Scan Kreyder -14.12.2015
STERLITAMAK
БИБЛИОТЕКА ИСТОРИЧЕСКОГО РОМАНА

Q
КОНРАД
ФЕРДИНАНД
МЕЙЕР
ОРГ ИЕНЛЧ
РОМАН
Перевод с немецкого
Н. КАСАТКИНОЙ
ИЗДАТЕЛЬСТВО
«ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА»
МОСКВА 1970
И (Нем)
М45
Konrad Ferdinand Meyer
itRG IENATSCH
18 74
Издание осуществляется под общей редакцией
Л. КЛИМОВИЧА, С. МАШИНСКОГО, С. ПЕТРОВА,
Б. РЕИЗОВА, Н. ТОМАШЕВСКОГО, Е. ЧЕЛЫШЕВА.
Предисловие и примечания
С. РАСКИНОЙ
Иллюстрации художника
И. СПАССКОГО
183-70
Конрад Фердинанд Мейер
и его роман «Юрг Иенач»
Конрад Фердинанд Мейер, современник и земляк Готфрида
Келлера, один из виднейших представителей швейцарской прозы
и поэзии, принадлежал к числу лучших исторических романистов
в европейской литературе XIX века. Его произведения — необычное
явление в швейцарской литературе того времени, в которой преоб-
ладающее место занимал бытовой роман. Мейер выделяется среди
своих соотечественников тем, что под его пером события, отдален-
ные от нас на триста, восемьсот или две тысячи лет, приобретают
актуальность, не теряя вместе с тем неповторимого своеобразия.
Ему свойствен широкий интерес к истории разных народов в раз-
личные эпохи. Этот интерес определил содержание большинства
его произведений, стихов и прозы. Мейер создал несколько циклов
стихов и несколько исторических романов и новелл. В балладах
и романах перед нами Англия XII века («Святой»), Италия эпохи
Возрождения («Анджела Борджа»), начало реформации в Германии
(«Последние дни Ульриха фон Гуттена») и, наконец, Швейцария
в годы Тридцатилетней войны в самом значительном романе Мей-
ера «Юрг Иенач». Очень близок Мейеру и мир греков и римлян,
к которому он постоянно обращается.
Увлечение историей не угасает у него в течение всей долгой
жизни, богатой занятиями, путешествиями, творчеством, но бедной
внешними событиями. Мейер, коренной житель Цюриха, потомок
переселившихся сюда в XVII веке ремесленников, родился в 1825
году. В пятнадцать лет Конрад Фердинанд потерял отца — юриста,
историка, политического деятеля, тонкого и интеллигентного чело-
века. Это отец во время каникулярных странствий по родному краю
впервые познакомил мальчика с далеким прошлым Швейцарии.
5
До 1856 года Конрад Фердинанд жил в доме матери, под ее опекой.
Он готовился изучать юриспруденцию, но затем увлекся историей,
живописью, поэзией и много времени отдавал этим занятиям. В юно-
сти он пережил тяжелый внутренний кризис, который чуть было
не привел к развитию душевной болезни, возможно унаследованной
от матери, женщины деспотической и неуравновешенной. В связи
с этим он провел три года в Лозанне, у друга отца, историка Луи
Вюльемина, автора двухтомной истории Швейцарского союза
и истории церкви, профессора Лозаннского университета. Вюлье-
мин помог ему справиться с болезнью и содействовал его серьезным
историческим штудиям. Под его влиянием Мейер заинтересовался
реформацией в Швейцарии.
После смерти матери он вместе с сестрой отправился в путе-
шествия, и это самый красочный кусок его жизни. Он изъездил
вдоль и поперек окрестности Цюриха по следам уже тогда привле-
кавшего его Георга Иенача— вождя освободительной борьбы швей-
царцев в XVII веке, затем долгое время прожил в Париже, побы-
вал в Италии, останавливался в Венеции, Милане. Как художника
его интересовали произведения великих мастеров: Мурильо, Ти-
циана, Микеланджело. Как историк он с большим тщанием изучал
повсюду памятники старины. Его восприятие прошлого было таким,
острым, что, по свидетельству сестры Бетси, Лувр для него оставался
прежде всего местом трагической гибели французских гугенотов, а
затем уже сокровищницей произведений искусства. После периода
странствий он надолго обосновался в своем доме с сестрой, которая
была eto любимым секретарем (он диктовал ей свои произведения),
а в 1877 году, после женитьбы, переселился в загородный дом в
Кильхберге под Цюрихом, где и окончил свои дни в 1898 году.
В 1864 году появилась первая книга баллад Мейера, и с этих,
пор все его время было посвящено творчеству и встречам с литера-
турными друзьями. Но творчество было главным. Оно давалось не-
легко. В письмах к сестре он откровенно пишет о том, каких трудов
стоит ему каждое сочинение. Признание пришло к Мейеру в конце
жизни. В 1880 году он был избран доктором honoris causa 1 Цюрих-
ского университета. Однако болезнь в эти годы все больше подтачи-
вала его духовные силы и в конце концов лишила возможности
работать.
История сопутствует Конраду Мейеру в течение всей его жизни,
она всегда была рядом: в рассказах отца, изучавшего античность,
в занятиях, чтении, наконец, в творчестве, когда он искал в ней своих
героев. История лучше, чем окружающая его жизнь, помогала ему
понять смысл и ценность человеческой личности, она заменяла ему
1 Почетный (лат,),
6
недостающий жизненный опыт. Увлечение ею не было для него ни
бегством от современности, ни столь часто свойственным романтизму
средством превознесения отживших учреждений и отношений. Да
и национальный характер его творчества проступает очень ясно,
несмотря на то что из всех его исторических повествований только
один роман посвящен Швейцарии. Выбор сюжетов во всех произведе-
ниях навеян прошлым и современным ему положением Швейцарии,
судьбой страны, народ которой разобщен самой природой, говорит
на разных языках, расколот многовековой религиозной борьбой
И'должен был в течение сотен лет всеми средствами отстаивать свою
независимость от значительно более сильных и могущественных со-
седей. Поэтому не случайно его интересуют проблемы религиозной
борьбы, проблема утверждения на мировой арене малых государств,
тема соотношения этики и силы в политике государства и в жизни
государственных деятелей.
В выборе сюжетов Мейеру помогала огромная историческая
эрудиция. Оставаясь писателем, он необычайно требователен к себе
как к исследователю: непременное условие творчества для него —=
хорошее знание места действия, документов и духа эпохи. Это ясно
видно и в «Юрге Иеначе», среди героев которого душе Мейера близки
и Вазер, с великим тщанием зарисовывающий и измеряющий развали-
ны римских колонн близ Цюриха, и почтенный, хотя и немного смеш-
ной ученый дворянин доктор Фортунатус Шпрехер, стремящийся
запечатлеть в своей истории все важные события, связанные с пре-
быванием в Куре герцога Генриха Рогана.
Описания городов и мест в романе Мейера так ярки и точны,
что вы словно сами бродите по запутанным улочкам Цюриха, кру-
то взбирающимся в гору, или плывете в гондоле вдоль величествен-
ных дворцов в Венеции. Трактир в Куре, где Иенач встретился с офи-
церами, существовал еще ив XIX веке, в бытность там самого Мейе-
ра. Но важны не только детали. Великолепно уменье Мейера пере-
дать духовный климат эпохи. Вот* ученый, рассудительный, образо-
ванныйЛоноша, будущий бургомистр Цюриха Вазер. В руках у него
книга Яна Амоса Коменского «Мир в картинках» и блокнот для запи-
сей и зарисовок. В разговоре он упоминает о своем соотечественнике
Конраде Гесснере, ученом ботанике и лингвисте. Вот школа в Цю-
рихе с добряком учителем, который громовым голосом читает
звучные стихи Гомера и боится, как бы ученики не отозвались неува-
жительно о его героях. Это Цюрих XVI—XVII веков. А вот Венеция:
собор на канале, славящийся тем, что в нем полотно Тициана.
Здесь сходятся все герои книги: ведь никто не может, йобывав
здесь, не воздать должное великому венецианцу. А позднее — дво-
рец венецианского вельможи Гримани, умного и коварного, который
не забывает упомянуть о Макиавелли,— и перед вами Италия позд-
7
него Возрождения... Через некоторое время вы вместе с Иеначем
подъезжаете к испанской крепости и видите грубых, неотесанных
вояк-наемников, суету военного лагеря. Но неожиданно оказывается,
что Иенач, ради того чтобы проникнуть в лагерь, уверяет часового,
что взял почитать у одного офицера «Приключения Дон-Кихота»
и приехал вернуть книгу. И часовой принимает это как должное,
он не удивлен. Это тоже черта эпохи.
Не будем увеличивать количество примеров. Достаточно ска-
зать, что в романе все персонажи — подлинно существовавшие люди.
Их много, но вымышленные лица — лишь слуга Помпео Планта,
старый Лука, да бургомистр Вазер. Многие обрисованы очень
бегло, но всегда точно. Действие часто прерывается, один раз на
целых семнадцать лет, но все события восстанавливаются с полной
достоверностью. В упоминаниях битв, деятелей, дипломатических
документов нет, пожалуй, ни единой ошибки.
Может возникнуть мысль,— такое ли уж это достоинство, ведь
перед нДми не исследование, а роман. Но все дело в том, что детали
не загромождают повествования. Оно полно острых диалогов, яр-
ких описаний природы, метких характеристик. В книге везде чувст-
вуется живой интерес автора к героям, его личная увлеченность со-
бытиями.
Мейер не модернизирует историю. Он не принадлежит к тем
писателям, которые на материале любых эпох решают наболевшие
вопросы своего времени — иногда даже ценой искажения этого ма-
териала. Он выше этого. Он отыскивает в истории такие непреходя-
щей ценности явления, такие ситуации, которые не могут не волно-
вать людей в любые времена, ибо в них возникают этические кон-
фликты, существенные и для последующих поколений. В этом —
залог неизменной актуальности лучших произведений Мейера.
Сестра писателя отмечала в своих воспоминаниях, что Конрада
Фердинанда занимали всегда «загадки человеческих характеров»,
сильные фигуры в конфликтных ситуациях. Поисками именно такого
характера и объясняется то, что Мейер выбрал Георга Иенача глав-
ным героем романа.
Мейер не обратился ни к моменту основания Швейцарского сою-
за, с которым связана знаменитая легенда о Вильгельме Телле,
ни к истории возвышения и укрепления Швейцарского союза в резуль-
тате неоднократных побед швейцарцев над войсками австрийских
Габсбургов и немецких князей,— побед, с которыми связано герои-
ческое предание о Винкёльриде, бросившемся против австрийских
копий на верную смерть и увлекшем в атаку своих земляков.
Мейер выбрал то время, когда Швейцария, маленькое государ-
ство, состоящее из полунезависимых кантонов, не признанное ино-
странными державами, оказалась вовлеченной в Тридцатилетнюю
8
войну 1618—1648 годов, в которой участвовали прямо или косвенно
почти все европейские государства.
В такой обстановке герою мало было одного бесстрашия и пре-
данности. Не обойтись ему без жертв и сделок с совестью. Слож-
ность нравственного конфликта, неизбежного в подобных условиях,
и привлекла Мейера.
Желая показать связь этой войны с событиями в Швейцарии,
Мейер постоянно упоминает о войне. Многие его герои в ней участ-
вуют, с горячностью спорят о ее перспективах и возможном исходе.
Многие герои пытаются в войне найти выход из тяжелого положения:
не выполнивший обещания, данного швейцарцам, впавший в неми-
лость при французском дворе, герцог Роган уезжает в войска Бернгар-
да Веймарского и погибает в сражении; Иенач, после того как в 1620
году католическая партия в его стране одержала верх, тоже уезжает
сражаться на стороне Протестантской лиги. Но война — не выход
из положения ни для страны, ни для отдельного человека. Мейер
показывает это ясно. Роган погибает, а Иенач ничего не добивает-
ся на войне для своей страны. Нужны другие средства. Ибо кор-
ни этой войны — Мейер понимает это очень глубоко — лежат
в сфере политики.
Главными причинами Тридцати летней войны были политические
конфликты, которые невозможно было решить на «поле чести».
Начиная с XIV века в Европе усиливаются тенденции к националь-
ному объединению и централизации государств, осуществившиеся
в Англии, Франции, Швеции, Дании и проявлявшиеся в той или
иной степени у всех других народов, в том числе и в раздробленных
государствах — в Италии и в Германии. С огромной силой выразил
эту тенденцию Никколо Макиавелли, самый тонкий ум этого вре-
мени, допускавший любые отступления от норм нравственности во
имя торжества объединительных начал в Италии. Идеи Макиавелли,
воплощенные в трактате «Государь», его высказывания о Швей-
царии не раз цитируют герои Мейера. Они им понятны.
В противовес этой линии национального развития Европы, в
XVI веке фантом всемирной, универсалистской империи на некото-
рое время обрел видимые очертания в монархии Карла V Габсбурга,
в которой, по выражению современников, никогда не заходило солн-
це. Ему были подвластны Австрия, Тироль, Штирия, Каринтия,
Крайна, Чехия, Венгрия, а также Нидерланды, Испания с ее тер-
риториями в Италии и колониями за океаном, земли Германской
империи.
После отречения Карла V от германского престола образовались
две ветви дома Габсбургов: австрийская и испанская. В руках ав-
стрийских Габсбургов в XVI и XVII веках находилась германская
императорская корона. Испания выступала в союзе с Австрией, под-
9
держивая ее стремление к главенству в Германской империи в пику
Франции, так как боялась усиления на Рейне по соседству с Нидер-
ландами мощной державы.
Германия оставалась раздробленной. В ней после поражения
Крестьянской войны восторжествовали территориальные князья,
самыми сильными, кроме дома Габсбургов, были владетели Баварии,
Саксонии, Бранденбурга. Франция, превратившаяся к этому вре-
мени в сильное абсолютистское государство, пользовалась раздро-
бленностью Германии и преследовала свои политические интересы.
Руководил французской политикой в то. время (1624—1643)
кардинал Ришелье, провозгласивший тезис о том, что благо госу-
дарства превыше всего.
Политические противоречия переплетались в этот период с ре-
лигиозными разногласиями, связанными с победой реформации.
Окончательно сложились все три течения в ней. Лютеранство в Гер-
мании стало оплотом княжеской власти и усилило княжеский сепа-
ратизм и раздробленность страны, где часть княжеств оставалась
католическими, часть — протестантскими. Кальвинизм распростра-
нился во всех странах, где победила буржуазия, и стал господ-
ствующей религией в Англии, Нидерландах, Скандинавии, а цвин-
глианство, более радикальное направление в догматике, требовавшее
республиканской организации общины верующих, не вышло за
пределы Швейцарии,-но там оказало глубокое влияние на борьбу
городских низов с патрицианскими родами и земельной аристо-
кратией.
Однако события Тридцатилетней войны свидетельствуют о том,
что в XVII веке во всех странах государственные интересы ставятся
всеми ее участниками выше религиозных разногласий. Выражение
Генриха IV «Париж стоит мессы» имели основание повторить мно-
гие, и в том числе Георг Иенач. Ришелье, в интересах единства Фран-
ции расправившийся с гугенотами и отменивший Нантский эдикт,
в Тридцати летнюю войну поддерживает в целях ослабления Германии
протестантских князей в их борьбе против Католической лиги и им-
ператора. Этого требуют государственные интересы французского
абсолютизма.
В своем романе Мейер очень метко оценивает позицию Фран-
ции и других государств и с большим сочувствием относится к судьбе
народов, находящихся под чужеземным игом. Он не раз обращается
в романе к трагической судьбе Чехии, разгромленной габсбургски-
ми войсками, и совершенно правильно отмечает сходство между
Чехией и Швейцарией, безрезультатно добивающимися независи-
мости.
В конце войны борьба за Швейцарию особенно усилилась: то-
гда в нее вступили активно Франция, Мантуя, Венеция и Милан. Для
10
всех этих государств и городов огромное значение имели ее горные
проходы, дороги, крепости. Поэтому борьба за подчинение Швей-
царии усилилась. Одновременно в самой Швейцарии возросло стрем-
ление к полному суверенитету.
Швейцария не была централизованным государством, она со-
стояла из кантонов, лесных и городских, союзных земель и земель,
подчиненных отдельным кантонам. Кантоны были связаны между
собой договором о союзе, посылали представителей на годичные со-
брания, или ландтаги, но не были подчинены единой власти и сохра-
няли право заключать союзы с иностранными государствами, лишь
бы не в ущерб остальным участникам союза. Кантоны были различны
по социальной структуре, экономическим связям, политическому
устройству. Цюрих был крупным ремесленным центром, Женева
постепенно превращалась в торговый центр с европейскими связями,
лесные кантоны оставались экономически более отсталыми. Общим
бичом для Швейцарии было наемничество, на котором наживались
и феодалы лесных кантонов, и патрицианские роды городов-респуб-
лик Цюриха, Берна и других, получавшие пенсии от иностранных
государств за поставку наемников. Везде, и особенно в. городских
кантонах, в связи с острой нуждой в рабочей силе поднимается про-
тест против этой системы. Все противоречия в Швейцарии обостряют-
ся в ходе Крестьянской войны XVI века и реформации. Мы уже
говорили, что Швейцария была родиной цвинглианства — самого
радикального направления реформации, центром которого был Цю-
рих. Цвингли отрицал церковную иерархию, безбрачие духовенства,
культ святых и монастырское землевладение. Он пошел далее Люте-
ра и Кальвина в толковании догмата о причастии и демократизиро-
вал церковную организацию. Община верующих, по его идее, должна
была избирать проповедников слова божия, толковавших Священное
писание, а все дела веры должен был вершить городской совет.
Цвингли выступил и против системы пенсий и наемничества. Город-
ское население, часть крестьянства поддержали его, но оппозиция
со стороны феодальной знати католических лесных кантонов, го-
родского патрициата была очень сильна. В 1531 году Цвингли по-
гиб в битве.
Граубюнденский союз трех кантонов, образовавшийся в 1497
году, был расположен недалеко от Цюриха и был связан с ним
договором, поэтому реформация распространялась в Граубюндене в
форме цвинглианства.
К началу XVII века более пятнадцати коммун и земель Грау-
бюнденского союза были реформированы, среди них Шаранса, Дом-
лечг, Претигау, но некоторые подчиненные союзу земли, и в том
числе отвоеванная у Италии Вальтеллина, оставались католическими.
Знатные патрицианские семьи, владевшие имуществом в городах,
11
поместьями и замками за их пределами, такие, как Планта, Базель-
джа, твердо стояли за католицизм. Они опирались на поддержку
Австрии, Испании, Венеции. Сторонников же реформации, среди
которых были также и представители знати (де Салис, например),
поддерживала Франция. Действовали иностранные державы путем
подкупа городских и кантональных властей.
Поэтому, чтобы оградить союз от иноземного влияния, в 1603
году были приняты статьи, запрещавшие кому бы то ни было полу-
чать пенсии от иностранных держав. А четыре года спустя один из
представителей семьи Базельджа, признавший, что получал деньги
от Испании, был обезглавлен. В последующие двадцать лет борьба
сторонников католицизма и реформации внутри союза обостряется,
а ориентация — первых на Испанию и вторых на Францию — ста-
новится все яснее. Лишь на какое-то время обе партии объедини-
лись, приняв в марте 1616 года решение отказать Венеции в свобод-
ном проходе ее войск через территорию союза. В следующем году
ландтаг союза постановил не заключать договора ни с кем, кроме
Франции. Это означало победу более демократических слоев. Против
этого решительно выступили оба брата Планта, Рудольф и Помпео.
Тогда отряды из нижнего Энгадина осадили Рудольфа Планта в его
замке Вильденберг. Отрядами командовали проповедники Блазиус
Александер и двадцатилетний Георг Иенач, сын пастора и нотариуса
из Сильвапланы. Планта удалось бежать в Мюнстер, а Георг Иенач
с отрядами прибыл в Тузис, и в сентябре 1618 года здесь был создан
особый трибунал из шестидесяти шести человек, который осудил
братьев Планта на пожизненное изгнание, казнил одного из сторон-
ников Испании и вынес еще сто пятьдесят семь приговоров. Католи-
ческий священник Руска умер под пытками. В следующем году этот
приговор по делу Планта то отменялся, то утверждался вновь,
в зависимости от того, какая партия брала верх. В июле 1620 года
произошло избиение протестантов в Вальтеллине под руководством
ставленника Помпео Планта Робустелли. Было убито более трехсот
протестантов, шестьдесят — семьдесят человек, в их числе и пастор
Иенач, с трудом спаслись. Вальтеллина отделилась от союза. Экс-
педиция Граубюндена и союзных кантонов в Вальтеллину окон-
чилась неудачей. Весть об этом всколыхнула все реформированные
кантоны Швейцарии. Отряды пяти небольших кантонов объедини-
лись и перешли Альпы. Возглавлявшие их Георг Иенач и Блазиус
Александер ворвались в замок Ридберг и убили Помпео Планта,
как они говорили, во исполнение решений суда в Тузисе. После
еще одной неудачной попытки вернуть Вальтеллину и восстания про-
тив австрийцев в Претигау, в котором отличился Иенач, в 1622 году
был заключен договор с Испанией в Милане, так называемые «Милан-
ские статьи», по которым Граубюнден отказался от всей Валь-
12
теллины, кроме города Кьявенны, где протестантизм был
запрещен.
Наступили самые тяжелые годы для Граубюнденского союза.
Восемь коммун от него откололись, австрийские войска трижды
вторгались на его территорию (в 1622,1627,1629 годах), оккупировали
Кур. Само существование союза было под угрозой. Поддержку сою-
зу оказала Франция, злейший противник австро-испанского блока.
В 1635 и 1637 годах французские войска заняли Вальтеллину. Ри-
шелье не мог допустить, чтобы Габсбурги, владевшие Миланом, за-
хватили также Швейцарию. Во главе французских войск в Швейца-
рию был послан герцог Генрих Роган, который от имени француз-
ского короля обещал граубюнденцам передать им все их земли,
освобожденные от испанцев и австрийцев.
Во время двухлетних войн за Вальтеллину вместе с войсками
французов сражались и швейцарцы во главе с вернувшимся из-за
границы Георгом Иеначем. Очистив Вальтеллину от испанцев,
Иенач стал добиваться от Рогана выполнения его обещаний. Но
кардинал Ришелье в Париже не спешил очистить швейцарскую тер-
риторию. Положение становилось безвыходным. Тогда по инициати-
ве Иенача была создана антифранцузская лига (Кеттенбунд), начав-
шая переговоры с Испанией через Сербеллони, наместника Испании
в Милане. Швейцарские полки под командованием Георга Иенача,
возглавлявшего лигу, восстали против ничего не подозревавшего
о тайных переговорах Рогана, которому были подчинены, окружили
его в крепости на Рейне и заставили подписать приказ об уходе
французских вцйск из Вальтеллины. К этому времени Георг Иенач
стал самым влиятельным деятелем в Граубюндене, получив долж-
ность губернатора Кьявенны. Он добился от Испании согласия на
Подписание «вечного мира» с Граубюнденом и признания его це-
лостности и независимости. Правда, подписан мир был уже после
смерти Иенача, в феврале 1639 года. Объединенный и сильный Грау-
бюнденский союз не устраивал ни одну из великих держав. Карди-
нал Ришелье полагал, что Франция сумеет восстановить свое влия-
ние в Швейцарии, если там не будет Георга Иенача. Испания не то-
ропилась выполнить обещания относительно Вальтеллины и также
не прочь была избавиться от Иенача. Поэтому убийство Иенача,
которое произошло в Куре 14 января 1639 года,— дело рук его
политических противников, и совершили его капитан Конрадин
Бели и барон Отто фон Шауенштейн, брат и племянник Улисса де
Салис, сторонника Франции. Известно, что незадолго до убийства,
в Кур прибыл испанский курьер, подстрекавший народ против
Георга Иенача. Но более широко распространилась версия, что
убийство Иенача — акт мести детей Помпео Планта за смерть отца.
Эту версию и разработал Мейер в своем романе. Кто же, в
13
сущности, Иенач, которого Мейер назвал «швейцарским Валлен-
штейном»?
Сложная обстановка в Европе во времена Тридцатилетней войны
и наличие огромных армий наемников породили особый сорт людей,
сочетавших в себе качества полководца и дипломата, обладавших
огромным честолюбием и уменьем не брезговать никакими средствами
для его удовлетворения. Таков был Валленштейн, но не таков —
Георг Иенач, в котором, несомненно, были черты предводителя наем-
ников, кондотьера XVII века (недаром он участвовал в Тридцати-
летней войне и командовал полком наемников в Далмации на служ-
бе у Венецианской республики), но который много лет жизни и мно-
го усилий отдал борьбе за независимость Швейцарии. Там он опи-
рался не только на армии наемников, но и на отряды крестьянских
ополченцев, которых умел поднять на борьбу против иноземных
захватчиков и знати. Этого нельзя сказать о Валленштейне. И объ-
ясняется такое сопоставление не стремлением Мейера принизить
заслуги Георга Иенача, а скорее тем, что он, следуя традиции XIX
века, установленной Шиллером, идеализировал Валленштейна.
К.-Ф. Мейер, сделав Юрга Иенача центральной фигурой своего
романа, не только отдал должное этому незаурядному деятелю, но
и усложнил и углубил его образ. В соответствии со своим кредо
исторического романиста он раскрыл внутренние переживания поли-
тического деятеля, вынужденного идти на нарушения этических норм
и религиозного долга ради священной для него цели, в данном слу-
чае — ради освобождения от чужеземцев Граубюндена в условиях
господства на мировой арене сильных абсолютистских государств.
В соответствии с замыслом автора образ Георга Иенача становится
стержнем и композиционной основой романа, очень сложно органи-
зованного. В книге много действующих лиц, из которых лишь не-
которые проходят через весь роман, а остальные появляются и ис-
чезают (действие развивается с интервалом в семнадцать лет). Много
разговоров о событиях, происходящих за кулисами романа, о лю-
дях, которые в романе лишь упоминаются,— однако это не просто
упоминания, а часто меткие и подробные оценки и характеристики
(Ришелье, Гесснер, Макиавелли, Фридрих Пфальцский, Густав
Адольф).
Роман распадается на три части. Ни одна из частей не посвя-
щена непосредственно Иеначу. Одна называется «Путешествие го-
сподина Вазера», другая— «Лукреция», третья — «Добрый гер-
цог». Действие происходит в Граубюндене, затем в Венеции, затем
в Куре. И, несмотря на это, стройность и единство придает роману
именно фигура Иенача. Отношение к нему связывает всех героев,
определяет строгую, классически четкую линир развития его образа
до кульминационного пункта его конфликта с герцогом Генрихом
14
Роганом и следующей за этим гибели обоих. В первой части романа
все полны симпатии к Иеначу. Господин Вазер все свое путешествие
затеял для того, чтобы повидать друга детства, он спешит к нему
в Вальтеллину. Юная Лукреция преисполпена детской любовью,
к товарищу своих игр. Ему предан и бесстрашный пастор Блазиус,
и хитрый Лоренц Фаущ, уверенный в его успехе и потому без бояз-
ни отдающий ему свои последние деньги. Беззаветно предана Геор-
гу и кроткая, прекрасная Лючия, жена его, порвавшая с родителями
ради мужа. Сам Георг Иенач — и в авторском тексте, и в диалогах —
предстает перед нами как добрый, сильный человек, немного ува-
лень, смелый, прямой и честный, бескопромиссный в своих решениях,
несколько недалекий. Запоминается его разговор с Вазером об од-
ном человеке, который не примкнул ни к одной из сторон и был осуж-
ден. «Так ему, схоласту эдакому, и надо! — сказал Иенач.— В наше
тяжелое время нельзя оставаться в стороне. Недаром сказано: если
ты не горяч и не холоден, но тепел... И осудили его за то, что служил
и вашим и нашим».
И во второй части Иенач встречен всеми с любовью. Один адъ-
ютант герцога Рогана без всякого основания отнесся к нему враж-
дебно да венецианец Гримани видит в нем опасного человека.
А друзья не только принимают его с еще большей любовью, но и
спасают от всех опасностей. Вазер ходатайствует перед Гримани,
чтобы вызволить его из тюрьмы, герцог Роган добивается его осво-
бождения, Лукреция спасает его из рук испанских солдат на пути
в Граубюнден. Сам Георг изменился, духовно возмужал, он знает
свое предназначение. Он говорит, что жизнь и кровь его принадле-
жат Швейцарии, что он, как Георгий Победоносец, должен спасти
ее от койей дракона. Он тверд и полон достоинства в разговоре
с Гримани. Он зрелый человек. Ему принадлежат сердца друзей и со-
отечественников. Но вот наступает кульминация. Третья часть.
Французы изгнали из Граубюндена испанцев. Однако герцог Роган
не может выполнить своего обещания. Умный, тонкий Роган, ры-
царски верный слову, окруженный любовью швейцарцев, не может
добиться от Ришелье утверждения договора с Граубюнденом. Иенач,
с холодным расчетом обманывающий Рогана, человека, спасшего
ему жизнь, Иенач, перешедший в католичество, вступивший в тай-
ное соглашение с Испанией, добивается своего, освобождает свою
землю от чужестранцев, — но при этом предает самого себя, изменяет
своей сущности. Не то чтобы друзья отвернулись от него, нет, но
их любовь окрашивается в трагические тона, они не могут отказаться
от мысли, что ничего не добившийся, бессильный Генрих Роган им
Дороже, чем Иенач, пожертвовавший для родины состоянием, лю-
бовью, честью, верой отцов. Иенач утратил свою власть над ними.
Он внутренне опустошен. Торжественный праздник в Куре по поводу
15
ухода французов из Граубюндена, который должен был стать триум-
фом победителя, обнаружил лишь его одиночество. Покинутый
друзьями, Иенач обречен. Удар Лукреции, сразивший его,— это
самая почетная смерть для него, оставленного всеми в руках подло-
го сброда.
И лишь мертвого Георга Иенача приходят почтить старейши-
ны города и друзья.
Конец как бы подчеркивает главную мысль автора. Погиб
человек с возвышенной душой, совершивший великие дела, способ-
ный на сильные чувства и, главное, умеющий и других увлекать
за собой в борьбе за дело, которому служит. Но как бы ни был ве-
лик человек, он сгорает в огне политической борьбы, и чем прямее,
честнее и чище он, тем вернее его гибель. «Политику нельзя делать
чистыми руками»,— говорит Вазер, мастер компромисса, умевший
сохранять нейтралитет в полное бурных событий время, как бы
предвосхитивший дальнейшую судьбу своей родины. Но Вазер не
герой Мейера. Ему дороже Роган, не переживший бесчестья и
отдавший ради торжества своего дела честь Иенач. Роман Мейера —
обвинение обществу, в котором конфликт между этикой и политикой
неизбежен.
С. РАСКИНА
КНИГА
ПЕРВАЯ
ПУТЕШЕСТВИЙ
ГОСПОДИНА
х-	'	' • ’ ,	( к' -	-  "< • ,•*•'**'	. -fff • ’ •	‘	.	и *	<
. В А 3 Е РА
А-А-А;; л Ж'А .Ж Ж :А

Горные склоны искрились и горели под жгучими отвесными
лучами. Время от времени, выплывая из-за гор, по небу
тянулись кучевые облака, и тогда каменные стены будто
подступали ближе, внезапно и грозно сдвигались, сужая
кругозор. Разбросанные между утесами снеговые полянки
и языки глетчеров то вспыхивали яркой белизной, то
2*
19
отступали в зеленоватую темень. Стояла гнетущая душная
тишина, лишь крылья жаворонка трепетали низко-низко
между нагими кручами, да звонкий свист сурка изредка
нарушал глухое безмолвие.
Посреди растянутой в длину седловины, справа и слева
от горной тропы, виднелись две надбитые колонны, про-
тивостоявшие времени доброе тысячелетие. В одной из
них на месте надлома от выветривания образовалась впа-
дина, где скопилась дождевая вода. Птичка прыгала по
краю выемки и попивала светлую небесную водицу.
Вдруг издалека раздался собачий лай, и эхо, передраз-
нивая, подхватило его. На высоком откосе, кое-где порос-
шем травою, лег соснуть после обеда пастух-бергамасец.
Теперь он вскочил, крепче запахнулся в свой балахон и,
ловко спрыгнув со скалистого уступа, бросился вдогонку
стаду овец, которые подвижными белым точками распол-
зались по ущелью. Один из лохматых пастушьих псов
помчался за хозяином, другой, должно быть, по старости,
не мог за ним поспеть. Он стоял на каменном выступе
и беспомощно визжал.
Все жарче, все тише и душнее становился полдень.
Солнце подвигалось по небосводу, и плыли облака.
У подножья черного, влажного от ледниковых вод
каменного утеса серебряные нити беззвучно тянулись
сверху, просачиваясь в чашу горного озерца. Прихотливо
изрезанные громады скал обрамляли прозрачный до самого
дна водоем. С горной тропы был виден лишь тот низинный
край чистого, как зеркало, озерца, где оно, стекая к до-
лине, уходит в сочную зеленую поросль. На этом зеленом
лужке вдруг показалась и снова исчезла голова пасущей-
ся гнедой кобылы, немного погодя уже две лошади мирно
пощипывали траву, а третья пила холодную озерную
воду.
Но вот на перевале появился путник. Он поднялся
с западного склона и, следуя всем извивам тропы, достиг
седловины. Он никак не походил на местного жителя, на
горца с загорелым, обветренным лицом. Одет он был на
городской лад, и то, что у него было пристегнуто к ранцу,
смахивало на легкую ратманскую шпагу и короткий рат-
манский плащ. Однако он по-юношески упругой походкой
шагал в гору и быстрым, проницательным взглядом ози-
рал незнакомый ему горный край.
Вот он добрался до римских колонн. Здесь он скинул
с плеч дорожную котомку, прислонил ее к цоколю одной
20
из колонн, чистым носовым платком отер влажное от пота
лицо и обнаружил выдолбленную во второй колонне впа-
динку с водой. В ней он освежил лоб и руки, с благого-
вейным любопытством разглядывая этот античный умы-
вальник. Не мешкая, достал он записную книжку в ко-
жаном переплете и на чистом листе бумаги принялся усерд-
но срисовывать оба обломка почтенной древности. Потом
с удовлетворением посмотрел на дело своих рук, бережно
положил раскрытую книжицу поверх ранца, взял свою
палку, на которой зарубками были нанесены меры длины,
встал на одно колено и дотошно измерил оба редкостных
сооружения.
— Вышина — пять с половиной футов,— пробормо-
тал он про себя.
— Вы что тут делаете? Шпионничаете? — раздался
над ним зычный густой голос.
Потревоженный в своем мирном занятии, путник мигом
вскочил и очутился лицом к лицу со стариком в неказистой
одежде,по всей видимости, слугой, который злобно сверкал
на него глазами.
Без тени испуга молодой человек шагнул к противнику,
словно выросшему из-под земли, и, упершись рукой
в бок, повел такую складную и гладкую речь:
— Вы-то кто такой? Как вы осмелились препятство-
вать моим ученым исследованиям на граубюнденской
земле, id est в той стране, которая связана с родным моим
городом и республикой Цюрих договорами о дружбе,
многократно подтвержденными и скрепленными торжест-
венной клятвой? Но я готов презреть ваше оскорбитель-
ное обвинение, только извольте дать мне дорогу,— продол-
жал он, видя, что старик не то растерянно, не то угрожаю-
ще стоит на месте.— Что у нас сейчас? Мрак средневековья
или начало нашего просвещенного семнадцатого столетия?
И знаете вы, кто перед вами? Так запомните: протоколист
Генрих Вазер, civis turicensis х.
— Бесстыжие враки,— сквозь зубы проворчал старый
граубюнденец.
— Отстань от этого господина, Лука! — послышался
повелительный окрик из-за обломков скалы справа от
дороги, и уроженец Цюриха, невольно направившись на
звук голоса в сторону озерца, через несколько шагов обна-
ружил послеобеденный привал знатных путешественников.
1 Цюрихский гражданин (лат.).
21
В тени одной из скал, на разостланных коврах, распо-
ложилась темноглазая девушка-подросток, а перед ней
стоял статный мужчина^ в ком вся осанка обличала патри-
ция, невзирая на простое дорожное платье и лишенное
украшений оружие. По берегу озерца паслись три рассед-
ланные и разнузданные лошади.
Когда цюрихский путник, вглядываясь в живопис-
ную группу и шагая чем дальше, тем увереннее, приблизи-
лся к ней, бледное личико девушки просияло задорной
улыбкой.
Молодой человек торжественно снял шляпу, отвесил
глубокий поклон и произнес:
— Ваш слуга, синьор Пом...— Тут он осекся, очевидно,
решив, что граубюнденский патриций предпочитает утаить
свое имя в здешнем краю.
— Взаимно и ваш, господин Вазер,— ответил тот.—
Не страшитесь открыто произнести среди здешних гор
имя Помпео Планта. Вы, надо полагать, наслышаны о том,
что я пожизненно изгнан из Граубюндена, объявлен вне
закона, лишен гражданских прав и прав состояния, что
за мою голову назначено пятьсот флоринов, а тот, кто
доставит меня живьем, получит всю тысячу. Всего не
упомню, я разорвал писанину из Тузиса — у тамошних
судей-проповедников достало наглости послать мне ее.
Но у вас, Генрих, я знаю, нет охоты заработать такую
награду. Присядьте же к нам и осушите этот кубок,—
добавил он, протягивая гостю чашу, до краев наполненную
темным вальтеллинским вином.
Несколько мгновений Вазер молча .вглядывался в крас-
ную влагу, а затем поднял кубок й, взвешивая каждое
слово, провозгласил:
— За торжество права, за справедливое разрешение
всех распрей в нашей искони свободной Реции, но прежде
всего за ваше благоденствие, синьор Помпео, и за скорей-
шее восстановление во всех ваших званиях и правах!
— Благодарствую! Но, главное, выпьем за конец
нечестивого владычества черни, покрывающей нашу стра-
ну кровью и позором.
— Позвольте,— осторожно вставил его собеседник,—
позвольте мне, как человеку стороннему, воздержаться от
суждения о запутанных граубюнденских делах. Конечно,
допущенные при сем промахи и погрешности против пра-
вил весьма прискорбны, и я не побоюсь всемерно их
осудить.
22
— Промахи! Погрешности! — вскипел синьор Пом-
пео.— Вот уж не в меру мягкие названия для бунта, гра-
бежа, разора и беззакония. Пускай там кучка черни ло-
мится в ворота моего замка или поджигает у меня амбар —
на это я готов закрыть глаза. Как ставить в вину простолю-
динам такое озорство, если их всячески науськивали на
меня и прокричали меня изменником? Но когда голодранцы
проповедники набирают в судьи самое что ни на есть отре-
бье, прибегают к пытке и к показаниям изолгавшихся сви-
детелей, с которыми не сравнить лжесвидетелей в страстях
господних, это уж воистину мерзость перед богом и
людьми.
— Вздернуть бы всех проповедников! — пробасил у
них за спиной старый слуга, снаряжавший лошадей в даль-
нейший путь.
— Все вы, цюрихские, на один образец,— продолжал
Планта,— у себя дома придерживаетесь в правлении ра-
зумной умеренности, как черт от ладана, бежите от нов-
шеств и переворотов. Объявись у вас молодец вроде нашего
проповедника Иенача, вы бы мигом заперли его на семь
замков в Белленберге или, не долго думая, отрубили бы
ему голову. А вот издалека этот изверг представляется вам
невесть каким чудом, и ваши цехи рукоплещут его зло-
действам. Ваш любопытствующий и неспокойный дух
услаждается, глядючи, как ярко пылает пламя мятежа,
доколе оно не грозит перекинуться на ваши собственные
кровли.
— Позвольте...— снова вставил господин Вазер.
— Оставим этот разговор,— перебил его граубюнде-
нец,—- не хочу портить себе кровь. Ведь приехал-то я сюда
не для того, чтобы возглавить свою партию, а попросту,
чтобы исполнить отцовский долг. Когда надо мной разра-
зилась гроза, я укрыл дочурку мою Лукрецию — вам она
небезызвестна — у благочестивых инокинь в Казисс&ом
монастыре. А теперь я укромными тропами перевожу ее
в итальянскую обитель обучаться изящным искусствам.
А вы? Куда направляетесь вы?
— В каникулярную прогулку, синьор Помпео. Хочу
стряхнуть с себя архивную пыль и познакомиться с ретий-
ской флорой. С тех пор как соотечественник наш, Конрад
Гесснер, заложил научную основу ботаники, мы усердно
культивируем эту науку в нашем Каролинуме. Да и не
мешает судьбе хоть в малой доле вознаградить меня за
другое, несостоявшееся путешествие. Предполагалось, что
23
я поеду в Прагу,— пояснил он, немного смущаясь, но
не без тайного тщеславия.— Мне было положительно обе-
щано в виде особой милости взять меня пажом ко двору
его величества короля Богемского.
— Умно сделали, что бросили вашу затею,-— насмеш-
ливо похвалил синьор Помпео.— Этого горе-короля вско-
рости ждет постыдный и жестокий конец. А теперь, изу-
чивши ретийскую флору, не думаете ли вы познакомиться и
с вальтеллинской? — испытующе спросил он.— Заодно
вы могли бы завернуть к вашему бывшему соученику Иена-
чу в его опальный приход.
— Допустим, так случится, ничего преступного я в этом
не усматриваю,— отрезал цюрихский гость, весь вспых-
нув от возмущения таким бесцеремонным вмешательством
в его путевые планы.
— Негодяй он и проходимец! —вспылил синьор Помпео.
— С вашего дозволения, вы говорите так в сердцах,
сударь. Правда, вам есть за что посетовать на моего школь-
ного товарища. Я не берусь сейчас оправдывать его перед
вами. Благоволите лучше просветить меня касательно этих
редкостных колонн. Надо полагать, они римского проис-
хождения? Вам это должно быть известно, недаром ваш
достославный род обитает в здешних горах со времен им-
ператора Траяна.
— На этот предмет вы получите все сведения от вашего
ученого друга, пастора-кровопийцы,— отвечал Планта.—
Ты готова, Лукреция? — крикнул он дочери.
Едва собеседники начали горячиться, она, опечалив-
шись, пошла одна вверх по тропе и замешкалась у двух
колонн, куда Лука как раз подвел ей оседланную лошадь.
— Желаю здравствовать, господин Вазер! — попро-
щался Планта, вскакивая на второго коня.— Не могу
пригласить вас на возвратном пути ко мне в Домлечг.
При других обстоятельствах я не преминул бы предло-
жить вам гостеприимство. Но те, в чьих подлых руках
находится ныне кормило власти, опечатали мой замок
Ридберг и налепили на мои ворота обесчещенный ими
герб Граубюндена.
Вазер ответил поклоном и некоторое время задумчиво
смотрел вслед удалявшемуся по плоскогорью конному
поезду. Потом нагнулся за своей записной книжечкой,
которая все еще лежала раскрытой у дороги, и, прежде
чем захлопнуть ее, бросил беглый взгляд на сделанный им
рисунок. Что это? Посередине, между набросками колонн,
24
по-детски неумелой рукой были вписаны крупные буквы,
из которых явственно складывались слова: «Giorgio, guar-
dati» 1.
Качая головой, сложил он книжку вместе с всунутым в
нее графитом и спрятал в недрах своего ранца.
Тем временем облака сгустились, и небо нахмурилось.
Вазер ускоренным шагом продолжал свой путь среди по-
мрачневшего горного ландшафта. Его живой взгляд хоть
и останавливался временами на темных, теперь зловеще
причудливых громадах скал, но уже не старался, как
нынче утром, с неутолимым любопытством запечатлеть
в памяти их своеобразные очертания. Мысленным взором
он вглядывался в прошлое и, призывая на помощь старые
воспоминания, старался дознаться до смысла того, что
сейчас произошло. Совершенно очевидно, что слова пре-
достережения были написаны юной Лукрецией; когда речь
зашла о Иеначе, она, должно быть, разгадала намерение
Вазера завернуть по дороге к другу юности. Тогда она,
в сердечной тревоге, верно, удалилась украдкой, чтобы по-
дать молодому вальтеллинскому пастору знак о надвигаю-
щейся беде. Она явно рассчитывала, что записная книжка
попадется ему на глаза.
От последних впечатлений в памяти Вазера переки-
нулись нити к его отроческой поре. На сумрачном фоне
Юлийского перевала перед его духовным взором встала
радующая веселой пестротой картина, главными фигурами
которой были опять-таки синьор Помпео с дочкой
Лукрецией.
Глава вторая
Вазеру представилось, что он сидит на первой скамье
темной классной комнаты в доме близ собора в году господ-
нем 1615-м. Стоял душный летний день, и почтенный
магистр Землер толковал своим юным слушателям стих из
Илиады, заключающийся звонким «magadi» — дательным
падежом от слова «magas».
— Magas — означает труба и является звукоподража-
тельным словом,— пояснял он.— Когда я возглашаю
его, не правда ли, вам слышится громовый трубный глас
в лагере ахеян?
1 Джорджо, берегись (итал.).
25
Он остановился у большой настенной карты греческого
архипелага и оглушительно рявкнул:
— Magadi!
Столь героическая затрата сил была награждена рас-
катистым хохотом; магистр выслушал его с самодовольст-
вом, не заметив насмешки в одобрении своих развеселив-
шихся учеников. Он-то ведь не подозревал, что этим сце-
ническим эффектом, повторявшимся ежегодно/ давненько
заслужил кличку Магади, которая передавалась по наслед-
ству от поколения’к поколению, из класса в класс.
Однако внимание Генриха Вазера уже несколько минут
было приковано другим обстоятельством. Он сидел на-
против растрескавшейся дубовой двери, в которую кто-то
постучал раза два-три с долгими промежутками, а потом
потихоньку приоткрыл ее. В щели показались пытливые
детские глаза. Когда раздался трубный глас, маленькая
гостья, должно быть, приняла незнакомое звучное слово
за приглашение войти. Дверь бесшумно растворилась,
и через высокий порог шагнула темноглазая девочка лет
десяти с застенчиво-своевольным личиком. Держа в руке
корзиночку, она без раздумья подошла к почтенному
Землеру, учтиво ему поклонилась и произнесла:
— С вашего дозволения, синьор маэстро,-— после чего
она направилась к Юргу Иеначу, которого с первого взгля-
да отыскала в многолюдном классе.
Он резко выделялся из среды своих пятнадцатилетних
сверстников, которых перерос на целую голову. Суровые
брови и пробивающаяся борода придавали ему вид взрос-
лого мужчины, а крепкие запястья торчали из узких ру-
кавов поношенной куртки, которая давно уже стала ему
тесна. При появлении девочки темная краска стыда за-
лила его смуглый выпуклый лоб. Он сидел с прежним стро-
гим видом, только глаза у него смеялись.
Девочка остановилась перед ним, обеими руками об-
няла его за шею и крепко поцеловала в губы.
— Я слышала, ты голодаешь, Юрг, вот и принесла
тебе кое-чего,— сказала она и пояснила шепотом: — Нашей
вяленой говядины. Ты всегда любил ее поесть.
Комнату потряс неудержимый хохот, который долго
не могла унять повелительно поднятая десница Землера.
В глазах девочки выразилось недоумение, и тяжелые сле-
зы, слезы обиды и стыда, покатились из них, меж тем как
рукой она крепко ухватилась за руку Иенача, будто у него
одного ища защиты и помощи.
26
Наконец сквозь шум прорвался укоризненный голос
учителя:
— Ослы, над чем смеетесь? Этаже образец простодушия!
Чисто эллинская черта, говорю я вам! А ваше поведение
попросту глупо. Это все равно что поднять на смех несрав-
ненный образ божественного свинопаса или царской дочки
Навсикаи, занятой стиркой белья, что было бы столь же
нелепо, сколь и непристойно, как я неоднократно вам
разъяснял. Ты из Граубюндена? Чье ты дитя? — с оте-
ческим благоволением обратился он к девочке.— И кто
привез тебя сюда?.. Ибо я вижу, не пешей пришла ты к нам
в Цюрих, девица! — добавил он, подражая своему воз-
любленному Гомеру.
— Моего отца зовут Помпео Планта,— ответила де-
вочка и принялась невозмутимо рассказывать: — Я вместе
с ним приехала в Рапперсвиль, и когда увидела прекрас-
ное голубое озеро и услышала, что на другом конце на-
ходится город Цюрих, я взяла да и пошла сюда. В какой-то
деревне два лодочника снаряжались в путь. Они увидели,
как я устала, и взяли меня с собой.
Помпео Планта, чье имя у всех на устах, кого чтут
в Граубюндене как всемогущего главу католической пар-
тии!
Господин Землер был совершенно ошеломлен. Он тотчас
же прекратил урок и увел беглянку под свой гостеприим-
ный кров, за ним последовал юный Вазер, который в этот
день недели обычно обедал у магистра, приходившегося
ему дядей с материнской стороны.
Спускаясь по крутой Ремергассе, они столкнулись
с шедшим им навстречу статным и осанистым мужчиной
в сапогах со шпорами.
— Наконец-то я тебя нашел, Лукреция, доченька! —
воскликнул он, схватив девочку на руки и крепко ее це-
луя.— И что тебе, озорница, вздумалось улизнуть от меня!
Затем, не дожидаясь ответа и не спуская девочку с рук,
он повернулся к Землеру с легким, но учтивым поклоном
и заговорил по-немецки, бегло, но с чуть заметным инозем-
ным акцентом.
— Необычная у вас в классе побывала гостья, госпо-
дин профессор! Простите мою дикарку за то, что она поме-
шала вашему ученому докладу.
Землер принялся уверять, что для него составляет
особую радость и честь знакомство с молодой барышней,
а через это с ее достославным родителем.
27
— Окажите мне честь, высокочтимый государь мой,
откушать со мной и моей милой супругой наш скромный
обед,— заключил он.
Патриций не заставил себя просить и по дороге расска-
зал, что не сразу заметил исчезновение Лукреции, но за-
тем вскочил на коня и без труда напал на след странницы.
Далее он рассказал, что на всякий случай приобрел дом
в Рапперсвиле,— уж очень стало неспокойно и в Грау-
бюндене, и за его пределами, в самой империи. Лукрецию
он захватил с собой. Узнав от Землера, зачем девочку по-
тянуло в Цюрих, он'разразился громким смехом, который,
однако, звучал совсем невесело.
Когда, отобедав, гости сидели за вином, а магистерша
занималась Лукрецией, Планта прервал нить разговора
и внезапно осведомился об Иеначе. Землер похвалил его
способности, его усердие, и Вазера послали за ним к са-
пожных дел мастеру, у которого тот квартировал и кор-
мился. Георг Иенач почти сейчас же вошел в комнату.
— Как дела, Юрг? — встретил его патриций привет-
ливым вопросом, а юноша ответил скромно, но с гордели-
вым достоинством, что старается, как может. Планта обе-
щал рассказать его отцу об усердии сына и хотел кивком
головы отпустить мальчика, но тот не двинулся с места.
— Синьор Помпео, дозвольте сказать слово,—начал он,
краснея.— Малютка Лукреция ради меня пошла палом-
ницей по дорожной пыли. Она не позабыла меня и принесла
мне подарок с родины. Правда, лучше бы она не отдавала
его при моих одноклассниках. Однако я благодарен ей и,
хотя бы для того, чтобы не остаться в долгу, прошу ее
принять ответный подарок.— С этими словами он вын^ул
из маленького платочка серебряную, вызолоченную внутри
чарку строгой формы.
— Не иначе как мальчишка спятил,— вскипел План-
та, но точас же сдержался.— Что это ты, в самом деле,
Юрг! Чарка у тебя от отца? Не знал я, что он купается
в золоте и серебре. Или ты сам заработал ее в поте лица,
корпя над перепиской бумаг? Все равно нечего ее дарить.
Она денег стоит, а тебе и так живется скудно.
— Я имею право ею распоряжаться,— с достоинством
ответил мальчик,— я приобрел ее, рискуя жизнью!
— Верно, верно, синьор Помпео,— с воодушевлением
подхватил живчик Вазер.— Это моя чарка. Я отдал ее
Юргу в знак благодарности. Он бросился меня спасать,
не щадя собственной жизни; мы купались вместе, и меня
28
затянуло в бурливые зильские водовороты. А теперь
все мы — Иенач, я и синьорина Лукреция — выпьем
из этой чарки за ваше здоровье.
Хотя дядюшка посмотрел на него с укором за его не-
слыханную дерзость, он, закончив речь, налил в чарку
душистого нефтенбахеровского из расписного кувшина
с крышкой.
Юрг Иенач взял чарку и огляделся, ища Лукрецию.
Она со жгучим вниманием наблюдала происходившее.
И теперь, избавившись от докучливой магистерши, тор-
жественно приблизилась к остальным.
Пригубив вина, Юрг протянул чарку девочке со слова-
ми: «За здоровье твое и твоего отца, Лукреция»,— и та
молча и медленно, будто священнодействуя, отпила из
нее, затем отдала чарку отцу, который с досады одним
духом осушил ее до дна.
— Будь по-твоему, вздорный мальчишка, а теперь
ступай прочь,— заявил Планта.— Мы тоже скоро уедем.
Иенач удалился, а Лукрецию магистерша увела в па-
лисадник, чтобы она, по словам детолюбивой хозяйки,
сама себе нарвала на десерт крыжовника.
Пока взрослые, перейдя на итальянский язык, запивали
беседу вином, Вазер скромно уселся к окну и с виду все-
цело погрузился в «Orbis pictus» х. Однако хитрец в свое
время играючи выучился итальянскому у Иенача и теперь,
навострив уши, старался не упустить ни слова из интерег-
ного разговора.
— Я вдесятеро возмещу парнишке цену этой ребячьей
чдрки,— начал Планта,— малый он неплохой, только
не в меру дерзок и скрытен. Гордыня — дурное подспорье,
когда в дому хлеба в обрез. Отец его, шаранский пастор,—
честнейший человек и часто по-соседски наведывается ко
мне. Правда, раньше он бывал чаще. А вы даже вообразить
себе не можете, господин магистр, какой строптивый дух
вселился в наших проповедников. Они клеймят позором
тех, кто нанимается на военную службу в Испанию, и тре-
буют с кафедры, чтобы последние наравне с первыми имели
право на любые, даже высшие, должности в стране. А при
нынешних сложных политических обстоятельствах, вынуж-
дающих к особой осмотрительности в управлении нашим
государственным суденышком, это приведет страну к неми-
нуемой гибели, не говорю уже о том, что своей дурацкойпро-
1 «Мир в картинках» (лат.).
29
тестантской пропагандой они совсем сбивают с толку наших
вальтеллинских подданных-католиков. Я и сам обратился
в католичество, хоть и происхожу от родителей-реформа-
тов. Вы спросите — почему? Да потому, что в протестантст-
ве заложено начало мятежа против политической власти.
— Поставьте ваших пасторов в более сносные условия,
тогда, будьте покойны, они уж сумеют, живя в доволь-
стве и почете, внушить своей пастве верное понятие о не-
избежном неравенстве человеческих отношений,— благо-
душно улыбаясь, посоветовал Землер.
Планта насмешливо ухмыльнулся такому намеку на
бескорыстие граубюнденцев.
— "Вернемся к нашему малому,— продолжал он.—
Ему куда больше подходит гарцевать на боевом коне, не-
жели проповедовать с церковной кафедры. Сколько раз
я говорил старику: жалко мальчика, отдайте его мне!
Но тот чурается военной службы в Испании, на которую
я хотел определить его смазливого сынка.
Землер задумчиво прихлебывал вино и помалкивал.
Он явно разделял отвращение шаранского пастора к тому
поприщу, на которое прочили его сына.
— Скоро весь мир будет втянут в войну, и кто скажет,
на что может такая буйная кровь толкнуть этого молод-
чика,— с жаром продолжал Планта.— В отваге он не
знает узды. Вот послушайте только, господин магистр.
Несколько лет тому назад, когда мальчишка был еще дома,
он все лето по целым дням околачивался в Ридберге с моим
племянником Рудольфом и с Лукрецией. Гуляю я однаж-
ды по саду, и вдруг ко мне как вихрь бросается Лукреция,
а глаза у нее так и сверкают от радости. «Папа, смотри, '
смотри!» — запыхавшись, кричит она и показывает на
ласточкины гнезда под крышей замковой башни. И что же
я вижу?.. Угадайте, господин магистр... Из слухового
окошка торчит доска, доска качается, а Юрг сидит верхом
на самом ее конце. Да еще машет, озорник, шляпой и ве-
село окликает нас. Внутри на безопасном конце этих немыс-
лимых качелей, верно, пристроился Рудольф, а он, как
ни горько признаться, мальчишка зловредный, и потому
меня дрожь пробрала от этой опасной забавы. Я погрозил
кулаком и поспешил в башню. Когда я добрался до верха,
все уже было на своих местах. Я схватил Юрга за шиворот
и отчитал за дерзкую шутку; он же спокойно объяснил,
что Рудольф усомнился, отважится ли он на такую про-
делку, а с этим он никак не мог смириться.
80
Во время рассказа Землер от страха сжимал поручня
кресла, теперь же он позволил себе высказать опасение, не
пострадает ли женственная кротость и добронравие Лукре-
ции от дружбы с таким строптивцем, тем паче что разделяю-
щая их непроходимая пропасть с годами только будет расти,
— Чушь! — воскликнул Планта.— Не тревожьте себя
понапрасну. Вы невесть что подумали, оттого что девочка
прибежала к нему в Цюрих. В этом виноват один Рудольф.
Он тиранит девочку и запугивает ее, называя своей не-
вестой. Должно быть, он что-то такое слышал от своего
отца, моему брату их союз был бы на руку, я-то ведь бо-
гаче его. Но когда еще дело будет. Короче говоря, девочка
избрала Юрга своим защитником, он сильнее Рудольфа,
и тот его боится. Ребяческие бредни. Я намерен в скором
времени поместить Лукрецию в монастырь, где она полу-
чит подобающее благородной девице воспитание; за мо-
настырскими стенами она, конечно, остепенится, тем более
что нрав у нее рассудительный. А что касается непроходи-
мых пропастей, о которых вы говорите, так у нас в Грау-
бюндене их считают предрассудком, хоть и не высказывают
этого вслух. Однако же, разумеется, руки девицы из рода
Планта может домогаться лишь тот, кому достались в удел
почет, богатство и власть. А унаследованы они от прадедов
или завоеваны со вчерашнего дня — до того нам дела нет.
Тут порыв ветра развеял картины детства, витавшие
перед духовным взглядом молодого путника.
Вазер вновь уже повзрослел на пять лет и бодро шагал
по безлюдному склону Юлийского перевала. Действитель-
ность бесцеремонно вторглась в мечты. Налетевший из
Энгадинского ущелья ветер сорвал у него с головы шляпу,
которую он, метнувшись в сторону, едва успел подхватить,
прежде чеуд второй шквал швырнул легкую добычу в стрем-
нину бурливого горного ручья.
Глава третья
Ниже надвинув шляпу на лоб, крепче затянув ремень
котомки и минуя плавные извивы тропы, Вазер напрямик
спускался теперь с крутизны. Сперва ему пришлось пры-
гать через опаленные молнией перекрученные корневища
кедров и каменистые русла иссякших горных ручьев,
когда же он вступил на мягкую луговую траву, перед
ним вдруг простерся бархатисто-зеленый Энгадин иза-
31
сверкал Инн, обрамленный гирляндой горных озер.
Последний солнечный луч пробился между тучами, оза-
рил речную долину и, пробежав вниз по течению, искрился
теперь всеми цветами радуги в светлой дали над озером
и пастбищами Санкт-Морица.
Напротив спуска перед путником поднималась нагая
темная пирамида, а рядом вверх по склону тянулся такой
же высокий кряж, на котором переливались зелеными
огнями языки ледников, за связующим их седлом клуби-
лись грозовые тучи и, погромыхивая, пробивались в про-
свет, на миг открывая одну из отдаленных сверкающих
Снегами вершин.
По правую руку путника противоположные склоны
долины скрывали от глаз крутой спуск в глубокое ущелье,
почти внезапно переносящий из горной прохлады в италь-
янский зной. Навеянные южным ветром душные испаре-
ния поднимались из-за Малоджи и курились над влажными
лугами Базельджи Марии, чьи белые башни едва просве-
чивали сквозь завесу дождя...
Горная тропа привела наконец в первое энгадинское
селение, где по обе стороны единственной улицы выстро-
ились дома-крепостцы с контрфорсами и решетками на
слуховых окошках. Но цюрихский странник не постучался
ни в одну из тяжелых деревянных дверй, а предпочел,
невзирая на сумерки, храбро шагать дальше на юг по
приозерной тропинке. Он собирался переночевать в Ма-
лоджском подворье, чтобы на рассвете следующего дня
перевалить через Муретто в направлении Вальтеллины:
синьор Помпео разгадал его намерения— ему сейчас
больше прежнего не терпелось заключить в свои объятия
друга школьных лет, Иенача.
Здесь, между высокими горами, рано стемнело и похо-
лодало, а дорога тянулась без конца мимо плещущих
о берег волн. Ледяная изморозь окутала всю местность
туманом и мало-помалу пропитала влагой одежду мерным
шагом поспешающего путешественника. Его мысли и 1
чувства были теперь скованы сонливостью, какой он ни
разу не испытал в дневную жару.
В том месте, где Инн бурно стремился мимо, стеснен-
ный узким руслом, а на другом берегу маячила безглавая
приземистая церквушка, Вазеру послышался конский
топот. Через деревянный мост по левую его руку пронесся
всадник, опередил его в направлении Малоджи и скрылся
в предвечерней мгле. Что, если человек, закутанный в плащ,
32
сам синьор Помпео? Нет, скорее всего это был напуганный
темнотой одинокий ездок, а Планта тем временем сопровож-
дает и оберегает свою дочку, обеспечив ей, конечно, ра-
душный и надежный приют у своих присных в одном из
богатых энгадинских селений.
Наконец-то обогнуто последнее озеро, оставлен позади
последний выступ скалы. Сквозь туман заблистал огонек,
раздался собачий лай, возвещая близость жилья, которое
могло быть только подворьем возле перевала. Подходя
к темной каменной громаде, Вазер с радостью увидел,
что ворота во двор открыты, хозяин, сухопарый, широко-
костый итальянец, сажает на цепь разбушевавшихся
псов, а конюх светит ему смоляным факелом. Все это су-
лило гостеприимную встречу.
Когда Вазер приблизился, хозяин схватил факел и под-
нес его к лицу пришельца.
— Чем могу служить? Что вам угодно, сударь? —
спросил он, подавив проклятие, чуть было не сорвавшееся
с его губ в первом порыве досады.
— Вот так вопрос! — весело ответил Вазер.— Конеч-
но, обсушиться у очага, поужинать и переночевать!
— Очень сожалею, сударь, это никак невозможно,—
возразил хозяин, выразительным жестом подтверждая
свое огорчение и решительность отказа.— Весь дом за-
нят.
— Как это занят? По всей видимости, вы ждете новых
гостей? Но не предоставить страннику самого непритяза-
тельного приюта в эдакой глуши, да еще в студеную и
ненастную ночь,— будет уж совсем не по-христйан-
ски.
Итальянец показал рукой на юг, где туман заметно
поредел и по ту сторону Малоджи над неровными зубцами
гор проглядывал диск луны.
— Там уже прояснивается,— заметил он и принес
из дому полный кубок.— Вот, подкрепитесь! И мой вам
совет: возвращайтесь в Базельджу! Желаю вам доброй
ночи.
При свете факела напиток сверкал в кубке, точно ог-
ненный рубин. Вазер жадно потянулся к переливчатой
влаге и без дальнейших возражений осушил кубок. Не
требуя платы, хозяин учтиво оттеснил его за ворота и за-
двинул засов.
Но цюрихский путешественник не думал сдаваться.
Вместо того чтобы уныло плестись обратно по только что
33
пройденному пути, он взошел, обдумывая свое положение,
на ближний пригорок, поднимавшийся дозорной вышкой
на том крутом скате, откуда ведет начало долина Брегальи,
где сейчас, как в котле, клубился пар и, выступая над
ним, в свете луны блестели лишь верхушки самых высо-
ких елей. Вазер разостлал свой плащик, уселся на него
и прислушался.
Из конюшни при подворье время от времени доносилось
конское ржание, кругом же царила тишина... Приглу-
шенный туманом плеск горных ручьев на дне долины едва
достигал слуха... Но вот сквозь слитный далекий гул
звонкой нотой прорвался звук колокольчика и тут же
заглох, а немного погодя послышался яснее и выше. Потом
опять стих и зазвенел наново, совсем громко и близко/
как будто взбираясь вверх по откосу и следуя извивам
горной тропы. Долго, как во сне, вслушивался Вазер
в эту маняще загадочную музыку гор; наконец послыша-
лись человеческие голоса. Очевидно, это были конные или
пешие погонщики скота, и их-то, решил он, верно, до-
жидался хозяин.
Он лег плашмя наземь, чтобы его не заметили. Ему
хотелось узнать, ради кого он лишен ночлега. Прошло
немало времени, прежде чем два мула поднялись наверх,
с них спрыгнули двое всадников,— очевидно, господин
и слуга,— забарабанили в ворота, которые тотчас распах-
нулись, и хозяин угодливо повел гостей в дом, где еще
светились огни.
Подстрекаемый досадой и любопытством, Вазер вско-
чил как встрепанный и крадучись обошел вокруг таин-
ственной крепости. Он вспомнил об огне, который привлек
его сюда, этот огонь не мог гореть с надворной стороны.
И в самом деле, на боковой стороне дома сквозь толстые
железные прутья ярко светилось единственное окошко.
Взобравшись на пристроенный к стене дома полуразрушен-
ный козий хлев, Вазер изловчился заглянуть в глубь,
дымной комнаты.
Перед пылающим очагом стояла благообразная старуха
и держала сковороду, на которой скворчали в жиру гор-
ные форели. На каменной скамье в дальнем конце комнаты
спал подросток, укрытый овечьей шкурой; спутанная копна
кудрявых волос почти скрывала его неподвижное болез-
ненно-бледное лицо.
Тут надо было действовать с оглядкой. Как подающий
надежды дипломат, Вазер решил, что сперва надо уяснить
34

себе положение, а затем уж попытаться овладеть им.
Случай благоприятствовал ему. Спящему мальчику, долж-
но быть, привиделся страшный сон, он заохал, заметался,
а затем вскочил с закрытыми глазами и с искаженным глу-
хой душевной мукой лицом, стиснул кулак, словно сжимая
рукоять оружия, и хриплым со сна голосом простонал:
— Да будет воля твоя, santissima!
Старуха мигом отставила сковороду, схватила спящего
за плечи, злобно тряхнула его и закричала:
— Проснись, Агостино! И ступай прочь из моей кухни!
Не такие сны снились праотцу Иакову... Тебя донимает
лукавый. Убирайся на сеновал. Ида сохранит тебя господь
от дьявольских козней...
Длиннокудрый худощавый юноша поднялся и, пону-
рив голову, беспрекословно удалился.
— А посылку в Арден моему сыну, пастору Алексан-
деру, я сама привяжу завтра поутру к твоей корзинке,
когда ты придешь за ней! — крикнула старуха ему вдо-
гонку и, качая с сомнением головой, добавила: — Прав-
ду сказать, не следовало бы доверять родовую драгоцен-
ность этому оглашенному паписту!
— Я куда исправней выполню ваше поручение, ма-
тушка,— сквозь прутья решетки вкрадчивым голосом
произнес Вазер.— Завтра я отправляюсь через Муретто
в Вальтеллину, к пастору Иеначу, другу и соседу вашего
достойнейшего сына, господина Блазиуса Александера,—
его имя хорошо мне известно, ибо он пользуется доброй
славой в протестантских краях. А сперва вы, разумеется,
должны отвести мне до утра сухое местечко для ночлега,—
хозяин ваш прогнал меня ради других постояльцев...
С удивлением, но без испуга старуха схватила масля-
ный светильник; ладонью прикрывая огонек от сквозняка,
подошла к окну и внимательно оглядела того, кто с ней
говорил из-за решетки.
При виде приветливого смышленого молодого лица и
благопристойных брыжжей, зоркий взгляд ее серых глаз
сразу потеплел.
— Вы, верно, тоже проповедник? — спросила она.
— В некотором роде! — ответил Вазер; у себя дома
он не любил кривить душой, но здесь, в этой неприветной
глуши, допускал скидку на обстоятельства.— Только
впустите меня, матушка, а дальше все уладится.
Старуха кивнула, приложив палец к губам, и скрылась.
Немного погодя скрипнула дверца возле козьего хлева.
36
Вазер слез наземь, и старуха, взяв его за руку, провела
по двум-трем темным ступенькам на кухню.
— Как не найтись теплой каморке — я вам свою
уступлю,— сказала она, указывая на лесенку за дымовой
трубой, приставленную к люку в каменном своде.— Мне
здесь дела хватит на всю ночь: приезжие господа сейчас
только садятся за стол. Если не будете шуметь, вас там
наверху никто не тронет... А кто служит слову господню,
у меня голодным сидеть не будет.
С этими словами она подала ему светильник, он, не
раздумывая, взобрался по лесенке вверх, поднял правой
рукой крышку и очутился в каморке с голыми стенами,
похожей на темницу. Старуха последовала за ним, неся
хлеб и вино, затем через боковую дверцу прошла в сосед-
нее просторное и прохладное помещение, откуда вернулась
с внушительным куском вяленой свинины. На стене над
убогой постелью висел большой, богато отделанный сереб-
ром пороховой рог.
Указывая на него, старуха сказала:
— Вот что, сударь, хочу я завтра послать сыну,— это
наследство от его дяди и крестного, добыча, захваченная
сотню лет тому назад в войне с рыцарем де Мюссо.
Вслед за тем Вазер улегся в постель и попытался зас-
нуть, но тщетно. Он задремал было ненадолго, и перед ним
замелькали сонные видения: Иенач и Лукреция, магистр
'Землер и старуха у очага, хозяин Малоджского подворья и
грубиян Лука сменяли друг друга в самых неожиданных
сочетаниях. Вдруг все они очутились на школьной скамье,
и вместо греческой военной трубы Землер взял да поднес
к губам оправленный в серебро пороховой рог, исторгая
из него истошный вой, а в ответ изо всех углов раздался
дьявольский хохот.
Вазер очнулся, с трудом сообразил, где находится,
и собрался снова заснуть, но тут ему послышались в со-
седней комнате два мужских голоса, спорившие между
собой. Это уже было отнюдь не во сне. Что подняло Вазера
с постели? То ли треволнения пути, то ли безотчетное жела-
ние развеять закравшийся в него страх, то ли попросту
любопытство. Как бы то ни было, он мигом очутился у две-
ри в соседнюю комнату; сперва прислушавшись, а потом
бесшумно приоткрыв дверь, убедился, что там никого нет,
на цыпочках пересек горницу в направлении к светлой
полоске, в противоположной стене. Здесь он на ощупь
обнаружил, что тусклый красноватый свет пробивается
37
сквозь щель в растрескавшейся дубовой двери, обитой
железными полосами. Прильнув к трещине зорким гла-
зом, он так и застыл на месте, забыв про собственные за-
боты, пораженный тем, что увидел и услышал.
Перед ним была узкая горница, освещенная висячей
лампой с абажуром. Двое собеседников, по-видимому,
сидели друг против друга за столиком, загроможденным
бумагами и беспорядочно сдвинутыми в сторону бутылками
и тарелками. Тот, что поближе, сидел спиной к двери и ши-
роченными плечами, бычьей шеей и курчавой, взъерошен-
ной головой иногда совершенно заслонял поле зрения.
Но вот он в пылу доказательств и уговоров перегнулся
через стол, итогда из-за егоплечана самом свету показалось
лицо второго собеседника. Вазер вздрогнул — лицо Пом-
пео Планта! Какое же у него было суровое и скорбное выра-
жение! Лоб прорезан поперечными морщинами, брови
насуплены, запавшие глаза сверкают зловещим огнем.
Гордой и полнокровной жизнерадостности как не бывало,
ярая злоба боролась в нем с глубокой тоской. За этот день
он, казалось, постарел на десять лет.
— Скрепя сердце готов я согласиться на кровопроли-
тие, в котором погибнет немало близких и когда-то пре-
данных мне людей. Еще больше претит мне необходимость
прибегнуть в этом случае к помощи Испании,— медленно
и глухо заговорил он после того, как его собутыльник
закончил свою горячую речь, не дошедшую до слуха Ва-
зера.— Однако... — И тут в глазах патриция вспыхнула
ненависть.— Коли уж должна будет пролиться кровь, так,
по крайней мере, не забудьте, Робустелли, моего супо-
стата...
— Джорджо Иенача! — свирепо захохотал итальянец
и, всадив нож в лежавший рядом хлебец, поднес его синьо-
ру Помпео, точно насаженную на пику голову.
При этом недвусмысленном аллегорическом ответе
итальянец слегка повернулся, и Вазер увидел совсем
рядом его жестокий профиль. Отпрянув, от двери, молодой
путник счел за благо бесшумно шмыгнуть обратно в по-
стель.
Происшедшее навело его на размышления и утвердило
в намерении, не мешкая, отправиться в Вальтеллину, чтобы
предостеречь друга. Но как выполнить это и самому ос-
таться в стороне от столь опасных дел? За такими мыслями
он неприметно задремал,— уж очень утомителен был ис-
текший день.
38
Ранний рассвет едва брезжил в узкое оконце, скорее
похожее на бойницу, когда Вазера разбудил стук в пото-
лок. Он мигом оделся и снарядился в дорогу. Старуха по-
ручила ему передать сыну поклон, бережно надела ему
через плечо пороховой рог, который, по-видимому, чтила
как семейную святыню, и с боязливой оглядкой выпрово-
дила гостя через кухонную дверь за ограду подворья.
Здесь она указала ему узкий проход в Кавелошскую кот-
ловину, откуда начиналась сегодняшняя его дорога, ве-
дущая в горы слева от Малоджи.
— Когда войдете в ущелье,— объясняла она,— погля-
дите на голый склон по левую сторону озера, там вьется
длинная тропинка, на ней вы издалека увидите Агостино.
Он с четверть часа как вышел сб своей корзинкой, а путь
он тоже держит на Сондрио. Заговорите с ним ц не отста-
вайте от него. Правда, тут у него не все ладно,— она ука-
зала на лоб,— но дорогу он знает наизусть, да и вообще
ничего такого за ним не водится.
Вазер на прощание сердечно поблагодарил старуху
и поспешил убраться подальше от этого дома, пока там
все еще спали. Тесной тропой, проложенной между облом-
ками скал, он вскоре вступил в яйцевидную долину, кото-
рую со всех сторон замыкали покрытые ледниками горные
склоны; тут он увидел и тропку, и шагающего по откосу
Агостино и поспешил ему вдогонку.
Впечатления минувшей ночи еще всецело владели им,
как ни старался он подчинить их себе и претворить в ясные
мысли. Он догадывался, что виденное и слышанное чре-
вато большими бедами и что случай приоткрыл перед ним
только малую, оторванную от целого, а посему непонятную
для него частицу уготованных кому-то жесточайших су-
деб. Невзирая на юношескую беспечность, он был потря-
сен до глубины души, ибо двое из тех, кого вражда толкала
навстречу друг другу — его школьный товарищ и синьор
Помпео,— хоть по-разному, однако в равной мере вну-
шали ему любовь и восхищение.
А сколько своеобразной прелести и жути было в этом
ландшафте, обагренном лучами зари! Под ногами изумруд-
ная глубь озера в венце из поросших кустарниками хол-
мов и опушенных зеленью островков, и все, все точно оку-
тано кровавым платом, все заполонено необозримой чащей
темно-пунцовых рододендронов. Кругом блестят отвес-
ные уступы скал, по ним змеятся питаемые ледниками
серебристые ручьи, а на юге, где зигзагами идущая вверх
39
тропинка открывает единственный выход из ущелья, взор
слепит снежная поляна, из которой вырастают краснова-
тые обелиски и пирамиды.
Вазер наконец настиг опередившего его Агостино и, по-
здоровавшись, попытался завести разговор, но молчали-
вый попутчик, погруженный в свои медлительные думы,
бросил на него равнодушный взгляд, без удивления и лю-
бопытства примирившись с его обществом. Вазер с трудом
выжал из него несколько слов, а так как подъем становился
все круче и вдобавок тропа теперь была покрыта осклизлым
снегом, он замолчал и сам.
Они достигли перевала скорее, чем рассчитывал Вазер.
Перед ними, загораживая вид на юг, встал мрачный зуб-
чатый горный массив. Вазер осведомился, как называется
эта грозная громада.
— У нее имен много,— ответил Агостино.— Здесь,
наверху, в Граубюндене, ее называют по-своему, мы
внизу, в Сондрио,— по-своему. Здесь она зовется «Гора
Бедствия», а у нас «Гора Горести».
От этих печальных имен Вазеру стало не по себе; он
пропустил своего немногоречивого спутника вперед и оста-
новился передохнуть, а потом, не выпуская его из виду,
пошел за ним на некотором расстоянии, чтобы, впивая
бодрящий горный воздух, в одиночестве насладиться ра-
достью вольных странствий.
Долгие часы длился спуск вдоль пенистого Малле-
ро, бурливо несущегося через каменные пороги, меж
тем как солнце все жарче грело теснину. Теперь на до-
рогу уже ложилась густая тень от каштанов, которые, изо-
гнувшись, тянулись ввысь с горных лугов, а первые ви-
ноградные лозы приветственно помахивали усиками. На
холмах красовались вычурные церкви, и горная тропа
все чаще переходила в мощеную деревенскую улицу.
Наконец путники выбрались из последнего ущелья, и
перед ними в золотом вечернем сиянии развернулась
во всю ширь изобильная Вальтёллина, с разогретыми
солнцем виноградниками и болотистыми рисовыми
полями.
— Вон где Сондрио.— Агостино показал шагавшему
рядом Вазеру на пышные дворцы и башни итальянского
города, который, как феерия, улыбался в темной раме
екал'навстречу пришельцу из безлюдного горного края.
— Веселая у тебя родина, Агостино,— вскричал уро-
женец Цюриха,— а кругом по холмам, если не ошибаюсь,
40
произрастают знаменитые сассельские лозы, чей сок —
жемчужина среди вин!
— Их в апреле хватило морозом. Это воздаяние за
наши грехи,— сумрачно ответил Агостино.
— Какая жалость,— заметил Вазер.— А чем вы, соб-
ственно, провинились?
— Да как же?! Терпим среди нас тлетворную язву
ереси; ну ничего, скоро ее выжгут каленым железом,
и мы очистимся от греха. Мертвецы и святые угодники
держали торжественный совет в полночь восьмого мая вон
там, у Сан-Джервасио и Протасио.— Он указал на одну
из ближайших церквей.— Сторож все слышал своими уша-
ми и даже заболел с перепугу, уж очень люто они спорили.
Однако же наш Сан-Карло взял верх... Еще бы, один его
голос стоит двадцати.
Не замечая, как насмешливо косится на него попутчик,
он и сейчас повторил то, что проделывал у каждого при-
дорожного креста, у каждой статуи святого; когда они
приблизились к часовенке с раскрашенным изображением
божьей матери, он поставил корзинку наземь, бросился
на колени, горящими, глазами пытаясь заглянуть между
прутьями решетки.
— Вы видели, как она мне кивнула? — продолжая
путь, спросил он, всецело во власти своих мыслей.
— Ну как же,— смеясь, подтвердил Вазер,— вы у нее,
видно, на хорошем счету. Что это она вам наказала?
— Убить мою сестру! — с тяжким вздохом ответил
юноша.
Такого цюрихский житель уже не мог стерпеть.,
— Прощайте, Агостино,— сказал он.— На моей пу-
тевой карте указано, что отсюда отходит дорога на Бер-
бенн. Это она и есть, правда? Я не прочь сократить себе
путь.— И он сунул придурковатому малому монету.
Вазер повернул вправо и, пробираясь между стенами
виноградников, обогнул подножие горы. Вскоре он увидел
цель своего путешествия — селение Бербенн, потонувшее
в зелени каштанов. Полуголый мальчишка привел его к па-
сторату, довольно невзрачному дому, но сплошным покро-
вом увившие фасад листья и гроздья винограда, пышные
гирлянды буйных побегов заслоняли убожество строения.
Широкий решетчатый навес на ветхих деревянных ко-
лонках служил хлипкой опорой этому изобилию, а также
41
и сенями самому домику. Вверху последние лучи заката
еще играли в прогретой золотисто-зеленой листве, а внизу
уже все тонуло в густой тени.
Пока Вазер дивился невиданному, ничем не стеснен-
ному роскошеству природы, на пороге показалась легкая
фигурка, а когда она вышла из зеленой тени, Вазер увидел
прекрасную, по-девичьи юную женщину с кувшином для
воды на голове. Обнаженной рукой придерживая сосуд
на уложенных венцом темных косах, опустив ресницы,
она словно не шла, а парила с пленительной легкостью,
когда же Вазер склонился перед нею в учтивом поклоне
и она подняла к нему кротко сияющий взгляд, ему пока-
залось, что он сроду не видел такой совершенной красоты.
На его вопрос о господине пасторе она спокойным жестом
свободной руки указала сквозь беседку и темные сени на
заднюю дверь, освещенную сейчас золотом заката. Оттуда,
к изумлению Вазера, доносилась воинственная песнь:
Прекрасней в мире смерти нет,
Чем пасть в бою с врагом...
Песнь немецких ландскнехтов, звучавшую готовностью
к смерти и не меньшей волей к жизни, без сомнения, пел
мощный голос его друга. В самом деле, не кто иной, как
он, стоял на коленях под сенью могучего вяза. И чем же
завершал свои дневные труды бербеннский пастор? Он
точил на оселке огромную боевую шпагу.
От неожиданности Вазер на миг онемел. Но стоявший
на коленях увидел его, всадил клинок в траву, вскочил,
простер руки и с возгласом: «Вазер, друг сердечный!» —
прижал пришельца к своей широкой груди.
Глава четвертая
После того как гость вырвался из объятий пастора,
они окинули друг друга радостным взглядом.
Вазер был несколько растерян, но постарался скрыть
свое чувство.
Его подавлял весь облик силача граубюнденца, чье за-
горелое, обросшее бородой лицо отражало яростный огонь
души. Он угадывал, что необузданная воля, ранее дремав-
шая в угрюмом, вялом подростке, вырвалась теперь из оков,
разбуженная опасностями бурной общественной жизни.
42
Зато Иеначу, несомненно, понравилась складная и лов-
кая фигура прежнего его цюрихского приятеля, на вид
скромного, с умом, но уверенного в себе. Пастор был
явно рад повидать в своем уединении просвещенного го-
родского жителя.
Он жестом пригласил гостя сесть на скамью, окружав-
шую ствол старого вяза, и зычным голосом крикнул:
— Лючия! Вина!
Кроткая красавица, которая встретилась Вазеру при
входе в дом, вскоре появилась, неся две полные до краев
глиняные кружки, с милым застенчивым поклоном поста-
вила их на скамью между обоими приятелями и тотчас
смиренно удалилась.
— Кто это прелестное создание? — спросил Вазер,
с восхищением глядя ей вслед.
— Моя жена. Ты понимаешь, здесь, среди идолопоклон-
ников,— он улыбнулся,— протестантскому пастору надо
быть женатым. Это ведь один из наших основных принци-
пов! Когда меря ссылали в этот приход, чтобы я никому
не стоял поперек дороги, наши нынешние нерадивые пра-
вители строго-настрого наказывали мне спасти как можно
больше душ, погрязших в трясине суеверия. С таким бла-
гим намерением я и приехал сюда. Но по сей день мне уда-
лось наставить на путь истинный лишь одну прекрасную
Лючию. Да и то ценой собственной свободы.
— Она чудо как хороша,— задумчиво произнес Ва-
зер.
— Для меня она лучше всех! — ответил Иенач, про-
тягивая приятелю одну кружку и поднося к губам дру-
гую.— И как кротка — из-за меня ей немало приходится
терпеть от своей католической родни. Однако, друг, откуда
у тебя такой богатый пороховой рог? Да ведь это же се-
мейная святыня Александеров! Верно, я и забыл. Старик
дядя умер у себя в Понтрезине, и теперь рог переходит
к добрейшему Блазиусу, моему арденнскому собрату.
Завидное наследство! Но скажи на милость — ты-то по-
чему взялся доставить его в Вальтеллину?
— Это одно из моих дорожных приключений. Я потом
опишу тебе их,— ответил Вазер; он еще и сам не решил,
следует ли посвящать друга во все подробности зловещей
малоджской встречи, справедливо опасаясь, как бы Иенач
по своей горячности не вынудил его на дальнейшие призна-
ния, что совсем не входило в его планы.— В первую голову
разъясни мне, дорогой Юрг, что за удивительные события
43
происходили тут у вас в последние годы? Неспроста они
привлекали к твоей родине внимание всех сведущих
в политике людей. Quorum pars magna fuisti! Ты же был
в них главным лицом!
— Тебе проще моего быть осведомленным в этих со-
бытиях, по меньшей мере в их совокупности,— возразил
Иенач, упершись левой ступней в точильный камень и по-
ложив ногу на ногу.— Недаром ты состоишь на службе
в вашей государственной канцелярии, а у вас в Цюрихе
ни за чем не постоят, лишь бы не отстать от века. Впрочем,
все шло естественным порядком, следствия вытекали из
причин. Как тебе известно,— у вас в совете это, надо
полагать, не раз обсуждали,— Испания и Австрия издавна
подкупами домогались у наших католиков союза и пропуска
через нашу страну для своей разнузданной солдатни. Те-
перь же, ничего не добившись с помощью своих наемни-
ков, Испания, договорам наперекор, с досады воздвигла
вон там, на пороге нашей Вальтеллины,— он указал ру-
кой на юг,— крепость Фуэнтес, которая ежечасно грозит
нам. Если пожелаешь, Генрих, мы завтра побываем там,
и ты много выиграешь в милостях цюрихского начальст-
ва, описав как очевидец предмет наших раздоров. Обстоя-
тельство это, понятно, тяготило нас, но до поры до вре-
мени не было вопросом жизни. Когда же каждому здраво-
мыслящему человеку стало ясно, что католические державы
готовятся огнем и мечом выжечь немецкое протестантство...
— Бесспорно,— вставил Вазер.
— .. .тогда Испания поняла, что для нее вопрос жизни —
любой ценой проложить дорогу своим войскам от Милана
до Тироля, через нашу Вальтеллину, для нас же вопросом
жизни стало любой ценой воспрепятствовать этому; и в
первую очередь надо было нанести сокрушительный удар
нашей испанской партии.
— Все так, только зачем было прибегать к столь
крутым мерам,— заметил цюрихский гость,— зачем было
вашему народному суду в Тузисе, презирая все правила
и законы, карать столь жестоко?
— Так уж у нас повелось: кто в Граубюндене занимает-
ся политикой, тот рискует головой. Таков наш нрав и обы-
чай. Впрочем, все эти ужасы порядком преувеличены.
Нас оклеветали нелепыми россказнями, оба Планта поро-
чили и чернили нас и в чужих странах, и на ваших годич-
ных собраниях.
— А Фортунатус Ювальт, человек по справедливости
44
всеми почитаемый и не примкнувший ни к одной партии?
Писал же он в Цюрих, что вы с ними поступили
безжалостно.
— Так ему, схоласту эдакому, и надо! В наше тяжелое
время нельзя оставаться в стороне. Недаром сказано:
если ты не горяч и не холоден, но тепел...
— Он жаловался, что его оговорили лжесвидетели.
— Все может быть. Однако головы ему не снесли, а
только присудили ему уплатить четыреста крон штрафа
за то, что служил и вашим и нашим.
— Хорошо. Допустим, вам необходимо было изгнать
из страны Помпео Планта и его брата Рудольфа,— немного
погодя заговорил снова Вазер,— но к чему же было клей-
мить их, как последних преступников, и грозить им па-
лачом? Можно ли забыть, как велики заслуги их доблест-
ных предков и какими глубокими корнями сами они свя-
заны со страной?
— Подлые изменники! — вскипел Иенач.— Во всех
нависших над нами опасностях и напастях повинны они,
да сокрушит их бремя этой войны! Они первые завели
шашни с Испанией. Ни слова, Генрих, в их оправ-
дание!
Вазер был уязвлен этим властным окриком и в раздра-
жении попытался нащупать больное место.
— А как же архиепископ Николай Руска? Он-то уж,
по общему мнению, ни в чем не был виноват.
— Думаю, что не был,— глядя в пространство, про-
шептал Иенач, явно задетый за живое этим воспоминанием.
А Вазера такое чистосердечие на время лишило дара
речи.
— Он умер под пыткой, прокусив себе язык,— уко-
ризненно произнес он наконец.
— Я хотел спасти его,— отрывисто заговорил в ответ
Иенач,— откуда я знал, что у него не хватит сил пере-
нести даже первую ступень пыток. У него были личные
враги... Недовольство католическим клиром требовало
жертв. Не мешало также припугнуть наших сограждан-
католиков. Так и вышло по Писанию: «Лучше одному уме-
реть, нежели погибнуть всему народу».
Словно желая развеять уныние, Иенач встал и при-
гласил гостя из темнеющего сада в дом. За оградой послед-
ним золотом заката сияла стройная колокольня.
— У злосчастного епископа по сей день осталось немало
приверженцев,— заметил Иенач и добавил, указывая на
45
церковь! — Здесь он тридцать лет тому назад в первый раз
отслужил мессу.
Свет уже горел в большой горнице, куда открывалась
дверь из сеней. Войдя в дом, приятели увидели, что моло-
дая хозяйка взволнованно перешептывается с подругой,
которая, очевидно, подозвала ее к входной двери. Позади
обеих женщин по темной деревенской улице куда-то бежали
люди, слышался беспорядочный гул голосов, из которого
вдруг прорвался выкрик какой-то старухи:
— Слышишь, Лючия! Господь явил страшное чудо!
Иеначу, как видно, такие сцены были не внове, и он,
пропустив гостя вперед, собрался уже перешагнуть порог
горницы, как вдруг молодая женщина подбежала к нему
и в страхе схватила его за рукав. Вазер, обернувшись,
увидел, как она подняла к мужу смертельно бледное лицо
и с мольбой протянула руки.
— Ступай спокойно к очагу и приготовь нам поужинать,
деточка,— ласково приказал он,— попотчуй гостя на сла-
ву, пусть знает, какая ты искусница.—-Затем, угрюмо усме-
хаясь, обратился к Вазеру: — И что только не взбредет в го-
лову этим итальянцам! Выдумали, будто покойный архиепи-
скоп Руска отправляет в церкви вечернюю службу! Сейчас
я им покажу, чего стоит их чудо! Пойдешь со мной, Вазер?
У гостя мороз пробежал по спине, однако любопытство
взяло верх.
— Почему не пойти! — храбрясь, сказал он; но когда
они следом за толпой в смятении бегущих людей направи-
лись к церкви, он шепотом спросил: — А не может быть,
что архиепископ жив?
Черта с два! Я своими глазами видел, как его зако-
пали под виселицей в Тузисе,— ответил молодой пастор.
Они вошли в притвор. Внутренность церкви была уже
приспособлена к протестантскому богослужению, из сред-
него нефа изъяли все изображения святых, оставив только
скамьи для прихожан, купель и ничем не украшенную
кафедру. Дощатая перегородка с низенькой дверцей отде-
ляла обширный клирос, отведенный католикам, которые
превратили его в капеллу.
Иенач распахнул дверцу, и они очутились напротив
алтаря; в последних отблесках вечерней зари, проникавшей
сквозь узкое сводчатое окно, еле мерцали его священные
атрибуты и серебро распятия. Все пространство перед алта-
рем было заполнено толпой: тесно сгрудившись и бормоча
молитвы, стояли на коленях женщины, калеки, старцы.
46
Кое-где вдоль стен лепились мужчины, настороженно вытя-
гивая жилистые шей и судорожно прижав шапки к груди.
На алтаре горели две свечи, их чадное пламя боролось
с последним отсветом вечернего неба. Стекла в окне были
разбиты, и сквозной ветер колебал огоньки свечей, грозя
загасить их, а над алтарем в буйной пляске метались
таинственные тени. Порыв ветра шелестел порой чуть по-
блескивавшими складками алтарного покрова. Воспален-
ному воображению легко могла померещиться на ступенях
алтаря коленопреклоненная фигура в белом одеянии.
Иенач, а за ним и Вазер протиснулись вперед по сред-
нему проходу. Одни в молитвенном исступлении даже не
заметили их, другие проводили злобно-враждебным взгля-
дом и пробормотали вслед проклятия, но остановить их не
попытался никто.
Теперь великан пастор стоял перед алтарем, открытый
всем взглядам. Однако здесь, как бы ограждая святыню
от поругания, уже грозно толпилась кучка молодцов, чей
вид предвещал недоброе. Вазеру показалось даже, что
в полутьме сверкнули кинжалы.
— Что это за языческие чары? — громовым голосом
крикнул Иенач.— Пустите, я мигом рассею их!
— Святотатство! — послышался ропот в тесном кольце
вальтеллинцев, почти сомкнувшемся вокруг пастора-грау-
бюнденца. Двое схватили его поднятую правую руку,
остальные надвинулись сзади. Но Иенач высвободился мощ-
ным рывком. Чтобы пробиться вперед, он железной хват-
кой сгреб самого ближнего из нападавших и швырнул
его прямо на алтарь. Тот замахал руками и грохнулся
спиной на ступени, его косматая голова зарылась в складки
покрова, а босые ноги повисли над молящимися. Задре-
безжали подсвечники и ковчежцы, в толпе поднялся
протяжный плач и вой.
Это минутное замешательство спасло пастора. С быст-
ротой молнии прбрвал он клубок сбившихся человеческих
тел, увлекая за собой друга, выбежал через открытую дверь
ризницы из церкви и вместе с Вазером поспешил домой.
Очутившись под защитой своих стен, хозяин дома
отодвинул створку стенного проема и крикнул в кухню:
— Лючия, голубка, подавай ужин!
А господин Вазер прежде всего отряхнул с себя пыль
схватки, одернул манжеты и брыжжи.
— Поповские плутни! — заметил он, со всем тщанием
приводя свой наряд в надлежащий вид.
— Может, да, а может — нет; ничего удивительного,
если им померещилось что-то, какой-то призрак... Ты не
представляешь себе, что за дурман поднимается от болот
этой окаянной Адды. Обидно за людей, сами по себе они
не так уж плохи. В Верхней Вальтеллине и вовсе народ
толковый, не то что здешние желчные выродки.
— А не лучше было бы, если, бы вы, граубюнденцы,
даровали им кое-какие, пускай ограниченные, гражданские
вольности? — заметил Вазер.
— Я-то охотно предоставил бы им не только граждан-
ские, но и политические права. Ты ведь знаешь, Генрих, я
демократ. Но вот в чем тут загвоздка. Вальтеллинцы —
ревностные католики, совместно с нашими отечественными
папистами, составляющими треть населения, они превра-
тили бы Граубюнден в католический край... А от этого
упаси нас господи!
Тем временем прелестная Лючия, заметно чем-то подав-
ленная, подала традиционное вальтеллинское ризотто,
и молодой пастор наполнил стаканы.
— За победу протестантского оружия в Богемии! —
провозгласил он, чокаясь с Вазером.— Жаль, что ты от-
казался от намерения обосноваться в Праге. Может стать-
ся, там-то сейчас и заварилась каша.
— Возможно, я больше выиграю, пребывая здесь
у тебя. Судя по самым свежим известиям, пфальцграфу
вряд ли удастся обуздать коня, на Которого он столь лег-
комысленно взобрался. Неужто в россказнях о вашем
союзе с Богемией есть доля истины?
— Увы, очень малая! Некоторые наши граубюнденцы,
правда, отправились туда, но совсем не те люди, что
надо...
— Смелый шаг!
— Напротив, слишком робкий! Кто не рискует всем,
ничего не выигрывает. Наши правители донельзя нера-
дивы. Дальше полумер они не идут! А между тем мы уже
сожгли за собой корабли, почти окончательно порвали
с Испанией и грубо отвергли посредничество Франции.
Теперь мы всецело предоставлены самим себе. В ближай-
шее время испанцы могут вторгнуться к нам из крепости
Фуэнтес, а, поверишь ли, Вазер, у нас даже не подумали
обеспечить оборону. Возвели сколько-то жалких шанцев
и призвали к оружию сколько-то человек, а те сегодня со-
48
берутся в отряд, а завтра разбегаются. Ни военной дис-
циплины, ни денег, ни командиров! Меня за мои самовласт-
ные действия, не подобающие мне, мол, по молодости лет
и по званию, — меня отстранили от всякого вмешательства
в общественные дела и сослали в этот горный приход,
подальше от кантональных советов. А преподобный синод
наущает меня проповедовать гнилое миролюбие, когда
испанские хищники кружат над моим отечеством, гото-
вясь нанести удар,. Есть от чего взбеситься! С каждым
днем множатся улики, доказывающие, что в среде вальтел-
линцев затевается заговор. Я больше не могу сидеть сложа
руки. Завтра же поеду на разведку в Фуэнтес; если и ты
отправишься со мной, у меня будет хороший предлог.
А послезавтра мы верхом поедем в Сондрио к граубюнден-
скому фогту. У него одна забота — высасывать все соки
из этой тучной земли, которую мы в любую минуту можем
потерять! Но я так насяду на этого лежебоку и кровососа,
что с него от страха семь потов сойдет. Мне нужна твоя
помощь, Вазер!
— Значит, недаром проездом через Граубюнден я
почуял в воздухе что-то неладное,— нерешительно и за-
гадочно промолвил Вазер.
— И ты, бестолочь, только сейчас говоришь мне об
этом! — нетерпеливо и гневно воскликнул Иенач.— Не-
медленно рассказывай все подряд. Ты что-то слышал? Где?
От кого? О чем?
Вазер наспех навел порядок в недавних впечатлениях,
чтобы с толком преподнести их вспыльчивому другу.
— Было это в Малоджском подворье,— опасливо
начал он.
— Хозяин Скапи, ломбардец, значит, заодно с испан-
цами. Дальше...
А слышал я, правда, сквозь сон, как рядом с моей
каморкой разговаривали двое. И как будто о тебе. Кто
такой Робусте л ли?
— Якопо Робустелли из Гроссото — отпетый мерза-
вец, из грязи 1 вылез в князи, богатство его — барыши от
перекупки зерна, а дворянство — подачка из рук испанцев;
он же покровитель и соучастник всех проходимцев и раз-
бойников с большой, дороги и сам способен на любое зло-
деяние и вероломство! '
— Так вот, если я не ослышался, Робустелли готовит
покушение на твою жизнь,— с расстановкой произнес
Вазер.
3	К.-Ф. Мейер
— Вполне вероятно! Но главное не в этом,— кто был
его собеседник?
— Имени я не расслышал,— ответил цюрихский гость,
почитая своим долгом не выдавать синьора Помпео. Когда
же Иенач угрожающе сверкнул на него глазами, он не
побоялся признаться: — А расслышал бы, все равно не
назвал бы его!
— Стало быть, слышал. Так говори же,— потребовал
Иенач.
— Ты меня знаешь, Юрг! Ты помнишь, что насилия
над моей волей я не терпел и не терплю,— как можно
холоднее заявил Вазер.
Тут Иенач ласково обнял его за плечи своей мощной
рукой и с задушевной теплотой произнес:
— Не таись от меня, дружок Вазер! Ты ко мне неспра-
ведлив — не о себе я пекусь, а о моем возлюбленном Грау-
бюндене. Как знать, быть может, от твоих слов зависит
его спасение и жизнь многих тысяч человек!
— Молчание — здесь дело чести,— ответил Вазер и
попытался стряхнуть судорожно сжимавшую его руку.
Лицо граубюнденца вспыхнуло мрачным пламенем.
— Говори, Вазер! — воскликнул он, еще сильнее сти-
скивая плечи друга.— Не то, клянусь богом, я задушу тебя.
Тот в испуге молчал; тогда Иенач схватил обоюдоострый
нож, которым нарезал хлеб, и приложил грозное лезвие
к брыжжам гостя.
Вазер не сдался бы и тут, настолько он был возмущен;
однако, пытаясь вырваться, он сделал неосторожное дви-
жение, и наостренное лезвие оцарапало ему шею; капельки
крови потекли за воротник.
— Оставь меня, Юрг,— сказал Вазер, побледнев и со-
дрогнувшись от ощущения этой теплой струи.— Я тебе
что-то покажу!
Прежде всего он достал белый носовой платок и тща-
тельно вытер кровь; затем извлек свою записную книжку,
раскрыл на той странице, где сделал набросок колонн
с Юлийского перевала, и положил на стол перед Иеначем.
Тот торопливо схватил книжку, с первого же взгляда
увидел вписанные Лукрецией слова и, сразу же помрач-
нев, погрузился в раздумье.
Молча наблюдавший за ним Вазер был до глубины души
испуган впечатлением от этой вести, которую сам же, по-
мимо своей воли, доставил Иеначу от Лукреции. Откуда
было ему предвидеть, как быстро проницательный ум на-
50
родного вождя сумеет уловить взаимную зависимость
событий и с неумолимой логикой связать их между собой.
Он сидел вполоборота, и на его лице сменялись скорбь
и гнев, умиление и суровая решимость.
— Бедненькая Лукреция,— услышал Вазер вырвав-
шийся у него вздох; но постепенно выражение его лица
становилось все загадочнее, все непроницаемее и, на-
конец, будто совсем замкнулось от постороннего
взгляда.
— Они были на Юлийском перевале... значит, ее отец
в Граубюндене... Ты, горделивыйПомпеоПланта, выбрал
Робустелли себе в сообщники... Как же низко ты пал! —
вымолвил он почти спокойным тоном.— И вдруг
вскочил: — Опять меня подвела окаянная горячность!
Не правда ли, Вазер, ты довольно натерпелся от нее еще
в школе? Видимо, я по сей день не научился владеть
собой!.. Ну, ступай спать, усни и забудь это неприятное
происшествие! Завтра по утреннему холодку мы отпра-
вимся в Фуэнтес верхом на двух отличных мулах. Я поста-
раюсь быть прежним добрым товарищем. Дорогой успеем
побеседовать по душе.
Глава пятая
Вазер проснулся еще до рассвета. Когда он с трудом
распахнул ставню, загороженную и оплетенную ветвями
и листвой раскидистой смоковницы, в нем боролись про-
тиворечивые желания. Заснул он с твердым намерением,
не мешкая, кратчайшим путем на Кьявенну покинуть че-
ресчур богатую неожиданностями Вальтеллину и своего
необузданного друга. Однако живительный сон смягчил
вчерашние впечатления и поколебал его решимость.
Верх взяла любовь к другу юности. Можно ли ставить этот
бурный выпад в укор столь пылкой натуре, к тому же не
облагороженной городскими обычаями, когда под угрозой
отчизна и жизнь? Ведь он-то с давних пор знал перемен-
чивый нрав Юрга, его дикие, несдержанные выходки!
Бесспорно одно: внезапным отъездом он никак не предот-
вратил бы тех бед, которые могли явиться следствием поло-
винчатых признаний, вырванных у него Иеначем; если .же
он останется и без утайки расскажет другу все, что видел
и слышал, тот, несомненно, ответит ему таким же дове-
рием, и он узнает, в чем причина ожесточенной ненависти
3*
51
между Юргом и отцом Лукреции. А уж после этого можно
будет выступить в роли примирителя.
Итак, они дружеской беседой коротали дорогу в Фуэн-
тес. Иенач не вспоминал о вчерашнем и был весел, под
стать ясному утру. Почти что беспечно выслушал он под-
робный рассказ о путевых приключениях Вазера и сам
охотно отвечал на его дотошные расспросы. Но сведения,
почерпнутые при этом Вазером, были куда скуднее и незна-
чительнее, нежели он ожидал.
Пробыв последний год в Базельском университете,
повествовал Юрг, он воротился в Домлечг. Отца он застал
при смерти, а после его кончины жители Шаранса едино-
гласно избрали своим пастором самого Юрга, в ту пору еще
восемнадцатилетнего юнца. В Ридберге он побывал один-
единственный раз, да и то успел поспорить с синьором
Помпео по вопросам политики, и хотя до личностей дело
не дошло, однако оба почувствовали, что им лучше из-
бегать встреч. Когда против Планта поднялась первая
волна народного гнева, Юрг пытался с кафедры умиротво-
рить недовольных, ибо считал в те времена, что духовному
лицу негоже марать себя вмешательством в политику;
когда же в критическую минуту не нашлось отважного
кормчего, чтобы встать у руля правления, в нем загово-
рила жалость к своим подопечным. Правда, он участвовал
в учреждении народного суда в Тузисе, почитая его же-
стокой необходимостью, и в дальнейшем руководил его
деятельностью. Однако же приговору над синьорами
Планта он не мог ни способствовать, ни препятствовать —
то был единодушный, всенародный вопль осуждения их
преступным козням.
Мало-помалу разговор полностью перешел на политику,
хотя Вазер поначалу старался ограничиться личными об-
стоятельствами Иенача; но в конце концов он был покорен
и увлечен той страстностью, с какою Юрг судил о вопросах
европейской политики, тем более что сам он немало интере-
совался этим же предметом и усердно изучал его; он был
ошеломлен и потрясен тем, до какой степени дерзновенно
Юрг разрубает тугой узел,тогдакак он, Вазер, видел высшее
искусство дипломатиц.в умении терпеливо распутывать его.
В этот стремительный обмен мнениями ему едва уда-
лось вставить один лишь робкий вопрос: была ли синьорина
Лукреция в замке Ридберг, когда Домлечг находился во
власти смуты. Лицо Юрга’, как и в прошедший вечер, мигом
омрачилось.
52
— Вначале! — кратко ответил он.— Бедняжка очень
страдала. Это стойкая в своих привязанностях натура...
Но мне ли дать себя опутать девочке-ребенку? Да еще из
рода Планта! Нелепость! Как видишь, я положил этому
конец.
С последними словами он так свирепо всадил шпоры
в бока своего мула, что тот с перепугу припустился вскачьv
а Вазеру стоило труда сдержать своего.
В Арденне они подъехали к жилищу местного пастора,
но двери оказались на запоре. Блазиуса Александера не
было дома. Знакомый с привычками своего одинокого
друга, Иенач обошел ветхую лачужку, отыскал ключи
к кухонной двери в дупле старой груши и вместе с прияте-
лем вошел в комнату Александера. Деревья заглохшего
сада бросали густую тень в полупустую комнату, где не
было ничего, кроме деревянной скамьи под окнами да
изъеденного древоточцем стола, на котором лежала боль-
шая Библия. Наряду с этим духовным орудием из угла
выглядывало и мирское — к стене был прислонен старин-
ный мушкет; над ним-то Иенач и повесил на деревян-
ный гвоздь пороховой рог времен войны с де Мюссо, взяв
его из рук Вазера. Затем вырвал листок из вазеровской
книжицы и написал на нем: «Благочестивый гость из
Цюриха желает встретиться с тобой у меня сегодня в
час вечерней молитвы. Приди и утверди его в истинной
вере».
Записку он вложил в Библию, раскрытую на книге
Маккавеев.
Солнце уже грело вовсю, когда Иенач показал своему
спутнику встающую над широкой в этих местах долиной
Адды грозную цитадель, чудовище, которое, по его словам,
протягивает одну лапу к граубюнденской Кьявенне, дру-
гую к его же Вальтеллине. На дороге к крепостным валам
длинной полосой курилась пыль. Зоркий глаз граубюн-
денца разглядел за ней вереницу телег. Из численности
обоза он заключил, что Фуэнтес запасается провиантом
в расчете на большой гарнизон. А между тем в Граубюн-
дене ходили слухи, что добрая половина его унесена сви-
репствующей здесь болотной лихорадкой и что пребыва-
ние в крепости считается среди испанцев гибельным.
Справедливость этих толков подтвердил Иеначу юный
лейтенант из Франш-Конте, который заболел в Фуэнтесе
и, во избежание столь бесславной смерти, испросил от-
пуск, чтобы подышать горным воздухом в Бербенне, где
53
и провел несколько недель. Для времяпрепровождения
он захватил с собой новую испанскую книжку, до того
забавную, что ему совестно было одному развлекаться
ею, и он принес ее молодому пастору, который показал
себя приятным собеседником, просвещенным человеком,
к тому же сведущим в испанском языке, и, следовательно,
вполне был способен по достоинству оценить это сочинение.
Книга осталась в пасторате, и Иенач задумал восполь-
зоваться «Хитроумным идальго Дон-Кихотом» — таково
было заглавие книги — как ключом к испанской
цитадели.
Едва ворота внешних укреплений растворились перед
первой повозкой с провиантом, как Иенач подхлестнул
усталого мула, чтобы не упустить столь легкого доступа
в крепость. Когда же друзья подскакали к ней, у подъем-
ного моста оказался принимавший обоз капитан, изжелта-
бледный, испитой испанец — лихорадка, видно, высосала
из него все соки и оставила лишь кожу да кости. Он смерил
приезжих недоверчивым взглядом глубоко запавших глаз.
Иенач с учтивым поклоном осведомился о здоровье своего
юного знакомца и получил краткий ответ:
— Уехал.
Заподозрив неладное, Иенач стал расспрашивать, куда
уехал, надолго ли, и присовокупил, что у него есть вещи,
принадлежащие юноше.
— Вон туда. Навеки,— с горечью проговорил испа-
нец.— Считайте, что его вещи остались вам в наследство.
Говоря так, он костлявым пальцем указывал на темные
кипарисы ближнего погоста. Затем отдал часовому ка-
кой-то приказ и повернулся к обоим спиной.
При такой строгой охране Иенач не видел больше спо-
соба проникнуть в крепость и предложил приятелю
доехать до озера Комо, которое заманчиво блестело
невдалеке. Вскоре они достигли многолюдного причала
на его северной оконечности. Прохладой повеяло на
них от голубой глади, над которой трепетали светлые
паруса.
Бухта кишмя кишела судами, с которых как раз сгру-
жали товар. Оливковое масло, вино, шелк-сырец и другие
дары тучной Ломбардии навьючивались на мулов, накла-
дывались на телеги для перевозки через горы. Оглуши-
тельный гомон2 веселая толчея на площади перед камен-
54

ным зданием постоялого двора напоминали ярмарочный
торг.
Лавируя между корзин с налитыми персиками и ду-
шистыми сливами, мулы наконец достигли трактира. Под
темными сводами ворот, стоя на коленях перед винным
бочонком, хозяин цедил розоватый пенистый напиток не-
терпеливым посетителям, не чаявшим поскорее утолить
жажду. Заглянув в помещение трактира, Иенач убедился,
что там, среди орущих людей и скулящих собак, вряд
ли найдется прохладный уголок, и потому направился
в сад, который представлял собой сплошь оплетенную
виноградом большую беседку; волны озера омывали уви-
тую зеленью лоз ограду и выщербленные лестницы
причала.
Когда они проходили по сводчатой галерее мимо хозяи-
на, окруженного толпой крестьян, которые тянулись
к нему с пустыми кружками, тот хотел было в испуге пре-
сечь намерение граубюнденца; нов эту минуту из сада
появился паж, одетый на чужеземный манер, и с грациоз-
ным поклоном обратился к цюрихскому гостю на изы-
сканном французском языке:
— Мой сиятельный повелитель, герцог Генрих Роган,
остановился отдохнуть здесь по пути в Венецию. Увидев
из сада, что в трактир прибыли двое священнослужителей-
реформатов, он просит господ приезжих не стесняться
его присутствием, если им предпочтительнее удалиться
от сутолоки в сад.
Явно обрадованный счастливым стечением обстоя-
тельств и оказанной ему честью, Вазер ответил тоже на
французском — правильном, но несколько книжном —
языке, что он и его друг просят милостивого разрешения
лично поблагодарить его светлость за такую благосклон-
ность.
Приятели последовали за красивым юношей в сад.
Южная его оконечность террасой нависала над озером,
сквозь изгородь, из лоз мерцали разноцветные шелковые
наряды и доносился говор женских голосов вперемежку
с детским лепетом. В бархатных креслах сидела бледная
стройная дама, живостью речи и подвижностью черт вы-
давая беспокойный нрав, мешавший ей отдохнуть и на-
браться сил. Перед ней на каменном столе топталась и ра-
достно взвизгивала двухлетняя девчушка, Которую за обе
ручки держала миловидная камеристка. Все это сопро-
вождал грустный напев народной песни, которую, робко
56
держась в стороне, наигрывал на мандолине подросток-
итальянец.
Сам же герцог удалился в противоположный, безлюд-
ный конец сада и сидел там один на низкой, омываемой
волнами ограде, развернув на коленях географическую
карту и переводя недоверчивый взгляд с ее начертаний
на громоздившиеся перед ним горные кряжи.
Вазер приблизился к прибежищу герцога, с низким
поклоном отрекомендовался сам, а затем представил
своего приятеля. Роган остановил пристальный взгляд на
граубюнденце, чей облик неотразимо притягивал к себе
своей необузданной силой.
— По одежде я сразу узнал в вар евангелического
священника,— с непритворным интересом обратился к
нему герцог,— следовательно, вы не можете быть итальян-
цем, хотя мы и встретились в здешнем краю и хотя глаза
у вас темные. Должно быть, вы уроженец Реции, благо
она находится по соседству, а потому я попрошу вас рас-
толковать мне расположение торных цепей, которые
я пересек вчера, перевалив через Шплюген. Они и сейчас
видны мне частично. Но в карте я ничего не разумею. При-
сядьте-ка рядом со мной.
Иенач впился жадным взглядом в превосходную воен-
ную карту и быстро освоился с ней. Он сжато и четко
объяснил герцогу географическое положение своей родины
и распутал клубок ее долин, расположив их по истокам
рек, впадающих в три моря. Затем заговорил о многочис-
ленных горных перевалах и, увлекшись, а также блеснув
неожиданной осведомленностью, обрисовал их значение
для военных действий.
Герцог выслушал этот краткий рассказ с явным удов-
летворением и все возрастающим интересом, а потом за-
держал на стоящем перед ним граубюнденце вдумчивый
взгляд своих добрых, проницательных глаз.
— Я — солдат и горжусь своим ремеслом, но бывают
минуты, когда я почитаю счастливцами тех, чей долг вну-
шать народу: «Блаженны миротворцы»,— сказал он.—
В наши дни одна и та же рука не может держать меч апо-
стола и меч полководца. Мы живем по новому завету, не по
завету героев и пророков, господин пастор. Двойные роли
Самуила и Гедеона отыграны раз и навсегда. Ныне каж-
дый должен радеть об исполнении собственного долга.
Я вижу великое несчастье в том, что в моей родной Фран-
ции протестантские священники^ исполнившись благоче-
57
стивого рвения, подстрекали свою паству к междоусобной
войне.— При этих словах он вздохнул.— Дело государст-
венного мужа — обеспечивать гражданские права еванге-
лических общин, дело солдата — защищать их. Духов-
ному же пастырю надлежит печься о душах, иначе он со-
творит немало зла.
Молодой граубюнденец вспыхнул от гнева и ни слова
не проронил в ответ.
В это мгновение явился паж и почтительнейше доло-
жил, что герцогское судно готово к отплытию, после чего
Роган милостивым жестом отпустил молодых людей.
По дороге домой Вазер пустился в рассуждения о по-
литической роли герцога, только что отвоевавшего своим
соотечественникам-протестантам почетный мир в междо-
усобной войне. Правда, Вазер считал, что этот мир будет
недолговечен, и, не жалея красноречия, в самых мрачных
красках изобразил перед другом положение Рогана и
французских протестантов. Он был, очевидно, обижен и
огорчен предпочтением, которое герцог оказал Юргу,
совершенно пренебрегши его собственной особой.
Со времен Генриха IV, утверждал он, французская
политика ставит своей целью оборонять немецких проте-
стантов от притеснений со стороны императора и герман-
ских властей, всячески при этом угнетая своих отечест-
венных реформатов. Восстановив у себя политическое
единство, Франция рассчитывает усилить свою мощь
для наступления на внешнего врага. Вот и получается
с виду несообразное положение: французских протестантов
надо окончательно сокрушить, дабы немецким была обес-
печена со стороны Франции дипломатическая и военная
поддержка, в которой они крайне нуждаются. Потому-то
герцог при всем своем высоком положении и величии духа
роковым образом обречен растрачивать силы в неразре-
шимых распрях, теряя влияние при французском дворе.
Жену и ребенка он увозит в Венецию, чтобы руки у него
были развязаны, когда разразится надвигающаяся
гроза.
— Как я погляжу, ты наловчился в дипломатии,— рас-
смеялся Иенач.— Однако здесь, на равнине, невыносимо
душно. Вон, кстати, овин... не хочешь привязать мулов в хо-
лодке и приклонить свою премудрую голову на охапку
сена?
Вазер не возражал, и вскоре оба задремали, растянув-
шись на душистом ложе.
58
Проснувшись, цюрихский путешественник увидел, что
Иенач стоит над ним и насмешливо его разглядывает.
— Ну, дружок, умильные же ты строишь во сне
рожи,— начал он.— Говори без утайки! Что тебе снилось?
Твоя любезная?
— Ты хочешь сказать, моя возлюбленная невеста?
В этом-то не было бы ничего необычайного; но мне на самом
деле привиделся удивительный сон...
— Понимаю... Тебе приснилось, что ты цюрихский
бургомистр?
— Как ни странно — именно так! — промолвил Вазер,
окончательно очнувшись.— Я будто бы сидел в ратуше
и читал доклад про граубюнденские обстоятельства...
про значение крепости Фуэнтес. Когда я кончил, сидев-
ший со мной рядом ратман обратился ко мне с такими
словами: «Я придерживаюсь того же мнения, что и высо-
кочтимый господин бургомистр». Тут я стал искать гла-
зами бургомистра. И что же? Оказалось, я сам сижу в его
кресле и на груди у меня бургомистерская цепь!
— Я тоже видел сон, престранный сон,— промолвил
Иенач.— Не знаю, слышал ты или нет, что в Куре сейчас
подвизается некий астролог и некромант из Венгрии.
Последнее собрание синода тянулось без конца, и как-то
ночной порой я разговорился с этим чернокнижником —
мне хотелось узнать, в чем суть его магии.
— Бог с тобой! Астрология!.. Ты же духовное лицо! —
в ужасе вскричал Вазер.— Она убивает свободу воли,
основу всех нравственных качеств! Я решительный сто-
ронник свободной воли.
— Весьма похвально с твоей стороны,— невозмутимо
промолвил Юрг,— к слову сказать, мне не удалось выве-
дать у чародея ничего определенного и существенного.
Либо сам он мало знал, либо боялся, как бы я его не выдал.
А сейчас мне приснилось, будто я приставил кинжал к его
груди и настойчиво потребовал, чтобы он предсказал мне
мою судьбу. Наконец он решился и, торжественно возгла-
сив: «Смотри,— вот твоя судьба!» — отдернул завесу со
своего магического зеркала.
Сперва я ничего не увидел, кроме солнечного озерного
ландшафта, потом проступила поросшая зеленью ограда,
а на ней с картой Граубюндена на коленях, благостный
и бледный, каким мы недавно видели его, Сидел герцог
Генрих Роган.
59
Глава шестая
За такими разговорами приятели проехали немалый
конец по пыльной дороге, которая идет в гору, пересекая
Вальтеллину, и вот вдали уже блеснули замок и стены
города Морбеньо.
Теперь Иенач пристально вглядывался в последний
изгиб тропы, плавными поворотами подводящей к городку.
Там темной точкой маячил всадник.
— Право же, тебе везет на знакомства,— воскликнул
граубюнденец.— Нам навстречу едет патер Панкрацио,—
тому лет десять назад он был монахом в Альменском ка-
пуцинском монастыре и духовником в Казисской женской
обители. Монастырь его мы упразднили. Будь все капу-
цины такими честными граубюнденцами и веселыми ма-
лыми, как он, мы бы их пальцем не тронули. С тех порой
пристроился у орденской братии где-то на берегу Комо
и ведет бродячую жизнь, проповедует и собирает на бед-
ных в здешних местах.
— Я его немного знаю,— заметил Вазер.— В прошлом
году он явился в Цюрих за пожертвованиями для лишив-
шихся крова жителей вашего города Плура, засыпанного
обвалом. При этом он в прочувствованных выражениях
доказывал, что такие бедствия имеют и хорошую сто-
рону,— люди забывают все, что их разделяет, и по-хри-
стиански протягивают руку помощи потерпевшим братьям.
Вскоре мне, однако, попалась на глаза его печатная про-
поведь, в которой он, призывая покаяться, к великой
моей досаде и удивлению, напрямик утверждает, что обвал
был предостерегающим перстом божьим и господней карой
за терпимость к ереси. А это уже иначе, как преступным
двуязычием, не назовешь.
— Кто за это осудит человека практического, да еще
капуцина? — рассмеялся Иенач. — Глядй, он пустил своего
ослика рысью,— видно, узнал меня.
Ослик, на котором вдобавок было навьючено две пол-
ных корзины, так резво трусил им навстречу, что пыль
подымалась столбом от его копыт. Но Вазер напрасно
ожидал веселого приветствия. Панкрацио перегнулся
вперед всем своим коротким туловищем и вытянул правую
руку, указывая путникам, чтобы они поворачивали своих
мулов.
60
— Назад, Иенач! Не езди в Морбеньо! — крикнул он,
вплотную приблизившись к ним.
— Что это означает? — невозмутимо спросил тот.
— Ничего хорошего! — ответил Панкрацио.— В Валь-
теллине не прекращаются знамения и чудеса, народ вол-
нуется, одни стоят на коленях в церквах, другие заряжают
мушкеты и точат ножи. Не показывайся в Морбеньо, не
возвращайся домой. Поворачивай мула, спасайся, беги
в Кьявенну!
— Что?х Бросить на произвол судьбы жену? Не осте-
речь друзей — благородного Александера и добряка
Фауша в его горной деревеньке Бульо? Ну, нет! Домой
я вернусь, но только через Адду, в объезд городишка. Мой
цюрихский приятель, господин Вазер, человек не из пугли-
вых, а тебя, Панкрацио, я прошу оказать мне услугу и по-
ехать вместе с нами. Переночуешь ты у меня. Мои прихо-
жане не такие уж нечестивцы, чтобы ряса францискан-
ского монаха не внушила им почтение.
Подумав, капуцин согласился.
— Так и быть! Сегодня я за тебя заступлюсь, в другой
раз ты не оставишь меня,— заявил он.
И они во всю прыть, на какую были способны их мулы,
поспешили в Бербенн. И хотя Вазеру не слишком улыба-
лось стать свидетелем столь буйных страстей, он и виду
не подавал, вменяя себе в обязанность оправдать похвалу
своей отваге.
Мирный вечерний благовест только что отзвучал в Бер-
бенке, когда они подъехали к пасторскому дому. У порога
под низким сводом зеленеющих лоз стоял плечистый муж-
чина невысокого роста, но строгого вида и с очень примет-
ным лицом, он в раздумье смотрел на свою шляпу, вертя
ее так и эдак, разглядывая на свет остроконечную черную
тулью.
— Что это ты так глубокомысленно изучаешь, брат
Фауш? — вместо приветствия крикнул ему Иенач.— Ка-
кая беда приключилась с твоей шляпой? Как будто донышко
продырявлено? Видно, впредь она будет тебе служить
рупором, чтобы бас твой звучал повнушительнее.
— Посмотри как следует на дыру, Юрг! — озабочен-
ным тоном сказал толстяк.— У нее обожженные края.
Это след от пули, которую послал мне вдогонку кто-то из
твоих бербеннцев, когда я спускался сюда виноградни-
ками. Понятно, она предназначалась тебе — через ограду
видна была только моя голова, а ведь лицом мы с тобой так
61
схожи, что спутать нас не мудрено. Разрази меня гром,
если я не откажусь от духовного звания,— запальчиво
продолжал он.— Уж очень неравная расстановка сил:
нам дано разить лишь духовным оружием, а нашу плоть
язвят свинцом и железом.
— Фауш, сын мой, помни, ты дал обет проповедовать
Евангелие usque ad martyrium,— раздался глухой голос
с темного конца веранды. На скамье перед столом сидел
седобородый старик, а прекрасная Лючия потчевала его
сассельским вином. Но, едва увидев мужа, она бросилась
ему навстречу и, вся бледная, пугливо прильнула к нему,
словно ища прибежища от терзавшего ее мучительного
страха.
— Exclusive, Блазиус! Exclusive! Вплоть до мучени-
ческой смерти, но отнюдь не за ее предел,— ответил Фауш,
обернувшись к собрату, схватил его стакан и осушил
До дна.
Тем временем Иенач познакомил своего цюрихского
гостя с ревнителем веры, пастором Блазиусом, а затем,
смеясь, отрекомендовал ему пастора Лоренца Фауша
как соученика по цюрихской «дыре». Вазер отлично
помнил великовозрастного, но весьма посредственного
школяра.
— В граубюнденских делах он играл первейшую
роль,— заверил Юрг и хлопнул толстяка по плечу.
Капуцин, очевидно, был старым знакомцем обоих па-
сторов, и Фауш возобновил свою взволнованную речь,
обращаясь на сей раз к Вазеру.
— Вот послушай, цюрихский гражданин. Ты в своем
благословенном городе честь честью идешь к проповеди
и поверх молитвенника целомудренно косишься на пригля-
нувшуюся тебе девушку. А я, злосчастный господний воин,
поверишь ли, не могу взойти на кафедру, чтобы озноб не
пробрал меня по спине,— все жду, что кто-нибудь из моей
паствы всадит мне пулю или нож между лопатками! Но
теперь хватит с меня,— продолжал он, входя вместе
с остальными в горницу.— После этого,— он показал на
дырку в шляпе,— я окончательно решился. Чаша пере-
полнилась. От тетки в Парпане мне осталось двести золо-
тых гульденов — вполне достаточно для почина. Займусь
каким-нибудь верным ремеслом и скину этот постылый
наряд! — И он рванул с себя пасторское одеяние.
— Погоди, друг! Мы скинем его вместе,— воскликнул
Иенач.— Чаша моего терпения нынче переполнилась тоже!
62
Но не вражеская пуля гонит меня с кафедры, а дружеское
слово. Прав герцог Генрих,— обратился он к изумленному
Вазеру.— Меч и Библия несоединимы. Граубюндену нуж-
нее меч, а потому я слагаю духовное оружие и без смуще-
ния берусь за мирское.
Сказав это, он сбросил с себя одежду проповедника,
схватил висевшую на стене боевую шпагу и опоясался ею
поверх тесного кожаного колета.
— Прах вас побери! Вы подаете заманчивый пример! —
расхохотался капуцин.— Я рад бы ему последовать, но
моя коричневая ряса попрочнее ваших одежонок, почтен-
нейшие пасторы, и крепче сидит на теле.
Блазиус Александер наблюдал происходящее без удив-
ления, но с явным порицанием. Сложив руки, как на мо-
литву, он торжественно произнес:
— Я же не покину своего поста до последней минуты,
usque ad martyrium, до мученической кончины, да сподо-
бит меня господь приять ее.
Прекрасней в мире смерти нет,
Чем пасть в бою с врагом,—
с пламенем во взгляде пропел Иенач.
— Я кондитерскую заведу,— деловым тоном объя-
вил Фауш,— ну, и вином, само собой, буду приторго-
вывать.
Он уселся за стол, отстегнул от пояса кожаный кошель
и, высыпав золотые монеты, принялся тщательно их под-
считывать и складывать в столбики.
А Юрг Иенач обнял только что вошедшую Лючию и
в приливе нежности поцеловал ее.
— Я тебя утешу и обрадую, душа моя: твой Георг
только что сбросил черную пасторскую рясу, из-за которой
близкие твои поссорились с тобой. Мы уйдем отсюда прочь,
и все будет хорошо, и через мужа своего ты узнаешь ве-
ликий почет.
Лючия вспыхнула от счастья, благоговейно и востор-
женно глядя на своевольное лицо Юрга, дышавшее необуз-
данной радостью. Никогда еще не видела она мужа таким
счастливым. И у нее с души свалился гнет смутного стра-
ха, все сильнее день ото дня отравлявшего ей жизнь на
родине.
— Вот бери, брат Юрг,— покончив с подсчетом, сказал
Фауш,— это мой тебе дар в день наречения твоего воином

Георгием. Пригодится на коня и доспехи. Трудно лучше
поместить капитал! А сам я обойдусь и одной сотней.—
И он пододвинул к Иеначу половину своего скромного
наследства.
Юрг крепко потряс протянутую широкую короткопа-
лую руку и без особых излияний сгреб деньги.
Тем временем Вазер подсел к отцу Панкрацио в надежде
узнать его подлинную сущность. Что-то двусмысленное
и подозрительное казалось ему в развязности, зубо-
скальстве и хладнокровии капуцина. Но непритворная
сердечная тревога Панкрацио о судьбе его сограждан-
граубюнденцев рассеяла недоверие Вазера, которому оста-
лось только удивляться, как верно тот судит об опас-
ности положения, как зорко подмечает приметы надвигаю-
щейся бури.
— Боюсь, что сейчас всем заправляют высокопостав-
ленные господа, то ли испанцы, а то и граубюнденцы,—
говорил капуцин.— И вот они ради своих алчных и вла-
столюбивых целей употребляют во зло простодушную
и пылкую веру вальтеллинцев. Горе нам! Они раздувают
адское пламя и готовятся пролить реки крови, которые
поглотят их самих. В Морбеньо прямо говорили, что ,Ро-
бустелли уже выслал своих подручных душегубов вниз,
в долину. Дай бог, чтобы эти страсти только померещи-
лись трусам итальянцам! А вы, храбрые мужи, запомните
одно,— произнес он, вставая и обращаясь к троим грау-
бюнденцам,— протестантам больше не жить в Вальтел-
лине.
Тут подал голос Иенач:
— Не сомневайтесь, братья, Панкрацио говорит
правду! Нельзя мешкать ни минуты. Нам надо уходить.
Соберем наспех наших единоверцев — не так уж их
много — и переправим свою духовную паству — мужчин,
женщин и детей — через горы в Граубюнден, а сами воору-
женным отрядом прикроем отступление.
Он открыл крышку ларя и стал поспешно доставать
оттуда бумаги, одни тут же рвал, другие прятал в карманы
камзола.
Услышав разговоры о бегстве, Блазиус Александер
покачал головой, взял на всякий случай мушкет и скрепя
сердце зарядил порохом из висевшего у него на боку на-
следственного рога. Потом поставил мушкет между колен
и продолжал не спеша, но без перерыва осушать стакан за
стаканом, однако его холодный взгляд не загорался от
64
огневой влаги и краска не приливала к его бескровному
лицу.
Цюрихский гость пристально следил за ним и наконец,
не удержавшись, высказал опасение, что благородный
напиток, так обильно потребляемый, ударит господину
Блазиусу в голову и в грозную минуту омрачит ясность
его разума.
Старик бросил на него пренебрежительный взгляд
и ответил невозмутимо,, но без тени обиды:
— Я все могу во имя господа, даровавшего мне силу.
— Вот это речь христианина! — воскликнул монах
и под звон стаканов через стол протянул руку седому
проповеднику.
Над садом взошла луна и ярким светом заливала теперь
вершины вязов и густые кроны смоковниц; но в большую,
длинную горницу сквозь узкое оконце просачивались
лишь скудные лучи, и на каменные плиты пола ложились
крестообразные тени оконных решеток.
Лючия поставила на стол итальянскую масляную лампу
из кованого железа и, выкрутив фитили, зажгла три ярких
огонька, озаривших красноватым отблеском ее прелестное
склоненное личико.
Невинные губы улыбались — юная вальтеллинка с ра-
достью готова была покинуть родину вместе с мужем, на
чью надежную защиту полагалась вполне. Вазер не сводил
глаз с милого облика, озаренного теплым светом, умиляясь
детской доверчивости, которой дышали нежные черты.
Как вдруг лампа, задребезжав, рухнула на пол и по-
гасла. В окно грянул выстрел. Мужчины разом вскочили,
а юная женщина поникла без единого звука. Смертонос-
ная пуля пронзила грудь кроткой Лючии.
Содрогаясь, смотрел Вазер, как застывает прекрасное
лицо, залитое лунным светом; голова умирающей покои-
лась на груди коленопреклоненного Иенача. Юрг громко
рыдал.
Капуцин пытался зажечь погасшую лампу, а Блазиус
Александер, схватив мушкет, недрогнувшим шагом вышел
в сад, где от луны было светло, как днем.
Убийцу недолго пришлось. искать.
Долговязый и нескладный, сидел он на корточках
между стволами деревьев, темные курчавые волосы пада-
ли на склоненное лицо; перебирая четки, он стонал и мо-
лился, а рядом лежал еще дымившийся тяжеловесный
пистолет...
65
Не колеблясь, прицелился Блазиус из мушкета и уло-
жил убийцу выстрелом в висок. А когда тот упал ничком,
пастор подошел, перевернул его и, заглянув ему в лицо,
пробормотал:
— Так я й думал,— ее брат, скудоумный Агостино!
С минуту он постоял, прислушиваясь. Потом поглядел
через ограду и прокрался назад, к дому. До его слуха
сквозь тишину ночи донесся неопределенный шум.
— Две птички подали голос,— проворчал он себе под
нос,— скоро налетит и вся стая.
Тут со стороны деревни раздались пронзительные
крики, и сейчас же над головой пастора загудел, забил
в набат церковный колокол.
Александер увидел снова вспыхнувший в темноте свет
предательской лампы, захлопнул крепкие ставни нижнего
этажа и поспешил в дом, намереваясь вместе с друзьями
защищать его, как крепость, до последнего человека,—
с улицы уже раздавались выстрелы, а во входную дверь
сыпались удары. Фауш едва успел накинуть на нее засов
и взбежал по лестнице на чердак, чтобы вести наблюдение
через слуховые окошки. А пастор Александер опять заря-
дил мушкет и встал возле узкого решетчатого кухонного
окна, как возле бойницы.
— Вот мерзавцы! — крикнул он навстречу Вазеру,
который выбежал из отведенной ему каморки, вынеся оттуда
дорожную котомку и опоясавшись своей легкой шпагой.—
Мы дорого продадим свою жизнь!
— Бог с вами, господин Блазиус, неужто вы, служи-
тель слова господня, станете стрелять в людей, — по-
пытался усовестить его Вазер.
— Кто не слушает, пусть восчувствует,— гласил не-
возмутимый ответ проповедника.
.Но тут Панкрацио обеими руками обхватил старого
смельчака и оттащил от амбразуры.
— Своим дурацким упорством ты всех нас погубишь!
Бегите отсюда прямо в горы!
— Боже милосердный,— прогремел с чердака баси-
стый голос Фауша,— они валят валом. Они уже вломи-
лись в дом Поретто. Мы погибли!
— Бегите сейчас же! — крикнул монах, меж тем как
удары топора о дверь становились все яростнее.
— Будь по-твоему, капуцин,— согласился Блазиус и
принялся охапками таскать из кухни хворост и солому
и опытной рукой укладывать их в проходе между обеими
66
дверьми.— Мы улепетнем отсюда через Бондаскский лед-
ник в Бергель. Фауш, отворяй все слуховые окна, чтобы
было побольше тяги. И спускайся живей!
Фауш сполз с лестницы, пригибаясь под тяжестью
съестных припасов, которые обнаружил на чердаке, а Ва-
зер озирался по сторонам, не видя Иенача.
— Тут пути наши расходятся, Панкрацио,— сказал
старик проповедник и протянул капуцину руку поверх
сложенных стенкой вязанок. В эту минуту средняя створка
дверей расселась под неистовый вой осаждающих.— Оста-
вайся у парадной двери, а мы под прикрытием огня выбе-
ремся через черную.— И он поджег хворост.-— В путь,
братья-протестанты!
Когда пламя от сильной тяги взвилось столбом к слу-
ховому окошку, Иенач с мертвой женой на руках вышел
из горницы на полыхающий свет.
В правой его руке блестел длинный меч, на левой, не
ощущая, как видно, тяжести, он нес мертвую Лючию, чье
тихое, кроткое лицо, словно сломленный цветок, приникло
к его плечу. Он не хотел оставить ее на поругание крово-
пийцам. При всей трагичности положения, Вазер не мог
отвести взгляда от этого образа немого гнева и непримири-
мой скорби. Таким должен быть ангел Страшного суда,
несущий безгрешную душу сквозь вечный огонь. Это же
был не вестник света, но ангел мщения.
Пока граубюнденцы поспешали через сад к подножию
гор, капуцин в огне и дыму стойко дожидался на кухне
того мгновения, когда дверь разлетится в щепы. А тогда,
вытянув правую руку с зажатым в ней распятием, он
бросился на порог и крикнул алчущей крови толпе:
— Пресвятая матерь божия! Неужто вы хотите сгореть
вместе с еретиками?.. Их пожрал огонь небесный! Гасите
его, спасайте свои жилища!
За его спиной трещало разбушевавшееся пламя.
Со звериным воем толпа в ужасе шарахнулась назад.
Поднялась невообразимая сумятица.
Молниеносно распространилась легенда, будто святой
Франциск во плоти истребил еретиков из протестант-
ского пастората и в благолепном облике явился верующим.
Таким-то образом капуцину удалось незаметно сесть
на ослика, который дожидался в стойле по соседству. Оста-
вив позади красное зарево и кровожадные крики, Панкра-
цио надвинул капюшон на лицо и окольными путями затру-
сил к своей обители на озере Комо.
67

Глава седьмая
На пятый день после этих чрезвычайных событий
Генрих Вазер подплывал под вечер к своему родному го-
роду на шедшем из Рапперсвиля почтовом и пассажирском
судне. На алеющем закатном небе все явственнее, все круп-
нее становились башни обоих соборов, и при виде этого
милого сердцу зрелища молодой протоколист всей душой
возблагодарил милостивое провидение за счастливый
конец каникулярной прогулки, обилием опасностей пре-
взошедшей все его ожидания.
При отплытии из Рапперсвиля единственным его об-
ществом оказалась судовая команда,— паломницы из
Брейсгау, все больше усталые старухи, пугливо прикрывая
загорелые лица красными головными платками, сбились
кучкой на носу судна, молились или дремали. Они совер-
шили паломничество в святую Эйнзидельнскую обитель
и, сделав крюк через мост, завернули в Рапперсвиле к ка-
пуцинам, славившимся искусством изгонять и заклинать
бесов, и накупили у них всевозможных снадобий для лю-
дей и животных против болезней и сглаза. Там паломницы
услышали про страшную кару, поразившую еретиков
в долине, по ту сторону гор. Нечестивцы все до единого
будто бы истреблены огнем и мечом.
Беда, постигшая вероотступников, наполняла стару-
шонок радостным трепетом, а также и желанием как можно
скорее очутиться подальше от протестантских земель,
через которые лежал их путь, и дома, в своей католической
отчизне, поведать об этих великих событиях.
Итак, слух о протестантской резне в Вальтеллине до-
стиг Цюриха одновременно с молодым путешественником,
если не опередил его.
И сам Вазер по дороге домой узнал о том, чему в глу-
бине души боялся поверить, а именно, что избиение в Бер-
бенне, которому он оказался свидетелем, было лишь одной
из вспышек — и далеко не самой жестокой — в этой
давно задуманной кровопролитнейшей расправе. Даже
торговцы, всходившие на судно на каждой пристани, ни
о чем другом не толковали.
Все эти люди были не со вчерашнего дня знакомы между
собой. Хозяева судна, отец и сын, вместе со своими греб-
цами уже много лет переправляли пассажиров в оба конца
Цюрихского озера. Сын, смуглый от загара, крепкий
и рослый парень, был сверстником Вазера. Отец с мало-
69
детства брал его с собой на озеро й приспособил достав-
лять в город доверенные им письма и посылки. Таким
манером парнишка познакомился с юным Иеначем еще
в тот раз, когда сын шаранского пастора ехал в Цюрих
учиться, и в дальнейшем приносил ему всякие послания,
и если Вазер, случалось, в начале вакаций провожал
друга вверх по озеру, радость была бы не в радость без
бойкого и острого на язык Кури Лемана.
Именно они с отцом взяли на судно выбивавшуюся из
сил малютку Лукрецию, показали ей в Цюрихе дорогу
к Каролинуму и ободрили ее, убедив прямо и смело поста-
вить гостинцы Юргу на парту.
Постоянными пассажирами судна были и сельские
жители — старик из Штефы, каждую неделю возивший
на цюрихский базар молочных поросят, пчеловод, два-три
рыбака, а также торговки курами и яйцами.
Мрачная весть, которую почтовое судно везло из Рап-
персвиля^ повергла всех пассажиров в небывалое волнение.
Ошеломленные страшными рассказами, они дали волю
собственной фантазии. Не довольствуясь тем, что им
сообщили, они предрекали всеобщий заговор католиков
против всех, кто исповедует чистую евангелическую веру.
Главным виновником кровавой бани считали синьора
Помпео, которого все знали по имени, а некоторые даже
в лицо, и скоро договорились до того, что возвели его в пред-
водители антихристовой рати, составленной из лукавых
иезуитов и ярых бесов.
— Близок час, когда восторжествует зло и наступит
Страшный суд,— торжественно изрек старик торговец
поросятами. Он плохо слышал, а потому был рьяный кни-
гочий и самостоятельно изучал Священное писание.—
...Все сходится — зверь из бездны...
— Может статься, вы ошибаетесь,— прервал его про-
токолист, в задумчивости молчавший до сих пор.— Да
будет вам известно, что со времен апостольских, какие бы
бедствия ни обрушивались на христианский мир, люди со
дня на день ждали светопреставления. И все же, как ви-
дите, Альбис и Уто стоят, как во времена гельветов, и Лим-
мат течет прежним путем. А посему берегите дух и язык
свой от лжеучений и самовольных толкований.
Старик понурился, однако проворчал сквозь зубы:
— Раз до сих пор не было, теперь уж наверняка
будет.
Кури Леман стоял рядом с Вазером и правил длинным
70
веслом. Тут он бросил на Вазера проницательный взгляд
из-под низко нависших густых черных бровей. Его голу-
бые, обычно холодные и рассудительные глаза сейчас го-
рели дерзким огнем.
— А почему бы, господин протоколист, цюрихским
барам не послать нас, матросиков, против испанской
и иезуитской братии в Вальтеллину? Видно, у них душа
совсем ушла в пятки!
— Побойся бога, замолчи, молокосос! — в испуге
крикнул старик Леман; стоя за рулем, он услышал эту
непочтительную речь и взмахнул правой рукой, будто
собираясь заткнуть сыну рот. Спохватившись, он добавил
с непривычной елейностью: — Цюрихские господа в пре-
мудрости своей найдут, как надобно поступить.
Но Кури, не сморгнув глазом, продолжал:
— Вы знаете больше нашего, господин Вазер! Недаром
тому две недели я довез вас до Рапперсвиля. Вы ехали
с заплечным мешком и говорили, что намерены побродить
по горам; присягнуть готов — вы побывали у Иенача.
Разве что его не оказалось дома. Режьте меня, не поверю,
чтобы Юрг не дал отпора попам-стервецам! А почему у вас
такой печальный вид? С ним ничего не стряслось? Или,
не приведи господи, он приказал долго жить?
— Он жив, Кури,— кратко ответил Вазер, боясь ска-
зать лишнее.
— Ну тогда знайте: прежде чем я изношу эти баш-
маки,— Кури, впрочем, их берег, сейчас он разулся и по-
ставил башмаки на корму, чтобы щегольнуть ими только
в городе,— прежде чем я изношу башмаки, Иенач прикон-
чит Помпео Планта! На то он и Иенач. Попомните мои
слова! Вот только за барышню у меня душа болит, да и
Иенач изболеется за нее душой.
Вазер сам себе не хотел сознаться, какое гнетущее
впечатление произвели на него эти сказанные наобум слова,
от которых отец Кури, конечно, вскипел бы снова, если
бы все внимание его не было обращено на осененную вы-
сокими ореховыми деревьями пристань близ селения Кюс-
нах. Между кустами бузины и голыми корневищами бе-
жал, вливаясь в озеро, ручеек, тихий и прозрачный сей-
час, но, судя по размытым и подточенным берегам, бурли-
вый и полноводный в вешнщю пору. На пригорке виднелся
барский дом. А на лужке под деревьями нетерпеливо топал
ногами мальчуган при шпаге и в шапочке с пером. Поч-
тенного вида наставник, очевидно, пытался его угомонить.
71
— Эй, эй! Леман! Пристаньте сюда! Я хочу в город! —
кричал мальчишка, меж тем как его ментор призывно
махал носовым платком.
Излишние старания. Старик Леман с возгласом: «Эге,
да это барчук Вертмюллер из Вампишпаха!» — сам повер-
нул судно к купе ореховых деревьев и спустил сходни.
Через несколько минут вертлявый мальчонка сидел
на скамье для почетных пассажиров между своим настав-
ником и господином Вазером, бесцеремонно пачкая пан-
талоны соседа своими неугомонными ножками, не дохо-
дившими до настила.
Служитель божественного глагола Демцлер —, как от-
рекомендовал себя его наставник — поверх головы своего
питомца перешептывался с Вазером. Он решительно пори-
цал вопиющие следствия фанатизма, и хотя Вазер, как
мог короче, поведал о своих похождениях, скромно ото-
двигая собственную персону на задний план, Демцлер не
переставал ужасаться, каким неслыханным опасностям
столь доблестно подвергал свою жизнь господин протоко-
лист.
Затем поспешил заговорить о себе и по этому случаю
счел за благо перейти на латынь.
— Поверьте, господин протоколист, ни за что на свете
не согласился бы я взять на себя столь трудную задачу,
ибо мой воспитанник, будучи натурой одаренной, говоря
между нами, презлой бесенок. Однако же господин пол-
ковник Шмидт соблаговолил дать клятвенное обещание,
что, буде я преуспею в исполнении возложенных на меня
обязанностей, он дозволит мне сопровождать вот этого его
пасынка в такое путешествие с образовательной целью,
каких еще и не бывало. Мы посетим все германские земли,
а. также Италию и Францию и, подобно Цезарю, достигнем
берегов Британии.
— Да, да, божественный глагол поедет со мной! —
вмешался шалунишка, как видно отгадавший предмет
разговора.— Но сперва пускай выучит меня всем языкам,
чтобы я на всех на них мог командовать!
— А кем ты, собственно, хочешь быть, Рудольф? —
спросил господин Вазер, стараясь выручить учителя из
неловкого положения.
— Генералом! — выкрикнул мальчуган и спрыгнул со
скамьи.
Судно как раз миновало водные ворота шлюза и подошло
к причалу...
72
Вскоре господин Вазер вернулся к обычным занятиям
и снова изо дня в день сидел в канцелярии кантонального
совета; но дела политические уже не были для него пустыми
формулами, упражнением для находчивого ума, теперь
в нем утвердилась уверенность, что при этом на карту ста-
вится благоденствие народов,—недаром он взглянул в гроз-
ный лик действительности.
После путешествия молодого человека в Граубюнден
и спасения его во время вальтеллинской резни, ужаснув-
шей все протестантские земли, в родном городе к нему
стали относиться куда как уважительно. И в одно воск-
ресное утро, сидя в церкви, как всегда, позади бурго-
мистра, он услышал из уст главы цюрихской церкви, при
сочувственном внимании присутствующих, следующие
щекотливые для его скромности слова:
— Трубный глас облетевшей мир молвы оповестил вас
всех о страшной жертве, принесенной католиками на алтарь
фанатизма и залившей кровью одну из союзных с нами
земель. Шестьсот наших братьев-протестантов погибли
от меча, на волнах покрасневшей от крови Адды качаются
их поруганные тела, а изувеченные останки других
Лежат непогребенные в полях, и воронье с карканьем но-
сится над своей богопротивной пищей. Но и среди все-
общей гибели всевышний хранит своих избранников. Воз-
благодарим же его, возлюбленные братья, ибо он явил
нам пример тому в лице нашего согражданина, который
присутствует здесь здравым и невредимым. Господь
сохранил ему жизнь, через посредство человеческого
его разума и отваги, как видно, уготовив ему высокий
УДел.
И начальство Вазера после его путешествия ожидало
для себя большой пользы от толкового и осведомленного
в граубюнденских делах молодого дипломата. К мнению
его прислушивались, и преимущественно его искусному
перу были поручены официальные сношения с граубюн-
денскими властями, как и секретная переписка с цюрих-
скими уполномоченными, посланными в этот злосчастный
край. И мертвые буквы донесений, раз за разом поступав-
ших из Кура, волновали теперь его растревоженную дуп!у
еще более, нежели занимали его проницательный ум.
Между строк вставали мужественные лица гордеца Планта,
пламенного воителя Иенача, холодного фанатика Блазиуса
Александера, и ему становилась яснее природа этого не-
укрощенного, непримиримого племени, с виду бесстраст-
73
ного, но пылкого душой, самозабвенно любящего свою
буйную свободу.
Часто, сидя в одиночестве за письменным столом, он
невольно уносился мыслями в прошлое. Снова стоял он
в Бербенне перед горящим домом, видел, как его школьный
товарищ выносит из пламени поникшую ему на плечо и под
бледным ликом смерти все еще прекрасную жену, видел,
как неутомимо и безмолвно, не останавливаясь ни на миг,
шагает он впереди всех по опасным горным тропинкам,
среди зияющих трещинами ледников, и, наконец, так же
молчаливо опускает свою ношу на кладбище в Викосо-
прано, чтобы похоронить ее в граубюнденской земле.
Генрих Вазер все крепче утверждался в своей уверенности,
что пламя, пожравшее кров граубюнденца, по-прежнему
скрытым неугасимым огнем мщения горит в его груди;
лишь железная воля до поры до времени сдерживает этот
огонь; когда Юрг без единой слезы стоял над гробом своей
Лючии, он вместе с ней хоронил и юношескую беспечность,
и все добрые чувства, и, быть может, даже простую чело-
веческую жалость. Недаром сердечное сочувствие Вазера
не достигло цели, не встретило ответного отклика. Иенач
точно окаменел, и последние, чуть ли не единственные
за всю дорогу слова, которые он произнес, прощаясь
с другом в Сталле, долго тревожили слух Вазера, как
зловещий обет.
— Ты еще обо мне услышишь! — на прощание вымол-
вил Иенач.
Вместе с Юргом в дальнейший путь пошел один только
Блазиус Александер. Он же и прочитал молитву над моги-
лой Лючии и при этом так переставил внушающие тре-
пет слова ветхозаветного моления, что Вазер едва узнал
их в этом кощунственном призыве к мести.
Блазиус вообще был ему не по нутру. Еще ни разу не
доводилось ему встречать такую резкую противополож-
ность своей жизнерадостной, восприимчивой ко всему
сущему натуре, и ему было страшно подумать, что Юрг
в теперешнем своем состоянии духа находится наедине
с этим холодным фанатиком.
Как было сказано, одно горестное известие следовало
за другим. Тотчас вслед за бойней испанцы выступили из
Фуэнтеса и военной силой заняли всю Вальтеллину.
Оба Планта впустили австрийцев в долину Мюнстера,
а двукратная попытка отвоевать захваченные земли ни
к чему не привела.
74
В самом Граубюндене день ото дня росла ненависть
к вероломным зачинщикам вальтеллинской резни и пре-
выше всего к презренному изменнику Помпео Планта,
который, воспользовавшись смутой, снова засел в своем
замке Ридберг.
И потому, когда однажды конный гонец привез весть
о нападении на замок и убийстве синьора Помпео, Вазер
скорее испугался, нежели удивился. Известие прислал
ученый законовед дворянского рода доктор Фортунатус
Шпрехер, в эту пору бурных политических страстей за-
нимавший почетное и довольно независимое положение;
будучи в равной мере противником как испанских прои-
сков, так и безрассудных демократических затей, он в часы
досуга старался подсластить поднимавшуюся в душе го-
речь, каждодневно записывая все промахи и злокозненные
поступки, коими грешили обе ненавистные ему крайние
партии. Делал же он это затем, чтобы с годами не спеша
переработать все записи, нанесенные на бумагу под впе-
чатлением минуты, превратив их в подробную и, как
он надеялся, вполне беспристрастную историю своего
отечества. С этим осведомленным ученым мужем цюрих-
ское правительство поддерживало постоянную связь,
чтобы, по словам Иенача, не отстать от века. Осто-
рожности ради законовед посылал свои письма не в госу-
дарственную канцелярию, а Генриху Вазеру, как част-
ному лицу.
Послание, которое Вазер с тяжелым сердцем перечи-
тывал много раз, не чувствуя, как на него капают слезы,
было отправлено из Кура 27 февраля 1621 года. Тон, ка-
ким было изложено роковое событие, говорил о гневном
волнении писавшего.
В ночь с двадцать четвертого на двадцать пятое из
Грюша, что в Претигау,— из штаб-квартиры заговорщи-
ков,— выехали верхами вожаки народной партии, числом
двадцать человек, вооруженные до зубов, во главе с су-
масбродом Блазиусом Александером и дьяволом во
плоти — Иеначем.
Всю ночь, темную и жаркую от горячего фена, они
бешеным галопом мчались через спящий край, а на рас-
свете, словно привидения, вынырнули перед стенами Рид-
берга, топором разнесли ворота в щепы и, не встретив
сколько-нибудь значительного сопротивления со стороны
перепуганной сонной челяди, ворвались в опочивальню
синьора Помпео, но она оказалась пуста. Они уже совсем
75
собрались с проклятиями и богохульствами повернуть
назад, как вдруг Иенач обратил внимание остальных на
старую слепую собачонку, которая вертелась в прихожей
и с визгом тыкалась носом в дымоход камина. Оттуда тот-
час же злодейской рукой вытащили за подол ночной рубахи
синьора Помпео и прикончили его зверскими ударами
топора. Непостижимым образом убийцы беспрепятственно
воротились в Грюш, нагло торжествуя победу, хотя окрест
все колокола били набат, поднимая народ; среди бела дня
шагом проехали злодеи по улицам Кура. Сам он, Шпрехер,
услышав топот копыт, подошел к окну и увидел их, а кро-
вопийца Иенач, тот даже с глумливой усмешкой поклонился
ему. Около полудня он же, Шпрехер, как представитель
закона, с внушительным конвоем отправился в Ридберг,
где синьор Помпео все еще лежал в луже крови, безжа-
лостно изрубленный, но горделивый и высокомерный
даже в смертном сне. Кастелян Лука не пожелал отдать
судебным властям орудие убийства и спрятал его в какой-то
недоступный тайник, чтобы держать наготове, сказал он,
пока не пробьет час божьего суда, под которым старик,
как видно, понимает кровавую месть сородичей Планта.
А над местом убиения своего господина он начертал на
стене большой крест.
Шпрехер кончал письмо мрачным изречением, заимст-
вованным из Тацита: «Во времена, когда у добра отнята
власть, только карая зло, знаменует свою волю про-
видение». И от себя добавил безутешный возглас: «Горе
тебе, Реция, горе тебе!»
Ближайшее будущее показало, что этот возглас не
лишен основания. После мимолетных просветов, казалось
бы, благоприятных для Граубюндена, грозный рок обру-
шился на него. Не прошло и года с убийства синьора
Помпео, как испанские и австрийские полчища наводнили
Ретийский край. Народ поднялся на неравную борьбу,
даже женщины и девушки взяли в руки самодельное смер-
тоносное оружие.
Однажды, когда окруженные врагом жители Саса
молили в церквах о заступничестве божием, белый ягне-
нок забрел с луга в открытую дверь ризницы и предстал
перед вооруженными селянами возле купели. Исстрадав-
шийся народ увидел в этом знак, что дело его праведно
и свято перед господом.
Возглавил восстание Георг Иенач. Он весь был обагрен
кровью, о его нечеловеческой отваге слагались легенды.
76
Под Клостерсом — гласит предание — он истребил
в открытом поле несколько сот австрияков,— один с тремя
соратниками.
Но доблесть граубюнденцев была сломлена превосходст-
вом неприятельских сил. Вазер одного за другим встречал
в Цюрихе их бежавших главарей. Приехали Салис, Руи-
нелль, Виолан — Юрг Иенач не приехал. Верно, трудно
ему было покинуть твердыню своих гор.
Страх перед всемогущей Австрией умерял на сей раз
радушие города Цюриха, обычно не отказывавшего в
пристанище ни одному изгнаннику. За кубком вина в
цеховых погребках цюрихская молодежь поначалу при-
ветствовала граубюнденских Теллей, как окрестили
убийц Помпео Планта; теперь же лишь немногие
решались водиться с ними. Их просили сидеть по домам,
чтобы в Вене не проведали об их пребывании здесь. Умы
были удручены тяжелыми предчувствиями, предстоящие
тридцать лет войны отбрасывали перед собой темную
тень.
Однажды зимним вечером Вазер в непривычно подав-
ленном состоянии духа ушел от своей невесты, которую
ему вскоре предстояло назвать женой и в почтенном се-
мействе которой он имел обыкновение ужинать. Все госу-
дарственные заботы он оставлял за дверью и благонравно
наслаждался здесь радостями жизни; но нынче кусок не
шел ему в горло. Будущий его шурин, молодой священ-
ник, принес из собрания синода ужасную весть. Его пре-
подобием антистесом было прочитано послание с изве-
стием о подвижнической кончине мученика Блазиуса Алек-
сандера. Один из его сотоварищей по темнице подробно
описывал, как он пытался бежать, но его захватили и
доставили в Инсбрук; как, будучи заточен в тюрьму, он
упорно отказывался отринуть протестантскую веру и был
за то приговорен к отсечению правой руки и головы.
После того как ему отрубили правую руку, он сам поло-
жил на плаху и левую, словно был ненасытен в своем му-
ченичестве.
Дабы успокоить волнение души, Вазер, против своего
обычая, быстрым шагом прошел по занесенному снегом
городскому валу. Вернувшись к себе в темную комнату,
он высек огонь, чтобы зажечь лампу, и увидел стоявшего
в амбразуре окна высокого человека, который твердым
шагом пошел к нему навстречу и положил руку на его
плечо. Это был Юрг Иенач.
77.
Не бойся меня, Генрих,— мягко промолвил он,—
я пробуду здесь всего одну ночь и покину Цюрих, как
только утром откроются городские ворота. Найдется
у тебя в комнате местечко для меня, как в былое время?..
Ты колеблешься, подать ли мне руку... Она вершила пра-
вый суд. Теперь же в Граубюндене делать нечего. Тут все
потеряно,— кто знает, на какой срок. Я отправляюсь
к Мансфельду. Там на всегерманском поле брани решится
торжество иди поражение протестантского оружия, а с
ним и участь моей родины.
КНИГА
ВТОРАЯ

розрачно-голубое зимнее небо куполом
простерлось над городом лагун и так
же четко всей своей голубизной отра-
жалось в глубоком зеркале одного из многочисленных,
узких, как лента, каналов. Здесь в его тихую гладь гля-
делись и стройные арки мраморного моста, соединяющего
самый тесный и населенный квартал Венеции с Кампо-деи-
Фрари. Небольшая площадь как бы служит преддверием
к причудливо-величавому творению большого мастера —
4 К.-Ф, Мейер
81
Никколо Пизано, к отливающему пурпуром собору Мариа-
Глориоза-деи-Фрари.
В узкой дверце дома, построенного у самой лагуны, по
ту сторону моста, стоял коренастый, низкорослый мужчина
средних лет со строгим, обросшим бородою лицом. Он
следил спокойным взглядом за бесшумно скользящими
гондолами, время от времени проплывавшими под арками
моста, или разглядывал нищих, которые завтракали,
расположившись на ступенях собора. Над головой тол-
стяка было огромными черными буквами выведено по-
итальянски:
Леренцо Фауш,
1шрожнви< Из Граубюндена
Из собственных гондол, пристававших к причальным
ступеням, то и дело выходили хрупкие дамы; грациозные
фигурки, окутанные мягкими складками темного шелка,
в бархатных полумасках, защищающих лицо от холода,
одна за другой плавно поднимались по лестнице на пло-
щадь, а оттуда на паперть собора,— но лицо граубюнденца
оставалось невозмутимым. Как вдруг черты его строгого
и бесстрастного лица удивительным образом преобрази-
лись. Из-под моста показалось обветренное седобородое
лицо старого гребца, судя по его неловким движениям,
непривычного к лагунам. Стоявший на корме второй
гребец, гибкий и юный, настоящий гондольер, ловким дви-
жением весла подвел гондолу к причалу? старик же мед-
ленно отворил ее низенькую дверцу и протянул было
руку молодой женщине с открытым и величавым лицом
без маски, лишь под тонкой вуалью. Но она обошлась без
его помощи. Легко ступив на лестницу ине оглядываясь,
пошла она к собору.
Прежде чем старик, возившийся у гондолы, успел
последовать за своей госпожой, кондитер Фауш, весь
сияя, подошел к самому краю лагуны и хрипловатым ба-
сом приветствовал его на романском наречии:ч «Bun di».
Но старик даже не обернулся на попытку завязать зна-
комство, только метнул недоверчивый и проницательный
взгляд из-под взъерошенных бровей, затем достал из кар-
мана четки и, повернувшись к господину Фаушу спиной,
пошел в церковь.
Фауш еще в задумчивости смотрел ему вслед, когда из
боковой улочки выскочил щупленький офицерик, пронесся
82
мимо него и одним пружинистым скачком очутился на
мосту. Взглянув вправо, он заметил приветливый поклон
кондитера, повернул к нему молодое, отнюдь не красивое,
зато весьма своеобразное лицо и крикнул:
— Пока занят по службе! Достаньте бутылочку кипр-
ского, отец Фауш, такого, как потребляете сами. Минутка—
и я буду у вас.
С веселого солнечного света Фауш вернулся в темнова-
тую залу кабачка, еще пустовавшего в такой ранний час,
однако, судя по количеству стульев и по белым мрамор-
ным столам, предназначенную для гостей не низкого
звания.
Пока он ходил в потайной, накрепко запертый чулан,
заменявший ему тут, в морском городе, винный погреб,
и снимал с почетного места в темном углу оплетенную
соломой бутылку, степенно, со спокойным достоинством
выполняя заказ офицера, тот уже успел побывать где надо
и бежал назад по мосту.
Войдя перед тем в церковь, он тотчас увидел темново-
лосую статную женщину, которую заприметил из переулка
и с одного взгляда был пленен ее сочной красотой.
Преклонив колена перед алтарем, молитвенно сложив
руки, она не спускала благоговейного взгляда с распятого
спасителя. Не сомнения, не потребность в утешении, не
любовная тоска, очевидно, привели ее сюда. В ее горде-
ливом облике не чувствовалось трепета переменчивых
страстей. Прекрасные, девственно нежные черты были
исполнены воли и покоя. Но не монашескую холодность
выражали они, а пламенную жизненную силу. Она не
просила внять ее молению. Казалось, она приносила
каждодневную жертву, повторяла привычный обет, кото-
рому отдала всю душу, посвятила всю свою жизнь.
С возрастающим любопытством молодой офицер под-
ходил к ней все ближе и ближе; как вдруг она поднялась,
встретила его нескромный взгляд открытым, гордым, не-
приязненным взором и удалилась из церкви. Вдвойне
разочарованный — на расстоянии дама показалась ему
моложе, а ее величавая красота не отвечала его изощрив-
шемуся в Венеции вкусу,— офицерик бегло оглядел на
прощанье многочисленные полотна, украшавшие храм,
и перемолвился несколькими словами с причетником.
Когда Фауш через заднюю дверцу вошел в залу, тор-
жественно неся бутылку на серебряном подносе, посети-
тель успел удобно расположиться на диванчике возле
4*
83
входа и даже положил ноги на мраморный столик. Тут
он снял ноги, а кондитер принес хрустальную граненую
рюмку, поставил ее рядом с бутылкой и, по своему обык-
новению, первым завел разговор.
— С дозволения вашей милости, осмелюсь спросить,
кто такая была прекрасная особа — поистине услада для
сердца и для глаз, за которой господин лейтенант летел,
как пуля из мушкетного ствола?
— Неужто вам это неизвестно? — удивился гость.—
Ведь вы, отец Лоренц, живая летопись Венеции и реестр
приезжающих в нее.
— Ее лицо мне необычайно знакомо. Конечно, я до-
знаюсь, кто она такая, только уж никак не томная ве-
нецианка,— не бывает у них этой легкой и уверенной
поступи. Скажу одно, господин Вертмюллер, я даже рас-
чувствовался, глядя, с какой свободной грацией прохо-
дила она через площадь. Мне так и почудилось, будто
идет она не мимо загнившей лагуны, а шагает по горным
тропам моей отчизны, вдоль крутых обрывов и пенистых
ручьев. Да, кстати! Ее слуга, седобородый плут с рысьими
глазами и с четками в руках, как бог свят, мой земляк —-
граубюнденец.
— Раз из ваших краев, значит, одного с вами поля
ягода,— подхватил Вертмюллер.
Ничего удивительного, если, к примеру, Салис или
другой главарь нашей французской партии пожаловал
сейчас в гостеприимную Венецию,— продолжал Фауш.—
Для нас для всех ясно, что ваш начальник, сиятельный
герцог Роган, получил от Ришелье полномочия снарядить
поход на Граубюнден. Наконец-то настал час, когда мой
родной,край скинет австро-испанское ярмо.
— Вот как! — насмешливо поглядев на него, заметил
Вертмюллер.— По-вашему, отец Фауш, галльский петух
ради вас сцепится с австрийским орлом так, что перья поле-
тят! Вы возлагаете много надежд на его великодушие —
очень уж, видно, крепко впились в. вас испанские когти.
Конечно, я, как адъютант герцога, куда меньше посвящен
в эти секретные политические планы, нежели вы, лагун-
ный лгун, оракул, вдохновляемый сплетнями венециан-
ских бездельников. Впрочем,— продолжал он, умеряя
резкость тона и заглянув в глаза кондитеру, который
покраснел от жестокой обиды и придумывал, как бы по-
хлеще ответить на такие неуважительные слова,— впрочем,
нынче у нас во дворце на очереди не политика, а искусство.
84
Только что за завтраком зашла речь о Тициане. Знатная
венецианка, приятельница герцогини, утверждала, что
наша высокородная любительница искусств по сию пору
не знакома с одним из великолепнейших творений мастера,
которое находится здесь, в соборе. Оказалось, что в пос-
ледний приезд герцогини полотно по неизвестным причи-
нам находилось в мастерской какого-то художника.
Герцогиня послала меня разузнать, как обстоит дело
сейчас. Картина висит на прежнем месте, и я бегу доложить
об этом. По всей вероятности, дамы пожелают немедленно
совершить паломничество к соборному Тициану.
— Нет, так я вас, сударь, не отпущу,— заявил Фауш,
загораживая дверь всей своей грузной фигурой,— вы
жестоко обидели меня в том, что мне дорого и свято. Чем
был бы жив и крепок мой дух в этом тягостном изгнании,
если бы я денно и нощно не надеялся на освобождение
моего родимого Граубюндена, разоренного, растерзанного,
стонущего в оковах уже десятки лет! И вы прикажете
мне не интересоваться новостями? Не протягивать
шупальца во все стороны? Не хвататься с жадностью за
каждую благоприятную весть? Неужто у вас вот тут не
щемит от тоски по родине? — И он со вздохом приложил
пухлую руку к груди.— Не думайте, что мне так уж же-
ланна помощь французов. Почета нам от нее мало. Все
черти одной шерсти. Но что поделаешь, раз богу не угодно
иным путем вызволить нас из жесточайшего рабства. Да
и в самом Граубюндене перевелись сильные духом. В те
славные времена, когда я, да ангел смерти Иенач, да вели-
комученик Блазиус Александер свершали подвиги, до-
стойные Леонида и Эпаминонда,— нас бы скорее изру-
били в куски и загнали в могилу, нежели в иноземное
войско, мы бы лучше продали душу самому дьяволу, не-
жели французскому кардиналу!
Всласть позабавившись этим представлением, юный
Вертмюллер собрался отстранить восторженного конди-
тера и шмыгнуть в дверь, однако не удержался, чтобы не
сказать напоследок:
— Насколько мне известно, во всемирной истории
о вас не упоминается, отец Лоренц*
Тут Фауш крепко, но дружелюбно ухватил его за руку.
— А как нынче пишется история,— сухо и недобросо-
вестно! Однако же молва хранит подвиги, свершенные во
имя народа, даже если педант-историк злокозненно дер-
жит их под спудом. Молва гласит о них из края в край, из
85
уст в уста. Так узнайте же из моих уст неведомую вам, но
важную страницу истории нашего Граубюндена. В году
двадцатом, когда в нашем краю утвердилась благородная
демократия, она ознаменовала себя великим, поистине
историческим деянием. Франция тогда колебалась между
светом и мраком, между протестантством и католичеством.
Вот тут-то наша консистория, собравшись в Давосе,
приняла мудрое решение во что бы то ни стало положить
этому конец. К тогдашнему французскому послу Геффье,—
он пребывал в ту пору в Майенфельде,— она отрядила
одного из своих сочленов, скромного гражданина, зауряд-
ного проповедника, который доставил посланнику приказ
немедля складывать пожитки... А этот храбрый республи-
канец, с дозволения вашей милости, был не кто иной, как
стоящий перед вами Лоренц Фауш. Посмотрели бы вы
как француз сорвал с головы шляпу, в неистовстве при-
нялся ее топтать ногами и злобно заорал: «Прислали бы
по меньшей мере Салиса или Планта вместо эдакого...» —
Фауш спохватился и замолчал.
— Бурдюка! Так гласит дословный и достоверный
текст приснопамятного разговора,— раздался с порога
звучный голос; удивленный кондитер обернулся и увидел,
что в раскрытых дверях, заслоняя свет, стоит мощного
телосложения и повелительного вида военный.
— Неужто он так и сказал, Юрг? — через силу овладев
собой, спросил ошеломленный Лоренц; не отвечая ему,
статный незнакомец с достоинством поклонился молодому
офицеру; тот по-военному отдал честь и, получив наконец
доступ к двери, выбежал на солнечный свет.
Глава вторая
Бряцая оружием, военный перешел в глубину узкой
и длинной залы, скинул шпагу, положил ее, перчатки
с раструбами и шляпу с плюмажем на свободный стул, а
сам нетерпеливым и резким движением опустился на
другой.
Фауш никак нынче не ожидал именно этого посетителя.
Кстати, от толстяка не ускользнуло выражение скорби
и усталости на его мужественном лице, совсем не вязав-
шееся с шутливыми словами,. прозвучавшими с порога.
Еще раз взглянув на гостя озабоченным взглядом, хо-
зяин тщательно запер дверь кабачка.
86
Длинное помещение потонуло в полумраке, только
через круглое окошко над дверью пробился красноватый
солнечный луч, в котором плясали золотые пылинки и,
протянувшись в дальний конец комнаты, заискрился на
граненом хрустале выстроенных в ряд рюмок и засверкал
в пурпуре вина, которое кондитер без спроса поставил
перед погруженным в думы приятелем. Тот еще долго
молчал, понурив голову, а Фауш оперся руками о блестя-
щую мраморную доску и выжидающе стоял перед ним.
Наконец из груди гостя вырвался горестный вздох.
— Незадачливый я человек,— промолвил он про себя.
И тут же выпрямился упрямым движением, как будто
собственная жалоба стряхнула с него гнет кошмара и уяз-
вила его гордость. Он вперил в Фауша свой мрачный взор,
в котором затеплилась задушевная ласка, и заговорил: —
Ты не ожидал увидеть меня в Венеции! Ты думал, мне
хватит дела в Далмации, но я там управился скорее и
с меньшим кровопролитием, чем ожидал. Далматинские
разбойники усмирены, и Республика Святого Марка может
быть мною довольна. Нелегкая это оказалась задача.
Воевать в горах я научился еще на родине, но, не найди
я среди них предателей и не внеси между ними раздор
всякими хитростями и посулами, мне бы по сей день при-
шлось торчать в Царе перед их горными твердынями. До-
бычу я вывез недурную, и твоя доля в ней, Лоренц, как
всегда, обеспечена. Не будь я Иенач, если хоть на миг
забуду, как ты приобрел мне боевого коня и латы из
своего скудного наследства.
— Благодарная душа — столь же дивное, сколь и
редкое сокровище,— радостно воскликнул Фауш.— Од-
нако раз вы вернулись со славой и добычей, на что же вы
ропщете, капитан Иенач?
— Да на то, что под самый конец коварная судьба
опять поймала меня в ловушку,— ответил капитан, стра-
дальчески нахмурив брови.— Вчера в полдень моя бри-
гантина причалила у Ривы, и я по долгу службы явился
к синьору провведиторе, и он, не питая ко мне особой
благосклонности, тотчас же приказал мне отправляться
к моему полку, в Падую. Я прибыл туда уже к ночи и
нашел моего командира в таверне, на расстоянии полумили
от городских ворот, раздраженного вином и игрой в кости
и злого как бес. Когда я подскакал, он — весь багровый —
проветривался у окна. «Вот и отлично,— закричал он,—
черт вовремя принес к нам своего любимчика Иенача!
87
Скорее сюда, капитан. Надо полагать, вы привезли из
Далмации набитую мошну!» Я соскочил с коня, отдал ра-
порт, затем присоединился к веселой компании, и мы
играли до рассвета. Командир проиграл мне около сотни
цехинов, однако сдержал досаду, и мы мирно доехали до
города. Всю злость он сорвал на своем буйном вороном
жеребце; у овощного базара взмыленный конь на полном
скаку сбил копытами мальчугана, который семенил к ран-
ней обедне вслед за учителем и остальными школьниками.
Мы спешились у Петрокки и сели завтракать. Конечно,
туда не замедлил явиться учитель и с торжественно-слез-
ливой миной потребовал за увечья, причиненные маль-
чишке, возмещения, соответствующего высокому званию
и великодушию господина полковника. Однако Руинелль
так свирепо накинулся на беднягу, что мне стало его жаль,
и я вступился за него. Весь запал обрушился теперь на
меня; потеряв над собой власть, полковник забылся до
такой степени, что схватил меня за ворот камзола и обозвал
продувной бестией, демократом, который знается с подлой
падуанской чернью...
— Так оно и есть, великодушный Юрг,— перебил
кондитер, услышав неотразимое для его слуха слово
демократ.— Так оно и есть! Твой благородный дух всегда
был на стороне угнетенного народа!
— Чем хладнокровнее я оборонялся, тем пуще сви-
репел он. «Пусть шпага решит, кто прав,— орал он,—
едем, капитан, за ближайшую заставу». Я уговаривал его
повременить до завтра, чтобы я не был вынужден поднять
оружие на своего начальника. Но он начал поносить меня,
кричал, что ославит меня трусом, если я не приму его
вызова. Чтобы положить конец нестерпимым для моей
чести оскорблениям, я нехотя последовал за ним на город-
ской вал позади церкви святой Иустины. Нам сопутство-
вал пышный эскорт •— сам градоначальник и его сбиры;
храбрецы как на подбор, которые, видно, из сугубой де-
ликатности, остереглись вмешаться в чужую распрю.
На валу злополучный полковник так был ослеплен яростью,
что прямо кидался на мой клинок и после двух трех
сшибок — напоролся на него.
— Брр...— Фауш содрогнулся, хоть и ожидал, что
конец рассказа будет именно таков. Затем уселся за свою
приходо-расходную книгу, лежавшую на конторке между
чернильницей и большущим бокалом, где вина осталось
на донышке, и, сосредоточенно листая, раскрыл книгу на
88
странице с заголовком: «Полковник .Якоб Руинелль».
Вся страница сверху донизу была заполнена столбцами,
цифр. Фауш обмакнул перо в чернила и крест-накрест
перечеркнул страницу. Затем поставив крестик и возле
имени, приписал рядом: «Obiit diem supremum, ultimus
suae gentis» \— и поставил дату.
— Requiescat in pace 1 2. Остави ему долги его,— ска-
зал он.— Последнего в роду хоронят в шлеме и латах.
Я с Руинеллем хороню его счет. Все равно никто мне по
нему не заплатит.
— Ещё и это будет на моей совести! — вздохнул Иенач.
— Вы собираетесь бежать? — спросил Фауш.
— Нет, я никуда не уеду из Венеции. Никакие силы
не оторвут меня от герцога Рогана. Ведь с минуты на ми-
нуту вновь разгорится борьба за освобождение моего оте-
чества! — пылко воскликнул Иенач.
—- Попомните мое слово, Иенач, Гримани не зря от-
сылал вас в Далмацию.— И Фауш с лукавым видом при-
ложил указательный палец к носу.— У него одна цель.—
держать вас подальше от герцога. Понимает же он, что
своей прямотой и чистосердечием вы мигом завоюете
доверие герцога и станете в Граубюндене его правой рукой.
Изнеженный венецианец ненавидит и опасается вас, памя-
туя славные дела, которые вы вершили во имя демократии
еще совсем молодым человеком.
— Ни небу, ни аду не отторгнуть меня от судеб моей
родины, — вскипел Иенач,— ныне же судьбы ее в руках
герцога! Впрочем, Гримани просчитался,— горько усмех-
нувшись, добавил он.— Я уже давно веду с герцогом пе-
реписку по военным вопросам,— он большой знаток
в этом деле,— а для меня, Лоренц, навязанное нуждами
времени ремесло стало настоящей наукой, и вряд ли кто
лучше, чем я, начертит теперь военную карту Граубюн-
дена.
— Отлично, но как вы себе представляете ближайшее
будущее? — не унимался Фауш.— По венецианским воен-
ным законам вы повинны смерти, ибо поединок с началь-
ником карается здесь смертной казнью.
— В; что там! У меня достанет очевидцев, которые
засвидетельствуют, что я только защищал свою жизнь,—
отмахнулся Иенач. — Гримани, правда, крепко ненавидел
1 Умер последним в роду (лат.).
2 Да почиет с миром (лат.).
89
меня еще в Граубюндене,— ты помнишь, он был там ве-
нецианским послом,— и, конечно, обрадуется поводу
законным порядком утопить меня в канале. Но этого
удовольствия я ему не доставлю. У меня в запасе несколько
часов. Сейчас же после поединка я вскочил на коня и по-
мчался в Местре. Официальное донесение синьору провве-
диторе придет в Венецию не раньше полудня. Я быстро
покончу с тем дельцем, которое привело меня к тебе, и
прямо отсюда отправлюсь в герцогский дворец на Канале-
Гранде. Не знаю, обрадуются ли мне там, однако герцог
не откажет своёму гостю в защите и убежище.
— Никуда ты не пойдешь, Юрг! — всполошился кон-
дитер.— Через несколько минут герцог будет здесь.
Он желает посмотреть в соборе картину Тициана. Мне об
этом только что сообщил его адъютант, Вертмюллер йз
Цюриха, образованный человек, отменного ума, только
еще молод и зелен!.. Он часто ко мне забегает потолковать
о делах общественных и составить себе здравое полити-
ческое суждение.— Разговаривая, он приотворил дверь
и приник к щелке всем своим широким лицом.— Эге,
нищие зашевелились, выстраиваются в трогательных
позах на паперти. Должно быть, герцог уже близко.
С этими словами он распахнул обе створки дверей.
В темной дверной раме открылась яркая, красочная кар-
тина, полная жизни и солнца.
На переднем плане гребцы как раз привязывали к коль-
цам причала две гондолы, украшенные изящной резьбой
и пучками пышных перьев. Двенадцать юных гондольеров
и пажей, одетых в цвета герцога — красный с золотом,—
остались охранять лодки на канале, куда падала от стены
зеленая тень, и коротали время в шутках и проказах. Их
господа, поднявшись по лестнице на залитую светом пло-
щадь, задержались здесь, любуясь красотой фасада и ожив-
ленно обмениваясь мнениями.
По величественной худощавой фигуре и приветливому
достоинству манер нетрудно было узнать герцога, с подо-
бающей кальвинисту простотой одетого во все темное. Он
вел под руку стройную даму, которая пребывала в непре-
станном движении. Сейчас она с интересом наклонилась
к плотному, приземистому господину, высокопарно раз-
глагольствовавшему о готической архитектуре собора.
Свита из молодых дворян в военных мундирах следовала
за ними на почтительном расстоянии, с французской жи-
востью продолжая разговор, явно ни в коей мере не свя-
90
занный с Мариа-Глориоза. Средоточием компании был
юркий задира Вертмюллер, он отстаивал перед прияте-
лями свою точку зрения, как воинственный воробей —
свою добыч/.
Иенач вместе с Фаушем отступил от дверей в глубь
комнаты, стараясь не выпускать из виду панораму пло-
щади и с напряженным вниманием разглядывая всю группу
через плечо кондитера. Образ герцога неотразимо привлекал
его душу. Он узнавал бледное чело, запечатлевшееся
в его памяти после давней встречи на берегу озера Комо.
В этот миг герцог повернулся своим тонко очерченным
профилем, и вид этого одухотворенного, слегка постарев-
шего лица с печатью выработанного годами самооблада-
ния и скорбной доброты властно полонил сердце граубюн-
денца, точно вновь прогнувшаяся былая любовь. Этот
человек всегда притягивал его, как магнит, и в тот час,
от которого зависела вся его жизнь, оказал на него ре-
шающее влияние, да и по сей день тайные узы связывали
его с этим человеком; и вот этому благороднейшему из
смертных, очевидно, назначено решить участь его родины.
Чаша судьбы снова в руках Рогана.
— Посмотри на представительного господина в бело-
снежных брыжжах, который лебезит перед герцогиней.
Узнаешь нашего старого школьного товарища Вазера из
Цюриха? — прервал Фауш тревожные мысли, вихрем
кружившие в голове друга.— Манжеты у него такие же
оцрятные и нарядные, как прежде бывали тетрадки
в школе.
— В самом деле, Вазер и есть! Ему-то что надобно
в Венеции? — прошептал Иенач.
— На этот предмет у меня свои мысли... Может, Цю-
риху надо уладить кое-какие расчеты за своих солдат,
состоящих на службе Республики Святого Марка; но это,
понятно, лишь предлог,— нашему хитрому лису навер-
няка больше дела до французского герцога, нежели до
крылатого льва. Французские войска, которые герцог на-
мерен выставить на театр военных действий, по слухам,
сосредоточены в Эльзасе, но провести их в Граубюнден
возможно только через земли протестантских кантонов.
А цюрихские правители похваляются тем, что строго и
неукоснительно соблюдают нейтралитет как в отношении
Франции, так и в отношении Австрии. Лишь обманув
их зоркую бдительность внезапным и молниеносным втор-
жением, французы могут временно нарушить это равно-
91
весне. Вот наш приятель и усердствует, договариваясь
р герцогом, как бы половчее обставить событие, перед кото-
рым бессильны все меры предосторожности цюрихских
властей.
— Все это прекрасно, однако пора заняться делом! —
заявил Иенач, опоясываясь шпагой.
Достав бумажник и кошель, он протянул Фаушу
стопку монет.
— Получай двести цехинов за коня и латы. Остальную
мою далматинскую добычу — вот она в векселях и золо-
тых — отдай сохранить банкиру на площади Святого
Марка. Надеюсь не попасть в - Пьомби; но лучше быть
готовым ко всему. Addio х.
Фауш с жаром потряс протянутую руку и сказал:
— Прощай, Юрг, гордость ты моя!
Глава третья
Капитан, в свою очередь, переступил порог собора.
Быстрым взглядом осмотревшись по сторонам, он неза-
метно прошел налево под высокие своды бокового придела,
где герцог и его спутники любовались алтарным образом.
Медленно приблизился он к ним.
Герцог задумчиво созерцал картину, а супруга его
многословно, с восторженными жестами выражала свое
восхищение дотоле неизвестным ей полотном великого
мастера.
Немного поодаль причетник, стоя позади господина
Вазера, шепотом называл ему всех, кто изображен на
картине, а тот бисерным почерком надписывал имена на
миниатюрной гравированной копии, которую достал из
бумажника
— Высокородное семейство Пезаро,— певучим, при-
глушенным голосом бубнил причетник, а к его ногам ла-
стилась белая кошечка, подвиду такая же ханжа, как и ее
хозяин, следовавшая за ним по пятам и тоже чувствовав-
шая себя здесь как дома.— Высокородное семейство,
которое представляют пресвятой деве покровители его
святой Франциск, святой апостол Петр и святой Геор-
гий.—«Тут он сделал благоговейную паузу и поклонился
названным святым. Затем прежним шепотом предложил
1 Прощай (итал.).
92
особому вниманию любознательного Вазера обращенное
к зрителю прелестное бледное личико младшей из семьи
Пезаро: прозрачные карие глаза этой двенадцати летней
девочки обладали удивительным свойством. — Откуда
бы я ни смотрел на эту ангельскую красоту, ее глаза ка-
ким-то волшебством всегда обращены ко мне. Они приветст-
вуют меня, когда я подхожу к алтарю, и куда бы я ни по-
вернулся, прибирая в храме, две ясные звездочки неот-
ступно следуют за мной.
Пока господин Вазер переходил с места на место, горя
желанием испытать, распространяется ли это явление и
на него, молодые люди из герцогской свиты несколько
отдалились, дабы герцогиня без помех могла наслаждаться
искусством, и тут интерес их был привлечен не чудесными
детскими глазами, которые запечатлел Тициан, а взорами
совсем иного рода, чьи естественные чары не нуждались
в похвалах причетника.
У ближней колонны на коленях молились две вене-
цианки. Две по-молодому гибкие фигурки! Сквозь наки-
нутое на лицо черное кружево вуали просвечивали черные
брови и ресницы, а глаза делили свой томный пламень
между царицей небесной и ее воинственными созерцате-
лями. Те по достоинству оценили столь зажигательные
взгляды й сами не остались в долгу.
— Эта группа была бы куда прекраснее,— на правах
доброй протестантки,^ а не только лишь ценительницы
искусств заметила герцогиня, и раскрытым веером засло-
нила мадонну с тремя святыми, — куда прекрасней, если
бы благочестиво^ семейство Пезаро возносило свои моле-
ния к престолу незримого творца без посредничества
небесного придворного штата!
— Вы судите как добрая протестантка! — улыбнулся
герцог.— Боюсь, однако, что маэстро Тициан остался бы
вами недоволен. Так придется перечеркнуть все религиоз-
ное искусство, ибо то, что, по-нашему, заключено в небе-
сах, не изобразишь линиями и красками.
После слов герцогини юркий Вертмюллер отважился
бросить насмёшливый взгляд своему земляку Вазеру, чему
тот не преминул бы ужаснуться, если бы оба не заметили
вдруг незнакомца, с которым Вертмюллер за час до этого
столкнулся на пороге кондитерской.
— Милостивая государыня, дозвольте мне вступиться
за святого Георгия,— выходя из полумрака, с поклоном
произнес капитан Иенач.— Я испытанный протестант, во
93
всяком случае, я проливал свою кровь за истинную веру;
и все-таки я чту святого Юрга, чьим именем меня нарекли.
Мой святой в незапамятные времена, сразив дракона своим
доблестным копьем, освободил каппадокийскую царевну.
Я же болею душой за другую, за великую страдалицу,
прикованную к твердой скале, и огнедышащий дракон
когтит ее, а она с тоской ждет ниспосланного небесами
избавителя. Эта благородная дева — моя злосчастная
отчизна, республика трех союзных земель; тот же, кому
суждено вырвать ее из когтей крылатого испанского
змия, ее Георгий Победоносец, стоит здесь передо мной.
— Вы граубюнденец? — спросил герцог, которого
больше подкупила заразительная пылкость говорившего,
нежели его преувеличенная лесть, вызвавшая у герцогини
благосклонную улыбку.— Если я не обознался, вы капи-
тан Георг Иенач?
Тот молча поклонился.
— Вы писали мне из Цары,— продолжал герцог.— Из
ответов моего адъютанта Вертмю л лера,— и он представил
капитану щуплого юнца, который с явным недоброжела-
тельством наблюдал выступление граубюнденца, а теперь
приблизился, услышав свое имя,— из Вертмюллеровых
ответов вы уже знаете, что меня живо затронули ваши
сообщения о состоянии дел у вас на родине, а присланные
вами карты очень пригодились мне. Если бы я не был
всецело поглощен приготовлениями к походу, то не пре-
минул бы лично высказать свое согласие с большей частью
ваших доводов, а кое в чем усомниться и даже возразить
вам. Тем более радует меня ваше присутствие в Венеции.
После того как у нас с вами завязались письменные сно-
шения, я неоднократно просил моего друга, провведиторе
Гримани, отозвать вас из Далмации. И всякий раз без-
успешно. Мне отвечали, что там без вас не могут обойтись.
Ваш внезапный приезд удивляет меня. Что послужило ему
причиной?
— Главным образом пламенное желание видеть вас и
служить вам, ваша светлость,— отвечал Иенач.— Я так
этого жаждал, что пустил в ход всю свою изобретатель-
ность и прибегнул к самым отчаянным средствам, лишь бы
достичь вожделенной цели. Задача моя в Царе выполнена,
и хотя я поспешил в Венецию прежде, чем синьор провве-
диторе придумал для меня новые геркулесовы труды на
каком-нибудь отдаленном острове, вы столь милостивы ко
мне, что, надеюсь, не откажетесь представить в благоприят-
94
ном, вернее сказать, истинном свете эту погрешность
против служебного долга и оправдаете меня в глазах
моего начальства.
Герцог остановил пристальный взгляд на дышавшем
страстью лице граубюнденца. Отдаленное воспоминание
шевельнулось в нем, а взгляд все теплел, покоренный
жаркой мольбой этих обведенных тенью глаз.
Тем временем все общество направилось к выходу.
Причетник поднял тяжелую тканую завесу притвора и с
раболепным поклоном принял золотую монету герцога, а
также бережно завернутую в бумажку мзду господина
Вазера.
— Почту своей обязанностью, синьор Иенач, нынче
же замолвить за вас слово перед Гримани,— сказал гер-
цог, когда они вышли на солнечный свет.— Он у меня
обедает. Дайте мне срок расположить его в вашу пользу,
а вечером приходите ко мне, я выберу время потолковать
о ваших делах. Для меня интересы вашей родины все равно
что свои собственные. Жду вас под вечер у себя на Канале-
Гранде. Вертмюллер! — позвал он.— Не оставляйте до
тех пор капитана. Ваша предупредительность мне пору-
кой, что мой гость не будет увлечен другими венециан-
скими соблазнами. Займите его остроумной беседой, уго-
стите достойнейшим образом и вовремя доставьте ко мне.
Благосклонно кивая на все стороны, герцогиня успела
уже сесть в одну из дожидавшихся у причала гондол.
Теперь и герцог последовал за ней, и только Вазер, распо-
лагавший вместе со свитой устроиться во второй гондоле,
на минуту замешкался.
Он не желал прерывать разговор герцога и друга своей
юности, с которым не виделся много лет. Кстати, он не
прочь был отсрочить минуту встречи, чтобы освоиться
с новым обликом Юрга. После их грустного цюрихского
прощания до него доходили лишь случайные сведения о
судьбе Иенача, бросавшей его из одного протестантского
войска в другое. Поговаривали о частых поединках с не-
предвиденным смертельным исходом для высших по чинам
противников, об отчаянных проделках и кровопролитных
набегах. Правда, ходили слухи и о замечательных рат-
ных подвигах в честном бою, но все это было туманно,
зыбко и расплывчато. С годами Юрг превратился для Ва-
зера в загадочную и фантастическую фигуру.
Не мудрено, что цюрихский гость несколько сухо и
смущенно, хоть и по-дружески пожал ему руку иограни1-
95
чился вопросами о самочувствии и нынешнем его чине.
После этого он тоже сел в гондолу, а офицеры остались
вдвоем на Кампо-деи-Фрари.
— Если не возражаете, капитан, я прежде всего вы-
полню второе из трех возложенных на меня поручений
и повезу вас на площадь Святого Марка в трактир «Под
зеркалами»,— сказал Вертмюллер.— Тамошняя кухня сла-
вится по праву, я в этом сай убедился. Подкрепившись,
мы часок побродим под аркадами и полюбуемся на вене-
цианских красоток. Моя программа улыбается вам, ува-
жаемый товарищ по оружию?
Разносторонне образованный честолюбец Вертмюллер
считал себя вправе разговаривать запанибрата с офицером,
который был старше его летами и чином, но продвинулся
но службе неузаконенным путем.
— Всецело полагаюсь на вас,— с притворной беспеч-
ностью ответил Иенач.— Только я бы предложил сперва
прокатиться — в Мурано!
Эти слова, сказанные громко и весело, были немедленно
подхвачены двумя гондольерами, которые, проплывая
мимо, увидели на площади обоих офицеров и останови-
лись, поджидая богатую добычу.
Они поспешили отвязать от причала свою легкую
открытую ладью и взялись за весла.
Капитан спрыгнул в гондолу, а Вертмюллер после-
довал за ним.
Глава четвертая
Юному Вертмюллеру при его неуемном любопытстве
как нельзя кстати пришлось поручение герцога.
В своем родном Цюрихе он наслушался самых раз-
личных отзывов о вожде граубюнденской партии. На
шумливых собраниях ремесленных цехов Юрга Иенача
именовали народным героем, в среде отечественных поли-
тиков — бессовестным кровопийцей и проходимцем. Од-
нако Рудольф Вертмюллер совсем еще юнцом оставил
родину, чтобы получить военное образование, а в шестна-
дцать лет, радением высоких покровителей, был зачислен
в свиту и приближен к особе благородного герцога Ген-
риха Рогана.
Он не забыл, как волновали его отроческое воображе-
ние беззаветная отвага и стойкость, проявленные Иеначем
96
в народной борьбе против испанцев. Но из более ранней
поры он помнил, какое негодование вызывало в его
семье участие свирепого протестантского проповедника
в нечестивых демократических судилищах, где не гнуша-
лись запугиваниями й политическими убийствами, и как
ему бывало смешно, когда его наставник, сокрушаясь
по этому поводу, воздевал руки к цебесам.
Еще одно впечатление детских лет отчетливо и ярко
вставало перед ним. На городской ярмарке он стоял од-
нажды среди затаившей дыхание толпы перед балаганом
уличного певца и слушал стих за стихом нескончаемую
повесть об одном кровавом злодеянии.1 Балаганщик тыкал
хлыстом в ярко размалеванную доску, на которой крича-
щими красками были изображены страшные сцены.
Посредине трое так называемых граубюнденских Те л лей
обступили свою жертву, злосчастного синьора Помпео,
которого в ночной рубахе извлекли из дымохода. Один из
них замахивался топором на длинном топорище,— он-то и
был знаменитый пастор Иенач! За ужином взволнованный
мальчик рассказал о новоявленных Теллях, а его отчим,
полковник Шмидт, весь побагровев, строго-настрого за-
претил ему поминать при нем этих кровожадных мер-
завцев.
Теперь же Вертмюллер смотрел в лицо этому человеку
с двоякой репутацией и видел, что он совсем не тот, каким
жил в его воображении. Вместо сомнительной фигуры гру-
боватого демагога-проповедника перед ним сидел выло-
щенный офицер, по-светски уверенный и непринужденный
в речах и манерах. Переписываясь с Иеначем от имени
герцога, он успел убедиться в незаурядных военных
способностях бывшего пастора, а тут вдруг в разговоре
с герцогом неожиданно проявилось подкупающее обаяние
граубюнденца,' придавшее сугубую выразительность его
суровым чертам и теплым словам. Молодой уроженец
Цюриха отнюдь не был простачком и невольно задавал
себе вопрос, насколько правдива эта сердечность. Конечно,
она изливалась непосредственно, от полноты чувств,
однако видно было, что ее чары метят прямо в цель, а воз-
действие их на герцога рассчитано и даже предусмотрено
заранее.
Миновав два-три мелких протока, гондола ненадолго
свернула на главную венецианскую артерию Канале-
Гранде, где среди скопления гондол и рыбачьих лодок
еще медленно и горделиво скользила вдалеке герцогская
97
ладья; затем они нырнули в тень узких лагун, понеслись
к северной окраине города и выплыли на тихую морскую
гладь.
— Вы сражались в Германии, капитан, прежде чем
предложить свои услуги Республике Святого Марка? —
спросил Вертмюллёр; ему не терпелось завязать разговор,
а спутник его был занят собственными думами.
— Да, под началом Мансфельда. А затем дрался под
шведскими знаменами вплоть до злосчастной битвы при
Люцене,— рассеянно ответил Иенач.
— Как злосчастной? Ведь это же была решительная
победа! — воскликнул молодой офицер.
— Лучше бы она обернулась поражением, зато не
угасли бы его лучистые г л аза,— промолвил граубюнденец.—
Смерть одного человека изменила всю картину мира. При
Густаве Адольфе война не была бессмысленным крово-
пролитием: он сражался за свою высокую цель — создать
могучую северную державу для защиты евангелической
свободы, а такая держава стала бы опорой и оплотом
мелких протестантских общин, включая и мой родной
Граубюнден. Эта вожделенная цель со смертью великого
короля сделалась для нас недоступна, и война, не оду-
шевляемая им, превращается в кровожадное чудовище.
Что же теперь осталось? Бессмысленная бойня и алчный
дележ добычи. Под стягом Густава Адольфа граубюнденцу
не зазорно было сражаться; с готовностью отдавая жизнь
за протестантское дело, он знал, что пролитая им кровь
благодатными ручьями притечет назад, в его родной край.
Ныне же каждый рвется восвояси, чтобы заняться собст-
венными делами.
— Неужто вы полагаете, что один человек, будь он
даже Густав Адольф, может перетянуть чашу на весах
судьбы? — спросил заядлый спорщик Вертмюллер.— Да
и все равно завистливые немецкие государи оплели бы его
кознями, как болотными травами, а коварный союзник
Ришелье выбил бы у него почву из-под ног, едва он протя-
нул бы руку к германской короне. И ничего бы он не дос-
тиг, кроме крушения давно прогнившей Священной Рим-
ской империи. Благочестивый шведский король представ-
ляется мне противовесом Валленштейну. Этого изображали
богопротивным смутьяном и пугалом, а тот умер в ореоле
святости; по моему же разумению, оба они, без всякого на
то права, навязывали миру свои деспотические замыслы
и оба, просверкав точно огненные метеоры, тут же угасли.
98
Мировой механизм опять завертелся как положено, и мы
опять ведем привычный счет по установленным раз и на-
всегда правилам. Франция и Швецйя предоставят немец-
ким протестантам вожделенную свободу евангелического
исповедания, но оба благодетеля отхватят в уплату за та-
кое богоугодное дело по жирному куску немецкой земли.
— Что я слышу? — насторожился граубюнденец.—
Вы, мой юный друг, говорите о подлом захвате чужих зе-
мель, как о мелочной торговле? Вы, швейцарец? Я бы усты-
дил вас, если бы не думал, что вы пошутили! И это вы
считаете положенным ходом событий? Вы признаете право
сильнейшего в самом его грубом бессовестном обличии и
отрицаете божественную сущность выдающейся личности?
На это Вертмюллер только тихонько свистнул и взгля-
нул на своего собеседника с затаенной насмешкой. Тот
по-прежнему казался ему ненадежной и сомнительной
личностью, едва ли способной вершить судьбы мира.
Но Иенач смерил его гневным взглядом.
— Вы жестоко ошибаетесь, если полагаете, что
я говорю об единичной личности, которая оторвана от
родных корней и, не имея почвы под ногами, рыщет по
свету в своекорыстных целях. Нет, я имею в виду другое—
когда целый народ воплощает свою человеческую сущ-
ность, свою душу, свое горе и позор, тоску, гнев и месть
в нескольких своих сынах, а хотя бы даже и в одном из них.
Овладев его душой и телом, народ вдохновляет его на са-
мые для себя важные деяния. И тут уж хочешь не хочешь,
а твори чудеса! Оглянитесь вокруг! Посмотрите, как со
всех сторон теснят нашу с вами маленькую отчизну новые
растущие державы. И скажите по совести: чтобы утвердить
свою независимость, разве достаточно нам будет обычной
любви к родине и расчетливой меры самопожертвования?
Лейтенант сперва оставил без ответа этот бурный поток
слов, исторгнутый оскорбленным чувством. В его смыш-
леных серых глазах был написан вопрос: кто ты — герой
или фигляр?
Теребя свою едва пробивающуюся эспаньолку, он
смотрел назад, на город, где сейчас в забавном ракурсе
с задней стороны была видна помпезная скульптурная
группа на крыше самого высокого сооружения — новой
иезуитской церкви. Ангелы и апостолы на железных под-
порках своими простертыми крыльями и развевающимися
мантиями разительно напоминали огромных, наколотых
на булавки бабочек.
99
В Цюрихе люди так же мелки, как и обстоятельства
их жизни,— заговорил он,— а Граубюнден, не взыщите,
капитан, мне пока что знаком лишь по урокам стратегии
как удобный плацдарм.Если вам угодно разыграть там роль
Леонида, я искренне пожелаю вам оказаться удачливее
его. А сам останусь при своем мнении. Исключительные
личности и вспышки великих страстей преходящи по
несовершенству человеческой природы, а потому ничего
довершить не могут. Чтобы построить из хаотически на-
громожденных частиц нечто путное, на мой взгляд, нужны
более положительные свойства: , знание людей, вернее
сказать, тех ниточек, на которых они пляшут, железная
дисциплина и умение проводить свою линию при любой
смене лиц и обстоятельств. А в этом они-то непревзойден-
ные мастера! — И он с полусерьезной, полунасмешливой
гримаской указал на пышный фронтон иезуитского храма.
И тут, то ли от праздности, то ли под влиянием ми-
нутной прихоти, молодой лейтенант разразился хвалеб-
ным гимном прославленному ордену, что из уст цюрих-
ского уроженца и адъютанта при герцоге-кальвинисте ого-
рошило бы самого невозмутимого слушателя.
Начал он исподволь, нащупывая почву и задавшись
целью вывести из себя и разоблачить капитана. Но так
как тот не принял вызова, лейтенант постепенно занесся»
в своих восхвалениях невесть куда. Именно отцы иезуиты,
утверждал он, первыми внесли смысл и порядок в противо-
речивое антиобщественное и антигосударственное учение
первоначального христианства. Лишь после того, как
мудрый орден дал свое толкование христианской морали,
она стала приемлема и даже завлекательна. Сумбур ту-
манных, враждебных мировому порядку идей хитроумные
отцы иезуиты с невиданной ловкостью превратили в нечто
практически полезнре, на потребу всем вкусам и уровням
развития.
— Вы видели, как устроена внутри их новая
церковь? — неожиданно спросил он,— Цй-богу, не во
всяком театре бывает так красиво и нарядно.
Граубюнденец молча терпел эту задорную и беспоря-
дочную болтовню,— так большой дог, лежа в своей ко-
нуре, злится, но лишь тихонько рычит в ответ на тявканье
общительной шавки, непрошеной гостьей залезшей к
нему.
Тем временем гондола достигла Мурано и пристала
к берегу, неподалеку от церкви.
100
Иенач направился в ближайшую таверну и заказал
самые непритязательные кушанья, а своему спутнику
объяснил, что он устал и проголодался, совершив вчера
такое путешествие по морю и проскакав прошлую ночь
в Падую и обратно; он предлагает отдохнуть часок на бе-
регу моря, отказавшись на сей раз от трапезы «Под зер-
калами» и от лицезрения венецианок на площади Святого
Марка.
Порядком раздосадованный такой заменой обеда и
упорным молчанием граубюнденца, Вертмюллер принялся
выкидывать самые головокружительные словесные фор-
тели, причем разглагольствовал один за двоих.
Тайная досада подстрекнула его вновь заговорить
о своем родном городе, но у Иенача нашлись лишь хва-
лебные слова для достославного Цюриха и для друга
далекой юности Вазера. Тогда жажда противоречия и
крепкое иллирийское вино завели лейтенанта так далеко,
что он принялся изображать самых почтенных своих со-
граждан в непотребно карикатурном виде, а на третьей бу-
тылке обозвал его милость господина бургомистра петухом
на навозной куче, а его преподобие господина антистеса
круторогим бычком.
Капитан приписал эти вздорные и безвкусные выпады
винным парам, разоблачившим истинную натуру молодого
. честолюбца, завистливого к чужим успехам, и предоставил
ему резвиться в свое удовольствие, что лейтенант и делал,
забыв меру и время, сам же Иенач стоял на том, что в не-
давнее неспокойное время Цюрих проявил много благо-
разумия и стойкости, а если и прикрывался предусмот-
рительным нейтралитетом, то этим принес только\ пользу
и всей Швейцарии, и Граубюндену.
Чувствуя, Ччто пребывание в Венеции для него небезо-
пасно, граубюнденец пристально и внимательно следил
за всем, что только было доступно его наметанному и зор-
кому взгляду: даже и в этой уединенной таверне он не
находил покоя и предпочел выйти на узкую прибрежную
полосу, невзирая на саркастический хохот ни о чем не
подозревавшего Вертмюллера.
-и- Нейтралитет! — выкрикнул лейтенант, вслед за
Иеначем прыгнув в гондолу.— По воле проказницы судьбы
мне в руки попала бумажка — из нее вы с умилением
узнаете, чего стоит наш честный, строго продуманный нейт-
ралитет, а заодно наша бесхитростная гражданская доб-
родетель. Каковы лицемеры и фарисеи!.. Хотите знать, во
101
что ценится каждый наш ратман и цеховой мастер? Не-
давно я от имени герцога посылал французскому послу
в Золотурне бумагу с предписаниями, как ему вести
себя во время предстоящего похода на Вальтеллину,—по-
лучив свою бумагу обратно с заметками на полях и допол-
нениями от посольства, смотрите, что я нашел... Это
было невзначай засунуто между листами в виде за-
кладки.
Он развернул узкую полоску бумаги с перечнем цю-
рихских должностных лиц, а рядом стояли цифры, одни
побольше, другие поменьше, но каждая была помечена
предательским обозначением ливра. Правда, в итоге
Сумма получалась мизерная.
Тут уж Иенач расхохотался от души.
— Вот так подкуп! Нечего сказать! — насмешливо
воскликнул он.— Однако нельзя их не похвалить. Из
того, как они осторожно и стыдливо прячут эту подачку,
видно, что у них еще сохранилась порядочная доля чест-
ности. Наши Салисы и Планта с аристократической не-
принужденностью открыто берут у иностранцев деньги,
да и такие ли деньги!
Пока Вертмюллер просматривал свой туго набитый
бумажник, Иенач с тревогой пробежал глазами бесслав-
ный список, по счастью, не нашел там имени Вазера и
неожиданно разорвал листок на мелкие кусочки. Лишь
увидев, как белые клочья колышутся вдалеке на тронутой
вечерним ветерком поверхности воды, Вертмюллер понял,
что произошло, и едва сдержал вспышку досады.
Иенач же спокойно пояснил, что счел нужным так по-
ступить из дружеской заботы о нем, ибо эта бумажка ни
ему, ни людям, кроме неприятностей, ничего бы не доста-
вила. Как-никак Цюрих был ему колыбелью, и сыновний
долг повелевает скрывать мелкие слабости преданной
матери.
— Я не углядел за вами, капитан, из-за этого вот
письма,— сказал лейтенант.— Оно, оказывается, до сих
пор не распечатано, а уже три дня лежит у меня в бумаж-
нике. Я совсем о нем позабыл. Это мне пишет мой кузен.
Хоть он и протестант, однако успешно занимается торго-
выми делами в Милане и пользуется благоволением намест-
ника Сербеллони. Дозвольте мне в вашем присутствии
ознакомиться с содержанием письма.
Иенач утвердительно кивнул, и Вертмюллер занялся
чтением, сперва желая лишь овладеть собой после взор-
102
вавшего его самовольства Иенача, а затем не на шутку за-
интересовавшись и самим письмом.
— Вот это истинное геройство! Клянусь Юпитером,
древняя римлянка, да и только! г— вскричал он наконец.—
Хотя вы только что употребили во зло моё дружеское
доверие, не могу устоять, чтобы не поделиться с вами
своей новостью, капитан. Тем более что происшествие в не-
котором роде касается вас лично. Главную роль в нем
играет уроженка Граубюндена. Жаль было бы знакомить
вас со Столь удивительной историей в изложении этой
торгашеской душонки — моего нудного братца. А потому
благоволите послушать мой вольный пересказ. Вам, надо
полагать, небезызвестно, что в Милане проживает ваш
старый знакомец, злокозненный Рудольф Планта из
Цёрнеца с сыном, тоже Рудольфом, отнюдь не прибавляю-
щим благородства честной медвежьей лапе в их фамильном
гербе. Бедствуют они отчаянно. Старик плетет интриги и
обедает у наместника, а молодой таскается с племянником
того по игорным домам и притонам с громкой, но незавид-
ной славой. Оба молодых шалопая спелись как нельзя
лучше, и пока старик Планта пробавляется у дядюшки
скудными политическими посулами, молодой получает ст
племянника достаточные средства, чтобы вкушать все ра-
дости нашего века; племянничку же нужен компаньон для
его разгульной жизни, а главное, искусный фехтоваль-
щик на подмогу собственной сомнительной отваге. По-
нятно, шалунишке Рудольфу захотелось отблагодарить
щедрого приятеля, а так как для честной и доброй услуги
у него не хватило ни ума, ни сердца, он и надумал оказать
дурную и зазорную услугу. У старого Планта в его ветхом
палаццо на одной из самых глухих миланских улиц при-
ютилась сиротка-племянница из пришедшей в упадок боко-
вой ветви их рода. Девушка, говорят, редкостная краса-
вица, к тому же имеет законные, хоть и шаткие при нынеш-
них обстоятельствах права на богатые владения в Грау-
бюндене, и в этих видах старый Рудольф прочит ее в жены
своему сынку. Однако Лукреция, натура возвышенная,
презирает кузена, как недостойного и никчемного гуляку.
Тогда Рудольф замыслил заодно сорвать свою обиду и
оплатить дружеский долг Сербеллони, который увидел
граубюнденскую красавицу в церкви — больше она нигде
не появляется,— и теперь для него свет клином на ней
сошелся. Вот приятели будто бы и заключили между
собой подлую сделку. Так или иначе, однажды ночью,
103
когда старший Рудольф сидел у наместника, младший —-
в игорном притоне, а Лукреция осталась в пустом доме
вдвоем со старой служанкой, родом из Ломбардии, ей
вдруг послышался подозрительный шорох в соседней
комнате. Решив, что в дом забрались воры, она хватает
первый подвернувшийся ей нож, входит в свою спальню,
скудно освещенную луной, и видит, что в тени прячется
какая-то темная фигура. Лукреция окликает незваного
посетителя. Молодой Сербеллони выступает из мрака,
бросается к ее ногам и обнимает ее колени с пылкими уве-
рениями в любви. Она обзывает его негодяем и клеймит его
таким холодным презрением, что тот мгновенно переходит
от мольбы к угрозам; она в его власти, объявляет он,
у двери стерегут его слуги. Не успевает он накинуться
на нее, как Лукреция, девушка рослая телом и стойкая
духом, левой рукой с силой отталкивает его, а правой
вонзает ему в грудь нож. Падая, он зовет своих слуг.
Подкупленная старая карга слушала под дверью. Теперь »
она вбежала в комнату, истошными воплями подняв со
сна всех соседей. Похищение не удалось, окровавленного
Сербеллони подняли и унесли прочь. Истинные причины
происшествия утаили, кое-как объяснив его запоздалым
визитом к молодому Планта, и, пожимая плечами, пожале-
ли о прискорбном недоразумении. Однако прекрасная
Лукреция на другое же утро отправилась во дворец к на-
местнику просить его защиты, и, поскольку рана племян-
ника оказалась не смертельной, девица была принята
дядюшкой с величайшим почетом и даже восхищением;
она тут же поведала ему свое намерение возвратиться
в родной горный край, какая бы участь ни ждала ее там,
ибо лучше терпеть дома нужду, нежели есть позорный
хлеб изгнания.
После длительной паузы Вертмюллер продолжал:
— Примечательней всего конец письма. По слухам,
Лукреция направилась в Венецию просить у моего гер-
цога письменного разрешения вернуться на родину. Не-
ужто вы не гордитесь отечественной Юдифью? На сей раз
я рассчитывал на полное ваше одобрение, а вы молчите,
точно каменный истукан.
С жадным любопытством уставился Вертмюллер на
Иенача, который сидел напротив него, завернувшись от
вечернего ветра в плащ; однако дрожь пробрала лейте-
нанта и шутка замерла на его губах, когда он заглянул
под широкополую шляпу откинувшегося в гондоле ка-
104
питана. Его смуглое лицо, па котором весь этот день
живо отражались различные движения огненного темпе-
рамента и гибкого ума,— сейчас застыло, отвердело,
как металлическая маска. Он упорно смотрел на покрас-
невшие в лучах заката волны, во всем его неузнаваемо
изменившемся, окаменевшем облике было что-то грозное.
Однако молодого цюрихского гражданина не так-то
легко было вывести из равновесия; не придумав ничего
лучше и умнее, он вернулся к пространным восхвалениям
граубюнденской Юдифи.
— Бросьте наконец это неуместное и неприличное
сравнение,— выйдя из задумчивости, вспылил его спут-
ник.— Каждая граубюнденская девушка поступила бы так
же на месте Лукреции...
Тут он внезапно заметил, что огни города прибли-
жаются, и, указывая на них, сразу же перешел на учти-
вейший тон.
— Мы уже подъезжаем: хорошо бы, прежде чем при-
чалить к герцогскому дворцу, завернуть на Дзаттере,—
я отослал туда слуг с добром, вывезенным из Далмации.
А мне хотелось бы для сохранности сразу же переправить
все это во дворец герцога.
— Вряд ли это сейчас возможно, капитан, нам при-
шлось бы сделать большой крюк, а уже надвигается ночь.
Герцог педантически точен, и я буду в ответе за ваше опоз-
дание! — возразил Вертмюллер, подивившись втихо-
молку, почему Иенач нуждается в охране для себя и для
своего имущества.
Он вновь попытался прочесть на укрытом густой тенью
лице его тайну, но гондола свернула как раз на узкую
тёмную лагуну, и лишь два горящих львиных глаза сверк-
нули на него из мрака.
Когда гондола пристала на Канале-Гранде к мрамор-
ным ступеням герцогского дворца, рядом оказалась дру-
гая, готовая к отплытию гондола; на пороге величествен-
ного сводчатого портала показались двое парадно одетых
мужчин. Их фигуры четко выделялись на фоне ярко осве-
щенных сеней. Изящное телосложение и плавная гибкость
манер обличали в одном из них знатного венецйанца,
другой же, дородный и по-немецки степенный, с провин-
циальной церемонностью отказывался первым пройти
в дверь.
— Полноте, господин Вазер! Вы мой высокочтимый
гость,— говорил стройный венецианец, которого и,Иенач
105
и Вертмюллер почтительнейшим образом приветствовали
теперь, узнав в нем самого провведиторе Венецианской
республики.
Гримани с подкупающей приветливостью обратился
к граубюнденцу.
— Не смею вас задерживать, вас дожидается сиятель-
ный герцог. О делах менее важных поговорим потом. Мы
еще с вами увидимся.
Господин Вазер в свой черед поспешил пожать руку
другу юности и, прежде чем сесть в гондолу, шепнул ему:
— Герцог весьма к тебе расположен, да и Гримани —
он принимает меня как самый радушный хозяин — бла-
госклонно отзывался о тебе и превозносил твои заслуги.
Гондола отчалила. Проходя через сени, Иенач с
усмешкой сказал Вертмюллеру:
— После диких Далматинских гор мне трудно будет
сразу освоиться в изысканном обществе герцогини. По
рангу и по духу она, бесспорно, выше любой дамы, к чьим
ногам меня приводила моя звезда. Разрешите, лейтенант,
почистить у вас в комнате камзол и одолжите мне самый
свой нарядный кружевной воротник.
И оба офицера, перепрыгивая через широкие ступени,
поспешили вверх по лестнице.
Глава пятая
— Герцог у себя один... он, очевидно, желает довери-
тельно побеседовать с вами,— сказал Вертмюллер, через
несколько минут вводя Иенача в герцогские покои.
Сперва они вошли в слабо освещенную аванзалу с пане-
лями темного дерева; из тройной сводчатой двери, разде-
ленной колоннами, открывался вид на парадный зал,
куда вело несколько ступеней.
Богато позолоченный, продолговатый покой, должно
быть, смотрел на Канале-Гранде пятью своими сводчатыми
окнами, расположенными по фасаду великолепного строе-
ния. Повернувшись спиной к темнеющим окнам, герцог
сидел с книгой у высокого камина, перегруженного мра-
морным орнаментом, изображавшим хоровод фигур и гир-
лянды фруктов; в камине горел яркий огонь.
Вертмюллер уже занес ногу на ступени, покрытые
турецким ковром, и’ собрался доложить о капитане, когда
герцог поднялся с кресла, захлопнул книгу и положил
106
ее на каминную доску, однако не повернулся в сторону
посетителя и явно не заметил его.
В то же время Иенач железной хваткой удержал моло-
дого офицера, намеревавшегося его представить.
— Стойте, я пришел не вовремя,— прошептал он,
указывая на противоположную дверь.
В эту дверь торопливо вошла заплаканная герцогиня
и за руку подвела к своему супругу статную степенную
женщину, в которой Вертмюллер с первого взгляда узнал
незнакомку, молившуюся перед алтарем в соборе деи-
Фрари.
Безотчетно повинуясь воле Иенача, лейтенант вслед за
ним отступил за портьеру, где оба остановились, при-
стально следя из своего укрытия за всем происходящим
в зале.
— Я привела к вам, супруг мой, страдалицу, гонимую
судьбой,— в волнении начала герцогиня.— Она молит
вас по-христиански помочь ей и по-рыцарски защитить ее;
право же, став ей заступником, вы не посрамите своей
высокой добродетели. Она вполне доверилась мне, без
утайки поведав о своей горестной доле. Мне выпало сча-
стье — могу смело сказать об этом в ее присутствии—
познать трагедию этой высокой души, с истинно римским
геройством противоборствующей неумолимой судьбе. Эта
благородная девушка достойно носит имя Лукреции. Она
отпрыск одного из славнейших родов в том диком горном
краю, который ждет вас как избавителя. Она была еще
простодушным ребенком, когда отца ее, на ком сосредото-
чилась вся ее любовь, ночью зверски зарезали жестокие
враги, и она осталась отверженной сиротой, беззащитной
перед горестями и злобой нашего нечестивого мира...
Но сердце ее осталось чисто, а отважная рука кинжалом
разрубила сети порока. Имейте к ней сострадание, бес-
ценный мой повелитель! Всякую милость, оказанную
моей любезной Лукреции, я приму как знак вашей ми-
лости ко мне; ибо ее горе до краев переполнило мою душу!
Тут сердобольная предстательница снова залилась
слезами и, закрыв руками лицо, бросилась в кресло.
Пока знатная гугенотка произносила свою выспрен-
нюю речь, на которой явно сказалось влияние входившего .
тогда в моду Корнеля, герцог добрым взглядом смотрел
на девушку, скромно стоявшую перед ним, и словно ста-
рался прочесть в ее спокойных чертах, в теплом взоре ее
темных глаз, что же, собственно, привело ее к нему; из
107
ревностного ходатайства своей супруги он решительно
ничего не уразумел.
— Я Лукреция, дочь Помпео Планта,— в ответ на его
безмолвный вопрос сказала незнакомка.— Когда моего
отца объявили в Граубюндене вне закона, он отвез меня,
тогда пятнадцатилетнего подростка, к монашенкам
в Монцу, где меня и застигла весть о его убийстве. Надо
ли говорить, как это известие сокрушило мою жизнь,
какой одинокой я, круглая сирота, осталась на свете.
Домой я вернуться не могла, не могу и сейчас без вашего
содействия. Мой родной Граубюнден истерзан войной
и междоусобицей, ибо на нем лежит проклятие неотом-
щенного злодейства д кровь моего отца вопиет к небесам.
Правда, остался у меня дядя, объявленный вне закона
Рудольф Планта, он живет в Милане и до сих пор делил
со мной хлеб изгнания; в Монцскую обитель я не вступила
по бедности и потому, что не хотела навеки разлучаться
с родными горами. О причине же, по которой я сейчас
рассталась с дядей, разрешите мне умолчать. Я точно
ветка, оторванная от дерева, меня несет потоком, и корни
я могу пустить лишь на родной земле, политой искупи-
тельной кровью. Дайте мне разрешение вернуться в Грау-
бюнден, благородный герцог! Я слышала, как могущест-
венно там ваше влияние уже сейчас, а вскоре ему будет
служить опорой ваше победоносное оружие. Я ни в чем
не погрешила против своего отечества и всегда намере-
ниями и поступками оставалась чужда злоумышлениям
испанской партии и моего дяди. Я хочу, чтобы мне вер-
нули мое родовое владение, я ищу правого возмездия за
моего отца. Больше мне не для чего жить на свете.'
Внимательно выслушав прекрасную чужестранку, гер-
цог по-отечески взял ее за руку и мягко, но наставительно
сказал:
— Мне понятна вся горечь вашего одиночества, маде-
муазель, сочувствую я и вашему желанию вернуться на
родину и посвятить свою жизнь памяти отца. Я охотно
выдам вам положенный пропуск,, но на то, что вы называете
искуплением, я смотрю по-иному. Поверьте мне, оно не
минет тех, кем оно заслужено. Вся наша жизнь, жизнь
всего человечества с самого ее начала — это непрерывная
цепь вины и искупления. Однако ограниченному челове-
ческому взгляду трудно увидеть, н чем истинное возмез-
дие, а посему вернее будет платить за зло жертвенной
любовью, нежели отвечать насилием на насилие, громоздя
108
тем самым проклятие на проклятие. А в рьазгар междоусоб-
ных страстей упаси боже нетвердую женскую руку браться
за обоюдоострое оружие личной мести. Не раз в наших
отечественных распрях грозила мне рука убийцы, но и
настигни она меня, я бы до последнего своего вздоха молил
жену и дочь не пятнать себя даже мстительными помыс-
лами, а не то что самой местью. Ибо: «Аз есмь воздаяние»,—
сказал господь.
Лукреция смотрела на герцога с горестным недоуме-
нием. Христианская кротость полководца удивляла ее,
а его укор был для нее неожиданностью. Но прежде чем
она успела собраться с мыслями для ответа, ее лицо вне-
запно исказилось, как будто ей померещился призрак.
Вся душа ее сосредоточилась во взгляде, с ужасом обра-
щенном н& среднюю створку дверей.
Твердым шагом поднявшись на ступени, между колон-
нами появился рослый человек. Горделиво и спокойно,
как всходит на эшафот приговоренный к смерти король,
шел Юрг Иенач с обнаженной головой к оцепеневшей де-
вушке.
Молча поклонившись герцогской чете, он остановился
перед дочерью Помпео Планта, устремил пристальный
взгляд на ту, кого не видел столько лет, и отрывисто
заговорил:
— Верши свою правую месть, Лукреция. Убийца
Планта по праву обречен тебе. Он предает сзбя в твои
руки и ждет твоего приговора. Возьми его жизнь. Она
твоя — твоя вдвойне. Еще мальчиком я бы пожертвовал
ею для тебя. А с тех пор, как мой долг повелел мне под-
нять руку на твоего отца, жизнь мне постыла, но она
принадлежит тысячам моих сограждан. Я жажду отдать
ее за них, за мой народ, и, быть может, завтра же вот этот
благородный рыцарь откроет мне такую возможность.
Подумай об этом, Лукреция Планта! Тебе дано решить,
у кого больше прав на мою кровь — у Граубюндена или
у тебя.
Эта речь ошеломила Лукрецию и повергла ее в смяте-
ние. Убийца, преследование которого’ста л о для нее целью
жизни, добровольно отдает свою жизнь в ее руки, показав
при этом такую высоту души, что душе столь же высокого
строя остается лишь приравнять себя к ней великим под-
вигом прощения. Именно такого соревнования благород-
ных чувств ждала герцогиня, из речи граубюндеица и ее
воздействия на Лукрецию без особого труда угадавшая,
109
что молодых людей связывают прожитые вместе юные
годы и горячая взаимная склонность. Судя по собствен-
ному умонастроению, она полагала, что Лукреция, на миг
в невольном порыве протянувшая руки к другу своей юно-
сти, сейчас обовьет ими его шею и ее законная долголетняя
ненависть к убийце отца покорится чарам былой любви
и неотразимому обаянию этого удивительного человека.
Ничуть не бывало. Поднятые руки опустились, и гер-
цогиня увидела, что все тело прекрасной девушки содро-
гается от рыданий. С громким стоном, забыв и себя, и
окружающих ее чужих людей, несчастная мученица дала
волю страданию, которое гордо таила все свои молодые
годы, а сейчас излила в страстной жалобе.
— Юрг, Юрг, как мог ты причинить мне такое горе?
Ты, товарищ моих детских игр, защитник моей юности.
Как часто в мрачном итальянском монастыре или в не-
приютном жилище моего дяди, когда сердце рвалось на
родину, а я не смела ступить на ее землю, не отомстив за
отца,— как часто, забывшись тревожным полусном, ви-
дела я тебя, верного друга юности, ныне же могучего
воина, и молила тебя: Юрг, отомсти за моего отца! У меня
никого нет, кроме тебя! Ты все делал мне в угоду, по гла-
зам читал мои желания. Юрг, помоги же мне теперь ис-
полнить священнейший мой долг!.. И я ловила твою креп-
кую руку... Увы, горе мне, она обагрена кровью. Ты —
чудовище, ты и есть убийца! Прочь с глаз моих! Мои глаза
в сговоре с тобою — они греховны и тоже повинны в крови
отца. Уйди! Ни мира, ни союза не может быть между нами.
Так убивалась Лукреция, ломая руки в безысходном
отчаянии душевной борьбы.
Герцогиня умиротворяюще обвила своей тонкой рукой
шею неутешной девушки, и та в слезах покорно последо-
вала за ней в смежную комнату. Сиятельная дама вскоре
снова появилась на пороге и шепнула подошедшему к ней
супругу:
— С вашего разрешения я €ама в своей гондоле отвезу
ее домой, как только она придет в себя. Она остановилась
на площади Святого Марка, у вашего банкира; его жена
приходится ей дальней родней. Я возьму с собой верную
служанку Эшаг.
Герцог ласково одобрил свою сердобольную супругу,
и чувствительная дама скрылась за дверью, не преминув
бросить последний взгляд на граубюнденца, выражавший
не то укоризну, не то восхищение.
ПО
— Тяжкий выпал вам жребий, Георг Иенач,— сказал
герцог, когда они остались вдвоем. Увидев, как поблед-
нело, каким суровым стало лицо капитана, он понял, что
то1? всеми силами старается преодолеть и скрыть острую
боль старой раны.— Однако вам и положено искупить
злодейски пролитую вами кровь. Преступление, свершен-
ное в пылу необузданной юности, должно быть оплачено
достойными делами зрелого мужа. Вы думали диким само-
управством и подсказанным ненавистью произволом осво-
бодить свое отечество, а довели его до гибели; ныне же вы
должны способствовать его спасению, отрекшись от собст-
венной воли, подчинить свои поступки военной дисцип-
лине и всецело покориться обдуманному и твердому руко-
водству. Я буду посылать вас всюду, где нужна отчаянная
отвага. Теперь я понял, почему вам желанна опасность,
считайте, что с настоящей минуты вы состоите на моей
службе. Я убедился сегодня, что своим влиянием могу
отстоять здесь вашу свободу. Вряд ли провведиторе Гри-
мани вздумает оспаривать мои права на вас. Он не проявил
к вам особого интереса и довольно равнодушно высказался
о возможности вашей отставки. До каких пор вы числитесь
на службе у Венецианской республики?
— До будущего месяца, ваша светлость.
— Тем лучше. Предоставьте мне все переговоры. Проще
всего будет, если вы нынче же поселитесь у меня и по-
шлете за своими слугами и вещами.
Вертмюллер не показывался до сих пор и с противоре-
чивыми чувствами наблюдал всю сцену из аванзалы; при
этих словах он приблизился и, скрывая недовольство,
с трагикомической миной заявил, что капитан оставил слуг
и поклажу на причале у Дзаттере. Если ему, Вертмюллеру,
будут даны полномочия, он привезет их.
Иенач подошел к амбразуре окна, окинул вниматель-
ным взглядом залитый лунным светом канал, пристально
всматриваясь даже в густую тень от расположенных по
берегу дворцов. В обе стороны водная дорога являла
привычную мирную картину. Иенач круто повернулся и
попросил у герцога разрешения самому поехать за своим
имуществом и слугами, которым он, по его словам, строго
наказал слушаться только его собственных устных рас-
поряжений.
111
Взволнованный удивительными событиями этого ве-
чера, герцог вышел на узкий балкон полюбоваться умиро-
творяющей картиной лунной ночи. Он увидел, как Иенач
садится в гондолу, как она отчаливает, как частые без-
звучные удары весел несут ее к излучине канала. Вот она
остановилась, словно в нерешительности, и тут же по-
мчалась к ближайшему причалу. Что это? Из боковой лагу-
ны и одновременно из тени дворцов на том берегу вылетело
четыре узких открытых лодки, и в них сверкнуло что-то
похожее на клинки. Гондолу вмиг окружили со всех сто-
рон. Напряженно прислушиваясь, герцог перегнулся через
балюстраду. На мгновение ему в неверном свете луны
померещилась на носу взятой в "кольцо гондолы фигура
высокого человека с . обнаженной шпагой; человек попы-
тался было спрыгнуть на берег, но тут все сплелось в ру-
копашном бою. Приглушенный звон оружия долетел до
герцога, но вот сквозь тишину ночи прорвался громкий
и резкий возглас, явственный, настойчивый зов:
— Герцог Роган, освободи своего слугу!
Глава шестая
Поздним утром следующего дня провведиторе Гримани
сидел в небольшом уютном покое своего дворца. Единст-
венное высокое окно было наполовину прикрыто пышными
складками падавшей до полу зеленой шелковой гардины,
однако яркий» солнечный луч, пробежав по серебряному
прибору, в котором был подан завтрак, задержался на
изображении Венеры, привлеченный пленительными крас-
ками тициановской школы. Казалось, богиня свободно
парит на блеклом фоне стены, когда же солнце коснулось
ее, она словно вздохнула с упоением и наклонилась над
тихим покоем, озарив его ослепительной красотой.
Напротив Гримани сидел его достопочтенный гость,
господин Генрих Вазер, на этот раз с омраченным заботой
лицом. Он не был расположен вторить хозяину, в своей
беседе изящно и остроумно скользившему поверх обыден-
ности; он даже забыл подвинуть стул с высокой спинкой
так, чтобы соблазнительное божество оказалось позади,
чего до сих пор не упускал ни разу, ибо гибкая фигура
с символом победы — яблоком Париса в руке — каждое
утро будила в нем досаду и грусть. Она как будто и напо-
минала его рано умершую молодую жену, и в то же время
сколь отлично было это воплощение соблазна от незаб-
112
венной, покойницы! Зеркало ее души ни разу не замутил
налет сладострастия, и малейшее отклонение от благо-
нравной скромности решительно претило ей.
Но сегодня богиня не смущала его, он даже не обратил
на нее внимания. Он всячески старался навести разговор
на своего друга Иенача и при атом боялся, что искушен-
ный в светской беседе Гримани играючи собьет его с
основной темы и будет водить вокруг да около.
По старой цюрихской привычке Вазер уже совершил
сегодня рано утром короткую прогулку, изощряя в су-
хопутных и водных лабиринтах города лагун свою неза-
урядную способность ориентироваться. Сперва он загля-
нул на площадь Святого Марка, всякий раз поражавшую
его своим суетным роскошеством, а затем, проявив завид-
ную сметливость, пробрался через узкую и шумливую
Мерчерию на Риальто. Оттуда с высоты моста он внима-
тельным взглядом окинул кипучую и хлопотливую жизнь
владычицы морей. Вдруг ему взбрело в голову спуститься
по соседству на рыбный базар и посмотреть на диковинных
морских чудовищ, которых как раз там выгружали. При
этом его взгляд упал на дворец, где жил герцог Роган, и
ему захотелось повидать друга юности, с которым он
вчера дважды встретился мимоходом, чтобы участливо
расспросить о его похождениях и мытарствах.
Не сомневаясь, что в герцогском дворце известно, где
обитает Иенач и даже надеясь застать там его самого,
Вазер сделал знак гондольеру, несколькими взмахами весел
доставившему его к причалу дворца. Слуги сообщили ему,
что Иенача во дворце нет, а герцог занят; тогда он велел
доложить о себе герцогине.
Высокородная дама возбужденно, красочно, но крайне
сбивчиво живописала ему вчерашние события, уснащая
свой рассказ намеками на злой рок, тяготеющий над его
другом, чем не на шутку смутила и обеспокоила рассуди-
тельного Вазера. Факелом своего богатого воображения
она отнюдь не рассеяла мрак, окутывавший сцену ареста;
тем не менее смышленый Вазер сразу смекнул, что Иенач
находится во власти самого провведиторе. В этом он не
усомнился ни на секунду, припомнив, как накануне, за
столом у герцога, Гримани, великий мастер лицемерия,
с нарочитым безразличием вскользь упомянул о самоволь-
ном возвращении граубюнденца, хотя при других обстоя-
тельствах, конечно, строго осудил бы столь злостное нару-
шение дисциплины.
5 К.-Ф. Мейзр
113

Вазер поспешил домой, и вот сейчас он пытался выве-
дать у непроницаемого венецианца, чем провинился Иенач
и что его ждет.
Гримани был в отличнейшем расположении духа, он
вспоминал забавные путевые приключения, рассказывал
о Лондоне и о дворе Якова I, куда несколько лет тому назад
был послан с дипломатической миссией, и нарисовал пре-
занятный образ короля, чудаковатого педанта, но —
поспешил он добавить — отнюдь не дурачка. Весьма
лестно отозвался он о своем кратком пребывании в цю-
рихском доме Вазера, царящая там патриархальная про-
стота и благочестивая скромность подействовали на него
как бальзам после шумного и распутного Лондона. Отсюда
он перешел на своеобычие Швейцарской федерации и ее
роль в европейской политике. Он заранее поздравил цю-
рихского гражданина с тем, что долгожданный мир, без
сомнения, принесет их маленькой стране государственную
независимость, скрепленную прочными договорами.
— Правда, на такое положение в мире, которое пред-
сказывал вам'Никколо Макиавелли, у вас надежд мало,—
с усмешкой заметил он,— зато у вас есть собственный
домашний очаг и скромное, но образцовое хозяйство, из
которого и великие державы многое могли бы почерпнуть.
, Вазер, тихонько покачав головой, заметил, что эти
радужные итоги имеют и теневые стороны; так, ему лично
тягостно сознавать себя отторгнутым от протестантской
Германии; а венецианский правитель, в свою очередь,
сочувственно кивнул и заметил, что государственная
независимость — дело хорошее, обладая ею, даже терри-
ториально малые державы могут оказывать известное
влияние вовне,— разумеется, при наличии политических
талантов, а их-то и следует развивать, не щадя трудов;
но,чтобы вершить судьбы мира, нужна национальная мощь,
которой ныне обладает Франция, объединенная своим ге-
ниальным кардиналом. Он, Гримани, неоднократно пы-
тался уяснить себе, в чем же существо этого величия,
куда уходит оно корнями, и пришел вот к какому неожи-
данному выводу: на его взгляд, эта материальная мощь
зиждется на мощи чисто духовной, без коей она рано или
поздно должна сгинуть, как тело, лишенное души, и са-
мым ярким высшим выражением этой скрытой творческой
силы, по его понятию, является родная речь и культура.
— Конечно, Швейцарии в этом смысле не очень-то
повезло: еще бы — три народности и три языка,— про-
5*	115
должал Гримани, явно имея в виду преимущества Ита-
лии.— Однако я за вас не боюсь. Вы связаны между собой
другими, не менее прочными узами. Но для свЬего благо-
словенного полуострова я утешаюсь этим умозаключением.
Ныне он поделен между различными, по большей части
чужеземными властителями. И все-таки никто не может
у него отнять общее достояние и наследие —великолепный
итальянский язык и нетленную, уходящую в лучезарную
греко-римскую древность культуру. Верьте мне, эта бес-
смертная душа когда-нибудь обретет свое тело.
Вазеру в корне были чужды эти мистические рассуж-
дения, а в устах обычно столь холодного дипломата, ка-
ким ему казался хозяин дома, они и вовсе звучали дико,
поэтому, взяв наконец слово, он начал с дифирамба Рес-
публике Святого Марка, которая одна во всей Италии по
государственной мудрости и правопорядку может сра-
вниться с Древним Римом.
— А что до россказней о судебном произволе и тайных
ночных казнях, я не из тех, глубокочтимый друг, кто
верит подобным басням,—заключил цюрихский гость,
радуясь, что таким непринужденным, по его убеждению,
поворотом приблизился к желанной цели. — Потому-то
я решаюсь без обиняков говорить с вами о непонятном
мне событии, происшедшем вчера на Канале-Гранде, тем
паче что жертвой его стал друг моей юности, капитан
венецианской службы Георг Иенач, по слухам, пропавший
без следа. О происшедшем меня соблаговолила осведомить
герцогиня Роган, и, насколько я понял из намеков ее
светлости, она подозревает, что капитана за самовольный
отъезд из Далмации засадили в Пьомби. Я отказываюсь
допустить такое предположение, зная, на каком высоком
уровне стоит в Венеции законность и как мягок сердцем ее
охранитель, — он учтиво поклонился Гримани,— чьи
суждения я к тому же слышал вчера за столом у герцога.
— Могу вам сообщить верные сведения о капитане
Иеначе,— сказал Гримани, чуть заметно улыбнувшись
находчивости гостя. — Он сидит в Пьомби. Но только,
друг мой, не за нарушение дисциплины, а за совершенное
им убийство.
— Боже правый! И у вас есть тому доказательства? —
воскликнул Вазер; у него перехватило дыхание, он вско-
чил и в смятении принялся шагать из угла в угол.
— Если вам угодно, можете ознакомиться с докумен-
тами,— невозмутимо ответил Гримани, вызвал секре-
116
таря и приказал немедленно принести соответствующее
дело.
Через несколько минут Вазер держал в руках два доку-
мента о поединке между Иеначём и Руинеллем, состояв-
шемся за церковью св. Иустины в Падуе; отойдя в
амбразуру высокого окна, он лихорадочно принялся их
читать.
Первая бумага заключала в себе показания учителя
Памфилио Дольче, который в чувствительных выражениях
описал несчастный случай с доверенным его попечению
невинным ребенком, затем перешел к скандальной сцене
у Петрокки, где грубиян-полковник покрыл позором его
голову, поседевшую в похвальных и прилежных трудах,
благородный же капитан, тронутый его — учителя —
«почтенной наружностью и скромными притязаниями,
вступился за него с отменным мужеством и с великоду-
шием древнего римлянина. Учитель не был свидетелем
смертоубийственного поединка, зато испросил у суда
дозволения приложить к протоколу весьма важную руко-
пись, очутившуюся сейчас в руках у Вазера, который
бросил беглый взгляд лишь на первую ее страницу. На
этом заглавном листе, в посвящении, великолепном образце
каллиграфического искусства, учитель писал, что поль-
зуется дарованной ему судьбой неожиданной возмож-
ностью смиренно поднести, сиятельному провведиторе,
высокому покровителю всяческих наук, плод всей своей
долгой и трудолюбивой жизни — трактат о патавинитете
своего бессмертного согражданина Тита Ливия, сиречь
о проникновении в его несравненную латинскую речь
выразительных падуанских провинциализмов.
Вторая бумага, которую развернул Вазер, содержала
отчет падуанского градоначальника о заключительном
эпизоде этого дела.
Испуганный горожанин уведомил его, что за св. Иусти-
ной сейчас состоится жестокий поединок между двумя офи-
церами венецианского войска. Он тотчас же поспешил
туда, собрав по дороге кого пришлось из своих храбре-
цов-сбиров, и уже издали завидел толпу любопытных,
а посередине — готовых к бою дуэлянтов; один из
господ военных всеми повадками являл яростную злобу,
другой же с достоинством и выдержкой пытался его ути-
хомирить, в чем был поддержан разумными доводами
и учтивыми уговорами при сём присутствующих горожан,
а в дальнейшем защищался весьма слабо и как бы нехотя.
117
Он, градоначальник, вместе со своим отрядом помчался
к месту действия, дабы исполнить налагаемую на него
почетным званием обязанность — выставить собственную
грудь преградой между обоими нарушителями закона,
именем республики повелев им опустить клинки.
Так он, рискуя жизнью, и поступил, причем один из
противников покорно отстранился, другой же с прокля-
тием рухнул на землю, пронзенный шпагой. Должно
быть, за секунду до того, как он, градоначальник, своей
шпагой выбил у них из рук оружие, ослепленный бешенст-
вом безумец сам напоролся на острие шпаги противника,
которую тот протянул ему навстречу только лишь в целях
обороны.
Полагая, что тем самым, не щадя жизни, сделал все от
него зависящее, он, градоначальник, без ложной скром-
ности осмеливается рассчитывать на одобрение сиятель-
ной республики и на приличествующую случаю награду.
— Эти документы никак не подтверждают обвинения
в убийстве,— заявил Вазер, с неприкрытым негодованием
кладя бумаги на стол перед Гримани, причем трактат о
провинциализмах у Тита Ливия упал на мраморный пол.—
Они решительно говорят в пользу капитана, он вынужден
был обороняться.
— Желаете почитать показания других свидетелей? —
холодно спросил Гримани.— Впрочем, они полностью
совпадают с рацеями ученого попрошайки и хвастливого
пустозвона. Свидетельства подобной мелюзги,— он толк-
нул кончиком башмака ученый труд учителя Памфилио,
покатившийся по мозаичным звездам скользкого пола,—
только вводят в заблуждение тех простодушных, кто не
умеет читать между строк. Своей притворной сердоболь-
ностью и дьявольским умением изображать заведомый
умысел как мгновенное наитие или чистый случай этот
окаянный Иенач околдовывает и обманывает всех сверху
донизу, от высокородного герцога Рогана до таких вот
червяков. Я готов допустить, что эти показания правильно
излагают ход событий, однако, зная злокозненную натуру
капитана и обстоятельства его жизни, нетрудно дать
совсем иное объяснение вышеизложенным событиям. Я его
знаю и, рискуя привести в содрогание вашу безмятежную
душу, могу показать вам, бесценный друг, историю
убийства полковника Руинелля в ее истинном свете.
Буду краток. Иенач поставил себе целью стать во главе
одного из граубюнденских полков, которые герцог Роган
118
набирает на французскую службу ввиду предстоящего
похода на Вальтеллину. Но все четыре полка уже были
розданы, один из них достался Руинеллю. Значит, надо
убрать кого-то из командиров. Легче всего честолюбцу
было добраться до Руинелля. Когда учитель стал донимать
вспыльчивого полковника своими бессовестными домога-
тельствами, сообразительный Иенач тотчас воспользо-
вался случаем довести его до белого каления, взяв сторону
учителя. А стоило огню ярости разгореться, как хитрец
хладнокровно и коварно раздул его в целый пожар. Под-
черкнутой кротостью он раздражил гневливого полковника
до неистовства, а затем, будучи умелым фехтовальщиком,
так ловко действовал шпагой, что никто не увидел непри-
метного, но верного и смертельного удара. Если дело
обстояло не так,— значит, милостивый государь мой, на
должность провведиторе в нашей республике поставлен
несведущий в людях новичок. За свое пребывание в Дал-
мации ваш синьор Иенач проявил в десять раз больше
изворотливости, чем потребовалось на устранение этого
жалкого пьянчуги.
Вазер с ужасом выслушал это разъяснение. Дрожь
пробрала его при мысли, какой опасностью грозит каж-
дому обвиняемому столь изобретательно-злостное истол-
кование самых безобидных обстоятельств. Даже у него,
человека благожелательного и дружелюбно расположен-
ного к Иеначу, на миг мелькнула мысль, нет ли зерна
истины в беспощадной логике венецианца. Но прямоду-
шие, здравомыслие и чувство справедливости сразу же взя-
ли верх над этим устрашающим наваждением. Так оно могло
быть; но нет, так оно не было. Однако он вспомнил, что зло-
стное недоверие возведено здесь в государственный принцип,
и отказался от попытки побороть предвзятость Гримани.
— Решают обстоятельства, а не их произвольное тол-
кование, и у капитана Иенача найдутся в Венеции защит-
ники,— решительно и твердо заявил от- За отсутствием
граубюнденского посланника при Республике Святого
Марка, я хоть и человек маленький, но полагаю, что
буду действовать в духе моего начальства, если по мере
сил постараюсь защитить здесь, в Венеции, интересы союз-
ной с Цюрихом страны.
— Вот и еще один доброхотный защитник невинности,
которую я угнетаю в лице капитана Иенача,— с горькой
иронией заметил венецианец, ибо слуга ввел одетого
в красный шелк французского цажа? которому приказано
119
было вручить синьору провведиторе в собственные руки
письмо от герцога Генриха Рогана.
— Его светлости угодно почтить меня личным посеще-
нием,— пробежав записку, сказал Гримани,— Этого я до-
пустить не могу. Доложите, что через час я сам предстану
перед ним. Буду рад, если вы не откажетесь мне сопутст-
вовать, синьор Вазер.
Сказав это, утонченный вельможа с бледным лицом
и грустными глазами удалился в свои внутренние покои,
чтобы переодеться.
Вазер постоял в нерешительности^ потом пошел к
столу и внимательно прочитал все остальные свидетельские
показания. Под конец он заметил закатившийся под стул
свиток с трактатом учителя Памфилио Дольче из Падуи.
Его разжалобила незадачливая участь этого сочинения.
«Сколько тут положено стараний,— про себя промол-
вил он, поднимая свиток.—В нашей новой городской биб-
лиотеке уж как-нибудь найдется местечко для тебя,
труд целой безвестной жизни».
Глава седьмая
Герцог принял Гримани и Вазера в своей библио-
теке, где, не нуждаясь в долгом сне и ценя уединение
раннего утра, успел уже поработать немало часов вместе
со своим секретарем, венецианцем Приоло. Для начала
герцог поблагодарил Гримани за предупредительность.
— Вы, конечно, поняли из моей записки, по какому
личному делу желал я сегодня же поговорить с вами,—
сказал он.— Стоя вчера вечером у себя на балконе, я ока-
зался очевидцем ночного происшествия, которое нельзя
истолковать иначе, как арест злоумышленника. По ходу
действия я могу с уверенностью заключить, что человек,
арестованный именем республики,— граубюнденец Георг
Иенач. Но, как вы уже изволили слышать от меня вчера,
я очень рассчитываю на услуги этого человека в предстоя-
щем походе на Граубюнден, ожидая большой пользы от
его военных талантов и весьма ценного для меня доско-
нального знакомства со страной. Отсюда вы понимаете,
сколь важно мне узнать, чем он провинился перед зако-
ном; ежели проступок его невелик и не бесчестен, я желал
бы походатайствовать за него.
— Вряд ли кто-нибудь более моего рад служить вашей
светлости,— ответил Гримани.— И, говоря по правде,
12Q
именно вам я оказываю немалую услугу, устраняя этого
человека. Он давно уже был у меня на подозрении и пред-
ставлялся мне источником многих грядущих бед, теперь же
совершенное им кровавое деяние отдало его в мои руки.
Как вы увидите из существа дела, он, по нашим законам,
повинен смерти. От меня всецело зависит помиловать
его, приняв во внимание смягчающие вину обстоятельства.
На такое ваше пожелание с моей стороны отказа не будет,
но благоволите сперва выслушать мое мнение об этом че-
ловеке. О деле как таковом я попрошу рассказать вам
моего достойного друга Вазера. Он только что ознако-
мился с соответствующими документами, и я рад буду
предоставить ему доклад о происшедшем, ибо он втайне
обвиняет меня в злостной недоверчивости и оскорбительном
презрении к людям.
Цюрихский.гость выполнил возложенное на него пору-
чение с дружеским усердием, показав осведомленность
в судебных тонкостях. Свою точку зрения он свел к тому,
что здесь налицо случай вынужденной обороны.
— А теперь дозвольте мне высказать свой взгляд,—
начал Гримани глухим от скрытого волнения голосом.—
Я считаю убийство преднамеренным и предумышленным,
вполне в духе этой личности. Георг Иенач безмерно често-
любив, мне кажется, он без раздумья сметет любую
препону, стоящую на пути его честолюбивых замыслов.
Слышите — любую! Военную дисциплину, данное слово,
священный долг благодарности. Я считаю его человеком
без чести и веры, не знающим удержу своей дерзкой отваге.
Сжато, но еще резче и прямолинейнее, чем давеча
Вазеру, изложил он герцогу, какие своекорыстные цели,
на его взгляд, преследовал Иенач, убивая своего соотечест-
венника.
Герцог возразил, что такая хладнокровная, последо-
вательная и сложная интрига никак не вяжется с образом
непосредственного и горячего сердцем сына гор.
— Этот человек представляется мне неукротимым
и прямолинейным, как сама стихия,— добавил он.
— Этот человек рассчитывает каждую вспышку своего
гнева, извлекает пользу из каждого порыва страсти! —
воскликнул венецианец с непривычной при его самообла-
дании запальчивостью. Он для вас опасен, и, убрав его,
я окажу вам огромную услугу.
Герцог с минуту помолчал в раздумье, а потом произнес
веско и внушительно:
121
— Ия тем не менее прошу вас помиловать Георга
Иенача.
Гримани поклонился, подошел к письменному столу
личного герцогского секретаря Приоло, который все время
невозмутимо строчил, укрывшись в оконной нише; напи-
сав несколько слов на листке бумаги, провведиторе попро-
сил молодого человека доставить его приказ в государст-
венную тюрьму. Герцог Роган добавил, что пошлет своего
адъютанта Вертмюллера сопровождать секретаря.
Тут Гримани обратил свои бесстрастные темные глаза
на герцога и неожиданно спросил, не соизволит ли его
светлость продолжить их разговор без свидетелей.
Роган обернулся к Вазеру и с улыбкой сказал:
— Я как раз собирался просить вас, чтобы вы вместо
м&ня успокоили герцогиню насчет участи капитана Иенача,
которому она сердечно сочувствует.
Польщенный таким доверием и обрадованный возмож-
ностью сыграть роль доброго вестника, цюрихский гость
откланялся и последовал за пажом к высокородной даме,
которая с нетерпением дожидалась вестей.
— Лишь из особой преданности вам, благородный
герцог, я, против своего обыкновения, решаюсь быть на-
стойчивым и рискую навлечь на себя порицание за недели-
катное вмешательство в чужие дела,— начал свою речь
Гримани.— Зная, как высоко я ставлю ваши душевные
качества, вы поверите, что лишь уважение к ним объясняет
и оправдывает столь необычный для меня шаг, хоть мы
и помимо того связаны общими политическими интересами.
Только ради вас хотел я обезвредить этого человека.
Мне известно его прошлое. Много лет тому назад, пред-
ставляя мою республику в Граубюндене, я видел его там
во главе беснующихся толпищ и ужасался его власти над
взбунтовавшейся чернью.
Разрешите мне, мой сиятельный друг, бросить взгляд
в близкое будущее. Невольно обращая такой же взгляд
на то, что ныне творится в нашей Венецианской респуб-
лике, я заслужил у нас в совете невеселое прозвище
Кассандры. И по заслугам: сам я скорблю, а мне никто не
верит. Но не бог Аполлон сделал меня ясновидцем, а разо-
чарованный ум и охладевшая душа.
Вы собираетесь вырвать Граубюнден из-под власти
испанцев, и я ни на миг не сомневаюсь в успехе вашего
122
оружия. А что делать дальше? Как после изгнания ис-
панцев совместить намерения Французского королевства,
которое вплоть до всеобщего мира ни в коем случае не
выпустит из рук этот стратегически важный край, и буй-
ное стремление его дикарей-обитателей к прежней неза-
висимости? Ведь Ришелье — простите, я хотел сказать:
христианнейший король, ваш повелитель — может пре-
доставить в ваше распоряжение лишь малую часть тех
войск, которые необходимо держать в Германии, и вы
будете вынуждены набирать солдат в самом Граубюндене^
возлагая новые тяготы на страну, и без того истощенную
всяческими бедствиями. А это удастся,— мне совестно
повторять истины, до которых вы сами, надо полагать,
давно додумались,— это вам удастся только при помощи
щедрых посулов. Я, по крайней мере, вижу одну возмож-
ность: вам самому честным своим словом придется пору-
читься за то, что, добившись победы, вы полностью возвра-
тите граубюнденцам их исконные владения и прежнюю
независимость. Неспроста Ришелье посылает в Граубюнден
такого человека, как вы, чье имя сияет незапятнанной
честью и чья власть над протестантскими сердцами может
заменить целое войско. Думаю, вы согласитесь со мной,
что вам предстоят тягостные минуты щекотливой двойной z
игры между кардиналом и Граубюнденом. При7 вашем
высоком уме, вы, конечно, сумеете путем мудрой политики
и дипломатической медлительности мало-помалу привести
в равновесие интересы французской короны, которой вы
служите, и обещания, данные вами горцам, не изменяя
одним и не нарушая других. Но опять-таки при условии,
что никто не будет вооружать и подстрекать против вас
и Франции обнадеженных вами граубюнденцев. Вы усме-
хаетесь, ваша светлость! В самом деле, кто в Граубюндене
осмелится строить ковы против могущественной Франции
или, чего доброго, поднимать открытый мятеж! Вы правы,
разумеется, никто, кроме разве этого нечестивца —
вашего подопечного Георга Иенача.
Герцог отшатнулся, отстраняясь рукой от столь оскор-
бительных для его самолюбия слов. Лицо его омрачилось.
Конечно, Гримани в своей ненависти исказил и преувели-
чил некоторые черты Иенача, и хотя не в меру высокое
и дурное мнение Гримани о даровитом полудикаре, кото-
рого он, герцог, избрал своим орудием, ставило под вопрос
его проницательность, однако уязвило Рогана другое —
то, как безошибочно венецианец разгадал тайную боль
123
его жизни, двусмысленность отношений между ним и Ри-
шелье, и не постеснялся коснуться этой раны.
Кардинал правил Францией с широким размахом, но
к нему лично не был расположен и смело мог — Роган
в этом не сомневался — воспользоваться его преданностью
протестантству как средством к достижению цели, принеся
в жертву его самого. Да, значит, опасность, в которой он
старался разуверить себя, все же с непрестанной тревогой
возвращаясь к ней в бессонные ночи,— была для посторон-
него глаза очевидной.
— Простите, дорогой герцог, что я в заботе о вас
чересчур сгущаю краски,— промолвил Гримани, по став-
шему суровым лицу герцога угадав его скрытую печаль.—
Франция не посмеет выказать неблагодарность благород-
нейшему из своих сынов. Но, заклинаю вас, внемлите
моей просьбе, моей мольбе — остерегайтесь Георга Иенача.
Не успел он договорить, как в аванзале раздался стук
торопливых шагов, и тот, о ком шла речь, вместе с адъю-
тантом Вертмюллером появился в библиотеке, где только
что о нем судили и спорили с высот великодушия и из
глубин скептической проницательности. Иенач был су-
мрачен и взволнован. Сидящего ближе Гримани он приветст-
вовал смиренным поклоном и полным смертней ненависти
взглядом, который был встречен со спокойным достоинст-
вом. Затем он поспешно приблизился к*герцогу. Казалось,
он готов в порыве горячей благодарности припасть к его
коленям; но ограничился тем, что схватил руку герцога
и, стыдливо опустив веки, уронил на нее жгучую слезу.
Бесстрастного Гримани покоробило это пылкое изъяв-
ление чувств; первым прервав молчание, он заметил не-
громко, но отчеканивая каждое слово:
— Запомните навсегда, синьор Иенач, что от казни вас
спасла не правота вашего дела, а только лишь заступни-
чество сиятельного герцога.
Взволнованный Иенач как будто и не расслышал слов
венецианца; обратив огненный взгляд на герцога, он заго-
ворил:
— Бесценный повелитель, позвольте мне немедленно
делом доказать свою признательность. Надеюсь, у вас
припасено для меня не одно опасное предприятие,— раз-
решите мне забежать вперед, дайте мне такое поручение,
которое только я могу пр-настоящему выполнить для вас,
пусть я десять раз брошу на карту подаренную мне жизнь
и все равно не прославлю себя и никто не будет завидовать
124
мне и оспаривать у меня мой подвиг. Здесь все люди посвя-
щенные, и я могу говорить открыто. Насколько я понял
из ваших планов, о которых писал мне мой товарищ Верт-
мюллер, вы вторгнетесь на вальтеллинскую землю севера
через Бернину, чтобы с хитроумием великого полко-
водца нанести удар по средоточию вражеских позиций,
расшвырять испанцев и австрияков в разные стороны,
одних погнать назад, в горы, других вниз, к озерам.
При этом крайне важно в точности установить, где распо-
ложены новые укрепления испанцев в Вальтеллине.
Пошлите меня туда! Я сниму все нужные планы. Ведь
мало кто знает местность так, как я.
— Об этом потолкуем завтра, друг Георг,— ответил
герцог* кладя свою тонкую руку на его могучее плечо.
Вечером того дня, когда капитан Иенач стал сотова-
рищем Вертмюллера по герцогской службе, лейтенант наду-
мал ответить на письмо своего миланского родственника.
Он сообщил, что взял кратковременный отпуск для
поездки в Цюрих, добавив, что, впрочем, не жаждет вдох-
нуть запах родного гнезда, и умолчав,' разумеется, о том,
что после выступления герцога из Эльзаса на Граубюнден
присоединится к нему, а пока что будет привлекать людей
на сторону Франции. Зато он пространно расписал, что
не только познакомился с бежавшей из Милана воинствен-
ной красавицей, но даже, по приказу герцога, удостоен
чести сопровождать ее через горы в Граубюнден, что не
противоречит собственным его дорожным планам. В на-
граду за рассказ, которым попотчевал его двоюродный
братец, и в дополнение к оному красочно изобразил он
сценку у неожиданно разыгравшуюся в зале у герцога;
сам он, как сторонний и всеми забытый свидетель, скре-
стив руки, наблюдал ее из-за колонны не то с умилением,
не то с досадой, ибо он не большой охотник до бурных
страстей. А именно таким вулканическим взрывом завер-
шилась сцена ходатайства чувствительной герцогини за
беззащитную сироту. И он же, можно сказать, дал к тому
толчок, приведя во дворец героя трагедии, храброго сол-
дата, но — увы! — бывшего пастора, который, несмотря
на бесспорные достоинства, лично ему мало приятен хо-
дульной высокопарностью, должно быть перенесенной
в мирскую жизнь с церковной кафедры, и прискорбным
тяготением к героической позе. В молодые годы пастор*
125
как ярый демократ, оказался одним из злодеев, убивших
Помпео Планта. Вместо того чтобы по его, Вертмюлле-
рову, примеру скромно держаться в тени, этот головорез
поспешил отрекомендоваться граубюнденской даме как
убийца ее отца и вместе с тем как давний ее воздыхатель.
Из этого внезапно вспыхнул такой пожар бешеных стра-
стей, начался такой ералаш, что у него и по сегодня го-
лова идет кругом. Для герцогини, у которой полет фан-
тазии окончательно заглушил разум, это было истое упое-
ние. Она лопотала без умолку, плавая в море слез, как ут-
ка в пруду. Сейчас она из сил выбивается, чтобы состря-
пать финал по образцу прогремевшей в Париже пьесы
на такой же точно сюжет; автор ее носит птичью фамилию,
которая по-французски означает не то галку, не то ворону.
Там разрешение конфликта сулит брачный венец; здесь же,
если на свете осталась хоть капля здравого смысла, до
этого, даст бог, дело' не дойдет. Такую девушку жаль от-
давать пресловутому народному герою. Она, правда, не по-
хожа на пышных белокурых красавиц, прелести которых
по воле Паоло Веронезе и бойкого Тинторетто, перещеголяв
природу, выступают из златотканой парчи; нет у нее. и
томно полузакрытых очей, и ореола иссиня-черных кос
над нежным и лукавым личиком, коими обольщают его дру-
гие дочери лагун; она же пронзила его какой-то особой вели-
чавой простотой, но то, что естественно в Лукреции, у Иена-
ча, на его взгляд, отдает притворством и высокопарностью.
Впрочем, вчера вечером капитан Иенач мог сполна
удовлетворить свое пристрастие к драматическим эффектам.
Сразу же после чувствительной сцены его схватили
сбиры и засадили в Пьомби. Провведиторе Гримани, как
ни странно, считает его крупной и опасной для государства
фигурой и потому был бы рад тут же утопить его в канале.
Но так как старик любит все делать обстоятельно, он
упустил драгоценное время, которым воспользовался
герцог, чтобы вызволить своего нового фаворита. Ему-то,
Вертмюллеру, это только на руку: новый его товарищ че-
ловек такой удивительной судьбы, что с ним можно рас-
считывать на самые неожиданные приключения, особенно
же занимательно будет проезжать с бывшим пастором
мимо его прежних граубюнденских церквей и ждать, что,
того и гляди, его призовут к ответу за те обещания, кото-
рыми он с кафедры дурачил народ.
На этом лейтенант, весело потирая острый подбородок,
закончил письмо к двоюродному брату в Милан.


я s ич о а а >яап
холмистого левого берега Рейна, у под-
ножия ласкающего взор Хайнцен-
берга приземистые стены и непритя-
зательные строения женского монастыря в Казисе смот-
рят вниз на деревню, оставшуюся верной католической
церкви. У сводчатого узкого окошка одной из келий, от-
куда видна была освещенная утренним солнцем серая баш-
ня замка Ридберг, сидела прекрасная Лукреция Планта.
129
Весна миновала. Даже на северной стороне Рётийских
Альп под дуновением теплого фена давно уже стаяли
с косогоров снега и бурливыми ручьями сбежали к Рейну.
В горных расщелинах вдоль Виа-Мала южный ветер буше-
вал наперегонки с полноводным, по-молодому неукроти-
мым потоком. Долгие неделй пенистый Рейн гневно бился
о тесные стены своей темницы и, прорываясь на волю,
опустошал низкие берега. Сейчас он уже спокойнее нес
в долину усмиренные воды, а вокруг шел пар от зелёных
лугов и пышно цвели плодовые сады защищенного от су-
рового северного ветра Домлечга.
В это ясное июньское утро старшая сестра ордена,
Перепетуя, после долгого разговора, только что покинула
благородную девицу.
Благочестивые казисские монахини давно уже лелеяли
одну заветную мечту. Все долгие военные годы место на-
стоятельницы обители пустовало, и они мечтали о том,
чтобы оно наконец-то достойным образом было занято
славным перед богом й людьми отпрыском могуществен-
ного рода. Кого же лучше могли избрать для этого свя-
тые угодники, как не уроженку здешней долины и богачку
Лукрецию Планта!
Еще до реформации монастырь не однажды получал
ценные вклады от синьоров Планта. А затем многие члены
прославленного рода с синьором Помпео во главе ради
спасения души возвратились в лоно истинной церкви; но
благородного патриция постигла внезапная и жестокая
смерть без последнего причастия. Казалось бы, вполне
естественно и по-христиански поступила бы его осиротев-
шая дочь, если бы приняла постриг, дабы молиться о спа-
сении его души и в тревожные времена, которым конца
не предвиделось, защитить обитель своим благородным
именем и обогатить ее своим достоянием.
По причине государственной измены и соучастия
Планта в Вальтеллинской резне даже при испанском вла-
дычестве не могло быть и речи о возвращении Лукреции
отцовских поместий, теперь же, как ни удивительно, это
Должно было совершиться со дня на день стараниями пол-
ковника Георга Иенача. Молва о доблестных делах сра-
жавшегося под началом герцога Рогана пасторского сына
из Шаранса в родной его долине передавалась из уст
в уста, и слава его с каждым днем росла во всей стране.
Надо полагать, угрызения совести подвигли полков-
ника Иенача на такое заступничество, а если и была тут
130
мирская, непонятная для казйсских монашенок при-
чина, так ведь господь искони умел направлять на благие
цели даже нечестивые помыслы. Непреложно было одно:
сам святой Доминик, чей устав соблюдала обитель, пред-
назначил благородную девицу обрести прочное приста-
нище в Казисе и, ставши настоятельницей, опекать поки-
нутую паству.
Лукреция еще с пребывания в Монцском монастыре
снискала его святое благоволение. Шайки имперских сол-
дат разгромили тогда казисскую церковь и, как писала
Лукреции сестра Перепетуя, не пощадили даже пресвятую
деву, оставив от нее голую деревяшку.
Под руководством умелых итальянских монахинь де-
вушка вышила тогда драгоценные одежды для ограблен-
ной отечественной матери божьей и нашла возможность
переправить их на место назначения через смельчака и лю-
бителя путешествовать отца Панкрацио. С тех пор святой
Доминик многократными знамениями возвещал свою волю
недостойной сестре Перепетуе. А самое явственное и чу-
десное откровение было ей нынешней ночью. В ниспослан-
ном свыше сне вошла она с сокрушенной душой в пустую
келью настоятельницы и вдруг узрела там Лукрецию во
плоти, только со смиренным лицом и опущенными долу
глазами. Перед ней же в лучах славы небесной и в бело-
снежных ризах стоял святой Доминик и протягивал ей
лилию на длинном стебле. И сестре Перепетуе привиделся
отблеск его сияния над челом избранницы, его Лукреции.
Проснулась она с ликованием в сердце и решила, что
нельзя ей утаить такое откровение. Вот она и пришла по-
ведать Лукреции про свой вещий сон и вместе с ней истол-
ковать его смысл.
Однако это сновидение образовало и убедило благоче-
стивейшую девицу куда меньше, чем ожидала монашенка,
которая долго потом билась, стараясь понять, какие же
мирские утехи или заботы такими крепкими корнями по
сей день привязывают синьорину к этому суетному миру,
ибо, по ее собственным словам, она хоть и благоволит
к монастырю, однако смотрит на него как на временное
прибежище.
К земным богатствам Лукреция не тяготела, еще менее
того — к земной любви; постные монастырские шуточки,
которые позволяла себе сестра Перепетуя единственно
с целью что-нибудь выведать на -этот предмет, синьорина
пресекла надменной улыбкой.
131
Еще одно предположение тревожило сцстру: что, если
Лукреция хочет остаться в миру, дабы найти достойного
мстителя, который, по старинному местному обычаю, кро-
вью убийцы искупит смерть ее зверски зарезанного отца,
а может, и сама она имеет кровавые замыслы, несовмести-
мые с монастырским покоем?
Перепетуя не была угрюмой уроженкой Граубюндена,
она происходила из почтенной семьи в кантоне Цуг, в ее
душу, от природы смиренную и с юных лет воспитанную
в монастырской покорности, никогда бы не закралось это
страшное подозрение, если бы ей не постарался внушить
его старик Лука из Ридберга еще до того, как ездил в Ита-
лию, чтобы привезти домой молодую хозяйку. Для него
самого в этом заключался главный смысл жизни, неотвра-
тимая необходимость. Однако же и эта догадка была для
сестры не очень убедительной. Сегодня Лукреция показа-
лась ей такой трогательно незлобивой, что Перепетуя
в душе упрекнула себя за несправедливость к сироте.
И в самом деле, сегодня Лукреция не помышляла о
мести. С печалью, в которой была и особая потаенная
радость, вспоминала она путешествие на родину из Вене-
ции. По прихоти судьбы жизнь того, кто был обречен ее
мести, оказалась в ее руках, и она не отомстила ему и сей-
час всем существом сознавала, что не должна ему мстить.
Буря противоречивых чувств улеглась, и в ее душе на-
ступило умиротворение.
Лукреция в сопровождении верного Луки покинула
Венецию весной и весь долгий путь вплоть до графства
Кьявенна через Верону и Бергамо, а далее вдоль цветущих
берегов озера Комо проделала не спеша, без задержек
и особых приключений. Гримани снабдил ее пропуском
через венецианские владения,— в миланских пропуском
служило ее собственное имя, а Роган для охраны послал
с ней молодого Вертмюллера.
Герцогиня сперва возражала против такого неподхо-
дящего, на ее взгляд, провожатого для прекрасной путе-
шественницы; но герцог успел изучить как хорошие, так
и дурные черты Вёртмюллеровой натуры и знал по опыту,
что его дурашливый адъютант честно, добросовестно и бес-
страшно справляется с трудными испытаниями.
Итак, донна Лукреция ехала домой, а лейтенант кич-
ливо гарцевал рядом, утомляя ее своим острословием;
132
с каждым днем приближаясь, росли серебряные зубцы
родных гор, пока кавалькада не достигла наконец болоти-
стой долины, по которой Адда плавно заворачивает к се-
верной оконечности озера Комо. Выехали путники по ут-
ренней прохладе и решили устроить короткий полуден-
ный привал у таверны на перекрестке дорог, близ грозной
крепости Фуэнтес, с тем чтобы засветло добраться до Кья-
венны и назавтра начать горный переход через Шплюген.
Лукреции не хотелось входить в неопрятный постоя-
лый двор; она осталась одна в беседке, увитой виногра-
дом,— его бледная весенняя зелень только-только про-
бивалась из набухших почек. Некоторое время девушка
смотрела, как куры клюют заданный лошадям и просы-
павшийся из яслей корм, но вдруг сквозь нежные листочки
и молодые побеги увидела на пыльной дороге вереницу
людей, сразу же приковавших ее внимание. Она догада-
лась, что они сопровождают пленника, а когда он при-
близился, у нее замерло сердце. С полдюжины испанских
солдат во главе с тощим пожилым офицером верхом на ло-
шади вели человека в обличии вальтеллинского крестья-
нина, в изодранной, черной от воды и тины одежде.
Лицо его было покрыто пылью и кровью, а руки
закручены назад и связаны толстой веревкой. С ужа-
сом узнала Лукреция высокий стан и упрямо подня-
тую голову Юрга Иенача. За пойманным беглецом по пя-
там следовали испанские легавые псы, как видно сыграв-
шие немалую роль в этой охоте на человека, а полуголые
желтокожие мальчишки и какие-то уродливые карлики
с гиканьем провожали беспомощного силача. Когда толпа
приблизилась, обитатели дома высыпали на порог, вышел
и Лука, только что оседлавший лошадей, а Вертмюллер
, поспешил к Лукреции.
Испанский офицер приказал своим солдатам остано-
виться, укрылся сам в тени раскрытых дверей, снял шлем
с обтянутого коричневой кожей черепа, где живыми каза-
лись лишь глубоко запавшие лихорадочно блестевшие
глаза. Приказав напоить своего коня, загнанного, в кло-
чьях пены и порванной сбруе, офицер отрывисто и резко
спросил:
— Кто тут может подтвердить, что этот лазутчик —
бывший еретический проповедник и кровопийца Георг
Иенач?
Шлепая рваными башмаками, к нему подошел пожи-
лой работник и угодливо заявил:
133
— Рад стараться, ваше благородие. В году тысяча
шестьсот двадцатом я проживал в Бербенне и собствен-
ными глазами видел, как этот богохульник своей окаян-
ной ручищей швырнул родного моего брата об алтарь
церкви святого Петра, так что бедняга по сей день остался
увечным.
— Все сходится,— подтвердил испанец,— сам я в то
же лето столкнулся с ним на подъемном мосту возле на-
шей крепости. Бросьте отпираться, веревка вам обеспе-
чена.
Лукреция из беседки, затаив дыхание, наблюдала всю
сцену. Могла она спасти Георга? Желала ли, смела ли спа-
сти его?.. За ее спиной стоял Вертмюллер, и она чувство-
вала, что он еле сдерживается, слышала, как он взводит
курок. Лукреция встала и, словно повинуясь какой-то
властной силе, выступила вперед.
При последних словах испанца она очутилась между
ним и привязанным к каменному столбу беседки плен-
ником. В этот миг изуродованный зобом карлик, гогоча,
швырнул пригоршню камушков и грязи в окровавленное
лицо пленного, но тот остался горд и невозмутим, только
губы его зашевелились.
— Месть твоя свершается, Лукреция,— прошептал он
на романском наречии, не глядя на нее.
— Синьор,— твердым голосом заговорила граубюн-
денка, обращаясь к испанскому офицеру.— Я Лукреция,
дочь Планта, убитого Георгом Иеначем. С кончины отца
я лелеяла одну только мысль — отмстить за его смерть,
но в этом человеке я не могу признать убийцу моего отца.
Испанец обратил на нее злобный взгляд, выразивший
сперва недоумение, а затем насмешку, но Лукреция не
смутилась этим. Достав из-за пояса миниатюрный дорож-
ный кинжал, она поспешила перерезать веревки, кото-
рыми был связан пленник.
Все дальнейшее она воспринимала как в чаду.
— Лошадей! — успела она услышать приказ Верт-
мюллера Луке и увидела, как лейтенант, держа в руке
пистолет, подошел к испанцу, как тот выхватил шпагу
из ножен. Потом кто-то поднял и посадил ее на коня,
который, слыша за собой мушкетные выстрелы, вскачь
понес ее мимо крепости Фуэнтес в направлении Кьявенны.
Она скакала по пыльной дороге, с трудом удерживаясь
на испуганной лошади и в страхе оглядываясь назад, сле-
дует ли за ней друг или враг. Одиночные выстрелы еще
134
доносились издалека, но, кроме них, она слышала только
храп собственного коня и цокот его копыт.
Наконец кто-то галопом подскакал сзади, и вот уже
справа от нее очутился окровавленный, оборванный, но
ликующий Георг Иенач, а позади, со свирепым видом дер-
жась за него, сидел Лука. По левую ее руку вскоре послы-
шался храп второго коня, и ей заулыбалось взволнован-
ное лицо молодого лейтенанта, который прикрывал от-
ступление и был явно в восторге от своей роли.
— В крепости забили тревогу,— начал Иенач,— вон
за тем лесистым холмом мы свернем влево, потому что на
дороге нам не миновать погони, переедем Адду вброд, там,
где помельче, а дальше я знаю тропинки, которыми мы про-
беремся вдоль озера через горы и достигнем Белленцы, где
будем в полной безопасности.
Когда лошади ступили на неверную каменистую почву
речного русла, Лука соскочил с седла и заботливой рукой
повел за поводья лошадь своей госпожи.
— По совести говоря, вы поступили правильно,— ска-
зал старик, глядя в счастливое лицо Лукреции,— сегодня
и место и обстоятельства были неподходящие. Вам в угоду
я бы поскакал в одном седле с самим сатаной. Одно только
скажу — честному коню и доброму католику большое
в наши дни надобно иметь терпение.
Последующие трудные и утомительные дни жили в
сердце Лукреции как блаженные воспоминания. Одолев
изнурительный перевал через южные предгорья Альп, пут-
ники отдохнули в Белленце, а Иенач обзавелся конем.
Затем они не спеша продолжали путь по шумящей водо-
падами Мезокко, самой южной и прекрасной из долин
в Граубюнденском краю. За горной деревушкой Сан-Бер-
нардино тропа круто шла вверх и выводила на плато,
в эту раннюю весеннюю пору устланное ослепительным
снежным покровом. Высокий и ясный небосвод еще сиял
южной синевой. Лукреция вдыхала сочный альпийский
воздух родины; минутами ей казалось, что вернулись ве-
селые путешествия раннего детства,— синьор Помпео
неоднократно брал ее с собою, переезжая из одного своего
замка в другой через седловины богатого ущельями Грау-
бюндена. Глаза ее с нетерпением искали горное озерцо,
каким, насколько она помнила, кончался в родном краю
каждый водораздел. И вот наконец близ северного склона
оно засияло ей навстречу, подтаяв на сегодняшнем ярком
солнце. Конечно, ледяные оковы растопились йена
135
долго: невзирая на своих обманчивых предвестников,
лето поздно приходит на такие высоты, и око, отражающее
небеса, вскоре снова закроется под напором студеных
бурь.
Лошади с трудом ступали по осклизлому от таяния
снежному покрову. Все граубюнденцы, включая и Лукре-
цию, спешились на вершине. Только Вертмюллер из
упрямства оставался в седле, и когда начался спуск, он
с каждым шагом скользившей лошади все больше отста-
вал от своих спутников. В конце концов он провалился
в трещину, предательски прикрытую снегом, и Луке, кото-
рый вел под уздцы остальных лошадей, пришлось потра-
тить немало времени и труда, чтобы вызволить его. Пока
старик возился с проклинавшим все на свете лейтенантом,
Иейач и Лукреция бодро шагали вдвоем, под гору, на-
слаждаясь непривычным счастьем — полной грудью вды-
хать воздух родины. Девушка не думала о том, что впер-
вые за все путешествие оказалась наедине с Иеначем. Для
нее и так, когда она молча ехала рядом с Юргом, оба дру-
гих спутника отступали в какую-то безликую даль, словно
и не существовали вовсе, хотя лейтенант выбивался из
сил, чтобы произвести впечатление, все равно, приятное
или неприятное, а старый слуга явно кипел жаждой
мести.
Она жила в каком-то благодатном сне под чарами род-
ных гор и своей давней юной любви и боялась разрушить
их, неосторожным словом напомнив жестокую действи-
тельность.
Наконец они вышли на зеленую полянку над узким без-
лесным ущельем и присели на согретый солнцем выступ
скалы подождать отставшего лейтенанта. Рядом из тем-
ной сырой почвы пробивался родник. Лукреция стала на
колени, чтобы зачерпнуть из него воды.
— Хочу попробовать, так ли вкусна граубюнденская
горная водица, как в дни моей юности,— пояснила она.
— Не надо! Вы отвыкли от студеных ключей! —предо-
стерег ее Иенач.— Будь у меня чарка, я бы приготовил вам
целебный напиток, капнув в воду огненного вина из поход-
ной фляжки.
Вместо ответа Лукреция, с любовью взглянув на него,
достала из кармана и протянула ему серебряную чарку,
ту самую чарку, которой он мальчиком отблагодарил ее за
смелую детскую выходку — за паломничество к нему
в цюрихскую школу; с этим подарком она никогда не рас-
136

ставалась. Юрг сразу же узнал его, обнял стоявшую на
коленях девушку и с нежным поцелуем привлек к себе
на грудь. Она ответила ему таким взглядом, словно в од-
ном этом мгновении была вся ее жизнь. И тут же из глаз ее
хлынули слезы.
— Пусть это будет в последний раз, Юрг,— срываю-
щимся голосом промолвила она.— Смешай воду с вином,
чтобы мы оба отпили из чарки. На прощание! И не терзай
ты больше мою душу!
Молча наполнил он чарку, и оба отпили из нее.
Взгляни, видишь, между нами бежит ручей,—
вновь заговорила она,— внизу он превратится в бурный
поток. Таким же потоком течет между нами кровь моего
отца! Не пытайся перешагнуть через него, иначе оба мы
погибнем в нем. Пойми меня,— продолжала она, смягчая
голос и жестом приглашая его сесть рядом на выступ
скалы,— когда я увидела тебя в руках стражников, я по-
няла — лучше убить тебя собственной рукой, только бы
не допустить, чтобы ты погиб позорной смертью. Ты сам
дал мне на это право. Ты — моя собственность! Ты обре-
чен мне. Но я с тобой*согласна: главный твой долг — пе-
ред этой землей, перед возлюбленной землей отчизны. Так
иди же, освобождай ее. Но слышишь, Юрг, не пытайся
увидеться со мной! Ты не знаешь, сколько я выстрадала,
все молодые силы, всю радость жизни я претворяла в чер-
ные думы и замыслы, пока сама не стала слепым и безволь-
ным орудием мести. Берегись меня, любимый! Не попа-
дайся на моем пути. Перестань тревожить мой покой.
Так сидели они вдвоем в безмолвной пустыне.
С тех пор как Иенач увидел у герцога дочь синьора
Помпео, детская любовь, которую он пронес незабытой
сквозь лихие и буйные похождения грубой военной жизни,
возгорелась из пепла, а с ней вместе проснулся непокор-
ный дух протеста против выпавшей ему доли. Юношей
он считал свое кровавое деяние исполнением справедли-
вой воли народа, с годами и с опытом он понял, что пона-
прасну запятнал себе руки, и клял это деяние за то, что
оно наведи разлучило его с большим и сострадательным
сердцем, искони принадлежавшим ему.
А сейчас строптивый дух возмущения и отчаяния под-
стрекал его во что бы то ни стало овладеть вожделенной
женщиной, какой предстала перед ним Лукреция, если
же она останется верна себе и погубит его,— торжествуя,
пойти ко дну вместе с ней.
138
Но он подавил искушение. Борьба другого рода/требо-
вала, чтобы он всецело отдался ей, сосредоточив все силы
и страсти в едином усилии. Да и железная натура его была
той закалки, которая из каменных стен безысходности
все вновь и вновь высекает искры надежды. Он приучился
ни в чем не отчаиваться и ни перед чем не складывать
оружия.
Ведь может же растопиться лед в сердце Лукреции!
Неужто героическими деяниями нельзя искупить прошед-
шее? Надо ли признать безнадежной мечту о драгоцен-
нейшей награде в тот миг, когда блистательная стезя славы
открывается перед ним?
Да и сама Лукреция была нынче так кротка, а когда
протягивала серебряную чарку, ее доверчивые карие глаза
смотрели на него взглядом девчурки, некогда среди дет-
ских игр избравшей его своим защитником и покровите-
лем! ..
Итак, собрав всю волю, он обуздал свою страсть, бе-
режно положил голову девушки к себе на грудь, чуть кос-
нулся поцелуем ее лба и, как не раз говорил плачущей от
обиды на него девчурке, сказал и сейчас:
— Не сердись и успокойся, детка! Мир заключен.
Лукреция не в шутку приняла его слова. На сердце ее
снизошел покой от мысли, что высшая точка жизни прой-
дена и лучшим ее достоянием остается память.
И вот она уже долгие месяцы жила за казисскими сте-
нами. В ее умиротворенной душе укреплялось сознание,
насколько прав был благочестивый герцог, говоря, что
вернее искупить преступление жертвенной любовью,
нежели новым злодейством. А просьбы монахинь она
отказывалась исполнить из-за ридбергской башни, которая
маячила напротив, напоминая ей дни беспечного дет-
ства и независимую жизнь владелицы замка в кругу че-
ляди и покорных крестьян. Она тосковала по старым двор-
цовым покоям, мечтая восстановить там отцовский оби-
ход. И другая помеха потайно гнездилась в ее сердце:
не могла она отрешиться от мира, пока Юрг совершал под-
виг за подвигом, все выше поднимаясь по ступеням славы.
В молитвеннике, раскрытом перед девушкой на окне,
горный ветер давно уже шаловливо перевернул стра-
ницы, а Лукреция и незаметила этого. Но вдруг ее грезы
спугнул хорошо знакомый голос.
Она выглянула в окно и увидела рядом с привратницей
коричневую рясу патера Панкрацио. Его задорное загоре-
139
лое лицо веселее обычного смотрело на божий свет, и при
этом он требовал, чтобы его незамедлительно провели к
синьорине: ему нужно сообщить ей радостную новость.
Почти сейчас же он вошел к ней в келью и объявил:
— Радуйтесь, синьорина Лукреция! Вы снова хозяйка
Ридберга. Наш славный полковник творит одно похваль-
ное дело за другим во искупление своей старой и тяжкой
вины. Завтра из Кура приедут судейские снять печати
и открыть перед вами двери отчего дома. Благослови гос-
подь ваше возвращение под родной кров!
Глава вторая
За лето и осень одного-единственного года герцог Ген-
рих Роган быстрыми и решительными ударами завершил
свой поход на Вальтеллину. Свежие лавры четырех побед,
редкостных для любого полководца, увенчали его чело.
На сей раз его талант радостно развернулся во всю
ширь, ибо воевал он с внешними врагами Франции, а не
с детьми одной отчизны на своей же французской земле.
Раньше сердце его обливалось кровью, когда он поневоле
вел одних соотечественников против других, своих еди-
новерцев-кальвинистов против французов-католиков, ныне
же он предводительствовал французским войском, в кото-
ром были слиты оба исповедания. Перед битвой под Мор-
беньо, где полкам его противостояли превосходные ис-
панские силы, к тому же угрожавшие им с выгодных по-
зиций, он, против галльского обычая, повелел всем
своим солдатам на коленях помолиться господу, да поможет
он им в ратном деле. Кальвинистский капеллан самого
герцога сотворил молитву с протестантами, а католиче-
ский патер осенил единоверцев своих крестным знаме-
нием.
Никогда еще Роган не проявлял себя таким дальновид-
ным полководцем, как на этом труднообозримом, проре-
занном ущельями и стиснутом ледниками поле боя. Его
молниеносные действия, без промаха бившие в цель, были
под стать ни с чем не сравнимой выдержке, которая отли-
чала его аскетическую, беспощадную к себе натуру. Он
мог по сорок часов киПеть как в котле, не нуждаясь
в освежающем отдыхе.
Две армии наступали на него с двух сторон, причём
каждая вдвое превосходила численностью его силы, а он
140
носился вверх и вниз по долине, то бросался навстречу
одному противнику, то, круто повернувшись, нападал на
другого, пока не вытеснил обоих — испанцев и австрия-
ков — с граубюнденской земли и пока вся нескончаемая
долина Адды, вся Вальтеллина, десятилетиями не знавшая
хозяина и переходившая из рук в руки, не оказалась во
власти его оружия.
После битвы в Валь-Фраэле — третьего из выигран-
ных им сражений — неравенство потерь граничило с не-
правдоподобием. По его собственному свидетельству, гер-
цог не лишился и шестерых солдат, меж тем как противник
оставил на поле боя тысячу двести человек. Такое нерав-
ное распределение потерь можно объяснить лишь одним:
у французского полководца было перед австрияками то
преимущество, что ему досконально были известны все
отторгнутые врагом альпийские долины. Бок о бок с Ро-
гатом сражались граубюнденцы, для которых этот горный
край был всё равно что выстланная кедровым деревом
горница отчего дома и родовой герб над его воротами,
и уж никто не знал граубюнденских гор лучше, нежели
Георг Иенач.
Рапортуя об этой победе граубюнденским властям, гер-
цог с особо горячей похвалой отзывается о храбрости пол-
ковника Иенача и его полка, составленного из местных
уроженцев. С виду безрассудно отчаянная, а на самом деле
строго продуманная отвага Иенача и даже неправдоподоб-
ные легенды о прежних деяниях народного войска в Пре-
тигау снискали в конце концов искреннее восхищение
таких строгих критиков, как вымуштрованные французы
и даже неисправимый насмешник лейтенант Вертмюллер.
Что касается герцога, то Георг Иенач в короткий срок за-
воевал-полное его уважение и доверие; сам того не созна-
вая, Роган прежде всего прислушивался теперь к советам
граубюнденца. Если командующий созывал военный со-
вет, где надо было выбирать между смелостью и осторож-
ностью, Иенач всегда настаивал на самых отчаянных пред-
приятиях и первый вызывался идти в самое опасное дело;
и что ж, его советы, себя оправдывали, а дерзкие вылазки
не терпели неудач — ибо судьба была к нему благо-
склонна.
Он же пользовался любым случаем, чтобы стать еще
ближе к особе герцога и при малейшей угрозе защитись
его собственным телом. И не столько в сумятице боя,
сколько на уединенных горных тропах, по которым иногда
141
водил его, чтобы разведать расположение противника.
Так, однажды коварный камень сорвался из-под ног гер-
цога, и Иеначу удалось, обхватив Рогана обеими руками,
удержать его на краю пропасти, а в другой раз он метким
ударом убил гадюку, которая, шипя, выползла из заро-
слей кустарника и подобралась к руке герцога.
Так Иенач становился все ближе и ближе герцогу, кото-
рого радовало сознание, что он извлек из унизительной
безвестности этого незаурядного человека и способствовал
развитию его личности. Роган нередко диву давался, как
покорно и строго неукротимый горец подчиняется военной
дисциплине, особенно же подкупало его безоговорочное
доверие бывшего народного вождя, не позволявшего себе
усомниться в конечном итоге войны и судьбе Граубюн-
дена.
И герцог был намерен извлечь из этого итога как можно
больше пользы для Граубюндена. Он не обманывался на-
счет неблагожелательства к нему французского двора и все
же надеялся настоять на своих справедливых и строго про-
думанных предложениях. Неужели многочисленные по-
беды, которые при столь малых силах явились всецело
личной его заслугой и окружили французское оружие блис-
тательным ореолом, неужели они ничего не будут говорить
сыну Генриха IV и даже заядлому противнику Рогана —
кардиналу,— как-никак высоко держащему знамя с фран-
цузскими лилиями? Вписанные им во французские ан-
налы доблестные подвиги без остатка сотрут, надеялся
Роган, неприязнь, которая со времен междоусобных
войн запечатлелась в душе короля к нему, как к быв-
шему предводителю гугенотов.
Роган полюбил Граубюнденский край и его народ, по-
северному мужественный, по-южному мягкий. Пребыва-
ние в горах успокаивало его душевно и укрепляло телесно.
Но его пленяли не места его побед — суровые, пронизан-
ные холодными ветрами высокогорные долины со скали-
стыми уступами и снежными вершинами,— он предпочи-
тал созвучные вкусам времени и его собственной чувстви-
тельной душе средние Альпы, одетые в нежную зелень,
усеянные домиками и звенящими стадами. Милее всего ему
были холмистые гряды, обрамлявшие теплый Домлечг.
Он говаривал не раз, что на свете нет горы красивее Хейн-
ценберга.
Граубюнденцы принимали его приязнь, как драгоцен-
ный дар и сторицей платили за нее. Во всей стране его
142
звали не иначе, как «добрый герцог». В Куре он был куми-
ром всех сословий,— патрицианские семьи пленяло утон-
ченное благородство его манер, народ же влекла к нему
неподражаемая и непритворная сердечность. К тому же
в протестантских общинах его ежевоскресно славословили
с церковных кафедр. Перед граубюнденцами он предста-
вал как похвальнейший образец твердости в евангеличе-
ской вере и как оплот гонимых протестантов всех
стран.
Счастливая i звезда, сопутствовавшая его военным
походам, как будто возгорелась и над политическими его на-
чинаниями. ОЙ йризвал к себе в Кьявенну самых уважае-
мых граубюнденцев, пункт за пунктом обсудил с ними
проект соглашения, которое и было вскоре утверждено
собравшимися в Тузисе союзным советом. Обе стороны
пошли при этом на большие уступки. Дабы удовлетворить
основные требования граубюнденцев, Роган именем Фран-
ции возвращал им по этому договору Вальтеллину. Но,
в заботе о военных интересах и католической гордости
своего короля, он настоял на том, чтобы впредь до заклю-
чения всеобщего мира горные перевалы Граубюндена
охранялись солдатами из числа местных жителей на фран-
цузской службе, а католическое исповедание было при-
знано господствующим в В альте л лине.
Так гласили пункты договора, которые были обсуж-
дены в Кьявенне герцогом Генрихом и граубюнденскими
властями, а затем приняты в Домлечге и получили назва-
ние «Тузисских параграфов».
Если французский король признает этот заключенный
за него договор,— а как может он не признать его! —
тогда старые границы Граубюндена будут восстановлены,
и Генрих Роган сдержит свое слово, ибо перед началом
похода в этом-то он и поручился, вынужден был пору-
читься граубюнденцам. Уклониться от такого обещания
он не мог, у него не было другого способа понудить
к войне обнищавшую, истощенную страну. В данном пункте
неумолимая логика проницательного венецианского пров-
ведиторе оправдала себя; зато как сильно, как глубоко он
заблуждался, предостерегая герцога против Георга Ие-
нача!
Именно утверждению Тузисских параграфов больше
всего способствовал полковник Иенач; нелегкое это было
дело — даже любимцу народа потребовалось немало лов-
кости и упорства, чтобы добиться согласия у подозритель-
143
ных, ревниво оберегающих свою независимость грау-
бюнденцев. Но. Иенач и§ сил выбивался, поспешая из до-
лины в долину, из общины в общину, испытывая повсюду
чары своего красноречия, воздействие своих зажигатель-
ных слов. Он настаивал на том, что нельзя отвергать вер-
ную часть ради сомнительного и даже недостижимого це-
лого. Он уговаривал удовольствоваться главным, не пока-
зывать неблагодарности их сиятельному ходатаю перед
французской короной и добровольно согласился на фран-
цузскую опеку, которая и без того год от году сходит
на нет.
Но совестливому герцогу не давдла покоя еще одна за-
бота. Стоившая огромных денег война с Германией вко-
нец истощила французскую казну. Скудные поступления
из казначейства теперь прекратились совсем, и герцогу
Рогану с некоторых пор нечем было платить граубюнден-
ским полкам. Правда, французское войско было в таком же
положении. Очевидно, при Сен-Жерменском дворе счи-
тали, что честь служить под началом доблестного полко-
водца заменяет солдатам пищу и одежду. Роган слал ра-
порт за рапортом и в ответ получал посул за посулом. Вве-
дение нового военного налога — писали герцогу из Сен-
Жермена — вскорости положит конец недохваткам.
Сколько бы помех и задержек не вставало на пути гер-
цога,— людям и обстоятельствам свойственно противо-
действовать справедливым, выходящим из круга личных
интересов намерениям,— он наконец-то вплотную подо-
шел к цели; а граубюнденцы, согласившись на уступки,
предложенные герцогом, уже видели освобождение своей
родины.
И вдруг, в ту пору, когда листья опадают с дерев, по
граубюнденским долинам пронеслась страшная весть:
добрый герцог переселился в мир иной — гласила она.
Он будто бы скончался от болотной лихорадки в своем
дворце в Сондрио. Уже и гонец перевалил через Штильф-
скую седловину, спеша в Бриксен за снадобьями, потреб-
ными для бальзамирования его тела.
Этот слух вызвал. смятение повсюду, куда бы он ни
достиг. Люди с ужасом поняли вдруг, сколь многое зави-
село от его драгоценной жизни. Как бывает в горах, когда
облако набежит на солнце, и все мигом потемнеет вокруг,
и только резче обозначатся отдельные острые углы, так
и перед граубюнденцами с вестью о кончине герцога грозно
и явственно встала вся шаткость и зависимость их поло-
144
жения. Ведь только в лице этого внушающего полное до-
верие человека Франция явилась перед ними как благо-
детельная сила. Он, от имени своего короля, вел с ними
переговоры и обещал им долгожданную награду за тяготы
войны, он своим честным словом поручился перед малень-
кой страной за то, что Франция не отступит от взятых на
себя обязательств. А если не стало доброго герцога, их
заступника, что будет теперь? Кого поставит Ришелье на
его место? Намерен ли беспощадный кардинал, холодным
расчетливым взглядом объемлющий мир, взять на себя
обременительный долг справедливости, завещанный про-
тестантом Генрихом Роганом?
На сей раз беда миновала. Весть о смерти герцога ока-
залась ложной. Через несколько недель стало известно, что
он десять дней пролежал в беспамятстве, не открывая
глаз, а потом вернулся к жизни и медленно поправляется.
Но никто еще не подозревал тогда, какое злое сомнение
терзало его до тех пор, пока он не свалился замертво.
Глава третья
В ясный и теплый октябрьский день на улицах располо-
женного близ Шплюгенского перевала и по-городскому
богатого местечка Тузис теснились шумные людские
толпы. Селение раскинулось у северного входа в ущелье,
ведущее к перевалу. Здесь путник из Италии обычно рас-
полагался на отдых после перенесенных тягот и опасно-
стей, а тот, кто ехал с севера, набирался здесь сил, нани-
мал вьючных животных и делал последние покупки перед
трудной дорогой. Городок стоял на таком выгодном и ожив-
ленном месте, что очень быстро отстроился после опусто-
шительного пожара и расцвел лучше прежнего.
А сегодня и вовсе происходила Тузисская ярмарка,
люди спешили на нее из ближних и дальних мест, и у
подножья Хейнценберга собрались разные по обличью,
наряду и говору обитатели всех граубюнденских до-
лин.
Многие пришли только лишь посмотреть на доброго
герцога; его будто бы в портшезе перенесли через перевал,
а ночь он провел в селении Шплюген. Нынче вечером он
должен прибыть в Тузис, где ему приготовлен спокойный
ночлег в барском доме на уединенной улице. Некоторые
из шплюгенских жителей собственными глазами видели его
6 к,- ф. Мейер
145
вчера в своем селении,— по их словам, благородный вель-
можа исхудал, постарел, побледнел до неузнаваемости,
а волосы у него стали белыми как кипень.
В толпе бравой осанкой выделялись военные. Коман-
диры граубюнденских полков явились сюда, чтобы до-
стойно принять герцога. Неужто они нарушили воинский
долг и самовольно покинули австрийскую границу и лишь
ради страстного желания повидать его? И войска их по
непонятной причине были расставлены цепью на всем пути
его следования от Тузиса до Кура. Неужто ради торже-
ственной встречи командиры сняли их с пограничных по-,
стов и вернули в глубь страны?
В почтенном заведении под вывеской «Черный орел»
в этот вечер дым стоял коромыслом. По местному обычаю,
напитки — темное и терпкое вальтеллинское, не сразу
разжигавшее кровь, и коварный светлый сок четырех зна-
менитых своими лозами прирейнских сел — здесь разли-
вали в двух различных помещениях, слева и справа от
выложенных плитами сеней. Одно из них, кабак как та-
ковой, заставленный скамьями и столами некрашеного
елового дерева, было битком набито ярмарочным людом,
гуртовщиками, альпийскими пастухами, охотниками, и шум
стоял такой, что собственного голоса не услышишь. Моло-
дая трактирщица, спокойная темноволосая уроженка Пре-
тигау, не успевала наполнять йузатые глиняные кружки и,
чем больше ее теребили со всех сторон, тем своенравнее за-
кидывала она голову, тем сумрачнее хмурила брови. В чи-
стой зале господа военные гомонили не меньше простого
люда, а кубки осушали еще усерднее.
Из залы в залу, с невозмутимым благодушием глядя на
весь кавардак, ходил хозяин амтман Мюллер, человек
твердый и хладнокровный.
В настоящую минуту его квадратная фигура заполнила
весь проем двери, ведущей в кабак. Здесь как раз гово-
рили о политике и, конечно, по обыкновению простолюди-
нов, с точки зрения личных обид.
— Стыд и срам перед богом и людьми,— перекрикивал
гул голосов гуртовщик из Энгадина,— на что это похоже?
Нам, граубюнденцам, собственную границу заказано пе-
реходить без французского пропуска! Намедни я собрался
перегнать стадо коров в Верденберг. Не тут-то было —
меня не пустили, да еще облаяли. Я, видите ли, не выпра-
вил себе какую-то бумажонку у французских чиновников
в Куре. Хорошо еще, что скотину без убыли увел. А то они
146
облюбовали себе бычков и задумали их забрать в свой ока-
янный заслон под Майенфельдом. Говорили, откупить их
хотят у меня. Им-де нужно снабжать провиантом кре-
пость... Откупить! Выгодная сделка, нечего сказать! Их-
ний мясник, эдакий заморыш, сроду не видал такой отбор-
ной скотинки и цену назначил грошовую!
— Что говорить! Эти сопляки смеют заикаться, что
хлеб у них дома лучше моего. А мои карайаи не зря сла-
вятся,— подхватил местный тузисский пекарь.— Когда
они прошлый год стояли здесь, один солдат швырнул мой
ржаной хлеб на землю,— он, изволите видеть, привык к де-
ликатному, пшеничному... Мало того. Мне пришлось на-
водить порядок у себя в дому — этот поганец вздумал
облапить нашу служанку, знаете, чернявая такая, из
Оберхальбштейна. Я еле отбил ее,— вот она пришлась
ему по вкусу, хоть, ей-богу, мой ржаной хлеб и вполо-
вину не так черен, а уж куда лакомей на вид.
Загадочная усмешка пробежала при этих словах по
угрюмому лицу охотника на серн,— он сидел за столом
напротив пекаря, привалясь к стене и скрестив руки, и тут
даже бровью не повел, только блеснул из-под усов осле-
пительно-белыми зубами.
Пекарь заметил эту немую ухмылку и укоризненно
произнес:
— Однако же я не порешил этого бесстыдника, как ты,
Иодер, горемычного капрала Анрио, упокой господь его
душу. Зря было кровь проливать, хотя бы он и загляды-
вался на твою Бриду — она женщина видная, а зато нра-
вом строгая и скромная.
— Понятия не имею, кто про меня распускает такие
небылицы,— преспокойно возразил охотник.— Что до
того случая, так я сам, не мешкая и не таясь, все расска-
зал судейским. Вот как было дело: француз все возился
с моим ружьем и приставал, чтобы я взял его с собой на
охоту, он, мол, лучше моего смыслит в этом. Я и взял его
с собой и облазил с ним весь Беверин до самой вершины.
Когда мы дошли до ледников, оказалось, что трещины
раздались от ливней. Я перепрыгнул через одну, через дру-
гую, оглянулся, а француза и не видно. Верно, не рас-
считал прыжка. Так оно и было, так я и на суде объяснил.
Будьте хоть вы свидетелем, амтман Мюллер.
— Не беспокойся, черный Иодер. Могу это засвидетель-
ствовать как должностное лицо,— благодушно подтвер-
дил невозмутимый хозяин, меж тем как лица некоторых
6*
147
гостей выразили недоверие или недвусмысленное зло-
радство.
— Ну, это дело прошлое, нечего о нем и поминать,—
равнодушно заметил гуртовщик.— И французы не будут
его ворошить — милостью господней, а также иждивением
доброго герцога мы вскорости избавимся от чужеземной
своры. Так прописано в Тузисских условиях, а они вой-
дут в силу, как только их подпишет король. Слух идет,
что эту королевскую подпись нам нынче и привез герцог...
— Привез ли! — сверкнув глазами, медленно вымол-
вил величавый седобородый крестьянин из Лугнеца. До
этих пор он молчал и слушал, положив руки на толстую
крючковатую палку и опершись подбородком на руки.
— Не сомневайтесь! —ответил амтман Мюллер.— Юрг
Иенач растолковал нам, представителям от Хейнцен-
берга и Домлечга, это щекотливое дело и заверил нас, что
оно будет улажено без сучка и без задоринки. И кому это
знать, как не ему! Не забудь, Казут, он правая рука
герцога.
— На Юрга я и полагаюсь,— сказал старик,— у нас
в Лугнеце он тоже клялся, что едва только мы примем
Тузисские условия, так сразу избавимся от чужаков и
опять заживем свободно и в чести. Он, верно, сидит в той
горнице с вояками? Мне нужно с ним перемолвиться
словом.
— Я его там не видел,— ответил Мюллер.— Но воро-
ной его здесь, значит, он приехал.
Хозяин показал в окно на улицу, где конюх как раз
уводил взмыленного вороного коня в богатой сбруе. Йа
площади перед Цабачком в народной гуще время от вре-
мени мелькала фигура в пурпурном кафтане и в шляпе
с большим голубым пером.
Старик торопливо вышел в сени. Звучный голос пол-
ковника Иенача доносился теперь с каменного крыльца
перед домом, где он не успевал отвечать на нетерпеливые
вопросы любопытных, окруживших его кольцом. Здесь
им завладел старик из Лугнеца, и они вместе появились
на пороге кабака; по случаю ярмарки дверь сняли с пе-
тель, чтобы посетителям легче было входить и выходить.
— Сюда, сюда, Юрг,— звал старик,— иди держать от-
вет передо мной и перед всем народом.
Полковник безропотно подчинился властному при-
зыву старого крестьянина и последовал за ним в круг гос-
тей, которые повскакали с мест и все теснее обступали его.
148
— Что за бес сомнения обуял вас? — спросил Иенач,
окидывая всех приветливым взглядом.-— Вам нужно
удостовериться, что Кьявеннский договор подписан? Ко-
нечно, подписан. Я-то сейчас был в Финстермюнце, ула-
живал пограничные споры, так что свежие новости мне
неоткуда знать! Но когда я в последний раз видел герцога,
он не сомневался, что все сойдет гладка. Должно быть,
болезнь помешала его светлости огласить договор перед
всем народом.
— Послушай, Юрг,— подумав, возразил старик из
Лугнеца,— герцога я не знаю, зато знаю тебя. Я наезжал
в Шаранс, к твоему благочестивому батюшке, когда ты был
еще эдаким несмышленым дичком. Я тебе доверяю, по-
тому что знаю, ты не из того теста, что наши Салисы и
Планта — те продают родину направо и налево, и немало на-
ших беД на их совести. В политических увертках я не силен: ,
ты же превзошел эту премудрость. Твоим златотканым
шарфом господа тебе рук не свяжут, а под этим красным
сукном,—он прикоснулся к прорезанному рукаву его
кафтана,— сердце у-тебя бьется любовью к родному на-
роду и к родной стране. Верни нам прежнюю волю — хо-
чешь, с герцогом, если он на то пригоден,— а нет, так и
без него! Ты один можешь добыть нам свободу.
Полковник, смеясь, тряхнул своей непокорной головой.
— Странные у тебя понятия о том, что творится в мире,
Казут! — заметил он.— Но о доверии своем тебе жалеть
не придется. Посиди здесь. Может, я еще до ночи при-
несу вам сюда верные вести.
— Tetebleu,— пробасил за его спиной веселый го-
лос.— Ты, приятель, перепутал двери. Тебя у нас ждут
с нетерпением! — И великан военный подхватил Иенача
под руку и потащил в чистую залу, где он был встречен
гулом приветствий.
Полковник поздоровался и, не дав никому рта рас-
крыть, крикнул во весь голос:
— Прежде всего объясните мне, господа, какая муха
вас укусила, что вы снялись с пограничных постов и стя-
нули свои полки в мирный Домлечг? Вряд ли таков был
приказ герцога. Погоди, Гулер, ты уж готов вскипеть!
Вы рассудительнее всех, граф Траверс! Благоволите дать
мне разъяснение.
Граф, молодой еще человек с тонким и решительным
лицом ярко выраженного итальянского типа, рассказал,
что, услыхав о смерти герцога, чья особа и честь были им
149
единственной порукой, они побоялись окончательно поте-
рять невыплаченное их полкам содержание, а оно, как
известно Иеначу, превышает сумму в миллион ливров. По
контракту они обязаны из личных средств возместить
солдатам эту потерю, что стало бы для них полным разо-
рением. Им оставалось одно только средство избежать
этого, к коему они единодушно решили прибегнуть:
оставить свои пограничные посты с тем, чтобы возврат
титься не иначе, как после выплаты всего долга француз-
ским казначейством. По счастью, весть о кончине герцога
не подтвердилась, но раз шаг уже сделан, глупо было
бы отступать, а потому они намерены отстаивать справед-
ливые требования и перед самим высокочтимым ими гер-
цогом Генрихом.
Тот, узнав про их притязания, прислал к ним военного
казначея Ланье с ничтожной суммой в тридцать три тысячи
ливров в счет погашения долга и при этом приказал неза-
медлительно занять прежние пограничные посты...
— Что несовместимо с нашим достоинством,— не
стерпел Гулер.— Этот подлый карлик всячески поносил
нас и даже осмелился грозить, что выпотрошит нам жи-
воты!
— Passer sur le ventre!1 — насмешливо перевел Ие-
нач. — На самом деле это совсем не такая уж страшная
угроза. А ты, видно, перенял у наших французских сото-
варищей одни только ругательства.
— МогЫеи,— вспылил Гулер.— Я тебе и не то могу
сказать. Этот злобный уродец позволил себе гнусную
шутку, которую понял я один. Герцог велел ему, с издев-
кой заявил он, погнать нас обратно на границу и тем оп-
равдать свое имя. Я извлек словарь — единственное на-
следство моего брата,— он умер в Париже, можно ска-
зать, как блудный сын. И как вы думаете, господа, что оз-
начает слово «ланье»? Погонщик ослов. Знай я это, пока
он не убрался, я его, слизняка, скорпиона эдакого, двумя
пальцами бы раздавил.
Во время этой тирады Иенач, насупясь, что-то сосредо-
точенно обдумывал и теперь обратился к собравшимся
с такими словами:
— Меня-то вы считаете платежеспособным?.. Вы
знаете, я всегда был хорошим хозяином, на военную до-
бычу я построил себе в Давосе отличный дом и прикупил
1 Взять верх над кем-нибудь! (франц.)
150
к нему окрестные пастбища. Кроме того, у банкира на
площади Святого Марка в Венеции хранятся мои деньги,
а он человек со сметкой и знает^ как их пустить в обо-
рот. Конечно, этого мало, чтобы полностью вас удовлетво-
рить, однако я пользуюсь кредитом, а потому рассчиты-
ваю добыть и остальные. Хотите, я выдам вам письмен-
ное обязательство на всю сумму, которую вам задол-
жал герцог? Только не тревожьте вы его сегодня, он
болен и утомлен. Я улучу удобную минуту и замолвлю
перед ним слово за вас, да и за себя тоже,— это теперь
наше общее дело, я ведь останусь нищим, если оно не
выгорит...
Тут все заговорили разом, наперебой раздавались воз-
гласы сомнения, восторга и недоверия. Верх взяло радост-
ное возбуждение.
_ Вдруг дверь распахнулась, и на пороге показалась
складная фигурка и остренькая физиономия герцогского
адъютанта Вертмюллера. Быстрым взглядом охватил он
всю эту беспорядочную сцену и явно не одобрил ее. Он
сухо доложил, что сиятельный герцог подъезжает к Ту-
зису и просит воздержаться от торжественной встречи.
Превыше всего он нуждается в отдыхе.
— Только этот господин будет допущен к нему через
час,— заключил немногоречивый лейтенант, поклонив-
шись полковнику Иеначу так сдержанно и небрежно, как
только допускала военная иерархия.
Глава четвертая
Солнце клонилось к закату, когда полковник Иенач
вошел в дом, отведенный герцогу для его кратковремен-
ного пребывания: взбегая по каменной лестнице, пол-
ковник заметил в прихожей на первом этаже цюрихского
лейтенанта; точно сторожевой пес, охранял Вертмюл-
лер покой своего начальника от непрошеных посети-
телей.
Только что с прощальным поклоном неслышно про-
шмыгнула через сени стройная и тонкая фигура личного
герцогского секретаря Приоло, которого адъютант — осо-
бенно сердитый сегодня — проводил колючим взглядом,
проворчав ему вдогонку что-то не слишком доброжела-
тельное.
— Этого еще каким ветром занесло сюда? — шепотом
151
осведомился полковник.— Насколько мне известно, гер-
цог перевалил через горы без него.
— Неделю тому назад он был послан в Кур за послед-
ними парижскими депешами, которые срочно потребова-
лись его светлости,— пояснил Вертмюллер.
— И сейчас они в руках у герцога? — тихо и торопливо
спросил Иенач, и сердце у него так и заколотилось в гру-
ди. — Вы уже знаете, что решено? Король поставил свою
подпись?
— Я знаю лишь свои обязанности,— неучтиво отрезал
лейтенант,— а сейчас я обязан не мешкая ввести полков-
ника Иенача.
Вертмюллер первым вошел в уютную, освещенную за-
катными лучами комнату,— ее окна смотрели на солнеч-
ные холмы и тронутые осенним пурпуром леса прекрас-
ного Хейнценберга.
Полковник остановился в амбразуре окна, а Вертмюл-
лер на цыпочках направился в смежную комнату, где еще
почивал герцог.
— Благоволите немного подождать,— прогнусавил
лейтенант, возвращаясь, и снова отправился на свой сто-
рожевой пост в сенях.
Когда Иенач остался один, его взгляд приковала ра-
скрытая кожаная сумка и рядом с ней два распечатанных
письма. От того, стоит ли в них желанный росчерк, зави-
села участь его родины.
Наконец дверь из спальни медленно растворилась,
и Генрих Роган — бледный, исхудавший — показался на
пороге. С неподдельной радостью направился он навст-
речу граубюнденцу, а тот поспешил услужливо подвинуть
глубокое кресло к самому окну, чтобы взор усталого пут-
ника отдохнул на покоящемся в закатном золоте милом
его сердцу Хейнценберге. Герцог, не скрывая утомления,
опустился в кресло, обратил свой ясный взгляд на Ие-
нача и слабым голосом спросил:
— Вы приехали прямо из Финстермюнца?
Иенач почтительно стоял перед откинувшимся на
спинку кресла герцогом и пристально вглядывался в его
благородные черты, которые изменились не только от тя-
желой болезни.. Полковника испугала печать затаенной
скорби, которая проступала особенно явственно, когда
герцог опускал свои светлые, лучистые глаза.
Иеначу не терпелось узнать, скреплен ли в Сен-Жер-
мене королевской подписью тот договор, на который сам
152
он здесь, в Граубюндене, положил столько трудов. Но,
глядя в это изможденное лицо, он, никогда ни перед чем
не отступавший, не отважился задать роковой вопрос.
И ограничился тем, что, отвечая герцогу, подробно рас-
сказал, как были установлены на время перемирия гра-
ницы между Тиролем и Нижним Энгадином.
— Австрияки — народ неповоротливый и дотошный:
мне пришлось задержаться и даже побывать в Инсбруке,—
говорил он. — Будь я здесь, никогда бы мои строптивые
товарищи не посмели без вашего дозволения покинуть до-
веренные им посты и вместо приветствия, на первых же
порах встретить вас в Тузисе возмутительным ослуша-
нием. Мне едва удалось оградить вас от самых непозволи-
тельных выпадов,— нерешительно добавил он,— не видя
другого средства, я вынужден был поручиться всем своим
достоянием в том, что товарищи мои получат долг, остав-
шийся за французским правительством. Надеюсь, вы не
поставите мне в укор мою безграничную преданность,—
вкрадчиво заключил он.	к
Содрогнувшись всем телом, герцог глубже откинулся
в кресле, и страдальческая складка резче обозначилась
на его лице. Его ужаснула мысль о том, какую грозную
власть приобретает над ним человек, оказавший ему та-
кую неслыханную и непрошеную услугу. Однако он сдер-
жался.
— Благодарю вас, мой друг,— сказал он только.—
Вы не потерпите ущерба, доколе сам я чем-то владею.
Я послал Ланье вперед, чтобы он удовлетворил офицеров
некоторой толикой денег, боюсь, что он взял с ними не-
верный тон.
— Он жестоко оскорбил их. В этом я должен согла-
ситься с ними и просить вашу светлость о его отозваний.
За его грубые окрики и за насмешки, задевающие лично
нас, я на него не в обиде; но мне из верного источника из-
вестно, что он оспаривает за моим отечеством, как за ма-
лой страной, самое право на существование. Здесь, на
собственной нашей земле, он осмеливается презрительно
заявлять, что мы лишь ничтожный привесок Франции,—
вот от этого у каждого граубюнденца душа переворачи-
вается, и мы не потерпим, чтобы такой человек впредь ел
наш хлеб и пил наше вино! Сделайте милость, добейтесь
его отставки,— попросил он, смягчая тон.
— Я тоже решительно желаю отставки Ланье, и кар-
динал, конечно, уважит мою просьбу. На этот счет можете
153
быть покойны. А теперь займемся более важными де-
лами. — Герцог умышленно перевел разговор, ему сейчас
несносны были эта бурная вспышка патриотизма и про-
тест граубюнденца.— Вы побывали в Инсбруке и, верно,
узнали, каково отношение к нам при эрцгерцогском дворе.
Не слышно, чтобы австрияки собирались вновь напасть
на нас в Вальтеллине?
— Лавры вашей светлости еще слишком свежи. Про-
тивник не отважится посягнуть на них, пока жезл пол-
ководца у вас в руках. Однако позвольте мне высказать
все утайки! — Граубюнденец глубоко вздохнул.— Не
успела разнестись ложная весть о вашей кончине, как за-
копошилась всякая нечисть, вновь стали плести козни
изгнанные нами из Граубюндена пособники испанцев.
Им, проклятым могильщикам, не терпелось закопать
в одну могилу два величайших сокровища граубюнден-
цев — вашу возлюбленную особу и нашу драгоценную
свободу, которой вы служите порукой. А в Инсбруке,—
выждав отклика на свои слова, с нескрываемым волнением
продолжал он,— там и теперь, когда господь, нам на
радость, вернул вас к жизни, по-прежнему не верят
в Кьявеннский договор. Иначе как бы они осмелились
предлагать мне от имени Испании независимость Гра-
убюндена и восстановление его в исконных границах це-
ной разрыва с Францией! Они даже пытались презренным
золотом отторгнуть меня от вас!.. Ваша светлость, закли-
наю вас, положите конец подлым проискам — для этого
вам надо лишь обнародовать договор, согласованный
между нами и подписанный вашим королем. Иначе Граубюн-
ден усомнится в благих намерениях Франции, испанские
посулы смутят/умы, и мы снова кинемся в кровавую бой-
ню междоусобицы, из которой вам удалось нас вызволить.
Герцог ничего не ответил. Он стремительно встал, по-
дошел к окну и погрузился в созерцание горного ланд-
шафта, на который понизу уже легла тень, и только рас-
положенные высоко селения еще сверкали на солнце.
— Одному богу ведомо, как я полюбил эти края,—
обратился он наконец к Иеначу,— я бы все отдал, чтобы
вернуть им счастье и свободу!.. Никто лучше меня не по-
нимает вашей ревностной любви к отечеству, даже когда
ее проявления нетерпеливы и резки, а нынче передо мной,
.искренним другом Граубюндена, они, говоря по чести,
были попросту жестоки. Однако же вы в то же самое время
убедительнейшим образом доказываете свою самоотвер-
154
женную преданность мне, — вы всем, что имеете, поручи-
лись перед товарищами за добросовестность Франции, вы
только что открыли мне испанские козни и попытки подку-
пить вас. И я думаю, что могу всецело доверять вам и рас-
считывать на вашу безоговорочную поддержку при са-
мых щекотливых обстоятельствах. Скажите, Георг, могу
я на вас положиться, хотя бы это и потребовало от вас
большой выдержки и самоотречения?
— Как вы можете усомниться во мне? — пылко отве-
тил Иенач, с горестной укоризной посмотрев на герцога.
— Итак, откровенность за откровенность,— продол-
жал Роган, кладя руку на плечо граубюнденца, — дове-
рие за доверие. Мне даже трудно это выговорить, но...
Кьявеннский договор возвращен из Парижа без королев-
ской подписи и с такими поправками, которые я сам счи-
таю неприемлемыми и не рискну даже предложить вашему
народу.
После этих слов, произнесенных тихим и скорбным
голосом, герцог посмотрел на Георга, словно желая прочи-
тать в его выразительных чертах действие своего тягостного
признания. Но лицо граубюнденца осталось неподвижным,
только постепенно покрылось мертвенной бледностью.
— Ав чем заключаются поправки, ваша светлость? —
помолчав, спросил Иенач.
— В двух основных пунктах: французские оккупаци-
онные войска остаются в прирейнском укрепленном округе
и в Вальтеллине вплоть до заключения всеобщего мира,
а пребывание в этой католической части страны для про-
тестантов, имеющих в ней недвижимость, ограничивается
двумя месяцами в год.
Зловещие зарницы вспыхнули в глазах граубюнденца,
но голос его звучал почти невозмутимо:
— Первая поправка означает политическое подчине-
ние французским властям, вторая — недопустимое вме-
шательство в наши внутренние дела. И то и другое для нас
неприемлемо.
— А следовательно, нельзя оставить эти поправки
в договоре,— твердо заявил Роган.— Я пущу в ход все
свое влияние на короля, исчерпаю все свое красноречие,
чтобы внушить Ришелье, насколько важен этот вопрос,
я на все пойду, лишь бы парализовать пагубное воздей-
ствие отца Жозефа,— он, по моему разумению, и есть тот
злой дух, что сеет плевелы в нашу пшеницу. Этому ка-
пуцину нужно обеспечить за папским престолом не по-
155
добающее чужеземной державе влияние на политику моего
благородного отечества, за что ему и обещан сан карди-
нала. Но от того, что он спит и видит презренную красную
шапку, не должно терпеть урон честное слово герцога
Рогана. Я намерен послать в Париж моего ловкача При-
оло с убедительными посланиями к самому королю и к
кардиналу. Он едет завтра. Если бы я дал волю оскорб-
ленному самолюбию, я нынче же отказался бы от командо-
вания; но ради вас я не вправе поступить так. Сильно
сомневаюсь, чтобы мои симпатии к вам, личные мои обяза-
тельства перед вами перейми вместе с жезлом главноко-
мандующего к моему преемнику в Граубюндене.
— Избавьте нас от такого удара!—испуганно воск-
ликнул Иенач.— Вашим, нет — нашим вечным спасе-
нием заклинаю вас, не бросайте дела своих рук! Не тол-
кайте нас в бездну отчаяния!
— Потому-то я и хочу дотерпеть до конца,— продол-
жал герцог с той твердостью, какую дает ясное сознание
долга.— Но, знайте, Иенач, здесь, в стране, от вас зави-
сит все. Безгранично вам доверяя, я не скрыл от вас нео-
жиданного поворота в судьбах вашей родины. Я-то ду-
мал, что прочно обеспечил ей счастливый удел! Но своим
разочарованием поделился я только с вами, и, знаю, вы от-
дадите должное моему доверию, не злоупотребив им. Ус-
покойте своих сограждан. Я видел, какую поразительную
власть имеете вы над умами. Протяните время! Не под-
рывайте их веру во Францию! Внушите граубюнденцам,
что Кьявеннский договор хоть и не обнародован пока,
но вскорости вступит в силу, и вы не покривите душой,
ибо с помощью божьей мы одолеем своих противников.
Я нынче же ночью еду дальше, в Кур. Привезите мне туда
вести о настроениях в стране.
^Иенач склонился над рукой герцога и при этом с невы-
разимой печалью заглянул ему в глаза.
Роган усмотрел в. этом загадочном взгляде сочувст-
вие преданного друга к его горчайшей доле; ему и в го-
лову не ирих'одило, какая перемена свершалась в душе
граубюнденца, он не подозревал, что Георг Иенач, по-
сле'жестокой внутренней борьбы, в этот миг отрекся от
него.
— Вы хорошо сделали, ваша светлость, выбрав своим
местожительством славный город Кур,— на прощание
сказал полковник.— Вас там глубоко чтут, и доколе жи-
тели Кура видят ваш благородный лик, доколе вы пред-
156
ставляете в Граубюндене особу короля, страна не пере-
станет уповать на Францию.
Герцог посмотрел вслед уходящему без недоверия, но
с печальным сознанием, что сам он выражал твердую на-
дежду, которой не было в его усталом сердце, а граубюн-
денец сдержал и утаил от него все смятение своей пламен-
ной души.
Некоторое время смотрел он на темнеющий Хейнцен-
берг, и из его стесненной тоскою груди вырвался жалоб-
ный стон:
— Господи, зачем не дал ты слуге своему почить с
миром!
Глава пятая
Иенач выбежал вон. В его груди кружил вихрь проти-
воречивых чувств, которые он с неимоверным трудом сдер-
живал при герцоге. Ему страшно было с кем бы то ни было
встретиться и говорить, пока не стихнет эта внутренняя
борьба. Оставив внизу праздничную городскую толчею,
он торопливо поднялся на погруженные в сумрак горные
луга и дал волю своим гневным мыслям, точно табуну за-
кусивших удила коней. Но его рассудительный ум не
отпустил узды, направляя разбушевавшиеся душевные
силы на новые головоломные, однако же строго просле-
женные тропы.
В его жизни была одна лишь цель — она поглощала его
дни и тревожила его ночи, за нее, за эту цель, он боролся
всеми силами души и тела, во имя нее сбивался на крова-
вые колеи и пытался приблизиться к ней путем справедли-
вости и чести, долгие годы смиряя свою волю, служа по-
корным орудием благородной и, как ему представлялось,
всемогущей в своей сфере личности,— еще сегодня каза-
лось, до нее, до этой цели рукой подать, и вот она усколь-
знула от него — нет, сгинула на его глазах. Ибо одно он
сознавал с ужасающей ясностью: его родине не бывать
свободной, бесчестному человеку, безраздельно власт-
вующему над слабовольным королем и по своему произ-
волу направляющему внешнюю и внутреннюю политику
Франции, — этому злому демону угодно держать Грау-
бюнден под своим ярмом вплоть до всеобщего мира. А там
удел его злосчастной родины предрешен: Ришелье свалит
ее в одну кучу с другими краями, обреченными разделу
157
и обмену, и когда при заключении мира начнется ярмароч-
ный торг этими подневольными странами, она достанется
тому, кто больше даст.
Вины герцога в этом не было. Он любил Граубюнден
и хотел даровать ему свободу. Но у него недостало сил
добиться своего против воли кардинала, тот обманул его
доверие. Роган не решился бросить вызов сопернику, для
которого вопросов совести не существовало; а пользо-
ваться тем оружием, которое бьет без промаха и которым
мастерски владел Ришелье, он считал для себя зазорным!
Что, если подхватить оружие, за которое по-детски по-
боялся взяться герцог? И расставить ловушку самому
охотнику?
Где искать человеческой справедливости, о которой
радел Роган, и где ее прообраз, могущий служить при-
мером и поощрением,— справедливость божеская? Та
и другая — пустые бредни. Приманка для благочестивого
глупца!.. В простодушии своем герцог полагал, что
кардинал посчитается с обязательством, данным сильным
слабому! В недомыслии своем он воображал, что Ришелье
способен забыть и простить ему участие в междоусобной
бойне на стороне гугенотов, что доблестными воинскими
деяниями можно умилостивить всемогущего министра!
Он был слеп, не понимая, что его подвиги, совершенные
во славу Франции, лишь подстрекнули недоверие завист-
ливого кардинала и решимость избавиться от соперника!
А в итоге чего достиг этот рыцарь христианства? Он
очутился на краю пропасти, его песенка спета!.. И Иеначу
он стал сейчас ненавистен именно потому, что он обманут
и побежден. Но сам-то Иенач! Ведь и он был ослеплен
восторженной любовью к этому образцу человеческого
благородства! Он думал, что чистота помыслов, пленившая
его, окажется ценностью и в расчетах кардинала... Да,
конечно, Ришелье рассчитывал на эту ценность — как
хитрый ловец рассчитывает на свою приманку, и сам Иенач,
и не только он, с отчаянием подумал Георг,— отечество
его пало жертвой чудовищного обмана.
Но, может быть, еще есть выход! Так прочь все коле-
бания и преграды, прочь узы благодарности и обольщения
любви, прочь себялюбивый страх запятнать свою чистоту.
Долой все прошлое! Долой оковы привычных убеждений
и предрассудков! Кто сказал, что благодарность обязывает
к верности?
Обостренный сознанием опасности ум Иенача углу-
158
бился теперь в хитросплетения французской политики.
Высказанная Роганом тревога дала ему ключ к замыслам
кардинала.
«Так оно и есть,— мысленно решил он,— Ришелье до
тех пор будет держать у нас своего протестантского пол-
ководца, цока тот, обманутый сам, не кривя душой
будет обманывать нас. Как только вера угаснет в нем
или в нас, Ришелье тотчас же отзовет христианского
правдолюбца и заменит его каким-нибудь солдафоном,
своим клевретом... Но теперь я буду играть на этой гу-
генотской чести! Я сделаю эту твердыню своей опорой.
Я не выпущу из рук этот ценный французский залог!»
Он сжал свой железный кулак. Он стал думать, как
осуществить коварный замысел,— и мысль, достойная
Иуды, вынырнула из недр его души; когда же она пред-
стала перед ним во всей своей неприкрытой мерзости,
он содрогнулся. Но тут же, самоуверенно усмехнувшись,
сказал себе: «Добрый герцог не разгадает меня, как его
бог разгадал Иуду».
Он поспешил отвратить свой взор от измены этому
праведнику; он мог изменить, но представлять себе измену
не мог.
Теперь он устремил взгляд к далекой Франции и вы-
звал всемогущего кардинала сюда, в свой горный край,
на поединок, грудь с грудью, хитрость с хитростью,
вероломство с вероломством. Буйная радость захлестнула
его сердце, оттого что нашелся в Граубюндене человек
под стать лукавому высокопреосвященству*
Иенач неотступно и лихорадочно перебирал в уме
все возможности. Он не замечал, куда идет, как вдруг,
спустившись по косогору, очутился в ближайшем селении
и, шагая вдоль кладбищенской стены, заметил, что босо-
ногая крестьянская девочка старается поспеть за его
размашистым шагом и при этом держит в руке письмо.
Письмо это, доложила она, ей дала сестра Перепетуя
для передачи господину полковнику, сестра увидела его
милость, когда он проходил мимо калитки монастыр-
ского сада.
Полковник огляделся по сторонам,— волей судьбы он
невзначай попал в Казис. Отпустив девочку, он свернул
на деревенскую улицу, где уже зажглись огни. В послед-
нем отсвете вечерней зари он разглядел, что конверт
159
надписан рукой его старого друга, отца Панкрацио.
У окна низкого домика седенькая старушка пряла при
свете лампады. Иенач прислонился к наружной стене
так, чтобы тусклый луч падал на письмо, и начал читать:
«Высокомощный господин полковник, осмеливаюсь
сообщить вам нечто, по моему разумению, важное для
вас и для нашей родины. Кьявеннский договор — тщет-
ное мечтание, которым обольщает нас парижское преос-
вященство. Находясь в Милане, я уверился в том, что
;еще ранее, у себя в монастыре, на озере Комо, узнал из
случайно подслушанного разговора.
Незадолго до сбора винограда у нас там остановился
приезжий, из Франции собрат по ордену, красноречивый
проповедник, направлявшийся в Рим в заботе о слабых
легких и о спасении души, — в чем да поможет господь
всем нам, грешным. За ужином в трапезной настоятель
в беседе с ним сетовал на тяжелые времена и сожалел,
что по Кьяврннскому договору Вальтеллина опять отой-
дет к Граубюндену.
— На этот счет будьте покойны,— брякнул француз,
не подозревая, что за столом сидит истый граубюнденец.—
Мне из верных источников известно, что этот договор
гроша ломаного не стоит. Перед отъездом из Парижа я
пришел проститься со своим приором, отцом Жозефом,
они с папским нунцием как раз тщательно изучали чер-
новик пресловутого договора. Нунций всячески его по-
носил, а отец Жозеф, по своему вспыльчивому нраву,
и вовсе скомкал бумагу в кулаке и швырнул ее в угол,
присовокупив:
— Не бывать тому, чтобы договор еретика с еретиками
вошел в силу.
Я притаился, как мышь, а про себя смекал свое; кто
такой отец Жозеф вы, надо полагать, знаете не хуже меня.
Сюда, в Милан, я приехал десять дней тому назад
по делам своего ордена, а вчера меня пригласили к на-
местнику во дворец усовестить тамошнюю челядь по
поводу случившейся в дому кражи. Узнавши, что я родом
из Граубюндена, герцог призвал меня к себе и не то
в шутку, не то всерьез заявил мне:
— Как я говорю с вами, отец Панкрацио, мне б хо-
телось поговорить с полковником Иеначем. Он человек
толковый и понял бы с двух слов, что Кьявеннский до-
160
говор — напрасная порча бумаги, что Франция никогда
не даст вам Вальтеллину, зато с Испанией вам куда
легче было бы сговориться. Отец Панкрацио, вы чудодейст-
венным образом добыли мне украденный перстень; если
же вы умудритесь столь же быстро и без огласки доставить
сюда, в кабинет, вашего Иенача, единственного, с кем мне
есть расчет вступить в переговоры, тогда и вас ждет от-
менный сюрприз.
Вот я и решил облегчить душу, оповестив вас об этих
удивительных речах.
Коли вы решитесь приехать, то уж моя забота — я
покуда побуду здесь, в Милане,— устроить так, чтобы
вас никто, кроме его светлости, не увидел. Если, на
беду, вы не можете улучить время, так уполномочьте
другого человека, которому доверяете, как самому себе.
Только найдется ли такой?
Простите великодушно мою нескромность и не меш-
кайте!
Денно и нощно молясь 6 вашем, господин полковник,
земном благополучии и небесном блаженстве, остаюсь
преданный вам
отец Панкрацио».
Отлично зная проницательность и осмотрительность
умного и хитрого капуцина, полковник сразу понял,
сколь важно и серьезно все изложенное в его послании,
которое, словно вспышка молнии, осветило перед ним
извилины головокружительно опасного пути. Может
статься, в часы злого уныния он и сам мысленно плутал
по нему, но всякий раз испуганно отшатывался с чувством
гадливости и презрения к себе. Этим опасным и постыдным
путем был союз -с Испанией. Ее, испанскую державу,
он с отроческих лет ненавидел всем пылом юного сердца,
с ней в дерзновенном пылу молодости боролся самозаб-
венно и страстно, не чураясь никаких жестокостей, ей
противостоял всю жизнь, как заклятый враг, по сей день
презирая ее своекорыстную и вероломную политику —
и вот она протягивает ему руку. Он вправе протянуть ей
свою — не по чести и совести, а чтобы избавиться с ее
помощью от французской петли и затем оттолкнуть ее.
Итак, сейчас он решился.
Медленно брел он по темной проезжей дороге назад,
в Тузис. Нелегко ему было порывать со всем прошлым.
Он понимал, что тем самым обрывает сокровенные душевные
161
нити. По ту сторону Рейна, в Домлечге, ютилась дере-
вушка Шаранс, где бедняк пастор, его богобоязненный
отец, воспитывал единственного сына в бесхитростном
прямодушии, внушая ему твердость в протестантской вере
и отвращение к испанским соблазнам. А неподалеку оттуда
возвышалась башня Ридберга, где он ночной порой, как
самочинный палач, зверски убил отца Лукреции, сердечно
расположенного к нему в дни его юности, черной небла-
годарностью заплатив любящей девочке за ее предупреж-
дение: «Giorgio, guardati». И сейчас там вдали светились
окна в комнате одинокой Лукреции...
Но мысли его снова перехлестнули в другое русло.
Сам он никак ие мог откликнуться на заманчивый призыв,
присланный отцом Панкрацио по поручению Сербеллони.
Ему надо было злокозненным демоном в личине верности
неотступно находиться при Рогане, придирчиво сторожить
каждый его шаг и во что бы то ни стало воспрепятствовать
тому, чтобы усталый и больной герцог все-таки вернул
Ришелье жезл полководца.
Кто же мог вместо него вести переговоры с Сербеллони?
Конечно, лишь тот, кому бы он доверял, как самому
себе, но такого человека не было. Еще раз оглянулся
он на окна Ридберга. Внезапная мысль осенила его и,
после минутного раздумья, претворилась в твердое
решение.
Он быстрым шагом вернулся в Тузис. Перед постоялым
двором в удрученном молчании толпился торговый народ,
отчаявшись дождаться его с добрыми вестями от герцога.
Старик из Лугнеца отделился от стоявшей в темноте кучки
людей и только собрался задать тревоживший их всех
вопрос, как Иенач опередил его.
— Успокойтесь, дорогие земляки, и отзывчивым серд-
цем прислушайтесь к моим словам,— негромко и настой-
чиво проговорил он.— Зима на пороге, мирно сидите
по домам и дожидайтесь весны. К марту месяцу, как
начнут таять снега, готовьтесь сами и держите наготове
оружие отцов. Я созову вас в Кур держать совет. Время
и пароль будут вам сообщены особо. Там мы, с помощью
божьей, восстановим свободу трех союзных земель!
Его выслушали в торжественном молчании. Когда
он кончил, некоторое время никто не говорил ни слова.
Потом люди стали шепотом обсуждать то, что им сооб-
щили, и лишь далеко за полночь разбрелись по своим
деревням.
162
А того, кто держал к ним речь,, уже не было с ними.
Его увел полковник Гулер и посреди трактирной залы,
в кругу офицеров, протянул ему бумагу и обмакнутое
в чернила перо.
— Вот обязательство, составлено кратко и ясно, на
солдатский манер,— сказал он,— коли не раздумал и не
впустую давеча куражился перед нами, так какого черта
медлить, подписывай скорее.
Иенач встал под зажженным светильником и прочитал:
— «В случае, если причитающееся граубюнденским
полкам жалованье не будет сполна выплачено Францией
в годичный срок, то за непогашенный, будь то полностью
или частично, долг, я, нижеподписавшийся, отвечаю
перед командирами означенных полков всем своим дви-
жимым и недвижимым имуществом».
Иенач взял перо и, зачеркнув одно слово «Францией»,
поставил свою подпись.
Глава шестая
Вскоре после того, как сестра Перепетуя благополучно
доставила по назначению доверенное ее расторопности
крайне важное письмо отсутствующего духовника, она,
держа в одной руке корзиночку с лекарствами, а в дру-
гой — роговой фонарик, торопливо семенила по мосту
через Рейн, близ деревни Зильс. На том берегу у мона-
стыря была мыза, арендатор которой слег в лихорадке.
Через одного из своих детей, обучавшегося в монастырской
школе, больной попросил совета и помощи у сведущей
во врачевании сестры. Она не побоялась пойти ночью,—
мало того, ублаготворив недужного, она не повернула
назад через мост, к монастырю, а поспешила дальше
темными, но хорошо ей знакомыми тропинками к светив-
шимся окнам замка Ридберг.
Немного погодя она уже стучалась в ворота, которые,
ворча, отпер ей старик Лука, а вслед за тем, очутившись
в незатейливо, по-старинному убранном, но уютно ос-
вещенном покое, сушила влажный от ночной росы подол
монастырского одеяния перед осенним огнем камина
и услаждала молчаливую Лукрецию назидательными
разговорами. Письмо от отца Панкрацио, о красноречии
которого монашенка была весьма высокого мнения,
мимолетное появление полковника у калитки монастыря,
163
блестящая монетка, которой он наградил босоногую
вестницу,— все это служило пищей ее благочестивому
воображению и бог весть какими сложными ходами привело
ее к намерению нынче же ночью посетить синьорину, дабы
до мельчайших подробностей рассказать ей обо всем.
Полковник, говорила она, бродил вокруг стен святой
обители, точно Каин, терзаемый угрызениями совести.
Она бы только славословила и благоговела, но ничуть бы
не удивилась, если бы господь сотворил великое чудо,
приведя этого яростного противника католической веры,
еретикам на посрамление, в лоно единственно истинной
церкви божьей.
Так как Лукреция, по своему обычаю, ответила лишь
тихой и печальной улыбкой, благочестивая сестра про-
должала с еще пущим жаром:
— Напрасно вы, возлюбленная дочь моя, холодно
и недоверчиво смотрите на радостную возможность обра-
щения столь лютого грешника! Лучше молитесь, дабы
неслыханное свершилось! Согласно человеческой природе
вам положено питать ненависть и отвращение к этому
кровавому злодею, но тем вернее молитва ваша, синьо-
рина Лукреция, будет услышана святыми угодниками
и зачтена вам в заслугу, как тягостная жертва. Конечно,
она была бы еще крепче, если бы вы возносили ее, как
невеста Христова, из сердца, троекратным обетом очи-
стившегося от мирских помыслов.
Сестра Перепетуя произнесла это с глубоким вздохом и,
в ожидании ответа, которого не последовало, принялась
мешать угли. Увы, от нее не ускользнуло, что монашеское
призвание Лукреции, в которое Перепетуя верила не-
уклонно, все еще не было ясно для самой девушки, а с
переселения в осиротевший отчий дом она и вовсе оставила
эту мысль.
Лукреция была одинока среди одичалой в эту же-
стокую военную пору челяди и обнищавших крестьян,
что ни день приходивших к- ней с жалобами на француз-
ский произвол. Одиночество, как видно, не шло ей на
пользу. А тут еще жаждущий мести старик Лука не давал
потускнеть черному кресту на стене, возле которой был
убит ее отец, и как священную реликвию хранил в трух-
лявом дубовом ларе остро отточенный топор. Сестра опа-
салась, что синьорина поневоле всецело уйдет в себя и в
тягостные воспоминания, которые со всех старой опуты-
вают ее душу, убивая все семена жизни. Она не могла
164
перешагнуть через пропасть, отделяющую ее прошлое от
настоящего. Действительность почти не существовала
для нее, всеми помыслами она тянулась к покойному
отцу, многое унаследовав от его "духовного склада, да
и наружностью она с каждым годом все больше походила
па него. Та же великолепная статность, та же горделивая
осанка. Ее дядя, барон Рудольф, умер в изгнании, и,
кроме его ничтожного своекорыстного сына, у нее не ос-
талось никого из семьи. Правда, в Куре жила родственница
ее матери, и Лукреция изредка ее навещала; но эта гра-
финя Траверс, можно сказать, окаменела от долголетия,
от превратностей многотрудной судьбы и, оставаясь
ревностной католичкой, была лишь глухим отзвуком
давно прошедших дней. За то, что Лукреция не зналась
с семейством Ювальтов из Фюрстенау и с обитателями
других соседних замков, Перепетуя никак не могла ее
корить, ибо все они были протестантами и приверженцами
французской партии. Но раз Лукреция так одинока,
почему бы ей не сойти с этой безотрадной и уединенной
тропы? Почему не вступить в общину смиренных дочерей
святого Доминика?
Пока мысли сестры Перепетуи следовали этим излюб-
ленным ею путем, Лукреция молча сидела за веретеном,
и ее мысли текли совсем в ином направлении.
Она старалась понять, почему в пору своих самых
кровавых неистовств Юрг был менее чужд ее уму и сердцу,
нежели теперь, когда он пользуется почетом и уважением,
состоя во всех советах страны и будучи приближенным
французского герцога.
С возвращения домой она дважды издалека видела
Георга, когда ездила в Кур навещать свою тетушку.
Первый раз она стояла вечером возле кресла старушки
и сквозь железный узор выгнутой решетки смотрела
в окно на площадь, где солнечные лучи, покинув плиты
мостовой, еще играли на струях фонтана. Полковник
прогуливался пр противоположной стороне, а рядом
важно выступал какой-то магистратский чин, жадно
ловя каждое его слово и кивком одобряя любое его заме-
чание. Речь, по-видимому, шла о каком-то сложном юри-
дическом случае.
Во второй раз полковник оживленно шутил в кругу
французских дворян, очевидно возвращаясь после сов-
местного обеда. И так звонко звучал его голос, таким
умом сияло его лицо, что каждому он представлялся
165
одним из тех редких баловней судьбы, которые с легкостью
прокладывают себе путь к успеху и, как докучные узы,
сбрасывают прочь непоправимое прошлое.
«Теперь мне ясно,— призналась она себе,— этот все-
общий друг-приятель ни в чем не похож на Юрга, которого
я любила: ни на дерзкого от робости мальчика, моего
защитника с темными и скрытными глазами, ни на бес-
пощадного юного бунтаря, сокрушившего мое счастье,
как горный ручей крушит берега, ни на зрелого мужчину,
на которого я в мстительных снах поднимала руку, ни на
того, с кем я после долгих лет страдания встретилась на
Сан-Бернардино, в ком, казалось мне, вновь обрела род-
ную душу, кого заключила в свои объятия,— нет, прежний
Юрг превратился в ловкого придворного льстеца, в рас-
четливого дипломата... От меня он хочет отделаться,
откупиться, потому и возвратил мне Ридберг. Я ему
страшна, как живой укор, как призрак былого». При
этом она забыла, что сама строго-настрого запретила ему
впредь переступать порог ее дома. у
— Пресвятая матерь божья, что там за содом?! —
Сестра Перепетуя подскочила от неожиданности,— сторо-
жевые псы заливались неистовым лаем на замковом валу;
унимая их, кричали слуги, а в ворота раздавался настой-
чивый стук. Когда же Лукреция открыла окно, она
услышала спор между несговорчивым Лукой и кем-то,
кто повелительным голосом требовал впустить его.
Но вот в комнату вбежал сам старик,— его невозму-
тимая физиономия выражала непривычную растерянность.
— Синьорина, вас желает видеть наедине один че-
ловек! — объявил он и шепотом, с нескрываемым возму-
щением пояснил: — Полковник Иенач, накажи его господь!
Лукреция стояла бледная, выпрямившись во весь
рост. Она с первого же звука узнала голос за воротами.
— Сейчас же впусти его! И приведи сюда! — прика-
зала она старику, который выжидающе смотрел на нее
и повиновался с явной неохотой.
Монашенка поднялась с места и заняла в глубокой
оконной нище позицию безмолвного наблюдателя. Там
на скамье лежал ее плащ; она расправила его, но на себя
не надела.
Послышались торопливые шаги, и перед Лукрецией
с решительным и радостным лицом предстал Георг Иенач,
приветствуя ее непринужденным, но крайне почтительным
поклоном.
166
С благочестиво-простодушной миной, полузакрыв гла-
за, но при этом зорко следя за статной четой, сестра Пере-
петуя не уставала дивиться.
На высоком ясном челе полковника не было и следа
каиновой печати, и, странное дело, у дочери Планта сияли
глаза, когда она смелым и гордым — в точности отцов-
ским — взглядом смотрела на него и как будто тянулась
вверх, чтобы дорасти до своего могучего недруга.
Но разговор, который Перепетуе не терпелось услы-
шать, все не начинался. Владелица замка обратилась
к Луке, с грозным видом остановившемуся в дверях:
— Благочестивая сестрица собирается домой, ночь
темная, а путь далекий. Проводи ее хотя бы через мост,
уж очень он ненадежный.
И синьорина ласково распрощалась с Перепетуей.
Не успела монашенка опомниться, как очутилась за
воротами замка, и Лука пошел вперед, светя ей в темноте
дымным смоляным факелом.
— Усылает меня прочь,— громко ворчал он, словно
призывая сестру в свидетельницы,— а уж куда бы луч-
ше — и время и место самые подходящие.
Когда Иенач остался наедине с Лукрецией, сидевшей
напротив него у камина, он заговорил ясно и сжато:
— Вас справедливо удивляет, как мог я войти в дом
вашего отца. Но я знаю, вы не считаете меня способным
докучать вам желаниями, которые заключены в тайниках
моего сердца. Иначе вы не допустили бы меня нарушать
вновь восстановленный в Ридберге мир. И все же я пришел
к вам с домогательством, с просьбой о великой услуге,
и вы окажете мне ее, если я не ошибся в вас и наша родина
так же дорога вам, как и мне; ибо вы должны действовать
взамен меня. Я собираюсь заключить союз с Испанией.
В этом наше единственное спасение. Ришелье предает
наши интересы, а добрый герцог — игрушка в его руках,
прекрасный мираж, которым этот бессовестный лукавец
обманывает и обольщает нас. Но кто завяжет спасительный
узел? Мне самому нельзя отлучиться — я должен испод-
воль раскрыть нашему народу глаза на грозящую ему
опасность, в то же время усыпляя знаками сугубой пре-
данности подозрения герцога, которого я буду держать
здесь как заложника... Вас поражает, что я, враг Испании,
прибегаю к этой отраве?.. Не удивляйтесь. Лишь поставив
крест на своем прошлом и отрекшись от себя, от прежнего
Иенача, могу я стать освободителем своей родины, а иначе
167
Граубюнден погибнет. Сербеллони ожидает меня самого
или кого-то, кому я доверяю, как самому себе,— если
только, сказал он, у меня найдется такой человек. Я до-
веряю лишь вам.
Лукреция неуверенно взглянула на освещенное пла-
менем очага давно знакомое лицо и прочла в нем выс-
шее напряжение воли и решимость не на жизнь, а на
смерть.
— Вам, Иенач, известно, к какой партии принадлежал
мой отец, за что и как он умер,—начала она.— Вам
известно, как я ему верила и как любила его. Я никогда
не могла примириться со взглядами, которых не разделял
он. Да и французские нравы, невзирая на отеческую
заботу герцога обо мне, бесприютной, оставались мне
далеки и чужды. Я так и не освоилась с ними. Но вас-то,
Юрг, с Испанией издавна разделяют многие кровавые
дела. А доброму герцогу вы обязаны и жизнью и славой!
Он подарил вас неограниченным доверием, вы знаете, как
искренне он желает нашей родине добра,— неужто же
вы не любите его?.. Как можете вы — пускай ради блага
родины — искать новых союзников и, не теряя себя,
менять свою сущность, как змея меняет кожу?
— Что тебе герцог, Лукреция? Зачем тебе болеть
душой за иноземца! Неужто сердце твое не очерствело
после всего, что пришлось тебе выстрадать и чем сам
я грешен против тебя и твоего рода? Оглядись вокруг...
Все наши долины в развалинах и пожарищах! Неужто
никогда не придет сюда мир, не вернется свобода и право?
Герцог не в силах спасти нас. Он боится запятнать свои
святошеские брачные одежды. Но и я опираюсь на слово
божие. «Я подымаю свод небес,— глаголет господь,—
земную же юдоль я отдал в удел детям человеческим...»
Разве ты не видишь, Лукреция, какое все мы, рожденные
в междоусобных войнах, отчаянное, виновное и несчаст-
ливое племя! Там брат убил брата, а здесь мертвец раз-
деляет двоих любящих, суженых друг другу. Нам нельзя
быть мельче, нежели наш удел! Я стою за рулем и веду
граубюнденское суденышко между рифами и скалами,
а руки у меня давно уже стерты в кровь. Возьми весло
и помоги мне! Хотя бы сейчас не сомневайся во мне и
помоги мне, Лукреция! — настаивал он.
— Так скажи же, что я должна делать? — спросила
она, и, как у истой граубюнденки, глаза ее загорелись
отвагой.
168
— Поезжай в Милан,— радостно откликнулся он,—
там ты увидишь отца Панкрацио, и он введет тебя к на-
местнику. Сербеллони с давних пор знает, кто ты такая.
Договорись с ним об условиях, которые я изложу тебе
письменно. Если ты захочешь что-нибудь сообщить мне,
можешь все передать через отца Панкрацио,— его по-
мощь тебе обеспечена в любом случае.
— И ты всерьез хочешь, чтобы я ехала в Италию
вести переговоры от твоего имени? — удивленно спросила
она.— Я понятия не имею о политических тонкостях!
— Я ничего от тебя и не требую,— успокоил он. ее,—
кроме того, что тебе под силу и что, я верю, ты свято
исполнишь, — ты сбережешь мою тайну, хотя бы даже
ценою жизни, и в переговорах ни на йоту не отступишься
от моих условий. Во всем прочем Панкрацио будет тебе
превосходным и добросовестным советчиком. Дай мне
перо и чернила, я по пунктам запишу тебе все, что ты
должна отстаивать.
Лукреция встала и подошла к внутренней, обшитой
волнистым орехом стене башенной комнаты. Она откинула
и укрепила на железной подпоре доску секретера, искусно
вделанного в панель, и полковник принялся писать,
а девушка, стоя позади него, внимательно следила за
его пером.
«Донна ’ Лукреция Планта уполномочена мною вести
переговоры с особой его превосходительства герцога
Сербеллони на основе нижеследующих условий:
Наместник стягивает у форта Фуэнтес, близ границ
Вальтеллины, отряд в количестве не менее десяти тысяч
человек.
Он договаривается с инсбрукским двором о том,
чтобы имперское войско той же численности было выстав-
лено у северной границы граубюнденских земель близ
Финстермюнца и на Луцийском перевале.
Командиры обоих отрядов подчиняются полковнику
Иеначу и вступают на землю Граубюндена лишь по пись-
менному приказу означенного полковника.
Полковник Иенач обязуется перед Испанией настоять
на выводе из пределов Граубюндена не позднее чем в го-
дичный срок всех расположенных там французских войск
вплоть до единого солдата.
Испанская корона, со своей стороны, дает обязатель-
ство признать и обеспечить независимость трех союзных
земель в прежних границах».
169
Пока подсыхали чернила, Иенач еще раз проглядел
бумагу, а затем поставил под ней полную свою под-
пись.
Втайне он содрогнулся, увидев, как его чудовищный
замысел облекся в плоть, точно вызванный заклинаниями
беса, который то ли спасет, то ли сгубит его, а Лукреция,
следя за его взглядом, скорее, чем можно было ожидать,
уловила суть дела и поняла свою непосредственную
задачу. Ей представилось, что речь идет о молниеносном,
тщательно обдуманном и по возможности бескровном
перевороте, и это было ей по душе, ее прямой натуре
претило бы плести нити сложных интриг.
В ту минуту, как Иенач, сложив доверенность, передал
ее синьорине Планта, на пороге, наспех разделавшись
с поручением, вновь появился седобородый кастелян,
и полковник приказал ему подвести к крыльцу вороного.
— Не забудь взять с собой старого ворчуна, Лукреция.
Своими заботливыми медвежьими лапами он еще может
отпугнуть врагов,— приветливо сказал Иенач и, под-
нявшись, вместе с хозяйкой подошел к окну. Ему не
хотелось с ней расставаться. — Ночь совсем ясная,—
заметил он, выглянув в окно.— Когда ты думаешь ехать?
— Завтра на рассвете. Обо мне ты будешь знать от
Панкрацио,— сказала Лукреция.— Ты стал большим че-
ловеком, Юрг. Не мудрено, что женщины и капуцины
у тебя на побегушках! — И на глаза ее навернулись слезы.
По этим насмешливо-грустным словам он узнал Лук-
рецию своих юных дней. Теперь она стала выше и вели-
чавей, наново расцвела, посмуглела от живительного
дыхания родных гор. Ночной ветер играл завитками волос
на ее висках, выбившимися из темной косы, венцом уло-
женной на голове, а глаза светились радостной силой,
какой не увидишь под томительно-знойным небом Юга.
Милые сердцу воспоминания проснулись в нем; не
совладав с собой, он обнял ее.
— Кажется, мы совсем недавно играли вместе там,
внизу,— тихо промолвил он, глядя на деревья ридберг-
ского сада, шелестевшие на осеннем ветру.
Она вздрогнула всем телом — перед ней встал образ
отца — и, отвернувшись от Георга, устремила взгляд в
темноту.
— Что это за огни на дороге вдоль Хейнценберга?
Должно быть, похоронная процессия? — спросила она.
Иенач пристально взглянул на тот берег Рейна.
170

— Это факелы освещают путь герцогу, который под
покровом ночи переезжает в Кур,— ответил он, еще раз
заглянул в ее блестящие от слез глаза, торопливо поцело-
вал ей руку и удалился.
Глава седьмая
Герцог Генрих выбрал для своего местожительства
в Куре величественный дом доктора Фортунаса Шпрехера.
Граубюнденский ученый дворянин с превеликой готов-
ностью предоставил его в распоряжение сиятельного
гостя, смолоду питая честолюбивую страсть к знакомству
с прославленными историческими личностями, ибо дли-
тельное общение с ними было плодотворно для его ученых
трудов.
Едва только герцог был устроен в лучших покоях
поместительного патрицианского дома со всем благоле-
пием, какое подобало его сану и было доступно в здешнем
горном республиканском краю, как после нескольких
хмурых и ветреных дней крупными хлопьями по,сыпал
снег. Наступила ранняя зима, белый покров так и не
сошел с крутых кровель и строгих ступенчатых фронтонов
старой епископской резиденции до самого конца февраля,
когда феновые бурй бушуют по стране и с первыми мар-
товскими днями жарче пригревает солнце.
Зиму добрый герцог провел в невольном бездействии,—
от своих войск, стоявших в Вальтеллине, он был отрезан
непроходимыми снегами, а переговоры с французским
двором застыли на мертвой точке, ни на шаг не продви-
нувшись к цели. Если бы не забота о подписании договора
наряду с другими заботами и сомнениями и если бы дея-
тельному уму полководца не была мучительна вынуж-
денная праздность, он чувствовал бы себя совсем недурно
в шпрехеровском доме и в обществе 'своих бесхитростных
единоверцев-протестантов.
Доктор Шпрехер почитал для себя высокой честью
присутствие Рогана. Еще бы! Наконец-то исполнилась
долголетняя его мечта составить жизнеописание своего
сиятельного гостя^ черпая сведения из первоисточника.
С присущей ему деликатностью и сердечной добротой
герцог не погнушался ежедневно сообщать внимательному
хозяину какой-нибудь эпизод своей прихотливой судьбы;
говорил он по-итальянски, и на этом же языке ученый
172
составлял очерк его жизни, который предназначался, по
настоянию сиятельного гостя, в дар герцогине, все еще
пребывавшей в Венеции, а также дочери Рогана, Мар-
гарите, обрученной с герцогом Бернгардом Веймарским.
Доктора не слишком радовал такой изысканный, но узкий
круг читателей. Он предпочел бы, к вящему прославлению
герцога и отнюдь не к посрамлению составителя, без
ложной скромности незамедлительно увековечить свой
старательный и отмённый труд, напечатав его и выпустив
в свет.
Совсем по-иному проводил время адъютант герцога,
неугомонный' Вертмюллер. Он посещал как высшие,
так и низшие слои местного общества. За короткий срок
он стал известнейшей личностью во всем городке, от
епископского дворца, где его недолюбливали за острый
взгляд и злой язык, и игорного стола, где он, наоборот,
всегда был желанным гостем, и вплоть до самых подо-
зрительных, ютившихся по закоулкам кабачков, где его
тоже радостно встречали в долгие зимние вечера, а не-
редко еще охотнее провожали. Своими колкостями и дерз-
кими политическими выпадами он умел так раззадорить
тугодумов-граубюнденцев, что им' случалось не в меру
разоткровенничаться, в чем они потом горько кая-
лись.
Для благодарных: слушателей, вдохновлявших его
своей тупоумной доверчивостью, у него были в запасе
тайные познания, которые не имели бы успеха в герцог-
ских покоях и которыми он был обязан основательному
изучению математики и физики. Он пускал в ход и кар-
точные фокусы, и нехитрые чудеса, снискавшие ему в
низших сферах его деятельности нешуточную репутацию
чародея, что было ему на руку, однако весьма небезо-
пасно в той среде, где недолог путь от испуганной головы
до крепкого кулака.
Ночные засады и потасовки скорее раззадоривали
хладнокровную отвагу лейтенанта, вместо того дтобы
отпугнуть его от буйных забав. Впрочем, он умудрялся
выходить сухим из воды без урона для своей военной
чести, ибо к тому времени, как разгар страстей и работа
кулаков достигали высшей точки, он уже на цыпочках
крался в свою комнату йо тихим покоям шпрехеровского
дома мимо апартаментов герцога.
Герцог многое прощал Вертмюллеру за безоговорочную
преданность и неусыпное усердие, а тот донимал его своими
173
хитроумными наблюдениями и зловещими прорицаниями.
Право же, он как будто задался целью не давать своему
высокому повелителю ни отдыха, ни срока.
Главной своей мишенью неумолимый лейтенант
избрал Иенача, чья преданность все росла по мере того,
как сгущались тучи, кто ежедневно посещал герцога,
вменив себе в обязанность рассеивать его тревоги, пред-
восхищать желания, на лету схватывать его сомнения,
в корне пресекая их бодрой уверенностью либо опровергая
убедительными доводами, Иенача — разумнейшего из гер-
цогских советников и народного кумира! Вертмюллер
следил за каждым шагом полковника и буквально на
стену лез, когда герцог с улыбкой отмахивался от его
предостережений, приписывая их безрассудной ревности
к своему любимцу или естественной антипатии двух
прямо противоположных темпераментов.
Чего только не наговаривал Вертмюллер!
Провал Кьявеннского договора был известен одному-
единственному граубюнденцу, и герцог не сомневался,
что тот хранит доверенную ему тайну, а послушать лей-
тенанта, так эта весть давным-давно, словно с умыслом,
разглашена повсюду, вплоть до отдаленных шалашей;
и не то чтобы ее передавали шепотком, нет, она гремела
по ту и по эту сторону Ретийских Альп.
Но это еще что! Надвигалась гроза пострашнее —
Вертмюллер уверял, что Граубюнден ведет переговоры
с Испанией. И не одни только партийные вожаки и смуть-
яны строили козни, а весь народ волновался и замышлял
восстать против Франции, и все нити заговора держал
в руках подлый лицемер Иенач...
Герцог в ответ беспечно возражал, что такого еще
никогда не бывало. И немыслимое это дело, чтобы целый
народ как бы составил тайное общество заговорщиков,
уж непременно кто-нибудь из его честных приверженцев,
каких немало здесь, в стране, поспешил бы его предо-
стеречь. На худой конец, о подобных неслыханных по
вероломству замыслах его поставил бы в известность
оказавший ему гостеприимство доктор Шпрехер, человек
положительный, широко осведомленный, не связанный
ни с какой партией, а уж насчет чистоты его намерений
даже и лейтенанту сказать нечего.
Однако неисправимого цюрихского скептика не убеж-
дали эти доводы.
Заговор народа в целом, признавал он, невозможен
174
нигде, кроме как среди граубюнденцев, счастливо соче-
тающих северную флегму с южным лукавством. Любой
из них перещеголяет прожженнейшего дипломата. Поли-
тиканство здесь у всех и у каждого в крови, а потому
не мудрено, что целый народ говорит или молчит, как
один, когда дело идет о заведомой выгоде; вся трудность
заключается в том, чтобы втолковать тугодумам, в чем
для них расчет, а уж . тут такой народный трибун, как
Иенач, надо полагать, преуспел...
Что до ученого мужа, то хулить его он не намерен,
однако же сомневается в его храбрости, особенно перед
лицом некоего тайного судилища, о котором усердно
поговаривают. Он не вправе сказать, из каких источников,
однако у него есть сведения, что в стране учрежден тайный
союз, устав которого именуется цепью, верно, для того,
чтобы показать, как прочно пригнаны его звенья, как
крепко связаны его сочлены круговой порукой. За измену
положена смерть. Он вовсе не утверждает, что доктор
Шпрехер является звеном этой цепи, не той он закалки
человек, но весьма вероятно, что пресловутой шайки
он боится без памяти.
К тайному заговору, разоблачение которого карается
смертью, герцог отнесся как к измышлению праздного ума.
— Вас этим всем потчуют, чтобы пуще разжечь вашу
недоверчивость! — подтрунивал он над Вертмюллером.—
И поделом вам за злой язык!
Подозрительнее всего была лейтенанту та льстивая
беззастенчивость, с какой Иенач старался обмануть гер-
цога насчёт его положения при французском дворе.
Казалось бы, Генриху Рогану лучше было самому судить
об этом. «Что же руководило граубюнденцем? — недоуме-
вал Вертмюллер.— Не иначе как дьявольский умысел
со всех сторон опутать доброго герцога сетями лжи и бе-
совского дурмана и, успокоив его тревоги, тем вернее
привести его к погибели».
И ненависть лейтенанта к полковнику превысила
в конце концов все пределы.
Из Парижа, ничего не добившись, явился Приоло,—
Вертмюллер немедленно заподозрил, что он посвящен
в тактику проволочек и работает на руку кардиналу.
Герцог тут же отослал его назад с настойчивыми увере-
ниями, что медлить далее нельзя,— ежели не будет
подписан этот вполне благоприятный для Франции до-
говор, граубюнденцы склонятся на обещания Испании.
175
Не успел Приоло уехать, как отважный де Лекк,
которого Роган оставил во главе своего войска в Валь-
теллине, доложил о тревожных признаках ослушания
среди его граубюнденских полков, что свидетельствует
о недовольстве в самом народе. Он бы не придал значения
этим единичным случаям, если бы испанцы не сосредо-
точили у границ довольно крупных сил, а герцог не был
бы оторван от своей армии и не находился бы в самом
сердце страны, где, как он опасается, день ото дня растет
возмущение против Франции. Под конец он заклинал
герцога во что бы то ни стало соединиться со своим вер-
ным вальтеллинским войском. Избавившись от тяжкой
ответственности и. вручив командование в руки доблест-
нейшего полководца, он, Лекк, будет счастлив бок о бок
с ним воевать противу целого света.
Вертмюллер восторженно отнесся к этой спасительной
просьбе и был вне себя от ярости, когда после ближайшего
же визита полковника услышал с его слов, чт,о пребы-
вание герцога в Куре вполне безопасно, а при том, как
его чтут в стране, оно весьма полезно для интересов Фран-
ции и даже необходимо для умиротворения умов.
Но благородному герцогу пришлось все-таки усо-
мниться. Вертмюллер напал на такую улику, которая
способна была поколебать' самое слепое доверие.
В кабачке под вывеской «Пыльный приют» он свел
знакомство с итальянским знахарем и случайно узнал,
что тот подумывает возвратиться в страну лавров и, мирт.
Плюгавый проходимец, ввцду здешних холодов согре-
вавший себе нутро коварным местным вином, в пьяном
угаре похвалялся важнейшими дипломатическими связями
и полномочиями; у Вертмюллера, который его с интересом
слушал и усиленно потчевал, внезапно блеснуло вос-
поминание. Покидая как-то поздним вечером епископскую
резиденцию, он при свете луны увидел в дальнем углу
двора приметную плюгавую фигурку в оживленной
беседе с каким-то плечистым великаном; это длилось одно
мгновение — услышав звон его шпор, оба скрылись в бо-
ковых воротах, однако его быстрый взгляд успел рас-
смотреть выразительную наружность ярмарочного ле-
каря, а в человеке, закутанном в плащ, узнать полковника
Иенача. Этого было достаточно, чтобы подстрекнуть пред-
приимчивого и соскучившегося от зимнего застоя лейте-
нанта к веселой проделке. Подкараулив отъезд итальянца,
он отпросился на несколько дней и поскакал вслед за
176
шарлатаном на своем резвом гнедом, догнал его под
вечер первого дня и, как разбойник с большой дороги,
напал на него в глухом месте горной тропы. Перепуган-
ному знахарю пришлось выложить все содержимое из
ящика со снадобьями, а затем Вертмюллер обыскал его
самого. Каково же было торжество лейтенанта, когда,
дружелюбно похлопывая целителя по спине, он услышал
шелест бумаги, зашитой между сукном и подкладкой.
Пластырными ножницами из аптечки злополучного лекаря
он вспорол его красный кафтан и целехоньким извлек
оттуда собственноручное послание своего недруга, в
котором Иенач давал некоему капуцину поручения к ми-
ланскому наместнику Сербеллони. Смысл письма, правда,
был неясен, но самый факт говорил за себя. Успокоив
дрожавшего зубодера и подкрепив его из своей фляжки,
Вертмюллер радостно поскакал назад, в Кур. Наконец-то
предатель Иенач у него в руках!
До города он добрался далеко за полночь и едва умолил,
чтобы его допустили к герцогу. Обуздав свое нетерпение,
он ограничился тем, что передал своему повелителю
предательское письмо и вкратце изложил ход событий.
Когда же наутро, выспавшись блаженным сном, Верт-
мюллер предстал перед герцогом, тот оказался в крайне
подавленном состоянии духа и отнюдь не был склонен
обсуждать с адъютантом это, как он выразился, непо-
нятное и прискорбное происшествие. Ему хотелось вы-
слушать сперва объяснения другой стороны.
Незадолго до того часа, когда Иенач имел обыкновение
наносить положенный визит герцогу, лейтенант был
отправлен с повседневным приказом по прирейнскому
гарнизону, и, как ни гнал он коня, все же он опоздал,
и очная ставка между ним и полковником в присутствии
герцога Генриха не состоялась.
Когда он вернулся, герцог был в самом радужном
настроении, словно избавился от тяжкого гнета.
— Благодарю вас, милейший Вертмюллер, за ваше
похвальное усердие,— сразу же начал он.— Правда,
на сей раз, при своей проницательности и зоркости, вы
попали впросак. Мне, право, жаль уязвлять ваше тще-
славие. Но Иенач был здесь, и я открыто потребовал у него
отчета. 'Он обелил себя вполне. Письмо — подложное,
и рука его на редкость ловко подделана. У полковника
много врагов, которым важно повредить ему в моих
глазах. Им и невдомек, что своими происками они только
7 к.- Ф. Мейер
177
укрепляют мое к нему доверие. Такие враги есть у него
и при епископском дворе среди духовных лиц, с которыми
вы встречаетесь за карточным столом. Они вас раскусили
и строили весь расчет на вашей подозрительности и пред-
приимчивости. Вы ведь не делаете секрета из своего
нерасположения к полковнику, а также, к вашей чести
будь сказано, из своей привязанности ко мне,— вот
духовные особы и состряпали ловкую интригу. Они
подкупили этого жалкого лекаря,— сознайтесь, он от-
лично справился со своей ролью. Итальянца хлебом не
корми, только дай ему разыграть комедию! И, наконец,
что касается озадачившей вас ночной беседы между Иена-
чем и знахарем поблизости от епископского дворца, то
она в самом деле имела место — только речь там шла об
удалении мозолей. Вспомните, вы еще подняли полковника
на смех, когда заметили на днях, что левая нога у него
обута в домашнюю туфлю.
Во время этой речи подвижное лицо Вертмюллера до
такой степени насупилось, что герцог положил ему руку
на плечо и приветливо добавил на прощание:
— Не будем больше об этом говорить, дружок, все
дело выеденного яйца не стоит.
Бесплодно ломая себе голову, как бы все-таки найти
управу на полковника, Вертмюллер покинул герцогский
кабинет. Он был так разъярен, что даже не заметил не-
бесного создания, которое поднималось по лестнице
навстречу ему. Это была златокудрая хозяйская дочка,
фрейлейн Амантия Шпрехер, направлявшаяся к герцогу
с букетом первых ландышей. Мало того что лейтенант
не обратил на нее внимания, этот необузданный дикарь,
сбегая по каменным ступеням, чуть не сбил ее с ног. Она
в 'испуге схватилась за кованые железные перила, с не-
доумением и с укоризной посмотрев ему вслед невинными
голубыми глазами.
И это тот самый Вертмюллер, который обычно явно
восторгался ее миловидностью и всю зиму состоял в ее
присяжных танцорах? Да и на завтра, на последний,
самый блестящий карнавальный бал, он тоже заранее
ангажировал ее. Какая же муха его укусила?
Правда, он и прежде, случалось, смущал ее бесцере-
монными насмешками над граубюнденскими делами и
обычаями. Впрочем, кого и щадил его острый язык! Для
нее он до сих пор делал исключение, и ей это очень льстило.
Ее нежная юная прелесть и ровный, миролюбивый
178
нрав, в силу противоположности, притягивали и успо-
каивали неугомонного лейтенанта. А Шпрехерова дочка
самым целомудренным образом задумывалась подчас,
каков будет этот цюрихский сорвиголовй в качестве
супруга, и его отвага, его неоспоримая преданность бла-
гочестивому и благородному герцогу, его высокие жиз-
ненные цели в ее чистом и мудром сердце брали перевес
над присущей Вертмюллеру строптивостью и духом про-
тиворечия, над глумливым отношением к духовным
лицам и церковным обрядам, что скорее всего было страш-
нее на словах, нежели на деле. Однако же она еще отнюдь
не пришла к благоприятным выводам, особенно после
столь неучтивой встречи.
Она беспечно отмахнулась от этих мыслей и медленно
взошла на последние ступени, приводя в порядок пучок
серебристых цветов.
К благородному гостю своего отца фрейлейн Амантия
питала безграничное почтение без тени настороженной
робости, которую исключала приветливая простота гер-
цога. Каждый день к тому времени, когда он был рад
отвлечься, она появлялась в приемной герцога и осведом-
лялась о его пожеланиях. И если у него не было срочных
дел, он ни разу не преминул задержать милую девушку
и осведомиться о том, что занимает ее нынче.
В этот день она только что возвратилась с воскресной
проповеди и была не столько воодушевлена, сколько
озадачена, ибо пастор Залуц с большой горячностью
проповедовал на неположенный сегодня евангельский
текст — и какой же странный текст! — о предательстве
Иуды Искариота, от Матфея, глава двадцать шестая!
Своей проповедью он поверг слушателей в большое
смятение, каждый искал, в кого же метит пастор и, по
словам фрейлейн Амантии, вопрошал ёебя, как в свое
время вопрошали ученики: «Не я ли, господи?»
Глава восьмая
Несколько дней спустя, а именно девятнадцатого
марта, ученый дворянин Фортунатус Шпрехер поспешно
поднимался в покои своего сиятельного постояльца.
Столь раннее посещение никак не могло быть связано
с жизнеописанием герцога. Да и лицо ученого было
сумрачнее обычного, а в руках он судорожно сжимал укра-
шенный граубюнденским гербом большой печатный лист,
7*
179
похожий на официальные извещения, какие прибивают
к стенам домов.
Добравшись доверху, он остановился перевести дух
и приободриться. Однако, не дождавшись, пока камер-
динер .доложит о нем, он забыл о привычной бережной
учтивости и ворвался в кабинет герцога, который читал
Библию, сидя в выступе в виде фонаря, и с удивлением
поднял глаза навстречу неожиданному гостю.
— Чрезвычайной важности обстоятельству вынуж-
дают меня прервать утреннюю молитву вашей светлости.
Страшно вымолвить, но меня к тому побуждает тревога
за вашу сиятельную особу. Если бы могли вы заглянуть
мне в душу, вы куда лучше, чем из моих слов, убедились
бы в моей непритворной преданности, способной выдер-
жать любое испытание. Будучи всецело погружен в свои
ученые труды, я пренебрегал суетной молвой и потому,
увы, не придал значения сумбурным толкам, тревожив-
шим в последнее время мой слух. Мне не хотелось пона-
прасну беспокоить вас.
Герцог стремительно поднялся.
— Говорите, сударь, что случилось? — твердо и спо-
койно приказал он. — Что это за бумага? Покажите мне ее.
Шпрехер протянул ему роковое извещение и упавшим
голосом простонал:
— Бунт против Франции, Юрг Иенач назначен глав-
нокомандующим войсками трех союзных земель!
Роган пробежал бумагу глазами и побледнел.
Это было воззвание к народу, где немногословно
и четко излагались претензии граубюнденцев к француз-
ской короне; далее следовал призыв положиться на
Испанию и Австрию, выражающих готовность восста-
новить Граубюнден в прежних границах и возвратить
ему прежние свободы.
Командующим всеми граубюнденскими военными си-
лами назначался Юрг Иенач.
Заключительные слова гласили:
«Беритесь за меч, общины трех союзных земель, поды-
майтесь на бой с врагом во имя господне. Девятнадцатого
сего марта месяца собирайтесь у Цицерса близ Кура».
Воззвание было скреплено главами трех земель — первой
стояла подпись Мейера, обер-бургомистра города Кура.
Герцог гневно швырнул бумагу на стол. Кликнув
слуг, он приказал седлать коней и вызвать Вертмюллера,
чтобы с ним вместе ехать в прирейнские крепости. Бы-
180
строта мысли, присутствие духа и воинская энергия ни
на миг не покинули его.
Пока слуга одевал герцога, запуганный Шпрехер
пытался в чем-то его заверять, ( что-то указывать и сове-
товать.
— Подписавшиеся все, как один, члены тайного сооб-
щества. Видит бог, я считал, что оно радеет об общей
пользе и что у него нет никаких опасных побочных целей!
А каков бургомистр Мейер! Он всегда так презрительно
отзывался о переметной суме, Иеначе, и поносил папист-
скую Испанию! Боюсь, ваша светлость, что неприкосно-
венность моего жилища недостаточна, чтобы оградить
вашу особу! К прирейнским укреплениям вам уже не
пробиться, — народ со всех сторон стекается к Цицерсу.
Что это, боже правый, со всех колоколен бьют в набат!
Пожалуй, лучше вам бежать ночью в Цюрих, а уж оттуда
окольными путями пробраться к вашей армии в Валь-
теллину.
Не успел он договорить, как под окнами послышался
стремительный стук копыт, и через минуту перед гер-
цогом, вытянувшись в струнку, но гневно сверкая гла-
зами, стоял адъютант Вертмюллер.
— Ваша светлость, граубюнденские полки в Домлечге
взбунтовались и с развернутыми знаменами двигаются
на Кур,— отрапортовал он.— Сегодня утром я поехал
в Рейхенау и чуть было не попал им в лапы. Они следуют
за мной по пятам! Как известно вашей светлости, здесь,
в городе, стоят только волонтеры из Претигау. Это люди
верные! Я отрядил их к северным воротам. Их командир
Янет клятвенно заверил меня, что он душой и телом
предан вам и будет сражаться за вас против всей испан-
ской и изменнической своры, Лошади и люди наготове.
Если волонтеры будут прикрывать нас с тылу, мы еще
можем пробиться к прирейнским укреплениям. А встретим
шайку взбунтовавшейся черни, так подомнем смутьянов
под копыта коней.
Герцог Генрих кивком головы одобрил этот отважный
план, который отвечал его собственным намерениям и,
мимоходом попрощавшись с господином Шпрехером, по-
спешил к выходу.
Но он уже был пленником.
Когда Вертмюллер распахнул дверь приемной, снизу
донесся многоголосый гул и топот шагов* по лестнице.
Зазвенели шпоры, послышался приглушенный отрывистый
181
разговор. Герцог остановился и стиснул рукоять шпаги.
У дверей нерешительно топтались какие-то личности,
одни в военном, другие в штатском. Никто не решался
сунуться вперед. Но вот они посторонились, Георг Иенач
выступил из толпы и перешагнул порог. За ним последо-
вали Гулер, граф Траверс и видный, широколицый косо-
глазый мужчина в бургомистерском одеянии, при зо-
лотой цепи.
Они охотно уступили дорогу полковнику Иеначу.
Обнажив голову, он решительно приблизился к герцогу, —
тот встретил его высокомерным взглядом. Иенач был бле-
ден как смерть, лицо его словно окаменело, но голос
прозвучал на диво спокойно и холодно.
— Ваша светлость, вы в наших руках. Мы восстали
для самообороны, и не против вас, а против французской
королевской власти. Вы не понимали того, что нам давно
уже стало ясно: кардинал не желает подписать наш с вами
совместный договор. Он хочет удержать нас до пред-
стоящего всеобщего мира, когда пустит нас в оборот
как французскшй товар для меновой торговли. Он легко
поступится вашей незапятнанной честью, которую дал
нам в залог. Сам французский король со своим карди-
налом побудили нас искать менее накладной помощи
у нашего исконного врага — и мы добились ее. Видит
бог, нелегко нам было поставить свою свободу под защиту
Испании. Вот вкратце чего мы требуем от вас и в чем вы
нам отказать не можете: к вашим прирейнским укрепле-
ниям толпами стекаются граубюнденские ополченцы.
Полки вступают в Кур. Я освободил их от повиновения
вам и приказал присягнуть на верность главам трех
союзных земель. Австрияки стоят на Луцийском перевале,
испанцы — у крепости Фуэнтес. Силы тех и других
превосходят ваши. По моему знаку они перейдут границу.
Взгляните, вот полномочия, данные мне испанскими и
австрийскими властями и подписанные самим импера-
тором, а также наместником Сербеллони! — Он раз-
вернул две бумаги.— Лекк бессилен прийти вам на
помощь,— стоит ему двинуться к альпийским перевалам,
как испанцы выступят из Фуэнтеса в Вальтеллину.
Как видите, ваши полки окружены со всех сторон; вы
один можете спасти войско своего короля, для чего вам
надобно подписать вот это соглашение.
Иенач взял из рук бургомистра третью бумагу и про-
читал:
182
— «Французские войска- оставляют как прирейнские
укрепления, так и Вальтеллину.
Они добровольно и в кратчайший срок покидают
Граубюнден.
Герцог Генрих Роган, пэр Франции и генерал-лейте-
нант французской армии, остается в Куре нашим залож-
ником впредь до того, как будет выполнено это заклю-
ченное между ним и нами соглашение.
Сиятельный герцог честным своим словом ручается, что
соглашение будет выполнено в точности, невзирая на воз-
можное противодействие со стороны французского двора».
Вот как обстоит дело. Мы не вправе, ваша свет-
лость, взывать к тем теплым чувствам, которые внушал
вам наш Граубюнден, ибо мы позаботились о себе помимо
вас и против вас. Но, помните,— отказавшись подписать
договор, вы ввергнете в необозримые жесточайшие бед-
ствия ту страну, которая привыкла почитать вас как
своего доброго гения.
Герцог не взял протянутого ему свитка. Он отвернулся
со слезами гнева на глазах и дрогнувшим голосом про-
изнес:
— Много неблагодарности видел я на своем веку.
Но никогда еще за мое доверие мне не йлатили такой
черной изменой, а за уважение к правам слабейшего —
змеиным коварством и поношением. Подписывать я не
стану. Я не могу до такой степени унизить Францию
и ее полководца.
Наступившую после этих слов тишину нарушили
шум и крики возле незакрытых дверей. Сквозь толпу
на лестнице и в сенях пробился широкоплечий рыжево-
лосый офицер и настойчиво требовал генерала Иенача.
— Вы здесь ни к чему, капитан Галлус! — злобно
закричал Иенач.— Что вам нужно?
— Мне. нужны ваши указания,— грубым голосом
закричал в ответ офицер,— Янетовы волонтеры не желают
присягать нановои. Вы продали их испанским попам,
говорят они, а присягать они присягали Франции и
никому, кроме герцога, повиноваться не будут.
Иенач помертвел от бешенства. Обернувшись к Гал-
лусу, он хрипло выкрикнул:
— Двинуть на них мой полк! Всех перестрелять! —
Затем снова повернулся к герцогу и, не помня себя, сдав-
ленным голосом предостерег: — Кровь их падет на вас,
герцог Роган!
183
Герцог вздрогнул и застыл на мгновение во власти
мучительной внутренней борьбы. Затем дрожащей рукой
взял со стола свиток, круто повернулся и направился
к двери своего кабинета, которую вошедший следом
Вертмюллер плотно закрыл за собой.
Все еще смертельно-бледный, Иенач обратился к бур-
гомистру:
— Наше дело выгцрело! Надо дать герцогу покой.
Удалите всех. Я ручаюсь за то, что он подпишет.— Ка-
питану Галлусу, который стоял в нерешительности, он
приказал: — Сообщите Янету, что его славных , волон-
теров не будут принуждать к присяге. Герцог заодно
с правительством трех союзных земель й вскоре объявит
солдатам свою волю.
Через несколько минут, когда герцогские покои стали
уже пустеть, дверь из Кабинета распахнулась, и появился
Вертмюллер, держа в руке подписанный герцогом до-
говор.
— Кто из присутствующих представляет в настоящее
время «законную», по граубюнденским понятиям, власть?—
язвительно спросил он.
Бургомистр Кура выступил вперед со строгой офици-
альной миной, и Вертмюллер, выражая всем своим видом
убийственное презрение, сунул ему свиток, от которого
зависела судьба Граубюндена.
Господин Фортунатус Шпрехер только что рассыпался
в поздравлениях и пожеланиях, провожая кое-кого из гра-
убюнденских государственных деятелей, как вдруг увидел
взбежавшего по лестнице молодого человека в дорожной
одежде, схватил его за руку, увлек в сторону и принялся
сокрушенно рассказывать о происшедшем. Это был дол-
гожданный Приоло, прибывший из Парижа в самую
трагическую минуту.
— Бога ради, не задерживайте меня, господин док-
тор,— едва переводя дух, воскликнул Приоло.— Я спе-
шу к герцогу. Может быть, не все еще пропало — Кья-
веннский договор подписан. Ваши требования удов-
летворены с избытком! Только не вступайте в союз с
Испанией. — И он стремглав бросился через при-
емную.
Увидев, как он с искаженным лицом пробежал мимо,
Иенач, горько усмехнувшись, сказал бургомистру:
184
— Кардинал считал, что судьба ему подвластна,
однако на сей раз она его подвела.
Мейер ничего не ответил, только крепче прижал
к груди роковой свиток.
Через час в парадных покоях герцога стало тихо
и безлюдно.
Один только Иенач шагал взад-вперед по приемной,
размышляя над тем, что’ сулят происшедшие события.
Больше всего он был обеспокоен участью своего плен-
ника и медлил здесь в надежде, еще раз увидеть это еще
так недавно приветливо улыбавшееся ему лицо. В том,
что герцог Генрих будет верен данному слову, предатель
не сомневался ни минуты; но столь же несомненно было
и другое — всю свою злобу кардинал обрушит теперь
на Рогана, на это оружие благородной закалки, которое
он сломал в своих безжалостных руках, и если герцог
отважится когда-либо вернуться во Францию, его неиз-
бежно ждет месть Ришелье. Иенач был бы рад укрыть
его от этой мести — но где? Найдется ли такой уголок,
куда бы не достигла рука кардинала, но где бы герцог
не был в то же время изгнанником, ибо на такую безот-
радную долю он не согласится никогда?
Иенач ждал напрасно. Герцог не показывался, а когда
дверь наконец отворилась, на пороге появился адъютант
Вертмюллер и, пряча в бумажник какое-то письмо,
хотел без поклона пройти мимо.
— Вертмюллер, попросите герцога, чтобы он принял
меня,— обратился к нему граубюнденец.— Я задержу
его ненадолго. Это нужно в его же интересах.
— Увольте его от вашего лицезрения — оно ему
будет теперь не в радость,— ответил лейтенант.— И не
вам заботиться о его личных делах, он их сам только что
уладил.
— Как он решил свою дальнейшую судьбу? — с вол-
нением спросил Иенач.— Куда он поедет? В Цюрих
или в Женеву? Там он мог бы посвятить заслуженный
отдых ученым занятиям.
— Писал бы руководство по стратегии, да? — на-
смешливо подхватил Вертмюллер.— Ну, нет! В том
положении, в которое он попал вашими стараниями,
герцогу Рогану остается один, лишь выход: смерть на
бранном поле. Вам не терпится узнать, куда направится
185
мой повелитель, вырвавшись из ваших иудиных объятий?
Против обычаев, заведенных здесь вами, я не стану вам
врать. Мой благородный повелитель отправляет меня
к своему зятю, герцогу Бернгарду Веймарскому с посла-
нием, в котором просит зачислить его простым рейтаром
в имперскую армию. Прикажете что-нибудь передать
от вас герцогу Бернгарду? Помнится, и вы когда-то
сражались под его знаменами. Он немало подивится вашим
деяниям. Я уезжаю сегодня же и, стало быть, тоже в
последний раз имею счастье вас лицезреть. Хоть бы мне
никогда не сталкиваться с вами! Особенно в тот раз
у крепости Фуэнтес, когда вы шествовали с подобающими
вам почестями... и тогда уже под испанским эскортом.
Не доведись нам встретиться — многое сложилось бы к
лучшему и вы давно уже были бы вознесены на достойное
вас место.
— Что бы вы ни говорили, я не выйду из себя,—
мрачно произнес Иенач.— Хватит с меня крови, а ваше
уважение мне ни к чему. Вам непонятны те жертвы,
которые я приношу своей родине. Ступайте и скажите
герцогу Бернгарду, пусть он умудрится так же вырвать
из когтей Франции свой Эльзас, как вырвал я свой Грау-
бюнден, — задорно вскинув голову, заключил Иенач и
направился к выходу.
Глава девятая
Теплый месяц май одел Рейнскую долину цветами
и пышной листвой, когда французское войско, совершая
обусловленный мартовским соглашением отход из Валь-
теллины, по пыльной дороге приближалось от Рейхенау
к воротам города Кура.
Приоло отвез в Париж насильственно навязанный
герцогу Рогану договор, и он был там одобрен, правда,
в крайне уклончивых выражениях, в которых явственно
сквозило негодующее противодействие кардинала. Фран-
цузский двор не мог опомниться от испуга и досады по
поводу переворота, с беспримерной ловкостью подготов-
ленного в каком-то глухом горном краю. До сей поры
никто не считал нужным запомнить имя безвестного
искателя дриключений, осуществившего этот переворот.
И все-таки соглашение поневоле одобрили, неведомый
граубюнденец оказался предусмотрительнее самого кар-
186
динала, так плотно пригнав и затянув петли искусной
сети, что даже Ришелье, при всей своей изворотливости,
не мог найти в ней лазейку. Возможно, он подумывал
силой прорвать эту сеть, но на такое предприятие никак
не годился Роган, для которого данное слово было свято
и нерушимо.
А Роган не поскакал навстречу своему войску и не
встал в его ряды. После жестокой сцены в шпрехеровском
доме новый приступ пригвоздил его к одру болезни,
и сейчас он оправился лишь настолько, чтобы самолично
перевести свои полки через границу Граубюндена, от-
стоявшую в нескольких милях от Кура. Завтра по утрен-
ней прохладе он в последний раз возглавит свое войско
и вместе с ним покинет пределы страны, для которой так
много сделал и которая так плохо отблагодарила его за
любовь.
Когда облако пыли возвестило приближение войска,
народ валом повалил из города, стар и млад спешили
навстречу французам, к которым граждане Кура никогда
не выказывали вражды, подобно диким обитателям горных
долин, а нынче и вовсе встречали их радушно, потому
что завтра долголетние гости должны навсегда освободить
страну от своего присутствия.
Вдруг из городских ворот вылетел отряд всадников,
и тянувшиеся по знойной дороге толпы шарахнулись по
сторонам. Это были офицеры граубюнденских полков,
впереди на вороном жеребце скакал всадник в огненно-
красном кафтане, с голубыми перьями на широкополой
шляпе, в котором каждый ребенок узнал бы Юрга
Иенача.
Пока он вместе со своей конной свитой не скрылся
в клубах поднятой ими пыли, люди, дивясь и содрогаясь,
смотрели ему вслед, ибо в народе шла молва, будто сын
бедного пастора, ставший богаче и могущественнее всех
в стране, отрекся от Христовой веры и продал душу не-
чистому, оттого ему и везет в самых отчаянных пред-
приятиях.
Все громче и ближе звучала военная музыка. Народ
расступился на обе стороны и живой изгородью вы-
строился на прцдорожных лугах и зеленеющих склонах.
Мимо прошел французский авангард, но загорелые воины
шагали быстро, не отвечая на приветственные возгласы
любопытствующих обывателей, и те, оробев, мало-помалу
смолкли.
187
Издали впереди главного ядра войск показался
командующий ими барон Лекк, а рядом ехал Юрг Иенач.
Но француз явно не был ему признателен за такую учти-
вость. Горделиво и безмолвно скакали они бок о бок.
Старому вояке нестерпимо было общество граубюнденца.
Глаза его метали искры, своим молодым огнем бросая
вызов седине, серебрившей его коротко остриженные
волосы. Белые, как снег, усы были особенно лихо за-
кручены вверх, покрытое здоровым темйым загаром лицо
пылало от сдерживаемого гнева, а в руке воинственно
сверкал доблестный клинок.
Не вступая в ворота, войска проделали обходный
маневр влево вдоль городских стен, чтобы провести
короткую и теплую майскую ночь под открытым небом,
разбив походный лагерь у северных ворот, откуда дорога
идет прямо к границе.
Когда солнце зашло и солдаты расположились на
ночлег, офицеры, всего числом до ста, поспешили в город
представиться своему главнокомандующему, герцогу Ро-
гану, пополнить в лавках Кура личную экипировку и сооб-
разно своим вкусам как можно приятнее провести вечер.
Отдав окончательное распоряжение выступать на
заре, барон Лекк проехал верхом между рядами костров,
на которых солдаты готовили себе ужин, пристальным
взглядом окинул весь лагерь и медленно повернул к го-
роду. Здесь он прежде всего заехал в трактир «Козерог»,
где уговорились собраться все его офицеры, и тотчас же
направился^ к герцогу Рогану, которого в столь поздний
час рассчитывал застать одного.
Герцог был уже совершенно готов к отъезду. Он за-
кончил последние дела и простился с хозяевами дома.
Французских офицеров он, правда, принял, но, сказав
им несколько любезных слов, поспешил их отпустить.
Последние часы пребывания в Куре он хотел собраться
с духом и, сколько возможно, отдохнуть.
Он охотно отказался бы на завтрашнее утро от всяких
проводов и прощальных церемоний, однако доктор Фор-
тунатус Шпрехер со слезами умолял его не наносить
такой несносной обиды городу Куру, который вместе со
всей страной столь многим ему обязан и, невзирая на
досадную видимость, не поколебался в своем благоговении
перед его обожаемой особой; и герцог, иронически про
себя усмехаясь, подчинился этому желанию, происте-
кавшему из полнейшей растерянности.
188
Когда камердинер ввел Лекка, Генрих Роган встретил
его со спокойным достоинством и похвалил за быстроту
и распорядительность в исполнении приказа о выводе
войск из Вальтеллины.
— Раз уж это. неизбежно, нам не приличествовало
медлить, и я благодарен вам за то, что своим стремитель-
ным переходом вы сократили мое пребывание в Куре,
которое стало мне в тягость.
Барон Лекк испытующе посмотрел в бледное лицо
своего генерала и довольно резко возразил:
— А я, ваша светлость,, боялся, что своей исполни-
тельностью нанес ущерб интересам Франции. Вам, надо
полагать, известно, что ваш секретарь привез из Парижа
контрприказ; но вы приказывали мне торопиться, и потому
он опоздал. К великому моему сожалению, Приоло встре-
тил меня уже по эту сторону перевала, в селении Шплюген.
— Приоло вчера отпросился у меня и вчера же уехал.
Так что потребовать от него отчета я не могу, — пожав
плечами, ответил герцог.— Мне лично ничего не из-
вестно 6 втором приказе, якобы посланном вам через
меня в отмену первого.
Лекк открыл бумажник и показал герцогу распоря-
жение, за подписью короля и Ришелье, где в самой ре-
шительной форме приказывалось ему оставаться с вой-
сками в Вальтеллине и своим доблестным оружием во
что бы то ни стало восстановить честь Франции.
Скорбная складка глубже врезалась в бледный лоб
герцога, который раскрыл лежавший на столе портфель
и развернул присланную доверенность на заключение
навязанного ему граубюнденцами договора. Бумага, да-
тированная тридцатым марта, была подписана в Сен-
Жермене Людовиком XIII и кардиналом Ришелье. Он
сопоставил ее с приказом, который вручил ему Лекк.
— Под обоими документами стоят подписи короля
и кардинала,— задумчиво сказал он.— Взгляните сами.
В подлинности их и тут и там сомневаться нельзя. При-
каз, посланный вам, принрсил в жертву мою честь, а
возможно, и жизнь... Почему вы не выполнили его?
— Потому что он пришел с опозданием, я успел очи-
стить крепости от войск,— сухо ответил Лёкк.— А глав-
ное,— поспешно, с теплотой в голосе присовокупил он,—
я не хотел при создавшемся положении действовать без
ведома вашей светлости. Я полагаю, что, имея на руках
последний королевский приказ, мы ничего пока не упу-
189
стили. Еще не поздно исполнить волю и желание короля
и отомстить за предательство, позорящее Францию. Тем
более сейчас, когда полководец и войско снова вместе!
План мой готов, благоволите выслушать его.— Он повел
герцога в, полукруглый, выступающий наподобие башни
фонарь, где все окна были настежь в эту тихую, теплую
майскую ночь, и приглушенным голосом продолжал: —
Ни в городе, ни в окрестностях граубюнденских войск
сейчас нет. Иенач перевел свои полки в Претигау во
избежание стычек с нашими солдатами, которые возму-
щены бесславным отступлением. Только мелкие отряды
ополченцев охраняют ворота. Иенач и полковые командиры
собираются завтра с бесстыжим злорадством эскорти-
ровать нас до границы, а пока что бражничают в питейном
заведении «Колокол», празднуя наш уход. Видите, осве-
щенные окна во второй улице отсюда? Там они и пируют.
Месть всецело в наших руках. В городе сто пятьдесят
наших офицеров, все, как на подбор, храбрецы, и все
готовы своей дворянской шпагой отмстить за оскорбление,
предательски нанесенное Франции.
Мы неслышно займем все выходы из «Колокола»,
ворвемся туда всем скопом и перебьем упившихся грау-
бюнденцев. Я договорился в лагере, чтобы по моему
условному знаку городские ворота были снаружи взор-
ваны петардами. Наши войска войдут в город и займут
его. Жители Кура в большинстве своем всегда были
противниками испанских интриг и тяготели к йам, фран-
цузам. Частью добровольно,, а частью по принуждению
они крикнут: Vive 1д France I1 — и, будьте покойны,
ваша светлость, через несколько дней вся страна присое-
динится к ним, потому что всем претит союз с Испанией.
Главный зачинщик должен поплатиться первым — рас-
праву с ним я беру на себя. А едва только Иуда получит
заслуженную мзду,— не сдерживая своего бешенства,
воскликнул он,— все, поверьте мне, мигом примет иной
оборот!
— И вы думаете вероломством и кровопролитием вос-
становить славу Франции? — строго спросил герцог.
Лекк указал на данные ему полномочия.
— Я только исполню волю короля, моего повели-
теля,— оправдываясь, возразил он.— Кардинал — чело-
век ученый и мастер разрешать вопросы совести. В его
1 Да здравствует Франция! (франц.)
190
символе веры стоит: «измена за измену». Девятнадцатого
марта злостным насилием, посрамившим гостеприимство
этого дома, вы были вынуждены дать слово, которое тем
самым ни к чему не может вас обязывать ни перед богом,
ни перед людьми, хотя бы вы и поклялись на Евангелии
или на святом причастии...
— Моя совесть предписывает мне иное,— твердо и
решительно заявил Роган. — Пока что я ваш главно-
командующий, а значит, вы должны и будете мне повино-
ваться. Не смейте больше говорить о вашем замысле!
Если бы он удался, испанцы и австрияки тот же час
вторглись бы в страну, благо они стоят у границы,—
и возгорелась бы жесточайшая война. Сами же вы ска-
зали: один человек хладнокровно задумал и совершил это
предательство. Народ в целом ни в чем не повинен —
зачем же ему такой страшной ценой платить за вину
одного? Я сдержу слово и не считаю, что от этого потуск-
неет блеск наших лилий. А если бы даже, как вы говорите,
слава французского оружия понесла урон,— все равно
я обязан сдержать свое слово.
— Француз не смеет так рассуждать! — вскипел Лекк.
Герцог схватился рукой за сердце. Сам он знал и
раньше, но сегодня впервые услышал из чужих уст, что
отечество потеряно для него.
— Если мне нельзя быть французом и человеком
чести,— тихо вымолвил он,— я предпочту сохранить
честь, хотя бы мне и пришлось лишиться родины.
И оба возвратилидь из фонаря в комнату.
К ночи похолодало, и в доме затворили окна. На за-
литую лунным светом середину площади выступила рослая
фигура человека, который давно уже, скрестив руки и
прислонясь к стене, стоял под окнами фонаря, не замечен-
ный обоими собеседниками. После того как мосье де Лекк,
громко звеня шпорами, вышел из дома и завернул за угол,
человек этот некоторое время, понурившись, шагал взад-
вперед в тени противоположного ряда домов и время от
времени поглядывал на фонарь в герцогском кабинете,
пока там не погас огонь. Теперь он остановился на углу
боковой улицы. Опять послышались шаги. Тощий че-
ловек в одежде испанского дворянина, пошатываясь,
вышел на площадь и нерешительно остановился на миг,
пристальным взглядом окинул того, кто стоял в ночном
дозоре, затем приблизился и заговорил с ним, как со
старым знакомым.
191
— Так я и знал, синьор Иенач, что вы заботливо обе-
регаете свою добычу,— заговорил незнакомец в испанском
плаще.— В «Колоколе» никто не понимает, куда вы
запропастились. Хорошо, что я нашел вас там, где и ожи-
дал найти. Вы обязаны воспрепятствовать отъезду гер-
цога! Иначе вы окажете плохую услугу Испании и вы-
ставите прежние свои старания в сомнительном свете.
Сербеллони счел излишним напоминать вам, чтобы вы не
выпускали герцога из рук и не дали ему снова обратить
свое прославленное оружие против Испании и Австрии.
Он полагал, что это негласное условие так или иначе
входит в ваш договор с Испанией и незачем требовать;
чтобы вы особо подписывали его. Я же говорил Сербел-
лони, что с детства знаю вас и, на мой взгляд, в деловых
отношениях с вами, как, впрочем, и со всеми обитателями
нашей земли, которая, по новейшим ученым изысканиям,
вдобавок еще и вертится, — ничего нет вернее честного
письменного договора. Я и привез вам такой договор,
и вы только диву дадитесь, какое заманчивое предложение
я вам делаю. Крепость Фуэнтес в обмен на Генриха Ро-
гана! Конечно, не самая крепость, а снос ее, которого так
давно жаждал Граубюнден. Герцога вы могли бы оставить
при себе. Но шпрехеровский дом и вообще недостоин его
сана, а после вашего визита девятнадцатого марта тем
более стал ему неприятен, так уж лучше препроводить
благочестивого вельможу в Милан, где ему будет обес-
печена мирная и приятная частная жизнь. Правда, пре-
дусмотрительнее было бы, как я не раз писал вам, вы-
ражая пожелания наместника, сдать его с рук на руки
вашему испанскому союзнику, не дожидаясь того, чтобы
французские войска перевалили через Шплюген, где они
сегодня задержали меня. Я ведь спешил сюда прямо из
Милана и по их милости потерял драгоценное время.
Почему вы не отвечали на мои письма? Это было не-
умно и некрасиво со стороны друга детства. По счастью,
еще есть время. Герцог еще здесь, да вдобавок и болен,
как мне говорили. С вашей дипломатической сноровкой
и при вашем влиянии на герцога вы, уж конечно, найдете
способ полюбовно договориться с ним, чтобы он задер-
жался в Куре. Тем паче, что сам-то он не может вести свои
войска домой, во Францию. Ну как, договорились?
Фуэнтес в обмен на герцога? Вы молчите... Надо наде-
яться, у вас, как у намалеванных святых и у красивых
женщин, молчание — знак согласия.
192
Иенач выслушал его с безмолвным и негодующим
презрением.
— Убирайтесь отсюда, Рудольф Планта,— заговорил
он наконец тихим, но гневным голосом.— В Граубюндене
вы все еще вне закона, и всякий, кому вы здесь повстре-
чаетесь, вправе убить вас. Сербеллони знает, что с людьми
вашего пошиба я переговоров не веду. Ему известны мои
условия, от которых я не отклонюсь ни на волосок.
Я вступил в переговоры с Испанией, дабы восстановить
свободу и честь моей отчизны. Вам же до нее никогда не
было дела, иначе вы не сочли бы меня способным на такую
низость. Сербеллони тут ни при чем. Это дело по вашей
части, и хлопочете вы о собственной выгоде. Вам не впер-
вой продавать доблестную кровь и вести подлый, трус-
ливый, позорный торг человеческими жизнями! Стыд
вам и срам!
Планта издевательски захохотал.
— Эх вы, святая невинность! Можно подумать, вы
так уж брезгаете испанскими червонцами... Откуда
тогда, позвольте вас спросить, к вам привалило богатство
и почет, меж тем как у меня все родовые поместья и замки
отняты взбунтовавшейся чернью во главе с неким па-
стором-демократом, о котором вам теперь, должно быть,
тошно вспоминать. Вот я по сей день и скитаюсь, как
странствующий рыцарь, без денег, без крова. Ну да что
там поминать зло! Сейчас мы едим хлеб одного хозяина.
Я знаю, что вы получили большие деньги. И вам уж
никак не пристало попрекать меня тем, что и я хотел
провернуть выгодное дельце!
— Господи, до чего я дожил! — простонал Иенач.—
Отпетый прохвост считает меня своей ровней! А каза-:
лось бы, чего же справедливей, чтобы Испания уплатила
нашим войскам жалованье, которое задолжала им Фран-
ция?!
— Весь поток дукатов шел через ваши руки, трудно
поверить, чтобы мимоходом он их не позолотил,— с из-
девкой ввернул Планта.
— Прочь, мерзавец, пока я тебя не прикончил! —
весь дрожа, крикнул Иенач и выхватил шпагу из ножен.
Но тот заблаговременно успел отбежать на противо-
положную сторону.
— Не премину похвалить в Милане ваш образ мы-
слей,— хихикнул он напоследок и нырнул в тень домов.
193
Глава десятая
Едва только заря безоблачного майского дня тронула
золотом колокольни города Кура, как все зашевелилось
у городских стен и на длинной улице, ведущей от Шпрехе-
рова дома к северным воротам. Французские офицеры
скакали из города в лагерь, где уже были разобраны
палатки, а отсюда, от готовых к походу войск, назад,
к герцогу, чтобы составить ему блестящую свиту и своим
воинственным обличием оградить в его лице честь Франции,
по их понятиям потерпевшую здесь урон.
По обе стороны той улицы, которой должен был сле-
довать герцог, тесными рядами, обнажив головы, стояли
жители Кура, а изо всех окон, вплоть до чердачных, вы-
глядывали лица любопытствующих. Все хотели напоследок
увидеть доброго герцога, все провожали его непритвор-
ными слезами и благими пожеланиями.
Когда он впереди своего пышного эскорта прибли-
зился к воротам, то увидел, что по правую его руку вы-
строены почтеннейшие члены совета и духовные лица
города. В полном облачении, они, сообразно своему
рангу, расположились на широком крыльце патрициан-
ского дома. Двери были распахнуты, и в сенях виднелись
одетые в черный шелк супруги и дочери сановников.
Столь выгодное положение позволяло им поверх голов
всего города послать последний привет герцогу, которого
они провожали с болью душевной. Они сочли неделикат-
ным устроиться на балконах или у окон, точно им пред-
стояло смотреть веселое карнавальное шествие.
Из толпы ратманов своим поистине внушительным
видом выделялся обер-бургомистр Мейер. Никогда еще
ни одна бургомистерская цепь с огромной круглой ме-
далью не расстилалась так вольготно и не сверкала так
самодовольно, как та, что покоилась на его широкой
груди; никогда ни один шелковый чулок и башмак с бантом
не сидел так плотно и ладно, как нынче на его стройной,
торжественно выставленной вперед правой ноге. Однако
если присмотреться поближе, смущение, написанное на
его цветущем и обычно столь спокойном лице, а также
пугливо бегающий взгляд блестящих глаз выдавали
тайное противоречие между внутренней тревогой и несо-
крушимой уверенностью безупречного внешнего облика.
194
Насупротив начальствующих лиц, там, где боковая
улица, упираясь в городскую стену, образует небольшую
четвероугольную площадь, собрались представители оте-
чественного оружия, высшее граубюнденское офицерство и,
не сходя с коней, ждали, чтобы присоединиться к свите
герцога и почетным эскортом сопровождать его до самой
границы. В противоположность подавленному состоянию
духа на той стороне улицы, среди сынов Фемиды, здесь,
среди детей Марса, царил дух веселой бравады, которой
они давали полную волю, видя, что граубюнденский
диктатор не является проститься со своей жертвой.
Но вот герцог Роган достиг площадки перед крыльцом.
Предупредительно придержал он своего стройного гнедого
скакуна, увидев, что бургомистр поднимает золотой
кубок, который только что из серебряного кувшина
наполнил стоящий рядом седовласый ратман.
Мейер решительно выступил вперед и обратился
к герцогу с прочувствованными словами, прося его свет-
лость не погнушаться прощальным кубком, приняв его от
города Кура в знак благоговения и признательности.
Пока Роган подносил кубок к губам, бургомистр соби-
рался с духом, чтобы поскладнее произнести на фран-
цузском языке речь, к которой долго и тщательно гото-
вился.
Бургомистр Мейер не был оратором. В совете и на
общинных собраниях ему ничего не стоило точно и просто
изложить свои мысли и благополучно свести концы
с концами. Но ему не было дано прикрывать цветами
изысканного красноречия двоедушные чувства и дву-
смысленные мысли.
Начал он с восхваления прославленной воинской
отваги герцога и его высокой государственной мудрости,
кои, подобно двум крылатым гениям, поспешили на по-
мощь Граубюндену. Затем он окинул беглым взором ту
бездну горестей, из которой герцог извлек граубюнденский
парод. Далее последовало довольно туманное место, где
речь шла о калейдоскопе чрезвычайных событий, о чу-
десном промысле божьем и о благородном сердце Лю-
довика XIII. Тут господин Мейер воодушевился, очертя
голову перемахнул через логические неувязки и уми-
ленно заверил, что возвращение Граубюндену Вальтел-
лины австро-испанцами — единоличная заслуга герцога
Рогана. Помимо милосердного бога, он один был граубюн-
денцам заступником и спасителем.
195
— Воздвигни мы в вашу честь столько колонн, сколько
в Граубюндене скал и утесов, все равно наша призна-
тельность не будет выражена сполна! — восклицал он.—
И будь каждая наша гора монументом... — Тут оратор
оборвал свою речь и сам превратился в каменное изва-
яние.
Запоздалый всадник вылетел из соседней улицы и
на полном скаку вмешался в отряд граубюнденских офице-
ров, напротив бургомистра. Кони шарахнулись в
сторонй, а седоки с изумлением воззрились на Георга
Иенача. Его никто не ожидал! И все же он был тут
один, как отверженный, посреди опустевшего про-
странства.
И тотчас вслед за тем позади герцога взвился на дыбы
конь Лекка, а хозяин его метнул злобный взгляд в сторону
Иенача. Герцог с учтивым вниманием, . не отрываясь,
смотрел на бургомистра, а тот видел перед собой запят-
нанного предательством избавителя Граубюндена как
грубую неуместную иллюстрацию к своей речи, видел
и вызывающий взгляд барона Лекка и никак не мог
поймать нить прерванной речи. С перепугу он стал косить
больше обычного и, запинаясь, лопотал:
— Будь в Граубюндене каждая гора монументом...
а каждый монумент горой...
— Благодарствуйте, любезный бургомистр! —привет-
ливо прервал его герцог и, поворачиваясь к граубюнден-
ским офицерам, заявил тоном спокойного приказания:—
Прошу вас, господа, не сопровождать меня. Пра-
вила приличия будут соблюдены сполна, если один из вас
согласится присутствовать при нашем переходе через
границу. Я желал бы, чтобы это был граф Траверс.
Скромный темноволосый молодой человек с тонкими
чертами лица, отвесив благодарный поклон, тотчас же
поставил своего коня по левую руку герцога.
— Храни господь вас и ваш славный город, уважаемые
господа! — воскликнул герцог и, дотронувшись рукой
до шляпы, галопом выехал из ворот на благоухающий
весною простор.
Барон Лекк почему-то отстал от всех. Вдруг он круто
^повернул коня, подскакал к Георгу Иеначу и, выхватив
пистолет, крикнул ему в лицо:
— Так Лекк прощается с изменником!
Щелкнул курок, порох вспыхнул на полке, но пистолет
дал осечку.
196
Глава одиннадцатая
Весенние события всколыхнули и взволновали город
Кур и всю страну, но Лукрецию Планта они как будто
и не затронули. Она жила одна в родовом замке Ридберг,
который находился поодаль от проезжей дороги, упи-
рался в залитый солнцем косогор и отовсюду окружен
был цветущими лугами, взлелеянными нивами и пло-
довыми садами, являя картину сельского покоя.
Зато казисские монашенки всей душой разделяли
страхи, надежды и радости страны. В ответ на призыв
Юрга Иенача они послали на бой с нечестивцами-фран-
цузами всех монастырских слуг вплоть до последнего
подпаска. Они опустошили свой скромный погреб, щедрой
рукой поднося вино тем ополченцам, что направлялись
к прирейнским укреплениям, и тем, что шли восвояси.
Алебарды и бердыши стояли прислоненные к мирным
крестам монастырского кладбища. Стар и млад теснились
под стенами обители, и благочестивые сестры без устали
бегали туда и назад, до дна опорожняя бочонки с суслом
и с вином.
Однако жители Домлечга, с ликованием глядя, как
уходят французы, даже и не подозревали, какое участие
синьорина Лукреция принимала в тайных переговорах,
подготовивших события в Куре. Ничего не знали и ка-
зисские монашенки, хотя, по настоянию своего духовника,
все усерднее поддерживали дружеские отношения с синь-
ориной. И не то чтобы Панкрацио обольстил их надеждой
навсегда переманить последнюю Планта из Ридберга
в стены монастыря. Нет, они дружили с Лукрецией
по душевному к ней расположению и по природному
добросердечию, полагаясь на мудрость капуцина и не
докучая синьорине вопросами или просьбами касательно
ее будущего и связанных с ним корыстных упований.
Им жаль было бы оставлять синьорину в Неведении насчет
тех удивительных дел, которые творились в стране и ста-
новились им известны самыми различными путями.
Правда, сестре Перепетуе трудно было бы перебороть
свое любопытство и не выспросить хотя бы у Луки, зачем
это синьорина на такой долгий срок отлучалась по ту
сторону гор, если бы она еще зимой не узнала из са-
мого верного источника, из письма отца Панкрацио, что
связанные с наследством тягостные семейные дрязги, о кото-
197
рых лучше и не заговаривать с Лукрецией, требуют ее
пребывания в Милане.
Лукреции нелегко далась ее прошлогодняя поездка
в Милан, однако она упорно и стойко преследовала ука-
занную Иеначем цель и твердостью воли достигла своего.
Но самым тяжким испытанием оказался для нее не дву-
кратный переход через перевалы, небезопасный в зимнюю
пору, — крепкая по натуре, она без боязни и утомления
одолела эти страсти при поддержке Луки и еще одного
привычного сына гор. Другое дело, когда расторопный
Панкрацио, встретив ее в Милане, привел к Сербеллони
и когда, очутившись лицом к лицу с этим умным и неумо-
лимым политиком, она поняла, что вторглась в совершенно
чуждую ей область и запуталась в сложных и дотоле
непонятных ей вопросах.
Ее положение как представительницы командующего
граубюнденскими полками было более чем странным
и в глазах непосвященных, понятно, казалось двусмыслен-
ным. Сербеллони, зная ее и то, что она смертной нена-
вистью ненавидит убийцу своего отца, не впал в эту
ошибку, он счел вполне естественным, что она всеми
силами стремится к осуществлению политических целей
своего отца и дяди; зато он ошибся в другом.
Он полагал, что она с самого начала осведомлена обо
всех интригах изгнанных из Граубюндена сторонников
Испании, и заговорил с ней как с посвященной во все
переплетения обоюдных интересов. Она ни о^чем ведать
не ведала, а он незаслуженно заподозрил ее в полити-
ческом сговоре с кузеном Рудольфом Планта, чье тлетвор-
ное дыхание порочило и марало все вокруг; вовсе не же-
лая ее оскорблять, он приводил ее в смятение денежными
посулами и намеками на почести, которые ждут усердных
пособников задуманной интриги, он рисовал радужные
перспективы, открывающиеся перед ними в случае удачи,
и ему даже в голову не приходило, какое презрение к поли-
тике и к ее грязным махинациям он внушает Лукреции.
Теперь и Георг Иенач предстал перед ней в ином све-
те; чувство гадливости ко всей этой гнусной возне поколе-
бало веру в его бескорыстную любовь к родине, в цельность
его личности, хотя поначалу она и не успела осознать, как
пагубно эти сомнения отразились на ее чувствах к нему.
Ее поддерживала только боязнь изменить самой себе.
Она обещала ни на йоту не отступить от тех пяти условий,
которые ей поручено было защищать, не соглашаться ни на
198
какие поблажки. И она твердо стояла на своём. Память
об отце не покидала ее, случалось, что она готова была
пасть духом, и тут его образ придавал ей силы, а замы-
каясь в воспоминания, она все живее сознавала, что дейст-
вует в согласии с ним, когда добивается заключения
договора, составленного Иеначем.
Выполнив свою задачу, как добровольное и послушное
орудие чужой воли, она с принятыми и подписанными
Испанией условиями договора вернулась в ридбергское
уединение и дожидалась там, когда у нее потребуют —
скорее всего через казисских монашенок — привезенный
ею документ.
Подошел март месяц. Однажды под вечер в Ридберг
опять явился Иенач. Отец Панкрацио известил его
письмом, что Лукреция уехала из Милана и что выданные
испанской стороной полномочия бережно хранятся у нее
в замке. И вот он приехал получить из ее рук бумаги,
подписанные Сербеллони.
Когда он вошел, у Лукреции бешено заколотилось
сердце — не от радости, а от испуга.
С Георгом снова произошла разительная перемена.
Теперь в глазах его сверкал уже не былой юношеский
задор и не та противостоящая любым препятствиям уве-
ренность, с которой она столкнулась при недавней их
встрече; в нем чувствовался сейчас внутренний хаос,
в словах и жестах было что-то судорожно-порывистое,
словно сверхчеловеческое напряжение сил выбило его
из колеи, превысив положенный ему природой предел.
Лицо его вспыхнуло диким торжеством, когда он взял
в руки и пробежал глазами долгожданные документы.
В порыве восторга он хотел обнять колени своей вест-
ницы; но Лукреция, вздрогнув, гордо отступила назад.
Тогда он поднял руку к небесам и с ликующим вызовом
выкрикнул:
— Клянусь, Лукреция, если это удастся, для меня
не станет никаких преград! Я перешагну через кровь
твоего отца, я вырву меч из рук ангела мести, но ты — ты
неизменно, вечно желанная — будешь моей!
Лукреция схватила его за руку и через узкую дверцу
ввела в длинную сводчатую комнату, заднюю стену которой
занимал старинный, никогда уже не топившийся камин,
а над камином был грубо намалеван черный крест...
— В Ридберге свадьбам не бывать! — вымолвила она
и, закрыв лицо руками, скрылась в своей комнате.
199
Когда несколько недель спустя измена герцогу Рогану
и освобождение Граубюндена стали свершившимся фак-
том, о котором шумела вся страна, в душу Лукреции
закралось суеверное чувство, что отныне она на веки
вечные связана с Георгом Иеначем как тайная участница
в спасении родины, а также соучастница его вины...
Она была неразрывно прикована к нему с той минуты,
как ее сердце впервые испуганно затрепетало перед ним,
и, чтобы внутренне отгородиться от него, она изо дня
в день напоминала себе, что долг её жизни еще не вы-
полнен и дух отца взыскует кровавой мести.
В< конце мая, после того как % герцог покинул Грау-
бюнден-, Лукрецию растревожило посещение ненавистного
ей двоюродного братца. Начал он с того, что ему необ-
ходимо поскорее возвратиться в Милан. Там сейчас
находится Иенач и лично выговаривает у Сербеллони
окончательные гусловия взаимоотношений между Грау-
бюнденом и Испанией.
Своим влиянием и лживым красноречием полковник
явно преуспевает в доверии наместника, что может па-
губно сказаться на положении давних приверженцев
испанской партии, а его, Рудольфа, лишить плодов ис-
пытанной преданности интересам Испании. Давно пора,
присовокупил Рудольф, восстановить его на родине в
правах гражданства и вернуть ему исконные привилегии.
Этого он и рассчитывает добиться во время переговоров
в* Милане. Он не сомневался бы в заступничестве Сербел-
лони, если бы Лукреция, к которой издавна благоволит
наместник, отдала ему, Рудольфу, свою руку, и он в
брачном союзе с ней мог бы вернуть былое величие про-
славленному роду ридбергских Планта. Ему известно,
с каким условием связывает Лукреция свое согласие,—
с кровавой местью Иеначу, и это условие он выполнит
неукоснительно: врагов у полковника немало, по разным
причинам они множатся с каждым днем, что облегчает
его задачу. Однако надо дождаться, чтобы Иенач за-
ключил договор с Испанией, ибо он один способен довести
это дело до конца.
С тем он перевалил через горы.
У Лукреции от его посещения остался неприятный
осадок. Но она настолько низко ставила Рудольфа, что
его замыслы не могли не то чтобы встревожить, но даже
озадачить ее. Это происшествие ненадолго задержалось
у нее в памяти; ее душу волновали иного рода сомнения.
200
Глава двенадцатая
Лето стояло в разгаре, миланские улицы были нака-
лены полуденным зноем. В полумраке зала, где давали
прохладу тонкие струйки мраморного водомета, друг
против друга сидели двое государственных мужей, по-
глощенных важной беседой. Большой мозаичный стол на
позолоченных грифонах был завален протоколами, про-
ектами договоров, написанными на разных языках и на .
бумаге разных форматов.
То один, то другой собеседник выразительно простирал
правую руку на прохладной, поверхности стола, под-
тверждая или опровергая какую-либо реплику их не-
громкого, осмотрительного диалога.
Сейчас один из них, человек могучего телосложения,
одетый в огненно-красный кафтан, хмурился, читая
бумагу, исписанную мелким почерком, поверх которой
старательной канцелярской рукой с росчерками и зави-
тушками было размашисто выведено:
Proget to ossia Idea
Однако же этот прожект или идея явно не встречали
поддержки в читающем, а, наоборот, вызывали в нем
раздражение; по лицу его то и дело пробегала страдаль-
ческая или саркастическая усмешка, а сильные, унизанные
перстнями пальцы, казалось, готовы скомкать бумагу.
Все же он дочитал до конца и лишь тогда, еле сдерживая
негодование, бросил ее на стол.
Его собеседник, аристократического вида худощавый
мужчина лет шестидесяти, невозмутимо наблюдал за
ним. Манеры этого вельможи представляли собой соче-
тание итальянской обходительности с испанским высоко-
мерием, но только не в равных дозах, ибо если знаменитый
прадед герцога Сербеллони — полководец Карла V —
и оставил ему в наследство величавый орлиный нос и ди-
пломатическую сноровку, то своей итальянской гибкостью
в обращении он явно обделил внука. А от матери, урож-
денной Мендоса, вместе с рыжеватыми волосами и белиз-
ной кожи Сербеллони получил в дар испанскую надменную
чванливость, которая вошла в его плоть и кровь, как
ни старался он скрыть ее.
Герцог почитал ниже своего ума и достоинства заго-
ворить первым, а потому с невозмутимой миной, полу-
201
закрыв глаза, ожидал, чтобы его собеседник высказал свои
впечатления от прочитанного. Но тот молчал, скрестив
руки на груди, и герцог наконец задал вопрос:
— Каково мнение вашей милости, синьор Иенач?
Георг рассмеялся желчным смехом.
— Ваша светлость, вы, как видно, считаете меня дд-
сужим любителем дипломатического искусства, иначе
бы вы не стали услаждать меня столь игривым интермеццо,
когда мои дела ждут не дождутся завершения и мне
вовсе не до шуток. А шутка в самом деле достойна пло-
щадного фигляра. Мы, видите ли, должны отдать плодо-
носные земли за несколько захудалых прирейнских
городишек вроде Лауфенбурга и Зекингена, до которых
от нас двое суток пути и которые завтра же откроют
свои замшелые ворота, стоит герцогу Бернгарду Вей-
марскому у себя в Эльзасе снарядить против них одного-
единственного трубача!.. • Право же, трудно поверить,
чтобы такую плоскую остроту сочинили при венском
дворе! Благоволите, ваша светлость, вернуться к более
достойным нас предметам разговора.
Хоть этим простодушным или, вернее, рассчитанным
на простаков предложением венского двора герцог вос-
пользовался с единственной целью выиграть время,
тем не менее столь решительный и резкий отказ уязвил
его. Но обида выразилась у него лишь в подчеркнутой
чопорности.
— Пеняйте на собственное упрямство, ваша милость,—
заметил он,— если переговоры будут приостановлены
для изыскания новых путей и способов ублаготворить
.граубюнденцев.
— Ублаготворить? — насторожился Иенач.— Нет —
удовлетворить, полностью возвратив то, что нам при-
надлежит.
•ч — Удовлетворить по мере возможности, — с расста-
новкой произнес герцог.
— В переданном через донну Лукрецию Планта дого-
воре я ставил условием отдачу всех наших земель, полное
восстановление status ante. И вы, ваша светлость, обещали
удовлетворить это требование,— все более раздражаясь,
возразил Иенач.
— Здесь не сказано удовлетворить это требование,
а вообще удовлетворить граубюнденцев,— невозмутимо
заявил герцог.
Георг Иенач пытливо всматривался в эту оговорку,
202
не кроется ли за ней непредвиденная опасность. За-
тем сверкнул на герцога задорным и насмешливым
взглядом.
— Ваша светлость снизошла до ловких передержек,—
весело сказал он.— Тогда, в разгар опасной борьбы,
я не мудрил над одним случайным словом, которому,
впрочем, и сейчас не придаю большого значения, но коль
скоро нам пришлось столкнуться с разными оттенками
слов, меня больше беспокоит другое выражение, хотя
и оно составлено всего лишь из слогов и букв. В заго-
ловке договора, который мы сейчас обсуждаем, должно
стоять не «Вечный ьщр между Австро-Испанией и Грау-
бюнденом», а, если мне дозволено высказать свое мнение,
«Соглашение или союз».
— Но мир — такое прекрасное слово,— елейно за-
метил герцог.
— Чересчур прекрасное для нас, отнюдь не миролю-
бивых смертных,— с горечью возразил граубюнденец и,
улыбнувшись, продолжал: — Недаром же блаженный Ав-
густин, как известно вашей светлости, пишет, что война
есть предтеча или преддверие мира и она нужна лишь
для того, чтобы привести к нему. Так или иначе — оба
божества настолько сродни друг другу, что мы не можем
доверить одному из них защиту от другого. Итак: согла-
шение или союз! Скромное слово для житейского дела! —
И уже всерьез добавил: — Как вы благоволили сообщить
мне, его католическое величество, ваш повелитель, по-
читал несовместимым со своей религиозной совестью
вступать в союз с некатолическим государством. Но это
соображение само собой потеряло силу.
— Как так? — недоверчиво спросил герцог.
— В данное время Граубюнден смело может сойти
за католическое государство,— хладнокровно заявил Ие-
нач,— ибо большинство населения, считая вместе с италь-
янской знатью, и даже уполномоченный вести переговоры
глава правительства исповедуют католическую веру.
— Стало быть, вы, ваша милость, решились на этот
шаг,— с явным неудовольствием заметил Сербеллони.—
Как истый христианин, я непритворно рад вашему об-
ращению и от души поздравляю вас.— Он с нескрываемым
презрением посмотрел на Иенача.— Верно, нелегко вам
это далось.
Иенач хотел было отшутиться, но вдруг лицо его
побагровело от гнева.
203
— Легко или трудно,— все равно дело сделано! —
бросил он с вызовом. Эта вспышка, очевидно, смутила
его самого, он сдержался и вполголоса продолжал: —
До сведения моего дошло, что его католическое величество
соизволил одобрить мое решение. А по эту сторону Пи-
ренеев мой покаянный шаг,, к великой моей радости,
неожиданным образом примирил со мной отца Жозефа.
В своем недавнем письме, наряду с другими добрыми
вестями, он сообщил мне, что благодетель его, кардинал
Ришелье, не удовлетворен докладом герцога Рогана
о мартовских событиях в Куре и желал бы получить более
полное их изложение из моих рук.
Наступило долгое молчание.
— По спокойном размышлении, разумно расставив
все по своим местам, мы с вами, синьор, не так уж рази-
тельно расходимся во взглядах, как может показаться
профану,— начал Сербеллони, с завидным самооблада-
нием подавив свой испуг.— Спор идет по двум, всего
лишь по двум пунктам. Как я уже осведомил вашу ми-
лость, Испания требует, чтобы господствующей религией
была признана для Вальтеллины наша католическая
вера,— это главный пункт, и его вы теперь не станете
оспаривать. Затем войскам его католического величества
на все время войны должен быть предоставлен свободный
проход через Стельвио.
— Что касается главного пункта, скажу прямо — во
мне нет уже фанатизма молодых лет,— без колебаний
ответил Иенач.— Пускай Вальтеллина будет католиче-
ской, поскольку подавляющая часть ее жителей испо-
ведует нашу веру. На этом же основании мы, граубюи-
денцы, отпускаем капуцинов из Нижнего Энгадина, где
на девятерых протестантов приходится один католик.
Признайтесь, сударь,, я ли не уступчив и не. сговорчив!
Ответьте мне тем же, откажитесь от Стельвио.— Он взял
со стола одну из бумаг и протянул герцогу для подписи.
Однако тот отстранил ее жестом сожаления.
— Нет, погодите. Не будем торопиться. Испании
пока что нужен перевал.
Зловещий огонь вспыхнул в глазах граубюнденца,
и даже волосы его как будто встали дыбом над упрямым
лбом/
— Не могу я отдать перевал в ваши руки,— еле сдер-
живаясь, воскликнул он,— мне надо обеспечить моей
стране честный мир как с Испанией, так и с Францией.
204
А вы нас душите! Дайте нам свободно вздохнуть между
двумя гигантами, которые еще долго будут воевать друг
с другом!
И граубюнденец, как пловец, раскинул могучие руки,
словно давая простор полноводным рекам своей родины.
Герцог был шокирован таким размашистым телодви-
жением, попирающим все правила приличия. Это напом-
нило ему, с кем он имеет дело. Напомнило, что сам он
поощрял посягательство полковника Иенача на свободу
доброго герцога, а сейчас ему стало вчуже обидно, что
такой выскочка и грубиян осмелился оказать насилие
над человеком княжеской крови, равным ему по сану.
Он чопорно выпрямился и усмехнулся свысока.
— Ваша милость думает действовать на меня принуж-
дением? Но я не герцог Роган! И находимся мы не в Куре,
а в Милане!
Это было сказано опрометчиво.
Неожиданное напоминание о некогда столь дорогом
для него и преданном им человеке задело граубюнденца,
как личное оскорбление, и самое его преступное, хоть
и бескровное деяние встало перед ним, как лик Медузы.
Он побледнел и потерял над собой власть.
— Перевала мы не отдадим! — крикнул он в лицо
герцогу.— Довольно тянуть, подписывайте договор!
— Что это, синьор? С кем я имею дело? — холодно
промолвил герцог.— Ваша милость весьма невыгодно
отличается от своих земляков. Я неоднократно вел пере-
говоры с граубюнденцами протестантской веры и неиз-
менно встречал в них разумных, скромных и благовос-
питанных собеседников, не обольщавшихся насчет по-
ложения своей маленькой страны. А так, как только что
выражались вы, может говорить лишь покоритель мира,
подобный Александру, или же сумасшедший.
Георг Иенач вскочил с кресла. С горящими глазами,
бледный как смерть, стоял он перед герцогом.
— С кем ваша светлость имеет дело?.. Только не
с благовоспитанным и разумным человеком, это уже
наверняка. Тот, с кем вы имеете дело, хочет любой ценой
полностью и до конца освободить свою родину. Таков мой
удел, и я от него не отступлюсь. Выслушайте меня,
герцог: когда я покидал Граубюнден, направляясь сюда,
народ толпами стекался в селение Шплюген и со слезами
заклинал меня привезти ему мир. И как сказано: я вос-
страждал за народ. Ковыляя, приблизился ко мне седо-
205
власый и седобородый старик проповедник,— он был
похож на моего отца, герцог,— и проникновенными
словами предостерег меня против испанского коварства.
Я же поднялся в стременах, воздел, как для. присяги,
три пальца и предо всем народом поклялся громовым
голосом: господом богом клянусь, я спасу Граубюнден!
Хотя бы мне пришлось стравить Испанию с Францией,
как двух псов, чтобы они в клочья растерзали друг
друга... Так я и сделаю, ваша светлость,— опомнившись,
добавил он,— если вы сегодня же, сейчас же не подпишете
моего договора!..— Георг Иенач снова воздел три пальца,
и его злой демон подсказал ему такие слова: — Как я
своей рукой убил Помпео Планта и своими устами лгал
доброму герцогу, так я сдержу свою клятву!
Сербеллони пристально вглядывался в безумствующего
противника. После этого дикого, необузданного выпада
граубюнденец так низко пал в его глазах, что, казалось
бы, перестал быть опасен, однако же за все время пере-
говоров не было дня, чтобы Георг Иенач не умудрился
показать пример проницательного ума и дипломатической
тонкости, пусть доморощенной, но ничуть не уступающей
его собственной. Потому-то такой бурный взрыв скорее
даже встревожил наместника, и, опасаясь за собственное
свое положение, он стал придумывать, как бы без особого
ущерба избавиться от этого опасного партнера, ведущего
игру против всяких правил.
Тем временем Иенач вполне овладел собой, и перед
герцогом снова уже сидел полководец и государственный
муж, говоривший меткие и обдуманные слова.
Полковник небезуспешно старался внушить Сербел-
лони, что новый союз с Францией, хоть и обманутой
однажды,— вполне сбыточное дело и, несмотря на кажу-
щуюся неправдоподобность, отвечает* логике событий.
— Его высокопреосвященство, французский карди-
нал,— человек высокого ума,— говорил Иенач,— во имя
своих политических целей он пренебрежет личной не-
приязнью ко мне и с готовностью поддержит меня, если
я вновь подчиню Граубюнден французскому влиянию.
А за мной дело не станет. Вальтеллинские крепости все-
цело в моих руках. За короткий срок наше многочисленное
и еще не разоруженное войско может быть переброшено
туда, и покладистые вальтеллинцы как миленькие при-
сягнут новым граубюнденским покровителям, а что до
возражений, так мне до них вот какая печаль! — И он
206
дунул себе на ладонь.— Именно сейчас, когда капризная
Беллона на германском театре войны не очень-то благо-
склонна к Австрии и к Испании, столь крутой поворот
граубюнденской политики чувствительно повредит ин-
тересам его католического величества. Смотрите, как бы,
упустив драгоценное время для подписания моего до-
говора, вы, ваша светлость, не испортили себе отношений
с мадридским двором!.. Не смею сравнивать, однако же
вам известно, как по незнанию наших граубюнденских
нравов и обычаев герцог Роган безвозвратно утратил
престиж политического деятеля. Избави вас от этого
бог! За меня вам бояться не следует. Я бы без труда
обелил себя в глазах его католического величества,
вкратце изложив ход событий.
Полковник таинственно нагнулся к наместнику и за-
шептал что-то об открывшемся ему через обращение
доступе к чувствам его величества, короля Испании.
Сербеллони понял, что попал в ловушку. В нем под-
нялась смертная ненависть к этому лукавцу и головорезу,
которого он охотно схватил бы и прикончил здесь на месте,
в Милане. Это было вполне в его власти, но рассудитель-
ность и гордость не позволяли ему злоупотреблять своей
властью. Его достоинству подобало целым и невредимым
отпустить восвояси пользовавшегося правом неприкосно-
венности посла чужой страны.
Отпустить с неподписанным договором?
Ни в коем случае. Этот человек способен осуществить
свою угрозу, и тогда ему самому не уйти от королевской
нелшлости.
Но больше всего его решимость подавляло опасение,
что презренный граубюнденец своим переходом в като-
личество и в самом деле нашел ключ к богобоязненной
душе Филиппа IV, побуждения которого были поистине
неисповедимы.
— Не горячитесь понапрасну, синьор,— надменно про-
молвил он,— вашу милость утомили непривычные для
вас обстоятельные и подробные политические переговоры.
Освежитесь лимонадом... Мы подумаем и подождем более
спокойного часа для дальнейшей беседы.
Граубюнденец снова отыскал на столе тот договор,
который был составлен секретарем по его указаниям,
и во второй раз протянул его герцогу.
— Сегодняшний спор возник единственно из-за необ-
думанного предложения Австрии и был как бы пробой
207
духовных сил и словесным поединком, не затронув сути
дела и никак на него не повлияв... Постараемся же, ваша
светлость, решить наше дело без проволочек и без помех.
Вот как оно обстоит и вот чего требует. Покончите с ним
по-хорошему,— от всего сердца попросил Иенач,— и я
воздам должное широте и мудрости ваших политических
взглядов.
То ли герцогу захотелось оправдать столь лестное
о себе мнение, то ли он не мог дольше терпеть общество
человека, осмелившегося ему грозить, так или иначе,
подняв брови, он не спеша перечитал все пункты договора
и машинально потянулся за пером.
Иенач услужливо схватил перо, обмакнул в чернила
и с любезнейшим поклоном, с прежней неотразимой
улыбкой поднес его испанскому вельможе.
Подписав договор, герцог обратился к полномочному
представителю Граубюндена с просьбой, ему в угоду,
задержаться в Милане хоть на несколько дней, дабы, как
положено, принять в дар жалуемые при заключении
договора награды и орденские цепи.
Затем он проводил гостя до порога.
Медленными шагами вернувшись назад, он остановился
посреди залы.
— Этот человек слишком много узнал обо мне,—
произнес он про себя.— Ему нельзя оставаться в живых.
Глава тринадцатая
Лес уже багровел на склонах гор, и с опустошенных
плодовых деревьев бесшумно падали золотые листья,
когда в последние солнечные дни из Милана в Домлечг
вернулся наконец долгожданный духовник казисских
монахинь. Попутно с общцми переговорами отец Пан-
крацио хлопотал о восстановлении своего монастыря
в Альмене, но успеха не добился; зато он привез из Милана
самые что ни на есть удивительные и отрадные вести.
В первый же вечер он отправился в Ридберг повидаться
с синьориной и, сияя от радости, сообщил ей, что его
превосходительство генерал Иенач, бывший ранее за-
клятым врагом ее преданной католической вере семьи,
месяц тому назад, исповедовавшись и получив отпущение
всех грехов, возвратился в материнское лоно единой
истинной католической церкви.
208
Докладывая об этом, он торжествующе смотрел на
синьорину. Очевидно, он связывал ее судьбу с этим ра-
достным событием и считал, что великим актом покаяния
с совести убийцы, кроме всех прочих грехов и злодейств,
смыта и искуплена перед богом и людьми также и кровь
ее отца. Она же только побледнела, но при виде его лу-
каво-выжидающего взгляда собралась с духом и ответила
наконец:
— Я вижу для себя только один способ возблагодарить
господа за столь неожиданное чудо — принять постриг
в Казисском монастыре...
Этим ответом она окончательно посрамила долголетний
опыт сердцеведа-патера. Зная сердечное влечение Лук-
реции к Иеначу, он не ожидал, что так трудно будет снять
с ее души устаревший долг мести, который он не думал
отрицать и даже уважал, как почтенный местный обычай,
но, будучи человеком практическим, считал его в настоя-
щем случае несовместимым с христианской любовью
и житейской мудростью.
А Лукрецию испугало известие, привезенное патером.
Она знала, что Иенач не мог по искреннему убеждению
отречься от протестантства. Ей казалось, что он тем
самым отринул свое изначальное глубочайшее верование,
изменил самому себе, ниспроверг свою сущность. Что же
его к тому побудило? Неужто и этот бесчестный шаг он
оправдывал любовью к Граубюндену и так же, как измену
герцогу Рогану, объяснял велением судьбы?
Так или иначе, толкнуть Юрга на это могли лишь те
соображения и расчеты, которые всегда были чужды ему.
И все-таки между ними была разрушена последняя
преграда, которой в слабости своей утешалось ее сердце.
Глубокий снег застлал тихую долину, покрыл кровли
и башни замка Ридберг.
В конце января пронеслась весть о том, что наконец-то
заключен прочный мир с Австрией и с1 Испанией, по
которому восстановлены границы и вольности Граубюн-
дена, и всем этим он обязан предусмотрительной муд-
рости и железному упорству величайшего из мужей,
какогб когда-либо знала страна. Юрг Иенач еще осенью
заключил в Милане договор с герцогом Сербеллони, однако
при венском и мадридском дворах медлили утвердить
8 к.-Ф. Мейер
209
его, и лишь к концу года он был возвращен оттуда под-
писанным. По стране объявили, что в ближайшее время
посланец Граубюндена прибудет в Кур, и, огражденный
от всяческих посягательств предусмотрительными ого-
ворками, скрепленный императорской и королевской
подписями и печатями, бесценный документ будет им
на торжественном собрании вручен граубюнденским
советникам.
В начале февраля наступила оттепель. Фен свистел
в ущельях Виа-Мала, завывал вокруг древних стен Рид-
берга. В воздухе было уже по-весеннему тепло, но на
небе нависли тяжелые, грозные тучи, не ко времени
звучала по ночам капель и зловеще шумели в беззвездной
мгле бурливые, как в половодье, ручьи.
Лукреция стояла у окна, пытаясь проникнуть взглядом
сквозь туман, который полз вдоль складок Хейнценберга,
а по ту сторону Рейна спускался серой завесой над боль-
шой дорогой. По ней двигался нескончаемый поезд, и раз-
ноголосый шум обрывками доносился до Лукреции.
Смутно мелькали скачущие всадники, с порывами ветра
долетал звон колокольчиков на вьючных животных.
Не иначе как Иенач с вестью мира направлялся в Кур!
А в тумане что-то двигалось и двигалось непрерывной
вереницей, и вдруг часть обоза отделилась и свернула
на дорогу, ведущую к замку.
Неужто он осмелится заехать за Лукрецией и предо
всем светом привезти ее с собой в триумфальном шествии,
как самую свою нелегкую добычу!
Но нет — он скакал впереди. Туман раздался, и она
увидела, как сверкнула драгоценная сбруя его вороного,
конь взвился на дыбы, а всадник махнул рукой, быть
может приветствуя ее.
Меж тем туман перешел в мелкий дождь, а из-за
поворота ридбергской дороги совсем близко показались
лошади. Это ехал кузен Лукреции Рудольф, на сей раз
с большой, не по карману, свитой, намереваясь предъ-
явить права на гостеприимство в замке своего дяди.
У большинства его спутников был довольно подозритель-
ный и неопрятный вид. Судя по их наружности и воору-
жению, он набрал всю шайку в южных долинах Грау-
бюндена. Но один, несомненно, составлял исключение.
210
Это был огромный детина, краснорожий великан, в котором
Лукреция узнала хозяйского сына из Шплюгенского
подворья, буяна, своей силищей запугавшего всю округу.
Он с головой прикрылся от дождя медвежьей шкурой
и глядел из-под морды и ушей убитого зверя настоящим
дикарем, обитателем лесов.
Всю эту разнузданную банду, которая оповестила о
своем прибытии мушкетной пальбой, Лукреция приказала
кастеляну устроить и накормить во флигеле. А незваного
кузена она приняла лишь за ужином; вместе с ней обычно
ужинала вся прислуга, а Лука исполнял обязанности
мажордома.
По окончании ужина, когда прислуга удалилась, Ру-
дольф пожелал побеседовать со своей кузиной и без
разрешения остался в столовой, где Лука, по знаку синь-
орины, неторопливо убирал со стола. Однако и присутст-
вие старого слуги не помешало Рудольфу подойти к Лук-
реции и заговорить с ней приглушенным, но угрожающим
тоном. Он нагло заявил, что ему известно, кто был в
Милане первым посланцем свежеиспеченного граубюнден-
ского деспота, который завтра совершит торжественный
въезд в Кур.
— Этот расточитель со своей царственной свитой
и бесценными арабскими скакунами весь путь через горы
следовал за мной по пятам,— завистливо сказал он.—
.А в Шплюгене мне пришлось уступить ему дорогу, чтобы
не слушать, как его челядь за моей спиной потешается над
нищенством одного из Планта.
Лукреция спокойно и гордо подтвердила цель своей
поездки в Милан.
Тогда наглец совсем распоясался и обвинил ее в ин-
тимной близости с Иеначем.
— Пора кончать с ним,— орал он.— В обманутых
и обиженных, которые жаждут его плебейской крови,
сейчас недостатка нет. Испания, как и Франция, кишмя
кишит его врагами! А ты, ты, Лукреция, постыдно забыла
священный долг мщения! Ты потеряла право быть до-
черью своего отца! Надо убрать негодяя, и чем скорее —
тем лучше! Нельзя допустить, чтобы убийца Помпео
Планта похвалялся благосклонностью его дочери! На мне
лежит обязанность восстановить честь нашего рода. Как
только изменник испустит дух, я женюсь на тебе. Не
позволю я, чтобы достояние Планта было пущено на
ветер недостойной рукой.
8*
211
Лукреция не отвечала ни слова. Но у Луки сердце
зашлось от злобы при виде того, как оскорбляют его
госпожу; стиснув кулаки, он подошел к ней.
Гордо выпрямившись и сжав побелевшие губы, стояла
Лукреция перед своим обидчиком.
— Ты сам знаешь, что каждое твое слово — ложь! —
стоном вырвалось у нее из стесненной груди. И, повер-
нувшись, она вышла вон.
Прежде чем запереться в своей башенной комнате, она
послала мальчика на побегушках в Казне за отцом Пан-
крацио. Но патера вызвали в Альмен, откуда вряд ли
его отпустят в такую ненастную ночь. Сестра Перепетуя
велела сказать, что он придет завтра.
И вот Лукреция осталась одна. Она подошла к окну
и выглянула в темноту ночи. Буря стихла, но на небе
не было ни единой звезды. Луну заволокли густые низкие
облака, и только по их неровной кромке чуть мерцал ее
слабый свет. А кругом сгрудились громады туч и горных
хребтов. Полночь миновала, а Лукреция все сидела у окна
своей башни и без мыслей, в тупой тоске слушала, как
внизу глухо бурлит Рейн. Вся ее жизнь обернулась бес-
предельным, беспросветным горем. Но скорбь об отце,
грустную юность, нынешнее одиночество и страх перед
будущим, как смутную глухую печаль, оттеснил все
громче и громче звучавший, острой болью впившийся
ей в сердце упрек: она недостойна своего отца. Она не
пожелала за него отомстить.
Но, может быть, еще не поздно сбросить с души это
бремя? Не поздно отнять у трусливого негодяя право
укорять ее, заодно с ее собственным сердцем, в беспечном
забвении дочернего долга? Нет! Слишком она слаба —
и не хочет быть достаточно для этого сильной...
Ей одной принадлежит право мести, а она не осу-
ществляет его, но при мысли, что кто-то другой может
вырвать у нее это право, она содрогалась от гнева...
Правда, ей не верилось, что Рудольф способен исполнить
свою угрозу, даже после омерзительной злобной вспышки,
показавшей всю подлость его низкой душонки. Как эта
гадюка настигнет ее горделивого орла!
Ее ужаснул разброд собственных чувств,— не в силах
сама питать былую жажду мести, она терзалась ревно-
стью ко всякому, кто посмел бы ее заменить.
212
У нее не было иного выхода, кроме отречения от мира.
Переступив порог монастыря, она обретет покой. Там
она раздаст все свое достояние, принесет в жертву свою
гордую и недозволенную любовь, отречется от мести,
которую чересчур долго берегла, как святыню. За порогом
монастыря она станет недоступна и кощунственным
домогательствам Юрга, и гнусному корыстолюбию Ру-
дольфа.
В замке все затихло. В деревнях не видно было ни
огонька; только из-за Рейна, из монастырского храма,
мерцал слабый свет — это монашенки уже пели утреню.
Там ей была уготована мирная обитель, и незачем ей
долее медлить у порога. Она подлила масла в тлевшую
лампаду и стала приводить в порядок свои бумаги. На
все свои имения она написала дарственную в пользу
казисских монахинь и решила сидеть, запершись у себя
вплоть до . прихода отца Панкрацио.
Покончив с делами, она, не раздеваясь, прилегла
отдохнуть.
К утру опять загудел, завыл фен, как, по рассказам
старого слуги, он бушевал в ту ночь, когда был убит ее
отец. Лукреция забылась тревожным сном, то и дело
просыпаясь от рева бури.
Во сне ей привиделся смертный час ее отца. Отец
лежал простертый и окровавленный, но едва только она
с рыданием хотела броситься ему на грудь — тело ис-
чезло, и она осталась одна с красным от крови топором,
а вдали слышался топот коней — это спасались бегством
его убийцы. Новый порыв ветра налетел на башню,
так что стекла окон задребезжали в свинцовых переплетах.
Лукреция проснулась.
Со двора доносилось цоканье копыт и скрип раство-
' рявшихся ворот. Она подбежала к окну и в дымке ненаст-
ного утра увидела двух лошадей, рысью удалявшихся.
Одна была чалая кобыла ее кузена. Удивившись, Лукреция
велела позвать Луку. Ей доложили, что он вместе с синь-
ором Рудольфом отправился в Кур, а остальным прика-
зано выезжать попозже, чтобы к полудню встретиться
со своим господином в кабачке «Пыльный приют».
Как мог верный Лука после вчерашнего уехать с Ру-
дольфом Планта и, Против своего обычая, без спроса
покинуть ее? Это было для Лукреции непостижимо и
внушало ей самые тревожные предчувствия. Она вошла
в каморку старика и открыла деревянный ларь2 где он
213
упрямо и благоговейно хранил сразивший ее отца топор,
на который, к горькой обиде седовласого слуги, она упорно
отказывалась взглянуть.
Ларь был пуст. Лукреция помертвела.
Итак, оружие, обагренное кровью отца, отнято у нее,
и дело мести, которое ей одной подобает свершить, сегодня
же будет осуществлено рукой подлого труса или рукой
ее собственного слуги! Гордая кровь Планта прихлынула
к ее сердцу, восстав против столь недостойных узурпа-
торов, посягнувших на ее исконное право.
Настроений минувшей ночи как не бывало. Сегодня
ей не до отречения от мира, сегодня она еще хозяйка
в Ридберге и обязана напоследок исполнить обязанности,
завещанные ей отцом.
Ей все равно, что будет завтра. От нее не уйдет, как
место вечного упокоения, тихая Казисская обитель по
ту сторону Рейна...
Она вглядывалась в мутную, взбудораженную бурей
даль, не идет ли наконец отец Панкрацио. Она хотела
вручить ему в запечатанном конверте написанные ею за
ночь бумаги. Но время шло, а патера все не было. Спут-
ники Рудольфа уехали ему вдогонку. Наконец и она
сама приказала оседлать коня и поехала в Кур, взяв
с собой младшего из своих слуг, сына старика Луки.
Она спешила к Георгу, чтобы предостеречь и спасти
его либо убить чистой, по праву карающей рукой.
«Он мой!» — в сердце своем повторяла она.
Запоздавший патер лишь около полудня постучался
в ворота замка и с ужасом узнал о появлении Рудольфа
и о том, что синьорина утром уехала в Кур. Преданной
служанке поручено было провести капуцина в башенную
комнату, где госпожа обычно занималась делами. Там он
нашел бережно сложенные дарственные записи и письмен-
ное заявление о том, что Лукреция Планта отрекается
от мира и принимает постриг в Казисском монастыре.
В печальной задумчивости стоял монах перед этими
свидетелями тяжкой и безотрадно завершейной душевной
борьбы. Он радовался решению Лукреции гораздо меньше,
чем подобало радоваться истому сыну святого Франциска.
Тревожил его и отъезд ее в Кур. Он знал, что его духовная
дочь в трудные минуты не ищет мелких лазеек и уловок
житейской мудрости, что однажды отданная Лукрецией
любовь несокрушимыми корнями вросла ей в душу, что
мысли ее с устрашающей силой преследуют однажды
214
избранную цель. Он нередко поражался, как просто
и естественно она воспринимает и осуществляет то, что
отпугивало бы и ужасало других.
Он слушал рассказы прислуги о происшествиях ми-
нувшей ночи, и ему становилось все неспокойнее на душе.
Бережно спрятав документы за пазухой, он сел на своего
ослика и без проволочек, невзирая на непогоду, напра-
вился в Кур, где рассчитывал найти Лукрецию у пре-
старелой графини Траверс и, что бы ни стряслось, увезти
синьорину с собой и укрыть ее в надежном казисском
пристанище.
Глава четырнадцатая
В это самое время доктор Фортунатус Шпрехер в своем
доме, в городе Куре, сидел с почетным гостем за парадно
накрытым столом.
Приподнятое настроение сотрапезников и добротная
роскошь убранства находились в приятном противоречии
с бушевавшим на улице ненастьем, где ураган, завывая,
сметал с крыш талый снег и в бессильной ярости сотрясал
позолоченные выгнутые решетки, защищавшие прозрачное
стекло широких окон.
Уставленный серебром и венецианскими бокалами,
стол занимал середину комнаты. Но лучшим, самым
богатым и. вместе с тем по-отечественному уютным укра-
шением этого излюбленного местопребывания семьи были
ореховые панели искусной работы, стройными коринф-
скими колонками разделенные на двенадцать полей
с резными трофеями. Верхний карниз поддерживали
кариатиды в половину человеческого роста, а между
ними по всей комнате шел деревянный фриз, где изобра-
жена была охота со стрелками, собаками и сказочным
зверьем,; этим превосходным произведением искусства
справедливо гордился ученый доктор. Место плафона
занимал мастерски вырезанный герб Шпрехеров фон
Бернегг.
Целый угол заполняла монументальная изразцовая
печь с венцом наверху. Величественное и вместе с тем
занимательное зрелище. Между хороводом нежно окрашен-
ных ангелочков и гирляндами плодов картинка за кар-
тинкой изображали всю историю праотца Авраама. Биб-
лейские сцены с большим усердием были выведены фиоле-
215
товыми, желтыми и голубыми тонами и оттенками по
белым изразцам, а под ними в пояснение и назидание
подписаны были презабавные двустишия.
За столом сидели сейчас всего трое. Младшие члены
семьи, занимавшие нижний его край и в почтительном
молчании стоя поглощавшие обед, были отосланы прочь.
На почетном месте, между хозяином дома и его белокурой
дочуркой, сидел дорогой гость — цюрихский обер-бур-
гомистр Генрих Вазер. Сегодня, в день торжественного
вручения договора, на которое его отрядила неизменно
благосклонная к трем союзным землям республика Цюрих,
он был в полном параде, при золотой бургомистерской
цепи. Высшая государственная должность была ему, без
зависти, предоставлена единственно за его просвещенные
труды и за бесспорные заслуги, с нарочитой скромностью
лишь исподволь предававшиеся огласке; и занял он
пост бургомистра совсем еще не старым, бодрым и жизне-
радостным мужчиной, едва перешагнувшим за сорок.
Лицо его, красное после обильных возлияний, осталось
моложавым, только былую тонкую игру выражений
сменило невозмутимое благодушие и рассудительность
с оттенком хитрецы.
Сегодня он был явно взволнован, особливо когда
беседовал со своей соседкой, ловя каждое ее слово и улыбку
внимательным и нежным взглядом. Ее юная головка,
парившая на алебастровой шейке над голубым суконным
платьем и унаследованным от матери голландским кру-
жевом сквозного сборчатого воротника, была неотразимо
привлекательна для него. Мягкая округлость нежных
щек в рамке прелестных локонов, сочетаясь с. кротким
блеском глаз под длинными светлыми ресницами, произ-
водила впечатление умиротворенного покоя и напоминала
господину Вазеру серебряный лик луны, отражающейся
в чистых водах Цюрихского озера. Все горячее жаждал
он, чтобы это пленительное светило взошло на его вечер-
них небесах, озарив их запоздалым счастьем.
Хотя доктор Шпрехер, по причине желчного темпера-
мента, отличался мрачным взглядом на жизнь, на сей
раз он не без удовлетворения наблюдал назревавшую
в его семье перемену. Но сосредоточиться на своих от-
цовских чувствах он не мог. Перед обедом господин Вазер
по секрету сообщил ему известие, которым не желал
прежде времени именно сегодня печалить фрейлейн Аман-
тию,— известие о кончине герцога Рогана. В Цюрих
216
попала немецкая газетка с трогательным описанием этого
события, и Вазер привез ее своему другу как ученому
историку.
Кроме того, Шпрехера волновал въезд в Кур триум-
фатора, которого ожидали с ’ минуты на минуту; он и
всегда был ему неприятен и чужд по натуре, а уж того,
что он своим предательством замарал шпрехеровский
дом, оплот чести, по выражению самого хозяина, ученый
доктор никак не мог ему простить.
Но странное дело! Печальное известие, которое бур-
гомистр в торжественную минуту их встречи хотел утаить
от фрейлейн Амантии, словно силой магнетизма передалось
ее чуткой душе, иначе почему бы она непрестанно вспо-
минала и говорила о добром герцоге Генрихе Рогане,
не упустив случая разок с участием помянуть и его храб-
реца адъютанта.
Господин Вазер не очень высоко ставил своего земляка.
Он отдал должное отваге и просвещенному уму Верт-
мюллера, но, сокрушенно покачав головой, посетовал на
резкость его суждений и манер, которыми тот будто
нарочно подзадоривал своих сограждан, снискав себе
недобрую славу в родном городе. Хоть он не подолгу
живет в Цюрихе, однако же успел своими нападками
на высшее духовенство возбудить к себе отвращение,
своим высокомерным пренебрежением к жизни города,
отнюдь не лишенной интереса, он восстановил против
себя общество, а разными физическими фокусами заслу
жил,— конечно, нелепое — подозрение в колдовстве и суе-
верный страх среди простонародья. Таким образом, он
закрыл для себя в Цюрихе все пути и на веки вечные
лишился доверия почтенных граждан, а ведь оно, наряду
с чистой совестью, является высшей отрадой для истого
республиканца.
— Но хуже всего, что для этого молодого человека
нет ничего святого! — в праведном гневе воскликнул
бургомистр.— Согласитесь сами, высокопочитаемая, смею
сказать, обожаемая фрейлейн Шпрехер, чего стоит вся
земная премудрость без прочной религиозной основы.
— Я более всего ценила в лейтенанте его преданность
благородному герцогу Рогану,— заметила пристыженная
фрейлейн Амантия.— Он показал себя настоящим рыца-
рем рядом с этим предателем Георгом Иеначем. Вот кто,
при всей своей притягательности, казался мне исчадием ада,
когда, бывало, взбегал по лестнице в кабинет к герцогу.
217
— Это поистине сложная натура,— сказал цюрихский
бургомистр $ переходя на скорбно-серьезный тон и обра-
щаясь к господину Фортунатусу.— В одном Георг Иенач,
бесспорно, превосходит всех наших величайших совре-
менников — в своей всепоглощающей любви к отечеству.
С тех пор, что я его знаю, она бурлит в нем, как кровь
в жилах. Она единственный верный ключ ко всем сторонам
его многообразной сущности. Должен признаться, он
принес ей много жертв, не всегда совместимых с обычным
понятием совести. Однако же,— понизив голос, нереши-
тельно продолжал он,— разве не счастье для нас, честных
государственных деятелей, когда дела, которых требует
благо отчизны, но за которые не возьмешься чистыми
руками, берут на себя такие вот сильные личности: земные
законы для них не писаны, а там пусть всеведущий бог
судит их своим судом. Ибо и они — лишь орудие в его
руке, как сказано в Писании: господь направляет сердца,
точно потоки воды.
— Мысль крайне опасная! — вскричал господин Фор-
тунатус.— Я поражен, что она входит в круг правил
и суждений вашего превосходительства! Отсюда недалеко
до оправдания самых страшных злодейств. Подумайте,
сколь легко такой человек, не знающий ни совести, ни
закона, несущийся по воле своих страстей, как по воле
ветра, может разрушать им же содеянное благо! Известно
вам, до чего дошел Юрг Иенач? Из достоверных источ-
ников я узнал, что во время миланских переговоров, когда
герцог Сербеллони попробовал оспаривать его условия,
он взбеленился и пригрозил, что снова призовет в Грау-
бюнден французов, если Испания будет перечить его
воле. А чтобы расположить к себе королевского духов-
ника,— ему, видите ли, надо было заручиться в Мадриде
чьим-то влиянием в противовес Сербеллони — он будто
бы кощунственно отрекся от своей исконной евангеличе-
ской веры.
— Не приведи господи! — в непритворном испуге
вымолвил бургомистр.
— Как теперь наша маленькая страна справится
с этим человеком, когда главное его дело закончено,
наши узкие рамки стали ему тесны, а подвигами он еще
не насытился и беспримерные удачи опьянили его до
безумия? — продолжал Шпрехер.— В перерывах между
миланскими переговорами он проводил время в нашем
графстве Кьявенна, где, в награду за измену герцогу
218
Генриху, получил от трех союзных земель неограниченную
гражданскую и военную власть, обставил себя там с кня-
жеской роскошью и в распутстве не уступал Нерону.
Я бы многое мог вам рассказать об этом, ибо еженедельно
запечатлеваю его деяния острым резцом Клио, который,
кстати, ни ради кого не согласился бы притупить, ни даже
ради сына или... зятя,— заключил господин Фортунатус
с невеселой усмешкой.
— Господи помилуй, что за ветер!..— воскликнула
фрейлейн Амантия, за этим возгласом скрывая краску
смущения.
А буря и правда разыгралась вовсю, от ее порывов,
грозивших сорвать кованые решетки с окон, содрогались
даже крепко сложенные стены и звенели бокалы на столе.
Вдруг растворилась дверь, вбежала испуганная служанка
и сообщила, что колокольня церкви св. Луция покач-
нулась разок-другой, а как налетел порыв ветра, рухнула
в самую ту минуту, когда полковник Иенач со своей
свитой въезжал в городские ворота.
— Знаменательное совпадение,— задумчиво промол-
вил господин Фортунатус; мужчины подошли к окну.—
Из Тита Ливия мы знали и не раз сами были тому свиде-
телями, что у природы существует тайная связь с исто-
рией, она предчувствует великие события, возвещая
и сопровождая их разгулом стихий!
При других обстоятельствах бургомистр, конечно,
встретил бы это суеверное замечание иронической усмеш-
кой, но сейчас ему было не по себе. Падение Луциевой
колокольни напомнило ему дни его пребывания в Бер-
бенне, предшествующие Вальтеллинской резне, тогдашние
знамения и чудеса, и кровавый конец прекрасной Лючии.
Буря как будто отбушевала, но от сырости трудно было
дышать, и темные тучи низко нависли над городом. Улицу
беспорядочной и растерянной толпой запрудил простой
люд. Вдруг из-за угла выскочил всадник в расшитом
золотом красном кафтане, в развевающемся плаще и в над-
винутой на лоб шляпе, на которой колыхались длинные
перья. Это был Юрг Иенач; перед самым шпрехеровским
домом он круто осадил вороного коня и оглянулся на
свою свиту, которая из-за бури отстала от него на поря-
дочное расстояние.
Вазер, точно завороженный, смотрел на друга своей
юности, на застывшее, как бронзовая маска, лицо Юрга.
На его суровых чертах было написано надменное без-
219
различие к небу и к аду, к смерти и к возмездию. Глаза
с отчуждением смотрели поверх достигнутой победы,—
какую провидели они новую цель?.. И снова у бургомистра
всплыло давнее воспоминание. Он видел перед собой
пожар в Бербенне, и Юрга с прекрасной покойницей
на руках и с таким же, как сейчас, ярым огнем и смертным
холодом в лице. Отчего же, спрашивал он себя, у Юрга
сегодня, на вершине славы, то же выражение лица, что
и тогда, в бездне отчаяния?
— Глядите-ка,— прошептал Шпрехер, оскорбленный
равнодушием не замечавшего его всадника,— на вероот-
ступнике надета орденская цепь Сант-Яго-ди-Компостелла.
Вазер ничего не ответил, потому что в эту минуту
у него над головой глухо прокатился гром и тусклая
молния прорезала низко нависшие тучи,— явление редкое
в такую раннюю весеннюю пору!
— Стрела божьего гнева! — побледнев, пролепетал
Шпрехер.
Вазер тоже подумал, что небесный огонь поразил
строптивца; но когда он открыл зажмуренные от вспышки
глаза, Юрг как ни в чем не бывало крепкой рукой сдержи-
вал вороного, который бил копытами и вставал на дыбы.
Казалось, один он, Иенач, не заметил грома и молнии.
Вазер поспешил откланяться. Ему не терпелось по-
видать Юрга и дружеской беседой лицом к лицу изгладить
тягостное впечатление, которое тот произвел на него
издалека.
Он решил не откладывать встречи до торжественного
заседания в ратуше. Его пугало, что многие граубюн-
денцы разделяют предубеждение Шпрехера против Иенача.
«Попытаюсь убедить его, чтобы он знал меру,— думал
Вазер,— и, вручив советникам мирный договор и тем
достигнув апогея на своем победном пути, некоторое
время держался в тени, дабы не возбуждать зависти богов
и людей. Пусть, на худой конец, продолжает свое военное
поприще где-нибудь за границей или, если удастся,
создаст себе семейный очаг, обоснуется в своих давосских
владениях и успокоит свою неуемную душу, предаваясь
мирным трудам».
Когда Вазер осведомился у провожавшего его до ворот
доктора Шпрехера, где остановился Иенач, ученый с го-
речью ответил:
— Вы еще спрашиваете, уважаемый друг? Где же,
как не в епископском дворце!
220
Идя вслед за слугой по гулким переходам епископской
резиденции, бургомистр услышал за дверью справа зна-
комый голос, с кем-то говоривший в повышенном тоне
и даже споривший. Медлительный густой бас возражал
ему. Епископский камердинер ввел гостя в противопо-
ложную комнату, а сам пошел о нем доложить. Приглу-
шенные расстоянием голоса совсем замолкли, а вслед за
тем хлопнула дверь в коридор.
Иенач, уходя, хриплым голосом крикнул кому-то:
— На это не рассчитывайте, ваша милость! Этому не
бывать. Никаких монастырей я восстанавливать не по-
зволю! И духовенству мирволить не буду!
— В такой для вас торжественный день я не стану
докучать вам, господин полковник, нашими ничтожными
нуждами,— умиротворяюще гудел елейный бас.— Я чаю,
наши мелкие несогласия со временем уладятся сами собой,
тем более что вы возродились к новой жизни, из Савла
став Павлом.
Дверь в комнату распахнулась, и Юрг с распростер-
тыми объятиями бросился навстречу другу юности и схва-
тил его за плечи.
— Я вижу, и ты достиг своей цели! — воскликнул он
с прежним веселым смехом.— Поздравляю, господин
бургомистр!
— Мне особенно приятно, что не успели господа со-
ветники удостоить меня нового сана, как тотчас же отря-
дили в Кур на твое торжество. Должен прямо сказать,
ты свершил неслыханное и достиг невозможного.
— Знал бы ты, Хейни, ценой какой душевной ломки!..
В последнюю минуту мою родину хотели лишить всего,
что я для нее отвоевал. Тогда я решился на крайнюю ме-
ру, на сделку с совестью... Грязная сделка! Брр! Я шел на-
пролом, чтобы лихорадочный пыл всей моей жизни не ока-
зался тщетным, не пропал впустую. Но вот я достиг цели
и охотно сказал бы: довольно! я устал! А какой-то бес, си-
дящий во мне, гонит и гонит меня в неизвестность, в пустоту.
— Что ты подразумеваешь под нечестной сделкой? —
с тревогой спросил Вазер, которого гвоздила одна только
мысль,— неужто отречение от нашей гельветической ре-
форматской веры и переход в католичество? Нет, не
может, не должно этого быть!..
— А если и так,— с кощунственным хохотом вскричал
Иенач.— Переменил одну личину на другую — только
и всего!
221
— Ты же изучал в Цюрихе богословие!..— вымолвил
потрясенный до глубины души Вазер, отвернулся и за-
крыл лицо обеими руками. Из-под пальцев закапали
тяжелые слезы.
Иенач обнял друга за плечи и с недобрым юмором
одернул его:
— Перестань скулить по-бабьи, бургомистр! Что тут
особенного? То ли еще у меня на совести, спасибо, она
выносливая! — И сразу же совсем другим, озабоченным
тоном спросил: — Какие у вас в Цюрихе сведения о сра-
жении, которое герцог Бернгард дал при Рейнфельдене
имперским войскам? Я еще ничего в точности не знаю,—
добавил он.— В Тузисе говорили, будто Роган легко
ранен...
— Егб положение оказалось опаснее, чем думали
вначале,— уклончиво начал Вазер и замолчал.
— Говори прямо, Генрих! — выкрикнул Иенач.— Он
умер?
Лицо его посерело, будто на него легла тень смерти.
В эту минуту, к досаде господина Вазера, не успевшего
по-дружески предостеречь Юрга и тем облегчить себе душу,
зазвонил колокол, призывая их обоих в ратушу.
Иенач схватил свиток, в котором заключено было
спасение Граубюндена, и, высоко подняв его, крикнул
Вазеру:
— Добыт дорогой ценой!
Глава последняя
После торжественного собрания, когда Георг Иенач
вручил совету грамоту о заключении мира, в ратуше
начались приготовления к пышному празднеству, которое
город Кур устраивал в его честь. Был последний день
масленой недели, и жительницы Кура радовались случаю
повеселиться. Им, избалованным обществом изобретатель-
ных на развлечения, галантных французских кавалеров,
которые каждую неделю спешили в Кур из ближнего
прирейнского гарнизона,— прошедшая зима показалась
чересчур тиха и скучна. Нынче надо наверстать упущен-
ное. Обширную галерею, где в летнюю пору отцы города
держали совет о благе страны, они охотно предоставили
для танцев, хороводов и непринужденного маскарадного
веселья, а в обеих залах вправо и влево от нее, где поме-
222
щались присутствия, приказано было устроить бу-
феты.
Одна из этих зал, у двери которой в галерею выхо-
дила узкая винтовая лестница из сеней, была судебным
присутствием, и деревянная раскрашенная богиня пра-
восудия, восседавшая на фантастическом троне из оленьих
рогов, на трех цепях спускалась там с потолка. Под
статуей стояли высокие дощатые козлы, а на них взгро-
моздился дородный буфетчик и старательно утыкал вет-
вистые рога восковыми свечками. Руки его работали
усердно, не оставался праздным и язык, с которого слетали
весьма веские суждения, обращенные к кучке молодых
щеголей в парадных шелковых разрезных камзолах
с широкими кружевными воротниками, в украшенных
изобилием лент панталонах и в башмаках с моднейшими
бантами. Они уже орудовали кубками, оправдываясь тем,
что надо же проверить качество праздничных вин, и при
этом забавлялись речами старого болтуна, подстрекая
его на новые откровения.
— Выходит, что вы, дядюшка Фауш, с пеленок пе-
стовали гений полковника Иенача,— смеялся какой-то
бойкий повеса,— а значит, вы оказались, не скажу малой,
но скрытой причиной великих дел! Сознайтесь, вы под-
сказали ему план действий, достойный Никколо Макиа-
велли? Только почему вы не взяли на себя главную роль?
— Не скрою, встретившись с Юргом в прекрасной
Венеции, я за дружеской беседой не раз намекал ему,
что недурно было бы стравить Францию с Испанией,
а самим потихоньку высвободить голову из петли,—
ответил толстяк, стоя на козлах и держа в руке свечу,—
но сам бы я за это не взялся, не пристало мне недоброка-
чественной примесью портить мои устоявшиеся, как старое
крепкое вино, взгляды и бросать тень на мое демократи-
ческое прошлое. Сроду не знал Граубюнден такого тор-
жества, как в тот день, когда я приказал французскому
посольству убираться прочь.— И Фауш повелительно
взмахнул восковой свечой.
— Слышали! Слышали! Стдро, как сотворение мира,—
закричали кругом.— Придумайте что-нибудь поновее,
отец Лоренц! Расскажите лучше, как вы, отпетый еретик,
стали келарем у самого епископа.
— Сделайте одолжение, по нашим временам это,
господа, история поучительная,— отозвался Фауш.— Ког-
да его преподобие искали для своих прославленных
223
епископских погребов человека себе по душе, ^сведущего
в этом деле и достойного занять такое место, они изволили
отписать мне в Венецию, что все им во мне подходит, одно
нехорошо — различие в вере. Лучшие вина потеряют
для них вкус, если их келарь и мундшенк бесповоротно
будет осужден томиться вечной жаждой в геенне огненной,
а посему они настаивают, чтобы я, на пользу их погребам
и моей душе, отрекся от протестантской ереси. Но Лоренц
Фауш, господа, не сдался и все-таки добился своего. Его
преподобие под конец соблаговолили признать, что из
рук вероотступника негоже им пить от чистого источника
истины...
Фауш замолчал, потому что к его слушателям присое-
динился молодой ратман и с воодушевлением стал рас-
сказывать, каким гордым жестом полковник Иенач вручил
грамоту бургомистру Мейеру и какую складную речь
произнес глава цюрихских сословий, приветствуя от
имени своего родного города достославное и чудесное
восстановление союза трех земель.
— Эге! И с Хейни Вазером мы на одной скамье потели
над науками,— крикнул маэстро Лоренц со своих ко-
зел.— Ничего не скажешь, тоже хват! Но по сравнению
с нашим Иеначем — заурядный ум! Только бы мой Юрг
не загордился. Ради его же пользы я ему нынче вечером
приведу на память первое его смиренное пасторское одея-
ние и первую ступень к славе — церковную кафедру
в бедном приходе, благо под маской все дозволено. Уви-
дите, господа, как славно я вас позабавлю! Подкрадусь
к нему под личиной причетника и спрошу, какой стих
он выбрал для проповеди,— на то я и Лоренц Фауш!
Тем временем зажглись все огни, и галерея начала
наполняться... В нишах широких окон шушукались
молодые особы и записывали на своих веерах танцы,
которые обещали стоявшим перед ними кавалерам. Мало-
помалу съезжались должностные лица, во главе с обер-
бургомистром Мейером: округлая шея и пухлые запястьях
его супруги были увиты жемчугами, и она в своей злато-
тканой робе величаво выступала рядом с представитель-
нейшими из мужей. Вслед за ними в зале появился доктор
Фортунатус Шпрехер, чей приход всех поразил. И на
лице его было отнюдь не праздничное выражение. Про-
тивник шумного веселья, ученый, верно, превозмог себя
224
ради своего цюрихского друга и гостя, которого уважил
и тем, что разрешил ему ввести в зал свою миловидную
дочурку. И Шпрехерова дочка в белом атласном наряде
и воздушной косынке вокруг плеч, скрепленной на груди
цветком из драгоценных каменьев, об руку с добродетель-
ным и добромыслящим бургомистром казалась стыдливой
невестой.
Пока господин Вазер подводил ее к юным подругам,
пестрыми стайками собравшимся на другом конце зала,
напротив судебного присутствия и винтовой лестницы,
по ступеням гулко загремели мужские шаги, и в сопро-
вождении многочисленных офицеров в танцевальную
залу вошел Иенач. Могучая стать и огненный лик по-преж-
нему красотой и мощью выделяли его изо всех.
Он еще стоял посреди галереивозле бургомистра Мейера
и его супруги, выслушивая хор приветствий, как вдруг,
к немалому испугу магистратского сановника, доктор
Шпрехер с похоронной миной остановился под самой
люстрой неподалеку от них, поднял правую руку, при-
зывая к молчанию, и заговорил:
— Многие из вас, дорогие сограждане, задают мне
вопрос, почему мое лицо выражает скорбь, которую я,
ради, нынешнего торжества, тщетно пытаюсь скрыть под
маской веселости. Де посетуйте на меня за то, что я не
стану долее таить поразившее меня горе, не сомневаясь,
что вы в полной мере разделите его и не взыщете на не-
доброго вестника, если он вашу радость превратит в пе-
чаль. Наш высокий покровитель и вернейший из друзей
герцог Генрих Роган преставился.
Шпрехер окинул взглядом собравшихся, которые
сперва затаили дух, а теперь были явно сражены послед-
ними его словами:
— Газета с известием о его кончине только что попала
ко мне в руки. Желаете выслушать печальный рассказ? —
спросил он, доставая из внутреннего кармана печатный
листок.
— Читайте! Читайте! — послышалось со всех сторон.
Шпрехер отер глаза и начал читать:
— «Все лица, города и края евангелического вероис-
поведания и немецкой народности сим оповещаются о
блестящей виктории, кою герцог Бернгард Веймарский одер-
жал над имперским войском близ замка и города Рейн-
фельдена. В битве этой, которая продолжалась два дня,
после доблестного сопротивления и полученной в бою
225
раны неприятелем был пленен герцог Хейнц Роган,
сражавшийся в наших рядах как простой рейтар; однако
же на второй день, после неоднократных попыток, ка-
питан Рудольф Вертмюллер с отрядом своих конников
отбил его и с торжеством привез в лагерь, показав при
сем случае отменнейшую отвагу. Герцог Бернгард повелел
перенести его светлость в свою палатку, где по осмотрении
раны оная была признана неопасной, самого же больного
врачи нашли в крайне слабом состоянии.
Герцог Бернгард не отходил от его ложа. На пятый
день, почувствовав приближение смертного часа, герцог
Хейнц пожелал услышать немецкое духовное песнопение,
из тех, что и всегда с великой охотой слушал, когда их
пели среди войска... Изо всего лагеря собралось тут до
сотни человек конных и пеших, самых умелых и опытных
в сем усладительном искусстве, и, обступив палатку
герцога, они пропели ему наново сочиненную духовную
песнь, которая была недавно привезена в лагерь и за-
служила большое одобрение. После стиха:
Стократ блажен, кто веру
Свою хранит и честь!
Хвалу ему усердно
Мы все возносим днесь... —
в палатке тихо откинули полотнище и знаком показали,
что герцог испустил дух. Когда врачи произвели вскрытие,
дабы набальзамировать его, они нашли его сердце совер-
шенно источенным от горести. Так благостно покинул
вемную юдоль герцог Хейнц из французской земли.
Придет время, и возродится немецкое государство
в евангелической вольности и великой славе, на что все
мы крепко уповаем, тогда вспомянут и этого благоче-
стивого французского герцога, как он, радея об истинной
вере, покинул свое отечество и, смиренно отрешась от
своих высоких почестей, простым воином принял угод-
ную богу кончину в немецком евангелическом войске.
Аминь».
Глубокое волнение овладело всем обществом. Гости
собирались кучками и шепотом говорили между собой.
Как и в тот день, когда герцог у городских ворот про-
щался с Куром, Иенач некоторое время стоял один с на-
хмуренным челом.
Но вот к нему подошел бургомистр и заговорил за-
душевным, почтительным тоном:
226
— Мы, граждане Кура, не сомневаемся в вашем,
господин полковник, согласии, предлагая на несколько
дней отложить празднество, которым мы намерены от-
благодарить и почтить вас. Кому, как не вам, было из-
вестно благоволение доброго герцога к нашей стране,
и вам самому будет тягостно смотреть, как мы, очерствев
сердцем, при свете факелов плясками и хороводами словно
справляем его кончину.
Иенач, не отвечая, презрительно и мрачно озирал
сборище неблагодарных, ради далекого покойника забы-
вающих присутствие своего спасителя.
На другом конце галереи уже гасили свечи, и раз-
ряженные дамы об руку с кавалерами спускались по лест-
нице. Одним из первых ратушу покинул доктор Шпрехер.
Кто-то с тревогой положил руку на плечо полковника,
и когда он в сердцах обернулся, на него вопросительно
глянуло лицо цюрихского бургомистра, уводившего не-
утешную Амантию.
— Мне надо поговорить с тобой, Юрг! Чем скорей,
тем лучше! Ты остаешься здесь? — прошептал Вазер.
Иенач утвердительно кивнул. — Тогда я вернусь сю-
да.
Георг Иенач выпрямился во весь свой гигантский
рост и, упрямо вздернув голову, заявил все еще ожидав-
шему ответа Мейеру, но так громко, что его срывающийся
голос разнесся по всей галерее:
— Я не желаю отказываться от моего праздника! А вы,
бургомистр, хотите — уходите, хотите — оставайтесь!
В галерее началось смятение, пользуясь зловещим
полумраком, стали уходить самые почтенные граждане
Кура, а женщины все, за малым исключением, уже поки-
нули ратушу. Но по властному полковничьему слову
опять загорелись огни, осветив начавшиеся танцы. Только
гости были теперь другие, торжественное празднество
грозило превратиться в дикий разгул.
Прежде чем Вазер успел дойти до лестницы, его взгляд
упал на высокую женскую фигуру в темном венецианском
наряде, которая одна подымалась по лестнице навстречу
остальным дамам, сбегавшим вниз и в спешке теснившим
друг друга. Что-то особое было в посадке гордой головы,
в скорбном огне глаз, тревожно кого-то ищущих из-под
бархатной полумаски, от чего у него защемило сердце.
227
Он посмотрел ей вслед и увидел, что она, минуя суто-
локу и танцы посреди галереи, вошла в комнату судебного
присутствия. Ему была незнакома эта рослая, величест-
венная женщина, но она, очевидно, привлекла внимание
и Иенача, который направился в ту же комнату. Вошел
ли он туда, Вазер не увидел — давка на лестнице все
увеличивалась, и бургомистру понадобилось все его до-
стоинство и самообладание, чтобы беспрепятственно про-
вести испуганную Амантию сквозь узкий проход. Наверх
хлынула целая толпа буйных масок, бесшабашных гуляк
под предводительством огромной медведицы, у которой
вокруг косматой шеи была надета цепь с гербами трех
союзных земель.
Проводив Амантию домой и сдав ее на руки старой
служанке, Вазер поспешил назад, в ратушу, и даже не
спросил о хозяине, которому не мог простить того, как
злокозненно воспользовался он невинным листком, чтобы
нанести оскорбление Иеначу.
Еще издалека увидел он в тусклом свете факелов не-
вообразимую сумятицу перед ратушей и с трудом до-
брался до крыльца. Те же самые маски, с которыми пол-
часа тому назад он столкнулся на лестнице, теперь в дикой
спешке выбегали из дверей. Среди ватаги ряженых человек
в тридцать он при вспышке факела заметил гигантскую
медведицу, растерзанную и окровавленную, которая уле-
петывала, перекинув через плечо не то куклу, не то мерт-
веца.
Наконец Вазер протиснулся в подъезд. С винтовой
лестницы, спотыкаясь и что-то выкрикивая наперебой,
бежали растерянные люди.
Наверху, разом оборвавшись, смолкла музыка.
Теперь Вазер увидел возле себя приземистого франци-
сканского монаха, который пристально смотрел на него
из-нод низко надвинутого капюшона. Это не был ряже-
ный. Он откинул со лба насквозь мокрцй от дождя капю-
шон, и Вазер узнал скептическое лицо отца Панкрацио
и его сверкающие умом глаза. Они крепко пожали друг
ДРУГУ руки.
— Давайте действовать сообща, господин бурго-
мистр,— предложил патер тихо, но настойчиво.— Мир-
ская власть и церковь, цепь, украшающая грудь санов-
ника, и веревка, препоясывающая рясу монаха, объеди-
нившись, одолеют самую оголтелую нечисть. По вашему
лицу видно, что вы, как. и я, тревожитесь о полковнике.
228
Что-то произошло там, наверху. Я внимательно пригля-
делся к тому, кого уносила гнусная орава,— это был
Рудольф Планта, мертвый или без памяти. О нем-то
жалеть нечего, да на масленицу пробитые головы и не
редкость, однако нам не мешает поторопиться.
Едва успев договорить, он отодвинул бургомистра
в сторонку и заслонил его собой,— несколько подвыпив-
ших офицеров, размахивая шпагами, сбежали вниз и
врезались в толпу.
Патер утаил, что главной его заботой была Лукреция.
Из-за непогоды он лишь час тому назад добрался до Кура,
и хотя не повидал самой графини Траверс, которая по
причине старческой немощи рано ложилась спать, но от
ее челяди узнал, что синьорина прибыла еще до обеда,
посидела с тетушкой, а затем, по своему обыкновению,
удалилась в раз и навсегда отведенную ей комнату,
чтобы переодеться. А совсем недавно она закуталась
в широкий плащ и куда-то ушла. Ее слуга, сын ридберг-
ского кастеляна, пошел впереди, чтобы светить ей
факелом.
Никто не мог толком сказать, куда она направилась.
После рассказов ридбергской прислуги у Панкрацио
зародилось подозрение, что молодой Планта, которого
он всегда считал подлым трусом, подобрал себе в Грау-
бюндене компанию молодчиков посмелей его самого.
Монах опасался, что зависть патрицианских семей, в свое
время немало претерпевших от Иенача, разгорелась еще
пуще из-за его последнего грандиозного успеха и могла
вылиться в кровопролитие. По всей вероятности, с этим
и было связано исчезновение Лукреции,— зная ее нрав,
он не сомневался, что она замешана в погибельный за-
мысел и намерена то ли способствовать кровавому делу,
то ли предостеречь жертву. Раз над головой Иенача
нависла угроза — ее удел так или иначе быть близ него,
и патер поспешил за ней в ратушу.
Та строгая величавая женщина, с которой цюрихский
бургомистр столкнулся в суматохе отъезда и за которой
со вспыхнувшей радостью последовал Иенач,— в самом
деле была Лукреция.
— Привет тебе, Лукреция! — воскликнул Георг, когда
она оглянулась на его шаги.— Спасибо за то, что ты при-
шла на мое торжество! Ты принесла с собой радость! Мир
229
для меня стал пуст, его трофеи и почести постылы. Верни
мне мою чистую юную душу. Я давно ее потерял, она
осталась у тебя. В твоем верном сердце хранится она!
Отдай мне твое сердце и с ним верни мою душу!
Он схватил ее в объятия и прижал ее голову к своей
груди. Маска упала с ее лица.
— Берегись, Юрг! Слышишь — берегись! —прошеп-
тала она, отстраняясь, и подняла на него взгляд, полный
страха и беспредельной любви.
Он неверно истолковал ее слова.
— Знаю, знаю! В Ридберге свадьбам не бывать! Не
возвращайся туда. Останься навеки со мной! Мы сегодня
же уедем в Давос! А пока что пойдем танцевать!
В галерее загремела зажигательная плясовая музыка.
Иенач, отстегнув шпагу, швырнул ее на стул и крепче
обнял Лукрецию. Ее глаза были прикованы к двери,
куда заглядывали и проталкивались люди в масках. Она
узнала резкий, противный голос Рудольфа.
Перед Иеначем остановился пузатый карлик в одеянии
причетника. Отвешивая шутовские поклоны и держа
в одной руке кусок мела, в другой грифельную доску,
он гнусавым голосом спросил:
— Какой псалом или стих прикажете нынче пропеть
перед проповедью, господин пастор из Шаранса?
По большой не по росту голове и по короткопалой
честной руке Иенач сразу узнал келаря Фауша.
— Ого! Не в меру ты жирен для церковной крысы! —
крикнул он.— А стих я тебе закажу вот какой:
Счастлив жить и умереть
Тот, кого любовь лелеет!..
Келарь зорким, лукавым взглядом окинул обнявшуюся
чету и, словно желая избавить ее от своего присутствия,
протиснул свое шарообразное тело сквозь толпу масок
и вышмыгнул в галерею, где бесновались скрипки и бубны
и все быстрее кружились пары.
Фауш не заметил, как лихорадочно старается Лукреция
увести Иенача вслед за ним в галерею.
Но она опоздала. Комната наполнилась дикой оравой
ряженых, и пробиться к выходу не было никакой воз-
можности. Да Иенач и не помышлял об этом. Он был
зачарован дивной, словно озаренной изнутри пагубным
огнем, красотой своей невесты и, предоставив середину поме -
230

щения буйству ряженых, увел Лукрецию в амбразуру
окна.
Но предводительница шайки, чудовищная медведица
с гербом трех союзных земель на груди, переваливаясь,
пошла следом, надвинулась на него и, протянув правую
лапу, зарычала:
— Я —- республика трех земель и желаю станцевать
с моим героем!
— Не смею отказаться, хоть мне и жаль покидать
мою даму,— ответил Иенач и, выставив, как для танца,
ногу, с готовностью подал руку медведице. Она же обеими
лапами сгребла протянутую руку и с железной мужской
силищей стиснула ее.
В тот же миг маски плотным кольцом окружили плен-
ника, сверкнули обнаженные шпаги.
Лукреция пробилась к Иеначу и стала вплотную
к 'нему с левой, стороны, как бы пытаясь его защитить.
Но и она была безоружна. Тут она снова услышала голос
Рудольфа.
— Вот она — расплата за нашу честь, Лукреция,—
сзади прошептал он ей на ухо; и, чуть повернув голову,
она увидела, как его острый испанский клинок нащупы-
вает уязвимое место между лопатками Георга.
Но Иенач увлек ее вперед и, рванув за собой кольцо
обступивших его убийц, потянулся к стойке, свободной
левой рукой схватил увесистый железный шандал и стал
отбиваться от нападавших спереди^
Вдруг рядом с ней ухнул топор. Она увидела своего
верного Луку без маски и без шапки. Подобравшись
сзади, он теперь вторично обрушил старый топор на
голову помертвевшего Рудольфа и при этом крикнул:
— Прочь, мразь, не твое это дело! — Отшвырнув
умирающего и отстранив Лукрецию, он с занесенным
топором надвинулся на Иенача. Весь израненный гигант
что было мочи вслепую ударил старика шандалом по седой
голове. Старый слуга без единого звука упал к ногам
Лукреции.
Она склонилась к нему, и он с последним вздохом
вложил в ее руку окровавленный топор — тот самый,
которым некогда был убит синьор Помпео.
Она выпрямилась в отчаяний и увидела, что Юрг
уже еле стоит на ногах, а наемные убийцы обступают его
все теснее, продажные клинки колют и ранят его со всех
сторон, и ни выхода, ни спасения ему нет.
232
Тогда-она, по внезапному наитию, не помня себя, под-
няла завещанное ей оружие и с размаху опустила на го-
лову любимого.
У Юрга безжизненно повисли руки, глаза с безгранич-
ной любовью остановились на стоящей перед ним жен-
щине, мрачное торжество озарило его черты, и он тяжело
рухнул наземь.
Когда Лукреция очнулась, она стояла на коленях
возле убитого, его голова покоилась у нее на груди. Ком-
ната была пуста. Свечи вокруг парящей над ней богини
правосудия догорали и горячими каплями падали ей на
шею и лоб... Рядом, положив руку ей на плечо, стоял
Панкрацио, а за дверью Фауш, всхлипывая, рассказывал
бургомистру Вазеру о случившемся.
Послушно, как дитя, пошла она за монахом, который
спешил увести ее прочь от этого злосчастного места. Возле
тела остался Вазер.
Он недолго был один. Когда миновало первое потря-
сение и улеглась всеобщая растерянность, в комнату,
где лежал умерший, один за другим пришли высшие
сановники города и оплакивали величайшего из граубюн-
денцев, кому отчизна обязана свободой и возрождением.
Они решили не привлекать к суду виновников его
смерти, видя в них лишь орудия неотвратимой судьбы.
Не должна была его кровь стать поводом к мщению и но-
вым распрям. Он бы и сам не захотел этого. Зато они
постановили похоронить его с небывалыми почестями,
достойными его заслуг перед родиной.
Примечания
Стр. 19. Граубюнден — союз кантонов Грауербунд, Цейпи-
рихтенбунд и Иоганнесгаузбунд близ Цюриха, образовавшийся
в 1497 году с центрами в Тузисе, Давосе и Куре. В 1512 году сою-
зом были завоеваны у Италии Кьявенна, Вальтеллина и Бормио,
богатые земли с крестьянским населением, почти сплошь католи-
ческим. Ежегодно в одной из столиц кантонов собирался ландтаг
из представителей коммун под председательством бургомистра го-
рода, где заседал ландтаг. Граубюнден был связан договорами с
Цюрихом и другими кантонами Швейцарии.
Стр. 22. Реция (Raetia)— территория в Альпах (на месте совре-
менной Швейцарии), именовавшаяся так до превращения ее в рим-
скую провинцию. Отсюда и обращение Мейера к Реции как к искони
свободной стране.
Стр. 23. Белленберг — башня в Цюрихе. С 1304 года до ее разру-
шения в 1838 году служила государственной тюрьмой.
Конрад Гесснер (1516—1565) — цюрихский врач и естествоиспы-
татель, основатель цюрихского ботанического сада, автор «Historia
animalium». Кроме того, выдающийся лингвист, знавший шесть
языков.
Каролинум — наименование Цюрихского университета.
Стр. 24. ...ко двору его величества, короля Богемского.— Имеется
в виду Фридрих V Пфальцский (1596—1632), один из курфюрстов
империи, глава протестантской лиги князей. В 1619 году был приз-
нан чешским королем, но после поражения Чехии в сражении у Бе-
лой горы под Прагой бежал в Бранденбург и был лишен курфюр-
шества.
Траян — римский император (98—117). Вел войны с племенем
маркоманов, вторгшимся на территории римских провинций Реция
и Норик.
234
Стр. 27. Божественный свинопас.— По Гомеру, Эвмей — Слуга и
друг Одиссея.
Навсикая — царя феакийцев Алкиноя, приветливо встре-
тившая потерпевшего кораблекрушение Одиссея на берегу моря,
где она стирала со служанками белье.
Стр. 28. ...в Граубюндене, и за его пределами, в самой империи.—•
Имеется в виду Священная Римская империя германской нации,
в которую Швейцария формально входила до 1648 года.
Стр. 29. «Orbis pictus» — книга с картинками и латинскими над-
писями — произведение великого чешского просветителя и педагога
Яна Амоса Коменского (1592—1670).
Стр. 32. Малоджа — горный перевал из Граубюндена в Кья-
венну.
Стр. 37. ...в войне с рыцарем де Мюссо.— Известны две войны
(1524—1525 годов и 1531—1534 годов) между Граубюнденским союзом
и рыцарем де Мюссо. В 1524 году рыцарь де Мюссо выступил против
реформы церкви и секуляризации ее земель. Его поддержали като-
лические кантоны Швейцарии. Неприступный замок его на высоком
берегу озера Комо взять не удалось. В 1531 году он захватил с по-
мощью испанских наемников город Морбеньо с целью овладеть
населенной католиками Вальтеллиной. Граубюнденцы изгнали их
из Вальтеллины, тогда де Мюссо передал свои земли миланскому
герцогу Франческо Сфорца, который, не желая ссориться с Граубюн-
деном, отказался от притязаний на Вальтеллину, Бормио и Кья-
венну и вскоре снес укрепления замка. Войны эти усилили вражду
между католическими и протестантскими кантонами и содействовали
вмешательству иностранных государств в дела Швейцарии.
Стр. 44. Фуэнтес — крепость на реке Адда в Вальтеллине, возд-
вигнутая доном Педро Энрикес, графом ди Фуэнтес, испанским
наместником в Милане в 1600—1610 годах, тщетно пытавшимся по-
мешать союзу Граубюндена с Францией и с Венецией и домогавшим-
ся разрешения на проход испанских войск через перевалы. Крепость
разрушена Наполеоном Бонапартом в 1796 году.
Фортунатус Ювалът (1596—1654) — фогт Кьявенны, в течение
двадцати лет бальи в Фюрстенау, дипломат, подписавший Миланские
статьи 1622 года, был приставлен к герцогу Рогану, а затем послан
в Милан для заключения союза с Испанией. Стремился к тому, чтобы
избежать крайностей обеих партий.
Стр. 48. За победу протестантского оружия в Богемии!—События
в Богемии (Чехии) — один из важнейших эпизодов Тридцатилетней
войны (1618—1648). Перед войной в результате усиления католи-
ческой реакции в Германии образовалось несколько группировок:
в 1608 году — Протестантская лига князей, в 1609 году — Католи-
ческая лига, действовавшая то вместе с австрийским императором, то
235
против него. В борьбу за главенство в раздробленной Германии
вмешались иностранные государства. Война началась с восстания
в Чехии в 1618 году. Оно было подавлено войсками императора и Ка-
толической лиги в 1620 году. Началась расправа. Чехия была лише-
на всякой самостоятельности и подверглась полнейшему разорению.
Католическая лига князей очень усилилась. В 1625 году на стороне
Протестантской лиги в войну вступила Дания. В борьбе против
Дании император создает армию, которой командует Валлен-
штейн.
После разгрома Дании, в 1629 году, начинается наступление
Швеции при поддержке Франции; однако в 1632 году шведский ко-
роль Густав-Адольф был убит в сражении при Люцене, а швед-
ская армия, оставшись без полководца, продолжала удерживать
за собой захваченные территории и грабить население. В последний
период войны активную роль в ней играет Франция, вступают в нее
и итальянские государства: Мантуя, Венеция и Милан, шедший
в фарватере испанской политики. Венеция заняла в войне прямо
антифранцузскую позицию, мстя ей за союз с Турцией, теснившей
Венецию на море. Война принесла неисчислимые разрушения и за-
кончилась в 1648 году Вестфальским миром, котбрый закрепил раз-
дробленность Германии, разрешив князьям сношения с иностран-
ными государствами и перекроив карту Европы в интересах Фран-
ции, Дании, Швеции.
Стр. 56. Герцог Генрих Роган (1579—1638) — представитель бре-
тонской знати, генерал-полковник швейцарской гвардии при фран-
цузском дворе, глава гугенотов Франции. Был на службе "у Вене-
ции. В 1631 году назначен командующим армией союза трех канто-
нов, а затем чрезвычайным послом французского короля в Швей-
царии. В 1635 году французские войска под его командованием за-
няли Вальтеллину, изгнав оттуда австро-испанские войска. Но
восставшие полки Граубюндена заставили его отступить в укрепле-
ния на Рейне и капитулировать (27 марта 1637 г.). Ришелье обви-
нил в поражении Рогана, и тот бежал и погиб в битве при Рейнфель-
дене, сражаясь на стороне Протестантской лиги в войске Бернгарда
Веймарского.
Стр. 57. Самуил — библейский пророк и последний из судей Из-
раилевых (ок. 1050 г. до, н. э.).
Гедеон — библейский полководец, предводитель в борьбе про-
тив мидианитян (1200 г. до н. э.).
Стр. 58. ...к междоусобной войне.—Намек на гугенотские войны во
Франции 1562—-1594 годов, окончившиеся Нантским эдиктом 1598
года, предоставлявшим протестантам свободу вероисповедания,
право занимать должности наряду с католиками и иметь свои кре-
пости, войска и флот. В 1629 году Ришелье настоял на замене Нан-.
236
тского эдикта «Эдиктом милости», по которому гугенотам оставлялась
лишь свобода вероисповедания.
Стр. 70. Альбис — горная цепь в районе Цюриха. У то — самая
высокая вершина этой цепи.
Стр. 72. Вертмюллер из Вампишпаха—точнее, Вердмюллер Ганс
Рудольф (1614—1677) — генерал времен Тридцатилетней войны.
С 1635 года был на службе у герцога Рогана в Граубюндене, затем
вместе с ним участвовал в сражении при Рейнфельдене. После
смерти герцога перешел на Службу к Швеции, затем служил Цюриху,
Берну, Венеции. Отличался военными талантами и был известен
своим свободомыслием.
Стр. 75. Фортунатус Шпрехер (1585—1647) — историк и дип-
ломат на службе у Граубюнденского союза, автор «Истории движений
и войн 1629 года».
Стр. 77. Антистес — глава протестантской духовной общины
в Цюрихе до 1833 года, пожизненно назначаемый городским советом
первый пастор большой соборной церкви города.
Стр. 78. Мансфельд Эрнст (1580—1626) —• полководец
Протестантской лиги, после разгрома Чехии в 1620 году сражался
в Пфальце, нанес поражение Тилли и испанским войскам у Вислоха
на Рейне.
Стр. 85. ...иодвмзи, достойные Леонида и Эпаминонда...^- Леонид
(498—480 гг. до н. э.) — царь Спарты, погиб вместе с тремястами
спартанцами в битве при Фермопильском ущелье, защищая родину
от полчищ персов. Эпаминонд (418—362 гг. до н. э.) — полково-
дец фиванцев, одержавший победу над Спартой при Мантинее
(Аркадия). Погиб в сражении.
Стр. 86. ...консистория, собравшись в Давосе...— Консистория за-
седала с октября 1619 года по июль 1620 года. Было решено подтвер-
дить все постановления совета в Тузисе, принять меры против не-
довольных в Вальтеллине и послать делегатов в Париж и Чехию.
Это привело к резне протестантов в Вальтеллине и к ее отпадению
от Граубюндена.
Стр. 87. Провведиторе — член Совета десяти в Венеции, здесь —*
чиновник, облеченный военными полномочиями.
Стр. 91. Крылатый лев — герб Венеции и символ евангелиста
Марка, покровителя республики.
Стр. 92. Пьомби — тюрьма в Венеции.
Стр. 98. ...вплоть до злосчастной битвы при Люцене... — Битва
при Люцене произошла 6 ноября 1632 года между шведскими вой-
сками под предводительством короля Густава-Адольфа и имперски-
ми — под предводительством Валленштейна. Густав-Адольф принял
командование над правым флангом и погиб. Обе стороны отступили,
с обеих сторон пало более девяти тысяч человек.
237
Стр. 98. Валленштейн Альбрехт (1583—1635) — известный
полководец, дворянин из Чехии, сыграл активную роль в подавлении
чешского восстания 1618 года. Нажил состояние на покупке конфис-
кованных земель чешских протестантов. Когда в 1625 году в войну
вступила Дания, сформировал армию наемников в пятьдесят тысяч
человек с неограниченным правом содержать ее за счет населения
завоеванных стран. В 1626 году разбил наголову Мансфельда в сра-
жении у Дессау, а затем вместе с полководцем Тилли разгромил
Померанию, Шлезвиг, Голштинию и принудил датского короля
к миру (1629). В вознаграждение за заслуги Валленштейну было
пожаловано императором Мекленбурское герцогство и титул гене-
рала Балтийского и Северного морей. Возвышение Валленштейна
вызвало ненависть к нему при императорском дворе и среди герман-
ских князей, и по наущению главы Католической лиги Максимилиа-
на Баварского Валленштейн был уволен в отставку. Выступление
Швеции заставило императора вернуть его на службу. 16 ноября
1632 года его войска потерпели поражение от шведов при Люцене.
Валленштейн отступил в Богемию. Вскоре распространились слухи
о его тайных переговорах со шведами, вероятность которых признает-
ся и в настоящее время. 24 января 1634 года Валленштейн был лишен
власти, алюзднее и всех владений. С оставшимися верными ему пол-
ками он двинулся в Эгер, где намеревался соединиться со шве-
дами, но 25 февраля 1635 года был убит офицерами, участниками
организованного генералом Пикколомини заговора.
Стр. 115. Яков / Стюарт — король Англии и Шотландии (годы
правления 1603—1625).
Никколо Макиавелли (1469—1527) — уроженец Флоренции,
знаменитый политический мыслитель и активный политический
деятель. В течение четырнадцати лет был государственным секрета-
рем республики Флоренции, в качестве посла жил при папском,
императорском и французском дворах. Макиавелли участвовал
в острой политической борьбе во Флоренции и был горячим сторон-
ником объединения Италии. Главные произведения Макиавелли:
«Князь», «Рассуждения о первой декаде Тита Ливия», «История
Флоренции», стихи, комедии. Политические идеи Макиавелли ока-
зали огромное влияние на развитие политических учений XVII
и XVIII веков.
Стр. 117. Тит Ливий (59 г. до н. э.— 17 г. н. э.) — римский ис-
торик и писатель, уроженец Падуи. Слово «патавинитет» проис-
ходит от латинского названия г. Падуи (Patavium).
Стр. 122. ...невеселое прозвище Кассандры.— По Гомеру, Кассанд-
ра — красивейшая из дочерей троянского царя Приама. Наделенная
Аполлоном даром прорицания, она была за непокорность ему нака-
зана тем, что никто не верил ее предсказаниям.
238
Стр. 12(у—...автор ее носитптичью фамилию, которая по-француз-
ски означает не то галку, не то ворону,— Намек на пьесу француз-
ского драматурга Пьера Корнеля (1606—1684) «Сид», главный герой
которой, как и Георг Иенач, убил отца своей возлюбленной. Слово
«Corneille» действительно значит по-французски «ворона».
Стр. 155. Отец Жозеф (в миру — Леклерк де Тремблей) — капу-
цин, советник кардинала Ришелье.
Стр, 164. ...из сердца, троекратным обетом очистившегося от
мирских помыслов.— Имеется в виду монашеский обет бедности,
послушания и безбрачия.
Стр. 207. Беллона — древнеримская богиня войны.
Стр. 219. Клио (г р е ч. миф.) — одна из девяти муз, муза
истории.
Стр. 221. ...из Савла став Павлом.— Имеется в виду рассказ из
«Деяний апостольских» о том, как апостол Павел, в язычестве име-
новавшийся Савлом, превратился из гонителя христиан в рев-
ностного приверженца христианства,
С. Раскина
Содержание
С. Раскина. Конрад Фердинанд Мейер	и	его	роман	«Юрг
Иенач»................................. 5
Книга первая. Путешествие господина	Вазера .	.	17
Книга вторая. Лукреция..........................79
Книга третья. Добрый герцог....................127
Примечания С. Раскиной.........................234
Конрад Фердинанд Мейер
ЮРГ ИЕНАЧ
Редактор С. Ошеров. Художественный редактор Ю. Боярский.
Технический редактор Л. Заселяева. Корректор Т. Кибардина
Сдано в набор 30/III 1970 г. Подписано в печать 22/VII 1970 г. Бума-
га типогр. № 2 84Х108‘/з2. 7,5 печ. л. 12,0 усл. печ. л. 13,4 уч.-изд. л.
Тираж 100 000 экз. Заказ № 1412. Цена 58 коп.
Издательство «Художественная литература»
Москва, Б-66, Ново-Басманная, 19
Главполиграфпром Комитета по печати при Совете Министров СССР.
Отпечатано в Ордена Трудового Красного Знамени Ленинградской
типографии К» 1 «Печатный Двор» им. А. М. Горького, г. Ленинград,
Гатчинская ул., 26 с матриц Ордена Трудового Красного Знамени
Первой Образцовой типографии имени А. А., Жданова, Москва, М-54,
Валовая, 28.,
Scan Kreyder -14.12.2015
STERLITAMAK