жги
Жизнь 2апрещенных Людей
Хеннер Фосс, издатель, о Бернварде Веспере: «Трезвым он бывал робок, зажат и устремлен всецело вглубь себя; едва выпив, начинал производить впечатление малость спятившего».
Хельга Айнзеле, директор женской тюрьмы Пройнгес-хайм: «Гудрун Энслин производит сильное впечатление непреклонностью своих убеждений, за которые она, при необходимости, отдаст жизнь».
Гудрун Энслин об Андреасе Баадере: «Противник, абсолютный враг государства, пролетариат метрополий — это он, Андреас».
веспер !энслин!баадер
Разрушьте капитализм, разрушьте капиталистическую систему, да здравствует мировая революция! Когда сгорят Бранденбургские ворота, когда сгорят берлинские универмаги, когда сгорят гамбургские склады, когда падет Бамбергский всадник, когда вспучится оффенбахская кожа, когда ульмские воробьи прочирикают из последней дыры, когда задохнется Нюрнбергский кратер, когда развалит
ся Кельнский собор, когда заткнутся бременские музыканты, когда будут отравлены банки...
Мы будем поджигать универмаги, пока вы не прекратите покупать. Вам нечего терять, кроме приобретения товаров!
Сегодня утром в 9.30 бытие перешло в сознание.
БРОСАЙТЕ ОРУЖИЕ! Новая эра началась. Вечный мир настал. Ликуйте, народы! 6 000 лет науки открыли
назначение человека, это дух, сознание природы, которая его породила. Мир всем живущим и всем мертвым, мир всем народам, голубка выпущена, она облетает земной шар все более могучими волнами. БРОСАЙТЕ ОРУЖИЕ БРОСАЙТЕ ОРУЖИЕ БРОСАЙТЕ ОРУЖИЕ. В начале было слово. Деяние стоит в конце. Да здравствует человечество!
Жизнь /апрещенных Людей
Герд Кёнен
Веспер, Энслин, Баадер Немецкий терроризм: начало спектакля
Екатеринбург
2004
УЛЬТРА. КУЛЬТУРА
УДК 94(430)"19":323.28
ББК 63.3(4Гем)63-415
К76
Кенен Герд
К76 Веспер, Энслин, Баадер: немецкий терроризм: начало спектакля / Пер. с нем. А. Шавердяна. — Екатеринбург: Ультра. Культура, 2004. — 480 с.
(>KZJ1).
ISBN 5-9681-0014-1 Агентство CIP РГБ
Гудрун Энслин и Андреас Баадер были своего рода прародителями немецкого терроризма; поджог универмага во Франкфурте, устроенный ими в 1968-м, стал сигналом к прямому действию. Оба они оставили своих спутников жизни и своих детей ради того, чтобы вступить на тропу, которая два года спустя привела их к созданию RAF (Фракция Красной Армии). Какими внутренними конфликтами это сопровождалось, впервые раскрывается в этой книге — с помощью личных свидетельств и рассказов участников тогдашних событий; фигуры, застывшие и превращённые в иконы, здесь вновь обретают собственный голос и живое лицо. Бернвард Веспер, сын поэта-нациста Вилли Веспера, долгие годы обручённый с Гудрун Энслин и отец её ребёнка, был несчастным третьим в этой истории. Книга Герда Кёнена «Веспер, Энслин, Баадер» — часть современной истории Федеративной Республики и в то же время — экстремальная история любви, корнями уходящая в самое сердце немецкого семейного романа.
ББК 63.3(4Гем)63-415
ISBN 5-9681-0014-1	© Copyright© 2003 by Verlag
Kiepenheuer & Witsch, Koeln © А. Шавердян, перевод с немецкого, 2004 © Ультра.Культура, издание на русском языке, 2004 © К. Иванов, А. Касьяненко, художественное оформление, 2004
ты 1 явилась с востока, когда я уже отбыл на запад, и я тосковал по тебе, предчувствуя тебя лишь в самой сокровенной глубине, там, где боль и ад, так глубоко, что можно подумать, там сердце становится камнем.
и я видел тебя во множестве образов и не узнавал, когда же мне показалось, что я узнал тебя, я перестал мыслить, убаюканный сладким покоем.
но я еще не завершил дневной труд мой, я одиссей, и когда ты, елена, парисом похищенная, удалилась на восток, хотел я, божественная, тебя возвратить, но давно уже там была твоя родина, где ты поселилась. <...>
позже узнал я тебя, что ты не моя ещё в этой сладкой игре, но что я должен вернуться к началу бесконечных блужданий, ведомый лишь одним моим знанием, которое меня гонит прочь от любого привала, чтобы мог отец для меня умереть, когда я вернусь, старик, а ты взамен погребального савана разложишь радостный костёр.
1 В этой цитате автор и издатель типографским способом передают особенности рукописи Бернварда Веспера, в частности отсутствие заглавных букв и своеобразную пунктуацию. В переводе мы пытались следовать оригиналу. — Здесь и далее постраничные примечания, кроме оговоренных случаев, — переводчика и редактора.
5
позже узнал я тебя и в твоём храме о артемида, запинаясь, изрёк первые слова моего всеведенья, и потом я увидел тебя, выходящую во всеоружии из головы божества, основательница городов, афина паллада, чтобы быть очагу и сыну родиться;
но по-прежнему царила нужда и вот я отправился в ещё более долгое странствие, пока в той стихии, из которой мы оба возникли, наконец, не отыскал тебя, аф-родита, ты пеннорождённая; думаешь ты, эта сладкая игра лета на священном море меня бы вернула?
хотя я обрёл, увидев тебя, тот язык, тот боязливый снова, и в танце мы казались совершенно недостижимыми; но порождение оставалось запечатанным, потому что загадку я не разрешил.
итак мне пришлось <...> начать странствие более долгое чем любое из тех, что когда-либо предпринимали люди, но неторопливо росла эта сладость, это знание мне и язык возвращался в священном обличье своём и вот уже видит мой глаз отблеск раннего света.
и пока слёзы, сладкие, бегут с моего лика, чтобы смыть маску, с тех пор как я был горгоной, смотри, вот явился мне прорицатель, и пришли все и взяли меня за руки чтобы провести вокруг сфинкса.
не страшись, я всего на мгновенье задержусь у друзей, чтобы лучше понять их, ибо после столь долгих скитаний я жажду вернуться'.
Веспер, Энслин, Баадер Немецкий терроризм: начало спектакля
1. История одного путешествия
В последние недели жизни, когда медикаменты превратили его в иссохшего до прозрачности старца, он беседовал и с живыми и с умершими и для каждого создавал свой особый язык. Он был Одиссеем и Гёльдерлином, Марксом и Мао, Иисусом и Заратустрой, Райхом и Эйнштейном. Миллиарды лет эволюции органической жизни на планете для него завершились переходом бытия в сознание. В момент внезапного просветления в его бедной голове полыхнула мировая формула, формула жизни, и он возвестил её в послании всемирного освободительного фронта к народам мира. Но пресс-службы, к которым он взывал, не желали распространять послание.
Уже в Мюнхене друзья понимали, что его слишком круто заносит, когда с воздетыми к небу руками он принимался вбирать в себя голубые оргоновые потоки, изливающиеся из лучистой лазури, дабы подавить негативные воздействия, что всё чаще превращали его, старика Мо, которого любила Гудрун, в безумного МОДЖУ, чудовище. Когда в конце февраля 1971 года его поместили
9
под домашнее медицинское наблюдение, он ударил сиделку по голове утюгом, поскольку у неё обнаружилось чёртово копыто, после чего разнёс всю мебель в квартире. Зимой, посреди заснеженного двора, совершенно голый, он скакал по куче старых досок, швырял камни в освещённые окна, откуда выглядывали перепуганные дети, и кричал, что он — Иисус, Сыне Божий. Позже, когда Клаус Дёрнер и Элькен Линдквист буквально за волосы вытащили его из ада и спрятали в тихую, надёжную палату в Эппендорфе, воспоминания эти наполняли его Жгучим стыдом.
Но ещё в 1952 году Вильгельм Райх, незадолго до того как его самого задержали и бросили в тюрьму, объяснял скептическому Курту Эйслеру: тот, кто из окраинных областей хочет пробиться сквозь «срединный слой» брони собственного характера, чтобы «достичь центра, где лежит всё естественное, нормальное, здоровое», тому «придётся пройти через ад». В этом срединном слое царят «беспорядок, шизофренический надлом, меланхолическая депрессия», и ещё того хуже: «страх, ужасающий страх, и не только — убийство»".
Таким образом, его психоз практически был ответом на процесс становления сознания. Это цена, которую должен заплатить каждый, кто отважился проникнуть в ядро вещей и собственного Я, дабы совершить исторический скачок за пределы своего биологического вида и стать «новым человеком». В своём «философском дневнике (1)» Веспер записал: когда мозг достигает своего исторического предназначения, потоки изливаются на молекулу сахара (сравнимо со спутниками связи...) и покидают кору мозга, чтобы распространиться по всей, доселе неиспользовавшейся массе клетки и навеки её заселить
Тогда, в начале марта 1971 года, он писал из эппен-дорфской клиники Йоргу Шрёдеру, главе издательства
10
«Мэрц». что ему нужно ещё угля (хотя бы пару тонн), чтобы закончить книгу, которая становится всё более значительной в политическом смысле. Если серьёзно: благодаря этой дурацкой «болезни», которая на деле и есть настоящее здоровье, я как писатель достиг совершенно нового качества, т. е.: широчайшего кругозора. Теперь я могу писать о всеобъемлющей и верной, материалистической общей теории, которую я, естественно, намерен подать не в виде скелета, но облечённой в плоть как моей собственной, так и всеобщей истории, и сделать это так, как с незапамятных времён в Германии не делал ни один литератор.
В окончательном варианте книга должна была называться вахтенный журнал, а не ненависть или трип 2, как это было заявлено прежде. И когда Шрёдер — своекорыстные спекуляции на моём имени которого он всегда видел с полной отчётливостью — даже и не почесался, это было поистине как удар аукционного молотка ы.
«Наследие одного поколения»
Действительно, посмертный фрагмент Бернварда Веспера «путешествие» является «подлинной книгой о сознании и развитии немецкой послевоенной молодёжи» («Шпигель»), книгой, «отражающей коллективный крах того поколения, которое в середине шестидесятых годов восстало, чтобы изменить окаменелое общество западных индустриальных государств» («Франкфуртер Рундшау»); «книга страшная и, тем не менее, самая
2 Вообще-то, немецкое слово der Trip («трип» или «экскурсия») вполне безобидно. Но на своеобразном арго потребителей ЛСД у него совершенно определённый оттенок: трип, экскурсия, прогулка в другую реальность. Именно так его следует понимать здесь и далее.
11
значительная из всех, что увидели свет в этом [само]-убийственном для Германии [1977] году» («Цайт»). Швейцарский рецензент назвал её «Наследием одного поколения»7, которое автор неопровержимо заверил своим самоубийством в мае 1971 года. Вот уже более четверти века книга вновь и вновь издаётся и переиздаётся; она входит в обязательную программу всех семинаров по германистике и обрела своё прочное место в культурной и литературной истории Федеративной Республики.
Когда рассматриваешь оригинал — связку исписанных от руки страниц, датированных как дневник, исписанных тесно и без полей, с маниакальным стремлением экономить бумагу, а рядом с этой связкой — кучу вспомогательных папок, набитых листовками, каталожными карточками, записными книжками, вырезками, рисунками и фотографиями, — то первым делом приходит на ум мысль о бутылочной почте. Перед тобою длинное, бесконечное, ежедневно продолжаемое письмо захлёбывающегося, скользящего на месте, выпавшего из времени человека, адресованное всем и никому.
То, что этот фрагмент вообще обрёл художественную форму «романа-эссе» и в такой форме был издан, то, что в литературную историю Федеративной Республики вообще вошёл автор по имени Бернвард Веспер, и то, что его наследие (наряду с материалами, хранящимися у родственников и друзей) в принципе доступно через немецкий литературный архив в Марбахе, — все эти факты — результат почти слепого стечения случайных обстоятельств. В своем монологе «Зигфрид» 1972 года, вскорости после краха издательства «Мэрц», Йорг Шрёдер сказал: «Из газет ничего нельзя было узнать об этом самоубийстве. ...У меня лежит черновая рукопись книги, прерванной примерно посередине. Он должен был убить себя, поскольку понял, что с этой книгой ничего не получится... [Я на его месте] был бы разбит точно так же»71.
12
Окончились полной неудачей все попытки Шрёдера пристроить фрагментарный манускрипт в другие издательства («Ровольт», «Зуркамп», «Вагенбах»): слишком хаотично, слишком бессвязно он выглядел; никакого энтузиазма не вызывала работа — привести этот текст в читабельный вид; плюс ко всему — легко предвидимые скандалы со всеми теми, кто в этом произведении оказался втянут в процесс беспощадного самообнаже-ния автора. Сын выдающегося народного поэта и бывший возлюбленный террористки РАФ3, Веспер не вызывал симпатии у аристократов. И вообще, этот эксиздатель боевых листков и воззваний Edition Voltaire4, а в довершение всего — законченный наркоман давно уже страшно действовал им на нервы. Не было ли его самоубийство просто-напросто истерической декларацией больного манией величия?
Так что сначала драма в Штаммхайме должна была достичь накала античной трагедии (Ульрика Майн-хоф совершает самоубийство вскоре после того, как Хольгер Майнс уморил себя голодом)5, чтобы Йорг Шрёдер наконец совершил акт выдающейся издательской интуиции: летом 1976 года он откопал в сыром подвале своего загородного дома связки полузабытых и пожелтевших рукописей и лично взялся за этот труд — впервые придать им удобочитаемый вид. В июле 1977 года манускрипт был опубликован издательством Marz bei Zweitausendeins6 под названием «путешествие».
3 Аббревиатура РАФ расшифровывается как Rote Armee Fraktion — «Фракция Красной армии». В дальнейшем мы для краткости и ясности будем пользоваться калькой на русский РАФ.
4 Издательство «Вольтер».
5 X. Майнс умер в результате голодовки протеста; официальная версия о самоубийстве У. Майнхоф была оспорена как оппозицией, так и независимыми (британскими) судмедэкспертами. — Примеч. науч. ред.
6 Приблизительно можно перевести как «Март около 2001 года».
13
Первые рецензии были неутешительны, продажа шла вяло — как вдруг обострение ситуации в стране в период «германской осени» придало этой книге совершенно иную, трагически окрашенную перспективу. Казалось, автобиографическое послание первого спутника жизни Гудрун Энслин и сына «нацистского поэта» Вилли Веспера должно пролить свет на предысторию этого тягостного времени и его протагонистов. Сама книга, как и раннее самоубийство её автора, представлялась теперь метафорическим предвидением событий, потрясавших Республику. Тем самым эта проза приобретала убедительность, которой не обладала прежде. Писательство: Харакири, я вываливаю свои кишки наружу. При этом тотальная ИЗОЛЯЦИЯ. Общение с клавишами, с валиком машинки, с голой стеной. Ситуация тюрьмы''". Внезапно текст стал воздействовать как некий зов из тайных подземелий немецкой истории. Так что он был уже чуть ли не общим местом, когда Генрих Бёлль обратился к книге Веспера для подтверждения того, что «все мы... дети Гитлера». Здесь же он цитировал название мирового бестселлера Джиллиан Беккер «Story of the Baader-Meinhof-Gang»71977 года7111.
В действительности ёмкая формула «дети Гитлера» несла в себе самые противоположные значения. Британская журналистка и романистка Беккер хотела показать, что немецкие террористы использовали «нацистские методы» для борьбы с государством, которое перестало быть фашистским и впервые превратилось в демократию западного образца и которое именно за это они так фанатично ненавидели. Левая же и либеральная общественность Германии, к которой апеллировал Бёлль, напротив, во всех этих тёмных самоубийствах
7 «История банды Баадера — Майнхоф» — это подзаголовок книги Дж. Беккер. Заголовок такой: «Дети Гитлера?» — Примеч. науч. ред.
14
иитаммхаймских узников, как и в убийстве Шляйера по приговору тайного суда, видела дань «неизжитому германскому прошлому» — хоть между этими точками зрения и существует взаимосвязь.
Как бы то ни было, путешествие в одночасье стало культовым документом поколения, главой из немецкого семейного романа, в которой рассказывается предыстория семейства, где бунтующий сын сталкивается со своим фашистским отцом и с обществом эпохи реставрации, разбивается и гибнет в этом столкновении. Анти-Эдип, 68.
Опыт, помноженный на ненависть в квадрате
Не подлежит никакому сомнению, Что эта «Автобиография» — а именно так Веспер заявил будущую книгу в своём первом письме издательству «Мэрц» в сентябре 1968 года — является документом безоглядной искренности. Это своего рода протокол или объективные наблюдения сейсмолога, в режиме реального времени фиксирующего подземные толчки нарастающего радикализма в сознании автора8. Записи начинаются в августе 1969-го, а кончаются в начале февраля 1971 года. Это — решающая фаза того «Красного десятилетия» в духовной истории Федеративной Республики, когда разлагающаяся и в то же время всё шире распространяющаяся внепарламентская оппозиция распадалась на множество радикальных политических сект и утопических
8 Только в 1979 году Йорг Шрёдер с помощью Клауса Бенкена выпус-тил «Издание последней руки» (не подлежащий более изменениям вариант) «путешествия». В нём приводятся не только переработки Веспером исходного манускрипта, но и предварительная правка, сопроводительные заметки, дополнения к тексту и различные его варианты. В таком виде книга окончательно обретает характер документа эпохи и потока сознания.
15
социальных проектов и отравленными продуктами своего разложения обильно удобряла почву, на которой вырастали террористические группы.
В начале книги описаны галлюцинаторные впечатления и разговоры во время трипов под действием ЛСД, которое Веспер предпринял вместе с одним американским евреем в Мюнхене (!) (весьма многозначительный восклицательный знак в оригинале). С помощью этого текста он хотел — такова, во всяком случае, его концепция — под воздействием новых трипов и путешествий писать дальше, чтобы удержать в живой памяти («live») свои политические, эротические и наркотические переживания, противопоставить их воспоминаниям о субтильном фашизме своей юности в отцовском имении Триангель и через исторические рефлексии и анализ оказаться в самом центре современной политической жизни1Х.
В процессе написания книги Веспер, как и немалая часть его друзей и знакомых, всё ближе подходил к альтернативе — а точнее, к комбинации — терроризм и «пролетарская организация». Зимой 1969—1970 годов он на полгода исчез, и ничьё это собачье дело, чем я занимался*. Так сказано в записке о вооружённой борьбе, которая, по-видимому, должна была стать заключительной частью книги.
При этом уже на первой странице книги звучит основной аккорд, исполненный трагически-патетического радикализма: Е = ОПЫТ х НЕНАВИСТЬ. Это наша эйнштейнова формула... Формула нашей болезни и нашего эксцентриситета. Её последствиями станут разрушения, перед которыми Нагасаки и Хиросима покажутся просто смешными. Но я знаю, что путь, который она ука-зует, ведёт нас к спасению*1. Энергия (Е) разрушения, возникающая из опыта и ненависти, возведённой в квадрат, должна в конце концов привести к избавлению...
16
На первом плане — сплошной чистый юношеский и антифашистский бунт: восстание направлено против тех, кто превратил меня в скотину... против двадцати лет в родительском доме, против отца, манипуляций, растления, растраченной юности, восторга, вдохновенья, надежды... Потому что, как меня, всех нас предали, обманом лишили любви, мечты, духовности, веселья, траханья, гашиша и балдежа...х" Этот непосредственный, непроизвольно возникающий контраст между романтическими терминами, такими как «восторг, вдохновенье, надежда» или «любовь, духовность, веселье» — с одной стороны, и шокирующей новой лексикой типа «траханье, гашиш, балдёж» — с другой, — этот контраст определяет весь стиль книги.
Окружавших его «фашизоидных немцев» Веспер воспринимал не иначе как безликих «овощей» и не уставал упражняться во всё новых нападках: я ненавижу этих немцев, эти катящиеся по улицам овощи (vegetable) Из этих соображений он одно время хотел дать книге название «ненависть». Он использовал традиционную немецкую мифологию природы и представления об устройстве общества, согласно которым отход и отклонение от нормы всегда расценивались как «противоестественные». Но прежде всего термин vegetables должен был характеризовать невольную причастность к бесконечной чреде поколений, которую Веспер воспринимал как грубый детерминизм, насилие над личностью: детство всё чётко определяет... Но мы говорим о «спонтанности»™. И в другом месте: в осознании того, что ты... продукт этой страны, этой системы, нет ничего человеческого... Будучи овощем, я не имею ни малейшего понятия о том, что такое человек или чем он может быть w.
Если же кто-то хотел освободиться от этих кандалов, вырваться из этого «немецкого болота», о чём сигнализировал посредством длинных волос, на того эти
17
душевные и овощные люди смотрели тем самым взглядом, который прямиком ведёт в Аушвиц9 XVI. Потому что: тот, кто хочет резать людям волосы, в действительности хочет резать головы™11. Как раньше они уничтожали евреев, так теперь — если им только позволить — они уничтожат собственных бунтующих детей.
Наркотические вылазки в дальние края отнюдь не помогали обрести избавление, но только до масштабов мании преследования раздували ощущения экзистенциальной угрозы и насильственной вовлечённости в цепь поколений. В ключевой сцене, озаглавленной «происшествие в дворцовом саду», Веспер пребывает во власти видения, что я был Гитлером, до пояса, что я не смогу из него выбраться, что это борьба не на жизнь, а на смерть, которое заражает мою жизнь, его богомерзкое существование прилипло к моему, как напалм... я должен попытаться потушить пылающее пламя, но это вовсе не Гитлер, это мой отец, это моё детство, мой опыт и ЕСТЬ Я...™"1
Бернвард и Бартон
Такими героически-отчаянными тирадами Веспер угощает Бартона, своего попутчика по трипу, сына богатого адвоката-еврея из Нью-Йорка, которого он подцепил на обратном пути из Дубровника и уговорил разделить с ним радости ЛСД. Но Бартон, дитя поколения Вудстока, служащий рекламного агентства, соглашается лишь на весьма умеренную дозу и на все эти чересчур немецкие откровенья реагирует самыми скупыми словами, без интереса и с растущим раздражением — что вызывает у Веспера всё более острые приступы болезненной жалости к самому себе: я очень ясно ощутил
9 То же, что Освенцим.
18
одиночество. Биография, определяемая вечным убеганием от овощей... и после всего убедиться в том, что... никому это не интересно, кроме тебя самого™.
Обида переходит в гнев. Весперу кажется, будто Бартон хочет загнать его в тупик, заставить вступить в контакт с этим городом, с этой страной, с теснотой, с посредственностью, чтобы только снова его приковать к скале, от которой я освободился™. «Я всем пожертвовал», неожиданно выпалил я. Бартон изумлённо взглянул на меня. «Что? — Как?» Ад моего детства; мои свиньи-друзья; мои родители-наци... Это было мне мило, бесценно, дорого, я страдал, выл. Пусть Бартон увидит. Несмотря на все клятвы, он не простит моей вины и с высоты своего счастливого положения... столкнет меня обратно в трясину™1.
Просто-таки фассбиндеровская сцена: успешный сынок богатых евреев во всём блеске своей высокомерной иронии и терзаемый комплексом вины несчастный немецкий парень...™1 И, подобно мастеру из Швабинга в его позднейшем кокаиновом озарении «Помои, город и смерть», Веспер по ходу своей вылазки выпускает на волю ЭТО, и оно начинает беспрепятственно через него вещать: этот город должен быть... сровнен с землёй, земля должна быть сровнена с лесами, всё должно быть сровнено. Революция... оправдана, революция — не тканый полог над кроватью. Массы победят. Мы победим. Близятся последние дни США. «Мы станем людьми. Мы сделаемся ЭТИМ или мы сровняем с землёю весь мир в своей попытке ЭТИМ сделаться» ХХ111.
Вновь безумный вихрь ассоциаций, в основе которых ЭТО. Мюнхен, некогда «столица движения», теперь предстаёт капиталистической метрополией, против которой поднялись народы третьего мира. Но вместе с чёрными и жёлтыми массами на этот раз «мы победим». А там уже не за горами «последние дни США», которые
19
сделались логовом мирового империализма. Так, проповедь «Black Power»10 Элдриджа Кливера и символ веры Мао Цзэдуна — мировая революция звучат не столь уж отдалённым эхом заявления Йозефа Геббельса, сделанного в 1945 году: «Уходя, мы так хлопнем дверью, что вселенная содрогнётся».
Но в то время как ЭТО вещало из него таким образом, сам он стал убийцей и пронзил сердце, которое бьётся в самом центре земли, сердце, принадлежавшее Бартону: Израиль. Разве не взлетали и там бомбардировщики, которые лили напалм на почерневшие деревни пустыни — как во Вьетнаме? И — глядите-ка — лицо Бартона помрачнело, он нависал, разрастаясь, сын Израиля, как куст папоротника над моей головой и его голова закачалась, подобно змее. Теперь оба они были не только самими собой, но двумя народами, которые оспаривают Бога один у другого — немцы и евреи. Бартон подстерегал меня. Он ждал того удара, которого он ждал с той минуты, когда начал мыслить... который делал его жалким и раболепным и покорным — и всё же такой убеждённый в победе, так несгибаемо верящий, верный своей убеждённости...™"'
Чужие, чуждые друг другу
Это полусознательное собрание антисемитских стереотипов — два народа, тягающихся о Боге, змеиная сущность евреев, которые хнычут и раболепно ждут удара, но при всём том всегда уверены в победе и в этой
10 «Black Power» — лозунг, побуждавший в 60-е годы чернокожую общину США признать своё достоинство, обрести уверенность и смелость отстаивать свои интересы (если надо — силой). На русский обычно переводится как «Власть — чёрным» (или «Чёрная власть»), что искажает смысл понятия (т. к. оно лишено «чёрного национализма»). — Примеч. науч. ред.
20
убеждённости (читай: избранности) несгибаемы — не вызывало бы особого раздражения, если бы Веспер тут же не давал ссылку на безудержные эскапады своего отца, в которых евреи помещаются в центр апокалиптической картины всего современного мира. Пугающая тяжеловесная многозначительность и языковая пластика этих писаний навеки отпечатались в памяти сына, и он ничтоже сумняшеся щедро воспроизводит их.
Мы предостерегали евреев... Евреи пережили всё. И вновь все эмигранты здесь... Теперь они сидят в Париже и Нью-Йорке и строят козни против всего немецкого... Альберт Эйнштейн ратует за тотальное смешение рас, всемирную Панаму... Гитлера вынудили к войне, мировое еврейство объявило ему войну ещё в 1933-м... Берлинские бульварные писаки пытались организовать систематическую травлю, разлагающую любые ценности. Среди них были евреи и неевреи... Немецкая жена и мать должна была стать лакированной, американской попрыгуньей... Сейчас перед нами единственный выбор: или русские нас околхозят или американцы обтрестят...11 Наш больной народ должен воспрянуть... Французские романы, от которых несёт парфюмерией, претят ему точно также, как и изнуряющий душевный массаж еврейской психологии... Франция, Америка и Англия уже объевреились наполовину и более; марокканцы и негры их оккупировали... Евреями были многие гнилые дадаисты, которые в Цюрихе заключили тайные договоры с Лениным. Ленин был прав, утверждая, что тот, кто владеет Берлином, владеет Европой, тогда как Троцкий думал иначе... Концлагерей не было нигде, кроме Англии и Южной Африки... фотографии из концлагерей — подделка... Если в концлагерях и были убитые, так
11 От слова «трест», как символ американизации. В немецком тексте употреблён глагол vertrusten — букв, трестировать.
21
это только потому, что бригадиры из числа заключённых (а это были, в основном, коммунисты) устанавливали собственные зверские правила... Ныне неполноценные снова пытаются захватить господство... Большинство есть глупость... Сокровенная Германия воспрянет. До того времени мы можем только бороться за правду и исполнять свой долг там, где нам определила судьба™.
В отличие от причитающего и жалующегося отца, сын нашёл в себе силы подняться из праха. Что такое был этот Бартон? Просто славный еврейский парень, погруженный в свои банальные мечты о служении искусству и опасающийся пускаться в вылазку через ад. Ты завидуешь бесконечности внутри меня?... Твой страх испортил мне трип... Ты пробьёшься в жизни. Не так уж велики Твои мечты, чтобы быть несбыточными... Под конец мы молчали. Было ли это неудовлетворение, было ли это безразличие или скрытая ненависть?... Мы, чужаки в чужом городе, чуждые друг другу...™'
Они расстаются почти безмолвно — после жалкой разборки с «долгами», которые у Бартона остались перед Берн-вардом и которые таинственным образом перекликаются с «ощущеньями вины» последнего. В конце концов Бартон даёт ему 20 шиллингов — и те ассоциируются с сребрениками. Обменяться адресами им даже в голову не пришло.
В саду отца
С уходом Бартона открывается путь в спасительную мечту. В сказке PEYOTL'2, полностью выдержанной в тоне Заратустры, в роли Я выступает Просветлённый в саду, что лежал за городом. И я знал, что меня предали все, кого я любил, и что настало время умирать.
12 Кактус, из которого производят мескалин.
22
/4 в белизне облаков над кронами деревьев я увидел ОТЦА, и я простёр к нему руки и опустился в траву на колени и прошептал: «Отец, я пришёл, я Иисус!» ...Ия вскричал: «Почему Ты оставил меня». Но этот сын был не жертвенным агнцем, но Иисусом насилия, современным двойником того Пролетария Иисуса... который две тысячи лет назад вызывал Бога, не ведая о том, что это люди сотворили Бога и посадили его над собой и сделали Отцом, пугавшим их и любившим, но неспособным проявить свою любовь*™".
То был момент катарсиса, к которому подводило всё путешествие и переживание в саду: я подумал о моём отце и примирился с ним. Он был заключённым в узилище своих иллюзий, луч белого света соединял его образ с образом Адольфа Гитлера, его фюрера... Позже я взял топор, что всегда стоял в изголовье его кровати, и разбил этот связующий стержень в припадке мстительного гневаXXVI".
Сцена, исполненная почти фрейдистской символики: Сын, который, подобно Иисусу, страдал для отца, «в припадке мстительного гнева» хватает топор из изголовья его кровати — но не для того, чтобы его зарубить, но чтобы прервать световой луч, соединяющий отца с его фальшивым Адольфом Гитлером. Тогда наконец может он примириться с ним, дедом своих детей, который столь часто пугал его и мучил, но всё же «неспособен был проявить свою любовь»...
Уже эти первые (и быть может, самые впечатляющие) пассажи путешествия сообщают, если вчитаться внимательнее, нечто важное о подводных и встречных течениях, которые сопровождают эту эпическую реку отчаянных жалоб и воспоминаний и закручиваются во всё новые водовороты. За пределами весперовской программы литературного самоанализа — поднятие упавшего в колодец детства — остаётся нечто большее,
23
причём совсем иное, нежели он осознаёт, — и как раз тогда, когда он стремится радикально перерезать пуповину, соединяющую его с собственным происхождением.
Конечно же, не случаен тот факт, что эти детские воспоминанья под общим названием «простой рассказ» всё сильнее перевешивают остальной текст и в конечном счёте над ним доминируют; не случайно и то, что стилистически они не в пример более цельны, традиционны, «здоровы», чем другие фрагменты. В детски-чувствен-ной манере они повествуют о «субтильном фашизме» родителей, о порабощении и прегрешениях, о муштре и дрессировке, но в то же время и о счастье простых вещей, об упорстве и протесте, о горячей мечте быть замеченным и примирённым.
Портрет отца, возникающий из этих сообщений, — портрет тирана, власть которого основана не столько на физическом принуждении или материальном давлении, сколько на психическом изнасиловании и духовном растлении. Побили меня всего пару раз. И этих ударов, конечно же, не хватило бы для того, чтобы научить меня ненависти... Бесконечная подлость реализовывалась не через открытый конфликт... но коварными, неторопливыми, ужасающе действенными методами ХХ|Х.
По тотальным патриархальным понятиям Вилли Веспера, род, клан является нерушимым сообществом, населяющим «Имение Триангель», которое, подобно крепости, противостоит наружному миру. В апокалиптических застольных речах он пророчит неминуемую гибель этому миру, миру морального разложения и духовного распада, миру, который разрушил Германскую Империю в мае 1945 года.
Пятнадцатилетним мальчишкой Бернвард ведёт фанатичную пропаганду в пользу Немецкой имперской
24
партии13 и переживает безграничное разочарование после её сенсационного провала на выборах 1953 года. И даже когда он начинает спорить с отцом относительно лжи о шести миллионах убитых евреев, речь идёт сначала лишь о ясности общего дела™*. Но шаг за шагом, по мере отдаления от отцовского поместья (школьником он на летних каникулах автостопом объездил всю Европу, потом в 1959-м учился издательскому делу у Вестерманна в Брауншвейге, и, наконец, зимний семестр 1960/61 года он отучился в Тюбингене), увеличивается внутренняя дистанция между ним и отчим домом. Это та самая картина, которую он рисует в путешествии — хотел бы нарисовать.
В феврале 1962 года Бернвард Веспер познакомился со своей однокурсницей Гудрун Энслин. Дом пастора Энслина в Каннштатте должен был показаться ему другим миром, прямой противоположностью миру помещичьей усадьбы в Триангеле. Вместо германо-националистского «Зова Империи» (Reichsruf) здесь читали протестантско-пацифистский «Голос общины» (Stimme der Gemeinde), который с совершенно других позиций, но не менее гневно клеймил политический оппортунизм и аморальное забвение истории гражданами ФРГ. Гудрун Энслин, которая уже долгое время активно работала среди евангелистской молодёжи, по приглашению провела целый год в США, а теперь изучала германистику, английскую литературу и педагогику в Тюбингенском университете. По пятницам студенты встречались на большом коллоквиуме Вальтера Енса и спорили о древней и новой немецкой литературе.
13 Немецкая имперская партия (НИП) — небольшая неофашистская партия Адольфа фон Таддена, в 1964 году вместе с другими неофашистскими партиями слилась в Национал-демократическую партию (НДП). — Примеч. науч. ред.
25
Но только смерть Вилли Веспера в феврале 1962-го стала первой заметной вехой биографии. Моя история явственно распадается на две части. Одна накрепко связана с моим отцом, другая начинается с его смертью. Когда он умер, я шепнул ему на ухо имя «Гудрун», с которой как раз только что познакомился. Сцена смерти. Я сидел восемь дней возле его постели и выл. Так сказано в одном из ранних пассажей «путешествия»ХХХ|.
Песнь Гудрун
На пути от патриархального прошлого к новой, собственной биографии происходили глубокие сдвиги мировоззренческой позиции и сложные процессы духовного раскрепощения и радикализации. В записных книжках Веспер говорит о своём садо-мазохистском отношении к Гудрун, которое было лишь продолжением фиксации на чужом авторитете, пишет даже о переносе на неё сыновних чувств к матери (отцу) ххх". Напротив, экстазы, упоение, романтика, боль (исключительные состояния)... были зарезервированы для других*™".
И об этом тоже повествует «путешествие»: о маниакальном поиске пути к самоосвобождению и самораскрытию через секс. Для него, поздно расставшегося с невинностью, безграничная сексуальность вкупе со стремительной политизацией стала первым и подлинным наркотиком. Он искал и не находил разрешения противоречию: всякий раз, когда Ты любил девушку, ты14 замечал, что хотелось Тебе чего-то совсем иного™™. Хоть это и выглядело обыкновенной неразборчивостью, на деле то была всегдашняя охота за Граалем «истинной любви» с её единственностью (вечностью)...
’4 Чередование строчных и прописных букв в местоимениях такое же, как в немецком тексте.
26
среди качеств которой — верность, терпимость, избирательность™™, в чём Веспер был искренне убеждён. Но именно этими качествами ему так никогда и не удалось овладеть — в отличие от Гудрун, его «Изольды», которую он потерял, ибо предал: Гудрун была тут. Я к ней всегда мог вернуться, и она принимала меня, мы любили друг друга и: «Всегда?» «Да, всегда!» Удивительно ли, что однажды ей стало невмоготу, и ныне она ненавидит меня?™™'
В середине мая 1967-го на свет появился их сын Феликс, созданный генами двух львов™™", — желанное дитя, которое должно было связать их ещё теснее. Но когда с развитием беременности встал вопрос о свадьбе, Гудрун Энслин ответила отказом. Роли стали меняться в стремительном темпе. Берлинские события 2 июня 1967-го швырнули обоих, как и десятки тысяч их сверстников, в новое, «четвёртое» измерение политической радикализации. Во время одной из акций протеста Гудрун Энслин встретила Андреаса Баадера, только что вышедшего из тюрьмы для несовершеннолетних. Акции, которые он предлагал, превосходили своей радикальностью всё остальное. Он станет мужчиной её жизни — на десять лет, пока смерть не разлучит их.
Трип в террор, который в апреле 1968-го как бы играючи начался поджогом универмага во Франкфурте, для Энслин и Баадера обернулся расставанием с детьми — как оказалось, навсегда. В их истории и судьбе для этого не было места, апокалипсическое видение последней битвы — этой нематериалистической гипотезе принесён в жертву феликс™™"', говорится в одной из позднейших заметок Веспера, в которой Гудрун показана Медеей революции или же неким Сфинксом, которого он — воображая себя слепым певцом — вновь и вновь призывает в последние недели своего эппен-дорфского «заточения».
27
Но ведь и он, отправляясь в свое путешествие, оставил ребёнка приёмным родителям. Однако в момент его канеттического15 «ослепления» в мюнхенском саду ему является ФЕЛИКС, маленькое солнце, и его охватывает мощное желание вернуть сына. Так что путешествие — ещё и одиссеево возвращение к оставленному сыну. Феликс, как он надеется, мог бы стать инструментом, который откроет мне мою собственную историю. И из книги, которую он хочет написать, сын однажды узнает, кем был его отец: есть только один читатель этой книги, Феликс... У моего отца были миллионы читателей. Но его книги мне нисколько не интересны, потому что они не говорят о нём ничего такого, чего нельзя просто вывести самому из его «схематичного» существованья*™*.
Итак, «путешествие» посвящается вновь обретённому и снова потерянному сыну — но также и Гудрун, безоговорочный отказ которой от него и от их общего ребёнка он так никогда не сумел позабыть и простить. Сразу после освобождения Баадера в мае 1970-го она ушла в вооружённое подполье. Она отправилась в своё путешествие, и если сегодня она с ненавистью или презреньем оглянется на то время, это будет значить лишь, что с ненавистью и презреньем она оглянется на саму себя^.
15 Элиас Канетти (1905—1994) — австрийский писатель XX века, автор фундаментальной монографии «Масса и власть», а также романа «Ослепление» (1935), за который он получил Нобелевскую премию. В этом романе действуют пять героев — и все они ослеплены какой-то целью (идеей), что не позволяет им слышать и понимать друг друга. — Примеч. науч. ред.
28
2. Любовь, Мечта и Смерть
«Беспощадный автобиографизм» «путешествия» — характерный стилистический приём целого поколения; его не следует воспринимать буквально и дословно. В высокой степени речь идёт о сильно идеологизированном изображении пути формирования и становления личности, которое представляет собой открытие задним числом собственной биографии. В этой истории имеются не только наблюдения и рассуждения, но — как в случае столкновения с Бартоном — неосознанные подтексты. Все эти свойства и особенности книги проявляются на первых же страницах.
Ещё работая над «Изданием последней руки» и сравнительным заключительным томом «путешествия» (публикация которого так и не состоялась), Йорг Шрёдер в 1979 году в «Триангельском наследии» Веспера наткнулся на целый развал текстов и писем в духе традиционного немецкого национализма, хронология которых выходит далеко за пределы одной юности, прошедшей в Германии пятидесятых, и ни в коем случае не прерывается со смертью отца в 1962 году. Здесь и там давно уже
29
поговаривали об активном участии Гудрун Энслин в вес-перовском культивировании этих традиций. Но никто не копал эту историю глубже, никогда она не вызывала ничего, кроме слегка укоризненного покачивания головой как со стороны левых, так и либералов, или же литера-турно-фельетонистских упражнений общего характерахи.
Менталитет Веспера, его история в этот нестабильный, диффузный период начала шестидесятых, когда в его биографии происходят важные перемены и разломы, вообще чрезвычайно интересны. Если прочитать и расшифровать «путешествие» в свете новейших находок и открытий; если интерпретировать этот текст в сравнении и противопоставлении с материалами из авторского наследия, которые Йорг Шрёдер и Барбара Календер в восьмидесятые и девяностые годы депонировали в немецком литературном архиве в Марбахе (в качестве части архива издательства «Мэрц») как «Три-ангельское наследие» и «Эппендорфское наследие», и если, наконец, расспросить очевидцев, которые в то время знали его и его Гудрун / Изольду и которые в качестве друзей, возлюбленных или родственников ещё хранят личные документы или информацию сверх той, что можно обнаружить в архивах, — короче, если глубже опуститься в колодец этих двух уникальных биографий, вплоть до того момента, когда в реакцию вступает третий, взрывной элемент, анархический Андреас Баадер, то тогда это путешествие приведёт нас в самое сердце немецкого семейного романа.
Былое секретарство
Целенаправленные раскопки в толще весперовского наследия в Марбахе, которое, благодаря заботливому ведению архива издательства «Мэрц», вот уже несколько
30
лет доступно для изучения, довольно быстро дают ошеломляющие результаты. Так, например, 11 сентября 1963 года гудрун Энслин, 7 Штутгарт-каннштатт, вис-баденер штрассе 76 (адрес отправителя напечатан в модной манере без заглавных букв) пересылает в журнал «Немецкое слово» (Das deutsche Wort) в Кёльне двухстраничную рукопись, озаглавленную «Любовь, Мечта и Смерть. О первом томе полного собрания сочинений Вилли Веспера — Задача национальной Германии». В статье сообщается, что «мужественное молодое издательство „Д-р Бертль Петрай, Мария-Райн / Кертнер” (Dr. Bertl Petrei, Maria-Rain / Kaertner)» своевременно представило на книжную ярмарку первый том полного собрания сочинений Вилли Веспера, сборник его новелл — «истинное наслаждение для тех, кому новомодные эксперименты и заумные манеры некоторых современных авторов ещё не вовсе отбили вкус к хорошему рассказу, к истории как таковой, к захватывающей фабуле». Запланированное семитомное собрание сочинений призвано реабилитировать объявленного вне закона писателя, который, «как и многие его современники, был обречён на забвение». Цель издания — хотя бы посмертно донести его творчество до нового, молодого поколения, «которое очень медленно, но всё же проложило свой путь от сиюминутной моды к немецкой литературе».
Вилли Веспер, говорится далее, в двадцатые годы подошёл к пониманию идеи политических прав и, «став национал-социалистом, даже во времена Третьего рейха не боялся открыто высказывать своё мнение». Но «когда новые обстоятельства лишили его возможности свободно работать, [он вернулся] на свою пашню, с которой он, крестьянский сын, первые стихотворения написавший за плугом, некогда пришёл в литературу». И после войны он продолжал жить в тихом уединении
31
в своём имении Триангель под Ганновером, «лишь время от времени одаряя друзей новыми произведениями, изданными за собственный счёт». Теперь, после его смерти, «пришло время читающей публике снова вспомнить о нём»хи|.
Двадцатитрёхлетняя Гудрун Энслин в роли суфлёрши «национальной Германии» и адвоката «новомодного эксперимента» и «заумных манер» нарочитой, народ-ствующей16 литературы? Посмотрим. Многое говорит в пользу того, что этот текст написан Бернвардом Веспером. Но не подлежит никакому сомнению также и то, что Гудрун Энслин полностью разделяла все планы своего возлюбленного, его мечты о карьере издателя, писателя и публициста и сама хотела участвовать в их осуществлении. С февраля 1962-го, став любовниками, они, не прекращая учёбы, развивают лихорадочную, почти пугающую деятельность. В доброй дюжине библиотечных ящиков с корреспонденцией за 1961 — 1965 годы преобладают письма с пометками «ens», «sek» или «Е» — сокращения от Гудрун Энслин, которая в этом весперовском совместном предприятии исполняла главные секретарские обязанности (как и спустя десять лет в информационной системе узников РАФ).
Старая поэзия + новая литература
Действительно, наряду с изданием произведений Вилли Веспера они строят и совершенно иные планы. В феврале 1963-го в Биржевом листке германской книготорговли (Boersenblatt des Deutschen Buchhandels) появляется объявление, что «студенческий кружок новой
16 В оригинале: volkstuemelnd — изображающий народное, как бы народный.
32
литературы» ищет издателя «для своего периодического печатного органа „seria nova” (проза, лирика, графика, полемика)»хи". Первым проектом был том стихотворений современного испанского поэта Херардо Диего, которые Веспер по подстрочнику переложил на немецкий язык, а также подборка графики «Против глупости и войны» XLIV.
Дополнительный штрих к предыстории этой амбициозной затеи добавляет письмо консультанта издательства «Зуркамп» Вальтера Бёлиха, в котором он, откровенно забавляясь, пишет: «Глубокоуважаемый господин Веспер, какие бы сведения о наших планах Вы ни получали: авторских прав Неруды никто не отменял»XLV. И действительно, Веспер намеревался включить в свою программу прославленного поэта мирового коммунизма и будущего нобелевского лауреата Пабло Неруду.
В течение года студенческий кружок превратился в небольшое издательство под названием «студия новая литература» («studio neue literatur»), в рекламных предложениях которого озвучивалась именно та программа «новомодных экспериментов и заумных манер», которую оба в то же самое время столь красноречиво клеймили в своих дифирамбах Вилли Весперу. С другой стороны, сбивало с толку уже само название «новая литература»: в 1916 году одноимённый альманах издавал Курт Вольф. Но «Новая литература» назывался и журнал, которым в тридцатые годы руководил Вилли Веспер и в котором он призывал к созданию национальной литературы национал-социалистического Третьего рейха, очищенной в смысле народном и «обезъевреенной»17.
Напротив, «студия новая литература» отметила своё возникновение летом 1964-го выходом в свет антологии «Против войны. Голоса немецких писателей против атомной бомбы». В великолепно изданном томе были
17 Entjudet — без евреев (нем.).
2 Веспер, Энслин, Баадер
33
собраны лирика, проза, эссе и тексты выступлений более чем тридцати именитых германоязычных авторов, как из ГДР (Анна Зегерс, Стефан Хермлин, Петер Ху-хель, Арнольд Цвейг), так и из ФРГ, Австрии и стран эмиграции. Выбор имён и текстов недвусмысленно указывал на левый уклон: тем не менее рядом с Нелли Сакс или Бертольдом Брехтом нашлось место и Гансу Бауману, который в Третьем рейхе был преуспевающим сочинителем популярных стихотворений и песен, таких как «Дрожат одряхлевшие кости»18, после 1945-го сделал новую карьеру в качестве автора детских книжек, «вневременной» лирики и театральных пьес, а после 1962 года оказался в центре литературного скандалаXLVI.
Создаётся впечатление, что редактура антологии принадлежит Гудрун Энслин; да и адрес издательства — «Штутгарт-Каннштатт», дом священника Энслина. Бернвард Веспер заявлен издателем; он же — автор предисловия, датированного мартом 1964-го. Том посвящен Гансу Хенни Яанну, умершему в 1959-м и оставившему после себя драму «Пыльная радуга», в которой встают видения радиоактивного облучения и уничтожения: пьеса будоражащая, заклинающая, умоляющая и обвиняющая. Этот торжественный тон определяет весь весперовский вступительный текст, трактующий о власти и безумии писателей, голос которых мог бы стать решающим средством противодействия тоталитарному планированию — если бы только они взяли эту ответственность на себя! Стоит только сравнить ничтожное количество произведений, поднимающих проблемы, от решения которых зависит будущее существование всей жизни, со множеством других, в пространство которых действительность не допускается, как вас охватят разочарование и пессимизм™™.
!6 Гимн штурмовых отрядов (СА), военизированных формирований НСДАП. — Примеч. науч. ред.
34
национализм / гуманизм
Позднее, в своих политико-биографических размышлениях, которые в окончательном издании «путешествия» (1979) приводятся как «Материалы», Веспер со всей откровенностью писал: атомная бомба оказалась идеальным объектом агитации — потому что, находясь во власти держав-победительниц, она рухнула на всех без различия. Здесь была найдена точка, в которой должны исчезнуть все противоречия*^. д с другой стороны: отказ от воинской службы (наполовину гуманистический, наполовину националистический мотив) — позитивный момент революционного национализма / гуманизмаXLIX.
Это родство левых и правых мотивов протеста никогда не было столь ощутимым, как в тот период, о котором идёт речь, когда Бернвард и его подруга Гудрун пытались спасти поруганную честь его отца и в то же время идти в ногу с современными литературно-политическими процессами. Вдвоём они выполняли этот невероятный шпагат, казалось сами не замечая всей его гротескности.
Так, параллельно переписке с авторами антологии «Против смерти», находившимися в обозримом пространстве, шла — и, где только возможно, тою же почтой — рассылка пилотных экземпляров сборника новелл Вилли Веспера с просьбой о благоприятном отзыве или рецензии. При этом дом каннштаттского пастора играл поразительную двойную роль: рядом со «studio neue literatur» здесь же располагалась «Иностранная пресс-служба» издательства д-ра Бертля Петраи (Dr. Bertl Petrei Verlag). А фройляйн Энслин в одном лице являла как представительницу своего авангардистского литературного издательства, так и пресс-секретаря издательства Кэртнера с его немецко-народнической ориентацией.
2*
35
До какой очаровательной путаницы всё это порой доходило, дают представление некоторые фрагменты редакционной переписки. Так, в письме, датированном 15 октября 1963 года, М.-Й. Бен-Гавриэль пишет из Иерусалима: «Глубокоуважаемая госпожа Энслин, без какого-либо повода с моей стороны Вы прислали мне книгу Вилли Веспера. Я нахожу чрезвычайной безвкусицей направить творение нациста на рецензию еврейскому публицисту. Вам не следовало бы думать, что мы сами не в состоянии определить, кто из писателей... находил удовольствие в травле евреев и „культурболь-шевиков”. Я оставляю за собой право вынести этот инцидент на суд общественности... Книга будет возвращена Вам обычной почтой».
На это последовал длинный и оживлённый ответ «Пресс-службы» издательства д-ра Бертля Петраи, также отпечатанный на машинке Гудрун Энслин. Бернвард, будучи сыном Веспера, вполне благоразумно держится на заднем плане. У них и в мыслях не было, пишут Энслин / Веспер, как-то оскорбить чувства адресата, направив ему эти — совершенно, впрочем, аполитичные — рассказы о Любви, Мечте и Смерти. Никто не разделяет политических воззрений, «которых придерживался Вилли Веспер примерно 10 из 80 прожитых им лет, ни в коем случае». Напротив, с ними борются. Но факт остаётся фактом, что многие из «подлинных власть имущих» того времени «снова —- а может, по-прежнему— занимают ведущие позиции там, где милитаризм и авторитаризм вновь поднимают голову».
Издательство всего лишь печётся о том, чтобы «сделать это творение доступным исследованию», ибо как раз на примере Вилли Веспера «стоило бы попытаться понять: как человек, начало творчества которого отмечено знаком Рене Шикеле (закадычного друга), человек, не проявлявший ни малейших признаков человеконена
36
вистничества... как мог такой человек в ранние тридцатые годы перейти на позиции, известные как Вам, так и нам, и равно необъяснимые». Сам Вилли Веспер «хранил молчание все 20 лет, предшествовавшие его смерти», а между тем многие из его былых единомышленников сделали тогда новую карьеру. Речь здесь не только о Веспере, но о таких личностях, как Бенн, Гамсун, Жио-но, Тиммерманнс, Каросса, Хайдеггер и др. Должен ли весь труд жизни этих людей «быть вычеркнут из истории»? Случись такое, мы их уступим «идиотам нового национализма».
Их (издателей) уже самих вовсю клеймят «предателями» и «святотатцами», причём «именно те, кто наши однозначно демократические убеждения, нашу волю к взаимопониманию... тычут нам в глаза как срам и позор». Да, их хотели бы принудить, «держать архивы под замком, потому что слишком многослойные, неоднозначные материалы проникают оттуда, материалы, способные разрушить любой фантом». Так что было бы куда как выгоднее «примазаться к колоссальному бизнесу немецкого национализма, ко всем этим солдатским газетам и продажно-потребительским союзам, бывшим эсэсовцам и тому подобным персонажам». «Мы этого не делаем. Вражда этих людей — честь для нас, пусть даже однажды, когда Германию постигнет несчастная судьба нового захвата власти, ничто уже не сможет нас спасти»1-.
частная пресса триангель
Плаксивое лицемерие этих откровений читатель поймёт до конца, лишь когда будет знать, что именно в то самое время объявления печатались во всех без исключения листках националистической ориентации:
37
в мюнхенской «Национально-солдатской газете» д-ра Фрея (National- und Soldatenzeitung des Dr. Frey); в «Немецком студенческом вестнике» (Deutscher Studenten-Anzeiger /DSA/) и в «Немецкой еженедельной газете» (Deutsche Wochen-Zeitung /DWZ/), органах новоорганизованной НДП; а также в целом ряде журналов аналогичной идейной направленности, таких как «Зов рейха» (Reichsruf), «Студенческий корпоративный листок» (Burschenschaftliche Blaetter) или «Посев» (Saatkorn19). Войдя в контакт с «Центром переписки национально мыслящей молодёжи» (Schriftzentrale der nationalen Jugend) и издательством «Милитариа» Друффеля (Militaria Verlag Druffel), Веспер-младший организовал с ними обмен клиентскими карточками, которые для Триангеля он заготовил в расчёте на 2500—3000 «единомышленников»1-1.
Здесь, в отцовском имении, Бернвард лично руководил ещё одним предприятием, частным издательством Триангель, домашним издательством отца. Рассылая подписанные экземпляры своих собственноручно изданных произведений, Вилли Веспер после 1945 года сумел сохранить круг преданных читателей. Через находящийся здесь же в имении «Книготорговый дом Вилли Веспера» (Buchhandlung Will-Wesper-Haus) осуществлялся сбыт всех ещё доступных изданий, таких, например, как переизданный роман «Крепкий род» (Das harte Geschlecht20) (изд-во Штокера, Грац), однотомник рассказов «Странная флейта» (изд-во «Хюненбург Фер-лаг»), сборник избранных рассказов «Малый венок жизни» (изд-во «Клостерхаус Ферлаг», Липпольдсберг),
19 Saatkorn — посевное (семенное) зерно.
20 Перевод названия романа без знания содержания весьма затруднителен. Немецкое прилагательное hart, в зависимости от контекста, может означать: жёсткий, твёрдый, крепкий, резкий, суровый, жестокий, трудный и т. д. Существительное das Geschlecht — пол (биол.), род (в том числе грамматический), поколение.
38
а также фотоальбом «Волшебство полей», снабженный журчащими стихами и текстами Веспера, изданный Обществом охраны парков-заповедников.
Уже в 1960 году, закончив обучение издательскому делу у Вестерманна, Бернвард принимает дела этого домашнего издательства и даёт ему новое название «частная пресса триангель» (в соответствии с молодёжной модой заглавные буквы отсутствуют). Он ведёт обширную переписку, целью которой является пристроить отдельные произведения отца — а если возможно, то и полное собрание сочинений — в ведущие издательства для переиздания.
При этом он повсюду встречает огульный отказ, что бесит его до крайности. Так, Зигберт Мон, шеф литературного издательства Группы Бертельсманн и один из наследников концерна, который во время войны в своих «полевых выпусках» стотысячными тиражами выбрасывал в окопы рассказы и стихи Вилли Веспера и имел на этом сногсшибательные барыши, холодно сообщает Бернварду, что после консультаций с рецензентами он «пришёл к выводу о нецелесообразности выхода в моём издательстве книг Вашего уважаемого отца». Он лично не относится к Вилли Весперу ни положительно, ни негативно и «ничуть не отягчён грузом минувшего». Просто политика издательства «за последние годы сильно изменила своё лицо»и|.
«Последний урожай»
Смерть отца в феврале 1962 года подвигла сына на новую, лихорадочную активность. Самое деятельное участие в ней принимала мать Бернварда, Роза, которая, собственно, всем и командовала. Ещё при жизни Вилли Веспер сплёл себе своего рода погребальный венец
39
из листьев лавра — томик поздних рассказов и стихотворений, который под заглавием «Последний урожай» увидел свет уже после его смерти и”. Заранее была готова его посмертная маска и им самим написанное стихотворное наставление: Очистите меня огнём. Опустите меня/Под древний валун. / Начертайте: Он был человеком. / Может, это станет ему утешением2'. Так она и выбита, эта покрытая мхом эпитафия, на маленькой грампластинке у подножья гробового камня, полевого валуна.
Последние стихотворения выдержаны строго в духе вневременного классицизма — и вполне понятно, почему позже, в своей эппендорфской больничной палате, сын использовал трагически-элегические краски Гёльдерлина, в которые отец также окрасил свой жизненный Эпилог:
Всё больше каменеет в нас, а может, в большинстве из нас, сердце.
Иные становятся как железо. Сталь они носят в груди,
могучие, из которой куётся судьба. И сами они словно молоты и придают — они тоже — форму судьбам людей, пусть даже Бог основное делает сам.
Но некоторые нежны и остаются отзывчивы всегда,
и любой удар задевает их за живое. Шрамами покрыто сердце добрых, поэтов, каждый вздох их сотрясает, и, до самых глубин задетые, поют они плача.
Но перед смертью все мы одинаковы и в последний час плавимся мы как в огне, и даже из самих камней медленно сочатся слёзыLIV.
Нужно было очень внимательно вчитываться, чтобы понять, что этот «Эпилог», кроме всего прочего, явля-
21 Подстрочник. В оригинале — рифмованное четверостишие.
40
ется и судьбою овеянным, последним диалогом «отзывчивого, нежно настроенного, задетого до самой глубины» поэта с его «кующим судьбу, но не побеждающим» фюрером, которого он к началу мировой войны в 1939 году воспел как божьего посланца.
Бернвард исполнил волю отца, напечатав для подписчиков томик, оформленный вполне традиционно (в простом, как у молитвенника, моющемся переплёте). «Последний урожай» вышел точно к восьмидесятилетию отца, 11 октября 1962 года, которое с большой иллюминацией было посмертно ещё раз отпраздновано на частном кладбище в парке поместья. Мама Роза была режиссёром: «Под конец — пойдёмте с факелами к гробовому камню, пусть внуки станут по правую руку, у каждого факел в руках, а все остальные — разделятся по голосам, и тогда мы споём незабвенный Призыв отца, и пусть будет сказана речь. Я думаю, праздник будет прекрасен»LV.
«Призыв» отца — его стихотворение 1915 года, которое читалось на бесчисленных тризнах двадцатых, тридцатых, сороковых годов и слова которого высечены на бесчисленных воинских надгробиях:
Пусть каждый молчит про свою печаль — больше забота есть! Все мы на жертву готовы сейчас, да и на смерть.
Грозно начертано на небесах: пусть погибает всё, Но, наших детей и отцов земля, Германия вечно живёт!
Признания, противоречия
Как раз в это самое время протест против послевоенной Федеративной Республики, проистекавший из верности Бернварда отцовскому наследию, начинает наполняться новым оппозиционным содержанием. Осенью
41
1962 года в связи со скандалом вокруг журнала «Шпигель» и вместе с Гудрун Энслин Бернвард Веспер принимает участие в акциях против обыска в гамбургской редакции и ареста редактора Рудольфа Аугштайна в октябре 1962 года22.
Несколько позже в редакцию близкого к НПГ «Немецкого студенческого вестника», который заклеймил эти демонстрации как инспирированные с Востока и предательские, пришло протестующее письмо от господина Веспер-Триангеля. Ответственный редактор, из-за разницы в возрасте принявший Бернварда за внука поэта, был в недоумении. Что заставляет его медлить с обнародованием этого легкомысленного письма, так это «имя Вашего глубоко нами уважаемого деда Вилли Веспера, с которым нас... связывают совершенно иные представления». Разве ему не известно, что «Шпигель» всегда занимался травлей «поэтов, подобных Вашему деду»? А «взгляды Вашего деда на современный литературный процесс и стоящие за ним умонастроения» ему-то уж следовало бы знать!
В ответ на это 28 декабря редакция получила воинственный ответ Гудрун Энслин, которая по поручению господина Веспер-Триангеля сообщала, что этот последний
22 В ночь с 26 на 27 октября 1962 года редакция журнала «Шпигель» была захвачена спецназом на 30 дней, директор издательства и большинство редакторов арестованы по обвинению в «государственной измене». Основанием послужила статья журнала о маневрах НАТО. На парламентских дебатах по этому поводу выяснилось, что операцию по захвату «Шпигеля» организовал министр обороны Франц-Йозеф Штраус, после чего разразился скандал, вылившийся в первый с истории ФРГ правительственный кризис: 5 министров от СвДПГ подали 19 ноября в отставку, а затем в отставку вынуждены были подать и остальные 15 министров от ХДС / ХСС. Штраусу это стоило поста министра обороны; арестованные были освобождены в течение зимы 1962—1963 годов; в 1964 году они были оправданы Федеральной судебной палатой. Кризис в правящей коалиции ХДС / ХСС — СвДПГ из-за «дела „Шпигеля”» повлек за собой отставку канцлера Аденауэра в 1963 году. — Примеч. науч. ред.
42
какую-либо дальнейшую переписку находит бессмысленной. Что же до неё лично, она «не настроена скрывать от Вас своё мнение». Посему она будет «использовать самые простые фразы, смысл которых станет Вам ясен после первогоже прочтения». В действительности Бернвард Веспер является сыном Вилли Веспера. «„Принимая во внимание” это имя, принимая во внимание личное мужество, которое Вилли Веспер (вопреки всем рассудочным схемам) демонстрировал на протяжении всей своей жизни, остаётся только одно: следовать голосу собственной, индивидуальной совести». Именно поэтому ныне «многие сотни студентов прошли бесконечным, безмолвным маршем протеста... руководимые единственно убеждением, что силам и методам, используемым в нашем государстве для подавления индивидуума (в данном случае редакторов «Шпигеля»), можно успешно противостоять только через осознание своей персональной ответственности»LVI.
Поистине, курьёзное смешение мотивов, представлений и ориентиров, почти как в цитированном выше письме Бен-Гавриэлю, только на этот раз — редактору студенческой газеты, близкой к НПГ. Всё тот же упор на демократическую ангажированность против угрозы «нового захвата власти» — и одновременно — апелляция к Вилли Весперу, как к некоему несгибаемому лютеранину, который следовал одним лишь велениям совести.
Здесь же берут начало упорные отчаянные попытки Бернварда представить биографию и творчество писателя Вилли Веспера в другом, более соответствующем духу времени свете. В восьмистраничном неподписанном эссе, обозначенном как «собственность издательства» и призванном упорядочить для внутреннего пользования аргументацию и язык, ясно прослеживается стремление к политической и литературно-исторической
43
переоценке. Так, приводятся высказывания Бруно Франка, ещё в начале двадцатых годов восхвалявшего «неописуемое звучание» стихотворений Веспера, в таланте «которого расцвели семена Гёльдерлина, Эйхен-дорфа, Мёрике»23. А эльзасский закадычный друг Рене Шикеле тогда же написал Весперу, что его стихи достигают «почти надъязыкового воздействия музыки», что некто, не говорящий ни по-немецки, ни по-французски, услышав стихи Веспера и Верлена, мог бы подумать, «что слышит один и тот же звук».
Итак, выходит, что Вилли Веспер попал в пантеон мировой литературы задолго до Третьего рейха. И уже к 1931 году, объясняется далее в тексте, с окончанием «главной прозаической вещи, романа „Крепкий род”, повествующего о христианизации Исландии...» его творческий путь находит «своё предварительное завершение». Лишь после этого он вступает в НСДАП. Хотя после 1933 года он и выступает «вместе со своими сотрудниками, часть из которых были евреи... против идейного направления, которое он называл „культур-большевистским”», он столь же решительно борется с «национальными фантастами» и «мифогерманцами современности». Своим стихотворением «Признание» 1934 года он поставил себя в открытую оппозицию тенденции нового язычества в национал-социалистической идеологии. При этом он подвергся бойкоту со стороны «Ведомства Розенберга» и Министерства пропаганды Геббельса, а также «угрозам гестапо». В 1935 году он оставил службу в Прусской академии языка и поэзии и удалился в поместье Триангель, где вторично женился и посвятил себя сельскому хозяйству.
23 То есть романтизма. Фридрих Гёльдерлин (1770—1843), Йозеф Эй-хендорф (1788—1857), Эдуард Мёрике (1804—1875) — видные (Гёльдерлин — великий) представители литературы немецкого романтизма. — Примеч. науч. ред.
44
К сожалению, в этой борьбе Веспер видел мало поддержки со стороны коллег. Среди тех немногих, кто после 1945 года ещё «помнил помощь Веспера», был профессор Лео Вайсмантель, заступничество которого, впрочем, никак не могло воспрепятствовать «огульному бойкотированию весперовских произведений», поскольку в расчёт всегда принимались «одни только, часто односторонние и ошибочные, полемические выпады», но отнюдь не всё его творчество и образ мыслей в целом. Но в 1946 году именно он говорил, что труды его таковы, «что мой народ будет читать их и через десять, и через двадцать лет». Ибо: «Дух навеки нельзя запереть». Так что Вилли Веспер «как никто другой честно и прямо проделал свой путь», как человек, «который всё знал о своих заблуждениях и достижениях»LV".
Ожидания и разочарования
Это была ожесточённая борьба за спасение чести, с признанием трагических заблуждений и политических ошибок, значение которых, по мере возможности, всячески преуменьшалось, и проводилась мысль, что своим двадцатилетним молчанием поэт все их полностью искупил. Тем самым уединение Веспера в Триангеле приобретало достоинство внутренней эмиграции — сначала по отношению к Третьему рейху, а после — к западногерманской Федеративной Республике, которая лишь завершила разрушение немецкой культуры и раскол нации.
Исходя из этих соображений, Бернвард стремился упорядочить произведения отца, привести их в должную форму. И Гудрун Энслин при этом была куда больше, чем просто помощница, в идейном смысле во всяком
45
случае. В конце 1962 года Бернвард составил завещание, в котором ей, в случае его смерти, поручалась забота как «о моих работах» (зачёркнуто: «моих скудных трудах»), так и о «трудах Вилли Веспера на основах, заложенных мной»171".
Из первоначального «перечня произведений» в десяти блоках в конце концов родилась целостная концепция семитомного Полного собрания сочинений Вилли Веспера, причём над заглавиями отдельных томов Бернвард постоянно ломал себе голову. В результате они были названы: I. ВЕНОК ЖИЗНИ (Стихотворения)-, II. ИСТОРИИ О ЛЮБВИ, МЕЧТЕ И СМЕРТИ (Новеллы)', III. ВОИН БОЖИЙ (Исторические рассказы); IV. ВЕЛИКАЯ КНИГА СКАЗАНИЙ (Зигфрид, Гудрун, Парцифаль, Тристан и Изольда и т. д.); V. СМЕРТЬ ФИЛИСТЁРАМ (Весёлыероманы); VI. КРЕПКИЙ РОД,(Роман); VII. ВКЛАД В ЛИТЕРАТУРУ (Письма и статьи).
Переговоры по этому проекту проходили мучительно, сопровождаемые едкими комментариями Розы Веспер. «Этотунивермаг „Бертельсманн” — чистой воды литературный колхоз», — заметила она1* в ответ на жалобы Бернварда, что, мол, половина издательских домов и книжных клубов скуплена, «чтобы дать рынок сбыта американским импортным товарам»1*. Те издательства, которые ещё шли на контакт, вели себя всё более отстранённо и наращивали непомерные требования. Так, издательство Леопольда Штокера в Граце запросило «всю полноту прав» на Вилли Веспера, не желая принимать на себя каких-либо обязательств по Полному собранию сочинений1*'. Сорвались и переговоры с тюбингенским издателем Фрицем Шлихтенмейером (завзятым праворадикалом)1*". Наконец Веспер / Энслин обрели пристанище у «отважного» д-ра Бертля Петраи, бывшего национал-социалистического референта по фольклору на Клагенфуртском радио и дипломированного
46
фольклориста. Его недавно созданное маленькое издательство в медвежьем углу Мариа-Райн под Клагенфуртом оказалось для них адресом последней надежды.
При всём том производство, сбыт и рекламу Бернвард (с Гудрун в качестве «пресс-секретаря») в огромной степени взял на себя. В конце концов «рассказы о любви, мечте и смерти» были набраны и отпечатаны в домашней типографии Весперов в Бетеле. Из 3000 экземпляров только половину удалось переплести в заботливо подобранную, изысканную «Прусскую лазурь», тогда как остальные книжные блоки пришлось поместить на хранение в Триангеле.
Между тем мюнхенское агентство по распространению некоего доктора Рата, найденное с превеликим трудом, слало весьма сдержанные сцобщения. К концу 1963 года было разослано 300, а к середине следующего года — целых 500 экземпляров, но Рат постоянно жаловался на «колоссальные трудности при сборе денег с подписчиков». Из месяца в месяц напоминания Веспера становились всё настойчивей, тем более что в марте он сам получил первый платёжный ордер из типографии. В октябре 1964 года он предостерегает (доверительно) д-ра Рата относительно д-ра Петраи, от которого он смог получить свои деньги лишь «под угрозой опротестования векселей, да и то после страшной возни». В связи со всем этим издание Полного собрания сочинений Вилли Веспера в настоящее время, к сожалению, невозможно, хотя он (Бернвард) охотно продолжил бы эту работу.
В декабре 1964 года типография в Бетеле предъявила судебное решение о выплате ей 5900 марок. Веспер — уже из Берлина — отвечал самым смущённым тоном, что платить ему нечем. «Причина этого в низких шансах на продажу книг, но главное — в том, что моя мать, которая, согласно договору, обязана ежегодно
47
выплачивать мне за работу по 2000 марок, вот уже год противозаконным образом от выплат уклоняется. Я же лично не владею ничем, подлежащим аресту или залогу»1*111. в последний момент ему всё-таки удалось заключить с «Европейским книжным клубом» в Штутгарте соглашение о лицензионном издании, что освободило его от основного долгового бремени и™.
Итак, фиаско Бернварда Веспера с отцовским наследием было отмечено материальным и идейным банкротством, которое он переживал как своё сугубо личное. Непереплетённые блоки первого тома Полного собрания сочинений Вилли Веспера так и лежали в подвале три-ангельского дома. После того как летом 1970 года Роза Веспер переселилась в приют для престарелых, этот отчий дом, с такою любовью и такой ненавистью воспетый в «путешествии», был до основания вычищен и продан. Как писали мне сестра Бернварда Хайнрике и её муж Герд Штольце, поселившиеся в модерновом бунгало на окраине старого помещичьего парка, — писали наполовину смущённо, наполовину с саркастической усмешкой, — пришлось устроить в парке маленькое аутодафе. «Сожжение книг, творений Вилли Веспера! Вы себе даже не представляете, как скверно горят сырые книги».
3. Отец мой, отец мой
Поколение, одобрившее Глтлера, войдёт, вероятно, в историю как первый пример считавшейся дотоле невозможной массовой шизофрении: здесь — семейная сценка, особенный тёплый уют, там — деловитые движенья палача; здесь — идиллия вечернего отдыха, ревниво оберегаемый семейный мир, там — расовая ненависть, травля народов, одобрение выселений и убийств. — В сущности, эта амбивалентность восприятия и поведения — не что иное, как безошибочный признак тотальной личной пустоты, бесконечной душевной нищеты, совершенного отсутствия ориентиров, благодаря чему призыв к деперсонификации был воспринят с восторгом и счастливой готовностью
Наблюдения, проницательные до боли — но и холодные. Бернвард Веспер записал их в октябре 1964 года, в рецензии на психологически-биографическое исследование Иоахима Феста «Лицо Третьего рейха». Летом 1964 года Веспер / Энслин перебираются в Западный Берлин, а вместе с ними — «студия новая литература»,
49
которая теперь использует фирменный подзаголовок «Авангард / Дискуссии / Наука». Только после этой перемены мест, как будто начинает преодолеваться то своеобразное расщепление личности, в основе которого — почти инцестуозная связь Бернварда с отцом.
И Бог был мне отцом и отец мой был Бог, по утру, если Бог решил, будешь ты опять пробуждён, отца моего звали Вилл241™. Фигура Вилли Веспера давно канула бы в пучину немецкой политической и литературной истории, когда не автобиографический манифест его сына, давший ему ещё одну, призрачную жизнь после смерти. В его экзальтированном, полудетском-по-луреволюционном восприятии этот образ приобретает вневременное величие, которое не вполне соответствует его реальной исторической роли и значимости. Однако то, что жизнь и творчество Вилли Веспера являют необычайно впечатляющий пример «великой ошибки немецкого бытия», не подлежит никакому сомнению.
Искренность, защищённая властью
В 1968 году Бернвард Веспер подарил старому другу одну из своих «вольтеровских» брошюр, надписав на ней многозначительное посвящение: «Никто не революционер сам по себе, им делаются — Лазар Карно»LXVH. По аналогии можно было бы сказать: Вилли Веспер тоже не был «нацистским поэтом» с рожденья; он «сделался» им24 25.
24 В немецком оригинале игра слов: Wenn Gott will — Если Бог пожелает. Здесь will — форма 3-го лица единственного числа настоящего времени от глагола wollen — желать в сослагательном наклонении. Ho: Will — также и имя отца поэта.
25 Лазар Никола Карно (1753—1823) — выдающийся французский математик и механик, член Парижской академии наук и в то же время видный деятель Великой французской буржуазной революции, «организатор побед» якобинской армии. — Примеч. науч. ред.
50
Из пресловутого «плебейского состояния» (его отец был кучером, трактирщиком, крестьянином-арендатором в предместье рабочего городка Эльберфельд) он, благодаря упорству и таланту, сумел подняться до вершин образованности. Изучение истории и германистики, курс которых он проходил в Мюнхене в 1904 году, он вскоре оставил ради работы переводчиком и редактором в издательстве К.-Х. Бека. Он активно участвует в литературной жизни Швабингена, пишет стихотворения в неоромантическом стиле и общается с такими литераторами, как Рихард Демель, Дётлев фон Лили-енкрон и Карл Вольфскель26. В 1906 году, в возрасте 24 лет, он женится на Кэт Вэнтиг, авторе книжных иллюстраций в стиле модерн. Она рожает ему четверых детей, ив 1911 году он перебирается из города обратно в деревню.
К этому времени он — уже довольно востребованный писатель, чем прежде всего обязан знакомству с Вильгельмом Лангевише и сотрудничеству с его новым издательством. В популярных книжных сериях этого издательства, таких как «Книги Розы», социально- и национально-педагогические традиционные воззрения органично сочетались с современной массовой литературной продукцией. «Изданные и переплетённые с благородной простотой», украшенные орнаментом томики были призваны позволить «и людям скромного достатка» завести домашнюю библиотеку, состав которой будет ограничен «преимущественно книгами немецких авторов» DM".
С такой программой было удобно продвигаться по широкой (и весьма тучной) ниве германофильского самолюбования, обогащая его элементами современных
26 Все трое — писатели-неоромантики «второго ряда». Крупнейшим из них был Дётлев фон Лилиенкрон (1844—1909), один из пионеров немецкой импрессионистской поэзии. — Примеч. науч. ред.
51
художественных форм от литературы «рабочих союзов» до модерна. Такое смешение было типичным для поздневильгельмовской эры. Первый успех Веспера, собственно, и остался главным его успехом: антология под названием «Урожай. Из восьми столетий немецкой лирики» (1906), общий тираж которой за полвека достиг почти миллиона экземпляров. Затем последовали серии стихотворных переложений, обработок и книжек, содержащих сокращённые варианты и адаптации.
Но истинной профессией Веспера стали изложения и пересказы в романной форме великих эпосов и поэм европейского средневековья и начала нового времени. Прототипом этого, Веспером созданного, жанра стали «Тристан и Изольда — Любовный роман» и «Парси-фаль — Приключенческий роман», в 1911 году сведённые в один том стоимостью 1,80 марок, который за два года был продан 50 000 раз, а тираж которого после всё новых и новых переизданий достиг четверти миллиона. По тому же рецепту в последующие годы в форму «приключенческих романов» были переведены многие великие творения мировой литературы — от «Нибелунгов» или «Дон Кихота» до «Уленшпигеля» или «Робинзона Крузо» — большое послабление в тяжкой борьбе за высшее образование.
Большая война и германский Бог
Начало мировой войны застало 32-летнего Вилли Веспера в Италии, где с 1923 года он с семьёй жил в колонии художников под Флоренцией. Всем своим существом он стремился в Германию, в империю. В 1915 году добровольцем явился на призывной пункт, но вместо фронта по высочайшему повелению был откомандирован
52
Генеральный штаб, где ему было предписано служить «научным вспомогательным сотрудником». Его любовь к родине нашла выражение в цикле патриотических стихотворений («О великой войне»27). Настроения этого сборника — от готовности к сладкой жертвенной смерти (Они так браво шагали, / Горькую смерть узнали, / Выпили, словно вино...) — до стальной воли к победе (Бог, говорящий из наших орудий, /Бог, разрушающий ваши редуты...). Из чудовищного тысячеголосого хора военных стихов и песен, грянувшего одновременно со всеобщей мобилизацией, творения Веспера выделяются разве что своей приторной набожностью.
В час поражения 1918 года из этой просветлённой веры в «германского Бога» и направляемое им оружие родилась фанатически-протестантская убежденность в возрождение империи. Появляется серия исторических романов и рассказов — «Юные годы Мартина Лютера», «Странствия рыцаря Ульриха фон Гуттена», «Свистун из Никласхаузена», в которых речь идёт о борьбе молодой, национально мыслящей, творческой Германии против загнивающего «Рима», разожравшегося на сребрениках от продажи индульгенций. Вечное сослагательное наклонение германской истории: не будь этот мир полон врагов, он бы давно излечился посредством немецкого духа.
Эти национально-патриотические, возрожденческие мифы соперничали и в то же время перекликались с идеями левых радикалов, стремившихся реконструировать германскую революционную традицию, корнями уходящую в Реформацию и крестьянские войны. Если попытаться как-то обозначить политическую ориентацию Веспера в те годы, то можно сказать, что он блуждает в туманном пространстве «консервативной революции». Поэтому вполне закономерно, что зимой
27 «Vom grossen Krieg» — «С великой войны» (возможный вариант).
53
1918—1919 годов он некоторое время состоит членом Совета духовных рабочих. При всей романтике «крови и почвы», он всегда воспринимал себя ещё и духовным представителем «рабочего сословия» и некоего «немецкого социализма» в корпоративном смысле.
Рыцарь Табаккус, трубочный рифмоплёт
Но так впрямую современность не слишком часто присутствует в рассказах Веспера. В 1920 году он перебирается из лихорадочно-суетного Берлина в тихий Мейсен, где ведёт идиллическую жизнь на берегу реки. Здесь он вступает в пародийную ложу «Шлараффия»28 и в 1922 году принимает посвящение в ранг «Рыцаря Та-баккуса, трубочного рифмоплёта». Наряду с историческими полотнами, из-под его пера изливается целый поток вневременных элегий, объединяемых в сборники с напыщенными названиями вроде: «Письма двух влюблённых», «Цветущее дерево» или «Лето прекрасно».
Пусть снова и снова день радостно расширит нашу душу. Что бы ни случилось с нами, ничто не помешает нам идти вперёд.
Пусть вяло скользит позади время, так быстро потраченное. Во всю ширь блистает перед нами манящая
бесконечность29.
Благодаря таким стихотворениям, коллеги, такие как Рене Шикеле, Франк Ведекинд или Бруно Франк, удостаивали его по-дружески преувеличенных похвал, сравнивая с мастерами от Мёрике до Верлена.
28 Schlaraffenland — сказочная страна, где молочные реки и кисельные берега; страна лентяев.
29 Подстрочник.
54
Вообще же, в литературном творчестве Веспера двадцатых годов преобладают преимущественно мотивы внутренней духовности и спокойной ясности. Он публикует циклы задушевных рассказов, такие как «Силы мечты», «Фарфор» и «Вечное возвращение». В 1926 году он дебютирует в качестве драматурга с целомудренноэротической комедией ошибок «Кто? Кого?», действие которой разыгрывается в Венеции эпохи Возрождения. В 1930—1931 годах выходит юмористический роман «Сэм в Шнабельвайде» — история маленького негритёнка, поставившего на уши некий ханжеский городишко (в котором нельзя не признать Мейсен).
Всё это принесло ему настоящий успех. В 1927 году на прилавках было не менее двадцати его книг. Его имя гарантировало качество, везде он был принят и уважаем. Чего же, спрашивается, не хватало человеку, что грызло его изнутри такое, чем можно обосновать или, по крайней мере, объяснить последовавший вскорости взрыв маниакальной ненависти?
Его деятельность на посту главного редактора журнала «Художественная литература», который он принял в 1922 году в качестве приложения к официозной «Центральной литературной газете Германии» и который превратил в самостоятельный литературный журнал, также не даёт однозначных ответов на эти вопросы. Само собой, привкус крови и почвы присутствует во многих публикациях. И наскоки на американскую «массовую культуру» (от джаза до Тарзана), и выпады против берлинского «культурбольшевизма» становятся всё резче и нередко сопровождаются антисемитскими демаршами. Но ведь то же самое имеет место и в других, считающихся вполне серьёзными газетах и журналах. Во всяком случае, Томас Манн в 1928 году одобрительно отозвался о «Художественной литературе» как о «с умом ведущемся» журнале.
55
В том же году журнал был поглощён Ганзейской издательской корпорацией, которая после покупки авторитетного издательства «Ланген-Мюллер» стремилась к тому, чтобы совместно с концерном Гугенберга сформировать национальную немецкую издательскую империю, долженствующую дать отпор левым, либеральным и «еврейским» издательствам. Под этой крышей и стал теперь работать Веспер как автор и редактор.
От «художественной» к «Новой литературе»
Но только переименование в 1932 году издания в «Новую литературу» оказалось знаковым моментом. Оно совпало с выходом в свет весперовской кроваво-мистической скандинавской саги «Крепкий род» и его вступлением в НСДАП. Веспер «сделался» наци — как и сотни тысяч других немцев в это же время в припадке беспрецедентного политического экстаза.
Ответ на вопрос о личных мотивах такого экстремального перевоплощения кроется, возможно, в том, что в двадцатые годы имя Веспера либо вообще не упоминается в литературно-критических текстах, либо всплывает как бы вскользь. Кем его считали в большей степени — редактором, пересказчиком или фельетонистом — или же самобытным поэтом и писателем? Во всяком случае, высокие тиражи его книг никак не отражали его истинную значимость как литератора.
И так дело обстояло не только с ним, но и со всеми вообще писателями народно-национального направления. В качестве авторов бестселлеров Боймельбург, Брем, Двингер, Эттигхофер, Гооте, Гримм или Веспер нисколько не уступали таким левакам и республиканцам, как Фейхтвангер, Гауптман, Клабунд, Генрих и Томас Манны, Ремарк, Вассерманн или Стефан Цвейг, — совсем
56
напротив. Но совершенно иначе всё это выглядело, когда Речь заходила не о цифрах тиражей, но о воздействии на культурную и интеллектуальную общественность. В Веймарской «Республике посторонних» (Петер Гай), как с безжалостной ясностью показал кризис 1930 года, имелась громадная пропасть между городским меньшинством, с его продвинутыми культурными и жизненными запросами, на которые ориентировалась ббльшая часть средств массовой информации, и безгласным большинством, для которого всё это было лишь раздражающим фактором, усиливающим чувство неуверенности и отсутствия почвы под ногами.
От зависти к ненависти
Вопрос литературной значимости давно уже не решался исключительно внутри своей страны. А ведь трудно представить себе что-либо менее переводимое и годное для экспорта, чем немецкие национально-патриотические литература и искусство, с их тотальной самозацикленно-стью и тяжеловесным задушевным кичем. И наоборот, по ту сторону Бродвея и Голливуда трудно было представить себе что-либо более востребованное на мировом рынке, чем продукция берлинской культурной индустрии, от фильмов студии УФА30 до музыки и литературы. В подавляющем большинстве это действительно были творения социальных «посторонних», главным образом еврейских издателей и продюсеров, писателей и художников, режиссёров и актёров, журналистов и критиков, которые стремились соединить национальные традиции и стили с элементами универсальной, всемирной культуры.
30 УФА (Универцум-фильм-акциенгезельшафт) — крупнейшая кинофабрика Веймарской Германии, просуществовала с 1914 по 1937 год. — Примеч. науч. ред.
57
Итак, налицо был реальный культурный конфликт, на который гибельным образом наложился и повлиял процесс политической радикализации кризисных 1929— 1930 годов. Первые предзнаменования появились в Прусской академии художеств, и особенно в Секции стихосложения, когда такие авторы, как Эрвин Гвидо Кольбенхойер, потребовали, «чтобы искусство, воспринимаемое нашим народом как специфически немецкое, в нашем кругу было бы представлено столь же полно, как уже представлено искусство интернационального типа». Спор также шёл о том, способен ли вообще Берлин, который, согласно Людвигу Фульде, «превратился в провинцию заграницы», представлять Германию и должна ли Секция стихосложения по-прежнему исполнять свои обязательства по отношению к государству (т. е. к Республике) — или же превратиться в Поэтическую академию, ответственную перед «всем народом», исполненную сознанием собственной, национальной миссии0™.
В этой дискуссии Вилли Веспер оставался лишь наблюдателем — хотя бы уже потому, что никто не предложил ему стать членом Академии. Тем более ядовитой была его полемика с ненемецкой «асфальтовой литературой»31 и берлинским «культурбольшевизмом» в условиях, когда шаг за шагом разрушались устои коллегиального общения. Всё более свободно употребляемое определение «еврейский» постепенно превратилось в универсальный ярлык для характеристики всех противоречивых феноменов капиталистического рыночного развития, осквернения святынь, сексуальной распущенности и политической коррупции, стало обозначением того фантомного
31 Согласно доктрине Геббельса, литература и искусство в Германии были разделены на «асфальтовую» и «почвенную». К «асфальтовой» литературе были причислены выдающиеся немецкие писатели, уехавшие в эмиграцию (Фейхтвангер, Брехт, Томас Манн, Зегерс), потому что они «чужды духу великой германской почвы».
58
мирового врага, который спит и видит, как бы побеждённый и обезоруженный немецкий народ и его потаённое иЛи же идеалистически созидаемое бытие низвергнуть в тартарары. В противоположность всему этому «Новая литература» возлагала на себя роль беспощадного, но справедливого поборника «свободной, чистой, осмысленной и помнящей свои корни немецкой литературы».
Большая чистка
В час «национального подъёма» 1933 года Веспер — в первых рядах тех, кто ратует за «большую чистку» немецкого искусства и культуры. Оказавшись в обойме униженных и оскорблённых «времён господства системы», он вступает в Академию как раз тогда, когда Генрих и Томас Манны её покидают, а других авторов, как еврейского, так и нееврейского происхождения, из неё исключают.
В унисон с функционерами национал-социалистического студенческого движения, которые по собственной инициативе устраивали агрессивные акции и бойкоты книжных магазинов, газет и издательств, «Новая литература» требовала, чтобы был подан недвусмысленный сигнал к национальному самоочищению. Таким образом, Веспера следует причислить к главным организаторам спектакля сожжения книг 10 мая 1933 года. В Лейпциге, городе ярмарок и книг, он лично выступил как основной оратор, ответивший на аргументы «ненемецких» конкурентов отправкой в пламя их произведений.
И эта роль подстрекателя и доносчика закрепилась за ним и его журналом на долгие годы. Так было, когда он из кожи вон лез, сражаясь с «асфальтовыми листками», такими как «Берлинер Тагблатт», «издевательский антигерманизм которых, собственно, и повинен в обострении форм немецкой самозащиты и самообороны»L>0<. В том же
59
духе звучали и его призывы немедленно закрыть «еврейские издательства» или резко ускорить их аризацию32. В 1934 году он требовал, чтобы издательство Густава Ки-пенхойера, программа которого представлялась ему «до-мартовской33 клоакой» в стиле Эриха Кёстнера34, было в полном составе отправлено на принудительное перевоспитание в детский дом. В это же время он сделал открытие, что книги издательств С. Фишера, Кипенхойера или Зольнаи по-прежнему наиболее популярны, а произведения их авторов, таких как Томас Манн, Якоб Вассер-манн или Франц Верфель, заполняют витрины книжных магазинов, тогда как «немецкие поэты», как и раньше, подобно Золушке, ютятся по углам иоа.
Литературно-еврейский мировой заговор
В таком ошеломляюще отчаянном тоне выдержаны и статьи Веспера, относящиеся к его заочной дуэли с эмигрантами. Так, «Новая литература» не устаёт доказывать, что вместе с «бежавшими за границу добрые духи отнюдь не покинули свой народ», «что, напротив, в национал-социалистической Германии впервые освободились пути и возникли возможности для основания «внутренней империи» немцев»LXXn.
Но даже из союзных государств, к примеру фашистской Италии, поступали сообщения, что переводят и читают почти исключительно эмигрантов (вроде Фейхтван-
32 От слова «арийский».
33 То есть Веймарской. В марте 1933 года режим Веймарской республики официально был заменен режимом гитлеровской диктатуры. — Примеч. науч. ред.
34 То есть в антифашистском стиле. Эрих Кестнер (1899—1974) — немецкий писатель-антифашист, один из наиболее издававшихся и популярных авторов Веймарского периода, в 1952—1962 годах возглавлял ПЕН-клуб ФРГ. — Примеч. науч. ред.
60
гера или Стефана Цвейга), а также запрещённых либо нежелательных авторов, в то время как «истинно немецкая литература» наталкивается на стойкое отсутствие интереса. В этой связи Веспер на полном серьёзе вносит в «Имперскую писательскую палату», основанную в 1935 году, предложение организовать «своего рода духовное плановое хозяйство для противодействия зарубежным тенденциям» и «осуществления некоего духовного валютного контроля» LXX,,‘. Чтобы с другими народами «наладить честный и чистоплотный обмен духовными ценностями без мошеннического посредничества чужеродных паразитов», следует потребовать, «чтобы все немецкие книги, в том числе и импортируемые, имели соответствующую пометку в том случае, если издатель еврей» Такая вот жёлтая звезда для книжек — ни больше ни меньше!
Это требование, каким бы оно ни было абсурдным, появилось на свет не случайно. Хотя к началу 1937 года Веспер и мог с угрюмым удовлетворением доложить о полном прекращении в рейхе деятельности «еврейских издательств», ему, тем не менее, приходилось признать, что «поток литературы из внегерманских еврейских издательств, захлестнувший немецкий книжный рынок» (из Вены, Праги, Стокгольма) стал ещё более бурным. Похоже, тоскует «ещё кое-кто по прежней еврейской жвачке» — что является не чем иным, как «литературным расовым позором», и должно быть наказуемо соответствующим образомLXXV.
Национал-социализм и его литература
Но самое большое огорчение для деятеля вроде Вилли Веспера заключалось, наверное, в том, что национал-социализм был не только не в состоянии, но и вообще —
61
нисколько не заинтересован в создании новой представительной национальной литературы. Недоразумение, жертвой которого оказались «добрые старые» национал-патриоты, так торжествовавшие в 1933 году, заключалось в том, что они поверили, будто теперь-то уж мерилом всего будут их идеалы. Увы, об этом не могло быть и речи. Та самая «чистая, помнящая свои корни, осмысленная немецкая литература», за которую они боролись и представителями которой являлись, для такого человека, как Йозеф Геббельс, который в юности сам выпустил знойный экспрессионистский роман и мыслил категориями современной массовой пропаганды, заимствованными частью у американцев, частью у Советов, — такому человеку подобная литература была совершенно чужда.
В остальном же правители Третьего рейха имели совершенно разные представления об искусстве и литературе. Геббельс, который в качестве министра пропаганды хотел возвыситься до положения диктатора искусств и который, имея в своём распоряжении «Имперскую палату культуры»35 либо «Имперскую писательскую палату», обладал для этого действенным исполнительным инструментарием, находился в постоянном конфликте с Альфредом Розенбергом, «Уполномоченным по надзору за духовным и мировоззренческим обучением и воспитанием НСДАП», с Филиппом Боулером, шефом «Партийной аттестационной комиссии по защите национал-социалистической литературы», а также с Рейхсминистром по науке, воспитанию и народному образованию Бернхардом Рустом.
35 «Имперская палата культуры» — созданный в 1933 году Министерством народного просвещения и пропаганды орган, контролировавший и направлявший деятельность прессы, кино, театра, музыки, изобразительного искусства, литературы. Все работники этих областей обязаны были состоять в «Имперской палате культуры», в противном случае им грозили репрессии вплоть до тюремного заключения. — Примеч. науч. ред.
62
Что же до самого Фюрера, то он вообще демонстрировал полное отсутствие интереса. «Литература, действительно, была чуждым ему искусством», — вспоминал Альберт Шпеер. По существу, развитие немцев в «народ поэтов и мыслителей» Гитлер считал проявлением дегенерации: «Другие аплодировали нам, нашей поэзии и нашему мышлению, потому что они точно знали, что это значит для них» — богатство мыслей и нищета деяний! У Гитлера было ясное представление о том, как нужно расположить искусства по мере убывания их ценности: архитектура, живопись, опера, оперетта и кино. Стихотворству он в лучшем случае был согласен иногда позволить «случаться»LXXVI.
Национал-социалистическим авторам, которые постоянно лавировали между «внутренней эмиграцией» и необходимостью приспосабливаться к внешним условиям, такое смешение невнимания и конкуренции то и дело диктовало совершенно неожиданные условия игры — и нередко становилось для них роковым. Стоило Министерству Геббельса простереть над кем-то из них благосклонную руку, как Ведомство Розенберга тут же изливало на них желчь и яд — и наоборот. А тут ещё и многочисленные литературные журналы, и прежде всего весперовская «Новая литература», присвоившие себе роль некоей вторичной цензуры и нападавшие даже на авторов, чьи книги были официально одобрены партийными органами.
«Внутренняя империя»
Особую нетерпимость Веспер проявлял по отношению к популярной развлекательной культуре, которую он в некоем ослеплении заклеймил как специфически «еврейскую» и за беспощадное изничтожение которой
63
ратовал. В действительности всё было наоборот. С цинизмом прирождённого правителя Геббельс запряг «лёгкую музу» в повозку режима и погонял её то кнутом, то морковкой. При этом кино, театр, опера и оперетта ценились куда выше литературы. В кинозале, у граммофона или под уличным репродуктором «белокурой бестии» дозволялось побыть человеком и обывателем. В условиях этого, совершенно шизофренического, организованного раскола сознания девиз «Сила через радость» приобретал воистину чудовищный смысл. И до самого конца разгул ненависти и насилия сопровождался залпами хохота и канонадами прекрасного настроения.
Всё это, правда, относилось также и к возвышенным звукам и декламациям: ведь для литературы, серьёзной музыки и классического театра производство радостного «внутреннего мира» оставалось той областью, где им разрешалось трудиться во имя хорошего настроения и душевного покоя немецкого народа. Здесь Веспер вновь обретает свою нишу в культурной политике режима — но только лишь затем, чтобы тут же ввязаться в новые, холерические конфликты и разбирательства. В конечном счёте он претендовал на роль ментора и покровителя той «серьёзной литературы», которую сам же признавал «порядочной и значительной». Так, ему время от времени случалось защищать некоторых писателей, внесённых в списки «нежелательных», а то и таких, кто считался молчаливым противником национал-социализма (в смысле «внутренней эмиграции»), но кого ещё печатали — Эрнста Вихерта, Вернера Бергенгруэна, Гертруду фон Ле Форт, Эрнста Барлаха или Рикарду Хух.
Такое заступничество вело к постоянным трениям с розенберговским «Книжным обозрением» и другими партийными печатными органами. Действительно ли
64
здесь играли роль (и насколько серьёзную) различия в мировоззрении, которые Веспер позже усиленно ставил себе в заслугу, — остаётся неясным. Как бы то ни было, его «Немецкая исповедь» 1934 года действительно противостоит мифогерманскому новоязычеству, которое распространялось в СС Гиммлера и в Министерстве Розенберга:
Как мои предки издревле, я взываю с детьми и детьми детей к Нему, с которым мы срослись... Святой Христос, это Ты моего народа и страны Спаситель...36
В то же время это прекрасно вписывалось в контекст вдохновлявшегося национал-социалистами «Немецкого христианства», которое должно было ввести в Третьем рейхе Евангелистскую церковь.
Собственно говоря, у нацистской партии не было никакого объединяющего мировоззрения или доктрины. Повсюду царил грубый «протестантский» синкретизм. И поэтому литературная и культурная сцена Третьего рейха была куда более разнообразна и менее «унифицирована», нежели это ретроспективно (по абсолютно разным соображениям) многие желали бы представитьLXXV".
«Дни поэтов» в Липпольдсберге
Так или иначе, эта известная самостоятельность позиции толкала Веспера к людям, знакомство с которыми должно было позже, после 1945 года, послужить ему и множеству ему подобным своего рода защитным амортизатором при падении. Центральной фигурой в этом
36 Подстрочник.
3 Веспер, Энслин, Баадер
65
обществе был поэт Ганс Гримм со своим романом «Народ без пространства». Для него, сына колониального чиновника компании «Германия — Юго-Восток», древние бритты являли собой достойный восхищения образец подлинной расы господ, которому немцы должны во всём следовать. Рассматривая немецкую нацию как «народ без пространства» (по меньшей мере после Версальского мира 1919 года), он видел опасность её духовной и психической деградации. Название этого двухтомного романа 1926 года стало желанным лозунгом для национал-социалистов, хотя сам Гримм мыслил скорее категориями колониального заселения, нежели континентальной экспансии. О том, что, несмотря на это, он поддерживает Гитлера, он открыто заявил ещё в 1932 году. За это в 1933 году он был провозглашён «Сенатором» новой Поэтической академии, а его роман возведён в ранг своего рода национального эпоса.
Но от получения дальнейших дивидендов Гримм упорно уклонялся. Национал-социалистическое движение было для него, если вдуматься, слишком плебейским, весь Третий рейх — чересчур современным, индустриальным, демократичным. С 1934 года в своём убежище, приобретённой в 1918 году части монастыря Липпольдсберг на берегу Везера, Гримм по собственной инициативе начинает устраивать «Дни поэтов». Уже сама режиссура действа — чтения в монастырском дворе, сопровождаемые классической, преимущественно духовной оркестровой музыкой, — наводила на мысль о некоем стилевом своенравии, которое вполне можно было расценить как замаскированную критику официального стиля.
Но гораздо более странным кажется то, что это «представление без представляющего» практически избежало влияния национал-социалистических чиновников от культуры и испытало настоящий прилив нежданных
бб
сторонников. Уже в 1935 году речь шла о «паломничестве» и о том, что тысячи людей буквально ловят каждое слово поэта, хотят видеть в нём — как сказал в своём последнем выступлении в 1938 году Рудольф Г. Бин-дИНГ _ «немца в его высшей, благороднейшей форме».
Гримм приглашал преимущественно тех авторов, для которых «переживание войны» 1914—1918 годов было центральным моментом — таких, как Боймельбург, Брем, Бурте, Каросса, Клаудиус, Двингер, фон Саломон, Шрёдер или Циллих. Присягой на верность немецкому духу здесь во дворе монастыря Липпольдсберг служило отправление солдатского культа, но не только. Здесь преклонялись перед «старыми мастерами», перед всем «природным», «благородным», «народным» и, не в последнюю очередь, — христиански-протестант-ским, причём некоторые (как Аугуст Винниг или Рудольф Александр Шрёдер) тянулись к «Исповедальной церкви»LXXVI". Короче, с точки зрения нацистской идеологии всё это мероприятие выглядело реакционной, направленной в прошлое критикой современности (в том числе и Третьего рейха) и вызывающе независимым праздником немецкой духовности — как оно, собственно, и было на самом деле.
Фюрер и его поэт
Перед войной Вилли Веспер ни разу не воспользовался приглашением Ганса Гримма. То, что после 1933 года он «молчал», как позже утверждали он сам, его сын и невеста сына, является полным абсурдом. Наоборот, в качестве цензора и доносчика он снискал себе совершенно определённую репутацию среди коллег. Единственная правда заключается в том, что он почти не выступает как писатель. Исключение составляют лишь
3*
67
несколько стихотворений, ставших для него просто фатальными: его стихи к Фюреру. При этом, работая над ними, Веспер возносится к вершинам лирических восторгов. Их искренность не подлежит никакому сомнению. Так, в апреле 1939 года он пишет большое стихотворение «Фюреру на 50-летие», исполненное подлинного благоговения и начинающееся строками:
Всего шесть лет — и подобно чуду восстала из пепла новая Империя, империя мира, империя во всеоружии, задуманная Одним и Одним же созданная, крепость Силы в центре мира, стоящая на твёрдой земле, на чистой воле и чистой крови...37
Но час свершения настал лишь с началом войны. Стихотворение «Август 1939-го» предвосхитило объявление войны, оживив в памяти август 1914 года. Оно заканчивается стихами:
Почувствуй, удары наших сердец как в сердце твоём горят... Решись же на то, на что должен решиться, на что тебя Бог послал!38
И наконец в 1942 году, когда все мосты были уже сожжены, с благородной скромностью прозвучало просто: «Фюреру».
Пусть возродится предков обычай: Поднимается Фюрер из гущи народной
Они вовеки не знали ни короны, ни трона. Вёл мужей за собою лучший из их сынов,
37 Подстрочник.
38 Подстрочник.
68
свободнейших из свободных! Лишь собственное деяние ему сообщало святость и милость Божью!
Так собственные заслуги создавали ему достоинство и высокое положение.
Того, кто предшествовал войску герцогом именовали39
Герцогом империи, как все мы считаем, Давно уже стал ты в сердцах верных Твоих40.
Услышал ли хотя бы раз Фюрер своего поэта? Это нам неизвестно. Он, как сказано, только позволял «случаться» стихотворству. То была односторонняя любовь. Но когда-то настал всё же великий момент, и вот мой отец рядом с фюрером шагал по совсем ещё новым, не изувеченным пожаром и гранатами, не залитым кровью коридорам Рейхсканцелярии, и вот они прошли в украшенную мрамором дверь, и тут фотограф сделал снимок, и вспышка его блица отразилась на чёрно-бело-красном партийном значке отца. Мой отец был одет в чёрный костюм. У него твёрдое круглое лицо, он бросил взгляд на скромную серую полевую униформу фюрера, которую тот, как он поклялся, снимет только после окончательной победы00™.
Однако, когда в октябре 1942 года Йозеф Геббельс не преминул прислать ему телеграмму ко дню рождения [шестидесятому] (но никто не подумал о том, чтобы наградить его премией...), Вилли Весперу уже не
39 Игра слов: Der vor dem Heer herzog / ward Herzog genannt. В древнегерманском языке «heri zogo» означало «ведущий войско». Потом эти два слова объединились в одно — Herzog, так что герцог, собственно говоря, означает «полководец». Слово herzog — форма 3-го лица единственного числа прошедшего времени от глагола herziehen, одно из значений которого — «предшествовать», в смысле «идти впереди кого-то». — Примеч. пер.
40 Подстрочник.
69
приходилось сомневаться, что — несмотря на елейные славословия и высокие тиражи военного времени — он и в своей желанной «Новой империи» не обрёл положения, к которому так страстно стремился и0*.
Хозяин поместья Триангель
Вскорости после захвата власти нацистами он пишет друзьям, что новая берлинская культурная ситуация, вывернутая на национал-социалистический лад, вызывает у него «сильную рвоту», в связи с чем он мечтает оставить литературу и вновь окунуться в коровий навоз Lxx^\ Всё чаще его можно видеть гостем в поместье Триангель, где он помогает смертельно больному другу, ротмистру Гансу фон Римпау, санировать41 его задушенное долгами хозяйство. В какой-то момент — то ли незадолго до, то ли сразу после смерти ротмистра в январе 1936 года — Веспер становится любовником и новым деловым партнёром его вдовы Розы Римпау. В мае 1937 года, когда брак с Кэт Веспер-Вэнтиг ещё не был расторгнут, родилась дочка Хайнрике. А год спустя, 1 августа 1938 года, появился на свет Бернвард. К тому времени Вилли Веспер уже был полноправным хозяином поместья Триангель.
Совершенно очевидно, что тем самым он осуществил ещё одну давнишнюю мечту своей жизни. Было в этом, правда, и что-то похожее на отступление разочаровавшегося человека. Возможно также, он принадлежал к числу тех «литературных баб», о которых Гитлер однажды высказался метко и издевательски: сперва они «сладострастно блудили словами насчёт предательства духа по отношению к жизни... Теперь же, когда мы взялись за дело всерьёз, они таращат изумлённые детские
41 Здесь — «спасти от банкротства».
70
глазки»исхх"- Как бы там ни было, но, когда с востока начинают просачиваться вести о гетто, массовых расстрелах и концентрационных лагерях, он предусмотрительно стремится обзавестись моральным алиби. В частных письмах он утверждает: «Моё глубинное неприятие еврейства никогда не препятствовало мне и никогда не станет препятствием к тому, чтобы сострадать горю отдельного человека и помочь ему, если это в моих силах»LXXXI". Было ли это так на самом деле, не ясно. Единственное достоверное подтверждение этих слов — эпизод с уже цитированным профессором Лео Вайс-мантелем, который на процессе о денацификации в 1947 году дал показания в пользу Веспера. О других подобных случаях мы не знаем. Вообще, мало вероятно, чтобы они имели место: Вилли Веспер непременно оповестил бы общественность.
Но и литературным оборотнем он не хотел становиться. Сборник немецких стихотворений «И всё же!», вышедший под его редакцией в 1944 году в серии «Полевая почта» издательства Бертельсманна, всецело погружает читателя в мир немецкой классики и протестантских хоралов. Это скорее утешение средь бедствий новой Тридцатилетней войны, чем радикальная национал-социалистическая лирика.
Когда же всё было кончено, он не стал терять времени: двое суток отец с помощником трудились в подвале у большой пылающей печи, сжигая книги и документы. «Тигры» заняли позиции в песчаных ямах-укрытиях, войска СС и дивизия Мёртвая голова — вервольф и конечная победа... Тут ворвалась моя сводная сестра: «Фюрер погиб». <...> И вдруг бомбёжка прекратилась. Воцарилась такая тишина, что любой мышиный шорох казался громом первого дня творения. «Они идут». Но никто не пришёл, мы отправились спать. Тут же в детской возник мой отец. Он ждал ареста uooav.
71
4.	Образы детства
Время, которому мы запретили входить, прокрадывалось окольными путями, даже когда не работало радио, изливавшее на нас навозную жижу коллективной вины, когда кроме провинциальных газет и тех, что писали правду, не было никаких других, когда телефон молчал за ненадобностью, когда у нас и машины не было, когда в дом не пускали никого, чьих убеждений не разделяли, — невидимое время, от которого мы запирались, влияло на нас lx™.
Триангель, если верить свидетельствам Бернварда, в первые послевоенные годы напоминал крепость некоего монашеского ордена, основным послушником которого был он сам. Во время достопамятной санации 1936—1937 годов поместье значительно уменьшилось, так как пришлось продать большие участки земли вместе со старым господским домом и половиной прилегающего парка. Но то, что осталось, было свободно от долгов и притязаний наследников. На уцелевшей половине парка в 1939—1940 годах Весперы построили новый
73
светлый дом в деловом стиле и обставили его мебелью, изготовленной по их собственному специальному заказу.
Сама усадьба — продуманный комплекс жилых, хозяйственных и административных построек, конюшен и мастерских — была создана в конце XIX века как придаток крупного торфодобывающего предприятия, и теперь в ней процветали все формы земледелия и скотоводства. В годы войны «крестьянин и поэт» Веспер командовал небольшой армией из русских, польских и сербских рабочих-невольников. Когда же война закончилась и они вернулись на родину, их заменили беженцы с востока, так что в усадьбе постоянно трудилось до сотни рабочих — на торфяных разработках, на полях и в конюшнях.
В 1944 году управляющим стал Тило Вольф фон дер Заль, муж одной из сводных сестёр Бернварда, освобождённый от военной службы. Другие сводные братья и сёстры, как по линии Римпау, так и Весперов, а равным образом дядья и тётки с их детьми также были членами клана, который первоначально расселился в новом помещичьем доме или в близлежащих хозяйственных постройках и доме для прислуги. Позже члены семьи один за другим разъехались. Кэт Веспер-Вэнтиг гостила часто и подолгу, и дети (рассказывает Хайнри-ке) считали совершенно нормальным, что мам каким-то образом было две.
Напротив, рабочие со всем их выводком для хозяйских детей были частью чужого, внешнего мира деревни, враждебно противостоящего новому помещичьему дому с его парком из старых деревьев и высокими рододендронами. Лишь когда на Пасху жгли костёр, деревенские допускались в заповедное пространство. Если же «деревенская банда» тайком или силой пыталась проникнуть в запретную зону, на пути её вставала «домашняя банда». Доходило до небольших сражений.
74
Но всё же решающую роль играли незримые социальные и культурные границы. За ужином отец объяснял детям, что птицам нужен покой, чтобы высиживать яйца. Парк — не открытая площадка для игр, и ему не хотелось бы, чтобы девочки и мальчики бесцельно носились под высокими буками. И (позже) конкретно Берн-варду: твоя мама и я не считаем, что это подходящая для тебя компания...0000/1
Витамин гениальности
Хайнрике Штольце, сестра Бернварда, встречает меня, гостя в Триангеле. Она в чёрном. Это ничего не значит, говорит она. Но довольно скоро я узнаю, что несколько лет тому назад покончил с собой её сын, причём не сразу, а после нескольких неудачных попыток. То, что он вычитал в «путешествии» покойного дяди Бернварда, конечно, не причина, но своего рода импульс. Когда в Мюнхене после одной из попыток его поместили в психиатрическую лечебницу, для врачей он уже был «интересный случай».
Удары судьбы, подобные этому, меняют взгляд на мир, на людей и на историю — в том числе и на свою собственную. Всю жизнь она боролась за то, чтобы быть не только дочерью Вилли Веспера и сестрой Бернварда Веспера, но самою собой, говорит Хайнрике. Более двух десятилетий она занимала самые различные почётные должности, пока не стала городским советником от СДПГ42 в Триангеле. Самоубийство сына отбросило её далеко назад. Её отношение к брату, которого в юности она безоглядно поддерживала во всём, стало несколько жёстче; к отцу же, напротив, мягче.
42 СДПГ — Социал-демократическая партия Германии: SPD — Sozial-demokratische Partei Deutschlands.
75
Вообще-то, в её представлении Вилли Веспер никогда не был таким, каким рисует его Бернвард или общественное мнение. Она запомнила отца человеком чувствительным, легко дававшим волю слезам (умиления или огорчения), окружённым цветами, духами и пралине многочисленных почитательниц. Ему нравилось, когда ему поклонялись, и сам он поклонялся с охотой. Твёрдость в этой семье, и конкретно в отношении неё, дочери, исходила, скорее, от матери. В 17 лет Хайнрике пришлось покинуть дом и поступить в Школу-интернат домоводства, где ей предстояло пройти полную подготовку к замужеству и семейной жизни. Умение ткать на ручном станке — вот высшее искусство, которым дозволено владеть девушке. Ни о каком аттестате зрелости и высшем образовании не может быть и речи. Все эти строгости и ограничения — от матери, не от отца.
Когда в 1954 году она уехала в свой интернат, Бернвард остался с родителями в большом опустевшем доме, почти на целых шесть лет. Эти шесть лет одиночества, считает Хайнрике, и стали причиной его саморазрушительной ненависти. Ведь родители были уже в таком возрасте, что скорее годились на роль деда и бабки. Приходилось постоянно сдерживаться, проявлять по отношению к ним такт, с ними нельзя было спорить и ссориться, как это сплошь и рядом бывает с более молодыми родителями. А Бернварда — это её слова — в хвост и в гриву накачивали «витаминами гениальности». Конечно же, он, будучи последним сыном, должен был принять наследие Веспера.
С заметным волнением, каллиграфическим почерком, навеки усвоенным ею ещё в детском возрасте, Хайнрике, которой уже шестьдесят пять, переписывает для себя юношеское стихотворение Бернварда, позаимствованное мною из его дневника за 1954 год:
76
Моей сестре
уходишь ты — и никогда нам больше под общей кровлею родительской не жить.
Вступаешь ты на ясный путь труда.
Мы не пойдём им вместе никогда. Светлее всех на свете будешь ты, немецким детям жизнь немецкую подаришь. Я ж в одиночку должен путь пройти, тревожный ветер в жизни мой товарищ.
Теперь я к смерти каждый миг готов (?) Дай Бог, когда-нибудь узнать мне цель мою. Ведь постоянно лишь искать, не находя, — для сердца бедного, пожалуй, чересчур.
Бернвард Веспер, Триангель, 29.3.1954uomm
Страдания юного Б.
Спорадические дневниковые записи 1954 года дают некоторое представление об атмосфере в доме и о психическом состоянии автора. Двадцать восьмого января он записывает: Вагнер. Слушал по радио «Нибелунгов». Днём позже опять: концерт у мамы — регулярное обязательное мероприятие. И далее: я теперь постоянно в печали, моя величайшая боль — вот уже 12 дней! Это влюблённость, как можно догадаться по намёкам. А запись от 4 февраля выглядит эйфорически: величайший день творения. Мой отец (?) обрёл лицо. Первые взаимосвязи. Бернвард явно работает над одним из своих ранних рассказов. Шестого февраля настроение снова меняется: вслед за великой иронией пришло время раскаяния и одиночества. Десятого февраля в программе домашних мероприятий — Доклад
77
о Берхтесгадене43, который родители посещали ежегодно. И так далее.
Когда читаешь входящий в «путешествие» бесконечный «простой рассказ» о детских и юношеских годах в Триангеле, бросается в глаза, что остальные дети и молодёжь постарше проходят лишь по окраине повествования — родная сестра, равно как и старшие сводные братья и сёстры, школьные товарищи или весь отряд бойскаутов. Или, если точнее: все детские игры и юношеские проказы представлены просто попытками побега из мира взрослых, который был не чем иным, как миром его отца, и на котором Бернвард был фатально фиксирован.
Так в книге отражена особая внутренняя реальность, которая лишь отчасти имела что-то общее с подлинными обстоятельствами тех пубертатных44 лет. Бодо Леке, одноклассник Бернварда, вспоминает некоторые из тогдашних привычных школярских безобразий: разрушение старого моста и загрязнение реки тоннами мусора; неуёмное поглощение смертельного «коктейля» из пива с водкой в деревенском кабаке; и — долгие велосипедные путешествия, например в Данию на слёт скаутов в 1956 году. По пути распевались псевдовоенные марши, тексты которых изобиловали непристойностями, аналогичным образом изуродованные песни Лёнса и дорожные песни.
На этой молодёжной сцене 1950-х годов продолжали свирепствовать пережитки недавней массовой шизофрении, подобно не изгнанной до конца болезни. Та же самая орда скаутов, которая под взглядами датских гостеприимцев пристыженно прятала глаза в сознании своей вины, чуть позже, как вспоминает Леке, горланила
43 Берхтесгаден — административный центр в Верхней Баварии, где проходили ежегодно ярмарки.
44 То есть времени полового созревания.
78
без зазрения совести: «Евреи бродят там и тут, сквозь Красное море они идут. Вдруг волны сомкнулись над их головой, и в мире настал долгожданный покой».
В эту картину (внешне, во всяком случае) очень хорошо вписывается посмертное чествование силезского писателя Ганса Венатира, устроенное Бернвардом в 1958 году в его гилхорнской гимназии. Этот писатель покончил с собой, потому что он, бывший национал-социалист, несмотря на всю чистоту своего нынешнего образа мыслей, в новом государстве столкнулся с самым жестоким недоверием и непониманием. Здесь в провинции активно действовала Немецкая имперская партия (в конце концов запрещённая), за которую 15-лет-ний Бернвард в 1953 году ратовал со всей страстностью. Да и Адольф фон Тадден, основатель НПГ, тоже из этих мест.
Но здесь же — и родина нижнесаксонской социал-демократии, представители которой доминировали в региональных органах управления и в общинах, включая школьную администрацию. Так что литературная манифестация юного Веспера в честь покойного Венатира была разрешена, но подвергнута порицанию. Школьные же товарищи восприняли этот напыщенный жест скорби и возмущения скорее как неумную комедию.
Столь же помпезной, как вспоминает Леке, была и обстановка в Триангёле во время его случайных посещений имения: «Помещик, лично наделяющий супом и хлебом собравшуюся „челядь”, распоряжения, раздаваемые помещицей её подданным и „пейзанам” чуть ли не из клозета, кулинарные священнодействия под 9-ю симфонию (обязательно в чёрном костюме, белой рубашке и при серебристо-сером галстуке...J»000""'. Всё это соответствовало условиям какой-то понаслышке знакомой жизни, — но давно уже отошло в причудливый гротескный мир.
79
Кровные узы
Довлеющее присутствие отца воспринималось Бернвар-дом не как насилие диктатора, а как власть «великого человека», достойного преклонения, поэта и патриарха, невнимание которого ужасней любого телесного наказания. Расплатой за юношеские проступки бывали дни, когда на мой привет не отвечали, на вопросы не реагировали, за столом со мной слова не говорили. Вплоть до того, что однажды он написал записку: «Дорогой отец, пожалуйста, говори со мной снова, или я больше никогда не вернусь». И только когда Вилли Веспер сказал сыну (после того, как тот, рыдая, убежал из дома и лишь поздно ночью тайно прокрался назад): «Оставь это безумие», — он был спасёнLXXXIX.
Близость с отцом имела чувственно-сверхчувственные черты. Мой отец повязывал вокруг своей охотничьей шляпы змею. Змея как повязка на лоб... как у тех индейцев, на поиски которых я убегал из дому... Хиппи, которые голыми идут через калифорнийскую пустыню, чтобы найти то место, что будет принадлежать только им...хс Отцу такое место уже принадлежало, оно называлось Триангель. Он запирал дом и сам сторожил его с собакой. Солнце ещё не вставало, а ноздри уже щекотал дым из пекарни. Видит Бог, это был отличный, поджаристый хлеб, который там пекли. Он наделял хлебом. Он следил за всем: как доят коров; как отбирают и очищают мёд на пасеке; как готовят масло на маслобойке; как стригут овец и ткут лён и шерстяную ткань; как варят сироп из сахарной свёклы и, наконец, как забивают скотину. То были настоящие праздники убийства, во время которых по бетонным плитам двора лилась потоками кровь, а связанные свиньи точным ударом молота по черепу... превращались в безжизненное, дымящееся, съедобное мясо. Мальчик тайком подглядывал
80
и уХе догадывался, что запрет наблюдать смерть не меня должен был спасти от кровавого, жестокого зре-лИща, но отца. Я не должен был видеть его страха перед смертью...
Этот страх (читай: слабость) отца перед зрелищем смерти воспринимался им, мужающим сыном, как измена самой жизни, бытию вообще. И я впервые осознал, что хочу познакомиться со смертью, как с чем-то, что случается*® — и что имеет прямое отношение к жизни и элементарному желанию есть мясо. Чего он не осознал тогда (как и пятнадцать лет спустя, когда писал «путешествие»), так это того, что осуждение отца словами его же собственного лексикона («измена самой жизни, бытию вообще») лишь укрепляет силу той связи, которую в народе называют «кровные узы».
Лесной царь на весперовский лад
В «путешествии» есть эпизод пугающей метафорической определённости, который многое говорит об интимной глубине этой связи. Юному Бернварду подарили котёнка, Кота Мурра. Он его растил, любил и выхаживал, прекрасно зная, что того ждёт. Дело в том, что отец не выносил кошек — они для него были евреями среди животных, и он регулярно отстреливал их в своём парке. «Нам они не подходят. Они с востока... Их невозможно воспитать. Они не желают входить ни в какое сообщество... Это городские звери, им не место в деревне. Они просто асоциальны. Немцы любят собак». Речи отца становились всё более грозными; тем временем маленький кот подрастал. Потом он вдруг исчез — и никогда больше речи о нём не заходило (как, впрочем, и об исчезнувших евреях)хс".
История Бернварда о его Коте Мурре — не просто пример жестокого отцовского насилия. Это история
81
совращения. В ней отец-защитник одновременно выступает в роли Лесного царя, который втихомолку что-то обещает перепуганному сыну. Надо услышать этот сладкий, как песнь Сирены, тон «Сказки Триангеля», которую в 1952 году Вилли Веспер посвятил «Моей жене и нашим детям», чтобы прочувствовать притягательную силу соблазна, существовавшего в той внутренней области «Любви, Мечты и Смерти», где аллегория и действительность сливаются:
«Когда Бог сотворил соловьёв, кошек, надо думать, ещё не было, а то он научил бы соловьёв, своих любимцев, устраивать гнёзда понадёжнее, повыше между ветвей, подальше от земли, где они слишком доступны кошачьим когтям. В стране, из которой пришли соловьи, стране любви и песни, этих когтей и убийц не бывает. Потому-то они так беспомощны и беззащитны в стране, где есть такие когти — и ещё более страшные — и, хотя в своих песнях соловьи порой жалуются и предупреждают, но всё-таки вьют гнёзда там, где велит им доверчивое сердце. А поскольку когтей становится всё больше, соловьи становятся всё более редкими».
Сказка рассказывает историю соловьиной парочки, жившей в парке Триангеля. День и ночь он распевал песни, а она выхаживала птенцов, «эту чудесную окрылённую жизнь с маленькими поющими горлышками и стучащими сердечками» — пока кошка не сожрала маму-соловьиху, а соловьи-детки, несмотря на отчаянные усилия соловья-папы, не погибли от холода и голода. Выжив1лий соловей улетел, и все птицы в парке притихли.
«Ясное дело, — сказал хозяин имения, — кошка, эта подлая бестия, сожрала их или прогнала прочь. Сброд
82
всегДа берёт верх, когда нет больше оружия. — Быть может, — сказала хозяйка именья, — не навек замолчал соловей в парке Триангеля. — Если его где-то однажды спугнули, — отвечал хозяин, — он туда не скоро вернётся... — А я до сих пор его слышу, — произнесла девочка. — Он вернётся! — сказал мальчик»ХС1".
Итак, конец истории Кота Мурра двусмыслен. Спустя пару недель Бернвард поведал одной знакомой: «Я застрелил свою кошку». — «Это неправда, — сказала она. — Ты не сам её застрелил». — «Нет, правда», — сказал я. Я не мог вынести, что это сделали другие. Странная фраза — она оставляет без ответа вопрос, действительно ли он тогда сам сделал это, или же это только похвальба вымышленным деянием, которое он, как ему казалось, должен был бы совершить, чтобы избавить отца от такой необходимости. Не ясно ни то ни другое — но всё вместе лишний раз свидетельствует о неразрывности «кровных уз», которые лишь укреплялись в результате актов безуспешного бунта против отца.
На Липпольдовой горе45
Одноклассники по гимназии в Гифхорне даже не догадывались, какой напряжённой жизнью юный Веспер живёт в том особенном мире, где верность была высшей доблестью. Но и «путешествие» даёт об этом лишь самое отрывочное представление. Конечно же, это был мир его отца. Но, будучи уже молодым человеком восемнадцати — двадцати лет, Бернвард шаг за шагом переделал этот мир на свой совершенно особый манер
45 Именно так переводится слово Lippoldsberg, являющееся одновременно названием монастыря, часть которого приобрёл поэт Ганс Гримм, и именем горы, на которой стоит монастырь.
83
и наделил его магическими свойствами. А для этого вне Триангеля он создал себе второе, идеальное прибежище — уважаемую горную обитель над Везером, где живёт несгибаемый старец, второй отец, которого он мог беспрепятственно чтить.
При жизни Ганса Гримма я пять раз бывал в Лип-польдсберге и участвовал в четырёх встречах поэтов, пишет он в начале 1960 года в заметке, посвящённой недавно усопшему. Впервые он попал туда в 1953 году вместе с родителями: когда машина затормозила на монастырском дворе, Гримм стоял у входа в дом и приветствовал гостей... Мы сидели в огромной трапезной под 800-летними дубовыми балками. Отец и Гримм удалились в рабочий кабинет для беседы. Гримм тогда вот уже десятый год работал над книгой о Гитлере, которая впоследствии вышла под неудачным названием Зачем — откуда — но куда? и наделала много шума. В процессе работы он, никогда не состоявший в партии, противник и критик режима, в своих воззрениях приблизился к национал-социализму.
Это не положило конец восхищению — совсем наоборот. Летом 1954 года Бернвард снова вскочил на велосипед, чтобы проделать 200-километровый путь до Липпольдсберга. По дороге он заехал к Агнес Мигель, которая по-дружески меня приняла, встретил своего друга Конрада, приехавшего на велосипеде из Бремена, — и, наконец, за широкой излучиной Везера у Карлс-хафена их умилённым взорам предстаёт Липпольдо-ва гора, колокольня и монастырь. Они толкают в гору свои велосипеды — как вдруг — в плаще, под зонтом, высокий, сухопарый, без сопровождения — из монастырских ворот выходит Гримм, какое-то мгновенье стоит на мостовой (дурачьё, молокососы, растерялись совсем), идёт дальше, слегка наклонив корпус, в стальных очках (для дальнозорких)... чтобы позавтракать со
84
своими гостями-поэтами. Я как сейчас его вижу стоящим там, дождь по обе стороны лба... как серый ту-ман, мы приветствуем, он — нет, молча, улыбается и уходит между домами.
Легко заметить, как ярко запечатлелась в памяти каждая картинка, каждая деталь, как всё дышит благоговеньем. Незадолго до смерти старца, летом 1959 года, Бернвард в последний раз отправляется в Липпольдс-берг: много молодёжи на монастырском дворе; я насчитал не меньше дюжины разнообразных живописных лохмотьев... Не это ли, наконец, сильный германский союз молодёжи? ...Разве принципиальная установка: демократия, лояльность к государству, уважение к нации, Европа объединённых народов — не везде одинакова? — Именно поэтому Ганс Гримм словами Ве-натира присягнул на верность демократии... каждый обязан в случае бедствия защищать Федеративную Республику, даже если он и не согласен с её правительством...
Бросается в глаза и то, что заметки Бернварда — чем дальше, тем сильнее — приобретают слегка кляузный оттенок: меркантильное начало наступает. Уже в воротах мне насовали целую кипу рекламы. Но я сюда приехал не затем, чтобы возиться с заклинаниями вечных германцев... Я сюда приехал, чтобы услышать джентльмена Гримма, чтобы увидеть человека, чей прямой и непреклонный характер подобен осветительной ракете во тьме национального унижения.
Эту (подсмотренную у Гримма) позу аристократической дистанцированности от толпы Бернвард явно не выдерживает до конца, и причиной тому — его страстная потребность в идентификации и преклонении: Урзель Петер поднимается на кафедру. ...Она начинает стихотворение «Гансу Венатиру, не изменившему». «Шлемы Долой...» На задних скамьях происходит движение, двое,
85
десять, сотня людей встают со своих мест, и вот уже все осознали, и поднимаются тысячи в монастырском дворе Липпольдсберга, чтобы почтить поэта, отдавшего жизнь потому, что он верил — так он своей Германии послужит вернее всего*™.
Молодёжная оппозиция справа
На фотографиях, которые Роза Веспер год за годом вклеивала в свой липпольдсбергский альбом, среди тысяч людей, заполнявших монастырский двор в пятидесятые годы, можно видеть множество юных лиц. Это была арена молодёжного протеста особого рода, адепты которого исповедывали своеобразный культ мученичества. Центральной фигурой этого культа был Ганс Венатир, чьё самоубийство в начале 1959 года стало актом политического протеста.
В письме директору школы, где он работал учителем, Венатир (подвергшийся какому-то оскорблению) писал: тот приём, который он встречает как бывший национал-социалист, «настолько унизителен, что мне кажется, на этом свете мне больше нет места». И это при том, что он верно служит Федеративной Республике, чтобы «воспитывать юношество в духе готовности к самопожертвованию и желания трудиться на благо государства и общества, другими словами, искоренять жизненную установку „без-меня-управятся”». Всё, что он написал в своей жизни, подписано его именем; от какой-либо политической активности он всегда был далёк. «Стремление возродить национал-социализм глубоко чуждо мне, я знаю очень хорошо, что сама попытка чего-то в этом роде была бы внутри- и внешнеполитической изменой». Пусть же его добровольная смерть будет воспринята как предупреждение и призыв «дать
86
людям доброй воли из бывших национал-социалистов возможность служить государству, а не избивать их дубинками»! Они ещё однажды пригодятся «для защиты от интеллектуального большевизма». «Ведь, когда дым экономического чуда развеется — что дальше?» xcv
То, что Бернвард идентифицирует себя с этим актом чистого, самодостаточного героизма, обусловлено не только отцом, печать которого лежит на всём его существе, но и ощущением собственной изолированности. В Липпольдсберге он подслушал и записал один разговор: кто-то за моей спиной говорит: «Видел бы меня здесь сейчас мой начальник. Вот уж точно был бы мне на завод путь заказан...» «Да», отвечает его сосед, «красные пощады не знают». «Не говори», соглашается первый, «а ведь мой отец к тому же ещё был эсэсовцем... Им ведома только клановая ненависть». Последнее замечание спровоцировало у Бернварда настоящий взрыв негодования: к позорному столбу тех, кто изобрёл коллективные застенки в Капской провинции, к позорному столбу тех, кто проповедовал коллективную ненависть к еврейскому народу...
Итак, концентрационные лагеря британцев во время Англо-бурской войны (излюбленный жупел нацистской пропаганды) абсурдным образом ассоциируются с «коллективной ненавистью к еврейскому народу», которая далее оказывается на одной чаше весов с «клановой ненавистью», направленной против бывших национал-социалистов, моральной клановой ненавистью. И естественно, главным пострадавшим от всего этого является он сам, Веспер-младший. В этом тумане истерических причитаний все кошки оказались серы.
Тем более светлым предстаёт его собственный благородный образ мыслей. В пламенном читательском письме в «Ди Вельт» под заголовком «Скажите же правду, Гельмут де Хаас» он полемизирует с сообщением
87
этого автора об обстановке 17-й Липпольдсбергской встречи, в котором говорилось: «Паломники, любопытные, поэты завтрашнего дня, поэты вчерашнего дня... На удивление много юных лиц. Они выражают сосредоточенную серьёзность». И далее с ироническим скепсисом: «В действительности встреча слегка отдаёт заговором — против времени, против современников, против современников в джинсах...» Разумеется, в своём письме Бернвард парирует: Липпольдсберг всегда был «заговором против времени», но «в самом возвышенном смысле слова заговором духа против бездуховности» XCVI.
В этой перспективе общество Федеративной Республики видится вертепом неприкрытой бездуховности и беспринципности, уродливым порождением победителей, чуждым самому себе и всем традициям, которое не разваливается лишь благодаря обманчивому «экономическому чуду». Все сюжеты и темы национал-консервативной культурной критики двадцатых годов или культурного пессимизма конца века возродились в манифестах этой правой оппозиции годов пятидесятых. В Липпольдсберге внуки вновь напряжённо внимали дедам немецкого национально-патриотического движения, которые подавали себя несгибаемыми, бесстрашными критиками бездуховности любого режима: от веймарского — через Третий рейх — и до Федеративной Республики.
Обстановка встречи отражала, кроме всего, и витавший в воздухе дух того времени, дух неопределённости и неуверенности. Никто уже не верил в колбасные ароматы «экономического чуда» или в холодный мир, насильно сохраняемый с помощью атомного оружия, особенно в стране разделённой и оккупированной, где сконцентрировались все противоречия великих держав. После радикальных социальных потрясений периода
88
мИровой войны велика была тяга к «реставрации» — неважно, шла ли речь о христианской Западной Европе, о социал-демократическом народном общем доме или о немецкой нации как культурном феномене. В действительности же Германия оказалась подхвачена волной социальной мобилизации и накопления экономической мощи, которая требовала адекватных реакций. Вместо простого «восстановления» — не только в Федеративной Республике — но прежде всего и нагляднее всего именно здесь — в течение каких-нибудь нескольких лет произошёл стремительный, бурный переворот. Напряжение, возникшее между стремлениями индивида (к защищающему его, стабильному порядку под покровительством умудрённых опытом и годами мужей — от Аденауэра до Хойсса) и фактической работой общества в целом, которая динамично ускоряла процессы освобождения, мобилизации, «раскрепощения», — это напряжение и сформировало ущербное сознание граждан ФРГ пятидесятых годов. Душа тосковала о прошлом, тогда как реальность властно прорывалась в будущее, которое по-прежнему было неведомо.
Всё усугублялось политикой, девиз которой гласил: «Раздел натрое — никогда!», но авторы которой ни единой минуты не были готовы сделать логичные (вроде бы) выводы о необходимости нейтрализации. И это не единственный пример двуязычия и двуличия новой Республики, которая была заявлена как временная, которая на Рождество выставляла в окошках свечки и делала пакетики с подарками для «братьев и сестёр по обе стороны железного занавеса», тогда как в действительности держала курс к другим берегам, лежащим далеко на Западе.
Таким образом, национал-радикальная критика эпохи и культуры справа вновь определила суть протестных
89
настроений части послевоенной молодёжи; лишь позднее верх взяли левые социальные идеи. Многие из будущих матадоров движения студенческого протеста (Ганс-Юрген Краль46, например, который вырос по соседству с Весперами и сначала состоял в Партии молодых волков47 и в Союзе Людендорффа, а затем вступил в ударную группировку) прошли эту школу.
Весперы и Гриммы
Особое влияние, которое прямая и несгибаемая фигура Ганса Гримма оказывала на юного Бернварда Веспера, отчасти объясняется его позой бесстрашного несоответствия требованиям времени и тем, что благодаря ей Гримм имел повсеместный успех — что у издателей, что у слушателей. Его частное издательство «Клостерхаус Ферлаг» (как и Приват-Прессе-Триангель) возглавляли дети — сын Верит и дочь Холле. Ещё при жизни Гримма вышло полное собрание его сочинений. Отпечатано оно было в той же типографии в Бетхеле, где выпускал свои Домашние книжечки и Вилли Веспер. Но если произведения Гримма всегда расходились десятками тысяч, то тиражи Веспера исчислялись несколькими сотнями, редко тысячами экземпляров.
В остальном же это был сложный узел взаимного преклонения: Бернвард преклонялся перед Гансом Гриммом, Холле Гримм преклонялась перед Вилли Веспером — а тот преклонялся перед Холле (последняя большая влюблённость, как полагает Хайнрике). Во всяком случае, в Липпольдсберге Вилли Веспер
46 В будущем — один из лидеров Социалистического союза немецких студентов (ССНС), крупнейшей леворадикальной молодёжной организации ФРГ. — Примеч. науч. ред.
47 Welfenpartei — от Welf — щенок, волчонок, лисёнок. Так что вполне возможен и другой перевод: «Партия щенят» (волчат, лисят).
90
нашёл надёжное пристанище, где — после того как Ганс Гримм в 1949 году возобновил «Дни поэтов» — он из года в год мог читать свои произведения перед аудиторией, которой у него самого больше не было. То был круг несгибаемых старых националистов, которые встречались регулярно. В большинстве своём состав их не изменился с тридцатых годов. Добавилось, правда, и несколько более молодых: Ганс Венатир, Маргарет Дире или та страстная Урзель Петер, которая впоследствии произнесла «Шлемы долой» в честь мёртвого Венатира. Но как бы торжественно ни обставлялось всё это в Липпольдсберге, невозможно было не заметить, что специфический авторитет имени Вилли Веспера неудержимо уменьшается даже в этом кругу верных соратников; да и сам этот круг из года в год всё больше сползает в политическую и культурную отсталость.
Те, кто больше не возвращался, были значительнее тех, кто возвращался: к примеру, Рудольф Александр Шрёдер, стихотворением которого «Родина свята» завершилась последняя перед войной Липпольдсбергская встреча 1939 года: «Видишь, как воспылали мы, / Сын подле сына встал, / Ты должна сохраниться, страна, / Мы уйдём»48. С тем большей горечью отмечалось, что после 1945 года Шрёдер был провозглашён нестором немецкой поэзии и просто утонул в почестях. В 1950 году Теодор Хойсс даже просил его написать новый национальный гимн, что тот и выполнил. Правда, гимн, начинавшийся словами «Страна веры, немецкая страна», не встретил одобрения.
Другие гости Липпольдсберга, несмотря ни на что, пользовались общественным признанием: например, Германн Клаудиус, правнук романтика Маттиаса Клаудиуса
48 Подстрочник.
91
и бывший социал-демократ, в 1933 году принёсший клятву верности, а в 1940-м написавший стихотворение специально для Фюрера, — но после 1945 года его печатали и восхваляли, как встарь. То же можно сказать и о восточно-прусской поэтессе Агнесс Мигель, которую Весперы нередко посещали; и, конечно же, о Винифред Вагнер, которая как-то раз прибыла с визитом в Триангель в огромной карете и которую Бернвард в 1960 году разыскал в Байрейте, чтобы — совсем уже взрослый сын поэта — вручить ей громадный букет алых роз. Все они опять были заметными фигурами на культурной сцене Федеративной Республики, в точности так же как до и во время Третьей империи.
В сравнении с ними Вилли Веспер, наверное, действительно ощущал себя несправедливо отвергнутым и обделённым. Но, кроме того, это был ещё и вопрос личной жизненной установки. И Карл Шмитт в Плеттен-берге, и Мартин Хайдеггер в Тодтнауберге, и Ганс Гримм в Липпольдсберге, и Вилли Веспер в Триангеле — все они вместе составляли свободный кружок новых эксцентричных злобствующих аутсайдеров, живущих во «внутренней эмиграции».
У Веспера, которому в 1950 году отказал Бертельсманн, последнее крупное издательство, имевшее с ним дело, эта злоба приняла форму мании преследования: в бешенстве он с грохотом захлопнул папку с отказом издательства. В то время, как народ к нему взывает, издатели в страхе перед молодчиками Моргентау^ ничего не хотят знать о нём. Эмигранты, марксисты и евреи, которые якобы все погибли в концлагерях, заправляют общественным мнением*™.
49 Генри Моргентау — министр финансов США (1944), предложив-ший уничтожить немецкую промышленность и превратить Германию в сельскохозяйственную страну, чтобы не дать возродиться германскому империализму.
92
Безымянный
0 эти годы (1949/50) я замолкаю. Десять летя не произношу почти ни слова. «Наш Мольтке», говорит бабуш-ка, «великий молчун»*™". Ещё один акт сыновней мимикрии: отец тоже утверждал, будто в Третьем рейхе «молчал десять лет», а после 1945 года — ещё раз.
В действительности этим уходом в молчание Бернвард маскировал свою лихорадочно-маниакальную литературную активность. «Витамин гениальности» начал оказывать действие. Поражения и обиды отца ранили также и сознание Бернварда. Он пытался избавиться от горечи этих обид, найдя собственный путь. При этом он не спешил преждевременно открывать карты: его первый детский литературный опус (Речь идёт о некой звёздной ночи) был матерью извлечён на свет божий, и юный писатель подвергся фамильярным насмешкамХС|Х.
Кроме стихотворений Бернвард пишет рассказы, наполовину в стиле Ганса Гримма, наполовину — отца. Первый из этих рассказов — «Безымянный» (1954), расцвеченная щедрой фантазией реальная история Иоганна Штольце, двоюродного деда автора. Во время Первой мировой войны он был взят в плен и отправлен на Гайану, где подружился с комендантом лагеря, уроженцем юга Франции и поклонником Вагнера. Их разговоры постоянно вращаются вокруг различий национальных характеров и жизненных идеалов. Штольце олицетворяет «нордического немецкого человека», род которого тысячелетиями хранил чистоту крови и характер которого сформировала скупая природа степей и лугов. Но случалось ему читать и городские книги; он даже с одним писателем подружился по имени Германн Лёнс. Находясь во Франции в 1914—1915 годах, он, несмотря на войну, радостно воспринимал всё, что ему
93
удавалось подсмотреть из чужих обычаев и особенностей. Но на острове-тюрьме Гайане после дружеских дискуссий с комендантом ему становятся понятны и различия. Француз (романский тип) мечтает в сорок лет выйти на пенсию и до старости покуривать свою трубочку. Таков его идеал. Он же, северный немец (германец), напротив, стремится всё дальше — совершенствовать мир и людей. В день капитуляции 1918 года Иоганн Штольце лежит в лихорадке, в последний раз слушает Вагнера, думает о Боге, пашне, земле и плодородии — и умирает0.
Ну вот. Первые рукописи, разосланные издательствам под псевдонимом «Бернвард Михаэльзен» (фамилия по мужу одной из тёток), бесславно вернулись назад. Это ничуть не смутило начинающего автора. Целое десятилетие (с 1955 по 1965 год) он с упорством шелкопряда выдавал лирику, прозу, фельетоны, критические статьи. Параллельно этому он с редкостным тщеславием постоянно затевал переписку со знаменитостями и сильными мира сего — от Альберта Швейцера до Гамаля Абдель Нассера и вплоть до фюрера британских фашистов Освальда Мосли, не говоря уже о бесчисленных газетах, журналах и издательствах, объединениях и учреждениях.
Первоначально вся эта деятельность развивалась под знаком «потаённой Германии», с которой он чувствовал глубокое внутреннее сродство. В декабре 1955 года он пишет текст, задуманный, очевидно, как газетная статья, в котором трагическое одиночество людей, осуждённых за нацистские преступления и вот уже десять лет расплачивающихся «за сомнительную вину последних дней отчаянной и обречённой борьбы», противопоставляется рождественскому блеску витрин и разукрашенных улиц. К тому времени когда русские освободили этих военнопленных, названных «военными преступниками»,
94
0 западных тюрьмах по-прежнему томились 174 человека, которым он, юный Бернвард, кричал поверх стен: возвращайтесь скорее!0 По вечерам он молился за Рудольфа Гесса, и я должен был познакомиться с его сыном — на осенних каникулах я пешком отправился к немус".
Конечно, это были жесты, во многом рассчитанные на родителей. Но и сам он, несомненно, был увлечён и захвачен своей деятельностью. Свидетельство тому — переписка с Джереми Мамфордом из Кембриджа, сыном интеллектуального фашиста Мосли. Летом 1957 года Бернвард поехал к нему с визитом. Но вместо товарища одинаковых политических] взглядов — докладывал он в Триангеле — его встретил типичный представитель расы журналистов — кретинов, с которыми бессмысленно иметь дело. Весь фашизм Мосли какой-то пустой, незначительный, весьма пролетарский, «левый», не идёт ни в какое сравнение с немецким национал-социализмом и Адольфом Гитлером, который, по крайней мере, был оратором и организатором — не говоря уже о других его дарованиях, оценивать которые лучше с более дальней дистанции0".
Но шаг за шагом Бернвард уже начинает отступать от ортодоксального отцовского канона. Летом 1956 года — после международного слёта в Дании — он направляет записку руководства своего скаутского отряда в Гифхорне о только что открытом в Бонне посольстве СССР и спрашивает, не следует ли им вступить в контакт с советской молодёжью (неплохо бы, к примеру, с дальневосточными ребятами) и организовать велосипедную поездку в те места, чтобы «самим увидеть красоты страны». Они в группе уже устраивали совместное чтение русской литературы и «установили, что У нас... Советский Союз известен как варварская страна без культуры и цивилизации и что эти представления ошибочны» CIV.
95
Несколько позже вспыхнуло восстание в Будапеште, а англичане и французы в то же время бомбили Суэц. Совершенно в духе «революционного национализма / гуманизма», который Веспер позже так высоко оценил, гифхорнские школьники устроили демонстрацию под нейтралистским лозунгом «Нам горько за Венгрию — нам стыдно за Англию»cv. Но идея путешествия в Советскую Россию запала крепко. Спустя восемь лет он припомнит тот план и в письме к своему научному руководителю будет туманно вещать о «моём давнем пути на Восток» CVI.
Журавлиные караваны, полосы в стратосфере
Если хочешь здесь чего-то добиться, тебе понадобятся деньги — так начинается одна из последних частей «простого рассказа» из «путешествия». Деньги, необходимые Бернварду для длительных летних путешествий, пешком и автостопом, то ли в насмешку, то ли как знаковое явление сыграли важную роль в его отдалении от мира Триангеля и Липпольдсберга. Дело в том, что деньги, согласно псевдоаристократическим воззрениям его родителей, были тем, о чём не говорят. Гэнорары моего отца, которые прежде были куда выше, доходы моей матери от поместья, которые, поскольку оно уже не производило так много, снова упали...cv"
Короче, на малых каникулах Бернварду приходилось работать — на торфяниках или на стройке. Он вновь и вновь подсчитывал свои сбережения, вычислял расходы за проезд и ночлег, ещё накануне паковал свой скаутский ранец и прощался. Это было такое правило, и я подчинялся ему, что они никогда меня не спрашивали и не удерживали, и я уходил... на следующее утро,
96
навстречу цели, которую наметил месяцы назад, и ни одна душа не ведала, куда я отправляюсь™". На маленькой карте Европы в записной книжке 1959/60 года гордыми, толстыми линиями нанесены маршруты походов, предпринятых им в былые годы.
Эти пассажи «простого рассказа», в которых вновь оживает эйфория первых опытов освобождения, приходятся — по тексту и по жизни — на самый конец «путешествия». Они написаны в Мюнхене в январе 1971 года в связи со встречей с одним типом, который помогал мне в вылазке. С тех пор прошло полтора года, и вот Бернвард снова видит его, точнее — жалкие обломки бывшего наркодилера: «год психиатрической клиники». Год камеры пыток, год электрошока, и вот он живёт теперь с четырьмя такими же в маленькой комнате на трёх матрацах, la vie quotidienne50, и снова торгует, и поиски квартиры и нищета, и распад личности, лица... fini. Они дружески поздоровались, и оба знали, что скоро обоюдно спишем друг друга в расчёт™.
Десятью днями позже рукопись «путешествия» обрывается. А ещё через месяц Бернварда помещают в психиатрическую клинику в Мюнхен-Хаар. Тем более свежими красками сверкает фреска воспоминаний о том времени, когда он впервые осваивал мир вне Три-ангеля.
Теперь вступаем мы во времена вечного лета, осени, которая в памяти приобрела [вкус] горький запах увядших дубовых листьев... Неважно полдень сейчас или ночь, мы всё время живём в состоянии горения и напряженья. От этого изменяется всё, и не одни только журавлиные караваны и белые полосы самолётов в стратосфере указывают путь за горизонт0*.
50 Повседневная жизнь, рутина (фр.).
4 Веспер, Энслин, Баадер
97
Здесь, на дорогах Европы, он был не одиночкой, но участником целого международного молодёжного спектакля, в котором непринуждённо мешались старые и новые мотивы.
При въезде на автобан я столкнулся с другими хич-хайкерами51, державшими путь далеко на север, мы уселись в тени загородки, прихлёбывали загорчивший чай из старой вермахтовской фляги, пока не поймали попутку... И я видел норвежца с глазами Кнута Гамсу-на... ия пересекал долину Шонен на лебедях Нильса Хольгерсона, а на террасе замка Эльсинор стоял часовой в красной форме и медвежьей шапке... и вёл... наблюдение за духом отца Гамлета.
Я встречал на дорогах, в молодёжных приютах, в машинах датчан, норвежцев, шведов, англичан, американцев, французов, и когда я шёл прочь от них в страхе перед упрёками, которые могли бы обрушиться на меня из-за того, что я немец, я вдруг чувствовал себя членом международного братства бродяг, для которых любые границы — просто досадное неудобство, и которые братски друг к другу относятся. И прямо под памятником бойцам датского Сопротивления, убитым немцами, и позже в Ковентри и Орадуре мы сходились на том, что прошедшая война — дело стариков, они то ли сами её заварили, то ли не предотвратили этого... нам-то что с того, ведь когда-нибудь нас, расписавшихся собственным сердцем в дорожной пыли, и чьей родиной стала Европа, будет большинство...
Возвратясь домой, я писал короткие рассказы, маленькие, романтические и мистические вещицы, которые анонимно рассылал по провинциальным газетам, а те их благодарно печатали, а ещё — эту первую книгу,
51 От hitch-hike (англ.) — путешествовать автостопом.
98
где изобразил себя стариком, который, удалившись от света в своё именье посреди лугов, дожидается смерти...СХ|
Конечно же, здесь оживают все старые связи с отцом и с годами в Триангеле. Луга зовут — те луга, которые Вилли Веспер описал с такою журчащей проникновенностью, считая их спасительным убежищем от назойливого шума внешней цивилизации: «Нигде не сможет человек лучше найти путь к самому себе, чем в одиночестве и тишине лугов, не сумеет себя так „собрать” — мудр язык — собрать „себя” из обломков и осколков времени. Только Собранный возвратится из странствия, исполненный силой и радостью, с открытым взором и укреплённым сердцем»сх".
5.	Время ожиданий
«Конец пятидесятых в Западной Германии и вправду, оказывается, прекрасное время для разгневанного молодого человека». Эту слегка ошеломляющую фразу много лет тому назад написал Йорг Лау в своей биографии Ганса Магнуса Энценсбергера СХН|. Под несколько ироничным заглавием «Феликс Кульпа»52 (заимствование из одной цитаты Ханны Арендт, как раз бросающей камешек в огород Энценсбергера) я в своей книге про «Красное десятилетие» пытался реконструировать своеобразное восприятие жизни и времени западногерманским послевоенным поколением в эти первые переломные годы: мучительную потребность дистанцироваться от истории родителей, от «давящего прошлого», которое хотелось бы навсегда сбросить, как ненужный исторический балласт; трагически-патетическую стилизацию под «подвергшихся нацистским преследованиям»; восторженную, на грани влюблённости идентификацию с другими культурами — Америки, Франции, России или третьего мира,
52 Felix culpa (лат.) — счастливая вина (или благодатная вина). — При-меч. науч. ред.
101
шла ли речь о музыке, литературе, кино или же о бродячих путешествиях, география которых стремительно расширялась; всё это раздувалось до масштаба некоего нового немецкого авангардизма, который вновь воображал себя центром истории. На «германскую молодёжь» устремлены, как уверяли все визитёры от Джона Ф. Кеннеди до де Голля, взоры всего мира.
Под бидермайеровской53 обивкой Федеративная Республика была какой угодно, но только не «реставратив-ной». В гораздо большей степени её можно было рассматривать как организм, воссоздаваемый на совершенно новых основах, охваченный непрерывным ростом и бурными мутациями. Запоздалые перемены в образе мыслей затронули главным образом тот лагерь молодёжного интеллектуального сопротивления, который сформировался в годы больших кампаний против ремилитаризации и оснащения бундесвера атомным оружием, оказавшись после 1956 года в жёсткой оппозиции к «Аденауэровской Республике», а в ходе «дела о „Шпигеле”» 1962 года обрёл своего пресловутого «чёрного человека» в лице Франца-Йозефа Штрауса. И вот эта-то культурная оппозиция в качестве ядра и катализатора общественных изменений оказалась гораздо сильнее, чем она, залюбовавшаяся собственной позой «радикального меньшинства», когда-либо хотела или могла представить себе.
Прощание и дебют
И Бернвард Веспер тоже оказался втянут в этот общий водоворот времени. После гимназии он узнал, что денег
53 Бидермайер (бидермейер) — направление в немецком искусстве (1814—1848), выражавшее вкусы мелкой и средней буржуазии. Представлено в основном в архитектуре, интерьере (в первую очередь в мебели), живописи. Синоним мещанской ограниченности в искусстве. — Примеч. науч. ред.
102
на высшее образование у него нет. Поэтому, но ещё и потому, что в дальнейшем предстояло заботиться о литературном наследии отца, осенью 1959 года он отправился в Брауншвейг к Вестерманну учиться издательскому делу. Там он не обнаружил ничего, кроме «денатурированных идиотов», «разжиревшей интеллигенции» и «хоровода мелких бесов» CXIV. В остальном же и здесь он продолжал дышать атмосферой Триангеля, чего, несомненно, и добивались его родители.
Так, в том же красном блокноте («Подарок отца»), куда он занёс свои «Воспоминания о Липпольдсберге», читаем запись от 3 января 1960 года, 1 час ночи:
Родительский дом становится для меня домом мёртвых (я вижу самого себя двумя годами старше, перечитывающего эти строки с ужасом), полное смешение всех понятий в голове отца время от времени прерывается длительными периодами ясности, но это только нагнетает атмосферу ужасного напряжения... Отца часто охватывает безумная ненависть к чему-то неизвестному «Это политическое воззрение (что Германия без предательства не могла бы вести войну против всего мира) идёт из Парижа» — едва я его выразил, он тут же постарался обнаружить какого-нибудь незримого врага... Так проходят времена даже самой большой любви, если рассматривать конечный результат, пользуясь самыми ледяными рассуждениями Раскольникова — так пловец от большого любимого судна стремится как можно скорее прочь, едва то, обветшав, даёт течь и грозит его вместе с собою увлечь в пучину™.
Конечно, Раскольников убил жадную процентщицу, а не тиранического отца, как в «Братьях Карамазовых». Причудливое смешение литературных метафор
103
непременно отражает смятение чувств. Этим «самым ледяным рассуждениям» Веспер предаётся, «когда он рассматривает конечный результат» — выражение на грани литературоведения и страхования жизни.
В одном стихотворении, написанном в стол, причём написанном с почти шизоидной грацией, двадцатилетний поэт обсуждает фантазию на тему эдипального отцеубийства с собственным поэтическим отцом — только ради того, чтобы ещё глубже, ещё инцестуозней связаться с ним и его историей:
Отец и сын (1960)
«Нас, ненавидящих покой, страшитесь нас вы?
Нас, пубертатную, клокочущую массу...
За баб своих не бойтесь только! (Ваши дети
Спят с нами, ненавидя вас ничуть не меньше.)»
В лицо он сыну молча поглядел, То был его портрет, и он похолодел.
«Ты проклят. Это значит, что такие очи Орудием отцеубийства станут к ночи.
Я здесь один. Вас — орды без сочтенья.
Поймёшь ли боль мою о вашем истребленье?»
«Молчи. Слов жутких не произноси же!» «Убийство! Вот начало нашей жизни»CXVI.
За исключением отдельных эксцессов вроде этого, всё шло к большому прощанию. В письме другу Бернвард приравнял «физическую смерть» Ганса Гримма, Ганса Венатира и — недалёкую уже — Вилли Веспера
104
сМерти Альбера Камю и Ганса Хенни Яанна54, стили-зировал эти события под переломный момент эпохи и сделал мелодраматическое заключение: нам следует беречь себя. Нужно изо всех сил противиться искушению. .. прыгнуть в пропасть — у нашего поколения нет вожатых™".
В действительности же эти проводы лишь задавали масштаб и фон для собственного, большого дебюта. Бернвард Веспер созрел для того, чтобы открыть себя заново — в литературе. Во время двух длительных периодов покоя — в больнице и на курорте (по поводу гепатита) — он как одержимый поглощал мировую литературу. Древние греки — Гёте — Достоевский: новые имена, новая почва, более ясный воздух, цель, направление... ™ш Из «Заратустры» Ницше он выписал фразу: Вне торжищ и почестей блуждает величие. А в романах Ганса Хенни Яанна он обнаружил жизнь без тенденций и партии. Он хотел наконец преодолеть ощущение неполноценности и заниженную самооценку во имя свободной от предрассудков области чистой духовности. Он чувствовал, как растёт — перерастает отца: непосредственная любовь к правде... достигла во мне новой, дотоле неведомой глубины... Отцу такое наслаждение было неведомо™*.
Так отец был перемещён в прошедшее время. Что, например, Вилли Веспер знал о Прусте, великом знатоке человеческой души, которого сын проглотил за рождественские праздники 1960 года? Ровным счётом ничего. Напротив, для Бернварда дневник должен был стать местом осознания, фиксации, формирования воспоминаний, местом постоянного самоанализа — конечно же, только тогда, когда он среди более значительных литературных работ найдёт в себе силы для
54 Ганс Хенни Яанн (1894—1959) — немецкий писатель и органный мастер. Антифашист.
105
этогосхх. Он постоянно одержим чудовищными проектами. Так, в частности, одно время речь шла о некоем Отчёте, первая часть которого должна была называться Континент, а заключительная — Морское путешествие0^, — этакая «Одиссея» в прозе и своего рода предок «путешествия».
То, что из всех грандиозных замыслов получались только разрозненные фрагменты, тогда как фельетоны и стихотворения редакции безжалостно возвращали, давало повод для горьких размышлений о писателе, который в собственной стране не стоит ничего. Невольно жалобы сына вновь сливались с отцовскими: у нас в Германии мы видим картину всевластной духовной коррупции, записал он в дневник в октябре 1960 года. Интеллектуал вынужден страдать или подмазываться к сильным мира. Была бы на свете страна, в которой духу воздаётся должное, я бы отправился туда ценою любых жертв0™'.
Поучения двух необучаемых
В этой перспективе — «разгневанного молодого человека» — контакты и заигрывания Веспера с правоэкстремистскими публицистами и издателями, которые — как показано выше — простираются и до 1964 года, предстают в несколько ином свете. Его заносчивые поучения всегда были также и попыткой разрыва с отцовской позицией — или же первым, скрытым дистанцированием.
Примером сказанному служит переписка с Герхардом Фреем, редактором (тоже ещё очень молодым человеком) «Мюнхенской солдатской газеты», предка будущей «Национальной и солдатской газеты». В июне 1960 года Бернвард Веспер направил в неё статью об Эрнсте Юнгере, из которой Фрей вычеркнул некоторые особенно безапелляционно-самоуверенные пассажи, как, например: он [стиль Юнгера] плох и отмечен всеми
106
признаками деградации немецкого языка за последние 50лет. Веспер немедленно пожаловался: Фрей мог бы спокойно сохранить его критику. Недоразумения с Юн-гером он давно уже устранил с помощью особого, французского посредничества5S.
И всё же, пользуясь случаем, он хотел бы заверить Фрея, что для него (Веспера) «Солдатская газета» могла бы стать настоящим зеркалом нации, соответствуй она чуть более духу времени: больше внимания процессам демократизации, меньше еврейского вопроса и всякого рода комплексов, связанных с ним — при всей твёрдости в остальном! — больший упор на духовность, и, в первую очередь, на правых интеллектуалов, таких как Эзра Паунд, Готтфрид Бенн, Рудольф Борхардт и т. д. Это стало бы началом лучшего путиСХХ|".
Фрей ответил сдержанно-доброжелательно: из талантливого пера молодого господина Веспера хотелось бы выжать больше, чтобы «спасти то, что ещё можно спасти, и вновь обрести то, что сегодня, возможно, кажется утерянным на все времена»CXXIV. Его сотрудничество будет всячески приветствоваться — «псевдоним в меньшей степени» (право на псевдоним было условием Веспера). Тема «Вклад еврейства в немецкую духовность», которую Веспер предложил для следующего материала, ему (Фрею) очень близка. Воистину, германское еврейство «сделало замечательный, достойный удивления вклад»!cxxv Израиль импонирует ему «и достоин подражания». К сожалению, определённые еврейские авторитеты ныне не желают больше признавать эту культурную общность и подвергают Германию настоящей травле. «В том, что вновь появился антисемитизм, нет нашей вины, наоборот»00™. Что касается «всеобъемлющей картины», как она видится Весперу, то для читателей это было
55 «Особое посредничество» — дипломатический термин. Веспер шутит.
107
бы несколько чересчур. За фиксированное вознаграждение в 100 марок он мог бы получить полстраницы в месяц и вести там культурный раздел по своему усмотрению cxxv".
Веспер принял это предложение с благодарностью. Но уже следующую статью «Негативное не значит ничего» Фрей ему возвратил. Как это следует понимать — «духовное европейское национальное чувство», о котором рассуждает Веспер?CXXVI" В чём проявлялось оно в 1945-м? «В том, что убили лишь несколько миллионов, а не весь наш народ... Что у нас отняли только полстраны, а не... всю нашу землю?»СХХ|Х
Ответы Фрея на настойчивые упрёки и предложения Веспера становятся всё более жёсткими. Дистанция увеличивается быстро й ощутимо. В письме от 30 сентября Веспер — достаточно сбивчиво — формулирует суть разногласий: если в «Солдатской газете» наши зверские преступления, которые так же хорошо известны Вам, как и мне, будут вновь и вновь оправдываться преступлениями союзников, то это будет та же самая неэтичная позиция, являющаяся не чем иным, как плодом перевоспитания, только с обратным знаком. Эта игра столь же фальшива, как и непрекращающееся одностороннее самоочернение немцев. Он [Веспер] требует полных две страницы в газете в качестве «компенсации». В противном случае ему придётся исходить из того, что запланированное сотрудничество... было недоразумением в самой основе своей сххх.
Д-р Джекилл, м-р Хайд
Йорг Шрёдер — после того, как в 1979 году он вывез из Триангеля объёмистый архив своего автора и обнаружил в нём переписку, подобную вышеприведённой, — описал Бернварда Веспера как самого настоящего
108
д-ра Джекилла & м-ра Хайда: вот перед вами левак Бернвард Веспер, автор «путешествия», который говорил ему, что «мучается страхом пустоты56... и потому вынужден выжимать из себя эту автоматическую прозу», в которой речь прежде всего шла о страданиях, перенесённых из-за нациста-отца. А вот, в старых письмах и рукописях, «правый радикал Бернвард Михаэльзен, который варится в липпольдсбергском дерьме, переписывается и договаривается с нацистскими халтурщиками и старыми храпунами» СХХХ|.
Хеннер Фосс, который познакомился с Веспером в 1960 году в Школе книготорговли, в посмертном портретном наброске своего «удивительного друга» также рисует картину д-ра Джекилла & м-ра Хайда: «Трезвым он бывал робок, зажат и устремлён всецело вглубь себя; едва выпив, начинал производить впечатление малость спятившего». Когда Фосс познакомился с ним, Веспер всё ещё свято следовал литературным канонам таких авторитетов, как Адальберт Штифтер, Ганс Каросса, Эрнст Юнгер и Агнес Мигель и т. д. вплоть до Кнута Гам-суна и Габриэле д’Аннунцио, — тех самых, от которых коллеги-книготорговцы, ориентированные на Брехта, Тухольского, Мюзиля или Дёблина, шарахались, как от чумы. Тем с ббльшим изумлением констатировал Фосс, спустя годы в Берлине встретив его, удивился, как много Веспер усвоил, как расширился его литературный кругозор. С восхищеньем прислушивался он к его «импровизированным „лекциям” о Мюзиле, Джойсе, Лорке»; в основе этих бурных выступлений были серьёзные «занятия Верленом, Батаем, Селином и Жене».
Менее закомплексованным или более симпатичным он благодаря этому так и не стал. «У Веспера не было друзей или сподвижников. Его зацикленность на
56 В оригинале на латыни — horror vacui.
109
собственном Я и резкие перепады настроений отталкивали многих», — пишет Фосс. «Если мы встречали людей из литературных кругов или таких, мнению которых Веспер доверял, его речь становилась благородной, язык богатым... После двух, трёх стаканов он выпускал м-ра Хайда, начинал визгливо и пронзительно смеяться собственным нелепостям... Люди отказывались это понимать, он становился язвительным, начинал с презреньем экзаменовать окружающих, о чём его никто не просил, а коли уж они и Джойса не понимали, то он всем сообщал, что сам трудится над эпохальным романом». За такими заоблачными полётами обычно следовало жёстокое падение: «Подобно Джекиллу на следующее утро, он бывал выгоревшим дотла, подавленным, исполненным стыда и чувства вины и растерянным; он зализывал свои нарциссические раны. Стремление вновь обрести утраченное совершенство ни свет ни заря гнало его вон из постели за письменный стол. И тогда он по целым часам не давал себе передышки»000*".
Петер Хэртлинг, познакомившийся с Веспером во время работы в «предвыборной конторе» СДПГ в 1965 году и после общавшийся с ним в берлинских издательских кругах, сохранил более благоприятные воспоминания и впечатления. Он использует другое сравнение: Веспер всегда казался ему лакмусовой бумагой, которую несёт ветер или поток времени и которая, меняя свой цвет, сверхчувствительно отражает соответствующие тенденции.
Первая смена цвета
А между тем тенденции времени — в культуре сильнее и отчётливей, чем в политике, — указывали влево. И в литературе, и в кино, и на сцене темы «довлеющего прошлого» настойчиво теснили остальные. Насколько сильно
110
эти противоречия беспокоили Веспера, видно из заметки в дневнике от 18 января 1960 года. Посмотрев фильм Бернхарда Вики «Мост», в котором показано, как в апреле 1945-го подростки, этот «последний резерв фюрера», были призваны в армию и бессмысленно принесены в жертву, он записал: трагизм, глубина, художественное совершенство, никакой тенденции! Очень приятно, но какая мучительная проблематика cwau.
Но все попытки Веспера наощупь найти своё место на территории современной литературы были встречены без всякого энтузиазма. Экарт Клессман из издательства «Христианин и мир» в сентябре 1960 года благодарил за «содержательный объёмистый манускрипт», но стихотворения вернул; они «не то чтобы плохи, но не настолько хороши, чтобы быть напечатанными»; любовная лирика прежде всего «слишком зависима от образцов» оо™.
Одновременно и примерно столь же успешно протекала переписка Веспера с Рудольфом Вальтером Леонхардтом из «Цайт». Он утверждал, с полным, по-видимому, правом, что вступил в неё по рекомендации Вальтера Енса, который его [Веспера] «уговорил что-нибудь предложить» [Леонхардту]. Такого рода ссылки на авторитеты были теперь в его репертуаре постоянно. Представляя стихотворный цикл «лирические заготовки», снабжённый им многозначительной пометкой «Пусть это будет мой дебют!», он ссылается на якобы хвалебные отзывы Энценсбергера и Кролова. Тридцатого июля 1961 года редактор задаёт жёсткий контрвопрос: «А стоит ли?» Стихотворения не вовсе плохи, но и не так чтобы вполне хороши; лучше бы ему это дело оставитьcxxxv.
Это действительно были гермафродитские тексты, которые автор в эпигонском раже начисто лишил даже намёка на собственный стиль. Он тщился придать им
111
как остросовременное, так и вневременное звучание — получилось нечто среднее между Энценсбергером и Стефаном Георге:
приди на окраину парка где серебристые решётки вётел устремлены в синеву
и пусть мои руки лежат у тебе на плечах уже твоё тело вступило в несмелую эту игру возвращающейся любви
увидим мы олеандр в летнем тумане и в красных цветах
и нам заповедано в августе стельных светом коров гнать по пляжу заветного острова
Фиктивный автор «бернвард михаэльзен» (всё с маленькой буквы) заявлял о себе как о представителе поколения 1938-го и в краткой автобиографии сообщал: скитания по дорогам десяти стран, аттестат зрелости, такелажник, газетный курьер, ученик при промышленно-торговой фирме, рассказ, лирика, эссе, критика. Это звучало уже подчёркнуто современно; в этом слышался джаз и бит, и «On the Road»57, и поэтому «Бернвард Михаэльзен» никоим образом не был просто ранним праворадикальным «вторым Я» позднейшего леворадикального Бернварда Веспера, как полагает Йорг Шрёдер, но — изменчивой маской мятущейся, раздробленной личности, в отчаянии ищущей свою роль.
Совершенно по-иному звучала Элегия о любви и смерти, которую тот же самый «Бернвард Михаэльзен»
57 «На дороге» (англ.) — возможно, имеется в виду книга Джека Керуака, культовый роман поколения битников.
112
(теперь, правда, с заглавных букв) облёк в форму новеллы и в апреле 1961 года направил в издательство «Карл Ханзер Ферлаг». Впечатление было такое, как если бы кому-то вдруг вздумалось сымпровизировать и окарикатурить мечтательные новеллы старого Вилли Веспера и с этой целью их офранцузить. История, разыгравшаяся в Париже (добропорядочные, славные родители, буйные дети — богема, великая любовная драма — противоречие между эросом и истинной любовью), никак не могла завершиться: я отшвырнул прочь любовь ради чувственных ощущений немногих ночей... CXXXVI
И вновь юный Веспер / Михаэльзен нарвался на благосклонную даму — рецензента, которая вернула ему текст с пометкой, что это «неважный дебют». Характеры чересчур стилизованы, риторика слишком сентиментальна, перенесение действия в Париж выглядит надуманным. Короче, ему следовало бы «изжить этот гидовский тон» и проявлять меньше жалости к себе и своему языку cxxxv".
Секс и чистота
Все эти томительно-традиционные новеллы и деловито-современные стихотворения о Любви и Смерти, которые выдавал Веспер / Михаэльзен, страдали одним легко ощутимым недостатком: молодой автор всё ещё мог только предполагать и предощущать то, о чём он пишет. Между тем ему было уже 23, а он ни разу не спал с женщиной. Какие уж тут любовные отношения... В расплату за это он годами сражался с соблазнами гомо-фильного плана, даже когда пубертатный период остался уже далеко позади.
Борьба с искушениями секса пронизывает «простой рассказ» красной нитью. У меня был маленький красный
113
дневник. Я крестом отмечал каждый день, в который мне удавалось одолеть чёрта... В родительских книжных шкафах эротических книжек хватало — но они на него нагоняли ужас. В «Декамероне» можно было прочитать — загнать в женщину хвост58 называется послать чёрта в ад. Вместе с яблоком, которое Ева вручила Адаму, в мир пришёл грех. В Брокгаузе, там, где вклеен раскладной человек с синими венами, я прочитал, откуда кровоточат женщины. В деревне злорадно смеялись, когда речь заходила о том, что такому-то снова жениться «приспело». Он видел, как быки кроют коров, и понимал: сделать это с женщиной означает... зачать ребёнка. А в Лексиконе сексуальных наук было написано, что каждое семяизвержение содержит миллионы сперматозоидов, таким образом, онанист был миллионократным убийцей CXXXVI".
Бернвард молился и умерщвлял плоть, хлестал себя кожаным ремнём; и я, наконец, понял, что мой отец имел в виду, когда сидел за вином со своими знакомыми и проклинал волну грязи и секса, которая, словно навозная жижа, захлестнула Германию®00™. И как-то так получалось, что речь при этом идёт заодно и о чистоте расы. «Кровь свою чистой держи, она не одному тебе принадлежит!» — кричал мой отец, и мы сидели на этом острове посреди навозной жижи времени, и грязь громоздилась вокруг, under the table59, там были другие, недочеловеки...CXL
То было излюбленное словосочетание мамы Розы, и в нём чистота расы сочеталась с заученными представлениями социального выскочки об аристократических манерах высшего света: когда моя мать за едой
58 Schwanz — хвост (нем.). В данном контексте — грубый эвфемизм ещё более грубого синонима почти что конвенциального существительного «пенис».
59 Под столом (англ.).
114
хватает отца за плечо и восклицает со стоном: «Но, Вилли, это же — under the table». Выражение описывало некую сферу, в которую никто никогда не решился бы добровольно проникнуть... поскольку подобное проникновение уже наказанье, любое нарушение границ — сопряжено с ужасом... under the table было нечто, с чем нельзя иметь никаких дел, что лежало где-то вне дома и парка... under the table было вроде деревни, да и сами деревенские дети уже были частью его, потому что слова, являвшиеся under the table, я впервые услыхал от них. — Under the table, это некая смесь мерзости, грязи, насилия и смерти, но не видимая и осязаемая, а как бы летучая, наподобие мельчайших капелек воды из опрыскивателя, когда мама увлажняла воздух в своём цветнике CXLI.
Такие пассажи «путешествия», конечно же, из наиболее сильных, даже если и предположить, что эти воспоминания Бернвард ретроспективно стилизовал и упорядочил в свете своих позднейших имперских теорий о «массовой психологии фашизма» (трагическим объектом которой он видел себя). Как бы там ни было, во время слёта скаутов в молодёжном лагере Людвиг-штейн в 1959 году он знакомится со студентом — германистом Вольфгангом Рутковски, которому под стальной маской, напоказ носимой Веспером, удаётся распознать неуверенного, робеющего перед жизнью юношу. Из этого знакомства развивается восторженная, замаскированная под литературную переписка. Друг рекомендует ему «Нарцисс и Гольдмунд» Гессе, «Портрет Дориана Грея» Уайльда и другую литературу. Бернвард упорно отстаивает свой германопатриотический литературный и мировоззренческий канон. Они нередко гостят друг у друга. И вот когда во время одной из долгих ночных бесед старший внезапно его огорошил: «Ну, чего ты зубами вцепился во всё
115
это националистическое говно... Ты же совсем не такой... Вместо тебя твоим голосом говорит твой отец. Нельзя быть таким чёрствым...» — тогда (так написано в «путешествии») беспокойство, которое только что на секунду дало мне свободу и счастье, потому что я знал, что он понял меня лучше, чем я сам, сменилось глубоким страхом CXL".
Бернвард поспешно уехал. А Вилли Веспер с безошибочным инстинктом вскрыл первое же из пришедших вслед за этим писем на жёлтой бумаге, покрытой сиреневыми буквами. Мёртвым голосом он сказал сыну: «Это несчастный, склонный к извращениям юноша. Я хочу, чтобы ты прервал с ним любые контакты». И Бернвард сделал, как ему велели CXLI".
Правда, уже в апреле 1960 года он заверяет другого своего друга в том, что имел встречу с В. (Вольфгангом) в Гифхорне и что обузданная чувственность разрешилась зрелой дружбой cxuv. А в дневнике (всё той же красной тетрадке) он яростно обороняется от обуревающих его гомофильных фантазий и проповедует себе самому, что инстинкты... способны привести к разрушению духовной свежести и ясности CXLV.
Любовный беспорядок и ранняя печаль
Факт остаётся фактом: и в первый год своей учёбы в Тюбингене Бернвард так и не сумел перешагнуть границу, отделявшую его от противоположного пола. Он жил отшельником в подвальной комнате, которую... даже летом приходилось отапливать масляным обогревателем: кроме спальной кушетки... здесь была только полка, на которой [стояли] мои немногие книги, тарелки, овсяные хлопья и ежедневный литр молока, — и стол, за которым обычно сидел я над Сартром и Камю,
116
экзистенциализмом и Сизифом60 — обязательное чтение для сотен паломников на коллоквиумы Вальтера Енса по новой и новейшей литературе по пятницам в большом лекционном зале — событие, в котором непременно надо было участвовать CXLVI.
Нарастающее напряжение чувствуется в письмах Веспера его другу Хеннеру Фоссу за январь 1962 года: у меня огромное желание смастерить с тобою роман... Разверни рывком материал: на самом заднем плане времени; наплывом — трупы алжирцев в Сене; епископское благословение авторитарной политике; на этом фоне человек: беспомощно страдающий; без небес и ада... сгоревший на руинах Вселенной; поселившийся на континентах; разделённый морями... Однажды это нужно показать. Пока нас ещё не вышвырнули из Германии, пока нам не заткнули пасть; пока ритм нашей прозы не забит ритмом солдатских сапог®™".
И четырнадцать дней спустя: прошу тебя, начнём же, наконец, роман. Этот первый... Я хочу наконец двинуть обществу кулаком в рыло... Я мечусь словно чуждый зверь по проходам, мне хочется харкнуть на каждую дверь... Мы должны, наконец, показать класс, хотя бы для движения вперёд. Им придётся с нами считаться CXLVI".
И вот в эти самые дни, когда он примерял на себя одежды то Бюхнера, то Бенна, то Брехта, то Камю и представлял Войцека, Гизельхеера, Баала и Сизифа в одном лице, «это» наконец-то свершилось. В шифрованных дневниковых заметках начинавшегося 1962 года речь идёт сначала о духах, взглядах, похоти, наконец, о ночи с Икс — которая потом обретает конкретный образ под повторяющимся именем Дёртэсхих.
Параллельно этому он начинает писать своеобразную, «лишённую дыхания» прозу в стол. Эти миниатюры
60 Речь идёт о философском эссе А. Камю «Миф о Сизифе» (1942) — Примеч. науч. ред.
117
он записывает как бы толчками, и они становятся эротическим гальванометром нарастающего внутреннего напряжения. Накал приближается к критической точке, и это с каждым днём всё полнее превращает Веспера в охотника и собирателя. Он нашёл роль, которую больше никогда не оставит — и которую он (не случайно) описывает из двойной перспективы — завоёванной и завоевателя.
иди оставь это ты словно дикий жеребёнок кто бы думал маленький слушатель семинаров с нежным взглядом из-за очков и стрижкой под пони этажом выше... ты ах ммм — сейчас войдут, ты, пусти меня... В крепости зажигают огни, как паук на горе, моя подруга, наверное, заглядывала сегодня утром придётся им привыкать, пошли давай здесь покороче мне на лекцию надо... я встречу тебя в моей кровати нитка порвалась, зачем ты выключил свет, давай быстрее, тебе скоро опять уходить теперь тебе правда пора уходить до завтра в пять я не боюсь мне нельзя водить женщин, плевал я, моя девочка если бы не южный ветер только брось обратно ключ тебе так удобно, да включи же отопление, у меня ещё осталась свечка с Рождества осторожно всё же слышно я ничего не могу поделать когда кричу, только так и бывает, и машинка в соседней комнате, конечно, опять она стучит свой любовный роман эта сучкамо-нашка, у меня правда спереди слишком мало твоя горячая кожа у шеи и этого не получит никто из людей штаны ты надел но крепко в рубашку засунул... теперь ты правильно лежишь, свечу рукой затушить. Бог мой этого просто не может быть, твоя рука всё ещё между твоих икр, волосы будто приклеены потом чёрные как бахрома на ковре, кисть для дёгтя, проклятье, спи спокойно, я выведу тебя наружу, нужно ещё отпереть, счастье, что стемнело да ты свихнулся, здесь под дверью...CL
118
В одной из своих последних эппендорфских зарисовок Веспер снова воспроизводит эту праисторическую сцену от лица Дёртэ. Они столкнулись на танцевальном вечере в зале студенческой корпорации «Рон-гель» (той самой, которая спустя десять лет даст убежище спасающейся бегством Гудрун Энслин). Днём позже — после того, как она энергично захватила инициативу, — дело было сделано: пришлось мне на него порядком надавить, такой он был зажатый. И вот получилось. Правда, у возлюбленного была ещё одна подруга, она же —и моя подруга тоже, которая его у меня увела си.
Действительно, в дневнике Веспера за 1962 год в записи от 23 февраля всплывают оба имени: Гудрун + Дёртэ. Двадцать четвёртого Дёртэ уезжает кататься на лыжах. В тот же вечер следует телефонный звонок — то ли от Гудрун Бернварду, то ли наоборот. Она говорит, что давно ждала этого. Это нежное слово было ему яснее любых объяснений. Три дня спустя — первый кризис: у Гудрун случаются припадки смеха, из чего он заключает: она меня не любит. Он колеблется и выбирает между пулей, колёсами автомобиля, ядом? Но на следующий день всё образуется. Глупости, всё хорошо. И вдвоём они пишут Дёртэ письмо си|. Вот так они и приходят к согласию, в основе которого — некое эмоциональное разделение труда: Гудрун отвечает за нежность и серьёзность, Дёртэ — за расслабление и буйство.
Несколько позже история доходит до отца Дёртэ, и он отправляет дочь в Марбург на летний семестр. Но и там появляется Бернвард. Это такой трюк: всегда держать незапертой запасную дверь — так (вполне благодушно) от лица Дёртэ годы спустя описывает Бернвард этот menage a trois, которым началась его активная любовная жизнь. Она забеременела от него, и он должен
119
позаботиться о нелегальном аборте, нашёл специалиста в Ф., мы встретились в зале вокзала: маленький, семенящий человечек, он берётся за операцию и, увидев, что у них нет денег, берёт только 70 марок, человечнейший из людей; через несколько месяцев его арестовывают, и он долго сидит CLI".
Несколько иначе эта история выглядит в изложении Хеннера Фосса, которого Веспер избрал в помощники: два дня мы колесили по Кёльну, Вупперталю и Ремшайду, он [Бернвард] был в растерянности: «Интуиция подсказывает мне, так ничего не выйдет». Наконец Фосс нашёл человека — и вскоре получил по телеграфу подробные указания от Гудрун Энслин, где и когда он должен встретить с поезда сперва её подругу Икс, потом Бернварда. Неделю спустя из Триангеля Бернвард в самом немногословном помещичьем стиле «принёс ему свою благодарность» cuv.
Introitus Гудрун Э.
Это первое типичное три-«ключение», которых впоследствии Бернвард постоянно искал и которое — во время вылазок — он мистически классифицировал CLV как первый акт нового характера, по времени совпало со смертью отца. Если бы тогда не явилась Гудрун и, вообще, иллюзия любви, или романтическая иллюзорная форма любви, верящая в то, что способна вернуть утраченное тождество; Фрейд в это верит, а Райх — и того сильней — что через правильный выбор партнёра и оргазм возможно преодолеть разлуку™, сказано в «путешествии».
Фраза, оставшаяся незаконченной. Завершить её можно так: если «иллюзия любви» в образе Гудрун не заполнила бы пустоту, он (Бернвард) не справился бы с горем от смерти отца. Но способность любви «преодолеть
120
разлуку» оказалась буржуазной иллюзией: так тоже мОхно понять фразу, которая, по-видимому, была написана уже после того, как Гудрун его покинула.
О ней, «швабской пасторской дочке», известно, казалось бы, всё — но под маской сфинкса времён РАФ не видно живого лица. События и даты её юности известны: она родилась в 1940 году, четвёртый ребёнок из семерых детей пастора Гельмута Энслина и его супруги Ильзе, в местечке Бартоломэ, в горах Швабская Юра. Совсем юной она командует отделением на еван-гелистском предприятии для девочек и активно помогает в общине, ведущей библейскую работу. В 1958— 1959 годах она по обмену учится год в США, в методистской общине, где вызывает всеобщее восхищение своей активной социальной позицией; в то же время, из-за «ужасающей политической наивности» своих го-степриимцев и вопреки роману с неким американским юношей, её энтузиазм несколько гаснет. Поскольку к этому времени её отец получил место старшего пастора в Бад-Каннштатт, экзамены на аттестат зрелости Гудрун сдаёт в 1960 году в Штутгартском монастыре Королевы Катарины. В том же году она начинает изучать германистику, англистику и педагогику в Тюбингене — и вот однажды, в 1962-м, в один из приездов домой она спрашивает отца: «А ты знаешь такого писателя Веспера?»
Имя Веспера могло быть знакомо Гельмуту Энсли-ну, но не обязательно как имя автора национал-социалистических фельетонов и гимнов в честь фюрера, а скорее как поэта, чьё творчество было широко представлено в песенных сборниках союзной61 молодёжи
61 В Веймарской Германии молодёжные и студенческие объединения и союзы традиционно выпускали для своих членов сборники песен, которые полагалось разучивать и распевать во время пеших походов — типичной формы времяпрепровождения «союзной молодёжи». — Примеч. науч. ред.
121
до 1933 года, которое стало неотъемлемой частью этой буржуазно-небуржуазной среды.
Конфликты с дочерью и её новым другом поначалу тоже касались совсем других вопросов. В октябре 1962 года Гудрун в сопровождении Дёртэ навестила в Испании Бернварда, которому дали стипендию на несколько недель учёбы в Кордове. То, что девушки отправились вдвоём, должно было, конечно, придать их поездке видимость благопристойности — но, учитывая бывшие и продолжающиеся тройственные отношения, всё это выглядело лишь ещё большей дерзостью. Втроём они посещали Гранаду, ездили к морю, «где коричневые тела ночью мерцают белым», потом Бернварда отвезли на машине назад — вместе с испанской кошкой, которую они контрабандой переправили через все границы.
По возвращении Гудрун написала литературно закодированный дневник, озаглавленный «Изабелла и я», в котором речь идёт о её любви к маленькой кошечке, которую она любит и оберегает, как ребёнка-найдёныша, на красоту и грацию которой не может наглядеться досыта и в которой, наконец, видит отражение собственной женской сущности. И в этой двусмысленной чувственности кошачьей жизни, свободной от обязательств верности, проглядывают намёки на бездонную страсть.
Волк и ягнёнок
Судя по этим запискам, в центре её мира и мировоззрения находится Бернвард, большие, сильные руки которого могут играть с ней как с маленькой кошечкой — и как с Дёртэ, её подругой, и как с другими подругами. «Изабелла, где наш Бернвард. И кого теперь он
122
гладит»- В студенческом общежитии «Олень», в Дюсс-лингене, где у них есть комната, с алкоголем, по-види-мому, никаких проблем нет. От виски Гудрун быстро пьянеет, и вот ей необходимо поблевать. «Или у тебя будет ребёнок». А это Бернвард, которого она отправляет танцевать с кем-то другим, а проснувшись, обнаруживает с этой другой на ковре. Бернвард, который на неё навалился: «Волк, заломавший ягнёнка, сдирающий шкуру, убивает и пьёт светлую кровь». Эта метафора возвращается раз за разом. Она упрекает себя, что «ещё недостаточно сильно любит» его, что она «неспособна на самоотдачу». Она страшится того, что он скажет ей: «У тебя ужасающе конечные глаза». Она хочет улечься «в снег ледяной ночи», только бы ей не пришлось слышать о том, «что я никогда не смогу исправить». Она молит о «последнем шансе» — пока волк не сжалится над ней и её «лоно не разверзнет» и её не научит любви, «такой огромной, когда даже и малая саранча становится не так уже и мала. Всё сделает для тебя. Даже убьёт» CLV".
На секунду переведём дух. Конечно, мы в 1962 году (не в 1972-м), и речь идёт лишь о немногих, робких (vage) намёках в потоке светлых дневных и тёмных ночных видений. Но этот надёрганный из ничего калейдоскоп осколков фраз остаётся, словно вспышка света на сетчатке. Это она сама запечатлела Бернварда в виде волка, пьющего светлую кровь — и для которого она готова сделать «всё». При этом «страсть» обретает очень конкретный лингвистический смысл62. И любовь для неё становится ощутимой только как боль, как страх потери, граничащий с тоской по смерти. В то же время это симбиотические фантазии слияния, в которых она, ещё не до конца изжившая мальчишеские замашки
62 И немецкое слово Leidenschaft, и его русский перевод «страсть» происходят от физического «страдания» (Leid): «Страсти Христовы».
123
детства, отождествляет себя с его, придуманной ею, волчьей натурой. Речь идёт также о ролевой игре между мужчиной и женщиной; она прикидывает на себя роль противоположного пола.
Конечно, ягнёнок — ещё и религиозная метафора. Здесь наслаждение греха и отпущения, преданность и наказание, жертва и спасение. Но в её зарисовках ощутимо желание стилизовать и олитературить любой опыт. Ведь на дворе такое время, когда в театре, в литературе, в кино под натиском вторгшегося аморального насилия и торжествующей скабрёзности окончательно рушится здоровый мир «Любви, Мечты и Смерти», который существовал только благодаря ещё действовавшим запретам буржуазного общества, безупречного внешне и глубоко противоречивого изнутри. Причём именно Франция, бывшая центром литературного внимания не для одного только Бернварда, шокировала немецкую культурную буржуазию то экзистенциалистскими играми со смертью Жан-Поля Сартра, то «скатологическими эксцессами» убеждённого гомосексуалиста и криминального типа Жана Жене, то разнузданными откровениями о сексе и насилии Жоржа Батая, и всё это подкреплялось заново перечитываемыми «Цветами зла» какого-нибудь Бодлера, Верлена или Рембо.
Конечно, о повседневной жизни молодой пары не следует напрямую судить по этому тёмному визионерскому чтению. И всё-таки оно позволяет яснее представить себе то чувственное и интеллектуальное напряжение, с каким проходила здесь жизнь на двух, а то и на трёх уровнях (последнее связано с тремя местами обитания — Тюбинген, Каннштатт, Триангель). Втихомолку они опробовали и вовсе радикально антибуржуазную форму жизни, когда (в фантазиях) перешагивались все запреты и условия; но они тщательно скрывали это от своих семей и от внешнего мира. Здесь речь идёт о том
124
периоде, когда Бернвард с помощью Гудрун пёкся о наследии своего покойного отца и потаённой, истинной, угнетённой Германии. Но всё, что там считалось «грязью и хламом», здесь становилось хлебом и вином их маленьких чёрных месс.
Зарисовки Гудрун, эти моментальные фотографии, ясно показывают, что их подлинные отношения вовсе не сводились к простой ролевой игре. На передний план выходит некий стереотип, который станет судьбоносным и определяющим для обоих, а именно: постоянно мечась туда и сюда между стремлением слиться и страхом утратить свободу, они вечно нуждаются в ком-то третьем, в котором могли бы отражать самих себя и свои отношения. Эти «три»- или «треугольные» отношения были, правда, глубоко асимметричны: если Бернвард в своём позднейшем сексуальном Coming-out63 постоянно нуждался в нарциссическом самоутверждении посредством других женщин и постоянно искал его, то Гудрун (поначалу, во всяком случае), казалось, находит удовлетворение в полнейшей идентификации с ним и его проектами; но не только в этом — ещё и в том, что отпускает его на сторону, а он всегда возвращается к ней, своей Пенелопе, не допускающей до себя женихов.
В сентябре 1963 года молодая пара, теперь уже наполовину ставшая таковой официально, предприняла своё первое романтическое путешествие, на сей раз — через Барселону — на Ибицу. Маленький фотоальбом, который завела Гудрун Энслин и который сохранился в наследии Бернварда Веспера (Йорг Шрёдер в 1984 году перепечатал его в издательстве MAMMUTCLVI"), запечатлел двух современных отпрысков буржуазных семей,
63 Coming-out — дословно: выход в свет (англ.). Имеется в виду, что в общении с женщинами Б. Веспер позиционировал себя как «мачо», «Донжуан». — Примеч. науч. ред.
125
проводящих каникулы на Средиземном море в первой половине шестидесятых годов: бесцельные прогулки и узкие переулки, пляжи и закаты, повозки, запряжённые осликами, и сценки на базаре. Чаще всего они фотографировали друг друга по очереди — она очень тоненькая и андрогинная в Trenchcoat64, шортах и бикини, тип Джин Сиберг65; он в костюме, пуловере и плавках, пока ещё не в узеньком платке, как на более поздних фото, но всё равно очень ребячливый и несколько мрачный, со стрижкой под Цезаря, как и положено интеллектуалу шестидесятых годов.
По возвращении папа Энслин (до сих пор, по-видимому, ведать не ведавший) нашёл свою дочь «сильно эротизированной» и, сославшись на статью «о сводничестве» Свода законов о наказаниях, воспротивился дальнейшим ночёвкам Бернварда в пасторском доме. Это не было отражением некоего особого ханжества, но просто отвечало стандартам времени, которое, правда, было охвачено полнейшей эрозией. В «Олене», в Дюсслингене, где неофициально они уже давно жили вместе, Бернвард и Гудрун открыли и свой «студенческий рабочий кружок по новой литературе» — пока, переименованный в «студию новая литература», он не перекочевал в каннштаттский пасторский дом.
64 Шерстяной или хлопчатобумажный пыльник военного покроя с погончиками и манжетами, очень модный в середине 60-х годов. — Примеч. науч. ред.
65 Джин Сиберг (1938—1979) — американская кинозвезда, жена известного французского писателя Ромена Гари. Прославилась ролями в европейском кинематографе, в частности в фильме Ж.-Л. Годара «На последнем дыхании». Активно поддерживала студенческое, антивоенное и негритянское освободительное движение в США, из-за чего подверглась непристойной травле со стороны ЦРУ и ФБР (распускались слухи, что Сиберг сожительствует со всеми негритянскими лидерами, и запретили Голливуду заключать с ней контракты); в результате этой травли погиб ребёнок Д. Сиберг, а сама она была доведена до самоубийства. — Примеч. науч. ред.
126
взгляды из-за боковой линии
Осенью 1964 года перед нами, тюбингенскими затворниками, восседал писатель Гюнтер Машке, который состоял в некоей таинственной «Субверсивной Акции». Он декламировал жестяные вирши политического направления, в которых никто ничего толком не понял, за исключением того что они страшно радикальны. Это чтение подвигло меня выпустить стенную газету в защиту поэзии. Там были стихи Рембо в переводе экспрессиониста Пауля Цеха. Я до сих пор помню их наизусть: «Я сидел в отчаянье, словно в языческом кабаке, / И говорил что-то безбожное, / Между тем ветер бил траву дождём, /Ис последним птичьим криком / На земле, что несла только тени, / Моё сердце застыло белёсым свинцом»сих. Никто, по-видимому, этого не понял. Я же хотел сказать только: уж если экзистенциализм (а таково было настроение тех лет, и я его разделял), то как поэтическое ощущение вселенской неустроенности, а не как засорившийся тромбон политического фразёрства.
В том же году Машке, бывший сокурсником Гудрун, объявился в пасторском доме Энслинов, влюбился в её младшую сестру Иоанну, которая некоторое время участвовала в «Субверсивной Акции», и женился на ней в 1965 году. Прежде чем он исчез в Вене и на Кубе, на свет появилась дочка. У Энслинов он столкнулся с Берн-вардом Веспером, другим зятем in spe66. С самого начала они не понравились друг другу. Для Машке, выросшего в стеснённых обстоятельствах и у приёмных родителей, Веспер был образцом стиляги из «хорошего дома». Он обладал машиной (VW Cabrio) и вежливыми манерами «недотроги», появлялся во всегдашнем «тёмном прикиде» (спецодежда экзистенциалиста — чёрный
** Будущий (лат.).
127
пуловер с закатанными рукавами) и в доме Энслинов не мог не выделиться тем, что ввёл утончённые правила поведения за столом, вплоть до прослушивания классической музыки во время воскресной трапезы.
Таково описание Машке, и оно без искажений передаёт атмосферу напряжённого соперничества их тогдашних ролевых игр. Будущие зятья были на вы, и все разговоры естественным образом вращались вокруг литературы. При этом торжественный тон, который всегда брал Веспер, был совершенно чужд его антиподу Машке, который считал себя революционным марксистом, а вдобавок ещё и анархистом, и приверженцем литературы брутального жеста. Веспер, напротив, представлялся ему элегически — чувствительным поэтом с явным дефицитом мужественности. Он казался ещё совершенно незапятнанным марксизмом и критической теорией, победное шествие которых как раз начиналось.
Напротив, Гудрун беззаветно восхищалась Бернвар-дом как грядущим интеллектуальным гигантом. Нужно было остаться с ней наедине, чтобы понять, что у неё вообще имеется собственное мнение, — позднее вспоминала двоюродная сестра Бернварда Марлен, посетившая их в Тюбингене. В 1963—1965 годах Гудрун экстерном закончила курсы преподавателей начальной школы, ради чего ей пришлось оставить учёбу в педагогическом институте в Швэбиш — Гмюнд. Весной 1964 года она сдала экзамены со средней оценкой «удовлетворительно». В действительности же она давно уже вынашивала честолюбивые планы и своё обучение германистике намеревалась завершить диссертацией о почитаемом ею и Веспером Гансе Хенни Яанне, литературном пророке антиядерного движения.
При всё том она оставалась усердной, как пчела, соратницей своего суженого в его многообразных начинаниях.
128
Наряду со «студией новая литература» и издательством д-ра Бертля Петраи, они занимались распродажей из пасторского дома в Каннштатте остатков тиража пер-воиздания воинствующего католического критика церкви Карлхайнца Делингса «И вновь пропел петух». При этом, как и в случае с произведениями Вилли Веспера и сборником «Против смерти», они пользовались самыми современными методами — прямая рассылка или абонентное обслуживание. Машинка, на которой печатались письма с пометками «ens» или «sek», вряд ли когда отдыхала, а проспекты, конверты, картотечные ящики и пачки книг громоздились до потолка.
Энслины и Весперы
Расхожая формула «швабский пасторский дом» невольно наводит на мысль о пиетизме и ханжеском бездушии. Про дом пастора Энслина такого не скажешь. Рабочая комната Гельмута Энслина была сплошь завалена кистями, холстами и красками. На его руках постоянно виднелись свежие следы масляной краски, а запах скипидара пронизывал весь дом. Дело в том, что пастор был художником-любителем. Своему зятю Машке на свадьбу он подарил портрет, настолько стилистически точный и выразительный, что с трудом верится в непрофессионализм автора. Другие картины были абстрактными. Он был членом союза художников и постоянно выставлялся.
При этом у него было прекрасное теологическое образование, но в духе современной критики веры — направления, которое тогда представляли Бультман, Ке-земан и другие. Они стремились толковать Библию скорее как собрание исторических текстов и притч, чем как откровение. Если Энслины жили скромно, то не из
5 Веспер, Энслин, Баадер
129
пуританизма, а ввиду многодетности семьи и стремления дать высшее образование всем детям, включая девочек. То, что Ильзе Энслин была пропагандисткой здоровой, деятельной, близкой к природе жизни, не мешало ей в Штутгарте наслаждаться радостями жизни большого города с его театрами и кино и вести дом в стиле просвещённой буржуазии. Прежде, когда они жили в Туттлингене, в окружении католиков и настоящих пиетистов, частью этого стиля были домашние концерты классической музыки. Мать играла на фортепиано, а Гудрун на скрипке. С переездом в Штутгарт эта традиция забылась.
Машке, ревнивый соперник, не заметил каких-либо политических или мировоззренческих предубеждений против сына Вилли Веспера; возможно, дело здесь в том, что он сам, ангажированный левый радикал, в доме Эн-слинов не ощущал под ногами привычной почвы однозначного антифашизма. В годы Третьего рейха Гельмут Энслин был приверженцем Исповедальной церкви67 *, в 1938 году он нарушил «Закон об измене», на него донесли, и он был приговорён, но попал под амнистию и с тех пор избегал конфликтов. В 1941 году он добровольцем ушёл в армию. После войны он впредь ориентировался на «Голос общины» Мартина Нимёллера, выступавший против ремилитаризации и интеграции с Западом. Сам при этом никакой политической активности не проявлял. Оппозиция к «Аденауровской республике» была обращена в первую очередь против её рейнско-католического уклона в церковной политике и односторонней привязки к Западу; и здесь переплетались, как
67 Исповедальная (или Конфессиональная) церковь была создана в 1933 году и стала в оппозицию правящему режиму. Около 7 тысяч из 17 тысяч протестантских пасторов Германии присоединились к Исповедальной церкви, сразу оказавшись объектом нацистских пресле-
дований.
130
у Нимёллера или Густава Хайнемана68, который, кстати, однажды побывал у них дома, национальные и социальные, прогрессивные и консервативные мотивы.
То, что Бернвард и Гудрун переписываются с нацио-нал-патриотическими листками и анонсируют произведения Вилли Веспера, не могло пройти мимо Энслина, но никакого скандала не вызвало. Точно так же не возникло и непреодолимых препятствий мировоззренческого характера для контакта между семействами. Мама Веспер пару раз гостила в Каннштатте, и мама Энслин нанесла ответный визит в Триангель. Её можно видеть в семейном альбоме: вместе с Гудрун они пьют кофе на террасе усадьбы.
То, что ни те ни другие не испытывали по отношению друг к другу особых восторгов, объясняется скорее уж различием жизненных укладов. Роза Веспер (грудь колесом, тугой узел волос на затылке — по воспоминаниям младшей дочери Энслинов) выступала в образе начальственной барыни, которой в доме канн-штаттского пастора многое казалось чересчур либеральным, несолидным, чуть ли не under the table. Поэтому младшие Энслины потешались над повадками будущей свекрови сестры, равно как и над манерами Бернварда. С другой стороны, у Энслинов была собственная вюртембергская буржуазная гордость. Родословное древо семейства корнями уходило в XV век; среди предков были ремесленники, печатники, пасторы и т. д. С такой точки зрения получалось, что Бесперы за своим феодальным фасадом прячут куда более скромное происхождение. 69
69 Густав Хайнеман (1899—1976) — религиозный и политический деятель ФРГ. Президент Синода Евангелической церкви, был министром внутренних дел в кабинете К. Аденауэра. В 1960 году ушёл в отставку в знак протеста против ремилитаризации страны, а в 1962 году по этой же причине вышел из ХДС и вступил спустя 5 лет в СДПГ. В 1969—1974 годах — президент ФРГ. — Примеч. науч. ред.
5*
131
И всё же в конце марта 1965 года Гельмут и Ильзе Энслин, Роза Веспер и молодая пара разослали друзьям и родственникам извещение о помолвке по всей форме, филигранно набранное и отпечатанное в виде меандра69 на красном картоне. Событие состоялось под Пасху в курзале Бад-Каннштатт — и было обставлено с торжественностью свадьбы. Хайнрике, сестра Бернварда, и её деверь Тило были изрядно удивлены представшей их глазам декорацией. Пара сожительствует вот уже три года. К чему весь этот помпезный праздник? Товарищи по учёбе из Берлина и Тюбингена с трудом общались с родственниками с той и другой стороны. Были скромные поздравительные речи и пышный стол, затем — декламация и фривольные куплеты под рояль, вызвавшие бурное возмущение у некоторых более консервативных друзей Энслинов.
Только один человек во всё это время не проронил ни слова и в разгар торжества сообщил о своём уходе, сославшись на нервическую тошноту и припадки потливости: Бернвард, жених. Это было неким предвестием. 69
69 Меандр — распространённый тип геометрического орнамента; имеет вид линии, ломанной под прямым углом. Широко применялся в искусстве Древней Греции. Получил название от извилистой реки Меандр в Малой Азии.
132
6.	Время нетерпения
Жарким августом 1967 года, спустя два месяца после яростных студенческих демонстраций и выстрелов 2 июня70, младшая сестра Гудрун Энслин, Рут приезжает в Берлин. У неё каникулы, и шесть недель она проведёт в большой квартире на Фричештрассе. Ей предстоит ухаживать за Феликсом, трёхмесячным сыном Гудрун и Бернварда, пока молодая мать трудится над своей диссертацией. Рут — тинейджер 12 лет, последний ребёнок в семье. Она учится в той же гимназии, в которой семью годами раньше Гудрун получала аттестат зрелости.
В квартире вместо Бернварда, который задержался в Лондоне на каком-то конгрессе, она обнаруживает симпатичного молодого человека, которого зовут Андреас и который, по-видимому, по уши втюрился в Гудрун. Та сходу спрашивает Рут, как, мол, она его находит. И девушка находит его не только более красивым,
70 Второго июня 1967 года во время демонстрации протеста против визита в Западный Берлин шаха Мухаммеда Реза Пехлеви полицией был убит студент Бенно Онезорг. В память об этом событии взяла себе название подпольная вооружённая организация «Движение 2 июня». — Примеч. науч. ред.
133
чем Бернвард, но и гораздо более соблазнительным и вообще довольно милым. Когда он заходит, они гоняются друг за другом вокруг кухонного стола. А однажды он даже подвозит её на настоящем американском драндулете, белом «Форде-ферлэйн». Короче говоря, она чувствует себя гордой соучастницей волнующей любовной интриги своей восхитительной и любимой старшей сестры.
По возвращении Бернварда из Лондона происходит обмен оскорблениями и ссора; в виде реванша он тоже начинает водить подружек, причём самым беспардонным образом. Так, по его вине Рут неоднократно становится свидетельницей картины, которую Рабле называл «зверь с двумя спинами», и, вообще, — телесной близости между взрослыми, что созревшую двенадцатилетнюю девушку должно было более, нежели смущать.
Тогда же учащаются собрания и демонстрации. Гудрун и Андреас вовлечены в бесчисленные хеппенинги и акции, в которых участвуют и коммунары — соратники Дитера Кунцельмана (в то время, как несчастный Фриц Тойфель вынужден гнить в застенках Моабита)71. Бернвард работает ответственным редактором «Вольтеро-вых брошюр», которые идут непрерывным потоком, и он постоянно отсутствует. Так что, забота о младенце ложится в основном на Рут. Но она также имеет немало возможностей почувствовать атмосферу возбуждённого до крайности города. И она с сомнамбулическим любопытством подростка следит за драмой отношений, которая разыгрывается вокруг неё — и невольной соучастницей которой ей вскорости предстоит стать.
71 Речь идёт о членах западноберлинской «Коммуны 1» — контркультурного молодёжного объединения политизированных хиппи. Кун-цельман и Тойфель были лидерами «Коммуны 1». — Примеч. науч, ред.
134
Берлин, закрытый город
Западный Берлин после 1961 года представлял собою единственное в своём роде образование, не сравнимое нИ с каким другим городом мира. Обрубок города был наглухо обнесён стенами, сторожевыми вышками и заграждениями из колючей проволоки, и попасть сюда можно было только самолётом, закрытым «межзональным поездом» или по «межзональному автобану». Постройка стены и разграничение зон контроля мировых держав после кубинского кризиса 1962 года привели к тому, что Берлин заметно утратил свою союзообразующую роль «фронтового города» свободного мира. Празднично обставленный визит Кеннеди в феврале 1963 года, по существу, стал прощанием, которое завершилось исполненными мрачного смысла траурными манифестациями после его убийства осенью. Город всё больше уходил на задворки мировой политики и грозил превратиться в руины, существующие на пособие, лишённые собственного базиса, и, задыхаясь в облаках угольной пыли с востока, безлюдеть и стариться.
В этой ситуации городской Сенат во главе с бургомистром Вилли Брандтом делал всё, чтобы Западный Берлин стал «культурным городом», чтобы привлечь сюда не только визитёров со всего света, но и художников, учёных, студентов и вообще молодых людей из Федеративной Республики. Для этого имелись некоторые благоприятные предпосылки: современные, прекрасно оснащённые учебные учреждения, такие как Свободный Университет или заново основанная Киноакадемия; огромные, дешёвые квартиры, в которых жилищные товарищества и коммуны создавались задолго до того, как эти термины вообще появились; и тот факт, что в Западном Берлине молодые мужчины освобождались от воинской обязанности.
135
Кроме того, не было комендантского часа, так что кафе и забегаловки, рестораны и бары, кино и джаз-клубы функционировали в таком множестве и с такой интенсивностью, как нигде более. Ночная жизнь стала регулярной и неотъемлемой частью берлинского образа жизни, в первую очередь, конечно, для молодых гуляк, которые спозаранку, выбираясь наконец из кабаков, потешались над «кадаврами фронтового города», толпы которых как раз стремились на работу. Таким образом, в основе политического обострения ситуации со студенческими демонстрациями 1966—1967 годов лежал давно уже назревавший и тлевший конфликт двух культурных и жизненных укладов, ставших непереносимыми один для другого.
При всех биографических случайностях есть известная логика в том, что всех троих протагонистов этой истории — Веспера, Энслин и Баадера — именно в те годы занесло в Западный Берлин. Андреас Баадер, которому как раз исполнилось двадцать, приехал осенью 1963 года вместе со своим двоюродным братом Петером, поступившим на отделение германистики Свободного Университета. Возможно, он собирался продолжить художественное образование, начатое в Мюнхене, о чём, впрочем, вскорости речи не стало. Главное, он избежал призыва в бундесвер и надеялся, что хотя бы на время оторвался от мюнхенского правосудия (с которым у него неоднократно случались конфликты). Наполовину сирота, он получал государственное пособие; некоторые поступления приходили из семьи. На эти средства он поначалу мог прекрасно устроиться в Берлине.
Бернвард Веспер и Гудрун Энслин приехали годом позже и привезли с собой «студию новая литература», далеко идущие планы которой были тесно связаны с их личными интеллектуальными и научными амбициями.
136
Бернварду было 26, и он тоже, переселяясь в Берлин, избавлялся от военной службы. Гудрун было 24. Здесь, Берлине, они хотели закончить образование и защититься; и оба были финансово впервые в жизни обеспечены, благодаря стипендии для одарённых, которую давал «Учебный фонд немецкого народа».
Как и в случае с Вилли Веспером двадцатых годов, можно было бы спросить: чего им не хватало, что их распирало? Когда и почему начались процессы социального раскрепощения и мировоззренческой радикализации, которые предшествовали всем этим «политическим осознаниям» и самоидентификациям в качестве «революционера» и были их основой?
Молодой Баадер
Биография Андреаса Баадера в основном известна, хотя скорее как собрание анекдотов, нежели документально зафиксированых фактов. Общая картина выходит относительно стройной и в то же время в высшей степени раздражающей.
Поначалу мальчик в прямом смысле слова принадлежал к поколению «безотцовщины». Берндт Филип Баадер попал в круговорот последних дней войны, был взят в плен Красной армией и угнан на Одер. По-видимому, он умер от тифа или другой инфекционной болезни; анонимная, негероическая смерть. Лишь в 1955 году его объявили мёртвым по суду. К тому времени Анди, как его ласково называли в семье, было двенадцать лет, и это был «сложный ребёнок».
Первые послевоенные годы он провёл у своей бабушки Термины под Эрфуртом; в 1949 году его работающая мать Аннелиза забрала их обоих в Мюнхен, где сама она нашла кров у одинокой стареющей художницы.
137
Вместе с сестрой Эльфридой, также овдовевшей во время войны, и матерью своего покойного мужа они жили своего рода большой женской семьёй или сообществом выживания. Андреас и его кузен — одногодок Петер выросли в «окружении целого сообщества женщин в трау-pe»CLX, которое этого писаного красавчика и очевидно интеллигентного мальчика попросту боготворило.
На эту нежно-заботливую блокаду он реагировал повседневным бунтом, не забывая с детским цинизмом извлекать из неё пользу — тем более что ему перепадало куда больше внимания, чем более послушному кузену Петеру. Совершенно ясно, что именно эти ранние впечатления легли в основу той своеобразной смеси зависимости и требовательности, шарма и грубости, которая так характерна для взрослого Баадера в его отношениях с женщинами. В остальном же Андреас был «безнадзорный ребёнок» и на всю катушку пользовался тем обстоятельством, что рядом не было никоЬо, кто указал бы ему границы дозволенного.
Отсутствующий, но тем не менее незримо существующий отец был в предвоенные годы честолюбивым и одарённым историком, страстно увлечённым идеологически бесхитростной культурной и государственной историей Баварии. Католик и антифашист, но не член Сопротивления, хотя — отдалённо знавший студентов из «Белой розы» — он был потрясён их арестом и казнью. Другая — воображаемая — линия родства вела к католическому философу-мистику Францу фон Баа-деру, одному из великих мыслителей XIX века. В молодые годы Андреас при случае не прочь был похвастаться таким вот фиктивным духовным наследием — это показывает, что ему виделась длинная тень лежащих на нём интеллектуальных ожиданий.
При этом во всех государственных и частных школах, которые он посещал и которые в принудительном
138
порядке ему пришлось оставить, юноша проявил себя социально невыносимым. Никому из расположенных к нему учителей, которых он одного за другим предавал и разочаровывал, он не позволял что-нибудь себе сказать или посоветовать. Казалось, всё своё внимание он сосредоточил на том, чтобы соответствовать некоей роли в группе одногодков, которых он с помощью физической агрессивности и психологических уловок всегда разделял на сторонников и противников. То же касалось и отношений со взрослыми: «Его или любили или ненавидели» — как сказал один из учителей, которого Аннелизе Баадер впоследствии цитировала не без упрямой гордости.
В действительности все считали юношу одарённым необычайно, почти пропорционально его провальным результатам в учёбе; Последние приписывались исключительно его лени и невниманию. Вновь и вновь ему предрекали — по свидетельству директора последней из мюнхенских частных школ, которую он посещал в шестнадцать лет, — карьеру художника, писателя или журналиста, которую он обязательно сделает, стоит ему только перебеситься. Этим предсказаниям он постоянно подбрасывал новую пищу — то играючи разбрасывая намёки на артистические способности (от рисунков до стихотворений), то запойным, бессистемным чтением (от средневековой мистики до Бальзака, Ницше, Томаса Вулфа или Сартра). Больше того, по-видимому, эти ожидания он глубоко прочувствовал и усвоил для себя как некий запрос и обещание.
Уже писалось о «проблеме завышенных притязаний» CLXI, с которой столкнулся недоучившийся ученик средней школы Андреас Баадер, когда в начале шестидесятых годов он окунулся в мир швабингенской богемы и представился там студентом Академии художеств, тогда как на деле имел за плечами лишь пару курсов
139
частной школы искусств. Но таких, как он, на этой сцене обреталось немало — Дитер Кунцельман, например, выступавший как член группы «Шпур»72, не имея даже самого отдалённого касательства к искусству. Они встретятся в Берлине много позже. О Кунцельмане можно сказать то же самое, что впоследствии сказала о Ба-адере Доротея Хаузер: он не знал, «к чему приложить свои силы по ту сторону ауратического73 инсценирования собственной личности»сьх".
Сцены из юности и инициации
Конечно же, Андреас Баадер был среди тех, кто в июне 1962 года очертя голову бросился в многодневный «Шва-бингенский бунт», когда полицейские хотели арестовать длинноволосых «Gammler»’OB74, поздно вечером игравших на гитаре, а прохожие этого не допустили. Четыре вечера и ночи подряд прибывающие наряды полиции наталкивались на растущие толпы молодёжи, устремлявшиеся в центр Мюнхена и готовые драться со стражами порядка. Андреаса и его друга тогда арестовали и обложили денежным штрафом. Впоследствии он якобы говорил: «Знаешь, мама, в стране, где полиция с резиновыми дубинками идёт на народ, что-то не в порядке» CLXI". Так позже, в Штаммхаймский период, Аннелизе Баадер цитировала «первое политическое высказывание» своего сына, врага государства № 1. Складывается впечатление, что цитата принадлежит скорее ей, всепонимаю-щей матери, нежели ему.
72 Die Spur — след (нем.).
73 По-видимому, от слова «аура». Речь идёт о навязчивом желании человека во что бы то ни стало быть в глазах окружающих тем, что называется культовой фигурой, обладать соответствующей аурой и с этой целью устраивать ауратические инсценировки.
г* От der Gammel — шум, гам, гомон (нем., разг.).
140
Его инициация в конфликте против государственного насилия состоялась ещё в 1962 году, когда летом он на краденом мотоцикле гонял по Английскому парку, за что и отсидел первые три недели молодёжного ареста. В последующие годы его постоянно штрафовали и лишали свободы за вождение без водительского удостоверения, подделку документов на машину и другие подобные преступления. Из-за этого, по-видимому, Баадер оказался втянут в бесконечный судебный конфликт. Зная его восхищение мотоциклами и автомобилями, а также маниакальную страсть к ночным гонкам, трудно понять, почему он никогда не пытался получить водительские права. Мешал ли ему постоянно растущий список штрафов или же простая нехватка денег и времени? Или же здесь сработал подсознательный механизм, переведший его юношеское нарциссическое нарушение в углубляющийся конфликт с «репрессивными» правилами общества, что в конце концов вылилось в политический протест? Как бы там ни было, всю свою жизнь Андреас Баадер любую ситуацию, когда его пытались учить или экзаменовать, воспринимал как оскорбление своей всемогущей сущности — пусть даже речь шла всего лишь об автошколе.
Это, возможно, принимало черты «синдрома Михаэля Кольхааса»75. Поскольку его лишили «его права», поскольку с ним хотели «покончить», он начал собственную частную войну. При этом он, в сущности, ничем не отличался от «бродячих нищих бунтарей» 1969—1970 годов, которые, умножая отдельные конфликты с государством, самовнушением всё сильнее вводили себя в состояние гражданской войны.
75 Михаэль Кольхаас — герой одноимённой новеллы (1810) великого немецкого писателя-романтика Генриха фон Клейста (1777—1811). Живший в XVI веке в Саксонии бюргер Кольхаас, не выдержав феодального произвола и насилия, стал разбойником и погиб на плахе, но перед этим добился восстановления попранной справедливости. Борис Пастернак сравнивал Кольхааса с Пугачёвым. — Примеч. науч. ред.
141
При этом уже самое поверхностное знакомство с делом осуждённого Баадера поражает тем, как обертон оскорблённой невинности постоянно смешивается с самыми высокомерными конструкциями. Так, в сентябре 1965 года участковый суд Тиргартен приговорил его к трёхмесячному тюремному заключению с условным освобождением после того, как он признался, что в некоем кафе за 90 марок приобрёл фальшивое водительское удостоверение на своё имясида. Когда же приостановка исполнения наказания была отменена по причине несчётных судебных издержек и неоплаченных штрафов за прошлый год, он подал прошение: «У меня на руках жена и ребёнок, которых я должен содержать... и очень скоро мне предстоит заключить крайне важный для меня договор с газетой, что требует моего пребывания на свободе». В начале года он «оставил должность репортёра при агентстве печати, чтобы написать книгу о германской художественной критике». К сожалению, издательство в Швейцарии пошло с молотка, поэтому он не мог расплатиться. В связи с этим он просит пересмотреть «суровое решение» CLXV.
Ауратические самоинсценировки
Конечно, в затруднительной ситуации нет ничего более естественного, чем изобретение подобной вынужденной лжи — если бы только это не были в точности те же легенды, которые Баадер постоянно выдавал своим друзьям и знакомым, меняя лишь их форму.
Петер Хоманн (которого импровизированный «народный суд» РАФ в 1970 году собирался ликвидировать как предателя) сообщал, что молодой Баадер «выступал в пивных в роли маленького Рембо и распространял о себе всяческие легенды... называл себя писателем,
142
хотя не писал ни строчки»01™. С другой стороны, Баадер постоянно напускал на себя таинственный флёр героя романа или фильма — и это в сильной степени ввело в заблуждение его биографов, которые всерьёз обрядили его в эти одежды. То Томас Вулф якобы берёт его прототипом Рамфорда Блэнда из «Домой возврата нет» (мнение Стефана Ауста в «Баадер — Майнхоф — Комплекс»), то будто бы впрямую он вдохновляет Жан-Люка Годара в фильме «На последнем дыхании» (так в «Празднике роз» Леандера Шольца), а то на пару с Гудрун Энслин он играет в «Бонни и Клайда» (фильм «Баадер» Кристофера Рота). В известном смысле всё это было лишь продолжением роли, которую он играл сам перед собою, рядясь в различные костюмы, и успех которой зависел от готовности соответствующей публики позволить себя убедить. Одним из наиболее впечатлившихся был, как увидим далее, его адвокат Хорст Малер, который охотнее всего придавал поджигателю Баадеру черты «степного волка» по Герману Гессе.
По-видимому, не представляется возможным провести чёткую грань между Баадером настоящим и Баа-дером, играющим роль. В Швабинге, как и в Берлине, он предпочитал кафе, облюбованные гомосексуалистами, охотно показывался на людях с именитыми педерастами (а они — с ним), от случая к случаю красился и фотографировался в полуобнажённом виде, что было также рассчитано на гомофильную аудиторию — хотя такого рода сексуального интереса он как будто не проявлял. Он выступал этаким надушенным денди в дорогих костюмах, шёлковых рубашках и шикарной обуви, хотя ради этих аксессуаров ему приходилось беречь буквально каждую копейку, самому кроить и перешивать. Он очень любил — сталкиваясь на вечеринках или в кафе с добропорядочными буржуа — шокировать их историями о садомазохистских эксцессах, и, по-видимому,
143
нередко сам услаждал себя чтением журнальчиков соответствующего содержания; однако сведений о его реальных похождениях на С / М сцене до нас не дошло. И даже сама его всегдашняя готовность лезть в драку по любому самому ничтожному поводу и демонстрировать физическую агрессивность порядком смахивает на блеф; действительно, среди множества правонарушений, совершённых им в молодости, нет ни одного случая членовредительства.
Жизнь богемы
Если Баадер привязывался к кому-то эмоционально и эротически, то это были женщины старше и состоятельней его. «Клейст-казино», сплошь затянутое плюшем, излюбленное место встречи педерастов,^которое открыла для себя и берлинская артистическая тусовка. Здесь в феврале 1964 года Баадер познакомился с Манфредом и Эллинор Хенкель, четой художников, которая вместе с маленьким сыном занимала огромную восьмикомнатную квартиру со студией неподалёку от ратуши Шёнеберг. Сюда-то несколько позже вселился Андреас в качестве субквартиранта и любовника Эллинор. Это была «тройственная связь в открытую» — никто ничего не скрывал. В марте 1965 года Эллинор родила второго ребёнка, на сей раз от Баадера, девочку, которую назвали Сюзи. Оба мужчины вместе ждали окончания родов перед больницей. И вот так, впятером, пуская к себе время от времени поднанимателей, они худо-бедно прожили два года одной большой богемной семьёй.
Баадер, которому между тем перестали выплачивать сиротскую ренту, жил в основном за счёт Эллинор. Спорадические заработки и пара попыток сделать что-нибудь в профессии (вроде опытов в роли судебного репортёра
144
при шпрингеровской газете «В. Z.», окончившихся, как обычно, изгнанием) — не в счёт, а сюрреалистические картины Эллинор хорошо продавались. «Он жил как принц». — оглядываясь в прошлое, говорит она в ки-нопортрете Баадера, сделанном Клаусом Штерном в 2002 году. Она гладила его рубашки (на чём он настаивал) и скроила ему те самые эксцентричные брюки, в которых он предстал перед франкфуртской полицией в апреле 1968 года.
При этом он плохо с ней обращался. Уже на первом допросе после его ареста она заявила, что по отношению к нему испытывала всё возрастающий страх. Женщина, некоторое время жившая в их квартире, также вспоминает о словесных и физических нападках. Баадер — и по-доброму, и по-плохому — пытался отбить у Эллинор её растущую тягу к наркотикам и алкоголю, которую у себя он очень внимательно и чётко контролировал. Время от времени (когда был в настроении) он играл с детьми. Но ббльшую часть дня он бездельничал и хандрил. Его время наступало ночью.
Между тем Хенкели держали своего рода буржуазно-антибуржуазный салон, в котором каждый первый понедельник месяца толпилось до сотни людей — художники, писатели, актёры из Living Theater76, журналисты, архитекторы и адвокаты, но также люди полусвета и те, кто так или иначе был связан с наркотиками. Здесь Баадер, юный любовник очаровательной хозяйки дома, обрёл свою сцену; и отсюда пошла бблыиая часть историй и анекдотов о нём.
Контакты с оппозиционной и протестной средой города, формировавшейся вокруг ССНС77, Республиканского
76 Living Theater — экспериментально-демократический (зачастую Уличный) театр, расцветший во второй половине 60-х годов XX века на волне «молодёжной революции». — Примеч. науч. ред.
77 Социалистический союз немецких студентов.
145
клуба или литераторов «Группы 47»7в, происходили здесь крайне спорадически. Только события 2 июня 1967 года пробуждающе подействовали на эту аполитичную богемную компанию, причём отчасти это приняло трагикомические формы. Так, Манфред Хенкель совершил культур-революционный акт в китайском стиле — на Курфюр-стендамм сжёг собственные картины, придумав для этого следующий слоган: «Художник бросает кисть и создаёт коммуну!» На практике это вылилось не более чем в продолжение того же самого богемного существования, только в «политически-осознанной» форме; ну, разве что он ещё воспользовался первой возможностью для того, чтобы отказаться от жены и детей и поселиться в другой большой квартире на Курфюрстенштрассе.
Кто, собственно, по-настоящему пострадал от этих политических потрясений, так это аполитичная Элло (Эллинор) со своими детьми, которую вскорости покинул и Баадер. Дело в том, что к тому времени он уже познакомился с Гудрун Энслин и запросто водил новую подружку в дом, не видя в этом ничего зазорного. Наконец Элло однозначно вышвырнула обоих вон, после чего окончательно распустилась и погрузилась в депрессию. В конце концов явился Манфред Хенкель, который с помощью своей второй жены вновь обрёл детей — а заодно и самого себя, «художник, который бросил кисть».
Литераторы, литераторы
Перебравшись в Берлин в 1964—1965 годах, Бернвард Веспер и Гудрун Энслин попали в среду, очень напоминавшую ту, в которой вращался Андреас Баадер. Просто
76 Созданное в 1947 году объединение писателей ФРГ антифашистской и демократической ориентации (Г. Бёлль, Г. Грасс, Г. В. Рихтер и др.). Просуществовало до начала 70-х годов. — Примеч. науч, ред.
146
здесь тон задавали литераторы, и местом встречи служили другие кафе. По-видимому, они без проблем влились в общество, потому что, будучи редакторами антологии «Против смерти», ранее уже были знакомы по переписке почти со всеми именитыми авторами.
Их «студия новая литература» использовала новаторские методы. «Переложенные» (по подстрочнику) Веспером стихотворения Херардо Диего составили второй опубликованный том. Запланированы и заявлены к печати были стихотворения Гюнтера Машке («Заботы о Каспаре»), «Избранные произведения» немецкого просветителя конца XVIII века К.-Г. Йохманна (литературные раскопки), а также «Кодекс разврата» Ганса Хард-лоффа, запрещённый в Баварии памфлет против «Законов о сводничестве», который они анонсировали «как своевременную книгу» и снабдили оптимистически боевым девизом: «У нас всё под контролем»CLXV".
Ничто из этого не могло быть реализовано — прежде всего из-за издания произведений Вилли Веспера, которое, как уже было описано, потерпело финансовое и моральное фиаско. Первоначально Бернвард планировал использовать стипендию для исследования о «Литературе при национал-социализме». Его куратор по «Учебному фонду», д-р Зауберцвайг, посоветовал ему совместить издание отцовской переписки с научной работой и, вместо того чтобы ждать (предполагаемого) предложения от Ральфа Дарендорфа заняться литературно-социологической работой, продолжить занятия германистикой. Со своей стороны Веспер распушил перед потрясённым референтом настоящий павлиний хвост, раскрыв ему универсальный горизонт своих проектов и интересов. Разумеется, это были уже первые признаки помешательства.
В одном из безумных писем от февраля 1964 года он объявлял, что, наряду с германистикой, намерен
147
заняться не только социологией, но также физикой и естественными науками. Ибо «не политики и не философы-писатели — вожди нашей эпохи, но физики». Кроме того, он непременно хочет выучить русский язык, «возможно, даже в стране». А также китайский. Ведь «мы так много знаем о Западе, его язык, историю, культуру — о Востоке же нам известны только обрывки». Это понимал ещё Новалис, сказавший: «на Восток ведёт таинственный путь»79. Как германист он только что открыл неизвестных немецких просветителей, таких как Моритц и Харткнопф, а также К.-Г. Йохманн, которого он, возможно, хотел бы переиздать. При всём том отсутствуют приличные издания Виланда, Шлегеля и Тика! «О, народ поэтов и мыслителей. Можно ли представить себе другой народ, настолько презирающий троих своих величайших классиков?» Зато процветают издательства, выпускающие дешёвые американские тривиальные романы. «Но Луна уже давно как закатилась, если вообще когда-нибудь светила» CLXVI11.
Экзистенциализм и обязательства
Выше мы приводили «комплиментарную» оригинальную цитату, живо рисующую «Д-ра Джекиля» Веспера. Она принадлежит Хеннеру Фоссу, жившему в его берлинской квартире на Кувриштрассе в 1964—1965 годах, когда Гудрун надолго уезжала в Каннштатт. В.это время работа над диссертацией и грандиозные издательские планы Веспера не продвинулись ни на шаг. Стипендии и случайных заработков в редколлегиях и на радио ему
79 В действительности цитата Новалиса, постоянно всплывающая в «путешествии» Веспера, звучит так: «Внутрь себя ведёт таинственный путь». Так что путь на Восток был, таким образом, путём внутрь себя. — Примеч. авт.
148
едва хватало, чтобы сводить концы с концами. «Много времени он посвящал переписке и мечтам о некоей великой рукописи наподобие „Путешествия на край ночи”, которой Селин однажды осчастливил своего издателя». Такими резкими штрихами рисует Фосс портрет Веспера.
«Поздними вечерами его охватывало беспокойство... „Сегодня мы выпустим здоровенную скотину из зверинца нашей благовоспитанности”... Он отдавал предпочтение кафе, где ошивались мошенники, сутенёры, подонки, проститутки, шваль. На него произвело впечатление высказывание Блейка, „что дорога распутства ведёт ко дворцу мудрости". Алкоголь стал для него средством растормозиться... Когда Гудрун не было рядом, он проявлял стойкую склонность к бездумному промискуитету и находил себе оправдание в известном постулате Дидро о гении и аморализме».
К возвращению возлюбленной всё должно было быть срочно прибрано и приведено в порядок, а красное вино — смениться чаем, «и одержимость, с которой он драил и чистил, была почти патологической», сообщает неблагодарный субквартирант Фосс о своём гостеприимце, «мистере Хайде» Веспере CLXIX. В любом случае это сообщение не противоречит картине, которую рисовали многие и по которой выходило, что Гудрун вносила спокойствие и порядок, тогда как Бернвард был издёрганным, жаждущим признания и одержимым грандиозными проектами типом.
Возможно, роли и акценты начали шаг за шагом меняться уже с самого их приезда в Берлин. Клаус Дёр-нер, познакомившийся с ними где-то в 1964—1965-м, запомнил Бернварда как более активного, Гудрун — как более сильную. Петер Шнайдер как-то осенью 1964 года разговорился с Веспером у кофейных автоматов в Свободном Университете и после то и дело сталкивался с ним и его подругой. Оба тогда были тощи как щепки,
149
непрерывно курили и ничего не ели, что уже было сигналом осознанного или неосознанного протестного поведения по отношению к жирным благополучным обывателям. Но Гудрун и на Шнайдера произвела впечатление женщины ясно мыслящей и излагающей, в то время как Бернвард показался ему сбитым с толку и страшно нервным и вообще не доросшим до неё.
Но за фасадом её растущей уверенности в себе всё обстоит совершенно иначе. В августе 1964 года, когда Бернвард едет в Триангель, а она остаётся в Берлине одна искать новую квартиру, она пишет: «В воскресенье, когда Ты уехал, я впервые заплакала, или что-то во мне, резкое и чужое». Своё уныние она делит с ним, «большим, любимым: Не грусти... Я постараюсь вернуть мир, мой мир... то, что зовётся жизнью, не ненавидеть, но понимать, ещё больше быть настоящим клоуном, когда случается то, чего я не хотела, очень далёкое от мечты» CLXX.
О чём здесь речь — никому знать не нужно. Просто мы оказались в самом сердце экзистенциалистских мироощущений времени, напряжения неопределённых ожиданий и безымянных разочарований, не сводимых ни к какому определению. А Гудрун Энслин определённо была мощным аккумулятором этих чувств и меланхолий.
Выборная контора
В том же письме упоминается Клаус Рёэлер, писатель и издательский редактор у Лухтерханда. К нему она обратилась за помощью в поисках квартиры. И он же вывел обоих на литературную сцену, познакомив с начинающим великим писателем Гюнтером Грассом. Клаус Рёэлер берёт нас с собой на виллу Г. Г, Луи XVI, по струганым половицам, в печи запечённое в тесте жаркое
150
с зеленью по рецепту хозяина дома... Рёэлер говорит: «Господин Веспер всё ещё верит в революцию», yf Грасс, приведя цитату Розы Люксембург, наскакивает на меня, с печальной улыбкой, — «Вы не знаете, что оНа уже сказала, что?..» Я не знал... Но учитель смилостивился, положил мне порцию жаркого и посоветовал нам (Гудрун и мне) вступить в СПГС1Х<>.
В какую «революцию» ещё или уже собирался верить Веспер в 1964—1965 годах, установить невозможно. Никто не может вспомнить, чтобы эта пара в те времена появлялась в леворадикальных кругах или в группах по изучению марксизма, которые тогда уже функционировали вовсю. Скорее речь уже тогда шла о том, чтобы шокировать бюргера Грасса, желавшего загнать прогресс в удобный историко-философский панцирь некоей улитки.
Несколько недель спустя на встрече ведущих политиков СДПГ с Грассом и Гансом Вернером Рихтером, вдохновителем «Группы 47», состоялись крестины проекта «Выборной конторы немецких писателей». Её главной задачей была поддержка Вилли Брандта, «немецкого Кеннеди», в предвыборной борьбе 1965 года, которая должна была стать решающим прорывом в битве против пресловутой «Аденауэровской республики». Кроме Грасса, возвышенного трубадура «Эс Де Пе Ге» и других именитых прогрессистов вроде Рихтера, в проекте приняли участие прежде всего молодые, начинающие авторы. Многие из них — не пройдёт и двух лет — окажутся в лагере новой, леворадикальной оппозиции. Это такие люди, как Петер Шнайдер, Ганс Кристоф Бух, Ф.-К. Делиус, Гюнтер Хербургер или тот же Бернвард Веспер.
Клаус Рёэлер исполнял обязанности начальника канцелярии «Выборной конторы», основанной в 1965 году. Он, как вспоминал Гюнтер Хербургер, вёл «Список присутствующих, именовавшийся „Черта”». Ещё имелся
151
казначей, «горбатый, брюзгливый человечек, который то и дело резко смеялся». Дважды в неделю он становился главным действующим лицом: «из висевшей через плечо кожаной сумы, наподобие тех, что в то время ещё носили трамвайные кондукторы, „отсчитывал" наличными по 10 марок за каждый отсиженный час»сио<11. Это был Клаус Вагенбах, который недавно основал собственное издательство.
Короче говоря, достойная политическая цель приносила вполне реальный доход, шедший на осуществление различных литературных и издательских проектов. И вот в мае Бернвард Веспер и Гудрун Энслин дали Грассу увлечь себя этой работой. Правда, из всех господ-«контористов» один лишь Веспер подписывался как постоянный сотрудник. К тому же он «привёл, насколько я знаю, единственную на всю контору девушку, прилежную, исправлявшую наши ошибки, перепечатывавшую постоянно обновлявшиеся словоизвержения особу», а именно Гудрун Энслин, — вспоминал далее Гюнтер Хербургер, у которого всё в памяти перемешалось: «Позднее они поженились, ходили везде с детской коляской, в которой под подушками был спрятан автомат из бакелита, а под конец — и настоящий» CLXXI".
Из всей массы проектов и слоганов, извергавшихся контористами на бумагу, в предвыборной пропаганде СДПГ и в речах её функционеров использовалось лишь немногое, и то в опосредованном виде. Всё это походило чуть ли не на шараду. Главный же желаемый эффект заключался в том, чтобы внушить представление о новых руководителях, таких как Брандт или Шиллер, как о людях, вращающихся в интеллектуальных кругах, — в отличие от деятелей ХДС, которые «Группу 47» обзывали «левой имперской письменной палатой» (управляющий Дюфгус), а оппозиционных писателей — «мелкими шавками» (канцлер Эрхард).
152
Бернвард Веспер тоже попробовал себя в качестве спичрайтера. К этому он имел даже больше наклонностей, чем остальные контористы. В сохранившемся наброске речи Вилли Брандта об основах германской политики (которую тот, вероятно, так и не произнёс) он громыхал глубокомысленными формулами и сентенциями: «Как народ, мы лишены надежды... Мы не можем более разговаривать с востоком в том тоне, в каком приучили себя разговаривать с западом... Нас не очаруешь политикой приспособленчества... Теперь это признанный факт, что Америка в экономическом и военном смысле ведёт свободный мир за собой. Этот атлантический союз — один вектор, другой же — наша дружба с Францией... Второго Рапалло80 не будет... [Но] это непреложный факт, что объединение — в компетенции Москвы... Торговля, спорт, культура могут пробить первые бреши в стене ненависти и молчания... Политика малых шагов означает: пока мир окончательно не примирился с разделённой Германией... мы обязаны использовать то маленькое пространство, что оставила нам история... Двадцати лет раздела довольно. Первый шаг к объединению — правительство Cflnr»CLXXIV.
Ранний дрейф, первые трещины
В «Хронологической таблице» Избирательной конторы Клауса Рёэлера имеется иронически-пророческое туманное, как у сибиллы, замечание о Бернварде: «У Веспера отцовское наследство в Северной Германии. Ночами
80 В итальянском городе Рапалло в апреле 1922 года во время Генуэзской мирной конференции был заключён договор о взаимном признании между РСФСР и Веймарской Германией. По этому договору стороны отказывались от взаимных имущественных и территориальных притязаний и устанавливали режим наибольшего благоприятствования в торговле. — Примеч. науч. ред.
153
он носится по Кройцбергу вдоль стены, и повсюду близкое прошлое. С тех пор много воды утекло» CLXXV.
Клаус Дёрнер тоже вспоминает, что Веспер дни и ночи напролёт мог сладострастно пересказывать истории о том, как угнетал его наци — отец, чем вгонял всех в смертную тоску. И он внимательно слушает моё сообщение о том, как долго сражался Бернвард (согласно его собственным запискам) за признание и любовь отца, как он порой копировал его, словно чревовещатель, и до самоотречения бился за его литературное наследие. И такую вот эмоциональную близость он хотел скрыть и заболтать? Как хотелось бы Дёрнеру поговорить с ним об этом. Жаль.
Ведь Клаус Дёрнер — один из немногих интеллектуалов этого поколения, которые сейчас, как и тогда, готовы признаться себе и другим, что их воспоминания о юности в Третьем рейхе окрашены исключительно позитивно, и так продолжалось долгое время даже после окончания войны. Потребовался длительный процесс сравнения собственных светлых воспоминаний с тем, что становилось известно о режиме и его преступлениях, и наконец, после аналитической победы над самим собой и соблазнами тоталитарной власти, Дёрнер сумел вырваться из этих оков и некоторые тезисы национал-социалистического учения (о лечении общественных язв путём радикального уничтожения «жизни, недостойной жить») использовать как радикальный гуманистический контраргумент в дискуссии с самим этим учением.
Гудрун Энслин не нуждалась в лицемерном самодистанцировании, как Бернвард Веспер. Старшие находили истинное наслаждение в дискуссиях с ней, как, например, Тило Вольф фон дер Заль, которому сейчас перевалило за 90 и который всегда был правой рукой Вилли Веспера в поместье Триангель, а в пятидесятые
154
годы участвовал во всех поездках семейства в Лип-польдсберг и другие бастионы национально-патриотического немецкого культурного сопротивления. О Гудрун он хранит наилучшие воспоминания. Она была совершенно в его вкусе: «Жанна д’Арк!» — восклицает он с сияю-щими глазами.
Похожей скорее не на Жанну д’Арк, а на Ингеборг Бахман81, предстаёт она в записи (или, скорее, реферате) Клауса Рёэлера от 2 августа (1965) в его «Хронологической таблице»: «Быть может, она — просто бледное дитя большого города, вечно песок на зубах, ледяное дыхание, крепостное право каждый день, кому только это в голову придёт, и комизм так и прёт отовсюду, гигантская пропасть между затратами и жалким результатом всех этих усилий, говорит Гудрун Энслин, вся здесь, рядом со своими огромными бабушкиными глазами, и в то же время где-то совсем в другом месте» CLXXVI.
Возможно, это был тот самый день, когда Клаус Рёэлер, покинутый своей женой Гизеллой Эльснер («Неприкасаемая» в фильме их сына Оскара Рёэлера), влюбился в Гудрун Энслин. Как бы то ни было, цитата совершенно в её духе, этот тон невозможно перепутать — он сопровождает её от ранних писем до тайной тюремной переписки семидесятых годов. Она тоже тогда была в поиске чего-то и в бегах от чего-то, чему она, в отличие от Бернварда, не могла дать названия. Из андрогинной девушки с помощью искусной косметики и жирных чёрных линий вокруг глаз получилась таинственная жен-Щина-сфинкс, которая бросала вызов окружающим литераторам — попробуйте «вчитайтесь» в меня.
—------------------------
81 Ингеборг Бахман (1926—1973) — австрийская писательница, долгие годы прожила в Мюнхене. Герои И. Бахман, представителя не-мецкого послевоенного экзистенциализма, — тонко чувствующие, Рефлексирующие интеллигенты-горожане. — Примеч. науч. ред.
155
Пыль воспоминаний
Все реминисценции о тех годах столь же раздроблены и сбивчивы, как и сами эти годы; да к тому же ещё искажены или деформированы свинцовым грузом знания обо всём, что случилось потом.
Когда один из их друзей сообщает, что в 1966 году однажды провёл ночь с Гудрун Энслин, то сегодня это звучит однозначно как «в постели с Мадонной». Он говорит это, в общем-то, не ради хвастовства, но как возражение на моё предположение, что Бернвард был маниакально неверен, ненадёжен, тогда как Гудрун — всегда — лишь его верной «Изольдой», к которой он постоянно возвращался.
Одна из однокашниц Гудрун Энслин позже также сообщила: «Они тогда испытывали открытый брак, с весьма переменным успехом. Им хотелось разрушить собственническое мышление, капитализм в любви, претензии на абсолютизм в отношениях между двумя людьми, и в принципе они являлись типами „или — или". Её [Гудрун] идеалом в то время была Эльза Ласкер-Шулер82, она часто цитировала её и идентифицировала с нею себя — великая Любящая вплоть до смерти» CLXXV".
И как обычно: когда осенью 1966 года она забеременела, оба заверили всех знакомых и родственников, что это желанный ребёнок. С Клаусом Дёрнером и его женой они часто и подробно обсуждали вопросы воспитания. Ребёнка решили назвать Феликс, счастливый, и Роберт, в честь Летучего Роберта83. Они подыскивали
82 Эльза Ласкер-Шулер (Элизабет Шулер, 1869—1945) — немецкая писательница, пользовавшаяся большой известностью в 10—20-е годы XX века. Отличалась радикализмом взглядов, была музой выдающегося художника-экспрессиониста Франца Марка. После прихода Гитлера к власти бежала в Палестину. — Примеч. науч. ред.
83 Летучий Роберт — герой хрестоматийного для Германии шуточного детского стишка «История Летучего Роберта» Генриха Гофмана (1809—1894). Стихотворение положено на музыку Дьёрдем Лигети и стало песней. Летучий Роберт летал на своём зонтике — как позже Мэри Поппинс. — Примеч. науч. ред.
156
и нашли квартиру на Фричештрассе в Шарлоттенбурге и избрали её в качестве будущего гнезда. Но их отношения — вместо того, чтобы укрепиться благодаря это-му — попали в отливное течение, которое — как младшего ангела Истории — выкинуло их из рая.
Сейчас невозможно уже разделить политические и частные мотивы происходившего тогда. Образование Великой коалиции в декабре 1966 года, когда наряду с внешнеполитическими реформами и сменой внутриполитического курса были также приняты законы о чрезвычайном положении, стало, конечно, переломным моментом. Большинство контористов, и среди них Веспер, обрушило на вождей СДПГ, которым ещё недавно они писали предвыборные речи, поток горьких писем протеста, в которых говорилось о безоговорочном разрыве.
Этому предшествовала серия демонстраций и акций протеста в Берлине, предметом которых были законы о чрезвычайном положении, война во Вьетнаме и, конечно, само право устраивать демонстрации в кампусе и в городе — настоящий эскалатор отдельных про-вокативных акций, политических гиперреакций, полицейских вылазок, трескучих кампаний в прессе и — нагнетание революционных угроз в риторике «Бунтарей из Берлина», как вскоре стали их называть.
Говорят, осенью 1966 года Веспера пригласили на должность издательского редактора к Лухтерханду, но то ли это предложение не подтвердилось, то ли он сам его отверг. Вместо этого он и Ханспетер Крюгер, тоже бывший конторист, включились в работу по созданию «Вольтер Ферлаг», ставшего одним из ведущих издательств новой непарламентской оппозиции, и сделал себе имя как ответственный редактор «Вольтеровых брошюр». Хотя он не принадлежал к числу именитых записных ораторов и политических лидеров движения, но стал одним из известных его пропагандистов
157
и полемистов. В послесловии к брошюре «Демонстрации. Берлинская модель», выпущенной им в мае 1967 года, он упражняется в новых для себя стиле и манере радикального обвинителя: это надо пережить: обыватели, которым мерещатся кошмары о подрывных элементах, которые в любом студенте видят пятую колонну, в любом доброжелательном политике и профессоре — не более чем полезного идиота, короче, в каждом, кто умеет мыслить и открыто в этом признаётся. Истерики во Дворце спорта, устраиваемые мелкобуржуазной массой, звучат в унисон с авторитарным чванством старопрусской знати по отношению к новому единому фронту: публикация панических сообщений о терроризме открывает охоту, популярную в этом городе со времён Геббельса, охоту, которой он наслаждается за утренним кофе, загонную охоту, длящуюся вот уже 35 лет, на евреев, коммунистов, а вот — теперь на критически мыслящую интеллигенцию и студентов CLXXVI".
Линька
Чуть ли не ночи напролёт он зубрил вокабуляр марксистской критики капитализма и маркузианской критики «государства авторитарной благотворительности» вперемежку с риторикой революционного демократизма, универсального антифашизма и глобального антиимпериализма — всё это являлось непременной составной частью идеологической основы движения. Нет ничего удивительного в том, что все мотивы его прежней биографии и политических исканий постоянно всплывали в той или иной форме, и так было не с ним одним. Он же нёсся на всех парусах, путём «политического становления», которое можно приравнять к своего рода вторичной линьке.
158
А в это время Гудрун была озабочена куда более низменными делами повседневной жизни. В письмах Берн-варДУ незадолго до рождения ребёнка 13 мая 1967 года (почему, собственно, ей пришлось ему писать, где он был?) она показывает себя самым отважным образом. «[Со мной] всё „кругом” хорошо. С клиникой всё утряслось» CLXXIX. Она купила канистры для масляной печи, «чтобы было тепло», утепляет полы и обивает тканью стены. Она рассчитывает на долгое будущее.
Эти радостные предчувствия омрачают кошмары, как тучи, затмевающие солнце. Она была на вокзале, собиралась отправить почту, сообщает она ему, и «на плечо мне рухнул голубь (точнее, на шею), упал с глухим звуком на землю, на мостовую; я оцепенело смотрела, как дёргаются крылья, хотела подхватить и помочь, испугалась... головы, которая рванулась мне навстречу... вновь упала, и вот умер голубь. Тут я впервые оглянулась кругом себя и — ужасно: один за другим голуби выпадали из своего полёта в лучах раннего солнца, и со всеми случалось то же самое, люди в серых пальто стояли с мешками и собирали мёртвых голубей, как букеты... в мешки у себя за спиной».
Было ли это на самом деле или же — только в мрачном дневном мороке — неважно: «Я так радуюсь этой анниной квартире и предстоящим весне и лету с голеньким Феликсом в саду, который там должен быть». И всю Досаду на своего спутника, замуж за которого она отказалась выходить, она хочет простить и забыть: «Спи спокойно; любимый днём и любимый ночью; будь добр к приснившимся животным!» CLXXX
И он, подлинный Одиссей, во всеоружии вернулся однажды домой: на мне были чёрные вельветовые брюки, белая рубашка и чёрная вельветовая куртка, а кроме того — чёрный, свободно повязанный шёлковый платок. Когда я поднялся по лестнице, Г/друн сказала:
159
«Ты изменился». На ней был бело-голубой полосатый клеёнчатый плащ. Пока я отсутствовал, она купила комод и корзинку. Корзинка была выложена голубой материей... которая должна была создать для ребёнка подобие логова CLXXXI.
Стрельба и шок
Через три недели после рождения Феликса Энслина во время демонстрации против персидского шаха полицейский Карл-Хайнц Куррас в порядке «вынужденной самообороны» застрелил студента Бенно Онезорга. Неназванный «лидер ССНС», по-видимому Тильман Фихтер, десятью годами позже сообщил Джиллиан Беккер, что именно Гудрун Энслин была той блондинкой, которая на собрании ССНС 2 июня 1967 года в Республиканском клубе истерически выкрикивала: «Они нас всех прикончат — вы что, не знаете, с какими свиньями мы имеем дело, — это же поколение Аушвица, с которым мы имеем дело — с людьми, которые устроили Аушвиц, нельзя дискутировать. У них есть оружие, а у нас — нет. Мы тоже должны вооружиться» CLXXX". Штефан Ауст продолжил цитату (в несколько изменённом виде)CLXXXI", и с тех пор этот эпизод однозначно считается изначальной сценой немецкого терроризма.
Другие, например Петер Шнайдер, не могут припомнить ни самой сцены, ни того, была ли Гудрун Энслин — которая Фихтеру «явилась, будто ангел смерти» CLXXXIV — на этом вечере вообще. Несомненно лишь то, что после выстрелов 2 июня универсальный вызов фашизма был всеми услышан и что Гудрун Энслин под конец оказалась среди тех, кого «эти случайные происшествия выбили пулей из общества», как позже лаконично заметил Никлас Луман CLXXXV.
160
Её можно видеть на фотографиях «Балета букв», организованного Петером Хоманном в дни всеобщего запрета демонстраций. Смысл акции заключался в том, что участники были одеты в майки с написанными на них отдельными буквами, из которых составлялся слоган «А-Л-Ь-Б-Е-Р-Т-Ц У-Х-О-Д-И». Так они прошли по Курфюрстендамм, и их даже показали по телевизору. «Гудрун Энслин стояла крайней справа, в мини-юбке и белых сапогах» CLXXXVI. В середине июля она вместе со своим ребёнком участвует в демонстрации против показа вооружений союзников в Темпельхофе. Её спутник (не Веспер) несёт плакат «Оружие — не игрушка!». Сама же она нарисовала на детской коляске многозначительный текст, вложенный в уста младенца: «Когда я вырасту, всегда буду брать с собой пулемёт. Я — малый не дурак!»
В это время Бернвард вместе с Хайке Проль, женой знакомого Гудрун Торвальда Проля (жившей отдельно от мужа), находился в Лондоне на конгрессе «The Dialectics of Liberation»84. Его организовали британские психологи Рональд Д. Лаинг и Дэвид Купер, ставшие предтечами так называемой антипсихиатрии, которую развивали Франко Басалья в Италии и позже Клаус Дёр-нер в Германии. На конгрессе всё вертелось вокруг ключевого понятия «становление сознания» во всех его значениях и связях. Среди именитых докладчиков были левые социологи и психологи, такие как Суизи, Гудмен, Бэйтсон, Голдмэн, Герасси и Герберт Маркузе. Но здесь же был и гуру Калифорнийской андеграундной культуры Аллен Гинзберг, который, распевая «харе-кришна», озвучил Проповедь ненасилия. А сразу после него выступил Стокли Кармайкл, харизматический поэт и идеолог Black Power, потрясший аудиторию неслыханными
84 «Диалектика освобождения» (англ.).
8 Веспер, Энслин, Баадер
161
речами: «Мы — большинство, мы, цветные народы мира! Мы поразим империализм в самое сердце, и если мы не получим свободу быть людьми, то сожжём Америку дотла от одного побережья до другого!» А когда один юный белый американец спросил, чем он (белый) мог бы помочь этой борьбе, Кармайкл прорычал в ответ: «Go home, kill father and mother, hang up yourself!»85 Такого, как Веспер, эта сентенция (ставшая крылатой) должна была равным образом взбудоражить и ошеломить. Этот эффект усугублялся осознанием того, что выступления немецких участников, которые в свете июньских событий в Берлине замышлялись как «просветительная кампания о немецком фашизме», натолкнулись на демонстративное отсутствие интереса. Оглядываясь назад, он так резюмировал ключевое переживание своей короткой карьеры революционера: ...все эти тормоза для нашего оптимизма [были необходимы], чтобы мы усвоили, что никому наше дело не интересно столь сильно, как нам самим, что мы в одиночку должны довести его до конца, иначе оно до конца доведено не будет CLXXXV".
Завязки и развязки
Когда в конце июля — начале августа участники акции «Балет букв» собрались у неё на квартире и парочка джойнтов86была пущена по кругу, Гудрун Энслин познакомилась с Андреасом Баадером. Он как раз вышел из тюрьмы для несовершеннолетних в баварском Траунштайне и через своего старого знакомого Петера Хо-манна проник в эту компанию. Эллинор сообщает, что в эти недели Баадер впервые в жизни стал интересоваться
85 «Иди домой, убей отца и мать, и сам повесься» (англ.).
88 Joint — косяк (англ.).
162
политикой или, правильнее сказать, этими уличными экшн, которые после июньских выстрелов приобрели совсем иное звучание, чем разогнанные дубинками студенческие сборища или болтливые Teach-ins и Sit-ins87, бывшие, с его точки зрения, чистой воды детским лепетом и полосканьем мозгов.
Теперь в группе он привлекает общее внимание радикальностью своих предложений, которые вносит со всей авторитетностью матёрого преступника. Когда кто-то подал идею зажечь дымовые шашки в колокольне Мемориальной церкви, он, к ужасу остальных, предложил символ Берлина просто-напросто взорвать. В конце концов был найден компромисс — «символический взрыв». На документе об этом — его подпись. В лице Гудрун Энслин этот план, по-видимому, нашёл самую ярую сторонницу: с помощью всегда готового агента провокатора и агента берлинского Управления по охране Конституции, Петера Урбаха, жившего тогда более или менее постоянно в Коммуне 1 и почти три года вооружавшего и державшего под контролем берлинское подполье, — так вот, с его помощью были построены скромные, но вполне действенные адские машинки, которые всплыли восемь месяцев спустя в полицейских актах на франкфуртском процессе о поджоге универмага.
Тогда вспомнили о «Поджоге большого числа дымовых шашек в руинах Мемориальной церкви Кайзера Вильгельма 7.8.67 г. (самодельный дымовой наполнитель), а также значительное количество — 3,1 кг — так называемой Бергеровской смеси, состоящей из металлического цинка и гексахлорэтилена с добавлением
87 Teach-in и sit-in — формы молодёжного протеста в 60-е годы: sit-in — сидячая демонстрация или оккупационная сидячая забастовка 8 Университете; teach-in — оккупационная стачка, сопровождающаяся открытой дискуссией. — Примеч. науч. ред.
6*
163
нитрата, с часовым механизмом». И как выяснилось, остатки именно этих материалов были найдены при обыске комнаты Гудрун Энслин после её ареста. В августе 1967 года всё это носило ещё характер некоей игры. Но этот «символический взрыв» Мемориальной церкви послужил прологом ко многому, что последовало позже.
Баадер стал чаще появляться на собраниях ССНС, в Республиканском клубе или на Teach-ins в Свободном Университете (СУ) и в Техническом университете, где он многих приводил в ярость, когда — так же стереотипно, как члены Коммуны, но без их иронии — выкрикивал с места обличения «интеллектуального трёпа» и призывы к «акциям». И друзья пары Веспер — Энслин с тихим ужасом отмечали, что Гудрун всерьёз начинает сохнуть по этому типу и повсюду таскает его за собой. Даже в берлинское бюро Лухтерханда, где после закрытия Избирательной конторы стала регулярно собираться компания поиграть в скат (Грасс, Вагенбах, Лет-тау, Рёэлер), а вокруг них — целая толпа надоедливых болельщиков. У Петера Хертлинга до сих пор перед глазами картина: Гудрун Энслин сидит спиной к батарее отопления и вяжет; причём её регулярное присутствие он связывал с Рёэлером, не с Веспером, который заходил очень редко. И вот осенью 1967 года она появилась с этим Баадером.
Никто, говорит Петер Хертлинг, не подозревал в этом снующем туда-сюда, язвительно ухмыляющемся парне будущего вождя герильи. Поэтому и мезальянс умного докторанта (Гудрун) с никчёмным мачо тоже не принимали всерьёз. Многие любовные союзы в то время переживали кризис и даже гибли, захваченные Маль-стрёмом событий. Баадер, в этом были уверены все посвящённые, мог стать для Гудрун не более чем эпизодом.
164
Как бы то ни было, но тогда же она нарушила ещё одно табу, снявшись в короткометражном фильме, который сама называла «малость порнографическим». Это было скорее проявление застенчивой храбрости, чем демонстрация принципиальной позиции. Потому что, вопреки всем слухам, «Абонемент» был не «порно», а экспериментальным короткометражным чёрно-белым фильмом, снятым выпускниками киноинститута. Режиссёром был молодой иранец, а кроме Гудрун Энслин в нём снялся актёр Лиенхарт Бруннер, в 1968 году ставший звездой фильма фон Хандке «Публичное поругание». По жанру это фильм абсурда: молодая обнажённая пара лежит в постели и ничем другим не занимается, кроме как бездельничает, вполне целомудренно обнимается, ходит в сортир, ест и пьёт сырые яйца, в то время как в щель входной двери падают всё новые и новые газеты и письма, которые наконец заполоняют всю комнату. И светлое тело Гудрун, показанное эстетически фрагментарно, более женственное, чем когда-либо ещё, сверкает на тёмном фоне целлулоида полной жизни вневременной красотой. Десять лет до осени 1977 года.
Обжёгшийся «ребёночек»
Бернвард чувствовал, что она ускользает — и что он здесь бессилен. Ожидание Гудрун осенними ночами на Фричештрассе: с балкона видна улица, слышны от самой Бисмаркштрассе хлопки дизельных моторов так-cmclxxxviii позже, во время «путешествия», эти воспоминания вновь его захлестнут: ...ключ от Фричештрассе, Щелчок замка, дверь кухни была нараспашку, серость дня вползала с заднего двора, и дверь Гудрун была заперта (: Андреас)! И я подвинул колыбель с Феликсом к кровати и заснул под его посапыванье CLXXXIX.
165
На эти разочарование и обиду он отреагировал регрессивной обезьяньей страстью к младшей сестре Гудрун — Рут, которая тем жарким берлинским летом 1967 года гостила у них и в пустой квартире сестры начала читать Фрейда и познавать тайны взрослого мира. Рут Энслин, ныне практикующий психотерапевт, вспоминает то лето 1967 года с заметной сдержанностью: как она, сбитая с толку, впервые поняла, в какой ситуации оказалась её сестра Гудрун со своим возлюбленным Бернвар-дом спустя три месяца после рождения ребёнка и что покинутый шурин начинает её осаждать и преследовать.
«Путешествие» Веспера также повествует о том, как Рут всё глубже втягивалась в этот конфликт: и в К 1 я лежал на спине... Фритц Тойфель88 сидел в Моабите, остальные за столом, Гудрун, Шмитц, а Руг плясала в образе чёрта с горящими волосамис*с — очевидно, под любимую песню Кунцельмана «Sympathy for the devil»89.
Когда двумя годами позже Бернвард предпринял свою главную ВЫЛАЗКУ, а разрыв с Гудрун стал бесповоротным, он зашёл ещё дальше и сделал Рут инструментом цинично-отчаянного девальвирования и переосмысления истории краха их отношений. В начале июля 1969 года — за три недели до Дубровника, куда он за нею погнался, — он отправил четырнадцатилетней девушке в Каннштатт длинное лунатическое письмо — заказное и срочное:
любимая (я могу так говорить, потому что между тобою и мной никого больше нет)... я знаю, что г. всё приняла, только не эту глубокую связь с тобой с самого начала, она писала в одном из своих последних писем очень несправедливо о «конвульсиях» берлинского лета, и если
88 Дальше игра слов: фамилия Teufel (Тойфель) по-русски значит «чёрт».
89 «Сострадание дьяволу» {англ.).
166
сегодня она уверяет, что была моногамна, то это нацелено против нас, наверное, чтобы тебя напугать, мне никогда по-настоящему не удавалось признать в ней женщину... что бы с нами ни случилось, встретить тебя было самым важным на моём пути к ясности о самом себе... разрыв с г. начался потому, что, в сущности, даже когда я с ней ещё спал, я хотел спать с тобой (это, естественно, нечто ужасное, тем более, что она это знала), вдруг моё отношение к ней превратилось в оковы, и я их, может быть, бессознательно, разбил... помнишь ли ты разговор между андреасом, г., тобою и мной за круглым столом в «толстой трактирщице», когда составились партии г — а. и ты — я? потом мы говорили ночи напролёт... и после как-то утром ближе к полудню ты подошла к нашей постели и я тебя схватил и затащил в постель... г. ушла к а. (а дело было в том, что а. от г. поначалу ничего не хотел и т. д. но она поняла, что ей нужно уйти) это, наверное, правильно, что в тот раз мы не переспали, потому что то, что потом и сейчас случилось, а именно — психическое раскрепощение, выброс дотоле подавленных комплексов и т. д., стало бы тогда, наверное, невозможным. ...пусть г., и для тебя тоже, идёт ко дну, пусть сгниёт... с тех пор, как её выпустили, я её забыл окончательно, я этому рад, и очень счастлив, что ты есть, carissima... вчера ночью мы ходили на могилу Клейста ранним серо-голубым утром на ванзее (лена конрадт, роналд штекель, я...) ты чувствуешь этот момент, Клейст только что застрелил фрау фогель и вот-вот застрелится сам? 0X01
В конце концов, именно об этом шла речь: Господин Клейст искал свою фройляйн Фогель90. Или, на языке «путешествия»: хорошая литературная история...
90 Двадцать первого ноября 1811 года Генрих фон Клейст на берегу озера Ванзее (около Потсдама) совершил парное самоубийство со своей Романтической возлюбленной Генриеттой Фогель. — Примеч. науч. ред.
167
в конце которой... «ни для кого не понятное самоубийство» (можно сделать очень хорошо). Понятно, почему этот литературный документ поколения с его знаменитым «беспощадным автобиографизмом» Рут Энслин воспринимает ещё и как протокол постепенного психического схождения с рельс, иными словами, как историю болезни. Этот ясный, свободный от иллюзий и всё же эмфатический взгляд на свинцовые семидесятые годы и актёров того времени она сохранила, несмотря на все семейные бедствия. Как маленькой Лизе (Элизабет) у Маннов, в немецком семейном романе об Энслинах ей досталась роль «ребёночка», которого много любили, да рано спалили.
7. Поджог
Фантазии о Клейсте, которые летом 1969 года Веспер обрушил на юную Рут, перед тем как отправиться в путешествие, имели целью не просто насильственное переосмысление жизни с Гудрун и новую интерпретацию их разрыва в том смысле, что это он её оставил, а не наоборот. Речь также шла и о ещё более свежей и более глубокой обиде, полученной им во время её более чем годичного тюремного заключения после франкфуртского поджога. Именно тогда он снова обратил к ней свои надежды и добивался её, быть может, сильнее, чем когда-либо. В центре нового, более прочного союза должен был находиться их общий ребёнок. И только когда стало ясно, что после освобождения она собирается и впредь жить с Андреасом и что в разгорающемся споре о праве опеки над ребёнком метафора «кавказского мелового круга» слишком бросается в глаза, — только тогда их связь порвалась окончательно.
Январь 1968 года Гудрун с сыном провела у родителей в Каннштатте, откуда писала: «Дорогой Бернвард... здесь у меня будет покой; здесь безлюдье (только Феликс
169
и Рут иногда)... Я пишу Тебе, потому что Ты этого хотел. Андреас тоже хотел; но это нечто другое. Ему я не пишу». Смущающее послание; тем более что в остальном письмо посвящено исключительно малышу — как он растёт, что ест, как долго спит и т. д. — нормальный обмен сведениями между родителями схс". Ничто, казалось бы, не решено, несмотря на прошлые размолвки, горизонт всё ещё чист.
В декабре она написала для «Учебного фонда» отчёт (ясное дело, с запозданием) о двух прошедших семестрах. Изучив его, уважаемый берлинский германист профессор Лэммерт заявил, что её работа о Гансе Хен-ни Яанне достойна быть принятой в качестве диссертации, и она надеялась «в будущем году завершить работу». К тому же имелась «для этого ещё одна причина» — её родившийся в мае 1967 года сын, который, семь месяцев спустя, был уже «богатырь, толстый и сильный». «Кроме Феликса, месяцы после июня 1967 года почти полностью были посвящены политическим событиям в Университете и в Берлине. Я активно участвовала во многих акциях, их подготовке и проведении, и считаю, что и дальше должна этим заниматься». В январе она собиралась посетить дочь Яанна Зигне и профессора Вольфхайма в Гамбурге. В феврале готовилась «представить господину профессору Лэммерту первую часть моей работы» СХС|".
В тоне отчёта чувствуется некое доверие, почти доверчивость, основанием для которого были близкие отношения Гудрун с её берлинским куратором, профессором Хейницем и его женой. После франкфуртского поджога Хейниц, юрист по профессии, демонстративно взялся её защищать вместе с Отто Шили. Но пока что не было и намёка на такие драматические обострения. Демократические убеждения были востребованы. Пока ещё никто не мог бы заметить, что Гудрун, как
170
и её ДРУГ Андреас, движется по всё более тонкому льду того как-бы-существования, когда притязания заменяют реальность.
Пустота после разрыва
Разрыв с Бернвардом произошёл только в феврале, после её возвращения. Вместе с Андреасом, которого Элло выгнала, Гудрун временно жила у Манфреда Хенкеля на Курфюрстенштрассе; Феликса в это время поместили неподалёку у одной супружеской пары — и он, как впоследствии упрекал её Бернвард, в этот период сильно отставал в развитии. По-видимому, новая пара присматривала квартиру в Целендорфе. Об этом говорится в одном из горьких писем Бернварда, по обыкновению не датированном, но содержащем очень чёткую внутреннюю дату: сейчас ровно шесть лет, как мы живём вместе. Значит, стояли последние дни февраля 1968 года, когда Бернвард писал Гудрун:
твой телефонный звонок открыл мне глаза на некоторые мои завиральные идеи — например, что нам ещё на какое-то время, может быть, даже навеки стоило бы остаться вместе, теперь ты конечно скажешь, уже целый год так сложилось, что ты больше не можешь (осмысление?) — тогда я точно знаю, что ты тоже хотела уйти, только мужчина не был согласен, и вот ты осталась... я этого не понимаю, к смерти я был готов... но к этому я готов не был... феликса ты забираешь, а он так и так в последнее время не был больше моим... то, что р[ут] вместе со мной застряла на дороге, подарок, довесок, остаётся за скобками... забери всё, что ты хочешь, конечно, всё так и будет, что я больше тебя никогда не Увижу, как это сделать, я пока что не знаю.
171
Возможно, он поедет в Констанцу, чтобы там защищаться у Дарендорфа, а может, и на Кубу (как бывший свояк Машке), где при теперешнем состоянии революции он, правда, был бы только обузой. И en passant91 говорится: порой я думаю о Клейсте, да только никак не найду фрау фогель!CXCIV
По-видимому, решение Гудрун о разрыве ошеломило и встревожило её семью. В начале марта Ильзе Энслин пишет горькое, озабоченное письмо, в котором описывает критическое положение семейства и умоляет Гудрун — свою главную надежду — не становиться источником новых проблем. На её брата и сестру уже были заведены психиатрические истории болезни, а в последние месяцы вновь начались обострения. Младшая сестра Иоанна, покинутая Машке, с маленькой дочкой жила у родителей, и тем приходилось заботиться о них. В январе, когда Гудрун ещё жила дома, у старшего брата Ульриха наступил новый кризис, и его пришлось поместить в стационар. В конце года, когда Гудрун попала за решётку в связи с поджогом, он повесился на чердаке родительского дома. Теперь ко всем проблемам Энслинов добавилась ещё одна — что станется с Гудрун и ребёнком. Оглядываясь в прошлое, Рут Энслин настойчиво выделяет один аспект: сколь бы невероятно это ни звучало — в те годы у семьи были иные и более важные заботы, нежели неумолимое погружение Гудрун в террор.
Десятого марта Ильзе Энслин обращается также и к Бернварду, с которым она на вы, и с интонацией скрытого упрёка спрашивает, «в хороших ли условиях сейчас проживает Гудрун» и возможно ли, «чтобы Вы частично взяли бы на себя ответственность (может быть, даже без „ответных услуг” со стороны Гудрун)...
91 Мимоходом (фр.).
172
и поспособствовали каким-то конструктивным переменам». Её дочь «пережила тяжёлые травмы, душевные и физические, что предполагает длительный процесс излечения»cxcv.
Двадцать четвёртого марта Бернвард отвечает письмом «отцу Энслину»; некоторым образом, от одного главы семьи — другому главе семьи: она живёт с Феликсом в двух уютных комнатах у милых людей, наших знакомых... Конечно, она имеет право и получила моё согласие некоторое время пожить одной и... расправить плечи после тесноты наших условий.
Затем он переходит на резонёрствующий тон озабоченного зятя, странным образом разбавляя его современным жаргоном борцов за равноправие и психоаналитиков:
Между тем в ней происходят стремительные изменения, что заметно не только мне, я не могу быть беспристрастным, но всем нашим знакомым. Она очень тесно связана с одним нашим бывшим другом, у которого самого жена и двое детей; собственно, это он сперва вытащил её сюда. Между тем развивается похожая зависимость, которая по-прежнему не даёт Гуд-рун прийти в себя... мне кажется, что она очень скованна, и что внутри неё всё совсем не так, как она показывает окружающим... Сам я всё ещё очень привязан к Г/друн; насколько сильно, я только сейчас начал понимать... Феликс оказался посредине раскола: сегодня я заберу его на пару дней (Гудрун с Андреасом едут в Мюнхен)... Кроме всего, в условиях нынешней повсеместной нервозности, для неё может актуализироваться латентная угроза психических нарушений. Её влечёт то неупорядоченное и раскрепощённое, чем полна жизнь Андреаса, но я не знаю, насколько она... в состоянии длительно вести такую жизнь.
173
Тем самым Бернвард признавал давнюю критику со стороны семьи Энслинов, сводившуюся к тому, что их дочь совершенно растворяется в нём и его проектах, — но лишь для того, чтобы переадресовать этот, теперь более резкий, упрёк в зависимости — Баадеру, новому. К сожалению, в данный момент он не может сделать много, потому что Гудрун к нему питает необъяснимую ненависть и избегает любого разговора. Тем не менее он будет оказывать Феликсу финансовую помощь; в том, что Андреас способен их поддерживать, он весьма сомневается. В заключение он пытается запрячь родителей в свой проект примирения: мне бы очень хотелось с нею и Феликсом летом поехать на море, только не знаю, согласится ли она. Ей настоятельно необходимо отдохнуть. — Я не отказываюсь от неё и надеюсь, что отношения... всё ещё можно восстановить. Возможно, он скоро приедет в Штутгарт, чтобы всё обсудитьCXCVI.
Было ли отправлено это письмо, так и не ясно. Конверт, адресованный «Господину пастору Гельмуту Эн-слину», но более никак не использованный, прилагается.
Песнь Тристана
И ещё один конверт находится в «франкфуртском наследии» Веспера, адресованный гудрун Энслин, 1000 бер-лин, курфюрстенштр. 148 кв. (с/о) Хенкеля, тоже без марки и штемпеля. Внутри письмо — подобное эпическому гимну любви и самоотречения, песнь современного Тристана, документ почти ирреальный, написанный накануне деяния, которое изменит всё. И наверное, это и был настоящий дебют писателя Бернварда Веспера, воспрявшего для овладения смертельной властью слова и силой воображения.
174
любимая киска
ты отправляешься в большое путешествие в большом автомобиле — наступает весна, сразу за Нюрнбергом начинается альтмюльталь, дунайская равнина, большой город... вы любите друг друга... английские парки, швабинг, озёра, скалы (глетчеры и снег ещё переходят друг в друга) — я думаю об этом, чувствую, что ты счастлива, я очень лёгкий и пустой и так глубоко дышу, это хорошие мгновенья, когда всё имеет смысл, смысл без тебя, без из-за-тебя, когда я иду по дорогам, смотрю на девушек и их возлюбленных, и они веселы или серьёзны, дышат, чувство живого единства (но и мёртвая луна, мёртвая история, наполеон в россии, ты где-то, молчащая, курящая и ждущая), быть счастливыми от того, что всё возвращается вспять на другом, чужом уровне, когда стоят чужие друг перед другом, и всё-таки друг другу не чужие...
ты отправляешься в большое путешествие в большом автомобиле, это твоё путешествие, твой автомобиль, твоя любовь, какое право я имею вмешиваться, из-за тебя счастливым быть или впадать в отчаяние? если я сойду с ума от боли, если я трепещу, медленно буду закопан, так, потому что я отвергаю неизменное: то, что человек рождается в одиночестве (ты подтверждение тому), только он не одинок, всегда рядом кто-то другой, ненавидимый, любимый. Ты осознаёшь, что стала свободной, когда-то тебе стало ясно, что ты не должна быть здесь вечно, терпеть и ждать, когда же ты сможешь жить так, как не жила никогда прежде; тебе стало ясно, что один человек никогда не сумеет заполнить другого (это как господин и раб), тогда же ты увидишь других людей, увидишь его, начнёшь любить, полюбишь его и себя, полюбишь себя, возрадуешься,
175
видя его приближение, разговаривая с ним, ощущая его... пока не увидишь мир таким, каким его видит он... ты, мир и он = стать единым (это такие мгновения, которым не ведома критика, когда всё объединяется, чтобы защитить этот миг, когда люди прячутся, становятся немыми, лишь бы не впустить внутрь ничего, никакой чуждой мысли, никакого сомнения, пусть даже оно исходит от любимого человека, будь оно даже частью общего мира).
ты красишь голос и волосы, тонируешь лоб, растягиваешь лицо в гримасах, чтобы полностью стать собой, той собой, которая не ты, а другой... потому что ты каждый день видишь новое, каждый день привязываешься всё сильней; ты видишь красоту, человека, и всё, что было прежде, стремительно идёт ко дну... но свобода, которую ты завоевала, будет заминирована любовью. (Наверное, нельзя быть свободным и счастливым одновременно; всегда приходится разрушать одно, чтобы сделать возможным другое.) приходится платить за удовольствие сдаться; а потом её, нашу свободу, отвоёвывать вновь, чтобы вновь же поставить на карту...
ты знаешь страх, страдания, которые я причинил тебе; теперь ты знаешь свободу, познала её (та любовь, что для меня звалась дёртэ или элис) и я поменялся: чемоданы, выставленные на улицу; комната, в которой ты жила... ты была сильной все эти годы; у тебя было терпенье; твоё достоинство было настолько выше моего, наверное, потому, что за всем, что я делал, что происходило, ты видела меня куда лучше, чем я сам. (в то время, как я не думал о тебе, предавал тебя, в летних путешествиях, когда моя жизнь была блеском, а ты — его тенью.) потому что наша любовь никогда не была
176
фатальной; это не судьба соединила нас и затем слепо развела, но всё было очень сознательно, некий эксперимент, и любовь не может кончиться, если этого хочет один, не может и если оба этого хотят...
погода прекрасная, ваша машина, как мне сказали, сломалась (но вы в Мюнхене, там сейчас хорошо, позже тоже!) я приберусь на балконе, там уже можно сидеть на воздухе. Я буду строчка за строчкой переводить, долгие часы разговаривать с тобой (слова непрогово-рённого языка собираются во рту словно воздух). Скоро уже камня на камне не останется передо мной; это хорошо... я рад, что с цинизмом покончено, потом появится феликс (когда ты поняла, что ждёшь ребёнка, ты сказала мне об этом в ванной, я обрадовался, меня бросило в жар, я обнял тебя и сказал, что он должен быть рождён)...
калан отрубил себе руку, чтобы бросить вызов богу... что-то старое кончилось, что-то новое начинается, мне понадобилось много времени, чтобы это осознать... новое начнётся, когда мы раскопаем правду о самих себе. Я знаю гораздо больше, чем полгода назад... моя сила в моей способности жить; об этом я помню; может быть, ты тоже.
мо
Эта высокая Песнь о Киске и Мо (так они называли Друг друга в первые годы любви), разумеется, ещё одна попытка обуздать безумие и горе, когда певец заново овладевает любимым объектом в образе всезнающего и всё чувствующего существа, почти как Зевс овладевает Ледой в образе лебедя или, ещё лучше, туманного облака. Но в то же время он и преследователь этой
177
беглянки, которую, несмотря на всё своё самоотречение и понимание, он не готов отпустить. Ведь эта любовь между ними «не может кончиться, если этого хочет один, не может, и если оба этого хотят». — Фраза где-то между шекспировской «Мы на одной странице в книге судеб» (из «Ромео и Джульетты») и Эдена фон Хорвата — «Моей любви тебе не избежать» (как сказал Мясник Марианне в «Историях Венского леса»).
А что же она, возлюбленная? Она, несмотря ни на что, остаётся Сфинксом. Об этой предрешающей фазе своей жизни она не оставила ни единого слова объяснения, ни малейшего знака. Но в любом случае она — как в такой же период и Ульрика Майнхоф — переживала глубокий личный кризис при начале того пути, который всё дальше уводил её в зыбучие пески террористических акций и реакций.
Поджог
В ночь со 2 на 3 апреля 1968 года на верхних этажах двух франкфуртских универмагов взорвалось несколько зажигательных бомб, снабжённых взрывателями с таймерами. Сразу вслед за этим какая-то женщина позвонила в Информационное агентство ДПА и сказала (согласно записи): «В универмаге Шнайдера пожар. Если вам интересно, могу сообщить, что это акт политического возмездия». Четвёртого апреля во второй половине дня в полицию поступили достоверные сведения, «что поджигателей четверо (трое мужчин и одна женщина), что они остановились у фрау Ф. (полное имя) по адресу: Франкфурт / М., Бетховенштрассе, 30 — и что они пользуются легковым автомобилем «Фольксваген-жук» с берлинскими номерами». Вскорости последовали аресты.
178
утром 6 апреля газеты вышли с сенсационными заголовками: ПОКУШЕНИЯ В УНИВЕРМАГЕ РАСКРЫТЫ? ТРОЕ БЕРЛИНЦЕВ АРЕСТОВАНЫ! («Берлинер Цайтунг»), ПОДЖОГ УНИВЕРМАГА — СТУДЕНТЫ ПОД НАРКОТИКАМИ? («Бильд»). ПРОКУРОР: ПОДЖОГ РАСКРЫТ («Франкфуртер Рундшау»). Сразу же были опубликованы и имена арестованных: Андреас Баадер, Гудрун Энслин, Торвальд Проль, Хорст Зёнляйн.
В тот же день Гудрун написала Бернварду, которого она, по-видимому, известила первым сразу после ареста: «Благодарю тебя очень, очень за то, что ты уже позвонил Шили. Он + Малер сегодня были здесь...» И дальше: «ФЕЛИКС, паша моего сердца и боль моего сердца, как он там. Думать о нём страшно и, конечно, прекрасно. Это удручает и помогает». Она лихорадочно соображает, где можно оставить ребёнка (может быть, у кузины Вальтрауд в Гравенбрухе под Франкфуртом?). Но: «Решай Ты. Многое зависит также от того, как пойдут дела здесь. Надеюсь, скоро всё прояснится» excv".
Очевидно, она не отдавала себе отчёта о последствиях случившегося. Действительно, «дело прояснилось» очень скоро и отнюдь не благоприятным для неё образом. На первом допросе 5 апреля она утверждала, что отправилась в Мюнхен в связи с работой над диссертацией, а после — во Франкфурт к кузине, чтобы переговорить «о размещении моего ребёнка» в её доме. По дороге они навестили её родителей в Каннштатте, а на следующее утро, очень рано, поселились во Франкфурте у знакомой её спутника в этой поездке Торвальда Проля92 CXCVI".
” В деле арестованной среди прочего имеется и вполне курьёзное Упоминание о прежней судимости Гудрун Энслин: «1963 год— участковый суд Гифхорн — от 200 до 300 марок за непредумышленный поджог». По свидетельству Хайнрике Штольце, речь шла о пожаре от свечки, который Гудрун устроила на чердаке весперовского дома и который потушили пожарные. — Примеч. авт.
179
Баадер заявил, что приехал во Франкфурт для подготовки к съёмкам фильма; то же самое сказали Проль и Зёнляйн — обычная творческая группа в обычной творческой поездке.
Но с самой первой минуты улики против четвёрки были впечатляющи. Уже в Протоколе ареста от 5 апреля содержался обширный перечень фактов и доказательств. Самодельные зажигательные бомбы, подорванные на первом и третьем этажах универмага Шнайдера, а также на четвёртом этаже Торгового двора93, были синхронизированы по времени, что позволяет «сделать вывод об одном и том же составе соучастников». При этом «были наполнены бензином и соединены с часовыми механизмами такие же точно пластиковые бутылки от напитков марки MENO, что и в серии берлинских налётов, последний — 6 марта во время процесса в Моабите над Тойфелем и Лангхансом из Коммуны 1».
В автомобиле арестованных был обнаружен пластиковый пакет с остатками материалов, использованных в зажигательных устройствах (винты, детали будильника, запальная головка газовой зажигалки, липкая лента, батарейки; у Энслин и Зёнляйна нашли рукописные инструкции о необходимых химикалиях и их процентном соотношении. В машине лежала кассета с плёнкой «Кодак». Её проявили, и оказалось, «что на фотографиях изображены предположительно проходы и лестницы универмагов» СХС1Х — как позже установили, берлинских и мюнхенских универмагов. И наконец, в кожаной сумке, принадлежащей Торвальду Пролю, рядом с комочком гашиша была найдена записная книжка со стихами, раскрывающими «революционные, террористические намерения обвиняемых»,
93 Kaufhof — название универмага.
180
как с удовлетворением констатируется в полицейском отчёте. Стихотворение в оригинальном стиле МАО-изма-ДАДАизма в официальной транскрипции выглядит так:
Разрушьте капитализм,
Разрушьте капиталистическую систему, Да здравствует мировая революция. Когда сгорят Бранденбургские ворота, Когда сгорят Берлинские универмаги, Когда сгорят Гамбургские склады, Когда падёт Бамбергский всадник, Когда вспучится Оффенбахская кожа, Когда Ульмские воробьи прочирикают из последней дыры, Когда задохнётся Нюрнбергский кратер, Когда развалится Кёльнский собор, Когда заткнутся Бременские музыканты, Когда будут отравлены банки...сс
Ещё более явную связь с происшедшим имел геро-стратский манифест Проля, записанный на скомканном листке из записной книжки, найденном в квартире, где они жили, в корзине для бумаг:
Мы будем поджигать универмаги, пока вы не прекратите покупать. Вам нечего терять, кроме приобретения товаров. Стремление потреблять терроризирует вас, мы терроризируем товары. Мы начинаем (неразб.), чтобы вы положили конец террору, который вас в потребителей...
[На другой стороне:] Вы начали... Мы не начинаем, мы кладём конец СС1.
181
Заложил квартет ревнивый или просто раздражённый очередной друг хозяйки, который сообщил, что от фрау Ф. «почти дословно» слышал, «что около полуночи в среду случится большое дело». Когда на следующий день он прочитал в газете о поджоге универмага, у него тут же зародилось подозрение. Вечером после работы (так в докладе) он встретил их в клубе «Вольтер», но все четверо больше помалкивали и не говорили о налёте. Позже в постели фрау Ф. подтвердила, что её гости «действительно нанесли удары» — о чём он обязан молчать, «потому что только необычайными акциями можно привлечь внимание», чтобы через «террор и страх» добиться «...наконец, улучшения общественных отношений» сс". Постельный шёпот 1968 года в переводе на язык полицейского протокола.
Фарс в четырёх актах
Было бы очень забавно реконструировать в деталях запутанную предысторию и историю франкфуртского поджога. На всём лежит печать одновременно фарса и трагедии, которые от акта к акту развиваются с фатальной последовательностью.
АКТ ПЕРВЫЙ. В мае 1967 года в универмаге «А I’innovation» в Брюсселе вспыхнул страшный пожар, во время которого погиб 251 человек, а сотни получили ранения — одна из величайших гражданских катастроф послевоенной Европы. Спустя несколько дней Коммуна 1 распространила серию листовок, первая из которых имела заголовок: «Новые формы демонстраций впервые испытаны в Брюсселе». Шутка (та ещё) должна была заключаться в мистификации, мол, имел место тщательно подготовленный «большой хепенинг», в ходе которого «демонстранты против вьетнамской
182
войны в течение половины дня» намеревались создавать «в центре Брюсселя ситуации, похожие на боевые», успех якобы превзошёл все ожидания: 4000 посетителей универмага, напоминавшего «море пламени и дыма», охватила паника; сотни были затоптаны, живыми факелами бросались в окна или задохнулись в дыму. Некий прокитайский брюссельский поджигатель выразился о «Картине Апокалипсиса» с большим удовлетворением. Конечно, полиция не желает соглашаться с тем, что налицо была акция политического протеста, «потому что это было бы равносильно признанию успешной широкомасштабной радикализации противников войны во Вьетнаме».
В выпущенных вслед за этим листовках коммунары пошли на ещё большее обострение этой игры со страхом, заявив: «Тому отважному и непримиримому, что, несмотря на все человеческие трагедии, содержится в брюссельском поджоге универмага, мы не можем отказать в нашем восхищении». И в конце ставился наводящий вопрос: «Когда загорятся Берлинские универмаги?» Так что пусть никто не удивляется, когда в один прекрасный день в Берлине взлетит на воздух казарма, рухнет трибуна или сгорит универмаг, если эскалация вьетнамской войны будет продолжена. «Брюссель дал нам единственно возможный ответ: burn, ware-house, burn!» 94СС|".
АКТ ВТОРОЙ. Прокурор Берлина возбудил обвинение по поводу призыва к умышленному, представляющему угрозу для людей поджогу. В июле 1967 года состоялся первый процесс, который окончательно поставил коммунаров в центр внимания общественности и средств массовой информации и который в конце концов был перенесён на март 1968 года. Главными
94 «Гори, универмаг, гори!» {англ.).
183
обвиняемыми были Райнер Лангханс и Фриц Тойфель. Их защитник Хорст Малер призвал на помощь армаду именитых писателей и учёных, чтобы доказать «сатирический» характер листовок. На втором процессе решающую роль сыграла экспертиза профессоров Свободного Университета Эберхарда, Сцонди, Тоудеса и Вапневски, согласно которой призыв к поджогу — типичная провокация в классическом стиле сюрреализма. Мечта сюрреалистов о «тотальном уничтожении» — не что иное, как «поэтическая фикция», которая всего-то лишь нацелена на то, чтобы встряхнуть филистёров. Короче: «Коммуна 1 является объектом для истории религии и литературоведения, но никак не для прокурора и суда» cc,v.
Суд (после некоторых колебаний) принял к сведению это определение и вынес оправдательный приговор, но деятельность коммунаров была тем самым по судебному предписанию поставлена под надзор художественной цензуры, а сами они мутировали в своего рода официально признанных провокаторов или — в контексте немецкого семейного романа — в «домашних идиотов», в каковом качестве впоследствии и стали экспонатами кунсткамеры Боннской Республики.
Фриц Тойфель, который своими выступлениями перед судом, по оценке «Шпигеля», тогда «творил историю юстиции», в одной из своих блистательно остроумных пикировок с прокурором так ответил на вопрос, не следовало ли им опасаться, что кто-нибудь дословно воспримет лозунг «burn, ware-house, burn»: «Должен сказать, никому из нас в голову не приходило, что кто-то это сделает — кроме господина прокурора. Но и он этого не сделал, а просто сочинил обвинительное заключение»ccv.
АКТ ТРЕТИЙ. Примерно через две недели после этой знаменитой перепалки, незадолго до или сразу после
184
оправдательного приговора, Андреас Баадер, Гудрун Энслин и Торвальд Проль вновь появились в К 1, с которой они тесно общались ещё с лета 1967 года. Тогда-то Баадер и предложил (сообщает присутствовавший при этом Бомми Бауман) перестать, наконец, трепаться, но на практике испытать эти самые «новые формы демонстрации», как они были описаны в листовках о брюссельском поджоге. В чём было дело, Бауман понял сразу: «Поджог, конечно, тоже — вопрос конкуренции... Авангард делает сам себя (Че Гевара). Кто совершает самые трескучие деяния, тот и задаёт направление» CCVI. Короче говоря, юный Баадер бросил вызов более старшему — Кунцельману, этому альфа-самцу Коммуны 1, вызов, касающийся «направления» (от речей — к действиям).
При этом в наэлектризованной атмосфере Западного Берлина и так было ясно, к чему всё идёт, и не только в связи с покушением на Дучке95 и последовавшими вскоре беспорядками на Пасху. Вопрос был в том, кто пойдёт впереди. Конгресс по Вьетнаму в феврале 1968 года, который Дучке лично готовил и проводил, состоялся в отблесках пламени (само-) убийственного наступления Вьетконга на праздник Тэт96. Он был весь
9S Руди Дучке (1940—1979) — теоретик немецких «новых левых», основатель Социалистического союза немецких студентов. Одиннадцатого апреля 1968 года молодой неонацист Й. Бахман совершил на него покушение, тяжело ранив в голову.
96 В ночь на 30 января 1968 года (в первый день вьетнамского новогоднего праздника по лунному календарю) партизаны Народного Фронта освобождения Южного Вьетнама (НФОЮВ) атаковали все военные базы США во Вьетнаме и 64 города, включая Сайгон, где атакам подверглись даже здания президентского дворца и посольства США. Наступление длилось 5 месяцев и закончилось освобождением территории с населением свыше 1 млн человек. Новогоднее наступление 1968 года считается переломным моментом в войне в Южном Вьетнаме: после него оккупационный корпус США и сайгонская марионеточная армия утратили стратегическую инициативу. — Примеч. науч. ред.
185
проникнут той идеей фикс, что и в Европе в обозримом будущем «критика оружием» должна сменить «оружие критики», как гласила ритуальная формулировка. Этому будет предшествовать, заявил Дучке, закрывая Конгресс, «революционализация революционеров», т. е. выработка необходимой физической и идеологической боеспособности; развитие стратегии и тактики, отвечающих требованиям времени; и, наконец, создание гибкой революционной организации, действующей как легально, так и конспиративно.
Это время — 1967—1968 годы — магический момент мировой истории, когда все мировые события как бы слились вдруг в единый контекст и понеслись в едином историческом потоке. Казалось, всё идёт к глобальной последней битве между революцией и контрреволюцией, к Армагеддону, как пророчествовал Че Гевара в своём Послании на Конференцию трёх континентов в Гаване97. И центр этого нового Интернационала (как и старого, III Интернационала) будет в Берлине, на самой границе противоборствующих мировых сил.
Вожди внепарламентской оппозиции, в феврале спрятавшие динамит, привезённый миланским издателем и финансовым спонсором Конгресса Джанджакомо Фельтринелли в багажнике своего чёрного «ситроена», чувствовали себя на самом гребне волны времени, точно так же как и молодой студент — кинематографист Хольгер Майнс, который на заседании трибунала «Экспроприировать Шпрингера!» продемонстрировал снятый им самим учебный фильм об изготовлении и применении «Коктейля Молотова»; или как коммунары,
97 Послание Че Гевары на Конференцию трёх континентов было опубликовано в апреле 1967 года. В данном случае Кёнен не точен. В Послании Че выдвинул предложение «создать два, три, много Вьетнамов» в странах третьего мира, с тем чтобы лишить империализм США его сырьевой базы. Ни о каком апокалипсисе в Послании речь не шла. — Примеч. науч. ред.
186
которые (!) после своего легендарного «пудингового покушения»98 на американского вице-президента Хэмфри играли в бесконечный хепенинг, всё дальше сдвигая грань между шуткой и серьёзом. Пойдёт ли речь о дымовой шашке, или о зажигательной бомбе, или о настоящей осколочной бомбе, теперь зависело только от химического состава вещества в момент зажигания.
В этом контексте поджог франкфуртского универмага был лишь следующим, последовательным шагом — после «символического взрыва» Мемориальной церкви в августе 1967 года, после попытки поджога Дома Америки в Берлин-Шарлоттенбург в октябре 1967 года и после подрыва дымовых и зажигательных бомб в марте 1968 года в здании суда в Моабите во время слушаний по делу Лангханса и Тойфеля. Был ли Баадер в тот день в зале заседаний, полиция так и не сумела установить, точно так же как и то, кому принадлежал женский голос, позвонивший (как и после франкфуртского поджога) в ДПА и заявивший, что бомба во Дворце правосудия была только первым предупреждением. Как бы то ни было, франкфуртские поджигатели действовали в том же направлении эскалации, в котором в 1969 году, «году блужданий и невзгод, отклонений и перемен» (Кунцельман) в конце концов последовали и коммунары.
АКТ ЧЕТВЁРТЫЙ, [де-то в 20-х числах марта трио Баадер — Энслин — Проль садится в купленный Бааде-ром (пополам с другом) белый «Форд-ферлэйн», этакий американский «уличный крейсер», и едет в Мюнхен —
9в Во время визита Губерта Хэмфри 11 членов «Коммуны 1» забросали вице-президента США пакетиками с пудингом в знак протеста против войны во Вьетнаме. Эта символичечская акция на следующий День была подана буржуазной прессой как террористический акт — попытка убить Г. Хэмфри. — Примеч. науч. ред.
187
загородная прогулка по местам безалаберной юности, но, как верно догадался Веспер, ещё и своего рода свадебное путешествие.
Неизвестно, был ли какой-то конкретный план изначально связан с этой поездкой, хотя кое-какие вещества, использованные во Франкфурте, были привезены из Берлина. В Мюнхене они заехали к Хорсту Зёнляйну, который вместе с женой Урсулой возглавлял «Театр действия», открытую сцену, конкурировавшую с Фассбин-дером. В статье из мюнхенской «Абенд — Цайтунг» за 1966/67 год помещена фотография картинно красивой пары и приведено высказывание Урсулы Зёнляйн: «Через пять лет мы либо прославимся, либо мы пролетели» ccv".
Здесь, в Мюнхене, где они пробыли не меньше недели, план поджога универмага впервые оформился в деталях.
Вместо деревенских магазинов, которые они до сих пор брали на заметку и фотографировали, объектом их исследований отныне стал Франкфурт, где как раз проходила конференция ССНС. Хорст Зёнляйн (который к этому времени поругался с женой) изъявил готовность участвовать в деле — своего рода reality play", но, конечно, овеянным высоким духом политического протеста. Здесь же, в Мюнхене, по чертежам и формулам, полученным в Берлине, они сделали взрывчатую смесь, смастерили устройства и детонаторы. По пути в Зальцбург (где они, возможно, собирались купить некоторые детали) белый «ферлэйн» перевернулся на автобане, и его пришлось оставить в Розенхайме, в автомастерской. Так что для дальнейших перемещений они обзавелись «фольксвагеном» с берлинскими номерами, который на время им одолжила ничего не подозревавшая сестра одного из артистов Театра действия.
99 Здесь: хепенинг.
188
Первого апреля в полдень они отправились дальше; за руль села Гудрун. Вечером остановились в доме каннштаттского пастора, поели, освежились и вели при этом тёмные, полные намёков речи, как это в те годы было принято у политических активистов, когда они показывались дома. Определённо им срочно нужны были деньги. И Гудрун сумела уговорить младшую сестру Рут «одолжить» ей заботливо скопленную ко дню рождения сумму. Около полуночи они отбыли во Франкфурт, где ни свет ни заря, между пятью и шестью часами утра, объявились у Корнелии Ф. Та работала монтажёром на гессенском радио, жила с ребёнком одна. Торвальд познакомился с ней на Вьетнамском конгрессе в феврале. Она впустила ранних гостей в свою маленькую квартиру, взяв с них обещание, что они останутся лишь ненадолго. Потом она отвела ребёнка в детский сад и уехала на работу.
Когда же днём она вновь обнаружила у себя этот квартет, то и услышала те самые намёки на «большое дело», которые передала своему новому другу. Конференция ССНС как раз закончилась. Баадер, Энслин, Проль и Зёнляйн навещали знакомых, шатались по кафе и обследовали универмаги, причём в универмаге Шнайдера Андреас и Гудрун вели себя как влюблённая, расшалившаяся парочка, испытывали на прочность лежаки и вообще от души веселились. Незадолго перед закрытием они вернулись в почти пустой магазин, взбежали по уже остановленным эскалаторам, заложили взрывные устройства на первом и третьем этажах и, счастливо смеясь и обнимаясь, спустились вниз. Их студенческую одёжку прекрасно запомнили в добропорядочном универмаге Шнайдера (который был чем угодно, но не супермаркетом). После ареста персонал сходу их опознал.
Когда после полуночи языки пламени были замечены и пожарные вызваны, квартет уже сидел в клубе
189
«Вольтер» и слушал вой сирен. Как истинные пироманы, они некоторое время простояли в толпе зевак, а затем в приподнятом настроении возвратились в клуб. Возможно, пожар получился более мощным, чем они рассчитывали (убытки исчислялись сотнями тысяч). Чего они не знали, хотя вполне могли предвидеть, так это того, что охранники, уборщицы и ремонтные рабочие, которые обслуживают такие помещения по ночам, были какое-то время (особенно в Торговом дворе) со всех сторон окружены огнём, пока водомёты не потушили пожар.
На следующий день Баадер и Проль совещались о продаже одолженного «фольксвагена» (на который у них, впрочем, не было документов; у Баадера, правда, были, но на другую машину и к тому же фальшивые), а также о покупке подержанной кинокамеры (для алиби?). Между тем они остригли волосы (что нисколько не помогло им на очных ставках). Вечером компания вновь встретилась в клубе «Вольтер» и отправилась бродить по забегаловкам. Утром вроде бы они намеревались двинуться дальше — во Францию, может быть, в Северную Африку; но (вопреки обещаниям) и к следующему вечеру всё ещё не трогались с места. Однако ночью они твёрдо решили уехать. Вместо этого в 22:00 у дверей появилась полиция.
ЭПИЛОГ. В Берлине были допрошены спутники жизни и друзья франкфуртских арестантов. Эллинор Михель заявила, что Андреас Баадер является отцом её дочери; тем не менее она не видит причин в своих показаниях считаться с его самолюбием. Его профессиональные и политические воззрения всегда казались ей «наивными и детскими»; в основном же он жил за её счёт. Насколько интимными являются его отношения с фройляйн Энслин, с которой он примерно 20 марта отправился в Мюнхен, и что послужило причиной этой
190
поездки, она сказать не может. Подводя итог, она может характеризовать Андреаса Баадера «как человека, который ни к чему не испытывает интереса и против всего протестует».
Бернвард Веспер, прежний спутник жизни Гудрун Энслин, заявил, что она рассталась с ним в начале года и переехала к Манфреду Хенкелю. Их общего ребёнка она тем временем «поселила у знакомых, откуда он (Веспер) забрал его в свою квартиру». Когда и с какой целью она поехала в Мюнхен, он не может сказать. «Продолговатый предмет, плотно завёрнутый в серую бумагу... по-видимому являющийся зажигательным устройством и взрывателем», найденный в её бельевом шкафу, он идентифицировать не смог, заявил лишь, что тот «является собственностью Энслин» CCVI".
Новое правление ССНС, в котором доминировали антиавторитаристы, поспешило дистанцироваться от поджога, назвав его «неполитическим актом» отчаянья. Коммунары в Берлине, напротив, заявили в привычной, двусмысленной манере: «Мы способны понять ту психическую ситуацию, которая сейчас толкает отдельных людей уже и на такие действия». Между собой они куда более резко отозвались о дилетантизме акции: «Они говорят, мол, это была всего лишь психическая осечка, а ребятам попросту захотелось на нары...»СС1Х
8. Я суть иное
ЧРЕЗВЫЧАЙНЫЕ ЗАКОНЫ ИЗ ТВОЕЙ РУКИ, — однажды написал Бернвард Веспер на обложке чёрной папки, в которой хранил свою переписку с Гудрун Энслин во время её заключения. Он же — по её вине — тоже попал в исключительную ситуацию, так что его первой реакцией стала мобилизация всех материальных и психических ресурсов. Седьмого апреля (ещё до первого письма от неё, которое, как и все последующие, подлежало прокурорской цензуре, если только их не проносили контрабандой), — так вот, 7 апреля он написал ей на том своеобразном языке, в котором смешались политические, литературные и интимные мотивы и который был их общим кодом:
Любимая Гудрун, сначала Феликс, он... у меня, также ради меня через него передаётся непосредственное переживание конкретного — Твой опыт последних десяти месяцев, который стал моим. Вместо шести раз он теперь ест четыре раза... Я вожусь с ним
7 Веспер, Энслин, Баадер
193
целый день, около семи он успокаивается. Это время его непосредственных потребностей, прямой контакт с вещами. Вода для мытья (по вечерам Абу Тельфа-на'м купают, он пьёт из душа)... остаётся так много времени для мечты, которая витает надо всеми вещами, мечты, которую ищешь вечером, мечты, которую мечтаешь, выкуривая сигарету. Мы так строго поделили мир... Тебе досталась вечно возвращающаяся, сковывающая конкретность... мне абстракция, которая сводилась на нет суетой, и мир, утративший предметы и людей.
То, что с появлением феликса, многое изменилось, что-то с нами случилось, что превзошло Твои силы, было — поскольку нефритовая империя, страна волков, ягнят погибла — потерей; но нам (или мне) стало ясно, что время уходит всегда, постоянно, что невозвратное случается каждый момент... Есть вещи в прошедшем году, которые заложили мину под то, что было «мы»; поскольку «нас» больше нет, может статься, что мы встретимся.
Это была первая, осторожная попытка агитации за новый союз, так сказать, сватовства. Он не забыл, что она говорила ему во время беременности, когда пребывала в смятении; но он продолжал претендовать на право ощущать вину и тосковать по ней. И далее уже впрямую: феликс и я будем плести сети (не для ловли птиц, не страховочную сетку для клоуна под куполом). Он всегда вцепляется в длинные светлые волосы, когда видит их, и мечтает, склонив голову на плечо. И считает: АБУ, АБУ, АБУ...ссх
100 По-видимому, это ласковое прозвище (несколько вразрез со смыслом) заимствовано из романа Вильгельма Раабе «Абу Тельфан, или Возвращение с Лунных гор».
194
Чтобы сохранить
Конечно, Бернвард должен был исходить из того, что в условиях действовавшего тогда законодательства он не может претендовать на опеку над ребёнком, рождённым вне брака. Одновременно после покушения на Дуч-ке 11 апреля и начавшихся вслед за этим волнений на Пасху события стали выходить у него из-под контроля, д тут ещё в самый разгар этих политических бурь «Вольтер Ферлаг» оказался перед лицом финансового краха; тем самым угроза нависла над главным источником его доходов.
В довершение неприятностей в затянувшейся переписке возникли мучительные напряжения. Недавно Гудрун ещё писала ему: «То, что Феликс у Тебя, радует меня колоссально и приносит облегчение, и успокаивает...» — как вдруг отец приехал на свиданье к ней и сообщил, что Бернвард привёз ребёнка к ним в Каннштатт, откуда его забрали к Зайлерам, друзьям Энслинов, в семью деревенского врача, практикующего в горах. Немедленно на Бернварда обрушились горькие упрёки: «Ты капитулируешь и отправляешь его туда, где я, т. е. мой разум, меньше всего хочет видеть его. Моя мать совершенно разбита, физически и психически... Я сейчас ругаюсь, но всё же, наконец!.. Ты же ничего не понимаешь. «Наша» история может кончиться хоть десять раз, но это — не история, пока Ф[еликс] жив»ССХ|.
Ещё до получения этого письма (примерно за десять дней до того) он был встревожен переговорами между Каннштаттом и Триангелем, где Тило Вольф фон Дер Заль (на запрос Энслинов) выразил готовность принять ребёнка в свою семью. В письме зятю Бернвард с раздражением защищается в связи с всенепременно Донесёнными до Тебя, односторонне трактуемыми малость обезумевшим семейством Энслинов известиями...
г
195
В Штутгарте мне, когда, после покушения на Дучке и многочисленных звонков с угрозами, я... отправил Феликса в безопасное место... было поставлено в вину желание отделаться от Феликса... В действительности всё наоборот0™.
Посещение франкфуртской тюрьмы 23 апреля вселило в него ипохондрические страхи. Гудрун являет собой жалкое зрелище, она стала старой и очень худой, волосы у неё выпадают, и её картина мира распадается, — писал он матери. Предварительное заключение по всем признакам продлится многие месяцы. А её защитники Шили и Хейниц говорят, что, если не удастся добиться оправдания за недостатком улик, её могут приговорить к сроку от трёх до пяти лет... что для неё и для Феликса безусловно было бы ужасно ССХ|".
Он пытался успокоить Гудрун: он выпустил ребёнка из рук только на три недели, чтобы в Берлине подготовить всё необходимое к его возвращению. Всё идёт своим чередом, в том числе и его издательские планы, и, следовательно, материальная сторона вопроса не внушает опасений CCXIV. Второго мая он, чтобы ещё раз её подбодрить, послал ей письмо, исполненное восторга от охватившего его чувства политической значимости момента. В революционной сходке на 1 мая приняли участие от тридцати до сорока тысяч человек. И перед этой огромной толпой они разыграли пьесу своего «Социалистического уличного театра» к годовщине путча в Греции, в финале которой прозвучало: капитализм ведёт к фашизму. Долой капитализм! Этот слоган тотчас распространился повсеместно. (Последнее радует его так, будто он сам сочинил этот текст и намерен заявить на него авторские права.)
Вечером того же дня он вместе со Шнайдерами был у Куби, где встретился с Фельтринелли. Мы проговорили до утра об издательских планах (готовится новая
196
серия брошюр), он пригласил меня в Милан (кто знает когда.  ), и под конец мы бродили по утреннему го-роду--- Далее следовало пространное восхваление фельтринелли, который (будучи отпрыском одной из богатейших семей Италии и полностью отдавая себе отчёт в двусмысленности своего классового положения) скромно сидел на земле, ел хлеб и пил тёплое пиво. С ним была подруга, которую я знаю по Мерано (!), Обермайсу, замкуЛабер — c’est la vie... Женщина, которой ты, наверное, была бы очарована (я думал о... в Blow Up'0'). В великолепной, всегда безукоризненно любезной Ennui'02 подруги Фельтринелли, Сибиллы Малега, он чувствовал экзистенциальную чужеродность, описанную Камю, которая, по его мнению, в действительности глубоко буржуазна и преодолеть которую возможно только в коллективе. Это первым осознал Сартр — автобиографический текст которого «Слова» он послал Гудрун вместе с письмом.
Озоном чистого радикализма веяло из Франции, Италии, с Кубы. Бернвард теперь тоже был подхвачен этим ветром и в новой ситуации пытался найти новые — духовно-политические — точки соприкосновения с Гудрун: стены, тюрьмы — это окаменелая идея вытеснения, живущая в обществе, фрейдовское подсознательное, из которого, вытесняется всё, что не может быть решено рационально... Проблемы, которые ставит коллектив, могут быть решены только коллективно; индивидуум, пытаясь справиться в одиночку, надрывается и от этого гибнет. Я замечаю это на себе самом — несмотря на изоляцию, я верю, я надеюсь, вместе с другими,
101 «Blow Up» — культовый фильм (1967) Микеланджело Антониони, показывающий, что под внешней оболочкой скуки и благопристойности буржуазного общества скрывается преступление. — Примеч. науч. ред.
102 Скука (фр.).
197
такими же жертвами, как я (и Ты), добиться изменения, необходимого, чтобы разорвать дьявольский круг, в который эта система нас загоняет. Эберхард спрессовал это в своём стихотворении: От горизонта человека к горизонту всех людей...
Но ещё он клялся, что внесёт в свою жизнь больше порядка, чтобы обеспечить ей и ребёнку стабильность и базис: ФЕЛИКС-ФЕЛИКС пока что на юге; сейчас идёт подготовка к его поселению здесь. Я хочу, чтобы он здесь жил, пожалуйста, — поскольку и другие планы существуют (реакционного воспитания на запретах в Триангеле!) — дай мне, ему шанс, закончить эти приготовления, чтобы сохранить хоть что-то ccxv.
В стране Никогда
«Другие планы» обрушились на Бернварда вместе с письмом Гельмута Энслина, во Франкфурте имевшего разговор с Вольфом фон дер Залем и с самой Гудрун, результат которого он сообщает ему: «Гудрун приняла решение, что Феликс отправится в Триангель, в семью Тило (не Хайнрике). Вопреки внутренней антилогике, по которой Феликс оказывается в буржуазной среде, в то время как она живёт анархическими понятиями, её главным аргументом является то, что в этом возрасте Феликс больше всего нуждается в тепле родного гнезда, чего сейчас она ему не может обеспечить». Естественно, Тило хотел гарантий, что Бернвард не заявит вдруг собственных требований. «Гудрун готова дать их ему в письменном виде». И в конце Гельмут Энслин обращается с решительным воззванием к Бернварду (и против него): «Твой прохладный анализ пути Гудрун, её теперешнего состояния, произведённый с позиций безучастного зрителя, сидящего на привилегированном
198
месте в театре... находится в таком вопиющем противоречии со всем, что движет мною, что я прошу Тебя, держать свои руки подальше от Гудрун, от её процесса, от Феликса и от нас вообще...»CCXVI
Бернвард реагировал бешеным контрвыпадом, когда забыто всякое семейное уважение, а враждебность и раздражение — возведены в степень историко-политических антагонизмов. Современный жаргон он использовал как дубинку для сведения старых счётов и чтобы — вопреки любой критике — возвести себя на пьедестал морального превосходства — так вообще поступали представители формирующегося поколения «людей 68-го».
Дорогой папа Энслин, в чём я глубочайшим образом раскаиваюсь в жизни, так это в том, что несколько недель кряду держал свои руки далеко от Гудрун (используя Твою метафору...) — Поколению, которое собственных потомков загнало в ситуацию, граничащую с безысходной, следует быть осторожнее со своими приговорами и осуждениями... Поколению, которое послушно служило фашизму, мы не можем позволить предписывать нам формы нашей антифашистской борьбы: раны, которые мы при этом получим, вас не касаются.
И дальше, ещё оскорбительней: мне кажется, взгляд на Твоих детей — цепь катастроф ещё не прервалась, конца ей не видно — должен был бы добавить Тебе скромности ccxv".
Та же ярость двигала им, когда он писал Гудрун: из письма Твоего отца я узнал о его планах относительно Феликса, о том заговоре между Стариком и огромным Фашистским семейством, который мы здесь обсуждали в смысле его воздействия на Феликса, авторитарного
199
запретительного воспитания и т. д... Я могу ответить Тебе только Твоими же собственными словами: «Наша история может десять раз кончиться, но она — не история, пока ф. жив». — Ты же отдаёшь его как раз тем людям, от которых мы ускользнули с таким великим трудом; и по мере его развития и т. д. сейчас может, говоря словами Маркса, «всплыть всё это старое дерьмо». Ты поймёшь, что я настаиваю именно на том, о чём говорил с самого начала: Феликс — пока Ты не сможешь снова сама о нём заботиться — останется у меня. Манипуляциям, наконец, должен быть положен конец...ccxvm
Между тем, пишет он далее, в Берлине всё подготовлено; есть девушка, чтобы следить за ребёнком, в течение дня за ним присмотрит семья с ребёнком того же возраста. Только что отправлен заказ в «Кружок эмансипации» на коляску для близнецов, в которой Ф. со своим другом детства будет выезжать ежедневно... В этот ранний период решается всё: отдать его сейчас буржуазии — значит отдать навсегда ССХ|Х. Гудрун Энслин (ей это обязательно тоже следует знать) также стала предметом дискуссии в кругу товарищей, где теперь больше внимания начали уделять детскому воспитанию и женской эмансипации, чем коренным вопросам революции.
Её письмо от 2 мая, которое он получил только неделю спустя и которое должно было обосновать её решение в пользу Триангеля, отражает её материнские терзания: «У меня было тяжело на сердце из-за парнишки, тяжело и сейчас. Но сейчас немного легче, потому что я уверена, что обдумала всё основательно. Мо, Ты не можешь один заботиться о Феликсе, потому что ему только год... Было бы ему 3 или 5 — никаких вопросов, куда его отправить — в коммуну. Но сейчас ничего не получится». Выход из положения на месяцы, что она проведёт в тюрьме (а то и годы; эта мысль, кажется, только сейчас начала доходить до неё), «может быть
200
найден только там, где для Менше-Пенше лучше всего». 0 при создавшемся положении это — Триангель. Она апеллирует к его пониманию: «У меня с моей семьёй, пусть и уровнем ниже, те же проблемы, что и у тебя... у кого из „наших” их нет. Это не повод для драмы». Но она напишет в официальные органы опеки только после того, как Бернвард даст согласие.
И поскольку уже вполне ясно, что речь идёт также и о ней с Бернвардом, об их отношениях, она замечает еп passant,03: что она будет делать, когда выберется из этой дыры, она ещё толком не знает. «Андреас? — Возможно». И некий молчаливый символ веры, объединявший всех троих, упорно гласил: «Мы не сделали ничего или ничего важного, что было бы в корне ошибочным. Тогда и поэтому мы изменились, и поэтому наша история кончилась». Но на каком-то ином уровне эта история кончится «с Твоей смертью и с моей смертью». И: «Есть же Феликс, в котором я не усомнилась ни на миг»ссхх.
В своём ответном письме он как бы прошёл мимо всех её раздумий и размышлений, хотя очевидно, что он ознакомился с ними: мы не можем довести Феликса до того, до чего дошла Ты, дошёл я — заставить ЕГО пройти через то же, что мы... ФЕЛИКСФЕЛИКС давно уже стал обстоятельством общественной жизни, его больше нельзя изолировать или оставлять... все следят за тем, что происходит с Феликсом, и сейчас, когда ему предстоит уехать. Итак, трибунал товарищей не дремал! За ребёнком смотрят, — пишет Бернвард, — целых четыре постоянных наблюдателя; из них первый, я, вообще, с самого рожденья... Короче: На сердце У Тебя должно быть очень легко из-за парнишки... И опять заклиная и взывая к пониманию: пожалуйста, не пиши
’03 Мимоходом (фр.).
201
«последнего письма» — даже когда внутри тебя пустота. Я хочу, пока ещё могу, наполнять Тебя письмами, книгами... Я знаю Тебя, как и Ты меня знаешь. Я всё знал заранее.
И он чуть ли не трансцендирует сам себя: «Наша» история: для Тебя была, есть ещё одна (в которой ФЕ-ЛИКСФЕЛИКС — найдёныш)... Я забочусь о ФЕЛИКСЕ-ФЕЛИКСЕ... Любовь была именно ТОЮ любовью. Теперь там нет ничего. Теперь я суть иноесс>м. К первому дню рождения Феликса 13 мая он посылает ей в тюрьму 13 роз для НЕГО. В благодарность и на память: ты (та граница, которую я не перейду, страна Никогда)00™".
Тоны сердца и лиловые сны
Надежду на решение проблемы через Триангель Бернвард окончательно разрушил на встрече со своим зятем Тило, приехавшим в Берлин с предложением: при передаче прав опекунства заблаговременно выплатить ему [Бернварду] его часть наследства по имению. Предложение было отвергнуто с самым презрительным жестом. При этом ему открылась, как он писал Гудрун, вся механика капиталистической морали, и поэтому во время разговора он испытал чувство полного, садистического превосходства.
Это замечание причудливым образом перекликается с его рассказом о большом диспуте (Teach-in) 13 мая в Свободном Университете, отчёт о котором он также переслал ей. Это был диспут с Маркузе, пророком a. D. ,04( который постепенно сникал по мере того, как становилось всё более ясно, что большинство считает любую теорию, не воплощённую в практике, плохой теорией ССХХ1".
104 Ausser Dienst — в отставке (нем.).
202
И здесь то же самое: «чувство полного, садистического превосходства» молодого над старшим. Это были дни, когда в парижском Латинском квартале пылали баррикады, когда студенческое движение протеста в неистовом порыве «осознания» объявило себя авангардом какой-то невнятной, но до которой рукой подать, мировой революции. И он, Бернвард Веспер, был в самой гуще событий. Больше того: он общался с ключевыми фигурами движения, например с Фельтринелли или Руди, «опекуном» Феликса, как мимоходом сообщил он поражённой матери ccxw.
Шестнадцатого мая курьерской почтой он подтвердил Гельмуту Энслину свои полномочия [полученные] от Гудрун, сопроводив это прохладным замечанием: теперь мы всё отрегулировали... Тило сообщит Вам, как обстоят дела здесь; что для Феликса делается максимум возможно го ССУМ. Вскоре после этого Шили привёз ребёнка из Штутгарта. И Гудрун пишет робкое, благодарное письмо: конечно, её решение в пользу Триангеля было «жалким и относительным». Теперь Бернвард, конечно, обязан постоянно во всех подробностях ей сообщать, как мальчик развивается, «сколько зубов, что он лепечет» и т. д. Только: «не делай(те) из него игрушку, Hippie!» Но она с облегчением отметила, «что сны определённого рода (Ф. в мокрых пелёнках и подобные лиловые истории...) прекратились»CCXXVI.
За роль спасителя и кормильца, ответственного отца и идеального супруга Бернвард взялся с немалым, хоть и не вполне уверенным энтузиазмом. Началась порою почти маниакальная серия его докладов Гудрун длиною больше чем в год. Описывался каждый шаг в развитии мальчика — часто получались такие вот проникновенные миниатюры: во второй половине дня наступает для Феликса великое время: он становится беспокойным, дебоширит, показывает: Веспер, на улицу! В коляске (полог откинут, он стоит среди игрушек... при
203
самой быстрой езде: римский колесничий!) приезжает в Хофгартен — там его отпускают на волю, он рыщет на четвереньках среди высокой травы... подползает ко мне... и вот мы совсем entre nous105 — я рассказываю ему тогда многое, он крадёт мои очки, болтает всякие глупости (думаю, он скоро заговорит, и, наверное, сразу достаточно бегло, тренируется он, по крайней мере, вовсю), если я говорю «нет!» (например, когда он нашёл кусок старого кабеля и решил его пожевать), он прекращает недозволенное действие и долго отрицательно качает головой. ..ccxxv" И упорно, используя мальчика, он тут же забрасывал свои сети: он знает о Тебе очень много (в парке по вечерам мы всё рассказываем друг другу о Маме! Тогда никого рядом нет.}CCXXVI".
Он не отпускал Гудрун из их совместной истории, но как бы укутывал её в соблазнительный ковёр меланхолических воспоминаний и наблюдений: ты знаешь, как оно было, в общаге, крысы, без воды и света — Ты тогда со мной делила всё, или, лучше сказать, ничто. А теперь, когда нет больше забот, я могу послать Тебе 120 марок, а Тебе это ничем не поможет (separee anyway). И вот я, мы (Феликс, а как же?) упускаем как раз это время, когда всё могло быть бы доступно — хоть какой-то порядок теченья часов и астр в вазах. Это бред, да? И ещё настойчивей, требовательней: о нём я забочусь очень основательно... Но именно поэтому я так ясно вижу то, чего не могу для него сделать... и тогда я мечтаю сильней, чем когда-либо, чтобы ты была здесь ради него ССХХ1Х.
На эти приманки она реагировала ни в коем случае не с отвращением, напротив — пусть даже в её тёплых, сердечных ответах уже и слышались те рационалистические оговорки, что годом позже заставят её принять совершенно другое решение, нежели то, которого можно было ожидать после такой переписки. В конце июня
105 Между нами, доверительно (фр.).
204
оНа написала Бернварду: «Я в последнее время тоже стала спокойнее относиться к тому, что касается Тебя и меня: постепенно я убеждаюсь, что мы всегда сможем найти путь, который бы ни одного из нас не разлучил с Феликсом; и когда-нибудь он осознает, что для него существуют две нежности и два мира». Она беспокоилась из-за сообщений (Зайлеров, Бернварда), что ночами Феликс плачет «тонами сердца»; но успокаивала себя тем, что всегда рядом есть кто-то, кто его любит и заботится о нём. «И потом: я, конечно, тоже жадно перечитывала Фрейда в применении к Феликсу, и почти уверена: в этом возрасте фиксация на Тебе (он же мальчик...) гораздо полезнее для его развития, чем фиксация на мне; это даёт ему больше свободы и т. д. Кто-нибудь из нас двоих всегда должен быть с ним, это ясно и достаточно скоро, как сказано, он заметит, что нас у него двое» ссххх.
Саундтрек Баадер
В этих письмах перед нами предстаёт некая Гудрун Энслин, личность и образ которой никак, кажется, не соотносятся с той женщиной, что несколько позже — по мнению очень многих — станет истинной основательницей и душой ФРАКЦИИ КРАСНОЙ АРМИИ и в качестве таковой войдёт в послевоенную историю Федеративной Республики. Правда, в то же самое время была ещё одна, вторая переписка, которую она в заключении (сперва подцензурно, а потом и нелегально, через посредников) вела с Андреасом Баадером: связка бумаг в чемодане была украдена из автомобиля зимой 1969—1970 годов, когда они скрывались в Италии, — Утрата, вселявшая в Баадера ипохондрические страхи и вызывавшая приступы гнева ссххх1.
205
Кто знает, быть может, и он предстал бы в этой переписке с другим лицом и в другом образе, нежели в тех немногих свидетельствах времени, что после него сохранились. В основном это две дюжины писем: берлинским коммунарам, товарищу по заключению Торвальду Пролю и Хорсту Малеру, его адвокату; дополнено это несколькими рассказами и высказываниями о нём. И всё-таки, в этих фрагментарных текстах ясно прослушивается особый, ему только свойственный тон или «саунд», благодаря которому ему впоследствии удавалось воздействовать на окружающих.
Этот «Баадер-саунд» прослушивается хотя бы в его дружески-сопернической переписке с коммунарами, например в первом письме от 17 апреля: «Дорогая К 1, всё это так сейчас выглядит, что мне в голову приходит одна-единственная форма солидарности...» (следует длинное глубокомысленное пустое место, по-видимому вымаранное тюремными цензорами). Баадер требует книг с богатых теоретических полок библиотеки коммуны: Фромма, Райха, Фрейда, Маркса, Маркузе; сообщает о «Депрессиях, стычках с персоналом и дерьмовых ночах». На прогулке он видит одних только чудом «сохранившихся авторитетов эвтаназии, мелких преступников, какого-то одинокого дряхлого поджигателя» (так и слышится нотка обиды). О положении дел на воле единственный бездушно-сухой вопрос: «Дучке мёртв?» И постскриптум: «ах, машина? нужна она Вам? стоит в Розенхайме...»ссхх*" Это он про свою американскую колымагу.
Письмо от 11 мая было изъято и конфисковано в судебном порядке, поскольку оно (согласно протоколу) «содержит указание на 1 кг взрывчатого вещества, предположительно оставленного обвиняемым в легковом автомобиле». Это игра, излюбленный приём коммунаров; Баадер играл в неё постоянно. Так, в следующем письме он сетует на изъятие предыдущего, «в котором нет
206
ничего, кроме обыкновенных указаний, где и как вам найти гранатомёт» ссхххш. Шутки, конечно! Но в то же время это и тактика целенаправленного нагнетания беспокойства; и, как показывает история поджога, террористические фантазии были не столь уж фиктивны.
Сосед по заключению, кинопромышленник Саша Б., передал прокурору Франкфурта подробный донос о разговорах с Баадером во время прогулок в тюремном дворе в дни пасхальных беспорядков в середине апреля, т. е. вскоре после ареста. Баадер (следует из доноса) изложил ему проект «одного социалистического фильма», для которого у него уже есть источники финансирования в Мюнхене и Лондоне, откуда он, впрочем, получает и свой «материал» (наркотики). Когда речь зашла о поджоге во Франкфурте, Баадер на вопрос, как можно было дойти до такого идиотизма, ответил, «что всё, что могло бы способствовать привлечению внимания106 и возбуждению тревоги среди населения применительно к политической обстановке... ими было бы сделано». Они заранее обследовали несколько универмагов в Мюнхене и Франкфурте, чтобы установить, где «имеются в наличии легко воспламеняемые предметы». На вопрос, не задумывались ли они над тем, что при этом могут пострадать люди, Баадер сначала ответил, мол, «это высшая воля». В связи с брюссельским пожаром он сказал, «что смерть людей пошла бы на пользу их делу», даже если сам он этого и не желал. Он является членом «группы примерно из 20 человек, отколовшейся от ССНС»; и «что от этой группы, несмотря на арест во Франкфурте, следует ожидать других подобных акций»; но он надеется, что группа, в виду
106 Здесь исправление от руки: вместо слова Aufhorchen («привлечение внимания». — Примеч. пер.) первоначально было Aufpauschen (приблизительно — «растеребление». — Примеч. пер.). — Примеч. авт.
207
и без того продолжающихся беспорядков, «со следующей акцией ещё какое-то время не станет спешить» CCXXXIV.
Классический случай голословного доноса, конечно; адвокат Баадера Хорст Малер с наслаждением разнёс его — как доказательное средство — в пух и прах: почти всю эту информацию можно было почерпнуть из газет. Но в контексте дальнейшей карьеры его подзащитного текст уже не кажется неорганичным, хотя с Баадером никогда нельзя было точно определить, где у него реальность, где — пустое бахвальство, а где — первые признаки псевдологично-фантастической мании величия и власти. Но то, что начинавшая складываться репутация и растущий авторитет ему нравились, это очевидно.
Вероятно, в ответ на шутливое письмо коммунаров, в котором сообщалось об их экспансивных планах накопления денег & публичной известности плюс секса & наркотиков (для чего предполагалось снять многоэтажное фабричное строение в центре под книжные, кино-, фото- и музыкальные проекты, включая дискотеку), Баадер 22 мая написал — орфография оригинала сохранена ’°7: «Группенсекс меня умиляет, если оно означает, что мы через это покурим и т. д., мне в голову ничего не лезет, если будет литература, шлите мне всё, я знаю, как правильно употребить... как выясняется, свои моногамные надежды я похоронил, т. е. они напрочь пропали... Нары, мрак и тяжесть, насильственный отказ от чего-то в жратве, что нужно делать спокойно и элегически, меня, тем не менее, заставляет плясать, словно крысу. Торвальду совсем хреново, значит... напишите ему мою глубокую сентиментальность и нежность... Гудрун тоже, конечно, а то ничего не скажу, она может мне написать, и, я думаю, цензура будет брать эти письма 107
107 При переводе такое требование (сохранить орфографию), конем-но, невыполнимо. Мы попытались компенсировать это средствами лексики и грамматики.
208
в постель, но Веспер, тут просто руками разводишь (пусть он сам вам расскажет о своих буржуазных истерических догонах)... Слушанье дела, наверное, в июле (если Бонн уже пал, оставьте нам хоть НАТО кусок), а так, депрессии, и прочее дерьмо, напишите, чтобы мы хотя бы что-нибудь знали — Андреас «>8»ccxxxv
Яйцо василиска
В июле он объявил, что намерен «написать пухлый том, сначала для того, чтобы здесь не загнуться, а потом — потому что мне это нравится». И здесь ему примером тоже были коммунары, задумавшие — с помощью восстановленного весперовского Вольтер Ферлаг — выставить на франкфуртскую книжную ярмарку свои диалоги на суде в Моабите под общим заглавием «Стибри меня». Эта затея им вполне удалась и, благодаря судебному решению о конфискации (вызвавшему ажиотаж покупателей), принесла ещё большую публичную известность. Под шуткой легко просматривается зависть, когда Баадер пишет коммунарам, что, к сожалению, он читает о них только в культурных разделах газет; «вы должны перепрыгнуть в раздел объявлений, где Фанта и т. д., — чтобы деньги качать» CCXXXVI.
В общем, стиль письменного общения представлял собой артистичную, небрежную путаницу, монологи, пронизанные нарциссизмом и произносимые перед самим собой. Такая манера разговаривать была принята в Берлинских коммунах в качестве знака парасе-мейного108 109 образа жизни и типичного жеста поколения.
108 Точки нет: орфография оригинала.
109 Греческий префикс para (возле, мимо) в данном контексте можно Уподобить модному русскому условно-предположительному сравнению как бы.
209
А вскоре образцы этого стиля нашли своё печатное воплощение и попали на рынок. Таковы спешно скомпилированные продукты, вроде первой публикации нового издательства «Мэрц» «Субкультура Берлин» ccxxxv". Эстетические требования, которым теперь вынуждены были соответствовать коммунарские листовки, оказывали на их качество самое благотворное влияние. Медиумическая аура росла и росла и производила на актёров этого спектакля галлюцинаторный эффект.
Торвальд Проль, сын архитектора и недоучившийся студент-искусствовед с литературными амбициями, задавал тон — и все принимали эти правила, прежде всего Баадер, который при случае мог воспарить до своего рода Gangsta-рэпа с рудиментами классического образования: «и потом Бодлер: вокруг вас никогда луч не порхал того огня и никогда они не жили. И ещё, Витгенштейн, это то, что тебе нужно — оставь всё как есть, прыгай... Холодно, и потом будет так же... Всё, что тебе нужно, газета? О да... Ад, что тебя утешает: „Что нам надо снаружи?..” Не дай себя трахнуть, Андреас — козий король (стены распадаются в npax)»CCXXXVHI.
В одно из своих бессчисленных стихотворений, являющихся не чем иным, как игрой слов, и постоянно в пироманской манере развивающих одну и ту же тему («Поджигатели + Бидерман / Брандхаус — Пожарный совет / ИЗ БРАНДТА» и т. д.) Торвальд включил заново перемонтированное письмо Баадера:
«Дорогой Торвальд Боевая нога”1 / у Франкфурта / Лос-Анжелес в гостях / я здесь бывал / у одной компо-зиторши / и ей моделью послужил / Я посещал одного /
"° Во всех этих словах присутствует корень brand — пожар.
"’В оригинале: Kriegsfuss (военная нога) — произвольно вырванная часть идиомы auf Kriegsfuss setzen (перевести на военное положение или буквально: поставить на военную ногу).
210
парикмахера который зайца / себе на правое и одного / ежа себе на левое плечо / сажал — Я оставил почти все свои волосы / пообтрепался теперь + потом / стада каменных / пони бегут рысью через мой / лоб, мозг в глубине / гонит прочь / пустые чужие моря / бушуют вокруг меня / ученья чужого сношенья... — Ученья / чужих кочегаров / гонят прочь / Fahreinheit Fahren Heut I Farenhight Fahrende Leut1’2 / Андреас Боевая дыра»ССХХХ1Х.
Кроме того, эти двое постоянно провоцировали вокруг себя суматоху, устроив своего рода бунтарский театр. Баадер писал Пролю: «я здесь пытался агитировать, но эти заметили, и вот меня перевели... жалкая кучка калек, никакой солидарности, шуток, малейшее живое слово тут же донесут охране» CCXL. Несправедливость, обрушившаяся на них, должна была репродуцироваться ежедневно. Любое ограничение, из которых, собственно, и состоит лишение свободы, становилось поводом для жалоб, заявлений и прошений, а те, в свою очередь, порождали придирки надзирателей и принудительные санкции — что давало новый материал для мелодраматических самостилизаций, жалоб друг другу и — на волю...
Их письма шли через судебную цензуру, и это лишь добавляло азарта и окрыляло остроумие: «Неделя на воде и хлебе... Почему. Потому что добросовестный [судья] Эллизен (но, по Марксу и Баадеру, откуда взяться
1,2 Переводчик не усмотрел смысла углубляться в смысл этих вполне бессмысленных аллитераций. Владеющие немецким языком, безусловно, насладятся ими в подлиннике. Для тех же, кто просто хотел бы постичь их значение, приводим дословный перевод: Транспорт Едем Нынче [в ночь] / Фаренгейт Бродячий Люд. Специфическое внимание может также привлечь слово Farenhight: намеренная ошибка в его написании (Farenhight вместо heit) порадует глаз наркомана. Если вторая частица — безобидный немецкий суффикс, то первая несёт однозначный смысл — «кайф», «балдеть», «торчать» и пр. А на слух — никакой разницы.
211
совести, когда я ничего не ведаю?) написал, я, мол, замышлял недозволенное. Опять же тавтология, ибо всё, о чём бы я ни помышлял, только недозволенным и может быть. Я не приду ни к чему, потому что не могу сделать ни шагу. Яйцо василиска — Отчаянью — Лангхан-совское Будущее Иллюзии нашей общей Иллюзии Будущего... Он подчёркивал: в Разуме и Рев. [Маркузе]: Логика несёт печать покорности... Андреас»CCXLI.
Триалоги и соперничество
Вряд ли так уж совсем по-другому звучали потерянные письма Баадера к Гудрун Энслин. Его замечание о том, что «цензура берёт письма с собою в постель» (предназначенное опять же для цензуры), может служить знаком того, что в этих письмах, помимо прочего, оба они продолжали играть в скабрезность & провокацию. Причём заводилой отнюдь не всегда был только Баадер: Мельцеру Гудрун заказала порнографическую «Историю О», причём дипломатично смягчила свою просьбу, мол, эту книгу она «много лет назад пыталась [читать] по-французски, но это оказалось чересчур изнурительно» CCXL". Баадер написал Пролю: «Как я говорил, старушка горюет, если не трахается».
В той же фразе того же письма он писал: «вонючему козлу нашей Гудрун я дал знать, что этот мешок с дерьмом разбирать ему, что там кому нужно» CCXLI". Здесь ясно различимы следы ревности ко всему, что — через магнит Феликса — ещё связывало Гудрун и Бернварда. Зависть к литератору Весперу, находившемся с Гудрун на таком уровне понимания, который ему и не снился, похоже, пробудила в Баадере некое гротескное стремление к интеллектуальной сопричастности, вполне, впрочем, мошеннического свойства; так, в конце
212
сентября Гудрун гордо сообщает родителям: «А[ндре-ас] написал книгу!» CCXLIV Эта «книга» должна была стать своего рода путеводителем всего её дальнейшего пути в подполье.
А вокруг Веспера, всё активнее вживавшегося в роль крупного левого издателя, в берлинских кругах снова сгущались облака недоброжелательства и сплетен. Коммунар Ульрих Энценсбергер летом 1968 года весьма высокомерно сообщал Торвальду Пролю: «Книга о процессе поджигателей & других судебных делах [„Стибри меня”] готова [и] отправится на книжную ярмарку через Веспер & Со. О вас в ней две страницы, не много пришло нам на ум в связи с вами... Веспер тоже часто заходит, чтобы поговорить о вас. У него лицо трагическое, но исполненное самообладания, нас это сильно напрягает»000.
То, что Бернвард страдал театрально, сомнений не вызывало; но это, впрочем, не много говорило об искренности его чувств. В июле 1968 года он пишет Гудрун из Парижа открытку: та chere, лето очень большое + жаркое. Революция откладывается до октября. Я видел [левого издателя] Масперо + многих других, купил много авторских прав на книги... Феликс под надёжным присмотром Тезы + одной француженки, которая у меня специально для него... Et moi? Я ничего не слышал о Тебе. И сразу же ещё одна открытка: всё это так абсурдно; у Тебя Андреас, у меня Феликс, который, правда, не говорит... того держу, кому не нужен, что-то во мне разбилось; это сделала Ты. Я мечтаю часто и всё чаще, чтобы не было Феликса и всё бы закончилось. Но он здесь. Я забочусь о нём. MoCCXLVI.
Её реакция была гневной и испуганной: «Никогда не пиши больше, что, возможно, не хочешь его, — ты с ума сошёл?» Это в дополнение к письму ко дню рождения, исполненному ностальгических, противоречивых
213
реминисценций. Она один за другим вспоминает его прошлые дни рождения: что она ему дарила и как они их проводили; при этом одного года она недосчиталась: «На 5 Твой день рождения [1 августа 1967 года в действительности же при такой хронологии, это должен был быть шестой], тогда много чего случилось, сначала Феликс, и если бы ты не улетел в тот день с Хайке в Лондон, прохладное, светское прощание, я ждала Рут; затем глупые, слепые конвульсии (Рут и т. д.)». И вот раз ему исполняется 30, — «да, хорошее время, Ты получишь письмо из тюряги, со множеством пожеланий, Ты же знаешь». И среди них «два цветка, правда, от чистого сердца»: один, большой, от «Гудрун» и один, маленький, от «Мамы» CCXLV". Он рассказывал ей о своих «Диалогах» с Феликсом, которые, благодаря постоянному присутствию Мамы, являются, собственно говоря, «Триалога-ми». И поучал напрямую: из Твоих писем видно, что Ты учишься и что Тебе ещё очень многому нужно научиться и осознать: что невозможно вытеснить [из памяти] личную вину, отправить восвояси... что она — выражение и результат той тоталитарности, в которой мы были рождены, воспитаны и угнетаемы... Нам пришлось, наконец, осознать жертвами всех нас, Феликса, Тебя, меня, людей, Тебя держащих в тюрьмах, этих каменных олицетворениях чувства вины общества... И побеждать общего врага, ещё последовательней, полнее, чем прежде.
Он сообщал о разговорах с Вальрафом, Майнхоф, Ни-румандом1’3, Хорлеманом, Шнайдерами и продолжал:
1,3 Гюнтер Вальраф — западногерманский журналист левых убеждений, начинал в «konkret», прославился острыми репортажами, построенными на методе «журналист меняет профессию» («метод Вальрафа»). Бахман Нируманд — политэмигрант из Ирана, проживающий тогда в Западном Берлине, автор книги «Иран: модель развивающейся страны или диктатура свободного мира?», содержавшей большое количество цифр и фактов в опровержение прошахской пропаганды. — Примеч. науч. ред.
214
не думай, будто ничего не изменилось; изменилось бесконечно многое. После своих посещений [тюрьмы] и её писем он ясно видит, что для Тебя время /познание остановилось в момент ареста... Это касается и отношения к Андреасу: остановка в час Икс. Он же (Бернвард), напротив, чувствует себя сейчас много свободней и уверенней. Потому что я всё успеваю... Эти ускорения!., я в напряжении из-за Тебя. Из-за пространства, разделившего... два тотально изменившихся жизненных опыта. И под конец — что-то уже почти покровительственное: дорогая, Ты должна довести свою историю до конца; чтобы стать свободной. Теперь я опять обгоняю Тебя — заметно?.. Ты должна только усвоить, что ничто и никто Тебе не сможет помочь (Ты всё ещё внутренне не находишь Себя, оттого и переходишь из одной... несвободы в другую)» CCXLVI".
На это обращение она реагирует с горечью: «Нельзя говорить заключённой, что „происходит бесконечно много всего”, тогда издёвка и насмешка высмеивают сами себя»CCXLIX. Вскоре после этого, отметив собственный день рождения, она вновь ощутит прилив тёплых чувств к нему и ребёнку: «Милый Бернвард, совершенно сбитая с толку и почти истерически я глазею на все эти прелести ко дню рождения, 28 безумно прекрасных роз, тонны варварски хорошей колбасы... Ты здесь постепенно и вправду становишься легендой; одна служащая в камере мне сказала голосом гуру и с религиозно воздетым указательным пальцем: „Другого такого мужа вам никогда не найти”». И ко всему этому ещё и фотографии её «Менше-Пенше», который так стремительно меняется, — и тогда она вспомнила, сколько всё это ещё может продлиться! «О, Боже... мне можно всё, только не сойти с ума, не проглядеть этого долгого пути...»
Далее последовало объяснение в любви к ребёнку, которое косвенным образом стало новым заявлением
215
о разрыве с ним, отцом: «Феликс... Я знаю только, что полюбила его безоговорочно с первого взгляда, что он ещё до того, как родился, запустил этот процесс, открыл Тебя и меня, и все вещи, т. е. их внутреннюю суть, сделал... понятными, и стал началом всех действий и состояний, которые обоим нам... открыли на самих себя глаза, ну, да. И т. д. Я больше себе представить не могу, чтобы мы снова жили вм[есте], но, может быть, Ты сейчас не принимаешь меня всерьёз» CCL.
Он отвечал страдальческим и упрямым призывом: дорогая, я, разумеется, верю в то, что наша «СО»-жизнь, будь это хоть один год, возможна, если нет, то что же, потому что другой жизни нет... Только так я могу одолеть время и препятствия, пока нужно заботиться о Феликсе (оставь мне эту веру, даже если Ты, которая единственная можешь знать это, знаешь что-то другое). Возможно, даже очень интеллигентные и чувствительные люди не могут отделаться от мысли, что рай, который их изгнал, остался в долгу перед ними: принять их обратно, чтобы всё снова стало хорошо... Мне не хорошо; это позволительно. Мо
Процесс и процессы
Внутренние «процессы», которые они ощущали и друг другу описывали (как ступени «осознания»), по мере подготовки к судебному процессу в октябре начали напластовываться. На опустевшей в связи с летними каникулами сцене внепарламентской оппозиции Бернвард пытался мобилизовать силы для поддержки обвиняемых и возбуждения общественного интереса к ним. В одном из немногих своих письменных отзывов о самом деянии Гудрун писала ему: «Я жадно интересуюсь вашими планами относительно судебного слушания;
216
о солидарности только с нами двумя или четырьмя не должно быть и речи; если мы ошибку сделали, сделали бы / то сделали, сделали бы именно ошибку (я её не вижу); чего не хватает европ. борьбе за социализм вот уже целых 100 л., так это „безумного” элемента — но у нас есть образцы безумия, Боливия ил. Вьетнам ил. Куба ил. тот же Китай ил. даже самый окт. 1917, примеры того, какое множество акций, демонстраций нужно провести вопреки всему, не дать их сорвать или разогнать, пока, наконец, однажды не возникнет ситуация, в которой борьба просто не может больше быть проигранной» CCLI.
Обертон нового, директивного авторитета был уже отчётливо слышен; она явно примеряла на себя новую роль: «Из биографии Л[юксембург] можно научиться очень многому, я вообще „учу”, как к экзамену, но это тоже неправильно, я твёрдо решила, сама не оставлять для себя неясной ни единой взаимосвязи, это всё» сси|.
Он тоже чувствовал, что и его зацепило плащом истории, что и он захвачен могучим историческим «процессом»: сейчас происходит то, что происходило и в эпоху Ренессанса: фигуры выдвигаются из фризов и их видно со всех сторон... Я тоже пытаюсь (когда читаю [Вильгельма] Райха, например) применить это [эффект объёмности] к моему родительскому дому, к моему воспитанию; подробно разобраться в своих страхах, агрессиях заблуждениях, потребности любить, её распаде)... Из-за своего буржуазного воспитания, мы, конечно, собаку съели на том, что историю делают личности... — пока не выучили, что её делают классы... Мы знаем, что революция должна прийти; но не знаем, как нам её поскорее приблизить.
Только с этой точки зрения его внимание и привлекло вторжение в Чехословакию армий Варшавского договора
217
летом 1968 года, которое спутало все геополитические карты новых левых: в настоящий момент холодная война возвращается и демонстрирует тотальную неустойчивость либеральных средних слоёв... С 43% в июле до 86 % после занятия ЧССР выросло число тех, кто «никогда впредь» не хочет допустить КП в Гэрмании. Конечно, 14 % тоже очень много; но этого объективно не хватит, чтобы совершить революцию... — до одобрения, тем более, до участия в вооружённом восстании предстоит сделать ещё огромный шаг! И вместо Маркузе, Пруста или Фрейда он посылает ей в камеру «Капитал» Маркса и писания MaoCCLI".
Итак, оба они совершили поворот от антиавторитаризма a la Маркузе к проекту вооружённого восстания под руководством коммунистической партии, согласно учениям Маркса, Ленина и Мао. Точно такой же поворот этим летом 1968 года сделало и большинство членов внепарламентской оппозиции и ССНС, пусть даже это и была всё та же их дикая мешанина теорий и идеологий. Поэтому правильность тактики молчания и чистой «пропаганды деяния», которой придерживались до сих пор участники предстоящего судебного процесса, оказалась под сомнением. Тем более что доказательная база обвинения была убийственна.
Бернвард взялся выступать от имени товарищей «с воли», не без задней мысли осуществить заодно и свои, глубоко личные, желания: дорогая Гудрун, я не очень могу помочь тебе в принятии решения, которое тебе предстоит; это решение о Твоей личной эмансипации от любых зависимостей. (Простыми словами, он, конечно, хотел сказать: эмансипации от Андреаса, этого туповатого боевика.) Если... Ты будешь молчать, всё сведётся к приватному деянию, побудительные причины которого никому не известны. Политический эффект, солидаризация будут тогда невозможны... Я не знаю...
218
могут ли потом приговорить тебя к полному сроку заключения... если не будет сказано то, что только одно и должно быть сказано.
И ещё настойчивей и убедительней, с включением всех личных и политических регистров: во время нашего последнего свидания, ты сказала, что между 6 и 3 годами [вероятные сроки заключения] есть разница; не только количественная. И вероятность того, что наказание послужит пугающим примером для других, — такая вероятность велика. — На движение в целом такие терроризирующие приговоры могут подействовать самым нездоровым и негативным образом... Я говорил с Руди и многими другими; на воле вы гораздо опаснее, чем под надёжным надзором и медленно загибаясь в тюрьме. Вы нужны нам, да. — И последнее: подумай о том, что есть ещё один человек, пусть даже это «маленький человек», который, к тому же, ещё ничего не может и сказать... Обдумай всё. Я уверен, Ты и Андреасу поможешь, с ответственностью отнестись к себе самому. Подписи: Мо + «маленький человек» ccuv.
В ответ она сдержанно бросила: «Нет основания для представительных забот». Неужели он мог подумать, что «я, за полгода отсидки, не перебрала все возможности!». И в наполовину просительном, наполовину предостерегающем постскриптуме она добавляет: «Вчера, позавчера были такие часы, когда, вспоминая о Феликсе, я чувствовала себя совершенно ужасно. Но он тоже часть „процесса”, как Я его представляю, когда я возьму слово! Ни слова о том и об этом».
Тогда же она передала ему список деталей экипировки, необходимой ей для выступления перед судом, «а именно красивые длинные брюки» и «хороший полу-тёплый пуловер». А ещё что? «ИТАК, ЕСЛИ (очень важно) у ТЕБЯ достаточно свободных денег (марок 100),
219
то, пожалуйста, пожалуйста, ступай, ищи, найди мне (у Зельбаха, в С&А?) лаковую куртку до середины бёдер» — и данные о росте, покрое и цвете (предпочтительно тёмно-красный). Хорошо бы он принёс её на процесс CCLV.
И действительно была такая красная лаковая кожаная куртка. В ней Гудрун выходила перед судом — и в ней же я видел её осенью 1969 года во франкфуртском Доме Студентов, когда она, улыбаясь улыбкою сфинкса, плечо к плечу с Андреасом Баадером и в окружении целой свиты подопечных-воспитанников (у всех пуговица с портретом Мао на лацкане и красная книжка в руке) направлялась на учебное заседание. Вокруг неё отчётливо светилась аура непререкаемого авторитета, почти Glamour, которым «движение» в те времена имело возможность наделять — и её в том числе (даже именно её).
9. Преосуществление
Когда к середине октября квартет занял место на скамье подсудимых перед франкфуртским судом присяжных — мужчины в прикидах под Брехта или Мао, Гудрун в своей красной кожаной куртке; когда они посреди бури фотовспышек начали целоваться, трясти красной книжкой, дымить сигарами а 1а Че и при очистке зрительного зала скакать через скамьи — тогда они выступали как некая актёрская труппа в какой-то пьесе или фильме, где режиссёрами, сценаристами и исполнителями были они сами, а сцену и техническое обеспечение им предоставила большая пресса, тогда как функцию статистов исполняла публика снаружи и внутри.
Это впечатление отнюдь не случайно. Политическая деятельность всех четверых во многом сводилась к участию в пьесах Уличного театра и Театра действия, а ещё — в хепенингах коммунаров; и как такой же хепе-нинг замышлялся франкфуртский поджог универмага. Все четверо, в особенности трое мужчин — Баадер, Проль, Зёнляйн, — были, каждый на свой лад, несостояв-шиеся актёры, которые, лишь благодаря политическому
221
движению, впервые обрели сцену, о чём прежде только мечтали. Торвальд Проль выступал как гибрид Фритца Тойфеля и Бертольда Брехта. Хорст Зёнляйн, на обороте своих фото для прессы писавший заодно и номер своего банковского счёта, играл в основном самого себя — скучающего. Баадер принимал проверенные позы — то Бельмондо, то Брандо — и произносил тексты то ли Жене, то ли Буковски. А Гудрун была Музой и великой Возлюбленной, не без собственных литературных амбиций, где-то между Ласкер-Шулер, Люксембург и даже Саган.
И ещё один момент объединял биографии этой четвёрки — все они тогда находились в процессе разрыва прежних личных отношений: Энслин и Баадер — с партнёрами, у которых с ними были общие дети; Проль и Зёнляйн — с жёнами, в своё время слишком рано вступившими в брак и теперь начавшими стремительно эмансипироваться. Такого рода осложнения очень в духе того времени и вообще свойственны молодости, но, взятые сами по себе, ничего или почти ничего не объясняют. Однако сейчас в каждом отдельном случае они значительно усугубляли драматизм жизненной ситуации, тем более что причудливо переплетались с актёрскими амбициями.
Театр действия со степным волком
Как объявила Урсула Зёнляйн своему арестованному мужу, который тем временем затеял бракоразводный процесс, она убедилась в том, «что мы оба очень важны для нашей эпохи». Когда он выйдет из тюрьмы, она хотела бы с ним вместе инсценировать «Праведников» Камю, где „главный герой” на прощание говорит своей возлюбленной: „Россия будет прекрасной”, и она
222
отвечает ему той же фразой» CCLVI. Тем сильнее она обиделась на него за то, что, беседуя с прессой, он обозначил себя только актёром, а не сооснователем (вместе с ней!) мюнхенского Театра действия — «театра, главная идея которого в том, что любой имеет право, в меру своих возможностей, быть актёром или режиссёром». Поначалу она была «достаточно эгоцентрична, чтобы поверить в то, что ты ввяжешься в это дело» — поджог как драматизация их семейных проблем — это ещё было бы так романтично. Между тем она «убеждена, что сделать такую глупость простительно разве что 18-летнему». Ну ладно, раз уж он всё равно сел, то ему хватит времени прочитать написанный ею сценарий: «Любимый, это фильм прежде всего об одиночестве. Вплоть до сцены 7 я хотела показать, что Урсула полностью освободилась от него, тогда как он всё ещё думает, что владеет ею (не удивительно, ведь они лежат вместе в постели)». К сожалению, она не будет ему «сейчас долго писать, потому что я работаю над моим вторым сценарием. Новелла по „Детям просёлочных дорог" Кафки» CCLV".
Вряд ли кого-нибудь так уж сильно обидим, если взглянем на всё это как на пьесу Театра действия, разыгранную в реальном времени в переломном 1968 году. И это отнюдь не случайность, что Хорст Малер, защитник Андреаса Баадера, «запал» на идею, изложенную в его многостраничных «Заметках по защитительной речи на процессе поджигателей». Согласно им, суду должен быть зачитан длинный пассаж из «Степного волка» Германа Гессе, поскольку в нём содержится «закодированное изображение социального содержания деяния обвиняемых». Воистину, чудесная идея, которая характеризует своего автора не в меньшей степени, чем его подзащитного, — что называется «как в воду глядел».
223
«Герой, он же рассказчик от первого лица, неясного социального происхождения, проф. или писатель, живёт, как чужой, в добропорядочном буржуазном окружении... Постепенно он утрачивает жизненные силы, цепенеет, становится безразличным к людям и событиям. Своё буржуазное окружение он ощущает... как бытие смерти, как изнасилование человеческой мечты. Он мечется в собственном мире, одинокий, остывший, отчаявшийся, как степной волк. И тут он встречает Гермину, бисексуальное существо. Она знакомит его со своими друзьями. Он попадает в контрмир, в антибуржуазную субкультуру... Постепенно его зажатость проходит. Он оживает... После того как в совместной сексуальной игре втроём он познаёт возможности психической раскрепощённости... его страх исчезает. Он способен быть человеком с другими людьми, но это означает также, что теперь он обрёл силу осуществить свою мечту о жизни вопреки враждебному, чуждому миру...
Процесс отыскания пути назад к жизни доходит до своей кульминации и заканчивается на ночном балу... Ведомый Паоло, герой через дверь с надписью „Весёлой охоты — королевская охота на автомобили” выходит на некую сцену, которая воспринимается им как сжатая картина ставшего чужим буржуазного мира. Но... насилие машин потребления больше не кажется ему всего лишь действующей абстракцией, против которой человек бессилен и сходит с ума... Утверждение жизни вопреки разрушающей власти этого мира может означать только одно: разрушение системы разрушающих машин. И вот к нему присоединяется Теолог, считающий теологией этого мира — Деяние, и они начинают... „охоту на крупную дичь — автомобили”. В результате их „подстреливают”, как диких зверей, и они околевают вместе с сокамерниками... Убийство в этой борьбе доставляет „известное удовольствие”, пусть даже
224
и с отчаянья... Знание, что их поступки не могут иметь ни успеха, ни смысла. Другие сильнее... Но и они знают, что выбора у них нет...
Прежде всего нужно действовать... А в конце возникает вина. Правда, вина эта падает снова на мир... Во имя человечности они убивали людей».
Таков этот (мягко скажем, весьма свободный) пересказ романа Гессе. Но ещё показательнее — вычеркнутые, т. е. отвергнутые, как слишком рискованные, выводы по рассматриваемому случаю: «С позиции буржуазного гуманизма индивидуум как человек может сохранить себя только через абстрактное отрицание буржуазного мира, т. е. через разрушение себя самого... Обвиняемые пошли дальше степного волка Гессе. Общим у них является отправной пункт: буржуазное воспитание; другой общий момент — влияние „субкультуры". Но всё же их реакция не была абстрактно экзистенциальной. Они... видели за всем этим действенные социальные силы. И их экзистенциальное отвращение было отражением войны во Вьетнаме и т. д... Конечно, их затея была крайне наивной... Тем не менее их действия — не только по замыслу, но и по принципиальному содержанию — были верны!» CCLV1"
Что-то делать, чтобы сделалось что-нибудь
Процесс, начавшийся 14 октября, продлился две недели. За это время и обвиняемым и свидетелям представилась масса возможностей — исходя именно из очевидной бессмысленности и бесцельности рассматриваемого деяния — либо восславить его как акт чистой Духовности, либо проклясть как выражение самых омерзительных террористических наклонностей.
8 Веспер, Энслин, Баадер
225
В зале царило напряжённое внимание, когда на третий день процесса Гудрун Энслин (наверное, по совету своего защитника) нарушила молчание и «с одобрения Андреаса Баадера» объявила: «Он и я сделали это в универмаге Шнайдера. Никого другого там не было». У них не было намерения причинить зло людям, но только — повредить вещи в знак протеста против равнодушия, с которым большинство взирает на массовые убийства во Вьетнаме. Потому что: «Мы усвоили, что речи без действия — хуже ошибки» ссих.
Баадер высказался в том же роде, только более вальяжно и иронично, и добавил к своему объяснению, что, мол, они увидели опасность того, что система сожрёт и переварит Внепарламентскую Оппозицию, если срочно не перейти к «акциям». К сожалению, это оказалось «ударом по воде» и лишним подтверждением того, «что революционное движение в федеративной Республике мертво» сси(. Если это и было признание, то возможностей его толковать оставалось множество. После этого пара очутилась в самом центре внимания широкой общественности и впервые развернула свою деятельность именно в качестве пары: он — как убеждённый анархист, прототип rebel without a cause114, способный существовать только в условиях непрерывной «акции», который даже в состоянии сонной пассивности излучал электрически заряженное беспокойство. И она — верховная жрица некоей — вдохновляемой высшими исторически-моральными мотивами — гражданской религии протеста против привычного хода вещей, которую она проповедовала на высокой ноте
1,4 «Бунтарь без причины» (англ.) — название фильма американского режиссёра Николаса Рея (1911—1979), в котором актёр Джеймс Дин сыграл роль молодого человека, мучительно пытающегося вырваться из опостылевшего ему мирка «среднего класса». Фильм сделал Дина кумиром подростков эпохи раннего рок-н-ролла. — Примеч. науч. ред.
226
спокойного сознания своей правоты. По отдельности они были только тем, чем были. Вместе же они становились чем-то третьим, гораздо более сильным.
Пока Баадер всё время демонстративно глазел по сторонам и ухмылялся с отсутствующим видом (кроме тех неконтролируемых моментов, когда разглядывал её), Гудрун с певучим швабским акцентом нежно произносила в микрофон своё кредо — очень напоминавшее чистой воды донос на самоё себя: «Это было правильно, что что-то было сделано. О том, что мы сделали не то, мы уже вполне ясно сказали. Но... мы это должны обсуждать с людьми, которые думают так же, как мы». Или: «Люди в нашей стране и в Америке... им надо жрать, они должны жрать, чтобы у них даже мысли такой не возникло — задуматься... Я не могу поверить в то, что никогда не придёт такой день — когда люди по горло насытятся тем, что они всего-навсего сыты — и всё... Удивительно — мне тоже нравятся автомобили, мне тоже нравятся все эти вещи, которые можно купить в универмагах. Но если ты обязан их покупать затем только, чтобы не прийти ненароком в сознание, то цена чересчур высока». И под конец: «[я] никак не пойму, почему то, что творилось веками и осознано было как ложное, почему оно должно твориться и впредь, причём так твориться, будто ничего и поделать нельзя... Я говорила судьям, я знаю, почему они говорят, ничего, мол, поделать нельзя, — потому что они не хотят ничего смочь. Я же, напротив, хочу что-то свершить» CCLXI.
То была подлинная проповедь «Деяния» во имя того, чтобы «сделалось что-нибудь»... Конечно, не без иронии. И всё-таки — пустая, белая пропаганда «Действия» — против большой жратвы, против всеобщей бессознательности, против фашизма господствующих и против тупой массы, «которая интегрирована в это общество» и «не делает того, чего хочет, потому что хочет только того, что ей велено» CCLXU.
8*
227
Не быть страницей в истории культуры
Во время процесса Гудрун Энслин постоянно становилась объектом страстных изъявлений понимания и симпатий, порою довольно мучительных для неё. Когда дело не касалось непосредственно улик и обстоятельств, весь процесс вращался вокруг неё.
Её защитник, профессор Хейниц, уже давно увлёкся ею как самой замечательной девушкой из всех, кого он встречал за 52 года своего общения со студентами CCLXI". Он присылал ей в тюрьму пакетики; она благодарила «за великолепные шоколадки и архиважные сигареты» и замечала: «Такие гостинцы (из „Малиновой Империи”) наполняют камеру и, стало быть, меня тоже неким сиянием, воздействие которого бесконечно благотворно» CCLX1V. К сиянию, исходившему от них, следует непременно добавить сияние более высоких и тонких материй — ведь только политические страдания и литературные параллели наполняли святостью банальные предметы потребления.
Ненамеренная «чёрная» ирония подобных признаний на фоне обвинения (поджог в «Малиновой империи») была вопиющей; но ни она сама, ни её отечески заботливый заступник этого будто и не заметили. Перед судом Хейниц категорически заявил: «Обвиняемая совершила преступление не только по убеждениям, но и по велению совести». А «совесть, пусть даже и заблуждающаяся» заслуживает высокого уваженияCCLXV.
Хельга Айнзеле, директор женской тюрьмы Пройн-гесхайм и поборница социально-либеральной реформы системы исполнения наказаний, неоднократно заявляла прессе, что Гудрун Энслин «производит сильное впечатление абсолютностью своих убеждений, за которые она, при необходимости, отдаст жизнь»CCLXVI. Этому отнюдь не противоречило то, что свою тогдашнюю
228
клиентку она считала «собственно говоря, совершенно аполитичной» (как теперь говорит старая дама). Как бы то ни было, Гудрун Энслин, при всей своей социальной и демократической ангажированности, была прямо-таки «образцовой заключённой», с которой они нередко приятно беседовали; Кстати, Гудрун, по мере возможности, скрывала это от группы. К сожалению, этот ужасный парень, этот Баадер, — с отрицательным влиянием которого Хельга Айнзеле, как и многие другие, в первую очередь связывает трагическую судьбу Гудрун, — в своих письмах постоянно её упрекал, почему, мол, именно в тюрьме она «ничего не делает».
Главным промахом Гудрун в глазах соратников было то, что она дала три долгие аудиенции Райнхар-ду Ретхардту, психиатру, назначенному в судебном порядке. О своей личной жизни, разводе, ребёнке и т. д. она, во всяком случае, говорить не собиралась. Это были в конце концов обычные политико-мировоззренческие дискуссии, которые «без конца вращались по кругу», как позднее заметил Ретхардт. Он находил её «исключительно любезной и дружелюбной, но внутренне жёсткой и непреклонной»CCLXV". Однажды, вспоминал он, она произнесла знаменательную фразу: «Мы не желаем быть страницей в истории культуры», на что он возразил: «Это же вопль человека о вечности».
В таком стиле выдержан и его отзыв о поджигательнице Гудрун Энслин, в котором восхищение мешается с ужасом: «В ней есть героическое нетерпенье. Она страдает от неудовлетворительности нашего бытия. Она не хотела больше ждать. Она хотела воплотить в деяние то, чему, если уж на то пошло, научилась в пасторском доме». Ошеломляющее высказывание, которое основательно оживило ходячие предубеждения,
229
например, когда доброжелатель добавил в качестве объяснения: «Она хотела постичь ближнего своего en gros115 116 — против его воли. Она непоколебимо додумывает каждую мысль до конца, до последней черты» CCLXVI".
Выход Веспера
Одно из центральных выступлений на процессе досталось Бернварду Весперу, представшему перед судом в коричневой кожаной куртке и сапогах. Готовясь к речи, он составил подробное жизнеописание Гудрун Э. в стиле революционного воспитательного романа. На этот текст и была ориентирована его, длившаяся час, речь на процессе — к открытию которого он (как когда-то Винифред Вагнер) преподнёс ей букет алых роз.
Она же, разумеется, сидела в своей красной куртке на скамье рядом с Баадером, и они сейчас были явно ещё более неразлучной парой заговорщиков, чем когда-либо прежде. Фотографии, на которых они нежно склонились друг к другу, мгновенно облетели средства массовой информации — и были причислены к особо почитаемым иконам года «1968». И большая речь в защиту Гудрун Э., приготовленная Бернвардом, по-видимому, не вполне удалась, или же её целостность была нарушена вопросами судей и адвокатов. По крайне мере, такое ощущение возникает, когда сравниваешь смехотворно сухие и изуродованные исправлениями1,6
115 Целиком, оптом (фр.).
116 В оригинале — дикое слово verballhornte. Как ни странно, у него имеется абсолютно точный русский перевод, звучащий похоже, только ещё более дико: «обалгорненные». Мы не осмелились вставить его в основной текст, ограничившись несколько облегчённым вариантом официальной расшифровки: «Ухудшенный при попытке сделать лучше».
230
записи протоколистки CCLXIX с его письменным черновиком.
Красной нитью через защитительную речь проходит отчётливо прослеживающаяся цепь разочарований, которые испытывает чувствительное и в то же время волевое, бессильное и в то же время требующее перемен сознание. Сначала это было противоречие между религиозной идеологией и практикой в канн-штаттском пасторском доме, ставшее очевидным, когда ей самой удалось вырваться из родительского дома, где отрицался секс и насаждались пассивность и мазохизм, и она нарушила запрет на любовь. Знакомство с церковной историей и произведениями Ганса Хенни Яанна помогло ей понять, что на почве религии было убито больше людей, чем в концлагерях нацизма.
В родительском доме Гудрун Э. познакомилась и с социал-демократическими политиками, такими как Густав Хайнеманн и Фриц Эрлер, людьми, несомненно, порядочными, но, именно в силу этого, являвшимися лучшим доказательством того, что система... коррумпирует характеры. Потому что все обеты свободы, равенства, счастья, которым она верила на этой ранней демократически-идеалистической фазе своего развития, остались невыполненными. Во время скандала с еженедельником «Шпигель» в 1962 году она ещё всерьёз принимала игру демократии и играла вместе с остальными. И во время протеста против ядерного вооружения, когда под её редакцией вышла книга «Против смерти», ещё делались ставки на «общественное мнение». Но после посещения Бухенвальда, просмотра материалов суда над нацистскими преступниками и, наконец, после введения законов о чрезвычайном положении, которые из старой конституции сделали новую, ей стало ясно, что в Федеративной
231
Республике, наследнице Третьего рейха, как и прежде, царит право сильного. Больше того, здесь возможны любые злоупотребления государства — всё, что до сих пор приписывалось только тому периоду в истории немецкого буржуазного общества, когда фашистский этикет был также и официальным. В Предвыборной конторе писателей Гудрун Э. наконец осознала бессилие интеллектуалов и тот факт, что парламенты и партии — никакие не центры, а всего лишь исполнители решений власти.
Но это не всё: если уже в родительском пасторском доме чудовищные экономические трудности мелкой буржуазии породили в ней травматическое чувство страха перед голодом, то позже в берлинских рабочих кварталах она каждый день видела, как рахитичных детей выбрасывают на улицы и как ледяной зимой старикам приходится выстаивать очереди ради двух-трёх кусков угля на день. Благодаря этому опыту статистические миллионы из бледных призраков стали для неё миллионами искалеченных и уничтоженных человеческих жизней. Тем более что самой ей приходилось перебиваться с трудом, не имея ни малейшей гарантии хотя бы на следующую неделю; тяжёлая работа официантки, внештатной учительницы на заменах etc. не могла обеспечить её собственное существование — что уж там говорить о ребёнке, которого она ждала. Но университетская подготовка приучила её усваивать любое функционально применимое знание... и требовала бунта, как вскоре она поняла.
Война во Вьетнаме окончательно раскрыла ей глаза на шизофренический разрыв между частной и общественной моралью, который является визитной карточкой фашизма. Более того: в жизни Гудрун Э. происходило то же самое... что и в жизни Петера Вайса.
232
Так, и для не® °Дна Фраза из книги «Место побега» (часто читаемого и обсуждаемого произведения) стала связующей идеей: «Преступления в концентрационных лагерях так чудовищны... что нашей жизни не хватит, чтобы их преодолеть... Никогда впредь нельзя будет даже помыслить о других ориентирах для сравнения, других точках отсчёта, рядом с этими окончательными картинами».
Но по Весперу, после Аушвица наступил Вьетнам. Я ясно помню ночь, когда France en Terre"7 передала известие об убийстве Че Гевары: он [Че] уже сам по себе означал... борьбу против жестокости и голода, которые система, породившая заодно Вьетнам и Аушвиц, увековечила, не размышляя и не мучаясь совестью. Когда Гудрун Э. со своей детской коляской вышла на демонстрацию против парада оружия уничтожения, нападки обрушились на мать с младенцем, а не на оружие! Что, конечно же, симптоматично — как и сам этот судебный процесс: идёт борьба не с преступлением, а с теми, кто его разоблачает.
И Веспер, который мысленно сидел рядом с Гудрун Э. на скамье подсудимых, заключает свою речь совершенно безрассудным вывертом: любому психоаналитику известна фаза, когда пациент начинает набрасываться на врача, поскольку тот в ходе лечения вплотную приблизился к его определяющим комплексам. То же самое происходит и с теми, кто заставляет больное общество признать собственную болезнь. Они попадают под приговор. Иначе говоря, общество было пациентом, а они — терапевтами. И весь процесс был решающим доказательством... моральной незаконности общества CCLXX.
1,7 Странная опечатка: имеется в виду, конечно, France Inter. — Примем. авт.
233
Пожары в двух, трёх, многих магазинах!
Утверждение о «Моральной незаконности» системы является главной мыслью послесловия Бернварда Веспера к «Voltaire-брошюре», которую он выпустил сразу же по окончании процесса. Как некая мантра, ей предпослана цитата Гудрун Энслин: «Мы не можем заставить власть имущих и их приспешников признать правду, но мы их можем заставить ещё бесстыдней лгать».
В брошюре содержалось «Заключительное слово на процессе о поджоге универмага», с которым выступил Торвальд Проль. Пытаясь сыграть на авторитете коммунаров, он представил себя и свою группу их конгениальными последователями: «За процессом о подстрекательстве к поджогу следует процесс о поджоге» — что, с иронией добавил он, «не вполне то же самое». Вообще, весьма причудлив контраст между напряжённым остроумием словесной игры, в которую Проль пытался переиграть Тойфеля с его знаменитыми «тойфелиадами»118, — и деревянно-трескучим стилем его признаний и прокламаций.
«Эта юстиция есть юстиция господствующего класса. Против юстиции, которая, осуществляя правосудие от имени господствующего класса, судит неправедно, — мы не защищаемся... Против юстиции, которая мелких истребителей евреев сажает под замок, а крупных истребителей евреев отпускает с миром, — мы не защищаемся... Единственное, что достойно наказания, — это само государство... Господствующая мораль есть буржуазная мораль, а буржуазная мораль есть не-мораль... Ещё раз: в огонь эту жалкую лачугу общественного порядка! Каждый прокурор — под надзор. Где тот прокурор, что выдаст государству приговор?.. Все
1,8 Имеются в виду блестящие перепалки Тойфеля с прокурором.
234
обвиняемые — поджигатели, а все судьи Бидерман-ны.••119 Мы требуем уничтожения господства человека над человеком. Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Venceremos!»CCLXXI
Нужно быть вербальным камикадзе, чтобы произнести такую заключительную речь, которую вполне можно расценивать как косвенное признание. И это после того, как Проль и Зёнляйн, улики против которых были более шаткими, до сих пор благоразумно отмалчивались. Или, возможно, уленшпигелевскую фразу Фрица Тойфеля, когда он просит всё острие закона нацелить на него, Проль воспринял слишком дословно.
Хорст Малер, тем летом 1968 года исполнявший роль стратега внепарламентской оппозиции и вождя, основной упор также делал не на опровержение обвинения по существу, а на политическое значение ожидаемого приговора. Он сказал: если обвиняемых отправят в тюрьму, придётся сделать вывод, «что в этом обществе тюрьма — единственное место, где порядочный человек может жить, не становясь виновным». Поступок обвиняемых — не только ответ на войну во Вьетнаме, но и выражение «протеста против поколения, которое во времена национал-социализма мирилось с миллионами преступлений и тем самым оказалось само в них замешано» CCLXX".
”э Высказывание свидетельствует о вопиющем незнании содержа-ния пьесы Макса Фриша «Бидерманн и поджигатели». В ней речь идёт о мелкобуржуазном неприятии действительности: герой, несмотря на канистры с бензином, запальные шнуры и т. д., обнаруженные им на чердаке своего дома, несмотря даже «на признание под присягой самих поджигателей в том, что они действительно поджигатели», — полон решимости «не дать себя разыграть». Это дало повод Гансу Эгону Вальтхаузену вспомнить о реакции буржуазной общественности на поджигательские листовки коммунаров (см. его «Сартр в Штаммхайме», 1982, с. 131). — Примеч. авт. Бидерманн — «говорящая» фамилия (от Biedermann — честный, благонамеренный обыватель (нем.) героя пьесы, о которой подробнее — в авторском примечании. — Примеч. пер.
235
Это была стратегия радикальной делегитимизации, о психологике которой следует судить не в свете недавней карьеры Хорста Малера — отрёнегата РАФ до идеолога освежённого неонацизма, — но в контексте излагаемой здесь истории, чем мы ещё займёмся.
Но перещеголять всех в словесном радикализме довелось всё-таки Бернварду Весперу, после того как суд приговорил обвиняемых к трём годам тюремного заключения, каждого за «предумышленный, представляющий угрозу для людей поджог». При этом аргумент о политическом характере преступления подкреплялся мотивом устрашения: «Длительное лишение свободы требуется для того, чтобы вселить в обвиняемых страх перед дальнейшими преступлениями и чтобы обезопасить от обвиняемых общество»CCLXXI".
Веспер назвал приговор местью поколения, которое в 1938 году не стало поджигать универмаги в знак протеста против фашизма. В действительности же был осуждён на примере Вьетнама... капитализм, породивший фашизм. Приговор — самое высшее наказание, назначенное после 1945 года в результате политического процесса, — конечно, вызвал тот самый «шок», на который рассчитывал суд после волнений на Пасху и французского мая. Но «шок» переводится на немецкий как Schrecken 12°, по-латыни: terror. Общество, которое способно поддерживать свой «порядок»... одним только насилием, само приговорено и давно пребывает в состоянии моральной незаконности, тогда как любое сопротивление ему (которое выглядит как налёт) является законным. Поэтому лозунг может быть только такой: спалите два, три, много магазинов...ccuoav
Вот так, подстёгиваемый воспоминаниями о былых поджогах 1933 или 1938 годов, Веспер сформулировал 120
120 Ужас (нем.).
236
своего рода закон о (само-) наделении полномочиями «Людей 68-го» — и крестил их — явно в пику обвинительной формулировке — именем Террора.
Святое Преосуществление
Три года тюрьмы — минимальный срок, предусмотренный законом за «поджог, представляющий угрозу для людей». Но это был и самый суровый приговор из когда-либо вынесенных членам внепарламентской оппозиции. А поскольку к тому же на скамье подсудимых оказались красивые, молодые, талантливые люди, то приговор вызвал широкое возмущение, даже ужас, тем более в тогдашней атмосфере, когда многие традиционные правовые нормы подвергались мощному реформаторскому давлению. И среди буржуазной общественности, и внутри демократических партий очень велик был разброс мнений о том, как следует относиться к молодым бунтарям и «Анабаптистам121 общества благоденствия» (заглавие одной известной книги того времени), переживавшим процесс внутренней радикализации, с которым политика в это переходное время Великой Коалиции справлялась плохо.
Многие темы и мотивы протеста, — хоть он и напоминал классические образцы конфликта поколений, а в качестве эзотерического жаргона молодёжь использовала идеологическую феню122, — получали известный резонанс и среди людей зрелого возраста. Критика американских бомбардировок, углубляющейся
121 Анабаптисты (от греч. anabaptizo — вновь погружаю) — перекрещенцы, участники народного радикального сектантского движения эпохи Реформации XVI века. Требовали вторичного крещения, осуждали богатство, призывали к введению общности имущества и др., как бы теперь сказали, «левым» реформам.
122 В оригинале: Rotwelsch — воровской жаргон (нем.).
237
пропасти между Востоком и Западом, капиталистического общества потребления, растущего социального неравенства, отчуждённости и утраты смысла, традиционных правовых норм и лживых моральных постулатов и т. д. — всё это причудливо смешивалось с переработанным опытом и памятью мировой войны, а также со множеством (остаточных) импульсов и влияний из молодёжного движения двадцатых годов, а то и национал-социалистического движения. В остальном же военное поколение несло в себе совершенно особый, давно накапливаемый потенциал неисполненных желаний, которые в этом климате брожения и неясности рвались наружу.
То, что говорили родители Энслин о своей дочери во время и после процесса, хоть и было смесью протестантизма с протестным движением, всё же заметно отличалось от расхожего портрета террористки из пасторского дома. В действительности радикальный акт протеста дочери стал и для них самих моментом запоздалого политического пробуждения. Во всяком случае, Ильзе Энслин говорила репортёрам: «Я чувствую, что своим поступком она всколыхнула нечто Свободное, и в семье тоже. Вдруг, — когда я два дня назад виделась с нею в тюрьме, — я освободилась от некоей тесноты и от страха, которые... были в моей жизни. И церковные запреты. Всё это Гудрун всегда хотела взорвать, а я всегда хотела ей помешать... Сказать такое год назад для меня было просто немыслимо или, может быть, даже неделю назад. Но она забрала мой страх, а мою веру в неё она не забрала» CCLXXV.
А Гельмут Энслин пояснил: «Им определили место ничтожеств, уголовников по призванию, изменников родины. А они просто хотели сказать: „Смотрите, вот мы, куда вы нас загнали"». Конечно, он тоже остерегался «поддаться зову» такого акта отчаянья. Но «поколение,
238
которое на собственной шкуре и от имени народа испытало и пережило строительство концентрационных лагерей, антисемитизм, истребление народов... не может допустить, чтобы были погребены надежды на новое начало, Реформацию, возрождение». И ещё он добавил: «Меня поразило, что Гудрун... почти пережила состояние эйфорической самореализации, святого истинного Преосуществления, то, когда говорят о святом Человечестве. Для меня это куда большее знамение, чем сам поджог, знак того, что дитя человеческое на пути своём к такому Преосуществлению должно пройти через такие деяния» CCLXXVI.
Пепел и алмаз
В чёрной «чрезвычайной» папке Бернварда содержится короткое спокойное письмо Гудрун, написанное на следующий день после (ожидавшегося, но всё же шокировавшего) приговора: «Милый Бернвард, я сижу в горшке, полном пепла, но при всём том, так сказать, внутренне со мной всё в порядке. В данный момент писать мне особенно не о чем... Очень хорошо было увидеть всех вас хотя бы ненадолго». И конечно же, масса приветствий её «Пюче-Мюче, зазнобе сердца» CCLXXVI1.
Действительно, Гудрун в её франкфуртском заключении жилось не худшим образом. Её посещали авторитетнейшие лидеры движения. Например, Даниэль Кон-Бендит, который весьма активно устраивал беспорядки в зале суда. Или К.-Д. Вольф123, предложивший ей от имени председателя ССНС своего рода почётное членство. Тем самым правление пыталось загладить свою вину за то, что позорно — таково было общее впечатление —
123 Карл-Дитрих Вольф в 1967—1968 годы — председатель ССНС. — Примеч. науч. ред.
239
отмежевалось от процесса. Среди «политических заключённых» — участников движения — поджигатели после их осуждения за терроризм котировались чрезвычайно высоко; теперь они сами стали авторитетами.
В судьбе заключённых принимали участие ,и вновь возникшие «группы помощи зекам»,24, и связаннее с внепарламентской оппозицией судебные референдарии. Однажды в камеру Гудрун вошла молодая женщина, которая вела языковые курсы в женской тюрьме Пройн-гесхайм. У неё имелся универсальный ключ от всех камер, и от камеры осуждённой поджигательницы в том числе. Та сначала была озадачена, но вскоре первое недоверие испарилось, и между женщинами начались долгие беседы. Более того, Гудрун нагрузила новую знакомую различными поручениями и заданиями, касавшимися, конечно, Бернварда и ребёнка. Незадолго до своего освобождения она попросила Бернварда подарить своей помощнице какую-нибудь антикварную вещь из берлинской квартиры. Теперь прекрасное позолоченное зеркало украшает прихожую франкфуртской квартиры Неле Айнзеле. Она была студенткой-германисткой и дочерью директрисы тюрьмы.
Как и её мать, Неле считала Гудрун увлечённой, умной и симпатичной, но скорее морализирующей, чем политизированной. Через Неле Гудрун узнавала обо всём, происходившем «снаружи». А там зимой 1968— 1969 годов разразилась «Активная стачка», своего рода всеобщая забастовка с ежедневными насильственными акциями в духе «культурной революции» и в подражание маоистским красногвардейцам. На фоне этого формировались разнообразные Красные ячейки, базовые группы и т. д., в рамках своей «революционной *
124 Перевод весьма описательный. В русском языке не удалось найти эквивалента немецкому слову Knastgruppe (от Knast — отсидка). Вариант перевода — «кнастгруппы», по аналогии с «зондеркоманды».
240
проф. подготовки», работы на предприятиях и в городских кварталах усиленно занимавшиеся вопросами молодёжных общежитий, мест заключения, воспитания в детских домах. Так началась «Приютская кампания»125, которая после освобождения поджигателей летом 1969 года стала их первым и главным полем деятельности.
О самом преступлении Гудрун и Неле никаких дискуссий не вели — отчасти из осторожности, отчасти из чувства такта. Гудрун официально признала поджог ошибкой, но она же упрямо защищала его — примерно в том же духе, в каком регулярно высказывалась об этом Ульрика Майнхоф в своей регулярной колонке в «коп-kret»126. «Какой бы чудовищной дикостью это ни было — поджечь универмаг, дело всё-таки в том, что поджигатели... нарушили закон, который защищает логику накопительства, а не людей — от этой логики и её варварских последствий. Нарушение такого закона — прогрессивный момент этого поджога...» Или, как выразился Фриц Тойфель: «Лучше поджечь универмаг, чем владеть им» CCLXXVI".
Common criminal power now!127
За лето и осень 1968 года комментарии вроде этих не оставили камня на камне от прежней компромиссной формулы «Насилию против вещей — да, насилию против людей — нет». После того как во время пасхальных
125 Или: «Кампания (против) исправительных домов» («Heimkampag-пе»). Этот вариант более точен, но, очевидно, менее изящен.
126 «konkret» — название газеты и издательства. Пишется именно так: в кавычках и со строчной буквы.
127 В свете леворадикального понимания термина «power» этот лозунг выступает как каламбур, понятный только «своим»: «внешне» его можно перевести как «Сегодня сила — в преступлении против системы!», а «внутренне» — как «Сейчас всем правит общество преступников!». — Примеч. науч. ред.
241
беспорядков в Мюнхене двое демонстрантов были убиты камнями пращей, выпущенными из собственных рядов, Хорст Малер на одном из Teach-in сравнил эти смерти с аварией из-за лопнувшей шины, которая не может стать причиной никогда больше не садиться за руль. В июне «Берлинский редакционный коллектив» «konkret» (номинально состоявший из Думке, Х.-М. Энценсбергера, Ни-руманда, Сальваторе, Петера и Михаэля Шнайдеров), объявленного печатным органом движения, выпустил несколько анонимных статей, где заявлялось, что система понимает только собственный язык и «этот язык — насилие». Единственным по-настоящему интересным вопросом теперь является — сможет ли студенческое движение этот язык изучитьссиоах. В предисловии к выпущенной Веспером брошюре «Письма к Руди Д.» воскресший из мёртвых Руди Дучке преподносит эту же мысль по-другому: «Нашей альтернативой господствующему насилию является нарастающее контрнасилие» CCLXXX.
Но этого мало: из творений уроженца Мартиники Франца Фанона и его интерпретатора Жан-Поля Сартра, из текстов проповедников Black-Power вроде Стекли Кармайкла или из писаний Че Гевары и Мао Цзэдуна давно уже было выведено учение о том, что революционное насилие является освободительным и что только уничтожение врагов делает колонизированных и угнетённых снова людьми. И вот осенью 1968 года прямо-таки навязчивой аксиомой стало утверждение, что союз с пролетарскими массами может быть достигнут только посредством насилия — или «Militanz», как модно стало говорить после боёв во Франции и Италии. Вот и Руди Д. заявлял, что после покушения, случившегося в Пасху, наёмные рабочие ожидали от товарищей «куда более острых акций» и упрекали их: «Даёте застрелить своего человека, а сами продолжаете играть в те же игры» CCLXXXI.
242
Короче, время игр миновало. Вопросы о революционной организации, о легальности и подполье и об организованном «контрнасилии» встали в повестку дня. В этой атмосфере процесс против Хорста Малера в ноябре 1968 года по обвинению в подстрекательстве к блокаде зданий шпрингеровского концерна стал прологом к ставшей легендой «Битве на Тегелер Вег». Тогда рокеры и хулиганы (это слово тогда ещё мало кто знал) учинили побоище и нанесли плохо подготовленной и безоружной берлинской полиции поражение с десятками тяжелораненых.
Движение стремительно радикализировалось и дробилось, менялось и распространялось. На этом фоне такой, как Андреас Баадер, над которым подсмеивались ещё в прошлом году, приобретал совсем иной статус. Да и сам он почувствовал попутный ветер. Его письма коммунарам и Хорсту Малеру становились всё более требовательными, и он теперь то и дело подписывался слоганом собственного сочинения: COMMON CRIMINAL POWER NOW. Его теоретическое открытие, сделанное благодаря знакомству с идеологией Black-Power, заключалось в том, что криминальное и политическое насилие латентно друг от друга никогда не отличались или непременно должны теперь слиться.
Стоя на этой позиции, он демонстративно провоцировал конфликты с тюремным начальством и надзирающими судебными инстанциями. «Теперь я буду голодать, это значит, они лишат меня также воды и отберут сигареты. Но в Бутцбахе128 я после себя оставил тлеющий красный очаг», — писал он Малеру в декабре 1968 года после перевода в Гиссен CCLXXX". А спустя несколько месяцев — из Касселя: «Здесь я пытаюсь организовать ячейки. Пожалуйста, подумай о референдарах...»сси<ХХ|11
,г’ Первоначальное место заключения.
243
Прошлые условные приговоры в отношении его ещё действовали; с другой стороны, защитники занимались пересмотром дела. Малеру, который вновь решил прибегнуть к аргументации «Степного волка», он написал покровительственно и в то же время польщённо: обоснование пересмотра «прекрасно, по-моему, это произведение художника»; но «Герман Гессе меня достал». А кстати: «Я слыхал, там, где был Моабит, теперь яма. И как вам это только удалось?» А в одном из своих коронных постскриптумов, рассчитанных на шок перлю-страторов: ответственный судья написал книгу о защите животных. «Ясное дело, у него есть собачонка, в которой он души не чает. Мы её подпалим, если она ещё выживет» CCLXXXIV.
Этому же судье Баадер направил жалобу о притеснениях, которым он подвергается в заключении (еда плохая, радио только три часа в день, книг, которые ему необходимы, не дают, а их ему надо как минимум по двадцать штук зараз). В той же жалобе содержится заявление, что отказ его «вынудит к акциям, которые для Вас обременительнее слов». Он требовал, чтобы его перевели назад в Бутцбах, «раз уж Вы боитесь, что друзья попробуют меня освободить». Ходатайству он предпослал слоган: «Тюрьмы — узникам». Подписано всё было жирной красной точкой и предупреждением: «Сейчас всё внимание на эту точку. Что Вы видите? Она разрастается, и она Вас сожрёт» CCLXXXV. Игра в кошки-мышки. И он был толстой рыжей кошкой.
Две женщины
На исходе процесса Ульрика Майнхоф имела долгую беседу с Гудрун Энслин и после в редакции сказала, что не может её опубликовать, потому что «тогда они из тюрьмы
244
никогда не выйдут». Очевидно, заключённая не столько осуждала опасный для людей характер содеянного, сколько пыталась его так или иначе оправдать. Вместо интервью Ульрика Майнхоф написала собственный комментарий, в котором признание явной бессмысленности и дилетантизма предприятия заменялось приемлемой для всех самокритикой и разбором случившегося. Вывод делался примерно такой: «Прогрессивный момент в поджоге универмага состоит не в уничтожении товаров, он — в самой криминальности, в нарушении закона» CCLXXXVI.
Охарактеризовать разговор двух женщин как судьбоносную встречу было бы почти тривиально, потому что он именно ею и был. Ульрика Мария Майнхоф, шестью годами старше Гудрун, родилась и получила воспитание в такой же, что и она, протестантско-нейтралистской среде. Как и Гудрун, она мучительно разводилась с отцом своих дочерей-близнецов, издателем «konkret» Клаусом Райнером Рёлем; и, как Гудрун, ощущая себя постоянно обманутой, придавала этому разводу экзистенциальное значение. Он представлялся ей единственным способом раз и навсегда разделаться со всеми проблемами, накопившимися за целую жизнь. Прекрасную виллу в Бланкене-зе, которую менее двух лет назад сама обставила стильной, старой мебелью, она в спешном порядке покинула вместе с детьми. Это было похоже на бегство.
Хотя у неё за плечами была немалая политическая карьера в качестве признанного оратора антиядерного движения и (вплоть до исключения в 1964 году) члена запрещённой КПГ, 2 июня 1967 года стало для неё днём второго политического пробуждения. Прежде она общалась с традиционными «культурными левыми», из которых вышла сама, и с либеральными медиа-магнатами — от Аугштайна до Наннена, — в Гамбурге и на Сил-те принявшими её в свой круг. После переселения в Берлин в начале 1968 года у неё завязались более или
245
менее тесные контакты с лидерами внепарламентской оппозиции, в первую очередь с Руди Дучке или с Джан-джакомо Фельтринелли, который в течение двух-трёх лет исполнял роль крёстного отца общеевропейского Движения новых левых.
Ульрика Майнхоф была гораздо известней, образованней и опытней своей собеседницы, зато Гудрун Энслин — моложе, непосредственней, а своим «чистым Деянием» вообще оставила всех далеко позади. Сохранились немногочисленные магнитофонные записи их разговора. Поражает схожесть интонаций двух голосов (высокие, певучие, сама невинность); то же можно сказать и об их почти одинаковой проповеднической дикции и способе аргументации. В феврале 1970 года, когда Ульрика Майнхоф принимала решение участвовать в освобождении Андреаса Баадера и уйти в подполье, она понимала, что придётся необратимо пожертвовать общением с детьми. И конечно, она не могла не вспомнить об аналогичном решении Гудрун Энслин, принятом ранее.
Но тогда, во время долгого разговора в Пройнгес-хаймской тюрьме в октябре 1968 года, ни о чём таком речи и быть не могло. Напротив: Ульрика Майнхоф, которую её берлинские знакомые издевательски величали «самкой» или «наседкой», беседует с Гудрун как раз о страданиях, причиняемых разлукой с детьми; и если младшая собеседница чем-то и импонирует старшей, так это готовностью — во имя своих смутных политических убеждений — мириться с этим какое-то время.
Письма к Руди Д.
О личных делах Гудрун Ульрика Майнхоф была осведомлена наилучшим образом, потому как незадолго до этого побывала в Италии вместе с Бернвардом Веспером.
246
Они навещали Руди Дучке, который 18 августа записал в дневнике: «Ульрика хотела взять интервью, приходила с Веспером. Как же тяжело далось мне введение к Письмам» CCLXXXV". Имелись в виду «Письма к Руди Д.», которые довольно скоро вышли в свет и стали бестселлером издательства Voltaire.
В июне Бернвард написал длинное письмо поправляющемуся, жившему в небольшой усадьбе композитора Ханса Вернера Хенце под Римом. В нём он настойчиво спрашивал: «не позволишь ли ты нам, наконец, собрать и издать речи, интервью и статьи». Новые «справочники» издательства должны были сделать достоянием широкого читателя «все значительные левые тексты (или хотя бы многие из них)» — Кон-Бендит, Петер Вайс, Малкольм Икс, Мао Цзэдун — и, само собой, Руди Дучке. «Конечно, другие способны предложить тебе больше денег и лучшие условия. Но только в нашем издательстве вся эта затея могла бы приобрести достойную политическую окраску... так, чтобы отсутствовал неприятный налёт сенсации» CCLXXXVI".
Эти «другие», способные предложить больше, были «старые издательства», такие как «Ровольт», «Фишер», «Зуркамп», «Лухтерханд», «Кипенхойер & Витш», а также принадлежащее Шпрингеру «Ульштайн Ферлаг» и другие, совсем уже консервативные издательские дома. Почти все они стремились застолбить место на новом, скачкообразно выросшем рынке свежей левой теоретической и агитационной литературы. Беззастенчиво актуальный томик «Восстание студентов», который вышел весной 1968 года, незадолго перед покушением, и открывался именем Дучке, разошёлся тиражом 170 тысяч экземпляров и навечно включён в первую тройку списка бестселлеров этой серии CCLXXXIX. «Персидская книга» Нируманда или «Левизна» Кон-Бендита тоже занимали верхние строчки в списках бестселлеров, как и писания Че Гевары или Мао Цзэдуна.
247
Но такие тексты изначально служили базисом для «новых издательств», которые в этот медиальный период становления стремились утвердиться рядом с более давними левыми издательствами, такими как «Ваген-бах», «Мэрц» иди «Вольтер». Основанное Веспером в 1966 году издательство брошюр к февралю 1968 года пребывало в кризисе из-за отсутствия денег и профессионализма, но в то же время занимало ключевую позицию. Поэтому оно стало объектом разнообразных атак и предложений по его перекупке или вхождению в другие структуры. Не только некий Петер Ауманн, случайно унаследовавший типографию, но и серьёзные издатели Шёнинг и Деш в разное время и разными способами покушались на издательство. Во всяком случае, рядом с «Вольтером» и за его спиной возникло новое Heinrich Heine Verlag,29, проводившее партнёрскую литературно-политическую программу. Агенты обоих выступавших заодно издательств «скупали написанное и ненаписанное, выплачивали авансы, покупали авторов „эксклюзивно" и даже предлагали издательству [ССНС] „Новая критика” хотя бы просто купить их самих». Так написано в весьма ядовитой (приписываемой Гельмуту Шауэру) заметке к 30-летию издательства «Новая критика» в 1998 годуссхс.
Что из этих сплетен и пересудов соответствует действительности, а что нет — не так уж важно. Главное — новые перспективы разбудили былые, грандиозные фантазии Бернварда. Они наложились на заботу о ребёнке и на борьбу за пленённую Гудрун (Изольду), которую он (как на заре их отношений) снова стремился завлечь, внушая ей собственный образ грядущего крупного издателя. В начале мая 1968 года он доложил ей, что урегулировал всё так удачно, что за Феликсом теперь
129 Издательство «Генрих Гейне» (нем.).
248
постоянный присмотр. Его издательство переживает возрождение в качестве Edition Voltaire, а он (Веспер) заключил Общий договор на хороших условиях: я могу звонить по телефону куда угодно и переезжать... мне оплачивают подорожные на «машину» (которой у меня пока нет)... Ты могла бы везде со мной ездить. Короче — обо всех троих позаботятся ССХС1. Машина (подержанный «вольво») скоро у него появилась. А ещё через короткое время он возвестил Гудрун: мы должны переехать в более просторную квартиру (6—7 комнат), потому что 1 мой кабинет, одна спальня, одна детская, одна рабочая комната для издательства, моё берлинское «частное бюро» ха-ха — одна комната для няни. И конечно, если она пожелает, одна комната всегда остаётся за ней.
Он парил в дальних проектах: была запланирована новая газета, которая будет называться «Партизан», где будут печататься все известные левые авторы — от Дучке и Энценсбергера до Майнхоф и Хаффнера130, левый «konkret» в 100 000 экземплярах. Газета будет представлена на книжной ярмарке в октябре; и с нею вместе — первые шесть томов издательства, тоже всё громкие имена. И: все нити сходятся... у меня в рукахссхс". Но уже очень скоро на всём этом можно было ставить крест: большинство из названных авторов предпочли наполовину напроситься, наполовину навязаться в сотрудники к издателю «konkret» Рёлю, причём именно в тот самый «Берлинский редакционный коллектив», которым руководила Ульрика Майнхоф, разведённая жена Рёля, и который через некоторое время стал центральным объектом попыток захвата со стороны «konkret».
Тем не менее Весперу удалось отбиться от издателя Бланвалета, пытавшегося заключить с коммунарами
130 Себастиан Хаффнер — видный западногерманский журналист и историк либерального направления. — Примеч. науч. ред.
249
сделку на публикацию томика «Лангхансинок и тойфе-линок» (или как-то в этом роде). Вместо этого в Edition Voltaire коммунары издали «Стибри меня», и первые 20 тысяч экземпляров мгновенно разошлись ещё до открытия книжной ярмарки (и предписания о конфискации) в ходе, так сказать, блиц-акции. Другой вершиной деятельности Веспера стали уже упоминавшиеся «Письма к Руди Д.», безусловный успех, который ему очень хотелось увенчать изданием собрания сочинений Дучке.
Правда, Ровольт известил, что имеет с Дучке «Общий договор», запрещающий любые неавторские перепечатки ССХС1". Когда Веспер навестил его в Риме, Дучке лишь отчасти опроверг это утверждение, не дал никаких обещаний, а только заявил, что если бы он вернулся в движение, то распространял бы свои публикации «как через старые, так и через новые издательства»CCXCIV. По этому поводу в кругах берлинских коммунаров немедленно стали злословить: «Наш уважаемый Руди — простреленная башка сбывает свою писанину издателю Ровольту за кучу денег, а деньги, в отличие от Кон-Бендита, тратит на приватное говно — и это ясно показывает, что такое CCHC»CCXCV.
Такая вот дикая смесь зависти и подлости, некомпетентности и идеологических догм. Левые издательства и книготорговцы, а также бесчисленные группы с их книжными лотками перепечатывали друг у друга огромные количества разнообразных бумаг. Но мораль «обязательного платежа» считалась буржуазным пережитком. Что регулярно выпускаемые книги, что пиратские нерегулярные перепечатки — всё смешалось крайне запутанным образом. И цепочка была очень длинной. Не только повсеместно возникавшие левые книжные магазины и пункты распространения, но многие коммуны существовали благодаря продаже книг и брошюр,
250
и бесчисленные группы финансировали таким образом свою деятельность. Короче, где только что сулили хорошие гонорары и высокие тиражи, там вскоре зияли пустые кассы.
И вот в середине декабря, вне всякого сомнения дав к тому самые серьёзные основания, издатели Edition Voltaire получили от Дучке письмо с дружеским обращением: «Веспер, Крюгер! Вы — левые гангстеры... Я уже сыт по горло, теперь решение будет оформлено по договору в течение 14 дней или дело дойдёт до суда... Вы, объекты свиней из Heinrich Heine, даёте заработать [sic] противной стороне, а мы опять должны довольствоваться жалкими грошами, и после этого вы, особенно Б[ернвард], болтаете о „левых издательствах”. Договор: до 30.12.68 — 15 000 марок в виде аванса за 1 издание плюс соответствующая сумма за каждый перевод, переиздание и продажу». Подписано: Рудольф и Гретхен Дучке CCXCVI.
10. В меловом круге
Во время путешествия в Рим Бернвард в совершенно обязательном порядке атаковал свою спутницу. «Я не хочу, чтобы ты уболтал меня до койки», — сказала Ульрика. Комната была голубая. С первой затяжки она за-торчала. Потом она плакала. Дыра в её черепе затянута совсем тонкой кожей, говорил Клаус Райнер Рёль... В Риме, на Fontana di Trevi, мы остановились. «Теперь ты меня будешь упрекать, что на „konkret” мы брали деньги из ГДР?» — «Нет», — сказал я, но улицы, кулисы... уже засосали меня. Там, очень далеко, на площади, которая выглядела как гигантская вагина, в которой торчит обелиск пениса, она отстала. И позже в отеле: «И как это я ещё могу с тобой спать?» ccxcv"
По возвращении он объявил Гудрун, что многому научился у Ульрики Майнхоф, добровольно отказавшейся от своей части «konkret», чтобы не позволить неосознанному зуду увеличения тиража себя коррумпировать. Он уже был почти готов полностью обречь себя на работу в издательстве и тем самым, на подлинное
253
отчуждение, овеществление языка. Теперь же он вполне уверен, что для него существует совершенно последовательный путь CCXCVI".
Здесь, конечно, отразились первые разочарования его новой издательской карьеры, но и — предвестия грядущего освобождения и преодоления всяческих границ. Книжная ярмарка и левая «контръярмарка» в октябре тоже оказались связаны с многочисленными нападками и конфликтами. Ход суда над поджигателями, а также последовательный распад ССНС (обе конференции — во Франкфурте / сентябрь /ив Ганновере / ноябрь / — были сорваны женщинами ССНС с их помидорными бомбардировками и листовками «хвост131 долой»), ускорили эти процессы. Ничего не вышло из грандиозных планов переселения в огромную квартиру с личным секретарём и няней для ребёнка; вместо этого Бернвард в растерянности искал нового пристанища.
В декабре он написал Гудрун: издательство доставляет мне массу хлопот. Прежде, чем всё пойдёт прахом, я завяжу. (Какое же это дерьмо, быть в зависимости от капиталиста!) Но книги всё-таки должны как-то расходиться в народе... Как только детские сады, жилищные сообщества etc. приобретут немного более определённую форму, мы создадим новый манифест: Организуйте базис. В конце концов, в Германии это ещё никогда не было столь массовым явлением (уже сегодня целых 12 детских садов только здесь), все — воспитательные центры для родителей (ведь и «браки» изменятся, распадутся или растворятся, социальные отношения коллективизируются!)ССХС1Х.
Это стало его новой мантрой: тебе следует обдумать: все, кто сейчас работает по-настоящему...
131 См. Примеч. 58 к с. 114.
254
мелкобуржуазные интеллектуалы-респ. отказываются от студенческого образа жизни, в который, по определению, входят парные отношения... Например, я — один из активнейших консультантов и сотрудников Совета действий за освобождение женщин... В качестве такового он провозглашал: пойми, что все, Шнайдеры, оба, Ульрика Майнхоф, Краль, Антония... кто там ещё — живут «одни» in a certain sense132, что ещё существующие «браки» — со свидетельством или без него — подвержены тяжёлым перегрузкам изнутри и тяжёлой критике снаружи... «Разрушьте брак» etc.
Что его в конечном счёте по-настоящему занимало, он в этом длинном принципиальном письме высказал довольно определённо: конкретно, я не могу себе представить восстановления отношений ни между Тобой и мной, ни между Тобой и А[ндреасом]... Это просто загадка, что ты, как и прежде, так много рационализируешь 133 задним числом насчёт своего существования и деятельности. Ульрика... это тоже заметила и потому ничего не стала дальше «делать». Так, значит, это из-за «рационализации» Гудрун поджога, организованного Андреасом, Ульрика Майнхоф ничего не написала об их разговоре!
Теперь Ульрика постоянно ставится Гудрун в пример, потому что она после всех этих кризисов с Рёлем стала такой совершенно самостоятельной... Я никогда бы не дошёл до идеи «хотеть быть с нею вместе»... Возможно, из чувства противоречия или по психологической необходимости я больше нигде не фиксировался; между тем я ощущаю это как освобождение... Ещё я пытаюсь сейчас немного отдалить феликсхена, потому что там тоже есть опасность ложного отождествления ссс.
132 Приблизительно: «своим умом».
133 В смысле — оправдываешь с помощью доводов рассудка.
255
Во времена ККК
Михаэль Г., один из основателей в конце 1968 года «Kinder — Kampf — Kommune» (ККК)134, годом позже подавшийся в «Бродячие хаш-повстанцы»135, сегодня, спустя 35 лет, сидит под картиной, изображающей богиню Кали в венке из человеческих черепов, и пьёт крапивный чай, который приготовила его молодая жена. Он тяжело болен. Внутренние органы поражены. Он уже предчувствует жизнь по ту сторону, в ином образе. Это лишний раз подчёркивает его природное дружелюбие. Нынешнюю молодёжь он категорически предостерегает от тяжёлых наркотиков: потому что эти (нынешние) ширяются в одиночку, вместо того чтобы — как они в своё время — отправляться в путешествие к Я, к ДУХУ под руководством опытных мастеров и в группе исследовать INNER SPACE136. Вот была бы отличная тема.
И почему вместо этого Веспер? Почему всегда только интеллектуалы, одиночки — мало разве было классных ребят и девчонок, порою самого что ни на есть пролетарского происхождения, которые тогда были братьями и сёстрами? Веспер принёс маленького Феликса в детский сад при Коммуне где-то зимой 1968—1969 годов. Прикатил спозаранок на своём «вольво». Целыми днями он пропадал у себя в издательстве. Объявлялся часто только под самый вечер и забирал малыша или оставался на ночь. Вообще-то, он был славный парень, уже имел пару опытов с наркотой, так что правила знал. Поначалу у них в Коммуне была сотня маленьких ампул
134 Приблизительный перевод: «Детская боевая Коммуна». Для простоты в дальнейшем мы будем пользоваться изящной аббревиатурой ККК.
135 От слова «гашиш».
136 Внутренний Космос (англ.), т. е. внутренний психический мир, мир подсознания, который, по распространённым представлениям психоделической культуры 60-х, можно было познать и исследовать, используя галлюциногены. — Примеч. науч. ред.
256
Бернвард Веспер во время своего последнего визита в издательство «Мэрц», начало февраля 1971
Шестилетний Бернвард и его сестра Хайнрике с отцом Вилли Веспером и бабушкой в парке поместья Триангель, 1944
Отец и сын во время празднования 75-летия Вилли Веспера, октябрь 1957
Урзель Петер во время чествования памяти Ганса Венатира в Липпольдсберге, 1958. Сидит справа: Ганс Гримм
Ганс Гримм, Германн Глаудиус, Вилли Веспер в Липпольдсберге, 1958
Бернвард Веспер и Гудрун Энслин на бульваре
Рамблас в Барселоне, лето 1963
Бернвард Веспер и Гудрун Энслин в платье для помолвки, Триангель, 1965
Объявление о помолвке, заказанное родителями
Энслин и Розой Веспер для своих детей, март 1965
Андреас Баадер, фото Герберта Тобиаса, 1964
Автопортрет, 1966: Бернвард Веспер и Гудрун Энслин в чёрном экзистенциалистском прикиде. Солнечные очки, сигарета, белая губная помада
Андреас Баадер с Райнером Лангхансом на хепенинге на Кудамм по поводу помилования Фрица Тойфеля, 12 августа 1967
Два сфинкса: Гудрун Энслин и её младшая сестра Рут на балконе квартиры на Фричештрассе, август 1967
Бернвард Веспер с сыном Феликсом (ему около года) на балконе квартиры на Фричештрассе, начало лета 1968
Обвиняемые на процессе франкфуртских поджигателей, октябрь 1968: Торвард Проль, Хорст Зёнляйн, Андреас Баадер, Гудрун Энслин
Андреас Баадер и Гудрун Энслин
Акция франкфуртских студентов перед исправительным домом Штаффельберг, 28 июня 1969. Внизу справа: Андреас Баадер (в солнечных очках) и Гудрун Энслин
Демонстрация участников «Тюремного лагеря» в Эбрахе, июль 1969. В центре: Ирмгард Мёллер и Бригитте Монхаупт
Андреас Баадер (слева) и Гудрун Энслин (справа) вместе с Петером Цоллингером (в центре) и другими перед домом на Графенштрассе, июнь — июль 1969. На заднем плане — белый Mercedes 220 SE
Гудрун Энслин и Андреас Баадер в Париже, декабрь 1969
Лена Конрадт и Хольгер Майнс (стоит справа) с киногруппой на съёмках «Санта Лючия», 1967, фото Герда Конрадта
«Письмо из Аммана» Райнера Кунцельмана. AGIT 883 от 27 ноября 1969
Оккультный рисунок Бернварда Веспера, 1970
Фотографии «Полароидом», сделанные Йоргом Шрёдером во время последнего визита его автора в издательство «Мэрц», начало февраля 1971. Вновь найдены во франкфуртском наследии Веспера
botychaft der weltbefreiun^afront an die v ilker der welt
heute iorgan un 9.So let вазап das eein au bevuStsein gekonneni die fornel dee lebens lauteti
0 lC
unser eonnensysten 1st aue wsseeretoff In der ewigen dlalektik von salt,raws und energle. alle nenachen Bind gleioh ,alle aenschen slnd brUder. In den augenbliol:,wo die feinde aller volkrr, dae pentagon,sun vernichtun-s-eehlag gegen ohina,den freund aller vblker aueholte, let ее der naterie eelbet gelungen,sioh zu bevuBteeln zu brln^en.alle naaohlnerie der ndchtigen let zueohanden gerpTdentihre plline slnd durchkreuat, DIE WAFFEW WIEDER
ein neuee zeitalter hat begonnen. der ewige friede 1st eingezogen.freut euch,ihr vblker. 4,5oo ooo nilllarden jahre uneeree eonneneysteie, 2ooo ooo jahre der'nenech-lichen geeohlohte, 6 ooo jahre wleaenechaft haben die beetin.ung dee nenechen an den tag gebracht, daTrignisty er geist, иомпИ bewuBteeln der natur,die ihn
friede alien lebendigen und alien totentfriede alien vBl-kem, die taube let auegesandt, ha eie unkreist den erd-ball In Inner nhohtigeren wellen.
DIE WAFFEW WIEDER DIE WAFFEN WIEDER DIE WAFFEW WIEDER
послание всемирного освободительного фронта народам мира.
сегодня утром в 9.30 бытие перешло в сознание: формула жизни гласит: ОАС
N наша солнечная система является водородом в вечной диалектике времени, пространства и энергии, все люди равны, все люди братья, в тот миг, когда враги всех народов, пентагон, замахнулись для удара по китаю, другу всех народов, самой материи удалось привести себя в сознание, вся машинерия владык поломалась, планы перечёркнуты. БРОСАЙТЕ ОРУЖИЕ новая эра началась, вечный мир настал, ликуйте, народы.
4 500000 миллиардов лет нашей солнечной системы, 2 000 000 лет человеческой истории, 6 000 лет науки открыли назначение человека, это дух, сознание природы, которая его породила, и мир всем живущим и всем мёртвым, мир всем народам, голубка выпущена, она облетает земной шар всё более могучими волнами.
БРОСАЙТЕ ОРУЖИЕ БРОСАЙТЕ ОРУЖИЕ БРОСАЙТЕ ОРУЖИЕ в начале было слово
деяние стоит в конце N С О
да здравствует человечество!
Описание экспериментального оборудования Camera silens в клинике Гамбург-Эппендорф. Из диссертации Петера Кемпе «Условия галлюцинаторных феноменов при экспериментах с сенсорной депривацией». Киль, 1973
Похороны Гудрун Энслин, Андреаса Баадера и Ян-Карла Распе на штутгартском кладбище Дорнхальден, 27 октября 1977. Слева у открытой могилы: Ильзе и Гельмут Энслины
Памятный камень для Бернварда Веспера на фамильной могиле в Триангеле, рядом с урнами Вилли Веспера, Розы Веспер и Ганса фон Римпау. На заднем плане: боковая стена «Дома Вилли Веспера», построенного в 1939-1940, где Бернвард вырос и где в 1969-1970 он писал части своего «путешествия»
чистого мескалина, потом появились заранее приготовленные «вылазки» производства Learys «Orange Sunshine»-produktion прямиком из Нью-Йорка, тысяча маленьких бутылочек, всё так чисто и точно дозировано. Ну, ещё и курили, само собой. Но Веспер всё никак не мог выключить свою голову. Сколько ночей они просидели на кухне... Вот Михаэль Г. ему и говорит: старик, теперь давай выкинь всё это дерьмо своего прошлого! Погляди, сколько всего позитивного творится кругом, но Веспер вечно таскался со своим «Гитлер-во-мне» — и этим он всех доставал. А тут ещё это его всегдашнее похмелье на предмет Гудрун.
Но как бы там ни было, он у них малость пообтесался, научился гедонизму, хорошему сексу и всё такое — он этого раньше не умел. Некоторое время он крутил с Леной, Леной Конрадт. Она тогда развелась с Гердом Конрадтом, который учился в киноакадемии, как и он сам (Михаэль Г.) и как ещё парочка ребят. Хольгер Майнс, например. У Лены с эротикой всё было в порядке — самое оно для Бернварда. Но как-то раз она говорит: он хочет повесить на меня своего ребёнка! У неё тоже была маленькая дочка в детской группе, Альфа. Феликс там был самым младшим, и Бернвард, похоже, искал ему эрзац-маму. Ну, тут она это дело прекратила. Правда, друзьями они остались.
ККК (как и К 1, К 2, Линкек, Потсе, Виланд и т. д.) существовала отчасти за счёт пиратских изданий, Вильгельма Райха, в основном его поздних работ из Оргон-института, кое-что из них экранизировали, например «Contact with Space» или «Listen, little Man». Естественно, торговали, но что значит торговали — тогда были строгие правила, продавали излишки, чтобы только самим чего-нибудь опять прикупить; деньги делать никто не пытался, а только так, чтобы хватало на жизнь, ну, и на полёты в INNER SPACE. Окей, некоторые вроде
10 Веспер, Энслин, Баадер
257
Ганнибала потом, в семидесятые, стали большими шишками в наркоманской тусовке. Но это другая история.
В то время личная жизнь была политической, против системы и капитализма. Сперва возник кружок марксизма-ленинизма, человек 10—20, крутились возле киноинститута. Потом начали устраивать собственные акции, когда быки снова вконец оборзели, или против судебного террора. Потом здесь и там стали поджигать, «Команда красных шапочек» или под другими фантазийными названиями. В какой-то момент появились «Бродячие хаш-повстанцы», так всех их тогда называли. Лозунги известны: «Под кайфом быть, свободным быть, террор при этом должен быть!» И: «Уничтожайте то, что вас уничтожает!» Но большинство акций было чистой воды самообороной, и никогда никакого напряга и этой зверской серьёзности, как потом. Золотое правило гласило: всегда должно остаться место для поржать! И с детьми точно так же: «Марш в КаЦэт!», например, означало: «Марш в детскую!»137
А потом первые стали ложиться на дно, давали затянуть себя в подполье, потому что вдруг в газете печатали, они, мол, террористы. Это уже было совсем не так весело. Например, Вернер Заубер — в белом шёлковом шарфе, длинном бархатном пальто и на «мазерати» прикатил из Швейцарии в Берлин. Сын мультимиллионера. Очень скоро он бегал по сцене уже совсем в другом виде. Жил в какой-то женской коммуне с Ульрикой Эдшмид. В один прекрасный день вдруг как в воду канул, потому что его портрет появился в газете и, мол, он сделал то и это. Через пару лет его застрелила полиция на автостоянке. Он тогда был в Красной армии Рура вместе с Фрицем Тойфелем и двумя-тремя другими.
137 Игра слов: KZ («КаЦэт») — общепринятое в Германии сокращение для Konzentrationslager («концлагерь»). Но в данном случае KZ — это и KinderZimmer — «детская комната».
258
И к нему (Михаэлю Г.) товарищи тоже приходили. Но он им сказал: я не нырну138. У него тогда уже были жена и ребёнок. И они делали видеопродукцию: WAM Future Kids. Для шрёдеровской Olympia Press снимали пробный то ли эротический, то ли порнофильм, из этого, правда, ничего не вышло. Ну, и все эти психоделические дела. Да, одни ушли в подполье; а другие погрязли в наркоте. Некоторые при этом плохо кончили, что те, что другие. Но это было клёвое время.
Перед великим дрейфом
Антиавторитарная программа «Демонтажа фиксаций», к которой подключился Бернвард в качестве внештатного члена ККК, означала осуждение индивидуальных «любви» и «связи» как буржуазных извращений и отнесение их к области психопатологии — неважно, шла ли речь о «фиксации» на родителях, детях или партнёре. Для него это в какой-то момент могло быть большим искушением — и казаться надёжным оружием против Гудрун. Но все эти заклинания в его случае были не чем иным, как своего рода наркозом или средством самообмана, бегством, свистом в лесу. Ни Гудрун, ни Феликса, ни мёртвого отца, ни живую мать в Триангеле не удавалось просто так «демонтировать». Напротив, он чувствовал, что сам сходит с рельсов, теряет равновесие, в центре самого шумного коллектива погружается в одиночество.
В действительности все его тирады об эмансипации и освобождении сами тоже являлись частью конфликта,
138 Глагол tauchen и производные от него abtauchen, untertauchen имеют прямое значение — «нырять», «погружаться» и переносное — «уходить на дно» в смысле «скрываться в подполье». В дальнейшем эти слова и выражения употребляются именно в этих контекстах.
10’
259
одно только официальное обозначение которого уже вскрывало все старые раны: речь о «Признании ребёнка родившимся в законном браке», т. е. об изменении задним числом семейного статуса с «незаконного» на «законный», как если бы помолвленные родители состояли в браке. Это затронуло бы не только статус ребёнка, фамилия которого поменялась бы с Энслин на Веспер. С принятием такого решения неизбежно возобновилась бы дискуссия об их отношениях — как на время дальнейшего заключения Гудрун, так и на будущие времена.
Тема впервые всплыла летом, когда тянулось предварительное заключение. Органы официальной опеки требовали подтверждения, что на время её заключения Бернвард обладает правом опеки. Гудрун охотно дала его и написала Бернварду: «В письме также сказано что-то о Твоём „Признании ребёнка родившимся в законном браке” и что, мол, я не соглашусь, потому что тогда потеряю все права etc. Это, конечно же, чушь, Ты сам знаешь; если Ты хочешь, я ничего не могу иметь против; да и кроме того, это не „моё” право, а „право Феликса”» ССС1.
В ноябре, спустя две недели после приговора, пришло ещё одно письмо из официальной опеки, с которой Бернвард вёл переговоры (за спиной Гудрун). На сей раз её ответ звучал страдальчески и противоречиво: «Значит, так. За последние месяцы Ты полностью восстановил моё к Тебе доверие в отношении Феликса, да Ты и сам это знаешь. Мне немного не по себе, и я не понимаю... хотя и понимаю, потому что знаю, что в определённых ситуациях Ты не постесняешься использовать любое средство воздействия, и у Тебя такое сейчас есть... Феликс / я / Ты — вот о чём приходится думать!.. Ты же знаешь, что для меня гораздо естественней о чём-то попросить, чем чего-то потребовать (но жест „отречения”... этого больше не будет!!)». Тем не менее она готова написать в опеку и Шилисссн.
260
Этот — компромиссный, хотя и полный сомнений — ответ вызвал у Бернварда взрыв слепой злобы, будто он прочитал что-то другое: то, что сейчас Ты... испугалась собственного великодушия и отступаешь к своему «праву» — читай «неправоте», — этого он от неё не ожидал ССС|". Затем следует длинное, полное упрёков письмо, в котором он припоминает ей времена после родов и её поездку, закончившуюся поджогом, когда она отдала ребёнка чужим людям, потому что речь шла о Твоём самоосвобождении в определённых областях, и даже за счёт младенца (так что, возможно, правильнее будет спросить не в большей ли степени нуждается в восстановлении «моё к Тебе доверие в отношении Феликса», чем наоборот). Несмотря на это, мне не хотелось бы лишать Тебя возможности аргёз tout139 пару лет общаться с ним (хотя это и не обязанность). Ведь... общество, как и ближайшее окружение, не в состоянии и не готовы отнять её [возможность] у тех, кто хотел иметь ребёнка: Как раз в К 2... можно видеть, что получается из этих, уже тяжело невротических детей.
Эти заметки, рассудительные и полные упрёка одновременно, он, конечно, писал в тот самый момент, когда отдавал Феликса в детский сад новой Коммуны. Теперь он хотел точно узнать у Гудрун: когда Ты «выйдешь», заберёшь ли Ты его к себе и будешь ли о нём заботиться по-настоящему? Как долго и как? Ведь он тогда попадёт в новое семейное окружение, определяемое не только Тобой, но и обстоятельствами, влияющими опять же и на Тебя (Андреас, напр., которому, как показал опыт, Феликс безразличен). Сам же Бернвард предстаёт в письме капризным и растерянным: Я действительно не знаю, что буду делать и что должен... Ведь, в конце концов, я не могу в одиночку так долго воспитывать Феликса CCCIV.
139 После всего (фр.).
261
В следующем, более спокойном письме он ещё раз разъяснил ей ситуацию, причём в поразительно (или подозрительно) традиционных выражениях: Феликс ходит сейчас в детский сад, т. е. это Шарлоттенбург 2 на Грюн-вальдштрассе в здании бывшей фабрики, здесь ещё 6 детей ё 1а Феликс и очень милые люди, которые... [пытаются] развивать конкретные формы общения и отношений, по возможности как можно меньше напоминающие то, что давит на нас и на детей. Несмотря на это, он хочет переселиться, жить вместе с двумя-тремя людьми, также матерью с ребёнком в возрасте Феликса — определённо Леной Конрадт, чьё имя он скрывал от Гудрун, так же как и связь с ней (которая началась как раз тогда или немногим позже). Короче: Дел чертовски много, работа, восстановительный базис Феликс, Ты, я + «домашнее хозяйство» и поиск квартиры etc ССС1/.
Кризис, примирение, кризис
Она получила эти письма (вместе с подарками и фотографиями ребёнка) незадолго перед Рождеством и почувствовала, что их противоречивый смысл душит её и наполняет недовольством. К тому же — это она поняла с полной ясностью — её тюремная роба начинает восприниматься как своего рода «оплот любви». Она написала ему:
«Фотографии прекрасны, притом каждое слово мне — нож острый... Письма — сраное признание законного брака, ПОЖАЛУЙСТА, ОСТАВИМ лучше... на потом, по мне, так на годы, пока конкретные причины [не возникнут]; потому что это только клочок бумаги и по-другому я это не воспринимаю, а если это воспринимается по-другому: давай оставим... — Мо, я, правда,
262
знаю, как много и слишком много на Тебе висит... Но, ради всего святого, прекрати бросаться обвинениями... и никогда (я кричу это слово) я не желала разлуки с Феликсом». Она вновь возвращается к истории их взаимного мучительства в год разрыва, когда «я была с Тобой „жестока”, задолго до Андреаса, а именно: после того, как в дек. 66 Ты... смертельно меня оскорбил... и я начала бороться». Но в одном он никогда не должен сомневаться: «когда я выйду... Феликса я „желаю” ужасно, но я не хочу тем самым забирать его у Тебя, раз и навсегда, это на полном серьёзе».
И ещё фрау Айнзеле расспрашивала, не хотела бы она, по мере возможности, общаться с ребёнком в заключении. «Может быть, Ты ничего об этом не знаешь... Во всяком случае, прежде чем Феликсхен окажется здесь, он должен попасть к д-ру Зайлеру — когда я выйду, ему ещё не будет трёх лет, патриархальная структура (которая у Зайлеров так и так скорее матриархальная) к тому времени сформируется ещё не в той степени, как, если бы Ф... был предоставлен многим людям, всем их волнениям и очевидным проблемам». Последнее подразумевало тюремный детский сад; но могло также относиться к детскому саду Коммуны. Тем более что, цитируя Бернварда, она добавляет: «Нельзя по-дилетантски подходить к процессу социализации — C’est 9а140». Но он всё делает правильно, она в этом не сомневается.
В примирительном продолжении днём позже она снова объясняет, почему написала о своём «восстановленном доверии»: «потому что, действительно, когда я была беременна, то потеряла его». Тогда она перемолчала, «потому что многое постигла в Твоём отношении — и однажды... постигла, если я не изменюсь, меня просто постигнет смерть; но потом должно было пройти
140 Это так (фр.).
263
ещё очень много времени, прежде чем я что-то совершила, благодаря чему снова открыла себя... прошли долгие месяцы, рождение Феликса, июнь, лето, Рут, если Ты задумаешься, то у Тебя не останется сомнений, как сильно и насколько была я полна решимости, перепробовать всё, чтобы нам только остаться вм[есте]. Но не получилось, кто / кого — запутанный клубок, безысходный и опять же ничего...»
Под конец она почти умоляет: «Пожалуйста, Мо, это не пустой трёп, когда я говорю, что в принципе не в состоянии рассуждать о „ложном” ил[и] правильном, или о вине ил [и] наоборот... т. е. переносить уродство чего-то на красоту чего-то другого ил[и] жестокость на любовь (как оно обычно бывает); всё так, как оно есть, и всё будет так, как будет, в конце концов, не без нашего участия» CCCVI.
Между тем Бернвард с несколькими друзьями и детьми уехал на Силт и, ещё не получив её рождественского поздравления, послал ей оттуда ночное новогоднее письмо; как бы в контраст ко всему, что она написала ему до сих пор. Это было последнее элегическое объяснение в любви — и открытие нового фронта.
Ma chere, сейчас единственный момент — в целом году... Моей жизни, мне, не хватает «середины» — может быть, случайно была ею Ты... но Тебя нет... Пару месяцев назад, почти год назад, я написал, что меня что-то «подтачивает», постепенно ослабляет, лишает содержания, день ото дня сильнее... Я знаю, конечно, что Ты больше не мой адресат, но это фикция, за которую я цепляюсь, пока ты не выйдешь, ещё один год или вроде того. Феликсхен. Я знаю, что моя сила простирается немногим далее, чем до этой черты. Поэтому я его тоже не хочу этим «Признанием» так уж сильно привязывать к себе. Ты должна снова забрать его, потому
264
что я не могу дать ему ничего «семейноподобного», тепла, в котором он так нуждается. ..Яне могу всегда только давать, не сохраняя... Потому что каждой женщине я уже «изменил» с Тобой, ещё до того, как познакомился с нею; каждая чувствует, что в глубине у меня с нею ничего общего нет...
Ma chere, я тебя люблю. Я думаю, что Ты сейчас этим воспользуешься, потому что это даёт Тебе пару преимуществ. Но это как раз то самое, что мне известно, и на что я охотно пойду, по крайней мере, на это. — Я себя ощущаю, как некий, от стаи отбившийся, волк, который рыщет, не зная дороги, и злится... Мао, которого я много читаю... говорит... что к основным коммунистическим добродетелям относится умение поддерживать «долговременные и терпеливые отношения с людьми». Это мне необычайно приятно слышать. В январе будет семь лет, как мы знаем друг друга, прекрасные и... странные годы. А ещё семь? (тогда Феликсу будет почти 9.4 Ты будешь тогда почти 6 лет как на свободе). Твой Мо (и мини-волк)
В форме сердца
Она благодарила за прекрасное письмо с Силта. «Но скажи, ты что, малость сдвинулся; она хотела в тюрьму? Это превращает твои слёзы в концентрированную кислоту». И отвечала на его упрёки, что она, мол, слишком мало рассказывает о себе: «Когда-нибудь мы непременно выложим всю правду, впервые эксперты соберутся вместе и останутся одни, смиренные и заносчивые одновременно, т. е. недолго идёт письмо из камеры в камеру».
Четверо осуждённых теперь считали себя экспертами по тюремным вопросам. Через адвокатов и других
265
помощников они создали «инфосистему» из камеры в камеру (как это стали называть позже, во времена РАФ). Здесь уже образцовая заключённая Хельги Айнзеле пользовалась другим языком: «Голой и жалкой предстаёт система, где ещё можно так просто всему научиться, как здесь: 2 класса, один, когда тебя запирают на ключ, другой — без ключа... тотальное лишение всех прав (а идея и ложь свободы предстаёт здесь как „идея ресоциализации”) через коррумпированность, жажду наживы и т. д... Если хочешь здесь выжить, нужно многое знать... и необходимо раздвоиться: с холодными глазами [быть] полностью здесь и абсолютно отсутствовать» cccv".
По-прежнему оставались нерешёнными вопросы о статусе ребёнка, что выдавало её собственную нерешительность. Бернвард отвечал на её рождественское письмо с опозданием, в январе, и со всей противоречивой откровенностью: я натурально колеблюсь между одним и другим, что Ты Феликса не заберёшь и что Ты заберёшь его у меня... Если бы было возможно, чтобы он был со мной, а Ты бы приходила и ближе его узнавала, а он — Тебя... Ты можешь приходить всегда, ночью, уже в первый день освобождения, Ты имеешь «право» и всё как тогда... С тех пор как я узнал, что Ты отозвала своё согласие на Признание, я живу в мыслях о Феликсе с постоянным страхом...cccvl"
Она отвечала рассудительно: совершенно «очевидно, чего мы оба хотим: решения, которое бы ни для кого не таило угрозы». То, что в её рождественском письме «прозвучало шипеньем», — просто следствие её подозрений, «я хотела избавиться от них». Итак, насчёт Признания ребёнка законным: «Я хочу этого, если Ты этого хочешь и если мы... понимаем под этим одно и то же». Но теперь она должна озвучить «и то, что лежит на дне».
А именно: её страх основан на том, «что я знаю, если я наврежу Тебе (связано ли это с А, не важно), Ты сможешь
266
снова навредить мне, используя Феликса», и ей нечего будет этому противопоставить. В основе же его, Бернварда, страха — «Андреас, тот факт, что он и я непременно хотим быть вм[есте], когда выйдем на волю». Что касается Андреаса, он тоже представляет себе дело чересчур просто: в конце концов, есть ещё и его собственная дочка, и ещё Элло, отправившаяся в какой-то глупый поход и сплавившая детей Хенкелю. И ни она, ни Андреас не могут защититься; хуже того, повсюду шепчутся: «а чего вы хотели, это же Ваша вина, что вы здесь...». ,
Короче говоря, она готова дать согласие на Признание законности, «но это только бумага и ею останется, и только мы придаём ей смысл... Если Ты так же свободен / освободился от меня, как я от Тебя... тогда для страха нет никакой почвы, потому что мы просто не хотим причинять друг другу вред...»ссс,х.
На это последовала цитированная выше длинная проповедь Бернварда на суконном языке агиток: об «уничтожении брака» как предпосылке для воспитания «профессиональных революционеров»; о его сотрудничестве в «Совете действий за освобождение женщин»; об образцовой эмансипации Ульрики Майнхоф от Рёля; и вообще, о необходимости демонтажа «фиксаций». И всё это для того только, чтобы высокомерным тоном провозгласить: трудность в том, что «нормальных» отношений между А. и Тобой никогда не существовало и возможно... они должны быть прекращены. Но... это не может произойти само собой. Личная и политическая практика Гудрун должна быть поднята на новый уровень, когда она освободится. Или, перефразируя её: если от А. Ты будешь «также свободна / освобождена, как и Ты от меня, тогда для страха нет никакой почвы»...сссх
Тем самым «то, что лежало на дне», всплыло на поверхность, как и говорила Гудрун: только когда она
267
«освободится» от Андреаса, он (Бернвард) сможет избавиться от страха, что вместе с Феликсом также потеряет навсегда и её. Она умоляла его: «Пожалуйста, Мо, об Андреасе и обо мне Ты знаешь совсем мало... но что Ты всё-таки знаешь, что он, ну да... анархия во плоти; мы ВСЕ по горло сыты (моногамией и Бог знает, чем ещё)». Вместо этого, когда придёт Шили, она составит документ; «и я буду во имя Господа настаивать на том, чтобы этот кусок бумаги был выполнен в форме сердца» СССХ|. Вымученная ирония.
И тут, поговорив с Шили, Бернвард узнаёт, что она опять изменила решение. Вполне возможно, адвокат втолковал ей, что она (особенно как судимая) после такого заявления лишится всех собственных прав на ребёнка. Их спор становится всё более невнятным, более запутанным: ты не можешь так поступить, оставить меня в страхе — ведь есть же вещи, которые являются границами и даже для Тебя, — писал ей Бернвард в конце февраля. И: роль, которую Ты сейчас взялась играть, роль «злой феи», у которой «что-то изображено на щите»... Или, о чём я теперь часто думаю, кавказский Меловой круг.
Тогда впервые было произнесено это слово. Он не возбуждает притязаний на ребёнка, но он не желает также жалким и мучительным образом быть разлучённым с ним. И он также не может постоянно просить о чём-то, что ему до такой степени ясносссх".
Узы крови
Конечно же, Гудрун Энслин не только с Бернвардом и адвокатом Шили делилась своими соображениями о том, как ей быть дальше с ребёнком. Родители, само собою, были в курсе. По меньшей мере один раз (возможно, чаще) за время её заключения Феликса самолётом
268
переправляли в Штутгарт, где его встречали Энслины и передавали Зайлерам в Ундинген. А в феврале 1969 года (неясно, под каким конкретно формальным предлогом) Гудрун предложили на короткое время повидаться с ребёнком — она отказалась.
Только так можно понять её письмо Зайлерам от 29 марта 1969 года. Она пишет: «то, что на один час, на который я могла прийти, я не пришла, объясняется только тем, что „один час” я бы не выдержала». Но она настойчиво заявляла, что «придёт обязательно»; тем более что «дела здесь (Веспер / детский дом) обстоят в точности так, как я и предполагала: никак» СССХ|". Многозначительный документ, если датировка верна141. Надо иметь в виду, что параллельные переговоры с Зайлерами о передаче им ребёнка (что всегда мыслилось только как временная мера) успешно продвигались и что они никак не были связаны с Бернвардом и его планами насчёт коммуны.
Тем временем Бернвард украсил берлинскую комнату Феликса картинами, нарисованными для него Гудрун, и в письме от начала апреля просил её ко дню рождения ребёнка в мае смастерить небольшой настенный коврик с пёстрыми фигурами, солнцем, домом, собакой и автомобилем. Она охотно согласилась, жаловалась на мучительное ожидание второго процесса и: «Феликс-хен разбивает мне сердце, если бы я не сжимала всю волю в кулак; эта страшная одновременность боли и радости, надо быть буйволом!» CCCXIV
Он обрадовался её согласию (как будто картинки, вещички, вязанные спицами и крючком, весь этот год
Поскольку в другом месте текста говорится о «Пасхе», датировка 29.03, по-видимому, верна. Однако было бы более правдоподобно, если бы речь шла, к примеру, о письме (возможно, намеренно неверно датированном) от марта 1970 года из её берлинского полуподполья. — Примеч. авт.
269
потоком лившиеся из тюрьмы, позволяли в её готовности усомниться хотя бы на миг), но тут же упрекнул, что она опять ни словом не обмолвилась о проклятом признании законности. И с укоризной добавил: здесь царит напряжённое молчание, все особенно милы с Феликсом, как с человеком, приговорённым к депортации... [Это] конкретный протест против закона 1871 года'42, на котором зиждется твоя «власть» cccxv.
После нового разговора с Шили в конце апреля, который сообщил ему, что Гудрун больше не хочет «Признания», он стал ещё бесцеремонней: у нас, в детском саду, была об этом дискуссия; и поскольку Твой повторный отказ имеет какой-то смысл только в том случае, если Ты... намерена воспользоваться буржуазным законом, т. е. вырвать Феликса из привычного окружения против его воли, то всем это показалось невероятным. И, словно желая присыпать рану солью, он вторично и на сей раз более определённо пускает в ход коварный литературный намёк: я часто вспоминаю историю о кавказском меловом круге, её буржуазную редакцию, когда «узы крови» решают всё, и другую, пролетарскую, брехтовскую, когда ребёнок остаётся там, где он был воспитан и вы-рос^ссм! таким образом, он теперь олицетворял самоотверженный пролетариат, а она со своей апелляцией к «узам крови» — бессовестную буржуазию.
The end
Она ответила гневно и уклончиво одновременно: «Я считаю это полным дерьмом, что Ты... в меня пытаешься вмонтировать какие-то конструкции, которым там места 142
142 В апреле 1871 года была принята конституция Германской империи, на которой и базируется законодательная система ФРГ. — Примеч. науч. ред.
270
нет... Ещё раз, плевать я хотела на эту бумажку... Это у Тебя буржуазные мозги, которых хватит нам обоим, это ясно. Ты можешь получить эту дрянь, И я стыжусь, что Ты этого хочешь» cccxv". На следующий день она печатает на машинке (впервые) продолжение, в котором подводит следующий итог:
«Ситуация такова: Признание ребёнка рождённым в законном браке не имеет ко мне никакого отношения... И поскольку я не только не могу ничего сделать, но и позже ничего делать не буду (напр., разлучать с Тобой Феликса, Тебя с Феликсом), я даю согласие на это самое признание, к которому никакого отношения не имею... Когда я начала изменять свои обстоятельства (потому что сами обстоятельства изменялись), то есть себя саму, я была, хоть я того и желала, не в состоянии донести это до Тебя; сейчас и того меньше... Ты ни единой минуты не представлял себе конкретно моей ситуации... когда я выйду. Что буду я делать, как буду я жить, где буду я жить, как буду я зарабатывать деньги etc. Ладно, всё это я должна сначала определить, прежде чем — чего я очень хочу — смогу приблизиться к Феликсу, ясно?
Это просто смех, но когда вчера я читала Т[воё] письмо, мне пришёл на ум Рёэлер, который изобразил Гизелу [Эльснер] этакой самкой ворона143 — не потому, что она разлюбила их ребёнка, а потому, что она разлюбила его [Рёэлера]... Это не дьявольский круг, а всего лишь буржуазный круг. В котором любовь продаётся и обсуждается, как нечто, являющееся собственностью... Но, как сказано: Я, раз уж это для Тебя так важно, согласна на признание законности, хотя это и шаг по пути, который мне чужд, и всегда был... В моей доброй
143 Имеется в виду, что вороны бросают своих птенцов на произвол судьбы.
271
воле Ты можешь не сомневаться (Ты даже должен рассчитывать на неё, раз уж ты на меня рассчитываешь)...
А ещё было бы мне очень интересно послушать, как это ваш детский сад, социалистический, дискутирует и приходит к выводу: без писульки от государства дела не идут. Well!.. Да Ты погляди, чем Ты занят; вот, например, Ты боишься за Феликса, мол, тяжело ему придётся, если его будут звать не так, как папу — вот уж действительно, конкретный аргумент... я же как идиотка, которую надо обвести меловым кругом» CCCXVI".
Это уже было нечто большее, чем метафора, — они действительно стояли лицом к лицу в меловом круге. Его ответ был полон горечи: дорогая Гудрун, я не могу прямо ответить на Твоё письмо, где Ты выстраиваешь моральное Сверх-Я, с высоты которого меня легко оплёвывать. Это Твоя давняя дилемма — задним числом оправдывать свои поступки, а всех остальных расставлять таким образом, чтобы платить за Тебя приходилось им... Я считаю, что детский сад прав... что планы вроде тех, что Ты строила прошлой весной — Феликса на 2 года отдать Вайнбергам, а самой уехать в Марокко (или после освобождения отдать его в Триангель, Штутгарт, Ундинген...), нельзя осуществлять, и в будущем нельзя, и я нахожу эту заботу абсолютно социалистической... Могу Тебе только сказать, что я этого не хочу и не могу... C’est tout'44, и конец.
В остальном же Феликсу живётся неплохо; скоро все вместе пойдут на демонстрацию, и он здесь повсюду кочует и всё время говорит «Хо хо Ходжа»,45. Он отказывается носить одежду, на которой нет изображения Мао, 144 145
144 Это всё (фр.).
145 Имеется в виду Энвер Ходжа (1908—1985), бессменный руководитель Народной Республики Албания. — Примеч. науч. ред.
272
которого он называет «Мамо». Конечно же, он [Бернвард] уже думал о том, на какие средства она [Гудрун] будет жить, когда выйдет на волю. Не желая навязывать свою помощь, он предлагает ей написать текст типа «Мой тюремный дневник» и опубликовать его в Edition Voltaire. Гонорара ей бы хватило на целый годСССХ|Х.
Её ответ был и того прохладнее: «Твоё предложение или Т[вою] просьбу мы обязательно обсудим, но, когда и как, пока совершенно неясно. Нет смысла торопить события, а та мысль, что Ты / Вы уже на это рассчитываете, мне полностью чужда, так что не надо». В действительности поджигатели уже вступили в переговоры с Мельцером и (после домашнего, внутреннего путча и разделения издательства) с «Мэрц Ферлаг» Шрёдера сссхх.
A Edition Voltaire, напротив, в апреле — мае 1969 года попало в новый кризис; здесь также случилась дворцовая смута, причём направленная конкретно против Бернварда Веспера в роли издателя, что Гудрун с насмешкой отметила и прокомментировала в письме от середины мая. Теперь же, в июне, она, по-видимому, уже плыла на другом, совсем другом пароходе: «Вчера я услышала от А[ндреаса], что основание отказа [на прошение о досрочном освобождении] содержит такой аргумент, мол, раз мы отвергаем любой государственный авторитет, то непременно смоемся. Абсурд слышать свою собственную песню из этих окаменелых пастей... Над мифами, насчёт двух лет в Марокко, я очень смеялась. Это печально. — Не мучайся с фотографиями [Феликса], если они есть — хорошо, а нет — я так и так его увижу» СССХХ1.
Тем раздражённей прозвучал его ответ: Ма сЬёге... оставь же меня со своей «критикой» в покое... Ты меня, конечно, не желая того и не зная об этом, угнетала достаточно долго и устанавливала такие правила, которые
273
тормозили моё развитие годами. Теперь я покончил с Тобой... Ты обо мне не знаешь ничего. Твоя тётушкина сущность (сказано без всякой агрессии!) способна представить себе только то, что воспринято Тобою как факт; Ты не привносишь сюда ни крупицы субъективного опыта. До некоторой степени это меня развлекает (ведь Ты так беспомощна), но быстро начинает раздражать... Для Вас время остановилось, и это — голоса из могилы — то, что я слышу последние два-три года СССХХ|1.
Это были чуть ли не последние письма, написанные друг другу Бернвардом Веспером и Гудрун Энслин. Обоих подхватил новый отлив, они легли в великий дрейф, который увлекал их в некую вылазку или путешествие без цели и без надежды вернуться.
11. Великий дрейф
Мы выехали в ночь. Рокеры со своими шлемами, кожаными куртками, железный крест вокруг шеи. Пара автомобилей, автобус-«фольксваген». Утром на Гусином рынке... И тогда начался штурм «konkret»... Рёль трясся в квартире Рюмкорфа, вооружившись газовым пистолетом. — Он от нас улизнул, этот «шеф», который тащит у левых деньги из кармана, а взгляды их держит за глупость... Потом на виллу. «Вольво» с заклинившими тормозами... «французские эстампы» валялись на полу, и стиль модерн превратился в осколки. Мелкая дрянь из журнальных страниц покрыла «супружеское ложе», Бог знает, шустрый товарищ, которому как раз приспичило пописать, загадил красивое, свежепостеленное льняное покрывало. При всём этом Ульрика... Это был её дом, она его обустроила, обжила, вместе с детьми покинула. Она бродила по нему, как по руинам...СССХХ|"
Акт вандализма 7 мая 1969 года, в котором Бернвард принимал участие с самого начала, сразу же прикатив на своём «вольво», трудно было бы превзойти
275
в его резкой символике. После того как провалилась попытка Ульрики Майнхоф и её Берлинского редакторского коллектива в ходе рукопашной захватить «коп-kret», она на глазах общественности демонстративно уничтожила своё былое буржуазное бытие. То был культурреволюционный акт постбрачной вендетты, подобный поступку художника Хенкеля, сжёгшего свои картины.
Участие в акции Бернварда также имело черты личного реванша. Дело в том, что в октябре 1968 года Рёль дал новую пищу ходячим упрёкам в левых махинациях вокруг издательств Voltaire и Heinrich Heine. Предисловие Дучке к «Письмам к Руди Д.» он за крупную сумму предложил в «Spiegel» и «stern». И (когда те не заплатили), сильно сокращённое, продал в «konkret». Что, ясное дело, навлекло на Рёля, как и на Веспера, гневные упрёки и ультимативные требования Дучке. Это, а также многое другое в том же роде привело к тому, что «Синдикат авторов» (среди них Гюнтер Вальраф) сместил Веспера с его руководящей позиции в Edition Voltaire. Это случилось после того, как он — так записано в протоколе — отказался предоставить «сведения о своих финансовых соглашениях с НН [Heinrich Heine] и возможность ознакомиться с редакторским договором», после чего пытался монополизировать переговоры с издателем Куртом Дешем о долевом участии.
На гектографической копии протокола этого скандала cccxxiv Гудрун с острой насмешкой написала из тюрьмы: «Но главный упрёк, Monsieur Мо, он разве несправедлив? Мне ли Тебя не знать? Что Ты всё никак не перескочишь через свою феодальную тень? (пока она Тебя не сожрала?)». В этом письме она в последний раз предложила ему подписать все бумаги, связанные с ребёнком, «чтобы Ты хотя бы от этой заботы избавился,
276
Тебе Твоя энергия определённо понадобится для другого» cccxxv. Правда, она тут же назвала это логической ошибкой, которую «я сделала по своей доброте», но которая «не устранила неслыханного несоответствия между практикой и прокламацией», что всегда было главной ошибкой Бернварда CCCXXVI. После этого он как раз и потребовал, чтобы в будущем она избавила его от своей критики и ограничилась «нейтральным отношением».
Сам же он бродил среди обломков своего прежнего существования, словно в руинах. Матери он, правда, написал весьма вальяжно: как Ты, возможно, знаешь из газет, я обобществил издательство и теперь являюсь всего только свободным сотрудником «Проектной группы», которая им [издательством] руководит... Это решение, с тех пор как я его нашёл, очень меня успокаивает. Я снова прихожу сейчас к самому себе, к Феликсу... Гудрун освободится где-то в июне — июле: что она потом будет делать, что будет с Феликсом и т. д., совершенно неясно. Это значит, мы оба решили, что Феликс остаётся со мной; и я объявляю его законорождённым... Летом он хотел бы в Испанию или в Марокко (с Феликсом или без него, возможно, он останется с дедом и бабушкой в Штутгарте на пару недель) cccxxv".
Жалкая вынужденная ложь. Ведь рухнула и вторая издательская карьера Веспера, а вместе с ней — его общественная роль и материальный достаток. Что же до Гудрун, то там всё было твёрдо решено, что после освобождения она продолжит жить с Андреасом. Феликс, вокруг которого вроде бы шла вся эта «кавказская» возня, и для него всё больше становился обузой. Лена Конрадт, намеченная эрзац-мама, отказалась со всем дружелюбием. А ведь к тому же был тут ещё некто, благодаря кому смешение всех чувств, мыслей и отношений сделалось полным и совершенным.
277
Сладкоголосая птица юности146
Вылазке предшествует дрейф, сказано в одном из первых пассажей «путешествия». И: желая узнать, что там творится с Рут, я пытаюсь взять под контроль все семь лет с Гудрун CCCXXVIII_ Своему попутчику Бартону он признавался: я боюсь состариться СССХХ|Х. При этом Джинг ему перед отъездом сказал: девочку взять — свободным статьсссх<х. Так в 1969 году по-китайски можно было высказать много такого, что по-немецки звучало более чем криминально.
Бернвард возобновил контакты с Рут приблизительно в феврале 1969 года, и вскоре это приобрело черты любовного безумия, замешанного на идее преследования. Мотивы, по которым 14-летняя, после всего случившегося летом 1967 года, поддалась на авансы своего экс-шурина, Рут Энслин сегодня не может себе толком представить. Возможно, известную роль сыграли болезненная растерянность (после травмирующих ударов судьбы в 1968 году), любопытство ранней зрелости, направленное также и против поколебленного авторитета родителей, и попытки умной не по годам девушки анализировать вершащуюся вокруг неё психодраму. Ну и, конечно, малая толика сладкой мести, поскольку Гудрун, сделав её своей сообщницей, потом бросила в беде.
Бернварда же наверняка подстёгивали и вдохновляли первые короткие записки Рут в ответ на его утверждение, что последние полтора года (минимум) непрерывная связь между нами существовала даже тогда, когда мы подолгу не виделись, почти позабыли друг
146 «Сладкоголосая птица юности» — пьеса Теннеси Уильямса (1959), по которой был снят известный фильм с Полом Ньюменом в главной роли. Герой пьесы Чанс Уэйн живёт под угрозой кастрации, которая выступает в качестве символа деградации современного человека. — Примеч. науч. ред.
278
друга. Он совершенно заболтал её своим психо-полит-харгоном: что только через «долговременные отношения с людьми» (обозначенные Мао как коммунисти-че-ская добродетель) он способен восстановить себя, собственную идентичность и что её письмо, кажущееся таким строгим... представляется скорее обороной сссххх|. Он пичкал её текстами Вильгельма Райха, Франца Фанона и Льва Троцкого, а она защищалась Александром Митчерлихом и Зигмундом Фрейдом; ей это льстило и в то же время было интересно — весь свой беспорядочный опыт перевести на язык теории, который она между тем усиленно усваивала.
То, что Рут должна послужить ему медиумом «идентификации», чтобы он смог восстановить в собственных глазах свой поколебленный, повреждённый образ и чтобы отказ Гудрун от него обратить в его полную противоположность, — всё это Бернвард излагал своей юной корреспондентке более или менее откровенно, пусть даже отчасти и противореча самому себе: месть гудрун, нет, может быть, сперва только путь, чтобы мне от неё освободиться (единственный, для меня возможный!), но именно потому, что ты совсем другая. В остальном же он считает, что Andreas-chose147 был просто реакцией на нашу латентную «связь», ты, значит, причина — и это было очень хорошо сссххх".
Его телефонные и письменные домогательства становились всё настойчивей. Внезапно он всплыл в Штутгарте и принялся подкарауливать её после школы. И бомбардировал её предложениями уехать с ним летом, например вместе с Леной, в Италию — что в мечтах определённо сводилось к повторению «три-ключе-ния» с Гудрун и Дёртэ в 1962 году. Когда стало ясно, что вместо этого Рут с родителями едет в Дубровник,
147 Остановить выбор на Андреасе (англ.).
279
он объявил, что отправится вслед; никто ему этого не запретит. Свои письма он начинял оскорбительными обращениями к озабоченным членам пасторской семьи, тоже, конечно, их (письма) читавшим: я совершенно ничего не имею против того, что мои письма читают... что взять с бедолаги, который не знает тысячи взаимосвязей, который вечно только «видит грязь, что он с собой таскает» (Лоуренс)? ...вуайеризм — исключительно трудноизлечимое извращение СССХХХ|".
В письме самому Гельмуту Энслину, который перед этим по телефону умолял его хотя бы младшую дочь оставить в покое, Веспер продолжил начатое в прошлом году сведение счётов и, будто в садистской ролевой игре, довёл его (сведение счётов) до крайней остроты: люди не машины, которые можно включать и выключать, у них имеются потребности, отличающиеся от Твоих и которые Ты не можешь силой или запугиванием подавлять... Теперь Ты проиграл то, что рассчитывал выиграть, свой покой... Когда-нибудь я охотно об этом подробнее поболтаю (дух, море перед глазами, наверное, так более справедливо)cccm(N. Это означало, что он не даст им от себя отделаться, но и на отдыхе продолжит осаду в Дубровнике.
Незадолго до этого в каннштаттский пасторский дом пришло адресованное Рут заказное и срочное письмо «о Клейсте», уже цитированное выше. В нём он адресуется к ней любимая, поскольку между Тобою и мной ничего и никого больше нет. Этот документ свидетельствует о том, что у его автора определённо едет крыша, но это в то же время и — совершенный образец домогательства, принуждения на жаргоне «сексуального освобождения», когда для достижения цели используются все семейные противоречия и сестринское соперничество: я думал о том, что ты недавно сказала, мол, в твоей эдипальной ситуации — с г[удрун], г. в роли
280
матери — я занимаю отцовскую позицию... это в твоей психической ситуации — положительный момент, это должно привести к настоящему прорыву в идентичность, к разрушению... (направленной на г.) материнской фиксации и через это — к уничтожению Твоей сексуальной скованности... к тому же, сексуально ты далеко превосходишь г... твой отец совершенно прав, когда боится, что сексуальное вожделение возникает у нас даже от простого разговора... наша история тянется уже безумно долго.
Он запутывал себя (и её) бесконечными ассоциациями: что, когда он ещё спал с Гудрун, в мыслях уже спал с ней (Рут), и что Гудрун заметила это и потому ушла к Андреасу, который не хотел иметь с ней ничего общего; что он, Бернвард, только осознав её большую нежную телесность, смог преодолеть свою собственную дотоле остававшуюся неизжитой... эдипальную ситуацию и свои гомофильные фиксации на отце и тем самым избавиться от своих страхов перед кастрацией, прежде завязанных на Гудрун — на Гудрун, которая теперь утешилась и может сгинуть, разлагаясь... А потом он перешёл к посетившим его в присутствии Лены Кон-радт в первое серо-голубое утро на ванзее фантазиям о Клейсте и фрау фон Фогель.
Заканчивает он совершенно гимнически: о сладкая, я очень счастлив, я очень счастлив... всё имеет к тебе отношение... знаешь ли, почему вдруг ЗАГАДКА решается и свободен [становишься]? со мною больше ничего не может случиться... о, я так хотел бы узнать, хорошо ли тебе, когда тебя любят, тобою любуются, с тобою нежны (ода, я знаю, тебе только четырнадцать, но почему мы не должны были спать вместе, если мы любим друг друга ?)cccxxxv.
Он окончательно отпустил вожжи и свою беду использовал для экзистенциального акта освобождения.
281
Во всяком случае, он хотел внушить это себе и окружающим: сама по себе перестройка, начавшаяся весной, последовательно идёт своим ходом; я от издательства... отрёкся... Делание книг долгое время невыносимо. Я чувствую себя очень свободным сейчас, потому что мне действительно всё открыто... я начинаю постепенно очищать квартиру и погребать своё прошлое и отбрасывать. Рут предстала ему проводником (медиумом) этого избавления от всех связей: то, что Ты — может быть, не желая того — совершила, главное: мне стало ясно, что прошлое было не моей жизнью; что дальше будет по-другому и по-новому etc. И вот в пути я сейчас...cccxxxvl
Освобождённые
Ключевым моментом кризиса, желая избегнуть который Бернвард и затеял всю эту изнурительную акцию, стало временное освобождение поджигателей 13 июня (до условного пересмотра приговора). Он не встречал Гудрун, когда она вышла из тюремных ворот. Да ему, конечно, и больно было бы видеть сцену воссоединения пары Гудрун / Андреас, которое отпраздновали в ателье художника-карикатуриста Альфреда фон Майзен-бурга во Франкфурте. На фотоплёнке из архива Астрид Проль запечатлена пара, тесно прижавшаяся друг к другу, вместе с Кунцельманом и его новой подругой Иной Зипманн (бывшей женой интеллектуала внепарламентской оппозиции Экарта Зипманна), рядом Торвальд, все расположились в ряд на ложе из матрацев, которые теперь стали стандартной принадлежностью инвентаря любой коммуны.
На радостях освобождённые дали впрыснуть себе по дозе раствора опия, а днём позже почувствовали
282
симптомы лёгкого гепатита, отчего стали казаться ещё более бледными и худыми. По-видимому, то был данайский дар Кунцельмана, к тому времени плотно подсевшего на тяжёлые наркотики. Колола его Ина, опытная медсестра.
франкфуртская сцена, на которой они появились, была охвачена стремительными переменами. В ходе «Активной забастовки» в зимний семестр 1968/69 годов, а также кампаний на предприятиях, среди арендаторов, заключённых и учеников весной и летом воинствующая «фракция кожаных курток» ССНС развилась в разветвлённое маоистское течение, которое объединяло в своей практике крайнюю внешнюю воинственность с зачатками жёсткой внутренней дисциплины. Некоторые уже начали стричь волосы и «ходить на предприятия»; к осени это стало своего рода массовым феноменом. На этой ранней МЛ 148-сцене наркотики ещё были в ходу; но теперь они служили скорее для финансирования «политической работы», чем для собственного «расширения сознания», которое отныне достигалось изучением текстов Маркса, Ленина и Мао, а также другими революционными упражнениями. Такая вот странная чересполосица, в которой поджигатели гораздо легче могли обрести своё место, чем, скажем, такой, как Кунцельман, выступавший в качестве великого попрошайки и чистой воды тунеядца и потому у некоторых своих воинствующих гостеприимцев возбуждавший линчевательские фантазии («Окунуть его в Майн в свинцовых башмаках»).
В то время как он и Ина в середине июля откочевали в «Knastcamp»149 во франконском Эбрахе (а оттуда
,4> Марксистско-ленинской.
149 Camp — лагерь (англ.). Knast — хлебная корка (нем.) или тюремный срок (жар г.). Всё слово можно перевести как «голодный лагерь» или «лагерь зэков».
283
дальше — на прогулку в террор, и хватит об этом), выздоравливающие поджигатели остались во Франкфурте, где со времени своего процесса они пользовались некоторым уважением. Второго июня квартет подписал договор с издательством «Мэрц» о подготовке материалов для книги с рабочим названием «BAU150 — Тюрьмы узников», что явно было ухудшенным при попытке исправить («обалгорненным») вариантом баадеровско-го лозунга «Тюрьмы — узникам!». Каждый получил на руки по 1000 марок аванса. Баадер опытной рукой поставил на расписке в получении фальшивую подпись вместо Хорста Зёнляйна, который к тому времени мало-помалу уже начал отходить от группы и так никогда этих денег и не увидел cccxxxv".
Но главной причиной того, что поджигатели остались во Франкфурте, была всё же «Акция Штаффельберг», в которую они оказались втянуты сразу после освобождения. Тогда 200 активистов внепарламентской оппозиции из Франкфурта и Миттельгессена съехались к исправительному дому для несовершеннолетних (Штаффельберг), расположенному поблизости от Биденкопф, и призывали воспитанников взять власть в заведении в свои руки или — как большинство в конце концов и поступило — попросту смыться. Эта мощная акция стала одним из основных моментов давно уже ведущейся «Кампании исправительных домов», в центре которой была борьба против «воспитательного террора». Главными носителями идеи выступали студенты образовательных вузов, инспирированные маоистами франкфуртские районные группы, намеревавшиеся создать «Красные гвардии» и «Боевые группы бывших поднадзорных воспитанников», ряды которых быстро пополнялись всё новыми беглыми юнцами из исправительных домов.
150 Der Bau (нем.) — строение в самом широком смысле — от норы барсука до мироздания.
284
Эта среда и эта кампания (развивавшаяся совершенно независимо от поджигателей) были словно специально придуманы для Баадера и Энслин, чтобы служить им резонансной почвой и базисом для рекрутирования единомышленников. Но для чего? «Андреас Баадер строил обширные планы... Он, не имевший отношения к университету, хотел собственного политического существования, хотел построить свой дом»СССХ)0М". Это слова Ульрики Эдшмид, которые передаёт Астрид Проль. Сама же она пишет в другом месте: «Когда Андреас Баадер и Гудрун Энслин вышли из тюрьмы, они знали точно, чего хотят. В отличие от затуманенных наркотиками коммунаров, они излучали великую решимость и ясность»сссххх,х. В чём заключалась эта «ясность» и как должны были выглядеть «собственное политическое существование» и «свой дом», так и остаётся неясным по сей день.
Астрид, младшая сестра Торвальда (оба дети из зажиточной семьи архитекторов в Касселе), познакомилась с Баадером в 1967 году во время приезда в Берлин, а в октябре того же года вместе с ним заложила зажигательную бомбу в Дом Америки. Бомба была более или менее аналогична франкфуртским боеприпасамCCCXL. Во время заключения Астрид Проль стала главным связующим звеном между Торвальдом, Андреасом и Гудрун, а позже — чем-то вроде их правой руки.
Бегство и отговорки
Круговорот акций, необходимость рано или поздно уходить в подполье, болезнь после заключения да и остававшиеся нерешёнными проблемы с Бернвардом — множество было причин и отговорок, мешавших Гудрун Энслин первым делом поступить так, как можно было
285
ожидать после всех её писем из тюрьмы: а именно — отправиться в Берлин, Штутгарт или Ундинген, чтобы снова наконец увидеть ребёнка и забрать его к себе.
Она этого не сделала; до сих пор так и осталось неясным, повидалась ли она вообще хоть раз с Феликсом, прежде чем исчезнуть в подполье. Конечно же, это было — в самом широком смысле — «политическое» решение, которое Баадер и она принимали вместе. Но также очевидно, что для столь радикального шага должны были иметься причины, коренившиеся в её собственной личности и ситуации. Так, со стороны родителей, а также многочисленных покровителей и доброжелателей она не могла не ощущать растущего давления ожиданий, причём не просто формального свойства. После всех интеллектуальных лавров, которые она получила авансом и из которых ещё в ходе процесса ей свили настоящий венок, — как продвинула она за три года работы свою литературоведческую диссертацию? Удалось ли ей — при всех её литературных дарованиях (явственно видных по письмам) — создать хоть что-то самобытное? В тюрьме она много читала, но совершенно бессистемно, от Пруста до Мао. Профессор Хейниц сделал предложение — устроить её при университете, чтобы она смогла закончить диссертацию. Она отклонила его вежливо, но определённо! Ну хорошо, она решила заняться радикальной политикой, а не делать карьеру. Но не признание ли это, чего доброго, собственной несостоятельности?
Невольно здесь на ум приходит модель поведения, определявшая её отношения ещё с Бернвардом: в прежние годы она была склонна полностью, до самоотдачи и самопожертвования, идентифицировать себя с проектами своих мужчин и только так обретать собственное призвание и достоинство. В этой радостной готовности отдаваться легко распознать мечту о слиянии,
286
в которой, разумеется, присутствует мотив овладева-ния объектом вплоть до его полного конструирования заново. Однако «проект» Баадера являлся не чем иным, как только им самим; ненаправленная первобытная сила «Оппозиции против всего», подчинённая только его генеральному принципу: «что угодно — но сделать». В основном это был проект нарциссической самореализации, притягательность которого, по-видимому, была так могуча и исключительна, что даже самые страстные мечты о воссоединении с сыном испарились, словно их и не было.
«Сказать летом 1969 года „Ни шагу без моего ребёнка”, было бы для Гудрун первым шансом произнести „Я”», — так думает сегодня её сестра Рут. Но, сказав так, ей пришлось бы поддерживать некий жизненный уровень, окунуться в повседневную банальность, прагматику добывания хлеба насущного. Это означало бы также отказ от её шикарного анархиста Анди и от статуса королей сцены, которым они бесспорно обладали летом 1969 года. Да и вообще пришлось бы забыть о богемной жизни, которую они вели, прикрываясь высокими политическими и социальными целями.
Оргонавты
Тридцатого июня Бернвард посадил двухлетнего сына на самолёт до Штутгарта, снабдив его милым сопроводительным письмом: дорогая стюардесса, это Феликс. Он отзывается на это имя. Он понимает всё, даже то, что сам он ещё не может говорить... Он уже часто летал. .. Пожалуйста, ни в коем случае не применяйте насилия, потому что он воспитан в антиавторитарном духе и очень чувствителен. Если, против ожидания, возникнут трудности, то охотнее всего он послушается
287
кого-нибудь из Ваших коллег — мужчин (потому что его воспитанием занимается исключительно отец.Боль -шое спасибо! Папа CCCXLI.
Написал он и Зайлерам: дорогие друзья, вот прибывает гость на летние каникулы. Затем следовали детальные указания насчёт привычного распорядка дня мальчика, что он ест и пьёт, как он спит, какую одежду носит и чем играет. Здесь он с 10 до 17 часов был в детском саду, где дети всё делали сообща, спали, ели из одной большой миски. Поэтому он очень социален, охотно со всеми всем делится и т. д. И всё же Феликс очень фиксирован на отце... причём нехватка матери и т. д. сейчас выражается в диффузной потребности в нежности... Как это всё-таки хорошо, как успокаивает, что есть Вы и Ваша семья, потому что здесь у Феликса есть приют, куда он всегда может, например, летом на некоторое время скрыться из города. Через четырнадцать дней он [Веспер] хотел бы сам приехать в Швабию, тогда и поговорим обо всёмCCCXUI. Такое вот подчёркнуто формальное письмо в дом консервативных гостеприимцев, который в переписке с Гудрун-заключённой постоянно рисуется буржуазным семейным адом.
Сам же Бернвард, согласно «путешествию», находился в преддверии великого прорыва и побега. Ближайшие станции были намечены твёрдо. В середине июля он хотел попасть на «Тюремную неделю»151 в Эбрах; затем via152 Штутгарт (и, возможно, Ундинген) дальше в Италию; и оттуда в Дубровник. Так, во всяком случае, он написал Рут. А перед этим он лихорадочно трудился в Берлине, чтобы как можно скорее закончить с брошюрой вильгельма райха «о зигмунде Фрейде», из которой мы хотим / должны сделать деньги CCCXLI". Мы — это он и Лена Конрадт. Под фиктивной вывеской
151 «Knastwoche»: die Woche (нем.) — неделя. Knast —см. примем. 124,149.
'“Через (лат.).
288
«Общество за подавление эмоциональной чумы» они в крайней спешке сфабриковали ещё одну брошюру, содержавшую интервью Вильгельма Райха, данное Курту Эйслеру в 1952 году, и успешно торговали ею с рук целый годсссхиу.
Это было больше, чем просто деловое партнёрство. Для обоих открытие «ОРГОННОЙ ЭНЕРГИИ, энергии жизни», совершённое поздним Райхом, стало путеводной идеологией на всю их дальнейшую, не столь уже долгую жизнь. «Либидо как физическая космическая реальность — вот мой труд», гордо заявляет Райх в интервью. «Энергия жизни» должна быть «считываема счётчиком Гейгера и видима в голубизне атмосферы». Развивая свои «оргастические» способности и разрушая панцири своих характеров, люди могли бы позволить этой космической энергии жизни свободно «струиться» внутрь себя. И наоборот: «Генитальное функционирование личности есть выражение её жизненной энергии». Кто же отказывается от развития своей оргастической потенции, подавляя её буржуазной «нечистой совестью», тот неизбежно умножает ненависть, зависть, «коварное недоброжелательство», короче, поддаётся «эмоциональной чуме». Он становится гонителем других, оргастиче-ски освобождённых — превращается в МОДЖУ ’53.
Тем не менее путь освобождения по Райху — совсем не сахар. Авторитарные структуры господствующего общества, многотысячелетняя религиозная культура «нечистой совести» и т. д. деформировали людей в оргастическом плане, отравили их чувства, заковали 153
153 МОДЖУ — одно из многих причудливых порождений позднего, мучимого манией преследования Вильгельма Райха. Сам себя он видел неким Джордано Бруно от психонаук; исторического же Бруно предал инквизиции ложный друг по имени Мосениго; отсюда МО. Джу происходит от Джугашвили, настоящей фамилии Сталина, которого экс-коммунист Райх считал предателем и гонителем всех истинных революционеров. — Примеч. авт.
И Веспер, Энслин, Баадер
289
характеры в панцирь. Тому, кто хотел попасть в центр своей личности, туда, «где лежит всё естественное, нормальное, здоровое», тому приходилось сначала пробиваться сквозь «средний слой», в котором царил «страх, ужасающий страх, не только это — и убийство», «прежде чем достигалось то, что Фрейд называл Эросом и что я... называю Оргонотическим Течением» CCCXLV. Больному обществу, множеству МОДЖУ вокруг, этот полный конфликтов путь сексуального освобождения и оргоно-тического течения, естественным образом, должен был казаться болезнью, психическим отклонением, хотя болезнь эта, как писал позднее Веспер в своих Эппен-дорфских посланиях, как раз и является предвестником «великого здоровья». И сам Райх, умерший в 1954 году в одной из тюрем США, был тому лучшим примером,54.
Таким образом, учение Райха столкнулось с тоталитарным представлением о физическом и психическом здоровье и очищении. Для Бернварда Веспера во всём этом имелась специфическая привлекательность, потому что некоторые идеи из тех, что исповедовал его отец и с которыми он сам вступил в жизнь, учение Райха легко упраздняло и дискредитировало. Уже в раннем (ещё не безумном) труде Райха «Массовая психология фашизма» очень подробно говорится о том, что выбить почву из-под ног у успешной нацистской политики похотливого культа массы и обывательской «силы через радость», опровергнуть её мифы, можно с помощью левого сексуально-политического контрнаступления.
Но в 1968 году марксизм-райхизм служил прежде всего безупречной идеологией социального освобождения и упразднения границ. Тем самым сексуальность
154 Действительно, Райх был арестован окружным шерифом за то, что отказался приобрести необходимые сертификаты по технике безопасности для своих «оргоновых аккумуляторов» и окопался в укреплённой части своего Оргонного института. — Примеч. авт.
290
признавалась жизненной силой, которая через развитие «Оргастической потенции» призвана способствовать прежде всего собственному освобождению и не мОжет соответствовать никакому объекту. Всё это как нельзя лучше соединялось с «Политикой расширения сознания» через наркотики, идеологи которой также провозглашали, «что естественным состоянием человека является экстатический восторг, экстатическая интуиция, экстатическое, точное движение» (так пишут Ричард Алперт / Тимоти Лири в своём Манифе-CTe)cccxLvi.
Правда, окрылённые наркотиками «взлёты» и «орго-нотические потоки» должны были, в соответствии с духом времени, служить всего лишь предпосылкой для создания боевой коллективной души, т. е. для «револю-ционизации революционеров» и производства «новых» людей, только в борьбе против всяческой зависимости и эксплуатации обретающих свою истинную «идентичность». Всё это описывает всего лишь туман мыслей, чувств, настроений и аффектов, в котором осуществилось рождение в Германии, и прежде всего в Западном Берлине, вооружённого подполья из субкультурного андеграунда,55. То было движение наощупь, поиск вслепую, поход оргонавтов.
Начало спектакля
Что же всё-таки стало первой манифестацией немецкого терроризма? Вечер 2 июня 1967 года в берлинском Республиканском клубе, когда светловолосая женщина, похожая (предположительно) на Гудрун Энслин,
155 В оригинале — игра слов: немецкое слово Untergrund (подполье) и английское Underground (подполье) грамматически совершенно идентичны. Но разница между подпольем и андеграундом очевидна.
11*
291
якобы выкрикивала, что с поколением Аушвица можно разговаривать только с оружием в руках? Поджог универмага во Франкфурте как смутное предвестие малой войны? «Пасхальные беспорядки» после покушения на Дучке или «Битва на Тегелер Вег» как очевидные признаки перехода от игры провокаций к серьёзности боевых действий?
Или же прасцены немецкого терроризма впервые разыгрались в «Лагере зэков» во франконском Эбрахе, где, следуя воззванию, решили собраться «все нарушители общественного порядка, бунтовщики и рокеры» Республики и провести там «Красную тюремную неделю» (с 15 по 21 июня 1969 года) в знак протеста против содержания в тамошней тюрьме для несовершеннолетних одного мюнхенского товарища? Был арендован луг, огромный шатёр, кинотеатр, должны были играть две рок-группы (Amon Du’u’l и Tangerin Dream), в программе значился футбольный турнир в честь дня рождения Кунцельмана — такой вот маленький революционный Вудсток, куда, правда, кроме спальных мешков, провианта и тентов были завезены «пращи, гранатомёты... ножи, тюремная одежда, полицейская форма... баллончики с газом, трещотки, мегафон... и так далее» — с мрачным юмором сообщал «Центральный совет бродячих хаш-повстанцев» Берлина CCCXLV".
Бернвард Веспер с Леной Конрадт поехали в Эбрах. Я вспоминаю... после полудня, когда мы приблизились к Бамбергу... о мыслях, что здесь встречу Гудрун, которую опять освободили четырнадцать дней назад, почти причина для возвращения... о прибытии на позднем закате в «лагерь», где под соснами Кунцельман и его свита обозревали деревни Франконии... «Это Рут?» — спросил Кунцельман. «Нет, Лена», — отвечал яCCCXLVI".
Здесь под стенами древнего монастыря Эбрах собрались многие из тех, кто в ближайшие месяцы и годы
292
составит ядро или ближайшее окружение террористических групп и движений. Но пока ещё никто из актёров по-настоящему об этом не задумывается. И всё же на фотографиях, запечатлевших эту леворадикальную семейную сцену, некоторые молодые женщины и мужчины приковывают к себе взгляд. Здесь они — всё ещё дети-цветы мировой революции, но сегодня, оглядываясь на прошлое, мы знаем, что спустя совсем короткое время они «падут в борьбе» или получат клеймо на всю жизнь: Ина (Зипманн), Инга (Ирмгард Мёллер), Бригитта (Монхаупт), Георг (фон Раух) и Томми (Вайсбеккер). На киноплёнке, которую Герд Конрадт и Катрин Зей-больд снимали для агитпроповского фильма («Дикие звери»), но позже из соображений безопасности частично уничтожили, можно было мельком видеть и Бернварда Веспера, вместе с Леной, женой Конрадта.
Из Эбраха человек двадцать обитателей лагеря отправились дальше на юг, в Италию. Бернвард и Лена, его сообщница, ещё раньше выехали через Штутгарт, где он встретил Рут и поцеловал её; или сделал это позже в своём воображении. Он был слегка не в себе, когда сразу после этого бормотал Рут какую-то чушь про поцелуй как двойной коитус и об обратном пути в то чрево, которое меня породило, что только одно может стать последним шагом идентификации. И что он в д[убровнике] дни и ночи там радуется сссхих. и ещё одна «три» — сцена: Лена играла с Бернвардом, Бернвард играл с Рут, Рут играла (слегка) с Бернвардом.
В Ундинген к Зайлерам он, по-видимому, не поехал. Вместо этого где-то «On the road» они снова наткнулись на группу из Эбраха. Собственно, сначала все хотели двигаться дальше в Сицилию, в тот самый Camp бунтарей — анархистов («Uccelli»), где годом позже «приземлятся» близнецы Ульрики Майнхоф. Но в Риме некоторые решили не ехать «к жертвам землетрясения на Сицилию, а рвануть
293
к ФАТХ156 в Палестину», как пишет в своих мемуарах Дитер Кунцельман. И вот поехали: он сам, Ина Зипманн, Георг фон Раух, Лена Конрадт и ещё один «пятый человек» на белом автобусе «форд», взятом напрокат в Берлинском техническом университете. Из Рима через Милан — где великий меценат Пельтринелли дал им необходимые деньги на дорогу — в долгое странствие дальше через Балканы, Турцию и Сирию — в ИорданиюCCCL.
Сама идея была не так уж оригинальна. В середине июля официальная делегация ССНС отправилась из Франкфурта через Египет в лагеря палестинцев на Иордане, чтобы надышаться там воздухом герильи. Тем летом и из других западных стран левые революционные туристы потянулись на ближневосточный фронт, так же как в 1968 году — на Кубу, исполнявшую тогда роль летнего молодёжного лагеря мировой революции. По прибытии в Амман группа Кунцельмана вела «дискуссии с ведущими представителями палестинских освободительных организаций», в частности с Ясиром Арафатом; и по особому желанию они «провели неделю в расположении одного элитного подразделения, которое жило на притоке Иордана в библейских пещерах», как даже тридцать лет спустя с великой гордостью отмечает старый коммунар.
Там они упражнялись в стрельбе, причём отличались Георг фон Раух и обе женщины. Ина Зипманн, которая могла быть полезной на санитарной службе, ещё на несколько недель задержалась в лагере ФАТХ или НФОП157.
156 ФАТХ — крупнейшая партизанская организация (возглавляется Ясиром Арафатом) из числа входящих в Организацию освобождения Палестины (ООП). — Примеч. науч. ред.
157 Народный фронт освобождения Палестины — крупнейшая леворадикальная палестинская организация, входящая в ООП. Создана в 1967 году Жоржем Хабашем, именовавшим себя «Че Геварой Ближнего Востока». С 1974 по 1979 год НФОП отказывался признавать политические средства урегулирования ближневосточного конфликта. — Примеч. науч. ред.
294
«Лена, очень много снимавшая, как во время нашего путешествия в Иорданию, так и в самой Иордании, из соображений безопасности, из-за фильмов, которые, несмотря на это, к сожалению, исчезли, вылетела из Бейрута через Париж назад в Западный Берлин. Георг, ещё кто-то и я сели в автобус „форд” и поехали через Алеппо... обратно в Стамбул. В этой поездке — мимо замков крестоносцев, мечетей и греческих театров — впервые возникла идея по нашем прибытии в Берлин создать группы городских партизан по образцу южноамериканских мегаполисов: Тупамарос Западного Берлина»’58СССи. Так говорит Кунцельман, который, очевидно, полагает за собой авторское право на идею немецкой городской герильи — чего доброго, не без веских оснований.
О глушь, о бегство из неё
А где был Бернвард? С Леной он расстался в здании вокзала в Милане... потому что она «во время вылазки однажды piazza Nova увидеть захотела» CCCL". И вообще (так позже он докладывал Герду Конрадту), она хотела
,se «Тупамарос» — движение национального освобождения им. Тупак Амару, организация городской герильи в Уругвае, послужившая примером для всех городских партизан. Создано в 1962 году, в 1963 году начало боевых действий, успешно противостояло правящему режиму до 1973 года, прославилось похищениями министров, миллионеров, генералов, иностранных послов и даже спец-советника ЦРУ, а также массовыми дерзкими побегами из тюрем. Раздавало беднякам сотнями тысяч захваченные в банках деньги и тоннами — конфискованное на складах продовольствие. В июне 1973 года в ходе развёрнутых военным режимом массовых репрессий (арестовано свыше 80 тыс. человек) большинство «тупамарос» было схвачено, и организация ушла в глубочайшее подполье (всего в плен попало около 4 тыс. «тупамарос», несколько сот погибло). После падения военной диктатуры в 1985 году на своём IV съезде «Тупамарос» преобразовалось в легальную партию. — Примем, науч. ред.
295
в Индию cccu". Но вместо Индии или Сицилии она отправилась в Палестину, а Бернвард — в Дубровник. Не запланировал ли он это заранее, кто знает...
Увы, Дубровник обернулся для Бернварда не осуществлением, а крахом. Правда, ему удалось — хоть он и не знал, где остановились Энслины, — подкараулить Рут на одной из городских площадей и, несмотря на протесты отца, договориться с ней о свидании. Матери в Триангель он между тем написал обязательную отпускную открыточку, датированную 1 августа, его днём рождения: дорогая мама, я пару дней пробуду здесь на юге, чтобы покупаться и немного отдохнуть. Феликс пока что в горах у Друзей. На обратном пути мы вдвоём Вас навестим. Самые добрые пожелания от Твоего сына Бернварда CCCLIV.
Поздним вечером ему удалось наконец завлечь девушку в свою оргоно-голубую драконову пещеру. Но вопреки всем прежним письменным предупреждениям, что, мол, её сексуальная скованность... будет иметь чудовищные невротические последствия, тогда как удовлетворяющий оргазм «биоэнергетически совершенно необходим», он, попытавшись — наполовину уговорами, наполовину руками — заставить её уступить, вдруг натолкнулся на такой страх и такое отвращение, что этот самый «поток» был немедленно перекрыт. Тою же ночью, не прошло и 36 часов после его прибытия, он бежал из Дубровника.
Под тамарисковым деревом у шоссе перед въездом в Риеку он подцепил Бартона, юного хич-хайкера из Нью-Йорка, и возвестил ему своё решение: «Я напишу книгу... The title of the book will be HATE»'59. И Бартон сказал: «Очень хорошее название... люди это будут покупать» CCCLV. Сюжет уже стоял у Бернварда перед
159 Название у книги будет НЕНАВИСТЬ (англ.).
296
глазами: я ненавижу Дубровник. Я ненавижу Гэрманию. Я ненавижу этот катящийся вокруг меня овощ. Я ненавижу машины... Я ненавижу Берлин... Я ненавижу своего отца. Я ненавижу всех, кто сделал меня скотом... И так далее 150—200 страниц. И где-то, чтобы соблюсти диалектику, я люблю себя — но это сначала надо нащупать... Я заметил, что это была очень хорошая литературная история, в конце которой — сцена на ночной улице, когда Луна стояла над Заливом и «никому не постижимое самоубийство» CCCLVI.
Чтобы объяснить своё мрачное настроение, он сказал: «Знаешь, я потерял девушку — я ничего не понимаю больше!» И так бывало всегда: даже через соприкосновение с мальчиком Джингом он не сумел проскользнуть назад в своё юношеское астральное тело, сам вновь стать ребёнком. И как раз в ночь, когда Сладкоголосая Птица Юности исчезла, он оставил позади тридцатый год своей жизни. О, всё это вместе — была чудесная ночь и прощание действительно было моим прорывом, я почувствовал, как внезапно стал чарующим актёром, трагиком, и лавровый венок в лунном свете поблёскивал чёрным возле моей головы CCCLV".
Вот так, с трудом маскируя это самоиронией, он постепенно вновь взял верх над собой и решил стать писателем — кем, собственно, он всегда должен был быть и кем однажды уже почти стал. Но теперь ему приходилось начинать всё совсем по-другому, чем прежде; он был уже не вынужденный продолжатель, но дерзкий соперник, вызывающий своего мёртвого поэта-наци-ста-отца, один из родившихся после отцовской смерти, отданных на заклание, в-скотов-превращённых, постфашистских жертв немецкого фашизма. Который обрёл «великое видение» и понял, что «они», господствующие, по-прежнему господствуют, только под другой политической
297
и идеологической личиной, формально демократической, на деле же оставаясь наместниками и подлыми приспешниками последователей Гитлера, новой фашистско-империалистической сверхдержавы США. Книга, которая ему теперь постоянно мерещилась, и ставшая скоро его идеей фикс, не должна была вообще иметь ничего общего с искусством или литературой. Уже сама манера письма должна была провоцировать: меня не интересует, разберётся ли кто-нибудь... Я интересуюсь исключительно собой и своей историей и моей способностью её воспринимать01™"'. Ведь это радикальное Я больше не являлось старым буржуазным индивидуумом, оставляющим за собой слизистые следы своих чувств, — это был новый политический субъект, который (как сказал Че) к борьбе в своей груди готовит зверя. И даже если раньше приходилось босиком делать ВЫЛАЗКУ через райховский ад, чтобы потом стать психически сильным и здоровым, генитально функционирующим и идеологически «Убей отца и мать, и сам повесься!», так сильно его впечатливший, совсем не далеко ушёл от старой скаутской формулы — победить внутреннюю свинью. Но такие ассоциативные сближения возникли у пишущего Веспера-младшего только тогда, когда он уже глубоко опустился в чёрный фантасмагорический «колодец своего детства».
Назад в Триангель
Действительно, первый маршрут «путешествия» Бернварда безо всякой иронии закончился в том самом месте, откуда десять лет назад он бежал в большой мир и которое теперь было единственным надёжным пристанищем, оставшимся у него: в родительском доме, в Триангеле.
298
Но смотрите: когда я ехал на автомобиле по лесистой равнине, меня снова сопровождала Гудрун. Не образ её, но авторитет... чувство, что она «у меня за спиной» и управляет событиями CCCLIX. Собственно говоря, это был чистой воды страх кастрации, что я избавляюсь от неё, нашей истории. Потому что теперь она спит с другим... Он опять вспоминал сцену смерти в комнате отца, когда он прошептал имя Гудрун ему в ухо. Но и свою мать тоже [вспоминал], пролетарку, которая оставалась холодна, как лёд, когда после удара отец медленно умирал: в её сердце никто не заглянул!CCCLX Как и в сердце Гудрун.
Теперь он опять делил большой пустой дом с матерью, чей разум постепенно угасал. Но когда в огромном зале он сидел за столом и переносил на бумагу свои путевые приключения и опыт, приобретённый в вылазках, у ног его играл Феликс, потерянный и вновь найденный сын, явившийся ему посреди вылазки в мюнхенском парке Хофгартен, когда ранним утром глубокое ГОЛУБОЕ небо наполнилось светом и цветом БЕЛЫЙ и серебряный самолёт отлетел к солнцу, на которое Бернвард глядел ослеплённо. И в то время, как он всё ещё рождался заново в дымке океанических ощущений, чувствуя, как тёплая фруктовая вода бежит по его телу, и видя перед собой гигантский купол материнской груди, из теней ночи выступил солнечный бог, мальчик. И новый поток слёз, счастья, потрясенья затопил его, потому что тайна, моя тайна открылась, и это звучало: ФЕЛИКС ЕСТЬ МАЛЕНЬКОЕ СОЛНЦЕ. Маленький сын (а не рано созревшая Рут) послужит ему инструментом или ключом, чтобы отпереть его историю, которая, в конце концов, тоже была историей отца-сына. ФЕЛИКС... я взял его на руки и сказал: «Приди ко мне, я никуда не уйду. Я всегда буду здесь...» и я отец и останусь с Тобой до скончания мира.
299
Эта уверенность овладела им ещё там, в мюнхенском Хофгартене, когда он совершал вылазку: я должен увидеть его! Я его никогда не оставлю! И вот теперь, после того, как он разругался со своим попутчиком Бартоном, а визгливые вопли баб-эриний прогнали его прочь из Langhans &-Obermeiers Highfisch-Kommune ’60, где он просто хотел лечь поспать, Бернвард пускается в долгое ночное путешествие на автомобиле по горным дорогам. Он хочет скорее добраться до Зайлеров, чтобы увидеть сына и забрать его с собой. А ещё думал, не отдать ли его, например, чтобы предпринять путешествие — потом навсегда...ссам
Такими фразами, похожими на бормотание человека, говорящего с самим собою, резко обрывается первая часть манускрипта, сотня густо исписанных страниц, возникшая в Триангеле за период с середины августа по конец сентября. Уже неделю спустя он послал письмо К.-Д. Вольфу, в то время сотрудничавшему в издательстве «Мэрц». В нём он писал: что работает над «романом-эссе», начинающимся описанием 24-часового трипа под ЛСД, которую предпринял вместе с одним американским евреем в Мюнхене (!); что книга проливает свет на мою автобиографию и, следовательно, на причины, почему мы сейчас исходим из Германии. Это будет ужасающе разработанный отчёт, вроде того — перед франкфуртским судом — единственный в своём роде воспитательный роман, подобный тому, что он набросал о Гудрун Энслин во время процесса поджигателей. Он намерен работать с магнитофонными записями и фотографиями, начал рисовать, планирует новые путешествия, будет описывать места и ситуации — и все эти зарисовки он хочет после, в других вылазках передик-товать, пока «конечная форма» не будет достигнута CCCLX". 160
160 Приблизительно: «Акулья коммуна Лангханса и Обермайера».
300
Так что книга, ставшая его последней, великой Идеей спасения, обретала черты синтетического произведения искусства. То, что издательство проявило не только интерес, но и известную сдержанность, подстегнуло его беспокойство. В своей слишком хорошо знакомой манере он утверждал, что ведёт переговоры с другими издательствами, требовал договор и деньги. И тут же впадал в свой «аристократический» тон: для такого проекта, как его, в Германии отсутствует традиция. Это означает, по ту сторону реализма, исповедальной литературы, «fiction» — ничего. Чтобы полностью сконцентрироваться на работе, ему нужно покинуть Триангель, причём немедленно. Я живу здесь в пещере (откуда, как у Данте, открывается вид на Люнебургскую пустошь), не могу уехать, ни назад, ни вперёд, потому что прикован к Феликсу и без гроша CCCLXI".
Франкфуртские декорации
Четвёртого октября, в преддверии Франкфуртской книжной ярмарки, договор был действительно заключён. На этой ярмарке, хотя, может быть, и позже (свидетельства не совпадают), экс-коллега Веспер выступал в своеобразном костюме тибетского Папагено с бубенчиками и колокольчиками, как тогда ходили Acidheads161 под кайфом. Когда начинало «звенеть», это означало: Веспер идёт! Немало людей обращалось при этом в бегство.
Но и когда появлялся Баадер со своей шайкой, многие бросались бежать, потому что все знали, чего ему надо: денег на кампанию против исправительных домов. Во время этих набегов на ярмарку и на корпоративные
161 Кислотные головы (англ.), т. е. те, кто употребляет «кислоту», ЛСД.
301
вечеринки, устраиваемые успешными издательствами в гостиницах, рассказывает Йорг Шрёдер, Баадер любил вытащить из кожаной куртки пистолет (пугач, газовый, мелкокалиберный, кто его знает) и на манер Джанго крутить его на пальце. При этом — вслух или жестами — ставился вопрос, намерены ли господа жертвовать добровольно или ему придётся «предоставить слово своему маленькому другу». Это был его прежний берлинский стандартный кабацкий язык, которому он, согласно им же самим распускавшимся слухам, научился у одного чёрного дилера. Конечно, и это, как всегда, была цитата — на сей раз из Хэмфри Богарта в «The Big Sleep»,62.
Книжная ярмарка 1969 года обозначила пункт, когда прекрасный новый медиамир’63 из-за PROTEST & POP и SEXS & DRUGS162 163 164 (по определению новой экономики конца девяностых годов) впал в свой первый стремительный кризис роста, который в духе времени предстал великой битвой идеологий и жизненных стилей — упоение свежими, девственными деньгами посреди оргии словесного антикапитализма. Параллельно ярмарке состоялась контръярмарка — так грех всегда сопутствует добродетели. Книги, возвещавшие «Конец литературы», равно как и запрещённые, праздновали тиражные триумфы. И такое издательство, как «Мэрц», безо всякого напряжения собрало под одной, наспех сколоченной крышей — гедонистический Поп и маоистский Культ, проворный Секс и остроумный Агитпроп.
В подсобном помещении Интерконти165 Шрёдер как раз обсуждал с пионером порнобизнеса Морисом
162 «Великая спячка» (англ.).
163 Mediawelt — примерно: мир массовой информации и новых информационных технологий (нем.).
164 Протест и поп[культура]; секс и наркотики (англ.).
165 Имеется в виду отель «Интерконтиненталь».
302
Хирондиа глобальную экспансию фирменного знака «Olympia Press», как вдруг на него наехал Баадер. Однако не на того он напал. Одного напоминания о выплаченной тысяче, подделанной подписи и ненаписанной тюремной книге имитатору Джанго хватило, чтобы поспешно отступить — как раньше уже и Гудрун Энслин у выставочного стенда издательства «Мэрц». Знали ли они, что Веспер заключил договор с тем же издательством, — неясно. Некая мрачная ирония всё же присутствовала в контрапунктическом выборе мотивов заголовков: BAU против TRIP ’66. 166
166 Слова прокомментированы на с. 11, 284. Правда, в чём тут ирония, не очень понятно.
303
12. О детях и сиротах
Месяцы после освобождения были для пары Баадер — Энслин временем напряжённой неопределённости. Они взяли на себя ведущую роль в кампании против исправительных домов, что их отчасти связало и к чему-то обязало. Им пришлось выступать с речами против чиновников из Управления по делам молодёжи и благотворительных учреждений. Под давлением «кампании» и её растущего влияния среди либеральной и социал-демократической общественности эти чиновники пошли на переговоры — не только о радикальной реформе собственно исправительных домов, но и об изменении меры пресечения — сначала для 30, вскоре — для 70, потом — для 120 и в конце концов — для 300 беглых воспитанников. В основном речь шла об организации некоторого количества «социально-ответственных жилищных коллективов». На переговорах Баадер со своей бандой отвечали за атмосферу скрытой угрозы и запугивания, тогда как Гудрун досталось апеллировать и аргументировать с помощью моральных и социально-педагогических
305
категорий, писать просительные письма и вести доверительные беседы.
Через короткое время у неё опять появились пожилые доброжелатели, такие как начальник городского Управления по делам молодёжи Герберт Фаллер или глава Диаконической167 фабрики, пастор Ганс Брем, на которых Гудрун Энслин произвела наилучшее впечатление, естественно по контрасту с Баадером и остальными. При этом от них не могло ускользнуть, в каком подвешенном состоянии пребывала сама освобождённая из-под стражи германистка. Что делать ей дальше, на какие средства существовать — эти вопросы ещё недавно она сама задавала себе. Она снова стала получать предложения. Пастор Брем, например, представлял себе её при Диаконической фабрике в роли куратора долгосрочного молодёжного проекта. Она отвергла это тоном сдержанного возмущения, как если бы речь шла о попытке подкупа из добрых побуждений.
Как бы то ни было, Брем подыскал Баадеру и Энслин квартиру. Она была у них не единственная. Йорг Шрёдер предоставил им комнату в одной жилищной общине, где также жила Элькен Линдквист. Но всё это были всего лишь резервные помещения в целой цепи политических коммун и жилищных коллективов. Основной резиденцией стала вилла во франкфуртском квартале поэтов (на Графенштрассе), которую сняли несколько бывших «кожаных курток» из ССНС. Правда, уже в июле виллу пришлось освобождать. Дело в том, что берлинский коммунар Карл-Хайнц Павла, который как эпигон Тойфеля сделал «Историю юстиции», опорожнив кишечник на судейский стол, привёз из Эбраха украденного барана в багажнике своей машины и, к ужасу соседей, тут же во дворике виллы его забил, освежевал и зажарил.
167 Диакония — благотворительная деятельность в христианской общине.
306
«Ваадера на цепь!»
Если в ССНС «кожаные куртки» поначалу вовсю потребляли наркотики, а самих себя, свою виллу и различные проекты финансировали и оплачивали за счёт постоянного дилерства, то спустя какие-нибудь недели или месяцы после своего поворота к марксизму-ленинизму они установили сами над собой строгую маоистскую воспитательную диктатуру, остригли волосы, пошли на предприятия и стали радикально «пролетарскими». Как они, тогда во Франкфурте поступали десятки людей; целый поток современных народников,68, желающих «служить народу».
Такие же процессы фракционирования происходили и среди воспитанников социальных учреждений, молодых бродяг, которых скопом прозвали «штаффель-бергцами» и которые в эти месяцы всплыли на франкфуртской политической сцене. Они создали собственные структуры, где всякого рода «Педагоги пролетариата» ещё имели право голоса, но уже не только они: из массы воспитанников выдвинулось несколько лидеров-ораторов, стремившихся использовать политическое движение как своего рода второй путь к образованию.
Одним из них был Петер Брош. Два года спустя — уже будучи студентом и изучая социальную педагогику — он написал книгу о франкфуртской «Кампании против исправительных домов». Она вышла в издательстве Fischer Taschenbuch Verlag и к 1975 году её общий тираж достиг 50 тысяч экземпляров. Книга Броша выдержана в строгом марксистско-ленинском тоне, но несёт явные черты запланированной акции самооправдания и самоспасения.
Особенно отчётливо это видно в пассажах, где автор (пусть и задним числом) полемизирует с «Группой
169 В оригинале — калька с русского: narodniki.
307
Баадера» как с фракцией общего движения. Брош принадлежал к числу тех, кто хотел «преодолеть изоляцию», т. е. выйти из гетто окраинных групп и присоединиться к идейному движению сознательных рабочих. Поэтому он требовал «поднять дисциплину в боевой группе, усилить обучение и как можно скорее приступить к получению образования или к пристойной работе». Совершенно иначе смотрела на это фракция Баадера: они (пишет Брош) «видели в уводе молодёжи от общества самоценный, позитивный бунт против этого общества, нечто принципиальное для классовой борьбы» и всегда этому способствовали: «Давайте начнём великое наступление на исправительные дома... и освободим армию сотен тысяч заключённых товарищей». Вот уж бесовское воинство! И последнее, и это главный упрёк Броша, Баадер и его люди приучали молодых к «студенческому образу жизни». Воровство «отвергалось исключительно из тактических соображений, курение гашиша — только из боязни (угроза политического преследования)» CCCDGV.
Центральный пункт конфликта — независимо от жаргона времени — более чем определён: должна ли молодёжь работать и сама зарабатывать деньги или нет? У студентов, тогда прописавших самим себе «революционную работу на предприятиях», никаких проблем с поиском работы не было. «Опель» или «хоэхст», машиностроение или электронная промышленность; даже совершенно не обученных принимали на работу не глядя. Беглым же воспитанникам исправительных домов было, конечно, потяжелее. Но кто хотел, всё равно находил себе занятие в эти годы повсеместной нехватки рабочей силы; и это был один из путей, разработанных чиновниками для легализации их статуса. Однако немалая часть беглецов предпочитала имитировать сладкое ничегонеделание студенческих общежитий, где они были
308
расквартированы, — днём спать, а ночью ходить на промысел или мелькать на сцене политических шоу, как это делали Баадер и его окружение.
Правда, экс-поджигатели заодно втолковывали своим воспитанникам писания Мао и Ленина, изучать которые они сами начали ещё в тюрьме, — прежде всего «Красную книгу», которая, будучи написана в форме катехизиса для «Юных пролетариев», считалась особенно хорошо перевариваемой. Но обычно Баадер поддерживал боевой дух своих ребят (девушки на этой сцене были редкостью) совсем другими методами. Импровизированный обычай первых недель — когда каждый вновь прибывший получал по пять марок в день — стал обязательной долговременной практикой: штаффельбергцы обеспечивали беглецов из исправительных домов ежедневными карманными деньгами, а средства для этого выколачивали из левых и либералов как внутри, так и вне различных учреждений и объединений. В немалой степени их «общественная деятельность» сводилась к организации этой самой непрерывной складчины — и достаточно просто вспомнить таблицу умножения (100 человек умножить на 5 марок, умножить на 30 дней = 15 000 марок в месяц), чтобы получить представление о том, насколько уже одно это было для них изнурительно, но и — какую это давало власть, пока функционировало.
Такой жизненный и политический стиль среди своих же становился объектом всё более суровой критики. Большая часть вновь прибывающей молодёжи, для которой уже не хватало адаптационных структур, безо всякого перехода подавалась в регулярную уголовщину; молодые люди добывали деньги на жизнь как мелкие альфонсы (с непременным вымогательством и шантажом) или как уличные проститутки и сутенёры или обживали стремительно расширяющуюся сцену наркобизнеса. Спустя недолгое время некоторые из них стали крупными профессиональными
309
дилерами. И вот среди экс-кожаных курток, теперь — свежеиспечённых МЛ-кадров, — которые в шесть утра расходились по предприятиям, началась ядовитая кампания против «л юмпен-пролетарских тенденций» в движении, и у неё появился лозунг «Баадера на цепь!».
Последней каплей стало то, что Баадер залез в коллективную кассу. Изъятая сумма (более 20 тысяч марок) была (по крайней мере, в основном) добыта наркоторговлей — от «чёрного афганца» до «красного ливанца», от LSD до STP, которые регулярно поставлял брат одного из товарищей (работавший стюардом на авиалинии) и которые «расходились аж до Гамбурга», как сообщает один тогдашний актёр. Такие суммы не считались чем-то особенным CCCLXV. Конечно, это были «политические деньги». В каковом качестве Баадер их и экспроприировал. И всего лишь потому, что его представление о «политической работе» отличалось от взглядов сожителей.
Стиль Баадера и его ауру отличало то, что Брехт называет «Extra». В его случае это был белый «Мерседес-200»169, запечатлённый на фотографии 1969 года. Как
169 На запрос в компанию «Даймлер-Крайслер» нам ответили, что на фото действительно изображён «Мерседес 200 Seb», выпускавшийся с 1959-го по 1965-й. Новая машина этой модели стоила 14 950 марок, а цена подержанной, в возрасте 6—8 лет, должна была составлять 40— 50 % от исходной. Это значит, что восьмилетний автомобиль мог ещё стоить 5—6 тысяч марок. Исходя из сегодняшней покупательной способности, это 7500—9000 евро. Забавны легенды, возникавшие (и до сих пор возникающие) вокруг происхождения лимузина. Боок в одном интервью 2002 года исходил из того, что Баадер этот «Даймлер» попросту «у начальника франкфуртского Управления по делам молодёжи... украл». В этом он видел доказательство беззаветной отваги человека, которого он, по собственному признанию, «любил» (Франкфуртер Рундшау, 19.10.2002). Джиллиан Беккер, напротив, вроде бы слышала, что «почти новый „мерседес” Гудрун и Баадеру» подарила жена одного франкфуртского владельца бутика; для неё это подтверждение того, что «шикарные левые» (или «Шили» — термин Петера Рюмкорфа (Die Schicken Linken — сокращённо — SchiLi (ШиЛи). — Примеч. пер.)) стали социальной базой позднейшей «Банды Баадера — Майнхоф» (Дети Гитлера, с. 82). — Примеч. авт.
310
часть реквизита к некоему фильму, он стоит, припаркованный перед виллой, днём и ночью готовый к любым выездам, как правило с превышением скорости и с человеком без водительских прав за рулём. С Баадером «всегда что-то случалось», говорили люди из его свиты. Для этого он каждый день должен был «выдавать программу»: сегодня — дискотека в Дармштадте, на которой устроили переполох; завтра — общественный праздник, на который вломились без спросу; и всегда непременно — политическая акция — демонстрация, незаконное проникновение, захват, листовка, что бог пошлёт.
Пара и её семья
Эта неформальная группа, находившаяся в состоянии перманентного самоутверждения через «акции», обрела черты настоящей «family»170, банды или секты, центром которой являлась пара (Энслин — Баадер) с её магически-эротической аурой. На оживлённой молодёжной сцене, где в большей или меньшей степени процветал промискуитет, эти двое служили образцом верности. Они просто грезили друг другом, хоть с ними и заигрывали много и по-всякому. Но ни малейшего намёка — а люди склонны раздувать сплетни — на измену — со стороны ли Гудрун Энслин, со стороны ли Андреаса Баадера — за все десять лет, что они были вместе, до нас не дошло.
Правда, у них не было защищённого от чужих глаз интимного убежища, но, похоже, они в нём и не нуждались. С Графенштрассе они перенесли свою резиденцию на виллу в Вест-Энде на Фрайхерр-фом-Штайн-штрассе,
170 Семья (англ.), в частности мафиозная.
311
где университетские педагоги предполагали устроить общежитие для вольнослушателей, но потом забросили этот проект, и он стал частью кампании против исправительных домов.
Пара была центральным модулем, к которому могли подсоединяться другие элементы обоего пола — здесь, как и позднее при создании РАФ. Астрид Проль воспринимала их как молодых, идеализированных эрзац-родителей, которые в то же время были старшими братом и сестрой. Семнадцатилетний Петер-Юрген Боок, с их помощью сбежавший из исправительного дома, так описал впечатление от них: «Как эти [двое] без единого звука понимали друг друга, стоило им только обменяться взглядом, как они общались жестами, заканчивая один за другого фразы... Он были одно [це-noe]»CCCLXVI.
Обряды инициации в его [Боока] случае, разумеется, также были отмечены особенной, прекрасной однозначностью. Баадер дарит юному почитателю свою кожаную куртку (чтобы где-нибудь ещё раздобыть себе новую — такие вещи за ним никогда не ржавели). Гудрун сидела в ванне, когда юноша после полного препятствий и риска побега появился на пустой вилле во Франкфурте и робко постучал. Он спросил, нельзя ли будет потом и ему тоже принять ванну, а она сказала, чтобы он залезал к ней, тогда они спокойно смогут поболтать. Что было предложением, от которого — пусть даже с пылающим лицом — он не мог отказаться cccLxvii дня Боока, собственными родителями выброшенного в исправительный дом, эта «прасцена» стала началом элементарной, «пожизненной» связи, протянувшейся в самый центр кровавой освободительной акции 1977 года (взятие в заложники и убийство Ханса-Мартина Шейера). И сегодня, спустя более чем два десятилетия после штаммхаймских самоубийств
312
и освобождения воспитанника Боока из заключения, связь эта всё ещё не прервалась окончательно.
То, что оба они, будучи уже тогда готовы отказаться от собственных детей и всех прошлых семейных связей, с головой окунулись в мир этой революционной антипедагогики, объясняется не только индивидуальной структурой их психики. Здесь дело ещё и в том, что они, как и немалое число их политических сверстников, в своих поступках слепо следовали некоему направляющему образцу поведения, глубинные мотивы которого от них самих были скрыты.
Киббуц, КаЦэт и детский сад
В 1969 году не самая авторитетная, но через берлинский Центральный совет социалистических детских садов весьма влиятельная Коммуна 2 опубликовала два считающихся классическими текста, которые были бы для нас интересны даже в том случае, если бы одним из соавторов не выступал социолог Ян-Карл Распе, годом позже оказавшийся среди основателей РАФ.
Если неизменное ядро К1 составляли мужчины, а женский состав постоянно обновлялся, причём детям там не было места, то в К 2 жили пары с детьми, которые — вместе с бывшей подружкой и маленькой дочкой Кун-цельмана — стали ядром детского сада Шарлоттенбург 1, проекта, параллельного Шарлоттенбург 2, где Бернвард Веспер полгода содержал маленького Феликса. В программном бестселлере «Попытка революцио-нализации буржуазного индивидуума» К 2 разъясняла, что она хотела на практике осуществить социалистический постулат коллективного воспитания детей. С этой Целью, разумеется, необходимо «преодолеть фиксацию Де-тей на каких бы то ни было родителях» и вместо этого
313
научить их удовлетворение «своих потребностей как можно полнее связывать с формирующимся детским коллективом», то есть с самими собой CCCLXVI".
В Брошюре № 5 Центрального совета, выпущенной летом 1969 года под названием «Дети в коллективе», под это подводится соответствующий теоретический базис, от которого перехватывает дух — чего стоит хотя бы ассоциативный ряд подзаголовков: «Дети в концлагере — Воспитание в киббуце — Воспитание в социалистическом детском саду». Доклад Дэвида Рапапорта о воспитании в киббуце после краткого обсуждения подпал под вердикт, что в конечном счёте такое воспитание призвано всего лишь научить «лучшему приспособлению» к требованиям капиталистического общества CCCLXIX и не вызвал большого интереса. Зато сообщение Анны Фрейд (1951) о группе детей, выживших в концлагере Терезиенштадт, побудило видных психоаналитиков (например, Рене Шпитца) совершенно серьёзно заговорить об исторически-экспериментальном опровержении основополагающей и общепризнанной гипотезы, а именно: что маленькие дети нуждаются в матери или хотя бы в эрзац-матери; иначе они неизбежно отстанут в развитии.
Наблюдения Анны Фрейд над группой выживших и осиротевших детей, помещённых в 1945 году в её приют в Англии, показали, что дети всегда действуют сообща, как заговорщики, и ни за что не желают расставаться друг с другом. В тексте Центрального совета эти наблюдения предстали доказательством того, что в собственном коллективе дети способны «полностью изжить свои сладострастные запросы» и тем самым обрести наилучший «базис для развития всех без исключения индивидуальных и коллективных способностей». Вообще, бросается в глаза, «что лагерные дети живо интересуются друг другом», «что зависть,
314
ревность и соперничество полностью отсутствуют» и что «коллективное отношение» проникло в их плоть и кровь и т. д.CCCLXX Другими словами, лагерные дети были маленькими прототипами нового человека, который в огне фашистской контрреволюции был перекован в коллективное существо.
Конечно, дело обстоит не так, и не так это всё замышлялось. И конечно, приказ КК-Коммунаров «Марш в KZ» (применительно к Kinder-Zimmer — детской комнате) был добродушной шуткой, не более. Но в этом причудливом смешении педагогического эроса, морального пафоса и антибуржуазного бешенства отчётливо прозвучало нечто, оставшееся неотмеченным. В сущности, речь шла о насильственной попытке через политическую и жизненную радикализацию — под лозунгами борьбы против «авторитарной малой семьи» и «сексуальных репрессий» — отмежеваться от исторически контаминированного мира родителей, чтобы заново открыть себя как революционизированных, «освобождённых» индивидуумов. Такова тайная quiproquo171, которая — по Раймуту Райхе — уже очень давно была основой программатики «сексуальной революции» и «антиавторитарного воспитания» CCCLXXI. И вот в мире коммун и первых детских садов эта программа была осуществлена со всем вымощенным благими намерениями и смазанным теоретическим елеем беспощадным ригоризмом, причём объектом эксперимента стали собственные дети. Так что бесконечные дебаты вокруг «революционного воспитания» в конечном счёте имели к детям довольно отдалённое касательство, но в гораздо большей степени речь здесь шла о революционизирующихся воспитателях или о воспитующих себя революционерах.
171 Путаница (лат.).
315
И то, что в конце в большинстве случаев гуманные потребности жизни возобладали над всеми пустыми проповедями и излияниями, что детская любовь и любовь родителей в конце концов опровергли любые революционные «учения об охлаждении отношений», что «Саммерхилл» О’Нила или подобные либеральные реформаторские эксперименты, а не трудовые колонии Макаренко в результате стали служить примером, — всё это уже другая история.
Воспитанники и герильерос
Подлинными объектами «революционного воспитания» были вовсе не малые дети, а подростки. И по той же логике, по которой все революционные движения и режимы — именно среди сирот и беспризорников, этих жертв межгосударственных и гражданских войн, — искали и находили своих идеальных рекрутов, своих детей-солдат и красногвардейцев, — по этой самой логике юные заключённые исправительных домов и воспитанники социальных учреждений в годы разложения студенческого движения (1969—1970) на короткое время оказались в центре нашей маленькой немецкой культурной революции. Рядом с архетипическими фигурами «пролетария», «герильеро», «бойца из гетто» теперь появился «воспитанник исправительного дома», вырванный из всех прошлых связей и потенциально уже выкованный и закалённый государственными репрессиями.
Здесь также, разумеется, шла речь не столько о самих воспитанниках, из которых лишь очень немногие стали кадрами политических и вооружённых сект 70-х годов, сколько об их воспитателях, революционизирующих самих себя. Прототипичен случай Ульрики Майнхоф.
316
Больше чем кто-либо другой, она занималась темой неудовлетворительной ситуации, сложившейся в воспитательных домах. Сначала её деятельность в этом направлении ограничивалась рамками традиционной публицистики. Телефильм «Bambule»172, сценарий которого (по-княжески оплаченный гонораром в 40 тысяч марок) она закончила в 1968 году, был сделан в неона-туралистической манере «всё как в жизни», т. е. на более или менее аутентичной основе судеб и переживаний трёх девушек из берлинского приюта «Айхенхоф». Но это не документальный фильм. В нём заняты профессиональные актёры. Его задача — через смешение агитпропа, социальной романтики и просвещения — показать «гонимую юность, которая защищается» (формулировка Майнхоф).
За годичный съёмочный период (1969—1970) этот сценарий под влиянием культурреволюционной радикализации морально устарел. Точно так же ощущала себя и его создательница, прекрасно обеспеченная, заваленная предложениями журналистка. Между тем её берлинские жилища (сначала вилла в Долеме, затем гигантская квартира на Куфштайнерштрассе) часто посещали, можно сказать, оккупировали беглые воспитанники. Одну из девушек «Bambule», Ирене Гёргенс, с которой она подружилась, Ульрика взяла к себе в качестве няни к детям и своего рода приёмной дочери — а позже увлекла за собою в РАФ.
Но тема кампании против исправительных домов начала овладевать ею особенным образом, и это имело мало общего с сутью вопроса. Собственные настроения и мотивы, побудившие её спустя полгода участвовать в освобождении Баадера и тем самым толкнувшие на путь без возврата, намёками раскрываются
172 «Шухер» (сленг.).
317
в отпечатанной типографским способом рукописи «Молодёжные коллективы 1969» (возможно, один из её многих текстов для радио). В нём она поёт франкфуртским поджигателям — сразу после их первого, никем ещё не замеченного исчезновения в ноябре — настоящий, восторженный гимн.
Неутомимая деятельность этих троих, «хотя они больны и срочно нуждаются в отдыхе», показала, «что они с их 14 месяцами тюрьмы на многие мили опередили всех остальных интеллектуальных критиков германской системы воспитания в детских домах — профессоров, журналистов, педагогов... Они на собственной шкуре узнали, что такое заточение, когда запирают на ключ, изолируют, грубо орут... И они смогли все свои знания и интеллектуальную мощь, доступные только студентам, безоговорочно подчинить задачам кампании против исправительных домов. Без страха прервать своё образование, — они уже его прервали, — без страха поставить крест на карьере, они давно уже от неё отказались» CCCLXX". Вот в чём было дело, оказывается.
Несколько позже, в декабре 1969 года, Ульрика Майнхоф дала кинодеятельнице Хельме Зандере интервью, которое задним числом прозвучало как некое предвестие или послание. Двадцать пять лет спустя её дочь Беттина воспроизвела эту сцену весьма впечатляюще: «В чёрной майке, бледная, куря сигареты, одну за другой, моя мать сидела в кресле — длинные волосы свисали ей на лицо, — а в это время моя сестра Регина... на корточках притулилась у рояля и мрачный монолог моей матери перебивала осторожными нотами» CCCLXXI".
То, что Майнхоф поведала Зандере как женщина женщине, было целым ворохом противоречий, для которых — так, как они были сформулированы, — в конце
318
имелось одно-единственное разрешение. Она говорила: «Частные обстоятельства — всегда политические. Воспитание детей — жутко политическое [дело]... С точки зрения потребностей детей семья, если семья является стабильным местом со стабильными человеческими отношениями, необходима и незаменима». Здесь она сделала паузу и дальше заговорила как бы сама с собой: «Тяжело — тяжело — жутко тяжело... Да, эта проблема всех женщин, работающих политически, — моя тоже включительно — то, что они, с одной стороны, делают общественно необходимую работу... что они, смотря по обстоятельствам, действительно способны говорить и писать и агитировать. Но с другой стороны, со своими детьми они столь же беспомощны, как и все остальные женщины... Если хотите, это и есть центральный момент угнетения женщины, когда личная жизнь как личная жизнь становится для неё антагонизмом всякой политической жизни. Причём можно сказать и наоборот, там, где политическая работа хоть как-то не соприкасается с личной жизнью, там она ни к чему, там она бесперспективна».
Эта «диалектическая» оговорка была последней, тончайшей мембраной, с помощью которой она ещё защищала себя, свою личную жизнь, своих детей от вторжения тотализирующей всех и вся политики. Затем её речь окончательно спуталась, перешла в неконтролируемый поток сознания: «Нельзя делать авторитарную политику, а дома своих детей губить. Но нельзя и подолгу вне дома своих детей не губить, не делая политику, это значит, нельзя внутри семьи упразднить конкурентные отношения, если не бороться за это обязательно, также вне семьи упразднить конкурентные отношения, в которые вступает всякий, кто, стало быть...» — и она в последний раз перевела дух, прежде чем с её губ сорвалось — «...покидать свою семью начинает»CCCLXXIV.
319
Последние распоряжения
Возможно, когда Ульрика Майнхоф давала это интервью, перед её глазами стояла не она сама, а скорее Гудрун Энслин. Ещё в ноябре она побывала во Франкфурте, чтобы по радио и через газеты оповестить общественность о проекте «Молодёжных коллективов» — а оттуда с группой штаффельбергцев на микроавтобусе поехала в Кассель, где в присутствии фотографа «штерн» дала пресс-конференцию перед исправительным домом для девушек «Гуксхаген» и участвовала в «Акции».
Со своей стороны поджигатели (вместо того, чтобы регулярно отмечаться во франкфуртской полиции или в промежутках между визитами туда) летом и осенью 1969 года многократно бывали в Мюнхене, Гамбурге и Берлине, где, кроме Ульрики Майнхоф, встречались с Яном — Карлом Распе и многими другими, и непременно с Хорстом Малером, который, как и Шили, всё ещё был их адвокатом.
В конце сентября Бернвард, после того как опять завёз Феликса в Ундинген, в очередной раз описал Гудрун своё стеснённое положение и настаивал, чтобы она наконец обратила внимание на их общего ребёнка и его революционное воспитание:
дг [дорогая Гудрун] то, что феликс не должен оставаться там, где он сейчас, тебе через к [Кристиане?] достаточно подробно сообщено, то, что он там оказался, произошло... из-за освобождения фричештрассе... через несколько дней будет большая квартира вблизи института... коллектив вокруг института, позже, возможно, с учащимися... детский дом...
чиновничье дерьмо не удаётся разгрести без признания законности брака, потому что там на меня
320
наезжают из-за «слишком аморфного воспитания» (то есть именно то, в чём, собственно, и весь вопрос), и пока меня контролируют, они порицают «коммуну» и «безнравственные обстоятельства» ты должна объяснить в управлении по делам молодёжи Шарлоттенбург (господину воигту), что а) феликсу можно обратно в берлин (в наст. вр. я не могу его даже навестить!), б) ты при случае дашь согласие на признание законности. то и другое лучше всего малеру. и как можно быстрее, тогда ф. по крайней мере останется у людей, которые хотя бы то же самое понимают под воспитанием, и если так получится, что он сможет к тебе приехать, tant mieux173 CCCLXXV.
Конечно, он и сам был полон сомнений насчёт того, что будет дальше с ним и ребёнком. Зайлерам он в сентябре написал из Триангеля, что намеревается воспользоваться Вашим прекрасным предложением, что феликс «в Ундингене всегда имеет право гражданства», в том смысле что я приеду туда или в окрестности (я бы мог поселиться в Дюсслингене или Тюбингене), чтобы — как в августе — подолгу с ним бывать. Он не может — ни воспитывать его в одиночку, ни расстаться с ним. Того, что мать феликса будет заботиться о нём, ожидать, к сожалению, больше не следует, хотя он вплоть до её освобождения крепко на это рассчитывал. И всё же Гудрун выразила готовность платить за ребёнка по 125 марок ежемесячно; он может вносить такую же сумму, так что, по крайней мере, финансово ребёнок не будет им в тягость. Для него такое соглашение означало бы, что я могу работать над моей книгой, которая для меня важна и которая в наст. вр. меня кормит... что я могу совершать необходимые путешествия и т. д.CCCLXXVI
173 Тем лучше (фр.).
12 Веспер, Энслин, Баадер
321
Весь этот план, конечно, был просто порождением тоскующего ума, чтобы самого себя успокоить; и он почувствовал себя как предатель, когда снова пришлось передать ребёнка в Ундинген. Отношения с семьёй гостеприимцев оставались натянутыми. Когда он прибыл, доктор Зайлер только что вернулся из охотничьего домика канцлера Кизингера (тот всё ещё был уверен в победе на предстоящих федеральных выборах), куда его, как местного врача и члена ХДС, порою приглашали. Я подарил ему исследование Беаты Кларс-фельд о «Субтильном фашисте» — лучше бы мне этого не делать... Феликс остался бы здесь на пару недель, пока я в Берлине не развязался бы с квартирой, чтобы наконец покинуть эту страну.
Вот как полгода спустя в «путешествии» он вспоминал сцену, полную стыда, но и обиды: был полдень, он спал. Я крадучись выбрался из дома, в машину и прочь... Он [Феликс] шесть недель подряд ночами плакал... Разумеется, хотел я забрать его. Поздно. Г/друн в ноябре распорядилась, он должен, «даже если Б. его захочет увезти», остаться в Ундингене. И «он не отец, а производитель» (д-р Зайлер — Шили) CCCLXXV".
Однако насколько серьёзен был его план забрать ребёнка и покинуть страну? Гудрун и Зайлеры отняли у него надежду на реализацию этого — совершенно, впрочем, висевшего в воздухе — решения, и то, как они всё это обставили, очень сильно было похоже на заговор. Так, доктор Зайлер сообщил ему «после посещения и уборки помещения, занимавшегося Вами в течение недели», что он не готов и не в состоянии «долее принимать Вас у себя». И добавил ещё определённей: «Вы должны согласиться, что Ваш духовный настрой несовместим с нашим» CCCLXXVI". Правда, этот резкий отказ (о котором, безусловно, было сообщено чиновникам
322
и3 управления по делам молодёжи) впоследствии был несколько смягчён. Но в дальнейшем они друг друга буквально на дух не принимали!
А Гудрун? Для своего — казалось бы, парадоксального с политической точки зрения — решения доверить ребёнка абсолютно консервативным приёмным родителям и с яростью обрубить права Бернварда на участие в воспитании, она могла бы отыскать множество самых разнообразных причин. Ребёнку, — возможно, сказала бы она себе, — нужен, наконец, покой; а Зайлеры хоть и весьма дальние, но всё-таки родственники Энслинов. Сама она, если верить семейным рассказам, первые три года своей жизни провела под опекой одной деревенской девушки; и никакой драмы по этому поводу не разыгралось. Напротив, планы Бернварда были крайне расплывчаты, как и планы берлинского «детского дома» и связанной с ним огромной коммуны. И если он собрался в свои «путешествия» и задумал писать книги, то смотреть за ребёнком он, конечно, не сможет. А ей самой предстоит очень надолго исчезнуть, придётся скрываться. Так что её решение (определённо принятое не без участия родителей) было абсолютно последовательным.
Но помимо всех более или менее разумных рассуждений, имелся, по-видимому, и ещё один мотив, сыгравший свою, не последнюю роль. В письме Зайлерам из Франкфурта, в котором она объявляла, что рано или поздно «придёт обязательно», но краткое посещение «едва ли выдержит», можно почувствовать эмоциональную дилемму, не разрешившуюся ни осенью, ни, возможно, даже позже: именно потому, что её чувства были ещё живы и свежи, встреча с ребёнком запретна, ибо встреча эта непременно оторвёт её и увлечёт прочь от всего того, что — теперь она в это верила — она должна делать.
12*
323
Paris, I’amour, I’ennui174
Что делать поджигателям в случае отказа в пересмотре приговора — этот вопрос уже давно был предметом бурных дебатов. Максимально им «светило» 22 месяца тюрьмы, минимально — 10. Баадер, естественно, мог «рассчитывать» на более длительное заключение, благодаря своему маниакально плохому поведению и тому, что ему могли приплюсовать прежние условные сроки. Среди товарищей, конвертированных175 в марксизм-ленинизм, преобладало мнение, что в случае чего положенное стоит отсидеть. Но тройка не давала втянуть себя в дискуссии, а своё решение (по-видимому) хранила про запас.
Между тем втихаря они всё подготовили. И своим самым доверенным воспитанникам (таким как Боок) велели не беспокоиться, если они вдруг внезапно исчезнут. «Мы ещё вернёмся к тебе». А когда юноша partout176 вызвался их сопровождать, Гудрун совсем по-матерински сказала: «Но ты же ещё слегка молод для этого. Я не хочу тебя втягивать. И не могу за это быть в ответе». И добавила, чтобы всё стало ясно: «Слушай, то, что нам предстоит, оно такого масштаба, что ты себе и представить не можешь... Это — как присоединиться навеки к великому делу... Ты ещё слишком мало повидал, чтобы решиться на такое. Но тебе ещё предстоит решиться» CCCLXX|X.
Как бы то ни было, когда 12 ноября стало известно негативное решение Федеральной судебной палаты, «час икс» для них пробил. В подземном гараже стояла наготове машина для побега, доставившая их в Ханау, где уже ожидала другая машина, на которой пересекли
174 Париж, любовь, тоска (фр.).
175 В смысле «обращённых в новую веру».
176Повсюду (фр.).
324
границу и добрались до Форбаха. Там у друзей была готова квартира. На следующий день, поняв, что опасаться нечего, они двинулись дальше, в Париж.
Во всей этой мелодраматической инсценировке отчётливо прослушивается юмористическая нота. Действительно, учитывая решимость целой армии их защитников подать апелляцию, немедленный арест никому не грозил. Только в феврале следующего года, когда были исчерпаны все правовые средства, им было направлено требование явиться для отбытия наказания, и только тогда установлено, что они исчезли. При выезде из Франкфурта Баадер остановил машину, чтобы в аптеке, прежде чем скрыться в подполье, запастись своей любимой туалетной водой («Питралон»), Этот эпизод достоин стать частью его персонального фольклора, наравне с красными бархатными штанами, в которых он выступал в лагере палестинской герильи.
Вообще, вся сцена в своей наигранной несерьёзности снова напоминает выезд на место поджога via Мюнхен в феврале 1968 года. Опять своего рода свадебное путешествие влюблённой пары с Торвальдом в качестве третьего. Конечно, теперь всё выглядело гораздо серьёзней и гораздо опасней. Но официальная версия побега, распространявшаяся Баадером, наверное, недалека от правды: «Мы совершенно разбиты физически и психически... Мы не хотим, чтобы ученики к нам привязывались. Сначала нам нужно расслабиться, а дальше — посмотрим» CCCLXXX.
В Париже они устроились как нельзя лучше: в пустующей квартире Режи Дебре, представителя одного из «лучших семейств» страны, в это время как раз отдыхавшего в боливийской тюрьме. Здесь на аристократическом Не de la Cite, откуда видна Notre Dame, они были вне опасности. Астрид Проль пригнала белый «мерседес» и привезла подложные паспорта для всех, а также
325
их книги и бумаги — и некоторые деньги, которые (как сообщал Торвальд Проль) они тратили изо всех сил, однажды — 2000 марок в два дня.
Известны кино- и фотоплёнки, снятые Астрид Проль в разных кафе и над крышами Парижа, — эстетика и атмосфера беззаботных каникул или отпуска. Демонстративная весёлость, явно несколько вымученная: но это скорее не от страха, а от бесцельности. После революционного карнавала в мае 68-го Париж погрузился в депрессию. Сперва вся Франция «Взошла на баррикады!», а после, на Троицу, безмолвные толпы стояли, как в годаровском фильме «Weekend», с единственной целью — на ближайших перевыборах отдать де Голлю и Помпиду абсолютное большинство голосов.
Короче говоря, среди парижских майских революционеров свирепствовала Ennui — смесь обманчивой экзальтации со смертельной скукой. Примерно так же должны были чувствовать себя и поджигатели. Никто их не преследовал. Но и обратно им было нельзя. Бегство стало им новой тюрьмой.
13. Погружение, продолжение
Теперь, когда мы вступаем в область, где завершаются «процессы», о которых Гудрун Энслин с такой многозначительностью писала изтюрьм, — как о чём-то, что происходит независимо от воли человека, но с чем каждый должен справиться внутри себя сам и что должен ускорить, — так вот, здесь мы наталкиваемся на всё новые стены тумана. При этом тогдашним актёрам, наверное, порою приходилось нисколько не легче, чем тем, кто сегодня проводит исторические разыскания: узнаваемы схемы и контуры, есть общее направление, тот самый великий дрейф, слышны голоса, таинственные намёки, отрывки цитат, деклараций; но куда направятся путешественники и когда путешествие, собственно говоря, началось, остаётся неведомым.
Если история «вооружённой борьбы» семидесятых годов с точки зрения юридической, журналистской или научной по большей части изучена, задокументирована и засвидетельствована, то с истоками и корнями терроризма в Германии по-прежнему полнейшая неясность. Правда, мы знаем многих главных актёров и можем
327
наметить некоторые центральные линии развития; но другие слишком рано исчезают из глаз, теряются где-то в ночи и тумане. Единственное, что возможно, — это зарисовать своего рода лоскутный коврик из воспоминаний, эпизодов, косвенных улик, примерно так, как это сделал Карло Фельтринелли в эскизах о жизни своего отцассси0<Х|. К тому же, как раз история Джанджакомо Фельтринелли в этот период приоткрывает некоторые из дверей, ведущих в итальянские, европейские и «три-континентальные» «комнаты» по соседству с немецкой — этакие подсобные помещения наподобие сказочных «красных каморок», скрытых стенной драпировкой общества изобилия; вроде воображаемой Вселенной мировой герильи, которая стала живительным флюидом всех описанных здесь индивидуальных и коллективных «процессов».
Фельтринелли, Фельтринелли
Что увидим мы, если поглубже заглянем в туман? Например, Фельтринелли, как в 1966—1967 годах (после начального периода некоторой подозрительности и сдержанности) он всё больше становится «своим человеком» у Фиделя Кастро, как врё чаще в его анти-янки-твердыне на Кубе он по ночам играет в баскетбол с Максимо Лидером, попутно изобретая всё более отважные и более абсурдные проекты; а в это время на Че, исчезнувшего после своего последнего воззвания к проходившему в Гаване «Trikontinentale» — начать революционный Армагеддон, — идёт охота в боливийских джунглях. Мы увидим миллионерскую виллу в Милане, замок Виладеати в Пьемонте и охотничий домик Фельтринелли (одного из богатейших семейств Италии) в Южном Тироле. В те годы в этих резиденциях гостили
328
«все» — в том числе РУДИ Дучке и Ульрика Майнхоф летом и осенью 1967 года. И вотФельтринелли возвращается из Боливии, где он (в сопровождении своей совсем юной подружки Сибиллы) должен был защищать режи Дебре, которого арестовали, когда тот направлялся к Че Геваре в джунгли. Высланный из Ла-Паса, Фель-тринелли заявляет: «Нет никакого сомнения: Второй Вьетнам начался». И хотя вскоре в дремучем лесу Че Гевара схвачен и убит, Фельтринелли с Кубы поставляет мировым средствам массовой информации картинки-иконы к лозунгу, почти тут же появляющемуся на стенах всех университетских кампусов западного мира: «Че жив!»
Тут же мы обнаружим, насколько путч полковников в Греции в апреле 1967 года встревожил' европейских левых. Что касается Италии, то вовсе не без оснований: среди карабинеров, в секретных службах, в правящей Христианско-демократической партии, в мафии и в тайных политических ложах (вроде П-2) было немало влиятельных лиц, которые долгие годы заодно с воинствующими неофашистами срывали любые попытки Коммунистической партии взять власть — пусть даже и демократическим путём. И давно уже террористические акты и покушения правых, приписываемые левым, чтобы скомпрометировать их и спровоцировать на вооружённые акции, стали частью беззастенчивой «стратегии нагнетания напряжённости», которая должна была дать предлог для холодного государственного переворота.
В этой ситуации Фельтринелли, — а, надо сказать, в последние месяцы мировой войны, будучи ещё гимназистом, он успел побыть и партизаном; позднее, разочаровавшись в КП и в 1956 году контрабандой вывезя из СССР «Доктора Живаго» Пастернака, он издал его; а благодаря леворадикальному молодёжному движению
329
1967 года в Европе вновь пробудился к политической жизни, — так вот этот-то Фельтринелли становится идеологом, финансовым спонсором и организатором антифашистского и антиимпериалистического Интернационала, который, разумеется, принимает самые фантастические черты. В Сардинии он разглядел «новую Кубу в Средиземном море», которая вместе с «югом Италии как часть третьего мира наряду с Вьетнамом и Кореей, Гватемалой и Венесуэлой, Лаосом и... Гви-неей-Бисау» зажжёт факел антиколониальной революции в Европе. Южный Тироль и Трентино должны стать основными базами новой антифашистской Resis-tenza, тогда как в горах Апеннин уже сейчас следует создавать первые «опорные пункты» на случай фашистского путча, а в городах — нанимать конспиративные квартиры.
Итак, мы видим Фельтринелли — который между тем оставляет свою немецкую жену Ингу, свою семью и, наконец, своё издательство (более или менее), — как он с пугающей неутомимостью постоянно в дороге. То он договаривается с Кастро и другими команданте латиноамериканской герильи, то — с вождём алжирской революции Бумедьеном, то — с шефом ООП Ясиром Арафатом, то объявляется в Праге, главном центре торговли оружием Восточного блока, а то в Ницце нанимает и содержит незаметный корабль, на котором пускается в плавания в Алжир или в Триполи. А вот его чёрный СИгоёп Ds дни и ночи пожирает тысячи километров автобанов и просёлочных дорог для того, чтобы наладить контакт между ядрами революционных новых левых в Европе, и в первую очередь в Италии, Франции и Германии. Или — опять Фельтринелли, — на сей раз на западноберлинском Конгрессе по Вьетнаму (где, наряду с новыми левыми, представлены и левонационалистические организации, ведущие гражданскую
330
войну, — ЭТА и ИРА) в феврале 1968 года. Сюда, кроме чемодана денег, Фельтринелли привёз связку динамитных шашек — под задним сиденьем своего «ситроена». Это та самая связка, которую потом чета Дучке глухой ночью срочно привезёт к певцу Дегенхардту. Для этого они спрячут её в детской коляске, а сверху положат своего младенца Хосе Че. И мы видим, как этот динамит, предназначенный для диверсионных актов против военных объектов США, неделями и месяцами блуждает по сцене как призрак и будоражит души, словно бы выйдя из какого-то рассказа Достоевского, а потом — внезапно исчезает (как ему и положено, призраку)CCCLXXXI1.
При всём том этот высокий дружелюбный человек со своими галстуками, свободными пиджаками и брюками кричащих расцветок — один из самых известных, новаторски работающих и успешных европейских издателей послевоенного времени и — всё, что угодно, только не мрачный бомбист или фанатичный партиец. И если в те годы он действительно сыграл роль «крёстного отца» формирующегося европейского терроризма, то не как мафиозный воротила или закулисный кукловод, а как благосклонный дядюшка и Дон Кихот романтического интернационала, и при этом, конечно, великий вдохновитель. Опекаемая им Миланская библиотека истории рабочего движения и та часть издательства, к которой он ещё питал интерес, становятся ключевыми центрами по переводу новой, левокоммунистической литературы из Китая, с Кубы и из огромного третьего мира на различные европейские языки. И, благодаря своим личным связям с вождями всех мыслимых революционных движений, из которых родился фантасмагорический сценарий «на наших глазах» разгорающейся мировой революции, «GG» (Gian-Giacomo) внушает своим собеседникам и младшим товарищам, с которыми общался от случая к случаю,
331
абсолютно галлюцинаторное чувство сопричастности великим мировым событиям. Как это случилось с Берн-вардом Веспером, когда наутро после 1 мая 1968 года они с Фельтринелли прогуливались по просыпающемуся Западному Берлину.
Берлин, подполье
Очевидно, именно Фельтринелли (и Режи Дебре) инспирировал Дучке, и у того созрел план покинуть Германию: сначала с женой и ребёнком он отправится в США, а оттуда — на один из фронтов мировой революции; скорее всего, в Чили, где его друг Гастон Сальваторе177 должен обосноваться при одном из университетов, тогда как Дучке — совершенно в стилистике какого-нибудь немого фильма-римейка про яхту «Гранма» — пошлёт человек 50 товарищей на корабле «под пятью парусами и с семьюдесятью пушками», чтобы начать новый «поход герильи», к которому сам он присоединится потом...CCCLXXX"' Или что-то в этом роде. Ничего не было продумано до конца хотя бы приблизительно; даже когда ходатайство о визах на въезд в США уже было подано. Покушение означало безвременную кончину всех этих игр воображения178.
177 Один из идеологов ССНС Гастон Сальваторе был гражданином Чили, учившимся в ФРГ. — Примеч. науч. ред.
178 Подобные игры воображения уже в начале шестидесятых годов — в контексте алжирской войны, кубинской революции, войн в Конго или в Индокитае — то и дело будоражили умы членов маленьких левых групп и антиколониальных комитетов. Входившие в них студенты из Латинской Америки, Африки, из Алжира или Ирана (к примеру) вместе с немецкими друзьями строили крайне идеалистические и одновременно крайне рискованные планы поддержки местных повстанцев. То же самое происходило и после путча в Греции в 1967 году, когда добровольные помощники под видом туристов везли деньги, нелегальную литературу, а ещё и динамит, причём сами же нередко на нём и подрывались. — Примеч. авт.
332
Но сразу же после своего первого, досрочного выздоровления Дучке немедленно извлёк на свет божий прежние планы — создать нелегальную ветвь «движения», в то время как большинство товарищей выступит в «долгий поход по институтам государства». В таком духе и в стиле ленинского Завета (только для внутреннего пользования) он и написал Конгрессу ССНС в сентябре 1968 года CCCLXXXIV. То, что в лице Греции «Вьетнам [пришёл] в Европу» и что на ожидаемое авторитарное и фашистское насилие надлежит ответить революционным контрнасилием, — это для него, конечно, было аксиомой — что он детально и изложил в предисловии для «Писем к Руди Д.», которые издал Бернвард Веспер.
То ли покушение и его последствия заставили Дучке в конце концов оставить этот путь в жизни и в мыслях, то ли это — остатки здравого смысла, нам неведомо. Но сколько бы в своих ранних речах и писаниях ни проповедовал он жгучим глаголом «действия герильи» нового типа в метрополиях и как бы ни порицал товарищей на родине в своих позднейших безжалостных апостольских посланиях за их вялость и слабость, — сам он в этом направлении ни разу в жизни ничего сколько-нибудь серьёзного не предпринял.
Другое дело — коммунары во главе с Кунцельманом, у которых покушение на Дучке вызвало взрыв резких насмешек и мрачного восхищения, потому что «вот оно и началось» CCCLXXXV. То, что периодически появлявшийся среди них и исчезавший двойной восточно-западный агент Петер Урбах ещё летом 1967 года сконструировал для их диверсионных хепенингов прототипы тех самых зажигательных бомб, которыми воспользовались и франкфуртские поджигатели, уже отмечалось выше. Тот же Урбах во время случившихся вскоре беспорядков на Пасху поставил им ббльшую часть горючих веществ, применённых против шпрингеровских
333
автомобилей, а затем — против целого ряда других, безо всякой системы выбранных целей в городе. Это сообщил Бомми Бауман, добавивший: «Теперь проблемы террора стали сразу очень актуальны» CCCLXXXVI.
Уже к зиме 1968—1969 годов нападения с применением горючих и взрывчатых веществ (на здания судов, консульства, полицейские посты, на судей и адвокатов) приобрели форму эпидемии; и в этом участвовало всё стремительно расширявшееся берлинское подполье. Для групп типа «Виланд-Коммуне» с её харизматическим главой, профессорским сыном Георгом фон Раухом, это «терроризирование» наряду с «изъятиями» и бесконечной стимуляцией посредством Sex ’n’ Drugs ’п’ Rock ’n’ Roll в буквальном смысле стало формой жизни. Между тем комнаты их гигантской квартиры украшали постеры Бакунина и Сталина, писания которых, а также Мао и Че, Лири и Райха изучались и перепечатывались пиратским способом. Отсюда нить ведёт в уже описанный сектор «Центрального совета бродячих хаш-повстан-цев» с его размножавшимися повсюду опорными пунктами и центрами. И хочется ли это кому-то признавать или нет, но на этой сцене (по словам Баумана) постоянно полным ходом шла борьба за то, кто «совершит самый трескучий „подвиг”» и «даст направление»CCCLXXXV".
Сам Бауман, живший тогда в «Виланд-Коммуне», во время визита Никсона весной 1969 года «на маршруте следования... заложил бомбу», а в это время товарищи ездили «с нелегальными передатчиками по Берлину» и «вели передачи». Бомба «имела таймер-взрыватель, и её тоже всучил нам этот Петер Урбах». Спустя пару дней в К 1 произвели обыск. «Тогда в К 1 нашли бомбы того же типа. Принёс их опять же Урбах, а Райнера и Дитера арестовали» CCCLX)O<V|11.
Эти облавы и аресты в Коммуне 1, которая, благодаря буму, поднятому шпрингеровской прессой,
334
сделалась любимым чадом либеральных средств массовой информации, — так вот, облавы и аресты считались сознательной попыткой органов защиты государства «криминализировать» Коммуну. И если Петер Урбах хотя бы в малой мере играл ту роль, что ему — как нечто неоспоримое — приписывается всегда, то, очевидно, цель именно такой и была. То, что бывший служащий городской железной дороги в Восточном Берлине, связавшийся с западными спецслужбами, Урбах в 1971 году после процесса против Малера и других был берлинским Управлением по охране Конституции вывезен из страны и получил новую личность, — это один из самых невероятных скандалов в истории западногерманской государственности. Ни поднаторевшие в расследованиях журналисты «Шпигеля» или других изданий, ни всевозможные боннские и берлинские правительства, сенаты, органы защиты государства и суды до сего дня оказались не в состоянии или же не сочли нужным расследовать и классифицировать этот заговор против Республики и правопорядка. Всё выглядит так, что агент Управления по охране Конституции Петер Урбах годами входил в число тех, кто создавал и оформлял сцену левоэкстремистского террора.
Тем забавнее, конечно, наигранное возмущение и наивная поза невинности, с которыми почти все, кто был втянут в тогдашние события, пытаются выправить себе индульгенцию, ссылаясь на этого суперагента. Ведь именно он (пишет Бауман) им прямо-таки насильно «сунул в руки» все эти бомбы и пистолеты. И всё это Для того, чтобы двумя страницами позже многозначительно похвастаться: «Мы — та часть, что ушла в терроризм... начали устраивать склады, и мы уже налади-ЛИ СВЯЗИ» CCCLXXXIX,
Стояло лето 1969 года, и туман сгущался.
335
Первый выстрел
Вообще-то, вооружённое освобождение Баадера в мае 1970 года, когда был тяжело ранен сотрудник института, считается «первым выстрелом» в борьбе немецкой городской герильи. Именно так грозно провозглашается в декларации под названием ЗАДАЧИ КРАСНОЙ АРМИИ, авторство которой приписывают Гудрун Энслин: «что теперь выстрел сделан, что теперь всё начнётся, что освобождение Баадера только начало» сссхс.
Но на той сцене, где действовали берлинские коммунары, всё давно уже «началось» и шло полным ходом. Когда Энслин и Баадер во Франкфурте ещё изображали из себя социальных работников, во «фронтовом городе» были созданы «Тупамарос Западного Берлина» (TW). И вот в этой-то среде заварилась некая каша, состоялась акция, от которой потом все хотели и пытались откреститься двумя руками — хотя именно этот теракт, как писал Бауман, вероятно, и стал настоящим «началом герильи в Германии» СССХС|.
Речь идёт о бомбе, заложенной в Еврейский общественный центр 9 ноября 1969 года или, точнее сказать, под участников собрания в память о «Хрустальной ночи» 1938 года. Бомба — того же типа, что и найденные ранее смесь «сорняка-Экс» и клея «паттекс», обладающая «напалмоподобным эффектом» (Бауман), — не взорвалась, и с этим связаны позднейшие легенды как о чудесном спасении, так и о заговоре. Но если Урбах и здесь приложил свою руку, то только как боевик группы. И эта группа, подписывавшаяся со своеобразным ехидным юмором «Чёрные крысы — TW», своим манифестом «Шалом + напалм» дала миру ещё один ключевой текст времени, написать который, конечно же, не мог далёкий от литератуы оружейник группы сссхс".
336
На том же корявом, нескладном, спотыкающемся языке, отличающем многие тексты, написанные для этой сцены (начиная с Декларации Кунцельмана об «Организации революционных коммун в метрополиях»), составлена и листовка к бомбе: «Имевшая место до сего дня закостенелость левых в теоретическом параличе при рассмотрении ближневосточного конфликта есть продукт германского сознания вины... Невротически-истористическое подновление тезиса об исторической неоправдываемости израильского государства не победит этот беспомощный антифашизм. Истинный антифашизм — есть ясная и простая солидаризация со сражающимися федаинами... Гонимые фашизмом евреи сами стали фашистами». Против империализма и сионизма теперь нужно «создать революционный освободительный фронт в метрополиях» СССХС|".
Кто бы ни был автором текста, но именно Дитеру Кунцельману выпало на долю — выдать взволнованно спорившим левым, против «беспомощного антифашизма» которых не в последнюю очередь была направлена акция, — сразу же вслед за ней, через воинствующую газету AGIT 883, глубоко личную апологию «Редкого шанса 9 ноября». К сожалению, «политмаски» различных комитетов и групп оказались не в состоянии использовать его [шанс], что подтверждает «господство еврейского комплекса» в Германии.
Этот отвратительный документ («Письмо из Аммана»), который коммунар ещё в 1998 году в виде факсимиле поместил среди «Картин из моей жизни», дышит стерильным фанатизмом новообращённого, перешедшего свой внутренний Иордан: «Здесь всё очень просто. Враг ясен. Его оружие видно... Здесь я впервые осознал, что это такое, когда люди в „длительной народно-освободительной борьбе” революционно себя изменяют». Себя он определённо видел в самом
337
авангарде и на самом верху формирующейся освободительной организации метрополии: «Берлин уже наш. Мы единственные, кто здесь в движении, остальные вегетируют... Мы можем использовать преимущество. По-другому наше контробщество не имеет смысла... МЫ СПЛОТИМСЯ СИЛЬНЕЕ!»CCCXCIV. Иными словами, из гашишных повстанцев должны выйти кадры вооружённых бойцов.
Место и время сочинения письма якобы «Амман, середина ноября». К тому моменту Кунцельман уже минимум месяц как вернулся. Так что его апология «Редкого шанса 9 ноября», который должен был разрушить немецкий «еврейский комплекс», была в то же время и частью его персонального камуфляжа.
«Еврейский комплекс» и городская герилья
По следам Кунцельмана и фон Райха, Ины Зипманн и Лены Конрадт, устремившихся из Эбраха в палестинские лагеря, где-то, кажется, в те же недели или месяцы отправилась ещё одна группа во главе с Томасом Вайсбеккером, чтобы «революционно себя изменить». И что же: «Палестинцы... когда они прибыли, согласились вести речь только о двух-трёх людях. У них были короткие волосы, фальшивые паспорта, и появились они чуть ли не как чужие» cccxcv.
Эта «Тупамарос / хаш-повстанческая» сцена, где Кунцельман выступал в роли малость невменяемого Сеньора, а Георг фон Раух и Томас Вайсбеккер — активнейших штюрмеров идрангеров179, была связана непрочными, отмеченными соперничеством отношениями
179 От Sturm und Drang — «Буря и натиск» (нем.): литературное антифеодальное и гуманистическое движение в Германии 1870—1880-х годов. В данном ироническом контексте — «пламенные борцы».
338
с другой группой, сформировавшейся в это же время вокруг неописуемой фигуры Хорста Малера. Когда его адвокатская карьера зашаталась под угрозой иска о возмещении ущерба и исключения (из коллегии адвокатов), он отрастил себе бороду на манер Кастро и стал всё сильнее вживаться в фиктивную роль команданте в парламентской оппозиции, которую ему публично приписывала и навязывала шпрингеровская пресса и органы защиты государства.
В интервью, взятом у него Вилли Винклером в 1997 году для «Цайт», следы его недавних метаморфоз в идеолога интеллектуально-освежённого неонацизма — пусть в виде микроэлементов, — но уже ясно различимы. Он, например, заявляет, что обращение к марксизму и ленинизму дало ему возможность «увидеть новейшую историю Германии как проявление разложения капитализма, обречённого на гибель» и что для него это стало «в то же время и освобождением от комплекса коллективной вины». Никто так ясно не понял его внутренних «процессов», как Гудрун Энслин, ещё в зале Франкфуртского суда предсказавшая, что он «однажды снимет мантию и будет аргументировать с автоматом в руках».
Эта история — одна из множества его персональных легенд, которым можно верить или не верить, — как и странная связь с покушением на Еврейский общественный центр в 1969 году, которую он выводит в этом интервью. «Я знал, кто её [паттексную бомбу] пронёс внутрь, и критиковал это самым резким образом — в особенности памятуя о том, откуда мы все взялись [борьба против нацистов-отцов]. Но меня просто обезоружил ответ: „Ладно, если ты так всё знаешь о правильном применении насилия, то почему сам не делаешь как надо?" И с этого момента я приступил к конкретной подготовке и начал собирать людей» CCCXCVI.
339
Вскоре после покушения были арестованы Ральф Райндерс и Бернхард Браун alias180 «Медведь и медвежонок»181. Арестовали их за то — вспоминал Райндерс (впоследствии один из основателей «Движения 2 июня») в одном из биографических интервью, — что они якобы «эту взрывчатку, эту паттексную смесь спрятали в доме и потом её просто забыли». Конечно же, он и поныне понятия не имеет, кто бы это мог быть; но всё-таки предполагает, что «некоторые из тех, кто тогда побывал в Иордании у палестинцев и своими глазами увидел преступления Израиля», наверное, «получили шок» от этих переживаний и поэтому пошли на такую «слабоумную акцию» cccxcv". Как удобно, как всё хорошо объясняет.
Приобретения и связи
Ничего определённого не знает Райндерс и о «легендарной поездке в Милан» для приобретения оружия, разве что следующее: «Они тогда поехали в Милан, а потом часть из них подалась в Иорданию. Фритце [Тойфель], например, вернулся в Мюнхен и организовал там Тупамарос Мюнхена» CCCXCVI11. Осенью 1969 года в рядах этого параллельного образования собрались мюнхенские участники паломничества в Эбрах, среди них, кроме Фритца Тойфеля, — Ирмгард Мёллер и другие, кто впоследствии составил ядро РАФ и 2 июня.
В компанию, отправившуюся в Италию летом / осенью 1969 года, наряду с Тойфелем, Кунцельманом, Бауманом и фон Раухом, входили также Малер и «несколько ССНС-ников» — и первоначально предполагался всё тот же Петер Урбах. Он должен был догнать остальных
180 Они же (лат.).
181 Bernie — уменьшительное от Bernhard — можно перевести так.
340
на собственной машине, но, конечно, так и не объявился, у них имелось от некоего «товарища С. ...рекомендательное письмо к итальянскому издателю Фельтринелли», у которого группа должна была остановиться в доме для гостей (как пишет Урбах в одном из донесений Управлению по защите Конституции)СССХС|Х.
Предлогом для поездки являлось «Установление контактов и поддержка греческих товарищей», но главным образом речь шла о собственных приобретениях. Внешне всё выглядело как типичный политтуризм: «Группа действительно объездила всю Северную Италию: побывала у левых социалистов из ИСППЕ182 в Виченце, у старых анархистов в Корраре, у несметно богатого левого издателя Фельтринелли... [и] у маоистов Ренато Курчо в Милане». Последний [Курчо], в шатком взаимодействии с Фельтринелли, следующей зимой начнёт создавать «Красные бригады». Итальянцы обращали внимание гостей на «незаметные лимузины», которые постоянно за ними следовали, из-за чего, собственно, предприятие и было свёрнуто CD.
В конце поездки всплыли первые подозрения против Урбаха; хотя давно уже поступали предупреждения от последователей Райха и из наркотусовки. Но слишком соблазнительно было то, что предлагал agent provocateur: кроме прибыльных пакетиков с наркотиком, ещё оружие и пиротехнические ноу-хау. И если между собой коммунары клеймили его как шпиона, то люди Малера думали, по сообщению Райндерса, что остальные «только так говорят, будто он шпион, желая выставить его в дурном свете, чтобы оружие досталось
182 Итальянская социалистическая партия пролетарского единства (ИСППЕ) — левое крыло Итальянской социалистической партии (ИСП), выделившееся в 1964 году в самостоятельную организацию. Молодёжное крыло ИСППЕ зачастую было левее Итальянской коммунистической партии (ИКП). В 1974 году ИСППЕ самораспустилась, большинство её членов вступило в ИКП. — Примеч. науч. ред.
341
им, а не другим» CDI. Эта игра детского соперничества тянется через всю историю создания РАФ.
Италия, где «горячая осень» с её массовыми забастовками, уличными боями и бомбовыми налётами в 1969—1970 годах перешла в долгую зиму досады, всё-таки, даже после провала «легендарной» первой миссии (на деле, вероятно, бывшей единой серией из нескольких похожих операций), — так вот, Италия по-прежнему оставалась страной грёз для всех милитаризирующихся элементов в Германии. А Фельтринелли со своей стороны развивал миссионерскую деятельность во имя общеевропейского Фронта и его подготовки к решающим битвам. Так, он давал деньги паломникам в Палестину всех стран — на дорогу к знаниям; или снабжал «Тупамарос Западного Берлина» средствами на постройку мобильных трансляторов, чтобы вмешиваться в текущие телепередачи — как несколько позже он и его возникающие GAP (Партизанские группы действия) точно так же ипользовали их с немецкой техникой.
В этих неформальных контактах известную роль играли люди, более или менее защищённые собственным положением — например, деятели культуры. Они не только не хотели, но и не могли точно знать, что творится у них за спиной и вокруг них. Другие с самого начала отошли в тень, как Лена Конрадт, у которой ещё со времён брака с Гердом Конрадтом в Риме оставалась квартира. Через неё, по-видимому, проходила часть связей между формирующимися немецким и итальянским подпольем в 1969—1970 годах. Позже она некоторое время тоже будет входить в ближайшее окружение РАФ, но имя её в этой связи ни разу не всплывёт.
Другие спортивные трассы пролегали через Рим или Париж, дальше в Алжир, Бейрут или Триполи, где
342
в 1969—1972 годах в изгнании жили вожди и эмиссары «Чёрных пантер» из США. С ними встречались и заключали союзы другие вожди и эмиссары — от палестинских боевых групп. Они взаимодействовали с из-под земли выраставшими группами солидарности и революционными организациями европейских левых. Ещё одна, полностью скрытая туманом линия связи вела в Северную Корею, которая, благодаря прямым военнополитическим контактам с самыми разными освободительными организациями, а также «Герильями метрополий» (вроде формировавшейся японской «Красной армии»), претендовала на звание чемпиона по всемирной революционной борьбе против американского империализма, после того как СССР, равно как и соперничавшая с ним Китайская Народная Республика, стал искать путей мирного сосуществования с США. Голодающая карликовая диктатура Ким Ир Сена в те годы была одним из главных поставщиков денег, оружия и военных разработок, применимых в терроре. Палестинцы, афроамериканцы, японцы и — кто знает — немцы участвовали во всём этом.
Через бывшего председателя внепарламентской оппозиции К.-Д. Вольфа, издательского редактора в «Мэрц», позднее основавшего издательство Roter Stern («Красная звезда»), которое публиковало писания Ким Ир Сена; через других актёров франкфуртской сцены, объединявшихся в комитеты солидарности с Кореей, с Палестиной или с «Чёрными пантерами», а то и в «Красные пантеры», — через них в 1969—1970 годах протянулись первые нити в Алжир и Пхеньян. Из этого антиимпериалистического контактного поля впоследствии вышли некоторые из наиболее мрачных фигур немецкого терроризма. Такие, как Винфред Бёзе, организатор захвата заложников в угандийском аэропорту Энтеббе, или подручный «Карлоса» Йоханнес Вайнрих,
343
профессионально работали на ближневосточные террористические группы и тайные службы, причём с особой, убийственной преданностью они служили делу борьбы против «сионизма».
И вот мы подошли почти что к сердцу мрака.
Расслабиться, смотреть вперёд
У Баадера и Энслин имелись некоторые не очень прочные связи в этой возникающей неформальной сети. Но за всё время они так и не смогли обеспечить во Франкфурте «собственного политического существования». Не удалось им и перечеканить свой медиумический авторитет и влияние среди штаффельбергцев в твёрдую монету политического веса. Надёжная свита у них тоже отсутствовала.
Париж в декабре был холоден, дорог и меланхоличен, а контактов было мало, да и те скоро сошли на нет из-за того, что они постоянно нагло требовали денег и поддержки. Кажется, Гудрун Энслин всё же хотела здесь перезимовать и с помощью материалов, доставленных (Астрид Проль и Петером Бошем) из Франкфурта, написать тюремную книгу, обогатив её впечатлениями от кампании против исправительных домов, тем более что договор на неё оставался в силе. Но похоже, предполагаемые соавторы (Андреас Баадер и Торвальд Проль) видели в том для себя мало пользы. Да и то, что её можно извлечь вообще, было ещё под вопросом.
И вот, вместо того чтобы писать книгу [о прошлом], они решили глядеть в будущее. «От Швеции до Алжира, всё было принято во внимание» CD". Конечно, обсуждались Иордания и ФАТХ. Но в конце концов выбор пал на Италию, куда манили материальные ресурсы и надёжные адреса — ну, и ещё малость расслабиться.
344
Вновь они отправились в путь. И поскольку Торвальд проявил себя полной бездарностью в вопросах организации и конспирации, они, недолго думая, просто бросили его по дороге183. По фальшивым документам, которые Астрид сделала в Амстердаме, они беспрепятственно проникли в Швейцарию, где левый цюрихский книготорговец Тео Пинкус и Джованни Блумер, автор книги о китайской культурной революции, всячески им помогали. Пробыв там несколько дней, они поехали дальше, в Милан.
Буквально за день до их приезда на оживлённой Piazza Fontana была взорвана мощная бомба. С помощью этого взрыва неофашистские террористические группы, готовые к любой резне, хотели натравить полицию и прокуратуру на новых, воинствующих левых, что им удалось совершенно — и заодно полностью подтвердило в глазах левых справедливость их собственных тезисов об эскалации государственного терроризма. По подозрению в этом преступлении были арестованы несколько анархистов старшего поколения. Тогда же надопрос вызвали и Фельтринелли, и пресса мгновенно сделала из него тайного кукловода и закулисного воротилу. Он не стал дожидаться развития событий и скрылся на загодя подготовленных конспиративных квартирах. С этого, собственно, и началось настоящее вооружённое подполье в Италии.
Итак, вместо того чтобы обрести в Милане желанную поддержку, беглые поджигатели почувствовали, как вокруг них сгущается опасность, и отправились дальше, в Рим, где нашли приют у живших там немецких писателей — Петера Хотьевитца, старого знакомого
183 После недолгих приключений в Англии Торвальд явился в полицию и отсидел остаток своего срока, в точности как и Хорст Зёнляйн, который после отклонения прошения о помиловании весной 1970 года выполнил судебное предписание о явке для отбывания наказания. — Примеч. авт.
345
Баадера по барным стойкам, и Луизы Ринзер. Последняя тут же сделалась поклонницей Гудрун Энслин и позже написала родителям, что Гудрун в ней «нашла подругу на всю жизнь». Астрид же пришлось довольствоваться запущенной комнатой в пригороде; и, пока пара наслаждалась рождественским угощением и интеллектуальным обществом на вилле Ганса Вернера Хенце, — и куда их только ещё не приглашали, — девушка оставалась одна.
Но и в Риме мостовая уже жгла им пятки; и гостеприимство скоро сошло на нет. И тогда они отправились дальше, на юг, всё в том же самом белом «Мерседес-бенц». Целью была Сицилия, где они надеялись найти приют под «Uccelli», в лагере жертв землетрясения, по стандартному адресу всех немецких революционных туристов. Но в Палермо машина сломалась, а багаж украли. Среди похищенного была тюремная переписка обоих и материалы для книги про тюрьму и кампанию против исправительных домов, которые они до той поры ещё таскали за собой. Баадер впал в бешенство, обругал Гудрун (что, вообще-то, позволял себе крайне редко) за легкомыслие; разразилась паника. Они доехали «до самой южной точки Сицилии, где корабли покидали континент в направлении Африки». И там, на морском берегу, Баадер — так гласит легенда — и произнёс свой долгий монолог о «том Великом, том Опасном», что им предстояло, чтобы — тёмными речами вроде: «ты попадёшь в тюрьму, на целых десять лет, и выдержать не сможешь» — не то испытать, не то отпугнуть взволнованную Астрид си".
Романтизирующий рассказ Ульрики Эдшмид придаёт путешествию этого трио некую драматургическую стройность, которая вряд ли могла быть ему свойственна. В действительности ббльшую часть времени они страдали от скуки и пустоты, тоже, впрочем, почти достойных театральной сцены. Конечно, они много читали
346
и спорили. Жан Жене вновь очаровал обоих. Но пара по большей части занималась собой, а Астрид, во Франкфурте бывшая их «Учеником», теперь всё чаще ощущала себя вне игры, да и сами они теперь — вдали от «движения» — казались ей уже не такими интересными, как во Франкфурте, где постоянно находились in action. Даже Баадер, не владевший иностранными языками, здесь, в чужом окружении, вёл себя на удивление неуверенно.
Итак, они возвращались в Рим. По дороге заехали на курорт, где Гудрун с семьёй проводила каникулы когда-то. Одна женщина, работавшая в социальной сфере, на время предоставила им свою квартиру. Вернувшись, она была шокирована не только состоянием помещений, но и валявшимися повсюду фотографиями парочки в эротических позах. Астрид, фотограф группы, ничего такого не припоминает. Но Петер Шнайдер, адресат возмущённых жалоб хозяйки, не видит ни малейшей причины для того, чтобы его знакомая ни с того ни с сего возвела бы такой поклёп на совершенно незнакомых людей.
Зачем мы вообще упомянули об этом? Потому что этот эпизод, возможно, позволяет на секунду заглянуть в тайную жизнь пары, где всем управляли элементарные притягательные силы, игры Эроса и Власти, в которые вовлекались другие и которые, должно быть, были частью общего метода вербовки, начальным фондом или «химической связью» между элементами сформировавшейся впоследствии группы. Они создали язык РАФ, на котором общались до конца, до последних тюремных маляв, когда Майнхоф мазохистски унижает себя, называя «монашкой», а Энслин садистски уличает её в том, что та своим «вагинальным184 потребностям... подчиняет» борьбу. А Баадер вообще бичевал
,м В оригинале гораздо грубее: Fotzen-bedu’rfnisse...
347
всех баб, вместе взятых: «Воистину, чума вы, служанки...»CDIV — более чем прозрачно намекая на одноимённую пьесу Жене и воспетый в ней мистически-эроти-ческий образ могучего преступника. И под конец этот набор элементарных притяжений в групповых фантазиях слияния перерастал в дурманящий, приапический Культ Андреаса («так что андреас — тот горилла-самец, о ком че говорит, что он и есть группа» CDV), который в равной мере отправляли как «тётки», так и «типы» и который не следует путать с подобострастием или зависимостью; это, скорее, неосуществлённое желание стать таким же фаллически-мощным и свободным от всякого чувства вины, как он.
Вербовщик, вербуемые
Где-то в январе 1970 года в Риме возник Хорст Малер, формально всё ещё являвшийся адвокатом Баадера, но не для того, чтобы их консультировать, а для того, чтобы их «рекрутировать», как сразу сообразила Астрид. Своей ключевой роли в формировании вооружённого подполья Малер никогда не отрицал, напротив, он и по сей день ею гордится; только никто у него эту роль никогда не оспаривал. Может быть, зря? Малер мог — в острой конкуренции с мятущимися коммунарами, предводимыми Кунцельманом и фон Раухом, — поначалу действительно стать движущей силой при формировании раннего немецкого левого терроризма.
В сентябре 1969 года он уже побывал в Лондоне у Дучке, который, после своего визита на родину в мае, вновь активизировал контакты с Западным Берлином и теперь из своего далёка включился в проходившую там «Кампанию дезертиров». Одним из её организаторов был Ян-Карл Распе, социолог и коммунар К 2. Рядом
348
с ним стоял Манфред Грасхоф, один из тех, кто спасся от бундесвера, сбежав в Западный Берлин и публично спалив военный билет. Позже он стал одной из центральных фигур РАФ. А сейчас ему и таким, как он, грозила высылка. Их адвокатом был (конечно же) Хорст Малер. Он объявил Дучке, что вот «достигнута точка, после которой нельзя больше заботиться о последствиях». Дучке (согласно не очень уверенному сообщению его вдовы) должен был отговорить Малера «уходить в подполье» — хотя и ему «нелегальное положение... [казалось] необходимым, если вообще удастся построить новые структуры в господствующей системе». В начале 1969 года он даже и сам был готов «уйти в подполье, если бы для того имелись условия»185CDVI.
Теперь же условий — то ли ещё, то ли уже — «не имелось»; иное дело Малер, вполне готовый к тому, чтобы создать собственную организацию. Распе и его подруга Марианне Херцог, Грасхоф и его подруга Петра Шельм были в деле, Моника Берберих, работавшая референтом в канцелярии Малера, подруга Малера Рената Вольф и — last but not least — Петер Урбах, который вместе с адвокатом как-то раз ездил в Бельгию запасаться оружием. Согласно концепции, в Бранденбургском районе и других точках города они намеревались создать вооружённое крыло «социальных движений», ведущих работу среди арендаторов, молодёжи, на фабриках, а также кампании против исправительных домов, судебной системы или — за отказ от военной службы. Через кампанию против исправительных домов с группой была не слишком прочно связана и Ульрика Майнхоф со своим
185 Так, во всяком случае, пишет Гретхен Дучке в биографии своего мужа. Источник этой и многих других цитат неизвестен; и, к сожалению, в недавно опубликованных ею дневниках Дучке также отсутствуют любые указания, как одно согласовать с другим, — настоящий лабиринт, разбираться в котором она считает ниже своего достоинства. — Примеч. авт.
349
другом Петером Хоманном и приёмной воспитанницей Ирене Гёргенс, тем более что у неё жили Распе и Херцог, а её квартира на Куфштайнерштрассе всё больше превращалась в центр движения.
И вот в этот, почти семейный и временный, союз и должны были быть рекрутированы из Италии беглые поджигатели. Малер привёз им денег, «которые мне в Мюнхене подкинули состоятельные деятели культуры». И во время «ночной дискуссии... мы договорились о том, чем будем здесь заниматься». Из Рима он поехал обратно, «чтобы подготовить всё необходимое для их возвращения в Берлин» CDV".
Но как ни странно, именно Баадер, утверждает Астрид Проль, вдруг начал колебаться, стоит ли переходить этот Рубикон в северное подполье. И соображения его были вполне благоразумны: решение по прошению об амнистии ещё не вынесено. Поэтому нет и предписания явиться для исполнения наказания; да, собственно, их и не ищет никто. Зачем же тогда раньше времени уходить в нелегалы? Астрид, против которой всё равно ничего не было, не в силах больше выносить эту пару, собственноручно угнала «Альфа Ромео» со всеми бумагами и, даже adieu не сказав, укатила сквозь ночь и туман назад во Франкфурт.
А пара по-прежнему болталась в немецкой общине Рима, где Баадер «позаимствовал» у богатого композитора Хенце пару шёлковых рубашек, которыми потом щеголял в Берлине. И на фоне этого длящегося неделями, вялого ничегонеделания нечто бросается в глаза: как раз в эти недели и месяцы в Италии происходят решающие события. Фельтринелли увидел в теракте на Piazza Fontana новый «поджог Рейхстага», а в интервью «Цайт» прошедший 1969 год назвал «годом судьбы» послевоенного периода, — Фельтринелли скрылся. В Милане арестованный анархист Вальпреда выбросился
350
из окна полицейского президиума ’86. Пошли дальнейшие — произвольные — аресты и внешне бесцельные бомбовые налёты (на деле — бывшие излюбленным оружием фашистов против итальянских левых). И повсеместно проходили воинственные уличные демонстрации против «государственной бойни», воспринятой как «объявление войны». Скандально-шумные забастовки и захват предприятий на крупных фабриках, на заводах «Фиат» или «Пирелли» как будто прекратились, но они уже дали толчок радикализации в рабочих кварталах. Целые районы оказывались во власти городских комитетов и комитетов арендаторов. В конце декабря делегаты радикальных студенческих, молодёжных и рабочих групп основали в Милане Sinistra Proletaria, из которой три четверти года спустя выдвинулось ядро «Красных бригад». В это же время члены Potere operaio в Риме и других групп итальянских новых левых вроде Lotta Continua начали придумывать себе конспиративные клички и готовиться к уходу в нелегалы. В Генуе образовалась группа, подобная «Тупамарос», тогда как Фельтринелли и его доверенные лица трудились над «реконструкцией» GAP (антифашистских партизанских групп времён мировой войны) и совершали свои первые акции.
Неужели все эти драматические события ускользнули от внимания будущих основателей немецкой «Фракции Красной армии»? Или же они их воспринимали как угрозу собственному существованию? Конечно, контакты у них были, например, с активистами маоистских союзов, которые ещё с лета 1969 года поддерживали
Ошибка Г. Кёнена. Из окна 4-го этажа Управления полиции Милана был выброшен (а не выбросился сам) не анархист Пьетро Вальпреда, а руководитель анархистского кружка (в который Вальпреда входил) Джузеппе Пинелли (1928—1969), железнодорожный рабочий. П. Вальпреда попал в тюрьму по обвинению в теракте, которого он не совершал, что выяснилось спустя три года. — Примеч. науч. ред.
351
оживлённую связь с франкфуртскими МЛ-кадрами. Но совершенно очевидно, что Баадер и Энслин не сделали ни единой попытки хоть как-то включиться в текущие бурные акции — как в то же самое время в Германии поступали некоторые активисты, ранее бежавшие туда из Италии.
И только когда 10 февраля Гудрун Энслин позвонила во Франкфурт и узнала, что министр юстиции Гессена отклонил прошение о помиловании, она сказала: «Ну, тогда мы должны продолжать». Это звучит как-то не очень восторженно.
В сказочной стране
Где-то в конце февраля пара вынырнула в каннштатт-ском пасторском доме — опять среди ночи, как и два года назад по дороге во Франкфурт. Гельмут Энслин, всё это время не терявший с дочерью контакта, заклинал её сдаться и отбыть остаток срока. Но они не дали сбить себя с толку. Ни в коем случае они не желали назад, за решётку. Они рвались в Берлин, чтобы там «осмотреться». Эти пустые формулы отражают весь скукоженный горизонт их деятельности: «продолжать, осматриваться».
Несколькими днями позже они уже стояли у порога Майнхоф в Берлине. Та как раз закончила свой телефильм «Bambule» и выдала ответственному редактору оценку проделанной работы: «Говняные игры», потому что фильм не способствовал процессу «организации молодёжи». Сама же она намерена раз навсегда покончить с подобными надстроечными187 проектами, полными пустой «революционной болтовни», и впредь «работать политически» CDVI". Как это должно было выглядеть — отныне лишь предмет дискуссий.
187 Имеется в виду философская оппозиция «надстройка — базис».
352
Для начала Андреас и Гудрун стали «Гансом и Гре-тОй» — боевые подпольные клички выбирались по сказкам братьев Гримм. Сразу по прибытии в честь встречи они уговорили Ульрику Майнхоф, панически боявшуюся наркотиков после перенесённой операции на мозге, предпринять вылазку — а заодно и Петера Хоманна, единственного, кто мог бы донести до нас эту сцену. Правда, имеются экзистенциальные беседы, которые в изложении Штефана Ауста велись «в эту ночь». Беседы о том, что отсутствие собственности и нелегальность — единственно возможные формы существования революционеров; что Ульрика по примеру Гудрун Энслин должна покинуть своих детей, чтобы сжечь все мосты за собой; и что необходима новая мораль, которая вывернет наизнанку библейские десять заповедей вроде «не убий» — «Революционный катехизис» & 1а Нечаев, прямо по «Бесам»188 Достоевского; и всё это из уст «швабской» пасторской дочки. Что вновь звучит и выглядит немного слишком складно, как и та «прасцена» 2 июня 1967 года в Республиканском клубеCDIX.
Как бы то ни было, Ульрика Майнхоф взяла на себя труд дозвониться до Астрид Проль, которая болталась без дела во Франкфурте и была определённо рада, что движение хоть как-то продолжается и что её снова будут использовать. В первой половине марта состоялось нечто вроде переговоров на высшем уровне между лидерами различных групп, между Кунцельманом и фон Раухом, Малером и Баадером, Энслин и Майнхоф, на квартире которой и была организована первая встреча.
Сергей Нечаев, ученик Бакунина, в 1869 году основал тайное общество «Народная расправа» и сформулировал «Революционный катехизис», который, благодаря в первую очередь своей литературной парафразе в романе Достоевского «Бесы», считался высшим проявлением революционной «переоценки всех ценностей». Сам Бакунин смысл этого текста свёл к ёмкой формуле «Телам — насилие, Душам — ложь!». Таким образом, революционеру дозволено всё, если это на пользу революции. — Примеч. авт.
13 Веспер, Энслин, Баадер
353
Баадер лихо выступил с претензией на ведущую роль, что встретило оживлённый протест со стороны остальных альфа-самцов. Очевидно, как поджигатель с богатым тюремным опытом, он всё ещё чувствовал себя в авангарде — а между тем «Тупамарос Западного Берлина» (приблизительно 15—20 активистов) давно уже создали нелегальную организацию и сняли первые квартиры для конспиративных целей; они располагали ворованными машинами с фальшивыми номерами и нелегальными передатчиками, с помощью которых могли подключаться к текущим телепрограммам. После целой серии поджогов и бомбовых налётов они приобрели такой опыт (да и знание улиц), что поджоги франкфуртских универмагов по сравнению с этим были детской игрой 189. Людей «Блюза» («Blues» — Leute) поддерживали
189 В одной из нелегальных передач о демонстрации по поводу Вьетнама 15 ноября 1969 года (всего несколько дней спустя после налёта на Еврейский общественный центр) TW в духе сознательной стратегии эскалации призывали: «Преобразуйте вашу ненависть в энергию!.. Если мы у Вьетконга научились чему-то, то должны и будем... из этого исходить... ведь начальное ядро городской герильи в западных метрополиях может сформироваться только в борьбе. Создавайте революционные и подрывные ячейки, включайтесь в борьбу против утратившей всё человеческое системы позднего капитализма с оружием в руках! Создайте же и здесь предпосылки для революционной народной войны!» В тексте от 4 декабря 1991 года, написанном друзьями Георга фон Рауха, где покойный мыслится героем («Георг не был жертвой; 4 декабря 1971 года он умер как боец»), говорится, в частности: «Баланс, подведённый полицией, был горек: к началу 1970 года оставались нераскрытыми около 120 нападений на полицейских, судейских и, прежде всего, на агентов вооружённых сил США в Западном Берлине... Боевики хотели противодействовать [предложению правительства Брандта — Шееля об амнистии для правонарушителей во время демонстраций] и действия свои активизировали во тьме ночной... Уровень покушений стал выше. Между тем ночами перед объектами, принадлежавшими США и органам правосудия, продолжали взрываться опасные бомбы... Зал заседаний Высшего суда Западного Берлина выгорел дотла; Генеральное консульство Греции забросали бутылками с коктейлем Молотова... перед американским Офицерским клубом в районе Берлин-Долем взорвалась бомба; зажигательные бомбы поразили отдельных судей на пороге их вилл...» (www.contramotion.com). — Примеч. авт.
354
около 100 западноберлинских жилищных товариществ CDX. AGIT 883 был их печатным органом, издававшимся полуконспиративно, но распространявшимся сотнями разносчиков в 10 тысяч экземпляров. А на что мог опереться Баадер?
Наряду с этим обсуждались ещё и вопросы стиля и типа создающейся организации. Если ушедшие на дно хаш-повстанцы не хотели чересчур отходить от образа жизни и привычек породившей их и защищающей среды, то Малеру, как и Баадеру, виделась чётко ограниченная, действующая нелегально группа профессионалов, идеологически и организационно имеющая, скорее, марксистско-ленинские черты, пусть и не в том смысле, как конкурирующие друг с другом неоортодок-сальные мини-партии, которые в это же самое время обживали сцену.
Так что Баадер пока вёл борьбу за ведущую роль внутри группы Малера. Всё ещё практиковавший адвокат должен был, обливаясь потом, сдавать различные экзамены на смелость («Хорст, теперь ты с этим справишься»), например: в ночном кафе на Кудамм у туристки из сумочки вытащить деньги и документы; швырнуть бутылку молотовского коктейля в бюро администрации Бранденбургского района или нанять конспиративную квартиру, чтобы при входе всё выглядело предельно буржуазно, а из заднего помещения, где лежат матрацы, раздавался стук печатных машинок, записанный на магнитофонную ленту.
Если всё это не лишено известного комизма, то уж совсем анекдотические черты приобретает их деятельность, когда речь заходит о необходимости запасаться оружием. Дело было так: Урбах утверждал, что на одном кладбище в Букове закопаны исправные пистолеты из запасов Вермахта. И вот две ночи подряд, когда кричали совы и ухали сычи (представим себе эту
13*
355
картинку), они рылись в земле между старых могил. Днём раньше своей маниакально неправильной ездой Баадер привлёк к себе внимание полицейских и ушёл от них только каким-то чудом. Но не прошло и суток, как он снова попался в ночную ловушку, на сей раз расставленную по всем правилам искусства, и был остановлен, а так как не смог вспомнить, что написано в его фальшивых документах, то его забрали в полицейское управление. Малер и Урбах, ехавшие впереди, наблюдали всю сцену. Затем на следующее утро (4 апреля) адвокат аккуратно позвонил в полицию и пожелал говорить со своим клиентом, господином Баадером, за что полицейский чин был ему крайне признателен: теперь он без всяких сомнений установил личность задержанного CDXI.
Вот так будущий шеф герильи, не проведя и месяца в подполье, отнюдь не героическим образом, приближался к своей конечной станции. Но этот арест произвёл на группу мобилизующее действие. РАФ возникла как герилья — «Освободим — Баадера» и ей же оставалась до своего фактического конца «немецкой осенью» 1977 года, пока не превратилась в фантом самой себя. А кто, не медля ни секунды, со всей энергией возглавил это первое освободительное предприятие? Гудрун Энслин, кто же ещё.
И очень быстро — словно в какой-то задорной репризе — всплыла идея «Книжного проекта». Тема будущей книги, конечно, была обозначена так: «Молодые на обочине». Для работы Ульрике Майнхоф понадобился арестованный Баадер, причём доставить его следовало в Институт социальных вопросов при Университете. Клаус Вагенбах (который, естественно, ничего не подозревал) заключил с Ульрикой договор на книгу и оформил необходимые запросы. Ученики группы, Астрид и Ирене, спрятали оружие в одной нацистской пивной
356
с подходящим названием «Волчье логово» 19°. А для того, чтобы в освобождении шефа участвовали не одни только женщины, Гудрун ненадолго взяла в дело одного бармена из Республиканского клуба, про которого говорили, что он умеет обращаться с оружием CDX".
Сам план можно было во всех подробностях и беспрепятственно обсуждать с освобождаемым, который упорно отказывался от гораздо более простых и безопасных планов побега, которые ему предлагал Бомми Бауман, сидевший вместе с ним в Тегеле* 191. Хорст Малер имел возможность постоянно посещать своего клиента в тюрьме, хотя благодаря Урбаху органы защиты государства не могли не знать, что это не только адвокат, но и член группы. Да и внутри тюрьмы хватало стукачей, предупреждавших о готовящейся акции. Так что власти должны были быть полностью в курсе. Довольно трудно объяснить эту беззаботность голым дилетантизмом, но что же тогда это было? И Ульрика Майнхоф пять раз навещала Баадера, а трижды — его разыскиваемая полицией подруга Гудрун Энслин, предъявлявшая фальшивое удостоверение на имя Грете Вайтемайер.
Семейные узы
Совпадение это или нет, но «с./о.192 Вайтемайер» — последний берлинский почтовый адрес Бернварда Веспера осенью 1969 года. Где он пропадал эти месяцы? Туман, покрывающий ответ на этот вопрос, он сам же отчасти и напустил. В некоем параллельном движении, как бы подражая и передразнивая поджигателей, он тоже «ушёл» в ноябре 1969 года «на дно». В оригинале
'90 Вольфшанце — так называлась ставка Гитлера.
191 Район Берлина.
Care off (англ.) — через посредство.
357
рукописи «путешествия», где признаки дневника (или «вахтенного журнала») более отчётливы, чем в печатном варианте, — «белые страницы», знаменующие конец буржуазного литератора, которого я из себя хотел сделать. И свиней касается дерьмо193, чем я занимался. Это написано в одном из последних эппендорфских фрагментов Веспера. Заглавие о вооружённой борьбе зачёркнуто и заменено словом конец. По-видимому, этим текстом он хотел завершить «путешествие» и на собственном примере доказать, что выходит довольно стремительно, сделать этот прыжок от недеяния к борьбе сохш.
Это звучало крайне рискованно. Другие пассажи «путешествия» тоже могут внушить впечатление, будто Бернвард Веспер впрямую был вовлечён в процесс создания РАФ; взять хотя бы тот длинный пассаж, где он описывает конспиративную поездку из Цюриха в Милан, которую якобы совершил вместе с Андреасом. Во время этого перехода по старой готтардской дороге оба они обкурены как черти, и в душе у них буря и натиск, мощные скалы, кружение белых масс облаков над горными хребтами и красота оттенков света, цветов — и водопадов, — всё это властно действует на них, насколько это возможно вообще, когда заранее ты осознал себя и своё положение. Они рассуждают о буржуазном дерьме задумчивой природы и о подлинной аутентичной связи с природой, которую революционеры никогда не отрицали, совсем наоборот, как это доказывают стихотворения Мао, рассказы Че о кубинской войне и т. д. Веспер испытывает снова ностальгию по ложному сознанию, по идиллии художника, вернувшегося домой, как в Асконе (которую они проезжают), и по чистому трипу. Но он констатирует, что теперь ему недостаточно быть изолированным от изменений мира CDXIV.
193 Es geht die Schweine einen Dreck an... Примерно: не ваше собачье дело...
358
Ведь там, внизу, в чаду индустриальных городов, вскрываются все противоречия. В Милане, Турине, Болонье господствует классовая борьба на фабриках, в жилых квартирах и воинствующие левые концентрируют здесь все свои силы. Здесь между Аппенинами и Альпами является решение. Противоречия ясны, и психологическое дерьмо всерьёз не интересно никому. Ведь речь идёт о власти на фабриках, всё или ничего. На каждый удар предпринимателей, государства, фашистов будет отвечено контрударом. Былое убожество советского движения'94 здесь преодолевается играючи, рабочие говорят через своих делегатов, которым они доверяют. Стены исписаны слоганами и названиями революционных групп — SINISTRA PROLETARIA, LOTTA CONTINUA, POTERE OPERAIO, — которые при всём соперничестве едины в борьбе за автономию рабочего движения. Исчезли в практике борьбы различия между рабочими и интеллектуалами. Ключевое слово Мао: «Servire il popolo» (служить народу) — здесь означает не мазохистски судорожное классовое бегство, но очень простой практический постулат — потому что интеллектуалы рабочим нужны для конкретных задач. Но ещё сильнее Веспера тронуло вот что: никакого авторитарного движения, никакого конфликта поколений, которым отмечены мы. Дети — взрослые: одна борьба'.CDXV
Эти пассажи «путешествия» действительно написаны в Милане 3 августа 1970 года, и декорация, которую он так гимнически изображает, действительно из того лета и того года. Только Андреас Баадер и группа формирующейся РАФ к тому времени уже давно были в одном из лагерей палестинцев в Иордании. И нет ни одного указания на то, что Веспер в столь приподнятом настроении и в условиях такой конспирации когда бы
'94 По-видимому, речь идёт о какой-то форме самоуправления через местные советы.
359
то ни было раньше переходил Альпы вместе с возлюбленным Гудрун Энслин. Конечно, именно этим маршрутом поджигатели бежали в Италию из Швейцарии в декабре 1969 года. Но о Веспере — говорит Астрид Проль — за всю поездку слова сказано не было. Короче, переход через Альпы Баадера / Веспера просто некуда вставить в календарь (или летопись) группы; и уж точно нет для этого места в том времени, когда цветут цветы. Так что всё говорит за то, что перед нами — трагически нафантазированное мифотворчество, энергия и выразительность которого питаются идентификацией покинутого автора Б. и агрессора А., и даже — чувством «альтруистического отхода» (в тень) — совсем как в том гимне, которым в марте 1968 года Бернвард проводил пару в «свадебное путешествие» в Мюнхен и дальше во Франкфурт, где совершился поджог.
14. На Иордане
Протокол «путешествия», прерванный в сентябре 1969 года, Веспер возобновил 11 мая 1970 года — за три дня до освобождения Баадера в Берлине. С этого места в манускрипте опять исчезают заглавные буквы195 (этим как бы предвосхищается орфография будущих коммюнике РАФ), и он начинается фразой: бартон «всплывает снова...»CDXVI. Многозначительные кавычки — еле заметный сигнал. Это он, Бернвард, был тем, кто «снова всплывал» и продолжал рассказ о своём трипе.
С этого времени в тексте постоянно присутствуют намёки на скрывшихся освободителей Баадера. Их категорический, вооружённый прыжок в подполье для него прежде всего сконцентрировался в образе удручённой
195 Этот пункт (замена заглавных букв строчными), а также некоторые другие (например, дневниковый характер записей, когда перед каждым отрывком всегда стоит дата и — часто — место написания, а нередко указывается и употреблённый при этом наркотик) — отличают рукопись оригинала от книжной концепции «путешествия», Разработанной Йоргом Шрёдером (по-видимому, из соображений Удобочитаемости неаккуратного и скачкообразного текста). — При-меч. авт.
361
Ульрики Майнхоф, которая этим актом порвала связи с собственными детьми и всем своим буржуазным прошлым: я могу постичь Ульрику только тогда, когда вижу её склонённые колени... когда она за столом в Институте листает картотечные карточки, а оба унтера, с трещотками 196 через плечо, сидят и хлопают глазами, не понимая ничего из разговора, когда я это связываю с тем прыжком из окна второго этажа, секундой позже, когда быки уже лежали на полу, а тот кретин, как вспомогательный бык, влез в чужую драку, и вот лежит возле двери и истекает кровью. И в машину, и прочь... и Баадер «свободен».
Заметно, как напряжённо Бернвард присутствует «внутри» этой сцены, как идентифицирует себя с Ульрикой, с её прыжком, его блеском, его отвагой, утром в одиннадцать в квартале вилл в Берлине. И тоном торжествующего летописца добавляет: об Ульрике Майнхоф, Андреасе Баадере «и освободителях» ничего не известно, «и след простыл» CDXV". Среди «освободителей» на первом месте, конечно же, Гудрун, сделавшая это в порыве беззаветной самоотдачи Андреасу, как его Изольда с золотыми волосами.
Был ли замешан Веспер в дела формирующейся РАФ исключительно в своих фантазиях, а не на практике — остаётся неясным. Его «путешествие», о котором он так многозначительно возвестил сотрудникам «Мэрц», зимой 1969—1970 годов вместо «Африки» (по маршруту кислотноголовых: Испания — Марокко) обернулось круизом по немецким городам и коммунам. Он вёл по большей части жизнь скитальца без определённого жилья. В те времена ещё такие встречались, и самый авторитетный из них был Ганс-Юрген Краль, со всеми своими мешками и сумками ночевавший то здесь то там
,м Knarre — трещотка; пулемёт (нем., воен., жарг.).
362
«по товарищам». Свои гонорары из «Мэрц» Веспер велел переводить в Берлин на счёт Петера Пауля Цаля, делавшего «883» CDXVI".
Тою зимой его «вольво» несколько недель стоял в Гамбурге, и им пользовались друзья из «Общества отпущения грехов», старейшей и самой значительной гамбургской коммуны. Она состояла из артистов, музыкантов, студентов, изучавших искусство, которые по каким-то причинам забросили учёбу или карьеру. Некоторые в 1969 году начали работать по программе «Release»197. Это была попытка физической и социальной реабилитации наркозависимых без ужасов ломки и абстиненции. Другие уже тогда присматривались к происходящему на МЛ-сцене, вступая в «Социалистический центр рабочих и учащихся»198. Ну а третьи шли помощниками или рекрутами в возникающее военизированное подполье.
Хольгер Майнс, учившийся в берлинской киноакадемии, был родом из Гамбурга и теперь часто здесь появлялся — нередко вместе с Бернвардом Веспером. Фотограф Бернд Вестфаль, в те годы член Коммуны «Отпущения...», вспоминает дискуссии с Майнсом и Веспером, случавшиеся порой в ту зиму: «О пути в революцию, о революционных ячейках, о неизбежности революционной борьбы. Дискуссии обострялись. Решение Хольгера мы понимали, но пути расходились стремительно... Летом 1970 года мы сняли наш первый крестьянский дом в Вендланде. Хольгер ушёл на дно»СОХ|Х. Вот так, как бы сами собою, многим в голову тогда приходили решения, определившие потом всю их жизнь.
Неле, дочь Хельги Айнзеле, встретила Бернварда где-то поздней осенью в Берлине; и он рассказал ей (дочери директрисы тюрьмы), хотя за язык его никто * 199
197 Освобождение, избавление, облегчение (англ.).
199 «Sozialistisches Arbeiter und Lehrlingszeitnun» (SALZ), аббревиатура переводится как СОЛЬ.
363
не тянул, что поджигатели собираются скрыться в подполье и что он подыскивает им квартиры; она восприняла это как провокацию или подстрекательство. А потом был ещё один неприятный разговор в апреле 1970 года между Бернвардом, Неле и её мужем-евреем. Снова они встретились случайно, на Кудамм, и Веспер (опять же ни с того ни с сего) менторским тоном сообщил, что «богатые евреи» в Третьем рейхе — все вышли сухими из воды. В то время всё сводилось к уравнению «капитализм есть фашизм», так что подобная аргументация была более чем банальной. Однако из уст сына Вилли Веспера она прозвучала уж очень фальшиво. И друг Неле заметил, как жаль, что его убитый дед этого не знал. Тем их контакты и закончились.
Отцы и дети
В середине мая 1979 года via Гамбург Бернвард вновь вынырнул (или лёг на дно) в Триангеле. За работой он курил «Зелёного» или «Красного ливанца» и слушал в пересказе родственников пересуды о себе в деревенском магазине: «Он в Иордании. Он пишет книгу под названием „свинья”. О своей бывшей невесте» CDXX. И он был теперь скандально известен, а исполненные зависти и ненависти взгляды (так он это воспринимал) деревенских, овощей, его преследовали.
Спор с Бартоном, постоянно «всплывающим» из воспоминаний мюнхенским попутчиком, здесь в Триангеле он литературно довёл до конца: я, Бернвард Веспер, пришедший из чёрных лесов в одном теле, по которому блуждал словно призрак, от которого я освободился... CDXXI — и он, честный сын богатых нью-йоркских евреев: возревновал Ты к бесконечности во мне... Твой страх поломал мне весь трип... Пока Ты сейчас на пути
364
в своё рекламное агентство, где Ты мелешь всяческий вздор, чтобы заслужить себе следующий трип в Изра-CDXXII иль...
Он захлёбывался воспоминаниями о Феликсе, которого оставил у Зайлеров; об Ульрике в Риме и штурме «konkret»; о Рут, которой больше не писал, поскольку ничего не изменилось-, о запертой двери Гудрун (Андреас!) осенними ночами в Берлине; об Анне, и Эве, и Мике, и Дёрта, и Лене, и Грете; и о Петре, своей новой подруге, с которой он это делал с особенным пылом, «потому что у неё тело моей матери» С0ХХ|". И с нею же недавно он был в монастыре Винхаузен и разглядывал старый французский гобелен, изображавший Жизнь Тристана — о которой он хоть сейчас может сделать доклад по романному переложению Вилли Веспера. Но знаешь ли Ты, где Изольда?.. Ты перестала любить... И теперь Ты спекулируешь смертью CDXXIV.
В этих монологах и реминисценциях, в этом ассоциативном потоке сознания, извергавшемся из Бернварда конвульсивными толчками, всё более властно на первый план выдвигается фигура отца. Здесь у него два воплощенья. В одном — он сидит за столом, обрушивая апокалиптические тирады на головы евреев, эмигрантов, союзников. И в то же время отец — создатель и хранитель рая его детства в Триангеле. Этот нескончаемый «простой рассказ» начинает доминировать над остальным текстом; рука об руку с собственными политическими тирадами, также становящимися всё более язвительными, необузданными, беспредельными, апокалиптическими и странным образом перекликающимися и переплетающимися с речами покойного отца.
При этом становится окончательно ясно, что освоение марксистского вокабуляра было для него (так же, как это описывает и Малер) главным средством вырваться из невыносимого контрастного душа ненависти и любви,
365
освободиться от всех связанных с этим комплексов вины. Ведь тогда он, Бернвард, оказывался уже не сыном своих родителей, но продуктом класса и тех лиц, которые, в свою очередь, сами существовали только как следствие и благодаря особенностям классовой борьбы в Германиисохы. И с исторически-материалистической точки зрения отец тоже в конечном счёте был жертвой своего времени и общества. Разве изначально оба его родителя не выходцы из среды пролетаризированной мелкой буржуазии; разве «поместье Триангель» не просто феодальный фасад, скрывающий упадок производства и постепенное, неудержимое обнищание?
Да и отцовский идол, сам фюрер, в конце концов, не просто ли бессознательный инструмент в руках настоящих владык, причём как в жизни, так и в смерти: Гитлер, фигура на носу галиона германского империализма: на его «личности» фиксировалась потребность в преклонении немецкой мелкой буржуазии, против неё после 1945 года была направлена радикальная буржуазная критика. Так что он и впредь продолжал исполнять свою объективную функцию, отвлекать [внимание] от класса империалистов, инструментом которого был CDXXVI.
В сохранившихся записных книжках Бернварда имеется одно длинное биографическое рассуждение: «мой отец (ещё раз, в последний раз и заново): есть разные точки зрения, безграничная покорность, безграничная идентификация, безграничное осуждение или приговор на основе этических или моральных категорий, анализ социальной, психической ситуации... его история теряется в истории его эпохи, он погружается, один из миллионов..,»CDXXV|i. и вслед за горькими замечаниями о том, как господствующая буржуазия принудила Вилли Веспера после 1945 года за его заслуги (в рукописи зачёркнуто: его доходы) к молчанию, в завершение
366
сказано: сначала лакей, после агент господствующего класса, и в союзе с ним наше детство разрушает, наш мозг опустошает, наш характер ослабляет, наш разум и критику душит и ради этого насилует святые чувства, что от рождения детей с родителями связывают.
Но именно поэтому собственная ненависть была теперь направлена не на отца, а на господствующую буржуазию: чудовищные преступления этого класса, вовсе не намеренного провалиться сквозь землю вместе с отдельными своими представителями, совершаются ежедневно и по-прежнему бродят в нас, и через нас влияют на других и на новые поколения, путь разрушения, который ведёт его [класс] сквозь историю, только тогда оборвётся, когда мы его свергнем, и это продлится поколения, пока он окончательно не будет устранён CDXXV‘".
В таких пассажах «путешествия» мы в прототипической форме имеем образец «преодоления прошлого» тем политическим поколением, литературным выразителем которого Бернвард Веспер по праву является. История пассивного неповиновения родителям или активного конфликта с ними перерастает в — куда более универсальную — историю угнетения и эксплуатации, предательства и поражения. И только через языковую и идейную близость апокалиптических картин мира отца и сына становится ясно, насколько проклятия в адрес разрушительной, всепроникающей, развращающей власти «капитала», «буржуазии», «мирового империализма», — насколько эти проклятья похожи на те, что раньше обрушивались на «мировое еврейство».
Тем более что именно американский империализм... объединил все производительные силы клонящейся к закату буржуазной эпохи под своё знамя и в виде карикатурного отражения превзошёл дотоле самую
367
реакционную страну мира — поверженную Германскую империю, которую он покорил и похоронил и преступления которой он ныне готов затмить своими CDXXIX.
Видения последней битвы
В этом окрылённом наркотиком, «полуавтоматически» записанном потоке сознания на современные картины бомбардировок Вьетнама и революционной последней битвы й 1а Гевара всё сильнее напластовываются некоторые детские воспоминания времён мировой войны. Вместо робкого, слабого отца в этих реминисценциях теперь появляется он, сын, готовый к сражению вер-вольф: как беглецы, сидели мы в избушке лесника на Аллере1", а враг (в конце концов, это был его враг) продвигался всё ближе и его штурмовики среди бела дня... уже задевали верхушки деревьев. «Дай мне ружьё», сказал я ему, и... вышел в лес и стал целиться в серебряные крылья... это был прорыв, и я знал, что буду сражаться CDXXX.
И после того как в другом навязчивом кошмаре он своего дряхлого отца, ничтожного скелетообразного человечка, отшвырнул прочь и (наконец-то) убил топором в изголовье его кровати, вышел на сцену он сам в виде юного Зигфрида и бросился сквозь огненную стену и освободил Брунгильду, и Дикая охота скакала сквозь ночь... и под шквалом гранат американских войск угасло всё живое на Земном шаре CDXXXI.
В этих видениях «Apokalypse-now»199 200 со звуками Вагнера (почти за десять лет до фильма Френсиса Форда
199 Приток Везера.
200 «Апокалипсис сегодня» — фильм Ф.-Ф. Копполы, где в сцене атаки боевых вертолётов на вьетнамскую деревню звучит знаменитый «Полёт Валькирий».
368
Копполы) мешаются голоса извне, например наркотического гуру Тимоти Лири, бежавшего из тюрьмы в Калифорнии, схваченного «на пути к Арафату» в Бейру-те и высланного обратно в США. Его послание «Любовь № 5», написанное за «Стенами лагеря военнопленных империализма», было безумным документом тотального объявления войны, во многом предвосхитившим последующие тексты РАФ, которые, пожалуй, с него и штамповались. И на Веспера это послание подействовало так же, как и поджигательная речь Кармайкла два года назад:
«Братья & Сёстры! Довольно болтать о мире! Братья & Сёстры! Это война за выживание. Я объявляю, что 3 Мировая война началась. Против коротко стриженных роботов, которые наведением механического порядка хотят умышленно разрушить общую сеть живой дикой жизни! Слушайте! В генетической войне нет нейтральных. Ты — часть машины смерти или ты принадлежишь к системе живой жизни. Оказывайте физическое сопротивление... вооружайтесь, стреляйте, чтобы жить... Застрелить убивающего народ робота-полицейского, чтобы защитить жизнь — святое деяние. Слушайте, времени в обрез. Тотальная война разразилась над нами. Боритесь, чтобы жить, или погибне-Tgw CDXXXII
Вот тон, на который Веспер теперь пытался настроить себя, как некий музыкальный инструмент. Формулу Лири о «генетической войне» между системными роботами и свободными людьми он принял неистово, границы между «Acidheads» (наркоманами) и «Politicos» в его сознании размылись, себя самого и своих будущих читателей он призывал: о, человек, чего же ждёшь Ты ещё? ...Лучше, давайте, возьмёмся за оружие,
369
лучше, мы организуемся и будем, лучше, полагаться на себяCDXXXI". Сама революция, таким образом, была теперь великим, финальным трипом, только одна она и могла дать освобождение.
Сон герильеры
Так что летом 1970 года никто бы не удивился, увидев и Бернварда Веспера в общем потоке городских ге-рильяс, текущем в лагеря палестинских беженцев и центры боевой подготовки, «на пути к Арафату», чтобы там — и только там, в одном из передовых окопов борьбы против мирового империализма, изучить идеологию, язык, ментальность и технику глобальной партизанской войны и преодолеть свой «беспомощный антифашизм».
В июне человек двадцать мужчин и женщин из будущей РАФ, среди них Малер, Баадер, Энслин и Майнхоф, двумя группами вылетели через Восточный Берлин в Ливан и достигли одного из военных лагерей в Иордании. Участие в операции Бернварда — неправдоподобно; то, что он входил в число посвящённых, — вполне вероятно. Во всяком случае, Элькен Линдквист, познакомившаяся с ним в июле — августе во Франкфурте, вспоминает, что о Ливане он ей рассказывал так, как будто только что оттуда вернулся.
Наконец, в «путешествии» имеется сообщение некой немецкой герильеры (по стилю — документальные записи, по духу — гимн) о жизни в иорданском лагере. Палестинцы представлены здесь как единый «вооружённый народ», сражающийся за свою землю, не против Израиля (Никто не ненавидит израильтян), а против «империализма США» и «сионизма». Их вожди, «получившие образование в Китае и Северной
370
Корее, имеющие международный опыт, — творческие коммунисты, как те, кто возглавлял китайскую революцию»- Её глубочайшим переживанием было целиком, без остатка отдаваться этому потоку настоящей борьбы: «Я жила с бойцами, я получила новое имя, и через несколько дней я не помнила ничего из того, что было моей прежней жизнью». Здесь буквально всё было настоящим: налёты бедуинов и израильских бомбардировщиков, трупы и страх смерти. «В этих революционных боях там внутри возникает новый человек»™*™.
Немецкая «Герильера», должно быть, Ина Зипманн, которая после экскурсии с Кунцельманом летом прошедшего года осталась медсестрой в лагере фата-хов — неясно, правда, сколько раз её присутствие там прерывалось. Она тоже оставила у родителей маленького сына. Всё говорит за то, что Бернвард записал рассказ Ины после её возвращения в Западный Берлин в июле 1970 года (когда переодетый Кунцельман был арестован в аэропорту Темпельхоф, она же осталась неузнанной). Во всяком случае, маловероятно, чтобы Бернвард навещал её в лагере раньше или сам проходил обучение. Очевидно, здесь, как и в мнимом путешествии с Андреасом через Альпы, — можно говорить только о дальнейшем псевдологично-фанта-стическом самоуподоблении Веспера скрывающимся основателям РАФ, которые отправились на Иордан, чтобы там стать другими. А не могла ли безымянная Герильера быть также и Гудрун? «Маленький мальчик У меня за спиной прокричал арабское слово. Я подождала его, присела на корточки, он подошёл вплотную, обеими руками провёл по моим волосам, обнял меня и убежал» CD>OO<V.
371
Сироты мировой революции
Действительно, там, в Иордании, основатели РАФ стали однозначно «другими». Но не в огне партизанской борьбы и уж совсем не благодаря дружеской солидарности с палестинскими гостеприимцами, у которых экзальтированное поведение немцев, выступавших этакими носителями более высокой революционной культуры, вызывало растущее раздражение. Через шесть недель им было предложено разоружиться и распрощаться. Подлинные изменения проявились гораздо сильнее в параноидальном обострении процессов, давно зревших внутри самой группы.
Полиция разыскивала Петера Хоманна по ошибочному обвинению в том, будто бы именно он, с маской на лице, открыл огонь из пистолета во время освобождения Баадера. В Иордании он отмежевался от группы — и потому как дезертир и предатель (по решению трибунала или без) должен был быть казнён. О том, как развивались события, можно судить по серии гневных опровержений Хорста Малера [открытые письма 1997 года], где он доказывает свою непричастность к судилищу coxxxvi и это больше чем простой эпизод. Ведь это означает, что РАФ с самого момента своего возникновения фактически попала, так сказать, под власть Нечаева: сто лет назад члены его организации «Народная расправа» связали себя нерасторжимыми узами, совершив совместное умерщвление предполагаемого предателя в своих рядах — архетипический акт основания всех тоталитарных групп.
Здесь же, в рассказе Хоманна, из-за спины беззастенчивого дуэта вождей Малер — Баадер, выдвигается герильера Гудрун, alias «Грета», как злая фея всего предприятия РАФ. Именно она увлекла с собою вместе к гибели его возлюбленную Ульрику — только затем,
372
чтобы вытащить из тюрьмы своего возлюбленного Андреаса. И она же, когда Хоманн с укором напомнил Майнхоф о близнецах, холодно его осадила: «Ты хочешь помешать пиздюшкам в их эмансипации» CDXXXV".
У конфликта, разгоревшегося в лагере между Хо-манном и остальной группой, была предыстория, связанная с судьбой близнецов Майнхоф. Непосредственно перед освобождением Баадера их, чтобы отлучить от отца, сначала спрятали в Бремене, а потом поручили трём женщинам из группы, которые тайными тропами провели их в лагерь на Сицилии. По-видимому, эта затея, в наивном представлении Ульрики Майнхоф, была хороша тем, что якобы у неё оставалась возможность детей одновременно и надёжно спрятать и изредка навещать. Именно эту последнюю пуповину под нажимом пары Баадер — Энслин и надлежало обрезать.
Во всяком случае, как сообщает Хоманн, именно Гудрун Энслин вела переговоры (по-английски) с командиром фатховцев о том, нельзя ли близнецов Майнхоф поместить в один из учебных лагерей для палестинских сирот войны. Командир считал это возможным, но только при условии полной замены у детей их прежней личности. И та же Гудрун Энслин в бешенстве требовала от командира, забравшего Хоманна из группы: «He’s ап Israeli spy. Shoot him!»201
Нет нужды слишком уж далеко забираться в психологические дебри, чтобы понять, что в лице Петера Хоманна должны были быть «ликвидированы» собственные сомнения и угрызения совести — а вместе с ними и те последние связи с жизнью «до того», которые воплощались в детях. Только так можно объяснить, почему, по возвращении (в Германию) в сентябре, Баадер
201 «Это израильский шпион. Пристрели его!» (англ.).
373
и Малер — едва узнав о том, что Хоманн по тревоге известил Штефана Ауста, а тот вывез близнецов с Сицилии и передал отцу, — почему, узнав об этом, они на свой страх и риск едут в Гамбург, чтобы собственноручно расстрелять Ауста и Хоманна. Которые едва спаслись от этого «Народного суда».
Баадер — Майнхоф — Энслин
Но и другие «процессы», происходившие внутри группы и с главными персонажами этой истории, легко видны невооружённым глазом. Многие друзья «Ульрики» определили ей роль притесняемой, мучимой, преследуемой, а Гудрун Энслин — открыто или за глаза — роль гонительницы, которая во внутригрупповых отношениях лишь довела до конца то, что начал правящий официоз, открыв охоту на ведьм в лице Ульрики Майнхоф. То, что на плакатах, извещавших о розыске преступников, замешанных в освобождении Баадера, изображалась в основном Ульрика Майнхоф, в действительности было гротескным извращением ситуации органами защиты государства. Вместо колеблющейся, непрактичной помощницы появилась нечеловеческих размеров террористка, вдохновитель и организатор всего дела, а вместо группы Малера — Баадера — Энслин, если уж на то пошло, — зловещая «Банда Баадера — Майнхоф».
В печально-эмфатическом портрете матери, написанном Беттиной Рёль (за годы до того, как она отправилась в свой собственный поход), содержится догадка, что такая официальная точка зрения вряд ли могла нравиться Гудрун Энслин. Однако до поры она подавила ревность и объявила более авторитетную Ульрику Майнхоф «голосом РАФ». Это понадобилось ей для
374
того, чтобы приписать Ульрике свои собственные идеи и высказывания, отмеченные моральным беспреде-/)omcdxxxv"1. В действительности же распределение ролей между двумя женщинами не могло быть таким упрощённым и односторонним. Некоторые из наиболее экстремистских текстов поздней РАФ — как в подполье, так и в тюрьме — вышли из-под пера или сошли с печатной машинки Майнхоф. И уже первое, подчёркнуто шокирующее заявление группы, она наговорила в микрофон сама, без суфлёрши: «Тип в униформе — свинья, это не человек, в этом смысле мы с ним и разобрались. Это значит, нам не о чем с ним говорить, и это неправильно, говорить с такими людьми вообще. И конечно же, можно стрелять» CDXXXIX.
Возможно, сначала дело обстояло так, что подобными заявлениями Ульрика Майнхоф беспощадно боролась сама с собой и собственными внутренними предубеждениями, и этим ещё раз и на глазах у всех сжигала за собой последние мосты. И во всём этом мог также присутствовать элемент мазохистской сверхидентификации с доминантной парой Баадер — Энслин, которой она фактически отдалась и продала душу.
Но почему, собственно, с Гудрун Энслин всё должно было быть так уж по-другому? Не она ли проповедовала — «24 часа в сутки постигать ненависть»? И не она ли с самого начала наставляла группу на путь смерти: «Кто знает, кому из нас суждено пережить этот год?» CDXL В действительности же похоже, что и для неё расставание с тем, что некогда было всей жизнью, протекало не так уж безболезненно и гладко. Вскоре по возвращении из Палестины она вновь объявляется в доме каннштаттского пастора, и после бывает там неоднократно, — как вспоминает Рут, — с каждым разом становясь всё более требовательной и многословной, но в то же время и затравленной, и измождённой.
375
Но всегда она искала опору в семье, в её поддержке, и всегда у неё была потребность узнать и обсудить, что там с её ребёнком.
А если кто и жил наподобие пчелиной матки202 мужского пола в «улье» группы,которая, приплясывая, роилась вокруг него, так это Андреас Баадер. При этом особенно бросался в глаза такой социологический признак, как высокий процент женщин среди членов группы. Хоманн (немного утрируя) говорит об «армии амазонок под мужским конвоем». Невозможно представить себе РАФ или соперничавшие с ней параллельные образования этакими чисто мужскими воинскими братствами, какими были «Свободный корпус» (Freikorps) или правотеррористические тайные союзы. «Революционные ячейки» внутри себя именовались «семьями», что звучало мафиозно, да таковым и являлось; единственно, здесь не было крёстных отцов и патриархов. Зато в химическую формулу этих «семей» входили элементы W + М, что дало такой своеобразный сплав, как — до сего дня — никакая другая вооружённая формация.
Но в центре всего стоял — тем более после первых акций (серии налётов на банки) и после безукоризненно чёткого ареста Малера и половины группы осенью 1970 года — Андреас Баадер. Правда, Баадер, изобретённый Гудрун Энслин. «Противник, абсолютный враг, враг государства; коллективное сознание, мораль униженных и оскорблённых, пролетариат метрополий — это он, Андреас, отсюда: ненависть буржуазии, прессы, буржуазных левых концентрируется на нём... на Андреасе, через то, чем он является, мы могли себя обозначить, потому что прежним (запуганным, продажным и т. д.) он больше не был, а был новым: ясным, сильным, непримиримым, решительным...» — позже напишет она в тюрьме CDXLI.
202 По-немецки: BienenkOnigin, дословно: «пчелиная королева».
376
Это был неформальный, но потому ещё более тотальный принцип Фюрера, который из подполья она перенесла и в тюрьму. И это она, как первая среди равных, определяла, в каких отношениях с ним будут находиться остальные члены коллектива, и в первую очередь «тётки», которые (по крайней мере, в идеале) стояли выше «типов». Ведь способность «реально думать и действовать как группа» для Гудрун Энслин была «подтверждением того, что тётки превосходят типов, или, что одно и то же, [была причиной, почему они] всегда были ближе а[ндреасу], его способу мыслить... чем типы». Никто не боролся только из-за того, «что его эксплуатировали, притесняли, избивали», но лишь потому, что он «познал силу, почувствовал». И в этом желании силы (власти) лежала «вся тайна», и «мне, во всяком случае, до а[ндреаса] не встретилось никого, кто это желать мог» CDXL".
О свиньях и людях
Что удержало Бернварда от того, чтобы присоединиться к формирующемуся вооружённому подполью, в котором скрылась немалая часть его друзей? Уж точно не политические или идеологические сомнения, напротив, он прилагал почти трагикомически трогательные усилия, чтобы довести себя до необходимого неистовства: тридцать лет буржуазия дурила нам голову, заговаривала нам зубы, отравляла, опекала... всё для того, чтобы воспитать из нас надёжно-функционирующих, податливых, сговорчивых, покорных овощей... Мы имеем право на революционное воспитание, которое интернационально не только в сознании, но и по опыту, на практике! Пара лет в странах, где противоречия обострены, классовая борьба организована на более высоком
377
уровне, фронты более ясны. США, третий мир — да хоть бы и Франция, Италия. А после вернуться. И тогда здесь работать CDXU".
Это должно было бы стать продолжением «путешествия», но другими средствами. На деле же всё это были одни отговорки: книга — самопосаженный сад-лабиринт, который растёт из моей головы, в котором я потерялся CDXLIV — начала овладевать им ещё сильнее, чем в первый раз. Но главное, он не был ни готов, ни вообще способен пожертвовать своим ребёнком и своими отношениями с ним ради какой бы то ни было абстрактной борьбы. Так что Феликс, ничего об этом не ведая, ещё на какое-то время помог ему остаться на плаву.
Бернвард вёл отчаянную борьбу с органами опеки над несовершеннолетними, требовавшими выплат на содержание, так что ему приходилось тревожиться даже за своё право на посещения. Второго июня 1970 года он написал Зайлерам, что, как только издательство «Мэрц», согласно договорённости, возобновит ежемесячные выплаты гонорара, он погасит свои набежавшие долги. Он много думает о Феликсе и работаю ежедневно над книгой, в которой он, его судьба играют большую роль. Поскольку Управление по делам молодёжи вновь выдало ему разрешение на посещения, он хотел бы поскорее приехать и постараться уладить недоразумения, возникшие в прошлом из-за визитов, сделанных без должного уведомления. В Управлении по делам молодёжи Шарлоттенбург он тогда же сделал запрос, будет ли ему разрешено взять сына на время отпуска к морю, чего ему ужасно хотелось бы CDXLV.
Фактически этот его беспрестанный прорыв и нескончаемые странствия больше походили на бегство без конца, а в это время жизнь и самые основы существования неумолимо ускользали. В середине июля
378
0 триангеле он встретился с уполномоченным марбах-ского литературного архива, Вернером Фольке, для переговоров о продаже наследия Вилли Веспера — которое он когда-то, годы назад, хотел переработать в диссертацию. В краткой записке о сроках сделки он писал: я должен 15 июня уехать на несколько месяцев, а дом в моё отсутствие необходимо освободить. На переговорах он нервничал. Между делом пригрозил архивариусу литературной экзекуцией: «Я и вас выведу в своей книге!» CDXLVI.
Когда на последнем году своей жизни Роза Веспер переселилась в дом для престарелых, родительскую усадьбу в Триангеле освободили и продали вместе с большей частью мебели, а также библиотекой Вилли Веспера, включая его собственные книги, хранившиеся в подвале. А ещё в какой-то момент, позже, в саду сожгли и непереплетённые книжные блоки «Историй о Любви, Мечте и Смерти». Зять Тило, мажордом семейства, уладил всё с продажей, помог Бернварду освободиться от срочных долгов (в том числе и перед Управлением по делам молодёжи) и часть денег отложил про запас.
Сам Веспер второпях покинул родительский дом, который всегда был и навсегда остался заветным центром всей его жизни. Это было почти прощание навсегда. Семнадцатого июня он участвовал в демонстрации против марша НПГ в баварском городе Хоф. По авторадио передавали сообщения и комментарии по поводу фразы Ульрики в Шпигеле: «Полицейские — это свиньи, в которых можно стрелять». А в это время с грозового неба сверкающие, злобные полипы203... когти своих корявых рук запускали в леса CDXLV".
Он вспоминал о былых наездах в Триангель Ганса Гримма и Буби фон Таддена, основателя НПГ, и героически
203 Polyp — полип; полицейский (нем., разг.).
379
вёл мелодраматические диалоги со своим еврейско-американским попутчиком: теперь Бартон мог бы постичь, до чего это трудно, работать в этой дерьмостра-не... Оно всё ещё здесь, притаилось в засаде, проявляет немного терпимости, но: «свиньи ещё придут, мы им устроим». Свиньи это мы, Бартон. (При Гитлере то были Вы, свиньи. Вас больше нет.) Но мы будем готовы. Мы не позволим забить себя, сэр!CDXLVI"
Вот уже воистину — причудливая путаница: между «вы» и «мы», между старыми и новыми евреями, между быками и свиньями, которые позволят себя забить или нет, которые подготовятся и в которых можно стрелять. «Самопосаженный сад-лабиринт» ассоциаций и мыслей.
Сквозь звуковой барьер
Из Хофа (если верить его заметкам) Веспер на несколько дней едет к озеру Химзее со своей подругой Петрой, чтобы там расстаться с ней — в слезах, омывших эти строки, которые некогда написал здесь Вилли Веспер: однажды / помешай слезам / мы ещё возвратимся / ни в это и ни во второе лето, / но, когда всё, вечности круги пройдя, вновь станет / юным / то эта роза расцветёт / опять / и этот поцелуй Твоих уст... И — подлинный сын своего отца, он дописал: я лета от Тебя хотел CDLIX.
На деле он хотел от Петры Майер другого и гораздо большего, того же самого, что и от Лены Конрадт, а после — от Элькен Линдквист: он искал маму для Феликса CDL. Но 23-летняя нервная студентка на это не пошла, а озабоченный отец отправил её в Лондон. Какие похожие картины! И вот: That’s the end, little girl!204
204 Вот и всё, малышка! (англ.).
380
Итак, Бернвард в одиночестве поехал дальше, в Ун-динген, целую неделю провёл там с Феликсом и корпел, как сумасшедший, над книгой, тогда как Чёрный Афганец протягивал руку дружбы Зелёному Ливанцу в сочетании с AN 1 (амфетамин, «speed») и мескалином, что отнюдь не осталось не замеченным Зайлерами. Что же до остального, то, как по секрету он сообщил Шрёдеру, он подцепил триппер и дошёл до 165-й страницы своего густо исписанного манускриптаCDLI. А «путешествие» влекло его всё дальше, уводя во всё более эрратические205 состояния и ситуации. Своему издателю он пишет о Провансе и Фёре206, о Сардинии и, возможно, ещё более южных целях, а из другого, зашифрованного письмеца, написанного его почерком, можно понять, что он собирается с Вольво и Леной в М., т. е. в Мюнхен, чтобы 30.06 где-то в Швейцарии встретиться с неким незнакомым адресатом. Потом Mi — В — Trieste, sunshine. Это звучало как своего рода римейк поездки в Дубровник. Или на Ближний Восток? Не расшифровываются ли инициалы адресата «1_В» как «Lieber Baader» («Дорогой Баадер»)?сои| Не шла ли речь об (оказавшейся излишней) альтернативе полёту из Восточного Берлина в Ливан? Не здесь ли подоплёка описанной вскоре иллюзорной поездки с Андреасом через Большой Сент-Готард? Или же это просто маленькая игра в прятки, дезинформация в интересах Лены Конрадт, которая к тому времени уже активно помогала формированию РАФ?
Как бы там ни было, Лена послала ему жизнерадостно-безумное письмо, датированное 7 июля. Оно написано в привокзальном буфете Форбаха, где её сняла с поезда французская полиция в связи с розысками Баадера — Майнхоф. О «Положении во фронтовом городе»
205 От лат. erraticus — блуждающий.
206 Один из северных Фризских островов.
381
она сообщала, что «время сочинять стихи уступило времени делать ноги»207.
LV (любимый «вольво») LV (любимого Веспера) взят у 1_А (любимой Анни) и отремонтирован. Но когда она, Лена, хотела взять LV (любимый «вольво») для поездки via Дусслинген на «Западный фронт», члены ЦК208 дали ей понять, «что раз уж я была (так-так) твоей подругой, то и отношение ко мне такое же, как к тебе, крупнейшему миллионеру-издателю, и что LV безотлагательно необходим для поездки в западногерманский тыл», т. е. реквизируется. Поэтому она и ещё трое FG (Finstere Gesellen209) «в течение ночи движенья под жопой» угнала LV. На этой почве «обострились противоречия», пока стороны не вступили в мирные переговоры, в ходе которых она была вынуждена выдать местонахождение автомобиля; так что LV свой LV получит назад не ранее, чем вернётся во фронтовой город.
Что до неё, то она всё же показала пятки, отправила маленькую дочку Альфу к бабушке, а сама села в поезд на Париж. Но в Форбахе её задержали. На вложенном в письмо моментальном фото у неё скрещены перед грудью руки и индийская точка на лбу. Внизу надпись: «Я невинна». После долгих переговоров с берлинским правосудием перед ней «по-французски извинились». И вот теперь она отправляется, «если Богу будет угодно, в Париж и дальше в Милан», куда ему (Весперу), однако же, «пожалуйста, не нужно крейсировать или звонить». Потому что GDW (Geheimorgani-sation diinne Wand210) повсюду, а где GDW, там и CIA).
207 По-немецки — игра слов: die Zeit der Verse der Zeit der Ferse ge-wichen sei — время стихов сменилось временем пяток. Можно сказать: было время стихи писать — пришло время пятками сверкать.
208 Коммунистическая партия Германии — зарубежная организация. — Примеч. науч. ред.
209 Мрачные ребята (нем.).
2,0 Тайная организация тонкой стены (нем.). Другими словами, стукачи.
382
Самое время ей спрятаться в какой-нибудь швейцарский санаторий, ведь «кое-кто (и их всё больше) говорит Я СХОЖУ С УМА (вконец плохая, полностью свихнулась etc.)»CDU".
Что здесь пока ещё было игрой, а что уже (потенциально кровавым) серьёзом? Лена, товарищ Бернварда на все случаи жизни, которая посылала его в первые вылазки, которая вместе с ним делала брошюры Вильгельма Райха и жила в Эбрахском лагере, которая вместе с ним в «вольво» подстерегала Рут перед домом каннштаттского пастора, которая потом из Милана поехала (вместо Индии) в Палестину, с которой он постоянно строил планы на лето у моря вместе с детьми — Альфой и Феликсом; тогда как наши «невыясненные отношения» были отчасти виною тому, что я предпочёл сбежать, — итак, Лена Конрадт, чьи пути он на своей карте отмечал красным, и ей он отсалютовал перед началом своего бесцельного странствия: я прорываю звуковой барьер безумия в Твою честь CDLIV.
Несколько позже она всё-таки уехала (вместо Палестины) в Индию. В 1975 году, загорелая дочерна и в своём лучшем платье, она легла в снег в Грюнвальдском лесу, неподалёку от того места, где вместе с Бернвар-дом на могиле Клейста первым серо-голубым утром лета 1969 года, незадолго до начала «путешествия», пережила мгновение — после того, как Клейст застрелил фрау фон фогель, и перед тем как себя CDLV.
Поиски Грааля
Куда бы теперь он ни ехал — в Мюнхен, Милан или Цюрих, — повсюду его преследовали дебаты о создаваемой РАФ. В своих набросках он полемизировал с Гюнтером Вальрафом, который в «konkret» предостерегал
383
от «греческих обстоятельств»211, но всё пропустил, писал Веспер язвительным тоном, что говорит о построении КРАСНОЙ АРМИИCDLVI. Потом он опять размышлял о ревности, что она сводится к претензии на обладание единственностью (вечностью) любви. И он торжественно утешал самого себя, что разлука может стать безмолвной манифестацией дальнейшего углубления отношений между двумя индивидуумами00'-'1'". И это, конечно, относилось уже не к Петре и остальным, наоборот: я сыт этой еблей направо-налево! Нет, речь снова шла о Гудрун, с которой он был разлучён и с которой, где бы она ни была, чувствовал «безмолвное» единение.
В Цюрихе, пока мы раздумывали, не купить ли револьвер со стволом, пересверленным с шестьдесят восьмого на восемьдесят второй, всего за семьдесят с небольшим марок, Бернвард увидел себя Парсифалем в поисках Гра-аля 00LV,n. Револьвер — знак рыцарственности, власти и мудрости в последней инстанции. Или то был Грааль настоящей любви, о котором недавно шла речь в манускрипте? Революция была великой, настоящей, финальной вылазкой; и весенняя поездка с воображаемым Бааде-ром — демонстрацией отказа от «претензии на обладание единственностью (вечностью) любви».
Из Милана, где революция и контрреволюция вооружались для решающих сражений, письмом от 2.8.1970 года он сообщал своему бывшему компаньону по Voltaire Крюгеру о бунте против итальянской компартии, которая замешана в большую американо-советскую торговлю: «мир» на ближнем востоке взамен паци-физации коммунистов в Италии, Франции р. р.212 213 с mezzo oriente2'3 известий, к сожалению, недостаточно
2,1 Смысл выражения не вполне ясен. Возможно, имеется в виду «раз-витие ситуации по греческому сценарию» («путч полковников» и т. д.).
212 Per procure — по доверенности (итал.).
213 Ближний Восток (итал.).
384
(фракционирование приверженцев москвы и революционных сил etc). — Он ощущал себя, насколько можно судить, вблизи центра мировых событий — куда и были ориентированы его планы на будущее: so far214, я возвращаюсь в Мюнхен... работаю над моей книгой, которая где-то в ноябре должна быть готова, затем deep south-east...21SCDLIX Здесь, конечно же, имелся в виду всё тот же mezzo oriente: Ливан, Иордания, Палестина. Иордан, где как раз в это время была Гудрун с Андреасом и другими, явно стал его следующей или последней страстной целью, местом, где он хотел получить своё «революционное воспитание», чтобы «вернуться и здесь работать».
На крепостной стене
Вместо этого 10 августа он поездом вернулся во Франкфурт, где спустя несколько дней познакомился с Эль-кен Линдквист, студенткой медицинского факультета. Её радостная, несколько сомнамбулическая красота не мешала ей трезво смотреть вокруг. Всю эту революционную суету и толкотню, бессчётные демонстрации и митинги, сентенции Мао и афоризмы Че она воспринимала как что-то «неполитическое» (её собственная оценка), скорее как коллективный фантазм (чем по большей части они и являлись), выражение дикой, психоделической говорливости и ажиотации. Настоящие «самопосаженные сады-лабиринты», растущие прямо из голов...
С таким вот мироощущением Элькен и познакомилась с Бернвардом. Он же в состоянии невнятной экзальтации немедленно обрушил на неё рассказы о Милане
”4 А пока (англ.).
2,5 Глубокий юго-восток (англ.).
14 Веспер, Энслин, Баадер
385
и Ливане, словно из «Тысячи и одной ночи». Он находился не здесь, а в путешествии без начала и конца и, как одержимый, писал книгу, разраставшуюся до некоей космической автобиографии. И вот, опускаясь всё глубже в колодец своего детства, бывшего адом и раем одновременно, он, как дантовский Вергилий, вышел на другой стороне земного круга. И он показал мне с зубчатой стены все сокровища мира. Я должен осмотреться... Я должен утвердить мои стопы на почве настоящего... О, я могу очень опасно доплатить!CDLX
Петер Хэртлинг последний раз видел Бернварда Веспера на книжной ярмарке в октябре 1970 года. К нему приблизился бледный, светловолосый, издёрганный мужчина в больших солнечных очках. Хэртлингу никак не удавалось его узнать, пока тот не представился; а на вопрос, откуда он приехал, Веспер без всякого вступления и перехода заговорил о Ливане. Он говорил сделано небрежной воинственностью, «как ребёнок, который играет» (Хэртлинг). Такой инсценировкой был и ответ Веспера на вопрос, где он сейчас живёт. Он, мол, и сам толком не знает, но не беспокоится — какую-нибудь нору найти можно всегда (на самом деле он жил и писал у Элькен Линдквист). Участливое предположение товарища, что он, может быть, нуждается в деньгах, Бернвард не опроверг. Хэртлинг дал 200 марок, он их взял и — опять как ребёнок в роли детектива — поднял воротник своего френча, надвинул тёмные очки и ушёл.
15. Свободен наконец
Сейчас Элькен Линдквист затрудняется точно припомнить, когда всё началось; но ей кажется, что это случилось в Гульере, на море, на юге Испании. Они приехали туда в начале сентября, трёх недель ещё не прошло, как они стали парой. Было весело и хорошо, они купались, ловили кайф и вместе отправлялись в трипы, были влюблены и строили планы.
И тут в какой-то момент Элькен увидела первые из его странных рисунков с «Триангелями», перекрещивающимися треугольниками, дававшими оккультную пентаграмму или звезду Давида — карту памяти (mind map) с именами и названиями мест, состоявших в таинственной связи, которая требовала расшифровки. К треугольникам примыкали незамкнутые, закрученные на манер улитки либо разворачивающиеся круги, а может быть, силовые поля (наподобие космических туманностей). Ещё здесь были комбинации букв, группировавшихся в какие-то неведомые химические формулы. В наследии Веспера эти листы сохранились, как и маленькие монстры, увиденные в кайфе, — он их рисовал постоянно в разных вариантах.
14*
387
Что бы они ни выражали, впечатление оставалось такое, будто абсолютно все люди, имена и места, что встретились ему в жизни, обладают значением, далеко выходящим за рамки очевидного; и что каждая встреча исполнена смысла, достойного того, чтобы его разгадать. Во время трипов ему уже неоднократно случалось выходить из тела. Но он как-то всегда ухитрялся брать с собой магнитофонные плёнки своего мозга. Так что сохранённые на них данные потом можно было ввести в работоспособный компьютер, что давало возможность посредством высшей математики отдалённейшее будущее мира и каждого человека... определить без труда. Всё, что он чувствовал, думал, воплощал, было, таким образом, непосредственной историей вида и мироздания: я был закономерным результатом бесконечной причинной цепи, которая достигала начала времён и пространств, я, тело под названием Бернвард Веспер...CDLXI
Проект Красная армия
Пока Бернвард и Элькен были на море в Испании, Гудрун Энслин, Андреас Баадер и ядро создаваемой «Красной армии» — после высылки из иорданского лагеря ООП (вскоре зверски уничтоженного иорданской армией во время «Чёрного сентября») — немного поспешно возвратились в Берлин, где на тот момент не имели ни средств, ни инфраструктуры.
По существу, всё их предприятие было ничуть не менее эзотеричным, чем рисунки Бернварда. Они точно так же поместили самих себя («герилью») в центр собственной же картины мира — как волю и авангард; они рассчитывали ход истории по астрологическим точкам восхода и захода; взывали к закономерностям
388
политэкономических процессов и от руки рисовали стратегические линии на карте мировой революции. Они были готовы к трансцендентации216 или, по крайней мере, к трансформации — прежде всего — через яростное дистанцирование от собственных корней, исходной среды — и через упование на некий революционный субъект, только того и ждущий, чтобы пробудиться от прикосновения волшебной палочки вооружённой борьбы.
Первый импровизированный программный текст группы, «Строить Красную армию!», с филологической точки зрения, по-видимому, является совместным продуктом Гудрун Энслин и Ульрики Майнхоф. Это письмо в берлинскую дружественную газету «883», которая предприняла попытку как-то объяснить (если не оправдать) то несоразмерное, что случилось при освобождении Баадера, — то, что совершенно непричастный человек едва не лишился жизни. Вдруг, в одночасье, те, кто только что считались остриём на копье берлинского левого радикализма — авторы листка «883» и его заправила Петер Пауль Цаль, — так вот, они внезапно столкнулись с новым, жёстким и резким претендентом на лидерство:
«Товарищи из „883” — нет смысла пытаться объяснять истину пустым людям... Незачем нам разъяснять освобождение Баадера всяким интеллектуальным трепачам, засирателям штанов, всезнайкам; разъяснить надо потенциально революционной части народа. Это значит, тем, кто сразу способен постичь поступок, потому что сами они — заключённые».
Заключёнными системы являлись молодые рабочие и ученики в Бранденбургском квартале, юноши и девушки в исправительных домах и работницы заводов
2,6 От лат. transcendo — «выхожу за пределы».
389
Siemens, AEG и Osram, «которые, помимо хозяйства и детей, отягощены ещё и сдельщиной — проклятье!». Им «вы должны разъяснить эту акцию» и сказать со всей ясностью, «что вот оно, сейчас начинается... что обозрим уже конец бычьего господства... что мы строим Красную армию... Они вас не спросят, почему именно сейчас — проклятье!». Так и слышишь, как сочинительницы форменным образом притопывают ножками в такт, на манер Брижит Бардо и Жанны Моро в культовом фильме «Viva Maria» во главе полчищ своих сапатистов217.
Строить Красную армию означает: «Не давать себя забить», но «обострять все конфликты до крайности». Это — просто «социал-демократическое дерьмо, болтать, будто капитализм... все эти свиные потроха, позволят себя расколоть, водить себя за нос, захватить врасплох... ликвидировать без борьбы». Гораздо важнее доказать свиньям, что «они больше не могут того, чего хотят, но им придётся делать то, чего хотим мы». Субпролетариям метрополий «пора смекнуть, что то, что здесь сейчас начинается, во Вьетнаме, Палестине, Гватемале, в Окленде, на Кубе, в Китае... давно уже идёт полным ходом... что освобождение Баадера... только первая акция такого рода в ФРГ. Проклятье».
Последний притоп перед тем, как взвиться в стаккато истерических ругательств и угроз: «Не рассиживайтесь дома на обысканной софе, подсчитывая свои гроши, как торгашеские душонки в мелкую клетку. Постройте настоящий аппарат распределения, пускай засранцы лежат мордой вниз, пожиратели красной капусты, социальные работники... весь этот хлам». И всё венчает прокламация на строжайшем МЛ-жаргоне: «Развяжем классовую борьбу. Организуем пролетариат. Начнём вооружённую борьбу! ПОСТРОИМ КРАСНУЮ АРМИЮ!» CDLXH
217 Сапатисты — бойцы армии Эмилиано Сапаты, предводителя восставших крестьян в мексиканской революции 1910—1917 годов.
390
Если же трезво и реально, то группа с того самого момента, как вернулась из Палестины, была постоянно в бегах. Правда, в начале октября им удалось совместно с людьми «Блюза» во главе с Георгом фон Раухом совершить налёты на три банка, что было вызвано насущной необходимостью добыть деньги на дорогостоящее тыловое обеспечение подполья. Но несколько пбзже ббльшую часть группы (и прежде всего Малера со свитой) на одной и той же квартире переловили одного за другим. Таким образом, остаток РАФ вокруг Баадера, Энслин и Майнхоф практически лишился базиса в Берлине и — несколько усилившись новыми кадрами вроде Хольгера Майнса — в срочном порядке перебрался в Федеративную Республику.
В лабиринте воспоминаний
За всеми этими событиями Бернвард следил, — хоть и издалека, но полный горького сочувствия и яростного гнева ввиду очевидного предательства, ставшего причиной арестов и ещё раз показавшего вечное убожество германской революции.
Самого его поддерживала на поверхности связь с Элькен и с Феликсом, борьбу за которого он вёл, как и прежде. А с другой стороны, была книга, всё отчётливее обретавшая черты монструма. Поначалу он хотел «преодолеть» историю своего поколения, использовав в качестве примера и предупреждения собственную биографию. И вот теперь эта история стала овладевать им, словно мания преследования. С августа по январь, во Франкфурте и в Мюнхене, он безостановочно писал свой «простой рассказ» — без малейшего просвета в конце туннеля. Напротив, Триангель, безвозвратно утерянная родина детства, вновь возникал из воспоминаний
391
и магическим образом затягивал назад в свою историю. Сначала я думал, что смогу из «сегодня» добавить пару наблюдений к старой теме «Дрожь перед Германией», теперь же я вижу, что должен каждую ситуацию пережить совершенно по-новому. И я ничуть не могу быть уверен, что с первого раза отыщу старые двери, что когда-то помогли моему исходу из фашистского гетто CDLXm.
Сверхчеловеческий образ отца, с которым он боролся с таким отчаянием и на таком интимном уровне, никак не удавалось препарировать и заспиртовать в колбе чистой «Теории фашизма». Да и «немецкий фашизм», национал-социализм не желал укладываться в рамки самых изощрённых построений классового анализа и критики политической экономии. Лозунг «Капитализм ведёт к фашизму, долой капитализм» не снимал проблему, обозначенную Кунцельманом как «еврейский комплекс», а им самим [Бернвардом] и того выразительнее — еврейский надлом CDLXIV.
мы не могли отделить настоящее от прошлого, фашистские преступления против евреев от фашистских преступлений израильских захватчиков, написано на одной из картотечных карточек CDLXV. Это должно было описывать изжитую точку зрения 1967 года — а на деле описывало только длящуюся без конца путаницу. Путь на Ближний Восток, в лагеря палестинцев, который стал столбовой дорогой для создателей немецкой «Красной армии», оставался для него закрытым, сколько бы он ни фантазировал насчёт своего ухода и возвращения.
Так что последняя франкфуртская запись от 4 декабря 1970 года стала как бы финальным объяснением и размежеванием с отцом. Запись начинается присягой на верность бабушке, берлинской работнице, мужем которой был чех, иными словами, открытием, что и в его, Бернварда, жилах течёт славянская пролетарская кровь.
392
С этого момента начинается спор с отцом: почему Гитлер позволил «навязать» себе войну, если он её якобы не желал; и правда ли то, что союзники хотели только зафиксировать «вину» Германии, чтобы навеки её закабалить. Отсюда пошла «ложь о 6 миллионах убитых еь-реев» и «газовых камерах», упоминание о которых просто вызывало у отца приступ бешенства. Затем река воспоминаний унесла его в годы корейской войны, когда на всех стенах писали слоган: «Без нас!» И дальше, к тем сценам, когда единомышленники (покойного отца) приветствовали его как сына Вилли Веспера возгласом: «Хайль Гитлер!» Я чувствовал что-то мёртвое, омерзительное, как оно хватало меня, как вцеплялось. Я сказал: «Это не я!» CDLXVI
Когда в конце декабря, будучи в Мюнхене, он ещё раз просмотрел свой текст, вся затея показалась ему сомнительной, может быть, невыполнимой: как только рукопись перестаёт быть дневником, начинается езда в ирреальное пространство. И: чем дольше мы пишем, тем больше отдаляемся, чем ближе участвуем мы в каждодневной борьбе, тем меньше тянет нас писать... нас неизбежно через строки, страницы, книгу выталкивает из пустыни слов... пока мы не дойдём до грани (моря?)
(де-то в это самое время Бернвард начал останавливаться посреди улицы, воздевать руки к солнцу и вбирать в себя голубые оргоновые потоки. Теперь он океанически растворялся во всём: ты часть одушевлённой материи величайшей сложности...Ты живой член миллиарднодревней змеи жизни. Аминокислоты, на которых строятся молекулы белков твоего тела, старше планеты, на которой ты стоишь... Увидеть другого человека, до него дотронуться, и вот чувствуешь ты в первый раз его энергетическое излучение... Попробуй во взрыве оргазма постичь, как назвать то, что вы оба наполнены жизнью C0LXVI".
393
Там в Мюнхене — среди своих последних, сверкающих alfresco воспоминаний о юношеских скитаниях по Европе — он сделал письменное распоряжение о том, что своё тело, которое есть продукт всеобщего общественного процесса, он передаёт для анатомирования в учебных целях, с единственной просьбой — остатки безмолвно вернуть в круговорот Материи, откуда они произошли CDLXIX.
Мировая формула
Когда в начале февраля 1971 года Бернвард вновь появился во Франкфурте, издатель «Мэрц» Йорг Шрёдер ничего странного в нём не заметил. Такое адекватное поведение, как правило, выше сил наркомана, пытающегося прервать затянувшийся трип. Они строили планы насчёт окончательной отделки рукописи в загородном доме Шрёдера в Тоскане, после чего Бернвард с Элькен и Феликсом поедут к морю — его вечная, так и неисполненная мечта. Шрёдер сделал несколько снимков «Полароидом», которые должны были стать фотопортретом автора (и сослужили эту службу — посмертно). Затем Веспер вернулся в Мюнхен, поскольку Элькен предстояло готовиться к экзаменам.
Там с ним начали разговаривать предметы и мировые события. «Веспер принимал послания из радио и телевизора», вспоминал автор книги «Секс-фронт» Гюнтер Амендт, хорошо знавший Бернварда и поэтому вызванный в Мюнхен друзьями. «Это... порой до того становилось ему невыносимо, что он начинал крушить радиоприёмники и телеаппараты». При всём том Амендт считал, что послания «такими уж абсурдными не были», они лишь отражали «каждодневное насилие
394
средств информации»: «Близость его бреда к реальности позволяла с ним нормально говорить и дискутировать» CDU<X.
В самой этой цитате выразился рационализирующий дух времени, по логике которого — «система» больна и принадлежит психически сдвинутым, чувствительным провозвестникам и пророкам этих потаённых истин. Можно выразить это же и наоборот: послания Веспера во многом действительно отражали безумие времени. Их язык ничем не отличался от языка политической сцены, где он обретался, — а его собственное послание всемирного освободительного фронта народам мира было не абсурдней многих призывов и манифестов того времени.
В полной мере это проявилось в текстах, написанных Веспером после того, как у него окончательно поехала крыша, а из клиники Мюнхен-Хаар его перевели в Гамбург-Эппендорф. Эти «философские дневники» и заметки = своеобразные языковые головоломки, в которых весь теоретический бред [революционного] «движения» доведён до своей высшей степени. В то же время в текстах запечатлены космические физические ощущения, совершённое под наркотиками ужасное открытие, что «сознание» (этот магический объект всех усилий и устремлений) с помощью химических субстанций можно «расширить», казалось бы, безгранично, но всё неизбежно кончится жуткой регрессией («отходняком») с кровью и блевотиной, и во всём этом есть нечто от возвращения назад, в чрево матери и человечества.
Здесь, в закрытом отделении эппендорфской лечебницы, Веспер обрёл, как писал он Йоргу Шрёдеру, Великое видение, т. е. теперь он мог писать о принципиально правильной, материалистической Общей теорииCDLXXI. Внутри него совершался историко-видовой прыжок или, по крайней мере, он предощущал его. Классическая
395
формула Декарта «Cogito, ergo sum» (я мыслю, следовательно, существую) начала диалектически преображаться в Est, ergo cogitare (это существует, следовательно, мыслит). В человеке, внутри которого «это мыслило», т. е. в нём самом, впервые материализовалась способность материи анализировать собственные ощущения CDLXX". Все античные мифы (о Сфинксе и Эдипе, об Антигоне и Сизифе), все манифесты мировых религий, все великие поэмы и все доселе практикуемые философские системы были только предчувствием этого тяготеющего к сознанию бытия.
Но и все современные науки, включая марксизм, психоанализ и теорию относительности, всё ещё оставались идеалистическими. Требовалась «Релятивистская теория познания», синтез Эйнштейна и Маркса, Фрейда и Райха, Платона и Гегеля, Ленина, Сталина и Мао Цзэдуна, дабы вывести человечество на более высокую ступень познания законов, управляющих его существованием. И он, Бернвард Веспер, в некий момент внезапной интуиции обрёл архимедову точку познания, или же главную термодинамическую теорему, гласившую: бытие и сознание противостоят друг другу как две бесконечные диалектики, как отрицание отрицания, тем самым главное противоречие вселенной разрешено. ..соиоа"
Sanctus! Sexus! Revolution!
Итак, его болезнь, которая, собственно, и есть здоровье, была болезнью всех детей и провидцев, от Гомера до Гёльдерлина и Райха. Гудрун уже в тюрьме была материалистична, я стану таковым в сумасшедшем доме^0'*™ Всё имело скрытый смысл, и самый кризис, в который он попал со своей книгой, означал лишь новую ступень познания и развития.
396
момент настал, когда собственное развитие нельзя далее определять исключительно как результат угнетения в родительском доме, в школе и во время учёбы, попытка описать беспомощность, растерянные действия Я, оставшегося вне привычных с младенчества условий... случилась как раз тогда, когда исчерпался языки выразительные средства закончились... впервые узнал я ту простую правду, что Я есть результат этой классовой борьбы... и что мои сомнения и страхи были не чем иным, как битвами призраков непобедивших революций CDLXXV.
Он переместился в образ «уэзермена»218, некоего белого герильеро из США, который, следуя указанию Че, вёл борьбу «в голове чудовища». ПИСЬМОМ УЭЗЕРМЕНА и должна была заканчиваться книга (согласно «Окончательному тематическому каталогу»). Внизу стояло лаконичное: бомба — организация CDLXXVI.
Очевидно, фрагмент «о вооружённой борьбе» являлся наброском к этой заключительной части, а тон его был делано исповедальным: мой класс научил меня, что только насильем можно чего-то достичь и вот я готов, это насилие употребить против него, я не затем написал эту книгу, чтобы показать контрреволюции, что я законченный тип, да и все, кого я встречал в своей жизни. .. наша ненависть коварна и зловеща, но она больше не будет слепой, и мы сделаем всё, чтобы следовать совету че; вы должны свою ненависть преобразить
2,8 «Уэзермены» — общепринятое название группы американских городских партизан, выделившихся из организации «Студенты за демократическое общество» в 1969 году (официальное название — Революционное молодёжное движение). «Уэзермены» превратились в легенду и даже стали героями художественного фильма «Уэзермен-69» (1989). Название «уэзермены» (т. е. метеорологи) происходит от строчки «сегодня не нужно быть метеорологом, чтобы понять, куда дует ветер» из песни Боба Дилана «Subterranean Homesick Blues». — Примеч. науч. ред.
397
в энергию... борьба продолжается, борьба, которую мы внутри себя ведём против остатков буржуазного ослепления, и рано или поздно всё больше наших сможет занять в рядах революционного коммунизма место по силам и отваге каждого.
Если, читая эти пассажи, невольно ощущаешь удушливую атмосферу первой, появившейся тогда же, декларации РАФ о «Концепции городской герильи» (под воздействием которой, возможно, находился Веспер), то тон текста резко меняется, когда он заявляет, что не озаглавит свой автобиографический рассказ — как прежде планировал — «ненависть». Пусть даже вопреки исходной «эйнштейновой формуле», по которой мы и другие можем быть счастливы тогда лишь, когда весь свой опыт преобразим в ненависть, а ненависть нашу — в энергию. Ведь он не мог перестать верить в любовь и сочувствие... в их примиряющую, их святую власть, в мир, отца, святые чувства жизни, морали и этики и экстаза секса. Теперь же пойми, что ты ведёшь стремительный и справедливый бой против этих свиней... there is no other way out!219 И тоном революционного Новалиса закончил: Sanctus! Gloria! unio mystica! sexus! revolution!220 CDLXXV"
Свободен наконец
Ещё в начале апреля Веспер писал Шрёдеру, что ббль-шая часть заключения позади. Он рассчитывает скоро вернуться во Франкфурт. Когда-нибудь они же должны меня выпустить — живым я им не дамся CDLXXVI11. Двадцать восьмого апреля он сделал Элькен предложение: любимая — я тут нынче подумал — почему мы никак
219 Другого выхода нет (англ.).
220 Святость! Слава! Мистическое единение! Секс! Революция! (лат.).
398
не поженимся? — из-за квартиры!.. Когда-то ведь это должно же случиться, из-за детей (ребёнка) — тогда почему не сейчас?., квартира нам требуется прежде всего; от этого зависит здоровье, счастье и всё остальное CDLXXIX. Элькен уже подыскивала квартиру. И было ясно, что потом они заберут к себе Феликса.
Но в другом, не датированном точно, но примерно тогда же написанном письме речь вдруг заходит о том, что после выписки он сперва хочет побывать в Берлине, чтобы там сориентироваться; и потом обстановка на предприятиях, разумное экономическое воспитание через обучение, и там посмотрим, где «партия», если таковая, конечно, ещё сохранится в природе, такого [как Веспер] используетС0и0К. Другими словами, он думал о том, чтобы некоторое время посвятить «революционной работе на предприятиях», к чему призывали различные неокоммунистические мини-партии и союзы. Это могло как-то быть связано с его контактами с друзьями в Гамбурге, которые теперь рядами шли на предприятия, чтобы ускорить «партийное строительство». Не впал ли он опять в состояние расслабленной нерешительности?
Вальтер Приганн, член коммуны «Отпущения грехов», обсудил с ним ещё один возможный вариант его жизни в первое время после выписки — о чём Элькен определённо не знала. Бернварду предлагалось участвовать в Release — проекте неподалёку от Гамбурга. Место уже дожидалось его; там бы он жил вместе с другими художниками и интеллектуалами, имевшими похожие проблемы, и мог бы дописать свою книгу. Они договорились, что Вальтер Приганн заберёт его из клиники в Эппендорфе 15 мая в воскресенье, чтобы показать дом в Оттерндорфе. Но когда в середине дня Приганн был на месте, Бернвард уже ушёл.
До выписки оставалось совсем недолго, и ему разрешалось самостоятельно покидать клинику. Друзья,
399
как раз бывшие в отъезде, оставили ему ключ от своей квартиры, расположенной неподалёку. По-видимому, он заблаговременно в нескольких аптеках закупил большое количество снотворных таблеток (примерно 300 штук). Ни Клаус Дёрнер, который, являясь личным другом, не мог быть его лечащим врачом, но постоянно наблюдал его, ни Элькен Линдквист, с которой он перезванивался почти ежедневно или обменивался письмами, не сумели распознать, что из психотического сдвига он съехал в суицидальную депрессию. Хотя он много раз жаловался, что голова его «разбита». Однако говорил и писал он ясным языком, проснулся, казалось, для новых надежд и радостно ждал лета вместе с Элькен и Феликсом. Он казался спокойным, немного обращённым внутрь себя.
Вот так спокойно и без тени сомнения (представим это себе) он проделал путь до квартиры друзей, сел там на пол и горькие, с барбитуратом, таблетки одну за другой разжевал и проглотил, и идеалистический скотский пузырь, который в моей голове раздвинулся до границ космоса, лопнул, и вслед за мгновеньем абсолютной тьмы и из электрических разрядов первозданных туманностей... возникли очертания нового мира... я был в конце и в начале, всеведущий и ничего не знающий одновременно, я мог решать, я был свободен CDlxoa.
«Наследие целого поколения»
Элькен, тщетно пытавшаяся разыскать Бернварда тем майским воскресеньем и, несмотря на всё, случившееся раньше, как молнией с ясного неба поражённая известием, должна была опознать мёртвого возлюбленного. На его лице запечатлелся последний, неназванный ужас. Вместе с верным зятем Тило, навещавшим
400
Бернварда ещё в Хааре, она позаботилась о том, чтобы его, несмотря на раннюю летнюю жару, переправили в анатомический театр Мюнхена, которому он передавал своё тело по рукописному завещанию от 11 мая (т. е. за четыре дня до смерти). Потом она собрала тетради и отдельные листки, папки и скоросшиватели его «Эп-пендорфского наследия», доверенного ей на сохранение для сына Феликса, быть может единственного читателя бутылочной почты его незаконченной книги221 CDLXXXI’.
Бернвард Веспер не желал отделять литературу от жизни. Очевидно, с ним, как и с другими писателями, да и вообще людьми его поколения, случилось то, что Ганс Эгон Хольтхузен (отвечая на опрос «Шпигеля»: «Неминуема ли революция?») с мягкой иронией констатировал ещё в 1968 году: «повсеместная политизация литературы в последние годы привела к литературиза-ции политики» CDLXXXI". Реальность и фантазии перемешались в едином виртуальном пространстве истории и современности, личности и общества, империализма и мировой революции.
Актом тотального перенапряжения Веспер попытался вобрать в себя все фантазии о спасении и о величии
221 Часть этого «Эппендорфского наследия» она в 1978 году передала Йоргу Шрёдеру, который предварительно уже привёз из Триангеля раннее литературное и архивное наследие Бернварда Веспера. Частично оно было включено в расширенное «Издание последней руки» «путешествия», вышедшее в свет в 1979 году. Другая его часть предназначалась для сравнительного сопроводительного тома, который так и не появился. Ещё одну часть документов Элькен держала у себя вместе с собственными письмами; прежде всего это переписка между Бернвардом и Гудрун. В начале 1979 года она уведомила об этом Отто Шили, душеприказчика Бернварда и официального опекуна тогда ещё несовершеннолетнего Феликса. Её интересовал вопрос, что можно причислить к «литературному наследию», а что нет. Шили, похоже, не ответил. И вот, когда мы беседовали с нею второй раз, Элькен Линдквист выложила передо мною на стол извлечённую из глубоких ящиков её воспоминаний и амнезий чёрную папку с письмами, которые, собственно, и составляют «Франкфуртское наследие» писателя Бернварда Веспера. — Примеч. авт.
401
тех лет и озвучить их. «Это», мыслившее в его голове или вещавшее его устами, являлось «бытием» людей его поколения, которое внутри него «перешло в сознание». Настоящий винегрет разнородных фрагментов, эквилибристика на грани бреда и действительности, документ, заверенный самоубийством автора... То, что это можно по праву считать «наследием целого поколения», — признак довольно тревожный.
На самом деле история Бернварда Веспера, при всей её нетипичное™, — ведь он сформировался под громадным влиянием «несгибаемого», весьма авторитетного «наци-отца» и той политической среды, которая яростно противилась стремлению остального общества Федеративной Республики приспособиться к новым условиям, — при всём этом его история развивается по типичным моделям отношений между поколениями. Что само по себе придаёт ей особую ясность и делает «путешествие» документом эпохи высшей пробы.
Но позу безжалостного «преодоления прошлого» и глубокой «скорби по Германии», определяющую и формирующую передний план книги, в случае Веспера нельзя принять в качестве её номинальной стоимости. Насколько в действительности свежи и непрерывны были страдания юного Б. по умершему «наци-отцу» — это ещё вопрос. Многие из тех, кто его близко знал, не замечали этих страданий почти, а то и вовсе. Другим же, наоборот, эта его всегдашняя жалоба на «гитлер-во-мне» действовала на нервы, потому что казалась натуральным жеманством, стилизацией самого себя под первейшую жертву «массовой психологии фашизма». Для собственной же биографии это означало некоторое освобождение от чувства вины, в точности как и «историко-материалистическая» интерпретация [прошлого], согласно которой выходило, что он (как и его
402
отец) был всего лишь «продуктом» господствующего общества и идеологии. С другой стороны, не так уж чужда ему была «приватная спекуляция на моём имени», хотя он и ставил её в вину (ложно) своему издателю. Да и то ещё, что Ханна Арендт с тонкой интуицией обозначила как «Феликс Кульпа», а именно — манера молодых немцев хвалиться и «втыкать себе в шляпу ещё одно пёрышко»CDLXXXIV уже за то, что они признают факт нацистских преступлений. У Бернварда это прослеживается совершенно отчётливо.
С любой точки зрения Бернвард Веспер — представитель и адвокат своего политического поколения. Действительно ли актёры, дебютировавшие в «1968», так уж интенсивно и страстно переживали по поводу массовых преступлений нацистов, постоянно упоминавшихся к месту и не к месту, или же говорить скорее следует об оскорблённом самоуважении как неизбежном следствии тотального поражения 1945 года, объявления Германии вне закона и т. д.? Это, конечно, вопрос. Одно неотделимо от другого, но чувствовать и делать различие нужно. Эта травля, это нарциссическое оскорбление было неминуемо и даже необходимо для того, чтобы обрести собственную почву под ногами. Но реальный драматизм этой борьбы за позитивное самоощущение вырождался в скучную мелодраму, когда начиналась стилизация самих себя под жертвы нацистских преследований и отсюда возникали претензии и позы, для которых не было никаких оснований.
Веспер, Энслин, Баадер
Биографии трёх наших протагонистов — Веспера, Энслин, Баадера — каждую на свой лад — можно использовать для обучения и в назидание. Пример Веспера —
403
конечно, в крайней форме — показывает, что это значило, не найти примеров и объектов для идентификации ни в биографиях родителей, ни в собственном окружении. Даже такой, казалось бы, мощный авторитет, как бог-отец Вилли, в действительности оказался глубочайшим разочарованием — как и авторитет поколения основателей Федеративной Республики вообще.
Напротив, все три примера показывают, каких моральных опустошений и интеллектуальных заблуждений это стоило — насильственно и безвозвратно отвергнуть наследие семьи и общества, в которых вырос, и не обрести иного авторитета — кроме тех красных антиавторитетов, чьи лица красовались на плакатах во время процессий и чьи тексты и идеализированные жития использовались для сотворения кумиров, на которых равнялись потом террористы не только из РАФ, сами себя наделяя полномочиями и властью.
В то же время на материале «путешествия» можно показать (в первообразе), как во внешне суперрадикальных политических декларациях и в за ночь усвоенной риторике марксизма-ленинизма проглядывают, проскальзывают и прослушиваются многие из прежних бредовых и навязчивых идей времён мировой войны; как все эти интимные «прорастания одного в другое», в высшей степени характерные для отношений между военным и послевоенным поколениями, привели к неосознанным и неконтролируемым идентификациям. Влияние их усиливалось, и в конце концов многие фобии и образы врага, жизненные установки и обиды — у старших и у молодых — оказались на удивление просто ошеломляюще похожи.
В «Эйнштейновой формуле» Веспера «энергия равняется произведению опыта на квадрат ненависти» слабым местом определённо является «опыт», который был по большей части вторичным, производным или ложным
404
опытом. К немецким «людям 68-го» с минимальными поправками применимо то, что сказал Ален Финкель-краут об их французских одногодках, включая еврейских активистов, бывших там во главе (движения): «Убитые страшным воспоминанием о том, чего сами не пережили, мы всё сымитировали» CDLXXXV. Не так уж много возможностей и поводов для переживаний было в этой спокойной и тихой Боннской Республике, чтобы обосновать и наполнить столь яростной, брызжущей ненавистью энергию движения, какой грозил Веспер, обещая такие разрушения, против которых Нагасаки и Хиросима покажутся смехотворными. Когда Весперу казалось, что он говорит языком Кливера или Кармайкла, из него говорило «ЭТО», причём на языке, усвоенном с младых ногтей, — знакомом языке Йозефа Геббельса.
Гудрун Энслин, дитя совершенно иной семейной среды и опыта, пришла к абсолютно таким же идеологическим и социально-историческим выводам. Её сестре Рут в пустых заклинаниях Гудрун «Делать что-то» или «Иметь волю сделать» на процессе поджигателей в октябре 1968 года слышится дальнее эхо семейных дискуссий о том, что в годы Третьего рейха родители и семья «сделали» или «не сделали». Вместо активного политического протеста, у Энслинов всё ограничивалось пассивным моральным неучастием — а это противоречит высоким постулатам протестантской жизненной этики. Отсюда было рукой подать до позиции морально-политического превосходства, которая для многого развязывала руки.
При такой констелляции222 Андреас Баадер, выросший среди женщин, представляет тип молодых людей, заполнивших пустоты «общества без отцов» собственными юношескими фантазиями на тему абсолютной
222 Положение звёзд в определённый момент; здесь: «ситуация, положение дел».
405
власти. Для них принцип реальности как таковой (начиная с правил дорожного движения или любого экзамена в школе) означал невыносимое оскорбление и репрессию. То, что при других обстоятельствах осталось бы частным случаем обычной молодёжной преступности (с благополучным исходом или нет — другой вопрос), в атмосфере 1967—1968 годов получило несколько иное развитие, и результат оказался иным. Баадер был абсолютным антиавторитаристом, который в великом вакууме связующих ценностей, традиций, устоев и норм интуитивно следовал стратегии радикальной делегитимизации 223 и, идя от противного, целеустремлённо расширял свои собственные полномочия.
Всё то, чем ещё мучились и за что дрались — каждый на свой лад — Веспер или Энслин (и тем более Майнхоф или даже такой, как Малер), Баадера, по-ви-димому, совершенно не трогало. Он изначально обладал этой холодной и бесстрашной аморальностью, которую впоследствии Гудрун Энслин обозначит как «освобождение» от смирительной рубашки её собственной протестантской гиперморальности. Что не помешает Баадеру эту гиперморальность Гудрун использовать как своего рода тайное оружие, чтобы обеспечить больший простор для своих необузданных игр.
На культовом интернет-сайте Рио-Райзера можно в нескольких версиях ознакомиться с легендой о том, как в 1971 году РАФ заказала гимн группе «Звук, камни, осколки», подвизавшейся на берлинской коммунарской сцене; и как песня «Никакой власти никому» была написана Ральфом Мёбиусом alias Рио Райзер, но не имела успеха CDLXXXVI. Просто эффектная легенда, но ситуация вполне жизненная. Хольм фон Четтриц, друг юности Баадера, сообщает, как однажды старый приятель
223 Здесь: «непризнание законности» (авторитетов, действий государства и пр.).
406
возник в его квартире, положил на стол пистолет и завёл с ним, профессиональным графиком, долгую дискуссию о создании приличной партийной эмблемы. После подробного обсуждения они остановились на импровизированной первой версии (Красная звезда с автоматом). Итак, с гимном, эмблемой и манифестом всё должно было получиться. В точности так же тогда учреждались все партии.
Вообще, в качестве гимна РАФ Баадеру очень подошла бы песня Райзера «Охотники на людей» (1972), в которой поётся: «Хотелось бы им нас в тюрьме сгноить, / Хотелось бы им нас чертям скормить / ...Но эти убийцы забыли о том, / Что сами воняют последним говном: / Охотники на людей, / Герои бумажных битв, / Убивавшие нас миллионы pa3»CDLXXXV".
Как писал Бомми Бауман в своих воспоминаньях: «Прежде чем меня снова отправят в Аушвиц, я ещё успею пострелять, это же ясно» CDLXXXVI11. «Аушвиц», смысл которого от бесконечных упоминаний стёрся до тривиальности, стал, таким образом, ультимативным аргументом для делегитимизации «системы» и наделения самого себя потенциально тоталитарной властью. Если они «нас» снова хотят убить миллионы раз, как же тогда не схватиться за оружие? А раз так — что «нам» тогда не дозволено?
16. Цвет белый
Мифическая аура, окутывавшая РАФ с самого начала, по-видимому, и определяет всю историю её деятельности. Уже само название, как бы почерпнутое из арсенала немецких страшилок, невольно наводит на мысли то ли об апокалиптических налётах британских бомбардировщиков, то ли о первобытном «Ур-ра» красноармейцев. Тем самым РАФ запустила целый механизм исторических ассоциаций, который никак не остановится до сих пор и который надолго впечатался в коллективную память.
К неприкосновенному запасу этой мифологии принадлежит система конспиративных кличек, разработанная Гудрун Энслин вскоре после ареста ядра группы в 1972 году и по преимуществу заимствованная из романа Германа Мелвилла «Моби Дик». Согласно ей, Баадер становился «Ахавом», капитаном корабля, объявившим охоту на Белого Кита, а его камера — «каютой». Хольгер Майнс нарекался «Старбеком», по имени первого помощника, до гроба преданного капитану; умелец Ян-Карл Распе был «Плотником», юный Герхард Мюллер — благородным дикарём «Квикегом», Хорст
АЛО
Малер — фарисействующим судовладельцем Вилдадом. Сама же Гудрун стала «Коком», который «чистит котлы до зеркального блеска и читает проповеди акулам». Ульрика Майнхоф, напротив, именовалась «Терезой», что можно было на выбор трактовать как имя святой или — шлюхи ё 1а Жене. На деле эти конспиративные клички почти не использовались в оживлённой переписке заключённых и вскорости были забыты, за исключением «Ахава» и «Терезы», продержавшихся дольше.
Белизна ужаса
Фактически эта литературная метафорика многое говорит и о проекте РАФ, и о его авторе, которым по праву можно считать Гудрун Энслин. Всё было скроено и подогнано под персону «Ахава». В одном из писем Ульрике alias «Терезе» она воспевает его величественными словами Мелвилла224: «И с точки зрения сценической достоинства его вовсе не умаляются, если в глубине его души, от рождения ли или же в силу обстоятельств, заложена хотя бы из упрямства некая всеподавляющая болезненность. Ибо все трагически великие люди становятся таковыми в силу своей затаённой болезненности. Помни об ЭТОМ...»соиоо(1Х
Во всяком случае, она (как Измаил, рассказчик от первого лица в романе) полностью связала свою судьбу с судьбой этого угрюмого человека, гонимого смертельной жаждой мести в своей охоте на белого Левиафана; и если команде были неведомы ни истинная цель, ни скорый конец, то это не могло причинить величию
224 Эта, равно как и все остальные цитаты из Мелвилла, даны в пере-воде с английского И. М. Бернштейн и взяты из книги «Моби Дик, или Белый кит» (М.: Правда, 1982). Этот монолог находится на с. 120. В дальнейшем, встречаясь с мелвилловскими цитатами, мы будем просто указывать страницу названной книги.
410
предприятия «ни малейшего ущерба». Ибо, как в одном из писем времён поджога, она сформулировала революционное кредо: «чего не хватает европ. борьбе за социализм последние 100. л., так это безумного элемента...»С0ХСТаким образом, борьба Фракции Красной армии, как и борьба Ахава, была тем актом экзистенциального героизма, который Ницше определяет как «добрую волю к саморазрушению».
Мир Мелвилла — ещё и мир его кальвинистских предков, разрушающийся мир свободных людей, которые устанавливали себе законы сами, помимо надвигающейся промышленной цивилизации и власти денегС0ХС1. Белый Кит, преследуемый Ахавом ценой жизни и смерти и в конце концов увлекающий в пучину корабль и всех, кто на нём, — величайшее из живущих млекопитающих и издревле олицетворяет мифического «Левиафана», а тот (по Томасу Гоббсу) является символом централизованного государства Нового времени, «который не что иное, как искусственный человек». Говоря более современным языком, воплощение общины как таковой, насильно подчиняющей себе любые индивидуальности, корпорации, группы. То был один из множества смыслов, заложенных Мелвиллом в свой роман. Democrazia Cristiana225, которая, казалось, арендовала государство, словно наследственный крестьянский двор, итальянские левые так и обозначили: «белый кит». И это также могло исподволь направлять Гудрун Энслин.
Но возможно, она вспоминала и строки из знаменитой главы «О белизне кита» (с. 250): «Но и теперь не разгадали мы тайну магической силы в белизне и не узнали, почему так воздействует она на души; не узнали — что ещё непонятнее и много чудеснее — почему...
225 Христианская Демократия (итал.), т. е. Христианско-демократическая партия, бессменно правившая в Италии с 1947 года по начало 90-х (одна или в коалициях). — Примеч. науч. ред.
411
она является многозначительным символом духовного начала и даже истинным покровом самого христианского божества и в то же время служит усугублению ужаса во всём, что устрашает род человеческий. — Может быть, своей бескрайностью она предрекает нам бездушные пустоты и пространства вселенной и наносит нам удар в спину мыслью об уничтожении?.. Или же всё дело тут в том, что белизна в сущности не цвет, а видимое отсутствие всякого цвета [и в то же время сумма всех цветов]?.. если представить себе всё это, то мир раскинется перед нами прокажённым паралитиком...» сохс"
Краткая история РАФ
От самых своих истоков история РАФ отмечена полнейшим несоответствием между видимостью и сутью. По большей части группа была занята сама собою и обустройством своего подпольного бытия. Планы, отмеченные манией величия, вроде похищения городского коменданта союзных сил или обстрела американских казарм из зенитных орудий с целью вызволить заключённых из берлинских тюрем, так и остались на уровне игр в песочнице. В какой-то момент случились первые перестрелки, стоившие жизни юной подруге Грасхофа Петре Шельм (июль 1971 года) и полицейскому Норберту Шмидту (октябрь). С того времени оружие так и рвалось наружу, а маховик насилия начал раскручиваться неумолимо. В дальнейших перестрелках люди продолжали гибнуть с обеих сторон; «братья Диоскуры» Георг фон Раух и Томас Вайс Беккер были немедленно канонизированы как мученики.
Незадолго до их смерти провалилась последняя попытка пары Баадер — Энслин включить в РАФ людей «Блюза», которые тогда преобразовывались
412
в «Движение 2 июня». Причиной неудачи стала несовместимость стилей жизни и действий. «Посмотри только, на что ты похож», — укоризненным тоном старшей сестры выговаривала Бомми Бауману Гудрун Энслин, одетая в элегантные вязаные брюки и кожанный пиджак. «Гашиш курить и девочек маленьких трахать», — это, конечно, приятно: «Но такое уж чересчур!» Тем не менее Бауман считал, что Энслин выступала как «очень хороший психолог» и совершенно «как кобра» следила за тем, как остальные реагируют на тирады Баадера.
Баадер же от постоянного курения, огромных доз кофе и «speed» 226 выглядел измотанным: «Так и сидел он ночи напролёт, говорил беспрерывно обо всём на свете, от Адама и Евы до Иосифа Сталина. В уголках рта его стояли капли слюны. Не прерывая речи, он почти постоянно трепал свои волосы, дёргал себя справа и слева... за обесцвеченные пряди, пока у него надо лбом не вставали маленькие светлые РОЖКИ» CDXCIII
Из второго эшелона группа была извлечена — что достаточно характерно — только после коварного ложного сообщения в «Бильд» в январе 1972 года. Согласно ему, Баадер явился к некоему адвокату и прекратил борьбу. Немедленно Баадер отправил в агентство ДПА письмо с собственноручной подписью и отпечатком пальца. В письме было сказано: «Победные реляции о нас могут звучать только так: арестованы или убиты... Мы не в бегах. Мы здесь, чтобы организовать вооружённое сопротивление... непрекращающейся эксплуатации народа. Борьба только началась» CDXC,V.
Чтобы оправдать эти анонсы, группа начала строить серию адских машин. «Бомбовая кампания» в мае
226 Сленговое обозначение амфетаминов.
413
во многих отношениях уже напоминала буйное помешательство 227. За три недели более дюжины бомб было подложено перед клубами для военнослужащих армии США во Франкфурте и в Гейдельберге, рядом с полицейскими участками в Аугсбурге и в Мюнхене, под автомобиль федерального судьи из Карлсруэ и в небоскрёб Шпрингера в Гамбурге. В результате были убиты четверо американских солдат и ранены более тридцати гражданских лиц.
В письме о взятии на себя ответственности за последний налёт в Гейдельберге 25 мая террористы, ликуя, писали: «Люди в Федеративной Республике не поддерживают силы безопасности в их охоте на бомбистов... потому что они не забыли Аушвиц, Дрезден и Гамбург»CDXCV. Этот тон левонационального популизма — когда бомбы РАФ становились запоздалым реваншем за бомбардировки союзниками Гамбурга и Дрездена, которые опять-таки приравнивались к Аушвицу и «окончательному решению вьетнамского вопроса», — пронизывает тексты РАФ от самого начала, а коренится он наполовину в маоизме, наполовину — в германско-протестантском воспитании Майнхоф и Энслин.
Несколькими днями позже во Франкфурте «народ» обратил внимание полиции на один подозрительный гараж, где в канистрах хранились химикалии для производства взрывчатки. Потом долго ждать не пришлось — ранним утром, в шесть часов, по улице с односторонним движением весьма театрально к гаражу подкатил баклажанного цвета «порше» — естественно, против движения. Ведь за рулём сидел Баадер. С ним были Распе и Майнс.
Спустя неделю в одном из гамбургских бутиков взяли Гудрун Энслин. Она так демонстративно скинула свой
227 На самом деле «майское наступление» РАФ в 1972 году было ответом на массированные бомбардировки гражданских объектов Северного Вьетнама и минирование северовьетнамских портов ВВС США. — Примеч. науч. ред.
414
кожаный пиджак, из кармана которого небрежно выглядывал пистолет, что продавщица вызвала полицию. В маляве на волю, отправленной сразу после ареста, Гудрун сетовала: «Ужасно всё быстро вышло, а то была бы сейчас мёртвая продавщица (заложник), я и, может быть, пара быков» CDXCVI.
И ещё через неделю в Ганновере Ульрика Майнхоф, после совета, полученного друзьями по телефону, была ими сдана в полицию. А вслед за этим в сети ловцов попали один за другим и юные рекруты: Герхард Мюллер, Клаус Юншке, Маргит Шиллер, Бригитте Монхаупт и Ирмгард Мёллер. После этого РАФ — в том виде, как она была создана в феврале 1970 года, — фактически перестала существовать.
Перед объективами полицейских фотографов все они предстали призрачными двойниками самих себя, измотанными изоляцией подполья.
Немецкие истерии
То, что для шпрингеровской прессы, мечтавшей о реванше за 68-й, и прежде всего для «Бильд», террор РАФ станет долгожданным кормом, — это, разумеется, само собой. То, что среди христианских демократов, впервые лишившихся власти, и в обществе — и без того возбуждённом и поляризованном другими проблемами (вроде «новой восточной политики») — это медиальное волнение получит сильный резонанс, также никакому сомнению не подлежит. После арестов все прямо-таки упивались садистическими фантазиями относительно расплаты, ожидающей террористов.
Такой тон мести и реванша привёл многих левых и либералов на позиции оправдателей и защитников, поскольку после «смены власти» в 1969-м реакции справа
415
они боялись сильнее какого угодного экстремизма слева. На этой почве развился целый комплекс абсурдных подозрений и доносов, охвативший все крупные средства информации и художественно отражённый в романе Генриха Бёлля «Потерянная честь Катарины Блюм» или — в инсталляции Иозефа Бойеса «Дюрер, я лично веду Баадера + Майнхоф по Dokumenta V228».
Уж если даже такие — побочные — истерические эксцессы могли придать ничтожным РАФ-овцам ничуть им не присущее значение, что же тогда говорить о новых левых, назначивших их на роль своего авангарда. И вот в этой роли в это «красное десятилетие» они разрослись в феномен, который временами безраздельно доминировал в искусстве и публицистике и сам при этом принимал совершенно бесовские черты. На театральных подмостках, в студенческих парламентах или в книжках карманного формата «революция» стала просто тем общим местом, на котором авторы, драматурги и исполнители всячески изощрялись, стремясь превзойти друг друга боевой раскраской и радостной боеготовностью повыбивать один другого из седла. А то, что, по Мао, «революция» не вышитое покрывальце, а со времён Ленина — акт насилия, когда один «класс» (в лице своего авангарда) диктует свою волю другому «классу» (буржуазному меньшинству) или его уничтожает, это же дураку понятно, или как?
Можно было бы вести речь чуть ли не об атмосфере духовной гражданской войны, если бы она по большей части не улетучилась, как синий дым. То, что представлялось запоздалым возобновлением политических конфронтаций 1918-го или 1933-го, на деле оказалось, скорее, общесоциальной психодрамой, в ходе которой — под резкий звон бубенцов и ритуальные пляски
228 Dokumenta — форум современного искусства, который с 1952 года каждые пять лет проходит в Касселе. Dokumenta V состоялась в 1972 году.
416
культурреволюционеров со всеми их гримасами и фейерверками — пришлось вновь изгонять бесов и призраков национал-социализма, катастрофически и в позоре сгинувшего в 1945 году.
Только в такой атмосфере было возможно, чтобы горстка РАФ-овцев безнаказанно вымогала самую разнообразную «солидарность» у тех, кого и они сами, и средства массовой информации неутомимо мешали с грязью, а именно у сочувствующих из среды левых и либеральных juste milieu22э. По сей день гуляет масса анекдотов. Всё начинается с того, как крупный гамбургский издатель в гостях у одного из бывших авторов «konkret» нос к носу сталкивается с персонажем, находящимся в полицейском розыске. С тех пор он каждую минуту с ужасом ждёт звонка в дверь. И поныне Клаус Дёрнер благодарит Бога и жену, у которой хватило мужества сказать решительное «нет», когда долгожданные объявились. Так что в тот раз Баадер ушёл несолоно хлебавши. Маттиас Бельтс рассказывал мне, что от Яна-Карла Распе его спасла только счастливая случайность: не задержись Бельтс (совершенно непреднамеренно) на пять минут, он непременно бы нарвался на Распе, который поджидал его, расположившись на его же кровати, чтобы рекрутировать в качестве помощника для некоей ночной экспроприации. По счастью, Распе не подождал пяти минут. Но даже в Триангеле Хайнрике по сей день благословляет небо за то, что тогда на неё не наехала Гудрун. Зато в пасторском доме Энслинов самое разнообразное содействие оказывалось в тем большем объёме, чем настоятельнее становились требования дочери и сестры. Причём в полной мере эта помощь началась, конечно, уже после её ареста, что, — как говорит Рут, — уводит далеко вглубь «психологии родственника» и толком ещё никем не описано. *
229 Золотая середина (фр.), нейтральные, «болото».
15 Веспер, Энслин, Баадер
417
Вопрос совести — пусть и карикатурный, который тогда задавали себе «все»: «Что делать, если в двери постучится РАФ?» — вообще можно понять только как часть немецкого семейного уклада, значение которого много шире.
Белая пытка, мёртвые коридоры230
С арестом основателей история РАФ отнюдь не кончилась, — напротив, только сейчас она по-настоящему и началась и продлилась во «втором» и в «третьем поколениях» — что опять-таки отсылает нас в область семейной истории. Точкой кристаллизации стало обвинение властей в использовании «изолирующего заключения». Другими словами, распространилось представление о том, что власти Федеративной Республики Германии планомерно преследуют цель — применяя новейшие средства «сенсорной депривации», прозванные «белой пыткой», — сломить и уничтожить политических заключённых в их камерах и тюремных корпусах.
Казалось, основания для таких подозрений есть. Федеральному правительству и судебным органам предстояло в спешном порядке создать условия содержания для заключённых, которые объявили, что по отношению к Республике и к официальному обществу они находятся в состоянии войны. Речь шла о заключённых, чьи рассеянные в подполье сторонники были ориентированы
230 «Мёртвые коридоры» (Toten trakt) — система содержания заклю-чённых, разработанная специально для арестованных городских партизан ФРГ Предусматривала максимальную изоляцию заключённого: соседние камеры, в том числе сверху и снизу, должны пустовать, одиночки должны быть звуконепроницаемыми, из них убраны «лишние» вещи, стены и потолок для дезориентации заключённого выкрашены в белый цвет, свет не выключается круглосуточно, форточка расположена под потолком, чтобы заключённые не могли ей воспользоваться для переговоров с другими камерами. — Примеч. науч. ред.
418
ими исключительно на вооружённые освободительные акции, причём обе стороны активно взаимодействовали: перехваченные или обнаруженные на конспиративных квартирах малявы содержат детальные указания насчёт необходимых материалов, диспозиции, сценарии побегов и захвата заложников CDXCV". И это были, наконец, заключённые, презревшие кодекс поведения политических узников всех стран мира: вместо того, чтобы искать союзников и морально разлагать тюремный режим, они постановили для себя: «ни слова со свиньями, в какие бы ризы они ни рядились, прежде всего — врачи... ничего, кроме враждебности и презрения... непримиримо, непреклонно СОПРОТИВЛЯТЬСЯ ДО ПОСЛЕДНИХ ПРЕДЕЛОВ методом ЧЕЛОВЕК» CDXCVI".
Уже первая голодовка в мае 1973 года показала, что здесь речи нет ни о каких послаблениях, чуть ли не наоборот: «Чем либеральнее осуществляется свинство — ненавязчиво, раскованно, мило... короче, чем более психологически тонко, тем эффективнее, глубже, полнее уничтожение заключённых»CDXCIX. Такая аргументация абсолютно соответствовала умонастроениям и жизненным ощущениям значительной части того политического поколения, из которой вышли РАФ-овцы. Эта часть поколения отвергала социально-либеральные реформы эпохи Брандта / Шееля как предательство и заведомую ложь или, ещё того хуже, как технократическую интенсификацию капиталистической эксплуатации, отчуждения и угнетения. Больше того — создавалась картина настоящей политики уничтожения, в полном безмолвии и под видом прогресса, проводимой некими силами во властных структурах; но в сокровенной глубине, на деле, это была картина недоверия германского общества к самому себе.
Поэтому заключённые поставили «систему» под подозрение, которое служило основой самому себе и которое
15*
419
нельзя было опровергнуть в принципе. Базовый текст создала Ульрика Майнхоф. Это было описание «мёртвого корпуса» в тюрьме Кёльн-Оссендорф, куда её заперли в первые месяцы — словно от психически и физически измотанной, почти сорокалетней женщины исходила какая-то мифическая угроза. Стенограмму её самонаблюдений отличала — такое было впечатление — безусловная достоверность: «Чувство, что твоя голова взрывается... чувство, что спинной мозг тебе вдавливают в мозг... чувство, что стоишь, невидимый, под потоком, что тобой управляют на расстоянии, что ты мочишься душой, как будто не можешь удержать в себе жидкость — чувство, что камера едет...»0
Позже она написала: «Политический термин для обозначения мёртвого блока, Кёльн, я назову определённо, это газ. Там мои фантазии про Аушвиц стали... реальностью»01. А Гудрун Энслин вторила: «Разница между мёртвым блоком и изоляцией: Аушвиц или Бухенвальд... Как мы там, да... можно только удивляться, почему мы не разлетаемся брызгами. Больше ничего»011.
Глобализация уничтожения
Но эти отсылки к нацистской тематике в литературном творчестве группы были только частью куда более универсальной системы образов уничтожения. По этой системе модернизирующиеся капитализм и империализм применяют «сенсорную депривацию»23' в качестве генерального метода «колонизации» современного мира. То же самое развращение, которому «подверглись миллиарды в ходе их колонизации», теперь в более утончённых формах настигло пролетарские массы метрополий,
231 Depravieren — портиться, развращаться, вырождаться (нем.). Deprivation — лишение, отнятие (нем.).
420
превращённые — благодаря разделению труда, отчуждению и «отъёму общественной собственности» — в физический и психический мусор. «Излечение, реабилитация» для всех них были возможны только «через революционную акцию». Таким образом, сопротивление заключённых РАФ-овцев являло пример. И, в силу обстоятельств, оно было «борьбой насмерть, потому что они не смогут украсть нашу личность, не убив нас». И только если «смерть не является угрозой для нас, им не удастся отнять наше сознание»
Конечно же, все эти ультимативные установки предназначались для «воли» — стремительно расширяющейся группы поддержки, точнее, многочисленных групп: комитеты против пыток изоляцией, Красная или Чёрная Помощь, в рамках которой активисты политических групп, новозавербованные помощники, «Адвокаты РАФ» и «Родственники» (родители, любовники и любовницы, братья и сёстры, племянники и племянницы заключённых) объединялись не только на кухонных посиделках раннехристианского свойства, но и на бесчисленных пресс-конференциях, митингах, лекциях и диспутах. От всех этих нескончаемых дискуссий вокруг «борьбы» и «идентичности» навязчивая (и навязываемая) мысль об «изолирующем заключении» сгустилась до плотности суггестивного предсказания, которое не сбыться просто не могло.
К тому же эта идея фикс развивалась и систематически надстраивалась сочувствующими интеллектуалами. Так, в августе 1973 года «Курсбух»232, в те годы, бесспорно, ведущий орган новых левых (с тиражами до 100 тысяч экземпляров), вышел под однозначным заголовком: «Пытки в ФРГ. О положении политических заключённых». В предисловии ответственный редактор Карл Маркус Михель чётко установил тот факт, что «структурный
232 Kursbuch — железнодорожный справочник (нем.).
421
государственный фашизм», маскируясь под реформизм, на глазах общественности, которой он же и манипулирует, апробирует методику клинически «чистой» пытки посредством изоляции в качестве «модели для обработки врагов государства» DIV. При использовании техники «сенсорной депривации», объяснил в той же книжке нидерландский психиатр Зьёф Тойне, речь идёт о хитроумной научной методе «замедленного отключения человеческой жизни», призванной заменить старые примитивные способы вроде уморения голодом, расстрела или умерщвления газом. По этой доктрине, условия содержания политических заключённых в тюрьмах Федеративной Республики являлись не чем иным, как экспериментальной подготовкой к «целенаправленному массовому убийству а 1а Аушвиц», но в формах куда более изощрённых, а именно — беззвучно и не оставляя следов Dv.
Среди европейской общественности подобные представления обрели свою мощную резонансную почву. Множество левых интеллектуалов Европы почувствовали себя обязанными и призванными воспрепятствовать ползучему возобновлению фашистских практик массовых убийств в Германии. Характерный скандал в этой связи случился с Жан-Полем Сартром. В ноябре 1974 года (после голодного самоубийства Хольгера Майнса) в Штаммхайме он встретился с Баадером в ярко освещённой, совершенно пустой и со всех сторон выкрашенной ослепительно белым камере... для свиданий, которую принял за постоянную келью узника.
Camera Silens
В кабинете ужасов предполагаемых террористических практик государства, как-то: «пытка перевоспитанием и принуждением высказываться в корпусе для промывания
422
мозгов», «покушения на убийства путём лишения воды», «попытки психиатризации» и т. д., — центральное место занимали «новейшие Camera Silens с постоянной жарой, постоянным монотонным звуком и ТВ-наблюдением по образцу гамбургского DFG-проекта исследований» DVI.
Согласно разоблачениям, которые один разоблачитель списывал у другого, в «Отделении специальных исследований» («Sonderforschungsbereich [SFB] 115») при психиатрической клинике в Гамбург-Эппендорф с 1970 года испытывались новейшие научные техники уничтожения, причём именно там, где лечился Бернвард Веспер и где он покончил с собой — но и более того: где он был убит. Ведь по версии гейдельбергского «Социалистического коллектива пациентов» (SPK), создавшего целую школу, лозунг был краток: «Самоубийство есть убийство»233.
Главной мишенью этих кампаний стал новый директор [Эппендорфской клиники] Ян Гросс и его исследования поведения различных испытуемых в так называемой Camera Silens, звуконепроницаемом помещении, где фиксируются моторные, вегетативные и другие реакции. Каждый отдельный эксперимент длится максимум два часа, причём испытуемый может прервать его в любой момент. Полдюжины медицинских и психиатрических диссертаций родились в результате этого проекта DV", который в самой своей основе носил характер исключительно просветительский и осуществлялся в контексте давно назревших реформ медицинского обеспечения, психиатрии и тюремного дела. В ходе исследований действительно изучались и описывались негативные воздействия социальной изоляции или
233 В 1971—1972 годах SPK поставил в децимированную РАФ большую часть юных рекрутов, а своими представлениями о капитализме как о болезни и об искусственной психиатризации общества коллектив внёс вклад в новую идеологию. — Примеч. авт.
423
лишения чувственных раздражителей (звуков, красок, запахов, картин). Возможно, эти исследования могли бы что-то добавить к критике реальных условий содержания заключённых РАФ-овцев.
Ян Гросс, заявлявший о своих марксистских убеждениях, в качестве кандидата от левой профессуры в 1971 году по настоянию Клауса Дёрнера был назначен директором, сменив на этом посту патриарха клиники, профессора Бюргер-Принца, занимавшего его с 1936 года. Гросс только в 1968 году приехал из Чехословакии, а после советской оккупации возвращаться не стал. В Эппендорфе он продолжил исследования, начатые ещё в Праге в шестидесятые годы. Вообще, у его научных интересов была биографическая подоснова. В своё время он — еврейский юноша — прошёл концлагерь Берген-Бельзен, а в начале пятидесятых снова попал в мясорубку — на сей раз сталинистских чисток во время «антисионистского» процесса Сланского. Так что он по-настоящему (и не праздно) интересовался тем, какой вред — умышленно или неумышленно — можно причинить заключённому или пациенту в ситуациях беспомощности и изоляции и каковы при этом психические и физические реакции.
Только кому до всего этого было дело? Параноидальная потребность плодить врагов и раскрывать контрреволюционные преступления затмила любые соображения делового или человеческого интереса — пока наконец из доктора Гросса с его «опытами над людьми» не сделали нового доктора Менгеле, на сей раз, естественно, на службе Пентагона или ЦРУ. Эту травлю, в ходе которой один из ассистентов (с молодецкой дворянской фамилией фон Зекендорфф) скрылся в подполье, — так вот, эту кампанию Ян Гросс пережил ненадолго. Клаус Дёрнер говорит, что он чувствовал себя «полностью уничтоженным» этими нападками.
424
Болезнь Паркинсона развивалась быстро и неумолимо. Какое-то время Гросс ещё удерживался на своём посту, чтобы обеспечивать семью. В 1978 году он умер.
Честь или смерть
В заявлении от 13 сентября 1975 года о третьей и самой долгой голодовке говорилось: «Людей, которые отказываются прекратить борьбу, сломать невозможно — они победят или умрут, вместо того чтобы потерпеть поражение и умереть». Поэтому результатом «сопротивления внутритюремному уничтожению» и «спец-обработке» могли быть только победа или смерть DVI". И между собой они постановили, что в этот раз голодовка прервана не будет: «Это значит, кому-то из типов придётся отдать концы», — резко писал Баадер в одном из своих циркуляров D,x.
Типом, отдавшим концы согласно приказу, стал Хольгер Майнс, которого Гудрун Энслин окрестила «Старбе-ком», — в честь шкипера «Пекода». Мелвилл писал, что тело его было твёрдым, «как подгоревший морской сухарь» (с. 161); а отвага его была того сорта, когда человек, «не дрогнув, вступает в борьбу с... любыми сверхъестественными ужасами мира, но не в силах противостоять ужасам духа, какими грозит нам порой нахмуренное чело ослеплённого яростью великого человека» (с. 163), подобного Ахаву, его господину и наставнику Dx.
Последние два года в подполье Хольгер Майнс тотально, без остатка отдал всего себя служению группе. Успеху этого служения немало помогала его неприметная внешность: в своих очках и шляпе он походил на мирного торгового представителя. Теперь же он со всей суицидальной серьёзностью до конца держал голодовку. Когда Манфред Грасхоф (на время) прервал её,
425
Майнс обратился к нему с гневной проповедью, напоминающей «автоматическую прозу» Веспера и обнажающей суть дела:
единственное, что считается, борьба — сейчас, сегодня, завтра, пожрав или нет...
ясное дело: «материя»: человек не что другое, как материя, как всё.
весь человек, тело и сознание...
и что составляет человека, что он такое, это его свобода... если ты знаешь, что с каждой победой свиней конкретное
намеренье убийства становится конкретней — и выходишь из игры... ты свинья, которая разделяет и изолирует, чтобы выжить самой... потом... скажи лучше, честнее (если ты ещё помнишь,
что такое честь): «сказано: я живу, долой РАФ. победа за свинской системой», либо человек либо свинья
либо любой ценой выжить либо борьба до смерти
либо проблема либо решение между ними ничего нет0Х|
Итак, альтернатива «победа или смерть», «свинья или человек» для него разрешилась альтернативой «честь или смерть». И эта честь звалась верностью — самому себе, РАФ. То была борьба без определённого содержания, буквально — за «всё или ничто». Но «всё» было скрыто туманом, тогда как «ничто» становилось конкретнее с каждой минутой. Заблаговременно Майнс сдал на хранение адвокату Круассану письменное заявление: «В том случае, если в тюрьме я перейду из состояния жизни в состояние смерти, то это убийство. Что бы там ни утверждали свиньи... Не верьте лжи убийц»0Х|*.
426
Незадолго до того, как всё было кончено, его слуха достиг голос Гудрун, шептавший: «пресмыкаться перед ЧУДОВИЩЕМ —дж. [Джимми — настоящее конспиративное имя Майнса], что это, в раегар акции... кому это не знакомо, но на карту поставлено всё. больше ничего наполовину. не experience trip flash trash234, не приключение, этого и т. д. нам больше не достаточно, это нас больше не насыщает... джимми врубайся, что это история... и завязывай, долбанному типу [Грасхофу] вдувать в его солдатскую задницу, к чему?., я бы его просто послала — довольно печально, гм? без печали, а — цель, ты определяешь, когда ты умираешь, свобода или смерть» DXI11.
Эта малява Гудрун Энслин от 9 ноября 1974 года стала последней вестью, которая дошла до умирающего. Сводки о ходе своей борьбы он постоянно передавал остальным. Они были однозначны: «здесь всё происходит довольно стремительно... ежедневно минус 140—150 г... мед-свинка думает 1200 [калорий]: «три столовые ложки по 400» — но на деле: три столовые ложки = 400... но кроме того: он спокоен... он знает, что ни при чём»ох|у. Итак, он думал, что заключил со своим врачом безмолвное соглашение, которое избавит их обоих от мучений, связанных с принудительным кормлением, а также с математической точностью гарантирует ему смерть, избранную «в глубочайшей добровольности», и — его честь.
Одиннадцатого ноября адвокат Зигфрид Хааг приехал к нему на свидание в Виттлих и с ужасом обнаружил своего манданта при смерти. Майнс удержал его со словами: «Не уходи пока». Он хотел тайком сунуть ему некоторые бумаги и среди них сопроводительную инструкцию к средствам принудительного кормления. Но Хааг спешил поднять тревогу и не мог ждать. Тогда умирающий прошептал свою последнюю фразу: «Врач — сущий клад»0™.
234 Побалдеть и оттянуться для прикола (англ., прибл.).
427
Хааг бежал прочь из тюрьмы, оповестил по телефону адвокатскую контору Круассана в Штутгарте. «Потом я выехал на автобан, но на ближайшей площадке для отдыха буквально провалился в сон. Когда я проснулся, моя машина была заметена снегом. Радио я не слушал, а когда прибыл в Штутгарт, секретарша мне сказала: Хольгер мёртв»0™.
На ничейной земле
Итак, Зигфрид Хааг заснул на стояночной площадке, а очнулся в призрачном пространстве, сплошь засыпанном белым снегом. И в ушах его ещё звучала последняя фраза Майнса о «мед-свинке», позволившей ему умереть и которая — «сущий клад». Трудно придумать более впечатляющую картину смешения безумия с действительностью.
Именно Хааг был той фигурой, которую Баадер (уже тогда или несколько позже) определил в лидеры при формировании «второго поколения» РАФ. Исходным пунктом этого процесса стало «Убийство Хольгера». Там, где раньше болталась пара дюжин рекрутов, теперь теснились (потенциально) сотни, в основном из активистов комитетов против пыток. Впереди демонстраций, как распятие, несли изображение измождённого, вскрытого и снова зашитого Майнса. Для Биргит Хогефельд, которая в восьмидесятые годы войдёт в руководство «третьего поколения» РАФ, это изображение явилось сильнейшим, пробудившим её переживанием: «потому что измождённый человек так напоминал узников концлагерей, мертвецов Аушвица». Современность и прошлое, пространство и время, картины и правда — всё смешалось. Даже самый откровенный цинизм — подобный вышеприведённому сравнению — выступал в мантии «высокоморального чувства ответственности», как торжественно аттестует своё состояние сама Хогефельд DXV".
428
Вся без исключения деятельность «второго поколения» РАФ была посвящена одному: до начала процесса в Штамм-хайме освободить содержащуюся там группу основателей во главе с Баадером и Энслин, причём сделать это с помощью решительного и беспощадного захвата заложников или похищения. Напор заключённых становился всё более ультимативным, поскольку, кроме прочего, было необходимо предотвратить «убийство Андреаса», о котором говорилось повсеместно, громко и в унисон. Никаких других целей больше не существовало. Баадер был олицетворением группы и её «идентичности», тогда как Гудрун неустанно провозглашалась верховной жрицей.
Совершенно ясно, что быстрое возрождение сильной, хорошо вооружённой, финансово обеспеченной и подготовленной боевой организации немыслимо без помощи извне. И вот начиная с 1975 года развивается уникальный симбиоз немецких террористических групп (не только РАФ, но и 2 июня и R. Z.) с профессионально действующими отделениями Special operations палестинских групп, в особенности левого Народного фронта освобождения Палестины (PFLP), которые, в свою очередь, опирались на тайные службы и ресурсы целого ряда арабских государств. А тут вступила в дело и молодёжь вроде Боока. Сделав карьеру наркодилера, он в 1974 году вновь всплыл в поле зрения с твёрдым намерением вызволить своих сидящих в тюрьме приёмных родителей, Гудрун и Андреаса. И он был не одинок. Теперь этих ребят в аэропорту встречали на правительственных лимузинах. Они селились в лучших гостиницах и доверительно общались с шефами, и в первую очередь с Абу Хани, ставшим крёстным отцом глобального терроризма поздних семидесятых235. Десятки бойцов РАФ, 2 июня и R. Z., мужчины
235 Здесь, видимо, ошибка автора. Среди лидеров международного терроризма не было человека по имени Абу Хани. — Примеч. науч, ред.
429
и женщины, в те годы прошли через тренировочные лагеря в Йемене или Ливане. И вот теперь, снабжённые тугими кошельками, фальшивыми документами и авиабилетами, они через Рим, Париж, Прагу или Восточный Берлин просачивались обратно в Европу, сквозь её ставшие прозрачными границы.
Даже не учитывая чисто практические соображения, эта (внешне) «интернационалистическая» ориентация являлась выражением своеобразной картины мира РАФ. Вот поистине одна из ключевых сцен немецкого терроризма: осенью 1972 года в Мёртвом Корпусе Оссен-дорфа, который «в политическом понимании» был приравнен к газовым камерам Аушвица, Ульрика Майнхоф составляет заявление по «Акции Чёрного сентября в Мюнхене», т. е. захвату в заложники израильских спортсменов палестинскими коммандос во время летних Олимпийских игр. Подзаголовок «О стратегии антиимпериалистической борьбы» сигнализирует о том, что перед нами программный текст. Эта акция, пишет Майнхоф, была «как никакая другая революционная акция в Западной Германии и в Западном Берлине... одновременно антиимпериалистической, антифашистской и интернационалистической». Продемонстрировав большую «чуткость по отношению к историческим и политическим взаимосвязям», палестинские товарищи вытащили на свет рампы «замаскированных фигляров „правового государства” Федеративной Республики» вместе с их сообщником «наци-фашизмом Израиля», вооружённым на немецкие отступные деньги. Товарищи из «Чёрного сентября» имели полное право «взять заложников из народа, проводящего против них политику истребления», чтобы «освободить своих товарищей». Под конец германские органы безопасности учинили бойню, пожертвовав «революционерами и заложниками» с тем, чтобы лишить «массового базиса» антиимпериалистическую борьбу,
430
которая «притягивает людей, придаёт мужества, не вызывает неприятия» DXVI".
Какое дать определение этому смешению и извращению всех понятий? «Левый антисемитизм»? Но пожалуй, как раз Ульрика Майнхоф, как, впрочем, и Гудрун Энслин или Бернвард Веспер, на эту роль не годятся (хотя карьеры таких типажей, как Хорст Малер, казалось бы, позволяют говорить об обратном). Во всяком случае, речь идёт не о возврате чего-то, давно вытесненного из сознания, а о яростном сопротивлении чему-то, в высшей степени современному, насущному, гнетущему. И создаётся впечатление, что именно те, кто пытался наиболее интенсивно разобраться с историей преступлений национал-социализма и постоянно обращался к ней, — именно они и оказались ею отравлены сильнее всего.
Петер Брюкнер, старый друг Майнхоф, объясняет особенное сродство «товарищей из РАФ» с палестинцами тем, что и те и другие жили и боролись «на ничейной земле» и что для них «любое место без различия было потенциальным театром военных действий» DXIX. Сплошь и рядом предпосылкой для этой совместной борьбы являлся жупел «мирового сионизма», необходимая часть идеологического канона шестидесятых и семидесятых годов — независимо от того, был ли этот канон советского, китайского, арабско-националистического или какого-то ещё происхождения. Нередко «мировой сионизм» назначался на роль истинного центра или Spritus Rector глобального капитализма и империализма и почти перекрывал «в политическом понимании» старое «мировое еврейство» в пункте господства над миром.
В ходе дискуссий внутри РАФ немецкие народные массы, напротив, превращались в «колонизируемых», «идентичность» которых в условиях оккупации союзниками с 1945 года была украдена с помощью «промывания мозгов» и «политики голода» — в точности так же,
431
как это случилось с людьми в Южной Корее и Южном Вьетнаме. Именно поэтому освободительная борьба немецкого народа против американской оккупации и мирового капитализма велась в тесном союзе с освободительной борьбой всех угнетённых народов DXX.
Так, в одном из своих первых циркуляров, напоминающем смелую проповедь (которая перекликается с проповедью 1968 года), Гудрун Энслин цитирует предисловие Сартра к книге Франца Фанона «Проклятьем заклеймённые»: «Колонизируемый избавляется от колониального невроза, изгоняя колонизаторов силой оружия... Он либо остаётся жертвой террора, либо сам начинает терроризировать». И она продолжает: «говорим ли о самих себе, говорим ли сами, наша борьба, наше оружие — наша человечность, говорим ли о революционном субъекте, о его возникновении, о деколонизации сознания, об освобождении от насилия через насилие, о 24-часовом дне нашей задачи и нашей цели: гнать ко всем чертям империалистических свиней». Она провидит возвращение «авангардной функции революционной борьбы в метрополиях». «Это значит: претензия 3 мира на руководящую роль уже сейчас — не последнее слово революции» DXXI. Таким образом, в духовном смысле Красная армия стояла во главе всемирной армии проклятьем заклеймённых этой планеты, готовящейся к третьей и последней мировой войне против империализма стран-победительниц.
Идеологемы, подобные этой, выходят далеко за рамки голого «левого национализма», да и «левого антисемитизма». Если описывать РАФ-овцев как «детей Гитлера», то только в этой беспредельности и в этой безоговорочности, с которыми они объявили войну миру, полному (по большей части фантастических) врагов. С которыми они не прекратили сражаться, даже оказавшись запертыми на 7-м этаже Штаммхаймской
432
тюрьмы без малейшей надежды оттуда выйти. И в этом смысле туманные картины «германской осени» 1977 года издалека смутно напоминают нибелунговские сцены гибели богов в апреле 1945 года.
Last Exit236 Штаммхайм
Наступала последняя фаза, когда попытки освобождения — начиная с налёта на Германское посольство в Стокгольме (накануне открытия процесса в Штаммхай-ме) и вплоть до похищения и убийства Ганса-Мартина Шлейера и взятия в заложники туристов в лайнере компании «Люфтганза» осенью 1977 года — всё отчётливей принимали характер кровавого водоворота, а какие-либо определённые политические цели становились всё менее различимыми. В этот период в структуре группы пара Баадер — Энслин вновь выдвинулась в качестве непререкаемого гравитационного центра, причём фигура Энслин отчётливо доминировала.
Одновременно и в той же мере бледнеет фигура Ульрики Майнхоф, «голоса РАФ». Тексты, которые она производила с 1971 года вплоть до самоубийства в мае 1976 года, представляли собой также и всё более беспощадное обвинение против самой себя и против действительности. В конце 1973 года она обрывает все связи — даже и, казалось бы, возобновлённые отношения с детьми. В туманных циркулярах группы о «Критике и самокритике» она бичует себя как «лжесвятую скотину из господствующего класса», которая так никогда и не смогла преодолеть свою «социализацию в фашиста через садизм и религию» DXX". Во время большой голодовки 1974—1975 годов она очень быстро начинает проявлять слабость и сочувствие к штрейк-брехерам,
236 Последний выход (или «уход со сцены») (англ.).
433
тем более что она знала или догадывалась о том, что Баадер и Энслин втихаря питаются237. Какое место в этой пищевой цепочке принадлежало ей — неясно.
В ответ на это Гудрун Энслин обвинила её в том, что она «подчинила принципы, то есть борьбу, — своим вагинальным потребностям — выживанию». Затем она впала в словесное неистовство, включив все регистры своих литературных способностей и подняв из глубин памяти многие ассоциации ранних лет: «Ну, подожди, костюмы карнавальной усталости — как я ими сыта, как я ими обожралась... шепчущие пасторы, скауты, тётушки, жрущие бабы, мальчонки, старее поповой собаки, задохшиеся от косметики, существа без сущности — как я всем этим сыта: голод! ...Что я, в кино или как, пакостный фильм, черепаха для супа, или же я: борьба!» DXXI"
Яснее ясного, что в лице соперницы она хотела победить и «ликвидировать» собственную слабость. А письма Майнхоф на волю всё больше напоминали вопль о помощи: «Я жду, что Ты придёшь НЕМЕДЛЕННО! Ты ДОЛЖЕН! должен, должен! Это приказ! Это угроза! Это...(неразб.)». И на полях этого послания неназванному адресату, возможно её адвокату, она написала: «Если когда-нибудь прозвучит — я покончила с собой, то знай: убийство — внешнее воздействие власти — против тотального сопротивления!» DXXIV Настолько она, как и Майнс, осталась верна интересам группы. И эту ложь ей, во всяком случае, легче было переносить, чем правду о своём безвыходном положении. Восьмого мая 1976 года, в «день освобождения», она повесилась на оконной решётке238.
237 Пресса Шпрингера широко растиражировала предположение, что во время голодовки рубежа 1974—1975 годов. А. Баадера и Г. Энслин подкармливали адвокаты, которые тайком приносили им таблетки глюкозы. Это предположение не доказано, но и не опровергнуто. — Примеч. науч. ред.
238 См. примеч. 5 на с. 13 о смерти X. Майнса и У. Майнхоф. — Примеч. науч. ред.
434
Был у меня товарищ
После прекращения голодовки в феврале 1975 года в корпусе повышенной безопасности Штаммхайма было отменено железное правило всех тюрем всех стран: разделение по половому признаку. Это был самый значительный успех, достигнутый благодаря самопожертвованию Хольгера Майнса. Если раньше мужчины и женщины могли «обняться» только издали, те и другие из своего отдельного корпуса, то теперь вся группа ежедневно проводила вместе по нескольку часов в холле; позже — почти целый день239. Теперь Андреас и Гудрун опять были вместе: будто внутри воздушного пузыря.
Значение этого невозможно переоценить, учитывая роль пары в истории группы. Именно Гудрун нашла этого «Ахава» или в действительности сначала изобрела его, «Ахава», в уста которого Мелвилл вкладывает великий монолог (с. 216): «Не говори мне о богохульстве, Старбек, я готов разить даже Солнце, если оно оскорбит меня. Ибо если оно могло меня оскорбить, значит, я могу поразить его; ведь в мире ведётся честная игра, и всякое творение подчиняется зову справедливости... Кто надо мной?» DXXV
Он был космическим анархистом, этот «Ахав» Баадер, которому она впервые дала образ, голос, блеск и направление. Какие страсти, обиды и желания при этом бушевали в ней самой, какие неслыханные нарушения границ с противоположным полом и какое стремление к смерти, боли и распаду двигали ею, — всё это до конца осталось скрыто за прославленным ею безумием Баадера и за её собственной холодной маской
239 Несколько странное описание событий. В реальности членов РАФ собирали в помещении для встреч с адвокатами, так как они должны были знакомиться с материалами обвинения: в мае 1975 года начинался «большой процесс» РАФ. — Примеч. науч. ред.
435
сфинкса. И всё-таки в заключительной проповеди её большого тюремного циркуляра начала 1973 года есть строки, отчасти приоткрывающие завесу:
говорим ли о нас, наших ранах, нашей ненависти, нашей свободе, это наш блюз, братья и сёстры услышав поймут. противоречие между желанием жить и невозможностью жить... уголовник, безумец, самоубийца — они воплощают это противоречие, они в нём подыхают, их подыхание разъясняет... либо ты уничтожаешь сам себя либо ты уничтожаешь других, либо мертвец, либо эгоист. Их подыхание показывает ...они не достаточно криминальны, они не достаточно безумны, они не достаточно готовы убивать...
говорим ли о возникновении революционного субъекта / коллектива / группы / класса.
(перепишите, наша кожа.)ОХХ71
Когда её и Андреаса ещё разделяло множество стен, она слала ему тайные записки, настоящие свидетельства любви, закалённой упорным радикализмом: «И то, что я сейчас могла бы написать Тебе безумно хорошую книгу, Христос-младенец белая стена и чёрное креповое платье, „был у меня товарищ” и т. д., — это же ясно...» И: «Ничего я не поняла. Что Ты там, пару месяцев назад, увидел... Предательство, да и больше того: это ведь тоже дорога... чтобы любить и трахаться: политика»DXXV".
Совместная борьба против «предательства» и за «революционную идентичность» была в то же время и фантазией слияния на жизнь и на смерть, которая всегда была для неё эротичной и телесной. Мрачные, идущие из самой глубины немецкой мифологии картины связаны с мечтой о совместной книге, никогда не написанной ими. И где-то там, в мечте этой белой камеры, существует и «младенец», который должен был стать воплощением и продолжением их связи.
436
Вообще, происходившее в Штаммхайме можно было бы описать и как процесс упорного преодоления Гудрун стены за стеной, пока она вновь не соединилась с Андреасом. После окончания последней голодовки 1977 года пала самая последняя, тонкая, стена, разделявшая мужской и женский корпуса240. Затем этот — давно ставший легендой — «7-й этаж» превратился в герметично закрытый снаружи, охраняемый электроникой изнутри, но тем не менее открытый всем ветрам лагерь герильи.
То ли в процессе шестинедельных строительных работ в мае — июне 1977 года, то ли вместе с папками документов молодого адвоката Арндта Мюллера, посещавшего свою доверительницу Гудрун Энслин 232 раза (хотя он и не защищал её на процессе), в особо охраняемый корпус попали: три пистолета с боезапасом, пять порций взрывчатки, мини-камера, а также радио и электронные детали, из которых умелец Ян-Карл Распе собирал тюремный передатчик. Они были вооружены, готовы к любому финалу241.
Великая песнь Бернварда Веспера из его эппен-дорфского одиночного заточения уже давно предсказала ей (Гудрун) и им всем путь к свободе:
Радуйся, вот Тебе моё тело невредимым вернулось из ада, и осталось совсем мало времени, чтобы нам друг друга узнать радостно нам и ему: всюду свет и там даже, где нет его, мы его видим!DXXVI"
240 Эта фраза означает всего лишь то, что и мужчин и женщин стали содержать в одном корпусе — но в условиях строжайшей изоляции. — Примеч. науч. ред.
241 Такие объяснения, призванные подтвердить официальную версию «самоубийства» лидеров РАФ, предлагались общественности изданиями Шпрингера и представителями власти. Немецкие левые эту версию категорически отвергали. — Примеч. науч. ред.
437
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Среди гор мёртвых текстов, прочитанных или перечитанных мною во время работы над книгой «Красное десятилетие», фрагмент Бернварда Веспера «путешествие» возвышался, подобно одинокому пику. То восхищая блистательною силой слова, то поражая ужасающей трескотнёй и косноязычием, он вёл меня — буквально проделывая salto mortale — назад, сквозь смутное брожение души и интеллекта, без которого немногое удастся понять о том времени и его актёрах. И изначально моя последняя книга должна была открываться главой о «путешествии» Веспера, потому что в нём затронуты все темы и мотивы нашей «маленькой немецкой культурной революции», о которой я, собственно, и писал.
Но очень скоро стало ясно, что вслед за автором этой беспощадно откровенной и в то же время полной зашифрованных смыслов автобиографии мне предстоит проникнуть гораздо глубже в «колодец» его детства и юности, протекавших в тени отца Вилли Веспера. Было также понятно, что биография Бернварда Веспера немыслима без параллельной истории Гудрун Энслин — она лишилась
439
бы всякой интриги и остроты. Напротив, мне казалось, что, взяв в виде примера Весперов и Энслинов, сравнив их и противопоставив друг другу, можно было бы наглядно перелистать немецкий «семейный роман», столь невротически воссозданный и раскрашенный «людьми 68-го». Но можно ли писать о Гудрун Энслин, не затронув тёмную фигуру Андреаса Баадера и не исследовав, что получилось из этой пары, казалось бы, совершенно не подходящих друг другу людей?
Таким образом, наметились контуры основной мысли этой книги: крупными мазками написать тройную биографию, проливающую свет на те глубинные мотивы и внутренние процессы, которые предшествовали левому радикализму «красного десятилетия» во всех его формах и проявлениях и даже легли в его основу. То, что из этого выйдет столь богатый нюансами групповой портрет, предвидеть я никак не мог.
Может быть, так получилось потому, что мои интересы соприкоснулись с интересами некоторых ближайших друзей и родственников героев книги, которые сами — часть истории о «Веспере, Энслин, Баадере».
Так, Феликс Энслин великодушно предоставил мне для изучения и использования всё, что я сумею обнаружить в наследии его отца; он сравнил добытые мною знания со своими воспоминаниями о том времени и его актёрах, отнюдь не вторгаясь в мой текст и не пытаясь смягчить изображение. Всякий, кто прочитал эту книгу, понимает, что такое отношение — вовсе не разумеется само собою. За это моя первая благодарность — ему.
Элькен Линдквист, как уже говорилось, позволила мне ознакомиться с неизвестным доселе, бережно сохранённым ею наследием Веспера, и прежде всего с письмами из времён франкфуртского поджога. Они наполняют жизнью и красками портрет Бернварда, но — в первую очередь — портрет Гудрун Энслин. Что знали
440
мы об этой центральной фигуре поздней РАФ, кроме рассказов друзей и знакомых, кроме слухов и сплетен вокруг неё или кроме приписываемых ей тюремных маляв, как бы пропущенных через языковую мясорубку? В её ранних зарисовках и письмах впервые звучит живой голос, каким он был до и в начале всех этих неистовых процессов «политизации» и «осознания», которые затем полностью её захватили.
Рут Энслин предоставила в моё распоряжение письма к ней Бернварда Веспера. Благодаря им я понял, какую роль она, будучи тинейджером, волей-неволей сыграла во всей этой психодраме и в развитии сюжета «путешествия». Но, кроме этого, она охотно и весьма откровенно поделилась со мной интимными воспоминаниями и впечатлениями юных лет, а своими собственными, личными и высокопрофессиональными суждениями внесла некоторую ясность в мои любительские попытки с позиций психологии разобраться в побуждениях и мотивах персонажей того времени.
Сестра Бернварда Хайнрике и её супруг Герд Штольце посвятили мне целый долгий осенний день, вводя в историю семьи Весперов и усадьбы Триангель. Мы говорили об удивительной судьбе книги «путешествие», которая парадоксальным образом осуществилась после смерти автора, в. чём и заключалось его раннее предназначение; но также говорили мы и о Вилли Веспере, отце и писателе, и о его окружении. Тило Вольф фон дер Заль, до 85 лет руководивший всею хозяйственной деятельностью в усадьбе, тоже сообщил о Бернварде и Гудрун всё, что удалось ему извлечь из глубин памяти.
Йоргу Шрёдеру, его инстинкту издателя и работе на этом поприще мы по большей части обязаны существованием или, по крайней мере, тем, что знаем о существовании писателя Бернварда Веспера. Рядом с ним трудилась Барбара Календер, заботами которой объёмистые
441
триангельское и эппендорфское наследия Веспера в мар-бахском литературном архиве ныне доступны и освоены. Йорг Шрёдер и Барбара Календер также в течение целого дня дискутировали со мною и делились своими живыми воспоминаниями, сведениями и оценками.
Герд Конрадт, Клаус Дёрнер, Хельга Айнзеле, Петер Хэртлинг, ХадьятуллаХюбш, Бодо Леке, Неле Лёв-Беер, Гюнтер Машке, Герман Приганн, Астрид Проль, Петер Шнайдер, Клаус Штерн, Михаэль Цёлльнер и Петер Цоллингер согласились на более или менее долгие беседы и интервью со мной. Многие другие, и среди них покойный Маттиас Белтц, ещё во время моих разысканий для «Красного десятилетия», многое рассказали мне о заглавных фигурах этой истории.
Помимо названных, моя особая благодарность моему надёжному агенту Барбаре Веннер, которая настойчиво продвигала этот проект и от самого начала до конца сопровождала его своими бесценными критическими комментариями. Хельге Малхов заказала эту книгу для издательства «Кипенхойер & Витч», как ранее «Красное десятилетие». Лутц Дурстхофф проявил великое терпение и ещё раз основательно отредактировал рукопись— роскошь по нашим временам. А моя жена Анна Лещинска, как всегда, была моей первой читательницей и наилучшей советчицей по всем вопросам непознанного и неосознанного. Может ли автор требовать большего?
Под конец этого «путешествия» я стал к своим проблематичным героям гораздо ближе, чем этого мне хотелось изначально; сперва со смешанными чувствами, потом со всевозрастающим участием. Надеюсь, мои читательницы и читатели испытают то же самое, включая раздражение, необходимое для сохранения надёжной дистанции.
Г. К.
442
ПРИМЕЧАНИЯ
I Вторая, доныне не публиковавшаяся, часть большого стихотворения «Любимая, ты, что вдруг удалилась...» (Первая часть, озаглавленная «С какого-то другого языка» // Путешествие, Издание последней руки. Йосса, 1979, С. 572) // Германский Литературный Архив [DLA] при Национальном музее Шиллера в Марбахе, фонд издательства «Мэрц», наследие Бернварда Веспера [NL Vesper], 125 о. В дальнейшем будут использованы сокращения: DLA, NL Vesper, Signatur *. Папки 111—124 архива издательства «Мэрц» содержат в копиях «Триангельское наследие» Бернварда Веспера, папки 125 и до конца — «Эппендорфское наследие». Оригиналы — в собственности Феликса Энслина.
II Вильгельм Райх: О Зигмунде Фрейде. От психоанализа к оргономии. Немецкое первоиздание. Вып. «Общество по преодолению эмоциональной чумы» (Бернварда Веспера
* Для простоты при переводе мы воспользовались ими же. Следует также иметь в виду, что большинство источников, цитируемых автором, — на немецком языке, и на русский, насколько нам известно, не переводились. При отыскании этих источников русский перевод не поможет. Поэтому, параллельно ему, мы в ряде случаев приводим (частично) и немецкий оригинал, помещая его в квадратные скобки. — Примеч. пер.
443
и Лены Конрадт). Берлин-Шёнеберг, 1969. С. 77. [Wilchelm Reich: Ueber Siegmund Freud... «Gesellschaft zur Bekaempfung der emotionalen Pest»].
Ill фил. дневник (1) /Гамбург, март 1971 / б. веспер. Ц DLA, NL Vesper, 125 п; отпечатано // Й. Кристоф Мартин: Писательство: харакири. О романе-эссе Бернварда Веспера «путешествие». Хорбен, 1982. С. 74—102. [phil. tagebuch... In: Schrei-ben: Harakiri...].
IV Недатированное письмо, ок. 10.3.1971. В: Путешествие. Роман-эссе. Издано по неоконченному манускрипту и снабжено издательской хронологией, разработанной Йоргом Шрёдером, Издание последней руки. Йосса, 1979. С. 619. (Все прочие цитаты в книге — по этому изданию.)
V Так пишет Петер Лаэмле в «Вельтвохе», Цюрих.
VI Йорг Шрёдер рассказывает Эрнсту Херхаусу: Зигфрид, Берлин и Шлехтенвеген 1972. Здесь цит. по карманному изд. Райнбека, 1983. С.206. [Jorg Schroeder erzaehlt Ernst Her-haus...].
VII Путешествие. C. 116
VIII Рецензия Бёлля в «konkret» от 22 декабря 1977-го, в которой автор цитирует широко обсуждавшуюся тогда книгу Джиллиан Беккер «Дети Гитлера?» (Англ.: Jillian Becker, Hitler’s Children? London, 1977; Нем.: Hitlers Kinder. Frankfurt/M., 1978.) — К истории возникновения и читательской судьбы «путешествия» Веспера ср. Каталог выставки «Протест! Литература вокруг 1968» в DLA Marbach (= марбахский каталог 51), 1998. С. 430; а также Шрёдер рассказывает: Грибы счастья., Фук-сталь-Леедер, май 1990. С. 2, 6, 10; и Шрёдер рассказывает: Миллион и полтинник сверху, Фуксталь-Леедер, август 1990. С. 20, 33.
IX Ср. письмо Веспера К.-Д. Вольфу, 23.8.1969, где он впервые представляет проект книги // Путешествие (Приложения). С. 603.
ХТам же. С. 633.
XI	Там же. С. 13—14.
XII	Там же. С. 55.
XIII	Там же. С. 18.
XIV	Там же. С. 71.
XV	Там же. С. 55.
444
XVI	Там же. С. 31.
XVII	Там же. С. 70.
XVIII	Там же. С. 107.
XIX	Там же. С. 105.
XX Там же. С. 99.
XXI Там же. С. 114.
XXII Ср. пьесу Райнера Вернера Фассбиндера «Мусор, голод и смерть» (1976), премьера которой во Франкфурте в 1985-ом была сорвана местной еврейской общиной, захватившей сцену. Поводом для этого стал один из персонажей рьесы — «богатый еврей», воплощение — сознательное —- всех мыслимых антисемитских клише. Ср. также: немецко-еврейская совместимость... Подрывные фразы Фассбиндера, вып. Элизабет Кидерлен (брошюра Pflasterstrand Flugschrlft 1). Франкфурт/М., 1985; в ней в особенности доклад Гертруд Кох «Муки плоти, холод духа». С. 46.
XXIII Путешествие. С. 122.
XXIV Там же. С. 124.
XXV Там же. С. 142—147, местами.
XXVI Там же. С. 161.
XXVII Там же. С. 219.
XXVIII Там же. С. 222.
XXIX Там же. С. 340.
XXX Там же. С. 484.
XXXI Там же. С. 390.
XXXII Там же. С. 676.
XXXIII Там же. С. 276.
XXXIV Там же. С. 167.
XXXV Там же. С. 248.
XXXVI Там же. С. 276.
XXXVII Там же. С. 281.
XXXVIII Там же. С. 678.
XXXIX Там же. С. 100.
XL Там же. С. 593.
XLI Ср., напр., статью Кристиана Шульц-Герштейна: Разрушение одной легенды // Шпигель. № 52. 1979; а также «Протест! Литература вокруг 1968». С. 13—28 и 431—437.
XLII Гудрун Энслин в редакцию газеты «Немецкое слово» [«Das deutsche Wort»], 11.9.1963//DLA, NL Vesper, 119.
445
XLIII Ср. текст объявления и сопутствующую переписку с заинтересованными издательствами //Там же. С. 122.
XLIV Гектографированный листок о подписке для «studio neue literatur», 1964.
XLV Вальтер Бёлих из издательства Зуркампа Бернварду Весперу, 1.11.1962//Там же. С. 122.
XLVI Ср. Краткую биографию Баумана // Ганс Саркович/ Альф Ментцер: Литература в нацистской Германии. Биографический лексикон. Гамбург — Вена, 2000. С. 80. — Скандал разгорелся в связи с премьерой в 1962-м на сцене Гамбургского молодого театра драмы «Под знаком рыб», автор которой выступал под псевдонимом. За эту пьесу ему была присуждена премия Герхарта Гауптмана. Но после того как настоящее имя драматурга и его НС-биография перестали быть тайной, награждение было аннулировано. А ещё раньше Ин-геборг Бахман оставила работу в Piper Verlag, узнав, что это издательство пользуется услугами Баумана как переводчика (в частности, Ахматовой). Ср. Марсель Атце: В стеклянном доме национализма (Рецензия на том Сарковича/Ментце-ра) [Im voelkischen Glashaus...] //www.literaturkritik.de, июль 2002.
XLVII Против смерти. Голоса немецких писателей против атомной бомбы. Штутгарт-Каннштатт, 1964. С. 8 [Gegen den Tod...].
XLVIII Путешествие. С. 584.
XLIX Там же. С. 702.
L Д-р Бертль Петраи, иностранная пресс-служба, Штутгарт-Каннштатт — М.-Й. Бен-Гавриэлю, 18 октября 1963 // DLA, NL Vesper, 119.
LI Бернвард Веспер издательству Друффеля, 5 Марта 1963//Там же. С. 122.
LII Зигберт Мон Бернварду Весперу, без даты (1960/61) // Там же. С. 113.
LIII Вилли Веспер: Последний урожай. Рассказы и стихотворения из наследия, частное издание 1962 [Letzte Ernte...].
LIVTaM же. С. 95.
LV Роза Веспер-Римпау Бернварду Весперу, 6.10.1962 // DLA, NL Vesper, 122.
446
LVI Хайнц Флётер, «Германский студенческий вестник» [«Deutscher Studentenazeiger»], Бернварду Весперу, 22.12.1962; и ответ Гудрун Энслин Хайну Флётеру, 28.12.1963 Ц Там же. С. 113.
LVII (Аноним, предо., Бернвард и Роза Веспер): К 80-й годовщине Вилли Веспера. «Издательский архив Бернварда Веспера»//Там же. С. 122.
LVIII Завещание Бернварда Веспера 1962-го, по которому всё своё достояние, включая обязанность заботиться о его работах, равно как и о полном собрании трудов Вилли Веспера, он передавал Гудрун Энслин, очевидно, было составлено в связи с необходимостью решить общие наследственные вопросы в доме Весперов. Этот текст цит. у Франка Кайля: Выездное слушание в Триангеле // Frankfurter Rundschau, 27.4.2001.
LIX Роза Веспер-Римпау Бернварду Весперу, 28 февраля 1963//DLA, NL Vesper, 122.
LX Ср. предшествующее письмо Бернварда Веспера Розе Веспер-Римпау от 27 февраля 1963. Цитата взята из письма Бернварда Веспера д-ру Петраи от 31 января 1963//Там же. С. 122.
LXI Леопольд Штокер, Грац, Бернварду Весперу, 12 и 28.12.1962//Там же. С. 122.
LXII Ср. переписку Веспер — Шлихтенмейер//Там же. С. 122.
LXIII Бернвард Веспер типографии Зеекинга в Бетхеле, 17.12.1964//Там же. С. 115.
LXIV Корреспонденция с Обществом сбыта литературы д-ра Рата в Мюнхене, издательством Петраи в Мариа-Райн, а также с типографией Гизекинга в Бетхеле находится в: Там же. С. 115, 120, 122.
LXV Бернвард Веспер: «Лицо Третьего рейха. Профили тоталитарного господства» Иоахима Феста. Рецензия в «Neue Deutsche Hefte», № 100, 1964. С. 125.
LXVI Путешествие. С. 377.
LXVII Хеннер Фосс: Мучительные времена. [Peinliche Zeiten] // Маммут [Mammut]. Тексты «Мэрц» 1&2,1969—1984, под редакцией Йорга Шрёдера, май 1984. С. 864.
LXIII Проспект издательства Виллигема Лангевише-Бранд-та 1913, озаглавленный: Немецкий издатель (курсив в оригинале).
447
LXIX Ср. Инге Ене: Поэт между правым и левым. Мюнхен, 1983, главы 2 и 3. С. 57—169 [Dichter zwischen rechts und links].
LXXTaM же. C. 117.
LXXI Там же. С. 14.
LXII Там же. С. 45.
LXXIII Там же. С. 50.
LXXIVTaM же. С. 175.
LXXVTaM же. С. 18.
LXXVI Альберт Шпеер: Шпандауские дневники [Spandauer Tagebuecher]. Франкфурт/М., в частности, 1978. С. 464. — Ср. также послесловие Карла Корино к им же выпущенному сборнику: Интеллектуал, очарованный националсоциализмом [Intellektuelle im Bann des Nationalsozialismus]. Гамбург, 1980. С. 242.
LXXVII Ср. также вступительную статью: Ганс Саркович/ Альф Ментцер: Литература в нацистской Германии (Примеч. 46).
LXXVIII Бернхард Мартин: Ганс Гримм — поэт народа без пространства // Песня и народ [Lied und Volk]. № 8. 1938. Здесь цит. по Герд Кох: Дни поэтов у Ганса Гримма // Литературная жизнь, изгнание и националсоциализм. Берлин — Антверпен — Санари-сюр-Мер — Липпольдсберг. Франкфурт/М., 1996. С.144.
LXXIX Путешествие. С. 448.
LXXXTaM же. С. 451.
LXXXI Уве Дай, «Хочу барабанщиком новому Кайзеру быть». Вилли Веспер — писатель и его народно-националистические утопии // Гифхорнский окружной альманах [Gifhorner Kreiskalender], 1999. С. 144. (Краткое резюме одноимённой магистерской работы на семинаре по германистике Бременского университета, 1998.)
LXXXII Германн Раушниг: Беседы с Гитлером [Ges-praeche mit Hitler]. Вена, 1973. С. 155; здесь цит. по Корино. С. 248.
LXXXIII Цит. по Даю, «Хочу барабанщиком...» (Примеч. 81). С. 7.
LXXXIV Путешествие. 66.
LXXXVTaM же. С. 449.
448
LXXXVI Там же. С. 369.
LXXXVII «Моей сестре», запись от руки в дневнике 1954. В: DLA, NL Vesper, 123 — Несколько отличающаяся версия помещена в собрании стихотворений 1951—1962 // Там же. С. 123.
LXXXVIII Бодо Леке: Путешествие — местная, национальная или мировая литература. К 25-й годовщине смерти моего школьного товарища Бернварда Веспера // Грифель. Иллюстрированный журнал литературы и критики [GriffeL Magazin fuer Literatur und Kritik]. № 4. 1996. C. 40—57; цитата C. 53. Некоторые из цитированных здесь воспоминаний почерпнуты их ненапечатанных пассажей статьи или из устных рассказов проф. Леке лично автору.
LXXXIX Путешествие. С. 341.
ХС Там же. С. 132.
XCI Там же. С. 320.
XCII Там же. С. 356.
XCIII Вилли Веспер: Отважный ДубоноС. Сказки Триангел ьских мест [Der tapfere Kernbeisser...] (частная типография), 1952. С. 63
XCIV Воспоминания о Липпольдсберге, машинописный отрывок из дневника 1959/60 (выполненный по заказу Йорга Шрёдера для сравнительного сопроводительного тома «путешествия», так и не увидевшего свет). В: DLA, NL Vesper, 127.
XCV Ганс Венатир: Я лишь один из твоих огней [Ich bin nur eins deiner Feuer]. Книга для чтения, составленная из произведений, зарисовок, писем. Тюбинген, 1963.
XCVI Недатированная м/п под заголовком «Скажите же правду, Гельмут де Хаас» // DLA, NL Vesper, 123.
XCVII Путешествие. С. 450.
XCVIII Там же. С. 388.
ХС1ХТам же. С. 344.
С «Бернвард Михаэльзен»: Безымянный, 1954 // DLA, NL Vesper, 123.
Cl Недатированный текст «На земле мир» // Там же. С. 123.
СИ Путешествие. С. 82.
CIII Бернвард — Вилли и Розе Веспер, Кембридж, 30.7.1957. В: DLA, NL Vesper.
16 Веспер, Энслин, Баадер
449
CIV Письмо от имени клана Союза немецких следопытов (скаутов) [Bund Deutscher Pfadfinder (BDP)] Гифхорна в Посольство СССР, 5.10.(1956) //Там же.
CV Путешествие. С. 534.
CVI Бернвард Веспер д-ру Зауберцвайгу, Учебный Фонд немецкого народа, 6.2.1964 // DLA, NL Vesper, 120.
CVII Путешествие. С. 520.
CVIII Там же. С. 524.
CIX Там же. С. 519.
СХТам же. С. 532.
CXI Там же. С. 524—527, местами.
CXII Вальтер Петерсен / Вилли Веспер: Волшебство луга. Штутгарт, 1960. С. 57.
CXIII Йорг Лау: Ганс Магнус Энценсбергер — Общественная жизнь [...Ein oeffentliches Leben]. Берлин, 1999. С. 59.
CXIV Бернвард Веспер неизвестному адресату, 29 апреля (1960) Ц DLA, NL Vesper, 127.
CXV Дневник 1960 (машинописная выписка)//Там же. С. 127.
CXVI В собрании его стихотворений 1951—1962//Там же. С. 123.
CXVII Дневник 1960, запись от4.2.1960 //Там же. С. 127.
CXVIII Там же. С. запись от 22.11.1960.
CXIX Там же. С. записи от 22.12. и 26.12.1960.
СХХТам же. С. запись от 26.12.1960.
CXXI Там же. С. запись от 6.1.1960.
CXXII Там же. С. запись от 2.10.1960.
CXXIII Бернвард Веспер Герхарду Фрею, «Солдатская газета», 25.6.2960. //Там же. С. 113.
CXXIVФрей Весперу, 20.7.1960 //Там же.
CXXV Фрей Весперу, 24.7.1960 // Там же.
CXXVI Фрей Весперу, 26.10.1960//Там же.
CXXVII Фрей Весперу, без даты (август / сентябрь)! 960 Ц Там же.
CXXVIII Фрей Весперу, 26.10.1960//Там же.
CXXIX Фрей Весперу, 25.11.1960 // Там же.
СХХХ Веспер Фрею, 30.9.1960 // Там же.
CXXXI Шрёдер рассказывает: Миллион и полтинник сверху (Примеч. 6). С. 20, 33.
CXXXII Фосс: Мучительные времена (Примеч. 67). С. 860.
450
CXXXIII Дневник, 18.1.1960//DLA, NL Vesper, 127.
CXXXIV Экарт Клессман, «Христианин и мир» [Christ und die Welt], Бернварду Весперу // Там же. С. 113.
CXXXV Рудольф Вальтер Леонхардт, «Die Zeit», Бернварду Весперу Ц Там же. С. 113.
CXXXVI М/п «Элегия о любви и смерти» // Там же. С. 124.
CXXXVII Леоноре Герман, Ханзер Ферлаг, Бернварду Весперу, апрель 1961 //Там же. С. 113.
CXXXVIII Путешествие. С. 413.
СХХХ1ХТам же. С. 414.
CXL Там же. С. 463.
CXLI Там же. С. 402.
CXLII Там же. С. 529.
CXLIII Там же. С. 531.
CXLIV Бернвард Веспер — N.N., 29.4.1960 Ц DLA, NL Vesper, 127.
CXLV Дневник, 26.12.1960//Там же. С. 127.
CXLVI Путешествие. С. 568 — Написание слова «Sysiphos» как в оригинале.
CXLVII Фосс, Мучительные времена (Примеч. 67). С. 857.
CXLVIII Там же. С. 858.
CXLIX Дневник 1962 //DLA, NL Vesper, 123.
CL Неподписанные тексты в: Там же. С. 124.
CLI Путешествие. С. 585.
CLII Дневник 1962 (Примеч. 149).
CLIII Путешествие. С. 585.
CLIV Фосс, Мучительные времена (Примеч. 67). С. 856.
CLV Путешествие. С. 259.
CLVI Там же. С. 39.
CLVII Гудрун Энслин, Изабелла и я (Клеёнчатая тетрадь), 1962/63 Ц Франкфуртское наследие Бернварда Веспера [В. V. Frankfurter NL].
CLVIII Г. Э., Отчёт об одном путешествии с 10 августа по 1 сентября 1963 (фото) // «Маммут» (Примеч. 67). С. 833—855.
CLIX Словеса в бреду 11 Ц Полное собрание стихотворений Жана Артюра Рембо. Вольный перевод на немецкий Пауля Цеха. Мюнхен, 1963. С. 109.
CLX Доротея Хаузер: Баадер и Херолд. Описание борьбы. Берлин, 1997. С. 48.
16*
451
CLXI Лизелотте Зюльвольд: Вехи в развитии террористов И Герберт Егер в части., Биографические анализы [Leben-slaufanalysen]. Опладен, 1981. С. 89.
CLXII Хаузер, Баадер и Херолд (Примеч. 160). С. 81.
CLXIII Буч Петерс: РАФ. Терроризм в Германии (4-е обновлённое издание). Мюнхен, 1993. С. 39.
CLXIV Приговор участкового суда Тиргартен от 13 сентября 1965-го по делу о подделке удостоверения и езды без водительских прав. Копия — в документах процесса против франкфуртских поджигателей универмага 1968 // Документах Социалистического коллектива адвокатов Берлина (адвокаты Малер, Эшен, Штрёбеле), архив Гамбургского института социальных исследований [Hamburger Institut fuer Sozialfor-schung, H. I. S.].
CLXV Письмо Андреаса Баадера в участковый суд Тиргартен, 17.12.1966//Там же.
CLXVI Петер Хоманн: Народный суд в песках пустыни // Der Spiegel. № 21. 1997. С. 53.
CLXVII Ср. Издательский проспект «studio neue literatur». Берлин, 1965.
CLXVIII Бернвард Веспер д-ру Зауберцвайгу, Учебный фонд: 2.1964 Ц DLA, NL Vesper, 120.
CLXIX Фосс, Мучительные времена (Примеч. 67). С. 859.
CLXX Гудрун Энслин Бернварду Весперу, август 1964 // Франкфуртское наследие Бернварда Веспера.
CLXXI Путешествие. С. 400.
CLXXII Гюнтер Хербургер: Арендованные головы // Предвыборная контора немецких писателей в Берлине 1965 — Попытка встать в ряды [Versuch einer Parteinahme]. Берлин, 1990. С. 41.
CLXXIII Там же. С. 45.
CLXXIV Перепечатано в : Там же. С. 97—100.
CLXXV Клаус Рёэлер: Хронологическая таблица // Там же. С. 13.
CLXXVI Там же. С. 11.
CLXXVII П. Каралус в передаче канала ARD о РАФ от 16.11.1979. Здесь цит. по: Й. Кристоф Мартин: Писательство: харакири (Примеч. 3), 1982. С. 18.
CLXXVIII Послесловие к: Бернард Ларссон: Демонстрации. Берлинская модель. Фото (= Вольтерова брошюра 10). Берлин, 1967. С. 166.
452
CLXXIX Гудрун Энслин Бернварду Весперу, Берлин, 15.4.1967 Ц Франкфуртское наследие Бернварда Веспера.
CLXXX Гудрун Энслин Бернварду Весперу, без адреса, без даты Ц Там же.
CLXXXI Путешествие. С. 179.
CLXXXII Беккер: Hitler’s Children? (Примеч. 8). С. 88. (В немецкой редакции этот пассаж переведён гораздо более бледной, непрямой речью, ср. Hitlers Kinder. С. 34.)
CLXXXIII Штефан Ауст: Der Baader-Meinhof-Komplex *. Расширенное и обновлённое издание. Мюнхен, 1998. С. 60.
CLXXXIV Хаузер, Баадер и Херолд (Примеч. 160). С. 127.
CLXXXV Никлас Луман: Прибор«Njet» и сорви-головы террора Ц «die tageszeitung», 4.8.1988.
CLXXXVI Ауст, Комплекс (Примеч. 183). С. 60.
CLXXXVII Путешествие. С. 588.
CLXXXVIII Там же. С. 147.
CLXXXIXTaM же. С. 262.
СХС Там же. С. 75.
CXCI Бернвард Веспер Рут Энслин, 7.7.1969 // DLA, депо-нат Рут Энслин-Фрей.
CXCII Гудрун Энслин Бернварду Весперу, Штутгарт, 24.1.1968 Ц Франкфуртское наследие Бернварда Веспера.
CXCIII Отчёт о работе за зимний 66/67 и летний 67 семестры, м/п с рукописными вставками, декабрь 1967 // Там же.
CXCIV Бернвард Веспер — lg (любимой гудрун), без даты (февраль 1968) //Там же.
CXCV Ильзе Энслин Бернварду Весперу, «отцу моего внука Феликса», 10.3.1968 //Там же.
CXCVI Бернвард Веспер отцу Энел ину, Берлин, 24.3.1968 //Там же.
CXCVII Гудрун Энслин Бернварду Весперу, тюрьма Пройн-гесхайм, Франкфурт, 6.4.1968//Там же.
* Весьма затруднительно перевести название этого, часто цитируемого, труда, почти не имея представления о его структуре и содержании. Что имел в виду автор? Комплекс людей, идей, событий и рас-суждений вокруг Баадера и Майнхоф? Или же комплекс документов, относящихся к этим персонажам? А может быть, речь идёт о некоем состоянии психики вроде «комплекса Наполеона»... Ответ дать мы не можем. Поэтому в дальнейшем будем пользоваться условным укороченным обозначением «Комплекс». — Примеч. пер.
453
CXCVIII Протокол допроса [Vernaehmungsprotokol] 5 апреля 1968 Ц Документы процесса франкфуртских поджигателей, фонды Социалистического коллектива адвокатов Берлина, архив Гамбургского института социальных исследований [Hamburger Institut fuer Sozialforschung, H. I. S.*].
CXCIX Доклады комиссаров уголовной полиции, производящих обыски Ц Там же.
СС По полицейскому списку с наброска Проля // Там же.
CCI Характерная транскрипция по скопированному экземпляру записки И Там же.
CCII Протокол допроса Герхарда N Ц Там же.
CCIII Перепечатка факсимиле, в т. ч. // Райнер Лангханс, Фриц Тойфель: Стибри меня (= Вольтерова брошюра 2 [Voltaire Handbuch]). Франкфурт/М. — Берлин, 1968 (без указания страниц).
CCIV Здесь цит. по Гансу Эгону Хальхузену: Сартр в Штамм-хайме. Штутгарт, 1982. С. 120
CCV Стибри меня (Примеч. 203).
CCVI Бомми Бауман: Как всё начиналось. Франкфурт, 1977. С. 30.
CCVII Вырезка из газеты (недатирована) Ц Документы процесса поджигателей.
CCVIII Протоколы обысков на квартирах и допросов Элли-Леоноры М. и Бернварда Веспера //Там же.
CCIX Бауман, Как всё начиналось (Примеч. 206). С. 30.
ССХ Бернвард Веспер Гудрун Энслин, 7.4.1968 // Франкфуртское наследие Бернварда Веспера (как и все последующие).
CCXI Гудрун Энслин Бернварду Весперу, 19.4.1968.
CCXII Бернвард Веспер Тило Вольфу фон дер Заль, 24.4.1968.
CCXIII Бернвард Веспер Розе Веспер, 24.4.1968.
CCXIV Бернвард Веспер Гудрун Энслин, ок. 29.4.1968.
CCXV Бернвард Веспер Гудрун Энслин, 2.5.1968.
CCXVI Гельмут Энслин Бернварду Весперу, 2.5.1968.
CCXVII Бернвард Веспер Гельмуту Энслину, 2.5.1968. CCXVIII Бернвард Веспер Гудрун Энслин, без даты.
* В дальнейшем — Архив Н. I. S. — Примеч. пер.
454
CCXIX Бернвард Веспер Гудрун Энслин, 5.5.1968.
ССХХ Гудрун Энслин Бернварду Весперу, 2.5.1968.
CCXXI Бернвард Веспер Гудрун Энслин, без даты {ок. 9.5.1968).
CCXXII Бернвард Веспер Гудрун Энслин, без даты (ок. 12.5.1968).
CCXXIII Бернвард Веспер Гудрун Энслин, без даты (ок. 14.5.1968).
CCXXIV Бернвард Веспер Розе Веспер, 24.4.1968.
CCXXV Бернвард Веспер Гельмуту Энслину, 16.5.1968.
CCXXVI Гудрун Энслин Бернварду Весперу, 11.5.1968.
CCXXVII Бернвард Веспер Гудрун Энслин, 4.6.1968.
CCXXVIII Бернвард Веспер Гудрун Энслин, без даты (конец мая 1968).
CCXXIX Бернвард Веспер Гудрун Энслин, 4.6.1968.
ССХХХ Гудрун Энслин Бернварду Весперу, 20.6.1968.
CCXXXI Ср. Ульрика Эдшмид: Женщина с оружием [Frau mit Waffe]. Две истории из террористических времён. Берлин, 1996. С. 111.
CCXXXII Андреас Баадер — К1, 17.4.1968 // Документы Коммуны 1 (Архив Н. I. S.).
CCXXXIII Андреас Баадер — К1,22.5.1968 //Там же.
CCXXXIV Протокол старшего прокурора Франкфурта от 16.5.1968 о допросе кинопромышленника Саши Б. //Документы процесса франкфуртских поджигателей (Примеч. 198).
CCXXXV Андреас Баадер — К 1, 22.5.1968 // Документы Коммуны 1 (Примеч. 232).
CCXXXVI Андреас Баадер — К 1, без даты (от руки — входящая: 10 июня 1968) //Там же.
CCXXXVII Субкультура Берлин. Коммуны. Самоинсцени-ровки. Текстовые, звуковые и изобразительные документы. Рокерская эзотерика. Субверсивные группы. Под редакцией Хартмута Зандера и Ульриха Кристианса. Дармштадт, 1969.
CCXXXVIII Андреас Баадер Торвальду Пролю (фрагмент), факсимиле // Там же.
CCXXXIX По обвинительному заключению процесса франкфуртских поджигателей // Там же.
CCXLАндреас Баадер — К 1,22.5.1968//Документы Коммуны 1 (Примеч. 232).
455
CCXLI Андреас Баадер Торвальду Пролю, без даты // Торвальд Проль: Мой 68-й. Зарисовки, письма, интервью. Гамбург (1998).
CCXLII Гудрун Энслин Хартмуту (Зандеру), 30.11.1968 // Субкультура Берлин (Примеч. 237).
CCXLIII Андреас Баадер Торвальду Пролю, без даты // Там же.
CCXLIV Гудрун Энслин Гельмуту и Илзе Энслин, 27.9.1968 (Сообщение Рут Энслин-Фрей.)
CCXLV Проль, Мой 68-й (Примеч. 241). С. 100.
CCXLVI Две открытки из Парижа, непроштемпелёванные, первая от 2 июля 1968 // Франкфуртское наследие Бернварда Веспера. — Были ли они посланы почтой и как они (если были) попали в наследие Веспера, выяснить не удалось. Но письмо ко дню рождения Гудрун Энслин определённо связано с одной из открыток.
CCXLVII Гудрун Энслин Бернварду Весперу, 22.7.1968 // Там же (как и все последующие).
CCXLVIII Бернвард Веспер Гудрун Энслин, без даты (конец июля1968).
CCXLIX Гудрун Энслин Бернварду Весперу, 4.8.1968.
CCL Гудрун Энслин Бернварду Весперу, 17.8.1968.
CCLI Гудрун Энслин Бернварду Весперу, 24.8.1968.
CCLII Гудрун Энслин Бернварду Весперу, 10.9.1968.
CCLIII Бернвард Веспер Гудрун Энслин, 6.7.9.1968.
CCLIV Бернвард Веспер Гудрун Энслин, без даты (конец сент. — начало окт. 1968).
CCLV Гудрун Энслин Бернварду Весперу, 6.10.1968.
CCLVI Урсула Штраэц-Зёнляйн Хорсту Зёнляйну, без даты (начало мая 1968) // Документы процесса франкфуртских поджигателей (Примеч. 198).
CCLVII Урсула Штраэц-Зёнляйн Хорсту Зёнляйну, 11.5.1968//Там же.
CCLVIII Недатированная разработка в части документов Социалистического коллектива адвокатов Берлина, принадлежащей Малеру Ц Там же.
CCLIX Здесь цит. по: Штефан Ауст, Комплекс (Примеч. 183). С. 75.
ССОСТам же.
456
CCLXI Полностью перепечатано 11 Че, шахматы, дерьмо. Райнбек, 1986. С. 107.
CCLXII Ауст, Комплекс. С. 80.
CCLXIII Беккер, Дети Гитлера (нем.) (Примеч. 8). С. 60.
CCLXIV Ауст, Комплекс. С. 74.
CCLXVTaM же. С. 76.
CCLXVI Там же. С. 74.
CCLXVII Беккер, Дети Гитлера (нем.). С. 78 — Десятью годами позже Джиллиан Беккер расспрашивала д-ра Ретхард-та о его беседах с Гудрун Энслин.
CCLXVIII Ауст, Комплекс. С. 76.
CCLXIX Копия протокола процесса находится среди документов Социалистического коллектива адвокатов Берлина в Н. I. S. (Примеч. 164). Там же имеется и ошеломляющая фраза, вложенная [протоколистом] в уста свидетеля Веспера: «Мы получили очень хорошее демократическое воспитание» (листы 16/17).
CCLXX Неподписанная и недатированная разработка к процессу поджигателей в документах Социалистического коллектива адвокатов Берлина, авторство которой — и с лингвистической точки зрения, и по смыслу — следует однозначно приписать Бернварду Весперу (Архив Н. I. S.).
CCLXXI Заключительное слово на процессе поджигателей Ц Андреас Баадер, Гудрун Энслин, Торвальд Проль и Хорст Зёнляйн: Перед лицом такого правосудия мы не защищаемся (= Вольтерова брошюра 27), Берлин. С. 5—16, местами.
CCLXXII Цит. по П. Фрицше: Терроризм в Федеративной Республике Германии и Италии // Universitas 43 (1988). С. 1060.
CCLXXIII Цит. по петерс, РАФ — Терроризм в Германии (Примеч. 163). С. 58.
CCLXXIV Послесловие Б. Веспера к Вольтеровой брошюре 27; Документы процесса поджигателей (Примеч. 198). С. 19.
CCLXXV Там же. С. 79.
CCLXXVI Там же. С. 78.
CCLXXVII Гудрун Энслин Бернварду Весперу, 1.11.1968 // Франкфуртское наследие Бернварда Веспера.
CCLXXVIII Поджог универмага // «konkret», № 14/1968. Здесь цит. по книге: Ульрика Мария Майнхоф: Достоинство
457
человека прикосновенно. Сочинения и полемические произведения. Берлин, 1988. С. 155.
CCLXXIX (Аноним): Насилие в метрополиях // «konkret». № 17. 1968. С. 25.
CCLXXX Руди Дучке, Предисловие для «Писем к Руди Д.» [Briefe an Rudi D.], под ред. Штефана Райзнера, Берлин. С. V.
CCLXXXI Там же. С. 1V.
CCLXXXII Андреас Баадер Хорсту Малеру, 18.12.1968 // Документы процесса поджигателей (Примеч. 198).
CCLXXXIII Андреас Баадер Хорсту Малеру, 8.3.1969. Там же.
CCLXXXIV Андреас Баадер Хорсту Малеру, 13.1.1969. Там же.
CCLXXXV Жалоба Андреаса Баадера на судей Эллизена и Вегшайдта, 12.2.1969 //Там же.
CCLXXXVI Майнхоф, Достоинство человека прикосновенно (Примеч. 278). С. 154.
CCLXXXVII Руди Дучке: У каждого есть жизнь, чтобы про-* жить её полностью. Дневники [Tagebuecher] 1963—1979. Кёльн, 2003. С. 78.
CCLXXXVIII Бернвард Веспер Руди Дучке, 6.7.1968 // Наследие Руди Дучке, Архив Н. I. S.
CCLXXXIX Разломы. Хроника Республики. 25 лет гогого aktuell. Райнбек, 1986. С. 823.
ССХС Неподписанный внутрииздательский текст к соро-колетию со дня основания «Новой критики».
CCXCI Бернвард Веспер Гудрун Энслин, без даты (начало мая 1968) Ц Франкфуртское наследие Бернварда Веспера.
CCXCII Бернвард Веспер Гудрун Энслин, 4.6.1968 // Там же.
CCXCIII Письмо Фрица Й. Раддаца, Издательство карманных книг Ровольт//Обербаумпрессе, Берлин, 12.8.1968. Факсимильная перепечатка // Субкультура Берлин.
CCXCIV Руди Дучке Бернварду Весперу, 26.8.1968 // Наследие Дучке (Примеч. 288).
ССХСУТак в Линкек № 2, здесь цит. по: «Субкультура Берлин».
CCXCVI Руди Дучке Бернварду Весперу и Х.-П.Крюгеру, 15.12.1968 Ц Наследие Дучке (Примеч. 288).
458
CCXCVII Путешествие. С. 160.
CCXCVIII Бернвард Веспер Гудрун Энслин, без даты (начало сентября 1968) // Франкфуртское наследие Бернварда Веспера (как и следующие цитаты).
CCXCIX Бернвард Веспер Гудрун Энслин, без даты (середина декабря 1968).
ССС Бернвард Веспер Гудрун Энслин, 4.2.1969.
CCCI Гудрун Энслин Бернварду Весперу, 1.9.1968.
CCCII Гудрун Энслин Бернварду Весперу, 13.11.1968.
CCCIII Бернвард Веспер Гудрун Энслин, без даты (конец ноября 1968?).
CCCIV Бернвард Веспер Гудрун Энслин, 10.12.1968.
CCCV Бернвард Веспер Гудрун Энслин, без даты (13.12.1968?).
CCCVI Гудрун Энслин Бернварду Весперу, 22/23.12. 1968.
CCCVII Гудрун Энслин Бернварду Весперу, 11.1.1969.
CCCVIII Бернвард Веспер Гудрун Энслин, 20.1.1969.
CCCIX Гудрун Энслин Бернварду Весперу, 28.1.1969.
СССХ Бернвард Веспер Гудрун Энслин, 4.2.1969.
CCCXI Гудрун Энслин Бернварду Весперу, 12.2.1969.
CCCXII Бернвард Веспер Гудрун Энслин, без даты (вторая половина февраля1969).
CCCXIII Гудрун Энслин семейству Зайлеров, 29.3.1969 (Сообщение Рут Энслин-Фрей.)
CCCXIV Гудрун Энслин Бернварду Весперу, 5.4.1969.
CCCXV Бернвард Веспер Гудрун Энслин, 6.4.1969.
CCCXVI Бернвард Веспер Гудрун Энслин, без даты (конец апреля1969).
CCCXVII Гудрун Энслин Бернварду Весперу, без даты (9 апреля 1969).
CCCXVIII Гудрун Энслин Бернварду Весперу, 10.5.1969.
CCCXIX Бернвард Веспер Гудрун Энслин, 23.5.1969.
СССХХ Ср. Гудрун Энслин Хартмуту (Зандеру), 30.11.1968 // Подполье [Underground] Берлин.
CCCXXI Гудрун Энслин Бернварду Весперу, 6/11.6.1969.
CCCXXII Бернвард Веспер Гудрун Энслин, без даты (середина июня 1969).
CCCXXIII Путешествие. С. 200.
459
CCCXXIV Гектографированный листок с обращением к авторам и сотрудникам Edition Voltaire от имени «Авторского синдиката Вольтер» за подписью Генриха Нуссбаума, Франкфурт, 10.5.1969.
CCCXXV Гудрун Энслин Бернварду Весперу, без даты (вторая половина мая 1969) // Франкфуртское наследие Бернварда Веспера.
CCCXXVI Гудрун Энслин Бернварду Весперу, 11.6.1969 // Там же.
CCCXXVII Бернвард Веспер Розе Веспер, 8.6.1969 // Там же.
CCCXXVIII Путешествие. С. 36.
СССХХ1ХТам же. С. 28.
СССХХХ Там же. С. 48.
CCCXXXI Бернвард Веспер Рут Энслин, без даты (вторая половина мая 1969) // DLA, депонат Рут Энслин-Фрей.
CCCXXXII Бернвард Веспер Рут Энслин, без даты (конец мая 1969) //Там же.
CCCXXXIII Бернвард Веспер Рут Энслин, без даты (июнь 1969) //Там же.
CCCXXXIV Бернвард Веспер Гельмуту Энслину, 2.7.1969 // Франкфуртское наследие Бернварда Веспера.
CCCXXXV Бернвард Веспер Рут Энслин, без даты (7.7.1969, согласно надписи на конверте) // DLA, депонат Рут Энслин-Фрей.
CCCXXXVI Бернвард Веспер РутЭнслин, 9.6.1969 //Там же.
CCCXXXVII Договор на книгу с четырьмя подписями // DLA, Архив «Мэрц», 610.
CCCXXXVIII Эдшмид, Женщина с оружием (Примеч. 231). С. 104.
CCCXXXIX Астрид Проль: Ганс и Грета/РАФ 67—77, Гёттинген 1998. С. 8.
CCCXL Там же; Сообщение из Берлина от 9.4.1968 // Документы процесса франкфуртских поджигателей (Примеч. 198).
CCCXLI Письмо Бернварда Веспера стюардессе, сопровождающей Феликса, 30.6.1969 // Франкфуртское наследие Бернварда Веспера.
CCCXLII Бернвард Веспер семейству д-ра Дитриха Зайлера, 30.6.1969 И Там же.
460
CCCXLIII Бернвард Веспер Рут Энслин, без даты (начало июля 1969) И DUX, депонат Рут Энслин-Фрей.
CCCXLIV Вильгельм Райх о Зигмунде Фрейде (Примеч. 2).
CCCXLV Все цитаты из интервью Айсслер-Райх // Там же, местами — страницы брошюры не нумерованы.
CCCXLVI Альперт / Лири: Политика расширения сознания //Рональд Штекель: Наркотики, расширяющие сознание. Приглашение к дискуссии, издательство «Вольтер». Берлин, 1969.
CCCXLVII Листовка «Все на красную неделю тюремных сухарей [Kommt zur roten Knastwoche] в Эбрах» Центрального совета бродячих хаш-повстанцев // www.archiv.hanfnet.de.
CCCXLVIII Путешествие. С. 203.
CCCXLIX Бернвард Веспер Рут Энслин, без даты (ок. 20.7.1969).
CCCL Дитер Кунцельман: Не оказывайте сопротивления!
Картины из моей жизни. Берлин, 1998. С. 120.
CCCLI Там же. С. 124.
CCCLII Путешествие. С. 30.
CCCLIII Там же. С. 194.
CCCLIV Бернвард Веспер Розе Веспер. 1.8.1969 (Открытка с видом Дубровника). DLA, NL Vesper, 126.
CCCLV Путешествие. С. 18, 25.
CCCLVI Там же. С. 20.
CCCLVII Там же. С. 18, 28.
CCCLVIII Там же. С. 37.
CCCLIX Там же. С. 37.
CCCLXTaM же. С. 39.
CCCLXI Там же. С. 108—112.
CCCLXII Бернвард Веспер издательству «Мэрц» (К.-Д. Вольфу), 23.8.1969 Ц Материалы к «путешествию», Приложение к «Изданию последней руки». С. 603.
CCCLXIII Бернвард Веспер Издательству «Мэрц» (К.-Д. Вольфу), 11.9.1969. Там же. С. 606.
CCCLXIV Петер Брош: Воспитание в детских домах. Террор в них. Сопротивление. Альтернативы. Франкфурт/М., 1971. С. 107, 123.
CCCLXV Хадьятулла Хюбш: Нет времени на вылазку. Автобиографическое повествование. Франкфурт, 1991. С. 84 — «Франкфуртская сцена становилась всё более враждебной,
461
хотя по большей части, были у нас ещё и деньги, и пластинки, и всё такое, но изнутри всё выглядело грустно». (С. 89).
CCCLXVI Из рассказа Боока Аусту, цит. по: Комплекс (Примеч. 183. С. 92).
CCCLXVII Там же. С. 92.
CCCLXVIII Коммуна 2 — Попытка революционизации буржуазного индивидуума. Здесь цит. по второму, необработанному изданию. Кёльн, 1973. С. 73,190. (Первая редакция Берлин, осень 1969.)
CCCLXlXTaM же. С. 24.
CCCLXX Там же. С. 88.
CCCLXXI Раймут Райхе: Сексуальная революция — Воспоминание о мифе // Плоды бунта [Fruechte der Revolte]. Об изменении политической культуры под воздействием студенческого движения. Берлин, 1988. С. 59.
CCCLXXII «Молодёжные коллективы 1969». Типоскрипт. С. 5 // Франкфуртское наследие Бернварда Веспера.
CCCLXXI11 Наша мама — «Враг государства № 1». Беттина Рёль о своей матери Ульрике Майнхоф // Der Spiegel. № 29. 1995. С. 91.
CCCLXXIV Цит. по: Ауст, Комплекс. С. 103.
CCCLXXV Бернвард Веспер Гудрун Энслин, без даты (октябрь 1969?) // Франкфуртское наследие Бернварда Веспера.
CCCLXXVI Бернвард Веспер семейству Зайлеров, без даты (Триангель, сентябрь 1969) //Там же.
CCCLXXVII Путешествие. С. 164.
CCCLXXVIII Д-р Дитрих Зайлер Бернварду Весперу, без даты (сентябрь 1969?) // Франкфуртское наследие Бернварда Веспера.
CCCLXXIX Цит. по: Ауст, Комплекс. С. 96.
CCCLXXX Цит. по: Беккер, Hitlers Kinder. С. 84.
CCCLXXXI Карло Фельтринелли: Senior Service. Жизнь моего отца. Вена — Мюнхен, 2001 (оригинальное издание Милан 1999).
CCCLXXXII Гретхен Дучке: Руди Дучке — У нас была варварская, прекрасная жизнь. Биография. Кёльн, 1996. С. 179; а также Ульрих Чаусси [Ulrich Chaussy]: Три жизни Руди Дучке. Биография. Дармштадт — Нойвид, 1983. С. 223.
462
CCCLXXXIII Гретхен Дучке: Руди Дучке (Примеч. 382). С. 221.
CCCLXXXIV Там же. С. 209.
CCCLXXXV Инга Бауман: Написала я себе историю [Ich habe mir eine Geschichte geschrieben]. Мюнхен, 1977 (Франк-фурт/М., 1988). С. 289.
CCCLXXXVI Бауман, Как всё начиналось (Примеч. 206). С. 42.
CCCLXXXVII Там же. С. 30.
CCCLXXXVIII Там же. С. 47.
CCCLXXXIX Там же. С. 49.
СССХС «Построить Красную армию!» Впервые в: Agit 883 от 5.6.1970. Заново перепечатано, в части. // Фракция Красной армии [Rote Armee Fraktion]. Тексты и материалы по истории РАФ [RAF]. Берлин, 1977.
CCCXCI Бауман, Как всё начиналось (Примеч. 206). С. 69.
CCCXCII Кунцельман: Не оказывайте сопротивления! (Примеч. 350). С. 49.
CCCXCIII Перепечатано, в части. // Бауман, Как всё начиналось (Примеч. 206). С. 68. — Ср. также Вольфганг Краусха-ар: Из хроники протеста. 9 ноября 1969 // Миттельвег 36. № 6. 2000.
CCCXCIV Кунцельман: Не оказывайте сопротивления! (Примеч. 350). С. 123 (факсимиле из Agit 883 от 27 ноября 1969).
CCCXCV Бауман, Как всё начиналось (Примеч. 206). С. 66.
CCCXCVI Беседа в Zeit с экс-террористом Хорстом Малером о внепарламентской оппозиции, пути в террор и примирении с Основным законом. Беседовал Вилли Винклер // Die Zeit, 2 мая 1997.
CCCXCVII Ральф Райндерс / Рональд Фрицш: Движение 2 июня. [Bewegung 2. Juni.] Беседы о хаш-повстанцах, похищении Лоренца, тюрьме. Берлин, 1995. С. 28.
CCCXCVIII Там же. С. 38.
СССХС1ХАуст, Комплекс (Примеч. 183). С. 113.
CD Гюнтер Лангер: Берлинский «Блюз». Тупамарос и бродячие хаш-повстанцы между безумием и сознанием // Горячо и холодно [Heiss und Kalt]. Годы 1945—1969. Ред. Экарт Зипман. Берлин, 1993. С. 649.
CDI Райндерс / Фрицш: Движение 2 июня (Примеч. 397). С. 28.
463
CDII Эдшмид, Женщина с оружием (Примеч. 231). С. 108.
CDIII Там же. С. 111.
CDIV Ауст, Комплекс (Примеч. 183). С. 314.
CDV последние тексты ульрики [letzte texte von ulrike], без выходных данных (1976). С. 5.
CDVI Гретхен Дучке: Руди Дучке — У нас была варварская, прекрасная жизнь (Примеч. 382).
CDVII Беседа в Zeit с Хорстом Малером (Примеч. 396).
CDVIII Ср. Ауст, Комплекс (Примеч. 183). С. 100.
CDIX Ср. изображение с «дословными цитатами» у Ауста Ц Там же. С. 107.
CDX Ср. Бауман, Как всё начиналось (Примеч. 206). С. 72,82.
CDXI Ср. Ауст, Комплекс (Примеч. 183). С. 111.
CDXII Там же. С. 115.
CDXIII Путешествие. С. 633.
CDXIV Путешествие. С. 288.
CDXVTaM же. С. 299—303, местами.
CDXVI Путешествие. С. 112.
CDXVII Там же. С. 158. — Характер написания цитат здесь и далее следует книжной редакции.
CDXVIII Письмо П.-П. Цаля Йоргу Шрёдеру, 30.11.1969. Перепечатано Ц Материалы к «путешествию» // Там же. С. 611.
CDXIX Рассказ (воспоминание) Бернда Вестфаля // Герд Конрадт: Старбек Хольгер Майнс. Портрет как картина эпохи. Берлин, 2001. С. 102. Какие-либо более точные детали, например даты или последовательность событий, Вестфаль в ходе расспросов вспомнить не смог.
CDXX Путешествие. С. 170.
CDXXI Там же. С. 155.
CDXXII Там же. С. 161.
CDXXIII Там же. С. 114.
CDXXIVTaM же. С. 167.
CDXXV Там же. С. 567.
CDXXVI Там же. С. 565.
CDXXVII Там же. С. 668.
CDXXVIII Там же. С. 675.
CDXXIXTaM же. С. 574.
СОХХХТам же. С. 222.
CDXXXI Там же. С. 262.
464
CDXXXII Здесь цит. по: Там же. С. 497.
CDXXXIII Там же. С. 498.
CDXXXIV Там же. С. 437.
CDXXXVTaM же. С. 436.
CDXXXVI Ср. Хорст Малер: Открытое письмо Штефану Аусту Ц Die Zeit. № 3. 30 мая 1997. А также два других (неопубликованных) Открытых письма Штефану Аусту на отключённом в настоящее время веб-сайте Малера (www.horstmahler.de).
CDXXXVII Петер Хоманн: «Но ведь не только других, мы и сами себя убивали». О самоубийствах террористов РАФ в Штаммхайме и самоубийцах-террористах Ислама // Der Spiegel. № 43. 2002. С. 170-178.
CDXXXVIII Беттина Рёль: Наша мама — «Враг государства № 1» Ц Der Spiegel. № 39. 1995. С. 88—109.
CDXXXIX Цит. по: Ауст, Комплекс (Примеч. 183). С. 31.
CDXL Ср. Хоманн, «но ведь не только...» (Примеч. 437).
CDXLI Цит. по: Ауст, Комплекс (Примеч. 183). С. 300.
CDXLII das info, письма заключённых [briefe der gefangenen...] — членов РАФ и о дискуссии 1973—1977, под ред. Питера Баккер Шут. С. 293.
CDXLIII Путешествие. С. 264.
CDXLIV Там же. С. 500.
CDXLV Переписка с семейством Зайлер и с Управлением по делам молодёжи Шарлоттенберг// DLA, архив «Мэрц», 125.
CDXLVI Доклад 50 Йохена Майера // Марбахская плодовая корзинка [Marbacher Fruchtkoerbchen] — описано Вернером Фольке. Марбах, апрель! 992.
CDXLVII Путешествие. С. 192.
CDXLVIII Там же. С. 197.
CDXLIXTaM же. С. 275.
CDL По письменному сообщению Петры Майер автору.
CDLI Бернвард Веспер Йоргу Шрёдеру, 25.6.1970 // Материалы к «путешествию». С. 613.
CDLII Недатированное письмо, написанное почерком Веспера, Приложение к дневнику Гудрун Энслин 1962 // Франкфуртское наследие Бернварда Веспера.
CDLIII Письмо Лены Конрадт Бернварду Весперу, 7.7.1970 Ц DLA, архив «Мэрц», 125.
CDLIV Путешествие. С. 197.
465
CDLV Ср. письмо Бернварда Веспера Рут Энслин, 7.7.1969 (Примеч. 191).
CDLVI Путешествие. С. 250.
CDLVII Там же. С. 248.
CDLVIII Там же. С. 242.
CDLIX Бернвард Веспер Гансу-Петеру Крюгеру, 2.8.1970 // Франкфуртское наследие Бернварда Веспера.
CDLX Путешествие. С 172.
CDLXI Там же. С. 213.
CDLXII «Построить Красную армию!» В: Agit 883 от 5.6.1970. Здесь цит. по: Фракция Красной армии. Тексты и материалы (Примеч. 390). С. 24. — Авторство текста заявления часто приписывают Гудрун Энслин, однако такое слово, как «Schweink-гат» (свиная требуха), и ряд других выражений, скорее всего, принадлежат Ульрике Майнхоф с её ганзейскими языковыми корнями.
CDLXIII Путешествие. С. 501.
CDLXIV Материалы к «путешествию». С. 685.
CDLXV Там же. С. 690.
CDLXVI Цит. по: Там же. С. 489. Вообще, вся последняя франкфуртская запись от 4.12.1970 простирается с 479-й по 494-ю страницы; написано за один день!
CDLXVII Там же. С. 494.
CDLXVIII Там же. С. 502.
CDLXXIX Перепечатано в: Там же. С. 528.
CDLXX Гюнтер Амендт в интервью Юго-Восточному Радио; здесь цит. по: Й. Кристоф Мартин, Писательство: харакири (Примеч. 3). С. 20.
CDLXXI Бернвард Веспер Йоргу Шрёдеру, ок. 10.3.1970. И Материалы к «путешествию». С. 619.
CDLXXII «Философские дневники» из «Эппендорфского наследия» перепечатаны в Й. Кристоф Мартин, Писательство: харакири (Примеч. 3). С. 74—102; цитата С. 77.
CDLXXIII Там же. С. 98.
CDLXXIV Заметки к (неразб.) Ц DLA, архив «Мэрц», Эппен-дорфское наследие, 125.
CDLXXV Заметка «логика материалистической диалектики» //Там же.
CDLXXVI Материалы к «путешествию». С. 629.
466
CDLXXVII Там же. С. 631—635, местами.
CDLXXVIII Бернвард Веспер Йоргу Шрёдеру. 6.4.1971 // Материалы к «путешествию». С. 623.
CDLXXIX Бернвард Веспер Элькен Линдквист, 28.4.1971 И Франкфуртское наследие Бернварда Веспера.
CDLXXX Бернвард Веспер Элькен Линдквист, без даты (апрель — май 1971) // Там же.
CDLXXXI Заметка «логика материалистической диалектики» (Примеч. 475).
CDLXXXII Копия рукописного завещания от 11.5.1971 // Франкфуртское наследие Бернварда Веспера.
CDLXXXIII «Шпигель» спрашивает: неминуема ли революция? [Der Spiegel fragt: 1st die Revolution unvermeidlich?] 42 ответа на вопрос Ганса Магнуса Энценсбергера. Под редакцией Вальтера Буссе, Гамбург (1968). С. 22.
CDLXXXIV Письмо редактора Merkur Ганса Пэшке, который просил её дать рецензию на сборник эссе Энценсбергера «Политика и преступление», но она отказалась // Merkur. Ng 4. 1965. С. 384. О дебатах между Арендт и Энценсбергером ср. Йорг Лау, Ганс Магнус Энценсбергер (Примеч. 113). С. 193.
CDLXXXV Ален Финкелькраут: Воображаемый еврей, Франкфурт / М., 1984. С. 29.
CDLXXXVI Ср. www.riolyrics.de
CDLXXXVII Там же.
CDLXXXVIII Бауман, Как всё начиналось (Примеч. 206). С. 40.
CDLXXXIX Там же. С. 288 *.
CDXC Ср. главу «Я суть иное» в этой книге.
CDXCI Петер Хоманн: «Но мы ведь не только других убивали» И Der Spiegel. № 43. 2002.
CDXCII Herman Melvill: Moby Dick Oder Der Wall. Мюнхен, 1964, C. 251; здесь в переводе на немецкий Ричарда Маммендея, которым, очевидно, пользовалась Гудрун Энслин**.
CDXCIII Ауст, Комплекс (Примеч. 183). С. 204.
* Опечатка: Цитата из «Моби Дика», а ссылка вроде на Баумана... — Примеч. пер.
** В нашей работе мы, естественно, воспользовались русским переводом — И. М. Бернштейн. — Примеч. пер.
467
CDXCIV Там же. С. 228.
CDXCV Заявление от 25.5.1972 о бомбовой атаке на штаб-квартиру Армии США в Гейдельберге // Фракция Красной армии — Тексты и материалы (Примеч. 390). С. 147.
CDXCVI Ауст, Комплекс (Примеч. 183). С. 261.
CDXCVII Ср. впечатляющее собрание маляв и тюремных циркуляров И Деятельность анархистских насильников в Федеративной Республике Германии в документах [Dokumenta-tion ueber Aktivitaeten anarchistischer Gewalttaeter...], выпущено Федеральным министерством внутренних дел, Бонн (1974).
CDXCVIII Малява Хольгера Майнса от 5.6.1973 // Конрадт, Старбек (Примеч. 419). С. 147.
CDXCIX Объявление голодовки от 8.5.1973 // Фракция Красной Армии — Тексты и материалы (Примеч. 390). С. 187.
D Из письма Ульрики Майнхоф, впервые зачитанного Аней Рёль на пресс-конференции родственников политических заключённых 7.4.1974 И Борьба против заключения на уничтожение, Комитеты против пыток политических заключённых в ФРГ, Собственное издательство, без вых. данных.
DI das info (Примеч. 442). С. 21.
DII Ауст, Комплекс (Примеч. 183). С. 293.
Dill Ульрика Майнхоф: Депривация и колонизация. Материал для дискуссии среди заключённых внутри тюрьмы и активист-ов, -ок) групп солидарности на воле. Новая перепечатка Ц Так или эдак [So Oder So]. — Die Libertad-Zeitung. № 8. весна 2001 (www.sooderso.de).
DIV К. M. M. [Карл Маркус Михель]: Издательская статья [Editorial] к Kursbuch 32: Пытки в ФРГ, К ситуации с политическими заключёнными. Берлин, август 1973.
DV Зьёф Тойне, Изоляция / Сенсорная депривация: запрограммированная пытка Ц Там же. С. 118—126; особ. С. 113.
DVI Ср. Объявление голодовки и Временная программа борьбы в сентябре 1975 // Фракция Красной армии. — Тексты и материалы (Примеч. 390). С. 190.
DVII Так, например, Харальд Бек-Манагетта: Моторика депрессивных пациентов при сенсорной депривации. Гамбург, 1972; Петер Кемпе: Условия галлюцинаторных феноменов при экспериментах по сенсорной депривации. Киль, 1973; Зигфрид Браун: Моторика экзогенно психотических пациен
468
тов во время сенсорной депривации. Гамбург, 1974; или: Л. Палькончелли-Кальциа: О значении моторного поведения в Camera Silens. Гамбург, 1979.
DVIII Ср. Примеч. 505.
DIX Ауст, Комплекс (Примеч. 183). С. 296.
DX Мелвилл, Моби Дик (Примеч. 492). С. 199, 201 (Ср. Примеч. 491).
DXI das info (Примеч. 442). С. 183.
DXII Здесь цит. по: Ауст, Комплекс (Примеч. 183). С. 305.
DXIII Здесь цит. по: Конрадт, Старбек (Примеч. 419), Беседа с Альфредом Клаусом. С. 147.
DXIV das info (Примеч. 442). С. 183—186, местами.
DXV Зигфрид Хааг: Он умирает! [Er stirbt!] В: Конрадт, Старбек (Примеч. 419). С. 158.
DXVI Там же. С. 157.
DXVII Биргит Хогефельд: К истории РАФ // Попробуй понять историю РАФ [Versuche, die Geschichte RAF zu verstehen]. Гисен, 1996. C. 40.
DXVIII (Ульрика Майнхоф:) Акция «Чёрного сентября» в Мюнхене. — О стратегии антиимпериалистической борьбы // Фракция Красной армии. — Тексты и материалы (Примеч. 390). С. 151 — 177.
DXIX Петер Брюкнер: Ульрика Мария Майнхоф и немецкие обстоятельства. Берлин, 1976. С. 182.
DXX Ср. «Объяснение по делу» [«Erklarung zur sache»...] штаммхаймских заключённых от 13 января 1976, специально раздел «История ФРГ», в нём подразделы «ФРГ — история» и «Психологизация репрессии» // Фракция Красная армия. — Тексты и материалы (Примеч. 390). С. 198—215.
DXXI das info (Примеч. 442). С. 14.
DXXII Ауст, Комплекс (Примеч. 183). С. 298.
DXXIII Там же. С. 314.
DXXIV Факсимиле в Проль, Ганс и Грета (Примеч. 339). С. 118/19.
DXXV Мелвилл, Моби Дик; здесь в обновлённом переводе Маттиаса Ендиса. Мюнхен — Вена, 2001. С. 273.
DXXVI das info (Примеч. 442). С. 17.
DXXVII Ауст, Комплекс (Примеч. 183). С. 316.
DXXVIII С какого-то другого языка // Путешествие. С. 573.
469
Оглавление
1.	ИСТОРИЯ ОДНОГО ПУТЕШЕСТВИЯ 9
2.	ЛЮБОВЬ, МЕЧТА И СМЕРТЬ 29
3.	ОТЕЦ МОЙ, ОТЕЦ МОЙ 49
4.	ОБРАЗЫ ДЕТСТВА 73
5.	ВРЕМЯ ОЖИДАНИЙ 101
6.	ВРЕМЯ НЕТЕРПЕНИЯ 133
7.	ПОДЖОГ 169
8.	Я СУТЬ ИНОЕ 193
9.	ПРЕОСУЩЕСТВЛЕНИЕ 221
10.	В МЕЛОВОМ КРУГЕ 253
11.	ВЕЛИКИЙ ДРЕЙФ 275
12.	О ДЕТЯХ И СИРОТАХ 305
13.	ПОГРУЖЕНИЕ, ПРОДОЛЖЕНИЕ 327
14.	НА ИОРДАНЕ 361
15.	СВОБОДЕН НАКОНЕЦ 387
16.	ЦВЕТ БЕЛЫЙ 409
ПОСЛЕСЛОВИЕ 439
ПРИМЕЧАНИЯ 433
Герд Кёнен
Веспер, Энслин, Баадер
Немецкий терроризм: начало спектакля
Серия «Жизнь ZanpeujeHHbix Людей»
Перевод А. Шавердяна
Ответственный редактор И. Глущенко Научный консультант А. Тарасов Художники К. Иванов, А. Касьяненко Корректоры А. Новикова, М. Кузнецова Компьютерная верстка Л. Горошко
Подписано в печать 02.11.2004. Формат 84 х Юв’/зг.
Бумага газетная пухлая. Печать офсетная.
Гарнитура «PragmaticaC».
Усл. печ. л. 25,2 + вкл. 0,84.
Тираж 3000 экз. Заказ № 654
ООО «Издательство «Ультра.Культура»
620142, Екатеринбург, ул. Большакова, 77, к. 205
www.ultraculture.ru
Отпечатано с готовых диапозитивов на ФГУИПП «Уральский рабочий» 620219, Екатеринбург, ул. Тургенева, 13 E-mail: book@uralprint.ru http://www.uralprint.ru
мпсквд КНИЖНЫЙ МАГАЗИН «ФАЛАНСТЕР» Б.КОЗИХИНСКИЙ ПЕР., 1D 504 47 55
http://WWW.FALANSTER.RU
ОБМЕН ДЕНЕГ НП КНИГИ
с 11 до 20 кр. Вс

1 .r
 £ i

у^ьт pa
Михайл Шемякину изеегт-НЫЙ р^ССНИй Художник. гражда«мн США:
лимонов
Ж31
Гейдар Джемиль, исламский философ: «Джохар Дудаев - че* ловекгЛОторый бросил вызов не Москве, а всему нашему времени, подлому, жестокому, трусливому, . Сегодня шкурная бето-ласмасть стала манией политиков. “интересы" • яейтмотиеом в причитания* журналистов. Мир виртуален, поднаблучен. бессмыслен. До Джохара главным напоминанием о мужестве был Че. Гевара   преданный герой, сигнувший в лесах Боливии, чтобы явиться на чайках поколение '‘лелей”.
Чеченскому лидеру не грозит участь превратиться в бренд. Слабые нервы мерзавцев не вынесут этого. Щеголеватый офи’ мер < тонкой ниточкой усов явился и? легенд о кавалерах и гвапдейцах напоминанием о воинской нагл-, добродетели, которой живы на Кавказе. Напоминанием с гои,что свобода и смерть - близнецы-сесгры».
ДУДАЕВ

Алла Дудаева
учил этому МНОГИХ».
НЬЮТОН
нягиы, мо важнее другое: Хьюи пустил искру, «е боялся сказать свинье, чТо она свинья, и не боялся оружия. И на-
Тупаи Шакур, звезда гаиг-ста-рзпа: « Нас никото не было бы без Хьюи; МальколчХ был как предтеча, а он был как Иисус, Многие из нас просто не родились бы без ето героических "Пантер*, а если бы и родились то сгинули бы где-то в гепо, без такого примера, как маДогнугъподсИзя жизнь. Поэтому на стенах столько народных мемориалов ему и его > братьям. Поэтому "Паблик Энеми* посвятили ему "Rebel Without a Pause" -один их первых своих хитое,.Многие его идей сейчас не очень по-
ценности, отстаиваемые ими.	В Ыцерции революционно-	ма;ь q&ou смерть н свою
1И..З могла причинить аред женмески*. ни фаталистичен" ,' мсеиу собственному здоро-	«их настроений. Напротив, в	яартп* Мао Цзедун говорит,
/.	как но:ти' МТСМУ чторе&авМШ- тйК<»даай^^^»]ий<: :

Тнмаги Лярх
гуруг хЯ дух =ч чте Айнизрдр иегова - самые *ив* '
ЛИЮ»? ;> . • v е	CTVJW’
А «гц. шГ-ГНКЛа * — 3”» члЙ!тИ&./ ' аила д^»*илг>®<жог6 «Прс'й”' ЯОЖДвСМЙ ОДМРЦ..
Лестер грммспун, актор книги «Марихуана - заг.рсжае лешр61ож «Эго ечеяадг к у&е-ftHVRfiMfaj» клига... ч^д^симм Obpaw «KSae.QjWr Л3гвйнугн а •нзййивйнне сасюлкня . йня-.д и да*т утмйадъяую-Швз-г.ОДюФеГЬМ^аМЯННТМЕЙ^^ДШ^
X# Heflfrb!4*'»^ ЧТ
. ло з»мч®чн1»г.
ШУЛЬГИНЫ
жгп
Джимми Пейдж, лидер группы led Zeppelin: «Мен больше а читал о Кроули, тем . больше он меня очаровывал, потому что ой садил так миот градаций 1айада t Востоком.. И ещё, потоку что п обнаружил — его система срабатывает- f сам л» видел»,
Пауле Когльо, писатели: «Кроули — лто очень интересна* фигура в истории натри.,, сто система написана очень зрелым. колдовским, мистическим стилем. Я был спарован '«им учением и беютветс’беимо начал применятп его на практике, очень сноси добившись нужного резу-ылав.
Алистер
V
Мартин Бут
AFFLUENZA
THE ALL-CONSUMING EPIDEMIC
JOHN DE GRAAF DAVID WANN THOMAS H. NAYLOR
ДЖОН ДЕ ГРААФ ДЭВИД ВАНН ТОМАС X. НЭЙЛОР Болезненное, заразное, передающееся внутри общества состояние пресыщения, обремененности долгами, тревоги и опустошенности, которое является результатом упрямой погони за новыми и новыми приобретениями.
ПОТРЕБЛЯТСТВО
БОЛЕЗНЬ УГРОЖАЮЩАЯ МИРУ
Цель этой книги -не в том, чтобы люди перестали делать покупки, а в том, чтобы покупки делались сознательно и осторожно, с вниманием к истинной стоимости приобретения и пользе от него.
От образа жизни, нацеленного на достижение Богатства и Славы, мы можем сделать шаг к более достойному образу жизни, ведущему нас к Удовлетворению и Здоровью.
www.ultraculture.ru
ВСЕ ЧТО ТЫ ЗНАЕШЬ - ЛОЖЬ
INSIDE TERRORISM BY BRUCE HOFFMAN/БРЮС ХОФМАН Терроризм предназначен для установления власти там, где ее нет, или для укрепления власти там, где она недостаточно сильна.
ТЕРРОРИЗМ
ВЗГЛЯД ИЗНУТРИ
Возрождение религиозного и государственного терроризма, привело в движение процессы глубоких изменений в мотивациях и возможностях террористов, которые до сих пор не завершились.
Появление профессиональной субкультуры террористов-наемников, наряду с распространением террористов-любителей, продолжило этот процесс, превращая терроризм во все более бесформенный феномен.
www.ultraculture.ru
век ЧТО ТЫ ЗНАЕШЬ - ложь
MEDIA VIRUS’ HISOEN AGEOAS'iM POPULAR CULTURE BY DOUGLAS RUSHKOFF/ДУГЛАС РАШКОФФ
КАК ПОП-КУЛЬТУРА ТАЙНО ВОЗДЕЙСТВУЕТ НА ВАШЕ СОЗНАНИЕ
МЕДИА
ВИРУС!
Если мы хотим понять инфосферу как расширение планетарной экосистемы или хотя бы как питательную среду, в которой развиваются новые идеи нашей культуры, тогда
мы должны признать тот факт, что медиасобытия, вызывающие подлинные социальные перемены, -это не просто троянские кони. Это медиавирусы.
WWW.ULTRACULTURE.RU
ВСЕ ЧТО ТЫ ЗНАЕШЬ - ЛОЖЬ
Бернвард Веспер
Дата рождения
1938 год
Гудрун Энслин
Дата рождения
1940 год
Андреас Баадер
Дата рождения
Место рождения
Место рождения
Поместье Триангель.
Сын известного нацистского поэта Вилли Веспера
Горы Швабская Юра. Семья пастора
Место рождения
Мюнхен
Гражданство
ФРГ
Виды деятельности
Жизненный путь
Учился в Тюбингенском университете. В 1963 году основал студенческий кружок «студия новая литература». Руководил частным издательством Три-
ангель. В 1965 году помолвлен с Гудрун Энслин. В 1967 году у них рождается сын Феликс. Спустя некоторое время Гудрун уходит к Баадеру. В 1971 году Веспера помещают в психиатрическую клинику. 15 мая 1971 года он принимает смертельную дозу снотворного. В 1979 году посмертно выходит книга «путешествие», которую Бернвард Веспер писал всю жизнь.
УЛЬТРА. КУЛЬТУ PR
Гражданство
ФР1
Гражданство
Виды деятельности
Виды деятельности
Геррорист
Жизненный путь
Активно работала среди еван-гелистской молодежи. Изучала германистику, английскую литературу и педагогику в Тюбингенском университете. В 1964 году закончила курсы
преподавателей начальной школы. В 1968 году вместе с Андреасом Баадером устраивает поджог универмага во Франкфурте. Арестована и помещена во Франкфуртскую тюрьму. В 1969 году досрочно освобождена и уходит в вооруженное подполье. Арестована в 1972 году. По официальной версии, 18 октября 1977 года повесилась в тюрьме Штаммхайм.
Эдуард Лимонов Чарльз Мэнсон Антон Шандор ЛаВэй Александр Шульгин Луи Фердинанд Селин Тимоти Лири Хьюи Ньютон Алистер Кроули Джохар Дудаев Пол Пот
Геррорист
Жизненный путь
Принадлежит к поколению «безотцовщины», Недоучившийся ученик средней школы, угонщик мотоциклов, автомобилей, дамский любимец, богема. Участвует в студенческих беспорядках. В 1967 году
знакомится с Гудрун Энслин. 14 мая 1970 года совершает побег из библиотеки, которой ему разрешили пользоваться во время заключения.
Активист РАФ.Организует коммуны для беспризорных детей, посещает учебные лагеря в Иордании. Арестован в 1972 году. По официальной версии, 18 октября 1977 года стреляет в себя в камере тюрьмы в Штаммхайм.

ISI3M 5-9681-0014-1

ВЕСПЕР Q ЭНС ЛИНЕ БААДЕР
жгл