,— живой человек всегда допускает ошибки:
ведь ложные ходы одно из непреложнейших свойств на-
шего познания,— про эти ошибки знал только он один.
Тем паче, они не раз служили, как говорится, к вящей
славе господней, иными словами, их можно было пред-
ставить в преображенном ореоле феноменальных успе-
хов. Не расскажи Люсин, к примеру, о том же питоне,
Аркадий Васильевич остался бы в совершенном потря-
сении. Два-три подобных примера могли бы создать
Люсину репутацию гениального следователя. И, самое
смешное, она была бы вполне заслуженной!
Почему же Люсин разрушил готовый родиться образ,
как разрушал его постоянно? Почему? Здесь, конечно,
и лежит ключ — избитая, конечно, метафора — к его ха-
рактеру. Но нет ни ясных доказательств, что он поступил
2?9
так намеренно, ни особых оснований для мнения диа-
метрально противоположного. Одно только известно со-
вершенно точно. Успехам Люсина не удивлялись, пх
воспринимали как должное. Свой парень в доску, дотош-
ный, старательный, но малость простодушный,— у тако-
го все и должно быть в полном порядке! Разумеется,
при обязательном условии некоторого везения. О том
же, что Люсин необыкновенно везуч, ни у кого не было
двух мнений. Постоянному же везению — но не фаталь-
ному, а, напротив, до смешного глупому, которое даже
самого счастливца часто оставляет в дураках,— такому
везению быстро перестают удивляться и, как правило,
не завидуют. Оно становится нормой, а над нормой дол-
го не рассуждают. Что есть, то есть. Потому и глупым
промахам Люсина тоже не удивлялись. Над ним просто
беззлобно шутили и легко смеялись, когда эти промахи,
выяснившиеся, конечно, задним числом, лили воду на
колеса удачливой люсинской мельницы.
Конечно, нельзя было пройти мимо кражи питона!
Это же очень странное происшествие и, как выясняется,
связано, очевидно, с делом. Аркадий Васильевич это
быстро сообразил и, конечно, подивился тому, сколь ми-
лостива судьба к добродушному работяге и простаку
Люсину. И то правда! Не обратил внимание на кражу,
так на тебе — снимок со змеей! Тут уж кто угодно вый-
дет на след. Дважды такими сигналами не пренебре-
гают!
Тут все правильно, кроме одного. Аркадий Василье-
вич или любой другой должен был поставить себя на
место того, раннего Люсина, который не только не имел
снимков кошачьей сетчатки, но даже не подозревал о
существовании той же Веры Фабиановны — счастливой
владелицы сундука Марии Медичи и полдюжины кошек.
Но людям не очень-то свойственно ставить себя на
чужое место, тем более когда место это уже навсегда
стало уделом прошлого. К тому же Люсин так откро-
венно подосадовал на свою несообразительность...
Конечно, прекрасный работник этот Люсин, туго без
него пришлось бы. Пусть он не хватает звезд с неба,
зато уж такой везучий, что любого за пояс заткнет!
Поднявшись к себе, Люсин первым делом взялся за
экспертизу, которую Институт криминалистики прило-
жил к снимку. Она была предельно конкретной и крат-
ко
кой: питон Pythoninae reticulatns— сетчатый питон. Ос
тавалось узнать, тот ли это питон, что был похищен из
зоопарка.
Люсин позвонил дежурному по городу. Волей неиз-
менно благосклонных звезд сегодня дежурил тот самый
подполковник. Он сразу узнал следователя, интересо-
вавшегося всем странным.
— А, товарищ Люсин! Пригодился, значит, пи-
тончик?
— Вроде бы что-то есть... Его еще не нашли?
— Позвоните в девяносто третье отделение. Они
должны были этим заниматься.
Люсин поблагодарил и тут же связался с указанным
отделением. Как и можно было предполагать, питона —
латинского названия в милиции не знали, и вопрос
идентификации пришлось временно отложить — не на-
шли, а дело как явно безнадежное прекратили.
Вообще дежурный по отделению придерживался
мнения, что змея уползла сама.
— Недоглядели за ним, а теперь на кражу все взва-
ливают, а никакой кражи и не было! Ну сами посудите,
кому нужна эта страхолюдина?! Ее и с приплатой-то
никто не возьмет!.. Подойти-то к этому питону и то
страшно, не то что в руки его брать... Укротитель, Ми-
наев его фамилия, конечно, убивается. «Володька, гово-
рит, мне как родной (он это питона Володькой кличет).
Номер, говорит, пропадает. Куда я без питона теперь?» —
говорит. Его, конечно, понять можно. Какой ему без
питона репертуар? Но только кража тут ни при чем. Сам
уполз!
Дежурный рассуждал довольно логично. Люсин от-
дал ему должное. Но сам-то он, во-первых, знал, что
жизнь часто вдребезги разносит любые логические кон-
струкции, а кроме того, питона Володьку, если только
это именно он побывал тогда на квартире Веры Фабиа-
новны, действительно украли, и милицейская логика
была перед этим фактом совершенно бессильна.
— Где это произошло?—спросил дежурного Лю-
син.— В самом цирке?
— Какой там в цирке! Если бы он в цирке исчез,
тогда бы еще можно было о краже говорить... С кон-
цертом они выезжали в Дом отдыха.
— Куда именно?
301
— В Дом отдыха Министерства тяжелого машино-
строения, в Красную Пахру.
—- Тридцать шестой километр?
— Он самый. Там поворот на Ватутинки.
— Тогда, товарищ дежурный, можете не сомневать-
ся. Змею действительно украли.
«Вот и все. Круг замкнулся. Все сошлось на Ватутин-
ках. Очень даже распрекрасно! Остается только найти
там этого рыжего хромца с бельмом на глазу, который
пугает старушек и ворует цирковых змей, а там уж и на
господина Свиньина, на этого самого гада, выйдем. Ни-
куда он не денется».
Люсин попросил милицию держать его в курсе всех
дел, связанных с пропажей Володьки. Ему, конечно, хотя
и не слишком уверенно, пообещали. Но он и сам пони-
мал, что никаких новых дел ожидать от девяноста
третьего отделения не приходится. Что ж, по-своему, они
были правы. Откуда же им было знать, что Володька
был не просто сбежавшим питоном, а важнейшим зве-
ном в цепи еще не выясненных преступлений. Оставалось
только досадовать на себя, что недооценил в свое время
сообщения дежурного по городу. Тогда бы и в отделении
иначе к этому отнеслись и сам бы кое-что сделать успел.
Пустили бы собаку по следу, глядишь, и привела бы
она куда надо. А теперь след, конечно, остыл.
Записав на календаре фамилию дрессировщика, Лю-
син взялся за очередную экспертизу. И она его весьма
озадачила. Железное, как ему казалось, подтверждение
пребывания иностранца на квартире Михайлова лопну-
ло как мыльный пузырь. То есть иностранец — по инер-
ции Люсин продолжал так называть Свиньина, впрочем,
оный и был иностранец — у художника, видимо, все-таки
был. За это говорила идентичность спектров, полученных
при сжигании пыли из брючных манжетов и взятой с
большой реставрируемой иконы пробы красок. Так что
тут все было в порядке. Но ольха, скромное дерево под-
московных лесов, преподнесло Люсину сюрприз. И он
не знал, как его расценить: то ли радоваться, то ли не-
доуменно чесать в затылке. Особых оснований для ра-
дости, впрочем, не предвиделось.
Ольховый листик, обнаруженный в манжете, оказал-
ся неидентичным с сухими листьями, найденными за
иконой. Отсюда совершенно однозначно вытекало, что,
302
когда иностранец лез на стремянку, листик к нему в
манжету попасть не мог. Это был совсем другой листик
Он принадлежал обычной в наших лесах ольхе серой
(Alnus incana), тогда как спрятанные за иконой ветки
были довольно редкой в Подмосковье ольхой черной
(Alnus glutinosa). Оставалось только удивляться, где
гражданин Михайлов эту редкую ольху отыскал. Экс-
пертиза, понятно, была сугубо достоверной. Опытный
ботаник не мог перепутать туповатые листики ольхи чер-
ной с остренькими, в мелких зубчиках листьями ольхи
серой.
И все же Люсин обрадовался. Ведь первая интуитив-
ная его схема, вернее, даже и не схема, а внутреннее
видение оказалось как бы восстановленным в правах.
Недаром же столь упорно не хотело оно исчезать да и
не исчезло, а лишь утратило одну-единственную подроб-
ность— ольху. Теперь же вечерний (вечерний все же!)
ольшаник необычайно четко предстал перед внутренним
оком.
Вечереющее небо, последний отблеск заката в груст-
ном стекле глинистых луж, засохшие колеи и четкие, в
мелких зазубринках листья серой ольхи. Словно выре-
занные ножничками из черной бумаги. А рядом поляна,
погнутая ржавая штанга ворот, мелкий клевер и куча
цемента у недостроенного дома. И было ясно теперь,
что уточненный этот пейзаж следовало искать где-то в
районе Ватутинок. Участок в сто квадратных километров
сузился до пятачка.
На такие шансы можно было уже играть. Эхолот яв-
но писал рыбий косяк. Неясно было еще, когда делать
замет, но район лова уже определился.
Вспомнив, что он все еще халиф на час, Люсин ре-
шил использовать своих временных подданных. В цирк
для переговоров с товарищем Минаевым лучше всего
было направить Данелию, а в Ватутинки — осторожного
и молчаливого Свегловидова. Почему он распорядился
именно так, а не иначе, он и сам бы не мог, наверное,
объяснить. Впоследствии он много думал об этом, но
ответа так и не нашел.
Третье экспертное заключение касалось светящегося
состава, собранного Люсиным с пола, где танцевал ог-
ненный змей. Как и следовало ожидать, это была флуо-
ресцентная краска. Люсин -понял это еще тогда, когда
303
Вера Фабиановна безмолвно поведала ему совершенно
фантастическую историю о том, как хромой слуга дья-
вола полез с лампой в мешок. Это было, очевидно, не-
обходимо, чтобы подвергнуть входящие в краску суль-
фиды металлов предварительному облучению, что и вы-
звало их короткое свечение — флуоресценцию.
Экспертиза полностью подтвердила догадку. В со-
став краски, кроме обычной масляной основы, входил
сульфид цинка, активированный атомами меди. Именно
эта нехитрая комбинация ZnS-Cu и давала, как говори-
лось в заключении, наиболее яркое послесвечение в жел-
то-зеленой области спектра.
Мистическая тайна огненного змея полностью теряла,
таким образом, жуткую трансцендентальную подоплеку
Впрочем, она-то меньше всего занимала Люсина. Он
вдруг подумал о том, как отзовется покраска светящим-
ся составом на здоровье и психике и без того травмиро-
ванного питона Володьки.
Питону не повезло почти так же, как и Саскии. Ма-
ло того, что в один черный день его поймали где-нибудь
в Африке или на острове Борнео, втиснули в тесный
ящик и повезли куда-то за тридевять земель. Этим, увы,
не исчерпывались превратности злой судьбы. Другие,
более счастливые питоны попадали, например, в зоо-
парки. Пусть не в столь знаменитые и благоустроенные,
как лондонский или берлинский. Даже тесная клетка в
небольшом и разрезанном надвое трамвайными рельса-
ми московском зверинце показалась бы бедному Володь-
ке раем по сравнению с цирком. Разве это дело для
гордой и сильной змеи — плясать на хвосте перед восхи-
щенной и чуть-чуть напуганной публикой? Лучше уж
уложить тугие, лоснящиеся кольца под электрообогрева-
тель и тихо дремать себе за толстым плексигласом. По-
том, когда уйдут последние посетители и сторожа за-
кроют террариум, можно обвить искусственный ствол
посредине клетки и лениво проглотить мягкого, дрожа-
щего кролика.
«Господи! Что только не лезет человеку в голову?!
Кролик, видите ли... Какая ерунда!.. Но ерунда ли?»
Люсин подвинул к себе перекидной календарь и сде-
лал на субботнем листке пометку: кролик. Потом акку-
ратно переписал в свой блокнот заключительные строки
экспертизы:
304
«По характеру спектра и химсоставу основы иссле-
дованное флуоресцентное вещество оказалось идешпч
ным светящейся краске «Огни св. Эльма», импортируе-
мой из ГДР».
Люсин вновь взялся за календарь и возвратил время
из несколько преждевременной субботы в четверг.
«Огни св. Эльма»,— записал он.— Шуляк».
Любительская колбаса ботулизмов не содержала.
Экспертное заключение по этому поводу не противоре-
чило, таким образом, мнению коллег из Института кри-
миналистики, полагавших, с полным на то основанием,
что кот по кличке Саския был задушен питоном по
кличке Володька. Впрочем, последнее обстоятельство
выяснилось несколько позже. Но дело, конечно, не в
нем. Окажись колбаса ядовитой, следствие было бы по-
ставлено в более трудное положение. Пришлось бы про-
верять сразу две, сплетенные к тому же друг с другом,
линии: питон и ботулизм. А так все выглядело куда
веселее. Питон задушил кошку и до смерти перепугал
старуху, которая даже речи от этого лишилась. Поэто-
му Люсин мог искренне порадоваться, что колбаса
здесь совершенно ни при чем... Как, впрочем, и водка,
которая тоже оказалась полностью доброкачественной
п не содержащей никаких токсинов, кроме, конечно,
вульгарного этилового спирта CsHsOH. Но на него люди
вот уже пятьдесят веков смотрят сквозь пальцы. По-
этому и Люсин безоговорочно и полностью согласился с
мнением аналитиков, что водка была совершенно не
ядовита.
И все же радость его оказалась несколько прежде-
временной. Она как бы сглазила его удачу. Последняя
экспертиза без преувеличения ошеломила его. Такого он
явно не ожидал. Обнаруженные на бутылке отпечатки
пальцев принадлежали самому Свиньину,
Выходило, что все эти поначалу столь радовавшие
его приметы — хромота, бельмо на глазу, темные, с мед-
ным отливом волосы — оказались такой же бутафорией,
как и фальшивые усы. Значит, иностранец по-прежнему
действовал в одиночку. Это было непостижимо.
«Что он на самом-то деле себе думает? Как надеется
вернуться назад? Ведь не со своей же группой? Непо-
пятно, совершенно непонятно... Слишком бурная дея-
тельность... А что, если он сумасшедший? Это многое
305
объясняет. Ведь абсолютно шизофренический почерк.
Бельмо, парики, питон этот. Тут и самому-то рехнуться
в пору... И наряду- с этим оставляет отпечатки пальцев
на бутылке. Интересно, Володьку он сам украл или ко-
му поручил? Нет, слишком уж одно с другим не вяжется.
Разный стиль, абсолютно разный стиль. Такой, как
Свиньин, не станет красить питона «Огнями св. Эльма»
из ГДР, чтобы шарить потом зажженной лампой в меш-
ке. Разве не мог он привести с собой краску с долгим
свечением? Фосфоресцентную? Получается, что «Огни
св. Эльма» взяты только по той причине, что другой
светящейся краски в Москве в это время не было. А это
уже, так сказать, местный колорит.
Отсюда и лампа в мешке... Опять же Володька! По-
чему его выкрали именно в Ватутинках? Знали, что там
будет концерт? Ой, как тут ничего не получается! По-
хоже на то, что питон подвернулся совершенно случай-
но. Так и надо считать, а то выходит слишком сложно
и малоправдоподобно. Володька — это случайный на-
бросок, незапланированный, так сказать, вариант. В Ва-
тутинках у Свиньина явно был какой-то интерес... А тут
совершенно случайно по соседству концерт со змеей.
Вот он и украл Володьку, мгновенно сообразив, что на
прижимистую старуху дьявол во плоти подействует ку-
да больше, чем условленный пароль — синий божок с
ожерелья. Тогда и краска смысл обретает. Здесь уже
обстоятельства вынуждают к нашему местному колори-
ту приспособиться. И здесь мы неизбежно приходим к
тому, что в Ватутинках у него есть доверенное лицо.
Съездить-то он мог к кому угодно, конечно... К очеред-
ному коллекционеру-краснодеревщику, скажем, или к
бабке какой-нибудь за иконой... Тут все может быть. Но
вот откуда он про Дом отдыха узнал да про концерт
этот самый?.. Задача! А может, он прямо в тот дом и
ездил? К директору, культурнику или, скажем, врачу?
Расплывается, одначе, схемка-то. Многовариантной де-
лается. Ну да ладно! Порешим на том, что он мог рабо-
тать как с помощником, так и без него. Первая версия
выглядит более убедительно... Вторая же явно сопряже-
на с 1'рудностями, которые очень не просто будет обой-
ти. Но, независимо от обеих версий, маскарад этот в
сочетании с отпечатками пальцев на бутылке выглядит
шизофренически. Двух мнений тут нет. В чем же дело?»
306
Люсин щелчком отбросил снимок на середину стола.
От папиллярных узоров рябило в глазах.
«Где он сейчас? Вот отпечатки его пальцев. Еще не-
давно сидел он за столом в захламленной старушечьей
комнате и пил водку. Он брал бутылку и наливал рюмку,
выпивал и закусывал скверной колбасой, прихлебывал
чай и, роняя крошки, слизывал абрикосовое варенье с
фруктового торта. Потом снова наполнял рюмки... Вся
бутылка захватана. Она была сальной от выделения его
кожных желез. В научно-техническом отделе ее обрыз-
гали из пульверизатора нигидрином, и жирные следы
окрасились в красно-фиолетовый цвет. Потом их сфото-
графировали и разметили цифрами все частные призна-
ки неповторимого папиллярного узора, чтобы электрон-
но-счетная машина могла в любой момент найти их сре-
ди сотен тысяч других отпечатков. Какой долгий путь,
какие сложные превращения! И все зачем? Чтобы ска-
зать, что данный субъект был там-то и там-то. Но кто
ответит, где он сейчас? Сколько времени прошло, а я все
спрашиваю: где он? Надо признать, однако, что сейчас
этот вопрос приобрел несколько иной оттенок. Возникло
новое качество. Раньше мы должны были отыскать про-
павшего иностранца, теперь мы ищем иностранного
гражданина, нарушившего наши законы».
Еще третьего дня Данелия, ради смеха, принес из
научно-технического отдела электрическую схему клас-
сификации преступления. Тогда она относилась к неиз-
вестному лицу с определенным перечнем примет, прохо-
дящему под кличкой «Слуга дьявола». Но дактилоско-
пическая экспертиза переменила обстоятельства. Теперь
программа квалификации кражи, грабежа или разбоя
подразумевала только одного человека — настоящее имя
Андрей Всеволодович Свиньин — гражданина иностран-
ного государства.
Люсин запустил пальцы в волосы и с тоской уста-
вился на дюралевую панель с какими-то лампочками,
разноцветными жилками и наспех приваренными сопро-
тивлениями. У каждой из шести позиций была наклейка
с надписью и переключатель. Поворот переключателя
направо—«Да», налево—«Нет» или 1 и 0 по двоичной
системе.
Люсин вздохнул и взялся за первый переключатель.
«Было ли у потерпевшего похищено имущество?» Конеч-
307
но, было, иначе вся последующая работа со схемой ока-
жется бессмысленной. Итак, у потерпевшего похитили
ларец М.арни Медичи. Люсин повернул переключатель
направо.
Зажглась лампочка № 2.
«Тайно или открыто похищено имущество?»
«Совершенно открыто». Он повернул направо и пе-
реключатель № 2.
«С насилием или без насилия было изъято иму-
щество?»
«Это уж как посмотреть. Явного насилия не было.
Но огненный питон, проглоченная кошка... Хорошо,
пусть будет без насилия». Третий переключатель он по-
вернул налево,
«Бъ1ло ли похищение совершено с угрозой для жизни
или здоровья?»— спросила лампочка № 4.
«Было. Определенно было. Если не для жизни, то
для здоровья. Коты, конечно, не в счет». Он повернул
переключатель направо, и зеленая лампочка тут же с
веселым подмигиванием просигналила: «Разбой.
Ст. 146».
«Итак, налицо преступление, предусмотренное стать-
ей 146 УК РСФСР. Есть даже его алгоритм: 1101, кото-
рый вместе с дактилоскопическим кодом отправится в
электронную память... Но что с того? Забавная игрушка,
не более. Опытный юрист квалифицирует такое преступ-
ление без всяких лампочек. Вся беда, что кража сунду-
ка — это только эпизод сложного, неимоверно сложного
дела. И не помогут тут никакие электронные схемки...
Недаром Данелия сказал тогда: «Погляди, дорогой, ка-
кую штуку принес! Скоро мы с тобой совсем не нужны
будем. Все машина за нас сделает. И статью подберет,
и бандита выследит. Понимаешь? На, поиграй себе радп
смеха...» Что верно, то верно: ради смеха... И все же
небесполезно знать, что этого Свиньина можно привлечь
за разбой по статье 146. Очень небесполезно! В столь
щекотливом деле это может здорово пригодиться. Кое-
каким горячим головам очень даже нужен холодный
душ! Вот он, господа, пропавший ваш интурист! Раз-
бой-с! По статье 146 Уголовного кодекса... Меняет внеш-
ность и пугает старушек, между прочим с угрозой для
их здоровья, этот ваш похищенный джентльмен. Вот
как... И котов душит. Да, господа! Но позвольте-с! Я со-
308
всем забыл! Похищение питона Володьки! Это ведь тоже
уголовщина!
Люсин тихо засмеялся и даже руки потер от удоволь-
ствия. Игрушка явно поднимала настроение. Он поста-
вил все переключатели в нейтральное положение и при-
нялся квалифицировать кражу питона. Это оказалось
совсем просто. Уже во второй позиции он, предположив,
что Володька был похищен тайно, иначе ведь и быть не
могло, поставил переключатель на ноль и получил от-
вет: «Кража. Ст. 144».
«Великолепно! Разбой и кража! Очень убедительно.
Очень! Это хоть кого проймет. Жаль, что мы не можем
пока сообщить в газеты... Нет, игрушечка-то ничаво,
право слово, ничаво...»
Позвонил Березовский и, захлебываясь от восторга,
проорал в трубку:
— Жезл нашелся! Ты слышишь, старик? Жезл маль-
тийский обнаружился! Где мы и думали—-в «золотой
кладовой»! Это же триумф, дружище!
Итак, к настоящему моменту на Люсина работали
четверо:
Люсин
Исторические
изыскания
Госцирк
Укротитель змей
Минаев
Ватутинки
Краска
«Огни св. Эльма»
Замет был сделан. Но, только выбрав сети, можно
было определить качество улова. Море есть море. Чело-
век на палубе никогда не знает, что делается под водой.
Пусть самописцы эхолотов рисуют сложный профиль
дна, туманный слой планктона или рыбий косяк. Это
еще ничего не значит. Дно может внезапно взметнуться
кверху, и в жутком треске под ногами, в грохоте обру-
309
шившейся антенны и скачущих и раскалывающихся
бочек вы поймете, что... Но вы уже ничего не измените,
даже если поймете... Подводные течения рассеют дымку
планктона, безоблачное небо крупной, обжигающей
солью метнет в лицо вам снежный заряд, а полный, тя-
желенный трал, от которого надсадно стонут лебедки и
потрескивает крепчайший манильский канат, подняв-
шись над серо-зеленой водой, этот трал вдруг раззявит
страшные рваные дыры, из которых тяжело прольется
обратно в море драгоценная рыбья ртуть — весь ваш
богатый и трудный улов.
Может, это кашалот постарался, а может, касатки.
Этого и знать не дано, и не к чему знать. Пусть хоть ги-
гантский кальмар располосовал сети, или задел их ост-
рым гребнем сам морской змей. Что с того? Потерянный
улов не вернуть, и, пока залатают все дыры, уйдет ко-
сяк. А там... кто знает, что будет потом? То ли погода
не заладится, то ли рыба не заловится, и пойдет эхолот
выписывать пустой донный профиль.
Вот и сейчас, не успел Люсин положить трубку после
разговора с Березовским, как зазвонил внутренний те-
лефон, и дежурный по городу, благо вся милиция была
уже в курсе люсинских дел, доложил, что вчера ночью
в Нескучном саду обнаружили труп.
Оперативная сводка.
«В 23 час. 15 мин. в Нескучном саду ЦПКиО им.
Горького обнаружен труп мужчины. Судя по проломам
черепной коробки, смерть наступила от удара по голове
чем-то тяжелым. На место происшествия выехал сле-
дователь».
Люсина осведомили об этом происшествии лишь пос-
ле того, как была выяснена личность убитого: Михайлов
Виктор Михайлович... Отпечатков подошв преступника
следователь на месте происшествия не обнаружил. На
плотно укатанной дороге не оказалось и каких-либо
иных следов или предметов. Медицинская экспертиза
показала, что Михайлов умер сразу же после того, как
убийца проломил ему череп каким-то тупым и тяжелым
орудием. На левом плече был обнаружен след еще одно-
го удара. Электрографическое исследование ткани пид-
жака показало, что удар был нанесен железным пред-
метом. Скорее всего, убийца ударил Михайлова дваж-
ды: первый раз — по плечу, второй — по голове. Это
310
произошло, очевидно, где-то после двадцати двух часов,
поскольку кровь едва успела свернуться. Судя по тому,
что во внутреннем кармане Михайлова нашли бумаж-
ник с семью десятирублевками, убийство было соверше-
но не с целью ограбления.
Все это Люсину пришлось принять как нечто данное.
Сам он место происшествия не осматривал и труп не об-
следовал. Теперь этот труп лежал в холодильнике, и
что-либо предпринимать было уже поздно. Приходилось
во всем полагаться на другого следователя. Он был впе-
реди на шестнадцать невозвратимых часов.
Люсин вызвал к себе Женевьеву Овчинникову и Льва
Минеевича. Это были единственные из известных ему
людей, которые могли знать, по каким таким неотлож-
ным делам отправился вчера вечером Михайлов в Не-
скучный сад. Но больших надежд он на эти беседы не
возлагал. При мысли о том, что именно ему первому
придется сказать Женевьеве о смерти ее друга, тоскли-
во щемило в груди. Он сначала даже заколебался и
решил отложить встречу или же коротко сообщить обо
всем по телефону. Но это почему-то показалось ему
жестоким. Поэтому он все же пригласил Женевьеву
прийти к нему завтра, часов около двенадцати. На вся-
кий случай он спросил ее, не знает ли она, где сейчас
Виктор. Женевьева ответила, что не видела его уже
два дня.
От Льва Минеевича много ждать тоже не приходи-
лось. Телефона в квартире не было, а беседами на лич-
ные темы художник старика, как известно, не баловал.
Дело, которое досталось Люсину, было трудным и
несомненно интересным. И все же до сих пор он отно-
сился к нему довольно легко и даже как бы чуточку со
стороны. Наверное, это было вызвано его необычной
спецификой и характерами причастных к нему людей.
Действительно, Вера Фабиановна, Лев Минеевич, пля-
шущий змей и задушенный кот-—все это, надо при-
знаться, выглядело, как бы сказал сдержанный англи-
чанин, несколько необычно. Больше напоминал'о театр,
чем реальную жизнь. В любой момент актеры могли со-
рвать с себя маски, и трагедия грозила обернуться глу-
пым фарсом. Инстинкт самосохранения заставил дер-
жаться в стороне, хотя бы из уважения к собственной
личности.
311
Но вот упала маска с главного персонажа, и за ней
обнаружился не Арлекин и не обсыпанный пудрой паяц.
В эсэсовском черном мундире предстал анонимный ак-
тер с приклеенными усами и накладным париком.
Сквозь шутовской карнавал и скрежет заржавленных
рыцарских лат почудилась невидимая тень смерти, ее
бесшумный и потому оглушительный шаг. Вот и пах-
нуло теперь трупным смрадом, вот и кончился сумасшед-
ший цветной балаган.
«Михайлов убит, конечно, не случайно. Он что-то
знал и, следовательно, мог выдать. Но почему он. не
рассказал об этом, когда дело зашло уже достаточно
далеко? Слишком глубоко увяз? Или его запугали? Мо-
жет, просто совершил очередную глупость и стыдился
признаться, надеясь, что на том все и кончится? Он же
постоянно оступался и тут же оглядывался, лгал и
укреплял свою ложь новой, логически обоснованной
ложью, невольно превращая минутную слабость свою в
тоскливую беду. Он готов был скорее признаться сле-
дователю в продаже иконы, чем рассказать подруге
о встрече с бывшей женой. Что сделал он на этот
раз, унылый неудачник, в чем и кому не посмел отка-
зать?»
Люсин написал подробный рапорт обо всех событиях
последних дней. Он смутно чувствовал, что где-то допус-
тил непростительную ошибку. Ведь был же соблазн
арестовать Михайлова, был, но он не поддался ему и
формально поступил совершенно правильно. Всей этой
уголовщины с сундуком и питоном тогда и в помине не
было. Какие же основания были для ареста? Продажа
иконы? Попытка запутать следствие? Но разве этого до-
статочно? Не будь этих дурацких внутренних весов, под-
дайся он тогда первому побуждению, и Михайлов
остался бы жив. Вот в чем дело... Может быть, для суда
оснований и не было, то есть, конечно, не было, но пред-
варительное заключение спасло бы человеку жизнь.
И кто знает, возможно, Михайлов сказал бы тогда всю
правду.
Теперь он никогда уже не сможет рассказать, за что
его вчера вероломно и зверски убили.
Глава 20
ЗАКЛИНАТЕЛЬ ЗМЕЙ
У Центрального рынка Данелия встретил знакомого
кахетинца. Они расцеловались, похлопали друг друга по
животам. Георгин помог земляку вытащить из такси
мешки с зеленью. Земляк снял синюю многогранную кеп-
ку и вытер платком разгоряченное лицо.
— Приходи, Гоги, ко мне в «Зарю», сорок девятый
помер,— пригласил он, наклонясь к мешкам.— Попьем
кахетинского, споем, о жизни поговорим.
— Спасибо, Самсон, спасибо. Как будет свободное
время, непременно зайду.— Он оторвал кружевной лис-
тик кинзы, растер пальцами, понюхал.— Совсем свежая.
— Свежая,— кивнул Самсон.— Цицмата тоже очень
свежая. Давай я тебе заверну!
— Спасибо, Самсон. У меня есть. Вчера родствен-
ники привезли... Извини, дорогой, но мне на работу пора.
— Иди, Гоги, иди. Разве я не понимаю? Так при-
дешь вечером?
— Спасибо, Самсон. Не смогу сегодня.
— Тогда завтра приходи!
— Завтра совсем другое дело. Завтра приду, если
смогу,— пообещал Данелия, хотя твердо знал, что вся
эта неделя у него прочно забита.
Он вдохнул аромат яблок, острых солений и трав,
обвел взглядом прилавки с грудами помидоров, груш,
персиков и ранних дынь. Пучки зелени перемежались
насыпными горками мака, стручки сахарного горошка
соседствовали с каштанами и арахисом, молодые медно-
розовые гранаты сухо пламенели во влажной тени по-
дернутых матовой пыльцой гроздей, и всюду были
цветы.
Данелия подумал вдруг, что давно уже не был на
родине. Дай бог, если зимой ему дадут отпуск. Обяза-
тельно поедет тогда к родным на Новый год, обязатель-
но! Всем семейством. У Теймуразика как раз будут
каникулы. Каждый год ему присылали к празднику бу-
тылки кизилового сиропа и свежий домашний гозинак.
Он угощал свою русскую жену, пробовал сам и, зажму-
рившись, долго цокал потом языком. «Надо будет по-
ехать весной!»—говорил он жене, и она радостно согла-
313
шалась. Он тут же загорался и начинал рассказывать,
как сказочно пахнет красная весенняя земля, как цветет
белый миндаль и лиловый абрикос, а в дубовых лесах с
неопавшей прошлогодней листвой желтым огнем тихо
горит не сгорает кизил. Он объяснял, что настоящий
шашлык из телячьей печенки жарят только на дубовых
дровах и на кизиловых прутьях, а чачу пьют лишь по
утрам, совсем немножко, заедая ее сочными огненными
хинкали и овечьим сыром. Но приходила мокрая мос-
ковская весна, дул откуда-то теплый тревожный ветер,
и солнце сверкало в студеных лужах, млело в жидкой
антрацитовой грязи... Тогда почему-то вспоминалась
багряная осень, сбор винограда, кислый, бродильный
запах и сладковатый, удушливый дым кизяка. Дым оте-
чества.
— О чем задумался, Гоги?—спросил земляк, забот-
ливо опрыскав зелень водой.
— Домой хочется... Знаешь, я обязательно приеду на
Новый год! Ты так и скажи нашим. Слышишь?
— Непременно передам, Гоги! Приезжай. Мы тебя
знаешь как встретим... И в «Зарю» ко мне приходи, у
меня для тебя ма-аленькая посылка есть.
— Что за посылка, Самсон?
— Э! Пустяки! Бочонок «александрули», понима-
ешь... Двадцать литров.
Они обнялись по-мужски, небрежно и. молчаливо
хлопнули по рукам.
Данелия еще раз глубоко втянул гордыми и хищны-
ми ноздрями ароматы плодов земных, поправил образ-
цовый двойной узел на парчовом галстуке, тронул такой
же парчовый платочек в кармашке и решительно заша-
гал к выходу.
По пути он купил букет белых гладиолусов с длин-
нющими зелеными ножками.
Не без некоторого волнения остановился он у слу-
жебного входа. С детских лет жило в нем преклонение
перед артистами — людьми совершенно особой, блиста-
тельной жизни. Цирковой же артист, волшебник и фо-
кусник, проделывающий под куполом, в мерцающем,
звездном костюме, ошеломительные трюки, представ-
лялся вообще существом нездешним.
Робко поднялся по обшарпанным каменным сту-
пенькам Данелия, осторожно отворил липкую от свежей
314
олифы дверь, прижимая к груди шелестящий в целло-
фане букет.
Разве не мог Георгий Данелия, человек умный и
опытный, хорошо понимающий, как и с кем себя надо
вести, пригласить циркового артиста Минаева в свой
кабинет? И разве не прибежал бы к нему этот самый
Минаев, потерявший из-за пропавшего питона чуть не
половину выходов?
Но что такое заклинатель змей в стандартной комна-
те учреждения, среди конторских столов и канцелярских
шкафов, заставленных папками с номерами на кореш-
ках? Как будет выглядеть он, сидя на инвентаризован-
ном стуле в обычном, не очень опрятном, потому как,
говорят, запивает и буйствует, костюмчике? В том-то и
дело, что не хотел Данелия, сохранивший в душе наив-
ный восторг перед циркачами и благодарный им за это,
развенчивать мага, ради себя самого не хотел, посколь-
ку понимал, что магу это, как говорится, до лампочки:
маг ничего не заметит, ему бы только Володьку найти.
Какой-то сморщенный старичок с вензелем «ГЦ» на
сердце, не то швейцар, не то гардеробщик, указал Дане-
лии узенькую боковую лесенку.
— Подыметесь на второй этаж, пройдете прямо по
коридору до самой лестницы с пожарными кранами, по
ней и спуститесь в самый низ...— обстоятельно и друже-
любно объяснил он и вдруг добавил с ехидным смеш-
ком:— А там спросите, где, значит, артист Минаев...
Шут его знает, где он может быть! — Он зажмурил глаз,
сморщился и, склонив голову набок, неожиданно чихнул.
—• Будьте здоровы,— пожелал Данелия и, кивнув
на черневшую в пыльном сумраке дверь, спросил: — Зна-
чит, эта лестница?
— Эта, эта,— закивал старичок в перерывах между
жиденькими залпами.— Потом прямо по коридору.
В гулкой тишине пустых коридоров смутно мерещи-
лась волнующая музыка марша. Очевидно, на арене
шло дневное представление, а может, просто была репе-
тиция. Но музыка просачивалась откуда-то сверху, от-
раженная куполом, и Данелия машинально стал прицо-
кивать языком.
Он дошел до пожарной лестницы, где на закрашен-
ных белилами стеклянных дверцах были жирно намал
ваны красные «ПК», и, оглядевшись, нет ли еще где
315
такой лестницы, стал спускаться. В нос ударил резкий
запах мокрых опилок и звериной мочи. Данелия недо-
вольно зашевелил ноздрями и, нагнувшись к боковому
кармашку, понюхал надушенный «Шипром» платочек.
Внизу было совсем темно. Воспаленная нить пыльной
лампочки, казалось, только сгущала сумрак. Неровный
пол из красной метлахской плитки был слегка припо-
рошен опилками. Где-то вдали слышался приглушенный
говор, какое-то кухонное звяканье и жуткое шипение,
как от бьющей перегретым паром кишки.
«Неужели змеи так шипят?»— усомнился Данелия,
остановившись на скрещении трех коридоров, словно
витязь на распутье. Самое время было кого-нибудь
спросить.
Потоптавшись немного на месте и спрятав явно не-
уместный в такой обстановке букет за спину, он боком,
как прячущий до времени мулету матадор, скользнул
по направлению кухонного звона. И не ошибся. Вскоре
во тьме блеснул свет, и в яркой щели непритворенной
двери мелькнул белый кафель с^ены и не слишком белое
полотно халата. Данелия осторожно раздвинул щель и
заглянул в помещение. Это и вправду была кухонька и
примыкающий к ней буфет на дюжину пластмассовых
столиков. Буфетчица мыла в струе кипятка посуду,
стройная дама в чёрном, облегающем трико церемонно
ела свекольный винегрет, а змеиное шипение издавал
исполинский титан, выпускающий время от времени со
струей пара избыточное давление. Как сказал поэт,
было все очень просто, было все очень мило.
— Простите, пожалуйста,— подал голос Данелия,—
где я могу найти артиста Минаева?
— Направо по коридору,— откликнулась буфетчица,
грохоча окутанными паром тарелками.
Данелия последовал ее указанию и вскоре с неудо-
вольствием убедился, что идет навстречу тому самому
звериному запаху, который не понравился ему уже на
лестнице. Где-то далеко впереди — где именно, разгля-
деть было нельзя, так как коридоры закруглялись,—
слышались какие-то стоны и горестные всхлипывания,
кто-то тяжело и шумно вздыхал. Можно было подумать,
что Данелия блуждал не по цирковым коридорам, а по
меньшей мере вдоль первых ярусов Дантова ада.
Он миновал дверь, за которой слышалось гулкое па-
дение капель и свист спускаемой воды. Впереди по-
прежнему горько стенали и еще что-то шлепало, словно
на каменный пол швыряли мокрую тряпку.
«Наверное, уборка у них,— подумал Данелия.—
А дышит это слон...» И опять ощутил легкое, бодрящее
волнение. К запаху он уже притерпелся.
Узкой световой полосой обозначилась какая-то дверь.
Данелия решил на всякий случай еще раз спросить и
постучался.
— Войдите!
— Могу я видеть артиста Минаева?—приоткрыл
дверь Данелия.
Он оказался в маленькой комнатке с диваном, за-
стекленным канцелярским шкафом, столом и двумя
стульями. Из подвального окошка сочился рассеянный
свет, в котором свинцово поблескивали приколоченные
к мебели инвентарные номерки. На диване сидел угрю-
мый человек в олимпийском костюме и пил рижское
пиво.
— Я Минаев!— неожиданно откликнулся он, вытря-
хивая в полный стакан последние капли пены, и поднял
голову.
Был он слегка небрит, лысоват, в беспощадном днев-
ном свете невесело вырисовывались мешки под гла-
зами.
— Очень рад!— вдруг залебезил Данелия и, пере-
ступив через порог, проделал элегантный маневр с буке-
том.— Позвольте от чистого сердца, так сказать...
— Благодарю,— кивнул Минаев, но с дивана не под-
нялся и руки к цветам не протянул.— Садитесь. Чем
могу?
— Я, собственно, к вам не за этим.— Данелия поко-
сился на букет и положил его на черную, в неясных
пятных клеенку стола. Потом, взяв стул, подвинул его
к дивану.— Я, видите ли, Онуфрий Павлович, по поводу
питона.
— А! — оживился Минаев.— Пиво будете? — Он зу-
бами откупорил бутылку и, нетерпеливо облизнув губы,
наполнил стакан. Пена вздыбилась и поползла через
край, но он не дал ей ускользнуть, озабоченно нахму-
рился, сделал губы трубочкой и шумно всосал.— Све-
жее!— Он облегченно вздохнул.
Видимо, его очень мучила жажда.
3!7
— Благодарю.— Данелия энергично тряхнул пыш-
ными кудрями.— Я пива не пью.
— Что же вы пьете?— удивился артист и, словно
опасаясь, что будет неверно понят, уточнил: — Когда
освежиться хотите? Жажда если?
— Жажда бывает из-за жажды вчерашней,— тонко
улыбнулся Данелия, обожавший «Швейка».— Я же
предпочитаю сухое вино или боржоми.
— Да?— Минаев допил и вновь наполнил стакан.
В зеленой бутылке осталась только хитроумная конст-
рукция из мыльных пузырей.— Так что же с Володь-
кой? Нашли?
— Пока нет,—деликатно ответил Данелия.— Имен-
но в этой связи мне бы и хотелось с вами побеседовать.
Я имею в виду обстоятельства пропажи.
— Так я же все рассказал!—Минаев наклонился к
собеседнику и прижал растопыренную ладонь к груди.—
И заявление написал.
— Кому вы рассказали?
— Как это — кому? Да милиции же! Вы-то разве не
из милиции?
— Из милиции, из милиции,— успокоил его Дане-
лия.— Но мне вы ничего не рассказывали. Мы видимся
с вами в первый раз. Разве не так? — Он стал разгова-
ривать с заклинателем змей, как с капризным ребенком.
— Так вроде... Хотя ваше лицо мне вроде бы знако-
мо. Вы, случайно, не родственник Читашвили?
— Нет. Не родственник.
— А похожи.
— Первый раз слышу.
— Как?!—удивился Минаев.— Вы не знаете Дика
Читашвили? Это же з-замечательный фокусник!— Он
поднял над головой палец и кому-то погрозил.— Экстра-
класс!.. Вы почти такой же красивый, как и он.
— Благодарю. Польщен,— слегка наклонил голову
Данелия.— Но вернемся к нашим баранам, то есть к пи-
тонам... При каких обстоятельствах исчез питон? Кстати,
какой он породы?
— Сетчатый.
— Ага! Прекрасно! Значит, ретикулатус.
— Вот как по-латыни будет, не поручусь. Забыл.
Вроде бы как вы сказали... А по-нашему — сетчатый. .
Это точно.
318
— Он и есть ретикулатус,— заверил Данелия.— Так
расскажите же мне все, как было. И не стесняйтесь по-
дробностей. Они бывают очень нужны.
— Значит, так... — Минаев покосился на последнюю
бутылку, но взять не решился.— Это было во вторник,
на прошлой неделе. Приходит ко мне администратор и
говорит: «Не согласишься ли, Оня (я то есть), принять
участие в выездной программе?» Я отвечаю: «Всегда,
мол, готов, лишняя двадцатка не помешает. Только что-
бы не очень далеко. Далеко не поеду. Завтра выступать,
говорю, дальняя поездка себе дороже обойдется. Во-
лодька тряски не переносит. Целый день потом шипит и
на хвост вставать не желает...»
— Простите мое невежество,— робко прервал артис-
та Данелия.— Но мне бы хотелось знать, с какой целью
питон на хвост у вас становится?
— Но позвольте... Это же номер такой! Вы что, в
цирке не бывали?—Минаев посмотрел на следователя
так, словно перед ним сидел живой марсианин или, по
меньшей мере, бушмен из пустыни Калахари.
— Бывал, бывал!—Данелия обиженно поморщил-
ся.— Ну конечно же, бывал!.. И вас сколько раз вместе
с Володей видел, восхищался всегда... Но сейчас, види-
те ли, особый случай. Я как бы — вы должны меня по-
нять— официальное лицо. Так забудьте на миг, что пе-
ред вами сидит ваш горячий поклонник, и не удивляй-
тесь кажущейся наивности моих вопросов. Это нужно
для пользы дела.
— Да?— скептически прищурил глаз Минаев.— Тог-
да ладно... Спрашивайте, что хотите.
— Благодарю. Вот вы и расскажите мне суть вашего
знаменитого номера.
— Номер действительно знаменитый...— Минаев глу-
боко вздохнул, и стало видно, как под олимпийским кос-
тюмом горделиво налились могучие мышцы.
«Здоровый парень все-таки!—уважительно подумал
Данелия.— Невзирая на возраст. Иначе разве с удавом
совладаешь?»
— Номер, вы это правильно заметили, мировой! Ни-
кто такого с шестиметровым питоном не достигал!
— Шесть метров?!
— Именно... Где я теперь другого достану? В Индии,
между прочим, питоны стоят по сорок рупий за ярд.
319
Да пока выучишь сколько времени пройдет! А есть-пить
мне надо? Детей кормить?
— Не волнуйтесь, Онуфрий Павлович. Мы приложим
все усилия, чтобы отыскать его. Никуда он не денется.
Не волнуйтесь. Питон, знаете ли, не иголка и не чело-
век. Его найти легче.
— Вы уж постарайтесь.— Минаев просительно втя-
нул голову в плечи.— С песчаным удавчиком или там по-
лозом уральским не та работа. Не тот коленкор! И на
зрителя меньшее впечатление производит. Знаете, сколь-
ко я ежедневно теряю?
— Не волнуйтесь! — Данелия едва только не скоман-
довал, но тут же, чтоб отвлечь артиста от горестных
подсчетов, мягко переключил разговор на более опти-
мистическую тему:— Выдающееся достижение советско-
го цирка обязывает нас как можно быстрее найти заме-
чательного питона.
— Спасибо вам!—растрогался артист.— Спасибо!
Я ведь правду говорю, что никто в мире не может сей-
час показать пляшущего питона. Я же знаю! Каждый
сезон на гастроли за рубеж ездим... Да, только Колька
Ванашный мог поставить большого питона на хвост.
— Как вы сказали? Ванашный? Кто он?
— Не слыхали?— удивился артист.— Впрочем, его
мало кто теперь помнит. А до войны очень известен был.
Правда, только среди своих, среди нас, артистов, значит.
Публика его только-только стала принимать, а тут
война. Не довелось ему славы настоящей изведать. Вот
и не помнят его потому... А ведь выдающийся дресси-
ровщик был. Это я вам говорю!.. Только, хоть о мерт-
вых плохо не говорят, мерзавец тоже... Ох какой мерза-
вец! Как он зверей избивал! Душа кровью обливалась
глядеть на его безобразия. И к людям такой же беспо-
щадный был, к жене даже. Глаза белые-белые, п зубы
друг о друга от бешенства клацают мелко-мелко. Да...
Номер с пляшущим питоном я у него перенял. Его раз-
работка. Только я с Володькой по-человечески обра-
щался, ласково, а он своего питона, Наг по кличке, по-
лосовал за милую душу. Вы представляете, до чего надо
змею довести, чтобы она при одном виде укротителя, что
твоя струна, дрожала?! Он и на хвост-то Нага этого
битьем поднял. От боли ведь пе то что на хвосте — на
голове извиваться станешь...
2?0
— Вы говорите, он умер, этот Ванашный?
— Без вести пропал в первые месяцы войны... Был
слух, что к немцам перебежал, только никто толком ни-
чего не знал. Одним словом, не вернулся с войны чело-
век, и все... Я-то всю войну прошел, аж до самого Буда-
пешта... Между прочим, в доме отдыха этом самом —
будь он трижды неладен!—однополчанина встретил. Он
не то горняк, не то металлург с Горловки. Отдыхать
приехал с женой. Вместо руки черный протез...
— В этом доме отдыха и пропал ваш питон?
— Именно. Только не пропал он. Украли его.
— Почему вы так думаете?
— Сам он от меня никуда не уйдет! Это точно. Тол.ь-
ко шаги заслышит, так уже свистит от радости. Я же его
молоком из соски кормил! Сам цыплят ему жарил!
— Любит жареных цыплят?
— Еще как!
— А кроликов или, может, кошек?
- Ест и кроликов, но неохотно, а как насчет кошек,
не знаю...
— Кто же мог насильно унести из клетки такую мо-
гучую и, главное, столь привязанную к вам змею?
— Ума не приложу... Он вообще-то у меня смирный
и к человеку очень ласковый. Зла-то он в жизни немного
видел. Понимаете? Пойман был еще молодым и сразу
в хорошие руки попал.
— К вам?
— Нет, сперва к Осипу Осиповичу, учителю моему...
Какой души человек был! Вот он-то настоящий закли-
натель!-Я только дрессировщик, а он всамделишный за-
клинатель змей. В Индии специальную школу прошел, в
Персии у дервише?! учился. Еще до революции, конечно.
Уж ов-то змей понимал! И они его понимали. Королев-
скую кобру на шею вешал, с зеленой мамбой мячиком
жонглировал! Да, это человек был! . Володька мне от
пего достался, по завещанию... За неделю до смерти от-
казал, как чувствовал...
— Отчего же он умер?
— От чего все заклинатели умирают! От змеи. Каж-
дый знает, что рано или поздно встретится ему та са-
мая змея...
— Та самая?
— Да. Которая предназначена... Тут ни опыт не по-
| j Ларец Марии Медичи
321
может, нн сноровка, никакие травки тайные и секреты
индийские от этой змеи не спасут.
— И даже сыворотка «ангигюрза»?
-— Какая там «антпгюрза»!— усмехнулся Минаев.—
Против минутки любая сыворотка бессильна. Даже бра-
зильская из Буатапана.
— Что же это за минутка такая?— невольно полюбо-
пытствовал Данелия, хотя совсем не стремился придать
беседе столь узкопрофессиональный характер. Кроме
питона Володьки, никакие другие змеи его не интересо-
вали. Но кто удержится от любопытства, услышав о
змее минутке?
— Вот такая крохотулька!—Артист по-рыбацки от-
мерил руками средней величины плотву.— В мизинец
толщиной. Если укусит, пиши пропало, жизни тебе оста-
лось всего минута. Потому и зовут ее так.
— Где же подстерегла она Осипа Осиповича? Он
что, номер с ней готовил?
— Как же — номер!.. Публике что минутка, что
желтопузик — издали не видно. В Ташкент он ездил, в
серпентарии за кобрами. Туда как раз новая партия змеи
поступила из-за границы. А минутка эта вроде бы
контрабандой прибыла. Одним словом, случайно она за-
ползла и притаилась себе тихонько в одном из ящиков.
Тут уж ничего не попишешь, если это твоя змея. Опа те-
бя всегда найдет. В палец укусила опа Осипа Осипо-
вича...
— И вы верите в такое предназначение? Разве на
месте Осипа Осиповича не мог быть кто-нибудь другой?
— Мог. Для обычного человека ведь своей змеи нет.
В это никто не верит. Зато каждому заклинателю такая
змея судьбой предназначена. Это как профессиональная
болезнь, что ли... Все ведь, кого я знал, от укуса
умерли.
— И не мудрено! Они же постоянно общались со
змеями! Разве можно застраховаться от оплошности?
Вот и выходит, что рано или поздно... Просто по теории
вероятности.
— А я вам о чем толкую? На каждого заклинате-
ля — своя змея!
— Ах, если в этом смысле...
— В каком же еще? Так что я Володьку от Осипа
Осиповича унаследовал. Ядовитых змей оп другим от-
322
казал, я только с удавами работаю. Боюсь потому как.
Нет у меня чутья на ядовитых. Не понимаю я их.
— И слава богу! Дольше проживете!— Данелия по-
хлопал артиста по колену.— Вы, значит, уверены, что пи-
тона украли. Кто именно, по-вашему, мог это сделать?
— Если б я знал!
— А все же! Может быть, вы подозреваете кого-то
из знакомых? Или чье-нибудь поведение во время кон-
церта в доме отдыха показалось вам не совсем
обычным?
— Нет,— вздохнул артист и развел руками.— Ниче-
го такого сказать не могу. Из наших никто себе такого
не позволит, а выступление прошло, как обычно... Ну,
аплодировали, дамочки вскрикивали, конечно, потом
вопросы задавали... Как всегда.
— Не были ли чьи-то вопросы особенно навязчивы-
ми, не показались ли они вам странными?
— Нет! Как обычно. «Не страшно ли мне?», «Может
он задушить человека или нет?», «Чем питается?», «Тру-
дно ли дрессировать змей?..» Что всегда спрашивают...
— Когда вы хватились питона?
— Наутро. Мы остались ночевать, с тем чтобы сразу
же уехать после завтрака. Часть артистов, конечно, в
тот же вечер разъехалась, а я остался, чтобы питону
дать отдых. Ну, со мной еще иллюзионист наш остался,
Кирилл Петрович, Вова-клоун и акробаты два Буш два.
— Где находилась клетка со змеей?
— Там же осталась, в зале то есть. Сразу же после
представления я запер Володьку сначала в клетку, а
потом и в ящик.
— Не совсем понимаю...
— Значит, так... Есть ящик такой деревянный, для
перевозки, в него на пружинах клетка подвешивается, а
уж в клетке...
— Ага! Все понял. Ящик тоже запирается?
— Конечно.
— И ключи все время оставались у вас? Больше ни
у кого таких ключей не было?
— Верно.
— А зал заперли?
— При мне культурник и запер. Как все разошлись,
так и запер. Утром же я сам к нему постучался, чтобы
он зал открыл.
323
— И что же?
— А что? Зал-то он открыл, да только Володьки там
уже не было.
— Запоры были взломаны?
— Взломаны.
— Фомкой?
— Почем я знаю? Милиция осматривала замки?
Чегой-то там крутились, смотрели.
— Как фамилия культурника, не помните?
— Не знаю... Колей вроде бы его зовут.
— Ну что ж, Онуфрий Павлович, спасибо вам за
разъяснения. Приложим все силы... Скажите мне толь-
ко вот еще что... Чужой человек мог бы заставить ваше-
го питона плясать на хвосте?
— Не мог. Никак не мог!
— Почему?
— Прием такой знать надо, чтоб он послушался, а
так нипочем на хвосте плясать не станет.
— И другой укротитель тоже не сможет от него это-
го добиться?
— Дрессировщик?
— Ну да, дрессировщик.
— Это смотря какой дрессировщик! Если со змеями
работал, то, думаю, сможет...
— Значит, опытный змеиный дрессировщик сможет,
а простой человек—вроде меня, скажем, — нет. Пра-
вильно я вас понял?
— Правильно, — кивнул Минаев. — Простой человек
с Володькой не справится.
— Еще раз спасибо. Это все, что я хотел знать. Как
только будут новости, сразу же вас известим... Теперь
скажите, как мне проще выбраться из ваших лабирин-
тов...
Глава 21
ВЫСТРЕЛ ИЗ-ЗА ЗАБОРА
Светловидов сошел с автобуса на тридцать шестом
километре. День выдался тусклый и тихий. Листья на
деревьях поникли. Небо заволокло. Поднятая грузови-
ками пыль желтоватой дымкой висела в неподвижном
324
воздухе. Бюро прогнозов уже третьи сутки обещало
дождь. Но выпадали только обильные росы. Поэтому
придорожные деревья и указательные знаки покрылись
грязным, мышиным налетом. Было тяжело дышать.
Природа давила на людей физически и морально. В пе-
реполненном автобусе вспыхивали перебранки, дости-
гавшие особой напряженности на остановках. Такое уж
выдалось оно, это грозовое лето...
Светловидов еле протиснулся к выходу и насилу про-
бился сквозь хлынувший навстречу поток. У него созда-
лось впечатление, что из автобуса никто никогда не вы-
ходил— все только влезали. Несколько помятый и раз-
горяченный — дался ему этот автобус: как будто нельзя
было поехать машиной! — он привел себя в порядок, вы-
тер вспотевшую шею. Потом, сняв пиджак и перебро-
сив его через локоть, безмятежно сорвал одуванчик и
дунул. Но в мертвом, влажном воздухе крохотные «па-
рашютисты» летели совсем недолго... До высокой арки
из гнутых, выкрашенных серебрянкой трубок было ру-
кой подать. На ней почему-то висел рисованный плакат,
иллюстрировавший рост производства хлопка-сырца, хо-
тя хлопок, как, впрочем, и лен-долгунец, в Ватутинках,
кажется, пе 'произрастал. Слева от арки прилепилась
зеленая будка часовой мастерской, справа производили
заливку резиновой обуви и принимали стеклотару. Ря-
дом на заборе висели различные объявления. Одно
из них оповещало, что в местном клубе сегодня ве-
1 ером будут танцы и заграничный кинофильм «Зат-
мение».
Отдышавшись и прочитав афишки о найме рабсилы,
Светловидов вразвалочку направился к арке. Он не лю-
бил и, главное, не умел торопиться. Всякое дело начи-
нал от самых истоков. Взяв, к примеру, книгу, обяза-
тельно прочитывал все предисловие. Довелись ему по-
святить себя, скажем, новой истории, он бы начал ее
изучать с «Происхождения видов» Чарлза Дарвина.
Именно поэтому он и поехал сюда городским транспор-
том. Особой необходимости в том, конечно, не было, но
в принципе он поступил совершенно правильно. Одно
дело, когда человек приехал на машине; совсем дру-
гое— когда вылез из переполненного автобуса.
Асфальтированная дорожка вела мимо райисполко-
ма, почтового отделения «Ватутинки-1», продуктового
325
магазина и овощной лавки. Солдаты с черными пого-
нами стройбата копали траншеи под газовые трубы.
В зеленых двориках между стандартными пятиэтажны-
ми домами возились дети. На веревках висело разно-
цветное белье. Рыжий веснушчатый парень гонял тур-
манов, но они летали неохотно. Сделав круг, норовили
усесться на голубятню.
Все было такое неприметное, обыденное и мирное, и
так не хотелось верить, что где-то здесь спрятаны концы
недавнего убийства.
Он прошел до конца улицы, где асфальт переходил
в засыпанную мелким шлаком площадку. Вокруг были
деревянные домики с огородами. За покосившимися за-
борами росли яблони, скромно цвела сирень, и колючие
акации усыпали землю сорванными грозой пищиками.
В одном дворике был накрыт столик с пыхтящим само-
варом. Старик в линялой гимнастерке, блаженствуя, по-
пивал чаек, а бабка в белом платке выдергивала с гряд-
ки морковь. Под окнами с выкрашенными наличниками
и кружевными занавесочками тихо и мирно росли золотые
шары.
Грустное умиротворение снизошло вдруг на Светло-
видова. Он вспомнил детство в Тамбове, бабку и мать,
которая померла в войну. И ярко увидел в памяти своей,
как сиротливо и мило льнули к потемневшим бревнам
родной избы золотые шары.
Он загляделся на этот двор, вдохнул дым сосновых
шишек и, заметив высунувшуюся из заборной щели бе-
ловатую и твердую еще малинку, машинально протянул
руку, но тут же обстрекался крапивой. Глухо чертых-
нувшись, лизнул обожженную ладонь и стал спускаться.
Дорога в этом месте круто пошла вниз, петляя в зарос-
лях лебеды и чертополоха. По обеим сторонам цвела
картошка, над которой лениво порхали бабочки-белянки
и еще какие-то серенькие с голубым мотыльки.
Внизу, за канавой, превращенной в помойку, начи-
налась большая поляна. Травка местами была совер-
шенно вытоптана. Четверо школьников в серых курточ-
ках гоняли проколотый резиновый мячик. Невдалеке
паслась большая черная коза, весело бодались друг с
другом грязноватые козлятки и терлись лбами о стволы.
Видимо, у них чесались подрастающие рожки.
Поляну пересекала извилистая тропинка, терявшаяся
326
среди мелкого подлеска, за которым в лесной зелени бе-
лели березы. Тут дышалось свободнее. Гнилостной све-
жестью тянуло из каких-то невидимых лесных луж. Сон-
но вился столбик мошкары. Светловидов погладил
меловую, отвившуюся от ствола бересту, сорвал листик
с ольхи и чуть надгрыз его горьковатый черешок.
Люсин, кажется, не ошибался: ольхи здесь было хоть
отбавляй. Именно той обычной серой ольхи с острень-
кими, в зазубринках листочками, которая казалась та-
кой красивой в цветном атласе подмосковной флоры.
«Что ж, возможно, именно в этом леске и подцепил
иностранец, неведомо для себя, прошлогодний листик...
Но это, конечно, мелочь».
Куда серьезнее в глазах Светловидова выглядела
история с похищением питона. Вот это, по его мнению,
был настоящий след.
Данелия сразу же предложил взять за бока куль-
турника и дознаться,' кому он давал ключ от зала. Но
Люсин не согласился. И, скорее всего, правильно сде-
лал. Можно было спугнуть главного виновника. И во-
обще клубок надо разматывать постепенно, а не вы-
хватывать случайный конец из середины — так ведь и
запутаться недолго. Листик ольхи — пустяк, косвенная
примета, не более, но разведать обстановку, перед тем
как начать действовать, не мешает. Это уж точно...
Наезженная, в затвердевших колеях дорога свернула
налево. Появились рябины и кусты лакированного крас-
нотала; буйная, обвитая повиликой крапива указывала
на близость жилья. Среди прошлогодней листвы попада-
лись ржавые жестянки, конфетные бумажки, окурки.
На полянках чернели пятна костров. Нудно гудел
шмель.
И тут в затененных, сумрачных травах что-то вдруг
засветилось. Светловидов присел на корточки. На трух-
лявом, поросшем ложной опенкой пне нежилась змейка.
Она светилась неярким зеленым огнем, как елочная иг-
рушка. Светловидов осторожно положил пиджак на тра-
ву и, подавшись вперед, оперся на локти. Он и сам не
стышал произведенного йм шороха, но змейка подняла
крохотную головку, распрямилась и скользнула в траву.
Споткнувшись о корневище, Светловидов кинулся за
ней. На какой-то миг увидел он, как пропало на светлом
участке колдовское свечение и огненная змейка превра-
327
тплась в обыкновенного ужа. Но вот она вновь загоре-
лась на миг под каким-то кустом и совсем пропала.
Распластавшись по земле, Светловидов подлез под
куст и раздвинул ветки. Но, кроме прелых листьев п ли-
ловой сыроежки, ничего не увидел. Разгреб листья, ощу-
пал узловатые корпи, ища дыру, в которой запрятался
уж... Бесполезное дело! Пусть бы и нашел он укромную
эту нору, по что дальше? Совать в нее прутик? Раскапы-
вать перочинным ножом?
Он встал, отряхнул с себя м-елкий десной сор.
А, собственно, зачем он ему нужен, этот светящийся
уж? Вполне достаточно, что он его хоть на миг да уви-
дел! Это же редкая удача! Но все же было досадно, что
не словил...
«М-да! Положеньице... Выходит, что здесь где-то ря-
дом целая фабрика огненных змей. Но зачем? Разве пи-
тон уже не сделал свое дело? Или это пробный вариант?
Эдакая первоначальная модель? Что ж, очень даже мо-
жет быть! Прежде чем выкрасить уникальную, дорого-
стоящую змею флуоресцентной краской, явно следовало
попробовать на обычном уже. Это, как сказал бы Лю-
син, было бы весьма резонно. А то ведь и подохнуть за-
просто может».
Светловидов вспомнил, что давным-давно читал не
то сказку, не то миф о каком-то царе, выкрасившем
мальчика золотой краской. Мальчик от этого умер.
Змеи, как видно, оказались выносливее.
Он двинулся дальше, непроизвольно заглядывая под
кусты и останавливаясь возле пней, но светящиеся ужи
больше не попадались. Лес вскоре кончился, и Светло-
впдов вышел па шоссе у самого каменного моста через
речку Пахру. В черно-зеленой воде плавали листья кув-
шинок. Стремительные стекленистые струи местами
морщили речное зеркало, обтекая подмытые белые кор-
ни, подтачивали глинистый берег. Над омутом, затенен-
ным свесившейся ивой, какой-то дачник в белой дырча-
той шляпе безуспешно хлестал гусиным поплавком воду.
Светловидов хорошо запомнил этот район по карте-
полукилометровке и уверенно свернул к мосту. Шоссе
поднималось в гору, сраз} же за выбеленными известкой
столбиками оно раздваивалось. Левая дорога, видимо,
шла в обход, правая же вела к дому отдыха. Дорожный
знак запрещал по ней движение грузового транспорта.
328
Пройдя с километр, Светловидов остановился па вс
ресечении путей у красного шлагбаума. На шлагбаум
висели знаки, запрещавшие сквозной проезд и движение
на велосипедах. Здесь начиналась зона не то писатель-
ских, не то архитекторских дач. За дощатыми заборами
темнели мохнатые ели, и тонкие розовокорые сосны вы-
соко-высоко вознесли свои игольчатые кроны над белым
шифером аккуратненьких четырехскатных крыш. Доми
ки были всё больше стандартные, но очень миленькие,
с застекленными верандами. На посыпанных песком
обочинах отпечатались узкие колеи велосипедных шип:
запрещающим знаком, видимо, пренебрегали. Было ти-
хо, и пахло бодрым смолистым духом. Изредка падали
черные растопыренные шишки и парные, чуть закручен-
ные иглы.
Несколько раз Светловидова обгоняли такси и част-
ные машины, проехал синий мотоциклет ОРУДа.
Пора было подумать о том, куда идти. В доме от-
дыха делать пока было совершенно нечего. Это могло
только навредить. Разве что пройтись по аллеям? Но
Светловидов понял это, когда еще знакомился с картой:
такая прогулка могла занять бездну времени. Да и мно-
го ли увидишь, когда с обеих сторон высятся заборы, а
за ними деревья? Самое время было подвернуться новой
змее, которая указала бы точное место. Но надеяться
на такое не приходилось. Да он, собственно, и не думал
о том. Просто выходило так, что план Данелии начал
казаться все более привлекательным. Надо было за что-
то зацепиться...
Конечно, местная милиция изучала уже свой район.
Возможно, участковые в этот самый момент даже очер-
тили для себя круг предположительно причастных к со-
бытиям лиц. Но полагаться только на это было бы слиш-
ком наивно... По дороге проехала полуторка, груженная
кирпичом. «Явно для местных нужд!»— сразу же отме-
тил Светловидов, хорошо запоминавший знаки у шлаг-
баума. Он перепрыгнул через кювет и вышел на сере-
дину шоссе, чтобы проследить, куда свернет машина.
«Чем черт не шутит? Авось Люсин опять прав? Он
же везучий. А где кирпич, там и цемент...» Полуторка
действительно свернула направо, в одну из боковых ал-
лей, то ли в третью, то ли в четвертую по ходу.
Светловидов зашагал веселее. А тут и в природе
329
произошли некоторые изменения к лучшему. Петухи
накричали все-таки перемену. Белесое, невидимое небо
кое-где обозначилось сероватыми подвижными волок-
нами, а на юго-востоке даже открылись голубые по-
лыньи. На фоне их вечнозеленые сосновые иглы выгля-
дели особенно жизнеутверждающе. На них хотелось
смотреть и смотреть. Тем более, что сверху уже лилось
предвестье солнечного зноя, а хвойный скипидар даже
во рту ощущался. Откуда-то с клумб сладко запахла
медуница. Взлетел из-под ног павлиний глаз и сразу же
сел в трех шагах впереди на песок, распластав бархат-
ные крылышки, словно и он пил взахлеб преображаю-
щееся к вёдру небо.
Светловидов остановился у синей артезианской ко-
лонки, одной рукой нажал тугую, до блеска отполиро-
ванную ручку, другой зачерпнул горсть упоительно хо-
лодной воды. Он забрызгался, но так и не напился
всласть. Тыльной стороной ладони отер рот, глубоко
вздохнул, всем телом ощущая томную здоровую негу и
холод воды, от которого приятно стыли зубы.
«Давненько я не был за городом... И зря! Только
здесь и чувствуешь по-настоящему всю прелесть жизни.
Как сказал тот лектор, что антирелигиозную беседу вел:
цель жизни в ней самой. Это очень правильно! Именно в
ней самой! Когда весь ты, и душой и телом, блаженст-
вуешь и радуешься... И еще может такое быть от воды.
Писатель-то этот, люсинский дружок, говорил, будто в
воде какая-то прана есть, от которой вся жизненная си-
ла идет. Очень похоже на то... Кипяченую воду и пить-то
противно...»
В третью аллею, судя по всему, машина не сворачи-
вала, и Светловидов продолжил свой ликующий путь,
наверстывая упущенное, постигая за минуты то, на что
индийские архаты1 тратили всю жизнь. Может быть, с
той лишь разницей, что мысли его были не столь глубоки
и более — как бы это точнее сказать?—конспективны,
что ли. Притом он не старался их удержать, они наплы-
вали и улетучивались, как облака. И правы, наверное,
те, кто учили, что обрести истину внутри себя можно,
лишь всецело отдавшись созерцанию. А это невозможно
да и не нужно жителям больших городов, исключая, ко-
1 Архат — отшельник.
330
нечно, поэтов, уезжающих время от времени в творчес-
кие командировки.
За следующим поворотом Светловидов сразу же уви-
дел свой грузовичок. Он остановился возле какой-то
дачи, в самом конце тихой, затененной улицы. Когда
подошел туда, ворота из свежего теса были уже раскры-
ты. Полуторка, фырча и стреляя удушливыми синими
клубами, разворачивалась, чтобы въехать во двор. От-
крывший ворота человек не был виден за створкой,
лишь в самом низу сквозь широкую щель Светловидов
разглядел порыжевшие, стоптанные сапоги. Он успел
заметить кусты крыжовника, вишневые левкои на кур-
тине, кирпичную груду, горки шлака и цемента, но ма-
шина уже въезжала задом, заслонив проем в заборе.
Приоткрыв дверцу, высунувшись и поворотясь назад,
шофер отчаянно вертел рулевое колесо.
Так и не удалось разглядеть ничего, кроме этих
строительных куч, но, дойдя до самого конца улицы, за
которой начиналась сосновая посадка, Светловидов со-
образил вдруг, что на участке возводят гараж. Значит,
331
глаза его все же ухватили и отпечатали в голове заце-
ментированные столбы и грубо приваренные к ржавым
скобам железные дверцы, но понадобилось какое-то вре-
мя, чтобы эта автоматически запечатленная картина
проявилась в сознании.
Но мало ли где строят гараж или дачу? Ведь не
только сюда привозят на машинах шлак и цемент? И все
же... Конечно, бывают какие угодно совпадения. Но у
времени есть одно совершенно непостижимое качество —
уникальность. Если правы физики, которые утверждают,
чго время квантуется, то мы можем надеяться найти
границу, за которой совпадения уже невозможны. Самая
' ельчайшая порция длительности — временный квант—-
предполагает уникальность каждого события в мире.
Мы увидим сейчас, как невдалеке от Светловидова,
вроде бы одновременно, упадет шишка, и петух с чер-
нильной меткой склюет дождевого червя. Связи между
обоими событиями нет. Просто они случайно совпали во
времени. Но если мы произведем скоростную съемку, то
убедимся, что и этого совпадения не было. Одно из них
хоть на крохотный миг, но случилось раньше. Либо
петух клюнул сначала, либо шишка первой свалилась в
пыль. Конечно, если не дробить время на кванты и смот-
реть на все привычным человеческим оком, можно найти
тысячи примеров кажущихся нам одновременными со-
бытий. Тем более, если мы будем брать большие ин-
тервалы, скажем, неделю или даже декаду. За декаду
в этом дачном поселке могли начать строительство на
нескольких участках, для чего, конечно, потребовалось
завезти интересующий нас цемент. Весь вопрос в том:
сколько именно подобных совпадений придется на наш
непозволительно большой и грубый интервал времени?
Если знать среднюю частоту, с которой возникают новые
постройки на уже заселенной дачной территории, а так-
же количество дач, можно подсчитать и число таких
совпадений. Для этого не понадобится даже электронно-
счетная машина — этот кумир нашего века.
Ради простого любопытства проделаем такую нехит-
рую работу. В итоге мы получим число, близкое к трем.
Это значит, что если мы ежедневно в течение десяти
дней будем обходить все здешние дачи, то только на
трех увидим приготовленный для работы цемент! Пусть
в среднем, конечно, поскольку математика не оперирует
332
конкретными фактами. Но и этого достаточно, чтобы за-
интересоваться каждым таким случаем в отдельности
Светловидов изучал физику и математику только в
школе, а потому, конечно, не помнил ни той, ни другой
из великих наук. Но он обладал достаточным профес-
сиональным опытом, чтобы прийти к тем же самым вы-
водам. Он ничего не вычислял, а цифра «три» не маячила
у него перед глазами. Он просто знал, что .интересующие
его совпадения достаточно редки. Пусть даже не три в
декаду, а четыре, пять или шесть — все равно каждое из
них заслуживало самого пристального внимания, потому
что могло с большей вероятностью привести к цели.
Скажем для справки, что в случае трех совпадений
вероятность успеха составляет ровно одну треть.
Возникает, однако, вопрос: к чему все эти глубоко-
мысленные изыскания, эти, так сказать, математические
плавания на мелком месте? Разве и без них не ясно, к
чему ведет достаточно логичная, надо отметить, повест-
вовательная нить? Ясно-то оно, может, и ясно. Но как
показать, что в действиях следователя не так уж много
той почти мистической интуиции, нежели это принято
думать? Как показать, что и счастливых случайностей в
его работе гораздо меньше, чем это кажется при чтении
хитро закрученных детективов? Случайности есть, но
ведь все дело в том, что они идут навстречу именно тем,
кто их ищет! Машина с кирпичом, конечно, случайность,
но поиски-то цементной кучи случайностью не назовешь!
Вот в чем дело!
Нельзя — опять приходится повторяться — точно
смоделировать весь процесс человеческой мысли, особен-
но ищущей мысли. Джойсу в его «Улиссе» понадобилось
несколько томов, чтобы описать всего один день из жиз-
ни рядового дублинца. Так неужели нельзя простить и
принять эту небольшую попытку не смоделировать, нет,
просто схематически проиллюстрировать простейшее
умозаключение?
Светловидов прошел мимо дачи, где строится гараж,
но он обязательно должен вернуться. Вроде бы это по-
нятно без лишних слов. Хотя бы по той простой причине,
что, как нас учили, в пьесе не должно быть нестреляю-
щих ружей. В жизни-то их сколько угодно (к счастью),
а вот в пьесе да и в романе быть не должно. Поэтому,
может, и в самом деле не стоило городить огород? Воз-
333
вращение Светловидова и без того было бы понято. Но
ведь мало просто понята и согласиться. Читателю, раз
он уж взял в руки книгу, ничего иного и не остается.
Это потом, дойдя до конца, он может не согласиться с
автором, пока же есть только две возможности: либо не
поверить и тут же бросить читать, либо следовать за
автором до самого конца.
И просто поверить мало. Нужно, как бы поменяв-
шись на миг местами со Светловидовым, проникнуться
его нетерпеливой уверенностью, что он напал на след!
У Светловидова — он идет сейчас рядами колючих
упругих сосенок и посасывает свежий зеленый побег —
есть только одна цель: проникнуть на эту дачу. Он
просто разбирает различные варианты, как сделать это
достаточно тонко. Вот это-то и необходимо прочувство-
вать.
Но здесь опять может возникнуть вопрос: почему мы
столь подробно говорим об этом человеке? Ведь, в сущ-
ности, он второстепенный герой?! Зачем же столь кро-
потливо копаться в логических или психологических мо-
тивировках его поступков? Более того, какое нам дело до
того, как он пьет воду, щурясь на проясневшее небо,
как наполняется вдруг легким, бездумным жизнелю-
бием?
Что ж, придется ответить и на это. В отличие от
классического романа, в детективе все должно быть
жестко детерминировано, подчинено логическому иссле-
дованию интриги, разгадыванию ребуса, если угодно.
Может, конечно, это и не так, но ведь есть и такое мне-
ние. И к цему стоит прислушаться. Итак, почему к вто-
ростепенному герою проявляется интерес? А кто может
сказать, не дойдя до самого конца, что один герой пер-
востепенный, а другой — служебный, эпизодический?
Разве в жизни так бывает? Разве может человек знать,
что ожидает его даже в самую ближайшую минуту?
Поэтому, пока не исчерпана вся данная человеку катуш-
ка лет и секунд, мы не вправе судить ни о его месте в
жизни, ни о его роли в повествовании. Но это не глав-
ное. Дело совершенно в другом...
Единственное преимущество писателя перед читате-
лем — это то, что писатель иногда знает будущее своих
героев. Грустное преимущество. Флобера, говорят, на-
шли в состоянии глубокого обморока с признаками
334
мышьякового отравления. «Только что скончалась Эмма
Бовари»,— сказал он, когда его привели в чувство. Не
многим, лишь самым великим дана была такая сила
перевоплощения. Но даже в малых дозах отрава все-
таки отрава. Поэтому писатели очень неохотно убивают
своих героев. Даже самых эпизодических, лишь однаж-
ды промелькнувших в одной из глав.
Итак, через мгновение Светловидова не станет. По-
том, несколько часов спустя, знавшие его люди поймут
вдруг, что, уйдя из жизни, этот тихий и как будто бы
незаметный человек многое унес с собой из их привыч-
ного, повседневного мира, из их сердец. Жизнь есть
жизнь. Она по-своему беспощадна и целительно мудра.
Скорее всего, Светловидова постепенно забудут, не пол-
ностью, конечно, просто внезапная, резкая боль утраты
сгладится и неощутимой тенью осядет в глубинах памя-
ти, где ее занесут пласты повседневных житейских забот.
Но, пока эта боль еще ощутима и разум не хочет, не
может мириться с очевидной нелепостью этой прежде-
временной смерти, они поймут: Светловидов потому и
казался незаметным, что был всегда на своем месте. Его
не приходилось звать, о нем не надо было вспоминать,
в нужную минуту он непостижимым образом появлялся.
Ненавязчиво, без лишних слов брался за свою работу и
делал ее пусть не столь блестяще и быстро, как некото-
рые, но все-таки делал. А как часто он дежурил за дру-
гих, как незаметно умел исчезнуть, когда это кому-ни-
будь было почему-то нужно...
Все знали, что он подражает Люсину. У него это не
очень-то выходило: он попадал в смешные положения,
иногда допускал крупные ошибки, но все равно старал-
ся, как говорили, «работать под Люсина». Но никто не
знал, что и Люсин стремился в чем-то быть похожим на
Светловидова! Не отдавая себе в том отчета, он тоже,
в свою очередь, «работал под Светловидова». Ему всег-
да хотелось быть, что называется, простым парнем.
И временами он действительно ощущал себя таким вот
простым и бесхитростным парнем, которому ничего не
надо, и весь он тут — душа нараспашку. Но именно тог-
да, хотя никто этого почему-то не замечал, Люсин и
«работал под Светловидова». Совершенно безотчетно он
усвоил светловидовскую манеру пожимать плечами и,
склонив голову набок, всем своим видом показывать,
335
что удача пришла, что называется, дуриком. Но у Свет-
ловидова это было совершенно искренне. Люсин же по-
лусознательно маскировал свои истинные чувства.
В точности как и Светловидов, Люсин сокрушенно чесал
затылок, когда попадал впросак, и обстоятельно расска-
зывал всем, на чем именно споткнулся. Только Светло-
видов сокрушался о настоящих ошибках и вправду был,
как говорится, задним умом крепок. Люсин же скорее
играл. Нет, он, конечно, не позерствовал и не разыгры-
вал из себя шута. Просто он был болезненно стесните-
лен и скрывал эту непобедимую свою слабость как толь-
ко мог. Роль простака давалась ему легче всего, чему,
надо сказать, немало способствовала внешность. К тому
же это во многом было удобно. И он быстро привык к
ней. Светловидов же был для него моделью, с которой он
день за днем лепил свой образ.
Это Люсин поймет внезапно и сразу, когда будет
стоять опустив голову над лежащим ничком Светлови-
довым, когда увидит, как заломил тот за спину руку, а
другую выбросил далеко вперед, словно бежал куда-то
и, даже падая, что-то стремился схватить. Но он никуда
не бежал в свой смертный час и не протягивал вперед
руки. Выстрел был сделан сзади, и он просто упал, так
и не успев схватиться за свой разнесенный пулей заты-
лок. И умер, не поняв, что это конец.
Глава 22
«ОГНИ СВ. ЭЛЬМА»
Партия флуоресцентной краски «Огни св. Эльма»
(ZnS-Cn) была закуплена в октябре прошлого года
по заказу Всесоюзного театрального общества — ВТО.
Но, как это иногда бывает, товар долго кочевал по все-
возможным складам и базам и лишь недавно поступил
в торговую сеть.
Подробно изучив все торговые точки, куда была до-
ставлена краска, Шуляк остановился на двух: магазин-
чик ВТО на улице Горького и «1000 мелочей» на Ленин-
ском проспекте. Если только похититель Володьки пе
раздобыл краску левым путем в каком-нибудь театре, то
336
с большей долей уверенности можно было предполагать,
что он приобрел ее в одном из этих двух магазинов.
Первым делом Шуляк решил побывать на улице Горь-
кого. Ведь в «1000 мелочей» краска попала явно слу-
чайно. С таким же успехом ее могли отправить, допус-
тим, на Кутузовку в «Хозяйственные принадлежности».
Поэтому более вероятно, что интересующийся светящим-
ся составом покупатель первым делом обратится все же
в театральный магазин, тем более что журнал «Новые
товары» рекламировал «Огни св. Эльма» в качестве не-
заменимой краски для декораций. Конечно, нельзя было
сбрасывать со счетов элемент случайности. Совершенно
случайно забредя в тот же магазин «1000 мелочей» и
обнаружив там светящуюся краску, преступник мог
прийти к идее огненного змея.
Но в плане расследования это мало что меняло.
Пусть светящийся состав натолкнул преступника на
мысль раздобыть змею или, напротив, исходным пунк-
том явился украденный питон — в обоих случаях краску
нужно было купить. Следовательно, продавцы могли
случайно запомнить покупателя, причем в магазинчике
ВТО это было более вероятно, чем в большом универма-
ге «1000 мелочей». В пользу этого магазинчика свиде-
тельствовал еще один существенный, хотя и косвенный
факт. Если здесь действительно был замешан иностран-
ный турист, то, конечно, все шансы были за то, что он
купил краску именно на улице Горького. Не следовало
забывать также, что он уже навещал расположенный по
соседству, причем на той же стороне улицы, антиквар-
ный магазин. Да и знаменитая «Березка» была совсем
рядом...
На это указал Шуляку Люсин, полностью одобрив-
ший предложенную схему.
— Ладно,— сказал он.— Логика, по-моему, безуко-
ризненная. Начинайте с ВТО. У меня такое чувство, что
он взят в кольцо. Если только Светловидов что-нибудь
там найдет, считайте, что этот Свиньин у нас в руках.
— А вы уверены, что это именно он?—спросил
Шуляк.
— Имеете в виду огненного змея?
— Точно
— Во
тылке его!
— А вдруг это отвлекающий финт? На рюмке-то нет
никаких отпечатков, и на ложечках нет.
— Все верно,— вздохнул Люсии.— Пусть даже финт.
Но как-то он к нему все же причастен?
— Так-то оно так.— Шуляк погладил синий после
бритья подбородок.— А со старухой нельзя еще перего-
ворить?
— В том-то и дело... Врач решительно не разрешает.
В лучшем случае послезавтра, говорит.
— Жаль!
— Еще бы! Во-первых, словесный портрет сделать
надо, во-вторых... Кто его знает, не был ли он в пер-
чатках?
— Ну подождем, недолго осталось...
— Это уж как дела пойдут. Медицина, брат, штука
сложная. Нечто вроде прогноза погоды. Ни за что не
отвечают. Все равно как шаманы.
— Факт.
— И все же, если вам повезет с этой краской, а Свет-
ловидов нащупает что-нибудь на месте, Свиньин от нас
не уйдет... И его сообщник тоже!
— Конечно, тут не без сообщника! Такую работу
проделать! И еще это убийство... Парень явно что-то
знал.
— Безусловно! Иначе не было смысла идти на та-
кой риск.
— А если это от отчаяния? Почувствовал, что его
накрывают, заметался.
— Не думаю. Он заранее знал, на что идет... Ко-
нечно, возможно, что-то у него неожиданно сорвалось,
не получилось... Тут, понимаете, вот что озадачивает:
какая-то странная смесь приемов... Рядом с изощренной,
почти сумасшедшей выдумкой топорная работа рядово-
го громилы. Странно, не правда ли?
— Точно. Я это тоже заметил! Ведь огненный змей
этот все-таки оригинальная затея. С психологией... И тут
же мокрое дело... Медик считает, что Михайлова молот-
ком пристукнули.
— М-да... Я вот хочу в субботу на Птичий рынок
съездить.
— Зачем? Попугая купить? Я анекдот знаю про по-
пугая...
— С водопроводчиком?
338
•— Точно.
— Я тоже знаю. Это целая серия, попугайная...
Шансы, конечно, почти нулевые, но вдруг он туда за
кроликами ездил?
— Удава кормить?
— Да... Правда, если он был на представлении, то
это отпадает. Укротитель объяснил товарищам, что Во-
лодька жареными цыплятами питается...
— Табака.
— Да. Пожалуй, что нет смысла ехать на Птичий...
— Точно. И вообще змеи могут по году не есть.
— Да... Только он-то ведь мог и не читать Брема...
Ну ладно, двигайте в ВТО. Там, говорят, ресторан хо-
роший.
Шуляк дождался, когда магазин закрыли в 14 часов
на перерыв. Он постучался, показал удостоверение, и
его впустили. Девушки только готовились разлететься по
закусочным и продуктовым магазинам...
— Извините, что беспокою вас в перерыв.— Шуляк
развел руками.— Но ничего не поделаешь, у вас всегда
полно народу...
Продавщицы и кассирша были заинтригованы. Ди-
ректор же, хотя и не знал за собой никакой вины, явно
нервничал.
— Какие могут быть извинения, товарищ?..— Он
озабоченно нахмурился, всем своим видом выражая го-
товность помочь чем только можно.— Дело есть дело!
Всегда рады.
— Дело у меня, собственно, пустяковое... Нужна ма-
ленькая справочка...
— Пожалуйста, пожалуйста!—Директор широким
жестом обвел тесные свои владения.
На застекленных полках темного дерева стояли раз-
ноцветные парики, баночки с гримом, куклы, книжки по
искусству, всевозможные краски и мази.
— У вас есть светящаяся краска «Огни св. Эльма»?
— К сожалению, вся продана.— Директор улыбнул-
ся скорее радостно, чем сочувственно; у него явно отлег-
ло от сердца.— Но, если вам очень нужно, я бы мог...
— Нет, нет!—замахал руками Шуляк.— Не беспо-
койтесь... Когда продана последняя банка?
— Когда, Верочка?—Директор повернулся к ры-
женькой девчушке в синем халатике.
339
— Еще позавчера,— тихо ответила Верочка и поче-
му-то покраснела.
— Интересно, кто и зачем ее покупал? Всех вы, яс-
ное дело, не помните, но...
- - Разве всех упомнишь?— подала голос другая про-
давщица.
— Ответите, когда вас спросят, Тамара! — строго
одернул ее директор.
— А все-таки, милые девушки, как вы думаете: кому
может понадобиться такая краска? Театральным работ-
никам?
— Какое там!—усмехнулась бойкая Тамара.— Они
к нам и не ходят. Что надо они по безналичному полу-
чают...
— Очень интересно, Тамарочка Вас ведь Тамарой
зовут?—Шуляк понял, что эта полная румяная брюнет-
ка играет здесь первую скрипку.— Кому же она тогда
нужна, если не работникам сцены?
— А кому угодно! Всем...
— Ну, вы явно преувеличиваете! Наверно, все же
не всем... Вы сколько банок продали?
— Семьдесят!— мгновенно ответил директор.
— Семьдесят банок — семьдесят человек,— кивком
поблагодарил за справку Шуляк.— Это немало, но и не
так уж много. Верно?
Директор кивнул.
— Некоторые по две банки брали,— уточнила Та-
мара.
— В самом деле?— удивился Шуляк.— Это же пять
килограммов краски. Зачем столько?
— Мало ли зачем!—махнула рукой Тамара.— Рыбо-
ловы каждый день заходят, спрашивают.
— Рыболовы?
— Ага. Поплавки красить, чтобы в темноте видно
было... Крючки опять же.
— А крючки зачем?
— Для ночного лова. Говорят, рыба лучше на свет
идет.
— Век живи, век учись,— покачал головой Шуляк,
пе пропускавший обычно ни одной рыбалки.— И откуда
у вас такие познания?
— У нее муж рыбак!— пискнула рыженькая и за-
смеялась.
340
— Значит, вы тоже краску купили?—улыбнулся
Шуляк.
— Ага. Две банки.
— Превосходно!—одобрил Шуляк.— Выходит, чго
число посторонних покупателей резко сокращается.
— Всего на два!—уточнила Тамара.
— Уже легче... Кроме рыболовов, кто еще интерес/)
вался?
— Многие.— Тамара вынула пудреницу и посмотре-
лась в зеркальце.— Один покупатель говорил, что хочет
выключатели в квартире выкрасить... Для клуба еще
брали шесть банок.
— Какого клуба?
— «Красный пролетарий»... Мальчишки еще купили
в складчину!—Она вдруг прыснула.— Пакость какую-то
в школе написать собирались. Я слышала, как они со-
вещались.
— И все-таки продали?
— Отчего же не продать?.. Но я их выругала!..
А почему вас эта краска так волнует?
— Это я потом вам объясню, а пока...
— «...выпьем кружечку пивка!» — смеясь, передразни-
ла его Тамара.
Верочка всплеснула руками и, давясь от смеха,
грудью легла на прилавок.
— Девушки!— прикрикнул директор.
— Пороть вас надо!—вздохнула кассирша.— У че-
ловека серьезная забота, а вам все хаханьки. Небось
кража опять?
Почему опять?—повернулся к ней Шуляк
— Больно кражи теперь участились! Мою соседку
вот недавно ограбили. Все подчистую из квартиры вы-
несли. Одни голые стены остались. И мало этого, еще
саму по голове пристукнули, так что она речи лиши-
лась... Не поглядели, что старуха!
— Вы, случайно, не о гражданке Чарской? — Шуляк
подошел к застекленной кабинке кассы.
Кассирша выглядела довольно молодо, несмотря на
усталые тени под глазами. Розовое закрытое платьице
шло к ее несколько полной фигуре и скромной прическе,
длинная русая коса была обвита вокруг головы.
— Значит, вы в курсе?— Она удивленно раскрыла
глаза.
341
— Точно,—подтвердил Шуляк.— Даже знаю, что вас
зовут Эльвирой Васильевной.
— Подумаешь, секрет!—фыркнула Тамара.
— Между прочим, Эльвира Васильевна, краска име-
ет прямое отношение и к ограблению вашей соседки!—
Шуляк быстро сообразил, что кассирша вряд ли подроб-
но осведомлена о бурных событиях, происшедших в ее
квартире.— Так что прошу мне помочь.
— Так я что?.. Я— пожалуйста...
— Вот и припомните-ка вместе с девушками всех,
кому продали банки... Постарайтесь припомнить... Внеш-
ность, какие-нибудь особенности, разговоры, может
быть... Школьников же вы, Тамара, припомнили?—Он
отошел от кассы назад к прилавку.
— А художник-то твой, Тома;—вспомнила вдруг
Эльвира Васильевна.
— Такой же мой, как и твой!—огрызнулась Тама-
ра.— Он-то здесь при чем?
— Что значит «при чем»? Краску-то он купил!
— Ну, купил! А дальше что? Стукнул банкой твою
полоумную старуху по голове? Так, что ли?
— Стоп! Стоп!— Шуляк постучал костяшками паль-
цев по прилавку.— Так не пойдет!.. Это дело серьезное.
Разрешите, товарищ директор, воспользоваться вашим
кабинетом?
— Конечно, конечно, пожалуйста.— Директор погла-
дил седоватый ежик и, подняв доску прилавка, указал
па дверь.
— Попрошу вас, Тамара, пройти в кабинет... Побе-
седуем, так сказать, с глазу на глаз. А то я ничего тут
пе пойму.
Толкнув дверь, Шуляк пропустил Тамару вперед и,
обернувшись к остальным, попросил:
— Я У вас еще чуточку побуду, но вы пе обращайте
на меня внимания и делайте свои дела. Только вас, Эль-
мира Васильевна, попрошу задержаться. Хорошо?
— Хорошо,—• кивнула кассирша.
Он закрыл дверь и, указав Тамаре на директорское
кресло за письменным столиком, устроился на табурете.
— Расскажите мне про этого художника, Тамара.
— А чего рассказывать-то? Вечно они всё выдумыва-
ют!— Опа зло кивнула на дверь.— Пу, зашел ко мне
знакомый на работу... Что с того?
342
— Ничего, разумеется,— успокоил ее Шуляк.— Вы
не волнуйтесь. Лучше подробно расскажите еще обо
всех ваших знакомых, которым вы продали краску. Сре-
ди них были, наверное, и товарищи вашего мужа по
рыбалке? Так ведь? И этот художник... Понимаете, Та-
марочка, все эти люди, очевидно, непричастны к пре-
ступлению! Мы сразу же, так сказать, скинем их со сче-
тов. Вы мужу две банки взяли, художник этот еще сколь-
ко-то купил, другие знакомые... На долю-то незнакомых,
подозрительных людей остается все меньше! Так?
— Ну, так. Дальше-то что?— настороженно спроси-
ла она.
— Но тогда, Тамарочка, получается, что незнакомых
было не так-то много! Значит, вам вместе с девушками
легче будет их вспомнить! Понятно?
— Ах, вы об этом...
— Ну конечно! Так что давайте побыстрее отсеем
знакомых.— Он взял с директорского стола счеты и отло-
жил семь костяшек.— Всего банок было семьдесят. Две
вы взяли себе...— Он произвел на счетах нехитрую мани-
пуляцию.— Эти банки у вас дома?
— Где же еще?
— Вот и прекрасно! В двух банках я уже полностью
уверен. Остается шестьдесят восемь... Сколько купил ху-
дожник?
— Четыре.
—• Ого! Зачем ему столько?
— Художник ведь!
— Значит, ими и рисовать можно?
— А то нет!
— Лады. Выходит, еще четыре банки долой... Правда,
нужно еще убедиться, что все они по-прежнему находят-
ся у художника. Ведь одно дело вы, другое — он. Ваши
банки находятся на месте, а за чужие вы поручиться не
можете. Вдруг он потерял одну или, может, кому-нибудь
подарил... Так?
— Ну так.
— Вот и получается, что мне придется побеседовать
с самим художником. Все-таки четыре банки не шутка!
Это как-никак четыре подозрительных незнакомца.
— Веселая у вас работа...
— Да уж, не даром хлеб едим. Кто он, этот худож-
ник?
343
— Один знакомый.
— Это я уже понял. Фамилия-то его как?
— Михайлов... Витей зовут. Виктором.
— Вы его давно знаете?
- Давно. Я у них в Строгановке одно время натур-
щицей подрабатывала.
— Понятно... У вас с ним... хорошие отношения?
— Да так... Заходит иногда, ухаживает вроде... Цве-
точки на Восьмое марта приносит, мимозу.
— Когда вы его видели в последний раз?
— А вам-то что до этого? Вас ведь краска интере-
сует? Так вы про нее и спрашивайте!
— Вот что, Тамара, давайте-ка сразу же договорим-
ся! Я спрашиваю, а вы отвечаете.
— По какому такому праву?
— Дело в том, милая Тамарочка, что Михайлов Вик-
тор Михайлович — его так по отчеству?.. Ну, вот видите,
я вас не из любопытства расспрашиваю, потому что Ми-
хайлов Виктор Михайлович недавно был убит б Парке
культуры и отдыха.
— Ой! — Она прижала руки к щекам и вдруг запла-
кала, но быстро успокоилась и, вынув пудреницу, при-
тукала пуховкой следы слез.
Шуляк дал ей привести себя в порядок.
— Так когда вы видели его в последний раз? — спро-
сил он, когда она закончила туалет.
—• На прошлой неделе... Во вторник, кажется, или в
среду...
«Так! — отметил Шуляк.— Возможно, в тот самый
день, когда пропал иностранец... Накануне он побывал
у Михайлова... Сам же Михайлов принимал у себя на
другой день попа, потом пошел его провожать и возвра-
тился, очевидно, поздно... Впоследствии он утверждал,
что встретил на улице свою первую жену... Ну и хват
же парень! Ну и хват! Чего только они в нем нашли?»
— В котором часу?
— Вечером. Перед самым закрытием.
— Расскажите поподробней, как это было.
— Как было?.. Очень просто. Он зашел в магазин за
этой краской...
— Откуда он знал, что она к вам поступила? Разве
она часто у вас бывает?
— Нет, конечно... Просто утром он позвонил мне и
344
спросил, нет ли у нас какой-нибудь светящейся краски.
А она как раз случайно недавно к нам поступила. Ну, я,
конечно, сказала, чтобы он приезжал, краска есть.
— Ах вот как!
— Да... Он, значит, зашел вечером и взял четыре
банки.
— Что он при этом говорил?
— Ничего особенного... Был очень доволен, благода-
рил... Пригласил в ресторан.
— И вы согласились?
— А что?
— Ничего. На какой день он вас пригласил?
— Мы не успели условиться. Понимаете, в тот самый
момент вошла эта мымра...
— Кого вы имеете в виду?
— Да жену его бывшую, Машку!
— Бывшую жену?
— Да! Они прожили несколько лет и разошлись. Он
говорит, что она ему надоела,—-она и вправду против-
ная — и он ее бросил... А ребята говорят, что, наоборот,
она его бросила... Не знаешь, кому верить.
— Какие ребята?
— Знакомые, бывшие строгановцы... Они Машку хо-
рошо знают. Она на вечера в училище приходила. Я ее
тоже там видела.
— После того как Михайлов женился, вы продолжа-
ли с ним встречаться?
— Так... Иногда.
— Значит, его бывшая жена вошла в магазин в тот
момент, когда вы должны были условиться о времени и
месте свидания? Что же было дальше?
— Ничего особенного. Они очень удивились этой
встрече, поздоровались, но не за руку, а так, просто друг
другу кивнули... Виктор взял авоську с банками и, под-
мигнув мне, сказал, что еще зайдет, и они вышли.
— Без слов?
— Нет, что-то такое, по-моему, он сказал... Спросил
ее, как она живет, вроде... Она сказала, что ничего жи-
вет, и пошла к выходу, а он пошел за ней.
— Вам это не показалось странным?
— Ничуть! Что тут такого?
— Это была действительно случайная встреча или
все же можно подозревать, что они условились о ней?
345
— Конечно, случайная! Кто же станет назначать сви-
дание в магазине? Да и вели они себя так, словно... Оба
удивились.
— Зачем же он пошел за ней?
— Мало ли?.. Может, просто поговорить за жизнь
хотел, может, на старое вдруг потянуло... Всяко бывает.
— С тех пор вы его больше не видели?
— Не-а, не видела.
— И он не звонил вам?
— Ни разу.
— Это не показалось’ вам странным? Он же пригла-
сил вас в ресторан?
-— А он всегда так... Появится вдруг, потом пропадет
на полгода...
— Но он же пригласил...
— Сначала пригласил, потом раздумал, с другой по-
шел. Ему натрепаться — раз плюнуть.
— И, несмотря на это, вы все же встречались с ним?
— А что? Мне от него ничего не надо, а парень он
славный, добрый такой, не жадный... Жаль, что его уби-
ли... Как думаете— за что?
— За краску,— хмуро ответил Шуляк и, кивнув Та-
маре, пошел за Эльвирой Васильевной.
— Вы ей не очень-то верьте, Эльке!—сказала ему
вдогонку Тамара.— Она известная сплетница. Я про нее
тоже многое порассказать могу! Только я не такая...
Но Эльвира Васильевна и не думала сплетничать.
В общих чертах она только подтвердила рассказ Тамары:
— Он часто у нас появляется... Может, и не так ча-
сто, но только к Томке он давно ходит. Цветы ей дарит
на праздники, духи, безделушки всякие. Недавно флакон
арабских духов принес. Кажется, перед самым Маем это
было. Не знаю только, что она в нем нашла. Потаскан-
ный он какой-то, глазки так и бегают... Да, в тот день,
на прошлой неделе это было — то ли в понедельник, толи
во вторник,— он зашел к нам перед самым закрытием.
Вбежал запыхавшись и сразу к Томке кинулся, будто
не за краской, а за дармовым золотом прилетел. О чем-
то они пошушукались — я в такие дела не суюсь,— она
ему тут же сверток и достала, видно, заранее припасла.
Он обрадовался, в щечку ее поцеловал и опять «шу-шу-
шу» да «шу-шу-шу». Тут открывается дверь, и входит с
улицы дама. Красивая такая, стройная, волосы золотые
346
так и светятся, и одета хорошо. Он как увидел ее, так и
рот раскрыл. Она тоже вроде бы удивилась. Он чуть не
на шею к ней кинулся, но она холодно так, высокомерно
даже, на него глянула и назад отступила. А он хоть бы
что, увивается вокруг, прямо по полу расстилается. Как
я рад, мол, как счастлив, как ты живешь и куда сейчас,
дескать, направляешься? Она только нетерпеливо плечи-
ком дернула, кивнула ему и к выходу, а он — куда там! —
вперед ее забежал дверь открыть и сразу же за ней на
улицу. На Томку даже не оглянулся. Да и то верно: ку-
да нашей Томке до той! Только он, я так поняла, и да-
ром ей не нужен. Напрасны все его усилия, ничего ему
не обломится... Что он ей? Такая из любого мужика ве-
ревки вить сможет. У нее, наверное, получше кавалеры
найдутся. Томка после говорила, что это его первая же-
на. Но я думаю, что она врет, потому как неприятно ей
такое его поведение, по самолюбию бьет. Но не может
такого быть. Никогда такая женщина за этого мозгляка
замуж не пошла бы! Никогда! На нее небось на улице
оглядываются. На что я женщина, и то ею залюбова-
лась...
Глава 23
ТЕХНИК-СМОТРИТЕЛЬ
Оперативная сводка
«В 19 час. 30 мин. по ул. Советской у дома № 43 дач-
ного кооператива «Красная Пахра» неизвестным лицом
выстрелом из дробового ружья убит следователь мили-
ции тов. Светловидов. На место происшествия отправле-
на следственная бригада».
Люсин выехал тогда в составе бригады. Теперь, по
прошествии нескольких дней, он с трудом мог восстано-
вить последовательность событий. Все вспоминалось как
во сие. Длинная тенистая улица. Низкое оранжевое
солнце, пробивающееся сквозь листву. Косая, решетча-
тая тень заборов. Тот особый — только под соснами бы-
вает такой — мелкий серый песок, и сухие иглы в нем.
Светловидов лежал ничком, выбросив вперед правую
руку, а левая была заломлена за голову, словно тянулась
347
Эксперт по баллистике сказал, что пуля вошла в затылок под
не;:о~лурым углом.
к страшной почерневшей ране на затылке. Когда разжа-
ли мертвый кулак, в нем оказалась горсть песка. Участок
улицы был огорожен. Стояли машины и мотоциклеты,
два милиционера дежурили у тела. Сверкнули блицы
фотографов, эксперт по баллистике о чем-то зашептался
с медиком, склонившимся над раскрытым чемоданчи-
ком,—все занялись привычным будничным делом. Это
было признанием необратимости случившегося. Воскре-
сить Светловидова они были не властны. И надо было
внутренне отдалиться и от трупа и от запекшейся раны,
заставить себя не думать постоянно о том, что на сером
песке лежит хороший — и это вдруг стало ясно,— очень
близкий человек. Это было необходимо, чтобы все тща-
тельно осмотреть, сопоставить и взвесить, не упустить
ничего и, в конечном счете, обнаружить убийцу.
Холодная логика далеко не всегда согласуется с тем,
что мы привыкли называть человечностью.
Даже патологоанатом не берется за вскрытие тех, кто
при жизни были близки ему. Это настолько понятно, что
не требует никаких объяснений.
Но они, и в первую очередь Люсин с Данелией, были
лишены даже этой скорбной привилегии, да им и не
пришло бы в голову передоверить свою работу кому-то
другому, для кого их Светловидов был просто убитым
из дробового ружья незнакомцем.
Облазив все вокруг, они так и не обнаружили на сыпу-
чем сухом песке отпечатков подошв преступника. Воз-
можно, выстрел был сделан из-за забора. Но стреляли
явно не из дома № 43. Эксперт по баллистике сказал,
что пуля вошла в затылок под некоторым углом. Скорее
всего, убийца выстрелил, когда Светловидов находился
от него шагах в сорока.
Но когда были уже защелкнуты чемоданчики, спря-
таны рулетки и лупы, а носилки, бережно покрытые одея-
лом, поставили в кузов милицейского «пикапа», Люсин
увидел на песке смятый комочек бумаги. Он лежал вбли-
зи страшного темного пятна, просочившегося, казалось,
в самую глубь земли. «Горючая земля, горючий песок».
Люсин ощутил вдруг потаенный смысл этих слов и под-
нял бумажку.
Потом, уже в лаборатории, ее осторожно расправили
и осмотрели. Местами она была почти черной, а на от-
дельных участках к ней прилепились, как застывшие
349
брызги, как точечки волосков в сухом стаканчике для
бритья, полусгоревшие порошинки. Химическая проба в
растворе дифениламина показала, что это был охотничий
порох. Бумажка оказалась пыжом.
Типографский текст на ней едва различался. Но в ин-
фракрасном преобразователе удалось прочитать сквозь
пороховую копоть некоторые буквы и цифры. Это была
не то ведомость, не то какая-то накладная. Впрочем, де-
ло, конечно, не в ней.
Угол, под которым вошла самодельная свинцовая
пуля, давал расстояние в сорок шагов. Этого было доста-
точно для предварительного вывода, что убийца стрелял
из-за забора недавно перестроенной дачи № 36.
Выяснилось, что владелец ее на участке еще не жи-
вет, дожидаясь окончания отделочных работ и возведе-
ния гаража. Кроме того, он вот уже вторую неделю вме-
сте с семьей отдыхал в санатории на Алтае.
Все работы на участке производил в порядке частной
договоренности техник-смотритель Сидор Федорович
Стапчук. Жил он один в домике с небольшим огородом,
приютившимся как раз между соседними дачными участ-
ками — № 34 и № 36.
В местной милиции Стапчука хорошо знали. Был он
инвалидом войны и поселился в Ватутинках в сорок де-
вятом году.
С первых же дней основания дачного кооператива он
поступил туда техником-смотрителем. Зимой без особых
хлопот совмещал обязанности сторожа и сезонного ис-
топника в соседнем доме отдыха. Как сторож он иногда
дежурил зимними ночами с ружьецом. Но с каким имен-
но — этого в милиции не знали. В охотничьем обществе
Стапчук не состоял, и его ружье, видимо, не было нигде
зарегистрировано.
Домик техника-смотрителя оказался запертым, а са-
мого его нигде не смогли сыскать, хотя участковый, объ-
езжавший вверенный ему район на мотоцикле, сказал,
что видел Стапчука часов около шестнадцати, когда тот
принимал привезенный на дачу № 36 кирпич.
Люсин приказал взломать дверь и привести культур-
ника Мишу из дома отдыха. К этому времени он уже
знал и об ольшанике возле поросшей мелким клевером
поляны, и о просыхающих лужах в глинистых лесных
колеях. Видел он, конечно, и горку цемента у строящего-
350
ся гаража. Но все равно это было как во сне. Куда-то
улетучилась привычная ясность мысли, вспыхивали и
гасли отдельные сценки, он кого-то о чем-то спрашивал,
отдавал распоряжения, но системы во всех его действи-
ях не было. Мешала и беспокоила постоянно тлеющая
мысль: почему именно Светловидову дал он это поруче-
ние? Вопрос, конечно, бессмысленный. Не ему, так дру-
гому. Но все-таки: почему именно ему? Безусловно, та-
кой развязки Люсин не предвидел. Даже смутное беспо-
койство не затуманило его душу, когда он очертил на
светловидовской карте интересующий его участок. В чем
же тогда дело? Быть может, в том, что нет и больше
никогда не будет уже того зеркала, в котором ему, Лю-
сину, так приятно было видеть свое отражение? Да?
Люсин сам не знал, в чем тут дело. Ему было очень
жаль Светловидова, но своей вины в том, что случилось,
он не находил. Искал, безусловно искал, но не находил.
И это была правда. Но она не обнажала всей сложности
и противоречивости того состояния, в котором находилась
душа Люсина, смятенная и заторможенная. И это тоже
было как во сне, когда блуждаешь по синим лабирин-
там в поисках выхода и не находишь его, а беспокойство
все растет и растет.
Но Люсин чувствовал сквозь смутную тревогу этих
блужданий, прислушиваясь к себе: он продолжал рабо.-
тать и даже как будто мыслить, но делал это как бы
автоматически: ясно чувствовал, что в нем совершаются
какие-то необратимые процессы. Люсин сразу внутренне
обеднел и, еще не сознавая этого, почти физически ощу-
тил эту перемену. Но он не знал да и думать о том не
мог, в чем, собственно, она заключается.
Однако тайна этих внутренних изменений была про-
ста, но далеко не столь примитивна, как попытка обрисо-
вать ее с помощью слов. Истинный, «глубинный» Люсин,
которого частенько загоняли на самое дно, вдруг остался
один. Люсину поэтому предстояло сначала увидеть, а по-
том и обрести себя вновь. У одних этот процесс протекает
мгновенно, и еще за школьной партой в них можно раз-
личить прообразы будущих стариков; другие обретают
себя в надлежащий день и час, так, что это проходит для
них совершенно незаметно; третьи всю жизнь живут в
чужом обличье. И никто не знает, как расстаются они
со своей нерукотворной маской в тот, последний час.
351
Душа человеческая не есть нечто неизменное и посто-
янное в границах нашей жизни...
Культурник Миша сразу же сознался, что после того
памятного выступления циркачей в зале дома отдыха
пошел к дяде Сидору, как он называл Стапчука, хотя и
не состоял с ним в родстве. Стапчук пригласил его об-
мыть неожиданный выигрыш по трехпроцентному 'займу.
Коротких отношений между ними не было никогда, но в
последние дни Стапчук оказал Мише несколько неболь-
ших услуг и, в свою очередь воспользовавшись Мишиной
протекцией, получил доступ в гараж. По словам культур-
ника, он брал там раза два микроавтобус «рафик» для
каких-то «левых» ездок за стройматериалами.
Начальник гаража сначала все начисто отрицал, но
потом, припертый фактами, признал, что действительно
давал Стапчуку машину. В свое оправдание он мог при-
вести только один довод: у Стапчука-де были права шо-
фера третьего класса. Эти сведения имели определенный
интерес, тем более что одна из таких «левых» ездок —
в данном случае этот термин выглядел несколько мяг-
ким— приходилась как раз на тот вечер, когда было
похищено имущество гражданки Чарской. В «рафик» ее
знаменитый сундук погрузить, конечно, ничего не
стоило...
Все это, опять же чисто автоматически, отметил Лю-
сип. Потом это очень пригодится ему, но в тот день он
не думал ни о сундуке, ни даже об убитом Михайлове.
Данелия тоже говорил только о предполагаемом убийце
Светловидова, словно не было у них никаких других
забот. И это понятно...
Как бы там ни было, у культурника Миши были
основания принять приглашение неожиданно разбога-
тевшего Стапчука, что он и сделал без всяких колебаний.
Да и можно ли его осуждать за это? Тем более, что го-
степриимство техника-смотрителя превзошло все Миши-
ны ожидания. Вот уж действительно разбогател чело-
век! И сам радуется и других хочет порадовать. Да, уж
постарался на сей раз Сидор Федорович, ничего не ска-
жешь. Такое угощение выставил, что не на всякие день-
ги и купишь: экспортную пшеничную водочку, лососевую
икру в маленькой баночке, икру осетровую в банке по-
больше и крабы! Кроме невиданных этих деликатесов,
на столе стояли и другие, пусть не столь редкостные,
352
однако милые сердцу штукенции: разварная картошечка,
квашеная капустка, бычки в томате, украинский борщ с
чесночными пампушками и жигулевское пиво. Одним
словом, ешь-пей — не хочу. Миша так и поступил. Больше
ничего к своему рассказу добавить он не мог. Сказал
только, что очнулся утром и насилу отпился капустным
рассолом.
На вопрос Люсина о ключах к кинозалу ответил,
однако, твердо: «Ключи нашел в своем кармане, а что
мог Стапчук делать с ними ночью — не ведаю».
Но все и так было ясно. Тем более, что только вчера
Люсин получил снимки с разобранных на детали зам-
1 ов, запиравших некогда клетку и ящик злополучного
Володьки. На них ясно видны были оставленные фомкой
царапины. Оставалось только гадать, зачем понадоби-
лось Стапчуку переводить свои деликатесы на Мишу,
когда открыть кинозал было не труднее, чем клетку. Оче-
видно, непоследовательность — характерная черта чело-
I ческой натуры. А может, Стапчук лишнего шума боял-
ся. Это следователь должен быть логичен в своих умо-
заключениях, преступник же действует часто совершенно
нелогично. Впрочем, у Стапчука могли быть свои сооб-
ражения, а также и свои трудности, о которых Люсии
даже не подозревал. Более того, хотя слишком много
фактов свидетельствовало против Стапчука, он мог ока-
. вться неповинны’• ,.2к в убийстве Гг i ювидова, так и
раж. питона со веч. и ее фантщ агорическими по-
< ледствиями.
Но мысль эта тут же испарились, когда милиционе-
: 4 в'">омали дверь и Люсии в овожтенип двух по-
н гты? гочталь <ши иг а: <а дома л. к вошел в
>мик техника-смотрителя. В сумрачной комнате (свет
1 ,побивался только сквозь щс -п в етагнях) истическим
чстто-зеленым огнем горсти в у iy inc змейки, мирно
акающие что-то из плошки.
Видимо испугавшись незнакомых людей, они юркну
ли в какую-то щель и пропали. Но Люсин не преследо-
вал их: все и так было совершенно ясно. Он раздвинул
скрипящие внутренние ставни и приступил к обыску.
- - Что это? — робко спросила молоденькая почталь-
онша, когда комнату наполнил вечереющий свет, и испу-
ганно кивнула на плошку с молоком в углу под лавкой.
«Браслетки Хозяйки Модной горы. Слышала про та-
Ларец Марии Медичи
кую?» — хотел было сказать Люсин, но промолчал, ибо
прежнего Люсина уже не стало.
— Накрашенные фосфором ужи,— сказал он для
большей понятности,
— А не гадюки? — спросила девушка, больше, види-
мо, пораженная самими змеями, чем тем действительно
достойным удивления обстоятельством, что они свети-
лись.
— Может, и гадюки,— сухо ответил Люсин.— При-
сядьте пока.
Домик Стапчука состоял из одной комнаты и кухонь-
ки с небольшой кладовкой. Уборная и погреб находились
снаружи. Обыск поэтому занял немного времени.
За окнами совсем уже стемнело, и Люсин зажег лам-
почку под голубым пластмассовым абажуром. На боль-
шом струганом столе, сработанном, вероятно, самим
Стапчуком, лежали старые удостоверения с содранными
фотокарточками, пачка недействительных уже облига-
ций, старая, с размытыми строчками открытка от какой-
то Маруси из Кременчуга и почетная грамота, выданная
«тов. Стапчуку С. Ф. дирекцией и месткомом д/о «Крас-
ная Пахра»,— все те немногие документы, которые уда-
лось обнаружить.
Ни ружья, ни гильз, ни пачек с порохом или дробью
Люсин не нашел. Очевидно, Стапчук захватил все это с
собой либо припрятал на огороде.
Люсин обвел взглядом обшитые рассохшимися доска-
ми тоскливые стены стапчуковского жилья. В углу ви-
сели черная, прорванная тарелка довоенного репродук-
тора и нетронутый отрывной календарь за прошлый год.
Над лавкой были приколоты вырезанные из «Огонька»
картинки: вишневый сад в цветении, закат над разлив-
шейся рекой, фламандский натюрморт с омаром и нацело
зажаренным лебедем и еще засиженная мухами открыт-
ка— репродукция с картины Утрилло. Картина изобра-
жала парижскую улочку со странным названием «Шерш
миди» — «Ищу полдень». Дверные косяки были утыканы
иголками, из ушек которых свисали завязанные узелком
разноцветные нитки. На подоконниках стояли горшки с
цветущей геранью и завязанные марлей бутыли с вишне-
вой наливкой. Рядом со шкафчиком, в котором были пу-
стые бутылки, пузырьки с какими-то лекарствами, разно-
мастные тарелки и кружки, алюминиевые ложки, вилки
354
и тому подобные нехитрые предметы домашнего обихода,
висели ходики, одну из гирь которых утяжеляли ножни-
цы и сгоревшая автомобильная свеча.
Небогато жил Стапчук и, видимо, не собирался бога-
теть. Нет большего постоянства, чем во временном жи-
лье. Стапчук готов был в любую минуту покинуть свой
убогий приют, что он и сделал, убив из ружья, очевид-
но, совершенно незнакомого ему человека.
Зачем он сделал это? Люсин постоянно задавал себе
этот вопрос. Не исключено, что Светловидов совершил
какую-то неосторожность, которая выдала его истинные
намерения. А вернее всего, Стапчук звериным, загнан-
ным чутьем понимал, что петля вокруг него затягивает-
ся. Он и так уже готов был сорваться с места и бежать,
бежать очертя голову, а тут еще незнакомец, который
бродит вокруг и что-то выискивает. Ведь Светловидов
напал на след — это факт, иначе его бы не убили! Вот
он и спугнул Стапчука, а у того нервы не выдержали.
Так оно, скорее всего, и случилось.
Люсин прошел в кухню. Там стояли красные баллон-
чики с бутан-пропаном и грязная двухконфорочная пли-
та. На полке, застланной вырезанной из газеты зубча-
той салфеточкой, стояли бутылки с уксусом и подсол-
нечным маслом, эстонские квадратные банки с крупой и
специями и, как ни удивительно, книги: «Плодовый сад»,
«Ваш огород», «Ягоды», «Домашнее консервирование»,
второй том «Жизни животных» Брема, Шевченко, Есенин
и «Бездна» А. Гинзбурга.
Подбор весьма красноречивый и тем не менее уди-
вительный. Брем, как Люсин и думал, был взят на вечное
хранение из библиотеки. В нем лежала синяя кни-
жечка, удостоверяющая, что гражданка Стапчук Алев-
тина Петровна мирно покоится на ближайшем кладби-
ще с апреля 1961 года. Очевидно, это была его жена.
Иначе он не купил бы себе место с ней рядом. О сего-
дняшнем дне не заботился: что с женой, что бобылем
жил как таежный сезонник, а землицы под вечное отдох-
новение все-таки прикупил...
Люсин тщательно осмотрел всевозможные горшки да
бидончики, слазил в подпол, где стояли закатанные бан-
ки с ягодами и всевозможные соленья. Кадка с капу-
стой была закрыта деревянным кругом, который прижи-
мал огромный камень. Люсин не поленился и полез в
355
кадку, но, судя по всему, там была только капуста и со-
леные яблоки. Зато три бутылки из-под экспортной вод-
ки, уже пыльные и тронутые паутиной, сразу же его за-
интересовали. Осторожно, чтобы не стереть возможные
отпечатки, он вынес их по очереди одну за другой наверх
и бережно поставил в угол.
Закрывая подпол, Люсин обратил внимание на под-
палину возле одной из щелей. Он поковырял ножом и
вместе с черной, спрессованной грязью извлек крохот-
ную свинцовую капельку.
Все правильно. Стапчук охотой не занимался. У него
просто было ружье, с которым он совершал свои зим-
ние ночные обходы. Но, застигнутый страхом, он отлил,
и, видимо, совсем недавно, в этой кухне на газовой пли-
те самодельную медвежью пулю. Просто так, на всякий
случай. И случай вскоре представился...
Заглянув под плиту, Люсин извлек оттуда старую
квитанционную книжку на газ и электроэнергию. Поло-
вина листов из нее была повыдергана. Потом, после то-
го как были готовы все заключения экспертов по делу
об убийстве Светловидова, Люсин понял, что именно от-
сюда и вырвал Стапчук листок, из которого и сделал тот
роковой пыж...
В кладовке висело всякое старое тряпье, сумки из-
под противогазов, потертый офицерский планшет. Пол
был уставлен банками с краской, удобрениями и ядохи-
микатами, там же валялись пыльные мышеловки и ржа-
вые кротовые капканы. В пачке старых газет Люсин на-
шел «Блокнот агитатора» за 1951 год и книжку по граж-
данской обороне без конца и начала.
Да, Стапчук не любил оставлять за собой следов.
Даже застигнутый убийством, он сумел использовать
буквально считанные минуты и уничтожил почти все
улики. Только об огненных змейках своих не подумал...
Но было ли ему что уничтожать? Вот в чем вопрос.
«Было, обязательно было»,— решил Люсин.
Осмотр огорода, погреба и соседней дачи следовало
отложить до завтра. На дворе сделалось совсем уже
темно. Впрочем, оставался еще тяжелый кованый сундук
с узорными петлями и скобами. На нем лежали заверну-
тые в дырявый женский платок зимние вещи Стапчука:
тяжелая вытертая доха, довольно приличный полушубок
и черные валенки-бурки с новыми, сверкающими кало-
356
шами. Люсин опять связал все это в узел и, бросив его
в угол на мышеловки, поднял тяжелую крышку допотоп-
ного сундука.
Изнутри она была оклеена цветными открытками, до-
реформенными червонцами, журнальными обложками и
тому подобной мурой. Содержимое сундука было скры-
то марлей, на которой лежали аккуратные шарики на-
фталина. Под марлей оказался черный суконный костюм
с накладными плечами и грудью, синее габардиновое
пальто с воротником из серой мерлушки, новая пыжи-
ковая шапка и хромовые сапоги. Все вещи были ненаде
ванные.
«Аварийный зимний комплект, — решил Люсин.— Ин-
тересно, что на нем сейчас?»
Единственная вещь в сундуке, которая заинтересова-
ла Люсина, была газовая зажигалка фирмы «Ронсон», ин-
крустированная перламутром, с маленькой золотой мо-
нограммой.
Стапчук не держал у себя чужих вещей. Он действи-
тельно не любил оставлять следов. Но перед зажига-
лочкой, кажется, не устоял. Люсин осторожно взял свер-
кающую штучку платком, обернул ее и положил в кар-
ман. Потом, схватив в охапку стапчуковский комплект,
бросил его обратно в сундук и захлопнул крышку.
Из кухни он прошел не в комнату, а во двор. За забо-
ром возле машин вспыхивали жгучие красные огоньки.
Там покуривали, о чем-то беседуя, эксперты.
— Алё, ребята! — негромко позвал Люсин,— Где ту г
у вас Крелин?
— Я Кретин!
Один огонек о длился л поплыл к Люсину
Когда эксперт-химик вышел из кромешной тени ми-
лицейского фургона, Люсин различи." наконец в густой
синьке темную его фигуру. Кретин уже подходил к во-
ротам.
А, Женя! Я тебя только сейчас увидел. Тьма, хоть
глаз выколи. У тебя люминол при себе?
— Конечно! Есть дело?
— Не знаю. Я хочу, чтобы ты на всякий случай опры-
скал. Авось что и найдем
Крелин вошел в комнату, щурясь на свет, и, оглядев-
шись, поставил чемоданчик под лавку.
— Попробуй сначала в кухне,— сказал Люсин.
357
Крелин молча кивнул и, взяв из чемоданчика пульве-
ризатор, направился в кухню.
— Ничего нет! — крикнул он оттуда минут через де-
сять.
Люсин попросил понятых выйти в сени. Вместе с ни-
ми он остановился в дверях и позвал Крелина:
— Давай теперь здесь, Женя!
Крелин с порога осмотрел комнату, задумался, потом
опустился на четвереньки и стал аккуратно, половицу за
половицей, опрыскивать помещение.
Когда он дошел таким манером до стола, на полу
вдруг голубым свечением вспыхнула капля, другая, и тут
же зажглось большое пятно.
— Есть! — обрадованно сказал Крелин и поднялся,
разгибая усталую спину.
— Да, есть,— кивнул Люсин и, обернувшись к поня-
тым, объяснил: — На этом месте была пролита чья-то
кровь, товарищи. Это видно по свечению индикатора-лю-
минола.
Почтальонша серьезно кивнула. Ее расширенные зрач-
ки темнели грустно и всепонимающе.
— А может, он мясо резал? — подал голос старичок-
бухгалтер.— Курицу?
— Очень может быть,— согласился Люсин.— Мы это
проверим в лаборатории.
— Даже группу определим! — усмехнулся Крелин,
доставая из чемоданчика необходимые принадлежности.
Скрипнула ступенька на крыльце, в дверь осторожно
постучали. Здешний участковый козырнул и протянул
Люсину папку с бумагами,
— Здесь паспортные данные Стапчука,— пояснил
он.— И личный листок по учету кадров с места работь
«Личный листок
Фамилия Стапчук. Имя: Сидор. Отчество: Федорович.
Пол: М. Год, число и м-ц рождения: 1920, 21 декабря.
Место рождения: д. Семеновка, Курской области. Нацио-
нальность: русский. Соц. происхождение: из крестьян.
Партийность: беспартийный. Образование: семь классов.
Какими иностранными языками и языками народов
СССР владеете: никакими. Выполняемая работа с нача-
ла трудовой деятельности (включая учебу в высших и
средних специальных учебных заведениях, военную
службу, участие в партизанских отрядах и работу по
358
совместительству): с 7.8.1936 по 11.5.1939 — тракторист
Семеновской МТС; с 1939 по 10.2.1946 — служба в Совет-
ской Армии, сначала рядовым, а с 1942 года — команди-
ром отделения; с 6.10.1946 по 2.8.1949 — стрелок охраны
на куйбышевском заводе «Пластмасс»; с 3.11.1949 по
наст, время — техник-смотритель дачного кооператива и
истопник д/о «Красная Пахра».
Пребывание за границей: Румыния и Венгрия—осво-
бождал. Какие имеете правительственные награды: ор-
ден Славы III ст., медаль «За взятие Бухареста», медаль
«За победу над Германией». Отношение к воинской обя-
занности и воинское звание: невоеннообязанный (инва-
лид войны), сержант. Семейное положение в момент за-
полнения (перечислить членов семьи с указанием воз-
раста): жена, Стапчук А. П.,— 1918 года рождения».
Обе фотографии (3X4), приклеенные к листку по
учет} кадров и взятые из паспортного стола милиции,
запечатлели облик сравнительно молодого Стапчука:
мохнатые насупленные брови, несколько запавшие глаза,
широкий нос, выдающиеся скулы, скошенный подбородок.
Люсин возвратил участковому документы и попросил
его подготовить все необходимые для всесоюзного розы-
ска материалы.
— Не забудьте дать особые приметы: припадает на
левую ногу, в левом глазу бельмо, волосы имеет темные
с медным отливом,— добавил он.
Глава 24
ДЕЛО ОБ ОЖЕРЕЛЬЕ
Чюдовик, принц из дома Роганов, был представите-
лен, умен и честолюбив. Он добился многого и, может
быть, достиг бы еще большего, если бы не изнеженность,
любовь к роскоши и жажда наслаждений.
Мария-Антуанетта дарила его яростной ненавистью,
причины которой объяснялись различно. Друзья Рогана
рассказывали, что во всем виновато письмо принца к гер-
цогу д’Эгильону. Будучи королевским послом в_ Вене, Ро-
ган изобразил в этом письме императрицу Марию-Тере-
зию (мать будущей королевы Франции) не совсем так,
359
как той этого бы хотелось. Правда, речь шла всего лишь
о политике, а не о личных достоинствах королевы как
женщины, и тем не менее, когда благодаря придворной
интриге письмо было разглашено, и дочь и мать вознена-
видели де Рогана. Так, по крайней мере, уверяли его
друзья.
Недруги же упоминали обычно о каких-то нескромных
ухаживаниях, которыми принц не только преследовал
юную супругу своего короля, но имел еще наглость и
легкомыслие хвастаться.
Версия эта выглядит довольно правдоподобно, если
принять во внимание свойственные Рогану тщеславие,
самонадеянность и волокитство. Но, как бы там ни было,
королева искренне ненавидела его, а он, хотя и страдал
в душе от ее ненависти и отвращения, чуть ли не брави-
ровал этим. Он подымался все выше и выше по ступеням
придворной иерархии, но каждый раз это случалось во-
преки королевской воле. Его сделали великим милосты-
нераздавателем, кардиналом, настоятелем аббатства
Сен-Васт-д’Арра, провизором Сорбонны. Но ненависть
австрийской принцессы, ставшей королевой Франции,
стала неумолимой преградой в дальнейшем его блиста-
тельном продвижении. Он не мог играть первых ролей
при дворе, несмотря на то что во всей Европе было мало
кавалеров, которые могли бы поспорить с ним древно-
стью и знатностью рода.
Когда он, склонный к бурным проявлениям и отчая-
ния и восторга, попытался оправдаться перед королевой
и раскрыть свою душу, его резко оттолкнули. Все его на-
дежды разом увяли. Он с головой окунулся в путешест-
вия, любовные интриги и ученые занятия, избрав себе в
наставники божественного Калиостро. Если эликсир
долголетия действительно существует, то можно было не
очень спешить, можно было позволить себе подождать
В конце концов, принц де Роган мог рассчитывать на то,
что займет подобающее ему место при следующем цар-
ствовании.
В это-то время ему и была представлена некая особа,
происходившая по прямой линии, через графов Сен-Ре-
ми, от короля Генриха II и носившая потому фамилию
Валуа.
Как похожа была эта удивительная женщина на са-
мого де Рогана! Умна, обаятельна, предприимчива, а ис-
360
пытанные ею приключения только прибавляли к этим
великолепным качествам романтический блеск, пусп. ta
же с несколько сомнительным оттенком.
Ее отец, растратив остатки некогда весьма зпачшель-
ного наследства, однажды ночью тайно покинул своп за-
ложенные и перезаложенные владения, оставив в корзи-
не, под окнами соседнего фермера, самого юного из сво-
их отпрысков. -В этом бегстве, которое, увы, не
взволновало Европу, хотя и неприятно озадачило креди-
торов, последнего из Валуа сопровождали сыновья и бе-
ременная жена. Кое-как добравшись сперва до Парижа,
а затем и до Булони, он неожиданно заболел и был как
бездомный бродяга принят в больницу Hotel Dieu. Кроме
пергамента, удостоверявшего, что их скончавшийся отец
был потомком Генриха II, дети ничего не получили.
Однако сироты не оказались брошенными на произ-
вол судьбы, поскольку тронутая печальной участью знат-
ной семьи маркиза Буланвилье взяла их под свою опеку.
Подкинутая в корзине девочка выросла и стала красави-
цей, что бесспорно помогло ей выйти замуж за графа де
ла Мотт, служившего тогда в жандармах. Позднее,
представив доказательства своего высокого происхожде-
ния, графиня де ла Мотт выхлопотала себе ренту в
800 ливров.
Эти рассказы совершенно пленили Рогана. Он ока-
ззл молодой графине свое покровительство, облагодетель-
с гвовал ее и не замедлил сделать своей любовницей.
Только одно облачко несколько омрачило эту начи-
нающуюся идиллию. Представленная учителю молодая
дама произвела на него самое невыгодное впечатление.
Калиостро сразу же угадал в ней авантюристку и предо-
стерег об этом беспечного принца. Ла Мотт все поняла
И затаила против Калиостро ненависть, которой пред-
стояло вскоре дать свои плоды.
.Между тем судьба благоприятствовала графине. Ей
протежирует принцесса Елизавета, сестра короля, у нее
прекрасные знакомства при дворе. Но она стремится к
большему, добивается еще более высокого покровитель-
ства. И вот однажды Роган узнает от нее, что общие их
ожидания увенчались блистательным успехом.
Королева будто бы не только приняла прошение из
оук ла Мотт, но пожелала видеть ее у себя, более то
го — обещала ей свою дружбу. Кардинал пришел в се-
□61
вершеннейший восторг и тут же стал умолять графиню о
посредничестве между ним и королевой, что и было ему
благосклонно обещано. Уже через несколько дней она
сообщила кардиналу, что он может написать королеве
письмо. Он незамедлительно написал его и получил от-
вет, который никак нельзя было назвать враждебным.
А это уже было успехом. Вскоре между королевой и Ро-
ганом установилась через посредство госпожи ла Мотт
деятельная и постоянная переписка. Вначале холодные
и сдержанные, письма королевы сделались постепенно
более приветливыми. Тон их не только не напоминал бо-
лее о прежней ненависти или даже презрении, но как бы
намекал на что-то, поощрял кардинала к решительности.
Склонный к шараханьям из одной крайности в другую,
кардинал вообразил, что любим королевой Франции.
II почем' бы нет? Разве не был он знатным и оча-
ровательным кавалером, рядом с которым полный и вя-
лый король казался простолюдином?
Но странно: великий милостынераздаватель ex officio1
мог часто видеть свою королеву хотя бы мельком, и она
ни разу не подала ему ни малейшего знака, что отноше-
ния их в корне переменились. Неужели это не смущало
Рогана? Или он был настолько самонадеян, что не при-
давал столь двойственному поведению ее никакого зна-
чения?
Ясно только одно. В самом начале переписки нетер-
пеливый кардинал уже просил свою королеву, разумеет-
ся через ла Мотт, о личной аудиенции. Просьба эта была
удовлетворена неожиданно быстро, но опять-таки не-
сколько странным образом.
В конце августа 1784 года в садах Версаля произошла
загадочная сцена. Около полуночи в залитую луной ро-
щу крадучись пробрался переодетый садовником карди-
нал. В очаровательном уголке, полном благоухания и не-
ясных шорохов, где лунный свет едва пробивается сквозь
листву и, почти ничего не освещая, серебрит только лег-
кую паутинку, де Рогана уже ждала стройная женщина
в белой мантилье, с наброшенным на голову белым по-
крывалом. Сильно взволнованный, с оглушительно бью-
щимся сердцем, кардинал шагнул к королеве — к кому'
же еще! — и упал на колени.
По должности (лат.).
362
— Вы знаете, что это означает?..— прошептала лама
в белом и протянула ему синюю в ярком лунном снеге
а на самом деле пунцовую розу.
Кто, как не Роган, знал язык цветов? Он схватил ро-
зу, прижал ее к сердцу, но только собрался заговоригь,
как знакомый голос ла Мотт шепнул ему на ухо:
— Уходите, уходите! Принцесса Елизавета и графиня
д’Артуа идут сюда.
Белая тень исчезла среди подстриженных деревьев,
и кардинал поспешил присоединиться к закадычному
другу своему, барону де Планта, ожидавшему его у фон-
тана, и ла Мотт, которая шла за ним следом.
Неужели он всерьез мог поверить, что гордая австри-
ячка, королева и дочь королей, удостоила его свиданием
и подарила ему знак любви?
Но разве не видели Марию-Антуанетту ла балах опе-
ры? В маске? Самозабвенно отдающуюся колдовскому
течению музыки? Или в кабриолете, одну, без свиты, ко-
ролевской рукой правившую лошадьми? Разве не заста-
вали ее на терраске, где она тайно от всех уединялась,
чтобы всласть надышаться благоуханием ночи и послу-
шать музыку французской гвардии? А одинокая скамей-
ка, запрятанная в шпалерах подстриженного кустарника,
на которой королева в белом перкалевом платье и про-
стой соломенной шляпке с замиранием сердца подсте-
регала случайное приключение? Одним словом, у карди-
нала были основания верить своим глазам и тому, что
у залитого луной сверкающего фонтана, на фоне бело-
мраморной чаши его, розан оказался пунцовым.
Между тем обстоятельства госпожи де ла Мотт со-
вершенно переменились. Если до тех пор она жила край-
не скудно на ренту, которую увеличили до 1500 ливров,
и случайные пожертвования, то теперь у нее появился
отличный экипаж, рысаки лучших заводов, а в ее доме
стали часто бывать такие люди, как маркиза Сессеваль,
аббат Кабр, советник парламента Рулье д’Орфейль, ин-
тендант Шампаньи, граф д’Эстен и главный сборщик
Дорси.
Либо судьба действительно улыбнулась ей, либо она
из последних сил тщилась выдать желаемое за действи-
тельное. Причиной последнего могла быть, конечно, гор-
дость, но скорее всего, тут был смелый расчет. Ведь са-
ма она говорила, что «есть только два способа вылрашн-
363
вать милостыню: на церковной паперти или сидя в
карете».
Но как бы там ни было, после ее поездки в Бар-сюр-
Об о ней заговорили как о богатой женщине. Это был
безусловно умный шаг, ибо в Бар-сюр-Об ее еще помни-
ли перебивающейся с хлеба на воду, на грани нищеты.
Теперь же она появилась в платьях лионского барха-
та, расшитых шелками, в блеске бриллиантовых украше-
ний, а ее новомодный дорожный сервиз из серебра отли-
чался необыкновенной тонкостью рисунка. Более того,
она заплатила все долги, вспомнив даже тех кредиторов,
.вторые давно забыли о ней.
Откуда пришло к ней такое богатство? Может быть,
от благодарного кардинала? Роган действительно обла-
гал колоссальным состоянием. Одно лишь аббатство Сен-
Васт приносило ему 300 тысяч ливров. Кроме того, он
получал 30 тысяч аренды за земли в Кунре, да и велико-
лепный Савернский замок давал немалый доход. Но рас-
точительность принца превышала любые доходы. За ко-
роткое время он успел наделать долгов на два миллиона
-.ивров. Мог ли этот щедрый и беспечный вельможа не
облагодетельствовать женщину, которая доверилась его
покровительству? Женщину, которая столь успешно слу-
жила Рогану-честолюбцу и Рогану-сладострастнику?
Стоит ли удивляться поэтому неожиданному богатству
госпожи ла Мотт?
Тем временем придворные ювелиры Бемер и Бас-
санж явили изумленному Парижу свой последний
шедевр: бриллиантовое ожерелье. Камни, великолепно от-
шлифованные, были подобраны с исключительным вку-
сом, что по меньшей мере удваивало их стоимость. Осо-
бое внимание обращали на себя три из них: два глоконд-
ских голубой воды по восемнадцать каратов каждый и
сравнительно небольшой алмазик удивительного цвета
разбавленного водой бордоского вина. Один лишь он мог
составить для какого-нибудь провинциального дворянчи-
ка целое состояние. Бемер и Бассанж хотели за свое оже-
релье 1 600 000 ливров. Оно было поистине предназначе-
но для королей, но не всякий король мог позволить себе
купить его.
Ювелиры неоднократно предлагали свой шедевр Ма-
рии-Антуанетте, но всякий раз встречали отказ. Все же
у них создалось впечатление, что королева .хотела бы
364
получить ожерелье. Да и какая бы женщина могла oi
казаться от него? Очевидно, это соображение заставило
ювелиров действовать через короля. И в тот день, когда
Мария-Антуанетта счастливо разрешилась от бремени.
в ее голубую спальню робко вошел неуклюжий, винова-
то улыбающийся Людовик.
— У меня есть для вас подарок,— понизив голос, ска-
зал он и тут же раскрыл великолепную шкатулку, в кото-
рой и было то самое ожерелье.
Но королева повела себя совсем не так, как он был
вправе ожидать.
— Уберите это,— презрительно сказала она и не без
365
раздражения произнесла гневную речь по адресу женщин,
которые готовы разорить ради своих прихотей государ-
ство.
Людовик слушал ее раскрыв рот. Он не мог пове-
рить, что перед ним та самая принцесса, которая одна-
жды спросила его: «Чего, собственно, хотят все эти бед-
няки?»— «Хлеба,— снисходительно объяснил он.— Они,
видите ли, голодают». — «Да? (Король навсегда запо-
мнил ее широко открытые, удивленные глаза.) Почему
же они не едят тогда пирожных? Это ведь намного вкус-
нее...»
Теперь она что-то говорила о благе нации раздра-
женно и зло. А закончила совсем уже непонятно:
— Уж не для того ли, чтобы Бемер водил в оперу де-
виц, украшенных бриллиантами, вы хотите заплатить
ему за эту глупость? Право, зачем было собирать оже-
релье из камней, которые легче продать по отдельности?
Пылавшие щеки королевы вдруг побледнели, и она в
изнеможении откинулась на подушки. Сиделка пощупа-
ла пульс и, найдя его усиленным, стала умолять короля
удалиться. Он тут же покинул спальню, осторожно при-
крыв за собой двери. Странный и, надо сказать, оскорби-
тельный для его особы гнев королевы сильно озадачил
Людовика.
Все, конечно, можно было объяснить нездоровьем.
Или тайным желанием, особенно острым из-за того, что
исполнить его пока было трудно, ибо казна обременена
долгами, а чернь только и говорит о расточительности
двора.
Ювелиры, однако, не отчаивались. Продемонстриро-
вав ожерелье в европейских столицах и не найдя покупа-
телей, они вновь попытались продать его французским
королям. На этот раз они решили действовать исподволь.
Выбор пал на ла Мотт. Прослышав об успехах графини,
Бемер прибег к ее посредничеству, посулив за то ценные
подарки. Но она холодно отклонила предложение, и дело
на том застопорилось.
В это время распространился слух, что посланник
де Суза ведет переговоры о покупке ожерелья для пор-
тугальской королевы. Это вновь всколыхнуло в свете
интерес к чудесным бриллиантам. Чувствовалось, что
между коронованными дамами Европы идет подспудная
борьба за обладание ими.
36S
Госпожа де ла Мотт, которая отвергла только что за-
манчивое предложение Бемера, вдруг неожиданно сама
приехала к нему и объявила:
— Господин Бемер, к вам скоро явится кардинал
де Роган, которому поручено приобрести у вас это оже-
релье для королевы. Однако до окончательного завер-
шения сделки дело следует держать в тайне... И будьте
осторожны, ибо возможна афера.
Бемер без возражений согласился. Он знал, что ко-
ролева дарит ла Мотт своим доверием. Кроме того, Ро-
ган несколькими днями ранее прибыл в Париж из Са-
вернских владений. Все говорило за то, что приезд не
был случайным.
И действительно, на другое утро кардинал собствен-
ной персоной приехал к ювелирам, которые тут же рас-
крыли перед ним шкатулку с ожерельем.
— Мне поручено, господа, — сказал кардинал, —
узнать крайнюю цену этого украшения.
— Один миллион шестьсот тысяч ливров, принц,—
с поклоном ответил ему Бассанж.— Цена не измени-
лась.
— Мы долго питали надежду, что оно украсит вели-
чайшую из королев,— добавил Бемер.— Однако, видя,
что лестная надежда эта рассеивается, мы были вынуж-
дены послать рисунок принцессе Астурийской.
— А что бы вы сказали, господа, — кардинал много-
значительно понизил голос, — если бы ожерелье взял я?
Но не для себя, разумеется, а для особы, которая поже-
лала остаться неизвестной?
— Мы должны обсудить ваше предложение, принц,—
ответил Бемер. — Вы же понимаете, что поскольку к
ожерелью проявляли интерес коронованные особы...
— Я все понимаю, господа, но пусть эти соображе-
ния не тревожат вас... Кроме того, мне поручено вести
все переговоры с одним лишь господином Бемером.
— К сожалению, я не могу вести переговоры о та-
ком важном деле без участия компаньона, принц, —
сокрушенно покачал головой Бемер, хотя отлично по-
нимал, откуда ветер дует, поскольку королева знала
только его одного.
— Хорошо, господа, мы еще вернемся к этому раз-
говору,— сказал кардинал.— Мне должно узнать, буду
ли я уполномочен вести переговоры с вами обоими.
3^7
Через два дня ювелиры получили собственноручное
письмо кардинала, в котором он приглашал их к себе во
дворец и просил привезти «известное украшение».
— Вы можете быть довольны, господа, — сказал он
им при свидании. — Мне поручено взять у вас ожерелье
за назначенную вами цену. Сумма будет выплачиваться
частями каждые шесть месяцев. Это устроит вас?
Ювелиры поклонились. Но Бемер, у которого из го-
ловы не шло предупреждение ла Мотт о возможной афе-
ре, нашел в себе силы сказать:
— Одного вашего слова, принц, достаточно для лю-
а®й рассрочки. Но нас, признаться, несколько пугает вся
э га таинственность. Боюсь, как бы ее величество не
( стались недовольны... — Он был достаточно благора-
дмен, чтобы не прибавить более ни слова.
— Я понимаю вас, господа, — озабоченно кивнул Ро-
ган. — Но, возможно, мне вскоре удастся вас успокоить.
На том они и расстались.
Через неделю ювелиры вновь получили письмо с фа-
?'ильным гербом и печатями дома Роганов. Нечего го-
ворить, что в назначенное время их карета уже стояла
у парадного подъезда кардинальского дворца.
— Мне разрешено сообщить вам, господа,— сразу же
объявил Роган, как только ювелиры вошли к нему в ка-
бинет,— что ожерелье покупает королева Франции.
Бемер и Бассанж почтительно поклонились и сдела-
ли вид, что весьма удивлены, хотя ла Мотт давно их
об этом осведомила.
— Я прекрасно понимаю, что вам нужны подтверж-
дения,— продолжал Роган. — Вот они. — И он протя-
нул им лист, содержащий условия сделки, которые уже
были приняты ими.
На полях было начертано: «Одобрено. Мария-Антуа-
нетта Французская».
...В Версале между тем происходило следующее. Ма-
рия-Антуанетта сидела перед венецианским зеркалом в
хрустальной раме, а камеристка осторожно расчесывала
черепаховым гребнем ее прекрасные волосы. В этот мо-
мент вошла королевская модистка мадемуазель Бертен
и тут же выпалила новость:
— Знаменитое ожерелье, ваше величество, нашло на-
конец покупателя! Де Суза забрал его для португаль-
ской королевы!
368
— Ах, как я рада! — воскликнула Мария-Антуанет-
та, отстранив камеристку.— Я велю позвать Бемера и
поблагодарю господина Суза за то, что он избавил ме-
ня от этого проклятого ожерелья!
И столько горькой иронии, столько неподдельной до-
сады было в ее восклицании, что мадемуазель Бертен
прикусила язычок.
Тут как раз доложили, что в приемной дожидается
ювелир Бемер, который поспешил от кардинала в Вер-
саль. Королева поспешно схватила какую-то книгу и
сделала вид, что читает. Обыкновенно так она выража-
ла свое недовольство. Заставив Бемера постоять у две-
рей, она несколько раз перелистнула страницы и только
потом подняла глаза.
- Я очень рада, сударь, что вы продали ваше оже-
релье,— сухо сказала она и отвернулась.
— Мое ожерелье, государыня?
— Да, ваше ожерелье, которое господин Суза посы-
лает сегодня в Лисабон.
— Помилуйте, государыня! — Бемер прижал руки к
груди. — Ничего подобного! Сделка не состоялась! Мы
вовсе не хотим, чтобы эта ставшая столь знаменитой
драгоценность покинула Францию!
Королева бросила молниеносный взгляд на модист-
ку, укоризненный и вместе с тем торжествующий, и ми-
лостиво отпустила Бемера. Он был достаточно благора-
зумен, чтобы ничего более не сказать.
В этот же день королева приняла перед обедней не
скольких придворных дам и иностранных послов, среди
которых был господин де Суза.
Как только португальский посол вошел, она тотчас
же, вопреки этикету, направилась к нему и с живостью
папенькой шалуньи сказала:
Знайте, господин посол, что вы не получите оже-
релья: оно уже продано.
Казалось, она даже готова была высунуть язык.
— Что вы имеете в виду, ваше величество?—-удивил-
ся или же прикинулся удивленным посол.
— Вы не получите его, сударь, — торжествующе
улыбнулась королева. — Я очень этим огорчена...—
И, резко повернувшись, она возвратилась к своим да-
мам.
Эту странную сцену видели много глаз, и через ка-
369
кой-нибудь час ее на все лады обсуждали во дворце.
К вечеру о ней заговорил весь Париж.
На другое утро кардинал де Роган получил от юве-
лиров шкатулку с ожерельем. Оставалось только вру-
чить драгоценность королеве с глазу на глаз. Но как?
Вновь переодевшись в костюм садовника, кардинал
отправляется в Версаль. Его сопровождает только ка-
мердинер Шрейбер, которому и поручено нести шкатул-
ку с ожерельем. Приехали уже под самый вечер, когда
цветы пахнут особенно сильно и первые летучие мыши
начинают бесшумно кружить в зеленоватом еще небе.
Улучив удобный момент, когда вокруг никого не было,
кардинал выскочил из кареты и бросился к дому ла
Мотт. Уже у подъезда он принял шкатулку и знаком
отослал слугу домой. Его ждали и сразу же провели в
гостиную. А вскоре дворецкий доложил о приходе по-
сланного от королевы. Кардинал сразу же прошел в на-
половину открытый альков, куда ла Мотт вслед за ним
ввела и посланца. Это был господин Лекло — личный
камердинер королевы. Он вручил ла Мотт записку, ко-
торую та сразу же передала кардиналу. Записка со-
держала одну только фразу: «Вручить шкатулку пода-
телю». Подписи не было. Приказание, однако, было не-1
замедлительно исполнено.
Кардинал передал Лекло шкатулку, стоившую
1600 000 ливров, ни о чем не спросив и не взяв у него
расписки.
Он мог рассчитывать, однако, что королева, получив
ожерелье, все же как-то его об этом известит. Так оно
и произошло. На другой день его навестила ла Мотт и
сообщила, что утром в Эль-де-Беф королева уведомит
кардинала о получении шкатулки условным знаком.
— Каким? — нетерпеливо спросил Роган.
— Этого не уточняли,-1-ответила ла Мотт. — Но я
думаю, сделают так, что вы поймете.
На следующее утро, проходя мимо кардинала, коро-
лева как бы невзначай поправила красный розан на
корсаже.
Этого было более чем достаточно...
Не прошло и трех дней, как Роган стал торопить
ювелиров отдать королеве визит благодарности. Очевид-
но, у него не было и тени сомнения в том, попала ли
шкатулка по адресу.
370
Но ювелиры уже успели накануне исполнить этот
приятный долг. Они лишь не уведомили о том кардина-
ла, боясь оскорбить его недоверием.
И было бы странным, если бы они не отправились
к королеве. Все же было так ясно и определенно. К тому
же Бемер был еще в Версале, когда произошла знаме-
нитая сцена с португальским послом. Единственное, что
смущало его, так это выбор посредника. Королева могла
найти более подходящее для этой цели лицо, чем одиоз-
ный великий милостынераздаватель.
Но, когда он вместе с компаньоном приехал в Вер-
саль с визитом благодарности, королева встретила их
очень милостиво. Разумеется, о беседе с глазу на глаз
не могло быть и речи, поэтому пришлось ограничиться
общими благодарными фразами. Мало ли за что может
благодарить подданный свою государыню? Хотя бы за
одно счастье лицезреть ее!
Мария-Антуанетта подарила их чарующей улыбкой
и отпустила благосклонным кивком. Все было в порядке.
И вот совершенно неожиданно кардинал уведомляет
ювелиров, что из письма, переданного ему госпожой де
ла Мотт, стало известно, будто королева находит оже-
релье чрезмерно дорогим и просит сбавить цену на 200
тысяч ливров. В противном же случае она вынуждена
будет покупку возвратить.
Нечего говорить, что ювелиры были неприятно удив-
лены. Однако поставленное им условие приняли. Как бы
слагая с себя всякую ответственность за это дело, кар-
динал продиктовал им письмо к королеве. Оно гласило:
«Ваше величество! Мы счастливы думать, что полу-
ченные условия, которые нам были предложены и кото-
рым мы почтительно подчинились, служат новым дока-
зательством нашей преданности и покорности приказа-
ниям Вашего величества, и мы несказанно радуемся при
мысли, что красивейшее бриллиантовое ожерелье мира
будет украшать величайшую и лучшую из всех коро-
лев».
Пожалуй, трудно было бы выразиться более опреде
ленно. Рогану и ювелирам, не получившим до сих пор
даже первого взноса, оставалось надеяться на столь же
определенный ответ.
Письмо это от 12 июля 1785 года было подано коро-
леве, когда она входила в свою библиотеку.
371
Королева прочитала письмо и, не выразив никакого
удивления, сказала:
— Это не стоит хранить.
Подойдя к горящему шандалу, она небрежно сунула
бумагу в огонь.
Ответа на письмо не последовало.
Срок первого платежа между тем неумолимо истекал.
Близился день, когда ювелиры, не рискуя уже погрешить
против этикета, могли потребовать первые шестьсот ты-
сяч. Поэтому они предпочли подождать. Трудно сказать,
насколько спокойным было их ожидание. Единственное,
что могло подкрепить их надежды, было поведение при-
частных к сделке людей: графини и кардинала.
Ла Мотт спокойно жила в Париже и в Версале, зада-
вала балы, скупала землю в Бар-сюр-Об и более, чем
всегда, хвасталась интимной дружбой с королевой. Ве-
ликий милостынераздаватель Франции тоже ни в чем не
изменил привычного образа жизни и не считал нужным
особенно хранить тайну королевы. Он даже сказал как-
то Сент-Джемсу, что видел в руках королевы 700 000 лив-
ров, предназначенных, очевидно, для первого взноса.
— Вы вели переговоры непосредственно с короле-
вой? — спросили его.
— О да!—не задумываясь, ответил он.
Узнав об этом разговоре, ювелиры успокоились. Но
в день, когда истекал последний срок уплаты, кардинал
призвал их к себе.
— Вынужден огорчить вас, господа,—сказал он.—
Королева не может уплатить вам сейчас следуемую сум-
му. Она сделает это в октябре. Теперь же мне поручено
выплатить вам тридцать тысяч ливров процентов.
— Но как же так, ваше преосвященство? — запроте-
стовал Бемер.— Мы никак не можем ждать столько!
У нас у самих подоспели неотложные платежи.
— Мы терпим убытки, принц! — взмолился компань-
он.— Нельзя ли уплатить теперь же хоть часть? Ведь мы
и так уступили двести тысяч.
— Ничем не могу помочь вам, господа! Я в этом де-
ле только посредник, потому и расписку на тридцать
тысяч прошу вас написать на имя ее величества.
Опечаленные ювелиры вынуждены были удалиться.
Некоторое время спустя Бемер посетил госпожу Кампан,
которая была в библиотеке как раз в тот момент, когда
372
королева сжигала письмо. Она рассказала об этом Бе-
меру, с которым имела дела, что несколько умерило ен>
тревогу.
Теперь же он решил выяснить через госпожу Кампан
финансовое положение королевы. Мысль об афере он за-
гонял на самое дно.
— В какой форме были переданы вам приказания
королевы, мой друг?—прямо спросила его госпожа Кам-
пан.
— Посредством записок с собственноручной ее
подписью, ответил ювелир.— И с некоторого времени я
вынужден показывать эти записки моим кредиторам,
чтобы их успокоить .. Если нам не заплатят и в октябре,
мы будем разорены.
— Разве вы совсем ничего не получили?
— Почти ничего. При передаче ожерелья я получил
тридцать тысяч ливров в билетах учетной кассы, кото-
рые были переданы мне по приказанию ее величества
кардиналом... Можете быть уверены, он лично видится с
ее величеством, так как, передавая эту сумму, сказал
мне, что королева в его присутствии достала билеты из
портфеля, лежавшего в бюро севрского фарфора, кото-
рое стоит в ее будуаре.
— Да, я слышала,— сказала госпожа Кампан,— буд-
то кардинал то же сказал Сент-Дж* мсу и Бассанжу...
Очевидно, так оно и есть В противном случае эти люди
могли бы легко установить истину... Значит, у королевы
просто нет денег. Но это не делает ваше положение бо-
лее легким, мой бедный друг.
...Проводив ювелиров, кардинал возвратился к себе
и кабинет, где его уже ожидал взволнованный Бассанж
— Кажется, вас запутали в скверную историю,
принц,— сурово сказал он.— Мне стало известно, что ба-
рон де Бретейль был у королевы по вашему делу.
Услышав имя заклятого своего врага и начальника
полиции, кардинал побледнел.
— Говорите, Бассанж, ради бога говорите скорее!
— Подробностей я не знаю, но все выглядит очень
скверно. Бретейль говорил с королевой весьма резко. Он
заявил, что имя ее скомпрометировано преступным зло-
употреблением. Королева казалась крайне взволнован-
ной и удивленной Она заверила Бретейля, что не имеет
никакого касательства к делу с ожерельем.
373
— Тогда я погиб,— прошептал кардинал.
— Я уверен, что вас запутала эта авантюристка ла
Мотт! — вне себя от раздражения воскликнул Бассанж.—
Недаром наш Калиостро был так настроен против нее!
А он знаток людей, принц, вы не станете отрицать.
— Нет, ла Мотт не виновата,— покачал головой кар-
динал.— Нас обоих запутали.
— А я так уверен, что все это ее рук дело! Вы долж-
ны немедленно потребовать у нее объяснений в присут-
ствии Бретейля.
— Никогда! Если откроется тайна моей переписки
с королевой, ни мне, ни ла Мотт не миновать палача. Ей
надо бежать, Бассанж! Бежать за Рейн! Уведомите ее
об этом от моего имени. При сложившихся обстоятель-
ствах мне трудно будет сделать это самому. Много лю-
дей осведомлено о последних событиях в Версале?
— Много? О, совсем немного! Как всегда, весь Па-
риж!
— Ну вот видите, Бассанж. Поспешите же к ла Мотг.
Она столь же невиновна, как и я.
Но ла Мотт отказалась следовать полученному сове-
ту. Не выказав никакого беспокойства и не приняв даже
минимальных предосторожностей, она выехала вместе с
мужем в Бар, где продолжала жить столь же открыто
и широко.
И хотя все уже знали о скандальном докладе Бре-
тейля, она продолжала вести себя как ни в чем не быва-
ло. Более того, герцог Пантьевр не только принял ее,
когда она нанесла ему визит в Шатовилене, но и оставил
к обеду. Это удивило всех. Рассказывали, что герцог
сам проводил ее до дверей второго салона — честь, ко-
торой он не удостаивал даже герцогинь и оказывал лишь
принцессам крови! Столь же высокий прием оказал ей
и аббат в Клерво. В аббатстве только что собрались по-
ужинать, когда вошел новый гость, только что приехав-
ший из Парижа. На вопрос, что нового в столице, он
изумленно раскрыл глаза:
— Как? Вы ничего не знаете? Кардинал Людовик
Роган арестован!
Присутствующие буквально онемели. Ла Мотт слегка
' побледнела и велела немедленно запрягать.
— Надеюсь, вы незамедлительно покинете Фран-
цию? — спросил ее аббат.— Я одолжу вам денег.
374
•— Ни за что!—с досадой отмахнулась она.— Я-го
тут при чем? Меня тревожит лишь судьба кардинала.
Я еду к себе в Бар.
Еще большее спокойствие продемонстрировал ее суп-
руг. Когда карета графини на взмыленных лошадях вле-
тела в Бар, его не оказалось дома. Еще с утра он уехал
с приятелями на охоту. '
...Кардинал де Роган действительно был арестован.
И арест его выглядел поистине ужасно. Только лютой
злобой Бретейля можно объяснить, что для этой цели
был выбран день успения.
Двор только собирался отправиться на богослужение.
Но все уже собрались. Великий милостынераздаватель
находился в это время в церкви в полном епископском
облачении. Неожиданно к нем^ подошел лейтенант чер-
ных мушкетеров с приглашением немедленно последо-
вать в кабинет короля. Когда смертельно бледный Роган
переступил порог кабинета, там уже ждали его сам Лю-
довик, королева, хранитель государственной печати и,
конечно, барон Бретейль.
— Что это за ожерелье, которое вы будто бы доста-
вили королеве? — резко и прямо спросил король.
Роган завертелся, как пойманный зверь.
Но ни в чьем взгляде не встретил сочувствия.
— Меня обманули, сир...— беспомощно залепетал
он.— Меня обманули...
— Как же это могло случиться? — спросила вдруг
королева.
Этот вопрос совершенно доконал кардинала. Он жал-
ко улыбнулся, но, овладев собой, посмотрел королеве
прямо в глаза тяжелым и отнюдь не почтительным
взглядом. Она не выдержала и отвернулась.
— Мне трудно оправдаться перед вами, сир,— ска-
зал он, поворачиваясь к королю.— Все так внезапно, так
неожиданно... Позвольте ответить вам в письменной фор-
ме? Клянусь, сир, я совершенно невиновен!
— Хорошо,— сказал король,— пройдите в соседнюю
комнату и напишите все, что считаете нужным.
Роган вышел шатаясь. Епископское облачение бол-
талось на нем, как на пугале. Он был совершенно слом-
лен. Что же окончательно сразило его? Суровость коро-
ля? Но к ней надо было быть готовым. Может быть,
вопрос королевы?
375
Когда он возвратился в кабинет с оправдательной
бумагой в руках, король встретил его еще более сурово.
— Отдайте это Бретейлю, сударь!—отмахнулся он.—
Это дело полиции!
— Меня хотят арестовать? — шепотом спросил кар-
динал.— Ах, государь! Я всегда готов повиноваться при-
казаниям вашего величества, но избавьте меня от позора
быть арестованным в архиерейском облачении, на глазах
всего двора.
— Так и должно быть,— неумолимо ответил Лю-
довик.
Когда Роган выходил из кабинета, за спиной его про-
звучал визгливый голос Бретейля. Барон не смог сдер-
жать нетерпения и, самовольно присвоив себе права на-
чальника дворцового караула, отдал приказ:
— Арестуйте кардинала!
Роган замер, словно ему в позвоночник впилась пуля,
потом согнулся и, как бы преодолевая встречный порыв
ветра, резко подался вперед. За дверями его с почтитель-
ным поклоном встретил молодой лейтенант гвардии.
Проследовав вдоль длинной галереи дворцовой церк-
ви, опальный кардинал увидел в конце ее своего форей-
тора. Лейтенант оказался настолько любезен, что отошел
в сторону.
— Одну минуту, господин офицер,— задержал его
кардинал.— Не найдется ли у вас карандаша?
Взяв карандаш, он быстро набросал на клочке бума-
ги несколько строк и отдал записку слуге, прошептав
ему что-то по-немецки.
Форейтор тут же выбежал из церкви и, вскочив на ко-
ня, во весь опор помчался в Париж.
Когда он спешился у кардинальского дворца и слуги
хотели увести коня, загнанное животное упало на землю,
чтобы уже не подняться.
Записка попала к аббату Жоржели весьма своевре
менно. Он успел собрать всю переписку Рогана в порт-
фель, который и спрятал затем в надежном месте. Одна-
ко обыск, которого так опасался Роган, был произведен
лишь через четыре часа после ареста. В чем причина
столь странного промедления? Может быть, опасались
обнаружить слишком многое?..
Вечером принц де Роган был препровожден в Басти-
лию. Парижане были изумлены. Правительство действо-
376
вало в духе старых добрых традиций. Но времена давно
изменились, и традиции эти могли вызвать лишь насмеш-
ку и омерзение. Безумство полицейской акции воспри-
нималось как признак сумятицы. Режим терял реальную
власть.
Вскоре стало известно, что король предложил Рогану
на выбор парламентский суд или королевское милосер-
дие. Оскорбленный процедурой ареста кардинал выбрал
суд. Это его решение раскололо страну на два лагеря.
Кардиналу, неспособному играть серьезных политических
ролей, было суждено сделаться символом грядущих
перемен. Но даже закаты дряхлеющих монархий траги-
комичны.
Парламент торжествовал. Впервые князь церкви от-
давался на его суд. Более того, от решения этого суда
зависела честь королевской семьи. Аристократия сочла
себя оскорбленной. Буржуа в красных тогах собирались
копаться в грязном белье самых высоких фамилий коро-
левства. Не было ли это началом новых времен? Гнев
дворян, сменивших по велению моды красные каблуки на
толстые подошвы и пышное шитье со знаком дворянско-
го достоинства на грубые суконные костюмы, обратился
отнюдь не против опального кардинала. Роган был
одним из них, и лишь по вине бездарной и ленивой вла-
сти этот отпрыск знатнейшей семьи предстанет теперь
перед потешающейся толпой.
Высшее же духовенство просто негодовало. «Простые
клирики,— говорилось в протесте от 18 сентября 1785 го-
да,— имеют специальных судей, указанных в законе,
а епископский чин, права которого освящены стольки и
историческими памятниками, не пользуется такой же
привилегией! Епископ, обвиняемый в преступлении, дол-
жен быть судим епископами же”.
Роган присоединился к этому протесту. Но разгневан-
ный папа грозился лишить его кардинальского сана за
то, что он не отклонил формально и безусловно юрисдик-
цию парламента.
Безрассудная акция Бретейля восстановила против
власти добрую половину королевства. Точнее, она про-
сто ускорила этот неизбежный процесс. Даже ярые мо-
нархисты заколебались, ощутив нарастающий страх.
Суд, каков бы ни был его приговор, неизбежно введет в
альков королевы воображение народа. Это будет круше-
377
нием божественного принципа королевской власти. Но,
как блестяще скажет потом об этих событиях Луи Блан,
Людовик XVI подчинился закону, не зависящему от рас-
четов человеческого благоразумия, ибо революция уже
началась.
Действительно, не пройдет и четырех лет, как падет
Бастилия...
Но как бы ни была бессильна потерявшая реальную
власть над событиями монархия, скандального ареста в
день успения она могла бы избежать. Королева пошла
на страшный риск, загнав в угол человека, разоблачения
которого по меньшей мере были бы ей неприятны. По-
чему она все же так поступила?
Барон де Бретейль, начальник полиции, люто нена-
видел Рогана, сменившего его когда-то на посту посла
Франции при австрийском дворе. Надо сказать, что это
была весьма успешная замена. Но тем более было у
Бретейля оснований, чтобы превратить арест врага в
грандиозный скандал. О, если бы королева по-прежнему
находилась высоко и брызги мирской грязи не достига-
ли бы даже ее подошв, ничего не стоило бы тогда оса-
дить ретивого полицейского! Но вот беда: королеве са-
мой приходилось выкручиваться, вести себя так, чтобы
ничтожный пройдоха Бретейль не заподозрил ее. Могла
ли она в этих условиях сказать хоть слово в защиту
Рогана? Королева — могла; слабая, запутавшаяся жен-
щина — нет. Мария-Антуанетта сыграла жалкую роль
слабой женщины. Более того, она позволила себе сде-
лать самую низменную ставку. Ее поведение в кабинете
было продиктовано не только смятением, не только стра-
хом перед разоблачением, но и холодным расчетом. Она
могла не опасаться отчаяния доведенного до крайности
Рогана. В его интересах было молчать. Одно лишь слово
об интимной связи с королевой было бы для него рав-
носильно смертному приговору.
И он молчал. А события летели, как неуправляемая,
теряющая колеса телега с обрыва.
18 августа арестовали в Баре госпожу де ла Мотт.
У нее тоже оказалось предостаточно времени, чтобы
сжечь письма кардинала, полные честолюбивого бреда
и игривых, любовных вольностей.
На первом же допросе ла Мотт оговорила Калиостро.
Она хорошо отомстила ему за то мнение, которое он со-
378
ставил себе о ней при первом знакомстве. Божественный
Калиостро, как всегда, не ошибся, но его правота отда-
вала горечью.
Калиостро знал о сказочном ожерелье и даже, кажет-
ся, видел его у Бемера. Особый интерес, впрочем вполне
понятный для непревзойденного знатока камней, он про-
явил к винно-красному алмазику. Говорили, будто он
готов был купить ожерелье только из-за одного этого
диковинного камня. Но ювелиры не решились продать
наделавшее столько шуму в королевских семьях оже-
релье загадочному иностранцу.
Впрочем, это были одни лишь слухи. Документально
зафиксирован только оговор ла Мотт, которая показала,
что виновником аферы с ожерельем был не кто иной,
как Калиостро. Еще она обвинила его в ереси и заговор-
щической деятельности. Знаменитый некромант, якобы
получив от дьявола эликсир бессмертия, задумал погу-
бить душу католического епископа—-кардинала Рогана.
Оный Калиостро выманил у Рогана фамильный епископ-
ский аметист—-реликвию и святыню, принадлежавшую
некогда епископу Азорскому кардиналу Гвидо Сантури-
но, которую предал тайным поруганиям на нечестивой
черной мессе. Далее ла Мотт понесла совсем уже несу-
светную чепуху про каких-то бессмертных, оживших
сожженных и про красный глаз во лбу' медного идола,
дающий будто бы сил7 читать мысли п видеть будущее.
Но иезуиты из Франции были изгнаны, а святейшая
инквизиция упразднена. Что же касается вольнодумства
и тайных наук, то кто этим теперь не занимается? Пого-
варивают, что и сам король не чужд алхимии. Поэтому
такие обвинения в знаменитом д._те Калиостро более не
фигурировали. Зато все, что касается ожерелья, было
тщательно занесено в протокол и передано лично Бре-
трйлю.
Начальник полиции потребовал ареста Калиостро.
Король вначале заколебался. Сеансы омоложения не бы-
ли еще доведены до конца, а на расспросы его о фило-
софском эликсире, коим владе Ти в этом мире всего три
человека — Агасфер, Сен-Жермен и сам Калиостро,—
граф отвечал пока очень уклончиво. Людовик заколебал-
ся и отказал Бретейлю. Но, когда барон заговорил о че-
сти королевы, слабовольный король сдался и уступил.
В тот же день Калиостро арестовали и препроводп-
919
ли в Бастилию, в ту же башню, где страдал уже Роган.
Сверкающая судьба его была омрачена тенью. Очевид-
ную клевету ла Мотт неправедный суд мог превратить в
смертный приговор. Но граф Калиостро отдался в руки
полиции с ясной и безмятежной улыбкой, словно не про-
видел для себя в грядущем никаких неприятностей. В ка-
меру он вошел с кроткой улыбкой.
Париж ответил на известие об его аресте грозным ро-
потом. Кумир толпы, почти что новый мессия, брошен в
у илище властью, разъедаемой коррупцией и развратом.
От бога ли эта власть?..
Достойно внимания, что граф ла Мотт, узнав об аре-
сте жены, сам отдался в руки полиции. Но его почему-
то оставили на свободе. Может быть, опасались твердого
влияния этого решительного и мужественного человека
на истеричную, склонную к видениям женщину? Благо
он сам быт когда-то жандармом и знает все полицейские
штучки.
Скорее всего, Бретейль руководствовался именно эти-
ми соображениями, потому что сразу же после ареста
ла Мотт подверглась интенсивному психологическому
натиску. Коварные советы, которые давал ей якобы со-
чувствующий и верящий в ее личную невиновность' Сле-
дователь, преследовали двоякую цель: обелить королеву
и погубить Рогана. Впрочем, двоякость эта была кажу-
щейся, скорее следовало говорить о двух сторонах одной
медали.
По своему обыкновению, полиция хотела прикрыть
скандальный арест дутым процессом, а замаранная
власть безмолвствовала. Во избежание же нежелатель-
ных разоблачений узнице через комиссара Шенона да-
ли понять, что если только она назовет одну особу —
неприкосновенную! — то поплатится жизнью.
— У вас есть только одна возможность,— комиссар
внезапно сменил запугивание дружеским советом,— сва-
лить все на кардинала. Право, он не заслуживает, чтобы
его щадили. Зачем вы его выгораживаете? Ведь он-то
вас не пожалел. Во всем обвинил именно вас. Да и что
ему оставалось делать? Он же тоже должен благоразум-
но избегать... тех же самых имен. Но вообще-то это ва-
ше дело... Только имейте в виду, что у вас есть всего две
возможности: либо обвинить кардинала, либо покорно
позволить ему обвинять вас. Третьего не дано, графиня.
380
Комиссар действовал по испытанному полицейскому
правилу, но он не лгал своей узнице. Кардинал действи-
тельно был поставлен в то же самое положение, что и
ла Мотт. И конечно, они стали давать показания друг
против друга. В этом ключ всего процесса, которому суж-
дено было пройти в полном мраке, ибо единственное имя,
способное все разъяснить, не могло быть названо в зале
суда.
Пока шло следствие, полиция не дремала. Дело раз-
расталось, как снежный ком, что было чревато опасны-
ми последствиями для самих его устроителей, но ситуа-
ция уже вышла из-под контроля. Как часто бывает в та-
ких случаях, слепая стихийная сила управляла события-
ми, и никто не мог этому противостоять.
В Брюсселе была задержана некая мадемуазель Оли-
ва. На первом же допросе она показала, что по науще-
нию ла Мотт сыграла во время сцены в парке роль
королевы. В это же самое время в Женеве арестовали
Рего де Вильета, который сознался в том, что та же ла
Мотт заставила его подделать почерк королевы и начер-
тать те роковые слова: «Одобрено. Мария-Антуанетта
Французская».
Только убогому мышлению королевских юристов мог-
ло показаться, что таким путем удастся обелить авгу-
стейшую особу и с честью провести процесс. Он был про-
игран еще до начала, невзирая на то, лгали Олива и де
Вильет или говорили правду.
Но успехи полиции не ограничивались только этими
показаниями. Ирландский капуцин и тайный иезуит Мак-
Дермот сообщил, что граф ла Мотт (ему почему-то бес-
препятственно дали покинуть Францию) продал в Лон-
доне ювелиру Грею несколько великолепных бри глиан-
тов на общую сумму в 10 000 фунтов стерлингов. Грей,
допрошенный через посредство французского поверенно-
го в делах, полностью подтвердил слова капуцина. Более
того, он показал, что граф ла Мотт в числе прочих про-
дал ему и чрезвычайно редкий камень винно-красной
воды.
Сомнений быть не могло. Это был алмазик из Беме-
рова ожерелья. Как уверяли знатоки, второго такого не
было на земле. К великому сожалению, Грей уже успел
перепродать его (за 8000 фунтов) какому-то фламанд-
цу, по виду важному вельможе с офицерским крестом
381
Мальтийского ордена на шпажном банте. Так этот ка-
мушек и сгинул бесследно...
Все эти факты были убийственны для госпожи
ла Мотт.
Вот как она объяснила их сначала на тайных допро-
сах в тюрьме, потом в нелегальных брошюрах, которые
появились сразу же после суда:
«Я признаю, что мадемуазель Олива действительно
сыграла в ту ночь королеву. Но это еще ни о чем не го-
ворит. Почему она так сделала? Да потому, что этого
хотела сама королева! Спрятавшись за деревьями, она
сама присутствовала при этом свидании. Она, собствен-
но, сама и придумала эту невинную шутку. Это было
забавно и оригинально. Кроме того, ее величеству хоте-
лось, не рискуя ничем, испытать скромность кардинала.
Как можно подумать, чтобы без приказания королевы
я осмелилась задумать интригу, которую так легко было
обнаружить? Разве рискнула бы я выбрать для преступ-
ного деяния оскорбления величества полночный час и
сад Версальского дворца? Я же знала, что ночные про-
гулки, дозволявшиеся в 1778 году, ныне запрещены и ко-
ролевская резиденция бдительно и строго охраняется!
Если бы был один только вымысел с моей стороны в этой
любви, столь лестной для кардинала, то разве не выгод-
нее для меня было бы продлить его заблуждение?
А я вместо этого безрассудно устраиваю ему обманное
свидание, которое наверняка воспламенит его надежды
и внушит уверенность, что он может хоть завтра прибли-
зиться к королеве и заговорить с ней о своей любви!
Наконец, он захочет повторить свидание, с каждым ра-
зом становясь все настойчивее и требовательнее.
Разве это не усиливало опасность разоблачения лже-
королевы? Разве от такого разоблачения не пострадала
бы и я сама? Достаточно было бы одного слова настоя-
щей королевы, чтобы обнаружить обман и ввергнуть ме-
ня в бездну! Выходит, что я сама сознательно губила
себя!
Теперь относительно подписи... Действительно, слова
«Одобрено. Мария-Антуанетта Французская» формально
были написаны Рего де Вильетом, но сделано это было
с полного согласия королевы и кардинала. Мы приду-
мали этот маленький план сообща, считая его полезным
и малоопасным, ибо такая подпись не является личной
382
и не может считаться подлогом. Она понадобилась лишь
для того, чтобы побудить Бемера отдать ожерелье, не
компрометируя ни королеву, ни ее посредника-кардина-
ла. В самом деле, было бы очень странно, если бы кар-
динал де Роган, бывший посол и царедворец, не знал, как
подписывается королева в действительности. Разве, со-
стоя великим милостынераздавателем, он не получал от
нее письменных приказаний? Разве австрийская прин-
цесса могла подписаться так? Или слово «Французская»
не бросилось ему в глаза? В том-то и дело, что это была
наша общая придумка: королевы, Рогана и моя.
Что же касается бриллиантов, проданных графом
де ла Моттом в Лондоне, то они принадлежали лично мне.
Я получила их в подарок от ее величества. Неужели не
ясно, что королева не могла надеть знаменитое оже-
релье в его первозданном виде? Она же отказалась
взять его в свое время из рук самого короля! Разве не
ясно? Не оставалось ничего другого, как разобрать оже-
релье на отдельные камни, чтобы потом сделать новое,
совсем по другому рисунку. При такой переделке оказа-
лись лишние бриллианты, в том числе и тот, красный,
который так легко было бы узнать. Кому еще могла по-
дарить их королева? Разумеется, только мне, близкому
человеку, посвященному в тайну...»
Само собой разумеется, что эти показания госпожи
де ла Мотт на процессе не фигурировали. И все же они
выплыли наружу и приобрели важное значение, может
быть преувеличенное, что неизбежно, однако, в закрытых
процессах.
Полностью игнорируя показания госпожи де ла Мотт,
нельзя ни понять, ни объяснить ряд всплывших на про-
цессе фактов, достоверность которых, на беду устроите-
лей, оказалась бесспорной...
Впрочем, толковать их можно было двояко, в зависи-
мости от интересов того или иного лагеря: партии коро-
левы и партии кардинала.
Настала пора очных ставок. Госпожа де ла Мог по-
вела себя смело и агрессивно, нередко впадая в б\йство.
Казалось, она по-прежнему была уверена в собственной
безопасности.
Кардинал не выдерживал ее горящего то ли нена-
вистью, то ли безумием взгляда-, отводил глаза и начи-
нал путаться в показаниях. Не легче приходилось и сле-
383
дователям. Судьи опасались ее буйных выходок, свиде-
тели краснели и замолкали в испуге. Твердо держась
первоначального намерения валить все на Рогана, она
избегала называть имя королевы. Но сколько раз оно
готово было сорваться с ее губ! Она тут же сбивалась и
начинала нести околесицу, запутывая следствие и сама
путаясь в детской какой-то лжи. Сознавая, что ее несет
куда-то не туда, она замолкала и, впадая в бешенство,
подымала крик:
— Пусть остерегаются! Если меня доведут до край-
ности, я заговорю!
Трибунал приходил от этой слишком ясной угрозы
в уныние и ужас.
Однажды ла Мотт не выдержала и, окончательно за-
£ равшись по поводу переписки кардинала, выкрикнула:
— Это письмо было от королевы! От королевы! И на-
чиналось оно так: «Посылаю тебе...»
Ее тут же увели.
Граф Калиостро, по примеру других обвиняемых, вы-
пустил оправдательную брошюру. В ней, в частности,
говорилось: «...Я провел свое детство в Медине, под име-
нем Ахарата, во дворце муфтия Салагима. Моего настав-
ника звали Алтотасом. Это был замечательный человек,
почти полубог, обстоятельства рождения которого оста-
лись тайной для него самого... Я много путешествовал и
удостоился дружбы со стороны самых высоких особ.
Чтобы не быть голословным, перечислю некоторых из
них: в Испании — герцог Альба и сын его герцог Вес-
кард, граф Прелата, герцог Медина-Сели; в Португа-
лии— граф де Сан-Виценти; в Голландии—герцог Браун-
швейгский; в Петербурге — князь Потемкин, Нарыш-
кин, генерал-от-артиллерии Мелисино; в Польше — гра-
финя Концесская, принцесса Нассауская; в Риме — кава-
лер Аквино, на Мальте—гроссмейстер ордена.
В разных городах Европы есть банкиры, которым по-
ручено снабжать меня средствами как для жизни, так и
для щедрой благотворительности. Достаточно вам обра-
титься к таким известным финансистам, как г. Саразен
в Базеле, Санкостар в Лионе, Анзельмо ла Круц в Ли-
сабоне, и они с готовностью подтвердят мои слова.
Я не имею никакого касательства к делу об ожерелье.
Все выдвинутые против меня обвинения — бездоказа-
тельная клевета. Они могут быть легко опровергнуты,
384
что я и сделаю ниже. Сами же обстоятельства этого де-
ла меня не интересуют, и я не считаю возможным для
себя их обсуждать...
...Я написал то, что достаточно для закона, и то, чг:>
достаточно для всякого другого чувства, кроме пра итого
любопытства. Разве вы будете добиваться узнать точнее
имя, мотивы, средства незнакомца? Какое вам дело до
этого, французы? Мое отечество для вас — это первое
место вашего королевства, где я подчинился вашим зако
нам; мое имя есть то, которое я прославил среди вас;
мой мотив — бог; мои средства — это мои секрет».
Эта записка, где к грубым хитросплетениям и реми-
нисценциям из арабских сказок и рыцарских романов
примешивается и некоторое величие, умножила число
философских масонов, видевших в Калиостро своего учи-
теля.
Такова была эпоха, когда жажда чуда и предчувст-
вие исторических катаклизмов выливались в восторжен-
ную истерию. Нс Вольтер и не Дидро были властителями
душ, а врачеватель Месмер, объединивший людей через
открытый им животный магнетизм.
Все громче стали раздаваться голоса, требовавшие
немедленного освобождения божественного Калиостро.
Внезапно распространились слухи, что граф де ла
Мотт хочет покинуть Англию, чтобы предстать перед пар-
ламентом и выложить всю правду. Говорили, что на чего
было даже организовано покушение, которое лишь по
глупой случайности пе удалось. Трудно сказать, была ли
в этом сообщении хоть доля правды. Но если Бретейль
и пе собирался убрать нежелательного свидетеля, то за-
ткнуть ему рот все же попытался.
Процесс явно уходил из рук полиции. Ропот по пово-
ду ла Мотта грозил его окончательно провалить. В са-
мом деле, если полиция могла арестовать в Брюсселе
двух важных свидетелей, то почему нельзя сделать того
же в Лондоне, где находится еще более важный свиде-
тель? Разве это не он продал бриллианты из ожерелья?
Разве это не он собирается теперь все рассказать суду?
В чем же дело, наконец? Может быть, в том, что первые
свидетели дали показания против госпожи ла Мотт,
а этот даст их против кардинала?
Возможно, полиция и не была здесь виновата. Олива
и Вильет были арестованы, возможно, вопреки ее жела-
Ларец Марии Медичи
385
нию, по инициативе Верженна. Теперь же Верженн из
дружбы к кардиналу не хотел проявлять такой же ини-
циативы. Партия кардинала открыла войну против пар-
тии королевы. И не было реальной власти, которая могла
бы заставить Верженна делать то, что он не желает. Пра-
вила игры неожиданно усложнились.
В ответ на запрос парижской полиции по поводу за-
держания ла Мотта Верженн даже не нашел ничего луч-
шего, чем сослаться на нормы международного права.
В Брюсселе и Женеве они его почему-то мало беспо-
коили.
Для формы он сделал английскому правительству
представление, в котором просил о выдаче графа де ла
Мотта. Но, получив столь же формальное возражение,
в котором его просили уточнить обстоятельства вины
графа, он более не настаивал.
Тайный агент французской полиции ле Мерсье, узнав,
что дело с выдачей ла Мотта затягивается на неопреде-
ленный срок, сделал Верженну совершенно официальное
предложение. Вот его текст:
«Если для ареста известной особы одной ловкости
будет недостаточно, то можно употребить силу, чтобы
привести эту особу на берег Темзы, в какое-нибудь уеди-
ненное место, где должен стоять наготове, хотя бы и две
недели, если понадобится, один из тех кораблей, которые
снабжают Лондон каменным углем. На этих судах стен-
ки и палуба такой толщины, что невозможно было бы
услышать крик человека, запертого в трюме».
Верженн, человек, много лет направлявший европей-
скую политику Францци, посол при многих дворах, на
глазах которого обделывались и не такие дела, с него-
дованием отказался. А граф де ла Мотт, как видно, во-
все и не собирался прибыть в Париж.
Конечно, в интересах королевы было бы увидеть гра-
фа представшим перед судом. Разумеется, лишь в том
случае, если он поддержит линию, которая была внуше-
на его супруге, и в® всем обвинит кардинала. Но согла-
сится ли он на это? Выяснить намерения ла Мотта было
поручено французскому послу в Англии господину Аде-
мару. Это было тем более удобно, что, в отличие от Вер-
женна, своего прямого начальника, Адемар поддерживал
партию королевы.
Ла Мотт получил от него такие заверения, такие за-
386
манчивые авансы, что безоговорочно согласился высту-
пить против кардинала. Он уже готовился сесть па ко
рабль, идущий в Кале,, как все переменилось.
Королева опоздала. Партия кардинала ускорила ра»
вязку. Атакованный со всех сторон парламент наконец
склонился в определенную сторону. Советники, засыпан-
ные ходатайствами и одурманенные сладкими обещания-
ми, неясность которых только удваивала их прелесть,
вынесли свое решение. Впервые власть столь явно усту-
пила нетерпению народа.
Генерал-прокурор указал в официальном заключении,
что Вильета и графа де ла Мотта, который пока еще
оставался в Англии, следует приговорить к бессрочной
каторге, графиню де ла Мотт — к наказанию плетьми,
клеймению и пожизненному заключению в Сальпетриере,
кардинала — к удалению от двора, лишению всех долж-
ностей и духовного сана, мадемуазель Олива от суда
освободить, а графа Калиостро полностью от всех воз-
веденных на него обвинений оправдать.
Мнение генерал-прокурора поддержали оба доклад-
чика, после чего оно было принято четырнадцатью со-
ветниками. Однако пункт, касавшийся кардинала Рога-
на, встретил резкие возражения. Стало ясно, что его не-
легко будет провести в суде.
Перед вынесением приговора обвиняемых, как поло-
жено, подвергли последнему допросу. Один за другим
они покидали следственный кабинет и входили в перепол-
ненный зал, где стояла уже позорная скамья.
Первым на нее опустился Вильет и, весь в слезах,
полностью во всем покаялся. Затем ввели ла Мотт, в про-
стом платье и с ненатдренными волосами. Она вошла
твердо и внешне спокойно, только глаза ее, окруженные
синей тенью, лихорадочно и сухо блестели. Но, увидев
скамью, она вся передернулась, а лицо ее исказила
мгновенная гримаса. Все же она скоро овладела собой,
осторожно присела на самый краешек и даже сумела
улыбнуться.
Но когда она узнала уготованную ей участь, то при-
шла в совершенное бешенство. Пока судьи читали при-
говор, четверо служителей держали ее, рычащую и бью-
щуюся, буквально на руках. Ни у кого из них не нашлось
силы, чтобы поставить ее на колени. Пришлось крепко
связать графиню и вытащить после зачтения приговора
387
из зала. Но во дворе суда она, перестав на минуту во-
пить, крикнула:
— Если так третируют потомков Валуа, какая же
участь ожидает кровь Бурбонов? — Выкрикнув эти про-
роческие слова, она истерически засмеялась и, обращаясь
к народу, почти спокойно сказала: — Это по собственной
вине я подвергаюсь такому позору. Стоило сказать мне
только одно слово — ия была бы повешена!
Ей тут же заткнули рот.
Она не смирилась до самого конца и продолжала
буйствовать в руках палача. Поэтому раскаленное желе-
зо, которое должно было заклеймить плечо, прожгло ей
грудь.
В Сальпетриер она была доставлена в жутком виде:
растрепанная, исцарапанная, в крови и копоти, полуна-
гая, спеленатая веревками, почти безумная. Но и там
она нашла в себе остаток сил, чтобы выкрикнуть сорван-
ным голосом последнее проклятие.
И все же не ее судьба столь сильно волновала гроз-
но рокочущие толпы парижан, собравшихся в этот день
у здания суда.
Все с замиранием сердца ожидали выхода де Рогана.
Служители подняли и унесли скамью подсудимых.
Зал встретил этот недвусмысленный знак шумным вздо-
хом. И все же никто до самого конца не знал, каким бу-
дет приговор.
Роган вошел в зал в длинном парадном одеянии. Он
сильно побледнел и похудел за эти дни. Выглядел уныло
и сумрачно. Приглашенный судьями сесть, он, как бед-
ный, забитый проситель, беспомощно оглянулся и остал-,.
ся стоять. У некоторых судей навернулись на глаза сле-
зы жалости.
В этот день 31 мая 1786 года члены фамилии Роган
и члены дома лотарингского пришли к тому месту, где
должны были проследовать в зал судьи, еще в четыре
часа утра. Все они — мужчины и женщины — надели глу-
бокий траур. И когда огненные мантии парламента про-
резали эти черные стены, замершие по обеим сторонам
прохода, стояла страшная тишина. Казалось, что возвра-
тились времена саллических франков или феодальных
войн.
Но приговор был оправдательным. Принц Людовик
де Роган от обвинения был освобожден.
388
Париж встретил это известие взрывом восторга. Кар-
динал оправдан! Это значит, что королева, пусть и нг
гласно, осуждена. Парламент возвысился над легитим-
ной монархией. Роган, который не мог прославиться до-
селе даже скучной обыденностью своих пороков, стал
вдруг знаменем парижан.
Когда президент и советники вышли из сумрачного
зала на слепящее солнце, их оглушили вопли восторга и
возгласы: «Да здравствует парламент! Да здравствует
кардинал!» Рыночные торговки осыпали судей цветами.
Когда же, неуверенно улыбаясь и щурясь на свет, пока-
зался Роган, восторг толпы достиг наивысшего накала.
Люди окружили карету, которая на время должна была
отвезти его обратно в Бастилию, и, тесня и толкая друг
друга, бросились целовать полы его одежды.
С таким же ликованием было встречено и появление
Калиостро. Не удивительно, что никто не заметил, как
к графу подошел какой-то седой худощавый человек и,
сделав таинственный знак рукой, передал какую-то
записку.
Впоследствии утверждали, что это был господин де
Казот. Возможно, так оно и было на самом деле.
Как же прореагировала на решение суда королевская
семья? Как она встретила первый порыв нарастающей
революции? Королева заплакала и, отказавшись от обе-
да, заперлась в будуаре. Король расстроился и на бли-
жайшем же приеме заявил, что Роган просто-напросго
вор. Заявление это встретило гнетущее молчание. Людо-
вик вспылил и, переполняя чашу ошибок и неудач, за-
явил, что отправит Рогана в изгнание.
На другой день, блюдя королевское слово, ему при-
шлось подтвердить эту глупость в письменной форме. Ло-
гика требовала изгнать и также полностью оправданного
парламентом Калиостро, что король и сделал. Но преж-
де чем граф покинул Париж, Людовик XVI смиренно
просил его о частной беседе. Такая беседа вскоре состоя-
лась в Фонтенбло. Король просил Калиостро изгладить
в сердце память о перенесенном унижении и принять в
знак дружбы те самые драгоценные реликвии француз-
ских королей, которые так заинтересовали графа в их по-
следнюю встречу.
Никто не знает точно, что увез Калиостро в своей ка-
рете из Парижа. Зато с уверенностью называли сумму.
389
которую король получил взамен. Это был вексель на два
миллиона ливров, который должен был учесть тот самый
Санкастр из Лиона, подтвердивший вместе с другими фи-
нансовые полномочия Калиостро перед парламентом.
Если учесть, что ожерелье стоило полтора миллиона, то
можно было лишь смутно догадываться о характере ко-
ролевских реликвий.
Нечего говорить, что нашлись люди, заявившие, буд-
то чуть ли не собственными глазами видели, как граф,
вручая королю чек, присовокупил к нему в качестве лич-
ного подарка еще и хрустальный флакон с кроваво-крас-
ной жидкостью. Не оставалось сомнений, что это и был
знаменитый эликсир бессмертия. Почему-то добавляли
еще, что Калиостро не рассказал королю, как его надо
принимать, по причине чего толку из этого не будет.
Может быть, в это не очень-то верили, и все же парижа-
нам было приятно сознавать, что их любимец оказался
щедрее короля, обманутого мужа ненавистной австрияч-
ки. Как бы сказал по этому поводу сам Калиостро:
Se поп ё vero, ё ben trovato
Глава 25
ЗОДИАКАЛЬНЫЙ ДЕНЬ
Получив из типографии сигнальный экземпляр книги
Ю. Березовского, Гена Бурмин позвонил счастливому
автору. Через час они уже сидели в ресторане «София».
Событие необходимо было отметить.
В ожидании шкворчащей на раскаленных угольях ско-
вороды с агнешкой, они посасывали ломтики бараньей
колбасы и пили холодный «димиат» под шопский салат
с брынзой.
— Да, старик! — Березовский щелкнул языком и бла-
женно закатил глаза.— Брынзу надо уметь готовить! Вот
когда я отдыхал на «Золотых песках», так там была
брынза!.. Поперчишь ее, мамочку, польешь оливковым
маслом, винным уксусом сбрызнешь и все это смешаешь
с помидорно-сметанным соком... А еще очень хороша
1 Если это неправда, то хорошо придумано (итал.).
390
брынза, запеченная в пергаменте. В ресторане «Трифон
Зарезан» это коронное блюдо...
— Вообще,— согласно закивал Гена, прихлебывая
винцо,— нет ничего лучше первозданных плодов. Возьми
хотя бы ту же брынзу — исконный овечий сыр. Что нуж-
но было древнему греку? Ломоть сыра, горсть олив,
кисть винограда и, конечно, мех с вином.
— И еще мед в сотах, только чтоб обязательно на
листе винограда или инжира.
— Верно... Кухня стран средиземноморского бассей-
на осталась в своей основе такой же, что и во времена
Одиссея. Рыбу, к примеру, древние греки не очень-то
уважали...
— Не скажи! Не скажи! — запротестовал Березов-
ский,— Не знаю, как греки, но в той же Болгарии я ел,
может быть, лучшую в своей жизни рыбу... Это было
в маленьком кабачке «Морской дракон» у самого моря.
Представь себе кусок пляжа, отгороженный висящими
на шестах сетями, столики в виде яликов, поплавки там
всякие, якоря—это и есть «Дракончик». Да... Официан-
ты в драных тельняшках и с красными платками на шее
и кормят — с ума сойти можно! И вот, представь, сижу
я в таком ялике и гляжу на вечереющее тихое море. Не-
вероятная луна медленно всплывает в этакой лазурной
дымке, едва дышит прибой, где-то играет музыка, а мне
приносят огромное блюдо раков, печеные мидии и
огромную пеламиду на скаре! Каково? И плюс ко всему
холодное пиво «Радебергер»! И рюмочку «Мастики» для
пущей прохлады. Польешь в нее немного воды, и она тут
же побелеет, как молоко,— кристаллы аниса выпадут...
Самое питье в жару!
— Ты один в этом райском ялике сидел?
— Что? Неважно... Кстати, в этот день в «Дракон-
чике» был морской праздник. Это зрелище, доложу тебе!
Такого я не видал! Прямо на песке зажгли костры из
сухого тростника. Не успели они прогореть, как тут же
подкинули новую порцию. Пламя горит, искры летят,
жар невозможный. Но наши пираты в тельняшках толь-
ко знай себе подбрасывают. Хворост какой-то особый,
сухую лозу и, конечно, все тот же тростник. Когда все
это наконец прогорело, они разгребли угли граблями,
и получился огненный ковер, что-нибудь метра два на
четыре. И что ты думаешь? Притушив солью последние
391
языки пламени, они разулись и устроили пляску на рас-
каленных углях! Босиком, старик! Каково?
— Грин пишет о таком хождении, как об одной из
тайн Африки.
— Так то Африка, отец, а это наши другари-болгары,
рядовые сотрудники «Балкантуриста»!... Между прочим,
один из наших, русских, толстый такой весельчак, тоже
раздухарился, скинул сандалии — и прямо на угли! Все
только ахнули...
— И что?
— А ничего. Он, конечно, не плясал, но пробежался,
знаешь, по всей дорожке... Утром на пляже я сам его пят-
ки осматривал — ни одного ожога. Так что, может, весь
секрет тут лишь в душевном состоянии. Никакого стра-
ха быть не должно. Полная уверенность в успехе. И все
будет в порядке.
— Нет, дорогой! — не согласился Гена.— Не все так
просто, как нам кажется. Одно дело — попрыгать на ог-
не, другое — медленно ходить в течение двух-трех минут.
Гут есть и свои секреты, и особая, неизвестная нам под-
готовка. Возьми хотя бы заклинателей дождей. Или буш-
менов, которые читают мысли друг друга, глядя на дым
костра. Это ведь все загадки одного порядка...
— Все это ерунда! У нас под самым носом творятся
делишки и почище; Вот я сейчас веду следственные
изыскания...
Под нежное мясо агнешка, запиваемое темно-красным
«Мелником», разговор постепенно перешел в русло явле-
ний таинственных и непонятных. И как-то само собой по-
лучилось, что Юра Березовский проболтался о своих
исторических изысканиях. Наверное, большой беды в этом
не было, но даже Гене Бурмину, своему в доску парню
и доверенному человеку, не стоило пока рассказывать об
этих пусть не секретных, но все же достаточно деликат-
ных вещах. Березовский это понимал, но, сказав «а», он
должен был сказать «б»: не мог же он ни с того ни с се-
го оборвать разговор. Надо было на что-то решаться не-
медленно. И он решился. Выбрал оптимальный вариант.
Не очень оригинальный, надо сказать.
— Только дай мне слово, что все это останется меж-
ду нами.— Он понизил голос и придвинулся к собеседни-
ку, лихорадочно соображая, как выйти из неприятного
положения: и Гену не обидеть, и слова не нарушить?
392
— Ну? — Гена даже вилку отложил и весь подался
к приятелю.— Можешь не сомневаться! Ну?
— Я тебе верю, голубь! — вздохнул Березовский.—
Но дело это сугубо конфиденциальное. Понимаешь? По-
этому я не буду тебе рассказывать, как и с чем оно свя-
зано, что, старик, и почему. Скажу только одно: где-то в
Москве находится сейчас ларец, в котором альбигойцы
хранили свои тайные святыни.
— Не может быть! — прошептал Гена, но по всему
было видно, что поверил он сразу и безоговорочно и толь-
ко лишь ждет подробностей.
— Да...— Юра довольно откинулся в кресле. Решив
пожертвовать малым ради спасения остального, он за-
глушил кошачье поскребывание совести и наслаждался
теперь беседой, можно сказать, с чистой душой.— Эта
реликвия, ставшая позднее известной под названием ла-
рец Марии Медичи, находится где-то рядом. Этот сундук
знал графа Калиостро, мальтийских рыцарей, тамплие-
ров, государя императора Павла Первого, может быть,
многих декабристов и даже самого Пушкина! Последний
его владелец — царский генерал-губернатор, сатрап, так
сказать, перед тем как смыться в семнадцатом году,
передал его своему слуге.
— И где же он теперь?!
— В этом-то вся загвоздка... Но тут кончаются уже
границы моей власти. Это не моя тайна, Гена! Как только
станет возможно, ты первый узнаешь всю эту жу-утчай-
шую историю! А пока нет, старик, пока — молчок!
— Это, случайно, не связано с деятельностью нашего
дружка Люсина?—спросил проницательный Гена.
— Ой, миленок! — укоризненно покачал головой Бере-
зовский.— Я не говорю тебе ни да, ни нет. Оцени это!
И вообще забудь пока о сундуке. Настанет день, и ты
все узнаешь. Обещаю тебе! Тем более, что я намерева-
юсь написать об этом книгу... Так что, как сам понима-
ешь, тебя это не минует.
— Рассказывать не можешь, а писать...
— Нет же, нет! Писать тоже пока нельзя. Я же не
сказал тебе, что пишу, я только собираюсь... Понимаешь?
Но я уже вижу эту книгу! Я еще многого не знаю, все
в тумане, но — как бы это сказать? — уже чувствую уди-
вительный, неповторимый вкус! Я даже знаю фразу, ко-
торой закончу.
393
— Ну?
— «Звезды солгали. Игра не кончилась!» Что-нибудь
в этом роде.
— Любопытно! Значит, вот почему ты вдруг занялся
астрологией!
Березовский, действительно разрабатывая историче-
ские толщи, столкнулся с некоторыми астрологическими
проблемами. Как всегда обстоятельно и за минималь-
ный срок, он постиг нехитрую тайну составления горо-
скопов и приобрел квалификацию шарлатана средней ру-
ки. Где-нибудь в Швейцарии или ФРГ он мог бы даже
зарабатывать этим деньги. Побочным результатом при-
обретенных знаний явилось несколько милых мистифи-
каций и, конечно, куча примитивных гороскопов, кото-
рые Березовский составил для ближайших друзей.
В частности, гороскоп Гены, родившегося 10 июня неваж-
но какого года, гласил: «Созвездие Близнецов обещает
успех в любви, пылкость, стремительность следовать все-
му возвышенному. Мужчина-близнец похож на ребенка,
который никогда не вырастает. Он удачлив, и все дается
ему без особых усилий, как бы само собой. Счастливый
месяц для него — август, день недели — вторник, чис-
ла—5, 10, 15».
Сейчас было как раз 15 августа и как раз вторник. Бе-
резовский вспомнил это и, досадуя, закусил губу. Разго-
вор следовало как можно скорее перевести на другие
рельсы, иначе проницательный Гена обо всем догадается.
Ведь они встречались по два, а то и по три раза на не-
деле, и все Юрины увлечения так или иначе прорывались
в разговорах. Сопоставив все это с загадочным сунду-
ком, Гена действительно мог проведать слишком о мно-
гом. Именно этот нежелательный для Березовского мыс-
лительный процесс и протекал сейчас в бурминской го-
лове.
— И материалы о десятой главе «Евгения Онегина»,
которые я тебе достал, значит, были тебе нужны вовсе
не для знакомой критикессы? — спросил он, что-то при-
помнив и сопоставив, в полном соответствии с запозда-
лым предвидением Березовского.
— Гена, прошу тебя, перестань ворочать мозгами! За-
будь пока об этом сундуке, будто я тебе ничего не гово-
рил! Не выпытывай, котик! Умоляю!
— Ну ладно,— со вздохом согласился Гена.— Будь
394
по-твоему. Но о самом-то сундуке ты можешь говорить?
Какой он из себя? Ты его видел?
— Нет, в том-то и дело, что не видел! — Березовский
обрадовался повороту в разговоре. Лучше уж было го-
ворить об исторической реликвии, раз уж он все равно о
ней проболтался, чем о той немыслимой каше, которая
заварилась вокруг этого сундука.— Но я знаю, как он
выглядит...— И, словно птица, уводящая охотника от
гнезда, он поспешил достать из папки какие-то старые
журналы.— Вот смотри: это «Столица и усадьба». Выхо-
дил у нас в России такой журнальчик в годы первой ми-
ровой войны. Обрати-ка внимание, как господин редак-
тор Вл. Крымов заманивал подписчиков...
— При чем тут твоя «Столица и усадьба»? Я же
тебя...
— Погоди, погоди!—остановил его Березовский.—
Это о том самом... Но прочти сначала, что пишет ре-
дакция в первом номере.
Гена взял в руки журнал с помещичьим колонным до-
мом и лебединым прудом на обложке. В обращении к
гг. подписчикам было сказано:
«...Все газеты ведут хронику несчастных случаев, ни-
кто не пишет о счастливых моментах жизни.
Жизнь полна плохого, печального гораздо больше,
чем веселого, но есть же и хорошее — красивое,— об этой
красивой жизни писать не принято...
У нас печатают портрет интересного человека, его
дом, его изящные вещи, пишут об укладе его жизни толь-
ко тогда, когда он умрет, попадет в крушение поезда или
в судебный процесс! Еще такое право дает выступление
в общественных делах, но не все же интересные люди ра-
ботают в этой области, есть и другие.
Заграничная печать — особенно в стране самой совер-
шенной культуры, в Англии,— давно уже отступила от
этого принципа. В английских газетах пишут не только
некрологи, пишут также о радостном рождении, о по-
молвках, балах, охотах и т. д.
Радостного так мало в жизни, что его, казалось бы,
надо подчеркивать, как можно больше говорить о нем.
Недавнее русской усадьбы, с ее своеобразной жизнью,
уходит в прошлое. Меняется быстро и жизнь города,
многое становится лучше, а иного жаль... Сколько погиб-
ло произведений искусства, вдохновения человеческой
395
мысли, благородных традиций, красивой старины в тех
старых усадьбах, в домах, даже в отдельных предметах,
которые разрушены уже временем или самим человеком.
Красивая жизнь доступна не всем, но она все-таки
существует, она создает те особые ценности, которые ста-
нут когда-нибудь общим достоянием. Хотелось бы запе-
чатлеть эти черточки русской жизни в прошлом, рисовать
постепенно картину того, что есть сейчас, что осталось,
как видоизменяется, подчеркнуть красивое в настоящем.
Эту задачу ставит себе редакция.
Всякая политика, партийность, классовая рознь будут
абсолютно чужды журналу».
— Вот это маразм! — восхитился Гена,—Это да! Но
какой великолепный документ! А? Какой комментарий
к эпохе! Ведь тогда уже война вовсю шла?
— Конечно! — кивнул Березовский.— Газеты печатали
бесконечные списки убитых. Появились боевые аэропла-
ны, иприт, люди умирали в кровавой грязи. «Испанка»
знаменитая, вши... А тут красивая жизнь... Погляди те-
перь, что они пишут в номере семнадцать...— Он передал
Гене другой журнал, с голубой балериной, замершей на
пуантах.— Этот номер все-таки отозвался на злобу дня.
Но как!
«...Наша громадная армия доблестно сражается за
отечество, и вся страна, с твердой уверенностью в без-
опасности, в победе, спокойно живет, почти как и в мир-
ное время. Нет в мире той силы, которая могла бы вы-
бить из колеи необъятную Русь...
Наш журнал по своей программе, по своему девизу
«красивая жизнь», не должен, кажется нам, ни в чем
отступать от прежнего содержания. Мы можем допол-
нить его только иллюстрациями некоторых новых, вели-
чественных, красивых черт русской жизни, вдруг про-
явившихся среди общего подъема.
Война пройдет, за нею ждет Россию еще большее
величие, а в теперешние трудные минуты всякий должен,
кажется нам, по мере сил спокойно делать свое дело».
— Каково? — Березовский нетерпеливо вырвал жур-
нал и начал быстро его листать, отыскивая что-то еще.
— Впечатляет... Знаешь, я бы эти журналы в Музее
Революции выставил. Лучшей иллюстрации того, что ре-
жим прогнил и просто не мог не развалиться, и приду-
мать нельзя. Действительно, потрясающий документ!
396
— А теперь гляди! — Березовский указал на большую
фотографию, на которой был изображен господин во
фраке и с орденами, положивший руку с зажатой в ней
лайковой перчаткой на высокий резной сундук. У госпо-
дина были длинные завитые усы, бакенбарды и аккурат-
ная курчавая бородка; на заднем плане смутно видне-
лись какие-то тропические растения — латании и фило-
дендры.
Подпись под портретом гласила: «Действительный
статский советник Всеволод Юрьевич Свиньин в своей
гостиной рядом с бесценным антиком под названием «Ла-
рец Марии Медичи».
Гена схватил журнал и так и впился глазами в ларец.
На вид он был из эбенового дерева. Резные грифоны
по краям головами поддерживали массивную крышку,
а когтистые лапы их служили сундуку ножками. Слож-
ный узор из виноградных лоз и цветов подсолнечника
оплетал часто повторяющиеся изображения пятиугольни-
ка, голубка и пчелы.
397
— Кто такой этот Всеволод Юрьевпч?—как всегда
глядя в корень, спросил Гена.
— Все! — Березовский забрал журналы и сунул их
в папку.— Конец всем вопросам! Все, как говорится,
в свое время... Не выпить ли нам кофейку? Ты не торо-
пишься?
— Нет. Я ведь сегодня дома работаю. В редакцию
просто случайно забежал: как сердце чувствовало, что
твой сигнал должен появиться... Так за твои успехи!
Они чокнулись фужерами с красным вином, выпили
их до дна и скромно закусили маслинками.
— Пожалуй, самое время теперь кофе, больше ничего
не влезает.
Им принесли густой и сладкий кофе по-турецки в об-
ливных керамических чашечках с бело-голубым троян-
ским узором.
— Я, пожалуй, на дачу сегодня съезжу,— сказал Ге-
на.— Давно уж матери обещал. Надо помочь ей по саду,
окопать там что-то такое, повыдергивать. Махнем вме-
сте? Это недалеко, тридцать минут от Ленинградского
вокзала... Чайку из самовара попьем с крыжовниковым
вареньем! Мать борщок нам сварганит из молодой кра-
пивы! А? В гамачке потом поваляемся?.. Благодать!
— Соблазн велик... Но я не могу. Каждая минута
на счету. Столько дел, понимаешь, ни черта не успеваю...
— Жаль... Тогда, может, двинем? И ты свои дела
обделаешь, и я на дачу пораньше поспею. Чего рассижи-
ваться-то?
После того как они допили кофе, рассаживаться было
и в самом деле нечего. Расплатившись с официанткой,
они вышли из полутемного душного зала на яркий сол-
нечный свет, и привычный московский шум хлынул им
в уши.
Щурясь от этого света, вдыхая запах разогретого ас-
фальта, бензинных выхлопов и духов проходящих мимо
женщин в легких, открытых платьицах, они вдруг рас-
чувствовались и обнялись.
— Ну пока, друг! Удачи тебе и удачи! — сказал Гена,
троекратно облобызав Березовского.— И помни: я жду!
Они расстались довольные и ублаготворенные.
Прошумела пузатая поливная машина, и Гена ощутил
на лице холодную водяную пыль. Мокрая мостовая за-
сверкала так, что больно сделалось глазам. Все вокруг
398
волшебно преобразилось. Пыльные, раскаленные улицы
стали черными, как тропические реки. В минутной влаге
воздуха разлилось вдруг горьковатое дыхание догораю-
щих в августе тополиных листьев. И все это чудо совер-
шила голубая машина—дворник! Но, как всякое чудо,
оно было мгновенным. Тропические реки покрылись сетью
все увеличивающихся архипелагов и вскоре совсем вы-
сохли, превратившись в ползучий асфальт, прилипающий
к протекторам и подошвам, а синие ядовитые выхлопы
быстро восстановили в атмосфере привычный порядок.
Преображение не состоялось. Й все же оно оставило
смутный, мерцающий след.
Гене вдруг томительно не захотелось ехать на дачу.
Для самовара надо было наколоть лучинок, крапиву к
обеду нарвать и ошпарить кипятком, гамак подвесить,
воду натаскать из колодца и т. д. Сельская идиллия
обернулась вдруг филиалом каторги. Это была утончен-
ная месть города. Все то, чем Гена обычно с таким удо-
вольствием занимался на даче в Малине, предстало вдруг
в теневом облике. Что же поделать, если у человека уле-
тучился вдруг душевный подъем?
Гена зашел в телефонную кабину, опустил монету и
снял трубку. Но железное беспощадное клацанье было
ему ответом. Он нарвался на тот самый автомат-граби-
тель, из которого некогда Люсин пытался дозвониться
Березовскому.
Как лихорадочно пронеслось, отгорело это лето! Су-
хое и знойное... Какой грустью отозвалась вдруг в груди
память о нем, как перехватила дыхание одна только
мысль о Марии... Горькой полынью повеяло с синих и
лунных полей, замирающим криком ночной электрички
донеслось и грохотом колес отстучало мимо пустых, за-
литых мертвым фонарным светом дачных платформ. Все
мимо и мимо, без остановки...
Костер метался под ночным ветром, и дымные тени
неслись по ее лицу.
И еще студенческие практики вспомнились остро,
экспедиции, бродяжничество, песня...
Багульник горит,
И бел его дым,
И дышит огонь
И жарко и пряно.
399
Апельсиновой долькою в небе лежит
Луна над курганом.
И как расплывается, и как дрожит
Она за туманом.
И много разлук,
И много дорог.
Как тянутся птицы на юг караваном.
Сплетение рук,
И молчание плеч,
И пальцев касанья
Тревожны, как счастье негаданных встреч
Как боль провожанья.
Пожар октября,
И мартовский хмель.
Но тянутся птицы сквозь бури и зимы,
Так пусть ничего не уносит метель,
Пусть в иас оседает и в нас остается,
Не то позабудет конечную цель.
Кто ждет не дождется, кто ждет не дождется.
Но так суеверно умеет молчать,
Кто ждет не дождется...
Багульник горит,
И бел его дым,
И дышит огонь
И жарко и пряно.
Апельсиновой долькою в небе лежит
Луна над курганом,
И как расплывается, и как дрожит
Она за туманом.
Гена нашел другой автомат и позвонил Марии на ра-
боту:
— Здравствуй, Мария!
— Здравствуй.
— Это я.
— Я узнала.
400
— Что ты думаешь делать сегодня вечером?
— Еще не знаю.
— Давай встретимся?
— Зачем?
— Ты спрашиваешь зачем? Тогда и в самом деле
незачем...
— Ну, вот видишь.
— Да, вижу... Ты была права. Ничего не получилось.
— Да. Ничего не получилось. И не могло...
— Почему же не могло, Мария? Почему? Что же все-
таки случилось?
— Ничего. Ты же знаешь, что ничего. Просто не судь-
ба. Понимаешь? Обыкновенная не судьба.
— Это чертовски обидно и... больно, откровенно го-
воря.
— Я понимаю. Прости.
— Чего ж тут прощать? Никто не виноват. Просто
так получилось. Для тебя это не судьба.
— А для тебя?
— Боюсь, что у меня это чуточку серьезней, Мария...
— Прости. Я всегда буду тебе хорошим другом... Да,
я подумала сейчас, что, в сущности, ничем не занята
сегодня, и, если ты хочешь, мы могли бы что-нибудь при-
думать.
— Ах, Мария, Мария, святая душа! Не надо так, не
надо, матер долороза. Не жалей ты меня, идиота, не
надо... Это худшее из того, что у нас могло бы быть.
— Дурак ты, Генка, какой ты еще дурак! Но когда-
нибудь ты поймешь, что жалость — это самое лучшее в
человеке...
— Мне позвонить тебе еще?
— Как хочешь.
— А ты, ты что скажешь?
— Я скажу: до свидания.
— Не прощай?
— Не люблю мелодрамы.
— Спасибо тебе.
— За что?
— За все. За все, понимаешь? Но, главное, за то, что
ты не даешь мне — как бы это сказать поприличней? —
сжечь корабли.
— Я не даю? Глупый! Это ты сам себе не даешь!
Я всего лишь тебе не мешаю.
401
— Но это так много!
— Не знаю... Я не хочу для тебя ни вот столечко бе-
ды! Понимаешь?
— Но то остается в силе? Ты понимаешь, о чем я
говорю? То остается в силе? Со временем ничего не из-
менится?
— Опять ты меня загоняешь в тупик! Ты неисправи-
мый максималист. Но откуда я могу знать, что случится
со временем? Откуда? Я знаю только то, что творится со
мною сегодня и было вчера. Так мы никогда не соскольз-
нем с этих замкнутых рельсов.
— Все же скажи.
— Ты уверен, что так будет лучше?
— Для кого?
— Для тебя, разумеется, только для тебя.
— Тогда все понятно, можешь не отвечать... Ведь все
понятно?
- Да.
— Ну вот видишь?.. От себя не убежишь, Мария.
Я знаю, что через минуту стану проклинать себя, но я
говорю... Понимаешь? Я говорю: прощай.
— Хорошо, пусть так и будет. Прощай, Генка.
Вот, собственно, и все.
Как удивительно подходит к тебе твой гороскоп, Ген-
ка! Как стремительно летишь ты к любви и успехам,
ребенок, которому не суждено стать взрослым, и судьба
ковровой дорожкой стелется перед тобой. Но когда твой
увлекающийся друг, когда этот дурак Березовский опре-
делил твои звезды, разве не выглядело все немножко
иначе? Возвышенность, нежность, стремительность и по-
беды, как говорили наши предки, на амурном поприще?
Разве не влез ты в свой гороскоп, как в готовый костюм
номер 52, третий рост? И разве не пришелся тебе он в
пору, как и миллионам других мужчин?
Но тогда ведь все еще только длилось. Прогулки, му-
зеи, кино, пляжи, байдарка, палатка, гитара... И как
знать, может быть, и сегодня все бы осталось по-преж-
нему, не будь того разговора у раздуваемого ночным
ветром костра? Не надо выяснять отношений, тридцати-
летний Генка, особенно если сердце подсказывает, что
нечего выяснять...
Багульник горит.
И бел его дым...
402
Вот и кончается твое лето. Желтеющим лесом и кол-
кой стерней на полях, звездным августовским дождем.
Но еще не исчерпан до конца этот вторник, это пят-
надцатое число... И ничего же не случилось, в конце кон-
цов. Ну, поставлена еще одна точка там, где и без того
чернеют пни многоточий. Жизнь-то ведь не кончается?
Надо все-таки ехать в Малино помочь матери по хо-
зяйству: выполоть сорняки и окопать какие-то кустики
и деревца, расколоть несколько чурбаков, починить про-
валившиеся ступеньки.
И пусть холодный синий сумрак, прожженный где-то
за лесом закатной полоской, растревожит душу. И мно-
гозначительны будут влажные касания сирени, и зов
электрички, и запах полыни. И пламя в закопченной
трубе самовара тоже о чем-то напомнит тебе.
«Лечите подобное подобным»,— советовал великий
гомеопат по имени Мефистофель. «Нет никаких ле-
карств»,— утешал бессмертный Стендаль. И оба они с
мудрой усмешкой сочувственно следили за тем, как люди
не устают бередить собственные раны, ибо мука эта
сладостна.
Нет, ни жизнь не кончалась, ни этот зодиакальный день,
а жара и духота только усилились. Гена с облегчением
нырнул в спасительную тень метро «Маяковская».
Глава 26
К ВЯЩЕЙ СЛАВЕ ГОСПОДНЕЙ
(Донесение генералу иезуитского ордена. Часть 2)
«Поскольку монсеньору во всех подробностях извест-
но скандальное дело об ожерелье, я позволю себе в дан-
ном отчете опустить процедуру следствия и самого про-
цесса. Вместо этого я остановлюсь на событиях, имев-
ших место в самое последнее время, и на преобладаю-
щих в обществе настроениях.
Общественное мнение в Париже по-прежнему на-
строено далеко не в пользу двора. Но это не означает,
что и оправданный парламентом кардинал де Роган ока-
зался свободным от подозрений. Процесс, таким образом,
403
нанес двойной удар престижу королевской и церковной
власти.
В оппозиционных правительству кругах отказываются
допустить, что Роган был обманут. Его скорее готовы
признать виновным, чем одураченным интригой ла Мотт.
Невозможно допустить, что, получая любовные письма
от королевы, вне зависимости даже от их подлинности,
кардинал не попытался бы закрепить или хотя бы про-
верить свой успех. Постоянно бывая во дворце и встреча-
ясь с королевой, он, конечно, нашел бы способ загово-
рить с ней о том, что составляло муку и очарование его
жизни. Он мог не сомневаться в том, что признания его
будут встречены благосклонно. Залогом тому были пись-
ма, засушенный в молитвеннике красный розан.
Кардинал должен был добиваться разговора с коро-
левой, и он, безусловно, добился его. И судя по тому,
что тайная их переписка продолжалась в течение целого
года после ночного свидания, ла Мотт говорила правду.
Не в пользу королевы свидетельствует и то молчание,
которое хранила она по поводу письма ювелиров, пере-
данного ей в библиотеке 12 июля. Если бы его содержа-
ние удивило ее, то, без сомнения, она бы тотчас же при-
звала к себе господина Бемера для объяснений.
А что можно сказать по поводу скидки в 200 000 лив-
ров с назначенной цены, которую она якобы потребова-
ла через ла Мотт перед началом платежей? Если бы гра-
финя в самом деле имела намерения обмануть кардинала
и присвоить себе бриллианты, то зачем ей понадобилась
вся эта комедия? Чтобы вернее себя разоблачить? Или
дать ювелирам повод потребовать ожерелье назад? Оче-
видно, следует поверить кардиналу, что ла Мотт переда-
ла ему действительно подлинное письмо королевы. А ведь
оно было написано той же рукой, что и предыдущие.
Все это наводит на весьма грустные мысли... Трудно,
конечно, вообразить себе королеву Франции, спрятав-
шуюся за деревьями в ночном парке. Трудно поверить,
что дочь Марии-Терезии могла оказаться причастной к
сомнительной авантюре. Но как иначе можно толковать
изложенные факты? Более того, разве характер и образ
жизни Марии-Антуанетты не подкрепляют даже самых
тяжелых подозрений на ее счет? В предыдущих донесе-
ниях я уже уведомлял монсеньора о некоторых весьма
неосторожных капризах королевы и о том легкомыслии,
404
которое она проявила, сыграв роль Розины в «Севиль-
ском цирюльнике» на спектакле в Малом Трианоне. О г
участия в этой светской легкомысленной опере до при
ключения в версальском парке всего один шаг. Боюсь,
что королева все же сделала его.
Королева Франции прежде всего капризная и легко-
мысленная женщина, монсеньор, а это многое объясняет.
Ей уже пришлось однажды отказаться от сказочного
ожерелья из-за катастрофического состояния королевской
казны. Королева тогда победила женщину. Но ненадол-
го. И тем сильнее был реванш женщины, когда она узна-
ла, что ее ожерелье будет носить какая-то иноземная
принцесса, вдобавок более низкого ранга! Право, имен-
но здесь следует искать начало всех последующих
безумств.
Что же касается ла Мотт, то в ее пользу говорит мно-
гое. Незадолго до покупки ожерелья она удивила свет
своим неожиданным богатством, которое не становилось
менее сомнительным оттого, что проистекало от щедрот
князя церкви. Даже подозрения, которые она пробудила
у ювелиров своим хвастовством и темными условиями
сделки, в которую почему-то оказался вовлеченным Ро-
ган, тоже говорят за нее. Всего этого легко было бы из-
бежать. Настоящая аферистка провела бы свою игру ку-
да более тонко. Наконец, полное спокойствие, которое
проявила графиня до самой последней минуты, ее отказ
бежать и безусловная уверенность в собственной безо-
пасности — разве этого недостаточно, чтобы отвести об-
винения в краже?
Мне удалось снять копию с записки, которую Роган
второпях написал сразу же после ареста и передал дове-
ренному лицу через своего конюшего. Впоследствии она
попала все же к барону де Бретейлю, но в деле, как
можно понять, не фигурировала. Вот она in extenso1:
«Пошлите опять за Б. (очевидно, Бемер). Нужно
опять поговорить с ним о том, о чем было уже говорено
по поводу известного проекта. У него голова идет кругом
с тех пор, как А. (Антуанетта, королева!) сказала: «Чго
хотят сказать эти люди? Кажется, они потеряли голову.
Боюсь, как бы у меня не закружилась голова».
Роган не стал жертвой обмана. По этому поводу, мон-
1 Дословно (лат.).
405
сеньор, ни у кого нет и тени сомнения. Либо он действи-
тельно приобрел ожерелье по приказу королевы, либо
сознательно хотел его присвоить. Альтернатива страш-
ная, но, увы, неизбежная. Виновен либо кардинал, либо,
королева. Материалы процесса свидетельствуют в поль-
зу последнего. Виновна королева, и орден может извлечь
возможные выгоды из этой небывалой ситуации. А оные,
несомненно, будут.
Документы процесса и показания ювелиров свиде-
тельствуют о том, что письмо от 12 июля было написано
по инициативе кардинала и под его диктовку. Это не-
опровержимый аргумент в пользу искренности де Рога-
на. Королева виновна. Последние события, которые и бу-
дут изложены далее, только подкрепляют этот неопровер-
жимый вывод. Сразу же после вынесения приговора
принцессу Ламбаль по секрету попросили съездить в
Сальпетриер. Официальная версия была довольно про-
ста: принцессе «так захотелось». На самом же деле по-
ездка была предпринята, чтобы подробно разузнать о со-
стоянии ла Мотт и дать для нее денег начальнице. Это
подтвердил и служитель, которого мне удалось устроить
на работу в Сальпетриер. Оный служитель позднее осве-
домил меня, что ночью в одном из дворов Сальпетриера
женщина, прислуживавшая ла Мотт, получила от часово-
го записку без подписи, которая гласила: «Обдумывают
средства изменить к лучшему вашу участь».
Три дня спустя тот же часовой передал прислужнице
новую записку, в которой содержалась просьба прислать
оттиск или же рисунок ключа от комнаты ла Мотт. Оче-
видно, просьба эта была незамедлительно выполнена,
потому что не далее как на прошлой неделе какой-то не-
известный солдат передал узнице ключ и мужскую одеж-
ду, очевидно не без содействия начальницы. В настоя-
щее время ла Мотт уже находится в Лондоне вместе со
своим мужем.
Наш человек передает из английской столицы, что
графиня не сомневается по поводу того, кому обязана
своим бегством. Но это отнюдь не заглушило в ней жаж-
ды мести. Об этом свидетельствует заметка, напечатан-
ная в английских газетах: «В лондонских салонах толь-
ко и разговора, что о скором появлении интересной бро-
шюры, которая прольет новый свет на дело об ожерелье».
Королева была неосторожна, позволив Бретейлю
406
арестовать ла Мотт. Но, освободив оскорбленную графи-
ню, она поступила просто-напросто глупо.
Это лишний раз доказывает, что королевская власть
во Франции слаба и беспомощна. Трон, на котором вос-
седает слабый, скомпрометированный собственной супру-
гой монарх, не может быть прочным. Власть может по-
зволить себе преступный обман, но не жалкую интригу,
достойную комедии или же балагана.
В заключение, монсеньор, позволю сделать себе не-
сколько замечаний об этом Homo novus1 Джузеппе Баль-
замо.
Как стало известно, король утешил своего любимца
за проведенные в Бастилии дни щедрым подарком. Граф
Калиостро получил тот самый ларец, который привезла
во Францию Мария Медичи. Монсеньор, как я полагаю,
располагает обширной перепиской по поводу этого пред-
мета. Позволю, в частности, сослаться и на свои доне-
сения, посланные в разное время из Митавы и Парижа.
Кроме того, Калиостро получил и четки, принадлежав-
шие некогда Анне Австрийской. Как следует из упомяну-
тых мной документов, четки эти, очевидно, находятся в
прямой связи с указанным ларцом.
Проведенное в Англии по моей просьбе расследова-
ние показало, что известный монсеньору красный алмаз
из знаменитого ожерелья был приобретен у ювелира
Гарвея одним фламандским дворянином, насчет которого
орден уже давно питает подозрения. Оный дворянин, при-
ехавший в Лондон под именем Ван дер Брога, является
одним из активнейших масонских миссионеров розенкрей-
церского толка. Это позволяет высказать предположение,
что покупка алмаза была произведена не без ведома
Калиостро. Таким образом, заговорщики против церкви
и государства располагают ныне самим ларцом и по
меньшей мере двумя предметами, к нему относящимися.
Как известно монсеньору, гроссмейстер родосского брат-
ства на Мальте тоже владеет одним либо даже двумя
предметами. Отсюда нетрудно заключить, что Калиостро,
направившийся из Парижа в Марсель, посетит Мальту,
где у него давно уже установлены крепкие связи, и силь-
но продвинется в раскрытии известного дела.
Это представляется особенно опасным, если учесть.
Выскочка (лат.).
407
как сильно разрослись в последнее время тайные обще-
ства. Нам удалось заслать своих людей в некоторые из
лож, где агенты ордена «удостоились» посвящения в
ученики и даже подмастерья. Все они единодушно сооб-
щают, что привычный ритуал масонства претерпел силь-
ные изменения. В ряде лож он является только прикры-
тием заговорщической деятельности. Позволю в этой
связи обратить высокое внимание монсеньора на новый
вариант масонской легенды о строительстве храма:
«Когда великий царь, которому повиновался мир ви-
димый и мир невидимый, поручил Адонираму (так они
называют теперь зодчего Хирама) управлять всеми рабо-
тами, число рабочих достигло уже трех тысяч. Чтобы
избежать путаницы при раздаче денег, Адонирам разде-
лил своих людей на три разряда: учеников, подмастерьев
и мастеров. Разряды эти можно было узнавать только
при помощи знаков, слов и прикосновений, которые дер-
жались в строгом секрете. Однажды трое подмастерьев,
решив поскорее стать мастерами, устроили в храме за-
саду. Они хотели подстеречь Адонирама и любой ценой
выпытать у него высший мастерский пароль. Каждый из
подмастерьев затаился у одной из дверей. Когда Адони-
рам появился наконец у южного входа, один из них вы-
шел из-за укрытия и потребовал секретный пароль. Адо-
нирам отказался сообщить подмастерью высокие тайные
знаки, и тут же на его голову обрушился сильный удар.
Это подмастерье ударил строителя линейкой. Адонирам
бросился к западной двери, но и там его ждал заговор-
щик, который нанес ему удар в сердце остроконечным
наугольником. Собрав последние силы, Адонирам хочет
спастись через последнюю, восточную дверь, но третий
убийца, не добившись желаемого пароля, добивает стро-
ителя мастерком.
Когда на город опустилась душная мгла, подмастерья
унесли тело Адонирама на Ливанскую гору и закопали
его под акацией. Но посланные царем девять мастеров
обнаружили могилу по свежей земле, которая не успела
высохнуть за ночь. Когда землю разрыли и увидели обе-
зображенное тело, один из мастеров коснулся мертвого
Адонирама ладонью и сказал: «Макбенак! Плоть поки-
дает кости!» И тогда было условлено, что слово это
останется впредь между мастерами вместо утерянного
со смертью Адонирама пароля».
408
Такова, монсеньор, обновленная их легенда. Она на-
поминает церемонные посвящения в степень мастера, ко-
торые совершаются вокруг гроба при свете потайного фо-
наря, сделанного в виде Адамовой головы.
Позволительно спросить: кем же является на самом
деле тот мученик, убийство которого требует от мастеров
отмщения? И какое это утерянное слово нужно воскре-
сить или даже завоевать?
Символические вещи поддаются, конечно, самым раз-
нообразным толкованиям. Но мы не можем не прислу-
шаться к тем, которые со всей серьезностью заявляют,
что нынешние иллюминаты, розенкрейцеры и мартини-
сты продолжают мерзкое дело тамплиеров. В этой си-
стеме Адонирам — это последний гроссмейстер Яков
Молэ, убийцы которого — король Франции Филипп Кра-
сивый и папа Климент V — олицетворяют ныне полити-
ческую и духовную тиранию. Это призыв к восстанию
против папы и королей. Потерянное же слово означает
«свобода». Если немедленно же не положить заговорщи-
ческой деятельности предел, то вскоре Европа запылает в
пламени бунта. Опасны не масоны своей игрой в таин-
ственное. Опасны заговорщики, прячущие под темным
ритуалом свои истинные цели.
В бытность мою провинциалом ордена в российских
землях я имел уже случай убедиться, что масонские ло-
жи скрывают опасных революционеров. Боюсь, что госу-
дарыня императрица Екатерина II увидит нечто более
страшное, чем крестьянское восстание. Что может быть
опаснее для монарха, чем бунт всех сословий, к которо-
му примкнет и молодое дворянство? Возможно, это слу-
чится в России в одно из последующих царствований.
Парижская же чернь готова восстать уже завтра.
Bis dat qui cito dat *, чем скорее будут приняты меры,
тем больше шансов сохранить хоть какие-то устои госу-
дарства и спасти дело веры от окончательного осмеяния.
Удар следует нанести ex abrupto1 2 и повсеместно. Там, где
орден сохранил еще влияние на власти, следует действо-
вать implicite3. Смиренно прошу монсеньора простить
мне неподобающие пр сану обобщения. Не выходя из
1 Вдвойне дает тот, кто дает скоро (лат.).
2 Внезапно (лат.).
3 Подразумеваемым образом (лат.).
409
рамок дозволенного, смею лишь уповать на то, что орден
обратит внимание на указанных (список прилагается)
лиц и не оставит их своим покровительством. Касатель-
но же Джузеппе Бальзамо — графа Калиостро — могу
только вновь молить бога, чтобы он не дал этому чело-
веку обратить свой талант во вред церкви.
Оный Калиостро, очевидно, недолго задержится на
Мальте, где родосское братство давно уже втайне испо-
ведует розенкрейцерскую ересь, и возвратится в Европу
или же в Россию. В случае, если он воспользуется для
этого италийскими портами, было бы желательно по-
пытаться обратить этого человека на путь истины. В про-
тивном случае связанная с ларцом тайна окажется поте-
рянной для ордена навсегда. Verba volant, scripta ma-
nent ’. Деятельности подобных людей пора положить
конец. И это особенно уместно в отношении Калиостро,
который, не являясь последовательным заговорщиком, а
скорее шарлатаном, может, при известном убеждении,
многое рассказать о планах и деяниях тайных обществ.
Est modus in rebus1 2.
К вящей славе господней отец Казимир, провинциал
общества Иисуса в г. Париже».
Примечание автора. Калиостро действительно был
арестован инквизицией в Риме в 1790 году. На тайном
следствии («Показания Джузеппе Бальзамо в его Vie ext-
raite de la procedure instruite centre lui a Rome en 1790,
ch. Ill, p. 130»)3 он подробно осветил свою роль и в тай-
ных обществах и в знаменитом деле об ожерелье. Пока-
зания же его по поводу ларца в деле не фигурируют.
Сказано только, что подобный вопрос обвиняемому был
поставлен, и трибунал получил на него соответствующий
ответ; На вопрос, знает ли подсудимый о дальнейшей
судьбе красного алмаза, Калиостро ответил отрицатель-
но и придерживался этого до конца процесса, несмотря
на то что тайные доносчики сообщали, будто необыкно-
венный камень находится теперь, как и сам ларец, у
гроссмейстера Мальтийского ордена. Когда в Петербур-
ге было основано мальтийское приорство, выступавший
на процессе с показаниями против Калиостро отец Кази-
1 Слова улетают, написанное остается (лат.).
2 Всему есть мера (лат.).
3 «Протоколы следствия в Риме, ч. III, стр. 130».
410
мир вновь назначается провинциалом в Россию, где папа
легализовал упраздненный в 1773 году, но тайно продол-
жавший существовать иезуитский орден. В том же году
из Парижа переезжает в Петербург и поступает на рус-
скую службу гвардии поручик Жорж-Антуан-Пуркуа де
Кальве. Потомки его принимают русское подданство.
Один из них, Петр Иванович Пуркуа, впоследствии был
выслан в Сибирь якобы за сочувствие декабристам, дру-
гой, Теодор Иванович, получил смертельную рану на дуэ-
ли с другом Жоржа Дантеса, приемного сына посла ба-
рона Геккерена. По свидетельству Чаадаева, поводом
для дуэли послужило публичное обвинение барона Гек-
керена в том, что он будто бы состоит тайным шпионом
иезуитов.
Граф Калиостро же был приговорен к пожизненному
заключению в подземной тюрьме. Приговор, произнесен-
ный против него в Риме, содержит осуждение «за про-
поведование учения, открывающего широкие двери мя-
тежу».
Причиной связи между указанными в примечании со-
бытиями история не устанавливает.
Глава 27
ПИТОНЬЕ СЧАСТЬЕ
Гена Бурмин вышел из метро «Комсомольская» и на-
правился к пригородным кассам Ленинградского вокзала.
Он все же решил поехать в Малино.
В привокзальной сутолоке и толчее еще острее ощу-
щал он свое одиночество. Вернее, не одиночество, а
утрату. Нет, даже не утрату — тяжелую пустоту...
Он уже начинал жалеть, что позвонил сегодня Марии.
По собственному опыту он знал, что никогда не надо
бросаться навстречу событиям, исход которых сомните-
лен. Как правило, попытка ускорить развязку лишь ухуд-
шала положение, принося запоздалые сожаления и эту
тошнотворную пустоту.
Конечно, ему не следовало торопиться ни там, у кост-
ра, ни сегодня в разговоре по телефону. Тем более — эта
мысль пришла к нему только сейчас — Мария совсем не-
411
давно перенесла душевную травму! По крайней мере,
случилось событие, которое наверняка вывело ее из со-
стояния равновесия... Так, может, в этом вся причина?
Гена даже остановился, обдумывая эту совершенно
новую ситуацию. Поймав робкий отблеск надежды, серд-
це заколотилось, лихорадочно подгоняя запутавшийся в
сложных комбинациях мозг. Он, конечно, знал, что Ма-
рия раньше была замужем. Она не любила говорить об
этом, и он мог лишь смутно догадываться, почему она
ушла от мужа. Но зато он понимал и еще острее чувст-
вовал, что лично у него с ней ничего не слаживается.
Почему? Он находил разные ответы и, в зависимости от
них, резко менял свое поведение. Но все шло по-преж-
нему, и только благодаря ее удивительной сдержанности
и такту их отношения протекали более или менее ровно.
Но в последние дни что-то переменилось. Еще в тот ве-
чер, на квартире у Березовского, его удивила неожидан-
ная, лихорадочная какая-то веселость, которая вдруг
проявилась в Марии. Она слишком бурно воспринимала
довольно плоские шутки этого следователя, хорошего,
впрочем, открытого парня, и беспричинно едко высмеива-
ла рыбацкие байки, которые он рассказывал. Когда же
Гена попытался защитить Люсина, она вдруг надулась
и замолчала, будто ее обидели, но через минуту столь
же неожиданно обрушилась на него, обвинив чуть ли не
в хамстве. А что он сделал? В сущности, ничего! Просто
прервал люсинскую травлю невинным замечанием:
«Дурак ты, боцман, и шутки у тебя дурацкие». Все рас-
смеялись тогда, но Мария, казалось, готова была разре-
веться. Почему? Бог ее знает...
Может, шампанское так на нее подействовало? Вряд
ли... Он даже ощутил тогда что-то вроде ревности. Да,
пожалуй, именно с того дня в их отношениях и возникла
та напряженность, которая и привела теперь к концу.
Но там, на опушке леса, у раздуваемого ветром костра,
она была удивительно нежна к нему. Это-то, собственно,
и придало ему бодрости, и он решился... Но как она на
это ответила?
Нет, он ни в чем перед ней не виноват. Он добивался
ее открыто и честно, а все его хитрости и уловки были
дозволенными в извечной любовной игре. В сущности, и
хитростей-то особых не было, так просто — наивные по-
пытки, святая интуитивная ложь. Просто она не полю-
412
била его, вот и все. Почему? Может быть, продолжала
любить прежнего мужа? Гене это объяснение показалось
тогда заманчивым. О, как возненавидел он вдруг этого
человека, которого никогда не видел и ничего о котором
не знал! Но вдруг — они договорились в тот день вместе
поехать покататься на водных лыжах — она не пришла.
Он прождал ее в Химках два часа и, недоумевая, вер-
нулся в город. Вечером же она позвонила и, извинив-
шись, словно между прочим, сказала, что убит ее быв-
ший муж. Она явно была огорчена, но не то что отчая-
ния, а даже особого волнения он в ее голосе не уловил. На
другой день они встретились как ни в чем не бывало.
Она коротко рассказала обо всем, что ей сообщили в
милиции. Потом произнесла вдруг те самые поразившие
его слова: «Жаль, конечно... Всегда жаль человека, кто
бы он ни был». Как это следовало понимать? В чем же
тогда заключается его ошибка? Если, конечно, он ее в
самом деле совершил?
Верно, он, будто позабыв о недавнем резком отпоре,
усилил тогда свой натиск. Словно бес какой в него все-
лился, словно почувствовал он, что она одинока и без-
защитна и готова пасть в те руки, которые крепче за
нее ухватятся. Вот-вот, он именно ухватился за нее!
А может, не следовало? Не лучше ли было тактично
выждать, мягко и заботливо лишь намекнуть ей, что на
него она всегда сможет положиться? А он что сделал?
Как волчицу какую, обложил ее флажками дурацких
своих альтернатив? Господи, какое мальчишество! Не-
даром она только что назвала его максималистом. Она
же человек тонкой души, капризных, неуловимых наст-
роений, ей просто претит максимализм с его резкими
черно-белыми тенями.
Конечно, смерть, трагическая, надо добавить, смерть
пусть бывшего, но все-таки мужа не могла не вывести ее
из равновесия. Он же, вместо того чтобы поддержать ее,
стал грубо настырничать. Наверное, тот тоже был таким,
как он. А она по горло сыта этим максимализмом. А что
предложил ей, немало, наверное, настрадавшейся в про-
шлом, он сам?
Гена остановился, захваченный врасплох сожаления-
ми о прошлом и неясными надеждами на будущее, в са-
мом неподходящем месте. Прямо перед ним были сту-
пеньки, ведущие в темное, сыроватое подземелье камеры
413
хранения; слева продавали пирожки с мясом, справа —
газированную воду. Его толкали локтями, царапали сум-
ками и кошелками, на него огрызались, но как некий утес
он молча противостоял всем превратностям судьбы, и
людской нервозный поток вынужден был обтекать его.
Что надлежало ему предпринять в данную минуту?
Опять позвонить Марии? Нет, об этом нечего было и ду-
мать. Что же тогда? Ведь он сам — о идиот! — двадцать
минут назад сказал ей, что это навсегда. Всего двадцать
минут, но их уже никогда и ни за что не возвратишь
назад. Правда, она, как всегда, не стала ловить его на
слове. Она просто согласилась с ним — а что ей остава-
лось делать, если он такой дурак? — и, надо признать,
согласилась не очень охотно. Значит, еще не все потеря-
но? Так как же дать понять ей, что и он тоже не воспри-
нимает всерьез сказанных им слов? Что, несмотря ни на
что, он будет благоговейно и совсем ненавязчиво ждать
ее? Она же говорила ему, кретину, что не может пору-
читься за будущее и не знает, как сложатся их отношения
потом. Нужно же было понять и оценить эти великодуш-
ные слова, а он... Э, да что там говорить... Решительно
надо было что-то немедленно, не сходя с места, приду-
мать.
С места он действительно не сошел, но и придумать
ничего не мог. Банальная пословица «Слово — не feopo-
бей...» так и прыгала в мозгу. Он даже уловил в этом ду-
рацком мелькании известный ритм, сложившийся вдруг
в какой-то залихватский мотивчик.
«Так и рехнуться недолго. А что, если я напишу ей
письмо?» С этой успокоительной мыслью он и двинулся
было к билетным кассам, но тут же вновь замер в совер-
шеннейшем изумлении. Мимо него прошел небритый, при-
храмывающий гражданин, таща за собой тот самый аль-
бигойский ларец с грифонами, который был запечатлен
в незабвенном журнале красивой жизни «Столица и
усадьба». Только был он теперь, как ящик вокзального
мороженщика, поставлен на подшипники и вид имел по-
трепанный и жалкий. Боковые ребра были не то оббиты,
не то обгрызены й расщепились местами, как засохшие
малярные кисти.
Это было настолько неожиданно, что Гена в первый
момент подумал, что и впрямь душевные переживания
уже заставили его галлюцинировать. Но настолько
414
реален был -небритый, в изжеванном парусиновом ко-
стюмчике владелец сказочного сундука, что мысль о гал-
люцинациях следовало немедленно отбросить. Тем более,
что прихрамывающий гражданин остановился и купил
два мясных пирожка, а привидения, как известно, не едят,
по крайней мере на людях. Гражданин же, нисколько не
стесняясь, бросил под ноги кусок промасленной чековой
ленты, в которой продавщица вручила ему истекающий
жиром харч, и в три приема, кусая оба сразу, покончил
с пирожками. После этого он остановился у автоматов
попить, загородив сундуком проход к пригородным поез-
дам. На недовольство спешащих он, как, впрочем, и Гена,
никакого внимания не обращал. Выпив два стаканчика
чистой, он, толкнув обремененную детской коляской
женщину, занял очередь за билетами. Все это было в по-
рядке вещей: и гражданин, и пирожки, и вокзальная тол-
чея. Но совершеннейшим абсурдом выглядели на этом
фоне священные орнаменты катаров, которые Гена толь-
ко что видел в старом журнале: цветущая лоза, пчела,
символизирующая безгрешность растительного оплодо-
творения, и пятиугольник, говорящий, по манихейским
верованиям, об извечной распыленности материи. Только
истерзанный вид сундука и четыре подшипника, на ко-
торых он стоял, еще как-то дозволяли ему находиться в
нашем мире. Иначе бы это было фантасмагорией, сном
наяву.
Очнувшись от столбняка, Гена тут же заволновался и
стал подумывать о том, как задержать небритого граж-
данина. Не будучи осведомленным о всех перипетиях, он,
естественно, не подумал о самой простой возможности:
схватить этого голубчика за шиворот и доставить в ми-
лицию. Понятно, что столь нелепая в данных обстоятель-
ствах мысль даже не пришла ему в голову. Но очередь
двигалась быстро, и Гена, между прочим заочный аспи-
рант кафедры этнографии, не мог позволить какому-то
угрюмому субъекту, к тому же алкоголику по виду, увез-
ти куда-то в далекий пригород бесценное сокровище ка-
таров. Пепел сожженных альбигойцев стучал в ту минуту
в его сердце.
Но что он мог сделать? И пока его душу раздирали
благородные, хотя и незримые для мира страсти, ситуа-
ция резко переменилась. Очевидно, гражданин в затра-
пезной парусине заинтересовал не только Гену. Вид его,
415
а может быть, и вид сундука пробудили тягостное чувст-
во сомнения и в сердце маленького старшего сержанта
дорожной милиции Я. М. Болдырева. Болдырев зашел
сначала с одной стороны, потом, протолкавшись сквозь
очередь, с другой, но заинтересовавший его субъект уже
склонился к окошечку. Зато когда он, получив билет, по-
вернулся, они, что называется, столкнулись носом к носу.
— Билетик, извиняюсь, до Московского моря бра-
ли?— дружелюбно осведомился маленький милиционер.
— Да... А что? — настороженно спросил тот.
— А вот что! — Болдырев разглядел все, что было на-
до, в том числе и бельмо в левом глазу. — Предъявите до-
кументы!
— Что? Документы? — ощерился вдруг желтыми, про-
куренными зубами Стапчук (конечно, это был именно он,
и попытки скрыть сие далее не могут надеяться, как писа-
ли в старых романах, на успех). — Сейчас я дам тебе, до-
кументы! — Он отпрыгнул в сторону, растолкал локтями
людей и рванул веревку сундука.
Но то ли подшипник застрял в какой-то трещине на
асфальте, то ли рывок оказался слишком стремительным,
только сундук накренился и, как ведомая гонщиком-экви-
либристом машина, встал на два колеса. Стапчук дер-
нул сильнее, глаза его забегали, а из глотки вырвался
надсадный хрип, но сундук еще более накренился и, опи-
сав дугу, перевернулся. Крышка с треском отскочила, и
на асфальт вывалился живой, шевелящийся мешок.
— A-а! Та-ак! — завыл Стапчук и, бросив веревку, ки-
нулся к мешку.
Милиционер и люди кругом словно оцепенели. Все
свершилось столь быстро и неожиданно, что никто не
успел прореагировать. Очередной гражданин, повернув
голову назад, застыл у кассы с трешкой в руке, а кассир-
ша, так та даже рот открыла от удивления. Остальные
же, подавшись в сторону, образовали круг, в центре ко-
торого оказались похожий на затравленного кабана
Стапчук и изумленный старший сержант.
Гена, который тоже обратился от удивления в соля-
ной столб, рассказывал потом, что все было как у Гербер-
та Уэллса в «Новейшем ускорителе». Мир продолжал
жить в прежнем времени, и только заросший, оскаленный
мужчина в центре онемевшего круга словно наглотался
этого самого уэллсовского эликсира. В ускоренном темпе
416
З..ея огучи.: ко... . о1, ^ла мллициояера.
14
он подхватил мешок и, сгибаясь под его тяжестью, по-
дался в сторону. Людская стена перед ним поспешно
отступила, а милиционер сделал плавное, как в замед-
ленной съемке, движение, словно собирался кинуться
в погоню. Но Стапчук, видимо, и не думал пока убегать.
Он зубами сорвал бечевку с мешка и пронзительно,
тоненько-тоненько, на самых высоких частотах, засвистел.
Шевеление в мешке замерло, и вдруг оттуда, как сталь-
ное полотно рулетки, вылетела громаднейшая змея.
Она тут же могучими кольцами оплела милиционера
и стала его душить. Лицо его сделалось малиновым,
а на лбу обозначилась напряженная жила. Только тут
люди пробудились и с криками стали разбегаться. Но им
навстречу уже бежали все те, кто находился в этот со-
вершенно жуткий момент далеко: у самого метро или на
выходе с платформ. Паника и неразбериха на привок-
зальной площади, в самом центре которой маленький ми-
лиционер отчаянно боролся с удавом, напоминала одну
из моделей нашей Вселенной, которая взорвалась и раз-
летается в разные стороны, но где-то далеко, на самой пе-
риферии, уже начинает подумывать: не пора ли ей воз-
вращаться?
И вот сквозь эту мятущуюся Вселенную, как вестник
беды, неслась зловещая комета, опрокидывая на своем
разрушительном пути всех и вся. Это убегал к платфор-
мам Стапчук. На что он надеялся? Вскочить в первый по-
павшийся поезд? Перебежать на Ярославский вокзал?
Трудно сказать... Скорее всего, он просто бежал, вылупив
налитые кровью глаза, подгоняемый страхом, удесяте-
рившим и без того недюжинную его силу. Казалось, не
было никакой человеческой возможности сдержать этот
сумасшедший бег.
Первым опомнился в этой немыслимой кутерьме Гена.
Вначале он заметался, не зная, куда кинуться: то ли ми-
лиционера спасать, то ли догонять бандита. Совершенно
безотчетно он выбрал второе и бросился за Стапчуком.
На ступеньках, которые подымались к перрону, возник
затор. Это дало Гене возможность настичь молотящего
во все стороны кулачищами Стапчука и прыгнуть к нему
на спину. Но Стапчук, как медведь собаку, сбросил его
с себя. Повернувшись всем телом, он ногой ударил Гену
в лицо. Тот закрылся руками и, закусив разбитую губу,
скатился со ступенек, но сразу вскочил на ноги, И толь-
418 '
ко он сделал рывок вперед, Стапчук нанес ему сокруши-
тельный удар в живот. От нестерпимой, как молния
пронзившей все его существо боли Гена согнулся в дугу.
Сопя и озираясь, Стапчук задержался на лестнице. Затор
в проходе еще увеличился, и путь на перрон был затруд-
нен. Свободной оставалась только дорога к правому про-
ходу, но она пролегала мимо еще не добитого окончатель-
но Гены. Стапчук занес руку назад для нового, последнего
может быть, удара, но уже пробуждающийся от шоково-
го ослепления Гена, непревзойденный мастер карате и
спортсмен, ловко увернулся и ребром ладони рубанул
врага прямо по волосатому и потному адамову яблоку.
Стапчук схватился за горло, захрипел и медленно сполз
на землю. Только тем обстоятельством, что Гена еще не
очнулся от парализовавшей его боли, можно объяснить
сравнительно умеренную силу его удара. Обычно он лег-
ко перерубал кирпич и, конечно, мог бы убить Стапчука.
Итак Стапчук был повержен!
На другом участке фронта силы добра тоже, кажется,
одерживали верх. То ли маленький милиционер выдю-
жил и разжал наконец смертельные кольца, то ли Во-
лодька (кем еще мог быть этот удав?) вспомнил всю
доброту воспитавших его людей и, внезапно перестав ду-
шить свою жертву, кинулся наутек. Любопытных как
ветром сдуло. Перед Володькой образовалась самая на-
стоящая улица,и он с удивительной, конечно, только для
тех, кто не видел змей на воле, скоростью шмыгнул ми-
мо метро прямо к остановке такси.
Очередь пропала в мгновение ока, будто стая во-
робьев, и Володька оказался первым, кто бросился на-
встречу долгожданному зеленому глазку. Но это был по-
следний бросок в его жизни, последняя гримаса его не-
везучей судьбы, ибо он попал прямо под колеса.
Когда таксист затормозил и, распахнув дверцу, вы-
скочил из машины, то увидел огромную, вытянувшуюся в
линейку змею. Небольшая треугольная голова ее была
чуть вмята в пластичный асфальт, по белому брюху пере-
бегали конвульсивные спазмы, а туповатый хвост еще ко-
лотился по земле, вздымая облака пыли и расшвыривая
вокруг плоские сухие окурки и горелые спички.
Таков был глупый, совершенно неестественный для
удава, но тем не менее трагический конец Володьки. Во-
круг него уже робко собиралась осмелевшая толпа. Прон-
419
зительно свиристели, перекрывая движение, милицейские
свистки.
Главные герои драмы остались почти в одиночестве,
как освистанные неблагодарной публикой театральные
герои.
Болдырев, все еще малиновый, с усилием и недове-
рием пытался ворочать головой. Фуражка с него давно
свалилась, жиденький чубчик прилип ко лбу. Он тяжело
дышал, видимо все еще не понимая до конца случивше-
гося, но силясь что-то припомнить и наконец осознать.
Стапчук лежал замертво, и вздутый кадык его, при-
нявший на себя всю сокрушительную тяжесть японского
приема, не шевелился. Зато Гена полностью пришел в
себя. И хотя руки его еще слегка дрожали, он пытался
одновременно и вытереть кровь с лица и стряхнуть пыль
с брюк. Только это ему плохо удавалось. Кровь размазы-
валась рыжими полосами и, продолжая капать, темными
звездочками прожигала пыль. Гена быстро понял всю
тщету своих усилий и, решив, что без воды не обойтись,
собрался было пройти в туалет. В тот момент он еще не
вспомнил ни об альбигойском ларце, ни о той причине,
которая, собственно, заставила его принять бой.
Но со всех сторон к нему уже спешили милиционеры
разных рангов. Он мужественно и скромно, как и поло-
жено герою, приготовился к встрече с ними. Как-никак,
а без него этого бандита вряд ли бы так скоро словили.
Это факт. Жаль только, что Мария не присутствова-
ла при этой столь драматической сцене... Очень жаль!
Один из милиционеров поднял фуражку Болдырева,
отряхнул и протянул владельцу. Тот ошалело глянул на
нее, потом вое же взял и надел, но криво. Коллега тут
же поправил и, похлопав маленького сержанта по плечу,
обнял его и повел к Гене, успевшему принять непринуж-
денную, чуть небрежную позу.
Но тут Гена нащупал языком скользкую соленую ям-
ку от выбитого зуба, и все его приподнятое настроение
мигом улетучилось. «Хорошо еще, если вместе с кореш-
ком,— затосковал он.— Ничего себе счастливый денек!
Ох и накостыляю я Юрке шею за такое счастье...»
В Малино он так в этот гороскопный день и не попал.
420
Глава 28
СОДЕРЖИМОЕ ПАКЕТА
Грамота была отпечатана типографским способом на
бристольском картоне с золотым обрезом и снабжена
всеми необходимыми подписями и печатями. На самом
верху ее находился герб: увенчанный трофеем и граф-
ской короной серебряный щит с зубчатой башней и тремя
пчелками вдоль трехцветной ленты.
К грамоте прилагались: шелковая подвязка, пакет с
документами, завещание и личное письмо.
«Дарственная грамота
Я, Мадлена-Дениза графиня де Ту видамесса де Мон-
сепор, вдова последнего наследственного видами Монсе-
гюра Филиппа-Ангеррана-Августа графа де Ту и един-
ственная наследница титула и состояния, передаю во вла-
дение господина Владимира Константиновича Люсина
хранящуюся в нашей семье подвязку Генриха Четверто-
го, короля Франции и Наварры. Подлинность драгоцен-
ной реликвии, в день злодейского убийства обагренной
кровью великого короля, удостоверяется историческими
документами, а также семейными архивами домов Роган,
Фуа и Ту. Указанные документы передаются господину
Люсину вместе с реликвией в полное и неограниченное
владение без каких бы то ни было условий. Он волен по-
ступить с ними по своему усмотрению, а также передать
их лично или по завещанию любому лицу.
Мадлена-Дениза графиня де Ту
видамесса де Монсегюр.
Удостоверено нотариальной конторой Клодель и Кин».
«Завещание
Находясь в здравом уме и твердой памяти, в предви-
дении неизбежной смерти, я, Эркюль де Роган герцог де
Монбазон, дополняю сим ранее составленное мною заве-
щание. Воля моя в отношении движимого и недвижимого
имущества остается неизменной. Единственным и закон-
ным наследником всего состояния является мой сын Ген-
рих Ганнибал де Роган граф де Шарки. Однако обстоя-
тельства вынуждают меня дать специальное распоряже-
ние касательно некоторых документов семейного архива
и доверенной мне на сохранение подвязки короля Фран-
ции и Наварры, забрызганной августейшей кровью в чер-
ный для Франции день.
Сию печальную драгоценность вместе с приложенны-
ми бумагами завещаю отдать в вечное владение Бертра-
ну Оливье графу де Ту, моему крестнику, сыну моего
друга и родственника маршала Франсуа де Ту, оказав-
шего последнюю услугу несчастному королю. В день,
когда молодой граф станет посвященным, дано ему бу-
дет узнать, что сия подвязка — служанка.
Эркюль де Роган герцог'де Монбазон».
Письмо маршала де Ту своему сыну Бертрану Оливье
«Вы получите это последнее мое письмо, граф, когда
ни меня, ни вашего крестного отца и опекуна герцога де
Монбазона уже не будет в живых. Молю бога, чтобы по-
следнее случилось как можно позднее и застало Вас в
возрасте достаточно зрелом, чтобы взвалить на свои пле-
чи тяжкое бремя ответственности.
Никогда не забывайте, граф, что имя свое вы полу-
чили в память о святом епископе истинной веры наших
предков господине Бертране д’Ан Марти, который взо-
шел на костер в Поле сожженных марта 16 дня 1244 года.
Помните, сын мой, что на подвязке, которая в настоя-
щую минуту лежит перед Вашими глазами, кровь вели-
чайшего из королей. В ночь накануне святого Варфоло-
мея он купил себе жизнь ценой отречения от веры отцов,
но не предал великого принципа: «Клянись и лжесвиде-
тельствуй, но не раскрывай тайны». Пусть это послужит
Вам уроком, ибо жизнь беспощадна. Она всегда требует
от нас предательств и компромиссов. Слова редко стоят
головы, граф. Не придавайте особого значения словам и,
уж во всяком случае, не спешите взойти на эшафот ради
слов. Но знайте также, что и для отступничества есть
пределы, преступив которые мы навеки теряем уважение
к собственной личности, без которого, в сущности, неза-
чем и жить. Верю, что бог и собственная ваша совесть, а
равно и разум укажут Вам роковые границы эти, а так-
же способы сохранить и жизнь и честь в годину испыта-
422
пий. Чужой опыт здесь едва ли полезен. Каждому дано
в жизни измерить только собственную душу. Одни лю-
ди— таким был епископ Бертран — не знают сомнений и
не способны ни к каким компромиссам, другие — я имею
в виду короля Генриха,— напротив, оставаясь верными
себе, проявляют широкую терпимость и большую свобо-
ду в принципах. Но свобода эта всего лишь отсрочка.
Наступает неумолимый час, и вокруг них смыкается
стальное кольцо, когда уже нельзя ни маневрировать, ни
отступать. И если к тому роковому моменту бессмертная
душа еще не утрачена ими, они столь же бестрепетно и
гордо пойдут навстречу своему костру, как это сделал
Бертран д’Ан Марти.
Епископ отдал всего себя служению истине и погиб
мучительной смертью от руки невежественных злодеев;
великий король готов был даже погубить себя во имя
Франции и тоже погиб от руки убийцы, вручив'только
богу сокровище, которое не принадлежало ни ему, ни его
подданным — бессмертную душу.
Будем же и мы верны теням великих и, сохранив се-
бя, сохраним и доверенные нам тайны. От отца к сыну, от
сына к внуку, но только так, чтобы среди живущих был
лишь один посвященный. Мы не должны даже пытаться
постигнуть доверенную нам тайну, тем более раскрыть
ее. Мы только хранители! Мы призваны только хранить
ее в лоне семьи до поры, неведомой нам, назначенной не
нами и для цели, непостижимой для нас. Помните же об
этом всегда, граф! Ваша задача — передать все это по-
томству.
Теперь же ознакомьтесь с тем, что доверено сохра-
нить и не утратить роду де Ту:
«В безлунную ночь с 14 на 15 марта 1244 года с не-
приступных скал Монсегюра спустились на веревке чет-
веро посвященных. Их имена: Гюго, Эмвель, Экар и
Кламен. Они спасли бесценное сокровище катаров. План,
по которому можно отыскать его, выбит тайнописью на
серебряной пентаграмме, именуемой «звезда Флоренции»,
которая принадлежит ныне королеве-регентше, в тайну
не посвященной. В руках оной же регентши Марии из
рода Медичи пребывает и священный ларец, в коем ра-
нее обитало сокровище. Теперь он пуст, но настанет день,
и разрозненные пылинки вновь объединятся в сверкаю-
щий узор, в котором посвященные прочтут секреты вели-
423
чия и могущества. Не пытайтесь вырвать священные ат-
рибуты из невежественных рук. Все само собой сложится
в надлежащий час, по воле звезд — управителей судеб.
Но следите за ними. Дабы не исчезли они из поля вашего
зрения, не сгинули и не пропали бы в безвестности и по-
зоре. Всего их девять, по числу истинных, в тайных ка-
тарских учениях перечисленных планет: Сокровище, Вме-
стилище и Семеро слуг (по числу планет астрологическо-
му и учению пифагорейцев). Попечению монсегюрских
видамов отданы: Вместилище (священный ларец) и одна
из служанок его (серебряная пентаграмма). Следуйте же
за ними повсюду, не щадя ни достояния своего, ни самой
жизни. Клянитесь и лжесвидетельствуйте, но не раскры-
вайте тайны».
Вот, граф, та часть тайны, которая доверена нам на
сохранение. От себя добавлю, и отныне это станет посто-
янным добавлением к великой миссии, которая возло-
жена на наш род.
В связи с тем, что граф Де Фуа, дед ваш со стороны
матери, умер, не оставив прямых наследников мужского
пола, он передал мне свою часть тайны. Вот она: «Ключ
к тайнописи пентаграммы хранит слуга — тигровый
глаз — седьмое зерно резных четок из индийского камня,
принадлежащих испанскому королю».
Отныне это тайна нашего дома. Мы только храните-
ли. Остальное—-в руках божьих. «Клянись и лжесвиде-
тельствуй, но не раскрывай тайны.
Граф де Ту, маршал Франции».
Письмо Денизы Локар товарищу Люсину В. К.
I
«Дорогой друг!
Позвольте мне называть Вас так, иначе будет совер-
шенно непонятно, почему графиня и наследственная ви-
дамесса делает своим наследником Вас. Но это, конечно,
шутка. Надеюсь, Вы простите мне это помпезное шутов-
ство с «дарственной грамотой», но, как говорится, поло-
жение обязывает. Вы поймете это, когда ознакомитесь с
остальными бумагами. Право, все это вещи очень серь-
езные и заслуживают соответственного отношения, тем
более что подвязка Генриха Наваррского действительно
424
является исторической ценностью. Впрочем, кажется, не
только исторической, потому что она была застрахована
на сто тысяч новых франков. Страховой полис я не вы-
слала, поскольку Вам он, очевидно, совершенно не ну-
жен. Итак, Вы становитесь отныне наследником древних,
запутанных тайн, хранившихся столетиями в известней-
ших феодальных семействах. Очевидно, недаром их пред-
писывалось так строго хранить, потому что во все века
вокруг них вертелось столько проходимцев и негодяев.
Но с Вас я не беру никаких клятв. Можете, если угодно,
лжесвидетельствовать и даже раскрыть тайну первому
встречному. Все это является Вашим личным делом, дей-
ствуйте, товарищ Люсин, по своему усмотрению. И все
же одно обещание Вы должны будете мне дать! Наде-
юсь, вы догадываетесь, в чем оно заключается? Да, това-
рищ Люсин, это именно то, о чем вы сейчас подумали.
Вы обязаны поймать эту мерзкую и подлую гадину —
Андрэ Савиньи! Во имя всего хорошего, что только есть
или было на свете, Вы обязаны поймать и раздавить ее!
Поймать и раздавить! Иначе не будет мне покоя ни
в этом, ни в ином мире. Иначе я навсегда останусь пре-
дательницей и клятвопреступницей, самовольно доверив-
шей древние тайны недостойному человеку. Докажите же,
товарищ Люсин, что это не так и я вручила наследство
в надежные руки. Найдите его! Я не знаю, что он успел
наделать в СССР и как на это посмотрят Ваши юристы,
но помните: счастливейшим днем в моей жизни будет тот,
когда я получу от Вас весть о смерти предателя.
Вы получили нелегкое наследство, товарищ Люсин,
очень нелегкое. Теперь я хочу поделиться с Вами некото-
рыми соображениями, которые возникли у меня при чте-
нии исторических документов (я тоже послала их Вам).
Не знаю, насколько ценны они будут для Вас, но мне ка-
жется, они проливают хоть какой-то свет на то, почему
всем этим так интересовался Савиньи. Итак, завязку
всей этой истории следует искать, по-видимому, в XII—
XIII веках в Лангедоке, на юге Франции. Лангедокское
графство простиралось тогда от Аквитании до Прованса
и от Пиренеев до Керси. Его сюзерены, династия Рай-
мундов, были настолько могущественны и богаты, что их
часто называли «королями Юга», подобно тому как План-
тагенетов именовали «королями Севера». Но если на Се-
вере все еще исповедовали католичество, то во владениях
425
графов Раймундов все шире распространялась опасная
ересь, таинственными путями проникшая во Францию из
далекой Азии.
Альби, Тулуза, Фуа, Каркассон — повсюду множится
число тех, кого назвали потом катарами («чистыми» по-
гречески) или альбигойцами, поскольку впервые они за-
явили о себе именно в Альби. «Нет одного бога, есть два,
которые оспаривают господство над миром. Это Бог Доб-
ра и Бог Зла. Бессмертный дух человеческий устремлен
к Богу Добра, но бренная его оболочка тянется к Темно-
му Богу» — так учили катары. В остроконечных колпа-
ках халдейских звездочетов, в черных, подпоясанных ве-
ревкой одеждах пошли они по пыльным дорогам Ланге-
дока,' проповедуя повсюду свое вероучение. Это были так
называемые Совершенные — подвижники веры, приняв-
шие на себя тяжкие обеты аскетизма. Остальные же лан-
гедокцы жили обычной жизнью, веселой и шумной, гре-
шили, как все люди, что не мешало им благоговейно
соблюдать те немногие заповеди, которым научили их
Совершенные. Одна из этих заповедей — основная: «Не
проливай крови». Это опасная ересь! Опасная во все вре-
мена. Она, быть может, еще более страшна для силь-
ных мира сего, чем сама доктрина катаров. Впрочем, они
неотделимы друг от друга. Судите сами. Вот небольшой
отрывок из подлинных альбигойских источников, которые
разыскал мой муж еще в бытность студентом: «Мир су-
ществует вечно, он не имеет ни начала, ни конца... Земля
не могла быть сотворена богом, ибо это значило бы, что
бог сотворил порочное... Христос никогда не рождался,
не жил и не умирал на земле, так как евангельский рас-
сказ о Христе является выдумкой католических попов...
Крещение бесполезно, ибо оно проводится над младенца-
ми, не имеющими разума, и никак не предохраняет че-
ловека от грядущих грехов... Крест не символ веры, а
орудие пытки, в Риме на нем распинали людей...»
Конечно, этого было вполне достаточно, чтобы под-
нять христианский мир на крестовый поход против
страшной заразы, идущей с Юга. Благо интересы церкви
здесь целиком сходились с тайными устремлениями фран-
цузских королей. Ведь и Филипп II Август и Людо-
вик VIII давно уже точили зубы на богатое Тулузское
графство, которое было бы так славно присоединить к
королевскому домену. А тут еще говорят, что РаймундУ!
426
граф Тулузский — еретик, не признает католических та-
инств, отрицает святую троицу, ад и чистилище, а зем-
ную жизнь именует творением сатаны. Чего же, кажется,
лучше? Не пора ли созывать баронов? Трубить в поход?
Но Рим почему-то медлил с началом похода. Поче-
му? Не знаю, я не слишком сильна в истории. Очевидно,
на то были свои причины. Одна из них, скорее всего, за-
ключалась в том, что катары очень скрытно проповедо-
вали свое вероучение. Шпионы великого понтифика не
могли даже ответить на самые простые вопросы вла-
дыки. Каковы обряды альбигойцев? Где они совершают
свои богослужения и совершают ли они их вообще? Нет,
ничего достоверного узнать о катарах не удалось. Мо-
жет быть, виной тому был великий и очень человечный
принцип: «Jura perjura, secretum prodere noli!» — «Кля-
нись и лжесвидетельствуй, но не раскрывай тайны!»?
Но чем менее известно было о новой ереси, тем страш-
нее она казалась.
«Катары — гнусные еретики! — проповедовали като-
лические епископы.— Надо огнем выжечь их, да так, что-
бы семени не осталось...»
Папа Иннокентий III послал в Лангедок своего до-
веренного соглядатая — испанского монаха Доминика,
причисленного впоследствии к лику святых. Доминик по-
пытался противопоставить аскетизму Совершенных еще
более суровый аскетизм с самобичеванием и умерщвле-
нием плоти, но это вызывало только смех. Тогда он по-
пытался победить еретических проповедников силой
своего красноречия и мрачной глубиной веры, но люди
больше не верили в спасительную силу пролитой на Гол-
гофе святой крови.
Фра Доминик покинул Тулузу, глубоко убежденный,
что страшную ересь можно сломить только военной си-
лой. Вторжение стало решенным делом. Личной буллой
великий понтифик подчинил недавно учрежденную свя-
тую инквизицию попечению ордена доминиканцев —
псов господних.
Римский первосвященник объявляет наконец кресто-
вый поход, а христианнейший король Филипп II Август,
развернув орифламму, двинул к границам Лангедока
закованных в сталь баронов и армию в 50 000 копий.
Умирает Иннокентий, и конклав кардиналов избира-
ет нового папу; три короля сменяются на французском
427
престоле, а в Лангедоке все еще полыхает пламя вос-
станий. Покоренные и уничтоженные жители Тулузы,
Фуа, Альби и Каркассона вновь и вновь берутся за ору-
жие во имя бессмертных заповедей Совершенных. Толь-
ко через шестьдесят лет негодяю из негодяев, по имени
Симон де Монфор Старший, по прозвищу Арденнский
вепрь, удается как будто бы утихомирить опустевшую,
дымящуюся страну
Только в Безье головорезы, согнав жителей в цер-
ковь св. Назария, перебили 7000 человек, не щадя ин
детей, ни женщин. «Святой отец, как отличить катаров
от добрых католиков?»— спросил однажды какой-то
солдат папского легата Арнольда да Сато, сопровождав-
шего карательную экспедицию де Монфора. «Убивайте
всех: бог узнает своих!»— ответил легат, и слова его на-
вечно вошли в историю...
Безье горел три дня; древний Каркассон, у стен ко-
торого катары дали последний бой, был наполовину раз-
рушен. Последние Совершенные с остатками разбитой
армии отступили в горы и заперлись в пятиугольных
стенах замка Монсегюр.
Среди защитников крепости было всего около сотни
военных. Остальные не имели права носить оружие, ибо
в глазах Совершенных оно являлось носителем зла. Но
и сотня воинов целый год противостояла десяти тысячам
осаждавших крепость крестоносцев. Но силы были
слишком неравны. Объединившись вокруг своего пре-
старелого епископа Бертрана д’Ан Марти, Совершенные,
последние маги, философы, врачи, астрономы, поэты, го-
товились принять мученическую смерть.
Однажды ночью крестоносцы втащили на крохотную
скальную площадку тяжелую катапульту и забросали
замок камнями. В марте 1244 года Монсегюр пал, а
спустя несколько дней двести пятьдесят семь уцелевших
после штурма катаров взошли на костер.
Но четверо Совершенных спасли главную катарскую
святыню. Спустившись с заоблачных круч Монсегюра,
они тайно унесли куда-то ларец с неизвестным сокрови-
щем. Это подлинный исторический факт. Его установил
мой муж. Но, как вы увидите, задолго до него имена
смельчаков были названы в фамильных документах Ро-
ганов, Ту и Фуа. Филиппу же просто удалось раскопать
в авиньонской библиотеке, что и легат Арнольди был
428
осведомлен об этом. Филипп нашел протокол допроса,
который был учинен под пыткой коменданту крепости
Монсегюр Арно-Роже де Мирпуа. Вот что он вынуж-
ден был сказать пресвятому трибуналу: «Бежавших зва-
ли Гюго, Эмвель, Экар и Кламен. Это были четверо Со-
вершенных. Я сам организовал их побег, они унесли с
собой наши сокровища. Все тайны катаров заключались
в этом свертке». Как видите, эти сведения полностью
подтверждаются документами наших семейных хроник.
Крестоносцы спешно снарядили погоню, но беглецы
как в воду канули. Единственное, что удалось найти пре-
следователям,— это был пустой ларец, в котором рань-
ше хранился сверток с сокровищем. Очевидно, беглецы
были не в силах и дальше таскать за собой огромный и
тяжелый сундук и, вынув сверток, спрятали его в надеж-
ном месте. Где именно? Об этом, как вы знаете теперь,
могла бы рассказать только серебряная пентаграмма
«звезда Флоренции», ключ к шифру которой хранится в
седьмом зерне четок из тигрового глаза. Филипп пытал-
ся разгадать эту тайну, но помешала война... Возможно,
Савиньи знал об этом...
Я даже думаю, что знал наверняка...
На этом теряются все следы священного сокровища
мужественных альбигойцев и, как говорили в прошлом
веке беллетристы, начинается история тарца и семерки
его слуг Я мало что знаю из этой истории. К тому, что
вы узнаете из этих документов, я могу добавить лишь
очень немногое. Так из семи слуг мне известны только
следующие: упомянутые в документах серебряная пен-
таграмма («звезда Флоренции»), подвязка Генриха IV,
седьмое зерно четок и — об этом я узнала случайно —
какой-то необычный алмаз красной воды. Но я, кажется,
забегаю вперед. Как вы, должно быть, уже догадались,
семьи де Ту, де Фуа и Роганов связаны с трагической
историей катаров. Право, не так уж важно теперь про-
следить всю их генеалогию. Я лично знаю только одно,
да и то опять-таки совершенно случайно: де Фуа являют-
ся прямыми наследниками графов Тулузских. Но повто-
ряю, не это важно.
Очевидно, потомки уцелевших Совершенных продол-
жали тайно следить как за спрятанными, так и за рас-
хищенными сокровищами (в данном случае я имею в ви-
ду ларец и его слуг). Это была действительно миссия
429
поколений, передаваемая, как священный огонь, от отца
к сыну. Но постепенно, очевидно, тайна оказалась раз-
дробленной, связь между семьями ослабела, а кое-что
просто утерялось или забылось. Сообщу Вам поэтому
только то, что известно мне. Филипп, возможно, сказал
бы Вам больше. Итак, после покорения Лангедока раз-
бойничья армия возвратилась домой, увозя с собой на-
грабленное. Уехал к себе на родину, в Италию, и пап-
ский легат Арнольд де Сито. Именно он и увез с собой
легендарное вместилище катарской святыни — резной
драгоценный ларец. Впоследствии ларец этот оказался
в семействе Медичи. Когда Генрих IV по политическим
соображениям вступил в брак с Марией Медичи, ларец
возвратился во Францию. Вместе с ним вернулся и свя-
щенный пятиугольник из серебра, на котором было за-
шифровано описание места, в котором четверо Совершен-
ных укрыли когда-то катарское сокровище. Возможно,
Генрих IV кое-что знал об этом или о чем-то
догадывался. Иначе трудно объяснить, каким образом
его подвязка оказалась вдруг причисленной к семерке
слуг. Мария Медичи же, одна из вдохновительниц заго-
вора против короля, вероятно, не была посвящена в тай-
ну принадлежавших ей сокровищ или же просто так и
не нашла времени, чтобы ею заняться. Когда на пре-
стол вступил сын Генриха IV — Людовик XIII, еще одна
служанка попала в Лувр. Это были четки из тигрового
глаза, в которых спрятали ключ к шифру. Эти четки
испанский король подарил своей сестре Анне Австрий-
ской в день ее обручения с Людовиком. Опять, как ви-
дите, иностранка, став королевой Франции, возвратила
ларцу беглую служанку. Знала ли Анна Австрийская
тайну четок или нет, неизвестно. Неведомо также, как
вообще попали четки в Испанию. Скорее всего, их увез
какой-нибудь безымянный грабитель, а может, даже и
сам святой Доминик.
Семейные хроники умалчивают о том, что случилось
с интересующими нас предметами в последующие годы.
Может быть, оттого, что они мирно почивали под сенью
королевского дома. Лишь накануне революции 1789 года
ларец и его слуги вновь заставили заговорить о себе.
Это связано с приездом в Париж знаменитого Калиост-
ро, графа Феникс.
Людовик XVI буквально боготворил Калиостро. Он
430
даже громогласно объявил, что всякая критика в адрес
этого замечательного человека будет рассматриваться
как антигосударственное деяние. Неслыханное заявле-
ние! Оно только лишний раз доказывает, что режим ко-
ролевской власти окончательно разложился и должен
был пасть, подобно тому как случилось потом у вас в
России при Распутине. Но это всего лишь отступление,
а не историческая параллель. В истории я, повторяю,
абсолютная дилетантка.
В документах дома Фуа говорится, что Калиостро обе-
щал Людовику бессмертие, тайной которого якобы обла-
дал вот уже две тысячи лет. Взамен он потребовал «все-
го лишь» ларец, «звезду Флоренции» и четки из тигрово-
го глаза. Как видно, граф Феникс каким-то образом
овладел тайной. Король ни в чем не мог отказать своему
любимцу и с радостью отдал ему «всю эту старую рух-
лядь». Но тут как раз приключилось знаменитое дело об
алмазном ожерелье, познакомиться с которым можно в
любой книге по французской истории. Оклеветанный епи-
скопом Роганом (как я понимаю, это было сделано на-
меренно, чтобы лишить самозванного графа королевских
сокровищ: ведь сделал-то это Роган — один из тех, кому
назначено было следить за ними!), Калиостро очутился
в тюрьме, а все его имущество конфисковали. Но оговор
не удался, и Калиостро вскоре пришлось освободить.
Впрочем, я совершенно пе уверена, что все обстояло имен-
но так... Вместе со своей женой, красавицей Лоренцей,
он покинул Париж. И опять не известно, увез ли он с
собой катарские святыни или они остались во Франции.
По одним сведениям, он все же сумел их вывезти и спря-
тал где-то в России, в каком-то курляндском замке, по
другим — вынужден был оставить. Но так или иначе, ка-
ким-то путем в начале прошлого века ларец все же попал
в Россию. Как именно? Об этом я ничего не знаю. Из-
вестно только, что один из родственников де Фуа, некто
Жорж де Кальве, последовал за ларцом и продолжал
даже на чужбине оставаться его хранителем. Это обстоя-
тельство, собственно, и наводит меня на мысль, что Са-
вгшьи приехал в Советский Союз, чтобы отыскать ларец.
Но возможно, я и ошибаюсь...
Пожалуй, больше мне нечего вам сообщить. Впрочем,
нет, еще одно. Дело в том, что во Франции Калиостро
очень сблизился с мартинистами, иллюминатами и розен-
431
крейцерами. Это, конечно, естественно. Он продемонстри-
ровал им такие чудеса, что они приняли его за второго
Аполлония Тианского, возможно, даже за первого, ибо
Калиостро считали бессмертным. По некоторым свиде-
тельствам можно заключить, что один из виднейших ил-
люминатов, знаменитый Казот, поведал Калиостро какую-
то важную тайну и преподнес ему алмаз удивительного
цвета, напоминающего разбавленное водой бордоское.
Казот при этом именовал алмаз «слезою Марса» и «од
ним из слуг». Из этого я делаю заключение, что Калиост-
ро узнал тайну именно от Казота, хотя, по другим све-
дениям, красный алмаз был увезен на Мальту каким-то
фламандским дворянином-розенкрейцером.
Казот был замечательным человеком. Опять же из
истории Вы можете хзнать о знаменитом «предсказании
Казота», сделанно.м якобы в одном дворянском кружке.
Казот предсказал тогда всем присутствующим, и себе в
том числе, скорую трагическую смерть. Предсказание его
вскоре полностью сбылось во время якобинского террора.
Это опять-та и отступление, никакого отношения к ин
тересующему Вас делу не имеющее. Но и добавить к это-
му делу еще что-либо я уже нс могу.
Позвольте же на этом проститься с Вами и пожелать
Вам самых больших успехов. И помните, что я жду от
Вас сообщения о Савиньи.
Искренне расположенная к Вам Дениза Локар».
...Люсин отложил письмо мадам Локар и задумался.
В этот момент в кабинет вошел Шуляк.
— Так, так! — рассмеялся он, увидев разорванный па-
кет с разноцветными штемпелями и кучей иностранных
марок.— Переписочка с заграницей! Что это у вас? — Он
кивнул на «Дарственную грамоту».— Небось докторский
диплом получили?
— Э, что там диплом! — поморщился Люсин. — Поды-
майте выше! Просто за заслуги перед иностранной дер-
жавой меня возвели в герцогское достоинство... А кроме
того, я получил предложение стать директором «Интер-
пола». Вот подыскиваю себе заместителя. Нет ли подхо-
дящей кандидатуры на примете?
— Как же! — рассмеялся Шуляк.— Очень даже есть!
Могу предложить, в частности, себя!
— Вот как? — Люсин сделал вид, что очень удив-
иег.— А справитесь?
432
— Полагаете, что не потяну? Как же быть тогда с
материалами о Стапчуке? Я уж и не решаюсь вручить
их вам, раз такое недоверие..
— О Стапчуке? — Люсин сразу же перестал дура-
читься.— Что-нибудь новое?
— Очень даже новое! Можно сказать, совсем новое!
— Давай сюда! — незаметно он перешел на «ты».
Вот как? А в «Интерпол» возьмешь?
Возьму, возьму!
11 этим самым—как его? — графом сделаешь?
— Само собой! Считай, что корона у тебя в кармане.
Давай материалы!
— Так уж и быть! •— Шуляк положил на стол досье.—
Когда допрос снимать будешь?
— Как только прочту.
Глава 29
ИЗ БЕЗДНЫ
Магнитофонная запись допроса
Следователь. Итак, вы по-прежнему утверждаете,
что ваша фамилия Стапчук?
Стапчук. А как же иначе, товарищ дорогой? Конеч-
но, Стапчук! Сидор Федорович Стапчук. И отец мой был
Стапчук, и дед — Стапчук. Мы все как есть Стйпчуки
В документах, в анкетах тоже Стапчуком значусь... Или
) вас какие сомнения есть?
Следователь. Это, Сидор Федорович, у меня при-
вычка такая: перед каждым допросом уточнять фами-
лию. А то бывает, знаете ли, в ходе следствия откры-
ваются такие подробности, что подследственный сам от
своей фамилии отказываться начинает.
Стапчук. Понимаю, гражданин следователь! Очень
даже понимаю. Сам бы готов от себя отказаться, душе-
губа проклятого, да разве возможно? Куда там... Вино-
ват я, тяжко виноват и готов понести справедливое и не-
избежное возмездие.
Следователь. Вы себя только что душегубом на-
звали, Сидор Федорович. Как это следует понимать?
433
Стапчук. А так и следует, гражданин начальник.
Душегуб я и есть. Человека убил... Да будто вам не из-
вестно? Э, да что там говорить! Сознаюсь и принимаю
на себя. Убил человека! Виновен, так сказать, в непред-
умышленном убийстве. Раскаяние мое, понимаю, конеч-
но, не в счет. Начхать суду на мои чувства. Но вам, граж-
данин следователь, за уважительное отношение ваше,
скажу, что убил нечаянно. Да и за что мне было убивать
его? Как на духу говорю, не верите?
Следователь. Вы это уже говорили на первом
допросе. Правда, сначала вы пытались отрицать свою
причастность к убийству, но, надо отдать вам должное,
быстро одумались. Против фактов ведь никуда не де-
нешься, не так ли, Сидор Федорович?
Стапчук. Истинная правда! Как бог свят! Испу-
жался я сперва, гражданин следователь, ох как испу-
жался! Но потом в себя пришел, осознал и скажу вам:
тошно мне от своего душегубства стало! Подумать толь-
ко: Стапчук человека убил! До сих пор не верится. Ловлю
себя на том, что это сон. Проснусь, думаю, и всё пойдет,
как прежде; на работу, думаю, пойду... Только куда там!
Вы вот очень точно сказать изволили: против фактов ни-
куда не попрешь. Очень образно сказали. Куды Стапчу-
ку против науки? Пыж вон ентот из квитанционной книж-
ки, восковую маску на лицо накладывали, чтоб порохо-
вой нагар снять. Ружье опять же исследовали... Не
захочешь — сознаешься!.. Только непредумышленно я ми-
лиционера вашего убил.
Следователь. Вы это уже говорили.
Стапчук. И опять говорить буду! Что ж мне, това-
рищ дорогой, делать, коли я и вправду по нечаянности
выстрел сделал? Сами-то рассудите: разве была мне ка-
кая корысть убивать? Шел себе по улице незнакомый че-
ловек в штатской одежде, а Стапчук вдруг ни с того ни
с сего бац ему в затылок жаканом... Так, что ли, по-ва-
шему выходит? Что я, псих какой? Нет уж, прошу офи-
циально, товарищ... простите, гражданин следователь,
направить меня на экспертизу в Институт имени Сербско-
го. Пусть там убедятся, что Стапчук абсолютно нор-
мальный.
Следователь. Это для чего же, Сидор Федорович?
Стапчук. Тогда у вас всякие сомнения на мой счет
исчезнут. Не станет нормальный человек намеренно стре-
434
лять в незнакомого милиционера, даже если тот пе в
форме... Эх, оговорился я, образование подводит, прости-
те старика... Я хотел сказать, что нормальный и, учтите,
до недавнего прошлого кристально чистый советский че-
ловек не будет стрелять среди бела дня в незнакомого
прохожего. Не будет! Разве не так?
Следователь. Однако вы стреляли.
Стапчук. Л о чем это говорит? О том, что выстрел
был произведен не-ча-ян-но! Вот и получается, что я го-
ворю правду!
Следователь. В самом деле? Ну ладно, Сидор Фе-
дорович, мы еще к этому вернемся. А пока я вынужден
вновь задать вам вопрос: зачем вы в тот день подошли к
ограде с заряженным ружьем? С какой целью, если пе
стрелять?
Стапчук. Да просто так, без всякой цели!
Следователь. В прошлый раз вы заявили, что хо-
тели ворон попугать.
Стапчук. Да, я и теперь бы так сказал, только же
вы пе поверите.
Следователь. Согласитесь, трудно поверить, что
вам так уж сильно докучали вороны? Но даже если
встать здесь на вашу точку зрения, то и тогда не удастся
избегнуть некоторых трудностей.
Стапчук. Вы это про жакан?
Следователь. II про жакан.
Стапчук. Так я ж говорил вам, гражданин следо-
ватель, что про жакан позабыл. Д|мал, у меня дробь.
Промашка вышла.
Следователь. Помню: говорили. Но ведь это объ-
яснение едва ли можно признать удовлетворительным.
Вот смотрите, как выглядит картина в целом. Незадолго
до убийства вы сами — сами, Сидор Федорович! — отли-
ваете на газовой плите свинцовую пулю, а в тот день вы-
ходите с заряженным ружьем в сад попугать ворон. При
этом вы случайно стреляете не в воздух, а прямо в заты-
лок следователя Светловидова...
Стапчук. Я не знал, что он следователь.
Следователь. Очень может быть. Но это не делает
нарисованную вами картину более убедительной.
Стапчук. Потому что вы мне пе верите.
Следователь. Не верю, Сидор Федорович, не
верю... И суд тоже не поверит, более того: даже своего
435
защитника вы не сумеете убедить... Надо придумать что-
нибудь более правдоподобное, Сидор Федорович.
Стапчук. Правде часто не верят!
Следователь. Сидор Федорович, стыдитесь! Это
уже не ваше амплуа. Убийце, даже непредумышленному,
роль правдоискателя не к лицу. Это выглядит смешно, вы
мне поверьте, смешно и жалко.
Стапчук. Что же мне делать, если обстоятельства
против меня? Я понимаю, что поверить мне трудно, но
ведь и не поверить нельзя. Ну какая мне корысть была
его убивать? Какая?
Следователь. Вот и я бы хотел это узнать. Мо-
жет, мы вместе поразмыслим над этим? А, Сидор Федо-
рович?
Стапчук. Как это — вместе?
Следователь. Очень просто. Попробуем логически
исследовать все возможные мотивы, которые могли бы
толкнуть вас на убийство.
Стапчук. Так их же нет, мотивов-то!
Следователь. Вот и давайте разберемся. Если дей-
ствительно окажется, что таких мотивов нет, тогда ваш
беспомощный — вы это сами понимаете! — лепет полу-
чит солидную основу.
Стапчук. И тогда вы мне поверите, что выстрел про-
изошел случайно?
Следователь. Во всяком случае, это будет звучать
для меня более убедительно.
Стапчук. Тогда лады! Я вам верю! Давайте иссле-
дуйте!
Следователь. Вместе с вами, Сидор Федорович,
вместе с вами.
Стапчук. Так я ж не умею исследовать, я ж мало-
грамотный...
Следователь. Ничего, я вам помогу.
Стапчук. Готов учиться! Всеми силами хочу по-
мочь следствию.
Следователь. Вот и прекрасно... Так, Сидор Федо-
рович, временно допустив, что у вас все же была причи-
на выстрелить в проходившего мимо забора человека,
мы вынуждены спросить себя: какая причина?
Стапчук. Верно говорите! Золотая голова! Действи-
тельно: какая причина?
Следователь. Я вижу, вы легко усваиваете. Зна-
436
чит, дело пойдет. Итак, какая именно была 5 вас причина
выстрелить в незнакомого вам неловка? Здесь, мне ка-
жется, есть две возможности. Первая — вы приняли Свет-
ловидова за кого-то другого, с кем хотели свести счеты, и
вторая... .
Стапчук. Я ни за кого его не принял! Мне не с кем
сводить счеты!
Следователь. Это же только предположение, Си-
дор Федорович, только предположение! Мне казалось,
что вы меня поняли.
Стапчук. Понял! Виноват, больше не буду. Про-
должайте, пожалуйста, исследование на благо правосу-
дия!
С л е до в а т е л ь. Хорошо. Мы остановились с вами,
Сидор Федорович, на второй возможности.
Стапчук. Так точно!
Следователь. А если мы предположим с вами,
Сидор Федорович, что вы совершили ранее какое-то
серьезное преступление? Ожидая, так сказать, неизбеж-
ной кары, вы, понятно, обратили внимание на человека,
который несколько раз проследовал мимо ваших ворот, а
потом еще и зашел с другой стороны участка. Вполне до-
пустимо, что это вас насторожило, и вы, решив, очевидно,
что вас сейчас арестуют, схватили ружье, заряженное в
предвидении такого момента, выстрелили и поспешили
скрыться. Логично, как по-вашему?
С т а и ч у к. Отчего же не логично? Очень даже логич-
но. Па то и образование дается... Только ведь неправда
все это, гражданин начальник! Неправда! А правда, хоть
опа часто бывает горькой и даже смешной..,
Следователь. Опять вы за свое, Сидор Федорович!
Я ведь, в сущности, помогаю вам, показывая слабые ме-
ста вашей, так сказать, потенциальной защиты, а вы:
правда, неправда... Так мы далеко не уедем. Как вы по-
лагаете, чья картина покажется более правдоподобной
непредубежденному человеку: моя или ваша?
Стапчук. Ваша, конечно! Образование, ведь оно...
Следователь. Образование тут ни при чем. Я пока-
зал вам все слабости вашей версии. Теперь попробуем
обменяться местами. Попытайтесь-ка опровергнуть мою,
докажите мне, что мои обвинения несостоятельны.
Стапчук. Э, гражданин следователь, так не пойдет!
Я слыхал, что советский человек не обязан доказывать
437
свою невиновность. Это вы должны мне доказать, что я
виноват... Уж простите, если что не так сказал.
Следователь. Вот видите, Сидор Федорович, а вы
говорите: образование! Оказывается, вы у нас юрист,
законник... Только вы малость ошибаетесь. Презумпциг
невиновности больше суда касается, а это у вас еще впере-
ди. У меня же задача иная. Я не обвиняю и не оправды-
ваю вас. Но отмечаю, что ваши показания не выдержи
вают никакой критики. Естественно, я вынужден давать
иное истолкование известных нам событий. Вы его, как
я вижу, не принимаете — дело ваше. Но хочу указать
вам, что защитить вашу позицию едва ли удастся.
Стапчук. Так я знаю. Разве же я не вижу? Вижу, в
том-то и дело, что вижу. Да толку-то что? Вот у вас все,
конечно, гладко получается, куда Стапчуку до вас! Но
только ведь и вы, гражданин следователь, доказать ни-
чего не можете. Рассуждения всякие, логика — это кра-
сиво, не спорю, только фактов-то у вас нет. А куды же
без них? Верно, стрелял я в вашего сотоварища, тут и
наука свое слово сказала, и сам я своей вины не отри-
цаю, а что до остального, так это пшик, так себе, мыль-
ный пузырь... Где факты, я вас спрашиваю, где наука?
Я ведь и на суде так скажу. Где, скажу, граждане судьи,
факты? Докажите мне, скажу, что я виновен, а так я —
чист!
Следовате ль. Ну, побойтесь бога, Сидор Федоро-
вич, так ли уж чисты?
Стапчук. А это уж как поглядеть... Непредумыш-
ленное убийство совершил и готов понести наказание.
В остальном — чист! Пусть докажут, если не так! Непра-
вильно я говорю?
Следователь. В основном правильно. Вижу, что
одними логическими построениями нам не обойтись.
Что ж, попробуем обратиться к фактам, если они, конеч-
но, у нас есть.
Стапчук. Во-во!
Следователь. На полу вашей комнаты обнаруже-
ны следы крови. Что вы можете сказать по этому по-
воду?
Стапчук. Где кровь? Какая кровь? Ничего не знаю.
Следователь. Есть такой метод, который позволя-
ет выявить пятна крови, даже если они были вытерты.
С т а п ч у к. А я-то тут при чем?
438
Следователь. Вот этим самым методом и было
установлено, между прочим в присутствии понятых, что
в вашей комнате недавно была пролита кровь.
Стапчук. Ах, это!.. Я совсем забыл. Волнение, знае-
те ли... Я поросеночка резал как раз на троицу!
Следователь. В комнате, не в кухне?
Стапчук. Да. Кухонька-то у меня маленькая, сами
небось видели. Повернуться негде.
Следователь. Кровь человеческая.
Стапчук. Значит, это моя. Я палец недавно поре-
зал. Капусту шинковал и рубанул нечаянно. Кажется,
даже заметно еще, хотя кожа у меня очень грубая. Физи-
ческий труд все же! И под открытым небом.
Следователь. Какая у вас группа крови?
Стапчук. А я почем знаю? Я ведь не доктор.
Следователь. Такие вещи, Сидор Федорович, знать
надо. Может пригодиться. На всякий случай запомните,
что по современной классификации у вас кровь груп-
пы АВ.
Стапчук. Неужели? Спасибо. Буду теперь знать...
А вы, простите, откуда это знаете: мне ведь анализов в
тюрьме не делали...
С л е д о в а т е л ь. Запамятовали вы, Сидор Федоро-
вич, запамятовали... Засучите-ка рукав... Что у вас над
локтевым сгибом наколото? Это же группа крови!.. Ког-
да и где вы поступили в СС?
Стапчук. Не отрицаю, гражданин следователь, бы-
ло... Думал, что позабудут люди, сам почти что позабыл,
да, видно, от судьбы не уйдешь... Хочу сделать призна-
ние! Официально заявляю, что хочу сделать чистосердеч-
ное признание. Имею право?
Следователь. Несомненно.
Стапчук. Вот и я так думаю! Вы еще увидите, граж-.
данин следователь, Стапчук не совсем потерян для ма-
тери-Родины. Сейчас вы узнаете, что он...
Следователь. Кто он? Стапчук? Вы то есть?
Стапчук. Да. А что?
Следователь. Ничего, продолжайте.
Стапчук. Так вот, гражданин следователь, про то
пятно крови... Не моя это кровь и не поросенка. Это
кровь, можно сказать, злейшего врага Советской власти,
матерого империалистического шпиона и даже диверсан-
та. Это он превратил тяжело раненного бойца Рабоче-
439
Крестьянской Красной Армин Стапчука—вон она, моя
искалеченная фашистским снарядом ноженька, товарищ
следователь!—в подлого наймита! В бессознательном со-
стоянии находился Сидор Стапчук, когда сделали ему
эту проклятую наколку, пометили, как бычка какого-то...
А все зачем? А затем, чтоб сломить человека, склонить его
к измене матери-Родине! Мол, всё теперь, парень, пути
назад отрезаны. Куда ты денешься с эсэсовской своей
наколкой и кто тебе поверит? Но Стапчук был тверд, он
не- пошел па измену...
Следователь. Вы говорите почему-то все в треть
ем лице, словно рассказываете не про себя, а про кого-то
другого. Это от скромности?
Стапчук. Нет, гражданин следователь, пе от скром-
ности. От стыда за Сидора Стапчука, за себя то есть
вовлеченного волею обстоятельств... Позволите продол-
жать?
Следователь. П родол жа йте.
Стапчук. Значит, когда очнулся я в лагере для
военнопленных советских солдат, эта наколка уже была
па мне...
Следователь. До сих пор принято было думать,
что в СС вступали добровольно. Более того, не всякого
предателя немцы удостаивали этой чести, ее надо было
заслужить.
Стапчук. В том-то и был их дьявольский план,
гражданин следователь! Они вовсе и не приняли меня к
себе! Вот в чем закавыка. Только наколку сделали в про-
вокационных целях. Понимаете? Чтоб завербовать меня!
Видно, понимали гады, что так я нипочем к ним не пе-
рейду.
Следователь. После наколки, значит, все же пе-
решли?
Стапчук. Не! Где там... Для виду больше. Притом
все время я лелеял одну только мысль—быть полезным
нашим. Сведения собирал, облегчал участь попавших в
фашистские лапы героических советских людей, собирал-
ся перебежать к партизанам...
Следователь. Не стоит столь пространно распро-
страняться о ваших намерениях, Сидор Федорович, тем
более чго они так и не воплотились в реальность. Вернем-
ся лучше к недавним событиям. Вы, кажется, говорили
о каком-то шпионе и даже диверсанте.
440
Стапчук. Именно! Это он и сгубил меня. Он работал
тогда в гестапо.
Следователь. У вас еще будет время предаться
воспоминаниям, Сидор Федорович. Где он теперь? Как
его имя, фамилия?
Стапчук. Насчет имени и фамилии этого изверга
рода человеческого ничего сказать не могу. Он работал
в немецкой контрразведке и фамилию свою менял чуть
не каждый день, как портянки все равно... Мы его фами-
лию не знали. Зато насчет того, где он сейчас пребывает,
могу сказать с полно'й уверенностью: в могиле.
Следователь. В могиле?
Стапчук. Да, товарищ... простите, гражданин следо-
ватель, в могиле! Это я своими руками совершил над ним
справедливый приговор. Нет, нет, я все понимаю. Конеч-
но, мне следовало задержать врага и передать его в ру-
ки наших замечательных органов. Но поймите меня,
гражданин следователь, что я пережил, когда вдруг уви-
дел его... Да у меня в глазах потемнело, когда он вошел
в мою хату...
Следователь. Когда это было?
Стапчук. В начале прошлого месяца.
Следователь. Точнее.
Стапчук. Числа не помню... А день знаю — вторник.
Первый вторник, точно знаю, у нас пленум кооператива
в этот день был... Да, вошел он это и говорит: «Здравст-
вуй, Стапчук, не узнаешь старого друга?» Но я его узнал!
Кровь в голову так и бросилась. Тут уж я себя не помню.
Что было дальше, сказать не могу. Не хочу врать. А уж
когда я опять в сознание вернулся, он уж лежал на полу
с пробитой головой, истекал поганой своей кровью.
Каюсь, не по закону я поступил... Но честно говорю: не
жалею. Рад даже, что поквитался с фашистским гадом.
Следователь. И чем это вы его?
Стапчук. Молотком. Сапожным молотком, гражда-
нин следователь, я как раз косячки на сапогах прибивал,
когда он вошел... Так что чем попало... Да, что было в
руках, то и... Одним словом, себя не помнил. Но не жа-
лею!
Следователь. Почему не заявили потом?
Стапчук. Известно почему, гражданин следова-
тель,— боялся. За собственную шкуру боялся, не хотел,
чтоб опять стали в прошлом копаться... Разве не понятно?
441
Следователь. Куда дели труп?
Стапчук. В бочку, гражданин следователь. Поло-
жил его туда, цементом присыпал и водой залил, а когда
цемент схватило, бочку в реку скатил.
Следователь. Место показать сможете?
Стапчук. Еще как смогу! Это недалеко, возле моста
там еще ива над омутом свисает... В этот омуток я и ска-
тил его. Так что место найду хоть днем, хоть ночью, смот-
ря какое будет на то ваше указание.
Следователь. Значит, вы его убили сразу же, как
он только вошел?
Стапчук. Так точно.
Следователь. И даже водки вместе с ним не вы-
пили?
Стапчук. Чтоб я стал с этой нечистью пить? Нет,
гражданин следователь, видно, вы нс знаете Стапчука.
Следователь. На бутылках отпечатки его пальцев.
Стапчук. Правильно. Он принес, его пальцы и оста-
лись. Видно, думал меня за водку купить, катюга! Толь-
ко я...
Следователь. Но бутылки пустые. Он что, после
смерти их выпил?
Стапчук. Зачем так? Я и выпил. Нс пропадать же
добру!
Следователь. Почему же ваших следов на стекле
не осталось?
Стапчук. Так я, гражданин следователь, тс бутылки
полотенцем брал, рушничком, чтоб руки нс испачкать
после него. Брезговал притронуться даже, раз его руки
касались.
Следователь. А пить нс брезговали?
Стапчук. Так ведь внутрь он нс лазил! Водка-то,
она чистая...
Следователь. Понятно. Сидор Федорович, теперь
вес понятно... Но объясните мне тогда, почему и на квар-
тире престарелой гражданки Чарской вы проявили ту же
щепетильность? Я допускаю, что вы брезговали браться
за бутылку, но почему отпечатки ваших пальцев не оста-
лись, например, на рюмке, из которой вы пили? Как это
понять? Или рюмку вы тоже брали полотенцем?
Стапчук. Зачем полотенцем? Я медицинские перчат-
ки надел, такие резиновые...
Следователь. С какой целью, интересно?
442
Стапчук, А вес для того, чтоб бутылки этой поганой
нс касаться. Вам странно, я понимаю. Но это уж мания
у меня такая. У нас в роду вес брезгливые: и отец и де-
душка... Но в гостях-то нс будешь полотенцем орудовать,
вот я и надумал перчатки в аптеке купить, чтоб старуха
нс заметила чего. А то ведь пойдут расспросы: отчего да
почему?
Следователь. Ну, теперь все совершенно ясно,
Сидор Федорович. Вы действительно проделали большую
и тонкую работу, чтобы нс осквернить себя прикоснове-
нием к этим нечистым бутылкам. Индийским брахманам
ваш опыт был бы чрезвычайно полезен.
Стапчук. Кому, кому?
Следователь. Брахманам, Сидор Федорович,
брахманам. Это, знаете ли, высшая каста жрецов, но раз-
говор, конечно, нс о них. Расскажите мне лучше, в чем
смысл всей этой комедии с питоном и старым сундуком?
В чем тут дело?
Стапчук. Какая ж тут комедия? Никакой комедии
нет. Вера Фабиановна — человек верующий, и я тоже,
должен сказать вам, нс отрицаю существование высших
потусторонних сил. На этой почве мы с ней и сошлись,
подружились.
Следователь. При чем же здесь питон?
Стапчук. Просто захотелось развлечь старушку.
Много ли у нее в жизни радостей? Вот и показал ей жи-
вого питона... А старушка-то, гражданин следователь,
жива?
Следователь. А вы как думаете, Сидор Федоро-
вич? Разве вы нс оставили се в состоянии глубокого шо-
ка, вызванного испугом?
Стапчук. Ах так?.. Ну, царство ей небесное...
Следователь. Радуетесь, что одним свидетелем
меньше? Нс спешите радоваться: Вера Фабиановна дала
показания. И, между прочим, опознала вас по фото-
графии.
Стапчук. А я и нс отрицаю! Был у нее и фокус с
питоном показывал. Но пужать сс не хотел, просто раз-
влечь немного думал, удивить.
Следователь. Й сундук заодно похитить.
Стапчук. Сундук? Йа кой мне эта рухлядь! Она са-
ма его отдала.
Следователь. Зачем?
443
Стапчук. Как — зачем? Питона возить. В мешке-т
чай, тяжело. Он пудов шесть тянет...
Следователь. Ах вот как! А питон — раз уж рал
говор опять о нем зашел — как к вам попал?
Стапчук. Обыкновенно попал — приполз, и вес.
Следователь. Откуда? Из леса?
Стапчук. Чего нс знаю, того нс знаю. Приполз
и вес
Следователь. Видите ли, Сидор Федорович, фаг
ы свидетельствуют о том, что вы украли питона после
предст.'влени}. которое артисты цирка дали в доме отды
#а. Подпоив здешнего культурника, вы взяли у него ключ
от зал л, а клетку и ящик раскрыли с помощью подручных
средств. Ломик, кстати, найден в той самой комнате в до-
ме номер семь во Втором Зачатьевском переулке, в кото
I ой вы скрывалис! иислсднее время. Все говорит, таки,
образом, что питон попал к вам совсем нс случайно. Вы
хотели с помощью этого питона выманить у гражданки
Чарской ее сундук, что. собственно, и сделали. Она эп
подльерждаст.
Стапчук. Оговор! Оговор, гражданин следователь
оговор! Теперь все будут валить на Стапчука. Но пусть
говорят что хотят — я остаюсь при своем. Ломик тут ни
при чем. Это нс мой. Стапчук в жизни еще ничего не
украл. Спросите по месту работы. Вам там скажут, что
честнее Стапчука человека нет. Вы же были у меня в ха-
те. Видели. Жизнь-то прожил, а гроша ломаного нс на-
жил. Могу только сожалеть, что моя глупая шутка с пи-
тоном привела к таким последствиям. Я вижу, что на ме-
ня брошена тень, но я невиновен.
Следователь. Зачем вы окрасили питона светя-
щимся составом?
Стапчук. Для большего эффекта.
Следователь. Где взяли краску?
Стапчук. Купил случайно у одного маляра.
Следователь. Фамилия этого маляра?
Стапчук. Не знаю. Он у нас прошлое лето в коопе-
ративе подрабатывал. С тех пор я его не видел.
Следователь. Зачем ужей окрасили?
Стапчук. Для опыта. Вроде научного эксперимента
Хотел посмотреть, что из этого получится.
Следователь. Откуда у вас эта синяя фаянсовая
фигура, изображающая древнеегипетского бога?
411
Стапчук. Эта?
Следователь. Да, да.
Стапчук. Ах, эта! Ее, понимаете ли, тот гад, ну, тот
самый эсэсовец, которого я порешил, выронил. Я се по-
том на полу нашел.
Следователь. Выходит, что их было две? Одна ле-
жала в гостинице, в которой ваш, так сказать, старый
недруг остановился, а другую он носил с собой?
Стапчук. Может, и так. Я лично ничего об этом нс
знаю. Просто увидел красивую штучку и подобрал, а что
она собой представляет, понятия нс имею.
Следователь. Вера Фабиановна Чарская утверж-
дает, что вы предъявили ей фигурку в качестве своего
рода пароля?
Стапчук. Пароля? Ничего нс знаю. Может, старуш-
ка на этого гада работала? Вы бы выяснили, гражданин
следователь. Я-то ведь просто так ей штучку-то эту пока-
зал. Вижу, у нее вес вещи старинные, ну и решил похва-
статься — показал. Случайно совершенно...
Следователь. Случайно? Понимаю.
Стапчук. Ну вот, вы опять мне нс верите! Я же вес
по доброй воле рассказываю. Разве нс я вам про шпиона
этого чистосердечное признание сделал? Что было, то бы-
ло, а чего нс было, того, уж извините, на себя взять не
могу. Ничего я про старуху пе знаю. Могу только сказать,
что это очень подозрительная особа... Позвольте расска-
зать лучше, как дальше было дело.
Следователь. Что значит «дальше»?
Стапчук. Ну, после того, как я, поддавшись спра-
ведливому гневу, покарал гестаповского агента.
Следователь. Слушаю вас, Сидор Федорович.
Стапчук. Одним словом, схоронил я его и стал
ждать...
Следователь. Чего?
Стапчук. Второго визита. Я-то их методу знаю,
изучил, слава богу. Они если возьмут на прицел человека,
то уж не отцепятся. Вот и стал я поджидать нового гостя.
Для этого — откроюсь вам, что уж теперь скрывать! —
и отлил я пулю. Думаю, порешу и второго на месте, ежели
он ко мне, конечно, пожалует. И стал я с тех пор дежу-
рить с заряженным ружьем, ожидать, значит. Вот тут-то
со мной эта беда и приключилась. Не за того я следова-
теля вашего принял, нс за того! Сердце-вещун обмануло.
«5
Гляжу это я однажды — как раз в тот день кирпич при
везли, — бродит один, на участок глазом косит. Я подо
ждал, подождал, а он нс уходит. Даже с другого бока за-
шел. «Так и сеть, думаю, второй пожаловал». Ну, я и
вжарил ему жаканом... Эх, да разве мог я думать, что эт.
наш, советский человек! Вот какая беда со мной, граж
данин следователь, приключилась. Обманулся я, жесток
обманулся...
Следователь. И решили скрыться?
Стапчук. Конечно. Убийство есть убийство. Найдут
тело, пойдут клубок разматывать, до прошлого моего про-
клятого обязательно докопаются. Ну, теперь, слава богу
я чист перед вами. Вее как есть выложил, и даже легче
на душе стало. Теперь за мной ничего нет. Вот он я, весь
перед вами, судите меня по всей строгости наших за-
конов.
Следователь. Расскажите мне о подробностях
убийства, совершенного вами в Паркс культуры и отдыха
имени Горького.
Стапчук Какого убийства? Ничего нс знаю! Стап-
чук, выходит, вес убийства должен на себя взять? Инте-
ресно получается...
Следователь. Михайлова Виктора Михайловича
вы ведь тоже ударили сапожным молотком? Нс так ли?
Стапчук. Какого Михайлова?! Не знаю никакого
Михайлова!
Следователь. Знаете, Сидор Федорович, знаете...
Он еще привозил вам флуоресцентную краску. Припом-
ните-ка получше.
Стапчук. Ах, этот?!
Следователь. Да-да, именно этот.
Стапчук. Думал, что про него вы нс знаете... Вы уж
простите меня, гражданин следователь, но даже мышь
и та жить хочет. Мне веры, понятно, нет никакой, хотя
я добросовестно заблуждался. Думал, что врагов уничто-
жаю. Да, собственно, первый и был враг. Это я уж на
следователе накололся, нс за того его принял... А маль-
чишка этот стиляжный, ну, художник, который — вы вот
сказали, Михайлов его фамилия, а я и нс знал, — так он,
тут уж я нс ошибаюсь, тоже враг. Он сподручный того
эсэсовца... Я уж вам теперь всю правду выложу. Их тут
цельная компания. Художник этот, сама старуха и еще
। акон-то старикашка-краснодеревщик по кличке Дорми-
446
донтыч. Я его никогда нс видел и ничего про него нс знаю.
Эсэсовец про него обмолвился. Честно говоря, я нс сразу
эсэсовца-то порешил, думал разузнать побольше, чтобы
всех их на чистую воду-то вывести. Одним словом, дваж-
ды ко мне эсэсовец приезжал. Я хотел в первый же раз его
убить, но он сказал, что задание сеть. Вот и решил я
разузнать вес про это самое задание, чтоб пользу, конеч-
но, принести, и прикинулся дурачком, согласным, мол,
исполнить любое приказание. Тут эсэсовец мне про ста-
руху и поведал. Сказал, значит, что есть в Москве такая
старуха, у которой хранится сундук с важными докумен-
тами. Он даже внешность и вес привычки сс описал. Как
я понял позднее, за старухой по заданию эсэсовца вес
время следил этот самый неизвестный мне Дормидонтыч.
Поэтому эсэсовец действовал нс вслепую, а наверняка. Он
мне и сказал, что старуху лучше всего взять на живого
дьявола, показать ей, значит, призрак такой. Тут я и
вспомнил, что в дом отдыха цирк приезжает, и предло-
жил эсэсовцу вместо дьявола живой змеей воспользовать-
ся. Он обрадовался и сказал, что фосфором змею надо
покрасить. «Где его, этот самый фосфор, взять?—гово-
рю.— У нас это дефицит». Он тут же пообещал достать
светящуюся краску, и правда: через день художник этот
стиляжный мне две банки приволок. Сказал, что просили
его доставить по такому-то адресу, и адрес как раз мой.
Больше он ничего нс сказал, но адрес свой на всякий
случай оставил. А потом было вес, как я уже показал,
я ведь ничего нс выдумал, просто не вес рассказывать
хотелось: мышь ведь и та жить хочет... Когда эсэсовец
второй раз приехал, я его, как уже вам докладывал, са-
пожным молотком порешил и стал дожидаться следующе-
го... А он, слсдующий-то, вес нс идет и нс идет. Но я-то
ведь знаю, что их много. Вот нервы и нс выдержали. Я на-
писал художнику и от имени эсэсовца назначил встречу
в парке... Там я его и порешил. Сапожным молотком, как
вы справедливо указали. Понимаю, конечно, неправильно
я поступил — надо было заявить на него. Но нервы, знаете
ли... Я ведь так натерпелся от этих гадов!.. Контужен
опять же, и нога у меня искалечена. Каюсь, затмение
нашло на меня. Но что было, то было... Одним словом,
порешил я его, художничка этого. Вот и вес! Как я сле-
дователя убил, вы уже знаете. Ошибка вышла... Как вы
думаете: мне вышку дадут или учтут честные мои наме-
447
рения и чистосердечное признание? За признание ведь
скидка полагается?
Следователь, Ничего обещать вам нс могу. Вес
решит суд.
Стапчук. Это я понимаю, понимаю... Разве я без по-
нятия? Мне ваше мнение знать драгоценно как человека
опытного, заглянувшего, можно сказать, в глубины моей
души. Могу я надеяться, гражданин следователь?
Следователь. Надеяться?.. Слушайте-ка, Стап-
чук,— в последний раз называю вас так—тут у меня лежит
досье на Ванашного Николая Трофимовича... Так вот,
попейте водички и расскажите мне вес, что вы знаете про
Этого человека. Вее, что только знаете... В том числе и о
том, как Ванашный присвоил себе документы убитого в
нацистском концлагере рядового Советской Армии Стап-
чука Сидора Федоровича. Вы понимаете меня? Вее и без
утайки, а потом мы уточним с вами некоторые детали
дела с сундуком и питоном. Заодно вы расскажете, куда
спрятали валюту убитого вамп Свиньина.
Стапчук. А потом?
448
Следователь. Тогда разговор о чистосердечном
признании нс будет таким беспредметным. Вы поняли?
Стапчук. Да, гражданин следователь, понял. Все
сделаю, как вы велели. Вес! Только можно, я дам свои
показания в письменном виде? А то мысли как-то рас-
ползаются...
Следователь. Хорошо. Пишите.
Показания Ванашного И. Т.
«Я действительно нс Стапчук, а Вапашиын Николай
Трофимович, 1912 года рождения, уроженец Белгорода.
По профессии цирковой артист. Работал, как правило, со
змеями. Мои номера пользовались известностью, и я
часто выезжал на гастроли. Перед самой войной наша
труппа давала концерт в Гамбурге. После концерта со-
стоялся банкет, на котором мне, видимо, что-то подмеша-
ли в водку, потому что, хотя выпил совсем мало, совер-
шенно опьянел. Что было потом — нс помню. Товарищи
рассказывали, что ушел с банкета, сославшись на нездо-
ровье. Сам я этого не помню. Однако утром я проснулся
в своем номере. Все было нормально, если не считать
только легкого похмелья. Я бы вообще забыл об этом слу-
чае, если бы в день прощального представления в мою ар-
тистическую уборную не пришел оцин человек. Имени его
я не знаю, ои мне не представился Сначала я принял его
за обычного поклонника, пришедшего вручить корзину
цветов, но быстро понял свою ошибку. Вместо записки
в корзине лежал конверт с компрометирующими меня
фотографиями и копия полицейского протокола. Человек
коротко рассказал мне, какие художества я выделывал
в портовых кварталах Гамбурга. Фотографии и протокол
вроде бы подтверждали его рассказ, но сам я ничего не
помнил. Это был самый обыкновенный шантаж, но я тем
нс мснсс струсил и поддался ему. Короче говоря, я был
завербован гестапо. Мне сказали, что пока от меня ниче-
го нс требуется, но, когда нужно будет, меня обязательно
известят.
Я уехал в состоянии настоящего ужаса, хотел все рас-
сказать или даже покончить с жизнью. Но постепенно я
успокоился и даже решил, что про меня забыли. Тот че-
ловек, который принес цветы, говорил, что обратил вни-
Ларец Марии Медичи
449
мание на меня, когда я будто бы зверски избивал своего
удава. «В этот момент, — сказал он, — вы были похожи
на разгневанного нордического бога. Настоящий Нибе-
лунг!» Но, поскольку ко мне никто не приходил, я решил,
что впечатление о значимости моей особы быстро рассея-
лось и я уже не пригожусь. В самом деле, зачем им цир-
ковой дрессировщик?
Но вот началась война. Вскоре меня призвали и отпра-
вили в действующую армию на Северный Кавказ. Наш
батальон попал в окружение и был почти целиком уничто-
жен. Вместе с немногими уцелевшими я оказался в плену.
Нас поместили за колючую проволоку. Спали мы на го-
лой земле, под открытым небом, а ночи были холодные
Кормили из рук вон плохо. Два раза в день давали ка-
кую-то свекольную бурду и больше ничего. Видно, умо-
рить нас хотели. А тут вдруг пронесся слух, что вербуют
добровольцев в местную охрану, чтоб за порядком еле
дили среди местного населения. Тем, кто соглашался, да-
вали одёжу, приличное питание и даже шнапс. Я и решил:
чем за колючей проволокой подыхать, не лучше ли по-
ступить в охранники, чтоб при первом же подходящем
случае перебежать к своим. Сказано — сделано. Я сам
обратился к немцам и сказал, что согласен у них рабо-
тать, а чтоб мне больше доверия было, и про гамбургский
случай сообщил. Меня тут же отделили от наших и поме-
стили в отдельную комнату в доме, где немецкая охрана
жила. Питание сразу же улучшили. Не бог весть что,
конечно, но жить все же можно. Так прошло несколько
дней: видно, наводили обо мне справки. Я уж жалеть
начал, что объявился. Эх, не знал я тогда, какого дурака
свалял! Если б знал, наверное удавился бы. Но человеку
не дано знать, что его ожидает. Через несколько дней
вызывает меня сам начальник местного гестапо штурм-
банфюрер Нушке и говорит: «Вам, дескать, герр Ванаш-
ный, оказано огромное доверие. Вы зачислены в спе-
циальную школу, по окончании которой сможете принести
большую пользу великой Германии». Я, конечно, не знал,
что это за специальная школа, но на всякий случай согла-
сился. Думаю, там видно будет, оглядимся и поймем, что
к чему, а если сразу откажешься, небось расстреляют.
Пу, я и согласился. Через два дня меня отправили на са-
молете в Польшу, под Люблин, где и находилась эта са-
мая школа. Тут только я понял, куда попал.
450
Оказывается, в школе обучали диверсантов для за-
броски в советский тыл. Я, конечно, не хотел воевать
против своих. К тому же я не сомневался, что меня сразу
поймают. А там иди доказывай, что ты ничего плохого не
сделал. Так мне и поверят... Одним словом, решился я
из этой школы сбежать. Только куда сбежишь? Кругом
чужая страна, чужие люди, а у ворот эсэсовцы с авто-
матами... Обращение, надо сказать, было с нами самое
скотское. Кормили, конечно, ничего, но держали в стро-
гости. За малейшую провинность—карцер. Для себя я
нашел только один выход: повредить ногу и стать негод-
ным для прыжков с парашютом. На одной из тренировок
я так и поступил. Подтянул стропы, убавил купол, чтоб
скорость приземления побольше была, и, поджав правую
ногу, левую вытянул и напряг. Как я хотел, так и полу-
чилось. Только не подрассчитал немного. Слишком силь-
но ногу повредил, навсегда, можно сказать, калекой
остался. Поместили меня в немецкий лазарет, но я ука-
заний ихних врачей не выполнял, старался затянуть ле-
чение. Так они мне ногу и не отремонтировали. Я уж ра-
довался, что благополучно выскочил. Но не тут-то было.
Из школы меня отчислили, но направили в еще худшее
место — в зондеркоманду шесть-а.
Надо ли говорить, что творили эти проклятые зондер-
команды? Всякие карательные акции, очистительные ме-
роприятия, поджоги и расстрелы. Я, конечно, по мере
своих сил старался в расстрелах участия не принимать.
Если же и приходилось мне по долгу службы — за отказ
ведь полагался расстрел — присутствовать при экзеку-
циях, то я, как правило, стоял в оцеплении. Я твердо за-
веряю, что ни разу сознательно не целился в несчастные
жертвы немецко-фашистских зверей. Однажды я даже
дал кусок хлеба сиротке, случайно уцелевшей после того,
как звери из зондеркоманды сожгли целое село. Вообще
следует сказать, что все мы, кому выпала несчастная
судьба служить у немцев, ненавидели этих «сверхчелове-
ков». Да и они нас за людей тоже не считали. Достаточ-
но привести такой пример. Хотя я и считался эсэсовцем,
но не имел права приветствовать своих офицеров подня-
тием руки и возгласом «Хайль Гитлер!». Это была приви-
легия только немцев. Я же, ненемец, должен был просто
прикладывать два пальца к козырьку. Так что разница
была. И не только в этом, но и во многом другом. Нас
451
и снабжали хуже, и бросали всегда на самые черные ра-
боты. Но я все терпел, мечтая вырваться из фашистской
неволи.
С Андреем Всеволодовичем Свиньиным я познако-
мился в конце 1943 года в Западной Европе, куда отка-
тывалась под ударами советских войск германская «не-
победимая» армия. Он быстро продвигался по службе
и был уже оберштурмфюрером, то есть старшим лейте-
нантом, тогда как я дальше шарфюрера — простого
фельдфебеля, даже меньше чем фельдфебеля,— не про-
двинулся. И это понятно. Я служил нехотя, только, как
говорится, за страх, а он — за совесть. Кроме того, он
знал кучу языков, и даже немцы его боялись, потому что
у него были влиятельные покровители на самом верху.
Он выполнял много функций. Вербовал в лагерях пре-
дателей, выслеживал борцов Сопротивления и вообще за-
нимался темными махинациями. Я всецело находился у
него в подчинении, но, повторяю, по мере сил саботиро-
вал его указания.
Так, помню, в одном южном городке, в котором не-
которое время орудовал— конечно, под чужим именем —
Свиньин, всех жителей согнали на площадь. Сам Свинь-
ин, в черной маске, чтоб не узнали, и даже в черных
перчатках, сидел рядом с эсэсовским начальством в
открытом «хорьхе», а мимо проводили жителей. Он смот-
рел на них сквозь прорези в маске и время от времени
указывал пальцем, молча, без единого слова. Отмечен-
ного им человека тут же хватали. В тот день Свиньин
указал на семьдесят или даже восемьдесят человек. Все
это были участники Сопротивления. Всех их расстреляли
на другое утро. Так вот, я тогда стоял в оцеплении и слы-
шал, как один парнишка сказал идущему рядом старику:
«Знать бы, кто этот мерзавец!..» Это он про Свиньина
так сказал. Я сделал вид, что не слышал, и отвернулся.
Правда, минуту спустя Свиньин уже указал и на парниш-
ку и на старика. Я их не выдал, но спасти их было, как
понимаете, не в моей власти. Подобных эпизодов можно
было бы привести много...
Теперь о том, как я стал Стапчуком. Это опять-таки
случилось не по моей воле. Когда хребет фашистского
зверя уже трещал под ударами нашей славной армии,
гестаповцы начали консервировать свою агентуру. Видно,
чувствовали, что приходит конец и близка расплата за
452
все их зверства. Однажды, когда мы со Свиньиным, как
обычно, находились в лагере для военнопленных, он ука-
зал мне на заключенного, очень похожего на меня лицом.
«Это некто Стапчук Сидор Федорович, в прошлом тракто-
рист и ударник, — сказал мне Свиньин. — Родных у этого
человека нет. Самое время тебе поменяться с ним места-
ми». Я сперва не понял, что это означает, но Свиньин
быстро мне все растолковал. Я, конечно, согласился. Во-
первых, другого выхода не было, а во-вторых, я решил
тогда, что так для меня будет лучше. Исчезнуть, духов-
но, можно сказать, умереть в другом человеке и зажить
наконец честной жизнью. Конечно, я не собирался рабо-
тать на гестапо, хотел только скорее вырваться из их лап.
Ведь я-то знал, что такое гестапо! Помню, я только вы-
разил опасение, что друзья Стапчука по лагерю могут
меня при случае выдать, но Свиньин только усмехнулся
в ответ. У меня мороз по коже пробежал: я понял, что
никто из этих людей из лагеря не выйдет. Что с ними со
всеми случилось, я так и не узнал. Но думаю, что до
освобождения они не дожили.
Понятно, что, спасая меня, немцы надеялись как-то
использовать нового, так сказать, Стапчука. Свиньин
приказал мне поселиться где-нибудь вблизи Москвы и
вести тихую, незаметную жизнь. Больше ничего от меня
не требовалось. Единственное, что я должен был де-
лать,— это давать время от времени объявление в «Мос-
горсправку» об обмене своей площади на домик в Поти.
Почему именно в Поти — не знаю. Я вынужден был да-
вать такие объявления, потому что хорошо знал своих
бывших хозяев. За неподчинение они бы, не задумываясь,
убрали меня. А я хотел жить. Тем более, зла своей
жизнью никому не причинял. Я понимал, конечно, что
объявления нужны, чтобы меня можно было найти, и по-
тому старался давать их как можно реже. Последнее
время я вообще перестал их давать и совершенно забыл
страшное свое прошлое. Я стал действительно новым че-
ловеком, Сидором Федоровичем Стапчуком.
Понятно поэтому, что я решил убить Свиньина, когда
он вновь появился на моем горизонте. Я хотел покончить
с прошлым, я уже окончательно его похоронил. Но оно
ожило вдруг, и мне пришлось похоронить его вторично.
Дальнейшие же события целиком обусловлены этим моим
решением и поступком. Ну конечно, и нервы у меня тоже
453
малость сдали. Парень-художник был у меня дома, он
знал меня в лицо и мог в любую минуту выдать. Вот я и
решил вызвать его в уединенное место и убить. Тем бо-
лее, что он был связан со Свиньиным, помечен его зло-
вещей меткой... А выстрел я сделал по ошибке: принял
переодетого милиционера за врага. Будь у меня нервы
в порядке, я, возможно, этого бы не сделал, вел бы себя
более сдержанно. Но ведь я прожил такую трудную, та-
кую жуткую жизнь...
Все вещи, взятые мной у Свиньина, зарыты на сосед-
нем участке, возле строящегося там гаража. Комедия,
которую я разыграл с питоном, не преследовала никаких
корыстных, а тем более преступных целей. Свиньин уве-
рял меня, что в сундуке хранятся важные документы, и
сулил за успешное выполнение задания большую сумму
денег. Я хотел все это проверить. Сознаюсь, что если бы
там нашлись компрометирующие меня документы, я бы
их уничтожил. Все остальное я бы так или иначе подбро-
сил заинтересованным органам. Но в сундуке никаких
документов не оказалось, Он был совершенно пустым.
Обратного хода мне, понятно, не было, и я оставил сун-
дук у себя. Тем более, последовавшие вскоре трагические
события настолько выбили меня из колеи, что я и думать
забыл про этот сундук.
Я, конечно, очень виноват перед нашим государством,
но действовал так только из малодушия и по злому сте-
чению обстоятельств, а не по доброй воле. Если меня
найдут достойным снисхождения и сохранят мне жизнь,
то клянусь, что искуплю свою вину самой тяжелой рабо-
той, какая бы она ни была. Готов выполнить любое по-
ручение.
Заявляю также, что у Свиньина есть в Москве агент,
который следил все это время за старухой и ее сундуком.
Все, что я знаю о нем, так это только кличку—Дормидон-
тыч. Он старик и по специальности краснодеревщик. Ста-
руха и художник Михайлов, как я понял теперь, каса-
тельства к шпиону и врагу человечества не имеют.
Прошу учесть все вышеперечисленное и даровать мне
жизнь.
Ванашный Н. Т.».
Глава 30
ПОДВОДНЫЙ ВУЛКАН
В тот д&нь с утра собирался дождь. Но грузные, на-
бухшие облака никак не могли пролиться на тусклые,
усыпанные палой листвой тротуары. Они только провиса-
ли всё ниже, и было видно, как треплет ветер туманные
их края.
Люсин зябко поежился, захлопнул форточку и вклю-
чил настольную лампу.
— Исполнилась мечта идиота! — усмехнулся Бере-
зовский и небрежно похлопал по крышке легендарный
ларец.— Вот он, наш двенадцатый стульчик. Остается
узнать только, где зарыто когда-то хранившееся в нем
сокровище... А, стариканчик? — Он скорчил комичную ро-
жу и с нарочитой беспомощностью развел руками.
— Не скажу, что это очень меня волнует,— меланхо-
лично заметил Люсин. — Хотя, конечно, мне бы больше
понравилось, если бы сундук не оказался столь безна-
дежно пустым.
— Ты разочарован? — Березовский оседлал сундук,
словно это был популярный снаряд, именуемый в спорт-
зале козлом, и неуклюже перебрался на другую сторону.
Надо сказать, что ларец почти целиком заполнил тес-
ный люсинский кабинетик. Исцарапанный терниями ве
ков и пропыленный всеми ветрами Европы, он уверенно
стоял на четырех подшипниках между кожаным диванчи-
ком и неказистым письменным столом об одной тумбе.
Но были скучны и молчаливы грифоны по его углам.
Сложив крылья и свесив змеиные шеи, тоскливо устави-
лись они на казенный паркет.
Неужели здесь и закончится нескончаемый их перелет?
Дым сражений и отблеск пожаров на синей стали кирас,
зеленая вода лагуны, королевские лилии, черепа на зло-
вещем бархате масонских запонов, подстриженные де-
ревья и сказочные фонтаны Версаля, — неужели все это
прошло навсегда, навсегда, как случайная рябь на воде?
— Ты разочарован? — переспросил Березовский.
— Нет, Юра, нет... Совсем не то. Не знаю, как тебе
сказать...
— Я понимаю,— с готовностью кивнул Березовский.
— Нет, ты не понимаешь... То есть, быть может, и по-
455
нимаешь, но, как бы это тебе сказать, немного не так...
Я совсем не разочарован. Мы ведь с тобой и не надеялись
что-нибудь найти в нем. Столько лет. Юра, столько ска-
зочных лет... У одной старухи-то он, почитай, полвека
почти простоял... Да и по всему было видно, что он дав-
ным-давно уже пуст. Может быть, с того самого дня, ко-
гда пали наконец стены Монсегюра... Разве не так?
— Конечно, так, старик. Все верно. Но согласись все
же, что была надежда найти хоть какие-нибудь следы,
указание, что ли... А так ведь что? Обрыв! Конец!.. Как
жаль, как чертовски жаль! Приходится просыпаться по-
сле удивительного сна у разбитого, так сказать, корыта.
— Да. Это именно то... То самое ощущение! Ты хоро-
шо уловил. Пора просыпаться. Но, дорогой, почему у раз-
битого корыта? Разве мы не нашли то, что искали?
—• Ты-то, положим, нашел...
— Что ты имеешь в виду?
— Бочку с зацементированным трупом. Ведь у вас
главное — это обнаружить труп. Разве ие так?
—- Отчасти, может, и так, — улыбнулся Люсин.—
Правда, ты чересчур примитивно...
— Не в этом дело! — перебил его Березовский.—
Я просто констатирую факт. Ты нашел все, что искал, и
вполне этим удовлетворен. Верно?
— Опять же только отчасти, Юра. Смотря с какой точ-
ки зрения...
— С деловой! С чисто деловой. Теперь ты можешь на-
писать исчерпывающую докладную, рапорт, закрыть де-
ло... не знаю точно, как там это у вас называется?.. Мо-
жешь ведь? — упорствовал Березовский.
— Ну могу. Могу! — рассмеялся Люсин, глядя на
красного, даже злого приятеля. — Что ты, собственно,
хочешь доказать?
— Ничего, ровным счетом ничего! С меня вполне до-
статочно, что ты доволен. Рад, если мог тебе в чем-то
помочь.
— Я по тебе вижу, как ты рад! В чем дело, Юр? Да-
вай выкладывай.
— Что, отец? Что выкладывать-то, милай?
Чем ты недоволен?
— Собой, только собой.
- - Понимаю! Очень похвальная черта.
Перестань издеваться!
456
— Я? Над тобой?
— Да, милок. Прояви великодушие. У тебя ведь
удача...
— Ах, вот в чем дело! У меня удача, а у тебя неудача?
Так, что ли?
Березовский шумно вздохнул и улыбнулся вдруг ви-
новатой, обезоруживающей улыбкой.
— Ты мне эти штучки брось. — Люсин сурово посту-
чал пальцем о край стола. — Нечего тут юродствовать!
У тебя, если хочешь знать, еще больше оснований для ра-
дости, чем у меня. Я бы на твоем месте ликовал.
— Да?
— Да! Разве ты не собрал богатейший материал?
— Так ведь надо еще чтобы разрешили публикацию...
— Это не твоя забота. Можешь считать, что разреше-
ние у тебя в кармане.
— Надо же еще и написать, — вздохнул Березов-
ский.— Думаешь, просто? Каторжный труд, старик!
— Соболезную, но помочь не могу. Не хочешь—не
пиши.
— Легко сказать... Как вспомню эту бочку, потоки
мутной воды, тина зеленая, как волосы русалки, скольз-
кие веточки рдеста... Очень впечатляет! Легко сказать —
не пиши.
— Ты все еще недоволен?
— Почему недоволен? Доволен. Счастлив!.. У тебя де-
ло к концу подошло, а мне еще только начать предстоит...
— О несчастный! Понимаю, понимаю! Как мне тебя
жаль!
— Ладно! — Березовский хлопнул Люсина по плечу.—
Хватит действительно дурака валять! Все, конечно, очень
хорошо и распрекрасно. Дай бог, чтоб всю жизнь было
не хуже... Но мне почему-то грустно. Жаль расставать-
ся... Чертовски жаль! По сути, наше расследование толь-
ко теперь и должно было бы начаться! Разве не так?
Легендарный Грааль! Тайна катаров! Что мы узнали об
этом? Ровно ничего. А сколько оборванных линий! Один
цареубийственный кинжал чего стоит! Но мы никогда —
вдумайся в это страшное слово! — никогда не узнаем, как
все было на самом деле. Мы ничего не узнаем. Мелькну-
ла золотая рыбка, и нет ее.
—- Ты все еще думаешь, что это был кинжал, о кото-
ром писал Пушкин?
457
— Не сомневаюсь, старик. Последняя глава «Онеги-
на» была им зашифрована. Это точно. На днях я читал,
что наконец отыскали ключ к шифру. Л1не хочется на-
писать о декабристах, Володя, очень хочется.
— Но у нас же очень мало данных.
— Мало... Но именно в этот момент мы и прекраща-
ем работу.
— Почему прекращаем? Закончено, собственно, толь-
ко следствие по уголовному делу. И то еще не до конца.
Но тебя-то это абсолютно не касается. Ищи себе на здо-
ровье. Вон Андроников всю жизнь такими вещами зани-
мается.
— Верно, всю жизнь... А если б ему в придачу весь
ваш мощный аппарат...
— Вот ты о чем!.. Понимаю. Теперь понимаю.. Толь-
ко нереально все это. Жизнь есть жизнь, что там ни го-
вори. Я бы рад тебе помочь и буду помогать, если пред-
ставится такая возможность, только ты ведь и сам по-
нимаешь... Понимаешь же?
— В том-то и дело! У вас совсем другая задача, и ни-
кто не позволит вам заниматься, если можно так выра-
зиться, чистой наукой. Так?
— Кое в чем я тебе все же сумею помочь, Юр. Согла-
сись, что мы и так сделали больше, чем это требовалось
по чисто служебным соображениям. Верно?
— Разве что самую малость... Тут ведь такое дело.
Про Грааль я уж и не говорю. Ради Грааля умереть и то,
как говорится, мало. Вся история европейского рыцарст-
ва — это нескончаемые поиски Грааля. Круглый стол, две-
надцать пэров и прочее. А к чему, собственно, стремились
алхимики?! Да я уверен, что даже для современной науки,
для всей этой физики, химии... Одним словом, что гово-
рить... Но не будем про Грааль. И даже про кинжал. Ведь,
кто знает, может, тут ничего такого и нет. Одна лишь ле-
генда, красивый поэтический вымысел. Даже о красном
алмазе я не заикнусь и не стану засорять твои мозги ле-
гендой о третьем глазе Будды. Но аметистовый перстень —
это же реальность! Он же у тебя в сейфе лежит! Кстати,
почему их оказалось два?
— Думаю, по той же самой причине.
— Полагаешь, что тут та же история, что и с египет-
скими божками?
Скорее всего... Мосье Свиньин предпочитал распо-
458
лагать на всякий случай дубликатом. Для верности. Кро-
ме того, подлинники ведь и сами по себе не малые день-
ги стоят. Фигурка, которую он вручил Ванашному для
передачи старухе, оказалась поддельной. Подлинник он
для себя приберег.
— Но перстень...
— И перстень. Вдруг бы Дормидонтыч не согласился
отдать его? Мог? Вот и заготовил дубликат. Не знаю
только, как он собирался им распорядиться: то ли подме-
нить украдкой хотел, то ли просто вез его старику в уте-
шение... Но теперь это уж неважно.
— Непросто было выцарапать у Дормидонтыча пер-
стенек? — подмигнул Березовский.
— А ты думал! — Люсин присвистнул.—Дормидон-
тыч дрался, как лев. Нипочем признаваться не хотел.
— И как же?
— Как всегда, — пожал плечами Люсин. — Куда про-
тив фактов денешься! И, надо сказать, Лев Минеевич
нам здорово помог... Золотой человек. От него-то я и
узнал, что настоящий перстень у Дормидонтыча. Когда
же старуха поправилась и с ней уже можно было разго-
варивать на простом человеческом языке, а не с помощью
детских буковок, и вторая линия подтвердилась. Здесь-то
Ванашный не наврал. Дормидонтыч действительно опекал
старуху, сужал круги вокруг сундучка... Да я тебе все это
уже рассказывал.
— Рассказывал,— кивнул Березовский.— Мне просто
нужно было лишний раз убедиться, что перстень все же
один.
— Это-то и мне нужно было. Один перстень! И сун-
дук тоже один.
— Да, но у меня на то своя причина.
— Ну?
— Я знаю, в чьих руках был этот перстень, старик.
— Так и я знаю! Мы же вместе с тобой проследили
всю цепь от папы Иннокентия Третьего до наших дней?!
— Но в этой цепи есть много недостающих звеньев.
— Конечно! Особенно по части русской истории про-
шлого века.
— Вот-вот! В самое яблочко... Именно по части рус-
ской истории. Одним словом, я вчера — понимаешь, толь-
ко вчера! — восполнил одно звено! Этот аметистик побы-
вал в руках Дантеса.
459
— Что?!
— Уж будь уверен! Я заказал в Ленинской библио-
теке снимки с документов. На той неделе будут готовы.
Теперь можно не сомневаться, что Дантес и особенно его
приемный папаша были иезуитами.
— Это неплохой улов, Юра. Верно?.. Поздравляю, от
всей души поздравляю! Теперь ты не можешь сетовать,
что наша совместная работа была полезной только для
одного меня. Никак не можешь! И у тебя хорошо залови-
лось.
— Но мы же прекращаем ее! И в какой момент?
— Знаешь что? — Люсин потер лоб.— Надо будет
написать докладную начальству... В самом деле, ты нам
помог, и мы не можем, так сказать, отплатить тебе чер-
ной неблагодарностью... Думаю, что кое-что мы для тебя
сделаем. Возможности все же есть.
— Это другой разговор, старик! Это мужской деловой
разговор... Надо, понимаешь,— во всяком случае, мне так
кажется,— чтобы ты по-прежнему официально вел это де-
ло, а я в качестве консультанта...
— Наверное, так не получится. Юр.
— Ты же не знаешь, что я хочу сказать...
— Все знаю, Юр, прекрасно знаю. Просто есть вещи,
которые, увы... Одним словом, не мне тебе говорить...
Уголовное дело кончено. Все! Баста!.. Исторические же
изыскания в нашей стране волен вести любой гражданин,
в том числе и писатель Березовский. Поскольку оный
писатель оказал нашей фирме значительные услуги, мы
будем по мере сил ему всячески помогать. Вот и все.
Иначе никак нельзя.
— Спасибо и на этом.
— Это не так мало, Юр, уверяю тебя. Кроме того, не
будем загадывать на будущее... У нас еще остается за-
ключительный акт, и кто знает, какие неожиданные пер-
спективы могут вдруг перед нами открыться.
— Ты все же хочешь открыть сундук по всем прави-
лам? Согласно тамплиерскому и масонскому ритуалу?
— Конечно! А тебе разве не любопытно?
— Но ведь он и так не заперт и безобразно пуст.
— Зачем же вся этд кутерьма со слугами?
— Масонская тайна, всего лишь масонская тайна.
Я не раз уж говорил: романтическая игра взрослых дя-
дюшек. Не более. За всем этим ровно ничего не стоит.
460
— Но ведь слуги-то существуют. И взаимодействуют!
Ты же сам видел, что произошло с жезлом, когда мы на-
давили на красный камень.
— Да, обмишурились мы с камнем,— вздохнул Бере-
зовский.— Я как увидел жезл, так сразу решил, что этот
самый алмаз...
— И я так подумал.
•— А оказалось, шпинель *.
- Да-
— Когда его подменили, как ты думаешь? И где
тигровый глаз?
— Как ты думаешь. Юра,— спросил Люсин, безучаст-
но уставившись в окно,— когда было написано то сти-
хотворение?
— Про семерых?
- Да.
— В конце прошлого века... Может быть, в начале де-
вятисотых годов, но не позже.
— Но и не раньше?
— Нет.
— А что, если это всего лишь перевод, а само стихо-
творение было написано все же гораздо раньше?
— Когда, например?
— В то время, когда вся эта, как ты говоришь, ма-
сонская тайна была не пустой игрой. Что, если послед-
ние строки о наследнике Фебе только позднейшая
приписка?
— Черт его знает, может быть, при Калиостро игра
действительно имела какой-то тайный смысл. Но теперь
сундук пуст. Против фактов никуда не денешься. Твое,
между прочим, любимое выражение.
— II все же давай попробуем.
— Давай!—-Березовский махнул рукой и с нарочи-
тым безразличием зевнул.
— Тебе не интересно? — Люсин исподлобья глянул на
него и, отвернувшись, чтобы скрыть улыбку, вздохнул.—
Впрочем, ты прав. Безнадежная затея. Даже пробовать
не стоит... Сегодня же сдам все драгметаллы.— Он кив-
нул на сейф, размалеванный безобразной охрой.— Баба с
воза — кобыле легче.
1 Шпинель — красный драгоценный камень.
461
— Ради смеха, конечно, можно попробовать,— нере-
шительно заметил Березовский.
— Ради смеха?
— Надо же завершить игру.. Пусть символически.
Это, если хочешь, даже наша обязанность. Кстати, ста-
рик, ты не досказал про подвязку. Кто догадался, что
узор представляет собой зашифрованную надпись?
— Кто догадался? — Люсин пожал плечами.— Ну,
прежде всего я сам... А ты разве не догадался?
— Нет,— покачал головой Березовский.— То есть я
думал, конечно...
— Вот-вот, это я и имею в виду! Я тоже, как ты гово-
ришь, думал. Логика-то, Юра, простая, примитивная ло-
гика. Раз подвязка причислена к слугам, значит, в ней
что-то должно быть. Так мы с тобой и рассуждали?.. Или
не так?
— Ну да! — обрадовался Березовский.— И посколь-
ку этот шитый золотом ремешок с пряжкой никак не мог
оказаться деталью системы «ключ — запор», то вполне
естественно предположить, что он содержал какую-то ин-
формацию.
— Совершенно справедливо. Понятно теперь, кто до-
гадался?
— Выходит, что это было ясно с самого начала?
— Именно! Проще пареной репы.
— Дешевый номер! Я тебя, слава богу, знаю. Тебя
послушать, так всё вообще пареная репа, легко, просто
и само собой разумеется. Поиски-то ведь были? Работа
мысли? Умозаключения?
— Да, конечно, но на самом примитивном уровне.
Просветили мы подвязку рентгеном, полюбовались на
нее в инфракрасных и ультрафиолетовых лучах и отпра-
вили шифровальщикам.
— Почему?
— Да потому, что ничего не обнаружили! Вот и все...
Не обнаружили, но вместе с тем были почти уверены, что
информация есть. Где, спрашивается? Очевидно, в узоре,
в котором в самых разных сочетаниях насчитывается
двадцать восемь разнородных элементов... Никак, ты за
мной записывать собираешься? — удивился Люсин, уви-
дев, что Березовский достал истрепанный блокнот.—
Сроду такого не было.
— Теперь будет.
462
— Выходит, что и я дожил наконец до заслуженной
славы? Под каким же именем ты думаешь меня вывести?
— Видно будет,— буркнул Березовский.— Я еще не
решил, буду ли вообще писать.
— Вот как? О-хо-хо! Какие мы гордые, какие значи-
тельные!
— А ты что думал? Сначала загоришься, набросишь-
ся, а начнешь работать, и тю-тю... Материал не вытанцо-
вывается. Темка мелковата...
— Чего же ты тогда записываешь?
— Так, пустяки... Драгоценный местный колорит.
Очень мне эти разнородные элементы понравились. Про-
фессиональная деталь, старик. Такое на улице не валяет-
ся. Между прочим, ваши шифровальщики, видно, боль-
шие доки. Разгадать такую криптограмму, да еще на ста-
ропровансальском наречии,— это, доложу тебе, не вся-
кий сможет! Высший пилотаж!
— Да, ребятишки свое дело знают,—небрежно кивнул
Люсин.—Однако должен тебе сказать, что, не будь у нас
уже разработанной ситуации, они бы еще до сих пор во-
зились. Точно! Ведь до старопровансальского дошли, от-
талкиваясь, так сказать, от исторического фона Франции.
Иначе пришлось бы действовать больше методом тыка.
— Наверное... Как ты думаешь, Генрих знал тайну
ларца?
— Наваррский? Кое-что, должно быть, знал. Это же,
в конце концов, приданое его супруги. Впрочем, аллах
с ними! Давай лучше делом займемся...— Он встал из-за
стола и, прижавшись к стене, обошел сундук.— Сейчас
мы устроим смотр слугам,— сказал он, отпирая сейф.—-
Записывай.
— Начнем с системы «ключ — замок»! — предложил
Березовский.
— Хорошо... Вся она тут.— Люсин осторожно вынул
серебряный жезл с золотым мальтийским крестом и обод-
ками из жемчуга и самоцветов.— Сокровище «золотой
кладовой» Эрмитажа, инвентарный номер 71 014.
— Принято! Давай дальше.
— Далее следуют элементы информативной систе-
мы.— Люсин извлек из сейфа пакетик с подвязкой и бар-
хатную подушечку с аметистовым кардинальским перст-
нем.— Их у нас всего два.
— Не хватает «звезды Флоренции», седьмой четки из
463
тигрового глаза и красного алмазика,— уточнил Бере-
зовский.
— Но это не мешает нам открыть ларец, ибо система
«ключ — замок» у нас представлена с исчерпывающей
полнотой.
— Характерной для собраний Эрмитажа,— уточнил
Березовский и почтительно склонил голову.— Дай сю-
да! — сказал он, протянув руку.
— Встань-ка,— скомандовал Люсин.— Вот так! —
удовлетворенно сказал он, когда Березовский поднялся
с сундука, на котором все это время сидел.— Как лицо
материально ответственное вручаю вам вверенный мне на
временное хранение жезл гроссмейстера Мальтийского
ордена.— И он торжественно опустил литую серебряную
болванку в раскрытые ладони Березовского.
— Премного благодарен,— кивнул Юра и большим
пальцем правой руки с силой вдавил в ручку тусклую
розово-красную шпинель.
Жезл тут же разломился пополам, как охотничье
ружье.
Березовский разнял полые трубки и, поковыряв паль-
цем в отверстии, извлек оттуда черный эбеновый крестик
с жемчужиной посередине, удивительно напоминающей
розу. Впрочем, жемчуг был серый с прозеленью—мерт-
вый.
— Крест и роза,— сказал он, становясь перед сунду-
ком на колени.
— Погоди! — остановил его Люсин.— Успеешь от-
крыть... Надо бы нам соблюсти все условия. Юра... Из
уважения хотя бы...
— Что ты имеешь в виду? — удивился Березовский.
— «Ты положи игре конец и отыщи жену младую»,—
процитировал Люсин.
— Вот еще! Может, прикажешь дожидаться, пока
наступит «ночь тихая и ночь святая»? Сочельника до-
ждаться? Рождества? — Он выпрямился и отряхнул
брюки.
— Нет. Этого я не сказал,— мягко улыбнулся Лю-
син.— Но жену младую, по-моему, пригласить стоит...
Тем более, что она отвечает... требованиям инструкции.
— Кто? — удивился Березовский.
— Ты ее прекрасно знаешь. Слушай, Юр, позвони-ка
ей ты, а то мне самому неудобно, право...
464
— Крест и роза,—
сказал он, становясь перед сундуком на колени.
— Да кому это — ей?! Скажи наконец, кто она?
— Мария.
— Мария? — Березовский почему-то сконфузился.
— Ну да, Мария! — горячо зашептал Люсин.— Роди-
лась седьмого января — значит, чистый Козерог, к тому
же она врач, она Мария-медичка. Чего же больше?.. Кро-
ме того, красивая, и... нам будет приятно ее видеть...
Позвонишь?
— Да, конечно! — Юра смутился и в очевидном заме-
шательстве положил на сундук крестик с жемчужной ро-
зой.— Но, видишь ли, мне даже в голову не приходило,
что у тебя, что ты... И как это я сразу не сообразил?
— О чем это ты? — еще ничего не понимая, но уже
предчувствуя что-то, спросил Люсин и с силой захлоп-
нул стальную дверцу сейфа.
— Она уехала с Генкой отдыхать в Макопсе.
— Она?! С Генкой? С каким еще Генкой? С Бурми-
ным?
— Ну да! Я ходил их позавчера провожать.
— Но ты же вроде говорил, что у них... Одним сло-
вом, у меня создалось впечатление, будто...
— Я и сам так думал, старик,— сразу понял его Бе-
резовский.— Очевидно, я ошибался... Или могли произой-
ти изменения. Все же женщина... — Он удивленно выка-
тил глаза и развел руками.
— Да,— сказал Люснн,— женщина...
Ничего не случилось. Просто рушилась придуманная
им любовь. Только и всего. Он ничего не сделал и пони-
мал теперь, что и сделать-то не мог ничего. Он всего лишь
думал о ней, смутно надеясь на что-то, ожидая с тре-
вожной радостью чего-то такого, что обязательно слу-
чится само. Но оно не случилось. Вот и все. Он не пытал-
ся больше позвонить ей, откладывая это до какого-то
особого дня, который так и не наступил. О чем он думал
тогда? О тех нереальных днях, когда у него будет сво-
бодное время? Будет самая драгоценная из свобод — сво-
бода думать только о том, что волнует тебя в данную ми-
нуту!.. Или о том событии он думал, которое естествен-
ным образом, почти без усилий с его стороны, почему-то
обязательно свяжет его и ее? Ах, черт, все было не так,
совсем не так! Просто не было времени, просто не ду-
малось об этом всерьез, а было лишь одно настроение,
одно ощущение, что нечто подобное должно обязательно
466
случиться. И вся беда только в том, что оно крепло, это
ощущение, это предчувствие... И опять его мысли возвра-
тились на круги свои.
Он все откладывал, а кристаллизация чувства шла
своим чередом, хотя Мария решительно ничего не знала
об этом. А если бы даже и знала? Ничего же не было у
них и быть — теперь это очевидно — не могло. Только
искра лишь пробежала. Короткое наваждение, подобное
сну, не более. Остальное он просто придумал, взрастил
в себе, откладывая встречу до лучших, но не наступив-
ших дней. Что делать? Он моряк, он все еще моряк, при-
выкший по три месяца не видеть землю, женщин, привык-
ший помнить последнюю улыбку, последний взмах руки.
За сто пять дней рейса мало ли что может придумать
моряк... Его, быть может, уж и не помнят, а он считает
дни, растит в себе ликующее чувство, которое вдруг пере-
полнит его в ту первую секунду, когда сбежит он по тра-
пу на асфальт и, перепрыгивая через колеи портовых
кранов, заспешит к той самой загородке, за которой,
вполне возможно, его никто, совсем никто не ждет. И что
испытает он, одиноко бредя из порта в общагу? Разочаро-
вание? То ли это слово — разочарование?
— Ты чего? — тихо спросил Березовский.
— Да, между прочим!..— вдруг рассмеялся, очень
громко рассмеялся Люсин.— Я совсем забыл тебе рас-
казать про этого самого Феба! Если б ты знал, сколько
пришлось с ним намучиться! И ты знаешь, кто этот «по-
следний есть наследник Феб»?
— Кто? — Юра тут же отвел глаза и тоже с готов-
ностью рассмеялся.
— Феб Аполлонович — покойный папаша Веры Фа-
биановны Чарской, урожденной Пуркуа.— Люсин все
еще смеялся.— Забавно?
— Кто же это? Она ведь Фабиановна?
— В этом-то и весь фокус, это, собственно, и сбило
меня сперва с правильного курса. Чертова старуха! Ви-
дишь ли, отчество Фебовна показалось ей неблагозвуч-
ным, и она сменила его на Фабиановну через газету в
двадцать восьмом году... Какова?
— Кокетка, старик, кокетка! — шутливо отмахнулся
Березовский.— Не суди ее строго, очаровательная ведь
женщина.
— Очаровательная? Знаешь, сколько она запросила
467
за свой сундук?.. По ценам международного антиквар-
ного рынка! Понял? — Люсин перестал наконец смеять-
ся и глубоко вздохнул.— Да, веселенькая история...
— И вы заплатите?
— Какой там! Придется вернуть ей ларчик... А жаль!
Вещь впечатляющая, в музей просится... Ну да ладно, не
будем тревожить нашу Марию-медичку... Ей не до нас.
Открывай!
Березовский вновь опустился на колени и, отыскав под
крышкой крестообразное отверстие, вставил в него эбе-
новый крестик с жемчужиной. Тут только он разглядел,
что это вовсе и не крестик, а стилизованный альбигойский
голубок.
Но мысль эта только мелькнула в его голове и рассея-
лась; он же, занятый совершенно другим, не задержался
на ней и повернул два раза крохотный ключик с головкой
из некогда розовой, теперь же зеленоватой и темной
мертвой жемчужины.
— Погоди,— опять остановил его Люсин.
— Что еще?
— Так ты будешь писать роман или нет?
— Я же сказал тебе, чго еще не решил!
— А ты решай, братец, решай поскорее. У тебя ведь
конкурент есть. Как бы не опередил...
— Кто же это, интересно? Уж не ты ли?
— Нет, не я... Но писатель, можно сказать, мирового
класса.
— Ты это серьезно?
— Вполне. Меня вчера шеф вызывал.
— По этому поводу? Врешь, старик! — Березовский
опять поднялся и отряхнул колени.— По глазам вижу,
что врешь.
— Чтоб мне моря никогда не видать! — Люсин кула-
ком ударил себя в грудь.
— Что-то ты больно веселый сегодня? — покачал го-
ловой Березовский.— Никогда тебя таким не видал.—
И он опять пристально посмотрел на него, пытаясь по-
нять причину неровного столь и непривычного настрое-
ния. Возможно, он о чем-то даже догадывался.
— Просто настроение хорошее. Юра. Более ничего...
А насчет конкурента — чистая правда. Я сам удивился.
Чего-чего, а такою даже не предполагал! Понимаешь,
Юр, к расследованию проявлял некоторый интерес один
468
иностранный дипломат. Меня это сперва даже встрево-
жило. Никак не мог понять, что ему нужно. Конечно, он
по долгу службы обязан был справиться о ходе дела. Это
так. Но, каюсь, я заподозрил тут нечто большее, чем слу-
жебный долг... И не ошибся. Хотя в то же время попал
пальцем в небо. Как ты думаешь, кем оказался на са-
мом деле этот дипломат?
— Шпионом?
— Нет. Писателем!
— Мирового класса,— ехидно поддакнул Березов-
ский.
— В том-то и дело! На днях, конечно, по соответст-
вующим каналам, мы уведомили посольство о резуль-
татах расследования. И что ты думаешь? Этот консуль-
ский чиновник самолично пожаловал к нам и буквально
на коленях стал умолять сообщить ему подробности.
— Из этого вы тут же заключили, что он писатель.—
Березовский насмешливо хмыкнул,—Да... Нечего сказать!
Одно слово: кри-ми-на-ли-сти-ка.
— Ты погоди иронизировать! Нам еще до его прихода
это было известно. Он пишет под псевдонимом и выпу-
стил уже шестнадцать книг: «Тайна голубой комнаты»,
«Агент 47», «Случай в Альпах», «Лисы пустыни», «Прав-
да о Красной руке» и так далее.
— Детективщик?
Точно. Прославленный автор детективных рома-
нов Кэтрин Лонг!
— Кэтрин? Это же женское имя?!
— Он взял себе женский псевдоним. Между нами,
конечно, их посол терпеть не может детективов и, кажет-
ся, даже не подозревает, кого пригрел под своим кры-
лышком.
— Черт возьми! Вот это история!
— Да. Так будешь писать?
— Конечно, буду. Я ведь просто так, дурака валял.
— То-то... Тем более, что мой, можно сказать, тебе
аванс выдал.
— Как так?
— Очень просто. На униженную просьбу того госпо-
дина он ответил весьма дипломатично. «Видите ли,—
сказал он,— мы, конечно, с удовольствием познакомим
вас с обстоятельствами дела. Но несколько позднее. Во-
первых, следствие еще не закончено, во-вторых, материа-
469
лы его будут переданы судебным органам. Кроме того, я
уже обещал показать их одному нашему писателю, весь-
ма талантливому, весьма. Ведь вы сами понимаете, об
этом много писалось в ваших газетах, и нужно дать на-
конец общественности правдивую информацию. А так,
конечно, никаких препятствий вам чинить не будут».
Вот так он примерно и сказал. Понятно, что и виду не
подал, будто ему известно, кто есть на самом деле эта
Кэтрин Лонг. Здорово?
— Да, старик! Должен тебе сказать...
— Как ты, наверное, догадываешься, бедняга, узнав
о конкуренте, сразу же потерял к этому делу всякий ин-
терес. Мне искренне жаль его: парень он, видимо, непло-
хой. Но, как говорят французы, се ля ви! Ну ничего, не
обеднеет, у него, наверное, масса других сюжетов.
К тому же ты напишешь о ларце лучше.
— А ты почем знаешь?
— Что я, Кэтрин Лонг не читал?.. Ну, давай теперь
открывай! А то мы всё тянем, тянем...
Березовский попытался еще раз повернуть ключик, но
тот дошел до упора.
— Подыми крышку,— посоветовал Люсин.
Но крышка не подымалась. Сундук оказался запер-
тым. Впервые, может быть, за сотни лет.
— Вынь ключ.
Березовский потянул к себе жемчужную розочку, и
тяжелая крышка с мелодичным, как у музыкальной шка-
тулки, звуком откинулась, и днище чудесного ларца по-
шло вверх, боковые стенки наклонились, и весь он как
бы вывернулся наизнанку.
Резные украшения оказались внутри, а нижняя доска
вызывающе уставилась в потолок всеми четырьмя под-
шипниками.
— Что это? — хрипло спросил Березовский.
— Волшебный ящик,— сказал Люсин.— Как в цирке.
Видел? — Он подошел к ларцу и незаметно для Бере-
зовского надавил какую-то скрытую пружину.
Доска с подшипниками тут же отъехала в сторону.
Березовский заглянул внутрь, но там было все так же
пусто.
— Ничего нет,— разочарованно сказал он.
— Ничего,— подтвердил Люсин.— Значит, ты все же
надеялся?
470
Березовский кивнул, закусив губу.
— Тогда смотри! — Люсин боком пробрался мимо
ларца к сейфу и торжественно распахнул его.
Все было так, как он задумал. За одним только ис-
ключением. Ларец Марии Медичи следовало открыть не
Березовскому. Но об этом сейчас лучше было не думать.
И Люсин продолжал парад, который не удался с первой
же минуты.
— Вот! — сказал он, бережно вынимая из сейфа тем-
ный обоюдоострый кинжал с крестообразной ручкой.—
Смотри!
Березовский, как лунатик, протянул руки и взял кин-
жал.
— «Aut Caesar, aut nihil»,— чуть шевеля губами,
прочел он полустертые и заплывшие буквы на рукоятке.
— «Или Цезарь, или ничто»,— тут же откликнулся
Люсин.— «Или быть первым, или ничем»... Девиз Брута!
— «Капитолийская волчица хранит завязку всей иг-
ры...»— Березовский присел на краешек раскрытого сун-
дука, так и не подняв лица от лежащего на ладонях кин-
жала.— Неужели ему тысячи лет?
— Кто знает...— сказал Люсин.— Теперь смотри, что
еще там было.
— Значит, ты открывал уже? — несколько запоздало
спросил Березовский.
Люсин ничего не ответил и достал из сейфа почти чер-
ный от вековой патины, тяжелый серебряный пятиуголь-
ник.
— «Звезда Флоренции»! — тут же воскликнул Бере-
зовский.— Именно такой я ее и представлял себе... Зна-
чит, у нас есть все, кроме алмаза и четки?
— Всё, Юра. Четка нам не нужна. Здесь тот же
шифр, что и на подвязке. Погляди.— И он протянул Бе-
резовскому пятиугольник.— Тут объяснение и план того
места, где спрятано катарское сокровище. Все уже рас-
шифровано. Возьми-ка у меня на столе подстрочный пере-
вод...
Литое сердце пентаграммы 1
Навеки в сердце унеси.
Премудрость не на небеси —
Незримо воссияют грани,
1 Расшифрованная надпись дается здесь в стихотворном перело-
жении Ю. Березовского.
471
Когда возвышенный смарагд
Рассеет вековечный мрак,
Стена падет перед глазами!
В седьмой найдешь ты указанье,
Как отыскать в скале Грааль.
На том и кончится игра
— Подведем итоги? — спросил Люсин.
— Да, старик... Только, знаешь, у меня что-то голова
совсем не варит. Не знаю, на каком я свете...
— Выходит, сон все еще длится?
— Угу. И просыпаться не хочется... С чего начнем!
Мысли разбегаются.
— А ты не торопись,— посоветовал Люсин.— Хочешь
я чаю попрошу?
— Нет... Потом, отец.— Березовский перевернул звез-
ду и нежно обвел пальцем причудливые линии.— Ты ду
маешь, это план?
— А что еще?
— Все может быть, конечно... Но где находится это
место?
— Ну ясно! — Люсин сделал вид, что упустил нечто
важное.— Как я сразу не сообразил?! Ты же не знаешь
еще, что было написано на подвязке!
— Не знаю,— покорно согласился утративший вдру!
чувство юмора Березовский.— Покажи.
— Возьми сам. В той же папке.
Березовский, покопавшись в бумагах, нашел наконец
листок с несколькими машинописными строчками. Это
был третий, а может быть, и четвертый экземпляр.
— Торжествуешь? — Березовский понимающе хмык
нул.— Сам все единолично сотворил, а теперь выдаешь
по капле?
— Да, Юр, в гомеопатических дозах. Знаешь, как да
ют воду алчущим от жажды морякам?.. Не сердишься?
— Нет, благодетель. Что ты?! Я б и сам не утерпел,-
механически ответил Березовский, пробегая глазами
строчки.
«В лето от Р. X. 1466-е, в день Всех Святых, когда ко-
роль Португалии Альфонс V передал в пожизненное вла-
1 Буквальный перевод этой строфы звучит так: «Тогда и свер
шится предназначенное».
472
дение Изабелле Бургундской остров в архипелаге Ilhas
Tercerias, рыцарь Эрве де Сен-Этьен и кавалер Гвидо
Сантурино тайно перевезли туда Это. «Клянитесь и лже-
свидетельствуйте, но не выдавайте тайны!»
— И что ты уже знаешь? — спросил Березовский.
— Почти все. Ilhas Tercerias — португальское назва-
ние Азорских островов.
— Но где именно?
— Слово на перстне. Юра. Перстень ведь тоже дол-
жен был когда-то сработать!
— Гвидо? Но это же имя?
— Так мы с тобой до сих пор думали.
— А теперь?
— Теперь это, по всей видимости, остров. В Большом
атласе есть хорошая карта Азорского архипелага. Я оты-
скал на ней крохотный островок Гвидо. Это между Фая-
лом и Гарсиозой.
— Потрясающе, старик! Неужели он до сих пор там?
— Он?
— Ну да! Грааль... Это невероятно! Кому принадле-
жат сейчас Азорские острова? Португалии?
— Точно.
— Тогда мертвое дело. Никакой комплексной между-
народной археологической экспедиции не получится.
— Ишь ты куда хватил!
— А что ты думаешь? Не будь там фашистского ре-
жима...
— Не надо заниматься химерами. Это уже не наша
забота.
— Значит, ты доложишь обо всем? — Березовский
ткнул палец в потолок.
— Конечно. Ты должен помочь мне составить доклад-
ную. Чтоб по научной части все было грамотно.
— Надо указать, что это дело первостатейной важно-
сти. Кто знает, может, от него зависит весь дальнейший
ход научного прогресса! Это же...
— Вот ты и изложи коротенько про Грааль... Только
так, чтоб это поменьше смахивало на сказку. Понял?
Сделай посуше.
— Выходит, дело в архив не сдается? Следствие про-
должается?
— Там посмотрим... А пока давай-ка наведем справку
об этом острове. Начальство любит, когда все лежит на
473
столе готовенькое. Начальству некогда рыться в спра-
вочниках.
— Надо выписать из Ленинской лоцию Атлантики.
— У меня есть. Я, слава богу, Атлантику вдоль и по-
перек избороздил.
— Ну да, ты же штурман...
— Бывший.
- И на Азорские заходили?
— Нет. Чего не было — того не было.
— Неважно.
— Ия так думаю.
— У меня такое впечатление, что нам только кажет-
ся, будто мы многое знаем,—сказал вдруг Березовский.—
На самом деле мы не знаем почти ничего.
— Как так? — удивился Люсин.
— Это же история. Вот лежат перед нами всякие
древние вещицы, а что мы знаем о них? О каждой мож-
но было бы написать роман. Нам известно лишь грубо-
утилитарное назначение, да и то недостоверно. Из сотен
свойств мы знаем лишь одно, возможно случайное. И мо-
жем только гадать о всем многообразии связей. Прошел
тайфун, а мы видим лишь тающий туман на стекле. Но
даже его не осталось на вещах, вокруг которых гремели
грозы людских страстей, бушевали такие тайфуны. Нет,
мы ничего не знаем, старик, ровно ничего. Можем лишь
только догадываться. Что дает нам наша реконструкция,
наша, с позволения сказать, схема? Монсегюр — папский
легат — Флоренция или же неаполитанский двор? Что мы
знаем о них? А дальше? Генрих Наваррский — тамплие-
ры — розенкрейцеры — Калиостро и дело об ожерелье?
Мы сочинили некое подобие железнодорожного расписа-
ния, но разве оно заменит живую, полнокровную жизнь?
Даже если основные вехи верны, то кто нам скажет, как
блуждал по ним наш ларец? Кто те люди, которые доста-
вили его с Мальты в Петербург? Какие страсти кипели
вокруг них? Кто с кем боролся, кто погиб и кто победил?
Нет ответа, нет ответа!
— Ну, так ли уж нет? Кое-что мы ведь знаем.
— Что, дорогой? Что? Ты можешь сказать мне, куда
делся красный алмаз? Кто и при каких обстоятельствах
подменил его шпинелью? Мы даже не догадываемся о
том, чем был этот алмаз столь ценен и знаменит. Ничего
мы не знаем.
474
— Не впадай в крайность, Юра. У меня, в частности,
есть заключение специалиста по поводу кинжала.
— Да? — Березовский хотел еще что-то сказать, но
вдруг сбился и только переспросил: — Да? И что?
— Он, понимаешь, изготовлен в конце восемнадцато-
го— в начале девятнадцатого века. А ты говоришь, что
мы ничего не знаем!.. То есть мы действительно ничего
не знаем.— Люсин улыбнулся и махнул рукой.
— Погоди, старик, я ничего не понимаю!
— А я, думаешь, понимаю?
— Постой, постой... Может быть, его специально из-
готовили революционеры тех лет... Мало ли зачем он мог
им понадобиться? — Юра уже вновь увлеченно размахи-
вал рукой.— Это был символ борьбы с тиранией. Кроме
того, на нем они могли давать клятву...
— Ладно, ладно,— остановил его Люсин.— Это уже
по твоей части... Давай-ка мы наведем сейчас справки
об этом островке.
Г видо?
— Угу! — Люсин прошел к телефону и соединился.со
специальной справочной, назвав абонентский пароль.—
Не могли бы вы дать мне сведения об острове Гвидо в
группе Азорских островов?.. Да, Гвидо. Григорий — Ве-
роника— Иван — Данил — Ольга... Хорошо. Я подожду,
девушка... Спасибо.
Пока он ожидал ответа, Березовский вновь взял в
руки кинжал и стал осматривать его с недоверчивой,
критической усмешкой.
— Да, да! — сказал Люсин в трубку.— Как — нет?..
Что?! На самом деле?.. Очень жаль... Очень!.. Спасибо,
извините, пожалуйста! Боюсь, что мы опоздали,— сказал
он, положив трубку.— То есть мы действительно опоз-
дали!
— В чем дело?
— В 1957 году вблизи острова Фаял произошло из-
вержение подводного вулкана, и островок Гвидо ушел на
дно. Зато рядом с Фаялом появился новый, но это вряд
ли нас может утешить. Верно? Мы немного опоздали...
— Вот это удар!.. Чувствуешь руку судьбы, старик?
— Очень жаль, Юра. Действительно, чертовски
жаль... Но вдумайся хорошенько, загляни на самое дно
души... Понимаешь, погибли какие-то неведомые нам со-
кровища, может быть, что-то очень ценное, но... вряд ли
475
уж такое необыкновенное... Согласись! Ты же историк!
Разве археологи хоть однажды нашли что-нибудь такое,
которое... Одним словом, чудес в мире нет, Юра. Скорее
всего, их и не было.
— Но...
— Погоди! Я знаю, что ты хочешь сказать! Конечно,
раскопки на острове Гвидо, если бы они только стали воз-
можными, могли бы обогатить историческую науку. Да-
же, допускаю, сделали бы в ней переворот. Но — ты сам
это сознаешь, только не хочешь признаться, не желаешь
расстаться с мечтой! — они, я думаю, ничего бы не до-
бавили к тем фундаментальным — понимаешь: фунда-
ментальным!— истинам, на которых стоит современное
знание. Чудеса возможны только в сказке. Утешимся же
тем, что хоть сказка осталась, несмотря ни на что. Извер-
жение подводного вулкана уничтожило древнее, таинст-
венное, может быть, сокровище катаров, но оно же спасло
тем самым сказку, легенду о нем... И легенда эта пережи-
вет века.
— Как ты думаешь, он знал обо всем? — спросил Бе-
резовский.
— Кое-что, наверное, знал. — Люсин сразу понял,
о ком его спрашивали.— Но мы наверняка знаем сейчас
куда больше. Вообще мы знаем об этом деле больше, чем
кто бы то ни был, начиная, по крайней мере, со славного
короля Генриха.
— Я не про то... Скажи мне лучше, за чем охотился
этот гад? За сокровищами? Я, конечно, о деньгах гово-
рю, не о тайне.
— Не знаю! — развел руками Люсин.— Но думаю, что
деньги, во всяком случае, его интересовали больше все-
го. Такая уж психология... Ведь даже не будь всех этих
тайн и неведомых сокровищ, наш ларчик — прости за
плохой каламбур — открывался просто... Мне принесли
английский ежегодник «Whitaker» за 1970 год. Там есть
статья «Исчезнувшие сокровища», в которой говорится и
о ларце Марии Медичи. Так вот, по оценкам специалис-
тов, он котируется на сегодняшний день в четыреста—че-
тыреста пятьдесят тысяч долларов... Как видишь, игра
стоила свеч. Можно было, как говорится, ставить на
один только сундук. Дело того стоило. У меня нет
прямых доказательств, но я тем не менее не сомневаюсь,
что охотился он в основном именно за сундуком. Иначе
47G
зачем была ему антикварная мебель? Не раз, наверное,
не два он справлялся там о старинном сундуке эбенового
дерева. Готов был любой купить, продавца торопил, бак-
шиш сулил, понимаешь... Зачем?
— Действительно: зачем? Он же знал, где находится
настоящий сундук?!
— В том-то и дело! А вся суть в том, что сундук из
антикварной мебели ему был совершенно не нужен... Вот
так, Юр. Ему товарный чек был нужен, чтобы предъявить
его на таможенном досмотре и преспокойно вывезти этот
наш ларец.
— И такое могло сойти? —- удивился Березовский.
— Очень даже свободно. Думаешь, там искусствове-
ды сидят? К тому же сундук — он и есть сундук. Это
тебе не картина, не статуя... Так что план он разработал
неплохой.
— Пожалуй, ты прав... Может, раньше, до войны еще,
он и занимался катарскими тайнами, но теперь его инте-
ресовал только ларец, точнее, те сотни тысяч, которые за
него можно было получить. Итак, дело закончено?
— Да, Юр, дело закончено,— кивнул Люсин.
— Но мы не бросим поиски?
— Если позволит жизнь.
— Что ты хочешь этим сказать-1
— Мало ли что... —уклончиво ответил Люсии.— Раз-
ве все предусмотришь? Только несколько минут назад мы
даже не подозревали, что где-то в океане опустился на
дно остров...
— II все же звезды солгали. Игра на этом не кончи-
лась.
— Да, звезды солгали. Игра не кончилась,— согла-
сился Люсин.
ОГЛАВЛЕНИЕ
Глава 1. Аметистовый перстень 5
Глава 2. Старая Калужская дорога . 28
Глава 3. Святая «ТроиИЬ» 40
Глава 4. Вера Фабиановна и Лев Минеевич 54
Глава 5. Предначертание свершится 78
Глава 6. Ковчег Грааля . ... 97
Глава 7. Понедельник — день тяжелый (в Москве) 111
Глава 8. Филипп Красивый .... .... 130
Глава 9. Понедельник—день тяжелый (в Ленин-
граде) . . ... 145
Глава 10. Беда .... 176
Глава 11. Герцог-кардинал . 187
Глава 12. Вечное искусство . 199
Глава 13. Тамплиеры .... . 212
Глава 14. Священное животное . 227
Глава 15. Мадам Локар . 238
Глава 16. Обед на веранде 252
Глава 17. Люцифер светозарный . . . 261
Глава 18. К вящей славе господней (Часть I) . . 282
Глава 19. Первое убийство . 291
Глава 20. Заклинатель змей . 313
Глава 21. Выстрел из-за забора 324
Глава 22. «Огни св. Эльма» 336
Глава 23. Техник-смотритель . 347
Г лава 24. Дело об ожерелье....................359
478
Глава 25. Зодиакальный день............... . 390
Глава 26. К вящей славе господней (Часть 2) . . 403
Глава 21. Питанье счастье . . 411
Глава 28. Содержимое пакета . ... 421
Глава 29. Из бездны . 433
Глава 30. Подводный вулкан . . 455
Для среднего и старшего
возраста
Парнов Еремей Иудович
ЛАРЕЦ МАРИИ МЕДИЧИ
Роман
Ответственный редактор
Н. М. Беркова
Художественный редактор
Г. С. Вебер
Технические редакторы
О. В. Кудрявцева и Л. П. Костикова
Корректоры Л. М Агафонова и
Э. Л. Лофенфельд
Сдано в набор 13/IV 1972 г. Подписано к печати
24/VII 1972 г. Формат 84Х1081/з2. Печ. л. 15. Уел,
печ. л. 25,2. (Уч.-нзд. л. 25.76). Тираж 100 000 экз.
ТП 1972 № 575. А03318. Цена 90 коп. на бум. № 2.
Ордена Трудового Красного Знамени издательство
«Детская литература» Комитета по печати при
Совете Министров РСФСР. Москва, Центр, М. Чер-
касский пер., 1.
Ордена Трудового Красного Знамени фабрика
«Детская книга» № I Росглавполнгрзфпрома Ко-
митета по печати при Совете Министров РСФСР.
Москва, Сущевский вал, 49. Заказ № 4083.
Парнов Е. И.
П18 Ларец Марии Медичи. Роман. Рис. И. Иль-
инского. М., «Дет. лит.», 1972.
480 с. с ил. (Б-ка приключений и научной фантастики),
100 000 экз., 90 к., в пер.
Главные герои этой книги — молодые советские люди 70-х го-
дов, москвичи. Многие из них, возможно, никогда бы не встрети-
лись, ничего бы не узнали друг о друге, но так уж случилось, что
в их жизнь вошла древняя тайна —ларец Марин Медичи и семь его
загадочных «спутников». Силою обстоятельств чудесная реликвия
попадает в тесную комнату в маленьком московском переулке. С это-
го. собственно, и начинается цепь удивительных происшествий, од-
ним из звеньев которого является исчезновение иностранного тури-
ста. Книга предназначается для детей среднего и старшего возраста.
7—6—3
575—72
Р2