I
Таки Одулок
Жнн1Ъ
И «теурги н астаршего
Нл Крайнем Сежерс
Николай Тарабукин
Mui
Джан си К им он ко
I Тач,
где бежит СукпжЯ
те?
ПОД ПОЛЯРНЫМИ СОЗВЕЗДИЯМИ
1
Тэки Одулок
Жизнь
Имтеургина-старшего
На Крайнем Севере
Николай Тарабукин
Моя жизнь
Джанси Кимонко
Там, где бежит Сукпай
Якутское
книжное
издательство
1987
С(Снб)
Т—96
Общественная редакционная коллегия
серии «Под полярными созвездиями»:
Г. И Ломидзе — председатель,
Ю. И. Бурыкин, В. В. Дементьев,
А. В. Ващенко, В. П. Зыков, Д. В. Кириллин,
Н. К. Кирюхин, А. А. Поиштаева,
В. М. Синги. В. И. Селиванов, Ю. С. Рытхэу
Г. Г. Ходжер, Л. И. Шапкин, Ю. И. Шесталов
Текст печатается по изданиям:
Тэки Одулок «Жизнь Имтеургина-старшего», Якутское книж-
ное издательство, 1976 г., «На Крайнем Севере», Якутское книж-
ное издательство, 1959 г., Н. Тарабукин «Моя жизнь», Мага-
данское книжное издательство, 1959 г., Д. Кимонко «Там, где
бежит Сукпай», Хабаровское книжное издательство, 1950 г.
Т96 Тэки Одулок. Жизнь Имтеургина-старшего; На
Крайнем Севере, Тарабукин Н. Моя жизнь. Кимон-
ко Д. Там, где бежит Сукпай: Повести, очерк и
Михайлова; Худож.
изд-во, 1987.—432 с.,
созвездиями»).
стихи / Вступ. статья. А. К-
И. Д. Корякин.— Якутск: Кн.
илл. (Серия «Под полярными
В пер.: 2 р. 40 к. 100 000 экз.
В книгу вошли произведения первых писателей народностей Севера —
юкагира Тэки Одулока (I90G—1938), эпона Николая Тарабукнна (1910—1950)
н удэгейца Джанси Кимонко (1905—1949)
4702010200—48 л
М137—87	29 — 87
С(Снб)
Оформление. Вступ. статья.
© Якутское книжное издательство, 1987
.ЗАЧИНАТЕЛИ
НОВОГО ЭПОСА
На XXVII съезде КПСС отмечалось, что результаты деятель-
ности Коммунистической партии по решению национального вопроса
в нашей стране — выдающееся завоевание социализма, обогатившее
мировую цивилизацию. И далее, дав определение советскому на-
роду как качественно новой социальной и интернациональной
общности, спаянной единством экономических интересов, идеологии
и политических целей, товарищ М. С. Горбачев сказал: «Мы обо-
снованно гордимся достижениями советской многонациональной
социалистической культуры. Вбирая в себя богатство националь
них форм и красок, она становится уникальным явлением в мировой
культуре»1.
Ярким подтверждением этим словам является сегодняшний
день многонациональной советской литературы, создающейся на
77 языках народов СССР. Успехи многонациональной советской
литературы являются общим результатом творческого взаимодейст
вия литератур народов и народностей СССР, составляют главное
содержание единого общесоюзного литературного процесса и качест-
венного роста каждой из национальных литератур.
Формирование художественной многонациональной советской
литературы было делом непростым. Общеизвестно, что народы
России до Октябрьской революции находились на разных стадиях
общественно-экономического и культурно-эстетического развития.
При этом различия были огромными: одни имели литературу,
уходящую в глубь веков, другие находились в колыбели фольклора
Стояла задача обеспечить ранее отсталым народам ускоренное раз-
витие их культуры.
Решения X и XII съездов партии отразили идеи В. И. Ленина
1 М. С. Горбачев. Политический доклад Центрального Комитета
КПСС XXVII съезду Коммунистической партии Советского Союза.
М., Политиздат, 1986, стр. 101 —102.
5
о некапиталистическом пути развития отсталых народов. Гибкая
и мудрая ленинская национальная политика партии нашла свое яр-
кое воплощение в реализации программы социалистической куль-
турной революции. Это имело решающее значение для судеб наро-
дов России вообще и особенно для народностей Севера.
В 1920 году по инициативе партии и Советского правительства
при Сибревкоме был создан отдел национальностей (сокращенно
Сибнац), который имел свои подотделы. В 1922 году Наркомнац
создал специальный «Полярный подотдел управления туземными
народами Севера». В 1924 году был образован Комитет содействия
народностям северных окраин (Комитет Севера). Его возглавил
видный деятель партии и государства, заместитель председате-
ля ВЦИК СССР П. Г. Смидович, в состав вошли соратники
В. И. Ленина: А. С. Енукидзе, Ф. Я. Кон, Л. Б. Красин, А. В. Луна-
чарский, Ф. Н. Петров, Н. А. Семашко, Е. М. Ярославский, а также
крупные учёные, специалисты по Северу — В. Г. Тан-Богораз,
С. А. Бутурлин, Б. М. Житков, Л. Я. Штернберг и другие.
Можно утверждать, что с этого времени народности Севера
были фактически вовлечены в советское строительство. За десять лет
своего существования Комитет Севера проделал огромную работу.
Он осуществлял руководство советским строительством, администра-
тивным устроением, снабжением, просвещением, медицинским и
культурным обслуживанием, т. е. на деле проводил национальную
политику партии и государства в тундре и тайге.
В 1929—1934 годах были образованы Ненецкий, Ямало-Не-
нецкий, Ханты-Мансийский, Таймырский (Долгано-Ненецкий), Эвен-
кийский, Чукотский, Корякский национальные округа и районы.
Создание округов совпало по времени с начальным периодом
коллективизации на Севере. Эти два важнейших мероприятия еще
более укрепили власть трудящихся, способствовали повышению
их политической активности, ознаменовали переход от отсталых
форм хозяйствования к более высоким экономическим формам,
создавали условия для культурного роста аборигенов.
В 1928—1935 годах в некоторых районах было осуществлено
всеобщее начальное обучение. К этим же годам исследователи
относят начальный этап развития письменности и печати на языках
народов Севера. Разработка письменности для наиболее крупных
северных народов, издание на родных языках букварей и учебников
сыграли выдающуюся роль в культурной революции на Севере
и явились претворением в жизнь указаний В. И. Ленина о том, что
«надо ввести строжайшие правила относительно употребления на-
ционального языка в инонациональных республиках, входящих
в наш Союз, и проверить эти правила особенно тщательно...»’
1 В. И. Ленин. К вопросу о национальностях или об «автономизаг
ции». Полное собрание сочинений, т. 45, стр. 361.
6
•. Значительным достижением было создание при Ленинградском
институте живых восточных языков рабфака народов С.евера, «Рабт
фак северных народов — своего рода чудо,— сказал А. В. Луна-
чарский,— с одной стороны, с очень большой быстротой, свидетель-
ствующей о естественной природной талантливости людей, про-
исходит соприкосновение северных туземцев с культурой. С другой
стороны, в молодых людях, детЙк Севера, проявляется чрезвычай-
ный интерес в мысле служения своей народности»1.
А. В. Луначарский верно обозначил две стороны процесса
овладения культурой северной молодежью. Именно студенты, обу-
чающиеся в Ленинграде, стали первыми авторами литературных
произведений, и движимы они были высокой патриотической и
интернационалистской идеей служения своему народу, своей боль-
шой Родине. Это были чукчи Тывлянто, Вуквол, Тынэтэгин, Каак
выргын, Тумгекай, Енок, Анакакмен; коряки К. Кеккетын, Л. Жуков,
X. Нутэвийн, И. Баранников, В. Чечулин, А. Беляев, П. Беляков,
Н. Гуторов, Н. Ноянов, Мивит, Вачакалэн, Анюмын, Енагыт,
Т. Кавав, И. Кавав (Кававгыйнын), Како Кэчтын-айнавын, Тави
тын, Эвныто, С. Заев, Д. Лазуков; эскимосы Етугье, Нумылещ
юкагир Тэки Одулок; эвены Н. Тарабукин, А. Черканов, И. Бабцев,
Н. Неревля, В. Слепцов, В. Беляев, А. Адуканов, М.. Бушуев, Г. Ни-
китин, Р. Солодиков. Ими было выпущено пять фольклорных
сборников, книги «О нашей жизни», «Тайга и тундра», которые по
праву считаются началом литератур народов Севера.
М. Горький писал: «Процесс объединения всех разноплеменных
рабочих начат и развивается по фабрикам, заводам, на полях и всю-
ду, во всех областях труда. Но этот процесс пойдет быстрей}
успешней, когда художественное слово, изображая «дух народа» —
бытовые и национальные особенности племен, вызванные к жизни
многовековой, тяжкой историей,— покажет нам друг друга «изнут
9
ри»» во весь рост...» .
Октябрьская революция, социалистические преобразования, по-
мощь великого русского народа помогли северным народностям
разорвать оковы «слепоты и немоты», выдвинуть из своей среды
первых писателей. Справедливость требует отметить, что нелегко
и не сразу далось первым писателям-северянам умение показать
«дух народа изнутри», для этого потребовались годы и годы на-
пряженной творческой учебы у русской классической и советской
и других литератур народов СССР. Но (и это неоспоримое достоин-
ство северной прозы) с первых же своих, зачастую неуверенных,
подражательных, шагов литературы Севера стали или пытались 1 2
1 А. В. Луначарский. Задачи Наркомпроса на Крайнем Севере.
Северная Азия, 1927, Ns 3, стр. 20.
2М. Горький. Собрание сочинений М., Гослитиздат, 1949—1955
В 30-ти томах, т. 25, 1953, стр. 247.
стать художественной летописью возрождения народов, вовлечения
их в новую историческую общность людей — советский народ.
Документальный и автобиографический характер рассказов
и очерков, непритязательность формы изложения, присущие первым
произведениям, не могут заслонить того очевидного, что авторы уже
тогда обращались к темам современности. В очерках эвенка Д. Дио-
дорова, коряка П. Гуторова нашлИ отражение гражданская война
и партизанское движение, организация национальных советов и
колхозов, создание школ и деятельность комсомольских ячеек, про-
иски кулачества и шаманов. Актуальность и социальную направлен-
ность тем можно проследить в очерках Н. Ноянова, Я. Самара, рас-
крывающих впечатления северян от соприкосновения с жизнью
индустриальных центров.
В конце 30-х годов появляются первые художественные про-
изведения. Одно из них—повесть Н. Тарабукина «Мое детство»
(1938). Трудно не согласиться с Б. Комановским, утверждавшим,
что она «предвосхитила многие произведения писателей тайги
и тундры, создававших позднее литературно-художественные
автобиографии», что ей присущи «безыскусная простота, непосред-
ственность, правдивость». Но требует необходимого уточнения
утверждение известного исследователя северных литератур об
«особой поэтичности описаний», «их выразительности»1 в повести
«Мое детство».
На наш взгляд, первой эвенской повести именно не хватает вы-
разительности в обрисовке персонажей, условий их жизни и быта.
Представление о содержании повести дают названия небольших
частей, составляющих произведение: «Начинаю ходить», «Я радуюсь
птичкам», «Гоняюсь за бабочками», «Качели и ловля чурки»,
«Держу на руках теленка», «Дед не попадает в цель» и т. д. Для
нее характерны обозначения персонажей, не раскрывающие характе-
ров, не показывающие их динамику. Образы не индивидуализиро-
ваны, автор только называет их: «дедушка», «бабушка», «мама»,
«дядя». Характер главного героя, от лица которого ведётся рас-
сказ, также не показан в развитии, воспроизведён лишь процесс
расширения представлений о внешнем мире, а точнее — о природе.
Автору не хватает конкретности и зримости, он только обозначает
понятия, например: «дерево», «птицы», «звери», хотя для потомст-
венного охотника-тундровика нет просто «дерева», просто «птицы»,
просто «зверя».
Но это произведение представляет для нас интерес в другом
плане, а именно в том, как оно отразило жизнь и судьбу своего на-
’ Б. Комановский. Литература народов Севера,—История совет-
ской многонациональной литературы. М., Наука, 1971. В 6-ти томах,
т. 2, стр. 447.
8
рода, в какой степени раскрывает процесс выделения личности из
рода, противоречия и столкновения, могущие происходить при этом.
Мы найдем здесь описания нелегкой жизни, полной невзгод, спо-
собов охоты в суровых условиях Севера, описания родной для авто-
ра природы. Несмотря на детский, а затем юношеский возраст лири-
ческого героя, стремление к правдивости помогло автору обозначить
через призму ребенка моменты, раскрывающие имущественное не-
равенство. Героя повести всячески обижают дети состоятельных
оленеводов («Это скверные ребята. Дети богачей. Не надо играть
с ними»,— говорит мальчику дед), мать батрачит у соседей, мальчик
становится пастухом у дяди, который «ничего не платил за работу».
Затем мать отдает мальчика богатому юкагиру, у которого юный
герой «пас оленей и днем, и ночью, и в ветер, и в дождь» и, где он
ходил «в чужих обносках, питался объедками».
Н. Тарабукин словно бы художественно проиллюстрировал но-
вый период в социально-экономическом развитии народов Севера,
когда началось становление классовых отношений, наметились
острые столкновения внутри общества, разделенного на имущих
и неимущих.
Историк и этнограф В. Н. Увачан в своей книге «Путь народов
Севера к социализму» (М., 1971) пишет: «Особенно ярко обнаружи-
лась классовая дифференциация в оленеводческих хозяйствах. Распре-
деление оленей между отдельными семьями было весьма неравно-
мерно. Некоторые семьи владели стадами в 8—10 тысяч голов,
а подавляющая масса трудовых оленеводов имела незначительное
поголовье или была совершенно безоленной. Зажиточные оленеводы
заставляли безоленных или малооленных пасти свои стада».
В повести «Мое детство» нашла отражение и такая очень рас-
пространенная в дореволюционную пору на Севере скрытая форма
эксплуатации, когда бедняки отдавали своих детей, малолетних
братьев и сестер на «воспитание» зажиточным сородичам. «Воспи-
тание» или «опекунство» сводилось к содержанию впроголодь и бес-
пощадной эксплуатации, что и изобразил Н. Тарабукин.
Писатель показал, как в простом народе постепенно зреет недо-
верие к всесилию шаманов. «Интересно, но страшно» герою повести,
присутствующему на камлании, но одновременно он думает о том,
что больной мальчик, ради которого пригласили шамана, не выздо-
ровеет: «Я не верил, что шаман вылечит его. Так и вышло, как я
думал. Мальчик умер». Или взять другой эпизод, когда шаман
взялся избавить деда от неудач, преследовавших его на охоте.
Старания шамана были бесполезны, так как причиной неточных
выстрелов оказалась чересчур крупная мушка. Стоило ее подпилить,
и ружье стало бить без промаха. «Шаман тут ни при чем»,—
к такому выводу приходит старик.
9
Такими, буквально, штрихами писатель добивается некоторой
достоверности в изображении повседневной жизни эвенов до Октяб-
ря. Но, и это необходимо еще раз повторить, несколько зримее
была бы эта достоверность, если бы она была подкреплена кон-
кретностью. Ведь последняя отсутствует даже в описаниях природы,
близкой автору, людей, являющихся родными для героя, их быта,
верований, способов охоты.
Отсутствие образности и колорита, монотонность палитры, верт
нее, даже отсутствие ее, сказались в показе автором того перелома,
который произошел после революции. Эпизодам, посвященным теме,
ставшей впоследствии генеральной для северных литератур, также
не хватает художественной убедительности. «Меня привезли в го-
род», «Сын исполкома» — эти главки рассказывают о жизни юноши-
эвена в обновленной стране. Герой приезжает в Якутск, поступает
учиться в школу, затем мы встречаемся с ним уже в Ленинграде,
но манера повествователя не меняется. Перед нами по-прежнему
констатация явлений, вызванных первыми поверхностными впечат-
лениями.
Достоинства и недостатки произведений Н. Тарабукина пока-
зательны. Переход к реалистическому письму человека, мышление
которого до недавнего времени носило фольклорно-мифологический
характер, несомненно, был не простым. Как бы ни был стремителен
рост уровня культуры писателя, он не мог оторвать сразу последнего
от «пуповины» устной поэзии.
Новые темы, новые идеи способствовали быстрому обогащению
северных литератур новыми художественными приемами, усилению
реализма, разнообразию форм. И как бы то ни было, повесть Н. Та-
рабукина «Мое детство» явила собой рождение художественной ли-
тературы эвенов. И мы с глубоким уважением произносим его имя,
как произносим имена первых писателей-северян Кецая Кеккетына,
Леонида Жукова, Николая Вылки, Никиты Сахарова, Марии Вахру-
шевой, Тэки Одулока, Джанси Кимонко.
Имя Тэки Одулока — Николая Ивановича Спиридонова — зани-
мает особое место в этом ряду славных имен. Член партии с 1925 го-
да, в двадцать восемь лет ставший первым кандидатом наук из
представителей народностей Севера, первым из северных писателей
ставший членом Союза писателей СССР, видный общественный
деятель, он стал автором произведения, которое по своим идейно-
эстетическим качествам не потеряло своего значения и сегодня,
стало одним из определяющих, этапных в становлении северных ли-
тератур вообще как художественной летописи истории своих- на-
родов.
Известна биография писателя. Она кратко изложена в предисло’-
вии к книге «Жизнь Имтеургина-старшего», впервые изданной в
Государственном издательстве художественной литературы в Ленин?
10
граде в 1935 году. Согласно ей, Тэки Одулок родился в 1906 году
на берегу реки Ясачной, впадающей в Колыму, в шатре из оленьей
кожи. Отца его звали Атыляхан Иполун, он был юкагиром из рода
Чолгородие, т. е. людей, промышляющих зайцев, «заячьих людей».
У отца не было ружья, поэтому охота была скудной. Семья часто
голодала. Когда стало совсем невмоготу, мальчика на лодке-долб-
ленке увезли в Среднеколымск, где он стал работать у чужих людей.
Возить из леса дрова, носить воду из реки, топить печи, чистить
хотон, кормить собак, мять шкуры — все это ежедневно приходилось
делать будущему писателю. Вскоре хозяева — русские купцы — по
совету священника отдали мальчика в церковно-приходскую школу,
чтобы потом воспитать из него дьячка для местной церкви. В Сред-
неколымске он хорошо узнал жизнь русских, якутов, чукчей.
Революция, а затем гражданская война не обошли этот далекий
край. Коля Спиридонов одним из первых вступил в комсомол. Когда
белые были изгнаны из тундры, юношу направили на учебу. По до-
роге в Якутск, на Индигирке, он попадает в плен к белобандитам.
Только через одиннадцать месяцев ему удается совершить побег
и прибыть в столицу молодой автономной республики. Здесь Нико-
лай Спиридонов успешно оканчивает одногодичную советско-партий-
ную школу. Юношу принимают в члены Коммунистической партии
и, учитывая проявленные им способности, направляют на учебу
в Ленинград.
Будучи студентом университета, Николай Спиридонов по зада-
нию Комитета Севера при Президиуме ВЦИКа в 1927 году был в
командировке на Колыме и Чукотке, изучал, как в родных местах
происходят социалистические преобразования. Он был одним из
организаторов Чукотского национального округа. По итогам этой
работы им были написаны этнографические очерки, изданные
вскоре в Ленинграде под названием «На Крайнем Севере». В них
содержится интересный познавательный материал о жизни юкагиров
и других народностей Севера.
В 1931 году Николай Спиридонов заканчивает этнографическое
отделение Ленинградского университета, и по рекомендации бывше-
го политссыльного, известного исследователя Севера, профессора
В. Г. Тана-Богораза его приглашают в аспирантуру Института на-
родов Севера. Через три года напряженных занятий по избранной
теме он успешно защищает диссертацию на соискание ученой степе-
ни кандидата экономических наук. После защиты диссертации Ни-
колай Иванович Спиридонов два года работал первым секретарем
Аяно-Майского райкома партии в Хабаровском крае, затем возгла-
вил национальный сектор краевого отделения Союза писателей.
Повесть «Жизнь Имтеургина-старшего» принесла автору широ-
кую известность. При жизни его повесть трижды переиздавалась
в Ленинграде, затем была.переведена на английский язык, издава-
11
лась во Франции, Чехословакии, в 1966 году была издана на якут-
ском языке, спустя десять лет, в Якутске же была переиздана на
русском языке. Известно свидетельство Л. Сейфуллиной об отноше-
нии М. Горького к этому произведению: «Однажды он (Горький)
объявил во время завтрака присутствующим:
— А я всю ночь не спал, зачитался. Хорошая книжка «Жизнь
Имеретдина-старшего» (виновата перед автором, если неверно пишу
название). После похвалы Горького, разумеется, я прочитала эту
книгу. Действительно интересная и хорошая...»
Доскональное знание описываемой жизни, психологически точ-
ное описание мыслей и чувств забитого, бесправного Имтеургина
ставят эту повесть в ряд интересных произведений всей, тогда еще
молодой, многонациональной литературы. Реалистичность описаний
выделяет это произведение из ряда первых повестей северных писа-
телей. Особой остроты и достоверности добивается автор в тех
местах повести, где разоблачается звериная сущность угнетателей
чукотской бедноты. Местный богач Эрмечин, царский исправник,
поп, заезжий купец путем обмана, спаивания, а то и просто грабежа
обирают чукчей. Чувствуя свою полную безнаказанность, один из
них во время борцовских состязаний убивает сына Имтеургина —
Кутувыо.
Писатель показывает, как пробуждаются в бедняках жажда
справедливости и чувство протеста (таковы эпизоды избиения
купца-обманщика, стычка с Эрмечином, нападение на исправника
и сопровождавших его людей). Но этот протест носит неосознанный,
стихийный характер, заканчивается поражением бедноты. В конце
концов многострадальный Имтеургин нанимается в батраки к Эрме-
чину, проявляя полную покорность судьбе. Тэки Одулок предельно
точен в изображении языческих ритуалов, состязаний, сцен охоты,
похоронного обряда, не изменяет он этому принципу в описании
быта, во многом неприглядного образа жизни своих героев. Здесь,
кроме таланта художника, убедительно сказалась научная подготов-
ка автора.
Поразителен уровень Тэки Одулока, первым из северян высту-
пившего в крупном жанре — повести. Вместе с тем надо учесть, что
замысел писателя был широк: «Первая часть моей книги рассказы-
вает о жизни тундренных людей —- чукоч Колымского округа —
лет за 15—20 до революции. Я описываю жизнь оленевода и охот-
ника Имтеургина-старшего — отца главного героя дальнейших
частей повести. Вторая часть книги рассказывает о том, как Имтеур-
гин-младший живет в батраках у русских поречан. Третья часть —
жизнь Имтеургина-младшего у якутов. В последних частях я рас-
скажу о революции на Севере, о том, как младший Имтеургин по-
пал в Ленинград, как он там учился и как сделался, наконец,
одним из строителей советского Севера...»
12
Преждевременная смерть не позволила автору осуществить
свой замысел. Но план произведения, дающий четкое представление
о временных рамках, крупномасштабных событиях, имевших пере-
ломное значение для судеб всех народов России, а главное — худо-
жественная зрелость первой части убедительно свидетельствуют о
том, что северная проза с момента своего зарождения тяготела
к эпичности, к созданию художественной летописи истории народа.
По свидетельству Г. Н. Курилова сохранился документ Ленин-
градского отделения издательства «Молодая гвардия», в котором
говорится, что автор Тэки Одулок 2 апреля 1937 года сдал рукопись
«Жизнь Имтеургина-младшего» объемом в 334 страницы. Это позво-
ляет утверждать, что напечатанный в марте 1937 года в журнале
«Пионер» отрывок под названием «Жизнь Имтехая у «собачьих
людей» является одной из глав утерянной повести об Имтеургине-
младшем.
Поражает, как много успел сделать за свою короткую (он умер
в возрасте 32 лет) жизнь талантливый сын юкагирского народа,
обреченного до революции на исчезновение. Нищее, полуголодное
детство, бурная комсомольская юность, учеба, общественная дея-
тельность, длительные командировки, практическая работа по
претворению в жизнь ленинской национальной политики на бывших
окраинах царской России. И все время непрерывный научный и
творческий труд. Такова яркая, наполненная событиями, делами,
творчеством, как насыщенное сполохами полярное сияние, жизнь
Тэки Одулока.
Повесть удэгейского писателя Джанси Кимонко «Там* где бежит
Сукпай», появившаяся в журнале «Дальний Восток» в 1948 году,
явилась вехой в расцвете культуры удэге: небольшая народность
вошла в число имеющих свою литературу. Но только этим не
исчерпывается ее значение. Да, ей, как и произведениям первых
писателей-северян, были присущи восторженное восприятие общест-
венных перемен, взгляд на недавнее тяжкое прошлое, автобиографи-
ческое начало. Но повесть Д. Кимонко отчетливо продемонстриро-
вала стремление северных литератур к освоению крупных жанров.
Именно в этот период — конец сороковых — первая половина шести-
десятых — появились произведения чукчи Ю. Рытхэу «Время таяния
снегов», «Нунивак», «Голубые песцы», «В долине маленьких зайчи-
ков», «Айвангу», нанайца Г. Хеджера «Чайки собираются над
морем», «Эморон-озеро», «Конец большого дома». Поэтому мы по
праву считаем повесть Джанси Кимонко произведением, открываю-
щим этот качественно новый период в развитии северных литератур
в целом.
Важно отметить, что автором ее стал человек, являющийся
ярким представителем своего народа, первый общественный деятель
из удэге. В формировании его духовного облика ярко отразилась
13
историческая-судьба народа. Кимонко прошел путь от «лесного че-
ловека» до коммуниста, председателя Совета. Запечатленное в по-
вести пережито, увидено и прочувствовано автором, что придает
произведению художественную убедительность. А Кимонко был сви-
детелем и участником событий, имевших знаменательное, значение
для судьбы его народа, для его личной судьбы. Таким образом, рас-
сказ о жизненном пути автора приобретает общественное звучание,
перерастая в повесть о родном народе, о его пути к светлому бу-
дущему.
По сравнению с произведениями других северных писателей по-
весть Д. Кимонко отличается очень важной идейно-эстетической
особенностью. Перед нами биография героя в дореволюционные
годы, в переломный момент (революция и гражданская война), на-
чало новой жизни. Писатель умело раскрывает психологию маль-
чика, затем юноши и, наконец, взрослого человека — главы семьи.
Возмужание героя происходит в суровые годы борьбы за новый
мир, и это ускоряет духовный рост недавнего «лесного человека»,
приобщает его к счастливому чувству братства и дружбы между
людьми разных национальностей. Существенную помощь при этом
оказывают ему русские люди — Александр Петрович Соловьев
(«...этот человек пройдет через всю мою жизнь, как светлый луч
проходит через темный, дремлющий ельник...»), Наталья Алексеевна
Бакланова, Иван Васильевич Жарков, Иван Сергеевич Гаврилов
и другие. Убежденные интернационалисты, они принимают горячее
участие в судьбе малого народа. Их порыв находит отклик в сердцах
таежников. От неопределенных, а то и вовсе негативных представ-
лений о русских людях («Они плавают на больших железных лод-
ках, которые дышат огнем. Совсем другие люди. Злые они...») до
признаний типа: «Будем теперь русского человека старшим братом
считать» — такова эволюция взглядов удэге.
Хотя повесть автобиографична, она сюжетно не однолинейна,
«в весьма многочисленной галерее действующих лиц наиболее по-
дробно выписаны образы членов семьи автора, а также тех удэгей-
цев, чьи сердца тянулись навстречу новому...»1, навстречу жизни
• «по новому руслу».
Приведем небольшой отрывок из повести: «Детство мое далекое,
темные облака над сопками, реки, шумные, быстрые и холодные
реки. Невеселое детства мое с тропами, занесенными снегом, с жа-
лобной песней кедровки в лесу, с едким дымом в шалашах. Что я
вспомню сегодня? Мы опять зимуем около устья Сукпая. В юрте
темно и холодно. Канси уже нет. Бабушка говорит, что его унес
филин. Но я знаю, Канси умер. После наводнения он простудился
слег; перестал ходить. Зачем филину хромой мальчик?..»
1 История советской многонациональной литературы, т. 5, М., 1974.
стр.. 752. .
1.4
В нем не указано время действия, но реализм его, семантиче-
ский ряд: «темные облака», «невеселое детство», «жалобная песня»,
«едкий дым», «темная юрта», «хромой мальчик», печальная, словно
вздох, интонация насыщают отрывок приметами времени и острым
социальным содержанием. В этом небольшом отрывке зримо прояви-
лось мастерство писателя.	•
Преждевременная смерть помешала писателю закончить по-
весть, шире развернуть ее в полотно, повествующее о народной
жизни. Но Джанси Кимонко словно бы передал эстафету создания
художественной летописи возрождения народов писателям более
позднего .поколения.
С середины 60-х годов по настоящее время созданы десятки по-
вестей и романов. В них нашло выражение новое качество эпиче-
ского мышления. Широта изображения жизни родного народа
с одновременным обогащением средств изображения духовного мира
героя, судьба которого неотделима от народных судеб, присущи
лучшим произведениям этого периода. Эволюция же жанра выра-
жалась в движении от малых форм прозы к более вместительным.
Жанр романа ныне занял ведущее положение и на сегодня опреде-
ляет уровень и лицо литератур народов Сибири, Дальнего Востока,
Крайнего Севера.
Романы и повести демонстрируют усиление тенденции идейно-
художественного исследования начал, корней единения народов
нашей многонациональной Родины. Демонстрируют не только усиле-
ние, но и углубление социального и нравственного исследования
этого прогрессивного процесса. Углубление взгляда на истоки
единения народов приводят к тому, что лучшие произведения писа-
телей-северян становятся философски-художественными исследова-
ниями исторических судеб своих народов. Это в свою Очередь при-
водит к тому, что северная художественная проза с ее показом на-
родной жизни, изображением личности уверенно вливается в русло
художественных поисков всей многонациональной советской лите-
ратуры.
Не случайно на юбилейном пленуме правления Союза писате-
лей СССР в сентябре 1984 года, посвященном 50-летию создания
творческого Союза, в докладе первого секретаря правления
Г. М. Маркова прозвучало: «На памяти нынешних читательских по-
колений родились, выросли литературы некоторых народностей Кав-
каза, Крайнего Севера, Сибири, Дальнего Востока, республик Сред-
ней Азии и других краев. Лучшие художники, представляющие эти
литературы, сумели соединить вековые поэтические традиции устного
эпоса своих народов с достижениями русской и мировой культуры.
Именно на этом пересечении различных художественных традиций
возникло новое оригинальное искусство, полное поэтической одарен-
ности, реалистического своеобразия, острой выразительности, по-
15
коряющей наших современников. Об этом говорят книги Ю. Рытхэу,
Г. Ходжера, IO. Шесталова, В. Санги, известные широкому чи-
тателю».
По иннцй*ативе Госкомиздата РСФСР в нашей стране начато из-
дание многотомной всероссийской серии произведений писателей
народностей Севера нашей страны и американского континента. На-
зывается она «Под полярными созвездиями». Книга, которую вы
держите сегодня в руках, одна из первых в этой серии. Произведе-
ния Николая Тарабукина, Тэки Одулока и Джанси Кимонко,
включенные в нее, знаменовали собой в свое время рождение новых
национальных литератур, тех литератур, которые ныне успешно раз-
виваются под созвездиями советского Севера.
Алексей МИХАЙЛОВ,
поэт, кандидат филологических наук
Тэки Одулок
Жизнь
Имтеургина-старшего
Повесть
На Крайнем Севере
Очерк
а Р еспу б л и к а н г. к з я •
| БИБЛИОТЕКА 5
J им, А, С. Пушкина
J	г. Якутск	।
1	j

I
ЖИЗНЬ ИМТЕУРГИНА-СТАРШЕГО
ОТ АВТОРА
На самом севере Дальневосточного края есть
река Ясачная, темноводная, извилистая. Она впадает в
большую реку Колыму, текущую в Северное полярное море
От Ленинграда до реки Ясачной около 11 тысяч кило-
метров. Туда можно доехать, примерно, через три месяца
непрерывного пути. Ехать надо сначала на поезде до Вла-
дивостока, потом на большом пароходе; с парохода надо
пересесть на речной катер, с катера на лодку, с лодки на
лошадь, с лошади на оленей, с оленей на собачью упряжку.
На реке Ясачной, среди ивовых зарослей, в шатре из
оленьей кожи родился я — пишущий эту книгу.
Отца моего звали Атыляхан И полу н, он был юкагир из
рода Чолгородие, то есть заячьих людей.
В детстве я бродил вместе с семьей по лесным долинам
реки Ясачной и ее притокам в поисках охотничьей добычи.
Но так как у отца моего не было огнестрельного оружия,
охота нас кормила скудно, и мы часто голодали.
В одну из таких голодовок меня отвезли на долбленой
лодке в город Среднеколымск. Там я жил у чужих людей —
сначала у русских, а потом у якутских купцов.
Каждый день я возил для хозяев из лесу дрова на соба-
ках и носил им воду из реки. Я топил печи, чистил хотон —
хлев, кормил собак, чинил собачью упряжь, мял коровьи
кожи на подошвы и собачьи шкуры на одежду. Работал
с утра до ночи, спал на полу в кухне, без постели и одеяла,
никогда не умывался и совсем не знал белья. Облезлая
оленья рубаха и штаны, надетые на голое тело, ’ были
единственной моей одеждой в течение многих лет подряд.
Первые хозяева мои, русские купцы, отдали меня по
совету православного священника в церковно-приходскую
школу.
19
Священник хотел из меня, туземца, воспитать дьячка
для местной церкви, чтобы, привлечь и других охотников
моего племени к православию.
В школе я научился немногому, потому что плохо пони-
мал по-русски, и был занят до школы и после школы своей
обычной работой у хозяев. На уроки я приходил замерзший
и усталый после того, как гонял к проруби коров и возил
на санках воду хозяевам.
В Среднеколымске я хорошо узнал, как живут русские
поречане и якуты.
Там же я познакомился впервые с чукчами.
Оленные чукчи приезжали в наш город два раза в год:
один раз на праздник в гости, другой раз пригоняли табуны
оленей для русского населения города. Каждый раз город-
ские начальники и купцы устраивали чукчам попойку и
вели с ними торговлю. В городе, где жило всего около
300 человек, считая мужчин, женщин, стариков и детей,
приезд чукоч был всегда большим событием.
Каждому городскому жителю, купцу, чиновнику, казаку,
дьячку, доставались от чукоч по меньшей мере одна оленья
туша на еду, оленья шкура на одежду, песцовые шкуры
для торговли.
Потом, когда я подрос, я стал ездить к чукчам с моими
хозяевами — купцами русскими и якутскими. В дороге я
был у них каюром — собачьим кучером, разводил для них
костер на снегу, кипятил чайники, ставил палатку.
О революции в наших краях узнали поздно — в 1919—
1920 году.
Потом началась гражданская война. Пришли белые, по-
были у нас года два-три. Они отнимали у туземцев пушни-
ну и возили ее в Японию и Америку, кололи наших оленей,
забирали парней — якутов, чукоч, тунгусов — в свои
войска.
Мой хозяин, купец, стал у белых хорунжим — офицером
в «собачьих войсках».
Кавалерия в наших местах состояла из якутских конных
отрядов и русских отрядов, ездивших на собачьих нартах.
О гражданской войне на Севере я расскажу во второй
части моей книги.
Когда красные выгнали белых из тундры и лесов, я по-
ехал 'в Якутск. Там я учился в совпартшколе. А потом,
после школы, меня послали учиться в Ленинград.
Из Среднеколымска до Якутска ехал я год через Инди-
гирку, где одиннадцать месяцев просидел в плену у восстав-
ших якутских тойонов. А из Якутска в Ленинград ехал
20
месяца два вверх по реке Лене на пароходе, на лодках, на
лошадях, и, наконец, от Иркутска на поезде.
В Ленинграде я поступил в университет.
Учеба показалась мне делом трудным,— пожалуй, по-
труднее всех работ, которыми мне приходилось заниматься
в детстве.
Пройдя первый и второй курсы, я захотел побывать
дома, на Колыме.
Я поехал на родину в 1927 году. По пути на Колыму
я опять встретился с чукчами. Около месяца жил я в чукот-
ских селениях Дежневе и Уэллене, затем я сел на американ-
скую шхуну Свенсона и вместе с экспедицией Дальгосторга
побывал во всех чукотских селениях северного побережья,
начиная от Уэллена и кончая Чау некой губой и устьем реки
Колымы.
На Колыме я пробыл около года и вывез оттуда в
1928 году чукчу Имтеургина на учебу в Ленинград.
В 1931 году, после окончания университета, я стал аспи-
рантом Института Народов Севера и поехал в Чукотию в
составе оргкомитета Дальневосточного крайисполкома для
организации Чукотского национального округа. Пробыл я
там на этот раз семь месяцев: сначала жил в Анадыре, по-
том выезжал в бухту Креста, в бухту Провидения, в бухту
Лаврентия, заезжал и в другие чукотские селения. Затем
я побывал у чукоч, которые живут по берегу Анадырского
залива и по берегу Берингова моря к югу от Анадыря.
Таким образом я побывал почти во всех крупных пунктах
Чукотии, ознакомился с жизнью чукоч, как береговых, так
и тундренных.
Первая часть моей книги рассказывает о жизни тундрен-
ных людей — чукоч Колымского округа — лет за пятна-
дцать-двадцать до революции. Я описываю жизнь олене-
вода и охотника Имтеургина-старшего — отца главного
героя дальнейших частей повести.
Вторая часть книги рассказывает о том, как Имтеургин-
младший живет в батраках у «собачьих людей» — у русских
по ре чан.
Третья часть — жизнь Имтеургина у «конных людей» —
у якутов.
В последних частях я расскажу о революции на севере,
о том, как младший Имтеургин попал в Ленинград, как он
там учился и как сделался, наконец, одним из строителей
советского Севера.
21
I.	ЛУНА В РУБАХУ ОДЕЛАСЬ ~	• -•••; -
Кругом снег лежит. По снегу Имтеургин ходит в штанах
из оленьих камусов, в оленьей рубахе, в оленьей шапке.
Сторожит оленье стадо. Олени копают снег копытами,1'
щиплют мох. Большие рога над снегом качаются.
Имтеургин захотел сосчитать оленей. Он снял рукавицы
и стал загибать пальцы. На одного оленя указал и загнул
большой палец. Потом на второго указал и загнул другой
палец. Все пальцы загнул. Но оленей в стаде было больше,
чем пальцев у него на руках.
Имтеургин сел на снег, притянул к себе ногу в мохнатой
обуви и пересчитал пальцы ног. Когда сосчитал пальцы на
обеих ногах, он провел по снегу палкой и сказал: «Один
человек». Но оленей было больше, чем пальцев на руках
и на ногах у одного человека. Имтеургин опять сосчитал
по пальцам рук и ног, опять провел палкой по снегу и ска-
зал: «Два человека». Но и теперь еще не все олени были
сосчитаны. Имтеургин провел палкой полосу, потом еще по-
лосу, потом еще, потом короткую полосу, потом полосу по-
перек и сказал:
— Три человека, сверху один человек, еще полчеловека
да еще лоб, два глаза и нос. Вот сколько у меня оленей.
В это время маленький пестрый олень лег и положил го-
лову на снег. За ним согнул колени другой, тонкобрюхий,
и тоже улегся на снегу. Вот легли две молодые важенки
и старый седогрудый олень. Имтеургин подбежал к ним,
толкнул старого ногой в бок и сказал:
— Нельзя спать! Все замерзнете. Надо снег копать, мох
надо есть.
Олени один за другим поднялись и нехотя, с трудом
стали разбрасывать копытами снег.
Имтеургин обошел стадо вокруг, поковырял палкой лед
под снегом и сказал:
— Крепкий лед. Как вы себе ногти не сломаете?
Сказал и сам испугался. Худое слово — как острое
копье, может на оленей беду навести. Имтеургин сел на
землю и тоже начал копать снег.
Он разгребал снег руками и кричал:
— Я олень! Я вожак! Я снега не боюсь, обезножья-
болезни1 не боюсь. Вот какой я олень!
Потом посмотрел на оленей и громко сказал:
— Олени мои льда не боятся. У них ногти железные;
рога — медные, глаза — огненные. Обезножье-болезнь их
22
боится, близко не подходит, далеко бежит. Вот! Яккаем!
Он вытащил из-за пояса длинный нож, поднял его над
головой и закричал еще громче:
— Убью! Забодаю! Волка заколю, обезножье зарежу,
чесотке брюхо распорю! Вот! Лучше уходите, моих оленей
не трогайте!
Потом сказал тихо, про себя:
— Теперь я всех духов прогнал.
Имтеургин вынул из-за ворота костяную трубку и за-
курил табак, для крепости смешанный с сушеным грибом-
мухомором. Закашлялся. Плюнул. Посмотрел наверх, на
небо — большой красный огонь увидал.
— Это верхние люди костры жгут,— сказал он.— На-
верно, греются.
Затянулся табаком, пустил вверх глоток дыма. Теперь
наверху горел зеленый огонь.
— Как весенний лед,— сказал Имтеургин.— Наверное,
те люди с красным огнем прочь укочевали.
Вдруг зеленый огонь быстро побежал по небу. Сделался
рыжим, потом опять зеленоватым.
— Совсем как оленья печенка,— подумал Имтеургин
и вдруг испугался. Наверное, по небу келе^ бегают; разные
рубахи надевают.
Когда последний огонь потух, на небо взобралась луна.
Она осветила рога и копыта оленей.
— Хорошо,— сказал Имтеургин, вытащил изо рта труб-
ку и спустил ее опять за ворот меховой рубахи.— Вот
и брат солнца вышел, его боятся келе, спрятались. А куда
спрятались? Наверное, на землю скатились.
Он оглянулся, посмотрел в одну сторону, посмотрел в
другую. Нет никого. Кругом снег лежит. Далеко кругом.
Даже глаза не могут дойти до края. Луна в белый круг
вошла.
— В рубаху оделась,— сказал Имтеургин.
И вдруг снег заскрипел, захрустел. Кто-то идет, легко
ступает по снегу. Это сын, Кутувья, идет.
— Отец,— сказал Кутувья,— мясо близко ходит. Ыл-
вылу!	-
Отец мотнул головой»
— Откуда идут?
— От Пуп-озера.
— Гони туда стадо скорей! — сказал Имтеургин.
Они погнали стадо по тундре в другую сторону от
дома.	'	...... .......
Олени шли шагом, останавливались и рыли снег.
23
Потом опять шли и опять останавливались. Рядом с
ними бежали по снегу их черные тени. Вдруг вожак вышел
вперед, потянул носом воздух и поставил хвост торчком.
Другие олени тоже подняли головы и вдруг быстро поска-
кали вперед.
Впереди стояли на снегу пять рослых диких оленей.
Ноги у них были длинные и тонкие, шерсть светлая, а рога
белые и острые. Дикий олень точит рога о деревья, о камни,
о лед.
Стадо обступило диких. Самый большой бык захрапел
и низко нагнул черную рогатую голову. Самый крупный
из диких тоже нагнул голову и уперся ногами в снег.
Тут Имтеургин неслышно подкрался к нему из-за оленей
и накинул ему на рога чаут — длинный плетеный аркан из
оленьей кожи.
Олень заметался, рванулся в одну сторону, в другую
и поскакал прямо на человека, который держал аркан. Худо
бы пришлось Имтеургину: олень подбросил бы его вверх
и втоптал бы в снег копытами.
Но сын Кутувья успел вовремя накинуть другой аркан
и потянул оленя к себе. Олень встал на дыбы и опрокинулся
на спину. Потом вскочил и бросился на Кутувью. Кутувья
отступил назад, поскользнулся и повалился на снег под
копыта оленя.
— Отец, тяни!—закричал Кутувья.
Имтеургин крепко обмотал руку арканом и дернул со
всей силы. Голова оленя повернулась набок, а ноги засколь-
зили по снегу. Имтеургин присел на корточки, выставил
вперед одну ногу и еще сильнее' натянул аркан. Олень так
и поехал к нему задом. А Кутувья уже вскочил, отбежал
подальше и тоже натянул свой аркан. Олень теперь стоял
на месте, как привязанный, и только раскидывал снег
задними ногами. А Имтеургин с Кутувьей медленно подби-
рались к нему, собирая арканы. И вдруг Имтеургин метнул
оленю в бок копье. Олень подскочил, забился и стал мед-
ленно валиться на землю. Он упал на бок, раной вверх и за-
дергал ногами.
Оба человека подбежали к оленю и опустились на снег.
— Хорошо упал,— сказал Имтеургин.— Удача будет!
Он выдернул из оленьего бока копье, опустил в рану
пальцы и вытряхнул на снег несколько капель крови. Потом
прижал губы к ране и начал пить свежую, еще жидкую
кровь.
После него пил Кутувья.
Когда оба напились, они заткнули дыру пучком мха.
24
Пускай кровь даром не льется. Потом оттащили убитого
оленя подальше от стада и стали подкрадываться к другим.
Четыре диких оленя все еще толкались в стаде» то обнюхи-
ваясь с домашними, то сшибаясь с ними рогами.
Имтеургин и Кутувья снова спрятались за своими оленя-
ми и закинули арканы. Отец поймал оленя за рога, сын
поймал за ноги. Уронили оленя, кольнули в сердце ножом.
Так убили всех четверых. На кочевых нартах повезли
оленьи туши домой. А перед нартами погнали стадо.
Из-под полы шатра вылезла рослая, черно-серая собака.
Запрыгала вокруг нарт, стала обнюхивать мясо, слизывать
с него кровь.
Подняв облезлую покрышу шатра, вышли, согнувшись,
две женщины, одна постарше, другая помоложе, а за ними
выскочила маленькая девочка.
Все вместе, мужчины и женщины, поволокли оленьи
туши в шатер. В шатре было темно. Старшая женщина по-
лезла в спальный полог3, в самый дальний и низкий конец
шатра, и вынесла оттуда светильню4, деревянную чашку,
полную оленьего жира, из которого торчал горящий пучок
мха. Светильню поставили на опрокинутый котел и стали
обдирать оленей. Мужчины сняли шкуру, а женщины раз-
резали кости и мясо. Они резали по суставам, чтобы не
рубить кости.
Потом все принялись за еду. Печенки поели, крови по-
пили, ножные кости раскололи, мозг съели.
— Хорошо,— сказал Имтеургин и засмеялся. Все лицо
у него было в крови, только зубы были белые.
— Ваырган-дух5 мясо дал. Жирное. Поешь, Ваырган-
ДУх!
Отец положил в светильню кусочек мозга. Потом из-за
ворота рубахи достал ольховый сучок, раздвоенный с одно-
го конца.
Это и был Ваырган.
У Ваыргана было две ноги, как у человека, а рук и го-
ловы не было.
— Жена, покорми его!
Ваыргана помазали сверху жиром, потом кровью и по-
держали над огнем. Потом Имтеургин обвязал его ремеш-
ком и опустил обратно к себе за ворот. Сказал:
— Спи. У меня на брюхе тепло теперь.
Люди разделись и вошли в полог. Улеглись спать.
Только Кутувья не лег. Он опять взял аркан, копье, на-
дел на ноги короткие лыжи и ушел караулить стадо. Всю
25
ночь караулил. Когда луна, зашла и небо стало серое, Ку-
тувья вернулся домой. Руки у него тряслись. ...........
—• Волки,— сказал он.— Вокруг нас волки ходят, на
оленей смотрят. Худо!
— Худо,— сказал отец.— Убить их надо. Иди скорее.
Запряги быка.
Имтеургин надел меховую рубаху, штаны и ременный
пояс с ножом. Взял копье, палку, покурил и вышел. У шат-
ра уже топтался беговой олень, запряженный в легкую
нарту.
Имтеургин сел на нарту и замахнулся прутом. Олень
вытянул шею и поскакал. От копыт его в снегу оставались
редкие глубокие ямы. На поворотах рядом с оленьими сле-
дами тянулись следы ног Имтеургина.
Вдруг олень замотал рогами и захрапел.
Далеко впереди на белом снегу показались два темных
бугорка. Имтеургин привстал на нарте.
Два волка бежали по снежному насту след в след, под-
жав хвосты. Они оглядывались, ерошили шерсть и коротко,
глухо рычали.
Имтеургин погнал оленя на волков, но перепуганный
олень метался из стороны в сторону. Имтеургин закричал,
собрал в руке вожжи и хлестнул оленя по уху.
Олень так и понесся наперерез волкам. Свистнул аркан.
Петля щелкнула у заднего волка на голове. Волк нагнулся,
лязгнул зубами и прыгнул в сторону. Но петля крепко за-
тянулась у него на шее и потащила его за нартой. Другой
волк поднял спину дугой и поскакал прочь.
Имтеургин остановил оленя и собрал аркан. Пощупал
волка — мертвый. Голова во все стороны вертится. Имтеур-
гин подержал волчью голову в руках и на всякий случай
стукнул по лбу палкой: верно, мертвый. Тогда Имтеургин
взвалил волка на нарту и погнал оленя вперед — за дру-
гим волком. Но олень только рот раскрыл и закашлялся.
Устал, видно. Домой хочет.
Ну, иди домой,— сказал Имтеургин.— Ночь отдохни,
а завтра опять поедем. Арканом не поймали,— уткучины6
поставим.
На другой день утром, когда посерело небо, опять со-
брался Имтеургин на охоту.
Поехал не торопясь.
Едет и видит на снегу следы. Это кто-то маленький
ходил,— снег, будто пальцем, ковырял. Прошел зверек не-
много, помочился и дальше пошел. Опять помочился.
26
— Песец,— сказал охотник, остановил оленя и пощупал
след —мягкий. Пощупал желтый снег —мокрый еще, не
замерз.
Имтеургин вскочил на нарту и погнал оленя быстрее.
Вот он, маленький зверек — песец. Белый весь, на снегу
еде виден, а хвост как полено тащится. Имтеургин хотел
его стукнуть палкой, но промахнулся. Песец быстро побе-
жаЛфНазад. Имтеургин повернул оленя и опять погнался за
юрким зверьком. Песец только зубы показал и нырнул
в снег.
Имтеургин посмотрел кругом — нет песца нигде. И вдруг
три черных точки из снега показались: два глаза и нос.
Выскочил песец из сугроба, вытянулся весь и как стрела
полетел в тундру.
— Га-ка-ка!—закричал охотник со злостью и бросил
шапку в снег, потом поднял шапку и пошел назад к оленю.
Нет оленя. Убежал и олень.
— Рассердился Ваырган,— сказал охотник,— песца не
дал и оленя угнал.
Имтеургин пошел домой, проваливаясь по колено в су-
гробы. Трудно ходить без лыж по рыхлому снегу. Жарко
стало Имтеургину. Он зачерпнул горсть снега, пожевал,
вытер снегом лицо. А все еще жарко,— мех к телу при-
стает, колет, кусается. Имтеургин снял пояс и повесил его
через плечо. Под рубаху пробрался холодок,— легче стало.
Так шел Имтеургин долго-долго. Луна взошла и спусти-
лась, а он все шел.
— Хоть песца не принес, зато сам до дому добрался,—
сказал Имтеургин, увидев свой шатер. Он залез в полог,
стащил с себя заледеневшую одежу и улегся на шкуру.
Проспал до другой луны. А когда проснулся, спросил:
— Пришел олень с пустой нартой?
— Сразу пришел, как ты уехал,— сказала жена.
— Это хорошо, сегодня опять поеду — уткучины ста-
вить.
Олень за ночь отдохнул. Он ходил с другими оленями,
покачивал темными рогами и щипал мох. Имтеургин поймал
его арканом и потрепал за мягкое ухо.
— Теперь не уйдешь,— сказал он.
Олень замотал головой.
— Собаку надо взять,— сказал Имтеургин жене.—
В тот раз хорошего песца упустил. Сшей собаке лолоквыт7,
а то она замерзнет.
Жена взяла шкуру выпоротка0 и стала прошивать ее
27
толстой иглой. Пока охотник докуривал трубку, женщина
кончила шить. Она позвала собаку. Собака была большая,
похожая на волка. На брюхе у нее вылезла серая шерсть
и краснели шишками соски. Скоро она должна была при-
нести щенят.
Женщина надела собаке меховой набрюшник и стянула
его на спине ремешками. Собака пошла по снегу раскачи-
ваясь и хромая. Охотник поднял ее, посадил рядом с собой
на нарту и привязал, чтобы не вывалилась.
Олень быстро побежал по твердому убою. Луна стояла
немного выше верхушки шатра.
— Светло сегодня, облаков нет,— сказал охотник, обо-
рачиваясь к собаке.— Хорошо следы увидим.
Собака сидела, крепко упираясь передними ногами
в нарту и дышала Имтеургину в затылок.
ч>Возле первой ловушки охотник остановил оленя.
Пружина ловушки, скрученная из оленьих сухожилий,
ослабла. Песцы съели все наживки и ушли. У другой ло-
вушки костяные зубцы были выпачканы кровью, а зверя
тоже не было. Охотник посмотрел на следы: большие,
волчьи. Зубцы ударили, видно, волка по голове. Волк
стал кружиться — и все в одну сторону.
«Наверно, ему правый глаз вышибло, потому он все
вправо вертелся»,— подумал Имтеургин. Поехал по следу.
Вот здесь волк прыгнул в сторону, вот он побежал
вперед, вернулся и опять завертелся на месте. Имтеургин
запутался в следах.
Вдруг собака рванулась и залаяла, а олень дернулся
в сторону. Имтеургин посмотрел кругом — что-то темное на
снегу вертится.
Он крикнул и погнал оленя.
Темное побежало быстрей. Волк. Нешибко бежит, голову
криво держит, все вбок сворачивает. Вот уже он совсем
близко скачет, путается в ногах у взбесившегося от страха
оленя. Олень его передней ногой стукнул, опрокинул. Прямо
по волку нарта проехала, вдавила его в снег.
Посмотрел Имтеургин назад, а волк все шевелится. Вто-
рой раз проехала нарта по волку, опять придавила. Имте-
ургин его еще палкой по голове ударил. Задрыгал волк
ногами, вытянулся. Охотник поднял его и взвалил на нарту.
Собака сначала отодвинулась, зарычала, а потом вцепи-
лась волку в мохнатое ухо.
Поехали домой. На сугробах нарту встряхивало и кача-
ло. Мертвый волк болтался из стороны в сторону и мел
хвостом и лапами снег.
28
Вдруг Имтеургин остановил оленя и наклонился над
свежим следом.
—• Только что пробежал,— сказал Имтеургин. Он схва-
тил собаку и сбросил ее с нарты. Собака поскакала по
снегу, но подвязанный под брюхо лолоквыт мешал ей
бежать, и она ткнулась носом в сугроб. А из сугроба вы-
скочил песец, длиннохвостый, мохнатый. Песец прижался
к земле и вдруг прыгнул на нарту. Имтеургин не успел про-
тянуть руку, как песец, вскочил к нему на плечо и вцепился
зубами в ворот рубахи.
Охотник закричал, схватил песца за хвост и оторвал от
ворота. Но песец изогнулся и впился в руку охотника.
Острые клычки застряли в толстой меховой рукавице.
— Бешеный,— сказал Имтеургин и ударил песца о край
нарты. Песец оторвался от рукавицы и полетел в снег.
Но на лету его поймала собака и разом придушила.
— Погоди, шкуру не рви,— сказал Имтеургин.— За
такого зверя нам новый чайник дадут.
Он отнял песца у собаки и положил его на нарту рядом
с волком. Потом опять привязал собаку, сел сам и поехал
домой.
По тундре легкими тучками летал снег. Луна в круг во-
шла, белый крест надела.
— В рубаху оделась,— сказал охотник,— значит, метель
будет. Хорошо, что дом уже близко. Вот мои олени ходят,
а вот мой сын Кутувья стоит.
И будто в ответ на его слова послышался шорох снега,
а потом свист.
II.	ШАМАН ДЕЛАЕТ ВЕТЕР
— Шаман ветер делает,— сказал Имтеургин сыну. Он
остановил оленя и крикнул:
— Кутувья, как бы на нас шаман не подул, снегом не
засыпал. Давай оленей домой погоним.
Они вдвоем обошли стадо и, потряхивая арканами, по-
гнали к шатру.
— Хай, хай! — кричали они. Олени бежали спокойно,
пока не увидели на снегу что-то большое, темное, внизу
широкое, наверху острое. Олени положили рога на спину,
поставили хвост сучком и шарахнулись в тундру.
От большого и темного пахло дымом. Это был шатер. За
ночь олени его забыли.
29
С трудом Имтеургин и Кутувья повернули стадо к шат-
ру Теперь олени ступали осторожно по снегу, поглядывая
искоса на шатер.
Впереди шел бык — большой черный олень. Рога у него
на голове, стояли как сухой куст ольховника. Вдруг он на-
лил глаза кровью, засопел и нацелился длинными рогами
прямо в шатер.
— Мей!— закричала из шатра женщина.— Не сердись,
старик!
Она выскочила с кожаным ведром в руке. На ней была
меховая одежа — рубаха со штанами вместе.
— На, пей! — крикнула она и плеснула в оленя из вед-
ра. В ведре была моча, которую очень любят олени.
Бык стал жадно облизываться. Другие олени подбежали
к нему, сбились в кучу и стали облизывать то быка, то
желтый дымящийся снег.
Пока они топтались на месте, Имтеургин с Кутувьей
оттащили за ноги тонкобрюхого оленя, ухватили его за
рога и закололи.
Потом поймали и убили еще двух оленей.
— Отец,— сказал Кутувья,— может быть, хватит мяса
на этот ветер?
— Кто знает,— сказал отец и задумался.— Теперь ме-
сяц Упрямого Старого Быка. Потом будет месяц Узкого
Мяса. Долго будет дуть ветер.
Он еще подумал и сказал:
— В прошлый снег9 убили пять оленей. Мало было.
Голодали. Давай еще. »
Убили еще одного оленя.
— Довольно? — спросил сын.
Отец посмотрел .на оленей, на их рога, которые тряслись,
когда они щипали мох, на короткие мохнатые хвосты. Ему
стало жалко оленей, и он покачал головой.
— Да,— сказал он,— довольно.
Тут дунул сильный ветер со стороны ночи, сорвал кожа-
ную покрышу шатра, завертел ее, затрепал и бросил на
снег. Женщины погнались за ней, поймали и, накинув на
косую перекладину шатра, обтянули ремнями.
Концы ремней привязали к оленьим рогам, которые тор-
чали из снега вокруг шатра.
— Крепко,— сказал Имтеургин, когда женщины кончи-
ли работу.— Теперь не сорвет.
Ветер носил тучи снега по всей тундре, обдавал ледяной
.пылью людей и оленей, залеплял им глаза, перехватывал
дух. Люди вползли в шатер и придавили его полы изнутри
зо
тяжелыми тушами убитых оленей, чтобы не вздувало кожа-
ные стены ветром.
Внутри шатра была йоронга — меховой спальный полог;
Люди спустили с себя одежу и вошли туда
Пять человек влезли в йоронгу отец, мать, маленькая
дочь и сын с женой. Они уселись на* постелях из оленьих
шкур вокруг светильни.
: Над светильней висел медный чайник с помятыми бока-
ми и с жестяной заплатой на месте носика. Чайник был на-
бит до самого верха снегом, и люди ждали, когда снег рас-
топится, чтобы можно было пить.
Головами они упирались в меховой потолок и сидели
кружком, голые, тесно прижимаясь друг к другу. Посре-
дине, между ними стояла деревянная чашка. Они запускали
туда костяные ложки и хлебали оленью кровь с мелко на-
резанной сырой печенкой и почками.
В стенки и в потолок стучал снег. Мерзлая кожа шатра
тряслась и гремела на ветру.
— А собака? — спросила девочка.
— Впусти,— сказал Имтеургин.
Девочка приподняла край полога. Собака сейчас же
приползла и легла рядом с людьми.
— У-у-у, весь в снегу,— сказала девочка и ложкой, кото-
рой хлебала оленью кровь, соскребла с мохнатой собаки
снег. Потом облизала ложку и опять стала есть.
Пока грелся чайник, Имтеургин лег на олений мех и за-
снул. Вдруг он заворочался на постели, замахал руками,
забормотал что-то. Девочка тихонько сказала:
— Отцу надо помочь. Он с ветром дерется.
Она обхватила руками шею собаки и ткнула ее носом
в самые ноги Имтеургину.
— Помоги отцу! Он с ветром дерется.
Собака понюхала ноги и отодрала зубами от пятки за-
сохшую корку грязи.
Имтеургин дернул ногой и присел.
— Ха! — вздохнул он.— Страшный сон я увидел.
Девочка посмотрела на него сбоку и прижалась к мате-
ри. Отец закурил трубку, закашлялся и начал рассказы-
вать:
— Пошел я в лес, хотел найти жерди, чтобы сушить на
них мясо. Выбрал тонкое дерево, без сучков. Как раз такое
для треноги годится. Пригнул дерево, а резать нечем —
нож и топор дома оставил. Забыл. Стал я тянуть руками,
чтобы оторвать дерево от земли . Дерево крепко стоит, не
хочет оторваться от земли. Я силу всю кончил, устал. Сел
31
на землю. Смотрю, нет ли другого тонкого дерева. Нет
тонких — все толстые кругом. Л за одним — вижу — старик
сидит, лапу сосет — медведь. Испугался я. На землю брю-
хом лег. Кусты стоят, мне руки и лицо царапают, я между
кустами ползу.
«Кочки сидят на воде, я между кочками ползу. Ниже
кочек пригибаюсь, весь в воде, только голова наверху. Мед-
ведь не узнает, кочка или голова»,— думаю.
А сам все дальше ползу.
Ну, значит ушел от старика.
Встал я и назад посмотрел, а сам за деревьями пря-
чусь. Вдруг треснула передо мной ветка. У, беда! — медведь
на меня спереди идет. Рыжий весь, прямо как огонь горит.
Сам тощий, кишки высохли, брюхо к хребту прилипло.
«Ой, съест!»
Я за дерево, медведь на меня. Лапой ударил, под себя
подвалил. Хорошо, что я проснулся.
— Ой, страшно! — сказал Кутувья.— Если бы я знал, я
бы тебе копье или топор в руки дал.
— Жалко, что не дал,— сказал Имтеургин и ребром
ладони соскреб с лица пот.
— Ты копье с собой клади, когда опять спать бу-
дешь,— сказала девочка.
— Ты верно говоришь, Тынатваль. Так и буду делать.
Хозяйка разостлала на полу нерпичью шкуру, на нее по-
ложила доску, на доске расставила посуду — пять деревян-
ных чашек. Потом налила в чашки тепловатую воду. На
закуску подала мороженые куски мяса. Люди ели и запива-
ли мясо теплой водой. Тынатваль взяла большой кусок
и повернулась, чтобы дать его собаке, которая лежала у нее
за спиной. Вдруг она закричала:
— Мать, отец! Маленькие собачки пришли.
Девочка взяла что-то обеими руками и протянула отцу.
— Кааккуме! — удивился отец.— Совсем как собака.
Он погладил ладонью только что родившегося щенка,
потом вытер его о меховую подушку и передал жене.
— Покорми гостя!
Но щенок ничего не ел, а только пищал. Хозяйка поло-
жила его к собаке.
Прошла ночь. Люди выспались и встали. У собаки было
уже четыре щенка.
— Вот,— сказал отец,— надо узнать, которые из них
жить будут.
32
Имтеургин с сыном выползли из полога, надели холод-
ные и колючие меховые штаны и рубахи и попробовали
выйти наружу. Но стенки шатра не подымались. Снег за-
сыпал шатер до самой верхушки — плотно навалился на
него со всех сторон.
— О-о,— сказал сын,— тяжело придавил. Много снегу
нанес ветер.
— Да,— сказал отец.— Много. Давай сюда снегу на-
гребать.
Когда в шатре вырос снежный сугроб, отец принес из
полога всех четырех щенят и одного за другим сунул глу-
боко в снег. Щенята только пискнули и пропали в рыхлой
куче.
Из полога вылезли женщины и, нагнувшись, смотрели
на снег.
— Почему они не вылезают? — спросила Тынатваль.
И вдруг, разгребая снег носом и передними лапками,
показался сперва один, а потом и другой щенок. Девочка
подобрала обоих и, чтобы согреть, спустила к себе за ворот
рубахи.
— В-в,— затряслась она,— холодные.
Остальные два щенка так и не вылезли. Люди сидели
до тех пор, пока мех на рубахе у подбородка не покрылся
от дыхания инеем.
— Видно, ушли,— сказал отец.
— Да,— сказал сын,— умерли.
Они разгребли снег и вытащили оттуда два белых кома.
Это были облепленные снегом и закоченевшие щенята. Ку-
тувья смахнул с них рукавом снег и сказал:
— Ноги как палки стали и хвост тоже как палка, а нос
побелел. Замерзли.
Хозяйка вынесла из полога мясо, разрезала его на тон-
кие, как тряпочки, ломтики и завернула в них головы
мертвых щенят.
— Назад домой идите, по дороге мясо поешьте,— сказал
Имтеургин, наклонившись над мертвыми щенятами.—
А когда большие вырастете, опять приходите к нам, жить
помогайте. Вот!
Потом отец с сыном сунули щенят за полу шатра в снег,
а сами опять полезли в полог.
2 Жизнь Имтеургина — старшего
III.	ЛЮДИ В СНЕГУ
— Кух,— сказал Имтеургин жене,— нам ремни нужны,
скоро кочевать будем, надо постель вязать.
Женщина достала большой и широкий лоскут лахтажь-
ей кожи10.
— Может быть, это порежем на ремни?
Человек повертел лоскут в руках и сказал:
— Хорошие ремни выйдут. Только вот шерсть надо
снять.
Он потеребил шерсть, попробовал выдернуть несколько
волосков зубами, но щетина сидела крепко.
Тогда он сказал жене:
— В ведро надо положить.
Женщина опустила свернутый в трубку лоскут в кожа-
ное ведро с мочой, которое стояло в углу полога.
Трое суток мокла кожа в ведре. Каждый день Имтеургин
вылавливал палкой лоскут и пробовал, не лезет ли шерсть.
На четвертые сутки кожа размякла, и щетина стала вы-
падать.
— Лезет,— сказал Имтеургин и весело закивал голо-
вою. Он разостлал кожу на постели и стал вместе с сыном
резать из нее ремень шириною с палец. Обе женщины под-
сели к ним и принялись выщипывать из кожи прогнившую
щетину. Они долго мяли ремень руками, а когда натерли
на руках мозоли, стали жевать ремень, выдергивая щетину
зубами.
Когда работа была окончена, все легли спать, а старшая
из женщин, Кух, села в углу полога и, придвинув к себе
светильню, стала шить из шкуры одежу для ребенка. Она
шила нитками, скрученными из оленьих сухожилий, крепко
затягивая швы. Шила и пела песню:
Голова медвежья,
Зубы волчьи,
Шкура оленья,
Ноги собачьи.
Это она пела про ребенка, которого ждала.
Вдруг женщина заметалась и бросила шить. Тяжело
дыша, она легла на шкуру и сказала Имтеургину:
— Надо огонь потушить. Новый человек у нас скоро
будет.
Имтеургин потушил огонь, чтобы злые духи не увидели
ребенка, когда он родится, и выскочил из полога. На стенке
шатра висела связка костей, перьев, лоскутьев шерсти
34
и кожи. Он схватил ее, потряс над головой и стал быстро
кружиться на месте, выкрикивая:
— Мое сердце прыгнуло! Драться хочет! Убивать хо-
чет! Мы сильнее всех! Уходите прочь,- все злые духи, все
келе-духи. У меня сердце стукнуло, убивать хочет!
Имтеургин высоко прыгал и кричал во все горло, ревел
по-медвежьи, выл по-волчьи, лаял по-лисьи и каркал как
ворон. Это он пугал злых духов, отгонял их от шатра, чтобы
они не испортили ребенка, который родится там, в темном
пологе.
Сын его Кутувья тоже вышел в шатер и застучал ско-
вородкой. Он помогал отцу выгонять злых духов из шатра.
Они оба так громко кричали, что не сразу услышали,
как запищал ребенок.
— Сын или дочь? — спросил Имтеургин, наклоняясь
к пологу.
— Сын,— ответила Кух из полога.
Отец опять запрыгал, потряхивая перьями и костями.
С ним вместе закружился Кутувья.
Потом Имтеургин уселся перед пологом и начал пере-
бирать связку: волчьи зубы, медвежье ухо, нос росомахи,
хвост песца, когти ворона11.
Он протягивал в темноту то зуб, то коготь, чтобы духи
не посмели даже подойти к шатру.
Над шатром шумел ветер, пересыпая снег, а Имтеургин
думал, что это целая толпа духов царапает кожаные
стенки.
В это время женщина приоткрыла полог и подала отцу
ребенка. Отец взял мальчика обеими руками, ткнул его
в одну сторону, в другую, в третью и закричал:
— Вот мое копье! Вот мой топор! Вот мой нож! Всех
убыо! Уходите, келе!
Кух тоже вышла в шатер и надела меховую рубаху,
сшитую вместе со штанами. Она достала из мехового мешка
деревянное сверло и стала буравить тонкую, с ямкой посре-
дине, дощечку. Это она добывала огонь. Волосы у женщины
стали белые от инея, а от ее голой шеи и груди пошел пар.
Долго-долго она вертела сверло, крепко- вдавливая его в
дощечку. И вот кончик сверла задымился.
Женщина быстро бросила на дощечку кусочек сухого
мха и стала дуть. Когда мох загорелся, она осторожно
внесла его в полог и зажгла светильню.
—- Новый огонь загорелся,—сказала она.
— Новый огонь начался,— сказал отец, и только тогда
вошел с ребенком из шатра в полог.
35
Молодая женщина, жена Кутувьи, набила снегом котел
и повесила его над светильней. Потом, пока мать кормила
ребенка, она внесла из шатра мороженые оленьи бока, раз-
рубила их на части и положила на нерпичью шкуру.
Люди поели мяса в честь новорожденного и стали со-
ветоваться, какое имя дать ребенку.
— Пускай будет Чайгуыргын, по имени дедушки,— ска-
зала Рультына, жена Кутувьи.
— Нет,— сказала Тынатваль,— пускай называется Эк-
кургын.
— Пусть будет как отец — Имтеургин,— сказал Ку-
тувья.
— Верно,— сказал отец.— У меня хорошее имя. Оно мне
давало удачу — олени у меня есть, огонь есть, жена у огня
сидит, дети мне помогают.
Мальчика назвали Имтеургин.
На другой день Имтеургин-старший спросил жену:
- Сварились языки?
— Нет,— сказала Кух.— Рультына варила всю ночь, а
мясо все еще сырое. Огонь маленький.
Кух выловила из котла оленьи языки и положила их на
нерпичью шкуру. Имтеургин взял самый крупный язык и,
ухватив зубами за кожу, отрезал его острым ножом у
самых губ.
Кровавый сок потек у него по пальцам к локтю.
— Да, сырое,— сказал Имтеургин и, облизывая руки,
стал есть.
Другие тоже принялись за еду. В пологе было слышно
только, как люди жуют.
После еды Кух и Рультына налили каждому в чашку
красноватый настой из стеблей шиповника. Чашки были
глиняные, раскрашенные в яркие цвета. Их привезли
когда-то далекие соседи. Много раз эти чашки трескались
и даже разбивались на куски. Но хозяева туго стягивали
их ремешками, а щели замазывали грязью.
— Чайник маленький,— сказала Рультына.— Чаю мало
осталось.
— Долей из котла,— сказала Кух.
Рультына наполнила чайник густым наваром от оленьих
языков и разлила мутную жидкость в чашки.
Кутувья сморщился и тряхнул головой.
— Вода совсем сердитая стала. Горькая. Налей еще!
Когда все напились, Имтеургин закурил трубку и
сказал:
36
— Старину расскажу, слушайте.
Кутувья и женщины уселись и улеглись поудобнее. Кух
дала ребенку грудь, чтобы он не мешал слушать.
Имтеургин поплевал на руки, как перед работой, потом
покашлял и начал рассказ:
— Одна женщина с тремя детьми была. Она сказала:
«Ну-ка, в тундру пойду, ягод соберу».
Пошла. Ягоды собирает. Вдруг слышит:
«Эй, иди сюда!»
Она обернулась. Видит — келе стоит, большой, мохна-
тый. Испугалась женщина.
«Сколько твоих рождений?» — спрашивает келе.
«Трое»,— говорит женщина.
«Мужа твоего как имя?»
«Мой муж Каканка».
«Ну, вернись домой»,— говорит келе.
Пришла женщина домой. Мужу сказала:
«Келе в той стороне ходит».
Только сказала, вдруг громкий голос:
«Каканкины дети выросли?»
«Охо, это келе кричит,— сказал муж.— Ну-ка, я ножик
поточу».
Голос близко подошел. Запел:
«Ах! Ах! Каканкины дети большие выросли! Вот я их-
ней печенки поем!»
К самому дому голос подошел:
«Каканка?»
«А?»
«Давай одного ребенка!»
«Не дам!»
«Ну, так пусть я тебя съем!»
Келе рот разинул и весь шатер с людьми проглотил.
Проглотил и говорит:
«Га-га! Все-таки я всех вас съел!»
«Пускай съел,— говорит Каканка из брюха келе,— нам
здесь хорошо жить. Тепло».
«Вот вы как? — сказал келе.— Ну, так я вас из себя вы-
гоню».
Нагнулся келе и выплюнул шатер вместе с людьми.
А Каканка, когда вылезал, вытащил из-за пояса острый
ножик и горло келе порезал.
«Ох, ох! Горло заболело!..— кричит келе.— Давай-ка
мне ребенка поскорее. Я себе горло его жиром помажу».
Каканка ведро с мочой наружу выставил.
«Вот тебе,— говорит,— ребенок».
37
Келе обрадовался, проглотил ведро, а потом говорит:
«Ты меня, Каканка, обманул!»
А Каканка смеется:
«Хо-хо! Пускай?»
Рассердился келе, кричит:
«Я к вам в полог залезу!»
«Залезай,— говорит Каканка. Только нос один келе в
шатер просунул, а голова его не влезла. Тогда он язык
вытянул, шарит языком, людей ищет.
А Каканка взял огонь и опалил ему язык.
«Ох, ох! Я обжегся!» — кричит келе. Потом заплакал
и говорит:
«Пускай я посплю, устал».
Келе лег у шатра и заснул.
А Каканка костер разложил вокруг келе, большой кос-
тер разложил.
Воет келе во сне, кричит худым голосом:
«У, жарко! Погасите огонь!»
«Погоди! — говорит Каканка.— Открой рот! Я тебе туда
ребенка кину».
Келе рот разинул, ждет.
«Закрой глаза!».— говорит Каканка.
Келе глаза зажмурил. Тут Каканка с костра полено
взял, келе в рот засунул.
«Ах, ах! Я рот обжег!—заплакал келе и говорит: —
Зачем ты смеешься надо мной?»
«Потому смеюсь, что я тебя убил!»
«Как убил? Я ведь еще живой. Вот я съем тебя!»
«Нет,— сказал Каканка,— ты мертвый. Иди к морю».
Келе идет по тундре к морю и плачет:
«Каканка меня убил, Каканка меня убил. Как я теперь
детские печенки есть буду?»12
— Все! — крикнул Имтеургин и вскочил с места.— Я ве-
тер отрезал! — закричал он еще громче.
Все наклонили головы и стали прислушиваться, утих ли
ветер. Но ветер по-прежнему стучал в покрышу.
Имтеургин покачал головой и сел на свое место.
— Не отрезался ветер13,— печально сказал он.— Не
таким, наверно, я голосом крикнул.
Много раз семья укладывалась спать и поднималась
снова с тех пор, как началась метель.
Много сказок рассказал отец, а ветер все не утихал.
Один раз проснулся Имтеургин. Темно было в пологу.
Он разбудил жену.
— Дай огонь, курить хочу.
38
—- Нет огня,— сказала Кух,— жир весь кончился.
Проснулся ребенок, заплакал. Проснулась Тынатваль,
тоже заплакала.
За шатром громко кричал ветер. Он навалил на шатер
гору снега. Шатер пригнулся, придавил полог, людям стало
тесно и душно. Имтеургин хотел сесть, но стукнулся голо-
вою о потолок полога.
— Ох! Йоронга наша совсем низко упала. Что де-
лать? — сказал он. Никто ему не ответил.
Тогда он тихо выскользнул из полога, оделся и, пере-
кинув через плечо связку с когтями и зубами зверей, при-
поднял полу шатра. Он хотел было высунуть руку, но за
шатром была твердая стена снега. Тогда он лег на брюхо
и начал рыть в стене дыру, загребая снег внутрь шатра.
В эту дыру он просунул голову и пробуравил снег, как
горностай.
Вынырнул из снега в двух шагах от шатра. В лицо ему
ударила метель. Он хотел снять с плеча связку, но ветер
сбил его с ног и покатил по сугробам прочь от шатра. Им-
теургин с трудом повернулся навстречу ветру, пополз назад,
хватаясь руками за снег, и сунул ноги в дыру, которую
только что сам вырыл.
Дыру еще не успело засыпать снегом. Имтеургин про-
валился вниз и снова вполз в шатер. Там он присел на кор-
точки, сжал в руке когти ворона из связки и забормотал:
— Ворон, лети, на ветрового шамана садись, глаза вы-
коли, голову пробей, мозг съешь!
Но слова не помогали — ветер не переставал шуметь
и грохотать над шатром. Тогда Имтеургин выставил
волчьи зубы и закричал еще громче:
— Волк, беги, ветровому ноги отъешь! Горло ему пере-
куси, пускай не дует на нас.
Но ветер шумел так сильно, что Имтеургин не слышал
сам себя. Он перевел дух и схватился руками за медвежью
лапу на связке.
— Медведь-старик,— опять закричал он,— ветрового за-
дави, сердце его съешь, пускай не дует на нас, ветра не
делает!
Но и медвежья лапа не помогла. Имтеургин отряхнулся
от снега как собака и, войдя в полог, сказал:
— Ветер сразу со всех сторон дует — не перестает.
Худо! — Он покачал головою и зарылся в меховую по-
стель.
— Холодно мне! — вдруг закричала Тынатваль и за-
плакала. Кругом снег!
39
Кух пошарила рукой по углам полога и сказала:
— Постель снегом покрылась.— Она взяла маленького
Имтеургина и положила к себе на живот, а потом придви-
нула поближе девочку. Тынатваль опять задремала.
Вдруг сверху закапала вода.
Кутувья пощупал потолок.
— Полог инеем оброс,— сказал он,— надо выколачи-
вать.
Люди вышли в наружные шатер и натянули на себя
холодную одежу. Потом взяли колотушки из оленьих рогов
и принялись сбивать иней с полога и постели.
Когда иней осыпался, люди повесили шкуры на ремни,
протянутые через весь шатер, а сами сели на кучи старой
одежи.
В шатре было очень холодно. Люди прятали лица в ме-
ховые воротники, но воротники скоро покрылись инеем
и обледенели.
— Мама,— заплакала Тынатваль,— мне кто-то за ворот
снег кладет.
— Ох, беда! — испугалась мать.— Кто это к нам в ша-
тер забрался?
— Это снег с воротника сам на спину падает,— сказал
из темноты Имтеургин.— Снегу тоже хочется погреться.
— Поесть бы,— сказал с другого конца шатра Кутувья.
— Нету ничего,— ответил а# мать,— мясо кончилось.
Все замолчали, только ветер сопел, загоняя в щели
мороз.
— Ну, давайте полог ставить! — сказал наконец голос
отца.— Холодно!
— Нельзя ставить,— сказала Кух.— Полог опять льдом
покрылся, будто его водой облили.
Все пощупали полог. Край его сделался твердым как
дерево.
— Даже не гнется,— сказала Рультына.— Что будем
делать?
Все задумались. Только слышно было, как Тынатваль
сосет свои озябшие пальцы.
— Опять выколачивать надо,— сказал Кутувья.
— Нет! — сказал Имтеургин.— Надо в снег за шатром
закопать. В снегу скорее оттает.
Обледенелые шкуры затолкали в снег.
— Пальцам больно!—заплакала Тынатваль.
— Иди ко мне! — позвал ее отец. Он раздел девочку
и посадил ее к себе под меховую рубаху.
40
Девочка притихла, но скоро заерзала под отцовской ру-
бахой и закричала:
— Ой, дышать худо!
Отец приподнял рубаху. Тынатваль высунула голову
из-под его полы, как лисичка из норки, и вздохнула. Так
она и задремала.
Отец тоже скоро заснул. Его разбудил сын Кутувья.
— Потрогай,— сказал он.— Можно теперь полог ста-
вить?
Имтеургин порылся в снегу, пощупал шкуры и сказал:
—- Нет, еще не оттаяло.
Долго сидели и дремали люди, уткнув лица в воротники.
Просыпались, стряхивали иней с рубах и опять сидели.
И так до тех пор, пока обледенелые шкуры, закопанные
в снег, не оттаяли. Теперь лед собрался в длинные сосульки
и висел на меху, как оленьи уши. Люди отбили сосульки,
счистили со шкур мелкие льдинки и опять натянули полог.
— Ложитесь спать поскорее,— сказала Кух.— А то тем-
но и есть сильно хочется.
Все улеглись и тесно прижались друг к другу.
IV.	ЧУЖОЙ дом
Имтеургин лежал с края, у жесткой от инея стенки по-
лога и холод пробрал его раньше всех. Он хотел отодви-
нуться от стенки и вдруг громко закричал:
— Пусти! Кто меня за волосы держит?
Все проснулись, кроме детей. Женщины так испугались,
что не могли пошевелиться.
Кутувья тихо спросил:
— Кого ты убиваешь, отец? Может, помочь тебе?
— Нет, у меня голова примерзла к стенке,— сказал
Имтеургин и застонал.
Кутувья и Кух нащупали в темноте голову Имтеургина
и стали вдвоем отдирать его длинные волосы от полога.
Имтеургин кряхтел от боли.
— Тихо лежи,— сказала ему Кух,— сына разбудишь.
Он замолчал, потряс головой, потрогал ее руками.
—- Волосы совсем маленькие стали,— сказал он.
Потом потрогал себя за уши и сказал:
— Уши тоже, верно, отморозил. Кутувья, ты слышишь
ветер? Мои уши теперь ничего не слышат.
Кутувья прислушался, но в это время громко запищал
ребенок.
41
— Ага! — обрадовался Имтеургин,— у меня уши согре-
лись. Я слышу, как ребенок плачет.
— Верно, плачет,— сказал Кутувья.— Оба уха мне кри-
ком заткнул, даже ветра наверху не слышно.
Все притихли и прислушались: ничего не было слышно
кругом, только ребенок плакал.
— Не плачь! — сказал Имтеургин.— Слушай тоже!
Опять все притихли, опять слушают. Ничего не слышно,
только ребенок кричит.
Имтеургин пошарил рукой по шкуре. Нащупал ребенка
и закрыл ему рот ладонью.
— Теперь слушайте! — сказал он.
Ребенок забил по шкуре ногами.
— Ноги ему придави,— сказал Кутувья,— он ногами
шумит, слушать не дает.
Имтеургин придержал ладонью ноги ребенка. Но тут
проснулась Тынатваль и тоже громко заплакала.
— У, какие большеротые! — сказал Имтеургин и снял
руки с ребенка.— Выйдем, Кутувья.
Имтеургин вместе с сыном выползли из полога и повер-
тели головой направо и налево. Тихо было в шатре.
Кух сунула ребенку грудь, а Рультына прижала к себе
Тынатваль, чтобы не мешали слушать, и тоже высунулась
в шатер.
— Шумит? — спросили они у мужчин тихо.
— Нет, не шумит,— сказал Имтеургин.— Конец ветру!
Жить будем!
Женщины выскочили в холодный шатер с детьми на ру-
ках и запрыгали.
— Конец ветру! Мясо будет! Жить будем!
— Отец,— закричала Тынатваль,— мне печенку прине-
си, мозгу принеси—'есть хочу!
— Принесу,— сказал Имтеургин.— Вот оленей приго-
ним, тогда и печенка будет, и мозг будет, все будет.
Он приподнял полу шатра, и, разгребая мохнатыми ру-
кавицами снег, стал выкапываться наружу. Вылез на тунд-
ру. Темно и тихо кругом. Имтеургин глотнул свежего
воздуха, зашатался и упал в снег.
Вслед за ним выполз из шатра Кутувья.
— Отец! Где ты?—закричал он.
Отец не отвечал. Кутувья испугался, повертел головою
во все стороны, нагнулся, чтобы рассмотреть следы. Но ни-
чего не было видно.
— Кутувья! — раздался вдруг голос откуда-то снизу.
Кутувья стал шарить руками по снегу.
42
— Отец! Где ты?
— Тут я! А ты где?
Кутувья побежал на голос, но вдруг наткнулся на
кого-то и упал.
— Кто тут лежит? — закричал Кутувья.
— Это я,— сказал Имтеургин.
Он протянул Кутувье руку и помог ему выбраться из
сугроба.
— Как ты потерялся? — спросил Кутувья.
— Вот как это было,— сказал Имтеургин.— Я вышел
из шатра и стал сильно дышать. Вдруг снег зашатался,
и я тоже. Наверно, это келе землю трясли.
Имтеургин с Кутувьей встали и потоптались на месте,
чтоб узнать, глубокий ли снег.
— Мы не потеряемся? — спросил Кутувья.— Темно —
я даже своих ног не вижу.
Имтеургин ничего ему не ответил, только стал разматы-
вать длинный аркан. Один конец он привязал к своему
поясу, другой дал сыну.
— Привяжись!
Кутувья обмотал вокруг себя конец аркана. Они оба
попробовали, крепко ли завязано, и вместе пошли от шатра
по снежным гребням.
— А как же мы оленей найдем?—спросил Кутувья.
— Походим,— ответил отец,— может, они где-то близко.
— Худо идти, отец. Темно. Может, подождем света,
тогда искать будем?
Нет, все равно искать надо. Пока сила есть, надо
искать. Может, найдем.
Много раз они останавливались, много раз ложились на
снег отдыхать и старались услышать пощелкивание оленьих
копыт и хруст снега.
Но тихо было в тундре, только снег скрипел под ногами,
и шуршало дыханье на морозе.
— Куда же ушли олени? — сказал Имтеургин.— Пока
дул ветер, они лежали, а после ветра им надо мох есть. Они
голодные.
•— Отец! — сказал вдруг Кутувья.— Собака кричит!
— Где?
Имтеургин шапку снял, чтобы не мешала слушать.
— Верно,— сказал он.— Собака кричит. Человек, долж-
но быть, живет. Чужой.
— Может, пойдем? — спросил Кутувья.
— Не знаю,— ответил Имтеургин,— какой он человек.
43
Не так далеко от нас остановился, а к нам не зашел. Долж-
но быть, худо про нас думал. Как мы пойдем к нему?
— Может, мы у него про оленей спросим,— сказал Ку-
тувья.
Имтеургин помолчал, прислушался, помял ногами снег
и сказал:
— Давай, пойдем.
В это время в небе поднялся белый столб огня. Вспых-
нул и пропал. Потом небо загорелось со всех сторон
красными, синими, зелеными огнями. Огни гонялись друг за
другом, смешивались, пропадали, опять появлялись и раз-
горались сильнее. Снег тоже играл разными цветами и
будто шевелился.
Имтеургин и Кутувья зажмурились. Глаза у них отвык-
ли от света.
Потом они огляделись вокруг и увидели на том месте,
где лежала зеленая полоса света, высокий бугор.
— Это их шатер,— его, видно, тоже снегом занесло,—
сказал Имтеургин. Отец с сыном обошли вокруг бугра, по-
топтались на месте, еще раз обошли. Кутувья, чуть слышно
ступая, взобрался на верхушку и прислушался: внизу
лаяла собака.
— Как войдем? — спросил Кутувья.
— Копать надо,— сказал отец.
Он лег на брюхо и стал рыть руками снег. Скоро он
выкопал глубокую яму и полез в нее головой вперед.
Кутувья стоял и смотрел, как отец закапывался в снег.
Вот пропали в 'снегу голова и руки, вот провалились плечи.
Вот уже остались одни ноги в сапогах из черных оленьих
камусов. Потом и ноги уползли. Отец весь ушел в снег.
Вдруг ноги опять показались наружу. Имтеургин пятил-
ся назад. Он был весь белый,— голова, руки, лицо — все
облеплено снегом.
— Отчего назад вылез, отец? — спросил Кутувья.
Имтеургин потряс головою и смахнул рукавицами с
лица снег. Потом сказал:
— Не туда попал. Вот здесь рыть надо.
Он два раза шагнул и топнул ногой на том месте, где
нужно было рыть.
Кутувья лег на брюхо и стал выгребать мягкий снег.
Скоро он вырыл большую дыру и нырнул в нее головою
вперед. За ним следом полез и отец. Под снегом Кутувья
нащупал затвердевшую кожаную полу шатра и стал дер-
гать ее изо всех сил. Пола приподнялась и они оба на чет-
вереньках вползли в темный шатер.
44
В пологу заворчала собака. Отец и сын прижались
к стенке. Вдруг рука Имтеургина нащупала висевшую на
стене связку когтей, зубов и перьев.
Имтеургин схватил сына за рукав и шепнул:
— Наша связка. Почему она в чужой дом пришла?
Кутувья прижался к отцу и сказал:
— И мои старые штаны здесь висят!
Тут из полога вышел какой-то человек. Под ногами у
него тихонько захрустела мерзлая кожа.
Наверно, человек стал набивать снегом чайник. Он сту-
чал крышкой, шуршал снегом.
— Какие люди тут шатром живут? — спросил Имте-
ургин.
— Это мы живем,— сказал женский голос.
Имтеургин толкнул Кутувью в бок и сказал шепотом:
— Как будто это Рультына, голос у нее такой же
тонкий.
— Нет,— сказал Кутувья тоже шепотом,— моя жена
дома осталась. Это келе.
— Оленей нашли? — спросила женщина.
— Ищем,— ответил Имтеургин.— Около нашего шатра
их нет. Может, вы видали?
— Мы еще из дому не выходили,— сказала женщина.—
Как нам их увидеть?
— Пойдем отсюда, отец,— прошептал Кутувья и стал
пятиться к выходу.
— Пойдем,— сказал Имтеургин.
— Куда идете? — спросила женщина и схватила Ку-
тувыо за руку.
— Пусти! — закричал Кутувья.
В это время из полога выбежал кто-то и закричал:
— Отец, печенку принес?
Имтеургин засмеялся и сказал:
— Завтра принесу. А теперь нам погреться надо. Пой-
дем в полог, Кутувья. Это наш дом.
Кутувья стал медленно стаскивать через голову меховую
рубаху.
— Отец,— тихо спросил он из-под рубахи,— как мы
сюда пришли? Ведь мы уже далеко от дома были.
— Наверно, дом за нами пришел,— сказал отец и залез
в полог.
Он тихонько улегся на меховой постели, чтобы не раз-
будить Кух и ребенка. А когда рядом с ним лег Кутувья, он
наклонился к его уху и сказал шепотом:
— Завтра посмотрим. Может, наш дом там остался.
.45
V. СЛЕДЫ НА СНЕГУ
Там далеко спускается на снег что-то темное. Это небо.
А на небе дырки, насквозь светятся, это — звезды. Между
звездами большое белое ходит, это — луна.
— А куда же солнце ушло? — спросил Кутувья.
— Солнце на верхней земле в черном шатре спит,—
ответил Имтеургин.— Оно скоро проснется, тогда свету
много будет, птица прилетит.
Так разговаривая, шли Имтеургин с сыном Кутувьей
искать оленей.
— Кутувья,— сказал отец,— давай посмотрим, откуда
мы вчера пришли домой.
Они свернули в сторону и пошли по вчерашним своим
следам. Следы начинались от дома, кружили по снегу и воз-
вращались назад к дому.
— Видно, мы вчера с тобой все кругом да кругом ходи-
ли, как зайцы,— сказал Имтеургин и засмеялся.
Кутувья вспомнил, как он вчера испугался, и ему тоже
стало смешно. Но вдруг он схватил отца за руку.
— Отец,— сказал он,— кто-то черный по снегу бегает.
— Где?
Имтеургин повертел головою во все стороны и сказал:
— Смотри хорошенько,— может, олени ходят.
— Вон один побежал! — закричал Кутувья.— Смотри!
Такой длинный, внизу толстый, наверху тонкий и как будто
мохнатый.
Имтеургин вытаращил глаза, но ничего не увидел.
— К нам бежит? — спросил он сына.
— Нет,— сказал Кутувья.— Он бежит, куда мои глаза
смотрят.
Имтеургин поглядел на сына и сказал:
— У тебя на глазах лед висит. Может, ты лед видишь?
Кутувья снял с ресниц и с бровей сосульки льда, по-
смотрел вокруг и сказал:
— Может, это у меня к шерсти на глазах лед пристает,
а может, и келе тут ходит, а только теперь я больше ничего
не вижу.
Долго отец с сыном бродили по тундре, сворачивали то
в одну сторону, то в другую, но нигде не находили даже
царапины на снегу. Снег лежал ровный, чистый, гладко
облизанный ветром.
Имтеургин присел на корточки и сказал:
— Должно быть, конец жизни пришел. Как будем
жить без оленей?
46
— Может быть, к соседу Каравье за мясом пойдем? —
спросил Кутувья.
— Каравья сидит шатром в той стороне,— указал рукой
Имтеургин.— Два раза спать будем, пока дойдем.
Они опять поднялись и зашагали. Вдруг Кутувья
крикнул:
— Олени ходили!
Проваливаясь по колено в снег, Имтеургин подбежал
к сыну и наклонился.
— Наши! — сказал он.— Тут Большой Рог ходил, он
всегда рогами снег ломает.
Имтеургин снял шапку и пошел по оленьему следу.
— А вот Кривая Нога ходила. Смотри: одну ногу вбок
ставила, А тут она мох копала.— Имтеургин показал на
большую яму в снегу.— А тут вот мочилась Пестрая Лапа,
она боится ноги замочить, широко их расставляет.
— Теперь мы жить будем. Видно, олени недавно
прошли.
Имтеургин и Кутувья бегали по следам, хватали руками
развороченный копытами снег и комья оленьего помета.
И вдруг оба остановились.
— Люди,— сказал Имтеургин и нагнулся, чтоб лучше
рассмотреть следы.
— На лыжах ходили, наших оленей гнали.
— Должно быть, тяжелые люди,— снег глубоко лыжа-
ми давили,— сказал Кутувья.
Имтеургин ничего не ответил, только опять снял шапку
и смахнул с лица капли пота. Потом пошел вперед по лыж-
ным и оленьим следам. Следы шли прямо, не сворачивая.
Но вот следов стало ^больше. Весь снег истоптан оленьими
копытами. Тут большое стадо прошло, чужое стадо.
— Наши с чужими оленями ушли,— сказал Имтеургин.
— Давай, погонимся,— сказал Кутувья.— Найдем стадо
по следу, заберем назад своих оленей.
— Давай,— сказал отец,— и они побежали по следам.
Вдруг Имтеургин остановился.
— Не догнать,— сказал он.— Сила у нас скоро кончит^
ся, давно мы мяса не ели. И дома у нас голодные сидят.
Кутувья потоптался на месте, посмотрел на следы боль-
шого стада, а потом пошел назад, за отцом. Они шли мед-
ленно, глядя себе под ноги.
Недалеко от того места, где Имтеургин заметил первые
следы, он опять остановился и стал прислушиваться.
— Рога стучат,— сказал он сыну.
47
— Олени! — шепотом сказал Кутувья.— Не все наши
олени в чужое стадо ушли. Половина тут осталась.
— Тише пойдем, испугаются,— сказал Имтеургин. Они
свернули в сторону и пошли короткими, легкими шагами.
Скоро за снежным бугром они увидели оленьи рога. Имте-
ургин и Кутувья стали на четвереньки и захрапели, как
храпят олени.
Олени услышали их, сбились в кучу и поставили хвосты
торчком. Потом вытянули вперед морды и медленно пошли
навстречу низеньким зверям в оленьих шкурах.
Люди остановились и стали копать снег. Потом помо-
чились и на четвереньках отбежали в сторону.
Олени понюхали мочу и, отталкивая друг друга, стали
жадно глотать мокрый снег.
Имтеургин толкнул сына.
— Смотри, совсем мало оленей осталось. Большого Рога
нет, Черной Спины нет, Круглого Копыта и Серенького
тоже нет. Мало оленей осталось, на один ветер не хватит.
Как жить будем? Как кочевать будем?
— Подождем соседа Каравью,— ответил Кутувья.—
Каравья скоро приедет. Вместе с ним кочевать будем. До
солнца проживем, а потом птица прилетит, рыба в озерах
проснется. И без оленей живы будем.
Имтеургин посмотрел сбоку на сына и сказал, нагнув
голову:
— Худое говоришь. Без оленей жив не будешь. Птица
прилетит и назад улетит, рыба на дно уйдет, а олень всегда
с нами ходит, олеяные мы люди.
Пока Имтеургин и Кутувья искали в тундре оленей,
женщины, подняв полу шатра, резали снег длинными костя-
ными ножами. Вырезали кусок за .куском и складывали
в шатре. Это они расчищали выход, забитый снегом во
время метели.
Когда шатер был почти доверху набит снегом, женщины
выбрались наружу, посмотрели на луну и звезды и подыша-
ли холодным воздухом. Потом прокопали узкий проход
между сугробами и стали носить снег вон из шатра. Нако-
нец дорога была расчищена. Тогда женщины вытащили на
тундру спальный полог и все шкуры.
— Пусть сохнут,— сказала Кух.
Тынатваль, одетая в меховую рубаху, сшитую вместе со
штанами, тоже выбежала на волю. Она стала кататься по
снегу как лисенок и прыгать как маленький олень.
Потом вернулась в шатер и оттащила от собаки щенят.
Щенята были еще маленькие, с короткой шерстью и мутны-
48
ми глазками. Они запищали, задергали лапами и уткнулись
в рубаху Тынатваль.
Девочка прижала их к щеке, погладила и положила
обратно к собаке, которая все время лизала ей руки и ску-
лила, будто упрашивала отдать щенят.
— Тынатваль,— позвала Кух,— иди, играй с братом.
Тынатваль обхватила обеими руками маленького Имте-
ургина, плотно закутанного в меховую одежу, и стала ка-
тать его по снегу.
— Олени! — вдруг закричала Рультына.— Наши оленей
гонят!
Тынатваль схватила брата, запрыгала и закричала:
— Печенку дадут, мозг буду есть — вот!
Она хотела поднять брата повыше, чтобы и он посмотрел
на оленей, но упала и придавила его.
Ребенок заорал и забился на снегу.
— Не кричи,— сказала Тынатваль.— Тебе тоже дадут!
Олени подходили все ближе. У самого шатра они, как
всегда, повернулись к дому задом и пустились было обрат-
но в тундру. Но Имтеургин с сыном взяли аркан за два
конца, широко растянули его и загородили оленям дорогу.
— Мало оленей,— сказала Кух.— Где же вы других
оставили?
— Наши олени у чужих людей в стаде пасутся,— сказал
Кутувья.— Только вот эти у нас остались, самые мелкие.
Женщины заплакали.
— В чье стадо олени ушли? — спросила Кух.
— Не знаем,— сказал Имтеургин.— Чужие люди далеко
ушли, а у нас силы не было, не могли догнать.
— Мало оленей осталось,— сказал Имтеургин.— Мень-
ше, чем пальцев у одного человека. Как жить будем?
Женщины ничего не ответили. Они вдвоем скатали боль-
шой ком снега и стали молча вырезывать из него толстого
человека. Когда человек был готов, они поставили его
у шатра.
— Вот чужой человек стоит! — закричала Кух, показы-
вая рукой на снежную куклу.— Он наших оленей со своим
стадом угнал.
Имтеургин взял копье и проколол человека насквозь.
— Вот! — закричал он.— Брюхо тебе проколол!
Потом вытащил нож и отрезал человеку обе ноги. Снеж-
ная кукла перевернулась и хлопнулась о землю.
— Пусть без ног ты будешь?—закричал Имтеургин,
подбрасывая ногой куклу,— не гоняй чужого стада, не оби-
жай соседей.
49
— Чужой без ног будет! Чужой без ног будет! — еще:
громче закричали женщины.— Наши олени к нам бегут!
VI.	ГОСТЬ В ТУНДРЕ
Время к солнцу повернуло. Край темного неба утром
стал белеть, по следам видно было, где волк прошел, а где
мышка пробежала.
Часто люди слышали шорох и свист — это вылетала из
снежного сугроба стая куропаток. Всю метель стая спала
под снегом и теперь летела искать засыпанную снегом
тундровую ягоду — морошку.
Ночь кончалась. Всю зиму простояла в тундре ночь.
И вот в такую пору, когда половина неба по утрам бы-
вает белая, а половина темная, с дырочками-звездами, да-
леко на тундре заскрипели полозья.
— Отец,— сказал Кутувья,— люди едут.
Имтеургин прислушался и сказал:
— Беги домой. Пускай еду варят. Люди к нам едут.
А сам снял шапку, уши наставил, бормочет про себя:
— Не щелкают копыта, чужой едет,— на собаках.
Имтеургин отогнал оленей подальше, а сам пошел
домой.
— Поть-поть! — послышался издали звонкий от мороза
голос.
— Не наши,— сказал Имтеургин.— Не оленные, а со-
бачьи люди едут14. Поть-поть! Так они на своих собак
кричат.
Из-за сугробов показались две собачьих упряжки.
Задней упряжкой правил толстый бородатый человек, уку-
танный в пушистые меха, а передней упряжкой — высокий,
тощий, одетый в потертую меховую рубаху. Тощий бежал
рядом с собаками и подгонял их палкой. Потом он хватал-
ся за дугу, которая привязывается к нарте по самой ее се-
редине, вскакивал одной ногой на узкий полоз и мчался
дальше.
Когда гости подъехали к шатру, все собаки передней
упряжки разом зарычали и, дернув нарты вбок, с лаем
бросились на оленей.
Олени положили рога на спину и пустились вскачь.
— Той, той!—заревел тощий и сунул палку с желез-
ным наконечником между копыльями нарты в снег. Нарта
заскрипела и остановилась, но собаки рванули еще силь-
ней, выдерйули наконечник из снега и снова понеслись во
50
всю прыть. Тощий ухватился обеими руками за дугу, опро-
кинул нарты набок и запустил палку с железным наконеч-
ником прямо в спину передней собаки.
Она так и повалилась с высунутым языком под ноги
к другим собакам.
А тощий повернул упряжку и помчался к шатру, волоча
по снегу ушибленную собаку. За нартой потянулся красный
след. Это из открытой пасти собаки текла кровь.
— Смотри!—закричала Тынатваль.— Она кровью плю-
ется, она встать не может.
В это время задняя нарта дернулась, выкинула седока
и понеслась в тундру вверх полозьями. Толстый гость от-
летел в сторону, как брошенная с нарты рукавица.
— Хорошо!—топнул ногой Кутувья.— Пусть они себе
ребра поломают. Зачем собаку бьют!
А Имтеургин ничего не сказал и побежал поднимать
толстого гостя. В это время другой гость — тощий — рас-
правил свою упряжку и пустился догонять убежавшую
нарту. Он быстро поравнялся с упряжкой, поймал рукой
ременный потяг и крепко привязал к задку своей нарты.
Потом погнал своих собак к шатру.
На ходу он щелкал палкой и передних, и задних собак,
но больше всего доставалось задним. Они только визжали
и прятали головы под потяг. Брызги крови летели у них
из ноздрей и пасти.
— Совсем как бешеный волк,— сказал отцу Кутувья.—
Всех собак перекалечит!
— Тише! — сказала Кух.— Не говори худо про гостей.
Имтеургин счистил снег с шубы бородатого гостя, взял
его за руку и повел в шатер. Когда гость разделся, Тынат-
валь прижалась к матери и зашептала:
.— Смотри, лицо у него мохнатое! Все равно как келе —
я боюсь!
Кутувья взглянул на толстого и тоже испугался.
— Волосы у него на лице совсем красные, как у старой
медведицы. Может быть, это медведь?
— Ой,— тихо вскрикнула Рультына и дернула за рукав
Кух.— Глаза у него белые,— отморозил, видно.
Все стали рассматривать серые глаза бородатого гостя.
А Имтеургин спросил:
— У тебя глаза отморожены?
Бородатый гость ничего не ответил. Он только высунул
язык, показал на уши и помотал головой.
В это время снаружи послышался шум. В шатер вбежал
тощий гость. Посредине шатра он опустился на четверень-
51
ки, приставил к заду мохнатую рукавицу, будто хвост и,
подняв голову вверх, залаял по-собачьи. Потом посмотрел
на Имтеургина, показал себе в рот и закричал по-своему:
— Наша хвостатый хоронго... Он! он!.. Мясо кушать
хочет. Давай скорей мяса!
Имтеургин посмотрел на него, потом посмотрел на сына
и ничего не ответил. Только пот с лица стер.
Тогда тощий схватил его за руку, вытащил из шатра
и показал на сидевшую у самого шатра собаку, на ее рот,
на ее брюхо.
— Хоронго мясо собаки шибко есть хочут! Совсем брю-
хо маленький. Есть хочут!
Имтеургин еще сильнее вспотел, расстегнул ворот и по-
шел обратно в шатер.
— Кутувья,— сказал он сыну,—Наверно, мясо просят,
собак кормить хотят,
— Мяса нет,— сказал Кутувья.— Сами голодные.
— Надо гостей кормить,— сказал Имтеургин.— Все
равно, сами голодные будем,— принеси оленя.
Кутувья нехотя взял аркан и пошел к стаду.
Бородатый гость достал из штанов кисет и дал щепотку
табаку Имтеургину. Имтеургин закурил и передал трубку
жене. Жена глотнула немножко дыма, плюнула на край
постели и передала трубку Рультыне. Рультына выпустила
дым через ноздри и дала трубку Тынатваль. Тынатваль
сунула себе в рот слюнявый конец трубки, закашлялась,
вытерла слезы и ткнула трубку в рот маленькому Имтеурги-
ну. Ребенок взмахнул руками и заплакал. Тогда Тынатваль
втянула в себя глоток табачного дыма и, наклонившись,
дунула в рот маленькому. Мальчик задергался, закрыл
глаза и стал реветь. Бородатый гость смотрел на них
и смеялся.
В это время в шатер просунулся большой узел. Его нес
перед собой, выгибая назад спину, тощий гость. Тынатваль
опять испугалась и спряталась в полог, а взрослые, вы-
тянув шеи, стали смотреть, как бородатый разворачивает
узел. Он вытащил оттуда несколько кусочков сахара и
роздал всей семье.
Имтеургин растер зубами сахар и причмокнул.
— Совсем хороший, в глотку сам лезет.
— Это царская еда,— сказал бородатый и тоже при-
чмокнул.—-Это мне гостинец привезли.
Имтеургин не понял бородатого и спросил у него по-
своему, по-чукотски:
— Что ты говоришь?
52
Но бородатый гость не понимал по-чукотски. Он был
русский.
И гость и хозяин знали только, что если чмокают,—
значит, вкусно, а если руки расставляют,— значит, много.
Бородатый широко расставил руки, мотнул головой на
свой узел и сказал:
— Я много товаров привез. А этот человек — мой казак,
работник. Мы с ним русские купцы. Мы тундра ходит, ве-
литку — торговать.
Из большого узла торчали черные плитки чая, поблес-
кивала посуда, вылезали лапы песцов и лисиц.
— Мы чай давай, табак давай, а ты — песец давай, ли-
сица давай. Наша велитку — торгуй давай!
Потом он вытащил из узла большую посуду, вроде ледя-
ной сосульки, и потряс ею перед Имтеургином.
В сосульке забулькала вода. Имтеургин удивился —
как это она во льду не мерзнет.
— Это царская вода. Знаешь, царя? Царь — большой
человек. Такой он большой человек, понимаешь? А это,—
бородатый погладил бутылку,— это его царская вода. Он
пьет только такую воду. Крепкую!
Имтеургин ничего не понимал, только смотрел, как у
мохнатого человека ворочается между обросшими шерстью
губами красный язык.
Пришел Кутувья. Он приволок за рога оленью тушу.
Тут же разрезал ее ножом на части и понес мясо собакам.
Потом вернулся в шатер и сказал:
— Лающих гостей мясом накормил.
Купец дал Кутувье кусок сахара. Кутувья повертел его,
понюхал, прижал к языку и стал сосать.
— Вкусный камень,— сказал он.— Давно такого не ел.
Когда гости напились чаю, Кух сварила мясо и поло-
жила его на нерпичью кожу.
Купец опять взял свою ледяную сосульку и ударил ею
о ладонь. Из сосульки вылетело что-то мягкое, как гни-
лушка.
Купец налил воду в чашку и сказал Имтеургину:
— А ну-ка, попробуй моей царской воды.
Имтеургин понюхал, но вдруг зажмурился и стал
кашлять.
— Ох! Злая вода. Совсем как огонь!
Тощий гость причмокнул и сказал:
— А ну, глотни!
Имтеургин отпил глоток и замотал головой.
Кутувья тоже приложился к чашке, с трудом перевел
53
дух и протянул чашку матери. Кух отпила немного, что-то
прохрипела и дала Рультыне. Рультына хлебнула и закры-
ла глаза. Потом сунула чашку Тынатваль. Тынатваль по-
смотрела на Рультыну, на чашку, на воду и осторожно по-
тянула губами из чашки.
— Кусается,— сказала Тынатваль и вылила остаток
воды в рот ребенку. Ребенок закрыл глаза, раскрыл рот
и весь вытянулся.
Купец хлопнул себя по колену рукой и захохотал.
— Мама,— сказала Тынатваль, еле ворочая языком,—
отчего у маленького глаза белые?
— Наверно, от сердитой воды,— сказала мать будто
спросонок.
— Мама! — закричала Тынатваль.— У меня вода обрат-
но хочет выйти.
Мать ее не слушала.
Тынатваль заметалась по шатру, потом согнулась вдвое
и наклонила голову почти до самой земли. Ее стало
рвать. Кух, шатаясь, добралась до постели и свалилась на
оленьи шкуры. Кутувья прислонился к стенке шатра и опер-
ся на нее обеими руками. Один только Имтеургин сидел
веселый и гово_рил, раскачиваясь:
— Косматый гость! Косматый гость! Шерстистое лицо!
На лице шерсть растет, красная шерсть, как у старой мед-
ведицы! В глазах кусочки льда блестят! Круглые кусочки
льда! Отморозил себе глаза косматый гость!
— Хозяин!—затормошил его купец,— давай торговать!
Имтеургин поднял голову.
Купец разложил вокруг себя на постели ножи, топоры,
бусы, чашки, сухари, а потом вытащил из сумы пушистую
шкуру песца и помахал перед носом Имтеургина.
— Вот такое давай! —сказал он.
Имтеургин взял в руки блестящий топор, потрогал
пальцем острие. Потом молча полез в угол и вытащил из
мешка одну шкурку песца, потом другую.
— Еще! — крикнул купец и мигнул тощему. Тощий
куда-то сбегал, должно быть, к нартам,— и принес еще
две кожаных сумы.
Из одной он вынул большеносый пузатый чайник из
красной меди и тяжелый черный котел: из другой — синие,
зеленые, желтые чашки, две плитки чая и три папушки па-
хучего листового табаку.
Имтеургин вспомнил про свой чайник с помятыми бока-
ми и с заплатой вместо носика, про свои чашки, собранные
из осколков и обтянутые ремешками.
54
Он понюхал табак, постучал по дну котла, потрогал но-
сик чайника и опять полез в угол.
— Ищи, ищи,— сказал купец.
Имтеургин стал вытаскивать из мешка шкурку за шкур-
кой, вытащил двенадцать белых длинношерстных песцов,
пять ярко-красных лисиц и две росомашьи шкуры с длин-
ным темным волосом.
Купец присел на корточки и стал быстро собирать шкур-
ки, которые вытащил из мешка Имтеургин.
Он перетряхнул их одну за другой и перебросил тощему.
Тощий ухмыльнулся в усы и стал осторожно укладывать
меха в дорожные сумы, выворачивая каждую шкуру вверх
мездрой.
А Имтеургин сидел по-прежнему в углу и остро по-
сматривал на новые, хорошие, нужные вещи, которые при-
вез с дальней реки гость.
— Ну, еще царской! — сказал купец и налил полную
чашку. Имтеургин разом опрокинул чашку в рот и зажму-
рил глаза.
Купец посмотрел вокруг. Женщины лежали с закрытыми
глазами, дети тоже спали, уткнувшись носами в постель.
Только один Кутувья сидел, поджавши ноги, и смотрел на
купца не мигая. Купец ткнул чашку и ему. Кутувья взял
чашку обеими руками и стал пить не отрываясь.
— Ну, молодой хозяин,— сказал купец,— поищи у себя
в подушке — не припрятана ли там черная лисичка или го-
лубой песец? Я за них целую бутылку царской воды отдам.
Но Кутувья ничего не понял.
Он, не слушая гостя, выскочил из шатра, загреб руками
снег и стал горстями запихивать себе в рот.
Потом шатаясь вернулся в шатер и заснул.
Первым в пологу проснулся Имтеургин. Он поднялся,
сел на постели и сказал хриплым голосом:
— Гость, налей еще воды!
Но гость не отозвался. Имтеургин протер глаза. В по-
логу было темно. Кругом храпели.
Имтеургин вышел из шатра. Голову и лицо потер сне-
гом. В глазах у него стало светлее.
— Вставай, чайник повесь!—сказал он жене, вернув-
шись в полог.— Я пить хочу!
Кух заворочалась, присела и провела руками по лицу.
Потом она вползла в шатер и стала вертеть деревянное
сверло, чтобы добыть огонь.
После долгой возни Кух зажгла светильню и внесла
в полог.
55
Имтеургин оглядел спящих, посмотрел во все углы. Куп-
ца с казаком в пологу не было. Пьяные, с красными лица-
ми, лежали на шкурах Кутувья и Рультына. Тынатваль
свернулась комочком, прижавшись к спящей собаке.
Тут проснулся ребенок и заплакал. Имтеургин положил
ему в рот щепотку табаку. Ребенок стал давиться. Кух
сердито посмотрела на мужа, выковырнула грязным паль-
цем изо рта ребенка табак и положила себе в рот.
Потом достала старый безносый чайник и повесила над
огнем.
— Новый чайник повесь,— сказал Имтеургин.— Из но-
вого чайника пить будем.
— Нет нового чайника,— ответила Кух.
Имтеургин посмотрел на нее и сказал:
— Поищи, жена. Есть чайник. Я его вчера выменял
у косматого, еще взял новый котел, новый топор, новые
чашки,— все новое теперь у нас будет.
Кух пошарила в пологу, потом в шатре. Она нашла
и принесла Имтеургину черный ржавый котел, несколько
листов пахучего табака, две чашки, топор и пустую бутыл-
ку. А чайника нигде не было.
— Верно, гость с собой увез,— сказала Кух и села
к огню.
Имтеургин посмотрел на жену. На шее у нее поблески-
вали новые блестящие бусы, нанизанные на нитку.
Имтеургин пошел в угол и вытащил мохнатый мешок.
Этот мешок вчера еще был туго набит песцовыми, лисьими
и росомашьими шкурами. Теперь он был пустой.
— Обманул гость,— сказал Имтеургин жене.— Зверей
взял, а новый чайник увез. Верно, другому его покажет
и другого тоже обманет. Так и будет по всей тундре ездить
с моим чайником.
Имтеургин поднял новый топор и ударил со всей силы по
пустой бутылке. Бутылка разлетелась вдребезги.
— Пускай у мохнатого так расколется голова,—- сказал
Имтеургин.
VII.	СОСЕД КАРАВЬЯ
В пологу спала собака. Она подняла голову и прислу-
шалась. Потом залаяла и выскочила из полога.
— Какко! — сказал Имтеургин.— На дворе шум. Мо-
жет, мохнатый вернулся?
Имтеургин, голый, выскочил из шатра.
56
Перед шатром стояли два оленя, запряженные в боль-
шую нарту.
Имтеургин попятился:
— Каравья, это ты?
— Ыы-ы,— сказал пожилой человек в черной меховой
рубахе. Он привязывал своих оленей к ременным петлям,
которые торчали из шатра во все стороны15.
— Как жарко ты ходишь,— засмеялся гость.
Имтеургин вспомнил, что он голый, и тут его забрала
дрожь.
Он весь съежился и крикнул:
— Йэтти! Иди в полог!
А сам шмыгнул обратно.
— Жена,— сказал он,— вари мясо, сосед Каравья при-
ехал.
Кух разбудила Рультыну и растолкала сына.
— Вставайте,-— сказала она.— Сосед приехал.
Каравья оставил в шатре одежу и тоже голый залез
в полог. Он прижался сначала к Имтеургину и понюхал
у него за ухом, потом прижался к Кух, потом к Кутувье,
потом к Рультыне, к Тынатваль и после всех прижал к себе
ребенка.
— Спи,— сказал он,— как медведь расти!
— Этот во время метели пришел,— сказал Имтеургин.—
Еще два щенка пришли. Они с нами живут. А два сразу
ушли. Мы их там в снег закопали.
Тынатваль оттащила от собаки щенят и подала гостю.
Гость повертел их, погладил, прижал к щеке и отдал обрат-
но Тынатваль.
— Пусть как волки растут,— сказал он.— Пусть всех
келе прогонят. Пусть обезножье-болезнь загрызут.
Имтеургин набил табаком трубку и дал ее гостю. Ка-
равья затянулся дымом и сказал:
— Видно, у вас речной гость был, табак у вас есть.
— Был,— сказал Имтеургин,— всех песцов и лисиц у
меня взял, чайник хотел дать, а потом уехал и с собой
увез.
Каравья вынул изо рта трубку и посмотрел на Имтеурги-
на. Потом спросил:
— А сколько зверей ты дал?
— Всех дал,— ответил Имтеургин,— больше дал, чем
пальцев на руках.
— Много,— покачал головой Каравья.— А он что дал?
Имтеургин показал — топор, черный котел и две чашки.
— Только,— сказал он.— Еще табаку дал — вот это.
57
— Полфунта,— сказал Каравья и плюнул.
— А у нас в метель олени пропали,— сказала Кух.
— А как пропали? — спросил Каравья.— Волки съели,
или в чужой табун ушли?
Имтеургин сел поближе и сказал, глядя на огонь:
— Мы вместе с сыном ходили. Два раза ходили. Нет
наших оленей. А потом следы увидели. Большого Рога
след, Кривой Ноги след, Пестрой Лапы след. Мы обрадова-
лись. Идем-идем и смотрим. А тут вдруг много-много сле-
дов. Оленьи следы, лыжные следы. Большое стадо прошло,
наших с собой увело.
— А чье стадо было?—спросил Каравья.
— Не знаем,— сказал Имтеургин.
Каравья посидел, покурил, подумал, потом спросил:
— Большое стадо, ты сказал? У кого большое стадо?
У Тавринвата. Да Тавринват у Гусиного озера кочует.
Ульгувья у Волчьей Горы ходит. Ульгувья сюда не при-
дет— далеко... Хо, я знаю, чье это стадо было,— Эрмечи-
ново стадо! Эрмечин16 тут близко сидит. Я у Щучьей речки
его пастуха видел—Тырки видел.
— Тырки!—закричал Кутувья и вскочил с постели.—•
Я Тырки ноги сломаю! Своих оленей у него возьму и Эрме-
чиновых оленей разгоню.
— Постой,— сказал Имтеургин.— Эрмечин хороший со-
сед. Он чужих оленей не угонит — у него своих много.
Эрмечин нам свой человек. Мы с ним вместе играли, когда
молодые были, гусиные яйца в кустах искали, росомаху
один раз поймали, палкой убили. Сильный он (^л, Эрме-
чин, и я тоже сильный был.
Каравья посмотрел на Имтеургина, прищурился и по-
тряс головой.
— Свой он человек, ты верно сказал. А только он сосе-
дей обижать стал. Я в прошлый снег к нему за топором
поехал, а от него пешком в метель ушел. Олень мой его
большой собаки испугался, домой убежал, а своих оленей
он мне не дал, пожалел. Трубку он сам курит, гостю не
дает, а табак у него крепкий, кусачий, одним глотком сыт
будешь. Этот табак ему речные люди привозят. Эрмечин
с ними как хороший сосед живет, за тундру к ним ездит
и к себе зовет в гости.
— Надо нам всем вместе пойти,— сказал Имтеургин,—
по-хорошему пойти, может, он нам оленей и отдаст.
— Может, и отдаст,— сказал Каравья.
Кух накрошила ножом жирную оленью грудинку и по-
ложила перед Каравьей.
58
— Ешь мясо,— сказала она.
После еды Каравья внес в шатер заднюю медвежью
ногу, всю белую от сала и дал ее Кух. Имтеургину он дал
копченую медвежью голову, Кутувье — аркан, ровно и креп-
ко сплетенный из четырех полос белой нерпичьей кожи,
Рультыне дал обросшие жиром оленьи почки, а Тынатваль
большую пушистую медвежью шкуру, черную, с серебряным
блеском.
•— Вот подарки. Их прислала вам жена и сын Ачо.
А привез их я,— сказал Каравья.
Вся семья обрадовалась подаркам, но больше всех обра-
довался сам Имтеургин.
Они посадили Каравью у огня, а сами сели вокруг, тес-
но прижавшись к нему.
— Мы не знали,— сказал Каравья, указывая на ребен-
ка,— что к вам новый человек пришел. Я ему даю свою
упряжку оленей вместе с нартой и с лямками.
Имтеургин схватил ребенка и сунул его Каравье.
— Вот он — наш сын, у него голос громкий, хорошо на
оленей кричать будет.
Каравья прижал к себе ребенка, потерся щекой о его
спину и сказал:
— Пускай вместе растут с моим Ачо — сыном.
— Пускай!-—сказал Имтеургин.
Потом Каравья рассказал, как его семья провела ме-
тель, как он охотился осенью на медведя, какие ловушки
ставил на песцов.
— У меня оленей больше, чем у вас,— сказал он.—
Но у меня только один сын — Ачо, а у вас два сына и дочь.
Ачо у. меня маленький, ему только два снега. Это третий
снег будет. И я хочу быть вашим человеком.
— Хорошо жить в тундре, когда семья большая,—
сказал Имтеургин.— Твой Ачо хороший сын. Пусть он игра-
ет с моим Теу, когда оба вырастут.
— Наш сын Ачо, его мать, наши олени, наша собака
и я,— сказал Каравья, глядя на светильник,— все мы про-
сим у вас Тынатваль нашему Ачо в жены.
Кух прижала к себе Тынатваль и ничего не ответила.
— Тынатваль,— спросил отец,— ты хочешь играть с
Ачо?
— Хочу,— сказала Тынатваль.— Мы бы по снегу вместе
катались.
— А ты, Рультына, а ты, Кутувья, хотите иметь Ачо?
— Что ж,— сказал Кутувья,— свои люди.
— А ты, Кух? — спросил Имтеургин жену.
59
— Каравья — наш сосед,— сказала она.— Всегда мы
вместе жили, друг другу всегда помогали, а теперь мы
будем просить у него помощи.
— Хорошо ты сказала,— кивнул головой Имтеургин.—
Мы теперь голодные остались, без оленей.
Потом он обратился к Каравье:
— Мы — безоленные. Наших оленей чужой человек
угнал, нас голодных оставил. Ты этого не знал, но мы гово-
рим тебе: мы безоленные стали.
— Я оленей у вас не прошу,— сказал Каравья.— Вы
хорошие люди, сильные. Ваших оленей чужой человек
угнал, или ваши олени сами убежали, или у вас оленей
волки задавили,— в этом вы не виноваты. Это — беда. Надо
будет — возьмите моих оленей, надо будет — давайте вмес-
те жить, у одного огня есть будем.
— Пускай Тынатваль будет женой Ачо,— сказал Имте-
ургин.— Пускай Ачо будет нашим сыном.
Кух и Рультына разрезали свежую медвежатину на
толстые ломти и согрели воду в старом чайнике. После
ужина поговорили еще немного и легли спать.
Каравью уложили посредине йоронги, на самое теплое
место, а женщины легли поближе к светильне, чтобы смот-
реть за огнем ночью — не давать ему погаснуть.
Долго все спали в йоронге и не заметили, как на'рассве-
те к шатру подъехала семья Каравьи на шести нартах и
двенадцати оленях. Перед ездовыми оленями бежало не-
большое оленье стадо — голов шестьдесят.
Собака в шатре залаяла и разбудила людей. Каравья
поднялся первый, за ним Имтеургин, потом Кутувья и жен-
щины. Только дети ничего не слышали и спали крепко, как
ночью.
Люди оделись и, оставив ребят в теплом пологе, вышли
встречать гостей.
Мужчины стали помогать Тыллиму — брату Каравьи —
распрягать оленей, а женщины ввели в шатер жену Ка-
равьи, помогли ей раздеться и, впустив в полог, внесли
туда же на руках двухлетнего ребенка Ачо.
Пока гости рассаживались в пологу, Кух развела огонь.
— Тынатваль, вставай, твой муж приехал,— сказал Им-
теургин и поднял на руки сонную дочку.
— А-ка-ка! — вдруг закричал он,— посмотрев на ее спи-
ну.— Опять ты грязная!
Девочка заплакала и сказала:
— Я только мокрая.
60
— Нет,— сказал Имтеургин и повернул ее спиной к
гостям.
— Ничего,— сказал Каравья.— Это она во сне. Она еще
маленькая.
Имтеургин ничего не ответил и притянул к Тынатваль
собаку. Собака дочиста облизала ей спину, потом вылизала
мокрую постель и спокойно отошла в угол.
В это время жена Каравьи развязала меховой мешок
и вынула оттуда Ачо. Она покормила его грудью и посадила
рядом с Тынатваль на меховую постель.
—• Это твоя жена,— сказала она Ачо.
Но Ачо вдруг зажмурился, надул обветренные коричне-
вые щеки и заплакал так громко, что щенята, которые
спали в углу, проснулись и запищали.
VIII. КОЧЕВЬЕ
Утром женщины разобрали шатер. Свернули его и уло-
жили на нарту. На другие нарты стали укладывать полог,
постель, посуду, мороженые куски мяса, разную домашнюю
утварь.
Когда все было уложено, на нарты уселись люди и дви-
нулись в путь.
Имтеургин-отец поехал впереди всех на легкой нарте
Он сидел на ней верхом и правил ногами — то правой, тс
левой. Следом ехал Каравья, тоже на легкой нарте, а за
ним бежали на лыжах Кутувья и Тыллим и гнали перед
собой стадо оленей.
За мужчинами на широких грузных нартах тащились
женщины. На одной — Кух. Она сидела на сложенном
и перетянутом ремнями шатре.
К этой нарте была привязана другая, такая же широкая,
и на ней, обложенные большими мешками и закутанные
в шкуры, сидели Тынатваль и Теу.
Потом ехала жена Каравьи, а сзади всех Рультына. Ее
нарту, нагруженную мороженым мясом и посудой, тащили
два пестрых оленя.
На том месте, где еще сегодня утром стояли шатры, те-
перь видны были только две черные ямы, а вокруг истоп-
танный людьми, изрытый оленями, сероватый снег.
Кое-где остались клочья бурой оленьей шерсти, обгло-
данные добела кости и орешки черного оленьего помета.
Как только люди немного отъехали, к ямам прилетел
ворон. Он покружился над ними, каркнул и, растопырив
61
крылья, опустился на землю. Постоял на одном месте.
Прыгнул несколько раз по снегу. Потом перелетел на са^
мый край ямы и стал клевать обглоданную людьми оленью
кость.
Целый день в тундре визжали полозья нарт и щелкали
оленьи копыта. От дыханья оленей по обе стороны каравана
собирался густой сероватый туман. Большим пушистым
хвостом тянулся он назад, оседал и падал на землю из-
морозью.
Тынатвал^э, свесившись с края нарты, плевала на снег
и смотрела, как ее слюна ледяными шариками откатывается
назад.
Воротник у нее покрылся крупным инеем и стал колоть
ей шею и щеки. Она хотела стряхнуть иней, но не могла
пошевелить рукой. Широкие рукава меховой одежы были
крепко-накрепко привязаны к нарте. Тынатваль приподняла
плечи, выдернула одну руку из рукава и быстро счистила
со своего воротника затвердевший иней.
Потом она сложила руки и засунула их подмышки, а
пустые рукава так и остались привязанными к нарте.
Рядом с Тынатваль лежал обмотанный ремнями малень-
кий Имтеургин. Он был закутан в ту самую меховую одежу,
в которую его засунули, когда он родился. Мех изнутри
был мокрый, а теперь в пути он затвердел на морозе и об-
хватил ребенка колючей, обжигающей тело ледяной коркой.
Ребенок сначала плакал, а потом стал хрипеть. Тогда Кух
отковырнула ножом от замороженной оленьей туши кусок
печенки, пожевала его и сунула сыну в рот.
Маленький Имтеургин сразу замолчал.
Долго ехали люди по тундре.
Ехали до тех пор, пока олени не начали тяжело дышать
и кашлять.
Имтеургин-отец остановил переднюю нарту, а за ним
остановилось все кочевье.
Люди сошли с нарт на неровный, расцарапанный ветром
снег и посмотрели вверх.
Белое небо упало за тот край тундры, и открылось дру-
гое небо, в светлых дырках, будто пробитое стрелами.
— Это свет от третьего неба виден,— сказал Имтеургин,
указывая на светлые дырки.
— Наверно, там, на третьем небе, тепло,— сказал Тыллим
и потер свою обмороженную правую щеку о плечо.
— Да,— сказал Имтеургин,— где светло, там и тепло.
Должно быть, там теперь лето.
62
Мужчины распрягли оленей, а женщины вытоптали
в снегу яму и над ямой поставили шатер. Внутри шатра на-
тянули спальный подог и настлали на снег оленьи шкуры.
Тут только Кух отвязала детей и внесла их в полог. Она
быстро разделась сама и хотела было раздеть сына, но
обледеневшая мохнатая одежа примерзла мехом к его ко-
же. Кух стала потихоньку отдирать мех от тела мальчика.
Маленький Имтеургин не шевелился и не кричал, и мать
думала, что ему не больно.
— Ешь,— сказала она и поднесла его к груди, но он
замотал головой.
Кух встряхнула его и ткнула ему в рот палец, но рот
был крепко сжат, а из угла торчал мерзлый кусочек печени.
Мальчик тяжело дышал носом. Мать хотела выковырнуть
ледяшку у него изо рта, но печенка крепко примерзла
к губам и к языку. Тогда Кух просунула ребенку в рот свой
язык, отогрела обледенелую печенку и выкинула ее прочь.
Мальчик дернулся, всхлипнул и заревел.
В это время жена Каравьи и Рультына внесли в полог
две зажженные светильни и повесили над ними чайник
и котел, набитые доверху снегом.
Кух поднесла ребенка к свету и вскрикнула: вся кожа на
его спине была ободрана и сочилась кровью.
— Смотрите, у Теу спина полосатая стала,— сказала
Тынатваль.
Кух позвала собаку и поднесла ребенка к самой ее мор-
де. Собака стал осторожно слизывать кровь с его ободран-
ной спины.
Маленький Имтеургин кричал и дрыгал ногами, а мать
гладила собаку по спине и говорила:
— Хорошо зализывай, новую кожу делай, крепкую, как
твоя кожа, сделай.
Собака облизала ребенка всего — вдоль и поперек, от
затылка до пяток—и отошла прочь.
Тогда мать взяла из светильни кусок оленьего сала, по-
жевала его и, выплюнув на ладонь, стала растирать теплым
жиром раны ребенка.
Между тем в пологу собрались все мужчины. Они на-
елись мяса и улеглись спать. А женщины сели вокруг све-
тильника и принялись чинить одежу и обутки. Кух зашила
дыру в сапогах мужа. Потом она взяла его меховые чулки,
вывернула наизнанку и повесила сушиться на ремень, про-
тянутый от одного края полога до другого. Чулки были тя-
желые от пота и сильно пахли. Кух отодвинула их подаль-
ше от спящих людей.
63
— Сильно пахнут,— сказала она женщинам.— А все-
таки одежа Теу еще сильнее пахнет. Сын наверное будет
крепче отца. Ловкий охотник будет — это хорошо.
А сын ворочался в это время под оленьей шкурой и со-
пел. Он был такой горячий, что Тынатваль поднялась
и сказала матери:
— Возьми брата, от него очень жарко. Он толкается
и спать не дает.
Кух положила ребенка подальше от Тынатваль и сама
легла между ними.
Имтеургин-отец проснулся еще до рассвета и растолкал
остальных. Каравья поднялся сам, а Кутувью и Тыллима
пришлось поднять силой и посадить к огню, чтобы они про-
снулись.
— Как медведи оба,— сказал Каравья,— всю зиму про-
спят, если их не будить. Молодые еще.
Но Кутувья и Тыллим уже потягивались и протирали
глаза. Скоро все мужчины выползли из полога в холодный
шатер. Там они сняли с ремней меховую одежу, стряхнули
с нее иней и натянули на голое тело. От одежи стало еще
холоднее. Все четверо выскочили из шатра и пустились
бегом ловить оленей.
Света было еще мало, и только привычный глаз мог
разглядеть в тундре большое серое пятно.
Это были олени, сбившиеся от холода в кучу. Пар от
дыхания стоял у них над головами туманом.
Мужчины переловили оленей и снова запрягли в нарты.
На месте стоянки их ждали уже закутанные в шкуры жен-
щины и дети. Шатер был свернут и лежал на снегу.
Обе семьи уселись на нарты по-старому, впереди всех
поехал Имтеургин, а сзади Рультына на пестрых оленях.
Только маленького Имтеургина на этот раз мать положила
на свою нарту, а Тынатваль поехала одна.
По дороге ей стало скучно. Она оглянулась назад и за-
чмокала губами. Вся белая от снега, вынырнула из сугроба
собака и с разбегу вскочила к ней на нарту.
IX. ЗЕЛЕНЫЙ ШАТЕР
Караван подходил к Эрмечинову
люди увидели над землей тучу густого
обернулся к своим и крикнул:
— Хо! Много людей тут стоит,
жилищ.
стойбищу. Издали
тумана. Имтеургин
Большое собрание
64
Он подстегнул длинным кнутом оленей.
Из тумана выступили острые верхушки шатров, и стало
слышно, как разговаривают люди, лают собаки и стучат
оленьи рога. У первого шатра Имтеургин остановился.
Там уже гостей ожидала толпа мужчин, женщин и
детей.
Все были в меховых рубахах — нарядных и пестрых.
У одного был воротник из черной росомахи, у другого серая
волчья шапка, у третьего красная лисья оторочка на руба-
хе и белые рукавицы из песцовых лап. Люди кричали, рас-
хаживали между шатрами, смеялись.
— Йэтти! Ко мне поедем!—крикнул пожилой человек
и поставил ногу на полоз Имтеургиновой нарты.
— Пельпель! — весело сказал Имтеургин.— Как си-
дишь, Пельпель? Как твои олени ходят? Как зверей ловил,
Пельпель?
— Едем ко мне, все расскажу,— сказал Пельпель и под-
сел к Имтеургину.
Они поехали на тот край стойбища к шатру,о покрытому
дырявыми потертыми шкурами. Там привязали оленей к
ременным петлям и полезли в полог.
Остальные нарты каравана тоже подъехали к шатру
Пельпеля, и скоро шатер наполнился людьми.
В пологу было жарко и дымно. Гости и хозяева рассе-
лись вокруг огня и стали раскалывать оленьи кости. В кос
тях было много свежего жирного мозгу.
Когда все поели, Пельпель покашлял и начал расска
зывать;
— Я эту осень все по краю леса кочевал,— рассказывал
Пельпель.— Уткучины ставил. Много песцов поймал, боль-
ших, волосатых. Хорошо. Потом к нам речной гость при-
ехал, большой нож привез, котел привез, чайник привез,
новый чайник из красной меди. Всех песцов у меня гость
взял. А ночью тихонько к Эрмечину ушел и чайник с собою
унес. Жалко чайника, и песцов жалко.
— Речной гость у тебя был?—спросил Имтеургин.—
А на лице у него были волосы?
— Были,— ответил Пельпель,— все лицо красными во-
лосами заросло.
— Теперь меня слушайте,— сказал Имтеургин.— Такой
гость у меня тоже был. Тоже медный чайник показывал,
а потом назад уехал.
— Увез? — спросил Пельпель.
— Увез,— сказал Имтеургин.— И чайник увез, и всех
зверей увез.
3 Я<мзнь Имтеургина — старшего	65
— Вот какой худой,— сказал Пельпель.— Я с ним
драться хочу, только он никуда не выходит. Все в шатре
сидит.
— Здесь сидит?
— Здесь, у Эрмечина. Собак своих оленьим мясом
кормит.
— А чайник еще у него? — спросил Имтеургин.
— Нет, Эрмечину отдал.
— Як нему иду! — сказал Имтеургин и стал одеваться.
— Я тоже иду! — сказал Пельпель.
— И мы идем! — сказали Тыллим и Кутувья.	;
Мужчины поднялись и пошли к шатрам Эрмечина.
Посредине стойбища стоял большой, темный, почти
черный шатер. Он был сшит из новых оленьих шкур.
Имтеургин посмотрел на него снизу вверх и сказал:
— Вот какой большой. Всех моих оленей заколоть —
и то меньше шатер будет.
Рядом с черным на трех нартах, составленных вместе,
стоял другой шатер, покрытый зеленым сукном. Над вхо-
дом висела медвежья шкура. Это был походный шатер
Эрмечина.
Пельпель приподнял медвежью шкуру и просунул голо-
ву в зеленый шатер.
— Гость!—крикнул он.
Кто-то кашлянул внутри шатра, засопел, заворочался.
Из-за шкуры высунулась волосатая рука, потом красное
заспанное лицо.
— Он!—сказал Имтеургин.
— Где мой чайник? — спросил Пельпель.
Купец зевнул и сказал что-то по-своему.
— Чайник отдай! — сказал Кутувья, хватаясь за край
медвежьей шкуры.
Купец выдернул шкуру у него из рук и снова закрыл
вход.
Пельпель отдернул шкуру и шмыгнул в шатер.
В шатре сначала было тихо, а потом заговорил
Пельпель.
Слов его нельзя было разобрать, только слышно было,
что он говорит про чайник.
Вдруг медвежья шкура задрожала, заходила туда-сюда,
и из-под нее выкатился Пельпель. Он был без шапки.
А медвежья шкура снова задернулась и закрыла вход в
шатер.
Пельпель вскочил и схватился за нож.
— Не надо! — крикнул Имтеургин и поймал его за руку.
6G
— Пусти!—сказал Пельпель.— Я драться хочу!
Имтеургин обхватил Пелытеля руками и вместе с ним
повалился на снег.
В это время Кутувья, Тыллим и другие люди со стой-
бища сорвали медвежью шкуру и выволокли из шатра
купца. Он был на полголовы меньше Тыллима и на голову
меньше Кутувьи, но зато толще их обоих вместе.
— В снег бросай! — крикнул Кутувья. Он приподнял
купца и посадил с размаху в сугроб. Купец точно прова-
лился под землю, только пучок рыжих волос остался тор-
чать над снегом,
Все громко засмеялись. А Пельпель вскочил на рыхлую
кучу снега, в которой ворочался купец.
— Вот тебе чайник! — кричал он, притоптывая ногой
сугроб.— Вот тебе чайник! Вот тебе песцы!
Тыллим тоже навалился на сугроб и стал колотить по
нему руками и ногами. Сугроб шевелился и кряхтел.
— Лови лисицу за хвост! — крикнул Кутувья и ухватил
рукой рыжий пучок волос.
Кругом еще громче засмеялись.
— Не надо больше,— сказал Имтеургин.— А то вы ему
все кости переломаете, умрет еще. А тогда люди с ружьями
из-за лесов придут. Большая война будет.
Люди со стойбища шли назад как с хорошей охоты.
Вспоминали и показывали руками, как они сажали купца
в снег.
— Тяжелый, а лягается как олень.
— А волосы у него на лице крепкие. Я дергал, дергал,
не вырываются.
— А я его в брюхо ногой.
— А я его в печенку, под ребро.
Когда пришли к Пельпелю, полог всех не уместил. Под-
няли стенку полога и расселись на шкурах по всему шатру.
Имтеургин набил трубку черным табаком со стружками
лиственницы и спросил у Пельпеля:
— А что потом было?
Пельпель сел на прежнее место и сказал:
— Кочевал я в эту осень все по краю леса, уткучины
ставил, много песцов поймал, больших песцов. А потом
ветер стал дуть, засыпало нас снегом, стенки шатра крепко
придавило. Вот сидим мы здесь и слушаем. Кругом ветер
ходит, разными голосами кричит. Потом кто-то наверх по-
лез и стал шатер царапать. Прямо над головой. Я испугал-
ся. Думаю, это келе пришел, нас съесть хочет. А жена
67
дышать перестала — так сильно испугалась. Слушаем...
Вдруг он сверху на пол прыгнул. Я тоже дышать перестал.
Жена мне тихо говорит:
«Слушай, он там в шатре мясо грызет».
Я послушал. Верно. Ходит он по шатру и зубами скри-
пит. К самому пологу подходит, а потом в другой конец
идет и все грызет, грызет.
Говорю жене:
«Хорошо, пусть мясо грызет. Если сыт будет, нас не
тронет».
Всю ночь мы не спали, все слушали, как большой келе
у нас в шатре мерзлое мясо грызет.
Сидели мы так, сидели, я пить захотел. И ребенок за-
плакал, тоже пить просит. Надо за снегом в шатер сходить.
А вылезти из полога боюсь. Сижу у самого входа с ножом
в руке, жду, когда келе к нам в полог голову просунет.
А пить все больше хочется. Я прижал ухо к самой
стенке полога, слушаю — может быть, он близко где-нибудь.
Нет, далеко грызет, в том углу, где мясо лежит.
Я тогда полог чуть-чуть приподнял и посмотрел одним
глазом — темно, ничего не видно. Я взял светильню и вы-
ставил ее из полога. В шатре светло стало.
Смотрю — по стене тень ходит, большая-большая тень,
на всю стену. Спина горбом, рот зубастый, уши пушистые,
вверх торчат, а хвост широкий, мохнатый, длинный — на
другую стенку заходит. Думаю: какой же это зверь? Больше
медведя, а уши и хвост как у лисицы, а рот как у волка.
Самого-то зверя я еще не вижу, а только его тень вижу.
А зверь вдруг как тявкнет, будто маленькая собачка.
Песец!
Я засмеялся и говорил жене: «Песец!»
А жена дергает меня за руку и говорит:
«Зачем смеешься? Может, это келе песцом обернулся.
Они хитрые».
Я назад в полог спрятался. Опять испугался. Потом по-
дождал, подождал и еще раз из полога выглянул, смот-
рю— зверь, маленький, низенький. Я крикнул на него, ку-
лаком погрозил, а он весь съежился, еще меньше прежнего
стал. Ну, тогда я выскочил в шатер, затопал ногами, за-
кричал, а он совсем в угол забился. Тут я поймал его
и обеими руками шею ему придавил. Хороший песец. Если
за хвост его взять, шерсть уши покрывает. Вот какой пе-
сец. Я его потом купцу за чайник отдал».
— Хорошо ты рассказал,— кивнул головой Имтеур-
гин.— А теперь меня слушайте.
68
И он рассказал о том, как в метель потерялись его луч-
шие олени,
— Мы не знаем,— сказал он,— кто угнал наших оленей
со своим стадом. Только ремни на лыжах у того человека
были без наставок, и следы его в снегу были глубокие.
Видно, крепкий это человек. Такой всю зиму на ногах про-
ходит, самого большого ветра не побоится. Я тоже ветра не
боялся, когда молодой был. Тоже зимой у огня не сидел,
оленей пас. А теперь не могу. Мяса у нас мало, и силы у
меня такой нет.
— Неверно ты говоришь,— сказал Пельпель.— Ты у нас
и теперь самый сильный пастух. Даже наш Эрмечин тебя
не осилит. У него и кости тоньше и жилы слабее. А вот
отец его, старый Эрмечин,— тот живого оленя на себе
таскал. Собачьи люди думали — на них олень идет, и не
стреляли из своих ружей. А он близко к ним подойдет,
сбросит с плеч оленя и с копьем на них кидается. Всех
убивал, а потом на оленя садился и назад скакал. Вот ка-
кой он был воин!
— А кто же это оленей у вас угнал?—спросил у^Им-
теургина Тырки, молодой парень.
— Ты сам лучше знаешь, кто угнал наших оленей,—
сказал Кутувья.— Ты Эрмечиновых оленей пасешь. Ваш та-
бун за эту метель, верно, больше стал.
Все посмотрели на Тырки, а Пельпель сказал:
— Эрмечину оленьи шкуры теперь очень нужны стали.
Он у собачьих людей много вещей берет, ножи берет, топо-
ры берет, котлы берет, а теперь зеленую одежу на шатер
взял. Много шкур должен он отдать за это.
— У него и своих оленей большой табун,— сказал
Тырки.— Зачем ему чужих брать?
— Верно, большой табун,— сказал Пельпель.— Только
своих оленей ему жалко. А пристанет к стаду чужой олень,
он его зарежет и шкуру собачьим людям за железные вещи
отдаст.
— Худо ты говоришь,— сказал Тырки,— Эрмечин все
железные вещи вам раздает, себе берет совсем мало.
— Сам ты худо говоришь,— ответил ему Пельпель.—
Что он нам дает? Старику Митхиргину один топор дал,
а взял у него много оленей. Старик Митхиргин теперь да-
леко от нас откочевал и, может, с голоду там умер.
X. ЭРМЕЧИН
Рано утром в шатер Пельпеля вошел рослый человек
в шапке из волчьего меха. Он приподнял край полога
и сказал:
— Вставай, Пельпель, собачьи люди едут.
Пельпель поднялся и протер глаза:
— Собачьи?
— Да,— сказал человек в волчьей шапке,— люди при-
едут, начальники. Надо хорошо их встретить.
Пельпель оделся и пошел к Имтеургину. Шатер Имтеур-
гина стоял рядом с шатром Пельпеля.
— Ко мне Эрмечин приходил,— сказал Пельпель,— со-
бачьи люди к нам едут, говорит.
Имтеургин поставил на землю чашку с чаем и посмотрел
на Пельпеля.
— Откуда собачьи люди?
— Эрмечин говорит — начальники. Встречать, говорит,
их надо.
За спиной у Имтеургина лежали Кутувья и Тыллим.
Оба они повернулись лицом к Пельпелю.
— Может, это тек-эрем едет?17—спросил Тыллим,—
Он всегда в это время приезжает.
— Может, и тек-эрем.
Тыллим поднялся с постели и стал одеваться.
— Ты куда? — спросил его^ Кутувья.
— Як себе в шатер пойду, скажу брату: тек-эрем едет.
Тыллим вылез из шатра. За ним вышли Пельпель, Им-
теургин и Кутувья.
Между шатрами по снегу ходило много народу. Все
смотрели из-под ладоней на тундру.
Женщины рассказывали друг другу: двое на собаках
издалека едут, железо везут, одежу везут, траву для трубок.
Говорят, даром все давать будут.
— А кто это говорит? — спросил Имтеургин.
— Эрмечин это говорит, к нему один собачий человек
уже приехал,— отвечали женщины.
Все пошли к черному шатру Эрмечина. У шатра стояла
длинная нарта, чужие мохнатые собаки с хрустом грызли
мороженое мясо.
Пельпель, Имтеургин и Кутувья вошли в шатер.
Посредине просторного шатра горели светильни, пол-
ные оленьего сала, а над ними в двух котлах варилось
мясо.
В переднем углу шатра, у приподнятой стенки полога,
70
сидели двое людей. Они пили чай. Один из них был сам Эр-
мечин. Он сидел совсем голый. Тело у него было потное
и красное. Другой человек, тонкий, длинноусый, был одет
в серую одежу с блестящими пуговицами. Он медленно
потягивал чай с края блюдца и после каждого глотка раз-
глаживал усы. Имтеургин и Кутувья сели рядом с хозяи-
ном и стянули с себя через голову рубахи.
Женщина с тугими черными косами и красным лицом,
жена Эрмечина, поправила на крючке большой медный
чайник.
— Смотри, это мой новый чайник,—тихо сказал Имте-
ургин и толкнул локтем Пельпеля.
Пельпель дотронулся до горячего чайника пальцем.
— И мой тоже,— сказал он, дуя на руку,— я за этот
чайник своих песцов отдал.
Эрмечин посмотрел на них и крикнул жене:
— Корми гостей чаем!
Гости стали молча пить чай. Выпили по чашке, по дру-
гой, по третьей. Хозяйка все ниже и ниже наклоняла чай-
ник. Потом она сняла чайник с крючка и пошла набивать
его снегом. Тут Эрмечин вытер потное лицо лисьим хвос-
том, кашлянул и сказал:
— К нам тек-эрем едет. И русский шаман тоже едет.
— С чем едут?—спросил Пельпель.
— С хорошим	едут,— сказал Эрмечин.— Гостинцы
везут.
— Собачьи люди гостинцев даром не дают,— сказал
Пельпель.
В это время в шатер просунулась голова Тырки.
— Собаки бегут! — крикнул он.
Все натянули на себя оленьи рубахи и вышли наружу.
Далеко на белом снегу, как длинные червяки, извива-
лись упряжки.
Собаки на стойбище почуяли вдалеке чужих собак и
сердито залаяли. Им ответил чуть слышный собачий визг.
Потом заскрипели полозья нарт.
Пять нарт, пять упряжек. Уж видно, сколько собак
в каждой упряжке.
— Гости приехали!—закричал Тырки.
На передних двух нартах, привязанных одна к другой,
сидели два человека в длинных кухлянках. Рядом с первой
упряжкой бежал коротконогий человек в высокой шапке
и меховой рубахе до колен. Человек кричал и махал палкой,
— Хорошо бегает, сильный человек,— сказал Эрме-
чин.— Другие нарты далеко отстали.
71
Тремя задними нартами, тоже связанными вместе,
управлял другой человек. Этот сидел боком на краю нарты
и стучал палкой по передку. На его нартах во всю длину
лежали большие мешки.
Люди со всего стойбища собрались перед шатрами.
— Той, той! — вдруг закричал коротконогий человек и,
сунув палку между полозьями, остановил первую нарту.
Собаки сразу осели и ткнули морды с вывалившимися
языками в снег.
Из толпы, расталкивая людей, выскочил Эрмечин. Он
подбежал к передней нарте и стал стаскивать с нарты че-
ловека в пестрой кухлянке. Человек вылез, отряхнулся, по-
топал большими меховыми сапогами. Потом оперся рукой
на плечо Эрмечина и медленно пошел в черный шатер.
Другой человек в кухлянке сам поднялся и пошел за
ними.
Молодые парни со стойбища протиснулись было в ша-
тер, но Эрмечин прикрикнул на них, и парни медленно по-
брели прочь.
— А я все-таки успел посмотреть на собачьих людей,—
сказал Кутувья.— Совсем чужие люди. Я таких еще не
видел. У одного красные заплаты на плечах, а у другого
широкие рукава, шире, чем мои штаны18.
— Я тоже немножко посмотрел,— сказал Тыллим,—
у одного волосы короткие, у другого длинные, длиннее,
чем у Кух.
Долго еще ходили парни между шатрами, и только
когда начало темнеть, разошлись по шатрам.
Тихо стало на стойбище. Только у шатра Эрмечина дол-
го еще копошились приезжие люди. Они переносили с нарт
в шатер большие мешки с толстыми, тугими боками.
XI.	СОБАЧЬИ ЛЮДИ
— Слушайте, оленные! — сказал на другое утро человек
с красными заплатами на плечах.— Большой царь, началь-
ник солнца, вам подарки прислал. Вот они лежат.
Человек показал на кучу кожаных мешков.
— Мешки вчера больше были,— сказал Имтеургин.—
За ночь тощие стали. Одна кожа осталась.
Человек с красными заплатами на плечах вдруг замол-
чал и посмотрел на Имтеургина.
— Ты худое говоришь,— сказал он.— Думаешь, мы себе
взяли?
72
— Может быть, и себе взяли,— сказал Кутувья из-за
плеча отца.— Мешки вчера больше были.
— Это кто там языком трясет? А ну-ка, поди сюда! —
закричал человек с красными заплатами.
Но в это время другой гость, человек с широкими рука-
вами, вышел вперед и поднял вверх медную палку с попере-
чиной. Он махнул этой палкой вверх, вниз, направо, на-
лево и загудел толстым голосом, как медведь из берлоги.
Женщины попятились от всего и спрятались за спины
мужчин.
Но человек с широкими рукавами опустил медную пал-
ку. В это время коротконогий вынес из шатра деревянный
ящик и поставил его на нарту.
Человек с широкими рукавами вытащил из ящика
блестящую одежу и надел на себя через голову. Потом вы-
нул из ящика пестрые доски и медную чашку на трех длин-
ных цепочках. Чашку он передал коротконогому, а доски
расставил на нарте, прислонив к мешкам.
— Смотрите, смотрите!—закричали женщины.— У него
с досок люди глядят. Глаза круглые, лица длинные.
Человек в блестящей одеже приложился к каждой доске
губами. Потом взял у коротконогого медную чашку с цепоч-
ками.
Из чашки поднялся синий дым.
— Худо пахнет,— сказал Каравья, отворачиваясь.—
Будто нерпичью кожу палят.
Имтеургин потонул носом воздух и сказал:
— Так горностай воняет, когда в ловушку попадет.
Человек в блестящей одеже взял чашку за концы цепо-
чек, замахал ею перед собой и громко запел.
— Толстый у него голос, в уши лезет,— сказали жен-
щины.— А вот одежа у него хорошая. Где такую взял?
Может, у его оленей такая шкура светлая.
А человек все еще махал чашкой. Он поворачивался
к людям то спиной, то лицом, медленно ходил перед ними
взад и вперед, кланялся, и все время громко пел.
А когда он переставал петь, пели другие гости: человек
с красными заплатами на плечах, коротконогий человек
и рыжий гость из зеленого шатра. Рыжий гость стоял в сто-
роне, голова у него была обвязана платком, а из-под платка
торчал пучок красных волос. Он пел тонким, как у женщи-
ны, голосом, а другие двое пели громко и хрипло.
Потом все опустились на колени, ударились головой
в самую землю и встали.
Человек в блестящей одеже опять поднял свою палку
73
с поперечиной, и все гости один за другим потерлись об его
палку бородами. После этого он снял с себя блестящую
одежу, спрятал ее в ящик вместе с досками и чашкой
и ушел в шатер. За ним пошел рыжий гость.
Люди со стойбища стояли как примерзшие и смотрели
ему в спину.
— Смотрите, хромает,— сказал Кутувья и показал паль-
цем на рыжего гостя.
— И голову себе завязал,— сказал Тыллим.
— Оленные люди! —вдруг закричал человек с красными
заплатами.— Мы вам хорошие подарки привезли. Бери, что
хочешь, и давай, что хочешь. Хоть волка, хоть песца,
выдру, бурого медведя, белого медведя. Все давай, и по-
дарки бери. Кто первый?
— Я буду первый — Тавринват! — сказал старик в мох-
натых волчьих штанах и в рубахе из красного сукна.
Он выволок из ближнего шатра широкую, светлую как
снег шкуру белого медведя и ловко бросил ее рядом с нар-
той. Шкура легла, распластав лапы.
Человек с красными заплатами на плечах присел на кор-
точки, погладил высокий, густой мех и сказал:
— Выбирай подарок.
Тавринват наклонился к нарте и вытянул из кучи това-
ров бутылку с голубоватой водой.
— О-хо-хо! — закричали сзади. — Тавринвату всегда
удача.
Тавринват спустил бутылку к себе за воротник и стал
опять шарить. Вытащил большой медный котел и, пере-
валиваясь с ноги на ногу, отошел в сторону.
— Вот жадный волк! — закричали сзади.— Дал одну
шкуру, а взял два подарка.
За Тавринватом к нарте подбежал его сын Ляты и бро-
сил на снег двух длинношерстных песцов.
Ему досталась за это плитка чая и большая голова
сахару.
Потом пришла жена Тавринвата — бросила на нарту
шкуру бобра, темную, с золотыми щетинками, и взяла
большую ржавую сковороду.
Женщины окружили жену Тавринвата и стали рассмат-
ривать снизу и сверху железную посуду.
Пельпель долго смотрел на нарту с подарками, потом
дернул Имтеургина за рукав и показал ему пальцем на
толстую связку черного листового табаку. Она лежала на
самом краю нарты.
— Вот это бы взять.
74
Пельпель запустил руку к себе за ворот, вытащил отту-
да шкуру красной лисицы и шагнул к нарте.
Но дорогу ему загородил Тавринват. Он нес охапку зве-
риных шкур.
— Я все беру! — сказал Тавринват громко и швырнул
на снег ворох песцов, выдр, рысей, росомах. Шкурки раз-
ных цветов — белые, черные, пятнистые, желтые — улеглись
на снегу пестрой пушистой кучей. Тавринват взял с нарты
весь табак — три связки, весь чай — пять плиток, все чаш-
ки, кастрюли, весь сахар, все пряники. Тавринват нагрузил
подарками сына, дочь, жену, а сам обмотался цветными
платками, связками баранок, нитками стеклянных бус и
мотками шелковых лент. Вся семья медленно пошла домой,
звеня чашками, громыхая кастрюлями, позвякивая бусами.
Пельпелю достался только кусок сахару. Тыллиму —
связка баранок, жене Каравьи — ситцевый платок.
Когда весь народ разошелся, у нарт остался только че-
ловек с красными заплатками и Эрмечин.
Они сидели на корточках и разбирали звериные шкуры:
песцов клали к песцам, волков к волкам, рысей к рысям.
XII.	ДВА аркана-
оленя В СЕРДЦЕ
На тундре за стойбищем все еще толпился народ. Вдруг
из переднего ряда, выбежал вертлявый парень и запрыгал
на месте.
— Тырки, старайся! — крикнули из толпы.
Парень наклонился вперед и, как бы протыкая головой
воздух, поскакал к шатру.
— Кутувья, хо! старайся!
Кутувья тоже нагнулся и большими прыжками помчался
вслед за Тырки.
Тырки увильнул в сторону, но Кутувья успел схватить
его за пояс.
— Хорошо бегает Кутувья,— сказали старики,— быст-
рей, чем росомаха!
Из толпы вышел Тавринват. Он помахал длинным копь-
ем с наконечником из ножной кости оленя и крикнул:
— Кто против меня?
— Я!—сказал Имтеургин. Он вышел вперед и стал
перед Тавринватом.
Толстый и коренастый Тавринват и высокий Имтеургин
стояли друг перед другом.
75
Тавринват чуть-чуть попятился и сказал грубым голо-
сом:
— Длинный аркан — человечья голова!
— Пускай длинный аркан.
Имтеургин растянул на снегу аркан, снял с себя росо-
машью шапку и у самого конца аркана положил ее на
снег.
Тавринват нацелился и метнул копье. Оно воткнулось
в снег, не задев шапки.
— Не попал!—сказал Имтеургин.— Теперь ты клади
шапку.
Тавринват положил на снег свою пушистую бобровую
шапку, сшитую из целой шкурки.
Имтеургин вытащил из сугроба копье, отошел на свое
место и метнул. Копье проткнуло самую макушку шапки
Тавринвата и закачалось в снегу вместе с шапкой.
— Хо!—загудели люди.— Пробил голову Тавринвату.
Наверно, ему недолго жить осталось.
Тавринват переступил с ноги на ногу, сбросил с себя
меховую рубаху, покрытую красным сукном, и закричал:
— Два длинных аркана — оленя в сердце!
Парни два раза растянули на снегу аркан и там, где
второй раз кончился аркан, распялили на кольях черную
оленью шкуру.
Потом они быстро отбежали в стороны.
Тавринват метнул копье. Народ зашевелился, засмеялся.
Копье перелетело через шкуру и зарылось в снег.
Имтеургин поглядел на Тавринвата. Тавринват стоял
весь черный, руки у него тряслись.
— Мне теперь бросать,— сказал Имтеургин и вырвал
из снега копье.
Он стал на свое место, отвел назад правое плечо, вы-
ставил вперед левую ногу и замахнулся.
Копье, чуть дрогнув на лету, ударилось в оленью шкуру.
Пробило шкуру насквозь в том самом месте, где у живого
оленя сердце.
Толпа задвигалась, а Тыллим выскочил вперед, переку-
вырнулся на снегу перед Тавринватом и запрыгал на одной
ноге, показывая язык.
— Погоди, еще не кончили! — закричал Тавринват.
Он поднял копье и что есть силы метнул в Имтеургина.
Имтеургин поймал копье и повернул его острием к Таврин-
вату.
Тавринват кинулся к своему шатру.
Имтеургин смотрел сзади на его голые лопатки и мохна-
76
тые штаны и смеялся. А потом махнул рукой и сказал:
— Пусть бежит, мышиное сердце.
Тут он разломал Тавринватово копье о колено и бросил
обломки на красную рубаху, оставленную Тавринватом.
XIII.	ПРАЗДНИК В ТУНДРЕ
Эрмечиновы пастухи отбили от хозяйского оленьего
стада десять крупных быков и пригнали к шатрам. Здесь
люди стойбища стали ловить быков арканами.
Олени храпели и бегали от шатра к шатру, бросались
из стороны в сторону, выбивая копытами снежные
комья.
Вдруг большой черный олень уткнулся носом в снег и
наставил на людей острия рогов. Люди расступились.
— Большой Рог! — закричал Имтеургин и побежал к
нему навстречу.
Олень круто повернул рога, которые торчали и вверх,
и вниз, и в стороны.
Но Имтеургин не испугался. Он подошел к оленю сбоку
и пощекотал его за ухом.
Большой Рог фыркнул и медленно опустил рога на
спину.
— Хватай его, пока он смирный!—закричали люди во-
круг.
Олень скосил на них красные глаза и опять опрокинул
рога вниз.
— Не бойся, Большой,— сказал Имтеургин и погладил
оленя по шее.— Я не дам тебя чужим резать.
— Хватай!—опять закричали люди, и вдруг свистнула
длинная веревка. Это ременный аркан опутал кривые рога
оленя. Олень встал на дыбы и, взмахнув передними ногами,
опрокинулся на спину.
— Мой олень! Я не дам его резать!
Имтеургин выхватил из ножен нож и ударил по аркану.
Аркан распался надвое, а Имтеургин с ножом в руке
бросился на Тырки, который все еще держал в руках обре-
зок аркана.
Тырки замахал руками и пустился бежать.
Бежал он по снегу большими скачками и все огляды-
вался.
За ним гнался теперь не один Имтеургин. С разных сто-
рон бежали Кутувья, Каравья, Тыллим.
Тырки доскакал до черного шатра и нырнул под пу-
шистую полу Эрмечинова дома.
77
Там перед горячими светильнями хозяева и приезжие
гости пили чай. Не успел Тырки спрятаться за спиной
у Эрмечина, как в шатер ворвались Имтеургин, Каравья,
Кутувья, Тыллим и парни со стойбища.
Перепрыгнув через горящие светильни, поймали они
Тырки и повалили его прямо на расставленные на полу
чашки с чаем, на посуду с олениной и мосталыгой.
— Мей!— закричал Эрмечин. Он швырнул на землю
свое блюдце с чаем и вскочил на ноги. Осколки раскрашен-
ного блюдца и брызги чая так и разлетелись пылью во все
стороны.
— Мей!—закричал еще громче Эрмечин.
Приезжие гости тоже побросали свои чашки и прижа-
лись к стенкам шатра. Одна светильня перевернулась и по-
гасла, в другой-—огонь закачался как под ветром.
Длинноволосый гость что-то быстро забормотал и вытя-
нул из-под ног Кутувьи полу своей широкой одежи.
— Ты зачем моих оленей режешь? — крикнул Имтеур-
гин, размахивая ножом у самого лица Эрмечина.
— Я не знал, что это твои,— сказал Эрмечин, отводя
руки Имтеургина.— Они сами по тундре ходили, без пасту-
ха ходили. Я бы не взял, так волки бы их съели.
— Сам ты волк! Моих оленей все знают. Отдай моих
оленей назад!
Эрмечин покашлял и сказал:
— Я не волк. Бери из моего табуна столько оленей,
сколько у тебя пропало.
— Возьму,— сказал Имтеургин. — Кутувья, Тыллим,
пойдем в табун!
Он хотел было повернуться к выходу, но его удержал
Эрмечин.
— В моем шатре большой праздник,— сказал он,—
у меня хорошие гости,— ты тоже будь моим хорошим
гостем.
Имтеургин посмотрел на своих и сказал:
— Сами идите, домой идите, а я потом приду.
Высокая краснолицая женщина с тугими черными коса-
ми вышла из полога. Она поправила огонь, подобрала с
земли осколки, разостлала на большой доске шкуру нерпы
и поставила на нее новую посуду.
Приезжие гости опять уселись вокруг чайника. Имтеур-
гина Эрмечин усадил рядом с собой и стал угощать жир-
ным мясом. Купец посмотрел на Имтеургина, усмехаясь
достал из ящика полную бутылку и налил в чашку царской
воды.
78
Первым опрокинул чашку длинноволосый. Он пил, от-
кинув голову назад и закатив глаза. А когда выпил, кинул
в рот кусочек оленины, пожевал и вздохнул.
После него пил рыжий гость. Он выпятил губы и, при-
ложив к ним чашку, стал тянуть маленькими глотками.
Человек с красными заплатами на плечах широко от-
крыл рот, вылил в него все, что было в чашке, и крепко за-
жмурился.
Потом чашка дошла до Имтеургина. Он понюхал водку,
покосился на рыжего и отставил чашку в сторону.
— Пей! — сказал Эрмечин.— Хорошая вода, крепкая,
сам русский царь ее пьет.
Имтеургин не брал чашки.
— Пей! — сказал еще раз Эрмечин.— Ты у меня гость
я тебе оленей отдаю.
Имтеургин выпил и долго после этого сидел с раскры
тым ртом.
А гости и Эрмечин хватали мясо, совали его в рот боль-
шими кусками, о чем-то говорили и смеялись.
— Эрмечин! — вдруг крикнул Тырки, приподняв шкуру
у входа в шатер.— Иди быков колоть.
Эрмечин поднялся. Он потянул за рукав Имтеургина,
и они вдвоем вышли из шатра. Недалеко на снегу топта-
лись олени.
Олени стояли в два ряда — головой к голове. У каждого
оленя рога были опутаны и прикручены арканом к рогам
другого оленя. Возле оленей вертелся маленький человек
в черной росомашьей шкуре.
К Имтеургину подбежал Кутувья.
— Отец, это наши олени! — сказал он.— Вот наш Крас-
ный Глаз, вот Пестрая Лапа, а вот Кривой Хвост — все тут
наши.
Но Имтеургин не слушал сына. Он схватил за плечо
маленького человека в росомашьей шкуре и крикнул:
— Мей, шаман, коли оленей!
Шаман высвободил руку из-под шкуры и подошел к
оленям.
Он повернулся лицом к восходу солнца, присел на кор-
точки и зашептал что-то.
Потом пощупал у оленя жир за ухом, пощупал хребет,
опять что-то пробормотал и всадил оленю в бок длинный
костяной нож.
Так одного за другим заколол он всех оленей, связан-
ных рогами вместе.
Тут из шатров вышли женщины с ножами и котлами.
79
Они развели большие костры из сучьев и прошлогодних за-
сохших рогов.
Когда костры разгорелись, женщины стали свежевать
оленьи туши и бросать пахучее, красное мясо в котлы.
— Мей! — кричал Эрмечин,— идите печенку есть!
Мужчины, женщины и дети собрались вокруг костров
и стали есть сырую печенку, сердце, почки и жилы оленей.
Имтеургин и Эрмечин поделили между собой жирную
почку оленя. Они взяли ее с двух концов, разрезали посре-
дине и каждый запихал себе в рот по большому куску.
— Жирно,— сказал Эрмечин.
— Хорошо,— сказал Имтеургин.
Пельпель и Каравья ели, захлебываясь, черную оленью
печень, а Кутувья и Тыллим жевали сухожилия, сдирая их
с задней оленьей ноги.
Приезжие гости тоже вышли из шатра. Они уселись
у костров и стали раскалывать оленьи кости, высасывая
из них жирный мозг.
А толстый коротконогий гость с первой упряжки подта-
щил к себе целую оленью голову с крючковатыми острыми
рогами, осмотрел ее со всех сторон и, выковырнув ножом
левый глаз, положил его в рот.
Глаз был большой. Щеки у гостя раздулись. Он стиснул
зубами упругое глазное яблоко, но оно только скользило
во рту.
Раздавить его было трудно. Гость придержал его паль-
цем и сдавил языком и зубами.
Оно расплющилось, лопнуло и разлилось во рту солоно-
ватой жидкостью. Коротконогий гость громко глотнул,
облизал волосы над губой и пошатываясь встал. Он был
пьян.
— Бороться буду! — сказал он, расставив руки.— Выхо-
ди кто сильный!
И, не дожидаясь ответа, он сбросил с себя меховую
рубаху и другую рубаху, серую, суконную. Тело у него
было белое, мохнатое, а круглая голова плотно сидела на
крепкой складчатой шее.
— Ну, кто же бороться хочет? — опять спросил он и по-
хлопал себя по груди и плечам.
— Мей,— сказал Эрмечин,— выходите скорее. Гостю хо-
лодно дожидаться.
Люди стояли и молча смотрели на человека с толстой
шеей.
— Кутувья, выходи! — вдруг закричал старый Тав-
ринват.
80
Кутувья не ответил.
— Что, боишься? — просил Тавринват.— Мышку съел?
Кутувья молча посмотрел на отца.
Имтеургин сидел у костра и глядел себе под ноги.
Он еле махнул рукой и, не поднимая головы, сказал как
во сне:
— Выходи, Кутувья. Ты его в снег вали!
Кутувья вышел вперед. Он оглянулся по сторонам и
стал медленно снимать рубаху.
Гость ожидал его с протянутыми вперед руками.
XIV.	ружья и копья
Не успел Кутувья упереться ногами в снег, как толстый
гость подскочил к нему и схватил его за плечи. Кутувья
откинулся всем телом назад и, ухватив толстого сзади за
ремень штанов, приподнял над землей.
— Хорошо, Кутувья! — крикнули люди.— Вали его
скорее!
Кутувья метнул толстого в одну сторону, потом метнул
в другую, но вдруг сам покачнулся и стал валиться на
снег.
Сбоку на его ногу нажимала тяжелая крепкая нога.
Кутувья упал на живот. Толстый повалился вместе с
ним, ухватил его за волосы и за подбородок и стал крутить
ему голову. Что-то хрустнуло, и лицо Кутувьи повернулось
кверху.
— Худо боролся казак, ногу подставил!—закричали
люди.— Пускай снова начинают!
Толстый медленно поднялся и не оглядываясь пошел
в шатер Эрмечина.
— Вставай, Кутувья! — крикнул Пельпель.
Кутувья не встал.
Из носа и изо рта у него текла кровь.
Пельпель присел около него на корточки, пошевелил
его голову и сказал:
— Шея совсем мягкая стала.
— Убить толстого! Зачем худо боролся! — закричали
люди.
— Кого убили? — спросил Имтеургин, с трудом подни-
маясь на ноги.
Но никто ему не ответил.
Люди бросились к шатру Эрмечина. Впереди всех бе-
жал Тыллим.
81
— Стойте! — закричал Эрмечин.— У гостей худые
ружья, сразу убивают! Нам беда будет!
Он стал перед медвежьей шкурой и загородил вход
в шатер.
Тыллим ударил его плечом и рванул медвежью шкуру.
Шкура упала ему на голову.
Из шатра высунулся гость с красными заплатами на
плечах. Он выставил дуло ружья и что-то громко крикнул.
Люди попятились и вдруг, повернув к нему спины, разбе-
жались во все стороны. Только один Эрмечин остался
у входа в шатер.
— Они за копьями побежали,— сказал он гостю,— вас
всех перебьют.
Гость быстро обернулся и крикнул своим:
— Готовь собак! Едем!
Из шатра разом выскочили все гости. Они кинулись за
шатер и стали быстро отвязывать собак от ременных пе-
тель. Испуганные собаки завыли, заметались, перепутали
потяги и вцепились друг другу зубами в шерсть.
— Поть! Поть? — кричали гости. Они изо всей силы
дергали и перебрасывали собак в разные стороны.
Потом привязали потяги к нартам и, на ходу вскакивая
на нарты, понеслись прочь от шатров.
Тут выскочили из шатров люди стойбища. В руках у них
были копья, ножи, палки. По двое и по трое они бросились
наперерез нартам.
Но на первой нарте приподнялся человек с красными
заплатами и выстрелил прямо в Тыллима.
Тыллим шарахнулся в сторону и метнул в нарту копье.
Копье не долетело. Нарта уже была далеко.
— Лови задних! — закричали люди и бросились к по-
следним нартам.
Имтеургин, Пельпель и Каравья окружили нарты, на
которых сидели коротконогий и тощий. Но один за другим
ударили два выстрела. Так и дрогнула от грохота тундра.
Люди прыгнули в сторону. И не успели они поднять копья,
как опять загремели выстрелы.
Люди побежали назад к шатрам. Только один Имтеур-
гин по-прежнему гнался за нартой.
Вдруг он остановился и изо всей силы метнул копье.
Коротконогий ткнулся лицом в нарту, а сосед его громко за-
кричал и выстрелил в воздух.
Испуганная стрельбой и криком упряжка рванулась впе-
ред и скрылась в облаках снега.
XV.	В ДАЛЬНЮЮ ДОРОГУ
Из шатра Эрмечина вышел маленький человек в росо-
машьей шкуре, помахал рукой и крикнул:
— Идите сюда! Отправлять Кутувью будем.
— Это шаман кричит,— сказал Каравья,— пойдем.
Тыллим, Пельпель и другие люди стойбища, тихо сту-
пая, подошли к Кутувье. Возле Кутувьи уже сидели Имте-
ургин, Кух, Рультына и жена Каравьи. Все они сидели
молча, и только у женщин дергались плечи.
Шаман подошел к Кутувье, приподнял его голову и по-
вернул вправо и влево. Потом вытащил из-за пояса костя-
ной нож, забормотал что-то и проткнул горло. На руку ша-
мана потекла темная кровь.
Шаман вытер руки снегом и сказал:
— Кутувья! В дальнюю дорогу иди, оленей на небе паси.
Пусть у тебя много пестрых оленей будет. Нашим старикам
наверху скажи: пускай хорошее лето нам дадут.
Люди слушали шамана и смотрели на мертвого Ку-
тувью. А когда шаман замолчал, все тихо разошлись по
шатрам.
Погасла заря, и на небо вышла большая круглая луна
Люди стойбища спали в своих шатрах.
А погасшие костры все еще дымились. Над ними висели
остывшие котлы с оленьим мясом.
У костров стояли Имтеургин, Тыллим, Каравья и Пель-
пель. Они вытаскивали из котла вареное мясо, резали его
тонкими кусками и накладывали на тело Кутувьи.
Когда все тело было обложено вареным оленьим мясом,
Имтеургин, Каравья, Пельпель и Тыллим тоже разошлись
по своим шатрам. Кутувья остался один на снегу среди
чужого стойбища под большой луной.
С рассветом люди снова вышли на снег. С ними вместе
вышел Имтеургин.
У котлов они увидели целую стаю огромных лохматых
собак. Собаки совали морды в котлы и, рыча друг на друга,
растаскивали остатки вареного мяса. А другие собаки
окружили тело Кутувьи. Они щелкали зубами и осторожно
отрывали от тела кусок за куском.
Большая собака с разодранным ухом грызла Кутувье
правую ногу.
Другая собака, остромордая, уперлась в плечи Кутувьи
передними лапами, а морду уткнула в глубокую дыру, ко-
торую прорезал в горле нож шамана.
83
— Пусть скорее съедят Кутувью,— сказал Имтеургин,—
это хорошо. Он скорее на небо пойдет19.
— Да, он к верхним людям пойдет, это хорошо,— сказа-
ли Каравья и Пельпель.
Скоро на том месте, где вчера горели костры, остались
только обглоданные оленьи и человечьи кости да клочья
серой и черной шерсти.
— Это собачья шерсть,— сказал Пельпель.— Дрались
собаки, верно.
Люди со стойбища стали перебирать разбросанные кос-
ти, оглядывая каждую. Человечьи кости они откладывали
в сторону, а оленьи выбрасывали.
Имтеургин вместе с другими собирал кости Кутувьи.
Когда костей набралась целая куча, Имтеургин, Каравья
и люди стойбища отнесли кости на тундру. Там шаман раз-
ложил их по порядку: сначала череп, потом хребет, по сто-
ронам руки, а в самом низу ножные кости. Рядом с костя-
ми положил рога оленей, убитых вчера, нарту с переломан-
ными полозьями, одежу, разрезанную на лоскутья, кривой
костяной нож и каменный топор20.
— Пыле урым!—сказал шаман.— Хорошо наверху
живи, нам удачу дай.
— Пыле урым! — сказали все.
Люди еще потоптались на снегу, посмотрели на кости
и пошли назад к стойбищу.
Вернувшись на стойбище, Имтеургин, Каравья и Пель-
пель пошли в черный шатер Эрмечина.
Эрмечин сидел в пологу один. От царской воды у него
болела голова.
— Отдай моих оленей! — сказал Имтеургин, садясь у
светильни.
Эрмечин взял из чайника щепотку твердого снега, по-
жевал, потер лоб и сказал:
— Твоих оленей вчера съели.
Имтеургин посмотрел на Каравью и на Пельпеля и
сказал:
— Пускай съели. Мне других давай.
— Он верно сказал,— заговорили разом Каравья и
Пельпель.— Ему других оленей надо дать.
— Мне не жалко,— сказал Эрмечин.— Только его оле-
ней вчера съели.
Тут Эрмечин поднялся, снял со стены длинную кривую
трубку с медными насечками, запихал в нее крошеного та-
баку и стал курить.
Долго курил он трубку. То затягивался, то выпускал
84
синий дым через обе ноздри, то кашлял и плевался, то пе-
реводил трубку из одного угла рта в другой.
Потом выколотил пепел из трубки на ладонь и пересы-
пал себе в рот.
— Твоих оленей мы вместе съели,— сказал он, прогло-
тив пепел.— Праздник у нас был. И ты сам ел мясо, и жена
твоя ела. А все рога оленьи вокруг твоего сына положили.
Не мне ты своих оленей отдал, а сыну своему Кутувье.
Имтеургин, Каравья и Пельпель молча посмотрели друг
на друга. Потом они все разом поднялись и вышли вон из
шатра.
Имтеургин и Каравья пошли в одну сторону. Пельпель
пошел в другую.
— Пускай не отдает оленей. Мы, теперь вместе кочевать
будем,— сказал Каравья Имтеургину.
— Нет,— сказал Имтеургин,— я один покочую.
— У тебя мало оленей, сосед. Как ты кочевать будешь?
— У меня мало оленей, так я охотиться буду.
Они подошли к шатру Каравьи.
— Тыллим!—крикнул Каравья.
Из шатра высунулась голова.
— Тыллим,— сказал Каравья.— Мою пару запряги для
Имтеургина, твою пару запряги для Рультыны. Еще двоих
оленей запряги для Кух. Они одни кочевать хотят.
— Ы! — сказал Тыллим,— хорошо!
Пока мужчины запрягали оленей, женщины разобрали
шатер и сложили его вместе с домашними вещами на нар-
ты. Потом все сели у ямы, над которой раньше стоял шатер,
и стали натягивать на головы шапки, а на руки большие
мохнатые рукавицы.
Имтеургин тронул Кух за локоть и сказал:
—- Может, оставим Тынатваль у соседа? Без Кутувьи
как кормить ее будем?
Кух вытерла глаза и сказала:
— Пусть остается.
— Каравья,— сказал Имтеургин,— Тынатваль себе
возьми, пусть она у тебя растет.
Жена Каравьи подняла девочку на руки и понесла в
свой шатер. Тынатваль положила голову ей на плечо и за-
плакала.
Упряжки тронулись. Тыллим и Каравья шли следом.
Они проводили кочевье Имтеургина до самого края
стойбища и остановились.
— Весной у Рогатого озера встретимся,— сказал Имте-
ургин.
85
— Ладно,— сказал Каравья,— до весны я буду у Поп-
озера кочевать.
Когдя упряжки отъехали, Кух свесилась с нарты, по>"
вернула назад голову и крикнула:
— Тынатваль хорошо корми, сосед, пускай большая
растет!
XVI.	ПУСТАЯ ЗЕМЛЯ
Имтеургин весь конец зимы кочевал по краю леса, искал
следы зверей. Но все звери и птицы спали, зарывшись
в снегу, Имтеургин, с копьем в руке и с уткучинами за
спиной, бродил по целым дням между маленькими, засы-
панными снегом деревьями, заглядывал в кусты ерника,
разрывал снежные бугры, но звериного следа не находил.
Кругом лежал снег, облизанный ветром, ровный и глад-
кий.
— Пустая теперь земля,— говорил Имтеургин,— нет
зайца, нет куропатки. Как жить будем?
Кух крошила каменным молотком старые оленьи кости,
варила их и отваром кормила людей.
Когда у людей стало темнеть в глазах от голода, Имте-
ургин поймал одного из своих упряжных оленей и заколол
его.
Люди поели мяса, и в глазах у них опять посветлело.
Кух разрезала оленя по суставам, отделила ребра, ло-
патки, стегно, хребет, шею, голову и ноги, и все это заморо-
зила. Кровь она налила в желудок, наполненный еще не
переваренным мхом, и зарыла его в снег. А кишки собрала
вместе, выдавила из них помет и положила их в отдельную
кучу.
После этого много дней в шатре была еда. Каждый день
Кух брала замороженный кусок оленины и варила.
А Имтеургин все время бродил по краю леса. Охота
была пустая — зверь еще не вышел из логовища.
Когда кончилось мясо, Кух откопала оленьи кишки, раз-
ломала их на кусочки и сварила. На другой день она разру-
била желудок и сварила из него похлебку.
В тот день Имтеургин вернулся домой поздно вечером.
Ноги у него распухли от ходьбы. От голода все кача-
лось перед глазами. Семья расселась в йоронге около све-
тильни. Посредине Кух поставила чашку с похлебкой из
мха, который был в оленьем желудке, из крови и мелко на-
резанных кусочков желудка.
86
Имтеургин зачерпнул короткой костяной ложкой варево
и поднес его ко рту. Понюхал, попробовал и, зажмурив
глаза, сразу опрокинул ложку в рот. Потом еще. Потом вы-
скочил из шатра, сгреб руками снег и стал набивать его
в рот.
— Худая еда,— сказал Имтеургин.
Этим варевом семья питалась несколько дней. А потом
опять сидела без еды.
Убили еще одного оленя.
— Оленей у нас совсем мало осталось,— сказал Имте-
ургин,— меньше, чем на одной руке пальцев. Как жить
будем?
— Может, людей поищешь? — сказала Кух.
— Верно ты говоришь,— сказал Имтеургин,— я людей
поищу.
Он запряг двух оленей, двух остальных привязал сзади
и поехал на тундру, искать людей.
XVII.	ЧУЖОЙ огонь
Ехал Имтеургин целый день. Остановился только вече-
ром, когда не стало видно кустов и деревьев, попадавшихся
в пути.
Тогда он распряг оленей и привязал их на длинный ре-
мень. Олени стали копать снег и есть курчавый белый мох.
А Имтеургин крепче натянул на голову шапку, вырыл в сне-
гу яму и залез в нее.
В снегу было теплее, чем наверху. Имтеургин немного
поспал. Потом у него закоченели от холода руки и ноги. Он
выбрался из ямы и начал скакать на месте. Он скакал то
на одной ноге, то на другой. Скакал как заяц, держа ноги
вместе, и как лось, выбрасывая одну ногу за другой.
А когда немного согрелся, опять закопался в снег. Под-
жав под себя ноги, просидел в снегу до тех пор, пока не на-
ступило утро. С рассветом он опять запряг оленей и опять
тронулся в путь.
Дорога шла между засыпанными снегом кустами, в об-
ход глубоких сугробов и редких деревьев.
После второй и третьей ночевки без огня в снегу, Имте-
ургин совсем закоченел.
Его одежа покрылась тяжелой коркой льда. Шапка, во-
ротник и грудь меховой рубахи обросли колючим инеем.
Иней всем густел, тяжелел и расползался по одеже вверх
и вниз белыми пятнами.
87
Рукавицы, меховые чулки и рубаха затвердели и цара-
пали тело.
Имтеургин попробовал соскочить с нарты, хотел пробе-
жаться по снегу, но ноги не гнулись в коленях. Он прошел
несколько шагов и опять повалился на нарту.
Лежа, он стал колотить руками и ногами о края нарты,
но пальцы на руках и ногах стали такие твердые, что он
даже не чувствовал боли.
Имтеургин притих. Полежал не двигаясь. Потом поднял
голову и осмотрелся кругом.
По всей тундре бело — нигде ни шатра, ни дыма.
Земля будто уходит покатом вверх и там становится
небом.
— Верно, замерзну,— подумал Имтеургин.— Верно, так
и не найду людей.
Вдруг олени подняли головы, захрапели и понеслись.
— Волки, должно быть,— подумал Имтеургин,— тут
Брюхатое озеро, тут людей нет, а волков много.
Но олени выбежали на истоптанный снег.
Имтеургин протер глаза, сорвал с ресниц льдинки и уви-
дел дым.
Олени побежали быстрее. Они остановились у черного
шатра из пушистых оленьих шкур. Рядом на спаренных
нартах стоял зеленый шатер. От одного шатра к другому
ходила толстая серая собака с черным загривком.
— Это Эрмечиновы шатры,— сказал Имтеургин своим
оленям,— я к Эрмечину не заеду.
Он дернул поводья, хлестнул оленей ремнем и проехал
мимо.
Скоро исчезли следы людей и следы оленей. Имтеургин
выехал на нетоптанный снег.
— Кто теперь рядом с Эрмечином живет? — подумал
он.— Может, Тавринват. К Тавринвату тоже не заеду.
Мороз еще сильнее прохватил Имтеургина. На бровях
и ресницах повисли тяжелые льдинки.
И вдруг опять запахло дымом.
Имтеургин крикнул на своих оленей и снова погнал их
на дым.
Черный шатер на снегу. Рядом с ним зеленый шатер.
Оба теплом дымятся. Серая собака с черным загривком
от шатра к шатру бегает.
— Назад вернулись, дохлые! — закричал Имтеургин на
оленей.— Отдыхать хотите? К Эрмечину меня притащили!
Он хотел повернуть оленей обратно, но олени не послу-
шались. Они стали кашлять и копать снег.
88
Имтеургин слез с. нарты и бросил поводья на землю.
— Ну, отдыхайте,— сказал он оленям.— Я только руки
у чужого огня погрею, иней с рубахи стряхну. А потом и
дальше поедем.
У входа в черный шатер на Имтеургина набросилась
собака. Имтеургин отшвырнул ее и вошел в шатер.
Высокая женщина с тугими черными косами, жена Эр-
мечина, стянула с Имтеургина шапку, сапоги и рубаху, сби-
ла палкой приставший к одеже лед и повесила все это су-
шить. Потом подала гостю чай и вареное мясо.
Горячий чай разошелся по всему телу Имтеургина. Руки
и ноги у него стали слабые, и он, не доев мяса, свалился
и захрапел.
Проснулся только на другой день.
В переднем углу шатра сидел Эрмечин. В руке он дер-
жал ножную оленью кость, стукал по ней ножом, раскалы-
вал и ел мозг.
— Пэтти! Пришел? — сказал Эрмечин, протягивая Им-
теургину кость.
— Ы! — сказал Имтеургин,— пришел!
Он взял кость и, разламывая ее ножом, стал есть жир-
ный мозг.
Женщина подала им горячую еду. Они съели по два
оленьих языка, по большому куску грудины. Потом женщи-
на налила им чай. Они выпили много чашек чаю, а перед
каждой чашкой ели мороженую печенку.
После еды хозяин и гость закурили.
— Хорошо кочуешь? — спросил Эрмечин.
— Худо кочую,— сказал Имтеургин,— не стало удачи.
Эрмечин покачал головой и затянулся табачным дымом,
потом спросил:
— Может, оленей надо?
— Ы, оленей надо.
Эрмечин и Имтеургин выкурили еще по трубке.
— Давай, вместе кочевать будем,— сказал Эрмечин.
Имтеургин не ответил, только крепче прикусил трубку.
Эрмечин взял его за локоть и сказал:
— Соседями будем. Ты хороший пастух.
— Ы-ы! — сказал Имтеургин и встал.
Он вышел из шатра и пошел искать своих оленей.
Они были близко, в Эрмечиновом табуне. Всех четырех
можно было сразу узнать: они были самые тощие среди
оленей — ребра у них так и выпирали из-под кожи, бока
почти сошлись, спины согнулись горбом. А один олень, са-
мый слабый, лежал на снегу и только покачивал рогами.
89
Имтеургин посмотрел на него и пошел назад в шатер.
— Хорошо,— сказал он Эрмечину.— Будем соседями.
Только за моим шатром съездить надо.
— Вместе поедем,— сказал Эрмечин.— Самых быстрых
оленей запрягу.
После отъезда Имтеургина женщины доели остатки
мяса и оленьих потрохов.
— Никогда еще так худо не было,— говорила Кух.—
Прежде у нас двое мужчин было, а теперь ни одного нет.
— Твой еще вернется,— говорила Рультына.— А мой
далеко живет, худые люди его убили, Эрмечиновы гости.
Рультына плакала и вытирала мохнатым рукавом щеки.
Когда вся еда у женщин кончилась, они два дня совсем
ничего не ели. То и дело выходили они на тундру и, поло-
жив на снег голову, слушали, не стучат ли оленьи копыта.
Копыта не стучали. Женщины возвращались в шатер, раз-
водили посредине шатра огонь и гадали на оленьей кости,
скоро ли вернется Имтеургин и, что привезет.
Они держали высушенную оленью лопатку над огнем и,
наклонившись к ней, шептали:
— Лопатка-лопатка, ты далеко ходила, много видала,
много знаешь, скажи нам: в какую сторону старик наш
едет и что у него на нарте лежит? Если он в нашу сторону
едет, расколись наверху; Если в ту сторону едет, расколись
внизу. Если грузная у него нарта, пусть большая трещина
будет. А худое с ним случилось, поперек расколись.
Лопатка чернела и трескалась от жары. Женщины раз-
глядывали каждую трещину и говорили шепотом:
— Худое с ним случилось — поперек трещина пошла.
— А, может, он чужие следы пересек?
— Может, и пересек следы, но только это худые следы.
Долго наш старик не вернется. Надо самим еду искать.
На третий день Кух разрезала кожу, на которой раскла-
дывали еду, опалила на огне и бросила в котелок.
Когда вода в котелке вскипела, Кух перелила варево
в чашку и сказала:
— Давай вот это есть. Все-таки живы будем.
Женщины стали хлебать горький отвар, от которого
пахло паленой кожей.
— Надо сына покормить,— сказала Кух,— а ты покорми
собаку.
Рультына зачерпнула большой костяной ложкой черную
похлебку и дала собаке. Собака стала жадно лакать, раз-
брызгивая варево, а ребенок вертел головой, захлебывался
90
и выплевывал склизкие кусочки вареной кожи. Кух кормила
его изо рта в рот.
Два дня семья питалась этой похлебкой. А когда съели
всю до капли, женщины засыпали уголья костра золой, по-
ложили ребенка на шкуры, привязали рядом с ним собаку
и пошли на тундру. Они шли, проваливаясь по колено в
снег. У Кух из-за пояса торчал топор, а Рультына держала
в руке нож.
Женщины подошли к дереву, стукнули в него топором
и сразу отскочили. С дерева посыпался снег — сначала тя-
желыми комьями, а потом густой пылью.
Когда пыль улеглась, Кух и Рультына снова подошли
к дереву и стали сдирать с него сухую кору.
— Есть! — вдруг закричала Рультына и осторожно сня-
ла с лоскута коры замерзшего белого червяка с маленькой
черной головкой.
Женщины разломали червяка пополам и тут же съели.
Потом стали искать еще червей. Когда они ободрали
дерево догола, они пошли к другому дереву, потом к треть-
ему, потом к четвертому. Домой вернулись только вечером,
когда уже нельзя было разглядеть на коре белых червей.
У шатра они остановились и стали отряхиваться.
Потом прислушались. Ребенок не плачет. Тихо в шатре.
— Я ничего не слышу,— сказала Кух,— послушай ты.
Может, плачет ребенок.
— Нет, не плачет,— сказала Рультына.— Может, все
еще спит.
— А может, его собака съела?
Женщины ворвались в шатер и подняли стенку полога.
Рядом с маленьким Имтеургином на постели лежала соба-
ка. Ребенок сжимал губами один из ее сосков и громко
чмокал.
Кух бросилась к сыну и оторвала его от собаки.
Маленький Имтеургин запищал и задрыгал ногами. От-
талкиваясь от матери, он тянулся к собаке.
Кух сунула ему в рот свою грудь, но мальчик откинулся
и еще громче закричал.
— Грудь совсем пустая,— сказала Кух и положила
мальчика обратно к собаке.
Весь вечер женщины сидели у костра, варили червей
и ели мутный отвар. Ребенок спал рядом с собакой.
На другой день Кух и Рультына опять пошли на тундру.
Недалеко от дома увидели они звериные следы. Маленькие
такие, будто кто-то бисер сыпал.
91
Женщины пошли по следам и добрались до норки. Стали
копать снег. Поймали мышку. Обрадовались.
Рультына ударила мышку рукояткой ножа по голове
и спрятала ее у себя за пазухой. А Кух разгребла снег
и стала рубить топором мерзлую землю и обледеневший
мох. На дне норки она нашла кучку кореньев, грибов
и ягод.
— Это мышкин дом,— сказала Кух,— мышки всегда
кладут себе на зиму еду. Это их еда.
— Хорошая еда,— сказала Рультына, растирая зубами
мороженые коренья.— Толстый корень мы старику оставим,
а маленькому ягодки принесем. Тут брусника есть и мо-
рошка, и голубика.
— Ы-ы!,— сказала Кух,— ты хорошее говоришь, стари-
ку самый большой корень оставим.
Когда женщины вернулись домой, они увидели у шатра
несколько пар больших жирных оленей, запряженных в ши-
рокие новые нарты.
Видно было, что олени только что прискакали: они жад-
но глотали снег, и ноги у них еще тряслись.
— Это не наши олени,— сказала Кух.— Чужие приеха-
ли. Может, про старика знают?
— Вареным мясом пахнет,— сказала Рультына. Они во-
шли в шатер.
В шатре горел большой огонь, а у огня сидели Имтеур-
гин и Эрмечин. Они курили трубки и смотрели на котелок,
в котором варилась оленина.
— Мы давно сидим, вас ждем,— сказал Имтеургин
женщинам.— Давайте есть мясо.
За едой никто ничего не говорил. Женщины жевали
мясо, закрыв глаза, и глотали медленно по маленькому
кусочку.
— Очень голодные,— сказал Имтеургин.
Когда котелок стал совсем пустой, Имтеургин поднялся
и сказал жене:
— Собирай шатер.
— А куда поедем? — спросила Кух.
— К Эрмечину.
Кух и Рультына посмотрели на Имтеургина, потом на
Эрмечина и стали молча сворачивать постель. Потом Кух
подошла к ребенку и разбудила его.
— Вставай,— сказала она.— Мы сейчас далеко поедем.
У чужих жить будем.
С этого дня Имтеургин стал пастухом Эрмечинова
92
стада. Он поставил свой шатер позади хозяйских шатров
и своих оленей отпустил в хозяйский табун.
К себе в шатер он теперь приходил мало — стадо давно
объело и вытоптало весь мох на стойбище и паслось теперь
далеко в тундре, где под рыхлым снегом еще был нетрону-
тый мох.
Имтеургин и днем и ночью сторожил стадо.
А в шатре у него оставались только Кух с маленьким
Имтеургином и собака.
Рультыны с ними не было. Рультына стала второй женой
Эрмечина.
Кух качала на руках ребенка и говорила ему:
— Мы с тобой одни теперь живем. Прежде нас много
было, и олени у нас свои были. Большой человек твой отец
был. Первый охотник. А теперь твой отец чужое стадо па-
сет. Твоя сестра Тынатваль у соседа Каравьи живет. Брата
Кутувью Эрмечиновы гости убили. А Рультына в большом
шатре живет, Эрмечиновы обутки сушит. Кайлекым мин-
кри — что поделаешь!
ПРИМЕЧАНИЯ
’ Обезножье, или копытица, оленья болезнь. У пораженного копы-
тицей оленя ноги по самым краям копыт распухают, а потом на ногах
появляются гнойные раны. Олень уже не может ходить, у него отваливают-
ся копыта, и он вскоре умирает.
Кроме копытицы, в тундре распространены и другие болезни оленей:
чесотка, когда вся кожа покрывается болячками, костоед, туберкулез,
бешенство, сибирская язва. Достаточно заболеть одному оленю, как уже
заражаются все олени, которые его окружают. Поэтому погибают иногда
целые стада в несколько сот, а то и в тысячи голов оленей.
2 Келе — злые духи. По представлению чукоч, келе населяют небо
и землю. Они враждебны людям, причиняют им всякие беды и болезни.
Келе являются человеку в образе чудовищ, великанов, различных живот-
ных, в виде предметов и т. д. Келе питаются человечьими душами —
увиритами. В теле каждого человека живет несколько увиритов. Келе
охотятся на увиритов, убивают их и едят.
3 Спальный полог—по-чукотски «йоронга»—шьется из оленьих
шкур. С виду он похож на большой опрокинутый ящик. Его устанавли-
вают внутри шатра.
При входе в полог люди снимают с себя верхнюю меховую одежду
и оставляют ее в холодном шатре, чтобы мех в тепле не отсырел. В отсы-
ревшей одеже уже нельзя выйти на мороз — она сразу же замерзнет.
Полог сыреет от дыхания и от испарения человеческих тел и покры-
вается инеем. Тогда надо его снять и выколотить (его выколачивают
почти каждый день). Иначе полог обледенеет, и жить в нем станет не-
возможно.
4Светильня — по-чукотски «еек» — это деревянная или глиняная
чашка, наполненная оленьим салом или нерпичьим жиром. Вместо фитиля
в ней горит пучок сухого мха.
93
Эти светильни служат и отоплением, и освещением чукотского жили-
ща. Горят они не ярче и не сильнее стеариновой свечи. На таком огне не
легко вскипятить воду и сварить пищу.
2 Ваырган — один из добрых духов, покровителей человека.
6 Уткучия — самодельная ловушка. У уткучина костяные зубцы,
а пружины сделаны из закрученных сухожилий оленя.
* Лолоквыт—набрюшник для собаки. Когда у беременной собаки>
выпадают волосы на брюхе, ей шьют меховой набрюшник, чтобы она не
отморозила сосцы.
Для собак-самцов шьют еще напашники, ареквыт, а во время наста
надевают собакам на ноги меховые сапожки.
8	Выпороток — местное русское название шкуры оленьего теленка,,
не старше одного-двух месяцев. После двух месяцев шкуру теленка назы-
вают кудряшом, а начиная примерно с четырех-пяти месяцев — пыжиком.
9	Прошлый снег, или прошлая зима,—так называется про-
шедший год. Чукотская зима тянется на тундре восемь месяцев. На
остальные четыре месяца приходятся весна, лето и осень. Месяцы у чукоч.
называются так: январь — упрямого оленьего быка месяц; февраль —
зябнувшего оленьего вымени месяц; март — выпадения волос у оленьего
выменн месяц; апрель — рождения телят месяц; май — появления воды
месяц; июнь — появления листьев месяц; июль — месяц тепла; август —
месяц, когда олени обдирают рога; сентябрь — месяц заморозков; ок-
тябрь-месяц холода; ноябрь — узкого мяса месяц; декабрь.— узкого
дня месяц (когда дни становятся короткими).
10	Лахта к —.морской зверь из семейства ластоногих. Промыслом
морского зверя — лахтака, моржа, нерпы — занимаются приморские чукчи,
живущие по берегам Северного Ледовитого океана и Берингова моря.
Береговые чукчи снабжают оленных людей жиром и кожей морских живот-
ных в обмен на оленьи шкуры и мясо.
11	Связка — тайнгыкунь — связка коротко срезанных сучков, раз-
двоенных с одного конца, песцовых черепов, вороньих клювов, высушен-
ных медвежьих носов, лисьих ушей, когтей и зубов разных других зверей
и хищных птиц.
Эта связка должна убивать и отгонять злых духов, подстерегающих
человека на каждом шагу.
12	Сказка о Каканке— эта сказка распространена по всей Колы-
ме. Ее рассказывают детям и чукчи, и местные русские поречане, и юкаги-
ры, и якуты.
13	Отрезать ветер. — Чукчи думают, что ветер посылают шаманы.
Ветер можно остановить, отрезать заклинанием или внезапным криком.
u Собачьи люди —так называют чукчи местных русских. В тех
местах русские ездят на собаках, и одеваются в собачьи шкуры. Иногда
русских называют «гости» или «речные люди».
,э Ременные петли — по-чукотски «пурир»— опоясывают шатер
снаружи на высоте человеческого плеча. К ременным петлям привязывают
оленей.
Э р м е ч и н — по-чукотски — хозяин стойбища. В данном случае это
прозвище, которое употребляется как собственное имя.
17 Тек-эрем — русский чиновник, назначенный для сбора ясака —
дани царю. Так называли исправника и урядника, потому что в их обязан-
ности входил сбор ясака.
13 Красные заплаты на плечах — красные казачьи погоны.
Широкие рукава — рукава рясы священника.
19 По представлению чукоч, люди после смерти либо остаются на зем-
ле, либо переходят жить в другой мир — на небо. Но что же надо сделать,
94
чтобы покойник попал в верхний мир? Для этого надо, чтобы его сразу же
съели собаки, а еще лучше — волки й песцы. И, чтобы привлечь собак,
тело покойного обвертывают оленьим мясом.
Когда чукчи кочуют по лесной части тундры, они сжигают умерших
на кострах и смотрят, куда направится дым. Если дым идет прямо
вверх — значит, покойник подымается на небо, и этому очень радуются.
Если же дым расстилается по земле — значит, умерший остался внизу,
где холодно, голодно и жить очень трудно.
Верхний мир, как думают чукчи, очень теплый. Там не бывает снега
и метелей, и все время стоит весна, то лето, то осень. После осени насту-
пает не зима, а весна. Там водится очень много жирных оленей, и человек
может убивать их и есть мясо, сколько захочет. Собаки наверху говорят
по-человечьи. Обитатели верхнего мира могут посылать их куда угодно
и поручать им любое дело.
20 Для того, чтобы добраться до неба, нужны покойнику и олени,
и нарты, и одежда, и посуда, и оружие. Поэтому все это кладут на могилу
покойника. Олени также должны быть мертвые (иногда можно класть
вместо оленей одни только рога), а вещи должны быть распороты по
швам, разрезаны на куски, или разломаны на части.
НА КРАЙНЕМ СЕВЕРЕ
Колымский край. На самых точных современных
географических картах река Колыма представлена в сле-
дующем виде. Начало она берет примерно на северных
склонах Станового хребта у 144° в. д. и 62° с. ш. и впадает
в Ледовитый океан у 162° в. д. и 69° 30' с. ш. Основное на-
правление ее: северо-восток — север.
Примерную длину Колымы дает нам вычисление по гра-
дусам— около 1112,30 км. Не большее число километров
дает нам и вычисление по масштабу — около 1275 км. Ши-
рина реки в среднем 2—2,5 км.
Так ли это в действительности?
Этим вопросом до настоящего времени вряд ли кто инте-
ресовался, за исключением разве лишь торговых фирм в
старое время. Они прекрасно знали расположение реки Ко-
лымы, ее характер, условия судоходства и пр., но все эти
данные умышленно искажались. Купцы хранили про себя
свои знания. Таков звериный закон конкуренции.
Искаженные сведения о реке Колыме были на руку и са-
мому начальству — чиновникам, попадавшим в те края. Им
гораздо выгоднее было платить туземцу за проезд в поло-
винном размере — за двести-триста указанных километров
вместо фактически пройденных четырехсот-пятисот.
Что касается самих географических карт, то научные
центры составляли их по материалам, собранным случайно
приезжавшими в Колымский край путешественниками. Эти
путешественники большей частью ездили туда не только с
«научными» целями, но и со специальными поручениями от
генерал-губернаторов или крупных торговых фирм. Во вре-
мя своих «экспедиций» они имели дело в основном с исправ-
никами, купцами и духовенством. Из их рассказов они чер-
пали свои материалы. Природой края не интересова-
ть
лись и с населением не сближались. Они ездили на парах
и на тройках в глухих меховых повозках. Понятно, что от
таких горе-исследователей трудно было ожидать каких-либо
серьезных научно-исследовательских материалов. Поэтому
теперь приходится внести в прежнее географическое пред-
ставление о Колымском крае ряд значительных поправок.
Становой хребет, по которому идет старая царская гра-
ница между Якутской областью и Дальним Востоком, лежит
на 50—70 км южнее, чем это указано на картах. Соответ-
ственно этому меняются и расположения верховий рек Ямы,
Олы (южный склон), Бачайны, Сприндик-Эн и Буенды (се-
верный склон). В частности, из двух верховий Буенды одно
идет на северо-восток — восток, а другое прямо на юг по
направлению к верховьям левого притока реки Ямы.
Кроме того, Становой хребет (Кадым) на востоке сме-
няется хребтами Яблоновыми (от названия реки Яблон —
приток реки Анадыря), а не Колымскими. Колымских
«хребтов», обозначенных на всех географических картах,
на самом деле нет. Также имеется огромное плоскогорье,
занимающее все пространство между верховьями рек
Дьегин, Шойдан, Коркодон с колымской стороны, рек Ту-
маны, Вилиги, Пропащей, Широкой, Товатума и Наяхана со
стороны Пенжинского залива Охотского моря и верховьями
рек Омолона и Анадыря — с северной стороны. Таким обра-
зом, можно сказать, что никаких указанных на картах Ана-
дырских «хребтов» также не существует, их место занято
описанным выше плоскогорьем.
Еще можно указать на «хребты», расположенные на
верховьях реки Ясачной. Там «хребтов» также нет, а есть
огромное плоскогорье, называемое Хонго. Оно лежит между
верховьями рек Поповки, Ясачной, Омулевки и Зырянки на
севере, Сеймчана и Таськана — на юге и верховьями рек
Борущелах, Момы и др.— на западе.
На этом плоскогорье имеются тундры Большая Мола,
Крест-Мола, Керемястах и др., где — ламуты-оленеводы
проводят лето, спасая свои оленьи стада от комаров и
оводов.
Горы между названными реками и на плоскогорьях до-
стигают иногда двух-трех километров высоты, например,
в верховьях рек Дьегин, Шойдан, Доркодон. Каждая гора
носит свое собственное местное название. Перечислять их
здесь нет необходимости.
Эти — до сих пор еще неведомые европейским геогра-
фам — горы, реки, речки и озера — общее достояние нашей
народности — одулов (юкагиров). Мы знаем не только их
4 Жизнь Имтеургина — старшего	97
названия и местоположение. Мыз знаем каждую вершину
этих гор, каждую ложбину и тропу, ведущую к ним; мы ко-
чуем и охотимся по всем нашим рекам и речкам; пьем воду
и ловим рыбу наших озер. Мало того, каждый лес, каждый
островок, можно Сказать, даже каждый кустик на этой тер-
ритории являются вехами, указывающими нам путь.
Поэтому нам, признаться, было до некоторой степени
даже обидно, когда недавно поднимали шум по поводу
того, что какие-то исследователи Якутии «открыли» такие-
то горы, реки и т. д. Как будто бы о них раньше никто ни-
чего не знал!
Направление самой реки Колымы совершенно не соот-
ветствует указаниям современных карт. Вершина ее имеет
развильчатую форму и лежит примерно на три градуса
восточнее, чем это указывается на картах. До 155,5Q в. д.
и 64,7° с. ш. примерно она имеет направление на северо-
восток. Отсюда (под скалами Крест-горы, в 5 км, ниже
устья Коркодона), делая крутой поворот на северо-запад
под углом в 95°, идет не меняя направления до мыса Кей-
нея-горы (в 15 км ниже устья реки Шаманкино) на 190 км,
отсюда опять поворачивает на северо-восток — север под
углом в 120°, соединяется со «старым» руслом, отмеченным
на карте примерно в местности Петрово — немного ниже
устья реки Березовки. Разница в расстоянии между «ста-
рым» и «новым» руслами в сторону востока около 300 км.
Таким образом, река Колыма, передвигаясь на восток
на целых триста километров, в корне меняет перспективы
всего Колымского края, равного примерно 2/3 млн. квад-
ратных километров. Изменение заключается прежде всего
в сближении этой судоходнейшей реки с Охотским морем,
что позволяет коренным образом пересмотреть возможности
хозяйственного развития края с установкой на связь его
с внешним миром через Охотское море. От устья реки Шой-
дана, при впадении ее в реку Колыму, до устья реки
Билиги — Пенжинский залив Охотского моря — всего лишь
400 км, а от Сеймчана до Олы — около 700 км. Эти расстоя-
ния надо уменьшить еще вдвое за счет судоходных притоков
Колымы, в данном случае рек Шойдана (или Балыгычана)
и Буенды (или Бахайчы).
Как на мелкую, но характерную деталь, укажу на так
называемую «заячью» петлю, образованную самой рекой
Колымой. На всех картах эта петля наносится в 30—50 км
выше окружного города Среднеколымска, тогда как петля
находится на самом деле в 20 км выше реки Шойдана, т. е.
98
на 1120 км выше Среднеколымска. Разница всего лишь в
1080 километров.
Длина Колымы равняется по картам в среднем 1200 км,
тогда как в действительности она имеет длину в среднем
3000 км.
Если даже о такой большой реке, как Колыма, на картах
все сведения сплошь неверны, легко себе представить пута-
ницу, когда речь заходит о ее притоках, о населенных
пунктах Колымского края и о расстояниях между ними.
Положение всех притоков средней и верхней Колымы
коренным образом меняется с перенесением русла самой ре-
ки Колымы на восток. Это и понятно. Но я хочу здесь
сказать, что система расположения притоков в «старом по-
рядке» не соответствует действительности. Так, река Горбу-
новка (район Верхнеколымска), соединяясь с рекой Буней,
образует общее русло при впадении в Колыму. На самом
же деле реки Буни нет. Есть речки Малая Горбуновка
и Большая Горбуновка. Они самостоятельно впадают в Ко-
лыму с промежутком в 15 км.
Еще выше река Поповка, левый приток, впадает в Колы-
му в 10 км ниже устья реки Шаманкино, а не в 35 км выше
ее, как это указано на картах.
Еще указывают реки Силуй, Сухуй и Лавдон, а между
ними еще две речки, впадающие в Колыму с правой сторо-
ны выше Коркодона.
Эти названия в действительности обозначают одну
реку — по-юкагирски Шойдан, которую якуты называют
Сукуой, а ламуты — Бунсу, а не три самостоятельные
реки и т. д.
Из громадного количества рек и речек, существующих
в действительности, но не обозначенных на картах или от-
меченных неправильно, я укажу на главные, имеющие или
экономическое или историческое значение.
Ясачная с притоком Омулевкой — довольно крупная
речка — впадает в Колыму с левой стороны. На ее левом
берегу, в нескольких километрах от впадения в Колыму,
расположено селение Верхнеколымск, бывший аванпост
царского владычества на верхней Колыме. В этом селении
в настоящее время живут всего лишь три семейства, но не-
смотря на это, оно все же на картах обозначается городом.
Бассейн реки Ясачной является обиталищем кочевой народ-
ности одулов (юкагиров) и одновременно путем, ведущим
к плоскогорью Конго и в тундру Мола к оленеводам-
ламутам.
Другая река — Коркодон. Здесь обитает вторая группа
99
одулов (юкагиров). Коркодон берет начало вовсе не там,
где это указано на картах, а с северо-востока — востока,
напротив истоков реки Омолон. С его вершины можно по-
пасть на верховья реки Наяхан или реки Товатум и выйти
к Пенжинскому заливу Охотского моря. Колымские ламуты
так и делают: лето проводят на побережье залива, а зиму
и весну — на плоскогорье по соседству с одулами (юка-
гирами) .
Третья река, Шойдан, впадает в Колыму с правой сторо-
ны в 100 км выше устья реки Коркодон. По ней живет
третья группа одулов (юкагиров). Эта река знаменательна
тем, что она через свои притоки Омчунчан, Даудях, Миен-
чан и др., соединяется прямо с верховьями рек Вилиги,
Пранящей, Широкой, Тдватума.
К верховьям реки Омчунчана вплотную подходят и вер-
ховья реки Дьегин — правого притока реки Балыгычан,
впадающей в Колыму в 70 км выше реки Шойдан.
Наконец, Буенда с притоками Тал, Туардах, Муомут,
Эллэн и др. ведет к вершинам рек Олы и Ямы.
Таким образом, мы видим, что все эти реки довольно
крупные, наполовину судоходные, имеют в среднем 200—
300 км длины и ведут к побережью Охотского моря, это по-
зволяет предсказать огромную будущность Колымскому
краю.
Вопрос о населенных пунктах является одним из важ-
нейших вопросов географии. Вопрос этот на старых картах
никак не разрешен, наоборот — запутан. Так, например, на
реке Индигирке, на реке Колыме и т. д. ставятся кружки,
а рядом надпись: «город Зашиверск», «город Верхнеко-
лымск», «город Коркодон», «город Бургачан» и т. д. Дол-
жен разъяснить читателям, что «город» Зашиверск на реке
Индигирке в настоящее время представляет собой всего
лишь одну полуразвалившуюся часовенку, обросшую мхом
и грибами-поганками. Во время гражданской войны абый-
скиг кулаки Ефимовы прятали в часовенке награбленную
пушнину. «Город» Верхнеколымск, правда, обитаем. Там
живет одноглазый старик Мочокун со своей 60-летней же-
ной, да две старые девы, дочери бывшего священника Сте-
фана Попова, причем младшей из них, Агафье, около
60 лет. Вот и все.
Что касается «города» Коркодона, то это вовсе не город,
а река, на устье которой живет одул Шадрин с женой и до-
черью, а «город» Бургачан — это восьмидесятилетний ста-
рик— одул...
Колымский округ. Колымский округ, северо-восточная
100
оконечность нынешней Якутской автономной республики,
расположен по долинам рек Колымы и Алазеи между Се-
верным Ледовитым океаном на севере, Становым хребтом —
на юге. Алазейскими хребтами — на западе, и Колымским
плоскогорьем — на востоке. Округ имеет учтенной террито-
рии 604756 км. Это составит территории Польши, Литвы,
Швейцарии и Эстонии вместе взятых.
Населения всего около 11000 душ, из них якутов при-
мерно 3000 душ, русских —1000, а остальные 7000 —
туземцы: ламуты, чукчи, одулы (юкагиры) и чуванцы.
Русские живут в приустье реки Колымы и в городе Сред-
неколымске, где проводят только зиму, а летом разъез-
жаются по заимкам ловить рыбу. Якуты занимают левую
часть реки Колымы, главным образом долины мелких таеж-
ных рек и высохших озер, где имеются сенокосные угодья
и луга для выгона скота. Туземцы — чукчи, и северные
одулы (юкагиры) —занимают все северную часть округа —
низовья рек Колымы, Большой Чукочьей, Алазеи и далее на
запад, вплоть до реки Хрома, где имеются обширные мохо-
вые пастбища для оленей. Ламуты разбросаны по всему
округу, но основная их масса обитает на Колымском плос-
когорье и в верховьях реки Ясачной, в самых отдаленных
таежных местах, где водятся белка и дикие олени. Южные
одулы (юкагиры) занимают, главным образом, долины рек
Ясачной, Шаманкино, Коркодона, Бургала и Шойдана.
Когда-то на реке Поповке проживала группа одулов,
но она вся вымерла, и теперь там на территории в тысячу
километров нет ни одного человека. Такую же печальную
картину представляет река Омолон, где в 1898 году вымер-
ли от эпидемии оспы сразу несколько одульских родов.
Основными видами хозяйства в крае являются оленевод-
ство, рыболовство, охота и скотоводство.
Здешние реки и озера, да и море у берегов буквально
заполнены рыбой многих видов. Но население, главным
образом, русские, числившиеся в казаках и получавшие до
революции хлебное довольствие от царского правительства,
добывать рыбу и заготовлять ее впрок не умеют. Около
двух тысяч хозяйств, русских и якутов, имеющих орудия
лова, добывают в год в среднем 3000 тонн разной рыбы.
Добрая половина ее пропадает впустую из-за неумения
хранить. Соль, как товар тяжеловесный и невыгодный,
вообще в этот край торговыми организациями не завозится,
а ледники делать не научились. Рыба гниет на солнце...
На 700—800 якутских хозяйств приходится конного ско-
та 3219 голов, рогатого скота — 5586 голов, всего — 8805.
101
В среднем на одно хозяйство в 1926/27 гг. приходилось по
10,8 головы скота.
Перед общественными организациями центра стоит
ударная задача — приобщить эти окраины к советской куль-
туре, в первую очередь, путем организации промысловых
артелей, колхозов, зоотехнических и ветеринарных пунктов,
совхозов и т. д.
То же самое можно сказать и в отношении рыболовства:
путем организации промысловых артелей, создания единых
производственных кооперативов можно было бы добиться
громадных успехов. В дальнейшем по этой линии можно
было бы поставить на очередь дня вопрос о создании здесь
рыбоконсервных заводов на базе белых пород рыбы —
белорыбицы, сига, омуля, муксуна и других.
Особо стоит вопрос об организации животноводческо-
огородных хозяйств. Доказано, что начиная от Среднеко-
лымска и южнее, вплоть до Станового хребта, можно вы-
ращивать картошку, репу, морковь, капусту, лук, свеклу
и другие огородные культуры. С развитием овощеводства
отчасти разрешилась бы и мясная проблема. Стало возмож-
ным бы регулировать убой скота, его прирост и т. д. Кроме
того, с созданием артелей и совхозов можно было значи-
тельно увеличить поголовье скота — рогатого и конного,
а также свиней.
Округ стоит в настоящее время перед перспективой раз-
вития горной промышленности, в первую очередь золото-
добывающей.
Кроме того, экспорт за границу продуктов оленеводства,
рыболовства, строевого лиственного леса и продукции гор-
ной промышленности (золота, серы, пемзы, меди, слюды
и т. д.) потребует развития промышленных сил страны
и местного транспорта. А это, прежде всего, требует при-
влечения к решению хозяйственных задач туземного насе-
ления, сроднившегося с суровыми условиями приполярного
края. Для этого им надо оказать культурную и производст-
венную помощь. Юкагирам, чукчам, ламутам и северным
якутам необходимо помочь выйти из эпохи каменного века,
в которой они фактически еще пребывают. Чтобы не быть
голословным, я приведу отрывок из отчета Якутской прави-
тельственной комиссии (стр. 84).
Нижнеколымский волисполком от 16 февраля 1926 года
пишет окружному исполкому: «Чукчи и юкагиры тундры
управляются своими родовыми выборными. О советской
структуре понятия не имеют и втолковать им ее нет возмож-
ности. Кочевники в настоящее время живут обособленно.
102
Для привлечения их в состав волости необходимо принять
меры».
. Об этом же может свидетельствовать и то, что из среды
туземцев, составляющих в округе абсолютное большинство,
нет ни одного грамотного человека, если не считать юкагир-
ку Акулину Спиридонову, обучавшуюся грамоте в Якутске
на батрацких курсах, и двух чукчей — студентов Института
народов Севера в Ленинграде.
Но это не значит, что население округа находится в без-
выходном положении, вымирает и т. д. Ростки новой жизни
уже налицо. В ближние годы будут построены две юкагир-
ские культбазы — социалистические городки — на устье
реки Алазеи и на Коркодоне, решается вопрос о создании
юкагирских районов, где юкагиры сами будут строить свою
жизнь.
На Дальнем Востоке вопросы туземного районирования
уже разрешены. Там мы имеем десятки туземных районов,
начиная с Амура, Сахалина, и кончая Охотским побережь-
ем, Камчаткой и Чукотским носом.
Приведенные картины нашей жизни, относящиеся к
1926 году, не вымысел, тем более не злой пессимизм или
сознание безвыходности нашего положения. Это куски жиз-
ни, отдельные кадры целой картины. Я их привожу с един-
ственной лишь целью — показать читателю центра лицо
нашей северной, совершенно оторванной от остального
мира, жизни.
Я не хочу запугать читателей разными «ужасами»,
наоборот, я призываю общественные организации и това-
рищей-энтузиастов придти к нам на помощь в тяжелой
борьбе по перестройке жизни на Дальнем Севере, по при-
общению к социалистической культуре народностей, еще
совсем недавно живших в условиях, при которых орудиями
производства служили кости зверей и камень.
ОТ ЛЕНИНГРАДА ДО ВЛАДИВОСТОКА
Поездка по этому пути в 1925 году. Я пересекаю
половину Европы и весь Азиатский материк — от
Балтийского моря до Японского. Столица советского
Дальнего Востока — Хабаровск, вторая столица —
Владивосток. Контора Дальгосторга. Меблирован-
ная берлога, к Ночной горшок морской ведьмы».
Отплываем в дальний путь — в Ледовитый океан.
Четырнадцать суток беспрерывно я еду в транссибир-
ском почтовом поезде, в жестком вагоне. Дорога довольно
103
однообразная, но в то же время интересная: мы пересекаем
всю Восточную Европу и весь Азиатский материк от Бал-
тийского моря до Японского. По этому пути из Иркутска
в 1925 году я впервые ехал в Ленинград. Словно во сне,
тогда я увидел в первый раз железную дорогу, огнедыша-
щий паровоз и большой город с каменными домами, «по-
ставленными друг на друга». Я страшно боялся тогда все-
го, что видел. Особенно я боялся людей, потоками идущих
ио улицам городов, толкающихся на вокзалах и отнимаю-
щих друг у друга место в вагонах поезда.
Второй и третий раз здесь я проезжал в 1926 году —
туда и обратно, но уже ничего не боялся. За год пребыва-
ния в Ленинграде я привык ко всему.
Сейчас плохо себя чувствуют мои соседи — двое научных
сотрудников, едущих из Ленинграда куда-то за Иркутск.
Они страдают от качки и тряски вагона и все время лежат.
За продуктами и за кипятком приходится бегать все время
мне.
Вот проехали переполненную сливочным маслом Волог-
ду, затем обгорелый до основания город Котельнич, центр
кустарных промыслов — город Вятку и — на перевале
Уральских .хребтов — столицу Урала город Свердловск, где
казнили последнего царя России Николая II.
Перевалив Уральский хребет, спустились в знаменитую
Барабинскую степь—море открытой земли, затем минова-
ли «сибирский Нью-Йорк» — Новосибирск и «бывший си-
бирский Чикаго» — город Иркутск, расположенный на пра-
вом берегу реки Ангары, славящейся своей прозрачной
вкусной водой.
За Иркутском начинается «славное озеро-море» Байкал,
окаймленное высокими горами, среди которых раньше была
царская каторга — Александровский централ.
Огибая Байкал, дорога проходит у подножья высоких
скал, грозно нависших над головою. С другой стороны до-
роги — крутой откос и синеют холодные воды Байкала.
В них, колеблясь от мелкой зыби, как в зеркале, отражает-
ся картина дна двенадцатисаженной глубины. Здесь поезд
идет .медленно, боясь как бы от сотрясения не случился
обвал.
Сразу же за Байкалом начинается Бурят-Монгольская
автономная республика. Станцию Верхнеудинск заполняют
смуглолицые люди в длинных халатах и остроконечных
шапках с кисточкой наверху. Они готовы отвезти вас со
всем вашим багажом в ближайший улус верхом на верб-
людах.
104
Дальше безграничная тайга. Потом Уссурийский край
Дальнего Востока с его пятнистыми оленями, соболями,
дикими кабанами и полосатыми тиграми.
На тринадцатые сутки путешествия рано утром вдали
появляется широкая, белая полоса, сливающаяся на гори-
зонте с бледным небом. Это — величественная река Амур.
Через нее построен стальной мост длиною в четыре кило-
метра. Один из средних пролетов над бурлящей пучиной
реки был взорван в 1918 году отступавшими на восток
отрядами белогвардейцев, но был восстановлен при Совет-
ской власти. Теперь он гордо выделяется своим цветом
и новизною от остальных дугообразных пролетов. Мы про-
ехали по этому удивительному творению человеческого ге-
ния и углубляемся в трехкилометровый туннель, сорок
восьмой по счету, начиная от Иркутска. Выходим из него
недалеко от вокзала города Хабаровска — новой столицы
советского Дальневосточного края.
Город Хабаровск раскинулся на ряде высоких холмов,
разделенных грязными речушками — Лисуповкой и Плю-
синкой. В эти речушки стекают все отбросы стотысячного
населения города. До революции Хабаровск сначала был
поселком, затем стал уездным городом, а теперь он уже
столица огромного края, растянувшегося вдоль Японского,
Охотского, Берингова морей и Северного Ледовитого
океана.
От вокзала до города четыре километра. В 1926 году
улицы были переполнены грязью. Извозчик ехал шагом,
особенно вечером, боясь опрокинуть тележку. Теперь улицы
сделались ровными, укатанными.
На вокзале открыта камера хранения ручного багажа.
А раньше, бывало, приедешь, города не знаешь, гостиницы
все переполнены, знакомых нет, а самому надо бегать по
учреждениям. Вот и ломай голову: куда девать вещи?
К отходу поезда сбегаются со всех сторон газетчики.
Они суют пассажирам «Тихоокеанскую звезду».
Раздается первый звонок. Вся публика спешит к поезду,
отходящему во Владивосток. Шум, толкотня.
— Ваш билет?.. Вы не туда попали!
— Давай дорогу!
Второй звонок. Через минуту раздается пронзительный
гудок. С шумом и грохотом поезд трогается, унося с собой
тысячи людей, вечно куда-то торопящихся...
Это не то, что езда на собаках или оленях!
Людно и шумно, ново и живо во второй столице Дальне-
восточного края — во Владивостоке. По главной улице го-
. 105
рода, по улице Ленина, ходит трамвай, рядом с ним авто-
бусы и автомобили. В бухте же гордо высятся целые леса
мачт и снастей разных морских судов со всех концов света.
Через неделю я оформил свой проезд на реку Колыму
у агента Дальгосторга. Пробрался на пароход «Колыма»
всего лишь за пять минут до его отхода. Пароход шел до
устья реки Лены, а потому взял двухгодичный запас про-
довольствия и прочего снаряжения. Кроме того, на палубу
поднимали пару гидросамолетов для нужд экспедиции и от-
правки почты на остров Врангеля. Все это требовало огром-
ной спешки и внимания. Погрузка запоздала, и пассажирам
пришлось устраиваться с последнюю очередь.
На рейд нас вывел буксир «Богатырь», переполненный
провожающими, с песнями и оркестром.
«Колыма» — «ночной горшок морской ведьмы», как про-
звали ее наши матросы. Пароход был назначен доставить
продовольственные грузы в устье реки Лены для заполяр-
ного населения — ламутов, юкагиров, якутов — и для вы-
яснения условий навигации до устья реки Лены. Кроме
того, нужно было выяснить возможность воздушных пере-
летов вдоль побережья Ледовитого океана.
Но говорить об этой прекрасной экспедиции, полной
героизма — не моя задача.
ПЕТРОПАВЛОВСК-НА-КАМЧАТКЕ
Камчатка. Столица полуострова — Петропав-
ловск. Камчатские собаки. Пушные богатства
округа. Оленеводство. Сельское хозяйство. Камчат-
ская картошка вытесняет импортную — японскую.
Пересекли Японское море, заходили в город Хакодате —
в Японии — и теперь идем мимо Курильских островов. Через
пять дней плавания видим Камчатку — горные вершины,
покрытые вечными снегами. Среди них тянутся к небу голо-
вы огнедышащих вулканов. Они дымятся, как гигантские
доменные печи.
Город Петропавловск расположился внутри большой
губы на краю крохотной бухточки-пристани, всего лишь на
несколько судов, защищенной естественной косой, протянув-
шейся поперек. Эту бухточку обнаружил знаменитый море-
плаватель позапрошлого века—Лаперуз. Памятник ему
поставлен здесь же, на седловине Никольской горы.
Коса эта — удивительное творение природы, в которое,
кажется, был вложен гениальный расчет, ибо подобное
строят только в первоклассных торговых портах мира.
106
Дома, срубленные из бревен,^.низенькие, с маленькими
окошечками, притулились на склоне большой горы, за кото-
рой красуется огромный белоголовый вулкан — Авачинская
сопка. Напротив, за губой, открываются зубчатые голые
хребты.
Это центр бывшей Камчатской губернии, ныне округа.
В него входят районы: Чукотский, Анадырский, Пенжинский,
Большерецкий и Усть-Камчатский. В настоящее время Кам-
чатский и другие округа ликвидируются и вместо них соз-
даются новые туземные: Чукотский, Корякский, Эвенский.
Юкагирский и др.
Раньше в г. Петропавловске жил губернатор, обычнс
какой-нибудь проштрафившийся пройдоха-чиновник, кото-
рому отбывание наказания заменялось назначением сюда.
Его главной обязанностью было при помощи своих исправ-
ников и казаков собирать ясак с туземцев и пересылать
его во владивостокское генерал-губернаторство. От скуки
губернатор беспросыпно пьянствовал.
Беззаботностью «начальства», конечно, пользовались
всякие хищнические элементы — американские контрабан-
дисты, японские рыбопромышленники. Они стремились со-
драть с туземца три шкуры и выкачать все богатства
края — рыбу, золото, пушнину.
Камчатка — огромная страна, находящаяся по соседству
с Америкой и Японией. Здесь обитают чукчи, коряки, азиат-
ские эскимосы, ительмены (камчадалы), тунгусы, ламуты,
юкагиры, чуванцы, алеуты, русские, китайцы и корейцы.
Каждая народность говорит на своем языке и живет своей
особой жизнью. Основное их занятие — охота, рыболовство,
оленеводство и морское зверобойство.
В довоенной России, в 1913 году, добывалось всего око-
ло 70 миллионов пудов рыбы, тогда как фактически требо-
валось около 115 тыс. тонн (11 кг в год на одного челове-
ка). Недостававшее количество рыбопродуктов Россия вы-
нуждена была приобретать за границей. Сокращение пуш-
ного промысла, полное отсутствие хлебопашества, микро-
скопические размеры огородничества и животноводства за-
ставляют обратить главное внимание на развитие основы
экономического благополучия туземного населения — на
рыбные промыслы. Рыба здесь является преимущественным
предметом питания. Кроме того, без рыбы немыслимо со-
держание ездовых собак для передвижения по беспредель-
ным снежным тундрам и горам, немыслима охота на пуш-
ных зверей и сохранение оленеводства.
Только за одну зиму камчатские собаки (49877 штук)
107
не считая мелкой рыбы и тюленьевого мяса, съедают два
миллиона штук крупного лосося и шесть миллионов штук
среднего лосося, всего на сумму 410000 золотых рублей.
Велики пушные богатства округа, который является
основным поставщиком пушного сырья Дальневосточного
края.
Основные виды пушнины: соболь, лисица (красная,
черно-бурая, сиводушка), песец (белый, голубой), белка,
выдра, волк, медведь (бурый, черный и белый), морской
котик, бобер, горностай, росомаха, заяц, тарбаган и евраж-
ка. По районам зверь распределен так: соболь — на терри-
тории Камчатского полуострова и в незначительном коли-
честве в Карагинском районе: лисица водится во всех рай-
онах, за исключением побережья Ледовитого океана, а пе-
сец—-везде, за исключением Камчатского полуострова;
белка водится во всех лесных районах, за исключением
Большерецкого, Усть-Камчатского, Петропавловского и Чу-
котского. В прошлом белки не было в Тагильском районе,
но она недавно появилась и есть надежда, что белка будет
здесь иметь промысловое значение.
На Командорских островах еще имеются морские коти-
ки, бобры, песцы — голубые и белые.
Выдра, волк, бурый и черный медведь, горностай, росо-
маха и мелкие пушные звери водятся почти во всех райо-
нах. На Командорских островах и на Чукотке нет бурого
медведя. Белый медведь водится только на побережье Ле-
витого океана. Морские бобры в значительном количестве
сохранились также на мысе Лопатка.
Ценные виды пушного зверя хищнически истреблялись,
а потому, в целях сохранения их, проводятся запуски,
устанавливаются заповедники и заказники, устраиваются
питомники.
Наконец, третий, основной вид местного хозяйства —
оленеводство. На такой огромной территории с разбросан-
ным, разноплеменным населением чрезвычайно трудно уста-
новить хотя бы приблизительно точную цифру этих живот-
ных. Перепись 1926 года дала цифру 686 247 голов оленей,
но она не может считаться правильной. В основу учета ко-
личества оленей был положен простой опрос самих владель-
цев табунов. Туземцы всегда неохотно отвечают на вопро-
сы, в особенности, если это касается материальных ценно-
стей хозяйства. Интересным является то, что 334 хозяйства,
или 14,5% всех хозяйств владели 483 124 оленями, или
70,4% всех стад, тогда как 1967 хозяйств, или 85,5% всех
108
хозяйств имели всего лишь 203 123 оленя или только 29,6%.
Оленьи стада здесь не организованы, а потому ежегод-
ный отход чрезвычайно велик. Так, за один 1925 год убыло
112607 голов оленей, или 76% всего прироста. Сверх того,
оленье мясо потребляется самим населением, на питание
забивается в год примерно 67528 голов, или по 150 кг мяса
на одного едока.
Совершенно другое мы видим на Аляске. Здесь олене-
водство возникло в 1892 году, когда из Сибири и Камчатки
в несколько приемов завезли 1082 головы оленей.
На Аляске приплод ежегодно сохраняется в среднем на
50—60%, достигая в некоторых хозяйствах 70 и даже 90%.
Но это еще не значит, что капиталистическая система
лучше нашей, советской. ?Лы за организацию оленеводства
только принимаемся. Дальнейшее его развитие будет за-
ключаться в создании оленеводческих колхозов, совхозов
и заводов-комбинатов по производству мясных консервов,
по выделке шкур, замши, шерсти, клея, роговых изделий
и пр.
Перечисленные отрасли хозяйства основаны па исполь-
зовании уже имеющихся материальных ресурсов края. Раз-
витие экономики и культуры данной страны характеризует-
ся и тем, что создаются новые, до сих пор не существовав-
шие отрасли хозяйства. Так, на далекой Камчатке, самой
отдаленной в нашей стране, Советской властью насаждают-
ся новые, до сих пор невиданные отрасли хозяйства: жи-
вотноводство и земледелие.
Скотоводство развивается преимущественно в южных
районах Камчатского полуострова: Петропавловском, Боль-
шерецком, Усть-Камчатском и Тагильском. Насаждаются не
только скотоводство и коневодство, но и овцеводство. Раз-
меры их пока не так значительны. Здесь явно не хватает
пастухов. Этим пользуются медведи, которые давят скот
без всякой пощады.
Что касается земледелия, то развивается главным обра-
зом огородничество. Здесь хорошо родятся картофель, репа,
морковь, свекла, огурцы, капуста, лук и пр. В 1925 году
было собрано всего огородных 172 тонны, а в 1927 году
уже — 530 тонн. Это значит, что ввозимые из Японии овощи
полностью заменены собственными, камчатскими.
Как и все новое, сельское хозяйство пока что плохо
организовано, зато будущность его огромна. Об этом гово-
рит не только все растущий спрос населения на овощи, но
и естественно-климатические особенности края. Так, наи-
большая урожайность на гектар в Вологодском округе
1.09
равна 7 т И кг, в Ленинградском — 5 т 19 кг, в Сибири
(в среднем) —7 т 52 кг, а на Камчатке— 13 т 20 кг.
Всю Камчатку можно разделить на две части: южную
и северную. Южная — это район земледелия, район разве-
дения крупного рогатого скота, овец и лошадей. Он прости-
рается с юга полуострова приблизительно до 57° северной
широты. Центром сельского хозяйства здесь являются доли-
на реки Камчатки, впадающей в Тихий океан.
Но пора уже нам оставить и Петропавловск, и Камчат-
ку. Пора ехать дальше на север — на Чукотскую землю,
тем более, что пароход «Колыма» дает прощальные гудки.
Через час мы опять в открытом море. Камчатские берега
остаются позади со своими скалистыми утесами и камен-
ными островками.
ДЕЖНЕВО (ЧУКОТСКАЯ ЗЕМЛЯ)
Мыс Дежнев. Как в 1647 году казак Дежнев
открыл Чукотский нос. Фактория АКО. Сходим с
«Колымы». «Колыма» уходит дальше, в Ледовитый
океан. Чукчи. «Какой бедняжка». Одиннадцать
обязанностей зава фактории. Спирт или стеклянные
бусы? Столица — Уэллен. Первая чукотская школа.
Первый учитель-комсомолец. Чукотская печка.
Охота на моржа. Старик Эттаургин и его семья.
Горное ущелье. Вершины горы. Затылочная кость.
Морской промысел. Теннисные туфельки. Пудра
и винтовки. Кожаная байдарка и китобойные пуш-
ки. Шхуна мистера Свенсона. Снимаемся с якоря.
Что-то нам готовит Ледовитый океан?
Через несколько суток плавания по Берингову морю
вдали вырисовывается скалистый мыс Дежнева. Это —
самая крайняя северо-восточная оконечность Азиатского
материка. Напротив, посреди моря, рассекая сердитые
волны, громоздятся два скалистых острова — св. Диомида,
Дальше, через пролив — Аляска. В давно минувшие време-
на здесь, вероятно, была сплошная суша. Но в силу геоло-
гических перемещений она оказалась прорезанной широким
проливом с торчащими посредине двумя упомянутыми
островками. По этому проливу первым спустился из Север-
ного Ледовитого в Тихий океан сибирский казак Семен
Дежнев, отправившийся из устья реки Лены на плоскодон-
ных лодках в 1647 году. Он обогнул весь Чукотский полу-
остров с северо-запада на юго-восток и о своих открытиях
пишет:
«А с Колымы-реки идти морем на Анадырь-реку. Есть
нос, вышел в море далеко. А напротив того носу есть два
110
острова. А лежит этот нос промеж север на /полуночник.
А в русскую сторону носа признак — вышла речка. А ходу
от носа до Анадыря-реки трое суток».
Немного южнее этого мыса, на низменном берегу тунд-
ры, уныло стоит домик, сколоченный из корабельных досок.
Возле этого домика пять—шесть юрт, сшитых из моржовых
шкур. Это яранги — жилища чукчей и азиатских эскимо-
сов. Селение называется факторией Дальгосторга, ныне
АКО — Акционерного камчатского общества.
Кругом ни одной травинки, ни одного, хотя бы жалкого,
кривого деревца — голая тундра с сырыми моховищами да
голые холмы. Они временами выступают из сплошного
серого тумана, окутывающего землю. Солнечный день
здесь — редкость. Сырые ветры да вечный туман пронизы-
вают насквозь все живое. Внизу дует ветер в одном направ-
лении, загоняя черные темные тучи в обиталище человека, а
наверху, в небесной высоте, белые легкие облачка идут в про-
тивоположную сторону. Такое явление становится понят-
ным, когда заметим, что весь этот узкий нос является поро-
гом между холодным Ледовитым и теплым Тихим океаном.
Вот здесь-то нас и высадила «Колыма». Прогудев три
раза на прощание, она уплыла дальше в свой рискованный
рейд.
Долго стоял я на голом берегу и смотрел, как удаляется
пароход.
Нас высадилось семь человек: четверо мужчин и три
женщины. С.-ов, толстый, как тюлень, сотрудник Дальгос-
торга, не раз зимовавший среди чукчей, знающий их язык
и обычаи. Он обратился к окружающим нас чукчам с
просьбой помочь перебраться с берега в помещение фак-
тории.
Жилплощади, конечно, не оказалось, а располагаться
в палатке на сыром мху болота мы не пожелали. Тогда
завфакторией, он же фельдшер, уступил нам маленькую
конуру, где помещались его «амбулатория» и «аптека».
Неприветливо и убого выглядела конура, но по крайней
мере есть дощатый пол, правда, затоптанный и заплеван-
ный, есть камелек. В нем можно жечь уголь, перед огоньком
можно сидеть на перевернутом чемодане и читать книжку
или, смотря на горящие угли, мечтать о солнце, о дремучих
лесах, населенных зверями, о высоких таежных горах...
Дров здесь нет. Для местных жителей топливом служит
олений или моржовый жир, а для приезжих, живущих в
избушках,— каменный уголь, который они привозят с собой
в джутовых мешках.
111
Трудно здесь заведующему факторией! Его фактория *
имеет в среднем 100 тысяч торгового оборота, а весь штат
работников состоит из него одного. Он зав, он и помзав,
счетовод и бухгалтер, завмагазином и продавец, сортиров-
щик и упаковщик пушнины и сырья, сторож, повар и...
фельдшер.
Зимой ежедневно сюда приезжают на собаках за десят-
ки километров по нескольку десятков туземцев. Обмерзшие,
проголодавшиеся, они идут прямо в факторию. Гостей надо
согреть горячим чаем, чем-нибудь накормить. Потом надо
веем отпустить самый разнообразный товар, начиная от
огнеприпасов, шоколада и кончая бисером, стеклянными
бусами и шелковыми лентами. Надо от всех принять меха
по сортам, моржовый клык, китовый ус, тюленью кожу —
тоже по сортам и по весу. Надо все это записать, подсчи-
тать, потом подмести пол и... поздно вечером принимать
больных.
К чести туземцев надо сказать, что в «амбулаторию»
к фельдшеру они идут с большой охотой. Но не всегда, ко-
нечно, по болезни. Чаще просто так, чтобы посмотреть на
других, поболтать, поговорить с друзьями о завтрашней
охоте на моржей и об условиях торговли с Андреем Андре-
евичем.
Андреич получает в месяц зарплату немногим больше
трехсот рублей, на которые далеко не уедешь. Надо домой
посылать на «материк», надо сторожа нанимать, надо гос-
тей-туземцев угощать. Не хватает, так что приходится са-
мому иной раз довольствоваться моржовым мясом...
В первое время чукчи сердились, что «купцы» дальгос-
торговские ничего им не дарят. Зато после, когда убеди-
лись в большой выгоде брать товар, охотничьи припасы
и продукты у Госторга,— стали штурмовать факторию.
А раньше, бывало, остановится купец, погладит чукчу по
голове, спиртом угостит и одарит безделушкой, а потом сде-
рет с него три шкуры.
В ближайшем поселке Уэллене, столице Чукотки, есть
юрта, сшитая из моржовых шкур, с отверстием наверху,
через которое выходит дым из очага, разложенного по-
средине. Это же отверстие одновременно служит и окном.
Пол устлан сухим мхом и покрыт джутовыми мешками.
На одной стороне у стенки, засыпанной снаружи снегом,
чтобы не продувало, стоит перевернутый ящик из-под
спичек, а рядом на стене натянута тюленья кожа. Над ней
портрет Ленина. Вокруг ящика, подобрав под себя ноги,
сид.чт полдюжина малышей в меховых рубахах, в шапках
112
из собачьих шкур и в рукавицах. Лица их, с приплюснуты-
ми носами, выражают внимание и удивление. Они смотрят
на русского человека, молодого, лет 22—23, одетого тоже
в меха, но с комсомольским значком на груди. Он стоит
на коленях, мелом пишет фигуры и значки на растянутой
тюленьей шкуре, говорит весьма оживленно и деловито на
смешанном русско-чукотском жаргоне, изобретенном им
самим. Вернее, он говорит на ломаном, только ему одному
понятном языке, изображающем чукотский, в разных мес-
тах вставляя ему одному понятные русские слова.
Это первая советская чукотская школа, без вывески,
без флагов. Детей обучают грамоте, а вечерами здесь же
происходят бесконечные собрания-беседы о Советской
власти, о Госторге, о кооперативах, об охоте на моржей
и тюленей, о международном положении СССР, о хороших
собаках и о многом другом.
В то время чукчи детей еще неохотно отдавали в школу.
Они рассуждали так: «Школа пищу и товар не даст, а вот
убей моржа и песца —- много-много будет пищи и товаров».
Здесь живут два племени — чукчи и азиатские эскимосы.
Живут они, как уже указывалось выше, в кожаных юртах,
топливом им служит моржовый и тюлений жир, который
жгут в лампах. «Лампа» — это слишком громко сказано.
На самом деле она представляет собой всего-навсего чугун-
ную сковородку, череп моржа или корытце, выдолбленное
из камня. В посудину наливается растопленный тюлений
жир, где плавает кусочек зажженного древесного угля или
просто пучок связанных лишайников. Сверху на треножни-
ке подвешивают чайник или котел, в котором варится
пища. Слово «варится» условно, ибо над таким жалким
огоньком растопить лед и сварить мороженые куски мяса
в несколько часов так же трудно, как и на стеариновой
свечке согреть паровой котел.
Чукчи и эскимосы занимаются исключительно охотой
на морского зверя — тюленя, моржа, реже — кита. Увидев
близко от берега зверя, они садятся в лодки, сшитые из
моржовой кожи, и пускаются в погоню. Зверь ныряет
в воду, но через несколько минут появляется на поверхности
вдохнуть воздух. В это время сидящий на носу байдарки —
лодки — охотник пускает зверю пулю. Убивать зверя сразу
нельзя, так как он может утонуть. Нужно только ранить
его, а потом загарпунить и вытащить на берег. На берегу
происходит дележка туши: голову берет охотник, первым
ранивший зверя, шкура идет на общественные нужды —на
лодку, а мясо и жир делят между всеми жителями стойби-
113
•ща. Так как туша моржа часто весит от 1 до 1,8 тонны, а
в стойбище всего лишь 5—6 яранг, то недовольства не бы-
вает. Каждый берет себе мяса, сколько ему нужно.
После одной удачной охоты я пошел в гости к старику
Эттаургину. У него есть своя яранга. Он живет вместе со
старшим сыном, у которого жена и трое детей. Посреди
юрты над тлеющим жировым огнем стоит тренога, на кото-
рой висит полуведерный котел с переходящим назначе-
нием — кипятить чай и варить мясо.
Юрта имеет вид опрокинутого полушара, форма ее на-
поминает юрты степных жителей — монголов. Только у по-
следних она из шерстяных войлоков, а здесь из моржовой
кожи. Внутри юрты расставлены маленькие пологи из
оленьих шкур, где спят.
Благодаря существованию фактории — советской тор-
говли— семья старика Эттаургина носит ситцевые и флане-
левые рубахи, ситцевые головные платочки. Только верхнее
платье сшито из тюленьих и оленьих шкур.
Раньше, сколько торговых американских шхун сюда ни
заходило, старик Эттаургин, его старуха и дети рубашек
не имели, а добывали песцов, моржового клыка и китового
уса гораздо больше, чем в настоящее время.
Я просидел часа три, беседуя со стариком, а чайник, по-
ставленный еще задолго до моего прихода, и не думал
даже нагреваться.
Так как ждать, пока вскипит чайник, я отказался, ста-
рик послал невестку в соседнюю ярангу — одолжить при-
мус. Чаевать расположились прямо на полу, где сидели,
поджав под себя ноги. Женщины поставили фарфоровые
чашки и налили в них густой отвар кирпичного чая. Мне
пить не хотелось, но чтобы не обидеть хозяина, я согласил-
ся выпить стакан. К чаю подали пару плиток шоколаду
и недоваренное мясо только что убитого моржа. Я занялся
шоколадом, а остальные предпочли свежинку. Они брали
мясо левой рукой, прихватывали его зубами и отрезали ку-
сочки острым ножом снизу вверх.
Мне захотелось подышать свежим воздухом и немного
поразмяться. Я распрощался и вышел. За юртой стоял ве-
сенний день. Кругом была тишина, на поверхности воды
бесшумно возникали огромные усатые головы моржей, ози-
рались кругом и исчезали. После них на воде появлялись
круглые волны, расходились во все стороны и, расплываясь,
исчезали...
На другой день с проводником, чукчей Ровтыргином,
я пошел в горы — между Дежневым и селением Науканом,
114
где, по преданиям, велись ожесточенные бои между чукчами
и эскимосами.
Вершины этих гор, обветренные и разрушенные силами
природы, представляли собой нагромождение каменных
глыб. Среди них валялись части человеческих скелетов.
Нам посчастливилось найти затылочную кость с застряв-
шим в ней костяным наконечником стрелы.
День был ясный, и с вершины открывался морской про-
стор на север и на юго-восток. Ледовитый океан, насколько
хватал глаз, представлял светло-голубое пространство про-
зрачной воды, сливавшейся на горизонте с небом. С другой
стороны, среди мутных вод Берингова моря, вырастали два
скалистых острова св. Диомида, за которыми, как черная
ниточка, вырисовывался берег Северной Америки — Аляска.
Несмотря на усталость, я долго любовался этим вели-
чественным простором.
Под стеклянными лучами солнца в воде шлепались пят-
нистые тюлени, переворачивались огромные плоскастые
туши моржей, а вдали, на горизонте, пуская ветвистые
фонтаны, рассекали тихую гладь воды пятисотпудовые
киты...
— Наверное, злой дух моря наслаждается своей млад-
шей женой после сытной еды, иначе он не допустил бы та-
кого хорошего солнца.
Так рассуждает мой проводник по поводу на диво удав-
шегося ясного дня. Но наша радость внезапно кончилась:
с севера стала надвигаться молочная тьма, при которой
человек даже не видит своих ног.
— Однако «он» проснулся и увидел нас. Надо спешить
домой!—заторопился мой проводник.
Свернув бинокль и фотоаппарат, связавшись друг с дру-
гом веревкой, мы стали спускаться с вершины Дежневской
горы.
Морской зверобойный промысел, особенно для Чукотки,
имеет решающее значение. Он дает пищу для людей и для
собак, освещение и отопление, одежду, материал для пост-
ройки жилищ и байдарок, а также меновой эквивалент —
шкуры, клыки, ус, жир — для приобретения в торговой фак-
тории предметов фабрично-заводского производства. Без
промысла морского зверя туземцы — чукчи и эскимосы — не
смогли бы существовать. Всего в Камчатском округе в
1925/26 году было добыто зверей 38 894 штуки на 851 975
рублей. Из них на долю собственно Чукотки приходится:
серой нерпы— 16 327 штук, лахтака— 1 838 штук, мор-
жа — 2 080 штук и т. д. В соседних районах еще добывают-
115
ся обыкновенные пестрые нерпы, ларчи, аниды, сивучи, ко-
тики, белухи и морские бобры.
За последнее время происходит уменьшение добычи мор-
ского зверя, что обусловлено не столько интенсивным ист-
реблением его самим населением, сколько хищническим ист-
реблением его иностранными, главным образом американ-
скими хищниками особенно в период гражданской войны.
Крупного зверя — кита — они и сейчас истребляют, но дер-
жатся подальше от советских берегов.
До сих пор еще как следует не налажено товарно-
производственное снабжение Чукотки, как и других отда-
ленных районов. Упорно повторяются случаи, когда вместо
винтовочных патронов 30/30 калибра снабжающие орга-
низации засылают патроны другого калибра — 30/40. Вме-
сто резиновых сапог для рыбаков и морских охотников
посылаются большие партии полотняных теннисных ту-
фель и пудры, вместо рабочих костюмов и непромокаемой
спецодежды привозятся дамские купальные костюмы.
Наконец, на двадцатые сутки нашего пребывания на Чу-
котке пришла трехмачтовая парусно-моторная шхуна аме-
риканца Свенсона «Нанук», которая забрала нас и рано
утром, снявшись с якоря, через Берингов пролив вышла
в Ледовитый океан.
Кругом ни одной льдинки, открытое море и легкий
южный ветерок, под которым «Нанук», подняв белоснеж-
ные паруса, мчится на северо-запад, к устью реки Колымы,
Владелец шхуны, мистер Свенсон, его помощник и ком-
паньон Поллюстер и капитан шхуны, главным образом;
коммерсанты, нужно отдать справедливость — они отлич-
ные моряки, истинные морские волки Ледовитого океана.
Каждый изгиб берега, каждая бухточка, каждая речка,
каждая сопка на берегу, каждая юрточка туземца, зате-
рявшаяся на беспредельных пространствах прибрежного се-
вера,— все у Свенсона на учете. Добрую четверть века
он плавает здесь из года в год в поисках чукотских,
эскимосских и юкагирских юрт, песцовых хвостом, боб-
ровых мехов, медвежьих шкур, моржовых клыков и китово-
го уса. Он, видимо, выкачал с наших берегов не одну сот-
ню тысяч рублей.
Миновали Норд-Кап, т. е. мыс Северный, затем Чаун-
скую губу, на очереди устье реки Колымы — конечный
пункт нашего плавания на шхуне «Нанук».
116
НА СЕВЕРЕ КОЛЫМЫ
Устье реки Колымы. Блуждаем между наносны-
ми островами устья. Лоцман предлагает свои
услуги. Лоцман завел нас в тупик. Наскочили на
подводное бревно. Первое рыбацкое селение. Про-
дукция рыбной торговли. Бывший город Пропадинск
или Собачий острог. Местные власти и доктор.
Великое сборище. Колымские власти едут встречать
советский пароход «Ставрополь». «Спешите, остает-
ся мало времени/» Приключение катера. Авария
речных судов. Колымские «Роста». Не архиерей ли
виноват? Главки округа спасают положение. Купили
новый катер. Пароход ушел. Ночь в Кульдино.
Задева и пробка. 300 тысяч рублей золотом.
Действия «толстомордого». Я покидаю Собачий
острог.
После месячного плавания по Тихому океану, Берин-
гову морю и Северному Ледовитому океану, мы прибыли,
наконец, из Владивостока в устье реки Колымы. Много сти-
хийных препятствий в виде тайфунов, льдов и снежной ме-
тели встречалось в пути. Не раз рассвирепевшее море пе-
ребрасывало через палубу похожие на горы волны и тяже-
лые льды, которые ломали железный барьер бортов и
вместе с ним сносили трехпудовые бочки. Не раз волны за-
хлестывая, убивали коров и свиней, предназначенных для
продовольствия, срывали их с привязей, уносили в бу-
шующее море. Путь в Ледовитый океан всегда требует кро-
ме обильного запаса пищи, еще и свежих продуктов на слу-
чай внезапной зимовки или задержки во льдах. Практика
научила брать с собой на пароход живой скот.
Берег приустья реки Колымы пологий, тундристый, где
растет только мох-ягель да ползучий карликовый ерник.
Море здесь мелкое, и Колыма, впадая в него, растекается
на множество рукавов, отделенных друг от друга песчаны-
ми наносными островками. Мы идем на запад, далеко от
берега, примерно в 8—10 милях. Несмотря на это, винт
судна часто задевает дно, выбрасывает целые столбы песку
и грязи. Пробуем войти в русло Колымы, садимся на мель,
снимаемся, опять садимся и опять снимаемся обратным
ходом. Так продолжалось до тех пор, пока не поднялся ве-
тер и пока не пал туман, сразу отнявший весь горизонт
вместе с берегом и даже верхушку грот-мачты. Мы стали
на якорь, подбрасываемые частыми волнами — ползучими,
грязными.
Здесь море и погода капризны: пропустишь момент —
и судно может сесть на мель, опрокинуться под сильным
порывом ветра, напором волн, или вот окутает такой ту-
117
ман, что не видно даже носа трубы. судна, или, наконец,
могут раздавить судно в щепки могучие льды. Нам нужно
было войти в реку, но вынужденно стояли, и нас качало.
Только на четвертые сутки стих ветер и исчез туман.
Вдали опять вырисовывался голый равнинный берег и пес-
чаные наносные острова. Шхуна, пыхтя мотором и ловко
лавируя между островками, быстро направилась за Бара-
нов мыс, где берег становится более крутым и обрывистым.
Из-за темного мыса, от легко уже различавшегося вда-
ли обрывистого берега, отделилась по направлению к нам
маленькая рыбачья лодочка. Один греб, а другой сидел на
корме и, яростно размахивая в воздухе однолопастным вес-
лом, что-то кричал. Судно остановилось. К нам приплыл
якут — сын Куланчихи, по фамилии Третьяков, со своим ра-
ботником бывшим казаком, Пантелеймоном Олесовым. Спу-
стили канатную лестницу, по которой с трудом, повисая
в воздухе, они взошли на борт.
— Моя лоцман!—отрекомендовался сын Куланчихи.
Это был человек лет под пятьдесят, низкого роста, круглый,
с лукавыми темными глазами, блестевшими из-под мехо-
вой шапки. На плечах его покоилась меховая кукашка* 1 из
отборных лоснящихся шкурок молодого оленя, а на ногах —
длинные сапоги.
— Я нету, ваша ходи нету!— хвастливо заявил он, ука-
зывая в сторону все еще плохо различимого устья.
— О, приветствуем,— безразличным тоном заявил аме-
риканский купец Свенсон, владелец судна, приглашая его
кивком головы в кают-компанию.
Здесь они расселись на мягких диванах. Подали кофе,
законсервированные фрукты и закуску.
— Сколько?— спросил как бы нехотя мистер Свенсон,
вытирая свои роговые очки.
— Пэ-эт тысяч дулаар.
Хладнокровный янки даже вскрикнул.
Действительно, пять тысяч долларов — это десять тысяч
рублей золотом, которые пользуясь случаем, желал «зара-
ботать» этот маленький человек за пять часов пути.
— Тири с половина,— буркнул Третьяков, вставая.
— Ладно!— махнул рукой янки.
Сын Куланчихи победил. Он вышел на палубу, поднялся
на капитанский мостик, откуда стал командовать жестами.
Бедный казачишка, такой тощий, бледный, сверкая
своими безжизненными, мутными глазами, сидел на палубе
1 Кукашка — вид рубашки мехом наружу.
I i S
и дрожал. Голова его была обвязана грязным платком,
на плечах висела облезлая кукашка, а босые ноги были
вспухшие и красные.
Пошли сначала тихо, потом все быстрее и быстрее.
Вдруг что-то грохнуло, и со стола в кают-компании поле-
тела вся посуда, обливая сидящих горячим устричным су-
пом и черным кофе. Из маленькой корзинки с хрустом вы-
валивались раки.
С палубы, проламывая железный барьер, покатились
трехпудовые бочки с газолином. Мощный корпус судна тре-
щал, люди кричали... Что случилось?
Шхуна на полном ходу натолкнулась на подводное брев-
но с такой силой, что отскочила назад. Суда полярного
плавания имеют крепкий перед, и это нас спасло.
— О, молодчина, «Нанук»! Ты выдержал!—было
заключение мистера Свенсона.
Приустье реки становилось все мельче и мельче, а по-
тому плыть дальше в реку было рискованно, тем более,
«лоцман» завел нас в тупик, где со всех сторон показывало
свою предательскую спину дно.
Спустили моторную лодку, мистер Поллюстер, компань-
он торговой фирмы Свенсон и К0, встал на руль и, переска-
кивая с волны на волну, поехал искать фарватер. С ним бы-
ли еще один американец и работник сына Куланчихи. Они
производили обмер и ставили красные флажки. Судно мед-
ленно, но верно шло вперед к красному флажку.
Через два часа вошли в реку и миновали крупный песча-
ный остров Походское. Здесь стоят три или четыре повар-
ни— жилища русских рыбаков из Нижнеколымска. Ловят
рыбу в течение весны и лета, осенью же уплывают вверх
по реке, ибо здесь начинаются штормы и становится слиш-
ком холодно. Из пойманной рыбы — нельмы, чира, омуля
и муксуна — приготовляют юколу. Солить и коптить не
умеют, ледников не делают, хотя вся почва ледяная, толь-
ко сверху прикрытая тонким, в 30—50 см оттаявшим слоем
песка или глины. Сбыта нет. Ловят для прокормления себя
и собак. Во время хода рыбы колымчане закидывают свои,
длиной в 60—100 метров, неводишки, с которыми управ-
ляются три, иногда два человека.
Невод застревает в рыбе: так ее много. Рыбаки припля-
сывая и распевая веселые песни, привязывают оба конца
невода к берегу и веслами, словно лопатой, выгребают ры-
бу в лодку. Там добычу подхватывают женщины и дети,
тут же снимают мясо тонким слоем и, делая частые надре-
зы, вешают на берегу на вешалины. Здесь юкола сушится,
119
истекая жиром, который капает в нарочно подставленное
корыто, выдолбленное из наносного ствола осины или бело-
го тополя. Из брюшинного жира вытапливают масло, проз-
рачное, жидкое и вкусное. Его наливают в берестяные
ведра, которые зашиваются наглухо сухожилиями оленей
и укладываются в амбар про запас.
Из 20 штук нельмы (около 150 кг) получается про-
дуктов: юколы (по 2’/о килограмма с каждой нельмы) —45
килограммов, жиру (по пол-литра с одной нельмы) — 10
литров.
Все остальное по невежеству рыбаков тут же съедается
собаками или просто выбрасывается.
Широким пятикилометровым морем открылась Колыма.
С двух сторон вплотную подходят к реке низкорослые хвой-
ные леса и заросли тальников. Несмотря на август, погода
стоит теплая, солнечная. Солнце с каждым днем опускается
все ближе к горизонту. Скоро оно совсем исчезнет и до
следующего года его не увидишь.
Удивительная эта страна, имеющая всего два сезона —
зиму и лето, вернее в году бывает или незаходящее солнце
или полярная ночь с непотухающими северным сиянием и
постоянной луной. Летом — жарко, зимой — морозно.
В восьмидесяти километрах от впадения Колымы в море,
на левом берегу реки, жалкой, развалившейся деревушкой
раскинулось селение Нижнеколымск, бывшая крепость ка-
заков. Рубленые избушки с плоскими крышами, прова-
лившиеся в землю до самых окон, поросшие мхом и травой,
смотрят убого и заброшенно. Таких домиков здесь 10—
15. В каждом из них приютилось по 2-3 семейства с ма-
лыми детьми и дряхлыми стариками. На избушку в 20—24
квадратных метра приходится по 15 человек. Здесь живут
русские, казаки, остатки XVII века, духовно и материально
отуземившиеся. Сохранилась только внешность: богатая
растительность на лице, выдающийся нос и впалые бесцвет-
ные глаза. Кроме того, как это ни странно, они сохранили
древнерусский язык, имеющий свои корни в древней Киев-
щине и Новгородщине. Так, например, окна, обтянутые
рыбьей кожей и мочевым пузырем собаки, вместо стекла,
они называют «решетчато-оконце», пыльный, не моющийся
земляной пол —«кирпищат-пол», внутренность своей избуш-
ки—«светла-горница». Говорят они сладкоязычным, сюсю-
кающим говорком.
— Пыоходите, позаюста, в светйа-гойницу!— встречают
пришедшего гостя.
120
По вечерам водят хороводы с «княжнами» да «боя-
рами».
Бойайе, затем пйисйи?
Князйи, затем пйисйи?
Кайовод кйутить!
Кмасно сойныско йубить!1
Они часто читают наизусть древние баллады да были-
ны, воспевают Владимира-Красно солнышко, хотя содержа-
ния не понимают вовсе. Ряженые приходят к девушкам и
становятся на колени на «кирпищат-пол».
Колымчане русскими себя не считают.
— Какие мы йуские?—удивляются они.— Мы так себе,
нуди.
Но вот шхуна подошла близко к берегу. Все население
высыпало на берег, завидев ее еще издали, ибо приход суд-
на — празднество, событие, которое на короткий срок выры-
вает население из когтей векового одиночества и заброшен-
ности, дает почувствовать существование где-то далеко от-
сюда бурно развивающейся жизни. После ухода судно
оставляет постоянную, неизгладимую память о себе в виде
мануфактуры, продуктов, посуды.
И теперь это событие подняло на ноги всех обитателей
заброшенного уголка земли... Поднялись русские, туземцы,
служащие всех сортов. Даже собаки и коровы — и те за-
беспокоились, взбудораженные общей радостной суматохой.
На женщинах пестреют яркие цветы дешевого ситца.
Металлические украшения женщин-туземок поблескивают
на солнце. Черное с красным, красное с белым, зеленое с
желтым — узоры мехов туземцев — одулов, чуванцев и чук-
чей — украшают собравшуюся толпу. Здесь можно увидеть и
меха, надетые прямо на голое тело, и старомодного фасона
ситцевые платья с «бойбарами», и просторные крылатые
сарафаны, давно уже вышедшие из моды в России.
Мужчины, одетые в свои лучшие, из «чертовой кожи»1 2,
пиджаки на ситцевой подкладке с вельветовыми манишка-
ми, шитые сухожилиями собак, окружили нас на своих
лодочках-челноках, сшитых из тонких досок жильными нит-
ками. Среди них «начальник милиции», старший районный
милиционер Домошонкин, одетый в старый мундир давно
1 Бояре, зачем пришли?
Князья, зачем пришли?
Хоровод крутить!
Красно солнышко любить!
2 «Чертова кожа» — хлопчатобумажная ткань черного цвета,
очень прочная.
121
умершего казачьего десятника Чогпандина, с оторванными
пуговками, подпоясанный ремнем из лахтажьей кожи, в
черной облинявшей папахе (несмотря на 10 градусов тепла)
с выцветшим красным верхом, забеспокоился, не найдя на
боку судна спущенного трапа.
— Давайте доктора, остальные обождите!— крикнул я.
— Я— доктор!—отозвался один из лодки начальника.
Спустили трап, и тот взобрался наверх. Начальник тоже
хотел взобраться, но трап поднялся у него перед носом.
Он зашипел от злости и молча окинул меня таким взглядом,
точно хотел проглотить.
Когда «доктор», оказавшийся отставным фельдшером
Фурункуловым, «осмотрел» судно и экипаж, я сделал знак,
чтобы матрос спустил трап.
— Это мне спустили!—крикнул «начальник» своим зем-
лякам.
Через час они были на берегу, и «начальник» со своим
помощником, «доктором» и еще с кем-то, покачиваясь и
распевая песенки, направились в «канцелярию» милиции.
Они и капли вина не видели, но все же изображали пьяных,
что считалось здесь большим шиком.
— Были на иностранном судне и выпили,— шептались
одни.
— На то и начальник,— вторили им другие, с завистью
расступаясь перед грозным начальством.
— Йа, Йа-а. На-чай-ник!..— твердил начальник.— Йй-а-
Домошонки-ин,— и, качаясь, падал, снова вставал, кричал
во все горло, что он —«на-чайник» и, беспрерывно повто-
рял свою «благозвучную» фамилию.
Шхуне предстоит здесь выгружаться, а потом идти об-
ратно в Америку. Нам не нужно двигаться дальше, в глубь
страны, на лодках вверх по Колыме. Кроме американской
шхуны ожидается еще советский пароход «Ставрополь»
из Владивостока, а потому в Нижнеколымск собралась
вся «интеллигенция», служащие всех учреждений округа,
члены таких организаций, как «Саха омук», верующие
в господа Иисуса Христа, «Союз специалистов по пушни-
не», иными словами — спекулянты и прочие. Они приплыли
сюда на лодках из самого окружного города Среднеко-
лымска — за пятьсот пятьдесят километров. Приехал даже
сторож окружного исполкома, повесив на двери вверенного
ему учреждения пятифунтовый старинный замок. Приехал
и судья — бывший чиновник почтового ведомства. Тощий,
чахоточный, с огромными, свисающими до груди рыжими
усами, судья захватил с собой секретаря суда, вертлявого,
122
курносого человека, и единственную в округе; площадью
чуть ли ни в миллион квадратных километров, акушерку,
она же сиделка в больнице.
Унылый и дряхлый Собачий острог, или Малый Пропа-
динск, как удачно окрестили Нижнеколымск бывшие полит-
ссыльные, оживился и разукрасился красными флагами.
Каждый вечер в предосенних сумерках — песни и танцы,
бесконечные заседания окружных властей; шушуканье ко-
лымских женщин; шуршанье и хихиканье в кустах за
избами. И без того свободные и веселые нравы колым-
чан еще более «подогрелись» необычайным скоплением
праздного народа и приятным ожиданием прибытия това-
ров и новых людей.
Восхищению и радости колымчан, когда приходят ко-
рабли, не бывает конца. Иначе и быть не может, ибо ко-
рабли приходят всего лишь один раз в год, да и то в удач-
ный год, когда Ледовитый океан бывает свободен от льдов.
— Наше солнце всходит! Пароходы идут!—так встреча-
ют колымчане суда, которые привозят им чай, табак, муку,
порох и мануфактуру.
Через неделю после нашего приезда поступило известие
что «Ставрополь» пришел в устье Колымы и стоит там, но
не может войти в реку из-за мелководья.
От Нижнеколымска до устья восемьдесят километров.
Туда поехали на катере «лица, власть имущие», чтобы
посетить пароход и поздравить капитана с благополучным
прибытием.
Колымский округ расположен по долине реки Колымы
на протяжении до 2000 км. Вся жизнь и благополучие на-
селения, особенно туземного, зависит от сношений с цент-
ром. Грузы идут с Дальнего Востока, из города Владивосто-
ка Ледовитым океаном. Через устье по реке Колыме их пе-
реправляют на места. Суда приходят только в начале
августа. Пока идет выгрузка на берег, приемка, новая по-
грузка на баржи — проходит много времени. Наступает
сентябрь. А с середины сентября на реке появляется шу-
га— лед. В конце сентября река уже замерзает. Необходи-
мо успеть перевезти как можно скорее тысячи тонн вверх
по Колыме — против течения — на тысячи километров.
При наличии большого тоннажа речного флота это ре-
шалось бы очень просто. Но беда в том, что весь речной
флот пока представлен слабосильным катером, который мо-
жет доставить в Среднеколымск лишь две баржи, т. е. 32
тонны груза, в двадцать дней. Имеется небольшая шхуна
«Колыма», поднимающая около 65 тонн. Вся надежда на
123
эту шхуну: иначе придется зимой, в снежную метель, среди
полярной ночи тащить грузы за тысячу километров на то-
щих, одичавших от голода собаках* Все это, конечно, ничего
утешительного не представляет.
Хорошо, если суда приходят прямо в Нижнеколымск.
Но очень плохо, когда они из-за жульничества ли лоцма-
нов, бывших царских казаков, из-за мелководья ли реки,
задерживаются и выгружаются на устье. Тогда путь катера
и «Колымы» удлиняется на 160 километров — туда и обрат-
но. А это с задержками в пути из-за штормов и туманов
постоянно грозит полным срывом доставки груза, тем более,
что четыре матроса катера да несколько бывших казаков
12 тонн в необходимый срок не нагрузят.
В этом году здешним жителям не повезло. Пароход в
реку не вошел, а выгрузился на устье, прямо на открытом
берегу, где он выгружался в последний раз в 1925-26 году.
Тогда более ценные товары колымчане вывезли к себе в
Нижнеколымск, оттуда доставили в Среднеколымск на ка-
терах, затем, когда река замерзла, везли груз на собаках.
Часть груза — чай, табак, соль, порох, керосин, спички и
др.— пролежали всю зиму на берегу под открытым небом,
а потом его унесло в море весеннее половодье. Так и пропал
груз — несколько десятков тонн.
Облегченный после выгрузки пароход прошел в Нижне-
колымск, простоял несколько часов, прогудел на страх и на
радость колымским ребятишкам и ушел обратно в море.
— Зачем же он приходил сюда?
— Показаться жителям!—отвечает глава края Грива,
якут с обвислыми щеками.
Это удовольствие агент Совторгфлота рассматривал как
прогул. Кроме того, беспричинная задержка парохода, в
общей сложности на целые сутки, может в конце-концов
привести к непредвиденной зимовке где-нибудь в Ледовитом
океане, если пароход застрянет во льдах.
Катер, завидев как пароход пошел из устья в Нижнеко-
лымск, оставил свои баржи с 32 тоннами груза под ска-
листым берегом и помчался за пароходом.
Когда катер вернулся обратно — через трое суток, барж
не оказалось. Штормом их разбило о скалы, и весь груз
пошел ко дну. Четверо оставшихся на баржах матросов
тоже должны были пойти ко дну вместе с грузом, но на их
счастье, стоящие на берегу чукчи, которые ругательски ру-
гали катер за то, что он имел глупость бросить в таком не-
удобном месте баржи с ценными товарами, поймали мат-
росов арканами и вытащили на берег еле живыми.
124
В то время, когда пароход шел в Нижнеколымск в со-
провождении катера, к устью за грузом отправилась шху-
на «Колыма». Ею управлял бывший дьячок, а затем уряд-
ник Попов, случайно научившийся у старика Зыкова —
моториста катера — пускать и останавливать мотор.
«Колыма» вышла в море, приняла тяжелый груз —
десятка три тонн. Но когда она возвращалась, мотор пере-
стал работать. Изрядно выпивший «механик», бывший
дьячок и урядник Попов, рассердился, плюнул и пошел к
себе в каюту спать.
— Пусть покачает, чертово дышло! А я отдохну!
Но долго отдыхать ему не пришлось: шхуну прибило
волнами к скалистому берегу и разбило в щепки. Спаслись
лишь люди. Их опять заарканили чукчи и тоже еле живых
вытащили на берег.
— Если бы не было нас, вы бы превратились в мешки
с мясом и попали бы в брюхо щукам,— говорили чукчи.
-— Катастрофа на водном транспорте округа! Гибель
всего речного флота!..
Так стали бы кричать на улицах мальчики-газетчики,
если бы они были бы здесь со своими газетами. Но
здесь их не было.
— Это от того случилось, что на пароходе архиерей
приехал. Он, наверно, проклял нас, советских большеви-
ков!
Так рассуждали некоторые из более молодых туземцев,
считающие себя «большевиками».
— Надо молебен отслужить, а то мы совсем сдохнем! —
предлагали старики.
Как бы то ни было, бедствие произошло. Голодная
смерть грозила туземному населению (не кулакам и торгов-
цам). Плохо пришлось бы, конечно, и тем якутам, которые
живут вдали от поселков. Но такое бедствие было на руку
спекулянтам. Ясно, что теперь туземцы товар и охотприпа-
сы от госорганизаций не получат, а следовательно, можно
без всякой «конкуренции» выезжать в тайгу и тундру сбы-
вать туземцам-—-чукчам, ламутам и юкагирам —- товары
по самым фантастическим ценам. Например, плитку чаю
можно давать в обмен на шкуру песца, фунт табаку — на
два песца, а фунт пороху — на пять песцов.
. Когда жители подняли крик отчаяния, то представители
окружной власти и торговли после длительного совещания
собственными своими персонами отправились к капитану
парохода просить помощи.
—- Продайте ваш катер, находящийся у вас на палубе!
125
Сторговались на полдесятка тысяч рублей, и при гром-
ких приветствиях собравшихся на берегу катер спустили с
парохода на воду.
Но едва успел пароход, прогудев, тронуться с места и
исчезнуть за поворотом реки, на берегу поднялся невооб-
разимый гвалт, среди которого можно было разобрать от-
дельные выкрики:
— Ах ты, толстомордый! Безбровый!
— Ум у него собачий!
Заплывшего жиром Гриву обступила толпа людей, оде-
тых в звериные шкуры.
— Толстозадый! Ты хочешь всех нас уморить голодом?!
Давай, вези порох, вези в тундру, окаянный тарбаган!1
Удивительно, откуда вдруг набралось столько храбрости
у этих угрюмых, молчаливых людей. Северный человек го-
рячится только в исключительных случаях, когда он от
наступившей грозы уже не видит света, когда ему кажется,
что все нити его жизни разрываются.
Оказалось, что катер «начальство» купило, а про уголь
позабыло. А без каменного угля, как известно, паровая ма-
шина не работает.
— Ну, это пустяки!— решили главари округа.
— Мы за долгую полярную зиму переделаем машину:
она будет работать на наших колымских дровах.
Однако для этой «операции» пришлось старому катеру
вести новый на буксире в город Среднеколымск, за 550 ки-
лометров вверх по Колыме.
Пятьсот километров прошли в течение десяти суток.
Осталось до города всего лишь километров пятьдесят. Ре-
шили погулять последнюю ночь на рыбацкой заимке Куль-
дино. Извлекли из груды товаров конфеты, пряники, колба-
су, фрукты и ...спирт. Население заимки со всей стороны
приложило к сему соленые пупки белорыбицы, мороженую
осетрину, юколу. И пошла гулянка.
Солнце стояло уже высоко, когда загулявшая команда
и почтенные пассажиры, придя в себя, спустились на берег.
Но... что это? Катера нет.
— Где катер?—заревел медвежьим голосом Грива.
— А верно, куда он мог деваться?—удивился уполномо-
ченный Якутторга, высокий якут Решеткин.
Кто-то из кульдинских мальчишек заметил круглый ко-
нец бревна, выступающий из воды между волнами. Раньше
этого бревна не было.
1 Тарбаган — горная мышь.
126
— Смотрите, там- бревно виднеется!
— Задева! Задева!1—заорали другие пискливые голоса.
— Что разорались!—обернулись к мальчишке матросы,
но к своему удивлению тоже увидели выступающий из воды
кончик трубы затонувшего катера.
— Да ведь это он затонул!..
— Затонул?..
— Это, видите ли, на дне катера была дырка, заткнутая
пробкой. Ну, значит, пробка выскочила, катер наполнился
водой и потонул. Ничего удивительного нет,— хладнокровно
объяснил аварию моторист старого катера Зыков, заве-
дующий всем водным транспортом округа.
В районе низовьев Колымы, кроме русских-колымчан,
живут еще туземцы: чукчи, одулы (юкагиры), ламуты и чу-
ванцы. Каждая из этих народностей говорит на своем язы-
ке, занимается охотой, оленеводством и отчасти рыболовст-
вом. Они до сих пор никак не организованы, живут по ста-
ринке, по традициям, существовавшим несколько сот лет то-
му назад.
Количественно их гораздо больше, чем якутов и рус-
ских, но ни одного грамотного человека среди них нет. Нет
также ни одного мальчугана из этих народностей, который
бы учился в окружных школах. И вот, поскольку «чисто
объективные», а может быть, и другие какие-либо «причи-
ны» не позволяют их детям учиться в школах «своего окру-
га», по заданию Комитета малых народностей Севера, мы
должны были с обратным советским пароходом отправить
пять человек учиться в центр. На пароходе места были уже
забронированы, и пять туземцев должны были быть сданы
на попечение судовой ячейки, судкома и самого капитана.
Так как в Нижнеколымске требуемого количества тузем-
цев не оказалось, мы решили отправить только двоих: одно-
го чукчу и одну одулку (юкагирку). Чукча Имтеургин слу-
жил в батраках у Реброва, спекулирующего на скупленных
у туземцев мехах. В месяц мальчик получал один фунт та-
баку и 1 кирпич чаю, т. е. три рубля пятьдесят копеек.
Одулка Атыляхан из-за бедности родителей с самого ран-
него детства поступила батрачкой к якуту Монипу, чистила
у него коровий хлев, за что получала в месяц полтинник.
Эти двое туземцев, выходцы из самых низов, изъявили
желание ехать учиться в центр, за шестнадцать тысяч кило-
метров— туда, куда только перелетные птицы долетали, в
страну «неведомых чудовищ». И это казалось легче и бли-
же, чем попасть в школу «своего» родного округа.
1 Задева — дерево, застрявшее в тоне и рвущее невода и сети.
127
Отъезжающих снабдили соответствующими документа-
ми, деньгами, а ребята из судкома их вымыли в ванной,
одели в чистое белье и рабочие костюмы. Устроили в каюте
первого класса, зачислили на пищевое довольствие вместе
с остальными. Но когда пароход прогудел перед поднятием
якоря, явился отряд вооруженных якутов и казаков и
...ребят насильно высадили на берег.
Узнав об этом, я побежал к главе округа Гриве, который
жил и столовался вместе с якутом Иваном Антипиным, быв-
шим миллионером, купцом второй гильдии.
— Мы дали им разрешение на выезд отсюда в центр
неправильно. Я думал, что они поедут в Москву, а оказы-
вается, они едут в какой-то Хабаровск. Поэтому мы их и
сняли.
Пока он мне это «объяснял», с парохода пришли матро-
сы с помощником капитана выяснить, в чем дело.
— Мы им не разрешаем выезд в какой-то Хабаровск
и вам нет никакого дела вмешиваться...
Я видел, как у матросов сузились глаза, напряглись
мускулы. В этот момент, признаться, я обрадовался, поду-
мав, что у Гривы вылетит теперь пара желтых клыкастых
зубов и вздуется картошкой его приплюснутый нос. «Пусть
ребята проучат самодура»...
Но, к великому моему сожалению, ничего этого не случи-
лось. Только с силой захлопнувшаяся дверь, слетела с пе-
тель и, ударившись косяком о землю, раскололась пополам.
Через несколько минут пароход ушел.
После этого случая я стал внимательно относиться к
слухам, которые ходили про этого Гриву.
Он приехал сюда из Якутска с женою, которую отбил у
другого якута, умершего весьма таинственным, непонятным
образом. Злые языки упорно говорят об этом деле, но это
меня не интересует. Меня интересует вопрос: почему он был
Алексеев, а стал Грива? Впоследствии его брат, в верховьях
Индигирки поднял восстание якутских кулаков-феодалов.
Когда мы впервые подходили к Нижнеколымску на
«Нануке», Грива явился к нам с двумя вооруженными ми-
лиционерами в старых казачьих мундирах. Он осмотрел
шхуну, облазил палубу, понюхал в трюме и хотел было
спуститься обратно, но ехавший на шхуне уполномоченный
главного управления таможен предупредил его:
— Пока доктор не осмотрит судно и экипаж, ни вам и
никому другому сходить с судна не разрешается.
Коричневая кожа Гривы почернела, но все же он
остался.
128
К западу от Колымы лежит огромный край Индигир-
ский, еще более оторванный от остального мира. Путь туда
лежит по Ледовитому океану через устье реки Индигирки,
куда пока еще никто не осмеливался добраться. Вот на
Индигирку и снарядил свою экспедицию Дальгосторг на
шхуне «Пионер».
Нужно было спешить, ибо ветры могут изменить направ-
ление, да и время уже ушло — наступила суровая осень,
а это значило, что шхуна, не дойдя до назначенного пункта,
застрянет во льдах и зазимует. Тогда все население огром-
ного края останется без товаров. Но...
Но «Пионер» оказался арестованным колымскими влас-
тями.
— Почему?! На каком основании!
— Да на том основании,— отвечал Грива,— что там
есть иностранец, не имеющий права жительства на террито-
рии СССР. Правда, он имеет право на въезд, но на жи-
тельство не имеет. А плыть на Индигирку — это значит там
зимовать, значит прожить целый год без соответствующего
на то разрешения...
— Позвольте, ведь он едет не жить, а доставить наши
советские грузы для населения! Он — моторист, он — капи-
тан!
Все это мало трогает Гриву.
— Товарищ Крукс — норвежец, американский рабочий,
механик, член профсоюза, революционер. Он приглашен
советскими организациями как знаток Ледовитого океана,
как старый моряк и полярный исследователь доставить пер-
вую советскую шхуну «Пионер» с советскими грузами в
устье Индигирки — туда, куда не заходили даже американ-
ские контрабандисты. Поняли? Его арест — это арест совет-
ской шхуны, советские же грузы предназначены для охот-
ничьего туземного населения огромного, оторванного от
всего Севера края.
Но все это мало трогает старого якутского аристокра-
та. Он освобождает т. Крукса и шхуну только под поручи-
тельство колымской окружной организации профсоюзов.
Впоследствии, когда т. Крукс вышел победителем в
борьбе со льдами и благополучно доставил нашу шхуну в
назначенное место, агенты «толстомордого» все же аресто-
вали его там, на Индигирке, и опечатали все его личные ве-
щи, одежду, оружие и даже все дальгосторговские грузы.
5 Жизнь Имтеургнна — старшего
129
ГОРОД СРЕДНЕКОЛЫМСК
Город Среднеколымск. Округ в пять западно-
европейских государств. История Колымска. Исто-
рия ссылки. Колымский край времен политических
ссыльных. Возникновение города. Большой Пропа-
динск является тормозом в развитии края. Октябрь
на Колыме. Антипины — купцы. Антипины — ревко-
мов цы. Бочкаревские банды. Порка первых
заполярных комсомольцев. «Да будет благословен
Христос!» Расстрел бандами члена ревкома. Собы-
тия на Гнилой речушке. Советский отряд,
прибывший из Владивостока, спасает Север. Дело
адъютанта Афанасьева. Гибель отряда т Светиса.
Колымские будни.
Среднеколымск расположен под 67° 10' с. ш. Расстояние
его от Ленинграда или от Москвы будет примерно шест-
надцать с лишним тысяч километров. Площадь Колымского
округа равняется приблизительно 700—800 тысячам
квадратных километров. Население этого огромного края,
равного территориям Польши, Литвы, Латвии, Швейцарии
и Эстонии вместе взятым, составляет всего лишь один-
надцать тысяч душ, в том числе одулов (юкагиров), чук-
чей и ламутов около семи тысяч, русских — тысяча с лиш-
ним и якутов — немного больше трех тысяч человек.
На одну душу населения приходится территория около
70 кв. км или на одну семью — 350 кв. км.
Столицей этого края и является «город» Среднеколымск,
бывшая знаменитая тюрьма царского правительства,
куда бросали, главным образом, политических «преступ-
ников».
Ссылка в Среднеколымск начинается с 1744 года, когда
в это надежное место был упрятан русский вице-канцлер
граф Головнин, сторонник императрицы Анны Ивановны,
арестованный вместе с другими вельможами при вошествии
на престол Елизаветы Петровны. Головнин выехал из Пе-
тербурга в сопровождении своей жены, урожденной княжны
Ромодановской, 19 января 1742 года. И попал в Средне-
колымск только через два с половиной года. Через 150 лет
этот же путь можно было совершить уже в течение 10 меся-
цев, а в настоящее время за 3—4 месяца.
Головнин умер в ссылке в 1766 году. Вдова залила тело
покойного мужа воском и увезла в Москву.
При Елизавете же был сослан в Среднеколымск прези-
дент коммерц-коллегии барон Менген, прибывший сюда с
женою, дочерью, свояченицею, служанкой и служителем.
Таково было начало ссылки в Среднеколымск.
130
После некоторого перерыва, с середины 80-х годов после
разгрома «Народной воли», «город» снова начинает напол-
няться ссыльными, но на этот раз уже политическими, или,
как их иначе называли, «государственными». Общее коли-
чество этих «государственных», проживающих в Колымском
крае в период с 1886 по 1896 год доходило приблизительно
до 60 человек.
Третий и последний период ссылки начинается с марта
1896 года и кончается 1905 годом.
О том, что собою в то время представлял Колымский
край, можно судить по отзыву департамента полиции:
«О Колымске мы ничего больше не знаем, кроме того,
что там жить нельзя»1.
Культурный уровень тогдашней Колымы можно охарак-
теризовать двумя фактами, в свое время описанными поли-
тическим ссыльным т. Циперовичем, впоследствии предсе-
дателем Ленинградского облплана. В городе Средне-
колымске у исправника воры украли из казенного амбара
шкатулку с деньгами. Пропало свыше двадцати тысяч руб-
лей — богатство для того времени колоссальное. Несмотря
на все усилия, ни денег, ни похитителя найти не удалось.
Тогда местная окружная администрация решила прибег-
нуть к крайнему средству. С одной ближайшей заимки
(рыбацкого селения) был приглашен самый лучший шаман,
который должен был вызвать «духов» и справиться у них,
кто украл деньги и где они спрятаны. К чести «духов» нуж-
но сказать, что функции сыскного отделения им пришлось
решительно не по вкусу, а их посредник-шаман довольно
лукаво увильнул от прямого ответа.
— На деньгах,— сказал он,— есть водяные знаки, а я
над водяными духами не властен.
Итак, в начале двадцатого века полиция сочла возмож-
ным прибегнуть к содействию колдуна-шамана.
А вот и другой факт.
Как-то из Якутского областного управления был сделан
запрос, правда, в довольно курьезной форме. Якутские
власти спрашивали у колымских: «В каком состоянии нахо-
дятся в Колымском крае растительное и животное царства».
Командир особого казачьего полка, сотник Березкин, кото-
рому было поручено ответить на столь важный вопрос, со-
общил буквально следующее:
«По невежеству местных жителей, означенные царства
найдены не были».
1 О Колымской ссылке взято у В. Циперовича «За полярным кругом»
(«10 лет ссылки в Колымском крае»). Гиз, 1924.
131
Дома здесь такие же, что и в Ннжнеколымске,— с плос-
кими крышами, где растет мох и трава, а со стен, засыпан-
ных коровьим навозом, свисают огромные грибы — поганки.
Посреди Среднеколымска протекает глубокая речка
Анкудинка, которая разделяет город на две части — на го-
родскую, Нижнюю, где имеется деревянная церковь, и на
Анкудинскую, где раньше было полицейское управление
и размещался казачий полк. Церквушка — жалкое сооруже-
ние с деревянными куполами и крестами, обитыми жестыо,
именуемое колымским собором Петра и Павла — была пост-
роена сто лет тому назад. Она была сооружена на месте,
где царское правительство рассчитывало обосновать фор-
пост своего колониального владычества на Дальнем Севере,
населенном «дикарями», у которых можно было отбирать
в виде ясака меха, пушнину и другие ценности.
Вначале военный центр царизма был в Нижнеколымске.
Однако он не отвечал колониальным требованиям прави-
тельства, ибо туземцы, «дикари», в массе своей жили в глу-
бине страны — в верховьях Колымы.
С целью отыскать для «центра» более подходящее ме-
сто, откуда можно было бы легче собирать ясак, была сна-
ряжена специальная партия в количестве 40 человек во гла-
ве с шаманом. Они должны были подняться из Нижнеко-
лымска вверх по Колыме на лодках и на выбранном ими
месте построить церковь, заложить новое поселение.
«Город» Среднеколымск центром округа отнюдь не
является. 11 тысяч жителей округа, разбросанные на огром-
ной территории от Ледовитого океана до Яблоновых хреб-
тов и от Анадырских гор до Алазейских хребтов, никак с
«городом» не связаны. Самые ближние насельники живут
от него за сотни километров и тяготеют к совершенно дру-
гим пунктам, откуда идет незаконное, но постоянное снаб-
жение товарами. Верхнеколымский, Якутский и Коркодон-
ский (юкагирский) районы обращены лицом на юг — к
Охотскому побережью, к селам; районы низовьев рек Колы-
мы, Большой Чукочьей, Алазеи, так же, как и район Инди-
гирки, смотрят на север — к устьям своих судоходных рек,
в которые на большое расстояние могут подниматься даже
океанские пароходы с полным грузом. От Дальнего Востока
Среднеколымск отстоит выше от устья реки Колымы на 630
километров. От Приморской пристани груз привозят снача-
ла к себе, а потом отправляют обратно на периферию на
тысячи километров, чтобы снабдить необходимым основное
население округа. Лучшие товары распределяются среди
обывателей города — русских и обрусевших якутов, частью
132
поступают в руки русско-якутских агентов и служащих.
Остальное отправляется туземцам, удорожаясь в ценах че-
рез каждый километр пути и за каждый растраченный по-
пусту агентами день.
Царскую власть на Колыме заменила власть Советская
Но как? Не простой бумажкой, посланной сверху, а тяже
лой, упорной борьбой трудящихся-колымчан. Вначале всю
инициативу взяли в свои руки сами «хозяева». Так, напри-
мер, купцы, владыки края, Антипины вдруг превратились
в ревкомовцев. Березкины, командир казачьего полка со
своими родственниками, переквалифицировались в мили-
ционеров, Бережновы-помещики — в учителей. Коротко и
ясно.
Также «коротко и ясно» колымские «Советы» в 1922 го-
ду сдали город бочкаревским и прочим белым бандам,
возглавляемым есаулом Шулеповым, поручиком Деревяно-
вым и другими офицерами. Они первые вписали в историю
белоснежной Колымы кровавые страницы — выводили ко-
лымских коммунистов и на глазах всего населения расстре-
ливали на улицах и около прорубей, где население брало
воду. Они пороли на улицах маленьких «москалов»1—ком-
сомольцев, а над комсомолками надругались, раздевая их
догола на 40-градусном морозе и подвергая их всяческим
издевательствам на глазах населения.
Помню, были у нас учитель Слепцов Доня и фельдшер
Пинегин, славные люди, наши любимцы. Про них был пу-
щен слух, что они коммунары и вдобавок спрятали «троску
Ленина». Их арестовывают и ведут на расстрел. На это
неожиданное зрелище согнали все население города. Госпо-
дин есаул обратился к собравшимся с трогательной речью
о том, что вот, мол, мы ведем борьбу в лишениях, на отча-
янном морозе, только ради спасения населения, обиженного
большевиками.
— Что бы нам стоило сидеть в уютных теплых домах с
любимыми женушками и есть вкусную пищу, а тут вот по-
пробуй-ка ездить и воевать в такие морозы с риском каж-
дую минуту погибнуть. Это только из-за вас, господа, ради
вашего спасения! Так помните же, что всякий, кто посягает
на ваше, богом данное благополучие, будет так же нака-
зан, как и вот эти изменники! Кто из вас, собравшихся
здесь вольных сынов Колымы, возьмет ружье и застрелит
этих гадов, тот заслужит доверие и в награду получит
белье и одежду убитых.
* См. кн. В. Г Тана-Богораза «Союз молодых», Ленинград, 1927
133
Есаул сделал шаг вперед и воткнул в снег заряженную
винтовку.
— Я жду, сыны родины, храбреца!
— Да будет он благословен Христом! Не бойтесь,
братья, господь поможет вам!—сказал стоявший возле
протоиерей из семьи Антипиных.
— Я!—отозвался из толпы грубый голос.— Я!—и впе-
ред вышел здоровенный якут Моська Слепцов, сын Коча,
подручник Антипиных. Он схватил винтовку и, глазом не
моргнув, как будто поднимал ружье на сидячих уток, при-
целился. Раздались выстрелы.
Стоял сильный мороз в 43°. Кругом лежал ровный белый
снег. Трупы лежали возле дороги всю ночь. На другой день
трупы отвез на свалку уголовник Кирив, за «работу» он
получил золотое кольцо Дони. Но так как кольцо примерз-
ло к пальцу, уголовник отрубил топором весь палец.
Другой случай. Расстреливали члена ревкома Нико-
лаева. Его раздели и голого на диком морозе заставили
вырыть руками яму в снегу. Затем ему прострелили обе
руки, подбородок и, наконец, живот. Сделав двадцать выст-
релов, но так, чтобы не убить его сразу, бандиты ушли обе-
дать. Долго еще барахтался и хрипел изрешеченный пулями
Николаев, пока к нему не прибежали голодные собаки, не
положили конец его мучениям.
Председатель ревкома Корсаков, недавно прибывший из
Якутска и заменивший Антипина, и предпродкома Сеня-
внн, узнав о приближении белых, изменили. Колымские
власти и красноармейский отряд бежали. Но в этой ледя-
ной стране далеко не уйдешь. Их настиг офицер Деревя-
нов с отрядом из местных казаков и тоже учинил дикую
кровавую расправу. Бандиты сняли кинжалами со спин за-
хваченных по три полосы ремней.
— Это нам на собачью упряжку,— острили казаки.
— Да,— отвечал их предводитель.— На этих ремнях мы
будем вешать всех пойманных большевиков.
Тела руководителей Советов были изрублены живьем на
куски и скормлены собакам.
Потом как-то так получилось, что белые офицеры разъ-
ехались, и город опять стал «красным». Даже не «крас-
ным». Во главе был уже не Совет, а «городская дума».
«Дума» решила послать на Индигирку, за 700 километров,
отряд помочь индигирцам в их борьбе с остатками бело-
бандитов. Было набрано из добровольцев — коммунаров
свыше 20 человек. Во главе отряда стал офицер Бялы-
ки цкий.	.. П -Г
134
Индигирские белобандиты на одной гнилой речушке с
обрывистыми берегами устроили засаду. Ничего не подозре-
вавших, ехавших на оленях и закутанных до глаз в меха,
коммунаров подпустили на 40 метров и засыпали градом
пуль. Коммунары — молодежь, час тому назад веселив-
шаяся, распевавшая песни — остались лежать на снегу.
Победители торжествовали. Они, радостно размахивая
ружьями, выбежали из засады, разожгли на берегу речки
огромные костры и поставили вариться котлы с конским
мясом. Потом бандиты сбежали вниз и с застывших трупов
начали стягивать одежду. Но не все коммунары погибли.
Человек пять-шесть оказались ранеными. Однако с них то-
же сняли всю одежду.
— Ничего, товарищи-большевики, потерпите, мы вас
сейчас согреем!—издевались бандиты.
Раненых коммунаров сожгли на кострах.
Неизвестно, как остались в живых командир отряда
Бялыницкий, комиссар и два помощника. Их тоже раздели,
распяли на крестах и оставили на снегу «морозиться».
Тем временем сварилось мясо, вскипели чайники. Бан-
диты достали провизию коммунаров и после «трудов пра-
ведных» расселись у костров и принялись пировать.
После этого случая Среднеколымск опять «побелел»...
В 1924 году на острове Врангеля, находящемся между
178 и 184° в. д. и 70 и 72° с. ш. или между Чукотским полу-
островом и устьем реки Колымы, поднялся звездный флаг
Соединенных Штатов Америки. Его подняли на нашей со-
ветской земле хищники-контрабандисты.
В то время по всему северо-востоку (Колымский округ,
Индигирка, Верхоянский округ) свирепствовали белые бан-
ды. Остатки бочкаревцев, семеновцев, меркуловцев и пепе-
ляевцев удирая от напора красных, находили пищу и бога-
тую пушную добычу в беззащитной и оторванной части
страны. Они обирали перепуганных безоружных туземцев,
издевались над ними.
Из Владивостока был отправлен советский пароход —
защитить далекую окраину, ее население, ее ценности. Со-
ветские люди сняли хищнический звездный флаг импе-
риалистов на острове Врангеля и подняли свой родной,
красный. Затем пароход направился на запад — к устью ре-
ки Колымы, высадил там десант и вернулся обратно во Вла-
дивосток.
Тяжел и опасен был путь красного отряда от устья Ко-
лымы до города Среднеколымска. Места незнакомые, язык
населения — тоже. Хотя Колыма и крупная судоходная ре-
135
ка, но пароходов здесь нет, а поэтому красный отряд по-
плыл вверх по Колыме на конфискованной у американских
контрабандистов шхуне, переименованной в «Полярную
звезду».
Плыть приходилось вблизи берега, где течение менее
сильно. И каждую минуту предательская пуля из-за густых
лесов и ивовых зарослей могла сразить бойца. Вдруг*
— Бум-м!..
— Та-та-та!..
Что это? Обедавшие на палубе под яркими лучами лет-
него полярного солнца красноармейцы быстро вскочили и,
побросав тарелки с супом из нельмы, опрокидывая импро-
визированные столики и ящики, на которых сидели, рину-
лись в трюм за винтовками... Через минуту «Полярная
звезда» подошла к берегу. Красноармейцы под редким, но
точным огнем из-за диких и непроходимых зарослей ивы,
прикрываясь своим пулеметом, повели атаку. Минут через
тридцать выстрелы с берега прекратились. Бойцы вернулись
на шхуну, волоча с собой растрепанного и вымокшего муж-
чину в офицерской форме с погонами из позолоченных риз
священ» ика.
— Ребята, нельму поймали!
Оказывается, из Среднеколымска плыл по реке офицер
Афанасьев с женой-якуткой, переодетой в мужской костюм
и с двумя отрядниками. Все они были вооружены до зубов.
Завидев шхуну, они спрятались в кустах и открыли огонь.
В перестрелке один из бандитов был убит, двое сдались.
А сам доблестный офицер, бросив свой карабин, залез в бо-
лото, откуда торчала его голова, резко выделявшаяся на
ярко-зеленом фоне водяной травы.
Офицера выдала его же собака. Она сидела на берегу
болота и жалобно скулила. Когда красноармейцы подошли
вплотную, она поплыла в болото и остановилась у серова-
той кочки, которую стала облизывать...
Новая жизнь продвигается вперед, развивается, растет.
Обновленная столица Колымы, освободившаяся от ига бан-
дитов-черносотенцев, начинает жить по-новому. Есть уже
школы, есть клуб имени Ленина, есть кинопередвижка, ра-
дио. Приходят пароходы из дальневосточных советских пор-
тов, привозят товары и продукты. Но старые устои крепки,
традиции живучи.
Наряду с затруднениями в снабжении населения товаро-
продуктами, летом в округе начался падеж скота и оленей
от эпидемии сибирской язвы. В городе был окружной вете-
ринарный пункт с ветврачом. Вместо того, чтобы мобили-
136
зовать все силы города и округа и немедленно повести
борьбу с эпидемией, врач захватил с собою весь свой пер-
сонал, повесил замок на дверях пункта, заколотил наглухо
окна и трубы и выехал в Нижнеколымск... встречать при-
ехавшего из Иркутска через Владивосток епископа Виноку-
рова.
— Позвольте, какое отношение имеет руководитель
окружного ветеринарного пункта к архиерею?
— Э-э, вы плохо знаете колымскую действительность.
Так сказать, оторвались от масс. Ветеринарный врач одно-
временно является и председателем горсовета и председате-
лем коллектива верующих. В том-то и дело. Поэтому он и
выехал встречать архиерея...
Туземное население округа, владеющее оленьими стада-
ми в 142 тысячи голов и 9 тысячами голов рогатого скота
и лошадей, не имея ни одного грамотного человека, было
предоставлено самому себе. Ясно, что сибирская язва вы-
косила около четверти всего скота и оленей.
Проська бозия не знаеть
Ни заботы ни тйуда
Тойко зойото съедаеть
Да чейвонцы накопляет^
Так пели колымские женщины про окружного ветеринар-
ного врача.
* *
Конец сентября. Солнечные лучи купаются в спокойной
воде величественной Колымы. Прямо под городом, напро-
тив и ниже, жители закидывают свои крошечные неводиш-
ки и ловят рыбу—жирную белорыбицу, чира, муксуна и
кондевку. Чир, белорыбица (нельма) — рыба весенней воды,
а муксун, кондевка (сельдятка) — осенние гости. Все они
выходят из моря и поднимаются по Колыме примерно на
тысячу двести километров до реки Ясачной с Росомахой,
где живут одулы (юкагиры), выметывают икру и спускают-
ся обратно в море. На обратном пути, поздней осенью, рыба
задерживается в заводях или уловах, или просто в местах
со стоячей водой, где рыбаки забирают ее старинными не-
водами, Лов идет самым хищническим образом. Такую лов-
лю называют «черпаньем».
Конец сентября — это начало серьезных заморозков.
Мелкие лужи промерзают до дна, покрываясь по ночам
кудрявым инеем, превращаются в неровную поверхность,
твердую, как почва. Осень — сезон охоты на диких оленей
137
и лосей. У последних в это время начинается брачный
период. Звери почти не боятся шума и шорохов. Челове-
ческий запах и всякое движение приводят их в ярость, осо-
бенно самцов-лосей. Они кидаются на собак, на охотника и
бывают случаи, когда забивают их до смерти своими могу-
чими копытами. Лоси загоняют своих самок на середину
каяруса — открытого места, поросшего кочками и мелкими
кустарниками. Охотнику чрезвычайно трудно бывает под-
крадываться к ним незамеченным на расстояние выстрела.
Оленей травят собаками.
К этому времени перелетные птицы успели вырастить
птенцов научили их летать и стадами отправляются в даль-
ний путь, обратно в теплые южные края. Сначала улетают
утки, потом гуси и позже всех — лебеди. Каждый день
стройными нитками они с рассвета и до ночи тянутся на
юг, слышатся их грустные песни. Птицы как бы плачут,
покидая родную страну.
Я не люблю эту пору года. Перед надвигающейся по-
лярной зимой жизнь сдается и, перестав бороться, начи-
нает прятаться. Птицы улетели. Рыба уплыла в море или
ушла в глубину, медведь прячется в глухую берлогу, заты-
кая после себя дыру комом травы. И человек тоже заби-
рается в свои берлогообразные домики с ледяшками вместо
окон, закутывается в меха и тянется к огню. Жизнь теряет
свою оживленность, становится мрачной, тяжелой. Тянет ко
сну. Человек — владыка земли, воды и воздуха — залезает
в меховой мешок и засыпает. Он спит в желании «проспать
время*, чтобы встать только тогда, когда вернется весна.
...Маленький одул Щадрин пошел в лавку купить себе и
своим сородичам порох, ружье, немного табаку и спичек.
Он приплыл сюда с реки Ясачной, за 700 километров, один,
на душегубке, т. е. лодочке из тонких, как фанера, досок бе-
лого тополя, сшитых оленьими сухожилиями. Там у них —
на Ясачной и ближе к ней — нет лавки и товару никто не
привозит. А без них — особенно без пороху — нельзя про-
мышлять зверей и белок. А не охотиться — значит умереть с
голода.
Начинается осень, и ему нужно успеть дотянуться по
воде до своих. Он приплыл сюда месяц тому назад, когда
все горожане были в Нижнеколымске, «встречали» пароход.
На дверях лавки и учреждений висели огромные замки.
Вначале он думал спуститься в своем челноке до Нижне-
колымска, но побоялся: мало времени осталось. Кроме того,
одному в лодочке тянуться против течения полторы тысячи
километров — вещь довольно трудная. Но если б осень не
138
надвигалась, ради пороха и спичек можно было бы риск-
нуть. Лучше собой пожертвовать, чем заставить страдать
весь свой род. А теперь уже осень, до замерзания реки
остается слишком мало времени даже для того, чтобы
добраться из Среднеколымска водой до своих — за 700 ки-
лометров.
Наконец, Щадрин дождался прихода катера с баржами,
нагруженными товаром. Когда товар перетащили в мага-
зин, он пошел туда. Попадает в то время, когда, битком
набившись, городская обывательщина рассматривала, об-
нюхивала, ощупывала привезенные с парохода товары.
Щадрин сначала толкался в хвосте, потом постепенно
его «подперли» к прилавку, где он сталкивается с заве-
дующим магазином Бережковым.
— Мне, купец, очень надо ехать, отпустите порох, вот
деньги...
— Мы за деньги не торгуем. Только на пушнину. Есть
пушнина? Приходи ко мне домой на квартиру!
— У меня есть... были белки, но их взял у меня ваш на-
чальник-уполномоченный, взамен их дал мне эти вот деньги.
— На деньги мы товар не отпускаем! Понял, балбес?
Уходи, не мешай, не толкайся.
После тщетных разговоров с завом я посоветовал
Щадрину пойти в окружной исполком и взять оттуда бу-
мажку. Он идет туда. Там встречает его сам «толстомор-
дый».
— Дай мне записку на порох, табак.и спички,— просит
его Щадрин.
— Записку не дам, это не наше дело. Понял? Можешь
уходить.
Щадрин в отчаянии бежит обратно в лавку.
— Отпусти, господин табаарыс, ехать надо.
— Пошел вон!
Темная прихожая обширной квартиры в пять комнат
уполномоченного торговли. В зале сидят за столом сам
уполномоченный, его зам, завмагазином, что-то обсуждают,
смеются. Выводят, на бумаге столбики цифр и тянут из
хрустальных стаканов вино «пино-гри». Стол весь уставлен
закусками — юколой, осетровой икрой, экспортным сыром,
экспортной ветчиной, плитками шоколада, жареными утка-
ми и шпротами. А в прихожей, за маленьким столиком, си-
дят несколько обывателей — служащий конторы, разъезд-
ной агент, еще кое-кто. Они, заглядывая в зал, причмоки-
вают губами, облизываются, шумно сморкаются на пол.
- — Неужели Николай Николаевич бывший милиционер?
139
— А как же, Бережное — зять купцов Антипиных. Он в
старое время ездил на восток, из Японии привозил на па-
роходе товары и держал деньги в иностранных банках.
— Скажите, счетовод Конопыхин,— в отделении —
кулак?
— Да, он бывший адъютант штаба полковника Шуле-
пова. Был в чине хорунжего. Ничего, парень хороший, име-
ет два дома, правда, не он, а его мать. У них живет теперь
архиерей Винокуров.
— Вот это здорово! Говорят еще, что в Нижнеколымске
бухгалтером отделения работает Слепцов. Правда?
— Да, священник Слепцов. Он днем составляет балан-
сы и проверяет цифры, а вечером в церкви служит и призы-
вает население против большевиков не идти, пока они сюда
товар возят. По его рекомендации там же устроился разъ-
ездным агентом по Западной тундре Коновалов, бывший ку-
пец. Там же и Иван Прокопьевич Антипин.
Собеседники зевают и искоса поглядывают в зал.
— Кого нынче послали на Индигирку завом торговой
экспедиции?
— Кибизова. Он — кавказец, бывший доверенный фир-
мы Караевых на Камчатке.
— А кто заведует агентурой в устье реки Индигирки?
— Иванов, якут, который в прошлом году расстрелял
60 красноармейцев, отряд т. Светиса. Оборот его агентуры
свыше 100 тысяч рублей золотом.
— А кто завом в Абые?
— Казаков, поручик.
О многом еще говорили приятели из торгов, но я не до-
слушал и тихонько выскользнул из помещения.
Утро. Ясный солнечный день. Лиственные леса давно
осыпались, а ивовые заросли по берегам реки, освободив-
шись от листвы, как-то осунулись, поредели, потемнели...
За столетнее существование Среднеколымска впервые в
этом году из Владивостока привезли кинопередвижку.
Не помню, какой писатель рассказывая о жизни эскимо-
сов, упоминал, что туземцы были ошеломлены граммофо-
ном — массивным деревянным ящиком, произносившим зву-
ки и даже слова певшего самым настоящим человеческим
голосом. Эскимосы считали, что в ящике сидит множество
духов, которые все это производят. Естественно, они были
поражены не меньше, чем туземцы островов южных морей,
не умевшие добывать огня или добывшие его с великим
трудом — трением дерева. Увидев белого человека, чиркнув-
шего спичкой, они замерли в неописуемом страхе. Подоб-
но
ный случай произошел недавно, на нашем Дальнем Востоке.
Коряки одного становища разбежались в лес, услышав сло-
ва и пение на их родном языке, которые исходили из вертя-
щегося черного дерева (валик фонографа).
Эти случаи происходили с малокультурными племенами,
которых раньше называли просто дикарями, а потому все
это не так уж удивительно. Но то, что происходило в Сред-
неколымске, окружном центре, в связи с демонстрированием
кинофильма, является больше, чем удивительным. Дело в
том, что еще до прибытия парохода, на котором везли аппа-
рат, довольно успешно работало колымское «Роста». Оно
распускало слухи, что с пароходом из центра едут полот-
няные люди, которые могут лазить по совершенно отлогой
скале, бегать по потолку вниз головой, подобно мухе и т. д.
«Ученые люди» окружного центра опровергали такие
слухи и разъясняли населению, что это, мол, не полотняные
люди, а просто тени, люди-тени, выпускаемые машиной.
Эти люди-тени действительно бегают по отвесно натянуто-
му на стене полотну, живут, борются и страдают так же,
как и население Колымы. Обыватели города все понимали
по-своему. Они говорили, что эта «машина» ловит челове-
ческие души и даже души умерших и заставляет их бегать
и плясать на растянутом покойницком саване.
— Видите ли,— говорил бывший купец Рожнов, делая
вид, что вспоминает, как он, был когда-то в России, хотя
он там, конечно, никогда не был — когда я был в России,
то видел эти штучки. Верно, они как дым от костра, но
имеют человеческий вид. Только не слышно голоса... Ничего
тут особенного нет. Когда я был в России, то видел Петер-
бург. Вот это да! Я его даже хотел купить и привезти на
Колыму, но закутил и, отдавшись женушкам, позабыл. По-
том вспомнил, да уже поздно — я был в дороге.
Наконец, настал долгожданный день — день, который
редко кому не представлялся во сне. Колымские ребятиш-
ки разнесли слух:
— Сегодня вечером, когда стемнеет, будут показывать...
Они не договаривали — что, только предлагали всем
собраться в клуб и ждать, пока стемнеет.
— Что-то увидим, ой!— ежились бабы и девчата.
— Я в клуб не войду, буду смотреть через шелку в
двери. Чуть что — убегу! Вот!—так рассуждали многие.
— А куда денутся эти духи, которых выпустят из ма-
шины? Это, вероятно, то же самое, что и дух оспы, которого
казаки напустили на омолонских юкагиров, чтобы их всех
передушить.
141
— Значит, большевики нас тоже хотят придушить?
Наиболее предусмотрительные колымчане понаделали
деревянные крестики и поставили их, как во время святок,
у каждого отверстия в избе — у окон, у трубы, у дверей,
у вьюшки, чтобы выпущенные машиной духи не залезли в
избу и не передушили жителей. Состоятельные обыватели
нарасхват разобрали всех якутских шаманов и русских
колдуний, знахарей и знахарок для охраны себя от духов.
Председатель горсовета, он же председатель коллектива
верующих, даже организовал депутацию к вновь прибыв-
шему епископу Винокурову с просьбой отслужить молебен
о спасении душ и... о высылке всех злых духов из пределов
округа. В виде поклона означенная делегация принесла
«святому отцу» одну белую лисицу «святой маме» на ворот-
ник, 8 килограммов якутского масла и одну белорыбицу.
«Святой отец» подарки, конечно, принял и, благославляя
преклонивших колена, вразумительно ответил:
— Дети мои родные, товарищи трудящиеся! Да будет
с вами бог трудящихся, да спасет он вас от злых духов зем-
ных, да поможет великому социалистическому строитель-
ству! Многая лета, многая лета, многая лета!
Потом он в дружеской беседе сообщил: злых духов на
свете так много, что если со стола упадет тонкая иголка, то
она, не находя свободного места на земле, падает на голову
духам. А потому проблема высылки их из округа, хотя это
можно было бы сделать при помощи нашей небесной рати:
ангелов, архангелов, серафимов и херувимов и всех святых,
довольно затруднительна. Попробуйте вы лопатой или вес-
лом воду Колымы пустить в другое место. Так и с духами.
Так лукаво увильнул «святой отец» от напрасного мо-
лебна. Тем временем наступил вечер, опустилась тьма осен-
ней ночи. Пора идти в клуб, посмотреть на эту диковинку —
кино. И боязно, и страшно, но все же тянет!
Клуб битком набит публикой. Собралось все наличное
население города — около 400 человек. Даже пришли и усе-
лись в углу старик Ермошка, слепая старушка Матрешка
и бывшая помещица Антипина. Обычно болтливые колым-
чане присмирели и сидели, согнувшись, в трепетном ожи-
дании.
Звонок. Открывается темный занавес.
— О, ужас! И верно — саван. Нет, полотно!
Двое юношей поднимаются на табуретки и моментально
задувают керосиновые лампы. Зал погружается во мрак.
Гробовая тишина, прерываемая лишь оханьем и тяже-
лыми вздохами.	
142
Вдруг на полотне появляются высокие-высокие, сло-
женные друг на друга дома.
— Ох!— пронеслось по залу.
Затем тяжелые каменные дома срываются с места и бе-
гут. Следом появляются люди с ружьями и тоже бегут,
стреляют. Потом — к ужасу публики — на сцене появляется
человек с эполетами на плечах и с револьвером в руке. Что
было дальше, из колымчан плохо кто помнит. Все четыреста
человек, падая, толкаясь бежали по темным закоулкам кри-
вых улочек, прятались в хлевах у коров, за кустами.
Только отчаянная молодежь, оказавшись дома, схвати-
лась за ружья.
Таково было лицо Среднеколымска. Через неделю я
отправляюсь на катере в Верхнеколымск. Прощай, Большой
Пропадинск, прощай! Не сегодня, так завтра, не через год,
так через два волна советская подхватит и тебя, молодые
растущие силы навсегда победят твое мрачное прошлое.
Может быть, и я вернусь к тебе, мой милый, но не один, а
с десятками молодцов из заводских рабочих или комсомоль-
цев того самого Петербурга, который сумасбродный Рожнов
хотел купить и привезти к нам на Колыму, на показ.
Пока, прощай!
Как и предполагалось, госторговцы решили отправить
в Верхнеколымск, за сотни километров вверх по Колыме,
катер с одной баржей груза.
Я, два якута, уполномоченный центрального статисти-
ческого управления Якутии, священник Ковшин и верхне-
колымский агент сидим на открытой барже — плоскодон-
ной лодке — на товарных тюках. Нас тащит на буксире
тринадцатисильный катер «Дальгосторг».
Долина Колымы выше Среднеколымска представляет
собой безлюдные, дикие места, сплошь покрытые листвен-
ным лесом —тополем, реже осиной. Жителей на всем протя-
жении пути не встречается, если не считать случайно за-
бредших сюда охотников и одиночек-рыболовов.
В первый день прошли всего лишь пятнадцать километ-
ров. Остановились ночевать около рыбацкой заимки Быда-
ново. На Быданово с весны приезжают мещане из города —
пять-шесть семейств — и остаются до осени. Здесь они ло-
вят рыбу неводом и сетями. Теперь все уже укочевали
обратно в город, и пустые рыбацкие поварни с косыми
дощатыми дверями, с огромными дырами на потолке, заме-
няющими окно и дымоход, с плоскими крышами, обросши-
ми травой-полевицей, наводят тоскливое чувство пустоты,
дикости, нищеты. За этими поварнями, казалось бы, долж-
143
ны быть огороды, небольшие садики, поскольку позволяет
климат. Но ничего этого нет. Есть только ямы для варки
отбросов рыбы на пищу собакам; валяются жердинки от
вешалин.
Пока я ходил на заимку рассматривать поварни, мои
попутчики на берегу разожгли большой костер, сварили
рыбу и вскипятили чайник. Пока мы сидели у костра, было
тепло. Среди наступившей холодной ночи огромный темный
лес шуршал опадающими листьями, шумели, разбиваясь
о камень, мутные волны реки. Невольно вслушиваешься
в эти шорохи и вздохи и незаметно для себя переносишься
в те годы, когда был малышом.
В темные осенние ночи, боясь вот таких же шорохов тай-
ги, во время одиноких скитаний за молодыми глупыми зай-
чиками, я держался всегда «края воды». Вода-река была
тогда для нас волшебницей, умевшей привлекать к себе
и так мягко, сладко ласкать своим дыханием, своими волна-
ми, охранять от преследования злых лесных духов. Я до сих
пор не люблю и боюсь озера с зеркальной поверхностью,
окаймленной высоким хвощем, густым темным лесом. Ре-
ка — это совсем другое: она наша мать, охранительница,
корм илица...
Годы текут незаметно и так же быстро, как и спокойные
воды нашей матушки Колымы. Они, когда плывешь по ре-
ке, кажутся стоячими, но стоит посмотреть на берег, на тем-
ный лес, и сразу замечаешь, что течением тебя относит
вниз, да так быстро, что не успеешь доплыть до берега —
отнесет на целый километр.
Стая запоздавших гусей, налетевшая на огонь и, уви-
дев людей, раскричавшаяся в великом страхе, вывела меня
из состояния забытья. Я встряхнулся, выпил остывший чай
и стал укладываться спать.
Через трое суток мы проехали устье реки Федотихи, по
долине которой живет второй байдунский наслег (род)
якутов. В долине много пастбищных угодий, плохо исполь-
зуемых населением из-за отсутствия даже самых примитив-
ных форм организации сил и труда. Скота — рогатого и
конного — мало. Да и тот сконцентрирован в руках отдель-
ных богачей — тойонов. Очень много бедняков и так назы-
ваемых кумаланов — людей, буквально ничего не имеющих,
северных люмпен-пролетариев. Их держат у себя якуты-
богачи и за одно прокормление заставляют их работать:
ухаживать за скотом, рубить и возить дрова, косить сено,
ловить рыбу и промышлять зверей, а женщин — ухаживать
1 44
за детьми, за телятами, выделывать кожу зверей и коров,
шить обувь и меховую одежду, доить коров, готовить пищу.
Основным питанием бедняков служит мелкая рыбешка,
сантиметров пять длиной, имеющая слизистую кожицу с
темными пятнами, так называемая мундушка-сулуруо. Ее
ловят в глубоких беспроточных озерах мешками, сплетен-
ными из прутьев ивы — мордами — спуская их в прорубь.
Пойманную таким образом сулуруо, жарят перед камель-
ком, насаживая на рожны.
Вместе с потрохами и косточками рыбешку едят без соли
и без хлеба. Вместе с внутренностями съедают, конечно,
и несметное количество глистов, которыми, кстати сказать,
заражены почти все обитатели края: и люди, и звери, и
скот — собаки, лошади, коровы, телята.
В этом районе больше всего распространена проказа.
Напротив города Среднеколымска имеется специальный
городок для прокаженных, где живет несколько десятков
больных. В городке имеется церквушка, рядом медпункт.
Здесь постоянно живут фельдшер, сторож с семьей и про-
чий персонал, которые, общаясь с больными, не стесняются
часто бывать в городе, ходят по гостям, по магазинам, в
клуб, толкаются на рыбных промыслах, занимаются выгруз-
кой товаров из барж в склады, гуляют и даже на курсах
ликвидируют свою неграмотность. Они чувствуют себя со-
вершенно свободно, да и городское население и органы
власти не ставят им никаких преград, хотя все знают, что
фельдшер ходит по юртам прокаженных, оказывая им по-
сильную помощь.
Надо упомянуть, что в округе, не считая города, не свя-
занного с округом, нет ни одного врача, нет даже фельдше-
ра. Неудивительно, что население городка прокаженных
ежегодно увеличивается на несколько человек, посту-
пающих с разных мест. Много больных живет среди здоро-
вого населения, никак не изолируясь, всячески скрывая
свое несчастье. Они заражают своих ближних и окружаю-
щих этой страшной болезнью.
Такие болезни, как трахома, чесотка, туберкулез, си-
филис, волчанка, не пугают население. Заболевание ими
считается явлением обычного порядка. О лечении говорить
не приходится — некому лечить.
Но все эти заболевания распространены в большинстве
среди русского и якутского населения. У туземцев с их
летними кочевками, постоянно живущих на открытом воз-
духе, вдали от очагов заразы, подобные болезни довольно
редки.
Г45
-t»
Через неделю наш катер пристал у крутого берега Колы-
мы в местности Сентамах, где имеется склад Дальгостор-
га — маленький срубик, крытый лиственничной корой. Жи-
телей здесь нет. Родчево — небольшое якутское селень-
ице— расположено дальше. Помощи получить неоткуда, а
поэтому около 8 тонн груза, привезенного на барже,
пришлось выгружать на берег нам самим. Нас 6 человек —
агент Ш., лоцман Гавриил Арыляхан, родом из одулов,
моторист, два якута-пассажира и я. Седьмой, уполномо-
ченный центрального статистического управления Якутской
республики, священник Ковшин, предчувствуя, что придется
поработать, смылся на предыдущей остановке у рыбаков.
Трудились мы целый день и ночь. На брата пришлось
перетаскать не меньше, чем по Р/г тонны.
На следующий день катер, треща мотором, исчез за по-
воротом, а мы, разбитые тяжелой работой, побрели по тро-
пинкам в лес искать жителей. Недавно выпавший снежок
замаскировал затянутые тонким слоем льда лужи, кочки,
ямы. В одном месте якут, ехавший впереди, проломив лед,
провалился в болото по самую поясницу. В другом месте
я, не желая огибать лужу, покрытую, по моим соображе-
ниям, прочным слоем льда, продавил лед и погряз одной
ногой в ледяной воде по самое колено. Воду я из сапога
вылил, но мокрые носки, байковые портянки и войлочные
стельки всю дорогу шипели, обсасывая голую ногу. Я ду-
мал, что простужу ногу, но ничего — поболела немного, по-
ныла ночью и тем дело кончилось.
Первым жильем была юрта якута Бардялытара, одино-
ко стоявшая на берегу огромного болота — озера Родчево.
Бардялытар — высокого роста брюнет с широким ску-
ластым лицом, единственный грамотей всего Верхнеколым-
ского района. Он в детстве ходил в начальную церковно-
приходскую школу, учился читать по-славянски часослов,
псалтырь и молитвенник. Но учение было ему не по душе,
и он бросил школу, не зная ни одной русской буквы. «Голо-
ва дурит!»— говорил он и, взяв лук и стрелы, уходил в лес.
Пропадал там целыми неделями, питаясь мясом рябчиков,
белок и куропаток. Лишь впоследствии у одного ссыльного
он научился коряво, как вороньи следы на мокром песке,
наносить непонятные ему русские буквы.
Наступил октябрь. Говорят, что на Колыме спустилась
шуга — осенний лед — и плавать на лодках уже нельзя.
Раз так, то мне придется подождать, пока не замерзнут
146
озера и реки, и не установится зимний санный путь. В этих
краях обычно зима долго ждать себя не заставляет. Она
заявляется внезапно, в сопровождении своих близнецов —
снежной метели и суровых морозов. Но в этом году случи-
лось что-то невероятное. Уже начало октября, прошел Ми-
хайлов день — неизменный срок замерзания озер и рек, а
даже лужи не замерзают, и снегу нет. Тепло. Даже пузатые
сиги, вынесенные на ночь на мороз, не замерзают. Мы ли-
шены удовольствия поесть мороженой рыбы — строганины.
Пока я остановился в юрте Бардялытара, считая, что
она, по сравнению с другими, все же более приемлема
для жизни, да и сам хозяин производил впечатление
сносного человека. У него же поселился и агент Цальго-
сторга Шишлянников. Юрта Бардялытара — полуподземное
сооружение из вертикально поставленных бревен, обмазан-
ных снаружи коровьим навозом. Внутренность — квадрат
посредине которого стоит камелек. Вокруг, по стенам, при
строены узкие продольные нары — срубы, заменяющие со
бой и кровать и скамейки. Стороны квадрата — стены так
коротки, что мы, укладываясь спать головами у противо-
положных стен, упираемся друг в друга ногами. Бардялы-
тар с женой занимают один фут в левой части юрты, его те-
ща— другой, мы с агентом — по одному и два якута, при-
ехавшие с нами,— остальные два. Трое ребятишек хозяина
спят на грязном земляном полу вместе с телятами.
К Бардялытару мы пришли вечером, усталые, вымок-
шие и голодные. Взрослых не оказалось дома. Наши спут-
ники—якуты стали хозяйничать сами. Они накололи дров,
затопили камелек, сходили на озеро за водой и поставили
чайник. Пока он закипал, попутчики, расспросив у ребят,
достали из кладовой мороженую рыбу, настругали и пред-
ложили нам есть. Агент стал есть с удовольствием. Но меня
от растаявшей во рту рыбины с запахом болота затошнило,
я выплюнул ее, отвратительную и слизлую, в кулак и неза-
метно бросил под стол, где ее моментально подобрали со-
баки. Семилетнее отсутствие из здешних мест дало себя
знать.
Пришла хозяйка со старушкой-матерью. Они ходили на
озеро ловить рыбу и попутно поили коров. Поздоровавшись
с нами кивком головы, женщины сразу сообразили, что мы
голодны, поставили на стол чашки, налили чай, опять наст-
ругали рыбы и накололи белого якутского масла примерно
фунтов пять. Хлеба у нас с собой не было, а хозяева его
вообще не употребляли. Поэтому вместе с другими я стал
-с жадностью уничтожать куски масла. В Ленинграде или в
147
Москве этому не поверят, но я должен сказать, что два —
три фунта такого масла поедает здесь один человек за один
присест. Мой попутчик Щишлянников — агент — за чаем
уничтожил до 4 фунтов масла. Он клал его в рот огромными
кусками, как сдобную булку, и глотал, когда оно таяло во
рту, точно сладкий сироп, слегка откидывая голову назад.
Пока мы пили чай, хозяйки сварили конского мяса —
жирного и мягкого — килограмма три. Поставили его на
стол. Я поел мяса с удовольствием, хотя и без хлеба, потом,
смертельно усталый, завалился спать.
Нужно сказать, что якутская конина,— не то, что ленин-
градская или московская, из которой делают отвратитель-
ную, красного цвета колбасу. Якутская конина, как и кир-
гизская, монгольская, бурятская, бывает сочная, жирная,
белого цвета и очень вкусная. Это мясо не надорвавшегося
на работе коня-тяжеловоза, а коня или кобылы с поля до
последнего часа не знавшего, что такое узда и седло. Все
указанные народы, особенно якуты, в сыром виде едят пе-
чень, жир, сухожилия, костный мозг, хрящевые части,
глазной жир; в мороженом — бока, грудь, все тонкие жир-
ные части мяса. Все остальное употребляют в полуваре-
но.м виде.
На другой день вечером, узнав о приезде «купца», т. е.
торгового агента, к нам пришел якут Коко. Он принес де-
сять шкур только что убитых им белок — обменная валюта
в этих краях — и просил вместо них пороху, табаку и спи-
чек.
Товары были тут же, под рукой, но Шишлянников ска-
зал, чтобы покупатель пришел завтра.
— Сегодня мне некогда. Белок оставь, а за порохом
приходи завтра.
— Друг,— взмолился Коко,— я бедный человек, у меня
четверо маленьких детей. Меня ждут еще два охотника,
тоже бедные люди. У нас нет ни лошадей, ни оленей. Поро-
ху тоже нет. Мы спешим в тайгу на охоту, пока снег мал,
да морозы слабы, да богатые не успели изъездить всю тайгу
и горы на своих жирных оленях и лошадях и истребить всех
зверей и белку. Вот и спешим. Отпусти порох.
Но агент продолжал сохранять свое достоинство.
— Пошел ты к черту!—заревел он.— Мы не собес, мы
не монастырь, чтобы подавать нищим. Мы — торговая орга-
низация. Сказал — завтра, значит завтра. А то совсем ни-
чего не получишь!
— Как к черту?—смутился якут и весь затрясся от оби-
148
ды, коричневая кожа его лица почернела.— Я не даром про-
шу, за белки... Правда, их у меня мало, но дай хоть не
множко!
Разъяренный агент швырнул со стола связку белок бе/,
няка.
— Ах ты, косоглазый черт! Да пошел ты вон! Не нуж-
ны нам твои слезы и несчастные хвосты, нам скоро прине-
сут их тысячами! Понимаешь? Что стоят твои десять белок
по сравнению с тысячами белок, с сотнями лисиц, с тысяча-
ми горностаев? Голобрюхий!
Коко жил отсюда за сорок километров. Домой он не по-
шел, а остался ночевать у наших соседей. Взял на другой
день он порох или не взял — не знаю. Только я, разругав-
шись с агентом и чуть было с ним не подравшись, с утра по-
шел бродить по тайге. Может быть, разыщу какого-нибудь
члена местного Совета?
Теща хозяина, Бучугурас, как-то сторонится меня, и, ка-
жется, избегает со мной разговаривать. Меня это заинтере-
совало, и я поделился своими впечатлениями со стариком
Лукой — мужем Дыгыйар, у которого я сегодня был в гос-
тях. Лука сообщил о ней сногсшибательную вещь, после
чего у меня даже голова закружилась. Оказывается, Бу-
чугурас имела 5 сыновей. Четверо из них в зрелом возрасте
и сам отец заболели проказой и нашли свой конец в городке
напротив Среднеколымска.
Но у старушки вид совершенно нормальный. Небольшая
сутулость, седые волосы и бесконечно грустные, бесцвет-
ные глаза придают ей вид виноватый, несчастный.
Дочь ее, жена Бардялытара, наша хозяйка, женщина
стройная, довольно миловидная, на подозрение не наводит,
а ее дети — пара мальчуганов — совсем веселые и здоровые.
Только у мужа болит средний палец правой руки. Он рас-
пух и сделался бесцветным.
— Делал компресс из листьев ольхи, но не помогает,—
говорит он.— Пробовал по совету бывшего дьячка мазать
святой водой — тоже не помогает. Потом обращался к ша-
ману. Он читал какие-то заклинания, взывал к своим духам,
обсасывал палец ртом — ничего не помогло. Тогда я вспом-
нил: как-то мать рассказывала, что нужно делать, если за-
болит палец. Я это припомнил, и моей собаке давал лизать
палец — не помогло.
Я поспешил перейти от Бардялытара к старику Луке,
который вместе со своей старухой Дыгыйар встретили меня
весьма радушно.
149
Юрта Луки такая же, как и Бардялытара. Однако
уткнулась в гущу леса на краю небольшого озера, откуда
берут воду для питья.
— Всегда хорошо, когда вода близко, а родня живет
подальше,— вспомнил Лука старую якутскую пословицу.
Через неделю наше озеро покрылось тонким слоем льда,
а сверху — узорчатым ковриком инея.
Вокруг озера стояли стройные лиственницы, покачивая
своими вершинами и ветвями, как бы прощаясь перед по-
лярным сном. Страшным это кажется, когда внизу ни ма-
лейшего дуновения и прозрачный воздух точно повис над
этой дикой, пустынной страной, а наверху ветер треплет
вершины деревьев и гонит, разрывая в клочья, белые обла-
ка. Такне явления наводят неграмотных жителей Севера
на всякого рода догадки и даже внушают страх.
— Должно быть,— объясняет Лука»— духи садятся на
вершины, а деревья, желая сбросить их, качаются.
Недалеко от нас, через лесок, живет зять старухи Ма-
ланьи— Беринглов, сын среднеколымского окружного собо-
ротрапезника Еварихина. Он грамотный. Как будущий при-
казчик будущей кооперативной лавки, которую предпола-
гают здесь открыть, когда товары доставят сюда из Нижне-
колымска на собаках, он слывет «ученым человеком» из ро-
довитой фамилии, коммунистом-большевиком, не верящим
ни в бога, ни в духов. Естественно, раз человек отрицает
их существование, значит и не боится их.
— Может быть, и вправду духов нет, откуда это нам,
темным людям, знать?— кривит рот Лука.
Беринглов, хотя он и «большой человек», но все же тру-
дится не меньше, чем остальные. Он ходит на охоту, про-
мышляя белок, ловит рыбу и зайцев. У него есть избушка
на берегу Колымы, в двадцати километрах отсюда, где он
нередко ночует во время промысла и где складывает добы-
тую рыбу.
Однажды он пошел в избушку поздно вечером, с тем,
чтобы там переночевать и рано утром отправиться на рыб-
ную ловлю. По дороге наткнулся на глухаря, задержался
и темная ночь застала его в пути. Но он не испугался, так
как не раз ему приходилось шататься по ночам в глухом
темном лесу. Убив, наконец, глухаря, он дошел до избушки,
открыл двери, вошел. Темнота непроглядная. Привычно,
ощупью, нашел камелек, наклонился за дровами, чтобы раз-
вести огонь. Вдруг кто-то сорвал с него шапку. От неожи-
данности он вскрикнул и хотел поднять голову, но кто-то
коснулся его лица чем-то мохнатым, точно хвостом собаки.
150
Тогда «ученый человек» заорал и хотел отмахнуться, но
получил удар поленом по руке.
...Глухой темной ночью я сидел в юрте у красного фона-
ря и проявлял фотопластинки. Вдруг открывается дверь и в
юрту вваливается человек в изодранной одежде, облеплен-
ный снегом, без шапки, с отмороженными руками, ушами
и щеками.
«Уж не бандиты ли?»— промелькнуло у меня в голове.
Красный цвет фонаря поразил вошедшего. Отмахиваясь,
он хотел было бежать, но не смог,— свалился на грязный
земляной пол. Я был поражен всем этим не меньше, чем не-
званый гость. Позабыв, что на столе открытые пластинки,
я чиркнул спичкой и зажег свечу. Хозяева и ночевавшие
со мной якуты, разбуженные невероятным шумом, соско-
чили с постелей. Мы подняли приказчика с пола, привели
его в чувство.
Прежде всего, отмороженную кожу я натер спиртом,
смешанным со снегом, и обмазал вазелином. Потом он рас-
сказал о случившемся и остался у нас ночевать. Наутро,
желая поразмяться и поохотиться на глухарей, я и еще двое
пошли вместе с приказчиком в его избушку осмотреть сле-
ды ночного происшествия.
— За камельком обязательно должна быть дыра на зем-
ле, подобно мышиной норе,— заметил один якут,— вот в ту
дыру, значит, и спустился черт.
У якутов имеется своя религия — вера в высшее белое
божество, покровителя лошадей и коров,— смешавшаяся
с анимизмом. Есть целая система духов, добрых и злых, и
есть такие невидимые, но вполне материальные существа —
абаасы, весьма похожие на русского черта. Все, что слу-
чается на свете «сверхъестественного», приписывается
действию именно этих абаасы. И в данном случае мои спут-
ники были глубоко убеждены в том, что товарища-приказ-
чика испугали именно эти абаасы. Когда до земли дошли
взоры божества солнца, т. е. когда настало утро, они спу-
стились к себе в подземное царство, оставив после себя
дырку.
Поэтому, когда мы подходили к избушке, якуты опасли-
во оглядывались по сторонам, за кусты и на деревья, боясь,
что оттуда произойдет нападение сообщников абаасы — сах,
которые не боятся божества солнца.
Когда вошли в избушку, то якуты хотели было бросить-
ся за камелек искать отверстие в земле, но я их удержал.
: л-— Подождите, не спешите.
.151
С самого порога я показал на висевшую перед камель-
ком на крюке меховую шапку.
— Вот посмотрите. Теперь вам ясно. Поняли?— спросил
я моих спутников.
— Нет,— глухо ответили они.
— Видите ли, когда товарищ вошел в избушку, то перед
камельком нагнулся, чтобы достать поленья. Задев завяз-
кой шапки за крючок, он сам сдернул ее с головы. Поняли?
__ ? _
— Он, конечно, удивился и, вскинув голову, ударился
лицом о висевшую на крюке свою же шапку. Бесспорно,
он очень быстро поднял руку вверх, охваченных инстинктом
самосохранения, и ударился локтем или о край камелька,
или о крючок, на котором раскачивалась его шапка. Теперь
поняли?
— Поняли...
— Товарищ Беринглов — большевик, человек грамот-
ный, но все же не мог сразу все понять, потому что его
нервы ослабли. Ясно?
— Да, поняли! Но мы бы, на месте приказчика, тоже
испугались. Хорошо, что пришли сюда и сами все увидели.
Иначе мы бы повсюду рассказывали, что на приказчика
напали абаасы. Теперь бегать от них не будем, будем на
месте выяснять явления, которые будут нас пугать.
С этими словами якуты вернулись обратно, чтобы быст-
рее разнести сенсационное разоблачение абаасы. А я пошел
вдоль берега Колымы, любовался диким величественным
видом ее. Завернул в лес, подстрелил пару рябчиков, глу-
харя и, утомленный ходьбой и тяжелой ношей вернулся
домой поздно вечером, в сумерках.
* * *
Когда я был малышом и жил в этих краях, Дыгыйар
немало меня нянчила и не раз мыла в корыте. Теперь она
это с удовольствием вспоминает и рассказывает про жизнь.
Тогда она была молода и дружила с моей матерью, которая
сотни километров исходила пешком и на лыжах за мужем-
охотником. Мать несла на себе вясь домашний скарб, малых
детей и мясо убитых зверей — оленей и лосей. Не раз она —
моя мать — рожала прямо на снегу, в глухой пустынной
тайге, надорванная тяжелой звериной жизнью. Не случайно
же из одиннадцати детей нас осталось только четверо.
— Нередко и я ходила вместе с вашими,— говорит Ды-
гыйар,— но это бывало только весной, когда тепло, а твоя
152
мать кочевала так всю зиму. Моя жизнь была куда лучше,
чем жизнь твоей матери. Хоть и голодно, но сидишь на
одном месте, в юрте у огня. В случае чего можно убить
корову и съесть, а у ваших ничего, кроме единственной со-
баки, не было.
Я слушал эту повесть, бесконечно печальную, такую
далекую от действительной человеческой жизни, где лю-
ди — не люди, и их жизнь — кошмарное воспитание минув-
ших тысячелетий.
— Вначале мы были тоже «собачьим» народом и частью
произошли от ваших, от юкагиров,— продолжает Ды-
гыйар.— Когда меня выдавали замуж, то мои родители,
провожая меня, заклинали: «Пусть в висках твоих черви
появятся, чтоб тебе под лабазом сгнить-вонять, чтоб твой
каменный нож сгнил-почернел, пусть пестрая твоя собака
посереет, серая — почернеет!» Пара собак, каменный нож-
скребок, рубаха из звериных шкур, покрывавшая мое те-
ло — вот и все, что у меня было.
— Подожди, но почему тебя родители так проклинали?
— Нет, наоборот. Когда будет много промысла летом,
тогда жена должна его убирать. Сменной одежды нет, а
единственная рубаха, запачканная грудным ребенком,
грязью, воняет...
В ночь на 20 октября озера замерзли, и сегодня —
23-го — можно переходить по льду в любом направлении.
Через некоторые озера даже гоняют коров пастись на дру-
гой берег. Выпал небольшой снежок — стали ездить на оле-
нях. Я живу здесь больше полмесяца — задержался из-за
того, что никак нельзя было пробраться на реку Ясачную,
к юкагирам. Наконец, сегодня заказываю проводника и па-
ру оленей для себя. Завтра выедем в Верхнеколымск, так
называемый районный город, как указано на всех географи-
ческих картах, самых «современных», самых «точных».
Оленей пригнали рано утром, когда я еще спал. Однако
задерживаться долго не пришлось. Поели мяса, так по 2-3
килограмма на каждого, запили чаем с молоком, поели еще
сбитых сливок и, распростившись с хозяевами, пустились в
дорогу.
По дороге, на большом озере на льду, встретили лисицу.
Она собралась в комочек, вильнула хвостом и пустилась на-
утек. Хотел я ее застрелить, но не успел. Неважно!
— Э-э,— говорит проводник,— был бы капкан или
стрихнин, я бы ей показал! Все же 30 рублей она стоит.
— А что, разве в лавке их нет в продаже?
153
— Нету, нету! Там кроме стеклянных бус, шелковых
лент да дорогих кофт, ничего нет.
Олени рвутся вперед, того и гляди, как бы санки не раз-
несли и не налетели на острый пень. В прошлом году это
случилось. Один якут ехал тоже в эту пору. А впереди
вспорхнула стая куропаток. Олени, испугавшись, бросились
в сторону, опрокинули санки. Якут, упав на сук, распорол
себе живот.
Кругом бурелом, кусты, пни, кочки, торчащие из земли
острые сучья. Они задерживают санки, цепляются за наш
багаж, рвут одежду, хлещут со всех сторон, как заузленные
розги палача.
Километров через 20 спустились — даже не спустились,
а кубарем скатились — из леса вниз, на берег Колымы.
Верно ведь говорят, что о достоинствах оленя надо судить
по количеству жира. Если жиру много, они рвутся вперед,
как одурелые. Ничто им не страшно, не знают они ни тяжес-
ти, ни утомления. Как только жир исчез — исчезла выносли-
вость и они будут все время падать. Никакая сила не
может их тогда стронуть с места и пустить вперед.
Колыма в этом месте быстрая и довольно широкая.
Она замерзла только участками в прошлую ночь. Лед еще
достаточно не отвердел. Замерзшие участки ломает тече-
нием и, снося вниз, нагромождает друг на друга с тем, что-
бы через минуту их разломать и нести дальше, вниз по ре-
ке. Значит, нам не удастся перебраться на тот берег. А но-
чевать на открытом каменистом берегу, на морозе при моем
скверном одеянии (я еще не обзавелся меховой одеждой),
довольно неприятно. Возвращаться назад — тащиться 40
километров по бурелому, по кочкам, а через день опять
ехать сюда — вещь невыполнимая.
Мой проводник Лопос, с виду тихоня, ходит возле оле-
ней, гладит их, поправляет упряжь, потом незаметно по-
вернув их к реке, садится и, ударив по оленям, пускает
по льду на тот берег. Не успел я опомниться, мои олени
с места галопом помчались за парой Лопоса. Я — северный
человек. Не раз мне приходилось встречаться с глазу на
глаз со смертью, но такого внезапно нахлынувшего страха
я никогда не испытывал.
Тонкий лед прогибался под копытами оленей и тя-
жестью санок, кругом выступала вода. Казалось, что через
секунду я неминуемо окажусь в ледянистой воде.
Если не успею схватиться за лед...
Мне жалко было винтовки и фотоаппарата. Но не успе-
ет разломиться лед, олени перебегают дальше.
154
Через каких-нибудь четверть часа опасность миновала,
и мы снова стояли на твердой земле, покрытой мягким,
пушистым снегом.
Проехав еще километров двадцать, остановились ноче-
вать у якута Накки. Накки женился на дочери старичка
Шобуля, который в свою очередь женился на сестре Накки
По христианским обычаям такой обменный брак воспре-
щается, но, тем не менее, их обоих одновременно венчал
священник Винокуров, предварительно выпросив за труды
одну корову с теленком и пару лисьих мехов.
Назавтра мне предстоит ехать на лошадях. Меховой
одежды нет, холодно.
Скорчившись от холода, я плотно прижался к сколь-
зким дровням. Сытая кобыла с приподнятым хвостом, нехо-
тя шагает по скользкому обледенелому берегу реки, осто-
рожно ступая своими неподкованными копытами. Ямщик
сидит рядом, выталкивая меня из саней своим плотным те-
лом, еще более толстым от оленьего тулупа. Как только
лошадь рванет, я лечу из саней. Подпорки, на которую
можно было бы опереться спиной, нет, не за что даже ухва-
титься. Встанешь, вспомянешь вслух свою родину, заку-
таешься в длинный тяжелый тулуп и неуклюже сядешь, вы-
гнув спину. Полы тулупа сползают из саней, волокутся по
дороге, метут снег. Лицо и грудь сплошь засыпаны комьями
снега, летящими из-под копыт кобылы.
Шапка-финка, шитая для слякотной, дождливой пого-
ды Ленинграда, примерзает и схватывает голову своими
морозными .клешнями. Брюки, суконные, протертые на за-
ду и в коленях, беспрепятственно пропускают мороз, от ко-
торого коченеют колени. А руки защищают дырявые «ров-
дужные» перчатки без меха. Но тепло они дежрат в тече-
ние одного только часа. Затем пальцы начинают ныть.
Все это особенно быстро чувствуешь в лунную метельную
ночь, когда мягкие хлопья снега, носимые ветром, остры-
ми колючками проникают под воротник и сползают вниз
по телу струйкой воды. Ноги сами собой подбираются, как
у измокшей курицы, под живот, все тело скорчивается.
В это время забываешь о всех прелестях жизни. Мутный
умирающий свет луны маячит из-за туч. Кругом тишина,
только ветер воет, вколачивая иглы в тело, да дровни-сан-
ки глухо скребут полозьями о камни. В это время, глядя
на луну, на ее тоскливый безжизненный свет, на ужасаю-
щую, тягучую обстановку вокруг, хочется закрыть глаза,
разинуть рот и по-волчьи завыть.
Сколько в человеке еще имеется животной основы!
155
Но вот, нарушая сонную могильную дремоту, кобыла,
почувствовав человеческое жилье, ускорила шаг. Непови-
нующимися пальцами хватаешься за мерзлые «вардины»
саней, с усилием раскрываешь слипшиеся от мороза веки.
Близко до огня! Хочется прыгать от радости, кричать и
кувыркаться. В момент соскакиваешь с саней, хочешь бе-
жать, но нет — мешает тулуп. Сбросить его — холодно. Ват-
ное пальтишко, дырявые штаны и руки восстают против
этого. Садишься обратно на сани, опять с досадой кута-
ешься в тулуп и порывисто дышишь, затягиваясь морозным
воздухом, который пощипывает горло, давит грудь. Сердце
начинает глухо, протестующе биться. Люди Севера в своей
тяжелой жизни втягивают слишком много мороза в лег-
кие— больше, чем следует. Весной многие умирают, не
успев подышать теплым, живительным воздухом, ароматом
оживающей природы.
Из-за нетронутой человеком дикой снежной пустыни
убого выглянула юрта. Кое-где воткнуты колья, к ним таль-
ником привязаны жерди, что составляет изгородь. Внутри
ее, уткнув морду в обледенелый ком сена, угрюмо стоят,
выгнув спины, коровы, маленькие, тощие, словно сокребли
с них мясо и надели на кости мокрую кожу. На дворе ни
единой живой души, если не считать девушку лет шест-
надцати, одетую в лохмотья, которая выглянув из окошечка
«хотона», тотчас скрылась и бешено начала выбрасывать
мокрый коровий навоз, накопившийся в хотоне за долгую
зимнюю ночь.
Не лучше и в юрте. Шум, крики, надрывный плач —
все это вместе с немытыми по неделям рожицами детей,
рваными лохмотьями производит жуткое впечатление. Дети,
от года до десяти лет, сидят или ползают вместе с телятами,
собаками, оборванные, с голыми вздутыми животиками и
красными от холода личиками. Недавно здесь было собра-
ние, и все участники его, как бы желая перещеголять друг
друга, беспрерывно курили едкий черный табак, обильно
плевали на пол. Тут же гадят собаки и телята. В углу
стоят две телки и беспрерывно ревут, словно друг с другом
вступили в соревнование.
Встречают радушно, растапливают камелек, ставят мед-
ный чайник, немытый в продолжение двух поколений. Толь-
ко, когда чайник доставался в качестве приданого невесте,
его вытирали сверху ивовыми стружками. Этот чайник, весь
черный насквозь, не имеет крышки — она потеряна, вместо
нее пристроен жестяной кружок из-под пороховой банки
«медведь», а вместо горлышка — жестяная заплата. Терпе-
156
ливо ожидаю горячего, которое можно было бы принять
внутрь, чтобы изнутри выгнать накопившийся в теле мороз.
Женщины в длинных рубашках из грубой кожи телят и жере-
бят (рубашки эти надеты прямо на голое тело) снуют взад и
вперед, поправляя огонь в камельке, торопят безносый чай-
ник, чтобы он быстрее закипел. Женщины с утра до ночи
топчут навоз и липкие лужицы под телятами и коровами, от-
чего торбаса1, сшитые из коровьей сыромятной кожи, промо-
кают насквозь и на морозе становятся железно-ледяными.
В юрте, поскольку обувь никогда не меняется и не просыхает,
от нее неприятно пахнет. Такой же запах источают кожаные
рубашки, немытые в продолжение нескольких лет подряд,
точнее с момента, когда их сшили и одели.
В ожидании, пока вскипит чайник, женщины продолжают
шить нитками — сухожилиями оленя или молодой коровы —
торбаса из толстой коровьей кожи или занимаются починкой
подошвы, тщательно прикусывая зубами заплату, чтобы она
плотнее прилегала. Нитки обыкновенно бывают толще иглы,
а потому игла застревает в твердой толстой коже. Поскольку
руками иглу выдернуть нельзя, ее вытаскивают зубами. Мно-
гие работы на Севере исполняются зубами. Мужчины раз-
вязывают ими крепкие узлы или выдергивают прочно вбитые
гвозди.
Зубами сгибают всякие изделия домашнего обихода.
Наконец крышка от пороховой банки на чайнике начала
прыгать. Сидящая поблизости женщина, Ласкый, сухощавая,
низенькая, отбросила этэрбэс (сапог) в сторону, ожигом (де-
ревяшка, которой поправляют огонь в камельке), поймала
чайник за дужку и вытащила его из огня. Потом она перешла
в переднюю часть юрты, где стоял стол, вернее четыре кола,
вбитые в землю, на которые положены три доски, и стала вы-
тирать его грязными, немытыми руками. Поверхность стола
блестела от накопившейся годами грязи. Ее, крадучись, в от-
сутствие взрослых облизывали собаки. Затем женщина до-
стала из левой части юрты берестяной «турсучок» (ведерко),
откуда, в свою очередь, стала извлекать чашки деревянные,
берестяные, кружки железные, с помятыми боками. Все это
никогда не мылось и потому имело вид, вполне гармони-
рующий с окружающей мрачной обстановкой. Мне, как по-
четному гостю, хозяйка поставила подобие чашки с глубо-
ким блюдечком. Они имели весьма жалкий вид: были когда-
то фарфоровыми, несколько раз разбивались, но черепки со-
бирали и обтягивали обрезками жести от пороховых банок.
1 Торбаса — сапоги с легкой подошвой.
157
Поры затянулись грязью, а потому не протекали. Посуда,
которую поставила мне Ласкый, имела такой вид, что я не-
вольно поморщился. Тогда она, смотря на меня задорным
глазом, слизала грязь языком. После этого стала разливать
ковшом чай — черный-пречерный и горький. Оказывается, у
жителей этой юрты нет чая, и они пьют уже давно отвар чер-
ных грибов, растущих на стволах березы. Это были якуты-
середняки, имели скот и молоко, которое, в виде огромного
куска льда, спустили с самого начала в кипящий чайник.
К чаю подали белое масло — хаях — в мороженом виде,
кусками, затем настрогали мороженую рыбу — мунгур. Рыба
тает во рту и пахнет прелым мхом. Тогда поспешно
проглатываешь кусок и запиваешь горячим черным отваром
полуядовитого гриба. Человек привыкает, вернее может тер-
петь и переносить все. Немного тошнит, но ничего, только
чувствуешь, как проглоченные только что кусочки заживо
замороженной рыбы, растаивают в желудке. Торопливо
пьешь черный горький отвар — все проходит. Но потом у че-
ловека появляются глисты, высасывающие все лучшие соки.
Я видел одного старика Бахыя. У него были тощие ноги и
огромный живот, который беспричинно колыхался как у бе-
ременной женщины. Он был довольно богат, ел беспрестанно,
день и ночь, но не наедался. Так и умер не наевшись, не ска-
завши: довольно! Знающие люди говорили, что в живот к не-
му залез злой дух шамана Нянта, подброшенный в пищу ста-
рика из мести.
За столом сидел старик Тэллэй, сын Кунахы, хромоногий,
маленького роста, сутулый, жилистый. Его серые жадные
глаза беспокойно перебегали с предмета на предмет, а язык
беспрерывно трещал, словно заведенная машина. Рядом с
ним, по левую сторону, сидел его родственник Учакан — тол-
стенький, низенький, тоже хромоногий. Он сидел молча, пону-
рив голову, только жиденькая седая бороденка изредка тря-
слась, что означало: он думал. Да, он думал о годах моло-
дости, когда он обладал небольшим богатством, состоявшем
из нескольких коров, двух лошадей да трех собак; кроме то-
го, у него были меха — лисьи, беличьи, медвежьи. Но жадный
родович Тэллэй все это взял у него в долг и не отдавал. Куда
пойдешь, кому пожалуешься? В такую глушь никто, кроме
одичалого попа, не заглядывает! Начальство не приедет,
остановится у того, где больше пищи и удобства. В юрту к ним
в такой срам никто не заглянет. Сюда ходят свои, живущие
рядом. И теперь сидят они вокруг стола, трое мужчин, и пьют
черный отвар грибов. Они пьют тихо, плотно усевшись на ска-
158
мейке и на лавке. Пьют из блюдечек, наливая туда из кружек,
чтобы скорее остывало. Пьют, облизывая после каждого раза
блюдца. Посторонний подумал бы, что они состязаются, кто
больше вольет в себя воды. После второй кружки они посте-
пенно начинают разоблачаться: сначала снимают сон (полу-
шубок, сшитый из телячьих шкур, мехом внутрь), затем заво-
рачивают рукава кожаных рубашек, если они есть. А у стари-
ка Учакана и рубашки нет, и он одевал сон на голое тело, ко-
торое при тусклом освещении камелька поблескивало грязно-
бронзовым оттенком. После этого опять пьют и пьют. Вот
наливают пятую чашку, шестую... десятую, пятнадцатую..
Разговоры давно уже прекратились. Все пьют, подавшись те-
лом к столу, положив локти на колени, закрыв глаза. Ласкый
успевает только подливать ковшом. Только нальет одному,
кончает другой. Так она и бегает взад и вперед, от шестка к
столу, до тех пор, пока не выйдет весь «чай» в чайнике. Но он
кончается не так скоро, ибо другая женщина, Хапсырь, все
время подливает в чайник кипяток из железного ведра, кото-
рое стоит на огне и шипит. Женщины и дети (им часто не
хватает чашек, но они не унывают) пьют из тарелок, мисок,
обгладывают рыбьи кости — остатки от трапезы мужчин.
Нет возможности сидеть и вести разговоры. Смертельно
устал, засыпаю. Завтра ехать дальше.
ВЕРХНЕКОЛЫМСК, РЕКА ЯСАЧНАЯ
Элементы истории. Канава с черной грязью.
Крепость. Страшная пора. Как Сизых борется со спе-
куляцией. Оттур-Кель. Читают часослов. Еду в Ме-
лем ное. Встреча. Долги. Окколур-Ола. Г лухарь.
Почему юкагиры кочуют в зимние морозы? Можно ли
судиться? Юкагиры полсотни лет тому назад.
Село Нелемное — юкагирское. Летнее сборище
юкагиров. Старик Пугалдие. Портрет Ленина у юка-
гиров. Доктор — бог. Первое собрание у юкагиров.
Единство трудящихся юкагиров и других на-
циональностей. «Вот он какой, этот Окколур...» Ла-
мут Егор и якут Мата. Беличьи следы. Юкагирские
будни.
Женщина у якутов. Печур и Кырнас. Юкагирский
гонец. Конец эпохи архиерея Винокурова. Старик
Гаппа. Охота на медведя.
Через несколько суток на оленях я добрался до селения
Верхнеколымск, так называемого «центра» района.
Когда-то, лет семьдесят-сто назад, это был действительно
центр. Сюда доставляли с Охотского моря, через Оймякон —
верховья Индигирки, на лошадях грузы: муку, соль, чай и
159
табак, мануфактуру, порох и свинец, спирт. Отсюда на пауз-
ках и просто на плотах грузы сплавляли вниз по Колыме
до Среднего и даже до Нижнего. Но этот тракт был очень
длинный — свыше трех тысяч километров сухопутьем, через
горы, непроходимые болота и дремучие лиственные леса. Он
требовал очень много труда и расходов.
Вообще переброска грузов как казенных, так и частных,
была возможна только летом, когда земля становится мягкой,
не «режет» ноги лошадям. Осенью же земля, т. е. сплошные
болота, подмерзают сверху, образуется ледяная корка, кото-
рая проламываясь, действительно режет ноги не только
лошадям, но и людям. Зима приносит с собой снежные ме-
тели, обледенение трав, растущих на поверхности земли,
трескучие морозы. Так что в эти времена никакая живая ду-
ша не рискнет пуститься в такой далекий путь, который су-
лит неминуемую гибель.
Единственное возможное время — лето, но и лето здесь не
очень-то благоприятно. Во-первых, оно очень короткое, длит-
ся всего лишь три месяца — июнь, июль и август. За это вре-
мя можно еле-еле успеть приехать, сбросить груз и вернуть-
ся обратно, отводя донельзя истощенных лошадей — кости,
обтянутые кожей. Во-вторых, местность представляет собою
смешение растаявшего льда, земли и торфа, образуя, по сло-
вам Иохельсона, посетившего полсотни лет назад этот край,
тот библейский первобытный хаос, когда жидкие и твердые
элементы еще не были отделены друг от друга. Низовья
Колымы представляют собой летом обширное травяное или
моховое болото с многочисленными озерами. Виски-речки,
соединяющие озера между собою,— часто покрыты болотной
растительностью, скрывающей их от глаза неопытного путе-
шественника, попадающего внезапно в глубокую канаву из
жидкой черной грязи.
Немногим отличаются и верховья Колымы. Здесь, правда,
озер совсем мало, зато много гор со снежными вершинами.
В летнюю пору они порождают бесчисленное множество ручь-
ев, речек и рек, которые скатываясь вниз, теряются в низи-
нах, поросших мхом. Вот эти-то низины и являются всепо-
глощающими «канавами с черной грязью», с уходящей из-
под ног шаткой поверхностью. Якутские лошади — пузатые,
коротконогие, длинношерстные—бродят по брюхо в болоте
и не только нести не себе кладь, сами часто попадают в тря-
сину и, застревая между кочками, обессиленные, умирают.
Только горы здесь свидетельствуют о слабой попытке при-
роды отделить воду от суши, попытке, не доведенной до кон-
ца. Впрочем, такое разделение элементов в полярной стра-
160
не не имело бы особого смысла: и без того все жидкости в те-
некие девяти месяцев представляют собой твердые ледяные
массы.
Кроме того, лето — время, когда здесь свирепствуют «от-
прыски дьявола»— комары, мошки и оводы. Облепляя все
живое черными тучами, они высасывают кровь, забивают
дыхательные органы животных, душат. Я видел много случа-
ев, когда это проклятье таежного севера заедало насмерть
диких оленей, лосей и даже медведей. Последние спасают-
ся от «гнуса» в воде, иногда они кидаются к кострам путни-
ков. Белые лошади, идущие на привязи, становятся черными
от облепивших их комаров, брыкаются от боли, рвут по-
водья, сбрую, сбрасывают тюки и разбегаются.
От пятисот до шестисот лошадей и свыше ста человек —
рабочих-якутов и ламутов — привозили через эту «недоде-
ланную» страну, растянувшуюся на три с лишним тысячи
километров, всего лишь 50—60 тонн груза. Поэтому станет
понятным, каков труд человека, ведущего пять-шесть лоша-
дей — тридцать-сорок пудов груза. В течение всего лета этот
труд расценивался в товарном выражении всего лишь в
двадцать-тридцать рублей. Кроме того, расходы с избытком
покрывались спекуляцией на пушнине. Белка, стоящая теперь
полтора рубля или один кирпич чаю и фунт табаку, тогда
стоила лишь пять копеек или один фунт табаку. Но это — про-
дажная стоимость. Сверх нее имелась еще, так сказать, не
формальная, обменная и долговая стоимость, по которой ку-
пец на фунте табаку, стоимостью в один четвертак, зараба-
тывал до десяти соболей1, до двадцати лисиц и до нескольких
сот белок, в общей стоимости по тогдашней расценке несколь-
ко сот рублей, а по нынешней —до нескольких десятков ты-
сяч* 2 * * * 6.
Этот тракт-тропа заглох после того, как был открыт путь
с верховий реки Колымы к Охотскому морю, к Оле. Пароход
доставлял грузы в село Ола, откуда ламуты на санях — на со-
баках и оленях в течение одного-двух месяцев, осенью или
весной — доставляли их перевалив через Становой хребет, к
верховьям Колымы. Расстояние здесь — четыреста-пятьсот
‘ Тогда здесь водилось много соболей, истребленных впоследствии.
2 Это достигалось тем, что купец, приезжая к туземцу, дарит, ска-
жем, один кирпич чаю, стоящий четвертак. В отдарок он берет пару
соболей и несколько десятков белок. Уезжает. Приезжая на следующий
год, он дает еще товару, вспоминает о прошлогоднем кирпиче чая, за кото-
рый выменивает столько пушнины, сколько имеется у туземца. Это
повторяется до тех пор, пока туземец не умрет от голода вместе со всем
своим семейством. Если же кто-нибудь из семьи остается, то на него пере-
ходят все «долги» умерших родителей.
6 Жизнь Имтеургина — старшего	161
километров. С верховьев сеймчанские якуты сооружали пауз-
ки и просто плоты и спускали грузы по реке до самого города
Среднего. Этот путь, являясь наиболее применимым, намно-
го увеличил количество перебрасываемых грузов и умень-
шил стоимость их перевозок.
С этого времени значение «города» Верхнеколымска, как
центра, принимающего грузы, упало. В настоящее время, во-
преки указаниям всех современных географических карт,
что Верхнеколымск районный центр, мы встречаем здесь все-
го лишь несколько полуразвалившихся избушек с плоскими
крышами, обросшими мхом, бывший поповский домик с рус-
ской печью, сложенной из кирпичей, церквушки и две жилые
якутские юрты. В одной из них живет бывший дьячок Сизых,
ныне учитель, полуграмотный якут, женатый на сестре кулака
Винокурова.
По соседству с ним живет старик Мочокун со своей стару-
хой да две старые девы — Агриппина и Агафья, дочери быв-
шего священника Стефана Попова. Младшей из них пятьде-
сят семь лет, старшей — шестьдесят с «гаком». Они живут
в маленькой юртушке, имеют одну корову-буренушку и двух
собак.
Живут они, питаясь налимами, которых сами ловят на
самодельные крючки, сделанные из коровьих костей, нажив-
ляя их мышами и лягушками. Они косят для своей коровушки
с теленком сено и таскают его с луга на себе, впрягаясь в
особые волокуши. Дрова же для отопления своей юртушки
возят на санках, запряженных парою юкагирских собак.
Они сажают картошку, репу, морковь, капусту и другие
овощи, ставят силки и петли, а весной ловушки на зайцев,
куропаток и рябчиков. Старухи очень много трудятся, с яку-
тами или юкагирами не знакомятся, нигде не бывают, и у них
никто не бывает. Но все-таки живут довольно сносно. Всегда
у них бывает молоко, вареная или поджаренная картошка,
которая в этих краях считается деликатесом, рыба.
Одеваются они так же, как и якуты: в ситцевые рубахи,
в панталоны из звериных шкур, которые не меняются до тех
пор, пока вконец не износятся, в кафтаны из оленьих или те-
лячьих шкур, подбитых мехом, своей собственной выделки и
шитья.
Эта странная пара представляет собою отщепенцев среди
довольно густого якутского и туземного населения. Кто зна-
ет, может быть, они делали бы что-нибудь полезное для чело-
веческого общества, но мешает этому «благородное» духов-
ное звание.
27 октября вместе с одним товарищем из якутского Сове-
162
та выезжаю на реку Нелемную к юкагирам. С тех пор, как я
уехал из Родчево, выпало много снегу, по которому местные
жители успели протоптать довольно сносные дорожки. И по
этим дорожкам бегут наши крутозадые олени, закинув свои
ветвистые рога на спины. Ехали целый день. Остановились
ночевать в селение Оттур-Кель (покосное озеро) у старика
Люнета. Несмотря на свои шестьдесят с лишним лет, он имеет
годовалого ребенка. Теперь детей у него шесть, коров с теля-
тами больше десяти. И со всеми ими справляется жена
Абыча и младшая дочь Аника. Старшая же дочь Маша — ей
лет двадцать, высокая, стройная — домашних женских дел не
касается. Она целиком перешла на мужскую работу. Маша
ездит с отцом на промысел, на рыбную ловлю и сама охо-
тится на белок. Кроме этого, она является членом якутского
родового Совета — исключительный случай в якутской жиз-
ни, но ставшей вполне реальным благодаря Советской власти.
Маша ходит на собрания, как «власть» ее по всяким делам
вызывают жители. Со своей работой она справляется. А вот
вырвать женщин из тисков домашнего рабства не может.
Она неграмотная. Впрочем, во всем районе нет ни одного гра-
мотного человека, если не считать малограмотных — калеки
Кешки Бережнова, сына б. исправника Гуляева и члена
окружного исполкома учителя Сизых, бывшего дьячка Верх-
неколымской церквушки. В местности Арылах имеется школа
с шестью учениками. Школа обслуживает район в двадцать
тысяч квадратных километров.
К одиннадцати часам восток загорается кроваво-красным
пламенем, к двенадцати показывается краешек солнца, не
сияющий, а поблескивающий, как медный шар, не режущий,
а только приятно ласкающий глаз. Оно поднимается словно
нехотя — только округлится на горизонте, сразу падает вниз
и исчезает в дрожащей коричневой дымке заката. Наивыс-
шая точка солнца не совпадала с указанием компаса, компас
опережает и останавливается на точке юга, а солнце, отста-
вая от него, наивысшую точку свою показывает немного за-
паднее. Весной же бывает наоборот: солнце опережает и
достигает вершины своего пути, не доходя до указанной
компасной южной точки.
Ехали все лесом, мимо озер, пересекали небольшие речки.
На двадцатом километре спустились на реку Ясачную и
здесь повстречали якутов, которые везли на оленях и лоша-
дях много мороженой нельмы и омуля.
— Откуда они едут?
— От юкагиров. У тех нынче хороший улов рыбы и поэто-
му юкагиры смогли уплатить свои старые долги.
163
— Какие долги?
— Да которые были должны еще десять-двадцать лет
назад.
— Расскажите, что это за долги.
— Видите ли,— говорит мой спутник, представитель якут-
ского родового Совета,— трудно сказать, что это за долги.
Как они возникают, никто не знает. Не знают и сами юкагиры,
но все же выплачивают их столько, сколько с них потребуют.
Не знают этого и якуты, однако они долги взыскивают, хотя
ни за что не смогут сказать, за что они взыскивают, сколько
же получили, и сколько еще остается за юкагирами. Возьми,
для примера Кычыра и Окколур-Ола. Они, правда, богатые.
У них много скота — коров, лошадей, много оленей. У них есть
всегда лишний запас мяса, рыбы, муки, масла и всякого то-
вара — чаю, табаку, пороху, спичек. В этих краях торговли не
бывает, и они ездят в Среднеколымск или Родчево, к торго-
вым агентам. Эти «купцы» много товара покупают за пушни-
ну, еще больше берут в долг под пушнину. Приезжают до-
мой— у населения ничего нет, в особенности у юкагиров.
Вот «купчики» и раздают всем эти товары в виде подарков.
Кому дают фунт табаку, кому плитку чаю, кому десять фун-
тов муки, а юкагирам — по фунту пороха. Раздают — и все.
Благодетели, верно? Хотя они дали только понюхать, но
это лишь начало. Когда охотники вернутся с охоты, они не-
сут «благодетелям» шкурки белок, лисиц и других пушных
зверей. Несут их в виде отдачи за подарки и в виде обменной
ценности. «Сколько принес?»— спрашивает, допустим, Ок-
колур-Ола. «Двадцать белок»,— отвечает охотник. «Хоро-
шо — вот тебе фунт пороху и полфунта табаку. А когда
набьешь еще белок — приходи!»
Получив немного самого необходимого, охотник уходит.
Так бывает каждый раз, когда охотник возвращается с про-
мысла. Но вот весь товар у ОкколургОла выщел. Он через
своих специальных людей дает знать охотникам, что едет
далеко за товарами, и чтобы каждый заинтересованный при-
обретал себе нужное. Пусть приносят ему пушнину. Ясно,
что кто даст больше пушнины-меха, больше и получит това-
ров, когда Окколур-Ола привезет их. Как только охотник
узнает об этом, сразу бежит к «благодетелю» и приносит всю
наличную пушнину. «Тоён1, вот тебе сто белок и пара лисиц,
привези мне пороха, муки и табака, чая. Не откажи захва-
тить немного соли...» «Видишь ли,— отвечает Окколур-
Ола,— у меня подвод мало, да и заказов слишком много. Нет
сил. Ну, да ладно, своему человеку как откажешь! Привезу
1 Тоён — по-якутски — господин, начальник!
164
уж, только ты к моему приезду запаси побольше мехов».
Такую трогательную услужливость он проявляет к каж-
дому. В конечном счете можно подумать, что он является
слугой общества, который только и стремится помочь своим
сородичам и всем ближним обездоленным людям. Вот он на-
брал воз мехов и уехал. Через полмесяца возвращается с
грузом на десяти подводах. К нему стремятся со всех сторон
проголодавшиеся охотники. «Наконец, дождались нашего
отца! Теперь, покурим, чайку попьем!»
«Дети мои, подождите немного, потерпите, слишком уж
я устал с дороги! Дайте дух перевести!»
Но, видя, смущение и недовольные лица, уступает. «Ну,
уж ладно. Столько страдал! Ради вас и страдание — ра-
дость!»
Развязываются сумы, распаковываются тюки и ящики.
«Вот это тебе, Логлясь! Вот это тебе, Гаппа. Это тебе Уча-
кан! Только вот что, дети, нынче товару совсем нету. Дали
очень мало, да и плохой товар. Эх, были добрые времена!..
Надо экономить».
И тем, кто дал ему сто белок, «благодетель» дает фунта
два табаку, немного пороху, разных сладостей, пару ситце-
вых платков — и на этом дело кончается. «Когда набьешь
мехов — приходи, для тебя специально еще кое-что отло-
жил»,— шепчет он на ухо каждому.
Охотники позабыли про все свои лишения, которые пере-
носили во время охоты в снежную метель. Они и этому ра-
ды: «Покурим... Попьем...»
Но вот наступает весна. У охотников, в особенности, у
юкагиров — голод. Деваться некуда. Просить и ждать по-
мощи неоткуда. Единственный, кто может выручить, это —
Окколур-Ола.
— Благодетель наш родной, умираем, помоги!
— Дети мои,— отвечает Окколур-Ола,— разве я для вас
что-нибудь пожалею? Бог видит правду! Для вас я послед-
нюю скотину зарежу!
И что бы вы думали? Действительно, для юкагиров он
режет кобылу или корову.
— Пожалуйста,— говорит,— берите!
А бедняки слезами обливаются: «Господи, дай ему сытую,
долгую жизнь, теплую юрту, хорошую жену!»
Проходит голодная весна, наступает лето. Окколур-Ола
созывает охотников, бесскотных и говорит: «Ну, ребята, по-
могите, скосите вот этот участок сена!»
«Ребятам» теперь самая пора рыбу ловить, заготовлять
пищу на зиму, но отказать неудобно. В случае голода —
165
а голод, наверное, будет — Окколур-Ола не даст пищи, и бес-
сильные бедняки умрут.
Нынче осенью у юкагиров выдался хороший улов рыбы и,
как только установилась зимняя дорога, Окколур-Ола по-
ехал к ним.
— Какое счастье, что бог дал вам столько рыбы!— воск-
лицает он, видя кучи замороженной рыбы.
«Благодетель» заходит в каждую избушку юкагиров, за-
бирает лучшую рыбу и уезжает. Потом он посылает сюда
жену, дочь. Они привозят юкагирам иголки с нитками, сит-
цевые платочки, бусы, шелковые ленты, конфеты, осьмушки
табаку и за это берут десятки серебристых омулей, горба-
тых от жира сигов, белорыбиц.
— Вот они едут, смотрите, сколько рыбы везут!
Олени наши лежат, тыкаются своими плюшевыми морда-
ми в рыхлый снег, фыркают и крутят рогами, это значит, что
они недовольны местом, где лежат. В десяти шагах от нас
крутой берег, на нем громоздятся огромные лиственницы в
полтора обхвата толщиною. На одном из этих великанов об-
горелым шашлыком сидит глухарь и гордо качает головой,
как бы говорит нам: «Ну-ка, двуногие ползучие черви, до-
станьте-ка меня!».
«Погоди, малость, мой милый. Закончу разговор и попро-
бую свалить тебя отсюда же!» — смеясь отвечаю я.
Как только разговор прервался, я беру мелкокалиберную
винтовку и, сидя на санках, посылаю глухарю веселую ме-
таллическую пульку. Глухарь сидит, только качнул головой.
Посылаю вторую пульку — опять мимо. Третью — то же са-
мое. Все-таки свалил его седьмым выстрелом. Значит, будет
мясной ужин.
В это время я обернулся на долину Ясачной и увидел штук
двадцать подвод, нагруженных пудовыми белорыбицами
и серебристыми омулями.
— Здорово!
— Здорово!
— Откуда?
— Снизу. А вы откуда?
— От юкагиров. Хорошо живут.
— Купили?—киваю я на рыбу.
— Нет, да.. Это мы получили за старые долги. Кроме
того, женщины и девушки послали нашим женам по белоры-
бице и по пятерке омулей.
— Прощайте!
Мы забрали трепыхавшегося глухаря и едва уселись на
сани, продрогшие олени пустились бежать со всех ног
166
Мы с представителем якутского Совета сидим на одних
санях, а другие ведем за собою на привязи. Так удобнее
вести разговор.
Представитель повернулся ко мне боком, чтобы было
удобнее рассказывать и одновременно управлять оленями.
— Якуты у нас двух сортов: богатые и бедные. Вот, по-
чуяв добычу, богатые едут к юкагирам. Юкагиры страшно
гостеприимны да вдобавок не желают ударить лицом в грязь,
потому всех гостей угощают чем только смогут. Богатые
якуты остаются у юкагиров недолго. Забрав рыбу, меха или
еще чего-нибудь, уезжают обратно, а некоторые остаются
у них жить на долгое время.
Так проходят самые холодные месяцы, у юкагиров еще
есть запас рыбы и в избушках тепло. Потом продукты
кончаются. Юкагиры снимаются с места и кочуют к верховь-
ям рек в поисках зайцев, куропаток, белок, оленей. Но приро-
да кругом мертва, только ветры воют да метель гуляет. Раз-
ве в такое суровое время что-нибудь добудешь? Конечно,
ничего! Человеку нужно только дома сидеть, у теплого огня,
а юкагиры, таща на себе свой убогий скарб да детей, ски-
таются в поисках пищи по необъятным снежным просторам.
— Значит, по-твоему, они кочуют только для того, чтобы
добыть себе пищу?
— Да, именно так. Если бы у них запас продуктов хва-
тал на зиму, они никуда в такой мороз не вышли бы, а зани-
мались дома, хотя бы кустарным ремеслом. Они хорошие
мастера, способные люди!
— Послушай, вот вы здесь власть. Вы же знаете, что Со-
ветская власть аннулировала всякие долги, возникшие в цар-
ское время. Следовательно, и юкагиры должны быть осво-
бождены от этих платежей. Почему вы эти безобразия допу-
скаете?
—- Мы не допускаем. Юкагиры сами платят. Мы им гово-
рим: «Не платите». Они все равно платят. Боятся, наверное,
своих «благодетелей»...
— Надо хищников ловить, отбирать взятые у юкагиров
вещи, а самих наказывать.
— Эх, товарищ, это говорить легко. Ребенок не заплачет,
мать не покормит. Юкагиры не судятся. А если б и пожало-
вались они, все равно сделать ничего не можем, потому что
Совет — не суд. Только смогли бы направить дела в суд.
— В Среднеколымск?
— Да. Суд находится там, в городе.
— За сотни километров?
— Да... Вы понимаете, что отправленное туда между-
167
дворкой, т. е. от жителя к жителю, заявление потерпевшего
будет идти до города не меньше, чем два месяца? Месяц ещё
полежит в канцелярии суда, затем повестка два месяца будет
идти обратно. Выходит пять месяцев. Но это не все. Если
зима, то как же потерпевший доберется до города пешком?
А если весна, распутица, и он застрянет где-нибудь по доро-
ге? Предположим, что потерпевший добрался до города. Об-
виняемый— тоже. А свидетели? По-моему, ни один свидетель
не поедет по такому пустяшному делу, бросая свой промысел,
свое хозяйство. Значит, дело в отсутствии свидетелей раз-
бираться не будет. Если мужчина — пострадавший — пойдет
в город на пять-шесть месяцев, то как же семья — жена,
дети, старики? Как они должны прожить зиму и весну? Кто
их будет кормить?
О положении юкагиров рассказывает В. Иохельсон, поли-
тический ссыльный, единственный человек, побывавший у
юкагиров. Он упоминает, что один господин, дела которого
были неторгового свойства, взял с собою юкагира Шалугина
проводником на Коркодон. По дороге он дал Шалугину
разные товары и велел их обменивать на лисиц и белок. Ша-
лугин не смел отказать и неожиданным образом попал в
крупные приказчики. Среди взятых им товаров была кожаная
сума с «крутой русской едой», т. е. с сушками. Каждая суш-
ка была оценена в одну белку (по-теперешнему 2 рубля). По
дороге конь Шалугина на льду споткнулся, упал и раздавил
часть сушек. Шалугин в смертельном страхе хотел отделать-
ся от такого хрупкого товара и предложил суму своему
доверителю обратно. Но последний не взял, говоря: «Ты при-
нял, ты и отвечать будешь». На Коркодоне часть сушек,
оставшихся целыми, старик променял на белок. Ламуты,
впрочем, не находили, что цена несколько высока. Осталь-
ные сушки в суме старик положил на плоскую крышу землян-
ки. Об этом узнали коркодонские дети, и русская еда, не сох-
ранившая лишь круглую форму, весьма скоро очутилась в их
желудках. Шалугину не пришлось отвечать по первоначаль-
ному счету, которого, впрочем, он не знал и не знает. С тех
пор прошло 8 лет. Каждый год Шалугин выплачивал долг
лисицами и белками. Однако в прошлом году за ним еще чис-
лилось 150 рублей, т. е. считая белку по 20 копеек, 750 бе-
лок1.
Но долг будет из года в год расти все больше и больше.
После смерти старика долг перейдет к сыновьям, которые
при рождении и не подозревали, что они злостные неплатель-
1 По теперешней цене это будет около двух тысяч рублей
68
щики. В конце концов стороны позабудут о численных раз-
мерах долга. Но заимодавец, поддерживающий семью юка-
гира разными подачками, будет требовать все больше и
больше.
Юкагиры еще не знают, что Советская власть освободила
их от всяких платежей хищникам и спекулянтам по дорево-
люционным долгам.
Но вот юкагирское село Нелемное. Оно расположено в
40 километрах от якутского села Оттур-Кель, по мысу между
рекой Ясачной и впадающей в нее Россохой. На высоком бе-
регу расположилось несколько рубленых избушек, с плоски-
ми крышами, обросшими, так же как и в Нижнеколымске,
травой и мхом. Население — около ста душ. В каждой избуш-
ке приютилось по два-три семейства. Юкагиры — легкие,
слегка смуглые, стройные, подвижные, вечно улыбающиеся,
веселые беспечные люди, в легких меховых рубашках, плотно
сидящих на плечах, крепко подпоясанных лосиными ремня-
ми. Женщины и девушки одеты в меховые кафтаны. Спере-
ди они спускаются ниже колен медными колечками и сереб-
ряными бляшками. Женщины ходят легкой, присущей только
лесным жителям, походкой, и все украшения на них позвяки-
вают, точно журчит весенний ручеек.
Мужчины тоже носят передники, сшитые из оленьих ла-
пок, опушенных росомашьим мехом. Белья у них нет. Перед-
ник верхним концом одевается на грудь и на живот, а нижний
свисает спереди до колен, вроде кухонного фартука. Сзади
же надевают меховые накидки. Мужчины и женщины носят
коротенькие штаны, вроде трусов, сшитые из оленьих шкур,
мехом внутрь, или из лосиной кожи на заячьем меху. Штаны,
так же, как и другая часть одежды, никогда не меняются и
снимаются только тогда, когда звериные шкурки придут в
ветхость. Спят в мешках из оленьих шкур, подушкой служит
узкий и длинный вещевой мешок.
Трескучие зимние морозы проводят здесь в рубленых из-
бушках. Кочуют вверх по реке Ясачной и ее притокам, оста-
навливаясь у незамерзающих мест, где удочками ловят ры-
бу. На островах же рек, поросших ивняком, ставят пасти —
ловушки на зверей и куропаток.
Этим, главным образом, занимаются женщины, дети и
старики. Мужчины же, надев лыжи, обходят все окрестные
леса и горы в поисках белки, оленей и лосей, ставят ловушки
и самострелы на лисиц и выдру.
Если в полынье рыбы не оказалось, следов зверей нет,
тогда наступает голод. Оборванные юкагиры, похожие на те-
ни, плетутся дальше. Мужчина-охотник впереди протаптыва-
169
ет снег своими широкими лыжами, сзади жена, запряженная
вместе с двумя-тремя собаками в санки, на которых уложены
походная юрта-тордох, спальные и вещевые мешки, посуда,
запасная одежда, пешня для долбления льда, удочки, крюч-
ки, сети, наживки, лодочные инструменты, топор, весло, само-
дельный струг, сверло, пила, женский мешок, набитый всяки-
ми лоскутами мехов, ножи и оленьи сухожилия; если есть —
продукты: мороженая рыба, мороженые белки и зайцы. По-
верх всего громоздится пара малышей, завернутых в меха.
Если ленинградский житель собирается съездить на не-
сколько дней в Детское Село, то у него одного набирается
масса вещей. Всегда у него будут два-три места: белье, умы-
вальные принадлежности, книги, продукты и т. д. А если он
захватит с собой жену, да еще с ребенком — пиши пропало.
Чтобы попасть на вокзал, не хватит извозчика, а влезть в
вагон и вылезти из него — приходится нанимать носильщика.
А тут семья юкагира — целая семья — идет пешком на
лыжах в глухую тайгу, погребенную под двухметровым слоем
снега, где на тысячу километров в окружности нет ни одного
живого человека. Вопросы существования связаны здесь с
мертвой, ледяной природой, где в трескучие морозы чело-
век— женщины, грудные дети, дряхлые старики — не видит
огня и в снежную метель зарывается в снег. Кочующему
человеку нужно много вещей и все это тащит на себе, про-
валиваясь в снег, падая и надрываясь, женщина.
Но вот бледное небо начинает сереть. Сила людей исся-
кает, надо останавливаться на ночлег. Муж-охотник, иду-
щий впереди, втыкает в снег треногу и сворачивает в сторону
с намерением обойти всю окрестность, в надежде что-ни-
будь подстрелить. Поздно вечером он возвращается к костру.
За это время жена, придя на место с треногой, останавли-
вается, протаптывает снег и при помощи остальных членов се-
мьи натаскивает сухого хворосту для костра. Теперь остает-
ся добыть огонь. Для этой цели у нее за пазухой в тепле спря-
тан мешок с трутом, камнем и полоской железа. Коченеющи-
ми от холода руками она их вынимает и, ударяя железом о ка-
мень, получает крошечные искры. Но они так малы, что не мо-
гут зажечь холодный трут. Женщина, скрипя зубами, с ледя-
ными сосульками вместо глаз и бровей, с отмороженными,
покрытыми инеем пальцами, ударяет все сильнее и сильнее,
вернее — все ожесточенней, так как руки давно потеряли гиб-
кость. Наконец, после получасового мучения трут задымил-
ся. Женщина, с загоревшими от радости глазами, подклады-
вает его на дощечку с накрошенной серой, которую она летом
специально набрала в горах. Сера вспыхивает, и крошечное
170
пламя охватывает подложенные сухие стружки — и есть
огонь! Через полчаса уже пылает пара огромных костров,
между которыми расположилась на снегу семья. Ставят кипя-
тить воду.
Пока женщина добывала огонь, остальные, схватив удоч-
ки, бросились к полынье, если она есть, а если нет, то пеш-
ней и топорами прорубают метровый лед речки и спускают
туда удочки. Так с удочками просиживают до поздней ночи.
Обледеневшие от мороза, возвращаются к пылающему кост-
ру. Хорошо, если что-нибудь поймали. Если нет, то... единст-
венная надежда на охотника, который еще не вернулся.
Но вот костры, так ярко горевшие, проваливаясь, уходят
в глубь снега и, дойдя до мерзлой земли, шипят и дымят.
Между двумя столбами дыма на снегу, устланном пахучими
ветвями лиственницы, на меховых мешках сидят женщины,
дети, старики.
Не слышно ни одного слова. Лица всегда такие мягкие,
с веселыми улыбками, угрюмы, бледны. Глаза слегка вспух-
шие, смотрят куда-то вдаль, и на опущенных веках застряли
блестящие шарики льда.
О чем они думают, эти беспечные дети природы? Что их
загнало сюда, в такую даль, от избушек с огнем в мертвую
ледяную страну с «обмерзшими духами» умерших людей?
Люди сидят, собаки лежат. Старики медленно шевелятся,
охают, а детишки плачут. Все они только и ждут, не хрустнет
ли где ветка, не зашуршит ли снег под тяжестью лыж.
Хорошо, если охотник принесет с собою какую-нибудь
живность — белок, куропатку или глухаря. Тогда закоченев-
шая семья хоть горячий бульон попьет, согреет свою кровь.
Но вот прошла метельная зима. Настала весна. Солнце
стало подниматься все выше и выше. Юкагирская семья
нашла стадо оленей, удачная охота, и они ожили.
В этих к-раях, раз пришла весна, лето не заставит себя
долго ждать. Сегодня ходили на лыжах по двухметровому
снегу, а завтра снег уже бежит ручьями, еще через день ре-
ки вздуваются, выходят из берегов, затопляя окрестности,
и уже мчится лед, накопившийся в течение долгой зимы,
мчится, разрушая на своем пути все, что ни встретит: де-
ревья, острова и даже скалистые берега.
Вместе с теплом и половодьем прилетели птицы — гуси,
лебеди, утки; леса наполнились запахом зелени и пением
птиц. Юкагирская семья ожила. Мужчины повалили огром-
ные тополя и осины в два обхвата толщиною и стали
из них выдалбливать лодки; женщины, дети и старики, воору-
жившись острогами и тальничными сетями, принялись за
171
рыбную ловлю; подростки, вооружившись луком, стрелами
и петлями, охотятся на птиц.
В июле семья вернется обратно к устью реки Ясачной на
лодках. Раньше переплывали на плотах, называемых лизно.
Здесь они соединяются с другими семьями, приплывшими
с рек Шаманкино, Коркодон и Шойдан, и устроят свой нацио-
нальный праздник. Представители каждого рода выступят
с отчетом о своих кочевьях, о том, что перенесли и т. д. По-
том — пиршество, игры, всевозможные спортивные состяза-
ния в стрельбе из ружей...
Я захожу в избушку родственника Камелька. Совершенно
седой, с большой бородой, с правильными чертами лица,
среднего роста, стройный, он имеет вид чрезвычайно добро-
душный и честный. Несмотря на свои восемьдесят лет, ста-
рик выглядит совсем бодрым, даже молодцеватым. А4орщины
лица смягчает приятная улыбка, а старческая сутулость те-
ряется в легких и точных движениях.
— Ходо модойох!1—приветствую я.
— Омош модойох!* 2— отвечает он.
Старик бросился ко мне и стал трясти мою руку. Жители,
собравшиеся посмотреть на нового, до сих пор невиданного
человека, необычайно оживились и стали радостно кричать:
— Модом! Модом!3.
Группа женщин — старух и девушек,— оттолкнув стари-
ков и мужчин, буквально накинулись на меня:
— Омошин! Омошин!4
Они прямо на руках внесли меня в избу, затопили каме-
лек, стащили с меня верхнюю одежду. Я очутился у своих
родных, которых не видал почти с детства. Много лет прошло
с тех пор, как я вырос. За эти годы, я прошел суровый путь
жизни — от каменного века и до Советской власти. И вот я
вернулся обратно, обратно к своим...
Наш разговор вначале состоял исключительно из моих
вопросов и их ответов. Однако отвечая, они тоже задавали
вопросы, касающиеся меня, моей жизни и новой власти боль-
шевиков.
— Однако богатые люди это большевики?
• „— Должно быть, они очень сильные и храбрые, р#з побе-
дили царя.
— Должно быть, они очень строгие...
Я вытаскиваю из сумки портрет Ленина в меховой шапке.
‘ Ходо модойох! — как сидишь (живешь)?
2 Омош модойох! — хорошо сижу (живу)
3 Модом — радостный крик: «Живем!»
4 Омошин — хороший, счастливый.
172
— Посмотрите, хрдо шоромолок!1
— Омошь шоромох!1 2— говорят они и, взявши в руки
портрет, удивляются:
— Хойл!3 Совсем как бог!
— Нет,— говорю я,— это не бог, а человек. Посмотрите
все и скажите: хороший или плохой?
Старик поднимает портрет вверх на вытянутую руку, а
все остальные подходят со всех сторон и рассуждают:
— Шапка! Мохнатая шапка!
— Воротник тоже! Но как он хорошо посмотрел, кие4,
смотрите, он смеется, он радуется!
— Какой омошин! Это совсем, как доктор Мицкевич! Де-
ти, помните, у нас давно, когда большие из вас только полза-
ли, был у нас «сударский»5—доктор Мицкевич. Он был не
человек, а бог! Хойл! Многих он вылечил от болезни, многих
спас от голодной смерти. Многих умиравших прямо воскре-
сил.
— Этот, в шапке, смотрит так же, как и наш доктор: глаза
прищурены, слегка смеется, как бы утешает: не плачьте, не
горюйте, поправитесь, придет весна, сыты будете, счастливы
будете!.. Только у доктора лицо было поуже, а здесь — по-
шире.
— Это — Ленин, большевик, который организовал всех
бедняков, рабочих, батраков, победил царя и богатых.
— Большевик?
— А Мицкевич тоже большевик? Значит, большевики
хорошие люди, и сердце, должно быть, у них есть... должно
быть, и нас они пожалели бы...
— Теперь там, где живет Мицкевич, в большой стране,
царя, богатых и купцов нет. Есть Советская власть — власть
бедняков, таких как вы.
— Нянчубадан!6	..
— Там есть комитет Севера и малых народностей. Там
Мицкевич, он учит, что беднякам надо жить сообща, надо
силы соединять, артели делать, Советы делать.
Приехавший со мной член якутского Совета созвал собра-
ние, на которое явились все жители от старых до малых. На-
чались приветствия, расспросы, рассказы. Много я узнал р
тот вечер. Такой-то умер, такой-то погиб, такого-то задавил
медведь...
1 Каков человек.
2 Хорош человек.
3 Хойл — бог.
4 Кие — друг
5 Государственный политический ссыльный, доктор Мицкевич, ныне
директор Музея революции в Москве.
6 Нянчубадан — восклицание, выражающее страх.	173
— Живем плохо, многие умирают. Улов рыбы в этом году
удачный, но...— старик Пугалдие взглянул на члена Совета
и умолк.
— Надо бы распределить места охоты между нами и яку-
тами,— поднялся Кузьма Шамугин, лет под сорок, со склад-
чатым, довольно высоким прямым лбом, в ошейнике из заячь-
их хвостов,— а то у нас нет ни теплой одежды, ни оленей,
ни ружей, ни продуктов. На одной мерзлой рыбе, которую
таскаешь на себе, далеко не уйдешь!
— Кроме того,— добавляет сухощавый стройный охотник
Качачин,— мы идем на охоту — на белку — с очень малым
запасом пороха, и нам приходится стрелять из кремневой
пищалки1 так, чтобы пуля, пробивши белку, застряла в дере-
ве. Мы залезаем на дерево с ножом и выковыриваем застряв-
шую там свинцовую пульку, округляем ее в зубах и заряжаем
ружье. Так одной пулей стреляем 5-6 раз, до тех пор, пока она
не сделается совсем крошечной и не потеряется.
Долго еще говорили охотники о своих нуждах и печалях.
Мне жалко было смотреть на них, на их поникшие головы
и страшно слышать речь о трагической гибели людей, вот те-
перь, когда...
На сходе постановили: «Просить якутский Совет созвать
собрание охотников Верхнеколымского района для разграни-
чения участков охоты между отдельными группами про-
мысловиков».
Через несколько дней, 3 ноября, в селении Оттур-Кель
на собрание съехались охотники. Участвуют представители
от двух якутских сельсоветов и 12 представителей от якутов,
ламутов, юкагиров. После долгих разговоров вынесли едино-
гласное решение: «Охотники, .имеющие оленей, хорошие
ружья с большим запасом пороха, продукты — масло, мясо
и муку, меховую одежду, должны ехать на дальние участки,
минуя ближайшие. Последние предоставить в распоряжение
пешим и безоленным охотникам на целый год». Подписи, пе-
чати.
Впоследствии бедняки-охотники уехали на указанные
собранием участки, а богатеи остались, они послали своих
гонцов к члену РИКа Сизых, за двести километров, с прось-
бой отменить самовольное решение конференции голоштан-
ных промысловиков.
На следующей неделе оба якутских сельсовета получили
от члена РИКа Сизых приказ: «Категорически воспрещаю
самочинные действия Советов созывать какие-то собрания
1 Старинное ружье.
174
и указывать границы между якутами и юкагирами, ибо это
для якутов обидно».
Коротко и ясно. Богатеи торжествовали.
Уезжая с охотничьей конференции, мы с юкагиром Ба-
сикан Шадриным заехали погреться в одну юрту. Юрта
обширная, разделена на две половины: правую — мужскую
и левую — женскую. На правой части у круглого столика
вертелся жилистый человек, сутулый, с быстрыми серыми
глазами. Горбатыми пальцами он перебрасывал косточки
счетов.
Оставшийся в Родчево агент Госторга упоминал о нем как
о человеке, желающем обогатить Госторг пушниной, соби-
раемой с туземцев. Для этого, конечно, он брал у агента товар
в долг, или, как выражаются, на комиссию. Его госторговцы
неизменно называют Петром Васильевичем, а охотники зовут
Окколур-Ола.
Неглупый мужик этот Окколур-Ола. Он имеет три юрты и
четвертую — рубленую избушку, просторную, чистую. Имеет
больше десяти лошадей, часть из них свободно гуляет в поле,
набирая жир, есть также у него около 20 коров и много
упряжных оленей. Есть ружья, несколькоJневодов и сотни
волосяных сетей.
Недавно младшая дочь Окколур-Ола родила от одного
юкагира ребенка. Вначале отец хотел повесить ее вместе с ре-
бенком, но потом раздумал: «Все-таки она хорошая работ-
ница, а ребенок — девочка — вырастет и тоже станет работ-
ницей,— значит, барыш!»—рассудил он.
В прошлом году Окколур и его зять ездили агентами
от Госторга — один от Якутторга, другой от Дальторга —
за пятьсот километров в горы к ламутам и юкагирам. Там
фунт гнилого табака продавали за шесть белок, плитку чая —
за 10 белок. Торговали стеклянными бусами, шелковыми
лентами, всякими медными колечками и побрякушками. Они
увезли товаров на пятьсот-тысячу рублей, а вернулись весной
и привезли пушнины на тридцать тысяч.
— Что ж,— говорит Окколур,— это мой заработок. Я уже
стал стар, кто меня кормить будет?
— Скажи, Окколур, много у тебя долгов числится за
юкагирами?
— Гм, как сказать... нынче вот несколько лодок взял, да
вот осенью немного рыбин дали... Они сами дают мне, значит,
должны...
— Ты верующий?
— Как же, конечно, верующий.
— Ты не боишься бога?
J75
— Как же, он мой помощник, мой кормилец!
— Людей уважаешь?
— Как же, конечно...
— А их не боишься?
— Нет, гм... Они — мои дети, родные братья, я их всегда
кормлю. Я юкагирам каждую весну скотину убиваю, мясо
даю, от смерти спасаю.
— Спасаешь от голодной смерти?
— Да, гм... как же! Видите ли...
— Вижу, дяденька, вижу, не беспокойтесь. Вери счеты и
клади!
Он опасливо смотрит на меня и трясущими руками берет
счеты.
— Клади! Пятьдесят штук белорыбиц — тридцать пудов.
Пуд — двадцать рублей. Значит, шестьсот рублей. Триста
штук омулей — тридцать пудов. Пуд по пятнадцать рублей —
четыреста пятьдесят рублей. Два карбаса — больших ло-
док — по двести рублей — четыреста. Три ветки — мелких ло-
док — по двадцать пять рублей — шестьдесят. Тысяча двести
белок по два рубля — две тысячи четыреста. Семь лисиц по
тридцать пять — двести сорок пять рублей. Девять штук выд-
ры по четыреста рублей — три тысячи шестьсот... Сколько
получилось?
На лбу Окколура легла толстая, с палец, иссиня-черная
морщина, коричневые глаза почернели, зрачки глаз расши-
рились...
— Не... не знаю... запутался...
— Теперь давай, клади: одна корова — сто рублей. Три
с половиной пуда мяса третьего сорта по десять рублей —
тридцать пять. Тридцать фунтов табаку—тридцать рублей.
Двадцать шесть кирпичей чая — пятьдесят два рубля. По-
рох— пятьдесят рублей... Сколько получилось?
Семь тысяч семьсот пятьдесят рублей ты получаешь
от юкагиров в год. Товары, которые ты им даешь стоят 250
рублей. И в конце концов юкагиры у тебя же в долгу. Так?
Складки на лбу старика разгладились, узкие глаза еще
больше сузились, рот скривился, обнажая желтые зубы.
— Тебе какое дело?
— Такой барыш ты получаешь только от одних юкагиров.
А сколько ты забираешь от охотников-якутов?
— Ты кто такой? Может быть, начальником приехал?
Образованный! Чужие карманы считаешь!—закричал Окко-
лур-Ола.
Пока пили чай,— против обычая мы сами заварили чай и
достали свою закуску, отложив в сторону белое масло, ле-
176
пешки, сбитые сливки и строганину, поданные хозяйкой,—
прибежал ламут первого конкурсного рода Егор, зять Варва-
ры старухи, высказать мне свою обиду. Мы посадили его пить
чай вместе с собой, угостили сахаром, сухарями с маслом и
сказали по-своему, по-ламутски, чтобы он не дотрагивался до
пищи хозяев. Он закивал головой, рассмеялся от радости,
взглянул косо на Окколура, плюнул на пол и начал:
— Три года назад от якута Мата принял я в подарок одну
оленью нарту, самую обыкновенную, стоящую шесть-семь
рублей. Хорошо. Приезжаю на следующий год — за 600 кило-
метров из тайги, чтобы приобрести себе и своим родичам чай,
табак, порох. Встречаю Мата. «У тебя хорошие олени,—
говорит он.— Я возьму у тебя вот этого?»—и указал на мо-
его самого лучшего оленя. «Как возьму? За что?» «За нар-
ту»— отвечает он.
Что же делать? К кому пойти и что сказать? На другой
день Мата приходит ко мне и забирает еще одного оленя.
А еще через день — взял у меня 1 аркан, 2 оленьих шкуры и
35 белок. Сначала я пробовал драться, но он оказался силь-
нее меня и избил меня до крови.
...В лесу темнело. Сквозь обледенелые вершины деревьев
заблистали звезды. Потом взошла луна, загорелось северное
сияние — сразу светло стало, можно свободно различать на
снегу следы куропаток и даже белок.
На остановке мой товарищ говорит:
— Здесь белка пробежала, значит недалеко гнездо есть.
Весной к ней придут несколько самцов, все будут жить
вместе, в одном гнезде. Тогда на них можно охотиться.
А самку надо оставить, она принесет весной шесть, потом
осенью шесть — двенадцать маленьких белочек.
— А как ты узнал, что это самка?— спрашиваю я, рас-
сматривая следы.
— Вот задние ноги. Они у самцов бывают растопырены,
а у самок — сужены. Самки бегают, сжимая задние ноги,
точно боятся разорваться.
Довольный своей остротой—сравнением, мой приятель
смеется детским смехом. Я тоже смеюсь, смотря на. этого ра-
достного юношу. Мы оба радуемся бледному лунному свету,
призрачному сиянию на небе, падающему сверху на глубокий
чистый снег, и чистому морозному воздуху.
Олени мчатся, санки быстро скользят, скрипят полозьями.
По двум сторонам дороги лежит глубокий снег, и молчаливо
навис огромный черный лес.
Рано утром, когда вставали только женщины, мы приеха-
ли в Нелемное к старику Пугалдие.
177
Я живу у старика Пугалдие. В избе грязно, темно. Сквозь
щели ледяных окон и плохо проконопаченные стены прони-
кает холодный ветер. Пока топится камелек, бывает доволь-
но тепло. Зато ночью в избушке также холодно, как и на
дворе, в сорок градусов. Спишь на пышной медвежьей шку-
ре, одеваешься теплым заячьим одеялом, сверху еще укры-
ваешься меховой шубой, и все же холод пробивается внутрь.
К утру одеяло покрывается инеем.
— В других местах избы снаружи обмазывают глиной,
которая задерживает холодный ветер и мороз. Почему и вы
не смажете глиной?—спрашиваю я старика.
— Мы не хотим живьем попасть в землю. Когда нас не
будет, тогда нас можно уложить в землю... Летом рыбу
впрок не заготовляем.
— Почему?
— Нет соли. Фунт соли прошлое лето стоил двадцать бе-
лок— сорок рублей золотом. Поэтому самый хороший охот-
ник покупает не больше десяти фунтов соли, которую упот-
ребляет только на еду, и то лишь в праздничные дни, да на
угощение гостям. Эти десять фунтов растягивают на целый
год. Остальные едят сырую рыбу и мясо без соли. Весной,
когда все запасы выйдут, промысла нет, кругом еще снеж-
ная пустыня, дети и мужчины выбьются из сил, тогда наши
женщины варят суп из собачьих шкур и подметок кожаных
сапог... лучше пропитывается, если туда положить щепотку
соли.
— Но ведь можно и без соли заготовить рыбу. Напри-
мер, можно коптить, сохранять в ледяных погребах.
— Да, все это хорошо, но только коптить надо, сидя на од-
ном месте и в специальных постройках. Это мы не можем де-
лать, боимся: все равно богачи, например Окколур, отберут
— Ну, а погреба? Ведь нетрудно их строить, стоит вы-
рыть неглубокую яму, обнажится твердая ледяная почва, а
сверху следует устроить крышу.
— Рыть землю нельзя. Говорят, что землю роют только
для мертвых людей. Еще говорят, что разрешение на это бе-
рут через шаманов-ойунов от духов — хозяев земли. А шама-
нов у нас нет.
Долго еще рассказывал мне старик Пугалдие.
— Мы не роем землю, нет! Мы еще хотим жить!
Уже середина декабря. Я живу у старика Монета, сына
Окколура. Комичный старикашка. Глаза узкие, волосы ко-
роткие— белые-пребелые, напоминают заиндевевшую кочку
Любит болтать о политике, ударяя кулаком по столу и под-
тягивая спадающие штаны, сшитые из оленьей кожи. Он лен-
178
тяй первого сорта. Ему всего лишь шестьдесят лет, но он при-
творяется старым и всю работу сваливает на женщин.
— Что мне, старику, дело до работы, если на это самим
богом созданы женщины,— говорит он.
И, правда, женщина у якутов — самая настоящая ра-
быня. Женщина ухаживает за скотом, за детьми, из лесу
носит на себе дрова и отапливает юрту, таскает на себе лед
с озера для питья, варит пищу на все семейство, обшивает
его и даже ловит рыбу и зверей.
Поэтому Абыча — старуха лет пятидесяти, жена Моне-
та— каждый день с сюгесером1 ходит за пятнадцать-два-
дцать километров на озеро ловить рыбу-мундушку. Она там
прорубает лед толщиною в полметра и в прорубь спускает
морду, т. е. рыболовный снаряд в виде продолговатой корзи-
ны, сплетенной из тонких прутьев тальника. Приходит ее
осматривать через день-два, пойманную рыбу взваливает се-
бе на плечи на сюгесер, приносит домой и тем кормит семью.
Младшая дочь Аника, лет девятнадцати, изнурена домашней
работой. Она ложится спать позже всех и встает раньше всех,
растапливает камелек, варит чай и рыбу на закуску. Вста-
вать первым — не шутка, ибо за ночь все тепло улетучивает-
ся в открытую трубу камелька диаметром в четверть метра, и
одеяло от дыхания покрывается инеем.
Напоивши чаем семью, она запрягает быка и едет в лес за
пять-шесть километров за дровами. Приедет и, не разде-
ваясь — ибо нечего переменить — уходит в хотон доить коров.
Потом она их выпустит — штук десять коров — даст им сена,
вынесет из хотона весь навоз, накопившийся за долгую ночь,
накормит и напоит телят, потом съездит на быке за сеном.
Дома она тоже не сидит сложа руки: мнет кожу или шкуру
зверя, чинит обувь младших сестер, братьев, отца и после
вечернего чая, опять выходит из дома, собирает коров и раз-
мещает их в хотоне и затем доит их; приходится доить до де-
сяти коров. Сменной одежды у нее нет, решающим голосом
в семье она не пользуется. Радости в жизни мало, всегда
непосильная работа, жизнь впроголодь. Так проходит моло-
дая жизнь.
Девушка выходит замуж по воле родителей. Рядом с нами
в селении Эмях живет брат Монета — Печур. Мне понадоби-
лось поехать туда на некоторое время.
В это утро жена Печура Кырнас встала раньше обыкно-
венного, когда луна еще не спустилась за горизонт. Спать
больше не хотелось. Накинув через голову свою ситцевую
1 Сюгесер — приспособление для носки на спине тяжестей.
179
рубашку и шлепая босыми ногами по полу, она затопила ка-
мелек и поставила чайник.
Плохо спал и сам Печур. Он что-то видел во сне.
Печур встал, надел только штаны, подсел к огню, повер-
нувшись к нему голой спиной, и, посасывая трубку, рассказал
сон жене, которая все время вздрагивала и думала, что все
это навеяно «духом».
Когда муж кончил свой рассказ, она встала и, подливая в
огонь масла, стала заклинать:
Огонь мой, огонь, дедушка огонь!
Услышь меня. Это я говорю!
Я, я, я — дочка Лохматого, Косолапого1
Береги моего мужа-человека
От худых слов, от острых глаз,
От беспутной луны.
Не води его по подземным рекам,
Где половинное солнце,
Кривая вторая луна!
После таких заклинаний она обычно впадала в истерику,
впускала в себя целый легион всяких духов, и, одержимая
ими, носилась по юрте и по двору до тех пор, пока ее не
ловили и не скручивали руки, ноги ремнями и пока шаман не
совершал над ней процедуру изгнания духов. Только тогда
она приходила в себя.
На этот раз духи не нашли нужным ее беспокоить, и жен-
щина осталась совершенно нормальной. Такой счастливый
случай был приписан силе огня, а потому супруги не поскупи-
лись подлить в огонь еще масла и сметаны.
— Айыы-тоён абыраа1 2. К нам едет писарь господний,
дяхтар танара тапталлаага!3
С такими словами ввалился в юрту якутского старшины
Печура нарочный, присланный с экстренным поручением из
ближнего поселка, отстоявшего за 80 километров.
— Любовник Марии едет к вам!
Снял шапку, сшитую из шкуры утробного теленка, на
заячьем меху, он перекрестился образам и, встряхнув с лох-
матого сагыняха — шубы — снег, еще раз повторил:
— Божий писарь едет. Сегодня к вечеру будет. Нужно
приготовить шесть пар оленей, чтобы везти его дальше.
Нарочный поклонился на все четыре стороны, стряхнул
1 Родовой тотем, т. е. божественный предок, от которого, по пред-
ставлениям якутов, произошел род, к которому принадлежала Кырнас.
2 Белый господин (бог-отец), помоги! Такое восклицание вырывается
у якутов только в чрезвычайно неожиданных случаях.
5 Дяхтар танара тапталлаага — любовник женшнны-бога,
т. е. богородицы Марии.
180
с тяжелых сапог снег, поздоровался со всеми и сел на бил-
лирик1.
Тотчас накрыли стол. Нарочный стал есть настроганную
мороженую рыбу и запивать ее горячим отваром кирпичного
чая. После чая поели сваренное конское мясо и закурили
трубки.
— Вчера вечером,— наконец, заговорил приехавший,—
когда женщины доили коров, а старики, сидя у горящего ка-
мелька, вязали волосяные сети, прибежал запыхавшийся
мальчик из соседней юрты и прерывающимся голосом закри-
чал: «Тан...та... ара кэллэ. Бытыктаах». Конечно, у нас дух
захватило, рты разинули и не знаем, что делать. Ведь это
сам господь-бог пришел и хочет нас отправить к старику Аду
на съедение. Как же иначе? Пока мы стояли и рассуждали
так, прибегает старушка Уктас-Устинья:
— Господи, ведь к нам архиерей приехал, да такой ласко-
вый. Всем руку в рот сует, сладкими вещами кормит!
— Ну, тут мы пришли в себя и, несмотря на сорокагра-
дусный мороз, поперли к нему без шапок.
С божьим человеком четыре дьякона и один псаломщик.
Все одеты в длинные золотые шубы, только очень тонкие, и
мороз они задерживают только в силу своей божественности.
Они говорят, что шубы сшиты из шкур божьих коров.
Сам господь-бог или как его иначе называют — архие-
рей — ложится спать на нарах, а эти пять — тятями их назы-
вают— спят на полу, но сначала велят подстилать сено. Бог
меня простит, но на одного тятю теленок ночью наступил и,
кажется, очень больно. Тятя сильно кричал и хозяина юрты
хотел избить поленом.
Божья милость и до нас дошла, поэтому нас, заброшен-
ных людей, посетили эти «агенты»1 2 божьи. Они занимают
всего лишь шесть пар подвод. Их нам нужно приготовить
сейчас же. Кроме того, нужно послать двух мужчин вперед.
Один из них поедет до следующего селения и приготовит
подводы, а другой будет вырубать деревья, стоящие у дороги,
чтобы они не задевали повозку архиерея. Пока посланец
рассказывал, вскипел новый чайник, сварилось новое мясо:
все население, собравшись в юрте, с немым ужасом в гла-
зах сидело и не знало, о чем еще спрашивать нарочного.
Только глава поселения Печур, в чьем доме это происхо-
дило, продвинулся вперед и, с опущенной головой в знак
признательности нарочному, робким голосом спросил:
1 Биллирик — нары переднего угла юрты.
2 Агент — торговый работник, считается в крае самым почетным
человеком.
181
— А... скажи, господь-бог... очень... очень бородатый?
В другое время северяне свалились бы от хохота, но теперь
все до единого превратились в слух, точно они этот вопрос
только и ждали.
— Да, весь он лохматый, как медведь. Я его видел
ночью, когда он соскочил с постели, испуганный собакой.
А с подбородка у него свисает вниз огромный хвост, вроде
лошадиного. Из ноздрей в обе стороны торчат тоже хвосты,
но поменьше, вроде собачьих. Голова похожа на огромную
кочку, обросшую длинной зеленоватой травой.
— А ростом он большой?
— Ростом он будет с большую лодку, поставленную стой-
мя, брюхо такое, что туда могли бы забраться два человека,
так же, как и в спальный мешок.
— А ест он много? Корову или лошадь?
— При людях он ест мало. Вчера, например, перед
сном съел масло, величиною с человеческую голову, целую
миску кёрчаху1 и еще какие-то круглые штучки, которые он
доставал у себя из ящика. Тяти рассказывали, что ящик его
каждый раз наполняется такой сладкой едой сам по себе.
Бог посылает, и летучие люди укладывают ее в ящик, когда
архиерей спит.
Убогое, погребенное в снегах селеньице затерялось в не-
скончаемом таежном пространстве верховье реки Колымы.
Стоит декабрь — месяц лютых морозов и суровых ветров,
которые в этих полярных широтах приобретают характер
убийственного пулеметного огня, поражающего своим свин-
цовым градом все щели, все поры.
В это время года солнце совершенно не появляется над
горизонтом. На смену ему выступают сумерки, вечно блед-
ная луна и полярное сияние, держащее все население в
страхе своей призрачностью.
Селеньице это носит название Эмях, что в переводе с
якутского означает гнилое дерево. Оно состоит из нескольких
юрт, разбросанных вокруг большого озера. Юрты отстоят
друг от друга примерно на километр, и в метельные дни
сообщение между ними прерывается на целую неделю, а то и
больше.
В прошлом году, например, был случай, когда один чело-
век вышел во время метели на двор и не вернулся. Оставшая-
ся в юрте семья ждала его до тех пор, пока варились мерзлые,
как лед, кусочки мяса. Не дождавшись хозяина, они поужи-
нали и легли спать. На утро, выспавшись после вчерашнего
1 Кёрчах сбитые сливки
182
сытного ужина, никто не решился выйти из юрты, так как
свист и вой метели все еще не ослабевал. Не выходили они
также и потому, что все равно в темноте полярного «дня»
ничего не увидишь, да и тяжело было открывать двери, на-
глухо занесенные снегом.
Кроме того, закалка северного человека позволяла и в та-
кую погоду пойти без шапки и без пальто в соседнюю юрту —
за целый километр — покурить.
Метель стихла только через неделю. Наглухо замурован-
ные под снегом жители вышли на свет через дымоход и на лы-
жах пустились в разведку по ближайшим юртам, но отца ни-
где не было. Он пропал, словно сквозь землю провалился.
Только весной, когда двухметровый снег растаял и сбежал
бурными потоками в реки, труп хозяина нашли далеко за
юртой. Он вышел из жилья, отошел пять шагов и заблудился.
Такие случаи происходят здесь нередко.
Юрта — это четыре столба с перекладинами наверху в ви-
де рамы, на которую настланы круглые бревна. Они засыпаны
навозом и песком, а сверху устланы дерном, чтобы ни дождь,
ни мороз не могли проникнуть внутрь. Стены — это круглые
лиственницы с неободранной корой, суковатые, уставленные
в ряд. Нижний конец их ставится прямо на мерзлую землю,
а верхний наклонно внутрь, упирается в раму, так что форма
юрты бывает похожа на усеченную пирамиду. Снаружи они
обмазываются глиной, для большей прочности смешанной
с коровьим навозом. Пол земляной.
Весь этот медот постройки имеет весьма практический
смысл. Сухой навоз, насыпанный на потолок, не только за-
держивает влагу, на нем растут грибы — поганки, которые
протискиваясь сквозь круглые необтесанные бревна, свисают
вниз огромными рылообразными головками. На сучьях, тор-
чащих из стен, можно сушить одежду, а на пнях, что возвы-
шаются посреди пола, можно садиться или привязывать к
ним беспокойных прожорливых телят или ребятишек. Очень
часто, когда мужчины и тетушки уходили на работу или на
промысел, к этим пням привязывают ребят и щенят, чтобы
они вместе играли и не скучали.
Передняя правая и половина левой стороны юрты бывают
заняты нарами, крытыми круглыми стволами лиственницы,
с большим уклоном к «огню», т. е. в сторону камелька. Этот
уклон делается для того, чтобы облегчить девушкам и женщи-
нам, занявшим место у стены, борьбу со злым «мужчиной-
духом», который залезет к ним под одеяло.
Левая сторона юрты и вся задняя предназначаются для
коров, быков и телят, которые здесь находятся сутками во
183
время снежных метелей. Юрту обыкновенно занимают две
семьи,.т. е. два старика со своими старухами, два их сына .с
невестками, две их дочери с мужьями и три-четыре малыша.
Кроме них, в юрте еще встретишь собак, несколько щенят,
штук семь-восемь коров, пять-шесть телят и одного-двух бы-
ков. Все это вместе взятое населяют не более 23 кв. метров
площади, разделяют горе и радость в течение нескончаемо
долгой приполярной зимы.
В одной из таких юрт, провалившейся в глубоком
снежном сугробе под самую трубу, жил родовитый староста
селеньица, бывший князек Печур. Он имел жену Кырнас, ко-
торая страдала помрачением ума.
Вот к этому-то Печуру с Кырнас и подъехал его преосвя-
щенство епископ, Винокуров Николай, представитель обнов-
ленческой церкви, недавно прибывший сюда из Владивостока
на якутторговском пароходе. После месячного плавания ока-
зался он в устье реки Колымы, где был встречен русскими
мещанами из Нижнеколымска или Малого Пропадинска, как
его удачно прозвали бывшие политические ссыльные. Оттуда
он вместе с якутторговскими грузами на катере был достав-
лен в город Среднеколымск или Большой Пропадинск. Здесь
он провел осень, организовал епархиальное управление, «ру-
коположил» разных местных мещан в священники и в дьяко-
ны. Когда выпал снег, епископ вместе со своими священни-
ками выезжал в район полукочевых якутов, ламутов и юка-
гиров, чтобы перевести их из старой христианской веры, не-
давно насажденной здесь, в новохристианскую, обновлен-
ческую. Попутно он собирал меха дорогих пушных зверей
и устанавливал «единство и братство» божьих двуногих стад,
независимо от их классового происхождения.
Весь день население урочища Эмях суетилось и готови-
лось к встрече «божьего человека». Его самого решили
устроить у Печура, а остальных тятей разместить у соседей,
ибо в одной юрте, им всем не уместиться.
На обед гостям зарезали жирную корову и кобылу
Сколько было котлов и горшков, во всех наварили лучшего
мяса, сварили кровяную похлебку. В одном из котлов приго-
товили траву-осоку, смешав ее с конской кровью и с жиром.
Это — для «самого», ибо нарочный рассказывал, что «он» ест
такую же траву, доставая ее из круглых банок1.
Позднее вечером, когда приполярная заря, заменяющая
сейчас солнце, потухла и на небе загорелись звезды, у край-
ней юрты залаяла собака. Она сначала подала голос одна,
1 Овощные консервы, употребление которых на севере необходимо,
чтобы предохранить себя от цинги.
184
потом ее лай подхватили другие — и пошел концерт. Через
некоторое время послышался скрип полозьев и топот оленьих
копыт. К юрте Печура подкатили огромные сани вроде ма-
ленького домика, сшитого из шкур, перетянутого снаружи ко-
жаными ремнями. Северяне, испугавшись невиданного раз-
мера саней, шарахнулись в стороны.
Ямщик развязал веревки и открыл дверцу повозки. Отту-
да неуклюже вылезло огромное существо с обросшими воло-
сами лицом.
Сколько было людей, все бросились на колени и отдали
земной поклон...
— Айыы-тоен абыраа! Айыы-тоен абыраа!
После обильного мясного ужина, поздно вечером, помо-
лившись образам и выслушав проповедь «бога-человека»,
жители стали укладываться спать. Епископу предоставили
биллирик— самое почетное место в юрте, настлали ему пу-
шистые медвежьи шкуры.
...Тусклым светом озарился восток — это значит, что уже
настал день. Но несмотря на такое позднее время, все населе-
ние спало непробудным сном. Проголодавшиеся коровы мы-
чали, сорвавшиеся с привязи телята звонко сосали своих ма-
терей.
За юртами, под высокими ивняками, завтракала стая
белых куропаток. Кое-где внизу, в кустах ольховника, свисте-
ли пестрые рябчики. Там, далеко в Ленинграде или Москве,
в ресторанах каждая из куропаток стоила бы несколько руб-
лей, а здесь они порхают свободно и даже не испугались и не
взлетели от взвившегося над ближайшей юртой клуба дыма.
Взрослые на куропаток не охотятся, считая подобное заня-
тие ниже своего достоинства. Да и незачем тратить на та-
кую мелочь драгоценные ружейные заряды. Охотятся на них
только малыши с шестилетнего возраста с луком и стрела-
ми, с силками и петлями. Будущие великие охотники и неуто-
мимые следопыты свою трудовую карьеру неизменно начина-
ют с куропаток.
Следом за первой юртой ожили и другие. Самой послед-
ней очнулась юрта старшины с ночующим архиереем. Вскоре
вся окраина озера была охвачена стоячим концом светлого
дыма. Он висел в воздухе и, колыхаясь, опускался вниз,
окутывая прибрежные леса.
День выдался чудесный: ясное светло-бурое небо, под ко-
торым, казалось, повисло огромное, прозрачное, колыхаю-
щееся воздушное пространство. Кругом стоял лиственный
лес, одетый в свои зимние наряды, а ближе к юртам тесни-
лись кусты тальника и ольхи, ломаясь от тяжести навалив-
185
шегося на них снега. Все кругом спало, погребенное двух-
метровым снегом. Только местами снег прерывался саннымй
тропами, похожими на глубокие канавы. По одной из таких
троп, запряженная четверкой сильных оленей-буров1, наглухо
перевязанная двинулась повозка архиерея. Ямщиком вы-
звался поехать сам Печур, который, сидя на легковых санях,
запряженных парой рысаков, вел на привязи четверку архи-
ерея.
Он ловко управлял оленями при помощи длинной палки.
Несмотря на отчаянный мороз, при котором слюна не доле-
тая до земли, превращается в ледяной шарик и во время раз-
говора между губами образуются ледяные иголочки. Печур
ехал с обнаженной головой и на каждом повороте тропы сот-
ворял крестное знамение.
«Божьего агента везу, будет говорить весь край обо мне,
что я вез его. Печур — сын Окколура — родовитый якут!»
Действительно, весь край был возбужден от такого вели-
кого события, как приезд архиерея. Первый архиерей приез-
жал сюда полсотни лет назад, еще при Белом> Тоене* 2. О нем
помнят теперь только глубокие старики. Он ловил тогда ша-
манов, обжигал им волосы и порол их розгами, свитыми из
конских волос. Кроме того, он велел прорубать в глухой тайге
на сотни километров дороги, ибо его повозка с железной печ-
кой внутри не умещалась в обычных дорогах-тропах. Говори-
ли, что он, как бог, не становился на землю ногами, надо бы-
ло ему подстилать особый священный ковер, он не ел мяса и
не имел женц. Зато у него в повозке была святая монашка,
молодая, крепкая, которая кормила его, раздевала и своим
здоровым телом согревала коченеющие члены святого старца.
И был у него спирт, который он очень любил пить, особенно
в чистом виде, в морозные и метельные дни, лежа у себя в
повозке со своей святой монашкой.
А этот архиерей не был таким суровым: он всех ласкал, и
его пухлую белоснежную руку надо было лизать обязательно.
Это он, видимо, очень любил, потому что он каждому совал
свою руку в рот. Кроме того, он всех угощал сладкой едой
и сам ел до отвала конское мясо и конскую кровяную колбасу
с жиром. Спал в юрте вместе с людьми, коровами, собаками
и никогда не брезгал женщинами, особенно молодыми. Да и
повозка у него не такая уж большая.
Через час на опушке березового леса случилась оста-
новка. Дело в том, что олени очень быстро бегают, но также
быстро им часто надо давать возможность передохнуть и
‘Бур — бык.
2 Белый Тоен — господин, т. е. царь.
186
«спустить», иначе у них получается застой кислот в мочевом
пузыре, что плохо отзывается на их здоровье.
Через час еще остановка.
— Догор1, открой кибитку, хочу выйти!— раздался голос
архиерея из повозки.
— Сейчас, айыы-танара, сейчас.
Крестясь и оттирая отмороженные уши, Печур садится
на санки и погоняет оленей. Ему показалось, что архиерей
требует от него ехать быстрее.
Опять остановка.
— Догор, пожалуйста, открой кибитку!..
— Сейчас айыым-танарам, абыраа2, сейчас.
— У-у-у! У-у-у!
Короткий полярный день уже кончился, а Печур все пого-
нял оленей, желая доставить святого отца до ближайшего
селеньица как можно скорее.
— Догор, умираю! Открой кибитку! Открой, умираю!
Печур, крестясь и произнося отрывками заклинаний,
которыми пользуются шаманы во время изгнания злых ду-
хов, все быстрее мчится вперед. В страхе он даже про отморо-
женные уши забыл. К ушам прибавились еще и щеки и под-
бородок, которые сначала побелели, потом почернели.
Наконец, пробиваясь сквозь темноту, показался долго-
жданный столб искры и вместе с ним пришел и конец испыта-
ниям и страху Печура, хотя он и был окрылен счастьем, вы-
павшим на его долю.
Испытаниям же отца владыки давно пришел конец, и те-
перь он мирно храпел. Только вот меховые одеяла и меховые
постели вымокли и запачкались. Как же иначе могло слу-
читься, когда ямщик Печур целый день и вечер тряс его пере-
полненный желудок ездой и не выпускал его наружу хоть
немножко «пооблегчиться»? Тут святой отец был не виноват
Тем временем в селеньице Печура случилось еще одно
важное событие, которое окончательно свихнуло умы всего
населения. Дело в том, что под ороном (под нарой), где спал
«божий человек» обнаружили роскошную посуду с ручкой
на боку, переполненную до краев густоватой жидкостью. До-
машние, на долю которых выпала честь и счастье это обнару-
жить, сначала боялись даже притронуться к ней: святая
вещь!
— Может, умрете тут же, не выдержите святой силы
его,— поучали соседи.
— Надо вытащить его оттуда длинной палкой, только
1	Догор друг, товарищ
2	Абыраа спаси, помилуй
187
нужно к палке икону привязать, тогда неопасно будет!
— Какой там палку! Ведь он должен быть тяжелым,
как камень громовой1. Не поднять и не сдвинуть его нам.
— Эх, дураки, да разве божье что-нибудь может быть
тяжелым? Не может! Разве облако, солнце, ветер тяжелы?
Нет! Вот посмотрите, он полетит!
— Верно! Верно!—согласились все.— Где шаман? Надо
пошаманить, чтобы горшок полетел к своему хозяину.
Верно!
Вперед выступил шаман и, только начал было вызывать
своих духов и плясать, как вдруг Кырнас сорвалась с места,
растолкала всех, полезла перед глазами всех остолбе-
невших сородичей под орон, вытащив посуду, закричала:
— Олухи, черти, ведь это божье! Ведь это чудо! Подхо-
ди, кто больной!
В тот же день снарядили нарочного вдогонку к архиерею
с наказом передать следующее:
«Мы, жители селеньица Эмях, больные и жалкие люди,
приняв внутрь твою чудотворную божью жидкость, остав-
ленную тобою под кроватью, исцелились от наших болез-
ней, а потому приносим тебе в дар пять шкур красных ли-
сиц, пусть твоя главная жена сошьет себе воротник».
Наутро следующего дня получили всемилостивый ответ:
«Посылку принимаю. Будьте здоровы. Бог вам по-
может!»
Из других приключений этого архиерея Винокурова мне
особенно ярко помнится еще один случай: в том же районе,
но в другом селении, старуха Атыляхана пришла со своим
пятилетним внуком Нюкучабыт приложиться к руке вла-
дыки.
Пока бабушка говорила с епископом, малыш, облачен-
ный в матросский костюмчик, засунув ручки в карманы,
гордо расхаживал перед владыкой.
— Чей этот мальчик?— обратил он внимание.— Какой
славный!
— Это сын моей дочери Акулины,— ответила старуха
и не без гордости прибавила,— она теперь учится в Хаба-
ровске, а сын мой Тэки учился в Ленинграде и нынче при-
ехал к нам сюда. Этот костюмчик он привез племяннику
в подарок. Он очень любит малыша.
— Да,— как бы сожалея, вздохнул архиерей,— мо-
лодцы. А ты, малыш, вот тебе конфетка. Когда вы-
растешь— хочешь быть таким вот божьим человеком,
как я?!
1 Разговор идет об осколках метеорита, которые падают на землю.
188
— Не хочу,— буркнул малыш и потряс в воздухе сжа-
тыми кулачками,— не хочу. Я буду таким же, как мой
нучча дядя’ коммунистом! Вот я покажу тогда мракобе-
сам!— выкрикнул он слово, услышанное у своего нучча
дяди.
Тем временем юкагиры созвали собрание, на котором
вынесли решение: «У нас осталось очень мало продуктов.
Пушнины также мало, она нужна нам самим. Молодежь
уйдет на охоту за белкой, а потому воспретить въезд в юка-
гирский район архиерея, его попов и дьяконов. Послать
ему об этом приказ».
Из Нелемного в Оттур-Кель срочно был командирован
одул Шадрин, тот самый, который был нынче осенью в горо-
де Среднем с приказом архиерея, Шадрин идет на лыжах и
является к архиерею во время его беседы с зажиточными
якутами. Он входит, низко кланяется, покашливая, прохо-
дит мимо богатеев и подает архиерею пакетик с разносным
листком. Архиерей расписывается и, показывая собравшим-
ся пакетик, гордо заявляет:
— Вот, дети мои, бог вразумил стадо свое, они вот по-
слали мне приглашение!— Под приветственное «учугей»
вскрывает пакетик и воодушевленно читает: «Господину
архиерею Винокурову, представителю божьему. Настоящим
юкагирский красный Совет сообщает вам, что согласно ре-
шению общего собрания родов Верхнеколымского района...»
Вот видите?— кивает он своим внимательным слушате-
лям —«...вам и вашим агентам воспрещается...»— что та-
кое?— Архиерей поправляет очки и нервно пощипывает
огромную рыжую бороду.— Видите ли, обращается он к
собравшимся,— юкагиры приглашают меня к себе, но я
вряд ли смогу туда поехать. Молодой человек,— протяги-
вает он Шадрину письмо,— отнеси его туда, откуда принес!
Шадрин берет письмо и торжественно произносит:
— Это наш приказ: архиерею Винокурову и всем его
агентам мы въезд воспрещаем. Поняли? Предлагаем вам,
граждане, последовать нашему примеру, иначе эти святые
люди объедят вас и ограбят.
С этими словами он исчезает. Этот приказ стал для его
преосвященства роковым. Трудящаяся часть якутов также
отвернулась от него, а Монет-старик, один из самых автори-
тетных людей района, отказался впустить архиерея в свою
юрту, вследствие чего тот вынужден был ночевать в своей
повозке на улице и утром чуть свет возвратился обратно.
1 Русский дядя.
189
Так провалилось его «святое» дело в районе Верхней Ко-
лымы. Обратный путь архиерея до Среднеколымска был не
так уж счастлив, как это было в первый раз. Все мужчины
разбежались в лес, угнав с собою оленей и попрятав лоша-
дей. Женам своим они строго-строго приказали: «Не давать
подвод, не давать мехов, не давать пищи!» С большими
лишениями «христова экспедиция» вернулась в город, боль-
шую часть они прошагали пешком или тащились на быках
и на собаках, которые по занесенным снегом дорогам дела-
ли в сутки 10—15 километров.
Население Среднеколымска-тоже образумилось. Горожа-
не уличили архиерея во взяточничестве, вымогательстве и
даже в изнасиловании замужней женщины в алтаре окруж-
ного собора в ночь под рождество. После этого он был пре-
провожден в Якутск, причем в его вещах было обнаружено:
пушнины на 20 тысяч рублей, денег советских — на 15 ты-
сяч, старых золотых монет и золота — на несколько тысяч,
а также огромные запасы масла, первосортного мяса, ры-
бы и т. д.
Так кончилась эпопея последнего колымского архиерея
Винокурова.
Ф Ф Ф
Мой дальний родственник старик Гаппа живет на берегу
реки Ясачной, в двадцати километрах выше заимки Кри-
вал. У него там юртушка, жена и малолетняя дочь-воспи-
танница. Своих детей нет, что для стариков большое не-
счастье.
Они живут в полном одиночестве, вдали от людей, пита-
ясь рыбой, которую они ловят. Летом, когда старики отсут-
ствовали, к юрте пришли медведи. Их было трое — медведи-
ца с двумя медвежатами. Но так как окна и двери юрты
были забиты, звери внутрь ее попасть не могли. Лишь го-
довалый малыш залез на крышу и спустился в жилье через
трубу-дымоход. Он наелся копченой рыбы, зарылся в оленьи
меха, в постель старухи и заснул. Медведица снаружи дол-
го лежала и ждала своего сорванца. Не дождавшись, она
стала реветь. Но малыш не являлся. Тогда мать, шлепнув
другого детеныша, дремавшего возле,так, что тот покатился
кубарем, ушла в лес.
Тем временем приплыли на лодочке старики и, увидя на
берегу отпечатки медвежьих лап, встревожились:
— А что если они сняли полстены юрты и съели весь
запас копченой рыбы?
190
Старик, босой, с засученными до колен штанами, зажег
сверток сухой, как порох, травы и, размахивая им, с криком
выбежал на берег. Медведей не оказалось, но видно по сле-
дам, что они ушли в лес. Старик успокоился, потушил свой
огонь, которым хотел испугать медведей, а старуха накину-
ла на себя сак-пальто; она в то время, когда старик носился
по берегу, чтобы защитить себя на случай появления мед-
ведей, разделась донага и, выставив вперед старую отвис-
лую грудь, сидела спокойно, в полной уверенности, что мед-
веди постыдятся ее наготы и не тронут. Потом они вместе
вышли на берег, открыли двери юрты и вошли.
Что было после этого, никто из стариков не помнит. Го-
ворят, что тогда у них, как только вошли в юрту, «ум вы-
шибло». Наверное, то же самое случилось и с медвежонком.
Они только помнят то, как вошли в юрту, а в юрте окна
были закрыты, поэтому было темновато. И старуха, как
обычно, пошла к своему орону — наре, заменявшей кровать,
и села. Она только это и помнит. Старик, в это время возив-
шийся на полу, был оглушен нечеловеческим криком жены
и громоподобным ревом медведя. От страха у него ноги под-
косились, и тут же он был сбит с ног чем-то мягким, толк-
нувшим его.
В закрытую юрту с забитыми окнами никто попасть не
мог, во всяком случае не медведь же, который, чтобы по-
пасть внутрь должен был снести полстены юрты или сорвать
двери вместе с колодой.
Нет, это не медведь, а должно быть какой-нибудь дух,
который войдя в юрту, обернулся в медведя.
Отчаянию стариков не было конца.
Только потом они обнаружили, что это был не какой-ни-
будь дух-охотник за их душами, а самый настоящий медве-
жонок, который попал сюда через дымовое отверстие, наел-
ся до отвала вкусной рыбы и мирно уснул. Он спал крепким
сном, ибо в лесу, на открытом месте, ему в течение целого
дня не давали спать тучи комаров и оводов, которые наби-
ваясь в нос и глотку, душили.
У этого медвежонка-годовика была сестра постарше
его, двухгодовалая. Она, чувствуя себя взрослой и способ-
ной вести самостоятельную жизнь, отделилась от матери,и
осенью повадилась ходить в лесок около юрты старика
Гаппа, где росли ягоды — черника, смородина и малина.
Она очень любила эти ягоды, и кроме того, здесь была ре-
ка, где можно было купаться целыми часами и бегать по
мягкому песчаному берегу, гоняясь за птичками и зай-
чиками.
191
Она знала, что недалеко отсюда живут люди, которые
своим дымом дают знать о себе на целые километры. Но
она их не боялась, ибо ей не приходилось еще встречаться
с ними.
Знал о ней Гаппа-старик, но терпел ее близость, потом
даже полюбил ее за озорство, за юность, которую он читал
в ее следах. Он даже стал скучать об ней и каждый день,
тайком от старухи, бесшумно скользя на челноке по глад-
кой поверхности протоки, заглядывая на берег, отыскивал
глазами места, где она кувыркаясь, помяла траву-хвою,
где она прыгала, играла. Ему в душу закрадывалась тоска,
что у него нет детей, они тоже вот так стали бы прыгать,
играть, кувыркаться.
Прошло лето. Настала осень, выпал первый снежок.
Старик увидел, что его приятельница забеспокоилась, стала
искать место, где бы устроить себе берлогу и залечь спать
до весны. Она искала бугорки, топталась на месте, бегала
вокруг, но рыть берлогу не решалась, убегала дальше.
Наконец она забралась в гущу леса в бурелом, где подго-
няемая наступающими морозами вырыла яму, довольно
просторную, подостлала пол сухим мхом, натаскала травы,
легла и заткнулась изнутри наглухо охапкой травы.
Прошел год, она выросла в пятипудовую медведицу.
Настала осень, и она опять легла в свою старую берлогу,
расширив ее «жилплощадь». Гаппа знал всю ее историю,
характер, рост и местонахождение ее берлоги, но об этом
никому ни слова не говорил.
Этой осенью приехал я. И когда я ночевал у старика
Монета, пришел ко мне старик, принес в гостинец копче-
ную рыбу и турсучок — берестяное ведерко — черной сморо-
дины от старухи и тайком, чтобы никто не слышал, расска-
зал мне обо всем этом.
— Я еще в прошлом году слышал о тебе, сын мой, что
ты собираешься сюда ехать. Вот и берег эту медведицу для
тебя одного. Приезжай, я провожу тебя к ней и ты ее
возьми.
Я его поблагодарил, угостил чем мог, подарил рубашку
(старик рубашки не имел, надевал шкуры на голое тело),
брюки, пачку спичек, порох. Через день, захватив с собою
одного парня, верхом на лошади я отправился к старику.
Пока мы собирались, пока ехали за двадцать километров,
осеннее солнце опустилось за горизонт. Пришлось заноче-
вать у старика, с тем, чтобы завтра с утра идти к берлоге.
Ночью вдруг залаяли собаки. Пока старушка одевалась,
192
чтобы затопить камелек, в юрту ввалились пять молодцов-
юкагиров во главе с моим братом Михась. Ко мне в Оттур-
Кель они приехали вечером. Не застав меня, молодцы на-
дели лыжи, захватили винтовки и пустились вслед за мною
Я с братом не виделся целых пять лет. Конечно, очень
ему обрадовался. Попили чаю и ночь провели в беседах,
во всевозможных играх: тянули палки, боролись, ловили
друг друга на снегу с завязанными глазами, катались на
лыжах с высокого берега, стреляли из винтовок. Ночь
стояла ясная, лунная, можно даже читать газету. Утром,
пообедав1, семь человек во главе со стариком пустились
в дорогу. Пройдя полтора-два километра от юрты по лесу,
приблизились к бугорку, где зияла огромная дыра.
— Вот здесь. Пришли!—сказал старик и опасливо по-
косился на отверстие.
Из охотничьей практики известно, что следует быть осто-
рожным. Зверь может проснуться, выскочить из берлоги
и наброситься на не ожидавших этого людей. Мой брат,
оставив людей в стороне и держа в одной руке винтовку,
другой стал ковырять яму посохом. Видя безрезультатность
его попыток, я подал ему длинный шест, а сам стал с вин-
товкой наготове, чтобы сразу же при появлении зверя
пустить в него из своего автомата несколько пуль.
— Не надо, выскочит, раздавит!
Старик стоял сзади и от страха у него дрожали колени
Он привык уважать и бояться лесного богатыря, подходить
к нему осторожно, с заклинаниями, с подарками. Брат же
рассуждал иначе:
— Если и проснется, то сразу из берлоги не выскочит
Он притворится отсутствующим. А если потом и выскочит,
то, после нескольких месяцев беспробудного сна, все рав-
но сразу ничего не увидит. Да еще и мороз ему ударит
в нос.
Я знаю, что все это верно. Бывало много случаев, когда
юкагирские охотники, не имея ружей, выгоняли медведя
из берлоги и, пока зверь не приходил в себя, закалывали
его копьем.
— Пощупал, мягкое есть!—сказал брат.
Все насторожились и навели винтовки на отверстие бер-
логи.
— Б-о-э-э-э...— раздался глухой свирепый рев.
У всех напряглись мускулы. Вот-вот зверь выскочит
1 В здешних местах в день приходится есть только два раза —
утром, на целый день, и вечером — перед сном. Весь день проходит или
на работе, или в дороге, где трудно разводить огонь и готовить пищу
7 Жизнь Имтеургина
старшего
193
— Дети, услышьте слово старика, давайте по старинке,
по обычаю...— вдруг сзади взмолился старик.— Раньше на
медведей охотились мы вместе с братом. Найдем, бывало,
берлогу, но что делать: ружей хороших нет, не было тогда
даже хорошего копья... Слишком уж бедны мы были. Одна-
ко мы никогда перед зверем не отступали. Придем днем,
заляжем с одной стороны берлоги и сунем горячую гнилуш-
ку внутрь. Ждем минут десять, двадцать, пока дым не за-
полнит берлогу. Тогда медведь просыпается и начинает ре-
веть. Но дым все гуще и гуще заполняет яму. Через полчаса
из берлоги показывается зад медведя, потом спина... и тут
он падает мертвым от удара копья.
Можно по-другому. Если поблизости гнилушки нет,
тогда поставим двойную петлк» на выходе из берлоги. Про-
бив топором крышу, ворочая палкой, выгоняем медведя на
свет. Злой-презлой он выскакивает, надевает на себя двой-
ную петлю, путается и падает. В это время его бьем или
копьем, или картечью из дробовика.
Когда нас соберется человек пять-шесть, то выберем
лунную ночь. Перед отверстием берлоги привязываем к де-
реву доху или кожаный мешок. Потом выгоняем зверя. Он,
выскочив из берлоги, натыкается на это «черное» и бросает-
ся на него. Тут сзади или сбоку выпускается в него мет-
кая пуля.
В старое время одулы приучали своих юношей к хладно-
кровию еще следующим образом: поймают медведя в петлю
и к нему подбрасывают «обучающегося» юношу, предва-
рительно закутав его в пять-шесть дох и шкур. Медведь в
великой своей звериной ярости бросается на него, подбра-
сывает вверх, катает, как кошка мячик, хватает в железные
объятия, грызет. Несмотря на недовольство моих ребят, я
согласился произвести охоту по всем правилам старинного
якутского обычая.
— Давайте, ребята, по старинке, пусть распоряжается
старик!
У отверстия берлоги остались сторожить я с братом,
другие принесли два бревна и опустили в дыру концами
накрест. Противоположные же концы привязали веревками
за дерево, чтобы медведь не втянул их внутрь берлоги
и не выскочил. После этого пробили крышу. По обычаю по-
лагается закалывать зверя через эту дыру рогатиной, но у
нас ее не оказалось, а потому я, улучив момент, когда
зверь высунул морду в отверстие, выстрелил в голову. Он
глухо застонал, потом затих. Его тыкали и переворачивали
шестами, но он уже не шевелился. Потом палками обша*
194
рили все уголки берлоги, нет ли другого медведя. Убедив-
шись, что другого нет, а этот испустил дух, отверстие бер-
логи освободили от бревен.
Теперь остается его вытащить оттуда. Все обернулись
на меня. Мне не хотелось перед ними оказаться трусом,
хотя, признаться, я не совсем бы желал залезть в берлогу
и надеть петлю на все еще теплого медведя. Делать нечего,
я взял веревку, лег на спину и пополз вниз в огромную чер-
ную пасть берлоги. Мне раньше никогда не приходилось
лазать туда. Эту роль всегда выполнял брат. Против обык-
новения я лез в берлогу не головой вперед, а ногами. Мне
казалось, что в случае нападения в берлоге медведя за счет
моего тела, начиная от ног, удлиняется путь до моей голо-
вы. На всякий случай я держал наготове маузер.
Я раньше никогда не был трусом, но тут струсил. Вот
ноги мои очутились в темноте, потом поясница, потом
грудь, потом я очутился в темноте целиком. Полежал так с
минуту и, когда глаза освоились с полумраком, пополз
дальше, вздрогнул, упершись ногами в мягкое, лохматое.
Мне вдруп» показалось, что весь мир закачался, как пробка
на воде, что я лечу куда-то в пропасть.
Придя в сознание, я толкнул медведя ногой, я желал
убедиться в том, что он действительно мертв.
Что случилось дальше — ничего не помню, только пом-
ню, как я стою, упершись спиною об дерево, держа наго-
тове винтовку. Как я выскочил из берлоги, как всадил в го-
лову зверя все девять пуль из маузера — прошло мимо
моего сознания. Мне тогда показалось, что в темноте блес-
нула огнем пара глаз и огромная косматая голова зверя
с оскаленными зубами надвинулась на меня.
Окончательно успокоился, когда вспомнил, что рядом со
мною стоят ребята и хохочут, и когда увидел, что брат, дер-
жа в руке веревку, исчез в черной пасти берлоги, через ми-
нуту вытащил на свет огромную медведицу с изрешеченной
головой. Потом я выяснил причину моего испуга: оказы-
вается, когда я исчез в берлоге, брат, через окошечко на
крыше, перевернул медведя шестом так, что голова его
действительно упала на меня. Он и не думал меня пугать,
наоборот, он хотел облегчить мне выполнение операции,
за которую я взялся. Ребята разожгли два огромных кост-
ра, а старик Гаппа ходил вокруг и, размахивая руками,
произносил заклинание:
— Не мы, не мы, а русские с тобою так сделали, не
сердись на нас, не гневись. Мы твои золотые косточки под-
нимем, похороним...
195
Брат, выкурив трубку, с завороченными рукавами стал
потрошить зверя. Прежде всего он извлек все еще трепы-
хавшееся сердце, разрезал на кусочки по количеству охот-
ников и роздал ребятам.
— Ешьте!
Охотники принялись есть свои порции. Старик да я не
решались. Мне просто было противно есть сырое сердце.
Старик не ел по другой причине. Он считал, что ему уже
поздно искать подвигов на поприще охоты — это должны
делать только молодые. В конце концов наши порции
съели охотники и вдобавок пригоршнями стали пить теп-
лую кровь медведя из его груди.
Потом они выложили на снег морозиться печень и поч-
ки, а брат, очистив кишки, налил туда крови и, положив
еще накрошенное сало с солью, перцем и луком, поставил
вариться. Охотники в момент освежевали тушу, потом
уселись вокруг костра.
Голову зверя поместили высоко на дереве между вет-
вями, положили между зубами кусочки печенки, чтобы дух
зверя, если нападет на человека, не смог кусать его так
же, как и свою собственную печень. Кости медведя ломать
не разрешается, но нам старик это позволил в виде исклю-
чения; предварительно прочитав заклинание «духу» огня.
Поздно вечером мы вернулись на становище. Но войти
в юрту не имели права, так как убитый медведь, по поня-
тиям якутов, то же, что умерший человек. Дух его, выйдя
из тела, пристает к людям, имевшим с ним соприкосновение.
Проникнув в юрту, он может там поселиться и наносить,
как злой дух, страдания жильцам. Для того, чтобы освобо-
диться от «духа», мы на дворе разожгли костры, три раза
перепрыгнули через них со всеми своими вещами и оружием
и только после того вошли в юрту.
ОДУЛЫ РЕКИ ШАМАНКИНО
X верховьям реки Колымы, Зимнее сообщение.
Снег. Первая ночь в снегу. Чамани-Унугис. Поздно
ночью. Старик Хорини. «Хаха, мет калул!» Жуткая
картина. Дела якутских охотников. Дорогие ремеш-
ки. Ужасы голода. Огонь. Ледяные сосульки.
В первых числах февраля я выехал из Оттур-Келя в
Сеймчан, расположенный на истоках реки Колымы, пример-
но в двух тысячах километров от ее устья. Доставить
меня за тысячу километров взялся якут Дельбирге. Дорога
196
туда идет по неисследованному берегу реки Колымы, мимо
устьев рек Шаманкино, Коркодона, Бургана и Шойдана,
где живут одулы (юкагиры).
Стоят сильные морозы, градусов под сорок, свирепству-
ют сильные снежные метели. Февраль, начало марта здесь
вообще период сильных ветров, которые сбивают с деревьев
снег, навалившийся на ветви в течение долгой зимы.
От Оттур-Келя до Коркодона километров пятьсот. На
пути кроме нескольких семейств одулов на Шаманкино,
никого нет. Связь с Коркодоном одулы устанавливают ле-
том по воде, съезжаясь всем племенем на берег Колымы,
около впадения в нее реки Ясачной. Зимой же связь преры-
вается. Только полярные зайцы, белки, черные медведепо-
добные росомахи, пятнистые рыси, волки да дикие олени
бороздят снег по необъятным просторам.
В первый день мы проехали всего лишь двадцать кило-
метров, дальше двигаться не могли. Олени, и без того исто-
щенные, по самые рога тонут в глубоком, двухметровом сне-
гу. Сани проваливаются, сверху на них обрушивается снег,
погребая под собою весь наш караван. Мы — хозяин оле-
ней Дельбирге, его работник Кучус, нанявшийся работать
на круглый год за пятьдесят рублей, и я— идем на лыжах
впереди, протаптывая дорогу. Дельбирге, выбиваясь из сил,
начинает ворчать, потом ругается и говорит, что все олени
завтра же сдохнут от истощения, что, вероятно, и мы после-
дуем за ними, затерявшись в этих нескончаемых снегах.
— Хоть бы они поскорее сдохли!—ворчит он.—Так бу-
дет лучше: вблизи есть жители. А если они падут где-ни-
будь за пятьсот километров, нам до жилья не добраться.
Тогда и мы сдохнем.
Правда, весь сегодняшний двадцатикилометровый путь
был чрезвычайно труден, но я думаю, что тысячу километ-
ров до Сеймчана все-таки одолеем. Во всяком случае хоть
пешком, таща на себя все необходимое^ но доберемся до
цели. Но все же что-то таинственное чувствую я в его сло-
вах, и что-то подозрительное внушает мне его поведение.
В первую ночь остановились на берегу небольшого
озера. Оленям, освободив их от упряжки, привязали на шею
по метровому чурбану, чтобы они не убежали, и отпустили
на волю.
Они постояли сначала на месте, как бы боясь шевель-
нуться. Потом, почувствовав, что их больше не держат не-
навистные ремни, шарахнулись в сторону и скрылись. Они
копались в снегу, добывая себе корм — мох, ягель — уходи-
197
ли туда вместе с головой и рогами так, что над снегом меж-
ду деревьями торчали одни коротенькие, как собачье ухо,
мохнатые хвостики.
Тем временем мы утоптали небольшую площадку, с двух
сторон поставили треноги и между ними натянули четырех-
полосную брезентовую палатку. Снег внутри палатки на-
крыли пахучими ветвями лиственницы, сверху настлали
пушистые оленьи меха. На этот раз мы решили железную
печь в палатке не ставить, а для варки пищи разожгли
снаружи большой костер. Часа через два снег превратился
в воду, а мерзлое, как камень, мясо сварилось. Из котел-
ка потянуло вкусным запахом лука и лаврового листа. Мы
вошли в палатку, зажгли свечу и сели есть. После сытной
и мягкой пищи убрали посуду и, вытряхнув снег, внесли
в палатку меховые постели и заячьи одеяла. Скверно было
раздеваться и ложиться голым телом на холодную постель,
где повсюду застряли пушинки снега, но еще хуже было
вставать утром.
Ночь стояла ясная, морозная. Небо сводом опустилось
над нами, где блестели его отверстия — звезды.
— Вставайте, чайник вскипел!—услышал я голос.
Я не хотел вставать. Мягкая пушистая постель, мехо-
вое одеяло так уютно меня обнимали, что трудно, невоз-
можно было от них оторваться. Если б мне дали волю,
если б мне не нужно было сейчас все идти и идти вперед, я,
может быть, и не встал бы совсем. Мне хотелось лежать и
лежать, дремать до весны. Сила полярной природы застав-
ляет человека прятаться в теплый уголок и не двигаться,
заставляет лежать тихо до тех пор, пока не придет все
оживляющая весна. Но воля человеческая сильнее даже
злой мощи полярной природы. Необходимо вставать, необ-
ходимо побороть самого себя — если бороться, так уж бо-
роться до конца!
Я проснулся окончательно и почувствовал, что лежу,
весь изогнувшись, уткнув подбородок между коленями, на
самой середине постели. Я растянулся и вскрикнул: голова
целиком очутилась в густом инее, образовавшемся от дыха-
ния на вороте одеяла и подушке, а ноги выйдя из-под
одеяла, уткнулись в снег, который высовывался из-под
постели. Я в ужасе, спросонок, опять скорчился, но, услы-
шав, как Дельбирге, покашливая, одевается, вспомнил всех
своих предков, живших за полярным кругом без огня, под-
натужился и, сбросив одеяло, вскочил на ноги. Скверно
было то, что все платье, оставленное возле, покрылось за
ночь инеем и обледенело. Его пришлось отогревать и су-
198
шить на голом теле. Надо было его вчера, снявши с себя,
сложить и положить под подушку, под ноги и с боков —
тогда оно было бы в тепле. Но я эту премудрость Севера
позабыл, занимаясь науками в университете Ленинграда.
Было темно, когда мы пили чай, закусывая мороже-
ной рыбой. Потом поймали дремавших в снегу оленей, за-
прягли их, сложили весь багаж в санки, тщательно их пере-
вязали, покрыв сверху брезентом, и пустились в путь, опять
протаптывая снег и ведя за собой утопающих в снегу оле-
ней, когда Малая Медведица на небе, повернувшись вверх
хвостом, спустилась на горизонт.
Четыре раза она поднималась и спускалась на гори-
зонт, утомленная ходьбой, чтобы выспаться, поотдохнуть
В пятый раз, когда она, опустившись к вершинам дальних
гор, оповещала близость мрачного утра, мы дотащились
до жителей устья реки Шаманкино. За эти четыре дня мы
все время боролись со снегом. Вчера, когда мы, спустив-
шись на Колыму, проходили мимо рассыпающихся утесов
золотисто-ж ел той охры, которой юкагирские женщины вы-
крашивают свои передники и кожаные штаны, на нас напал
«каленый» ветер — ветер горных ущелий, который, подняв
огромные вихри сухого снега, основательно потрепал нас.
Но мы спаслись, обогнув мыс, и вышли на противополож-
ную сторону.
Шаманкино, или по-одульски Чимани-Унугис, т. е. река
с белорыбицами,— это первое поселение после ясачных оду-
лов. Здесь, на высоком берегу реки, сквозь просеку среди
высоких мачтовых лиственниц, виднеется зарывшаяся в
снегу избушка с камельком посредине и с льдиной вместо
окна, где живет выходец из древних юкагирских родов,
восьмидесятилетний старик Хотини, его жена Шоткари,
младшая дочь Поводок и старшая дочь с мужем, Долгоно-
вым и с трехлетним ребенком. Всего шесть человек.
Несмотря на позднюю ночь или слишком раннее утро,
когда люди и звери — все обитатели Севера — должны были
спать самым глубоким сном, из избушки вылетали редкие
искры.
«Неужели старик и по ночам поддерживает огонь?»
Возле избушки я натолкнулся на собак, которые лежали
в снегу, свернувшись калачиком. Они не лаяли, а как-то
глухо скулили. В другое время года — скажем осенью —
они нас учуяли бы за несколько километров и встретили
бы яростным лаем, а некоторые из них прямо бросились
бы на оленей, и нам пришлось бы от них отбиваться палка-
ми. Кроме того, все домашние, услышав лай собак, несмот-
199
ря на глухую ночь, выскочили бы из избушки встречать
нас, но тут никто нас не встретил, и собаки не вставали.
Пока проводники возились с оленями, я снял меховую
кухлянку1 и тихо вошел в избу.
Перед камельком с тлеющими головешками, на полу, на
лоскутках медвежины, сидел человек, одетый в звериные
шкуры. Он подогнул под себя ноги, заложил руки под жи-
вот. Голова его с взлохмаченными волосами, немытыми
в течение многих лет, была опущена на грудь, а глаза туск-
ло смотрели на потрескивавшие головешки, от которых
исходил какой-то мрачный колеблющийся свет. Тени людей
и предметов от этого мигания бегали по полу, карабкались
на стены и странно извивались. Позади старика сидела
дряхлая старушка. Впившись руками за свои седые, сва-
лявшиеся волосы, она мерно покачивалась взад и вперед и
хрипло причитала. Ее запавшие глаза тоже были устремле-
ны на тлеющие головешки.
На левой лавке, под навесом из вылинявших оленьих
шкур сидела женщина средних лет. Ее голова с прикреплен-
ной к ней шкуркой белой лисицы — родовым амулетом —
безжизненно свешивалась вниз. Тут же сидел иссохший
мужчина лет под пятьдесят и девушка лет около двадцати,
которая держала на коленях охрипшего от плача малыша.
Мое внезапное появление нисколько не встревожило
хозяев. Они лишь застыли на своих местах. И только мой
голос бесконечно им знакомый, с родными теплыми слова-
ми вывел их из оцепенения.
Я видел на своем веку много горьких картин, ужасных
вещей. Я видел в темноте святящиеся фосфорическим блес-
ком черепа людей, видел груды скелетов внутри избушек,
замурованных снаружи снегом, замерзающих на снегу лю-
дей, брошенных своими близкими. Но такой потрясающей
картины не встречал. Передо мною были не люди, а тени,
живые тени.
— Хаха, мет, калул1 2,— сказал я.
Старик поднял голову и равнодушно посмотрел на меня.
— Мет калул одулок, Арымяхан уоги!3— продолжал
я.— Разве не вспоминаешь Арымяхана, своего друга? Вы
вместе с ним играли, росли, вместе жили, охотились. Я его
маленький сын вернулся обратно к вам.
1 Кухлянка — меховая рубаха с капюшоном, надевается поверх
пальто.
2 Хаха, мет калул — это я пришел.
3 Мет калул одулок, Арымяхан уоги — я тоже одулок, сын
Арымяхана.
200
Все повернули ко мне головы и долго смотрели на меня
прищуренными, бесконечно грустными глазами. Наконец
старик, пошатываясь, поднялся, чтобы приветствовать меня.
После моих слов семья старика Хорини как-то встряхну-
лась, оживилась. Женщина растопила камелек, поставила
чайник.
— ГормемЧ Мы страдаем, но это ничего. Только вот
дочь заболела. Проезжавшие осенью якуты-охотники гово-
рили, что злой дух залез в нее и грызет ее горло, грудь,
бока и поясницу.
В этих заброшенных, по словам одного старого путе-
шественника, забытых людьми и богом местах появление
всякого человека — событие. Видеть человека из другого
места — счастье. Они несут с собой вести о жизни людей в
других местах, об их скорби и печали, радости и счастье.
Я прежде всего подошел к больной и открыл ее лицо.
Оно было покрыто корой грязи и пота.
Она заболела недели три назад инфлюэнцой, которая в
этих местах принимает, как оспа и корь, эпидемическую
форму, т. е. повальную, подобно чуме или холере в южных
странах. Я помог ей чем мог. Уложил ее в постель, одел
ее в свое чистое белье и вернулся к старикам.
Тем временем вошли проводники. Они нарубили сучьев
своими острыми топорами. У старика был единственный
топор, самодельный, сделанный им самим из местной же-
лезной руды. Камелек разгорелся. Стало светло и уютно.
Еще с лета у этих одулов не удался рыбный промысел
и не было пороха, чтобы осенью поддержать свою жизнь
охотой на диких оленей и белок.
— Белок в этом году так много, что они каждое утро
бегают по крыше избушки, но убить их мы не можем: нет
пороха. Госторговский агент в прошлом году полуфунтовую
банку пороха продавал за двадцать пять белок. В нынеш-
нем году и этого нет. Приезжавший агент вовсе не имел
пороха. Он продавал по очень дорогой цене нам какие-то
блестящие камни, нанизанные на веревку. Кроме того, он
давал нам весьма непрочные ремешки, которые он Отрезал,
измеряя очень короткой палкой. Я просил агента отрезать
подлиннее, чтобы хватило на улык — упряжку для моей
собаки. Но он рассмеялся и сказал, что я дурак. Он сказал
еще, что из этих ремешков собачью упряжь не шьют, а под-
вязывают ими голову, волосы и шею, чтобы казаться покра-
сивее. Хоть мне и не нужны были эти веревки, но я все
1 Гор мем — голодаем.
201
же их купил. Они очень дорогие. Красный отрезок — локоть
длиною — стоит пять белок, синий — три белки, а светло-
красный — восемь белок. Одной из этих веревок я привя-
зываю своего якуняй — собачку.
Я смотрю на щенка, привязанного в углу шелковой лен-
той розового цвета.
— Дед, вот этот самый ремешок?
— Да. Длиною два локтя, стоит шестнадцать белок.
— Подожди-ка. Два локтя — это почти метр; стоит
шестнадцать белок,— тридцать два рубля золотом!
— Потом,— продолжает старик,— я купил еще несколь-
ко блестящих каменных ниток да еще очень вкусную еду,
завернутую в бумажки,— и сто белок как не бывало. Толь-
ко потом я спохватился, что надо купить товар, надо ку-
пить нож, сверло, спички. Но у меня белок уже не хватило.
Я хотел вернуть Зти блестящие, ненужные мне предметы,
но агент только рассмеялся и погрозил пальцем. Потом он
собрал весь товар, уехал. Пищи у нас тогда не было. Худо
нам было смотреть, как он варил себе жирное мясо и ел, не
поделившись с нами. Даже чай заваривал не в чайник, а
себе в чашку, чтобы мы не пили. Мы долго сидели без
пищи. Старшая дочь заболела, в постель ушла. А ребе-
нок — ему три года и он совсем еще глупый — много-много
плакал, день и ночь. Заснет, проснется, есть просит. А те-
перь вы приехали. Слава! Мои дети спасены, будут жить!
Мы все сели вокруг стола, пили чай с сухарями,
с маслом и сахаром. Я сначала давал помаленьку, чтобы
голодным людям не стало худо. Потом поели мясо и легли
спать. Мои проводники, изнуренные тяжелым походом, сра-
зу захрапели. За ними последовали все домашние, вклю-
чая и больных. Только старик не спал. Свернувшись в клу-
бочек, он что-то шептал.
Когда мы ложились спать, в избушке было тепло, даже
жарко. Но вскоре я проснулся от холода. Ворот одеяла
и подушка, как во все прошлые ночи, были густо усеяны
колючими иглами инея. Но не это удивило меня. Удивило
то, что до сих пор камелек оставался незатопленным, хотя
старуха и младшая дочь были на ногах.
— Почему не топите камелек?—спросил я, высунувшись
из-под одеяла.
— Огонь потух, а достать негде. Мы боялись вас разбу-
дить и попросить огня. Хорошо, что вы проснулись. Дайте
спички.
Я дал спички. Огонь не достают, а добывают. Но здесь
на Севере, очень часто не добывают, а достают, т. е. -когда
202
на камельке огонь погаснет, то сразу бегут к соседям и при-
носят оттуда горящую головешку. Это делают потому, что
у жителей спички — редкость. А добывать огонь трением
бывает слишком трудно, долго и утомительно. Но у старика
Хорини самые ближние соседи отдалены расстоянием, кото-
рое мы покрыли, выбившись из сил, в четыре дня.
Ведь туда за горящими углями не побежишь. Я понял,
почему, когда мы приехали в такой поздний час, у старика
в камельке тлели угли. Значит, они вот уже несколько меся-
цев подряд поддерживали огонь.
Здесь я прожил целую неделю. Поднял на ноги боль-
ную женщину, помог вернуть силы здоровым. Оставил им
из нашего запаса провизии — муки, мяса, масла, всю свою
запасную одежду и белье, порох, топор, спички и т. д.
Двинулись дальше в утомительный бесконечный путь.
Старик за старухой, Долгонов, женщины и даже малы-
ши долго шли за нами по протоптанной дороге, опираясь
на палки — провожали. Наконец устали. Они стояли среди
снежного пустыря до тех пор, пока мы не скрылись из виду.
Много хороших слов сказали они мне тогда, при прощании:
чтобы я был счастливым, чтобы острый глаз меня не прон-
зил, чтоб острое слово расплющилось об меня, как свинцо-
вая пуля о камень.
ДОРОГА НА КОРКОДОН
Февраль. Кавказские мимозы и снежные ме-
тели. Река Колыма на 1400-м километре. Жизнь
прибрежная и лесная. Один из опасных перехо-
дов. Ветры да снежная метель. Предательские
места. Случай с лыжами. Крики. Катастрофа. Чело-
век и топор. Ночевка на льду. Надо убавить багаж.
Олени. Моховище.
Для ранней зимы здесь самым суровым месяцем быва-
ет декабрь, а для поздней — конец января, февраля. В этом
году зима наступила поздно, следовательно, и морозы «спу-
стились» поздно. Сейчас — начало февраля. В Крыму или
на Кавказе, вероятно, цветут анемоны, пышным душистым
букетом распускаются мимозы, а на Колыме свирепствуют
сильные метели и такой мороз, что воздух, вылетающий изо
рта, моментально превращается в иней и рассыпается с шо-
рохом, весьма похожим на шелест падающих осенних
листьев.
Мы едем, вернее, плетемся от Шаманкино уже вторую
неделю и никак не можем добраться до Коркодона, где жи-
203
вет третья по счету от реки Ясачной группа одулов. У них
мы могли бы пообсушиться и передохнуть. Снег еще не за-
твердел, не уплотнился и не поднимает лыжи. Нам прихо-
дится целыми днями с раннего утра до поздней ночи месить
ногами метровую снежную толщу, проваливаясь иногда по
самую грудь, барахтаясь в снегу, как мышь в воде, выби-
ваясь из сил.
На протяжении примерно трехсот километров, которые
мы одолели за две недели, мы не встретили ни одного
человека. Мы продвигаемся по руслу Колымы, занесенному
снегом; с правого берега вплотную к реке подходят высо-
кие обрывистые горы, на которых водятся горные бараны.
На верхушках этих гор и в ложбинах летом мы увидели бы
заросли пахучего кедровика, ольху и дикую малину, а вни-
зу— в долинах — рябину, черемуху и довольно густой сме-
шанный — осиновый и лиственничный — лес.
Весеннее половодье затопляет долину Колымы на многие
километры, доходит до этих гор, и ударяясь о них, промыва-
ет там пещеры — глубокие, страшные, где иногда укры-
ваются медведи, волки и росомахи. Тут же постоянно живут
«духи — хозяева гор и лесов». Во многих местах эти горы
врезаются в Колыму скалистыми мысами, заставляют ее
воды яростно бросаться на камни и в бешеном водовороте
свертывать с пути налево.
В этих местах летом опасно плавать, а зимой близко
подходить, так как водовороты не замерзают, а только свер-
ху покрываются снежной пеной, засасывающей человека в
бурлящую пучину, которая, ударяя под лед, моментально
поглотит жертву и понесет в Ледовитый океан.
По всей долине Колымы, главным образом по левой ее
стороне, растут необъятные лиственничные леса. Деревья,
особенно в верховьях реки, достигают огромных размеров и
бывают в полтора обхвата толщиной. Ближе к реке, на за-
топляемых песчаных берегах, растут огромные осины, топо-
ля, из стволов которых одулы выдалбливают лодки, грузо-
подъемностью до 10—12 тонн. Рябина, черемуха, черная и
красная смородина являются подлеском осины. У самой
воды берег сплошь покрыт зарослями тальника, ивы нес-
кольких видов. Все это теперь засыпано снегом, и для выяс-
нения видов подлеска во время дневных остановок прихо-
дится подниматься на берег, купаясь в глубоком снегу.
Завтра мы должны пройти километров пять — расстоя-
ние небольшое, но для нас — с нашими истощенными
оленями — расстояние прямо-таки астрономическое. Здесь,
по рассказам одулов, самое опасное место — остановиться
204
нельзя; нет оленьего моху. Вокруг раскинулось болото, за-
маскированное снежной коркой. Поэтому сегодня надо как
следует отдохнуть, хорошенько запаковать груз.
Воспользовавшись остановкой, я оставил своих провод-
ников ставить палатку и, захватив винтовку, направился в
лес. В лесу снег осел не так, как на открытом месте, на ре-
ке, где он продувается ветром и разрыхляется. Можно со-
вершенно свободно скользить по его поверхности, не боясь
провалиться.
По нашему расчету стоял полдень, хотя и было темно-
вато. Я решил побродить в прибрежном лесу, а если успею,
поднимусь на ближайшую вершину горы.
Над головой висела полная луна, от блеска которой
рождались какие-то призрачные тени. В лесу, среди «бела
дня», они тянулись за человеком и пугали его. Выйдя на
берег, я увидел массу следов куропаток и зайцев. Зверушки
истоптали весь прибрежный снег и даже устроили себе
«общественные» полянки, где собираясь в лунные ночи,
играют и веселятся. Через эти протоптанные поляны,
пряча когти, крались пятнистые рыси и черные росомахи,
бродили тяжелые лобастые волки.
В лесу, у подножья горы, я наткнулся на старые следы
и пастбище диких оленей. Животные, очевидно, учуяли бли-
зость хищников и разбежались.
Когда я бродил, разбираясь в следах, наверху, прямс
над головой, хрустнула ветка и упала на снег. Я взглянул
и увидел на дереве белую грудку белочки. Она, собравшись
в пушистый клубочек, посматривая на меня, ела что-то тем-
ное, вроде подгорелой корки хлеба. Я вскрикнул и ударил
посохом по лесине. Белочка вздрогнула и, выпустив из ла-
пок пищу, быстро вскарабкалась на самую вершину дерева.
Пища оказалась высушенным в тени грибом.
Откуда она достала этот гриб?
Дальше, когда я проходил мимо низкорослой ветвистой
елочки, я заметил что-то черное в пазах разветвлений.
Я сковырнул его посохом — оказался гриб, нарочно уложен-
ный туда и высохший в тени больших деревьев. Впослед-
ствии я окончательно убедился в том, что белки подобным
образом, т. е. укладывая в пазах разветвлений грибы, заго-
товляют их себе на зиму.
С большим трудом, проваливаясь в рыхлый обветренный
снег, я взобрался на вершину горы. С нее увидел огром-
ную белую ленту, бесконечно уходящую на юг и на север.
Это — спящие воды Колымы, на 1400-м километре от ее
устья. В этом месте ширина реки около трех километров,
205
а глубина — в двадцати километрах ниже — достигала
шесть метров. В некоторых местах по высоким берегам ре-
чек растут большие березовые леса. Здесь же, на вершине
горы — кусты ползучего кедра с шишками. Между дерев-
цами я встретил нескольких белок, щелкавших орехи. Те-
перь я понял, почему хищники-охотники добывают в день
по двадцать — тридцать белок. Рано осенью, по малому
снегу, они отпускают пару собак, которые загоняют белок
в одну кучу. Охотнику остается, не тратя порох, просто
сбивать зверьков длинными палками или бить тупоконеч-
ными стрелами.
После непродолжительного отдыха я стал, тормозя посо-
хом, спускаться с горы. Заря уже гасла. Когда я вошел в
лес, луна белела на горизонте, расстелив на земле длинные-
предлинные тени. Скоро опять наступит день — ночной день,
с северным сиянием вместо солнца.
Поздно вечером, с заходом луны, я вернулся в палатку,
которая увязла в глубоком снегу и дымилась теплом от
железной печки.
На другой день, при мерцании звезд, мы снова пусти-
лись в дорогу. Собственно говоря, никакой дороги не было,
ибо в этих краях никого, кроме ветра да снежной метели,
не бывает. Никто, кроме тусклой луны, эту пустынную
страну не видит. Редко — да и то осенью — забредет сюда
одинокий одул или ламут-охотник. Однако они неизменно
держатся гор, лесов и верховьев маленьких речушек, где
водится больше зверей — белок и оленей. Таежники быстро
проносятся на своих широких лыжах, обтянутых оленьим
камусом, чтобы лучше скользить по поверхности снега и
сподручнее было взбираться на отвесные, занесенные сне-
гом склоны гор, следов не остается: их тут же заметают
ветер и вьюга. Попробуйте разыскать в разбушевавшемся
море одинокую шлюпку, оторвавшуюся от парохода и плы-
вущую в неизвестном направлении. То же самое — попро-
буйте отыскать следы одиночного охотника, случайно про-
несшегося по снежным пространствам Севера!
Ориентироваться в пути приходится только по руслу Ко-
лымы. Мы неизменно держимся одного из ее берегов, где
меньше снегу. Осторожно обходим опасные места, замаски-
рованные сверху снежными барханами. Часто эти барханы
обваливаются в воду. Бурное течение относит их вниз —
к кромке льда и нагромождает там целые колокольни сне-
га и льда. Вода же, вырываясь из тисков, разливается
по поверхности льда и затопляет снег на больших прост-
ранствах.
206
На этих местах, называемых тарынами, метровый снег,
пропитанный водой, сверху покрывается тонким слоем льда.
Под этой коркой образуется довольно глубокая надледная
речка. В ясные солнечные дни такие предательские места
довольно легко заметить по легким испарениям или по осо-
бой голубовато-светлой поверхности. Но очень часто метель
засыпает их снегом — и тогда горе тому, кто попадет на
тарын! Верхний слой провалится в надледную речку, кото-
рая, высвободившись в месте провала, ударит огромным
фонтаном и моментально затопит все — снег, сани, оленей и
людей. Попробуйте вырваться оттуда, когда стоит трескучий
мороз и водяные брызги леденеют прямо в воздухе!
Мои проводники в этих краях никогда не бывали. Кро-
ме того, они вообще не знакомы с реками. Они выросли и
жили в скотоводческом районе верховьев реки Индигирки,
там, кроме полей и лугов, мелких озер и лесов, ничего нет.
А чтобы ориентироваться в направлении и в характере
крупных рек, надо, по крайней мере, пожить здесь и узнать
их. У моих проводников таких навыков не было. Поэтому
роль проводника выполнял я сам, руководствуясь указа-
ниями компаса и карты, устными данными, которые сооб-
щили одулы, и своим собственным опытом северного жи-
теля.
Обычно впереди шел я, за мной — молодой батрак Ку-
чус. Следом тащились пять пар оленьих упряжек, а позади
всех плелся хозяин — Дельбирге. В течение дня мы меня-
лись местами. Вечером я, еле живой от устали, ковылял
сзади, тогда как Дельбирге шел впереди, прихрамывая на
обе ноги и опираясь на палки.
Сегодня утром самый ответственный перегон я пошел
впереди, протаптывая лыжами снег. На этом участке с двух
сторон реку стиснули скалистые горы, образуя каменные
щели. Как обычно, навстречу нам тянул холодный ветерок,
слепивший глаза и бивший по лицу, как хлыстом.
Часа через два ходу, когда звезды начали бледнеть и ви-
димость темных берегов затуманилась, на одной из лыж
лопнули ремни. Надо было их починить. Я отошел в сторо-
ну, пропустив вперед весь караван, во главе которого стал
Дельбирге. Я возился с лыжами и вдруг услышал дикий
крик. Сначала я не обратил особого внимания: почти все
время нам приходится кричать, надрываться, погоняя па-
дающих от истощения оленей. Но этот крик был совсем ино-
го характера.
В чем дело? Я поспешил им на помощь.
Дельбирге, идя впереди, провалился сквозь снег в' воду
207
и в ужасе закричал. Услышав- необыкновенный челове-
ческий вопль, олени встряхнулись, рванулись вперед и, на-
ступив на замаскированную снегом корку льда, также очу-
тились в воде. Тем временем прибежал батрак Кучус. Он
протянул палку Дельбирге, но поскользнулся, полетел в во-
ду и тоже стал кричать.
Прибежав на место катастрофы, я не мог различить в
темноте, где кончается мокрый снег, и где начинается вода.
Только слышалось:
— У-у-уШ
— О-о-оШ
Я видел мелькающие в воде головы людей и оленьи рога,
то увеличивающиеся, то уменьшающиеся. Я быстро снял
лыжи, сбросил тяжелую меховую кухлянку и, пробуя длин-
ной палкой-посохом лед, по колено в воде, подбежал к упав-
шим. Первым делом я ощупал палкой край обрыва и,
упершись ногами в лед, подал конец своей палки Дельбир-
ге. Он схватил палку, рванул ее так, что я еле удержался
на ногах, и выбрался на лед.
Вся беда заключалась в том, что Дельбирге запутался
под водой в своих лыжах и не смог освободить ноги, а в
лыжи ударяло сильное течение и тащило проводника под
лед. Спасла его толстая меховая одежда, послужившая по-
плавком.
Затем я вытащил маленького Кучуса, который сначала
упал в воду плашмя, а затем, вынырнув, зацепился за край
льда своим посохом.
Еле живые, они оба, повинуясь моему приказанию, стали
помогать мне освобождать от упряжки оленей. Мы разре-
зали ножом привязанные на санки ремни и тогда олени са-
ми выкарабкались на лед и как одержимые убежали обрат-
но по нашим следам. Потом очередь дошла до саней.
Течением их прибило к нижнему краю полыньи. На них,
наплывая, громоздились льдины и глыбы снега.
Разворачиваю первую попавшую нарту передом по льду,
но вытащить ее не хватает силы. Рядом со мною, дрожа
всем телом, бьется Кучус, а третьего — нет. Он сидит на
обмерзшей куче снега и не шевелится. Я кричу ему:
— Черт возьми, да иди скорей, помогай!
Дельбирге сидит, весь обледенелый, как снежная баба.
— Беги Кучус, растолкай его, а я поддержу санки!
Кучус побежал, широко расставляя ноги и размахивая
руками.
— Он замерз!— послышался крик батрака.
Сани бултыхнулись обратно в воду. Я кинулся к провод-
208
нику. У Дельбирге одежда замерзла, когда он сидел. Лед
ошпаривал его тело, словно кипятком. Лицо его покрылось
пушистым инеем, веки, отяжеленные ледяными сосульками,
закрылись. Наверное, он сейчас находится в состоянии, ког-
да человек чувствует тепло, уют, чует запах вкусной пищи
и прочие приятности. Я побежал за своей дохой, которую
оставил на льду.
— Скорей!
Притащил. Но как снять одежду с Дельбирге?
Я вытащил его большой нож, разрубил лед, разрезал
его одежду на части. Сдирал с него одежду отдельными
полосами. Потом тело обтер снегом, а сверху накинул свою
доху. Отряхнул с лица иней и, загнув голову назад, влил
ему в рот из дорожной фляжки спирт.
Но что это? Кучус силится и никак не может сдвинуться
с места.
— Замерзаю!— раздался его глухой, замогильный го-
лос.
Я сбегал к саням за лишней дохой, проделал с ним ту
же церемонию, что и с Дельбирге.
Тем временем посветлело. На небе появились белые
облака, ветер — такой холодный и ненавистный — затих.
Стало теплее, даже уютно в этой каменной пасти гор с ле-
дяным языком посредине.
Пропитанный водою снег на краю обрыва замерз, и по
нему хоть и скользко, но стало возможно ходить без риска
провалиться. Оба мои проводника остались целы и невре-
димы.
Было бы хуже, если б они отморозили руки и ноги. Хоро-
шо, что я подоспел своевременно, натер их снегом, обмыл
спиртом и смазал более тонкие и нежные части тела паху-
чим борным вазелином.
Пока они, согреваясь, бегали по льду, катались и пры-
гали, я достал термометр, который показал сорок два и
семь десятых градуса ниже нуля.
До самого вечера мы возились здесь, вытаскивая из ле-
дяных тисков сани и багаж. Вечером перебрались ближе к
берегу. В углублении скалы, прямо на льду, поставили па-
латку с железной печкой, выпили горячего чаю, поели варе-
ного мяса. Я еще раз угостил своих спутников спиртом.
Затем, закутавшись в меховые одеяла, мы улеглись спать.
На другой день мы с Дельбирге остались сушить над печ-
кой одежду, скалывать лед, примерзший к саням, и за-
шивать разорванные меховые дохи и сапоги. А Кучус отпра-
вился разыскивать оленей. Он вернулся поздно вечером и
209
сообщил, что из двенадцати оленей два пропали. Осталось
десять—на пять саней по паре. Но олени так обессилели,
что на них невозможно было ехать дальше. Придется уба-
вить багаж. Но как? Хорошо, если бы здесь мы могли ко-
му-нибудь отдать часть провизии, запасную одежду. Но
здесь никого не было. А мы не рассчитывали возвращаться
обратно этим путем.
Пришлось выбросить деревянные ящики из-под провизии
и одежды, заменив их мешками, оставили также походную
кровать и штатив от фотокамеры. Кроме того, постарались
за день выпить все молоко, имевшееся у нас в виде круг-
лых кусочков льда, и вытопить из костей жир. Все, что не
смогли съесть или выпить,— выбросили.
На следующий день, несмотря на начавшуюся метель,
опять пустились в путь-дорогу и дошли до местности Оройээ
горы, на подножье которой рос густой мох — ягель. Здесь
мы решили задержаться на несколько дней, чтобы дать от-
дых оленям и отдохнуть самим.
Много лишений испытали мы за этот день. Олени, изну-
ренные борьбою с глубоким снегом, не евшие в течение це-
лого дня — раньше мы их кормили в день по нескольку
раз,— падали и не хотели даже подниматься. Дельбирге
бил их палкой без всякой пощады, но бедные животные
только мотали головами, закатывали глаза, но не вставали.
Кучус сначала кусал их за ухо зубами, но потом и это пе-
рестало помогать. Передохнув, олени вскакивали и бежали
вперед, но вскоре опять падали.
В одном месте на льду свалился один из наших лучших
оленей — бур. Мы никак не могли поставить его на ноги.
Поднимаем — он, пошатываясь, стоит, отпустим — падает.
Тогда мы его выпрягли и, привязав к нему на длинной ве-
ревке меховую доху, оставили его в покое. Нам нужно было,
чтобы олень добрался до моховища, иначе он околеет. Ког-
да мы отъехали от него на довольно большое расстояние,
олень заревел и приподнялся. Должно быть слишком тоск-
ливо ему было оставаться одному на льду. Он опять заре-
вел и тихонько, как бы боясь упасть, шагнул вперед. За ним
потянулось что-то черное и лохматое.
Олень в ужасе пустился бежать к нам, все время с опас-
кой оглядываясь назад и следя за несущимся за ним мохна-
тым «существом». Через несколько минут бур догнал нас, и
хотя мы отцепили пугавшее его «существо», он больше уже
не отставал и шел дальше, беспрерывно оглядываясь.
Так мы добрались до хорошего моховища.
210
КОРКОДОНСКИЕ ОДУЛЫ (ЮКАГИРЫ)
Демоново гнездо. Бородатый великан и его
желтолицая союзница. Порох, соболь и скелеты.
Одул Доскан. Ловушки. «Не все ли равно, что бу-
дет?..» Спички, пятьсот костров... и тысячу рублей
золотом. Дракон и ангел. Будут жить! Лицо района.
Спящие перспективы.
В пяти километрах ниже впадения в Колыму реки Одон,
на середине реки, стоит остров Толба-Дис. Холодные волны
реки Колымы лижут его летом со всех сторон, промывая в
скалах пещеры и обтачивая камни в причудливые фигуры.
На самой вершине острова, высоко подняв голову, сидит
окаменелый великан Чульди-Пулут — человек-демон. Рядом
с ним пристроилась жена, а возле собака с поднятыми
торчком ушами и с распущенным хвостом. Как будто она к
чему-то прислушивается. Невдалеке стоит воткнутая в зем-
лю вверх острием Чомол-Чодуя — большой нож-меч, возле
которого на земле валяется огромный кошелек с деньгами.
В двух километрах ниже этого страшного островка, на
устье маленькой речушки, одиноко прижалась к лесу убогая
избушка одула Коскана. Счастливый этот старик: он имеет
двух взрослых сыновей и молодую невестку. Втроем они с
утра и до поздней ночи бороздят лыжами необъятное снеж-
ное пространство в поисках заячьих следов. Где их обна-
ружат, ставят ловушки.
Трудное дело — настораживать ловушки. Прежде всего
надо выбрать удобное место. Затем из бревен сооружают
падающий снаряд, заряжают его приманкой из зеленой
травы или ветвей ивы с набухшими почками. Снаружи, на
определенном расстоянии от ловушки, тоже разбрасывают
приманку, чтобы она привела зайца или куропатку в ло-
вушку.
Целую неделю семья Коскана, питаясь лишь снеговой
водой, расставляла ловушки. В радиусе тридцати километ-
ров они поставили их сто двадцать пять штук.
Но поставить ловушки — это полдела. Нужно ждать
определенное время, чтобы выпал снег и скрыл человеческие
следы, чтобы выветрился человеческий запах с приманки и с
ловушек.
Старик Коскан оказался счастливее своего собрата Хо-
рини, жителя Шаманкино. Он сидит перед пылающим ка-
мельком, греет обнаженную спину и губами ласкает пушин-
ки ошейника из заячьих хвостиков.
— Если не один, так другой, не другой так третий, а
все же зайцев добываем.
211
— А если зайцев не будет, тогда что?
Старик безразлично покачивает головой.
— Не все ли равно, что тогда будет. Не я первый, не я
последний.
Старуха вскипятила воду в чайнике, сделанном из по-
роховых банок, без горла и без крышки. Она угостила нас
кипятком, приправленным черным отваром стебля шипов-
ника.
О, как они рады были нашему приезду! Ведь за целый
год они впервые увидели нового человека! Они готовы были
поделиться с нами последним зайцем, но, к счастью, у нас
сохранились еще сухари, масло, мясо. У нас кроме того,
есть табак, есть спички. Спички!
— Оставь нам коробок спичек, мы дадим тебе за это
десять белок!—обращается старик к Дельбирге.
Тот смотрит на меня. Ему очень хочется одну пачку спи-
чек продать старику за сто белок. А почему бы не продать,
когда пачка спичек для одула — это целое состояние! Он
может в любую погоду, в любое время года, где угодно раз-
жечь костер. Как это удобно! Не нужно в пятидесятигра-
дусный мороз, обнажая руки, высекать целыми часами из
камня огонь. Не нужно в избушке или юрте просиживать
долгие зимние ночи перед очагом, поддерживая огонь.
Беда, если в зимнее время потухнет огонь. Тогда, если
нет кремня и приготовленного трута, пришлось бы или идти
за огнем к ближайшим жителям на Коркодоне-реке, за
двести километров или сложить монатки и отправляться
в дальний путь, в страну призрачных теней, где царит мрак
и вечное забытье.
По самым простым подсчетам в одной коробке имеется
пять-десять палочек, а в пачке — пятьсот. Значит, можно
пятьсот раз разжечь костер на снегу или развести огонь
в камельке. Это же запас на целый год! Разве жалко дать
за это каких-то там сто беличьих шкурок, которые можно
набить в один месяц? Нельзя совершить преступление про-
тив законов существования человека на Севере. Старик по-
лез в мешок, служивший ему подушкой, извлек оттуда
десять связок белок и сунул их Дельбирге. Тот, глянул на
меня, потемнел, но все же взял шкурки и сказал:
— Ладно, старик, спасибо. Я дам тебе пачку спичек,
да еще один коробок, да еще дам твоей старухе, да твоей
невестке ситцу на рубахи, тогда мы будем в расчете. Хо-
рошо?
— Хорошо, видно, ты добрый человек.
212
Радости старика не было конца. Но если бы он знал, что
сто белок — это дамская шуба, стоящая не меньше тысячи
рублей, а пачка спичек стоит пятьдесят копеек, а ситец —
два с полтиной, то настроение его, наверное, стало бы зна-
чительно хуже.
— Скажи, старик, кто тебя научил давать десять белок
за один коробок спичек?—спрашиваю я.
— Недавно здесь был большой купец, агент Окколур.
Вот он и говорил, что без огня можно умереть, а десять бе-
лок убить за день — не так уж трудно. И верно он сказал.
Но потом, когда мы стали давать ему белок, он вытащил
другие спички с красными палочками. «А эти,— сказал
он,— стоят по двадцать белок». Ну, мы и взяли, что было
подороже. Что дороже, то, наверное, лучше...
— А когда это «недавно» было?
— Да вот, прошло лето, осень, зима и вот опять весна
началась. Значит, он был в это же время в прошлом году.
— После него кто-нибудь был у вас?
— Никто не был.
— Что этот агент продавал еще?
— Шелковые ленты, бусы очень дорогие, какие раньше
носили только дочери попа или жены купцов. Он говорил,
что если вы их брать не будете, то и пороху не возьмете и
спички обратно отберу. Ну, мы и брали. Нельзя обижать че-
ловека, если он пришел к нам один раз в год. Я взял у не-
го десять фунтов черной муки, три фунта табаку, две пачки
спичек, да три кирпича чаю. За все это он взял у меня два
раза по сто да один раз полета белок, но и их взял, но дал
вон те блестящие бусы. В общем, он взял у меня пять раз
по сто белок1 и сказал, что я остался у него в небольшом
долгу, за которым он приедет на следующий год.
— Ну, а пороху ты не брал?
— Брал. Купил три банки—три фунта. За это он взял
у меня одну лисицу да шкуру мемечан — медведя.
На другой день из тайги вернулись сыновья старика.
Они принесли трех зайцев. Сто двадцать две ловушки стоя-
ли пустыми. Охотники сообщили, что зайцы «живы» и начи-
нают бегать. Через день, через два их будут приносить сра-
зу по десятку и больше. Значит, отчаиваться теперь нечего!
С Верхней Колымы от реки Ясачной мы проехали пять-
сот километров по целине, рискуя замерзнуть где-нибудь
1 Значит пятьсот белок или тысячу рублей золотом.
213
в полынье. Расстояние это мы покрыли в один месяц. Те-
перь начинается март, но морозы нисколько не ослабевают,
только каждый день солнце стало подниматься выше на
один мышиный шаг. Снег отвердел, на его поверхности
все чаще стали попадаться следы куропаток, белок, зайцев
и других зверей. На лыжах можно свободно ходить. Насту-
пил сезон весенней охоты на белок и на зайцев. Скоро у
них начнется течка. Тогда они будут бегать, как одержи-
мые.
Нам предстоит преодолеть еще пятьсот километров по
дикой долине Колымы до реки Сеймчан, на устье которой
живет несколько семейств якутов. Но как дойти? Ведь из
четырнадцати оленей два упали и не встали еще до Шаман-
кино. Мы их так и оставили на снегу. Два лучших оленя
околели на перегоне до горы Оройээ. Оставшиеся десять
оленей так обессилели, что когда движутся, то их шатает.
Да и с продуктами неважно. Мы рассчитывали добраться
до Сеймчана за месяц, но случилось так, что в течение ме-
сяца мы, еле живые, добрели только до Коркодона.
Никто не выходил здесь из дома, но все же о нашем при-
езде узнали окрестные жители — Шадрин с женой, жившие
за десять километров выше по реке. Захватив трехлетнюю
дочку, они пришли навестить нас — на людей посмотреть
и себя показать.
— Как же вы узнали о нашем приезде?— спрашиваю
я Шадрина.
— Кие, у меня жилу на колени дергало. Вот и решил,
что пешие люди пришли. Да еще прошлой ночью сон ви-
дел.
В этом районе, кроме Шадриных, никого нет. Ближние
одулы живут по реке Коркодону, в селе Чингендже, за
двести километров отсюда. К ним из Колымы никто не ез-
дит. Лишь старик Коскан или Шадрин в особо важных слу-
чаях. сходят к ним пешком или на лыжах. Чингенджинцы
общаются с ламутами, прибывающими в верховья Корко-
дона и соседних рек: с берега Пенжинского залива Охот-
ского моря, с рек Вилиги, Товатума, Пропащей, Широкой
и Наяхана. Они привозят с собою порох, чай, табак и обме-
нивают на добытую одулами пушнину. Весной ламуты отко-
чевывают обычно к своим рекам пасти на побережье свои
оленьи стада, встречать пароходы из Владивостока, Петро-
павловска или Николаевска-на-Амуре и запасти себе рыбы-
кеты на зиму. Когда одулы страдают от голода, то ламуты
поддерживают их оленями, сушеной рыбой и другими про-
дуктами.
214
Коркодонские одулы занимаются исключительно охотой
на белку и диких оленей. Ловят еще рыбу-хариуса, леща,
щуку и укачана, перегораживая мелкие речонки мордами
и тальничными сетями. В весеннее время рыбу добывают
на полыньях удочкой. Рыбы здесь вообще мало, а зверей
из года в год становится все меньше и меньше. Других
отраслей хозяйства у одулов нет. Поэтому, в связи с недо-
ловом рыбы или отсутствием зверя, часто случаются голо-
довки. Если не будут приняты меры к организации других,
более устойчивых видов хозяйства, мы станем свидетелями
очень печальной картины.
Почва и климат, судя по имеющимся здесь растенйям,
и по рельефу местности, вполне возможны для развития
хлебопашества, огородничества и животноводства. Можно
также разводить оленей.
Для этого имеется достаточно моховых пастбищ, луго-
вых и сенокосных угодий.
Скот можно было бы закупить, особенно лошадей в Ко-
лымском или Оймяконском улусах и пригнать сюда, а олени
есть у местных ламутов. Путем организации колхозов мож-
но было бы добиться громадных" успехов.
БУРГАЛА
Ровесники. 83-летний кормилец. Странное куре-
во. Чай, растущий в Приполярном районе. Запас
продуктов и медведь. Юкагирская народная меди-
цина. Череп и купец. Как одулы хоронят своих мерт-
вецов. Сколько костюмов сносил 83-лстний Бурга-
чан. Камень, стоивший жизни исследователю.
Опять в пути. Угрозы проводника.
Они ровесники — мой отец Арымяхан, Хорони и Бурга-
чан. Они проводили свое детство вместе, но когда выросли,
судьба разбросала их по разным концам Верхней Колымы,
отделила друг от друга необъятными пространствами
мерзлой земли. Теперь Бургачану восемьдесят три года.
Однако ему приходится ходить на лыжах, разыскивая сле-
ды куропаток и зайцев, ставить на них ловушки. Добычей
своей он кормит трех малышей-внуков. Отец их, зять стари-
ка, молодой бесстрашный охотник — два года тому назад
упал в воду и остался навсегда там, в водяном царстве,
оставив трех малышей и жену.
Бабушка — хворая, вся изъеденная ревматизмом, не в
силах присмотреть за сиротами, ползающими по полу на
215
голых животиках. Мать с утра и до ночи ходит вместе с де-
душкой по тайге, ночуя в снегу под открытым небом. Через
день-два они приносят зайца-другого и тем поддерживают
существование семьи.
Мы приехали к ним на третий день вечером, когда
семья старика, похлебав заячьего бульона, укладывалась
спать. Они были не столько удивлены нашим приездом,
сколько перепуганы.
— Как так, люди?
— Может быть, это не люди пришли, а ...злые духи?
Старик даже начал было звать духов своих предков на
помощь, но я сказал:
— Хаха, одулок уоги калул!1 Ставьте чайник, будем чай
пить!
— Нянчубада1 2. Однако, духи моих отцов, идите мне на
помощь...
— Хаха, мет одулок уоги, опомнись! Давай, лучше вот
покури!
Он, старуха и дочь — все курили, жадно затягивались
едким дымом табака, задыхаясь в душившем их кашле,
и в этом находили наслаждение. Старик даже забыл, когда
он последний раз курил настоящий табак.
— Хаха, что же вы курили?—спросил я.
— Да вот, посмотри!
Старик подает мне мешок из рыбьей кожи, наполовину
набитый чем-то мягким. Я извлекаю оттуда щепотку, про-
бую на вкус. Горьковато, но табаком не пахнет.
— Однако, что это?
— Это наш табак!—отвечает старик.— Мы его курим.
Сухой гриб-мухомор мы смешиваем с медвежьим пометом,
квасим в темном месте, потом зашиваем вот в такие рыбьи
мешочки. Здесь он сохнет, и тогда можно его курить.
Старик умолк и уставился на огонь, пылающий в ка-
мельке.
— Дед, хотел бы ты все время сидеть в теплой избуш-
ке, пить вкусный чай и курить хороший, настоящий табак?
Чай и табак — это мечта бедняка-северянина. Но старик
отрицательно качает головой.
— Нет. Это было бы очень скучно. Я бы тосковал по
снегу, и по зайцу, и по белке.
— Дед, давно ли вы курите этот свой табак?
1 Дед, сын одула пришел.
2 Восклицание, соответствующее выражению «грех».
216
— Кажется, несколько лет. Вот считай: зять мой в воду 
ушел, когда Ибилигне1 была одна зима. А теперь ему стало
три зимы1 2.
— Значит, за все это время у вас ни один шоромолок3
не бывал.
— Никто не бывал. Нет.
Во время чаепития разговор продолжался.
— Дед, настоящий чай вы давно не пили?
— С тех пор, как и табак не курили.
— А что вы пили?
— Вот на березах и на осинах растет большая черная
шишка. Ее берем и кипятим вместе с черными грибами,
да еще со стеблем шиповника. Получается черная каша —
отвар. Его пьем. Потом пьем отвар листьев и трав, которые
собирает и приготовляет моя старуха. Только вот голове
бывает плохо и сердце очень начинает биться. В общем
ничего, не умираем.
— А как у нас с промыслом?
— Промысел летом был плохой. Немного рыбы насуши-
ли. Да беда — медведь залез в лабаз и все сожрал. С осени
было ничего, а вот зимой сделалось скверно. Теперь снег
отвердел — зайцы появились, опять ожили.
Мальчишка Ибилигне порезал ножом пальчик. Он подо-
шел к собаке и дал ей облизать сочившуюся кровь.
— Что ты делаешь? Не надо! Иди ко мне, я исправлю
пальчик! — сказал я.
— Собака вылижет, и тогда само исправится! — после-
довал ответ.
Но все же я облил рану йодом и перевязал бинтом.
— Мы всегда раны даем лизать собаке. Помогает,—
заметил старик.
— Скажи, дед, что вы делаете, когда у вас болит что-
нибудь?
— Мы раньше никаких болезней не знали. Когда сыты
бываем, тогда и болезней не бывает. Но говорят, что чело-
век болеет от того, что внутрь его входят злые духи — ня-
жолдан и грызут его. Надо изгнать этих духов. Тогда чело-
век, конечно, поправляется. У моей старухи болят глаза.
Значит, залез туда дух, надо его оттуда выгнать. Но как?
Говорят, есть средство — это моча живой белки. Надо ее
достать и влить в больной глаз. Я же не умею хорошо за-
1 Ибилигне — сова, имя ребенка.
2 Три зимы — значит три года.
3 Шоромолок — человек.
217
клинать, а потому глаза моей старухи не поправляются, а
делаются все хуже и хуже: краснеют и гноятся.
— А как деды ваши лечились?
— Раньше было проще. Если у человека болит спина
или туловище, если у него распухнут суставы, то, убивши
медведя, распарывали ему брюхо. Раздевшись больной за-
лезал внутрь медведя и долго лежал там, купаясь в крови.
Потом выходил, вытирался сухим мхом и через несколько
дней чувствовал большое облегчение. Очень часто лечились
разными травами и желчью медведя. Ее пили, смазывали
больные места. В старину у нас бывали мудрые, всезна-
ющие люди. Якуты и русские их называют шаманами, но
мы их называем просто алма. Они не шаманили, как рус-
ские или якутские шаманы1. Они делали все по-своему. Ес-
ли человек спит целыми неделями, то у него выпускали
кровь, потом каждый день валяли его в снегу; он снова де-
лался бодрым и отвыкал много спать. Если у человека гла-
за перестают видеть, тогда алма выскабливает плеву камен-
ным ножичком, затем прикладывает теплое, кровяное мясо
зверя и возвращает человеку зрение. Но когда алма умрет,
родственники отделяют его мясо от костей особыми камен-
ными ножами, вялят на солнце, кладут в берестяное ведер-
ко и вешают на деревья. Это значит, что алму похоронили.
Кости же его, отделив по суставам, делили между родствен-
никами, которые носили их в виде родовых амулетов — по-
кровителей. Череп же считался общеродовым целителем и
переходил по наследству от старшего в роде к старшему.
Умерший предок, уходя от человеческой жизни, снимает
с себя свою внешнюю оболочку — мясо и кости. Но это не
значит, что алма их совсем бросил. Он — тень, несовершен-
ный дух — время от времени снимает с дерева повешенное
там родичами свое мясо и облачается в него, чтобы пови-
даться со своими родственниками. А костями он постоянно
связан со всеми родичами. Его конечности и весь он прости-
рается на все пространство, на котором находится каждый
из его родичей, обладающий какой-нибудь частью скелета.
Скажем, если родич, имеющий часть ноги, алма живет
в устье реки Ясачной, а старшина, владеющий его черепом,
кочует в верховьях реки, за пятьсот километров, значит, ал-
ма растянется, как гигант, на все это пространство. Все
его части «тела» будут там, где имеется родич. Он, как и
все родичи, после смерти всегда находится при оставшихся
1 У колымских русских имеются свои собственные шаманы и шаман-
ки, которые больше всего занимаются колдовством.
218
в живых родственниках и является их покровителем. Преж-
де, чем охотник убьет оленя или лося, даже утку или белку,
дух его умершего предка должен убить тень обреченного
на смерть животного или птицу.
— Помню, в детстве это было,— продолжал старик,—
в наш род повадился ездить якутский купец. Сначала мы
были очень ему рады, но потом его посещения сделались
тяжелыми. Все, что наши охотники ни принесут, купен все
забирал себе. Однако прогнать его или даже показать вид,
что мы недовольны им — не в наших обычаях. Нельзя сер-
дить людей. Надо, чтобы все было по-мирному, по-хороше-
му. Однажды наш большак укрепил у входа в юрту купца
с наружной стороны череп нашего предка и попросил его
прогнать этого жадного человека. Так и вышло. Купец, уви-
дев человеческую голову с оскаленными зубами, испугался,
удрал и больше не появлялся.
Якуты, в противоположность юкагирам, страшно боятся
мертвецов. Всякую болезнь, всякие неприятности они неиз-
менно приписывают действиям духов умерших — юёр, кото-
рым обидно, что они умерли, а другие живут.
Все рассказы старика чрезвычайно точны. Для меня они
так знакомы и так близки.
— Скажи, дед, как вы поступаете с остальными умер-
шими?
— Если человек умер во время зимних кочевок, то ему
делаем из ветвей тальника или лиственницы шалаш, засы-
паем его сверху снегом. Уложив в шалаш мертвого, укоче-
вываем дальше. Он остается один. Ничего ему не оставля-
ем, только иногда убиваем собаку, чтобы они вместе были.
Если родич умер летом, мы его увозим на каменный остров
Толба, где лежат наши многие предки. Они там дерутся
с окаменелым бородатым великаном, который ради наживы
истреблял наших людей. Якуты мертвые зарывают в землю,
чтобы они оттуда не смогли встать, а ламуты укладывают
их на мостках, устроенных высоко на деревьях. Внизу
оставляют своих лучших убитых оленей, поломанные лук и
стрелы, посуду и разорванную нарядную одежду. Но мы
считаем, что в землю зарывать человека нельзя. Ведь он
не умер, а только стал жить как-то по-иному. Сделавшись
сильнее, он будет лучше помогать своему роду.
Огонь бодро горит в камельке, потрескивая и выплевы-
вая горящие угольки на середину пола. Все предметы в
избушке и лица людей принимают от огня какой-то особый
красноватый цвет.
219
Покончив с ужином, стали укладываться спать. Старик
снял свой облезлый полушубок, сшитый из одной шкуры
дикого оленя — спина к спине, лапки к рукам, бока к бо-
кам — и голым залез в меховой спальный мешок.
— Дед, сколько таких костюмов ты сносил в своей
жизни?
— В жизни?..— старик долго молчит, припоминая,—
Постой-ка, этот я одел, когда был в низовьях Колымы. Это
было, когда моей дочери было совсем мало лет. Значит,
прошло около двадцати зим. До этого, я помню, у меня был
костюм, да еще один. Значит, у меня это третий костюм.
Когда-то в молодости у меня была одна ситцевая рубаш-
ка — красная, как огонь, и были белые подштанники. Я их
носил только в большие праздники, когда виделся с купцом
или ходил к помещику исправника просить порох. И еще
одевал, когда ходил просить вот эту мою жену. Рубашку
и подштанники я берег двадцать лет, потом они стали та-
кие, что сами рассыпались, как сделанные из песка. После
этого ни я, ни моя жена, ни мои дети, ни родственники
рубашек не имели. И я бы не имел, да мне подарил какой-то
русский из экспедиции. Он брал меня — тогда я был моло-
дой, сильный — в проводники. Мы с ним обошли верховья
Омолона, бывали на верховьях Ясачной, Зырянки и других
рек. Он все искал какой-то камень, и говорят, что он все же
нашел его. Потом он с этими камнями уехал, обещал вер-
нуться, но не вернулся. Сказывают, что его где-то убили,
а камни забрали.
— Я знаю, что это был золотоискатель Попов, который
где-то действительно нашел несколько самородков и уехал
в Россию. Там его ограбили и убили.
— Дед, у тебя был сын. Где он?
— Сын есть. Он стал хорошим охотником. Пробежать
в сутки четыреста верст на лыжах — для него пустяки.
Он никогда не отступает перед медведем. Я его послал ис-
кать себе жену. В ста двадцати верстах отсюда живет якут
Седар. У него три дочери. Мой сын сильный, молодой! Чем
он хуже других? Вот я и просил Седара дать младшую дочь
за моего сына. «Хорошо,— сказал он,—пусть приедет твой
сын и поживет со мною один год. Пусть он покажет себя».
Вот я и послал его отрабатывать себе невесту.
Огонь в камельке потух. Навалилась темнота и я заснул.
Утром поехали дальше. В двадцати километрах остано-
вились покормить оленей. Проводник Дельбирге завязывает
разговор.
— Скажи, ты табаарыс?
220
— Да, я товарищ. Все трудящиеся стали теперь това-
рищами.
— Да... Табаарыс... табаарыстар... Они много любят
брать себе. В прошлом году у меня на тридцать тысяч пуш-
нины отобрали.
Много он еще распространялся о том, как его «обидели»
большевики, отобрав у него пушнину, накопленную в тече-
ние нескольких лет торговли. Для большого эффекта, чтобы
сильнее подействовать на меня, Дельбирге вытащил из-за
пояса огромный охотничий кинжал и стал стругать ветку.
— Я их, вот подождите, черт возьми!..— Он отчаянно
ругается и, ловко подбрасывая кинжал, ловит за рукоятку.
— Посчитаемся с табаарысами!
Я смотрю на его кривую скулу и раскосые жадные гла-
за, окаймленные ледяными сосульками, приставшими к рес-
ницам, и думаю: «Значит, верно, что на его родине, на Ин-
дигирке, в один из районов которого мы теперь едем, не
совсем в порядке. Значит, верно, что там...»
Ну, ладно. Проехал шестьсот километров. Остается еще
четыреста. Не возвращаться же из-за угрозы этого кулака-
хищника! Черт с ним! Буду держаться настороже.
— Эй, запрягай оленей! Едем дальше! — командую я и,
ощупав на боку маузер, иду вперед, протаптывая снег свои-
ми мохнатыми лыжами.
БАЛЫГЫЧАН
Река Шойдан ведет к Охотскому морю. Шойдан-
ские одулы. Ночь на перевале. Что такое трескучий
мороз. 10 километров остается до «теплого» огня.
Женщина в цивилизованных странах и на Севере
у туземцев. Кабачан и его семья. Как Седар присво-
ил весь скот Кабачана.
Пешком до юрты Седара. Первая песня в Ко-
лымском крае. Ночная ванна в снегу. Сын Бургача-
на. Три дочери Седара. Неудачливые женихи. Беру
нового подводчика.. Сын Седара. Девятизарядный
американский винчестер и автоматическая винтовка.
Восстание якутских кулаков в Оймяконе.
В сорока километрах от Бургалы с правой стороны на
картах значится пустое место. На самом деле здесь в Колы-
му впадает довольно большая река Шойдан или по-ла-
мутски Буксунда. Она берет свое начало в отрогах Яблоно-
вых и Анадырских хребтов и своим верховьем сходится с
верховьями рек, впадающих в Пенжинский залив Охотского
221
моря — Вилиги, Пропащей, Товатума и Наяхана1. Местные
жители, поднимаясь по Шойдану, достигают его верховий,
переваливают водораздел и, спускаясь по указанным рекам,
доходят до моря. Здесь они встречают пароходы из Влади-
востока, Николаевска-на-Амуре и Петропавловска-на-Кам-
чатке. Многие из них остаются там ловить рыбу — кету.
В устье Шойдана живет семья одула и дальше еще око-
ло десяти семейств. Мы проехали мимо устья, зашли к юка-
гирам только на часок. Сначала хотели ночевать у них, но
вблизи не оказалось моховища. Семья эта живет точно так-
же, как и семья Бургачана, поддерживаясь сейчас зайцами
и куропатками.
На второй день вечером остановились ночевать на пра-
вом берегу Колымы, у подножья небольшой возвышенности.
Эта возвышенность, вопреки указаниям карты, врезается
в реку острым скалистым носом, отклоняя течение ее на
запад под углом в сорок пять градусов. Здесь Колыма обра-
зует двойную петлю. Длина изгиба примерно сорок кило-
метров. Поэтому юкагиры предпочитают перетаскиваться
вместе с лодками через мыс, ширина которого равна кило-
метрам десяти. На перевале мы и остановились ночевать.
Так же, как и всегда, отпустили оленей на свободу. Те-
перь уже на шею палки им не привязываем. Затем утоптали
полуметровый снег и между двумя огромными лесинами
натянули уже успевшую почернеть от дыма и прогоревшую
в нескольких местах палатку. Несмотря на начало марта,
особенно по вечерам и утрам, стоят сильные морозы. Жите-
лям городов, особенно южной и средней части Союза, труд-
но понять, что такое трескучий мороз. Это значит, что когда
у человека обнажается нос, подбородок или уши, они мо-
ментально трескаются, подобно нагретому стеклянному ста-
кану опущенному в ледяную воду. Пораженные морозом
места сначала становятся белыми, как снег, покрываются
ледяным налетом, а потом чернеют. Или, когда раскрыва-
ешь рот, чтобы сказать слово, то сразу между губами обра-
зуются ледяные иголочки, а плевок падает на землю ледя-
ным шариком. Вот что значит — трескучий мороз.
В такие морозы бедный старик Бургачан, восьмидесяти
трех лет, плетется по тайге на лыжах, проваливаясь в глу-
бокий снег, падая, обмораживая себе нос, уши, щеки. Он
идет с единственной лишь целью — поймать куропатку или
зайца и тем самым спасти жизнь своих осиротевших вну-
ков-малышей.
1 По-местному они называются: Ньиргилян, Элэуям и т. д.
222
Перевалив возвышенность, спустились на Колыму и че-
рез двадцать километров вышли на реку Нечеин, где ставит
свои ловушки и заторы на рыбу якут Кабачан. Но до его
юртишки еще далеко, километров десять. Снег здесь до-
вольно плотный, хорошо поднимает лыжи и полозья саней,
а потому идти легче. Скоро дойдем до тепла!
Но как длинны оказались эти десять километров! Олени
падают от истощения. Мы, все время прокладывая в снегу
дорогу, тоже едва держимся на ногах, да и с продуктами
неважно. Теперь я понимаю, как полярные путешественники
умирают от истощения и от голода! Половину дня мы по-
тратили на то, чтобы добраться до огня. И только поздно
вечером увидели, как столб искр пробился сквозь тьму и
волшебным фейерверком рассыпался между громадными
деревьями.
Такую заманчивую картину сказочной красоты видит
каждый заблудившийся в лесу северянин, умирающий с го-
лоду и холоду. Огонь! Что может быть приятнее огня на
морозе, особенно в темную ночь в глухом лесу! Что может
быть радостнее самой захудалой лачужки с огнем и с чело-
веком! Самая дорогая меблированная комната в первоклас-
сной гостинице не может идти ни в какое сравнение с той
радостью, которую вселяет в человека убогая, грязная, тес-
ная лачужка, придавленная сугробами снега в застывшем
лесу, с ледяшкой вместо окна, но с пылающим камельком.
Женщина на Севере у туземцев—не красота, не товар,
за которым так рьяно гоняются в цивилизованных буржу-
азных странах. Она — самая необходимая опора в жизни.
Она — огонь, одежда, пища, жилище, друг, помощник и
радость. Она — все в полярных странах. Вот где женщину
надо особенно уважать и любить!
У Кабачана есть мать. Ей свыше семидесяти лет.
И еще — сестра. Эта семья когда-то имела десяток коров
и столько же лошадей. Но часть скота пала в суровый год,
когда трава не уродилась, а осенью пошли дождь и снег, а
потом ударил мороз, похоронивший поверхность земли под
толстой коркой льда. Другую часть скота забрал себе бога-
тей Седар. Здесь на практике мы видим, как сильный нажи-
вается за счет слабого.
Кабачан, владея дикими просторами земли в несколько
тысяч квадратных километров, смог бы найти траву и со-
держать скот. Но у него — молодого мужчины — нет жены.
А у Седара есть три молодых дочери. Кабачан соблазнился
одной из них и, неофициально договорившись с отцом, по-
шел к нему в зятья — отрабатывать себе невесту. Все лето
223
Кабачан провел у Седара. Пришла зима, у него нет сена.
Что делать со скотом?
— Как же мне не помочь тебе, моему сыну! — сказал
ему Седар.— Приведи скотину ко мне, я ее прокормлю.
Но больше уже скот к прежнему хозяину не возвра-
тился.
— Я их спас от голодной смерти, они теперь мои! —
заявил старик. На этом дело и закончилось.
Потом, когда у Кабачана не стало скота, старик сказал
ему:
— Не рассчитывай жениться на моей дочери! Тебе не-
чем ее кормить. Лучше поступай ко мне батраком!
У Кабачана иного выхода не было. Он поступил к Се-
дару батраком за одну только пищу. Когда это ему надоело,
он стал жить самостоятельно, ловить рыбу заторами, а зай-
цев и куропаток — силками и пастями.
Сегодня Кабачан вернулся поздно и ничего не принес.
Заяц еще не стал бегать, а куропатки куда-то исчезли.
Старуха-мать тем временем извлекла из земляной ямы
глину, пропахшую разложившейся рыбой, наскоблила лист-
венничной коры-заболони — и, смешав все это, сварила
какое-то подобие каши. Такие же ямы я видел и в других
якутских улусах. Они наполнялись мелкой рыбой, которая
в летнюю жару разлагалась и неприятно пахла. Зимой эта,
с позволения сказать, рыба служит пищей бедноте.
Одулы летом рыбу складывают в сайды, т. е. в малень-
кие срубики, построенные на столбах, чтобы туда не лазили
лисицы и мыши. К осени эти срубы по ночам горят «сорто-
вым огнем». Это — серебристые жирные сиги превратились
в сплошную разложившуюся массу, которая в голодную
зимнюю пору идет на «душеспасительную пищу».
Как только мы подошли к юрте, старуха — не знаю поче-
му— тайком вынесла свое варево из юрты и поставила на
снежный сугроб морозить.
Мы сварили последние крохи мяса, угостили всех и уста-
лые завалились спать.
Через два дня, отощавшие, еле живые, мы с Дельбирге
доплелись пешком до речки Балыгычан, также незначащей-
ся на картах. На устье ее живет старик Седар. Олени не
смогли дойти: они свалились на дороге, и поднимать их
остался Кучус с небольшим запасом сухарей и масла. Он
пробудет там несколько дней, пока олени не наберутся
сил и не смогут идти дальше.
Юрта старика Седара просторная и теплая. На левой
половине ее помещаются, штук двадцать коров с телятами,
224
на правой — люди. Посредине юрты камелек, дающий много
света и тепла.
Встретили нас радушно. Хозяйка Марья сразу же вски-
пятила чайник и сварила жирную грудинку. К чаю подала
белое масло, поджаренный на масле творог, а мне отдельно
поставила копченый олений язык.
Наконец-то мы увидели просторное жилище, огонь, на-
стоящий «теплый» огонь! А как хорошо выглядят люди, и не
потому, конечно, что они нас накормили, а потому, что мы
ужасно соскучились по человеческому обществу. Правда, на
протяжении 700 километров в трех местах мы останавлива-
лись у одулов, но у них жуткая нищета, не увидишь улыбки
на лицах. А эти смеются и даже поют. Поют! Я не слышал
песни от самого Нижнего Пропадинска.
— А ну, ребята, спойте еще!
— Давайте споем! — воодушевляется Дельбирге и на-
чинает якутскую песенку о том, что у них — как уголь воло-
сы, как серебро зубы. Его голос хрипит среди звонких дет-
ских голосов.
Все было хорошо, но вот ночью я проснулся от кошмара
Мне приснилось, что я стою в джунглях Индии. Нестерпи
мый зной меня душит, а вокруг ворчат леопарды, гиены
Целые тучи насекомых набрасываются на меня, кусают, и
я чувствую, как горячие струи яда от их укусов текут по
мне вместе с потоками крови, отравляют сердце. Я отбива-
юсь от них руками, мотаю головой, как будто бегу от кого-
то, а кто-то хлещет меня по голой спине связкой крапивы.
Потом кто-то набрасывается на меня сзади, валит на зем-
лю, скручивает назад руки кожаными ремнями. Мириады
насекомых вновь набрасываются на меня и начинают вновь
высасывать кровь. Я чувствую, что становлюсь белым, как
осенний первый снег, кожа прилипает к костям, а сердце
бьется все тише и тише. Меня заживо съедают. Мне душно,
я задыхаюсь, несусь куда-то вдаль...
Но что это? Прибежал зайчик, перегрыз ремни и бросил
на меня лопату снегу. Я прихожу в себя, с силой взмахиваю
руками и просыпаюсь. Зажигаю спичку, и то, что предстало
перед моими глазами, я не забуду всю свою жизнь. Это —
тысячи коричневых блох и вшей усеяли мою подушку, по-
стель, одеяло. От укусов тело горело, как в огне.
Всю ночь я не мог заснуть. Вставал, выходил на двор
и обтирал распухшее от укусов тело снегом. Затем возвра-
щался, ложился, снова вставал, но ничего не помогало.
Утром встал совершенно разбитый, с распухшим, горящим
телом, с красными глазами.
8 Жизнь Имтеургнна — старшего	225
Сын одула Бургачана, Егорде, оказался здесь. Он. .вы-
полнял обязанности охотника и пастуха оленей. В откровен-
ной беседе Седар-старик сказал мне:
— Он — парень хороший, но только как я ему отдам
свою дочь? У него же ничего нет, кроме собаки.
А Егорде говорил мне тайком, что ему здесь живется
плохо. На него смотрят не как на зятя, а как на работника,
работающего ради пропитания, притом старик просил у не-
го за дочь двадцать оленей и ведро спирту.
— Где мне взять столько оленей? — с грустью добавил
он.— Я не смогу жить здесь дальше. Черт с ними! Уйду к
себе и буду кормить своих стариков!
У хозяина среднюю дочь Харачан сватал один приезжий
якут Кака. Отец запросил за дочь выкуп — пять тысяч бе-
лок, ведро спирту, десять оленей и винтовку. Кака согла-
сился. Он жил у старика все лето, отработал на сенокосе
стоимость двух тысяч белок. Потом целый год бродил по
хребтам, по ламутским стойбищам, выпрашивая белок и
оленей. Вернулся он из тайги через шесть месяцев, принес
старику остальные три тысячи белок, винтовку и двадцать
оленей (десять лишних оленей вместо ведра спирта).
Но старик свою дочь не отдал, сказав, что его белок он
берет в уплату какой-то прежней задолженности, а осталь-
ное— за возможную беременность дочери. Кто станет ее
кормить, если вдруг родится ребенок? Кака не захотел ссо-
риться со стариком и уехал к себе в Колыму.
Седар подрядился доставить меня в Сеймчан, до которо-
го еще оставалось триста километров. Выпросил он за это
немного: триста рублей, но предупредил, что доставить-то
меня он доставит, только за мое благополучие в Сеймчане
не отвечает.
— Лучше оставайся у нас. Скучать не будешь. Мои
ребята будут тешить и служить тебе. Будем хорошо питать-
ся и вместе ходить на охоту на медведей. Если хочешь ка-
таться, есть олени и лошади. Потом весна придет, птицы
прилетят. В Сеймчан можно добраться летом по воде. А те-
перь ездить туда не время.
— Спасибо, старик, за любезность,— ответил я.— Но
мне надо ехать поскорее и добраться туда по снегу. А летом
я поплыву на лодках, тогда увидимся снова.
— Когда я был батраком-скитальцем, знал твоего отца
Арымяхана,— сообщил Седар.— Хороший человек он был.
Мы с ним тогда радость и горе делили. На Олу — на Охот-
ское море — ездили несколько раз. Послушайся моего сове-
та: берегись этого Дельбирге. Я понаслышке знаю, что он
226
плохой человек. Его нож не раз бывал в теплых местах че-
ловека и не раз напивался крови от самого сердца.
— Спасибо, старик. Буду тебя помнить. Пусть повезет
меня твой старший сын.
Седар согласился.
Достаточно отдохнув, на свежих оленях снова трогаюсь
в путь. Триста километров! А дальше? Что меня там ждет?
Наверное, опять бандитизм, опять происки местных кулаков
и феодалов.
Сегодня я впервые сижу на санях. За день проехали
сорок километров. Мой новый подводчик, сын Седара, ока-
зался очень энергичным, закаленным человеком. Пробежать
на лыжах триста километров—для него сущий пустяк. Это
дело всего четырех-пяти дней. К тому же он замечательный
стрелок, да и ружье у него хорошее — американский девя-
тизарядный винчестер.
Не доезжая Сеймчана, встречаемся с жителями у речки
Суксукан. Мы у них остановимся и точно разузнаем, не
появились ли бандиты в Сеймчане?
— Как ты думаешь? Ты бывал там много раз —сколько
человек и кто должны придти сюда с отрядом? Какое у них
будет вооружение? — интересуюсь я.
Оказывается, в Оймяконе нынче зимой восстали якут-
ские кулаки. Они направятся в сторону Сеймчана, удирая
от красных, двигающихся со стороны Охотска. Жители трех
селений — Оротука, Санга Толоно и. Таськана, расположен-
ных между Оймяконом и к бандитам не примкнут. Бандиты
рассосутся среди них, и в Сеймчане придет не больше деся-
ти человек. Вооружение у них не такое уж хорошее, чтобы
их бояться. С десятью бандитами мы справимся, а в случае
чего можно удрать на лыжах.
— Пусть попробуют гнаться за нами!
Мой подводчик демонстрирует свой винчестер, которым
он владеет не хуже циркового артиста. У меня автоматиче-
ская винтовка и многозарядный маузер. Каждый кустик,
каждый снежный бугорок будет гибелью для бандитов.
Подводчик, чтобы сэкономить мои силы, предоставил
мне пару лучших лошадей. Я сижу на санях, соскакиваю,
когда лишь мерзну или когда оленям тяжело.
227
СЕЙМЧАН
Путь от Балыгычана до Сеймчана. История
Сеймчана. Питание и свет от советского Дальнего
Востока. Весна. Наста — старуха. Полярная исто-
рия. Макар — сын Насты. Кюпкюй — ойун, незакон-
норожденный Талон. Как отец Алексей «отпускал*
грехи. Первое мая. Конец мая. Снежный блеск.
Первый гусь. Идем на охоту. Картины оживления
Севера. Как-то теперь одулы?
Триста километров мы отмеряли за десять дней — для
севера срок весьма незначительный. Дорогой нам служит
русло реки Колымы, и ее притоков. Притоки прямые, сокра-
щают нам путь. Здесь с середины зимы дули сильные ветры,
так называемые «каменные». Эти ветры несутся из горных
ущелий. Они согнали со льда весь снег. Нам приходится
много сидеть на санях. Олени наши, жирные и сильные,
мало объезженные, так и рвутся вперед. А Харид — моло-
дой четырехлетний олень с вытянутой вперед головой и с
длинными ногами — иногда даже буйствует: то шарахается
в сторону, то рвется без меры вперед, то дерется с
другими оленями.
Недалеко от Сеймчана мы попали в полосу затишья.
Снег здесь лежит еще глубокий и рыхлый.
Нам опять пришлось прокладывать дорогу, протаптывая
снег.
Триста километров от Балыгычана, пятьсот — от Корко-
дона, тысяча — от реки Ясачной, тысяча пятьсот — от горо-
да Среднеколымска, или две тысячи сто метров от устья.
Казалось бы, что река средней величины на таком расстоя-
нии от устья к истокам сделается совсем маленькой — ру-
чейком. Где-то можно было бы увидеть, как рождается ре-
ка. Ничего подобного! Река Колыма, какой она была по ши-
рине у Верхнеколымска, такою остается и здесь. До впаде-
ния в нее реки Балыгычан она текла по широкой долине,
а от Балыгычана и почти до самого Сеймчана она — с пере-
рывами— сжата с обеих сторон скалами. В некоторых мес-
тах прямо из воды вырастают отвесные утесы.
Сеймчан— это небольшая речка, впадающая в Колыму
с левой стороны. При устье ее имеется несколько юрт яку-
тов-скотоводов, деревушки и избушка бывшего священника.
Якуты эти явились сюда несколько десятков лет тому назад
из-под самого Якутска. Здесь священник окрестил их и тем
самым приобщил к «стаду господнему», с которого можно
драть и шкуру и мясо.
228
Прадедом сеймчанского населения считается шаман
Кюпкюй, что значит обрыв-пещера. Он имел семь жен. Его
могила лежит на высоком ровном месте среди деревьев.
Православный священник свою избу велел построить рядом,
чтобы каждое утро и вечер ему удобнее было поганить про-
тивную могилу богоотступника своими нечистотами.
Сеймчан, как и другие якутские селеньица, расположен
поодаль от берега реки. Здесь около десяти юрт. Каждая из
них отделена пятнадцатью-двадцатью километрами расстоя-
ния от остальных. Живут они самостоятельной, независимой
от других жизнью.
Сеймчан — речка, селеньице, глухая тайга и гора Кулпу-
ту — оторван от остального мира так же, как и одулы. Ад-
министративный центр республики город Якутск, отстоит от-
сюда за три тысячи километров сухопутным путем через
горы и болота, через тайгу и снежные пространства. Бывали
случаи, когда некоторые предприимчивые администраторы
пробовали добираться сюда. Почти всегда они терпели не-
удачу: не хватало человеческих сил, чтобы побороть все
преграды, которыми так ревниво окружила эти края суро-
вая северная природа.
Зато сеймчанцы и их соседи — таськанцы, санга толонцы
и др.— нашли себе более прямой и короткий путь, ведущий
к свету и к людям. Путь этот ведет к селу Ола, располо-
женному на побережье Охотского моря. До 1912-1913 годов
от Олы через Сеймчан до Колымы существовал государст-
венный тракт. По нему перебрасывались тысячи пудов про-
довольственных и других грузов. Из Олы они поднимались
до верховий реки Буенды осенью на собаках и оленях. От-
сюда весной сплавлялись до Колымы на плотах, и даль-
ше— на паузках. Сеймчанские жители и их соседи ламуты
при этом принимали самое деятельное участие в постройке
паузков и в сплаве грузов до гор Среднеколымска.
В 1912-1913 годах этот тракт был заброшен по случаю
открытия морского пути по Ледовитому океану через Берин-
гов пролив. Хотя этот тракт был формально закрыт, эконо-
мическое значение его не уменьшилось. Северо-морской
путь через Ледовитый океан оказался слишком трудным,
рискованным и, при отсутствии специальных морских судов
полуледокольного типа, малодоступным.
Сеймчанский же тракт, связывая огромный судоходный
бассейн Колымы с незамерзающим Охотским морем, ждет
своего будущего развития. Так было в 1926-27 годах. После
1928 года, когда в этих краях обнаружили залежи золота
недалеко от Сеймчана — на речке Сприндик-Эн,— забро-
229
шенный было тракт снова ожил. Теперь там строится шос-
сейная автомобильная дорога. До сих пор никто не знал,
что река Колыма лежит так близко от Охотского моря.
Например, от Сеймчана до села Ола всего лишь 700 кило-
метров, а от устья реки Шойдана и Балыгычана до устья
реки Вилиги — около 400 километров. Причем часть этого
пути сокращается в летнее время за счет далеких судоход-
ных речек, впадающих в Колыму.
Сеймчан сейчас ожил. Здесь организован РИК, коопера-
тив..., но это было в 1930 году.
В 1927-28 годах картина была иная.
Наста-старуха, которой около 60 лет, живет рядом со
мною, всего в двух километрах. А я поселился в бывшем
поповском доме. Я хожу к старушке каждое утро пить све-
жее молоко.
Уже апрель. С юга прилетели орлы, ожили лесные пташ-
ки. Тепло. Только вечерние и утренние заморозки никак не
спадают. Отчасти это хорошо. Я встаю рано утром, когда
солнце только выглядывает из-за окружающих гор, надеваю
лыжи, зову собаку Собольку, которая меня сопровождает
от самого Среднеколымска, и, закинув на плечи винтовку,
иду кататься с гор. Как прелестно в это время дышать чис-
тым горным воздухом! Когда стремительно мчишься с горы
на лыжах, то собака не может поспеть за тобою. Она от-
стает, отчаянно лает и напрягает все силы, чтобы догнать
хозяина и бежать рядом. Я помню, как раньше одулы
охотились на лосей. Они гонятся на лыжах за зверем, ко-
торый во всю свою силу старается улизнуть от преследо-
вателя. Часто случалось, что зверь в слепом страхе, не за-
мечал высокого обрыва. Он кубарем катится вниз, вскочит
на ноги и снова бежит. Охотник, который мчится следом на
лыжах и которому надо настигнуть зверя, тоже не замечает
обрыва, да и некогда его обходить. Человек смело броса-
ется вниз вслед за зверем. С двадцатисаженной высоты он
падает на снег и продолжает катиться дальше с головокру-
жительной быстротой. Пока очумелый от страха зверь пы-
тается увильнуть в сторону, охотник уже настигает его и
острым концом посоха пронзает бок. Зверь делает последний
отчаянный прыжок и падает мертвым. Охотник же, описав
дугу, возвращается к лосю, садится на его горячую тушу
и покуривает, поджидая своих отставших друзей.
Вот и я лечу на лыжах. Мимо меня мелькают деревья,
кусты. «А что если я стукнусь о дерево? — проносится у
меня в голове.— Ничего, пройдет!»
После прогулки я захожу к Насте-старушке и пью мо-
230
©
локо. Однажды во время чаепития ребятишки во дворе под-
няли невообразимый гвалт:
— Гости! Гости пришли!
«Что за гости? — подумал я.— Может быть, это бандиты
с Индигирки?!»
Выскочил я на двор, чтобы первым их встретить «до-
стойно». Но каково же было мое удивление и радость, когда
вместо вооруженных людей я увидел сидящую на навозной
куче... ворону. Ворона! Это же замечательно! Гость с юга!
Значит, наступает уже настоящая весна.
Тем временем старушка, встревоженная криками, не
ожидавшая увидеть ворону «заэмирячила», т. е. захлопала
в ладоши, запрыгала на месте, изображая походку вороны,
и закричала:
— Эй, гости, черные гости, навозные гости! Угощайтесь
навозом, съешьте моне... на-ах, на-ах...
«Эмиряченье» — болезнь, названная так доктором
Мицкевичем, бывшим в ссылке на Колыме. Это — популяр-
ная истерика, которая выражается в непроизвольном подра-
жании всем неожиданным явлениям, поражающим боль-
ную. Этой болезни, как правило, подвержены женщины.
Наста-старушка произвела на свет семь сыновей и трех
дочерей. Из них выжили только две дочки и один сын —
Макар.
— Лучше бы и этот подох! — вздыхает старушка. И у
нее есть на это основание. В этом году она послала сына
в Таськан, за 200 километров, сватать себе невесту. А он
вместо того, чтобы вернуться домой с женой и приданым,
вернулся еле живой, пешком, раздетый.
— В чем дело?
— Да в том, что он проиграл в карты три коня, на
которых должен был привезти невесту, ружье, 200 белок,
всю свою нарядную верхнюю одежду.
Старуха плачет от горькой обиды и вытирает слезы по-
долом кожаной рубахи, грязной-прегрязной.
Наста считается «аристократкой» сеймчанского общест-
ва. Да она и сама очень гордится своим происхождением
от первого жителя Сеймчана — шамана Кюпкюя. Кюпкюй
был великий, всемогущий шаман. Задолго до прихода сюда,
он, вернувшись черным вороном, облетел весь мир, и вы-
смотрел себе подходящее место — нынешний Сеймчан. Вот
он и поехал сюда, захватив с собою жен, детей и 50 голов
конного и рогатого скота. Самая младшая его дочь была
матерью Насты-старушки.
231
У Насты есть брат по имени Толон, т. е. поле. Мать его,
сестра матери Насты, забеременела от одного из батраков
Кюпкюя. Но так как нравы якутов очень суровы на этот
счет, то она все время скрывала свое положение. Чтобы
никто ничего не заметил, она наравне с другими женщина-
ми выполняла всю тяжелую домашнюю работу. Весной на-
ступил срок родов. Но что делать с ребенком, еЬли о его
рождении никто не должен знать? Убивать — жалко. Нель-
зя родной матери поднять руку на ни в чем неповинного
малютку. Разве удрать втроем? Но куда? Да и можно ли
скрыться от всемогущего шамана, владеющего несметным
количеством злых и прочих духов? От них никуда не убе-
жишь. Все равно они догонят беглецов и растерзают своими
острыми зубами.
Девушка завертывает новорожденного в мох, приносит в
юрту и прячет в хлеву среди телят. Но домашние обнару-
жили ребенка по плачу. Мать высекли розгами, но не убили.
Выдав ее замуж за батрака, перевели в категорию самых
низших, бесправных рабынь.
Когда Кюпкюй умер, в Сеймчан с отрядом из нескольких
вооруженных казаков приехал священник Алексей. Насаж-
дая христову веру, производил обряд крещения.
Однако сеймчанцы чуть свет вставали и удирали от попа
» лес. Возвращались домой поздно вечером, только ноче-
1ать. Попу нужно было найти способ крестить непокорных
днем. Он додумался вот до чего. Рано утром, почти ночью,
поп заявился в юрту. Он поставил полуголых якутов в ряд,
и каждого, хватая за волосы, чтобы не уклонялся, обливал
сверху водой, в которую предварительно окунал медный
крест. Затем каждому поп мазал лоб чем-то пахучим и
скользким, давал имя, которое записывал в книгу. На этом
обряд «крещения» заканчивался.
Энергичный поп построил церквушку, избу себе и юрту
дьячку.
«Охристианизовав» население, он собирал с него налоги,
подати и прочие поборы. Кроме того, священнослужитель
установил порядок, по которому якутам разрешалось есть
мясо только в определенные дни месяца, рыбу — тоже в осо-
бые дни, а иногда и просто сидеть целыми неделями голод-
ными. Люди, привыкшие питаться сообразно наличию пищи,
независимо от качества, сорта и времени, никак не могли
понять, что означал собою приказ священника. Но больше
всего их поражало то, что требовалось сидеть голодным, ко-
гда есть пища и в особенности когда удался хороший промы-
сел. Убьют на охоте оленя или лося и вдруг на тебе — нель-
232
зя есть мясо. У всех северных жителей существует насчет
питания только одно правило: если есть пища, надо есть ее
до тех пор, пока не насытишься. Если же нет пищи -— надо
ее раздобыть.
Хотя якутам и угрожала опасность платить по Шкуре
лисицы и по ведру сливочного масла за нарушение попов-
ских правил о еде, понятно, они ели все, что добывали —
мясо, рыбу, масло, не считаясь ни с временем, ни с каче-
ством пищи.
Тем, кто голодал неделю-две, отец Алексей в церкви
клал в рот сладкую еду из маленькой ложечки. Это он на-
зывал святым причастием. Но и тут не обходилось без на-
рушения правил со стороны злостных «богоотступников».
Так, во время разных обрядов поп велел произносить слова
молитвы на славянском языке. За неумение правильно по-
вторить или за коверкание слов «господних» полагался удар
книгой по голове, щелчок в нос или удар медным крестом
по зубам.
Потом поп сообщил народу, что господь-бог, живущий в
небесах за облаками, считает всех женщин старше 14 лет и
моложе сорока грешными, даже погаными. Надо им очи-
щаться. Пусть они по одной приходят к нему в дом в после-
обеденное время и совершают обряд отпущения грехов. По-
нятно, если женщина оказывалась молодой и интересной,
святой отец оставлял ее и на ночь.
* * *
Сегодня Первое мая. Во всем мире всколыхнулось море
знамен. В Москве и Ленинграде трудящиеся вышли на ули-
цу стройными колоннами, с красными флагами. Парад крас-
ных войск, демонстрация трудящихся заводов и фабрик...
А здесь у нас дремучая тайга, сонное царство снега и льда.
Но вот и конец мая. Солнце поднимается высоко. Не ус-
пеет оно опуститься за горизонт, как снова поднимается.
Ночей теперь нет, мы потеряли всякий счет времени. То ли
полдень, то ли вечер — никак не определишь. Бодрствуем
по ночам, когда солнечные лучи не так режут глаза и по-
верхность снега немного подмерзает, позволяет свободно
скользить по ней на лыжах. Многие охотники лишены воз-
можности выходить на свет днем: у них нет темных очков,
а солнечные лучи, отражаясь от белой поверхности снега,
совершенно ослепляют глаза. Ламуты в это время носят на-
глазники, сшитые из беличьих хвостов, волосы которых за-
щищают глаза, рассеивая свет, падающий сверху. Одулы
233
же и якуты носят берестяные или кожаные «очки» с узкой
прорезью в два миллиметра. Лучи весеннего солнца, смеши-
ваясь с блеском ярко-белых облаков и сплошной зеркаль-
ной поверхностью снега, своим несметным количеством
сверкающих кристалликов, исключают всякую возможность
видеть на открытом воздухе незащищенным глазом. Этот
блеск полярной весны я не могу сравнить ни с чем: я бы-
вал в особых помещениях учреждений, занимающихся изу-
чением явлений света, бывал в разных зрелищных пред-
приятиях, но нигде не было такого ослепительного света.
Как только приехал в Сеймчан, я сколотил из молодежи
дружину, расставил в нескольких пунктах посты, чтобы на
случай прихода белобандитов быть наготове. Но прошел
месяц, никаких сведений ниоткуда не поступало. Лишь не-
давно приехал из соседнего селеньица Таськана, отстоящего
отсюда за 200 километров, бывший дьячок Жирохов, един-
ственный грамотей этого района. Он сообщил, что белые в
Таськан еще не пришли. Любознательные селяне снарядили
в сторону Оймякона лазутчиков, чтобы подробно разузнать
относительно движения из Оймякона, но они не вернулись.
— Как только они возвратятся, обещали заехать и сю-
да, чтобы все знали правду про Оймякон,— сообщил Жи-
рохов.
Кое-кто видел прилетевших с юга лебедей, а старик То-
лон убил даже гуся, половину которого принес мне.
— Птица прилетела, идем на охоту! — зовут мои дру-
жинники: высокий сухощавый батрак Михась, сын Насты-
старушки, Макар, бедняк Мохой с братом Семеном и два
сына старухи Татапны.
Весна — радость Севера. Смысл же ее — охота. Я со-
глашаюсь. К нам присоединились другие охотники вместе
с Жироховым, и мы шумной ватагой спускаемся на реку
ночью, когда снег подмерз и хорошо поднимает лыжи. Рас-
ходимся по островам, где удобнее стрелять пролетающих
мимо гусей, уток и лебедей. Мы с Жироховым засели на од-
ном маленьком островке с разных сторон, просидели, пока
поднявшееся солнце не обогрело нас. Некоторые из наших
стреляют, но нам не повезло: птица летит очень высоко.
Гуси и лебеди — вереницами, а утки и мелкая птица — ту-
чами. Мне кажется, что они очень спешат попасть на север.
Иногда затянувшаяся зима ломается сразу, и весна насту-
пает катастрофически, словно пушечный выстрел. Тогда
птица спешит попасть на родные озера и в тундру, чтобы
успеть за короткое лето вывести свое потомство. Если же
наступает ранняя оттепель, а затем возвращаются опять
234
морозы, то прилетевшая птица частью кочует на юг до на-
ступления настоящей весны, а частью замерзает на полынь-
ях рек и озер.
Я подостлал под себя сухой тальник, потом, чтобы .удоб-
нее было наблюдать за пролетающими птицами, улегся на
спину, подложив под голову ранец, набитый провизией и
патронами. Я лежал и думал. Видел ярко-голубое небо, за-
тянутое дрожащей прозрачной дымкой. Потом заснул.
Сколько времени проспал — не помню. Вскочил на ноги,
услышав беспорядочную тревожную стрельбу моей дру-
жины. Но не стрельба меня поразила. Меня поразил оглу-
шительный шум. Спросонья показалось, что я лежу посреди
узкой улицы, а вокруг тарахтят моторы и носятся сотни
трамваев и автобусов. Меня заставила очнуться величест-
венная картина — чудо Севера. Это разлив громадной реки.
Вокруг островка бурлила вода, размывая метровую толщу
снега. А полынья, ниже по течению, вздуваясь и ломая ма-
терый лед, несла его вниз. Подхватываемые колоссальным
напором внешней воды, ринувшейся с верховьев реки,
огромные льдины, нагромождаясь друг на друга, произво-
дили шум, подобный раскатам грома.
К счастью, островок примыкал к берегу, и я пробрался
туда без особого труда. Здесь меня встретили ребята. Вмес-
те с ними я взобрался на холмик и произвел пять выстрелов
в честь оживающей природы.
Через час мы, веселые и радостные, сидели у пылающего
костра, пили чай и закусывали вкусным мясом уток, под-
стреленных ребятами. Мы все смотрели и не могли насмо-
треться на разливающуюся реку, на оживающую природу
Севера.
Снег в этот день, под действием солнца и южных теплых
ветров, превратился в мокрую кашицу, а потом сбежал вниз
бурными ручьями. Повсюду, где снег лежал толстой, метро-
вой корой, образовались лужи, озерки и речки глубиной
до полутора-двух метров. А еще через день весь снег стаял.
На солнечных склонах гор появились пушистые подснеж-
ники и много других цветов и трав, нежных, с яркими цве-
тами, но без запаха. Почки деревьев сразу набухли, наклю-
нулись. Через несколько дней темновато-серые леса приоб-
рели цвет зелени, настоящей, живой зелени. Тайга напол-
нилась пением птичек и торжественным кукованием ку-
кушки.
За эти несколько дней река вышла из берегов и на де-
сятки километров затопила все низменные места. Лед уплыл
вниз и частью растаял на высоких берегах, куда его вытолк-
235
нули другие льдины, протискиваясь вниз, чтобы уплыть на
север. Можно уже плавать по реке на лодке,только сильным
течением она относит вниз, на север.
Север ожил. Реки и озера вскрылись, земля покрылась
нежной травой и яркими цветами, леса распустились, заще-
бетали вокруг птички, играя и строя себе гнездышки.
Медведь вышел из берлоги, стряхнулся, протер глаза,
облизнулся и пошел к своим заповедным кучам «пищи»,
отложенным еще летом. Дикие олени, освобожденные от ле-
дяных тисков, вздохнули свободно. И люди ожили: появи-
лась рыба, появились мясо, дичь, трава, ягоды.
Север встречал весну. Жизнь в этом суровом краю чу-
десно преображалась.
Николай Тарабукин
Моя жизнь
Мое детство
Повесть
Стихи

МОЕ ДЕТСТВО
КОГДА Я БЫЛ МАЛЕНЬКИМ
* * *
Когда я был маленьким,
Я мучил свою мать:
Я слабым был ребенком.
Меня качали два года в люльке,
А я сидел в гнилушках,
Как жук-древоточилыцик,—
Я крохотным ребенком был.
Лишь на груди у матери
Я пригревался
И голый был, как червячок,
Я материнским молоком питался
И, плача, грудь все время я просил.
И вот глаза мои открылись,
Огню я улыбаться начал,
Веселым я ребенком стал.
Людей увидя, танцевал я,—
Приветливым ребенком был.
Вот по постели ползать начал,
Как паучок, передвигаться стал.
Я бабушке покою не давал,
Я шаловливым стал.
Но вот я сделал первый робкий
шаг
И только лишь на волю вышел,
Как встретил внешний мир
И речи дар обрел.
Куда идти — я и не знал,
С щенком я подружился.
239
Живым ребенком был я.
Я птичек полюбил,
У птичек взял себе я песни,
Теперь есть песни у меня.
МАТЬ РАССКАЗЫВАЕТ
Когда был жив твой отец, мы жили хорошо, не муча-
лись. Осенью кочевали вместе с другими людьми по разным
рекам и хребтам. Твой отец был хорошим охотником на ди-
ких каменных баранов. И тарбаганов он убивал много. Ко-
гда он убивал барана, мы делились с соседями согласно
обычаю.
Когда наступала осень, мы с гор спускались на равнину,
там диких оленей много ели и сохатых ели.
А когда выпадал снег, твой отец промышлял белку.
Вот так хорошо мы жили, когда твой отец был, потому
что он был хорошим охотником. Но твой отец умер. И оста-
лись только мы с тобой. И пришлось нам кочевать с кем
попало.
Ты был малюсенький, как белка, И плакса. Меня очень
утомлял. Сначала ты стал улыбаться огню, потом начал
улыбаться людям. Размахивая своими ручонками, ты тя-
нулся, подпрыгивая, к людям и смеялся. Затем начал пол-
зать. Бабушке не давал присесть, очень утомлял ее. Ты был
большой шалун, веселый и забавный. Все очень забавля-
лись тобой. Дедушка и бабушка тебя очень жалели. И ко-
гда ты был маленьким, не спускали тебя с рук.
Случалось, мы с бабушкой и дедушкой вместе жили.
Но иногда откочевывали в разные стороны.
Как-то осенью откочевали мы в разные стороны. И ты,
скучая по бабушке и дедушке, все время вспоминал их.
И вот однажды мы встретились на летнем стойбище.
Они в ту ночь и уснуть не могли и все время говорили
о тебе:
— Жив ли наш птенчик? Что он делает? Какой он стал?
Я говорю:
— Спит.
Они живехонько начали свои вьюки снимать. И к юрте
оба наперегонки побежали, один другому говоря:
— Я раньше его увижу!
И вдруг, когда они бежали рядом, бабушка задела деда
ногой. Дедушка упал и отстал. Тебя, спящего-то, разбуди-
ли. А ты их испугался. Они же оба приготовили для тебя
гостинцы. Вытащили из карманов и стали тебе давать: ба-
240
бушка — вареный жир, а дедушка — костный мозг. Ты тут
же им заулыбался.
Тогда они, держа тебя с обеих сторон за руки, стали
заставлять плясать до устали, то один, то другая. А ночью
бабушка уложила тебя спать с собой. И ночью, во сне, ты
напугал бабушку. Начал искать, как бы пососать молока
и стал царапать ее грудь. Ну и сосунок же ты был, мы тебя
и звали сосунком.
НАЧИНАЮ ХОДИТЬ
Я помню, как начал впервые ходить. Воли я хорошенько
не знал, ходил только по юрте и играл со щенком. Но вот
стал вылезать на улицу. Далеко не уходил—лишь вдоль
поклажи вокруг юрты. И вот полюбил я волю. А дедушка и
мама все время следили, как бы я не ушел далеко. Так по-
немножечку я подрос.
Наступила весна. Я полюбил волю: очень светло. Если
посмотрю на солнце — оно слепит, невозможно смотреть.
А родным очень занятно было, когда я, зажмурившись,
смотрел на солнце. Они нарочно заставляли меня смотреть
и говорили:
— Вот птичка летит!
Когда наступила весна, отелились важенки. Была у нас
одна важенка, которую звали Гилтаринга — Белянка. Теле-
нок у нее был пестрый, чудесный. Я очень радовался ему
и любил его. Мама поймала этого теленочка, чтобы я погла-
дил его. Я маме говорю:
— Мама, привяжи ему к шее ремень, чтобы я мог во-
дить ее за собой.
Мама сказала:
— Он ведь, милый, еще маленький, вот когда станет
большим, тогда он будет твоим верховым оленем.
Затем мама вошла в юрту.
Около юрты всюду весенние лужи. Я начал гоняться за
теленочком, чтобы поймать его. Но теленочек был очень
проворный. Я не мог догнать его. Я гонялся за ним в унтах
по лужам. Теленочек убегал, нежно мыча: «Ав-ав-ав». Мне
нравилось его мычанье, и я гонялся за ним, смеясь: «Хе-
хе-хе». Мать догадалась, вышла и закричала:
— Сосунчик, что это ты собираешься делать?
А я улыбаюсь ей.
— Поглядите-ка, как этот глупыш вымочил свои ун-
ты!— сказала она и шлепнула меня мокрыми .унтами по
спине.
241
Я заплакал, но тут же засмеялся. И, вытирая слезы,
сказал:
— Мама, а теленочек, когда бегает, поет или говорит
«ав-ав-ав»? Он очень быстрый, я не могу поймать его.
Когда я так сказал, мама обрадовалась и приласкала
меня. Она сказала:
— Теперь в унтах по воде не броди. Ты хороший, плохо-
му теленочку не подражай.
Я очень обрадовался, когда мама сказала, что я хоро-
ший. Улыбаясь, я глубоко вздохнул. Я все еще смотрел на
теленочка... Мама взяла меня за руку и увела домой.
Я РАДУЮСЬ ПТИЧКАМ
Я очень любил маленьких птичек и радовался им. Был у
меня щенок, которого звали Нгокчэн — Песик. Встав утром,
я отправлялся искать птичек. Ведя за собой своего щенка,
я отыскивал их. Они, щебеча, порхали по деревьям. Я сидел
у подножья дерева и смотрел вверх на птичек. Мне нрави-
лось, как они щебечут, и я подражал им: «Чип-чип-чип>.
Если птички улетали в другое место, я шел за ними. И не
замечал, как день переходил в ночь.
Мама и бабушка говорили про меня:
— Этот вот вместе с птичками сам становится птичкой.
И спрашивали меня:
— Как птичка поет?
Я пел:
— Чип-чип-чип.
Им очень нравилось.
— Ой-ой-ой! Ну и хороший!
Спрашивали:
— Кем приходится тебе птичка: бабушкой или мамой?
— Дочерью.
— А Нгокчэн — щенок — кто тебе?
— Товарищ.
Дедушка и бабушка очень баловали меня. Дед, посадив
меня к себе на шею, носил в лес. Однажды я схватил
ручонкой деда за волосы и стал выдергивать их, подражая
выдергиванию травы.
Дед закричал: «Ой-ой»,— и оттаскал меня за волосы...
Оказывается, очень больно!
Почувствовав боль, я уже не испытывал желания хва-
тать деда за волосы.
242
ВЕСЕННЕЕ УТРО
Весна опять вернулась,
Ночь темная уходит.
Пришел к нам ясный день.
Опять заря восходит
И юрту нашу ярким
Всю светом заливает
И спящих она будит,
Лежащих поднимает.
Вот солнце показалось,
И луч его алеет
На дымовом отверстье;
Все выше, выше солнце.
Уж юрту и внутри всю
Луч золотом пронзает,
Иззябших согревает.
Оттуда, где взошло солнце,
Махая крылом блестящим,
Летит золотая птичка,
Потом она садится
На дымовом отверстье,
А лапки, как травинки.
Вгляделся хорошенько —
Пестры у ней, красивы,
Как бы расшиты перья.
Как бусинки, глаза.
И клювик как граненый,
А медный язычок
Сам все звенит, звенит!
Как хорошо, красиво!
А милая пичужка
Сидит, в комочек сжавшись,
И песни распевает,
И знай себе щебечет:
— Чипи-пи-пи! Чипи-пи-пи!
Чипи-пи-пи! Чипи-пи-пи!
Как хорошо, занятно!
И сон с меня слетает,
Глаза мои раскрылись,
И на душе светлеет.
243
СОБИРАЮСЬ РЕЗАТЬ УНТЫ
У СВОЕГО ЩЕНКА
Однажды мы устроили стоянку на берегу маленькой
речки.
Вокруг сплошные заросли тальника.
И какой же здесь птичий щебет и гомон!
Я очень обрадовался и говорю своему щеночку:
— Нгокчэн, завтра отправимся искать птичек!
Бабушка сказала маме:
— Как бы этот сосунок не потерялся. Густой тальник.
И птичек много. Пришей-ка ты к рукаву его курточки коло-
кольчик, чтобы было его слышно!
Однажды бабушка и мама скоблили на улице шкуру.
А я собирался перейти на ту сторону реки. Снял унты.
Смотрю на унты своего щенка: они у него мохнатые.
Я принялся снимать унты у щенка. Ай-яй-яй! Оказыва-
ется, никак не снять.
Говорю матери:
— Мама, принеси нож!
Мама говорит:
— Заче-е-м?
— Унты щенку разрезать, а то снять не могу.
— Посмотрите-ка на этого глупыша! Он щенка своего
убить собирается.
Бабушку прошу:
— Бабушка, ты принеси!
А бабушка ответила:
— Ты — хороший. А щеночек — плохой, поэтому он
унтов своих не снимает.
Я был очень горд тем, что я хороший.
МАЛЬЧИК с колокольчиком
Дедушка вечером сделал мне лук и стрелу. Я очень
обрадовался.	а
Дедушка сказал:
— Вот я сделал тебе лук. Пойди-ка завтра постреляй
птичек. Убей непременно хоть одну нам поесть.
И вот я отправился. Дошел до зарослей тальника.
Ай-яй-яй, и какой же здесь птичий щебет и гомон!
Я очень обрадовался, рассмеялся: «Хе-хе-хе». И еще звук
моего колокольчика мне нравился.
244
Кругом были скалы. И когда я смеялся, скалы все от-
кликались и откликались.
Я и не знал, что ушел так далеко. Набрал полные рука-
вички голых птенчиков.
Но вот появился какой-то человек на верховом олене.
Я испугался, даже задрожал. Но хоть и собрался запла-
кать, удержался.
А он спрашивает:
— А твои мама, бабушка и дедушка где?
Я показал:
— Вон там.
Человек знал, что я испугался. Увидел мой колокольчик
и стал нахваливать:
— Ой-ой-ой! Какой же у тебя красивый колокольчик!
Ну-ка позвони!
Я позвонил.
— Очень красиво! — говорит.— А теперь поедем к тебе
домой! — Посадил меня на своего верхового оленя и повел
оленя за повод. А сам пешком идет.
Дошли до дома. Я» сидя на олене, засмеялся. Из юрты
вышел дед. А дядя сказал:
— Привез вашу пропажу, он далеко забрался. Нашел
в зарослях тальника по звону его колокольчика. Мальчик
меня испугался.
Я стал хвастаться бабушке:
— Бабушка, я тебе неоперившихся птенчиков принес.—
И стал вытаскивать своих птенчиков из рукавиц.
А бабушка стала говорить:
— Миленький, зачем ты набрал птенчиков?
Я огорчился.
Тогда дед, подмигивая бабушке, сказал:
— Ну-ка, возьми, что внук добыл!
Бабушка, улыбаясь, приняла подарок.
— Внук постарался и добыл мне поесть.
Я очень обрадовался и засмеялся. А дедушка сказал:
— Спой-ка, как птичка поет, чтобы дядя послушал.
Я запел: «Чип-чип-чип». Дядя очень заинтересовался:
— Ой-ой-ой! Да ты настоящий певец! — сказал.
Потом дядя гонялся за мной вокруг юрты, пугая тем,
что вставил в глаза веточки тальника. Я очень испугался
и бежал изо всех сил. А он гнался за мной.
Дядю забавлял звон моего колокольчика, которому он
подражал, напевая: «Кинг-кинг-кинг».
245
ГОНЯЮСЬ ЗА БАБОЧКАМИ
Я люблю гоняться за бабочками. Увидя красивую пест-
рую бабочку, гонялся за ней, бывало, без устали, целыми
днями. Ловил их курткой.
Бабочек в рукавички напихивал полно. И, придя домой,
начинал хвастаться. Родные мои были довольны и гово-
рили:
— Этот наш сынок, оказывается, старается нас про-
кормить.
Я, гордый своим успехом, принимался петь и приплясы-
вать, позванивая своим колокольчиком: «Чип-чип-чип».
СТРЕЛЯЮ ИЗ ЛУКА
Однажды, когда дядя чистил ружье, я из лука выстре-
лил ему в лоб. Дядя, вскрикнув: «Ой-ой»,— повалился на
спину. Лоб свой он мазнул мясом, будто кровь появилась.
Я спрятался под одеяло. С испугу только посматривал
одним глазком сквозь щелку.
А дядя говорил:
— Куда этот озорник ушел? Отрежу-ка я ему ухо, чтобы
он не озорничал.
Я так перепугался, что лежал даже не дыша. Очень
жарко стало.
Я потихонечку выглянул из-под одеяла. Дядя, отвернув-
шись, будто бы смеялся: лопатки у него поднимались гор-
бом. Потом он повернулся. Я опять скорехонько укрылся
одеялом. Возле меня находился щенок. Тогда дядя цыкнул
на щенка. Но щенок, даже когда на него цыкнули, не ухо-
дил и держался около меня. Тогда я надумал втащить
щенка к себе под одеяло. А если уж его найдут, то я за-
:трелю его из лука, как дядю. Чтобы втащить щенка под
>деяло, я взял его и тихонько потянул за лапку. Но этот
дурной щенок взвизгнул. Тогда дядя увидел меня и сказал:
— Что ж, братец, спишь? Ну и здоров же ты спать!
Я очень обрадовался, когда он так сказал. А он, глядя
на меня, смеялся: ему занятно было, что пот градом катится
у меня по лицу.
И он опять сказал:
— Я бранил твоего скверного щенка, чтобы он не озор-
ничал.
Потом зашла бабушка и спросила меня:
— Почему ты вспотел?
246
Я ничего не ответил. А дядя, подмигнув бабушке,
сказал:
— Он просто под одеялом спал. Я только его озорного
щеночка браню, чтобы не озорничал, а то чуть не убил
меня.
ЗА ЕДОЙ КРОВЯНОЙ КАШИ
Вечером мы ели мясо. Затем бабушка принялась варить
кровяную кашу. И я очень был рад. Каша еще не свари-
лась, а я уже схватил свою ложку из рога горного барана.
У моего щенка четыре глаза: над каждым глазом у него
по белому пятну, похожему на глаз. Грудь и брюхо белые.
Передние стороны лап тоже белые, хвост крючком.
Уходя в лес, я всегда водил щенка за собой. И за едой
мы со щенком рядом сидели. Мой щенок был большим по-
прошайкой.
Однажды вечером мы все стали есть кровяную кашу.
Я скинул курточку и принялся есть. И вот, когда я ел кашу,
щенок царапнул мне спину. Я рассердился, вскочил. Схва-
тил щенка за шею и ткнул его носом в тарелку с кровяной
кашей.
Бабушка схватила меня за ухо:
— Так не озорничай!
Тогда я сдержался и не заплакал. Но потом я очень по-
любил своего щенка. И он сильно привязался ко мне. Куда
бы я ни шел, он не отставал от меня. И теперь, когда я ел,
щенок скулил, как бы прося у меня: «Гу-гу-гу» — и я отде-
лял ему кусок от мяса.
РЕБЯТА ДОВОДЯТ МЕНЯ ДО СЛЕЗ
Мы устроили стойбище на одной реке. Три юрты. У сосе-
дей было много детей. Родители этих ребят были много-
оленные. Когда отцы уходили на охоту, мы, ребятишки, от-
правлялись есть ягоды.
И вот ребята довели меня до слез. Дело было в начале
осени. Они отняли моего щенка и увезли с собой. А щенок
с визгом рвался ко мне. Я, плача, побрел домой. Мать
спрашивает:
— Ты почему плачешь?
— Ребята обижают и щеночка моего увели!
— Скажи дедушке.
Я пошел со слезами к дедушке.
247
Дед спросил:
— Почему плакал?
—• Ребята обижают и щеночка моего увели!
Дедушка сильно рассердился.
— Как это ребята обижают? — говорит.— Где они?
— Туда ушли,— говорю.
Дедушка пошел искать детей. Возвратившись, дедушка
сказал:
— Я ребят выбранил и щенка привез. Теперь ты с этими
ребятами не ходи и не играй, а то опять навредят. Играй
со своими любимыми.
Мои любимые ребятишки были дети бедняков. Они меня
не обижали. Когда я был с колокольчиком, мы играли
в оленей.
ОХОТА НА ЗАЙЦА
Соседи меня любили. Старухи, старики и женщины
очень ласкали и жалели.
Однажды поздней осенью мать, сходив за дровами, при-
шла и сказала деду:
— Вниз по течению реки в тальниках много зайцев.
Дедушка взял ружье, и я надел свою шапчонку, чтобы
сопровождать его.
Он сказал бабушке:
— Щенка привяжи, а то пойдет за хозяином и спугнет
зайца.
Мой щенок остался, скуля.
Вот мы дошли до тальника. Ой, да ведь в тальнике
лежит заяц, спина горбом, глазища выпуклые, блестящие.
Дедушка приготовился стрелять. Но прежде чем он успел
выстрелить, я крикнул: «Ха-а-а!» Зайчишка ускакал. Де-
душка посмотрел мне прямо в лицо, потом сказал:
— Ты спугнул нашего зайца. Если бы ты не спугнул
его, то теперь была бы у нас добыча. Теперь, если увидишь
зайца, уже смотри не шевелись.
И вот мы вновь увидели зайца. Дед приготовился вы-
стрелить. Я сидел не шелохнувшись, чуть дышал. Дед вы-
стрелил, попал.
Потом мы пошли домой. Я стал отнимать у деда зайца,
чтобы самому нести его. Тот отдал. Тяжелый очень, не могу
в руках удержать. Отдал деду. Дошли до дому.
— Я внесу,— говорю.
Я втащил зайца в дом волоком. А бабушка и мама слов-
но подарок получили:
248
— Ах, как приятно, поглядите-ка, что наш сынок нам
принес поесть!
Дедушка, ставя петли на куропаток, брал меня с собой
и давал нести куропаток. Я был очень доволен. И когда
добирался до дому, мать очень радовалась:
— Как мой сын о дедушке заботится!
И вот я стал сам добывать куропаток петлями.
Так я подрос. Стал ездить верхом на олене. Дедушка,
отправляясь охотиться на белку, брал меня с собой и учил
стрелять белку из ружья. А когда мне было семь лет, я уже
сам начал белковать. Мама моя была очень рада.
ОСЕНЬ
Вот и год опять проходит.
Осень в свои права входит.
На земле, куда ни глянешь,
Белый иней показался.
Посмотрел я на горы. Да ведь горы и сопки со своими
заиндевевшими, поседевшими головами и макушками как
бы расселись и сидят.
Взглянул я на ветви деревьев. Да ведь и лиственницы
и тополя заиндевелые стоят.
И как будто опечаленные и голодные.
Тогда я стал хорошенько рассматривать их одежды. Из
того одеяния, что дало им солнце, не осталось ничего.
Поверхность рек и озер словно зеркалом покрылась.
И поэтому мы можем только слышать, как подо льдом течет
вода. Я заглянул сквозь лед в речную заводь.
Да ведь подо льдом кишит рыбешка. Тогда я замахал
руками. А рыбы эти меня не боятся, так как лед ограждает
их. И я подумал, что эти рыбы словно рады, словно у них
праздник и они словно говорят про нас: «Если они попыта-
лись бы теперь поймать нас, трудно будет. Лед защитит
нас».
И тарбаганы, и евражки, и медведи хорошенько уклады-
вались спать в своих норах и берлогах. Они тоже как будто
бы рады: «Людишки нас теперь не скоро найдут».
ЗИМА
Зима приближается.
Деревца опечалились.
И мы, люди, стали невеселы:
Холода начинаются.
249
Деревья наши, одевшись в белые бараньи шубы, молча-
ливые стоят неподвижно.
Заросли кедрового стланика и ползучей березы, укрыв-
шись белым заячьим одеялом, уснули.
Мы, люди, испугавшись холодов и морозов, стали гото-
вить себе одежды из меха, шапки и малахаи из бараньей
шкуры.
Когда мы выходим на улицу, то у стариков бороды по-
крываются льдом. Уши щиплет.
Наши посохи, когда мы ими отталкиваемся, скрипят и
звенят.
Наше дыхание, когда мы делаем выдох, клубится и сте-
лется, как туман.
Если мы ловим арканом оленя, аркан наш свистит
и звенит.
Когда олени ступают, слышен хруст и скрип их копыт.
ДЕЛАЕМ КУРОПАТОК ИЗ СНЕГА
Осенью, когда выпадал снег, дети очень радовались.
Снег начинал падать, мела метель, а мы выглядывали через
дыры и щели и радовались, что можно поиграть.
Я, когда поднималась сильная метель, надевал меховую
дошку. Хорошо было бежать, когда метель поддувала
сзади. Расставишь руки в стороны и бежишь.
Когда выпадал глубокий снег, мы из снега делали куро-
паток. И стреляли в них из лука.
Я умел делать куропаток из снега очень хорошо.
В наших куропаток мы с ребятами и стреляли из лука.
Я ребят побеждал.
Ребятам не нравилось, когда они проигрывали. Поэтому
они доводили меня до слез, ломали мой лук и разбрасывали
моих куропаток.
ИГРА В ОЛЕНЕЙ
Когда снег подмерзает, хорошо играть в оленей. И мы,
будто на нартах, на лопатах друг друга возили.
Однажды с ребятами пошли мы играть в оленей. Одни
из нас были оленями, другие — людьми, третьи были пасту-
хами.
Меня с товарищем сделали оленями, вместо нарт за-
прягли к лопатам. Поехали. Наши товарищи очень тяже-
лые. Так как нам трудно было, они нас нахваливали.
— Ой-ой, у нас олени очень сильные и быстрые.
250
Так вот бегали-бегали и устали. Говорим:
— Уж очень мы устали.
Ребята же мне ответили:
— Ты Будындя — Пегий.
А про товарища сказали:
— Ты Гулрэнде — Белянка. И Будындя, и Гулрэнде хо-
рошие олени, они не устают и сильные, и вы такие же быст-
рые, как они.
Когда ребята о нас так сказали, я от радости еще по-
быстрее побежал. И про себя думал: «Как бы мне обо-
гнать».
Переговариваемся.
Я говорю:
— Я, Будындякан, бегу.
Товарищ отвечает;
— Я, Гулрэндекэн, бегу.
Наконец, мы очень устали, не можем больше бежать.
Сил не стало. А ребята сзади тальником бьют:
— Хей-хей-хей!
Но вот пожалели:
— Олени наши устали, не будем их бить, похоже, что
очень устали.	*
А мы действительно очень устали. На другое утро ноги
не шли.
КАТАНЬЕ С ГОР
Зимой мы катались с гор.
Было очень весело. В унты набивался снег и в рукавицы
набивался. Поэтому я обморозил колено. И рука стала
толстой и покраснела. Я весь очень замерз.
Еле добрался до матери, и даже челюсть у меня дро-
жала.
Мама увидела, что я обморозил ногу и сказала:
— Зачем на морозе катаешься долго?
Мама унты мои проверила и рукавицы руками пощу-
пала. Все мокрое.
Потом увидела, что я порвал штаны. Спросила:
— Как же порвал штаны?
Я говорю:
— Когда катался с горы, зацепил за дерево и порвал.
Тогда мама меня побранила:
— Как же ты не знаешь, что можно разбиться до
смерти?
251
Я СЛОМАЛ ЛОПАТУ
Однажды я сломал бабушкину лопату — расколол по-
полам: катался с горы. Я очень огорчился и испугался, что
бабушка будет меня бранить.
Иду домой. Бабушка заготовляет дрова. Я остановился
поодаль от юрты, лопату прячу за спину. И стою, рисуя
палочкой на снегу.
Бабушка очень долго смотрела на меня и вот направи-
лась ко мне.
«Что делать, убежать?» — подумал я.
В это время бабушка подошла ближе. Я так сильно
испугался, что даже задрожал. Схватил лопату и засунул ее
в снег. Снегу было мало, половина лопаты видна. Ногой я
пытался засыпать ее снегом.
А бабушка, когда увидела, как я засунул лопату в снег,
заинтересовалась. Подошла совсем близко ко мне.
Сказала:
— Ну, дитятко, что это ты делаешь? Мышку, что ли,
ищешь?
А я никак не могу сказать. Держу палец во рту и стою
опечаленный, наклонив голову.
Бабушка посмотрела на лопату краешком глаза и выта-
щила ее.
Вот тут-то я так испугался, что чуть не убежал.
А бабушка меня спрашивает:
— Кто лопату сломал?
Я, постояв немного, говорю:
— Я сломал. Когда катался с горы, налетел на дерево.
— Ну, не бойся: дедушка нам лопату сделает.
Когда бабушка это сказала, я тут же развеселился.
Дошли до дому.
Бабушка сказала деду:
— Твой внук сломал лопату. Вытесал бы ты внуку из
дерева салазки.
И тогда дедушка сделал мне очень хорошие салазки.
Моим любимым товарищем был мой двоюродный брат,
которого звали Степаном. Мы с ним вдвоем на салазках
катались с гор.
Однажды ребята нас обоих по горло запихали в снег.
Тогда мы оба очень плакали.
Вдвоем лишь и играли мы, катались с гор весь день до
вечера.
252
КОГДА НАСТУПАЕТ ВЕСНА
Сначала показывается солнце. Земля и все деревья еще
одеты в белую кухлянку. Но вот дыхание солнца коснулось
земли. Вот и очень тепло стало.
И деревья стоят, а с них потекли капли пота. И когда
дыханье солнца коснулось их, исчезли их белые одежды.
И снег, который лежал так долго, растаял.
И земля, испугавшись солнца, спрятала свою белую кух-
лянку.
И реки со скрипом потащили свои льды. Словно кочу-
ют, сидя на нартах,— убегают от солнца.
ВТОРАЯ ПОЛОВИНА ВЕСНЫ
Солнышко выглянуло,
Вверх смотрит, сощурившись,
Теплом своим обвеяло,
На нашу землю глянуло.
Согрело, лед расплавило.
На земле все от радости в разнообразные хорошие
одежды нарядилось.
У рек заросли тополя радостные стоят в одежде с пери-
стой, мохнатой, сплошь зеленой богатой бахромой.
Все полянки покрылись, как ковром, изумрудной зе-
ленью.
Поэтому всем стало легко дышать.
Солнце приносит все самое хорошее. Оно позволяет
земле легко дышать. Будит лиственницы и тополя.
Запели наши реки своими струями воды.
Озера наши от радости с шумом начинают выходить из
берегов.
Я с каждым годом все лучше начинаю понимать пре-
лесть весны.
Постигнув же прелесть весны, я радовался, мечтал о
предстоящих играх, мечтал о проталинах в снегу. Когда
в снегу появляются проталины, кругом поют птицы.
Мы, ребята, когда наступала весна, вспоминали про раз-
личные игры.
КАЧЕЛИ И ЛОВЛЯ ЧУРКИ
Привязывали ремень за две лиственницы и качались
на качелях. Я очень любил качели, с утра до ночи качался
253
Весной мы играли также в ловлю маутом чурки, при-
вязав ее к вывороченному с корнем дереву. Лишь я не мог
поймать чурку маутом. А другие ребята, мои товарищи,
ловко ловили. И они смеялись:
— Мальчонка не может поймать!
А некоторые говорили:
— Ведь он безоленный, поэтому и не может поймать
чурку маутом.
А маут у меня был очень хороший — бабушкин ремень
для связывания одеял — и ребята отнимали его у меня.
В ловлю чурки маутом мы играли подолгу. Целыми дня-
ми. Устали очень. Но только когда я был с дедом, мы ребят
побеждали. Если изредка мне удавалось поймать чурку, де-
душка меня хвалил и говорил ребятам:
— Мой внук ловко ловит!
ВАЖЕНКИ НАЧИНАЮТ ТЕЛИТЬСЯ
Весной начинают телиться важенки. Я очень радовался,
очень любил это время. Целые дни проводил среди оленей.
Телят ловил маутом и приходил домой вечером, когда уже
темнело.
Начал ловить петлями куропаток. Бабушка для меня
сделала много петель из ниток. Вот я и ходил насторажи-
вать их.
Однажды иду проверить.
Ай-яй-яй, да ведь в самой ближней петле бьется куро-
патка!
Я быстрехонько побежал. Куропатка смотрит на меня.
Я пожалел ее, не стал убивать. Домой понес ее живьем
вместе с тальниковым прутиком. Моя куропатка бьется и
кричит: «Каб-каб-каб>. Я у нее, живой, перья выдергиваю.
Иду и выдергиваю. Дошел до дому и крикнул бабушке:
— Бабушка, куропатку принес!
Бабушка отзывается из юрты:
— Прекрасно, внеси в юрту!
Так и вошел в дом, а куропатка бьется. Бабушка стала
говорить:
— Прекрасно, внучек о еде для нас заботится, добыл.
Я так обрадовался, что даже вспотел от радости.
ЛЕС
Я отправился в лес на поляну. Лес как будто потемнел
и позеленел.
254
к Защел в самую глубину леса. Как красиво! Огляделся
по сторонам и глаз оторвать не могу — такая красота.
Ветви и хвоя даже отяжелели. Словно мохнатая бахро-
ма. Повеет ветер — и лес благоухает. Вдыхать так приятно.
Посмотрел на землю под собой. Да ведь это ковром
расстилаются цветы самой разнообразной окраски.
Как посмотришь — какая красота, какая прелесть!
ИГРА С КАМНЯМИ
Однажды летом была у нас на реке Чукчан игра с кам-
нями. Мы с ребятами вместо оленей набрали камней: и бе-
лых, и красных, и пестрых. Нам как бы предстояла кочевка,
и мы складывали камни кучками одну за другой, как
в оленьем караване. И в самом деле, получался как бы
олений караван. Мы сидели на камнях и как бы ехали
верхом.
Из камней, складывая их по кругу, мы делали себе
юрты: котлы и чашки у нас также были из камней, а чай —
из песка.
Некоторые из ребят были будто отцы и матери, а дру-
гие — их дети.
Мы с товарищем будто бы на промысел отправились.
Я был рыбаком, а товарищ — охотником на горного барана.
Я присел у воды. Ай-яй-яй! Да ведь у берега мелкой
рыбешки, похожей на червячков, очень много. Кишмя ки-
шит. Я эту рыбу собрал руками, очень много набрал. Пол-
ную шапчонку добыл. Очень обрадовался. С песнями пошел
к друзьям. А друзья мои, увидев рыбу, словно подарок
принимают.
— Папаша много рыбы принес нам поесть.
Пришел и мой товарищ и принес множество пауков.
Говорит:
— Я убил много горных баранов!
Ребятишечки обрадовались:
— Вот хорошо-то, папаша убил много горных баранов,
и мы полакомимся их головами.
Затем мы как бы ели и, изображая, что едим, засовы-
вали за ворот; изображая, что пьем чай, также засовывали
за ворот. Чаем у нас был песок, а мясом — трава.
Однажды я будто был охотником. Было много комаров.
И я за комарами охотился, как бы охотясь на уток, и убил
множество комаров.
255
Я СТАНОВЛЮСЬ БОЛЬШИМ
ПОДОГРЕТЫЕ УНТЫ
Зимой на Индигирке бывает очень холодно. И нередко
у меня унты промерзали. И тогда я надевал свои унты,
подогрев их у огня.
И мясо промерзало. И мы ставили его варить, предвари-
тельно оттаяв у огня.
Зимой, в мороз, кочевать бывает очень плохо, холодно.
И не раз во время кочевок я совсем замерзал. Шапчонка
у меня вся покрывалась инеем. И когда до остановки оста-
валось недалеко, я очень был рад.
Однажды мы стояли на реке Бургагли. Три юрты. Де-
душка и бабушка отделились, их не было. Мы с матерью
были чужими людьми.
И вот не стало там диких оленей, и мы решили пере-
кочевать.
Я очень обрадовался, что мы будем кочевать. Даже за-
пел. Тогда мама сказала:
— Чего ты радуешься, смотри замерзнешь: в той сто-
роне, куда мы должны откочевать, бывает сильная пурга.
Давай-ка посушим твои унты, они у тебя, поди-ка, мокрые.
Ведь ты так любишь кататься с гор.
Я, чтобы не отдавать унтов, уселся на них. Унты у меня
были мокрые.
Но мама сказала:
— Принеси унты, я их посушу.
Увидя, что унты мокрые, она побранила меня:
— Почему же ты не сказал, что унты у тебя мокрые?
Ведь ты завтра обморозил бы ноги.
Наступил вечер. Я запел, подражая шаманскому камла-
нию. Я взял доску для резки табака и, ударяя в нее, как
в бубен, как бы шаманил. Мама сказала:
— Перестань же, не шали уж! Ложись спать! Завтра
рано встанем.
Легли спать.
Назавтра встали рано утром. Встали в темноте, раньше
соседей. Мне очень хотелось спать.
Выпили чаю и поели мяса. Мама свернула одеяла, со-
брала пожитки.
Люди пошли за оленями. Пригнали оленей. Мама разо-
брала юрту, сложила чора — шесты — от ее остова. Затем
мы поймали своих оленей. Навьючили вьюки. Поехали вер-
хом. Доехали до опушки леса.
256
Ай-яй-яй, какая сильная пурга поднялась! Я очень за-
мерз, все лицо обморозил. Сказал матери:
— Мама, я очень замерз, и лицо у меня совсем за-
стыло.
Мама говорит:
— Что же делать? И я очень замерзла.
Я опять спрашиваю:
— Мама, а остановка близко?
— Далеко-о,— говорит.
С оленей падали вьюки, и тогда мать очень мучилась
с ними. И никто не помогал ей.
Остановились, когда начало темнеть. Сняли вьюки.
Мать разгребла снег на том месте, где должна была ставить
юрту, нарубила жердей из молодых лиственниц. Я только
перетаскивал. Рубить я еще не мог.
Мать поставила остов юрты, на полу настлала ветви, на-
крыла юрту ровдугой. Развела огонь. Я очень обрадовался,
когда мама развела огонь. И когда стал согревать руки
у огня, сжег рукавицы. Но маме о том, что я сжег рука-
вицы, не сказал. Мать вскипятила чай из снега, поставила
варить мясо
Я говорю матери:
— Мама, я очень проголодался, когда же наше мясо
сварится? Ну, давай же есть мясо!
Мама отвечает:
— Еще сырое, не сварилось. Когда сварится, будем
есть.
Затем мать увидела, что я сжег рукавицы, и сказала
— Когда же это ты сжег свои рукавицы, а?-
Я сказал:
— Я замерз и, когда грелся у огня, сжег.
Затем я показал маме свое обмороженное лицо. Мама
ничего не сказала.
Мясо мы ели в середине сырое.
Соседи свою юрту быстро установили, а мама свою
юрту ставила долго.
Я ВСТРЕЧАЮ ДЕДА
Мы стояли стойбищем на реке Хакандя. Когда я был на
улице, подъехал какой-то человек — старик, одетый в каф-
тан из подстриженной оленьей шкуры, с тремя белками.
Я стал разглядывать получше. Ай-яй, да ведь это, кажется,
мой дедушка.
9 Жизнь Имтеургнна
ста р шега
257
Он слез с верхового оленя, снял с седла вьюки, привязал
оленя и затем подозвал меня рукой, ничего не говоря.
Я подошел, поздоровался. Дедушка погладил меня по
голове, нарочно провел по моему лицу своей бородой. Бо-
рода у него была очень колючая.
Дед спросил:
— Как живете? Мать здесь ли?
— Здесь.
Снова спрашивает:
— Которая же из них твоя юрта?
Я говорю:
— Вон та темненькая юрта, из которой дым идет
Затем дед дал мне белок и сказал:
— Желудки их поешь. Ну, идем к тебе домой, веди!
Пошли. Я очень был рад, что приехал дедушка. Вбежав
в юрту я крикнул матери:
— Мама, посмотри на моих белок!
Мама взглянула:
— Кто же дал белок?
Я говорю:
— Дедушка приехал, он дал.
Тогда мама быстренько пошла за снегом для чая. Де-
душка поздоровался с мамой. Спросил:
— Хорошо ли живете?
Мать рассказала:
— Хорошо живем, не болеем, много раз кочевали в эту
зиму.
Затем я стал дедушке рассказывать:
— Я раз во время кочевки сильно замерз, сильная пур-
га была, лицо обморозил.
Дедушка белочек освежевал.
Ай-яй-яй, оказывается, в желудках у белок орешки
Я своих белок поджарил на палочках у огня и желудки
поджарил, а затем съел орешки.
Говорю маме:
— Мама и ты поела бы. Очень вкусно.
Мама говорит:
— Хорошо, поем.
Я дал ей один желудок и деду один желудок дал. И сво-
их белок мы съели втроем. Я — одну, мама — одну, дедуш-
ка одну белку съел.
Я спросил дедушку:
— А вы близко живете? Что бабушка поделывает?
Дед сказал:
— Мы близко остановились стоянкой. Бабушка очень
258
скучает» только о тебе и говорит. Мы съели одного дикого
оленя. Тебе бабушка какой-то гостинец приготовила. Долж-
но быть, костный мозг.
Потом дедушка пошел домой. Маме сказал:
— Кочуйте-ка завтра к нам!
Когда дед так сказал, я очень обрадовался.
ОТКОЧЕВЫВАЕМ К БАБУШКЕ
И ДЕДУШКЕ
Назавтра утром мы встали, попили чаю, поели мяса.
Мать свернула одеяла, разобрала юрту, увязала чора—
шесты. Поймали вьючных оленей, навьючили вьюки и на-
правились по дедушкиному следу.
Вон и дедушкина юрта темнеет. Я очень обрадовался
и говорю:
— Мама, а какой же мне бабушка гостинец пригото-
вила?
Мама говорит:
— А как я могу знать?
Доехали до юрты. Бабушка стоит на улице. Она очень
обрадовалась, быстренько развьючила оленей и говорит:
— Ай-яй-яй, какие замечательные кочевники!
Вошли в юрту, поздоровались с бабушкой и дедушкой.
Бабушка приготовляет чай, и мясо у нее уже сварено. Ба-
бушка из мешка у входа вытащила кости. Я очень обрадо-
вался, даже засмеялся. Бабушка вытряхнула мозг из кос-
тей. Мы ели мозг, пили чай с жиром, ели грудинку.
Мать рассказывала бабушке:
— Эту зиму мы все время кочевали. Раз кочевали в
сильную пургу. Ваш внук даже лицо себе обморозил. А ког-
да мы устраивались на стоянку, он стал греться у костра
и сжег свои рукавицы.
Бабушка говорит мне:
— Ну-ка, расскажи и ты, как замерз во время кочевки.
Я начал сетовать:
— Раз мы кочевали в сильную пургу, тогда я очень за-
мерз, даже все лицо себе обморозил, едва добрался до
стоянки.
А у бабушки для меня были приготовлены в подарок
унты и курточка.
Она сказала:
— Ну-ка, примерь!
Я обрадовался, засмеялся: «Ха-ха-ха».
259
Дед говорит:
— Что я тебе вчера говорил? Видишь, бабушка пригото-
вила тебе подарок.
Мы поместились в одной юрте вместе с бабушкой и де-
душкой.
ДЕДУШКА ИДЕТ ИА ОХОТУ
Однажды дедушка пошел на охоту на лыжах. Пришел
вечером. Я взглянул на дедушкины унты, а они, оказывает-
ся, в крови. И бабушка увидела у него на унтах кровь. Ба-
бушка говорит деду:
— Вот как хорошо, кого добыл?
А дед говорит:
— Телку дикого оленя. Важенка жирная.
И мать обрадовалась, и я очень обрадовался, что буду
есть глаза. Я очень люблю есть глаза.
На другой день мать поехала за убитым оленем. Я все
время находился на улице, ожидая возвращения матери.
Мать приехала. Я очень обрадовался, пошел к ней на-
встречу.
— Вот хорошо, вот хорошо-хорошо,— говорю.— Мама
нам еду привезла!
Бабушка отрезала кусочек от связок ног оленя и дала
мне. Я съел:
— Очень вкусно!
Бабушка принялась свежевать голову. Я сидел около
бабушки—лишь бы поесть глаза. Вот бабушка кончила
свежевать. И я съел глаза.
Опять дедушка пошел на охоту. Вечером пришел, лыжи
у наружной стенки юрты поставил, вошел.
Ай-яй-яй, да ведь у него в руках молодые рога самца
дикого оленя.
Бабушка обрадовалась:
— Вот хорошо-то, быка добыл, молодые рога будем
есть!
И я, подражая бабушке, стал говорить:
— Вот хорошо-то, быка добыл, молодые рога будем
есть!
Когда я так сказал, и дед, и мама, и бабушка стали
смеяться. Да я и сам засмеялся.
Бабушка поехала за убитым диким оленем, вечером при-
везла. Когда она освежевала ногу, мы стали есть костный
мозг. Как много было мозга!
260
Мама с бабушкой вялили на улице мясо. Я взял без
спроса вяленое мясо и стал есть. Я очень любил вяленое
мясо.
Мама бранила меня:
— Зачем ты ешь мясо, которое еще не провялилось
хорошенько?
ДЕРЖУ НА РУКАХ ТЕЛЕНКА
Один раз мы кочевали.
Снег уже начинал таять. У нас была важенка, которая
только что отелилась. Мы с дедом гнали оленей. Теленочек
не мог ходить. И дед дал его мне, чтобы я держал его. Так
еду с ним на верховом олене. Теленочек задвигался, я упал,
провалился прямо в снег. Лицо все в снегу, и за спину снег
набился. Я своего верхового оленя упустил, и он убежал
к каравану.
Дед засмеялся и сказал:
— Как не стыдно, как же ты позволил взять верх тому,
кто младше тебя!
Когда он так сказал, я очень рассердился на теленочка.
Заплакал и ударил теленочка посохом.
Теленочек пошел по целине, а я отстал и не мог до-
гнать его.
Откочевавшие вперед бабушка и мама ждали. Пришлось
мне к ним идти пешком.
Матери и бабушке было интересно смотреть, как я гнал-
ся за теленочком.
Я очень вспотел, шапку держал в руках, и лицо у меня
все было мокрое.
Мама говорит:
— Почему же ты упустил своего верхового оленя?
Я отвечаю:
— Теленочек задвигался и сбросил меня, потому и
упустил.
Они опять засмеялись:
— Как же это ты позволил взять верх тому, кто только
вчера родился?
Я сказал:
— Я этой телушке голову пополам разобью!
Дедушка говорит:
— Милый, зачем же? Она подрастет, и ты будешь пить
молоко.
Когда он так сказал, я успокоился.
Мы пошли к телушке. Я ее пожалел и приласкал.
261
КОЧЕВКА ЛЕТОМ
Однажды мы перекочевали к летнему стойбищу. Было
очень много комаров, стояла жара. Во время кочевки,
вспотев, я снял шапчонку и держал ее в руках, а потом по-
терял. Так вот держал и не заметил, как потерял. И только
когда комары стали кусать, заметил.
Мать мне сказала:
— Куда шапку-то девал?
Я ничего не стал говорить, чтобы она меня не бранила.
Мать снова:
— Похоже, что ты шапку свою потерял. Потерял или
что-нибудь с ней сделал?
— Потерял,— говорю.
— Как же так — потерял?
— Я вспотел и снял, и куда она девалась, не знаю.
Мать говорит:
— Ну, испытай комаров — больше не будешь терять.
Немного отъехали, комары так кусают, что невтерпеж:
голова чешется. Говорю матери:
— Мама, комары так кусают, что зудит и невозможно
терпеть.
А мама говорит:
— Ну, терпи, больше не будешь терять. Похоже, комар
тебя научит.
Через некоторое время добавила:
— А теперь будешь свою шапку терять?
Я говорю:
— Теперь-то уж не потеряю.
Тогда она мне шапку дала.
Олени во время комара беспокойны, вьюки у них пада-
ют. Тяжело на перекочевках.
Сделали остановку. На следующее утро мать сама стала
делать жерди для юрты. Ей никто не помогал.
Мама спросила:
— Когда же ты сам жерди для юрты начнешь делать?
Я говорю:
— Не знаю. Наверное, когда стану таким большим, как
дедушка, тогда буду делать.
На другой день откочевали. Остановились в юрте у дру-
гих людей. На стойбище было пять юрт. Некоторых людей
я не знал.
Один человек был мой крестный отец Игнат. Он тоже
был бедняк, и оленей у него было мало. К нему в юрту во-
262
шли все — и бабушка, и дедушка, и мама. Мама с ним по-
здоровалась, сказала:
— Теперь вот мой сын большим стал, совсем взрослым!
ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ — ДЭЛБУРГЭ
На другой день мы решили кочевать. Мать вечером за
чем-то разрезала на полоски шкуру. Я спросил*
— Мама, зачем это ты делаешь?
Мама сказала;
— Это называется жертва—дэлбургэ. А ты получше
камней собери.
Тогда я пошел на реку собирать камни, нашел очень хо-
рошие камни — и пестрые, и белые.
У мамы спросил, для чего я их собрал.
Мать ответила:
— На перевале ветер сильный подует. Бывает, что пурга
начинается.
Назавтра утром мы покочевали вверх по реке. Жерди
наши, волочась по земле, стучали.
Женщины, бабушка и мать, и отец крестный, беседуя,
ехали рядом. А я ехал и пел песни. Они моим пением были
очень довольны, смеялись:
— Вот так-так!
А крестный отец говорил:
— Вот так-так! Мой сынок-сосунок какой певец!
Когда он так сказал, я, застеснявшись, перестал петь
и, закрыв лицо ладонями, пригнулся к седлу.
Но потом забыл и снова запел. Еду и пою.
Бабушка попросила:
— Ну-ка, кончай, больше не пой! Когда доедем до оста-
новки, будешь петь.
Тогда я согласился, послушавшись бабушку, но говорю
— Мне еще хочется петь.
Бабушка сказала:
— Тут впереди есть могила.
Тогда я стал всматриваться. Да, оказывается, вон на
вершине сопки виднеется могила.
Спросил у матери, почему нехорошо петь около могилы
Мать ответила, что около могилы громко говорить не-
хорошо
Доехали до вершины перевала. Увидели: люди повесили
на могиле материю, собрали в кучу камни и деньги, там
много полосок материи и камешков и монеток собрано
в кучу
263
ДВА СТАРИКА ВСТРЕТИЛИСЬ
Люди стояли стойбищем. Белело множество юрт.
И очень много оленей топталось на месте. Мы остановились
у одной юрты, сняли свои вьюки. Не ставя своей юрты, по-
шли к чужой. Я следовал за дедом.
Вошли. Там старик, старуха и две девушки.
Дедушка со стариком начали, улыбаясь, беседовать. Они
как будто друг друга знают. Только я старика не знаю.
Дедушка говорит старику:
— Сколько времени прошло. Несколько лет, как мы Не
встречались.
А старик спрашивает:
— С тех пор как мы расстались, хорошо ли живешь?
Дедушка говорит:
— Да, живем хорошо, не болеем.
Старик .опять спрашивает:
— А диких оленей в этом году сколько съел?
Дедушка говорит:
— Да, диких оленей немного съел, мяса навялили. Ви-
димо, старею, дикого оленя убивать мне становится уже
не под силу. И на лыжах далеко идти уже нельзя. Очень
устаю.
Старик говорит:
— Да, и я таким же стал, с каждым годом тяжелее
становлюсь. Разве сейчас вернется к нам прежняя моло-
дость?
И снова дедушка спрашивает у старика:
— А ты как поживаешь?
Старик говорит:
— Живу хорошо, да только постоянно болею, хворым
стал. Диких оленей каждый год много ел. Только в нынеш-
нем году мало. Лишь только весна стала наступать, как раз
когда на лыжах надо было бы ходить, я заболел. Поэтому
как следует не поохотился. Но больше десятка диких оленей
добыл да четырех лисиц убил.
О МОЕМ ОТЦЕ БЕСЕДУЮТ
Мы начали пить чай с языком. Старик, улыбаясь, спро-
сил меня:
— Ты дедушку своего любишь?
— Люблю-ю,— ответил я.
Когда я так сказал, дедушка посмотрел на меня с
улыбкой.
264
— Он очень веселый, как его покойный отец. И я, когда
ему весело, радуюсь этому.
Старик сказал:
— Да, его отец был очень веселым человеком. Всегда
интересно мог поговорить.
А дедушка добавил:
— Он ведь и на лыжах отлично ходил,— и погладил
меня по голове.
— И внук мой, когда подрастет, станет хорошим охот-
ником на дикого оленя.
Старик продолжал:
— Да, если бы отец его пожил подольше, хорошо
было бы.
Они беседовали очень долго, пока солнце не зашло.
Я для бабушки гостинец — олений язык — кругом об-
грыз и положил в рукавицу.
Вернулись к своим. Вошли в свою юрту, которую бабуш-
ка с мамой уже давно поставили.
Я бабушке стал рассказывать:
— Старик со старухой живут, мы чай с языком там
пили.—И вытащил из рукавицы свой гостинец.
Бабушка очень обрадовалась:
— Вот хорошо, вот хорошо.
Но потом увидела, что я зубами язык кругом обгрыз,
засмеялась и, показывая матери, сказала:
— Ну-ка, посмотри на гостинец нашего сынка, который
он, точно мышка, кругом обгрыз.
И мама очень обрадовалась:
— Вот хорошо, мой сынок, оказывается, начинает кор-
мить нас.
Они так обрадовались моему огрызку, он им так понра-
вился, что они разделили его пополам и съели.
ПЛЯСКА
На следующий день на улице собралось множество на-
роду— и старики, и старухи, и дети. Начали плясать —
водить хоровод. И мы, ребятишки, собравшись отдельно,
тоже плясали. Взрослые плясали долго, всю ночь, пока не
взошло снова солнце. Мы, ребята, очень устали, так как,
чтобы не отставать от взрослых, плясали до упаду. Затем
присели от большой усталости. Ребята говорили:
— Ух, устали!
Перестали плясать. Легли спать. А когда встали, вы-
спавшись, икры ног ну и болели же.
265
Я сказал маме:
— Мама, ноги очень болят!
А мама ответила:
— Что же ты за плясун! Вот дед твой настоящий пля-
сун, у него ничего не болит.
ШАМАН КАМЛАЕТ
Однажды вечером начал камлать шаман. Послышались
звуки от ударов в бубен. Мы пили чай. Я не мог утерпеть,
мне захотелось пойти на звуки бубна. Я сказал бабушке:
— Я пойду, наверно, очень интересно!
Бабушка ответила:
— Иди, только долго не оставайся. Мы скоро ляжем
спать.
Я вошел в юрту, где шаманил шаман.
Ой, да ведь шаман только начинает камлать. Свой ша-
манский костюм надел.
Около шамана лежал больной ребенок и хныкал. Шаман
встал и начал плясать. Костюм у него весь из бахромы.
Мне стало очень интересно. Шаман начал кружиться, уда-
ряя над больным ребенком в бубен.
Отец этого больного ребенка положил в женскую трубку
пучок табаку. Потом закурил, говоря:
— Ну-ка, отведайте нашего табачку!
Шаман начал курить.
Отец ребенка говорит шаману:
— Ну-ка, посмотрите на болезнь моего сына.
Шаман подбросил свою колотушку от бубна в сторону
больного ребенка. Колотушка упала плохо, на спинку. Ша-
ман сказал отцу ребенка:
— Он заболел потому, что кричал около могилы, когда
пас оленей.
Отец ребенка ответил:
— Ну, как-нибудь постарайтесь, вылечите!
Шаман, подпрыгивая, плясал вокруг больного ребенка.
И снова отец ребенка, положив в свою трубку табак,
дал ее шаману:
— Ну-ка, покури еще нашего табачку. Если бы вы
как-нибудь вылечили нашего больного, хорошо было бы.
Шаман опять подбросил свою колотушку по направле-
нию к ребенку. И колотушка шамана дважды упала на
спинку и один раз перевернулась спинкой вверх.
Шаман сказал отцу ребенка:
— Теперь не тревожься, твой ребенок с этого момента
266
станет поправляться. В него вселился злой дух, но я его
прогнал.
Когда тот так сказал, отец ребенка очень обрадовался.
Шаман говорит:
— Ты мне одного теленка дай. Здесь у тебя есть пест-
рый— отдай мне его.
Отец ребенка сказал шаману:
— Дам, обязательно дам тебе, как не дать. Лишь бы
только наш ребенок выздоровел.
Мать ребенка сказала:
— Конечно. И теленка отдам, хоть и ребенок его очень
любил, так как он пестрый, красивый.
Отец ребенка сказал:
— Не будем жалеть — и наш ребенок поправится. Ша-
ман, наверное, сам знает, сколько за лечение платы про-
сить.
Мне захотелось спать, стало неинтересно, смеяться не
хотелось. Поэтому никак нельзя было удержаться, и я не
заметил, как уснул, а проснулся, вздрогнув от испуга, лишь
тогда, когда снова загремел бубен.
Потом шаман шаманил очень долго, до утра, пока не
взошло солнце.
Я ушел домой. Бабушка выглянула из полога и сказала:
— Зачем же ты был так долго, пока не взошло солнце?
— Я долго смотрел и очень захотел спать, не заметил,
как уснул. Потом проснулся, когда бубен загремел.
Когда я взглянул в дымовое отверстие юрты, в самом
деле, как и сказала бабушка, солнце уже взошло и все
окрасило в алый цвет.
Тогда я подумал, что вряд ли больной ребенок выздоро-
веет. Я не верил, чтобы шаман вылечил ребенка. *
И, действительно, бедный ребенок умер.
ДЕД НЕ ПОПАДАЕТ В ЦЕЛЬ
Однажды дед, стреляя из ружья, промахнулся.
Близко жил один старик Никита, шаман.
Дедушка говорит бабушке:
— Давай пригласим пошаманить старика, почему это
я не стал попадать в цель, в горных баранов не попа-
даю.
Бабушка ответила:
— Ну, давай пошаманим, пусть он узнает, почему ты не
попадаешь.
Тогда дед пошел за стариком Никитой.
267
И вот дед внес бубен и поставил его к огню подсушить.
Когда он ударял колотушкой сильно» он звучал очень
громко. Я сказал дедушке:
— Ну-ка, я тоже буду бить в бубен.
Дед дал мне колотушку, и я стал бить в бубен, напевая
шаманскую песню. Дедушка сказал:
— Так не делай'
Пришел старик Никита, его обрядили в шаманский
костюм. Стал шаманить. Людей набралось много. Сидели
у задней стены, и у двери.
Старичище Никита свои страшные глазища вытаращил,
так что белки стали видны, и язычище высунул: во все сторо-
ны задергался, весь огонь разбросал. Я очень испугался,
хотел выбежать на улицу. У меня даже сердце заколотилось.
А дедушка говорит мне:
— Ну-ка попой еще шаманские песни! Вот как страшно
бывает.— И добавил:
— Ну, что, теперь будешь петь шаманские песни?
Я, ничего не говоря, взглянул на лица людей. Все как
будто бы смеются надо мной.
А шаманище, подпевая, спрашивает:
— Ну-ка, хозяева, вы здесь?
— Здесь, здесь!
Шаман сказал:
— Отведаем-ка вашего дыму!
И, встав на колени около очага, оперся на бубен.
Дед положил в свою трубку табак и подал шаману:
— Ну-ка, если бы вы как-нибудь посмотрели, почему
это я не стал попадать в горных баранов, хорошо было бы.
Шаманище выкурил весь табак и, обнюхивая руки деда,
стал гёЬдбрасывать свою колотушку. Его колотушка все
время падала на спинку.
— Когда ты впервые убил горного барана, от нутряного
сала кусок его в огонь свой не бросил. Поэтому и не по-
падаешь.
Дед говорит:
— Ну-ка, как-нибудь, если бы вы помогли, хорошо бы-
ло бы.
А шаманище отвечает:
— Теперь вот, начиная с этого времени, хорошо будет,
не будешь промахиваться. Теперь ты вскоре убьешь самца
горного барана с одним рогом. Тогда кусок от голени его
передних ног в огонь брось-ка и станешь хорошо попадать.
Дедушка сказал:
— Ладно, спасибо, пусть так и будет.
268
А шаманите, когда он это говорил, пропел деду:
— Сделай-ка мне бубен.
Дед сказал:
— Ладно, ладно, сделаю уж!
Так пошаманил и кончил.
Попили чаю, легли спать.
Потом дед сделал шаману бубен.
Охотился, охотился дед на горных баранов, но ни одного
барана не убил. Все время промахивался.
Тогда дед сам подпилил свое ружье.
На следующий день пошел на охоту. И вот пришел ве-
чером. Убил самку. Сказал бабушке:
— Не промахнулся ведь.
С того времени, каждый раз как дед ходил на охоту, он
возвращался с горным бараном.
И дедушка с бабушкой беседовали между собой:
— А ведь похоже, что шаман ничего не знает. Теперь,
когда исправил ружье, стал попадать.
И бабушка добавила:
— Да, правильно говоришь.
ВОСПОМИНАНИЕ ОБ ОТЦЕ
Я спросил у матери:
— Мама, почему у меня нет отца? Почему меня ребята
дразнят и говорят «безотчий»? И ребятам их отцы приносят
ноги дикого оленя, а мне никто не приносит оленьей ноги?
Когда я так сказал, мама склонила вниз голову и запла-
кала. Потом, через некоторое время, стала рассказывать:
— Твой отец умер, когда ты был еще маленьким. Ты
тогда ничего не понимал. Твой отец всегда приносил и ногу
дикого оленя, и внутренности. Он был отличным охотником
на диких оленей. Мы только диким оленем и кормились.
А домашних оленей ели редко.
Оленей у нас было мало — немногим больше десятка.
Отец на лыжах ходить мастер был. Лишь только наступала
весна, он готовил себе лыжи. Он хороший лыжник был.
Встанет рано, едва взойдет солнце, и отправляется на лы-
жах, неся на спине котелочек. А вечером, когда солнце са-
дится, возвращается и несет ногу и свежие рога дикого
оленя. Мы много мяса вяленого заготовляли впрок. И на
белку он был умелым охотником. Рано, в темноте, уходил
и вечером, когда уже темнело, возвращался и приносил
много белок. В день по сорок — пятьдесят штук убивал.
269
Тогда я у мамы спросил:
— Мама, а отчего отец умер?
Она ответила:
— Он заболел и умер. Проболел больше года.
МОЯ МАТЬ В НУЖДЕ
Мой отец был бедняк. Он все время кочевал. Только
охотой и кормился. Умер он, когда я был маленьким. Как
он умер, я не ломню.
После смерти отца мать жила очень плохо. Всю работу
она выполняла одна, никто ей не помогал, и хорошей еды
она не видала.
Всегда испытывала нужду в чае и табаке. Вместо чая
пила траву, которую сама собирала. А вместо табака кури-
ла корешки, что давали люди.
На белку мать не охотилась. Всех своих оленей мы
съели, осталось только пять. Жили у кого придется, мать
помогала людям — выделывала шкуры, шила им одежду.
За ее помощь ей давали немного чаю и табаку.
Сама рыбу на удочку ловила.
Я начал хорошо пасти оленей, и пас чужих. Мы с дво-
юродным братом, моим другом Степаном, вдвоем пасли оле-
ней днем и караулили ночью.
А когда мне было девять лет, мать отдала меня к дяде
в пастухи.
НАЧИНАЮ ПАСТИ ОЛЕНЕЙ
У ДЯДИ
Итак, когда мне исполнилось девять лет, я стал пасти
оленей у дяди. Мой дядя держал оленей якутских богачей
и купцов. Я был у него пастухом. И ночью караулил, и днем
пас. Я очень уставал, ночью хотелось спать. А за мою рабо-
ту дядя мне ничего не давал.
Я уходил пасти с детьми богачей. В тайге они меня
всегда доводили до слез. Когда были комары, отнимали
у меня шапчонку. И, когда меня ели комары, они смеялись.
— Хе-хе, мальчишка, зажмурившись, головенку свою
царапает.
И так помучив меня, отдавали шапчонку.
А когда мы пасли оленей, то меня посылали в самые
плохие места — по горам и буграм. И если я не мог идти,
они кричали мне:
— Ну-ка, ну-ка!
270
Потом олени ложились, а мы начинали пить чай. Они
таскали с собой мясо, жир, а я перебивался без всего
Глядя, как они едят, я очень завидовал.
Они говорили мне:
— У нас много оленей, поэтому и жира у нас много
У тебя же нет отца и оленей нет, поэтому ты и питаешься
остатками.
И я сидел совсем пригорюнившись.
Утром погнали оленей домой. Я вошел в свою юртенку.
Дед, бабушка и мама, увидев меня, очень обрадовались:
— Внук наш вот.
Я присел между бабушкой и мамой. Мама приготовила
мне вареного жира. Мой дядя вчера убил яловую важенку
Дедушка спросил у меня:
— Ну, внучек, как бродил? Хорошо ли? Не хочешь ли
ты спать?
Я сказал:
— Я очень хочу спать, устал. Ребята меня посылают по
плохим местам, по буграм, до слез доводят. Наши олени
легли, мы стали пить чай. Да ведь только они жир едят, со
мной не поделились. Я позавидовал. А они говорят: «У нас
оленей много, поэтому и жира много. У тебя же нет ни
отца, ни оленей».
Когда я так сказал, мама сильно заплакала. Даже со-
знание потеряла. Бабушка сказала:
— Не плачь о давно умершем. Когда наш внук вы-
растет, он будет кормить нас.
А дедушка очень рассердился и сказал:
— Черти! Нашли кого обижать — этого ребенка. Погля-
дите-ка, издеваются над тем, что у него нет отца. Что же,
у них отцы вечные, что ли, как камни, ведь и они помрут!
НАЧИНАЮ ПАСТИ ОЛЕНЕЙ
У ЮКАГИРА
И вот я подрос, стал совсем хорошо пасти оленей.
Один юкагир держал купеческих оленей. Он попросил,
чтобы мать отдала меня ему в пастухи. И мать согласилась.
У него было двое детей. Я стеснялся и дичился их.
Начал пасти оленей. Пас и ночью, и днем. И в ливень
посылали. И я, надев плохонькую куртку из грубой под-
стриженной шкуры, отправлялся. Олени рассыпались по-
одиночке. Еле-еле собирал. Некоторые олени терялись.
Я очень уставал А когда приходил домой, меня ругали:
271
— Почему ты потерял оленей? Что-нибудь ел в это
время?
Я, не говоря ни слова, сидел, опустив голову, в низкой
части юрты. Вся одежда у меня промокла.
А ребята смеялись над тем, что одежда мокрая:
— Глянь-ка, глянь-ка, у него куртка даже пожелтела!
Поили меня чаем и кормили объедками.
А потом женщина говорила:
— Принеси дров! Когда придешь, ложись спать!
И я иду в самый дождь за дровами.
Я носил лишь обноски ребят. Одежда, которую сшила
мне мать, износилась. Краснел сквозь дырки мой живот
и торчали ногти на ногах. Ребята постоянно смеялись и го-
ворили между собой:
— Глянь-ка, глянь-ка, одежонка у него порвалась, слов-
но ворон ее разодрал.
А я боялся и не жаловался. А женщина, когда зашива-
ла, бранила:
— Почему все время дерешь одежду, видно, зубами
кусаешь?
Я вспоминал свою мать и тайком плакал.
Если я добывал белку, они брали себе и покупали ру-
башку. Ребята одевались в новые рубахи. Мне же давали
надевать только ровдужную. А эта ровдужная рубаха, на-
мокнув в дождь, в жару затвердевала. Тогда ребята снова
смеялись и передразнивали, как у меня шуршит рубаха:
«Кабанг-кабанг, каянг-каянг».
МЕНЯ ПРИВЕЗЛИ В ГОРОД
После революции, когда у нас уничтожили белогвардей-
цев, председатель Верхоянского исполнительного комитета
привез меня учиться в Якутск.
Доехали до города. Он меня привел к себе домой. У ме-
ня вся одежда была из меха. Рубахи у меня не было.
Потом мы стали пить чай. Были один русский учитель
и привезший меня человек. Они посадили меня между
собой. Мне стало жарко, прямо невтерпеж. Я свою одежду
снял. От моей одежонки линяющий мех на стол полетел,
а я стал пить чай голышом.
Им это было очень интересно и словно жалко меня
стало. Оба дают мне сахар. А с меня пот течет. Я его рукой
вытираю, а сам все пью.
Вечером легли спать. На другой день встали утром.
Смотрю, от моего одеяла на полу полно вылинявшей шерсти
272
лежит. Задумался я, надевая унты: когда у меня одежда
износится, откуда возьму? А если и унты порвутся...
А они утром меж собой говорят:
— Этому ребенку надо дать хорошую, новую одежду
Он из темных мест приехал.
И вот мне дали одежду, и все новое — и рубаху, и сапо
ги, и костюм из материи, и одеяло.
«СЫН ИСПОЛКОМА»
Учитель повел меня в школу. Дошли до большущего
дома. Вошли.
Ой-ой-ой, какое множество ребятишек! Когда они гово-
рили, то домище гудел. У меня даже уши словно заложило
И вот я начал учиться. До тех пор я не знал ни якут-
ского языка, ни якутских букв. И вот уже стал понимать
и хорошо писать по-якутски.
Ребята мной очень интересовались и, когда я говори.)
по-эвенски, им было интересно. И они нарочно заставлял!
меня говорить и петь по-эвенски.
Учитель меня очень любил. И всегда спрашивал:
— Как живешь? Ребята хорошие ли? Не обижают?
Я говорил:
— Ребята очень хоро-о-шие и не обижают.
Одежда у меня была лучше, чем у всех остальных ре-
бят, вся новая, и костюм очень красивый.
Ребята про меня говорили: «Сын исполкома».
стихи
ЛЕНИНА ЗАКОН ПРИШЕЛ
Ленина закон
Со стороны восхода солнца
Пришел.
Красная туча пришла
И черную тучу
Она одолела,
Царский закон
Укутала тьмой,
Тех, кто землею владел, и богачей
В тьму ночи угнала,
Сияющий занялся день.
Земля обновленною стала.
И на Севере повсюду
Наш родной товарищ Ленин
Яркий свет разлил.
Красная туча и до нас добралася
И тьму ночи осветила,
Богачей, кулаков,
Вместе с мраком, словно воронье,
Прочь изгнала.
Старое дерево засохло,
И трава увяла,
А там, где раньше никогда
В тундре дерева не бывало,
Там молодая роща поднялась.
И там, где раньше никогда
Зеленая трава не вырастала,
Там, по берегам замерзшего моря,
Молодая зелень
Изумрудным ковром
Разостлалась.
274
И как же красиво стало!
И вы спросите: «Отчего же это так стало?»
Это то, о чем Ленин говорил, настало.
Чудесный свет увидели мы
И счастье, наконец, нашли!
Я НОВЫМ ЧЕЛОВЕКОМ СТАЛ
Я другим человеком стал,
который не пойдет по следам отца,
Я по Ленинскому пути
иду,
Я сошел с тропы,	«
на которую, дед,
направлял меня ты.
Ведь я Ленина путь нашел.
Я был сиротой,
который есть себе просил,
молясь на образа.
Когда учиться начал я,
тогда лишь позабыл
как каждый день крестился я,
перед образом стоя.
Я новым человеком стал,
не верю в бога я.
Лишь при советском солнце
согрелся я
и, в бога верить перестав,
облезлый меховой кафтан
я снял с себя,
носить его не стал.
И в новую одежду оделся я,—
я новым человеком стал.
Ребенком забавлялся я
камланьем шамана.
Теперь — неверующий комсомолец я,
не верю в шамана.
Узнал я про обманы шамана,
теперь мировоззренье коммуниста у меня.
А прежде дед дал промах из ружья,
барана не убил,—
и тут его обман шаманский подчинил.
Теперь я ворошиловец,
я снайпером отличным стал,
и, если б в горного барана я стрелял,
275
с одной бы пули я попал.
И, бывало, придет зима,
нападает вокруг белый снег,
и по следу горностаев пойду
и по снегу начну шагать
расставляя ловушки — черканы.
И мои следы
на снегу
оставалися.
А теперь полюбил я
писателей.
Максим Горький, твой след
•	меня захватил,
по бумаге я начал шагать,
создавать стал книги для чтения.
МОЙ ТИХИЙ СТИХ
Потеряв отца и мать,
Я, осиротелый теленок,
Дни и ночи с оленями
Бродил не раз.
Людской речи
Я не слышал,
Мог я слышать
Только хорканье оленье.
И водой не умывался,—
Дождь меня лишь промывал
Я остался сиротой
И попал в чужие руки.
И, одетый в одежонку
Из облезлой грубой шкуры,
Получил я назначенье
Лишь дрова заготовлять,
И пришлося мне сродниться
С уличными холодами.
И хорошего уж мяса
Я не ел, а насыщался
Сухожилиями только
И объедками чужими.
И отведать вкусной пищи
Мне совсем не удавалось,
И была знакома только
Мне одна лишь сладость ягод.
276
Света, радости не видел,
На дневной лишь солнца свет
Мог взирать я.
С лютой стужей я боролся,
Много видел я лишений,
И во сне голод даже ощущал я,
И оборвышем ходил.
Но вот
Стал я белою пичужкой,
Вырвался из темной ночи.
Сиротиночка-ребенок,
Стал теперь я сыном света,
Стал считаться человеком,
Перестал пасти оленей,
И людей учить я буду.
И покинул заготовку льда и дров.
Ухватился за учебу.
Я писателем хочу стать.
Речь вложу в уста людские
И открою им глаза.
Как птенец в глухом яйце,
Был во тьме кругом я замкнут.
Но дорогу людям к свету
Открыл Ленин,
Я узнал теперь об этом
И на Ленинский на светлый путь вступил,
И стремлюсь, чтоб у эвенов
Жизнь стала светлой,
И стараюсь, чтоб эвены
Тоже о Ленине узнали.
ВОСПОМИНАНИЕ О ПРЕЖНЕЙ
ТЯЖЕЛОЙ ЖИЗНИ
Я был маленьким батрачонком,
Который хорошей пищи не едал,
Когда зимушка-зима наступала,
Я в чаще за белкой гонялся,
И лишь ночью в темноте
Приходилось тогда мне
Возвращаться в дымную юрту.
Был я инеем покрыт,
Спать ложился весь дрожа.
277
А лишь утро наступало,
Посылали меня из тайги привезти
Мясо убитого оленя.
Я встречался с пургой,
Бедные ноги свои обморозил.
Вот пришел я домой,
У костра я сижу пригорюнившись.
И вот ночью лежу,
И мне в мысли пришло:
«Если б мама была,
Не обмерз бы тогда».
За дровами пошел
И, хромая, тащу.
А ребята смеются,
Мрачно стало на душе.
Вот в густых тальниках
Куропатку петлею поймал
И принес куропатку домой.
Ни кусочка попробовать
Не дали мне.
Так остался ни с чем,
Лишь на перья смотрел.
Наступила весна,
Вот и птицы летят
Высоко в облаках,
Уж и гуси летят,
С громким криком летят.
Как чудесно, хорошо!
Звуки ухом ловлю,
На душе вновь светло.
Вот и ночью оленей пасу,
Если ночью удастся
Хоть немного соснуть,—
Снится мне, что телята мычат.
Вот на летнюю стоянку
Мы остановились.
Тут олени ушли
Вверх по речке Чивкачан.
Я поймал своего Черныша
И его оседлал.
Свой облезлый кафтанчик напялил,
Свою зимнюю шапку надел.
В руки взял свой мужской посошок
И уселся верхом на оленя.
278
Дождь пошел проливной,
Весь в слезах я отправился в путь.
И, как утка, промокший насквозь,
Лишь на утро на следующий день,
Наконец, я вернулся домой.
Подобрав остатки пищи,
Лег я спать под одеяло.
Но и тут как на беду
Взяли вши меня в еду.
Ф
Но вот пришла Советская власть
И как будто солнечными лучами
осветила,
Беды мои отодвинула в прошлое,
С непосильным трудом разлучила,
Из мрачной жизни вывела,
К светлой жизни подвела.
Позволила мне забыть объедки
И хлеба мне дала.
Хлеба у меня досыта.
Сняла с меня меховую одежду,
И одела в новую одежду из ткани,
И на душе у меня стало светло.
ПТИЦЫ
Когда я дома жил,
Я восхищался только
пением птиц.
В городе Ленинграде
Я не вижу диких птиц,
Ежедневно лишь слежу
За полетом железных птиц:
Высоко меж облаков
С громоподобным шумом
летают,
Как чудесно, хорошо!
Как сильна ты,
Советская власть!
Когда ночью я пас оленей,
Лишь мычанье телят я слыхал.
В городе Ленинграде
279
Расширился мой горизонт,
Ежедневно слышу я
Гудки заводов и фабрик.
Как чудесно, хорошо!
Велика ты,
Советская власть!
Раньше я безумно уставал
От езды верхом на своем Черныше,
И видел я только тайгу.
А сейчас ежедневно
Я езжу в трамвае
И любуюсь русскими
девушками.
Со множеством людей
Сидим себе и едем.
Как чудесно, хорошо!
Как сильна ты,
Советская власть!
ПРЫЖОК В ВОЗДУХЕ
Прежде, когда я у себя дома жил
И когда я на белок охотился,
В глубине чащи Хаканджи
Беличьи деревья я видывал.
На таком дереве беличьем
Не одна белка
Бывает,—
Много там белок играет.
И когда эти белочки
Высоко вверх по лиственнице
Взбираются,
Они из виду теряются.
На вершине такой высоченной лиственницы
Они кажутся иголочкой.
Но эти белочки с вершины дерева
Никогда не прыгали,
Даже разговору об этом не было,
Хоть белка на лиственнице родится,
А с лиственницы прыгать боится.
И у нас, комсомольцев, есть такое дерево
В городе Ленинграде.
Дерево это страшно высокое,
Высотою в три лиственницы,
280
Одна на другую поставленные.
Это дерево
Наше, комсомольцев, развлечение.
Днем лишь там развлекаемся.
Если вверх на дерево посмотреть,
То на вершине его человечки
Комариками кажутся.
Вверх, на свое дерево,
Мы, как белки, взбираемся.
На вершине его,
Как птички, собираемся.
И весь-то город виднеется,
Как разостланная пестрая шкура-постель,
Разноцветными цветами пестреет —
И красными, и белыми.
Дома огромные были,
А стали, как мошки.
И трамваи, как червячки,
Шевелятся.
На вершине нашего дерева
На эвенскую юрту похожий
Воздушный домик висит.
Вот учитель меня
Ремнем от воздушной юрточки
Привязал, прыгнуть в воздух велев.
И я, с воздушного домика свесившись,
Пошел себе — двигаюсь
И на землю, как гусь, опускаюся —
Я же белке нанес поражение!
Качели свои позабыл я,
Так мне в воздухе прыгать нравится.
Я б с вершины скалы Кувулда
С удовольствием в воздух прыгнул бы!
Чтобы в воздухе можно было прыгать мне,
Дедам нашим во сне и не снилося.
БОГАТЫРИ ЗЕМЛИ
СОВЕТСКОЙ
Рожденные людьми
Богатыри
На железных птицах
На Север
281
Над землей
Под небесами,
Словно вихрь, полетели.
Нашу землю,
Словно коврик, облетели.
Сиден-эден-эдидегэн.
Меж черных туч
Богатыри
На самолетах
С шумом полетели.
Сиден-эден-эдидегэн.
У их самолетов
Железные крылья,
Дыханье их — ветер,
Шумят с ураганом —
Все выше, и выше, и выше.
Сиден-эден-эдидегэн.
Над морем замерзшим
И над Якутией
Летят на Камчатку.
Сиден-эден-эдидегэн.
И темною ночью
Пролетают, сверкая,
Золотые звезды,
И в небе раздается
Шум вихря,
И над землей грохочет.
Сиден-эден-эдидегэн.
Звери почуяли,
Люди услышали,
Дикие олени убежали,
Домашние — остановились,
Лоси умчались.
У обрывов скал
Горные бараны заблеяли,
И скалы им вторят,
Сиден-эден-эдидегэн.
Зайды, в комочек сжавшись,
Сидят под коряжиной,
И глаза у них блестят
А лисицы по поляне,
282
Навострив уши,
Побежали, рыжие.
Сиден-эден-эдидегэн.
Эвены из ровдужных
Юрт своих выходят,
В меховых одеяниях.
Старухи удивляются,
Воротники поправляют.
Старики радуются.
Бороды поглаживают.
Люди беседуют:
«Велика Советская власть,
Советы наши растут».
Сиден-эден-эдидегэн.
С рукодельем в руках
Девушки выходят,
Девушки любуются,
Девушки смеются,
Девушки запевают.
Сиден-эден-эдидегэн.
Сыны родного нашего Ленина,
Наши богатыри
Ураганов не боятся,
Туманов не страшатся,
Птиц превзошли.
Сиден-эден-эдидегэн.
ПЛАНЕР
Мой первый урок, полета на самолете с деревянными
крыльями — младшем брате железной птицы.
Для меня велели поймать быстрого
Заоблачного оленя,
Усадили меня на него
И сказали: «За повод хорошенько держись!»
Я за повод покрепче ухватился.
И погнал своего верхового.
Побежал верховой мой олень.
Прямо вверх он взлетел,
С шумом, с громом.
Лишь в ушах у меня звенит
283
И шапчонку ветром сдувает —
Чуть, как ястреб, она не слетела,
Я рукою ее удержал.
А когда я вниз посмотрел,—
До чего ж хорошо и красиво!
Ведь огромные домины
Бисеринками кажутся,
И зеленые равнины,
Словно коврик небольшой,
А железная дорога
Тонкой нитью промелькнула.
Я, как птица, против ветра
С шумом все лечу-лечу:
Кур... кур... кур...
И так летя вот,
Котачана вспомнил я.
Котачан — олень мой дома,—
Тихо, медленно бредет.
То, что он за год пройдет,
Пролечу теперь я за день.
Я оставил Котачана,
Пусть себе пасется дома.
Я воздушного оленя
Полюбил.
Если бы получше ехать,
Я б на нем до Индигирки
За три дня добрался,
Как орел, долетел бы.
У меня теперь воздушный
Верховой олень мой, а я
Сыном облака теперь стал.
ПОЛЕТ ЗОЛОТОЙ ДЕВУШКИ
На самолете —
На птице железной,
На воздушном олене,—
Мы с черной земли
Прямо ввысь полетели.
Как туча, летим.
Мы в небо уходим
И с облаком вместе
Летим, как орел.
Мы птицею стали.
284
Мы с вихрем играем.
Стрекочет, жужжит
И свищет в ушах.
Я вниз поглядел:
Земля — словно стол.
Зеленый ковер расстилается.
Лесные массивы
Бороденкой торчат,
А наш Ленинград
Бисеринкою стал.
Как иголочки, люди
Копошатся внизу.
А мы над землей
Под сенью небес
Над городом
Чайкою
Кружимся.
Как чудесно, хорошо!
Я полюбил самолет,
Позабыл своего Котачана.
Я играю с ветрами,
У птиц я товарищем стал
Красавица девушка
По воздуху летит.
Золотая девушка
Ввысь улетела.
Когда она под солнцем летит,
Она в золото превращается.
А когда вверху летит,
В серебро превращается.
Красавица девушка
Дочерью солнца стала.
На зеленое поле
Серебряная птица опустилась.
Из серебряной птицы
Золотая пташка выпорхнула,
В красивую девушку превратилась.
Тоненькая девушка
Со стройным станом,
В нарядной одежде,
В темной куртке,
Такая красивая,
Со смуглою кожей
И с алою кровью,
С ласковым лицом,
285
С теплыми глазами,
С тонкими бровями,
С темными волосами
И в пушистой, как пыжик,
Красной шапочке.
По зеленому полю
Мы рядом идем.
Солнце сияет.
Как чудесно, хорошо!
Как идти стало легко!
Золотая девушка
По узкой дорожке
Уходит среди толпы.
Ее красная шапочка
Мелькнула и скрылась.
Мне так жаль: я остался один
Я смотрю на небо.
Я от нее прошу
Веселой песни.
И буду ждать
Золотого письма,
На белой бумаге
Красиво написанного.
ВОСПОМИНАНИЕ О ДЕДЕ,
МЕЧТА О МАКСИМЕ ГОРЬКОМ
Когда ребенком был я,
За дедом я ходил
На куропаток петли ставить.
А снег глубокий был,
Идти уж нету сил.
Я очень уставал,
И голова кружилась,
И холодно мне было.
Я деда за полу
Ручонкою застывшей
Ловил.
Вот дед мой оглянулся,
Вся борода во льду.
«Ну, что с тобой?» —
Спросил он
И теплою рукой
Мою ручонку ловит.
286
«Ах, снег так утомил,
Так сильно я устал»
А дед мне говорит:
«Разве мужчина устает?»
И мне на куропаток
Он пальцем указал:
«Вот куропатки белые,
Они не устают.
И ты, как куропатка,
Такой же белый ты»
Куропатки, белым-белы,
Бегают
Ведь и вправду И мне
Стало весело,
И усталость моя улетучилась.
На куропатку похожим
Мечтал я, шалун,
Тогда быть,
И я верил тому,
Что мне дед говорил
Несмышленым ребенком
Был я тогда.
Шаловливый ребенок,
Я бабушку мучил
Ведь тогда я мечтал
И деда кормить.
Голых птенчиков я
В рукавичке принес —
Моя бабушка очень обрадовалась
И от радости я
Улететь был готов —
Так гордился ребенком,
Что хвалит меня
Моя бабушка.
* + *
Максим Горький,
Который
Множество людей
К свету за собой ведет,
Это — образованнейший человек,
Для которого бумага —
Как бы его охотничий мир.
И когда его след я на бумаге увидел,
287
Я им залюбовался.
Когда я след на бумаге увидел,
И для меня бумага стала миром охотника
Я увлекся писанием,
Позабыл я свой промысел белки
И взялся за перо.
Я увлекся писанием.
Позабыл, как пас оленей
И в туманы, и в дождь.
Позабыл, как ходил я по следу
Куропаток и белок.
За красивым сижу я столом
И мечтаю о том,
Как найду я свой путь:
Без звериных следов он.
Раньше жил я в темной тайге,
Там, где берег ледовитого моря,
Жил в беде.
А теперь я добрался
До света.
Я услышал о том,
О чем Ленин сказал.
Я буду стремиться теперь
Чтобы в темной тайге
Свет зажечь,
Чтобы прежнюю скверную жизнь
Повернуть на добро
И счастье
Творить.
Прежде-то богачи
На меня свысока
Смотрели,
Как на мусор
Смотрели.
Я теперь богачей
Уничтожить стремлюсь,
Бедняков, батраков
Под защиту возьму.
К свету, ввысь
Буду звать.
Мой неграмотный дед,
Тебя нет.
И теперь я мечтаю о том,
Чтобы старшим мне стал
288
Максим Горький —
Писатель.
Я ему в дар несу
Много песен таежных,
Красивых и радостных
Песен тайги.
ПУШКИН
От человека рожденный,—
Он солнцу пара,
Писать мечтал,
Вдалеке мечтал.
И то, что пропел он
Своим золотым горлом
И записал,—
По всей земле,
Как стяги в праздник,
Виднеется.
И все люди радуются тому,
Что пропел он
Своим золотым горлом
И записал.
Запоет — и тают
Девушки, влюбляются,
И сердце у них трепещет,
И волосы они поправляют,
Повторяя: «Пушкин, Пушкин».
И старые старушки,
О молодости мечтая,
Пушкина читают,
Слюну глотая.
И старые старики мечтают,
Подперев лоб
И бороды гладя,
«Великий человек»,— говоря.
Великому Пушкину
Великое имя дали,
Великим поэтом назвали.
И Пушкин стал солнцем.
Солнце лучи испускает,
Снег начинает таять,
В реках вода струится,
Лес закачался,
Зазеленела трава,
10 Жизнь Имтеургина
старшего
289
И птицы летят.
Пташки запели —
И люди запели.
Преданье рассказывал дед:
«В верхнем мире,
Где дерево есть золотое
И живая вода,
Есть один богатырь.
Одна половина лица его — солнце,
А другая — месяц.
Любим он всеми людьми.
Это великий певец,
И горло у него золотое.
Медный язык
И речь громовая.
Если он запоет как следует,
Людей заставляет плакать,
Землю сворачивает,
На море волны вздымает,
Солнце светить заставляет,
Птичек петь заставляет,
Старух заставляет плясать,
А девушек—.петь».
В среднем мире
Великий Пушкин жил.
В верхнем мире
Сказочный богатырь был.
Пушкин умер,
Но произведения его остались
Столетье прошло,
И мы, комсомольцы молодые,
Наследие Пушкина взяли.
Мы встретились с Пушкиным.
Великий учитель писателей
Пушкин, Пушкин живет!
Пушкин, Пушкин пришел!
Здравствуй, здравствуй!
Пушкин сказал:
«Меня все народы прочтут,
И дикий тунгус прочтет».
И мы, дикие тунгусы,
Пушкина сокровище,
Его драгоценное письмо принимаем,
Мы не сунем его в карман небрежно,
Мы мысли его поместим,
290
Мы в сердце его заключим
И выпустим его в ущельях гор,
В самой чаще тайги.
По гладким степям
На конях кочевавший
Калмыцкий народ
Также принял Пушкина письмо
И, едучи верхом на конях
По зеленой степи,
Как Пушкин, калмыки поют,
Их кони ржут.
Зеленеет степь.
И финский народ,
Срубая лес,
Пушкина песни поет.
У них острые топоры.
А из леса,
Из древесины,
Много бумаги получат
И стихотворения Пушкина
Будут печатать.
ЛЮБЛЮ СОЛНЕЧНЫЙ СВЕТ1
Много я ходил сегодня
И лесом и зеленым полем.
Чертовски хорошо
Здесь, в этих местах, родиться и расти!
Каждый твой шаг лучом солнца указан,
Идешь — и лучи солнца путаются в твоих ногах.
Так всюду густо раскидало солнце свои
лучи-гарпуны,
Всюду промеж деревьев и трав они понатыканы.
Чудо! В лесу, где поэт бывает,
Даже солнечный свет
С особой яркостью сияет —
Эта истина испокон веков.
Ведь я тоже, как Пушкин, воодушевился,
Поэтому думаю: «На самом деле, что ли, я поэт?
Я тоже хочу петь так, как русский поэт,
Поэтому думаю, что кровь одна течет
у всех людей».
1 Перевод этого стихотворения, а также «В пути к могиле матери»
и «Майское солнце» сделан Г Васильевым.
291
О зеленый лес, вольные просторы,
Что есть дороже вас?
Природа родная, я радуюсь тебе, как дитя,
И во сне я вижу тебя такой прекрасной,
Ты всегда нарядна и роскошна,
Всегда ты ликуешь и торжествуешь.
Скажи, отчего ты так молода, красива?
Отчего всегда улыбкой ты сияешь?
Скажи, отчего?
Тогда душа моя будет довольна,
Тогда поэт твой успокоится.
УТРАТА
Валю свою милую
Я в недрах города
Потерял.
Сиден-эден-эдиден.
Только год дружили мы,
И солнце нам светило.
Сиден-эден-эдиден.
Я думал, что мы связаны
Красивым ремнем с кистями.
Увы! Я в недрах города
Валю потерял.
Сиден-эден-эдиден.
Солнце померкло,
В душе стало темно,
Кровь застыла,
Сам упустил я.
Сиден-эден-эдиден.
Пришла весна,
И мы условились —
Был месяц май —
В лесу встретиться.
На зеленом лугу
Побродить хотели,
В десять часов поехать.
Сиден-эден-эдиден.
292
Но меня увлекает писать,
И я сидел и писал
И назначенный час пропустил.
Сиден-эден-эдиден.
Много дней прошло,—
Они составили год.
Уже два года исполнилось.
Сиден-эден-эдиден.
И вот вместо десяти часов
Уже три года прошло,
Как Валю я не видел.
Сиден-эден-эдиден.
Когда я жил в Силэнэке.
Раз выслеживал я зайца.
И след этого зайца
Я в метель потерял.
Сиден-эден-эдиден.
А теперь в Ленинграде
Так же Валин след,
Словно снегом, замело,
Я его потерял.
Сиден-эден-эдиден.
Когда-то дед сказку сказывал:
«Один юноша — сын Солнца —
Золотую девицу потерял.
Сиден-эден-эдиден.
В поисках золотой девицы
Он эту землю трижды обошел
И про сон забыл.
Сиден-эден-эдиден.
На острове в море
Он нашел свою
Золотую девицу.
Солнце сияло,
Целый месяц ласкало.
Сиден-эден-эдиден.
293
Вместе они жили,
Вместе состарились,
На коленях ползали
И в старости умерли.
Сиден-эден-эдиден.
Солнце расплакалось.
Половина солнца упала.
И земля появилась.
Все живое задвигалось,
Стали люди расхаживать.
Сиден-эден-эдиден.
Трава зазеленела,
Тайга иглами ощетинилась.
И мир наступил,
Веселье пришло.
Сиден-эден-эдиден».
И у меня, как в сказке,
Получилося.
Я три года
Валю вспоминаю.
И во сне ее вижу
И, когда брожу, помню.
Сиден-эден-эдиден.
Но, видно, не найти мне,
И как же мне быть?
Город большой,
Людей множество.
Сиден-эден-эдиден.
По радио ли поклон передам,
В газете ли напишу:
«Я жив и здоров,
Я один живу,
Только Валю жду!»
Сиден-эден-эдиден.
Не забуду я Валю,
Вечно помнить буду.
Она в < ердце моем
припечаталась.
Сиден- 4ден-эдиден
294
УХОД
Я Вале дал уйти,
Сердечные узы порвались.
И сердце мое раскололось,
Наши думы разошлись.
Солнце закатилось,
Померкла заря,
Море помутилось,
Упали капли дождя.
Поднялся туман,
И в душе у меня слезы.
В тоске по Вале
Болит мое сердце.
В ушах раздается
Валина речь,
Слышу ее смех,
Вижу ее глаза.
Золотою став птицей,
Ты достигла Солнца,
И нашла свой дом,
И стала человеком.
Валя, Валя, Валя!
Я ж один остался,
Как линялая птица,
Валя, Валя, прощай!
Валя, Валя, Валя!
Обо мне не думай.
И я найду свой путь,
И для меня день придет
Год-то ведь длинен,
И дней в нем много,
Выглянет солнце,
И взойдет заря.
И море станет синим,
А туман улетит.
Я свое сердце исцелю,
Другой след найду.
Я в душе мечтал
Привезти тебя
На реку Индигирку,
К ледяному морю.
Нарядить мечтал я
Тебя в олений мех,
295
В мягкий, словно беличий,
Мех олененка — пыжика.
И бродить мечтал я
По нашим горкам,
В зарослях кедровника
Шишки собирая.
Думал, что увидим
Мы с тобой кедровку
И бродить мы будет
С песнею, с беседой.
Думал: поведу я
Валю за собою
По лиственничному лесу,
Деревца сгибая.
Думал, что пойдем мы
По белому снегу.
Снег столбом взвивая,
Увидев куропаток.
Думал, что поедем
Мы вдвоем на нарте
И впряжем мы белых
В нарту ту оленей.
Я мечтал, чтоб в дымной
Не жила ты юрте,
Чтоб ты не страдала,—
Вот о чем мечтал я.
Я мечтал, что в новом
Будем жить мы доме.
В новом и красивом,
Светлой новой жизнью.
Я мечтал, что станешь
Ты учить эвенов,
Изучив эвенский
Наш родной язык.
Но мои мечтанья
В землю погрузились,
Улетели в небо —
Я один остался.
Раз в лесах Чималга
Белку разыскал я,
Но решил не сразу
Я пойти за ней.
И пошел я к белке
Через пару дней.
296
Белки моей нету,
Лишь гнездо осталось.
Выследил я белку,
Но ее другой взял.
Стало мне досадно,
Но не рассердился.
Дед мой говорил мне:
«Ты не огорчайся,
Белок много будет»,—
И меня погладил.
Через пару дней
Я пошел за белкой.
До гнезда добрался,
Белку я добыл.
Уж и рад же был я.
В мыслях я витаю,
Мой олень шагает,
Лунный свет сияет.
Я тогда подумал,
Про себя решил я:
Не надо огорчаться,
Лучше все смеяться.
Выследил я белку,
Но дал взять другому,
И сижу печальный,—
Пришел такой случай.
Выследил я Валю,
Но дал взять другому.
Как печально стало,—
День этот настиг.
И, как дед, бывало,
Друзья утешают:
«Ты не огорчайся,
Еще увидишь счастье».
И тоска уходит,
И спокойней сердце,
Взял я разум в руки,
Чтоб не огорчаться.
Если бы я Валю
С юношей увидел,
Я б не рассердился,
Встречу, словно солнце
Не люблю сердиться,
Брани не люблю я.
297
Мне милее дружба,
Мне-любовь милее.
Буду помнить Валю
До самой кончины,
Когда игр не надо,
Когда с посохом бродят,
Когда день исчезнет,
Когда ночь забуду
И землей накроют —
Вечно помнить буду.
В ПУТИ К МОГИЛЕ МАТЕРИ
Будто качается волна,
Еду на олене верхом
Дорогой длинной по долине,
Пою печальную песню мою,
Эхо повторяет ее за рекой.
Я вернулся издалека,
Сирота я безутешный,
Еду к могиле матери повидаться...
О мать моя, мать моя,
Бедная моя мать!
Жара твоей груди
До сих пор горит на щеке моей,
И кружится голова
От пьяняще сладкого молока твоего,
Помню объятия твои,
Усыпляющее их тепло,
Ничего не в силах я забыть,
О тяжело все это помнить,
О мать моя, мать моя,
Бедная моя мать!
Покинув меня,
Скажи, где ты лежишь?
Там, за родной рекой в лесу,
Бугорочек земли.
Он уже травою оброс,
Под зеленой травой в земле
Лежишь, мое солнце-мать.
О мать моя, мать моя,
Бедная моя мать]_/
Обернуться бы мне в корень травы
Да прорасти сквозь землю,
298
Прорасти к тебе в могилу
И рассказать тебе моей тоски
Волнующую повесть,
Что хватило бы на века
Да никому не наскучила бы.
Но ведь это невозможно.
О мать моя, мать моя,
Бедная моя мать!
Сын твой родной,
Когда-то хилый и больной,
Чтоб радовать тебя,
Многое увидел и узнал;
Даже называют его поэтом
Из племени тунгусов,
Когда-то диких,
А ныне советских.
О мать моя, мать моя,
Бедная моя мать!
Радость этой славы,
Новости жизни нашей
Хотелось бы мне
Поведать тебе
Робким шепотом ветерка
Под шум листвы
Над родною рощей,
Но ведь ты не услышишь...
О мать моя, мать моя,
Бедная мать моя!
МАЙСКОЕ СОЛНЦЕ
Есть прекрасный момент
Во вращении Земли.
Темное небо — меховое одеяло —
Прорвал месяц молодой.
Просиял и ночью,
Как ясный день,
И вот вскоре заглянуло майское солнце.
Привет тебе, Первомаю!
Майское солнце светит на земле
В итоге года.
К нему приходим мы,
Круглый год пройдя.
299
Поломав рога зиме,
Разбив снега и лед,
Выполнив планы
По добыче пушнины
И внося всегда что-нибудь новое
В жизнь и быт,
Приходим мы к маю,
Пройдя с победой круглый год,—
Привет прекрасному маю!
Дни прекрасного мая
Крылья людям всем дают.
Лучи солнца светят ярче и сильней,
И греются ими деревья на рассвете.
Май каждый год приходит.
Пусть счастье, радости людям он несет!
Май пришел. Всегда придет,
Всегда снег и лед разнесет.
зоо
Джанси Кимонко
Там, где бежит Сукпай
Повесть
Зарево над лесами
Красное знамя

ЗАРЕВО НАД ЛЕСАМИ
Родина дедов, отцов — Сукпай-река. Прадеды
мои нашли тебя. Прадеды мои по следу выдры пришли
с Самарги-реки к тебе. Шли они до самых истоков твоих,
а прежде увидели горы большие и стали подАиматься на
перевал. Был он ниже Ульи-горы. Улья-гора —это самая
высокая из всех сукпайских вершин. Вся она сверкает
гольцами, и на макушке ее, где раньше озеро было, теперь
белеет кяхта1. В ясные дни с вершины Ульи-горы видны
звезды.
Кто знает, когда это было? Древние сказания скупы, как
свет утренней звезды.
Память о них долго берегли мои предки, пока из века в
век двигались по берегу моря. Их было много, и все они на-
зывались племенем Киа. Когда-то вожак их Киа славился
силой и мудростью. Но однажды вступил он в войну с
другим вожаком, Кукчинка, из-за дочки его красавицы
Алагды, Война была страшной. Кукчинка победил. Он убил
Киа. Племя же его разогнал по горам и лесам.
Кто знает, сколько раз реки меняли русла, сколько раз
тайга снимала свои одежды с тех пор, как предки мои до-
стигли морских берегов? Убегали они от врага и уже не хо-
тели называть себя племенем Киа. Много братьев в пути
потеряли, много стрел поломали о камни. Добывая огонь,
уносили его с собой, защищая от воды и ветра. Боль-
шие и малые воды пересекали им путь. Реки стекались в
море, и было это море глубоким и непонятным.
Прадеды мои много лет обитали* на речке Кимо. В боль-
шую воду беда пришла: унесло заездки. Рыба в море ушла.
Наступили голодные дни. «Идемте в леса!» — сказал самый
* Ракушка
303
мудрый из нашего рода. В кедровых лесах люди нашли
пищу. Ели орехи, запивали водой. Но на каждом кочевье
оставляли под навесами из тальника свежие могилы. Однаж-
ды река перед ними сверкнула. По берегам ее росли травы.
Здесь, развернув широкие листья на круглых душистых
стеблях тянулась вверх чугуня1, у тихих заводей зацветала
лукта1 2, корни которой прибавили силы уставшим, и здесь
всюду виднелись заросли аунты3 с сочными и сладкими
дудками. Диковинные травы завели далеко. Высокие горы
встали на пути.
«Не подняться ли нам на вершину?» — остановились в
раздумье путники. У подножья самой высокой горы они
отдохнули, прежде чем подняться на перевал. Тут шаман
говорил заклинанья. Вслед за ним люди повторяли слова,
обращенные к добрым духам, посылающим удачу в дороге.
Каждый из них оставил на горе знак свой: лоскут рваной
одежды на ветке, ленту из лосиной шкуры, пучок травы на
шесте.
Рассказывают, будто след выдры привел прадедов к са-
мой реке. Река была светлая и прямая, как солнечный луч.
Они называли ее Сукпаем. Ведь Сукпай — это луч солнца.
Придя на Сукпай, люди увидели, что бежит он в боль-
шую реку. Было много звериных следов по берегам этой
реки. Было много пищи в реке. Звери, ходившие по ночам
лакомиться к тихим протокам, били копытами рыбу. Нет, не
зря прадеды мои шли через перевал. Большую реку они
назвали Хуу, то есть Хор. Кимонко первые проплыли по
ней в своих долбленых челноках. Сколько здесь было топо-
ля для батов4! Охотники стали спускаться вниз по рекам,
стали подыматься вверх по рекам. Прадед мой остался
жить на Сукпае.
Вот он, сверкает передо мной, Сукпай. Я поднялся на
гору и, сняв с себя карабин, долго оглядываю открывшую-
ся передо мной долину. Горбатые сопки теснятся снизу,
одетые белым туманом. На сотни километров вокруг — толь-
ко леса и горы. Птицы слушают, как говорит вода, реки
слушают, как перекликаются птицы. Здесь вырос и соста-
рился дед мой, здесь дым от кочевий отца тревожил чуткого
зверя, здесь по лесному бездорожью по шумным протокам
бежало детство мое, плакало и смеялось..
1 Болотная трава
2 Калужница.
3 Дудник.
4 Удэгейская лодка, выдолбленная из тополя.
304
Вот я и вспомнил тебя, Сукпай, дедов, отцов родина!
Вода твоя шумит и пенится на перекатах. Огромные камни
несутся по дну твоему, гонимые сильной струей. Страшны
пороги твои, Сукпай.
Течешь ты, подгрызая основания скал. Маленькие и
большие каменные глыбы, угловатые и круглые, перекаты-
ваешь волной, словно играя. С гольцов спадают первые
струи, а потом ты принимаешь по-братски притоки свои:
Болинку, Тагуму и течешь большой рекой, не прекращая ни
на минуту своей работы. Где раньше вода была, открыва-
ется суша: где прежде земля была, появляются воды.
Срезая мысы, намываешь ты отмели, создаешь новые бе-
рега. Мощные русла становятся старицами, старицы пере-
ходят в сушу, а ты все течешь и течешь, оглашая шумом
леса и горы.
Сукпай — на Бикин перевал,
Сукпай — на Идзи перевал,
Сукпай — иа океан перевал.
Там хариусы мечут икру,
Таймени шныряют, ленки.
Там кормятся лоси у тихих проток,
Медведи с одной стороны на другую плывут.
Там роются выдры под яром
И пробираются берегом там соболя...
Вот это Сукпай, земля моя!
ИСПЫТАНИЕ
Я начал помнить себя, когда мы жили еще возле устья
Большой Болинку. Было жаркое лето. Вижу, как сейчас,
по берегам реки обгоревшие горы. На склонах торчат остат-
ки гранитных скал. Они напоминают человеческие фигуры.
Огромные пни после пожара чернеют будто медведи. С вер-
шины горы хорошо видно вокруг. Посмотришь вверх по
реке — блестит, переливается на солнце вода, взглянешь
вниз — темнеет и пенится. Сколько раз, бывало, забравшись
на вершину сопки, я швырял в воду камень за камнем.
Я и теперь люблю эти сопки, хотя они долго загоражи-
вали от мира жизнь моего народа. Наша юрта, покрытая
корой, стояла на берегу реки. Это была старая юрта и
единственная на сотни километров вокруг. Внутри берестя-
ные подстилки, на которых спала вся наша семья. Посреди-
не всегда горел костер.
Со старшим братишкой Канси мы любили сидеть на ко-
се. Вырезав из бересты фигурки лосей, Канси ставит их в
305
ряд, а потом мы по очереди стреляем в них из лука. Мы
играем так тихо, что слышим все, что делается вокруг нас.
Мать шьет отцу для охоты хэйги1, бабушка делает чумаш-
ки1 2. Они переговариваются между собой, смеются над тем,
что дядя Ангирча долго выстругивает черенок остроги.
Ангирча меж тем напевает:
Делаю себе острогу,
Будет она прямая, как стрела
Будет с одного удара ленка доставать,
Делаю себе острогу...
Дедушка не любит, когда кто-нибудь заранее пророчит
удачу; он считает это хвастовством, потому-то он и ворчит
сейчас, обтесывая лодку.
— Сделаешь себе острогу мальков ловить, хвастун.
Время от времени до нашего слуха доносится голос
Яту. Это жена Ангирчи. Она еще совсем молодая. Сидит
рядом с матерью, теребит зубами сухие жилы сохатого,
делает нитки и сердится. Ей давно уже надоело это занятие,
хочется отдохнуть.
Кончив делать чумашку, бабушка кричит мне:
— Бата3! Принеси воды. Живее беги.
— Ну, если молодец, то сбегаешь за один мой вздох,—
замечает Ангирча, подошедший к шалашу.
Он глубоко и шумно вдыхает воздух, расправив плечи.
Тем временем я бегу к берегу. Медные бляшки, нашитые
на спине моего халата, звенят: куланги-куангя, куланги-
куангя... Забредя по колено в воду, черпаю. Вода холод-
ная. Ломит ноги. Кажется, мозг в костях вот-вот треснет
Изо всех сил я мчусь обратно. «Не порвитесь жилы мои,
уцелели бы кости мои». Подбегаю к шалашу, вижу: Ангир-
ча дрыгает ногами, лежа у входа, не дышит — меня
ждет.
— Ох-ах! — выдохнул, наконец, и засмеялся.— Ну и мо-
лодец наш бегун, за один вдох бегает.
— Пей, бабушка,— я протягиваю чумашку с водой. Сде-
лав глоток, она вдруг подбрасывает кверху чумашку и
ловит на лету светлые капельки, говоря:
— У-у... вот такой большой расти. Когда вырастешь,
будешь стрелять лосей. Будешь тогда приставать к берегу,
оставляя капельки лосиной крови на земле.
1 Штаны.
2 Посуда из бересты.
3 Мальчик, сынок.
306
Бабушка снова берется за работу. Солнце уже зацепи-
лось краешком за вершину горы. Скоро вечер.
— Яту! — кричит дедушка.— Не пора ли готовить
чумизу?
Схватив банку, Яту бежит к реке. Банка брякает:
кофилонг-кофилонг-кофилонг...
Какой яркий костер горит под открытым небом! Мы под-
кладываем в огонь сухие ветки, чтобы вода в котле скорее
кипела. Мне нравится наблюдать, как Яту готовит ужин.
Вот уже вода в котле закипает. Крупки чумизы в ней
вихрем вьются, мелькают. В руках у меня чашка наготове.
— Яту-у... Когда же ты снимешь котел с чумизой?
— Грешно так, обжора,— отвечает Яту,— потерпи.
Я вижу, как на котле загорается сажа. Черные бока его
покрываются искрами.
— Ай, ай, сгорит котел! Снимай его скорее!
Яту молчит, смотрит на меня. Выстругав палочку и по-
мешивая ею в котле, говорит:
— Чудак ты. Это лебединые стаи. Смотри. Вот пойдут
они вверх, значит будет много зверя и рыбы, удача будет.
А пойдут вниз — голод наступит.
Сняв котел, она разливает в чашки суп из чумизы. Это
кушанье мы едим каждый день с тех пор, как отец отдал
купцу восемь соболей за мешок крупы.
— Канси, давай заметим: кто быстрее съест,— говорю
брату. Но он не слушает меня. Ест так же, как взрослые,
молча и не торопясь. Я вылавливаю палочками отдельные
крупинки и тоже молчу. Поймав желтую крупинку, думаю:
колонка убил; поймав темную, радуюсь: соболя нашел.
После ужина дедушка и Ангирча отправляются на ло-
синую переправу. Они идут караулить зверя. Медленно сгу-
щаются сумерки. Под крышей шалаша уже успокоились
мухи, покрыв черным налетом бересту. В ушах стоит бес-
прерывный звон — комары не дают покоя.
Все сидят вокруг очага. Где-то, слышно, стреляют.
— Ага! — восклицаем мы разом с Канси.— Отец лося
убил!
— Что вы болтаете? — встрепенулась бабушка. Она
тоже не любит заранее говорить об удаче...— За такие сло-
ва меня бы в детстве из юрты прогнали.
Подперев рукой подбородок, она рассказывает нам про
свою жизнь. Едкий табачный дым плывет из ее длинной-
предлинной трубки.
— Раньше-то мы и зимой и летом одну рыбью да зве-
риную шкуру носили. Без единой чашки чумизы зимовали.
307
Зато никто нас не трогал. А теперь вот чужие купцы дони-
мать стали...
— Бабушка, а я уже родился в то время?
— Глупый... Ты тогда еще в сказке жил.
Я зеваю, а она говорит обо мне матери:
— Наш бата совсем цепенеет, как бабочка, занесенная
ветром.— И прикрывает меня полой своего халата.— Вот
вырастешь, будешь изюбриное сало добывать. Спи, бата,
спи...
ОТЕЦ УБИЛ ЛОСЯ
Рано утром я проснулся от крика: «Отец лося убил!»
Раздетый бегу прямо на берег. Отец, действительно убил
зверя, но в его оморочке1 я увидел лишь несколько кусков
сала. Наверное, лось был большой, мясо в тайге осталось.
Вытащив на берег оморочку, отец идет домой. Он молча
садится у костра. Яту набивает ему трубку, мать разувает
его: подает новые улы1 2 из кожи сохатого, достает тэгу3.
Я взбираюсь к нему на колени, как только он, отдохнув,
принимается рассказывать. Отец гладит меня по голове.
— Будешь костный мозг кушать,— обещает он мне.
Это — самое лучшее лакомство.
— Где лося убил, сынок? — спрашивает дедушка.
И вот начинается длинный рассказ о том, как это про-
изошло.
— В Черемшанной старице убил. Сперва-то в устье си-
дел, караулил. Когда темнеть стало, отправился к старице.
Поднимался вверх по заливчику. До кривуна доехал. По-
слушают, где-то как будто бы шумит да шумит. Гнус
страшный. Комары гудят. Плыву дальше. Добрался до за-
рослей осоки. Вдруг слышу совсем близко: «Плюх, плюх!»
Идет. С вырванной травы вода капает. Капает в реку,
звенит. Думаю: по теневой стороне лучше скрадывать. Как
будто у мыса, в осоке, ест. Вот тут и начинаю скрадывать.
Скрадывал, скрадывал... Смотрю, чернеет...
Отец рассказывает согнувшись. При этом он разводит
руками, старается передать все подробности охоты.
Я смотрю ему прямо в рот.
— Толкнулся немножко,— продолжает отец,— и опустил
1 Лодка для одного человека.
2 Таежная обувь.
3 Халат
308
шестики в воду. Ружье достал. Прикинув, взял пониже.
Дым пошел кругом. В воде заплескалось, зашумело. Еще
раз выстрелил. И еще. Тихо стало. Прислушиваюсь: хрипит.
Кончается, думаю. Сперва-то выстрелил, пуля не так хоро-
шо попала.
— А лось-то жирный? — не унимается дедушка.
— Ничего, лось хороший.
Отец зевает. Я вижу, как клонится набок его голова.
Устал, две ночи не спал, бедняга. Все караулил зверя.
Пусть отдыхает. Я выбегаю из юрты. Солнце уже стоит вы-
соко. Яркий цвет зелени слепит глаза. Одинокий стриж на
ветке беспокойно вертит головой:
— Тибеу, тибеу!
Вот и Ломбо. Славная собака у нас. Не позвать ли ее
с собой на реку? У меня в руке острога. Хорошо бы на-
учиться бить рыбу острогой так, как это умеют взрослые.
Моя острога слишком мала. Только мальков бить. Из-под
камней выплывают стаи мальков. Я колю их острогой и
складываю в свой маленький игрушечный бат. Сквозь шум
реки до слуха моего доносится голос матери.
— Бата, иди скорее!
Все уже собрались. Из большой берестяной чашки едят
сало. Вкусный запах наполнил юрту. Дедушка первым на-
чал есть. Он взял большой кусок сала, отрезал от него не-
сколько кусочков и бросил в огонь, говоря:
— Тээ! Пудзя! Огбиово ваванки-хи’!
Все принялись за еду. Только одна Яту не ест. Я спра-
шиваю у нее, почему она стоит в стороне. Она молчит.
Тогда я обращаюсь к бабушке с тем же вопросом:
— У нее такое время сейчас, что она не должна есть
мясо,— отвечает бабушка.— Не будет удачи.
Мне жаль Яту. Глаза ее печальны. Она жмется у двери
Пообедав, отец собирается за мясом. С ним Ангирча. Мне
тоже хочется поехать помочь привезти добычу, и я прошу
отца взять меня с собой.
— Га1 2, бата,— говорит он после некоторого раздумья.
От радости я не могу собраться, как следует. Бабушка
смотрит, как неловко я обуваю улы, постелив туда свежей
травы — «хайкты». Смотрит и смеется:
— Вот будет трава торчать из твоих ул, и в суставы
начнет стрелять. Ноги заломит. Обувайся хорошенько, охот-
ник.
1 На тебе давшему сохатого убить нам!
2 Возглас, означающий «идем», «поехали», «отправляемся»
309
Мы едем втроем. Поднимаемся вверх по Сукпаю на
длинном бате. Отец стоит на корме, Ангирча — на носу, я—
в середине. У каждого из нас в руках шест, которым оттал-
киваемся, продвигаясь вверх по течению. Миновав опасный
перекат, выходим на плес.
Сквозь прозрачную воду даже на глубине видны разно-
цветные камешки. Мой шест иной раз задевает о камни.
Я делаю вид, будто колю рыбу острогой, и сам с собою
рассуждаю. Отец сердится:
— Ты не шуми, бата. Испугаем зверей всех.
Я присмирел и стал молча толкать шестом. Сколько
здесь по берегу черемухи!.. Я кричу, не в силах скрыть
восторга:
— Ая! Смотрите, как много!
И снова отец обрывает меня:
— Не надо хвастать. Если будешь так кричать, вороны
все растащат, и тебе ничего не достанется.
Поднявшись вверх, мы достигли кривуна, где растут
большие белые березы. Остановились, привязав бат к
кустам. Все направились в тайгу. Вот наконец и место, где
убит зверь.
— Большой сохатый,— говорит Ангирча, освобождая
тушу зверя от веток, которыми отец забросал добычу.
Вместе с отцом они налаживают котомки, чтобы удобнее
было нести мясо к берегу. Котомку отца еле-еле подняли на
двух палках. Ангирча сделал себе рогульки из тальника.
Я смог унести только одну переднюю ногу сохатого.
Нагрузив мясом бат, мы плывем домой вниз по Сукпаю.
Ангирча поет:
Хорошо спускаться вниз по реке,
Не надо отталкиваться шестами.
Везем с собой много мяса домой,
Будем кушать мозг и сало.
До самого вечера вся семья была занята тем, что одни
резали мясо, коптили его, другие топили сало, разливали
в берестяные чумашки. Из застывшего сала отец вырезал
змею и положил ее в самую большую чумашку.
— Это зачем?—спрашиваю.
— Пусть охраняет нашу добычу.
САНГИЯ-МАМА
Еще над рекою курится туман, еще утренняя роса
блестит на траве, а мы с Канси уже успели нарубить вороха
310
тальников для шестов. Надрываясь, тащим их по берегу
Мимо нас, потряхивая хвостиками, пронеслись трясогузки.
Они разыскивают пищу среди речных наносов. На той сто-
роне реки протяжно и звонко тоскует одинокий ястреб. Кри-
чат сычи.
— Яту, наверное, варит уже лосиную голову,— таинст-
венно шепчет Канси.— Ведь сейчас будет молитва. Будем
благодарить Сангия-Маму за то, что послала нам зверя.
Мы подоспели вовремя. Все готовятся к молитве. Яту
сняла кожу с головы зверя, срезала мякоть, хрящи, сложи-
ла все это в чашку. Но прежде она разрубила голову вдоль
и, вынув глаза, предложила их мне.
— Выпей, бата, лосиные глаза. Станешь зорким. Бу-
дешь видеть зверя раньше, чем он увидит тебя.
Я высасываю лосиные глаза и тороплюсь успеть на мо-
литву. Отец уже взял лосиную голову. Ангирча несет
сердце, дедушка держит наготове багульник и горячие
угли. Мне досталась чашка с кровью из лосиного сердца.
Все идут к изображению зверя, что стоит на берегу. Так вот
какова Сангия-Мама! Она требует жертвы. Мы кладем на
землю голову лося, сердце, ставим чашку с кровью. Отец
мажет изображение зверя кровью. Оно молчит, выставив
острую, как меч, голову, и смотрит на нас, ничего не по-
нимая.
— Сангия-Мама! — начинает дедушка. Он зажигает ба-
гульник; клубы пахучего дыма вздымаются кверху. Раз-
дувая угли, дедушка говорит:
Сангия-Мама! Сангия-Мама!
Прими воскурение наше,
С кровью зверя жертву прими!
За лося, посланного тобой.
Приносим тебе его голову,
Став на колени, мы все
Кланяемся тебе, Сангия-Мама!
Отец отрезает ножом кусочек лосиного языка, бросает
его вниз по течению реки, затем отрезает кусочек ноздри
и бросает вверх по течению реки. Он тоже молится, го-
воря:
На, тебе, Сангия-Мама, Сангия-Мама!
Прими, прими!
Посылай другого лося,
Пусть идет он к берегу
Впереди моей оморочки
И не видит меня и не слышит...
311
Кончив этот обряд, мы идем в юрту. Все рассаживаются
вокруг очага. Отец раздает нам по куску мяса, но прежде
чем начать есть, взрослые отрезают от своей доли неболь-
шие кусочки и бросают в огонь.
Дедушка говорит за всех сразу:
Э, Пудзя! А!
Ты позволил убить нам лося,
Пошли нам еще большого лося скорей...
Поджав ноги, мы сидим у костра до тех пор, пока не
опустеет котел. Об этих сытых днях вспоминали мы спустя
некоторое время, когда были съедены все запасы, а Сангия-
Мамя не послала новой удачи.
ПЕРВЫЙ ХАРИУС
Ой, какой день длинный летом! Я бегаю по косе, гоняюсь
за бабочкой. Бегаю, кричу: «Бабочка, сядь ко мне! Бабочка,
сядь ко мне!» Хочу ее поймать, она улетает. Тогда я беру
ветку и размахиваю ею направо, налево, пока не прихлопну
жертву. Вот уже много бабочек наловил. Что с ними де-
лать? Запрягаю в лодочку, привязав одну бабочку к другой.
Точь-в-точь собачья упряжка. А куда ехать? Конечно, про-
мышлять.
Что-то жужжит над моим ухом. Кто это? Ах, это жук-
дровосек. У него длинные-длинные усы: я хватаю жука за
усы, кладу в лодочку и скачу домой. Там, вырезав малень-
кий бубен из бересты, заставляю жука шаманить. Перевер-
нутый на спину, он лежит в лодочке, перебирает лапками,
держа берестяной бубен.
— Дынг, дынг, дынг, дынг! — кричу я.— Курите багуль-
ник, зажигайте душистую траву!
— Вот непоседа,— говорит мать, а Яту, вышивая узор,
напевает:
С бубном пляши, не смущайся,
С бубном играй, не смущайся,
Ну, такунг-такчи,
Ну, якунг-якчи.
Как следует играй,
По старинке начинай.
Ну, такунг-такунга.
Ну, якчннг-якчинга!
Как-то раз я поймал большого махаона, привязал его
за ниточку и хотел присоединить к упряжке, но бабочка
вырвалась и полетела с ниткой за реку. Я погнался за
312
ней, бежал до тех пор, пока вода не подошла к горлу.
Я схватил нитку и упал.
— Бата тонет! — закричала мать.
Вместе с бабочкой я был вытащен из воды. И вот сижу
голый, завернувшись в халат матери, ожидаю, когда вы-
сохнет моя одежда.
— Ты, я вижу, много бегаешь зря,— сказал мне вечером
дедушка. Я подошел к нему, чтобы посмотреть, как он будет
ковать железо, пристроив кожаные меха к огню.— Помогай
мне.
Я начинаю работать так, что моя голова раскачивает-
ся из стороны в сторону. Дедушка кует острогу.
«Хорошо бы и мне получить снаряжение. Стал бы про-
мышлять понемногу»,— думаю я.
— Дайте мне острогу.
Дедушка сделал мне маленькую острогу с расчетом,
что она будет вполне хороша для малявок. Но ведь обидно
охотиться за малявками.
— Дедушка, а я смогу своей острогой тайменя добыть?
— Ха, ха, ха! — смеется Ангирча.— Если ты добудешь
тайменя, так я съем его, поджарив на своем собственном
мизинце.
Ангирча пришел подправить свой нож. Он издевается
надо мной, а дедушка молчит, смотрит на раскалившее-
ся докрасна железо. В руках у него маленький топорик,
сточенный почти до самого обуха. Он бьет им по железу
так, что искры брызжут во все стороны. Закончив ковать,
он говорит мне:
— Пойдем шесты рубить. Бери свою острогу.
На спине у дедушки деревянная птица: она привязана
к поясу.
Я спрашиваю, что за птица села к нему на спину.
— Это дух моего позвоночника,— отвечает дедушка.—
Я ношу ее для того, чтобы спина не болела.
Вниз по реке хорошо плыть. Мы плывем у самого берега.
Дедушка учит меня бить острогой рыбу, подцепив сразу
одного за другим двух коньков.
— Теперь промышляй один,— говорит он, оставив меня
на косе. Сам он отправляется дальше, к зарослям тальника.
И вот я один. Колю острогой мальков, складываю их в свою
крошечную оморочку. Целый день я ходил вдоль берега, вы-
сматривая добычу. Маленькие пескарики, ленки, налимчики
проплывали стадами, щекоча мои ноги. Так я дошел до за-
лома. Взобрался на бревно и смотрю в воду. Вода светлая.
Видно все, что лежит на дне. Опять идут мальки. Но вот,
313
распустив плавники, важно плывет хариус. Я изо всей силы
бью в него острогой. Попал!
От удивления дедушка раскрыл рот, когда увидел в ру-
ках у меня большого хариуса с кровавыми следами удара.
— Так вот каков тот человек, который будет кормить
меня на старости лет!—Дедушка ласково потрепал меня
по плечу. А через час, подойдя к юрте, он возбужденно за-
говорил с бабушкой.
— Наш мальчик хариуса поймал. Давайте попробуем
первую талу1 из его рук.
Уже на ходу я проглотил один тусочек талы, выбежав
из юрты. Обрадованный тем, что завтра у меня будет на-
стоящая острога, я кувыркался на песке.
КЕТА ИДЕТ
Разноцветными стали деревья в лесу. Пожелтели березы.
Листья кленов окрасились в такой цвет, как бабушкин ста-
ринный халат из китайской материи. Куда ни посмотришь,
везде красные халаты развешаны. По реке плывут листья,
сорванные с деревьев бурей.
Осень пришла невеселой гостьей. Отцовское ружье изно-
силось. Мы остались без мяса, а Сангия-Мама посылает
удачу охотнику только с хорошим ружьем. Вся надежда
была на рыбу. Раньше бывало, мы запасались черемухой.
Мать сушила ее на солнце, потом растирала на камнях в
муку и стряпала вкусные лепешкн. Ели их, поливая сохати-
ным салом. А в это лето ничего не заготовили. Отец бор-
мотал забавные слова, когда я вернулся из лесу с берестя-
ной чашкой, только до половины наполненной ягодой.
Черемуха, черемуха -дзигдзие, дзигдзие1 2’
Птички опередили тебя,
Бурундуки опередили тебя,
Черемуха, черемуха, дзигдзие, дзигдзие!
Вороны опередили тебя,
Медведи опередили тебя.
Однажды рано утром, когда еще предрассветное небо
горело звездами, дедушка встал и долго бродил вокруг
юрты. Я лежал рядом с бабушкой, свернувшись клубком,
как соболь в своей норке. Надрывный громкий кашель деда
разбудил меня. Дед вошел в юрту с охапкой дров. Стал
1 Рыба в сыром виде, нарезанная на кусочки
2 Поспевай, поспевай’
314
разжигать костер. Не обращая внимания на спящих, впол-
голоса завел свою песню, похожую на жалобу:
Ан-ай, как холодно-то стало,
Тайга переменила цвет.
Наверное, осень уж пришла,
Кета пойдет, наверно.
Ай-ай, земля-то поседела,
Теперь тала еще вкусней.
Наверно, осень уж пришла,
Кета пойдет однако.
Нада аджнга1 по утрам
Стоят над самой головой.
Наверно, осень уж пришла.
Кета идет, пожалуй.
Крохаль-самец птенцов повел,
Вспорхнули быстро трясогузки.
Однако осень уж пришла,
Кета идет, наверно.
Посмотришь в лес — желто кругом.
Посмотришь в лес — красно кругом.
Наверно, осень уж пришла.
Кета идет, наверно.
Вороны головы остригли*
Медведь по берегу гуляет.
Однако осень уж пришла;
Кета идет, наверно.
Медведи всех нас объедят,
Вороны все зачистят
Пора готовить острогу,
Пора садиться в лодку..
— Сегодня пойдем лучить рыбу,— сказал дедушка, как
только все встали.
Он уже нащепал кедровой лучины и связал ее в несколь-
ко толстых пучков. Весь день готовились к рыбалке. Отец
сделал себе новую острогу. Ангирча тоже. Когда стемнело,
вышли на двух батах вниз по реке.
Яркий свет от горящей лучины прорезал темноту ночи.
Огнистая дорожка осветила реки. Ночью кета идет у самого
берега. Так светло, что видно, как стремительно мчится она
навстречу волне. Дедушка с размаху бросает в нее остро-
гой. Рыба всплывает наверх. Минута — и она уже плещется
на дне бата. Так мы и рыбачили почти до самого утра. 1 2
1 Осенью перед ходом кеты вороны роняют перья с головы.
2 Семь д-евушек-звезд. Созвездие Малой Медведицы.
315
Днем я сидел на берегу, лакомился головами кеты.
Рядом со мной Дзяуга и Ломбо жевали кости. Кеты было
мало в эту осень. Дедушка удивлялся, куда девалась
рыба.
— Оставим голодными наших собак. Не будет юколы,—
говорил он, оглядывая небогатый улов.
В тот день мать раньше всех покинула рыбалку. Я за-
метил, как она переменилась в лице и побрела в юрту, еле
передвигая ноги. Потом она исчезла куда-то. Я спрашивал
бабушку: где моя мать?
— Ушла на промысел,— ответила бабушка.
Только спустя несколько дней я узнал о том, что «ушла
на промысел» означало: «ушла в родильный шалаш»1.
Был холодный осенний вечер. В лесу от ветра ломались
деревья, и Сукпай ревел, бросая волны на камни. Я лежал
вниз головой, уткнувшись в лохмотья. Бабушка подползла
ко мне, села рядом. Гладит мою голову и говорит:
— Когда ты был грудным ребенком, ты был забавный
маленький человечек. Головка твоя лоснилась. Черные во-
лосы поблескивали. Хочешь, я расскажу тебе, как мать
ходила с тобой «на промысел»?
Я сразу перестал плакать. Интересно послушать, как это
было.
— Ты родился зимой,— начала бабушка, пыхтя своей
длинной трубкой.— Охотничий балаган у тебя был сделан
из веток пихты. За три дня до того, как ты появился на
свет, мать ушла вот так же, как и сейчас, в шалаш. Я при-
несла ей лепешек и рыбы, натаскала сухих валежин, разве-
ла костер и оставила ее одну. Холодно было в лесу. В эту
пору деревья трещат от мороза, заметает пурга. Над самым
шалашом шумела старая ель.
Помню, я едва-едва протоптала дорожку к вашему «про-
мыслу». Принесла муки для лепешек. Грешно заходить в
шалаш. Нельзя. Я просунула мешочек с мукой в дзерь и
услышала, как ты заплакал. Потихоньку спросила у матери:
кто родился-то? Она сказала: — Бата! «Ну вот, нашелся у
нас еще кормилец»,— подумала я. А холод был страшный.
Когда-нибудь ты спроси-ка у своей матери, как она со-
гревала тебя в морозные ночи. Ты дрожал весь от холода,
плакал. Мать брала тебя на колени, завертывала полой
1 Во время родов удэгейская женщина уходила в специально по-
строенный для нее шалаш Единственная помощь роженице состояла в том,
что ей приносили дрова, воду и продукты, из которых она сама должна
была готовить себе пишу Вход в шалаш был запрещен. Женщина
сама отрезала пуповину, закапывала послед, обмывала новорожденного.
316
своего халата, прижимала к груди. Она дышала на твои
посиневшие ручонки и боялась только одного, чтобы не по-
гас костер. Слезы текли у нее из глаз день и ночь, но,
глядя на тебя, она улыбалась и разговаривала с тобой, как
с большим.
Ильмовая гнилушка давала мало тепла. Мать протягива-
ла к огню то ноги, то руки, поворачивалась с боку на бок.
Сама она готовила себе пищу. Грешно ведь стряпать для
роженицы. Так вот она и «промышляла» с тобой пятнадцать
дней и ночей. Жила в шалаше, имея один истрепанный
ситцевый халат и один халат из рыбьей кожи. Закоченеет
один бок, повернется этим боком к огню, закоченеет другой
бок, повернется другим боком к огню. Холодно было. А она
держала тебя на руках и радовалась, что ты явился на свет.
— Бабушка, а можно мне пойти туда? Я нарублю ей
дров.
На мой вопрос бабушка ответила сердито:
— Закон не позволяет этого. Не будь ты сумасшедшим,
мальчишка, не навлекли беду на всех нас. Нельзя!
Я уткнулся еще глубже в тряпье и ревел до тех пор, пока
не уснул. Дни потянулись за днями. Большая буря про-
неслась над тайгой, оголила деревья. Белый иней по утрам
покрывал землю. Собаки скулили от холода, и отец впускал
их в юрту. Я думал о матери. Она пришла через несколько
дней, похудевшая от страданий. Под полой халата принесла
новорожденного. Это был мой младший братишка.
В те дни мать долго не вставала с постели. Дедушка
устроил камланье, чтобы вылечить ее. Но ничто не помога-
ло. Тогда отец заявил, что нужно перебраться на новое
место, пока Сукпай не покрылся льдом.
Мы спустились вниз по реке, на двух батах перевезли
все наше имущество. Хмурый осенний лес осветился пламе-
нем большого костра. Всю ночь мы таскали сухие валежи-
ны, а днем собирали на заломе старую кору ивы, чтобы
построить юрту. Я раздобыл у бабушки лепешек из черему-
хи для матери. Она взяла их и улыбнулась, погладив меня
по голове:
— Хорошее сердце носишь ты в груди, сынок.
В глазах ее сверкнули слезы.
МОЯ ДОБЫЧА
Мы зимовали возле устья Сукпая. Наша юрта стояла под
большой елью. Она была построена из корья. Кругом свети-
317
лись щели, и сквозь них я часто смотрел, как вороны пере-
летают с дерева на дерево.
Одинокая юрта наша была холодная. Ночью в дымовое
отверстие наверху можно было увидеть звезды. Посредине
юрты всегда горел костер. Утром бабушка вставала раньше
всех и подкладывала в костер палки. Дрожа от холода, она
раздувала пламя.
Я помню, как сейчас, ее худые, морщинистые руки, про-
тянутые к огню. Она стоит над костром, греет свой рваный
халат и тихонько напевает:
Мальчик, мальчик, я грею одежду твою,
Поднимайся скорей, вставай!
Слышишь, кукши на ветках давно поют.
Бери халат, надевай.
Мальчик, мальчик, я грею одежду твою,
Мышка топчет тебя, не зевай!
Видишь, зайцы по снегу давно снуют,
Вставай скорее, вставай!
Как холодно... Быстро вскакиваю, одеваюсь. Натягиваю
на ноги унты. Все уже встали. Мать разливает в чашки
закту — суп из юколы, нарезанной мелкими кусочками.
Я тоже беру чашку.
— Ну, бата,— говорит мне дедушка, едва мы опустоши-
ли чашки,— собирайся со мной на охоту. Га!
Первый раз в жизни я надеваю охотничью одежду. Ба-
бушка еще летом сшила мне халат из лосиной кожи и такие
же штаны «хэйги», как у взрослых охотников, и даже на-
коленники, чтобы не холодно было, если придется стрелять
с колена. Теперь она помогает мне одеваться, говоря при
этом торжественно:
— Учись стрелять зверя. Будешь поддерживать пламя
нашего костра, когда мы, одряхлев, сядем за спиною силь-
ных.
И вот я уже стою на лыжах, ослепленный сиянием
снега. Белое головное покрывало — «помпу», расшитое узо-
рами, опускается с шапки до самых плеч, концы его слегка
развевает ветер. Я с нетерпением поглядываю на дверь
юрты. Что-то долго там возится дедушка, собирая свои
самострелы. Наконец-то! Деревянная котомка — «ханами»,
в которой хранятся самострелы, всегда у охотника за спи-
ной. Дедушка поправляет на поясе птицу из дерева. Не-
ужели она, действительно, оберегает его от боли в спине,
эта птица?
— Га,— тихо говорит дедушка, сразу обогнав меня ши-
роким шагом.
318
Оказывается, сзади идти не очень весело. Дедушка легко
огибает стволы деревьев, скрывается где-то в зарослях ель-
ника и почти совсем не оглядывается. Мне приходится до-
гонять его, я тороплюсь и нередко, запнувшись, падаю, по-
том поднимаюсь и снова бегу. Ветер все сильнее и сильнее
раскачивает надо мной вершины деревьев. Гул стоит в вы-
шине, и оттуда все время сыплется снег. Громкие удары
оглашают тайгу, как выстрелы, один за другим; — Р-раз!
Еще раз!
— Дедушка, подожди-и...
Поравнявшись с ним, я спрашиваю: кто .может быть
здесь еще, кроме нас, откуда этот шум? Дедушка смеется:
— Боишься? Не бойся, бата,— успокаивает старик,—
это мороз стреляет. Деревья трещат. Видишь, как холодно
сегодня?
Полдня мы шли без тропы глухой лесной чащей и .молча-
ли, пока не выбрались на белую ленту замерзшего ключа.
— Можешь теперь вперед шагать, прямо по ключу, до
самой его вершины,— проговорил дедушка, тяжело дыша.
Только сейчас я заметил, как он устал, бедняга. Однако,
не задумываясь, я побежал вперед, подгоняемый порывами
ветра. Бежал до тех пор, пока не услышал позади дале-
кий зов деда:
— Элэ! Элэ!1
Он прошел несколько шагов в глубину леса и стал ру-
бить пихту. Делал он это очень ловко. Я засмотрелся. Вот-
вот упадет дерево. Оно уже пошатнулось. Длинные космы
мха, повисшие на ветвях, растрепались от ветра. Глядя на
падающее дерево, дедушка отбежал прочь.
— Кабарга!—вдруг закричал он изо всех сил.— Я раз-
рушил бабушкин амбар, иди в гости!
Кабарга любит этот мох, который так похож на ба-
бушкины волосы — «мамаса нюктани». Мы начинаем про-
таптывать тропинки вокруг сваленного дерева. Ставим са-
мострелы. Дедушка заставляет меня привязывать длинные
волосяные нитки к стволам берез, а сам, предварительно
измерив расстояние от земли на высоте локтя, пробует,
хорошо ли натянуты нити.
— Теперь стрела попадет кабарге прямо в бок,— го-
ворит он, немного ослабив нити.— Дело это требует боль-
шой осторожности. Хорошо привяжешь нитку — успех бу-
дет, не сумеешь привязать как следует — зверь мимо
пройдет.
1 Хватит, довольно
,П9
— Двадцать лет охочусь на кабаргу и ни разу не
поймал,— рассказывает меж тем старик,— рассердилась на
меня, что ли... Сейчас, наверное, поймаем. Поглядим, есть
ли у тебя счастье, бата...
Мы вернулись домой поздно вечером. Я растянулся у
костра и уснул с лепешкой в руке. Прошло четыре дня,
и мы снова отправились с дедом в тайгу. Около свален-
ной пихты, тут и там, на снегу виднелись пятна крови.
Все самострелы упали.
—• Вот и первая твоя добыча,— обрадовался дед, вы-
свобождая одну за другой жертвы ловушки. Их оказалось
четыре. Все были самцами. Это особенно радовало стари-
ка: теперь он имеет дорогое лекарство, которое можно об-
менять у купцов на чумизу.
Дома около юрты нас встретил отец. Он только что
вернулся с соболевки и еще не успел отвязать с нарты по-
клажу. Дядя Ангирча тоже ходил с ним на охоту. Увидев
нашу добычу, отец просиял:
— Ого’ Кабарга есть,— воскликнул он, похлопывая ме-
ня по плечу.— Молодец’
Раскурив трубку, Ангирча протянул ее мне в знак това-
рищества. Я закашлялся и вернул трубку дяде, задыхаясь
от дыма. Все засмеялись. В юрте стало шумно, как на
празднике. Еще бы! Охотники принесли немалую добычу.
Отец убил восемь соболей, Ангирча — одиннадцать. Только
есть все равно было нечего, и праздник закончился «зактой»
без лепешек, для которых уже не оставалось муки.
Прошло несколько дней. К своей первой добыче я доба-
вил еще трех колонков и рысь. Однажды перед вечером мы
услышали громкий лай чужих собак. Отец распахнул дверь
юрты, за ним последовал дед. Я тоже выскочил на улицу.
Что такое? Назнакомые люди идут к нам. Кто это мчится по
реке на нартах, оставляя позади снежный вихрь? Семь
собак в упряжке. У каждой собаки на шее красная лента.
Гремят колокольчики.
— Торговец едет,— переглядываются дедушка с от-
цом.— Ли Цзоу.
Бабушка боится. Она прячет подальше копье, котлы и
посуду. Ведь купец обязательно будет просить пушнину.
Если ему откажут, он отберет все, что принесли таежным
людям другие купцы когда-то.
Высокий и толстый, в длинном черном халате купец
вваливается в юрту и отвешивает низкий поклон, говоря
по-удэгейски:
320
Тэки Одулок
Жизнь Имтеургина-старшего

— БагдыфиЧ
У него большая сумка. Он сбрасывает ее с плеч» садит-
ся поближе к костру, долго роется в сумке, расспраши-
вая ь ежду тем об охоте. Я сижу за спиной бабушки и вижу,
как сн достает белые пампушки одну за другой. Звонко
причм"живая губами, ест. Заметив меня, бросает мне одну
пампушку и продолжает рассказывать новости. Отец и де-
душка сидят возле него. Банчок с водкой переходит из рук
в руки.
— Русские деньги сейчас ничего не стоят,— говорит ку-
пец,— в России война. Германцы хотят забрать русское го-
сударство.
Кто такие русские, кто такие германцы — я не знаю и
ничего не понимаю.
— Если у вас есть пушнина, отдайте мне,— говорит
Ли Цзоу. Мышиные глазки его скользят по стенам нашей
юрты. Он прищуривается, и я снова прячусь за бабушку.
Торговец продолжает говорить сладковатым, писклявым го-
лосом: — Я дам вам муку для лепешек, вино, товары. День-
ги что? Их можно в костер бросить.
Купец скривился и действительно бросил в костер одну
бумажку, достав ее из-за пазухи.
Дедушка и отец совсем опьянели. Достают шкуры со-
болей. Отдают купцу одну кабаргу, другую, третью. Все,
даже мои, колонки очутились на коленях у Ли Цзоу. Он
повеселел. Поглаживая рукой меха, рассказывает какие-то
смешные истории, и от хохота сотрясается его грузное тело.
Рано утром он покинул нашу юрту, оставив в ней горький
едучий запах опиума, одну серебряную монету и свой адрес.
Весной, когда вскрылись реки, отец решил отправиться
в город к Ли Цзоу. Он взял с собой Ангирчу. Самый боль-
шой бат должен был вместить все, что пообещал купец.
Вся семья вышла на берег провожать их в далекую дорогу.
Дедушка принес новые шесты и весло. Бат столкнули на
воду, и шумные волны Сукпая ударились о его борта.
Я долго смотрел, как удалялся вниз по реке бат, на котором
отец должен был привезти муку, чумизу, красивую материю
для халатов и, может быть, еще что-нибудь хорошее. Что
именно — я не знал.
Мы ждали их целый месяц. В юрте было голодно. Ба-
бушка уже не раз обкуривала багульником свои севохи1 2.
Просила удачи. Лет двадцать она хранила кусочки сушеной
морской рыбы для молитвы.
1 Здравствуйте.
2 Изображение духа, идолы.
1 1 Жизнь Имтеургина — старшего	321
— Кушай, бата,— сказала она однажды, подавая их
мне.
Река разливалась с каждым днем все больше и больше.
Нигде нельзя было увидеть ни одной, даже маленькой,
рыбы. Напрасно дедушка брал в руки острогу. Мы голода-
ли. Я каждый день долго просиживал на берегу, смотрел
вниз, но отца с Ангирчей все не было.
Как-то бабушка подошла ко мне с печалью в глазах,
потому что я так громко просил есть, что голос мой, навер-
ное, разрывал стены юрты.
— Я принесла тебе вот это,— сказала бабушка, протя-
нув мне кусочек пожелтевшего жира из груди сохатого.—
Кушай.
— Как? Разве можно?
Я помню, как бабушка прятала его для молитвы и пре-
дупреждала:
— Кто покушает, у того рот скривится.
И вдруг... Я испуганно смотрю то на бабушку, то на
этот кусочек сала.
— Можно, кушай, не бойся,— говорит бабушка, и гла-
за ее увлажняются.
Отец возвращался по большой воде. Мы все беспокои-
лись, что трудно будет подняться с грузом по Сукпаю. Каж-
дый день ждали, выходили встречать, прислушивались — не
обрадует ли нас песня Ангирчи. Я заметил бат еще издали и
хотел помчаться навстречу в оморочке. Но мать удержала
меня:
— Не надо пугать радость, а то улетит, как птичка.
Я остался на берегу вместе со всеми. Но радость все
равно улетела. Бат был пустой. Ни муки, ни чумизы — ни-
чего не привез отец.
— Обманул купец,— мрачно сказал он.
ГОЛОДНАЯ ВОДА
В то лето мы снова поднялись вверх по Сукпаю, побли-
же к устью Сагды-Болинку, где постоянно охотился дед.
Там тоже поставили юрту. В поисках добычи отец и Ангир-
ча уходили то вниз по рекам, то вверх. Удачи не было. Мы с
дедушкой и Канси по ночам «лучили» рыбу. Ее хватало на
то, чтобы позавтракать.
— Зверь ушел, рыбы не стало,— говорил в раздумье
дедушка, — не к добру это.
322
Однажды перед вечером он поставил на берегу севохи,
развел костер, зажег багульник и стал шаманить.
Сангия-Мама, Сангия-Мама!
Пошли нам зверя...
Он молился, но Сангия-Мама, наверно, его не слышала,
потому что мы продолжали голодать. Если не поймаем ни
одного ленка, есть совсем нечего. Собаки лежат между
камней и жалобно смотрят на нас. Я прошу у бабушки
есть. Она трясет головой, беспомощно разводит руками.
— Ничего нет. Купец ограбил нас. Ловите рыбу.
В тот год дедушка как-то еще сильнее состарился. Он
стал совсем плохо видеть. На охоте ему уже не сопутствова-
ла удача.
Над рекой с утра до вечера плывет туман. Льют дожди.
По ночам небо, как сердце медведя, окутано черной пеле-
ной. Отец и Ангирча возвратились с пустыми руками. А ба-
бушка свои севохи все еще багульником обкуривала.
Страшное наводнение предсказывал дед. Вода поднялась в
реке так высоко, что вот-вот вырвется из берегов.
Как-то вечером дедушка вошел в юрту и заговорил тре-
вожно:
— Ваты нужно поставить поближе к юрте. Ночью при-
дет вода.
Сквозь сон я услышал раздирающий душу крик:
— Улиду гадаугаты!1
Вода хлынула в юрту. Барахтаясь в холодном потоке, я
схватил свою одежду. Костер погас. Булькая по воде, отец
первым выбрался из юрты, чтобы приготовить лодки.
•— Ой-е-ей!—донесся его громкий голос.— Самый
большой бат унесло водой. Осталось два маленьких. Соби-
райтесь живее!
Пока мы все перебрались в лодки, вода была мне уже
выше пояса.
— Мама! — кричу я в темноте, не видя, где она.
— Бата! Сиди смирно!
— Ой, где наш чайник? — слышу голос бабушки.
— Яту, захвати котел!
Когда все очутились на батах и мы повернули их вниз
по течению, вода подхватила нашу юрту и понесла, с шумом
раскидывая корье. Мы почти ничего не успели взять.
— Куда пойдем? — спрашивает дедушка отца. Они
стоят на разных батах. Дедушка — на переднем. Я с ним.
1 Вода нас затопляет!
323
Вокруг так темно, что глаз еле различает лесистые берега
Сукпая.
— Веди, куда знаешь! — кричит вдогонку отец.
Дедушка знал одно высокое место в нижнем течении
Сукпая. Туда он и привез нас.
Выбравшись на берег, мы развели костер. Дедушка
всегда умел отыскать бересту в тайге и добывал огонь в
любую погоду. Промокшие до нитки, мы облепили костер.
Г реемся.
— Долго здесь не придется быть,— сказал отец.—
Сколько потребуется времени, чтобы вскипятить один чай-
ник, столько и пробудем. Вода придет.
— Больше идти некуда,— мрачно промолвил дед.
Тогда отец привязал баты к дереву и, как только вода
залила костер, мы все опять погрузились в лодки. Поток
налетел, снова ударился о борта, со свистом и шумом под-
мял кусты и хлынул в пойменный лес. Откуда-то издали по-
слышался сильный треск.
— С корнями деревья вырывает,— тихо говорит де-
душка.
Шум воды смешался с треском деревьев. Напуганные,
мы сидим в батах, глядя в темноту ночи. Сверху льет
дождь, снизу заливает река. Дедушка шепчет молитву:
— Лунгья!1 Спасай детей моих, Лунгья! Не утопи нас.
Будь милостив к лесному человеку!..
Вот и рассвет брезжит. Серое небо светлеет, словно кто-
то постепенно снимает с него пелену.
— Идем на сопку,— предлагает отец.
Дед молчит, задумавшись. Потом, решительно взмахнув
рукой, протестует:
— На крутую сопку нельзя идти. Страшное наводнение
пришло. Беда. В такую воду сопки рушатся. Идемте искать
холмы.
По руслу Сукпая, как шуга в весеннее половодье, плы-
вут деревья, вырванные водой. По руслу Сукпая страшно
идти на батах. Мы плывем пойменным лесом, выбирая
путь между стволами елей, берез, тополей. Отец теперь
обогнал нас. Он идет впереди. Волны то наступают на нас,
то откатываются.
Холм, на котором мы разместились, когда-то был вы-
сокой горой. Дожди размывали его, рушили ветры. И вот
мы сидим на холме у костра. Бабушка отыскала поблизости
заросли травы аунты. Принесла большую охапку. Шкурки
1 Бог воды.
324
тайменя, заготовленные для обуви, мы едим, мелко по-
рубив их и перемешав с травою.
Шесть дней мы просидели так на холме. Вода начала
падать. Чтобы не застрять с батами в тайге, пришлось
перебраться поближе к Сукпаю.
— Га! — сказал вдруг отец, и лицо его просияло. Он
вспомнил, что где-то поблизости есть старое охотничье
зимовье. Там должны быть запасы юколы.— Га! — повторил
он и стал отвязывать баты.
В зимовье мы нашли несколько штук юколы и сушеное
мясо.
Вечером мы сидели у костра. В двух шагах от нас темне-
ла река. Искры от костра падали на воду, как цветы; па-
дали и отцветали.
— Самое страшное в жизни — вода и огонь,— заметил
дедушка, вытирая слезящиеся от дыма глаза.— Помню,
пожар чуть не погубил нас.
Я придвинулся к нему поближе, чтобы не пропустить ни
одного слова.
— Анана-анана1,— протяжно, нараспев, как всегда,
когда рассказывалась какая-нибудь давнишняя история,
начал он,— это было, когда у нас со старухой родился са-
мый первый ребенок. Мы кочевали на Болинку-биоса.
Ночью пожар пришел. С вершины Сукпая через горы пере-
валил к нам. Все зашумело, затрещало кругом. Как зверь,
перебрасывался с сопки на сопку огонь. Мы спасались в
воде. Опрокинули бат, чтобы не сгореть, и сидели под ба-
том. Звери тоже стояли в реке. Сукпай стал горячий. Рыбы
подохло много. Тайга две недели горела. Только пни оста-
лись и пепел. Много зверей погибло. Хорошо, что дожди по-
шли, погасили пожар. Да, страшное дело было! Говорят,
схя1 2 принес нам тогда несчастье, огонь пустил.
Много лет спустя я узнал, что действительно виновни-
ками пожара, опустошившего на сотни километров тайгу,
были японцы, работавшие на рыбных концессиях. Это они
подожгли тайгу на морском побережье. Оттуда огонь при-
шел на Сукпай.
Можно и теперь определить по березе, когда это было.
Береза всегда после пожара первая поселяется в лесу. Я на-
считал у нее пятьдесят с лишним сучков.
1 Зачин какого-либо предания, иногда сказки. Буквально — прежде,
давно.
2 Японец.
325
СОРОДИЧИ
Куда это мы едем опять? Снова кочуем всей семьей.
На двух батах спускаемся вниз по Сукпаю. Бабушка гребет
веслом, сидя на корме, дед впереди. При каждом опасном
повороте, где встречаются каменные заломы и наш бат,
качнувшись, стремительно падает вниз, бабушка вскрики-
вает:
— Ну ты, филин слепой, смотри хорошенько!
Дедушка молчит, будто совсем не слышит ее, спокойно
отталкивает лодку шестом. Мой игрушечный бат, привязан-
ный на веревке, тащится следом за ними через перекаты,
мимо заломов и карчей,
— Куда мы едем?—спрашиваю у бабушки.
— К сородичам едем, сынок. Вот сейчас выйдем на Хор,
повернем влево и увидим юрты.
С каждым новым перекатом мы словно падаем под гору.
Когда сукпайская волна вынесла нас на большую реку, я
увидел широкую долину, справа окаймленную цепью скали-
стых гор, слева — густым лесом. Синяя просторная даль от-
крылась впереди. Хорская вода глубока и прозрачна.
Так вот где живут наши сородичи! Дым от костров струит-
ся над лесом. Первый раз в жизни я вижу сразу несколько
юрт, возле которых толпится народ. Громко лают собаки.
Отовсюду слышатся голоса:
— Никида эмэктэ1?
— Сукпайские люди приехали.
На берегу становится шумно,
— Как живете? — спрашивает кто-то.
— Ничего живем,— отвечает отец.— Немножко голода-
ем. Вода унесла нашу юрту, все погибло.
В толпе я замечаю одного человека. Медленно продви-
гаясь, он идет, заложив руки на спину, важно курит длин-
ную трубку. Это старшинка Чингиса Кимонко. На нем кра-
сивый халат, подпоясанный кожаным поясом. Сбоку торчат
два ножа. Сам он низкого роста, но крепкого телосложения.
Лицо у него круглое, как луна. Голова почти совсем лысая,
только на висках щетинится седина. Усы острижены корот-
ко, на подбородке жиденький пучок волос.
— Багдыфи! — говорит он моему дедушке и становится
перед ним на колени.
Дедушка поднимает его:
— Вставай!
1 Кто приехал?
326
Они обнялись. Я понял, что при встрече сородичи имен-
но так и делают: перед старшими по возрасту становятся
на колени. В следующую минуту у ног Чингисы очутился
мой отец. Чингиса поднял его и поцеловал. Потом отец
шепнул мне на ухо:
— Поклонись этому дедушке.
Я проделал то же самое, что и отец, но, по-видимому,
гораздо усерднее, так как несколько раз стукнулся лбом о
камни.
Чингиса засмеялся:
— Встань, парень! Хорошо. Быстрее расти. Надо наш
род защищать. Будешь с Кялундзюгами драться, как я
Вот смотри! — Он провел перед моим лицом рукой с изуро
дованными пальцами.— Видишь! Это я закон Кимонко за
щищал. А это видишь? — наклоняя голову и сверкнув лыси-
ной, на которой багровел шрам, продолжал Чингиса,—
тоже закон Кимонко защищал. Дрался с Кялундзюгами.
Палками били, когда слово не помогло. Запомни, бата,
Кимонко — это одна сторона, одни законы. Кялундзюга —
другая сторона, другие законы.
Мне стало как-то не по себе. Лицо Чингисы показалось
чужим, неприятным. Зачем он говорит это? Неужели боль-
шие люди тоже дерутся? Я хотел бежать. Но тут Чингиса
подвел ко мне мальчика и сказал:
— Это Кяундзя. Будьте друзьями.
Кяундзя был чуть пониже меня ростом. В рваном халате,
босиком, он стоял, оглядывая меня с головы до ног так,
словно испытывал, гожусь ли в товарищи. Когда все напра-
вились в юрту Чингисы, Кяундзя исчез. А мне так хотелось
побегать с ним по берегу, показать свою острогу — ведь с
тех пор, как заболел Канси, не с кем стало промышлять ха-
риусов.
В юрте Чингисы было просторно. Развешанные всюду
палки с блестящими железными наконечниками, лук и стре-
лы напомнили мне речь старшинки на берегу. По-видимому,
он всегда держал оружие наготове. Так много незнакомых
людей здесь, что я не знаю, где спрятаться. Все время ста-
раюсь держаться за спиной отца. Все наперебой делятся
новостями.
Только одна женщина, совсем еще молодая, ни с кем не
разговаривает, сидит, скрестив ноги, на берестяной подстил-
ке, вышивает. Она одета в шелковую тэгу темно-красного
цвета. В ушах и в носу у нее блестят серебряные серьги.
На руках, чуть повыше запястья — браслеты. Густые черные
волосы собраны в две косы, опутанные красной тесьмой.
327
На концах висят морские ракушки. Она молчит, как будто
никого не замечает.
— Диченка!— вдруг крикнул ей Чингиса.— Приготовь
нам поесть.
Женщина быстро вскочила, отбросила в сторону руко-
делие. Повинуясь хозяину, вышла из юрты, гремя посудой.
Дедушка расспрашивал Чингису, что делается в ни-
зовьях Хора. Тот ответил, что ничего не знает плохого и хо-
рошего тоже никто не рассказывал. Но за обедом хозяин
разговорился.
— Род Кялундзюги имеет теперь сильного вожака,—
сказал он, прищурив один глаз.— Звать его Магади-Мафа.
С ним я дрался недавно. О, это очень опасный человек,
большую власть имеет. Дело было так. Я приехал на Катан.
Там живет Умя— племянница моя. Муж у нее умер. Оста-
лась вдовой. Старший брат ее мужа, Зачембу, задумал на
ней жениться. Она не хотела. Ее стали избивать, мучить,
ничего не давали есть. Наконец заставили силой. Я решил
за нее заступиться. Я сказал им: «Так делать нельзя. Она —
дитя нашего рода, и мы не дадим ее в обиду». Это не
понравилось Зачембу. Он пожаловался своему начальнику.
Прошло много дней. Я приехал домой. Вдруг ко мне явля-
ются люди, передают приказ Магади — немедленно явиться
к нему. Приезжаю туда. Магади-Мафа поглядел на меня
сердито. Спрашивает: «Кого русские сделали самым боль-
шим начальником здесь, меня или тебя?» Он не стал ждать,
пока я до конца объяснял ему все, как было. Схватил
палку и кинулся на меня. Мы стали драться. Оба твердо
держались на ногах и оба как следует пощупали друг дру-
гу кости. Потом меня вытолкнули на улицу. Что я мог
сделать один против них.
— Да,— согласился	отец.— Кялундзюги все . время
против нас идут. Как жить будем?
— Ничего,— проговорил дедушка, покачиваясь в такт
своим словам,— я думаю, драться совсем не надо. Будем
терпеть.
Когда Диченка поставила чай, я выбежал из юрты, чуть
не сбив с ног Кяундзю. Оказывается, он все время стоял
у входа, не решаясь войти. Я взял его за руку.
— Пойдем лучить рыбу по берегу, вброд. У нас кедро-
вая смола есть.
Поздно вечером мы лучили рыбу. Кяундзя шел впереди.
Он освещал горящей смолистой лучиной темную полоску
реки и подбирал хариусов, которых я бил острогой. Это
было так интересно, что если бы не бабушка, которая
328
пришла на берег разыскивать нас, мы бы, наверное, ры-
бачили всю ночь.
— Бата! Пойдем ночевать в юрту Кяундзи,— сказала
она.
В эту ночь мать с больным Канси и маленьким ребен-
ком осталась в юрте Чингисы. Дедушка, отец, Ангярча и
Яту спали на берегу.
— Идем! — воскликнул Кяундзя, как только бабушка
удалилась, подобрав наш улов. Взявшись за руки, мы по-
бежали за ней следом.
ИСТОРИЯ ПАЙДЫ
Много юрт видел я прежде и потом, но никогда мне не
приходилось бывать в такой бедной юрте, как эта, где жил
Кяундзя. Тесный балаган из корья, закопченный дымом,
едва вместил нас. Две берестяных подстилки, на которых
лежат кабаньи шкуры, старый железный котел над костром,
две чашки — вот и все. Кяундзя жил с матерью. Отец, же-
нившись на молодой женщине, уехал куда-то в верховья
Анюя. Трудно было матери добывать пищу. Она осталась
с двумя еще совсем маленькими сыновьями. Семья голода-
ла. Случалось, по милости Чингисы, у них появлялась в
доме чашка чумизы или кусок свежего мяса, но за это жен-
щина должна была целыми днями мять звериные шкуры,
выделывая их для обмена, помогала шить одежду.
Из наших хариусов она приготовила талу. Едят с ба-
бушкой и хвалят:
— Ая! Хороша тала, добытая нашими сыновьями.
После ужина, набив табаком трубки, старухи заводят
беседу. Мы с Кяундзей лежим рядом. Я говорю ему, что
хорошо бы завтра порыбачить как следует. Он толкает
меня в плечо и заставляет прислушаться к тому, о чем го-
ворит его мать. Тихим, медленным и бесстрастным го-
лосом она рассказывает:
— Эту женщину Пайдой звали. Славная была, добрая.
Муж-то умер у нее. Вот и пришлось плохо. Вдова. Жени-
хов стало свататься много. Говорят, почти все мужчины из
рода Гвасинка хотели взять ее в жены. Пайда была краси-
вой. А замуж идти не хотела. Ждала с Самарги одного
парня, которого сердце выбрало. Давно сердце выбрало, да
жить не пришлось — не мог он калым собрать, чтобы купить
ее у отца. В этот раз пришел он с Самарги. Хотел увезти
Пайду с собой. Тут и завязалась драка. Не дали Пайду,
329
а парня избили и выгнали. Прошел год. У Пайды ребенок
родился. А женихи все спорили между собой, дрались из-
за нее. Решили пожаловаться на нее Магади. Магади-Мафа
назначил суд.
— Большую власть имеет этот человек, что ли? — спро-
сила бабушка, прерывая беседу.
— Да,— сказала мать Кяундзи,— он богатый. Раньше
тоже простой охотник был. Потом начал торговать, позна-
комился с купцами. Ездил сам на Бикин с товарами, через
перевал на Самаргу ходил. Кругом побывал. Скупал пушни-
ну у наших охотников, потом продавал ее. Богатым стал.
Теперь русский начальник из Хабаровска назначил его
самым старшим по всему Хору над нами. Разве не знаете?
Повесили ему на грудь медную бляху. О, у него много,
много людей. Он живет внизу, там, около Бичевой. Дом
себе построил.
— Так вот,— продолжает она свой рассказ,— этот Ма-
гади выслушал жалобу и говорит: «Привезите Пайду ко
мне. Свяжите ее, посадите на бат и привезите. Ребенка
тоже». Ему говорят: «Ребенок-то умер». «Все равно,— гово-
рит,— доставьте мертвого».— Пайду связали с мертвым
младенцем, которого сняли с дерева...1
Собралось много народу. Стали разбирать дело Пайды.
Она сидит посредине избы. Кругом люди. Все смотрят на нее.
Кто жалеет, кто смеется. Руки и ноги у нее связаны.
Магади спрашивает у нее: «Почему ты живешь не так,
как полагается по лесному закону? Зачем ты убила ребен-
ка?» Пайда молчит. Ведь она женщина. Как женщина бу-
дет говорить? Опустила Пайда глаза. Смотрит на своего
ребенка, он рядом с ней лежит. Плачет Пайда. Слезы
катятся по лицу.
«Что же ты молчишь, поганая жаба?» — опять спраши-
вает Магади. Пайда ничего не говорит. Тогда Магади
приказал принести семь прутьев. Принесли семь прутьев.
Связали их вместе в один пучок. Магади приказывает:
«Развяжите ей ноги и руки, снимите с нее одежду и ударьте
пятнадцать раз».
Два человека вышли из толпы исполнять его приказа-
ние. Один-то держит за руки Пайду, другой сидит у нее
1 Удэгейцы хоронили детей на деревьях. Маленький гробик ставили
где-нибудь в развилке дерева и оставляли его там, полагая, что душа
младенца летает здесь, как птица, а потом снова воплотится в другое су-
щество. Считалось, что если женщина закопает умершего ребенка в землю,
у нее больше не будет детей.
330
в ногах. Магади передал прутья своему помощнику Лайси,
и тот начал бить Пайду. Люди смотреть боятся. Стали вы-
ходить на улицу. А когда закончилось это, Магади-Мафа
подозвал к себе Лайси, чтобы посоветоваться.
«Что делать с ней дальше? Если убить ее, все узнают,
будет нехорошо. Соболей у нее нет. Выкупа не будет. Да-
вайте сделаем так: выгоним ее отсюда совсем, чтобы она
никогда больше не видела Хора». Лайси согласился: «Это
правильно»,— говорит.
Тут из толпы вышел нанайский торговец Оненка Сургн.
«Могу отвезти ее»,— сказал он. Магади обрадовался. Оцен-
ка потом променял Пайду на молоденькую девочку из рода
Конгмонко. С этой девочкой поехал на Са.маргу. Там про-
дал ее за двадцать соболей. А Панда умерла...
Выслушав эту историю, мы с Кяундзей уснули, обняв-
шись. Наутро, бродя по лесу в поисках кедровой смолы,
снова вспомнили о ней и договорились отомстить Магади-
Мафе, когда подрастем. Тогда я и не подозревал о том, что
со временем увижу на Самарге женщину-колхозницу, про-
данную в детстве за двадцать соболей.
СТРАШНАЯ НОЧЬ
Детство мое далекое, темные облака над сопками, реки
шумные, быстрые и холодные реки. Невеселое детство мое с
тропами, занесенными снегом, с жалобной песней кедровки
в лесу, с едким дымом костров в шалашах. Что я вспомню
сегодня? Мы опять зимуем около устья Сукпая. В юрте тем-
но и холодно. Канси уже нет. Бабушка говорит, что его
унес филин. Но я знаю, Канси умер. После наводнения он
простудился, слег, перестал ходить. Зачем филину хромой
мальчик?
Хорошо, что Кяундзя живет теперь рядом с нами. Есть и
другой мальчик — Лэтэ. С ними можно ходить на лыжах в
тайгу, ставить капканы, охотиться. Как-то раз мы играли,
распределив между собой немудреные роли. Лэтэ был каба-
ном, Кяундзя — медведем, а я — охотником. У меня —
копье, которым я поражал зверя на расстоянии. Они убега-
ют, я догоняю. Намаявшись за день, мы развели костер,
уселись вокруг него, разговариваем.
— А ты знаешь, кто такие русские? — спросил меня
Кяундзя.
— О, луса,1—ответил за меня Лэтэ,— я знаю, мне гово-
1 Русский.
331
рил отец. Это интересно. Они плавают на больших желез-
ных лодках, которые дышат огнем. Совсем другие люди.
Злые они.
— А вот и неправда,— возразил Кяундзя,— есть злые,
есть и добрые. Моя мать рассказывала: один русский пода-
рил ей серебряные серьги. А еще приходил русский охот-
ник. Совсем хороший человек.
Я молчал, потому что никогда еще не видел русского,
а то, что знал от дедушки, было так же туманно, как и
представления моих друзей. Перед вечером, вернувшись
в юрту, я принес сову, которую подобрал по пути домой.
Сова была старая, одноглазая. Бабушка стала ругать ме-
ня, зачем я притащил ее из лесу. Мне казалось, что она
просто замерла. Я спросил Ангирчу, отчего сова не улетает
в теплые страны? Он засмеялся:
— Спроси у бабушки. Она знает.
Как всегда перед сном, бабушка рассказывала мне
сказку.
— Вот слушай, бата, и смекай,— говорит она, укрывая
меня потеплее.— Сказка жить учит! Слушай. Жила-была
на свете сова. Совята с ней были. Жила она в дупле
большого дерева, как в юрте. Кругом летали птицы, ловили
букашек, червяков. Хорошо летом было. А когда наступила
осень, стало невесело жить. Холодный ветер подул, червяки
и букашки попрятались. На деревьях осталось мало листь-
ев. Что делать? Собрались как-то все дрозды, стрижи, утки,
разные птицы и решили идти к сове. Она считалась самой
умной.
— Скажи, сова, как нам быть? Стало холодно и пусто в
лесу, нечем кормиться здесь. Не знаешь ли где-нибудь дру-
гое место получше?
— Не знаю,— говорит она.— Но я, однако, слетаю за
море, погляжу там. Если найду подходящее место, улетим
все.
Так и решили. Сова улетела за море. Долго ее не было.
Она возвратилась оттуда поздней ночью. Утром вышла из
юрты, на весь лес закричала: —Лугу, аугу! Идите сюда все
птицы. Я здесь.
Всполошились птицы, защелкали, засвистели. Идут к со-
ве. Л^ного их. Все хотят скорее узнать, что скажет сова,
лезут друг на друга, щиплют одна другую. Тесно стало в со-
вином гнезде. Впопыхах, кто-то толкнул утку, она попала в
котел с водой и не могла оттуда вылезти. Так и осталась
сидеть в котле.
— Так вот, друзья,— сказала сова.— Летала я долго,
332
облетала много стран, но нигде ничего не нашла. Везде так
же холодно и пусто, как здесь. Придется нам тут зимовать.
Услышали птицы такую весть, жалобно вздохнули и от-
правились по своим местам. Как только последний дрозд
взмахнул крыльями над юртой, сова собрала своих детей.
— Шшш-у! Никому не говорите, что я вам сейчас
скажу-ж-жу. Я нашла хорошее место. Завтра мы улетим в
теплые страны. Много там зелени, много корма для нас. Вот
покушайте, я принесла вам мышат и водоросли.
В это время утка захлопала крыльями. Выбралась из
котла. В отверстие дупла, как в дымовую трубу, вылетела.
— Птицы лесные!—закричала она.— Сова обманула
нас! Идите сюда. Я расскажу вам все. Я знаю, знаю, знаю!
Сова испугалась, нахохлилась, сидит и думает. Как же
быть? Утром, когда взошло солнышко, она увидела: птичьи
караваны полетели на юг.
— Пусть летят,— сказала сердито сова.— Мы останемся
здесь.
С тех пор сова зимует в здешних лесах. Слышишь,
бата?
Я уснул, дослушав сказку. Но среди ночи меня разбудил
шум. Чужие голоса в юрте. Открываю глаза и вижу: дро-
жит всем телом бабушка, осторожно стягивает с меня одея-
ло. Что случилось? Дедушка у входа стоит с копьем, отец
заряжает ружье. Мать подхватила люльку с ребенком, как
будто куда-то хочет идти. Ангирча торопливо складывает
меха в котомку. Что такое?
Из соседней юрты женщина пришла. Тяжело дыша, она
рассказывает и плачет:
— Пришли к нам купцы. Остановились недалеко отсю-
да, палатку поставили. Вызвали Чингису, напоили вином,
потом стали у него пушнину просить. Он принес. А денег-то
не заплатили. Он попросил деньги. Они засмеялись: «Ты вы-
пил вино? Чего еще нужно тебе?..» Выгнали его из палатки.
Он еще раз пошел к ним просить денег. Тогда они стали
бить его. Топтали ногами, разбили голову. Когда я услыша-
ла выстрел, побежала сюда...
Дедушка мрачно заметил:
— Страшная опасность грозит нам. Поднимайте ребяти-
шек, уходите подальше в тайгу. Идите по тропе туда, где
берем дрова.
Сонные, мы поднимаемся с постели, ищем свою одежду,
плачем, ничего не понимая. Дедушка гасит костер и остает-
ся в юрте с копьем, отец и Ангирча исчезают куда-то, а
мы бежим в лес.
333
Мороз пробирает насквозь. Метель заметает тропинку.
Бабушка идет впереди. Она держит меня за руку и все вре-
мя оглядывается. За мной, увязая по колено в снегу, бредет
Кяундзя, прибежавший спасаться вместе с нами. Он падает,
поднимается и снова падает. Сзади мать. У нее на руках
люлька. В люльке маленький Санчи.
Вот и кончилась тропинка. Мы очутились в густом лесу.
Здесь теплее и тише. Высокие ели толпятся вокруг, протя-
гивая к нам белые от снега лапы. «Наломать бы побольше
еловых веток для подстилки»,— говорит бабушка. Не разду-
мывая, все принимаются за работу. Быстро приготовили
хвойную постель. Костер разводить нельзя. Где-то совсем
близко гремят выстрелы.
Тесно прижавшись друг к другу, мы сидим, стараясь не
проронить ни звука. Яту набросила поверх нас одеяло. Но
как холодно без огня! Разве можно согреться дыханием?
Ветер гудит над нами, сыплет сверху комья снега, сбрасы-
вает сухие ветки с деревьев. Они шуршат об одеяло, и ка-
жется, что это купец пробует о нас свою палку. Кяундзя
стучит зубами. Яту дрожит так, что на халате ее по-
звякивают медные бляшки.
— Отрывай, Яту, свои побрякушки,— тревожно шепчет
бабушка,— ведь ты погубишь нас всех...— Яту отгрызает
их зубами, я помогаю ей и чувствую, как коченеют руки.
«Молчите,— умоляет мать,— а то придет купец и отрубит
нам головы».
Так мы просидели до рассвета. Когда рассвело, явился
отец.
— Идемте домой,— сказал он, сбросив с нас одеяло.—
Купцы ушли вверх по Сукпаю.
АНГИРЧА ПОТЕРЯЛ САМ СЕБЯ
Вот и снова мы в юрте. Отогреваемся у костра. Но
куда девался Ангирча — никто не знает. Третий день его
нет. В ту ночь, когда мы убегали от купцов, он ушел дале-
ко в горы и заблудился. Черт Боко — горбатый и злой
карлик на одной ноге — перепутал его следы. Ангирча поте-
рял сам себя, как сказала о нем бабушка. Он пришел до-
мой, опираясь на палки, обмороженный. Одиннадцать собо-
линых шкур, которые хранил за пазухой, спасая от купцов,
бросил у входа и, как свалился на постель, так больше не
встал.
334
С каждым днем ему становилось хуже. Позвали шамана.
День и ночь гремел бубен в юрте. Все было напрасно.
— Надо позвать Сагды-Самани1,— сказала бабушка.
На другой день явился Сагды-Самани.
Дедушка сам прогрел бубен над костром и сказал, по-
давая его шаману:
— Мой сын очень болен. Лечи его скорее.
Шаман огляделся.
— Мне трудно. Я еще не вижу ясно свой сон. Как ле-
чить буду?
Судя по всему, шаман ломался. Потом взял бубен, ста;
ударять в него колотушкой, то и дело вскрикивая: «Кси
Кси! Кси!»
Бабушка дымит багульником, размахивает перед шама-
ном. Она расчищает ему дорогу в «царство теней», куда
направляется шаман, желающий отыскать душу больного.
Камланье длится столько, сколько требуется для того, что-
бы выкурить трубку.
— Ну как? •— спрашивает дедушка.
— Трудно -сказать,— говорит шаман.— Сильно опасный
черт вселился в твоего сына. Горный черт. Он забрал его
душу к себе и мучает. Простое камланье не поможет.
Черт требует жертвы. Нужны соболя, нужно разной ма-
терии доставать.
— Что же,— задумался дед.— Будем доставать. Все, что
нужно, дадим, только вылечить надо. Самый лучший охот-
ник. Как без него жить станем?
— Давайте будем делать Пуданку1 2,— решительно объ-
явил шаман.
Начались приготовления. Яту принесла много сухой
травы, из которой дедушка сделал изображения духов.
— Пока я хожу,— распорядился шаман,— сделайте из
травы тигра. На тигра посадите двух людей, тоже сделан-
ных из травы. В руках у каждого из них пусть будет по
одной змее. Язык змеи должен быть из гнилушки, чтобы
можно было зажечь. Пуданку поставьте под деревом около
юрты. Там же положите одежду больного, соболей и ма-
терию.
Шаман удалился. Все было сделано так, как он велел.
Перед вечером началось камланье. Теперь шаман пришел в
своем костюме из звериных шкур. На голове у него торчала
кожаная шапка с железными рогами. От шапки спускались
1 Большого шамана.
2 Изображение духов.
335
до плеч тальниковые стружки. Множество погремушек на
поясе при каждом его движении издавали звон, лязг, стук.
На поясе шамана болтались кости рыси, позвонки зверей.
Сначала он шаманил сидя. Затем поднялся. Сделал не-
сколько кругов над костром и стал подпрыгивать. В юрте
было сине от дыма горящего багульника.
— Держите меня за пояс! — крикнул шаман, направля-
ясь из юрты.
Дедушка взял конец шаманского ремня, вырезанного
в форме рыбьего хвоста, и так, держась за него, дошел до
того места, где стояли Пуданку. Тут шаман передал бубен
бабушке, а сам схватил деревянное копье. Упираясь копьем
в землю, встал на колени перед изображением духов. Те-
перь-то он отыскал черта, который мучает душу больного!
Надо выручить ее. Кто поможет? Тигр поможет. Он — доб-
рый дух. Вот уже душа Ангирчи в пасти у тигра. Черт ушел
под землю. Главное сделано. Наконец душа больного у ша-
мана. Одежда его и соболиные шкуры тоже у него.
Продолжая бить в бубен, шаман направился в юрту. Он
плотно сжал губы, так как считается, что теперь душа
Ангирчи у него во рту, выпустить ее нельзя. Ангирча лежит
в юрте, тяжело дыша. Шаман приблизился к нему, взяв
его за голову обеими руками, приподнял, дует на темя, все-
ляя в него потерянную душу. После этого шаман надел на
больного его одежду, ту, что держал за пазухой. Но соболей
взял себе.
Окончилось камланье. Сагды-Самани закурил. А через
несколько минут, нагруженный мясом и рыбой удалился.
Всю ночь Ангирча стонал, а утром затих. Когда у него
остановилось дыхание, Яту вскрикнула, упала, широко рас-
кинув руки. Бабушка громко заплакала. В юрте поднялась
суматоха. Отца не было. Он охотился где-то в верховьях
реки Немпту, вот уже несколько дней не появляясь домой.
Дедушка был сам не свой: такое несчастье случилось, а
хозяина нет. И вдруг в этот день из тайги явились к нам
два охотника. Они вошли в юрту, запыхавшись: пар струил-
ся от их вспотевших голов, когда они сняли шапки. Оба
молодые, высокие ростом, с длинными косами, каких теперь
уже не носят мужчины.
— Плохую новость сказать тебе пришли, одо1,— начал
один из них, но, увидев покойника, запнулся, сообразил, в
чем дело. Он стал отряхивать снег с унтов, как бы не-
1 Дедушка.
336


взначай поглядывая туда, где лежал Ангирча. Но через ми-
нуту, уже стараясь не замечать происшедшего1, продолжал:
— Твой сын, наш брат, лежит в тайге. Твоего сына, на-
шего брата, медведь помял. Всю ночь и утро мы шли отту-
да, чтобы взять нарту, одежду и привезти его домой.
Горе словно придавило всех. Мать перестала качать
ребенка; не обращая внимания на его громкий плач, она
стоит, как неживая, опустив голову. Дедушка первый на-
рушил молчание. Он сказал:
— Плохая судьба. Как будто никаких грехов не делал, а
злые духи отнимают у меня детей. Мой сын был хороший
охотник. Всегда ходил на медведя с копьем. Ничего не
боялся. Не понимаю, что случилось? Как было дело, рас
сказывайте.
Охотники подкреплялись едой. Яту уже успела поставит!
перед ними чашки. Жадно и торопливо ели закту, суше-
ное мясо, политое сохатиным жиром.
— Очень большой медведь был,— продолжал Тунсяна
рассказывать,— хозяин-то его отец Исундьг. Он нашил
следы на самой вершине Немпту. У высокой горы берлога
была. Мы пошли туда все вместе. Твой сын впереди всех
шел на лыжах. Увидел место, где медведь еловые ветки
ломал. Потом берлогу нашел. Твой сын, наш брат, стал у
входа в берлогу с копьем. Караулит. Копьем немножко ше-
велит. А медведь из берлоги-то страшную пасть выставил,
зарычал. Наш брат ударил его копьем. Медведь копье пере-
кусил зубами и бросился на него. Подмял под себя. Все
это быстро случилось. Мы не успели сразу подойти на по-
мощь. Слышим крик. Прибежали и видим такое дело.
Всадили в медведя сразу все копья.
— Твой сын, наш брат, живой остался, не плачьте.
Только здорово медведь помял ему кости. Давайте одежду
теплую, шкуры, улы новые. Мы пойдем за ним.
Они снарядили нарту, положили все вещи и скрылись за
поворотом реки.
* Молодым не полагается говорить об умерших. Нельзя выражать ни
жалости, ни удивления.
2 Хозяином медведя считается тот, кто первый увидел следы.
12 Жизнь Имтеургина — старшего
АНГИРЧА УХОДИТ	.
В ЗАГРОБНЫЙ МИР	•"
На похороны Ангирчи собрались все старики и старухи,
пришли охотники-друзья — проводить его в далекий путь;
ведь Ангирча уходил туда, где его ожидает другая жизнь.
Загробный мир — это подземное царство. Там тоже текут
реки, есть море и лес. Бабушка, Яту — все женщины в
юрте ходят с распущенными волосами, дедушка сделал
себе одну косу из двух. Так полагается.
— Теперь в загробном мире лето,— говорит дедушка,—
одежду надо летнюю.
Ангирчу одели по-летнему: короткий халат — мокчо, во-
рот которого разрезали сверху, так же, как все, что наде-
валось на него (пусть в загробном мире знают, что он
кончил счеты с жизнью), матерчатые штаны, тоже подре-
занные у пояса, на ноги надели улы, чулки, оторочен-
ные полоской узора. Носки ул вымазали сажей с котла.
Женщины сшили ему небольшую котомку для охотничьих
принадлежностей и надели на него. В котомку положили
чашку с отбитым краем, надломленную ложку, маленький
котелок, горсть пшена, немножко юколы.
Гроб Ангирчи был сделан из ствола молодого кедра.
Бока украшены разноцветными полосками. Каждый из тех,
кто провожал Ангирчу, старался приложить свою руку,
вырезая на боковых досках какой-нибудь цветок или птицу.
— Будет искать себе невесту, наверно,— говорит дедуш-
ка, укладывая в гроб две серебряных монеты, которые
хранил на случай, если кому-нибудь придется покупать не-
весту. Два копья, подпиленные на концах, тоже очутились
рядом с Ангирчей. Одно для охоты, другое в подарок отцу
невесты. Все личные вещи умершего оказались в гробу,
кроме пушнины и ружья.
Пока Ангирча лежал в юрте, беспрерывно кто-нибудь
разговаривал. Так нужно, иначе черт Окзо найдет здесь
пристанище. Народу собралось много. Все уселись вокруг
костра, едят приготовленную пищу.
— Такого парня провожаем отсюда,— заплакал дедуш-
ка, прощаясь с Ангирчей.— Я думал, ты будешь кормить
меня до самой смерти, до тех пор пока я не подавлюсь
рыбьей костью. Как плохо все получилось.
Перед тем, как закрыть гроб крышкой, бабушка отреза-
ла от своей косы пучок волос и положила их Ангирче
подмышку.
— Пусть будет теплее тебе, сынок.
338
Умершего нельзя выносить через двери. Поэтому юрту
сломали. Когда рухнули ее последние жерди, гроб вынесли
и положили на нарты. Все отправились в тайгу. Собака
Ангирчи — Дзяуга шла впереди, запряженная в нарты.
Как только взрослые удалились, мы с Кяундзей и Лэтэ
стали на лыжи и осторожно, чтобы никто нас не заметил,
пошли на кладбище. Около устья Сукпая, на возвышен-
ном берегу, среди леса был уже. приготовлен шалаш, под
крышу которого поставят гроб Ангирчи. Мы спрятались на
берегу у края обрыва и оттуда наблюдали все, что делалось
там, около шалаша. Ангирчу положили головой на запад.
Ведь это был его закат. Рядом поставили оморочку. На
ней придется там переправляться по рекам.
— Надо проводить собаку вместе с хозяином,— сказал
дедушка. Смысл этих слов мы поняли сразу же, как только
на шею Дзяуги была наброшена петля.
— Ой. ой! — шепчет Кяундзя,— собаку убивают!..
— Тише ты, нас услышат.
Дедушка перекинул один конец веревки через большой
сучок дерева и потянул веревку. Дзяуга повисла в воздухе
и задрыгала ногами. Я зажмурился. А когда снова по-
смотрел туда, собака уже качалась мертвая. Глаза Кяундзи
были полны слез. Дзяугу сняли с дерева.
— Ласкается к хозяину,— заметил кто-то, когда ее пу-
шистый хвост коснулся гроба.
Мы побежали домой, прежде чем взрослые покинули
кладбище. Но куда мне идти? Ведь теперь у нас не было
юрты. Соседи приютили нас до весны.
ЯТУ
Ангирча и Яту любили друг друга. Это был редкий брак,
освященный дружбой. Потому так горько и долго оплакива-
ла свою судьбу маленькая несчастная женщина.
— Теперь мне остались одни мученья,— говорила она,
не переставая плакать.— Всю жизнь придется страдать.
В тот же день, когда похоронили Ангирчу, бабушка
сделала теунки — куклу из материи. Теунки нарядили в ха-
лат умершего, подпоясали ремешком. Каждый вечер, когда
Яту ложилась спать, она брала теунки с собой. Во время
еды ставила кукле все, что ела сама. Так было целый
год.
Яту за это время ни разу не меняла одежды, которую
ей полагалось носить. Она ходила с распущенными волоса-
339
ми, не заплетая кос, на лбу носила белую повязку. Я со-
скучился о песнях Яту и как-то спросил у бабушки:
— Почему Яту не поет теперь? Почему она все время
ходит в белом халате?
— Так нужно,— ответила бабушка,— она вдова. Зачем
ей наряжаться? Грешно надевать другие одежды. Песни
петь тоже грешно.
— А почему иногда мы называем ее Мангмукэй1?
— О, это длинная история. Когда твой отец был вот та-
кой, как сейчас ты, у него была сестра Аджига. Мы жили
в верховьях Сукпая. Как-то раз дедушка твой ушел на
охоту. Я сидела в юрте одна с ребятишками. Пришел на-
найский торговец Пуга. Нарты поставил около юрты. Пуга
посмотрел кругом, стал просить у меня Аджигу. Я сказала,
что не торгую своими детишками. Он засмеялся и схватил
Аджигу за руки. Я стала отнимать девочку. Но Пуга ударил
меня так сильно, что я потеряла память. Очнулась, когда
нарты его были уже далеко...
Прошло время. Дедушка вернулся с охоты. Узнал про
наше несчастье и отправился искать дочку. Долго ездил кру-
гом, дошел до Амура, где жили нанайцы. Там встретился с
Пугой. В то время Пуга уже сделал нашу дочку своей же-
ой. Аджига плакала каждый день, просилась домой. Пуга
ил ее сильно, и она умерла. Тогда дедушка стал просить у
анайца другую девочку, потому что знал, как я ждала его
дочерью. И вот Пуга отдал нам Яту. Ей было восемь
лет, когда она появилась в нашем доме. Она совсем не по-
нимала по-удэгейски. Я научила ее говорить. Мы полюбили
ее, ты знаешь это, и она выросла в нашей семье, как род-
ная. А потом Ангирча женился на ней. Вот и все. Теперь,
если Мангмукэй захочет выйти замуж, она уйдет от нас.
Но прошел год, а Яту даже и не думала о замужестве.
Она уже сняла с себя траурные одежды, стала реже ходить
к Ангирче на могилу. Сначала они с бабушкой вместе ходи-
ли туда, плакали, варили ему обед и оставляли там. Но
всякая боль затихает.
Мы жили теперь уже в своей юрте, построенной из
корья. Отец все еще не вставал с постели. Охотиться было
некому, кроме дедушки. Мы с Яту помогали ему. Втроем
рыбачили, ставили петли на колонков, собирали орехи,
ягоды.
Пришла весна. Тайга зазвенела птичьими голосами.
В юрте стало скучно сидеть. Однажды утром Яту позвала
1 Амурская.
340
меня с собой сдирать кору с берез. Мы плыли с ней по реке
и слушали, как кукует кукушка. Потом Яту запела:
Ай, как солнышко греет хорошо!
Лес стал зеленый...
Ай, как солнышко греет хорошо!
Птицы щебечут.
— Я бы хотела быть маленькой птичкой,— сказала мне
в то утро она.— Смотри, как им весело. Они летают, вы
водят птенцов...
Вечером к нам пришел Чингиса. Они долго беседовали с
отцом. Яту сидела, склонившись над шитьем, и молчала.
Радовалась она или грустила — не знаю, но Яту тогда по-
няла, что ей не уйти от судьбы. Чингиса искал жену своему
сыну Катамбу. Мангмукэй была подходящей невестой. Еще
бы! Не надо идти на поклон за невестой к Кялундзюгам.
Уходя от нас, Яту заплакала. И в первый раз и теперь
она выходила замуж не так, как все. Не было брата у
нее, который бы вынес ее на руках из юрты.
— Не забывайте меня,— сказала Яту на прощанье. Мне
показалось, что она теперь довольна своей судьбой и не
будет завидовать птицам. Но все вышло не так.
Как всегда, по весне мы всем нашим семейством уходи-
ли на кочевье вверх по реке. Все лето охотились, но жили
впроголодь. Теперь у меня появилась маленькая сестренка.
Она была кругленькая, толстая, и ее назвали Бумбу1.
Осенью перед ходом кеты мы снова спустились вниз.
Над пестрым осенним лесом медленно плыли, сгущаясь
облака. Стаи ворон кричали над берегом так громко, что
дедушка пригрозил им:
— Тише, вы, крылатые волки! Дождались подарка от
бога1 2. Молчите! Хватит рыбы всем...
Юрта Чингиса стояла на прежнем месте. Едва мы при-
стали к берегу, я заметил Яту. Она бежала навстречу нам.
Как будто сразу ожило передо мной недавнее прошлое:
Ангирча со своими песнями, Канси с нашими играми.
— Смотрите,— кричу я,— наша Мангмукэй идет!
Яту подошла, поздоровалась, плачет. Рваный халат как-
то неуклюже болтается на ее маленькой фигуре. Она по-
худела. Босые ноги изодраны до крови.
— Мама,— заговорила Яту, наконец,— я, наверное, с
голоду помирать буду. Старик Чингиса кушать ничего не
1 Кругленькая.
2 Ход кеты удэ воспринимали как дар богов.
341
дает. Каждый день бьет меня палкой. Только Диченка
спасает меня — дает украдкой еду. Я не хочу больше так
жить.
Мать ласково дотронулась до ее плеча.
— Конечно. Если они тебя мучают, как жить будешь?
Иди, возьми свою имогду1 и приходи к нам.
Яту обрадовалась:
— Пойдем со мной, бата!
Взявшись за руки, мы идем в юрту Чингисы, У двери
Яту остановилась.
— Бата, иди вперед.
Я первым вошел в юрту. Отец уже сидел там, раскури-
вая трубку. Сердитый голос Чингисы заставил меня вздрог-
нуть. Как под ударами палки, под его словами Яту, согнув-
шись, стала у двери.
— Она ничего не умеет делать,— кричит Чингиса,— она
чай не может сварить. Совсем не слушается...
Отец поднялся. Он подошел к Яту вплотную и несколько
раз ударил ее по спине.
— Какой же ты человек, если не можешь слушаться
старшего? Вот тебе, жаба амурская, вот! Разве мы тебя
этому учили?
Высвободившись, Яту с криком бросилась вон из юрты.
Куда она девалась? Я видел, как сомкнулись за ней кусты
орешника, но не нашел ее нигде, хотя выбежал почти сле-
дом за ней.
Вместе с матерью мы разыскивали ее до самого вечера.
Яту не откликалась на наш зов. Мы нашли ее на кладби-
ще. Она лежала вниз лицом и плакала навзрыд.
— Пойдем домой,— ласково сказала ей мать.
Когда мы привели Яту к себе в юрту, отец ничего не
сказал, а дедушка, глядя на нее, прослезился:
— Вот так нехорошо получилось.
С тех пор Яту осталась жить с нами. Она была первой
помощницей во всем. Ловила рыбу, готовила пищу, шила.
В эту осень дедушка задумал идти на охоту в низовья Хора.
Ушел и не вернулся. Нам передали, что он умер в тайге.
И вот, желая исполнить давнишний наказ старика, бабушка
решила привезти его на Сукпай. Для этого нужно было на
двести с лишним верст спуститься вниз по Хору. Она верну-
лась через два месяца по замерзшей реке. Никто не знал,
как она тащила нарты с гробом из старого кедра, в ко-
тором лежали останки ее доброго хозяина.
1 Коробка, где хранятся узоры, нитки.
342
. Я пришел из тайги после зимней охоты, когда над по-
следним жилищем деда уже расцветала верба.
ОХОТА НА СОБОЛЯ
Дедушки не стало. Не успел я ни разу сходить с ним на
соболя. И вот первый раз мне пришлось отправиться на
соболевку с бабушкой. По старой нартовой дороге, заме-
тенной снегом, бегу на лыжах. Бабушка, опираясь на пал-
ку, идет сзади. На ней аму — халат из рыбьей кожи1. На-
коленники коробятся и торчат у нее, как два нагана в ко-
буре.
Несколько дней назад я поставил самострелы в вер-
ховьях ключа, там где соболь загрыз кабаргу.
С верховий Сукпая дует ветер. Колючий снег бьет в
лицо, как будто кто-то тоненькими прутиками хлещет. Хо-
лодно. Я поворачиваюсь назад. Бабушка торопится. Она не
чувствует холода. Привыкла. Кожа на лице бабушки огру-
бела и сморщилась, как кора на старом тополе.
— Ой, обморозил щеки, бата.
Она догоняет меня, оттирает снегом мои щеки.
— Беги скорее.
Вечер качает в лесу деревья. То засвистит птицей, то
залает собакой, то плачет, как заблудившийся мальчик.
— Откуда такие звуки? — спрашиваю бабушку.
— Это деревья кричат и лают,— говорит она.— Давно
здесь пожар был. После пожара много дуплистых деревьев
осталось. Кора у них тонкая. Ветер залетает в дупла и поет.
Когда мы подошли к тому месту, где стояли самострелы,
я побежал бегом. Самострелы упали. На снегу лежал со-
боль. Он был черный, как ворон.
— Мать моего отца! Иди скорее сюда! Соболя убил! —
кричу изо всех сил. Бабушка, услышав меня, собрала по-
следние силы, идет, опираясь на палку.
— Вот ты какой! Соболя убил.
Она взяла соболя на руки, рассматривает.
— Кэсие, кэсие! — шепчет. Это значит «спасибо, спа-
сибо».— Спасибо тебе, добрый дух! Теперь мы будем ку-
шать чумизу. Наверно, ты пожалел нас. Наверно, знаешь,
1 Такие халаты делались для мужчин и женщин. Обычно для этой
цели использовалась выделанная шкура кеты. Ее сшивали нитками из
жил сохатого. Сквозь такую одежду не проникал ветер.
343
как плохо живем. Все время варим суп из костей, пьем
одну воду. Теперь чумиза будет. Кэсие, кэсие!
Она повеселела. В обратный путь мы пошли быстрее.
Ветер дул нам в спину, подгонял. Перед вечером мы дошли
до устья маленькой речки, скрытой густыми тальниками.
С кустов слетела стая рябчиков. Они склевывали почки
вербы.
— Скоро вечер. Видишь, птицы ужинают.
Как только мы пришли домой, Ломбо залаяла и под-
бежала ко мне. Ласкаясь, уткнулась мордой в колени. Ма-
ленький брат мой Санчи выскочил из юрты, как шарик. Те-
перь ему было шесть лет. Он был неповоротлив в унтах,
в теплом халате. Всклоченные волосы торчали в разные сто-
роны, как щетина.
— Ага1 пришел! Ага соболя принес! — закричал Санчи,
подпрыгивая на одной ноге.
Едва мы вошли в юрту, все стали рассматривать добы-
чу. Я разулся, снял улы и одежду, повесил над костром.
Отца не было дома. Он ушел на охоту и еще не вернулся.
— Бата, скорее завертывай голову соболя тряпкой, рас-
таивай над костром,— говорит мать.— А то удачи не будет.
Так всегда делали охотники. Неужели мертвый соболь
может услышать запах юрты? Как же узнают другие со-
боля, что этот попался к нам в руки? Я не понимаю. Но по
старым законам делают так, как все.
Санчи сидит на корточках рядом со мной, глаза его пол-
ны любопытства.
— Где такого нашел, агэй? — спрашивает он с за-
вистью.
— Далеко,— отвечаю.— Там, где соболь кабаргу убил.
— Разве соболь может кабаргу убить? Она ведь боль-
шая,— не верит Санчи.— Как это бывает, агэй?
Я молчу, потому что сам не знаю, как такой малень-
кий зверь может победить кабаргу. Бабушка объясняет:
— Это бывает так. Сначала соболь гоняет кабаргу. По-
том догонит, сядет верхом на нее и начинает грызть уши,
кусает ее в нос. От боли она бежит, куда попало. Так бе-
гает, бегает, пока не устанет. Соболь все время на спине
сидит. Если кабарга упадет, соболь грызет ее и побеждает.
Поздно вечером пришел отец. Реденькая бородка его об-
леденела. Беличий хвостик на шапке покрылся инеем.
С больными ногами ему тяжело теперь бегать на лыжах. Он
ничего не принес. Увидев моего соболя, обрадовался.
1 Старший брат.
344
О
— Скоро ты настоящим охотником станешь. Ну теперь
снимай с’соболя шкуру. Осторожно снимай.
По совету отца я снял шкурку, расправил ее на палочки,
аккуратно развернув лапки, и подвесил в углу.
— Достань мне, бата, желчь соболя,— попросила ба-
бушка,— будем лекарство делать. Когда глаза болят, желчь
хорошо помогает.
Я вынул желчь и отдал ей. Мясо мы съели.
В ту зиму я добыл трех соболей. Однажды во время
охоты в верховьях Сукпая к нам подошли два нанайца.
Увидев нашу добычу, один из них покосился на отца и
сказал:
— Уходите отсюда. Мы будем здесь соболя искать.
— Почему на Амуре не охотитесь? — удивился
отец.— Разве там плохая охота?
— Здесь лучше. Не мешайте нам,— настаивали на-
найцы.
— Тайга большая. Мест хватит,— возразил отец. Он не
любил спорить.— Мы люди одной земли. Зачем ссориться?
— Все равно уходите отсюда. Нас послал Пуга. Если
Пуга рассердится — плохо будет.
Я заметил, как помрачнело лицо отца. Он сказал:
— Разве этот старый пес Пуга еще не отправился в
загробный мир? Вы служите плохому человеку. Он раз-
бойник. Он украл мою сестру. Он уморил ее с голоду.
Нанайцы молчали. Пока мы разговаривали, они выкури-
ли по трубке и вскинув на плечи берданки отправились
вверх по Сукпаю. Всю дорогу отец шел молча. Дома,
сбросив котомку и усаживаясь к костру, сказал:
— Однако на Амуре хорошо ценят соболя. Нанайцы
повадились сюда. Надо узнать, сколько стоит соболь.
ПЕРВЫЙ МЕДВЕДЬ
Еще одно лето пронеслось над тайгой, отзвенело птичь-
ими песнями, отшумело дождями и смолкло. Усыпанная
желтыми листьями земля притаилась под снегом. Опять все
вокруг стало бело.
— Теперь пойдем поищем медведя,— говорит отец, соби-
раясь на охоту.— Где твоя котомка?
Уходя, он предупредил мать.
— Смотри, чтобы сор из юрты не выбрасывали. Пока
мы охотимся, огонь из юрты не выносите. Нельзя.
Отец привязал копье сбоку, заткнув его за пояс, я тоже
345
просунул свое копье под ремень. Интересно идти по первому
снегу. Речка Дзягдыс в горах. Высоко стоят зеленые ели'
покрытые снегом. Пни надели круглые белые шапки. На
кустах, на высокой траве держится снег. Все приспосабли-
вается к зиме, прячась от холода. Вот пробежал мимо нас
белый заяц. Ломбо рванулась следом за ним, но потеряла
зайца из виду. Под кедрами много беличьих следов. Они
замысловаты, как китайское письмо. Следы колонка идут
попарно ямочками: один, другой, третий.
— Ты видишь, бата? — говорит отец.— Солнце наушни-
ки надело. Однако мороз будет.
И верно: от солнца по обеим сторонам сияют две поло-
сы, как радуга. Я иду по следу отца. Он шагает широко.
Иногда не попадаю в его широкий след. Справа между
сопками распадок. В распадке лентой белеет ключ. На
стенах крутых скал стоят покосившиеся на бок кедры.
Сколько лет они стоят здесь? Наверно, видели много охот-
ников. Я смотрю вверх. Отец—наоборот, согнувшись, гля-
дит вниз.
— Мафа хоктони1...— Он остановился. Стал копать
снег.
Под свежей порошей был виден след медведя. Отпечаток
медвежьей ступни такой большой, что в нем поместились
обе отцовские ноги. Медведь шагал широко и длинно.
От левой лапы до правой — ого, как много места! От перед-
ней ноги до задней — в два прыжка не допрыгнешь. Следы
как созвездие Большой Медведицы — цзали бангиххиини.
— Хороший, жирный медведь. Видишь, какой глубокий
след. Ты вот замечай: когда медведь большой, толстый, он
тяжело ступает, лапа уходит глубоко в снег. У тощего
медведя слабые отпечатки. А этот хороший, жирный,—
еще раз повторил отец.
След повел нас по склону сопки вверх. Медведь ушел
туда. Он ведь не боится крутых сопок. Следы на снегу обо-
значились еще резче.
Уже стемнело, когда мы остановились на косогоре.
Я приготовил для постели большой ворох еловых веток.
Отец нарубил дров. Развели костер. Поджарили на огне
юколу, напились горячего чаю. Перед тем, как лечь спать,
отец стал снимать улы.
— Надо разуться. Обязательно надо разуваться. Толь-
ко босиком не делай ни одного шагу. Когда идешь на мед-
ведя, соблюдай все законы.
1 Медвежий след.
346
Мы сидели на еловой подстилке, протянув босые ноги к
огню. Вокруг было темно. Пламя костра освещало ближние
деревья, запорошенные снегом. Все было тихо. И вдруг
какой-то протяжный стон донесся издалека. От страха у
меня под рубахой кожа покрылась рыбьими чешуйками.
— Кто это?
— Это сова кричит, передразнивает медведя.
Мы уснули, свернувшись клубком и тесно прижавшие!
друг к другу. Рано утром позавтракали и снова пошли п<
следу. В полдень, присаживаясь отдохнуть на валежину
отец сказал:
— Садись, бата. Стоять не надо.
Оказывается, когда отдыхаешь, обязательно нужно при-
сесть. Я сел.
— Наш медведь должен скоро ложиться. Я думаю, на-
верно, где-нибудь здесь берлога. Если найдем его сейчас, не
бойся. Делай так, как я. Коли медведя копьем прямо в бок.
Отдохнув, мы поднялись на крутую сопку. Вот ели, по-
ломанные медведем. Как видно, зверь отдыхал, положив
под себя еловые ветки. Здесь он искал себе место для
берлоги. Там копнул снег, тут отвернул корневище. Куда ни
поглядишь — везде его работа.
•— Теперь скоро дойдем,— бодрится отец.
Сопка была очень крутая. Приходилось упираться пал-
кой в землю, чтобы не упасть. Иногда я с разбегу хва-
тался за ствол какого-нибудь дерева. Жарко стало. Отец
снял помпу—головное покрывало. Шапочка-—богдо с бе-
личьим хвостиком на макушке заиндевела. Я взглянул на
него сбоку и заметил, как он вдруг изменился. Лицо его
стало сосредоточенным. Во всей фигуре появилась насто-
роженность. Казалось, он слышит малейший шорох.
Я не заметил, когда Ломбо исчезла. Впереди послышал-
ся лай. Отец остановился, сбросил котомку прямо на снег,
снял с плеча ружье, вынул из-за пояса копье и побежал
вперед. Я за ним. Около большого кедра мы остановились.
Здесь было много зеленых веток на снегу. Медведь ломал
их и делал берлогу. Под кедром он выкопал большую яму.
Из-за корневища ее не сразу увидишь.
— Постой немножко,— говорит отец.— Медведь в
берлоге.
Заслышав собачий лай, медведь подошел к выходу,
ударил лапой о край берлоги так, что снег, как пыль, клу-
бами поднялся кверху. Ломбо прыгнула в сторону. И вдруг
медведь вывалился из берлоги. Он был похож на выво-
ротень. Черный, огромный, с оскаленной пастью зверь
347
рассердился, что ему помешали. Отец вскинул копье.
Изо всей силы метнул его. Копье попало медведю в грудь.
Он зарычал. Поднялся на задние лапы. Я всадил свое копье
прямо в бок медведю. Он упал. Когда медведь убит, нельзя
говорить об этом.
— Ну вот и состарился наш медведь,— виновато заго-
ворил отец.— Спасибо тебе, добрый дух, что помог нам вы-
тащить его из берлоги! Кэсие! Кэсие!
Отец присел отдохнуть. А я зашел в берлогу. Мне хо-
телось посмотреть, как она устроена. Там было тепло, как
в погребе бывает тепло зимой. За одну ночь свежее мясо
там могло бы испортиться. Из хвойных веток и травы мед-
ведь устроил себе постель. Но не пришлось ему зимовать в
этом жилище. Я расхаживал по берлоге. Она выше нашей
юрты. Голова моя никак не доставала до потолка.
— Иди сюда! — позвал отец.— Помогай мне!
Мы скатили тушу медведя с сопки вниз до самого ключа.
Отец повернул голову медведя на восток. В руке его сверк-
нул нож.
— Вот, бата, хозяин медведя тот, кто увидел след.
Хозяину медведя полагается расстегнуть шубу медведя.—
Эн ловко вспорол шкуру от подбородка до живота.
— Ого, сколько сала...
— Запасливый был медведь.
Разделывая тушу, отец рассказывал мне про старин-
ные обычаи.
— Голову медведя нельзя давать кушать женщине.
Сердце тоже нельзя. Грешно! Голову надо отнести самому
старшему, почетному человеку. Можно шаману дать. За это
получим хорошую собаку.
Он вынул глаза медведя и поднялся. Рядом стояло
дерево. Отец подошел к дереву и там, куда обычно ударяют
первые солнечные лучи, пристроил их, сделав на стволе за-
рубку.
— Это зачем так?
— Пусть он видит, что мы соблюдаем все законы.
Я с трудом развел костер. Клубы дыма весело понеслись
сквозь тайгу. Отец в это время уже закончил обделывать
тушу медведя. Мы взялись готовить ужин. Когда сварилось
мясо и сало, отец отрезал ножом кусочек сала и бросил в
огонь.
— Э-э! Пудзя! Это тебе за то, что помог нам найти мед-
ведя, упрятанного в елках. Пошли нам еще удачу.
Глядя на отца, я тоже отрезал кусочек сала, хотел бро-
сить в огонь, но отец остановил меня, говоря:
348
— Тебе нельзя. Ты еще не вырос. Когда будешь настоя-
щим охотником, тогда сделаешь так, как я.
До поздней ночи мы ели свежатину. Спали крепко, не
чувствуя злого мороза. Рано утром стали делать амбарчик.
В нем оставили свою добычу. Со всех сторон закрыли
амбарчик, чтобы колонки и росомахи не залезли. Сложив
мясо, мы нагрузили котомки салом и отправились домой.
Вот и наша юрта. Мы вошли и положили котомки на
малу1, туда, где не полагалось быть женщинам. Сняв
охотничью одежду, отец стал варить мясо. Сидя у костра,
он рассказывал о нашей охоте. Только бабушка могла при-
нимать участие в беседе. Остальные делали вид, что не слы-
шат. Наконец, мясо сварилось. Отец стал приглашать всех
на малу, есть медвежатину. Бабушка первая разулась и по-
шла туда. Следом за ней мать и Яту. Ели молча. Брали
кусочки сала, осторожно подносили ко рту, стараясь не
уронить ни одной капельки жира.
После обеда сало порезали на куски и сложили в боль-
шие котлы. Салом заполнили все чумашки, всю посуду.
— Теперь на всю зиму хватит,— радовалась мать.
Но однажды зимой отец вошел в юрту невеселый.
— Новости плохие. Чингиса Кимонко потерял брата.
Дисанга пошел на охоту и не вернулся. Медведь задавил.
Разорвал его пополам. Вот какое дело.
В юрте наступило молчание. Бабушка сказала:
— Значит, медведь нарушил законы. Вот как плохо...
— Надо отомстить медведям. Теперь мясо и сало мед-
вежье кушать не будем.
Отец велел достать все чумашки с медвежьим салом.
Мясо и сало выбросили на снег, отдали собакам. Все
удэгейцы из рода Кимонко сделали так и объявили медве-
дям месть.
МЕДВЕЖИЙ СУД
Как только потеплело, снег растаял. Наступила весна.
Река шевельнулась и понесла на льдинах нартовый след.
Утки-кряквы полетели над рекой туда-сюда в поисках до-
бычи.
Охотники вышли на берег Хора. Отогретые солнцем,
повеселели, курят трубки, смеются. Старый Чингиса ходит
1 Юрта делилась на две половины. Малу — принадлежала мужчинам.
Иногда там обедали все, но женщины, входя на малу, должны были
разуваться.
349
по берегу, заложив за спину руки. Широкое, круглое, как
луна, лицо его покраснело от ветра и солнца. Он ходит
взад-вперед, курит и разговаривает. Когда он говорит, не
вынимая изо рта трубку, седые, стриженые усы его под-
прыгивают.
— Будем сегодня медведя судить.— Чингиса взмахнул
рукой: — Позовите сюда мужчин из рода Кялундзюга.
Пусть помогут судить.
Около старой ели горел костер. Шаман уже надел свой
халат, увешанный костями и железками. Ему разогрели бу-
бен. Ванцали — сын пострадавшего охотника — принес го-
лову медведя. Он отомстил за отца. Голову медведя приста-
вили к стволу старой ели, повернув оскаленной пастью к
толпе. Рядом с головой зверя стоял котел. В нем были три
серебряных монеты. Тут же поблизости положили две стре-
лы, копье и орлиное перо.
От костра плывет дым багульника. Шаман взял бубен.
Загремели побрякушки. Шаман подпрыгнул, заплясал во-
круг костра, приговаривая:
— Сок-сок-сок1...
Он пляшет согнувшись. Ему тяжело. Он держит путь к
главному медведю. Медведь живет на вершине большой
горы. Шаман дышит порывисто.
— Я уже поднимаюсь на вершину горы.— Он всматри-
вается вдаль и весь трясется.— Подхожу к берлоге. Сок-
сок-сок!..— Он взглянул на Чингису.
Чингиса должен вести разговор с самым главным
медведем. Шаман — посредник. Через него можно сказать
медведю все, что нужно. Чингиса вышел из толпы вперед,
встал на колени и заговорил:
— Зачем нарушаете старые законы? Ваш медведь убил
моего брата. Зачем так делаете? Когда мы идем на охоту,
помним наш уговор, надеемся, что медведи не тронут нас.
Теперь отвечайте.
Шаман вполголоса переводит слова Чингисы медведю.
Он стучит в бубен, кружится у костра и, приседая, го-
ворит:
— Медведь сказал, что твой брат ругал одного шама-
на. Нельзя ругать шаманов. Потому так и случилось.
Злой дух вселился в медведя. Медведь стал разбойником!
Сок-сок-сок! Он, конечно, плохо сделал.
— Так делать не годится,— говорит Чангиса.
Шаман снова поднялся над костром. Он передал эти
слова медведю и опять принес ответ:
1 Звуки шаманского камланья.
350
— Медведь сказал, что твой брат наверно плохо го-
ворил про нас, может быть, когда-нибудь ругал нас. По-
этому так получилось.
Чингиса склонил голову, слушая. Потом заговорил при-
мирительно:
— Теперь ничего не поделаешь. Надо только дого-
вориться, как дальше жить. Больше не будем ругать вас,
будем с шаманом дружно жить. Придется соблюдать за-
коны. У нас много молодых охотников. Когда они пойдут
на охоту, пусть медведи их не трогают.
Охотники из рода Кялундзюга зашептались. Братья
Чауна и Даверий стояли рядом. Они были очень похожи
друг на друга. Только старший из них Чауна был выше
ростом. Они жили на реке Тулами, а теперь спускались
вниз по Хору до устья реки Дзингали и зашли в наше
стойбище.
Когда их пригласили на медвежий суд, они без слов
согласились и пошли туда, где уже горел костер. Таежные
законы — общие законы для всех лесных людей. Кимонко и
Кялундзюга—два рода объединялись вместе, чтобы от-
стоять свои права. Становясь на колени, Чауна сказал:
— Если медведи будут так делать, придется мстить.
Человек сильнее медведя, хитрее медведя. У него есть
оружие. Давайте больше не будем ссориться.
Шаман подошел к стволу ели, поднял медвежью голову
и понес ее впереди себя навстречу охотникам:
— Мэуы! Мэуы! — рычал шаман, поворачивая голову
зверя то в левую, то в правую сторону.
В знак мира Чингиса обнял голову медведя. Суд был
окончен.
НОВЫЕ ВЕСТИ
Теперь мы живем в верховьях реки Чуи. Бурные потоки
ее стремительно мчатся вниз, только что освободившись от
шумных звенящих льдин. После шуги, кажется, реки текут
быстрее, будто спешат увидеться с морем. Посмотришь на
воду и задумаешься: сколько же рек вливается в море?
Путь их, наверно, длинный-длинный. Вот Чуи. Бежит она в
Хор, а Хор где-то в низовьях находит другую реку—Уссу-
ри, а она в Амур торопится. Говорят, Амур — большая ре-
ка, но все-таки море больше. Волны там поднимаются вы-
ше лесов, я знаю, мне рассказывал дед...
— Ты все сидишь, бата, о чем-то думаешь, а работа не
351
делается,— говорит бабушка, заметив, что я перестал об-
стругивать шесты.-—Торопись, надо скорее вниз идти.
С широкой песчаной косы, где стоит наша единствен-
ная юрта, открывается заманчивый вид на заречные сопки.
Там, по старым тропам, бродят сохатые. Багульником
пахнет в лесу. Будто зеленым дымом окутанные, стоят
березы. Стрижи перелетают с ветки на ветку так быстро,
что невозможно заметить, садятся они где-нибудь хоть на
миг или нет. Порхают в воздухе и кричат о чем-то друг
другу. Попарно кружатся над тополем сойки, высвистывают
все время одни и те же непонятные песни. О чем они разго-
варивают? Радуются, наверное, что снова прилетели сюда.
— Бабушка, а какие люди живут около моря?
Помню, еще давно я слышал, что все люди разделяют-
ся на два мира. Один мир составляет нгандугу, другой
нани. Нгандугу — это русские, германцы, американцы и все
те, кто знает письменность, кто связан с богом, который
живет на небе; нани — это люди земли: удэ, нанайцы, эвен-
ки и все, кто знает рыбный промысел и охоту, а после
смерти уходит в подземное царство.
— Всякие люди есть,— отвечает бабушка,— которые
плохие, которые хорошие. Много их там. Нгандугу живут
всегда вместе. Нани кочуют в лесах. Вот если бы мы пони-
мали язык птиц, мы знали бы все новости оттуда.
Но мы даже не знаем, что делается в хорской тайге, по-
тому что целый год не видели никого из людей. Жили тут
как в мешке, зажатые сопками. Без дедушки некому стало
острогу на огне подправить. Все надо успеть самим. Яту
вышла замуж, уехала к морю, на Самаргу. Всю зиму
вдвоем с отцом мы провели на охоте. Сейчас снова готовим-
ся кочевать. Я с нетерпением жду, когда хорская волна
ударится о борта моей оморочки. И вот все уже готово —
шесты обструганы, баты спущены на воду. Мы едем вниз.
Вода в Чуи-реке светлая, как в Сукпае. Веселые струи,
все равно как хорошие собаки, мчат нас так, что захваты-
вает дух. Мы остановились около устья Чуи, поставили не-
большой балаган. Не зря я хотел поскорее добраться
сюда. Хор —как большая дорога, по которой охотники
идут за добычей. Наш балаган стоит на виду.
Однажды, когда я готовил на берегу свою оморочку,
чтобы пойти вверх по Хору за утками, до слуха моего до-
неслись людские голоса. Потом белые шесты замелькали в
воздухе...
Это были наши сородичи. Еще издали я узнал среди
них Кяундзю. Он стоял на одном из батов с шестом в руках. '
352
Сердце мое забилось от радости. Я побежал домой сказать,
что вижу гостей. Но все уже вышли на берег и, волнуясь,
ждали, стараясь угадать каждого поименно. Встреча была
радостной.
-— Багдыфи!
—* Сородэ, мама1!
Они поклонились сначала бабушке так же, как я когда-
то кланялся Чингисе.
— Как живете?
— Хорошо,— отвечает по привычке отец.— Едва до-
ждались весны. Как звери ничком лежали, чтобы не за-
мерзнуть...
Гости заполнили наш балаган. Мужчины уселись на
берестяных подстилках в глубине его, женщины примости-
лись на корточках у двери, по первому же знаку готовые
подняться и выйти. Мать вскипятила чай.
— Что слышно внизу? — интересуется отец.
— О, внизу есть новости,— отозвался один из гостей, по
имени Гольду, как видно, самый старший и уважаемый
среди них человек. Он отхлебнул чая, вытер усы, стал рас-
сказывать: — Новости плохие. Русские воюют друг с дру-
гом, брат с братом, отец с сыном. Царя своего сняли.
Страшная война идет кругом. Люди разделились на две
стороны. Богатые держат царский закон, бедные защищают
свой закон.
— Какой закон есть у бедного человека? — рассмеялся
отец.
— Не знаю. Так рассказывают. Будто те бедняки, ко-
торые землю пахали, которые кругом на богатых работали,
железо ковали, разные товары делали для купцов,— они
теперь хорошего вожака имеют. Их очень много. Они назы-
ваются красными. А те, которые сторону царя держат, бе-
лыми называются. Красные ходят в шапках с острыми
верхушками. Воюют здорово. Уже теперь, которые люди
раньше в тюрьме сидели, вышли на улицу. Теперь богатых
в тюрьму посадили. Что делается — не знаю. Небо и земля
поменялись местами,— закончил рассказчик. Он снова по-
требовал чая.
Все замолчали. Только женщины у двери продолжали
шептаться, перебирая по порядку, кто на ком женился за
это время, где какие дети родились, кто умер. Мы с Кяунд-
зей слушали мужской разговор...
1 Здравствуйте, бабушка!
353
— Что такое! — вдруг воскликнул отец, словно опомнив-
шись.— Так долго война идет. С германцами воевали. Как
будто кончили. Теперь опять воюют...
Слепой старик, сидевший рядом с отцом, заметил:
— Давно такое дело говорят. Нгандугу воюют так.
Когда людей много, земля их уже не поднимает. Надо ко-
го-то убивать.
Бабушка, молчавшая все время, вступила в разговор.
По праву старшей она могла говорить с мужчинами.
— У русских есть толстые книги. По этим книгам они
воюют. Если так долго будет, никого в живых не оста-
нется...
— Надо дальше в тайгу уходить. Вверх по рекам,—
заговорили гости, поднимаясь со своих мест.— Там будет
спокойно. Рыбы, зверя найдем больше.
Пока наши сородичи собирались в путь, мы с Кяундзей
успели устроить бой на косе. Набрав белых и красных
камней, мы разделили их на две шеренги и стали стрелять
из лука, стараясь уменьшить строй белых. В конце концов,
красные победили. Остатки белых мы швырнули в воду.
Гости погрузились на баты. Как только они взмахнули
шестами, тоска сдавила сердце. Кяундзя кричал мне: .«Хо-
рошо живи!» Но я стоял на берегу, ничего не видя. Глаза
мои заволокло горячим туманом.
Летом мы ходили с отцом на лосиную переправу. В ти-
шине лесов у тихой протоки караулили зверя. Теперь у
меня было ружье, которое Ангирча оставил, уходя в загроб-
ный мир. Трое суток, почти не сходя с места, мы сидели
в кустах, притаившись и ждали, когда подойдет лось. От
старицы, заросшей камышом и осокой, поднимались тучи
гнуса. Нечем было дышать. Но костер разводить нельзя.
Отец не курил. Он ослаб и на третью ночь задремал. Кроме
юколы, у нас ничего не было. Я сел в оморочку и тихо,
чтобы не слышно было всплеска воды, доехал до кривуна,
где темнела коряга. На рассвете лось пришел купаться.
Сбежав с сопки, ухнул в воду. Я прицелился, но отец опере?
дил меня. Это было так неожиданно, что я удивился.
— Ты ведь дремал, отец, когда ты успел заметить? —
спросил я у него, как только мы вытянули лося из воды.
— О, бата,— засмеялся он,— настоящий охотник видит
зверя даже сквозь сон...
Лось был огромный. Больших трудов стоило вытащить
его из воды. Все утро мы свежевали его на берегу, а
потом перевезли мясо по частям поближе к Хору.
354
. Вот что, Джанси,— сказал мне отец после того, как
мы опростали полный котел мяса,— я поднимусь на омо-
рочке домой, а ты сиди здесь.
Отец не любил много разговаривать. Он почти никогда
не объяснял своих поступков с тех пор, как умер дедушка.
Но я знал, что отец должен подняться сейчас к нашему
балагану и привести оттуда большой бат. Я ждал его до
самого вечера. И не дождался. Пришлось развести костер.
Над рекой спускалась тьма. Сквозь шум воды и веселое по-
трескивание валежника на огне я слышал далекий крик
совы, похожий на лай собаки: «Лугу, аугу!» И вдруг где-то
совсем близко, три раза протяжно и звонко взревела ка-
барга. Потом все стихло. Прошло несколько минут, прежде
чем кабарга снова меня потревожила. Я уже собирался
спать, не в силах бороться с усталостью, как вдруг опять
повторилось то же самое, на этот раз так близко, что я под-
прыгнул и схватился за оружие. Что такое? К берегу под-
плывает оморочка. В темноте я еле различаю мужскую
фигуру. Отец? Нет! Высокий ростом, стройный, с ножом за
поясом, подходит к костру охотник.
— Багдыфи! — говорит он мне, протягивая руку.—
Один, что ли, сидишь? А где отец?
Это был Тунсяна, тот самый охотник, который когда-то
привез моего отца из тайги с помятыми ребрами. Тунсяна
сел рядом со мной около костра. Когда он положил на
колени маленький свисток из бересты — манок кабарожий,
я понял, что был обманут его звуками. Он ел торопливо
и жадно. Хотелось узнать, откуда он сейчас идет и куда,
поэтому я спросил его. Тунсяна мог не рассказывать мне,
но, как видно, ему наскучило быть одному, и он заговорил
со мной так, как будто я один способен был утешить его в
страшном горе.
Он жил в небольшом стойбище на реке Келами. Весной
его снарядили в путь к Магади-Мафе платить байту1. Сто
двадцать соболей надо было доставить удэгейскому князю
за то, что его помощник — корейский купец Чен — вернулся
зимой от кочевников с пустыми руками. Тунсяна отвез бай-
ту. А когда пришел в стойбище через месяц, уже не застал
никого. Черная оспа опустошила юрты, унесла оттуда все
живое.
— Пойду на Самаргу. Там есть брат мой,— сказал с
тоской Тунсяна.
Утром он ушел. Я положил ему мяса в котел и долго
смотрел вслед удаляющейся оморочке. Перед вечером вся
1
Штраф.
355
наша семья собралась здесь. На двух батах уместился весь
наш убогий скарб, в том числе и корье для нового балага-
на. Собаки первыми сбежали на берег, почуяв добычу.
— Вот как хорошо получилось,— радуясь удачной охоте
и набивая трубку, заговорил отец.— Будем жить здесь.
Кончим все мясо, пойдем дальше.
ЗАРЕВО НАД ЛЕСАМИ
Опять Сукпай! Родная земля моего деда! Когда-то
выжженный пожаром лес давно поднял свою голову,
опушенную снегами. Так же, как медведи приходят на
места своих старых сородичей, мы пришли сюда по тропе,
протоптанной стариками.
Сукпай — на Бикин перевал,
Сукпай — на Самаргу перевал,
Сукпай — на океан перевал...
Где-то под сопкой зимует, забравшись в берлогу, мед-
ведь, а мы приютились на берегу реки в своей старой юрте.
По ночам восточный край неба горит, как железо, раскален-
ное на огне. Бабушка всему находит свое объяснение:
— Какое страшное небо,— говорит она.— Это русские
воюют. Люди гибнут. Кровь их, как пар, поднимается вы-
соко и стынет в небе...
— Хорошо, что мы ничего не видим. Живем далеко,—
рассуждает отец.
А мне надоело жить без людей. Стал бы на лыжи и ушел
через перевалы туда, где горит по ночам зарево. Неужели
так будет всегда? У меня уже есть невеста, я ее ни разу еще
не видел, но придет время, и она станет моей женой. Мы
будем кочевать так же, как наши отцы и деды, прятаться в
лесах от купцов, караулить зверя. Так же вот, как сейчас,
голодать будем, если не заготовим мяса.
В ту зиму у нас ничего не было, кроме юколы. Питались
одной рыбой. Три раза отец ходил на медведя и возвращал-
ся ни с чем. Бураны заметают следы. От мороза деревья
трещат и раскалываются. То ветры подуют, то густые ту-
маны заволокут все вокруг так, что видны лишь ближние
деревья возле юрты, на которых висят медвежьи черепа.
Мы очень удивились, когда однажды в пургу к нам за-
брели охотники. Они вошли в юрту, седые от инея.
Ледяные сосульки свисали у них с усов, сверкали на вы-
соких воротниках меховых тужурок. Несмотря на усталость,
они весело приветствовали нас на языке Яту:
356
— Батькафу1!
— Саавафа вааванду1 2!
Отряхнув с себя снег» нанайцы с жадностью взялись за
трубки, так как на морозе не закуривали, шли быстро,
берегли время.
— Откуда идете?
Бабушка знает по-нанайски, поэтому она легко говорила
с ними, переводя их речь отцу.
Низенький, коренастый нанаец с обмороженными щека-
ми, Бельды Ингену, сидя на корточках у костра и не вы-
пуская изо рта трубку, рассказывал о том, что делается на
Амуре. Я понял: война совсем близко. Японцы пришли на
Амур и хотят завладеть амурской землей.
В то время я представлял себе японцев так, как у нас
говорится в старинной сказке. А в сказке говорится так.
Жила на свете обезьяна. Никого у нее не было. Обезьяна
искала себе жениха, но никак не могла найти. Пошла на
море и утопилась. На дне морском ее нашел дракон. Они
поженились, наплодили много детей. Дети вылезли из воды,
поселились на острове и стали жить. Так появились японцы.
И вот теперь они пришли на Амур. Жгут дома, рас-
стреливают людей. Белые им помогают. Трудно приходится
красным, которых называют — большевики, но они защи-
щаются крепко, ничего не боятся. Весь народ идет за ними.
Скоро большевики прогонят японцев, тогда хорошо будет
жить. Нгандугу и нани станут равными. Сами будут началь-
никами.
— Вашего Магади уже нет,— сообщили нанайцы.—
Магади кончили... Теперь байту платить не надо. Прятать-
ся тоже незачем.
Мы смотрим на Бельды Ингену так, будто он принес к
нам в юрту праздник. Но как встречать этот праздник —
никто не знает. Отец внимательно слушает, по нескольку
раз переспрашивая, о чем говорит Ингену. Бабушка
одобрительно кивает головой, улыбается. А мне Ингену
представляется героем. Ведь он ходил с русскими партиза-
нами по тайге, был проводником. Многие нанайцы отдали
красным партизанам свои нарты с собаками, шили для них
меховую одежду, кормили их мясом и рыбой. Ингену при-
шел сюда сейчас не затем, чтоб убить соболя. На Сукпае
хорошие места для охоты. Здесь он добудет мясо для парти-
зан.
1 Здравствуйте.
2 Убивайте соболей!
357
— Нет ли у вас получше ремней? Лыжи совсем ослаб»,
ли,— обратился он к бабушке.	. '/•
Бабушка достала кусок кожи и сама сделала для него
ремни, приготовила из бересты хорошие футляры для спи-
чек, из сухих сохатиных жил свила крепкие нитки на слу-
чай, если в дороге придется что-нибудь починить.
Нанайцы пробыли у нас сутки, пережидая пургу. Они
поделились с нами амурской рыбой, оставили банку рыбьего
жира и ушли в сопки.
После этого несколько ночей подряд я видел сны, по-
хожие на сказку. Незнакомая женщина вела меня куда-то
через пылающий пожаром лес, и я летел вместе с ней на
крыльях, касаясь облаков. Помню, я рассказал об этом
бабушке. Она встревожилась:
— О, Джанси, не к добру это! Такие сны могут сбывать-
ся через несколько лет.
Как давно это было! Сны, уводившие меня к берегам
неизвестных рек, в мир моей неясной и пугливой мечты о
другой жизни, становились явью.
«БАГДЫФИ, ЛУСА!»
В том же году зимой мы всем семейством перевалили
через Сихотэ-Алинь к морю, на Самаргу. Может быть, мой
отец и не собрался бы так скоро, но пришел его брат Цала
из низовий Хора и сказал:
— Идемте к морю. Внизу стало шумно. Стрельба идет.
От него мы узнали, что братья Кялундзюга Чауна и
Даверий стали проводниками у партизан. Около Юмо они
сделали партизанский продовольственный склад и теперь
заготовляют мясо. Русские обещают хорошую жизнь. Они
говорят, что скоро мы уже не будем жить в юртах. У нас
будут дома такие же, как у русских. Все узнают грамоту.
Книги читать научимся. Товаров всяких много получим.
— Охотиться-то можно будет? — осведомился отец.
По его лицу блуждала рассеянная улыбка.
Я внимательно слушал весь разговор. Почему же Цала
пришел к нам и зовет отца на море, когда лучше было бы
спуститься сейчас вниз по Хору, туда, где работают Чауна
и Даверий? Но мы ушли к морю.
Отец стремился подальше от войны, а здесь она оказа-
лась рядом с нами. В маленьком стойбище Акза на берегу
Самарги мы поставили балаган. Цала и раньше часто бы-
вал на морском побережье, встречался с русскими. Он хо-
358
рошо понимал их язык. Первые русские слова я узнал от
него. Весной, когда таймени мечут икру, мы отправились
вниз по реке рыбачить. И вот я впервые увидел море.
Огромное и пустынное, оно показалось мне страшным. На-
ши баты не годятся для морской волны. Морская волна
невеселая, поднимается из глубины и ворчит, как большой
зверь. Соблюдая старинный обычай, я зачерпнул горсть
воды, выпил и долго сплевывал горечь. Так вот какое оно,
это море! Здесь жили когда-то предки мои. Сюда ходили
удэ за ракушками, чтобы украсить ими халаты женщин.
Море пробудило в моей душе тоску по скупайской долине.
В селении Усть-Самарга было много русских. Мы рас-
положились на песчаной косе у самого берега. Отсюда хо-
рошо было видно деревенскую улицу с домами, совсем не
похожими на наши юрты. По утрам слышно, как поют пе-
тухи. Русские дети часто приходят на берег и смотрят, как
мы разделываем свежую рыбу, едим талу.
Однажды рано утром, когда все еще спали, я вышел из
балагана, чтобы развести костер. Перед восходом солнца
розовый свет переливается на мелкой волне, скользит по
камням. Первые птицы взмахнули крыльями и понеслись
над рекой. Я огляделся вокруг. На противоположном бе-
регу стоял человек. В тишине я услышал его негромкий
голос и, хотя не разобрал ни единого слова, но понял
его просьбу по взмаху руки.
Не раздумывая, я отвязал свой бат, столкнул его на
воду и пошел прямо по направлению к незнакомцу.
— Перевези меня скорее,— сказал он ласково, едва я
приблизился к нему настолько, что мог рассмотреть его
одежду — выцветшую гимнастерку, матерчатые брюки, за-
правленные в сапоги. У него были большие глаза, светлые,
как река. Я разглядел их потом, когда мы стояли с ним
рядом и, разговаривая, пытались понять друг друга. Худые,
впалые щеки, небритое лицо, изорванная одежда — все го-
ворило о том, что человек этот давно не видел домашнего
очага.
— Идемте со мной,— предложил он.
Я знал только несколько русских слов, но все-таки по-
нял, что он беспокоится — нет ли в деревне вооруженных
людей. По-видимому, боялся — как бы его не заметили.
Мы шли по кустам без тропы, мимо огородов. Как жаль,
что я не могу ничего объяснить ему. Я никого здесь не
знаю, пришел сюда несколько дней назад вместе с отцом,
чтобы не умереть с голоду. Но сказать это русскому не
умею.
359
Он ни о чем не расспрашивал больше, увлекая меня за
собой на край деревни. Не знаю почему, но я верил, что ни-
чего плохого со мной не случится, и следовал по его пятам,
не понимая, куда и зачем. Мы остановились перед дверью
самой последней избы. После того, как он стукнул в дверь
четыре раза, послышались чьи-то шаги. Нам открыла жен-
щина. Она вскрикнула, обхватив его шею руками:
— Саша! Сашенька!
Они осыпали друг друга поцелуями. Потом откуда-то
из-за печки вышел седой старик. Обнимая гостя, заплакал.
Я стоял у порога с бьющимся сердцем.
— Кто это? — указывая на меня, спросила женщина.
Меня усадили за стол, напоили чаем. Когда я, собрался
уходить домой, гость, которого назвали Сашей, попросил,
чтобы ночью я снова переправил его на тот берег. В бла-
годарность он набил мои карманы конфетами, а женщина
подарила белого хлеба. Я шел оттуда с таким чувством, как
будто меня поднимали мягкие и теплые волны.
В эту ночь я не стал лучить рыбу. Сославшись на боль
в ногах, сидел на берегу в ожидании. Русский пришел в
полночь. Он назвал меня по имени и сказал, что очень то-
ропится. Я перевез его на ту сторону реки. Мы простились
с ним, протянув друг другу руки.
С тех пор прошло много дней.
Опять перед глазами дымные юрты стойбища Акза,
Снова голодная жизнь. Отец ушел на охоту в горы. Он хо-
тел запастись сушеным мясом, чтобы зимой вернуться на
Сукпай. Теперь семья ожидала талу только моего улова.
Осенью я наловил рыбы столько, что мы уже не чувствова-
ли голода. По вечерам к нашему костру приходили мо-
лодые удэгейцы из соседних юрт. Говорили об охоте, жа-
ловались на плохие берданки, с которыми стало трудно
ходить в тайгу. Двоюродная сестра моя, сидевшая рядом со
мной, готовила ужин.
— О,— сказала она,— я видела вчера настоящее
оружие! Луса показывал мне винтовку.
Оказывается, вчера, когда она ходила в сопки за ягода-
ми, ей повстречался русский человек. Он спрашивал у нее,
как скорее можно пройти к морю. Она указала тропинку.
— На морском побережье теперь белые с красными
воюют,— заметил один молодой удэгеец недавно приехав-
ший из бухты Ольги.
Я вспомнил, как мы с Кяундзей когда-то устраивали
бой на косе, собирая белые и красные камни. Теперь это
уже была не игра.
360
Как-то вечером в нашей юрте появился незнакомый
удэгеец. Он приплыл из стойбища Хулими на оморочке, что-
бы сказать мне новость:
— Тебя вызывают партизаны. Завтра же постарайся
спуститься вниз.
Мать заплакала, а бабушка, собирая мне котомку в до-
рогу, сказала:
— Что поделаешь? Когда люди просят, надо идти.
Я видел, как дрожали ее худые, морщинистые руки.
Она завязала котомку и пошла со мной на косу, где стояла
моя оморочка.
— Не поднимай оружие на человека до тех пор, пока не
увидишь, что на тебя глядит пуля,— говорила бабушка.
— Хорошо ходи! — кричала мать вслед.
— Пусть ноги носят тебя до старости!
Я сел в оморочку, последний раз оглянувшись, помахал
рукой. Когда передо мной замелькали юрты стойбища
Хулими, я почувствовал волнение.
Партизанский штаб размещался в большой юрте старо-
го Лигену Канчуги. Едва я приблизился к юрте, оттуда
мне навстречу стали выходить один за другим люди, шумно
разговаривая.
— Проходи,— сказали мне, указывая на дверь.
В юрте был только один человек. Он поднял на меня
большие светлые глаза. Я узнал его.
— Багдыфи, луса!
— Здравствуй, товарищ! — ответил он, улыбнувшись.—
Вот мы и встретились. Садись.
Через несколько минут явился младший сын Канчуги,
понимавший по-русски. С его помощью я узнал, зачем меня
вызывали партизаны. Командир развернул передо мной
карту.
— Все побережье занято белыми,— говорил он,— здесь
белые, здесь японцы. Нам нужно попасть в Хабаровск.
Через Владивосток нельзя. Можно только по тайге через
перевал. Вот эта голубая лента — Амур.’Видишь? А эти
зеленые пятна — тайга. Мы сейчас находимся вот здесь.
Как попасть туда? Мне говорили, что можно через Хор.
А ты ведь хорский. Можешь ли ты быть нашим провод-
ником.
Я согласился. Поход был назначен через два дня, как
только вернутся из Усть-Самарги удэгейцы, посланные туда
за продуктами. Пока партизаны ожидали батчиковг с
продуктами, я ловил рыбу. Они сами варили уху, рас-
36!
положившись у костра, беседовали. Взглянув как-то на мою
берданку, командир рассмеялся:
—» Русскую винтовку видел? — спросил он.
— Нет.
— Пойдем со мной.
Он взял винтовку и повел меня в лес. Там, при-
строившись около пня, он выстрелил в ствол дальнего де-
рева и пробил его насквозь.
— Видишь, как бьет! Можно кабанов стрелять далеко.
А сейчас каждую пулю беречь надо. Разрешаю тебе вы-
стрелить один раз.
На следующий день вернулись батчики. Они привезли
продовольствие и тревожную весть. Белые заняли Усть-
Самаргу. Но из бухты Ольги пришли партизаны, вступили
в бой. Им нужна помощь.
Было решено присоединиться к ольгинским партизанам.
И вот вечером мы спустили на воду баты. Вместо хорской
тайги я увидел бой на морском побережье.
Я не понимал тогда, что значит — «ударить с тыла», но
когда командир повторил это несколько раз, мне захотелось
идти с ним рядом, с оружием в руках. Но меня оставили
на берегу до особого распоряжения. Несколько дней под-
ряд я почти не сходил со своей оморочки. Под пулями
возил партизанам боевые припасы, продовольствие. Но са-
мый тяжелый путь мне достался, когда принесли раненого
командира. Я перевез его на наш берег и вспомнил, что
отсюда совсем недалеко до той избы, где весной нас встре-
чала женщина. Может быть, она захочет увидеть его?
С этой мыслью я пустился бежать на край деревни через
кусты. Канчуга, уже знавший в чем дело, предупредил:
— Даю тебе времени столько, сколько потребуется, что-
бы выкурить одну трубку.
Однако бежал я напрасно. На месте знакомой избы я
увидел пепелище.
Мы отвезли Александра Петровича в санитарный ла-
герь. Это был тя^келый день. Но скоро я увидел, как крас-
ные знамена поднялись в воздухе, и далеко вокруг прокати-
лось победное «ура».
Я вспомнил об этом спустя несколько лет на Сукпае.
Песня звенела в моей душе так же, как звенит Сукпай,
когда сбросит с себя тяжелые льды и мчится вдаль, рас-
кидывая заломы и камни.
Он шел по тайге звериной тропой,
Переваливал через горы,
362
Ветер, слетавший с высоких берез,
Трепал его кудри.
Веселая речка в лесной глуши,
Сверкающая на солнце,
Была его верным проводником
До самого моря.
Он шел, на ружье опираясь слегка,
Перешагивал через валежины,
Потом огляделся и сел отдохнуть
У серого камня.
А здесь смуглолицая дочь лесов
Ягоды собирала
И вдруг увидала на берегу
Русского человека.
Она подошла к нему не спеша,
Поклонилась пугливо,
Поставила молча к его ногам
Чумашку с брусникой.
Он руку девушке протянул,
Сестрой ее называя.
В глазах у него голубая волна
Как будто качнулась.
— Я только что вышел нз боя, сестра.
Мой путь еще очень трудный,
Узнать бы какая тропа доведет
Скорее до моря.
Там ждут меня боевые друзья,
Красные партизаны.
Скажи, какая тропинка ведет
Короче до моря.
Она указала ему тропу,
А он открыл ей дорогу.
Светлую, как солнечный луч,
Дорогу к счастью!
КРАСНОЕ ЗНАМЯ
Родина дедов, отцов — Сукпай-река! Дедами от-
крытая, исхоженная зверьем, птичьим свистом обласканная,
долина шумного Хора! Взгорблена ты сопками, покрыта
лесами, родная, близкая сердцу земля! Сколько троп
сохатиных, сколько медвежьих следов хранят здесь глухие
лесные распадки! В светлой воде твоих рек много рыбы
гуляет.
Но случилось так, что в родной стороне стало страш-
но жить лесному человеку. На охотничьих тропинках, как
ягода-брусника, закраснели капли крови. Чужие люди из-
за моря пришли к нам в тайгу. Они караулили охотников,
притаившись в зарослях. Они стояли возле юрт с ружьями.
Они говорили по-своему: «Аната»...1 В темных лесах было
мрачно и холодно, как в расщелинах скал, где не бывает
цветов.
Так шли годы. Так пробежало детство мое, обожженное
светом костров, горечью дыма и слез. Так пришла моя
юность, опаленная первым пожаром войны, светлым заре-
вом над лесами. Возвратившись с морского побережья
домой, я мчался в оморочке по Сукпаю, ходил по Хору, пил
с весла кипучую воду, разговаривая с птицами, дразнил
свистком кабаргу. Над Хором белел туман. В тумане кру-
жились орлы. Солнце медленно поднималось над темнеющей
гривой лесов. Как же это вышло, что в родной стороне
стало страшно жить лесному человеку?
Был злодей Магади-Мафа. Но его не стало. Вместо
Магади появились чужие купцы. Говорят, что когда уби-
ваешь одну змею, надо ждать, что придут другие. На
таежных тропинках стояла смерть. Люди гибли от болезней.
Люди боялись людей. Соболиные меха уплывали из рук, как
1 Японское: «Эй, ты!»
364
вода через невод. Под шаманский бубен плясало горе. Все,
что добывали охотники, приходилось отдавать купцам. Ста-
рики говорили:
— Мы сейчас, как ленки. Когда таймень хочет прогло-
тить ленка, он обдирает с него чешую.
Тогда они еще не знали, что над тайгой поднимается
новое солнце.
Дом был построен, но сор еще не убран. Я хочу расска-
зать, как вымели этот сор из тайги, как угнали купцов н
шаманов. Это была жестокая борьба. И вот солнце новой
жизни осветило леса и горы. Я буду рассказывать, как
над юртой взметнулось красное знамя. Ветер развернул
это знамя. Оно горело лучами восхода.
ХУНХУЗЫ
Таял снег. Стеклянными льдинками блестела река.
Под нартами, шурша, рассыпались хрупкие дороги. Нарты
было тащить тяжело. Но мы с отцом радовались — охота
вышла удачной.
В стойбище на Чукене весна обнажила тропу. «Пиньк-
пиньк» звенел в кустах зимородок. Мы едва поднялись на
взгорье, где стояли, как старые грибы, наши юрты.
— Э тэ-тэ... долго ходили,— приговаривала бабушка,
подавая мне новые улы и рубаху.
В тот же день я пошел к Яту. С тех пор, как Манг-
мукэй убежала из семьи Чингисы, много раз тайга меняла
свой белый наряд на зеленый. Теперь Яту была женой
Гол инка Кимонко и жила спокойно. Из открытой двери юр-
ты доносился знакомый голос Мангмукэй. Притаившись,
чтобы не вспугнуть ее весеннюю песню, я слушал:
Братья мои, братья мои!
Острее копья точите.
Пока медведь еще спит в берлоге,
Корьем его разбудите.
Братья мои, братья мои!
Скорее в тайгу идите.
Пока медведь еще спит в берлоге,
Копьем его заколите,
Вот и тепло, вот и весна!
Тают таежные реки...
Куйте себе острогу на огне,
Скоро вскроются реки.
Хариус будет метать икру.
Братья мои! Не зевайте!
365
Ах, хороша в это время тала!..
Рыбу из рек доставайте.
Бейте без промаха, братья мои!	- i -ч!
Зорче в воду глядите.
Красивые девушки смотрят на вас...
Идите в тайгу, идите...
Так пела маленькая женщина. И вдруг встрепенулась,
вскочила с места, отбросив шитье.
'— Бата!
Она очень обрадовалась, когда я ступил через порог.
— Багдыфи!
— Как охотились?
— Хорошо.
— Какой зверь попался?
— Разный. Медведь есть. Соболь есть. Белка.
— Давно тебя не видела. Садись,— сказала Яту, при-
двинув мне подстилку из бересты.— Ты, наверно, скоро
жениться будешь?
— Не знаю.
— Я так слышала. Мать собирается за невестой.
Яту не успела договорить. Около юрты послышались
чьи-то шаги. Дверь отворилась. Два незнакомых человека
поздоровались в один голос на языке лесных людей.
— Можно у вас переночевать? — спросили они.
Яту сидела, склонившись над шитьем и не подняла го-
ловы. Лицо ее стало мрачным. Помолчав, она сказала:
— Я ничего не знаю. Скоро придет хозяин, у него спра-
шивайте.
Они постояли с минуту, поглядели на голые стены юрты и
вышли.
— Кто это? — спросил я, закрывая за ними дверь.
— О, это страшные люди. Говорят, что Мисинга Канчу-
га раньше жил на Бикине. Теперь связался с купцами.
Где он появится, там хуза1 идут следом за ним.
Вечером в нашей юрте стало тесно. Отец позвал охотни-
ков есть мясо. Гости сидели на берестяных подстилках, на
кабаньих шкурах, поджав под себя ноги. Мать подавала
им в чашках отваренное большими кусками медвежье
мясо. Ели, громко причмокивая, перебрасывались словами.
Потом пить чай. Слово «хуза» переходило из уст в уста.
— Это дело совсем плохое,— заметил Иванса Кялунд-
зюга, сидевший рядом с отцом.
Иванса был осторожный, хитрый, как лиса. Говорил он
вкрадчивым голосом. При этом плечо его подергивалось,
* Хунхузы, т. е. разбойники.
36&-
а подслеповатые глаза с воспаленными красными веками
глядели вниз.
— Как жить будем? — спрашивал он.
— Не понимаю, почему так долго русские воюют?
Какой будет порядок дальше? Может быть, это власти нам
таких людей посылают?
— Зачем так говоришь? — вмешался красивый удэгеец с
длинными косами, обвитыми красной тесьмой. Это был Дзо-
лодо — превосходный охотник из рода Кялундзюга. Он
только вчера явился сюда с Катэна и еще не успел расска-
зать новости. Он вытер стружкой полные яркие губы.
В длинных и узких прорезях глаз блеснули огоньки: —
Война уже кончилась. Красные победили. Большевики.
Я так слыхал. «Хуза» — это все равно что «беу>— разбой-
ники. Они бродят в лесу, как голодные волки.
— Однако мы напрасно так всех боимся, боимся,—
медленно проговорил мой отец, зевая от усталости.— Надо
посмотреть, может, хуза товар будут менять? Я думаю, ни-
чего они плохого нам не сделают.
— Канчуга ночует в юрте Голинки,— шепнул мне
КяунХзя, только что перешагнувший через порог нашей
юрты. Я сразу вспомнил Яту и всю ночь с беспокойством
прислушивался к людским голосам.
Утром мы долго спали. Солнце уже поднялось над
лесом, когда мать приготовила еду. Мы уселись вокруг
очага. Отец выбрал самые длинные палочки. В левой руке
у него чашка с зактой — супом из юколы. Правой он берет
палочки и не торопясь начинает есть. В это время кто-то
приоткрыл дверь нашей юрты. Сначала показалось дуло
винтовки, затем вошли два хунхуза. Один из них сразу
шагнул к отцу и прикладом выбил из его рук чашку с су-
пом. Пепел от костра поднялся кверху. Лицо моего отца
стало серым, как пепел.
— Цуба! Цуба!1— кричали хунхузы.
Они подхватили отца под руки и вытолкнули из юрты.
Когда мы все очутились под открытым небом, я услышал
повсюду женский плач, крик детей, приглушенные голоса
охотников. На протоку сбежалось много народу. Старик
Чингиса, становясь на колени, просил сквозь слезы:
— Вожак хунхузов, я поклонюсь тебе в ноги, но ты по-
щади нас.
Хунхуз ударил его прикладом. Чингиса упал и больше
не шевельнулся. Отец лежал связанный веревками. Его би-
ли, когда он пытался вставать.
* Уходи, уходи!
367
— Что же вы смотрите?—крикнул Дзолодо, выбегая
из-за кустов. В руках у него берданка.
Маленький ростом, важный, как петух, Лайси перебегает
ему дорогу.
— Не стреляй, не стреляй! — кричит он.— Будет худо.
Ты видишь, хуза сильнее. Их пятнадцать. Значит, пятна-
дцать винтовок. Надо отдать им пушнину, тогда уйдут.
Хунхузы заняли две юрты. К вечеру охотники снесли
туда все, что имели. Отец отдал шесть соболей, три выдры,
сто семьдесят белок, две рыси и пять колонков.
— Ничего не прячьте. Давайте деньги, пушнину,— го-
ворит Лайси. Он переводчик у хунхузов. Бегает туда-сюда,
петушится: «гоголи-лиа, гоголи-лиа1»...
Арестованных развязали. Освобождаясь от веревок,
Гольду Кимонко взмахнул рукой:
— Не плачьте, дети мои. Все равно разбойникам конец
будет. Их накажут духи.
НЕПРОШЕНЫЕ ГОСТИ
Когда стало темнеть, нас всех согнали в две юрты. Хун-
хузы выставили караул. Никто без спроса не смел выходить
на улицу. Даже если надо было принести воды или дров,
обращались к переводчику. Тот просил разрешения у
хунхузов. Трое суток мы просидели под стражей. Тем вре-
менем изменилась погода. Солнце спряталось. Похолодало.
Повеяло с гор снегами. Потом закружилась метель. Снеж-
ные хлопья величиной с голову птички падали за дверью,
летели в юрту. Гольду высунул голову в дверь:
— Это ненадолго. Тучи летние. Дождь будет.
— Цуба! — крикнул часовой, толкая Гольду прикладом.
В эту ночь снег с дождем посменно шелестели над по-
логом юрты. Промокшие под дождем караульные перед ут-
ром оставили свой пост и ушли. В это время явился к нам
Линчуна Кялундзюга. Пришел он вместе с хунхузами, со-
провождая их до Чукена. Он потихоньку отыскал себе место
у двери и сел. Почти все уже спали, полусидя, присло-
нившись друг к другу. В тишине я услышал, как злобно
выругался Дзолодо:
— Этот собака Лайси помогает хунхузам обдирать нас,
как белок. Зачем такие люди живут на свете?
— Ничего,— заметил тихо Гольду из своего угла,—
грех не проходит даром.
’ Подражательные звуки.
368
— Тише, Лайси попал, как ленок в сетку,— заговорил
шепотом Линчуна Кялундзюга.— Я расскажу вам, как это
все случилось.
Он выглянул за дверь, чтобы убедиться — нет ли кого
поблизости, и стал рассказывать.
— Дело было так. Мой отец, Моско, Уляну и я шли
вниз по реке менять пушнину. Около устья Дзингали нас
остановили хунхузы. Они отобрали у нас всю пушнину и
приказали везти их на нартах обратно, вверх. Что же де-
лать? Пришлось подчиниться. Оружия с собой не было.
Один раз я перевернул нарту, хуза упал, рассердился и
ударил меня прикладом по голове. Опять пошли. Ночевали
в юрте нанайца Тумпали Данкана. Вожак хунхузов всю
ночь курил с хозяином опиум. Данкан рассказывал: где кто
живет, как охотится. За это дело вожак оставил ему денег
и опиум. На другой день опять шли. По дороге нам по-
пался бикинский купец Мисинга Канчуга. Хунхузы раскла-
нялись с ним, как старые друзья. Дали ему винтовку. Он
обрадовался. У него был пистолет. Вожак хунхузов сказал
мне так: «Если еще раз опрокинешь нарту, получишь пулю
в лоб». Я старался везти осторожно. И вдруг, вижу, как
впереди меня Моско запнулся. Нарта его качнулась, и хун-
хуз, который сидел там, упал в снег. Поднялся шум, крик.
Кто-то выстрелил в воздух. Моско так избили, что он
плакал. Около устья Катэна, где стоят охотничьи юрты,
мы остановились. Там жил Лайси, Хунхузы зашли к нему в
юрту и вытащили его оттуда за волосы. Длинные седые
косы его чуть не вырвали. Потом хунхузы подвесили его
на дерево и стали бить. Они ему так говорили: «Ты здесь
почетный судья. Почему твои люди прячут от нас пушнину?
Хорошенько говори своим родичам, чтобы ничего не таили.
Если не будешь так делать, мы вздернем тебя на этом
дереве».
Лайси испугался. Так отвечал им: «Даю клятву, что за-
ставлю всех хорских удэ служить вам. Только отпустите
меня». Вожак смотрел на него, улыбался. Так говорил:
«Я сделаю тебя начальником. Ты ведь хорошо знаешь наш
язык. Если будешь обманывать, придется твою голову соба-
кам отдать». Лайси плачет, просит прощения и говорит:
«Вы только отпустите меня, я все сделаю»...
Почти целые сутки хунхузы держали его на привязи.
Старухи уже отдали свои серебряные «балапти1», золотые
кольца и серьги, чтобы задобрить хунхузов. Вожак распо-
рядился освободить Лайси. Как только Лайси отвязали,
1 Браслеты.
13 Жизнь Имтеургнна — старшего	369
он привел себя в порядок, подпоясался, набил табакой
трубку и стал жадно вдыхать дым. Сердитая складка залег-
ла у него на лбу. «Го-го-го-го»,— запетушился старик.
— Люди! Давайте своих соболей, давайте все, что у
вас есть. Кто пожалеет, берегитесь!
Он собрал тридцать соболей, много белок и все это
отдал вожаку.
— Шанго! — приговаривали хунхузы.— Хо! (хорошо!).
Потом вожак велел взять у охотников все затворы от
берданок. Только у Чангумы не тронули оружия. Хунхузы
приказали ему подняться вверх по Катэну и собрать всю
пушнину. Они написали Чангуме какую-то бумагу, в кото-
рой говорилось, что, если он вернется с пустыми руками,
череп его останется на шесте.
Для каждого хунхуза приготовили нарту. Лайси тоже
сел на нарту и сам управлял собаками. Так мы дошли до
устья Гуасиги. Там опять остановка была. Там Лайси
опять петухом ходил: «го-го-го-го»... Он хотел, чтобы Чауна
пошел тащить нарты дальше, вверх по Хору. Но Чауна в то
время делал гроб своему отцу. Отказался идти. Так говорил
Чауна: «Разве ты не понимаешь, что я должен проводить
отца в загробный мир? Если хочешь, я догоню вас потом».
Когда мы пришли в Джанго, ты слышишь, Гольду? Когда
мы пришли в Джанго, твой отец отказался давать пушни-
ну. Хунхузы потащили в лес и живого закопали в землю.
Больше сердце не может терпеть. Надо что-то делать.
Так они всех нас погубят.
Линчуна закончил свой рассказ и попросил закурить.
Гольду в темноте поднялся, что-то хотел сказать, но упал
ничком и горько, безутешно заплакал.
— Манга1,— вздохнул отец, поправляя головешки
костра.
Утром хунхузы стали собираться в дорогу. Теперь нас
освободили из-под стражи.
С непривычки, выйдя из темной юрты на свет, я долго
протирал глаза. И вдруг... что такое? Откуда взялись эти
люди? В стойбище пришли еще двое. Они одеты в желтые
полушубки, поверх шапок у них наброшены серые мешки
с длинными концами, завязанными вокруг шеи, на ногах
высокие толстые сапоги.
— Японцы, ты видишь, бата, японцы? — шепнул мне
отец, когда они проходили мимо нашей юрты.
Вместе с ними шел Мисинга Канчуга. Он на ходу раз-
* Плохо.
370
махивал руками, считал что-то по пальцам и озирался, как
волк, выискивая добычу.
Я побежал через кусты к крайней юрте и спрятался за
амбаром раньше, чем они успели туда придти.
— Кто есть мужчины здесь? Выходи! — крикнул Мнснн-
га, распахнув дверь юрты.
Детский плач донесся оттуда и замер. Дверь захлоп-
нулась. Один японец вместе с Мисингой пошел в юрту.
Другой остался на карауле. Он ходил взад-вперед, вытя-
нув в правой руке пистолет. Как они забрели сюда? Неуже-
ли Дзолодо ошибся! Ведь он говорил, что большевики
победили. Нет, Дзолодо не ошибся! Позднее я понял» что
это были остатки разбитой японской армии. Враг еще не
сдавался. Над нашей страной уже давно поднялось красное
знамя, а здесь в лесной глуши еще прятались злые, опасные
люди. Что они задумали, мы не знали.
— Выходи, выходи! — кричал Мисинга.
Он выволок из юрты старого Гольду, связанного ве-
ревками, толкнул в снег.
— Я не знаю туда дорогу, я не ходил на Бикин,—
повторял Гольду, приподнимаясь на локте.
Мне было ясно, что японцы ищут проводников. Я осто-
рожно шагнул в сторону от амбара и опять через кусты
пробрался к своей юрте.
— Знаю, знаю,— мрачно закивал отец, выслушав мой
рассказ.
Бабушка в эти дни совсем состарилась. Она ползала по
земле, как рыба, выброшенная из воды. Она все время пла-
чет с тех пор, как узнала, что хунхузы приказали отцу та-
щить нарты до перевала.
— Вот тебе на дорогу,— сказала мать, подавая ему ко-
томку с юколой.— Мяса у нас нет. Все забрали хунхузы.
— Скорее, скорее!—торопил между тем Лайси.
Двадцать две нарты вытянулись вдоль берега. На перед-
ней нарте вместе с Лайси пристроился японец. Он сидит
нахохлившись, спрятав руки в рукава своей желтой шубы.
На второй нарте, там, где размахивает длинной палкой
Мисинга Канчуга, желтеет другая шуба. Давно уже мы
не видели столько нарт. Лайси дал свисток. Собаки рванули
нарты и помчались вперед. Старик Гольду бежит в упряж-
ке, едва поспевая за собаками. Отец мой прихрамывает,
согнувшись от тяжести, бредя по мокрому снегу,
— Пусть хранит тебя добрый дух,— шепчет сквозь
слезы мать.
371
погоня
Как только за кривуном скрылась последняя нарта, в
стойбище поднялся вой. Женщины выметали сор, подбира-
ли одежду, выбрасывали в кусты рыбьи кости. В стойбище
осталась одна собака. Мы все насторожились, когда услы-
шали громкий лай. На тропе показался человек с винтовкой
через плечо. Это был Ниадыга Кимонко. Не здороваясь,
он спросил: «Где хуза?» и когда услышал в ответ: «Ушли»,
торопливо заговорил:
— Давайте нам что-нибудь поесть. Нас много. Будем
догонять врага. Драться будем.
С этими словами он снял с плеча русскую винтовку, по-
весил котомку и быстро юркнул в кусты. Через несколько
минут из кустов вышли люди: кто с берданкой, кто с дро-
бовиком. В стойбище стало шумно. Кимонко и Кялундзюга
объединились на борьбу. Старики уже вывернули свои
мокчо1 на левую сторону и застегнулись справа налево,
готовые к битве.
— Сородэ, мама! — громко сказал Чауна, проходя в на-
шу юрту и кланяясь бабушке. Чауна был старшим братом
моей невесты, которую я еще не видел. Вместе с другим
братом Даверием он помогал красным партизанам возить
груз, строить лабазы в низовьях Хора. Когда хунхузы
проходили мимо его юрты, он хоронил отца.
Чауна пообещал догнать их. И в тот же день вышел из
лесу русский охотник Жарков. Чауна встретился с ним на
реке и не сразу его узнал. Густая русая борода, пышные
усы, изменили его лицо так сильно, что не верилось, не-
ужели это тот человек, с которым они вместе строили
партизанам лабаз на Кутузовке.
— Не признал? — спросил Жарков, называя свою
фамилию.
— Э-э,— обрадовался Чауна,— Иван Васильевич! Куда
идешь?
Жарков рассказал ему, что в эти дни по Хору должны
пройти японские разведчики. Их четверо. Двое хотят по-
пасть на Бикин, а двое через перевал к морю. Надо задер-
жать их во что бы то ни стало. С этой целью Иван Ва-
сильевич и пришел сюда. Два дня он пробыл в юрте Чауны.
За это время Чауна успел побывать на Катэне, куда ушел
Чангума с грозной бумагой от хунхузов. Катэнские охот-
ники уже готовы были подчиниться этой бумаге, но тут
явился Чауна и сказал мне:
1 По старому обычаю перед битвой полагалось выворачивать одежду.
372
— Мы не можем больше терпеть. Надо защищаться.
За хунхузами японцы идут. Так им не будет конца. Берите
оружие. Пойдем догонять врагов. Русский партизан ожида-
ет нас. Идемте!
И вот они пошли. По дороге разделились на две группы:
одни с Жарковым ушли через перевал к морю, других Чау-
на привел сам. Не хватало оружия. Чауна назвал меня
по имени:
— Придется тебя посылать за оружием. Потом нас до-
гонишь. Иди к чукенским удэ в стойбище. Там возьмешь
сколько-нибудь берданок. Мы пойдем вверх по Хору.
И вот, спешно собравшись, я бегу по Чукену. То, что
рассказал Чауна, радует меня и тревожит. Весенний день
разливает вокруг ослепительное сияние. Из-под снега кое-
где уже темнеют разливы. У берега торчат подмытые
осенней водой корневища. «Как же это вышло, что в род-
ной стороне стало страшно лесному человеку?» Мысли
путаются в голове, как осенью путаются ноги в сухой
траве. Нартовую дорогу запорошило снегом. Глупые вороны
кричат мне что-то вдогонку. Вот и стойбище. Четыре юрты
за лесом. Одноглазый старик Вакумбу Кимонко стоит
около амбарчика, растянув на шестах сети.
— Зачем так быстро идешь? — спрашивает он, оглядев
меня с ног до головы. Единственный глаз его слезится.
— У меня важное дело,— говорю.— Кто из ваших охот-
ников дома?
Через несколько минут я уже сидел в юрте, пил чай.
Тем временем Вакумбу чистил оружие. Известие о японцах
встревожило охотников не на шутку.
— Вместе пойдем,— заявил Вакумбу, когда я уже со-
брался идти, завернув в мешок три берданки.
В это время на тропе показался парень. Я не узнал в
нем Лэтэ. Важно шагая, он шел, как бы не замечая меня.
Ветер слегка раздувал его белое помпу (головное покрыва-
ло), расшитое ярким узором. Темно-синяя рубашка —
мокчо, окаймленная на подоле цветистой, как радуга, лен-
той, облегала его стройную фигуру. На поясе, перехватив-
шем тонкую, как у девушки талию, болтался нож, упрятан-
ный в красивый чехол. Далекие воспоминания детства
хлынули в душу и сразу охладили ее, как вода охлаждает
согретый на солнце камень. Лэтэ давно перестал дружить
с нами.
— На охоту собрался? — спросил он меня, протягивая
руку. Повыше запястья блеснули серебряные балапти...
Лэтэ подозрительно оглядел мою ношу.
373
— Нет. Пусть медведь еще сон свой последний смотрит.
Купцы оружие попросили. Ты на соболевку ходил, что ли?
— Почему на соболевку? Невесту искать хочу!
Говоря это, он презрительно усмехнулся, оглядывая мою
старую, покрытую заплатами одежду, и пошел по тропе
медленным шагом.
— Этот парень Лэтэ хорошую жизнь себе нашел,—
сказал мне Вакумбу, когда мы с ним шли по Чукену.—
Ничего не делает, на охоту не ходит. В юрте у них всегда
белые лепешки и сахар.
— А где его отец?
— Дадзули с тех пор, как шаманом стал, разбогател.
Торговать научился. Разве не знаешь? Все время ходит на
маньчжурскую сторону. Нинка буатыгини1, наверно, роднее
стала, чем наша тайга. Жадный волк, когда-нибудь по-
давится.
Мы отправились с ним обратно вниз по Чукену. Ночь
застигла нас в тайге. Пришлось разводить костер. Я на-
рубил еловых веток и устроил из них постель. Сквозь сон
до меня донеслось глухое бормотанье Вакумбу. Старик
молился:
Добрый дух, отгони от нас смерть,
Добрый дух, не дай нам погибнуть.
Защити лесного человека...
Добрый дух, не дай нам погибнуть...
На рассвете мы двинулись дальше. В полдень догнали
своих около Сукпая. Дзолодо взял у меня оружие. Рас-
севшись на валежине, охотники говорили о том, что делать
дальше. Обветренные, закопченные у костров лица их
потемнели еще больше. Курили жадно, делились табаком.
Костер разводить не стали, чтобы не навлечь подозрений.
По всем приметам хунхузы сейчас достигли стойбища Тан-
ду и устроили там привал.
— Будем окружать их,— сказал Чауна, вставая с вале-
жины.— Не дадим японцам перейти через перевал.
— Надо послать кого-то вперед. Пусть предупредят сво-
их, что мы будем стрелять,— добавил Дзолодо, вскидывая
на плечо берданку.
— Это правильно,— поддержали остальные.— Кто пой-
дет?
— Я могу! — первым отозвался Тунсяна.
— Меня возьмите,— попросил я и сам испугался своего
голоса.
1 Маньчжурская сторона.
374
С минуту охотники молчали, затем Чауна одобритель-
но кивнул и жестом руки подтвердил свое согласие:
— Га!
Все было так, как думали охотники. Хунхузы, действи-
тельно, расположились в Танду. Гроза пришла и сюда.
И здесь люди в страхе отступили перед бедой. Стойбище
было похоже на муравьиную кучу, которую размял медведь.
Увидев меня, отец испугался. Голос его дрогнул:
— Ты зачем сюда пришел?
— Я не один. Здесь Тунсяна. Мы пришли сказать
чтобы вы не боялись. Сюда идет целый отряд. Будет бой
Ночью стойбище окружат.
Мне стоило больших трудов увидеть отца наедине.
Он срубал ветки с зеленой ели, когда я подошел к нему
сзади и стал торопливо складывать в кучу нарубленные
ветки. Мы разговаривали вполголоса. Уже темнело. Отец
сказал, что хунхузы собираются завтра двинуться дальше.
На все стойбище гремел голос Мисинги. Он ходил с плеткой
и кричал: «Давай, давай! Выходи, старая черепаха!» Зало-
жив руки за спину, прохаживался около юрт Лайси. Тем
временем Тунсяна незаметно вынырнул из-за кустов и по-
дал мне знак: надо было уходить. Лес укрыл нас, как
только мы сошли с тропы.
Утром за стойбищем Танду загремели выстрелы. Едва
потянулись в путь по реке нагруженные нарты, с берега
грянул выстрел. Японец, сидевший на первой нарте, рухнул
на лед. Тунсяна был метким стрелком.
— Эй, стойте!—крикнул Лайси, неизвестно к кому об-
ращаясь. Он затормозил весь поезд. Чужая, незнакомая
речь смешивалась с удэгейской. Никамбу Кялундзюга, за-
мыкавший поезд, свалил своего пассажира в длиннополом
халате на снег и ударил его копьем.
— Бросайте нарты! — крикнул он удэгейцам.— Берите
оружие!
Мисинга, злобно выругавшись, прицелился в него.
— Собака...
Никамбу упал. Снег около него стал красным.
Тогда из-за кустов снова стали стрелять. Канчуга мет-
нулся в сторону. Увидев на противоположном берегу боль-
шое корневище, он решил там укрыться. Но не рассчитал.
— Стой! Остановись! — сказал Дзолодо, выходя ему
навстречу. Он вскинул берданку, почти упираясь дулом в
грудь предателя.
Мисинга Канчуга опешил, заметался, как барсук в норе.
Злоба исказила его лицо.
375
— Стреляй! — крикнул он, скрестив на груди руки.
— Нет, подожди,— сказал Чауна, подходя к нему.—
Стрелять пока не будем. Мы еще спросим тебя, как продал-
ся разбойникам. Ты еще вернешь нам все, что взял.
— Гдзиу! Гдзиу! — звенели пули вдоль реки.
Никто не заметил, как Мисинга, стоявший напротив
Чауны, вдруг изловчился и прыгнул на него. Нож сверк-
нул перед глазами Чауны. Но Мисинга не успел воспользо-
ваться своим оружием. Одноглазый Вакумбу, вниматель-
но следивший из-за кустов, прицелился в него и выстрелил.
— Так будет лучше.
До половины дня гремел бой. Вдоль реки поднимались
столбики дыма. Ветер нес их над косматыми вершинами
деревьев. Собаки, стояли, насторожив уши. Пахло порохо-
вым дымом. Когда все стихло, люди стали выходить из
лесу, на реку, где стояли опустевшие нарты. Через не-
сколько минут нарты были повернуты в обратную сторону,
и собаки весело помчались домой. Перед тем, как положить
копье, Гольду вытер его полой своего мокчо. Он уже успел
вывернуть одежду на правую сторону. Лицо его сияло.
— Вот так будет всегда. Если люди становятся хуже
зверя, их надо убивать. Теперь японцы не дойдут до пере-
вала. Они хотели, чтобы я — Гольду Кимонко — указал
им дорогу на Бикин. Это Мисинга Канчуга привел их сюда.
Пусть он в загробном мире не найдет себе ни весла, ни
оморочки.
На реке остались мертвые тела. Они были видны до
тех пор, пока мы не скрылись за поворотом. Оглянувшись
в последний раз, я увидел, как желтели шубы на снегу.
Громко крича над мертвыми, уже кружились вороны.
В стойбище Танду на радостях охотники устроили празд-
ник. Женщины приготовили обед, созвали всех в одну юрту.
Чауна говорил:
— Вот видите, как хорошо! Если бы мы не пошли дого-
нять врагов, они бы наделали много зла. Спасибо рус-
скому человеку!
На другой день мы отправились домой. Подходя к Чуке-
ну, охотники открыли стрельбу. Те, кто оставался, и те, кто
уходил вниз по Хору, стреляли в воздух, чтобы злой дух
покинул леса и горы.
ДЖАНГО
С тех пор, как не стало деда, мы покинули Сукпай.
По-сиротски, не зная приюта, искали лучшего места. Ходи-
ли на Самаргу. Там под залпы гражданской войны роди-
лась моя мечта о другой жизни. Но у мечты еще вырастали
крылья, а жизнь вела меня по глухим таежным тропам.
С Самарги мы пришли на Хор. Затерянные в лесах, опять
замаячили перед глазами кочевья. Мы переваливали через
хребты на Анюй, оттуда снова брали на родину моих де-
дов. Над хорской долиной сгущались тучи.
После того, как мы избавились от хунхузов, люди ре-
шили охотиться. Но берданки износились, копья заржавели.
Набивая дробью патроны, отец говорил:
— Придется однако поближе к русским идти. Так труд-
но жить.
В то время наш берестяной балаган стоял на берегу
Хора. Как-то раз к нам зашел Гольду Кимонко. Он жил
в стойбище Джанго и оттуда поднимался вверх по Хору
охотиться. В знак уважения все ему поклонились. Бабуш-
ка достала юколу, поставила перед ним горячий чай. Голь-
ду был уже стар. К его мудрым словам люди всегда при-
слушивались. Когда-то еще в детстве он ходил на Амур.
Ходил вместе с дедом. Амурская волна сердито налетела на
их бат и чуть не разбила в щепки. По Амуру плыли на
плотах переселенцы. Русская песня разливалась над боль-
шой рекой. Гольду помнил еще, как дед продавал им
рыбу. На месте, где Уссури встречалась с Амуром, в то вре-
мя стояло несколько домиков. Теперь старик уже знал, что
там город. Пока Бэали1 строился, Гольду состарился...
— Ты совсем большой стал, парень,— Гольду взял меня
за руку, оглядывая снизу вверх.— А ты знаешь, что мы
ведь давнишние родственники? Твой дедушка Сангтыга был
моим двоюродным братом. Ох, хорошо бил острогой рыбу!
Твоя бабушка Дэуринка это знает. Когда ты родился,
лютый мороз на дворе стоял. Птицы на лету замерзали.
Плохо, когда в такую пору женщина уходит «на промысел».
Мы думали, мать — Яроба — не сумеет тебя отогреть.
А ты вон какой вырос здоровый, ловкий. Магани! Зря
тебя так назвали. Джанси — это ведь бедный значит.
Понимаешь, парень? Ты теперь в свои руки бери охотничье
дело. Твой отец Бата, старый стал. Быстро на лыжах ходить
разучился. Я советую вам сделать так. Переходите в Джан-
го. Так все время кочевать тоже нельзя. Надо где-то поста-
1 Хабаровск.
377
вить юрту. В Джанго рыбачить можно. Там гуляет кета.
Кабаны, медведи близко. Давайте будем по-братски жить.
Так мы переселились в Джанго, где когда-то жили деды
Гольду. Джанговская земля хранила древние могилы рода
Кимонко. Место здесь было удобное и красивое. В боль-
шую воду Хор не трогал охотничьих юрт. Высокая сопка
не пускала к нам злые ветры. «Место бедняков»,— так
называли наше стойбище охотники, проплывавшие мимо.
Летом мы охотились за сохатыми. Зимой шли на собо-
левку в верховья Сукпая. Вместе с нами охотился Голинка.®
Он жил на Чукене.
Я любил зимний лес. Еловые ветви с торчащими иглами
сверкают на солнце, как соболиная ость. На ветках лежат
хлопья снега, белые, как медвежье сало. Идешь по тайге
на лыжах, и в душу просится песня. Когда поднимается
ветер, он сбивает белые шишки с деревьев. Седой мох
на ветвях «мамаса нюктани» (бабушкины волосы) раскачи-
вается, падает вниз. Этот мох любят соболя. Они собирают
его, тащат в свои норы, белки тоже этот мох в гнезда
берут.
— Эй! Не торопись! Обожди меня? — кричит Кяундзя.
Я оглянулся.
Кяундзя догонял меня на лыжах с ружьем за плечами.
Следом за ним шагал Санчи. Мои новые лыжи, подшитые
сохатиными лапами, быстро скользят по снегу. Мы идем
на кабанов. Кроме копья и ножа за поясом, у меня ничего
нет. Но я не унываю. С хорошим копьем тоже не пропа-
дешь.
— Пойдемте в правую сторону, в кедровник,— говорит
Кяундзя.
— Я хочу спуститься вниз, вот сюда,— говорю я своим
друзьям.— Гольду и Голинка будут идти в обход, а мы
пойдем справа и слева.
— Хорошо,— согласился Кяундзя. Вместе с Санчи они
повернули вправо. Я пошел один.
Когда из лесу навстречу мне выскочило шесть кабанов,
я понял, что это те секачи, которых вчера гонял Голинка.
Он видел шесть секачей, но не убил ни одного. Завидев
меня, кабаны метнулись в кусты. Слышно, как они стучат
клыками. Жутко. Попадешься к ним на клыки, ничего от
тебя не останется. Но поблизости есть охотники. Трусить
нельзя! Я бегу на лыжах по глубокому снегу, догоняю
секачей. Они остановились в распадке, жмутся друг к дру-
гу. Я воткнул в снег лыжную палку, взял в руки копье.
С размаху бросил копье прямо в крайнего секача. Он упал.
378
Остальные пошли на меня. Я бросил копье еще раз и снова
попал. Рассвирепевшие животные подступают ко мне совсем
близко. Я снова бросаю копьё* и вижу, как падает третий
кабан. В такой схватке нельзя было медлить ни одной се-
кунды. Убегая от меня, они поворачивались ко мне снова
как только чуяли, что я догоняю их, и натыкались нг
мое копье. Последний кабан выскочил из кустов и метнулся
ко мне сбоку. Я снял лыжи.
— Хэ! Хэ!
Кабан захрюкал:
— Кунгэ-кунгэ...
Я ударил ему копьем в шею, попал в горло. Он упал.
И опять поднялся. Теперь надо быстрее становиться на
лыжи. Копье было все в крови. Я вытер его и пошел, оста-
вив на снегу пять кабанов. Где же последний? Пока я
возился с лыжами, пока вытирал копье, он успел убежать.
По кровавому снегу я догнал его снова. Увидев меня, он
ощетинился, навострил клыки.
— Чакпу, чакпу, чакпу,— слышу его урчанье.
— Хэ! Хэ! Гэлэгими1!
Он крутнул хвостом, ударился мордой в снег, отфырки-
ваясь стал нападать. Снег, как дым, пошел от него кругом.
Я ударил секача копьем. Но он успел поднять морду.
Копье отскочило. Он схватил его и перекусил надвое.
«Что же делать?» Желтые клыки близко, близко. Я быстро
хватаю секача за уши и сажусь на него верхом. Пока он
кружился и рычал, я достал нож, всадил ему под лопатку.
Он упал, всхрапывая, обливаясь кровью.
Вечером, когда я пришел на табор1 2, у костра уже си-
дели охотники. Варили мясо. Кяундзя и Санчи убили
четырех кабанов, Гольду — одного, Голинка — двух.
— Как твои дела, сынок? — спрашивает Гольду.
Я говорю, что ехал верхом на секаче и едва-едва унес
ноги.
— Так делать опасно,— старик покачал головой,—
раненый кабан хуже медведя.
Наутро мы с Гольду пошли туда, где я оставил до-
бычу. Увидев место побоища, залитое кровью, старик за-
метил:
— Манга! Опасный случай мог быть. Ты не делай так
больше. Без ружья ходить страшно.
Я выбрал самого большого, жирного кабана и отдал
старику. Он заулыбался.
1 Иди ко мне.
2 Временная охотничья стоянка.
379
— Чем же я отплачу тебе, сынок мой? Разве только
удачи пожелаю. Пусть ветры тебя не трогают, пусть отцов-
ский дым всегда струится $&д твоей юртой, пусть добрые
люди всегда ищут огонь твоего костра. Живи долго!
Возвратившись с охоты, мы привезли много мяса.
В тот же вечер к нам в юрту пришли соседи. Мать угощала
их. Почти все стойбище сошлось к нам, как на праздник.
Кяундзя остался со мной до утра.
— В этом году осенью черемуха цвела,— говорил
Гольду.— Я видел. Старики правду говорят, что если
осенью черемуха цветет, значит, снег будет глубокий.
Верно получается. В эту зиму снегу много нападало. Охота
хорошая. Значит, жить будем лучше.
— Раньше здесь еще больше зверя было,— вступил в
разговор Голинка.— Сейчас меньше. Тигров много было.
Это ведь правда, где кабаны, там и тигры.
— Конечно,— кивнул отец.— Тигр всегда ищет кабана.
Ходит за ним, караулит.
— Я помню, раньше тигры тут тропы выбивали, ходили
между юртами,— заметил Гольду, отодвигая чашку.—
Теперь шумно стало. Люди ходят, пугают. Я знаю, как один
раз, это еще давно-давно дело было. Зимой женщина
встала к ребенку. Ребенок в люльке лежал, плакал. Она
встала, набросила на себя халат, пока надевала улы,
тигр просунул голову в дверь и утащил ребенка вместе с
люлькой. Наутро нашли только щепки от люльки.
— Это, наверно, был тигр-разбойник,— сказал отец.—
Законов не знал. Старший тигр, однако, не видел, а то бы
наказал его. Такое дело не годится. У хорошего тигра
всегда есть знак на лбу. Черное пятно «диндзя». Надо
смотреть всегда.
— А того тигра, который стащил ребенка, убили по-
том? — спросил я, услышав эту страшную историю.
Иванса Кялундзюга посмотрел на меня сердито, подер-
нул плечом.
— Как его могут убить люди? Разве можно тигра уби-
вать? Если убьешь — духи накажут. Надо только молиться
на след его, просить духов, чтобы отогнали подальше.
Тигр — священное животное. Он наш сородич.
— Плохой сородич, если так делает,— поддержал меня
Кяундзя.
Бабушка косо поглядела на Кяундзю, потом на меня и
сказала:
— Грешно так говорить, сыновья! Вам еще долго жить
на свете. Учитесь соблюдать лесные законы.
380
...Однажды утром, когда уже встали все, я послал
Санчи в амбар за юколой: старый амбар был далеко.
Пока туда и обратно сходишь, суп сварится. Вместе с
Санчи пошел Енгели — высокий парень, стройный, как то-
поль. Мать еще не успела собрать завтрак, они вернулись.
Бледные, запыхавшиеся, вбежали в юрту, как будто за ни-
ми гнался зверь.
— Брат, там тигр был. Он сломал наш амбар. Юколу
всю забрал. Мы только дошли до амбара, собаки почуяли
и повернули назад,— дрожащим голосом рассказывал
Енгели.
— Мы едва успели заскочить на нарты,— добавил,
смеясь Санчи.
Бабушка, лежавшая в углу на кабаньих шкурах, подня-
лась:
— Вот беда. Теперь опасно тут жить. Не дадут тигры
покоя.
Пришел Голинка. Узнав в чем дело, сказал:
— Будем охотиться за тигром. Если так делает, при-
дется с ним посчитаться.
Мне понравились его слова, но бабушка рассердилась:
— Что вы там говорите, сыновья! Ведь он все слышит
сейчас. Тигра нельзя трогать. Он — священный дух.
— Если он священный дух, зачем так плохо делает? —
говорю я, надевая свою охотничью одежду.— В тайге
много зверей. Пусть их ловит и ест. Зачем людей трогает?
Я наточил копье. Бабушка сердится и молчит. Мать
подошла ко мне, села рядом.
— Зря ты решил так, сынок. Никто еще не поднимал
оружие на нашего святого сородича. Не ходи в тайгу.
Духи тебя накажут.
— Я не один иду. Духи не могут нас наказать. Они
должны видеть, что тигр провинился.
В полдень мы отправились на лыжах в тайгу. Шли
друг за другом: Сугби, Ниадыга, Енгели и я. Наст еще
крепкий был, не проваливался под нами.
— Не отставайте,— предупредил Сугби.— Надо всем
вместе быть. Тигр — это хитрый зверь. Он может подкра-
дываться сзади.
Около разрушенного амбара мы увидели большой тигри-
ный след. Собаки залаяли, навострили уши. След был све-
жий и тянулся в заросли. Собаки бежали впереди. Весен-
ний лес разносил их громкий лай далеко вокруг.
— Что-то вроде грома слышу,— Сугби остановился.—•
Наверное, тигр.
381
И верно: впереди. что-то зашуршало, загудело. Сугби
осторожно раздвинул кусты, с криком; «Куты мафа1!» по-
вернул лыжи обратно. Я свернул с лыжни, в два счета
опередил своих друзей. Сквозь кусты мелькнула желтая
полосатая спина тигра. Он спрятался за валежник.
— Чок-чок-чок! — зверь готовился для прыжка.
Я вскинул ружье и, стоя, прицелился. Выстрел прогре-
мел глухо. Вслед за мной выстрелил Ниадыга, потом Сугби.
Но тигр не сдавался. Он вышел из-за валежины и с оска-
ленной пастью рванулся к нам навстречу.
— Эуэ, эуэ! Куваахи! К-х-хувааххи!
Тигр ревет, и его страшный рев леденит сердце. Собаки
хватают его за ноги, он поворачивается к ним, отбрасывает
их мордой. Что это? У меня отказало ружье. Гильза за-
стряла в патроннике. Ничего не могу сделать. С шомполом
некогда возиться. Тигр прыжками идет на меня. Я не пом-
ню, как бросил свое ружье. Взял копье. Зверь оскалил
пасть. Я вижу, как шевелятся его белые усы, как сердито
сверкают глаза. До меня остается один прыжок. В это вре-
мя я бросаю копье в раскрытую пасть зверя и... дальше
ничего не помню. Страшной силы удар отбросил меня в
сторону. Я стукнулся головой о валежник и на мгновение
все забыл...
Когда я поднялся, зверь уже лежал побежденный. Ока-
зывается, мои друзья пошли в обход и, затаившись в кус-
тах, следили. Когда тигр отбросил меня вместе с копьем в
сторону, загремели выстрелы... один за другим. Тигр упал
и больше не поднимался.
— Старый был хозяин тайги. Зачем он нарушил законы,
такой умный зверь? — оправдываясь говорил Сугби. Он
набил табаком трубку, закурил.— Ты же наш почетный
сородич. Почему не соблюдал законы? Мы не виноваты.
Теперь не обижайся на нас. Если другой тигр будет так
делать, другого тигра тоже убьем.
Огромный зверь лежал на снегу, вытянув когтистые ла-
пы. Голова его с оскаленной пастью уткнулась вниз. Те-
перь он уже не был страшен. Мы оставили его в лесу.
Надо было идти за нартами домой. Там отец и Гольду —
оба с копьями наготове — стояли у самого берега. Они слы-
шали выстрелы и боялись, что раненый тигр может придти в
стойбище.
— Ну, как дела? — спросили они в один голос.
— Все. Куты мафа отправился в загробный мир. Мы
ему отомстили.
1 Восклицание при встрече с тигром. Куты — тигр.
382
В юрте бабушка обняла меня и заплакала:
— Как же ты живой ушел оттуда? Ты пролил кровь
нашего святого сородича, сынок. Пусть простят тебе доб-
рые духи. У тебя справедливое сердце.
В ту ночь старики долго молились.
БОЛЬШАЯ БОЛЕЗНЬ
Кто видал, как по стволу еще юного клена вьется вверх
растение, усыпанное красными ягодами? Клен еще не
окреп, но к его плечам уже прильнуло что-то незнакомое,
живое и нежное. Ветер принес откуда-то хрупкое семячко и
посеял его совсем рядом. И вот оно вытянулось из-под зем-
ли, пояском опоясало ствол своего соседа. Две жизни вмес-
те поднимаются к свету, не спрашивали друг друга: зачем
они вместе? Так распорядился таежный ветер.
Никто не спросил меня: какую девушку сердце мое выби-
рает? Отец сказал просто:
— Поедем за невестой.
Никто не спросил у невесты: какого парня сердце ее
заметило? Железные котлы и расшитые узорами рубахи,
копья и соболиный мех сделали свое дело.
У старого Нисулы была дочь Нэдьга. Когда мы остано-
вились около юрты моей невесты, Нэдьга спряталась за
амбаром и долго не выходила оттуда. В юрте запахло
ханьшином1. Загремели банчки1 2. Нэдьга пришла, когда во-
круг костра уже сидели гости. Она взглянула на меня
украдкой и опустила глаза. Круглые ямочки на ее румяных
и смуглых щеках дрогнули и разбежались в улыбке. На-
рядная бордовая тэга прошелестела мимо меня. Звякнули
на подоле побрякушки и смолкли. Девушка села в дальний
угол.
— Будь хозяином,— сказал мне отец, подавая банчок
с ханьшином. Я стал наливать вино всем по очереди. Подаю
и кланяюсь:
— Выпейте за нашу судьбу...
И вот бат уже спущен на воду. Старший брат моей не-
весты вынес Нэдьгу на руках из юрты.
— Живите дружно. Не ссорьтесь. Не смотрите косо друг
на друга.
Нэдьга села спиной к своему прошлому и смотрит впе-
ред. Она не должна оглядываться назад, туда, где осталась
1 Ханьшин — водка.
2 Банчки — посуда из жести.
383
юрта ее отца. Теперь у нее будет другая семья. Девушка
молчит всю дорогу. Маленькие загорелые руки ее спокойно
лежат на коленях, пока мы поднимаемся вверх по реке.
Я изо всей силы налегаю на шест и чувствую, как к спине
прилипает рубаха.
Вот и стойбище. Бабушка идет нам навстречу. Она
берет Нэдьгу за руку и вводит ее в юрту, говоря:
— Наша юрта будет твоей юртой. Наш костер будет
твоим костром. Наш бата теперь твой хозяин. Живите
дружно.
Много лет спустя мы вспоминали с Нэдьгой, как стран-
но лесной закон соединил нас под таежной кровлей.
...Однажды зимой, когда мы пришли на реку Тулами,
чтобы поставить здесь свое временное жилище, случилась
большая беда. На самом краю стойбища внезапно опустела
юрта. Непонятная, быстрая, как вихрь, болезнь, стала пе-
реходить из одной семьи в другую. Отец явился встрево-
женный и сердитый. Бросил к костру охапку багульника.
— Делайте больше дыма. Опасность большая,— сказал
он, отряхивая снег.
— Откуда такая болезнь пришла? — спрашивала ба-
бушка.
— Там в низовьях, наверное, поймали,— говорил
отец.— Охотники ходили к Дадзули менять пушнину. Дад-
зули-то умер. Вороны уже давно глаза ему выклевали.
— Грешно так говорить о шамане,— встрепенулась ба-
бушка.— Или ты шутишь?
— Все правильно говорю,— возразил отец.— Эти
купцы ничего хорошего нам не дадут. Зачем он связался
с ними? Зачем на маньчжурскую сторону ходить стал? На-
ши-то охотники к нему с добычей шли. Хотели сменять на
муку, на товары. Но не успели. Дадзули большую болезнь у
китайцев поймал. Сам отправился на тот свет и нас всех
погубит.
— Жена его где? — спросила мать, испуганно глядя
на огонь.
В юрте уже запахло дымом багульника.
— Говорят, что Дадзули ушел искать загробную жизнь
вместе с женой и сыновьями.
— А Лэтэ? — невольно вырвалось у меня.
Все умерли.
Я вспомнил нашу последнюю встречу с Лэтэ и подумал:
в загробном мире трудно будет найти ему невесту.
384
— Вот что, Джанси,— сказал мне отец,— становись
на лыжи. Пойдешь вверх. Надо предупредить Яту, сказать
другим людям, чтобы остерегались.
Нэдьга посмотрела на меня с тоской. Она приготовила
котомку, положила туда четыре юколы и черемуховую
лепешку. Из-под влажных ресниц сверкнули тревожные
огоньки.
— Нигде не останавливайся, догди1... одежда твоя пло-
хо греет. Замерзнешь...
— Боишься?
— Возьми меня с собой.
— Нельзя.
Я бежал быстро, как будто гнал сохатого. Лыжи .мои,
обшитые шкурой изюбра, плавно скользили по снегу.
Около устья речки Сой стояла одна юрта. Тропу к ней
замело. Возле юрты пустые нарты. Хозяин не успел унести
продукты, которые привез. Мешочки с мукой и чумизой
запорошило снегом. Я снял лыжи и подошел к двери. Ни
собачьего лая, ни звука. Едва отворил дверь в юрте, по-
слышался плач.
— Что такое? Что случилось?
Юма Кимонко лежит у костра голый. Он весь посинел,
стал похож на утопленника. Около него плачут жена и
дети.
— Брат мой! — сказал Юма.— Я приготовился умирать.
Вот возьми и передай моей матери,— Он достал свечку и
подал ее, говоря: — Пусть она молится большой звезде...
Я взял свечку и вышел из юрты. Всю дорогу, пока я
бежал до устья Чукена, в ушах у меня звенел страшный
голос Юмы. Было уже темно, когда я переступил порог
жилища Яту. Увидев меня, Мангмукэй вскрикнул от неожи-
данности:
— Откуда ты, бата?
— Дайте мне переодеться. Потом буду рассказывать.
Яту достала какую-то рубашку, нашла новые улы.
Голинка принес воды. Сидя у костра за ужином, я расска-
зывал обо всем, что случилось.
— Страшное дело,— мрачно заметил Голинка и позвал
свою мать.— Ты слышишь, мать, наш Юма умирает?
Старуха сделала дымокур от болезни. Поздно ночью
Голинка вместе с ней вышли на улицу. Оба взяли свечи.
Я не знал, куда они отправились, и пошел за ними. Отыс-
кав на небе созвездие Большой Медведицы, они стали мо-
литься.
1 Муж, супруг.
385
Цзалн бангиххиини1!
Пусть болезнь обойдет наши юрты,
Пусть она спрячется где-нибудь подальше
Не дай умереть нам, цзалн бангиххиини...
В эту ночь они выходили на молитву три раза. В мороз-
ном воздухе робко полыхало пламя свечи. Небо молчало.
Лес молчал. Кругом было темно и тихо. «Цзали бангиххии-
ни» наверно, не услышала молитвы лесных людей. Юма
умер.
На другой день, когда я вернулся домой. Нэдьга встре-
тила меня со слезами:
— В соседней юрте все умерли. Что будем делать?
— Надо уходить отсюда скорее,— сказала решительно
бабушка.— В такой большой болезни разным родам нельзя
жить вместе. Пусть Кялундзюга остаются здесь. Идемте
вниз. Жаль вот только, что ноги мои слабы. Как пойду
с вами?
Спешно собравшись, мы погрузили на нарты все имуще-
ство. Чтобы легче было собакам, отец стал помогать тащить
переднюю нарту с ворохом шкур и корья. Мать подталки-
вала сзади. Мы с Нэдьгой везли другую нарту, на которой
лежала бабушка.
Едва мы появились в стойбище, двери юрт перед нами
захлопнулись. Генгену Кимонко испугался. Пришлось рас-
кинуть палатку. Утром, когда мы проснулись, Генгену уже
не было. Вместе со своим семейством он ночью отправился
вниз.
— Мы тоже пойдем,— сказал отец,— здесь нельзя оста-
ваться. Люди ходят туда-сюда. Страшно.
И вот мы опять тащим нарты. Ночью ставим палатку.
Расчистив снег для нее, зажигаем костер. Утром снова ухо-
дим. Так мы кочевали всю зиму. Это была страшная зима.
После нас на Тулами пришла Яту. Она не застала там
никого. Белохвостые орланы летали над мертвым стойби-
щем. Голодные собаки растаскивали кости, и на весь лес
кричали вороны.
ПЕРВЫЕ ДЕЛЕГАТЫ
Большая болезнь прошла, как большая буря в лесу.
После нее люди долго обходили места, где стояли опус-
тевшие юрты. Даже ветер оттуда был страшен. За всю
зиму охотники не протоптали ни одной лыжни в тайге.
Никто не ходил на охоту. Все боялись черной оспы.
1 Большая Медведица.
386
Весной опять зашумела река. Лес развернул свои зе-
леные одежды, зазвенел птичьими голосами, затрубил эхом
разбуженного зверья. После зимних кочевий люди потяну-
лись на длинных долбленных лодках вниз по реке. Так же,
как изюбры в поисках солонцов1 бродят от стариц к озерам,
как рыба ищет добычу заходя из протоки в протоку, так
лесные люди шли вниз по Хору в поисках лучших мест.
Два рода Кимонко и Кялундзюга вместе плыли на ба-
тах. Недалеко от Дакка1 2 остановились, застигнутые ливнем.
Кимонко — на одной косе, Кялундзюга выбрали другую.
Дождь стучал о крыши балаганов. Сквозь корье сочились
капли и перешептывались в тишине: «кпа-кпо, кпа-кпо»...
В лесу все промокло. Трудно было найти сухую палку для
костра.
Но вот дождь перестал, выглянуло солнце, и сразу лес
оживился, повеселел. Из балаганов люди стали выходить
на берег, развешивали на кустах халаты, медвежьи и ка-
баньи шкуры, сушили берестяные циновки. Берег стал
пестрым от цветистой одежды.
У костра собрались охотники. Все мужчины из рода
Кялундзюга пришли к нам на косу, задымили трубками,
разговаривают. Очень важное дело надо решить: из города
от начальства пришла весть — лесных людей просят придти
в Хабаровск. Охотники раздумывали, как быть? Шаман
Иванса Кялундзюга мрачно поглядывал на огонь. С тех
пор, как черная оспа отправила на тот свет Дадзули,
шаманом стал Иванса. Он сидел нахохлившись, как старый
филин, правое плечо его все время подергивалось.
— Рыбы нет, мяса нет. Как дальше жить будем? Надо
что-то думать,— рассуждал Пэйнга Кялундзюга.
— Да, наше дело совсем плохое,— заметил отец, про-
тягивая над костром мокрые улы.
— Будем просить помощи,— энергично заявил Чауна.—
Я так считаю, надо обязательно идти к начальнику ком-
мунистов, Может, денег дадут или так помогут.
— Конечно,— подтвердил Динчу Кялундзюга.— Если
так не сделать, придется погибать всем.
—- Лучше погибать, чем идти к русским,— выругавшись,
сказал шаман.— Русские возьмут нас в солдаты и всех пе-
ребьют. Я думаю, не пропадем и без них.
— Зачем так говоришь? — возмутился Чауна.— Когда
мы помогали партизанам, они говорили нам, что сейчас
1 Копытные звери в тайге, особенно изюбры, любят слизывать землю
на солонцах. Обычно весною изюбры ищут солонцы вблизи озер.
2 Бичевая.
387
все одинаковые: нгандугу и нани, все товарищи, братья.
У нас и у русских одна земля. На этой земле будут одни
законы. Понимаешь? Русских людей много. Они всякую
работу знают и помогают друг другу. Если мы у них по-
просим помощи, почему они нам откажут. Не понимаю,
зачем так говорить?..— заключил Чауна и косо посмотрел
на шамана.
— Русские и удэ — разные люди,— возразил Иванса.—
У лесного человека свои законы. Этим законам надо под-
чиняться.
— Лесные законы не защитили нас от купцов,— ска-
зал Дзолодо гневно. Он кивнул в сторону леса. Черные
косы, обвитые красной тесьмой, запрыгали у него по пле-
чам.— Лесные законы не защитили нас от большой болезни.
Даже сам шаман Дадзули отправился в загробный мир.
Почему так?
Иванса поднялся над костром, ни на кого не глядя,
стоял с закрытыми глазами и шептал заклинания. Потом
стал отмахиваться руками в знак того, что грешно заво-
дить такие разговоры.
— Ксие-ксие-ксие! — прошептал он, садясь на прежнее
место. Охотники смолкли. Коренастый удэгеец в выцвет-
шей синей рубахе из дабы, Сесили примиряюще заметил:
— Это такая болезнь, что шаман не вылечит. Есть
такие болезни. Бывают. Надо спросить у власти, как бо-
роться с черной оспой. Если так будет продолжаться,
никто в живых не останется.
— Большая болезнь пришла в наказание за грехи,—
промолвил шаман и оглядел всех многозначительно.—
Очень уж много грехов взяли на себя лесные люди. Так
всегда будет. Не надо с деньгами иметь дело. Теперь при-
дется страдать.
— Зачем страдать? — усмехнулся Чауна.— Будем де-
лать так: выберем людей, которые пойдут в город Бэали.
Они все там узнают и все нам расскажут, как жить даль-
ше будем.
— Вот правильно! — живо отозвался Дзолодо.
При этих словах Иванса резко встал и зашагал к берегу.
На песчаной косе, где дымился костер, сидели старухи и
женщины с ребятишками. Шаман зашел в свой балаган и
стал что-то шептать. Тем временем здесь у костра шла
оживленная беседа. Охотники выбирали ходоков в город.
Кто-то заметил:
— Как будем разговаривать с властями? Никто по-рус-
ски не знает.
388
— Я думаю, надо попросить Василия Опенка. Пусть
идет с нами. Он знает русский язык,— сказал Сесили.
— Где его найдешь? — задумался Чауна.— Японцы, на-
верно, давно ему голову отрубили. Он ведь партизаном
был.
— Нет, нет,— возразил Сесили.— Русский охотник Жар-
ков говорил мне, что Оненка здесь в Дакка-Бичевой. Когда
большевики взяли власть, все тюрьмы раскрыли всех,
кто напрасно там сидел, на свободу выпустили. Василий
Оненка здесь. Надо за ним послать.
Весь этот разговор шел в течение дня. Мы с Кяундзей
вместе с охотниками слушали.
— Плохо, когда не знаешь русского языка,— шепнул
мне Кяундзя.
— Когда-нибудь научимся, наверно, как думаешь?
— Может быть, русские девушки научат? — подмигнул
Кяундзя.
— Кяундзя! — позвал его вдруг Сесили.— Иди сюда!
Кяундзя оставил свое место, подошел к Сесили.
— Бери оморочку. Быстрее иди в Бичевую. Там най-
дешь Василия Оненка. Привезешь его сюда. Га!
На следующий день на берегу зашумели людские го-
лоса. Василий Оненка, приехавший с Кяундзей, здоровался
со всеми за руку, улыбался и давал советы, как лучше
собраться в дорогу. Три охотника уходили в Хабаровск:
Сесили Кимонко, Динчу Кялундзюга и Пэйнга Кялундзюга.
— Надо выбрать самый большой бат,— сказал отец,
оглядывая опрокинутые кверху днищами лодки.
— Берите мой! — предложил Чауна.
У него был бат большой и удобный. Бат привели в по-
рядок. Выскоблили снаружи и внутри, прогрели березовы-
ми лучинами, чтобы легче был на ходу. Жены принесли
своим мужьям котомки с юколой, табак в мешочках, соль
в плоских берестяных коробочках. Вот уже все готово.
Охотники надели самые лучшие халаты из тех, что уце-
лели, подпоясались, взяли шесты и весла. Вслед за ними по
берегу идут мужчины, раскуривая трубки, женщины несут
на руках ребятишек, подростки бегут впереди.
— В городе, наверно, опасно,— говорит моя бабушка,
наклоняясь к Сесили,— будьте осторожны. Смотрите, чтоб
не убили вас там.
— Сыновья! Идите хорошо! Возвращайтесь с удачей! —
кричит Вакумбу.
Отыскав в толпе жену, Сесили обращается к ней со
словами:
389
— Мать моих детей! Береги наших ребятишек. Смотри,
чтобы здоровы были. Не пускай их к воде и к огню.
В ответ на эти слова молодая женщина, вторая жена
Сесили, по имени Киди, машет рукой:
— Возвращайся скорее!
На руках у нее маленький сын Сидимбу. Рядом стоит
старший сын Еофу. Женщина смотрит на удаляющийся
вниз по реке бат и украдкой смахивает слезы.
НА ПРОМЫСЕЛ
Вот и уехали делегаты в город. После их отъезда на
берегу еще долго раздавались возбужденные голоса охотни-
ков. Шаман Иванса все время сидевший в своем балагане,
подошел к ним. Вид у него был такой, как будто он один
выстрелил в цель, остальные промахнулись.
— Теперь все пропадем,— заговорил он сердито. Вот
увидите, русские придут и возьмут нас в солдаты. Напрас-
но меня не хотели послушать.
— Подождем, посмотрим,— спокойно ответил Чауна. Он
готовил сетки, чтобы поставить их в тихой протоке. Глядя
на него, другие охотники тоже взялись за дело: кто кует
острогу, кто обстругивает шесты. Женщины отправились
за ягодами, за грибами.
— Идем лучить рыбу,— сказал Кяундзя, кивнув в сто-
рону верховий.— Я приготовил бат. Мать тоже пойдет
с нами.
Она уже стоит на корме, не выпуская изо рта трубки.
— Га! Быстро не толкайте шестами, а то я упаду.
— Агей1! Возьми меня! — кричит нам вдогонку Санчи.
Он бежит по берегу так же, как я бежал в детстве, когда
взрослые уходили рыбачить. В руках у него маленькая
острога.
— Стойте,— сказала мать Кяундзи,— надо взять его с
собой.
— Пусть догоняет,— смеется Кяундзя.
Санчи уже поравнялся с нами, он размахивает руками,
кричит. Потом бросается в воду, бредет, торопится. На гла-
зах у него блестят слезы. Перед тем, как забраться в лодку,
он подал мне свою острогу и вот уже сидит, счастливый,
улыбается.
— Догнал...
1 Брат.
390
Широкая река несет нам навстречу быструю воду. В во-
де отражается много солнц. Мы с Кяундзей сбросили
рубахи. Жарко.
— Вот смотрите, сыновья,— обратилась к нам жен-
щина,— там за этим лесом жил Магади-Мафа. У него был
большой дом под железной крышей. Раньше, когда мы
ходили по Хору, далеко было видно, как блестит крыша.
Теперь нету. Наверно, убрали этот дом.
— Говорят, у него работали разные люди: русские»
корейцы, удэ? — спросил Кяундзя.
— Да. Был он богатый и жадный. Обижал своих ра-
ботников. Бил их палками. Есть ничего не давал. Мы
боялись ходить в этих местах.
— Другие-то люди тоже страдали? Помните, как при-
ходили купцы собирать байту? Это, наверно, Магади посы-
лал их к нам?
— Вот и хорошо, что его убили...
— Ты не говори так, Джанси, грех ведь,— взмолилась
женщина.
— Почему говорить нельзя? — вступился за меня Кя-
ундзя.— Он был удэгейский царь, наверно? Теперь царей
не будет. Богатые, бедные — все одинаковы. Все равно.
Магади сидел бы в тюрьме.
— Ты зачем так сильно разговариваешь, сын мой?
Не кричи.
— Верно, верно, Кяундзя. Теперь все царские начальни-
ки далеко. Я знаю, так говорил мне русский партизан
Александр Петрович.
Недалеко от Амбана мы пристали к берегу. Там на
самом берегу есть кедр, переломленный бурей. Кедровая
смола, как мед, застыла в его золотистой древесине. Мы
нащепали кедровых лучин на всю ночь. Санчи надрал
тальниковой коры, длинной, как веревки. Мать связала
лучину в пучки. Когда стемнело отправились за добычей,
Кяундзя стоит в носовой части бата, на самом гребешке»
там, где привязан кедровый факел. Ярко горит смолистая
лучина. Берега от этого кажутся темнее. Черный дым
плывет над нашими головами. Я взял острогу и смотрю
в воду. Вода светлая — дно видно. Хариус прошмыгнул так
быстро, что я не успел взмахнуть острогой. Кяундзя тоже
стоит с острогой в руках. Он поет:
Плывем, плывем вниз по реке.
Трещит кедровая смола,
Поймаем однако большого тайменя,
Плывем, плывем вниз по реке.
391
Мать сердится:
— Вот будешь так шуметь, Окзо1 нам все дело испортит,
— Ничего,— говорю я,— он не услышит.
— Оло, оло1 2! — кричит Санчи, увидев, как в освещенной
воде кувыркнулась большая рыба. Кяундзя тем временем
уже подцепил ленка.
— Ая...— тихо говорит мать.— Хорошо.
Насторожившись, мы смотрим в воду. И вдруг я вижу
большого тайменя. Он выскользнул из-под бата и подпрыг-
нул, плеснув хвостом. Я с размаху ударил острогой и
сам плюхнулся в воду. Чувствую, как гнется длинный
черенок остроги.
— Помогай, Кяундзя!
Мы едва подняли тайменя вдвоем. Когда скользкое
длинное тело рыбы забилось на дне бата, мать ударила
тайменя топором по голове. Мокрый до пояса, я снова
очутился на прежнем месте, опять ищу глазами добычу.
— Еще бы такого,— радуется Санчи.
В ту ночь мы поймали пять тайменей, много хариусов
и ленков. На рассвете пристали к большой, усыпанной мел-
кими камешками, косе. Запылал костер.
— Ешьте талу, сыновья. Вы хорошо поработали,— гово-
рила мать. Лицо ее светилось радостью.
Утром, возвратившись домой, я застал в нашей палатке
гостей. Яту и Голинка сидели в кругу нашей семьи, раз-
говаривали. Они вчера приехали сверху. Явился и старый
Гольду со своей женой. В соседней палатке слышался гром-
кий голос Дзолодо. Кимонко и Кялундзюга жили теперь на
одной косе. Женщины чистили рыбу, делились новостями.
Они давно не видали друг друга. Те, что жили на Катэне,
те, что бродили по Чукену, кочевали по глухим протокам,
все собрались сюда.
— Вот так надо теперь жить вместе,— рассуждал Голь-
ду.— Будем ждать, какие новости привезут нам делегаты.
Сколько дней-то прошло, как они уехали?
— Семь раз солнце всходило после них,— отвечал
отец.— Наверно, придут с пустым батом.
— Нет, я думаю, власти должны помогать,— возразил
Гольду.
Прошло еще три дня. Каждое утро Киди выходит на
берег, сидит там и смотрит: не видно ли за кривуном зна-
комого бата. Каждый вечер она спускается к воде. Так
изюбр ходит потихоньку, когда ищет водоросли. Я поде-
1 Черт.
2 Здесь, здесь.
392
лился с ней своим уловом. Однажды перед вечером Кяундзя
пришел к нашему костру и отозвал меня в сторону:
— Пойдем к Дакка, где живут русские. У нас ведь есть
рыба. Сменяем. Что-нибудь привезем.
— Идем!
Мы положили в бат тайменей и пошли вниз по реке,
С нами Нэдьга. Она испуганно смотрит по сторонам:
— Не вступайте с русскими в спор. Будет плохо,—
предупреждала бабушка, узнав, что мы едем в Бичевую.
Вот мы пристали к берегу. На высоком обрыве стоял
старик с белой и длинной бородой. Увидев его, Нэдьга за-
смеялась:
— Какая длинная борода! Все равно» как белый мох на
старом кедре.
Через несколько минут сбежалось много ребятишек.
С криком: «Орочоны приехали! Орочоны приехали!» Они
пустились с обрыва на косу и остановились перед нами.
Глаза у них были светлые. Волосы будто метелки сухо)
травы, будто золотистые стружки. Они улыбались так хо
рошо, словно знали нас давно.
— Сугдзя1 надо? — едва подбирая слова, спроси/
Кяундзя.
Ребятишки переглянулись, не понимая. Старик спустил-
ся с обрыва, поздоровался с нами, что-то громко сказал
детям, они исчезли, оставляя за собою пыль.
— Ходи туда! Ходи туда! — указывая рукой наверх, за-
говорил с нами старик. Он взял одного тайменя.
— Чего он хочет? — встревожилась Нэдьга.— Я одна
здесь не останусь. Никуда отсюда не пойдем.
Старик вынул из кармана деньги. Отсчитал несколько
бумажек. Протянул их Кяундзе. Потом пришли русские
женщины. Они купили у нас всю рыбу, постояли, поговори-
ли между собой и ушли. Когда мы уже столкнули на воду
бат, опять появились дети. Самый большой мальчик нес в
руке железное ведро, доверху наполненное розовыми,
крупными как кедровые шишки, плодами. Он высыпал в
бат все ведро, говоря что-то непонятное.
— Картошка, картошка.
Возвращаясь домой, мы пожалели, что не поднялись на
берег, в деревню. Бревенчатые избы с большими, свет-
лыми окнами напомнили мне Самаргу. Там я впервые увн
дел русских. Только там было море, а здесь шумная рею
сверкала под солнцем прозрачной светлой водой. Далею
1 Рыба.
393
было слыщно, как кричали петухи. Разноцветные платья
женщин мелькали на высоком берегу и, пока деревня не
скрылась из виду, Нэдьга все посматривала туда и мол-
чала..	.	.
— Что же вы привезли? — спросила бабушка, когда мы
вернулись.
Кяундзя достал деньги. Бумажки зашелестели в руках
охотников. Таких денег мы еще не видали.
— Это новые деньги,— говорил Гольду, рассматривая
на свету хрустящие бумажки.
Шаман Иванса, увидев картошку на дне бата, презри-
тельно сморщился:
— Зачем это взяли? Это чертовы орехи. Пусть черт
ими играет. Вот так русские всегда будут нас обманывать.
На пятнадцатый день вернулись из города делегаты.
Солнце уже захЪдило за горы, когда на реке послышался
радостный крик:
— Идут! Идут!
Из-за кривуна мелькнули белые шесты. Сесили стоит на
корме, Динчу — впереди, Пэйнга и Василий — в середине.
Вот уже слышно, как они разговаривают. Все жители косы
столпились у берега. Ребятишки толкают друг друга, рвутся
вперед.
— Багдыфи!—раздается со всех сторон.
Сесили обнимает своих детей. По лицу его разливается
радость. Василий Оненка улыбается так, будто он убил
сразу двух соболей.
— Как сходили в город? — спрашивают охотники.
— Хорошо сходили,— отвечает Пэйнга.— Собирайтесь
к костру. Будем рассказывать.
ВЕСТИ ИЗ ГОРОДА
Вечером около балагана Сесили горел костер. Веселый
огонь освещал возбужденные лица делегатов, сидевших по-
лукругом. По другую сторону костра, прямо перед ними
плечом к плечу расположились охотники. Ребятишки
подталкивая друг друга под локти, старались пробиться
поближе к огню. Женщины стояли сзади, не решаясь
приблизиться, переминались с ноги на ногу. Медные побря-
кушки позвякивали на их цветных халатах.
— Женщины, тоже идите сюда поближе. Садитесь и
слушайте,— властно сказал Сесили, набивая табаком труб-
ку. Напряженные, полные ожидания лица повернулись в
394
сторону говорившего. Сесили сидел, поджав под себя ноги,
и рассказывал:
— Дело было так. В тот раз, когда мы вышли отсюда,
ночевать нам пришлось выше моста. Есть такой большой
деревянный мост через Кию. От моста до железной дороги
совсем близко. Железная дорога так устроена, что по ней
вагоны сами бегут быстро-быстро. Вагонов много. Они друг
за друга привязаны. Катятся на колесах по двум железным
лентам. Эти ленты шириной вот с мою ладонь, длинные,
наверно. Они все время рядом, все время рядом идут.
Где кончаются — не знаю. Вагоны-то шумят, да шумят.
Сильнее, чем вода на каменном заломе.
Мы на другой-то день поехали в город на поезде. Зашли
в вагон. Там все трясется, качается туда-сюда. Людей
много. Кое-как нашли место, сели. Разговаривать пришлось
громко, чтобы слышать друг друга. Страшно было смотреть
в окно. Ехали быстро, быстрее, чем десять хороших собак
в упряжке. На лыжах не догонишь однако.
Приехали в город днем. Бэали— большой город. Кругом
высокие дома из камня — один на другом стоит. Окон
много, как в кедровой шишке орехов. Тайги совсем не вид-
но. Стоит Бэали на трех хребтах у самого Амура. Улицы —
будто протоки: в левую, в правую сторону идут. Самая
большая улица шумит, как река. По этой улице все время
люди ходят взад-вперед, туда-сюда, которые торопятся, кото-
рые важно шагают.
Так мы прошли через весь город. Почти на самом бе-
регу Амура очутились. Идем и все время боимся—как бы
не потерять дорогу. Василий Оненка останавливает людей,
спрашивает: как найти Комитет народов Севера? На вер-
шине «Сагды-дзе» — большого хребта стоит высокий камен-
ный дом. Окна там в три ряда. Один ряд низко, другой
выше, третий еще выше. Сверху на крыше красный
флаг. Когда ветер дует, он ворочается, шелестит. На других
домах тоже такие флаги. Мы попали в самый большой дом.
Долго поднимались по лестнице куда-то высоко-высоко.
Дверей там столько, что и не сосчитаешь сразу. Нам по-
казали, куда идти. Василий Оненка отворил дверь. Сперва
сам зашел, потом мы все за ним. В длинной комнате за
столом сидел русский начальник. Один сидел. Голову так
низко опустил, бумажки перебирал, что ли. Он спросил нас:
«Кого ищете? По какому делу?» Мы говорим: «Нам нужно
такого начальника, который тут коммунист самый главный.
Кто здесь старший над всеми земными людьми-нани?»
Он улыбнулся, вышел из-за стола и говорит: «Подожди-
395
те здесь немножко», а сам скрылся куда-то в другую дверь.
Совсем мало времени прошло. Он опять появился, зовет нас
туда. В той комнате места еще больше. «Проходите, про-
ходите сюда»,— говорит русский начальник и выходит из-за
стола. Он высокий. На нем военная рубаха, подпоясанная
широким поясом. Зовут его Иван Сергеевич Гаврилов.
Это сам начальник из Комитета народов Севера. Пред-
седатель. Он поставил нам мягкие «тээнку» (скамейки), по-
здоровался с нами за руку, позвал своего помощника.
— Ну, рассказывайте, кто вы такие, откуда пришли? —
Так сказал, а сам надавил какую-то кнопку в столе. При-
шла девушка с белыми волосами в белом платье. Принесла
много стеклянных кружек на железной доске и много раз-
ных белых пампушек. Нам дали по две стеклянных кружки
сладкого чаю и по две пампушки. Начальники сами пьют
чай и нас угощают. Так сидим, пьем чай. Вдруг на столе
у Гаврилова зазвонила какая-то машинка:
— Кингир-кингир-кингир-кингир...
К этой машинке приделана черная трубка с двумя чу-
буками. Он взял трубку. Один чубук приставил к уху, со
вторым разговаривает.
— Слушаю, слушаю...— так говорил он. Что ему трубка
отвечала, мы не расслышали. Но он попросил кого-то:
«Зайдите сюда».— Так, что ли, Василий? — обратился рас-
сказчик к Василию Оненка, который сидел рядом с ним и
время от времени подтверждал слова Сесили то улыбкой,
то кивком головы.— Ну вот,— продолжал рассказчик,—
белая девушка унесла пустые кружки. Явился еще один
русский, молодой парень в светлой рубахе, в сапогах.
Поздоровался с нами за руку. Гаврилов говорит нам.
— Это наш работник товарищ Елизаров. Мы все здесь
свои люди. Не стесняйтесь, рассказывайте. Откуда приеха-
ли? Как живете?
Василий Оненка переводит нам все, о чем спрашивает
председатель. Мы отвечаем через Василия. Гаврилов ин-
тересуется:
— Чем занимаетесь?
— Живем охотой. Рыбу ловим.
— На какого зверя охотитесь?
— Всякий зверь: медведь, изюбр, сохатый, кабарга,
рысь, белка, соболь...
Гаврилов все время смотрит то на переводчика, то на
нас и опять спрашивает:
— Медведя как убиваете? Не боитесь его?
Мы рассказываем, что ходим на медведя с-копьем.
396
— Почему же с копьем, а не с ружьями? —спрашивает.
— У нас оружие плохое. У кого есть берданки, патро-
нов давно нет.
Гаврилов и Елизаров переглядываются между собой,
качают головами, что-то потихоньку говорят. Помощник
председателя все время записывает да записывает.
— Вы почему не закуриваете? — говорит Иван Сергее-
вич.— Курите.— Он дал нам табак. Мы закурили. Дым по-
шел по комнате, как туман ходит над рекой по утрам.
— Есть у вас сельсовет? — опять интересуется Гав-
рилов.
Мы говорим, что не знаем, что это такое, для чего
сельсоветы.
— Ну как же,— удивляется он.— Это же Советская
власть, которая управляет в деревне. Разве не знаете?
Мы говорим, что у нас нет деревни. Живем в лесу
кто где захочет, там и ставит юрту. Кочуем по рекам, п<
протокам, ходим на охоту по ключам. У нас раньше стар
шинка управлял, смотрел, чтобы лесные законы правильн»
соблюдались. Теперь не знаем, как будет...
Он говорит так:
— Теперь у вас должен быть туземный совет. Понимае-
те? Надо всем кочевникам выбрать одно место и жить там.
Как вы сейчас живете?
Василий Оненка наши слова как будто точно передает.
Мы отвечаем, что живем плохо, потому что купцы и спеку-
лянты большую болезнь занесли к нам в тайгу. Мало кто
в живых остался. Зимой никто на охоту не ходил. Все
боялись. Теперь голодаем. Вот приехали к вам, чтобы
узнать: может быть Советская власть поможет? Мы в
долгу не останемся. Пойдем на охоту, пушниной отдадим.
Гаврилов внимательно слушал. Лицо у него стало
серьезным. Потом он поднялся из-за стола, стал шагать по
комнате и так говорил:
— Надо было раньше придти к нам. Боялись, что ли?
Зачем так далеко в тайгу забрались? Мы к вам дороги не
знали. Теперь будем знать, будем помогать вам. Не бес-
покойтесь. Советская власть не даст вам погибнуть. Купцов
больше нет, богатых и злых начальников нет. С тех пор,
как над Россией поднялся красный флаг, трудовой народ
сам управляет государством. Все богатства, какие есть в
нашей стране, все принадлежит народу. Это Ленин такой
путь указал. Вы знаете, кто такой Ленин? Вот смотрите! —
Гаврилов показал нам портрет Ленина.— Это самый боль-
шой человек из всех людей на земле. Он проложил
397
светлую дорогу, по которой мы.идем к новой жизни. Теперь
все люди, которые трудятся, одинаковые права имеют:
орочи, эвенки, нанайцы, удэ — все товарищи. Понимаете?
Речь Гаврилова была похожа на говор веселого ключа.
Мы слушали, и, когда Василий Оненка перевел нам его
слова, мы обрадовались и стали по очереди трясти Гаври-
лову руку. Он опять усадил нас на мягкие скамейки, все
рассказал, как жить будем, а потом спросил: «В чем нуж-
даетесь?».
Мы говорим, что нам нужно продуктов, муки надо, соли,
сахару, товаров, а главное — надо оружие для охоты и пат-
ронов. Гаврилов опять поднял черную трубку. Долго раз-
говаривал с трубкой. Уже день кончался. Тогда он попросил
нас завтра утром придти еще. Мы попрощались с ним и по-
шли искать дом по бумажке, которую написал нам Елиза-
ров: ночевать-то надо где-нибудь, палатку на улице не по-
ставишь. Едва-едва протолкались в толпе. Людей столько,
что не пройдешь так, чтобы не задеть кого-нибудь плечом.
Как лед на реке весной, шумит вся улица. Люди громко раз-
говаривают. Куда они ходят, что делают? Наверно, какую-
нибудь работу работают.
Сесили прервал свой рассказ, попросил чаю. Женщины
вскипятили два котла, принесли кружки. Чай был сладкий.
Делегаты привезли из города сахар. Пили все и ждали,
когда Сесили снова начнет рассказывать. Бабушка накло-
нилась к матери Динчу и полушепотом заметила:
— Вот видишь... Сейчас не такие начальники, как рань-
ше были. Раньше бывало, если придешь к начальникам, ни-
чего у них не проси. Палками били.
— Да, страшно было,— вздохнула старуха в ответ.—
Мой старик с одним купцом поспорил один раз, купец свя-
зал его и бросил в реку. Старик сидел целый день в холод-
ной воде. А потом заболел и умер.
Сесили опять набил табаком трубку. Было уже темно.
Крупные звезды весело мигали с высоты. Шаман Иванса
взглянул на небо и низко опустил голову.
— Что это Иванса сегодня такой тихий? — шепнул мне
Кяундзя.— Ничего не говорит, должно быть сказать нечего.
— Тише...— я толкнул Кяундзю под локоть. Сесили про-
должал рассказывать:
— Ну вот, на другой день мы опять отправились в
Комитет народов Севера. Наверно, рано пришли немножко.
Потому что Елизаров за нами следом явился, а председа-
теля еще не было. Когда он пришел, то так крепко с нами
поздоровался, что пальцы заболели.
398
Охотники у костра засмеялись: «Наверно, сильный Че-
ловек этот русский председатель, здоровый?» Динчу живо
отозвался за всех: «О, когда он говорит, этот Иван Сер-
геевич, голос у него громкий, толстый, в ушах отдается».
— Кингир-кингир-кингир-кингир...— опять зазвонила
машинка,— продолжал Сесили. Гаврилов поговорил с труб-
кой, потом спрашивает нас: сколько вам чего надо? Мы ста-
ли подсчитывать, Елизаров на бумажке записывал. Под-
считали так: белой муки тысячу пудов, пшена семьсот пу-
дов, соли сто пудов, жиров сто пудов, сахару пятьдесят
пудов, товару разного две с половиной тысячи метров,
ружья, берданки двадцать пять штук, три тысячи пат-
ронов. Так мы подсчитали на первый случай.
— Может, еще чего надо? — спрашивает Гаврилов.
— Да все как будто,— мы говорим.— Больше нам ни-
чего не надо.
— Хорошо,— он говорит.— Пойдете в Дальсоюз вместе
с товарищем Елизаровым. Там на складе возьмете все,
что записали. А сейчас у меня к вам такой разговор есть.
Вы как — своих детей думаете учить грамоте? Надо ведь
школу строить у вас. Нужно всех детей собирать в одно
место, учить их надо. Вот поедет к вам товарищ Елизаров,
он поможет вам создать туземный совет. Потом построим
школу. Еще пошлем вам доктора. Тогда у вас не будет
болезней. А теперь, говорит, товарищи, до свиданья. Идите
выбирайте товары. Наверно, ваши охотники ждут вас
давно.
Так мы распрощались и пошли в Дальсоюз. Из Даль-
союза нас повели на склад. Много там всяких товаров. Мы
три дня ходили туда, с утра до вечера выбирали товары,
укладывали мешки. Выбрали все, что нужно. Елизаров
помог нам перевезти на лошадях до железной дороги.
Там товар погрузили в большой красный вагон. Полный
вагон набрали всего. Этот вагон привязали к поезду. Те-
перь надо ехать за товарами в Переяславку. Вот такие
новости. Сколько батов нужно будет послать? Тридцать
хватит, наверно? — спросил Сесили и посмотрел на друзей.
Василий Оненка ответил:
— Тридцать два надо будет.
— Ого! — заговорили охотники и стали обсуждать, кто
пойдет.
— Да...— задумчиво сказал Гольду, приподнявшись над
костром: —Хорошие новости. А мы здесь беспокоились, ду-
мали, почему так долго нет вас, не беда ли случилась...
— Какая беда может быть,— улыбнулся Динчу.— Со-
339
венское начальство это свои люди. Они нас, как братьев
встретили.
— Вот так,— сказал отец.— Будем теперь русского че-
ловека старшим братом считать.
КРАСНОЕ ЗНАМЯ
Я запомнил этот день на всю жизнь. После того, как
мы пришли из Переяславки, разгрузив тридцать два бата,
наполненные продуктами и товарами, все вокруг перемени-
лось, даже птицы запели веселее, чем пели раньше.
На берегу Хора, там, где стояли в ряд балаганы лесных
людей, появилась большая круглая палатка. Яркое летнее
солнце разливало горячие лучи над рекой, над нашим
временным стойбищем. В палатке сидели гости из Хаба-
ровска.
— Давайте быстрее собирайтесь все в одно место.
Идите сюда! — громко крикнул Сесили Кимонко, выходя из
палатки.
Мы с Кяундзей обошли все балаганы, приглашая охот-
ников на собрание. Бабушка Сигданка сидела у костра,
помешивая палочкой рисовую кашу. Серебряная серьга над
верхней губой покачивалась у нее при каждом движении.
— Женщинам тоже надо идти, бата? — она улыбнулась,
и лицо ее сморщилось, веселые лучики засияли у глаз.—
Зачем мы будем слушать мужские дела?
— Всем надо идти,— ответил за меня Кяундзя.
Вскоре около большой палатки собралось много наро-
ду. Охотники усаживались на камни, женщины принесли
берестяные подстилки, попарно, по трое разместились в тес-
ном кругу. Цветные халаты девушек позвякивали медными
побрякушками.
— Тише вы! — прикрикнул шаман Иванса на подрост-
ков, игравших камнями.— Чего радуетесь?
Когда из палатки вышли гости, все вокруг зашептались,
стали с любопытством оглядывать их.
— Какой из них доктор? — спрашивала Сигданка, толк-
нув меня потихоньку под локоть.
— Вон тот, в очках.
Я уже знал, что пожилой, лысый мужчина в очках был
врач Савельев. Ростом он чуть повыше Василия Оненка,
только гораздо толще его и шире в плечах. На нем свет-
лая рубашка, заправленная в брюки. Рукава засучены по
локоть. Он приехал сюда вместе с Елизаровым.
400
— Все собрались? — спросил Елизаров, окидывая
взглядом столпившихся людей.
Елизаров был в белой вышитой рубахе, подпоясанной
шелковым поясом с кистями. Лицо его порозовело от
солнца. Легкий ветер перебирал темные кудри. Он стоял
перед нами высокий, стройный, как молодой ясень. Смотрел
открыто. Все ждали, что будет дальше.
Из палатки вынесли несколько ящиков, поставили их
один на другой в виде стола. Вокруг на маленьких ящи-
ках примостились врач Савельев и Василий Оненка. Все,
что говорил Елизаров, переводил нам Василий Оненка.
— На таких собраниях полагается выбирать председа-
теля. Говорить будем по очереди. Кого вы хотите избрать
председателем? Назовите по имени.
Все сразу оживились, стали переговариваться. Но когда
Гольду Кимонко взмахнул рукой, собрание смолкло.
— Я думаю, Чауна Кялундзюга сможет. Пусть будет
Чауна,— сказал Гольду, не поднимаясь с места. Никто не
возразил. Слово Гольду было достаточно веским. Чауна
меж тем не двигался с места, сидел, опустив голову.
— Иди сюда, Чауна! Тебя выбрали! — крикнул Оненка.
— Я, наверно, ничего не смогу,— упирался он, нереши-
тельно встав, и уже на ходу добавил: — Читать не умею,
писать не умею. Зачем выбирать такого человека?
Чауна сел на свободный ящик. Он старался уяснить все,
что ему говорил Василий Оненка. Тот в свою очередь
передавал слова Елизарова. Чауна понимающе кивал голо-
вой. Потом встал и заговорил:
— Общее собрание хорских удэгейцев будет сегодня
большие дела делать. Советское начальство просит нас
организовать туземный совет. Будем выбирать председате-
ля местной власти. Потом назначим людей распределять
продукты. И еще одно дело: надо выбрать охрану для
порядка, что ли. Надо три человека в народную милицию.
Пока Елизаров рассказывал о том, что такое Советская
власть, для чего нужно создавать Советы, какие права
имеют граждане Советской страны, все смотрели на него.
Не понимая русских слов, люди с нетерпением ждали, когда
Василий Оненка раскроет перед ними великий смысл
этих слов. И вот Оненка стал объяснять нам все, о чем
говорил представитель из края.
Так вот почему над нашей .страной развеваются красные
знамена! На этих знаменах — кровь многих, многих людей.
Они боролись за наше счастье, за то, чтобы все трудящиеся
люди были равны. Значит, кончились голодные скитания по
14 Жизнь Имтеургнна — старшего	401
таежным рекам. Советская власть поможет лесным людям
построить новую жизнь. Значит, больше не будет дымных
кочевий. Русские люди научат удэгейцев строить дома. Не-
ужели все дети пойдут в школу? Я чувствовал, как сердце
мое стучит. Зачем я так рано родился?
— Кяундзя, ты понял, что такое красное знамя? — шеп-
чу я своему другу и вижу, как в его глазах остановились
две маленькие слезинки. Я стал смотреть на лица охот-
ников.
Динчу, полуоткрыв рот, слушал каждое слово. В его
черных, широко поставленных, почти круглых глазах засты-
ло радостное удивление. Он забыл о трубке, которую дер-
жал в руке. Весь подавшись навстречу новому свету,
он как будто боялся пошевелиться, чтобы не вспугнуть ра-
дость, как невиданную птицу. Динчу ходил в Хабаровск
делегатом. Он уже знал Елизарова и слышал про Совет-
скую власть раньше, чем мы, но и сейчас не хотел про-
пустить ни одного слова.
Рядом с ним сидел Дзолодо, гордо откинув голову.
Черные косы, обвитые красной тесьмой, свесились у него
до плеч. Продолговатое, не скуластое, красивое лицо его
было строгим и мужественным. Во всем, облике Дзолодо
сквозило чувство собственного достоинста. Я полюбил его с
тех пор, когда в стойбище Танду он поднял на японцев
берданку. Дзолодо посмотрел искоса на шамана и отвер-
нулся, как бы говоря: «Ну что, тебе, наверно, не нравят-
ся новые законы?».
Иванса сидел напротив него, и мне виден был лишь
пятнистый затылок шамана, выщербленный лишаями.
— Советская власть хочет, чтобы все люди были здоро-
выми,— продолжал между тем переводчик.— Большая бо-
лезнь уйдет, как только доктор сделает всем прививки.
Бабушка Сигданка опять толкнула меня под локоть:
— Резать, наверно, будет доктор? Это дело страшное.
В толпе послышался шепот. Я вижу как Сесили Кимон-
ко успокаивает моего отца. Отец сердито смотрит на врача.
Врач улыбается так, как улыбается отец, отнявший у детей
опасную игрушку.
— Товарищи! — громко сказал Елизаров, и снова стало
тихо.
Чангума — пожилой плечистый мужчина, повязавший
голову серой тряпкой, перестал угощать табаком рядом
сидящих с ним охотников. У Чангумы были сильные мус-
кулистые руки. Он крепко держал копье, один на один
дрался с медведем.	. - i
402
1
Я вспомнил, как хунхузы посылали его на Катэн соби-
рать пушнину и угрожали ему смерть. Теперь он сидит
с нами, слушает голос новой жизни. На его широком,
скуластом лице играет улыбка. Голос Елизарова звенит,
как ключ в горах, когда струи сверху скатываются в глубо-
кую воду. Василий Оненка переводит его речь. В ней
много такого, что трудно сразу понять. Я смотрю на скорб-
ное лицо матери моего друга Кяундзи и вспоминаю историю
Пайды. Значит, теперь женщину нельзя продавать и нельзя
покупать? Советская власть дала ей право быть человеком.
Я вижу, как просияло лицо Яту. Она сидит рядом с моей
матерью, подобрав под себя ноги. Может быть, она уже
забыла, как ее обменяли на сестру моего отца?
Когда Елизаров закончил свою речь, он попросил, чтобы
охотники сказали, как они думают дальше жить, кого
хотят избрать председателем туземного совета. Никто не ре-
шался говорить. Все молчали. Тогда Елизаров спросил:
— Что же вы молчите? Разве вам не нравятся новые
законы? Говорите! Или, может быть, лучше для каждого
рода выбрать свой совет, родовой совет? Но я считаю,
Кимонко и Кялундзюга уже объединились. Вместе будет
лучше. В двух руках больше силы.— Он положил ладонь на
ладонь и сжал их вместе.— Так надо жить, дружно!
Толпа одобрительно загудела. Из шума выделился голос
Гольду.
— Кимонко и Кялундзюга — все свои люди. Надо вы-
брать одну власть!
Дзолодо попросил переводчика сказать Елизарову, что
охотники просто стесняются говорить на таком собрании.
— Мы не можем больше жить по старым законам,—
заговорил он вдруг, поднявшись с места. Черные косы дрог-
нули у него за плечами.— Советская власть дала нам хо-
рошие законы. Будем делать так, как учат нас старшие
наши братья — русские люди,— заключил он и сел, гордый,
как орел, побывавший в облаках.
— Я думаю так,— заметил Динчу,— по новым законам
жить лучше. Только это не сразу делается.
— Если власти помогут, скорее дело пойдет,— возразил
мой отец.
Сесили Кимонко, сидевший с ним рядом, сказал так,
чтобы слышали все:
— Советская власть нам уже помогла. Надо теперь всем
дружно жить, хорошо охотиться. Мы тоже должны помо-
гать большевикам.
40
Чауна, молчавший все время, обратился к Елизарову
через переводчика:
— Председателем туземного совета будем выбирать та-
кого человека, который понимает советские законы и нас
будет учить. Раньше у нас старшинки были. Они любили
богатых. Бедному человеку тяжело было разговаривать
с ними. Теперь надо не так смотреть. Верно я говорю?
Весь день шло собрание. Людские голоса заглушали
говор воды. Хор шумел совсем рядом. Он торопился по-
пасть скорее в Уссури, а потом в Амур, чтобы дружить со
своим старшим братом. Так и лесные люди хотели поскорее
выйти на дорогу новой жизни. Над большой палаткой уже
трепетало красное знамя. Сесили прикрепил его на высокий
гладкий шест. Председателем туземного совета выбрали
Сесили Кимонко.
НА СТАРЫЕ МЕСТА
Жизнь повернулась навстречу солнцу. Но яркое солнце
сразу ослепило людей. Слишком долго они бродили во тьме.
Нэдьга прибежала ко мне со слезами:
— Русский доктор будет резать руки. Он зовет нас в па-
латку. Я боюсь...
Она упала на берестяную циновку и закрыла голову
подушкой. Я решил пойти посмотреть, что делает доктор.
Около палатки на ящиках сидели Чауна, Сесили и Динчу.
Врач уже сделал им прививку. Выставив на солнце оголен-
ные выше локтя руки, они придерживали рукава рубах и
смеялись:
— Иди, бата, не бойся,— сказал Сесили.
Я подошел к ним поближе. Чауна показал мне тоненькие
царапины, которые оставил на его руке доктор. Савельев
был тут же. В белом халате он казался еще круглее. Весело
глядя на меня из-под очков, доктор понял, что меня угова-
ривать не нужно. Я уже засучил рукав.
— Ну как? — спросил Василий Оненка, разглядывая
черточки на моей руке.— Больно?
— Комар хуже кусает.
— Теперь черная оспа тебя не тронет,— продолжал
Оненка.— Верно, верно. Можешь спросить товарища Ели-
зарова.
Елизаров сидел в палатке, что-то записывал. Мне очень
хотелось поговорить с ним, и я попросил Василия Оненка
помочь мне. Елизаров оторвался от бумаг. Приготовился
слушать. Я сказал:
404
— Если Советская власть будет учить детей, то как
быть таким, как я? Мне двадцать лет. Я хочу научиться
грамоте.
Елизаров ответил через переводчика:
— Это ничего. Все равно можно учиться. Мы здесь от-
крываем школу. Но прежде всего надо позаботиться о ва-
шем здоровье. Есть еще такие, как ты, которые хотят
учиться?
— Не знаю...— ответил я и вдруг спохватился, увидев
Кяундзю, шагающего вдоль косы.— Есть! Конечно, есть!
Я вышел из палатки счастливый, никого не видя, почти
бегом побежал к Нэдьге. Она все еще лежала ничком.
— Ты напрасно боишься, Нэдьга. Посмотри, какие
маленькие царапины. Совсем не больно.
Нэдьга отбросила подушку, приподнялась.
— Покажи...— и улыбнулась. Ямочки обозначились на
щеках. Слез уже не было.
— Идем!
Я взял жену за руку и повел к доктору. На пути нам
встретился Дзолодо. Он нес на плечах своего маленького
сына. Тот всхлипывал, боязливо оглядывался назад, на бе-
лую фигуру около палатки.
— Какой же ты охотник будешь? — приговаривал
отец.— У-уу! Стыдно плакать.
Прошлой зимой Дзолодо овдовел. Жена у.мерла во вре-
мя родов в шалаше. Он не женился. Старики говорили,
что Дзолодо не может найти по себе красавицу. Но он
просто никого не искал. Он любил сына. Бабушка заменила
мальчику мать. Дзолодо мало бывал дома. Все время
в походах, все время на охоте, в поисках добычи с ружьем
по тайге. Опаленный ветрами и солнцем, он был сильный
и ловкий. Мальчуган сидел у него на плечах, потряхивая
головенкой. Глядя ему вслед, Нэдьга сказала:
— Какой хороший мальчик. Верно, догди?
В стороне от большой палатки сидела на камнях Ила —
худенькая девочка лет двенадцати. Нэдьга дала ей кусочек
сахару. Ила воспитывалась в семье шамана. У нее не было
родителей.
— Приходи к нам, Ила. Ты, наверно, есть хочешь? —
спросила Нэдьга, оглядывая босые, потрескавшиеся ноги
девочки.
В этот день все жители нашего временного становья
перебывали у доктора. Многих из них Савельев снабдил
лекарством. Даже шаман Иванса пришел в палатку и
охотно протянул руку для прививки. Пока Елизаров и Са-
405
вельев были у нас, он ходил молчаливый. Но как только
они уехали, Иванса стал все чаще заглядывать в балаганы
охотников. По вечерам, когда над рекой опускался туман,
звуки шаманского бубна тревожили тишину.
Однажды ночью меня разбудил шум. Кто-то кричал
в соседнем балагане. Я выскочил из-под накомарника.
Около костра кружился с бубном шаман Иванса. Кику
бился в припадке. У входа в балаган сидела, скрестив
на груди худенькие руки, Ила.
Кику был странным человеком. Он пришел к нам с Анюя
искать невесту. Здесь он женился на сестре шамана Дадзу-
ли. Но случилось так, что жена его умерла в то время, ког-
да Кику ходил за товаром на маньчжурскую землю. Черная
оспа унесла тогда все семейство шамана. С тех пор Кику
стал мрачным, молчаливым.
— Что такое? — спросил Сесили, подходя к костру,
Чауна сердито прикрикнул на собак:
— ТаЧ
Чауна уже давно стоял возле костра и наблюдал за
всем, что здесь происходило. Увидев Сесили, он отозвал его
в сторону. Набивая табаком трубку, сказал:
— Кику — наверно, шаман. Я так думаю.
— Да, кажется, он будет шаманить,— угрюмо отозвался
Сесили.
— Ты помнишь, Иванса тоже сперва больной был, по-
том стал шаманить.
К костру подходило все больше людей. Сесили покачал
головой.
— Большая сила у шамана,— и, обернувшись к под-
росткам, сказал: — Идите отсюда! Спать идите!
Шаман Иванса меж тем продолжал камланье.
— Злой дух вселился в Кику,— объяснял он.— Рус-
ские все дело испортили. Надо уходить отсюда подальше.
Два рода Кимонко и Кялундзюга не могут жить вместе.
Никто не знал, как лечить Кику от такой болезни. Ут-
ром он уже ходил вдоль берега веселый, складывал на бат
мешки с продуктами и уговаривал стариков идти вверх по
Хору на старые кочевья. Он первым покинул наш табор.
Вместе с ним ушел Иванса. Я видел, как Ила взяла в свои
тоненькие руки шест и стала на середине бата. У меня
сжалось сердце.
— Будем собираться домой, в Джанго,— сказал однаж-
ды отец.— Скоро кета пойдет. Надо запасаться на зиму
юколой.
1 Пошли вон!
406
Через несколько дней вверх по Хору потянулись длин-
ные долбленные баты с грузом, со всем скарбом. Охотники
пошли рыбачить на Катэн, на Чукен по шумным притокам
Хора. Там стояли их юрты. Только на Тулами, где от черной
оспы вымерло все стойбище, никто не заглядывал.
Около устья реки Кафэн над самой большой юртой
взметнулся флаг туземного совета. Вокруг стоял дремучий
темный лес. Над верхушками елей далеко синели сопки.
Оттуда по распадкам со звоном бежали ключи. Они будили
тайгу.
Куда бы ни шли охотники, где бы ни рыбачили, но
здесь теперь поселилась их новая судьба, и сюда они прихо-
дили, как к самому яркому костру, где было много тепла
и света.
ГОРА НУГАЛИ
В эту зиму была хорошая охота. Снег выпал глубокий.
Любого зверя догонишь на лыжах. Окутанный белым ине-
ем, лес вздрагивал от гулких выстрелов и молчал. Под
пушистыми снеговыми шапками темнели ельники, дразнили
своим веселым нарядом, прятали под ветвями узорчатые
следы на снегу. Но разве упрячешь след от охотника?
Меткие пули перекликались в сопках, в долинах замерз-
ших ключей. Новые охотничьи ружья били без промаха.
Люди шли на охоту с полными котомками за плечами.
В котомках лежали белые лепешки, сахар, табак, сушеное
мясо. С тех пор, как у нас появился туземный совет, тайга
стала добрее. Лыжи как будто сами взлетали на сопки,
мчались вниз и снова взлетали.
Мы остановились в верховьях реки Дурми, далеко за
перевалом. Под крышей густого ельника поставили палат-
ку. От железной печки вокруг разливалось такое тепло,
что охотники сбросили рубахи. Нас было пятеро: Елисей,
Енгели, Сигданка и мы с братом Санчи. Сидели на мяг-
ком лапнике, как на медвежьей шкуре. Сигданка пригото-
вила ужин. За палаткой было темно. Голубой снег искрился
под лунным светом.
— Как завтра пойдете? Все вместе или каждый будет
делать свою тропу? — спросила Сигданка, разливая в чаш-
ки жирный суп. Серебряная серьга в носу покачивалась при
каждом ее движении.
Давно уже Сигданка носила эту серьгу. Когда она была
еще невестой, отец ей привез это украшение и заставил
407
лть. Сигданка прожила тяжелую жизнь. Она рано овдо-
'вЫа, и ей самой пришлось учить сыновей охотиться. Это
была мудрая женщина. Она пела песни по-особому, как ни-
кто не умел. Я учился у нее слагать их так, чтобы они
складно звучали. Сигданку избрали в туземный совет.
Она не могла понять, чем заслужила такое уважение, но
к мудрым словам женщины уже давно прислушивались
лесные люди. Отцу, который продал свою дочь богатому
старику, она рассказывала сказку о том, как любовь не
боится смерти; брату, который не захотел поделиться с бра-
том добычей, она говорила о том, как жадность превращает
людей в деревья. Сигданка знала так много сказок, что
каждый день могла говорить новую. Перед сном я попросил
ее рассказать сказку. Я любил ее слушать. Поджав под
себя ноги, она сидела, держа в руках длинную трубку, та-
кую же, как у моей бабушки. Голос ее то дрожал и пере-
ливался, как волна, то шелестел, как ветер по вершинам
деревьев.
— Э-э-э... Анана-анана оно биса... (Давным-давно это
было).
Сказка была длинная. Наверно, родилась эта сказка в
зимнюю ночь, когда за юртой шумела метель, а в щели
врывался ветер и не давал никому уснуть. Люди лежали,
прижавшись друг к другу. Голодные дети плакали, просили
есть, а старая мать говорила им сказку о том, как смелый,
ловкий парень подружился с красивой птицей и летал с ней
1 теплые страны. Когда Сигданка окончила сказку, мои
(рузья уже спали. Утром она первая выглянула из палатки.
}а палаткой шумел ветер.
— Вы бы лучше не ходили сегодня в тайгу. День пло-
хой. Ветром замело все следы. Подождите...— сказала
Сигданка, ежась от холода.
— Ждать нечего. Скоро будет весна.
Мы стали на лыжи и разошлись в разные стороны.
Я пошел по ключу до самой его вершины, туда, где белеет
гора Нугали. Лыжи мои быстро скользили. Пока я взбирал-
ся вверх по склону горы, заметил следы. Маленькие козьи
копытца, только что отпечатанные на снегу, тянулись все
выше и выше. Я решил догнать козу. Она стояла на верши-
не горы, высоко подняв голову. Теплый пар струился из
ее ноздрей. Животное метнулось в сторону, скрывшись за
гривой холма. Я пустился вдогонку. Так быстро мчался
вниз, что лыжи мои не касались земли. Белое помпу разве-
валось и хлопало на ветру, как хлопает крыльями птица
орлан. И как это я не заметил, что на правой лыже у ме-
408
ня ослабли ремни. Вихрем слетая вниз, я зацепился за
березу. Небо качнулось перед глазами, и все заволокло
горячим туманом.
Когда я очнулся и захотел встать, у меня ничего не
вышло. Правой ногой нельзя пошевелить. Все тело сковало
болью. Что же это случилось?
Сангия-Мама, Сангия-Мама!
Ты за что меня наказала так?
Разве я завидовал чужой удаче?
Разве я жалел отдать людям то, что мог?
Сангия-Мама! Помоги мне встать...
Так я просил богиню охоты, лежа на снегу. Но Сангия-
Мама не услышала. Неужели я больше никогда не увижу
этот лес и горы? Я много охотился за кабанами, убивал
копьем медведей, побеждал тигра и вдруг такое малень-
кое животное — коза меня погубила. Ветер раскачивал надо
мной деревья и сыпал сверху колючий снег. Я огляделся.
Рядом стояла липа. Кое-как ползком подобрался я к ее
стволу, надрал коры, обстругал ножом две палки, зажал
ногу в лубок. Надо было сползти вниз, подняться наверх
и перевалить через хребет на ключ. Я стал ползти, руками
разгребая впереди себя снег. Очутившись опять на вершине
горы, я крикнул изо всей силы:
— Э-гэ-эй!..
Эхо передразнило меня, и опять стало кругом тихо.
Сколько я ни кричал, никто не отозвался. Если бы это
было в сказке, я бы птиц попросил, они бы подняли меня
на своих крыльях и принесли домой. Но звери и птицы
помогают только в сказках.
Долго я спускался с горы. Полз по снегу, карабкался
на валежины, подползал под согнутые ветром деревья.
Когда внизу забелел знакомый ключ, я остановился, чтобы
перевести дух. Опять крикнул. Кто-то отозвался мне свис-
том. «Наверное, птица»,— подумал я и притаился. Вдруг
где-то внизу послышался треск валежника. Я вскинул
ружье, насторожился, ожидаю. В ту же минуту передо
мной, как из-под земли, вырос братишка Санчи. Он подбе-
жал ко мне, испуганно смотрит:
— Почему лежишь? Что такое, брат?
— Видишь, сломал ногу. Иди в палатку, притащи
свою нарту. Я не могу идти.
Санчи наломал еловых веток, устроил мне постель, раз-
вел костер. К вечеру меня привезли в палатку. Сигданка
заплакала:
409
— Что же будем делать теперь? Надо скорей домой
Ъдти.
Ночью мы все отправились в стойбище. За всю дорогу
нигде не отдыхали. Под тонкими полозьями нарт жалобно
скрипел снег. Темное небо над головой светилось звездами.
Рано утром пришли в Джанго. Остановились около нашей
юрты. Поднялся крик. Бабушка и мать со слезами смотрят
на меня. Нэдьга плачет. Плохо ей будет с безногим мужем.
Какой теперь из меня охотник?
— Кто же будет кормить нас теперь? — говорит ба-
бушка.
Пришел старый Гольду. Покачал головой. Седенькая
бородка клинышком затряслась над моим лицом.
— Ай-я-яй! Ты же хороший охотник был. Ты ведь хо-
рошо стрелять умел. Ты на лыжах бегал быстро, как ветер.
Как же не уберегся. Если бы с медведем или с тигром бо-
ролся. А то ведь коза...
Гольду вытер слезящиеся глаза, и столько было жалости
в его взгляде, что я отвернулся. Он заметил это.
— Ничего, ничего!—заговорил он бодро.— Жить бу-
дешь. Было бы брюхо цело. Поправишься.
Для меня поставили отдельный балаган, подальше от
юрты. В балагане день и ночь трещала железная печка. Ба-
бушка и мать по очереди приходили меня проведать, при-
носили вместе с едой свою тоску и слезы.
Я хотел видеть Нэдьгу. Но когда охотник болен, жена
не должна показываться ему на глаза. Как медленно вста-
вало солнце над родными лесами. Древние законы еще
вели нашу жизнь по старому руслу, заваленному илом и
корягами. Шаманы еще камланили надо мной, жгли ба-
гульник, гремели бубном. Но сквозь тяжелый дурман тече-
ние светлых струй уже пробивало себе дорогу.
ТУЗЕМНЫЙ СОВЕТ
Как-то раз я узнал о том, что в нашем стойбище будет
собрание. По реке уже прошел ледоход. С притоков Хора
явились в Джанго охотники. Стойбище оживилось.
Я взял свои костыли и потихоньку добрался до юрты
Гольду. Там возле костра сидели чукенские, кафэнские,
катэнские люди, громко беседуя. У тропы была раскинута
зеленая палатка. Я заглянул туда и подумал: «Наверное,
работники из города решили на месте принимать пушни-
ну». Они привезли с собой много товаров. Василий Оненка
410
не сразу узнал меня. Но, приглядевшись, подошел и с го-
речью заметил:
— Ты что, парень, задумал калекой жить? Надо в город
ехать, в больницу.
Я не знал, что ему ответить. Стоял, опершись на кос-
тыль, и молчал. От реки по тропинке шагал Сесили вместе с
каким-то русским мужчиной в военной гимнастерке. Это
был Иван Васильевич Жарков. Я увидел его впервые и по-
нял, что мои представления о русских до сих пор были
слишком бедны. В каждом русском человеке мне мерещил-
ся образ командира партизанского отряда Соловьева.
В отличие от него Жарков имел солидную наружность.
Широкий в плечах, высоченный ростом, он грузно ступал по
земле, приминая сапогами весеннюю грязь. Руки у него были
большие и сильные, как видно. Мне рассказывали, что в по-
следнем бою с японцами он задавил часового руками.
Значит, вот он какой — русский охотник Жарков.
Я все время поглядывал на него сбоку, пока шло собра-
ние. Он сидел на толстой валежине, расставив колени.
На одном колене держал фуражку. С высокого лба дыби-
лись кверху густые темные волосы. В них еще не было се-
дины, хотя лицо у Жаркова было уже немолодое. Плотно
сжав красивые, полные губы, Иван Васильевич молча
смотрел на огонь. Я заметил, что он не курит. Когда Васи-
лий Оненка, наклонившись к нему, шептал что-то на ухо.
Жарков чуть-чуть кивал головой. Острый взгляд его черных
глаз останавливался на лицах охотников. Я ждал, что он
заговорит густым, сильным басом. И вдруг слышу мягкий,
спокойный голос.
Это было первое заседание туземного совета. Обсуждал-
ся один вопрос: как надо жить по-новому? История его бы-
ла такова: в марте Жарков шел по Хору. Остановился око-
ло устья Катэна, где стояли юрты охотников из рода Кя-
лундзюга. Жарков решил заночевать там. Дзолодо пригла-
сил его к себе в юрту. До позднего вечера Иван Василье-
вич беседовал с хозяином. Ночью вышел за дровами и
прислушался: какие-то страшные звуки доносились из лесу.
Кто-то плакал, кричал, звал на помощь. Так ему показа-
лось. Он вошел в юрту с охапкой валежника и спросил
Дзолодо:	j
— Кто бы это мог кричать там, в лесу?
Дзолодо сказал ему, что это в родильном шалаше
плачет женщина. Утром Иван Васильевич отправился в лес
и наткнулся на этот шалаш. За ночь нападало много сне-
гу. Жарков кое-как добрался до шалаша. Входное отвер-
411
стие туда было закрыто тряпками. Сквозь прутья и корье в
щели просачивался дым. Он заглянул туда и испугался:
под грязными лохмотьями, на кабаньих шкурах, полулежа
сидела женщина. Молодое, искаженное муками лицо ее бы-
ло обращено к огню. Из-под платка выбивались растрепан-
ные волосы. Она тянулась к дровам и подкладывала их в
костер. Жарков не сказал ей ни слова. Но, вернувшись в
юрту, спросил Дзолодо: кто эта женщина, чья жена?
— Это вторая жена шамана. Молодая жена.
— Покажи мне, где его юрта,— попросил Жарков.
И вот он пришел в юрту шамана. Он сказал, что до тех
пор не уйдет отсюда, пока хозяин не приведет несчастную
под этот кров. Иван Васильевич стал объяснять, что ро-
женицу опасно оставлять в таком состоянии на холоде, без
всякой помощи, что советские законы запрещают так
поступать.
Шаман согласился. Женщину привели в юрту. Но тотчас
же все ушли оттуда, и три недели она оставалась одна.
Тем временем Жарков пришел на Кафэн, разыскал Сесили
и стал с ним беседовать. Он сказал:
— Так делать не годится. Советская власть заботится о
здоровье каждого человека. Почему шаман выгнал свою
жену из юрты, когда она должна была рожать?
— У нас по закону так полагается,— вздохнул Сесили.
— Теперь таких законов нет. Вы знаете, что в Хаба-
ровске еще несколько лет назад собирались представители
всех народностей на съезд. Вот жаль, что не было вас там.
Далеко вы кочевали. На этом съезде было решено отменить
старые обычаи. Нельзя выселять рожениц из юрты. Нельзя
хоронить младенцев на деревьях. Это запрещает Советская
власть. Вам нужно собрать всех охотников и рассказать
им о новых законах.
— Трудно сейчас собрать всех. Подождем до весны,
когда вскроются реки,— сказал Сесили.
И вот пришла весна. Вскрылись реки. Охотники со-
брались в Джанго. Сесили открыл заседание. Слово пред-
оставили Жаркову. Он рассказал обо всем этом, зачитал
постановление Первого туземного съезда и снова опустился
на валежину, ожидая, что скажут охотники.
— Как так русское начальство задумало лесные законы
ломать? — развел руками Иванса.— Не понимаю. Наши де-
ды все родились в шалашах, отцы и мы тоже. Всегда так
было. Когда мать уходила «на промысел», никто не мешал.
Все было хорошо. Теперь Советская власть запрещает.
— Что же в этом хорошего? — спокойно заметил Дзоло-
412
до. Он еще не забыл, как умерла его жена под стук шаман-
ского бубна. А я думал о своей матери. Разве можно так
ходить «на промысел»?
— Надо кончать старые законы. Вы слышали, что об
этом на съезде говорили нанайцы, эвенки, нивхи, орочи.
Это правильно. Будем запрещать такое дело. Но вот что
скажите: русский человек нам рассказывал сейчас о том,
что по новым законам нельзя выдавать замуж малолетних
девочек. Давайте спросим Кику: почему он забрал себе
Илу. Ведь он уже сделал ее женой. Это правильно, Кику?
Кику опустил голову. Потом рывком поднялся с места:
— Я за нее отдал трех соболей,— сказав это, он вышел
из толпы.
Все видели, как он столкнул с берега оморочку и уплыл
вниз по реке. Дзолодо проводил его злобным взглядом.
Чауна усмехнулся:
— Он, наверно, немножко сумасшедший.
— Ничего,— возразил спокойно*Сесили.— Мы его най-
дем. Только ведь у нас есть еще другие такие люди. Надо всем
рассказать, чтобы знали.
Заседание шло два дня. Люди говорили о новой жизни,
перебирая судьбу всех охотников. Когда речь зашла о том,
что нельзя иметь двух жен, Иванса ехидно заметил:
— Сесили тоже виноват. У него две жены. Старая и мо-
лодая. У Чауны тоже так. Куда теперь старух денем? Их
надо кормить. Дети есть там и тут. Как жить будут?
— Я понимаю так,— глядя на Жаркова, твердо сказал
Сесили.— Наши старые обычаи не запрещали делать так.
Поэтому люди женились как попало, имели по две жены.
Теперь так делать не надо. Теперь если у кого есть две же-
ны, то нужно кормить и ту и другую. Но дети пусть будут
только от одной из них. Я так понимаю. Молодым удэгей-
цам надо по новым обычаям строить жизнь.
Я заметил, как Сесили волновался. Но говорил он
от души. Жарков выслушал переводчика и одобрительно
закивал головой. Он почти не вступал в спор, больше
молчал и слушал и смотрел на людей добрыми глазами.
Он видел, из какой темной глубины поднимались к свету
«лесные люди». Надо было осторожно подать им руку.
Жизнь только начиналась.
РУССКАЯ ДЕВУШКА
Давно уже пришла в долину весна. Высокая джангов-
ская сопка по ту сторону реки стала кудрявой. Над сопкой
летят утки.
Я сижу на камне у самого берега, делаю черенок остро-
ги. Рядом лежат мои костыли. Теперь Санчи ходит рыба-
чить. Ему нужна хорошая острога на тайменя.
Нэдьга связывает кедровую лучину в пучки. Смуглыми
тонкими пальцами обхватывает пучок и связывает тальни-
ковыми бечевками. Руки ее потемнели от смолы.
— Догди,— тихо говорит Нэдьга, не глядя на меня.—
Ты знаешь новость? Сесили ездил в Хабаровск. Оттуда при-
вез русскую девушку. Она остановилась на Кафэне.
— Кто это говорил?
— Чауна говорил. Он был там. Почему ты так обрадо-
вался?
Нэдьга посмотрела она меня, нахмурилась, изо всей си-
лы стянула бечевкой лучину, бечевка треснула, лучина
рассыпалась.
— Надо пойти к ней, я хочу посмотреть русскую девуш-
ку. Наверно, что-нибудь расскажет.
И вот однажды я решил идти на Кафэн. Бат уже под-
тащил к воде. Санчи принес новые шесты.
— Кто же со мной пойдет?
Нэдьга встрепенулась. Ей не хотелось оставаться од-
ной — я это знал. Но мать уже вышла из юрты с веслами
и с котомкой. Она кивнула Санчи.
— Га! Становись, сынок, впереди, я буду на корме.
Идемте!
Быстрое течение подхватило наш бат, понесло вниз по
Хору. Джанговская сопка осталась далеко позади. Я давно
нигде не бывал. Сердце замирало от радости. По берегам
Хора уже цвела черемуха. Белые кусты издалека клубились
туманом. Проходя близко у берега, я отводил от себя в
сторону душистые ветки.. Разноцветные, как осенние листья,
бабочки кружились в воздухе и садились на первые лесные
цветы.
— Ку-ку! Ку-ку! — звенели кукушки, то близко, то да-
леко.
Весна разбудила в лесу все живое. Где-то бродит мед-
ведица с медвежатами, учит их взбираться на деревья,
где-то прячется пугливый лосенок. Из гнезд уже выгляды-
вают птенцы, расправляют крылья. А над гнездами летают
птицы, славят песнями весенний лес.
414.
Что же мне принесла весна? Около устья Кафэна синеет
дымок костра. Мы пристали к берегу. Из юрты выбежал
Кяундзя.
— Как твое здоровье? — спросил он.— Поправляешься?
— Нет. Все так же.
— На охоту не скоро пойдешь?
— Не знаю. Наверно, больше не пойду.
Я вижу, как он сочувствует мне.
— Давай я тебе помогу,— говорит Кяундзя, поддержи-
вая меня под руку.
— Ничего. Была бы голова целая. Ты лучше скажи:
где тут русская девушка?
— В юрте Сесили.
Опираясь на костыли, я пошел к юрте. Кяундзя все
время держал меня под руку.
— Как ты догадался приехать сюда? Вот хорошо.
Я спросил своего друга, что здесь делает русская де-
вушка, зачем приехала. Кяундзя ответил:
— Не знаю. Все время со стариками разговаривает.
Что-то записывает.
Когда мы пришли к Сесили, хозяин поднялся нам
навстречу и радостно воскликнул:
— Э! Здравствуйте!
В глубине балагана на «малу», там, где раньше не
полагалось сидеть женщинам, сидела русская с книжкой
в руках. Она тоже встала и первая протянула мне руку,
говоря:
— Здравствуйте, Джанси! Я уже слышала о вас. Будем
знакомы. Меня зовут Наталья Алексеевна Бакланова.
Она была одета в белое легкое платье. На ногах туфли
с высокими каблуками. Русская девушка почему-то все вре-
мя улыбалась. Светлые волосы, заплетенные в две косы,
золотились у нее на плечах. Из серых глаз струился мягкий,
ласкающий свет. Светлая, лучистая, она показалась мне
чайкой, которая прилетела откуда-то издалека, где все про-
питано солнцем. Я смотрел на ее чистое, покрытое розовым
загаром лицо без скул и вспомнил о том, как еще в детстве
бабушка говорила, отчего у русских длинные, а не скула-
стые лица. Неужели и правда, что им тесно жить в городе?
Русская держится свободно, разговаривает с мужчина-
ми не так, как наши женщины. Откуда она?
Наталья Алексеевна Бакланова была сотрудницей Ха-
баровского краеведческого музея. Она приехала в долину
Хора по заданию Арсеньева. Ей нужно было собрать для
музея удэгейские вещи: чумашки, халаты, копья. Тогда я не
415
знал, что в городе есть такой дом, где в стеклянных бан-
ках хранятся рыбы и змеи. В этом доме собрано много
вещей, по ним люди будут узнавать, как раньше жили
нанайцы, чукчи, удэ. Наталья Алексеевна попросила, что-
бы мы помогли достать ей за деньги шаманский костюм
для музея.
— Попробуем...— переглянулись мы с Кяундзей.
— А что у тебя с ногой? — спросила Бакланова.
Когда я рассказал ей о том, как сломал ногу, она заду-
малась.
— Что же ты собираешься делать? На охоту ходить
нельзя, рыбачить тоже. Надо что-то придумать.
— Не знаю...— ответил я дрогнувшим голосом.— Надое-
ло сидеть без работы. Хочу грамоте научиться. Поедемте
к нам в Джанго.
Мы плохо понимали друг друга. Объяснялись жестами,
подбирая нужные слова, подолгу молчали.
— Хорошо,— сказала она и достала из сумки одну
книжку.— Вот тебе, возьми. По этой книге мы будем с то-
бой учиться.
Мы вышли из балагана и долго сидели на траве. Из
палатки слышался голос Сесили. О чем они с матерью го-
ворили, я не знал. Я старался понять русскую речь:
— В Хабаровске есть такая школа, где учатся чукчи,
нанайцы, эвенки, коряки. Можно поступить в эту школу.
Я помогу тебе. Хочешь? Но сначала надо вылечить ногу.
На другой день мы отправились в Джанго. Бакланова
поехала с нами. На прощанье Кяундзя шепнул мне:
— Вот видишь, как хорошо все получилось.
Целый день мы поднимались вверх по Хору. Шли у
самого берега под сенью кустов. В расщелинах скал зве-
нели ключи. Наталья Алексеевна с интересом рассматрива-
ла берега, на стоянках рвала цветы, закладывала их в кни-
ги. Когда мы проходили большой перекат, я заметил, как
она вздрогнула и ухватилась за борта лодки.
В Джанго нас уже ожидали. Еще издали я увидел
красную тэгу Нэдьги. На берегу было много народу. На-
талья Алексеевна поздоровалась со всеми за руку.
— Что же это, сынок? — спросила бабушка.— Русскую
подружку нашел?
ПЕРВЫЙ УРОК
Так же, как река течет, не останавливаясь день н
ночь, так мысли мои текли постоянно об одном и том же:
я хотел учиться.
Как-то утром после завтрака мать вошла к нам в юрту,
развела дымокур перед входом и растворила обе двери,
чтобы было прохладно. Перед дождем комары не давали
покоя.
— Ну, Джанси, доставай книгу. Вот тебе карандаш,—
сказала Наталья Алексеевна.— Будем учиться.
Она подошла ко мне, села рядом на кабаньи шкуры.
И вот начался первый урок. Я плохо понимаю по-русски,
она не знает моего языка. Трудно. Никто из хорских удэ
еще никогда не учился грамоте. И вдруг... передо мной ле-
жит белая бумага, в руках карандаш. Но пальцы совсем
не слушаются. На бумаге остаются такие следы, как буд-
то по ней петлял заяц.
— Ничего, ничего,— ободряет Наталья Алексеевна.—
Эта буква называется «А». Представь себе,что ты рисуешь
юрту. Слева одна палка, справа другая. А вот переклади-
на.— Она рисовала и говорила: — С буквы «А» начинаются
такие слова, как «амбар». Вот посмотри сюда! — Оне
указала на улицу. В раскрытую дверь был виден нац
амбарчик на сваях, где хранились юкола и звериные шку-
ры.— Ам-бар... Понимаешь?
Я старался понять, но все было, как во тьме. Когда за-
метает снегом нартовую дорогу, идешь по тайге вслепую.
Амбар... По нашему «амба» это черт. «Амбар», «амба»,
«цзали»... все путается в голове, и я ничего не понимаю.
— Трудно,— говорю я, обливаясь потом.
— Дело это нелегкое,— успокаивает Наталья Алексеев-
на,— но зато, если возьмешься, обязательно научишь-
ся. А когда научишься, то многое узнаешь. Вот посмотри-ка
сюда, Джанси,— она развернула книгу, перелистала не-
сколько страниц, отыскала портрет Ильича.— Ты знаешь,
кто это?
Я утвердительно кивнул головой:
— Ленин.
— Да, это Владимир Ильич Ленин. Это самый боль-
шой человек на земле. Он — вождь трудового народа.
Он нашел такую большую и светлую дорогу, по которой
никто никогда не ходил. Эта дорога ведет наш народ к
счастью. Ее искали очень долго. Много лет прошло, много
людей погибло. Ты ведь знаешь, что раньше были богатые
417
и бедные люди. Работали, страдали, умирали с голоду.
Русский царь такие законы подписывал, что трудящимся
людям очень тяжело было жить. Их выгоняли на улицу, би-
ли, сажали в тюрьму, морили голодом, совсем убивали.
Бедному нельзя было учиться. Понимаешь? А ведь таких
было много. Миллионы, миллионы людей. Они создавали
все богатства и не имели права на эти богатства. Тяжелая
жизнь была у народа.
И вот явился Ленин. Ты видишь, что он совсем простой
человек. Он такой же, как все люди. Но видел он дальше
всех, знал больше всех, и сила его была в мудром слове.
Он сказал, что надо идти войной против царя, против бо-
гатых купцов и помещиков. Хозяевами на земле должны
быть те люди, которые трудятся. Понимаешь? Тогда рабо-
чие и крестьяне России объединились, убрали царя, опроки-
нули старый строй. Россия стала советской. Это значит, что
сам народ теперь управляет государством. Ленин оставил
нам такие книги, по которым мы строим новую жизнь. Ко-
гда ты научишься читать, ты узнаешь много интересного.
Наталья Алексеевна перелистала страницу за страни-
цей. Перед глазами мелькали буквы. Некоторые из них я
уже знал. Я решил во что бы то ни стало научиться гра-
моте. Ничего, что я пока еще только учил буквы. «Хор
берет начало с маленьких ключей в горах,— думал я,—
потом набирает силу и становится большой рекой. Так и
эти буквы. Когда их узнаешь, научишься читать, будешь
составлять слова, а слова раскроют большой смысл...»
Бакланова часто беседовала со мной. Я чувствовал, как
она старалась, чтобы я понял все, что она говорила. Она
рассказала мне, что Комитет народов Севера объединяет
всю работу с малыми народностями. Далеко отсюда лежит
за морем Чукотская земля. Там теперь уже создаются
культбазы, открываются школы. Коряки, чукчи, нанайцы,
эвены — все должны учиться. Так решила Советская
власть. Детей будут обучать бесплатно. Денег за это не
надо.
Я внимательно слушал и не мог себе представить, как
это вдруг собрать удэгейских ребятишек всех вместе, дать
им в руки бумагу и книги. Моя мысль, как короткий шест
в наводнение, не доставала дна.
Целый месяц мы занимались с Натальей Алексеевной.
Сперва она приходила ко мне в палатку, потом пересе-
лилась совсем, и мы стали еще больше с ней разговаривать.
Она записывала в тетрадку удэгейские слова. Теперь у нас-
появилась азбука. Дело пошло быстрее.
418
— Копье...— повторял я вслух русское слово, которое
означало по-нашему «гида».— Кета, кета, кета...— непри-
вычно звучало русское слово вместо удэгейского «дава».
Однажды, когда мы сидели с Натальей Алексеевной в
юрте, вошла Нэдьга, принесла нам обед. Я держал в руке
карандаш. Учительница водила мою руку по бумаге. Мы
сидели с ней совсем рядом. Нэдьга молча поставила нам
чашки и стояла, наблюдая за нами. Уходя, она обернулась:
— Догди, ты знаешь, Кяундзя приехал!
В ГОРОД
После пантовки охотники уходили в Бичевую. Там в Ин-
теграл-союзе в обмен на пушнину брали все, что хотели.
Возвращались оттуда нагруженные товарами и продуктами.
Шли по-прежнему на Катэн, на Кафэн, на Чукен, вверх
по Хору до Сукпая.
Кяундзя тоже был на пантовке. Вернувшись с охоты,
он сходил в Бичевую и теперь явился сюда на оморочке.
— Как живешь? Как здоровье? —заговорил он бодро.—
Русская здесь? Возьмите меня в компанию.
Пока Бакланова ходила на Чукен за шаманскими
костюмами, мы с Кяундзей стали вместе осваивать грамоту.
Он часто приходил в Джанго на оморочке, почти бегом бе-
жал ко мне навстречу. Мы усаживались с ним на берестя-
ных подстилках, раскрывали книгу. Кяундзя тоже хотел
учиться. Наука давалась ему легко. Я охотно показывал
ему все, что узнавал сам. Он был левша. Но держал каран-
даш ловко. Вскоре я вынужден был признать, что писал он
лучше меня. Всякий раз, когда Кяундзя появлялся в Джан-
го, на душе у меня светлело. От него я узнавал все новости
об охотниках. Однажды он сказал мне:
— Ты знаешь, что про тебя говорят? С тех пор, как
узнали, что ты собираешься в город лечиться, только и
слышно везде, что тебя ругают. Говорят так: Джанси не
верит шаманам, и за это его накажут духи. Русский док-
тор не сможет вылечить ногу. Он может только отрезать.
Отрезанный кусок пойдет на лекарство, а тебе дадут желез-
ный костыль.
Кяундзя сказал это и прищурился, закусив губу. Мне
показалось, что он что-то не договаривает.
— Наверно, шаман тут изо всех сил старается. Как
думаешь? -
— Конечно.
419
— Ты что-то скрываешь от меня, Кяундзя. Скажи...
— Я не хотел тебя расстраивать. Ты знаешь, что ша-
ман говорил твоей Нэдьге? Русская девушка забрала у тебя
мужа. Они тебя обманывают. Зачем такая дружба? Спят в
одной юрте, сидят вдвоем, разговаривают. Разве можно с
чужими женщинами так вольничать. Вот так говорят о тебе,
Джанси...
— Ну, что же... Опытные охотники, когда идут по реке,
видят, где будет новое русло. Так и здесь. Шаман чувству-
ет, что старой жизни приходит конец. Ты замечал, как после
наводнения, когда уходит вода, ленок остается на песке?
Так и шаман останется на мели и подохнет. Все это чепу-
ха! Если я не дам отрезать ногу, доктор не станет резать.
Мне уже говорила Наталья Алексеевна, как лечат в боль-
ницах.
— Я тоже думаю так. Неужели ученые люди не пони-
мают? Ты вспомни, сколько наших людей умерло от черной
оспы. А с тех пор, как русский доктор приехал сюда и сде-
лал разрезы на руках, никто не болеет.
— Да, это правильно. А насчет Натальи Алексеевны зря
так думают. Она очень добрая и хочет помочь мне. Вот
и все.
Через несколько дней я стал собираться в город. В то
время еще не было дороги от Бичевой до Переяславки.
Ходили тропой. Самое лучшее, что можно было придумать,
это спуститься вниз по реке на батах до железной дороги.
Я попросил, чтобы Кяундзя проводил нас.
— Ладно, ладно. Идем. Санчи возьму с собой в помощ-
ники. Ты не беспокойся. Я тебе дам немножко денег. Возьми
вот это.
Кяундзя протянул мне пятирублевую бумажку. Увидев
это, бабушка заговорила сквозь слезы:
— Сынок, как же ты пойдешь больной? Кто тебя будет
кормить там. Кто будет ухаживать за тобой? Наверно, ты
уже не вернешься. Русская увезет тебя в город и отдаст
в музей. Там тебя заспиртуют в большой стеклянной бан-
ке, чтобы люди смотрели. Кто меня похоронит, когда я по-
давлюсь рыбьей костью? Ох, не езди, бата! Русские люди
хитрые.
— Бабушка, не плачь. Разве ты не видишь, что мне
тяжело так жить? Охотиться нельзя, рыбачить нельзя.
Я хочу вылечить ногу. А потом буду учиться. Надо знать
грамоту. Сейчас все люди учатся.
Когда мы сели в бат, на берегу собралось много наро-
ду. Мать вытирает слезы, Нэдьга молчит и сердито смотрит
420
то на меня, то на Бакланову, потом поворачивается к нам
спиной. Я вижу, как вздрагивают ее плечи, и не могу
найти слов, чтобы успокоить ее.
— Джанси! — говорит старый Гольду, подавая мне ру-
ку.— Желаю тебе удачи. Вот возьми эти деньги, купи себе
шапку.
Он дал мне десять рублей. Я поблагодарил его и стал
прощаться с бабушкой. Старенькие, морщинистые руки,
сделавшие для меня много добра, коснулись моих волос,
лица и замерли на груди.
— Не знаю, сколько еще проживу на этом свете,— за-
плакала она,— больше, наверно, не увидимся. Пусть хранит
тебя добрый дух...
Это было тяжелое прощанье. Но сделать по-другому
я не мог. Теперь, вспоминая об этом, я часто думаю, какой
счастливый случай выпал тогда на мою долю...
В Хабаровск мы приехали вечером. На вокзале было
много народу. Люди шумно толпились у выхода. Так тол-
пятся льдины перед заломом. Большие, круглые лампы
сияли на столбах, и от них было светло, как днем. Я шел
на костылях. Незнакомые люди уступали мне дорогу.
Около вокзала, выстроившись в ряд, стояли лошади,
запряженные в легкие пролетки. Наталья Алексеевна взяла
извозчика. Мы сели в пролетку. Высокие колеса мягко
покатились по мостовой. Перед глазами замелькали дома,
освещенные яркими огнями. Огней было много. Они перели-
вались, как звезды, то близко, то далеко. Так вот он какой
Бэали — Хабаровск! Сердце мое замирало от счастья.
Мы проехали через весь город и остановились около
небольшого домика, в котором жила Бакланова.
— Вот и все. Приехали,— весело сказала Наталья
Алексеевна. Она помогла мне сойти на землю.— Теперь
иди за мной. Давай твою котомку.
В квартире Баклановой было светло. Оглядывая белые
шторы на окнах, высокие стулья, кровать с железными блес-
тящими перекладинами, большой стол, покрытый узорчатой
скатертью, книги на полках, я вспомнил тайгу и подумал:
«Как же Наталья Алексеевна могла ютиться в нашей
юрте?»
Пока я рассматривал книги, перелистывая журналы с
картинками, она приготовила ужин. Из большого, светлого,
как серебро, самовара, мы пили чай и разговаривали,
перемежая русские слова с удэгейскими. Всякий^ раз, когда
Наталья Алексеевна хотела мне что-нибудь сказать, она
заглядывала в словарь.
421
— Завтра я устрою тебя в больницу,— сказала она.—
Ты должен лечиться. А сейчас отдыхай.
Утром, когда я проснулся, ее уже не было. Она яви-
лась в полдень вместе с Елизаровым. Я узнал его сразу.
Он поздоровался со мной за руку.
— Здравствуй, товарищ! Ну как? Поедем в больницу?
— Га! — ответил я по-своему, обрадованный его
появлением.
У ворот нас ожидала машина. Наталья Алексеевна вы-
шла нас проводить. Она подала мне коробку печенья и как-
то жалобно проговорила:
— Ты почему такой бледный? Боишься? Да? Не бойся.
Ничего плохого не будет? Ая битудзе1!
Она захлопнула дверцу машины. Сквозь стекло я уви-
дел, как девушка помахала рукой. Мы мчались по улице
так быстро, что я не успел рассмотреть дома.
В больнице нас встретили девушки в белых халатах.
Старый с седой бородкой врач смотрел мою ногу и потихонь-
ку о чем-то беседовал с Елизаровым. У меня было не очень
веселое лицо. Елизаров заметил это и ласково похлопал меня
по плечу:
— Ничего, ничего, Джанси. Ты не унывай. Все будет
хорошо. Ногу тебе вылечат.
Девушки взяли меня под руки и повели в ванную ком-
нату. Переодетый во все белое и чистое, я лежал в палате
на мягкой койке и, кое-как подбирая слова, отвечал на
вопросы врача. Врач записывал всю мою жизнь... Так мне
показалось...
СТАРЫЙ ЗНАКОМЫЙ
В палате было светло. Днем в широкие окна глядело
солнце, ночью под потолком горела круглая лампочка.
С непривычки просыпаясь по ночам, я долго не мог уснуть.
Лежал и слушал, как в коридоре под краном большого са-
мовара звенят капли:
— Кланг-кланг-кланг...
Рядом со мной стояла такая же койка. На ней спал
светловолосый мальчик. Мальчика звали Витя. У него то-
же болела нога. Он ходил на костылях. Я полюбил Витю
за то, что он никогда не унывал: то рисовал картинки, то
мастерил из бумаги кораблики. Голос его птичкой звенел
в палате. Я нарисовал ему тигра и назвал его по-своему.
1 До свиданья!	• .	. . ;
422
— Куты Мафа...
Мальчик долго смеялся, поддразнивая меня:
— Куты, куты...
Витя дал мне букварь. Мы читали с ним вместе. Ночью,
когда Витя засыпал, я доставал из тумбочки букварь.
Теперь я уже знал все буквы, научился складывать слова.
Это было так интересно. Оказывается, с книгой можно раз-
говаривать. Но вот беда: няня в больнице ходит очень тихо.
Не заметишь, как она подойдет и захлопнет книжку.
— Вы почему не спите? Ночью надо спать.
Но и во сне мне мерещились буквы. Я собирал их, как
дрова, и складывал попарно, по три, по четыре. Я научился
хорошо понимать русскую речь, хотя разговаривал плохо.
Однажды днем в палату вошла няня со свертком в
руках.
— Кто здесь Джанси Кимонко?
— я...
— Вот вам, возьмите...
Она протянула мне сверток и письмо. Откуда это?
Дрожащими пальцами я развернул листок бумаги, на нем
крупными печатными буквами было что-то написано. Не-
сколько лет я хранил это письмо и всегда вспоминал, как
долго мучился, разбирая его по буквам. В детстве гораздо
легче было распутывать следы на снегу. Наталья Алексеев-
на писала, что когда я вылечу ногу, мы пойдем с ней в тех-
никум народов Севера. Она уже побывала там и расска-
зала обо мне.
Два месяца я пробыл в больнице. Деревья за окнами
уже стояли без листьев. В стекла стучали дожди. Осень
пробудила в моем сердце тоску. Хотелось домой, к родным и
друзьям. «По Хору теперь скоро пойдет кета»,— думал я,
лежа на больничной койке. С тех пор, как доктор обмазал
мою ногу белой землей, он запретил мне вставать. Белая
земля окаменела, стала твердой. Я боялся, что под этой ка-
менной коркой погибнет моя нога. Но когда меня привели в
операционный зал и сняли гипс, я понял, что зря боялся.
— Вставай на обе ноги,— сказал доктор,— теперь бу-
дешь понемножку ходить. Больно?
— Нет.
— Наступай, наступай хорошенько! — говорил он и сам
притопывал ногой.
В палату я шел без костылей, опираясь на палочку.
Теперь мне можно было гулять по коридору. В коридоре
всегда кто-нибудь прохаживался. В углу за круглым столи-
423
ком часто сидел мужчина в сером больничном халате.
Правая рука у него была забинтована до локтя и непод-
вижно держалась на перевязи. Я несколько раз прошел
мимо него. Он читал газету и не обратил внимания на
то, что я рассматривал его так внимательно. Где я видел
этого человека?
Как-то раз я вышел из палаты, чтобы напиться. Около
столика, где стоял большой самовар, я увидел мужчину в
сером халате. Он наливал себе воду в стакан и никак не
мог закрутить кран. Правая рука его все еще была забин-
тована. Я быстро завернул кран и подал ему стакан. Он
улыбнулся:
— Спасибо.
Глаза у него были светлые, как река. Около них уже сбе-
гались морщинки. В пышных русых волосах, зачесанных
вверх, путалась наутинками седина. Пока он пил воду, я
смотрел на его впалые небритые щеки, на широкий подбо-
родок с ямочкой и чувствовал, как у меня перехватило
дыхание. Сердце в груди забилось быстро-быстро. Что-то
острое, горячее подступило к глазам и обожгло их внезап-
но. Он поставил стакан на столик. Он уже сделал один
шаг, но я удержал его за руку:
— Багдыфи, луса!
Он остановился удивленный.
— Здравствуй, ты откуда меня знаешь?
— Я тебя узнал.
— Постой, постой! Почему я не знаю тебя? Ты кто?
Он смотрел на меня широко открытыми глазами, не вы-
пуская моей руки из своей. Так, не разнимая рук, мы
подошли к круглому столику и сели рядом.
— Я Джанси Кимонко. Удэгейцев знаешь? Хорских удэ-
гейцев помнишь?
Волнуясь и кое-как подбирая слова, я стал вспоминать
нашу встречу на морском побережье. Мы расстались с ним
в Самарге. Это было шесть лет назад. Тогда под японскими
пулями, сквозь клубы порохового дыма я возил партизанам
оружие и продукты. Несколько дней подряд я не выходил
из своей оморочки. Но самый тяжелый груз мне досталось
везти однажды, когда в ^бою был ранен командир отряда.
Я доставил его в санитарный лагерь. Тогда мне казалось,
что он не выживет. Он так тяжело стонал. Помню, я еще
бегал в деревню, туда, где когда-то нас встречала русская
женщина. Она называла его Сашей. Мне хотелось сказать
ей тогда, что Саша ваш умирает, и я побежал на край
деревни. Но там, где стояла изба, я увидел только черные
424
балки и пепел. С тех пор прошло шесть лет. И вот Алек-
сандр Петрович Соловьев сидит со мной рядом, слушает
меня и стирается вспомнить, как все это было.
— Так вот ты откуда! Теперь понимаю. Да...— вздохнул
он и стал расспрашивать, как я жил с тех пор, когда ушел
с Самарги.
Он не знал, что вскоре после событий на мор-
ском побережье мы всем семейством перекочевали через пе-
ревалы Сихотэ-Алиня в долину Хора, где было страшно
жить лесному человеку. Я рассказал ему всю свою жизнь.
Когда в коридоре показались врачи, мы разошлись по
палатам. Вечером Александр Петрович опять сидел за
круглым столиком. Увидев меня, он приподнялся, указал
рядом свободное место:
— Садись!
Я осторожно притронулся к его забинтованной руке
и спросил что с ним случилось, как он попал в больницу.
Александр Петрович отложил в сторону газету. По его лицу
пробежала тень, как на сопки ложатся тени от набегающих
облаков.
— Я тоже охотился...
— Где?
— По Уссури. Знаешь такую реку?
— Знаю. Падать пришлось, наверно?
— Да.— Он прищурился, и лицо его опять посветлело,
как будто мимо сопок уже пронеслись облака.
— По каким притокам Хора можно переваливать к мо-
рю? — спросил он, придвигаясь ко мне поближе. Я взял ка-
рандаш, стал чертить на бумаге знакомые мне до малейшей
излучины рек. Александр Петрович внимательно следил за
моей рукой. Иногда он переспрашивал названия рек. Тогда
я не знал, что этот человек пройдет через всю мою жизнь,
как светлый луч проходит через темный, дремлющий ельник.
Меня выписали из больницы раньше, чем Соловьева.
Переодевшись в охотничью одежду, я подошел к зеркалу.
Невысокий ростом парень в темно-синей рубахе-мокчо,
подпоясанный красным поясом, в синих штанах, заправ-
ленных низко у щиколотки в смешные с загнутыми кверху
носками улы, стоял опираясь на палочку и улыбался.
Неужели это я? Вместо черных кос, обвитых тесьмой, на
стриженой голове топорщились короткие волосы.
Я прикрыл голову фуражкой, которую мне принесла ня-
ня. Уши из-под фуражки как-то странно торчали. Я едва
преодолел смущение, выходя на улицу. Доктор пожелал
мне счастливого пути. Я крепко пожал ему руку. Я считал
425
себя самым счастливым человеком на земле и радовался
так, как будто за плечами у меня вырастали крылья.
Александр Петрович стоял на крыльце, когд$ я вышел
из больничной ограды, размахивая палочкой.
— До свиданья, Джанси. Может быть, когда-нибудь
увидимся.
Я оглянулся в последний раз.
— До свиданья, Александр Петрович!
Улица покатилась на меня шумным потоком незнакомых
людей, грохотом автомобилей, свистками, звоном, стуком
колес. Над большими домами трепетали красные флаги.
Здравствуй, новая жизнь моя, здравствуй!
На следующий день мы с Натальей Алексеевной отпра-
вились в техникум. Ветер гнал по улице желтые листья.
Было прохладно. Мы остановились на площади Свободы
у памятника. Каменные ступени поднимались высоко, к
бронзовой фигуре. На самой вершине стоял человек, вы-
тянув вперед правую руку. Таким я видел его в книгах.
— Это памятник Ленину,— сказала Наталья Алек-
сеевна.
Я встал на колени и до самой земли поклонился вели-
кому человеку.
УЧИТЬСЯ’ УЧИТЬСЯ!
Большое трехэтажное здание из красного камня и теперь
стоит на площади Свободы. Когда я прохожу мимо него,
сердце мое начинает биться сильнее. Здесь я впервые
узнал настоящую жизнь. Но как я боялся туда войти
первый раз! Наталья Алексеевна заметила мое волнение:
— Ты не волнуйся, Джанси. Там все такие, как ты.
У тебя будет много друзей. Идем!
Мы стояли перед входной дверью. На двери была при-
бита дощечка с надписью: «Техникум народов Севера».
Я подумал о том, что в таком крепком доме, наверно,
не страшны ни холод, ни дождь, ни пожар.
В канцелярии нас встретила седая женщина в очках,
Наталья Алексеевна взяла у нее анкету и заполнила сама.
Я сидел на стуле, не зная, что будет дальше. Большие часы
на стене ударили двенадцать раз. В коридоре прогремел
звонок. Потом послышались голоса, топот ног, в раство-
ренную дверь стали входить преподаватели. Они держали
в руках книги, какие-то длинные свертки.
Высокий, худощавый мужчина в сером костюме, и .в гад-
426
стуке поздоровался с Натальей Алексеевной. Она протя-
нула ему руку:
— Вот вам еще ученик. Это удэгеец Джанси Кнмон-
ко. Помните, я вам говорила о нем?
Учитель закивал головой так, будто знал меня, давно
ждал и, наконец, увидел.
— Хорошо. Очень хорошо...— Он уже искал кого-то
глазами.
— Позовите сюда Дусю Кялундзюга,— попросил он,
увидев в дверях какого-то юношу, и повернувшись к нам,
объяснил: — У нас есть одна удэгейка. Сейчас она придет.
Наталья Алексеевна ушла, ободрив меня на прощанье
словами:
— Теперь ты ученик. В этом доме и жить будешь. Ни
о чем заботиться не надо. Только учись. Желаю тебе успеха.
Я стоял в коридоре. Длинный, узкий коридор был уже
пуст. Только что прогремел звонок: все ушли на занятия.
По коридору долго стучали тоненькие каблучки Натальи
Алексеевны. Оглянувшись, она кивнула мне и стала спус-
каться вниз по лестнице.
— Багдыфи! — услышал я над своим ухом.
Передо мной стояла Дуся Кялундзюга. Это была широ-
колицая румяная девушка, маленькая ростом и круглая,
как пампушка. На ней было темно-синее форменное платье
с высоким воротником; в толстых косах, как два цветка,
краснели ленты, завязанные бантиками. Она смотрела на
меня серьезно, слегка нахмурившись. Я забыл подать ей
руку. Девушка прыснула от смеха, но тут же опомнилась.
— Ты откуда приехал? — спросила она, склоняя голову
набок.
— Я хорский охотник. А ты откуда?
— Из Кур-Урмийского района. Идем! — Она увлекла
меня за собой вверх по лестнице на третий этаж. Коро-
тенькие ножки, обутые в черные ботинки со шнурками,
быстро топали по ступенькам. Я не успевал за Дусей.
Она остановилась на площадке и защебетала:
— Почему с палочкой ходишь? Как тебя зовут? Сей-
час я покажу тебе комнату, где будешь жить. Потом
пойдешь в баню, получишь белье, костюм. А завтра утром
я прибегу за тобой и отведу тебя в класс. Ты немного опо-
здал. Но это ничего. Догонишь.
Так началась моя новая жизнь. Я поступил на подго-
товительный курс и стал учиться. Мне выдали форму. Пере-
одетый во все городское, я стал таким же, как мои новые
товарищи. В техникуме было много юношей и девушек.
427
Здесь учились чукчи, коряки, орочи, нанайцы, эвены,
эвенки, негидальцы, якуты, юкагиры, манси... У каждого
из нас был свой язык. Но все мы старались научиться
одному языку, на котором говорил Ленин. Это был язык
большого народа. Мы шли к нему из разных концов тайги,
как бегут ручейки к морю.
Рядом со мной за партой сидела эвенка Валя Чурна.
Худенькая, шустрая, как белка, она хорошо бегала на
лыжах. Она родилась где-то на реке Тунгуске, и так же, как
меня, ее привезла сюда русская женщина. Валя едва
научилась держать в руке карандаш. Некоторые буквы ей
давались с таким трудом, что она бросала карандаш, рыв-
ком отодвигала тетрадь и сидела, уронив голову на парту.
Учитель Виталий Иванович подошел к ней однажды и
осторожно дотронулся до ее плеча.
— Что такое, Валя? Почему ты плачешь? — спросил
он, погладив ее по голове.
— Ничего не умею,— сказала Валя сквозь слезы.
Весь класс обернулся в нашу сторону. Учитель взял
Валину тетрадь. В этот день мы писали букву «о». Валя
никак не могла вывести ровные строчки. Буквы у нее вы-
лезали из клеток, разбегались в стороны, то большие, то
маленькие, как следы колонка. Учитель посмотрел в мою
тетрадь.
— Тебе, Валя, надо больше стараться. Ты видишь, как.
старается Кимонко. У тебя тоже получится. Не надо вы-
пускать буквы из клетки. Пиши так, как будто ты рисуешь
бусы. Вот видишь одна бусинка, вот другая, третья...
Они ведь все на одной нитке. Все одинаковы. Верно? Вот и
пиши.
— Лучше я домой пойду,— всхлипнула Валя, сморкаясь
в подол своего форменного платья.
— Разве у тебя нет носового платка? — Виталий Ива-
нович вытянул у нее из-под обшлага беленький плато-
чек.— Не плачь, пожалуйста.
С передней парты приподнялся парень. Вихрастая го-
лова его затряслась над притихшими рядами. Он скорчил
гримасу и громко по-русски сказал:
— Башка тугая, наверно. Что говорит, сама не зна-
ет...— И добавил по-нанайски: — Если не хочет учиться,
пускай едет домой. Наверно, замуж, что ли, захотела...
Я отлично понял его. Наши взгляды встретились. Во
время перемены я подошел к нему. Парня звали Чокчо
Бельды. Он был немного моложе меня. Непокорные волосы
торчали у него на голове, словно перья. В косо поставлен-
428
них глазах, узких и длинных, как два листика тальника,
сверкнули озорные искорки.
— Зачем так обижаешь девушку? — спросил я по-
нанайски.
— Она всегда такая. Все время плачет. Букву «А>
проходили, тоже ревела, как лосиха.
— Надо помогать ей. Зачем обижать девушку?
— Возьмись помогать. Сидишь с ней рядом. Помоги.
Может, замуж возьмешь?
— У меня есть жена. Давай не будем ссориться.
— Ладно.
Чокчо Бельды засмеялся. Длинные листики-глаза сузи-
лись еще больше. Сверкнули белые зубы со щербинкой.
Широкий, приплюснутый нос в улыбке поплыл к щекам.
-— Пойдем сегодня после занятий в город,— сказал
он, пропуская меня вперед. Мы вошли в класс.
Дни текли за днями. На десять рублей, которые дал
мне Гольду, я купил себе шапку. По вечерам в клубном
зале техникума показывали кинокартины. Я сидел рядом
с Чокчо Бельды и, уцепившись за его руку, боялся, что
поезд с экрана сойдет прямо на нас.
Зимой я встретил на улице Наталью Алексеевну. Она
сказала, что уезжает в Ленинград учиться. Бакланова дала
мне свой адрес и просила писать. По дороге я вспомнил, что
давно ничего не слыхал о своих родных и они обо мне
ничего не знают. Как написать им письмо?
Однажды в коридоре меня остановила Дуся Кялундзю-
га. Она училась на втором курсе. Мы виделись с ней
редко.
— Ты уже ходишь без палочки?
— Да. Теперь совсем поправился.
— Как учишься?
— Так. Понемножку. Как будто хорошо.
— Домой не собираешься? Скоро каникулы.
— Нет. Мне ведь далеко. За две недели успею только
туда и обратно дойти. Ты вот что... помоги мне написать
домой письма.
— Приходи ко мне вечером. Напишем.
В комнате, где жила Дуся, стояло шесть кроватей.
Все они были убраны по-девичьи нарядно: на подушках
кружево, вышитые коврики, на стенах много фотографий.
Посредине комнаты стоял большой стол, покрытый белой
скатертью. Я не решился войти туда и вызвал Дусю в ко-
ридор.
429
— Давай найдем пустой класс. Там сядем,— сказал
я.— У вас тут много девушек. Будут смеяться.
Мы сели с ней за парту и написали два письма. Одно —
моим родным, другое — Кяундзе. Удэгейские слова мы писа-
ли русскими буквами. Я решил, что, когда в Джанго полу-
чат мои письма, то найдут способ узнать, что в них напи-
сано. Там в кооперативной лавке теперь работал Иван
Васильевич Жарков, тот самый охотник, который когда-то
поднял лесных людей на борьбу с японцами.
В письме я сообщил, что давно расстался с костылями,
бросил даже палочку и теперь совершенно здоров. Написал,
что живу хорошо, учусь и летом обязательно приеду на
побывку. Впоследствии я узнал, что, получив мое письмо,
дома не поверили. Бабушка все время плакала. Шаманы
сердились. Но я учился и с каждым днем узнавал все
больше. Передо мной раскрывался огромный светлый мир,
о котором я не имел понятия раньше.
Когда летом я приехал домой на каникулы, бабушки уже
не было. Она ушла тропою деда туда, откуда еще никто
ни разу не возвратился.
Отец и мать, Нэдьга, братья мои, Кяундзя и старый
Гольду — все выбежали на берег, едва я соскочил со своей
оморочки. Они смотрели на меня так, словно видели
впервые.
—• Какой ты смешной,— заговорила Нэдьга, оглядывая
мой городской костюм.— Зачем косы обрезал?
— Значит, русский доктор вылечил? — радовался Голь-
ду. Он обнял меня. Седенькая бородка затряслась. В стар-
ческих глазах блеснули слезы.
— О, теперь ты совсем другой стал! — воскликнул
Кяундзя, изо всей силы пожав мне руку.
Мы пошли в юрту. До самого вечера я рассказывал
обо всем, что пережил за год. В юрте стало тесно. Пришли
охотники, столпились вокруг костра. Слушали, жадно затя-
гиваясь табачным дымом.
Я показал Гольду свою шапку. Он взял ее в руки, по-
вертел и, подавая мне, заметил:
— Шапка — это самая почетная из всех одежд. Я рад,
что ты купил себе шапку, бата. Теперь старайся, чтобы
голова хорошо работала.
Все засмеялись, а Иванса Кялундзюга, стоявший побли-
зости, нахмурился.
— Разве это шапка? Уши болтаются, как у старого
зайца.	, <:•
430
Все стали надевать по очереди мою обнову. Нэдьга
сердито посмотрела на меня, выхватила у кого-то шапку
из рук и отнесла в юрту, положив ее в берестяную коробку.
— Какие новости в городе есть? — спросил Сесили, под-
ходя к нашему костру и здороваясь со мной за руку.
Туземный совет теперь перекочевал в Джанго. В это ле-
то мне часто приходилось беседовать с охотниками. Я рас-
сказывал им о советских законах, защищающих право
трудового человека. Перед тем, как отправитья на учебу, мы
с Кяундзей успели порыбачить, ходили охотнтья на лосиную
переправу. Он решил ехать со мной учиться. Я сказал, что
Нэдьгу тоже возьму с собой.
— А как же Пасана? — поинтересовался Кяундзя.
Пасана был семилетний мальчик — мой двоюродный
брат. С тех пор, как умер дядя Цала, мы взяли его в свою
семью. Нэдьга почти никогда с ним не расставалась.
— Он тоже поедет с нами. Будет учиться в Хабаровске.
Когда наступил день отъезда, мы снарядили самый
большой бат и положили туда все свои вещи. Счастливый,
улыбающийся Пасана сидел рядом с Нэдьгой и пускал на
воду игрушечную оморочку. На берегу толпился народ.
Кяундзя долго прощался с девушками. Они наперебой го-
ворили ему какие-то смешные слова, он отшучивался и,
наконец, распростившись со всеми, взял в руки весло.
Иванса Кялундзюга стоял у самой воды, заложив за
спину руки.
— Вы там учитесь, а в коммунисты не записывайтесь,—
сказал он задиристо.
Кяундзя подмигнул мне и отвернулся. Шаман стоял
нахмурившись, сосал холодную трубку. Он смотрел себе
под ноги. Сердился.
— Ленок останется на мели. Ты правду сказал,—
опять подмигнул Кяундзя.
— Подумайте там хорошенько, как жить надо! — просил
отец, прикрывая берестой наши вещи.
У него оставалась большая семья, и в этой семье Санчи
теперь принадлежала самая трудная роль. Санчи был
главный кормилец. Глядя на него, я жалел, что он не
идет с нами.
— Агей! Пиши нам письма! — кричал он, когда мы уже
оттолкнулись от берега.
Родная река провожала нас веселой волной. Белые
гребешки, как гусиные перья, курчавились на воде. Мы
смотрели вперед. Жизнь вела нас светлой дорогой. Река
пробивала новое русло.
431
СОДЕРЖАНИЕ
А. К. Михайлов. Зачинатели нового эпоса . .	5
Тэки Одул ок
Жизнь Имтеургина-старшего (повесть) .	19
На Крайнем Севере (очерк)...............96
Николай Тарабукии
Моя жизнь (повести и стихи) .... 239
Джанси Кимонко
Там, где бежит Сукпай (повесть) . . . 303
Тэки Одулок (Николай Иванович Спиридонов)
ЖИЗНЬ ИМТЕУРГИНА-СТАРШЕГО
НА КРАЙНЕМ СЕВЕРЕ
Николай Саввич Тарабукин
МОН ЖИЗНЬ
Джанси Батович Кимонко
ТАМ, ГДЕ БЕЖИТ СУКПАЙ
Наблюдала за выпуском Р. К. Николаева
Художник И. Д. Корякин
Художественный редактор П. П. Соловьев
Технические редакторы Л1. Т. Егорова, У. Т. Гордеева
Корректоры А. Д. Попова, В. С. Долдонов
ИБ № 2048
Сдано в набор 23.01.87. Подписано в печать 25.03.87. Формат 84х108'/з2- МЛ04897. Бумага
тип. № 1. Гарнитура литературная. Печать высокая. Усл. п. л. 22,89. Усл. кр.-отт. 24,36. Уч.-изд.
л. 25,21. Тираж 100 000 экз. Заказ № 1441. Цена 2 р. 40 к.
Якутское книжное издательство
677892, г. Якутск, ул. Орджоникидзе, 31.
Калининский ордена Трудового Красного Знамени полнграфкомбинат детской литературы
им. 50-летня СССР Росглапполнграфпрома Госкомиздата РСФСР. 170040, Калинин, проспект
50-летия Октября, 46.
е